Томас Стернз
ЭЛИОТ
СТИХОТВОРЕНИЯ
и поэмы

Томас Стернз
ЭЛИОТ

Томас Стернз
ЭЛИОТ
СТИХОТВОРЕНИЯ
И ПОЭМЫ
ACT
москва

УДК 821.111
ББК84 (4Вел)
Э46
Thomas S. Eliot
COLLECTED POEMS 1909-1962
OLD POSSUM’S BOOK OF PRACTICAL CATS
Перевод с английского
В оформлении обложки использованы работы,
предоставленные агентством Fotobank
Компьютерный дизайн Э. Кунтыш
Печатается с разрешения издательства Faber and Faber Limited
и литературного агентства Andrew Nürnberg.
Подписано в печать 14.03.2013. Формат 60x90Х/\Ь.
Бумага офсетная. Печать офсетная.
Уел. печ. л. 38. Тираж 2000 экз. Заказ 1184.
Элиот, Томас Стернз
Э46 Стихотворения и поэмы : [сборник; перевод с английского] /
Томас Стернз Элиот. — Москва: ACT, 2013. — 605, [3] с.
ISBN 978-5-17-078656-5
В этом томе впервые на русском языке представлено практи¬
чески полное собрание произведений Томаса Стернза Элиота.
Большинство стихотворений и поэм дано сразу в нескольких пе¬
реводах. Кроме того, в состав книги входит знаменитая «Попу¬
лярная наука о кошках, написанная Старым Опоссумом».
УДК 821.111
ББК 84 (4Вел)
ISBN 978-985-18-2063-0	© T.S. Eliot, 1925, 1936, 1963
(ООО «Харвест»)	© T.S. Eliot, 1939, 1953
Copyright renewed © 1967 Esme Valerie Eliot
© Перевод. Я. Пробштейн, 2011
© Перевод. Ю. Рац, 2011
© Перевод. А. Сергеев, наследники, 2011
© Перевод. В. Топоров, 2011
В Школа перевода В. Баканова, 2011
© Издание на русском языке AST Publishers, 2013

Точка пересечения времени с вечностью:
Т.С. Элиот
1.	Диалогизм и человеческая комедия
«Бесплодной земли»
С именем Томаса Стернза Элиота связана целая эпоха в развитии
англоязычной поэзии XX века. Т.С. Элиот, принадлежавший к
старинному английскому роду и одновременно к новой американской
буржуазии, родился в Сент-Луисе в 1888 году, а умер в Лондоне в
1965-м. Дальним предком поэта был сэр Томас Элиот (ок. 1489/90—
1546), выдающийся гуманист, автор философско-этического трактата
«Правитель» («Governor», 1531), оказавшего большое влияние на со¬
временников, составитель первого латинско-английского словаря
(1538), в котором ввел в английский язык понятие «энциклопедия»,
переводчик Плутарха и автор многих произведений, в частности трак¬
тата «В защиту добрых женщин» (1540). Поэт использовал фрагмент
из трактата «Правитель» своего предка в первой части «Ист Коуке¬
ра», второго из «Четырех квартетов». Впоследствии потомки гума¬
ниста и предки поэта эмигрировали в Америку. Тем же путем, но в об¬
ратном направлении последовал в 1914 году Т.С. Элиот, спасаясь, как
он впоследствии признавался, «от массовой культуры».
В Европе Элиот продолжил образование. В Сорбонне он слушал
лекции Анри Бергсона, взгляды которого были во многом близки по¬
эту. Во время Первой мировой войны Элиот обосновался в Англии. В
1915 году при содействии Эзры Паунда было напечатано большое
программное стихотворение Элиота «Песнь любви Дж. Альфреда
5

Пруфрока», в 1922-м выходит поэма «Бесплодная земля», принесшая
Элиоту славу, а в 1925-м — поэма «Полые люди». Элиот посвятил
«Бесплодную землю» Эзре Паунду, который весьма существенно от¬
редактировал ее и настоял на том, чтобы автор исключил из поэмы
довольно большие по объему фрагменты. Посвящение гласит: «II
miglior fabbro» — «Мастеру выше, чем я» — слова Данте о провансаль¬
ском трубадуре Арнауте Даниэле.
В начале своей поэтической деятельности Т.С. Элиот был близок
к группе «Блумсбери», и даже представители так называемого поте¬
рянного поколения считали, что его творчество этого периода перекли¬
калось с их идеями. По-видимому, это произошло потому, что Элиоту,
как никому другому, удалось выразить бездуховность окружающей
жизни, создать незабываемые образы Пруфрока, Суини, полых людей,
не способных ни решительно действовать, ни основательно мыслить,
ни глубоко чувствовать, ни — главное — верить. И «Бесплодная зем¬
ля», земля послевоенной Европы, — это земля неверия, безысходнос¬
ти, земля полых людей, не способных и не годных ни к какой деятель¬
ности и переходящих из «царства призрачной смерти», из небытия
смерти-в-жизни, в «царство истинной смерти» — небытие в смерти.
Стихотворение «Песнь любви Дж. Альфреда Пруфрока» — дра¬
матический внутренний монолог не просто нелепого (как считает
В. Муравьев, автор комментариев к «Бесплодной земле», первому рус¬
скому изданию стихов Элиота 1971 г.), а трагического героя, своего
рода «лишнего человека», который ищет любви и убегает от нее, стре¬
мится к деятельности, но оказывается к ней не способен. Сама «испо¬
ведь» Пруфрока была бы невозможна, если бы Пруфрок не был уве¬
рен, что его признание останется в тайне: здесь Элиот «играет» на
эпиграфе, цитируя слова лукавого советчика Гвидо де Монтефельтро
из XXVI книги «Ада», который открывает свои прегрешения, не бо¬
ясь позора, так как он уверен, что «в мир от нас возврата нет». Наме¬
ренная размытость и неопределенность не дает понять, к кому обра¬
щены первые строки: к даме сердца, случайному попутчику, или это
внутренний монолог, своего рода alter ego героя? Образ «больного под
наркозом» говорит о подспудном стремлении Пруфрока забыться и
отрешиться от мучающих его противоречий. С этим образом перекли¬
кается и образ «рака», стремящегося убежать, спрятаться ото всех, в
том числе и от себя самого. Начиная с «Портрета дамы» и «Песни
6

любви Дж. Альфреда Пруфрока», Элиот «сдвигает» конвенцию ли¬
рического стихотворения, применяя паундовский прием «маски»,
джойсовский поток сознания и наполняя его «чужими высказывани¬
ями и отдельными чужими словами» (Бахтин 1986, 464). Пруфрока
ни в коем случае нельзя отождествлять с автором, так же как, скажем,
Эдипа нельзя отождествлять с Софоклом. Цитаты и аллюзии в твор¬
честве Элиота играют также роль включения «чужой речи», наполняя
текст дополнительными обертонами и смыслами. Признания Пруф¬
рока «остраняются» аллюзиями и цитатами, прежде всего из «Гамле¬
та» и Евангелия от Иоанна, речью других («Как облысел он!» — слы¬
шу за спиной.) / Уперся в подбородок воротник тугой, / И строг мой
галстук дорогой с булавкою простой / (Я слышу вновь: «Как похудел
он, Боже мой!») и «другой» — женщины, которая не названа по име¬
ни: «И вот, подушечку пристроив под спиною, / Ответит некая: «Нет,
это все не то, некстати, / Совсем некстати». «Чужая речь, таким об¬
разом, имеет двойную экспрессию — свою, то есть чужую, и экспрес¬
сию приютившего эту речь высказывания» (Бахтин 1986, с. 464). Мы
не только видим непоименованную даму сердца Пруфрока, но и слы¬
шим ее через его речь, но с иной, нежели у него, интонацией. Ибо, как
заметил Бахтин в упомянутой выше работе «Проблема речевых жан¬
ров», «экспрессия высказывания всегда в большей или меньшей сте¬
пени отвечает, то есть выражает отношение говорящего к чужим вы¬
сказываниям, а не только его отношение к предмету высказывания».
В примечании к этому своему высказыванию Бахтин заметил, что
«интонация особенно чутка и всегда указывает на контекст» (Бахтин
19В6, с. 463). Следовательно, в лирической поэзии Элиота, так же как
в поэзии Паунда, мы наблюдаем все признаки диалогизма и полифо¬
нии. Дальнейшее диалогическое развитие основные темы Элиота на¬
ходят в «Геронтионе» и «Бесплодной земле».
«Геронтион» (1919), по замыслу Элиота, должен был стать вступ¬
лением к поэме «Бесплодная земля», однако по совету Паунда этот
пассаж, как и многие другие, был исключен из поэмы и появился в
переработанном виде как отдельное стихотворение. «Геронтион» ор¬
ганически связан не только с «Бесплодной землей», но и с «Пруфро-
ком», и с более поздним творчеством Элиота.
Кто-то заметил, что бездна — навязчивый образ Элиота. Исследо¬
ватели творчества поэта Хелен Гарднер и Гровер Смит считают, что
7

это не так: Элиот видел скорее некий коридор или путь из «Ада» «Бес¬
плодной земли» через «Чистилище», если не в «Рай», то по крайней
мере к любви, очищенной от вожделения, к надежде, к вере. «Герон-
тион» же — только начало этого пути, схождение в «Ад».
Так же как и все творчество Элиота, и в особенности творчество
1920-х гг., «Геронтион» изобилует аллюзиями, скрытыми и явными
цитатами, перифразами. Таковыми являются аллюзии на пьесы пери¬
одов королевы Елизаветы и короля Якова, прежде всего на пьесу «Мера
за меру» Шекспира, эпиграф из которой предваряет стихотворение,
но также и на пьесы Тернера, Чапмена, Миддлтона и Бена Джонсона.
Само название «Геронтион» — неологизм, образованный от греческо¬
го корня, который можно перевести на русский язык как «старикаш¬
ка», отсылает просвещенного читателя к слепому Геронтиусу из сти¬
хотворения кардинала Джона Ньюмена (1801—1890) и мольеровско-
му Geronté. Эпиграф, как было сказано выше, взят из «Меры за меру».
Этот эпиграф не только придает новый смысл всему стихотворению,
но и само стихотворение придает иное звучание эпиграфу — таким
образом, происходит диалог культур, эпох и произведений.
Повествование в «Геронтионе» ведется от имени слепого старика
(вновь прием «маски»), утратившего способность любить и надежду
на духовное возрождение. Геронтион — олицетворение никчемности,
смерти при жизни, эго — «живой труп», полый человек, бесплодно
растративший жизнь и ожидающий смерти как избавления. Он упус¬
тил или отверг все возможности, представившиеся ему: любовь, воз¬
можность «воскресения» и обретения жизненной энергии, принима¬
ющей образ теплого дождя, возможность придать значение своей ник¬
чемной жизни, если не совершения подвига, то хотя бы действия («не
осаждал я пылавших ворот...»), как, скажем, в битве при Фермопи¬
лах, — вот пути, отвергнутые им. У Геронтиона, в отличие от Пруфро-
ка, нет даже стремления к любви. Несмотря на то что Геронтион сим¬
волизирует собой целое поколение, образ этот достаточно драмати¬
чен, чтобы не превращаться в схему, в абстракцию. Драматизм
стихотворения зиждется на композиции, на борьбе между чувствами
и размышлениями, которые, казалось бы, прямо не связаны друг с
другом. Появляется даже соблазн, как заметил Гровер Смит, толко¬
вать этот образ в свете высказывания самого Элиота о Гамлете (кото¬
рое, в свою очередь, почти дословно совпадает со словами Байрона о
8

его собственной поэме «Каин»): «Геронтион поглощен чувствами, не¬
выразимыми из-за избытка и нагромождения фактов и событий».
«Геронтион», подобно «Пруфроку», построен в форме монолога,
своеобразного потока сознания лирического героя. Стихотворение на¬
сыщено аллюзиями, цель которых — создать образ целого поколения,
а еще шире — запечатлеть и выразить эпоху, ход истории. Если Пруф-
рок — живая личность, то Геронтион, по выражению Смита, — «запе¬
чатленная история» и, таким образом, наводит на более широкие ис¬
торические обобщения о кризисе культуры, о духовном кризисе за¬
падной цивилизации в целом и перекликается со взглядами,
изложенными в «Закате Европы» Шпенглера. Однако через отрица¬
ние «Геронтион» наводит на мысль о том, что история пребудет, не¬
смотря на все катастрофы и грехи, и дана как наследие нам — наслед¬
ство, которое следует беречь. Образ бергсоновского durée, прошлого,
пожирающего будущее, доведен в стихотворении до крайности: вся
жизнь лирического героя превратилась в сплошную черную дыру, в
ничто, само же будущее — смерть. В стихотворении, как считает Смит,
«светской истории Европы» противопоставлена надежда на духовное
возрождение благодаря вере. Так, уже в стихотворении 1919 г. пред¬
варяется тема «Бесплодной земли», к которой в качестве эпиграфа
предпосланы слова еще одного существа, ожидающего смерти как из¬
бавления, — кумской сивиллы из «Сатирикона» Петрония.
В поэме «Бесплодная земля» переплетаются миф и современность,
видимость и реальность. За скрытыми и явными цитатами и аллюзи¬
ями — напряженная работа, направленная на поиски смысла бытия,
то есть на поиски того «чувства к Богу и человеку», которое, по убеж¬
дению Элиота, было утрачено современным человеком. Проще гово¬
ря, это поиски веры, любви и надежды, на которые отправляется ли¬
рический герой поэмы, сложный, многогранный образ, ипостаси ко¬
торого — слепой прорицатель Тиресий, Король-Рыбак из сказочной
страны и рыцарь, отправляющийся на поиски Святого Грааля. Сын
нимфы Харикло, слепой прорицатель из Фив Тиресий — мифологи¬
ческий образ, объединяющий разнородные части поэмы в одно худо¬
жественное целое.
В «Бесплодной земле» Тиресий — воплощение человеческой па¬
мяти и способности прозревать будущее, но в то же время он участ¬
ник событий (сцена в квартире секретарши-машинистки, скитания в
9

пустыне), и в этом качестве Тиресий — один из неудачливых искате¬
лей Грааля, а кроме того — драматический персонаж, то есть диало¬
гизм и полифония уже превращаются в драму — в человеческую ко¬
медию, в которой, подобно «Божественной комедии» Данте, показа¬
ны, как в вертикальном срезе, все круги современного Элиоту общества.
В начале, середине и конце поэмы Тиресий выступает в качестве рас¬
сказчика и комментатора происходящего.
Элиот снабдил поэму собственными комментариями, по форме
академическими, по замыслу иронизирующими над академическим
литературоведением, но являющимися неотъемлемой частью поэмы,
и в этом также проявляются диалогизм и полифония. В этих коммен¬
тариях Элиот, в частности, писал о влиянии многотомного исследо¬
вания сэра Джеймса Фрэзера «Золотая ветвь», в особенности двух то¬
мов под названием «Адонис, Аттис, Озирис» и книги английской
ученой Джесси Л. Уэстон «От ритуала к рыцарскому роману», посвя¬
щенной толкованию легенды о поисках Святого Грааля (по свидетель¬
ству Гровера Смита, Элиот не разрезал стр. 138—139 и 142—143 свое¬
го экземпляра книги).
Согласно Уэстон, Грааль — это магический талисман, снимающий
заклятие бесплодия, наложенное на сказочную страну Короля-Рыба¬
ка, который играет важную роль во многих мифах плодородия. По
мнению Уэстон, в основе легенды о Святом Граале лежит древнейший
миф об умирающем и воскресающем боге (а Элиот подчеркивает важ¬
ность не только физического, но и духовного исцеления и воскресе¬
ния). Этот миф лежал в основе обряда инициации — посвящения в
мужское достоинство. В средневековой литературе Святой Грааль —
это чаша, которой Христос обносил учеников во время Тайной вече¬
ри и в которую при распятии упали капли крови из раны от копья.
Рыцарь, отправляющийся на поиски Грааля, должен дойти до Часов¬
ни Опасностей (в поэме это — пустынная заброшенная часовня из
V главы, образы которой навеяны, по-видимому, творчеством Иеро¬
нима Босха — одного из любимейших художников Элиота). В этой
часовне рыцарь должен задать магические вопросы и в случае успеха
стать владельцем чаши и копья, которые снимут заклятие с его стра¬
ны. Учитывая эту более распространенную версию, известную чита¬
телям по опере «Парсифаль» Вагнера, к творчеству которого автор
также обращается в поэме, Элиот до известного предела основывает¬
10

ся более на интерпретации Уэстон, объединяя ее с упомянутой рабо¬
той Фрэзера.
Элиот следует идеям, изложенным в обоих названных выше тру¬
дах, а также буддистской философии и мифологии, которые, как и
санскрит, изучал в Гарварде, но следует им до известного предела, о
чем будет сказано ниже, когда речь пойдет о заключительных главах
поэмы, где Элиот переходит от языческой мифологии к христианской
философии и символике.
Поэму предваряет эпиграф из «Сатирикона» Петрония. Здесь
уже, так сказать, тройная «полиглоссия»: речь Тримальхиона, рас¬
сказывающего о кумской сивилле и передающего ее слова, но в пе¬
ресказе другого персонажа — Энкопия, текст Петрония и стихотво¬
рение Элиота. Тримальхион хвастается, что видел кумскую сивиллу,
которая попросила богов даровать ей вечную жизнь, забыв попро¬
сить о сохранении вечной молодости при этом. Тримальхион пере¬
дает ее слова, обращенные к мальчишкам, о том, что, она хочет уме¬
реть. Таким образом, помимо эпиграфа, полифоническое звучание
текста здесь создает четырежды трансформированная чужая речь,
остраненная иронией, пародией и включенная в новое произведение
искусства, в драматическую поэму: Сивилла (мальчишкам) — пере¬
сказ Энкопием рассказа Тримальхиона (гостям) — Петроний — Эли¬
от. Кроме того, мы слышим диалог двух писателей (на трех языках —
греческом, латыни и английском), а эпиграф вводит тему неестест¬
венной погребенной жизни, противопоставляя ей возрождение
(мертвой) природы. Более того, слова Тримальхиона о кумской си¬
вилле из «Сатирикона» Петрония были почти дословно переведены
в стихотворении английского поэта-прерафаэлита Габриэля Д. Рос¬
сетти, то есть на уровне аллюзий Элиот включает еще и диалог двух
языков — латыни и английского — и двух культур. Кумекая сивилла
в «Энеиде» Вергилия — хранительница ворот в подземный мир. Со¬
шествие Энея в мир мертвых также можно толковать как своего рода
обряд инициации. Однако в «Бесплодной земле» сивилла, согласно
мифу, пожелавшая себе столько жизни, сколько пылинок в ее горс¬
ти, но позабывшая испросить вечную юность у выполнившего ее же¬
лание Аполлона, символизирует, как справедливо полагает Смит,
смерть при жизни, ибо земля мертва, а Король-Рыбак (Тиресий) ра¬
нен и не сумел достичь Грааля.
11

Сивилла, принимающая также образ мадам Созострис, юная де¬
вушка с гиацинтами — хранительница Грааля, рыцарь, отправивший¬
ся на поиски (это и юноша из гиацинтового сада, и юноша с глазами-
перлами, и Тиресий, и Король-Рыбак, и мужской персонаж из главы
«Игра в шахматы»), — все представляют в конечном итоге грани од¬
ной личности, разные ипостаси одного героя, стремящегося достичь
Спасения.
Таков основной поэтический мотив, фон и композиция поэмы, ус¬
ложненной другими темами, аллюзиями и ассоциациями, среди кото¬
рых — «Буря» Шекспира, где, как заметил английский критик Колин
Стилл в 1921 г., также важен обряд инициации. Цитаты, явные и скры¬
тые аллюзии на «Бурю», рассыпанные по всей поэме, усложняют как
сюжет, так и ее смысл. И в этом свете Тиресий объединяет в себе чер¬
ты не только Короля-Рыбака, рыцаря-неудачника, но и Фердинанда,
Алонсо и Просперо из «Бури», а также Тристана, Марка, Зигфрида и
Вотана. В своей женской ипостаси Тиресий не только выступает в
роли девушки-хранительницы Грааля, но также сивиллы, Дидоны,
Миранды и Брунгильды.
Все герои представляют три главных характера легенды о Граале
и более ранних мифов: раненого бога, мудрую женщину-прорицатель-
ницу (в некоторых версиях мифа принимающую образ прекрасной
девы) и воскресшего бога, рыцаря, достигшего Грааля, то есть того,
кто удачно прошел обряд посвящения. Не исключено также, как счи¬
тает Смит, что в разработке символики поэмы, в частности, мифа о
плодородии, на Элиота повлиял балет Стравинского «Священная вес¬
на», где, как писал Элиот в критической статье, посвященной премье¬
ре балета в Лондоне, «композитору удалось выразить ритмы и шум
современной жизни... шум отчаяния в музыке».
Первоначально «Бесплодная земля» начиналась с эпиграфа из
«Сердца тьмы» Джозефа Конрада, в конце концов отброшенного, но
впоследствии в другой форме возникшего в «Полых людях». Эпиграф
из Конрада подчеркивал «страх в пригоршне праха», а не тему «по¬
гребенной жизни» и «Бесплодной земли». Затем насыщенный диалог
«in médias res» остранял (термин Шкловского) и обновлял («make it
new» — выражение Паунда) роман Диккенса «Наш общий друг», по¬
мещая персонажей в начало XX века — сейчас и здесь. Собственные
воспоминания Элиота о жизни в Бостоне богато перемежались пес¬
12

нями из мюзикла Джорджа Кохана «Пятьдесят миль от Бостона» и
других популярных музыкальных пьес 1900-х гг. В результате Элиот
объединил прошлое и настоящее, сделав прошлое реальным. Так как
заглавие и первая часть в первоначальном варианте такие же, как и в
опубликованной редакции — «Погребение мертвеца», что является
аллюзией на величественную англиканскую службу, по наблюдению
Смита, а первоначальный вариант начинается с первого лица множес¬
твенного числа — «мы», что весьма родственно «Пруфроку», я скло¬
нен согласиться с Фраем, который отрицает, что это голос Тиресия,
как полагает Смит.
Паунд в конце концов убедил Элиота, что начало отвлекало чита¬
теля от главной темы, но тем не менее диалогический метод был про¬
дуктивен. Окончательный вариант «Бесплодной земли», как мы его
знаем, не только памятник гению Элиота, но и способности Паунда
увидеть в тексте другого (еще одна грань диалогизма) суть и очистить
ее от шелухи лишних слов.
Практически все, кто писал о «Бесплодной земле», интерпретиро¬
вали роль мифа и символизма в поэме, но никто, за исключением Спен-
дера и Вильямсона*, да и то отчасти, не указал на драматический ха¬
рактер поэмы. Вильямсон высказал мнение, что «Бесплодная земля»
становится «своего рода драматической лирической поэзией, в кото¬
рой лирические темы вводятся персонажами, выражающими основ¬
ную суть и жизненный опыт, а индивидуальная судьба становится все¬
общей» (Вильямсон, с. 124). Я считаю, что поэма драматична по сути
своей, а диалогическое воображение охватывает века и культуры, и это
делает поэму человеческой драмой. «Цитата есть цикада», — сказал
Мандельштам, и цитата из Петрония не только трансформирует текст
Элиота, но и последний преображает оригинал, создавая таким обра¬
зом новое значение.
В статье о переводе «Бесплодной земли» на греческий Сеферисом
Николай Бахтин (1896—1950), профессор греческого и лингвистики
Бирмингемского университета, родной брат русского ученого, очевид¬
но, первым (1938) заметил, что поэма Элиота имеет диалогический
* Я имею в виду главу, посвященную Элиоту в книге Спендера The
Destructive Element, Boston and London: Houghton Mifflin/Jonathan Cape,
1936 (pp. 132—149), и его более позднюю книгу T.S. Eliot, а также книгу
Williamson, Л Reader's Guide to T.S. Eliot (см. библиографию).
13

характер. В частности, он писал о диалогической роли цитат, которые
«вовсе и не являются цитатами, то есть инородными элементами,
включенными в поэтическое высказывание, но участвуют в поэме на¬
равне с другими элементами. Они — голоса среди других конфликту¬
ющих голосов: строка, выхваченная из австралийской городской бал¬
лады, или строка из Марвелла не менее значит, чем разговор в обще¬
ственном заведении, слова истеричной женщины или голос самого
поэта, <...> который растворяется так же, как и другие, переходя либо
резко, либо незаметно в другие голоса»*.
Несомненно, что такую же роль играют и аллюзии на «Кентербе¬
рийские рассказы» Чосера, причем диалог с Чосером не ограничива¬
ется лишь прологом «Бесплодной земли» с его знаменитой фразой
«Апрель — жесточайший месяц», но продолжается на протяжении
всей поэмы, начиная с мотива паломничества и поиска, о котором пи¬
сали Дэнсби Эванс и Вольфганг Рудат**, и заканчивая сходством пер¬
сонажей: в Аббатисе, «которую величали Энглантиной», монахине без
призвания, ведущей роскошный образ жизни, усыпанной драгоцен¬
ностями и отправившейся в паломничество со сворой псов, можно
разглядеть черты мадам Созострис, также шарлатанки и ханжи, паро¬
дией на Рыцаря, сражавшегося в крестовых походах, является Стет-
сон (и Геронтион), на Купца и Шкипера, соответственно Мистер Ев-
генидис и Флеб-финикиец, юный влюбленный Сквайр противопос¬
тавляются неудачливым в любви искателям Грааля, а павшие цари из
«Рассказа Монаха», в особенности Крез, который был повешен, а за¬
тем Юпитер мыл его дождем и снегом, напоминают не только падших
королей из «Бесплодной земли», но и Повешенного из колоды Таро,
и даже петуху из рассказа Аббатисы соответствует петух в заброшен¬
ной часовне из главы «Что сказал гром» поэмы. Таким образом, паро¬
дия, карнавал, мениппея, которые вводятся уже в эпиграфе цитатой
из «Сатирикона» Петрония, продолжены в реминисценциях из «Кен¬
терберийских рассказов», причем пародия здесь понимается не как
* Bachtin, Nicholas. «English Poetry in Greek: Notes on a Comparative
Study of Poetic Idioms». Poetics Today 6, no. 3 (1985): 336. Автор благода¬
рен В. Ляпунову, указавшему мне на эту работу Николая Бахтина.
** Dansby Evans. «Chaucer and Eliot: The Poetics of Pilgrimage». Medieval
Perspectives^ (1994): 41—47; Wolfgang Rudat, «T.S. Eliot’s Allusive Technique:
Chaucer, Virgil, Pope». Renascence 35, no. 3 (1983): 167—182.
14

стилистический прием, а так, как это трактовал Тынянов в работе «До¬
стоевский и Гоголь», то есть «применение пародических форм в непа¬
родийной функции», — для создания нового произведения, челове¬
ческой драмы, диалогической по сути. В «Бесплодной земле» Элиот
пародирует цитаты, эпиграфы, классические размеры и популярные
песни, миф и, наконец, сдвигает конвенцию жанра (что соответству¬
ет трактовке Шкловского), то есть лирического стихотворения, и со¬
здает новый жанр — диалогической или драматической поэмы. При
первом прочтении «Погребения мертвеца» возникает впечатление,
что это монолог, но затем в 8-й строке появляется местоимение «нас»,
а в 9-й — «мы», а затем первое лицо множественного заменяется на
единственное — по-немецки. Вставляя слова графини Мари Лариш,
которую Элиот знал лично, как утверждает Валери Элиот в коммен¬
тариях к факсимильному изданию первоначального варианта поэмы
с правкой Паунда, поэт соединяет прошлое и настоящее, время и про¬
странство. Многоязычие, полиглоссия — урок, творчески усвоенный
Элиотом у Паунда. Диалог персонажей является также диалогом язы¬
ков и наоборот. Слова графини и ее кузена затем растворяются в мо¬
гучем «басе-профундо» Иезекииля и Екклесиаста.
По наблюдению Вильямсона, «говорящий является также сыном
человеческим, наследником, а наследство — это судьба Короля-Рыба¬
ка, жизненный опыт которого он повторяет» (Вильямсон, с. 124). Пос¬
ле крещендо «И ты увидишь ужас — прах в горсти» (букв.: я покажу
тебе ужас в пригоршне праха) единственным логическим продолже¬
нием должно быть полное переключение тональности, изначально
найденное Элиотом, который вводит голоса новых персонажей —
Тристана и Изольды, при этом он также вводит и средневековый ро¬
ман и включает музыку Вагнера в «говорящую картину» произведе¬
ния, а тема трагической любви противопоставляется, таким образом,
теме безлюбой погребенной жизни. Тема «гиацинтовой девушки», яв¬
ляющаяся, возможно, аллюзией на «Марианну» Теннисона, соединя¬
ет средневековый роман и оперу Вагнера с современностью, выявляя
«хронотоп любви», по выражению М. Бахтина, и вводя новый персо¬
наж. Она также «напоминает нам об убитом Гиацинте» (Вильямсон,
с. 134), тем самым возвращая нас к теме умирающего и воскресающе¬
го бога. Промежуточное разрешение темы ведет «в сердце света, в ти¬
шину», ибо тишина — не отсутствие речи, а цезура, являющаяся про¬
15

должением музыкальной фразы и позволяющая поэту переключаться
между плоскостями.
Сдвиг во времени и пространстве позволяет поэту перенести чи¬
тателя в Лондон 1920-х гг. и представить новый персонаж — мадам
Созострис, сложный, составной образ: это скрытая цитата или аллю¬
зия на «Желтый Кром» Хаксли, как полагает Смит (объединяя в ан-
дрогинной манере г-на Скогана, волшебницу из Экбатана, египетско¬
го фараона Сезостриса, и Les Mamelles de Tirésias Аполлинера)* *. Со
Смитом, однако, не соглашается Лоренс Рейни, который в своих не¬
давних исследованиях «Возвращение в “Бесплодную землю”» и «Ан¬
нотированная «Бесплодная земля» в сравнении с современной Эли¬
оту прозой» на основании кропотливого исторического анализа, вклю¬
чая анализ шрифтов пишущих машинок, которыми пользовался
Элиот в те годы, доказал, что первоначальный вариант «Бесплодной
земли» с мадам Созострис был написан Элиотом к началу февраля
1921 г., в то время как Хаксли приступил к «Желтому Крому» не ра¬
нее начала июня того же года, и утверждение Смита 1954 г.** ввело в
заблуждение несколько поколений литературоведов***. То есть, так же
как Хаксли заимствовал у Элиота поэтику «Прелюдий» для стихов
одного из главных персонажей романа «Желтый Кром», Дениса Сто-
уна****, он заимствовал и образ мадам Созострис.
Мадам Созострис, в свою очередь, вводит целую галерею персо¬
нажей колоды Таро, являющихся одновременно иконами, архетипа¬
ми и персонажами разворачивающейся драмы, которая, если бы не
ироничная интонация, могла бы послужить прологом средневековой
мистерии. В этом снижении элементы мениппеи и карнавала в бах¬
тинском понимании, что является еще одним признаком диалогизма.
Хотя драма и миф даны пародийно и заземленно, эффект тем не ме¬
нее достигается: мотив странствия, судьбы и смерти, хронотопы до¬
* См. Смит, стр. 76.
* * Имеется в виду работа Смита о перекличках между Элиотом и Хак¬
сли, опубликованная в журнале American Literature 25 (1954): 490—492.
*** Lawrence Rainey, The Annotated Waste Land with Eliot's Contemporary
Prose (New Haven: Yale University Press, 2005), 80.
** ** об ЭТом, в частности, пишет Бернард Бергонци, автор предисловия
и составитель книги «Великие короткие произведения Хаксли»: «Aldous
Huxley: a Novelist of Talent and an Essayist of Genius». Great Short Works of
Aldous Huxley [New York: Harper & Row, 1969], VIII.
16

роги и поиска объединяют миф и реальность, древность и современ¬
ность. Упоминание миссис Эквитон и ремарка мадам Созострис: «Сей¬
час во всем необходима осторожность», возвращают нас к реальности
Города-призрака, Нереального города, делая настоящее призрачным,
а миф реальным. Элиот уничтожает границу между прошлым и на¬
стоящим, показывая призрачное настоящее и погребение прошлого
(или памяти, как полагают Ливис и Маттиссен). Брукс полагает, что
«Пёс» с прописной буквы обозначает «гуманитарные и связанные с
гуманизмом философские учения, которые всецело поглотили чело¬
века и уничтожили все высшее, — это они «вырывают» из земли труп
умершего бога и таким образом мешают воскрешению жизни» (Брукс,
с. 14). Смит связывает Пса с одноименным созвездием, с шуткой Де¬
дала о лисице и бабушке из «Улисса» Джойса и, наконец, с книгой
Фрэзера «Фольклор в Ветхом Завете»*. Быть может, чтобы не уто¬
нуть в многочисленных и несколько противоречивых деталях, более
логично интерпретировать образ пса как символ цинизма и неверия,
а значение всего отрывка Нереальный город как «отсутствие цели и
направления, невозможности поверить абсолютно ни во что, а в ре¬
зультате — «нагроможденье образов несвязных», из которых и состо¬
ит мучительное послевоенное сознание» (Маттиссен, с. 21). В корот¬
ком отрывке Элиот объединяет битву при Миллах времен II Пуни¬
ческой войны 260 г. до н.э. с Первой мировой войной (также замечено
Бруксом) фразой «Я и не знал, что смерть взяла столь многих», как
бы вторящей так называемым «Песням Ада» Паунда из «Cantos» и
тем самым превращая Стетсона в универсальный, архетипический
персонаж. Смит полагает, что Стетсон — современный представитель
тех, «кто от великой доли / Отрекся в малодушии своем» («Ад», III:
59—60, пер. Лозинского), и является полной противоположностью ге¬
рою, устремленному к поиску. Труп, который он посеял в саду, — мер¬
твый бог, о чем он знает, но жизнь которого отрицает, предпочитая ос¬
таваться «приспособленцем» (Смит, с. 78). Последние две строки со¬
единяют «остраненную» цитату из Уэбстера, превращая «волка...
этого врага человека» в «друга человека», и цитату из Бодлера, тем
самым делая Стетсона «всечеловеком, включая читателя и самого г-на
Элиота» (Брукс 14). Используя прием «маски», Элиот тщательно из¬
* Smith, р. 79.
17

бегал любых аллюзий биографического характера, однако, как заме¬
тили и друг поэта Конрад Эйкен, американский поэт и прозаик, в ро¬
мане «Ушант», и Эндрю Росс в статье «Бесплодная земля и фантазия
интерпретации», Стетсон является двойной анаграммой инициалов
самого Элиота, у которого в Гарварде была кличка «це-це» (по-анг¬
лийски «tse-tse» — инициалы Т.С. Элиота)*, а в поэме скрыты авто¬
биографические мотивы, в особенности в главе «Игра в шахматы»,
указывающие на жесточайший кризис в супружеской жизни с первой
женой Вивьен Хэй-Воод**. Местоимение «ты» 2-го л. ед. ч. в букваль¬
ном смысле вовлекает читателя в диалог, хотя, как заметил Смит, «ци¬
тата Элиота из «Цветов Зла» носит оскорбительный характер» (Смит,
с. 79). Это еще один пример того, когда цитата буквально встроена в
диалогическую речь.
«Игра в шахматы» вводит еще один вид диалогизма, так как в этой
главе Элиот использует прием Ut Pictura Poesis, что переводится как
«в поэзии как в живописи»: превращение Филомелы — в буквальном
смысле говорящая картина, и соловей кричит буквально. Пока жен¬
щина, персонаж этой главки, начинает говорить, мы слышим много
голосов — мифа, прошлого и персонажей литературных произведе¬
ний — от Клеопатры до Имоджин и Бианки, которую во время игры
в шахматы изнасиловал герцог в пьесе Мидлтона «Женщины, остере¬
гайтесь женщин», и, конечно, Фердинанда и Миранду, также играю¬
щих в шахматы в «Буре», однако это все — «Шекспи-ки-ровский рэг¬
тайм» (что является ритмической и лексической аллюзией на модный
в те годы рэгтайм), как заявляет мужской персонаж. Есть и другие
мужские голоса в этой главе — короля Лира, Ариэля, песню которого
из I акта «Бури» — «Стали перлами глаза», также перефразирует муж¬
ской персонаж. Женщина, чей крик сродни крику Филомелы, сама в
отчаянии, попав в ловушку безлюбого брака. Говорит ли ее собесед¬
ник или Элиот лишь воспроизводит его внутренний монолог в виде
потока сознания — мы все равно слышим его. Быть может, он вряд ли
глух, нем и слеп, но эмоционально он мертв, и оба персонажа бесцель¬
но дожидаются в страхе и надежде последнего стука в дверь. Как чи¬
* Ross, Andrew. «The Waste Land and the Fantasy of Interpretation».
Representations 8 (Autumn 1984): 142.
** Perloff, «Avant-Garde Eliot. Marjorie. 21st-Century Modernism. The
«New Poetics». 35.
18

татели мы сомневаемся в том, что «из ничего» что-то получится, так
как брак безлюб и бесплоден, а земля по-прежнему бесплодна и гола.
По мере развертывания сюжета на смену персонажам из высшего клас¬
са приходят персонажи из низшего — Билл, Лу, Мэй, Альберт и Лил.
Это простые люди, которые даже и не задумываются о высших мате¬
риях и не ломают головы над вопросами Шекспира. Не могут они и
выражаться в изощренной манере мужчины и женщины из предыду¬
щей сцены. Здесь вновь — мениппея. Несмотря на резкий контраст
между будуарами Беладонны и лондонским кабачком, преобладает
мотив стерильности и бесцельной, бесплодной жизни. Земля гола. Го¬
род призрачен. Примечательно, что во второй части этой главы гово¬
рят в основном женщины. Слова владельца заведения — или, быть
может, «зов вечности»: «Прошу поторопиться: время» — напоминают
о последнем стуке в дверь. Потому-то в сцену прощания посетителей
«вплетены» слова Офелии. Так же, как Флеб-финикиец, Офелия при¬
няла смерть от воды. Так Офелия вводит тему дочерей Темзы и их
двойников — дочерей Рейна, Rheintöchter, из «Огненной проповеди».
Основные мотивы этой главы — вода и огонь, не только смерть от воды
и огня, но и смерть воды и огня, как во второй части квартета «Литтл
Гиддинг». Такая трактовка оправдана, ибо Хелен Гарднер когда-то тон¬
ко заметила, что поэзия Элиота «чрезвычайно последовательна, и в
том, что он опубликовал, нет почти ничего, что не принадлежит его
поэтической индивидуальности. Одним из следствий подобной це¬
лостности является то, что его позднее творчество объясняет его ран¬
нее в не меньшей степени, чем его раннее творчество объясняет позд¬
нее, и таким образом критика «Бесплодной земли» сегодня уже ви¬
дится через призму «Пепельной Среды», а «Пепельную Среду» легче
понять после чтения «Квартетов». Гарднер предложила трактовать
«Бесплодную землю» не просто как «разочарование поколения», но
как «Ад», ведущий к «Чистилищу» (Гарднер, с. 59, 60).
Пейзаж этого «Ада» представляет собой просторный и разорен¬
ный берег Темзы, которая неожиданным образом впадает в швейцар¬
ское озеро Леман, которое, в свою очередь, соединяется с рекой Хо-
варой в Вавилоне, местом изгнания евреев и проповедей Иезекииля,
голос которого соединяется с пением дочерей Темзы. Так Элиот уп¬
раздняет пространственно-временные границы и представляет всю
историю человечества в ее целостности — здесь и сейчас. «Ехидный
19

смех и лязг костей» усиливает сходство пейзажа с пустыней первой
части, где говорящий обращается к «сыну человеческому», и предвос¬
хищает сцену в пустыне пятой части (а возможно, и сцену «пения кос¬
тей» в «Пепельной Среде», II). Нимфы из «Проталамиона» Спенсера
оказываются подружками «бездельников, сынков директоров из Сити».
Нимфы вновь появятся позже и расскажут о себе голосами обману¬
тых возлюбленных. Аналогичным образом аллюзии на «К робкой воз¬
любленной» Марвелла и «Парламент пчел» Дея, замеченные многи¬
ми исследователями творчества Элиота*, остранены и помещены в
обстановку современного Лондона, позволяя таким образом поэту
двигаться в пространстве и времени, противопоставляя голоса Иезе¬
кииля, Марвелла, Дея и главного героя — искателя Грааля, голос ко¬
торого, так сказать, солирует. Как заметил Брукс, в книге Уэстон ти¬
тул «Король-Рыбак» «восходит к рыбе как к символу плодородия и
жизни» (Брукс, с. 19), который впоследствии вошел во многие роман¬
сы о Граале, но Элиот «дает обратный ход легенде», как выразился
Брукс (остраняет ее, как сказал бы Шкловский). Далее, как показал
Брукс, Король-Рыбак также ассоциируется с принцем Фердинандом
из «Бури» и «Парцифалем» Вольфрама фон Эшенбаха (Брукс, с. 20).
Король, однако, бессилен и не может навести порядок в своих землях.
Потому-то и торжествует Эйпнек Суини, анти-искатель, навещающий
анти-Диану миссис Портер, персонаж из австралийской баллады, ко¬
торую распевали австралийские солдаты в Галлиполи в 1915 г., как
заметил Боура**. Это — низменные голоса, которым противопоставле¬
ны чистые голоса детей из «Парсифаля» Верлена. Тем не менее, в Го¬
роде-призраке чистота и непорочность невозможны, и поэтому Фи¬
ломела вновь поет о насилии. Ее отчаяние, однако, немедленно затме¬
вается вульгарным французским другого персонажа, г-на Евгенидиса,
пародией на финикийского моряка, и одновременно одноглазым куп¬
цом из «коварной колоды карт» мадам Созострис, который готовит
новую ловушку для искателя Грааля — гомосексуальность, которая
также не снимет проклятия с бесплодной земли. Затем читатель по¬
падает в квартиру машинистки, современной Филомелы, еще одной
жертвы безлюбой любви-похоти. Всю эту сцену описывает Тиресий,
* См., например, Брукса и Смита (Brooks в Rajan, р. 20, и Smith, р. 84).
** Cp. Bowra, I.A., The Creative Experiment, p. 282, цит. no Smith, p. 86.
20

андрогин и провидец. (Не уверен, что «прыщавый юнец» — еще одна
ипостась искателя, как полагает Смит, — скорее ото антипод искате¬
ля.) Хотя между квартирой машинистки и апартаментами Беладонны
огромный контраст, суть жизни и той, и другой одинакова: безлюбая
любовь, почти изнасилование — потому-то обе сцены сопровождают¬
ся криком Филомелы. Общеизвестно, что Элиот использует миф, что¬
бы показать вечные архетипы в современной жизни и противопоста¬
вить профанное священному. В примечаниях к «Бесплодной земле»
Элиот сам подчеркивал, как было отмечено выше, влияние книг «От
ритуала к рыцарскому роману» Уэстон и «Золотой ветви» Фрэзера.
Элиот, так сказать, транспонирует миф, помещая Тиресия в квартиру
машинистки. В «Канто I» Паунда, напротив, главный герой Одиссей
сходит к Тиресию в Аид, что в целом отвечает духу и букве Гомера.
Элиот же остраняет миф и приводит Тиресия к читателю: мы слышим
и видим Тиресия въяве, как бы на сцене, однако «Бесплодная зем¬
ля» — не пьеса и не средневековая мистерия, но тем не менее это —
человеческая драма. Элиот объединяет историческое и мифологиче¬
ское время, что позволяет ему соединять разнородные явления. Ис¬
тория приобретает мифологические черты постоянно повторяемого
архетипа, и наоборот — миф становится реальным, овеществляется и,
таким образом, становится инструментом исследования реальности.
Следует заметить, что я не свожу миф ни к тому, что говорится во вре¬
мя ритуальных действ (la legomena epi tois dromenois), как это пони¬
мали в Древней Греции, ни к пересказу мифологических сюжетов, ни
даже к символу и архетипу, ни тем более к антропологическим шту¬
диям умирающего и воскресающего бога или растительных мифов,
как понимает Спендер*. Мифотворчество Элиота — это такое поэти¬
ческое мышление, которое позволяет увидеть в символе или архе¬
типе бытие как становление, в духе Кассирера или Элиаде, показать
время-пространство в такой перспективе, откуда вся картина мира ви¬
дится в ее целостности и как бы разыгрывается заново. Мифологи¬
ческое сознание Элиота -- это мост, связывающий древность и совре¬
менность, индивидуальное и универсальное, священное и профанное
в то время, как духовный поиск направлен на восстановление целост¬
ности человеческого сознания и веры. Так же как Джойс и Паунд,
* См. Spender, T.S. Eliot, pp. 99—100.
21

Элиот остраняет миф, обновляя его (термин Паунда). Элиот сам го¬
ворил о продолжении традиций Джойса в своей рецензии на роман
«Улисс», опубликованной в журнале «Дайал» (ноябрь 1923):
«Используя миф, умело внедряя параллель между современно¬
стью и древностью, г-н Джойс применяет метод, который и другие
обязаны применять вслед за ним. Они будут считаться не подража¬
телями, а скорее будут сродни ученым, которые используют откры¬
тия Эйнштейна, занимаясь своими собственными, независимыми,
дальнейшими изысканиями»*. Стало быть, понимание мифологизма
модернистами, в первую очередь Джойсом и Элиотом, близко к тому,
что Е. Мелетинский понимает как «неомифологизация»**, а В.Н. То¬
поров — «демифологизация как разрушение стереотипов мифопо¬
этического мышления, утративших свою «подъемную» силу»*** ****.
Мифологическое сознание, равно как и диалогизм, позволяет Эли¬
оту свободно перемещаться во времени-пространстве, объединяя сло¬
ва Тиресия с аллюзиями на одноименные стихотворения Теннисона и
Суинберна, как заметил Смит, и на стихотворение Голдсмита «Когда
красавица греху поддастся вдруг...». Читатель следует за автором, про¬
ходя между двух плоскостей, как Тиресий между двумя своими жиз¬
нями, в то время как стих «Та музыка подкралась по воде» * * * * связывает
слова Фердинанда, «Ехидный смех и лязг костей» из внутреннего мо¬
нолога брата «Короля-Рыбака», который наблюдает, как «В траве чуть
слышно крыса прошуршала, / На берег брюхо скользкое втащив»,
«Грустя о том, что брат-король погиб, / А перед ним король, отец мой,
умер», - с блистательно-возвышенным и приземленно-низменным ви¬
дом на Город-призрак. Таким образом, поэт вновь объединяет священ¬
ное и профанное. Как заметил Смит, церковь Святого Магнуса была
церковью рыбаков, построенной на холме Рыбаков. «Рыба», «Муче¬
ник» и церковные бело-золотые ризы образуют сложную связь между
Спасителем и пасхальными обрядами» (Смит, с. 89). Кроме того, эта
часть объединяет также буддистскую службу «Огненную проповедь»
с Блаженным Августином, связывая таким образом восточные и запад¬
* Цит. по Спендеру, с. 99.
** Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. — М., 1995. — С. 295—296.
*** Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в об¬
ласти мифической поэзии. — М., 1995. — С. 5.
**** Слова Фердинанда из первого действия «Бури» Шекспира.
22
\

ные религии в диалогической манере. Образ реки противопоставляет
местное, бренное, земное время и историю, как в первой части «Драй
Сэлвейджес», в которой голоса моря и реки ведут своеобразный диа¬
лог, показывая образы местного времени и вечности, если применить
подход Гарднер, цитата из которой приведена выше. Река приносит с
собой тему грязи и похоти, усиленной упоминанием Острова Псов,
сладострастными отношениями между королевой Елизаветой и гра¬
фом Лейстером, которые напоминают обе четы из «Игры в шахматы»,
а также сцену машинистки и страхового агента из «Огненной пропо¬
веди», в то время как в ответ на песню дочерей Рейна контрапунктом
звучат признания обманутых дочерей Темзы, нимф из начала главы.
Последние остраняют пение первых, и мы в результате слышим две
триады — два хора, как в античной трагедии, а перед нами действитель¬
но разворачивается трагедия — современная человеческая драма:
Звон колокольный
Вдалеке
Вейа-ла-ла лейа
Вал-ла-ла лейа-ла-ла
«Родил меня Хайбери, совратили
Ричмонд и Хью... Деревья с пыльной листвою...
У Ричмонда чести меня лишили,
Раздвинув колени в узком каноэ».
«В Мургейте ноги мои, у ног —
Сердце. Он каялся, клялся в любви,
Плакал. А я проглотила упрек —
К чему изливать обиды свои?»
«На Маргейтских песках
Свяжу ничего
С ничем в пустоте.
Обломаны кости на грязных руках.
Мои старики из простых, из тех,
Кто не ждет ничего»,
ла ла*
* Здесь и далее переводы Я. Пробштейна.
23

* * *
Слова Блаженного Августина в конце: «Тогда в Карфаген я при¬
шел / Сгорая сгорая сгорая сгорая / О Боже, Ты вырвешь меня / О
Боже, Ты вырвешь / сгорая» — призывают к очищению любви от сла¬
дострастных желаний и к духовному очищению, предвосхищая «ог¬
ненный узел» из финала «Литтл Гиддинга». Здесь цитата из «Испо¬
веди» опять включена в диалог, а сам Блаженный Августин становит¬
ся персонажем поэмы, объединяя, таким образом, историю и время.
Тема огня, однако, затухает в воде, что символизирует забвение и
смерть, поэтому морская зыбь из главы «Смерть от воды» уничтожа¬
ет мелкие расчеты «о потерях и прибылях». Смит полагает, что «смерть
Флеба — эпитафия тому поражению, которое искатель потерпел в ги¬
ацинтовом саду» (Смит, с. 91). Влекомый похотью и жадностью, Флеб-
финикиец, который некогда был «красив и полон сил», затянут водо¬
воротом на дно. Здесь рассказчик переходит с третьего лица на вто¬
рое, обращаясь к читателю «на уровне родственного опыта», как
заметил Спендер по поводу «Квартетов», напоминая «иудею и языч¬
нику» — всечеловеку — о трагической развязке, которая является воз¬
мездием за забвение высших жизненных принципов.
После смерти от огня и смерти от воды искатель возвращается в
пустыню, к красной скале, где по-прежнему нет воды. Круг почти за¬
вершен, но духовная жажда до сих пор не утолена, земля по-прежне¬
му пустынна и бесплодна, и даже гром бесплоден. Моисею потребо¬
валось сорок лет на то, чтобы вывести свой народ из плена в землю
обетованную, и сам он провел большую часть своей жизни в пустыне,
так и не увидев благословенной земли. Следуя тем же путем, что и
Паунд в своих «Кантос», Элиот всю жизнь искал выход из тупика ду¬
ховной смерти-в-жизни, «потерявшейся в существовании» («Хоры из
«Камня»»), из бесплодной человеческой деятельности, наполненной
«потерями и прибылями». Поэту потребуется еще двадцать лет углуб¬
ленных духовных исканий, и в разгар другой мировой войны его ли¬
рический герой все еще будет блуждать в пустыне, где
Засуха и наводненье
Забивают рот и терзают зренье.
Мертвый песок и мертвые воды
Спорят, кто раньше погубит природу.
24

С изумленьем поля, на которых не жнут,
Узнают, что бесплоден труд,
Безрадостный смех исторгают поля,
Это — гибнет земля*.
Сын человеческий возвращается к началу своих исканий и скита¬
ний — под красную скалу, чтобы увидеть «ужас в пригоршне страха».
Глава «Что сказал гром» начинается, как заметили почти все, кто пи¬
сал о «Бесплодной земле», с мук распятия, смерти и воскресения, рас¬
сказанных или, вернее, исполненных, словно хором в античной или
средневековой трагедии или в «Страстях» Баха, скорее всего учени¬
ками Иисуса — потому и первое лицо множественного числа:
Он прежде жил а ныне умер
Мы прежде жили ныне умираем
Едва найдя в себе терпенье.
Цитируя эти строки, Спендер верно заметил, что вся часть «со¬
стоит из нескольких видений в пустыне того мира, который порабо¬
щен отсутствием Христа, еще не восставшего из мертвых, и поэтому
незримого ученикам» (Спендер, с. 116). Спендер, однако, сосредото¬
чен только на теме, зрительных образах и на голосе, который говорит
«Я», то есть «Я, лирический герой», как он заметил, цитируя Ницше,
не обращая внимания на другие голоса. В то время как Брукс соеди¬
няет строфу, начинающуюся со слов: «Кто же тот третий, всегда иду¬
щий подле тебя?» — с Путешествием в Эммаус, Смит предполагает
также «параллель к буддийской легенде из книги Уоррена «Буддизм
в переводе». В легенде говорится о том, что мудрец, встретив женщи¬
ну на дороге, попросил у нее милостыню. Она лишь посмеялась над
ним, показав зубы; он же осознал, что не может теперь достичь свя¬
тости, так как запятнал себя нечистотой ее плоти, созерцая зубы, то
есть обнаженные кости; позже, когда мудрец встретил ее мужа, муд¬
рец ответил ему:
Была ли то женщина или мужчина,
Кто прошествовал здесь? Сказать не могу.
* «Литтл Гиддинг», II, 140.
25

Знаю лишь то, что костяк
Идет по этой дороге*.
Если прав Смит, это еще один случай диалогизма цитат, реминис¬
ценций и скрытых аллюзий. Основываясь на комментариях Элиота,
и Маттиссен, и Смит связывают с революциями, прежде всего с боль¬
шевистской революцией и упадком Восточной Европы стихи:
Чей зазвучал в поднебесье
Приглушенный плач материнский,
Чьи обрушились орды, роясь
На бескрайних равнинах, через расщелины лезут,
На горизонте пустынном и плоском кишат,
Что за город навис над горами —
Стены, камни, обломки падают в небе лиловом,
Рушатся башни
Иерусалим Афины Александрия
Вена Лондон
Призраки
Сам того не подозревая, Маттиссен высказал даже более того, что
подразумевал, заявив: «Крики, стон и плач являются не только эхом
толпы, запрудившей Иерусалим во время Распятия, но также, что яв¬
ствует из последующих строк, «орд, которые роятся на бескрайних рав¬
нинах» в революционной России наших дней» (Маттиссен, с. 38). Ас¬
социируя эти строки с Россией и ордами, Элиот сделал, быть может, не¬
преднамеренные, но тем не менее архетипические аллюзии на трех
русских поэтов — Вяч. Иванова, написавшего «Топчи их рай, Аттила»,
на В. Брюсова, избравшего эти строки эпиграфом к «Грядущим Гуннам»,
на «Скифов» и «Двенадцать» Блока. Как известно, в «Грядущих Туа¬
нах» Брюсов предвкушает пришествие варваров, хотя они уничтожат и
цивилизацию, и его самого. Брюсов закончил работу над этим стихо¬
творением во время первой русской революции 1905 г. Русские поэты
таким образом предсказали «Закат Европы» гораздо раньше Шпенгле¬
ра. Как бы это ни было случайно, диалог Элиота с русскими поэтами
тем не менее прочитывается в контексте эпохи, хотя Элиоту, который
пытается спасти обломки культуры, как в финале «Бесплодной земли»,
* Ср. Смит, с. 94.
26

не могло даже в голову прийти приветствовать разрушение цивилиза¬
ции и крушение гуманизма. Показывая «падающие башни» и превра¬
щая все культурные столицы, которые некогда ассоциировались с ду¬
ховными и культурными сокровищами, столь же призрачными, как Лон¬
дон, Элиот показывает падение и разрушение архетипического города,
возможно — Града Божьего, либо всей западной цивилизации. Сцену в
гибельной часовне почти все исследователи связывают с книгой Уэс¬
тон, обрядом инициации и сошествием в Царство Мертвых, но Смит
(95) при этом подчеркивает, что образность была навеяна картиной «Ад»
(иногда называемой «Грешный мир») из диптиха «Потоп» школы Ие¬
ронима Босха; на картине, в частности, изображена летучая мышь с ту¬
пым человеческим лицом.
Струясь со струн ее волос, парили
Скрипичных звуков волны в тишине,
А свет лиловый разрезали крылья
Нетопырей, висевших на стене
Вниз головами с лицами младенцев,
Вниз куполами в небе плыли башни,
Колокола пробили час вчерашний,
И голоса взывали из пустых колодцев.
В сей гибельной долине среди гор
В мерцании луны поет трава
Среди заброшенных надгробий у часовни
Пустынной, без окон, лишь двери хлопают
Да ветер здесь прибежище нашел.
Стало быть, вновь, как во II части, здесь — говорящая картина —
Ut Pictura Poesis и диалогизм визуальных образов, в то время как го¬
лоса, которые «взывали из пустых колодцев» в дополнение к книгам
Екклесиаста (2:6), Иеремии (2:13), упомянутых Смитом, включают
также Иеремию 2:7, 20:2, 32:3, и, что важнее всего 38:6, в которой по¬
вествуется, как Иеремию «бросили в яму Малхии, сына царя, которая
была во дворе стражи, и опустили Иеремию на веревках; в той яме не
было воды, а только грязь, и погрузился Иеремия в грязь». В приме¬
чании Смит также добавляет, что в «Саломее» Уайльда пророк веща¬
ет из колодца (314). Разумеется, голоса пророков, в особенности же
27

Иезекииля и Иеремии, к которым Элиот обращается на протяжении
всей поэмы, почти дословно цитируя последнего в «Пофебении мер¬
твеца», усиливают драматический эффект. Другие голоса и звуки вклю¬
чают пение травы, хлопанье дверей, порывы ветра, стук сухих костей
и кукареканье петуха (загадочно — по-португальски, как заметил
Смит). Как Смит, так и Брукс говорят о том, что «петух в фольклоре
многих народов считается птицей, которая изгоняет злые силы» (Брукс,
с. 28), и хотя Смит предполагает, что пенье петуха является аллюзией
на «Гамлет», а Брукс считает, что «петух связан с символами «Бури»
(Брукс, с. 28), и цитирует строки из первой песни, которую Ариэль
поет Фердинанду, сюда же можно добавить и аллюзию на Чосера, о
чем замечено выше, кукареканье — еще один голос, включенный в «го¬
ворящую картину», связывающий миф, литературу и современность.
Затем раздается голос фома, который связывает восточную мудрость
«Упанишад» с западной, как в «Огненной проповеди», что является
диалогом культур и религий, а духовный поиск распространяется та¬
ким образом на все человечество. Хотя на три призыва «Да Да Да»:
«Датта. Даядхвам. Дамьята», означающие, как пишет Элиот в приме¬
чаниях к поэме, — «дай, сочувствуй, владей», положительного ответа
нет, но новые аллюзии, реминисценции, ассоциации и цитаты вклю¬
чены в полифонический диалог. Диалог финальных цитат, блистатель¬
но проанализированный Смитом (97—98) и Бруксом (30—32) после
возвращения искателя на берег опустошенного королевства (хотя мне
бы не хотелось отождествлять лирического героя с одним лишь Тире-
сием, как это делает Смит), является вновь тонким использованием
пародии как конструктивного приема сюжето- и жанросложения, ос-
транения мифа и соединения Ветхого Завета (Исайя 38:1), восточных
и западных духовных чаяний и верований, символизирующих одно¬
временно разрушение и призыв к обновлению, надежду и отчаяние (к
ласточке из мифа о Филомеле присоединяется ласточка из аноним¬
ной латинской поэмы II или III в. н.э. «Канун Венериного дня» (см.
об этом также в комментариях к «Пруфроку») и одновременно образ
из стихотворения Теннисона, посвященного Филомеле.
«Пир цитат» и величественный диалог Исайи, Данте, Марлоу, Не-
рваля, а также персонажей их произведений, включая аквитанского
принца, созерцающего разрушенную башню, двух сокрушенных царей,
Езекию и Короля-Рыбака, двух узников, Уголино и персонажа из на¬
28

родной песни «Ключ возьми, запри его, запри его, запри его» — все это
растворяется в финальной мудрости «Упанишад»: сей мир превыше
нашего понимания. Брукс считает, что «основной принцип «Бесплод¬
ной земли» можно сформулировать как принцип сложности»; он об¬
ратил внимание на «двойную игру иронии и параллелизмов» (что я
называю остранением и пародичностью). Полагаю тем не менее, что
основной принцип поэмы — диалогизм. Не стал бы я интерпретиро¬
вать поэму ни так, как это делает Мортон, ни даже как Эдмунд Уил¬
сон, — иными словами, заявлять, что основная тема — только разруше¬
ние и отчаяние. С другой стороны, я бы не стал спешить с оптимисти¬
ческими выводами, как это делает Смит, считающий, что «сознательное
утверждение смирения указывает на окончательный триумф если не
общества, то самого героя. Он может надеяться если не на радость Фер¬
динанда, то в любом случае на освобождение Просперо» (Смит, с. 98).
Скорее я бы согласился с Бруксом, который считает, что «поэма неоп¬
ределенна» (характерная черта модернизма), «и если бы она была яс¬
нее, то была бы более плоской и не столь искренней» (Брукс, с. 34). Это
скорее «Ад» Элиота, указывающий на «Чистилище», если вновь обра¬
титься к формулировке Гарднер.
Для меня Элиот не только поэт архетипов, но и архетипический
поэт, как было во времена, когда пророки были поэтами, а поэты про¬
роками. Как архетипический поэт, Элиот провел всю жизнь в поисках
выхода из духовного тупика. Начиная с Ада «Пруфрока», «Бесплод¬
ной земли» и «Полых людей», путь его вел через Чистилище «Пепель¬
ной Среды», «Хоров из «Камня»», «Убийства в соборе» к «Четырем
квартетам». Он вел читателя в землю обетованную, но, возможно, как
Моисей, Элиот умер, не увидев ее, не создав своего «Обретенного рая».
Однако он возродил Слово и «очистил диалект толпы». Он никогда
не льстил читателю, не утешал его. По сути своей, все творчество Эли¬
ота было диалогом с человечеством. Использование диалогизма поз¬
воляет Элиоту развивать сюжет, использовать имплицитных рассказ¬
чиков, раскрывающих авторские идеи и темы, и обращаться к импли¬
цитному читателю, передвигаться во времени-пространстве, создавая
хронотопы любви, дороги, поиска и объединять эпическое прошлое с
лирическим настоящим, создавать музыку произведения, остранягь
миф и реальность, делая миф реальным, а реальность нереальной, и в
итоге показать человеческую драму, как в «Божественной комедии».
29

2. От разрушения к созиданию
В отличие от стихийного и во многом разрушительного протеста
представителей «потерянного поколения» Элиот уже в двадцатые годы
начинает титаническую созидательную работу — выстраивает эстети¬
ко-философскую концепцию, развивая следующие положения:
1)	идею спасения европейской и мировой культуры;
2)	концепцию элитарной культуры, которая отчасти перекликает¬
ся с мыслями Ортега-и-Гассета. Элиот утверждает, в частности, идею
интеллектуальной независимости художника в обществе;
3)	так же как Шпенглер, несовместимость цивилизации и культу¬
ры Элиот воспринимает как аксиому и связывает «Закат Европы» с
кризисом гуманизма.
Однако в своем стремлении к духовному возрождению и обнов¬
лению, к гармонии, к порядку и стройному упорядоченному мышле¬
нию Элиот никогда не шарахался ни к «сверхчеловеку», ни к «сверх¬
массе». В отличие от автора трактата «Крушение гуманизма», вели¬
кого русского поэта А. Блока, Элиот никогда не допускает мысли о
том, что «варварские массы» могут быть носителями культуры. Эли¬
от определяет реально сложившийся европейский гуманизм как «фор¬
му прагматизма» и противопоставляет ему веру.
Особенно ценит Элиот чувство «своей эпохи», чувство историз¬
ма. Подлинным историзмом Элиот считал такое чувство, которое «поз¬
воляет за суетой, политическими программами и платформами, науч¬
ным прогрессом, филантропическими начинаниями и ничего не улуч¬
шающими революциями видеть более глубинные, изначальные и
извечные формы добра и зла». Это чувство и эта мысль постоянно
пульсируют в «Четырех квартетах», заслуженно считающихся верши¬
ной творчества Элиота.
В своем стремлении быть до предела объективным, отшелушить
наслоение личных переживаний, пробиться в глубину смысла сквозь
пену поступков Элиот выдвинул идею деперсонализации или «нелич¬
ной» поэзии (impersonal poetry). В его трактовке это — высокая идея
самопожертвования художника, в основе которой лежит стремление
к растворенности в персонажах, мыслях и событиях, вплоть до пол¬
ного отказа от своего «я». В статье «Традиция и индивидуальность
художника» Элиот пишет: «Рост художника — это постоянное при¬
30

несение себя в жертву, постоянное обуздание личностного интереса»*.
Как заметил Нортроп Фрай, Элиот разделял точку зрения Реми де
Гурмона, полагавшего, что долг художника — преобразовать, «пере¬
лить по капле свою собственную личность в личность творческую».
Американский философ Эмерсон сказал, что «учреждение — это уд¬
линенная тень человека». Элиот, как остроумно заметил Фрай, счи¬
тал что «недоразвитая личность — это удлиненная тень учреждения»,
эта личность пуста — полый человек. Таким образом, «неличная» по¬
эзия — поэзия «надличностная», которую следует понимать в свете
паундовской теории маски, и элиотовской теории «объективного кор¬
релята», то есть необходимости найти для выражения эмоций «ряд
предметов, ситуацию или цепь событий, которые станут формулой
данного конкретного чувства. Формулой настолько точной, что стоит
лишь дать внешние факты, должные вызвать переживание, как оно
моментально возникает»**. В уже упомянутой статье «Традиция и ин¬
дивидуальность художника» Элиот утверждает: «Поэзия не является
освобождением от эмоций, но уходом от эмоций, это не выражение
личности, но избавление от личности», и далее: «Разница между ис¬
кусством и событием всегда абсолютна»***. Таким образом, воспоми¬
нания детства и память о дорогих поэту краях приобретают общече¬
ловеческое, а не только личное значение (попутно заметим, что тако¬
выми для Элиота являлись «Ист Коукер», поместье его предка сэра
Томаса Элиота, впоследствии приобретенное поэтом, и «Драй Сэл-
вейджес», группа островов к востоку от Кейп-Энн в штате «Массачу¬
сетс», где Элиот проводил свои студенческие каникулы, и Литтл Гид-
динг, местечко в графстве Хантингдоншир, оплот англиканства и мо¬
нархизма во время революции в Англии и гражданской войны
1641—1649 гг., место троекратного паломничества короля Карла I).
В «Четырех квартетах», своем последнем крупном поэтическом
произведении, Элиот пытается разрешить противоречия между ста¬
тичностью и движением, реальностью и видимостью, прошедшим и
настоящим. В «Квартетах» можно проследить и развитие учения
Ф. Брэдли об Абсолюте: «Если Абсолют, — пишет Брэдли в работе
* Eliot T.S. Selected Essays. London: Faber and Faber, 1953. 17.
** Элиот T.C. «Гамлет и его проблемы». Назначение критики. Моск¬
ва—Киев, 1997. Перевод Н. Бушмановой. 155.
*** Eliot T.S. Selected Essays. London: Faber and Faber, 1953.21,17. (Пе¬
ревод мой. — Я.П.)
31

«Видимость и реальность» (Apperance and Reality), — должен быть
теоретически гармоничным, его элементы не должны сталкиваться,
то есть борьба не должна быть просто борьбой. Должно существовать
некое единство, которому борьба подчинена, и целое, взятая в кото¬
ром она больше не борьба».
Поиски единства, гармонии, стремление к цельности — этим про¬
никнуто все позднее творчество Элиота и особенно «Четыре кварте¬
та». Композиционно они построены таким образом, что на каждой но¬
вой ступени автор разрешает противоречия, возникшие на предыду¬
щей, для того чтобы выявить новые трагические противоречия бытия
и лишь в самом конце разрешить их, выстроив, таким образом, огром¬
ное стройное здание, а точнее — необозримо замкнутую вселенную,
ибо мироздание Элиота, его космос зиждутся на законе цикличности.
«В моем начале — мой конец», — говорит он во втором квартете «Ист
Коукере», обращаясь к девизу Марии Стюарт, начертанном на ее гер¬
бе, и развивает эту мысль в четвертом, в «Литтл Гиддинге»: «И закон¬
чить — означает начать все с начала».
Каждая из ступеней соответствует стадиям духовного развития
человека, о которых Элиот писал еще в «Пепельной Среде» (1930):
За первым изгибом, за первой ступенью
Я увидал в зловонной пучине,
В клубах испарений
Контур собственной тени,
Боровшейся с дьяволом в личине
Надежды, отчаянья или смятенья.
За изгибом вторым, второю ступенью
Во мраке исчезли, скорчившись, тени
И тьма обступила площадку опять,
Щербатую, скользкую, словно слюнявый рот старика
Или дряхлой акулы зубастую пасть.
За первым изгибом у третьей ступени
За оконцем, пузатым, как фиговый плод,
Широкоплечий в небесно-зеленом некто,
Как в пасторали, весну чаровал звуками флейты,
Боярышник цвел и сиял небосвод.
32

Вились волос каштановых пряди,
Свисали гроздья сирени...
Смятенье, звуки флейты, топтанье рассудка
у третьей ступени
Стихает, стихает... и сила, превыше надежды или смятенья,
Ведет к третьей ступени.
Я не достоин, Боже
Я не достоин, Боже
хоть слово вымолви все же
Этот отрывок из «Пепельной Среды» удивительно созвучен тому,
о чем писал Г. Гессе в статье «Немного теологии» (1932): «Путь чело¬
веческого становления начинается с невинности (рай, детство, первая,
не знающая ответственности стадия). Оттуда он ведет к вине, к зна¬
нию о добре и зле, к требованиям культуры, морали, религии, обще¬
человеческих идеалов. Каждого, кто переживает эту стадию всерьез,
как развитый индивидуум, этот путь неизбежно приводит к отчаянию,
а именно к осознанию того, что не существует воплощенной доброде¬
тели, полного повиновения, беззаветного служения, что справедли¬
вость недостижима, а жизнь в добре невозможна. Отчаяние это ведет
либо к гибели, либо же в третье царство духа, к состоянию по ту сто¬
рону морали и закона, к постижению милости и спасения, к новой,
высшей разновидности безответственности, короче говоря — к вере».
Именно этого не могла простить Элиоту советская критика. Так, Г. Ион-
кис писала: «Советская критика единодушна как в признании масш¬
табности таланта Элиота, так и в том, что модернистские идейно-эс¬
тетические позиции закрепощали этот талант, сужали и ограничива¬
ли возможности художника», и далее: «Подыскивая точку опоры для
спасения культуры, Элиот остановился на христианской вере. Это
«откровение» и последовавшее «обращение» произошли не сразу. По
мере того как перед Элиотом прояснялась его «истина», поэзия его
меняла лицо» (Ионкис, с. 70). Живя в стране безверия и забвения ду¬
ховных ценностей, советский критик берет в кавычки самую суть ис¬
каний Элиота и приходит к такому же выводу, что и промарксистски
настроенные Мортон или Холдер, полагавшие, что поздняя поэзия
Элиота суха и холодна. Более того, так же как Алан Холдер, заявив¬
ший, что Паунд и Элиот «решали историю, просто уничтожая ее»
23ак. 1184
33

(Холдер, с. 266), так и вторящие ему советские критики приходят к
парадоксальному выводу о том, что «Элиот одним из первых стал под¬
менять принцип историзма традиции идеей ее пересмотра» (Ионкис,
с. 74). Как известно, уничтожали историю, переписывая ее при каж¬
дом новом правлении, как раз-таки советские историки, Элиот же раз¬
вил глубокий дуалистический подход к истории и времени, чему по¬
священа дальнейшая часть этой работы.
Если на ранних произведениях Элиота лежит печать «надежды,
отчаянья или смятенья», которые можно было принять за отчаяние и
разочарование «потерянного поколения», то в свете позднего твор¬
чества поэта, которое развивает и углубляет темы ранних, поэтиче¬
ский мотив «Бесплодной земли» понимается не просто как разочаро¬
ванность поколения, но как «Ад, являющийся преддверием Чистили¬
ща», по уже приводившемуся выражению Гарднер. Выходя на такие
обобщения эсхатологического характера, Элиот оказывается в совер¬
шенно ином круге духовных и интеллектуальных проблем, не только
отличных от представителей «потерянного поколения», но и тех, ко¬
торых почти не знала современная западная поэзия.
Хотя в первых книгах Элиота поэтический мотив разрушения (ни¬
гилизм, противопоставление прошлого настоящему, а настоящего бу¬
дущему, отчаяние и т.д.), характерный для авангарда, как уже было
сказано выше, нашел едва ли не самое мощное выражение в западной
поэзии XX века, суть эволюции Элиота от разрушения к созиданию,
к проповеди духовного очищения заключалась в более углубленном
и масштабном видении бытия, истории, времени-пространства, види¬
мости и реальности. Для Элиота история — это не только прошлое,
она — «сейчас и здесь» — hic et nunc. Знать прошлое — значит, уметь
извлекать из него уроки, прежде всего уроки истории, для этого не¬
обходимо хорошо понимать «смысл истории, который есть вневре¬
менной смысл в той же мере, в коей и сиюминутный. Благодаря это¬
му писатель, будучи традиционным, в то же время реально осознает
свое место и время, собственную современность», — писал Элиот в
эссе «Традиция и индивидуальность художника».
В мире Элиота, как полагает Смит, «в безграничном настоящем
таятся разные возможности, в том числе и возможности завершения
(telos)... Но может так случиться, что эти возможности никогда и не
должны были осуществиться, быть может, эти потенциальные воз¬
34

можности сами по себе и есть осуществление, или, может статься, что
возможность конца есть более значимое осуществление, нежели та
действительность, наступление которой в будущем можно было бы
предсказать на основании жизненного опыта». По мнению Смита,
Элиот приходит к выводу, что «конец присутствует в каждый данный
момент настоящего, в котором все времена совпадают, это — вечный
момент того, что Аристотель называл «чистой актуальностью», а мы
называем — Бог» (258).
Мотив «мгновения времени и вне времени» (Хоры из мистерии
«Камень»), как отмечали многие исследователи творчества Элиота, ха¬
рактерен и для «Четырех квартетов», причем XI Книга «Исповеди» Бла¬
женного Августина, оказала значительное влияние на формирование
идей поэта. Он задается тем же вопросом, что и Блаженный Августин:
«Что же такое время? Если никто меня об этом не спрашивает, я знаю,
что такое время; если бы я захотел объяснить спрашивающему — нет,
не знаю. Настаиваю, однако, на том, что твердо знаю: если бы ничто
не проходило, не было бы прошлого времени; если бы ничто не при¬
ходило, не было бы будущего времени; если бы ничего не было, не
было бы и настоящего времени. А как могут быть эти два времени,
прошлое и будущее, когда прошлого уже нет, а будущего еще нет? И
если бы настоящее всегда оставалось настоящим и не уходило в про¬
шлое, то это было бы уже не время, а вечность; настоящее оказывает¬
ся временем только потому, что оно уходит в прошлое. Как же мы го¬
ворим, что оно есть, если причина его возникновения в том, что его
не будет! Разве мы ошибемся, сказав, что время существует только
потому, что оно стремится исчезнуть?»*
Помимо Блаженного Августина, на идею Элиота о «совместимос¬
ти времен», очевидно, повлиял и Данте, в частности, те строки из XVII
Песни «Рая», в которой поэт отвечает своему предку Каччагвиде:
Так ты провидишь всё, чему дана
Возможность быть, взирая к Средоточью,
В котором все совместны времена...**
* Аврелий Августин. Исповедь. СПб., Азбука, 1999, с. 294. Пер.
М.Е. Сергиенко.
** Перевод М. Лозинского.
35

При всей отвлеченности и высочайшей степени абстрагированнос-
ти поэтических медитаций Элиот «обращается к читателю на уровне
общечеловеческого опыта», как определяет это свойство его поэзии
Стивен Спендер. И в этом — основа его непревзойденного лиризма.
Поскольку путь вверх и путь вниз — один и тот же путь (второй
эпиграф из Гераклита к «Бёрнт Нортону»), Элиот ведет читателя
«вниз» — в «розовый сад» памяти:
В нашей памяти откликаются
Шаги в коридорах нехоженых
К неоткрытым нами дверям
В розовый сад...
Это — перекликающийся с «Песнями» Блейка путь от опыта к не¬
винности, к Утраченному Раю, к утраченной невинности, как заметил
Нортроп Фрай, и к тому, «что могло бы быть»: многолепестковая Роза
«Полых людей» превращается в ту «Единственную Розу» из «Пепель¬
ной Среды», которая стала Садом, где «любови любой положен пре¬
дел», а та, в свою очередь, превращается в сад «Бёрнт Нортона», ко¬
торый, как заметил Спендер, является реминисценцией «Гиацинто¬
вого сада» «Бесплодной земли». Образ сада, по наблюдению Гарднер,
появляется также в кульминации пьесы «Воссоединение семьи»
(Family Reunion). И еще шире: Розовый Сад, как считает Смит, ин¬
терпретируя стихи «точка пересечения времени с вечностью» из «Драй
Сэлвейджес», — это «символ слияния каждого мгновения с вечно¬
стью, что и является моментом приближения к Богу». Тема Сада раз¬
вивается в непрерывной борьбе: если в «Литтл Гиддинге», как и в пер¬
вой половине «Бёрнт Нортона», многоединство Розы не может быть
собрано простым возвращением в прошлое и отгоревшие розовые ле¬
пестки не более чем «зола на рукаве старика», то в конце «Бёрнт
Нортона»* и в финале «Литтл Гиддинга» (смех детей, спрятавшихся
в яблоневой листве) этот сад тем не менее появляется снова, не толь¬
ко невредимый, но как бы даже и неистребимый, подобно «неопали¬
мой купине».
* Само название «Burnt» — «сгоревший» — сожженный необитаемый
дом в поместье с английским парком и садом в Глостершире, который
Элиот посетил в 1934 г., неожиданным образом вносит дополнительный
смысл в мистерию горения и возрождения.
36

Таким образом, мы движемся от бесконечного разрушения физи¬
ческих тел к вечности духовного существования, достигаемой, по Ге¬
раклиту, только полным уничтожением, жертвенной гибелью и воз¬
рождением каждого из элементов — земли, воды, воздуха и огня — друг
в друге. Таков путь к вечности духа. «Условие полной невинности»
достигается только полным уничтожением всего во времени. Так воз¬
рождается Феникс», — пишет Нортроп Фрай.
Целостность времени выражена и в знаменитых формулах: «В
моем начале мой конец» и «в моем конце мое начало» («Ист Коукер»,
2-й квартет). Философская и музыкальная цельность «Четырех квар¬
тетов» достигается через целостность напряженнейших противоре¬
чий, когда каждое новое движение мысли отрицает предыдущее, — и
через заключительную коду в пятых частях каждого из квартетов, при¬
чем выводы и решения одного квартета рождают противоречия в сле¬
дующем. В этом плане «Литтл Гиддинг», являясь заключительной
частью всего цикла, в то же время выявляет собственные противоре¬
чия, которые обращают и возвращают нас к циклу тем, развивающих¬
ся и в то же время существующих одновременно, подобно «движению
вечной недвижности». Это циклическое движение тем Любви и Сада,
Розы и Тиса, начала и конца.
Стивен Спендер, еще в 1935 году заметивший, что у поэмы «Пе¬
пельная Среда» сонатная форма, полагает, что «Четыре квартета»
родственны поздним квартетам Бетховена по духу и форме, «объеди¬
няющей фрагменты в единое целое благодаря силе чувства и видения.
Поздние квартеты объединяет дух страдания, переходящего в радость,
выросшую из этого страдания. Из глубокого страдания рождается ве¬
селие духа», — пишет Спендер.
Сам Элиот писал в статье «Музыка поэзии»: «Возможна поэзия,
имеющая некоторое сходство с развитием музыкальной темы группа¬
ми различных инструментов; в пределах одного стихотворения воз¬
можны даже переходы, подобные переходам от одной части к другой
в симфонии или в квартете. Возможно также и контрапунктное раз¬
решение темы».
Полифоническая поэтика «Четырех квартетов» сочетает в себе
свободный стих, в основе которого лежит ритмически организован¬
ный тонический стих, уходящий корнями в англиканскую проповедь,
традиционные метрические размеры, белый стих и свободный стих,
37

стилизующий и воссоздающий стих древнеиндийской Бхагавад-гиты
в английском языке. Диалогическое мышление и видение сочетается
с монологическим — с поэтикой, построенной по законам ораторско¬
го искусства, с проповедью.
Полифонизм позволяет поэту переходить из одной реальности в
другую, одновременно двигаться во времени и в пространстве, связав
воедино мудрость Кришны, философию Гераклита и современность,
а затем снова вернуться к Бхагавад-гите. Элиот выявляет сложность
бытия и относительность нашего знания в образах «увядшей песни,
Царской розы или ветки лаванды», через которые мудрость Кришны,
словно при помощи волшебного фонаря, проецируется на экран на¬
стоящего и будущего. Возможность обрести знание и мудрость рож¬
дает и мудрое сожаление: «Ибо кто умножает познания, умножает
скорбь». Образ человека постоянно меняется в изменяющемся мире.
Как заметил Гровер Смит, цитата из Кришны «связывает идею одно¬
временного времени с доктриной освященного действия Кришны.
Жизнь человека, состоящая из множества одновременных мгновений,
некоторые из коих относятся к «будущему», зрима лишь как последо¬
вательность событий. Следовательно, объективное присутствие буду¬
щего не освобождает человека от исполнения его обязанностей в на¬
стоящий момент. Иными словами, он должен действовать так, как если
бы грядущего не существовало вовсе. Наставляя принца Арджуну, бог
Вишну, принявший образ возницы Кришну, убеждает своего господи¬
на перед битвой, что нельзя помешать действию, что оно неизбежно и
что единственной обязанностью человека является исполнение всех
обязательств, предписанных его касте, без стремления приобрести или
потерять. Кришна далее говорит о том, что человек после смерти по¬
падает в ту сферу бытия, на которой разум его был сосредоточен на¬
иболее глубоко». («А смертный час — это каждый час», — пишет Эли¬
от.) «Из сочетания этих двух учений, — продолжает далее Смит, —
следует, что... преданность Богу в любой момент действия не только
возносит человека к Богу, но и приводит к тому, что действие «прино¬
сит плоды другим», включая и нас самих в будущем».
«Интересно также и то, что буддистское понятие «аникка» почти
буквально совпадает с понятием «потока» у Гераклита, — продолжает
38

Смит. — Особое значение придает буддизм мысли и действию челове¬
ка в настоящий момент, ибо это не только повлияет на то, каким испы¬
таниям будет подвергнута в будущем его свободная воля, но и, что са¬
мое главное, определит, какой рай или ад его карма (совокупность его
нравственной жизни как таковой) уготовила ему в будущей жизни».
Арджуна должен был сражаться против клана, в который входи¬
ли его близкие родственники, и поэтому пребывал в сомнениях, но
Кришна наставлял его действовать так, как ему следует, не считаясь
с личными соображениями и не думая о том, каковы будут результа¬
ты его деяний, какие плоды они принесут. Как пишет Хелен Гарднер,
«Элиот цитирует только первую часть наставлений Кришны и добав¬
ляет от себя слова, которые изменяют смысл. Кришна говорит о том,
что если в смертный час человеческий разум сосредоточен на выпол¬
нении долга, это принесет данному человеку плоды в будущей жизни,
то есть после реинкарнации. Однако Элиот переводит эту идею на
язык собственных понятий. Бескорыстные действия человека, сосре¬
доточенного на выполнении долга, а не на результате, принесут пло¬
ды другим людям, а не ему самому» (Гарднер, с. 56—57).
Элиот не просто «упраздняет» время во имя пространства: время
«упразднено» («взято за скобки», как сказал бы Гуссерль) скорее в
метафизическом, нежели в физическом смысле. Даже мысль о смер¬
ти не рождает у Элиота физического страха. Подобное самоотрица¬
ние и самоотстранение помогают ему обрести видение, не только ви-
дёние жизни и смерти, но и возможность взглянуть назад «сквозь все
уверенья запечатленной в анналах истории», это — «робкий // Полу¬
взгляд на первозданный ужас». (Быть может, этот «первозданный
ужас» сродни тютчевскому хаосу, когда «бездна нам обнажена».) Так,
простирая и стирая границы времени-пространства, «хронотопа», по
выражению Бахтина, истории и реальности, Элиот очищает, «искупа¬
ет» время и бытие не просто для того, чтобы вернуться назад и осмыс¬
лить эволюцию, историю, прошлое, но и для того, чтобы двигаться
вперед:
Итак, не счастливой дороги,
Но дороги вперед, мореходы.
39

Возможно, идея «движения вперед» связана и с одной из идей
«Степного волка» Г. Гессе: мы не можем вернуться назад ни к ребен¬
ку, ни к природе — «ибо время побеждают только временем».
Первый эпиграф из Гераклита гласит, что хотя законы и логика
бытия едины для всех, огромное большинство людей живет так, буд¬
то бы у них есть собственное понимание этих законов. Подобное не-
исповедание вселенского логоса и «местническая мудрость» приво¬
дят к трагическим последствиям, к духовному отщепенству челове¬
чества. Элиот убежден, что преодолеть духовную обособленность
человечества, «холод мрака и пустоту одиночества» необходимо и до¬
стичь этого можно только движением, преодолением «сейчас и здесь»,
но — связуя прошлое и будущее, историю и современность, в «мгно¬
вении во и вне времени»:
В прошлом и будущем
Сознанью почти не осталось места.
Сознавать — значит не быть во времени,
Но только во времени — связав прошлое с будущим —
Можно вспомнить миг в розовом саду,
Мгновение в беседке во время ливня,
Миг воскурения ладана в церкви,
По которой гуляет сквозной ветерок,
Только между прошлым и будущим,
Ибо время побеждают только временем*.
У Элиота достаточно мужества и силы мысли, чтобы понять, что
ни Урания, ни даже Клио (первая есть метонимия пространства, в то
время как вторая символизирует историю и время в поздней поэзии
И. Бродского) сами по себе не могут защитить человечество «от неба
и от проклятия, невыносимых для плоти»:
История может быть рабством,
История может быть и свободой.
Необходимость покорения времени — «бесплодного грустного
времени до начала и перед концом» — вызвана необходимостью при¬
дать форму и смысл самому бытию.
* «Бёрнт Нортон»f И.
40

Способность слышать музыку сфер, постичь движение в покое и
покой в движении — один из даров, отличающих бытие от существо¬
вания. Согласно Элиоту, обратившемуся к мистическому опыту Свя¬
того Хуана де ла Круса, «движение — это частица формы // Лестни¬
цы из десяти ступеней». Форма, понимаемая как парадигма, — выше
движения. Покой не пассивен: это скорее длительность, дальнейшее
развитие бергсоновского учения о протяженности времени (durée),
не завершенного философом, по мнению Элиота.
Как заметила американская исследовательница Элизабет Дрю, у
Гераклита не было понятия точки покоя. Его понятия «потока» или
«борьбы» и «противодействия» подразумевают бесконечное преобра¬
зование элементов: в круговороте земли, воды, воздуха и огня осново¬
полагающей субстанцией Гераклит считал огонь. «Отсюда огонь явля¬
ется первопричиной во всех этих кругообращениях, — полагает Смит —
и посему путь вверх — это путь от земли к огню, а путь от огня к
земле — это путь вниз. И даже Логос для Гераклита практически явля¬
ется синонимом понятия «поток». Логос — это Слово, которое лежит
в начале и в конце всего. Мы все думаем, что время проходит, но в Ло¬
госе оно вечно. Мы все думаем, что время продлевается в нашей памя¬
ти, но в Логосе оно длится в непосредственной действительности».
Следовательно, земное время и пространство — хоть и заданные, но
только относительные формы бытия. Путь к истинной любви — «ос¬
вобождение от вожделений». Уже в IV части «Литтл Гиддинга», после
трагической метафоры современности — образа бомбардировщика над
Лондоном («снижаясь, голубь в устрашенье // Огнем раскалывает
твердь»), следует как бы предварительное разрешение темы:
Любовь ли ввергла мир в страданье;
Любви забылось Имя даже,
Живет воспоминанье,
Как соткала Любовь из пряжи
Пылающее одеянье —
И нам носить его веками —
Нас губит полымя иль пламя.
Эти строки, напоминающие о Геракле и Деянире, быть может, одни
из самых экспрессивных в творчестве Элиота, полны сострадания, че¬
41

ловечности, горечи и силы духа и мысли. Костер очищения от страс¬
тей и грехов, который Геракл сложил для себя сам, чтобы сгореть в
очистительном пламени, а не в огне «пылающего одеянья», рубашки
мести кентавра Несса и ревности жены Геракла Деяниры, становится
«тем очистительным огнем, где ты // Обязан будешь ритм обресть,
как в танце», чтобы затем свиться «в короне, где пламя и роза едины»
(Литтл Гиддинг). Тема любви, где высшей, истинной Любви противо¬
поставлена низменная суетная горячка вожделений, связана еще и с
«садом, где любови любой положен предел» — поэтическим мотивом
«Пепельной Среды».
Разрешением же III части «Литтл Гиддинга» служит заключитель¬
ный фрагмент, который, как заметила Хелен Гарднер, перекликается
с «Шестнадцатью откровениями» Джулианы из Норвича, английской
провидицы XVI века. Дух Джулианы тревожила проблема происхож¬
дения греха в мире, сотворенном бесконечной добродетелью — Госпо¬
дом, и в тринадцатом откровении она записала услышанное: «Грехов¬
ность непреложна, но все будет, как надо, и все разрешится, как надо».
В четырнадцатом откровении ей было возвещено: «Я есмь окончание
твоих молитв». Через пятнадцать лет размышлений и напряженных
попыток проникнуть в смысл сказанного она получила ответ: «Ты хо¬
чешь узнать смысл, который Бог вкладывал в эти слова? Смысл этот —
Любовь. Кто явил тебе эти видения? — Любовь. Что явил Он тебе? —
Любовь. Для чего? — Для Любви. Оставайся верна себе, и ты постиг¬
нешь еще более. Но никогда не постигнешь всего до конца...»
Именно Любовь и есть главная тема этой лирической части. Огонь,
то мерцающий, то полыхающий в произведении, здесь взрывается и,
прорываясь наружу, обнаруживает свою природу. «Человек не может
не любить: ему приходится выбирать между огнем себялюбия и пла¬
менем любви к Богу», — заключает Гарднер. В третьей и в пятой час¬
тях «Литтл Гиддинга» Элиот дважды обращается к «Откровениям»
Джулианы. В коде третьей части он объединяет видения Джулианы
с мотивом «временного ухода» из жизни:
И все образуется, и
Все дела пойдут хорошо,
Когда очистятся побужденья
В земле, внимающей нашим мольбам.
42

Небытие для Элиота (в отличие, скажем, от И. Бродского) — толь¬
ко «временное превращение», «временный уход» из бытия. Жизнь ни
в коем случае не является «синонимом небытия» (И. Бродский).
В итоге мы даже довольствуемся,
Если, уйдя на время из мира, питаем
(Примостившись неподалеку от корней тиса)
Землю, которая значит больше, чем мы*.
«Временное превращение» — нечто вроде «оптимистического эвфе¬
мизма»: глагол «довольствуемся» в сочетании с «питаем» в придаточ¬
ном выражает мотив смирения («смирение безгранично»). Тис — веч¬
нозеленое дерево, растущее на кладбищах в Англии, является одновре¬
менно и символом смертности, и символом вечности. Элиот даже в
помыслах не отказывается от земной жизни, не мечтает, подобно лири¬
ческому герою Йейтса из «Плавания в Византию»: «Покинув плоть, не
облачусь вовек // Я в форму естества — мне б даровали // Ту форму, что
вдохнул великий грек в узор златой на золотой эмали...» Напротив:
Мы умираем с теми, кто умирает:
Смотрите, вот отходят они, и мы вместе с ними.
Мы возрождаемся с мертвыми:
Вот они возвращаются, и мы вместе с ними.
Мгновение розы и мгновение тиса
Равновелики во времени. Народ
Без истории не спасется от времени, ибо
История есть воплощение вечных мгновений**.
Только история способна «искупить» время, которое не потому
«непреходяще и неискупимо», что оно уже искуплено», — как пола¬
гает Смит, напротив, искупить время невозможно без непрестанного
труда, непрестанных усилий. Для этого необходимо
...и в недвижности не отринуть
Движенья к иным глубинам,
* «Драй Сэлвейджес», V.
** «Литтл Гиддинг», V
43

К единенью и соединенью
Сквозь холод мрака и пустоту одиночества*.
Обращаясь к общечеловеческому и своему собственному опыту,
Элиот воссоздает в «Драй Сэлвейджес» ритмы земного времени и веч¬
ности в образах реки и моря, связав их с воспоминаниями детства.
Река, разумеется, — Миссури, на берегу которой он провел детство в
Сент-Луисе. В природе поэт прозревает «множество богов» и внем¬
лет «множеству голосов», «многоголосию моря», времени-простран¬
ства, бытия — поэтому многоголоса и сама первая часть третьего квар¬
тета: тема рассыпается на множество отголосков-эхо. По контрасту с
первой частью, построенной по законам полифонии, во второй пре¬
обладает мелодическое начало. Здесь уже другое эхо: каждый седьмой
стих секстин из второй части — монорим, который, перекликаясь с
предыдущими, будто накат и откат волны, «ломающей хребет» дру¬
гой волне, в нарастающей каденции отчаяния вносит новый оттенок,
поворот смысла в бесконечное «немое стенанье», пока эти накаты от¬
чаяния не выливаются в Мольбу о Благом Возвещенье.
Образ природы сливается с образом времени-пространства, зем¬
ное бытие уподобляется времени прилива. Время мертвой зыби —
древнее, чем наше земное, хронометрированное время. В нашем огра¬
ниченном, «местном» времени прошлое может быть ложным, а буду¬
щее — безбудущным, но Время Бытия, воплощенное в образе «мертвой
зыби, // Что пребудет всегда и была с начала начал» (образ, сопоста¬
вимый лишь со Словом, которое было в начале), — это время беско¬
нечно: «Время есть творец и разрушитель».
Даже в своих «Четырех квартетах» Элиот не вполне примирен с
настоящим. Мотивы отчаяния сильны в III и в IV частях «Ист Коу¬
кера», во II и V частях «Драй Сэлвейджес». Во II части «Литтл Гид-
динга», даже форма — нерифмованные терцины, написанные белым
стихом, — воссоздает атмосферу Дантовой «Божественной Комедии»,
выявляя антагонизм между лирическим героем и реальностью, меж¬
ду ним и другими людьми, даже между ним и его альтер эго. Так, «дру¬
гой», встреченный в сумрачном дыму обезображенной улицы Лондо¬
на во время воздушного налета, напоминает одновременно Брунетто
Латини, Арнаута Даниэля из «Божественной комедии», самого Дан¬
те, возможно, Йейтса, но, быть может, и лирического героя, если не
* «Ист Коукер», V.
44

самого автора «Четырех квартетов». Сама атмосфера II части «Литтл
Гиддинга» сродни дантовскому «Чистилищу» и — одновременно —
«[Византии» Йейтса, где во время очищения, происходящего, пока ко¬
локол бьет двенадцать раз, поэт встречает «зыбкий образ — человек
иль тень // Скорее тень, нет, образ, а не тень». Во II части «Литтл Гид¬
динга» Элиот говорит от имени смутного собирательного образа ху¬
дожника, мастера, который «не собирался вернуться, на далеком бе¬
регу // Оставив только призрачное тело»:
«...Вначале стынет, угасая, чувство,
Не предвещая никаких надежд,
И мнимый плод, до горечи безвкусный,
Жжет, и от плоти рвется прочь душа.
Затем придет бессильный гнев при виде
Людских пороков и надрывный смех
Над тем, что вряд ли может позабавить.
А под конец терзает боль, когда
Ты повторяешь сам себя, деянья
Свои, и вот приходит запоздалый стыд,
И выявились тайные причины
Поступков, причинивших вред другим
Иль бесполезных, — вот что ты когда-то
За добродетель слепо принимал.
Хвала глупцов язвит, почет бесчестит,
И дух ожесточившийся бредет
От зла к греху, пока не возродится
В том очистительном огне, где ты
Обязан будешь ритм обресть, как в танце».
Светало. Дух, напутствовав меня,
Угас, когда завыла вновь сирена.
Горькое осознание того, что многолетний труд принес вместо же¬
лаемых результатов «хвалу глупцов» и «бесчестье почета», что доб¬
родетель обернулась поступками либо бесполезными, либо причинив¬
шими зло другим, перекликаются со сценой искушения слова в пус¬
тыне («Бёрнт Нортон», V) и одновременно с V частью «Ист Коукера».
Мотив невозможности воплощения, перевода мыслей и чувств на зем¬
ной язык развивается далее в первой части «Литтл Гиддинга»:
45

Либо у вас не было цели,
Либо цель изменилась при воплощении,
Скрывшись за краем смысла...
Цель тем не менее была достаточно четко определена: «Речь толпы
очистить, // Прозренью, зренью разум научить» («Литтл Гиддинг», II).
Поэт является инструментом времени, истории, памяти и культуры,
он очищает «речь толпы», сохраняет и развивает язык, который, в свою
очередь, способен запечатлеть «вечные мгновения» — мгновения веч¬
ности.
Подобно Осипу Мандельштаму, Элиот всегда восставал против плос¬
кой, линейной причинно-следственной связи явлений, против реаль¬
ности, наполненной суетливой деятельностью «полых людей», которым
суждено, по его мнению, «кануть во тьму». Он не верит в прогресс, по
крайней мере в тот, который принял облик новейшей цивилизации с ее
«массовой культурой» и прагматическим гуманизмом. Не верит он так¬
же в житейский опыт и плоды современного просвещения:
Весьма относительна ценность
Знанья, которое мы добываем из опыта.
Опыт дает только ложный образчик,
А образ живет новизною мгновенья,
И нов каждый миг, и то, чем мы были раньше,
Он подвергает переоценке*.
Во второй части «Ист Коукера» воссоздается картина, родствен¬
ная Selva Oscura — «сумрачному лесу» Данте. Религиозное понятие
«мудрости смирения» противопоставляется «зарытой жизни» фаль¬
шивого знания и связано с идеей отрицания не только знания, «добы¬
того из опыта», то есть евклидовского знания и разума, но и с само¬
отрицанием:
Чтобы прийти туда,
Где вас еще нет, оттуда, где вас уже нет,
Вы должны идти по дороге, лишенной страстей,
Чтобы познать то, что сокрыто от вас,
Вы должны выбрать дорогу незнанья,
* «Ист Коукер», II.
46

Чтобы достичь того, чем вы не владеете,
Вы должны выбрать дорогу утрат,
Чтобы покинуть прежний свой образ,
Вы должны выбрать дорогу, которой вы не ходили, —
И в вашем незнании — ваше знанье,
И в обладании — ваша утрата,
И там, где вы есть, — вас нет никогда*.
Эти строки, как заметила Хелен Гарднер, почти дословно повто¬
ряют слова Святого Хуана де ла Круса из его «Восхождения на Гору
Кармил»:
Чтобы получить удовольствие от всего,
Возжелай не желать удовольствий,
Чтобы владеть всем,
Возжелай не владеть ничем,
Чтобы познать все,
Возжелай не знать ничего.
У Элиота система отрицаний связана также, как уже было сказа¬
но выше, с идеей деперсонализации или «неличной поэзии». В твор¬
честве отрицание неизбежно приводит к неуверенности: как истин¬
ный мастер, Элиот отдает себе отчет в том, что в борьбе за «то, что ут¬
рачено // и найдено, и утрачено снова и снова // ...нет ни побед, ни
потерь. Есть лишь попытки». Посему «сейчас и здесь» означает для
Элиота: «в моем начале». Однако и эта мысль лишена у Элиота пря¬
молинейности:
То, что зовется началом, нередко — конец,
И закончить — означает начать все сначала.
Конец — лишь начало пути...**
Казалось бы, Элиот таким образом разрешает противоречия и за¬
вершает цикл. Однако даже в финале, еще раз отрицая себя, через сми¬
рение и самопожертвование поэт приходит к утверждению:
* «Ист Коукер», III.
** «Литтл Гиддинг»,У.
47

И все образуется, и
Все дела пойдут хорошо,
Когда языки огня,
Свиваясь в огненный узел,
Переплетутся в короне,
Где пламя и роза едины.
Нортроп Фрай назвал «Четыре квартета» поэмой «расширенного
сознания, в которой поэт сочетает катарсис своего видения бытия и
жизненного опыта с экстасисом — расширенным, возвышенным ви¬
дением духовного, незримого или созданного воображением мира».
Отказ от своего «я», стремление к надличностной поэзии, которая
сродни диалогическому мышлению, с одной стороны, и прямая про¬
поведь, ораториальные формы — с другой, полифоническое сочетание
фрагментов, построенных по законам того, что Фрай называет «внут¬
ренним мимесисом звука и образа» с «мимесисом прямого обраще¬
ния», объединенных «сценическим мимесисом жизни», — все это поз¬
воляет говорить о лиро-эпическом характере поэзии Т.С. Элиота. В
первую очередь это относится к «Бесплодной земле» и «Четырем квар¬
тетам», в которых поэту в полной мере удалось то, что сам он называл
«корреляцией лирического переживания эпохальными событиями».
Как же тогда быть с так называемой эпической дистанцией — непре¬
менным, как считает Бахтин, условием эпического жанра? Бахтин на¬
стаивает на том, что прошлое должно быть абсолютно отделено от на¬
стоящего, что эпическое прошлое — это абсолютное прошлое. Однако
в эпических сверхповестях Хлебникова сами понятия настоящего и
прошлого весьма относительны — время «неслиянно и нераздельно»
так же, как в «Четырех квартетах» Элиота. В обоих случаях перед
нами образцы «расширенного самосознания» художника как отраже¬
ние духовных усилий человечества в целом.
Ян Пробгитейн

PRUFROCK
AND OTHER OBSERVATIONS
(1917)
ПРУФРОК
И ДРУГИЕ НАБЛЮДЕНИЯ

Жану Верденалу, 1899—1915
mort aux Dardanelles *
Or puoi la quantitate
Comprender dell’ amor ch’a te mi scalda,
Quando dismento nostra vanitate
Trattando l’ombre corne cosa salda**.
* Умершему в Дарданеллах (фр.) — Жан Верденал был близким дру¬
гом Элиота, вместе с которым поэт снимал квартиру в Париже, когда слу¬
шал лекции Анри Бергсона; убит в 1915 г. в ходе Первой мировой войны.
** Данте, «Божественная комедия», «Чистилище», XXI, 133—136
(пер. М. Лозинского):
«Смотри, как знойно, — молвил тот, вставая, —
Моя любовь меня к тебе влекла,
Когда, ничтожность нашу забывая,
Я тени принимаю за тела».

THE LOVE SONG
OF J. ALFRED PRUFROCK
Песнь любви Дж. Альфреда Пруфрока
Перевод Я. Пробштейна
S’io credesse che mia risposta fosse
A persona che mai tornasse al mondo,
Questa fiamma staria senza piu scosse
Ma perciocche giammai di questo fondo
Non torno vivo alcun, sT odo il vero,
Senza tema d’infamia ti’ rispondo*.
Давай пойдем с тобою — ты да я,
Когда лежит вечерняя заря
На небе, как больная под наркозом;
Сквозь малолюдье улиц мы пойдем
С тобой вдвоем
И сквозь ночей бессонных бормотанье
В ночлежках, а в дешевом ресторане
В опилках на полу — ракушки устриц;
Но вот коварство улиц
К вопросу роковому вновь приводит...
* Данте, «Божественная комедия», «Ад», XXVII, 61—66:
«Когда б я знал, что моему рассказу
Внимает тот, кто вновь увидит свет,
То мой огонь не вспыхнул бы ни разу.
Но так как в мир от нас возврата нет
И я такого не слыхал примера,
Я, не страшась позора, дам ответ».
(Пер. М. Лозинского.)

52
Не спрашивай: «В чем суть?»
Давай продолжим путь.
Томас Стернз Элиот
В салоне дамы оголтело
Щебечут о Микеланджело.
Туман все трется об окно спиною рыжей,
А дым все тычется в окно своею мордой рыжей
Или, склонясь над лужей, влажным языком
Он уголки заката лижет,
Подставив спину копоти каминной,
Но вдруг, веранду обогнув одним прыжком,
Увидел он, что на земле октябрьский вечер тихий,
Клубком свернулся и заснул, обвив собою дом.
И в самом деле будет время
Спиной об окна рыжему тереться дыму,
Скользя по улицам неслышно,
Наступит время, будет время
Встречать лицом к лицу идущих мимо,
Наступит время убивать и созидать
И всякой вещи время, всем твореньям рук,
Готовых тот вопрос поднять и опустить опять
В твою тарелку; для тебя и для меня
Настанет час и время тысячи сомнений,
Воспоминаний время и видений
Перед домашним чаем на исходе дня.
В салоне дамы оголтело
Щебечут о Микеланджело.
И в самом деле будет время,
Чтоб усомниться: «Смею ли?», и время
По лестнице сойти, простясь со всеми,
А плешь уже мое проела темя.
(«Как облысел он!» — слышу за спиной.)
Уперся в подбородок воротник тугой,

ПРУФРОК И ДРУГИЕ НАБЛЮДЕНИЯ
53
И строг мой галстук дорогой с булавкою простой.
(Я слышу вновь: «Как похудел он, Боже мой!»)
Неужто я дерзну
Деяньем потревожить мир?
А через миг наступит время
Для сомнений и решений,
И новый миг внесет в них новизну.
Ибо давно познал я все вокруг,
Измерил чайной ложкой жизнь свою,
Утра и вечера, и дни я узнаю:
Из дальней комнаты плывет рояля звук,
Стихает речь, и осень клонится ко сну.
Ужели я дерзну?
Да, мне знакомо выраженье этих лиц,
Глаза, что держат вас в границах общих фраз, —
К стене приколот шпильками тех глаз,
Я корчусь средь очерченных границ.
Неужто я начну
Выплевывать комки привычек и приличий?
И как же я дерзну?
Да, мне знакомы эти руки:
На обнаженной белизне — браслеты
(Но различим на них пушок в сиянье света).
Ужель духов благоуханье
Меня лишает самообладанья?
А руки то лежат пластом, то шали теребят от скуки.
Неужто я дерзну?
С чего же я начну?
* * ♦
Смогу ли рассказать, как вечерами
Средь узких улиц я глазел на дым из трубок
Холостяков, склонившихся в окошках?..
Родиться бы с корявыми клешнями
И драпать ото всех по дну морскому.

54
Томас Стернз Элиот
* * *
Как мирно дремлет вечер, он прилег
И, разомлев от ласки пальцев длинных,
Уснул... иль притворился, и в гостиной
Он растянулся на полу у наших ног.
Неужто после пирогов и чая
Решиться действовать, развязку приближая?
Хотя рыдал я и постился, и молился днем и ночью,
Хотя видал я, как главу мою (с проплешиной)
внесли на блюде в зал,
Я не пророк, а спор ничтожно мал,
Но я видал, как миг величья моего угас, чуть вспыхнув,
Видал я, как Слуга бессмертный взял мое пальто,
хихикнув, —
Я испугался, говоря короче.
В конце концов с какой же стати
В гостиной средь сервизов и фарфора,
Среди негромкого меж нами разговора,
И стоит ли за чаем с мармеладом
С улыбкою прервать сидящих рядом,
В шар мироздание сдавить рукою
И к роковому покатить вопросу, чтобы
Сказать: «Я Лазарь, я, восстав из гроба,
Вернулся, чтоб открыть вам все, я все открою»,
И вот, подушечку пристроив под спиною,
Ответит некая: «Нет, это все не то, некстати,
Совсем некстати».
Так стоит ли, с какой же стати
И, собственно, чего же ради,
Как будто мало было вечеров и мостовые
не играли светом,
Как будто мало было чаепитий, книг,
шуршанья юбок по паркетам
И прочего в таком же роде?

ПРУФРОК И ДРУГИЕ НАБЛЮДЕНИЯ
55
Как рассказать об этом мне?
Вот если бы фонарь волшебный сгустки нервов
показал на полотне...
Так стоит ли, чего же ради,
Коль некая особа, сбросив шаль,
В окно уставится и скажет: «Жаль,
Нет, это все некстати,
Нет, это все не то, некстати».
* * *
Нет, я не Гамлет, быть им не судьба мне, —
Я лишь один из свиты, нужный для завязки,
Чтоб, услужив советом принцу, без опаски
Сойти со сцены, ждать, пока не позовут;
Я лишь придворный, ловкий и учтивый,
Благонамеренный, отчасти глуповатый,
Благоразумный и слегка трусливый,
А иногда простак чудаковатый,
А иногда и вовсе... Шут.
Я старею... я старею...
Зачесать ли плешь, а может, персик съесть посмею?
Я брюки белые надену,
Пройдусь вдоль берега степенно,
Где друг для друга лишь поют сирены.
Но для меня споют они едва ли.
Взмывая на волнах, морские дивы
Расчесывают волн седые гривы,
Чтоб ветер спутал пряди вновь игриво.
Завороженно мы глядим в морские дали
И грезим наяву, любви сирен взыскуя,
И тонем, слыша речь людскую.

56
Томас Стернз Элиот
Любовная песнь
Дж. Альфреда Пруфрока
Перевод А. Сергеева
S’io credesse che mia risposta fosse
A persona che mai tornasse al mondo,
Questa fiamma staria senza piu scosse.
Ma perciocche giammai di questo fondo
Non torno vivo alcun, sTodo il vero,
Senza tema d’infamia ti rispondo.
Ну что же, я пойду с тобой,
Когда под небом вечер стихнет, как больной
Под хлороформом на столе хирурга;
Ну что ж, пойдем вдоль малолюдных улиц —
Опилки на полу, скорлупки устриц
В дешевых кабаках, в бормочущих притонах,
В ночлежках для ночей бессонных:
Уводят улицы, как скучный спор,
И подведут в упор
К убийственному для тебя вопросу...
Не спрашивай о чем.
Ну что ж, давай туда пойдем.
В гостиной дамы тяжело
Беседуют о Микеланджело.
Туман своею желтой шерстью трется о стекло,
Дым своей желтой мордой тычется в стекло,
Вылизывает язычком все закоулки сумерек,
Выстаивает у канав, куда из водостоков натекло,
Вылавливает шерстью копоть из каминов,
Скользнул к террасе, прыгнул, успевает
Понять, что это все октябрьский тихий вечер,
И, дом обвив, мгновенно засыпает.
Надо думать, будет время
Дыму желтому по улице ползти

ПРУФРОК И ДРУГИЕ НАБЛЮДЕНИЯ
57
И тереться шерстью о стекло;
Будет время, будет время
Подготовиться к тому, чтобы без дрожи
Встретить тех, кого встречаешь по пути;
И время убивать и вдохновляться,
И время всем трудам и дням всерьез
Перед тобой поставить и, играя,
В твою тарелку уронить вопрос,
И время мнить, и время сомневаться,
И время боязливо примеряться
К бутерброду с чашкой чая.
В гостиной дамы тяжело
Беседуют о Микеланджело.
И конечно, будет время
Подумать: «Я посмею? Разве я посмею?»
Время вниз по лестнице скорее
Зашагать и показать, как я лысею, —
(Люди скажут: «Посмотрите, он лысеет!»)
Мой утренний костюм суров, и тверд воротничок,
Мой галстук с золотой булавкой прост и строг —
(Люди скажут: «Он стареет, он слабеет!»)
Разве я посмею
Потревожить мирозданье?
Каждая минута — время
Для решенья и сомненья, отступленья и терзанья.
Я знаю их уже давно, давно их знаю —
Все эти утренники, вечера и дни,
Я жизнь свою по чайной ложке отмеряю,
Я слышу отголоски дальней болтовни —
Там под рояль в гостиной дамы спелись.
Так как же я осмелюсь?
И взгляды знаю я давно,
Давно их знаю,

58
Томас Стернз Элиот
Они всегда берут меня в кавычки,
Снабжают этикеткой, к стенке прикрепляя,
И я, пронзен булавкой, корчусь и стенаю.
Так что ж я начинаю
Окурками выплевывать свои привычки?
И как же я осмелюсь?
И руки знаю я давно, давно их знаю,
В браслетах руки, белые и голые впотьмах,
При свете лампы — в рыжеватых волосках!
Я, может быть,
Из-за духов теряю нить...
Да, руки, что играют, шаль перебирая,
И как же я осмелюсь?
И как же я начну?
Сказать, что я бродил по переулкам в сумерки
И видел, как дымят прокуренные трубки
Холостяков, склонившихся на подоконники?..
О	быть бы мне корявыми клешнями,
Скребущими по дну немого моря!
А вечер, ставший ночью, мирно дремлет,
Оглажен ласковой рукой,
Усталый... сонный... или весь его покой
У наших ног — лишь ловкое притворство...
Так, может, после чая и пирожного
Не нужно заходить на край возможного?
Хотя я плакал и постился, плакал и молился.
И видел голову свою (уже плешивую) на блюде,
Я не пророк и мало думаю о чуде;
Однажды образ славы предо мною вспыхнул,
И, как всегда, швейцар, приняв мое пальто, хихикнул.
Короче говоря, я не решился.

ПРУФРОК И ДРУГИЕ НАБЛЮДЕНИЯ
59
И так ли нужно мне, в конце концов,
В конце мороженого, в тишине,
Над чашками и фразами про нас с тобой,
Да так ли нужно мне
С улыбкой снять с запретного покров,
Рукою в мячик втиснуть шар земной
И покатить его к убийственному вопросу,
И заявить: «Я Лазарь и восстал из гроба,
Вернулся, чтоб открылось все, в конце концов», —
Уж так ли нужно, если некая особа,
Поправив шаль рассеянной рукой,
Вдруг скажет: «Это все не то, в конце концов,
Совсем не то».
И так ли нужно мне, в конце концов,
Да так ли нужно мне
В конце закатов, лестниц и политых улиц,
В конце фарфора, книг и юбок, шелестящих по паркету,
И этого, и большего, чем это...
Я, кажется, лишаюсь слов,
Такое чувство, словно нервы спроецированы на экран.
Уж так ли нужно, если некая особа
Небрежно шаль откинет на диван
И, глядя на окно, проговорит:
«Ну что это, в конце концов?
Ведь это все не то».
Нет! Я не Гамлет и не мог им стать;
Я из друзей и слуг его, я тот,
Кто репликой интригу подтолкнет,
Подаст совет, повсюду тут как тут,
Услужливый, почтительный придворный,
Благонамеренный, витиеватый,
Напыщенный, немного туповатый,

60
Томас Стернз Элиот
По временам, пожалуй, смехотворный —
По временам, пожалуй, шут.
Я старею... я старею...
Засучу-ка брюки поскорее.
Зачешу ли плешь? Скушаю ли грушу?
Я в белых брюках выйду к морю, я не трушу.
Я слышал, как русалки пели, теша собственную душу.
Их пенье не предназначалось мне.
Я видел, как русалки мчались в море
И космы волн хотели расчесать,
А черно-белый ветер гнал их вспять.
Мы грезили в русалочьей стране
И, голоса людские слыша, стонем,
И к жизни пробуждаемся, и тонем.
Песнь любви Дж. Альфреда Пруфрока
Перевод В. Топорова
S’io credesse che mia risposta fosse a persona
che mai tornasse al mondo, questa fiamma
staria senza piu scosse. Ma perciocche giammai
di questo fondo non torno vivo alcun, s’i’odo
il vero, senza tema d’infamia ti rispondo*.
Пошли вдвоем, пожалуй.
Уж вечер небо навзничью распяло,
Как пациента под ножом наркоз.
Пошли местами полузапустелыми,
С несвежими постелями
* «Если бы я полагал, что отвечают тому, кто может возвратиться в
мир, это пламя не дрожало бы; но если правда, что никто никогда не воз¬
вращался живым из этих глубин, я отвечу тебе, не опасаясь позора» (Дан¬
те, «Ад», XXVII, 61—66, подстрочный перевод).

ПРУФРОК И ДРУГИЕ НАБЛЮДЕНИЯ
61
Отелями на разовый постой,
Пивными, устланными устричною шелухой,
Пошли местами, удручающе навязчивыми
И на идею наводящими
Задать вам тот — единственно существенный — вопрос.
Какой вопрос? Да бросьте!
Пошли, пожалуй, в гости.
В гостиной разговаривают тети
О Микеланджело Буонарроти.
Желтая марь спиной о стекла трется,
Желтая хмарь о стекла мордой бьется
И в недра вечера впускает язычок —
Вот замерла над водосточною канавой,
Купаясь в копоти, ссыпающейся с крыш,
Внезапно с балюстрады соскользнула,
Увидела: октябрь, и сумерки, и тишь, —
Облапила домишко и заснула.
Ибо воистину приспеет время
Для желтой хмари, трущейся спиною
О стекла в закоулках на закате,
Ибо приспеет время встреч со всеми
Бежать как рокового предприятья.
Время убийства и время зачатья,
Время трудам и дням тех самых рук,
Что нам вопрос подкручивают вдруг
На блюдечке — и время Вам, и время мне.
И время все же тысячи сомнений,
Решений и затем перерешений —
Испить ли чашку чаю или нет?
В гостиной разговаривают тети
О Микеланджело Буонарроти.
Ибо воистину приспеет время
Гадать: посмею? Разве я посмею?

62
Томас Стернз Элиот
И убегать по лестнице быстрее
И не скрывать при этом, как лысею
(Там скажут: он лысеет все быстрее).
Костюмчик клерка, воротник вдавился в шею,
Неброско дорог галстук в то же время
(Там скажут: он худеет. Он худеет) —
Как я посмею
Нарушить вековую нерушимость?
Мгновенье на сомненья — и мгновенье
Решимости на мнимую решимость.
Я знаю все подряд, я знаю наперед
Все эти утра, вечера и чаепитья.
Жизнь притерпелся ложечкой цедить я,
Я знаю листопад бесед и нежных нот
И знаю: он замрет, о гибели глаголя.
Да как же я себе позволю?
Я знаю их глаза: подряд, наперечет,
Те взгляды, что разводят по разрядам, —
И на булавку бабочку в плену, —
И на стену меня, пусть крылышки вразлет, —
Да как же я начну
Выхаркивать окурки дней с привычным их раскладом?
Да как же я себе позволю?
Я знаю руки: наперед, наперечет,
Нагие, звонкие и цвета алебастра
(Но в рыжеватых волосках при свете люстры);
Запах духов из декольте —
Позыв (неужто ж — к тошноте?)
Рука легла на стол иль складки шали мнет:
Да как же я себе позволю?
Да как же я начну?
Сказать, что я прокрался переулками,

ПРУФРОК И ДРУГИЕ НАБЛЮДЕНИЯ
63
Следя дымы, ползущие из трубок
У одиноких мужиков на подоконниках?
О быть бы мне во тьме немого океана
Парой кривых клешней, скребущихся о дно!
И вечер, длиннопалою рукою
Оглажен, полн покоя —
Усталый... сонный... или только симулируя
Спокойствие, меж нас лежит он, милая.
Чай с кексом и мороженое с блюдца —
И вдруг с «люблю» каким-нибудь рвануться?
И пусть я голосил, постился и молился
И голову свою (с проплешиною) лицезрел на блюде, —
Я не пророк, и ничего необычайного не будет,
И как погас мой звездный час, не вспыхнув, помню,
И Вечный Страж заржал, подав пальто мне,
Короче говоря, я не решился.
И стоит ли, и стоит ли хлопот
Над чаем с мармеладом, над фарфором,
Над нашим центробежным разговором, —
Я знаю наперед, как все произойдет, —
Восстать, вкусить и мирозданье в шар скрутить
И к центру раскрутить его, в котором
Единственно существенный вопрос.
Сказать: «Аз есмь воскресший Лазарь. Да, я
Вернулся. Я открою все!»... А Вы,
Диванную подушку поправляя,
Ответите: «Увы, так дело не пойдет.
Увы, — ответите, — увы!»
И стоит ли, и стоит ли хлопот, —
Я знаю наперед, как это будет, —
Пройдут закаты и сырые тропы тротуара,
Пройдут романы, разговоры возле чайного фарфора,
Паркет подолом платьев подметет, —

64
Томас Стернз Элиот
Не высказать того, что я хочу!
Как будто чувства на экран влекутся по лучу!
И стоит ли, я знаю, как все будет,
Когда диванную подушку или шаль
Поправив и в окно уставясь, Вы
«Так дело не пойдет, увы, мне жаль,
Увы, — ответите, увы!»
Нет! Принцем Датским мне, увы, не быть.
Я свитский лорд, я спутник, я конвой,
Задействован в той сцене иль в другой —
Морочить принца, неумелый плут,
Игрушка под рукой, рад хоть такой,
Но — занятости: вежлив, трусоват,
Чувствителен, но как-то невпопад,
Из роли выпадающий порой,
Порой — едва ль не шут.
Годы катятся... годы катятся...
Бахрома на брючинах лохматится...
А может, персика вкусить? И прядь пустить по плешке?
Я в белых брюках поспешу на пляжные пирушки.
Я слышал, как поют они, русалки, друг для дружки.
Не думаю, что мне споют они.
Я видел их, седые волны оседлавших,
Впустивших в космы пены чуткие персты,
Где белизну ветр отделял от черноты.
Мы были призваны в глухую глубину,
В мир дев морских, в волшебную страну,
Но нас окликнули — и мы пошли ко дну.

PORTRAIT OF A LADY
Портрет дамы
Перевод Я. Пробштейна
Ты согрешил, хотя и за границей,
да и блудницы нет уже в живых.
Марлоу, «Мальтийский еврей»
I
В тумане и дыму декабрьского дня
Сама собой готова сцена, как это кажется подчас, —
С «Я этот день оставила для вас»
И четырьмя окружьями огня
На потолке от восковых свечей,
Похоже на Джульеттину гробницу —
Все приготовлено для недомолвок и речей.
Сегодня ждал нас новый виртуоз -
Поляк, объятый вдохновеньем
От кончиков ногтей до кончиков волос,
«Прелюдий» поражая исполненьем.
«Шопен интимен так,
Что, кажется, его душа
Воскреснуть может лишь среди друзей,
Двух или трех, которые едва ли
Притронутся к цветку — к тому, что захватали
Расспросами и болтовней в концертной зале».
И разговор скользнул и, не спеша,
Поплыл сквозь сожаленья, воздыханья
ЗЗак. 1184

66
Томас Стернз Элиот
И скрипок истонченное звучанье,
И сквозь рожков далекий хор
Плыл разговор.
«Вы и не знаете, как много значат для меня они,
Мои друзья, как удивительно, что в жизни столь нелепой
Все ж удается разыскать средь хлама
(Я не люблю ее, скажу вам прямо...
Вы знали это? Вы не слепы!
Как вы умны!)
Найти такого друга, у кого есть дар,
Кто, обладая, отдает
Богатства, коими живет
Любая дружба. Так важно было вам сказать все это —
Без этих дружб вся жизнь — такой cauchemar!»
И сквозь скрипичный гам
И ариетту
Охрипшего корнета
В моем мозгу звучит тупой там-там,
Бессмысленно долбит прелюдию свою,
Причудливо-бесцветно,
Но эта фальшь — хоть явная по крайней мере.
Подышим воздухом — глотнем табачную струю,
На памятники бросим взгляд
И новости обсудим все подряд,
Свои часы по городским проверим
И посидим немного за коктейлем.
II
Вот и сирень в разгаре цветенья.
В комнате дамы — ваза с сиренью.
Она говорит и ветку сирени сжимает:
«Вы не знаете, не знаете, право, мой друг,
Что есть жизнь, — вы, кто держит ее в руках».
(Она медленно веточку вертит в руках.)

ПРУФРОК И ДРУГИЕ НАБЛЮДЕНИЯ
67
«Но жизнь ускользает из наших рук,
А молодость жестока и бессердечна
И смеется над тем, чего не замечает».
Я улыбаюсь, конечно,
Не отрываясь от чая.
«И все же в этих апрельских закатах,
Которые напоминают мне как-то
Мою погребенную жизнь и Париж весной,
Я чувствую беспредельный покой
И нахожу, что мир все же прекрасен и юн».
Тот голос все звучит настойчиво-не-в-тон,
Как скрипка с трещиной, сквозь полдень августовский он:
«Ия уверена,что вы всегда
Мои поймете чувства, как ваши я, для вас пустяк
Другому руку через пропасть протянуть. Так
Неуязвимы вы, у вас нет ахиллесовой пяты,
Вы своего добьетесь и скажете тогда,
Что многие не взяли этой высоты.
Но что, мой друг, смогу я вам вернуть,
Что я смогу взамен за это дать?
Лишь дружбу и немного теплоты
Той, кто уже свой завершает путь.
Я буду чаем угощать друзей...»
Я шляпу взял, чтоб малодушно перед ней
Мне не замаливать вины своей.
Пора проститься.
Я по утрам хожу обычно в сквер,
Читаю комиксы, спортивную страницу
Или такое, например:
«Английская графиня на подмостках»,
«Убили грека в польском кабаре».
«Еще один грабитель банка пойман».
Меня ошеломить непросто,
Я, как всегда, спокоен,
Вот разве что, когда вдруг фортепьяно
Вновь механически-устало повторяет

68
Томас Стернз Элиот
Изношенный мотив, а гиацинтов запах пряный
Мне о мечтах других людей напоминает...
А может, это — плод самообмана?
III
Спускается октябрьская ночь, и, как обычно
(Хотя немного не в своей тарелке), я на ступеньках
Лестницы — взошел и ручку двери повернул привычно,
И кажется, что вполз наверх на четвереньках.
«Итак, вы собрались поехать за границу.
Когда вернетесь? Нет, пустой вопрос —
Вы сами это знаете едва ли.
Вы многому смогли б там поучиться».
Моя улыбка рухнула на антикварные вещицы.
«Хотелось бы, чтоб вы мне написали».
Я не выдерживаю, вспыхнув на мгновенье —
Сбываются мои предположенья.
«Я часто удивляюсь, отчего мы с вами
(Все наши начинания не ведают конца!)
Не стали близкими друзьями».
Такое чувство, словно, улыбаясь, вдруг
В зеркале увидишь выражение лица.
И тает выдержка. И так темно вокруг.
«Все говорили, все наши друзья,
Что чувства близкие могли б возникнуть между нами.
Я не могу понять, нет, этого понять нельзя.
Пусть будущим судьба распорядится.
Все ж напишите мне из-за границы.
Быть может, дружбы уцелеет хоть крупица.
А я останусь здесь в гостиной,
Я чаем буду угощать друзей и впредь».
А мне нужна изменчивость личины,
Чтоб обрести лицо... плясать, плясать,
Как пляшущий медведь,

ПРУФРОК И ДРУГИЕ НАБЛЮДЕНИЯ
69
Кричать, как попугай,
Вопить, как обезьяна, скорчив мину.
Подышим воздухом в табачном опьяненье...
А вдруг однажды на исходе дня,
В седой и дымный полдень иль
в розовато-желтый вечер
Она умрет, а я с пером в руке застыну,
Над крышами — покровы дыма и тумана,
И на мгновенье
Я погружусь в сомненья,
Не разобравшись в чувствах, не поняв,
Глупо или мудро, поздно или слишком рано...
Быть может, лучше будет ей за той, последней гранью!
Да, торжествует музыка в осеннем умиранье,
И если уж о смерти наши речи, —
Какое право улыбаться будет у меня?
Женский портрет
Перевод В. Топорова
Согласны мы, что ты прелюбодей,
Но преступленье было за границей,
К тому же соответчица мертва.
«Мальтийский еврей»
I
Сквозь марь и хмарь декабрьских предвечерий
Вы сконструировали ситуацию
С намеком на желание отдаться —
И свечи в пляс по потолку в пещере,
Джульетта не жива и не мертва,
Фамильный склеп, притворная потеря,
Беззвучные и звучные слова.

70
Томас Стернз Элиот
Предлогом послужил последний польский
пианист —
Всклокоченный, как принято меж ними.
Шопен так сокровенен, он так чист,
Что заклинать его уместнее в интиме —
Вдвоем, втроем, — а вот концертный шепоток
Прелюдий хрупких надорвет цветок. —
Наш разговор очнется
На ноте светской спеси и тоски.
Со скрипками на дальний звук качнется —
То затевают партию рожки —
И вдруг начнется.
Вы и не знаете, что значит для меня дружить,
Как редкостно, как несказанно странно
Вдруг обрести — во всей грязи, во лжи...
Да-да, в грязи, во лжи — давайте без обмана!
Вы не слепец! Отнюдь-
Вдруг друга обрести — такого друга,
Который и богат, и щедр
По части истинно душевных недр,
И в дружбе с другом обрести друг друга,
А жизнь без дружбы... Боже, что за жуть!
Со скрипками на дальний звук качнется
(Трещат рожки,
Стучат в виски)
В моем мозгу глухой тамтам, очнется
Абсурдная мелодия своя:
Меж монотонных барабанов бытия
Пусть нота хоть одна «фальшивая» начнется,
Но безошибочная... Что ж, подышим табаком,
Поговорим о чем-нибудь таком —
Политика, поэтика, дурдом, —
Свои часы с общественными сверим,
Попьем вина и полчаса похерим.

ПРУФРОК И ДРУГИЕ НАБЛЮДЕНИЯ
71
II
Пошла сирень — к ней в комнату вошла
И поселилась в вазе у стола.
И, полустиснув гроздку, продолжает:
«Ах, друг мой, вы и не подозреваете,
Что значит жизнь — а жизнь у вас в руках
(А у нее — сирень!), — и это поражает,
Ведь вы ее теряете... теряете...
Как молодость жестока, как самонадеянна...
Ну вот, вы улыбнулись невзначай!»
Приписанное сразу же содеяно —
Я улыбаюсь, я хлебаю чай.
Но в предзакатной, но в апрельской прелести,
Похожей на меня в Париже по весне,
Покой я обретаю в первозданной прелести
И мир земной опять по нраву мне.
А голос — невпопад, не в лад, не в такт,
Фальшивящая скрипка — только так:
«Ах, вы меня поймете, друг любезный,
Во взаимоотношениях не будет глухоты,
Вы руку мне протянете над бездной.
Вы Ахиллес — без ахиллесовой пяты.
Вы доберетесь до конца, до цели
И скажете: все остальные не сумели.
Но что мне, что мне, друг мой, дать в ответ,
Какой отдарок мне еще по силам,
Чем, кроме дружбы, встречусь с вашим пылом
На склоне дней, хоть не на склоне ле г?
Останусь я царицей чаепитья...»
Берусь за шляпу, тороплю событья —
Вникать в услышанное мочи нет.

72
Томас Стернз Элиот
...Меня найдете в сквере на скамье
Наутро над спортивною колонкой.
В газете пишут о житье-бытье
Актрисы, оказавшейся графиней-англичанкой,
О смерти грека в польском варьете,
О том, что «раскололся» «медвежатник».
Я (как всегда — на высоте)
Сижу-гляжу в чужой курятник.
...Вот разве что шарманка заведет
Усталыми зубцами ариэтту,
И гиацинтами повеет вкривь и вкось,
И всем, чего мне возжелать не довелось...
Есть в этих мыслях правда — или нету?
III
Октябрьская густеет ночь; я снова
На той же лестничной площадке оказался.
Но чувствую себя чуть бестолково —
Как будто я сюда заполз, а не забрался.
—	Так, значит, за границу? А обратно?
А впрочем, что за ерунда!
Отнюдь не вам давать такие справки.
Учений годы, странствий — где, когда? —
Я улыбаюсь: слон в посудной лавке.
—	Но, может быть, напишете хотя бы. —
Я вспыхиваю, правда, лишь на миг.
Выходит, я ее постиг.
—	Я часто размышляла, отчего мы
Друзьями с вами все-таки не стали
(Хоть о конце не думаешь вначале). —
А в зеркале — улыбка до ушей.
Двойник? Какое! Клоун, чуть знакомый.
Темна вода; я вспыхнул; гнать взашей.

ПРУФРОК И ДРУГИЕ НАБЛЮДЕНИЯ
73
— Все близкие нам люди без изъятия
Твердили и внушали мне про нас —
Про вас и про меня... Нет, не могу понять я.
Так карта выпала, такой нам пробил час.
Но напишите мне — хотя бы раз.
Как знать, возможно, в следующий раз...
Останусь я царицей чаепитья. —
А мне бы мало-мальский маскарад —
Хоть в пляс пустись для самовыраженья
И станешь пляшущий медведь,
Хоть попугаем, хоть по-обезьяньи,
Подышишь табаком — и зареветь:
А вдруг она однажды, невпопад,
Возьмет-умрет сквозь марь и хмарь заката,
Умрет — а я с пером в руке замру,
И дым над крышей встанет клочковатый;
Замру в письменностольной тишине,
Не зная, мне во зло или к добру,
Не зная, поздно или рановато,
Не зная, мудро или глуповато...
Кто в выигрыше будет — в той стране
(О ней наговорились мы вполне),
Где музыка смолкает виновато?
И стыдно ль улыбнуться будет мне?

PRELUDES
Прелюдии
Перевод Я. Пробштейна
I
На город зимний вечер пал.
Жаркого дух проник в подъезд.
Пробило шесть.
Докурены окурки дней.
Листву вдоль улиц разметал
Зимний шквал, сорвал газеты с пустырей,
И льнут к ногам клочки, кружась,
А в дымоход
И в щели ставней ливень льет,
И лошадь ждет и месит грязь,
Извозчик мокнет под дождем.
А в окнах свет зажгли кругом.
II
Утро приходит в сознанье
От запаха кислого пива,
И, грязь растоптав лениво,
Следы в полусонном молчанье
Ведут в кафе спозаранку.

ПРУФРОК И ДРУГИЕ НАБЛЮДЕНИЯ
75
Вновь маскарад наизнанку
Перевернуло время —
И видятся руки, которые
В сотнях квартир меблированных
Сейчас поднимают шторы.
III
С кровати сбросив одеяло,
Ты, лежа на спине, дремала;
Следила ты, как ночь являла
Рой омерзительных видений —
Из них душа и состояла;
Под потолком мерцали тени.
Когда же мир пришел в себя
И свет сквозь жалюзи проник,
Ты, слыша воробьиный крик,
Узнала улицу такой,
Какой она себя не знала.
И ты немытою рукой
С себя снимала папильотки
Или, уткнув лицо в колени,
Ладонями сжимала пятки.
IV
По небу за чертой квартала
Натянута его душа
Струной, а небо оседало,
Как будто грубая нога
Настойчиво его топтала;
Вот заскорузлая рука
Набила трубку не спеша,
В газету вперились глаза,
Во все уверовав заране,
Так темной улицы сознанье
Готово мир вобрать в себя.

76	Томас Стернз Элиот
Меня волнуют те мечты,
Которые живут на грани
И бесконечной доброты
И бесконечного страданья.
Посмейся, утерев уста:
Мир кружится, как жены встарь,
Для очага сбиравшие поленья.
Прелюды
Перевод В. Топорова
I
Наступает зимний вечер,
Пахнет пищей в переулках.
Бьет шесть.
Дни в окурках и в прогулках.
Ливню с ветром — течь и сечь,
И свирепая картечь
Листьев, слипшихся комками,
Ветошь — вести с пустырей,
И стучатся струи сами
В стадо ставней и дверей,
Словно залпы батарей.
Лошадь с мокрыми боками.
Пробужденье фонарей.
II
Очухивается рассвет,
Пивною давится отрыжкой.
Опилками посыпан тротуар,
И башмаки бредут след в след
На запах утренней кофейной.

ПРУФРОК И ДРУГИЕ НАБЛЮДЕНИЯ
77
Другой дешевый маскарад
В отелях с обязательной интрижкой,
В непрезентабельных подслепых номерах,
Где руки тысяч пар
Стучат засовом ставней.
III
Вы одеяло сбросили с постели
И, лежа на спине, застыли —
И ночь надвинулась толпой видений:
Кромешные (откуда взять иные?
Разложена душа на составные),
Под потолком метались и мигали,
И лишь когда восстановилось время,
И внешний мир, как свет, проник сквозь ставни,
И воробьи окликнули, как ровни,
Вы улицу увидели такой,
Какой сама себе та видится едва ли;
Сидели, стиснув руки на груди,
Или накручивая бигуди,
Или тревожно трогая рукой
На желтых пятках желтые мозоли.
IV
Его душа распята в небесах,
Над городскими крышами бесцветных,
Раздавлена тиктаканьем в часах:
Четыре бьет, пять, шесть — так бьют лишь
безответных;
В коротких пальцах — трубка и табак
И разве что «вечерка» — и глазами
Он озирает не кромешность дум,
А пошлую банальность — сумму сумм,
Сулящую покой под видом любопытства.

78
Томас Стернз Элиот
Не нужно мне его богатства,
Разжалобленный этой нищетой,
Я думаю: какой хороший,
Какой несчастный и какой простой.
Засмейся, дав себе затрещину сперва;
Мир отвратителен со всей своею ношей,
Как нищенка на свалке по дрова.

RHAPSODY ON A WINDY NIGHT
Рапсодия ветреной ночи
Перевод Я. Пробгитейна
Полночь бьет.
Вдоль тротуаров в лунном свете,
Во власти сложных лунных чар,
Попав в магические сети
И заклинания шепча,
Теряет память ясность, точность,
Границы памяти стираются,
А каждый уличный фонарь,
Как барабан судьбы, взрывается,
Но в темных закоулочках, как встарь,
Полночь сотрясает память,
Как безумец — мертвую герань.
Минул час.
Фонарь прошептал,
Фонарь бормотал:
«Взгляни на женщину в дверях,
Ощерившихся в лунном свете
Ухмылка света в полумраке
На драном подоле платья
Засохла комьями грязь,
И точно булавки кривые
Дрожат в уголках ее глаз».
А память швыряет на ветер

80
Томас Стернз Элиот
Хлам покореженных предметов:
Кривую ветку над рекой,
Обглоданную добела, —
Как будто выдал мир случайно
Строенье своего скелета,
Блестит костяк мертвоголово,
А у забора заводского
Пружина ржавая бессильно сжалась,
Как будто взвиться сможет снова.
Минуло два.
Фонарь сказал:
«Взгляни: вот лакомится жадно кошка
Прогорклым маслом,
В канаве распластавшись водосточной».
И бессознательно взглянул я, точно
Ребенок, прячущий в карман игрушку,
Которую по набережной вез.
В глаза ребенка я глядел, не видя,
И видел, как глаза прохожих
В зашторенные тыкались окошки,
А как-то в луже краба мне увидеть довелось,
И старый краб корявыми клешнями
Схватил протянутую трость.
Минуло три.
Фонарь бормотал.
Фонарь прошептал в ночи.
Фонарь прожужжал:
«Взгляни, вот — луна,
La lune ne garde aucune rancune*,
Глазом моргает сонным,
Расплывшись в улыбке блаженной,
Ласкает длинные пряди травы.
Утратила память она.
* Луна не помнит зла (фр.).

ПРУФРОК И ДРУГИЕ НАБЛЮДЕНИЯ
81
Лицо луны изъедено оспой,
Бумажная роза в ее руке
Пахнет пылью и одеколоном;
Одинока луна
Средь запахов древних полночных,
Что бьются и рвутся в ее сознанье,
Воспоминанье приносит
Образ увядшей герани
И ворох пыли на шторах,
И запах каштанов на старых бульварах,
И женский дух в комнатах душных,
Табачный дым в коридорах
И запах коктейлей в барах».
Фонарь сказал:
«Уже четыре.
Прочти-ка номер на двери.
Память!
Отыщи свой ключ.
В мерцанье тусклой лампочки площадка.
По лестнице взберись.
Разобрана кровать. На полочке зубная щетка.
Поставь у порога туфли. Готовься к жизни. Усни, дрожа».
Последний удар ножа.
Рапсодия ветреной ночи
Перевод А. Сергеева
Двенадцать.
Вдоль по извивам улицы
В чарах лунного синтеза
Под лунный шепот и пение
Стираются уровни памяти

82
Томас Стернз Элиот
И четкие отношения
Сомнений и уточнений,
И каждый встречный фонарь,
Как барабанный удар,
И всюду, куда ни глянь,
Ночь сотрясает память,
Как безумец — сухую герань.
Полвторого.
Фонарь бормотал,
Фонарь лопотал:
«Посмотри на женщину,
Которая медлит в углу
Освещенной двери,
Распахнутой, словно ухмылка.
Ты видишь, подол ее платья
Порван и выпачкан глиной,
А уголок ее глаза
Похож на кривую иглу».
Память подбрасывает с трухой
Ворох кривых вещей —
Кривую ветку на берегу,
Обглоданную до блеска,
Словно ею мир выдает
Тайну своих костей,
Белых и оцепенелых;
Бессильный обломок ржавой пружины,
Который на заводском дворе
Притворился, что может ударить.
Полтретьего.
Фонарь шепнул:
«Гляди, в водостоке кошка погрязла;
Облизываясь, она доедает
Комок прогорклого масла».

ПРУФРОК И ДРУГИЕ НАБЛЮДЕНИЯ
83
Так машинально рука ребенка
Прячет в карман игрушку,
Катившуюся за ним.
Я ничего не увидел в глазах ребенка.
Я видел глаза, которые с улицы
Старались взглянуть за шторы,
И видел краба в пруду под вечер,
Старого краба, который клешнями
Впился в конец протянутой палки.
Полчетвертого.
Фонарь бормотал,
Фонарь лопотал в темноте.
Фонарь гудел:
«Погляди на луну,
La lune ne garde aucune rancune*.
Ее клонит ко сну,
Она улыбается всем углам
И гладит волосы всем газонам.
Она потеряла память,
На ее лице размытые оспины,
Рука ее искривляет бумажную розу,
Что пахнет пылью и одеколоном,
Луна осталась наедине
Со всеми ночными запахами
В своем сознании утомленном».
Приходят воспоминанья
О лишенной солнца сухой герани,
О пыльных шторах и диване,
О женском запахе в комнатах,
О запахе сигарет в коридорах,
Коктейлей в барах,
Каштанов на улицах.
* «Луна не помнит зла» (фр.).

84
Томас Стернз Элиот
Фонарь сказал:
«Четыре часа.
Вот номер на двери.
Память!
У тебя есть ключ.
Пыльной лампочки желтый луч.
Вверх по лестнице.
Кровать раскрыта, зубная щетка висит на стене,
Выставь ботинки за дверь, усни, пока тишина,
Готовься жить».
Ножа последняя кривизна.

MORNING AT THE WINDOW
Утром у окна
Перевод Я. Пробштейна
Они тарелками в подвальных кухнях,
Закончив завтрак, дребезжат — я чую,
Как души волглые хозяек чахло
У калиток прорастают всуе.
Выносят волны бурого тумана
Скукоженные лица со дна улиц,
И, вырвав у прохожей в грязной юбке
Улыбку глупую, возносят в воздух,
И та, паря, за краем кровель тает.

THE BOSTON
EVENING TRANSCRIPT
Бостонская вечерка
Перевод Я. Пробштейна
Читателей бостонской вечёрки,
Как поле спелой кукурузы, треплет ветер.
Спеша по улице, маячит вечер,
В одних он к жизни пробуждает вкус,
Другим вручает «Бостонскую вечёрку»;
По лестнице взойдя, звоню, устало
Кивнув, как бы с Ларошфуко прощаясь,
Как будто он вдали, а время улицею стало,
И говорю: «Кузина Генриетта, пришла вечерняя газета».
«Бостон ивнинг трэнскрипт»
Перевод А. Сергеева
Читателей «Бостон ивнинг трэнскрипт»
Ветер колышет, словно пшеничное поле.
Когда вечер торопится выйти на улицу,
Он в одних пробуждает вкус к жизни,
А другим приносит «Бостон ивнинг трэнскрипт».
И я всхожу на крыльцо, звоню и устало
Оглядываюсь, как бы прощаясь с Ларошфуко,
Будто улица — время, и он — в конце улицы,
И я говорю: «Кузина, вот “Бостон ивнинг трэнскрипт”».

AUNT HELEN
Тетушка Хелен
Перевод Я. Пробштейна
Мисс Хелен Слингзби, моя незамужняя тетушка,
Жила в маленьком домике на фешенебельной площади.
У нее было четверо слуг.
Когда умерла она, на небесах была тишина
И тихо было на улице, где проживала она.
Вытирал на пороге ноги владелец похоронной конторы,
Он-то знал, что такое случалось и прежде.
В доме задернули шторы.
Как прежде, давали отборную пищу собакам,
Но попугай вскоре издох, однако,
А дрезденские часы все тикали на полке каминной.
Лакей сидел на столе в гостиной
И держал на коленях служанку, она
При жизни хозяйки была так скромна.

COUSIN NANCY
Кузина Нэнси
Перевод Я. Пробштейна
Мисс Нэнси Элликотт,
Скача по лугам, разоряла их,
Скача по холмам, сокрушала их —
Новой Англии голые холмы,
Через пастбища она
Со сворою псов скакала.
Мисс Нэнси Элликотт
Курила и знала все модные танцы,
А тетушки не вполне одобряли ее,
Но знали, однако, что это модно.
А за стеклами полок стояли на страже
Мэтью и Уолдо, блюстители чести,
Слуги непреложного закона.

MR. APOLLINAX
Мистер Аполлинакс
Перевод В. Топорова
Эзре Паунду
Когда мистер Аполлинакс посетил Соединенные Штаты,
Хохот его растрезвонил чайных сервизов кантаты.
Я вспомнил о Фрагильоне, о хрупком среди берез,
И о Приапе, с прибором наперевес
Накидывающемся на даму.
В чертогах у миссис Флаккус, у профессора
Чаннинг-Читти дома
Он хохотал с неудержимостью зародыша,
Хохот его звучал на подводной подушке,
Словно смех старого небожителя,
Подсевшего под коралловый риф,
Откуда тела утопленников молча всплывают
в зеленый залив,
Выскользнув из пальцев у ила.
Голова мистера Аполлинакса глазела на меня
из-под стула
Или ухмылялась с экрана
С водорослями в волосах. Я оглох от гула
Кентавр четверкой копыт рокотал по тверди настила
Так его сухая и страстная речь пожирала на всем скаку
послеобеденную скуку.

90
Томас Стернз Элиот
«Он, конечно, очарователен». — «Он берет нас с наскоку!»
«А что он имеет в виду?.. Эти заостренные уши...
Наверняка неврастеник»...
«Что-то не слишком лестное относительно наших денег».
Из посиделок у миссис Флаккус и профессора
с миссис Читти
Я запомнил нарезанный лимон и надкушенные спагетти.

HYSTERIA
Истерика
Перевод Я. Пробштейна
Она все смеялась, и до меня наконец дошло, что я причастен к
этому хохоту, зубы ее почти исчезли, превратившись во вспыш¬
ки ракет, пригодных для ротных учений. Я бился в удушье, хватая
воздух, и сгинул в темных кавернах глотки ее, сбитый пульсацией
невидимых мышц. Старик официант трясущимися руками тороп¬
ливо разглаживал скатерть в розово-белую клетку на ржаво-зеле¬
ном железном столе, приговаривая: «Если дама и господин жела¬
ют пить чай в саду, если дама и господин желают пить чай...» Я ре¬
шил припомнить мгновения этого дня, если бы только унять
удалось колыханье грудей, и все вниманье свое тщательно сосре¬
доточил только на этом.

CONVERSATION GALANTE
Галантная беседа
Перевод В. Топорова
Я начал: «О, сентиментальный месяц!
А может быть, хотя навряд,
Подвешенный на небосвод
При помощи системы лестниц
Фонарь для путников в тоске».
Она в ответ: «Тоска, но с кем?»
Продолжил я: «Небесных клавиш
Волшебно чуткие персты
Вовек касаться не заставишь
Во исполнение мечты».
Она: «На что такой намек?»
— Не на тебя, помилуй Бог!
«Ты, женщина, сплошное острословье
И совершенства совершенный враг,
К тебе с поэзией никак,
К тебе изволь единственно с любовью,
И то — ты вяло, мало, еле-еле»...
Она в ответ: «Вот как? На самом деле?»

LA FIGLIA CHE PIANGE
Плачущая дева
Перевод Я. Пробштейна
О quam te memorem virgo...*
По лестнице на самый верх взойди
И, устремляясь ввысь,
Ты солнца луч в свою косу вплети,
Прижми цветы к груди и, дрожь уняв в руках,
Швырни на землю их и оглянись
С обидой преходящею в глазах, —
Но солнца луч в свою косу вплети.
Итак, ему нельзя помешать уйти,
Итак, нельзя помешать ей стоять и грустить,
Итак, он вынужден все же уйти,
Словно оставил разум разбитое тело,
Словно душа от тела навек отлетела,
А мне придется найти
Иные, светлые и прямые пути,
Где мы найдем друг друга, где легки
Улыбки, взгляды — как пожатие руки.
Она ушла, но с осенью унылой
Заполнила мое воображенье
* О как мне вспомнить тебя, дева... (лат.)

На много дней, часов:
Струились косы над охапками цветов,
А мне представить вместе их невмочь,
Увидеть позы, жесты я не в силах!
И думы эти повергают в изумленье
Покой полдневный и встревоженную ночь.

POEMS (1920)
СТИХОТВОРЕНИЯ

GERONTION
Геронтион*
Перевод Я. Пробштейна
Ты, в сущности, ни юности не знаешь,
Ни старости, они тебе лишь снятся,
Как будто в тяжком сне после обеда**
Вот я, старик, в засушливый месяц слушаю,
Как мальчик мне вслух читает, и дождя ожидаю.
Не осаждал я пылавших ворот,
На приступ не шел под горячим дождем,
По колено в соленом болоте, истерзанный мухами,
Я, вздымая меч, не сражался.
Пришел в упадок мой дом,
А на подоконнике скрючился домовладелец-еврей,
Что родился в какой-то таверне Антверпена,
Был в Брюсселе избит, а в Лондоне облысел и залатал
прорехи.
Кашель козы по ночам доносится с луга;
Мох, груды железа, бурьян, лебеда, камни вокруг.
Женщина, что стряпает мне и чай подает,
Прочищая гугнивую раковину, ввечеру хлюпает носом.
Таков я, старик,
Застоявшийся разум в продуваемых ветром пространствах.
Знаменье мы принимаем за чудо. «Яви знаменье нам!»
* Старикашка {лат.) — неологизм Элиота.
** В. Шекспир. «Мера за меру».
4 3ак. 1184

98
Томас Стернз Элиот
Слово, сокрытое словом, бессильным вымолвить слово,
Окутано мраком. В юное время года
Явился Христос-тигр.
Иудино древо, кизил и каштан расцвели в мае греховном:
Все поделят, выпьют, пожрут
Под шепоток — мистер Сильверо
Ласковорукий, тот, что в Лиможе
Всю ночь напролет по соседней комнате топал;
Хакагава, даривший поклоны среди картин Тициана;
Мадам де Торнквист, что в темной комнате
Двигала свечи; фройляйн фон Кульп,
Что вдруг обернулась, стоя в дверях. Челноки в пустоте
Ветер без нитей ткут. Не являются призраки мне,
Старику, в сквозняком продуваемом доме
Под холмом на ветру.
После знанья такого какое прощенье? Подумай:
У	истории много коварных путей, запутанных троп
И безвыходных выходов, шепотком честолюбья она введет
в заблужденье
И уловит тщеславьем. Подумай:
Она отдает лишь когда рассредоточено наше вниманье,
А то, что дарует, она отдает в таком беспорядке искусном,
Что даяния эти лишь разжигают сильней вожделенье,
Так поздно дарует,
Что в это не верится даже, а если вера осталась,
То в памяти только, в угасших страстях.
Дарует так рано
В бессильные руки тех, кому в обузу эти дары,
Только боязно им отказаться. Подумай:
Ни храбрость, ни страх не спасают нас. Героизм
Порождает пороки, каких доселе не знали.
А к добродетели нас
Вынуждают наши чудовищные преступленья.
Эти слезы упали с дерева гнева.

СТИХОТВОРЕНИЯ
99
В новый год вторгается тигр. Нас пожирает он.
Подумай же:
Выхода мы не нашли, а я
Коченею в наемном доме. Подумай же наконец:
Я не без умысла выставляю себя напоказ
И вовсе не по наущенью
Увальней-бесов.
Я хотел обо всем тебе честно поведать,
Я почти вошел в твое сердце, но был отброшен назад,
И красота растворилась в страхе, а страх —
в истязаниях самокопанья.
Я утратил и страсть: беречь для чего
То, что должно растлиться в неверности?
Я утратил зрение, слух, обоняние, вкус, осязание —
Как же теперь мне помогут они почувствовать
близость твою?
Чтоб оттянуть наступленье беспамятства,
К тысяче мелких уловок тщатся прибегнуть они:
Когда чувство застыло, будоражат нутро
Приправами острыми, умножают разнообразие жизни
В пустыне зеркал. Неужто паук
Тенёта плести перестанет, а жук-долгоносик
Зерно поедать? Де Байаш, миссис Кэммел и Фреска —
Разъятые атомы, что уносятся вихрем из
круговращенья
Дрожащей Медведицы. С ветром борется чайка
В ущельях Бель-Иля, к мысу Горн поспешая —
Белые крылья на белом снегу. Гольфстрим призывает,
Старика увлекают Ветра
В уголок забвенья и сна.
Обитатели дома —
Думы иссохшего разума в засуху.

100
Геронтион*
Перевод А. Сергеева
Томас Стернз Элиот
Ты, в сущности, ни юности не знаешь,
Ни старости: они тебе лишь снятся,
Как будто в тяжком сне после обеда.
Вот я — старик, в засушливый месяц
Мальчик читает мне вслух, а я жду дождя.
Я не был у жарких ворот,
Не сражался под теплым дождем,
Не отбивался мечом, по колено в болоте,
Облепленный мухами.
Дом мой пришел в упадок,
На подоконнике примостился хозяин, еврей, —
Он вылупился на свет в притонах Антверпена,
Опаршивел в Брюсселе, залатан и отшелушился в Лондоне.
Ночами кашляет над головой коза на поляне;
Камни, мох, лебеда, обрезки железа, навоз.
Готовит мне женщина, чай кипятит,
Чихает по вечерам, ковыряясь в брюзжащей раковине.
Я старик,
Несвежая голова на ветру.
Знаменья кажутся чудом. «Учитель! Хотелось бы нам...»
Слово в слове, бессильном промолвить слово,
Повитое мраком. С юностью года
Пришел к нам Христос тигр.
В оскверненном мае цветут кизил, и каштан,
и иудино дерево, —
Их съедят, их разделят, их выпьют
Среди шепотков: окруженный фарфором,
Геронтион — старикашка (гр.).

СТИХОТВОРЕНИЯ
101
Мистер Сильверо с ласковыми руками
Всю ночь проходил за стеной;
Хакагава кланялся Тицианам;
Мадам де Торнквист в темной комнате
Взглядом двигала свечи, фрейлейн фон Кульп
Через плечо поглядела от двери.
Челноки без нитей
Ткут ветер. Призраков я не вижу,
Старик в доме со сквозняком
Под бугром на ветру.
После такого познания что за прощение? Вдумайся —
История знает множество хитрых тропинок,
коленчатых коридорчиков,
Тайных выходов, она предает нас шепотом честолюбия,
Подвигает нас нашим тщеславием. Вдумайся —
Она отдает, лишь когда мы смотрим в другую сторону,
А то, что она отдает, отдает с искусственной дрожью
И этим лишь разжигает голод. Дает слишком поздно
То, во что мы уже не верим, а если и верим,
То памятью обессиленной страсти. Дает слишком рано
В слабые руки того, кто мнит, что без этого обойдется,
Пока не спохватится в ужасе. Вдумайся —
Нас не спасает ни страх, ни смелость. Наша доблесть
Порождает мерзость и грех. Наши бесстыдные
преступленья
Вынуждают нас к добродетели.
Эти слезы стекают с проклятого иудина дерева.
Тигр врывается в новый год. Нас пожирает.
Вдумайся наконец:
Мы не пришли ни к чему, а я
Цепенею в наемном доме. Вдумайся наконец:
Я ведь себя обнажил не без цели
И вовсе не по принуждению

102
Томас Стернз Элиот
Нерасторопных бесов.
Я хочу хоть с тобой быть честным.
Я был рядом с сердцем твоим, но отдалился
И страхом убил красоту и самоанализом — страх.
Я утратил страсть: а зачем хранить,
Если хранимое изменяет себе?
Я утратил зрение, слух, обоняние, вкус, осязание:
Так как я приближусь к тебе с их помощью?
Они прибегают к тысяче мелких уловок,
Чтобы продлить охладелый бред свой,
Они будоражат остывшее чувство
Пряностями, умножают многообразие
В пустыне зеркал. Разве паук перестанет
Плести паутину? Может ли долгоносик
Не причинять вреда? Де Байаш, миссис Кэммел, Фреска —
Раздробленные атомы в вихре за кругом дрожащей
Большой Медведицы. Чайка летит против ветра
В теснинах Бель-Иля, торопится к мысу Горн,
Белые перья со снегом. Мексиканский залив зовет;
Я старик, которого гонят пассаты
В сонный угол.
Жители дома,
Мысли сухого мозга во время засухи.
Стариканус
Перевод В. Топорова
Ни юности, ни старости не знаешь,
Но словно, отобедав, захрапел —
И снятся обе.
А вот и я — старик в сухую пору.
Читает мальчик мне, я жду дождя.
Я не бывал у пламесущих врат,
Под теплым ливнем крови не бивался,

СТИХОТВОРЕНИЯ
103
Не отбивался ятаганом от
Врагов и мух в болоте по колено.
В руину превращается мой дом,
На подоконнике сидит еврей-хозяин,
В Антверпене проклюнувшийся в мир,
В Брюсселе забуревший, в Лондоне
обшитый и ощипанный.
С холма над головой ночами кашляет коза;
Навоз, мох, камни, лебеда, железки.
Держу кухарку: сервирует чай,
Чихает вечерами, чистит, громыхая, раковину.
А я старик,
Мозги мне ветром не прочистишь.
Знаки принимают за знаменья. «Яви нам чудо!»
Слово в слове, бессильном разродиться
хотя бы словом,
Мраком укутанное. По календарной весне
Пришел Христос во образе Тигра
В опоганенном мае кизил, каштан, иудино дерево —
Сожрут, раздерут, высосут досуха
Посреди запашков; среди прочих и мистер Сильверо
С лиможским фарфором и гладящими ладонями
Разгуливающий всю ночь за стеной;
Среди прочих и Хакагава, расшаркивающийся
перед Тицианами,
Среди прочих и мадам де Торнквист, спиритка,
Взглядом сдвигающая свечи; фройляйн фон Кульп
Полуобернулась, уже уйдя. Ткацкие челноки вхолостую
Ткут ветер. Привидения ко мне не приходят,
Я старик в доме со сквозняком
У подножия холма, на котором гуляет ветер.
Премногие знания — так откуда ж прощению?..
Только вдумайся —

104
Томас Стернз Элиот
Сколько знает История хитрых троп и кривых ходов,
Сколько потайных
Запасных выходов, как морочит нам голову,
нашептывая о славе,
Как навязывает мерила тщеславия. Только вдумайся —
Она одаряет нас, лишь когда мы зазеваемся,
И одаряет, столь аффектированно содрогаясь,
Что нам становится мало. Одаряет слишком поздно —
И только тем, во что уже не веришь, а если и веришь —
То лишь воспоминаниями, реконструирующими
былую страсть.
Одаряет слишком рано —
Сует в слабые руки то, что кажется нам излишним —
Пока, потеряв, не спохватишься в ужасе. Вдумайся —
Нас не спасут ни испуг, ни кураж.
Противоестественные пороки
Проистекают из нашего героизма. Наши подвиги
Произрастают из непростительных преступлений.
Плакучая ива мстит, мстительница-осина плачет.
Тигр беснуется по весне, перепрыгнув через Рождество.
Нас — вот кого он пожирает. Вдумайся
хоть перед самым концом —
Мы не пришли к согласию, если я
Медленно околеваю в меблированных. Вдумайся
хоть перед самым концом —
Я затеял это саморазоблачение не без цели
И не по наущению
Хромых бесов.
В этом плане мне хочется быть с тобой честным.
Сосед сердца твоего, я отстранился сознательно,
Изведя красоту ужасом, а ужас самокопанием.
Я потерял страсть — но к чему было бы беречь ее,
Если она изменяет себе, изменяя предмет — и предмету?
Я потерял зрение, слух, вкус, обоняние и осязание —
Как же мне, подбираясь к тебе, прибегнуть к их помощи?

СТИХОТВОРЕНИЯ
105
Другие пользуются тысячами уловок и ухищрений,
Чтобы растормошить и продлить кипение стылой крови,
Чтобы расшевелить орган с убитым нервом
Пряными соусами, разнообразным великолепием
Плоти в пустыне зеркал. Ибо каково пауку
Вдруг прекратить плести паутину, каково жалу
Не жалить? Де Байаш, Фреска и миссис Кэммел
Мечутся в вихре вне зыбучего круга Большой Медведицы,
Разъятые на атомы. Чайка летит против ветра
в воздушной теснине Бель-Иля
Или же устремляется к мысу Горн.
Белые перья в снежной метели, зазыванья
тропического залива
И старик, загнанный теми же исполинскими ветрами
В сонный уголок.
Кто живет в этом доме?
Мысли в сухом мозгу и в сухую пору.

BURBANK WITH A BAEDEKER:
BLEISTEIN WITH A CIGAR
Бурбанк с «Бедекером»,
Бляйштейн с сигарой
Перевод В. Топорова
Тру-ля-ля-лядь — ничто из божественного не постоянно, даль¬
нейшее — горенье, гондола причалила, старый дворец оказал¬
ся тут как тут, как прелестны его серые и розовые мраморы — са¬
тиры и монахи, и такие же волосатые! — и вот княгиня прошла под
аркой и очутилась в небольшом парке, где Ниоба одарила ее шка¬
тулкой, в которой та и исчезла.
Бурбанк, чрез мостик перешед,
Нашел дешевую гостиницу;
Там обитает Дева Роскошь,
Она дает, но не достанется.
Транслируют колокола
Глухую музыку подводную,
Бурбанк отнюдь не Геркулес,
Имея ту же подноготную.
Промчав под Древом Мировым,
Зарю оставила истрийскую
Квадрига... Рухнул ветхий барк —
И воды раскраснелись тряскою.

СТИХОТВОРЕНИЯ
107
Но Бляйштейн — тут он, да не так —
На четвереньках, обезьяной,
Аж из Чикаго он приполз —
Еврей-купец венецианный.
Бесцеремонно-тусклый глаз
Проклюнулся в первичной слизи:
Как перспектива хороша
У	Каналетто! Но обгрызли
Свечу веков. Вот вид с моста
Риальто: крысы под опорой.
Еврей — под человечеством.
Но при деньгах на гондольера.
А Дева Роскошь, приглядев
Сверхлукративную шаланду
И в перстни заковав персты,
Сдается сэру Фердинанду
Шапиро. Кто с крылатым львом
Войдет в блохастые детали?
Бурбанк обдумывает мир
В развалинах и семь скрижалей.

SWEENY ERECT
Суини эректус
Перевод А. Сергеева
И пусть деревья вкруг меня
Иссохнут, облетят, пусть буря
Терзает скалы, а за мною
Пустыня будет. Тките так, девицы!
Изобрази Кикладский берег,
Извилист, крут, необитаем,
Живописуй прибой, на скалы
Несущийся со злобным лаем,
Изобрази Эола в тучах,
Стихий ему подвластных ярость,
Всклокоченную Ариадну
И напряженный лживый парус.
Рассвет колышет ноги, руки
(О Полифем и Навсикая!),
Орангутаньим жестом затхлость
Вокруг постели распуская.
Вот расщепляются глазами
Ресничек грядочки сухие,
Вот О с зубами обнажилось
И ноги, как ножи складные,

СТИХОТВОРЕНИЯ
109
В коленках дернулись и стали
Прямыми от бедра до пятки,
Вцепились в наволочку руки,
И затряслась кровать в припадке.
К бритью прямоходящий Суини
Восстал, широкозад и розов,
Он знает женские капризы
И лишних не задаст вопросов.
(История, по Эмерсону, —
Продленье тени человека.
Не знал философ, что от Суини
Не тень упала, а калека.)
Он ждет, пока утихнут крики,
И бритву пробует о ляжку.
Эпилептичка на кровати
Колотится и дышит тяжко.
Толпятся в коридоре дамы,
Они чувствительно задеты
И неуместной истерией
И нарушеньем этикета;
Еще бы, всё поймут превратно.
У миссис Тернер убежденье,
Что всякий шум и беспорядок
Порочит имя заведенья.
Но Дорис, только что из ванной,
Пройдя по вспугнутой передней,
Приносит нюхательной соли
И неразбавленного бренди.

A COOKING EGG
Пока не подали яйца
Перевод В. Топорова
Пипи воссела у стола
Благовоспитанной девицей,
Фотографический альбом,
Заложенный вязальной спицей.
Двоюродные бабки, дед —
Дагерротипы и так далее;
Игриво-танцевальный лад:
Пора мадмуазель за талию.
Не надо славы мне в раю —
Не то придет сэр Филип Сидни,
И салютнет Кориолан,
И прочие обступят злыдни.
Не надо денег мне в раю —
Иначе в поисках поживы
Подлягут Ротшильды ко мне,
Сгодятся и аккредитивы.
Не надо сплетен мне в раю —
Лукреция из рода Борджиа
Расскажет про свою семью
Такое, где Пипи не хаживала.

СТИХОТВОРЕНИЯ
111
Пипи мне не нужна в раю —
Пройду я курс мадам Блаватской
По превращениям души
И курс второй по части плотской.
Но где грошовый мир, который
Я прикупил перекусить
Вдвоем с Пипи в кафе за шторой?
Туристы — шасть, туристы — хвать,
Но где орлы? Орлы и трубы?
Лежат под снежной толщей Альп.
Крошатся крошки, горькнут губы,
И с легионов ледорубы,
Орудуя, снимают скальп.

LE DIRECTEUR
Директор издательства
Перевод С. Лихачевой (шк. пер. Баканова)
Горе Темзе, что плещет рядом
С журналом «Зритель»:
Умов властитель,
Руководитель
Журнала «Зритель»
Исходит смрадом.
Акционеры
Реакционеры
Косного «Зрителя» —
Умов властителя,
Кругами рыщут
Поживы ищут
На всю ораву.
Из сточной канавы
Глядит девчонка,
Рвань — юбчонка,
Нос — кнопка,
Смотрит робко
На управителя —
Руководителя
Косного «Зрителя»,
Все равно как на небожителя.

MELANGE ADULTERE DE TOUT
Смешение несочетаемого
Перевод С. Лихачевой (шк. пер. Баканова)
В Америке — педагог,
В Англии — журналист;
Кто б догнать меня смог?
Путь мой непрост и тернист.
В Йоркшире — конферансье,
В Лондоне — вроде крупье.
В Париже я — пофигист
В черной глянцевой каске.
Мотаюсь туда-сюда,
Распевая: «тра-ла-ди-да» —
От Омахи и до Дамаска,
Отмахиваясь от расспросов.
В Германии я — философ,
Чей идеал — Emporheben*
До высот Bergsteigleben**;
В жирафью шкуру одет,
В пустыне Африки дикой,
Отмечу свой юбилей.
Воздвигнут мне мавзолей
На берегах Мозамбика.
Emporheben {нем.) — поднимать, возвышать.
Bergsteigleben {нем.) — дословно «жизнь альпиниста».

LUNE DE MIEL
Медовый месяц
Перевод С. Лихачевой (шк. пер. Баканова)
Повидав Нидерланды, они возвращаются в Терре-Хот*.
Одной летней ночью они застревают в Равенне.
Между двух простыней, где клопов — по нескольку сот,
Вольготно раскинулись навзничь, раздвинув колени;
Вспухают укусы сверху вниз по ляжкам дебелым,
Резко пахнет псиной и распаренным телом,
Они упоенно чешутся, ворочаясь на матрасе.
В каком-нибудь лье — Сант-Аполлинаре-ин-Классе,
Толпы туристов глядят с большим интересом
На акантовые капители и своды.
Они уедут восьмичасовым экспрессом
Длить свои муки в Падую и Милан.
Где ждет их «Тайная вечеря» и эконом-ресторан.
Он размышляет о чаевых и считает расходы.
Они бегло посмотрят Швейцарию, и Францию —
очень кратко;
Меж тем как Сант-Аполлинаре, неколебимый аскет,
Словно заброшенный Богом завод, и поныне хранит
Лик Византии — в рисунке обрушенной кладки.
Терре-Хот — город в округе Виго штата Индиана, США.

THE HIPPOPOTAMUS
Гиппопотам
Перевод Я. Пробштейна
Similiter et omnes revereantur
Diaconos, ut mandatum Jesu Christi;
et Episcopum, ut Jesum
Christum, existentem filium Patris;
Presbyteros autem, ut concilium
Dei et conjunctionem Apostolorum.
Sine his Ecclesia non vocatur;
de quibus suadeo vos sic habeo.
5. IGNATII AD TRALLIANOS*.
Когда это послание прочитано будет у вас,
то распорядитесь, чтобы оно было прочитано
и в Лаодикийской Церкви.
Послание к Колоссянам, 4:16
Широкозадый Гиппопотам
Лежит на брюхе в грязной луже —
Что кажется могучим нам,
Из плоти создано недужной.
Живая плоть слаба, она
Подвержена расстройствам нервным;
На камне Церковь создана —
Она безгрешна в мире бренном.
* См. перевод в комментариях.

116
Томас Стернз Элиот
Нетверд Гиппопотама шаг,
Извилист путь к добыче благ,
А Церковь лишь протянет длань,
Уж для нее готова дань.
Бедняге Гиппо не достать
Плод манго — слишком он высок;
Но чтобы Церковь освежать,
Из-за морей привозят сок.
Во время случек грубый хрип
Сдержать не может бедный Гипп —
Ликует Церковь и поет,
О том, что с Господом живет.
В дневное время Гиппо спит,
А по ночам, охотясь, рыщет;
Господь же чудеса творит.
Дает Он спящей Церкви пищу.
Я видел, как ’потамус вдруг
Вознесся в небо над саванной,
И пели ангелы вокруг
Во славу Господа осанну.
Блистать он будет чистотой —
Прольется Агнца кровь святая;
На арфе будет золотой
Играть он, Небо услаждая.
И станет снега он белей —
Святых его омоют мощи;
Святая ж Церковь на земле
Пребудет впредь в зловонной ночи.

СТИХОТВОРЕНИЯ	117
Гиппопотам
Перевод А. Сергеева
Когда это послание прочитано будет у вас,
то распорядитесь, чтобы оно было прочитано
и в Лаодикийской Церкви.
(Послание ап. Павла к колоссянам, IV, 16)
Гиппопотам широкозадый
На брюхе возлежит в болоте
Тяжелой каменной громадой,
Хотя он состоит из плоти.
Живая плоть слаба и бренна,
И нервы портят много крови;
А Церковь Божия — нетленна:
Скала лежит в ее основе.
Чтобы хоть чем-то поживиться,
Часами грузный гиппо бродит;
А Церковь и не шевелится,
Доходы сами к ней приходят.
Не упадет ’потамьей туше
С высокой пальмы гроздь бананов,
А Церкви персики и груши
Привозят из-за океанов.
Во время случки рев с сопеньем
Нелепый гиппо испускает;
А Церковь — та по воскресеньям
Слиянье с Богом воспевает.
Днем гиппо спит, а за добычей
Выходит в ночь обыкновенно;

118
Томас Стернз Элиот
У Церкви же иной обычай:
И спать, и есть одновременно.
Я видел, как ’потам вознесся,
Покинув душную саванну,
И ангелы многоголосо
Запели Господу осанну
Раскроются ворота рая,
И, кровью Агнца окропленный,
Он сядет средь святых, играя
На струнах арфы золоченой.
Он паче снега убелится
Лобзаньем мучениц невинных;
Вокруг же Церкви смрад клубится
В безвылазных земных низинах
Гиппопотам
Перевод В. Топорова
«Коли это послание будет прочитано у
вас, то распорядитесь, чтобы оно было про¬
читано и в Лаодикийской церкви».
Толстозадому гиппопотаму
Болотисто бултыхается;
Мним: он бессмертен, а ему
На плоть и кровь икается.
Плоть и кровь — это слабь и хрупь,
Страхи на нервы нижутся,
А Церковь Божья тверда, как труп,
Ибо на камне зиждется.

СТИХОТВОРЕНИЯ
119
Грузному гиипо ходить-бродить
В поисках пропитания,
А Церкви и дел-то — переварить
Припасы из подаяния.
Гиппопотаму — хоть лопни — не съесть
С дерева плод манго,
А в Церковь — везут, у нее всё есть,
Оттуда где пляшут танго.
Гиппо в брачный сезон матёр —
Ревет как искусан аспидом,
В Церкви же — ежевоскресный хор
Совокупленья с Господом.
Дрыхнет гиппопотам на дню,
Охотится ночью тихою,
Неисповедимо Божье меню:
Церковь — та жрет и дрыхая.
Но взвидел я: гиппопотам крылат,
Всей тушей взмыл над саванною,
И ангелы осенили полет
Тысячегласной осанною.
Во крови Агнца отмоется он,
Руками рая подхваченный,
К святым окажется сопричтен
И к арфе допущен золоченой.
И станет в итоге что твой алавастр,
Возляжет с ним дева-мученица,
У Церкви же — низкоземельный кадастр,
Смердит она, старая пученица.

DANS LE RESTAURANT
В ресторане
Перевод Ю. Рац
Побитый жизнью гарсон потирает руки со скуки, —
От нечего делать склоняется надо мной:
«В краях, откуда я родом, будет дождливо,
Ветрено будет, и жарко, и ливень польет, —
тот, что еще называют «баней для бедняков», так-то».
(Болтун толстозадый, слюнявый, я умоляю —
Не надо брызгать слюной хотя бы мне в суп.)
«Намокшие ивы, кусты ежевики — все в почках.
Мы в тех кустах ливни пережидали.
Лет семь мне было, а ей — и меньше того.
Она вся промокла, а я ей примулы рвал».
У него на жилете — пятен примерно так тридцать восемь.
«А я еще щекотал ее, чтоб рассмешить.
Такой был восторг сумасшедший, я чувствовал силу свою...»
Ишь ты, старый развратник, — в такие-то годы!..
«Месье, реальность — суровая штука.
Огромный пес подбежал, на нас наскочил...
Я сбежал и бросил ее — прямо там, на дороге.
Вот ведь досада».
Ну и стервятник ты гнусный!
Иди — и морщины мерзкие с рожи смой;
На вот, что ль, мою вилку — от грязи башку отскреби.

СТИХОТВОРЕНИЯ
121
Ты по какому праву лезешь ко мне?
На десять су — ванну хотя бы прими.
Вот уже две недели, как мертв Флеб-финикиец.
Забыл он и чаячьи крики, и корнуоллские волны,
И прибыли, и убытки, и олова груз драгоценный:
Его далеко унесло подводным теченьем,
Он в предыдущую жизнь навек воротился.
Вообразите, — какая печальная участь:
Ведь был когда-то красивым и рослым он мужем.

WHISPERS OF IMMORTALITY
Запашок бессмертия
Перевод В. Топорова
Был смертью Вебстер одержим,
Просвечивая как рентгеном
Безгубый хохот челюстей
И под землей, и в мире тленном.
Его притягивал цветок,
Проросший из пустой глазницы,
И, вожделея к мертвецам,
Теснился разум в них внедриться.
Джон Донн был с ним, наверно, схож,
Одну преследуя удачу —
Обнять, ворваться, овладеть, —
Предельно зоркий, чутко зрячий
Он знал: не кость, а костный мозг
Испытывает боль и жженье,
И только плоти суждена
Сумятица совокупленья.
Хорошенькая Гришкина
Славянские подводит глазки,
Сулит раскидистая грудь
Пневматику любовной ласки.

СТИХОТВОРЕНИЯ
123
Залегший в чаще ягуар,
Кошачий источая запах,
В ночи приманивает тварь;
Ждет Гришкина на тех же тропах.
Но и ягуар
В угрюмо-первозданном мире
Кошатины не напрудит,
Как Гришкина в своей квартире.
Ее неотразимый шарм
И Вечной Истиной взыскуем.
Лишь мы, любя не плоть, а кость,
По метафизике тоскуем.
Шепотки бессмертия
Перевод А. Сергеева
О смерти Вебстер размышлял
И прозревал костяк сквозь кожу;
Безгубая из-под земли
Его звала к себе на ложе.
Он замечал, что не зрачок,
А лютик смотрит из глазницы,
Что вожделеющая мысль
К телам безжизненным стремится.
Таким же был, наверно, Донн,
Добравшийся до откровенья,
Что нет замен вне бытия
Объятью и проникновенью,
Он знал, как стонет костный мозг,
Как кости бьются в лихорадке;

124
Лишенным плоти не дано
Соединенья и разрядки.
Томас Стернз Элиот
Милашка Гришкина глаза
Подводит, чтобы быть глазастей;
Ее привольный бюст — намек
На пневматические страсти.
В лесу залегший ягуар
Манит бегущую мартышку
При помощи кошачьих чар;
У	Гришкиной же свой домишко;
Волнообразный ягуар
В чащобе душной и трясинной
Разит кошатиной слабей,
Чем крошка Гришкина в гостиной.
Прообразы живых существ
Вкруг прелестей ее роятся;
А мы к истлевшим ребрам льнем,
Чтоб с метафизикой обняться.

MR. ELIOT’S SUNDAY
MORNING SERVICE
Воскресная заутреня
мистера Элиота
Перевод А. Сергеева
— Гляди, гляди, хозяин, сюда ползут
два церковных червя!*
Многочадолюбивые
Разносчики Духа Святого
Проплывают мимо окон.
В начале было Слово.
В начале было Слово.
Самозачатие ТО EN’a
Дало на перепутье веры
Расслабленного Оригена.
Умбрийской школы живописец
Во храме написал Крещенье.
Пошли потеками, пожухли
Поля и горы в отдаленье,
Но до сих пор Христовы ноги
В невинном изначальном блеске;
*Так в пьесе Марлоу «Мальтийский жид» слуга оповещает хозяина
о приближении двух монахов. Непочтительное отношение к духовным
особам вызвано подозрениями к их корыстности.

126
Томас Стернз Элиот
А Бог-Отец и Дух-Посредник
На небе, в верхней части фрески.
На покаянный путь вступают
Иереи в черном облаченье;
Те, что моложе, все прыщавы
И откупаются за пенни.
Под покаянные врата,
С которых смотрят серафимы
Туда, где праведные души
Пылают, чисты и незримы.
Косматобрюхие шмели
Снуют на клумбах перед входом
Меж пестиками и тычинками,
Являясь сами средним родом.
Суини плюхнулся — вода
Расплескивается из ванны.
Как суть у мэтров тонких школ,
Что многомудры и туманны.

SWEENY AMONG
THE NIGHTINGALES
Суини среди соловьев
Перевод А. Сергеева
О горе! Мне нанесен смертельный удар
Что мне говорить о Соловье? Соловей
поет о грехе прелюбодеяния.
Горилла Суини расставил колени,
Трясется — от хохота, вероятно.
Руки болтаются; зебра на скулах
Превратилась в жирафьи пятна.
Круги штормовой луны к Ла-Плате
Скользят, озаряя небесный свод.
Смерть и Ворон парят над ними.
Суини — страж роговых ворот.
В дымке Пес и Орион
Над сморщившейся морской пустыней;
Некая дама в испанском плаще
Пытается сесть на колени Суини,
Падает, тащит со столика скатерть —
Кофейная чашечка на куски;
Дама устраивается на полу,
Зевает, подтягивает чулки;

128
Томас Стернз Элиот
Молчащий мужчина в кофейной паре
Возле окна развалился, злится;
Официант приносит бананы,
Фиги и виноград из теплицы;
Молчащий двуногий шумно вздыхает,
Мрачно обдумывает ретираду;
Рашель, урожденная Рабинович,
Когтями тянется к винограду;
У нее и у леди в испанском плаще
Сегодня зловеще-таинственный вид;
Усталый мужчина чует худое,
Отклоняет предложенный ими гамбит,
Выходит, показывается в окне,
Лунный свет скользит по затылку,
Побеги глицинии окружают
Широкую золотую ухмылку;
Хозяйка с кем-то, не видно с кем,
Калякает в приоткрытую дверцу,
А за углом поют соловьи
У монастыря Иисусова Сердца,
Поют, как пели в кровавом лесу,
Презревши Агамемноновы стоны,
Пели, роняя жидкий помет
На саван, и без того оскверненный.

THE WASTE LAND (1922)
БЕСПЛОДНАЯ ЗЕМЛЯ

Перевод всего цикла
Я. Пробштейна
Посвящается Эзре Паунду,
Il miglior fabbro *
А то еще видал я Кумскую Сивиллу в бутылке.
Дети ее спрашивали: «Сивилла, чего ты хочешь?» —
и она в ответ: «Хочу умереть».
Петроний, Сатирикон.
Мастеру выше, чем я {um.).

I.	THE BURIAL OF THE DEAD
I.	Погребение мертвеца
Жестокий месяц апрель возрождает
Подснежник из мертвой земли, смешивает
Желанья и память, бередит
Сонные корни весенним дождем.
Зима согревала нас, покрывала
Землю снегом забвенья, оставляла
Капельку жизни иссохшим клубням.
Лето нас удивило потоками ливня
Над Штарнбергерзее*; мы переждали под колоннадой
И пошли по залитой солнечным светом аллее в «Хофгартен»,
Пили там кофе и почти целый час проболтали.
Bin gar Keine Russin, stamm’ aus Litauen, echt deutsch**.
А когда я в детстве гостила в доме кузена
Эрцгерцога, тот пригласил меня покататься на санках,
А я испугалась. Мари, сказал он тогда,
Покрепче держись, Мари. И помчались мы вниз.
В горах ощущаешь свободу.
По ночам я часто читаю, а зимой уезжаю на юг.
Какие корни проросли сквозь груду камня, каких
Растений продираются побеги? Сын человеческий,
Ты ни сказать, ни угадать того не можешь, ибо
Нагроможденье только образов несвязных ты познал
В краю, где от всепожирающего солнца
* Озеро в окрестностях Мюнхена.
** Я вовсе не русская, родом из Литвы, чистокровная немка (нем.).

132
Томас Стернз Элиот
Укрытия сухое древо не дает, сверчок не утешает,
Из камня там не выжать капли влаги. Лишь
Под этой рыжею скалою тень найдешь
(Приди же в тень под рыжую скалу),
Я покажу тебе здесь то, что не похоже
На тень твою, спешащую вслед за тобою на заре,
Или на тень твою, тебя встречающую на закате,
И ты увидишь ужас — прах в горсти.
Frisch weht der Wind
Der Heimat zu
Mein Irisch Eind,
Wo weilest du?*
«Ты преподнес мне гиацинты год назад впервые,
И девушкою с гиацинтами меня прозвали».
— Когда той ночью возвращались мы из сада,
Ты шла с охапкою цветов и в волосах твоих
сверкали капли,
Я ж из себя ни слова выдавить не мог и ничего
не видел — был
Ни жив ни мертв, не ведал ничего,
Глядел я в сердце света, в тишину.
Oed’ und leer das Meer**.
Мадам Созострис, знаменитая гадалка,
Ангиною больна, однако
Она, слывущая мудрейшей женщиной в Европе,
С коварною колодой карт не расстается. «Вот
Карта ваша — утонувший моряк из Финикии
(Глядите: превратились его глаза в жемчужины);
* Свежий ветер летит к родине, где ты сейчас, моя ирландская дева
(букв.: дитя)? — Из песни моряка в опере Р. Вагнера «Тристан и Изоль¬
да» (нем.).
** Печально и пустынно море (нем.) — слова слуги из оперы «Тристан
и Изольда».

БЕСПЛОДНАЯ ЗЕМЛЯ
133
Вот Беладонна, Повелительница Скал
И Повелительница обстоятельств,
а вот — Трехжезлый, следом — Колесо,
За ним — Торговец одноглазый, вот — Пустышка —
Товар, который на спине несет он,
Сие увидеть не дано мне. Что-то не найду
Повешенного. Страшитесь смерти от воды.
Теперь я вижу только толпы людей, шагающих по кругу».
— Благодарю. — «Скажите милой миссис Эквитон,
Что гороскоп я принесу сама,
Сейчас во всем необходима осторожность».
О город-призрак!
Под бурой пеленой тумана зимним утром
Поток толпы на лондонский стремится мост,
Я и не знал, что смерть взяла столь многих.
Короткие прерывистые вздохи,
И каждый под ноги себе глядит.
Поток стремится вверх и вниз вдоль по Кинг-Вильям-стрит
Туда, где отмеряет время Сент-Мери-Вулнот,
И вот мертвящим звуком бьет удар девятый.
Я вдруг знакомца увидал и крикнул: «Стетсон!
Сражались вместе мы на корабле при Милах
Скажи, тобой зарытый год назад в саду
Мертвец пророс ли? Зацветет весною?
А может, поразили внезапные морозы это ложе?
Ты Пса, гляди, не подпускай к нему, не то друг человека
Опять когтями землю разгребет!
«Ты, hypocrite lecteur! — mon semblable, — mon frère!»*
* Лицемерный читатель — мое подобие — мой брат! -- Бодлер, «К чи¬
тателю», «Цветы зла».

II.	A GAME OF CHESS
II.	Игра в шахматы
Как трон, средь мрамора сверкало Кресло,
Она здесь восседала средь зеркал
С пилястрами, увитыми лозою,
Златой Эрот выглядывал из-за
Ветвей (крылом закрыл глаза другой);
Удваивались семисвечников огни,
Свет отражался от зеркал и падал
На стол, ему навстречу блеск алмазный
Шел от атласной роскоши футляров.
Откупоренные флаконы из
Слоновой кости и стекла цветного
Таили странный, сложный аромат:
Тревоживший и бередивший чувства,
Он одурманивал, а свежий воздух
Струился из окна и продлевал
Свечное пламя, вознося клубы
Под потолок, где смешивался дым
С орнаментами и резьбой кессонов.
Аквариум огромный, окаймленный
Каменьями цветными, весь блистал
Огнем и зеленью, и медью — в этом
Печальном свете плыл резной дельфин.
Как будто кущи райские в окне —
Картина над доской каминной, где
Изображалось превращенье Филомелы,
Поруганной царем фракийским зверски,

БЕСПЛОДНАЯ ЗЕМЛЯ
135
И вот она рыдает, соловей
Пустыню вечным пеньем наполняет,
Как будто целый мир ушам нечистым
Кричит: «Фьюить-фьюить-фьюить».
Со стен в глаза бросались и другие
Обломки времени, что извивались,
Вопили, стены подавляя.
По лестнице прошаркали шаги.
Пылал камин, бросая свет на пряди
Ее волос, как языки огня,
Под гребнем вившихся, чтоб раскалить
Слова и в дикой ярости затихнуть.
«Под вечер расшалились нервы. Нервы.
Побудь со мной. Скажи хоть слово. Слово.
О чем ты думаешь? О чем? Скажи!
Я никогда того не знала. Ну о чем ты?»
Я думаю, мы на крысьей тропе,
Где кости свои мертвецы растеряли.
«Что там за шум?»
Под дверью ветер воет.
«О чем шумит, о чем так воет ветер?»
Да все о том же — ни о чем.
«Ты
Ничего не знаешь? Ты ничего не видишь? Ничего
Не помнишь?»
Нет, помню:
Стали перлами глаза.
«Ты жив иль нет? Неужто голова твоя пуста?»
Однако
Ох Ох Ох Ох Уж этот мне шекспи-ки-ровский рэгтайм —
Так элегантно
Так импозантно.

136
Томас Стернз Элиот
«Что же мне делать? Что же делать?
На улицу, что ль, выскочить в таком вот виде,
С растрепанными волосами? Что нам делать завтра?
И вообще что делать?»
Горячий душ с утра,
Коль будет дождь, машину подадут в четыре.
Мы будем в шахматы играть,
Тереть глаза, не знающие сна,
И стука в дверь, как прежде, дожидаться.
Когда демобилизовали мужа Лил,
Я ей сказала в лоб, без обиняков:
Прошу поторопиться: Время
Альберт вернется скоро, пора бы за собою последить.
Он спросит, что с деньгами стало, которые при мне
Оставил он тебе на зубы.
Давай-ка вырви эти, Лил, сказал он,
И вставь нормальные, а то смотреть, ей-богу, тошно.
Подумай о бедняге, я сказала, Альберт
Четыре года вшей кормил, ему, конечно, хочется пожить,
Не будет радости с тобою — так с другими.
Ах вот как? — говорит она. А я в ответ: да, так и будет.
Она мне: буду знать, кому сказать спасибо, и пристально
взглянула мне в глаза.
Не хочешь — как хочешь. Продолжай в том же духе,
Его отобьют, говорю, и пиши пропало.
Если Альберт бросит тебя, знай, что сама виновата.
Стыдись, я сказала, ты выглядишь, как старуха
(А ей только тридцать один).
Что теперь делать, сказала она с кислым видом.
Все от таблеток, я принимала их, чтобы вытравить это...
(У нее уже пятеро, когда Джорджа рожала,
чуть не загнулась.)
Аптекарь сказал, что это совсем безвредно, а со мной
вот что стало.

БЕСПЛОДНАЯ ЗЕМЛЯ
137
Дура ты, сказала я ей, набитая дура,
Для чего ты за него выходила, коли не хочешь рожать?
Прошу Поторопиться: Время
Прошу Поторопиться: Время
Альберт в воскресенье вернулся, и у них было жаркое,
Они позвали меня на обед, торопили, чтоб не остыло...
Прошу Поторопиться: Время
Прошу Поторопиться: Время
Спокночи, Билл. Спокночи, Лу. Спокночи, Мэй.
Спокночи.
Покойной ночи, леди, покойной ночи, дорогие леди,
покойной ночи, покойной ночи.

III.	THE FIRE SERMON
III.	Огненная проповедь
Речной шатер снесли, и кисти последних листьев
Цепляются за скользкий мокрый берег. Нимфы удалились.
О Темза милая, пока я песнь пою, смири теченье.
В реке не видно ни пустых бутылок, ни окурков,
Ни носовых платков из шелка, ни оберток, ни других
Свидетельств летних вечеринок. Нимфы удалились.
А с ними их дружки, бездельники, сынки директоров
из Сити
Исчезли, не оставив адресов.
У вод Лемана я сидел и плакал...
О Темза милая, пока я песнь пою, смири теченье,
О Темза милая, негромким и недолгим будет пенье.
Когда порыв ударит ледяной,
Ехидный смех и лязг костей услышу за спиной.
В траве чуть слышно крыса прошуршала,
На берег брюхо скользкое втащив,
У вод безжизненного я сидел канала,
Удил за газовым заводом в зимний вечер,
Грустя о том, что брат-король погиб,
А перед ним король, отец мой, умер.
Белеет груда голых тел в низине,
На чердаке сухом скрежещут крысы
По сваленным костям который год.
Порою по весне мотор взревет
И загудит клаксон машины —
То к миссис Портер едет Суини.

БЕСПЛОДНАЯ ЗЕМЛЯ
139
Ах, льет лучи луна, блистая,
У миссис Портер дочка молодая,
Они в растворе соды ножки моют в мае.
Et О ces voix d’enfants chantant dans la coupole!*
Грех грех грех
Фьюить фьюить фьюить
Поруганная зверски
Терей
О город-призрак,
Под бурой пеленой тумана в зимний полдень
Купец из Смирны мистер Евгенидис,
Небрит, с карманами, набитыми коринкой,
Все документы наготове: свободная торговля, Лондон,
Сказал мне на французском просторечье,
Что приглашает в «Кэннон-стрит-отель»
На ленч, затем уик-энд, конечно, в «Метрополе».
В лиловый сумеречный час, когда спина и взгляд
От стула и конторки оторвутся, а человечий двигатель
дрожит
И ждет, как ждет такси, стуча мотором,
Я, Тиресий,
Мятущийся между своих двух жизней, я, слепой
Старик с обвислой женской грудью, вижу,
Как сумеречный час лиловый вновь ведет домой
Из плаванья матроса, и под крышу
Свою вернулась секретарша: разожгла
Плиту, готовит ужин, достает консервы.
А за окном полощется белье,
Трепещет на ветру, рискуя вниз сорваться,
Бельем завален и диван (кровать ее) —
Чулки, бюстгальтер, пара комбинаций.
* «О голоса детей, под куполом поющих!» (фр.) — последняя строка
из сонета Верлена «Парсифаль».

140
Томас Стернз Элиот
А я, старик с увядшими сосцами,
Увидел все и предсказал конец:
Сам принимал таких гостей — юнец
Прыщавый — страховой агент, однако
Самоуверен и нахален до предела,
Как будто без него все страховое дело, —
Как брэдфордский миллионер без фрака.
Она устала, ужин завершен,
Он полагает, можно без опаски
Начать игру, ее ласкает он,
Она бесстрастно терпит эти ласки.
Он распалился: вот уж в наступленье
Идут, преграды не встречая, руки,
Он словно рад ее бесстрастью, лени —
Не ропщет самолюбие от скуки.
(А я перестрадал все наперед,
Как будто сам на том диване был,
Ведь у Фиванских я сидел ворот,
В Аиде среди падших я бродил.)
Он снисходительно ее целует
И прочь идет по лестнице впотьмах...
Еще не осознав, что он исчез,
Помедлила у зеркала немного,
Обрывок мысли в мозг ее пролез:
«Теперь все позади — и слава Богу».
Когда красавица, греху поддавшись вдруг,
Одна по комнате потом все ходит —
То прядь взовьет она движеньем рук
Бесчувственных, то граммофон заводит.
«Та музыка подкралась по воде»
Вдоль Стрэнда, вверх по Куин-Виктория-стрит,
О город, город, иногда я слышу,
Как сладостно вздыхает мандолина
На Лоуэр-Темз-стрит, у пивной,

БЕСПЛОДНАЯ ЗЕМЛЯ
141
А там внутри гудит народ хмельной,
Там рыбаки бездельничают днем,
А Магнус Мартир за стеной
Блистает бело-золотым огнем.
По взбухшей реке
Баржи плывут
Взопрела река
На воде мазут
Попутного ветра
Хлопая ждут
Широкие полотнища
Алых парусов.
Вниз по реке
Бревна плывут
На Гринвич минуя
Остров Псов
Вейа-ла-ла лейа
Вал-ла-ла лейа-ла-ла
Элизабет и Лейстер
От страсти сгорая
Плывут в челноке
Точно морская
Ракушка корма его
Красно-золотая.
Свежий юный ветер
Нагнетая волны
Несет их по реке
Мимо белых башен
Звон колокольный
Вдалеке
Вейа-ла-ла лейа
Вал-ла-ла лейа-ла-ла

142
Томас Стернз Элиот
«Родил меня Хайбери, совратили
Ричмонд и Хью... Деревья с пыльной листвою...
У Ричмонда чести меня лишили,
Раздвинув колени в узком каноэ».
«В Мургейте ноги мои, у ног —
Сердце. Он каялся, клялся в любви,
Плакал. А я проглотила упрек —
К чему изливать обиды свои?»
«На Маргейтских песках
Свяжу ничего
С ничем в пустоте.
Обломаны кости на грязных руках.
Мои старики из простых, из тех,
Кто не ждет ничего»,
ла ла
Тогда в Карфаген я пришел
Сгорая сгорая сгорая сгорая
О Боже, Ты вырвешь меня
О Боже, Ты вырвешь
сгорая

IV.	DEATH BY WATER
IV.	Смерть от воды
Флеб, финикиец, две недели как мертв,
Забыл он крики чаек и зыбь морскую,
И потери, и прибыль.
Подводные струи,
Шепча, ободрали кости его. Он тонул и всплывал,
Погружаясь в пучину, и путь совершил
От смерти к рожденью.
Ты, иудей
Иль язычник, держащий штурвал,
Вспомни о Флебе: и он был красив и, как ты, полон сил.

V.	WHAT THE THUNDER SAID
V.	Что сказал гром
Был отблеск факелов на потных лицах
Был сад морозной немотой объятый
Был стон бессильный в каменных столицах
А нынче плач и возгласы в темницах
И во дворцах а там вдали раскаты
В горах грохочет снова гром весенний
Он прежде жил а ныне умер
Мы прежде жили ныне умираем
Едва найдя в себе терпенье
Нет здесь ни капли воды только скалы
Камни безводье песок под ногой
Тропинка все дальше уходит в горы
Здесь думать нельзя скала под скалой
Губы хотя бы смочить бы водой
Высох пот и ноги вязнут в песках
Была бы хоть капля воды в горах
В гнилозубом рту мертвой горы пересохло здесь
Негде стать негде лечь негде сесть
И нет тишины в этих горах
Лишь сухой бесплодный гром
И нет одиночества в этих горах
Лишь красные мрачные рожи зло и глумливо
Ухмыляются из дверей глинобитных лачуг

БЕСПЛОДНАЯ ЗЕМЛЯ
145
Если бы вода
Вместо скал
Даже пусть вода
Среди скал
И вода
И весна
Ручеек среди скал
Или просто звук воды
Не цикад
И не пенье сухой травы
Хоть бы звук воды среди скал
Где поет отшельник-дрозд на сосне
Ток-ток тик-так кап кап кап
Но воды здесь не сыщешь нигде
Кто же тот третий, всегда идущий подле тебя?
Ведь нас только двое здесь,
Но когда вгляжусь в белизну пути впереди,
Вижу кого-то еще, всегда идущего подле тебя,
Невесомо ступает в буром плаще под капюшоном,
Не понятно, кто это — женщина или мужчина,
Но все-таки кто же идет подле тебя?
Чей зазвучал в поднебесье
Приглушенный плач материнский,
Чьи обрушились орды, роясь
На бескрайних равнинах, через расщелины лезут,
На горизонте пустынном и плоском кишат,
Что за город навис над горами —
Стены, камни, обломки падают в небе лиловом,
Рушатся башни
Иерусалим Афины Александрия
Вена Лондон
Призраки

146
Томас Стернз Элиот
Струясь со струн ее волос, парили
Скрипичных звуков волны в тишине,
А свет лиловый разрезали крылья
Нетопырей, висевших на стене
Вниз головами с лицами младенцев,
Вниз куполами в небе плыли башни,
Колокола пробили час вчерашний,
И голоса взывали из пустых колодцев.
В сей гибельной долине среди гор
В мерцании луны поет трава
Среди заброшенных надгробий у часовни
Пустынной, без окон, лишь двери хлопают
Да ветер здесь прибежище нашел.
Сухие кости не опасны никому.
На флюгере застыл петух
Ку-ка-реку ку-ка-реку
Во вспышках молний. И вот уж влажный шквал
Приносит дождь.
Ганг обмелел, бессильные листья
Дождя ожидали, а черные тучи
Над Гимавантом сгущались вдали,
И джунгли застыли, в тиши затаившись.
И тогда гром изрек:
Да
Датта: Что же мы отдали?
Друг мой, кровь сотрясает сердце мое —
Ужасную дерзость соблазна минутного
Не искупишь воздержанной жизнью,
Только так и только лишь этим мы жили,
Чего не найдут ни в посмертных памятцах,
Ни в эпитафиях, задрапированных
пауком-благодетелем,
Ни в комнатах наших пустых, которые вскроет
Тощий поверенный
Да

бесплодная земля
147
Даядхвам: Я слышал однажды,
Как в замке повернулся ключ, лишь однажды,
Мы думаем лишь о ключе, каждый в своей темнице
Думает лишь о ключе, смиряясь с тюрьмой
Только в полночь, и шепот эфира
На миг возрождает поверженного Кориолана
Да
Дамьята: Лодка ответила радостно
Рукам, управлявшимся мастерски с парусом и веслом.
Тихо было на море. Сердце могло бы ответить
Радостно и послушно забиться,
Сильным рукам покорившись.
Я удил на канале,
Сидя спиною к бесплодной равнине.
Смогу ли в порядок владенья свои привести?
Вот и рухнул в Темзу мост, рухнул мост, рухнул мост.
Poi s’ascose nel foco che gli affina*
Quando fiam uti chelidon — О, ласточка, ласточка
Le Prince d'Aquitaine a la tour abolie**
Эти обрывки я выудил из-под обломков
Тогда я вам это устрою. Иеронимо вновь безумен.
Датта. Даядхвам. Дамьята.
Шанти шанти шанти
* «И скрылся там, где скверну жжет пучина» (Данте. «Божественная
комедия», «Чистилище», XXVI, строка 148, пер. М. Лозинского). Заклю¬
чительные слова провансальского трубадура Арнаута Даниэля, очищаю¬
щегося в огне от греха сладострастия.
** «Аквитанский принц у разрушенной башни» — вторая строка соне¬
та Жерара де Нерваля «Рыцарь, лишенный наследства» из сборника «Хи¬
меры». Нерваль отождествляет себя с изгнанным принцем, потомком тру¬
бадуров. Разрушенная башня — карта из колоды Таро (см. главу 1) — сим¬
вол несчастной судьбы.

Перевод всего цикла
А. Сергеева
А то еще видал я Кумскую Сивиллу в бутылке.
Дети ее спрашивали: «Сивилла, чего ты хочешь?»,
а она в ответ: «Хочу умереть».
Петроний, «Сатирикон»
Посвящается Эзре Паунду,
il miglior fabbro*.
Мастеру выше, чем я (um.).

I.	THE BURIAL OF THE DEAD
I.	Погребение мертвого
Апрель, беспощадный месяц, выводит
Сирень из мертвой земли, мешает
Воспоминанья и страсть, тревожит
Сонные корни весенним дождем.
Зима дает нам тепло, покрывает
Землю снегом забвенья, лелеет
Каплю жизни в засохших клубнях.
Лето напало на нас, пронесшись над Штарнбергерзее
Внезапным ливнем; мы скрылись под колоннадой
И вышли, уже на солнечный свет, в Хофгартен
И выпили кофе, и целый час проболтали.
Bin gar keine Russin, stamm' aus Litauen, echt deutsch*.
А когда мы в детстве ездили в гости к эрцгерцогу —
Он мой кузен, — он меня усадил на санки,
А я испугалась. «Мари, — сказал он, — Мари,
Держись покрепче!» И мы понеслись.
В горах там привольно.
По ночам я читаю, зимою езжу на юг.
Что там за корни в земле, что за ветви растут
Из каменистой почвы? Этого, сын человека,
Ты не скажешь, не угадаешь, ибо узнал лишь
Груду поверженных образов там, где солнце палит,
А мертвое дерево тени не даст, ни сверчок утешенья,
* Я вовсе не русская, родом из Литвы, чистокровная немка {нем.).

150
Томас Стернз Элиот
Ни камни сухие журчанья воды. Лишь
Тут есть тень под этой красной скалой
(Приди же в тень под этой красной скалой),
И я покажу тебе нечто, отличное
От тени твоей, что утром идет за тобою,
И тени твоей, что вечером хочет подать тебе руку;
Я покажу тебе ужас в пригоршне праха.
Frisch weht der Wind
Der Heimat zu
Mein Irisch Kind,
Wo weilest du?*
«Ты преподнес мне гиацинты год назад,
Меня прозвали гиацинтовой невестой».
— И все же когда мы ночью вернулись из сада,
Ты — с охапкой цветов и росой в волосах, я не мог
Говорить, и в глазах потемнело, я был
Ни жив ни мертв, я не знал ничего,
Глядя в сердце света, в молчанье.
Oed’ und leer das Meer**.
Мадам Созострис, знаменитая ясновидящая,
Сильно простужена, тем не менее
С коварной колодой в руках слывет
Мудрейшей в Европе женщиной. «Вот, — говорит она,
Вот ваша карта — утопленник, финикийский моряк.
(Стали перлами глаза. Видите?)
Вот Белладонна, Владычица Скал,
Владычица обстоятельств.
Вот человек с тремя опорами, вот Колесо,
А вот одноглазый купец, эта карта —
Пустая — то, что купец несет за спиной,
* Свежий ветер летит к родине, где ты сейчас, моя ирландская
дева? {нем.)
** Уныло и пустынно море {нем.).

БЕСПЛОДНАЯ ЗЕМЛЯ
151
От меня это скрыто. Но я не вижу
Повешенного. Ваша смерть от воды.
Я вижу толпы, шагающие по кругу.
Благодарю вас. Любезнейшей миссис Эквитон
Скажите, что я принесу гороскоп сама:
В наши дни надо быть осторожной».
Призрачный город,
Толпы в буром тумане зимней зари,
Лондонский мост на веку повидал столь многих,
Никогда не думал, что смерть унесла столь многих.
В воздухе выдохи, краткие, редкие,
Каждый под ноги смотрит, спешит
В гору и вниз по Кинг-Уильям-стрит
Туда, где Сент- Мери-Вулнот часы отбивает
С мертвым звуком на девятом ударе.
Там в толпе я окликнул знакомого: «Стетсон!
Стой, ты был на моем корабле при Милах!
Мертвый, зарытый в твоем саду год назад, —
Пророс ли он? Процветет ли он в этом году —
Или, может, нежданный мороз поразил его ложе?
И да будет Пес подальше оттуда, он друг человека
И может когтями вырыть его из земли!
Ты, hypocrite lecteur! — mon semblable, — mon frère!»*
Лицемерный читатель! — подобный мне, — брат мой!» (фр.)

II.	A GAME OF CHESS
II.	Игра в шахматы
Она сидела, как на троне, в кресле,
Лоснившемся на мраморе, а зеркало
С пилястрами, увитыми плющом,
Из-за которого выглядывал Эрот
(Другой крылом прикрыл глаза),
Удваивало пламя семисвечников,
Бросая блик на стол, откуда
Алмазный блеск ему навстречу шел из
Атласного обилия футляров.
Хрустальные или слоновой кости
Флаконы — все без пробок — источали
Тягучий, сложный, странный аромат,
Тревожащий, дурманящий, а воздух,
Вливаясь в приоткрытое окно,
Продлял и оживлял свечное пламя
И возносил дымы под потолок,
Чуть шевеля орнаменты кессонов.
Аквариум без рыб
Горел травой и медью на цветных каменьях,
В их грустном свете плыл резной дельфин.
А над доской старинного камина,
Как бы в окне, ведущем в сад, виднелись
Метаморфозы Филомелы, грубо
Осиленной царем фракийским; все же
Сквозь плач ее непобедимым пеньем
Пустыню заполнявший соловей
Ушам нечистым щелкал: «Щелк, щелк, щелк».
И прочие обломки времени

БЕСПЛОДНАЯ ЗЕМЛЯ
153
Со стен смотрели, висли, обвивали
И замыкали тишину.
На лестнице послышались шаги.
Под гребнем пламенные языки
Ее волос в мерцании камина,
Словами вспыхнув, дико обрывались.
«Все действует на нервы. Все. Останься.
Скажи мне что-нибудь. Ты все молчишь.
О чем ты думаешь? О чем ты? А?
Я никогда не знаю. Впрочем, думай».
Думаю я, что мы на крысиной тропинке,
Куда мертвецы накидали костей.
«Что там за стук?»
Ветер хлопает дверью.
«Какой ужасный шум. Что ветру надо?»
Ничего ему не надо.
«Послушай,
Ты ничего не знаешь? Ничего не видишь? Ничего
Не помнишь?»
Я помню
Были перлами глаза.
«Ты жив еще? Ты можешь мне ответить?»
Но
О О О О Шехекеспировские шутки —
Так элегантно
Так интеллигентно
«А что мне делать? Что мне делать?
С распущенными волосами выбежать
На улицу? А что нам делать завтра?
Что делать вообще?»
С утра горячий душ,
Днем, если дождь, машина. А теперь
Мы будем в шахматы играть с тобой,
Терзая сонные глаза и ожидая стука в дверь.

154
Томас Стернз Элиот
Когда мужа Лил демобилизовали,
Я ей сказала сама, прямо, без никаких:
ПРОШУ ЗАКАНЧИВАТЬ: ПОРА
Альберт скоро вернется, приведи себя в порядок.
Он спросит, куда ты девала деньги, что он тебе
Оставил на зубы. Да-да. Я сама же слыхала.
Не дури, Лил, выдери все и сделай вставные.
Он же сказал: смотреть на тебя не могу.
И я не могу, говорю, подумай об Альберте,
Он угробил три года в окопах, он хочет пожить,
Не с тобой, так другие найдутся, — сказала я.
—	Вот как? — сказала она.
—	Еще бы, — сказала я.
—	Ну так спасибо, — сказала она, — договаривай до конца.
ПРОШУ ЗАКАНЧИВАТЬ: ПОРА
Не хочешь, делай что хочешь, — сказала я.
Раз ты не сумеешь, другие сумеют.
Но если он тебя бросит, так не без причины.
Стыдись, говорю я, ты стала развалиной.
(А ей всего тридцать один.)
—	А что я могу, — говорит она и мрачнеет, —
Это все от таблеток, тех самых, ну, чтобы...
(У нее уже пятеро, чуть не загнулась от Джорджа.)
Аптекарь сказал, все пройдет, а оно не прошло.
—	Ну и дура же ты, — сказала я.
Скажем, Альберт тебя не оставит, — сказала я, —
Так на черта ж ты замужем, если не хочешь рожать?
ПРОШУ ЗАКАНЧИВАТЬ: ПОРА
В воскресенье Альберт вернулся, у них был горячий окорок,
И меня позвали к обеду, пока горячий...
ПРОШУ ЗАКАНЧИВАТЬ: ПОРА
ПРОШУ ЗАКАНЧИВАТЬ: ПОРА
Добрночи, Билл. Добрночи, Лу. Добрночи, Мей,
Добрночи. Угу. Добрночи.
Доброй ночи, леди, доброй ночи, прекрасные леди,
доброй вам ночи.

III.	THE FIRE SERMON
III.	Огненная проповедь
Речной шатер опал; последние пальцы листьев
Цепляются за мокрый берег. Ветер
Пробегает неслышно по бурой земле. Нимфы ушли.
Милая Темза, тише, не кончил я песнь мою.
На реке ни пустых бутылок, ни пестрых оберток,
Ни носовых платков, ни коробков, ни окурков,
Ни прочего реквизита летних ночей. Нимфы ушли.
И их друзья, шалопаи, наследники директоров Сити,
Тоже ушли и адресов не оставили.
У вод леманских сидел я и плакал...
Милая Темза, тише, не кончил я песнь мою,
Милая Темза, тише, ибо негромко я и недолго пою.
Ибо в холодном ветре не слышу иных вестей,
Кроме хихиканья смерти и лязга костей.
Сквозь травы тихо кравшаяся крыса
Тащилась скользким брюхом по земле,
А я удил над выцветшим каналом
За газовым заводом в зимний вечер
И думал о царе, погибшем брате,
И о царе отце, погибшем прежде.
В сырой низине белые тела,
С сухой мансарды от пробежки крысьей
Порою донесется стук костей.
А за спиною, вместо новостей,
Гудки машин: весной в такой машине
К девицам миссис Портер ездит Суини.

156
Томас Стернз Элиот
Ах, льет сиянье месяц золотой
На миссис Портер с дочкой молодой
Что моют ноги содовой водой
Et О ces voix d’enfants, chantant dans la coupole!*
Щелк щелк щелк.
Упрек упрек упрек
Осиленной так грубо.
Терей
Призрачный город
В буром тумане зимнего полудня
Мистер Евгенидис, купец из Смирны, —
Небритость, полный карман коринки,
Стоимость-страхование-фрахт, Лондон, —
Пригласил на вульгарном французском
Отобедать в отеле «Кеннон-стрит»,
После — уик-энд в «Метрополе».
В лиловый час, когда глаза и спины
Из-за конторок поднимаются, когда людская
Машина в ожидании дрожит, как таксомотор, —
Я, Тиресий, пророк, дрожащий меж полами,
Слепой старик со сморщенною женской грудью,
В лиловый час я вижу, как с делами
Разделавшись, к домам влекутся люди,
Плывет моряк, уже вернулась машинистка,
Объедки прибраны, консервы на столе.
Белье рискует за окно удрать,
Но все же сушится, пока лучи заката не потухли,
А на диване (по ночам кровать) —
Чулки, подвязки, лифчики и туфли.
Я, старикашка с дряблой женской грудью,
Все видя, не предвижу новостей —
Я сам имел намеченных гостей.
* «И о зги голоса детей, под куполом поющих!» (фр.)

БЕСПЛОДНАЯ ЗЕМЛЯ
157
Вот гость, прыщавый страховой агент,
Мальчишка с фанаберией в манере,
Что о плебействе говорит верней, чем
Цилиндр — о брэдфордском миллионере.
Найдя, что время действовать настало,
Он сонную от ужина ласкает,
Будя в ней страсть, чего она нимало
Не отвергает и не привлекает.
Взвинтясь, он переходит в наступленье,
Ползущим пальцам нет сопротивленья,
Тщеславие не видит ущемленья
В объятьях без взаимного влеченья.
(А я, Тиресий, знаю наперед
Все, что бывает при таком визите, —
Я у фиванских восседал ворот
И брел среди отверженных в Аиде.)
Отеческий прощальный поцелуй,
И он впотьмах на лестницу выходит...
Едва ли зная о его уходе,
Она у зеркала стоит мгновенье;
В мозгу полувозникло что-то вроде:
«Ну вот и все», — и выдох облегченья,
Когда в грехе красавица, она,
По комнате бредя, как бы спросонья,
Рукой поправит прядь, уже одна,
И что-то заведет на граммофоне.
«Музыка подкралась по воде»
По Стрэнду, вверх по Куин-Виктория-стрит.
О Город, город, я порою слышу
Перед пивной на Лоуэр-Темз-стрит
Приятное похныкиванье мандолины,
А за стеной кричат, стучат мужчины —
То заседают в полдень рыбаки; а за другой стеной
Великомученика своды блещут несказанно
По-ионийски золотом и белизной.

158
Томас Стернз Элиот
Дегтем и нефтью
Потеет река
Баржи дрейфуют
В зыби прилива
Красные паруса
Терпеливо
Ждут облегчающего ветерка.
Бревна плывут
Возле бортов
К Гринвичу
Мимо Острова Псов.
Вейалала лейа
Валлала лейалала
Елизавета и Лестер
В ладье с кормой
В виде раззолоченной
Раковины морской
Красный и золотой
Играет прилив
Линией береговой
Юго-западный ветер
Несет по теченью
Колокольный звон
Белые башни
Вейалала лейа
Валлала лейалала
«Место рожденья — Хайбери. Место растленья —
Ричмонд. Трамваи, пыльные парки.
В Ричмонде я задрала колени
В узкой байдарке».
«Ногами я в Мургейте, а под ногами
Сердце. Я не кричала.

БЕСПЛОДНАЯ ЗЕМЛЯ
159
После он плакал. Знаете сами.
Клялся начать жить сначала».
«В Маргейте возле пляжа.
Я связь ничего
С ничем.
Обломки грязных ногтей не пропажа.
Мои старики, они уж не ждут совсем
Ничего».
ла ла
Я путь направил в Карфаген
Горящий горящий горящий
О Господи Ты выхватишь меня
О Господи Ты выхватишь
горящий

IV.	DEATH BY WATER
IV.	Смерть от воды
Флеб, финикиец, две недели как мертвый,
Крики чаек забыл и бегущие волны,
И убытки и прибыль.
Морские теченья,
Шепча, ощипали кости, когда он, безвольный
После бури, вздымаясь и погружаясь,
Возвращался от зрелости к юности.
Ты,
Иудей или эллин под парусом у кормила,
Вспомни о Флебе: и он был исполнен силы и красоты.

V.	WHAT THE THUNDER SAID
V.	Что сказал гром
После факельных бликов на потных лицах
После холодных молчаний в садах
После терзаний на пустошах каменистых
Слез и криков на улицах и площадях
Тюрьмы и дворца и землетрясенья
Грома весны над горами вдали
Он что жил ныне мертв
Мы что жили теперь умираем
Набравшись терпенья
Нет здесь воды всюду камень
Камень и нет воды и в песках дорога
Дорога которая вьется все выше в горы
Горы эти из камня и нет в них воды
Была бы вода мы могли бы напиться
На камне мысль не может остановиться
Пот пересох и ноги уходят в цесок
О если бы только была вода средь камней
Горы гнилозубая пасть не умеет плевать
Здесь нельзя ни лежать ни сидеть ни стоять
И не найдешь тишины в этих горах
Но сухой бесплодный гром без дождя
И не найдешь уединенья в этих горах
Но красные мрачные лица с ухмылкой усмешкой
Из дверей глинобитных домов
О если бы тут вода
6 3ак. 1184

162
Томас Стернз Элиот
А не камни
О если бы камни
И также вода
И вода
Ручей
Колодец в горах
О если бы звон воды
А не пенье цикад
И сухой травы
Но звон капели на камне
Словно дрозд-отшельник поет на сосне
Чок-чок дроп-дроп кап-кап-кап
Но нет здесь воды
Кто он, третий, вечно идущий рядом с тобой?
Когда я считаю, нас двое, лишь ты да я,
Но, когда я гляжу вперед на белеющую дорогу,
Знаю, всегда кто-то третий рядом с тобой,
Неслышный, в плаще, и лицо закутал,
И я не знаю, мужчина то или женщина,
— Но кто он, шагающий рядом с тобой?
Что за звук высоко в небе
Материнское тихое причитанье
Что за орды лица закутав роятся
По бескрайним степям спотыкаясь о трещины
почвы
В окружении разве что плоского горизонта
Что за город там над горами
Разваливается в лиловом небе
Рушатся башни
Иерусалим Афины Александрия
Вена Лондон
Призрачный
С ее волос распущенных струится
Скрипичный шорох колыбельный звук

БЕСПЛОДНАЯ ЗЕМЛЯ
163
Нетопырей младенческие лица
В лиловый час под сводом крыльев стук
Нетопыри свисают книзу головами
И с башен опрокинутых несется
Курантов бой покинутое время
И полнят голоса пустоты и иссякшие колодцы.
В этой гнилостной впадине меж горами
Трава поет при слабом свете луны
Поникшим могилам возле часовни —
Это пустая часовня, жилище ветра,
Окна разбиты, качается дверь.
Сухие кости кому во вред?
Лишь петушок на флюгере
Ку-ка-реку ку-ка-реку
При блеске молний. И влажный порыв,
Приносящий дождь.
Ганг обмелел, и безвольные листья
Ждали дождя, а черные тучи
Над Гимавантом сгущались вдали.
Замерли джунгли, сгорбясь в молчанье.
И тогда сказал гром
ДА
Датта: что же мы дали?
Друг мой, кровь задрожавшего сердца,
Дикую смелость гибельного мгновенья
Чего не искупишь и веком благоразумия
Этим, лишь этим существовали
Чего не найдут в некрологах наших
В эпитафиях, затканных пауками
Под печатями, взломанными адвокатом
В опустевших комнатах наших
ДА
Даядхвам: я слышал, как ключ
Однажды в замке повернулся однажды

164
Томас Стернз Элиот
Каждый в тюрьме своей думает о ключе
Каждый тюрьму себе строит думами о ключе
Лишь ночью на миг эфирное колыханье
Что-то будит в поверженном Кориолане.
ДА
Дамьята*: лодка весело
Искусной руке моряка отвечала
В море спокойно, и сердце весело
Могло бы ответить на зов и послушно забиться
Под властной рукой
Я сидел у канала
И удил, за спиною — безводная пустошь
Наведу ли я в землях моих порядок?
Лондонский мост рушится рушится рушится
Poi s’ascose nel foco che gli affina
Quando fiam uti chelidon — О ласточка ласточка
Le Prince d'Aquitaine u la tour abolie
Обрывками этими я укрепил свои камни
Так я вам это устрою.
Иеронимо снова безумен.
Датта. Даядхвам. Дамьята.
Шанти шанти шанти
Датта, даядхвам, дамьята — дай, сочувствуй, владей (санскр.).

THE HOLLOW MEN (1925)
ПОЛЫЕ ЛЮДИ

В переводе Я. Пробштейна
Масса Курц — умирать

Подайте Старине Гаю
I
Мы полые люди,
Порожние люди,
Склоняем долу
Полости наших голов.
Иссякшие голоса,
Увы,
Шепчут без слов,
Сухо и голо,
Как шорох сухой травы,
Как шуршание крысье на битом стекле
В гулкой подвальной мгле.
Контур без форм, оттенок без цвета,
Мышца без сил, светило без света.
Тот, кто с яростным сердцем вступил
В царство истинной смерти,
Вспомнил бы, если бы вспомнил, изгой
Не злобу нашу с нашей тоской,
А полых людей,
Набитых трухой.
II
Не смею глянуть в эти глаза
В призрачном царстве смерти.

168
Томас Стернз Элиот
Здесь сокрыт этот взгляд,
Там он виден всегда:
Солнечным светом распят
Над безглавой колонной.
Но даже когда
Ветер в деревьях поет и стонет,
Голоса его отдаленней,
Чем гаснущая звезда.
Избавь меня от свиданья
В призрачном царстве смерти!
В шутовском одеянье
Провлачусь до скончания дней —
В перьях вороньих, в крысьем мехе —
Пугалом стану
Всем на потеху,
Только от встречи
Избавь нежеланной
В царстве теней!
III
Бесплодная здесь земля,
Кактусовые поля,
Каменных идолов ряд,
И, воздевая руки,
Мертвецы
В беззвездной полой муке
Молитву изваяниям творят.
Неужто
И в царстве истинной смерти
Проснусь один,
От нежности дрожа,
И целовальный жар
Губ, поцелуем данных,
Предам в молитве истукану?

ПОЛЫЕ ЛЮДИ
169
IV
Очи ослепли здесь,
Взоры незрячи здесь:
В долине угасших звезд,
В пропасти полой
Глазниц нами утраченных царств.
И в час Отхода все мы,
Сгрудившись немо,
Ждем переправы
По ту сторону взбухшей реки.
Слепы, пока
Не озарит нам вежды
В тьме Преисподней
Столепестковой звездой
Роза Господня —
Символ надежды
Полых людей.
V
Здесь мы водим хоровод, хоровод
Меж колючек и шипов хоровод
Рано утром в пять часов — хоровод
Год за годом хоровод
Наши теории
И действительность
Замыслы и дела
Разделяет Тень
Яко Твое есть Царство
То, зачем родились мы,
И чем оказались,
Движение сердца

170
И встречный порыв
Разделяет Тень
Томас Стернз Элиот
Жизнь очень длинна
Желанье любви
И соитье,
Возможность величия
И бытие
Суть жизни
И жизнь
Разделяет Тень
Яко Твое есть Царство
Яко Твое...
Жизнь очень...
Яко Твое есть...
Так и кончается мир
Так и кончается мир
Так и кончается мир
Не взрывом, но воем! Взвизгом!

В переводе А. Сергеева
Мистер Курц умерла

Подайте Старому Гаю
I
Мы полые люди,
Мы чучела, а не люди
Склоняемся вместе —
Труха в голове,
Бормочем вместе
Тихо и сухо,
Без чувства и сути,
Как ветер в сухой траве
Или крысы в груде
Стекла и жести
Нечто без формы, тени без цвета,
Мышцы без силы, жест без движенья;
Прямо смотревшие души
За краем другого Царства смерти
Видят, что мы не заблудшие
Бурные души — но только
Полые люди,
Чучела, а не люди.
II
Я глаз во сне опасаюсь,
Но в призрачном Царстве смерти
Их нет никогда:

ПОЛЫЕ ЛЮДИ
173
Эти глаза —
Солнечный свет на разбитой колонне,
Дрожащие ветви;
А голоса
В поющем ветре
Торжественней и отдаленней,
Чем гаснущая звезда.
Да не приближусь
В призрачном Царстве смерти
Да унижусь,
Представ нарочитой личиной
В крысиной одежке, в шкуре вороньей
В поле на двух шестах
На ветру
Воробьям на страх,
Только не ближе —
Только не эта последняя встреча
В сумрачном Царстве
III
Мертвая это страна
Кактусовая страна
Гаснущая звезда
Видит как воздевают руки
К каменным изваяньям
Мертвые племена.
Так ли утром, когда
Мы замираем, взыскуя
Нежности
В этом другом царстве смерти
Губы, данные нам
Для поцелуя,
Шепчут молитвы битым камням.

174
Томас Стернз Элиот
IV
Здесь нет глаз
Глаз нет здесь
В долине меркнущих звезд
В полой долине
В черепе наших утраченных царств
К месту последней встречи
Влачимся вместе
Страшимся речи
На берегу полноводной реки
Незрячи, пока
Не вспыхнут глаза,
Как немеркнущая звезда,
Как тысячелепестковая,
Роза сумрака царства смерти
Надежда лишь
Для пустых людей.
V
Мы пляшем перед кактусом
Кактусом кактусом
Мы пляшем перед кактусом
В пять часов утра.
Между идеей
И повседневностью
Между помыслом
И поступком
Падает Тень
Ибо Твое есть Царство
Между зачатием
И рождением

ПОЛЫЕ ЛЮДИ
175
Между движением
И ответом
Падает Тень
Жизнь очень длинна
Между влечением
И содроганием
Между возможностью
И реальностью
Между сущностью
И проявлением
Падает Тень
Ибо Твое есть Царство
Ибо Твое
Жизнь очень
Ибо Твое есть
Вот как кончится мир
Вот как кончится мир
Вот как кончится мир
Не взрыв но всхлип.

В переводе В. Топорова
Мистер Курц — умереть

Подайте Старому Гаю
1
Мы полые люди
Мы набивные люди
Труха в башке,
Как в мешке. Увы!
Наши засушенные голоса,
Если шепчемся,
Безотносительно голосят,
Как ветер в сухой конопле,
Как шаги крысят
По стеклянному бою в погребе где ни капли
Бесформенный контур, бесцветный контур,
Парализация силы и неподвижность жеста;
Кто переправился не отводя глаз
В сопредельное Царство смерти,
Да помянет нас — если он вспомянет нас —
Не как буянов
Но как болванов —
Как набивных болванов.
2
Те глаза что и во сне
Страшно встретить — в Царстве смерти
В сонном царстве их не будет:

178
Томас Стернз Элиот
А останутся одни
На обломках колоннады
Блики солнца всхлипы веток
На ветру и в никуда
Голоса — куда как дальше
И торжественней премного
Чем кончается звезда.
Но не дай внедриться мне
В сонное Царство смерти
Дай нарядиться
Во что-нибудь карнавальное
Крысино-воронье
Вроде огородного пугала,
Как ветер неподневольное,
Не дай внедриться —
Окончательной в сумеречности
Встречи не допусти
3
Край без кровинки
Край колючего кактуса
Каменные истуканы
Воздвигнутые воспринять
Молитвенность мертвых рук
В мерцаньи кончающейся звезды.
Так ли оно всё сплошь
В сопредельном Царстве
Бредешь в одиночку
В час когда нас
Бьет нежная дрожь
И алчущие поцелуев уста
Молятся битому камню.

ПОЛЫЕ ЛЮДИ
179
4
Глаза не здесь
Здесь нету глаз
В юдоли кончающихся звезд
В полой юдоли
На свалке потерянных нами царств
В окончательном месте встречи
Мы сбились в кучу
Избегая речей
Возле вспучившегося ручья
Незрячие,
Покуда вещие очи
Вечной звездой не вернутся
Венчальной розой
Сумеречного царства смерти
Но уповать на это — удел
Только пустых людей.
5
Ах какой колючий плод
Колючий плод колючий плод
Здесь мы водим хоровод
В пять часов утра
Между замыслом
И воплощением
Между порывом
И поступком
Опускается Тень
Яко Твое есть Царство
Между концепцией
И креацией
Между эмоцией

180
Томас Стернз Элиот
И реакцией
Опускается Тень
Жизнь длинная
Между желанием
И содроганием
Между возможным
И непреложным
Между сущностью
И частностью
Опускается Тень
Яко Твое есть Царство
Яко Твое есть
Жизнь дли
Яко Твое есть Ца
Так вот и кончится мир
Так вот и кончится мир
Так вот и кончится мир
Только не взрывом а вздрогом

ASH WEDNESDAY (1930)
ПЕПЕЛЬНАЯ СРЕДА

В переводе Я. Пробштейна

I
Ибо не уповаю вернуться опять
Ибо не уповаю
'Ибо не уповаю вернуться
Знанья и дара чужого не возжелаю
Нет уже сил, чтобы тратить на это усилья
(Зачем расправлять орлу одряхлевшему крылья?)
Зачем причитать
Что не воскреснет померкшая мощь и былая власть?
Ибо не уповаю снова познать
Единого, распавшегося на части
Не уповаю
И знаю, что мне не познать
Истинной, но преходящей власти
Ибо вновь не смогу испить, припадая
К живому источнику, ибо ничто не возвращается вспять
Ибо знаю, что время всегда есть время
Что место всегда и всего лишь место
Что истина истинна только на миг
И только в одном-единственном месте
Я рад, что вещь остается вещью в любое время
Посему отвергаю священный лик
Посему отвергаю глас
Ибо не уповаю вернуться опять

184
Томас Стернз Элиот
Я рад, что вынужден сам для себя созидать
То, что дарует радость сейчас
И молю о милосердии Бога
И молю о забвенье всего
Над чем бился так долго
И мудрствовал много
Ибо не уповаю вернуться опять
И готов отвечать
За свершенное, чтобы вновь не свершать сего
И молю не судить нас чрезмерно строго
Ибо крылья эти уже для полета не служат
Но воздух взбивают всего лишь
Воздух, ставший меньше и суше
Ссохшейся сморщенной воли
Научи безучастности нас и участью
Научи беспристрастью.
Молись за нас, грешных, сейчас и в час нашей смерти
Молись за нас сейчас и в час нашей смерти.
II
Заступница, три леопарда белых лежат в тени
Можжевельника, отдыхают в прохладе они,
Пожрав мое сердце и печень, и все, что в черепе,
Ныне пустом, помещалось. И Бог вопросил:
Дано ли выжить костям сиим? Дано ли сиим
Костям ожить? И то, что когда-то в костях содержалось
(В иссохших уже костях), пропищало:
Потому что прекрасна Заступница, потому что
Она добродетельна, потому что
Чтит она Деву в душе своей, посему
И мы осиянны светом. А я, разъятый на части,

ПЕПЕЛЬНАЯ СРЕДА
185
Предаю забвенью свои деянья, а любовь свою
Потомству пустыни и семени тыквы я отдаю.
Ибо только так возродится тело
И нутро, и нити глазные, и те куски несъедобные,
Что леопарды отвергли. Удалилась Заступница
В одеянии белом, ушла в созерцание, в одеянии белом.
Иссохших костей белизна да искупит забвенье мое,
Не осталось в них жизни. Ибо забыт я
И забвения жажду, посему и сам я хочу забыться и так
Обрести веру и смысл. И Господь изрек:
Проповедуй ветру, только ветру, ибо только
Ветер внемлет тебе. И кости запели,
Кузнечику вторя, они зазвенели:
Жено молчанья
В покое в страданье
Ты едина и Ты разъята
Памяти Роза
Забвения Роза
Измождена Ты
И животворна
Ты в тревоге Ты утешаешь
Единая Роза
Ты стала Садом
Где любови любой
Положен предел
Неутоленной любови
И более тяжким
Пыткам любви утоленной
Предел беспредельного
Пути в бесконечность
Разрешенье того
Что неразрешимо
Бессловесная речь
И слово вне речи
Слава Матери

186
Сотворившей Сад
Где не будет Любви
Томас Стернз Элиот
Разъятые и сиявшие кости под можжевельником пели:
Мы рады разъятыми быть, ибо мало добра мы
друг другу творили;
В прохладе полуденной лежа, с благословенья песков
Забывают себя и друг друга, объединил их
Только пустыни покой. Землю сию поделите
По жребию. И ни раздел, ни единство
Ничего не решат. Се — земля. Наше наследие.
III
За первым изгибом, за первой ступенью
Я увидал в зловонной пучине,
В клубах испарений
Контур собственной тени,
Боровшейся с дьяволом в личине
Надежды, отчаянья или смятенья.
За изгибом вторым, второю ступенью
Во мраке исчезли, скорчившись, тени,
И тьма обступила площадку опять,
Щербатую, скользкую, словно слюнявый рот старика
Или дряхлой акулы зубастая пасть.
За первым изгибом у третьей ступени
За оконцем, пузатым, как фиговый плод,
Широкоплечий, в небесно-зеленом некто,
Как в пасторали, весну чаровал звуками флейты,
Боярышник цвел и сиял небосвод.
Вились волос каштановых пряди,
Свисали гроздья сирени...

ПЕПЕЛЬНАЯ СРЕДА
187
Смятенье, звуки флейты, топтанье рассудка
у третьей ступени
Стихает, стихает... и сила превыше надежды или смятенья
Ведет к третьей ступени.
Я не достоин, Боже
Я не достоин, Боже
хоть слово вымолви все же
IV
Она брела между лиловым и лиловым,
Она брела
Между зеленым и зеленым и была
В одеждах бело-голубых Марии,
Болтала о делах мирских,
О вечной скорби знала и не знала,
Она брела в толпе среди других,
А после оживила струи
И, силу родникам даруя,
Песок зыбучий укрепляла,
Прохладой оживила скалы,
Голубизной барвинка и Марии
Sovegna vos*.
А годы все проходят чередою,
Звучанье флейт и скрипок за собою
Уносят, возрождая бредущую по времени
Меж сном и пробужденьем, в неземное
Она в сиянье белое облечена, сиянье света.
Приходят годы новые, собою
Вновь возрождают в чистых тучах слез они собою
* Помяните (прованс.).

188
Томас Стернз Элиот
Звучанье древней рифмы новым
Стихотвореньем возрождают. Во спасенье
Больного времени, спасенье
В мечте высокой непрочтенного виденья,
А мимо в жемчугах единороги
Влачат златые траурные дроги.
Безмолвная сестра под бело-голубой вуалью
Меж тисов, подле божества лесного
С отныне бездыханной флейтой, главу склонила
И сотворила знаменье, не вымолвив ни слова.
Но вот родник забил, запела птица:
Спаси и сохрани и время, и мечту, —
То знак неслышного, немого слова
Пока не будет сорван ветром
Тысячелистный шепот тиса
И после этого изгнанья
V
Пусть пропавшее слово пропало,
Пусть иссякшее слово иссякло,
Пусть неуслышанного, неизреченного
Слова не услышали, не изрекли,
Но есть безгласное слово, Слово
Неслышное, Слово вне слова,
Слово для мира и в мире.
И свет засиял во тьме,
И Миру наперекор неспокойный мир,
Вращаясь, кружится снова
На оси безмолвного Слова.
О народ мой, что я сделал тебе?

ПЕПЕЛЬНАЯ СРЕДА
189
Где это слово найдется, где оно
Отзовется? Не здесь, ибо нет тишины —
Нет в морях, на островах, нет
В пустыне, на суше, в дождливых краях,
Для бредущих во тьме
При свете дня и в ночи
Должное время и должное место не здесь,
Нигде не снизойдет благодать на тех,
кто страшится пред ликом предстать,
Никогда не придет время утех для тех,
кто Голос отверг и погряз в суете.
Сотворит ли молитву сестра, сокрывшая лик под вуалью,
Во имя бредущих во тьме,
За тех, кто тебя избрал и на тебя восстал,
Кто разорван на части между весной и зимой,
меж грядущим
и прошлым, между
Часом и часом, словом и словом, властью и властью, за тех,
что в ожиданьи стоят
Во тьме? Сотворит ли молитву сестра
За детей неразумных у врат,
Что уйти не хотят и молитв не творят, —
Молитесь за тех, кто избрал и восстал
О народ мой, что я сделал тебе?
Разве станет сестра, сокрывшая лик под вуалью,
Меж стройных тисов молиться за тех, что ее попирали
И себе ужаснулись, и, не желая смириться, восстали
На мир, и отрицаньем живут среди скал,
В последней пустыне средь синих последних скал,
В пустыне средь сада, в саду средь пустыни,
В безводье, где со слюною рот изрыгнет яблока семя сухое.
О народ мой...

190
Томас Стернз Элиот
VI
Хотя не уповаю вернуться опять
Хотя не уповаю
Хотя не уповаю вернуться
Меж прибылью качаясь и потерей
В мерцанье снов, на кратком перекрестье
Видений, меж рождением и смертью
(Благослови, отец), ибо в желания не верю
Но за распахнутым окном скалистый берег
И паруса, взмывающие в море, улетая, распрямили
Несломленные крылья
И погибшее сердце, ожесточась, забывает о горе
И в забытой сирени, в многоголосии моря
Находит отраду, и немощный дух устремляется в бой
За поникший барвинок и забытый запах морской
И припомнит вот-вот
Плач перепелки, мельтешащий полет кулика
И привкус морского песка
Солью земли на губах оживет
И в мраморных створах ворот
Ослепший глаз различит размытые тени
Это время усилья, рывок от смерти к рожденью
Одинокое место встречи трех видений в пустыне
У последних утесов синих,
Но когда, сорвавшись, умчится тысячелистный
шепот тиса,
Пусть в ответ ему тис другой пробудится.
Пресвятая Сестра, благословенная Мать, дух
ручьев и садов,
Не позволь нам дурачить себя неверьем
Научи безучастности нас и участью

ПЕПЕЛЬНАЯ СРЕДА
191
Научи беспристрастью
Даже среди этих скал
В Его руках наш покой
Даже среди этих скал
О Сестра, о Мать,
О дух воды речной и морской,
Не позволь мне быть отлученным
Да будет мой плач услышан Тобой.

В переводе А. Сергеева

I
Ибо я не надеюсь вернуться опять
Ибо я не надеюсь
Ибо я не надеюсь вернуться
Дарованьем и жаром чужим не согреюсь
И к высотам стремлюсь не стремиться в бессилье
(Разве дряхлый орел распрямляет крылья?)
Разве надо роптать
Сознавая, что воля и власть не вернутся?
Ибо я не надеюсь увидеть опять
Как сияет неверною славой минута
Ибо даже не жду
Ибо знаю, что я не узнаю
Быстротечную вечную власть абсолюта
Ибо не припаду
К тем источникам в кущах, которых не отыскать
Ибо знаю, что время всегда есть время
И что место всегда и одно лишь место
И что сущим присуще одно их время
И одно их место
Я довольствуюсь крохами теми
Что даны мне, и в них обретаю веселость
Оттого отвергаю блаженный лик
Оттого отвергаю голос
7 Зак. 1184

194
Томас Стернз Элиот
Ибо я не надеюсь вернуться опять
Веселюсь, ибо сам себе должен такое создать
Что приносит веселость
И молю, чтобы Бог проявил свою милость
И молю, чтобы я позабыл
Все, над чем слишком долго душа моя билась
Чтобы слишком понять
Ибо я не надеюсь вернуться опять
И твержу это, чтобы
Завершенное не начиналось опять
Чтобы к нам судия проявил свою милость
Ибо крылья мои не сподобятся боле
В небо взвиться, как птичьи
В небо дряхлое, маленькое и сухое
Много меньше и суше, чем дряхлая воля
Научи нас вниманью и безразличью
Научи нас покою.
Молись за нас, грешных, ныне и в час нашей смерти
Молись за нас ныне и в час нашей смерти.
II
О Жена, белые три леопарда под можжевеловым кустом,
Лежа в полдневной тени, переваривают
Ноги мои и сердце, и печень, и мозг
Черепа моего. И сказал Господь:
Оживут ли кости сии? Оживут ли
Кости сии? И тогда мозг
Костей моих (что давно иссохли) заверещал:
Оттого, что эта Жена добродетельна,
Оттого, что прекрасна, и оттого, что
В помышленьях своих почитает Деву,
Мы сияем и светимся. Я, здесь разъятый,

ПЕПЕЛЬНАЯ СРЕДА
195
Посвящаю забвенью труды мои и любовь мою
Потомкам пустыни и порождению тыквы.
Лишь так возвратятся к жизни
Внутренности мои, струны глаз, несъедобные части,
Отвергнутые леопардами. И Жена удалилась
В белых одеждах своих к созерцанию, в белых одеждах.
Пусть белизна костей искупает забвение.
Нет в них жизни. Как я забыт
И хотел быть забытым, так сам забуду
И тем обрету благодать и цель. И сказал
Господь:
Ветру пророчь, лишь ветру, лишь ветер
Выслушает тебя. И кости защебетали,
Словно кузнечик застрекотали
Жена безмолвий
В покое в терзаньях
На части рвущаяся
И неделимая
Роза памяти
И забвения
Сил лишенная
Животворная
Обеспокоенная
Успокоительная
Единая Роза
Ставшая Садом
В котором конец
Всякой любви
Предел томленьям
Любви невзаимной
И худшим томленьям
Любви взаимной
Конец бесконечного
Путь в никуда
Завершенье всего

196
Томас Стернз Элиот
Незавершимого
Речь без слов и
Слово без речи
Осанна Матери
За сад в котором
Конец любви.
Под можжевеловым кустом пели кости, разъятые и
блестящие:
Мы рады, что мы разъяты, мы делали мало добра
друг другу, -
Лежа в полдневной тени, с благословенья песков
Забывая себя и друг друга, объединенные
Только покоем пустыни. Вот земля —
По жребию разделите. И разделение и единство
Бессмысленны. Вот Земля. Вам в наследство.
III
На второй площадке у поворота,
Оглянувшись, я увидал, что кто-то,
Подобный мне,
В зловонной сырости нижнего пролета
Корчится, дьяволом припертый к стене,
Меж ложью паденья и ложью полета.
На третьей площадке у поворота
Ни лиц, ни движенья, ни гула
В мокром мраке искрошенного пролета,
Который похож на беззубый рот старика
И зубастую пасть одряхлевшей акулы.
На четвертой площадке у поворота
В узком окне за гирляндой хмеля
Под буколическим небосклоном
Некто плечистый в сине-зеленом
Май чаровал игрой на свирели.

ПЕПЕЛЬНАЯ СРЕДА
197
Нежно дрожат на ветру и касаются губ
Гроздья сирени, кудрей позолота;
Рассеянье, трели свирели, шаги и круги
рассудка у поворота,
Тише, тише; сила превыше
Отчаянья и надежды, падения и полета
Уводит выше нового поворота.
Господи, я недостоин
Господи, я недостоин
но скажи только слово.
IV
Брела между лиловым и лиловым
Брела между
Оттенками зеленого в саду
Вся в голубом и белом, вся в цветах Марии,
Шла, говоря о пустяках
И зная и не зная скорби неземные,
Брела между других бредущих,
А после просветляла струи в родниках
Дарила стойкость дюнам и прохладу скалам
Голубизной дельфиниума и Марии,
Sovegna vos*
А между тем уходят годы, увлекая
С собою скрипки и свирели, возрождая
Бредущую меж сном и пробужденьем, не снимая
Одежды белые, одежды света.
Приходят годы, возрождая
Сквозь тучу светлых слез приходят, возрождая
* Помяните (прованс.).

198
Томас Стернз Элиот
Звучание старинной рифмы. Искупленье
Времен сих. Искупленье
Высоким сном невычитанного виденья,
А рядом изукрашенный единорог
Провозит золоченый гроб.
Безмолвная сестра под покрывалом
Между стволами тиса, возле бога с бездыханной
Свирелью, сотворила знаменье и промолчала
Но родники забили и запели птицы
Дай искупленье времени и сновиденью
Основу неуслышанному и несказанному слову
Покуда ветер не пробудит ветви тиса
И после нашего изгнанья
V
Если утраченное слово утрачено
Если истраченное слово истрачено
Если неуслышанное, несказанное
Слово не сказано и не услышано, все же
Есть слово несказанное, Слово неуслышанное,
Есть Слово без слова. Слово
В мире и ради мира;
И свет во тьме светит, и ложью
Встал против Слова немирный мир
Чья ось вращения и основа —
Все то же безмолвное Слово.
Народ мой! Тебе ли я сделал зло?
Где это слово окажется, где это слово
Скажется? Только не здесь, ибо мало молчанья.
На острове и в океане, и на
Материке, в пустыне и на реке
Для тех, кто бредет во тьме

ПЕПЕЛЬНАЯ СРЕДА
199
В дневное время, в ночное время,
Родное время, родное место не здесь
Для тех, кто привык не видеть блаженный лик
Для тех, кто утратил веселость и в шуме не
верит в голос
Разве станет сестра в покрывале молиться
За бредущих во тьме, кто избрал тебя и попрал тебя,
Кто рвется на части меж властью и властью,
Меж родом и родом, годом и годом, часом и часом,
кто ждет
Во тьме? Разве станет она молиться
За малых детей у ворот,
Которые не хотят удалиться и не умеют молиться;
Молись за тех, кто избрал и попрал.
Народ мой! Тебе ли я сделал зло?
Разве станет сестра молиться между прямыми
Стволами тисов за тех, кто хулит ее имя
И дрожит, перепуган делами своими,
И упорствует в мире и отрицает меж скал
В последней пустыне меж голубеющих скал
В пустыне сада, в саду пустыни
Где духота выплевывает изо рта иссохшее
семечко яблока.
Народ мой.
VI
Хоть я не надеюсь вернуться опять
Хоть я не надеюсь
Хоть я не надеюсь вернуться
И с трудом в полутьме прохожу расстоянье
Средь знакомых видений от прибылей до утрат
Средь видений спешу от рожденья до умиранья

200
Томас Стернз Элиот
(Грешен, отец мой) хоть я ничего не хочу от бессилья
Но в широком окне от скалистого берега
В море летят паруса, в море летят
Распрямленные крылья
И сердце из глуби былого нетерпеливо
Рвется к былой сирени, к былым голосам прилива
И расслабленный дух распаляется в споре
За надломленный лютик и запах былого моря
И требует повторенья
Пенья жаворонка и полета зуйка
И ослепший глаз создает
Чьи-то черты под слоновой костью ворот
И вновь на губах остается соленый привкус песка
Это час напряженья в движенье от смерти
к рожденью
Это место, где сходятся три виденья
Меж голубеющих скал
Но когда голосами пробудятся ветви тиса
Пусть в ответ им пробудятся ветви другого тиса.
О сестра благодатная, мать пресвятая, душа
родников и садов,
Не дозволь нам дразнить себя ложью
Научи нас вниманью и безразличью
Научи нас покою
Даже средь этих скал,
Мир наш в Его руках
И даже средь этих скал,
О сестра и мать
И душа течения и прибоя,
Не дозволь мне их потерять
И да будет мой стон с Тобою.

ARIEL
АРИЭЛЬ

Перевод всего цикла
Я. Пробштейна

I.	JOURNEY OF THE MAGI (1927)
I. Поклонение волхвов
«И вышли мы в стужу,
В самую худшую пору
Для странствий, для столь долгого странствия:
Дороги размыты и ветер неистов —
Самая тьма зимы».
И верблюды, упрямые, сбившие ноги, стершие спины,
Валились в тающий снег.
Иногда мы сожалели
О летних дворцах на склонах, террасах,
О девах в шелках с шербетом в руках.
И роптали, бранились или сбегали
Погонщики, требуя женщин и выпивки.
И костры угасали, и шатров не хватало,
А города враждебны, селенья недружелюбны,
И деревеньки грязны и дороги для постоя —
Тяжкое время для странствий.
Под конец мы решили идти всю ночь напролет,
Урывками спали,
А голоса пели над ухом, твердя,
Что это безумство.
Наконец, на заре пришли мы в сырую долину,
Где, из-под снега пробившись, благоухала трава
И бежала река, и водяная мельница воздух взбивала во тьме,
И три дерева на фоне нависшего неба,
И старая белая лошадь ускакала на луг.

204
Томас Стернз Элиот
И пришли мы в таверну, где над дверью лоза
винограда свисала,
У двери открытой шестеро в кости играли на сребреники
И ногами пустые винные мехи пинали.
Но мы ничего там не узнали и двинулись дальше,
И под вечер мы прибыли, ни минутою раньше,
И нашли это место; пожалуй, хоть это было неплохо.
И было это, помнится, очень давно,
Но я бы проделал весь этот путь, хочется знать лишь,
Узнать лишь сие:
Мы проделали весь этот путь во имя
Рожденья иль Смерти? Рождество было, конечно,
Мы очевидцы, и это бесспорно. Но я видал и роды и смерти
И полагал, что роды от смерти отличны. Но сие Рождество
Было ужасною мукой для нас, как сама Смерть, наша смерть.
И в свои края мы вернулись, в царства эти,
Но как дома не чувствуем больше себя в старых пределах,
Где чуждый народ вцепился в старых богов.
Я был бы рад еще одной смерти.

II.	A SONG FOR SIMEON (1928)
IL Песнь Симеона
Вновь гиацинты распустились в вазах, Боже,
И солнце зимнее ползет над снежным склоном,
А время года будто бы все то же,
И невесома жизнь моя — лишь ветра смерти
Ждет, как пушинка на ладони, с дрожью.
Пылинки на свету и память в тайниках
Ждут, что холодный смерч к земле забвенья путь проложит.
Свой мир нам даруй днесь.
Я исходил за годы этот град,
Был в вере тверд, помочь был нищим рад,
Почет и честь и воздавал, и получал я здесь.
Никто отвергнут не был у моих дверей.
Кто вспомнит дом мой, дом детей моих детей,
Когда придет печальная пора? —
Тропа укроет козья и лисы нора
Бегущих от врагов и вражеских мечей.
Пока не грянул час меча, бича, неволи,
Даруй мгновенье мира и покоя!
Пред восхожденьем на вершины запустенья,
Пред тем, как матери зайдутся в горе,
В сей час рожденья времени печали
Позволь, чтобы Дитя и Слово, что томится втуне, в тайне,
Израилево утешенье даровали
Тому, кто с высоты восьмидесяти лет
Не видит завтра пред собою.

206
Томас Стернз Элиот
По Твоему же слову
Они превознесут Тебя и пострадают в каждом поколенье,
На поруганье и во славу
Над светом свет — по лестнице святых взойдут.
Ни муки, ни восторг молитв и дум меня не ждут,
Не ждет меня последнее прозренье.
Дай мне покой Твой
(Твое же сердце меч пронзит,
Твое ведь тоже).
Отягощен я жизнию своей и смертью тех, кто
следует за мной.
Отягощен я смертию своей и смертью тех, кто
следует за мной.
Позволь уйти рабу, о Боже,
Но прежде увидать Твое спасенье.

III.	ANIMULA* (1929)
III.	Animula
«Выходит из Господних рук душа простая»
В просторный шумный мир изменчивых огней,
Свет познает и тьму, и холод, и жару;
Ступает робко, падая, вставая, —
То тянется к игрушкам, поцелуям,
То, осторожно под столом гуляя,
Готовится удрать, когда испуг
Ее загонит под защиту взрослых рук.
Она всему готова верить, радуется солнцу,
Сиянию благоуханной елки
И ловит солнечного зайчика,
Упавшего на пол через оконце.
Она не отделяет явь от грез
И картам радуется — дамам, королям,
Деяниям волшебников и няниным словам.
Как тяжек гнет взрослеющей души —
Она страданья, горести несет,
И каждый день ее мучений множит счет:
Стремленье совместить «дозволено» и «нет»,
Мечту и явь, желанье и запрет,
И грез дурман, и горечь бытия.
Ее сомненья крепко привязали
К энциклопедии «Британика» в читальном зале.
Под гнетом времени становится душа
Эгоистичной, нерешительной, убогой
Уменьшительное от слова «anima», обозначающего душу (лат.).

208
Томас Стернз Элиот
И неспособной в жизни сделать шага,
Ее пугает жизнь, даруемые блага,
Не внемлющая зову крови, своей же тени тень
И отраженье собственного мрака,
Душа покой впервые обретет,
Лишь после смертного причастия отринув гнет.
Молитесь за Гутьерес, так жаждавшей успеха и власти,
И за Будена, взрывом разорванного на части,
За того, кто сколотил состоянье,
И за того, кто шел своим путем.
Молитесь за Флоре, затравленного псами насмерть,
В час нашего рожденья и сейчас за нас молитесь.

IV.	MARINA (1930)
IV.	Марина
Quis hic locus, quae regio, quae mundi plaga?*
Какие моря берега утесы гранитные острова
Какие воды там, за кормой
И запах сосны и пенье дрозда сквозь туман
Какие образы воскрешают
Тебя, о дочь.
Тот, кто растит собачьи клыки, свершает
Грех
Тот, кто блистает славой павлиньей, свершает
Грех
Тот, кто в хлеву довольства погряз, свершает
Грех
Тот, кто впадает в животный экстаз, свершает
Грех
Но все они развеяны ветром, дыханием сосен,
Пеньем лесного дрозда,
И благодать снизошла в этот миг.
Чей это лик — то темней, то яснее
Пульс в руке — то слабей, то сильнее —
Отнято или даровано? дальше, чем звезды,
но перед взором
* «Что это за место, что за страна, что за часть мира?» (Из трагедии
Сенеки «Безумный Геркулес», строка 1138.)

210	Томас Стернз Элиот
Там, за деревьями шепчутся и смеются,
быстрые тени несутся,
Словно во сне, когда воды сомкнутся.
Краска потрескалась в жару, бушприт расколот льдом.
Я сделал и забыл,
И вспомнил все, что совершил
Между июнем и сентябрем.
Оснастка ослабла, и парус прогнил.
Все свершено в незнанье, без сознанья.
Течет обшивка, и швы конопатить пора.
Сей лик, очертания облик
Той, чья жизнь лишь в прошлом осталась.
Да отрекусь от жизни своей
Ради другой, закрою уста, чтоб другие отверзлись.
Она пробудилась, уста приоткрылись, надежда,
как новый корабль.
Какие моря, берега утесы гранитные острова
И дрозд, поющий сквозь туман,
О дочь моя

ИЗ СЕРИИ СТИХОВ «АРИЭЛЬ»
Перевод А. Сергеева
I. Journey of the Magi (1927)
I. Паломничество волхвов
«В холод же мы пошли,
В худшее время года
Для путешествия; да еще такого:
Дороги — каша, и ветер в лицо,
Самая глушь зимы».
И верблюды посбили ноги и спины
И упрямо ложились в тающий снег.
Мы иногда тосковали
По летним дворцам на склонах, террасам
И шелковым девам с блюдом шербета.
Проводники и погонщики бранились, ворчали,
Сбегали и требовали вина и женщин,
И костры угасали, и всем шатров не хватало,
И враждебность в больших городах, и неласковость
в малых,
И грязь в деревнях, и непомерные цены:
В трудное время пошли мы.
В конце мы решили идти всю ночь,
Спали урывками,
И голоса напевали нам в уши,
Что все это безрассудство.
И вот на рассвете пришли мы к спокойной долине,
Где из-под мокрого снега остро пахла трава,

212
Томас Стернз Элиот
И бежала река, и на ней мельница билась о тьму,
И под низким небом три дерева,
И белая кляча ускакала от нас на лугу
И пришли мы в корчму с виноградной лозою над дверью,
Там шестеро кости бросали ради сребреников,
Толкая ногами мехи из-под выпитого вина.
Но никто ничего не знал, и снова мы вышли
И прибыли вечером, ни на минуту не раньше,
Чем было надо; и это, пожалуй, неплохо.
Давно это, помнится, было,
Но я и теперь пошел бы, только спросил бы,
Это спросил бы,
Это: ради чего нас послали в путь,
Ради Рожденья или Смерти? Конечно, там было Рожденье,
Мы сами свидетели. Я и до этого видел рожденье и смерть,
Но считал, что они не схожи; это же Рождество
Было горькою мукой для нас, словно Смерть, наша смерть.
Мы вернулись домой, в наши царства,
Но не вернули себе покоя в старых владеньях,
Где люди ныне чужие вцепились в своих богов.
И вот я мечтаю о новой смерти.

ИЗ СЕРИИ СТИХОВ «АРИЭЛЬ»
Перевод В. Топорова
V.	The Cultivation of Christmac Trees (1954)
V. Поклонение рождественскому дереву
Есть несколько способов восприятия Рождества,
Кое-какие из них мы здесь опустим:
Общественное восприятие, пренебрежительное,
сугубо коммерческое,
Буйное (с кабаками, открытыми до полуночи)
И ребячливое — но вовсе не восприятие ребенком,
Для которого свеча — это звезда, а позолоченный ангел,
Распустивший крылья на самой верхушке, —
Это не елочное украшение, а настоящий ангел.
Ребенок относится к елке с восторгом,
Пусть же распространится его восторг
На весь праздник, воспринимаемый им отнюдь не
как повод,
Чтобы восхищение блеском, очарование
Первой елки, которая западет ему в память,
Чтобы радость рождественским подаркам
(Каждый из которых пахнет по-своему, но всякий раз —
волнующе)
И ожидание рождественского гуся или индюшки,
И тихий трепет, когда их подают к столу,
Чтобы благоговение и веселье
Не оказались утрачены и в дальнейшем —

214
Томас Стернз Элиот
В жизни с ее опостылевшими привычками,
усталостью и скукой,
С мыслями о смерти и с осознанием собственной
жизненной неудачи,
Или же в ханжестве приторной и притворной
Веры, настоянной на самообмане,
Господу неугодной и равнодушной к ребенку
(И здесь я с благодарностью вспоминаю
Святую Люцию, ее рождественский гимн,
ее огненный венец);
Чтобы ближе к концу, в твое восьмидесятое Рождество
(«Восьмидесятое» взято здесь произвольно
и означает «последнее»)
Накопившиеся за всю жизнь воспоминания
о ежегодном душевном прорыве
Претворились бы в концепцию великого счастья,
Оборачивающегося одновременно и великим страхом,
Потому что страх неизбежно охватит каждого,
Ибо начало напомнит нам о конце,
А первое пришествие — о Втором Пришествии.

ИЗ НЕОКОНЧЕННЫХ
СТИХОТВОРЕНИЙ

SWEENY AGONISTES
(1926-1927)
Перевод А. Сергеева
Суини-агонист
(фрагменты Аристофановой мелодрамы)
Орест: Вы их не видите, не видите —
зато я вижу: они преследуют меня, я
должен убегать.
Эсхил, «Орестея»
А посему душа не достигнет божест¬
венного единства, пока не разлучите я
с любовью к тварям земным.
Сан-Хуан де ла Крус
ФРАГМЕНТ ПРОЛОГА
Даст и. Дорис.
Д а с т и:
Как там Перейра?
Дорис:
Нужен мне Перейра!
Больше нет терпенья.
Д а с т и:
Больше нет терпенья?
Кто платит за квартиру?
Дорис:
Он платит за квартиру
Д а с т и:
Одни мужчины платят, другие нет.
Кто из них не платит — ты знаешь ответ.
Дорис:
Возьми себе Перейру.
Д а с т и:
Нужен мне Перейра!
Дорис:
Не джентльмен Перейра:
Перейре нет доверья!

218
Томас Стернз Элиот
Д а с т и:
Дорис:
Д а с т и:
Дорис:
Д а с т и:
Дорис:
Д а с т и:
Дорис:
Д а с т и:
Т е л е ф о
Д а с т и:
Дорис:
Д а с т и:
Т е л е ф о
Д а с т и:
Дорис:
Д а с т и:
Дорис:
Д а с т и:
Нет и нет!
Он не джентльмен, нет ему доверья,
Даже у тебя нет к нему доверья —
Жди от Перейры всяческих бед.
Не следует слишком баловать Перейру.
Вот Сэм — это джентльмен, скажешь — нет?
Я люблю Сэма.
Я люблю Сэма.
Таких, как Сэм, не видывал свет.
Он занятный малый.
Он занятный малый.
Я знала такого же тому пять лет.
Он умел порадовать.
И Сэм порадует:
С Сэмом все в порядке.
А с Перейрой нет.
К черту Перейру.
Не оберешься бед!
н:	Тинк линк линк
Тинк линк линк
Это Перейра
Да, это Перейра
Не оберешься бед!
н:	Тинк линк линк
Тинк линк линк
Это Перейра
Уйми ради Бога этот жуткий трезвон!
Скажи ему что-нибудь.
А что? А что?
Скажи что хочешь: что я заболела,
Что я на лестнице сломала ногу,
Что был пожар.
Алло, алло!
Да, квартира, квартира мисс Дорранс —
Ах, мистер Перейра, сердечный привет!
Увы, к сожалению, да-да, к сожалению
У Дорис ужасная ужасная простуда

ИЗ НЕОКОНЧЕННЫХ СТИХОТВОРЕНИЙ
219
Да нет, простуда
Я думаю, простуда
Я тоже так думаю, спасибо за совет —
Гм, я надеюсь обойтись без доктора
Дорис не хочет, чтоб я вызвала доктора
Она говорит, позвоните в понедельник
Дорис будет в порядке в понедельник
Простите, я должна вам сказать до свиданья
Дорис держит ноги в горчичной ванне
Я говорю, что Дорис парит ноги
Итак, в понедельник. Конечно, нет.
Я передам ей. До свида-а-а-анья.
Да, разумеется. Спасибо за совет.
А-ахх
Дорис:
Самое время раскинуть картишки,
Угадай, что первое
Д а с т и:
Первое... а что?
Дорис:
Король трефей
Д а с т и:
Это Перейра
Дорис:
А может, Суини
Д а с т и:
Это Перейра
Дорис:
А может, все-таки это Суини
Д а с т и:
Все равно это очень странно.
Дорис:
Четверка бубей — что она значит?
Д а с т и
(читает)-. «Мелкая сумма денег, подарок
Какой-либо одежды, вечеринка».
Ну и ответ.
Дорис:
А вот еще тройка. Что она значит?
Д а с т и:
«Весть об отсутствующем друге». — Перейра!
Дорис:
Дама червей! — Это миссис Портер!
Д а с т и:
А может, это ты
Дорис:
А может, это ты
Мы все червонные. Что за бред!
Кто эта дама — покажут карты.
Приходится подумать, раскладывая карты,
Надо ж угадать, что они сулят нам,
А это не всякому дано, о нет!

220
Томас Стернз Элиот
Д а с т и:
Да, ты умеешь разгадывать карты
Что там дальше?
Дорис:
Дальше — шестерка.
Д а с т и:
«Ссора. Отчуждение. Разлука друзей».
Дорис:
Двойка пик.
Д а с т и:
Двойка пик!
ЭТО ГРОБ!
Дорис:
ЭТО ГРОБ?
Милостивый Боже, ну и ответ!
Перед вечеринкой? Нет, нет, нет!
Д а с т и:
Да может, он не твой, может, чей еще
Дорис:
Нет, это мой. Я уверена, что мой.
Прошлой ночью мне снилась свадьба.
Да, это мой. Я уверена, что мой.
Что мне делать, Боже, подай совет!
Чтобы я когда еще трогала карты —
На-ка, догадай. Догадай на счастье.
Может, тебе улыбнется счастье.
Д а с т и:
Пиковый валет.
Дорис:
Это явно Сноу
Д а с т и:
А может, Свартс
Дорис:
А может, и Сноу
Д а с т и:
Странно, у меня все идут картинки...
Дорис:
Все дело в том, как их вынимаешь
Д а с т и:
Что-то такое в них есть на ощупь
Дорис:
Бывает, по ним ничего не узнаешь
Д а с т и:
Надо знать, что ты хочешь узнать
Дорис:
Надо знать, что ты хочешь знать
Д а с т и:
Не стоит загадывать о самом главном
Дорис:
Не стоит спрашивать о чем-то дважды
Д ас т и:
Бывает, вообще ничего не узнаешь.
Дорис:
А я хочу знать про гроб к вечеринке.
Д а с т и:
Ты что? Ты что! В уме или нет!
Я же говорю: все идут картинки...
Валет червей!
{свист за окном)

ИЗ НЕОКОНЧЕННЫХ СТИХОТВОРЕНИЙ
221
Вот это совпадение
Не иначе, карты приманили его!
{снова свист)
Дорис:	Это Сэм?
Д а с т и:	Конечно же, Сэм!
Дорис:	Конечно же, валет червей — это Сэм!
Д а с т и {высовываясь из окна): Здравствуй, Сэм!
В о ч о у п:	Здравствуй, дорогая
Есть у вас кто?
Д
В
д
д
д
а с т и:
Нет никого
А сколько вас там?
о ч о у п:
Да четверо всего.
Я сейчас поставлю за углом машину
Мы сейчас
а с т и:
Давайте скорей!
а с т и {Дорис): Это карты приманили его.
о р и с:
А я хочу знать про гроб к вечеринке.
СТУК СТУК СТУК
СТУК СТУК СТУК
СТУК
СТУК
СТУК
Дорис. Даст и. Вочоуп. Хорсфолл.
Клипстайн. Крампакер.
Вочоуп:
к
л
И
п
с
т
а
й
н:
к
р
а
м
п
а
к
е
р:
к
л
и
п
с
т
а
й
н:
к
Р
а
м
п
а
к
е
р:
к
л
и
п
с
т
а
й
н:
к
Р
а
м
п
а
к
е
р:
Здравствуй, Дорис! Здравствуй, Дасти!
Как она, жизнь? Позвольте, девочки
Капитан Хорсфолл — вы его знаете —
Позвольте представить вам наших друзей:
Мистер Клипстайн — Мистер Крампакер,
Командировочные из Америки.
Как поживаете?
Как поживаете?
Искренне рад познакомиться с вами
Страшно счастлив знакомству с вами
Сэм — верней — лейтенант Сэм Вочоуп
Из Канадского Экспедиционного —

222
Томас Стернз Элиот
Клипстайн:
Крампакер:
Клипстайн:
Крампакер:
Д а с т и:
Клипстайн:
Крампакер:
Клипстайн:
Дорис:
Крампакер:
Клипстайн:
Крампакер:
Д а с т и:
Клипстайн:
Крампакер:
Клипстайн:
Крампакер:
Так вот, он, бывало, о вас нарасскажет...
Мы на войне все стали друзьями
Клип, капитан, и я, и Сэм,
Как говорится, исполняли долг,
Я говорю — дали немцу перцу
Как мы сражались в покер — ты помнишь,
Как мы сражались в покер в Бордо?
Ах, мисс Дорранс, пусть Сэм расскажет,
Как мы сражались в покер в Бордо.
Осматривали Лондон, мистер Крампакер?
Да нет, мы не видели пока ничего
Мы только причалили — и то в первый раз
Надеюсь, что не в последний раз.
Мистер Клипстайн, вам нравится Лондон?
Нравится Лондон? Нравится Лондон!
Нравится Лондон!!! Что скажешь, Клип?
М-да, мисс... э... гм, Лондон — вещь!
Лондон весьма.
Абсолютный блеск!
Так, может, вам обосноваться в Лондоне?
М-да, нет, мисс... э... вы меня не поняли.
(Простите, ваше имя что-то не запомнилось,
Но все равно я рад, что мы познакомились.)
Лондон малость чересчур для нас
Я сказал бы, малость чересчур.
Да, Лондон малость чересчур для нас
Не то что я хочу вас этим обидеть —
Просто мы тут сошли бы с ума.
Верно, Клип?
Конечно, Крам.
Лондон блеск, Лондон весьма,
Лондон — то, куда надо ездить —
Особенно когда настоящий британец,
Парень вроде Сэма, поводит по городу.
Сэм, разумеется, в Лондоне дома,
Он обещал поводить нас по городу.

ИЗ НЕОКОНЧЕННЫХ СТИХОТВОРЕНИЙ
223
Суини.
Крампа
Суини:
Дорис:
Суини:
Дорис:
Суини:
Дорис:
Суини:
Дорис:
Суини:
Дорис:
ФРАГМЕНТ АГОНА
Вочоуп. Хорсфолл. Клипстайн.
кер. Свартс. Сноу. Дорис. Даст и.
Я увезу тебя
На людоедский остров.
Ты будешь людоедом!
А ты миссионером!
Миленьким толстеньким миссионером!
И я тебя слопаю. Я буду людоедом.
Ты увезешь меня? На людоедский остров?
Я буду людоедом.
А я миссионером.
Я обращу тебя!
Я обращу тебя!
Обращу в такое
Жирненькое — ах! — миссионерское жаркое,
Так ты меня съешь?
Грех не съесть такое
Маленькое, миленькое, славненькое,
сладенькое,
Сочненькое — ах! — миссионерское жаркое.
Видишь вот яйцо
Видишь вот яйцо
Так вот, это жизнь на крокодиловом острове
Без телефонов
Без граммофонов
Без автомобилей
Ни двухместных, ни шестиместных,
Ни «ситроенов», ни «роллс-ройсов»,
Нечего есть, кроме диких плодов.
Не на что смотреть, кроме пальм налево
И моря направо,
Нечего слушать, кроме прибоя.
И только три вещи
Какие три вещи?

224
Томас Стернз Элиот
Суини:
Рожденье, и совокупленье, и смерть.
И это все, это все, это все,
Рожденье, и совокупленье, и смерть.
Дорис:
Это надоест.
Суини:
Тебе надоест.
Рожденье, и совокупленье, и смерть.
Дорис:
Это надоест.
Суини:
Тебе надоест.
Рожденье, и совокупленье, и смерть.
Жизнь такова, если в трех словах:
Рожденье, и совокупленье, и смерть.
Я уже родился, и раза достаточно.
Ты не помнишь этого, зато я помню,
Раза достаточно.
Поют Вочоуп и Хорсфолл. Свартс как бы с бубном.
Сноу как бы с кастаньетами.
Под пальмой
Пальмой пальмой
Под пальмой мы живем
Вдвоем одни
Одни вдвоем
Вдвоем как втроем
Под па па па
Под паль мой
Под пальмой мы живем.
Там цветет апельсин
И поет пингвин
И лишь море шумит кругом
Под па па па
Под паль мой
Под пальмой мы живем.
Там островитянки
На яркой полянке
Чуть прикрыты зеленым листом

ИЗ НЕОКОНЧЕННЫХ СТИХОТВОРЕНИЙ
225
Дорис:
Поют К л
диминуэндо
Под па па па
Под паль мой
Под пальмой мы живем.
Скажи, в каком уголке лесном
Мы вечер с тобой проведем вдвоем
Под бамбуком, бананом, фигой
Иль под пальмовым листом?
Согласен под сенью любого растенья
Любой уголок меня бы привлек
Любой островок на любой срок
Любое яйцо
Любое яйцо
Лишь бы море шумело кругом.
Не люблю яйца, ненавижу яйца
И ненавижу твой крокодилов остров.
ипстайн и Крампакер. Сноу и
С в а р т с, как прежде.
Моя островитяночка
Моя островитяночка
Мы заживем одни вдвоем
От вечной спешки отдохнем
Тут не торопятся на поезда
И от дождя не бегут никуда
Тут времени счет у нас пойдет
Не на минуты, а на часы
Не на часы, а на года
г И будет утро
И будет вечер
И будет полдень
И ночь
Утро
Вечер
День
Ночь
8 3ак. 1184

Томас Стернз Элиот
Дорис:
Суини:
Дорис:
Суини:
Дорис:
С в а р т с:
Дорис:
Сноу:
Суини:
С в а р т с:
Сноу:
Дорис:
Сноу:
Суини:
Это не жизнь, это не жизнь
Чем так жить, лучше умереть.
Жизнь такова. Такова
Какова?
Скажи, какова?
Жизнь есть смерть.
Один тут однажды прикончил девицу.
О мистер Суини, прошу, не надо.
Я полчаса назад разложила карты,
И вышел гроб
Вам вышел гроб!
С последней картой мне вышел ГРОБ.
Я не люблю таких разговоров,
В жизни женщины столько опасностей.
Пусть мистер Суини продолжит рассказ.
Уверяю, сэр, нам весьма интересно.
Один тут однажды прикончил девицу
Любой способен прикончить девицу
Любой из нас может, хочет, должен
Однажды в жизни прикончить девицу.
Так вот он опустил ее тело в ванну
И вылил галлон лизола в ванну
Эти парни всегда засыпаются.
Прости, они не всегда засыпаются.
Взять хотя бы кости на Ипсом-Хит.
Я читал в газетах
Ты читал в газетах
Они совсем не всегда засыпаются.
В жизни женщины столько опасностей.
Пусть мистер Суини продолжит рассказ.
Этот парень совсем не засыпался
Но не в этом дело.
Это продолжалось несколько месяцев
Никто не приходил
Никто не уходил
Он брал молоко и за квартиру платил.

ИЗ НЕОКОНЧЕННЫХ СТИХОТВОРЕНИЙ
227
С в а р т с:
Что же он делал?
Все это время, — что же он делал?
Суини:
Что он делал! Что он делал?
Не в том дело.
Спроси у живых, кто что делал.
Он довольно часто ко мне заходил
Дорис:
Д а с т и:
Суини:
Я ставил ему выпивку и утешал.
Утешал?
Утешал?
Ну вот опять, ведь не в этом дело.
Когда я говорю, я говорю словами.
И вот что я вам хотел сказать.
Он не понимал, жив ли он,
а она мертва
Он не понимал, мертв ли он,
а она жива
Он не понимал, оба живы они
или нет
Если он жив, то молочник нет
и хозяин нет
А если живы они, то он мертв.
Связи распадаются
Связи распадаются
Ибо, когда ты один,
Так один, как он был один,
Ты либо-либо или ничто,
Но я говорю вам не в этом дело
Смерть или жизнь или жизнь или смерть
Смерть это жизнь а жизнь это смерть
Когда я говорю, я говорю словами
Понятно вам или непонятно
Меня не касается и вас не касается
Всем надо делать что надо делать
Всем надо быть и пить на вечеринке
Всем надо пить и крутить пластинки
Все здороваются все прощаются
Скажи, с кого там за квартиру причитается?

228
Томас Стернз Элиот
Дорис:	Ты знаешь сам
Суини:	Но это ни меня, ни тебя не касается.
Поют хором: Вочоуп, Хорсфолл, Клипстайн,
Крампакер.
Когда ты проснулся в холодном поту
и убитый кошмаром глядишь в темноту
Когда ты проснулся в постели крича
увидав пред собой своего палача
В твое одиночество вторглось пророчество:
гибель свою ты учуял вдруг.
Ух ух ух
Ты видел во сне будто семь утра
и ты встал и темно и туман и рассвет
И ты знаешь: пора, поступится в окно
и войдет и возьмет и спасенья нет.
И может ты жив
И может ты мертв
Ух ха ха
Ух ха ха
Ух
Ух
Ух
СТУК СТУК СТУК
СТУК СТУК СТУК
СТУК
СТУК
СТУК

CORIOLAN (1931-1932)
КОРИОЛАН

Перевод А. Сергеева

I. TRIUMPHAL MARSH
I. Триумфальный марш
Камень, бронза, камень, сталь, камень, лавры, звон подков
По мостовой.
И знамена. И фанфары. И столько орлов.
Сколько? Сочти. И такая давка.
В этот день мы не узнавали себя, не узнавали Города.
Столько народу на этой дороге, к храму приводит эта дорога.
Столько ждущих. Сколько ждущих? Не все ли равно,
если столько много.
Идут? Пока нет еще. Только вдали орлы. Да еще фанфары
Вот они. Наконец. А он?
Природное бодрствование нашего Я есть восприятие.
Мы можем ждать на стульях, держа сосиски.
Что прежде всего? Ты видишь? Это
5	800 000 винтовок и карабинов
102 000 пулеметов,
28 000 минометов,
53 000 полевых и тяжелых орудий,
Неизвестно, сколько снарядов, мин и взрывателей,
13 000 аэропланов
24 000 авиационных моторов
50 000 артиллерийских упряжек,
потом 55 000 интендантских фур,
11	000 нолевых кухонь,
1150 полевых пекарен.
Сколько же все это длится. Не видно его? Нет,
Идут капитаны гольф-клуба, а это скауты,

232
Томас Стернз Элиот
А вот société gymnastique de Poissy*,
A вот и лорд-мэр с членами гильдии. Вон,
Смотри, это он, смотри:
Нет вопросительности в глазах
И в руках застывших над гривой коня,
Но в глазах ожидание, пристальность,
воспринимание, безразличие.
О скрытое под крылом голубя, скрытое в груди черепахи,
Под пальмой в полдень, под бегущей водой
В недвижный миг текучего мира. О скрытое.
Вот они направляются к храму. Приносят жертву.
Вот девственницы выходят с урнами, в этих урнах
Прах
Прах
Прах праха, и снова
Камень, бронза, камень, сталь, камень, лавры, звон подков
По мостовой.
Вот все, что мы видели. Но сколько орлов!
И сколько фанфар!
(На Пасху мы не поехали за город и потому отвели
Маленького Сирила в церковь. Он услыхал колокольчик
И громко сказал: разносчик.)
Не бросай сосиску,
Она еще пригодится. Он ловкий. Простите,
Нет ли у вас огонька?
Огонь
Огонь
Et les soldats faisaent la haie? ILS LA FAISAENT**.
* Гимнастическое общество Пуасси (фр.).
** Солдаты образовали кордон? Да (фр.).

IL DIFFICULTIES
OF A STATESMAN
II. Муки государственного мужа
Возвещай что мне возвещать!
Всякая плоть — трава, включая
Награжденных Орденом Бани, Рыцарей Британской
Империи, Кавалеров,
О! Кавалеров! Ордена Почетного Легиона,
Ордена Черного Орла (I и II класса)
И Ордена Восходящего Солнца.
Возвещай возвещай что мне возвещать!
Первым делом создать комитеты:
Консультативные, постоянные, тайные советы,
комиссии, комитеты и подкомитеты.
Одного министра хватает на многие комитеты.
Что мне возвещать?
Артур Эдвард Сирил Паркер назначен телефонистом
С окладом фунт десять шиллингов в неделю, за год
службы надбавка пять шиллингов
До предела два фунта десять; к Рождеству наградных тридцать
шиллингов
Плюс недельный отпуск годично.
Образован комитет для назначения инженерной комиссии
По вопросу о Водоснабжении
Создана комиссия
Общественных Работ, главным образом для перестройки
0	фортификаций.
Создана комиссия
Для переговоров с комиссией вольсков
О вечном мире: оружейники и кузнецы

234
Томас Стернз Элиот
Избрали Объединенный комитет протеста против
сокращения заказов.
Меж тем стража играет в кости при всех воротах,
А лягушки (О Мантуанец) квакают мирно в болотах
Вспыхивают на миг светляки при свете зарницы
А что возвещать?
О мать родная
Вот ряд семейных портретов, тусклых бюстов, все
поразительно римские
Поразительно схожие между собой, одного за другим освещает
Потный зевающий факельщик.
О скрытое под... Скрытое под...
Где лапка голубя опустилась и сжала на миг,
На недвижный миг отдыха в полдень, ветку
под верхними ветками полуденного тенистого дерева
Под перышком на груди, что вздрогнуло
от послеполуденного дуновенья
Там цикламен расправляет крылья, там вьюнок свисает над дверью
О родная (нет среди этих бюстов, на всех есть точные надписи)
Я усталая голова среди этих голов
Крепких шей, способных носить их
Крепких носов, рассекающих воздух
Родная
Да не будет нас, чтобы скоро, чуть не сейчас же, вместе,
Если закланья, посвященья, приношенья, моленья
Соблюдены
Да не будет нас
О скрытое
Скрытое в недвижном полудне, в тихой квакающей ночи.
Приходят, ударив крылом, как летучая мышь, мерцая, словно светляк,
«Возвышаясь и падая, увенчаны прахом», малые существа,
Малые существа тонко стрекочут во прахе, в ночи.
О родная
Что мне возвещать?
Мы требуем комиссии, представительной комиссии,
комиссии по расследованию
ОТСТАВКА ОТСТАВКА ОТСТАВКА

МАЛЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

EYES THAT LAST
I SAW IN TEARS
Очи, что видал в слезах
Перевод Я. Пробштейна
Очи, что видал в слезах —
Как в тумане —
Здесь, в призрачном царстве смерти
Виденьем явились эти глаза,
Но мне не видна ни одна слеза —
Это мое наказанье.
Это мое наказанье —
Глаз не увижу сих,
Твердого взгляда их,
Глаз не увижу до
Входа в царство истинной смерти,
Где так же, как здесь,
Вспыхнут глаза на миг,
На мгновенье сверкнет слеза,
Чтобы нас предать осмеянью.

THE WIND SPRANG UP
AT FOUR O’CLOCK
В четыре ветер налетел
Перевод Я. Пробштейна
В четыре ветер налетел
Колокола он раскачал
Меж смертью вознося и жизнью
Здесь — в царстве призрачной смерти
Запутанной борьбы тревожит отзвук
Что это — сон или другое:
В воде чернеющей реки
Привиделось лицо в слезах?
По ту сторону черной реки
Вижу врагов с мечами в руках.
За истинной смерти рекою
Всадники Ада с мечами в руках.

FIVE-FINGER EXERCISES
Пять упражнений для беглости пальцев
Перевод Я. Пробштейна
I.	Lines to a Persian Cat
I.	Строки персидскому коту
Певчие птицы, найдя приют
На площади Расселла, в сквере поют.
Под сенью деревьев нет утешенья
Для дум усталых, желаний острых
И нет отрады для быстрого взгляда
Гусеницы Мохнатой. Спасенье
Только в печали. Дарует ли отдых
Стул хромой? Уймется ль сердечный зуд?
Почему летний день течет еле-еле?
Когда же время пройдет в самом деле?
II.	Lines to a Yorkshire Terrier
IL Строки йоркширскому терьеру
Деревце в буром поле стояло,
Деревце было кривым и сухим,
А в черном небе из тучи зеленой
Силы природы истошно вопили,
Грохот и визги неслись с небосклона,
Но псу тепло и не страшно, над ним —
Большое пуховое одеяло.

240
Томас Стернз Элиот
Но все-таки бурое поле пугало,
И засохшее деревце в поле стояло.
Однако пушистые псы и котята,
Однако желейные псы и котята,
И даже могильщики станут прахом когда-то.
На этом я думы свои прерываю,
Я, маленький песик, в передние лапы
Мордой уткнувшись, глаза закрываю.
III.	Lines to a Duck in the Park
III.	Строки утке в парке
В воде трепещет длинный луч,
Проснулось утро, из-за туч
Заря спускается по склону.
В пруде не водятся тритоны,
Лишь селезень да утка сонно
Плывут. Я утреннее небо
Видал, Вина вкусив и Хлеба,
Пернатым уделю щепоть
Того, что в пищу дал Господь, —
Пусть руку с хлебом заодно
Пощиплют — знаем мы давно,
Что любознательный червяк
Самодовольный наш костяк
Изучит и пощиплет плоть.
IV.	Lines to Ralph Hodgson Esqre
IV.	Строки Ральфу Ходжсону, эсквайру
Как я рад встретить мистера Ходжсона!
(Эта встреча для каждого счастье.)
Речь его мелодична,
А песик отличный —
Баскервильский — по знаку хозяина
Он рванется за вами отчаянно
И разорвет вас на части.

МАЛЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ
241
Как я рад встретить мистера Ходжсона!
Обожаемый официантками
(Он для них посетитель особенный),
Обладая большими талантами,
Пирожок он кладет
В свой изысканный рот,
И пирог исчезает крыжовенный.
Как я рад встретить мистера Ходжсона!
У него 900 канареек,
Над его головой, словно нимб,
И касатки порхают, и феи.
Как я рад встретить мистера Ходжсона!
(Ищет всякий знакомства с ним.)
V.	Lines to a Cuscuscaravay
and Mirza Murad Ali Beg
V.	Строки для Кускус-Каравая
и Мирзы Мурада Али Бека
Я не рад встрече с мистером Элиотом!
На церковника слишком похож он:
Губы чопорно сжал,
Брови грозно собрал,
А разговор непреложно
Сводит он к Если, Возможно,
Как Будто, Но и Однако.
Я не рад встретить мистера Элиота
С итальянскою шляпой
И с бесхвостой дворнягой,
И в пальто меховом,
И с облезлым котом.
Я не рад встрече с мистером Элиотом!
(Пусть не вымолвит слова при этом.)

LANDSCRAPES
Пейзажи
Перевод Я. Пробштейна
I.	New Hampshire
I.	Нью-Гемпшир
Голоса детей в саду,
Плоды еще не созрели —
Рыжая головка, красная головка
Мелькают сквозь зелень.
Черное крыло, белое крыло в вышине,
Двадцать лет прошло — и конец весне.
Нынешнее горе, ожиданье бед,
Спрячь меня, укрой, листьев свет.
Черное крыло, рыжая головка,
Вверх — вниз,
Веселись,
Держись, на яблоню взбираясь ловко.
II.	Virginia
II.	Вирджиния
Красная, красная речка.
Тягучее зноя теченье
И есть тишина.
Воля недвижна так не бывает,

МАЛЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ
243
Как недвижна река. Только ли
По случайной пересмешника нотке
Чувствуешь зноя движенье?
Застыли холмы. Ворота. Деревья,
Белесые и розоватые, ждут, ожидают.
Застой, затуханье. Или жизнь
Без движенья. Но вечно в движенье
Железные мысли — пришли со мной
И уходят со мной —
Красная, красная речка.
III.	Usk
III.	Уск
Тише: ветку сломишь невзначай,
Не увидишь здесь
Белого оленя у белого ручья.
Оглянись — не наткнись — старых чар
Не буди. Чуть спустись,
Осторожно, не сорвись вниз.
Погляди:
Под гору и вверх ползут пути,
Там отыщешь отдых,
Где ложится серый свет на зеленый воздух.
Молится паломник, небо в звездах.
IV.	Rannoch by Glencoe
IV.	Рэннох, под Гленкоу
Здесь голодает ворона, терпеливый олень упорно
Ищет пищу, чтоб стать добычей пули. Меж
Мшистым болотом и рыхлым небом нет места
Ни для разбега, ни для полета. Материи крошево.
В разреженном воздухе лед луны
Или пылающий серп. Тропинка вьется среди
Апатичных обломков давней войны,

244
Томас Стернз Элиот
Гомон греха смолк в тишине.
Память сильней мертвых костей.
Следом тащится честь,
Длинной тенью своей затмевая весть
Костей, разбросанных здесь.
V.	Cape Ann
V.	Кэйп Энн
Скорей, скорей, послушай скорей, как поет воробей,
На заре, на закате поет полевой воробей,
Водяной воробей. Гляди, как вертится,
Танцует в полдень щегол. Может быть, встретится
Певчий пугливый дрозд. В небе звенит
Перепелки пронзительный свист. Куропатка сидит,
В камышах затаившись. Иди по следам водяного дрозда.
Гляди, как ласточка в танце взвилась стрелой.
Тишь. Молча приветствуй летучую мышь над землей!
Все восхитительны. Очень милы. Очень. Очень.
И все же оставь эту землю, оставь навсегда
Ее хозяину истинному — сильной чайке морской.
Хватит льстить. Разговор закончен.

LINES FOR AN OLD MAN
Строки для старика
Перевод Я. Пробштейна.
В ловушке-яме тигр взбешен,
Хвостом колотит, как хлыстом,
Почти как я, неистов он,
Когда увижу, как мой враг
Висит на дереве, дурак,
Иль вдруг почую вражью кровь.
Я обнажаю мудрый клык,
С шипеньем высунув язык,
Не ведает юнца любовь
Ни горечи такой, ни страсти.
И в золотом глазу моем
Себя увидевший болван
Поймет, что вправду он чурбан.
В моем кто усомнится счастье?

THE ROCK (1934)
КАМЕНЬ

ХОРЫ ИЗ МИСТЕРИИ «КАМЕНЬ»
Перевод всего цикла Я. Пробштейна
I
Орел парит в зените Неба.
Стрелец с Гончими по следу его идут.
О, вечное взрывовращение звезд вокруг Солнца,
О,	вечное возвращенье предначертанных времен года,
О, мир весны и осени, рождения и умиранья!
Бесконечный цикл идеи и воплощенья,
Бесконечные изобретенья, бесконечные опыты
Приносят познанье движения, но не покоя,
Знание речи, но не молчанья,
Знание слов, но незнание Слова.
Все наши знания приближают к невежеству нас,
Наше невежество приближает нас к смерти,
Но приближение к смерти не приближает нас к Богу.
Где Жизнь, растраченная нами в существованье?
Где мудрость, растраченная нами в познанье?
Где знание, растраченное нами в морях информации?
Круговращение Неба за двадцать веков
Увело нас от Бога и приблизило к Праху.
Я посетил Лондон, город крепкий,
Там протекает река, неся корабли чужеземцев.
Там было сказано мне: у нас слишком много церквей
И слишком мало харчевен. Мне было сказано:

250
Томас Стернз Элиот
Пусть священники уйдут на покой. Церковь нужна людям
Не там, где они трудятся, а там, где проводят свои
Выходные.
В Городе нам колокола не нужны —
Пусть пробуждают предместья.
Я посетил предместья, и там было сказано мне:
Шесть дней мы трудимся, на седьмой мы жаждем уехать
В Девошир или в Дьяволшир*.
В непогоду мы остаемся дома и читаем газеты.
В промышленных районах мне объяснили
Экономические законы.
На лоне прекрасной природы мне показалось,
Что отныне деревня предназначена только для пикников.
И церковь, кажется, не нужна
Ни в пригороде, ни в деревне, а в городе —
Лишь для важных венчаний.
Ведущий Хора
Тишина! Соблюдайте достойное расстоянье,
Ибо я чувствую приближенье
Камня. Он разрешит наши сомненья, быть может.
Камень. Созерцатель. Странник.
Потрясаемый Богом, несущий врожденную истину.
Входит Камень, ведомый Мальчиком
Камень
Доля людская есть непрестанный труд
Иль непрестанная лень, что еще тяжелее,
Или случайный заработок, что неприятно.
Я сам в одиночку на виноградном прессе трудился и знаю,
Как тяжело приносить ощутимую пользу, отвергая
То, что люди принимают за счастье, стремясь
К добрым деяньям, которые канут в безвестности,
* В оригинале — неологизмы Элиота: Hindhead и Maidenhead (англ.);
таких графств в Англии нет.

КАМЕНЬ
251
Одинаково принимая то, что приносит бесчестье,
Поклонение всех или безразличье.
Все люди готовы вкладывать деньги,
Но большинство ожидает доходов.
А я говорю вам: совершенствуйте волю.
Я говорю: помышляйте не об урожае,
Но о том, чтобы сеять, как должно.
Мир вращается и мир изменяется,
Лишь одно остается без изменения.
За всю мою жизнь оставалось лишь одно неизменным.
Как бы вы ни скрывали того, сие неизменно:
Это вечная битва Зла и Добра.
Забывчивые, вы отвергаете алтари и храмы.
Осмеянию вы предаете то,
Что создано из добра, находите объяснения,
Дабы насытить расчетливый и просвещенный ум.
А еще вы, отвергнув пустыню, пренебрегаете ею.
Пустыня — не в отдаленных южных краях,
Пустыня — не просто рядом, за поворотом,
Пустыня — в соседнем вагоне метро,
Пустыня — в сердце вашего брата.
Благой человек есть строитель, если строит то, что во благо.
Я покажу вам то, что свершается ныне
И кое-что из того, что свершилось давно,
Чтобы вы духом воспряли и волю свою укрепили.
Я покажу вам работу малых сих. Внимайте.
Гаснут огни; в полумраке слышатся голоса поющих Рабочих
На пустырях
Мы возведем новые стены
Есть инструменты и руки
Глина в новый кирпич
Известь в новый раствор
Там где рухнул кирпич
Мы построим из нового камня

252
Томас Стернз Элиот
Там где стропила сгнили
Мы положим новые бревна
Там где Слово забыли
Мы возведем новую речь
Это всеобщий труд
Церковь для всех
Дело для каждого
И каждый для дела
Теперь группа Рабочих виднеется на фоне смутного неба.
Издалека им отвечает хор Безработных
Никто не нанял нас
Руки в карманах
Опущены лица
На улицах выпало нам толпиться
И зябнуть в холодных жилищах
Лишь ветер рыщет
В полях невозделанных опустевших
1де плуг застрял под углом
В борозде. В этой стране
На двух мужчин одна сигарета
На двух женщин полпинты горького
Эля. В этой стране
Никто не нанял нас.
Наша жизнь не нужна, о смерти
Не будет сказано в «Таймс».
Вновь пение Рабочих
Течет река и год идет.
Скворец и воробей не теряют ни мгновенья.
Если строить мы не будем,
Сможем ли прожить мы, люди?
Если рожь заколосится,
Если на полях пшеница,
Люди не умрут на кровати голой

КАМЕНЬ
253
Или под забором. Нет у этой улицы
Ни начала, ни конца, ни покоя, ни движенья,
Только шум без речи и без вкуса пища.
Не спеша, без промедленья
Начало этой улице дадим, и завершенье.
Мы возводим смысл, значенье:
Церковь для всех
Дело для каждого
И каждый для дела.
II
Так ваших отцов превратили
В сограждан святых в братстве Божьем, построенном на основе
Апостолов и пророков, где Сам Иисус Христос —
главный краеугольный камень.
А вы, хорошо ли вы строили, если ныне сидите беспомощно
в рухнувшем доме?
Здесь многие рождены для лени, растраченной попусту жизни
и нищенской смерти — яд унижения в ульях без меда;
А те, кто должен бы строить и восстанавливать, ломают руки
или тщетно
глядят в чужеземные земли, где подаяния больше
и чаши полнее.
Сооружение ваше, как должно, не слажено, вы же сидите,
стыдясь, и дивитесь,
не зная, как из самих вас воздвигнут обитель
Господа в Духе,
в Духе, который ступал по глади воды, словно луч света
по спине черепахи.
Иные из вас вопрошают: «Как возлюбить ближнего нам?
Ибо любовь должна
найти воплощенье, как желанье соединяет с желанным,
а мы только труд
свой можем отдать, но в нашем труде никто не нуждается.

254
Томас Стернз Элиот
Мы ждем на углу, предложить ничего, кроме песен, не можем,
и никто не желает нас слушать;
Мы ожидаем, когда под конец нас в кучу швырнут, полезную
меньше, чем куча дерьма».
Вы, хорошо ли вы строили или забыли краеугольный камень?
Вы говорите о справедливых отношениях между людьми,
но не об отношении людей к Богу.
«Наша обитель на Небе». Верно, но это — есть образ
и символ нашей обители на земле.
Когда ваши отцы определили место для Бога
И распределили всех неудобных святых,
Апостолов, мучеников, как в лондонском зоопарке,
Тогда лишь смогли они приступить к имперской экспансии,
Сопровождаемой индустриальным развитием,
Экспортируя уголь, железо, товары из хлопка,
Интеллектуальное просвещенье
И все на свете, включая капитал
И несколько версий Божьего Слова —
Племя британцев, уверившись в собственной миссии,
Выполнило ее, но в доме своем оставило многое шатким.
От всего, что было содеяно в прошлом, вы вкушаете плод,
гнилой или зрелый.
Ибо Церковь должна строиться вечно и всегда разрушаться,
и всегда восстанавливаться.
За каждое дурное деянье мы страдаем впоследствии:
За праздность, алчность, за ненасытность, забвение
Божьего Слова,
За гордыню, распутство, предательство, за каждый
содеянный грех.
А за все содеянное добро вы получаете наследство.
Ибо добрые и дурные деянья принадлежат одному человеку,
только когда он стоит одиноко по ту сторону смерти,

КАМЕНЬ
255
Но здесь на земле вам воздается за добродетели и грехи тех,
что ушли перед вами.
И все дурное вы в силах исправить, если идете все вместе
в смиренном раскаянье, искупая грехи ваших отцов;
А все, что было благим, вы должны, сражаясь, в сердцах
сохранить, таких же верных, как сердца ваших отцов,
боровшихся, чтобы обрести это благо,
Церковь должна строиться вечно, ибо изнутри она вечно ветшает
и на нее нападают извне;
Ибо таков закон жизни, и вы должны помнить, что
во времена процветания
Люди будут предавать забвению Храм, а во времена испытаний
они хулить его будут,
Что за жизнь у вас, если вы не живете вместе?
Нет жизни вне общины, и нет общины, которая живет,
не восхваляя Творца.
Даже анахорет, углубившийся в созерцание,
Которому сами ночи и дни повторяют хвалу Богу,
Возносит молитвы о Церкви, о Теле Христа Воплощенного.
Но сейчас вы живете, рассеявшись по лентам шоссе,
И никто не желает знать и не знает, кто его ближний,
Если ближний не причиняет ему излишнего беспокойства,
И все проносятся мимо в машинах,
Зная только дороги и не оседая нигде,
И даже одна семья не передвигается вместе,
Но у каждого сына есть свой мотоцикл,
И уносятся дочери, обхватив руками случайных мотоциклистов,
Многое нужно разрушить, построить, восстановить;
Да не будет отложена эта работа, да не будут растрачены
время и руки;
Да будет добыта глина из ямы, да будет обтесан камень,
Да не угаснет в горне огонь.

256
Томас Стернз Элиот
III
Господне Слово донеслось до меня:
О ничтожные города строящих козни людей,
О жалкие поколенья просвещенных людей,
Заблудившихся в лабиринтах своей изощренности,
Порабощенных плодами своих полезных изобретений, —
Я даровал вам руки, которые вы отвратили от богослужений,
Я даровал вам речь, и вы в болтовне бесконечной погрязли,
Я даровал вам Закон Мой, и создали вы комитеты,
Я даровал вам губы для выражения дружеских чувств,
Я даровал вам сердца для взаимного недоверия,
Я даровал вам право выбора, и вы вечно колеблетесь
Меж бесплодным раздумьем и необдуманным действием.
Многие заняты писанием книг, изданием их,
Многие жаждут увидеть в печати свои имена,
Многие ничего не читают, кроме отчетов о скачках,
Много читаете вы, но только не Божье Слово,
Многое строите вы, но только не Храм Божий,
А если даже вы Мне построите дом, оштукатурив его,
покрыв рифленою крышей,
То не для того ли, чтоб захламить сором воскресных газет?
Первый мужской голос:
Вопль с Востока
Что должно быть содеяно со страною дымящих пароходов?
Предашь ли забвенью народ мой, забывший Тебя
Ради лени, трудов и безумного оцепененья?
Останется только разрушенный кров и очаг,
Куча обносков, ржавая груда железа
На улице, усеянной кирпичом, на который коза взобралась,
Там, где Слово Мое позабыто.
Второй мужской голос:
Вопль с Севера, Юга и Запада
Почему тысячи ежедневно приходят в Город крепкий,
Туда, где Слово Мое позабыто, —

КАМЕНЬ
257
В стране, где растут колокольчики в стране теннисных
фланелевых шортов,
Кролик подроет, разрастется терновник,
Расцветет крапива на теннисном корте,
И только ветер расскажет: «Здесь жили добропорядочные
безбожники,
Их единственный памятник — асфальтовое шоссе
И сотни затерявшихся мячей для гольфа».
Хор
Тщетно мы строим, доколе Господь вместе с нами не строит,
Сможете ли сохранить Город, который Господь не хранит
вместе с вами?
Тысячи полицейских-регулировщиков
Не скажут вам, для чего вы пришли и куда вы идете,
Колонии свинок морских или полчища энергичных сурков
Строят лучше, чем те, кто строит без Бога.
Дано ли нам будет пройти среди вечных руин?
Я возлюбил красоту Твоего Дома, покой Святыни Твоей,
Я вымыл полы и украсил алтарь.
Там, где нет Храма, не будет домов,
Пускай у вас есть жилища и учреждения —
Ненадежные обиталища пока платите квартирную плату,
Оседающие подвалы, где размножаются крысы,
Или медицинские заведения с пронумерованными палатами,
Или дом чуть получше соседского, —
Когда вопросит Странник: «Для чего этот Город?
Оттого ли вы собираетесь вместе, что любите очень друг друга»?
Что вы ответите? — «Мы вместе живем,
Чтобы друг из друга вытягивать деньги»? Или:
«Это есть общество»?
И Странник уйдет и вернется в пустыню.
О душа, приготовься к приходу Странника,
К приходу того, кто знает, как задавать вопросы.
9 Зак. 1184

258
Томас Стернз Элиот
О усталость людей, которые отвернулись от Бога
Ради великолепия своего разума и славы своих деяний,
Ради искусств, изобретательства и дерзновенных дел,
Ради мечтаний о человечьем величии, совершенно
дискредитированных,
Вы, подчинившие сушу и воду служенью себе,
Осваивающие моря и разрабатывающие недра,
Поделившие звезды на обычные и особенные,
Занятые изобретением совершенного холодильника,
Разработкой принципов разумного нравственного поведения,
Изданием как можно большего количества книг,
Мечтающие о счастье и расшвыривающие пустые бутылки,
Пожертвовавшие свободой ради лихорадочной
предприимчивости
Во имя нации, расы или того, что вы называете обществом,
Хотя вы забыли дорогу к Храму,
Есть тот, кто помнит путь к вашей двери,
От жизни вы можете уклоняться, но Смерти не избежите,
Вы не отринете Странника.
IV
Есть те, кто хотел бы выстроить Храм,
И те, кто предпочел бы, чтобы Храм не был построен.
Во дни пророка Неемии
Не было исключений из общего правила.
Во дворце Шушане, в месяце Нисане
Он подавал вино Артаксерксу,
Скорбя о разрушенном городе Ерушалаиме,
И царь отпустил его,
Дабы он обстроил заново город,
И пошел он с немногими в Ерушалаим,
И там, у источника Драконова, у Навозных ворот,
У	ворот Источника и у Царского водоема
Лежал Ерушалаим, опустошенный, сожженный огнем,
Там не было места пройти и животному.

КАМЕНЬ
259
И неприятели желали разрушить город извне,
И были лазутчики и корыстолюбцы внутри,
Когда он и люди его возложили руки свои, дабы отстроить стену.
Так чинили они, как должно строить мужам, —
Держа в одной руке меч, а в другой — мастерок.
V
Боже, избавь меня от человека с благими намереньями и
нечестивым сердцем, ибо сердце коварней всего на свете
и безнадежно порочно.
Санаваллат Хоронит и Товия Аммонит, и Гешем Аравитянин,
без сомнения, были преданы общенародному духу
и полны ревностного служенья.
Убереги меня от врага, которому есть что взять, и от друга,
которому есть что терять.
Вспоминаются слова пророка Неемии: «В руке — мастерок,
в кобуре — наган наготове».
Сидящие в доме, чье предназначенье забыто, подобны змеям,
нежащимся под солнышком на обветшавшей лестнице,
А другие шныряют вокруг, подобно полным энергии псам,
принюхиваясь и лая, они призывают: «Сей дом —
гнездо змей, давайте его уничтожим
И покончим с мерзостью и порочностью христиан».
И ни тем, и ни этим нет оправданья.
И бесчисленные книги пишут они, слишком суетные и
смятенные для молчанья, и каждый ищет способа
возвыситься и скрыть от других свою пустоту.
Если нет смиренья и непорочности в сердце, то нет их и
в доме, а если в доме их нет, то нет их и в Граде.
Тот, кто строил весь день напролет, вернется в сумерки
к своему очагу, дабы молчанием быть осененным
и вздремнуть перед сном.
Однако нас обступили змеи и псы, и потому одни трудиться
должны, а другие копья держать наготове.

260
Томас Стернз Элиот
VI
Тем, кто никогда не знал гонений
И никогда не знал христиан,
Трудно поверить в истории о гонениях на христиан.
Тем, кто живет рядом с Банком,
Нелегко усомниться в безопасности собственных денег.
Тем, кто живет рядом с Полицейским Участком,
Трудно поверить в торжество насилья.
Вы полагаете, что Вера восторжествовала в Мире
И львам уже не нужны укротители?
Нужно ли вам доказывать, что произошедшее некогда,
может вновь повториться?
Нужно ли вам доказывать, что даже такие скромные достиженья,
Которые вы превозносите как идеал общества нравственности,
Вряд ли смогут сохранить Веру, которой они своим
значеньем обязаны.
Мужи! Вы должны чистить зубы утром и перед сном.
Женщины! Ногти свои полируйте —
Вы же чистите зубы собакам и когти котам.
Для чего людям любить Церковь? Для чего им любить
законы Ее?
Она напоминает им о Жизни и Смерти, и обо всем, что
они могли бы забыть.
Она милосердна там, где они склонны к безжалостности,
и тверда там, где они склонны к уступчивости.
Она напоминает им о Зле и Грехе и о других неприятных вещах.
Они постоянно пытаются ускользнуть
От мрака извне и вовне,
Мечтая о столь совершенном обществе, где никому
даже не придется быть добродетельным.
Но человек, каким он мог бы стать, сокрыт тенью
Человека, каким он себе только кажется.
И Сын Человеческий не был распят раз навсегда,
И кровь Мучеников не была пролита раз навсегда,
И жизни Святых не были отданы раз навсегда —

КАМЕНЬ
261
Но Сына Человеческого распинают всегда,
И всегда будут Мученики и Святые.
И если кровь Мучеников должна ступени омыть,
Мы должны сначала построить эти ступени,
И если Храм должен пасть,
Мы должны сначала выстроить Храм.
VII
В начале Бог сотворил мир. Пустой и безвидный.
Пустой и безвидный. И тьма сокрывала лицо бездны.
И когда появились люди, они изо всех сил всеми путями
стремились пробиться к Богу —
Слепо и тщетно, ибо человек есть создание тщетное, а человек
без Бога — это семя на ветру: носится здесь и там
и не находит места, чтобы осесть и произрасти.
Они следовали за светом и тьмой, и свет приводил их к свету,
и тьма вела их во мрак;
Они поклонялись деревьям и змеям, предпочитая поклоняться
демонам, чем пустоте, — требуя жизни сверх жизни
и страстей вне плоти.
Пустой и безвидный. Пустой и безвидный. И тьма над бездною.
И Дух Божий носился над ликом воды.
И люди, что обратились к свету и узнали о свете,
Создали Высокие Верования, и Высокие Верования были хороши
И вели людей от света к свету, к Познанью Добра и Зла.
Но свет их всегда обступала тьма,
Так недвижное мертвое дыхание Арктики пронзает воздух
теплых морей;
И они подошли к концу, к мертвой грани, чуть зыблемой
трепетом жизни,
И достигли они померкшего старческого взгляда ребенка,
умершего от истощенья.
Молитвенные колеса, поклонение мертвым, отрицание этого мира,
утвержденье обрядов, значенье которых забыто

262
Томас Стернз Элиот
В беспокойных, иссеченных бичом ветра песках иль на холмах,
где ветер не дает снегу покоя.
Пустой и безвидный. Пустой и безвидный. И тьма над бездною.
Затем настало в предназначенный час мгновение времени
и во времени,
Мгновенье не вне, но во времени — в том, что мы называем
историей: мир времени, рассеченный поперек, пополам
мигом во времени, отличным от мгновения времени:
Миг был во времени, однако время было создано через это
мгновенье, ибо без смысла нет времени, а это мгновение
времени рождало сей смысл.
И тогда показалось, что люди должны бы пойти от света к свету
в сиянии Слова —
Через Любовь и Самопожертвование — уцелевшие, несмотря
на дурной образ жизни;
Плотские и развратные, как и прежде, кровожадные,
своекорыстные, как и прежде, эгоистичные
и недальновидные, как всегда,
Однако всегда боровшиеся и всегда возвращавшиеся на путь,
озаренный светом;
Они часто мешкали, медлили, колебались, сбивались с пути,
вспять возвращались, но все ж не ступили на иную дорогу.
Но кажется, случилось нечто такое, чего никогда не случалось
прежде — хотя мы не знаем точно, когда, почему, как или
где это было.
Люди оставили Бога не ради других богов, но ради безбожья,
и никогда не случалось прежде,
Что люди, отрицая богов, поклоняются им вместе с тем,
признавая сначала Разум,
Но также Деньги и Власть, и то, что они называют Жизнью
или Расой, иль Диалектикой.
Церковь отринута, башня повержена, колокола перевернуты, что же
нам остается делать,

КАМЕНЬ
263
Как не стоять с пустыми руками, ладони вывернув
для подаянья, —
В век, несущийся вспять?
Голоса Безработных (вдали)
В этой стране
На двух мужчин, одна сигарета,
На двух женщин полпинты
Горького эля...
Хор
Что нам поведает мир, разве целый мир, сбившись с пути, блуждает
по проселкам на гоночных автомобилях?
Голоса Безработных (глуше)
В этой стране
Никто не нанял нас...
Хор
Пустой и безвидный. Пустой и безвидный. И тьма над бездною.
Церковь ли не оправдала надежд человечества иль человечество
не оправдало надежд Церкви?
Ибо Церковь более не почитают, даже не восстают против нее,
и люди забыли
Всех богов, кроме Наживы, Алчности, Власти.
VIII
Отче, мы внемлем Твоим словам
И мы укрепим сердца ради грядущего,
Памятуя о прошлом.
Язычники завладели Твоим наследием,
И Твой Храм осквернили они.

264
Томас Стернз Элиот
Кто же сей муж, из Едома грядущий?
Он в одиночку трудился на виноградном прессе.
Явился некто, поведавший о позоре Ерушалаима,
Об	оскверненье священных мест —
Петр-Пустынник, бичующий словом.
И среди тех, кто слушал его, было немного достойных людей,
Много грешников,
А большинство были ни теми и ни другими,
Как все люди повсюду:
Одни пошли из любви к славе,
Другие пошли, ибо непоседливы были и любопытны,
Третьи были объяты алчбой.
Многие отдали тела свои стервятникам Сирии
Или морю, расшвырявшему их по пути;
Многие оставили в Сирии души,
Продолжая жить, тонули в разврате.
Многие вернулись домой весьма сокрушенными,
Больными и нищими для того, чтоб найти
Жилища свои во владенье пришельцев, —
Вернулись домой, сокрушенные солнцем Востока
И семью смертными грехами в Сирии.
Но Король наш добился успеха у Акко.
И несмотря на бесчестье,
Поруганные знамена, загубленные жизни
И кое-где сокрушенную веру,
Осталось нечто большее, чем небылицы
Стариков зимними вечерами.
Только вера смогла обратить все это на пользу,
Полная вера немногих,
Частичная вера многих.
Не алчность, вероломство, разврат,
Зависть, праздность, обжорство, ревность, гордыня —
Не это создало Крестоносцев,
Но погубило их.

КАМЕНЬ
265
Памятуйте о вере, что людей из дома гнала
По зову странствующего проповедника
Наш век — это век умеренной добродетели
И умеренного порока,
Теперь не возьмутся люди за Крест,
Ибо вовек его не осилят.
Однако нет ничего невозможного в мире
Для людей убежденья и веры.
Итак, давайте совершенствовать волю.
Помоги нам, Господь!
IX
Сын Человеческий, взгляни своими глазами, услышь своими ушами
И прими к сердцу то, что я покажу тебе.
Кто был тот, сказавший: «Дом Бога есть Дом Скорби —
Мы должны ходить в трауре, печально ходить вытянув лица,
Мы должны ходить среди голых стен, тише воды, ниже травы
В рассеянном свете мерцающих тускло огней»?
Они взвалят на Бога собственную печаль, ту скорбь,
что должны они сами чувствовать
За грехи и ошибки свои в ежедневных делах,
Однако по улице ходят они, гордо вытянув шеи,
словно отборные лошади, готовые к скачкам,
Украшают себя, все в делах на рынке и в форуме,
И во всех прочих светских собраниях,
Думают слишком хорошо о себе, готовы к любому веселью,
Преуспевают во всем.
Давайте предаваться скорби в уединенных кельях, учась
покаянию,
Но затем давайте научимся радостному общенью святых.
Человеческую душу следует поскорее создать
Из бесформенной глыбы — когда художник отождествляет себя
с камнем,
Всегда расцветают новые формы жизни из души человека,
слившейся с душою камня, —

266
Томас Стернз Элиот
Из всех лишенных смысла вещественных форм всего живущего
или безжизненного,
Соединившихся с глазом художника, — новая жизнь,
новая форма и новый цвет.
Из моря звуков — жизнь музыки,
Из слизистой грязи слов, из слякоти, снега и града глагольных
неточностей,
Из приблизительных мыслей и чувств, из слов,
заменивших мысли и чувства,
Рождается совершенный порядок и красота заклинания.
Господи, разве не сможем мы принести Тебе эти дары?
Разве не сможем мы отдать Тебе в услуженье
все способности наши
Во имя жизни, достоинства, порядочности и порядка,
Ради осмысленных наслаждений всех наших чувств?
Бог-создатель должен хотеть, чтобы мы созидали
И вновь отдавали свои творенья во имя служенья Ему,
Ибо творчество есть уже служенье Ему,
Ибо человек есть соединение духа и плоти
И посему должен служить как дух и как тело.
Незримый и зримый, два мира сходятся в Человеке,
Незримое и зримое должны сойтись в Его Храме;
Вы не должны отвергать плоти.
Теперь вы увидите Храм завершенным —
После многих усилий, многих препятствий,
Ибо творенье без мук никогда не рождается —
Камень, обретший форму, зримое распятье,
Алтарь в убранстве и льющийся сверху свет,
Свет
Свет —
Зримое напоминанье о Свете Незримом.

КАМЕНЬ
267
X
Вы видели, как дом был построен, как был он украшен
Тем, кто вошел в него ночью; ныне сей дом посвящен Богу.
Теперь это зримая церковь, еще один светильник
зажжен на вершине
В мире запутанном, темном, растревоженном страшными
знаменьями.
А что мы о будущем можем сказать? Неужто одна только
церковь — это все, что мы в силах построить?
Великий змий лежит еще в полусне, на дне мировой
бездны в кольца
Свернувшись, пока не проснется от голода и, раскачивая
головою налево, направо, будет ждать, когда пробьет
его час, готовясь пожрать все и вся.
Но Тайна Зла — это яма слишком глубокая, чтобы измерить
ее зрением смертных.
Покиньте же тех,
Кто превозносит золотые глаза змия,
Обожателей и добровольных жертв змия. Идите
Своею дорогой и отделитесь от них.
Не слишком любопытствуйте о Зле и Добре;
Не стремитесь сосчитать грядущие волны Времени;
Но довольствуйтесь тем, что у вас достаточно
Света, чтобы идти, находя упор для стопы.
О Свете Незримый, мы славим Тебя!
Слишком яркий для смертного зренья,
О Свете Великий, мы благословляем Тебя за все частицы Твои:
Восточный свет касается наших шпилей на рассвете,
Свет, ложащийся косо на западных наших дверях на закате;
Мерцание над застоявшейся заводью, когда пролетает
летучая мышь;
Сиянье луны и сверкание звезд, миганье совы и мелькание
мотылька,

268
Томас Стернз Элиот
И свечение светлячка на травинке —
О Свете Незримый, мы почитаем Тебя!
Мы благодарим Тебя за огни, зажженные нами,
За свет алтаря и святилища,
За малые огоньки тех, кто погружен в созерцание в полночь,
За свет, бьющий сквозь витражи,
И свет, отражаемый гладкой поверхностью камня,
Позолотой резного дерева и красками фресок.
Взгляд наш подводен, наши глаза смотрят вверх
И видят, как свет преломляется в неспокойной воде.
Мы видим свет, но не видим, откуда исходит он.
О Свете Незримый, мы прославляем Тебя!
В ритме земной нашей жизни мы устаем от света. Мы рады,
Когда кончается день, завершается действо, а страсти —
слишком сильная боль.
Мы — дети, устающие слишком быстро, дети, которые
бодрствуют ночью и засыпают, когда, вспыхнув, взовьется
ракета, а день слишком долог для работы или игры.
Мы устаем от рассеянности или сосредоточенности, мы спим,
и мы рады уснуть,
Отдаваясь ритму крови и дня, и ночи, и смены времен года.
Мы должны погасить свечу, потушить огонь и зажечь его снова;
Непрестанно гасить, непрестанно вновь возжигать огонь.
Посему мы благодарим Тебя за малый наш огонек,
окруженный рассеянной тенью.
Мы благодарим Тебя, подвигшего нас на строительство, поиски,
на воплощенье самих себя до кончиков наших ногтей
и лучей наших глаз.
И теперь, когда мы воздвигли алтарь Незримому Свету, мы можем
возжечь здесь те малые огоньки, для которых
предназначено наше бренное зренье.
И мы благодарим Тебя за то, что тьма нам напоминает о свете.
О Свете Незримый, мы возносим хвалу Тебе за Твою
великую славу!

ПЕСНОПЕНИЯ
Перевод всего цикла А. Сергеева
I
Орел парит в зените небес,
Стрелец и Псы стремятся по кругу.
О вечное круговращенье созвездий,
О вечная смена времен года,
Весна и осень, рожденье и умиранье!
Бесконечный цикл от идеи к поступку,
Бесконечные поиски и открытья
Дают знанье движенья, но не покоя;
Знанье речи, но не безмолвья,
Знанье слов и незнанье Слова.
Знанье приводит нас ближе к незнанью,
Незнанье приводит нас ближе к смерти,
Ближе к смерти, не ближе к БОГУ.
Где Жизнь, которую мы потеряли в жизни?
Где мудрость, которую мы потеряли в знанье?
Где знанье, которое мы потеряли в сведеньях?
Циклы небес за двадцать столетий
Удаляют от БОГА и приближают к Праху.
Я приехал в Лондон, в вечное Сити,
Где река проносит чуждые ей предметы,

270
Томас Стернз Элиот
Там мне сказали: Здесь слишком много церквей
И слишком мало пивных. Здесь мне сказали:
Попов на пенсию! Церковь нужна
Не там, где люди работают, а где они в воскресенье.
В Сити колокола не нужны:
Пусть они пробуждают предместья.
Я приехал в предместья, и там мне сказали:
Шесть дней мы трудимся, дайте хоть на седьмой
Съездить в Хайндхед иль Мейденхед.
В плохую погоду мы дома читаем газеты.
В фабричных районах мне сказали
Об экономических закономерностях.
В приятной сельской местности мне казалось,
Что сельская местность только для пикников.
Церковь, казалось мне, не нужна
Ни в сельской местности, ни в предместьях,
И в городе — разве для пышных свадеб.
РУКОВОДИТЕЛЬ ХОРА:
Соблюдайте почтительное молчанье!
Ибо к нам приближается Камень.
Не разрешит ли он наши сомненья?
Камень. Страж. Чужестранец.
Тот, кто видел, что произошло,
И видит, что произойдет.
Очевидец. Судья. Чужестранец.
Человек, сотрясенный БОГОМ,
Прирожденный носитель истины.
Входит КАМЕНЬ, ведомый мальчиком.
КАМЕНЬ:
Жребий людской — непрестанный труд
Иль непрестанная лень (что труднее),
Иль беспорядочный труд (что мучительно).
Долго топтал я точило и знаю:

КАМЕНЬ
271
Трудно нести добро, забывая
То, что считают счастьем, ступая
Прямой дорогой к забвенью, встречая
Спокойствием всех, сулящих бесчестье,
Неприязнь иль рукоплесканья.
Все желают вложить капиталы,
Но многие ждут дивидендов.
Сделайте волю свою совершенной.
Я говорю вам: старательно сейте,
Не помышляя о жатве.
Мир вращается, мир меняется,
Лишь одно не меняется.
Сколь живу, оно не меняется.
Как ни назвать его, не меняется
Противоборство Добра и Зла.
Святыни и церкви свои вы забыли,
Как люди нашего века глумитесь
Над плодами былого добра и тешите
Свой ум, здравомысленный и просвещенный.
Во-вторых, вы презрели и умалили пустыню.
Пустыня не в отдаленных тропиках,
Пустыня не за углом,
Пустыня притиснута к вам в вагоне метро,
Пустыня в сердце вашего брата.
Добрый человек — созидатель,
Если он созидает добро.
Я покажу вам, что строят ныне
И, чтоб вас ободрить, — что строили прежде.
Сделайте волю свою совершенной.
Я покажу вам работу смиренных. Внимайте.
(Свет постепенно меркнет, в полутьме слышно пенье РАБОЧИХ):
В зиянье положим
Новый кирпич,
Из новой глины
На извести новой,

272
Томас Стернз Элиот
Где балки прогнили,
Положим новые,
Где слово не сказано,
Там мы положим
В основанье
Новое слово,
Совместный труд,
Церковь для всех
И работа для каждого.
Каждый к труду.
(Силуэты РАБОЧИХ проступают на фоне тусклого неба.
На их пенье издали отзывается пенье БЕЗРАБОТНЫХ):
Мы без работы.
Руки в карманах,
Тоска на лицах,
Стынем на улицах,
Дрогнем в домах.
В заброшенном поле
Ржавеет в почве
Забытый плуг.
В этой стране
Одна сигарета
На двух мужчин,
Полпинты пива
На двух женщин.
Наша жизнь
Никому не в радость,
Нашу смерть
Не отметит «Таймс».
(Снова пенье РАБОЧИХ):
Река течет, по кругу движется год.
Ласточка и воробей хлопочут,
И нам руки сложить —
Значит, не жить.

КАМЕНЬ
273
А на плуг подналечь
И хлебы испечь —
Значит, не умереть на короткой постели
На узкой улице. Эта улица
Не имеет начала, движенья, покоя, конца,
Только шум без слов и еда без вкуса.
Мы положим
В основанье
Созиданье
Начала и конца этой улицы:
Церковь для всех
И работа для каждого.
Каждый за труд.
II
Таковы были ваши отцы,
Сограждане святых, домочадцы БОГА, стоявшие
на твердыне Апостолов и пророков с
краеугольным камнем, Самим Иисусом Христом.
Но вы, хорошо ли вы строили,
если сидите беспомощно в полуразрушенном доме,
Где многие родились для жизни в лени и нестроенье,
для смерти в убожестве и презренье,
А рожденные строить и исправлять протянули ладони
в чужие страны, надеясь, что люди там
постоянно будут им подавать и сосуд наполнять.
Дом ваш построен косо и криво, вам стыдно, гадаете вы суетливо,
надо ли из себя нелживо дом построить для БОГА-Духа.
Духа, который стоял на волнах, словно фонарь на спине черепахи.
Вы скажете: «Ближнего как любить? Ибо любовь
познается в деянье,
равно как с желанным роднит желанье; а мы —
что мы даем любви, кроме труда, не
нужного никому никогда.
Безработные, мы ничего не даем, кроме песен,
которые мы поем, и никто к ним не снизойдет,

274
Томас Стернз Элиот
И в конце нас отправят на свалку к тому, что
отверженней, чем помет».
Вы, хорошо ли вы строили, не забыли о краеугольном камне?
Мыслили об отношеньях между людьми и забыли
об отношенье людей к БОГУ.
«Гражданство наше на Небе» — верно,
но это образ и образец гражданства вашего на земле.
Когда ваши отцы назначили место БОГУ
И всех неудобных святых, апостолов, мучеников
Поместили в подобье Уипснейдского зверинца, —
Ваши отцы принялись расширять империю
И одновременно развивать промышленность.
Они экспортировали железо, уголь,
Хлопок, текстиль, современное просвещенье
И все остальное, включительно капиталы
И Слово Божье в нескольких вариантах:
Британская раса, поверив в свою миссию,
Выполнила ее, не устроив собственный дом.
Все, что делалось в прошлом, приносит вам плод,
гнилой или спелый.
Церковь вечно должна созидаться,
всегда загнивать и всегда возрождаться.
Мы расплачиваемся за каждое злое дело в былом:
За алчность, обжорство, лень, небреженье Словом Божьим,
За гордыню, распутство, предательство — каждый грех.
Всякое доброе дело в былом вам приносит наследство.
Ибо добрые и злые дела принадлежат отдельному
человеку, только когда он стоит по ту сторону смерти.
Но здесь, на земле, воздается добром и злом за все,
что делали ваши предшественники.
И зло, и грехи отцов вы можете искупить, ходя
в смиренном раскаянье;
А добро вы должны удержать в борьбе, верные
сердцем, как ваши отцы, добывшие это добро в борьбе.
И Церковь вечно должна созидаться,
ибо вечно гниет изнутри и терпит нападки извне;

КАМЕНЬ
275
Ибо это закон жизни; и следует помнить, что в дни процветанья
Храм люди забудут, а в дни испытаний осудят.
Как вам жить, если не жить сообща?
Есть ли жизнь, кроме жизни в сообществе,
А все сообщества жили, хваля БОГА.
Даже углубившийся в созерцанье отшельник,
Дни и ночи которого хвалят БОГА,
Возносит молитвы за Церковь, Тело Христово.
А вы живете, разбросанные вдоль дорог,
И ни на миг не подумаете о ближнем,
Если только он не досадил вам,
И в автомобилях носитесь взад-вперед,
Зная дороги, но не имея дома.
Даже семьи ваши не передвигаются вместе,
Но каждому сыну подай свой мотоцикл,
А дочь уносится на случайном багажнике.
Многое разрушать, многое строить, многое возрождать;
Да немедля начнутся труды, да не тратятся время и силы;
Да привозится глина из ямы, да пилится пилами камень,
Да не угаснет огонь в кузне.
III
Слово ГОСПОДНЕ сошло ко мне, говоря:
О несчастные города многоумных людей,
О жалкая поросль просвещенных людей,
Заблудшая в лабиринтах собственных хитростей,
Преданная плодами собственных изобретений:
Я дал вами руки, а вы молитвенно их не сложили,
Я дал вам речь, а вы неумолчно болтаете,
Я дал вам Закон, а вы учредили комиссии,
Я дал вам уста для изъявления дружбы,
Я дал вам сердца, а вы недоверчивы.
Я дал вам свободу выбора, вы же колеблетесь
Между бесплодной мыслью и необдуманным делом.
Многие пишут книги и печатают их,

276
Томас Стернз Элиот
Многие жаждут увидеть имя свое в печати,
Многие в ней читают только отчеты о скачках.
Вы читаете многое, только не Слово БОГА,
Вы возводите многое, только не Дом БОГА.
И мне вы построите оштукатуренный дом
И набьете его трухой воскресных газет?
ПЕРВЫЙ МУЖСКОЙ ГОЛОС:
Зов с Востока:
Что делать с побережьем дымных кораблей?
Ты оставишь народ мой, забывчивый и забытый,
В лености, тяжком труде и неразуменье?
Останется рухнувшая печная труба,
Облупившийся остов, ржавый железный лом
В разбросанных кирпичах, где бродит коза.
Где слово Мое не сказано.
ВТОРОЙ МУЖСКОЙ ГОЛОС:
Зов с Севера, Запада, Юга,
Откуда тысячи ежедневно
Ездят в вечное Сити;
Где Слово Мое не сказано —
В стране маргариток и теннисных брюк
Кролик подроет и укоренятся волчцы,
И терние процветет на гравии,
И ветер скажет: «Здесь жили
Порядочные безбожные люди:
От них осталась одна асфальтовая дорога
И тысяча закатившихся мячей для гольфа».
ХОР:
Мы строим вотще, если строим без помощи БОГА.
Как сбережете вы город без помощи БОГА?
Тысяча регулировщиков уличного движенья
Не скажут, зачем вы пришли и куда идете.
Морские свинки и полевые сурки
Строят лучше, чем люди, строящие без БОГА.

КАМЕНЬ
277
Побредем ли мы средь бесконечных развалин?
Я любил красу Твоего Дома и мир Твоего Святилища.
Подметал полы и украшал алтари.
Где нет храма, не будет родного дома,
Хотя у вас есть приюты и учрежденья,
Ненадежные комнаты, нанятые за деньги,
Сырые подвалы, в которых плодятся крысы,
Или гигиеничные коридоры
С пронумерованными дверьми,
Или дом чуть получше, чем дом соседа.
Когда Чужестранец спросит: «Зачем вы живете городом?
Вы прижались друг к другу из чувства любви друг к другу?»,
Что вы ответите? «Вместе живем мы, чтобы
Зарабатывать друг на друге»? или: «Это сообщество»?
И Чужестранец уйдет и вернется в пустыню.
О душа моя, будь готова к пришествию Чужестранца,
Того, кто знает, как задавать вопросы.
О усталость людей, уходящих от БОГА
К грандиозным замыслам, славным деяньям,
К искусствам, изобретеньям, новым дерзаньям,
К величественным, давно опровергнутым планам
Подчинить человеку землю и воду,
Освоить океаны и горные кряжи,
Поделить звезды на избранные и обычные,
Создать совершенный кухонный холодильник,
Создать основанную на силлогизмах мораль,
Создать и издать максимальное множество книг,
Мечтая о счастье, швырять пустые бутылки,
От опустошенности к энтузиазму
По поводу нации, расы, всего человечества;
Хотя вы забыли дорогу к Храму,
Некто помнит путь к вашей двери:
От Жизни вы уклонялись, от Смерти не сможете.
Вы не сможете не принять Чужестранца.

278
Томас Стернз Элиот
IV
Одни готовы построить Храм,
Другие считают, что Храмов строить не нужно.
Так было и в дни Неемии, Пророка.
В чертоге Шушане в нисане-месяце,
Подавая вино Артаксерксу,
Он оплакал разрушенный Иерусалим;
Вот Драконов источник, ворота Навозные,
Ворота Источника и Царев водоем —
Все сожжено огнем, все в развалинах,
И нет места пройти животному.
И, когда он начал отстраивать стены города,
Извне угрожали враги,
Изнутри — соглядатаи и сребролюбцы.
Так что строили, как подобает мужчинам:
В одной руке мастерок, в другой — меч.
V
Боже, спаси меня от человека добрых намерений, но
нечистого сердцем: в сердце злейший обман и горчайший грех.
Санаваллат, хоронит, и Товия, аммонитский раб, и
Гешем, аравянин: они, без сомненья, радели об общем благе.
Охрани меня от врага, который на мне наживется,
и от друга, который на мне разорится.
Не забыть слова Неемии, Пророка: «В руке мастерок,
в кобуре начеку револьвер».
Сидящие в доме, назначенье которого позабыто: они,
как змеи, греющиеся на солнце на разбитых ступенях.
А другие носятся возле, словно собаки, полные прыти,
вынюхивают и лают: «Этот дом — гадюшник, разрушим его
И покончим с позором и мерзостью христиан».
И этим не оправдаться, и тем.
И они сочиняют бессчетные книги, ибо не могут
молчать из тщеславия и безумства: и каждый
жаждет возвыситься, дабы скрыть свою пустоту.

КАМЕНЬ
279
Если нет смиренья и чистоты в сердце, нет их и в
доме: и если нет их в доме, нет их и в городе.
Человек, строивший днем, к ночи вернется к
домашнему очагу: и дар тишины благословит
его, и перед сном — дремота.
Но нас окружают собаки и змеи: поэтому кто-то работает,
а кто-то держит копье.
VI
Трудно тем, кто не знал гонений
И не знал ни единого христианина,
Поверить в россказни о гоненьях на христиан.
Трудно тем, кто живет близ банка,
Усомниться в надежности денег.
Трудно тем, кто живет близ полиции,
Поверить в торжество преступности.
Вы мните, что Вера восторжествовала в Мире
И что львам уже не нужны сторожа?
И что все, что случилось, не может случиться вновь?
И что ваши скромные совершенства,
Такие, как учтивость в общенье,
Долговечней, чем Вера, наполнившая их смыслом?
Мужчины! Чистите зубы с утра и на ночь;
Женщины! Делайте маникюр:
Вы чистите зубы пса и кошачьи когти.
За что людям любить Церковь и ее законы?
Она твердит о Жизни и Смерти: они бы охотно о них забыли.
Она нежная там, где им хочется твердости, и твердая
там, где им хочется мягкости.
Она твердит о Зле и Грехе и других неприятных вещах.
Они же все время стараются убежать
От мрака внутреннего и внешнего,
Изобретая системы столь совершенные, что при них
никому не надо быть добрым.
Но природный человек затмевает
Человека придуманного.
И Сын Человеческий не был распят раз и в древности.

280
Томас Стернз Элиот
Кровь Мучеников не лилась только в древности,
Жития Святых не свершались только в древности:
Ибо Сын Человеческий распинаем всегда,
И еще будут Мученики и Святые.
И, если кровь Мучеников потечет по ступеням,
Нам сначала надо построить эти ступени;
И, если Храм должен быть разрушен,
Сначала надо построить Храм.
VII
В начале Бог сотворил мир. Безвидность и пустоту.
Безвидность и пустоту. И тьму над бездною.
А когда появились люди, то каждый по-своему,
в муках, все устремились к БОГУ
Вслепую и тщетно, ибо суть человека — тщета,
а человек без БОГА — семечко на ветру:
несется туда-сюда, ни приюта, ни прорастанья.
Они шли за светом и тенью, и свет вел их к свету, а тень к мраку.
Поклонялись деревьям и змеям, поклонялись и бесам,
только бы поклоняться: ибо жаждали жизни
за пределами жизни и восторгов, но не телесных.
Безвидность и пустота. Безвидность и пустота. И тьма над бездною.
И Дух носился над водою.
И люди, пошедшие к свету, сами были от света
И сотворили Высокие Религии, что хорошо,
Ибо Высокие Религии ведут от света к свету, к
Познанью Добра и Зла.
Но их свет был всегда окружен и пронизан тьмою —
Так воздух наших морей пронизан мертвящим дыханьем Арктики;
И они пришли к концу, зашли в тупик, где жизнь чуть мерцает.
И каждый казался сморщенным старичком, как
ребенок, умерший от голода.
Молитвенные колеса, культ мертвых, отрицанье
мира, утвержденье обрядов, смысл коих забыт,
На гонимых ветром барханах и в горах, где ветер разносит снег.
Безвидность и пустота. Безвидность и пустота. И тьма
над бездною.

КАМЕНЬ
281
Тогда в предназначенный миг настал миг времени и во времени,
Миг не из времени, этим мигом сотворено время то,
что зовут историей: ибо без смысла нет времени,
а этот миг времени и придал ему смысл.
Тогда показалось: отныне люди от света пойдут к
свету при свете Слова
Жертвенным и Страстным путем, данным им,
несмотря на людскую природу;
Низкие, как всегда, плотские, своекорыстные, как
всегда, жадные и близорукие, как всегда,
Но всегда они не сдаются, утверждают,
возобновляют поход по пути, освещенному светом;
Мешкают, останавливаются, блуждают и
возвращаются, но не идут по другому пути.
Но кажется, что-то случилось, чего не случалось
прежде: хотя мы не знаем, когда, почему, где и как.
Люди оставили Бога не ради других богов, но ради
не-бога; отнюдь не случалось прежде,
Чтобы люди и отрицали богов, и поклонялись богам,
первым из них признав Разум,
А затем Деньги и Власть, с позволенья сказать,
Жизнь, Расу и Диалектику:
Церковь отвергнута, башня разрушена, колокола
низринуты, что же нам делать?
Разве стоять с пустыми руками ладонями вверх
В век, постепенно идущий вспять.
(Голос БЕЗРАБОТНЫХ вдали):
В этой стране
Одна сигарета
На двух мужчин,
Полпинты пива
На двух женщин...
ХОР:
А что говорят, что все люди спешат в могучих
автомобилях назад?

282
Томас Стернз Элиот
(Голос БЕЗРАБОТНЫХ еще слабее): Стынем на улицах...
ХОР:
Безвидность и пустота. Безвидность и пустота.
И тьма над бездною.
Это Церковь предала людей или люди предали Церковь?
Когда с Церковью не считаются, даже не борются,
люди забыли всех богов,
Кроме Похоти, Лихоимства и Власти.
VIII
Отец, мы рады твоим словам
И без страха глядим в грядущее,
Помня о прошлом.
Тебе унаследовали язычники
И осквернили твой храм.
Кто он, пришедший сюда из Едома?
Он топтал точило один.
Пришел говорящий о бедах Иерусалима
И оскверненье святых мест,
Петр-Пустынник*, бичующий словом.
И среди внимавших ему
Сколько-то добрых людей и много дурных,
А большинство — никаких,
Как все люди повсюду.
Кто-то пошел ради славы,
Кто-то из своенравья и любопытства,
Кто-то алчный ради добычи.
Много тел досталось коршунам Сирии
И рыбам на пути кораблей;
Много душ осталось в Сирии,
Еще живых, но уже растлившихся;
* Петр-Пустынник — вдохновитель Первого Крестового Похода.

КАМЕНЬ
283
Много вернулось опустошенных,
Больных обнищавших людей,
Которых разрушило солнце Востока
И семь смертных грехов Сирии:
А на пороге их встретил чужой человек.
Наш король преуспел в Акко*.
И, несмотря на бесчестье,
На гибель знамен и гибель людей,
На гибель веры там или здесь,
Осталось большее, нежели россказни
Стариков зимними вечерами.
Все, что там было доброго,
Могла сотворить лишь вера,
Полная вера немногих,
Частичная вера многих.
Не жадность, разврат, предательство,
Зависть, безделье, обжорство, гордыня:
Не они причина Крестовых походов,
Они причина их неудачи.
Помните веру, что увела людей
На призыв бродячего проповедника.
Наш век — век умеренной добродетели
И умеренного греха:
Люди сейчас не отступятся от Креста,
Ибо не примут его на себя.
Все же нет ничего невозможного, ничего
Для людей веры и убеждений.
А поэтому сделаем веру свою совершенной.
Помоги нам, о БОЖЕ.
IX
Узри глазами своими, Сын Человеческий, и услышь ушами своими,
И сердцем своим пребудь с тем, что я покажу тебе.
Кто сказал: Дом Бога есть Дом Печали,
* Акко в 1104 году взял иерусалимский король Балдуин I.

284
Томас Стернз Элиот
И мы должны ходить в черном с унылыми лицами,
Ходить, трепеща, и чуть слышно шептать в голых стенах
Средь немногих подрагивающих огней?
Люди хотят возложить на БОГА свою печаль, горе,
которое им в повседневности
Следует переживать за грехи свои и беззаконья.
А сами гуляют по улицам, гордые, как чистокровные кони,
Украшают себя и хлопочут на рынке, на форуме
И прочих мирских собраньях.
О себе наилучшего мненья, готовы к любому празднеству,
Ублаготворяют себя.
Восскорбим же в уединенье, вступая на путь покаянья,
И да вступим в радостное общенье святых.
Душа человека должна оживать для творчества.
Слившись с камнем, художник из бесформенности
Извлекает новые формы жизни, ибо душа человека
слилась с душой камня;
Из бессмысленных утилитарных сгустков всего,
что живо или безжизненно,
При слиянье с глазом художника — новая жизнь,
новая форма, новый цвет.
Из моря звуков — жизнь музыки,
Из слякоти слов, из слизи словесных небрежностей,
Приблизительных мыслей и чувств, слов,
заменивших мысли и чувства,
Восстает совершенный порядок речи и красота песнопенья.
БОЖЕ, принесем ли мы эти дары Тебе?
Принесем ли в служенье Тебе наши силы
Ради жизни, достоинства, благодати, порядка
И просвещенных радостей чувств?
БОГ-Творец желает, чтобы мы творили
И приносили творенья в служенье Ему,
А это уже служенье Ему и творенье.
Ибо Человек — слиянье духа и тела,
И посему мы должны служить духу и телу.
В Человеке два мира, видимый и невидимый;

КАМЕНЬ
285
В Храм Его входит и видимое, и невидимое;
Вы не должны отрекаться от плоти.
Вы увидите, что Храм завершен:
После превозможенья стольких препятствий,
Ибо творчество невозможно без мук;
Обтесан камень, зримо распятье,
Украшен алтарь, возвышает свет,
Свет
Свет
Видимое напоминанье о Свете Невидимом.
X
Вы видели: дом построил и дом украсил
Пришедший в ночи; дом посвящен БОГУ.
Церковь видимая, еще один свет на горе
В мире смятенном и мрачном, полном предчувствий.
А что мы скажем о будущем? Что построим еще одну церковь,
Или что Церковь Видимая покорит Мир?
Великий змей не шелохнется на дне мирового колодца, вьется
Кольцо за кольцом, дремлет, пока не дождется
мгновенья своего насыщенья.
Но Таинство Беззаконья — колодец, слишком
глубокий для наших глаз. Сей же час
Спешите сюда на зов золотых змеиных глаз,
О добровольные жертвы змею. Скорее
Изберите свой путь и подите прочь.
Добро и зло не старайтесь постичь;
Не вам считать волны Грядущего;
Радуйтесь, если хватает света
Шагнуть и твердо ступить.
О Свет Невидимый, мы хвалим Тебя!
Слишком яркий для наших глаз.
О Великий Свет, мы славим тебя за малое:

286
Томас Стернз Элиот
Восточный свет, по утрам озаряющий шпили,
Свет, ложащийся по вечерам у западной двери,
Темный свет для летучих мышей у стоячих прудов.
Свет луны и звезд, свет мотыльков и сов,
На травинках мерцанье светляков.
О Свет Невидимый, мы чтим Тебя!
Мы благодарны Тебе за свет, зажигаемый нами,
Свет алтаря и святилища;
Огоньки людей, созерцающих в полночь,
И свет, льющийся в нежные витражи,
И свет, отраженный от блестящего камня,
От позолоты резного дерева, от многоцветной фрески.
Мы смотрим со дна морского, глядим вверх.
И видим свет, но не видим, откуда он.
О Свет Невидимый, мы славим Тебя!
В ритме земной жизни мы устаем от света. Мы рады,
что кончился день,
что кончилась пьеса, даже восторг — чрезмерная боль.
Мы устающие быстро дети: дети, которые бодрствуют
ночью и засыпают при звуках побудки; у нас
избыток дневной поры для работы и для игры.
Нас утомляет рассеянность и сосредоточенность,
мы спим и рады, что спим
В ритме сердца и дня, и ночи, и смены времен года.
И нам надо гасить свечу, надо гасить свет и вновь зажигать его;
Навек гасить и навек зажигать пламя.
Поэтому мы благодарны Тебе за наш огонек, окутанный тенью.
Мы благодарны Тебе, подвигшему нас строить
и находить и творить кончиками наших пальцев и взорами глаз.
А когда мы построим алтарь Свету Невидимому,
можно будет поставить на него огни, для
которых и предназначено наше телесное зренье.
И мы славим Тебя, ибо тьма — напоминанье о свете.
О Свет Невидимый, мы возносим Тебе хвалу за Твою
великую славу!

FOUR QUARTETS
(1936-1942)
ЧЕТЫРЕ КВАРТЕТА

Перевод всего цикла Я. Пробштейна

BURNT NORTON (1935)
Бёрнт Нортон
Хотя логос присущ всем, большинство
людей живет как если бы у них было
собственное разумение всего.
Гераклит
Путь вверх и путь вниз — один и тот же
путь.
Гераклит
I
Настоящее и прошедшее,
Очевидно, присутствуют в будущем,
А будущее вмещалось в прошедшем.
Если время всегда настоящее,
Значит, время непреходяще.
Несвершившееся — лишь абстракция,
Лишь возможность, нам предоставленная
Только в области размышлений.
И желаемое, и случившееся
Приводят на грань настоящего.
В нашей памяти откликаются
Шаги в коридорах нехоженых
К неоткрытым нами дверям
В розовый сад. Так и слово мое
В тебе отзывается. Но зачем
В чаше тревожить прах розовых лепестков,
Я не знаю.
ЮЗак. 1184

290
Томас Стернз Элиот
Отголоски иные
Сад наполняют. Не пойти ли за ними?
Птица пропела: «Поспеши, найди их скорее
За поворотом». В первые двери,
В первый наш мир войти ли, поверив
Обманной песне дрозда? В первый наш мир.
Там возвышенные, незримые
В зное осеннем, сквозь воздух дрожащий
Невесомо ступали они по опавшей листве.
А птица звала, словно в ответ
Неслышимой музыке, затаенной в кустах,
И незримые взгляды пересекались,
Ибо казалось, что на розы кто-то смотрел.
А хозяева, словно сами были в гостях,
Рядом с нами размеренным шагом
Шли пустынной аллеей взглянуть на высохший пруд,
Окруженный кустами самшитов.
Высох пруд, сух бетон, по краям порыжевший,
Этот пруд был наполнен солнечною водой,
И лотос вздымался тихо-тихо,
И поверхность воды блистала, вобрав сердцевину света,
И они стояли за нами, отражаясь в воде.
Но туча нашла, и пруд опустел.
«Смелей, — призывала птица. — В кустарнике прячутся дети,
Затаив дыхание, полное смеха.
Смелей же, смелей, — повторяла птица. — Человеку
Не выжить в слишком реальной жизни».
Как прошедшее, так и будущее,
Как желаемое, так и случившееся
Приводят на грань настоящего.
II
В грязи по ось возок увяз,
Сапфир, чеснок упали в грязь.
Дрожит, вибрирует струна,

ЧЕТЫРЕ КВАРТЕТА
291
В аортах бьется, как волна,
Поет о примирении.
Пульсацию артерии
И кровообращение
Читаем по вращенью звезд,
По кольцам лет на дереве.
Как бы ступив на шаткий мост,
Идем по оси дерева.
И слышим топот беглецов —
Бежит Кабан от Гончих Псов,
Погоня длится средь веков,
Смиряясь лишь вращеньем звезд.
В застывшей точке мировращенья. Ни плоть, ни бесплотность,
Ни туда, ни отсюда, в застывшей точке, где есть только ритм,
Но нет ни движенья, ни остановки, и не зови устойчивостью
Место встречи прошлого с будущим. Ни туда, ни отсюда,
Не взлет, не паденье. Только в застывшей точке
Пульсирует ритм, вне точки нет даже ритма.
Я могу лишь сказать, что где-то мы были, но не могу сказать где,
И не знаю, как долго, ибо точку нельзя поместить во времени.
Внутренняя свобода от преходящих желаний,
Освобожденье от страха и состраданья, освобожденье
От воли и принужденья, но озаренное
Светом разума, белым светом, спокойным,
Но волнующим, Erhebung* без движения,
Сосредоточенность без отрешенности
Помогают постичь древность и современность
В завершении их полувосторгов,
В разрешении их полукошмаров.
Однако узы прошлого и грядущего
Спасают людей от Неба и от проклятия,
Невыносимых для плоти.
В прошлом и будущем
Сознанью почти не осталось места.
Возвышение (нем.).

292
Томас Стернз Элиот
Сознавать — значит, не быть во времени.
Но только во времени, — связав прошлое с будущим, —
Можно вспомнить миг в розовом саду,
Мгновенье в беседке во время ливня,
Миг воскурения ладана в церкви,
По которой гуляет сквозной ветерок,
Только между прошлым и будущим,
Ибо время побеждают только временем.
III
В точке борьбы прошлого с будущим
Царит полумрак: не дневной свет —
Он облекает тело прозрачным покоем,
Одаряет тень мимолетной красой,
Говорит о постоянстве неспешным круговращеньем;
Не ночная тьма — она просветляет душу,
Освобождает от вожделенья,
Очищает любовь от преходящего.
Не избыток, не угасанье — только мерцанье
Напряженных потрепанных лиц,
На которых смятенье сменяет смятенье,
А пустые мечтанья сменяются
Рассеянной, напыщенной вялостью.
Холодный ветер вертит людей,
Словно клочья бумаги,
Между прошлым и будущим.
Вихрь продувает недужные легкие
До начала и перед концом.
Извержение немощных душ
В застоявшийся воздух. Вялые души,
Уносимые ветром. Вихрь выметает холмы
Лондона, Хэмпстеда и Клеркенуэлла,
Кемпдена, Питни и Хайгейта,
Примроуза и Ладгейта. Однако
В этом поющем мире мрак отступает.

ЧЕТЫРЕ КВАРТЕТА
293
Надо спуститься ниже, спустись
В царство вечного одиночества,
В мир иной, в антимир,
Во внутренний мрак.
Избавленье, отказ от мира вещей,
Отрешенность от мира чувств,
Освобожденье от мира грез,
Недвижность духовного мира —
Вот один путь, а другой —
Такой же: недвижность,
Отказ от движенья
В то время, как мир,
Влекомый страстями, летит по рельсам
Прошлого или грядущего.
IV
Время хоронит день. Колокольный звон,
Солнце тучами взято в полон.
Подсолнух покажет ли солнечный лик, а вьюнок
Обовьет ли ступни усталых ног?
Пуст небосклон.
Тис
Тенью ветвей укроет ли нас?
Уже зимородок, ввысь воспаривший,
Ответил светом на свет и затих.
Лишь в точке застывшей
Летящего мира свет не угас.
V
Слово и музыка движутся
Только во времени. Достойно смерти
То, что не выше существованья. Речь умолкает, и слово
Достигает молчанья. Только с помощью формы

294
Томас Стернз Элиот
Слова или музыка могут достичь
Покоя бессмертной китайской вазы,
Движения вечной недвижности,
Не только недвижности скрипичного звука,
Застывшего в кантилене, но со-единенья
Начала с предшествующим финалом,
Всегда сходящихся вместе
До начала и после конца.
И все всегда в настоящем. А слова,
Надрываясь, трещат от натуги,
Скользят, срываются, иногда разрываются от напряженья,
От неточности погибают; не остаются на месте,
Не знают покоя: их атакуют
Визгливые вопли упреков, издевок,
Брани и болтовни. Голоса искушенья
Осаждают Слово в пустыне —
Призрак, рыдающий в погребальном танце,
Вопиющая жалоба безутешной химеры.
Движение — это частица формы,
Лестницы из десяти ступеней.
Желание — это движение,
Нежелательное по сути своей;
Сама же любовь — не движение,
Но причина и окончанье движенья.
Вне времени и желаний
Есть лишь стремление времени
Вырваться из ловушки — границы
Меж бытием и небытием.
Неожиданно солнечный столб,
В котором пляшут пылинки,
Сотрясается смехом детей,
Спрятавшихся в листве, —
Поспеши сюда, сейчас и всегда.
Убого бесплодное грустное время
До начала и после конца.

EAST COKER (1940)
Ист Коукер
I
В моем начале мой конец. Год за годом
Дома встают и рушатся, возводятся и вновь
Их сносят, расширяют, переносят
Или на месте их — пустырь, завод или дорога.
Старый камень — в новое здание, старое дерево —
в новый огонь,
Старый огонь — в золу, а золу — в землю,
Которая сама уж плоть и прах,
Фекалии, побеги, кости, листья.
Дома живут и гибнут: время строить,
И время жить и жизнь давать потомкам,
И время ветру рвануть ослабевшие рамы,
И стены тряхнуть, за которыми мышь полевая шныряет,
И растрясти гобеленов лохмотья вместе с безмолвным девизом.
В моем начале мой конец. Свет,
Низвергаясь на голое поле, оставляет аллею,
Темную в полдень под сенью ветвей,
Где нужно прижаться к ограде, давая дорогу фургону,
И аллея властно ведет тебя
К оцепеневшей от зноя деревне,
Завороженной предгрозовым гипнотическим жаром.

296
Томас Стернз Элиот
Серые камни, не отражая,
Вбирают в себя изнуряющий свет.
Георгины спят в пустынной тиши.
Жди первой совы.
В том открытом поле,
Если не слишком близко ты подойдешь, не слишком близко,
Ты сможешь услышать в летнюю полночь
Звуки свирели и барабана
И увидеть танцующих вкруг костра
Сочетанье мужчины и женщины
В танце величественном и достойном,
Означающем таинство брака.
Это — чета, необходимое соединенье
Держащих друг друга — рука в руке, —
Являет собою согласье*. Круг за кругом
Танцуют они, прыгают через костер,
По-сельски торжественно или со смехом грубым
Неуклюжие ноги вздымают они —
Земные ноги, ноги из земли —
Вздымают в сельском веселье — веселье
Душ, восставших из земли.
Время храня
И танца ритм сохраняя,
Так же, как в жизни своей наяву
И в смене времен года, во вращенье созвездий,
Во время удоев и урожаев,
Во время соитий мужчины и женщины
И случки животных. Ноги вздымаются и опускаются.
Питья и пищи. Тлена и смерти.
Рассвет воскресает. Новый день
Готовится к жаре и тишине. Рассветный ветер
Коробит море. Я здесь
Или там, или где-то еще. В моем начале.
* Цитата из трактата «Правитель» сэра Томаса Элиота.

ЧЕТЫРЕ КВАРТЕТА
297
II
Что ноябрю до первых гроз,
До весеннего пробужденья,
До возрождения летнего зноя
Подснежником, бьющимся под ногою,
До мальв, которые тщетно рвались
Алыми пятнами в серую высь,
До раннего снега средь поздних роз?
Катятся звезды, грохочет гром,
Словно грохотом хочет сравниться
Он с триумфальною колесницей,
Погрязший в войнах Скорпион,
Восстав на Солнце, жаждет затменья —
Меркнут светила, плачут кометы,
Летят Леониды в вихре сраженья,
В огне полыхают земля, небосклон,
И жадное пламя сгубит планету,
Коль не наступит оледененья.
Вот так бы написали раньше — туманно и неточно,
В отжившей поэтической манере — такая поэзия
Ввергает в бездну мучительной схватки
Со словом и смыслом. При чем здесь поэзия?
Поэзию вовсе — вновь повторю — вовсе не звали.
Какова же ценность наших надежд, так ли желанны
Покой, осенняя просветленность и мудрая старость?
Кого же надули — нас иль себя —
Старцы с иссякшими голосами,
В наследство оставив фальшивый вексель?
Их просветленность — всего лишь разумная тупость,
Их мудрость — коллекция мертвых истин,
Бессильных пред мраком, куда они робко глядят
Иль от которого взоры отводят свои. Быть может,
Весьма относительна ценность
Знанья, которое мы добываем из опыта.

298
Томас Стернз Элиот
Опыт дает только ложный образчик,
А образ живет новизною мгновенья,
И нов каждый миг, и то, чем мы были раньше,
Он подвергает переоценке. Для нас не обман —
Та ложь, что вреда причинить уж не может.
В середине пути и не только на распутье,
А на всем пути — в темной чаще, в терновнике,
На краю пропасти, где земля из-под ног ускользает, —
Везде подстерегают чудовища, чудятся огни
И влекут наважденья. Не говорите мне
О мудрости старцев — скорей уж об их скудоумье,
Об их страхе пред страхом, безумством иль обладаньем,
О страхе отдаться друг другу, другим или Богу.
Мы можем уповать только, что обретем
Лишь мудрость смиренья — смирение безгранично.
Дома давно исчезли под водой.
Танцоры все исчезли под землей.
III
О мрак мрак мрак. Уходят все они во мрак,
В межзвездную пустоту, полые уходят в пустоту —
Офицеры, банкиры и литераторы,
Меценаты, политики и правители,
Слуги народа, председатели комитетов,
Промышленные магнаты, дельцы — уходят все во мрак.
И меркнет Солнце и Луна, и «Готский Альманах»,
И «Новости Биржи», и «Справочник Директоров»,
И стынет чувство, и действовать нет побужденья,
И все мы уходим на безмолвные похороны,
На ничье погребенье, ибо некого нам хоронить.
— Замри, — сказал я душе. — Пусть мрак снизойдет на тебя,
Это будет мрак Господен. Как в театре, когда
Гаснут огни и меняются декорации

ЧЕТЫРЕ КВАРТЕТА
299
С глухим грохотанием крыльев, и на мрак надвигается мрак,
И мы знаем, что эти холмы и деревья вдали,
И пышный броский фасад убирают прочь...
Как в подземке, когда поезд надолго застрянет меж станций
И разговор, взметнувшись, в пустоте угасает,
И заметно, как в отупении опустошаются лица
И нарастает мучительный ужас бездумья;
Или когда под наркозом приходит сознанье и разум
осознает пустоту...
— Замри, — сказал я душе. — И жди без надежды,
Ибо надежды твои безнадежны; жди без любви,
Ибо ложной будет любовь; осталась лишь вера,
Но вера, надежда, любовь — рабы ожиданья;
Жди без раздумий, ибо для мысли ты не созрела —
И тогда мрак станет светом, а неподвижность — движеньем.
Шепот первых ручьев, сполохи зимних зарниц,
Невидимый дикий тмин и дикая земляника,
Смех в саду — таковы отголоски восторгов,
Не утраченных, непреложных, что всегда
возрождаются в муках
Родов и смерти.
Я повторяюсь,
Скажете вы. Однако я повторю.
Итак, повторить? Чтобы прийти туда,
Где вас еще нет, оттуда, где вас уже нет,
Вы должны идти по дороге, лишенной страстей,
Чтобы познать то, что сокрыто от вас,
Вы должны выбрать дорогу незнанья,
Чтобы достичь того, чем вы не владеете,
Вы должны выбрать дорогу утрат,
Чтобы покинуть прежний свой образ,
Вы должны выбрать дорогу, которой вы не ходили
И в вашем незнании — ваше знанье,
И в обладании — ваша утрата,
И там, где вы есть — вас нет никогда.

300
Томас Стернз Элиот
IV
Сам страждущий от раны, врач
Людские раны сталью лечит,
Как сострадательный палач,
Спасает кровью от увечий,
Стремясь раскрыть секрет недугов человечьих.
Болезнь дарует исцеленье —
Сиделка, хоть сама больна,
Все ж призывает ко смиренью:
Болезнь — наш грех, Адамова вина,
Путь к исцелению — испить недуг до дна.
Земля — больница не из лучших
На содержанье у банкрота,
И — выпадет счастливый случай —
Мы все умрем от отчей сверхзаботы,
Преследующей нас без срока и без счета.
Озноб растет, от ног вздымаясь,
В сознанье полыхает жар.
Стремясь согреться — замерзаю,
В чистилище от холода дрожа,
Здесь пламя — роза, дым — шипы, все это — Божий дар.
Святую кровь от века пьем,
Господню плоть едим поныне,
Но Бога все ж не признаем,
Себя превыше чтя в гордыне,
Но Пятницу все ж почитаем как святыню.
V
Итак, я прошел полпути, позади еще двадцать лет,
Двадцать загубленных лет, оставленных entre deux guerres*, —
Пытаюсь оживить слова, и каждая попытка —
Это новое начало и новая неудача,
* Между двух войн (фр.).

ЧЕТЫРЕ КВАРТЕТА
301
Ибо слова покорить удается,
Только когда они не нужны или когда
Выражаешь ненужное. И каждая атака
Все начинает сначала: штурм немоты с ветхим оружьем,
Бессильным всегда во всеобщей сумятице
Чувств и порывов — с беспорядочным войском,
Которым нельзя управлять. А то, что пытаешься покорить
Осадой и штурмом, давно покорилось —
Единожды, дважды и не однажды — людям,
Которых не превзойти. И нет никакого соревнованья —
Нам остается вернуть лишь то, что утрачено
И найдено, и утрачено снова — даже теперь, когда условия
Кажутся столь враждебными. Но быть может, и нет
Ни побед, ни потерь. Есть лишь попытки. Иное — не наш удел.
Наш дом — начало нашего пути, и мы, старея,
Мир не узнаем: так сложно в нем переплелись
Небытие и бытие. Не только
Напряженный миг, презревший Завтра и Вчера, —
Вся жизнь сгорает по мгновенью,
Не только человечья жизнь, но жизнь камней,
Хранящих тайны неразгаданных письмен.
Есть время для вечера при свете луны
И время для вечера при свете лампы
(С семейным альбомом в руках).
Любовь почти обретает себя,
Когда здесь и теперь теряют значенье.
Мир открывать должно и в старости,
Здесь или там — не имеет значенья.
Наш долг — и в недвижности не отринуть
Движенья к иным глубинам,
К единенью и соединению
Сквозь холод мрака и пустоту одиночества.
Стонут волны, стонет ветер, и ждет океан
Вестника бури, искателя истины.
Мое начало в моем конце.

THE DRY SALVAGES (1941)
Драй Сэлвейджес
Драй Сэлвейджес — очевидно, от les trois
sauvages — название группы скал с маяком
к северо-востоку от Кейп-Энн, Массачу¬
сетс.
I
О богах я знаю немного, но вижу реку
Бронзовой сильной богиней, угрюмой, упрямой, неукротимой,
До поры терпеливой, вначале служившей границей,
Полезным, но ненадежным партнером в торговле,
Затем — только задачей при возведенье мостов.
Задача уже решена, и бронзовая богиня
Почти позабыта дельцами, однако еще не обуздана.
Она хранит тайны времен года,
Таит наводненья страстей, разрушая,
Напоминает о том, что человек
Предпочел позабыть. Ей не приносятся жертвы,
Отвергнутая служителями машины, она
Ждет, наблюдает и ждет.
Ритм реки ощущался в детской спальне,
В строе айлантов в апрельском саду,
В виноградной грозди на осеннем столе,
В кругу семьи под зимней газовой лампой.
Река внутри нас, а море извне,
Море, подобно реке, полагает земле предел —

ЧЕТЫРЕ КВАРТЕТА
303
В скалах, где оно бьется, в бухтах, где оно мечется,
Оно говорит о раннем, ином мирозданье:
О рыбе-звезде, мечехвосте, китовом хребте,
В заливах море являет нашему любопытству
Утонченные анемоны и водоросли. Море
Выбрасывает наши утраты:
Рваный невод, сломанное весло,
Утварь умерших чужеземцев. Море многоголосо,
Многобого и многоголосо.
На шиповнике соль морская,
В соснах морской туман.
Стенание моря
И рев моря — разные голоса,
Нередко неразличимые: завыванье в снастях,
Угроза и ласка волны, сломленной
Новой волной, отдаленный рокот
Прибоя в гранитных зубах, предупреждающий вскрик
Приближающегося побережья — таково
Разноголосие моря. И воет сирена на бакене,
Который навечно привязан к зыби
И всегда рвется к берегу, и чайка кричит,
И под гнетом безмолвных туманов
Звон колокольный,
Отмеряющий время — не наше время, это
Мерный звон
Мертвой зыби,
Это время
Древнее, чем время хронометров,
Древнее, чем время бессонных взволнованных женщин,
В тревоге гадавших о будущем,
Чтобы распутать, расплести, разгадать
И связать прошлое с будущим
Между рассветом и полночью, когда прошлое ложно,
Будущее безбудущно, и в часы предутренней стражи
Застыло время, бесконечное время,
И мертвая зыбь,

304
Томас Стернз Элиот
Как всегда бывает и было с начала начал,
Бьет
В колокол.
II
Но где окончанье немому стенанью,
Увяданью недвижных цветов,
Опадающих тихо в преддверьи
Осени, где окончанье крушенья,
Мольбы мертвеца на причале, бессловной
Молитвы при роковом возвещенье?
Здесь — продолжение без окончанья,
Только продление дней и часов,
Обратилось в бесчувственность чувство потери
Прожитых лет среди разрушенья
Того, во что верилось безусловно
И потому достойного отреченья.
И напоследок — негодованье
Утраченной чести, ропот без слов,
Безнадежная вера, скорее неверье,
Когда протекающий челн несет по теченью
И силы иссякли у тех, кто безмолвно
Внимает звону последнего возвещенья.
Но где же конец плывущим в тумане
Рыбачьим лодкам со шлейфом ветров?
Время для нас — океан, приносящий потери,
Обломки, утраты, но ни на мгновенье
Невозможно представить, что так же, как в прошлом, волны
Будущего не будут иметь ни смысла, ни предназначенья.
Невозможно представить, что эти скитанья
То плывущих на промысел в даль рыбаков,

ЧЕТЫРЕ КВАРТЕТА
305
В безграничную зыбь океанских империй,
То латающих парус и снаряженье —
Лишь бессмысленный путь под звездой рыболовной
И что сети отнюдь не порадуют зренья.
Здесь нет окончанья немому стенанью,
Увяданью давно поникших цветов,
Безболезненной боли недвижных артерий,
Волнам, приносящим обломки крушений,
Мольбе мертвеца, просящего Смерти, — молитве, полной
Мольбы невозможной о Благом Возвещенье.
Когда становишься старше,
Иным представляется прошлое — не просто чередованьем событий,
Не развитием даже (это последнее заблужденье,
Рожденное примитивными взглядами на эволюцию,
Для заурядных умов — хорошее средство отвлечься от прошлого).
Мгновения счастья — не чувство благополучия,
Спокойствия, безопасности или влюбленности,
Не достижение цели, не исполненье желаний, не даже
Очень сытный обед, но внезапное озаренье:
Мы обрели опыт, но утратили смысл,
Приближение к смыслу всегда возрождает опыт,
Но, преображая, лишает его того смысла, который
Мы принимаем за счастье. Я сказал, что
Опыт прошлого, вновь возродившийся в смысле, —
Это не только опыт одной человеческой жизни,
Но множества поколений; и не забудем, что есть
Нечто и вовсе, быть может, невыразимое:
Взгляд, обращенный назад — сквозь все уверенья
Запечатленной в анналах истории. Робкий
Полувзгляд на первозданный ужас.
И вот мы открываем, что мгновенье мучений
Кажется вечным, как время (не важно,
От чего эти муки — от понимания или

306
Томас Стернз Элиот
От непониманья, от безнадежной надежды
Или от ложного страха). Это понятнее нам,
Когда мы сочувствуем мукам других,
Но ускользает от нас в наших страданьях,
Ибо прошлое наше покрыто пеной поступков,
А страданья других — отвлеченный опыт,
Не изношенный в клочья воспоминаний.
Изменяются люди, порой улыбаются, но страдания вечны.
Время есть творец и разрушитель,
Словно река, несущая груз утонувших негров, цыплят и коров,
Словно горькое яблоко или вкус горечи после укуса,
Словно зубчатый утес в неуемных водах:
Его заливают волны, его покрывает туман,
В ясный день он почти как памятник
И отметка для лоцмана в сезон навигации,
Но и в затишье, и в бурю
Он всегда остается собой.
III
Иногда я думаю, что же хотел высказать Кришна
(Разные мысли или одно и то же по-разному), говоря,
Что будущее — это увядшая песня, Царская Роза или
ветка лаванды,
Засохшая меж пожелтевших страниц не открытой ни разу книги,
Как грустное сожаленье о тех, кто пока не пришел сюда, чтоб
обрести сожаленье.
Путь наверх — это и путь вниз, а дорога вперед — это всегда
дорога назад.
С этим трудно смириться, но несомненно,
Что время — не исцелитель: больной-то давно уж не здесь.
Когда отправляется поезд и провожающие уходят с перрона,
А пассажиры расселись и принялись
За еду, за газеты или за чтение писем,
Покой стирает с их лиц следы огорчений

ЧЕТЫРЕ КВАРТЕТА
307
Под усыпляющий ритм бесконечных часов.
Вперед, путешественники! Вы не уйдете из прошлого
Ни в новую жизнь, ни в грядущее,
Вы не такие сейчас, какими вы уезжали,
Но и не те, кто прибудет в пункт назначенья,
А рельсы, сужаясь, смыкаются где-то за вами.
Так, наблюдая на палубе океанского лайнера,
Как борозда за кормой становится шире
И волны пластами ложатся на волны,
Вы не скажете: «С прошлым покончено»,
Или: «Грядущее перед нами».
В полночь в снастях и в антенне
Рождается голос, не слышимый уху,
Рокочущей раковине времен, и голос поет на никаком языке:
«Плывите вперед, вы, полагающие, что вы плывете,
Вы не те, кто отплыл от удалившейся пристани,
Но и не те, кто сойдет на берег.
Между двумя берегами — ближним и дальним,
Пока время застыло, в равной мере
Обдумайте прошлое и грядущее. В миг,
Который не будет ни действием, ни бездействием,
До вас донесется, быть может, такое: «В смертный час
Человеческий разум может сосредоточиться лишь
На одной из сфер бытия (а смертный час —
Это каждый час), и это — единственное из действий,
Которое принесет плоды другим людям,
Но не уповайте на эти плоды,
Плывите вперед.
О мореплаватели, о мореходы,
Вы, кто придет в порт, и вы, чьим телам
Будет дано испытать суд и приговор моря
И все, что случится, в этом — ваше истинное предназначенье».
Так говорил и Кришна, когда наставлял Арджуну
На поле брани.
Итак, не счастливой дороги,
Но дороги вперед, мореходы.

308
Томас Стернз Элиот
IV
Заступница, чей алтарь стоит на мысе,
Молись за всех, кто плывет на кораблях, за всех,
Чья судьба связана с рыбой, за всех,
Кто отправился в честное плаванье,
И за тех, кто ведет их.
Повтори молитву также от имени
Женщин, проводивших мужей и сыновей,
Тех, кто пока не вернулся:
Figlia del tuo figlio*.
Царица Небесная.
Еще помолись за тех, кто отправился в честное плаванье
И закончил свой путь на песке, на губах океана
И в кромешной пасти, которая их не извергнет,
И везде, куда не доносится звон колокольный вечной молитвы
Пресвятой Богородице.
V
Сообщение с Марсом, общение с духами,
Интерес к поведенью морского чудовища,
Составление гороскопа, гадание по внутренностям животных
И на магическом кристалле, распознаванье
Тайной болезни по почерку, предсказанье
Будущего по ладони, а неизбежных бед —
По морщинкам на пальцах,
Ворожба на кофейной гуще,
Предсказанье судьбы по картам,
Развлечения с пентаграммами, снадобьями,
Превращенье навязчивых призраков
В предсознательный страх,
* О Дева-мать, дочь своего же сына. — Данте, «Рай», XXXIII — 1, «Бо¬
жественная комедия» (пер. М. Лозинского).

ЧЕТЫРЕ КВАРТЕТА
309
Изучение чрева, гробниц, чтение снов — таковы
Обычные развлеченья, наркотики и знаменья времени,
Они были и будут всегда, особенно во времена
Уныния народов и недоумения,
Как на побережье Азии, так и на Эджвер-роуд.
Человеческое любопытство проникает
В прошлое и грядущее, стараясь за них зацепиться.
Но поиски точки пересечения времени с вечностью —
Занятие лишь для святого, и не занятие даже,
Но то, что дано и отобрано
Прижизненной смертью во имя любви,
Самоотверженности, самопожертвования и самосожженья.
Для большинства же из нас существует
Только миг, не сопряженный ни с чем,
Мгновение «во» и «вне» времени,
Так вспышка отчаянья затмевается
Бликами солнца, сполохом зимней зарницы,
Теряется в диком невидимом тмине
И в грохоте водопада или в музыке,
Слышимой столь глубоко, что и вовсе неслышимой,
Ибо вы сами — звучащая музыка,
Пока слышите музыку. Это только намеки,
Но они рождают догадки, а все остальное —
Молитва и послушание, наблюдение, мысль и деяние.
А полуразгаданная догадка, полупостигнутый дар — есть
Воплощение.
И тогда невозможный союз
Сфер бытия возможен,
И тогда покоряются и смиряются
Прошлое и грядущее,
А иначе действие превратится просто в движенье
Предмета, лишенного собственной тяги,
Игрушки во власти хтонических сил
Преисподней. Однако подлинное деяние
Есть свобода от прошлого и грядущего,

310
Томас Стернз Элиот
Но большинству из нас
Этого не добиться.
От поражения мы спасаемся
Только упорством попыток.
В итоге мы даже довольствуемся,
Если, уйдя на время из мира, питаем
(Примостившись неподалеку от корней тиса)
Землю, которая значит больше, чем мы.

LITTLE GIDDING (1942)
Литтл Гиддинг
I
Весна в середине зимы —
Особенное время года,
Повисшее между полюсом и экватором,
Словно вечность, тающая к заходу солнца;
Краткий солнечный день блистает льдом и морозом,
Солнце украдкой, словно сердечный жар
В морозном безветрии, обжигает лед на прудах и лужах
И отражается в зеркале вод
Слепящим полуденным блеском.
И жар сильнее, чем пламя костра или угли жаровни,
Раскаляет немую душу в безветрии — это пламя Духова дня
В смутное время года. Меж таянием и замерзанием
Переливаются соки души. Ничем не пахнет земля,
И не пахнет ничем живым. И кустарник
Выбелен в этот час мимолетным цветением
Снега — это цветенье внезапней,
Чем летом, это и не цветенье, и не увяданье —
Вне законов природы.
Но где же лето? Как представить себе
Лето, застывшее на нуле?
Если пойдешь этим путем,
Дорогой, которой обычно ходишь,
Из краев, откуда приходишь обычно,

312
Томас Стернз Элиот
Если придешь сюда в мае, увидишь,
Что изгороди живого кустарника снова в цвету,
В томном цветении мая.
Конец путешествия будет всегда одинаков:
Придешь ли в полночь, как царь, утративший царство*,
Придешь ли в полдень, не зная, зачем пришел, —
Свернув с проселка и обогнув свинарник,
Увидишь все тот же унылый фасад
И надгробный камень. А то, что казалось
Целью пути, — всего лишь раковина, скорлупка
Замысла, из которой можно вылущить смысл,
Когда замысел уже воплощен, что не всегда удается:
Либо у вас не было цели,
Либо цель изменилась при воплощении,
Скрывшись за краем замысла.
Есть и другие края — в утробе моря,
В озерном тумане, в городе или в пустыне —
Край света будет везде,
Но ближайший в пространстве и времени —
Это ныне и в Англии.
Если пойдешь этим путем
По любой дороге откуда угодно,
В любое время года и дня,
Конец путешествия будет всегда одинаков:
Придется отринуть мысли и чувства. Ты здесь не затем,
Чтоб составить отчет, поглазеть, поучиться
Или проверить подлинность фактов.
Ты пришел для того, чтоб склониться в молитве
Там, где молитвам внимали, ибо молитва —
Это больше, нежели только слова,
Больше, нежели голос, произносящий молитву,
Больше, нежели разум, усмиренный сознательно
Ради молитвы. И то, о чем мертвые были не в силах
* Имеется в виду паломничество короля Карла I в Литтл Гиддинг.

ЧЕТЫРЕ КВАРТЕТА
313
Поведать при жизни, они расскажут теперь,
Ибо язык их — горящий глагол, в котором сгорают речи живых.
И пересечение вечных мгновений
Здесь — в Англии и нигде. Никогда и всегда.
II
На рукаве старика — зола,
Пепел от розы, сгоревшей дотла.
Ветер вздымает пыль,
Так завершается быль.
В этих клубах вряд ли узришь
Стены, шпалеры, летучую мышь.
Надежды мертвы и не смеешь сметь,
Это — воздуха смерть.
Засуха и наводненье
Забивают рот и терзают зренье.
Мертвый песок и мертвые воды
Спорят, кто раньше погубит природу.
С изумленьем поля, на которых не жнут,
Узнают, что бесплоден труд,
Безрадостный смех исторгают поля,
Это — гибнет земля.
Заполонят огонь и вода
И поля, и пастбища, и города.
Огонь и вода завершат разрушенье
Основ, преданных нами забвенью,
И сгинут храмы при свете дня,
Это — смерть воды и огня.
На грани безгранично-черной ночи,
В неясный час пред утренней зарей,
Пред этим окончаньем бесконечным,
Когда, лизнув крылами горизонт,

314
Томас Стернз Элиот
Мелькнул огнем разивший черный голубь,
И в тишине пожухлая листва
Гремела, как жестянка по асфальту,
Меж трех кварталов, в сумрачном дыму
Я встретил пешехода — он то медлил,
То вместе с металлической листвой
Носился в городском рассветном вихре.
Прохожий брел, склонив лицо к земле,
И, пристально вглядевшись в смутный облик,
Так пристально глядят, когда хотят
Во мраке разглядеть случайных встречных, —
Кого-то из великих мастеров,
Кого я знал, забыл, почти что вспомнил,
Я встретил взгляд, и многие в одном
Сливались призраке, таком знакомом,
Неразличимом, близком, и глаза
Лишь озаряли облик обожженный.
И я, приняв двойную роль, вскричал,
В ответ услышав тотчас крик другого:
«Ты здесь? Неужто?» — мне ответил он.
Но мы там не были, и сам собою
Я оставался, чувствуя в себе
Присутствие еще кого-то, призрак
Еще не выткался из мрака, но
Достаточно сорваться было слову,
Чтобы узнать друг друга в полутьме.
Влекомые рассветным ветерком,
Еще чужие для непониманья,
Здесь в точке пересекшихся времен
Мы встретились в нигде, вне «до» и «после»,
И рядом шли дозором неживым.
Я молвил: «Чувствую, как чудо, легкость,
Но легкости причина — волшебство, —
Скажи мне то, что я забыл, быть может,
Или не понял». Он ответил так:
«Нет, ворошить не хочется мне снова
Былых раздумий — тех, что ты забыл.

ЧЕТЫРЕ КВАРТЕТА
315
Оставь в покое то, что отслужило,
Постигнет та же участь и тебя:
Молись, чтобы слова твои простили
Другие — так молю тебя простить
Добро и зло мне. Прочь ведро отбросит,
Плоды былого урожая съев,
Насытившаяся скотина, ибо
Остались в прошлогоднем языке
Вчерашние слова, лишь новый голос
Грядущие слова произнесет.
Но так же, как нашел себе дорогу
Неукрощенный дух меж двух миров,
Все более похожих друг на друга,
Я нахожу забытые слова
На улицах, куда не собирался
Вернуться, на далеком берегу
Оставив только призрачное тело.
Заботой нашей общей был язык,
Он заставлял нас речь толпы очистить,
Прозренью, зренью разум научить.
И вот что старость припасла в награду,
Чтоб увенчать наш долголетний труд:
Вначале стынет, угасая, чувство,
Не предвещая никаких надежд,
И мнимый плод, до горечи безвкусный,
Жжет, и от плоти рвется прочь душа.
Затем придет бессильный гнев при виде
Людских пороков и надрывный смех
Над тем, что вряд ли может позабавить.
А под конец терзает боль, когда
Ты повторяешь сам себя, деянья
Свои, и вот приходит запоздалый стыд,
И выявились тайные причины
Поступков, причинивших вред другим
Иль бесполезных — вот что ты когда-то
За добродетель слепо принимал.

316
Томас Стернз Элиот
Язвит хвала глупцов, почет бесчестит,
И дух ожесточившийся бредет
От зла к греху, пока не возродится
В том очистительном огне, где ты
Обязан будешь ритм обресть, как в танце».
Светало. Дух, напутствовав меня,
Угас, когда завыла вновь сирена.
III
Есть три состояния, часто неразличимые с виду,
В корне различные, но растущие рядом:
Это — привязанность к себе, к людям, к вещам, отрешенность
От себя, от людей, от вещей и равнодушие ко всему,
Растущее посередке, меж двумя жизнями,
Похожее на соседей так же, как смерть похожа на жизнь,
Оно бесплодно растет среди живых и мертвых колючек.
Так вот для чего служит память — для освобожденья
Не от любви, но любви от желанья,
И в этом — свобода от прошлого и от грядущего. Так любовь
К стране начинается с любви к полю собственной деятельности,
И вы сознаете, как ничтожно мало вы можете сделать,
Но равнодушными к этому делу отнюдь не становитесь.
История может быть рабством, история может быть и свободой.
Смотрите: вот пропадают из вида лица, люди, края
И частицы нашего «я», что любило их, как могло,
Они исчезают, чтобы, преобразившись,
Возродиться потом в новой форме.
Грех Неминуем, но
Все образуется, и
Все дела пойдут хорошо.
Если вспомнить опять
Это место и этих людей,
Не во всем достойных похвал,
Не всегда близких и добрых,

ЧЕТЫРЕ КВАРТЕТА
317
Отмеченных неким особенным духом
И печатью всеобщего духа,
Объединенных в борьбе,
Которая их разделила.
Если вспомнить опять
Короля, бредущего в полночь,
Тех троих и многих других,
Взошедших на эшафот,
И немногих, погибших в безвестности,
В изгнании — там или здесь,
И того, кто умер слепым, но в покое,
Станет неясно, зачем
Прославлять мертвецов больше,
Нежели тех, кто умирает сейчас.
Не удастся набатом
Повернуть время вспять,
Заклинаньем не вызвать
Роковой призрак Розы.
Нам не дано возродить старые распри,
Нам не дано воскресить умершие партии
Или маршировать в ногу
За отжившим свой век барабаном.
А те, кто был против,
И противники тех противников
Подчинились закону безмолвия,
Слившись в единую партию.
То, что наследуем мы от удачливых предков,
Взято нами у побежденных,
А то, что они действительно
Должны были нам оставить —
Это всего лишь символ,
Получивший свое завершение в смерти.
И все образуется, и
Все дела пойдут хорошо,
Когда очистятся побужденья
В земле, внимающей нашим мольбам.

318
Томас Стернз Элиот
IV
Снижаясь, голубь в устрашенье
Огнем раскалывает твердь —
Надежду нам на очищение
Даст в этом мире только смерть,
Зависит наших душ спасенье
От выбора между кострами —
Нас от огня очистит пламя.
Любовь ли ввергла мир в страданье?
Любви забылось Имя даже,
Живет воспоминанье,
Как соткала Любовь из пряжи
Пылающее одеянье,
И нам носить его веками —
Нас губит полымя иль пламя.
V
То, что зовется началом, нередко — конец,
И закончить — означает начать все сначала.
Конец — лишь начало пути. И каждая верная фраза
И предложенье (где каждое слово — дома
И на своем месте и служит опорой для близких,
Легко связуя древность и современность,
И слова не напыщенны, но лишены серости:
Разговорное слово метко и все ж не вульгарно,
Литературное слово точно и все же не сухо —
Вот совершенство гармонии общего ритма).
Каждая фраза есть конец и начало,
Каждый стих есть эпитафия, а каждое действие —
Шаг на плаху, в огонь, в пропасть, в океанскую пасть
Иль приближение к стершимся буквам на камне —
Отсюда мы начинаем.
Мы умираем с теми, кто умирает:
Смотрите, вот отходят они, и мы вместе с ними.

ЧЕТЫРЕ КВАРТЕТА
319
Мы возрождаемся с мертвыми:
Вот они возвращаются, и мы вместе с ними.
Мгновение розы и мгновение тиса
Равновелики во времени. Народ
Без истории не спасется от времени, ибо
История есть воплощение вечных мгновений. И когда
В зимний полдень сгущаются сумерки над одинокой часовней,
Это — история, это — ныне и Англия,
Это образ той же Любви и голос того же Зова.
Мы не сможем прервать исканий
И в конце дальних странствий
Прибудем к началу пути,
Чтоб открыть родные края.
Там, за вратами неведомыми,
Но живущими в памяти, — последнее,
Что осталось открыть на этой земле —
Осталось лишь то, что было в начале.
У истока длиннейшей из рек
Водопада скрытого голос,
И в яблоневой листве
Смех спрятавшихся детей,
Они незримы, ибо
Никто их не ищет.
Но их слышно, чуть слышно
В тишине меж двумя
Волнами этого моря.
Поспеши сюда, сейчас и всегда —
Вот условие полной невинности
(Что дается не легче, чем все остальное),
И все образуется и
Все дела пойдут хорошо,
Когда языки огня,
Свиваясь в огненный узел,
Переплетутся в короне,
Где пламя и роза едины.

Перевод всего цикла А. Сергеева

BURNT NORTON (1935)
Бёрнт Нортон
Хотя логос присущ всем, большинство
людей живет как если бы у них было
собственное разумение всего.
Гераклит
Путь вверх и путь вниз —
один и тот же путь.
Гераклит
I
Настоящее и прошедшее,
Вероятно, наступят в будущем,
Как будущее наступало в прошедшем.
Если время всегда настоящее,
Значит, время не отпускает.
Ненаставшее — отвлеченность,
Остающаяся возможностью
Только в области умозрения.
Ненаставшее и наставшее
Всегда ведут к настоящему.
Шаги откликаются в памяти
До непройденного поворота
К двери в розовый сад,
К неоткрытой двери. Так же
В тебе откликнется речь моя.
Но зачем
Прах тревожить на чаше розы,
Я не знаю.
11 Зак. 1184

322
Томас Стернз Элиот
Отраженья иного
Населяют сад. Не войти ли?
—	Скорее, - пропела птица, — найди их, найди их
За поворотом. В первую дверь
В первый наш мир войти ли, доверясь
Песне дрозда? В первый наш мир.
Там они, величавые и незримые,
Воздушно ступали по мертвым листьям
В осеннем тепле сквозь звенящий воздух,
И птица звала, как будто в ответ
Неслышимой музыке, скрытой в кустах,
И взгляды невидимых пересекались,
Ибо розы смотрели навстречу взглядам.
У них в гостях мы были хозяева
И двигались с ними в условленном ритме
Пустынной аллеей взглянуть на пустой
Пруд, окруженный кустами букса.
Сух водоем, сух бетон, порыжел по краям,
А ведь он был наполнен водою солнца,
И кротко, кротко вздымался логос,
И сверкала вода, напоенная сердцем света,
И они были сзади нас и отражались в воде:
Но надвинулась туча, и пруд опустел.
—	Спеши, — пела птица, — в кустарнике прячутся дети,
Затаив дыхание вместе со смехом.
—	Спеши, спеши, — говорила птица, — ведь людям
Труднее всего, когда жизнь реальна.
Прошедшее, как и будущее,
Ненаставшее и наставшее,
Всегда ведут к настоящему.
II
Пристал сапфир, прилип чеснок,
В грязи по ось ползет возок,
Поскрипывает дерево.

ЧЕТЫРЕ КВАРТЕТА
323
В крови вибрирует струна,
И забывается война
Во имя примирения.
Пульсация артерии
И лимфы обращение
Расчислены круженьем звезд
И всходят к лету в дереве
А мы стоим в свой малый рост
На движущемся дереве,
И слышим, как через года
Бегут от Гончих Псов стада,
Бегут сейчас, бегут всегда
И примиряются меж звезд.
В спокойной точке вращенья мира. Ни сюда, ни отсюда,
Ни плоть, ни бесплотность; в спокойной точке ритм,
Но не задержка и не движенье. И не зови остановкой
Место встречи прошлого с будущим. Не движенье
сюда и отсюда,
Не подъем и не спуск. Кроме точки, спокойной точки,
Нигде нет ритма, лишь в ней — ритм.
Я знаю, что где-то мы были, но, где мы были, не знаю,
И не знаю, как долго: во времени точек нет.
Внутренняя свобода от житейских желаний,
Избавленье от действия и страдания, избавленье
От воли своей и чужой, благодать
Чувств, белый свет, спокойный и потрясающий,
Без движенья Erhebung*, сосредоточенность
Без отрешенности, истолкование
Нового мира и старого мира, понятных
В завершении их неполных восторгов,
В разрешении их неполных кошмаров.
Но учти, узы будущего и прошедшего,
Сплетенных в слабостях ненадежного тела,
Возвышение (нем.).

324
Томас Стернз Элиот
Спасают людей от неба и от проклятия,
Которых плоти не вынести.
В прошлом и в будущем
Сознанью почти нет места.
Сознавать — значит быть вне времени,
Но только во времени помнится
Миг в саду среди роз.
Миг в беседке под гулом ливня,
Миг сквозняка при курении ладана, —
Только между прошедшим и будущим.
Только времени покоряется время.
III
Здесь исчезают чувства
Во времени между концом и началом
В тусклом свете: не в свете дня —
Тот сообщает предмету прозрачный покой,
Наделяет тень эфемерной прелестью,
Намекает неспешностью на неизменность.
Не во мраке ночи — тот очищает душу,
Ощущенья лишает опоры,
Отрешает любовь от сует.
Не избыток и не пустота. В мерцанье
Изношенные напряженные лица,
Пустяком отвлеченные от пустяков,
Прихотливо лишенные выраженья,
Цепенеют в насыщенной вялости.
Люди и клочья бумаги в холодном ветре,
Который дует к началу и после конца,
Влетает в нечистые легкие
И вылетает наружу. Ветер.
Время между концом и началом.
Извержение отлетающих душ
В блеклый воздух; они, закоснелые в спячке,
Попали на ветер, сверлящий холмы
Лондона, Хемпстед и Кларкенуэлл,

ЧЕТЫРЕ КВАРТЕТА
325
Кемпден, Патни и Хайгейт,
Примроуз и Ладгейт. Но нет,
Нет мрака в этом щебечущем мире.
Спустись пониже, спустись
В мир бесконечного одиночества,
Недвижный мир не от мира сего.
Внутренний мрак, отказ
И отрешенность от благ земных,
Опустошение чувств,
Отчуждение мира грез,
Бездействие мира духа —
Это один путь, другой путь —
Такой же, он не в движении,
Но в воздержании от движения
В то время, как мир движется,
Влекомый инстинктом, по колеям
Прошлого или будущего.
IV
Время и колокол хоронят день,
На солнце надвигаются туча и тень.
Повернется ли к нам подсолнух?
Сиро
Приникнет ли к нам вьюнок?
Кротко
Примут ли нас под свою сень
Ветви тиса? Уже крыло зимородка
Ответило светом свету, умолкло, и свет далек,
В спокойной точке вращенья мира.
V
Слова, как и музыка, движутся
Лишь во времени; но то, что не выше жизни,
Не выше смерти. Слова, отзвучав, достигают
Молчания. Только формой и ритмом

326
Томас Стернз Элиот
Слова, как и музыка, достигают
Недвижности древней китайской вазы,
Круговращения вечной подвижности.
Не только недвижности скрипки во время
Звучащей ноты, но совмещенья
Начала с предшествующим концом,
Которые сосуществуют
До начала и после конца.
И всё всегда сейчас. И слова,
Из сил выбиваясь, надламываются под ношей
От перегрузки, соскальзывают и оползают,
От неточности загнивают и гибнут.
Им не под силу стоять на месте,
Остановиться. Их всегда осаждают
Визгливые голоса, насмешка,
Брань, болтовня. В пустыне Слово
Берут в осаду голоса искушения,
Тень, рыдающая в погребальной пляске,
Громкая жалоба неутешной химеры.
Движение это подробность ритма,
Как в лестнице из десяти ступеней.
Само желание — это движение,
В сущности, нежелательное;
По сути, любовь — не движение,
Лишь причина его и конец
Вне времени, вне желания,
Кроме желания преодолеть
Ограничение временем
В пути от небытия к бытию.
Нежданно в луче солнца,
Пока в нем пляшут пылинки,
Прорывается смех детей,
Их восторг, затаенный в листве, —
Скорее, сюда, теперь, всегда —
Нелепо бесплодное грустное время
Между концом и началом.

EAST COKER (1940)
Ист Коукер
I
В моем начале мой конец. Один за другим
Дома возникают и рушатся, никнут и расширяются,
Переносятся, сносятся, восстанавливаются или
Вместо них — голое поле, фабрика или дорога.
Старый камень в новое здание, старые бревна в новое пламя,
Старое пламя в золу, а зола в землю,
Которая снова плоть, покров и помет,
Кости людей и скота, кукурузные стебли и листья.
Дома живут, дома умирают: есть время строить,
И время жить, и время рождать,
И время ветру трясти расхлябанное окно
И панель, за которой бегает полевая мышь,
И трясти лохмотья шпалеры с безмолвным девизом.
В моем начале мой конец. На голое поле
Искоса падает свет, образуя аллею,
Темную ранним вечером из-за нависших ветвей,
И ты отступаешь к ограде, когда проезжает повозка,
И сама аллея тебя направляет к деревне,
Угнетенной жарким гипнозом предгрозья.
Раскаленный свет в душной дымке
Не отражают, но поглощают серые камни.
Георгины спят в пустой тишине.

328
Томас Стернз Элиот
Дождись первой совы.
Если ты подойдешь
Голым полем не слишком близко, не слишком близко,
Летней полночью ты услышишь
Слабые звуки дудок и барабаны
И увидишь танцующих у костра —
Сочетанье мужчины и женщины
В танце, провозглашающем брак,
Достойное и приятное таинство.
Парами, как подобает в супружестве,
Держат друг друга за руки или запястья,
Что означает согласие. Кружатся вкруг огня,
Прыгают через костер или ведут хоровод,
По-сельски степенно или по-сельски смешливо
Вздымают и опускают тяжелые башмаки,
Башмак — земля, башмак — перегной,
Покой в земле нашедших покой,
Питающих поле. В извечном ритме,
Ритме танца и ритме жизни,
Ритме года и звездного неба,
Ритме удоев и урожаев,
Ритме соитий мужа с женой
И случки животных. В извечном ритме
Башмаки подымаются и опускаются.
Еды и питья. Смрада и смерти.
Восход прорезается, новый день
Готовит жару и молчанье. На взморье рассветный ветер,
Скользя, морщит волны. Я здесь
Или там, или где-то еще. В моем начале.
II
Зачем концу ноября нужны
Приметы и потрясения весны
И возрожденное летнее пламя —
Подснежники, плачущие под ногами,

ЧЕТЫРЕ КВАРТЕТА
329
И алые мальвы, что в серую высь
Слишком доверчиво вознеслись,
И поздние розы в раннем снегу?
Гром, грохоча среди гроз, несется,
Как триумфальная колесница,
В небе вспыхивают зарницы,
Там Скорпион восстает на Солнце,
Пока не зайдут и Луна, и Солнце,
Плачут кометы, летят Леониды,
Горы и долы в вихре сраженья,
В котором вспыхнет жадное пламя,
А пламя будет сжигать планету
Вплоть до последнего оледененья.
Можно было сказать и так, но выйдет не очень точно:
Иносказание в духе давно устаревшей поэтики,
Которая обрекала на непосильную схватку
Со словами и смыслами. Дело здесь не в поэзии.
Повторяя мысль, подчеркнем: поэзию и не ждали.
Какова же ценность желанного, много ли стоит
Долгожданный покой, осенняя просветленность
И мудрая старость? Быть может, нас обманули
Или себя обманули тихоречивые старцы,
Завещавшие нам лишь туман для обмана?
Просветленность всего лишь обдуманное тупрумие,
Мудрость всего лишь знание мертвых тайн,
Бесполезных во мраке, в который они всматривались,
От которого отворачивались. Нам покажется,
Что знание, выведенное из опыта,
В лучшем случае наделено
Весьма ограниченной ценностью.
Знание — это единый и ложный образ,
Но каждый миг происходит преображение,
И в каждом миге новость и переоценка
Всего, чем мы были. Для нас не обман —
Лишь обман, который отныне безвреден.

330
Томас Стернз Элиот
На полпути и не только на полпути,
Весь путь в темном лесу, в чернике,
У края обрыва, где негде поставить ногу,
Где угрожают чудовища, и влекут огоньки,
И стерегут наважденья. Поэтому говорите
Не о мудрости стариков, но об их слабоумье,
О том, как они страшатся страха и безрассудства,
О том, как они страшатся владеть
И принадлежать друг другу, другим или Богу.
Мы можем достигнуть единственной мудрости,
И это мудрость смирения: смирение бесконечно.
Дома поглощены волнами моря.
Танцоры все поглощены землей.
III
О тьма тьма тьма. Все они уходят во тьму,
В пустоты меж звезд, в пустоты уходят пустые
Полководцы, банкиры, писатели,
Меценаты, сановники и правители,
Столпы общества, председатели комитетов,
Короли промышленности и подрядчики,
И меркнут Солнце, Луна и «Готский альманах»,
И «Биржевая газета», и «Справочник директоров»,
И холодно чувство, и действовать нет оснований.
И все мы уходим с ними на молчаливые похороны,
Но никого не хороним, ибо некого хоронить.
Тише, — сказал я душе, — пусть тьма снизойдет на тебя.
Это будет Господня тьма. — Как в театре
Гаснет свет перед сменою декораций,
Гул за кулисами, тьма наступает на тьму,
И мы знаем, что горы и роща на заднике,
И выпуклый яркий фасад уезжают прочь...
Или в метро, когда поезд споит между станций,

ЧЕТЫРЕ КВАРТЕТА
331
И возникают догадки и медленно угасают,
И ты видишь, как опустошаются лица
И нарастает страх оттого, что не о чем думать;
Или когда под наркозом сознаешь, что ты без сознанья...
— Тише, — сказал я душе, — жди без надежды,
Ибо надеемся мы не на то, что нам следует; жди без любви,
Ибо любим мы тоже не то, что нам следует; есть еще вера,
Но вера, любовь и надежда всегда в ожидании.
Жди без мысли, ведь ты не созрел для мысли:
И тьма станет светом, а неподвижность ритмом.
Шепчи о бегущих потоках и зимних грозах.
Невидимый дикий тмин, и дикая земляника,
И смех в саду были иносказаньем восторга,
Который поныне жив и всегда указует
На муки рожденья и смерти.
Вы говорите,
Что я повторяюсь. Но я повторю.
Повторить ли? Чтобы прийти оттуда,
Где вас уже нет, сюда, где вас еще нет,
Вам нужно идти по пути, где не встретишь восторга.
Чтобы познать то, чего вы не знаете,
Вам нужно идти по дороге невежества,
Чтобы достичь того, чего у вас нет,
Вам нужно идти по пути отречения.
Чтобы стать не тем, кем вы были,
Вам нужно идти по пути, на котором вас нет.
И в вашем неведенье — ваше знание,
И в вашем могуществе — ваша немощь,
И в вашем доме вас нет никогда.
IV
Распятый врач стальным ножом
Грозит гниющей части тела;
Мы состраданье узнаем

332	Томас Стернз Элиот
В кровоточащих пальцах, смело
Берущихся за тайное святое дело.
Здоровье наше — в нездоровье.
Твердит сиделка чуть живая,
Сидящая у изголовья,
О нашей отлученности от рая,
О том, что мы спасаемся, заболевая.
Для нас, больных, весь мир — больница,
Которую содержит мот,
Давно успевший разориться.
Мы в ней умрем от отческих забот,
Но никогда не выйдем из ее ворот.
Озноб вздымается от ног,
Жар стонет в проводах сознанья,
Чтобы согреться, я продрог
В чистилище, где огнь — одно названье,
Поскольку пламя — роза, дым — благоуханье.
Господню кровь привыкли пить,
Привыкли есть Господню плоть,
При этом продолжаем мнить,
Что нашу плоть и кровь не побороть,
И все же празднуем тот день, когда распят Господь.
V
Итак, я на полпути, переживший двадцатилетие,
Пожалуй, загубленное двадцатилетие entre deux guerres*.
Пытаюсь учиться словам и каждый раз
Начинаю сначала для неизведанной неудачи,
Ибо слова подчиняются лишь тогда,
Когда выражаешь ненужное, или приходят на помощь,
Между двух войн (фр.).

ЧЕТЫРЕ КВАРТЕТА
333
Когда не нужно. Итак, каждый приступ
Есть новое начинание, набег на невыразимость
С негодными средствами, которые иссякают
В сумятице чувств, в беспорядке нерегулярных
Отрядов эмоций. Страна же, которую хочешь
Исследовать и покорить, давно открыта
Однажды, дважды, множество раз — людьми, которых
Превзойти невозможно — и незачем соревноваться,
Когда следует только вернуть, что утрачено
И найдено, и утрачено снова и снова: и в наши дни,
Когда все осложнилось. А может, ни прибылей, ни утрат.
Нам остаются попытки. Остальное не наше дело.
Дом — то, откуда выходят в дорогу. Мы старимся,
И мир становится все незнакомее, усложняются ритмы
Жизни и умирания. Не раскаленный миг
Без прошлого, сам по себе, без будущего,
Но вся жизнь, горящая каждый миг,
И не только жизнь какого-то человека,
Но и древних камней с непрочтёнными письменами.
Есть время для вечера при сиянии звезд
И время для вечера при электрической лампе
(Со старым семейным альбомом).
Любовь почти обретает себя,
Когда здесь и теперь ничего не значат,
Даже в старости надо исследовать мир,
Безразлично, здесь или там.
Наше дело — недвижный путь
К иным ожиданьям,
К соучастию и сопричастию.
Сквозь тьму, холод, безлюдную пустоту
Стонет волна, стонет ветер, огромное море,
Альбатрос и дельфин. В моем конце — начало.

THE DRY SALVAGES (1941)
Драй Сэлвейджес
Драй Селвэйджес — очевидно, от les trois
sauvages — группа скал с маяком к северо-
западу от Кейп-Энн, Массачусетс.
I
О богах я не много знаю, но думаю, что река —
Коричневая богиня, угрюмая и неукротимая
И все-таки терпеливая, и понятная как граница,
Полезная и ненадежная при перевозке товаров,
И, наконец, — лишь задача при наведенье моста.
Мост наведен, и коричневую богиню
В городах забывают, будто она смирилась.
Но она блюдет времена своих наводнений,
Бушует, сметает преграды и напоминает
О том, что удобней забыть. Ей нет ни жертв, ни почета
При власти машин, она ждет, наблюдает и ждет.
В детстве ритм ее ощущался в спальне
И на дворе в апрельском буйном айланте,
И в запахе винограда на осеннем столе,
И в круге родных при зимнем газовом свете.
Река внутри нас, море вокруг нас,
Море к тому же граница земли, гранита,
В который бьется; заливов, в которых
Разбрасывает намеки на дни творенья —
Медузу, краба, китовый хребет;
Лиманов, где любопытный видит
Нежные водоросли и анемоны морские.

ЧЕТЫРЕ КВАРТЕТА
335
Происходит возврат утрат - рваного невода,
Корзины для раков, обломка весла,
Оснастки чужих мертвецов. Море многоголосо,
Богато богами и голосами.
Соль его на шиповнике,
Туман его в елях.
Стенание моря
И тихие жалобы моря - различные голоса,
Часто слышные вместе; похныкиванье прибоя,
Угроза и ласка волны, разбивающейся о воду.
Зубрежка в далеких гранитных зубах,
Шипенье, как предунрежденье с летящего мыса, -
Все голоса моря - как и сирена с бакена,
Бьющегося на цепи, как и случайная чайка;
И иод гнетом безмолвствующего тумана
Стонет колокол,
Качаемый мертвой зыбью,
Отмеряя не наше время, но время
Старше, чем время хронометров, старше,
Чем время измученных изволновавшихся женщин,
Которые в ночь без сна гадают о будущем,
Стараются расплести, развязать, распутать
И соединить прошедшее с будущим
Меж полночью и рассветом,
Когда прошедшее — наваждение,
А будущее без будущности,
В часы перед утренней вахтой,
Когда время стоит и никогда не кончается;
И мертвая зыбь, и все, что было и есть,
Бьют
В колокол.
II
Но где конец невысказанным стонам,
Осеннему немому увяданью,
Когда цветок недвижный опадает?

336
Томас Стернз Элиот
И где конец обломкам от судов,
Молитве мертвеца и невозможной
Молитве при ужасном извещенье?
Тут нет конца в движенье непреклонном
Часов и дней, но только умиранье,
Когда бесчувственность овладевает
Годами жизни, сбросившей покров
И оказавшейся не столь надежной
И, стало быть, достойной осужденья.
И остается в старости — лишенным
Достоинства и твердых упований —
Роптать на то, что силы покидают,
И в тонущем челне без парусов
Плыть по волнам и в тишине тревожно
Ждать колокола светопреставленья.
Но где же им конец, неугомонным
Рыбачьим лодкам, тающим в тумане?
Кто время океаном не считает?
Кто в океане не видал следов
Крушений, а в грядущем — непреложный,
Как и в прошедшем, путь без назначенья?
Мы видим их, живущих по законам
Рыбацкого скупого пропитанья:
Рискуют, ловят, что-то получают, —
И сами не помыслим про улов,
Не столь понятный, менее надежный,
Не находящий в деньгах выраженья.
Здесь нет конца безгласным этим стонам,
И осени увядшей увяданью,
И боль недвижная струится и пронзает,
И нет конца обломкам от судов,

ЧЕТЫРЕ КВАРТЕТА
337
И обращенью мертвых к Смерти, и едва возможной
Молитве о чудесном Избавленье.
С годами старенья кажется,
Что прошлое приобретает иные черты
И уже не просто чередованье событий
Или саморазвитье — идея, рожденная
Наивными взглядами на эволюцию,
Которые служат обычным средством
Навсегда отречься от прошлого.
Миг счастья — не чувство благополучия,
Полноты, расцвета, спокойствия или влюбленности
И не хороший обед, но внезапное озарение —
Мы обретали опыт, но смысл от нас ускользал,
А приближение к смыслу, преображая,
Возрождает наш опыт вне всякого смысла,
Который чудится в счастье. Я говорил,
Что прошлый опыт, снова обретший смысл, —
Не только опыт одной жизни, но опыт
Поколений и поколений, не забывавших
Нечто, пожалуй, вовсе не выразимое —
Взгляд назад сквозь все уверенья
Исторической литературы, через плечо
Полувзгляд назад, в первозданный ужас.
И мы для себя открываем, что миг мученья
Нескончаем и вечен, как время, и безразлично,
Вызван ли он пониманьем иль непониманьем,
Надеждой на безнадежное или страхом
Перед тем, что нестрашно. Это заметнее
Не по своим страданьям, но по страданьям
Ближнего, которому мы сострадаем.
Если свое пережитое — в мутных потоках поступков,
То чужое терзанье — самодовлеющий опыт,
Не изношенный частыми воспоминаньями.
Люди меняются и улыбаются, только мучения вечны.
Время все разрушает, и время все сохраняет,

338
Томас Стернз Элиот
Как река с утонувшими неграми, курами и коровами,
Горьким яблоком и надкусом на яблоке.
Как зазубренная скала в беспокойных водах —
Волны ее заливают, туман ее поглощает,
В ясный день она, словно памятник,
В навигацию — веха для лоцмана.
Но и во время штиля и в налетевший шторм
Она то, чем была всегда.
III
Иногда я гадаю, не это ли высказал Кришна,
Рассуждая о разном или по-разному об одном:
Что будущее — увядшая песня, Царская Роза или лаванда,
Засохшая меж пожелтевших страниц
Ни разу не раскрывавшейся книги, что будущее —
Сожаленье для тех, кто пока что лишен сожаленья,
И что путь вверх ведет вниз, путь вперед приводит назад.
Долго вынести это нельзя, хотя несомненно,
Что время не исцелитель: больного уже унесло.
Когда состав отправляется и провожающие
Уходят с перрона, а пассажиры усаживаются,
Кто с яблоком, кто с газетой, кто с деловым письмом,
Их лица смягчаются и просветляются
Под усыпляющий ритм сотни часов.
Вперед, путешественники! Вы не бежите от прошлого
В новую жизнь или в некое будущее;
Вы не те, кто уехал с того вокзала,
И не те, кто прибудет к конечной станции
По рельсам, сходящимся где-то вдали за поездом.
И на океанском лайнере, где вы видите,
Как за кормой расширяется борозда,
Вы не станете думать, что с прошлым покончено
Или что будущее перед вами раскрыто.
С наступлением ночи в снастях и антеннах
Возникает голос, поющий на никаком языке

ЧЕТЫРЕ КВАРТЕТА
339
И не для уха, журчащей раковины времен:
«Вперед, о считающие себя путешественниками!
Вы не те, кто видел, как удалялась пристань,
И не те, кто сойдет с корабля на землю,
Здесь между ближним и дальним берегом,
Когда время остановилось, равно спокойно
Задумайтесь над прошедшим и будущим.
В миг, лишенный как действия, так и бездействия,
Вы способны понять, что в любой из сфер бытия
Ум человека может быть сосредоточен
На смертном часе, а смертный час — это каждый час.
И эта мысль — единственное из действий,
Которое даст плоды в жизнях другцх людей,
Но не думайте о грядущих плодах.
Плывите вперед.
О путешественники, о моряки,
Вы, пришедшие в порт, и вы, чьи тела
Узнали дознание и приговор океана,
Любой исход — ваше истинное назначение».
Так говорил Кришна на поле брани,
Наставляя Арджуну.
Итак, не доброго вам пути,
Но пути вперед, путешественники!
IV
О Ты, чья святыня стоит на мысе,
Молись за плывущих на кораблях,
За тех, кто отправится к рыбам, за всех
Отплывших в любое праведное путешествие
И тех, кто ведет их.
Повтори молитву свою ради женщин,
Которые проводили мужей или сыновей,
И те отплыли и не вернутся:
Figlia del tuo figlio,
Царица Небесная.

340
Томас Стернз Элиот
Также молись за плывших на кораблях
И кончивших путь на песке, на губах моря,
В темной пасти, которая не изрыгает,
Везде, где не слышен колокол мертвой зыби,
Вечное благодарение.
V
Сообщение с Марсом, беседы с духами,
Отчет о жизни морского страшилища,
Составление гороскопа, гадание
По внутренностям животных, тайны
Магического кристалла, диагноз
По почерку, разгадка судьбы по ладони,
Дурные предзнаменования
В узорах кофейной гущи
И сочетаниях карт, возня с пентаграммами
И барбитуратами, приведение
Навязчивых мыслей к подсознательным страхам,
Изучение чрева, могилы и снов —
Все это распространенные
Развлеченья, наркотики и сенсации —
И так будет вечно, особенно во времена
Народных бедствий и смут
Где-нибудь в Азии или на Эджвер-роуд.
Человеческое любопытство обследует
Прошлое и грядущее и прилепляется
К этим понятиям. Но находить
Точку пересечения времени
И вневременного — занятие лишь для святого,
И не занятие даже, но нечто такое,
Что дается и отбирается
Пожизненной смертью в любви,
Горении, жертвенности и самозабвении.
Для большинства из нас существует
Лишь неприметный момент, входящий

ЧЕТЫРЕ КВАРТЕТА
341
Во время и выходящий из времени,
Теряясь в столбе лучей из окна,
В невидимом диком тмине,
В зимней молнии, в водопаде,
В музыке, слышимой столь глубоко,
Что ее не слышно: пока она длится,
Вы сами — музыка. А это только догадки, намеки,
Догадки вслед за намеками; а остальное —
Молитва и послушание, мысль и действие.
Намек полуразгаданный, дар полупонятый
есть Воплощение.
Здесь невозможный союз
Сфер бытия возможен,
Здесь прошлое с будущим
Смиряются и примиряются,
А иначе мы действуем, словно
Движимы кем-то и лишены
Дара внутреннего движенья,
Во власти сил преисподней.
Но действие в высшем смысле —
Свобода от прошлого с будущим,
Чего большинство из нас
Здесь никогда не добьется.
И от вечного поражения
Спасает нас только упорство.
В конце же концов мы рады
Знать, что питаем собою
(Вблизи от корней тиса)
Жизнь полнозначной почвы.

LITTLE GIDDING (1942)
Литтл Гиддинг
I
Весна посреди зимы — особое время года:
Вечность, слегка подтаивающая к закату,
Взвешенная во времени между полюсом и экватором.
В краткий день, озаренный морозом и пламенем,
В безветренный холод, лелеющий сердце жары,
Недолгое солнце пылает на льду прудов и канав
И, отражаясь в зеркале первой воды,
Ослепляет послеполуденным блеском.
И свечение ярче света горящей ветви или жаровни
Пробуждает немую душу: не ветер, но пламя Духова дня
В темное время года. Силы души оживают
Меж таяньем и замерзаньем. Не пахнет землей
И не пахнет ничем живым. Это весна
Вне расписанья времен. Живые изгороди
На часок покрылись беленькими лепестками
Снега, они расцвели внезапней,
Чем это бывает летом, у них ни бутонов, ни завязей,
Они вне закона плодоношения.
Где же лето, невообразимое
Лето, стоящее на нуле?
Если прийти сюда,
Путем, которым вам свойственно проходить,
Оттуда, откуда вам свойственно приходить,

ЧЕТЫРЕ КВАРТЕТА
343
Если прийти сюда в мае, вы снова увидите
Кустарники изгородей в цвету,
В майском чувственном благоуханье.
Конец путешествия будет всегда неизменен —
Придете ли ночью, утратив царство,
Придете ли днем, не зная, зачем пришли,
Конец неизменен — когда вы свернете с проселка
И обогнете свинарник, то перед вами предстанет
Серый фасад и надгробный камень.
А то, что казалось целью прихода, —
Всего шелуха, всего оболочка смысла,
Из которого — да и то не всегда — прорывается ваша цель,
Если смысл хорошо усвоен.
Либо цели у вас нет, либо цель за краем
Задуманного пути и изменится при достижении цели.
И другие края считаются краем света --
Пасть моря, озерная мгла, пустыня или большой город, —
Но этот край ближе всех во времени и пространстве;
Он сегодня и в Англии.
Если прийти сюда
Любым путем и откуда угодно
В любое время года и суток,
Конец неизменен: вам придется отставить
Чувства и мысли. Вы пришли не затем,
Чтобы удостовериться и просветиться,
Полюбопытствовать или составить отчет.
Вы пришли затем, чтобы стать на колени,
Ибо молитвы отсюда бывали услышаны.
А молитва не просто порядок слов,
И не дисциплина смирения для ума,
И не звуки молитвенной речи.
И то, о чем мертвые не говорили при жизни,
Теперь они вам откроют, ибо они мертвы,
Откроют огненным языком превыше речи живых.
Здесь, на мгновенном и вневременном перекрестке,
Мы в Англии и нигде. Никогда и всегда.

344
Томас Стернз Элиот
II
Пепел на рукаве старика —
Пепел розового лепестка.
Пыль, поднявшаяся столбом,
Выдает разрушенный дом.
Пыль, оседающая в груди,
Твердит, что все позади
И не надо мечтать о звездах.
Так умирает воздух.
Потоп и засуха в свой черед
Поражают глаза и рот,
Мертвые воды, мертвый песок
Ждут, что настанет срок.
Тощая выжженная борозда
Намекает на тщетность труда,
Веселится, не веселя.
Так умирает земля.
Вода и огонь унаследуют нам,
Городам, лугам, сорнякам.
Вода и огонь презрят благодать,
Которую мы не смогли принять.
Вода и огонь дадут завершенье
Нами начатому разрушенью
Храмов, статуй, икон.
Так умрут вода и огонь.
В колеблющийся час перед рассветом
Близ окончанья бесконечной ночи
У края нескончаемого круга,
Когда разивший жалом черный голубь
Исчез за горизонтом приземленья,
И мертвая листва грохочет жестью,
И нет иного звука на асфальте
Меж трех еще дымящихся районов,
Я встретил пешехода — он то мешкал,

ЧЕТЫРЕ КВАРТЕТА
345
То несся с металлической листвою
На городском рассветном сквозняке.
И я вперился с острым любопытством,
С которым в полумраке изучают
Случайных встречных, в опаленный облик
И встретил взгляд кого-то из великих,
Кого я знал, забыл и полупомнил,
Как одного из многих; мне в глаза
Глядел знакомый мозаичный призрак,
Такой родной и неопределимый.
И я вошел в двойную роль и крикнул
И услыхал в ответ: «Как! Это ты?»
Нас не было. Я был самим собою,
Но понимал, что я не только я —
А он еще довоплощался; все же
Его слова рождали узнаванье.
И вот, подчинены простому ветру
И слишком чужды для непониманья,
По воле пересекшихся времен
Мы встретились в нигде, ни до, ни после
И зашагали призрачным дозором.
Я начал: «Мне легко с тобой на диво,
Но к дивному приводит только легкость.
Скажи: что я забыл, чего не понял?»
И он: «Я не хотел бы повторять
Забытые тобой слова и мысли.
Я ими отслужил: да будет так.
И ты отслужишь. Так молись за мною,
Чтоб и добро и зло тебе простили.
Злак прошлогодний съеден, и, насытясь,
Зверь отпихнет порожнее ведро.
Вчерашний смысл вчера утратил смысл,
А завтрашний — откроет новый голос.
Но так как ныне дух неукрощенный
Легко находит путь между мирами,
Уподобляющимися друг другу,

346
Томас Стернз Элиот
То я найду умершие слова
На улицах, с которыми простился,
Покинув плоть на дальнем берегу.
Забота наша, речь, нас подвигала
Избавить племя от косноязычья,
Умы понудить к зренью и прозренью.
И вот какими в старости дарами
Венчается наш ежедневный труд.
Во-первых, холод вянущего чувства,
Разочарованность и беспросветность,
Оскомина от мнимого плода
Пред отпадением души от тела.
Затем бессильное негодованье
При виде человеческих пороков
И безнадежная ненужность смеха.
И в-третьих, повторенье через силу
Себя и дел своих, и запоздалый
Позор открывшихся причин; сознанье,
Что сделанное дурно и во вред
Ты сам когда-то почитал за доблесть.
И вот хвала язвит, а честь марает.
Меж зол бредет терзающийся дух,
Покуда в очистительном огне
Ты не воскреснешь и найдешь свой ритм».
День занимался. Посреди развалин
Он, кажется, меня благословил
И скрылся с объявлением отбоя.
III
Есть три состояния, часто на вид похожие,
Но по сути различные, произрастающие
В одном и том же кустарнике вдоль дороги:
привязанность
К себе, к другим и к вещам; отрешенность
От себя, от других, от вещей; безразличие,
Растущее между ними, как между разными жизнями,

ЧЕТЫРЕ КВАРТЕТА
347
Бесплодное между живой и мертвой крапивой,
Похожее на живых, как смерть на жизнь.
Вот применение памяти: освобождение —
Не столько отказ от любви, сколько выход
Любви за пределы страсти и, стало быть,
освобождение
От будущего и прошедшего. Так любовь к родине
Начинается с верности своему полю действия
И приводит к сознанью, что действие малозначительно,
Но всегда что-то значит. История может быть
рабством,
История может быть освобожденьем. Смотрите,
Как уходят от нас вереницей края и лица
Вместе с собственным «я», что любило их, как умело,
И спешит к обновленью и преображенью, к иному
ритму.
Грех неизбежен, но
Все разрешится, и
Сделается хорошо.
Если опять подумать
Об этих краях и людях,
Отнюдь не всегда достойных,
Не слишком родных и добрых,
Но странно приметных духом
И движимых общим духом,
И объединенных борьбою,
Которая их разделила;
Если опять подумать
О короле гонимом,
О троих, погибших на плахе,
И о многих, погибших в безвестье,
Дома или в изгнанье,
О том, кто умер слепым, —
То, если подумать, зачем
Нам славословить мертвых,
А не тех, кто еще умирает?

348
Томас Стернз Элиот
Вовсе не для того,
Чтоб набатом вызвать кошмары
И заклятьями призрак Розы.
Нам не дано воскрешать
Старые споры и партии,
Нам не дано шагать
За продранным барабаном.
А те, и что были против,
И против кого они были,
Признали закон молчанья
И стали единой партией.
Взятое у победителей
Наследуют от побежденных:
Они оставляют символ,
Свое очищенье смертью.
Все разрешится, и
Сделается хорошо,
Очистятся побужденья
В земле, к которой взывали.
IV
Снижаясь, голубь низвергает
Огонь и ужас в подтвержденье
Того, что не бывает
Иной дороги к очищенью:
Добро и зло предполагают
Лишь выбор между пламенами —
От пламени спасает пламя.
Любовь, забывшееся Имя.
Любовь одела мирозданье
Заботами своими
В пылающее одеянье,
И нет его неизносимей.
И что бы ни случалось с нами,
Мы входим в пламя или в пламя.

ЧЕТЫРЕ КВАРТЕТА
349
V
Что мы считаем началом, часто — конец,
А дойти до конца означает начать сначала.
Конец — отправная точка. Каждая верная фраза
(Где каждое слово дома и дружит с соседями,
Каждое слово всерьез и не ради слова
И служит для связи былого и будущего,
Разговорное слово точно и невульгарно,
Книжное слово четко и непедантично,
Совершенство согласия в общем ритме),
Каждая фраза содержит конец и начало,
Каждое стихотворение есть эпитафия.
И каждое действие — шаг к преграде, к огню,
К пасти моря, к нечетким буквам на камне:
Вот откуда мы начинаем.
Мы умираем с теми, кто умирает; глядите —
Они уходят и нас уводят с собой.
Мы рождаемся с теми, кто умер: глядите —
Они приходят и нас приводят с собой.
Мгновение розы равно мгновению тиса
По длительности. Народ без истории
Не свободен от времени, ибо история —
Единство мгновений вне времени.
Так в зимних сумерках в уединенной часовне
История — ныне и в Англии.
С влечением этой Любви и голосом этого Зова.
Мы будем скитаться мыслью
И в конце скитаний придем
Туда, откуда мы вышли,
И увидим свой край впервые.
В неведомые, незабвенные
Врата мы увидим, что нам
Здесь изучить осталось
Лишь то, что было вначале:

350
Томас Стернз Элиот
У истока длиннейшей реки
Голос тайного водопада
И за яблоневой листвою
Детей, которых не видно,
Ибо на них не смотрят,
Лишь слышно их, полуслышно
В тиши меж двумя волнами.
Скорее, сюда, сейчас, всегда —
Таково условье невинности,
(Равноценной всему на свете),
И все разрешится, и
Сделается хорошо,
Когда языки огня
Сплетутся в пламенный узел,
Где огонь и роза — одно.

ИЗ СТИХОВ НА СЛУЧАЙ

DEFENCE OF THE ISLANDS (1940)
На оборону островов
Перевод А. Сергеева
Пусть эти памятники немолчной музыки
строительного камня, многих веков
терпеливого возделывания английской
земли и английской поэзии
сомкнутся с воспоминаниями о нынешней
обороне островов,
с воспоминаниями об отправленных
на серые корабли — линейные, торговые,
рыболовные, — о тех, кто легли костьми
в английскую мостовую на дне морском,
о тех, кто по новым правилам бился со смертью,
боролся с властью мрака в огне и воздухе,
о тех, кто дорогами предков пришел на поля
Фландрии, Франции, тех, неразгромленных
в день разгрома, сдержанных в день торжества,
изменивших обычаям предков лишь в вооружении,
и снова о тех, для кого дорогами славы
служат тропинки и улицы Англии:
чтобы сказать былым и грядущим поколениям
нашей крови и нашего языка, что
сейчас мы заняли наши места, повинуясь приказу.
12 Зак. 1184

A NOTE ON WAR POETRY
О поэзии военного времени
(Стихотворение написано по просьбе мисс Шторм Джеймсон
для книги «Взывает Лондон»; Нью-Йорк, 1942)
Перевод В. Топорова
Это вовсе не выражение коллективного чувства
Несовершенно отраженное в ежедневных газетах.
Где точка в которой чисто индивидуальный взрыв
Врывается
На тропу трудов более характерных
При сотворении вселенной, при выведении символов
Превыше нашего понимания? Столкновение при котором
Мы присутствуем
Есть схватка сил не подконтрольных опыту —
Природы и Духа. Индивидуальный опыт как правило
Слишком велик или слишком мал. Наши чувства
Случайные явления
В усилиях связать воедино день и ночь.
Весьма вероятно стихотворение может выйти
И у юноши: но стихотворение еще не поэзия —
Такова жизнь.
Война не есть жизнь: этой ситуацией
Нельзя пренебречь, хоть ее и невозможно принять.

ИЗ СТИХОВ НА СЛУЧАЙ
355
Такие проблемы решаются засадами и атаками.
Обороной и марш-бросками.
Терпением не заместишь нетерпения
Равно как и наоборот. Лишь абстрактная концепция
Личного опыта максимальной интенсивности
Становясь универсальной что мы и называем «поэзией»
Может быть воплощена в стихе.

TO THE INDIANS WHO DIED IN
AFRICA
Индусам, павшим в Африке
Перевод В. Топорова
Предназначение человека — в его собственной деревне,
В его собственном очаге и в стряпне его жены;
В сиденье на приступке в час заката,
Во взгляде на внуков и на соседских внуков,
Играющих друг с дружкой во дворе.
Весь в шрамах но уже в безопасности, такой человек
Обладает воспоминаниями, воскресающими в час беседы
(В прохладный час или в теплый — это зависит
от климата),
Воспоминаниями о чужаках, как они сражались
на чужбине,
Будучи чужаками и друг для дружки.
Предназначение человека это вовсе не предопределение,
Каждая страна становится для одних отечеством
А для других чужбиной. Там где падешь смертью
храбрых
Слившись воедино с предопределением, там ты свой.
Тамошняя деревня — твоя деревня.
Не ваша была там земля — и не наша — но и в нашем
Мидлэнде
И у вас в Пятиречье кладбища точно такие же.

ИЗ СТИХОВ НА СЛУЧАЙ
357
Пусть воротившиеся домой расскажут о вас одно и то же:
О действиях во имя общей цели, о действиях
Ничуть не менее плодотворных из-за того что ни
вам ни нам
Не дано вплоть до Страшного суда познать
Что такое плодотворность действий.

TO WALTER DE LA MARE
Уолтеру де ла Мару
(К 75-летнему юбилею)
Перевод В. Топорова
Когда ребенок посреди ручья
Находит островок с песчаным гротом
(Сыграть бы в прятки, да, пожалуй, я
Столкнусь тут с крокодилом, с бегемотом,
Какая-нибудь дикая свинья
Подстережет меж пальм за поворотом,
Лемуры охраняют здешний клад.
А демоны отнюдь не обезьяны),
Он об открытье делает доклад
За ужином — и требует у няни
Каких-нибудь стихов. Но чьи — гласят
О том, что спать пора?..
А ну, в тумане
В саду очнется призраков толпа
Загадочных и страшных очертаний
И станет ночь стоглаза и слепа;
А ну, и в доме вдруг все станет ново —
И со стопою встретится стопа,
И звонкий стих ударит слово в слово;

ИЗ СТИХОВ НА СЛУЧАЙ
359
А ну, коты запляшут под луной,
Собаки запоют, залают совы —
И ведьмы ввысь метлатою волной;
А ну, до нас сейчас не достучаться
И путник, одинокий и больной,
Напрасно ищет в доме домочадца;
Так кто же, кто же это написал?
Кто описал? Чьи вольные пассажи
Хранят в кромешном мраке свой накал?
Кто начеку, кто с нами, кто на страже,
Кто прочих стихотворцев обскакал
На ослике, летящем без поклажи,
И паутину тихую соткал —
И зазвенели звуки чистой пряжи?

A DEDICATION ТО MY WIFE
Посвящение жене
Перевод В. Топорова
Для той кому обязан крадущимся наслаждением
В миг пробужденья чувства обостряющим
И ритмом сна, отдохновение дарующим.
Дыханьем в унисон
Двух тел благоухающих друг другом
Двух дум в одной не требующей слов
Двух слов в одном не требующем смысла.
Никакой зиме не заморозить
Никакому зною не засушить
В нашем и только нашем розарии наших роз,
Но строки этого посвящения предназначены
для сторонних глаз:
Личные слова адресованы тебе публично.

MURDER IN THE CATHEDRAL
(1935)
УБИЙСТВО В СОБОРЕ

В переводе Я. Пробштейна

ДЕЙСТВИЕ I
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Хор кентерберийских женщин.
Три священника Кентерберийского собора.
Гонец.
Архиепископ Томас Беккет.
Четыре искусителя.
Слуги.
Действие происходит в Покоях Архиепископа
Кентерберийского собора 2 декабря 1170 года
Хор
Здесь мы будем стоять у Собора. Здесь будем мы ждать.
Страх ли ведет нас? Поиски ли безопасного места ведут
Наши ноги к храму? Что угрожать может
Нам, беднякам, бедным кентерберийкам? С каким испытаньем
Мы еще не знакомы? Нет нам угрозы в мире,
И в храме небезопасно. Предчувствие некоего событья,
Которое вынудит свидетельствовать наши глаза, — вот что силой
ведет наши ноги
К собору. Свидетельствовать нас вынуждают.
Лишь только сгинул золотой октябрь в унынье ноября,
Лишь только яблоки собрали, а земля обнажила сквозь грязь и
лужи бурые острые остья смерти,
Как Новый Год уж грядет, поджидает, вздыхая, ждет и шепчет во
тьме.
Пока работник, сбросив грязный башмак, простирает руки к огню,
Новый Год уже ждёт, судьба явиться готова.

364
Томас Стернз Элиот
Кто протянул руку к огню и вспомнил святых в День Всех Святых,
И вспомнил грядущих мучеников и святых? и кто,
Простирая руку к огню, отречется от своего господина? кто, у огня
согревшись,
Отречется от господина?
Семь лет и еще одно лето прошло,
Семь лет, как нас Владыко покинул,
Он укреплял людей добротой,
Но ему возвращаться нельзя.
Правит король и правят бароны,
И все виды гнета мы испытали,
Но чаще мы предоставлены были себе,
И мы рады, когда остаемся одни.
Мы в порядке стараемся наши дома содержать,
Осторожный, робкий купец радеет о прибыли малой,
И пахарь, склонившись к клочку земли, такого же, словно кожа его,
землистого цвета,
Старается быть не замеченным сильными мира.
Нынче страшусь смуты тихих времен:
Явившись, зима с моря смерть принесет,
Пагубная весна стучаться будет в наши дома,
Побеги и корни выгрызут наши глаза и уши.
Гибельное лето иссушит русла ручьев,
А бедняки будут вновь ожидать прихода чахлого октября.
Зачем лету нести утешенье
После осенних костров и зимних туманов?
Что же нам делать в летнем пекле,
Как не ждать в садах обнаженных еще одного октября?
Напасть падет на нас. Мы ждем, ожидаем,
И мученики ждут, и святые ждут грядущих мучеников и святых.
Судьба ожидает в Божьей деснице, форму даруя бесформенному, —
Я видела это в лучах света.
Судьба ожидает в Божьих руках, не в руках вершителей судеб,
Кто, действуя во зло иль на благо, строит планы, гадает,
Преследует цели, которые в их руках превращаются в слепок
времени.

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
365
Приди, счастливый декабрь, кто к тебе припадет, кто тебя
соблюдет?
Родится ли Сын Человеческий снова в навозе презренья?
Действовать нам, беднякам, не дано,
Ждать и свидетельствовать — наш удел.
[Входят священники]
Первый священник
Семь лет и еще одно лето прошло.
Семь лет, как нас Владыко покинул.
Второй священник
Чем заняты Архиепископ и Его Святейшество Папа
С королем этим упрямым и с французским монархом
Средь бесконечных интриг, комбинаций,
На совещаньях, на состоявшихся и отмененных встречах,
Незавершенных и бесконечных,
В разных уголках Франции?
Третий священник
В преходящей власти мирской нет ничего постоянного
Кроме насилия, лицемерия и постоянных злоупотреблений.
Правит король или правят бароны,
Сильный властно, а слабый по прихоти,
Закон у них один: захватить власть и удержать,
Волевой может играть на алчбе и вожделеньях других,
Слабого пожирают собственные страсти.
Первый священник
Неужто не кончится это,
Пока бедняки у врат

366
Томас Стернз Элиот
Друга не позабудут, Отца и Наставника в Вере, позабудут,
Что был у них друг?
[Входит вестник]
Вестник
Божьи слуги, хранители храма,
Я прибыл известить вас без обиняков,
Что Архиепископ в Англии и приближается к городу,
Меня послали поспешно,
Дабы известить вас, а вы
Приготовились встретить его.
Первый священник
Что, неужто изгнанье закончилось,
И наш Владыко Архиепископ
С королем замирились? Закончилась распря
Гордых людей? Какой мир
Взрастет меж молотом и наковальней? Скажи нам,
Разрешились ли старые распри, снесена ли гордыни стена,
Их разделившая? Грядет война или мир? Обрёл ли
Могучую поддержку он иль только Рима власть, духовную опору,
На право правого и на любовь народа уповая, дабы
С их помощью сдержать баронов ненависть и зависть?
Вестник
Вы вправе выражать сомненье. Он вернулся
Гордыни полн, печали, притязаний,
Не сомневаясь в верности народа,
Ликующего в ожидании его:
Толпа швырять плащи под ноги ему станет,
Устелет путь его листвой осенней, поздними цветами.
В давке на улицах города будет не продохнуть,
Боюсь, коню его хвоста не уберечь,

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
367
И каждый волосок реликвией бесценной станет,
Архиепископ наш в согласье с папой римским и с монархом
французским,
Последний не хотел его отпускать в самом деле,
Но король наш, однако, — иное дело.
Первый священник
Все же ответь: война или мир?
Вестник
Мир, но худой.
Наскоро залатали дыру, таково мое мненье.
Полагаю, что Архиепископ
Не станет тешить иллюзий
Иль отступать хоть на пядь от своих притязаний.
Полагаю, что мир сей
Сродни концу или началу сродни.
Известно всем, что Архиепископ
Сказал королю на прощанье:
«Ваше величество, милорд, — сказал он, —
Я с вами расстаюсь, чтоб в этой жизни
Не встретить больше вас».
Из первых уст я слышал это;
По-разному толкуют смысл тех слов, но
Никто не предвещает счастливый исход.
[Вестник уходит]
Первый священник
Страшусь за Владыку, за Церковь страшусь,
Я знаю, что гордыня, рожденная нежданным взлетом,
Ведет к напастям горьким. Видел я,
Как был он, канцлер, королём обласкан,
Надменные придворные его любили или страшились

368
Томас Стернз Элиот
Презираем и презирающий, он был всегда один,
Так и не став одним из них, в опасности всегда;
Его гордыня из добродетелей его взросла,
Из честности, великодушья взросла его гордыня,
Он презирал мирскую власть,
Лишь Богу он хотел повиноваться.
Когда б король величественней иль слабовольней был,
Для Томаса бы всё сложилось по-иному.
Второй священник
И все ж, наш Владыко вернулся. Во владенья свои
вернулся опять.
Слишком долго мы ждали — с декабря по мрачный декабрь.
Охраняя наш разум, Владыко рассеет мрак и сомненье,
Он научит нас и прикажет нам, и наставит нас.
Архиепископ в союзе с папой римским и монархом французским.
Мы, на скалу оперевшись, обретем под стопою опору
Среди непрестанных приливов, отливов в соотношении сил
баронов и удельных князей.
Камень Господень под нашей стопой. Да встретим Владыку
благодареньем сердечным —
Возвращается наш Владыко, наш Архиепископ.
А когда вернется Владыко,
Рассеются наши сомненья. И посему давайте возвеселимся,
Возрадуемся, говорю, и выкажем радость на лицах
Я вассал Архиепископа. Да встретим радушно его!
Третий священник
К добру или злу пусть колесо повернется.
Семь лет было недвижным оно, и было сие не во благо.
Во имя добра или зла пусть колесо повернется.
Ибо кто знает пути зла и добра?
Пока мелющие молоть не престанут
И не запрутся все двери,
И не замолкнут все дщери пенья.

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
369
Хор
Ибо сие не град постоянный, и здесь пребывать нам не вечно,
Ветер зол, время зло, неверен доход, лишь опасность верна.
О, поздно поздно поздно, запоздало время, слишком поздно, год
прогнил
И ветер жесток, и море сурово, и серое небо серым-серо.
О вернись, Томас, вернись, Владыко, вернись во Францию,
вернись.
Вернись. Быстро. Тихо. Дай в тишине нам погибнуть.
Ты возвращаешься под рукоплесканья, ты возвращаешься под крик
ликованья, но возвращаясь, ты смерть нам несешь.
Рок тяготеет над домом, рок над тобою, над миром.
Мы не жаждем событий.
Тихо мы жили семь лег.
Мы знаков судьбы избегали,
Существуя, отчасти живя.
И гнет был, и роскошь,
И своеволье, и нищета,
И несправедливости мелкие,
Но все же мы жить продолжали,
Существуя, отчасти живя.
Иногда был плох урожай,
Иногда был он хорош,
Дождливый год выпадал,
Выпадал засушливый год,
Иногда было яблок вдосталь,
Иногда на сливы был недород,
Но жить продолжали мы все же,
Существуя, отчасти живя.
Праздники мы соблюдали, слушали мессы,
Варили пиво и сидр,
Собирали хворост на зиму,
Судачили у камелька
И на улицах тоже судачили,

370
Томас Стернз Элиот
Не всегда говорили шепотом,
Существуя, отчасти живя.
Мы видели смерти, рожденья и браки,
И скандалы мы пережили,
И налогами нас облагали,
И сплетничали мы, и смеялись,
Несколько девиц исчезли из наших краев,
А другим это не удалось.
Посещали нас и кошмары,
Наши призраки и тайные страхи.
Но теперь страх нас объемлет великий, страх многоликий,
Страх всеобщий, как смерть и рожденье,
Когда глядим, как смерть и рожденье
Одиноки в пустыне. Мы страшимся
Неведомым страхом, незримым, нам не понятным.
И разрываются наши сердца, и разум отслаивается,
как репчатый лук,
Мы себя утратили в страхе, непонятном и запредельном,
о, Томас-Владыко,
О Томас, наш господин, оставь нас такими, как есть, не тревожь
смиренной и тусклой жизни, оставь нас, не требуй
Восстать против рока, грозящего нашим домам, Архиепископу,
миру.
Владыко, ты тверд и уверен в себе и в судьбё, не страшишься ты
призраков, но понимаешь ли ты, чего требуешь, понимаешь
ли ты, что значит
Маленьким людям жить по велению рока, маленьким людям в
маленьком мире, понимаешь ли,
Как разрывается разум скромных людей, кого вынуждают от рока
очаг охранять, судьбу господина и мира?
О Томас-Владыко, оставь нас, оставь нас, оставь мрачный Дувр
и плыви во Францию, Томас. Ты останешься нашим
Владыкой даже во Франции. Томас-Владыко, парус наставь
меж серым небом и морем суровым, оставь нас, оставь нас,
во Францию, Томас, плыви.

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
371
Второй священник
Что за вздор вы несете — в такое-то время!
Вы стыд потеряли, болтливые глупые бабы.
Известно ль вам, что добрый наш Владыко
Появиться здесь может с минуты на минуту?
А вы расквакались, точно лягушки,
Но лягушек можно хотя бы сварить и съесть,
Чего бы вы ни боялись в своем малодушье,
Прошу вас по крайней мере стереть уныние с лиц
И сердечно приветствовать Архиепископа доброго.
[Входит Томас]
Томас
Мир. Оставь их с миром в их возбужденье.
Говорят они более, чем разумеют, и сие твоего разумения выше.
И знают они и не знают, что значит действовать или страдать.
И знают они и не знают, что деяние — это страданье,
А страданье — деянье. Ибо действующий не страдает,
А страдающий не действует, но оба объединены
Вечным деяньем и вечным страданьем,
И все по воле своей должны подчиняться воле иной,
И все, страдая, могут желать того по воле своей, —
Таково строение мира, ибо зиждется мир на деянье
И на страданье, и колесо может вращаться,
Оставаясь вечно недвижным.
Второй священник
О, простите, милорд. Я не заметил, как вы появились,
В болтовню вовлеченный этими глупыми бабами.
Простите, милорд, нас — мы лучше бы встретили вас,
Когда бы раньше узнали об этом событье,
Но ваше сиятельство знает, что семь лет ожиданья,
Молитв, семь лет пустоты

372
Томас Стернз Элиот
Подготовили лучше наши сердца к возвращению вашему,
Чем семь этих дней подготовили Кентербери.
Но все же огонь разожгу я в каминах, дабы
Из комнат ваших изгнать декабря английского холод,
Вы, милорд, привыкли уже к лучшему климату,
Вы, милорд, найдете комнаты ваши такими же, как оставили их.
Томас
И постараюсь оставить их в таком же порядке.
Я более чем благодарен за доброту и вниманье.
Все остальное ничтожно. Покоя немного бы Кентербери,
Окруженному беспокойной толпой неуемных врагов.
Мятежники-архиепископы Йоркский, Лондонский и
Салисберийский
Перехватили бы наши посланья,
Они разослали по всему побережью шпионов,
Выслав навстречу мне тех, кто ненавидит меня особенно люто.
По милости Божьей, зная об умыслах их,
Я в другое время письма отправил свои,
Благополучно пролив пересек и в Сэндвиче встретил
Брока, Варенна и шерифа Кентского — тех,
Кто поклялся меня обезглавить,
Один только Джон, Декан Салисберийский,
Дабы не пятнать королевское имя, страхом измены
Руки их удержал. Так что мы
Невредимы пока.
Первый священник
Но идут ли они по пятам?
Томас
Недолгое время коршун голодный
Будет парить, нависая, сужая круги,
Выжидая возможности, случая, повода.

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
373
Простым и нежданным будет конец — Богоданным.
А тем временем сутью первого действия драмы
Будут призраки и единоборство с тенями.
Пауза тяжелее развязки,
Но все приближает ее. Наблюдайте.
[Входит Первый искуситель]
Первый искуситель
Явился я, милорд, без церемоний,
Забыв о злобе прежних антиномий,
И нынче в легкомысленном смиренье,
Милорд, я уповаю на прощенье,
О добрых вспоминая временах.
Не презирайте друга старого в опале,
Том Беккет, старина, дружище Том,
О вечере, милорд, вы не забыли том,
Когда король и я, и вы — втроем
На берегу реки обет давали
Мы в дружбе, что способна устоять,
Когда разверзнет хищно Время пасть.
Когда вы дружбу короля вернете,
Мы скажем ли, что лето на излете
И старых добрых дней не воротить?
Флейты в лугах и скрипки во дворцах,
И яблоневый цвет и смех на реке,
Полночное пенье и шепот в гостиных,
И тает зимний холод в огнях каминных,
Звенят бокалы, отступает тьма
Пред блеском шутки, мудрости, ума.
Когда вы снова с королем к согласию придете,
Вернется в церковь и к мирянам радость,
И вновь веселье прочь отбросит робость.
Томас
Ты говоришь о прошлом. Помню въяве —
Мы забывать о том с тобой не вправе.

374
Томас Стернз Элиот
Первый искуситель
Я говорю и о новой поре:
В разгаре зимы весна на дворе,
Как цвет в садах, снег на ветвях,
Солнце сверкает в замерзших прудах,
Любовь наполняет соком растенья,
Веселье и грусть равны на весах.
Томас
Мы знаем о будущем мало,
Разве что в прошлом не раз бывало
Одно и го же в каждом поколенье,
Но человек из опыта чужого
Постичь немногое может, и снова
Былое при жизни его не вернется вовек —
Весы растряси, перережь нить,
Ибо может глупец лишь вообразить,
Что колесо, на котором вращается он,
В силах он сам повернуть своевольно.
Первый искуситель
Понимающему довольно.
Любит нередко то человек,
Что он отвергает. Ради прошлых времен,
Что вернутся опять, я служить вам готов.
Томас
Не в этом заезде.
Это небезопасно. Обдумай свои деянья.
Следуй за Господом и думай о покаянье.
Первый искуситель
Не у этих ворот!
Вы быстры, но другие могут оказаться быстрее, милорд.

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
375
Его преосвященство слишком горд!
Не самый сильный зверь, кто громче всех ревет.
Король, наш господин, не таков!
И вы к грешникам, когда дело касалось друзей,
Не были столь непреклонны. Будьте покладистей.
Покладистый съедает лучший обед.
Не ищите добра от добра — мой совет,
Иль вашего гуся съедят, обглодав до костей.
Томас
Ты опоздал на двадцать лет.
Первый искуситель
Тогда я вас судьбе вверяю вашей,
Порокам высшим, за которые платить
Вам по цене придется наивысшей.
Прощайте, ухожу без церемоний,
Забыв о злобе прежних антиномий,
И нынче в легкомысленном смиренье,
Милорд, я уповаю на прощенье.
Когда помянете меня в своих молитвах,
Я вспомню вас, милорд, в любовных битвах.
Томас
Весенние мечты оставь в покое,
Пусть мысль о них летит с попутным ветром,
Ведь невозможное есть искушенье все же,
И нежеланно невозможное, поскольку
Те голоса во снах разбудят мертвый мир,
А в настоящем расщепляется сознанье.
[Входит Второй искуситель]

376
Томас Стернз Элиот
Второй искуситель
Милорд возможно позабыл меня. Напомню:
Встречались в Кларендоне мы, в Нортхэмптоне
И в Монмирейле, в Мэйне с вами, сэр. Однако
Не столь приятные воспоминанья эти
Мы более приятными уравновесим.
Не правда ль, чаша канцлерства весомей? —
Политик вы непревзойденный, всем известно,
И править государством вновь должны.
Томас
Что вы имеете в виду?
Второй искуситель
Ошибкой было
От канцлерства отказываться вам, когда
Архиепископом вы стали, но сие
Еще исправить можно. Рассудите: власть
И слава нераздельны — в вашей власти
И жизнь, и памятник из мрамора по смерти,
Гробница с куполом. Безумием едва ли
Назвать мы вправе власть.
Томас
Для Божьего слуги какая радость?
Второй искуситель
В печали
Лишь те, кто служит Богу одному. Тому ли,
Кто чистым веществом владел, по пробужденьи
Блуждать среди обманчивых теней?
Власть в настоящем, а в грядущем — святость.

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
377
Томас
Кто сей?
Второй искуситель
Конечно, канцлер. Канцлер и король.
Король повелевает, правит канцлер.
Таким сентенциям нас не учили в школе.
Всесильным дать отпор, а бедных защищать —
Свершить под Божьим троном можно ль боле?
Законы укреплять, насильников унять,
Во имя высших целей править и добро
И равенство чрез правосудье утверждать —
Есть на земле, а может, выше — благодать.
Томас
Что это значит?
Второй искуситель
Истинную власть
Приобрести возможно лишь ценой смиренья,
А власть духовная сулит одни мученья.
Власть истинна у тех, кто власть способен взять.
Томас
Кто ее возьмет?
Второй искуситель
Тот, кто грядет.
Томас
В месяце каком?

378
Томас Стернз Элиот
Второй искуситель
В первом от конца.
Томас
Сему какую жертву принесем?
Второй искуситель
Иллюзию духовной власти.
Томас
А для чего мы жертву принесем?
Второй искуситель
Во имя власти истинной и славы.
Томас
Нет!
Второй искуситель
Да! Не то отвагу сокрушат
В кентерберийском заточении, бесправный
Правитель, добровольный папы раб
Безвластного, дряхлеющий олень,
Что сворой гончих псов обложен.
Томас
Нет!
Второй искуситель
Да! Людям должно гибкость проявлять,
Монархам также: для войны за рубежом,

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
379
Нужна поддержка дома. Политика должна
Нести народу благо. Должно честь и ныне
Являть с достоинством в достойном одеянье.
Томас
Ты о епископах забыл, которых
Я отлучил от церкви.
Второй искуситель
Нет, ненависти ненасытной против
Расчета умного не устоять.
Томас
Ты о баронах позабыл — вовеки
Не позабудут, что лишил их привилегий.
Второй искуситель
Против баронов встанут вместе
Король, простолюдин и канцлер.
Томас
Нет! Мне ли, в чьих руках ключи
От неба и от ада, кто способен
Один и связывать и разрешать
Здесь властью, данной папой, опуститься
До власти низшей, дольной?
С судьбой бороться и проклятьем? Нет!
Клеймить монархов — не служить им —
Мое предназначенье. Нет! Иди!
Второй искуситель
Тогда я вас судьбе вверяю вашей,
Грехам, что взмыли соколов монарших выше.

380
Томас Стернз Элиот
Томас
Преходящая власть, созидание доброго мира,
Поддержанье порядка, как мир его понимает.
Те, кто верует в мировой порядок,
Порядку Божьему не подвластный,
В невежестве искреннем лишь разрушают порядок,
Пищи лишают его, взрастив роковые болезни,
Разрушают ими же созданное. Что есть королевская власть?
Я был королем, лучшими помыслами, десницей его,
Но что созиданием было когда-то,
Превратилось бы ныне в паденье.
[Входит Третий искуситель]
Третий искуситель
Я посетитель нежданный.
Томас
Я ожидал вас.
Третий искуситель
Но не в обличье таком, не с нынешней целью.
Томас
Ни единая цель удивления вызвать не может.
Третий искуситель
Милорд, я не болтун и не политик,
Плести интриги и слоняться при дворе
Я не умею. Я не придворный.
Я знаю толк в собаках, лошадях и деревенских девках,

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
381
Я знаю, как содержать поместье в порядке,
Я помещик, который своим занимается делом.
Это мы, помещики провинциальные, знаем страну,
Это мы знаем, что нужно стране,
Это наша страна. Мы печемся о ней.
Мы — народа хребет. Именно мы, а не паразиты,
Плетущие заговоры вокруг короля.
Прямолинейность простите мою:
Я грубый простой англичанин.
Томас
Прямо и продолжайте.
Третий искуситель
Цель разговора проста.
Крепость дружбы от нас не зависит,
Она зависит от обстоятельств,
Но обстоятельства неопределенны:
Неявная дружба может стать настоящей,
Но коль умрет настоящая дружба, ее уж не воскресить,
Скорей уж вражда превратиться в дружбу способна.
Вражда, никогда не знавшая дружбы,
Может в союз превратиться.
Томас
Для провинциала вы говорите
Слишком общо и темно, как придворный.
Третий искуситель
Да все так просто! Нет надежды
На примиренье с королем. Придете
Лишь к ложным выводам, к ошибке.
В изоляции.

382
Томас Стернз Элиот
Томас
О Генрих, мой король!
Третий искуситель
Других друзей
Найти сегодня можно.
Не всемогущий в Англии король,
Король во Франции погряз в Анжуйских дрязгах,
Голодными сынами окружен.
А мы за Англию. Мы в Англии.
Мы норманны — и вы, и я, милорд.
И Англия — страна нормандцев.
Пусть Анжуец, ища погибели себе,
В Анжу воюет. Нас не понимает он,
А мы — народ, английские бароны.
Томас
Что следует из этого?
Третий искуситель
Счастливое содружество
Разумных интересов.
Томас
Но чем я вам —
Коль говорите вы от имени баронов...
Третий искуситель
От имени могущественной партии,
Что обратила к вам свой взор, —
Чем вы, милорд полезны были б нам?

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
383
Нам принесло бы пользу усиленье Церкви,
Благословенье папы могучею поддержкой
В борьбе за независимость, свободу было б.
И вы, милорд, в рядах сражаясь наших,
Смогли бы делу Рима и Англии служить
Одновременно, с тиранскими законами борясь,
Где королевский суд свою диктует волю
Суду епископальному, суду баронов также.
Томас
А я помог суд королевский учредить.
Третий искуситель
Да, вы, милорд,
Но прошлое то поросло быльем.
Мы ждем, что новое созвездие взойдет.
Томас
Когда архиепископ королю
Не может доверять, как может он
Тем доверять, кто подрывает трон?
Третий искуситель
Для короля важна его лишь власть,
Другой он не допустит, посему
Народу с Церковью прямой резон
Сей власти вместе противостоять.
Томас
Когда нельзя и трону доверять,
На Бога уповать прямой резон.
Я канцлерской был властью облечен,

384
Томас Стернз Элиот
Тогда такие у моих дверей
Толпились, но не только при дворе,
А на турнирах и на поле брани
Я первым был не раз в пылу ристаний —
Орлу, парившему над голубями,
Пристало ль волком выть с волками?
Предательства плети, как прежде, впредь,
Никто не скажет, что я предал короля!
Третий искуситель
Тогда, милорд, не буду ждать и я,
Надеюсь, до весны смогу узреть,
Как преданность король вознаградит.
Томас
Являлась мне такая мысль не раз:
То сокрушить, что сам же создавал,
Не больше в Газе совершил Самсон.
[Входит Четвертый искуситель]
Четвертый искуситель
Я вашей силой воли восхищен,
Как друг пришел вас в этом укрепить.
Томас
Кто вы? Не четырех
Я ожидал, а трех гостей.
Четвертый искуситель
Не удивляйтесь, что пришел еще один,
Я раньше бы пришел, когда б вы ждали.
Я ожидания предвосхищаю.

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
385
Томас
Но кто вы?
Четвертый искуситель
Раз вы не знаете меня,
Мне имени не нужно. Я пришел,
Ибо вы знаете, кто я, хотя
Нас с вами случай до сих пор не свел.
Томас
Что ж, говорите.
Четвертый искуситель
Сказать давно пора
Приманки прошлого на этих всех крючках.
А сладострастье — слабость. Наш король
Вдругорядь не поверит уж тому,
Вы знаете, кто другом был ему.
Он в ненависти затвердел своей.
Заимствуйте с оглядкою, доколь
Вам есть что предложить взамен, иначе
В ловушку угодите, послужив
Тому, кто взяв, отбросит, сокрушив.
Что до баронов, зависть малых сих
Непримиримее, чем королевский гнев —
Король печется все же о народе,
Бароны — только о своем доходе,
Их зависть — дьявольское наважденье,
Их друг на друга можно натравить.
У короля враги есть поважнее.
Томас
Каким же будет ваш совет?
13 Зак. 1184

386
Томас Стернз Элиот
Четвертый искуситель
Идти
По избранному до конца пути,
Другого нет. А в королевской власти
Что за отрада? И какое счастье
Во власти, данной королем? Уловки,
Интриги, козни что есть по сравненью
С духовной властью? Человек погряз
В грехе со дня Адамова паденья.
Ключи в твоих руках - и ад, и рай,
Ты властен связывать и разрешать,
Так связывай же, Томас, разрешай!
Епископ и король тебе подвластны.
Король, барон, епископ, император —
Их власть и силы тают ежечасно,
Войной, чумой иль смутою чревато
Иль революцией правленье их,
На час один слуга иль господин —
Исход у бренной власти лишь один,
Король наш старый это испытает
На смертном ложе: все вокруг растает —
Ни сыновей, ни царства — только смерть,*
В твоих руках моток — пряди, пряди —
И жизни вечной нить, и смерти нить,
Ты держишь власть — не выпускай и впредь.
Томас
Верховная ль в пределах этих власть?
Четвертый искуситель
Есть исключение одно.
Томас
Сего уразуметь мне не дано.

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
387
Четвертый искуситель
Не для того я здесь, чтоб объяснять,
Я говорю лишь то, что знаешь сам.
Томас
А сколько времени правление продлится?
Четвертый искуситель
Не спрашивай, довольствуйся лишь тем,
Что сам ты знаешь. О посмертной славе
Подумай. Коль умрет король,
Другой придет на смену, а затем
Еще один, чтоб кануть вновь в забвенье.
Святой и Мученик же и в могиле
Всесильны: их враги в смятенье
Падут, раскаиваясь, на колени
И устрашатся даже самой тени.
Подумай также и о пилигримах:
Они за поколеньем поколенье
В благоговенье будут век толпиться
Перед твоей блистающей гробницей;
О чудесах по милости Господней
И о врагах, что ждут тебя сегодня,
Подумай также.
Томас
Я об этом думал.
Четвертый искуситель
Я потому и говорю: сильней
Власть мыслей, чем всесилье королей.
Молясь, ты иногда впадал в сомненье,

388
Томас Стернз Элиот
Меж выступов ступеней видя тени;
Меж сном и пробужденьем на рассвете
Ты думал о гоненьях, что на свете
Ничто не вечно, колесо кружится.
Гнездо разорено, рыдает птица;
Алтарь разграбят, украшеньем дамам
Стать суждено брильянтам, диадемам,
Святилище разрушат, рухнет храм
И поживятся шлюха, вор и хам.
Оставят преданные, коль не будет
Им явлено чудес, и предадут
Забвенью остальные; станут люди
Не клясть, бесчестить иль бесславить — суд
Их будет горше — взвесят недостатки
И, оценив ту роль, что в век свой шаткий
В истории сыграл ты не случайно,
Объявят, что другой не видят тайны.
Томас
Что ж остается делать? Нет пути,
Чтоб от забвения венец спасти?
Четвертый искуситель
Да, Томас, ты об этом думал тоже.
Сравнится что со славою святых,
Что вечно осиянны Славой Божьей?
Какая власть земная — не тщета?
Любая гордость в мире — нищета
В сравнении с величием Небесным.
Стань мучеником, прахом на земле,
Чтобы на Небе первым стать потом
И видеть, как внизу бурлит поток,
Где вечно будут корчиться в мученье
Твои мучители без искупленья.

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
389
Томас
О нет! Кто ты, чтоб искушать меня
Желаньем собственным моим? Другие
Мне власть и удовольствия сулили
Ценою скользкою купить, то были
Ничтожные земные искушенья.
Четвертый искуситель
Я предлагаю то, чего ты жаждешь,
Прошу лишь то, что сам ты можешь дать.
За вечное величье разве много?
Томас
Другие предлагали мне пустые,
Но истинные блага — ты сулишь
К проклятию ведущие мечты.
Четвертый искуситель
Нередко сам мечтал о том же ты.
Томас
Неужто
Моей больной душе не миновать
Пути, ведущего к проклятью за гордыню?
Известно искушений тех значенье
Мне слишком хорошо: тщеславье ныне
И муки в будущем. Ужель гордыню
Гордыней большей можно побороть?
Ужели ни деяньем, ни страданьем
Грядущих вечных мук не избежать?

390
Томас Стернз Элиот
Четвертый искуситель
И знаешь ты и не знаешь, что значит действовать или страдать.
И знаешь ты и не знаешь, что деяние — это страданье,
А страданье — деянье. Ибо действующий не страдает,
А страдающий не действует, но оба объединены
Вечным деяньем и вечным страданьем,
И все по воле своей должны подчиняться воле иной,
И все, страдая, могут желать того по воле своей, —
Таково строение мира, ибо зиждется мир на деянье
И на страданье, и колесо может вращаться,
Оставаясь вечно недвижным.
Хор
Нет в доме покоя. И на улицах нет покоя.
Слышу ног беспокойный топот. Воздух тяжек и густ.
Тяжелы и густы небеса. И давит на ноги земля.
Что за тлетворный запах, испаренье,
Темно-зеленое тучи свеченье
Из иссохшего древа?
Земля, вздымаясь, из чрева
Ад порождает. Что за липкая влага
На ладони моей?
Четыре искусителя
Жизнь человека — обман и разочарованье.
Все нереально в мире и все
Приводит к разочарованью:
Колесо Екатерины, кошка из пантомимы,
Призы на детских праздниках,
Приз за лучший рассказ,
Награда деятеля, ученая степень, —
Все невещественно, человек
От одной нереальности идет к другой.

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
391
Человек глуп и упрям,
К самоуничтожению склонен;
От обмана ко лжи, от величия к славе идет
Он к последнему оболыценью,
О своем величье до смерти гадая,
Враг обществу, сам себе враг.
Три священника
О Томас, мой господин, не борись с неукротимым приливом,
Не плыви против необоримого ветра; ибо и в бурю
Разве не ждем, когда волненье утихнет на море, в ночи
Разве не ждем наступления дня, дабы путник
Путь мог продолжить и по солнцу курс проложить мореход?
Хор, священники, искусители попеременно
X.: Кричит ли сова или кто-то знак подает меж деревьев?
С.: Хорошо ли задвинут засов на окне, прочно ли заперты двери?
И.: Ветер ли в дверь барабанит, дождь ли в окна стучит?
X.: Зажжены ли факелы в зале, горят ли в комнатах свечи?
С.: Ходит ли страж вдоль стены?
И.: Сторожит ли мастиф у ворот?
X.: У смерти тысячи рук и сотни дорог.
С.: Она может прокрасться неслышно, а может у всех
на виду появиться.
И.: Шепча, она может сквозь ухо прокрасться иль грянуть
по черепу внезапным ударом.
X.: Можно в ночи идти с фонарем и все же во рву утонуть.
С.: Можно взбираться по лестнице днем и, оступившись,
грянуться оземь.
И.: Можно мясо вкушать и почувствовать холод в паху.
Хор
Мы не были счастливы, Боже, мы жили не слишком счастливо,
Мы не так уж темны и знаем, чего ожидать в этой жизни.

392
Томас Стернз Элиот
О насилье мы знаем и пытках,
О вымогательствах и грабежах,
О нужде и болезнях,
О стариках зимою без дров,
О детях летом без молока,
О том, как у нас отбирали работу,
О тяжести наших грехов.
Мы видели, как увечили наших парней,
Как дрожали, поруганы, девушки у мельничного ручья,
И все же мы жить продолжали,
Существуя, отчасти живя,
Жизнь собирая по крохам,
По ночам собирая хворост,
Временный строя приют
Для еды и питья, и для сна, и для смеха.
Господь всегда давал нам смысл и надежду, ныне, однако, на нас
невиданный ужас обрушился, неотвратимый, непобедимый,
надвигается он по земле и по небу,
Под дверями сочится и сквозь дымоходы, сквозь уши,
рты и глаза.
Бог оставляет нас, Бог покидает нас, мука и боль
острее мук рожденья и смерти.
В сгустившемся воздухе
Тлетворный приторный запах отчаянья,
Явились из воздуха образы:
Крадется урчащий тигр, топает гулко медведь,
Похлопывает по плечу обезьяна
И ждет, затаившись, гиена
Хохота, хохота, хохота — Тьмы явились Князья.
Кольца вьются вокруг, кольца лежат у ног,
В воздухе вьются, свиваясь, кольца.
О Томас-Владыко, спаси нас, спаси нас, спасись
и нас тем самым спасешь,
Погибнешь — и всем нам погибель и смерть.

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
393
Томас
Отныне мне ясен путь и значенье,
Не страшно отныне сие искушенье.
Последнее было самым коварным:
Делать то, что является верным,
Из помыслов грешных. Простительный грех —
Природная сила, так у всех
Начинается жизнь. Успел я пройти
Тридцать лет назад все пути,
Что сулили славу, успех, наслажденье
В философии, в музыке, в думах, в ученье,
Малиновки грудка средь веток сирени,
Стратегия шахмат, турниры, сраженья
И любовь в аллеях, и пенье — все было
Равно мне желанно, и свет был мне мил.
Но когда порастрачены юные силы
И у нас уж на все не хватает сил,
Честолюбье приходит, подкравшись, шаги
Честолюбья бесшумны, незримы, легки,
И добро мы творим, умножая грехи.
Когда я насаждал непреклонно
В Англии королевскую власть
И с королем сражался в Тулузе,
Побеждал я баронов их же оружьем,
Я способен был тех презирать,
Кто меня презирал — грубых баронов
С манерами, ногтям их под стать.
Я тогда не желал слугою стать Божьим,
Когда обеды вкушал за столом короля, —
Подвержен грехам и печалям большим
Божий слуга, чем королевский, ибо
Те, кто служит целям великим, могли бы
Обращать их себе на пользу порой,
Верность делу при этом храня:
Политической может остаться борьбой

394
Томас Стернз Элиот
Схватка с политиками, что зависит не от того,
Что свершают они, а что они являют собой.
Завершить о себе остается рассказ
Тем, что тщетою покажется многим из вас,
Бессмысленным самоубийством лунатика,
Неистовой страстью фанатика,
Но история из самых дальних причин
Выводит странные следствия. Вывод один:
За каждое зло, за насилье, за преступленье,
За каждую ложь, святотатство, за угнетенье,
За равнодушье, за кровь — тебя и тебя,
И тебя должны покарать. А я
Ни страдать уж не буду, ни действовать с вами
До конца, до того, как войдут в мою плоть
Обнаженных мечей острия,
И добрый мой Ангел, что назначил Господь
Хранителем мне, парит над мечами.

ИНТЕРЛЮДИЯ
Архиепископ проповедует в кафедральном соборе
Утро Рождества 1170 года
«Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволе¬
ние». Вторая глава, стих 14 Евангелия от Святого Луки. Во Имя
Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.
Возлюбленные чада Господни, служба моя в это утро Рождест¬
ва будет весьма короткой. Я хочу лишь, чтобы вы подумали в серд¬
це своем о глубоком смысле и таинстве наших Рождественских месс.
Ибо во время Мессы мы обращаемся к Страстям Господним и к
Смерти Спасителя Нашего, а во время Рождественской Службы мы
празднуем Рожденье Его. Так одновременно мы радуемся приходу
Его ради спасенья людей и вновь приносим Господу в жертву и Плоть
Его, и Кровь, се — евхаристия, причащенье и очищенье от грехов це¬
лого мира. Ибо в такую же ночь, как только что минула, явилось
пред пастухами в Вифлееме бесчисленное небесное воинство, воз¬
глашая: «Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благо¬
воление». В это время года мы празднуем одновременно Рождество
Господа Нашего и Страсти Его, и Смерть на Кресте. Возлюбленные
чада мои, Миру кажется странным сие, ибо кто же в Мире одновре¬
менно и радуется, и скорбит по одной и той же причине? Потому
что либо скорбь должна веселье затмить, либо веселие должно скорбь
превозмочь. Но только в этой из христианских мистерий можем мы
радоваться и скорбить по одной и той же причине. А теперь пораз¬
мыслим о значении слова «мир». Не кажется ли вам странным, что
ангелы возвестили «Мир» в то время, как мир беспрестанно терза¬
ет Война и ужас Войны? Не кажется ль вам, что ошиблись ангелы
и обещание мира было обманом и грозило разочарованьем?

396
Томас Стернз Элиот
* * *
Подумайте же о том, что говорил Сам Спаситель о Мире. Уче¬
никам говорил Он: «Мир оставляю вам, мир Мой даю вам». Разу¬
мел ли Он мир, как мы понимаем его: королевство английское в
мире с соседями, с королем в мире бароны, хозяин дома считает
мирный доход, чистота в его доме, пылает очаг, на столе — лучшее
вино для друга, жена поет колыбельную детям? Ученикам Его та¬
кое было неведомо: в дальние странствия пускались они, чтобы на
море страдать и на суше, чтобы пытки познать и темницы, и горечь
разочарованья, а затем умереть смертью мучеников. Что же Он
подразумевал под миром тогда? Когда об этом спросите вы, вспом¬
ните, что Он также сказал: «Не так, как мир дает, Я даю вам». Итак,
ученикам своим дал Он мир, но не такой мир, как мир дает.
Подумайте также о том, что, быть может, вам и не приходило
на ум. В Рождество мы не только одновременно празднуем Рож¬
денье и Смерть Нашего Господа, но на следующий же день отме¬
чаем мученический конец Его первого великомученика, благосло¬
венного Стефана. Как вы думаете, случайно ли то, что день перво¬
го великомученика следует сразу же за Днем Рождества Христова?
Отнюдь. Ибо так же, как мы одновременно радуемся и оплакива¬
ем Рожденье и Страсти Нашего Господа, мы одновременно раду¬
емся и оплакиваем смерть мучеников, пусть и менее значительных,
чем Он. Мы оплакиваем грехи сего мира, умертвившего их; раду¬
емся же мы тому, что еще одна душа причислена к Лику Святых в
Небесах, радуемся Божией Славе и спасенью людей.
Возлюбленные мои, мы не думаем просто, что мученик был
праведным христианином, убитым за то, что он был христиани¬
ном, ибо так мы бы могли лишь оплакать его. Мы не думаем прос¬
то о нем как о праведном христианине, причисленном к Лику Свя¬
тых: ибо так можно просто скорбить и радоваться, но мы и раду¬
емся, и скорбим не так, как мир. Христианским мучеником
случайно стать нельзя, ибо нельзя стать случайно Святым. Ибо че¬
ловек может стремиться властвовать над людьми, но его желанья
и воля бессильны в стремлении стать Святым. Ибо мученика из¬
бирает Господь из любви к людям, дабы их предупредить и наста¬

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
397
вить, и вернуть на истинный путь. Ибо нельзя стать мучеником по
воле своей, ибо истинный мученик есть воплощение Божьего про¬
мысла, ибо мученик волю утратил свою в Воле Господней и ниче¬
го для себя уже не желает, даже славы мученика. И так же, как
здесь на земле Церковь одновременно и радуется, и скорбит, что
миру сему не понятно, так же и на Небесах Святые, что став ниже
всех, вознеслись всех превыше, зримы не так, как мы видим их, но
в свете Божьего промысла, даровавшего им бытие.
Сегодня, Божии дети, я говорил вам о мучениках прошлых вре¬
мен и просил вас особенно вспомнить о нашем кентерберийском
мученике, благословенном архиепископе Элфидже, ибо это умест¬
но; уместно вспомнить в день Рождества Христова, какой Мир
Он даровал нам, ибо, дети возлюбленные, не думаю, что когда-ли¬
бо мне еще доведется проповедовать здесь перед вами, ибо скоро,
быть может, у вас появится новый мученик и будет он не послед¬
ним скорее всего. Сохраните же в ваших сердцах то, что я ныне
сказал вам, и обдумайте эти слова во время другое. Во Имя Отца
и Сына, и Святого Духа. Аминь

ДЕЙСТВИЕ II
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
т
р
и
священника.
ч
е
т
ыре рыцаря.
А
Р
X
иепископ Томас Беккет.
X
о
р
кентерберийских женщин.
с
л
У
г и.
Первая сцена в покоях архиепископа Собора.
Вторая в Соборе 29 декабря 1170 года
Хор
Поет ли птица на юге?
Лишь чайка морская кричит, бурей к суше теснима.
Видны ли приметы весны?
Лишь смерть стариков — ни ростка, ни движенья, ни дуновенья.
Длинней ли становятся дни?
Дни темней и длинней, холодней и короче ночи.
Недвижен и душен воздух, но ветер копит силы на востоке.
Истощенная ворона в поле сидит насторожённо,
А филин пробует взять полую ноту смерти.
Видны ли приметы весны?
На востоке ветер силы копит.
Неужто во время Рождения Господа Нашего, в прилив Рождества
Нет на земле мира, в человеках благоволенья?
Коль Божьего мира мы не храним, шаток мир этого мира
И марает сей мир война меж людьми, а смерть обновляет,
И зимой следует мир от грязи отмыть, а не то
Скиснет весна, лето иссохнет и сгинет весь урожай.

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
399
Какую работу меж Рождеством и Пасхою делать?
Пахарь выйдет в марте ворочать
Ту же самую землю, что прежде,
Петь будет птица ту же самую песню.
Когда на деревьях пробьется листва, боярышник и бузина
Зацветут над ручьем и воздух станет чистым и звонким,
За окнами зазвенят голоса и дети гурьбою повалят к дверям.
Что для этого нужно свершить, какое зло
Птица песней должна перекрыть, деревья листвою покрыть,
Какое зло зелень земли должна погрести?
Мы ждем, и время летит, но ожидание длится.
[Входит Первый священник, перед ним несут знамя
Св. Стефана.
Строки, которые следует петь, выделены курсивом.]
Первый священник
Минул день Рождества и настал день Первого мученика,
Святого Стефана.
Князья мира гнали меня и лжесвидетельствовали на меш,
День, что всегда был особенно дорог Архиепископу Томасу,
Он колени склонял и громко рыдал:
«Не взыщи с них, Господь, за сей грех».
Князья мира гнали меня.
[Слышна входная песнь литургии Св. Стефана]
[Входит Второй священник, перед ним несут знамя
Св. Иоанна Апостола]
Второй священник
Минул Святого Стефана день и настал день Святого
Иоанна Апостола.
Посреди собранья вещал он.
То, что было в начале, чему мы внимали,
То, что глазами узрели мы въяве, что руки наши держали,

400
Томас Стернз Элиот
От Слова сей жизни, что слышали мы и узрели,
Вам возвещаем.
Посреди собранья
[Слышна входная песнь литургии Св. Иоанна Апостола.]
[Входит Третий священник, перед ним несут знамя
Святых Младенцев]
Третий священник
Минул день Святого Иоанна Апостола, день
Избиенья Младенцев настал.
Из уст младенцев и грудных детей, о Господь!
Голосами рек многоводных и арф, и громов
Поют они, как новую песнь.
Пролили кровь святых Твоих, как воду,
И некому было похоронить их. Отомсти, о Господь,
За кровь святых Твоих. Глас в Раме слышен, плач и рыданье.
Из уст младенцев и грудных детей, о Господь!
[Три священника стоят рядом, за ними держат знамена.]
Первый священник
Минул День Избиенья Младенцев, четвертый со дня Рождества.
Три священника
Возрадуемся все, кто день святой соблюдает.
Первый священник
И за людей, и за себя, и за грехи себя отдает,
И жизнь свою за овец полагает.
Три священника
Возрадуемся все, кто день святой соблюдает.

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
401
Первый священник
Сегодня ль сей день?
Второй священник
Сегодня? Что есть сегодня? Ибо сей день на исходе.
Первый священник
Сегодня? Что есть сегодня? Еще один день в сумраке года.
Второй священник
Сегодня? Что есть сегодня? Снова ночь и снова рассвет.
Третий священник
Знаем ли мы, какого следует дня ожидать с надеждой и страхом?
Каждого следует дня ожидать с надеждой и страхом.
И равновесомы мгновенья.
Только потом, оглянувшись и взвесив,
Мы говорим, что явлен был день. Решающий час
Всегда здесь и сейчас. И даже сейчас в омерзительных частностях
Может открыться промысел вечный.
[Входят Четыре рыцаря, знамена исчезают.]
Первый рыцарь
Слуги короля!
Первый священник
И нам известны.
Добро пожаловать! Издалека ли?

402
Томас Стернз Элиот
Первый рыцарь
Сегодня нет, но срочные дела
Из Франции призвали нас. Скакали
Мы бешено и на корабль вчера
Мы погрузились, и приплыли ночью.
У нас к архиепископу есть дело.
Второй рыцарь
И срочное весьма.
Третий рыцарь
От короля.
Второй рыцарь
Веленье короля.
Третий рыцарь
Снаружи наши люди.
Первый священник
Архиепископа гостеприимство
Известно всем. У нас готов обед.
Расстроится архиепископ добрый,
Когда узнает, что не предложили
Вам отдохнуть пред важными делами.
Людей накормят ваших также. Просим!
Обед сначала, а потом дела.
Вам поросенок жареный угоден?
Первый рыцарь
Дела сначала, а обед потом.
Вначале поросенка мы зажарим,
А уж потом отведаем его.

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
403
Второй рыцарь
Архиепископа хотим мы видеть.
Третий рыцарь
И скажите,
Что нет нужды в его гостеприимстве,
Мы сами пообедаем потом.
Первый священник (служителю)
Его преосвященству доложи.
Четвертый рыцарь
Ну сколько можно ждать?
[Входит Томас.]
Томас
Как ни верны
Бывают ожидания, врасплох
Они нас застают, когда в другие
Дела погружены мы. Документы
Подписаны, разобраны бумаги,
Вы все найдете на моем столе.
[Рыцарям.]
Добро пожаловать! Какая бы
Сюда ни привела причина вас.
Так вас послал король?
Первый рыцарь
Король, конечно.
Мы говорить должны наедине.

404
Томас Стернз Элиот
Томас (священникам)
Тогда оставьте нас. В чем ваше дело?
Первый рыцарь
А дело вот в чем.
Три рыцаря
Архиепископ ты, предавший короля, ты на закон страны
и на него восстал;
Созданье короля, чтоб верен был ему и волю выполнял,
возвел тебя он в сан.
Его слуга, вассал, орудие, рычаг,
Носил ты на себе его отличий знак —
Его рукой даны и почести, и власть,
Он даровал кольцо и сан твой, и печать.
Ты лавочника сын, ублюдок из Чипсайда,
никто не подпускал таких, как ты, к парадной,
По королю, как тварь, ты ползал и разбух,
разбух от крови, от гордыни, кровожадный.
Из лондонских трущоб, из затхлости и грязи,
Как вошь по рукаву, ты выполз прямо в князи,
Ты лгал и предавал, пред королем юля,
нарушил клятву ты и предал короля.
Томас
Нет, это ложь!
И до того, и после посвященья в сан
Я королю был самый преданный вассал,
Хранил я верность сану, и во всем
Я чист перед страной, законом, королем.
Первый рыцарь
Хранил ты верность сану! Да хранит отныне
Тебя твой сан, хотя навряд. Хранил гордыне

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
405
И зависти ты верность, злобе верен был
И честолюбье пуще сана ты хранил.
Второй рыцарь
Хранил высокомерье, алчность и презренье.
Не помолиться ль Богу о твоем спасенье?
Третий рыцарь
Помолимся, ей-богу.
Первый рыцарь
Поможет тебе Бог.
Три рыцаря
Помолимся, чтоб Бог тебе помог!
Томас
Но, господа, неужто ваше дело,
Столь срочное, как вы сказали мне, —
Хула да обвиненья?
Первый рыцарь
То было выраженье
Негодованья верноподданных всего лишь.
Томас
О, верноподданных — кому же вы верны?
Первый рыцарь
Мы королю верны.

406
Второй рыцарь
Мы королю верны.
Третий рыцарь
Мы королю верны.
Три рыцаря
Господь его храни!
Томас
Ну что ж, недавно сшитый преданности плащ
Носите аккуратно, чтоб не замарать
И не порвать. Есть ли у вас еще дела
Ко мне?
Первый рыцарь
По воле короля. Теперь ли будем
Мы говорить?
Второй рыцарь
Не мешкая, чтобы от нас
Не улизнул бы старый лис.
Томас
Все, что по воле короля вы собрались
Сказать сейчас — коль был на то его приказ —
При всех должно быть сказано, и буде
Вы обвинять начнете, я при людях
Отвечу вам.
Томас Стернз Элиот

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
407
Первый рыцарь
Нет, здесь, немедленно, сейчас!
[Они пытаются напасть на него, но вернувшиеся священники и
служители молча встают между ними.]
Томас
Сейчас и здесь!
Первый рыцарь
Не буду говорить о прежних злодеяньях,
О них известно всем, но кончился раздор,
И привилегии вернули вам — с тех пор
Явили ль благодарность вы? Ведь не в изгнанье
Во Францию бежали вы, но лишь в надежде
Разжечь раздор, вражду и бунтовать, как прежде,
И смутой возмутить французские владенья —
Вы перед папой поносили короля,
Перед французским королем его хуля,
Вы ложные о нем рождали в мире мненья.
Второй рыцарь
И все ж король явил вам милость, снисхожденье,
К ходатайству друзей он ваших снизошел,
Раздоры прекратил, готовый к примиренью,
Епархию вернул, епископский престол.
Третий рыцарь
Предал забвенью он все ваши прегрешенья,
Все почести восстановил, вернул владенья,
Даровано вам все, что только возжелалось,
И все же повторю: где ваша благодарность?

408
Томас Стернз Элиот
Первый рыцарь
От церкви отлучил короновавших принца
И коронации законность отрицал.
Второй рыцарь
Сковал епископов анафемы цепями.
Третий рыцарь
Чтоб верным слугам короля мешать, не дать
В его отсутствие здесь управлять делами,
Вершить дела страны, употребил всю власть.
Первый рыцарь
Итак, вот факты вам. Держать пред королем
Ответ готовы ль вы? Мы посланы затем.
Томас
И в помыслах своих я не мечтал о том,
Чтоб сына короля лишать его короны
Иль власти. Отчего ж стремится непреклонно
Король отнять меня у моего народа,
А у меня — народ? Ведь он меня обрек
На одиночество — какая в том свобода?
Я дал бы принцу три венца, когда бы мог,
Но королю, увы, помочь не в силах с теми
Отступниками, ибо отлученья бремя
Не мной наложено, не мне его снимать —
Пусть к папе припадут — его на это власть.
Первый рыцарь
Тому виною вы — чрез вас их отстранили.

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
409
Второй рыцарь
И надо, чтобы вы все это устранили.
Третий рыцарь
Грехи им отпусти.
Первый рыцарь
Грехи им отпусти.
Томас
Не стану отрицать, что в этом отлученье
Я роль сыграл. Однако власти не дано
Мне разрешить, что папой связано самим, —
Меня презрев, они и на него пятно,
На Церковь бросили, ей выказав презренье.
К нему и надлежит идти отныне им.
Первый рыцарь
Коль так, то вот на то вам короля приказ:
Со слугами страну покинуть в сей же час.
Томас
Коль это короля приказ, вот мой ответ:
Семь лет со мною был мой разлучён народ,
Семь лег страданий пролегло, несчастий, горя,
Я подаяньем жил в краю чужом семь лет,
Семь лет — немалый срок для жизни на чужбине,
Их не вернешь назад, но никогда отныне
Не разделить уже среди любых невзгод,
Не быть вовек меж пастырем и паствой морю.

410
Томас Стернз Элиот
Первый рыцарь
Законы короля и короля величье
Пренебрежением своим до неприличья
Ты оскорбил сейчас, безумец непреклонный,
Своих людей и слуг ты ставишь вне закона.
Томас
Нет, оскорбляю короля отнюдь не я.
Есть то, что выше и меня, и короля.
Не я, не Беккет из Чипсайда стал виной,
И не на Беккета идете вы войной,
Не Беккет осудил вас всех неумолимо —
Закон Христовой Церкви и Святого Рима.
Первый рыцарь
Священник, жизнью ты ответишь за слова.
Второй рыцарь
Священник, за слова ответит голова.
Третий рыцарь
Открылся ты в своем предательстве всецело.
Три рыцаря
Изменник! Слово короля и дело!
Томас
Пусть Рим рассмотрит и рассудит это дело.
Но коль меня убьете вы, я из гробницы
Восстану, чтобы с тем на Божий Суд явиться.
\Уходит\

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
411
Четвертый рыцарь
Монахи, слуги, все! Держи его, связать —
Измена королю! Оскорблена здесь власть.
Первый рыцарь
Иль — головы долой!
Второй рыцарь
Довольно слов!
Четвертый рыцарь
Придем
Законы короля мы утверждать мечом.
[Уходят]
Хор
Я учуяла их, носителей смерти, изощренные знаки,
Предчувствия изострили все чувства.
Я слышала флейту в полночь, флейту и филина;
Я видела в полдень, как нависали косо над головами
Уродливые, непомерные крылья, шурша чешуей.
Я отведала вкус гнилого мяса из супа.
Я чуяла, как земля неуемно, до помраченья ума
В полночь вздымалась.
Я слышала хохот в диковинных воплях зверей —
Выпи, шакала, осла; шуршанье мышей полевых;
хохот совы-лунатички;
Я видела, как извивались серые шеи, крысиные вились хвосты
в густеющем свете рассвета.
Я отведала вкус живых раков, крабов, кальмаров,
устриц, креветок, они
в кишках моих мечут икру, и кишки
разрываются в свете зари.

412
Томас Стернз Элиот
Я обоняла дыхание смерти в запахе роз,
гиацинтов, алтея, ромашки, калужницы и первоцвета,
Я видала копыто и рог, хобот и клык в диковинном месте.
На дне морском я лежала, как анемона морская дыша,
все поглощая с жадностью губки;
Я лежала в земле, над червяком издеваясь.
Я летала, заигрывая с коршуном, и падала с ним,
и с зябликом билась в ознобе.
Я чуяла кожей рожки жука, змеи чешую,
бесчувственно-грубую кожу слона, скользкий
рыбий чешуйчатый бок.
Я вдыхала гнилую пищу, вонь сортира и сточных канав,
и запах душистого мыла в лесах, дьявольский запах
тропинок лесных, и вздымалась земля. Я видела, как
Свет падал, снижаясь, в кольца свиваясь, обезьян ужасая.
Разве не знала, не ведала я, что грядет? Здесь оно было —
На кухне в передней в конюшне
В амбаре в хлеву и на рынке
В жилах в кишках и в мозгах
В интригах монархов
И в переговорах правителей мира.
То, что выткано на стане судьбы,
То, что выткано на совете князей,
Выткано в наших венах, мозгах,
Подобно узору кишащих червей,
Кишащих в кишках кентерберийских женщин.
Я учуяла их, носителей смерти — сейчас
Уже действовать поздно, каяться рано, осталось
Лишь в обморок от позора упасть.
Я согласилась, Владыко, смирилась,
Вырвана с корнем, растоптана, осквернена,
Я слилась с одушевленной плотью природы,
Смирилась перед животным началом души,
Покорилась сладострастью самоотрицанья,
До самой крайней, до окончательной смерти духа,
До последнего восторга тщеты и стыда,

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
413
О Томас-Владыко, прости нас, прости нас, молись
о нас, чтобы мы о тебе помолиться смогли,
чтобы позор и грехи замолить.
[Входит Томас.]
Томас
Мир! И пребывайте в мире с виденьями и думами своими.
Они вас посетили и вы их приняли
Как долю бремени извечного
И славы вечной. Это — лишь мгновенье,
Придет другое и пронзит вас вдруг
Щемящей радостью, когда
Вы Божий замысел узрите завершенным.
Вы позабудете о них средь будничных хозяйственных хлопот,
Вы вспомните о них, дремля у очага,
Когда забывчивость и старость подсластят
И приукрасят память, как мечту,
Рассказывая о которой, изменяют
Пережитое в пересказе, и предстанет,
Покажется все это нереальным. Человеку не вынести
Чрезмерной доли реальности в жизни.
[Входят Священники.]
Священники [по очереди]
Милорд, вы здесь не должны оставаться. В церковь!
Во храм! Терять нельзя ни мгновенья.
С оружием они идут назад. В алтарь, в алтарь!
Томас
Я слышал звук этих шагов всю жизнь. И ждал всю жизнь,
Но смерть придет, когда ее достоин буду.
Когда же я достоин буду смерти, опасности не будет в ней.
И посему я должен укреплять лишь волю.

414
Томас Стернз Элиот
Священники
Милорд, они идут. Сейчас они ворвутся.
Они убьют вас. Милорд, в алтарь! Быстрей!
Сейчас не время для речей. Не время.
Что станет с нами, если вас убьют,
что станет с нами?
Томас
Покой! Успокойтесь! Вспомните, кто вы такие
и что происходит сейчас.
Ничьей жизни, кроме моей, опасность не угрожает.
Даже и мне грозит не опасность, а только лишь смерть.
Священники
Время вечерней молитвы, милорд. Время молитвы.
Вы быть на молитве во храме должны.
На молитву! В собор!
Томас
Приступайте к молитве и помяните в молитвах меня.
Они здесь найдут пастуха, но стадо не тронут.
На меня снизошла дрожь благодати, блаженства, улыбка небес,
Шепот — отныне отвергнут не буду.
И все к разрешенью счастливому движется.
Священники
Держите его! Ведите его! Тащите его!
Томас
Не прикасайтесь ко мне!

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
415
Священники
К вечерней молитве! Скорей!
[Они тащат его, уводя насильно. Пока говорит Хор, декорации
меняются, на сцене внутреннее помещение собора.]
X о р [в это время вдали хор поет Dies Irae на латыни.]
Сухость век, немеют пальцы,
Ужас, ужас, ужас хуже,
Чем когда живот распорот.
Ужас, ужас, ужас хуже,
Чем когда ломают руки
И проламывают череп,
И страшней, чем эхо в залах,
Чем шаги по коридору
Или призрак на пороге.
Вестники ада исчезли, бренные, сжались они, растворились
В прах на ветру, позабыты, пища забвенья, осталось
Лишь белое плоское Смерти лицо, безмолвной прислужницы Бога,
А за ликом смерти — Страшный Суд.
За Страшным Судом Бездна видна, Бездна ужасней,
чем неуемные образы ада.
Бездна, ничто, пустота, отпаденье от Бога;
Ужас хождения тщетного в бесплодную землю,
В никакую страну, где лишь пустота и ничто, где лишь Бездна,
В которой те, что были людьми, уж не в силах
Разум отвлечь, заблуждаться, отвлечься мечтой, притвориться,
Где душа обмануться не может, ибо там нет
ни предметов, ни звуков,
Ни цвета, ни формы, способных душу развлечь и отвлечь
От созерцанья себя самое в мерзком слиянье с собою самой —
ничто с пустотой —

416
Томас Стернз Элиот
Это — не то, что смертью зовут, ибо то, что за смертью, — не смерть,
Мы страха страшимся. Кто же тогда за меня
Будет молиться, кто заступится в смертной нужде?
Спаситель мой, Ты умер на кресте,
Страда Твоя не пропадет в тщете,
Помоги мне, Господь, последний страх побороть.
Ибо прах я и к праху склоняюсь,
Час мой последний грядет, приближаясь,
Смерть стоит у ворот, помоги мне, Господь!
[В соборе. Томас и священники.]
Священники
Дверь запереть на засов. На бревно.
Дверь заперта.
Мы спасены. Спасены.
Они не посмеют вломиться.
Не смогут. Сил им не хватит.
Мы спасены. Спасены.
Томас
Отоприте двери. Прочь засовы!
Я не позволю дом молитвы, Церковь Христову,
Превращать святилище в крепость,
Церковь сама себя защитит, не так,
Как камень и дуб, разрушится камень и дуб сгниет,
Но Церковь пребудет вовеки,
Церковь пребудет открытой для врагов своих даже.
Дверь отпереть!
Первый священник
Это не люди, милорд, это нелюди, идут они не как люди,
Но как безумные звери, не как люди идут,
Уважая алтарь, чтоб склониться к Телу Христову,

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
417
Но как ярые звери. Вы бы заперли двери
От льва, леопарда, волка и вепря,
Почему же не запереть их
От зверей с душами проклятых, от людей,
Что себя проклянув, превратятся в зверей?
О милорд господин мой!
Томас
Дверь отоприте!
Вы думаете, я безумен, безрассуден,
По результатам судите, как мир,
Решая, хорошим иль дурным поступок был.
За факты держитесь. Ибо в деянье каждом,
В каждой жизни увидеть можно след добра и зла,
А так как время — есть деяний всех смешенье,
То в нем добро и зло перемешались. В этом свете,
Во времени понять нельзя моей значенье смерти,
Вне времени я принимал решенье,
Когда решением назвать могли бы то,
В чем жизнь моя обресть стремится смысл и завершенье.
Я жизнь за то отдам, чтоб Господа закон
Был выше, чем людской.
Дверь отоприте! Отоприте двери!
Мы не затем здесь, чтоб сражаться,
Сопротивляться, изощряться или
Со зверем воевать, как люди, —
С ним воевали мы и победили.
Мы побеждать должны отныне лишь страданьем.
Так легче побеждать, и ныне торжество Креста, теперь
Дверь отоприте, вам велю, откройте дверь!
[Дверь отпирают. Входят рыцари, они слегка навеселе.]
Священники
Сюда, милорд. По лестнице. Быстрей. На крышу.
В склеп. Скорей. Ведите же его, ведите!
14 3ак. 1184

418
Томас Стернз Элиот
Рыцари
Где этот Беккет, предатель, изменник?
Где нос сующий во все священник?
Во львиный спускайся ров, Даниил,
Спускайся, Даниил, что зверь тебя сразил.
Агнца тебя отмыла ли кровь?
Отметила ль зверя тебя печать?
Во львиный спускайся скорее ров,
На праздник, Даниил, там погуляешь всласть.
Где этот Беккет, ублюдок из Чипсайда,
Где этот Беккет, безбожный священник?
Во львиный ров, Даниил, спускайся,
На празднике повеселишься, изменник.
Томас
Как льву
Бесстрашным, должно праведнику быть.
Я здесь.
Не предавал я короля, священник я.
Христианин, Христа спасенный кровью,
Я кровь свою пролить готов.
От века это — Церкви знак,
Кровь — знак Ее. Печать. И кровь за кровь.
Он пролил кровь за жизнь мою,
За кровь Его я кровь пролью
И смерть свою за смерть Его
Я отдаю.
Первый рыцарь
Грехи всем отлученным от церкви отпусти.

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
419
Второй рыцарь
От власти откажись, что силой захватил.
Третий рыцарь
Тобой присвоенные деньги возврати.
Первый рыцарь
И к королю с повинной головой приди.
Томас
За Господа теперь я умереть готов,
За Церкви Божией свободу и покой.
Все, что хотите, ныне делайте со мной
На свой позор в веках и будущую муку,
Но на моих людей не поднимайте руку,
Мирян, духовных лиц и тронуть запрещаю,
И ныне в этом я вас Богом заклинаю.
Рыцари
Изменник ты, изменник ты, предатель!
Томас
Ты, Реджинальд, изменник трижды и предатель:
Меня ты предал как законный мой вассал,
Меня ты предал как духовного отца,
Ты Бога предал, Божью Церковь оскверняя.
Первый рыцарь
Предателя предать — не грех и не измена,
А долг свой заплачу сейчас я непременно.

420
Томас Стернз Элиот
Томас
Ныне Всемогущему Господу, Пресвятой Приснодеве Марии,
Благословенному Иоанну
Крестителю, Святым Апостолам Петру и Павлу,
Благословенному мученику Денису и всем Святым я вверяю
дело мое и Церкви.
[В то время, как Рыцари убивают его, мы слышим]
Хор
Мойте воздух! мойте небо! мойте ветер! Отмойте каждый камень.
Земля смердит, вода смердит, мы сами и скотина наша
измараны в крови.
Кровавый ливень ослепляет нас: где Англия?
где Кентербери? Кент?
О далеко-далече в прошлом — я скитаюсь в земле бесплодной
голых сучьев: ломаю их — они кровоточат; скитаюсь
в земле сухих камней: касаюсь их — они кровоточат.
Смогу ли я когда-нибудь вернуться в покойную и мягкую пору?
Останься с нами, ночь, а ты, солнце, застынь, сдержи чередованье
лет и зим, да не наступит день, да не придет весна!
Смогу ли вновь взглянуть на свет дневной, на мир и на обыденные
вещи, замаранные кровью, смогу ль смотреть на мир я
сквозь кровавую завесу?
Мы не жаждали вовсе событий,
Сочувствуя бедам людским,
Утратам, страданьям, несчастьям,
Существуя, отчасти живя.
Мы изведали страхи ночные,
Что смирялись средь будничных хлопот,
Мы изведали страхи дневные, что сном укрощались.
Но сплетни на рынке, швабра в руке,
Вечерняя груда золы в очаге,
А поутру новых дров полыханье,
Заставляли забыть о страданье.

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
421
Были понятны страхи,
Кончались печали —
Жизнь не дает долго скорбить.
Но это — вне жизни, вне времени, это —
Бесконечная вечность зла и добра,
Мы измараны грязью, которую мы
не в силах отмыть,
Мы слились со сверхъестественной тварью,
Грязи пятно не только на нас, на доме, на граде, —
Весь мир воссмердел и погряз.
Мойте воздух! мойте небо! мойте ветер! Отмойте каждый камень,
мойте кожу, мойте мышцы, отделяя от костей.
Мойте камни, мойте кости, мойте разум, мойте души,
Очищайтесь, очищайтесь!
[Убив архиепископа, Рыцари выходят на авансцену и
обращаются к зрителям]
Первый рыцарь
Мы просим вас на несколько минут нам уделить вниманье.
Мы знаем, что вы нас осуждаете за то, что только что мы совер¬
шили. Вы — англичане и, следовательно, в честную игру вы вери¬
те и, видя, как на одного напали четверо, сочувствуете жертве. Я
уважаю эти чувства и разделяю их. И все же, я к чувству справед¬
ливости взываю вашему. Вы — англичане и, следовательно, не вы¬
слушав другую сторону, не будете судить. Это соответствует тра¬
диции суда присяжных, столь уважаемый у нас старинный при¬
нцип. Однако сам я дело наше изложить вам не берусь Я дела
человек, а не оратор. Поэтому я лишь представлю вам других ора¬
торов, кто в меру способностей своих и разных точек зренья всю
сложность этого вопроса попытаются раскрыть. И первым я пред¬
ставлю старейшего из нас, соседа по именью моему, барона Уиль¬
яма де Треси.

422
Томас Стернз Элиот
Третий рыцарь
Боюсь, что я не опытный оратор вовсе, как старый друг мой
Реджинальд Фиц Урс вам только что сказал. Есть обстоятельство
одно, однако, о котором хотел я вам сказать немедленно: все то, что
совершили мы, как о поступке нашем не судили б вы, мы соверши¬
ли бескорыстно. [Другие рыцари: «Слушайте! Слушайте!»] Из это¬
го мы ничего не извлекли. Мы потеряли больше, чем приобрели.
Мы все — простые англичане, и родина для нас важней всего. Ска¬
зать осмелюсь, наше появленье здесь не произвело на вас особенно
благоприятного, так скажем, впечатленья. За дело взялись мы жес¬
токое, я в данном случае говорю лишь за себя. Я слишком много
выпил, хотя вообще я человек непьющий, для того лишь, чтобы
собраться с духом. Архиепископа убийство, поймите правильно, и
нам не по нутру, и тяжелей стократ для тех, кто был воспитан, как
христиане добрые. И если показались мы вам грубыми мужлана¬
ми, мне очень жаль. Мы понимали, что это был наш долг, и все ж
нам трудно было за это дело взяться. И, как я сказал уже, из этого
мы для себя не извлекли ни пенса. И мы прекрасно понимали, чем
для нас все это обернется: король наш Генрих, благослови его Гос¬
подь, должен будет из государственных соображений заявить, что
ничего подобного он не приказывал, что возмущенье в мире вызо¬
вет, и нам в лучшем случае придется остаток жизни на чужбине
провести. И даже те, кто отнесется с пониманием к тому, что сле¬
довало устранить архиепископа подобным образом — а лично я
всегда им восхищался — вы сами видели, какое представленье он
в конце устроил, — и словом, даже от разумных понимающих лю¬
дей, мы знали, ни славы, ни почета не дождаться нам. И посему, как
я уже сказал вначале, воздайте должное по крайней мере нам за то,
что действовали бескорыстно мы. И к этому мне нечего добавить.
Первый рыцарь
Все согласятся, думаю, что Уильям де Треси отменно говорил
и важный подчеркнул момент. Суть доводов его, что в наших дейст¬
виях корысти не было. Однако требуется большее гораздо для оп¬
равдания поступка нашего. Других ораторов вы выслушать долж¬

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
423
ны. Я представляю слово Хью де Морвиллю, знатоку искусства
управленья государством, законодательства и права. Итак, сэр Хью
де Морвилль.
Второй рыцарь
Вначале позвольте мне вернуться к мысли, прекрасно сформу¬
лированной нашим предводителем, Реджинальдом Фиц Урсом:
вы — англичане и, следовательно, симпатии свои всецело жертве
отдаете. И в этом видится мне наш английский дух честной игры.
Но был ли уважаемый архиепископ, его достоинствами я безмер¬
но восхищаюсь сам, той самой жертвой, как это представлялось
всем? Не к чувствам вашим обращаюсь, но к разуму сейчас. Вы,
как я вижу, мыслящие люди, которых не заманишь в ловушку
чувств, эмоций. И посему рассмотрим трезво: какие цели пресле¬
довал архиепископ и какие — Генрих, наш король? И ключ к ре¬
шению проблемы лежит в ответах на вопросы эти.
Цель короля и действия его были логичны. Во время царство¬
вания покойной королевы Матильды и узурпатора, несчастного
Стефана, страна была разобщена, раздроблена. Король, стремясь
восстановить порядок, считал необходимым власть ограничить
местную, которая нередко служила лишь корыстным интересам и
мятежным целям, а также провести реформу законодательной сис¬
темы. Поэтому король хотел, чтоб Беккет, который проявил себя
как выдающийся администратор — никто сего не отрицает — объ¬
единил в своем лице духовную власть архиепископа и светскую.
Когда пошел бы королю навстречу Беккет, то государство стало б
идеальным: духовная и светская в одном лице объединились бы,
власть была бы подчинена центральному правленью. Я хорошо
знал Беккета, свидетелем я был многих дел и начинаний канцле¬
ра, и я могу сказать, что никогда я не встречал столь одаренного
человека, достойного возглавить государство. Но что же произош¬
ло на деле? Как только Беккет при поддержке короля стал архи¬
епископом, он канцлера оставил пост и стал святей священников,
и нарочито аскетичный образ жизни стал напоказ вести, и заявил
немедленно, что есть власть выше королевской. И несмотря на то
что прежде, как преданный слуга, стремился сам власть короля уп¬

424
Томас Стернз Элиот
рочить, после, бог знает почему, он заявил, что вещи несовмест¬
ные — две эти власти.
Со мною согласитесь вы, что действия подобные лишь оскор¬
бляют чувства народа, особенно английского народа. На лицах ва¬
ших я пока читаю одобренье. Не одобряете вы только наших дейст¬
вий, тех мер, к которым, к сожаленью, нам пришлось прибегнуть,
чтобы восстановить порядок и нормальный ход вещей. Мы сами
больше всех скорбим о том, что вынуждены были к насилию при¬
бегнуть. Но к сожалению, бывают времена, когда возможно лишь
насильем общественный порядок сохранить. В другое время вьг бы
осудили архиепископа парламентским голосованьем и осудили б
как предателя на основании законов, и никому бы не пришлось,
взвалив на плечи бремена, убийцами назваться. Во времена новей¬
шие же даже в подобных мерах отпала бы необходимость, И вы,
живущие во времена, когда конфликт меж благосостояньем госу¬
дарства и притязаниями церкви, наконец-то справедливо разре¬
шен, не забывайте то, что первый шаг свершили мы. И нам благо¬
даря установился тот порядок, который все вы одобряете. Мы по¬
служили вашим интересам, мы заслужили ваше одобренье. А если
взять пришлось на душу грех, вы с нами разделить его должны.
Первый рыцарь
Морвилль прекрасную нам пищу дал для размышлений. И если
вы внимательно следили за ходом тонких рассуждений этих, то к
выводам нам нечего добавить. Однако есть еще один оратор, кото¬
рый с точки зрения иной рассмотрит сей вопрос. И если сомнева¬
ющиеся средь вас еще остались, полагаю, Ричард Брито, происхо¬
дящий из семьи, известной преданностью Церкви, их убедит. Итак,
имеет слово Ричард Брито.
Четвертый рыцарь
Все предыдущие ораторы, не говоря уж о нашем предводите¬
ле, Реджинальде Фиц Урсе, весьма уместно говорили здесь. К их
доводам мне нечего добавить. То, что хотел бы я сказать, позволю

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
425
сформулировать себе я в форме вопросительной: «Кто архиепис¬
копа убил?» Вы, кто присутствовал при сей сцене душераздираю¬
щей, вправе удивиться тому, что я поставил так вопрос. И все ж
рассмотрим ход событий. Придется вкратце повторить мне то, что
так блестяще предыдущий оратор изложил. Когда покойный наш
архиепископ был канцлером, никто не сделал в королевстве боль¬
ше, чтобы страну сплотить, объединить, дать ей покой, стабиль¬
ность, порядок и законы, в которых так она нуждалась. Но став ар¬
хиепископом, однако, он в корне изменил политику и полное, ка¬
залось, безразличье стал проявлять к судьбе страны и превратился
он, по сути, в чудовищного эгоиста. В нем эгоизм разросся до того,
что превратился в манию. В моем распоряженье неоспоримые есть
доказательства того, что перед тем, как Францию покинуть, в при¬
сутствии бесчисленных свидетелей пророчествовал он о том, что
долго жить не будет, что его убьют бесспорно. Для провокаций он
использовал все средства — из поведения его один лишь можно
сделать вывод: искал он мученической смерти. И даже под конец
он мог бы объясниться с нами: вы сами видели, как он избегал пря¬
мых ответов на вопросы. И более того: когда довел он до предела
нас того, что вынести способен человек, он и тогда легко мог смер¬
ти избежать: он мог бы выдержать осаду до тех пор, пока остыл бы
гнев наш. Но этого-то он и не хотел: разжечь наш гнев стремясь,
открыл все двери. Что можно к этому добавить? Зная факты, вы¬
несете вы без колебаний вердикт о Самоубийстве в помрачении
ума. Единственно возможный благожелательный вердикт тому,
кто был, в конце концов, великим человеком.
Первый рыцарь
Спасибо, Брито. Я думаю, добавить нечего, и нам следует те¬
перь как можно тише удалиться по домам. Прошу вас осмотри¬
тельно вести себя: не собирайтесь в группы на улицах и всячески
стремитесь избегать всего, что может привести к общественным
волненьям.
[Рыцари удаляются.]

426
Томас Стернз Элиот
Первый священник
Отец, отец, отец! Ушел от нас, утрачен.
Где обретем тебя, откуда
Взглянешь ты на нас? Сейчас
Ты на небе, кто направит, защитит отныне нас?
Путь какой нам предстоит — через страх какой и ужас —
Как тебя нам обрести? Что нам сделать, чтобы силу
Унаследовать твою?
Церковь распростерлась в скорби,
Одинока, безутешна и поругана, в руинах —
Варвар выстроит на них
Мир без Бога. Вижу! Вижу!
Третий священник
Нет! Не будет! Сила Церкви
Умножается страданьем,
Укрепляется гоненьем, сила высшая, доколе
Люди жизнь кладут за Церковь.
Что ж, бредите бренные, скорбные люди,
Заблудшие слабые души,
Бездомные на земле и на небе,
Идите туда, где закат обагряет
Последние серые скалы
Англии, Геркулесовых столпов.
Плывите, рискуя разбиться об угрюмые скалы,
Где христиан превращают в рабов чернокожие,
В моря плывите полночные, закованные во льды,
Где от мертвого дыханья рука немеет и мозг цепенеет.
Ищите оазисы в сердцевине пустыни,
Ищите союза с язычниками,
С сарацинами-варварами,
Чтоб разделить непотребство обрядов,
Забыться в роскоши и сладострастье восточных дворцов
Или в журчанье фонтана под пальмой,
Или — ногти кусать в Аквитании.

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
427
В ограниченном круге боли, очерченном черепом,
Будете землю мозолить, бредя бесконечно по кругу
Мысли, чтоб оправдать деянья свои пред собой,
Сплетая виденья, что под рукой расплетаются тут же,
Затерявшись навечно в аду выдумок, самообмана,
Что верой не станут вовек, — такова
Ваша судьба на земле, достойная только забвенья.
Первый священник
О отец,
Чья грядущая слава сокрыта от нас,
Милость явив нам, за нас помолись.
Второй священник
Представший пред Богом сейчас
В сонме святых и мучеников, что ушли до тебя,
Вспомни о нас.
Третий священник
Да вознесем Богу хвалу,
Одарившему нас новым святым.
X о р [в это время вдали хор поет Те Deum на латыни.]
Мы возносим хвалу Тебе, Господи, за славу Твою, что явил ты
во всех созданьях земных,
В снеге, ветре, буре, дожде, за всех ловцов и ловимых.
Ибо все существует на свете лишь в Твоем негасимом свете,
Все явления мы в Тебе познаем, в свете Твоем,
и славу Твою утверждает даже то, что Тебя отрицает,
ибо тьма утверждает свет.
Ибо те, что отрицают Тебя, не могут отринуть Тебя,
ибо их отрицанье было б неполным,
когда б Тебя не было, Боже, ибо их тогда не было тоже.

428
Томас Стернз Элиот
Все живущее утверждает Тебя, все творенья:
птицы небесные, коршун и голубь, звери земные,
агнец и волк, даже черви в земле и глисты в животе.
Человек же, которому дал Ты себя познать,
осознанно должен Тебя восхвалять —
и словом, и мыслью, и делом.
Даже с метлою в руке или когда, поутру согнувшись,
новый хворост в печку кладем, даже когда но коленях
золу из печи выгребаем, мы, кто Кентербери моет и чистит,
В три погибели сгибаясь в труде и грехе,
даже когда руки от страха лицо закрывают,
даже когда голова поникла от горя,
Даже в хоре времен года, в сопенье зимы, в пенье весны,
в гудении лета, что в нас самих отзвук рождает,
в голосах птиц и зверей звучит слава Тебе.
Мы возносим хвалу Тебе даже за то,
что и в кровопролитии Ты милость являешь Свою,
очищение кровью. Ибо кровь Твоих мучеников и святых
Обогащает землю, святые места умножая.
Ибо свято место, где жил святой и где кровь свою мученик
пролил за кровь Христа,
И в месте сием святость пребудет вовеки веков,
Пусть его армии топчут или зеваки с путеводителями,
Ибо из краев, где западные моря вгрызаются в ионийский берег,
И там, где смерть настигает в пустыне,
И там, где молитву возносят у руин имперской колонны,
Восходит то, что землю всегда обновляет,
И то, что всегда отрицают. И потому мы возносим хвалу Тебе,
Боже, за то, что Кентербери благословил Ты
и милость явил нам.
Боже, прости нас, мы признаем, что мы обычные люди,
Мужчины и женщины, что дверь запирают под вечер
и греются у очага;

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
429
Мы страшимся Божьего благословенья, одиночества ночи
Господней, самоотреченья, которого требуешь Ты, утрат
и лишений;
Мы боимся людской несправедливости больше, чем
справедливости Божьей;
Мы меньше страшимся руки за окном, огня на соломенной крыше,
кулака в таверне и толчка в спину на краю рва,
Этого меньше страшимся мы, чем Божьей любви.
Мы признаемся в грехах, в слабости, в наших проступках,
Мы признаем, что грехи этого мира пали на головы наши,
что кровь мучеников и святых
Пала на головы наши.
Над нами смилуйся, Боже.
Господи Исусе, смилуйся над нами.
Смилуйся, Боже, над нами.
Благословенный Томас, за нас помолись.

В переводе В. Топорова

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
УЧАСТВУЮТ
Хор женщинКентербери.
Три священника.
Вестник.
Архиепископ Томас Бекет.
Четыре искусителя.
Служки.
Действие разворачивается в покоях архиепископа
2 декабря 1170 г.
Хор
Здесь остановимся, здесь, у собора, здесь обождем.
Опасность ли нас привлекла сюда, безопасностью ль нас
поманили
Стены собора? Но что за опасность
Нас устрашила бы, разнесчастных кентербериек?
Какая беда,
С нами еще не бывалая? Нет нам опасности в мире,
Нет безопасности в церкви. Догадка о неком деянье,
Нашим очам уготованном во лицезрение, — нашим стопам
К стенам собора велела. В свидетели мы обречены.
С тех самых пор, как златой октябрь утонул в унынии ноября,
Яблоки собраны и окладованы, с тех самых пор,
как земля стала бурыми остроконечными кочками
смерти в просторах болотистой бездны,
С тех самых пор Новый год начал ждать,
шевелиться и ждать, и дышать, и шептать в темноте.

432
Томас Стернз Элиот
Труженик скинул заляпанный грязью башмак
и ладони приблизил к огню,
А Новый год начал ждать, и свершения ждет, исполненья
ждет Божия Воля.
Кто же ладони приблизил к огню и воспомнил святых
в День Их Всех?
Праведников воспомнил и мучеников, ибо ждут
Они? Кто к огню
Льнет, отрицая Творца?
Семь лет и еще лето миновало,
Семь лет, как наш ушел архиепископ,
Наш неизменно милосердный к пастве.
Но будет скверно, если он вернется.
То правит король, а то бароны,
Мы примеряли оба ярма.
Но по большей части о нас забывали,
А когда о нас забывают, мы выживаем.
Мы пытаемся поддерживать домашний очаг;
Купец, осторожный до робости, ищет умеренных выгод,
Крестьянин клонится к клочку земли, клонится
землистым ликом к землице своей невеликой,
Предпочитая пребывать в незаметности.
Ныне страшусь нарушенья положенной смены
спокойных времен:
С моря нагрянет зима, все сметая дыханием смерти,
Весна сатанинская с наших дворов оборвет ворота,
Корни и стебли изгложут нам очи и уши;
Лето пожаром чумы выжжет ложа потоков речных,
Лишь и останется ждать октября и паденья.
Ибо вотще ждать от летней поры утешенья
В знобкой зиме и в осенних пожарах.
Ибо вотще ждать от лета иного, чем ждать
В лысом от зноя саду очередной прохлады октябрьской.
Бедствие некое близится ныне. Мы ждем,
Ждем, ждут святые, ждут мученики, ждут святых
и замученных новых.

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
433
Ждет, в Руце Господа, Воля Его, дабы образ
привнесть в то, что ныне безобразно зыбко;
Вижу и видел я это в столбе светового луча.
Ждет, в Руце Господа, а не в руках у мужей
государства, Господняя Воля, —
Те же — кто хитро, кто глупо — пытают грядущее, цели лелея, —
Время в руках удержать и тропой своеволья пустить.
Грянь же, счастливый Декабрь, кто приметит тебя, кто приветит?
Снова ли Сын Человека родится в помете презренья?
Нам, разнесчастным, деяний дано и не будет,
Только в свидетели и в ожидатели мы обречены.
Входят священники.
Первый священник
Семь лет и еще лето миновало,
Семь лет, как наш ушел архиепископ.
Второй священник
А что же поделать нашему архиепископу да и самому
Папе Римскому
С упрямым королем английским и с королем французским,
С их бесконечными махинациями и комбинациями,
С судами и пересудами, с совещаниями
согласованными и совещаниями сорванными,
С совещаниями неоконченными или некончающимися
То в одном, то в другом конце Франции?
Третий священник
Во власти мирской, власти временной, и нет
ничего окончательно определенного,
Кроме насилия, двуличия и постоянных злоупотреблений.
То правит король, а то бароны —
Сильный правит самовластно, а слабый — своевольно.

434
Томас Стернз Элиот
Нет у них другого закона, кроме как заграбастать
власть и держать ее, пока не отнимут.
Сильный опирается на алчность и похоть прочих,
Слабый упирается в собственную похоть и алчность.
Первый священник
Или же это не окончится до тех пор,
Пока бедные там, у ворот, не забудут
Друга своего на небесах, Господа нашего, не забудут,
Что у них имеется друг?
Входит Вестник.
Вестник
Господни слуги, сторожи собора,
Я здесь, чтоб сообщить без оговорок, —
Архиепископ в Англии и едет
В Кентербери. Я послан упредить
Его приезд и дать вам время к встрече,
Как должно, подготовиться.
Первый священник
Закончилось изгнанье? Помирились
Король с архиепископом? Гордыне
Двух гордецов конец?
Второй священник
Едва ли так.
Как наковальне с молотом смириться?
Третий священник
Но растолкуй,
Забыты ли распри прежние, упала ль
Стена гордыни? Мир или война?

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
435
Первый священник
Скажи, вернулся он,
На мощь опершись некую — иль только
На папство, на духовную узду,
На правоту и на любовь народа?
Вестник
Вы правы в некотором недоверии.
В гордыне и в печали, полон прежних притязаний,
Вернулся, вне сомненья, уповая
На ликованье паствы, поджидающее
Восторженной толпой на всем его пути,
Цветами поздними дорогу усыпающее.
На улицах не протолкнуться будет,
И хвост архиепископовой лошади
По волоску на ладанки раздергают.
В согласье с Папой он и с королем французским,
Но наш король — совсем другое дело.
Первый священник
И все ж, война иль мир?
Вестник
Мир двух задир.
Разбитого не склеишь, так я думаю,
И думаю, что наш архиепископ
Не склонен обольщаться хоть малейшею
Из собственных претензий. Мир, я думаю,
Не положил конца и не сулит начала.
Общеизвестно, что архиепископ,
Прощаясь с королем, сказал: «Король,
Прощаюсь я с тобой как с человеком,
Которого я более не встречу».

436
Томас Стернз Элиот
Я слышал это из высоких уст;
Слова темны, есть много толкований,
Но ни одно покоя не сулит.
Уходит.
Первый священник
Страшусь я за него, страшусь за Церковь.
Я помню, как гордыня, порожденная
Внезапным возвышеньем, в свою очередь,
Ужасное паденье уготовила.
Любимцем короля его я помню, канцлером,
Надеждою и ужасом придворных,
Презренным, презирающим, всегда отверженным,
Всегда не ровней им, всегда в опасности,
Гордящимся своею добродетелью,
Гордящимся своею бескорыстностью,
Гордящимся своей великой щедростью,
Власть земную приявшим, но желающим
Единственно повиноваться Господу.
Будь наш король величественней или
Наш Томас мельче — все пошло б иначе.
Второй священник
И все же наш пастырь опять сочетается с собственной паствой.
Долго мы ждали его, с декабрями лета провожая.
Ныне возглавит он наш крестный ход против скорби сомненья.
Скажет, что делать, подскажет, что делать, прикажет, что делать.
С Папою он заодно, он с французским монархом в союзе.
Мы прислонимся к стене, мы ногою нащупаем твердую почву
На быстрине, где, как волны, сменяя друг друга, ярятся
веленья баронов.
Иль не твердыня Господня под нашей стопою?
Возблагодарим же за это:

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
437
Архиепископ вернулся. А если вернулся наш архиепископ,
Значит, сомненьям конец. Возликуйте же все!
Я говорю «возликуйте» — и вот уже ликом ликую.
Архиепископов я человек. К нам пожалуй, наш архиепископ!
Третий священник
Во имя добра или зла, колесо, повернись!
Было семь лет колесо неподвижно — и плохо.
Во имя добра или зла, колесо, повернись.
Ибо кто знает добра или зла окончанье?
Пока не перестанут молоть мелющие,
И не будут запирать двери на улицу,
И не замолкнут дщери пения.
Хор
Этот город ненадежен, несть пристанища нигде.
Болен век и болен ветер, больно выгоды не жди,
жди тревоги и несчастья.
Поздний, поздний, поздний век, слишком поздний,
слишком поздний и подгнивший год.
Ветер зол, и море горько, беспросветны, беспросветны,
беспросветны небеса.
Томас, повороти! Владыко, повороти! Повороти во Францию!
Повороти. Проворно. Мирно. Позволь нам помереть в мире.
Едешь на ликованье, едешь сквозь ликованье, но едешь,
везя погибель в Кентербери;
Погибель собору, погибель себе и погибель миру.
Мы не хотим никаких событий.
Семь лет мы прожили мирно,
Стараясь не привлекать к себе вниманья,
Прожили, как бы прожили.
Существовали угнетение и роскошь,
Сосуществовали нищета и разнузданность,
Имели место небольшие беззакония,

438
Томас Стернз Элиот
Но мы-то при этом жили,
Жили и как бы жили.
Бывало, у нас не оставалось хлеба,
Бывало, урожай был богат,
Один год лил дождь,
Другой наступала засуха,
Один год некуда девать яблоки,
Другой неоткуда взять сливы.
Но мы-то при этом жили
Жили и как бы жили.
Мы блюли посты и слушали мессы,
Мы варили эль и делали сидр,
Мы запасали дрова на зиму
И говорили у очага,
И говорили у перекрестка,
И говорили отнюдь не всегда шепотом,
Жили и как бы жили.
Мы наблюдали рожденья, смерти и свадьбы,
Мы затевали всевозможные скандалы,
Мы платили всевозможные подати,
Мы сплетничали и посмеивались.
Несколько девушек исчезло необъяснимо,
И еще несколько необъяснимо уцелело.
Мы всегда чего-нибудь втайне боялись,
Каждый в отдельности, — но вполне определенного.
А ныне великий страх одолел нас, не личный страх,
но всеобщий страх,
Страх, подобный рожденью и смерти, когда наблюдаешь
рожденье и смерть —
И лишь пустота зияет меж ними: мы
Страшимся страхом, доселе неведомым, доселе не виданным,
никому из нас не понятным.
И сердца наши исторгнуты из нас, и черепа
расшелушены, как луковицы, и самости наши потеряны,
Потеряны в последнем страхе, невиданном и неведомом.
О архиепископ Томас,

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
439
Владыко наш, о избави нас, о верни нам жить
нашей робкой, хоронящейся жизнью, не жди нас
На погибель собора, погибель твою и погибель мира.
Архиепископ, уверенный и преисполненный
роком своим, бесстрашный промежду теней,
понимаешь ли ты, чего ждешь, понимаешь ли ты, что сулишь
Малым своим в колее, под колесами рока, малым своим,
промеж малых живущим вещей,
Черпая в черепе малых своих, званных сюда — на погибель
собора, погибель владыки, погибель мира?
О архиепископ Томас, избави нас, оставь нас,
оставь, вступи в мрачный Дувр и под парусом через
Пролив. Томас, наш архиепископ, останешься
нашим владыкой во Франции тоже. Томас,
наш архиепископ, стреми белый парус меж
небом седым и горючей морскою волной.
Оставь нас, во Францию через Пролив
поспешая.
Второй священник
Что за речи при таком событье!
Вздорные, нескромные болтуньи!
Знаете ль, что наш архиепископ
Будет здесь с минуты на минуту?
Толпы на улицах не нарадуются, не нарадуются,
А вы расквакались, как древесные лягушки,
Но ведь лягушек можно испечь и съесть.
Какие бы тут у вас ни роились опасения,
Извольте-ка выглядеть повосторженней
И встречайте нашего доброго архиепископа ото всей души.
Входит Томас.
Томас
Мир вам. Пусть эти не скрывают чувств.
Предчувствия их выше знанья, выше твоего проникновения.

440
Томас Стернз Элиот
И знают, и не знают суть поступков и страданий.
И знают, и не знают, что поступки суть страданья,
Страданья суть поступки. Не страдает деятель,
Не действует страдалец, но единая
И вечная связь Действие — Страдание —
Желанна, ибо выстрадана; выстрадана,
Ибо желанна; колея, которая
Есть действие, равно как и страдание, —
Довлеет, дабы колесо вращалось
И вечно неподвижно оставалось.
Второй священник
Прости, владыко, твоего прибытья
Не уследил я, осерчав на женщин.
Прости нам скудость встречи долгожданной
В нежданный час. Ты ведаешь, владыко,
Что за семь лет немого ожиданья,
Семь лет молений и семь лет сиротства
Мы лучше уготовились душою
К тебе, чем здешний город — за семь дней.
Но все ж очаг горит в твоих покоях,
Чтоб не изведал стужи декабря
Английского скитавшийся на юге.
В своих покоях все найдешь без изменений.
Томас
И пусть оно все так и остается.
За доброту признателен безмерно,
Но хлопоты — пустое. Краткий миг в Кентербери —
Отдохновенье, ведь враги не знают устали.
Мятежные епископы — Йорк, Лондон, Сальсбери —
Перехватили б наши письма и усеяли
Лазутчиками берег — и навстречу мне
Послали жесточайших ненавистников.

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
441
Но, Божьей волей разгадав их помыслы,
Я письма отослал в день неназначенный,
Удачно миновал Пролив — и в Сэндвиче,
Где ждали Брок, Уоррен, Кентский пристав, присягнувшие
Нас обезглавить, исхитрился Сальсбери
Предупредить, страшась монаршим именем,
Расправу надо мной, — и лишь поэтому
Я уцелел, и до поры до времени
Ничто не угрожает вам.
Первый священник
Надолго ли?
Томас
Голодный коршун
Покружит, да и сдюжит.
Поищет объясненья, извиненья, подходящего мгновенья.
Конец окажется простым, нежданным, богоданным.
Меж тем значением нашего первого решения
Будут тени и схватка с тенью.
Ожидание тяжелее разрешения.
Наступление события приуготовано. Будь начеку!
Входит Первый искуситель.
Первый искуситель
Владыко! нет ничего бесцеремоннее,
Чем вторжение до окончания церемонии.
Тем не менее, зная ваши нынешние затруднения,
Извините за легкомысленное вторжение,
Хотя бы в знак памяти о былом.
Старого друга, надеюсь, не запрезираете?
Храбрец Том, наглец Том, лондонский сорванец Том!
Ваше Преосвященство, толщу времен прозираете?

442
Томас Стернз Элиот
Дружбу — со мной, с королем, у реки, вечерком,
все втроем — не забыли?
Дружба такая — кусачему Времени по зубам ли?
Теперь же, когда ту вражду избыли,
Еще далеко не вечер, хоть вы озябли,
И старое доброе времечко возвернем!
Флейты на лужке и фиалки на столе,
Смех и реки яблоневым цветом,
Пенье на ночь глядя, шепот, девку гладя,
Пламя в камине, зимы нет в помине,
Веселье, вино и великий восторг волхвования!
Ныне у вас с Его Величеством мир,
Вы рады, рад Сир, рады причт и клир,
Пенье во храме, и радость не охромела.
Томас
Те времена прошли. Я вспоминаю:
Забвения не стоят.
Искуситель
Вновь настанут!
Весна в разгар зимы. Снежок на ветках
Пойдет пушистым цветом. Лед на реках,
Как зеркало, свет солнца отразит.
Любовным соком брызнет Жизни сад,
Веселие осилит меланхолию.
Томас
Мы о грядущем знаем только то,
Что всё, из поколенья в поколенье,
Идет одним и тем же чередом,
Хоть и не в пользу людям прошлый опыт.
Но в жизни человека одного
Нет ничего, что повторится дважды.

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
443
Не прирастает пуповина. Лишь
Глупец способен думать, налегая
На колесо, что крутит он его.
Искуситель
Кивка, владыко, хватит иль намека.
Мы часто любим то, что прежде гнали прочь.
Прошла пора счастливая — вернется.
Я ваш сторонник.
Томас
Не на этот раз.
Ты уповаешь не на то, что просишь.
Покайся и вернись к тому, кем послан.
Искуситель
Умерьте вашу прыть!
Коль вы бегом, другие сядут на конь!
Вы чересчур горды!
Зверь выдает себя, а не спасает рыком.
Не так велит нам поступать король,
Не так суровы к грешникам вы были,
Пока водились с ними. Проще, парень!
Кто держится скромней, скоромнее тот ест.
Вот мой совет — и дружеский. Иначе
Ощиплют гусыньку и сгложут до кости.
Томас
Совет твой опоздал на двадцать лет.
Искуситель
Тогда тебе спасенья нет.
Надменностью потешься непременно,

444
Томас Стернз Элиот
Но знай, что за нее заломят цену.
Прощай, владыко! эту церемонию
Покину, как прервал, бесцеремонно я,
В надежде, зная ваши затруднения,
Что вы мое простите поведение.
А если б за меня вы порадели
В молитвах, я бы вспомнил вас в борделе.
Томас
Весенний призрак, дружеский советчик,
Пусть ветер унесет твои слова.
Что невозможно, тем нас искушают.
Что невозможно или нежелательно,
Слова сквозь сон, колебля мертвый мир,
Чтоб разум памятью располовинить.
Входит Второй искуситель.
Второй искуситель
Ваше Преосвященство, возможно, забыли меня.
Напоминаю:
Мы встречались в Кларендоне, в Нортгемптоне
И в последний раз в Мэйне, у Монтмираи.
Теперь, припомнив эти
Не слишком приятные мгновенья, уравновесим их
Воспоминаниями о более ранних и куда более весомых, —
А именно о том, как вы были канцлером.
Вот оно, настоящее прошлое! Вы, всеми признанный
Политический гений, должны вернуться
к государственному кормилу
Томас
Таково твое мнение?

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
445
Искуситель
Ваш отказ от места канцлера
В обмен на сан духовный был ошибкою,
По-прежнему, однако, исправимою.
Власть обретенная становится славою,
Всю жизнь не кончающейся, неотторжимым достоянием
И мраморным монументом во храме после кончины.
Править страною, с врагами сладя...
Томас
Божьему человеку — чего ради?
Искуситель
Внакладе
Только тот, кто ищет Господа, не ища людей.
Власть вольна вытворять великое,
А не теряться тенью среди туманных теней.
Сила — сейчас. Святость — следом, сама собою.
Томас
Чья сила?
Искуситель
Канцлера. Короля и канцлера.
Король кормится от короны. Канцлер командует канцелярией.
В школах такого и на ушко не шепнут.
Сильных осилишь, слабых усилишь,
Господа увеселишь и восславишь.
Законы вооружишь, смутьянов обезоружишь,
Справедливостью благодарность заслужишь,
Устроишь рай на земле — и тем самым
Загладишь содеянное Адамом.

446
Томас Стернз Элиот
Томас
Каким образом?
Искуситель
Справедливым правлением,
Зиждущимся на заведомой зависимости.
Твоя духовная власть плодоносит плотской погибелью.
Сила — сейчас, и да будет Царствие Его.
Томас
Царствие чье?
Искуситель
Того, Кто грядет.
Томас
В каком месяце?
Искуситель
В последнем по счету от первого.
Томас
Чем поступиться придется?
Искуситель
Притязаниями на священничество.
Томас
Во имя чего?

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
447
Искуситель
Во имя силы и славы.
Томас
Нет!
Искуситель
Да! Или храброму поломают ребра,
Заберут в тюрьму или запрут в Кентербери,
Владыку без власти, вассала безвластному Папе,
Старого оленя, обложенного легавыми.
Томас
Нет!
Искуситель
Да! Честный человек изворачивается.
Монарху,
Ведущему войну вдалеке, надобен друг дома,
Подобная политика постепенно приносит пользу,
Решимость рядится в рядно рассудительности.
Томас
А епископы,
Которых я отлучил от Церкви?
Искуситель
Нестерпимая ненависть
Обернется обоюдным согласием.

448
Томас Стернз Элиот
Томас
А как же бароны? Они не простят
Ущемления малейшей из привилегий.
Искуситель
Не баронам бороться
С крепким королем, с крепким крестьянином,
с крепким канцлером.
Томас
Нет! мне ль, хранителю ключей
Небес и бездны и главе всей Англии,
Пастырю здешней паствы, посланному Папой,
Мне ль вожделеть, мельчая, меньшей власти?
Деяния в Доме Духа — достойное меня дело,
Кара королям, а не карабканье в кругу их клевретов —
Вот мой удел. Нет! Прочь!
Искуситель
Тогда тебе спасенья нет.
Твои грехи высоки, но королевские соколы летают выше.
Томас
Мирская власть, стремясь улучшить мир,
Порядка не внесет в миропорядок.
Те, что мечтали в мир внести порядок,
Господнего порядка не познав, —
В неведенье ничтожа непорядки,
Примнившиеся им, приумножали
И без того бесчисленные бедствия.
Я — с королем? Но я был — Королем!
Его рукой, его душой и мыслью.

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
449
Я вел вас, влек, как мне велел восторг.
Почет прошел; прочь, пошлое паденье!
Входит Третий искуситель.
Третий искуситель
Нежданным я пришел сюда.
Томас
Отнюдь.
Искуситель
В нежданный час, да и с нежданной целью.
Томас
Ничто не удивит нас.
Искуситель
Что ж, владыко,
Я не искусник в путаных речах,
Не льщу, не лгу и при дворе не терся,
Не строю козней, не плету интриг;
Я знаю лошадей, собак и девок,
Да знаю, как вести свое хозяйство,
Так чтоб в поместье голод не настал.
Я на земле сижу и знаю землю,
И знаю, в чем нуждается земля, —
Ведь чья земля, того о ней забота.
Я и друзья мои не кровососы
Вкруг короля, а позвоночник нации.
Прости мне прямоту мою, владыко,
Я прям и прост, как Англия моя.
15 Зак. 1184

450
Томас Стернз Элиот
Томас
Давай-ка напрямик.
Искуситель
Все очень просто.
Живучесть дружбы не друзьям подвластна,
А силе обстоятельств. Обстоятельства
Отнюдь не беспричинно обусловлены...
Неискренняя дружба станет искренней
(Уж так бывало), но скорей вражда
Союзничеством верным обернется,
Чем искренняя дружба, раз окончившись,
Возобновится.
Томас
Сидя на земле,
Ты говоришь темно, велеречиво,
Как будто ты придворный.
Искуситель
Говорю
Уж проще некуда! Король тебя предаст.
Напрасную надежду на согласие
Питаешь ты. Останешься один —
Вот в чем ошибка.
Томас
Мой король!
Искуситель
Другие,
Лишь поищи, отыщутся друзья.
Заметь, монарх английский не всесилен.

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
451
Во Франции он, ссорится в Анжу,
И окружен голодными сынками.
Мы англичане, здесь мы и живем.
Ты, мой владыка, как и я, — норманн.
Вся Англия создана для норманна —
Нормально это. Пусть Анжуйский род
В Анжу друг дружке глотки раздерет.
Английские бароны против трона,
А мы — народ.
Томас
К чему все это приведет?
Искуситель
В счастливом сочетании взаимных
Разумных интересов...
Томас
Но зачем,
Коль послан ты баронами...
Искуситель
Я послан
Могущественной партией, которой
Нужна сейчас... Баронами, а как же!..
Нужна поддержка Церкви, нужен Папа,
Благословенье нужно на борьбу
За общую свободу. Ты, владыко,
Встав с нами в ряд, за Англию и Рим
Сыграешь восхитительным дуплетом,
Тирановластью положив конец,
Освобождая Церковь и баронов
От гнета королевского суда.

452
Томас Стернз Элиот
Томас
От мною же навязанного гнета.
Искуситель
Тем более. Никто не попрекнет.
Кто старое помянет, тот протянет ноги.
Союз родится под счастливою звездой.
Томас
Но если королю вверяться бесполезно,
Как верить тем, кто короля толкает в бездну?
Искуситель
Король не терпит сильных возле трона,
Поэтому и месть небеззаконна.
Томас
Но если кесарю вверяться бесполезно,
То остается верить в рай небесный.
Я был когда-то канцлером, и вроде
Тебя людишки там толклись при входе.
Для короля и для страны немало
Свершил я средь всеобщего развала.
Неужто ж мне, орлу из облаков,
Спуститься к вам, стать волком меж волков?
Молчите, ваше низкоблагородье.
Владыка не изменник королю.
Искуситель
Все, все, я больше не толкусь при входе,
Полгода как-нибудь перетерплю,
А там король воздаст тебе сторицей.

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
453
Томас
Разрушить дом, тобою возведенный,
Есть проявленье мощи обреченной.
Пусть такова была судьба Самсона,
Но если рушить — рушить одному.
Входит Четвертый искуситель.
Четвертыйискуситель
Ты, Томас, тверд, как добрая кольчуга.
Но, всех прогнав, во мне обрящешь друга.
Томас
Кто ты?
Я ждал троих, не четверых.
Искуситель
Ну, где найдется место для троих...
Когда б ты ждал, я был бы здесь заранее.
Но я опережаю ожидания.
Томас
Так кто ж ты?
Искуситель
Коль незнаком я, имя ни к чему,
А коль известен — прибыл потому.
Знаком тебе я, правда, не в лицо.
Всё не судьба, но вот, в конце концов...
Томас
Скажи, зачем пришел.

454
Томас Стернз Элиот
Искуситель
Не премину.
На прошлое не клюнул, на блесну,
О будущем подумай. Короля
Настоянная ненависть гнетет.
Того, кто другом был и стал врагом,
Он никогда в друзья не возвернет.
Старайся услужить ему, спеши
Вручить все, чем владеешь, — он возьмет.
Он оберет до нитки власть твою,
Ловушечный приберегая ход
В ответ. Что до баронов, зависть их
Выносливей, чем королевский гнев.
Ему давай страну, им — барыши,
Не терпят на дух вражеский доход.
Бароны хороши против баронов,
Но не они порушат короля.
Томас
И твой совет?
Искуситель
Иди всегда вперед.
Все прочие заказаны пути,
Кроме того, что избран, — и давно.
Да и к чему тебе мирская власть —
Хоть короля, хоть канцлера, — интриги
И козни, суета поддельных дел, —
В сравненье с истинной, духовной мощью!
Греховен человек с времен Адама,
И лишь тебе дан ключ вселенской драмы:
Власть — повязать иль отпустить; вяжи
Своею властью власть других упрямо.

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
455
Король, барон, епископ, вновь король,
Расплывчатая мощь рассыпавшихся армий,
Война; чума; восстанье; череда
Измен и столь же низменных союзов;
То снизу вверх, то сверху вниз — всё вмиг, —
Вот властолюбья истинный язык.
Старый король, жуя беззубым ртом,
В свой смертный час подумает о том —
Ни сына, ни империи. Ты, Томас,
Нить смерти вьешь, нить вечности. Свята
Власть эта, коль удержишь.
Томас
Власть святая?
Верховная?
Искуситель
Почти.
Томас
Не понимаю.
Искуситель
Не мне оттенок этот уточнять.
Я говорю лишь то, что сам ты должен знать.
Томас
Надолго ли?
Искуситель
Не спрашивай о том, что знаешь сам.
Подумай, Томас, о посмертной славе.

456
Томас Стернз Элиот
Король умрет, придет другой король
И все переиначит королевство.
Король забыт людьми, едва почил,
Лишь мученики правят из могил;
Мучители стыдятся и бегут
Расплаты, ибо Время правит суд.
Подумай о паломниках, рядами
Простертых ниц пред скромными камнями,
Подумай о коленопреклоненье,
Живом из поколенья в поколенье,
О чудесах Господних поразмысли —
И стан своих завистников исчисли.
Томас
Об этом размышлял я.
Искуситель
Вот поэтому
Всевластен разум, коль явился свет ему.
Ты ведь уже размышлял — и во время молений,
И на крутом подъеме дворцовых ступеней,
И между сном и бодрствованием, в ранний час,
Пока птички пели, ты размышлял обо всем без прикрас.
Ведь ничто не вечно — один оборот колеса,
И гнездо разграблено — ни яйца, ни птенца;
В амбарах ни зернышка, цвет злата потух,
Драгоценности рассверкались на груди у шлюх,
Святилище взломано, и накопленное веками
Растащено девками и временщиками.
Нет, чуда не будет, — твои апостолы
Вмиг позабудут твои эпистолы;
Потом только хуже: станет лень им
Славить тебя иль сводить к преступленьям
Жизнь твою, — и только историк неугомонный

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
457
Скрупулезно перечислит твои изъяны
И, приведя фактических доказательств великое множество,
Заявит: все просто. Нами в очередной раз правило ничтожество.
Томас
Но если нет достойного венца,
За что тогда сражаться до конца?
Искуситель
Вот-вот, и это нужно взять в расчет.
Святые — кто сравнится славой с ними,
Обставшими навеки Божий трон?
Какая власть земная, лесть земная
Убогой не предстанет в тот же миг,
Как мы ее сравним с блаженством рая?
Путь мученика — вот твоя стезя.
Ничтожный здесь, внизу, — высок на небе.
И, в бездну глядя, видит он своих
Мучителей в вихревороте скорби,
В мученьях адских вечность напролет.
Томас
Нет!
Кто ты такой, зачем ты искушаешь
Меня моим желаньем тайным? Те
Сулили славу, власть и вожделенья —
Земные блага. Что сулишь, что просишь?
Искуситель
Лишь то сулю, чего ты хочешь сам.
Прошу лишь то, что можешь дать. Чрезмерна ль
За грезу величавую цена?

458
Томас Стернз Элиот
Томас
Те предлагали то, что можно взять.
Не хочется, но можно. Ты, напротив,
Сулишь мне сны.
Искуситель
Ты знаешь эти сны.
Томас
Проклятие гордыни — как его
Мне избежать в такой душевной смуте?
Я знаю: искушение твое
Сулит мне здесь тщету и там мученья.
Как грешную гордыню обороть
Гордынею еще греховней? Не страдать, не действовать
И муки вечной избежать — возможно ли?
Искуситель
Ты знаешь и не знаешь суть поступков и страданий.
Ты знаешь и не знаешь, что поступки суть страданья,
Страданья суть поступки. Не страдает деятель,
Не действует страдалец, но единая
И вечная связь Действие — Страдание —
Желанна, ибо выстрадана; выстрадана,
Ибо желанна; колея, которая
Довлеет, дабы колесо вращалось
И вечно неподвижно оставалось.
Хор
Нету покоя дома. На улице нет покоя.
Слышу, спешат толпою. Воздух тяжел и густ.

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
459
Тяжелы и густы небеса. И земля гудит под ногою.
Что за чад, что за смрад повсюду? Темный
зеленый свет из тучи, на дереве высохшем
опочившей? Из земли хлынули плодные
воды яда. Что за роса выступает,
смердя, у меня на запястьях?
Искусители
(iвчетвером)
Жизнь человека — обман и разочарование.
Вещи вокруг — подделки,
Подделки или разочарование:
Русские горы и искусные актеры,
Призы в детской викторине
И виктории призовых поэтов,
Ученая степень и государственная должность.
Все подделано, и человек подделывается
Под дела, оборачивающиеся подделкой.
Вот человек упрямый, слепой, одержимый
Идеей саморазрушения,
Минующий мошенничество за мошенничеством,
Ступенями восхождения вплоть до финального заблуждения,
Очарованный собственным великолепием,
Враг обществу, враг самому себе.
Священники
(втроем)
О, Томас, утихни, оставь воевать стихии.
Ветрила от ветра храни; разорвутся; мы в бурю
Ждем, пока волны уймутся, полдневной лазури ждем ночью,
Чтобы найти те пути, по которым доплыть и дойти
Можно, не ждем ли, покуда светило изволит взойти?

460
Томас Стернз Элиот
Хор, священники и искусители
(;попеременно)
X: Это сова закричала иль знак меж ветвей подают?
С: Окна закрыты ли и заперты ли ворота?
И: Дождь ли стучится в окно или ветер ревет у ворот?
X: Факел ли в зале горит и свеча ли чуть теплится в келье?
С: Стражник ли встал у стены?
И: Или пес отгоняет бродяг?
X: Сотнями рук машет смерть, подбираясь по тысяче тропок.
С: Может у всех на виду, может тайно, невидно-неслышно,
прийти.
И: Может шепнуть на ушко или молнией в черепе чиркнуть.
X: Можешь пойти с фонарем и свалиться в отхожий канал.
С: Можешь, взбираясь по лестнице, встать на худую ступеньку.
И: Можешь, вкушая от яств, ощущать в животе пустоту.
Хор
Мы не были счастливы, Господи, не были слишком счастливы.
Мы не вздорные болтуньи, мы знаем, чего нам ждать
и чего не ждать.
Мы знаем унижения и мучения,
Мы знаем надругательства и насилия,
Беззакония и чуму,
Старика без очага зимою
И детей без молока летом,
Плоды трудов наших, отринутые у нас,
И тяжесть грехов наших, низринутую на нас.
Мы видели смерть молодого мельника
И горе девы, распростертой над потоком.
И все же, на наш взгляд, мы при этом жили,
Жили и как бы жили,
Собирая развеянное по ветру,
Собирая хворост,
Сооружая крошечный кров
Для сна, и еды, и питья, и веселья.

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
461
Бог никогда не жалел нам надежды, какого-то
смысла, но ныне нас жжет новый ужас, великий,
вселенский, ни спрятаться, ни отвратить, он течет
под ногами и в небе,
Под дверь натекает и по дымоходу струится нам в уши,
и в рот, и в глаза.
Бог оставляет нас. Бог оставляет нас, больше
безумья и боли, чем смерть и рожденье.
Сладкий и сытный, висит на дремучем ветру
Запах отчаянья;
Все на дремучем ветру вдруг становится зримо:
Мяуканье леопарда, косолапая поступь медведя,
Ведьмины пляски орангутана, голос гиены, ждущей
Веселья, веселья, веселья. Явились Князья
Преисподней сегодня.
Пляшут вокруг нас и лежат возле нас, бьются
и вьются, вися на дремучем ветру.
Архиепископ наш, Томас, спаси нас, спаси нас,
спаси хоть себя — и мы будем тогда спасены.
Иль погуби себя, зная, что все мы погибнуть должны.
Томас
Теперь мой ясен путь и суть его проста —
И дверь для искушений заперта.
Последнее звучало всех подлее:
Творить добро, дурную цель лелея.
Избыток сил в ничтожных прегрешеньях
Лишь на начальных чувствуем ступенях.
Уж тридцать лет тому, как я познал
Пути блаженств, успехов и похвал.
Вкус плоти, вкус ученья, любознайства,
Искусств и знаний пестрое хозяйство,
Как соловей поет, сирень как пахнет,
Уменье фехтовать и разуменье шахмат,

462
Томас Стернз Элиот
Любовь в саду и пение под лютню —
Равно желанны в юности. Но вот
Иссякнет пыл — нет ничего минутней —
И в скудости своей Тщеславие встает.
Не все доступно — так оно речет.
Дея добро, грешишь. Когда я ввел
Закон монаршей властью и повел
Войну против французов, я побил баронов
В их собственной игре. И я презрел
Знать грубую с приманками ее,
С повадками под стать ногтям нечистым.
Пока мы пировали с королем,
Я знать не знал, что к Богу я влеком.
Но тот, кто служит королю, не может
Грешить и плакать, как служитель Божий.
Ибо чем выше дело, которому служишь,
тем вернее оно служит тебе,
Пока ты служишь ему, а борьба с политиканами
Сводит все дело к политике: не потому, что они не правы,
А потому, что они политиканы. Увы,
То, что вам осталось досмотреть из моей жизни,
Покажется приглашением к собственной казни,
Нелепым самоуничтожением лунатика,
Богоугодным самосожжением фанатика.
Я знаю, что история извлечет впоследствии
Из ничтожнейшей причины серьезнейшие следствия.
Но за каждый грех, за любое святотатство,
Преступление, оскорбление, унижение и бесстыдство,
Угнетение, равнодушие и прочее — вы все
Должны быть наказаны. Все. Все.
Ни страдать, ни действовать не собираюсь отныне
под острием меча.
Ныне, мой добрый Ангел, порукой от палачей
Господом посланный мне, взмой, Ангел мой, над остриями мечей.

МЕЖДУДЕЙСТВИЕ
Архиеписком произносит проповедь
в рождественское утро 1170 г.
«Слава в вышних Богу и на земле мир, в человеках благоволение».
Четырнадцатый стих второй главы Евангелия от св. Луки. Во Имя
Отца, и Сына, и Духа Святого. Аминь.
Возлюбленные чада Господни, проповедь моя в это рождествен¬
ское утро будет недолгой. Мне хочется только, чтобы вы поразмыс¬
лили в сердцах ваших о глубоком значении и таинстве нашей рож¬
дественской мессы. Ибо у когда бы мы ни служили мессу, мы неизмен¬
но возвращаемся к Страстям Господним и к Смерти на Кресте,
сегодня же мы делаем это вДень Рождества Христова. Так что нам
надлежит единовременно возрадоваться Его приходу в мир во спа¬
сение наше и вернуть Господу в жертву Плоть Его и Кровь, воздая¬
ние и ответ за грехи всего мира. Как раз нынешней ночью, только
что закончившейся, предстало неисчислимое воинство небесное пе¬
ред вифлеемскими пастухами, говоря им: « Слава в вышних Богу и на
земле мир, в человеках благоволение». Как раз в эти, из всего года,
дни празднуем мы и Рождество Христово, и Его Страсти и Смерть
на Кресте. Возлюбленные чада, мир не устает удивляться этому.
Ибо кто же на свете станет плакать и ликовать единовременно и
по одной и той же причине? Ибо или радость будет вытеснена го¬
рем, или же горе уступит место радости и ликованию. Ибо только
в Христианском Таинстве нашем можем мы плакать и ликовать
единовременно и по одной и той же причине. Теперь задумайтесь на
мгновенье над значением слова «мир». Не удивляет ли вас, что Ан¬
гелы провозвестили мир, тогда как вся земля была объята войной
или страхом перед войной? Не кажется ли вам, что посулы ангель¬
ские были ошибочны, неисполнимы и ложны?

464
Томас Стернз Элиот
Вспомните теперь, как сам Господь наги говорил о мире. Он мол¬
вил ученикам своим: «Мир оставляю вам, мир мой даю вам». Но ду¬
мал ли Он о миреу как мы его понимаем сейчас, — королевство Анг¬
лия в мире со своими соседями, бароны в мире с королем, человек
мирно считает в дому свою мирную прибыль, очаг разожжен, луч¬
шее вино выставлено на стол, чтобы угостить друга, жена поет
колыбельную детям. Тем, кто стал Его учениками, суждено было
иное: им предстояло идти далеко по свету, испытывать бедствия
на земле и на море, претерпевать боль, пытки, тюремное заключе¬
ние, разочарования и, наконец, мученическую гибель. Что же имел
Он в виду? Если вопрос этот беспокоит вас, вспомните и другие
слова Его: «Не так, как мир дает, я даю вам». Так что Он дал сво¬
им ученикам мир, но не тот, который дает наш мир.
Подумайте еще и о том, о чем, должно быть, не задумывались
ни разу. Не только Рождество Христово и Смерть на Кресте празд¬
нуем мы в эти дни, но уже назавтра грядет День Первого Велико¬
мученика св. Стефана. Полагаете ли вы случайным то обстоятель¬
ство, что День Первого Великомученика следует сразу же за Днем
Рождества Христова? Ни в коей мере! Точно так же, как плачем
мы и ликуем единовременно по причине Рождества Христова и
Страстей Господних, точно так же, лишь в приуменьшенном виде,
оплакиваем мы и славим великомучеников. Мы оплакиваем грехи
мира, замучившие их, мы ликуем оттого, что еще одна душа сопри¬
числена к святым на Небесах, во слову Господа и во спасение чело¬
века.
Возлюбленные чада, не должно думать нам о великомучениках
как о всего лишь хороших христианах, убитых за то, что они были
хорошими христианами, — иначе бы нам оставалось только пла¬
кать о них. Не должно думать как о всего лишь хорошем христиа¬
нине о том, кто возвысился до сонма святых, иначе нам оставалось
бы только ликовать. Но ведь и плач наш, и ликование наше не от
мира сего. В христианском великомученичестве никогда нет ниче¬
го случайного, ибо святыми становятся не волею случая. Тем менее
достигается великомученичество усилиями человеческой решимос¬
ти стать святым — и ложно было бы это сравнивать с человече¬
ской решимостью и борьбой за то, чтобы стать правителем над

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
465
человеками. Мученичество есть всегда промысел Божий, из Любви
Егоf предостережение людям и урок им, дабы вернулись они на пра¬
вильный путь. Мученичество никогда не бывает во исполнение умыс¬
ла человеческого у ибо истинный мученик тот, кто стал орудием в
Руце Божьейу кто смирил свою волю пред Волей Божьей и ничего
для себя самого не желает — даже славы великомученической. И
точно так же, как на земле Церковь плачет и ликует единовремен-
нОу так на Небесах святые истинно высокиу поставив себя ниже
всех у и видны не так, как мы их: видим, но в свете Божества, от ко¬
торого черпают они свое существование.
Возлюбленные чада Господни, я говорил вам сегодня о великому¬
чениках минувших дней, дабы вы вспомнили и о нашем, кентербе¬
рийском великомученике, св. архиепископе Эльфеге, ибо уместно в
День Рождества Христова воспомнить, каков Мир, дарованный Им,
и еще потому, что, возможно, недолгое время спустя у вас появит¬
ся еще один великомученик и, возможно, еще не последний. Я прошу
вас удержать слова мои в сердцах ваших и воспомнить их в долж¬
ный срок. Во Имя Отца, и Сына, и Духа Святого. Аминь.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
УЧАСТВУЮТ
т
р
и
священника.
ч
е
т
ыре рыцаря.
А
Р
X
иепископ Томас Беке г.
X
о
р
женщин Кентербери.
с
л
У
ж к и.
Действие разворачивается: в первой картине — в покоях
архиепископа, во второй — в соборе.
Время действия — 29 декабря 1170 г.
Хор
Птица ль на юге поет?
Только чаячьи крики, на берег гонимые бурей.
Что за приметы весны?
Скорая смерть стариков, а не всходы, движенье, дыханье.
Дни стали, что ли, длинней?
Дни длинней и темней, ночь короче и холоднее.
Воздух удавленно сперт, а ветров вороха — на востоке.
Во поле враны торчат, голодая, всегда начеку, а в лесу
Пробуют совы пустотную песенку смерти.
Что за приметы весны?
Лишь ветров вороха на востоке.
Что за смятенье в священные дни Рождества?
Где благодать, где любовь, где покой и согласье?
Мир на земле есть всегда нечто зыбкое, ежели с Богом нет мира.
Мир оскверняет война, а святит только смерть во Христе.

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
467
Мир надо чистить зимой, не то ждут нас опять
Грязь по весне, пламя летних пожаров и безурожайная осень.
Меж Рождеством и Страстной много ль дел на земле?
В марте оратай очнется, о той же землице радея,
Что и всегда; ту же песню щеглы заведут.
В пору, когда лопнут почки, когда бузина и боярышник брызнут,
К водам клонясь, когда воздух светлив и высок,
Речи у окон певучи и дети резвы у ограды.
Что за дела будут сделаны к этому сроку, какие злодейства
В пении птичьем потонут, в зеленой листве, о, какие злодейства
В памяти пашни потонут? Мы ждем, ждать недолго,
Но долго само ожиданье.
Входит Первый священник. Перед ним выносят хоругвь
св. Стефана. (Строки, выделенные далее курсивом, не произносятся,
а поются.)
Первый священник
Следует за Рождеством День св. Стефана, Первого
Великомученика.
Князья сидели и сговаривались против меня,
лжесвидетельствуя.
День, наипаче угодный для нашего Томаса сыздавна.
Он на колени встает и взывает, моля, к небесам:
Боже, прости им грехи их.
Князья сидели и сговаривались.
Слышна входная св. Стефана. Входит Второй священник.
Перед ним выносят хоругвь св. Иоанна Евангелиста.
Второй священник
Следует за Днем св. Стефана День Иоанна Апостола.
Посреди собрания уста он отверз.
Сущее изначально, открытое нашему слуху,

468
Томас Стернз Элиот
Нашему зрению доступное, в наших руках сбереженное
Слово, открытое слуху, доступное зренью,
Твердим за тобою вослед.
Посреди собрания.
Слышна входная св. Иоанна. Входит Третий священник.
Перед ним выносят хоругвь невинных мучеников.
Третий священник
Следует за Днем св. Иоанна День Невинных Мучеников.
Из уст младенцев, о Господи!
Как голоса ручейков, или арф, или грома, — поют
Песню как будто впервые.
Кровью святых истекли они, словно водой.
Без погребенья уснувшие. Боже, воздай же,
Крови святой не оставь неотмщенной. Се голос, се плач.
Из уст младенцев, о Господи!
Священники стоят вместе перед хоругвями.
Первый священник
А после этого дня, на четвертый день за Рождеством.
Втроем
Ликуем и славим.
Первый священник
В жертву приносит себя за народ, за себя, за грехи.
Пастырь за паству.
Втроем
Ликуем и славим.

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
469
Первый священник
Сегодня — ликуем и славим?
Второй священник
А что за день сегодня? Уж половина прошла сего дня.
Первый священник
А что за день сегодня? День как день, сумрак года.
Второй священник
А что за день сегодня? Ночь как ночь, рассвет как рассвет.
Третий священник
Знать бы тот день, на какой уповать иль какого страшиться.
Ибо на каждый должны уповать и любого страшиться.
Мгновенья
Поровну весят. И лишь избирательно, задним числом,
Мы говорим: то был день. Ведь решающий час —
Здесь, и сейчас, и всегда. И сейчас, в отвратительном облике,
Может нам вечность явиться.
Входят четверо рыцарей. Хоругви исчезли.
Первый рыцарь
Солдаты короля.
Первый священник
Мы вас узнали.
Добро пожаловать. Далек ли был ваш путь?

470
Томас Стернз Элиот
Первый рыцарь
Сегодня нет; но срочные дела
Из Франции призвали нас. Мы мчались,
Вчера пересекли Пролив, сошли на берег ночью.
Нам требуется ваш архиепископ.
Второй рыцарь
И срочно.
Третий рыцарь
По приказу короля.
Второй рыцарь
По делу короля.
Первый рыцарь
Снаружи войско.
Первый священник
Вам ведомо гостеприимство Томаса.
Час трапезы настал. Архиепископ наш
Нам не простит дурного обращения
С высокими гостями. Отобедайте
У нас и с нами прежде всяких дел.
Мы о солдатах также позаботимся.
Обед, потом дела. У нас копченый окорок.
Первый рыцарь
Дела, потом обед. Мы закоптим ваш окорок,
А после отобедаем.

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
471
Второй рыцарь
Нам надо повидать архиепископа.
Третий рыцарь
Скажите же ему,
Что мы в гостеприимстве не нуждаемся.
Обед себе найдем.
Первый священник
(служке)
Ступайте же к нему.
Четвертый рыцарь
И долго ль ждать?
Входит Томас.
Томас
(iсвященникам)
Как ни бесспорны наши ожидания,
Предсказанное грянет неожиданно
И в неурочный час. Придет, когда
Мы заняты делами высшей срочности.
Найдете на моем столе
Бумаги все в порядке и подписанными.
(Рыцарям.)
Добро пожаловать, за чем бы ни пришли.
Так вы от короля?
Первый рыцарь
Ты сомневаешься?
Не нужно лишних глаз.

472	Томас Стернз Элиот
Томас
(<священникам)
Оставьте нас.
Так в чем же дело?
Первый рыцарь
Вот такое дело.
Трое остальных
Ты, архиепископ, восстал на короля; восстал
на короля и попрал законы страны.
Ты, архиепископ, назначен королем; назначен
королем, чтобы ты выполнял его повеления.
Ты его слуга, его ключ, его отмычка.
Ты сам по себе птичка-невеличка.
Ты осыпан его милостями, от него у тебя власть,
перстень и печать.
Сын купчишки, так ли изволишь себя теперь величать?
Королевское порождение, королевское измышление,
кровью чужой и гордыней своей упившийся тать.
Из лондонской грязи да в князи за здорово живешь!
Упивающаяся собственным великолепием вошь!
Королю надоели твои козни, интриги,
клятвопреступления и ложь!
Томас
Это клевета.
И до, и после посвящения в сан
Я оставался верен королю англичан.
Со всею властью, какую он мне даровал,
Я его верноподданный вассал.

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
473
Первый рыцарь
Со всею властью! Велика ли твоя власть,
Скоро мы поразведаем всласть.
Верноподданный всегда и поныне
Лишь своей подлости, злобе и гордыне.
Второй рыцарь
Верный своей жадности и сатанинской злобе.
Не помолиться ли нам за тебя, твое преподобье?
Третий рыцарь
Помолимся за тебя!
Первый рыцарь
Помолимся за тебя!
Втроем
Тебя погубя, мы помолимся за тебя!
Томас
Следует ли так понимать, господа,
Что ваше срочное дело заключается
Лишь в оскорблениях и клевете?
Первый рыцарь
Это всего лишь
Выражение нашего законного верноподданнического гнева.
Томас
Верноподданнического? По отношению к кому же?

474
Томас Стернз Элиот
Первый рыцарь
К королю!
Второй рыцарь
К королю!
Третий рыцарь
К королю!
Втроем
Да здравствует король!
Томас
Смотрите, как бы не выела моль
Ваше новое платье «Да здравствует король».
У вас еще что-нибудь?
Первый рыцарь
Именем короля!
Сказать сейчас?
Второй рыцарь
А для чего мы гнались?
Глянь, как петляет старый лис!
Томас
То, что сказать вы взялись,
Именем короля — если и вправду именем короля, —
Следует объявить принародно. Если у вас имеются обвинения,
То я их принародно и опровергну.

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
475
Первый рыцарь
Нет, здесь и сейчас!
Пытаются напасть на него, но священники и служки
возвращаются и безмолвно преграждают им путь.
Томас
Сейчас и здесь!
Первый рыцарь
О прежних твоих злодействах и говорить нечего,
Они общеизвестны. Но когда доверчиво
Прощенный, возвращенный, возведенный в прежний сан,
Ты оказался у родных осин,
Какова была твоя благодарность? Добровольный изгнанник,
Ибо никто тебя не высылал, не принуждал, —
Злоумышленник и изменник,
Короля французского ты толкал
К ссоре с нашим, и Папа пленником
Твоих гнусных наветов стал.
Второй рыцарь
И все же наш король, исполненный милосердия,
Уступая искательному усердию
Твоих радетелей, затянувшуюся тяжбу
Прервал, вернув тебе высочайшую дружбу.
Третий рыцарь
И память об измене твоей навсегда погребая,
Вновь сделал тебя архиепископом нашего края.
Прощенный, возвращенный, возведенный в прежний сан,
Где ж твоя благодарность, неверный куртизан?

476
Томас Стернз Элиот
Первый рыцарь
В клевете на тех, кто за молодого принца?
В отрицании законности коронации?
Второй рыцарь
В шантаже анафемой?
Третий рыцарь
Постоянную подлость возвел ты в принцип.
Интригуя против всех, кто в отсутствие короля,
Но во благо ему печется о нации.
Первый рыцарь
Факты, увы, таковы.
Отвечай, как бы ты ответил
Самому королю. Ведь мы посланы и за этим.
Томас
Никогда я не интриговал
Против принца, его покорный вассал.
Власть его чту. Но зачем отослал
Он моих ближних, зачем он меня самого
В Кентербери заточил одного?
И все же я желаю ему одного:
Тройного венца, трех держав три короны.
А что касается епископов отлученных,
Пусть едут к Папе. Он их отлучил, а не я.
Первый рыцарь
По твоему наущению.

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
477
Второй рыцарь
Работа твоя.
Третий рыцарь
Их возврати.
Первый рыцарь
Возврати их.
Томас
Я не отрицаю,
Что споспешествовал этому. Но никогда я
Папских велений, тем паче проклятий не вправе менять.
Пусть едут к Папе, он властен прощать
Умыслы против меня, против Церкви святой.
Первый рыцарь
Так иль не так, Королевский Указ:
Вон из страны и прочь с наших глаз.
Томас
Если Указ Королевский таков,
Я вам отвечу: семь лет мое стадо
Было без пастыря пищей волков.
Море легло между нами преградой.
Я вам отвечу: семь лет на чужбине
Я претерпеть еще раз не готов.
Я вам отвечу: такого отныне
Вы не дождетесь во веки веков.
Первый рыцарь
В ответ на высочайшее повеленье
Ты нанес величайшее оскорбленье;

478
Томас Стернз Элиот
Безумец, которому ничто не препятствует
Воевать даже с собственною паствою.
Томас
Не я нанес оскорбленье королю
И не о его милосердии молю.
И не на меня, не на Томаса Бекета с окраины,
Вы, как гончие псы, натравлены.
Закон Христианства и Право Рима —
Вот к чему вы столь нетерпимы.
Первый рыцарь
Жизнью своей ты, однако, не дорожишь.
Второй рыцарь
На лезвии ножа ты, однако, задрожишь.
Третий рыцарь
Однако только предатели говорят так смело.
Втроем
Однако! Изменник, в измене своей закоснелый!
Томас
Власти Рима себя вверяю,
Если ж убьете меня, то, знаю,
Власти Господа вверен буду.
Четвертый рыцарь
Эй, Божье воинство, повяжи иуду!
Выдайте, именем короля, смутьяна.

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
479
Первый рыцарь
Или же сами падете бездыханны.
Второй рыцарь
Будет болтать.
Вчетвером
Меч королевский пора достать.
{Уходят.)
Хор
Вот они, вестники смерти; чувства обострены
Тонким предчувствием; я услышал
Пенье ночное и сов, я увидел в полдень —
Крылья перепончатые пластают, громоздкие и смехотворные.
Я ощутил вкус
Падали в ложке своей. Я почуял
Дрожь земли в сумерках, странную, постоянную. Я услышал
Смех, примешавшийся к визгу звериному, визг
пополам со смехом: шакала оскал и осла,
и галдение галки, и тарабарщину мыши
и табаргана, и гогот гагары-сомнамбулы,
Я увидел
Серые выи дрожащими, крысьи хвосты
мельтешащими в духоте зари. Я вкусил
Скользкую живность, еще не уснувшую,
с сильным соленым привкусом твари подводной; я ощутил вкус
Краба, омара и устриц, медуз и креветок —
и лопаются живыми во чреве, и чрево лопнуло
на заре; я почуял
Смерть в белых розах, смерть в примулах, смерть
в колокольчиках и гиацинтах; я увидел
Тулово и рога, хвост и зубы не там, где всегда;

480
Томас Стернз Элиот
В бездну морскую возлег я, вдыхая дыханье
морских анемонов, взасос пожираемых губкой.
Возлег я во прах и взглянул на червя.
В небесах
С коршуном вкупе пронесся. Позверствовал
с коршуном и подрожал с воробьем. Я почуял
Рожки жука-навозника, чешую гадюки, быструю,
твердую и бесчувственную кожу слона, скользкие
рыбьи бока. Я почуял
Гниль на тарелке, и ладан в клоаке, клоаку
в кадильнице, запах медового мыла на тропах
лесных, адский запах медового мыла на
тропах лесных, в шевеленье земли.
Я увидел
Светлые круги, летящие долу, к смятенью
Горилл нисходя. Мне ль не знать, мне ль не знать,
Что наступить собиралось? Ведь было повсюду:
на кухне, в передней,
В клетях, в амбарах, в яслях и в торговых рядах,
В наших сердцах, животах, черепах в той же мере,
Как в злоумышленьях могучих,
Как в хитросплетениях властных.
Всё ведь, что выпряли Парки,
И всё, что сшустрили князья,
В наших мозгах, в наших венах напрядено,
Исшустрено колеей шелкопряда,
Вгрызлось в печенки всем женщинам Кентербери.
Вот они, вестники смерти; теперь слишком поздно
Сопротивляться — а каяться рано еще.
Ничто не возможно, кроме постыдного обморока
Согласившихся на последнее унижение.
Я согласился, растоптанный, изнасилованный,
Вовлеченный в духовную плоть природы,
Укрощенный животною силой духа,
Обуянный жаждой самоуничтожения,
Окончательной и бесповоротной смертью духа,

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
481
Окончательным оргазмом опустошения и позора.
Архиепископ, владыка наш Томас, прости нас,
прости нас, молись за нас, чтобы мы могли за
тебя помолиться из глуби стыда.
Входит Томас.
Томас
Мир вам, мир вашим помыслам и страхам.
Все так и будет, и со всем смиритесь.
То ваша часть всеобщей ноши, ваша
Часть вечной славы. Таково мгновенье,
Но будет и другое — и оно
Пронзит вас жгучим и нежданным счастьем,
Всю мощь Господня Промысла явив.
Вы всё забудете в заботах по хозяйству,
Всё вспомните потом у очага,
Когда забывчивость и старость подсластят
И возвращающимся сном представят память,
Перевранным во многих пересказах. Сном, неправдой.
Избытка правды не перенести.
Входят священники.
Священники
(вразнобой)
Владыко, здесь нельзя оставаться. Они возвратятся.
Вперед. Через черный ход. Вернутся с оружием.
Мы не сдюжим. Скорее в алтарь.
Томас
Всю жизнь они шли за мною, всю жизнь. Всю
жизнь я их ждал. Смерть придет за мной
не раньше, чем я буду достоин. А если
я достоин, то чего же бояться.
Я здесь только для того, чтобы объявить мою последнюю волю.
16 Зак. 1184

482
Томас Стернз Элиот
Священники
Владыко, они приближаются. Они вот-вот будут здесь.
Тебя убьют. Поспеши к алтарю.
Поспеши, владыко. Не трать времени на разговоры.
Так нельзя.
Что с нами будет, владыко, если тебя убьют, что с нами будет?
Томас
Мир вам! Успокойтесь! Вспомните, где вы и что происходит.
Никого не намереваются лишать жизни, кроме меня.
Я не в опасности, я просто близок к смерти.
Священники
А вечерня, владыко, а вечерня! Ты не должен
забывать богослужения!
В собор! к вечерне! в собор!
Томас
Спешите туда и помяните меня в своих молитвах.
Пастырь останется здесь, дабы пощадили паству.
Я предощущаю блаженство, предчувствую небеса,
предвкушаю —
Я зван — и не собираюсь отлынивать долее.
Пусть все, что свершится,
Будет радостным завершением.
Священники
Держите его! вяжите его! ведите его!
Томас
Руки прочь!

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
483
Священники
В собор! и живее!
Уводят его силой. Во время реплики хора декорация меняется.
На сцене внутренние помещения собора. Пока говорит наш хор,
другой, в отдалении, поет латинскую молитву «День гнева».
Хор
Немы руки, сухи веки,
Только ужас — больший ужас,
Чем в разодранных кишках.
Только ужас — больший ужас,
Чем в выламыванье пальцев,
Чем в проломленном челе.
Больший, чем шаги у входа,
И чем тень в проеме двери,
И чем ярость пришлецов.
Ада посланцы ненадолго удалились, во человеческом
образе, минули, сгинули,
Брызнули замятью праха, забвенные и презренные; только
Белое блинообразное лицо Смерти, безмолвной рабы Господней,
И за ним — Лик Смерти на Суде, явленный Иоанну Богослову.
И за Ликом Смерти на Суде — пустота, неизмеримо
ужасней любого из зримых образов ада;
Пустота, отсутствие, отлучение от Господа;
Ужас не требующего усилий странствия в край пустоты,
В пустоту без края, в отсутствие, в пустоту, в полость,
Где некогда живший лишен малейшей возможности
Отвлечься, обмануться, поддаться мечтам, притвориться,
Где нет для души никаких соблазнов, ибо нет ни звуков,
ни очертаний,

484
Томас Стернз Элиот
Ни красок, ни объемов, чтобы отвлечь, чтобы развлечь душу,
Замкнутую на самой себе навсегда, самою собой
питаемую, пустоту пустотою,
Ибо не смерти страшимся, а той несмерти, что ждет по смерти,
Страшимся, страшимся. Кто же тогда за меня заступится,
Кто за меня вмешается — когда это будет нужно сильней всего?
Мертвый на кресте, Исусе,
Иль твои страданья всуе
И труды твои зазря?
Прах я, прах — и стану прахом.
Я перед последним крахом.
Смерть уже у алтаря.
В соборе. Томас и священники.
Священники
Дверь на запор. Дверь на запор.
Дверь на запоре.
Мы спасены. Мы спасены.
Они не посмеют.
Они не сумеют. У них не хватит сил.
Мы спасены. Мы спасены.
Томас
Отоприте врата! распахните врата!
Я не желаю превращать в крепость
Дом Веры, Церковь Христову, святилище.
Церковь обороняется иначе, по-своему, не камнем
И дубом; камень и дуб коварны;
Камень и дуб — пустое, устои Церкви не в них.
Церковь должна быть открыта даже врагу.
Отоприте врата!

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
485
Первый священник
Владыко! ведь это не люди. Ворвутся сюда не как люди они,
А как буйные звери. Ведь это не люди, святилище чтущие,
К телу Христову с колен устремленные; это ведь
Буйные звери. Ты б не дал войти во храм
Льву, леопарду, волку и кабанам — так велик ли срам
Оборониться против зверей в человеческом облике,
против людей,
К зверю себя приравнявшим и вечную душу
сгубившим? Владыко!
Томас
Отоприте врата!
Вы думаете, я отчаялся, я сошел с ума.
У этого мира на обоих глазах пелена.
Вы судите по результату, а сущность для вас не важна.
Вы верите в очевидное. В каждом шаге и в каждом вздохе
Высчитываете последствия — хороши они или плохи, —
Не понимая, что окончательный итог
Зло и добро запутает в единый клубок.
Смерть моя не есть вопрос времени,
Ибо мое решенье превыше времени,
Если вам угодно считать решеньем
То, что преображает меня своим приближеньем.
Я отдаю жизнь
Во имя Завета Господня превыше закона мирского.
Отоприте врата! отоприте врата!
Нам не должно торжествовать в сражении,
в хитрости, в сопротивлении,
Ни биться со зверем, ни побеждать его. Мы бились со зверем
И победили его. А нынешняя победа
Только в страданье родится. Такая победа достойней.
Ныне триумф Распятого, ныне
Отоприте врата. Я приказываю. ОТОПРИТЕ ВРАТА!
Врата отпирают. Входят рыцари. Они под хмельком.

486
Томас Стернз Элиот
Священники
Сюда, владыко. Быстро. Наверх. На крышу.
В тайник. Быстро. Пошли. Ведите его.
Рыцари
Томас Бекет, где ты, изменник?
Где, лжесвященник, твоя голова?
Для Даниила готова могила,
Для Даниила в пасти у льва.
Кровью Агнца омыт не ты ли?
И не ты ли в пасти у льва?
Для Даниила готова могила.
Это ли час твоего торжества?
Томас Бекет, где ты, изменник?
Где, искуситель, твоя голова?
Для Даниила готова могила
В пасти у льва. Это ль — час торжества?
Томас
Праведному человеку аки льву рыкающему
Бояться нечего.
Я здесь.
Я не изменник королю. Я служитель
Господа, и Господь мой спаситель.
Кровь Его за меня пролилась.
Кровь моя прольется сейчас.
Церковь наша стоит на крови.
Всегда на крови. Кровь за кровь.
Его кровь спасла мою жизнь.
Моя кровь отметит Его смерть.
Смерть за смерть.

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
487
Первый рыцарь
Сними отлучение с отлученных.
Второй рыцарь
Откажись от прав, незаконно приобретенных.
Третий рыцарь
Верни сокровища, исчисляемые в миллионах.
Первый рыцарь
Покорись обоим помазанникам Божьим, воссевшим на тронах.
Томас
Во имя Господа мне умереть угодно.
Во имя Церкви, мирной и свободной.
Делайте со мной что хотите,
Но людей моих пощадите.
Не троньте, позорные псы, ни одного.
Именем Господа запрещаю.
Рыцари
Предатель! предатель! предатель!
Томас
Ты, Реджинальд, предатель трижды.
Ты меня предал как мой вассал.
Ты меня предал как мой прихожанин.
Ты предал Господа, осквернив Его Церковь.
Первый рыцарь
Изменнику не должен ничего я,
А то, что должен, заплачу с лихвою!

488
Томас Стернз Элиот
Томас
Тебе, Владыка Небесный, Тебе, Приснодева,
Тебе, Иоанн Креститель,
Вам, пресвятые апостолы Петр и Павел, Тебе,
великомученик Денис,
Вам, Святые, предаю в руки свою судьбу и судьбу Церкви.
(Пока совершается убийство, мы слышим хор.)
Хор
Воздух очистим! вычистим небо! вымоем ветер!
камень от камня отнимем и вымоем их.
Гнилостный край, и зацветшие воды, и наша
скотина, и мы перепачканы кровью.
Очи мне ливень кровавый слепит. Где Отчизна?
Где Кентское графство? Где Кентербери?
В прошлом, о, в прошлом, о, в прошлом. В краю
сухих сучьев бреду; где надломишь, там брызнули
кровью; в краю из каменьев, где тронешь их,
брызнули кровью.
Как я вернусь, хоть когда-нибудь, к тихой погоде земли?
Ночь, не бросай нас, скрой время, спрячь солнце,
не надо весны, ни рассвета.
Как мне взглянуть ясным днем на привычные
вещи — ведь все перепачкано кровью и крови
завеса пред взором?
Мы не хотели никаких событий,
Мы разумели отдельные крушения,
Личные потери и всеобщие несчастия,
Жили и как бы жили.
Ужас ночи мы прогоняли дневным трудом,
Ужас дня — тяжким сном;
Но болтовня на базаре, ручка метлы,
Вечернее разгребание золы,
Дрова, положенные в очаг на рассвете, —
Все это делало наши страдания выносимей.

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
489
Каждый ужас можно было назвать по имени,
Каждую печаль довести до определенного конца:
В жизни нет места для слишком долгого горевания.
Но то, что сейчас, — вне жизни, вне времени, —
Мгновенная вечность зла и кривды.
Мы в грязи, которую нам не смыть, мы во вшах, мы со вшами;
Не мы одни осквернены, не дом наш один, и не город один наш,
Весь мир прогнил.
Воздух очистим! вычистим небо! вымоем ветер!
камень от камня отнимем, и кожу от плоти, и
плоть от кости, и отмоем их. Вымоем камень
и кость, мозг и душу, — отмоем, отмоем,
отмоем.
Рыцари, завершив убийство, выходят на просцениум
и обращаются к публике.
Первый рыцарь
И все же хочется обратить ваше внимание на некоторые со¬
путствующие обстоятельства. Нам понятно, что вы можете отнес¬
тись к нашим поступкам с известным предубеждением. Вы англи¬
чане и поэтому считаете, что игра должна быть честной. При виде
того, как четверо расправляются с одним, вы болеете за того, кто
в меньшинстве. Достойнейший образ чувств! он не чужд и мне. Тем
не менее хочу воззвать и к вашему чувству чести. Вы англичане и
поэтому не станете судить, не выслушав обе стороны. Ведь имен¬
но так сыздавна повелось в нашем суде. Я, правда, недостаточно
искушен в таких тонкостях, чтобы самому браться за дело. Я че¬
ловек поступков, а не слов. Поэтому ограничусь тем, что представ¬
лю вам истинных ораторов, которые, каждый в меру своих возмож¬
ностей и со своей точки зрения, сумеют объяснить вам основные
стороны этого крайне сложного вопроса. Первым я приглашаю вы¬
ступить нашего старейшего рыцаря, моего соседа по графству ба¬
рона Вильяма де Треси.

490
Томас Стернз Элиот
Третий рыцарь
Увы, я отнюдь не столь искушенный оратор, как вам могло по¬
казаться из слов моего старинного друга Реджинальда Фицеса. Но
есть кое-что, о чем мне хотелось бы поведать, а раз так, то почему бы
и не поведать. Дело вот в чем: содеянное нами, что бы вы об этом ни
думали, не сулило нам совершенно никакой личной выгоды. (Голо¬
са других рыцарей: «Слушайте! слушайте!») Не сулило и не принес¬
ло. Нам предстояло потерять куда больше, чем получить. Мы ведь
простые англичане, и наша родина для нас важней всего. Опасаюсь,
что впечатление, произведенное нами, не было чересчур благопри¬
ятным. И действительно, мы знали, что нам досталась чрезвычайно
грязная работенка: не говорю о других, но мне самому пришлось
крепко выпить — хотя вообще-то я не пью, — чтобы она оказалась
мне по плечу. Честно говоря, убивать архиепископа просто с души
воротит, особенно если ты вырос в хорошей христианской семье. Так
что если мы показались несколько бесцеремонными, то можно по¬
нять почему; я же сам об этом чрезвычайно сожалею. Мы понимали,
что таков наш долг, но отдавать его было очень тяжко. И, как я уже
отметил, нам-то это не сулило ни единого гроша. Да мы и не ждали.
Мы прекрасно знаем, в каком направлении будут развиваться даль¬
нейшие события. Король Генрих — Господи, благослови его — будет
вынужден заявить, из соображений государственной пользы, что ни¬
когда ни о чем подобном не помышлял и что преступников ждет су¬
ровая кара; в лучшем случае нам предстоит провести остаток дней в
изгнании. И даже если все разумные люди задним числом придут к
мысли, что архиепископа следовало устранить, — а лично я им всег¬
да восхищался, — то, учитывая, какой замечательный спектакль он
устроил в свои последние мгновенья, нам они благодарности не вы¬
кажут. Собственно говоря, мы погубили не столько его, сколько себя,
в этом можете не сомневаться. Так что, как я уже сказал в самом на¬
чале, признайте за нами хотя бы отсутствие малейшей личной заин¬
тересованности. Это, думается, все, что я хотел сказать.
Первый рыцарь
Полагаю, нельзя не согласиться с тем, что Вильям де Треси го¬
ворил чрезвычайно убедительно и обрисовал важную сторону дела.

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
491
Суть его выступления в том, что мы не преследовали никаких лич¬
ных целей. Но наши поступки нуждаются в более серьезном оправ¬
дании, и вы его услышите от последующих ораторов. Позвольте
предоставить слово Хью де Морвилю, специально занимавшемуся
исследованием вопроса о государственной власти и конституцион¬
ном праве. Сэр Хью де Морвиль, прошу вас.
Второй рыцарь
Первым делом я хочу обратиться к обстоятельству, прекрасно
обозначенному нашим предводителем Реджинальдом Фицесом, —
к тому обстоятельству, что вы англичане и поэтому всегда болеете
за того, кто оказался в меньшинстве. Таково истинно английское
представление о честной игре. На наших глазах в меньшинстве ока¬
зался наш достойнейший архиепископ, лучшие качества которого
я всегда глубоко ценил. Но так ли все обстояло на самом деле? Я
взываю не к вашим эмоциям, но к вашему разуму. Вы люди умные,
здравомыслящие, и в ловушку, подстроенную чувствами, вас не за¬
манишь. Поэтому и прошу вас трезво взвесить предположитель¬
ный ответ на два вопроса: чего хотел архиепископ и чего хотел ко¬
роль? Здесь ключ к проблеме. Король был в своих намерениях
чрезвычайно последователен. В царствование покойной королевы
Матильды и при незадачливом узурпаторе Стефане центральная
власть в королевстве очень ослабела. Король стремился лишь к од¬
ному: восстановить ее, ограничить произвол на местах, всегда де¬
спотический и зачастую своекорыстный, и изменить законодатель¬
ство. Поэтому он решил, что Томас Бекет, успевший зарекомендо¬
вать себя чрезвычайно способным администратором (этого никто
не собирается отрицать), должен объединить в своих руках власть
канцлера и архиепископа. Если бы Бекет покорствовал королев¬
ской воле, у нас было бы почти идеальное государство: единение
духовной и светской власти при центральном руководстве. Я хо¬
рошо знаю Бекета, неоднократно с ним сталкивался по самым раз¬
личным делам и должен сказать, что никогда не встречал челове¬
ка, настолько одаренного для службы на высочайших должностях.
Но что же произошло? В тот самый день, когда Бекет, по королев¬

492
Томас Стернз Элиот
скому повелению, стал архиепископом, он сложил с себя обязан¬
ности канцлера, он стал святей всех священников, он начал —
недвусмысленно и агрессивно — вести аскетический образ жизни,
он сразу же заявил, что есть высшая власть, нежели королевская,
которую сам же на протяжении стольких лет и в борьбе со с1голь
многими упрочивал. Он объявил, наконец, — Бог знает почему —
эти две власти несовместимыми... Согласитесь, что подобные вы¬
сказывания со стороны архиепископа будят в народе вроде наше¬
го нездоровые настроения. По крайней мере в этом и до сих пор вы
со мной согласны, я читаю это на ваших лицах. И только средства,
к которым нам пришлось прибегнуть на пути к праведной цели,
вам претят. Никто не может сожалеть о необходимости прибегнуть
к насилию сильней, чем мы. К несчастью, бывают эпохи, когда на¬
силие становится единственным способом для осуществления об¬
щественной справедливости. В другую эпоху вы можете низложить
неугодного архиепископа парламентским голосованием и казнить
его как изменника с соблюдением процедуры — и никому не при¬
ходится мириться с тем, что его начнут называть убийцей. А в гря¬
дущем и такие, весьма умеренные, средства могут оказаться излиш¬
ними. Но если вы теперь пришли к простому подчинению потреб¬
ностей церкви интересам государства, то не забывайте, что именно
мы сделали в этом направлении первый шаг. Мы послужили ору¬
дием при создании государства, которое вас в принципе устраива¬
ет. Мы служили вашим интересам и заслужили ваши рукоплеска¬
нья, и если на нас лежит какая бы то ни было вина, то вы делите ее
с нами.
Первый рыцарь
Над словами Морвиля стоит призадуматься. Он, как мне ка¬
жется, сказал едва ли не все, что необходимо, для тех, кто был в
силах следить за его изысканными рассуждениями. Но так или
иначе у нас остался еще один оратор, и его точка зрения, думаю,
отличается от уже изложенных. Если кто-то из присутствующих
еще не убедился в нашей правоте, то, полагаю, Ричард Брито, от¬

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
493
прыск рода, прославленного своей верностью церкви, сумеет убе¬
дить и его. Прошу вас, сэр.
Четвертый рыцарь
Предшествующие ораторы, не говоря уже о нашем предводите¬
ле Реджинальде Фицесе, сказали немало верного. Мне нечего до¬
бавить к их последовательным рассуждениям. То, что я собираюсь
сказать, можно выразить в форме вопроса: кто же убил архиепис¬
копа? Будучи свидетелями этого прискорбного происшествия, вы,
вероятно, усомнитесь в правомерности такой постановки вопроса.
Но вдумайтесь в ход событий. Я вынужден, весьма ненадолго, пой¬
ти по стопам предыдущего оратора. Когда покойный архиепископ
был канцлером, он с непревзойденным умением управлял страной,
вносил в нее единство, стабильность, порядок, уравновешенность
и справедливость, в которых она так сильно нуждалась. Но как толь¬
ко он стал архиепископом, его поступки приняли прямо противо¬
положный характер: он проявил полнейшее безразличие к судьбам
страны и, честно говоря, чудовищный эгоизм. Этот эгоизм все уси¬
ливался и стал, вне всякого сомнения, буквально маниакальным. У
меня есть неоспоримые свидетельства тому, что, еще не покинув
Францию, он заявил во всеуслышание, дескать, жить ему осталось
недолго и в Англии его убьют. Он пускался на всяческие провока¬
ции; из всего его поведения, шаг за шагом, можно сделать только
один вывод: он стремился к мученической смерти. Даже в самом
конце он не внял голосу разума — вспомните только, как он укло¬
нялся от ответов на наши вопросы. И уже выведя нас из всяческо¬
го человеческого терпения, он все еще мог легко ускользнуть: спря¬
таться и переждать, пока наш правый гнев не повыветрится. Но не
на такой поворот событий он рассчитывал: он настоял, чтобы перед
нами, еще охваченными неистовством, раскрыли ворота собора.
Надо ли продолжать? С такими уликами на руках вы, я думаю, вы¬
несете единственно возможный вердикт: самоубийство в состоянии
помешательства. В таком приговоре будет только милосердие по
отношению к человеку, так или иначе истинно великому.

494
Томас Стернз Элиот
Первый рыцарь
Спасибо, Брито. Полагаю, что сказанного достаточно. Вам те¬
перь надлежит тихо разойтись по домам. Пожалуйста, не скапли¬
вайтесь группами на перекрестках и не совершайте ничего, что
могло бы привести к общественным беспорядкам.
Рыцари уходят.
Первыйсвященник
Отец, отец, от нас ушедший, нас покинувший,
Как мы тебя обрящем? с высоты какой
Взор долу обратишь? На небесах еси,
А кто направит нас, поправит нас, кто будет править нами?
Какой тропой — и сквозь какую пагубу —
К тебе придем? Когда осуществится
Могущество твое? Ведь Церковь наша
Осквернена, поругана, заброшена,
Язычники к развалинам грядут
Построить мир без Бога. Вижу! Вижу!
Третий священник
Нет. Ибо Церковь крепче в испытаниях,
Могущественней в горе. Все гонения —
Как укрепления: покуда есть бойцы,
Готовые погибнуть. Уходите,
Заблудшие и слабые, бездомные
На небе и земле. На западный край Англии,
А то и к Геркулесовым столпам,
На скорбный берег кораблекрушенья,
Где мавры попирают христиан,
Идите — или к Северному морю,
Где стужа сводит руки и низводит в тупость ум;
Прибежища в оазисах ищите,
Союза — с сарацинами, деля

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
495
Их грязные обычаи, взыскуя
Забвения в сералях южных нег,
Отдохновения в тени фонтана;
А то — кусайте локти в Аквитании.
В кольце свинцовом боли голова,
Баюкая одну и ту же муку,
Заищет оправдания поступкам
И пряжу иллюзорности спрядет —
И та распустится в геенне мнимой веры,
Какая и неверия страшней.
То жребий ваш — и прочь отсюда.
Первый священник
Отче,
Чей новый славный сан еще неведом нам,
Молись за нас.
Второй священник
В Господнем соприсутствии,
В кругу святых и мучеников, вознесенных ранее,
Не забывай нас.
Третий священник
Возблагодарим
Спасителя за нового святого.
Хор
(пока на заднем плане другой хор поет по-латыни «Те Деум»)
Слава Тебе, Господи, славу Свою всему земному
ниспосылающий —
Снегу, дождю, буре, вихрю, всем тварям земным, и ловцам,
и ловимым.
Ибо все сущее есть лишь во взоре Твоем, только
в знанье Твоем, только в свете Твоем

496
Томас Стернз Элиот
Сущее есть; даже тем, кто отверг Тебя, явлена
Слава Твоя, тьма являет собой Славу Свету.
Те, кто Тебя отвергает, Тебя отвергать не смогли
бы, когда б Тебя не было, и отрицание несовершенно, поскольку,
Будь совершенным оно, их бы не было вовсе самих.
Не отвергают, а славят Тебя они, ибо живут;
все живое Тебя утверждает и славит; и птицы
небесные, ястреб и зяблик, и твари земЦые,
ягненок и волк, червь, ползущий в земле,
червь, грызущий во чреве.
И посему тот, кому Ты явился открыто, — открыто
и славит Тебя: в своих мыслях, словах и поступках.
Даже с рукой на метле, со спиною, согнувшейся
при разведенье огня, и с ногами, истертыми при
разгребанье золы, мы, прачки, уборщицы,
посудомойки,
Мы, со спиною, под ношей согнувшейся,
и с ногами, истертыми грехом, с рукою, закрывшею
очи от страха, с главою, поникшею в горе,
Славим Тебя, даже в харканье зим, и в напевах
весны, и в жужжании лета, и в разноголосице
птиц и животных.
Славим Тебя за Твое милосердье кровавое,
за искупление кровью. Ибо пролившейся кровью святых
Почва напитана — так возникают святыни.
Ибо где б ни был святой, где бы мученик кровь
свою крови Христовой ни пролил в ответ, —
Почва святою становится — и не исчезнет святилище, —
Пусть его топчут чужие солдаты, пусть, вчуже
любуясь, сверяются с картой туристы;
Всюду на свете, оттуда, где западный вал гложет бреги Ионы,
Вплоть до тех мест, где ждет гибель в пустыне,
молитва в забытых углах развалившихся за ночь империй,
Почва такая родит во спасенье земному родник —
и ему не иссякнуть вовеки,

УБИЙСТВО В СОБОРЕ
497
Хоть он отвергнут навеки. Мы благодарим Тебя, Боже,
Ибо отныне Ты Кентербери освятил.
Прости нас, Господи, ибо мы люди простые.
Мы запираем дверь и садимся у очага.
Мы страшимся благословения Божьего, одиночества
Божьей ночи, поражения неизбежного и лишений
сопутствующих;
Мы страшимся несправедливости человеческой
менее, чем справедливости Божьей,
Мы страшимся руки у окна, и огня в яслях,
и драчуна в трактире, и толчка в яму
Менее, чем страшимся Любви Господней.
Ведомы нам прегрешения наши, и слабость наша,
и вина наша, о, нам ведом
Грех мира на главах наших, кровь всех мучеников и святых
На главах наших.
Господи, помилуй нас.
Иисусе, помилуй нас.
Господи, помилуй нас.
Святой Томас, помолись за нас.
Томас Стернз Элиот

ПОПУЛЯРНАЯ НАУКА О КОШКАХ,
НАПИСАННАЯ СТАРЫМ
ОПОССУМОМ
Перевод А. Сергеева

Знанье кошачьих имен
Знанье кошачьих имен — не шутка,
Их нельзя угадать на пари;
Поверьте, я не лишаюсь рассудка,
Говоря, что ИМЕН НЕПРЕМЕННО ТРИ.
Во-первых, простое домашнее имя:
Питер, Огастес, Алонсо, Адам,
Виктор, Сесили, Бесси и Джимми —
Мое почтенье таким именам!
С ними в ряду имена посложнее
Как для джентльменов, так для дам:
Платон, Антигона, Адмет, Ниобея —
Мое почтенье таким именам!
Но нужно и что-то, что уникально,
Отдельно и полно особой красы,
А то не удержится хвост вертикально
И с важностью не распушатся усы.
И вот вам примеры второго рода:
Приманкус, Мяукса, Корикоплут,
Бомбалурина и Джеллимода —
Дважды таких имен не дают.
И есть чрезвычайное имя: третье —
Сколько б вы ни положили труда,
Оно пребывает в таком секрете,
Что КОТ НЕ ОТКРОЕТ ЕГО НИКОГДА.
И, если вы видите, кот поглощен
Раздумьями вроде бы не земными,

502
Томас Стернз Элиот
Знайте, что он погружен, как в сон,
В мысли про мысли о мыслях про имя,
Сказа — несказанное,
Несказанное — анное,
Непроизносимое тайное Имя.

ПОПУЛЯРНАЯ НАУКА О КОШКАХ...
503
Кошка гамби
Из кошек гамби наугад возьмем хоть Пусси-Пестрый-Нос;
Пушист, богат ее наряд, львинопятнист, тигрополос.
Весь день на коврике она, в дверях иль на ступеньке — ведь
На то и гамби, чтобы так сидеть, сидеть, сидеть, сидеть!
Когда же дневная сошла суета,
У гамби работа едва начата.
Лишь только последний в семье задремал,
Она ускользает неслышно в подвал.
Ей грустно, что дурно воспитаны мыши,
Которым вести бы себя бы потише.
Она говорит им слова назиданья
И учит их музыке и вышиванью.
Из кошек гамби наугад мы взяли Пусси-Пестрый-Нос;
Кто-кто на свете больше рад в тиши угреться — вот вопрос.
Весь день она у очага, на солнце иль на шапке — ведь
На то и гамби, чтобы так сидеть, сидеть, сидеть, сидеть!
Когда же дневная сошла суета,
У гамби работа едва начата.
Она все мышиные плутни на свете
Приписывает нездоровой диете.
И, веря, что все еще можно исправить,
Она принимается жарить и парить.
И мыши питаются хлебным бульоном
И жареным сыром со сладким беконом.

504
Томас Стернз Элиот
Из кошек гамби наугад мы брали Пусси-Пестрый-Нос;
За шнур от штор, как за канат, она потянет, как матрос,
И вмиг на подоконник прыг и целый день в окошке — ведь
На то и гамби, чтобы так сидеть, сидеть, сидеть, сидеть!
Когда же дневная сошла суета,
У гамби работа едва начата.
Она полагает, что все тараканство
Вот-вот очумеет от лени и пьянства.
Она из разболтанных тараканят
Бойскаутский организует отряд
И к добрым деяньям ведет тараканов
Под тихо шуршащую дробь барабанов.
Всем гамби хвалу троекратно споем:
Без них невозможен порядочный дом!

ПОПУЛЯРНАЯ НАУКА О КОШКАХ...
505
Последний бой Тигриного Рыка
Тигриный Рык — убийца, вор — повсюду сеет страх,
От Грейвзэнда до Оксфорда кочуя на баржах.
Его холодный злобный взгляд скребет шершавей пемзы;
Он даже счастлив, что его зовут Проклятьем Темзы.
Грубей, наглей, скверней, гнусней на свете нет шпаны:
Мешками под коленями повыбиты штаны,
На шкуре драной, вытертой, сомнительные пятна,
И ухо — видите — одно (другое где, понятно).
У ротерхайтских фермеров заметна дрожь колен,
А в Патни по курятникам идет проверка стен,
А в Хаммерсмите глупых птиц с утра на ключ замкнули,
По берегам пронесся слух: ТИГРИНЫЙ РЫК В ЗАГУЛЕ!
Эй, чиж, не вздумай упорхнуть, ты в клетке поцелей;
Эй, бандикут*, не удирай с заморских кораблей!
Пекинка, дома посиди — погибнешь в буйстве диком,
Как те коты, кого судьба столкнет с Тигриным Рыком!
Всех ненавистней ему кот ненашенских пород —
Кот-иностранец, кот-чужак, иноплеменный кот.
С персидскими, сиамскими — сейчас же заваруха
(Из-за сиамца в отрочестве он лишился уха).
Бандикут — австралийский сумчатый барсук.

506
Томас Стернз Элиот
Однажды летом, когда ночь заполнила луна,
И в Молей ласково баржу баюкала волна,
Нежданно умягченный романтическим моментом,
Тигриный Рык выказывал нечуждость сантиментам.
На берег улизнул его помощник Шкурогром,
Чтоб в «Колоколе» хемптонском заправиться пивком;
И боцман Тыкобрутус внял душевному порыву
И ныне во дворе за «Львом» выискивал поживу
В каюте на носу Тигриный Рык был увлечен
Беседой с обольстительною леди Грызотон,
Внизу по койкам моряки валялись, как чурбаны, —
В тот миг сиамцы погрузились в джонки и сампаны.
Тигриный Рык натруживал свой зычный баритон
И видел, слышал лишь себя и леди Грызотон, —
Да кто б подумал в этот миг про мерзких иностранцев?
Меж тем луна сверкала в голубых глазах сиамцев.
Ни шороха, ни скрипа, ни плесканья, а уже
Их джонки и сампаны приближаются к барже.
На ней влюбленные поют, поглощены собою,
Не зная, что окружены китайскою ордою.
И тут была ракета как призыв на абордаж.
Монгольцы вмиг задраили храпящий экипаж;
Внизу остались моряки, враги же в шуме, в гаме
Рванулись вверх с трещотками, с крюками и ножами.
Ну кто бы леди Грызотон решился осудить
За то, что с воем унеслась во всю кошачью прыть
И, пролетевши над водой, слилась с туманной далью?
Зато Тигриный Рык был окружен смертельной сталью.

ПОПУЛЯРНАЯ НАУКА О КОШКАХ...
507
Заклятый враг упрямо шел вперед за рядом ряд;
Тигриный Рык был изумлен, что шагу нет назад.
Он в жизни стольких утопил со зла иль для порядка,
Да самому теперь пришлось: на дно, буль-буль — и гладко.
До полдня Уоппинг пил и пел от новости такой,
Весь Мейденхед и Хенли танцевали над рекой,
Громадных крыс на вертелах пекли в Виктория-Доке,
И даже нерабочий день объявлен был в Бангкоке.

508
Томас Стернз Элиот
Рам-Там-Таггер
Рам-Там-Таггер — это кот наоборот:
Дай ему крылышко — потребует ножку.
Пусти его к окошку — в подвал скользнет,
Пусти его в подвал — он скользнет к окошку.
Нацель его на мошку — он за мышкой скакнет,
Нацель его на мышку — он прыгнет на мошку.
Да, Рам-Там-Таггер — это кот наоборот —
Мне давно об этом рассуждать надоело,
Ибо он делает
То, что он делает,
И что поделать, если в этом все дело!
Рам-Там-Таггер всех зануд нудней:
В дом его впусти — запросится из дому;
Вечно он не с той стороны дверей,
С места своего его тянет к чужому.
Или в ящик бюро заляжет, злодей. —
И не выйдет, не прибегнув к разгрому!
Да, Рам-Там-Таггер — это кот наоборот —
Мне давно об этом размышлять надоело,
Ибо он делает
То, что он делает,
И что поделать, если в этом все дело!
На Рам-Там-Таггера управы нет,
Он всем недоволен, на все огрызается.

ПОПУЛЯРНАЯ НАУКА О КОШКАХ...
509
Дай ему рыбы — потребует котлет,
Но если нет рыбы, он не станет есть зайца.
Дай миску сливок — он фыркнет над ней,
Но ты ведь понял его уловки:
Сливками он вымажется аж до ушей,
Если ты их на ночь оставишь в кладовке.
Он на коленях высидит минуту с трудом,
Он против нежностей и прочей дребедени.
Но, ежели ты за вязаньем иль шитьем,
Он непременно плюхнется тебе на колени.
Да, Рам-Там-Таггер — это кот наоборот —
Мне давно это объяснять надоело,
Ибо он делает
То, что он делает,
И что поделать, если в этом все дело!

510
Томас Стернз Элиот
Песнь Джеллейных кошек
Джеллейные кошки — все как одна —
Покинут на ночь родной квартал:
Джеллейная светит сегодня Луна,
Сегодня у кошек Джеллейный Бал.
Джеллейные кошки черны и белы,
Джеллейные кошки хитры и умны,
Джеллейные кошки довольно малы,
Зато изумительно сложены.
Джеллейные кошки отнюдь не серы,
Джеллейные кошки — высший свет,
Джеллейные кошки ценят манеры
И любят музыку и балет.
Джеллейные кошки всегда учтивы,
Джеллейные кошки глядят на вас
Ласково, вежливо, терпеливо
Парой загадочных лунных глаз.
Джеллейные кошки премило воют —
Их слушать приятней, чем соловья;
Джеллейные кошки мордочки моют
И когти сушат после мытья.
Джеллейные кошки вертки и прытки,
Они умеют водить хоровод.
И прыгают, словно дергун на нитке,
И ловко танцуют вальс и гавот.

ПОПУЛЯРНАЯ НАУКА О КОШКАХ...
511
Днем Джеллейные кошки унылы,
Днем они почти не видны;
Они берегут балетные силы
Для танцев при свете Джеллейной Луны.
Джеллейные кошки белы и черны,
Джеллейные кошки довольно малы:
В черную бурную ночь без Луны
Они снуют из углов в углы.
А днем, если солнце начнет палить,
Они засыпают — все до одной, —
Чтобы при полном параде открыть
Джеллейный Бал под Джеллейной Луной.

512
Томас Стернз Элиот
Уходжерри и Хвастохват
Уходжерри и Хвастохват
имеют нешуточно скверную славу.
Как канатоходцы, и акробаты,
и остряки дуракам на забаву,
Они-таки не лишены известности.
Дом их, допустим, Виктория-Гров,
Вернее, не дом, а центр той местности,
откуда их регулярный улов.
Они примелькались Корнуол-Гарденс,
Ланселот-Плейсу и Кенсингтон-Скверу —
У них чуть-чуть побольше известности,
чем паре котов-гастролеров в меру.
Если настежь распахнут ваш запертый дом,
И в подвале полнейший, страшнейший разгром,
Если с крыши обрушивается черепица,
Так что ваше жилище вот-вот прохудится,
Если ящики вышвырнуты из шкафов,
И от зимних штанов ни малейших следов,
Иль за кофе спохватится ваша соседка,
Что исчезла вульвортовская* браслетка, —
Вся семья изречет: — Это тот злостный кот!
Уходжерри — иль Хвастохват! —
и дело дальше слов не пойдет.
* Дешевая вещь из универмага Вульворта.

ПОПУЛЯРНАЯ НАУКА О КОШКАХ...
513
Уходжерри и Хвастохват
в уменье браниться достигли вершин.
Они также искусны во взломе замков
и артистичны в разгроме витрин.
Дом их, допустим, Виктория-Гров.
Но вы знаете склонность их к переменам.
Они умные парни и парой слов
норовят перекинуться с полисменом.
Когда все собрались на воскресный обед
И мечтают, хотя бы здоровью во вред,
О бараньей ноге с запеченной картошкой,
И вдруг повар с дрожащей в руке поварешкой
Возгласит, задыхаясь от чувств неподдельных,
Что обед будет место иметь в понедельник'.
Из духовки нога улетучилась — вот... —
Вся семья изречет: — Это тот злостный кот!
Уходжерри — иль Хвастохват! —
и дело дальше слов не пойдет.
Уходжерри и Хвастохват,
по-вашему, так преуспели вдвоем,
Оттого, что они работают ночью,
иль оттого, что работают днем.
Они пронесутся сквозь дом, как вихрь,
и лишь пьяному хватит храбрости, чтобы
Поклясться, что это был Уходжерри —
иль Хвастохват? — иль, может быть, оба?
Если в вашей столовой стекло пополам,
А в кладовке ужаснейший трам-тарарам,
А из библиотеки тончайшее дзыннн\
От вазы, по слухам, династии Мин, —
Вся семья изречет: — Это тот самый кот!
Уходжерри и Хвастохват! —
и поди, поди предъяви ему счет!
17 Зак. 1184

514
Томас Стернз Элиот
Второзаконие
Кот по прозванию Второзаконие
Стал достояньем молвы и истории,
Много задолго до церемонии
Вступленья на трон королевы Виктории.
Прожил он девять жизней подряд
И пережил девятью девять жен,
И нажил премного пра-пра-правнучат,
И жив, и на солнышке греется он.
Завидев его, Старичок-Старожил
Глядит изумленно, еще изумленнее
Бормочет: «Позвольте... Но, право, нет сил
Поверить... Но это же вижу я сам...
О Боже!
Похоже...
А может быть, все же поверить глазам...
Ведь право же, это же Второзаконие!»
Второзаконие располагается
Среди мостовой на дороге к базару;
Сначала машины ему удивляются,
Потом направляются по тротуару.
Бычки помычат, а овечки поблеют,
Но гуртовщики их погонят в обход:
Второзаконие косточки греет —
Кто потревожить такого дерзнет?
Разве какие-нибудь посторонние...
И снова твердит старичок старожил:

ПОПУЛЯРНАЯ НАУКА О КОШКАХ...
515
«Позвольте... но как же... ведь, право, нет сил
Поверить... я, верно, рассудка лишаюсь...
Похоже...
О Боже!
А может быть, все же я не заблуждаюсь,
И весь этот шум из-за Второзакония!»
Второзаконие после обеда
Дремлет в трактире «Лиса и кувшин».
Если в углу разгорится беседа,
Или же кто из подпивших мужчин
Заявит: «Пора бы еще по одной!» —
То тут же владелица багроволицая
Привстанет и скажет: «Ступайте домой,
Не то я сейчас же пошлю за полицией!»
Что возражать? Нет резона резоннее,
И люди уходят, а наш Старожил
Бормочет себе: «Ну, поди ты, нет сил...
О Боже!., и ноги дрожат, как нарочно...
А все же...
Похоже,
Что я еще в силах пройти осторожно
И не наткнуться на Второзаконие!»

516
Томас Стернз Элиот
Отчет об ужасном сражении
пеков и полликов
С УЧАСТИЕМ МОПСОВ И ШПИЦЕВ,
В КОЕ ИЗВОЛИЛ ВМЕШАТЬСЯ БОЛЬШОЙ ГРОМОКОТ
Пеки и поллики, как известно,
Готовы друг друга загрызть повсеместно:
Им, видите ли, во вселенной тесно.
И, хоть считают, что мопса и шпица
Трудно заставить всерьез рассердиться, —
В чужую грызню им бы только вгрызться.
Порхает, как птица,
Гав-гав, гав-гав,
Гав-гав, ГАВ-ГАВ
Среди городских деревьев и трав.
Я расскажу все, как было, сначала:
С неделю стычек не возникало
(Для пеков и полликов это немало).
С поста полицейский пес отлучился —
По слухам, он был у Кривого Миллса,
Где водопроводной водой прохладился.
Так что без присмотра остался дворик,
В котором встретились пек и поллик.
Они не сцепились и не отступили,
Но задними лапами землю зарыли

ПОПУЛЯРНАЯ НАУКА О КОШКАХ...
517
И запустили
Гав-гав, гав-гав,
Гав-гав, ГАВ-ГАВ
В глубь городских деревьев и трав.
Пек, между нами, домашний плюгавец,
К тому ж не британец, а нехристь-китаец.
Услышав, что назревает схватка,
Все пеки высыпали для порядка —
Их был десяток иль два десятка —
Из окон, с балконов таращили глазки
И тявкали, нехристи, по-китайски.
Для поллика гавканье — сущее благо,
Поллик — йоркширец, бродяга, дворняга,
А братцы-шотландцы его — забияки,
Кусаки, им только б добраться до драки.
Волынщики их поспешили залиться
«Синими шапками на границе».
И к ним не могли не присоединиться
С крыш и крылечек все мопсы и шпицы.
Лай их стремится
Влиться
В общий
Гав-гав, гав-гав,
Гав-гав, ГАВ-ГАВ
Среди городских деревьев и трав.
Когда их геройство вполне проявилось,
Движенье на улицах остановилось,
Дома затряслись, и, страшась напасти,
Жильцы зазвонили в пожарные части.
И тут из подвальной квартирки в народ
Грозою выплыл Большой Громокот.
Он огненным взором окинул окрестность,
И шерсть на хребте обрела отвесность;
Он гулко зевнул, демонстрируя челюсти,
От коих никто не останется в целости, —

518
Томас Стернз Элиот
Что пеки и поллики в то же мгновенье
Сочли за серьезное предупрежденье.
Взгляд в небеса, длиннейший прыжок —
И все разбежались со всех ног.
Полицейский пес показался опять,
Когда были на улице тишь и гладь.

ПОПУЛЯРНАЯ НАУКА О КОШКАХ...
519
Мистер Нефисто
Вот прославленный мистер Нефисто,
Мастер оригинального жанра.
Вся программа — творенье артиста,
Труд жонглера, иллюзиониста —
Несравненная абракадабра —
Исполняется четко и чисто
По причудливым замыслам автора.
Он владелец во всей метрополии
Узаконенной монополии
На ловкость рук
И на волшебство —
Не старайся, друг,
Раскусить его:
Величайшие фокусники за границей
Отыскали б, чему у него поучиться.
Эгей!
Живей!
Чудодей!
Это да!
Хоть куда!
Никогда
Никто не сравнится с Нефисто!
В костюме из черного шелку
Худощавый подтянутый кот
Проберется в любую щелку,
По тончайшей рейке пройдет
И покажет, как мало толку

520
Томас Стернз Элиот
В тайнах карт и игральных костей:
Он их разоблачает
И притом замечает,
Что приятней ловить мышей.
Он попляшет с пробкой немножко,
Под столом покатает нож;
Неожиданно вилка и ложка
Так исчезнут, что не найдешь.
Через месяц ты сталкиваешься с искомым;
Оно мирно ночует в траве перед домом.
Чудодей?
Это да!
Хоть куда!
Никогда
Никто не сравнится с Нефисто!
Он ведет себя сонно и чинно,
Нет его отчужденней и тише:
Иногда он лежит у камина,
А мяуканье слышится с крыши.
Иногда он гуляет по крыше,
А мяуканье — у камина.
Ты собственным ухом
Слышал: некто мяукал.
И не веская ль это причина
Признать и почтить чародейство?
Я помню в саду, в тумане
Выкликало его семейство,
А он дремал на диване!
Да, он феноменален, но я буду краток:
Он из шляпы извлек семерых котяток —
Чудодей!
Это да!
Хоть куда!
Никогда
Никто не сравнится с Нефисто!

ПОПУЛЯРНАЯ НАУКА О КОШКАХ...
521
Никтовити, преступный кот
Никтовити — преступный кот по кличке Тайный Коготь.
Беда несчастному, кого тот коготь мог потрогать.
В смятенье опергруппа, весь Скотланд-Ярд в смятенье:
Никтовити отсутствует на месте преступленья!
Никтовити, Никтовити, злокозненный Никтовити,
Сетями правосудия его вы не изловите.
Людское общежитье, земное тяготенье
Презрел он, не бывающий на месте преступленья!
Ищите его под носом, ищите в отдаленье —
Там нет его, как нет его на месте преступленья!
Никтовити высок и рыж, усы его обвисли,
Его крутой бугристый лоб избороздили мысли.
В худом поношенном пальто, он грязи не страшится
И не проходит среди нас, а словно бы змеится.
И если к теплому на миг прижмется уголку,
Не думайте, что он размяк: он вечно начеку.
Никтовити, Никтовити, злокозненный Никтовити,
Он дьявол в образе кота, его не остановите.
Он встретится вам в городе, он встретится в селенье —
Но никому и никогда на месте преступленья\
Где правда, где неправда, вам не понять вовеки,
И отпечатки лап его не видеть в картотеке.

522
Томас Стернз Элиот
Когда ж из вашей кладовой вдруг выкрадено сало,
Придушен пек очередной, похищены кораллы,
Теплица вдрызг разнесена, растерзаны растенья
Никтовити... Его же нет на месте преступленья\
И если в Министерстве иностранных дел пропажи,
И раз в Адмиралтействе говорят о шпионаже,
Поскольку исчезают карты, планы, соглашенья,
Притом, что быть никто не мог на месте преступленья, —
Приходит Контрразведка и бормочет обреченно:
—	Никтовити! Увы, он чист перед лицом закона.
Он греется на солнышке, по данным наблюденья,
И повторяет школьные примеры на деленье.
Никтовити, Никтовити, злокозненный Никтовити,
На лености и глупости его вы не подловите.
Всегда он алиби иль два предъявит обвиненью:
—	Ну, что у вас там?
НЕ БЫЛ Я НА МЕСТЕ ПРЕСТУПЛЕНЬЯ!
—	Есть слух, что кошки и коты, известные разбоем,
Строжайше направляются невидимым героем
(К примеру, Уходжерри и леди Грызотон);
Они его солдаты, он их Наполеон!

ПОПУЛЯРНАЯ НАУКА О КОШКАХ...
523
Гус, театральный кот
Гус — записной театральный кот.
Следует только сказать наперед,
Что полностью он Аспарагус. Боюсь,
На этом сломаешь язык. Он — Гус.
Он тощ, как скелет, а мех клочковат,
И лапы от старости малость дрожат.
Нет, он не гроза для мышей и крыс.
А в юности был он — только держись!
Да, он не герой, каковым он был,
Как он утверждает, в расцвете сил.
Теперь он сидит в пивной за углом,
Где он, почитай, со всеми знаком.
Если друг угостит, он друзей развлечет
И выдаст из жизни своей анекдот.
Хотя и молчат о нем словари,
Он был знаменит, как Ирвинг и Три,*
И было дело, что весь мюзик-холл
Он семь раз до кошачьего визга довел.
И он лучшую роль свою назовет:
Оборотень — Огнедышащий Лед.
Он вспоминает: — Я все превозмог,
Монологов семьдесят знал назубок;
Был я характерный или премьер,
* Знаменитые английские актеры XIX в.

524
Томас Стернз Элиот
Мой голос звучал, как музыка сфер;
Я сымпровизировал кучу острот
Да и в пантомиме достиг высот;
Час репетиций — и все нипочем,
Хребтом работаешь или хвостом.
Я сидел у постели бедняжки Нелл,
Я на колокольной веревке висел
И звонил во всю прыть, я разок потом
Был Дика Уиттингтона котом.
Но лучшую роль мою помнит народ:
Оборотень — Огнедышащий Лед.
Он вспомнит, усы окуная в джин,
Как трижды украсил собой «Ист-Линн»*;
Был тигром, которого, мрачен и строг,
Индийский полковник загнал в водосток;
И раз на пожаре явил свой класс:
По проводке прошел и ребеночка спас;
Ну, Шекспира играл, когда неспроста
Актеру приспичило гладить кота;
Он уверен, что мог бы аж по сей день
Предварять завываньем великую Тень.
—	Еще бы, викторианский закал!
А нынешних хоть бы кто натаскал —
Ни капли стыда у сопливых котят,
Сквозь обруч прыгнут и возомнят... —
Он лапой в затылке слегка поскребет:
—	Я новшества рад похвалить наперед,
И все-таки нынче театр не тот.
То ли бывало в забыл какой год,
Когда населению
Давал представления
Оборотень — Огнедышащий Лед!
Ист-Линн» — популярная мелодрама.

ПОПУЛЯРНАЯ НАУКА О КОШКАХ...
525
Толстофер Джон, денди
Толстофер Джон — ужасный пижон,
Весь вид его говорит,
Что он держит путь не куда-нибудь,
Но только на Сент-Джеймс-Стрит*!
Его черный фрак — непроглядный мрак,
Фасон шик-модерн, а штаны —
Простой мышелов не носит штанов
Столь изысканной белизны.
Если встретится он, мы отвесим поклон,
А он нам слегка кивнет:
Кто так знаменит на Сент-Джеймс-Стрит,
Как Толстофер, клубный кот!
Он заглянет по-светски в «Университетский»,
А не в «Пиршество профессоров»:
Нельзя котам состоять здесь и там,
Ибо клубный устав суров.
В силу той же причины, когда время дичины,
Его место «Фазан», а не «Кит».
Но он гость непременный «Поклонника сцены»,
Что устрицами знаменит.
И он славит щедроты «Безумной охоты» —
Желе из костей кабана;
Самый солнечный полдень он считает неполным
* Улица клубов в Лондоне.

526
Томас Стернз Элиот
Без капли у «Хвастуна».
Если весел он, ясно, что заморские яства
Сулит «Сиамский сюрприз»;
Если не веселится, это значит, в «Гробнице»
Давали капусту и рис.
Так по сто раз на дню он заглянет в меню
И украсит собой тротуар;
И нам все видней, что он все жирней
И стал походить на шар.
Он должен весить кило этак десять.
— Ах, все, что ни есть, мое, —
Скажет он, — для здоровья нет важнее условия,
Чем размеренное житье. —
И присказку вкатит: — На мой век меня хватит.
И у нас расцветает душа,
Когда вертопрах в белоснежных штанах
Вышагивает не спеша!

ПОПУЛЯРНАЯ НАУКА О КОШКАХ...
527
Шимблшенкс, железнодорожный кот
Ровно в полночь на вокзале проводницы
зашептали:
—	Где же он? Куда он мог улизнуть?
На пути Ночной Почтовый, к отправлению
готовый,
Но без Шимбла мы не пустимся в путь! —
Пошептавшись, проводницы начинают суетиться,
По вокзалу вверх и вниз понеслись.
—	Шимбл! Шимбл! Где ты? Где ты? Тут он? Там он?
Нету! Нету! Шимблшенкс, Шимблшенкс, отзовись! —
Прозвенел второй звонок, проводницы сбились с ног.
Только кто это шагнул на перрон?
В ноль часов пять минут Шимблшенкс тут как тут —
Он обследовал багажный вагон.
Зажегся зеленый кошачий глаз:
В пути не будет аварии.
Ночной Почтовый идет на север
Северного полушария!
Скажем прямо, славный Шимбл — путевой удачи символ,
На Почтовом он главнее всех.
Он заглянет к машинисту, он проверит, всюду ль чисто,
Прекратит излишний гомон и смех.
Если что-нибудь случится, он доложит проводнице
И поможет всем, чем может помочь.
Он появится в багажном, где зевают с видом важным

528
Томас Стернз Элиот
Кладовщик и ревизор всю ночь.
По вагонным коридорам Шимблшенкс идет дозором,
В полутьме горит зеленый глаз.
На Ночном Почтовом сонном он пройдет
по всем вагонам:
Первый класс, второй и третий класс.
Всю ночь напролет удивительный кот
Дежурство несет старательно.
Поэтому на Почтовом Ночном
Все всегда замечательно!
На Почтовом пассажира ждет отдельная квартира
С его именем на планке дверной.
Он уснет на новоселье в изумительной постели,
Так и блещущей своей белизной.
И чего тут только нет — белый свет и синий свет,
Рычажок, чтоб вызывать ветерок,
Умывальничек с тарелку и железочка со стрелкой,
Чтоб закрыть окошко, если продрог.
Проводница постучится и узнает проводница,
Крепкий ли вы пьете утром чай,
А за ней стоящий кот только усом поведет,
Будто здесь он просто так, невзначай.
И вот одеяло на вас до глаз,
И вы в темноте — так вот
Пускай опасенья не гложут вас,
Что мыши во сне потревожат вас —
Об этом заботится Шимблшенкс,
Железнодорожный кот.
Так всю ночь он начеку, лишь порой хлебнет чайку,
Может, даже с каплей вина,
Да порой обронит вздох и поищет в шерсти блох,
И опять вагоны, ночь, тишина.
Поезд первый сном окутан, между тем платформа Лутон,
И к дежурному наш кот подойдет,

ПОПУЛЯРНАЯ НАУКА О КОШКАХ...
529
А на остановке в Лидсе к полисмену обратится,
Что-то спросит и на что-то кивнет.
Вы смотрели пятый сон и не видели, как он
В Эпплби ходил на вокзал,
Но зато уже в Карлайле вы не спали и видали,
Как он дамам выходить помогал.
И вам на прощание Шимблшенкс
Пушистым хвостом махнет,
И вы скажете вдруг: — До свиданья, мой друг,
Железнодорожный кот!

530
Томас Стернз Элиот
Как обратиться к коту
После сказанных выше слов
О разнообразных видах котов
Вы в состоянье хотя бы чуть-чуть
Понять непростую кошачью суть.
Познали ваши сердца и умы,
Что эти звери совсем, как мы,
Совсем, как люди, а потому
Обо всех не судят по одному,
Ибо кто-то хороший, а кто-то плохой,
Кто-то добрый, а кто-то злой,
Кто дарит радость, кто сеет страх
(Все это я изложил в стихах).
Короче, их жизнь вам почти ясна
И что-то известно про имена,
Повадки, мудрость и суету, —
Но:
Как вы обратитесь к коту?
Чтоб упростить непростой вопрос,
Подскажу вам: КОТ — ЭТО НЕ ПЕС.
Псы делают вид, что нрав их крут,
Но скорее облают, чем куснут.
И, против истины не греша,
Я открою вам: пес — простая душа.

ПОПУЛЯРНАЯ НАУКА О КОШКАХ...
531
(Всякий пес, но только не пек,
Который в доме сидит весь век).
Обыкновенный уличный пес,
Как правило, не задирает нос
И ни на кого не глядит свысока,
А напротив, склонен валять дурака.
И проще простого его обмануть —
Стоит под мордой его щекотнуть,
Взять за лапу, хребет поершить,
И он запрыгает во всю прыть.
Беспечный простак, он уже готов
Примчаться на первый посвист и зов.
И снова напомнить настал черед:
Пес — это пес, а КОТ — ЭТО КОТ.
Умники присоветуют вам
Ждать, чтобы кот вас заметил сам.
На деле же правила таковы:
Первым должны поклониться вы
(С почтеньем — в отличие от собак,
Он панибратства лютейший враг).
Я шляпу всегда сниму наперед
И с поклоном приветствую: МЯУ КОТ!
Но если этот кот — мой сосед,
И на протяжении многих лет
Он нет-нет да ко мне завернет,
Я говорю ему: УПСА КОТ!
Вообще-то зовут его Джон Базз-Джон,
Но нам пока далеко до имен.
И чтоб он не был надменно упрям
И чтоб мы с ним перешли к именам
Как испытанные друзья, —
Блюдечко сливок поставлю я.
Может сойти и другой пустячок —

532
Томас Стернз Элиот
Икра или страсбургский пирог,
Рябчик или, допустим, лосось —
Лишь бы по вкусу ему пришлось.
(Я знаю кота из далеких мест,
Он, кроме трески, ничего не ест,
А наевшись, облизывается в тоске,
Ибо все мысли его о треске).
Итак, вы сообразили, что кот
Подобных знаков вниманья ждет,
И что исполнится ваша мечта
ПО ИМЕНИ называть кота.
Теперь, пожалуй, я вас сочту
Подготовленным ОБРАТИТЬСЯ К КОТУ.

ПОПУЛЯРНАЯ НАУКА О КОШКАХ...
533
Кот Морган рекомендует себя
Пиратом я был в тарабарских морях —
Меня не узнать в комиссионере,
Который чинно стоит в дверях
Издательства на Блумсбери-Сквере.
Тетерок и рябчиков я знаток
И сливок сорта разберу без ошибки,
Но рад, когда мне поднесут глоток
Пива и ломтик холодной рыбки.
Конечно, манерами я простоват
И склонен к затасканным поговоркам,
И все-таки все, как один, говорят:
— Добрый мужик этот самый Морган. —
Шуба моя еще хоть куда,
Рассказы увенчаны общим восторгом,
И я признаюсь — в этом нет стыда:
Девушкам нравится старый Морган.
И если вам нужен мистер Фейбер
Или же, может, сам мистер Фейбер*,
Ценный совет я даю вам даром:
Сведите дружбу с котом-швейцаром
по имени Морган.
* «Фейбер и Фейбер» — издательство, в котором работал Т.С. Элиот.

ПРИМЕЧАНИЯ
И КОММЕНТАРИИ

Пруфрок и другие наблюдения
Песнь любви Дж. Альфреда Пруфрока
В посмертно изданной тетради Элиота под названием «Выдумки
мартовского зайца» первый вариант датирован 1910 г. с подзаголов¬
ком «Пруфрок среди женщин» (заканчивающийся строкой «С чего
же я начну»), что перекликается с его же более поздним стихотворе¬
нием «Суини среди соловьев», причем оба названия восходят к сти¬
хотворению Элизабет Браунинг «Бианка среди соловьев».
Примечательно, что первоначальный эпиграф был взят из послед¬
них двух строк XXVI Песни «Чистилища» Данте, в котором тот при¬
водит слова своего великого предшественника трубадура Арнаута Да¬
ниэля, караемого за грех сладострастия:
[Он просит вас, затем что одному
Вам невозбранна горная вершина,]
Не забывать, как тягостно ему!
И скрылся там, где скверну жжёт пучина*.
Примечательно также, что вторая часть, впоследствии исклю¬
ченная, но отчасти напоминающая строфы, начинающиеся стихами
«Смогу ли рассказать, как вечерами», носила название «Prufrock’s
Pervigilium», что можно перевести как «Всенощная (или ночные
бдения) Пруфрока». Составитель, редактор и комментатор «Выду¬
* Перевод М. Лозинского.
537

мок мартовского зайца» Кристофер Рикс отмечает, что поколение
Элиота находилось под впечатлением книги Уолтера Патера 1885 г.
«Марий Эпикуреец», в которой Патер строил изощренные догадки
о том, что автором считающейся анонимной латинской поэмы II или
III в. н.э. «Канун Венериного дня» («Pervigilium Veneris») был Фла¬
вий, который заразился венерической болезнью в заморских стра¬
нах, по возвращении заболел, а перед смертью написал поэму, не
только являвшуюся гимном любви и прославлявшую Венеру, но
также насыщенную темными местами, иносказаниями и отчаянием,
которые, по мнению Патера, проясняет история Флавия. Более того,
Пьер, герой романа французского писателя Ш.-Л. Филиппа «Bubu
de Montparnasse», который Элиот прочел по-французски в 1910 г.,
также заразился венерической болезнью. В «Прелюдиях» и в «Рап¬
содии ветреной ночи» немало аллюзий на упомянутый роман
Ш.-Л. Филиппа. Небезынтересно также, что в «Prufrock’s Pervigilium»
сильны мотивы болезни, ночного отчаяния, сумасшествия:
Смогу ли рассказать, как вечерами
Средь узких улиц я глазел на дым из трубок
Холостяков, склонившихся в окошках?
Когда ж проснулся вечер, уставясь в слепоту свою,
Детей я слышал хныканье в углах,
Когда мамаши вышли подышать,
Вываливаясь из корсетов на пороге,
И газовый рожок дрожал на сквозняке,
Скукожилась на лестнице клеенка.
Когда настала, корчась в лихорадке, ночь,
Я, сбросив одеяло, вперился во мрак,
Что ползал по столу среди бумаг,
Он спрыгнул на пол вдруг, шипя,
И воровато вдоль стены шнырял,
На потолке вдруг распростерся надо мной,
Расставив щупальца, он прыгнуть норовил.
538
Когда ж заря пришла в себя
И посмотрела с тошнотой, что разбередила:

Глаза людей и ноги —
Прошаркал я к окну взглянуть на мир,
Послушать, как поет мое безумие на мостовой
(Бормочет и поет навеселе старик слепой —
На стоптанных подошвах грязь множества канав)
Под это пенье мир начал распадаться...
Родиться бы с корявыми клешнями
И драпать ото всех по дну морскому*.
Впоследствии Элиот изменил эпиграфы и сместил акценты, но
аллюзии и скрытый подтекст отчасти остались. Эпиграфы весьма важ¬
ны для понимания произведений Т.С. Элиота: это «знак», «текст в
тексте», выражаясь языком семиологов; новый текст приобретает до¬
полнительный смысл и читается «на сдвиге». Так, слова римского по¬
эта I в. н.э. Публия Падиния Стация (род. ок. 45 г. — ум. ок. 96 г.) из
XXI кн. «Чистилища» Данте, обращенные к Вергилию, являются эпи¬
графом ко всей книге стихов «Пруфрок и другие наблюдения» (1917),
символизируя трагический разрыв между видимостью и реальностью
у элиотовских персонажей (ср. с personae Паунда):
«Смотри, как знойно, — молвил тот вставая, —
Моя любовь меня к тебе влекла,
Когда ничтожность нашу забывая,
Я тени принимаю за тела»**.
Собственно стихотворение «Песнь любви Дж. Альфреда Пруфро-
ка» предваряет другая цитата из «Божественной комедии»: Элиот
вновь «играет» на эпиграфе, на этот раз цитируя слова лукавого со¬
ветчика Гвидо де Монтефельтро из XXVI книги «Ада», который от¬
крывает свои прегрешения, не боясь позора, так как он уверен, что «в
мир от нас возврата нет»:
Когда б я знал, что моему рассказу
Внимает тот, кто вновь увидит свет,
* Здесь и далее, если это не оговорено особо, пер. Я. Пробштейна.
** Данте, «Божественная комедия», «Чистилище», XXI, 133—136
{пер. М. Лозинского).
539

То мой огонь не вспыхнул бы ни разу.
Но так как в мир от нас возврата нет,
И я такого не слыхал примера,
Я, не страшась позора, дам ответ*.
Слова «Я старею, я старею» прямо говорят об одной из основных
причин боязни Пруфрока открыться возлюбленной и перекликаются
с романом Генри Джеймса «Корнелия в крепе» (Crapy Cornelia, 1909),
как заметил Гровер Смит. Это история старого холостяка Уайт-Мэй¬
сона, идущего свататься к молодой миссис Уортингэм, но по дороге
задумавшегося о разнице между ними. Вывод, к которому приходит
герой: «Я стар», сюжетное построение («поток сознания») связует ро¬
ман Джеймса со стихотворением Элиота. Форма поэтического моно¬
лога «Песни любви» восходит к Браунингу, а сочетание возвышенно¬
го поэтического темперамента, изысканной патетики с иронией, ер¬
ничаньем и даже цинизмом является сознательным развитием манеры
французского поэта-символиста Жюля Лафорга.
Именно по этому принципу построено сочетание библейских ал¬
люзий, как, например, «Наступит время — будет время», которая вос¬
ходит к Кн. Екклесиаста, III, 1—8: «Всему свое время, и время всякой
вещи под небом...» — с последующим снижением:
...И всякой вещи время, всем твореньям рук,
Готовых тот вопрос поднять и опустить опять
В твою тарелку...
Или:
Воспоминаний время и видений
перед вечерним чаем на исходе дня.
Образ желтого тумана не просто зрительный образ: с одной сто¬
роны, это знак эпохи, отмеченной аристократизмом и эстетизмом (в
литературном журнале «Желтая книга» (Yellow Book), издававшемся
в Лондоне в конце XIX века, сотрудничали А. Бёрдслей и О. Уайльд),
с другой стороны, уподобление тумана кошке, перекликающееся со
* Данте. «Божественная комедия», «Ад», XXVII, 61—66 {пер. М. Ло¬
зинского).
540

стихотворением Сэндберга, имеет сексуальный оттенок, как заметил
Гровер Смит, и контрастирует с движением внутреннего монолога
(ласковый, обволакивающий и распластывающийся у ног туман и —
«шпильки глаз»). Приводим перевод стихотворения Карла Сэндбер¬
га (1878-1967):
Туман
Туман приходит
на мягких кошачьих лапах.
И садится, глядя
на бухту и город.
А потом, бесшумно поднявшись,
Крадется дальше.
Джордж Вильямсон считает, что туман в образе кошки отражает
особое психологическое состояние Пруфрока: желание, заканчиваю¬
щееся пассивностью».
И Пруфрок, и воображаемая дама его сердца принадлежат к со¬
стоятельному среднему классу: отсюда и дорогой, но неброский гал¬
стук, и обстановка гостиной с непременным (и пустым) разговором о
Микеланджело, и боязнь показаться несветским, и белые брюки (не¬
пременный аксессуар денди, в том числе и выпускников Оксфорда и
Кембриджа).
«Рыдал я и постился, и молился...» — аллюзия на стихи из Второй
Книги Царств; в «Пруфроке» эти стихи вводят тему Иоанна Крести¬
теля, причем «проплешина» тут же снижает ее.
«Я Лазарь, я, восстав из гроба...» — как было замечено Муравье¬
вым, является сплавом двух евангельских историй: о брате Марфы и
Марии (см. Иоанн, XI, 1—44) и о нищем Лазаре в раю, которого Ав¬
раам не отпускает на землю поведать о загробном воздаянии: «...если
бы кто и из мертвых воскрес, не поверят» (От Луки, XI, 19—31).
«Нет я не Гамлет...» — трагизм Пруфрока заключается в том, что
он сам осознает нелепость своего положения. Примечательно, что,
кроме страха одиночества, боязни оказаться нелепым и быть отверг¬
нутым, так и остается непонятным, о каких «метафизических роко¬
вых вопросах» хотел бы и устрашился поведать Пруфрок: аллюзии на
библейские стихи снижены до самопародии.
541

«Я старею, я старею...» — как было сказано выше, является аллю¬
зией на роман Джеймса «Корнелия в крепе» и одновременно пара¬
фразом реплики Фальстафа из второй части драмы Шекспира «Ко¬
роль Генрих IV» (акт II, явл. 4).
«Где друг для друга лишь поют сирены...» — тема сирен-русалок
восходит, как отмечали многие исследователи творчества Элиота, к
стихотворению Джона Донна «Песнь», к стихам Альфреда Теннисона
«Русалка» и «Водяной», но и к XII Песне «Одиссеи» Гомера (этот мо¬
тив был использован также в рассказе Кафки и в стихотворении Риль¬
ке). Молчание сирен осознается Пруфроком как свидетельство полной
своей никчемности: даже сирены не станут его соблазнять.
Концовка стихотворения свидетельствует о неосуществимой жаж¬
де любви, об отчуждении Пруфрока от мира людей, грозящего разру¬
шением его мечты и гибелью, причем переход от «я» к «мы» не прос¬
то возвращает читателя к началу стихотворения, но говорит о том, что
Пруфрок — не исключение, а типичный представитель своего класса,
типаж, своего рода «лишний человек» (сходный прием был исполь¬
зован А. Камю в романе «Чума»).
«Портрет дамы» восходит к одноименному роману Генри Джейм¬
са (по-видимому, повлиявшему также на Эзру Паунда и Уильямса
Карлоса Уильямса, написавших стихотворения с таким же названи¬
ем). Первоначальный эпиграф был взят из «Белого дьявола» Уэбсте¬
ра: «Я заразился вечной ангиной», но впоследствии снят, а эпиграф
из Марлоу предварял вторую часть. В 1910 г. было три части, а в 1915 г.
стихотворение было опубликовано в журнале «Другие» (Others). По¬
следний вариант практически не отличается от того, который вошел
в книгу 1917 г. «Пруфрок и другие наблюдения».
Неуместный на первый взгляд эпиграф из Кристофера Марлоу
придает, как заметил Смит, «особый смысл стихотворению: откровен¬
ное распутство противопоставлено своего рода интеллектуальному и
духовному блуду», неспособность лирического героя либо прервать
двусмысленные отношения, либо сделать решительный шаг навстре¬
чу даме — основной мотив стихотворения. «Портрет дамы» построен
на сочетании пассивного диалога-монолога лирической героини и по¬
тока сознания героя. Дама намного старше его, что является своеоб¬
разной переменой ролей по сравнению с «Песнью любви»: героиня
смешна и в то же время вызывает сочувствие, герой высокомерен и
542

нерешителен. В этом стихотворении Элиот вновь, но уже по-иному
использует приемы Лафорга: атмосфера Джульеттовой гробницы, по¬
жилая Джульетта и молодой осторожный Ромео с самого начала сни¬
жают до пародии тему романтической любви. Драматизм намеренно
приглушен и размыт.
Стихи из II части:
И все же в этих апрельских закатах,
Которые напоминают мне как-то
Мою погребенную жизнь и Париж весной,
Я чувствую беспредельный покой
И нахожу, что мир все же прекрасен и юн, —
являются одновременно, как заметил Смит, аллюзией на стихотворе¬
ние Эндрю Марвелла «Погребенная жизнь» и на роман Генри Джейм¬
са «Послы», где Лэмберту Стретчеру достаточно было провести 48 ча¬
сов в Париже весной, чтобы вновь ожить (то же можно отнести и к
самому Элиоту, который считал парижский период перед Первой ми¬
ровой войной самым счастливым в своей жизни). Последние два сти¬
ха говорят о высоте и моральном превосходстве героини.
Смена времен года, своего рода порочный круг, замыкается и раз¬
мыкается вопросом:
А если уж о смерти наши речи, —
Какое право будет улыбаться у меня?
Торжество и надменность героя переходят в сомнение и раская¬
ние. Поводом к созданию стихотворения, как считает Конрад Эйкен,
послужили реальные события, имевшие место в Кембридже, Масса¬
чусетс, в то время, когда Элиот был студентом Гарвардского универ¬
ситета.
«Прелюдии». Первые две были написаны в Гарварде, третья в Па¬
риже (все три с первоначальными подзаголовками: «Прелюдия в Рок-
сбери»), четвертая по возвращении Элиота после годичного пребыва¬
ния в Европе (с подзаголовком на немецком «Abenddämmerung» — ве¬
черние сумерки). По духу, образности и поэтике они близки «Каприсам»,
вошедшим в упомянутую кншу «Выдумки мартовского зайца» (в ко¬
торую включены почти законченные варианты «Прелюдий»):
543

Первый каприс в северном Кембридже
Шарманка хрупкая болтлива,
К окошкам грязным жёлтый вечер
Прилип, и крик детей далече
Заканчивается завываньем.
Бутылки, битое стекло,
Трава, растоптанная грязь,
Ручных тележек ржавый лом,
Рой грязных воробьёв, виясь,
В канаве рыщет терпеливо.
Вот мелких наблюдений вязь.
Кроме того, атмосфера «Прелюдий», так же как и «Рапсодии вет¬
реной ночи», навеяна не только путешествием Элиота во Францию,
но и романами «Bubu de Montparnasse» и «Marie Donadieu» француз¬
ского писателя Ш.-Л. Филиппа. Образы II «Прелюдии» заимствова¬
ны из первого из вышеназванных романов, где грязь комнаты и постель¬
ного белья в дешевом отеле являются отражением нечистоплотности
душ и наоборот. Интересна пространственно-временная композиция:
первые две и начало четвертой «Прелюдии» расположены на гори¬
зонтальной оси обыденного (локального) времени-пространства и
развиваются по законам бергсоновской протяженности (durée), ког¬
да прошедшее, наползая на настоящее, вгрызается в будущее, причем
образы материального мира, входя в сознание, превращаются в вос¬
поминание и влияют на будущее восприятие мира. Концовка четвер¬
той части и всего стихотворения располагается на вертикальной оси
вечности, отталкиваясь от пережитого, уходит в сферу «кружащихся
миров», «бесконечной доброты и бесконечного страданья».
«Рапсодия ветреной ночи». Первоначальный вариант стихотво¬
рения был написан в 1911 г.; в 1915 г. стихотворение было опубли¬
ковано в журнале вортицистов «Бласт», который издавали Эзра
Паунд и Уиндем Льюис, ав 1917 г. в книге Элиота «Пруфрок и
другие наблюдения», причем есть лишь незначительные различия
в лексике и стилистике между изданиями 1915и1917гг. Как уже
было отмечено выше, «Рапсодия ветреной ночи» навеяна теми же
544

романами Ш.-Л. Филиппа, построена по сходному композицион¬
ному пространственно-временному принципу и развивает ту же
тему одиночества. Образы вновь, хотя вновь по-иному, выстроены
в самоироничной, саркастической манере Лафорга. В конце слы¬
шен отзвук «Баллады Рэдингтонской тюрьмы» О. Уайльда: бытие
представляется в образе тюремной камеры, ключ от которой есть
только у памяти (сознания).
Геронтион
Как сказано в предисловии, «Геронтион» (1919), по замыслу Эли¬
ота, должен был стать вступлением к поэме «Бесплодная земля», од¬
нако по совету Эзры Паунда этот пассаж, как и многие другие, был
исключен из поэмы и появился в переработанном виде как отдельное
стихотворение. «Геронтион» изобилует аллюзиями, скрытыми и яв¬
ными цитатами, перифразами. Таковыми являются аллюзии на пьесы
периодов королевы Елизаветы и короля Якова, прежде всего на пье¬
су «Мера за меру» Шекспира, эпиграф из которой предваряет стихо¬
творение, но также и на пьесы Тернера, Чапмена, Миддлтона и Бена
Джонсона. Само название «Геронтион» — неологизм, образованный
от греческого корня, который можно перевести на русский язык как
«старикашка», отсылает просвещенного читателя к слепому Геронти-
усу из стихотворения кардинала Джона Ньюмена (1801—1890) и мо-
льеровскому Geronté. Эпиграф, как было сказано выше, взят из «Меры
за меру». В пьесе Дюк, переодетый монахом и исповедующий осуж¬
денного на смерть Клаудио, говорит, что жизнь нереальна и проходит,
как сон, а потому не следует дорожить ею. Первоначальный вариант
включал также эпиграф из XXX Песни «Ада» Данте: «Мне ведать не
дано, / Как здравствует мое земное тело» (пер. М. Лозинского), — сло¬
ва инока Альбериго Данте.
Стихотворение насыщено аллюзиями, цель которых — создать об¬
раз целого поколения, а еще шире — запечатлеть и выразить эпоху,
ход истории. Само начало стихотворения — слова «Вот я» — аллю¬
зия на Библию, где, особенно в Ветхом Завете, так обычно отвечают
на обращение Бога (например, Моисей в кн. Исход).
«В засушливый месяц...» — аллюзия на книгу А. Бенсона «Жизнь
Эдварда Фитцджеральда», биографию известного английского поэта
18 Зак. 1184
545

и переводчика XIX века (прославившегося своими переводами из
Омара Хайяма), выразителя идей викторианской Англии. Фитцдже¬
ральд, известный также своим скептицизмом и гедонистическими
взглядами, так же как и Генри Адамс в Америке (аллюзией на авто¬
биографическую книгу последнего «Воспитание Генри Адамса» явля¬
ются строки «Иудино древо у кизил и каштан расцвели в мае греховном») у
был своего рода духовным лидером и выразителем идей ушедшего
века и уходящего поколения. По собственному признанию Адамса,
кинетическая теория газа заставила его поверить в то, что вселенная —
это хаос. «Иными словами, хаос — закон природы, а порядок — лишь
мечта человека», — писал Адамс. Тем не менее, Адамс считал, что, не¬
смотря на то, что хаос в конце концов победит, человек должен в меру
своих сил вносить порядок в этот поток, придавая ему стройность,
меру, гармонию.
Мистер Сильверо, Хакагава, мадам де Торнквист, фройляйн фон
Кульп, равно как и де Байаш, миссис Кэммел и Фреска из концовки
стихотворения — сама «мерзость запустения», неотъемлемая часть ее,
которым противопоставлено
«Словоу сокрытое словом, бессильным вымолвить слово», что, так же
как и слова: «Яви знаменье нам» (ср. с Евангелием от Матфея, 12:38—
39), является цитатой из проповеди английского теолога XVII в. Лан¬
селота Эндрюса, которому в 1926 г. Элиот посвятил отдельную работу
и проповедь которого использовал в драме «Убийство в соборе».
Это «Слово...» символизирует самого Христа, «скованного тьмою
мира сего», как писал Ланселот Эндрюс. С таким бессилием вымол¬
вить слово ассоциируется не только молчание Христа во время до¬
просов Ирода и Пилата, но и безмолвие Иисуса в «Легенде о Вели¬
ком Инквизиторе».
Однако Христос «не мир принес, но меч», и поэтому появляется
образ Христоса-тигра. Тигр вторгается в новый год, пожирая тех, кто
пожрал его, ибо «юное время года», «греховный май» — также время
отрицания и распятия, а то, что дано было как причастие, пожрано и
выпито, — здесь бергсоновский образ трактуется гораздо шире и —
трагичнее. Кроме того, годом Тигра по китайскому календарю был
1914 г. — начало Первой мировой войны.
Утрата чувств, слепота (как бы предваряющая другой образ — Ти-
ресия из «Бесплодной земли»), неспособность любить и невозмож¬
546

ность верить — таков итог жизни Геронтиона. Трагедия его усугубля¬
ется тем, что он, подобно Человеку из подполья, осознает свою ущерб¬
ность, но бессилен что-либо сделать. Ему остается только, подобно
кумской сивилле, ожидать смерти, как избавления, ибо те, кто удален
от центра, будут унесены вихрем, как разъятые атомы. Вихрь, водо¬
ворот, смерч — образы, которые вновь появятся в главе «Смерть от
воды» «Бесплодной земли», в «Полых людях» и «Четырех квартетах».
Более подробно о стихотворении сказано во вступительной статье.
Гиппопотам
Перевод эпиграфа: «И подобно сему да будут также почитаемы
диаконы, как было заповедано Иисусом Христом; и да будет почита¬
ем епископ, как сам Иисус Христос, сын Божий; а также да будут по¬
читаемы пресвитеры как совет Божий и собрание апостолов. Без сего
не может быть церкви; и к сему всячески призываю вас» (лат.).
Святой Игнатий Теофор, епископ Антиохийский, «муж Апостоль¬
ский», то есть непосредственный ученик апостолов (по свидетельству
Иеронима Стридонского, апостола Иоанна Богослова), мученик, по¬
гибший во время гонений императора Траяна (107—116). Цитирует¬
ся «Послание к Траллианам», одно из семи посланий Игнатия, при¬
знающихся подлинными (этим наблюдением я обязан Александру
Маркову).
Второму эпиграфу соответствует то, как Церковь Лаодикийская
охарактеризована в Апокалипсисе, 3: 15—17:
«Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был хо¬
лоден или горяч. Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну
тебя из уст Моих, ибо ты говоришь: «Я богат, разбогател и ни в чем
не имею нужды»; а не знаешь, что ты несчастен и жалок, и нищ, и слеп,
и наг».
В советской критике было давно и единодушно признано, что
«Гиппопотам» — сатирическое, антицерковное и чуть ли не атеисти¬
ческое произведение Элиота, и относят его кто к 1910 кто к 1917 году.
Однако ни то, ни другое не точно. В уже упоминавшейся тетради Эли¬
ота, изданной посмертно под названием «Выдумки мартовского зай¬
547

ца», куда включены как наиболее ранние стихи студенческих лет, от¬
носящиеся к бостонскому периоду, черновые наброски к «Пруфроку»
и «Портрету дамы», так и более поздние стихи, вошедшие в книгу
1920 г., первоначально называвшуюся «Ага Vos Ргес», где были даже
наброски «Геронтиона», почти весь цикл Суини, однако «Гиппопота¬
ма» в ней нет. Это означает, что написано стихотворение не ранее
1918-1919 гг.
Далее, никто из советских и российских литературоведов и пере¬
водчиков не обратил внимание на эпиграф из Святого Игнатия Те-
офора, который, как это всегда у Элиота, проливает дополнительный
свет на само стихотворение. Кроме того, почти единодушно считает¬
ся, что сам образ гиппопотама однозначно выражает животное, низ¬
менное начало. Однако бегемот из книги Иова (40:10—41) предстает
в устах Творца как венец творения: «Это — верх путей Божиих: толь¬
ко Сотворивший его может приблизить к нему меч Свой» (40:15). Ста¬
ло быть, прибегая к образу бегемота, Творец решил посрамить Иова,
обвинив в гордыне, и призвать ко смирению. Очевидно, Элиот про¬
тивопоставляет Божий промысел путям церкви, смирение — горды¬
не, а истинную веру — ханжеству.
Бесплодная земля
В работе над комментариями и примечаниями к «Бесплодной зем¬
ле» я основывался на работах английских и американских литерату¬
роведов, указанных во вступительной статье и библиографии к ней,
отчасти на комментариях и примечаниях В. Муравьева к книге
«Т.С. Элиот. Бесплодная земля», М.: Прогресс, 1971 (который тоже,
кстати, основывался на некоторых из указанных работ, в частности,
на книге Гровера Смита), а также на данных, изложенных в словаре
«Мифы и народы мира», и, конечно, на собственных примечаниях
Элиота к своей поэме. Предваряя собственные комментарии, Элиот
писал: «Не только заглавие, но также план и значительное количест¬
во неосознанного символизма стихотворения были навеяны книгой
мисс Джесси Л. Уэстон, посвященной легенде о Граале — «От ритуа¬
ла к рыцарскому роману» (Макмиллан). И в самом деле, я настолько
обязан книге мисс Уэстон, что она может гораздо лучше прояснить
трудные места поэмы, чем мои собственные комментарии, и я реко¬
548

мендую ее (помимо огромного интереса, который книга представляет
сама по себе) любому, кто сочтет, что подобные разъяснения стоят по¬
добных усилий. Другой работой по антропологии, которой я обязан в
целом, является книга, оказавшая огромное влияние на все наше по¬
коление; я имею в виду «Золотую ветвь», в особенности, два тома
«Адонис, Аттис, Озирис». Любой, кому известны эти работы, сразу
же увидит в стихотворении некоторые отсылки к ритуалам, связан¬
ным с растительной мифологией».
В «Бесплодной земле» Геронтиона сменяет Тиресий — мифоло¬
гический образ, объединяющий разнородные части поэмы в одно ху¬
дожественное целое. Сын нимфы Харикло, Тиресий, слепой прори¬
цатель из Фив, по одной версии, изложенной в гимне Каллимаха «На
омовение Паллады», был ослеплен за то, что, будучи юношей, случай¬
но увидел Афину обнаженной во время купания. Затем Афина по
просьбе Харикло возместила Тиресию утрату зрения даром прорица¬
ния. По другой версии, Тиресий, увидев спаривавшихся змей, ударил
их палкой и за это был превращен в женщину. Вновь стать мужчиной
ему удалось только через семь лет, когда он вновь подстерег змей в
такой же момент (Овидий, «Метаморфозы», VII, 326—327, Аполло-
дор III, 6, 7). Поэтому когда между Зевсом и Герой разгорелся спор о
том, какая из сторон получает большее наслаждение в любви, разре¬
шить спор призвали Тиресия. Когда тот ответил, что наслаждение,
получаемое женщиной, в 9 раз превышает наслаждение мужчины, Ти¬
ресий был ослеплен разгневанной Герой. Зевс наделил его даром про¬
рицания и продолжительностью жизни, в семь раз превышавшей
обычную. Как прорицатель Тиресий играет важную роль во многих
произведениях античности, например, в трагедии Эсхила «Семеро
против Фив», Софокла — «Антигона» и «Царь Эдип», в «Финикиян¬
ках» Еврипида, в «Одиссее» Гомера, «Метаморфозах» Овидия и мно¬
гих других. Тиресий объединяет также античность и современность,
связуя образ Геронтиона с Эдвардом Фитцджеральдом, благодаря
тому, что Теннисон посвятил последнему стихотворение под названи¬
ем «Тиресий»; Эзра Паунд привлек образ Тиресия в своей «Канто I» —
своего рода имитации-остранении Песни XI «Одиссеи» Гомера. В Les
Mamelles de Tirésias Аполлинера появляется двойной образ Терезы-
Тиресия, который, подобно мадам Созострис, предсказывает судьбу
по картам.
549

Слова Тримальхиона о кумской сивилле из «Сатирикона» Петро-
ния были почти дословно переведены в стихотворении английского
поэта-прерафаэлита Габриэля Д. Россетти. Кумекая сивилла в «Эне¬
иде» Вергилия — хранительница ворот в подземный мир. Более под¬
робно об этом сказано в предисловии.
Все герои представляют три главных персонажа легенды о Граале
и более ранних мифов: раненого бога, мудрую женщину-прорицатель-
ницу (в некоторых версиях мифа принимающую образ прекрасной
девы) и воскресшего бога, рыцаря, достигшего Грааля, то есть того,
кто удачно прошел обряд посвящения. О том, что Тиресий — самый
важный персонаж поэмы, объединяющий и мужские и женские пер¬
сонажи, пишет в своих примечаниях к поэме Элиот.
I.	Погребение Мертвеца
Название первой главы поэмы восходит к величественной служ¬
бе англиканской церкви и вызывает в памяти слова апостола Павла о
том, что «мертвые восстанут невредимыми и мы изменимся», отзыва¬
ясь в весеннем возрождении, в «жестоком апреле», который обжига¬
ет желанием онемевшие корни памяти и даже душу старика наполня¬
ет стремлениями, пусть инертными, и сожалением о невыполненном
долге и предназначении.
«Жестокий месяц апрель возрождает...» — эти и последующие
строки являются аллюзией на вступление к «Кентерберийским рас¬
сказам» Чосера. Помимо сходства вступлений, замеченного многими
исследователями, сближает эти два произведения сходство мотивов
поиска-паломничества, замеченное лишь медиевистом Эвансом, а так¬
же персонажей и даже некоторых сюжетов. Подробнее об этом сказа¬
но в предисловии.
Слепой и ожесточившийся Тиресий (он же — Геронтион), страдая,
борется с неуместно воскресающими чувствами. Память ведет его от
общего к конкретному событию, преображая в юную графиню Мари
Лариш на озере Штарнбергерзее под Мюнхеном. Родившаяся в Лит¬
ве, Мари Лариш была племянницей и конфиданткой австрийской им¬
ператрицы Елизаветы. Мари Лариш, воспоминания которой «Мое
прошлое» (Лондон, 1913) Элиот читал и с которой был знаком лич¬
но, — еще одна ипостась хранительницы Грааля.
550

Эти картины праздничного юного прошлого вступают в трагиче¬
ское противоречие с настоящим — выжженной бесплодной пустыней,
напоминающей видение Иезекииля: «Какие корни проросли...»
Сам Элиот в своих примечаниях делает следующие отсылки:
Строка 20. Иезекииль 2:1.
Строка 23. Ср. с Екклесиастом 12:5.
Примечательно, что в стихотворении 1914 г. «Смерть Святого Нар¬
цисса», машинописный экземпляр которого Элиот отправил в пись¬
ме Конраду Эйкену из Марбурга 14 июля 1914 г. с припиской, что в
«стихотворении есть некие темы для «Сошествия с креста» или я могу
назвать это как-нибудь иначе», есть стихи:
Приди же в тень под красную скалу,
Я покажу тебе то, что не похоже
На тень твою, спешащую вслед за тобою на закате, или
На тень, что прыгает в пламени за красной скалой,
Я покажу его окровавленные одежды и чресла
И серую тень на его губах.
В этой бесплодной земле Тиресий — Король-Рыбак, прототип всех
великих и падших. Слишком поздно вспоминать о предупреждении
Екклесиаста (12—5). Сбылось предсказание Иезекииля: «Жертвен¬
ники опустошены и убитые повержены пред идолами» (6:3—4). И сам
Тиресий, подобно Иову, превращен в сухое дерево, в евнуха (Исайя
56:3), а перед ним — «мерзость запустения», и вспоминаются слова
Исайи: «Вот Господь опустошает землю и делает ее бесплодною»
(24:1).
Две цитаты из оперы Вагнера «Тристан и Изольда», обрамляющие
рассказ о девушке с гиацинтами, являющейся воплощением чистоты и
хранительницей Грааля, привнося оттенок скорби и боли (напомина¬
ние об убитом боге Гиацинте из «Золотой ветви»), лишь усугубляют
трагедию жизни и смерти. Дрожь юноши, дарящего гиацинты, сродни
дрожи Данте из «Новой жизни», когда тот впервые увидел Беатриче.
Элиот в своих примечаниях делает следующие отсылки:
Строка 31. В<агнер>. «Тристан и Изольда» (Tristan und Isolde), I,
стихи 5—8.
Строка 42. Ill, стих 24.
551

Первая цитата из Вагнера: Свежий ветер // летит к родине, // где
ты сейчас, // моя ирландская дева (букв.: дитя), — из песни моряка о
покинутой возлюбленной в опере Р. Вагнера «Тристан и Изольда»
(нем.), казалось бы, на первый взгляд прямо не относится к Тристану
и Изольде, но неожиданным образом оказывается пророческой. Трис¬
тан, выполняя поручение дяди, везет Изольду на корабле из Ирлан¬
дии в Корнуэлл, где та должна стать женой Марка, дяди Тристана.
Прежде чем корабль достиг места своего назначения, Изольда и Трис¬
тан чудесным образом полюбили друг друга. Мелот, выдавший их
Марку, ранит Тристана в саду и увозит его в Британию, где раненый
ожидает Изольду — единственную, кто способен исцелить его.
Слова пастуха: «Печально и пустынно море», контрастируя со
«свежим ветром» из первой цитаты, возвращают читателя к теме тра¬
гичности и скорби.
Дальнейший путь ведет искателя через салон гадалки мадам Со-
зострис в город-призрак, только усиливающий трагический контраст
между желаемым и действительностью. В самом имени мадам Созос-
трис — сочетание мужского и женского начал. Сезострис — имя древ¬
неегипетского фараона, о чьих деяниях повествует Геродот, в то же
время тем же именем назвался, переодевшись в цыганку-гадалку, мис¬
тер Скоган из романа Хаксли «Желтый Кром». Мадам Созострис,
«слывущая мудрейшей женщиной в Европе», также может на первый
взгляд быть причислена к хранительницам Грааля, несмотря на то что
она далеко не молода. Но это путь обмана и наваждений, ибо мадам
Созострис — шарлатанка и лишь вводит в заблуждение того, кто от¬
правился на поиски Грааля. Кстати, в некоторых версиях мифа юная
дева превращается в старую ведьму, если рыцарь не выдерживает ис¬
пытания.
Колода карт Таро разделена на четыре масти, это — чаша, копье,
меч и рыба, соответствующие, как заметила Уэстон, символам жизни
из легенды о Граале. Хотя Элиот с иронией заметил, что он «не зна¬
ком в точности с составом колоды Таро и отступал от нее так, как ему
было удобно», сцена гадания в поэме говорит о его достаточной осве¬
домленности, более того: наряду с придуманными им картами, кото¬
рых в колоде Таро на самом деле нет, — «Пустышкой» или «Утонув¬
шим Моряком», Элиот приводит другие — «Колесо» и «Повешенно¬
го» — карты, существующие на деле, но не упомянутые в работе
552

Уэстон. Значит, Элиот обращался и к другим источникам. Далее Эли¬
от писал в своих примечаниях: «Повешенный — обычная карта тра¬
диционной колоды, подходит мне в двух отношениях: так как в моем
сознании он ассоциируется с Повешенным богом Фрэзера и потому,
что я связываю его с образом под капюшоном в отрывке, посвящен¬
ном ученикам [Христа] в Эммаусе в пятой части. Финикийский мо¬
ряк и Купец появляются позже, так же как и «толпы людей», а «Смерть
от Воды» происходит в четвертой части. «Трехжезлого» (настоящую
карту из колоды Таро) я ассоциирую, весьма вольно, с самим Коро¬
лем-Рыбаком».
«Торговец одноглазый» — шут, джокер из колоды Таро. «Трехжез-
лый» — король, изображенный в виде русского царя, три жезла — трое¬
кратно усиленный фаллический символ.
«Стали перлами глаза» — слова из песни Ариэля в «Буре» Шек¬
спира (Акт 1, явл. 2), где описывается пышное и страшное преобра¬
жение утопленника — Алонсо, отца Фердинанда, в свое время предав¬
шего и изгнавшего своего брата Просперо и обрекшего того на явную
смерть в море. Преображение Алонсо в «Буре» происходит через рас¬
каяние, Просперо — через духовное усовершенствование, Фердинан¬
да — через любовь.
«Беладонна» (возможно, королева из колоды Таро) — символ бра¬
ка без любви, союза, основанного только на половой близости, а сле¬
довательно, очередной неудачи в поисках любви.
Утонувший финикийский моряк — символизирует, как предпола¬
гает Смит, «смерть безлюбия». Однако в предисловии предлагается
толковать этот образ шире: влекомый похотью и жадностью, Флеб-
финикиец, который некогда был «красив и полон сил», затянут водо¬
воротом на дно.
«Повешенный», по мнению того же Смита, — символ страданий
Христа, поэтому данная карта не знакома язычнице Созострис и чуж¬
да несчастливому искателю Грааля, который именно в силу этой от¬
чужденности и терпит поражение — смерть от воды. По замыслу ав¬
тора, Тиресий, подобно Ионе, должен снизойти в глубины, ему отка¬
зано в смерти, о которой столь мечтают Геронтион и сивилла:
спустившись на самое дно, он должен воскреснуть для новой жизни.
«Колесо» — великое Колесо судьбы в буддизме, как образ вновь
появится в драме «Убийство в соборе».
553

«Толпы шагающих по кругу» в городе-призраке, олицетворяя со¬
бой ад города, ад бездуховной обыденности и смерти при жизни ма¬
лых сих, отсылают читателя к III и IV Песням «Ада» из «Божествен¬
ной комедии» Данте (Элиот отсылает читателя к III, 55—7, и IV,
25-7):
...столь длинная спешила
чреда людей, что верилось с трудом,
ужели смерть столь многих истребила»*.
О «мертвящем звуке» Элиот говорит, что неоднократно сам заме¬
чал это явление.
Стетсон — современный автору представитель тех, «кто от вели¬
кой доли / отрекся в малодушии своем» («Ад», III). Мертвец, кото¬
рого Стетсон зарыл в саду, — мертвый бог, о чем тот знает, но жизнь
которого отвергает. Мертвец может быть также и Тиресием, и Коро¬
лем-Рыбаком.
Морская битва при Милах, возле Сицилии; произошла в 260 г. до
н.э. во время Первой Пунической войны.
«Внезапные морозы» символизируют неудачу при обряде иници¬
ации, такую как неудача юноши (Тиресия) в гиацинтовом саду.
Пес, разгребающий землю, в которой погребен мертвец, бередя¬
щий память о прошлом бесчестье и не дающий взрасти корням новой
жизни, — символ святотатства. Эпизод с псом подчеркивает стыд, ужас
и позор Тиресия, о которых повествуется в последующих главах. Кро¬
ме того, пес в одном из ранних стихотворений Элиота, «Dans Le
Restaurant», написанном по-французски, — причина позора и неуда¬
чи в любви официанта, тогда мальчика, о чем тот рассказывает посе¬
тителю. Созвездие Пса — путеводное созвездие финикийских моря¬
ков и звезда, символизирующая похоть. И более того: как заметил
Смит, ассоциации приводят на память шутку о лисице и бабушке Сти¬
вена Дедала, одного из главных героев «Улисса» Джойса, и уводят к
мифу о собаке и мандрагоре, корень которой можно выкопать из зем¬
ли невредимым только с помощью собаки и бечевки (символизирую¬
щей бога). Ты Пса, гляди, не подпускай к нему, не то друг человека /
Опять когтями землю разгребет! — Элиот связывает с «Причитань¬
* Перевод М. Лозинского.

ем» из «Белого дьявола» Уэбстера. Лицемерный читатель — мое по¬
добие — мой брат! — Бодлер, «К читателю», «Цветы зла» (отсылка
Элиота).
II.	Игра в шахматы
Таково название пьесы драматурга-елизаветинца Миддлтона. И
Смит, и Муравьев справедливо полагают, что Элиот имел в виду мо¬
тив шахматной игры из другой пьесы того же автора — «Женщины,
берегитесь женщин», где шахматами занимают свекровь в то время,
как в другой части сцены герцог соблазняет ее невестку Бианку. При¬
чем, как замечает В. Муравьев, игра и обольщение имеют между со¬
бой странное сходство. В шахматы играют также влюбленные Фер¬
динанд и Миранда в «Буре» Шекспира, однако там мотив игры в шах¬
маты — символ целомудрия и успешно пройденного испытания. В
поэме Элиота, напротив, игра в шахматы символизирует скуку брака,
бездуховность и плотскую близость.
Описание обстановки покоев Беладонны, по собственным при¬
мечаниям Элиота, открывается парафразом шекспировской пьесы
«Антоний и Клеопатра»:
Ее баркас горел в воде, как жар.
Корма была из золота, а парус
Из пурпура. Там ароматы жгли...*
Далее Элиот сравнивает описание с дворцом Дидоны в I книге
«Энеиды» Вергилия (726):
Ярко лампады горят, с потолков золоченых свисая,
Пламенем мрак одолев, покой озаряют обширный**.
Как будто кущи райские в окне — Элиот дает ссылку на 4-ю кни¬
гу поэмы Джона Мильтона «Потерянный рай», в которой описывают¬
ся райские кущи.
Затем описание напоминает роскошный будуар из «Похищения
локона» А. Поупа и будуар Имоджин из «Цимбелина» Шекспира. Од¬
нако героиня поэмы, несмотря, а быть может, именно в силу выспрен¬
* Перевод Б. Пастернака.
** Перевод С. Огиерова.
555

ной эклектичности обстановки, отнюдь не напоминает Клеопатру, Ди-
дону, а тем более Имоджин. Она — Беладонна, а герой — неудачливый
искатель Грааля. Брак, который мог бы возродить жизнь бесплодной
земли, неудачен, потому что нет брака без любви. Беладонна, предста¬
ющая вначале нежной соблазнительницей, становится затем вампир¬
шей. Она сродни Кирке (Цирцее) или Дуэссе, улавливающих других
искателей Грааля.
Судьба Бианки напоминает судьбу Филомелы, аттической царев¬
ны, обесчещенной мужем своей сестры Тереем, который затем выре¬
зал ей язык. Филомела, о судьбе которой повествует картина, вися¬
щая над каминной полкой, была превращена в соловья и безуспешно
пыталась поведать людям о своем бесчестье. Таким образом, мотив
насилия, объединяясь с мотивом слепоты и немоты, служит фоном и
подтекстом как данной главы, так и поэмы в целом.
Элиот в своих примечаниях дает несколько ссылок на «Метамор¬
фозы» Овидия.
Разговор между мужчиной и женщиной во время игры в шахма¬
ты скорее похож на монолог: не случайно слова героя даны в кавыч¬
ках, не исключено, что он и не произносит их вслух.
Слова «Я думаю, мы на крысьей тропе...» вновь возвращают к ви¬
дению Иезекииля.
Строки о ветре перекликаются со словами из пьесы «Белый дья¬
вол» (акт 1, явл. 2) Уэбстера; в этом фрагменте пьесы говорится о ра¬
неном.
Слова «Да все о том же, ни о чем» ассоциируются, во-первых, со
словами шекспировского Лира — «Из ничего и выйдет ничего» («Ко¬
роль Лир», акт 1, явл. 1), а во-вторых, Офелии: «Я ничего не думаю,
милорд» («Гамлет», акт 3, явл. 2).
«Стали перлами глаза», как уже сказано выше, — слова из песни
Ариэля.
«Ты жив иль нет? Неужто голова твоя пуста?» — перифраз одной
из довоенных баллад в стиле рэгтайм, что, с одной стороны, контрасти¬
рует с шекспировским подтекстом поэмы, а с другой — навязывает рит¬
мику рэггайма и снижает эффект как всей сцены в целом, так и воскли¬
цания отчаяния (четырехкратное «О»), напоминающее вздохи Лира.
Главные символы этой главы — игры в шахматы, насилие, полы¬
хание волос, слепота, немота — в основном соответствуют мифу о Гра¬
але. Волосы, вьющиеся, как языки огня, кроме того, напоминают о
556

Горгоне и контрастируют с влажностью волос девушки с гиацинтами.
Слепота, так же как в истории Самсона и царя Эдипа, означает пора¬
жение, греховность и последующее возмездие.
История Альберта и Лил, которую обсуждают в баре Билл, Лу и
Мэй, заниженно, как фарс, повторяет только что виденную трагедию.
Альберт, подобно Стетсону, воевал в дальних краях, вместо того что¬
бы навести порядок в собственном доме. Болезнь и физический рас¬
пад Лил (выпадение волос, больные зубы, дурнота и т.д.) — видятся
как наказание за то, что она вытравила плод.
Крики: «Прошу поторопиться: Время» — принятое в Англии опо¬
вещение о закрытии заведения на ночь, — предостережение, хотя иро¬
ничное и заниженное: пора задуматься о жизни, изменить ее.
«Спокойной ночи, леди...» — последние слова Офелии (акт. 4, явл. 5).
Вслед за этим в «Гамлете» извещается о том, что Офелия утонула.
III.	Огненная проповедь
Так называлась проповедь, которую произнес Будда перед свя¬
щенниками, говоря, что все, видимое глазу и понятное уму, пребыва¬
ет в нечистом огне человеческих страстей, которые следует отринуть,
избрав путь отказа, аскезы, отречения.
Действие происходит на берегу той же реки, что и в I главе, по¬
священной Тристану и Изольде. Нимфы, символизирующие плодо¬
родие и детородие, взяты, как отметил сам Элиот, из поэмы Спенсера
«Проталамион». Нимфы, однако, удалились. Страна Короля-Рыбака
по-прежнему бесплодна.
Дочери Темзы соответствуют дочерям Рейна — Воглинде, Велль-
гунде и Флоссхильде — триаде, подобной Мойрам или Норнам, боги¬
ням судьбы. С речными нимфами ассоциируются также сирены из
«Одиссеи» Гомера, пытавшиеся соблазнить Одиссея и помешать ему
достичь цели.
«У вод Лемана». Леман — название женевского озера, где Элиот
работал над поэмой. Эти строки перекликаются с Псалмом 136: «При
реках вавилонских там сидели мы и плакали...», опять возвращая к
теме Иезекииля, к теме пустыни и пленения, которая появится вновь
в V главе — во время скитаний в пустыне, подобных тем, что описа¬
ны в Книге Исход.
557

«О Темза милая» — рефрен спенсеровской поэмы.
«Ехидный смех и лязг костей...» — ассоциируется с эпизодом из
«Улисса» Джойса, когда Блюм по дороге на похороны Пэдди Дигнэм,
напевает себе под нос куплетик о мертвеце и лязге костей; с этим ро¬
маном связана еще одна аллюзия — газовый завод, возле которого Ко¬
роль-Рыбак и искатель Грааля ловит рыбу (рыба — древний символ
плодородия, родственный Граалю). Король-Рыбак одновременно ас¬
социируется и с Фердинандом из «Бури», только что утратившим отца
(Алонсо).
Суини, перекочевавший из раннего цикла стихов Элиота, — сим¬
волизирует плотское начало.
Миссис Портер, персонаж одноименной песенки, которую распе¬
вали австралийские солдаты во время Первой мировой войны в 1915
году в Галлиполи, — одновременно и Диана (по ассоциации с луной,
сияющей над ней), и Геката, но также и нечто вроде держательницы
публичного дома (согласно той же австралийской песенке).
«Ах, льет луна лучи...» — перифраз песенки той же поры о Чарли
Чаплине: «Над Чарли Чаплином луна сияет...»
Ритуальное омовение ног из «Парсифаля» «остранено» раствором
соды и снижено всем контекстом и тоном отрывка. Причем Элиот
подчеркивал, что они моют ноги не в содовой воде, а именно в раство¬
ре соды — бикарбонате кальция.
«О голоса детей, под куполом поющих!» (фр.) — последняя стро¬
ка из сонета Верлена «Парсифаль».
Мистер Евгенидис — конечно же, и «торговец одноглазый» из ко¬
лоды Таро, и Полифем — циклоп, поедавший спутников Одиссея, и
один из тех падших, которые когда-то подавали большие надежды.
Смирна также упомянута неспроста: в те годы в центре внимания меж¬
дународной политики был греко-турецкий конфликт, закончивший¬
ся впоследствии высылкой греков из Смирны в 1923 г. Приглашение
мистера Евгенидиса, проводящего время в Сити, а выходные в отеле
«Метрополь», расположенный в фешенебельном курортном Брайто¬
не, пригороде Лондона, носит гомосексуальный характер. Элиот пи¬
шет в своих комментариях к поэме, что «одноглазый купец, продавец
изюма, переплавляется в Финикийского моряка, а последний, в свою
очередь, не вполне отделим от Фердинанда, принца Неаполя, а все
женщины — одна женщина, и оба пола объединены в Тиресии».
558

Коринка, изюм — с одной стороны, гарант оплаты, своего рода
страховой вексель, как пишет Элиот в собственных примечаниях, а с
другой — символы утраченного (иссохшего) плодородия, которые рав¬
нозначны, как считает Уэстон, знанию тайны Грааля. Кроме того, имен¬
но сирийские купцы распространяли в Римской империи культы Ат-
тиса и Митры.
Сцена секретарши и клерка объяснений не требует, это еще одно
проявление плотского начала; еще одна Филомела — уже в буднич¬
но-унылой обстановке XX века.
В своем комментарии Элиот цитирует весь фрагмент о Тиресии
из III книги «Метаморфоз» Овидия (320—338).
Элиот пишет в своих комментариях, что строка о моряке являет¬
ся аллюзией на стихи Сафо:
Как сумеречный час лиловый вновь ведет домой
Из плаванья матроса...
«Когда, красавица, греху поддавшись вдруг...» — аллюзия на пес¬
ню-стихотворение героини из романа «Векфильдский священник»
О. Гольдсмита:
Коль в грех красавица впадет
И друг изменит ей при этом,
Чем грусть свою она уймет,
Искупит грех каким обетом?
Одна надежда на спасенье —
Поглубже стыд запрятать впредь,
Из сердца ж друга сожаленье
Исторгнуть может только смерть.
Аид — царство мертвых в древнегреческой мифологии.
«Та музыка подкралась по воде...» — строка Фердинанда из 1 д.
«Бури» о пении невидимого Фердинанду Ариэля.
Стрэнд, Куин-Виктория-стрит, Лоуэр-Темз-стрит — улицы Лон¬
дона.
Церковь Магнус Мартир, или Церковь Мученика Магнуса, нахо¬
дится у Лондонского моста; церковь сгорела во время Великого лон¬
559

донского пожара 1666 г. и была отстроена заново. Рядом с церковью
находятся Рыбная улица, Палата рыботорговцев, приход церкви со¬
стоял из торговцев рыбой. Сочетание таких символов, как «рыба»,
«мученик», «белое и золотое», объединяет символику легенды о Гра¬
але с христианской символикой (апостол Петр был рыбаком), Хрис¬
том и Пасхой. Элиот заметил, что, на его взгляд, интерьер Св. Магну¬
са Мартира — один из прекраснейших у Рена.
Описание Темзы, по наблюдению Элизабет Дрю (см. в «Библио¬
графии»), весьма напоминает описание Конго из «Сердца тьмы» Кон¬
рада, стирая пространственно-временные границы.
Гринвичская больница, мимо которой плывут баржи, находится
на правом берегу реки на том месте, где раньше стоял старый Грин¬
вичский дворец, где родилась королева Елизавета I и где она впо¬
следствии развлекалась с графом Лестером, причем описание их страс¬
ти в поэме наводит также на мысль об Антонии и Клеопатре.
Элиот в своих примечаниях приводит отрывок из письма Де Ку-
адры королю Филиппу испанскому по книге «Елизавета» В. Фроуде
(V. Froude):
«Днем мы плыли на барже, наблюдая за играми на реке. (Короле¬
ва) была одна на корме с лордом Робертом и со мной, когда они нача¬
ли говорить глупости и зашли столь далеко, что лорд Роберт наконец
сказал в моем присутствии, что он не видит помех их браку, если ко¬
ролева соблаговолит».
Остров Псов, существующий на самом деле, — еще одно возвра¬
щение к символике, о которой говорится выше.
Три девушки, три дочери Темзы (еще одна метаморфоза), о кото¬
рых ведется рассказ, обрамленный имитацией пения дев из оперы Ваг¬
нера, — лишившиеся своего «золота» дочери Рейна и в то же время
дочери Темзы и своего времени. Третья из них, с обломанными ног¬
тями, — без сомнения, секретарша-машинистка.
«Тогда в Карфаген я пошел» — цитата из «Исповеди» Блаженно¬
го Августина; продолжение цитаты: «»где клокотание нечистых страс¬
тей гудением отдавалось в моих ушах».
«Сгорая» — возвращение к теме Будды и «Огненной проповеди».
Как Будда, так и Блаженный Августин — выразители идей аскетизма.
«О Боже, ты вырвешь меня...» — почти дословная цитата из «Ис¬
поведи» Блаженного Августина.
560

IV.	Смерть от воды
Возвращает к предсказаниям мадам Созострис и к теме финикий¬
ского моряка. Метаморфоза, происходящая с ним в подводном водо¬
вороте, подобна той, о которой поет Ариэль в «Буре». «Смерть от
воды», помимо того, ассоциируется еще с Офелией, также принявшей
«смерть от воды», и с Посланием апостола Павла к Римлянам, 6:4:
«Итак мы погреблись с Ним крещением в смерть».
V.	Что сказал Гром
Основные темы первой части главы, как пишет Элиот, — «путь в
Эммаус, посещение Часовни Опасностей (см. книгу мисс Уэстон) и
нынешний упадок Восточной Европы».
Первая строфа ассоциируется с Гефсиманом и Голгофой. О сим¬
волике воды, дождя как о спасении для бесплодной земли и о скита¬
ниях в пустыне, одновременно напоминающих как Исход из Египта,
так и видения Иезекииля, уже сказано выше. Путь в Эммаус также
пролегал через пустыню.
Отшельник-дрозд, по свидетельству Элиота, слышанный им в
графстве Квебек, живущий, по словам автора «Описания птиц Север¬
ной Америки» Чапмэна, цитируемого Элиотом, «в уединенных лес¬
ных массивах и чащах, славен большим диапазоном, несравненной
чистотой и сладостью тона и изысканностью модуляций», а его пение,
«напоминающее капанье воды, не менее знаменито». Образ дрозда-
отшельника является символом поэта и поэзии в известнейшей эле¬
гии Уитмена «Когда цвела в последний раз сирень», а кроме того, ас¬
социируется с образом Отшельника из легенды о Св. Граале и симво¬
лизирует духовное спасение.
«Кто же тот третий» — так же, как и два ученика Христа, не уви¬
девшие Его, явившегося им после Воскресения, искатель Грааля не
видит Бога.
«Чей зазвучал в поднебесье» — рыдания женщин, оплакивающих
Таммуза, Озириса и Аттиса, сливаются с рыданиями женщин, опла¬
кивающих Христа.
«Чьи обрушились орды...» — угрозу того, что орды варваров сме¬
тут европейскую культуру, помимо Элиота, остро чувствовали и ярко,
561

хотя и в ином ключе, выразили Блок в «Скифах» и Брюсов в «Гряду¬
щих гуннах».
Описание сцены в заброшенной часовне (Часовне Опасностей)
было навеяно творчеством Босха. Нетопыри с лицами младенцев,
возможно, с полотна Босха «Ад», называемого также «Грешный
мир», и образующего диптих с «Потопом». Символика сцены объ¬
единяет образы, которые ранее появлялись в поэме — волосы, ли¬
ловый цвет (цвет лондонского тумана и аллюзия на Данте), баш¬
ни, колокола и колодцы.
«Голоса взывали из пустых колодцев...» — голоса пророков. Из
колодца взывал Иеремия.
«Сухие кости...» — то, что осталось от западной официальной
религии (церкви) и культуры.
Крик петуха — птицы, подающей добрый знак и приносимой
в жертву, означает надежду на возрождение. Петух — символ Жи¬
вого Духа над мертвой часовней. Надежды, однако, так же, как и
предзнаменования, не всегда сбываются (об этом несколько
ниже).
Слова «Датта, Даядхвам, Дамьятта», произносимые богом Прад-
жанати, Элиот переводит в своих примечания к поэме, как: «Дай,
сочувствуй, управляй». По замыслу автора, они созвучны тем са¬
мым трем магическим вопросам, которые должен задать рыцарь,
ищущий Грааль. Задает их, однако, буддистский бог. На все три
вопроса в поэме — отрицательные ответы.
«Не искупишь воздержанной жизнью» — исследователи твор¬
чества Элиота считают, что эти строки -- аллюзия на роман «Бра¬
тья Карамазовы» и Элиот имел в виду Дмитрия.
«Эпитафии, задрапированные пауком...» — аллюзия на пьесу
«Белый Дьявол» Уэбстера, где есть строки о том, чтобы мужчины
не доверяли женщинам, которые вновь выйдут замуж и позабудут
тех, кто стал пищей червей, в то время как Паук плетет занавес для
эпитафий.
Ключ и темница — символы предательства и возмездия, ассо¬
циируются с двумя великими, но падшими — Кориоланом и Уго-
лино из «Божественной комедии».
Элиот приводит строку из XXXIII — 46:
562

И вдруг я слышу — забивают вход
Ужасной башни...
{пер. М. Лозинского).
Третий вопрос ассоциируется со словами Исайи больному царю Езе-
кии: «Сделай завещание для дома твоего, ибо ты умрешь, не выздоро¬
веешь» (Исайя, 38:1). Таким образом, трехкратный крик петуха не при¬
нес пока утешения и напомнил скорее о «Гамлете» и отречении Петра.
Однако в той же главе кн. Исайи говорится о покаянии и молит¬
ве царя Езекии, о последующем выздоровлении последнего и возвра¬
щении на пути Бога (Исайя, 38:9—20). Надежда, таким образом, оста¬
ется. Она заключается в смирении, очищении от страстей, возвраще¬
нии на пути Господа — в том, чтобы ответить на вопросы, тогда и
появится надежда воссоздать культуру из обломков, уцелевших от
рухнувшей Башни, надежда на Спасение.
«Вот и рухнул в Темзу мост, рухнул мост, рухнул мост» — пери¬
фраз народной обрядовой песни, посвященной жертвоприношению в
честь строительства, например, моста, чтобы постройка уцелела. Далее
в песне говорится о том, что в жертву должен быть принесен заключен¬
ный; в связи с этим небезынтересны и следующие строки о ключе:
Ключ возьми, запри его, запри его, запри его,
Ключ возьми, запри его, леди милая моя.
Poi s’ascose nelfoco chegli affina: «И скрылся там, где скверну жжет
пучина» (Данте, «Божественная комедия», «Чистилище», XXVI, стро¬
ка 148, пер. М. Лозинского). Заключительные слова провансальского
трубадура Арнаута Даниэля, очищающегося в огне от греха сладо¬
страстия. Элиот приводит в своем комментарии еще строки 145—147,
тем более что книга его стихов 1920 г. первоначально называлась «Ага
vos ргес» (Он просит вас — прованс.):
Он просит вас, затем, что одному
Вам невозбранна горная вершина,
Не забывать, как тягостно ему.
И скрылся там, где скверну жжет пучина
{пер. М. Лозинского).
563

Quando fiam uti chelidon — часть строки из заключительной стро¬
фы анонимной латинской поэмы II или III в. н.э. «Канун Венериного
дня». После описания готовящихся торжеств весеннего праздника
любви поэт вопрошает: «Когда же придет моя весна? Когда же я ста¬
ну ласточкой, голос обретшей?» Об этой поэме и книге о ней Уолтера
Патера, повлиявшей на поколение Элиота, сказано в комментариях к
«Пруфроку».
«О, ласточка, ласточка» — из стихотворения Альфреда Теннисо-
на, посвященного Филомеле.
Le Prince d'Aquitaine a la tour abolie — «Аквитанский принц y раз¬
рушенной башни» — вторая строка сонета Жерара де Нерваля «Ры¬
царь, лишенный наследства» из сборника «Химеры». Нерваль отож¬
дествляет себя с изгнанным принцем, потомком трубадуров. Разру¬
шенная башня — карта из колоды Таро (см. главу 1) — символ
несчастной судьбы.
«Иеронимо вновь безумен», — реминисценция из пьесы Т. Кида
« Испанская трагедия, или Иеронимо вновь безумен» (акт 4, явл. 1 ). Ие¬
ронимо, мстя за убитого сына Горацио, устраивает при испанском дво¬
ре представление пьесы собственного сочинения, в которой хотят учас¬
твовать и убийцы, Бальтасар и Лоренцо. Иеронимо, чье безумие
сродни безумию Гамлета, уничтожает убийц по ходу пьесы.
Шанти шанти гианти — «Мир Божий, который превыше всякого
ума» (понимания), санскрит — рефрен «Упанишад».
Полые люди
«Полые люди» продолжают тему поиска и неудач, постигающих
на этом пути. Для автора это — путь из ада к еще только смутно вы¬
рисовывающемуся чистилищу; для полых людей — путь избавления,
путь от призрачной смерти при жизни к смерти истинной, поэтому
вновь, как в «Геронтионе», в пятой главе «Полых людей» появляется
вихрь, уносящий разъятых на атомы полых людей.
Пейзаж поэмы — вновь, как в «Бесплодной земле», пустыня и до¬
лина, напоминающая долину Иосафата из видений Иезекииля (кото¬
рая вновь появится в «Пепельной среде»), река забвения Ахеронт, а
«литературный фон» — бесспорно, «Божественная комедия» Данте,
в особенности «Ад» и «Чистилище».
564

Полые люди — это и те, «кто с яростным сердцем вступил в цар¬
ство истинной смерти», как Курц, герой романа Джозефа Конрада
«Сердце тьмы», эпиграф из которого предпослан поэме, и Гай Фокс,
организатор неудавшегося Порохового заговора 1605 г., полые люди —
это, конечно, и те, «кто от великой доли / Отрекся в малодушии сво¬
ем... / Ничтожные, которых не возьмут / Ни Бог, ни супостаты Божь¬
ей воли» («Ад», III, пер. М. Лозинского), то есть геронтионы.
В тематическом смысле, как уже было сказано, в «Полых людях»
выражен и мотив «Пруфрока» — бессилие и неспособность объеди¬
нить видимость и действительность, воображение и реальность и
вследствие этого неспособность действовать, и мотив «Геронтиона» —
ожидание смерти и продолжение тем «Бесплодной земли», но в иной
музыкально-поэтической манере, навеянной как творчеством Валери,
так и собственными исканиями Элиота. Не случайно строки:
Контур без форм, оттенок без цвета,
Мышца без сил, светило без света, —
повторяют каденции Валери из стихотворения «Песня колонн» (где
есть строка «улыбки без лиц»), однако по смыслу стихи Элиота пере¬
кликаются с чувствами Марлоу из «Сердца тьмы», когда после смер¬
ти Курца того объяло «видение серости, лишенной формы». Образ
слепца и незрячих глаз вновь вводит тему Тиресия и связует «Бес¬
плодную землю» и «Полых людей».
На первый взгляд «Полые люди» лишены внешнего действия, это
скорее поэма состояния, а не действия. Пьер Леги заметил, что все че¬
тыре произведения — «Пруфрок», «Геронтион», «Бесплодная земля»
и «Полые люди» отмечены скорее психологическим драматизмом, не¬
жели драматизмом действия, сюжета.
В 1924 году Элиот опубликовал под общим названием «Песни грез
для Дорис» три небольших стихотворения: «Очи, что видал в сле¬
зах...», «В четыре ветер налетел...» и «Это — мертвая земля...» (первые
два приводятся в разделе «Разные стихотворения»). Эти отрывки свя¬
заны с «Бесплодной землей», с образом Дорис из цикла, посвященно¬
го Суини, и с «Полыми людьми».
«Очи, что видал в слезах...» — стихотворение связано с Плачем
Иеремии, а также с главами «Бесплодной земли» — «Огненная про¬
565

поведь» и «Что сказал гром». Небезынтересна также связь этого сти¬
хотворения с рассказом Киплинга «В конце пути», где появляется
«Лик, ...слепой и плачущий, <...> который не в силах стряхнуть сле¬
зы». (Что напоминает русскому читателю о гоголевском «Вие».)
Первый эпиграф «Мистер Курц умирать» — презрительные сло¬
ва черного раба, возвещающего, что белый бог умер, взяты из романа
Джозефа Конрада «Сердце тьмы». Курц, ставший шаманом черного
племени на реке Конго, обожествляемый племенем творец дождя и
погоды, вступивший в единоборство с силами тьмы и бесами, побеж¬
денный ими и осужденный на проклятие, символизирует еще одну
неудачу в поисках Спасения. Другой герой «Сердца тьмы», Марлоу,
говорит, что «Курц — полый в самой сердцевине».
Со словами «Подайте старине Гаю» дети собирают деньги 5 нояб¬
ря в годовщину неудачи Порохового заговора Гая Фокса (1605), при
этом дети таскают с собой по улицам чучела заговорщиков, набитые
трухой.
Чучело — не только символ никчемности и неспособности любить,
верить или действовать что, в свою очередь, ассоциируется с образом
чучела в стихотворении Йейтса «Плавание в Византию», 1927, но и
отсылает читателя к обрядам жертвоприношений, описанных в «Зо¬
лотой ветви» Фрэзера, когда соломенное чучело сжигают во время
празднеств, посвященных духу плодородия.
«Не смею глянуть в эти глаза...» — собирательный образ, объединя¬
ющий и глаза Харона, пылающие, как раскаленные угли, и глаза демона
из упомянутого рассказа Киплинга, и глаза Беатриче из «Чистилища»,
XXX—XXXI, — взгляд опаляющий и укоряющий своей чистотой.
Безглавая колонна — связывает разрушенную часовню из «Бес¬
плодной земли», в свою очередь, связанную с легендой о Св. Граале,
упоминавшееся уже стихотворение Валери «Песня колонн» и строки
из «Убийства в соборе»: «...Там, где молитву возносят у руины импер¬
ской колонны / Восходит то, что землю всегда обновляет / И что все
отрицают...»
«Целовальный жар / Губ, поцелуем данных...» — аллюзия-пара¬
фраз на строки из «Искусства» Джеймса Томсона (III), которые Эли¬
от цитировал в статье «Назначение поэзии и назначение критики»:
Сладостно пенье, но без сомненья
Губы поют, когда целовать не дано.
566

Возможно, что Элиот также имел в виду и слова Джульетты:
«...губы, что должны в молитве...» — и весь ее последующий диалог с
Ромео во время первой встречи («Ромео и Джульетта», акт 1, явл. 5).
Столепестковая звезда, Роза Господня, немеркнущая звезда — об¬
раз, появляющийся в конце «Божественной комедии» («Рай», XXXI,
1—2 и XXXIII, 73—74), в то же время — символ Пресвятой Богороди¬
цы, а также католический символ церкви незримой.
«Здесь мы водим хоровод...» — пародийный парафраз детской шу¬
точной песенки «Тутовое дерево» и обрядовой песни майских празд¬
неств «Здесь мы собираем орехи в мае... в пять часов утра», которую
поют во время деревенских плясок вокруг Майского шеста; эта песня
предваряет любовные игры. Подобная символика, так же как и как¬
тус — безусловно фаллический символ, вновь возвращает к теме люб¬
ви и похоти, как в главе «Игра в шахматы» «Бесплодной земли».
«Наши теории...» — аллюзия как на стихотворение «Морское клад¬
бище» Валери, так и на речь Брута из «Юлия Цезаря» Шекспира (акт
2, явл. 1, стр. 63—65):
Меж замыслом ужасного деянья
И действием мы пребываем
Среди видений иль в кошмарном сне.
«Яко Твое есть...» — конец католической молитвы, смысл которой
вступает в противоречие с последующей цитатой из «Сердца тьмы»
Конрада: «Жизнь очень длинна» — жизнь слишком длинна для полых
людей, кто, подобно Геронтиону и кумской сивилле, ожидает истин¬
ной смерти.
«Так и кончается мир...» и следующие строки — смешение детской
песенки «Здесь мы водим хоровод» («Так мы хлопаем в ладоши...»),
молитвы «Отче наш» («Мир без конца...») и воспроизведение всхли¬
па-взвизга Гая Фокса на эшафоте.
Пепельная Среда
Целиком «Пепельная Среда» была опубликована в 1930 г., но в
1927 г. отдельно была опубликована II глава, озаглавленная как «Вос¬
хваление», в 1928 г. была опубликована I глава, «Perch io non spero»
567

(«Ибо не уповаю» — строка из «Баллады, написанной в изгнании в
Саранце» другом Данте, поэтом Гвидо Кавальканти), III глава «Al som
de Tescalina” (“К вершине лестницы”) была опубликована в 1929 г.
Несмотря на разъединенность частей и фрагментарность компо¬
зиции, в «Пепельной среде» более, чем в других крупных произведе¬
ниях Элиота, написанных до этого времени, ощущается драматиче¬
ское единство и единство времени.
«Пепельная Среда», подобно многим другим стихотворениям Эли¬
ота, построена в форме монолога лирического героя, проходящего все
стадии духовного развития — от отчаяния к надежде и вере (см. Пре¬
дисловие). В этой поэме Элиот отталкивается от мистического опы¬
та, описанного в «Восхождении на гору Кармил», и в особенности от
описания очистительной ночи из неоконченной «Мрачной ночи души»
Сан-Хуана де ла Круса; однако в своей поэме Элиот, так же, как и в
«Четырех квартетах», переплавляет образы и медитации Сан-Хуана в
свою неповторимую поэтику и философию. Фоном поэмы также слу¬
жит «Божественная комедия» Данте, однако в финале «Пепельной
Среды» появляется не Беатриче, а Дева Мария.
Пепельная Среда — название величественной службы англикан¬
ской и католической церквей. Проводится эта служба в первый день
Великого поста в честь сорокадневной аскезы Христа в пустыне. Во
время службы священник чертит пеплом крест на лбу кающегося, про¬
износя при этом слова из книги Бытия: «Помни, о человек, что прах
ты и в прах возвратишься» (III: 19). Источником аллюзий и цитат
Элиота являются псалмы, кн. Исайи (гл. 58), кн. Ионы, Евреи (12),
кн. Иоиля (2), а также проповеди Ланселота Эндрюса, произнесен¬
ную им во время службы Пепельной Среды 1602 года.
Символика поэмы Элиота весьма сложна. По наблюдению Сми¬
та, в «Пепельной Среде» три женских образа: главным является об¬
раз Девы Марии, олицетворяющей Божественное начало и причаст¬
ной Слову; непосредственно с ним связано зримое ее воплощение, а
третий — земной, принадлежащий более реальному, нежели идеаль¬
ному миру и олицетворяющий собой как телесную, так и духовную
любовь: дама эта является не только объектом поклонения, но и ис¬
точником земных желаний лирического героя.
Одним из отличий «Пепельной Среды» от «Бесплодной земли»
является то, что даже в земной своей ипостаси Дама — уже не гиацин¬
товая девушка, не символ плодородия и источник вожделения, а ско¬
568

рее Беатриче. Как полагает Смит, в работе над женскими образами
«Пепельной Среды», помимо Данте, на Элиота оказало влияние пись¬
мо Бодлера к мадемуазель Мари, которое, по собственному призна¬
нию Элиота, «потрясло» его:
«Благодаря тебе, Мари, я буду сильным и великим. Подобно Пет¬
рарке, я сделаю свою Лауру бессмертной. Будь моим Ангелом, моей
Музой и моей Мадонной и веди меня путем Красоты».
Лирический герой поэмы, монологом которого и является все про¬
изведение, напоминает на первый взгляд Тиресия и полых людей, но
существенно отличается от них — он изначально знает то, что вовсе
не ведомо полым людям и о чем Тиресий узнает только в самом кон¬
це: поиск спасения требует смирения и самоотречения, причем отка¬
за не только от вожделений, но и от духовного успокоения — от само¬
уверенности духа.
«Знанья и дара чужого не возжелаю» — перифраз XXIX сонета
Шекспира.
«Зачем расправлять орлу одряхлевшему крылья» — помимо ал¬
люзий на средневековые поэтические аллегории, о которых пишет
В. Муравьев в своих комментариях к книге «Бесплодная земля» (1971),
орел может и в старости вернуть себе силы, черпая их из солнечного
света и воды источника (иносказательное описание крещения и воз¬
вышения помыслов), эта строка является также аллюзией на пропо¬
ведь Ланселота Эндрюса, произнесенную им во время службы Пе¬
пельной Среды 1602 г.:
«Что же, неужто я обречен «падать» и не смогу «воспарить»? «от¬
вращаться», а не «обращаться»? осужден ли я на вечный «бунт»? веч¬
но ли будут ласточки эти летать надо мной, напоминая мне о «возвра¬
щении» моем, не обращусь ли я к ним?»
Образ орла напоминает также и о сне Данте из девятой главы
«Чистилища»:
Мне снилось — надо мной орел суровый
Навис, одетый в золотистый цвет,
Распластанный и ринуться готовый,
И будто бы я там, где Ганимед,
Своих покинув, дивно возвеличен,
Восхйщен был в заоблачный совет.
569

Мне думалось: «Быть может, он привычен
Разить лишь тут, где он настиг меня,
А иначе к добыче безразличен».
Меж тем, кругами землю осеня,
Он грозовым перуном опустился
И взмыл со мной до самого огня.
И тут я вместе с ним воспламенился;
И призрачный пожар меня палил
С такою силой, что мой сон разбился*.
Немаловажен и тот факт, что после пробуждения Данте и Верги¬
лия к «Чистилищу» провожает Лючия, небесная жена.
Помимо этих главных аллюзий, есть и еще одна, развивающая
тему пыток творчества и мучений художника и связанная с «Прико¬
ванным Прометеем» А. Жида. Кстати, как заметил Смит, Элиот под¬
писал несколько рецензий, опубликованных им в 1918 году в журна¬
ле «Эгоист», псевдонимом «Aptéryx», что в переводе означает «бес¬
крылый».
«Строки об «истинной, но преходящей власти», как эхо, но уже в
измененном виде, напоминают о Пруфроке и в то же время являются
отзвуком «Оды Бессмертию» Вордсворта.
«Молись за нас грешных...» — слова молитв «Kyrie» и «Miserere»,
перекликающиеся в то же время и с последней строфой из «Эпита¬
фии Вийона»: «Взгляни и помолись, а Бог рассудит» (пер. И. Эрен-
бурга).
II	глава поэмы открывается картиной, навеянной видением Иезе¬
кииля (XXXVII) и напоминающей пейзажи из «Бесплодной земли»
и «Полых людей».
Можжевеловый куст — в I Книге Царств — символ возрождения,
единства жизни и смерти, а в III Книге Царств этот символ связан с
историей пророка Илии, который, спасаясь от преследований, «ото¬
шел в пустыню» и, сев под можжевеловый куст, «просил смерти себе»,
но ему были ниспосланы вода и пища. Отрекаясь от жизни, подобно
библейскому пророку, лирический героя Элиота надеется на обновле¬
* Перевод М. Лозинского.
570

ние; «полуденная прохлада», ироничная аллюзия на Эдемский сад, од¬
нако, заставляет усомниться в возможности подобного возрождения.
Каждая из частей разъятого тела несет символически-смысловую
нагрузку: ноги — символ физической силы, сердце — эмоций, печень —
силы восприятия, мозг — органов чувств (три последних, согласно
физиологической теории Галена, являвшейся продолжением учения
Демокрита, соответствовали жизненному духу, природному духу и
животному духу). Само «пожирание» также носит символический и
мистический характер: библейское повествование об Ионе, пожран¬
ном китом, интерпретировалось Сан-Хуаном как испытание мраком.
«Нити глазные» — аллюзия на стихотворение Джона Донна «Вос¬
торг».
Леопарды — аллегорические звери из кн. Иезекииля, и «Божест¬
венной комедии», как уже было сказано выше, являются символом
как разрушения (в средневековых аллегориях леопард, один из трех
зверей, встреченных Данте, был символом низменных удовольствий),
так и очищения, пожирая, подобно Христу-тигру из «Геронтиона»,
старую жизнь.
«И Бог вопросил...» — аллюзия на кн. Иезекииля: «И Господь...
поставил меня среди поля, и оно было полно костей... И сказал мне:
сын человеческий! оживут ли кости сии?» (XXXVII:1, 3)
«Песнь костей» — эхо кн. Екклесиаста («...и зацветет миндаль, и
отяжелеет кузнечик, и рассыплется каперс», гл. 12:4) и — литания Даме,
напоминающая литании Деве Марии и, вероятно, как полагает Смит,
«Литании Розе» Гурмона. Таким образом, Роза здесь не только явля¬
ется символом Церкви незримой и Девы Марии, но и земной Дамы,
чьей любви добивается герой средневековых куртуазных аллегорий.
В силу этой многоликости и Дева, и Роза охарактеризованы столь про¬
тиворечиво: «В покое, в страданье / Ты едина и Ты разъята...»
О символике Сада сказано во вступительной статье.
«Землю сию поделите» — аллюзия на кн. Иезекииля: «Вот земля,
которую вы по жребию разделите коленам Израилевым...» (48:29).
Ирония же, заключенная в концовке: «И ни раздел, ни единство / Ни¬
чего не решат», состоит в том, что земля эта — бесплодна, она — «в
пропасти полой глазниц / Нами утраченных царств» («Полые люди»).
Однако путь самоотречения и аскезы оставляет надежду на очищение
и обретение духовного наследия — утраченных царств.
571

III	глава поэмы, первоначально называвшаяся «Al som de Pescali-
na» — слова Арнаута (Арнальда) Даниэля из «Божественной коме¬
дии», очищавшегося от греха сладострастия, посвящена стадиям ду¬
ховного развития человека, пыткам и соблазнам плоти и духа. И сю¬
жет, и композиция главы навеяны как мистической лестницей из
«Мрачной ночи души» Сан-Хуана де ла Круса, так и образом трех сту¬
пеней перед входом в чистилище из «Божественной комедии» Данте.
Кроме того, восхождение это, по наблюдению Смита, также напоми¬
нает обряд инициации и путь искателя Грааля. Джесси Уэстон в упо¬
минавшейся уже работе «От ритуала к рыцарскому роману» замеча¬
ет, что в символике обряда инициации митраизма особенно важное
значение придается лестнице из семи ступеней, которые необходимо
преодолеть при восхождении к божеству.
Арнаут Даниэль, закончив свою исповедь, «скрылся там, где сквер¬
ну жжет пучина» — эту цитату из Данте Элиот приводит дословно в
концовке «Бесплодной земли»; очистительный огонь приобретает еще
большее значение в дальнейшем творчестве Элиота.
Голубой цвет в литургической символике олицетворяет небо, то
есть является символом веры, а зеленый — надежды.
«Я не достоин, Боже» — «Господи, я не достоин» — слова священ¬
ника перед вкушением причастия. Слова взяты из Евангелия от Мат¬
фея (VIII, 8).
«Хоть слово вымолви» — «Но скажи только слово» — также из
Евангелия от Матфея (VIII, 8).
IV	глава поэмы первоначально называлась «Vestita di color di
fiamma» («Облаченная в цвета огня»). Женский образ, сочетающий
земные и небесные черты Беатриче, Матильды из XVIII песни «Чис¬
тилища», которая шла и пела, срывая цветы, Лючии и, быть может,
самой Девы Марии.
«Между лиловым и лиловым» — фиалки в мифологии культа Ат-
тиса символизируют вечное цветение жизни и, так же как тис, вре¬
менный уход и упокоение под корнями вечности.
«Sovegna vos» — помяните (прованс.) — слова Арнаута Даниэля,
провансальского трубадура. Даниэль просит Данте (а в его лице жи¬
вущих) не забывать о его судьбе, о грехе сладострастия и неминуемом
искуплении.
Единорог — символ чистоты в Средневековье. Траурная процес¬
сия символизирует отчасти погребение всего суетного, земного и пре¬
572

ходящего (cp. с XXIX песнью «Чистилища»), отчасти сродни «погре¬
бально-брачной процессии Блейка», а Элизабет Дрю считает, что это —
погребение поэтического прошлого. (Ср. с О. Мандельштамом: «...И
вчерашнее солнце на черных носилках несут».)
«Бездыханная флейта» божества лесного (Пана или Приапа) сим¬
волизирует взаимоотношения между сексом и любовью, победу воз¬
вышенной любви над вожделением.
«Безмолвная сестра», «неслышимое немое слово» — говорят о том,
что спасение пока только лишь возможно.
«И после этого изгнания» — слова из молитвы «Salve Regina»: «И
после этого нашего изгнания яви нам благословенный плод чрева Тво¬
его». Слова эти обращены к Деве Марии, подразумевают ее присут¬
ствие и выражают надежду.
V	глава поэмы первоначально называлась «La Sua Volontade» —
слова из «Божественной комедии» («Рай», III, 85): «Покой наш в Его
Воле» (Ср. с Проповедью Томаса Беккета из «Интерлюдии» драмы
«Убийство в соборе»). Первая строфа является аллюзией на рожде¬
ственскую проповедь Ланселота Эндрюса. Парадокс означает проти¬
вопоставление Слова, Логоса миру сему (ср. с эпиграфом из Геракли¬
та к «Четырем квартетам»: «Хотя логос присущ всем, большинство
людей живет, как если бы у них было собственное разумение всего»).
Ср. также с: «Сынове мира сего мудрее сынов света в роде своем». Да¬
лее тема противостояния Слова и мира, Света и тьмы мира сего раз¬
вивается; Элиот перефразирует слова из Евангелия от Иоанна: «И
свет во тьме светит, и тьма не объяла его» (I, 5), и: «В мире был мир,
и мир через Него начал быть, и мир Его не познал» (I, 10). Безглас¬
ность понимается как отторгнутость от Слова.
«О народ мой, что я сделал тебе?» — упрек Бога, обращенный к
народу Израиля, из кн. Михея: «Народ мой! что сделал Я тебе и чем
отягощал тебя? отвечай Мне». И далее: «Я вывел тебя из земли Еги¬
петской и искупил тебя из дома рабства и послал пред тобою Моисея,
Аарона и Мариам» (VI, 3—4). Письмо Данте из веронского изгнания,
написанное на латыни и обращенное к народу Флоренции, начина¬
лось этими же словами: «Popule mi, quid feci tibi?»
Последние строки заключительной строфы — аллюзия на «Мрач¬
ную ночь души» Сан-Хуана. Синий (или голубой) — цвет надежды, в
сочетании со скалами и пустыней символизирует отказ от земных же¬
573

ланий (строка: «в безводье, где со слюною рот изрыгнет яблока семя
сухое» — по-другому выраженный образ отказа).
«В пустыне средь сада, в саду средь пустыни» — символ смерти
плотских желаний и возрождения духа.
VI	глава поэмы отчасти симметрична первой (поэтому возвраща¬
ются темы-образы пустыни, тиса, искушений, отречения и надежды);
симметрия, однако, не полная. Первые три строфы посвящены даль¬
нейшей борьбе между земным и духовным, отказу от желаний и му¬
чительной борьбе с ними. Здесь уместно вспомнить то, что написал
Элиот о Франческе да Римини в «Священном лесу»: «...проклятие ис¬
пытывать желание, которое человек не в силах удовлетворить».
«Пресвятая Сестра, благословенная Мать...» — имитация обраще¬
ния к Богоматери.
«...дух ручьев и садов...» — аллюзия на описание рая в «Божест¬
венной комедии» и, быть может, обращение к Беатриче.
«В Его руках наш покой» — перевод стиха Данте.
«О дух воды речной и морской» — Virgin Stella Maris.
Четыре стихотворения из серии «Ариэль» были написаны Эли¬
отом с 1927 по 1930 г. для рождественской серии издательства «Фей¬
бер» — «нечто вроде рождественских открыток», как заметил сам Эли¬
от. (Пятое стихотворение, которое называется «Выращивание рож¬
дественских елок», было опубликовано в 1954 г., когда издание серии
возобновилось.)
«Поклонение волхвов» (1927) в философском и религиозном смыс¬
ле отражает ту же стадию «прохождения через Чистилище», что и
«Геронтион», «Бесплодная земля» и «Полые люди». На поэтику сти¬
хотворения и описание пути волхвов наложили отпечаток рождест¬
венская проповедь Ланселота Эндрюса (начало стихотворения поч¬
ти дословно повторяет в первом лице единственного числа то, что у
Эндрюса в третьем лице множественного числа), «Анабасис» Сен-
Жон Перса, поэму, переведенную Элиотом на английский, «Письма
изгнанника» Паунда, «Исследователь» Киплинга и собственные вос¬
поминания и впечатления Элиота, описанные им в статье «Назна¬
чение поэзии», причем образы «шестерых, игравших на сребрени¬
ки», мельницы — воспоминания Элиота о его путешествии в южной
Франции.
574

Три деревца — символ-провидение трех распятий; сребреники
предвещают предательство Иуды, а белая лошадь — аллюзия на От¬
кровение св. Иоанна (6:2 и 19:11—14).
«Поклонение волхвов» построено в форме монолога одного из
них — человека, поверившего в Пришествие Христа, но духовно и фи¬
зически принадлежащего прошлому, той жизни, которой Иисус при¬
шел положить конец. Подобно Геронтиону, герой «Поклонения» не
может отринуть свое прошлое. Подавленный видением «смерти-в-
жизни», мятущийся между смертью и жизнью, он «был бы рад еще
одной смерти», необходимой ему для полного освобождения от ста¬
рых богов и желаний, от мира «дев в шелках с шербетом в руках».
Рождество, неотличимое от Смерти, дало ему не надежду новой жиз¬
ни, но лишь открыло и высветило безнадежность и грешность его про¬
шлого. Герой стихотворения стоит на пороге понимания, но еще не
понимает, почему Рождество означает также и Смерть, а Смерть —
Рождество (ср. с проповедью архиепископа Беккета из драмы «Убий¬
ство в соборе»). Понятие самопожертвования ему неведомо. Тем не
менее, он уже достиг стадии «отказа от желаний», когда человек ни¬
чего не желает для себя (ср. с «Четырьмя квартетами»). Как заметил
Гровер Смит, образ этот соответствует образу искателя из «Восхож¬
дения на гору Кармил» Сан-Хуана де ла Круса: достигнув «утвержда¬
ющей реальности», он терпит поражение, а затем приходит к отрица¬
нию и отчаянию при виде людских пороков, полагая, что смерть Хрис¬
та ничего не изменила в окружающем его мире.
Название «Песня для Симеона» (1928) пришло из «Nunc
Dimittis», что и переводится как «Песня для Симеона». Лириче¬
ский сюжет стихотворения основан на II главе Евангелия от Луки
(21-35).
Так же, как и «Поклонение волхвов», «Песня для Симеона» пред¬
ставляет собой монолог лирического героя, однако в отличие от Ге-
ронтиона, Тиресия и даже лирического героя «Поклонения» Симео¬
ну, «мужу праведному и благочестивому», дано просветление и успо¬
коение в смерти («Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыко, по слову
Твоему, с миром», Лука, 2:29). Горечь же и отчаяние Симеона, кон¬
трастирующие с образами гиацинтов (еще одна ипостась символа
Сада), оживающей земли (образ, несущий совершенно иной смысл,
нежели аналогичная картина из I главы «Бесплодной земли» и «Ге-
575

ронтиона»), — рождены болью не за себя, а за народ Израиля, это —
провидение многих испытаний и мук.
Образ жизни, ожидающей ветра смерти, «как пушинка на ладо¬
ни», — аллюзия на последнюю сцену из «Короля Лира» Шекспира.
Ветер, уносящий жизни, — образ, внешне напоминающий концов¬
ку «Геронтиона», но в отличие от этого более раннего стихотворения
вихрь уносит душу не в небытие, а возносит ее к Богу.
«Animula» (1929) наряду с «Полыми людьми» — одно из самых
трагичных и пессимистичных произведений Элиота. Как заметила
Элизабет Дрю, название «Animula» восходит к обращению Адриана
к своей душе, переведенному Байроном на английский. Гровер Смит
указывает и другие возможные источники: «Плавание» Бодлера, «In
Memoriam» Теннисона, «Идею Всеобщности» кардинала Джона Нью¬
мена и «Воспитание Генри Адамса».
Первые же строки — аллюзия на стихи из XVI главы «Чистили¬
ща» Данте:
Из рук того, кто искони лелеет
Ее в себе, рождаясь, как дитя,
Душа еще и мыслить не умеет,
Резвится, то смеясь, а то грустя,
И, радостного мастера созданье,
К тому, что манит, тотчас же летя.
Ничтожных благ вкусив очарованье,
Она бежит к ним, если ей препон
Не создают ни вождь, ни обузданье»*.
Путь души, обретающей знания без веры и Бога, воспринимаю¬
щей опыт, «дающий лишь ложный образчик» («Четыре квартета»), —
это путь обособления, эгоизма, путь в одиночество, где время лиша¬
ется цельности, путь к смерти, которая, так же как в «Геронтионе» и
«Полых людях», одна только и может принести душе избавление от
страданий.
Судьбы Бодена и Гутьерес напоминают о прошедшей Первой ми¬
ровой войне и отчаянии послевоенного «потерянного» поколения.
* Перевод М. Лозинского.
576

Образ Флоре, «затравленного псами насмерть», как заметил Гро¬
вер Смит, возвращает к мифу об умирающем боге, напоминает о судь¬
бе Актеона и — одновременно — о борзой Вельтро из «Божественной
комедии» Данте, о тигре из «Геронтиона» и леопардах из кн. Иезеки¬
иля и «Пепельной Среды». Все эти образы понимаются не только как
разрушительные, но и как очищающие и созидательные.
Марина (1930) не только отличается по тональности от всех ос¬
тальных стихотворений цикла, но и выделяется из всего творчества
Элиота: это одно из тех редких исключений в его творчестве, где кон¬
фликт между видимостью и реальностью, идеальным и действитель¬
ным, идеальным и явным приходит к счастливому разрешению.
Эпиграф, взятый из трагедии Сенеки «Безумный Геркулес» («Что
это за место, что за страна, что за часть мира?»), контрастирует со смыс¬
лом и поэтическим мотивом стихотворения. Согласно одной из вер¬
сий древнегреческого мифа, после того, как Геракл совершил очеред¬
ной подвиг и усмирил Кербера (Цербера), он был лишен разума рев¬
нивой супругой Зевса Герой (Геракл был сыном Зевса и Алкмены) и,
обезумев, убил своих детей. Афина возвращает Гераклу разум — в этот
миг он и произносит слова, взятые Элиотом в качестве эпиграфа.
Если упоенный гордостью после совершения очередного подвига
Геракл наказан лишением разума и утратой детей, то Перикл, герой пье¬
сы Шекспира «Перикл, принц Тирский»*, — воплощение самоотрече¬
ния и самопожертвования. Испытавший множество злоключений, Пе¬
рикл терпит кораблекрушение, во время которого его жена, родив дочь
Марину, умирает. Монолог лирического героя, отца, предваряет сцену
узнавания. Смутный образ, возникший перед ним, напоминает одно¬
временно образ из V главы «Бесплодной земли» («Кто же тот третий,
всегда идущий подле тебя?») и образ из IV главы «Пепельной Среды».
Дрозд, зовущий сквозь туман так же, как в «Бесплодной земле», —
символ благой вести.
Пейзаж напоминает массачусетское побережье Новой Англии, но в
одном из черновиков Элиота было даже указано точное место, это — ос¬
тров Роуг, лежащий в устье реки Нью-Медоуз, залив Каско, штат Мэн.
Концовка стихотворения, по духу дантовская и платоническая, сим¬
волизирует, как заметил Смит, очищение через страдание и возрожде¬
ние через самоотречение; по форме же это — молитва: «Да отрекусь...»
* Считается, что пьеса написана в соавторстве с Джоном Флетчером
в 1608 или 1609 году.
19 Зак. 1184
577

Пять упражнений для беглости пальцев
Пять упражнений для беглости пальцев — еще одна грань творче¬
ства Элиота, связанная с традициями Льюиса Кэролла, лимериками,
абсурдистской поэзией и, конечно, с «Кошками» самого Элиота.
1.	«Строки персидскому коту»
На площади Расселла, 24 (Russell Square), находилось издатель¬
ство «Фейбер и Гвайер», впоследствии «Фейбер и Фейбер», в кото¬
ром Элиот работал с 1925 г. и директором которого впоследствии стал.
Ныне там установлена мемориальная доска: «Т.С. Элиот, поэт и изда¬
тель, работал здесь в издательстве «Фейбер и Фейбер» с 1926 по
1965 г.» (Википедия).
2.	«Пейзажи» — многие из мест связаны как с юностью поэта, так
и с посещением родины после Второй мировой войны, были запечат¬
лены также в «Четырех квартетах».
3.	«Строки для старика» в чем-то перекликаются с «Геронтио-
ном».
Хоры из мистерии «Камень»
Хоры из мистерии «КАМЕНЬ» (1934) были написаны Элиотом
по уже готовому сценарию Э. Мартина Брауна для Фонда сорока пяти
церквей. Сама по себе пьеса получилась довольно посредственной, с
расхожими сентенциями и персонажами-стереотипами, однако в «Хо¬
рах» Элиоту удалось выразить мысли о месте веры, религии и церк¬
ви в современном мире, о поисках духовности в бездуховном прагма¬
тичном мире, о взаимоотношении прогресса и духовности, преходя¬
щего и вечного, местного, «злободневного» времени и вечности — темы,
которые Элиот впоследствии развивал в драме «Убийство в соборе»
и в «Четырех квартетах». Поэтика, образность и музыка «Хоров» свя¬
заны с «Бесплодной землей» и «Полыми людьми», а ораториальные
формы и, в частности, использование Ведущего хора (корифея), поз¬
воляющие сочетать повествование с риторикой, и двух хоров (Рабо¬
чих и Безработных) связаны как с античной драмой, так и с упомяну¬
тыми более поздними произведениями самого Элиота. В «Хорах» —
множество аллюзий, и не только на Книгу Неемии, но также и на
Уильяма Блейка («Песнь строителей»), Книгу Исайи, особенно 28:20
578

(Песнь Рабочих) и Евангелие от Матфея 20:7 (Песнь Безработных),
а также на псалмы; в прологе есть также ритмические аллюзии на «Пе¬
рикла» Гауэра и, как всегда у Элиота, сочетание возвышенной лекси¬
ки Библии короля Якова и английского молитвенника с разговорной
речью и даже жаргоном. Примечательно, что Святой Петр входит, ве¬
домый мальчиком, как Самсон и Тиресий Софокла, и обращается с
призывом Церкви к великомученикам: «Совершенствуйте волю», что,
в свою очередь, выражено в аксиоме Данте о долге человека. В VII
хоре Элиот пишет:
Затем настало в предназначенный час мгновение времени и во
времени,
Мгновение не вне, но во времени — в том, что мы называем исто¬
рией: мир времени, рассеченный поперек, пополам мигом во времени,
отличным от мгновения времени:
Миг был во времени, однако время было создано через это мгно¬
вение, ибо без смысла нет времени, а это мгновение времени рождало
сей смысл.
Это мысль о длительности времени — не в бергсоновском понима¬
нии, для которого прошлое существует лишь как память, но актуальность
«вечных мгновений», то есть вечности, как в «Четырех квартетах»:
В прошлом и будущем
Сознанью почти не осталось места.
Сознавать — значит, не быть во времени,
Но только во времени — связав прошлое с будущим —
Можно вспомнить миг в розовом саду,
Мгновение в беседке во время ливня,
Миг воскурения ладана в церкви,
По которой гуляет сквозной ветерок,
Только между прошлым и будущим,
Ибо время побеждают только временем.
(«Бёрнт Нортон»у II).
Элиот убежден, что преодолеть духовную обособленность чело¬
вечества, «холод мрака и пустоту одиночества» необходимо и достичь
этого можно только движением, преодолением «сейчас и здесь», но —
связуя прошлое и будущее, историю и современность, в «мгновении
во и вне времени». Однако Элиот предупреждает:
579

Но поиски точки пересечения времени с вечностью —
Занятие лишь для святого, и не занятие даже,
Но то, что дано и отобрано
Прижизненной смертью во имя любви,
Самоотверженности, самопожертвования и самосожженья.
{«Драй Сэлвейджес»)
Большинству же, как сказано в «Квартетах», этого не добиться, и
тем не менее
Наш долг — и в недвижности не отринуть
Движенья к иным глубинам,
К единенью и соединенью
Сквозь холод мрака и пустоту одиночества.
{«Ист Коукер, V»)
Так Элиот разрешает противоречие между статичностью и движе¬
нием, видимостью и действительностью, вечным и преходящим. За¬
вершаются же «Хоры» символикой тьмы и света, не только и не столь¬
ко в духе неоплатоников, как у Паунда в «Кантос», сколько гимном
свету — Вере:
И теперь, когда мы воздвигли алтарь Незримому Свету, мы можем
возжечь здесь те малые огоньки, для которых предназначено
наше бренное зренье.
И мы благодарим Тебя за то, что тьма нам напоминает о свете.
О Свете Незримый, мы возносим хвалу Тебе за Твою великую славу!
Во дворце Шугиане, в месяце Нисане — Книга Неемии 2:1—6.
Там не было места пройти и животному — Книга Неемии 2:14.
Санаваллат Хоронит и Товия Аммонит, и Тешем Аравитянин —
Книга Неемии 2:19.
VII	Хор:
Но свет их всегда обступала тьма — ср. с «Ист Коукер», III.
Молитвенные колеса, поклонение мертвым, отрицание этого мира,
утвержденье обрядов, значенье которых забыто — Ср. с «Драй Сэл¬
вейджес», V.
580

Четыре квартета
«Бёрнт Нортон» (написан в 1935 г. и опубликован в 1936 г.) — это
сожженный необитаемый дом в поместье с английским парком и са¬
дом в Глостершире, который Элиот посетил в 1934 г.
О символике Сада. Как предполагает бельгийский профессор и
переводчик Элиота на голландский Герман Сервотт, на символику
розы также повлиял «Роман о розе» Жильома де Лори, французско¬
го поэта XIII века. Герман Сервотт в 1974 году опубликовал анноти¬
рованное двуязычное голландско-английское издание «Четырех квар¬
тетов» в собственном переводе, со вступительной статьей, примеча¬
ниями и комментариями, которые в 2010 г. перевела на английский и
дополнила американская исследовательница Этель Грин, составитель¬
ница двуязычной антологии голландской поэзии.
Элиот полагал, что существуют три розы — чувственная, социо¬
политическая и духовная, как пишет Хелен Гарднер.
Лотос — Сервотт и Грин усматривают аллюзию на IX Песнь
«Одиссеи», в которой говорится о лотофагах.
Сердцевина света, по мнению Сервотта и Грин, является проти-
поставлением «Сердцу тьмы», роману Джозефа Конрада, из которого
Элиот взял эпиграф к «Полым людям».
Дэвид Трэйси (см. библиографию) полагает, что понятия полно¬
ты, пустоты, преходящего связаны с буддистской философией.
Чеснок и сапфир, как указал сам Элиот, навеяны сонетом Маллар¬
ме «M’introduire dans ton historié».
Ось дерева — одновременно и ось телеги, и живое дерево, и ось ми¬
ров — мировое древо. Вся часть построена на противопоставлениях:
сапфир — грязь, профанное — священное, мертвое — живое, статич¬
ность — движение, война — мир.
Бежит Кабан от Гончих Псов — имеются в виду созвездия.
В застывшей точке мировращенья — фраза из «Кориолана», более
раннего произведения Элиота.
Надо спуститься ниже — Элиот, как он сам писал в письме к бра¬
ту, имеет в виду не только метафизический, но и вполне конкретный
физический образ — в лондонском метро при переходе с ветки на вет¬
ку нужно спускаться либо по лестнице, либо на лифте. В метафизи¬
ческом же смысле Элиот вновь обращается к мистическому опыту
Сент-Хуана де ла Круса и к «Божественной комедии», когда Верги¬
581

лий в IV Песни «Ада» призывает Данте в подземный мир: «Теперь мы
к миру спустимся слепому» (пер. М. Лозинского).
Подсолнух — символ солнца и божественного начала, тис — как
сказано в предисловии, одновременно символ и смерти, и вечности,
зимородок — отсылка к Королю-Рыбаку из «Бесплодной земли».
Движение — это частица формы,/Лестницы из десяти ступеней —
образ лестницы из десяти ступеней, который Сан-Хуан использовал
в «Темной ночи души». Следует отметить, что во времена де ла Кру¬
са авторство работы «О десяти ступенях» (De Decern gradubus amores
secundum Bernardum») приписывалось Святому Томасу Аквинскому.
Предшествует же восхождению в квартете сцена искушения Слова в
пустыне.
Ист Коукер — поместье в Сомерсете, принадлежавшее предку по¬
эта, гуманисту сэру Томасу Элиоту (ок. 1489/90—1546). Второй квар¬
тет был опубликован отдельно в 1940 г.
В моем начале мой конец — девиз Марии Стюарт.
Время строить, / И время жить и жизнь давать потомкам — так
же, как в «Пруфроке», аллюзия на книгу Екклесиаст 1—8.
Безмолвный девиз — девиз рода Элиотов: «Молчи и действуй» (Тасе
et fac).
Сочетанье мужчины и женщины... согласье — цитата из трактата
«Правитель» («Governor», 1531) сэра Томаса Элиота.
Рифмованная II часть диаметрально противоположна аналогич¬
ной части «Бёрнт Нортона»: космический хаос есть отражение зем¬
ного и наоборот.
Скорпион — созвездие, Леониды — поток метеоритов.
В середине пути — аллюзия на «Божественную комедию».
На краю пропасти, где земля из-под ног ускользает, / Везде под¬
стерегают чудовища, чудятся огни — аллюзия на «Собаку Баскерви¬
лей» Конан Дойла, приверженцем творчества которого был Элиот.
Лишь мудрость смирения — смирение безгранично — одна из ос¬
новополагающих христианских идей Элиота, развиваемая им в сти¬
хах и прозе, особенно начиная с «Пепельной Среды», очевидно, по¬
черпнута им также у Сент-Хуана де ла Круса.
О мрак мрак мрак — аллюзия на драму Джона Мильтона «Сам-
сон-борец» (или «Самсон-агонист»), где есть строка: «О мрак мрак
582

мрак при ярком свете дня». В неоконченном фрагменте Аристофано-
вой драмы «Суини-агонист» пародируется та же драма Мильтона.
«Готский Альманах» — реестр королевских и знатных дворянских
фамилий Европы.
Далее возвращаются образы лондонского метро, сада из «Бёрнт
Нортона», а в конце — почти дословная цитата из «Восхождения на
гору Кармил» Сент-Хуана де ла Круса.
В IV части, как пишет Престон (см. Библиографию), Христос —
раненый хирург, Адам — обанкротившийся миллионер, а Церковь —
умирающая сиделка.
Озноб растет, от ног вздымаясь — аллюзия на смерть Сократа,
как описано в «Федоне» Платона.
В «Драй Сэлвейджес» описаны места, где Элиот провел детство
и юность, — Миссури возле Сент-Луиса и острова к северо-востоку
от Кейп Энн, Массачусетс. Третий квартет был опубликован отдельно
в 1941 г.
Звон колокольный — предупреждение кораблям в бурю.
Чтобы распутать, расплести, разгадать — аллюзия на Пенелопу из
«Одиссеи» Гомера.
В часы предутренней стражи — Сервотт и Грин полагают, что это
аллюзия на 130-й псалом англиканского молитвенника (в русской
версии 129—6: «Душа моя ожидает Господа более, нежели стражи —
утра, более, нежели стражи — утра».
Как всегда бывает и было с начала начал — вариация молитвы. Ср.
«И ныне, и присно, и вовеки веков».
Молитва костей на берегу сродни сцене в пустыне в V главе «Бес¬
плодной земли» и молитве костей в «Пепельной Среде», а кроме того,
Сервотт и Грин усматривают связь со стихотворением «Три вещи»
Йейтса:
«Безжалостная смерть, верни три вещи», —
Пела кость на берегу.
Время есть творец и разрушитель — у Шелли в «Оде западному
ветру»: Ветер-разрушитель есть хранитель (в переводе Б. Пастерна¬
ка: Творец и разрушитель, слушай, слушай).
Заступница, чей алтарь стоит на мысе — по наблюдению Хелен
Гарднер, это церковь Notre Dame de la Garde в Марселе на берегу Сре¬
диземного моря.
583

Angelus — молитва о благой вести, принесенной архангелом Гав¬
риилом Деве Марии, которую читают трижды в день — утром, днем
и вечером. Церковный колокол каждый раз призывает верующих на
молитву.
Figlia del tuo figlio — «О дева-мать, дочь своего же сына» (пер. М.
Лозинского) — молитва Святого Бернара о том, чтобы Данте была да¬
рована благодать Божественного видения и возможность передать его
в слове. «Рай», XXXII, 136—151, XXXIII, «Божественная комедия».
Начало V части перекликается с эпизодом из «Бесплодной зем¬
ли», посвященным мадам Созострис.
Элиот употребляет неологизм «haruspicate», придуманный им от
латинского «haruspex» — предсказатель, прорицатель.
Эджвер-роуд — фешенебельная улица в Лондоне.
Уныние народов и недоумение — цитата из Евангелия от Луки 22—
25: «И будут знамения на солнце и луне и звездах, а на земле уныние
народов и недоумение; и море восшумит и возмутится».
«Но поиски точки пересечения времени с вечностью» — возможно,
Элиот имел в виду Бл. Августина, XI кн. которого посвящена идее
времени, а также Сан-Хуана де ла Круса. См. также вступительную
статью.
Прижизненной смертью во имя любви — аллюзия на I кн., VI гл.
Бл. Августина: «Что хочу я сказать, Господи Боже мой? — только что
я не знаю, откуда я пришел сюда, в эту — сказать ли — мертвую жизнь
или живую смерть?»*
Хтонические силы — божества, изначально олицетворявшие собой
силы подземного мира.
Литтл Гиддинг — название деревни в Хантингдоншире, где в 1625 г.
Николас Феррар основал англиканскую общину, запрещенную и ра¬
зогнанную парламентом в 1647 г. Литтл Гиддинг — место троекратно¬
го паломничества короля Карла I, в том числе после поражения в бит¬
ве при Нэйзби в 1645 г. После реставрации деревушка была восста¬
новлена. Элиот был членом совета директоров Общества друзей
Литтл Гиддинга, которая остается образцом служения для англикан¬
ской (епископальной) церкви по сей день, как указывают Сервотт и
Грин. Квартет был опубликован отдельно в 1942 г.
* Аврелий Августин. Исповедь. СПб., Азбука, 1999, с. 294. Пер. М.Е. Серги¬
енко.
584

Духов день — Пятидесятница.
Царь у утративший царство — Карл I.
Мелькнул огнем разивший черный голубь — описание воздушного
налета на Лондон во время Второй мировой войны объединено с рас¬
сказом, напоминающим «Ад» у Данте, когда он описывает встречу с
Брунетто Латини (XV); кроме того, встреченным мастером мог быть
и Арнаут Даниэль, и сам Данте, и Уильям Батлер Йейтс, умерший в
1939 г. во Франции (поэтому и строки: «На далеком берегу / Оставив
только призрачное тело». Тело поэта было привезено в Ирландию в
1948 г.).
Неукрощенный дух меж двух миров — вновь объединены физиче¬
ский (Лондон во время бомбардировки) и метафизический миры: по¬
является вновь образ сродни Даниэлю или Брунетто Латини на фоне
«Ада».
Заботой нашей общей был язык,
Он заставлял нас речь толпы очистить,
Прозренью, зренью разум научить.
В статье «Социальное назначение поэзии» Элиот писал: «Можно
утверждать, что долг поэта именно как поэта лишь косвенно являет¬
ся долгом перед своим народом; прежде всего это долг перед своим
языком: обязанность, во-первых, сохранить этот язык, а во-вторых,
его усовершенствовать и обогатить» (пер. А. Зверева; выделено
автором)*.
Строка «То purify the dialect of the tribe» является переводом стро¬
ки из сонета Малларме «Гробница Эдгара По» («donner un sens plus
pur aux mots de la tribu») Cp.: «Первоначальный смысл вложил в люд¬
скую речь» (пер. Р. Дубровкина).
Похожее на соседей так же, как смерть похожа на жизнь, / Оно
бесплодно растет среди живых и мертвых колючек — Сервотт и Грин,
ссылаясь на наблюдение Хелен Гарднер, полагают, что имеется в виду
белая яснотка или глухая крапива (у которой, однако, колючек нет —
потому и глухая крапива), относящаяся к тому же семейству, что и
яснотка пурпурная и розовая, но вовсе на них не похожая.
* Элиот Т.С. Назначение поэзии. Киев: AirLand, 1997 — ЗАО «Совер¬
шенство», Москва, 1997. с. 186.
585

Не всегда близких и добрых — видоизмененная цитата из «Гамле¬
та» (акт I, сцена 2), когда в ответ на слова дяди, короля Клавдия: «But
now, my cousin Hamlet, and my son» (Как поживает наш кузен и сын?),
Гамлет отвечает дяде-убийце: «А little more than kin and less than
kind» — «В родстве поближе, в доброте подальше. (Перевод Я. Проб-
штейна; ср.: «Немного больше брата, меньше сына» (Перевод Б. По¬
левого); «Ничуть не сын и далеко не близкий» — перевод Б. Пастер¬
нака.)
Короля, бредущего в полночь — Карл I.
Тех троих и многих других, / Взошедших на эшафот — имеются в
виду сподвижники Карла I, прежде всего архиепископ Лод (Laud),
жестоко преследовавший пуритан, Томас Уэнтворт (Wentworth), граф
Страффорд (Strafford), также обезглавленные в 1649 г.
И того, кто умер слепым, но в покое — Джон Мильтон (1608—
1674)
Роковой призрак Розы — имеется в виду война Алой и Белой Розы
(1455—1485) между династиями Ланкастеров и Йорков.
Получивший свое завершение в смерти — ср. с сонетом Малларме
«Гробница Эдгара По»: «Лишь в смерти ставший тем, чем был он из¬
начала» (пер. И. Анненского).
Снижаясь, голубь в устрашенье — возвращение к сцене бомбарди¬
ровки.
Пылающее одеянье — о рубашке мести Кентавра Несса, ревности
Деяниры и очистительном костре Геракла.
Кроме того, в очистительном огне пребывал Арнаут Даниэль, к об¬
разу которого, начиная с «Бесплодной земли», возвращался Элиот.
Это образ той же Любви и голос того же Зова — почти дословная
цитата из анонимного религиозного трактата XIV века The Cloud of
Unknowing (Облако незнания).
В завершающей части вновь сходятся темы моря и реки, сада, тиса
и розы, объединенные в огненном узле, причем Престон считает, что
узел является символом Троицы, а Траверси полагает, что это узел
любви, хотя Элизабет Дрю не исключает, что это аллюзия на уже упо¬
минавшийся анонимный религиозный трактат XIV века The Cloud of
Unknowing, где говорится о том, что отречение и смирение «помогут
тебе в конце концов свить духовный узел пылающей любви между то¬
бой и твоим Господом духовно в одной голове (сознании)».
586

Убийство в соборе
Драма в стихах была написана для Кентерберийского фестиваля
1935 г. В отличие от «Камня», пьеса эта была задумана и от начала до
конца написана Элиотом. Она неоднократно ставилась в лондонских
театрах — «Олд Вик», «Меркюри», в «Театре герцогини» в Вест-энде
и на студенческих сценах по обе стороны Атлантики, а в 1958 г. ком¬
позитор Ильдельбрандо Пиццетти написал оперу. В 1951 г. был так¬
же снят фильм, премьера которого состоялась в Венеции.
Драма Элиота не столько посвящена теме убийства католического
святого архиепископа Томаса Беккета (1118—1170), сколько, как пи¬
шет Гровер Смит, «духовному состоянию мученика в ожидании неми¬
нуемой гибели, духовному росту кентерберийских женщин, свидетелей
жертвенности великомученика, а также борьбе между духовной и свет¬
ской властью». Хотя Элиот тщательно изучил историю того времени,
в пьесе не все исторические факты сохранены. Так, исторический То¬
мас Беккет с самого начала приказал, чтобы двери собора не запирали,
тогда как в драме происходит борьба между Томасом и священниками.
Весь первый акт пьесы — плод творчества Элиота, посвященный мо¬
ральному выбору Беккета: не будет ли гордыней приятие мучениче¬
ского венца? Эта внутренняя борьба достигает кульминации в сцене с
четвертым искусителем. Такая трактовка образа Беккета в корне отли¬
чается от пьес в стихах Джорджа Дарли и Альфреда Теннисона: Беккет
у Дарли — сильный и гордый политик в духе Макьявелли, борющийся
за власть и, умирая, подвергающий вечному проклятию убийцу; в бо¬
лее тонкой пьесе Теннисона Беккет стремится к возвеличению Церкви,
но также и к собственному величию, и, несмотря на благородство, уми¬
рает как государственный деятель, борющийся за власть. Элиот же с
самого начала очертил круг тем, сделав главной нравственные искания
Беккета. Сцена искушения Беккета является аллюзией на искушения
Иисуса, причем четвертый искуситель (почти двойник Томаса) повто¬
ряет слова, сказанные самим Томасом Кентерберийским женщинам при
его первом появлении. В пьесу включена истинная проповедь Томаса
Беккета, прочитанная им вскоре после возвращения из изгнания и не¬
задолго до гибели: действие пьесы ограничено двумя датами: 2 декабря
1170 г. Томас вернулся в Англию после семилетнего изгнания, а 29 де¬
кабря того же года он был убит по приказу короля Генриха II.
587

В пьесе — строгая симметрия: частям, написанным белым стихом,
соответствуют рифмованные (сцена с четырьмя искусителями — сце¬
на с четырьмя рыцарями, которые, в свою очередь, симметрично со¬
ответствуют друг другу), интерлюдия и концовка написаны ритми¬
ческой прозой. Хор построен несколько на ином принципе, нежели в
«Камне»: с ним ведут полемику сначала священники, потом хор, в ос¬
новном состоящий из кентерберийских женщин, увещевает Томас, но
в конце пьесы уже объединенный хор демонстрирует духовный рост
и мужество народа и в ораториальной манере, весьма схожей с той,
которая использована в финальном X хоре «Камня», прославляет му¬
ченичество, искупление и очищение кровью великомучеников и сми¬
ренно просит Божьей милости и прощения. Новаторство Элиота за¬
ключается в довольно сложной ритмике и поэтике, в смешении рит¬
мов и переключении стилей. Так, в сцене с рыцарями использована
ритмика «Джаза Даниила» американского поэта Вэйчела Линдзи, что
объединено с Книгой Даниила и Притчами (30:30). В драматическом
развитии Гровер Смит и Луис Марц прослеживают параллели с «Эди¬
пом в Колоне» Софокла, в частности, с мотивом примирения в смер¬
ти, и с «Самсоном» Мильтона.
Среди других аллюзий и прямых цитат следует упомянуть Книгу
Иова (особенно в сцене искушения), и в финальном хоре апокрифи¬
ческую III Книгу Ездры 5—5: «и с дерева будет капать кровь, камень
даст голос свой, и народы поколеблются».
Пока мелющие молоть не перестанут — ср. Екклесиаст 12:3.
Не больше в Газе совершил Самсон — аллюзия на Книгу Судей
13—16, особенно на гл. 16, и на драму Джона Мильтона «Самсон-бо-
рец». Происходивший из колена Дана, наиболее страдавшего от фи¬
листимлян, обладавший неимоверной силой Самсон, еврейский Ге¬
ракл, совершил множество подвигов, побивая филистимлян, но влю¬
бившись в филистимлянку Далилу, выдал ей в конце концов секрет
своей силы, который заключался в том, что он никогда не стриг воло¬
сы, будучи посвящен Богу в качестве назорея. Когда Самсон спал, Да-
лила остригла его, и утративший свою силу Самсон был ослеплен и
брошен в темницу. Когда же через некоторое время филистимляне ус¬
троили пиршество и велели призвать Самсона, чтобы он развлекал
их, волосы Самсона успели отрасти. Воззвав к Богу и прося укрепить
его, Самсон уперся в одну из колонн и обрушил дом, погибнув вмес¬
588

те со всеми пирующими. В христианстве подчеркивается борьба с
плотской страстью и последующее искупление. У Элиота несколько
аллюзий на драму Джона Мильтона «Самсон-борец» (букв. «Самсон-
агонист»).
Колесо Екатерины имеет несколько значений: 1) пыточное коле¬
со с шипами, на котором подвергли пытке великомученицу святую
Екатерину Александрийскую (287—305) по приказу императора Мак¬
симилиана (по преданию, колесо сломалось и разлетелось на части, и
в конце концов император приказал отсечь ей голову мечом). Соглас¬
но житию, она «изучила творения всех языческих писателей и всех
древних стихотворцев и философов... хорошо знала Екатерина сочи¬
нения мудрецов древности, но она изучила также сочинения знаме¬
нитейших врачей, как, например, Асклепия, Гиппократа и Галена; кро¬
ме того, она научилась всему ораторскому и диалектическому искус¬
ству и знала также многие языки и наречия» (Дм. Ростовский «Житие
и страдания святой великомученицы Екатерины»). Другие значения:
2) огненное колесо (фейерверк), 3) archit. круглое окно, роза, 4) ку¬
вырканье колесом.
День святого Стефана, первого христианского мученика, забито¬
го камнями насмерть толпой спустя год после распятия Иисуса Хрис¬
та за христианскую проповедь (Деяния 6:8; 7:58), отмечается католи¬
ческой церковью 26 декабря.
Архиепископ ев. Элфидж (староанглийский Aelfhëah, «Elf-high»;
954 — 19 апреля 1012, в церкви официально поименован Alphege,
Elphege, Alfege, или Godwine) — англосакс, был сначала епископом
Винчестерским, а затем в 1006 г. за святость и благочестие назначен
архиепископом Кентерберийским папой Иоанном XVIII. В бытность
епископом заключил сначала мирный договор с предводителем ви¬
кингов Олафом Тригвассоном в 994 г., а затем обратил того в христи¬
анство. Во время нового набега датских викингов в 1011 г. был захва¬
чен в плен, а когда отказался просить, чтобы за него выплатили вы¬
куп, был сначала избит викингами, а затем один из них ударил
архиепископа обухом топора по голове. В 1023 г. погребен с почестя¬
ми в Кентерберийском соборе, а в 1078 г. канонизирован папой Гри¬
горием VII; отмечается католической церковью 19 апреля. Истори¬
ческий Томас Беккет обратился к Элфиджу перед смертью, но в пье¬
се Беккет упоминает святого великомученика в мессе.
589

День избиения Младенцев — по приказу царя Ирода всех младен¬
цев, рожденных в Вифлееме, следовало убить (Матфей, 2:16). Отме¬
чается 28 декабря.
Посреди собранья... — Псалом 21:23.
Из уст младенцев и грудных детей, о Господь! — Матфей, 21:16.
Голосами рек многоводных и арф, и громов / Поют они, как новую
песнь. — Аллюзия на Откровение святого Иоанна 14:2—3.
Глас в Раме слышен, плач и рыданье. — Матфей, 2:18.
И жизнь свою за овец полагает — Евангелие от Иоанна 10:11.
Возрадуемся все, кто день святой соблюдает. — Псалом 118:24.
То, что было в начале — цитата из I Послания св. Иоанна.
Каждого следует дня ожидать с надеждой и страхом.
И равновесомы мгновенья. — cp. с III частью квартета «Драй Сэл-
вейджес» о наставлениях Кришны (и комментариями к ней).
И посему я должен укреплять лишь волю — ср. с призывом св. Пет¬
ра в «Хорах»: «Совершенствуйте волю».
Вне времени я принимал решенье — cp. с V частью квартета «Драй
Сэлвейджес»:
Но поиски точки пересечения времени с вечностью —
Занятие лишь для святого, и не занятие даже,
Но то, что дано и отобрано
Прижизненной смертью во имя любви...
ломаю их — они кровоточат — аллюзия на апокрифическую III Кни¬
гу Ездры 5—5: «и с дерева будет капать кровь, камень даст голос свой,
и народы поколеблются».
Св. Денис или Дионисий — архиепископ Парижа (ныне св. пок¬
ровитель Парижа и Франции), великомученик, обезглавленный в
250 г. по Р.Х. По преданию, взяв голову в руки, прошел около 10 ки¬
лометров, проповедуя, и лишь после этого упал замертво. Как сказа¬
но выше, исторический Беккет вверил дело свое и церкви Святого
Элфиджу.
Ян Пробштейн

Источники
Eliot Thomas Stearns. The Complete Poems and Plays 1909—1950. —
New York: HBJ, 1980. - 392 p.
Eliot T.S. Selected Prose. The Centenary Edition / Frank Kermode,
ed. — New York: Farrar, Straus & Giroux, 1988. — 320 p.
Eliot, Thomas Steams. The Waste Land. A Facsimile and Transcript of
the Original Drafts Including The Annotations of Ezra Pound. Edited and
with Introduction by Valerie Eliot. San Diego — New York — London:
Harcourt Brace, 1971.
Eliot, Thomas Stearns. Inventions of the March Hare. Poems 1909—
1917. Edited by Christopher Ricks. New York — London: Harvest —
Harcourt Brace, 1998.
Eliot, Thomas Stearns. «Tradition and the Individual Talent», «The
Music of Poetry». Selected Prose of T.S. Eliot. Frank Kermode, ed. New
York: 1988. The Centenary Edition.
Eliot, Thomas Steams. «The Three Voices of Poetry». On Poetry and
Poets. New York: Farrar, Straus, and Cudahy, 1957.
Элиот Т.С. Камень. Избранные стихотворения и поэмы / Пер. А.
Сергеева. — М., 1997. — 256 с.
Элиот Томас Стернз. Камень. / Пер. А. Сергеева. Предисловие Лу¬
иджи Джуссани. — Христианская Россия — La Casa di Matriona. —
1997.
Элиот Томас Стернз. Полые люди. / Сост. В.Л. Топоров. — СПб.,
Кристалл, 2000.
Элиот Томас Стернз. Избранное. / Сост. Ю. Комов. М., Терра,
2002.
591

Элиот Т.С. Традиция и индивидуальный талант / Называть вещи
своими именами. Программные выступления мастеров западноевро¬
пейской литературы в XX веке. — М.: Прогресс, 1986. — С. 476—483.
Элиот Т.С. Назначение поэзии. Киев: AirLand, 1997 — ЗАО «Со¬
вершенство», Москва, 1997. Ред. И. Булкина.
Аврелий Августин. Исповедь. СПб., Азбука, 1999. — Пер. М.Е.
Сергиенко.
Бахтин М.М. Формы времени и хронотопа в романе. Очерки по
исторической поэтике / Вопросы литературы и эстетики. — М.: Худо¬
жественная литература, 1975. — 368 с.
Бахтин М.М. Эпос и роман. Вопросы литературы и эстетики. —
М.: Художественная литература, 1975. — 368 с.
Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. — М.: Советская
Россия, 1979. — 320 с.
Бахтин М.М. Проблема речевых жанров. / Литературно-крити¬
ческие статьи. — М.: Художественная литература, 1986, с. 428—472.
Засурский Я.Н. «Т.С. Элиот, поэт бесплодной земли» // Т.С. Эли¬
от. Бесплодная земля. Избранные стихотворения и поэмы. Пер. А.
Сергеева. — М.: Прогресс, 1971.
Ионкис Г.Э. Английская поэзия XX века. 1917—1945. — М.: Выс¬
шая школа, 1980.
Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. — М., 1995. — 408 с.
Пробштейн Я.Э. Миф и поэзия // Новый Журнал. — Нью-Йорк,
1995. - № 196. - С. 257-290.
Пропп В.Я. Морфология волшебной сказки. Исторические корни
волшебной сказки. — М., 1998. — 512 с.
Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в об¬
ласти мифопоэтического. — М.: Прогресс, 1995. — 624 с.
Шпенглер Освальд. Закат Европы. — Новосибирск: Наука, 1993. —
464 с.
Элиаде М. Священное и мирское. — М.: 1994. — 144 с.
Элиаде М. Миф о вечном возвращении. Архетипы и повторяе¬
мость. — СПб: Алетейя, 1998. — 256 с.
Эйхенбаум Б.М. О поэзии. — Л-д: Сов. пис., 1969. — 552 с.
Bagchee, Shyamal, ed. T.S. Eliot: A Voice Descanting: Centenary Essays.
London: Macmillan, 1990.
592

Lord Bacon. The Advancement of Learning, Book III, chap. 1.
Bergson Henri. Matterand Memory. — New York, 1959. — C. 52—53.
Bergson Henri. Creative Evolution. — New York, 1944.
Bloom H. The Anxiety of Influence: A Theory of Poetry. — New York:
Oxford UP, 1973.
Bachtin, Nicholas. «English Poetry in Greek: Notes on a Comparative
Study of Poetic Idioms». Poetics Today 6.3 (1985): 333—356.
Bedient, Calvin. He Do the Police in Different Voices: The Waste Land
and Its Protagonists. Chicago: U of Chicago P, 1987.
Bergonzi, Bernard. «Aldous Huxley: a Novelist of Talent and an Essayist
of Genius». Great Short Works of Aldous Huxley. New York: Harper &
Row, 1969.
Bloom, Harold, ed. T.S. Eliot's The Waste Land. Modem Critical Inter¬
pretations. New York: Chelsea, 1987.
Brooker, Jewel Spears. Mastery and Escape: T.S. Eliot and The Dialec¬
tic of Modernism. Amherst: University of Massachusetts. P, 1994.
Brooker, Jewel Spears and Joseph Bentley. Reading The Waste Land:
Modernism and the Limits of Interpretation. Amherst: University of Mas¬
sachusetts P, 1990.
Brooker, Jewel Spears, ed. T.S. Eliot and Our Turning World. New York:
St. Martin’s Press, 2001.
Brooks, Cleanth. The Waste Land: Analysis. T.S. Eliot. A Study of his
Writings by Several Hands. Raj an, Balachandra, ed. London: Dobson,
1947. Rpt. New York: Haskell House, 1964.
Brooks, Cleanth. The Waste Land: A Prophetic Document. The Yale Re¬
view 78.2 (1989): 318-332.
Cappeluti, Jo-Anne. Reaching Out of — or Into — Speech. Yeats Eliot
Review, vol. 15, No. 2 (Spring 1998): 2—11.
Cavanagh, Clare. Osip Mandelstam and the Modemist Creation of Tra¬
dition. Princeton, NJ: Princeton UP, 1995.
Cook, Eleanor. T.S. Eliot and the Carthagenian Peace. Bloom, Harold,
ed. T.S. Eliot’s The Waste Land. Modern Critical Interpretations. New
York: Chelsea, 1987. 81-95.
Drew, Elizabeth. T.S. Eliot: The Design of His Poetry. New York: 1949.
Evans, Dansby. Chaucer and Eliot: The Poetics of Pilgrimage. Medieval
Perspectives 9 (1994): 41—47.
593

Frank, Armin Paul. The Waste Land: a Drama of Images. Bagchee, Shy-
amal, ed. T.S. Eliot: A Voice Descanting: Centenary Essays. London: Mac¬
millan, 1990. 28—50.
Frazer Sir J. The Golden Bough. Vol. I-XII. London: 1907-1915, 3
ed. Froula, Christine. Eliot's Grail Quest: Or, the Lover; the Police, and The
Waste Land. The Yale Review 78.2 (1989): 235—253.
Frye Northrop. Anatomy of Criticism. Princeton: Princeton UP, 1957.
Rpt. New York: Ateneum, 1967. — 380 p.
Frye Northrop. T.S. Eliot: An Introduction. — Chicago: Chicago UP,
1963, rpt. 1981.- 112 p.
Frye, Northrop. The Stubborn Structure. Ithaca, New York: Cornell UP,
1970.
Gardner, Helen. The composition of Four Quartets. New York: Oxford
UP, 1978.
Gardner, Helen. Four Quartets: A Commentary / T.S. Eliot. A Study of
His Writings by Several Hands / Rajan Balachandra, ed. — Dobson: Lon¬
don, 1947. - Rpt. New York: Haskell House, 1964. - P. 59-76.
Gardner H. (Ed.). The Metaphysical Poets. London: Penguin Books,
1959. - 264 p.
Grene, Ethel, and Herman Servotte. Annotations to T.S. Elot’s Four
Quartets. Bloomington, IN: iUniverse, 2010.
Kaiser, Jo-Ellen Green. Discipling The Waste Land: Or, How to Lead
Critics into Temptation. Twentieth-Century Literature 44.1 (1998): 82—
99.
Matthiessen, F.O. The Achievement of T.S. Eliot. New York: 1958. Third
edition, with a chapter on T.S. Eliot’s later work by C.L. Barber. N.Y.:
1967.
Murphy, Russel Elliot. It Is Impossible to Say Just What I Mean: The
Waste Land as Transcendental Meaning. Bagchee, Shyamal, ed. T.S. El¬
iot: A Voice Descanting: Centenary Essays. London: Macmillan, 1990.
51-67.
Nanny, Max. Cards Are Queer: A New Readingof the Tarot in The Waste
Land. English Studies 62.4 (1981): 335—347.
Nanny, Max. The Waste Land: A Menippean Satire? English Studies
66.6(1985): 526-535.
Nevo, Ruth. The Waste Land: The Ur-Text of Deconstruction. New Lite¬
rary History 13.3 (1982): 453—461.
594

North, Michael. Reading 1922: A Return to the Scene of the Modem.
New York: Oxford UP, 1999.
Perloff, Marjorie. 21st-Century Modernism. The «New» Poetics. Ox¬
ford: Blackwell, 2002.
Perez, Frank. Chaucer's Clerk of Oxford: A Prototype for Pmfrock?
Yeats Eliot Review (Vol. 17, No. 2, Spring 2001): 2—5.
Preston, Raymond. Four Quartets Rehearsed. London: Sheed & Ward,
1946.
Probstein, Ian. The Waste Land as Human Drama Revealed by Eliot's
Dialogic Imagination. Dialogism and Lyric Self-Fashioning, a collection
of essays. Jacob Blevins, editor. Selinsgrove: Susquehanna UP, 2008.
180-260.
Query, Patrick. They Called Me the Hyacinth Girl. T.S. Eliot and the Re¬
vision of Masculinity. Yeats Eliot Review (Vol. 18, No. 3, February 2002):
10-21.
Rainey, Lawrence. Revisiting The Waste Land. New Haven: Yale UP,
2005.
Rainey, Lawrence. The Annotated Waste Land with Eliot's Contempo¬
rary Prose. New Haven: Yale UP, 2005.
Revees, Gareth. T.S. Eliot's The Waste Land. New York: Harvest Wheat-
sheaf, 1994.
Ross, Andrew. The Waste Land and the Fantasy of Interpretation. Rep¬
resentations 8 (1984): 134—158.
Rudat, Wolfgang. T.S. Eliot's Allusive Technique: Chaucer; Virgil, Pope.
Renascence 35.3 (1983): 167—182.
Schwartz, Sanford. The Matrix of Modernism: Pound, Eliot, and Early
Twentieth Century Thought. Princeton, N.J.: Princeton U P, 1985.
Smith Grover. T.S. Eliot's Poetry and Plays. A Study in Sources and
Meaning. Chicago: The U of Chicago P. 1956, rpt. 1968.
Spender Stephen. T.S. Eliot. New York, 1975.
Southam, B.C. A Student's Guide to the Selected Poems of T.S. Eliot.
London and Boston: Faber and Faber, 1990.
Stanford, Donald E. Revolution and Convention in Modem Poetry: Stu¬
dies in Ezra Pound, T.S. Eliot, Wallace Stevens, Edwin Arlington Robinson,
and Yvor Winters. Newark: U of Delaware P, 1983.
Tate, Allen, ed. T.S. Eliot: A Man and His Work. New York: Dell Pub¬
lishing, 1966.
595

Tracy, David. T.S. Eliot as Religious Thinker: «Four Quartets». Literary
Imagination, Ancient and Modern. Chicago: University of Chicago Press,
1999.
Traversi, Dereck. T.S. Eliot: The Longer Poems. New York and London:
Harcourt Brace Jovanovich, 1976.
Unger, Leonard, ed. T.S. Eliot: A Selected Critique. New York: Russel
& Russel, 1966.
Weston J. From Ritual to Romance. — London: 1920.
Wessling, Donald. Bakhtin and the Social Moorings of Poetry. Lewis-
burg: Bucknell UP, 2003.
Williamson, George. A Reader's Guide to T.S. Eliot. New York: Noon¬
day Press/FSG, 1966.
Worthen, William B. Eliot's Ulysses. Twentieth Century Literature 27.2
(1981): 166-177.

Содержание
Точка пересечения времени с вечностью: Т.С. Элиот	5
PRUFROCK AND OTHER OBSERVATIONS (1917)
ПРУФРОК И ДРУГИЕ НАБЛЮДЕНИЯ
THE LOVE SONG OF J. ALFRED PRUFROCK
Песнь любви Дж. Альфреда Пруфрока
(Перевод Я Пробштейна)	51
Любовная песнь Дж. Альфреда Пруфрока
{Перевод А. Сергеева)	56
Песнь любви Дж. Альфреда Пруфрока
{Перевод В, Топорова)	60
PORTRAIT OF A LADY
Портрет дамы {Перевод Я. Пробштейна)	65
Женский портрет {Перевод В. Топорова)	69
PRELUDES
Прелюдии {Перевод Я. Пробштейна)	74
Прелюды {Перевод В. Топорова)	76
RHAPSODY ON A WINDY NIGHT
Рапсодия ветреной ночи {Перевод Я. Пробштейна)	79
Рапсодия ветреной ночи {Перевод А. Сергеева)	81
597

MORNING AT THE WINDOW
Утром у окна (Перевод Я. Пробштейна)	85
«THE BOSTON EVENING TRANSCRIPT»
Бостонская вечерка (Перевод Я. Пробштейна)	86
«Бостон ивнинг трэнскрипт»
(Перевод А. Сергеева)	86
AUNT HELEN
Тетушка Хелен (Перевод Я. Пробштейна)	87
COUSIN NANCY
Кузина Нэнси (Перевод Я. Пробштейна)	88
MR. APOLLINAX
Мистер Аполлинакс (Перевод В. Топорова)	89
HYSTERIA
Истерика (Перевод Я. Пробштейна)	91
CONVERSATION GALANTE
Галантная беседа (Перевод В. Топорова)	92
LA FIGLIA СНЕ PIANGE
Плачущая дева (Перевод Я. Пробштейна)	93
POEMS (1920)
СТИХОТВОРЕНИЯ
GERONTION
Геронтион (Перевод Я. Пробштейна)	97
Геронтион (Перевод А. Сергеева)	100
Стариканус (Перевод В. Топорова)	102
BURBANK WITH A BAEDEKER:
BLEINSTEIN WITH A CIGAR
Бурбанк с «Бедекером», Бляйштейн
с сигарой (Перевод В. Топорова)	106
598

SWEENY ERECT
Суини эректус (Перевод А. Сергеева)	108
A COOKING EGG
Пока не подали яйца (Перевод В. Топорова)	110
LE DIRECTEUR
Директор издательства
Перевод С. Лихачевой (гик. пер. Баканова)	112
MÉLANGE ADULTÈRE DE TOUT
Смешение несочетаемого
Перевод С. Лихачевой (гик. пер. Баканова)	113
LUNE DE MIEL
Медовый месяц
Перевод С. Лихачевой (гик. пер. Баканова)	114
THE HIPPOPOTAMUS
Гиппопотам (Переводя. Пробгитейна)	115
Гиппопотам (Перевод А. Сергеева)	117
Гиппопотам (Перевод В. Топорова)	118
DANS LE RESTAURANT
В ресторане (Перевод Ю. Рац)	120
WHISPERS OF IMMORTALITY
Запашок бессмертия (Перевод В. Топорова)	122
Шепотки бессмертия (Перевод А. Сергеева)	123
MR. ELIOT’S SUNDAY
MORNING SERVICE
Воскресная заутреня мистера Элиота
(Перевод А. Сергеева)	125
SWEENY AMONG
THE NIGHTINGALES
Суини среди соловьев (Перевод А. Сергеева)	127
599

THE WASTE LAND (1922)
БЕСПЛОДНАЯ ЗЕМЛЯ
Перевод всего цикла Я. Пробштейна
I.	THE BURIAL OF THE DEAD
I.	Погребение мертвеца	131
II.	A GAME OF CHESS
IL Игра в шахматы	134
III.	THE FIRE SERMON
III.	Огненная проповедь	138
IV.	DEATH BY WATER
IV.	Смерть от воды	143
V.	WHAT THE THUNDER SAID
V.	Что сказал гром	144
Перевод всего цикла А. Сергеева
I.	THE BURIAL OF THE DEAD
I.	Погребение мертвого	149
II.	A GAME OF CHESS
И. Игра в шахматы	152
III.	THE FIRE SERMON
III.	Огненная проповедь	155
IV.	DEATH BY WATER
IV.	Смерть от воды	160
V.	WHAT THE THUNDER SAID
V.	Что сказал гром	161
600

THE HOLLOW MEN (1925)
ПОЛЫЕ ЛЮДИ
В переводе Я. Пробштейна	166
В переводе А. Сергеева	171
В переводе В. Топорова	176
ASH WEDNESDAY (1930)
ПЕПЕЛЬНАЯ СРЕДА
В переводе Я. Пробштейна	182
В переводе А. Сергеева	192
ARIEL
АРИЭЛЬ
Перевод всего цикла Я. Пробштейна
I.	JOURNEY OF THE MAGI (1927)
I.	Поклонение волхвов	203
И. A SONG FOR SIMEON (1928)
II.	Песнь Симеона	205
III.	ANIMULA( 1929)
III.	Animula	207
IV.	MARINA (1930)
IV.	Марина	209
ИЗ СЕРИИ СТИХОВ «АРИЭЛЬ» {Перевод А. Сергеева)
I. JOURNEY OF THE MAGI (1927)
I. Паломничество волхвов	211
601

ИЗ СЕРИИ СТИХОВ «АРИЭЛЬ» (Перевод В. Топорова)
V.	THE CULTIVATION OF CHRISTMAS TREES (1954)
V. Поклонение рождественскому дереву	213
ИЗ НЕОКОНЧЕННЫХ СТИХОТВОРЕНИЙ
SWEENY AGONISTES (1926-1927). Перевод А. Сергеева
Суини-агонист (фрагменты Аристофановой мелодрамы) 	217
CORIOLAN (1931-1932)
КОРИОЛАН
Перевод А. Сергеева
I.	TRIUMPHAL MARSH
I.	Триумфальный марш	231
II.	DIFFICULTIES OF A STATESMAN
II.	Муки государственного мужа	233
МАЛЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ
EYES THAT LAST I SAW IN TEARS
Очи, что видал в слезах (Перевод Я. Пробштейна)	237
THE WIND SPRANG UP AT FOUR O'CLOCK
В четыре ветер налетел (Перевод Я. Пробштейна)	238
FIVE-FINGER EXERCISES
Пять упражнений для беглости пальцев
(Перевод Я. Пробштейна)	239
I. LINES ТО A PERSIAN CAT
I.	Строки персидскому коту	239
II.	LINES ТО A YORKSHIRE TERRIER
II.	Строки йоркширскому терьеру	239
602

III.	LINES TO A DUCK IN THE PARK
III.	Строки утке в парке	240
IV.	LINES ТО RALPH HODGSON ESQRE
IV.	Строки Ральфу Ходжсону, эсквайру	240
V.	LINES ТО A CUSCUSCARAVAY AND
MIRZA MURAD ALI BEG
V.	Строки для Кускус-Каравая и Мирзы Мурада Али Бека	241
LANDSCRAPES
Пейзажи (Перевод Я. Пробштейна)	242
I. NEW HAMPSHIRE
I.	Нью-Гемпшир	242
II.	VIRGINIA
II.	Вирджиния	242
III.	USK
III.	Уск	243
IV.	RANNOCH BY GLENCOE
IV.	Рэннох, под Гленкоу	243
V.	CAPE ANN
V.	Кэйп Энн	244
LINES FOR AN OLD MAN
Строки для старика (Перевод Я. Пробштейна)	245
THE ROCK (1934)
КАМЕНЬ
ХОРЫ ИЗ МИСТЕРИИ «КАМЕНЬ»
Перевод всего цикла Я. Пробштейна	249
ПЕСНОПЕНИЯ
Перевод всего цикла А. Сергеева	269
603

FOUR QUARTETS (1936-1942)
ЧЕТЫРЕ КВАРТЕТА
Перевод всего цикла Я. Пробштейна
BURNT NORTON (1935)
Бёрнт Нортон	289
EAST COKER (1940)
Ист Коукер	295
THE DRY SALVAGES (1941 )
Драй Сэлвейджес	302
LITTLE GIDDING (1942)
Литтл Гиддинг	311
Перевод всего цикла А. Сергеева
BURNT NORTON (1935)
Бёрнт Нортон	321
EAST COKER (1940)
Ист Коукер	327
THE DRY SALVAGES (1941)
Драй Сэлвейджес	334
LITTLE GIDDING (1942)
Литтл Гиддинг	342
ИЗ СТИХОВ НА СЛУЧАЙ
DEFENSE OF THE ISLANDS (1940)
На оборону островов (Перевод А. Сергеева)	353
A NOTE ON WAR POETRY
О поэзии военного времени (Перевод В. Топорова)	354
604

TO THE INDIANS WHO DIED IN AFRICA
Индусам, павшим в Африке (Перевод В. Топорова)	356
ТО WALTER DE LA MARE
Уолтеру де ла Мару (К 75-летнему юбилею)
{Перевод В. Топорова)	358
A DEDICATION ТО MY WIFE
Посвящение жене (Перевод В. Топорова)	360
MURDER IN THE CATHEDRAL (1935)
УБИЙСТВО В СОБОРЕ
В переводе Я. Пробштейна	362
В переводе В. Топорова	430
ПОПУЛЯРНАЯ НАУКА О КОШКАХ.
НАПИСАННАЯ СТАРЫМ ОПОССУМОМ
Перевод А. Сергеева
Знанье кошачьих имен	501
Кошка гамби	503
Последний бой Тигриного Рыка	505
Рам-Там-Таггер	508
Песнь Джеллейных кошек	510
Уходжерри и Хвастохват	512
Второзаконие	514
Отчет об ужасном сражении пеков и полликов	516
Мистер Нефисто	519
Никтовити, преступный кот	521
Гус, театральный кот	523
Толстофер Джон, денди	525
Шимблшеикс, железнодорожный кот	527
Как обратиться к коту	530
Кот Морган рекомендует себя	533
Примечания и комментарии	535
605

ПРИОБРЕТАЙТЕ КНИГИ ПО ИЗДАТЕЛЬСКИМ ÜEHAM
в сети книжных магазинов (букю)
МОСКВА:
•	м. «Алексеевская», пр-т Мира, л. 114, стр. 2 (Му-Му), т. (495) 687-57-56
•	м. «Коньково», уд. Профсоюзная, л. 109, к. 2, т. (495) 429-72-55
•	м. «Новые Черемушки», TU «Черемушки», ул. Профсоюзная, д. 56,
4 этаж, пав. 4а-09, т. (495) 739-63-52
•	м. «Парк культуры», Зубовский б-р, д. 17, т. (499) 246-99-76
•	м. «Петровско-Разумовская», ТРК «XL», Дмитровское ш., д. 89, 2 этаж,
т. (495) 783-97-08
•	м. «Преображенская плошадь», ул. Большая Черкизовская, д. 2, к. 1,
т.(499) 161-43-11
•	м. «Сокол», ТК «Метромаркет», Ленинградский пр-т, д.76, к.1, 3 этаж,
т. (495) 781-40-76
•	м. «Тимирязевская», Дмитровское ш., 15/1, т. (499) 977-74-44
•	м. «Тульская», ул. Большая Тульская, д.13, TU «Ереван Плаза», 3 этаж,
т. (495) 542-55-38
•	м. «Университет», Мичуринский пр-т, д. 8, стр. 29, т. (499) 783-40-00
•	м. «иарииыно», ул. Луганская, д. 7, к.1, т. (495) 322-28-22
•	м. «Шукинская», TU «Шука», ул. Щукинская, вл. 42, 3 этаж, т. (495) 229-97-40
•	М.О., г. Зеленоград, TU «Зеленоград», Крюковская пл., д. 1, стр. 1, 3 этаж,
т. (499) 940-02-90
•	М.О., г. Люберцы, Октябрьский пр-т, д. 151/9, т. (495) 554-61-10
•	М.О., г. Лобня, Краснополянский пр-д, д. 2, TPU «Поворот»
Заказывайте книги почтой в любом уголке России
123022, Москва, а/я 71 «Книги - почтой»
Приобретайте в Интернете на сайте:
www.ozon.ru

ПРИОБРЕТАЙТЕ КНИГИ ПО ИЗДАТЕЛЬСКИМ UEHAM
В СЕТИ КНИЖНЫХ МАГАЗИНОВ [Буква)
РЕГИОНЫ:
•	г. Астрахань, ул. Чернышевского, а. 5а, т. (8512) 44-04-08
•	г. Владимир, ул. Дворянская, а. 10, т. (4922) 42-06-59
•	г. Волгоград, ул. Мира, а. 11, т. (8442) 33-13-19
•	г. Воронеж, пр-т Революции, а. 58, TU «Утюжок», т. (4732) 51-28-94
•	г. Екатеринбург, ул. 8 Марта, д. 46, TPU «ГРИНВИЧ»,3 этаж,
т. (343) 253-64-10
•	г. Красноярск, пр-т Мира, д. 91, TU «Атлас», 1, 2 этаж, т. (391) 211-39-37
•	г. Курск, ул. Ленина, д.11, т. (4712) 70-18-42
•	г. Липецк, угол Коммунальная пл., а. 3 и ул. Первомайская, д. 57,
т. (4742) 22-27-16
•	г. Орел, ул. Ленина, а. 37, т. (4862) 76-47-20
•	г. Оренбург, ул. Туркестанская, д. 31, т. (3532) 31-48-06
•	г. Рязань, Первомайский пр-т, а. 70, к. 1, TU «Виктория Плаза», 4 этаж,
т. (4912) 95-72-11
•	г. Ставрополь, пр-т Карла Маркса, а. 98, т. (8652) 26-16-87
•	г. Тверь, ул. Советская, а. 7, т. (4822) 34-37-48
•	г. Тольятти, ул. Ленинградская, д. 55, т. (8482) 28-37-68
•	г. Тула, пр-т Ленина, д. 18, т. (4872) 36-29-22
•	г. Тюмень, ул. М. Горького, а. 44, TPU «Гудвин», 2 этаж, т. (3452) 79-05-13
•	г. Челябинск, пр-т Ленина, д. 68, т. (351) 263-22-55
•	г. Ярославль, ул. Первомайская, д. 29/18, т. (4852) 30-47-51
•	г. Ярославль, ул. Свободы, д. 12, т. (4852) 72-86-61
Заказывайте книги почтой в любом уголке России
123022, Москва, а/я 71 «Книги - почтой»
Приобретайте в Интернете на сайте:
www.ozon.ru

Исключительные права на публикацию книги
на русском языке принадлежат издательству AST Publishers.
Любое использование материала данной книги,
полностью или частично, без разрешения
правообладателя запрещается.
Литературно-художественное издание
16+
Элиот Томас Стернз
Стихотворения и поэмы
Сборник
Компьютерная верстка: С.Б. Клещёв
Технический редактор О.В. Панкрашина
Общероссийский классификатор продукции
ОК-005-93, том 2; 953000 — книги, брошюры
Наши электронные адреса: WWW.AST.RU
E-mail: astpub@aha.ru
ООО «Издательство ACT»
127006, г. Москва, ул. Садовая-Триумфальная, д. 16, стр. 3
Издано при участии ООО «Харвест». ЛИ № 02330/0494377 от 16.03.2009.
Ул. Кульман, д. 1, корп. 3, эт. 4, к. 42, 220013, г. Минск, Республика Беларусь.
E-mail редакции: harvest@anitex.by
Республиканское унитарное предприятие
«Издательство «Белорусский Дом печати».
ЛП N° 02330/0494179 от 03.04.2009.
Пр. Независимости, 79, 220013, г. Минск, Республика Беларусь.

Томас Стернз Элиот (1888—1965) — один из величайших поэтов и
драматургов XX века, оказавший огромное влияние на мировую
культуру. Он лауреат Нобелевской премии, обладатель британ¬
ского Ордена заслуг и французского ордена Почетного легиона.
Данный том дает полное представление о творчестве T. С. Элиота.
В него вошли все знаковые произведения автора, включая
«Популярную науку о кошках, написанную Старым Опоссумом»,
которая легла в основу знаменитого мюзикла Эндрю Ллойда
Уэббера «Кошки».
Нет! Я не Гамлет и не мог им стать;
Я из друзей и слуг его, я тот,
Кто репликой интригу подтолкнет,
Подаст совет, повсюду тут как тут,
Услужливый, почтительный придворный, *
Благонамеренный, витиеватый,
Напыщенный, немного туповатый,
По временам, пожалуй, смехотворный -
По временам, .пожалуй, шут. -	>	,
v	, V
T. С. Элиот. Из книги
«Пруфрок и другие
«	наблюдения»