Сталинизм (1929-1945 гг.) - Осьмачко С.Г.

Автор: Осьмачко С.Г.

Теги: география биографии история история бывшего ссср монография советский союз история советского союза сталинизм

ISBN: 978-5-00089-443-9

Год: 2020

Похожие

Безупречный пакт : кто разрушил Британскую империю

Коммунизм, антикоммунизм, русофобия в постсоветской России

Русофобия и антикоммунизм - главное идейно-политическое оружие коллективного Запада и компрадорской властной верхушки постсоветской России

Украина. Полная энциклопедия

Текст

Министерство просвещения Российской Федерации
ФГБОУ ВО «Ярославский государственный педагогический
университет им. К. Д. Ушинского»

С. Г. Осьмачко
СТАЛИНИЗМ
(1929-1945 гг.)
Монография

Ярославль
2020

УДК 93;94
ББК 63.3(2)6
О 72

Печатается по решению редакционно-издательского совета ЯГПУ
им. К. Д. Ушинского

Рецензенты:
доктор исторических наук, профессор, Заслуженный деятель науки
Российской Федерации М. В. Новиков;
доктор исторических наук, доктор юридических наук,
профессор. А. М. Лушников
Осьмачко С. Г.
О 72 Сталинизм (1929-1945 гг.) : монография / С. Г. Осьмачко. –
Ярославль : РИО ЯГПУ, 2020. – 515 с.
ISBN 978-5-00089-443-9
В издании рассмотрены основные проблемы развития СССР с
1929 г. (утверждение у власти руководящей группы И. В. Сталина)
до 1945 г. (Победа советского народа в Великой Отечественной
войне). Сталинизм представлен как сложный политический и социально-экономический феномен отечественной истории, в динамике положительных и отрицательных сторон, объективного и
субъективного факторов. Особое внимание уделено политическим
репрессиям, развитию РККА, причинам и последствиям неудачного для Советского Союза начала войны.
Монография предназначена для профессиональных историков
и всех, кто интересуется проблемами отечественной истории.
УДК 93;94
ББК 63.3(2)6

ISBN 978-5-00089-443-9

Содержание
ВВЕДЕНИЕ ______________________________________________________ 5
I. ПОЛИТИЧЕСКАЯ СИСТЕМА СССР ______________________________ 24
1. Сталинизм в политике: причины возникновения,
сущность, отличительные черты ________________________________ 24
2. Идейность власти и власть идейности:
от большевизма к сталинизму __________________________________ 25
3. Советские Конституции 1924, 1936 гг. Советская власть _________ 30
4. Realpolitik: административно-командная система _______________ 35
5. Идеология бюрократии («марксизм-ленинизм»)
и общественное сознание _______________________________________ 45
6. Единая партийно-государственная система власти ______________ 59
II. РЕПРЕССИВНАЯ ПОЛИТИКА СТАЛИНИЗМА ___________________ 66
1. Сталинизм и насилие: антинародный характер
массовых репрессий ___________________________________________ 66
2. Репрессивное законодательство _______________________________ 74
3. Репрессивные органы и инстанции ____________________________ 86
4. Репрессии: этапы и результаты ______________________________ 102
5. Репрессии по религиозным основаниям _______________________ 132
6. Репрессивная система в годы Великой Отечественной
войны (1941-1945 гг.) _________________________________________ 134
7. Национальные репрессии и депортации _______________________ 142
III. РККА (1929-1945 гг.) __________________________________________ 151
1. РККА (1929-1939 гг.) ________________________________________ 154
2. «Заговор военных» _________________________________________ 165
3. РККА (1939-1941 гг.) ________________________________________ 174
4. 1941-1942 гг.: трагедия народа и армии _______________________ 191
5. Великая Победа: цена и значение _____________________________ 240
6. Коллаборационизм _________________________________________ 271
IV. ЭКОНОМИКА СТАЛИНИЗМА _________________________________ 292
1. Советская экономика на рубеже 1920-1930-х гг. ________________ 292
1.1. Сталинизм в экономике: причины возникновения,
сущность, отличительные черты ______________________________ 292
1.2. Выбор курса экономического развития______________________ 294
2. Индустриализация СССР: основные этапы, итоги
и значение ___________________________________________________ 301
2.1. Индустриализация: резервы и источники средств _____________ 301
2.2. Управление хозяйственным механизмом ____________________ 309

2.3. Планирование: общие основания___________________________
2.4. Пятилетки _____________________________________________
2.5. Запад и индустриализация ________________________________
2.6. Железнодорожный транспорт и ВПК _______________________
2.7. Организация труда и трудовые ресурсы _____________________
2.8. Экономическое принуждение _____________________________
2.9. Экономические итоги индустриализации ____________________
3. Сталинская аграрная политика
в конце 1920-х – начале 1940-х гг. ______________________________
3.1. «Аграрный сталинизм»: раскрестьянивание
и «внутренняя коллонизация» деревни _________________________
3.2. Массовая коллективизация в первой половине 1930-х гг._______
3.3. Советская деревня
во второй половине 1930-х – начале 1940-х гг. __________________
3.4. Хлебозаготовки _________________________________________
3.5. Раскулачивание _________________________________________
3.6. Личное подсобное хозяйство ______________________________
3.7. Голод _________________________________________________
3.8. Крестьянское сопротивление ______________________________
3.9. Итоги и значение коллективизации в СССР __________________
4. Итоги экономического развития СССР
в конце 1920-х – начале 1940-х гг. ______________________________
5. Экономика СССР (1941-1945 гг.) _____________________________
5.1. Перевод экономики на военные рельсы и эвакуация ___________
5.2. Промышленность, трудовые ресурсы _______________________
5.3. ВПК и Ленд-лиз_________________________________________
5.4. Транспорт и связь _______________________________________
5.5. Сельское хозяйство ______________________________________

311
314
336
338
345
354
360
363
363
371
384
389
396
408
411
420
426
436
439
439
445
459
472
478

ЗАКЛЮЧЕНИЕ _________________________________________________ 488
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК ______________________________ 492

Думаете ли вы, что такая страна, которая в ту самую минуту, когда она призвана взять в свои руки принадлежавшее ей по праву будущее, сбивается с истинного пути настолько, что выпускает это будущее из
своих неумелых рук, достойна этого будущего?
П. Я. Чаадаев
Вина Сталина очевидна, вина его окружения безусловна. Но есть ещё вина нашего народа, вина поколения. Её-то мы не хотели установить, признать, а между
тем без этого трудно осознать историю и страны, и
сталинского культа.
Д. А. Гранин

ВВЕДЕНИЕ
В современных оценках сталинизма – политического режима, существовавшего в СССР с конца 1920-х гг. до середины 1950-х гг. – преобладает так называемый модернизационный подход. К сожалению, он
осуществляется в усечённом варианте. Академик А. О. Чубарьян утверждает, что сталинизм представляет собой «советский вариант модернизации» [437, с. 5]. Традиционная логика такого подхода такова: перед
страной действительно стояли важнейшие модернизационные задачи;
дабы не утратить «национальный суверенитет» необходимо было решать их скоро и споро, не считаясь с определёнными потерями и трудностями. Отсюда уже недалеко и до оправдания ГУЛАГа, раскулачивания и многих других зверств сталинского режима (тем более, под сакральным флагом Великой Победы).
Элементарных модернизационных констатаций явно недостаточно
для всеобъемлющей оценки такого сложного феномена, как сталинизм,
причём в этом контексте довольно часто «научная добросовестность
приносится в жертву мобилизационной демагогии» [266, с. 111].
Безусловно, модернизация была необходима. Представляется более
предпочтительным тот её вариант, который в своё время осуществляли
С. Ю. Витте, П. А. Столыпин и пр. Методология модернизации посталински была принципиально иной:
1. Прежде всего, это была «революция сверху», как в своё время
определил сталинскую реформацию Р. Такер [395, с. 16]; но в истории
нашей страны любые мало-мальски значимые преобразования проводились именно «сверху»; вектор преобразований традиционно направлялся от власти к народу. Упор на эту традиционность позволяет в опре-

делённой степени скрывать тот факт, что значительное число предпринимавшихся реформ носило де-факто антинародный характер, так как
они не соответствовали народным нуждам и чаяниям.
2. Одним из ведущих противоречий сталинской модернизации стало
несоответствие «гипермодернизационных установок» проводящей модернизацию сталинской руководящей группы способу социального существования «глубоко архаичного в большинстве своём крестьянского
общества» [258, с. 153] тогдашней страны. В свою очередь это противоречие (статусов и состояний) неизбежно порождало новые противоречия: например, конфликт возможностей реализации сверхмодернизационных установок (в данном контексте представляется интересной
мысль о том, что подавлять архаические возмущения массы могла лишь
не менее архаическая власть).
3. Мобилизационные идеи сталинизма должны были иметь хоть
сколько-нибудь наукообразный вид. Безусловной удачей идеологического обеспечения всех преобразований 1930-х гг. стало умелое (в большевистском понимании) сочетание «функций сакрального знания» [266,
с. 17, 19], школы, массовой пропаганды и агитации, системы политической учёбы и т. п. Прагматические кампании внедрения в сознание общества модернизационных идей имели со временм всё более значимый
(священный) характер; соответственно в принципе ненаучные и алогичные установки сталинской модернизации обретали в народном сознании статус жизненно важной практической задачи.
4. Опорным тезисом обоснования необходимости перемен служил
жупел внешней угрозы. 4 февраля 1931 г. И. В. Сталин в речи «О задачах хозяйственников» на II Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности заявил: «Мы отстали от передовых
стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет.
Либо мы сделаем это, либо нас сомнут» [383, с. 39].
Сегодня существует достаточное количество научных исследований
альтернативных вариантов модернизационных моделей для СССР в
межвоенный период. Думается, что общая обстановка сверхнормальной
чрезвычайщины, репрессивности, насилия и пр. явились проявлением
генетической сущности той власти, а не просто давления «враждебного
капиталистического окружения». Именно насилие стало главной методолого-методической составляющей политики реформ в 1930-е гг.; в
этом смысле сталинизм есть контркультурная функция социального развития, неэффективная и приводящая к застою.
5. Этатистская установка, уверенность населения в том, что только
власть имеет право и способна осуществлять перемены, непонимание
силы и значения деятельности гражданского общества привели к универсализации насилия. По мнению М. Левина, сталинские репрессии –

это «часть более широкого процесса ускоренной и во многом хаотической модернизации общества, которая приводит, с одной стороны, к
управленческому хаосу, порождавшему у администраторов чувство беспомощности перед движением огромных масс людей, сырья, материалов, которое отражалось в желании жёсткой иерархии» [247, с. 242].
Мы полагаем, что суть сталинской модернизации во-многом состояла в очередном перераспределении собственности. По образному выражению Ю. С. Пивоварова, «Россия знает в основном два типа режима – переделки и передела; причём переделка всегда вырождается в
передел» [295, с. 97].
6. Собственно этатизм этого социального устройства и состоял в
формировании так называемой общенародной (по сути – государственно-бюрократической) собственности. Для нашей страны проблемы собственности очень важны и исторически исключительно поучительны. Как известно, разделение власти и собственности есть обязательное условие формирования цивилизованного государства. В подлинно правовом смысле важно различать «власть как суверенитет» и
«власть как собственность». Наша история свидетельствует, что подобного рода разделение в нашей стране произошло с большим опозданием; оно формально несовершенно, поскольку подспудно «Россия
остаётся вотчинным государством. В таких государствах политическая
власть мыслится и отправляется как продолжение права собственности,
а властитель одновременно является и сувереном государства, и его собственником» [295, с. 167].
В СССР возник «негативистский вариант этатически индустриального общества, официально именуемого социализмом», в котором «бюрократия играет роль буржуазии» [405, с. 110, 112]. Иногда это общество также называют «индустриально-этакратическим (государственномонополистическим) индустриализмом» [405, с. 86].
7. Советская догоняющая модернизация ориентировалась на определённые социально-экономические показатели, ранее достигнутые в
странах-донорах (странах заимствования). Коммунистическая риторика
легко отбрасывалась, когда требовалось овладеть промышленной или
оборонной технологией. По мнению У. Ростоу, «успех догоняющей модернизации определяется, прежде всего, точностью копирования образцов, взятых для подражания» [112, с. 17]. В этом смысле мобилизационные результаты были обречены на половинчатость, поскольку советские
коммунистические институты были в принципе не готовы принять западный опыт в завершеённом виде. Трудно не согласиться с т. з. А. Турена и Ш. Эйзенштадта: «Само по себе копирование институтов развитых стран ещё не ведёт к успешной модернизации. Напротив, её успех

возможен только в том случае, если эти институты максимально приспосабливаются к существующей в модернизирующихся странах реальности, её культуре и ценностям» [112, с. 17-18].
Модернизационные усилия советской власти и опыт западных стран,
соединяясь в практике «социалистического строительства», порождали
странные и причудливые (гибридные) формы социально-экономической
реальности.
8. Проблемы адаптации модернизационных заимствований к российским реалиям решались посредством принципиального упрощенчества,
примитивизации политической и социально-экономической действительности в стране. Для немодернизированного социума упрощение
(как форма отношения к себе и к сложному меняющемуся миру) парадоксально является «новаторством в реальной политике и в политической мысли». Все эти механизмы сведения сложной ситуации до логически упрощённой, взаимосвязанной (по пунктам) или бинарной («белое» – «чёрное», «наши» – «не наши») задачи, с одной стороны, позволяют неграмотному населению как бы понять и принять «политику партии»; но с другой стороны, подобные схемы социальной примитивизации принципиально антиисторичны, поскольку если «упростить ситуацию до абсурда, многообразие и сложность свести к элементарному,
принципиальную поливариантность истории – к прямой, как полёт
пули, линии» [295, с. 85], то вряд ли возможно ставить перед обществом
серьёзные задачи, и тем более успешно их решать.
Упрощенчество (примитивизация) в сочетании с тотальным социальным насилием делают ставку на сниженную социальную реализацию, на низменные качества личности и социума (зависть, злоба, агрессия и пр.).
В ноябре 1919 г. П. Б. Струве прочитал в Ростове-на-Дону публичную лекцию «Размышления о русской революции», в которой высказал,
в частности, следующую точку зрения: «Бытовой основой большевизма,
так ярко проявившейся в русской революции, является комбинация двух
могущественных массовых тенденций:
 стремление каждого отдельного индивида из трудящихся масс работать возможно меньше и получать возможно больше;
 стремление к массовым коллективным действиям, не останавливающимися ни перед какими средствами, чтобы осуществить этот результат и в то же время избавить индивида от пагубных последствий такого поведения.
Именно комбинация этих двух тенденций есть явление современное,
ибо стремление работать меньше и получать возможно больше существовало всегда, но всегда оно подавлялось непосредственным наступлением пагубных последствий для индивида от такого поведения.

Эту комбинацию двух тенденций можно назвать экономическим или
бытовым большевизмом.
Большевизм есть комбинация массовых стремлений осуществить то,
что Лафарг называл «правом на лень» с диктатурой пролетариата. Эта
комбинация именно осуществилась в России, и осуществление её составило торжество большевизма» [392, с. 264-265].
Мы полагаем, что большевистски-коммунистическая идея и некоторые черты национального характера и культуры (непросвещённость,
пренебрежение к морали и культуре, пресловутая соборность в сочетании с варварской державностью, пренебрежение к толерантности, плюрализму, нехватка человеколюбия, социальная и бытовая жестокость,
местечковый эгоизм, усечённый тип самоидентификации и пр.), увы,
совпали, что и породило возможность существования сталинизма.
Сталинский режим – «режим тотальной переделки, суицидального
террора, беспричинно-насильственной мобилизации и отказа от универсальных человеческих ценностей» – стал возможен, «когда появилась и
реализовалась техническая возможность анонимных массовых
убийств» [295, с. 94, 111].
Коллективная безответственность освобождает личность советского
гражданина от множества моральных переживаний. Д. А. Гранин писал
в дневнике: «Пособником сталинских преступлений был весь наш
народ. Народ создал общество верноподанности и несёт ответственность за сталинизм. Партия, имевшая 18 млн членов, ответственна
также. История культа – это позорная история унижения народа. Народ
не обманули, он сам упорно обманывал себя на протяжении 30 лет сталинского режима, он боялся взглянуть правде в глаза. И после смерти
Сталина, после разоблачения культа всеобщего прозрения не наступило.
Чары не спадали. Десятки лет ещё догорала вера в сталинского идола, и
ныне он чадит угаром. Требуется мудрый, всезнающий вождь, без него
мы не можем жить, и не хотим, и не умеем» [77, с. 203].
Советские граждане 1930-х гг. во многом искренне верили в необходимость и обоснованность репрессий. По мнению Й. Хелльбека и
И. Хана в данном случае срабатывал некий иррациональный механизм
массового общественного сознания, который создавал «нормализующие
модели интеграции происходящего», в результате чего «люди видят
смысл в бессмыслице, которая подгоняется под смысл» [48, с. 18-19]. В
данном случае мы имеем дело с мифологической иррациональностью,
свойственной ментальности неразвитого социума, когда человек предпочитает верить в то, что невозможно, вредно или нежелательно осознавать.

9. Одним из главных методологических отличий сталинского варианта модернизации явилось противоречие её целей и методов осуществления. Прекраснодушная цель (построение «светлого будущего», справедливого коммунистического общества и пр.) достигалось откатом,
движением назад, использованием де-факто феодального опыта. «Квазифеодальные законы» [319, с. 23] в полной мере проявились в «новом
крепостном праве» колхозной деревни, закрепощении рабочих, широком размахе репрессий и пр. В. А. Колосов и П. М. Полян оценивают,
например, ГУЛАГ как рабовладельческую систему [319, с. 23].
По сути, речь идёт о роли и значении традиции в сталинских преобразованиях. На словах двигаясь вперёд, сталинизм практически восстанавливал многое из дореволюционной жизни. По оценке Й. Баберовски,
«Советский Союз сталинских времён представлял собой феодальное
государство, основанное на личных связях и управляемое могущественными кланами. Провинциальные вельможи являлись вассалами Сталина, при условии повиновения своему хозяину они получили право создавать вокруг себя сеть собственных феодальных связей.
Сталин был заинтересован, чтобы все, кто удостоился его доверия,
могли заполнять локальные партийные структуры людьми из своего
окружения. Только таким образом установки центрального руководства
могли обрести вес на местах. В этих условиях советские провинции превращались в малые феодальные владения. Во главе такого владения, как
правило, находился вассал Сталина, а места в партийном аппарате, в органах государственного управления, юстиции и НКВД занимали его
друзья и родственники. Они проявляли лояльность, прежде всего, к своему патрону, которому служили. Эта система в полной мере отвечала
сталинскому стилю руководства, поскольку везде, куда простиралось
его влияние, диктатор предпочитал феодальный принцип управления
всем остальным» [13, с. 151].
Среди этих феодальных принципов – и патронаж вассального типа,
и клиентела, и непотизм, и фаворитизм, и управляемый клерикализм.
Инерция традиции порождала незавершённость модернизации, особенно в политической сфере. Социальной основой сверхзначения традиционализма является типическое для нашей истории отчуждение
народа от власти и от собственности.
Мы полагаем, что сохранение, внедрение элементов традиции в советскую практику 1930-х гг. во многом объясняет живучесть этой политической системы, которую А. Н. Сахаров определял как «строй социалистического средневековья» [164, с. 476].
10. Ещё в 1917 г. большевики взяли власть с намерением реализовать
некие программные идеи (условно назовём их марксистско-ленинскими), которые противоречили интересам большинства населения

страны. Подавление сопротивления населения потребовало от новой
власти широкого применения мер «революционного насилия», суть которого составляло подавление большинства меньшинством средствами
оружия и террора. Любое затруднение на пути «коммунистического
строительства» связывалось с «происками врагов», которых следовало
беспощадно уничтожать. Волны репрессий, административно-командных кадровых манипуляций накатывали на страну одна за другой, угрожая жизни любого жителя, а то и целых слоёв и этнических групп населения.
В 2007 г. мы могли услышать от Президента Российской Федерации
В. В. Путина следующую оценку сталинских политических репрессий:
«Достаточно вспомнить расстрелы заложников во время Гражданской
войны, уничтожение целых сословий, духовенства, раскулачивание крестьянства. Такие трагеджии повторялись в истории человечества не однажды. И всегда это случалось тогда, когда привлекательные на первый
взгляд, но пустые на проверку идеалы становились выше основной ценности – ценности человеческой жизни, выше права и свобод человека.
Для нашей страны это особая трагедия. Потому что масштабы колоссальны. Ведь уничтожены были, сосланы в лагеря, расстреляны, замучены сотни тысяч, миллионы человек. Причём, это, как правило, люди
со своим собственным мнением. Это люди, которые не боялись его высказывать. Это наиболее эффективные люди. Это цвет нации. И, конечно, мы до сих пор ощущаем эту трагедию на себе. Многое нужно
сделать для того, чтобы это никогда не забывалось» [314, с. 1].
Антидемократизм и репрессивность сталинского строя во многом
провоцировались «исключительной даже по большевистским меркам
нетерпимостью и жестокостью вождя. Также сыграли свою роль его некомпетентность и примитивность мышления» [185, с. 65]. Субъективный фактор в тоталитарной системе власти играет особую роль. В своё
время (в последних заметках и письмах) В. И. Ленин обратил внимание
на совокупность личных качеств И. В. Сталина, которые станут опасными при сосредоточении в его руках слишком большого объёма власти.
О личности И. В. Сталина написано очень много и многое; к этой теме
обращался Л. Д. Троцкий [411, с. 109]. Близко знавший вождя И. Г. Иремашвили вспоминал, что тот «видел всюду и во всем только отрицательную, дурную сторону и не верил вообще ни в какие бы то ни было идеальные побуждения или качества людей» [102, с. 26].
У советской власти, несомненно, были определённые достижения
(вспомним всеобщую занятость, социальные гарантии, борьбу с неграмотностью, развитие культуры, науки и искусства, их доступность широкой массе населения, бесплатное жильё, наконец, Победу советского

народа в Великой Отечественной войне и мн. др.); позитивный потенциал социалистической революции, идеи и практика первых послереволюционных лет сыграли в этих достижениях решающую роль. Достижения власти «стали реальностью не благодаря сталинизму, а несмотря
на препятствия и потери, связанные со сталинизмом. Более того, падение советского строя – непосредственное следствие сталинизма» [99,
с. 710].
В нашем понимании сталинизм – это не вся страна, а только политический режим с разноуровневым тоталитарным проникновением во все
сферы общественной жизни. Невовлечённая (формально вовлечённая)
часть населения, многие сферы быта и повседневности в рамках упоминавшегося позитивного революционного импульса созидания и пр., –
всё это также необходимо учитывать, разрабатывая проблематику
межвоенного периода.
12 декабря 2007 г. Президент Российской Федерации В. В. Путин дал
интервью корреспондентам американского журнала «Times», в котором
назвал причины прекращения существования Советского Союза
(напомним, что для внутреннего употребления его оценка распада
СССР – «крупнейшая геополитическая катастрофа ХХ века»): «Административно-плановая экономика и доминирование Коммунистической
партии в политической сфере привели СССР к тому, что народу стало не
нужно такое государство, он уже не мог его выносить» [209, с. 146].
История и нация ещё предъявят свой счёт и к строю, и к политическим персонажам, которые повинны в массовой гибели нашего населения.
По мнению С. В. Девятова, «массовые репрессии середины – конца
1930-х гг., направленные и против идейных противников, и против преданных коммунистов, и против военных кадров, да и против всего
народа, диктовались всей логикой длительного организационно-политического процесса формирования системы единовластия в России. Этот
процесс логично завершился сформированием бюрократического курса
Сталина; подкрепление ему доставлял режим личного единовластия»
[101, с. 331].
Сегодня многие наши соотечественники воспринимают авторитаризм и жёсткую централизацию сталинской административно-командной системы как желанный признак «порядка» и «дисциплины». Но при
этом адептам сталинизма не следует забывать, что этот пресловутый
псевдопорядок достигался путём применения «беспощадных массовых
репрессий» [98, с. 171].
Повторим ещё раз: абсолютом сталинизма выступает именно насилие, используя которое, сталинская власть стремилась переделать всё и
вся. При этом коммунистические правители постоянно объявляли свою

«безгарантийную диктатуру» [295, с. 98] царством свободы и социального благоденствия. По мнению В. П. Данилова, «общество 1930-1940-х
гг., с его режимом террористической диктатуры Сталина, командно-бюрократическим управлением по основным признакам нельзя признать
социалистическим». В СССР сохранялось общество «переходного характера», и господствующим экономическим укладом был «государственный капитализм» [195, с. 12].
Завершая рассмотрение важнейших методологических оснований
сталинского варианта модернизации, приведём два наиболее полных
определения сталинской социально-политической системы:
В. П. Данилов: «Сталинизм – бюрократическая, командно-репрессивная диктатура, использующая в качестве идеологического оправдания и прикрытия упрощённое и догматизированное изложение основ
марксизма и коммунизма, но в действительности чуждая и тому, и другому»;
он же: «Бюрократическая диктатура, опирающаяся на террор» [97,
с. 680, 681];
Й. Баберовски: «Сталинизм представлял собой способ насильственного утверждения однозначных отношений в обществе; он был попыткой создания человека нового типа путём физического устранения людей, принадлежавших к миру прошлого. Триумфальное шествие сталинизма непрерывно сопровождалось беспредельным насилием. Сталинизм в своих худших проявлениях стал возможен благодаря союзу безумных манихейских идей с архаической традицией насилия. Именно поэтому идея культурной однородности общества привела к установлению большевизма и к массовому террору» [13, с. 193].
Мы употребляем термин «сталинизм» исключительно для маркировки этого сложного социально-политического феномена; различные
аспекты рассмотрения истории сталинского всевластия, его хода и результатов могут предлагать и другие формулировки его сущности.
Для квалификации сущности сталинизма, по нашему мнению,
весьма плодотворной представляется идея тоталитаризма.
Х. Арендт – ведущий разработчик теории тоталитаризма (например, её
работа 1951 г. «Истоки тоталитаризма») – предложила для обсуждения
тему «банальности зла» в тоталитарном обществе, «будничности преступной политики тоталитарной бюрократии», которая напрочь лишена
«всякой уникальности и вселенского ужаса» [417, с. 57].
Позже К. Поппер и Х. Арендт выделили следующие признаки тоталитаризма: монопольная идеология с ядром о «совершенном» обществе;
единая массовая партия, иерархически организованная, стоящая над бюрократией, руководимая одним человеком; монополия на управление

всеми вооружёнными силами и владение оружием; монополия на информацию; всеохватывающий полицейский контроль; управление всей
экономикой [376, с. 320].
Примерно в том же ключе определили признаки тоталитаризма
К. Фридрих и З. Бжезинский: господство одной массовой партии с харизматическим лидером; унитарная идеология; монополия массовой информации; монополия на вооружение; террористический полицейский
контроль; централизованный контроль над экономикой [405, с. 500].
Вышеуказанные авторы отмечают, что тоталитарные режимы возникают преимущественно в процессе ускоренной модернизации, создания
индустриального общества (или перехода от одной его стадии к другой),
особенно, в связи с возникающими затруднениями на этом пути. Сила
тоталитарных систем, прежде всего, в том, что на основе унитарной
идеологии, жёсткого политического режима им удаётся обеспечить
устойчивые вертикальные связи между харизматическим вождём и «манипулируемыми самоотверженными массами его сторонников» [405,
с. 501, 506]. В основе манипуляции массами – их политическая экзальтация и организация идеологического энтузиазма.
В таком аспекте германский нацизм и советский сталинизм действительно могут быть отнесены к приблизительно схожим разновидностям
тоталитарных систем [330, с. 603].
Но тоталитарный подход имеет преимущественно политологическую основу, а этого явно недостаточно для исторических оценок.
Историческое сознание современного российского общества и сталинизм. Современная Российская Федерация – в аспекте духовной культуры – несмотря на достижения современных цифровых технологий,
всё ещё движется по инерции. Причина тому – государственный диктат
в идеологической, духовной сфере, а традиции в этой области общеизвестны; рассчитывать на обретение нового контура духовного состояния
пока нет никаких оснований. Наша страна «не порвала окончательно с
палаческим сталинским прошлым» [295, с. 20]; напротив, ресталинизация всё более набирает обороты, значительная часть населения заражена мифами о сути событий 1930-х гг.
Последние дискуссии о «сохранении исторической памяти», «запрете глумления над нашим святым прошлым», как видно, проистекают
из того, что «нынешняя система власти всё та же. Тот же инстинкт и та
же идеология – государство над народом. Власть не терпит никакого разговора о прошлом и нынешнем государственном беззаконном насилии.
Потому что вслед за ним, несомненно, возникнет вопрос о контроле общества над властью. Отсюда и публичные обвинения правозащитников»
[21, с. 20].

В этом отношении тема сталинизма является тем своеобразным
оселком, на котором без конца оттачивалась и оттачивается до нынешнего дня отечественная (и не только) историография (В. О. Ключевский).
Мы не подвергаем сомнению ряд несомненных достижений СССР в
1930-х гг. Но не следует игнорировать цену этих достижений. Как быть,
если в основе пресловутых свершений – миллионные жертвы нашего
народа? Думается, что восхищаться громадной внутривидовой социально-биологической агрессией, кровавым сталинским замесом принципиально невозможно. Ибо это – паталогия исторического сознания.
Как писал В. П. Данилов, «достижения сталинского периода стали реальностью не благодаря сталинизму, а вопреки препятствиям и потерям,
вызванным сталинизмом. Более того, происшедшее на наших глазах
крушение советского строя явилось непосредственным следствием сталинизма» [98, с. 169].
Оборотная сторона возможностей современной массовой коммуникации – способность аксиологического манипулирования, «когда личность теряет способность рационально осмысливать бытие»
(Ю. Н. Афанасьев) [73, с. 3-4].
Думается, что в отношении сталинизма, сточки зрения исторической
науки и общественного сознания, особенно требуется:
 во-первых, объективная научная и правовая оценка этого феномена;
 во-вторых, достижение социумом некоего оценочного консенсуса
в отношении сталинизма в целом;
 в-третьих, отказаться от расширенного воспроизводства историко-политических мифов о событиях 1930-1950-х гг.
Парадоксальная аберрация современного исторического сознания
проявляется, прежде всего, в том, что из-за смещения, переворачивания
аксиологических установок позитивное и негативное содержание прошлого меняются местами. Стоит принципиально разобраться в том, как
те, «кто допустил безумные жертвы, сумели превратить их из обвинительного акта в индульгенцию. И почему те, кого заставили эти жертвы
принести, согласились на подобный размен» [266, с. 368].
В своё время сотрудники КГБ, следившие за опальным Маршалом
Советского Союза Г. К. Жуковым, зафиксировали данную им оценку
только что вышедшей 6-томной «Истории Великой Отечественной
войны Советского Союза 1941-1945 гг.». Маршал был традиционно
прям и крут: «Это не история, которая была, а история, которая написана. Она отвечает духу современности. Кого надо прославить – прославит, о чём надо умолчать – умолчит. Лакированная эта история. Я считаю, что в этом отношении описание истории, хотя тоже извращённое,

но всё-таки честнее у немецких генералов, они правдивее пишут. А вот
«История Великой Отечественной войны» абсолютно неправдива» [72,
с. 234].
Академик А. М. Самсонов, описывая историко-идеологические затруднения при издании в застойные годы мемуаров прославленных советских военачальников, отметил, что в исторические издания того времени «могло войти только то, что в той или иной степени совпадало со
взглядами тогдашнего руководства страны. Сверху направлено реанимировался культ личности Сталина, насаждались догмы, приглушалась
критика негативных явлений прошлого, возвышалась личность
Л. И. Брежнева, чувствовались застойные явления во всех сферах
жизни» [341, с. 181, 182].
В данном контексте мифологизированная история, основанная догматах веры и слепого поклонения, намного удобнее «сильной» власти,
стремящейся осуществлять постоянный жёсткий идеологический контроль гражданского общества. В нашем понимании любые страницы истории требуют от учёных и граждан равноуважительного отношения,
что предполагает честность и объективность оценок, критического разбора.
Сегодня мы часто встречаемся с ситуацией, когда, для формирования
положительного образа исторического прошлого, используется и прямая ложь, и умолчание, и мифологическое истолкование. Мифы – сами
по себе – явления более идеологические, нежели исторические; они
весьма живучи и мало поддаются коррекции. Идеологи от власти видимо полагают, что воспитывать патриотическое сознание нации (в их
понимании, это, прежде всего, любовь к государству, к власти, к вождю)
следует средствами мифологии. В нашем понимании это – девальвация
подлинной истории, самоценной личности, действительного подвига
(вспомним, например, дискуссию относительно правдивости очерка
А. Кривицкого «О «28 павших героях» в газете «Красная звезда» с описанием подвига панфиловцев у разъезда Дубосеково). Мы абсолютно
убеждены, что главной задачей истории является установление истины,
причём без соотнесения – выгодна ли эта истина власть предержащим,
или нет. До тех пор, пока монополия на историческую истину находится
в руках политического «верха», любые исторические темы будут оставаться вне поля объективного исторического осмысления.
П. М. Полян определяет современное состояние исторического сознания российского общества как «историомор» («триумфальное торжество политики и антиистории»), сущность которого определяют следующие постулаты:
 табуирование тем, личностей и пр.;
 фальсификация и мифологизация исторической эмпирики;

 отрицание или релятивизация установленной фактологии [301,
с. 21].
По его мнению, в основе так называемого историомора (в части, касающейся истории II мировой войны) лежит «нарастающая главпуризация памяти о войне» [301, с. 93-94]. Отличительными чертами главпуризации (Главпур – Главное политическое управление Советской Армии и Военно-Морского Флота СССР – «монструозный, но весьма
властный гибрид советской однопартийной и военной систем» [301,
с. 119]) выступают: косный идеологизм культурно-пропагандистской
линии, зашоренность и заскорузлость официальных исторических оценок, сверхидеологизация патриотических и военно-патриотических
тем.
При таком состоянии дел до настоящего избавления от наследия сталинской тирании всё ещё очень далеко. Причём, сталинизм как явление
окончательно не остался в прошлом, едва запятнав настоящее, он довольно решительно концентрируется в будущем.
Мы полагаем, что главпуризация военно-политической истории
тесно связана с общей милитаризацией сознания населения Российской
Федерации. С одной стороны, военная составляющая в истории Отечества столь значительна, что каким-то образом принижать любую из подобных тем представляется верным и ошибочным. С другой стороны,
завоевание территории (традиционный признак феодализма) до сих пор
многими нашими гражданами воспринимается как важнейшая геополитическая задача. Возможно, в этом отношении также играет значительную роль воля и ориентация высшего политического руководства. Если
прибавить сюда несколько реваншистских установок, то становится понятным почему, как писал А. Эткинд, «в XXI веке мир с удивлением следит за имперскими амбициями постсоветской России» [451, с. 13].
В этих условиях культ Победы 1945 г. (не как всенародное поминовение жертвенного подвига народа, а как милитаристская акция) сливается с культом войны, культом военного могущества, военной силы.
Крайне необходимо разделять эти принципиально различные составляющие. Никто не может отрицать подвиг нашего народа в страшной
войне с нацистами; вполне понятно, почему именно 9 мая является в
Российской Федерации главным политическим праздником. День Победы – это «опорный символ национальной идентичности, основа коллективной гордости и самоуважения, моральный капитал власти и общества» [85, с. 3].
Думается, что после распада Советского Союза в постсоветском обществе, воспитанном на основе тотальной конфронтации с Западом,

убеждённом в общем превосходстве всего коммунистического над буржуазным, возникли настроения социальной несостоятельности и исторической неполноценности.
Укрепляя собственную стабильность, власть – примерно с середины
2000-х гг. – избрала достаточно агрессивный, наступательный вектор
внутренней и внешней политики (мол, «Пора поднимать Россию с колен!»). В настоящее время смысл и последствия ранее упоминавшейся
милитаризации, пожалуй, до конца ещё не осмыслены в обществе. С горечью заметим, что подлинно н аучное изучение событий 1939-1945 гг.
сегодня мало кому интересно (к тому же делает своё дело традиционная
для нас закрытость источниковой базы, запретность ряда тем и проблем,
предписанность обязательных оценок и т. п.). Общественное сознание
вполне удовлетворено набором мифологизированных и идеологизированных тезисов о прошлой войне; оно вполне подготовлено для поддержки маскулинизации внешней политики Российской Федерации. Для
кого-то это «возрождающаяся держава», а для кого-то – «героический
ретросоветизм», «угар полуофициального милитаризма», «тихая ресталинизация» и т. п. [337, с. 30].
Обратим внимание на данные социологического опроса о Второй
мировой и Великой Отечественной войнах, проведённого полтора года
назад «Левада-центром» (руководитель – доктор философских наук,
профессор Л. Д. Гудков):
 70 % респондентов убеждены, что мы бы победили нацистов и без
помощи союзников;
 доля тех, кто разделяет точку зрения, что «Русские – великий
народ, имеющий особое значение в мировой истории», выросла с 13 %
в апреле 1992 г. до 64 % в ноябре 2017 г.; доля тех, кто считает, что «Русские – такой же народ, как и другие», сократилась соответственно с 80
до 32 %;
 увеличение военного бюджета поддерживали: в 1998 г. – 35 %,
в 2015 г. – 52 %;
 гордость за военную мощь страны и уверенность в том, что Вооружённые Силы Российской Федерации в случае необходимости смогут защитить страну в 2005 г. испытывали 52 %, в 2018 г. – 88 % опрошенных;
 ответы на вопрос «Если придётся сражаться за Родину, как в
1941 г., вы готовы добровольно пойти на фронт?» распределились следующим образом: 21 % готовы пойти добровольцами на фронт, 22 %
пойдут только по призыву, 37 % будут уклоняться от призыва, 26 % не
захотели отвечать на этот вопрос [85, с. 4].
В последние годы Российская Федерация втянулась в новый затяжной конфликт со странами Запада; для обеспечения своего курса власть

вкладывает огромные средства в оборону, не обращая внимания на потери в социально-духовной сфере. В противостоянии актуализируется и
историческая тематика:
 Президент Российской Федерации В. В. Путин не получил приглашения в Польшу по случаю 80-летия начала Второй мировой войны.
1 сентября 2019 г. заместитель министра иностранных дел Польши
Ш. Шинковски вель Сенк в интервью Radio-Maryia объяснил, почему
это произошло. Дипломат заявил, что Варшава выбирала гостей на основе «современного критерия», согласно которому были приглашены
представители стран Евросоюза, НАТО, а также Восточного партнёрства. Польша желает отдать дань памяти трагическим событиям войны
«в духе исторической правды», «в чём Россия совершенно не заинтересована»;
 4 сентября 2019 г. РИА «Новости» сообщила об отношении российской стороны к заявлению МИД Болгарии о том, что власть этой
страны не считает борьбу СССР с нацистами освобождением Европы
(эта оценка была вызвана к жизни проведением Российским культурным
центром в Софии выставки «75 лет освобождения Восточной Европы».
Болгарский МИД заявил: «Не отрицая вклада СССР в разгром нацизма
в Европе, мы не должны закрывать глаза на тот факт, что Советская Армия принесла народам Центральной и Восточной Европы полувековые
репрессии, деформированное экономическое развитие и оторванность
от процессов в развитых европейских странах»;
 1 сентября 1939 г. в Варшаве Президент Эстонии Керсти Кальюлайд заявила, что II мировая война для её страны закончилась только в
1994 г., когда российские войска покинули территорию республики;
 19 сентября 2019 г. Европейский парламент принял резолюцию
«О важности сохранения исторической памяти для будущего Европы»,
в которой есть и такой фрагмент: «Вторая мировая война, самая разрушительная война в истории Европы, была начата как непосредственный
результат печально известного нацистско-советского договора о ненападении от 23 августа 1939 г., известного также как Пакт Молотова-Риббентропа, и его секретных протоколов, в соответствии с которыми два
тоталитарных режима, разделявших цель завоевания мира, разделили
Европу на две зоны влияния». Всё это «проложило дорогу к началу Второй мировой войны» [378, с. 2-4; 409].
Исторический опыт взаимоотношений России со странами Запада
свидетельствует, что наша страна добивалась наибольших успехов в реализации целей собственной внешней политики, координируя усилия с
союзниками. Это в полной мере касается и Победы 1945 г.

Логическим следствием действия вышеперечисленных факторов является последовательная ресталинизация. Об этом свидетельствуют многочисленные данные социологических исследований. Рассмотрим их:
 относились к И. В. Сталину: а) с восхищением: в 2001 г. – 1 %
опрошенных, в 2019 г. – 4 %; б) в целом положительно: 8 и 18 % соответственно; в) негативно: 43 и 14 % соответственно;
 в апреле 2019 г. ответы на вопрос – «Оправданы ли человеческие
жертвы, которые понёс советский народ в сталинскую эпоху, великими
целями и результатами, достигнутыми в кратчайший срок?» – распределились следующим образом: «да» – 46 %, «нет» – 45 %, затруднились с
ответом – 9 % (в апреле 2011 г. ситуация была иной: «да» ответили 4 %,,
«в какой-то мере» – 26 %,, «нет, их ничем нельзя оправдать» – 60 %, затруднились с ответом – 10 %);
 в 2007 и 2011 гг. соответственно 70 и 72 % опрошенных россиян
считали, что сталинские репрессии являются ничем не оправданными
политическими преступлениями;
 в апреле 2019 г. 65 % российских респондентов в возрасте 18-24
лет относились к И. В. Сталину положительно (среди лиц в возрасте
40-54 года таковых было уже 74 %); а ведь ещё в 2016 г. количество сталинолюбов не превышало 37 % [19; 318, с. 8; 447].
Социологи выделяют в новейшей истории 3 периода отношения к
И. В. Сталину:
 доминирование негативного восприятия (2001-2006 гг.);
 доминирование безразличного отношения (2008-2012 гг.);
 доминирование позитивных оценок (2014 г. – настоящее время)
[102, с. 5].
Общественно-политическая реабилитация «вождя всех народов»
проявляется в следующем:
 его изображения постоянно присутствуют в публичном пространстве (ему даже ставят памятники);
 многие чиновники вывешивают на своих рабочих местах портреты вождя;
 периодически возникают кампании по возвращению каким-то
географическим объектам имени И. В. Сталина;
 создаются и активно функционируют музеи его имени;
 сталинисты постоянно присутствуют в СМИ, на кафедрах вузов, в
школьных аудиториях и пр.;
 книжный прилавок буквально забит апологетической литературой
сталинского профиля. Прекрасную характеристику этим изданиям дал
О. В. Хлевнюк: «Количественно в современной России преобладает
жанр псевдонаучной апологии Сталина. Самые разные люди по разным

причинам тиражируют мифы о вожде и его эпохе. Авторы таких публикаций отличаются невежеством. Нехватка элементарных знаний замещается агрессивностью суждений, использованием фальшивых источников или извращением реальных документов. Сила воздействия этой
идеологической атаки на умы читателей умножается трудностями повседеневной жизни, коррупцией и социальным невежеством в современной России. Не принимая настоящего, люди склонны идеализировать прошлое» [432, с. 12-13].
Мы полагаем, что отношение к И. В. Сталину и сталинизму в современной России может быть оценено как самодиагноз личности
и общества в условиях социального перехода. Причём феномен современного сталинолюбия не имеет ничего общего с реальным сталинизмом; люди видят в И. В. Сталине «эффективного управленца» в противовес современой власти, которй свойственны «медлительность реформ, неэффективность политики, неумение противостоять коррупции,
преступности, социальному расслоению» [187, с. 6]. Как писал
В. П. Данилов, «нынешняя тенденция к оправданию и даже прославлению сталинизма есть ответная реакция на разрушительный характер
постсоветских реформ» [98, с. 169].
В условиях переживаемого Россией «глубокого кризиса гуманизма и
толерантности» [301, с. 590] трудно найти какие-то институты (общественные, политические, правовые и пр.), к которым можно было бы
апеллировать гражданам по вопросам социальной справедливости и законности; «великий И. В. Сталин» представляется общественному сознанию такой инстанцией; «народная мечта о Сталине – это всего лишь
мечта о справедливости в отсутствие конкурирующих предложений на
этом рынке. Если никто не защищает интересы людей, они готовы принять фантазию о «строгом порядке и аскетизме сталинского руководства» [19]. Выдающийся (якобы) вчерашний И. В. Сталин легитимизирует довольно невзрачную политическую элиту сегодняшнего дня.
В зависимости от внутренней конъюнктуры меняется даже позиция
Русской православной церкви, пострадавшей в годы сталинского
всевластия поболее иных институтов. Ещё несколько лет назад Московский Патриархат призывал «не строить идеалистических картин эпохи
сталинизма», полагая, что «опыт других народов показывает, что те же
самые успехи могли быть достигнуты иными путями – ориентированными на сбережение граждан» [187].
А ныне Патриарх Московский и Всея Руси Кирилл призывает «не
подвергать сомнению» успехи И. В. Сталина на ниве «возрождения и
модернизации страны», даже если этот путь «отмечен злодействами»
[54]. Перемена сакральных приоритетов более характеризует позицию

церкви как социального института, нежели как духовно-нравственную
инстанцию, способную объективно оценивать сталинизм.
Народное сознание по вопросам власти изменчиво и непостоянно,
так как его вектор регулярно меняется под воздействием официальной
пропаганды и недостатка исторической информации. Граждане России
мало знают о сталинизме, плохо понимают его сущность, тяготея при
этом к формально-абстрактным, плоским и мифологическим оценкам.
Объективный анализ сталинизма сегодня мало востребован ещё и
потому, что режим сталинщины носил позорный характер; активно или
пассивно в сталинских преступлениях участвовали миллионы наших
соотечественников (вспомним, например, «вохру», «органы», заградотряды, репрессивный чекизм, сексотов, доносительство и пр.). Причинами «расстройства исторической памяти», «социальной амнезии», «забвения и умолчания» крайне негативной практики 1930-х гг. выступает
их исключительный «травматический опыт», омрачающий и настоящее,
и будущее [136, с. 4]. Как писал французский исследователь М. Ферретти, «груз коллективной вины оказался слишком тяжёлым» [420,
с. 42]. По мнению Л. В. Гудкова, сталинские преступления «не получают соответствующих коллективных оценок и не вписываются в структуру массового познания. С ними происходит то, что и с памятью о стихийных бедствиях и катастрофах – следы их исчезают уже в следующем
поколении» [83, с. 36].
По мнению Б. Дубина, «закат публичной критики сталинизма и сталинских репрессий обозначился уже на рубеже 2003-2004 гг.» [116,
с. 35], что примерно совпадает с приведёнными выше оценками отечественных социологов. С того времени общественному отношению к сталинской эпохе свойственен «слабеющий негативизм» [136, с. 35].
Существует ещё один явный исторический стереотип, представляющий сталинизм как естественное порождение политических и социально-экономических условий. Столь своеобразное (безальтернативное) истолкование исторического детерминизма неизбежно приводит к
признанию «безусловной органичности и безвариантности сталинской
модели как метода модернизации»; мол, «Сталин – есть выразитель объективной потребности в игре исторической стихии. Его методы если и
достойны сожаления, то необходимы и даже эффективны, поскольку маховик истории всегда смазывается большой кровью» [386, с. 13].
Такая историческая позиция, проецируясь на политические проблемы, ведёт к оправданию сталинского тоталитаризма, принижению
роли личности, ценности человеческого существования. Безальтернативность исторического процесса – давняя беда советской методологии.
Сталинизм, конечно, не случаен, и не неизбежен.

Иногда высказывается точка зрения, что, мол, не стоит бояться какого-то восстановления сталинских реалий, поскольку сталинизм – без
насилия и страха – не может быть эффективным, а любые движения в
сторону его реализации – всего лишь эксплуатация современными политическими силами пропагандистских потенциалов (например, Победы) и способов манипулирования (например, призывы к порядку и
пр.). К тому же нельзя забывать, что вся совокупность традиционных
побед, приписываемых сталинизму, существовала на практике довольно
недолго. Уже к началу 1970-х гг. стало окончательно понятно, что по
большинству качественных социально-экономических показателей
СССР однозначно проигрывает миру западных стран.
В данном контексте важно не возможное восстановление тех или
иных черт сталинизма (в полной мере это действительно невозможно в
обществе, прошедшем определённый путь по пути обретения современной цивилизованности), здесь важно то торможение исторического процесса для нашей страны, изменение характеристик российского исторического времени, которые неизбежно проявятся, если власть взаправду
возьмёт на вооружение хоть что-то из отвратительного сталинского прошлого.
Разобраться в этом прошлом, его политических и социально-экономических чертах, показателях эффективности – задача этой работы.

Страной управляют на деле не те, которые выбирают своих делегатов в парламенты при буржуазном порядке или на съезды Советов при советских порядках.
Нет. Страной управляют фактически те, которые овладели на деле исполнительным аппаратом государства,
которые руководят этим аппаратом.
И. В. Сталин

I. ПОЛИТИЧЕСКАЯ СИСТЕМА СССР
1. Сталинизм в политике: причины возникновения,
сущность, отличительные черты
Политическое устройство Советского Союза в рассматриваемый период характеризуется достаточно однозначно: это была тоталитарная
власть неподотчётной и враждебной народу, номенклатурной партийно-государственной бюрократии, использующая административно-командные, репрессивные методы.
Такое положение дел сложилось в силу действия целого ряда причин,
среди которых следует выделить:
 отсутствие демократического прошлого;
 традиционный вождизм;
 неправовое устройство властных отношений, насильственное подавление оппозиции, подчинение всех властных инстанций партийным
органам;
 политическая культура РСДРП (б), которой было свойственно подавление демократизма централизацией; стиль и смысл партийных отношений, вытекающие из условий подполья, конспирации, полицейского преследования;
 перерождение ленинизма, «старой партийной гвардии», которая
втянулась в оппозиционное противоборство фракционного типа, но не
смогла предоставить обществу зрелых и значимых альтернатив, двинуть
развитие страны по демократическому пути.
Политической системе сталинизма были свойственны следующие
черты:
 последовательный антидемократизм;
 отчуждение народа от политики; отсутствие реальной политической жизни (кроме её формально-декоративных проявлений) и развитой
структуры власти;

 узурпация власти партийно-государственной бюрократией; подчинение ей государства и общества; режим неограниченной суперцентрализованной личной власти;
 огосударствление общества и человека;
 отрыв правящей верхушки от масс, игнорирование их нужд;
 политический цезаризм, культ вождя, культ власти, дающей
льготы, недоступные безвластным;
 волюнтаризм в руководстве, игнорирование объективных условий;
 превращение демократического централизма в бюрократический;
 отсутствие политико-правовых гарантий от беззакония; безответственность и бесконтрольность власти;
 административно-командная система управления; власть номенклатуры; номенклатурная система подготовки и расстановки кадров;
 использование насилия как основного средства решения назревших проблем; репрессивный характер политического режима; террор
против собственного народа;
 деформация всех элементов политической системы в угоду верховной власти [93, с. 13-14; 94, с. 5-6].
2. Идейность власти и власть идейности:
от большевизма к сталинизму
Утверждение (примерно в 1929 г.) у власти сталинской руководящей
группы означало, в том числе, победу безыдейного инстинкта власти
над разного рода коммуно-социалистическими доктринами времён социал-демократии, троцкизма-ленинизма, правого уклона и т. д. В идеологической «начинке» сталинизма противоречие формы и содержания
обострено до крайних пределов: формально сталинизм зиждется на эклектическом наборе псевдомарксистских догм и более поздних «открытий» (например, о возможности построения социализма в отдельно взятой стране: об обострении классовой борьбы по мере продвижения
страны к победе социализма и пр.); содержательно, по сути, сталинизм –
настоящая инструкция об удержании власти в стране в неблагоприятных
внешне- и внутриполитических условиях.
Политический выбор 1929 г. Споры о судьбе НЭПа – это споры о
судьбе России в рамках альтернативы: а) дальнейшего наращивания
усилий по пути совершенствования (создания, попытки построения)
коммунистической перспективами средствами диктатуры пролетариата;
б) возобновление и развитие перспективы буржуазных отношений.
Условно первый путь можно именовать «военно-коммунистическим»,

второй – «либерально-буржуазным». В цивилизационном отношении
эта альтернатива – борьба традиции и новации.
7 ноября 1929 г. в центральном печатном партийно-государственном
органе – газете «Правда» – появилась статья И. В. Сталина «Год великого перелома. К двенадцатой годовщине Октября». В III разделе этого
материала, посвящённом сельскому хозяйству, вождь писал: «Превращается в прах последняя надежда капиталистов всех стран – «священный принцип частной собственности». Принято считать, что именно
1929 г. («год великого перелома») стал этапным в приходе сталинизма к
власти. По мнению В. П. Данилова, «великий перелом», о котором Сталин объявил в ноябре 1929 г., не имел ничего общего с подлинным социально-экономическим развитием: не было ни огромного роста производительности труда в промышленности, ни массового колхозного движения. Применительно к тому времени можно говорить о «великом переломе» лишь в том смысле, что Сталину впервые удалось навязать партии и стране свои взгляды, оценки, методы и, в целом – политику диктаторского волюнтаризма, которая с неизбежностью вела к огромным
человеческим и материальным потерям» [98, с. 171].
Что скрывается за выбором 1929 г.? Историкам понятно, что Советский Союз 1920-х и 1930-х годов – «это во многом разные страны» [247,
с. 17]. И действительно, 20-е и 30-е годы прошлого столетия в СССР в
аспекте политической связи представляют из себя две отличающиеся
друг от друга сущности (Таблица 1).
Таблица 1
Субъективация вектора политического развития СССР в 1920-е
и 1930-е годы
Критерий
Субъекты политических
отношений

Сущность политической
идеологии
Вектор политической перспективы

1920-е гг.
Коммунисты:
а) левоориентированные
(Л. Д. Троцкий и др.);
б) правоориентированные
(Н. И. Бухарин, А. И. Рыков
и др.);
д) «демократическая оппозиция», «старые большевики»
Ленинизм («умирающий
марксизм»)
Построение коммунизма
через «диктатуру пролета-

1930-е гг.
Бюрократия:
а) высшее политическое руководство (И. В. Сталин и
др.);
б) местная клановая бюрократия;
в) коммунисты «сталинских
призывов»
Эклектический доктринальный набор псевдокоммунистического типа («марксизм-ленинизм»)
Диктатура вождя, высшего
руководства, центральной и

Критерий

1920-е гг.
риата»; сохранение элементов внутрипартийной демократии; нарастание бюрократизации

1930-е гг.
местной партийно-государственной бюрократии в
опоре на коммунистическую риторику

М. Я Гефтер полагал, что сталинизм порождён невызревшей предальтернативой социального развития. В его понимании, «альтернатива – это наличие нескольких способов решения одной и той же ситуации. Альтернативность превращает жизнь в открытое и в силу одновременности – разновекторное существование. Альтернативность относится к ядру развития, ибо саморазвитие идёт в разных направлениях, и
это нам не мешает» [71, с. 72].
Тоталитаризм в нашей стране стал реальностью, так как смог прервать развитие альтернативного исторического процесса насилием над
людьми (по М. Я Гефтеру – «смертью», «желанием стереть с лица земли
«локальный плюрализм» [71, с. 72, 73]). Иными словами, именно насилие открыло дорогу оголтелому тоталитаризму сталинского типа.
В основе прихода к власти И. В. Сталина, прежде всего, лежат психолого-политические причины властной направленности. Внешним
оформлением сталинской жажды власти стала борьба в партии по вопросам ленинского наследия и вокруг судьбы НЭПа. После 1929 г. сталинская руководящая группа «вычищала» партию, центральный и местный аппарат, армию, «органы» (но это было «наведение порядка» уже в
сложившейся системе единовластия).
1920-е гг. – «борьба с большевизмом». На протяжении 1920-х гг.
И. В. Сталин «последовательно искоренял большевистский дух, подменяя атмосферу горячих дискуссий атмосферой горячего одобрения»
[247, с. 670]. В это время на публику много говорилось о верности ленинскому курсу, необходимости коллективного руководства, задачах сохранения единства партии и пр. Но никакой диктатуры пролетариата,
конечно же, не существовало. Власть всё больше концентрировалась в
руках партийно-государственной бюрократии, которая количественно
росла сверх всякой меры. Бюрократия, мимикрируя к ситуации, поднимала на щит идеи традиционного большевизма, пыталась вести дискуссии о дальнейшем пути развития страны в условиях, когда мировая пролетарская революция оставалась идеей без надежды на осуществление.
Более того, упрощённый набор марксистско-коммунистических идей
большевизма нужен был становящейся сталинской руководящей группе
лишь в том значении, в каком он мог способствовать стабилизации её
власти. «Те вожди большевизма, – писал О. В. Хлевнюк, – которые
были привержены прежним идеям, должны были быть устранены. Это
определило динамику внутрипартийной борьбы 20-х годов» [432, с. 66].

Старая партийная гвардия хорошо помнила, кем был И. В. Сталин до
революции; понимала, в какой мере его претензии на лидерство в партии
были обоснованы. Поэтому грядущий вождь относился к старым большевикам с огромным недоверием. Он «утверждал своё единовластие,
замення старую гвардию молодыми выдвиженцами» [432, с. 196]. Несмотря на то, что некоторая часть старых большевиков находилась в системе властных должностей до середины 1930-х, уже к концу 1920-х гг.
эта группа утратила свою реальную политическую правоспособность.
В нашем понимании всё вышеперечисленное свидетельствует об историческом поражении большевизма задолго до окончания существования
коммунистического государства в 1991 г.
В своё время Л. Д. Троцкий, анализируя перерождение большевизма
в сталинизм («общество термидора»), выпустил немало критических
стрел в адрес И. В. Сталина и его власти, «превратив эту тему в своего
рода бренд» [264, с. 35]. К. Малапарте высказал одно довольно точное и
тонкое замечание: «Если коммунисты всех европейских стран должны
учиться у Троцкого искусству захвата власти, то либеральные и демократические правительства должны учиться у Сталина искусству защиты государства от повстанческой тактики коммунистов» [221, с. 131].
Иными словами, ленинизм (большевизм, троцкизм) концентрирует
внимание преимущественно на проблематике завоевания политической
власти, сталинизму же намного интереснее вопросы её удержания и консолидации. В конкретной политической обстановке 1930-х гг. последняя
проблематика была гораздо более актуализирована, нежели первая.
Естественно, что И. В. Сталин сотоварищи расценивали и старую партийную гвардию, и партийную оппозицию только в аспекте укрепления
своей власти. П. Грегори оценил этот процесс, как «трансформацию механизма политической власти от коллективного руководства небольшой
группы партийных лидеров к механизму единоличной диктатуры Сталина» [79, с. 100].
Партийно-политическое определение по вопросам судьбы НЭПа.
Вряд ли стоит представлять себе ликвидацию НЭПа как результат победы сталинизма в 1929 г. Начиная с 1921 г. само пробуржуазное устройство НЭПа вступило в противоречие с партийной бюрократической системой. Суть этого противоречия состояла в понимании властью того,
что НЭП есть не просто «временное отступление», а проигрыш и унижение коммунистической партии, всей советской системы. Б. Г. Бажанов (со слов секретарей В. И. Ленина М. И. Гляссер и Л. А. Фотиевой)
приводит данную первым председеателем Совнаркома оценку НЭПа:
«Конечно, мы провалились. Мы думали осуществить новое коммунистическое общество по щучьему велению. Между тем, это вопрос десятилетий и поколений. Что бы партия не потеряла душу, веру и волю к

борьбе, мы должны изобразить перед ней возврат к меновой экономике,
к капитализму, как некоторое временное отступление. Но для себя мы
должны ясно видеть, что попытка не удалась, что так, вдруг переменить
психологию людей, навыки их вековой жизни нельзя. Можно попробовать загнать население в новый строй силой, но вопрос ещё и в том, сохраним ли мы власть в этой всероссийской мясорубке» [18, с. 112].
К примеру, майская 1924 г. кампания по выборам в местные Советы
показала серьёзное сопротивление деревни военно-коммунистическому
наследию в экономике и в политике Население сопротивлялось широко
практиковавшемуся назначенчеству, когда сверху настойчиво рекомендовались кандидатуры, де-факто обязательные для избрания. Основными формами сопротивления являлись неявка на избирательные
участки, отказ от голосования за предложенные «сверху» кандидатуры
идаже покидание мест традиционного проживания. Позицию центра часто не поддерживали многие местные коммунисты.
Сорванную кампанию 1924 г. переназначили на 1925 г.; но новые выборы показали возросшую роль сельских сходов в противовес сельсоветам [430, с. 13-14].
В большинстве своих начинаний сталинисты чувствовали сопротивление деревни, показывавшее всё более развивавшуюся опасность для
их власти, всё большую зависимость от растущей рыночной среды. Всё
это сказывалось на задумках и результатах хлебозаготовок и на мн. др.
К тому же городские слои также не испытывали большого сочувствия к
растущей бюрократической системе (в городе часто антибюрократические и антинэпманские настроения сливались воедино). Казалось бы,
власть располагала и правящей партией, и системой Советов, и секретными службами и пр., но часто, за пределами больших городов, коммунистического всевластия не наблюдалось. Всё это вызывало коммунистов чувство изоляции, развивало психологию осаждённой крепости,
стимулировало агрессивное поведение и соответствующий стиль партийно-государственного управления.
Конечно, выбор 1929 г. был во многом предопределён личной позицией И. В. Сталина, который, как и его соратники, ни теоретически, ни
практически не был подготовлен к сложному экономическому маневрированию на поле НЭПа; социально-политическая направленность контробщественной элиты также вступала в противоречие с задачей осуществления «форсированной индустриализации, необходимость которой в том виде определялась не столько общественной потребностью,
сколько решением руководства» [38, с. 72].
В нашем понимании большевистский (досталинский) период власти
проходил под флагом идейного коммунистического доминирования.

Крушение этой идеи на практике привело к власти так называемых прагматиков политических отношений, использовавших флёр идеологичности для прикрытия своего часто безыдейного политического курса.
Б. Г. Бажанов писал: «Я пришёл к выводу, что вожди коммунизма пользуются им лишь как методом, чтобы быть у власти, совершенно презирая интересы народа. Пропагандируя коммунизм, они совершенно не верят в его догму, в его теорию. В коммунистической практике всё было
пропитано ложью. Вожди сами не верили в то, что провозглашалось как
истина. Для них это был лишь способ, а цель была совсем другая, довольно низкая, в которой сознаться было нельзя. Отсюда ложь как постоянная система, как настоящая сущность» [18, с. 118]. Их истинной
целью было сохранение собственного всевластия.
3. Советские Конституции 1924, 1936 гг. Советская власть
31 января 1924 г. II Всесоюзный съезд Советов принял Конституцию
СССР, которая состояла из двух разделов: Декларации об образовании
СССР и Договора об образовании СССР.
До 1936 г. иерархия властных структур была следующей:
 Съезд Советов СССР – верховный орган власти (с 1927 г. собирался не ежегодно, а один раз в два года). Всего в СССР состоялось 7
очередных съездов и 1 чрезвычайный (в 1936 г.), принявший Конституцию СССР. Число делегатов съездов было различным: от 1 637 чел. на I
съезде до 2 106 чел. на VIII-м. Причём 70-80 % составляли рабочие и
крестьяне [182, с. 53];
 Центральный Исполнительный Комитет (ЦИК) СССР – высший
исполнительный, законодательный и распорядительный орган власти в
перерывах между съездами. Формой работы ЦИК были сессии, собиравшиеся три раза в год, а с 1931 г. – не менее трех раз в перерывах
между съездами. ЦИК СССР состоял состоял из двух равноправных палат – Союзного Совета и Совета Национальностей. Также в составе
ЦИК имелись отделы (финансовый, хозяйственно-продовольственный)
и комиссии (для разработки вопроса о новом административно-хозяйственном делении РСФСР, по восстановлению прав гражданства, избирательная и пр.);
 Президиум ЦИК СССР, включавший, помимо прочих, председателей двух ранее названных палат – высший исполнительный, законодательный и распорядительный орган власти между сессиями ЦИКа;
 Совет Народных Комиссаров (СНК) СССР – законодательный, исполнительно-распорядительный орган ЦИКа (правительство). В 1924 г.
существовали 5 общесоюзных наркоматов (иностранных дел, военных
и морских дел, внешней торговли, путей сообщения, почт и телеграфов)

и 4 объединённых, то есть союзно-республиканских (ВСНХ, внутренней торговли, финансов и Рабоче-крестьянскую инспекцию). Высший
совет народного хозяйства (ВСНХ) являлся органом, занимавшим центральную позицию в руководстве промышленностью; он имел в своём
составе планово-экономическое управление, ряд отраслевых главков,
которым подчинялись тресты, руководившие предприятиями.
Количество наркоматов постоянно росло:
 в 1929 г. был образован наркомат земледелия СССР, в 1930 г. – союзно-республиканский наркомат снабжения, в 1931 г. – наркомат водного транспорта СССР, в 1932 г. – наркомат зерновых и животноводческих совхозов; также в 1932 г. ВСНХ был разделён на три наркомата –
тяжёлой, лёгкой и лесной промышленности; в 1933 г. наркомат труда
слился с ВЦСПС, что резко увеличило возможность контроля за рабочим движением; в 1934 г., после XVII съезда партии наркомат ЦКК-РКИ
(высшая инстанция советского и партийного контроля, имевшая право
проверки любого органа власти СССР) был раздроблен на Комиссию
партийного контроля при ЦК партии и Комиссию советского контроля
при СНК СССР (роль комиссий существенно уступала роли наркомата);
в 1934 г. был создан наркомат пищевой промышленности; в 1936 г. –
наркомат оборонной промышленности и пр.;
 в подчинении СНК также функционировали Совет труда и обороны, Центральное статистическое управление (ЦСУ) СССР, Главный
концессионый комитет, Комиссия законодательных предложений, Административно-финансовая комиссия и пр.;
 местные органы власти были представлены соответствующими
Советами депутатов трудящихся и их исполнительными комитетами. В
1926-1928 гг. была проведена реформа административно-территориального деления страны. Старая система (губерния – уезд – волость) ликвидировалась; создавались края, области, округа и районы. В 1928 г. существовали 5 краев, 33 области, более 100 округов; округа были ликвидированы в конце июля 1930 г. по решению XVI съезда ВКП (б) [161,
с. 236-237]. В тех исторических условиях округ – промежуточное административное звено между районом и областью – представлялся избыточной управленческой инстанцией. В резолюции съезда ставилась задача «укрепления района как основного звена социалистического строительства в деревне, что должно привести к решительному приближению черт социализма к селу, к массам» [288, с. 34].
В 1936 г. была принята новая Конституция СССР, которую И. В. Сталин назвал «самой демократической в мире», однако сегодня совершенно ясно, что она явилась «демократическим фасадом тоталитарного
государства» [34, с. 235; 162, с. 204]. Этот документ был исключительно
уникальным «по своей голословности и цинизму» [301, с. 49].

Действительно, взамен существовавшего по Конституции 1924 г. неполного избирательного права при непрямом и тайном голосовании
устанавливалось всеобщее избирательное право при прямом и тайном
голосовании. Однако выдвижение в избирательных округах только по
одному многократно проверенному и утверждённому кандидату в депутаты делало вышеупомянутое достижение лишь декларацией.
В новой конституции были подробно расписаны все права и свободы
советских граждан. Список этих прав был существенно расширен (впервые были указаны право на труд, отдых, получение образования, материальное обеспечение в старости или в случае утраты трудоспособности по болезни или из-за несчастного случая. Исчезли дискриминационные различия в политическом положении отдельных категорий граждан
СССР. Формально такой нарратив может вызывать восхищение. Но как
быть с тем, что при этом демократическом перечислении незаконным
порядком репрессировались миллионы человек?
В доказательство «народного» характера Конституции 1936 г. всегда
приводился и такой факт: в обсуждении её проекта приняло участие
55 % взрослого населения страны, было внесено более 2 млн различных
поправок и дополнений [164, с. 481]. Чем не «всенародное обсуждение»
и «одобрение», столь милое сердцу отечественной номенклатуры?
На процесс этого «торжества социалистической демократии» стоит
посмотреть с другой стороны:
 казалось бы, депутаты избирались свободно, но право отбора кандидатов принадлежало общественным организациям, в том числе компартии (ст. 141); а печально известная 58-я статья УК РСФСР («О контрреволюционной пропаганде») позволяла подвести под признаки этого
преступления любого, кто критиковал советские порядки;
 органы НКВД изъяли в период обсуждения текста основного закона более 30 млн экз. газет и прочих печатных материалов, в которых,
по их мнению, содержалась «злобная клевета» на советский строй;
 политическая правоспособность граждан могла реализовываться
только «в соответствии с интересами трудящихся»;
 один из авторов текста Конституции СССР 1936 г. – Н. И. Бухарин – «пытался отстаивать линию на демократизация политической системы, закрепить в стране плюрализм собственности, установить контроль парламента над деятельностью правительства. Но, в конечном
счёте, возобладала сталинская линия – при редактировании текста
И. В. Сталин лично вычеркнул статьи о свободе художественного творчества, научных исследований, о праве каждого гражданина привлекать
к суду чиновников за нарушение прав граждан» [164, с. 481-482, 483].
Конституция 1936 г. устанавливала несколько новую систему политических органов:

Верховный Совет СССР (вводился вместо 2-палатного ЦИК СССР)
становился высшим общесоюзным органом государственной власти. Он
состоял из двух равноправных палат – Совета Союза и Совета Национальностей, каждая из которых имела совещательный орган – Совет старейшин; кроме того, палаты образовывали собственные комиссии (мандатные, законодательных предложений, бюджетные, по иностранным
делам). Формой работы Верховного Совета были сессии, собиравшиеся
не реже двух раз в год;
Президиум Верховного Совета СССР (вводился вместо Президиума
ЦИК СССР) являлся высшим законодательным и исполнительно-распорядительным органом власти в период между сессиями. По конституции
он подчинялся палатам, но фактически возобладал над ними;
Совет Народных Комиссаров (СНК) СССР – правительство, высший
исполнительно-распорядительный орган власти (симптоматично, что по
новой конституции СНК лишался законодательных функций – происходила закономерная для сталинизма централизация власти). Крайне разрастался аппарат правительства: в 1937 г. был создан Экономический
совет (в ранге постоянной комиссии). С апреля 1940 г. при СНК функционировали 6 хозяйственных советов – по металлургии и химии, машиностроению, оборонной промышленности, топливу и энергохозяйству, товарам широкого потребления, сельскому хозяйству и заготовкам.
Кроме того, при СНК действовали Госплан, Комиссия (с 1940 г. наркомат) советского контроля, Госбанк, Госарбитраж, Академия наук СССР
и образованные в 1936 г. Всесоюзные Комитеты по делам высшей
школы и искусства.
Неуклонно росло количество наркоматов:
 Конституция 1936 г. содержала перечень 8 общесоюзных (обороны, иностранных дел, внешней торговли, путей сообщения, связи,
водного транспорта, тяжёлой и оборонной промышленности) и 10 союзно-республиканских наркоматов; в 1939 г. их было уже 34, а в
1941 г. – 41 (25 общесоюзных и 16 союзно-республиканских) [161,
с. 298];
 в Конституции СССР 1936 г. законодательно закреплялась особая
роль ВКП (б) в общественной системе страны: 126 статья содержала положение о том, что партия является руководящим ядром всех общественных и государственных организаций трудящихся;
 конституция провозглашала победу социализма в СССР (например, в экономике это понималось как ликвидация многоукладности,
практически полное огосударствление колхозов и пр.);
Советы депутатов трудящихся. Эти представительные органы власти уже в 1920-е гг. всё более и более скатывались на вторые (после пар-

тийных инстанций) позиции в системе управления. Сложилась практика, когда сессии Советов собирались фактически лишь для того,
чтобы утвердить ранее подготовленные в недрах партийного аппарата
решения.
При Советах существовали отраслевые секции (культуры, финансово-налоговые, народного образования, здравоохранения, инспекции и
пр.), в которых был задействован большой по объёму актив: в первом
полугодии 1933 г. в РСФСР имелось 172 тыс. секций местных Советов,
опиравшихся примерно на 1 млн активистов [162, с. 204].
Конституция СССР 1936 г. привнесла в саму систему советских органов власти и в электоральную практику некоторые новации:
 были упразднены областные и республиканские съезды Советов;
 избранию подлежали районные, городские, областные, краевые и
республиканские Советы (которые отныне назывались Советы депутатов трудящихся);
 исполнительные комитеты Советов видоизменялись из органов
власти в исполнительно-распорядительный органы (тем самым формально делался акцент на усиление властной функции Советов, чего
партийная система позволить не могла).
Постепенно под давлением репрессивных органов само участие
населения в выборах в Советы перестало быть выражением народной
воли, а превратилось в «тест на политическую лояльность» правящему
режиму. Средний показатель участия в выборах постоянно повышался:
в 1927 г. – 50,7 %, 1929 г. – 62,2 %, 1931 г. – 72 %, 1934 г. – 85 %; 12 декабря 1937 г. в выборах депутатов Верховного Совета СССР приняли
участие уже 96,6 % избирателей [162, с. 204; 163, с. 265].
В 1937 г. было принято Положение о выборах в Верховный Совет
СССР и союзных республик, в содержании которого количество выдвигаемых по избирательному округу кандидатов в депутаты не ограничивалось; казалось бы, речь идет хотя бы о возможности появления альтернативных кандидатов. На самом деле никаких альтернатив не предполагалось. «Единый блок коммунистов и беспартийных» всегда действовал по логике «один кандидат – один депутат», причём на основании разнарядки, утверждённой в ЦК партии, и справок от НКВД о благонадежности [164, с. 484].
Национально-государственное строительство. До 1936 г. СССР
включал 7 республик. Новая конституция называла их уже 11: Россия,
Украина, Белоруссия, Азербайджан, Армения, Грузия (три последних до
1936 г. составляли Закавказскую СФСР), Туркмения, Узбекистан, Таджикистан, Казахстан и Киргизия (последние две повысили свой республиканский статус с автономного до союзного уровня).

К 1939 г. было завершено проводившееся почти десять лет формирование новой системы административно-территориального деления
страны, которое проходило, прежде всего, по линии разукрупнения
краёв и областей. Реальным следствием этого процесса стало увеличение бюрократического аппарата.
В особом положении находилась РСФСР. Российские недра, транспортная система, территория выступали становым хребтом Советского
Союза, поэтому союзная номенклатура принимала на себя многое из
традиционно республиканских управленческих функций: НКВД
РСФСР не имел собственного аппарата и руководства, им полностью
управлял союзный НКВД; тяжёлой промышленностью и железными дорогами России также управляли чиновники центра и мн. др. [164,
с. 484].
На рубеже 1930-1940-х гг. в состав СССР дополнительно вошли ещё
некоторые территории (для оценки этого процесса нельзя не вспомнить
советско-германский пакт о ненападении, секретные протоколы к пакту
и 17 сентября 1939 г. – день, когда РККА силами двух фронтов вошла на
территорию Польши):
 Западные Украина и Белоруссия соответственно в качестве ряда
областей вошли в состав Украинской и Белорусской ССР;
 в результате советско-финляндской войны 1939-1940 гг. на северозападе страны появилась Карело-Финская ССР, включавшая территории, отторгнутые у Финляндии, и бывшую Карельскую АССР;
 военная активность СССР в 1940 г. обеспечила появление в составе Советского Союза трёх прибалтийский республик в статусе ССР
(Литва, Латвия, Эстония), а также Молдавской ССР.
4. Realpolitik: административно-командная система
Эта система наиболее полно и подробно характеризует сущность реального политического устройства сталинского СССР. Структурносодержательно административно-командная система (АКС) – как историческое явление – включала в себя фрагменты, оставшиеся ещё от царского режима, порождённые обстановкой Гражданской войны и «военного коммунизма», НЭПа. АКС отличалась завидной мобильностью,
что сыграло свою положительную роль в годы Великой Отечественной
войны; во многом её реалии сохранились и до сегодняшнего дня.
В аспекте устойчивости социальной организации советская АКС однозначно сложилась к середине 1930-х гг. По мнению П. Грегори, «это
была самая высокоцентрализованная система власти, когда-либо существовавшая в истории человечества»; в стране «был создан высокоцентрализованный властный механизм, основанный на применении силы,

который был необходим для осуществления политики Великого перелома, в частности, для первоначального накопления капитала» [79, с. 99,
100].
Мы полагаем, что целью естественного для тоталитаризма возникновения и функционирования АКС является поддержание стабильности
в сфере власти и общества. Это естественно, ведь режимы нестабильности могут заставить население страны усомниться в действительной
необходимости существования, сохранения номенклатурно-бюрократической системы. А тот факт, что стабильность в условиях отсутствия социально-политической конкуренции обязательно оборачивается застоем, волнует правящий класс меньше всего. Думается, что тенденция
порождать застойность связана с таким пороком АКС, как отсутствие
внутренних механизмов саморегуляции и самонастройки. Самообновление АКС не предполагает её восходящего саморазвития.
Управление в АКС осуществляется на основе ведомственного принципа. Казалось бы, распределение управленческих усилий по отраслевым профилям не несёт в себе ничего плохого; но это лишь при условии
соблюдения какой-то управленческой нормы. Мобилизационные ограничения, жёсткий диктат «верха» и невозможность проявления инициативы (например, в установлении горизонтальных связей) легко доводят
управленческий механизм до кризисного состояния. К тому же, строгость сталинской централизации неизбежно порождала значительные
межведомственные конфликты; разрешение этих конфликтов также являлось прерогативой вышестоящих инстанций; тем самым их работа дополнительно затруднялась множеством дел несвойственного этому
уровню управления масштаба. Естественно, что тезис о какой-то особой
эффективности «сталинского мененджмента», когда «ведомственность
выступает рабочим механизмом сталинизма, а следовательно – источником межведомственных конфликтов», в нашем понимании не обоснована ни исторически, ни социально-политически [301, с. 52].
К числу основных элементов АКС, по нашему мнению, относится
следующее:
1. Единоличная диктатура вождя.
2. Номенклатурная бюрократия.
3. Номенклатурный централизм.
4. Административно-карательный и пропагандистски-идеологический охранительные механизмы.
5. Единая партийно-государственная система власти (режим «партия – государство»).
Рассмотрим эти элементы.
1. Единоличная диктатура вождя. Культ вождя был обязательным
элементом тоталитарных политических режимов того времени. В нашем

случае он представлял собой «систему восхвалений И. В. Сталина и
злоупотребления властью в период его правления» [329, с. 612]; сегодня
ясно, что мы имеем дело с «заурядной разновидностью вождизма» [266,
с. 31].
Думается, что открытое начало культу И. В. Сталина положила статья К. Е. Ворошилова «Сталин и Красная Армия», опубликованная к
50-летию (21 декабря 1929 г.) вождя. В этом материале он был представлен как один из самых выдающихся «организаторов побед гражданской
войны», «настоящий стратег», «обладающий гениальной прозорливостью первоклассный организатор и военный вождь». С этого момента в
стране начался «беспримерный советский подхалимаж 1930-1940-х годов, равного которому не было за всю историю России» [163, с. 235].
Этот подхалимаж формировал у большинства советских людей абсолютную уверенность в истинной непогрешимости вождя.
Постепенно сложились главные характеристики культа:
 подчёркивание связи, преемственности В. И. Ленина и И. В. Сталина;
 связывание всех достижений во всех сферах с именем вождя;
И. В. Сталин представлялся «героем-победителем» всех основных событий новейшей политической истории, которая постоянно переписывалась в угоду тем или иным политическим амбициям;
 обязательно изучение «теоретического наследия» И. В. Сталина;
 упор на народность лидера, его особенную харизму, постоянное
подчёркивание того, что только И. В. Сталин является подлинным защитником народных интересов («отец-благодетель);
 запрет критики и негативного изображения вождя.
Любой вождизм предполагает актёрство вождя. Его имидж должен
соответствовать ожиданиям народной толщи. Следовало напоказ демонстрировать одно, а в реальности предполагать совсем иное. По воспоминаниям И. М. Гронского, И. В. Сталин был «гениальный артист», а
его «склонность к интриге» позволила ему достаточно легко обвести вокруг пальца многих оппозиционеров, которые, как известно, превосходили новоявленного и неожиданного вождя и по знаниям, и по культуре,
и по роли в истории страны и партии [81, с. 152].
Механизмы политического актёрства И. В. Сталина (то есть, формирования благоприятного имиджа) описал академик Ю. С. Пивоваров:
«Сталин возродил в России управление сверху … и актёрство. При Сталине политика в стране окончательно превращается в политику первого
актёра. Он играет то в народного вождя, то в традиционного русского
царя, то в какое-то земное полубожество. Были, конечно, у него и другие
роли. Мавзолей, миллионные демонстрации, парады, открытые судебные процессы, массовый спорт и мн. др. – всё это тоже театр. И всюду

он, Сталин, присутствует или лично, или в виде портретов-«икон», как
бы освящая всё это» [295, с. 86].
Аморализм культа личности вождя разлагает, в первую очередь, самого вождя, который быстро привыкает приписывать себе все достижения страны. В 1939 г. к 60-летию И. В. Сталина была издана его официальная биография, в тексте которой он лично давал себе следующие
оценки: «лучший сын большевистской партии», «достойный преемник
и великий продоложатель дела Ленина», «выдающийся ученик Ленина»,
«великий вождь, полководец, учитель и друг», «Сталин – это Ленин сегодня» [140; 146, с. 240, 242].
Некритичное отношение к себе, к власти, к результатам её деятельности порождало злоупотребления той же властью, использование её
для осуществления таких злодеяний, которым ещё не было места в истории.
2. Номенклатурная бюрократия. В 1930-е гг. в качестве руководящей политической силы страны однозначно оформилась номенклатурная, партийно-государственная бюрократия. Пронизавшая все сферы
жизни общества, экономически обусловленная, сформировавшая угодную себе политическую организацию, паразитировавшая на низкой политической культуре населения бюрократия фактически изменила ранее
провозглашённым революционным идеалам и действовала в своекорыстных интересах.
Бюрократия есть «особая система управленческих отношений и социальных структур, состоящая из групп, члены которых связаны как неформальными отношениями, так и формально правовыми обязанностями в рамках сложной иерархии должностей и статусов» [374, с. 38].
Бюрократию возможно рассматривать в двух значениях:
 в нормальном смысле она представляет собой «высший слой чиновников в аппарате государственной власти, обладающий определёнными привилегиями»;
 в значении социального перерождения – это «иерархически организованная система государственного управления, осуществляемого закрытой группой чиновников, деятельность которых основана на жёстком распределении функций и полномочий, чётком соблюдении установленных правил и стандартов деятельности» [262, с. 42].
В своё время М. Вебер определял бюрократию как наиболее эффективную форму достижения организационных целей. Выделяемый им
«идеальный тип бюрократии» включал такие признаки, как: высокую
степень специализации; иерархическую структуру; утверждение совокупности формальных правил управления данной организацией; документацию как основу администрирования; обезличенность отношений
между членми организации и между организациями; подбор персонала

по способностям и знаниям; долгосрочную занятость; государственное
финансирование; продвижение по карьерной лестнице в соответствии
со сроками занятости и заслугами.
М. Вебер утверждал, что «главное достоинство бюрократии – её
предсказуемость» [42, с. 71]. Именно от этого замечательного автора берёт своё начало традиция рассматривать бюрократию, как «необходимую и неизбежную форму общественного порядка и эффективной социальной организации», как «формальную рациональность, присущую
любому обществу» [43, с. 110; 374, с. 38-39].
Более поздние исследователи социального феномена бюрократии,
такие как Р. К. Мертон и М. Крозье, учитывая исторический опыт прошедшего века, больше обращали внимание на причины, последствия и
значение неэффективности бюрократической реализации. В частности,
М. Крозье среди причин слабости бюрократизированных порядков
называет ритуализацию и узкую специализацию их деятельности [236,
с. 180].
Ритуализация (стандартизирование социального действия) приводит
к тому, что результативность бюрократического правления снижалась в
измяющихся условиях. Вспомним, например, навязывание российскому
социуму неких неотчётливых идей коммунистического мироустройства,
попытку их практического осуществления в стране, где ещё требовалось
завершение традиции.
Узкая специализация деятельности бюрократических групп неизбежно порождает узко понимаемые (например, ведомственные) интересы. Это может выражаться в стремлении малых бюрократических
кланов претендовать на сверхширокие деловые полномочия; в этих целях часто (определённым образом) искажается служебная информация
(вспомним, например, бюрократическую оценку вероятности гитлеровского нападения на СССР в 1940-1941 гг. на основе личной догмы вождя).
Таким образом, бюрократическое руководство всё более формализуется, отрываясь от реальных задач и проблем; в итоге застоя и рутины
естественным порядком бюрократия отчуждается от народа, а народ отчуждается от власти от собственности. Контуры власти приобретают
«таинственные» очертания, формализующееся управление скрывает
своё истинное лицо под личиной секретности (в расчёте на особую значимость в глазах отчуждённого социума). К примеру, уже в январе – октябре 1932 г. по каналам ОГПУ, то есть в режиме закрытого использования, ежемесячно распространялось от 1 500 до 6 100 государственных
управленческих документов. Или сегодня, когда страна готовится встречать 75-летие Великой Победы, абсолютное большинство (более 70 %)

архивных документов о событиях 1941-1945 гг. до сих пор сохраняются
в режиме ограниченного доступа [79, с. 78].
Традиционно к характерным частям бюрократии относят:
 существование привилегированного слоя имущих, осуществляемых власть и господство в государстве и в обществе;
 безличная система управления;
 существование системы служебной зависимости, в которой форма
отношений превалирует над содержанием;
 иерархичность;
 жёсткая регламентация отношений;
 многоступенчатость в передаче информации;
 конформизм;
 авторитарность сознания и поведения [374, с. 38].
Бюрократия традиционно тяготеет к расширенному воспроизведению себя качественно и количественно. Количественный рост бюрократии легко наблюдается на примере не только сталинского этапа в истории, но также и современного этапа; «основой разрстающегося бюрократического аппарата была монополизация функции в иерархическом
разделении общественного труда» [263, с. 370].
В качественном аспекте бюрократия навязывает обществу и государству удобную ей систему государственного управления. При этом особое внимание обращается на иерархизирование уровней управления, категоризацию должностей, их функциональную стабилизацию.
Анализ деятельности сталинской бюрократии показывает, что ей
были свойственны определённые особенности, которые, при изменявшихся социально-экономических и политических условиях, могли проявляться по-преимуществу позитивно или негативно. К числу этих особенностей следует отнести:
 стремление ускорить ход дела административными методами;
 абсолютизация формы в ущерб содержанию;
 подчинение цели организации задачам её сохранения;
 принесение стратегии в жертву тактике.
Осознать себя правящим классом бюрократия могла только при
определённой общественной поддержке. Неискушённое в политическом отношении население вполне допускало, что бюрократизированная АКС являлась лучшим вариантом управления (особенно в навязываемой общественному сознанию идее чрезвычайности внутренней и
внешней обстановки). Взамен социальной легитимизации трудящиеся
получали от бюрократии «медленное, но неуклонное улучшение уровня
жизни», а также «возможность работать спустя рукава»; от них же, в
свою очередь, требовалась «политическая пассивность» [247, с. 670].

Таким образом, сталинская бюрократия победила и коммунистическую идею, и коммунистическую партию, и социум.
Структурно бюрократия состояла из 3-х уровней:
 высшего (сам вождь, его ближайшее окружение, члены Политбюро и ЦК ВКП (б);
 среднего (секретари обкомов и горкомов партии, чиновники районного и областного звена);
 нижний (директорат фабрик, заводов, организаций и учреждений)
[263, с. 370-371].
4 мая 1935 г. на приёме в Кремле в честь выпускников военных академий И. В. Сталин провозгласил свой известный лозунг: «Кадры решают всё!» [386, с. 252]. Тогдашний кадровый состав бюрократических
структур обновлялся волнами. По мнению А. И. Кравченко, в рассматриваемый период в звене высшей бюрократии действовали, вытесняя
друг друга, 3 «эталонные группы руководителей»: дореволюционные
специалисты; лучшие сталинские кадры 1930-х гг. (Г. К. Орджоникидзе,
В. В. Куйбышев, С. М. Киров и др.); выдвиженцы времён Великой Отечественной войны [179, с. 328].
Жестокость сталинских порядков приводила к периодическому «отстрелу» тех или иных групп бюрократии. Этот процесс принял наиболее
организованный характер после убийства С. М. Кирова 1 декабря
1934 г. Наиболее отчётливо «волновой отстрел» элиты наблюдался в системе силовых органов, где каждая группа организаторов репрессий в
какой-то момент последовательно уничтожалась новыми руководителями.
Внутри руководящего советского слоя функционировали две относительно и неявно выраженные группы – специалисты и собственно бюрократы. Последним всё равно, чем руководить, первые знают дело, а
потому они нужны системе. Но бюрократическая составляющая доминирует над профессионализмом; клановая преданность важнее профессиональных умений врача или инженера. Чаще всего именно бюрократы
«занимали ключевые посты в государственном и партийном аппарате и
концентрировались в чрезвычайных органах, вбиравших в начале
30-х гг. также массу маргинальных (деклассированных) слоёв» [208,
с. 70-71].
Пресловутые «партийность», «классовый подход», положенные в основу отбора кадров, неизбежно приводили к снижению качества управления. Знанию дела противопоставлялись «фанатическая вера в цели
ВКП (б)», «революционная дисциплина», «беззаветная преданность
делу коммунизма» и т. п. Специалистов старой школы «презрительно
называли «буржуями», на них устроили политическую травлю. Новые

кадры – первые выпускники советских вузов – по существу были недоучками. Уровень технической компетенции, не говоря уже о широком
гуманитарном образовании, резко снизился. Система управления действовала со значительным количеством брака: элементарные ошибки,
просчёты, недальновидность превратились в обычное явление. Естественно, что полуграмотные специалисты, рекрутировавшиеся из социальных низов, из неграмотной массы, требовали над собой постоянного
контроля» [189, с. 327].
Вопреки сложившемуся мифу о сталинизме, как источнике общего
порядка и законности, бюрократии 1930-х гг. была свойственна вовлечённость в криминальную деятельность (вплоть до организованной преступности).
Природа преступности в «верхах» определялась двумя следующими
факторами:
 во-первых, сталинская экономика была экономикой дефицита,
особенно в отношении товаров народного потребления и продовольствия. Злоупотребления в сфере их распределения позволяли определённым группам (руководство, силовики, работники торговли, криминальное сообщество и пр.) значительно улучшить своё материальное положение;
 во-вторых, в силу частой сменяемости отрядов и групп бюрократии, её нестабильного положения в социуме и в вертикали власти, из-за
неизменных угроз самому физическому существованию управленцев и
членов их семей, в рядах бюрократов формировалась устойчивая психологическая установка временщиков. Не чувствуя высокой моральной ответственности за состояние дел, многие руководители старались успеть
«хапнуть», «пожить», выжать из подведомственных источников максимально возможную прибыль в свой карман. М. Джилас определял сталинскую бюрократию как некий «новый класс, перед которым были распахнуты все двери для прикарманивания» [110, с. 208].
Известный исследователь этой проблемы Дж. Хайнцен называет следующие формы коррупционной вовлечённости сталинской бюрократии:
 воровство и перепродажа государственной собственности, личных вещей арестованных, конфискованного имущества;
 присвоение денежных средств; подделка финансовых документов; искажение статистической отчётности;
 вымогательство и дача взяток;
 торговля должностями, льготами, дефицитными товарами и др.
[87, с. 158-160].
Естественно, что для организации преступных схем только умысла
было недостаточно; требовались соответствующие системы (схемы) отношений: процветали – «блат» (неформальные связи и зависимости),

покровительство и фаворитизм, непотизм, вовлечение в преступную деятельность и мн. др. Бюрократия «имела великое множество возможностей и стимулов к наживе за государственный счёт» [87, с. 161].
3. Номенклатурный централизм. В традиционном понимании централизм есть принцип, система власти, основанная на строгом подчинении всех субъектов властных отношений некоему единому центру. В таких отношениях, в зависимости от исторической обстановки, собственно говоря, нет ничего отрицательного; но, как и во всём, смысл и
роль централизации – это вопрос меры её применения.
Гиперцентрализация вертикали сталинской власти закономерно способствовала резкому росту бюрократического аппарата; в дальнейшем
чрезмерный (в количественном отношении) аппарат требовал всё большей централизации.
Официально провозглашалось, что главным организационным принципом в сфере власти и управления, а также в отношении ряда общественно-политических организаций, являлся демократический централизм. Содержание принципа демократического централизма определялось следующими положениями: отчётность вышестоящих инстанций
перед нижестоящими; выборность всех инстанций снизу доверху; обязательность решений вышестоящих инстанций для нижестоящих, большинства для меньшинства). В реальности осуществлялась номенклатурная централизация. Она характеризовалась следующим:
 иерархическая трёхзвенная пирамида номенклатуры (включала
такие звенья, как политическое руководство, аппарат и непосредственные исполнители). Каждое из перечисленных звеньев обычно имело
аналогичную трёхзвенную внутреннюю структуру и тяготело к её постоянному воспроизведению. Это была своего рода «генетика бюрократии», когда изначальная заданность её организации вела к некритическому копированию организационных структур и алгоритмов деятельности. Наиболее консервативным звеном в данной системе являлся аппарат. Он и непосредственные исполнители вместе составляли своего
рода актив, который «формировался советским режимом практически
во всех социальных слоях, от академиков дл уголовников» [108, с. 152];
 политическое руководство постоянно продуцировало приказы
(указы, директивы, циркуляры, распоряжения, команды и пр.) и в опоре
на аппарат заставляло непосредственных исполнителей организовывать
соответствующую работу в массах (выступать «застрельщиками»). Причём сверху вниз поступали только команды и приказы, а снизу вверх –
доклады об исполнении. Инициатива была наказуема, так как воспринималась верхами как своеволие, опасное для номенклатурной стабильности. Материально и морально поощрялась нерассуждающая исполнительность; инициатива допускалась лишь в русле выполнения приказа;

 каждое звено было полновластным по отношению к нижестоящему, но имело лишь исполнительные функции по отношению к вышестоящему;
 устанавливалась жёсткая персональная ответственность за порученное дело.
Централизация власти такого типа означала, что власть народа эволюционировала во власть для народа, и далее – во власть номенклатурной бюрократии от имени народа. Элементы властного подчинения центра воле трудящихся, остававшиеся от времён «революционной демократии», быстро разрушались.
С началом Великой Отечественной войны природа централизованной власти не изменилась, но, как писал А. И. Микоян, произошла
«определённая смягчённость руководства. Сталин, поняв, что в тяжёлое
время нужна была полнокровная работа, создал обстановку доверия, и
каждый из членов Политбюро нёс огромную нагрузку» [38с. 330].
Так, значительное число вопросов было отдано из сферы единоличного правления вождя в ведение доверенных лиц:
 В. М. Молотов курировал работу СНК СССР, особенно Комиссии
Бюро СНК по текущим делам (существовала с июня 1941 г. по декабрь
1942 г.), а затем – Бюро СНК СССР (декабрь 1942 г. – август 1945 г.);
 в декабре 1942 г. для управления транспортом и отраслями промышленности, работавшими на нужды фронта, было создано Оперативное бюро ГКО (вначале его возглавлял В. М. Молотов, а с мая 1944 г. –
Л. П. Берия);
 4 февраля 1942 г. было принято постановление ГКО, в соответствии с которым оперативное управление отраслями ВПК было поручено ряду лиц из высшего руководства; эти лица обладали определённой
самостоятельностью и не всегда согласовывали с И. В. Сталиными свои
решения (В. М. Молотов контролировал производство танков, Г. М. Маленков – самолётов, Л. П. Берия – вооружений и миномётов, а также –
совместно с Г. М. Маленковым – самолётов, Н. А. Вознесенский – боеприпасов, А. И. Микоян – снабжение армии продовольствием и вещевым имуществом)» [386, с. 329].
Несмотря на то, что перераспределение функций давало несомненный положительный эффект для управленческой деятельности, сфера
его применения не была столь уж широка. Основные решения принимались на заседаниях у И. В. Сталина, которые позже оформлялись как решения ГКО, СНК СССР, наркоматов, постановления ЦК ВКП (б) и пр.
Впрочем, сути АКС это не меняло. Более того, по мере приближения
Победы управленческих послаблений (передачи полномочий) становилось всё меньше.

4. Административно-карательный и пропагандистски-идеологический охранительные механизмы. Первый из названных механизмов будет рассмотрен в рамках главы, посвящённой репрессивной политике
сталинского режима; второй – в следующем параграфе этой главы.
5. Единая партийно-государственная система власти (режим «партия – государство»). Эта система будет также рассмотрена в специальном параграфе данной главы.
5. Идеология бюрократии («марксизм-ленинизм»)
и общественное сознание
Утверждение у власти административно-бюрократической сталинистской верхушки, рост и укрепление АКС, тоталитарно-репрессивного режима требовали соответствующего идеологического подкрепления. «Сталинизм – диктатура идеократии» [301, с. 54] – создал «марксизм-ленинизм» – официальную идеологическую доктрину тоталитарной сталинской бюрократии. Марксистско-ленинское зомбирование
населения страны осуществлялось на всех уровнях восприятия – от массового до индивидуального. Массовые процедуры «промывания мозгов» сочетались с активным вовлечением субъектов в процесс познания
марксизма-ленинизма. Собственно, в стремлении контролировать всех
и вся «подспудно наметился сдвиг к тоталитаризму» [71, с. 59]. Понимание угрозы идеологического несоответствия коммунистической
норме толкало людей к самоограничениям и самоцензуре. В итоге советский человек традиционно отличался двоемыслием (вслух говорил
одно, про себя думал другое), нравственной коррозией и потерей когнитивных ориентиров (Таблица 2).
Таблица 2
Марксистско-ленинское идеологическое двоемыслие (выборочно)
Тезис официальной идеологии
Возможность построения социализма в одной стране
Пролетарский интернационализм
Особая роль русского народа в истории страны вообще и в ходе Великой Отечественной войны в частности

Объективное истолкование
Крах идеи мировой пролетарской
революции вызывает недоверие ко
всей коммунистической перспективе
Стремление захватить чужие
страны, территории, распространить
там сталинское влияние
Возмущение национальных чувств
нерусских народов; претензии к
насильственной русификации, сопротивление ей

Тезис официальной идеологии
Диктатура пролетариата – особый
тип государства на этапе перехода от
капитализма к коммунизму, имеющий целью подавление сопротивления свергнутых эксплуататорских
классов
Идеи предстоящего отмирания государства и расширение правления
собственно трудящихся
Всеобщее равенство, преодоление
классовых и социальных различий

Особая руководящая роль компартии в жизни государства и общества
Выборы в Советы депутатов трудящихся – торжество социалистической демократии
Пропаганда героизма

Объективное истолкование
Маловразумительная идея, оправдывающая широкое применение насилия со стороны меньшинства в адрес большинства
Огосударствление и бюрократизация всего и вся; количественный и
качественный рост бюрократии
Понимание вредности и моральной
отвратительности особого положения номенклатуры, роста её льгот и
привилегий; всё более настороженное (вплоть до испуга и ненависти)
отношение к силовикам, к «органам»
Однопартийная вождистская диктатура; осуждение запрета иных партий, кроме коммунистической
Понимание электорального процесса как фикции; массовое прибытие на избирательные участки и массовое голосование «за»
Непризнание ценности человеческой жизни

Характерными чертами марксизма-ленинизма являлись [93, с. 22-23;
94, с. 94-96]
1) утопичность навязываемого коммунистического идеала, которая
проявлялась в следующем:
 представление о социализме или коммунизме, как о немедленном
осуществлении вековых мечтаний человечества о справедливом обществе высшего типа;
 придумывание (псевдонаучном конструировании) социальных и
пр. законов;
 произвольное планирование показателей социально-экономического развития;
 однозначно формационное истолкование исторического процесса;
 догматизация революционной идеи и пр.
Утопичность революционных ленинских догматов сегодня понимается многими: мировая пролетарская революция не состоялась, коммунизм не построен, прямой продуктообмен между городом и деревней не

налажен, «военный коммунизм» окончился катастрофой и т. д.
И. В. Сталин, его бюрократия определённым образом «приземлили» высокопарную большевистскую утопию, наполнили её практической деятельностью по построению социализма в одной отдельно взятой стране.
Но от этого набор марксистско-ленинских тезисов не перестал быть утопией.
Желая придать своей идеологии сакральность, бюрократия погружала её в сферу таинственного. Эта таинственность не несла в себе никаких особых таинств; она скорее отражала общую неуверенность власти в правильности избранного курса. Обычно социальная опора власти
надёжна в той степени, в которой она, и её социально-экономические
программы, научно проработаны, ясны и понятны, в том числе и широким народным массам. Ничего подобного у сталинизма не было и в помине.
Алгоритм псевдоидеологической ориентации традиционно был следующим: «сверху» подавался некий ориентирующий импульс (сигнал)
о направлении (изменении) политического курса и т. п.; «сигнал мог содержаться в речи или статье Сталина, в передовице «Правды»; мог передаваться посредством показательного процесса или опалы высокопоставленного руководителя» [421, с. 39]. А далее наблюдаются разнонаправленные попытки многочисленных групп и уровней бюрократии
«нащупать» (чаще всего методом проб и ошибок) правильную линию
реализации задачи центра.
Невысокая креативность и компетентность сталинской бюрократии
обрекали любые реформы или преобразования на затягивание, накопление опыта неудачи; представлялось, что это естественно, всем понятно,
поскольку, мол, мы первыми идём по неизведанному пути коммунистического строительства и пр. В тех же случаях, когда «правительство пыталось давать детальные политические инструкции, его декреты и указы
приходилось неоднократно разъяснять и дополнять, прежде чем содержавшаяся в них мысль удовлетворительно усваивалась» [421, с. 39-40].
При этом вождь лично вёл, что называется, хитрую игру, выступая в
роли «доброго царя», «умного реформатора», который осуждает эксперименты чиновников над народом и всегда готов поправить их ошибочные действия. В этом аспекте стоит вспомнить статью И. В. Сталина
«Головокружение от успехов. К вопросам колхозного движения», опубликованную в «Правде» 2 апреля 1930 г., в которой он пожурил местные
власти за перегибы в деле колхозного строительства и по сути дал команду (на время) снизить темпы проведения насильственной коллективизации. Через несколько месяцев в колхозы буквально загнали почти
всех оставшихся крестьян, в результате чего количественные и качественные показатели сельскохозяйственного производства упали ниже

уровня 1925-1926 гг., и даже 1913 г. Подобных примеров, когда чёрное
(даже сегодня) выдаётся за белое, в истории сталинского правления достаточно много.
В таких условиях бюрократического всевластия и вождизма «доброго царя» обязательно поддерживали так называемые простые люди. В
ответ следовала определённая реакция «политического благоволения
верха» по отношению к своей социальной базе. Например, В «Кратком
курсе истории ВКП (б)» мы находим следующие возвышающие оценки
различных социальных групп: «Трудящиеся СССР – рабочие, крестьяне, интеллигенция – глубоко изменились за годы социалистического
строительства»; и далее: о рабочем классе – это «рабочий класс, которого ещё не знала история человечества»; о крестьянстве – «такого крестьянства не знала ещё история человечества»; об интеллигенции – «такой интеллигенции не знала ещё история человечества» (и все эти
камлания на одной странице) [159, с. 328].
Политически неискушённая масса довольно легко покупалась на реваншистские установки и саморасхваливание; любая утопическая идеология основана на началах обмана и фальсификаций;
2) антинародный характер, что было предопределено несовпадением интересов сталинской бюрократии и большей части населения
страны. Это несовпадение порождало народное сопротивление, которое
вызывало у власти крайнюю степень недовольства, стремление решить
возникшие проблемы максимально быстро («революционное нетерпение», по сути – экстремизм), не особенно обращая внимание на средства
и методы. Естественно, что на первый план выходило насилие, «открытая угроза заставляла большинство акторов политического процесса
одобрять власть в любом проявлении» [159, с. 91].
Максимализация насилия привела к гибели миллионов несогласных
с действиями сталинского режима. Мы полагаем, что общественно-политическая система, так явно не доверяющая своему народу, однозначно
не стремящаяся к самопознанию, носит именно антинародный характер;
3) религиозный, мифологизированный характер. Решительный разрыв с религией, который демонстративно осуществляла сталинская
власть, обрёк народное сознание на неустойчивость. В словах И. В. Сталина, произнесённых им во время беседы с секретарём ЦК ВКП (б) по
вопросам идеологии, главным редактором газеты «Правда» П. Н. Поспеловым о том, что «марксизм есть религия рабочего класса, его символ веры», кроется глубокий смысл. Об этом позже писал А. Тойнби:
«Мы видим, как марксизм превращается в эмоциональную и интеллектуальную замену христианства с Марксом вместо Моисея, Лениным

вместо Мессии и собраниями их сочинений вместо священного писания» [278, с. 341].
Таким образом, сталинская система базировалась на «мифе коммунизма» – «одной из возможных в тех условиях версий социального
мифа, консолидирующего массы» [266, с. 28]. В последнем значении
коммунистический миф наиболее важен. Как писал М. Я. Гефтер, советское общество есть «всеохватывающая община мифа» в этой общине
осуществилось «сталинское выравнивание террористическим эгалитаризмом» [71, с. 59].
Интересную характеристику религиозности советской идеологии
дал Н. А. Бердяев: «Можно установить следующие черты марксизма;
строгая догматическая система, несмотря на практическую гибкость,
разделение на ортодоксию и ересь, неизменяемость философии науки,
священное писание Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина, которое может быть лишь истолковываемо, но не подвергнуто сомнению; разделение мира на две части – верующих – верных и неверующих – неверных;
иерархически организованная коммунистическая церковь с директивами сверху; перенесение совести на высший орган коммунистической
партии, на собор; тоталитаризм, свойственный лишь религиям; фанатизм верующих; отлучение и расстрел еретиков; недопущение секуляризации внутри коллектива верующих; признание первородного греха
(эксплуатации). Религиозным является и учение о скачке из царства
необходимости в царство свободы. Это есть ожидание преображения
мира и наступления Царства Божьего» [29, с. 305].
Не менее интересно представлял марксизм-ленинизм в аспекте религиозного осмысления А. Л. Дворкин: «Марксистско-ленинская утопия
превратилась в убогий и жалкий суррогат веры, основанный на ненависти, лжи, насилии и борьбе всех против вся.
Это религия, заменившая живого личного Бога слепой исторической
необходимостью, определяющей смену неких фиктивных общественноэкономических формаций.
Это религия, объявляющая человеческую личность ничем и обращающая внимание лишь на абстрактные классы.
Это религия, начинающаяся с погони за призраками, и основанная
на некролатрии – поклонении трупу.
Это религия, чьи служители залили потоками крови и разорили до
повальной нищеты богатейшую в мире страну.
Это религия, требующая от своих адептов слепой, полной и безоговорочной веры, беспрекословного и бездумного поведения.
Эта религия, основанная на железном предопределении, рабстве и
несвободе» [308, с. 28];

4) внешняя простота, элементарность, приспособленность к восприятию теоретически неразвитым сознанием. Власть, в целях донесения своих установок до массового общественного сознания, активно
использовала механизмы упрощения, сведения сложных проблем к
набору каких-то элементарных, легко усваиваемых истин. Упрощённое
идеологическое внедрение, при всей негативности своего влияния на
духовный мир и политическое сознание граждан, имело и нечто положительное. Это заметил М. Кастельс, писавший, что «чем плотнее
власть захватывает дискурс, тем меньше ей требуется насилие» [287,
с. 8].
Примером упрощающего сведения сущностей может стать элементаризация понимания исторического процесса (сведение его лишь к
классовой борьбе). В том же направлении действовала создаваемая заново система исторической терминологии (например, в 1929 г. вместо
слов «Октябрьский переворот» начала употребляться смысловая конструкция нового типа – «Октябрьская революция», а с 1934 г. – «Великая Октябрьская социалистическая революция» [345, с. 59].
Идейно-теоретическое упрощение означало примитивизацию мыслительного уровня социума. Не случайно, по мнению многих современных исследователей, марксизм-ленинизм «не представлял из себя какойто завершённой политической доктрины» [185, с. 57];
5) схематизм, эклектизм, отсутствие логической стройности, последовательности, догматизм. Особенно показателен в этом отношении главный труд сталинской теории, настоящий цитатник – «История
ВКП (б). Краткий курс», изданный более 300 раз общим тиражом в
43 млн экз. [278, с. 95]. Этот труд определялся как «основной источник
изучения марксистско-ленинской теории и истории» [154с. 428-429];
6) отрыв от практики, приспособительный, а не опережающий или
прогностический характер. Марксизм-ленинизм не был созидательной
доктриной, поскольку не давал ответов на периодически возникавшие
практические вопросы «социалистического строительства»; максимум,
на что он был способен – с различной степенью эффективности примирять теорию и практику, заявленное и фактическое.
Приспособленчество проявлялось в следующем:
 Во-первых, в искажении содержания и методологии исторического прошлого Отечества [93, с. 24-27]. Прошлое становилось в исторических нарративах «правильным» под непосредственным руководством вождя. В 1937 г., беседуя с А. Н. Толстым, он заметил: «Тема
Ивана Грозного должна быть поднята на государственный уровень. Следует поменьше уделять внимания женолюбию Ивана Грозного. При

этом надо дать правильную политическую оценку опричнине как средству борьбы и ликвидации оппозиции» [349, с. 46-47].
В хронологическом перечислении основных тем курса истории России не найти ни одной, не подвергшейся серьёзной правке по-сталински. В результате сталинской идеологической деформации история «перестала быть наукой. Возник феномен «монументальной истории», в которой царствовал догматизм, субъективизм, эклектизм, вульгаризация,
одиозный подход и мелкотемье» [93, с. 27];
 Во-вторых, особого внимания власти заслуживала (и заслуживает)
тема Победы в Великой Отечественной войне. В эту тему «власть вцепилась просто мёртвой хваткой. У нас всегда, и при коммунистах, и после культ Победы (не культ Страдания и Победы, а лишь её одной) был
чуть ли не главенствующим в арсенале идеологически-эмоционального
окормления населения» [295, с. 93].
Многие проблемы времён Второй мировой и Великой Отечественной войн находятся сегодня в фокусе общественного внимания, но вне
поля историко-научного понимания. Речь идёт, например, о роли и значении в развязывании войны советско-германского пакта о ненападении
и секретных протоколов к нему, о советизации новых территорий СССР
в 1939-1941 гг., колаборационизме, причинах неудач РККА в начале
войны, ленд-лизе, роли насилия и героизма в достижении Победы,
вкладе русского народа в разгром нацизма и мн. др. Изучение всех этих,
и прочих проблем войны и мира сегодня существенно затрудняется недоступностью источниковой, в первую очередь, архивной, базы.
Споры ведутся даже по вопросам терминологии. Почему у нас говорят «фашизм» в применении к Германии, если гораздо правильнее говорить «нацизм»? Или почему, например, в Отечественной войне 1812 г.
боевые действия русских на своей территории квалифицируются как
«Отечественная война», а перенос боевых действий в Европу (с целью
добить Наполеона Бонапарта) оценивается как «заграничные походы
русской армии», а в ХХ веке в 1941-1945 гг. эти этапы сливаются воедино. В чём смысл? А может быть, в случае лучшей правовой проработанности наших акций за пределами СССР с законными правительствами этих стран, нам бы сегодня не пришлось бы возмущаться сносом
или осквернением там воинских мемориалов или, памятников воинуосвободителю?
Есть и более значимые проблемы в истории войны. Например, изучение такого источника Победы, как единство и подъём национального
духа русского народа на рубеже 1941-1942 гг. в связи с угрозой физического уничтожения нации; в этот период «русские вновь стали становится нормальным народом с достаточно нормально понимаемым прошлого» [295, с. 99]. Думается этот источник важнее всех насильственно-

административных усилий сталинизма до войны и в годы её проведения.
Как писал академик Ю. С. Пивоваров, «не гнилой сталинский режим,
посыпавшийся от сокрушительных ударов германца, но люди, которые
в ходе войны вновь станут народом, а не классами, прослойками, винтиками, которые начнут вспоминать, что есть Отечество, Родина, семья
и др.», станут главным источником Великой Победы [295, с. 99].
Несмотря на огромное количество трудов о событиях 1939-1945 гг.,
многие проблемы и события этого периода ещё требуют взыскательного
внимания профессионала-историка.
 В-третьих, исключительно остро стоит проблема готовности
страны и армии к нацистскому вторжению. Даже поверхностное ознакомление с источниками о событиях 1941-1942 гг. позволяет оценить их
как военно-политическую катастрофу национального масштаба. Свою
роль в этом отношении сыграла и военно-идеологическая неготовность
страны и армии, к проблемам формирования и развития которой автор
этих строк неоднократно обращался ранее [276, с. 101-111].
Огромный вред военно-патриотической мобилизации страны и армии в начальный период войны оказали негативные военно-идеологические стереотипы, которые средствами пропаганды и агитации буквально вдавливались в сознание граждан. В нашем понимании негативным военно-идеологическим стереотипом можно считать какое-либо
малодоказуемое утверждение, имеющее беспрекословный нормативный характер. Эти стереотипы характеризуют военную идеологию, состояние оборонного сознания как составную часть марксистско-ленинской идеологии (Таблица 3).
Таблица 3
Негативные военно-идеологические стереотипы
(вторая половина 1930-х – начало 1940-х гг.)
Военно-идеологический
стереотип / его смысл
Переоценка собственной
военной мощи, абсолютизация боевого потенциала РККА / мы непобедимы!

Пренебрежительное отношение к армиям вероятных противников,

Содержание стереотипа
Утверждение, что любой враг будет немедленно и быстро уничтожен, причём малой кровью и на его же территории; шапкозакидательские настроения; готовность ответить «двойным ударом» на удар поджигателей войны; в
предстоящей войне мы будем побеждать не
сколько техникой, сколько превосходством в революционной активности и классовом самосознании военнослужащих
В случае войны «многочисленные друзья рабочего класса СССР в Европе» постараются уда-

Военно-идеологический
стереотип / его смысл
убежденность в политической неустойчивости
их тыла / война – средство победы коммунизма
в других странах.
Преобладание интернационального воспитания
над патриотическим, неопределённость образа
врага / РККА – важнейшее средство революционного переустройства
мира по образцу СССР
Убеждение военнослужащих в справедливости
любой войны, которую
ведёт СССР / возможность полного манипулирования сознанием советских граждан

Содержание стереотипа
рить в тыл своим угнетателям; буржуазно-помещичьи правительства этих стран будут полностью разгромлены; Советский Союз не может быть равнодушным к революционно-освободительной борьбе трудящихся буржуазных
стран
Любая военная акция с участием РККА – проба
наших сил, способности армии защищать нашу
республику и нашу политику; защита завоёванных территорий – есть защита территории
СССР; наши территориальные приращения в
1939-1941 гг. есть действия по предупреждению нападения Германии, это «освободительные акции»; отнесение к врагам всех эксплуататорских элементов
Если война, которую ведёт СССР, априори
справедлива и законна, то нет никаких оснований для сомнений, иных оценок, вольнодумства и диссидентства; появляется возможность
жёстко и показательно пресекать «отрицательные высказывания», любые проявления политического инакомыслия

Политическая элита, военно-политическое руководство, сталинская
бюрократия, – все, кто насаждал эти стереотипы разнообразными средствами политической агитации и пропаганды, должны нести полную ответственность за гибель на поле боя и в плену миллионов советских
граждан, дезориентированных и оболваненных вышеупомянутыми тезисами. Подобная ситуация не должна повториться, иначе неизбежны
огромные потери. Армия без воли к сопротивлению никого не сможет
защитить. То есть, механизмы военно-исторической экспертизы должны
безотказно работать, а соответствующие аналитические материалы
должны обязательно представляться руководству (и использоваться им).
Умозрительный набор идеологических догм, положенный в основу военно-патриотической мобилизации граждан, воинов (в том случае, если
эти догмы не адекватны политической ситуации в стране и за её пределами) в политическом отношении вреден, в военном – опасен.
Наконец, заслуживают внимания достаточно резкие повороты советской политики в отношении мировой революции и интернациональных
задач первого в мире коммунистического государства, происходившие в
годы войны. Выше мы отмечали (в качестве одного из крупнейших недостатков партийно-политической работы) преобладание интернациональных задач над национально-патриотическими. Обстоятельства

начала Великой Отечественной войны, вступление Советского Союза в
ряды антигитлеровской коалиции заставили нас резко снизить накал политических воздействий в отношении оценок перспектив мировой пролетарской революции; «освободительной функции коммунистического
государства и его армии»:
 22 мая 1943 г. президиум Исполкома Коммунистического Интернационала объявил о роспуске этой организации;
 традиционный пропагандистский слоган «Пролетарии всех стран
соединяйтесь!» был заменён на другой – «За нашу Советскую Родину!»
(на гербе СССР лозунг «Пролетарии всех стран соединяйтесь» вновь существовал с 1958 до 1991 г.);
 вместо «Интернационала» («Весь мир насилья мы разрушим до
основанья, а затем…»; в 1918-1944 гг. – Гимн РСФСР, в 1922-1944 гг. –
Гимн СССР и прочих союзных республик), который стал гимном
ВКП (б), был создан новый Государственный гимн СССР (слова
С. В. Михалкова, Эль-Регистана, музыка А. В. Александрова), содержание которого было гораздо более патриотическим, нежели предыдущие
тексты этого рода;
 по рассказам приближённых лиц, в 1942-1943 гг. И. В. Сталин
намеревался вернуть в обращение в качестве государственного флага
национальный российский триколор (решение принято не было).
Интернационалистские установки менялись на патриотические (и
даже панславистские). Это выражалось в следующем:
 в августе 1941 г. в Москве был проведён I-й Всеславянский съезд
(И. В. Сталин рассчитывал превратить СССР в центр мирового славянства, и тем самым распространить влияние советской страны в мире);
 с первых дней войны в официальной пропаганде и агитации зазвучала тема национального патриотизма, святости защиты рубежей
Отечества, военной славы России; были учреждены ордена Александра
Невского, Богдана Хмельницкого, А. В. Суворова, М. И. Кутузова,
П. С. Нахимова, Ф. Ф. Ушакова; де-факто воссоздан в виде ордена
Славы «солдатский Егорий»;
 13 января 1944 г. в Ленинграде двадцати важнейшим улицам и
проспектам были возвращены старые наименования: проспект 25 октября вновь стал Невским проспектом, площадь Жертв революции стала
Марсовым полем, площадь имени Урицкого – Дворцовой площадью,
проспект Володарского – Литейным проспектом, Советский проспект –
Суворовским проспектом, проспект Ленина – Пискарёвским проспектом и пр.;

 10 апреля 1945 г. состоялась встреча И. В. Сталина с Патриархом
Московским и Всея Руси Алексием I, митрополитом Николаем и секретарём Священного Синода протопресвитером Николаем Колчицким. На
встрече речь шла о направлениях внешней политики Русской Православной Церкви после Победы (И. В. Сталин предложил создать в
Москве Международный православный центр) [50, с. 320-322; 163,
с. 527-529].
Таким образом, война заставила сталинистов отказаться от многих
идей, считавшихся в довоенное время незыблемыми; это ещё раз подчёркивает, что в это время марксистско-ленинская теория имела низкие
прогностические потенциалы;
7) претензии на универсализм. Важнейшая функция идеологии – легитимация правящего класса, его усилий и пр. Орудиями идеологии выступают пропаганда и агитация, система политической учёбы (все её
виды и уровни), образование, культура и искусство и пр. Пропаганда
служила «общей цели распространения идей социализма, тогда как агитация концентрировалась на отдельных темах и была рассчитана на
непосредственную мобилизацию сторонников» [22, с. 91]; также, как
отмечалось выше, целям успешности идеологических воздействий служила «разученная единая риторика» [22, с. 93] политического свойства.
Сталинская бюрократия прекрасно осознавала организующую значимость единой для всех системы идеологических воздействий; её ключевым фрагментом выступал некий набор сакральных (в коммунистическом отношении) нарративов. Их называли «первоисточниками», «трудами классиков марксизма-ленинизма», «постановлениями партии и
правительства», «речами и статьями выдающихся деятелей Коммунистической партии и Советского государства». При этом, необразованной
массе навязывалась живая и поныне идея о том, что в вышеперечисленных источниках можно найти ответы на все вопросы теории и практики;
тем самым эти источники должны были «служить фундаментом общественного сознания, регулятором поведения граждан и оправдания той
или иной системы власти» [231, л. III];
8) теоретическая вредность многих положений марксизма-ленинизма демонстрирует Таблица 4 [278, с. 95-96; 279, с. 11-12].
Таблица 4
Теоретическое содержание и практическое значение ряда положений
марксистско-ленинской теории
Положение
Нравственно всё то, что служит интересам построения

Значение
Нравственное оправдание любых действий,
в том числе, грубых ошибок и злодеяний;

Положение
коммунизма и классовой
борьбы
Признание сохранения и
обострения классовой
борьбы по мере продвижения
страны к социализму
Коллективизм и единство как
обязательные качества советского человека
Отказ от прошлых достижений отечественной культуры,
разрыв с прошлым историческим опытом
Пролетарский интернационализм и социалистический
патриотизм

Значение
отказ от фундаментальных ценностей
(вера, право, семья, собственность, государство и пр.)
Обоснование голого администрирования,
чрезвычайщины, репрессий, доносительства, депортаций, раскрестьянивания и пр.
злодеяний; прикрытие вождизма и этатизма
Формирование позиций бездумности, слепого подчинения приказам, взгляд на массу
как на «винтики» АКС
Прерывание цивилизационно-культурной
преемственности, падение духовного, культурного уровня общества и личности; срыв
планов социально-экономического развития; неверие в собственные силы для преобразования природы и общества
Манипуляции формированием патриотического сознания или интернационалистскими задачами для оправдания внешней и
внутренней политики; использование официальных исторических оценок в качестве
теста на политическую благонадёжность;
подмена любви к Родине, её культуре и истории, любовью к государству, вождю;
оправдание направленной русификации

Советское государство в период с 1930-х гг. по 1941 г. потратила
огромные силы и средства для идеологического, пропагандистского
обеспечения своего курса. Условия начавшейся Великой Отечественной
войны подвергли предвоенные установки серьёзному испытанию. Далеко не всё из предвоенного идеологического арсенала прошло проверку войной. Не случайно в директиве СНК СССР и ЦК ВКП (б) от 29
июня 1941 г. ставилась следующая задача: «Война резко изменила положение, что наша Родина оказалась в величайшей опасности, и мы
должны быстро и решительно перестроить всю свою работу на военный
лад» [109, с. 354]. Идеологическая дезориентация дорого обошлась
народу и армии.
Каким образом население страны воспринимало марксистско-ленинские положения, показывает оценка состояния массового общественного сознания. Его основными чертами являлись:
1) когнитивная примитивность, элементарность. Большинство
населения было неграмотным, что предполагало обрывочное видение
мира, фрагментарное миропонимание. В этих условиях власть «постоянно манипулировала сознанием народных масс, умело переобьясняя в

обстановке жестокого политического диктата текущую реальность.
Низкий культурный уровень большинства населения, особенно после
убийства и изгнания русского мыслящего слоя, очень способствовали
проведению большевистской пропаганды» [163, с. 235];
2) этатизм (в форме державности) и традиционная общинность
(Таблица 5):
Таблица 5
Общественное сознание: державность и соборность (по
Е. З. Майминасу) [218, с. 178]
Критерий
Вектор
причинности
Необходимость

Державность
Насаждалась «сверху»

Сущность

«Державность в России –
это нечто большее, чем
примат государственного
начала. Это – централизация власти, авторитаризм
или тоталитаризм, милитаризация экономики и,
соответственно, ведущая
роль бюрократии, в частности, военной и военнопромышленной»

Во что
перерождается

Этатизм, диктатура, тоталитаризм, репрессии и
деспотизм, колаборационизм

Требования вооружённой
защиты от внешней опасности

Соборность
Предопределялась
«снизу»
Требования слабой заселённости, незавершённой
колонизации, совместного выживания
«Соборность в традиционном понимании – это
не только общинность,
примат артельного
начала, но и нивелирующий, а то и подавляющий
личность коллективизм,
уравнительность и далее – патернализм, иждивенчество, не опора на
себя, а надежда на государство»
Социальная покорность,
«обнищание духа», падение морали, мессианизм

Вред этатизации состоит в следующем:
 отчуждение личного интереса и личной свободы в пользу государства;
 атрофия альтернативности (то есть, свободы выбора), привыкание
к таким формам социального поведения, как пассивность, несамостоятельность, конформизм, некритическое отношение к окружающему;
3) контрастность (бинарность) мировосприятия, оценка окружающего по срезу «хорошее» – «плохое», «чёрное» – «белое», «наше» – «не
наше». Бинарность есть следствие примитивности. Развитое сознание
члена цивилизованного общества предполагает многовариантность ми-

ровоззрения, оценок себя и мира, а «двоичный (бинарный) код неразвитого мышления советского типа серьёзно отставал от многомерных ментальных структур Запада» [266, с. 32];
4) религиозно-мифологическая картина мира. По мнению Н. А. Бердяева, «религиозная формация русской души выработала некоторые
устойчивые свойства: догматизм, аскетизм, способность нести страдания и жертвы во имя своей веры, какова бы она ни была, устремлённость
к трансцедентному, которое относиться то к вечности, к иному миру, то
к будущему, к этому миру. В силу религиозно-догматического склада
своей души русские всегда ортодоксы или еретики, раскольники, они
апокалиптики или нигилисты» [29, с. 8].
Центральным компонентом тотально мифологизированного сознания советского человека являлась вера в:
 простоту, элементарность окружающего, в то, что его можно описать, используя различные комбинации первичных (простых и понятных) элементов (причём, один из вариантов объявлялся истинным, а
остальные преследовались как неверные);
 неизменность мира, боязнь реформ, недоверие реформаторам;
 справедливость мира, в наличие некой центральной, высшей инстанции, являвшейся гарантом, символом справедливости (вождь, ЦК и
Политбюро и пр.);
 чудеса, в то, что любую проблему можно решить, потянув за
«главное» звено, одним усилием и пр. [278, с. 96-97];
5) раздвоенность сознания, когда официально провозглашалось
одно, а делалось другое; доброта и бескорыстность уживались с доносительством, стремление к знаниям – с подозрительным отношением к
интеллигенции, к науке и мн. др.;
6) маргинализация сознания, что вызывалось, прежде всего, массовым вторжением вчерашних крестьян в городские условия существования. Городская среда для бывших аграриев была не просто чуждой, она
была им враждебной; отсюда – контркультурное поведение массы тех,
чья прежняя жизнь была разрушена.
Таким образом, в 1930-х гг. в СССР с несомненным успехом массовым порядком формировались личности тоталитарного типа. Этот тип
личности характеризовался безразличием, паразитизмом, уверенностью
в отсутствии необходимости работы с полной отдачей, прогрессирующая духовная деградация, пьянство, кризис моральных критериев и пр.
[278, с. 98]. Конечно, следует понимать, что личность тоталитарного
типа – социально-психологическая база правящей сталинской бюрократии – вовсе не исчерпывала собой весь спектр личностных характеристик народа. Но, к сожалению, доминировала в социуме.

6. Единая партийно-государственная система власти
В 1930-е гг. в Советском Союзе сложилась система власти, которую
многие определяют как «партию-государство». Смысл этого режима
состоял в противонаправленном сочетании двух политических процессов: огосударствления партии и партизации Советов депутатов трудящихся.
Внешне власть принадлежала Советам, состав которых формировался на основе всеобщего избирательного права; действовала система
исполнительных органов; народное представительство обеспечивали
многочисленные комиссии, в которых был задействован многообразный
политический актив. Б. Г. Бажанов писал: «Официально у нас ещё
власть рабочих и крестьян. Между тем, всякому ребёнку очевидно, что
власть только в руках партии, и даже уже не партии, а партийного аппарата. В стране куча всяких советских органов власти, которые являются
на самом деле совершенно безвластными исполнителями и регистраторами решений партийных органов» [18, с. 118].
На самом деле реальная власть постепенно перешла в руки партийных инстанций, которые в сталинском симбиозе «партия-государство»
занимали доминирующее положение. По мнению П. Грегори, «за внешним единством партийной и государственной власти скрывалась иерархия, согласно которой Политбюро занимало более высокую позицию,
чем СНК, постановления Политбюро или ЦК имели больший вес, чем
решения СНК» [79, с. 79].
По своей сущности режим «партия-государство» являлся формализованным выражением господства номенклатурной бюрократии. Этот
режим был необходим ей для оправдания и поддержки избранного
курса, даже если попытки его осуществления сразу продемонстрировали его же ошибочность. Уже к 1931 г. сложилась практика принятия
совместных постановлений ЦК ВКП (б) и СНК СССР (всего было принято более 5 тыс. таких постановлений, большая часть которых распространялась под грифом «Совершенно секретно») [79, с. 78].
Складывание режима «партия-государство» – это процесс возвышения и обособления новой советской элиты. Данный процесс проходил
следующим образом:
 разрушение традиционного общества, ослабленность социума в
результате катаклизмов военного времени, ликвидация (пусть несовершенных, но) имевшихся механизмов социального контроля над властью, привели к резкому расширению её социально-политических и экономических полномочий;

 в условиях войн и революций власть строилась на началах сверхцентрализации, которая соответственно нашла своё отражение в развитии процессов внутри партии; при этом борьба за власть в партийных
рядах периодически принимала кровавый характер;
 утверждавшаяся у власти группа сталинской элиты подчинила
себе все сферы жизни общества; те же, кто не соглашался с «новым курсом», с диктатом номенклатуры, немедленно и безжалостно уничтожались.
В своё время бывший левый эсер, один из организаторов Партии революционного коммунизма А. Л. Колегаев, погибший в годы «Большого
террора», заметил, что «всякая партия, становясь массовой, неизбежно
стремится к захвату власти, то есть становится контрреволюционной»
[329, с. 104]. Об опасности перерождения ставшей у власти и доминирующей в политическом отношении партии писали многие видные деятели коммунистического движения (В. И. Ленин, Л. Д. Троцкий и пр.).
Бюрократия в нашей стране победила коммунизм. По мнению В. Дённингхауса, «уже к началу 1930-х годов партийный аппарат практически
слился с государственным в единую партийно-государственную систему управления, где реальная власть сосредоточивалась на самом
верху, в руках небольшой группы лиц» [107, с. 23].
На верхнем уровне пирамиды власти находился вождь. Используя
секретарские обязанности, И. В. Сталин расставлял партийные и советские кадры на местах таким образом, что уже «к 1927 г. сложилась система массовой организационно-партийной поддержки Сталина на всех
уровнях» [101, с. 332]. Созданный сталинизмом аппарат власти однозначно связывал своё будущее с генеральным секретарём. По мнению
Й. Баберовски это происходило в силу следующих обстоятельств:
«Функционерам, воспитанным сталинским режимом, насилие представлялось элексиром жизни. Свою гордость и славу они видели в богатой добыче, опустошённых пространствах и возможно большем числе
уничтоженных врагов. Сталин стал для них настоящим объектом поклонения. Он соединял в себе все качества, которые имели первостепенную
важность в кругу этих функционеров: наружную простоту, решительность и жестокость» [13, с. 49].
В системе «партия-государство» какие-то законные органы власти
или общественные организации номинально являлись главенствующими, но реально таковыми не стали.
К примеру, секретариат И. В. Сталина первоначально должен был
играть исключительно техническую роль; но по мере концентрации власти в руках вождя, секретариат постепенно становился «высшим исполнительным органом партии» [164, с. 479]. Все основные вопросы – от
кадровых до общеполитических – изначально решались в секретариате

и лишь потом передавались для формального одобрения в Оргбюро,
Секретариат или Политбюро ЦК ВКП (б). В этих условиях сталинское
государство явилось результатом бюрократизации общества; оно подчинило себе (вытеснило) все прочие формы социальной реализации; парадоксально, но факт: бюрократия де-факто, в свою очередь, вытесняет
государство. Одним из важнейших условий «успешности» бюрократизации выступает «необсуждаемость генеральной линии партии» [79,
с. 99-100].
Советы депутатов трудящихся постепенно, но бесповортно превратились в декоративные учреждения: они лишились самостоятельности
(кроме незначительных хозяйственных вопросов); их деятельность и принимаемые решения предварительно согласовывались с соответствующими партийными инстанциями; формально роль Советов «неуклонно
возрастала», а на деле они полностью зависели от бюрократии.
По подсчётам историков, в 1937-1966 гг. в Верховном Совете СССР
законодательная инициатива лишь в 3-х случаях (из 140) исходила со
стороны депутатов Верховного Совета; все остальные законопроекты
принимались по инициативе аппарата и готовились им же; за этот период не было ни одного случая протестного голосования. В 1940 г. появилась записка Президиума Верховного Совета СССР, в которой содержалась следующая оценка: «Советы ещё не являются полновесными органами государственной власти; сессии проводятся нерегулярно, вопросы на них выносятся случайные, нет разграничения функций Советов и исполнительных органов» [164, с. 478]. Впрочем, до сих пор «создание фактически единой системы партийных и государственных органов, безоговорочное подчинение советских учреждений партийным органам совершенно однозначно» понимается многими как норма политического устройства [79, с. 100].
Важно понять, что из себя (в этих условиях) представляла коммунистическая партия. В это время она, по словам И. В. Сталина, превратилась «в своего рода орден меченосцев внутри государства Советского,
направляющий органы последнего и одухотворяющий их деятельность»
[278, с. 13]. В таких условиях, растеряв остатки былой демократичности, партия стала надёжной опорой правящего режима.
Численность партии постоянно менялась (Таблица 6) [152, с. 203;
391, с. 65].
Таблица 6
Количество членов и кандидатов в члены ВКП (б)
(1926-1941 гг., тыс. чел.)
Год
1926
1927

Численность
1 088
1 192

Год
1936
1937

Численность
2 100
2 000

Год
1930
1933
1934

Численность
2 000
3 600
2 807

Год
1938
1940
1941

Численность
1 900
3 400
3 876

В 1927 г. была проведена Всесоюзная партийная перепись, которая
выявила следующий социальный состав коммунистов: рабочих – 63 %
(40,7 % – в скобках данные о кандидатах в члены партии), крестьян –
14 % (20,4 %), служащих – 20,7 % (26,4 %), прочих – 2,3 % (3,5 %). Причём трудящихся непосредственно на производстве было ещё меньше:
рабочих – 30 %, крестьян – 10 %. Из рабочих от станка 60,2 % были квалифицированными, 23,3 % – полуквалифицированными и 16,5 % – неквалифицированными. Лишь 1 % большевиков имел дореволюционный
стаж, 32,6 % участвовали в событиях октября 1917 г. и в Гражданской
войне, 66,4 % вступили в правящую партию после 1921 г.
Невысоким бы образовательный уровень партийцев: к концу
1920-х гг. высшее образование имели 0.8 %, среднее – 9,1 %, низшее –
63 %, домашнее – 24,8 % коммунистов; 2,3 % оставались неграмотными. Даже к началу 1940 г. 70 % секретарей райкомов и горкомов партии, 40 % секретарей обкомов, крайкомов и ЦК союзных республик
имели лишь начальное образование, а 3 % коммунистов оставались неграмотными [162, с. 197-199; 355, с. 148].
13 ноября 1927 г. ЦК ВКП (б) принял постановление «О регулировании роста партии в связи с итогами партпереписи», в котором ставилась
задача довести количество рабочих от станка в партии до 50 % её членов, а заодно и увеличить количество батраков. Тем самым делался сознательный выбор на создание социальной опоры сталинизма в лице
преимущественно вчерашних крестьян – мало рассуждающих, тяготеющих к сильной власти и т. п.
По решению апрельского (1929 г.) пленума ЦК ВКП (б), XVI партийной конференции была проведена чистка партии, в результате которой
численность ВКП (б) сократилась на 11,7 % [278, с. 16].
В январе 1933 г. очередной пленум ЦК принял решение о новой
чистке, которая длилась около двух лет, вместо запланированных пяти
месяцев и привела к следующим результатам: 18 % коммунистов были
исключены из партии и ещё 15 % вышли из неё самостоятельно.
Также на численность членов и кандидатов в члены партии повлиял
проводившийся в 1935-1936 гг. обмен партийных документов (дефакто – чистка партии, но в скрытой форме).
Прямые репрессии против коммунистов, обмен партдокументов,
«Большой террор» изменили партию количественно и качественно. 1 декабря 1934 г. был убит С. М. Киров, что позволило И. В. Сталину опять

почистить партийные ряды: в течение полутора лет из 3,6 млн коммунистов в партийном строю остались 2,4 млн [173, с. 252]. Затем с 1 января
1936 г. по 1 февраля 1937 г. из рядов ВКП (б) были исключены 323 972
чел. (13,7 % от общего состава партии); в 1937-1938 гг. подверглись репрессиям 116 885 коммунистов (то есть, каждый девятый) [139, с. 22].
Репрессии коммунистов осуществлялись преимущественно по клеветническим доносам, то есть они не основывались на реальных обвинениях. 20 декабря 1937 г. А. И. Микоян, выступая на собрании партийно-советского и общественного актива Москвы, посвящённом 20-летию органов ВЧК – ОГПУ – НКВД, с гордостью говорил о системе массового доносительства, столь распространённого в затравленном репрессиями социуме: «У нас каждый трудящийся – наркомвнуделец!»
[210, с. 119].
И. В. Сталин уверенно и безжалостно «перенёс центр репрессий (в
его понимании – «классовой борьбы») в собственную партию» [266,
с. 380], чтобы окончательно превратить её в послушный механизм своего всевластия. В данном случае, «жестокость Сталина, его коварство и
знание людей сослужили ему отличную службу в борьбе за власть» [79,
с. 69-70].
В этих же целях ужесточался внутрипартийный режим. С 1928 г. прекратилась рассылка на места стенограмм пленумов ЦК, планов работы
Политбюро и Оргбюро. В 1929 г. было прекращено издание информационного журнала «Известия ЦК ВКП (б)». Постепенно росло число освобождённых партийных работников (в 1933 г. их было уже около 30 тыс.
чел. [34, с. 206]). Всё реже собирались съезды партии (с XII по XIX
съезды по годам это происходило следующим образом: 1923, 1924, 1925,
1927, 1930, 1934, 1939, 1952 гг.) и пленумы ЦК (в 1934-1953 гг. состоялось всего 22 пленума [60, с. 105]).
До конца 1920-х гг. «сталинская фракция в Политбюро ещё не имела
абсолютной власти, и в этом высшем органе партийной власти сохранялись элементы коллективного руководства» [185, с. 57].
В 1933-1934 гг. деятельность Политбюро была реорганизована:
споры и обсуждения постепенно уходили в прошлое, а основные решения принимались без голосования и чаще всего опросным методом. По
данным Ш. Фицпатрика, в это время «в Политбюро сохранялась видимость собрания равных. Сталин обычно председательствовал, но предпочитал сидеть молча, покуривая трубку и давая остальным высказаться
первыми. В Политбюро случались споры, и даже весьма жаркие. Но
крайне редко кто-либо из членов Политбюро сознательно противоречил
Сталину» [421, с. 34].

То же самое происходило в ЦК партии. Л. Д. Троцкий вспоминал: «В
1927 г. официальные заседания ЦК превратились в поистине отвратительное зрелище. Никаких вопросов не обсуждалось по существу. Все
дела решались за кулисами» [410, с. 249-250].
Политическая система откровенно дрейфовала в сторону единоличной диктатуры И. В. Сталина. Если в 1929 г. заседания Политбюро проходили еженедельно, то в дальнейшем эта деятельность постепенно затухала: в 1932 г. высший орган партийного руководства заседал 47 раз,
в 1933 г. – 24, 1934 – 18, 1935 – 15, 1936 – 9, 1938 – 4, 1939 – 2 и в
1940 г. – 2 раза [79, с. 85]. Более того, в период с июня 1937 г. до начала
Великой Отечественной войны Политбюро в полном составе собиралось всего 10 раз [185, с. 63].
5 апреля 1937 г. было принято постановление «О подготовке вопросов для Политбюро ЦК ВКП (б)». «В связи с нарастанием объёма работы» из членов и кандидатов в члены Политбюро были созданы две
комиссии: по хозяйственным и по секретарским делам. И. В. Сталин,
В. М. Молотов, К. Е. Ворошилов и Л. М. Каганович входили одновременно в обе эти группы. Члены групп получили право не только готовить вопросы для обсуждения на общем заседании, но и принимать самостоятельно необходимые решения. В январе 1941 г. И. В. Сталин с
удовлетворением заявлял, что «такой порядок эффективнее, чем общие
заседания Политбюро» [185, с. 63]. Нарком тяжёлого машиностроения
СССР В. А. Малышев записал эту фразу вождя более подробно: «Все
мы в ЦК уже 4-5 месяцев не собирали Политбюро. Все вопросы подготовляют Жданов, Маленков и др. в порядке отдельных совещаний со
знающими товарищами, и дело руководства от этого не ухудшилось, а
улучшилось» [432, с. 251].
В конце 1930-х гг. аппарат ЦК партии также получил некоторые дополнительные полномочия по самостоятельному решению вопросов
идеологической работы (отвечал А. А. Жданов) и подбора кадров
(В. М. Молотов).
По мнению О. В. Хлевнюка, к началу 1939 г. в высшем руководстве
страны сложилась «секретная пятёрка» в составе И. В. Сталина,
В. М. Молотова, К. Е. Ворошилова, А. И. Микояна и Л. М. Кагановича,
которая фактически выступала от имени Политбюро, являясь совещательным органом при диктаторе [432, с. 247].
Мы видим, что ни Политбюро, ни ЦК партии не являлись в полной
мере органами власти; они только оформляли волю вождя и группы высшего руководства. По мнению В. А. Невежина вокруг И. В. Сталина
сложился так называемый «ближний круг» помошников-руководителей,
к которому относились В. М. Молотов, К. Е. Ворошилов, Л. М. Каганович, Г. К. Орджоникидзе, А. И. Микоян, В. Я. Чубарь и А. А. Андреев.

Не входили в «ближний круг», но часто бывали у И. В. Сталина в кабинете, являясь «только советниками или в лучшем случае исполнителями партийной линии» Г. Г. Ягода, А. С. Енукидзе, М. М. Литвинов,
Я. А. Яковлев, С. В. Косиор, Я. Е. Рудзутак, А. И. Стецкий, Н. И. Ежов,
Л. З. Мехлис, Я. В. Гамарник [108, с. 154].
Состав этих групп постоянно обновлялся: в годы «Большого террора» были расстреляны пятеро членов и кандидатов в члены Политбюро ЦК ВКП (б) – С. В. Косиор, В. Я. Чубарь, Р. И. Эйхе, П. П. Постышев, Я. Э. Рудзутак. Г. И. Петровский не был уничтожен только по личному указанию И. В. Сталина (но он был изгнан из высших эшелонов
управления). Г. К. Орджоникидзе покончил собой.
Чуть позже непосредственно из рук вождя получили свои посты
А. А. Жданов, Н. С. Хрущёв, Н. А. Вознесенский, Г. М. Маленков,
А. С. Щербаков и Л. П. Берия.
Мы видим, что в формальном отношении власть функционировала
вне традиционных политических процедур; «совещания могли принимать самые различные формы. Важнейшие для страны решения принимались и днём, и ночью, и в кремлёвском кабинете Сталина, и на его
даче, и в кинозале, и во время длительных застолий» [432, с. 247].
Так сложилась диктаторская власть, опиравшаяся на все остальные
формы организации народной массы (все они – ВЛКСМ, профсоюзы,
молодёжные, спортивные и женские организации – превращались «в
приводные ремни сталинского государства» [451, с. 41]). Например,
«боевой помошник и резерв партии» (комсомол) к концу 1940 г. имел в
своих рядах 10,3 млн членов (на 1 июля 1940 г. 23 % начсостава РККА
являлись комсомольцами) [48, с. 301].
Высокая политическая мобильность партийных и комсомольских организаций сыграла положительную роль в период Великой Отечественной войны. В соответствии с постановлениями ЦК ВКП (б) от 27 и 29
июня 1941 г. были проведены мобилизации коммунистов и комсомольцев на фронт. 184 тыс. первичных партийных организаций, а также комсомольские ячейки, только в июне – августе 1941 г. дали фронту 95 тыс.
чел. (из них 58 тыс. сразу пошли на фронт). Всего в первый год войны
ВКП (б) отправила на фронт около 1 млн коммунистов, а ВЛКСМ – более 2 млн комсомольцев [153, с. 54, 58].
Бытует обыденное мнение, мол, сталинская система, пусть даже репрессивно-тоталитарная, «хорошо» проявила себя в военной обстановке. Почему же тогда в других странах-победительницах для разгрома
нацизма и милитаризма вовсе не потребовалось осуществлять развёрнутую систему насильственно-диктаторских мер, подавлять социальную
самодеятельность народа.

Террор – это бесполезные жестокости, совершаемые
для собственного успокоения людьми, которые сами
напуганы.
Ф. Энгельс
Мы уничтожим каждого из этих врагов, пусть даже
это будут старые большевики, мы уничтожим заодно и
весь их род, их семейства. Мы беспощадно уничтожим
всякого, кто в своих мыслях и делах совершает покушение
на единство социалистического государства.
И. В. Сталин
Страх – главный враг свободы. Не бойтесь, уважайте себя, и, возможно, тогда периодов, когда к людям
относились хуже, чем к животным, у нас больше не будет.
Ю. А. Дудь

II. РЕПРЕССИВНАЯ ПОЛИТИКА СТАЛИНИЗМА
1. Сталинизм и насилие:
антинародный характер массовых репрессий
18 октября 1991 г. был принят закон РСФСР «О реабилитации жертв
политических репрессий», в первой статье которого содержится следующее определение: «Политическими репрессиями признаются различные меры принуждения, применяемые государством по политическим
мотивам, в виде лишения жизни или свободы, помещения на принудительное лечение в психиатрические лечебные учреждения, выдворения
из страны и лишения гражданства, выселения групп населения из мест
проживания, направления в ссылку, высылку и на спецпосления, привлечения к принудительному труду в условиях ограничения свободы, а
также иное лишение или ограничение прав и свобод лиц, признававшихся социально опасными для государства или политического строя
по классовым, социальным, национальным, религиозным или иным
предназначениям, осуществляющееся по решениям судов и других органов, наделённых судебными функциями, либо в административном
порядке органами исполнительной власти и должностными лицами»
[136, с. 66].
15 февраля 2000 г. увидел свет Доклад Комиссии при Президенте
Российской Федерации по реабилитации жертв политических репрессий «О ходе исполнения закона «О реабилитации жертв политических
репрессий», в котором представлена общая картина сталинского репрессивного процесса: «Жертвами стали все основные классы и социальные
группы российского общества. Это крестьянство и рабочие, казачество

и военнослужащие, интеллигенция и духовенство. Репрессировались не
только граждане, открыто проявлявшие свою нелояльность новой власти, но и те, чья опасность для режима была лишь «потенциальной» –
так называемые «классово чуждые» и «социально опасные» элементы,
дети и другие члены семей.
Среди жертв политических репрессий – цвет нации, её самые активные, грамотные, талантливые представители» [283, с. 4].
Мы неспроста поместили в начале главы две столь пространные цитаты: в них отражена суть тех процессов, которые (в силу различных
причин) начинают стираться из исторической памяти народа. В сентябре 2017 г. ВЦИОМ провёл следующий опрос: респондентам задавался вопрос: «Известно ли вам, что в СССР в 30-40-х годах ХХ века
имели место преследования по политическим мотивам, или вы слышите
об этом в первый раз?». 46 % молодых людей в возрасте от 18 до 24 лет
ответили, что – действительно – слышат об этом впервые [21, с. 20].
Сегодня остатки АКС пытаются самовозобновиться: 9 ноября 2001 г.
Главная военная прокуратура реабилитировала многих совершенно одиозных функционеров времён Н. И. Ежова, сотрудников, запятнавших
себя участием в репрессиях. Среди них – В. Агас (Мойсыр), активно
проявивший себя в избиениях в рамках расследования «заговора военных»; начальник УНКВД по Свердловской области Д. Дмитриев, в мае
1938 г. снятый со своей должности за «перегибы» в следствии [292,
с. 14].
Весной 2013 г. Международный «Мемориал» выступил с инициативой о запрете использования изображений И. В. Сталина в публичном
пространстве «в каком бы то ни было позитивном контексте». Осенью
2015 г. сенатор (от Архангельской области) К. Э. Добрынин предложил
законодательно запретить реабилитацию И. В. Сталина и сталинизма
[54]. Оба предложения, что называется, «не прошли».
Мы полагаем, что люди, обладающие историческим достоинством,
не могут восторгаться историческим прошлым, в котором от руки нелегитимного государства погибли десятки миллионов сограждан.
К 75-летию «Большого террора» ранее упоминавшийся Международный «Мемориал» опубликовал тезисы «Тот самый Тридцать Седьмой», в которых показано, то что связывает те события и современность:
 ощущение ничтожности человеческой жизни и свободы;
 привычка к «управляемому правосудию»;
 имитация демократии;
 рефлективная неприязнь государственного аппарата к независимой общественной активности, непрекращающиеся попытки поставить
её под жёсткий государственный контроль;

 возрождение в современной российской политике старой концепции «враждебного окружения»;
 национализм и ксенофобия;
 интеллектуальный конформизм;
 цинизм;
 разобщённость людей [406, с. 13].
Таким образом, уяснение причин и сущности государственного террора времён сталинщины важно ещё и потому, что ряд условий, в своё
время вызвавших этот террор к жизни, продолжает существовать и поныне. К 1939 г. «Сталин фактически завершил ту гражданскую войну,
которую за двадцать лет до этого развязал Ленин» [163, с. 394]. Мы полагаем, что относится к сталинским репрессиям – крайней форме выражения антинародного насилия в нашей истории – «не как к преступлению, а как к достойному сожаления перегибу» [301, с. 51], преступно
безответственно.
Насилие всегда присутствовало в человеческой истории; в философском значении оно является атрибутом бытия, стремящимся к абсолюту.
Социальное насилие есть «применение или угроза применения силы (в
прямой или косвенной форме) с целью принуждения людей и определённому поведению; господство одной воли над другой, чаще всего связанное с угрозой человеческой жизни» [237, с. 995].
Конкретное проявление насилия в том или ином обществе определялось спецификой конкретных исторических условий. Ю. М. Лотман полагал, что западная общественная система является тернарной (троичной), а российская – бинарной (двоичной). Троичность общественного
устройства предполагает выделение его идеального, реального состояний, а также их взаимное приспособление (от реального к идеальному)
через последовательную морально-правовую регуляцию. Бинарная система жёстче: в ней общественный идеал реализуется через уничтожение существующей реальности, которое происходит путём взрыва;
«взрыв беспощаден, он охватывает всю толщу бытия, он обещает мгновенное построение «новой земли» и «нового неба» своим радикализмом».
По Ю. М. Лотману, взрыв, (якобы) порождающий новое социальное
качество, есть «переживание себя как чего-то уникального, ни с чем не
сравнимого в истории человечества» [197, с. 258].
Именно в силу этой историко-процессуальной «скороспелости» русский дух «видит в законе сухое и бесчеловечное начало в противоположность таким неформальным понятиям, как личность, любовь. За этим
вырисовывается антитеза государственного права и личной нравственности, политики и святости» [212, с. 260].

В общем понимании речь идёт о противопоставлении эволюционного и революционного начал в истории. Насилие приобретает особое
значение в последнем случае. Совершенно справедливо заметил Й. Баберовски: «Сталинский террор трудно понять вне той культуры насилия,
которая порождала преступников. Насилие, посредством которого большевистская программа реализовывалась на практике, рождалась не из
текстов классиков марксизма. Оно было взращено в головах самих сталинских руководителей, способных представлять себе всякую как
власть насильственную. Большевики были приверженцами насилия»
[13, с. 191].
Рассмотрим различные варианты толкования целей сталинской репрессивной политики:
 сталинские репрессии проистекали из того факта, что насилие
естественно для любого общества, а для тоталитарного – естественно
вдвойне. Ждать от сталинизма чего-то иного нет оснований. Многие авторы убеждены в том, что «массовые аресты и расстрелы, постоянная
борьба с любыми формами инакомыслия и проявлениями свободного
духа были неотъемлемой чертой советского режима» [173, с. 5].
Д. А. Гранин утверждал, что борьба является сутью, самой природой
сталинского тоталитаризма; что «понимаемая необходимость борьбы
переросла в потребность»; система, наподобие наркомана, «требовала
всё новых и новых разоблачений, уничтожений врагов» [77, с. 61];
 сталинские преобразования осуществлялись в интересах меньшинства населения; «небольшая группа руководителей осуществляла
задуманное, исходя из собственных установок» [81, с. 320]; иного пути
навязать обществу свои бредовые коммунистические идеи, кроме как заставить его согласиться с отказом от собственности, веры, культуры
просто не существовало; «меньшинство (партия) признаёт только силу,
суть этой власти – насилие», – писал Б. Г. Бажанов [18, с. 215]; сталинский «террор был единственным средством сохранения стратегии
1929 г.» [405, с. 79].
Чтобы сделать общество покорным воле сталинского режима, требовалось атомизировать его сверх всякой возможности, лишить объединяющих начал, запугать угрозой физического уничтожения, распространять предательство и доносительство;
 сталинские репрессии осуществлялись с целью подавления возможного гражданского самоопределения личности и общества; репрессии позволяли власти «вселять в души людей ужас, держать общество в
состоянии постоянного напряжения» [13, с. 131]; сталинизм превратил
репрессивность в «общенародное свойство» (как образно выразился
ближайший сподвижник вождя Л. М. Каганович, «мы снимаем людей
слоями» [320, с. 125]);

 сталинские репрессии порождались стремлением власти укрепить
обороноспособность страны путём устранения «пятой колонны». В данном контексте объективная логика отсутствует напрочь: какой смысл в
обезглавливании армии накануне нацистского нападения?; для чего
нужно было «почистить её до «белой косточки» (К. Е. Ворошилов)?,
чтобы потом первые полтора года войны отступать по всем операционным направлениям? Косвенно та же логика срабатывала в отношении
объяснения и разрешения периодически возникавших социально-экономических затруднений (по мнению сталинистов, в этом были повинны
«шпионы», «вредители», «диверсанты» и пр., борьба с которыми
должна осуществляться решительно и безжалостно);
 репрессии проистекали из политической неуверенности и страха
сталинистов за своё монопольное властное положение; тем и порождалось их стремление физически устранять политических конкурентов
(диссидентов, оппонентов и пр.). Л. Д. Троцкий писал об этом: «При тотальном режиме, несомненно, всякая оппозиция представляется элементом заговора» [429, с. 325].
После устранения политических конкурентов «ленинского призыва», И. В. Сталин и его приспешники с большим старанием начали
перетряхивать различные отряды (кланы) местной номенклатурной бюрократии, которые (в свою очередь) во всём копировали центральную
власть, то есть аналогично отличались местечковым вождизмом и страстью к бесконтрольности.
Бюрократические кланы носили территориальный (наиболее мощными из них были ленинградская, киевская и ростовская группировки)
или отраслевой (директорат предприятий тяжёлой промышленности,
военно-промышленного комплекса и пр.) характер. Нереальные экономические задания центра, особая репрессивность сталинского управления и мн. др. толкали местные бюрократические группировки на организованное сопротивление (безусловно, пассивное, выражавшееся в тихом саботаже, манипуляции статистическим данными, сокрытии реального положения дел и мн. др.); центральная власть, дабы не допускать
«дворцовых переворотов», воспрепятствовать «смычке» лидеров политической оппозиции и неформального кланового руководства, периодически уничтожала их наиболее проблемных представителей.
Изъятие из социально-политической реальности тех или иных участников властного процесса в центре и на местах осуществлялось по политическим (связь с троцкистами и пр.), моральным («буржуазное перерождение» в годы НЭПа) и любым иным (чаще всего, надуманным) основаниям; по сути, мы имеем здесь дело с своеобразным «способом ротации партийной верхушки в условиях отсутствия демократического
механизма её обновления» [174, с. 515-516].

Процесс сталинских репрессий характеризовался следующими чертами:
 тотальность, гигантский масштаб и плановость репрессий;
 репрессировались преимущественно «простые граждане» и, в
меньшей степени, – представители высших слоёв;
 обвинения, которые предъявлялись репрессируемым, чаще всего
носили фальсифицированный характер, основывались на зависти и клевете;
 доносительство и внешнее выражение политической благонадёжности, поддержка репрессий объединяло советских граждан круговой
порукой ответственности за беззаконные действия власти, порождая тем
самым её безответственность;
 репрессии сопровождались мощнейшей идеологической, пропагандистской кампанией, призванной объединить население вокруг номенклатуры и адептов власти;
 в ХХ в. массовые репрессии сталинского типа и размаха представляли собой нечто паталогическое и архаическое, сродни «средневековой
инквизиции» [454, с. 12];
 сталинские репрессии показали, что в стране полностью девальвированы ценности человеческой жизни, гуманизма и свободы. М. Горький (как и другие) после посещений трудовых объектов ГУЛАГа довольно высокопарно, и чуть ли не восторженно, говорил и писал о «перековке сознания ранее враждебных Советской власти элементов». Этот
«революционно-правовой романтизм» пролетарского писателя № 1 критиковал В. Т. Шаламов, определяя взгляды М. Горького как «слюнявый
романтизм перековки» [145, с. 12];
 «Большой террор» 1937-1938 гг. подвёл черту под «окончательным становлением тоталитарной политической системы» [174, с. 515].
В 1944 г. в Вашингтоне увидела свет книга Р. Лемкина «Правление государств «Оси» в оккупированной Европе», в которой автор впервые ввёл
в юриспруденцию понятие «геноцид». Сегодня геноцид – это «действия,
совершаемые с намерением уничтожить полностью или частично какую-либо национальную, этническую, расовую или религиозную
группу как таковую, тягчайшее уголовное преступление» [125, с. 125].
Мы полагаем, что данный термин вполне может быть применён для
квалификации антинародных сталинских репрессий (в ноябре 2015 г.
статья Р. Лемкина «Советский геноцид в Украине» в Российской Федерации была занесена в Федеральный список экстремистских материалов
под пунктом 4413). Ничего, кроме горечи и исторической обиды, не вызывает то обстоятельство, что, в нашем понимании, «страна утрачивает
иммунитет от заражения трупным ядом сталинизма» [338, с. 6].

Личное участие И. В. Сталина в репрессиях. Вождь несёт несомненную личную ответственность за разгул репрессий. Многие современные
авторы находят истоки антинародного государственного террора в личных качествах, в сознании диктатора: «Сталин развязал террор, чтобы
расширить границы своей личной власти и устранить всех конкурентов.
Именно поэтому оргия насилия в конце концов превзошла сама себя»
[13, с. 131].
Существуют многочисленные документы, подтверждающие вышеизложенную точку зрения: в них получили отражение личная инициатива вождя в организации и осуществлении репрессий, определении
мер ответственности и т. п. С февраля 1937 г. по октябрь 1938 г.
И. В. Сталин подписал 388 репрессионных списков, в которых находились 44 447 чел. [13, с. 164], по другим данным – 44 465 чел. [136,
с. 113], или 366 списков на 44 440 чел. [452, с. 3]. Есть и другие подобные документы, численность лиц в которых незначительно отличается
от вышеприведённых данных [242, с. 13; 347, с. 38]. Абсолютное большинство людей из этих списков (38 995 чел.) были расстреляны [13,
с. 164]. Например, только 12 декабря 1938 г., уже после официального
окончания «Большого террора», И. В. Сталин и В. М. Молотов санкционировали своими подписями расстрел 3 167 чел., после чего преспокойно отправились на ужин и в кинозал [151, с. 517].
За 20 месяцев «Большого террора» (с января 1937 г. до августа
1938 г.) И. В. Сталин получил от народного комиссара внутренних дел
СССР Н. И. Ежова (на которого позже будет возложена главная ответственность за репрессии этого периода) около 15 тыс. специальных сообщений (около 25 документов ежедневно) с докладами об арестах и карательных операциях, запросами о санкционировании новых акций, с
протоколами допросов и пр. В указанный период Н. И. Ежов побывал у
И. В. Сталина 240 раз (общее время пребывания в кабинете вождя у
наркомавнудел составило 830 часов). В это время чаще у И. В. Сталина
бывал только В. М. Молотов [432, с. 213, 214].
Направленность репрессий. Ниже мы будем рассматривать эти
направления более подробно; в данном случае только перечислим их:
а) политическая направленность: здесь следует вспомнить репрессии оставшихся оппозиционеров всех мастей; «врагов народа», осуждённых по ст. 58 (контрреволюционная деятельность) УК РСФСР; антисоветских элементов с территорий, вошедших в состав СССР в
1939-1941 гг.; трусов, паникёров, предателей и коллаборационистов в
годы войны и пр. Как писал Р. А. Медведев, «репрессии принимали всё
более массовый и зловещий характер. Не делая уже никаких различий
между участниками той или иной оппозиции и их бывшими оппонентами, включая не только ближайших сторонников Ленина, но и людей

из окружения самого Сталина, органы НКВД, руководимые и направляемые лично И. В. Сталиным, приступили к организованному и планомерному истреблению основных кадров партии и государства. Была физически ликвидирована большая часть руководящих работников всех
партийных, советских и хозяйственных структур, включая партийные и
советские органы союзных и автономных республик. Разгрому подверглись кадры комсомола, профсоюзов, органов суда и прокуратуры, самого НКВД, Красной Армии. Погибли тысячи и тысячи видных деятелей культуры, науки и искусства» [231, л. XII].
Эта массовая силовая «ротация» руководящих кадров в центре и на
местах нужна была И. В. Сталину для окончательного утверждения
своей власти.
Наконец, стремление власти отправить в лагерь как можно больше
«политиков» порой порождало весьма странные явления в сфере уголовного права. В связи с ограниченностью мест в лагерях в 1930 г. 20 %
убийц, 31 % насильников, 46 % грабителей и 70 % воров были осуждены к принудительным работам без содержания под стражей [97, с. 20];
б) этническая направленность (репрессии по национальному основанию, вплоть до 100 %-й депортации);
в) сельскохозяйственная направленность (крестьяне, выступавшие
против коллективизации, сопротивлявшиеся ей);
г) экономическая направленность (стремление получить бесплатные
рабочие руки для удешевления сталинских пятилеток и пр.).
В принципе, и сам сталинский террор, и его производная – экономика принудительного труда «не могут быть оценены иначе, как преступление» [82, с. 79]. Формой существования этого вида экономики
стала лагерная экономика, дававшая возможность сверхэксплуатации
заключённых без необходимых социальных затрат. Эта система рабского труда обходилась, казалось бы, недорого, но была крайне неэффективной. Последнее было обусловлено преобладанием физического
труда и его низкой производительностью. Кроме того, в лагерях уничтожались сотни тысяч людей, таланты и способности которых могли бы с
гораздо большей пользой послужить Отечеству, при нахождении их носителей на свободе. Использование трудовых ресурсов не по назначению существенно ослабляло трудовой потенциал страны.
О. В. Хлевнюк назвал следующие причины широкого распространения экономического принуждения: дешевизна колонизации отдалённых
районов; управляемая мобильность трудовых миграций; возможность
эксплуатации трудовых ресурсов до их полного истощения, без возобновления рабочей силы; запугивание и дисциплинирование тех, кто

остался на свободе; снижение давления на потребительский рынок путём изъятия значительных масс людей из сферы потребления товаров
народного потребления [87, с. 79-80].
2. Репрессивное законодательство
Для придания репрессивной сталинской практике хотя бы видимости законности, была сформирована соответствующая правовая система
(«политическая юстиция»), составной частью которой выступало репрессивное законодательство.
В современном понимании политическая юстиция – это «часть юридической системы, специально созданная или используемая для подавления политических противников путём использования правовых и противоправных средств» [199, с. 14].
Сталинский вариант политической юстиции напрочь отказался от
разного рода либеральных, буржуазных правовых установок. Властью
было чётко заявлено, что право – это господствующая воля господствующего класса, возведённая в закон; что презумпция невиновности отвергается как буржуазный правовой принцип; что законы создаются
утилитарно, произвольно, в связи с текущей необходимостью и мн. др.
При таком подходе в правовой культуре населения Советского Союза
начал быстро формироваться и распространяться правовой нигилизм.
П. Соломон называл советское правосудие сталинского периода «кампанейским», так как оно обслуживало те или иные политические кампании, затеянные властью в политике, экономике или в социальной сфере
[370, с. 79].
Иногда можно встретить такую точку зрения, что, мол, политическая
юстиция была порождена низким уровнем юридической квалификации
сталинских кадров. Соглашаясь с общей оценкой правовой грамотности
сотрудников того времени, всё же отметим, что главное здесь было в
другом: цель правовой системы состояла, в первую очередь, в ликвидации врагов советской власти (суть – сталинизма), а не в соблюдении законности и порядка.
Выделяются следующие черты политической юстиции 1930-х гг.:
 искажение соотношения норм материального и процессуального
права;
 создание системы спецорганов, часто действовавших вне правового поля, использовавшихся для устранения политических противников власти;
 прямая подчинённость органов правопорядка высшим политическим институтам, жёсткая зависимость от них;

 чрезвычайный режим секретности, который позволял скрывать от
населения позорные страницы репрессивного сталинизма [178,
с. 16-17].
4 апреля 1953 г. министр внутренних дел СССР Маршал Советского
Союза Л. П. Берия издал приказ, в котором содержалась следующая
оценка правовой деятельности времён И. В. Сталина: «В следственной
работе органов МГБ имели место грубейшие извращения советских законов, аресты невиновных советских граждан, разнузданная фальсификация следственных материалов, широкое применение различных способов пыток. Невинно арестованные часто доводились следователями
до состояния упадка физических сил, моральной депрессии, а отдельные из них – до потери человеческого облика. Пользуясь таким состоянием арестованных, следователи-фальсификаторы подсовывали или заблаговременно фабриковали «признания» об антисоветской и шпионско-террористической работе» [199, с. 263-264].
Наша работа не носит юридического характера, но изучение процесса формирования репрессивного законодательства заставляет всё же
обратить особое внимание на такие правовые проблемы, как получение
и оценка доказательств; объективность вменения; обратная сила закона
и пр.
Мы полагаем, что проблема получения и оценки доказательств, по
которым выносились приговоры и внесудебные решения, может быть
оценена как наиболее уязвимая в аспекте политической юстиции.
С точки зрения юридической нормы доказательства должны быть относимыми, допустимыми и достоверными. Главными видами доказательства в сталинских процессах выступали: а) собственные признания
обвиняемых и б) показания свидетелей. Этого было недостаточно. Мы
знаем, как активно в то время использовались ложные доносы, противоречивые свидетели, вынужденные (часто выбитые) признания, фальсификация документов и пр. Шаткость подобной доказательной базы была
очевидна.
Объективность вменения деяния в вину человеку являлась одним из
самых грубых нарушений уголовно-правовых принципов. В п. 2 ст. 5 УК
современной РФ говорится, что «объективное вменение, то есть уголовная ответственность за невиновное причинение вреда, не допускается».
Сталинское правосудие широко применяло объективное вменение,
например, в отношении к так называемым троцкистам, уклонистам и пр.
представителям несистемной оппозиции. Достаточно было состоять в
родстве с кем-то из врагов народа, работать или служить вместе с ними
какое-то время, а то и просто водить знакомство, чтобы быть осуждённым за контрреволюционную деятельность.

1 июня 1934 г. увидело свет постановление ЦИК СССР, устанавливавшее ответственность членов семей военнослужащих, осуждённых за
измену Родине. В постановлении содержался следующий фрагмент: «В
случае побега или перелёта за границу военнослужащего совершеннолетние члены его семьи, если они чем-либо способствовали готовящейся или совершаемой измене, или хотя бы знали о ней, но не довели
об этом до сведения властей, караются лишением свободы на срок от 5
до 10 лет с конфискацией всего имущества.
Остальные совершеннолетние члены семьи изменника, совместно с
ним проживавшие или находившиеся на его иждивении к моменту совершения преступления, подлежат лишению избирательных прав и
ссылке в отдалённые районы Сибири на 5 лет».
15 августа 1937 г. был издан приказ наркома внутренних дел СССР
касательно ответственности членов семей изменников Родины, осуждённых Военной коллегией Верховного суда СССР и военными трибуналами, начиная с 1 августа 1936 г. Жены «врагов народа» (состоявшие
в браке официально или формально), «причастные к антисоветской деятельности обвиняемых, укрывавшие их, или хотя бы знавшие об этой
деятельности, но не сообщившее об этом органам власти» отправлялись
в лагерь на срок не менее 5-6 лет; а их «социально опасные дети» в возрасте до 15 лет направлялись в детские дома особого режима, а старше
15 лет – в лагеря и колонии НКВД.
Обратная сила закона (то есть, его применение к тем действиям, которые совершены до издания этого закона). С одной стороны, во всех
УПК РСФСР 1920-1930-х гг. присутствует следующее положение: «Преступность и наказуемость деяния определяется законами, действовавшими в момент совершения преступления». С другой стороны, в ст. 67
УК РСФСР содержалась следующая норма: « За активные действия или
активную борьбу против рабочего класса и революционного движения,
проявленные на ответственной или секретной (агентура) работе при
царском строе или у контрреволюционных правительств времён гражданской войны» назначалась мера наказания расстрел, или объявление
врагом народа с конфискацией имущества, лишением гражданства
СССР и изгнанием из СССР навсегда (при смягчающих обстоятельствах – в виде лишения свободы на срок не менее 3 лет с конфискацией
имущества).
Кстати говоря, все печально известные «московские процессы»
изобилуют случаями применения советских законов задним числом
[199, с. 155-163].
Наконец, в советском уголовном праве предусматривалась объективное вменние. Об этом свидетельствует содержание директивы Прокурора СССР от 23 января 1935 г., статей 58-10, 58-11, 17-58-8 УК

РСФСР, постановления ЦИК СССР от 10 марта 1934 г. и т. д. Институт
соучастия заменялся «широким и неопределённым понятием причастности к свершению преступления» [188, с. 164], в том числе – объективной причастности, то есть при отсутствии вины.
Достаточно было просто высказаться о необходимости смерти вождя, неправильности проводимой политики и т. п., чтобыуголовное
дело на этот счёт было заведено по обвинению в приготовлении к теракту, или покушению на его проведение. Часто в качестве приготовления
к совершению преступления рассматривалась ещё более ранняя стадия – обнаружение умысла, который по нормальному уголовному порядку вообще не наказуемо. 15 апреля 1938 г. на места была отправлена
специальная директива НКВД, в которой излагалось требование квалифицировать в качестве терактов их одобрение вслух, высказывания террористической направленности в отношении руководителей партии и
правительства (данное положение было отменено только 19 апреля
1956 г.) [136, с. 83].
Трудно не согласиться с мнением Ю. С. Пивоварова: «То, что у большевиков именовалось «законом», на деле являлось техническими нормами, с помощью которых они волюнтаристски и насильнически осуществляли свой курс. Правом здесь не пахло» [295, с. 20].
Ответственность за контрреволюционные преступления. В 1990-е
гг. историческая общественность получила в своё распоряжение документы, свидетельствующие о том, что массовые репрессии организовывались и направлялись лично И. В. Сталиным, его «ближним кругом» и
системой партийных инстанций. 9 июля 1928 г., выступая на пленуме
ЦК партии, И. В. Сталин выдвинул свой известный тезис о том, что «по
мере нашего продвижения вперёд сопротивление капиталистических
элементов будет нарастать, классовая борьба будет обостряться» [345,
с. 51]. Заявления подобного рода были призваны объяснить населению
страны необходимость массовых репрессий (на самом деле она состояла
в устранении политических конкурентов). Ничего собственно теоретического в заявленной И. В. Сталиным позиции нет; это, скорее, политический сигнал «сверху», лозунг (причём, в пропагандистском смысле,
значении – скверного пошиба).
3 марта 1937 г. И. В. Сталин выступал на февральско-мартовском
пленуме ЦК ВКП (б) с основным докладом по вопросу «О недостатках
партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников», где он вновь коснулся темы обострения классовой борьбы: «Чем
больше будем продвигаться вперёд, чем больше будем иметь успехов,
тем больше будут озлобляться остатки эксплуататорских классов, тем
скорее они будут идти на более острые формы борьбы, тем больше они

будут пакостить Советскому государству, тем больше они будут хвататься за самые отчаянные средства борьбы как последнего средства обречённых» [195, с. 116].
С 1 января 1927 г. в РСФСР был введён в действие УК в редакции
1926 г. «Контрреволюционные преступления» в этом УК были сосредоточены в рамках ст. 58 (58-1-58-18), которые были выделены в отдельную главу; также в эту главу была перенесена ст. 119 – об использовании
религиозных предрассудков в целях свержения советской власти (отныне это была ст. 58-14).
25 февраля 1927 г. ЦИК СССР принял решение включить в УК союзных республик «Положение о преступлениях государственных (контрреволюционных и особо для Союза ССР опасных преступлениях против
порядка управления)». Первый раздел этого положения (ст. 1-14) именовался «О преступлениях контрреволюционных»; в рамках этого раздела
дополнительно появилась ст. 4 (оказание помощи международной буржуазии); а ст. 10 (контрреволюционная пропаганда и агитация) получила более широкую трактовку; была принципиально дополнена ст. 12,
определявшая состав контрреволюционных преступлений (это были
«действия, совершенные гражданами СССР в ущерб его военной мощи,
государственной независимости, или неприкосновенности территории,
как-то: шпионаж, выдача военной или государственной тайны, переход
на сторону врага, бегство или перелёт за границу») [199, с. 154].
Положение 25 февраля 1927 г. действовало до конца 1961 г.; оно являлось юридической базой для проведения политических репрессий
[136, с. 73].
В общем виде перечисление деяний, относимых советской властью
к контрреволюционным преступлениям, выглядело следующим образом:
 общее понятие контрреволюционного преступления;
 вооружённое восстание и вторжение в контрреволюционных целях на советскую территорию вооружённых банд;
 захват власти в центре и на местах;
 сношение в контрреволюционных целях с зарубежными государствами;
 склонение иностранного государства к объявлению войны или вооружённому вмешательству в дела СССР;
 шпионаж;
 вредительство;
 теракт;
 диверсия;
 саботаж;

 антисоветская агитация и пропаганда;
 организация или участие в деятельности контрреволюционных
организаций;
 активная борьба против революционного движения при царизме;
 оказание помощи международной буржуазии;
 недонесение о готовящемся или совершённом контрреволюционном преступлении [199, с. 154].
В ноябре 1929 г. в вышеприведённое перечисление была добавлена
ещё одна статья – отказ гражданина СССР (должностного лица) вернуться в пределы страны, что трактовалось как «перебежка в лагерь врагов рабочего класса и крестьянства», «государственная измена». Перебежчик объявлялся вне закона, у него конфисковывали всё имущество,
а сам он подлежал расстрелу в течение 24 час. после удостоверения личности [136, с. 75]; при смягчающих обстоятельствах назначалось наказание в 10 лет лишения свободы. Если перебежчиком был военнослужащий, то члены его семьи, знавшие о готовящейся измене, наказывались
лишением свободы на срок от 5 до 10 лет с конфискацией всего имущества (не знавшие о готовящемся побеге совершеннолетние члены семьи
лишались избирательных прав и выселялись в отдалённые районы Сибири сроком на 5 лет) [136, с. 75, 81].
Новый виток в формировании репрессивного законодательства обозначился после убийства С. М. Кирова. Уже 1 декабря 1934 г. ЦИК
СССР принял постановление «О порядке ведения дел о подготовке или
совершении террористических актов», в соответствии с которым был
введён «ускоренный порядок» разбора соответствующих дел; в соответствии с этим в УПК республик внесены следующие изменения:
 следствие по этим делам заканчивалось, как правило, в срок не
более 10 дней;
 обвинительное заключение вручалось обвиняемому за сутки до
судебного заседания;
 дела слушались без участия сторон;
 кассационного обжалования приговора, как и подачи ходатайства
о помиловании не допускалось;
 приговор к высшей мере наказания следовало приводить в исполнение немедленно [86, с. 95].
В 1937 г. аналогичный правовой порядок был установлен для ведения дел о диверсиях, контрабанде и вредительстве [199, с. 79]. Вредительством называлась «сознательная порча государственного и кооперативного имущества с целью нанесения вреда господствующему режиму» [334, с. 344].

8 декабря 1934 г. Прокурор СССР И. А. Акулов и Председатель Верховного Суда СССР А. Н. Винокуров подписали директиву, в которой
содержался перечень тех должностных лиц, покушение на которых квалифицировалось как террористический акт (ст. 58-2, 58-11 УК РСФСР)
[136, с. 82].
В 1935 г. в юридической практике обозначилась коллизия (разногласие и противоречие между требованиями различных правовых актов) по
проблеме применения высшей меры наказания к несовершеннолетним.
В ст. 22 УК РСФСР содержалось положение о том, что «не могут быть
расстреляны лица, не достигшие 18-летнего возраста на момент свершения преступления». В то же время, 7 апреля 1935 г. в постановлении
ЦИК СНК СССР было заявлено: «Несовершеннолетних, начиная с
12-летнего возраста, привлекать к уголовному суду с применением всех
мер уголовного наказания». 20 апреля 1935 г. Прокурор СССР А. Я. Вышинский и Председатель Верховного Суда СССР А. Н. Винокуров
направили на места секретный циркуляр, в котором подтверждалась возможность расстрела несовершеннолетних.
Точку в разрешении этой коллизии поставило Политбюро ЦК
ВКП (б), которое 26 апреля 1935 г. (протокол № 24) приняло такое постановление: «Утвердить проект следующего секретного разъяснения
органам суда и прокуратуры:
Ввиду поступающих запросов, в связи с Постановлением ЦИК и
СНК СССР от 7 апреля с. г. «О мерах борьбы с преступностью среди
несовершеннолетних», Политбюро разъясняет:
1. К числу мер уголовного наказания, предусмотренных ст. 1 указанного постановления, относится также и высшая мера наказания (расстрел).
2. В связи с этим, впредь расстрел к лицам, не достигшим 18 летнего
возраста, не применять» [21, с. 20].
Партийные инстанции имели обыкновение активно вмешиваться в
репрессивную деятельность системы. 13 января 1935 г., через полтора
месяца после убийства С. М. Кирова и на следующий день после судебного процесса по делу «Московского центра», в парторганизации было
направлено закрытое письмо ЦК ВКП (б) «Уроки событий, связанные
со злодейским убийством тов. Кирова», в котором содержалось следующее указание: «Зиновьевская фракционная группа была замаскированной формой белогвардейской организации. Задача состоит в том, чтобывытравить и искоренить это зло без остатка» [414, с. 95].
25 февраля 1935 г. Президиум Верховного Суда РСФСР запретил
применять исправительно-трудовые работы и условное осуждение в
осуждении лиц, осуждённых за контрреволюционную деятельность
[136, с. 109].

29 июля 1936 г. «органы» получили новые указания в виде закрытого
письма ЦК партии «О террористической деятельности троцкистско-зиновьевского контрреволюционного блока». В этом документе троцкисты и зиновьевцы были поставлены на одну доску как явные и опасные
враги советской власти; в письме требовалось ужесточить их преследования [282, с. 100].
3 марта 1937 г. И. В. Сталин выступил на февральско-мартовском
1937 г. пленуме ЦК ВКП (б) с основным докладом «О недостатках партийной работы и мерах по ликвидации троцкистских и иных двурушников». Помимо упоминавшегося выше тезиса об усилении классовой
борьбы по мере продвижения страны к социализму, вождь обратил внимание на следующее:
 во-первых, он определил «главного врага» – это «троцкисты, которые превратились в беспринципную и безыдейную банду вредителей,
диверсантов, шпионов, убийц, работающих по найму у иностранных
разведывательных органов»;
 во-вторых, И. В. Сталин определил количество этих врагов, подлежащих уничтожению (30 тыс. чел.; 18 тыс. уже арестованы, стало
быть, осталось 12 тыс. чел.) [195, с. 116]. Для сравнения: только за 20
месяцев «Большого террора» «органами» были арестованы около
1,5 млн чел., из них 1 344 923 чел. были осуждены по контрреволюционной статье и более 50 % были расстреляны (подробнее эту страшную
кампанию мы рассмотрим ниже).
Кампания «Большого террора» также начиналась с решения соответствующих партийных инстанций: 2 июля 1937 г. Политбюро ЦК
ВКП (б) приняло постановление «Об антисоветских элементах», в котором было предложено «всем секретарям областных и краевых организаций и всем областным, краевым и республиканским представителям
НКВД взять на учёт всех возвратившихся на родину кулаков и уголовников с тем, чтобынаиболее враждебные из них были немедленно арестованы и расстреляны в порядке административного проведения их дел
через тройки, а остальные, менее активные, но всё же враждебно
настроенные элементы были бы переписаны и высланы в районы по
указанию НКВД» [195, с. 118].
С этой подачи и начинался «Большой террор». Начало этой страшной кампании положил оперативный приказ НКВД СССР № 00447 от 30
июля 1937 г. «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов», в котором
 были установлены сроки проведения операции (предполагалось
завершить её в 4 месяца);
 все репрессируемые делились на две категории: «наиболее враждебные» (подлежали немедленному расстрелу по решению троек) и

«менее враждебные» (подлежали заключению в лагеря и тюрьмы по решению троек). «Отнесение тройкой репрессируемого к первой категории означало неминуемую скорую смерть, ко второй – смерть, но мучительную и долгую» [195, с. 118];
 представлен перечень «контингентов», подлежавших ликвидации:
бывшие кулаки; социально-опасные элементы, состоявшие в повстанческих, фашистских, террористических и бандитских формированиях;
члены антисоветских партий; бывшие богатые, жандармы, чиновники,
каратели, бандиты, бандпособники, переправщики, реэмигранты;
наиболее враждебные и активные участники подполья – белогвардейских повстанческих организаций, фашистских, террористических и
шпионско-диверсионных контрреволюционных формирований; сектантские активисты, церковники; уголовники;
 установлены примерные количественные показатели репрессий с
развёрсткой по областям, краям и республикам (позже, местное руководство будет завышать рекомендуемые объёмы репрессий, обращаясь,
в целях демонстрации лояльности, к всесильному «верху» с просьбами
об увеличении квот на расстрелы и пр.);
 приказано приговоры приводить в исполнение по указаниям председателей троек («наверх» представлялась заверенная выписка из протокола с изложением приговора, а также спецпредписания); указывалось, что расстрелы необходимо проводить «с обязательным полным сохранением в тайне времени и места приведения приговора в исполнение» [86, с. 96-104; 195, с. 116-123].
7 августа 1937 г. Прокурор СССР А. Я. Вышинский разослал в местные прокурорские инстанции указание о том, что в ходе реализации требований приказа НКВД № 00447 предварительной санкции на арест подозреваемых не требуется [17, с. 15].
«Большой террор» продлился дольше, чем планировалось, так как
репрессивные действия были распространены на так называемую
«Польскую военную организацию» (ПВО) в СССР. 11 августа 1938 г. об
задачах и этапах этого направления репрессий были изложены в оперативном приказе НКВД СССР № 00485 «О ликвидации польских диверсионно-шпионских групп и организаций Польской военной организации».
Проект приказа был обсуждён на заседании Политбюро 9 августа
1937 г. Там же был утверждён перечень лиц, подлежащих аресту по делу
ПВО:
 выявленные в процессе следствия, но ещё не задержанные активисты ПВО (по прилагаемому списку);
 военнопленные польской армии, оставшиеся в СССР;

 перебежчики из Польши, независимо от времени их перехода в
СССР;
 политэмигранты из Польши;
 поляки – члены антисоветских партий;
 наиболее активная часть местных антисоветских националистических элементов в районах компактного проживания поляков [14,
с. 15].
Операцию по ликвидации ПВО планировалось провести в период с
20 августа по 20 ноября 1937 г.; по аналогии с требованиями вышеупомянутого приказа НКВД № 00447, все арестованные «поляки» также делились на две категории со сходным набором процессуальности и приговоров; отнесение членов ПВО к указанным категориям производилось
на местах решением областных (краевых) управлений НКВД, а эти решения, в свою очередь, представлялись на утверждение в НКВД СССР
и Прокуратуру СССР; приговоры также приводились в исполнение немедленно [91, с. 104-106].
«Большой террор» был завершён по личной инициативе И. В. Сталина 17 ноября 1938 г., когда было принято постановление ЦК ВКП (б)
и СНК СССР «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия»
(предварительно это решение было утверждено на заседании Политбюро ЦК [183, с. 283]).
2 октября 1937 г. ЦИК СССР установил предельный срок лишения
свободы – 25 лет, что, в первую очередь, касалось осуждённых по 58-й
ст. [136, с. 84].
Ответственность членов семей репрессированных. В период «Большого террора» к членам семей репрессированных также применялись
разнообразные меры уголовно-политического преследования. Выше мы
уже говорили о специально установленной в 1934 г. ответственности
для членов семей перебежчиков за границу из числа военнослужащих.
15 августа 1938 г. нарком внутренних дел СССР Н. И. Ежов подписал
оперативный приказ 00486 «Об операции по репрессированию жён и детей изменников родины». Предлагалось арестовывать и судить через
Особое совещание жён (в том числе разведённых), которые были осведомлены о контрреволюционной деятельности мужей, но не разоблачили их. Дела заводились на жён, чьи мужья были осуждены после 1
августа 1936 г. По приговору назначался срок заключения не менее 5 лет.
Освобождались от ареста жёны преклонного возраста, беременные, тяжело и заразно больные, имеющие грудных детей, а также те, кто разоблачил своих мужей и предоставил следствию необходимые материалы.
Дети осуждённых разделялись на «социально опасных» и «социально неопасных»; первые (как отмечалось раньше) по достижении

15-летнего возраста отправлялись в лагеря и колонии НКВД, вторые – в
дома особого режима наркомпросов союзных республик.
20 мая 1938 г. увидел свет циркуляр НКВД СССР № 106 «О детях
репрессированных родителей», в котором говорилось: «Социально
опасные дети, проявляющие антисоветские и террористические настроения и действия, должны предаваться суду на общих основаниях и
направляться в лагеря» [86, с. 106-112; 136, с. 84].
Также 20 мая 1938 г. вышел приказ НКВД СССР № 00309 «Об устранении извращений в содержании детей репрессированных родителей в
детских домах», в котором отмечалось, что в закрытых детских учреждениях, с одной стороны, содержащиеся там дети изменников родины
допускают антисоветские и пораженческие высказывания, демонстрируют «антисоветские террористические проявления»; с другой стороны,
в отношении этих детей допускаются преследования, избиения, изнасилования и даже убийства (в приказе был приведён пример убийства
сына Л. Б. Каменева Юрия). К середине 1938 г. в специальных детских
домах содержались 7,3 тыс. детей репрессированных родителей [81,
с. 455-456; 163, с. 291].
11 ноября 1940 г. появился циркуляр НКВД СССР № 270 «О трудовом режиме несовершеннолетних заключённых, содержащихся в колониях НКВД для несовершеннолетних», в котором для детей в возрасте
12-16 лет устанавливался 4-час. рабочий день на производстве и 4 час.
занятий в школе; для подростков 16-18 лет – 8 и 2 час. соответственно
[86, с. 497].
После завершения «Большого террора» в отношении членов семей
изменников родины были допущены незначительные режимные послабления: 17 октября 1938 г. был издан приказ НКВД СССР № 00689
«О порядке ареста жён изменников родины», в котором излагались несколько новые условия ареста: если ранее арестовывали практически
всех жён, то теперь только тех, «которые по имеющимся материалам
были в курсе или содействовали контрреволюционной работе своих мужей», а также тех жён, «в отношении которых органы НКВД располагают данными об их антисоветских настроениях и высказываниях и которые могут быть рассматриваемы как политические сомнительные и
социально опасные элементы» [86, с. 112-113; 136, с. 84].
Ответственность за хищения социалистической собственности.
Тотальный дефицит товаров народного потребления, нехватка всего необходимого, особенно продовольствия, обезличивание собственности
привели к широкому распространению воровства, хищений.
7 августа 1932 г. ЦИК и СНК СССР утвердили закон «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности». Текст этого

документа был разработан лично И. В. Сталиным. В содержании закона
следует выделить следующие положения, характеризующие как социально-политическую обстановку того времени, так и правовую культуру
вождя:
 лица, покушающиеся на общественную собственность, являются
врагами народа, к ним применяется в качестве меры судебной репрессии
расстрел с конфискацией всего имущества, а при смягчающих обстоятельствах – лишение свободы на срок не ниже 10 лет также с конфискацией всего имущества;
 всякое сопротивление объединению крестьянских хозяйств в колхозы является государственным преступлением и наказывается лишением свободы на срок от 5 до 10 лет с заключением в концлагерь;
 к лицам, осуждённым по нормам этого закона, запрещалось применять амнистию [136, с. 76-78].
22 августа 1932 г. был принят закон «О борьбе со спекуляцией»,
предусматривавший в качестве наказания за этот вид преступления заключение в концлагерь сроком от 5 до 10 лет, также без права амнистии
[344, с. 336].
Законодательство подобного рода демонстрирует убогость и заскорузлость сталинской политико-правовой системы.
Применение пыток. Применение пыток (пытки – причинение физических или нравственных страданий с целью принуждения лица к совершению определённых действий, противоречащих воле человека
либо в целях наказания или в иных целях) в правовой практике – показатель её крайней нецивилизованности. В УПК РСФСР содержалось
следующее положение: «Следователь не имеет права добиваться показаний или сознания обвиняемого путём насилия, угроз и других подобных мер». Коллизия официально декларируемого и реального проявлялась и здесь.
Пытки в советских тюрьмах применялись открыто с 1937 г. 10 января
1939 г. И. В. Сталин направил руководителям региональных партийных
комитетов и органов НКВД шифротелеграмму следующего содержания:
«ЦК ВКП (б) разъясняет, что применение физического воздействия в
практике НКВД было допущено с 1937 г. с разрешения ЦК ВКП (б).
ЦК ВКП (б) считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных
и неразоружающихся врагов народа как совершенно правилный и целесообразный метод» [136, с. 119].
По просьбе Прокурора СССР А. Я. Вышинского И. В. Сталин разрешил познакомить с этой шифротелеграммой работников местных прокуратур, которые по долгу службы осуществляли контроль за деятельностью органов НКВД, а также председателей местных судов.

Как вспоминал бывший сотрудник военной прокуратуры Афанасьев,
на одном из допросов в 1940 г. Н. И. Ежов сообщил, что в мае 1937 г.
Прокурор СССР А. Я. Вышинский обсуждал с И. В. Сталиным допросы
арестованного М. Н. Тухачевского. Прокурор предложил применить к
арестованному маршалу насилие. Вождь ответил: «Ну, вы смотрите
сами, а Тухачевского надо заставить говорить!».
В июле 1937 г. в Москве (в рамках подготовки массовых репрессий
«Большого террора») проходило совещание руководителей региональных органов НКВД. В ходе совещания и нарком внутренних дел СССР
Н. И. Ежов, и его заместитель М. П. Фриновский прямо заявляли чекистам, что они «могут применять к врагам народа физические меры воздействия». Абсолютно в сталинском духе были выдержаны слова первого секретаря ЦК КП (б) Грузии Л. П. Берии, которые он произнёс на
республиканском совещании сотрудников НКВД: «Перед тем, как им
идти на тот свет, набейте им морды!» [314, с. 11, 14].
18 февраля 1938 г. в газете «Правда» был опубликован некролог наальника иностранного отдела ГУ ГБ НКВД СССР, комиссара госбезопасности 2-го ранга А. А. Слуцкого. Подписавшие некролог «товарищи по работе» так оценивали умершего: «Его знают чекисты во всех
уголках нашей необъятной Родины. Враги боялись этого имени. До последней минуты он боролся с врагами нашей Родины!»
На самом деле «утративший доверие» И. В. Сталина главный разведчик страны 17 февраля 1938 г. был следующим образом умервщлён в
кабинете М. П. Фриновского: заместитель наркома внутренних дел
СССР Л. М. Заковский накинул А. А. Слуцкому на лицо маску со снотворным, а начальник отдела оперативной техники ГУ ГБ НКВД СССР
М. С. Алёхин (его лаборатория вела опыты с токсинами на заключённых) сделал ему смертельную инъекцию яда.
А. А. Слуцкого на стали репрессировать «обычным путём», поскольку организаторы репрессий боялись, что подобранная им резидентура не захочет после этого возвращаться в Москву [284].
3. Репрессивные органы и инстанции
Общая централизация, свойственная сталинской политической системе, нашла своё отражение в формировании силовых органов. 10
июля 1934 г. постановлением ЦИК СССР № 123 на базе ОГПУ СССР
был образован общесоюзный наркомат внутренних дел. Наркоматы
внутренних дел были созданы в союзных республиках (кроме РСФСР),
а в областях и краях создавались управления НКВД.

Обязанности союзного наркома внутренних дел исполняли:
Г. Г. Ягода (10 июля 1934 г. – 26 сентября 1935 г.), Н. И. Ежов (26 сентября 1936 г. – 25 ноября 1938 г.), Л. П. Берия (25 ноября 1938 г. – 29 декабря 1947 гг.).
В состав союзного наркомата вошло ОГПУ СССР (преобразовано в
ГУ ГБ); судебная коллегия ОГПУ была упразднена, вместо неё создано
Особое совещание (о нём речь пойдёт ниже). Также в структуре НКВД
СССР выделялись Главные управления ИТЛ и трудовых поселений
(ГУЛАГ), особенности которого мы также рассмотрим ниже, рабочекрестьянской милиции, пограничные, внутренние и железнодорожные
войска, части особого назначения и целый ряд других ведомств.
Объединённый наркомат значительно вырос количественно: например, только внутренние войска в 1930-1940 гг. увеличились в 4 раза, достигнув численности в 200 тыс. чел.
Существенно изменились численность и функции рабоче-крестьянской милиции, прежде всего, её деятельность политизировалась (особенно в ходе паспортизации и осуществлении контроля за введённым
режимом прописки граждан СССР в 1932 г.).
3 февраля 1941 г. на основании постановления ЦК ВКП (б) и указа
Президиума Верховного Совета СССР ГУ ГБ НКВД СССР было переформировано в отдельный наркомат ГБ СССР, который просуществовал
до 20 июля 1941 г. Первым наркомом ГБ был назначен В. Н. Меркулов.
Функции разделившихся силовых наркоматов демонстрирует Таблица 7.
Таблица 7
Функции НКВД и НКГБ СССР в 1941 г.
НКВД СССР
Охрана общественного порядка, социалистической и личной собственности; государственных границ
СССР.
Организация местной ПВО.

Содержание осуждённых, военнопленных и интернированных лиц.
Содержание и организация деятельности пограничных и внутренних
войск.

НКГБ СССР
Разведывательная деятельность за
границей.
Борьба с подрывной, шпионской,
диверсионной и террористической
деятельностью иностранных разведок внутри СССР.
Оперативная разработка и ликвидация остатков антисоветского подполья, охрана руководства страны.
Содержание и организация деятельности Разведывательного и Контрразведывательного управлений, комендатуры Московского Кремля и
т. п.

14 апреля 1943 г. было осуществлено повторное разделение наркоматов внутренних дел и госбезопасности СССР [46, с. 412-416; 16, с. 111,
123; 164, с. 476-480; 213, с. 226, 522-526].
Служба в «органах» была опасна для сотрудников, прежде всего, по
причинам политических преследований. В 1929 г. текучесть кадров
среди районных начальников милиции достигла 58 % (только четверть
из них имели за плечами профессиональную подготовку по занимаемой
должности); в 1935 (1941 гг.) имели образование: низшее – 40 % (18 %),
среднее – 42 % (17 %), высшее – 18 % (35 %) руководящего состава
НКВД СССР.
В наркомате регулярно проводились чистки кадров, особенно в связи
со сменой руководства. С 1936 г. Н. И. Ежов «зачищал» наркомат от кадров своего предшественника Г. Г. Ягоды: были арестованы в 1936 г. –
1 900 чел., 1937 – 3 837, 1938 – 5 625 (всего – 11 362 чел.); в этот период
в центральном аппарате НКВД СССР были репрессированы около 75 %
личного состава.
С конца 1938 г. Л. П. Берия, в свою очередь, начал убирать людей
Н. И. Ежова: только в 1939 г. были уволены 7 372 чел. (23 % центрального аппарата), из них арестованы 937 чел. [199, с. 83-84; 370, с. 34].
Важное место в системе внесудебных репрессивных органов занимало Особое совещание, которое вело свою историю с начала 1920-х гг.
28 марта 1924 г. ЦИК СССР утвердил «Положение о правах ОГПУ в части административных высылок, ссылок и заключения в концентрационный лагерь», в соответствии с которым вынесение этих мер было возложено на Особое совещание при ОГПУ (в его состав входили три ответственных сотрудника ОГПУ, при обязательном участии прокурорского надзора). Одновременно внесудебную репрессивную деятельность осуществляла Коллегия ОГПУ.
Особое совещание сохранилось в созданном в 1934 г. НКВД СССР. 5
ноября 1934 г. вышло постановление ЦИК и СНК СССР «Об Особом
совещании при НКВД СССР». В состав Особого совещания входили
нарком, его заместители, уполномоченный НКВД СССР по РСФСР,
начальник Главного управления рабоче-крестьянской милиции,
наркомы внутренних дел союзных республик, а также Прокурор СССР
и его заместители.
Особое совещание получило следующие полномочия: ссылка на срок
до 5 лет; высылка на срок до 5 лет; заключение в ИТЛ на срок до 5 лет;
высылка за пределы СССР общественно опасных граждан (полномочия
Особого совещания постоянно расширялись).
5 сентября 1937 г. Политбюро ЦК ВКП (б) разрешило Особому совещанию внесудебно назначать тюремное заключение на срок до 10 лет
включительно; а в начале 1940-х гг. приговаривать обвиняемых высшей

мере наказания. Только в 1935 г. Особое совещание осудило 33 112 чел.
(Таблица 8).
Таблица 8
Внесудебные меры уголовного преследования советских граждан
Особым совещанием при НКВД СССР в 1935 г. (чел.)
За что приговорены к ответственности
Контрреволюционная деятельность троцкистов-зиновьевцев
Контрреволюционная агитация и клевета на советский строй (главным образом в связи с убийством
С. М. Кирова)
Террористические намерения и клевета на руководство партии и правительства
Изьятие из Ленинграда «бывших людей»
Принадлежность к антисоветским политическим партиям и группам
Валютчики, авантюристы и пр.

Количество
осуждённых
3 262
9 993
3 376
5 130
3 623
7 728

15 ноября 1941 г. Л. П. Берия внёс И. В. Сталину предложение о расширении прав внесудебного преследования для Особого совещания
НКВД СССР. Вождь дал согласие, и 21 ноября 1941 г. увидело свет постановление ГКО, в соответствии с которым Особому совещанию было
предоставлено право «по возникающим делам о контрреволюционных
и особо опасных преступлениях против порядка управления СССР – выносить соответствующие меры наказания, вплоть до расстрела». И далее: «Решение Особого совещания является окончательным и обжалованию не подлежит».
Таким образом, постепенно (особенно в годы войны) внесудебные
репрессии применялись всё шире и шире.
1 сентября 1953 г., в соответствии с указом Президиума Верховного
Совета СССР, Особое совещание было ликвидировано. По официальным данным за всё время своего существования оно осудило 442 531
чел., в том числе, 10 101 чел. были приговорены к расстрелу, 360 921 –
к заключению, 67 539 – к ссылке и высылке, 7 970 – к другим видам ответственности.
По нашему мнению, эти данные занижены: например, в справке,
подготовленной для Первого секретаря ЦК КПСС Н. С. Хрущёва, сообщалось, что в 1944 г. Особое совещание осудило 10 611 чел., а Л. П. Берия сообщал И. В. Сталину другие данные по этому году – 22 456 чел.
[86, с. 94, 128, 129; 164, с. 516-517; 199, с. 279-280, 283, 286, 387; 215,
с. 336].

Тройки и двойки. История этих внесудебных репрессивных органов
начинается гораздо раньше, чем «Большой террор». 29 октября 1929 г. и
8 апреля 1931 г. Коллегия ОГПУ своими циркулярами организовала в
центральном аппарате тройки для предварительного рассмотрения дел,
представляемых на решение Особого совещания, Коллегии ОГПУ. В состав этих троек входили руководители оперативных управлений и отделов ОГПУ, полномочный представитель ОГПУ в Московском военном
округе, а также работники прокуратуры.
3 февраля 1930 г. Президиум ЦИК СССР разрешил ОГПУ СССР на
время проведения кампании по ликвидации кулачества создавать на местах тройки в составе, как правило, первых партийных, советских (исполкомы) и прокурорских лиц; состав этих троек утверждался Коллегией ОГПУ.
27 мая 1935 г. увидел свет приказ Г. Г. Ягоды, предписывавший создавать при местных управлениях НКВД (область, край, республика)
тройки в составе начальника управления НКВД, начальника управления
рабоче-крестьянской милиции, руководителя местного органа НКВД,
начальника того отдела местного управления НКВД, который представлял дела на рассмотрение; в эти тройки могли также включаться секретари местных партийных комитетов. Это были так называемые милицейские (или, как их называли позже, судебные) тройки (с 2 июля
1937 г. – спецтройки), которые рассматривали дела действительно уголовного профиля. Только в 1935 г. милицейские тройки осудили 122 726
чел. (воры, бандиты, хулиганы, грабители, рецидивисты и пр.). Эти
тройки могли приговаривать к ссылке, высылке или заключению сроком
на 5 лет.
«Большой террор» потребовал расширения репрессивных возможностей соответствующих органов. В уже упоминавшемся приказе
НКВД № 00447 от 30 июля 1937 г. прямо предписывалось создание
троек в регионах, и для 64 из них сразу утверждался персональный состав этих внесудебных органов. Обычно в эти тройки входили руководители местных органов НКВД, первые секретари соответствующих комитетов ВКП (б) и либо местные прокуроры, либо главы местных исполкомов соответствующих Советов.
Этим тройкам предоставлялось право судить и «по первой категории» (то есть приговаривать к расстрелу), и по «второй категории» (заключение сроком от 5 до 10 лет).
11 августа и 20 сентября 1937 г. вышли приказы НКВД СССР о том,
что дела можно рассматривать двойками (представители НКВД и прокуратуры). Существовала так называемая высшая двойка (нарком внутренних дел СССР и Прокурор СССР), решения которой мог пересмотреть только пленум Верховного Суда СССР.

Приказ НКВД СССР от 11 августа 1937 г. обязывал двойки каждые
десять дней составлять списки обвиняемых, предварительно распределяя их по двум вышеотмеченным категориям; затем эти списки отправлялись в НКВД СССР, а после утверждения, приговор немедленно приводился в исполнение. По этому приказу (операция против ПВО) только
в течение первого года действия были репрессированы 106 666 поляков,
из которых 84 431 были приговорены к расстрелу.
Многие тройки и двойки периодически обращались лично к
И. В. Сталину, в Политбюро ЦК ВКП (б) с просьбами о расширении
квот на репрессии, о разрешении применения к репрессируемым высшей меры наказания. Разрешения давались незамедлительно: так, 1
марта 1933 г. Политбюро ЦК ВКП (б) удовлетворило просьбу ЦК КП (б)
Белоруссии о предоставлении их тройке права приговаривать репрессируемых к высшей мере наказания; 20 марта Политбюро разрешило
тройке по Украине (в составе В. А. Балицкого, К. М. Карлсона,
И. М. Леплевского) применять высшую меру наказания; 24 марта такое
же право получили тройки по Средней Азии (в составе К. Я. Баумана,
Р. А. Пилляра, А. И. Икрамова), по Ленинградской области (С. М. Киров, Ф. Д. Медведь, И. Ф. Кодацкий) и т. д.
10 мая 1933 г. Политбюро ЦК ВКП (б) разрешило всем тройкам
страны приговаривать репрессируемых к расстрелу. Но практика личных разрешений продолжалась: 14 октября 1937 г. И. В. Сталин лично
разрешил тройке из Свердловской области приговаривать репрессируемых к расстрелу и пр.
26 ноября 1938 г., в соответствии с требованиями постановления ЦК
ВКП (б) и СНК СССР «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении
следствия» от 17 ноября 1938 г., был издан приказ НКВД СССР о ликвидации всех видов двоек и троек [17, с. 15; 136, с. 115-116, 118-119; 164,
с. 516; 189, с. 409, 418, 435; 199, с. 81, 280-281, 283, 286; 215, с. 427; 216,
с. 280, 281, 283].
Суд и прокуратура. В нашу задачу не входит подробное исследование развития судебной и прокурорской систем. Нас, в первую очередь,
интересует их политико-репрессивные возможности и их реализация в
1930-е гг., что, в свою очередь, связано с вопросами подчиненности и
управляемости сотрудников.
Отметим, что уровень профессиональной квалификации работников
суда и прокуратуры оставался невысоким:
 сложная и опасная работа этого рода не привлекала лиц с высшим
образованием: в 1928 г. из 315 выпускников юридического факультета
МГУ в суды и прокуратуру пошли работать 52 чел., в 1929 г. – опять же
из 315 чел. – 40 чел. (16,7 % и 12, 6 % соответственно) [370, с. 46];

 среди сотрудников прокуратуры имели высшее образование: в
1923 г. – 29 %, 1931 г. – 11-12 %, в 1935 г. – 12 % (в этом году 24 % сотрудников имели среднее, а 61 % – низшее образование; зато 91 % являлись членами ВКП (б); в 1931 г. текучесть следователей прокуратуры
достигла 40 %; в 1937-1939 гг. в ходе очередной чистки кадров в РСФСР
были заменены 75 % работников прокуратуры;
 образовательный уровень судебных работников был также невысоким: в 1923 г. имели высшее образование 8,4 %, в 1935 г. – 4,2 % (в
этом году 84, 6 % всех народных судей имели лишь начальное образование); в 1929 г. текучесть народных судей достигла 24 % [199, с. 86- 87;
370, С. 32, 33].
В соответствии с «Положением о судоустройстве в РСФСР» все судебные следователи были сосредоточены под эгидой единого руководящего судами ведомства – наркомата юстиции; в свою очередь, этот
наркомат возглавлял Прокурор РСФСР (то есть судебные следователи
имели какое-то время двойное подчинение – основные руководящие
усилия приходились на долю пленумов губернских судов, а прокуроры
могли давать им поручения о направлениях и дополнениях следствия. В
1928 г. в наркомюсте прошла серьёзная реорганизация, следователи прокуратуры были изьяты из ведения судов и переданы в подчинение прокуратуры.
20 июня 1933 г. в соответствии с постановлением ЦИК и СНК СССР
была создана Прокуратура СССР, в подчинении которой отныне были
сосредоточены все следователи (тем самым они были окончательно отрешены от судопроизводства). Суды «всё более полагались не на судебные доказательства, а на письменные материалы следственных органов»
[188, с. 226].
Такая система имела именно административно-командный характер;
любые, казалось бы, незначительные или правильные изменения осуществлялись с целью повышения управляемости судопроизводства и
прокурорского надзора, когда в интерсах политической целесообразности «соблюдения процессуальных норм не требуется» (из приказа НКВД
СССР № 00447 от 30 июля 1937 г.) [378, с. 4].
Созданный в 1936 г. объединённый (союзно-республиканский)
наркомат юстиции (уже без влияния на прокуратуру или на органы предварительного следствия; систему ИТЛ изъяли еще в 1934 г.) – серьёзное
тому свидетельство. Мы видим, что «Сталину для упрочения собственной неограниченной власти право требовалось не как система норм, выработанных обществом и государством в процессе их естественно-исторического развития, но, прежде всего, как система призрачных законов,
навязанных обществу правящей верхушкой, либо попросту самим диктатором» [199, с. 231].

Для обеспечения «правильной» работы судов по линии борьбы с
контрреволюцией, 10 июля 1934 г. было принято специальное постановление ЦИК СССР «О рассмотрении дел о преступлениях, расследуемых
НКВД и его местными органами», в соответствии с которым в областных, краевых и республиканских судах создавались специальные судебные коллегии. Только в 1935 г. эти коллегии в масштабе всей страны рассмотрели 8 799 дел, по которым были осуждены 24 737 чел. (в первом
полугодии – 2 995 дел, по которым осуждены 9 877 чел., во втором полугодии – 5 804 дела и 14 860 чел. соответственно) [136, с. 110].
Ещё в 1935 г. Президиум Верховного Суда СССР принял специальное постановление, в котором требовалось: «Запретить судьям воспроизводить в приговорах те контрреволюционные выражения и фразы
подсудимых, за которые они осуждены, указывая лишь в общих выражениях характер контрреволюционных выступлений со ссылкой на лист
дела и другие данные судопроизводства. Кроме того, дела этого рода
рассматривались в закрытых судебных заседаниях и хранились в секретном порядке».
Также в 1935 г. Комиссия партийного контроля при ЦК ВКП (б) провела обследование судебной системы и среди прочих замечаний мы
находим следующее: «Все дела с применением высшей меры наказания
рассматривать в режиме строгой секретности и только через засекреченных работников» [136, с. 110, 120].
Особую роль в репрессиях играла военная юстиция (Военная коллегия Верховного Суда СССР, военные трибуналы, трибуналы НКВД). До
начала 1930-х гг. военная юстиция не играла большой роли в реализации
задач политической юстиции. 22 ноября 1926 г. было принято постановление ВЦИК и СНК РСФСР, предписывавшее рассматривать обвинения
по 58-1 ст. губернским судам.
27 февраля 1934 г. в подсудность военных трибуналов были переданы такие преступления, как: вооружённое восстание; захват власти в
центре и на местах; сношения в контрреволюционных целях с иностранным государством; оказание помощи международной буржуазии; склонение иностранного государства к объявлению войны; совершение террактов; диверсии; контрреволюционная агитация и пропаганда; саботаж; бандитизм; уклонение от мобилизации в Красную Армию; пропаганда национальной или религиозной вражды; контрабанда; способствование незаконному переходу государственной границы [199, с. 266].
В 1934-1955 гг. Военная коллегия осудила 47 459 чел., только в
1937-1938 гг. – 39 167 чел.; с 1 октября 1936 г. по 30 сентября 1938 г. –
по решению Военной коллегии были приговорены к расстрелу 30 514
чел., отправлены в лагерь – 5 643 чел. [136, с. 112; 199, с. 269].

В 1956 г., в ходе разоблачения культа личности И. В. Сталина, Комиссия ЦК КПСС, изучавшая проблемы массовых репрессий, сообщала: «Военная коллегия Верховного Суда СССР из высшего судебного
органа, призванного стоять на страже советской законности, превратилась в судилище, осуществлявшее расправу над тысячами советских людей». Судебные решения определялись властью заранее, приговоры выносились по телеграфу, время заседаний редко превышало 15-20 мин.
[136, с. 112, 113].
Пенитенциарная система (ГУЛАГ и пр.). В 1930-е гг. советская уголовно-исполнительная система функционировала на следующих основаниях:
 преимущественное содержание заключённых не в тюрьмах, а в лагерях, вдали от городов;
 непременная обязанность заключённых трудиться;
 стремление к «перевоспитанию» заключённых в духе коммунистических идеалов [81, с. 5-6; 82, с. 105]. Для решения последней задачи
в ГУЛАГе была создана система политических отделов. Решение об
этом было изложено в постановлении ЦК партии от 26 сентября 1937 г.;
15 сентября 1939 г. Оргбюро ЦК ВКП (б) утвердило типовое «Положение о политотделе главного управления (отделения) НКВД СССР», а в
декабре 1939 г. была утверждена «Инструкция о работе политотдела
ГУЛАГа НКВД СССР» [136, с. 209].
11 июля 1929 г. СНК СССР принял решение создать сеть исправительно-трудовых лагерей (ИТЛ); 25 апреля 1930 г. приказом ОГПУ
№ 130/61 было создано Управление лагерей (УЛАГ), которое в декабре
1930 г. получило статус главного управления ИТЛ, трудовых поселений
и мест заключения (ГУЛАГ) [153, с. 194]. После того, как в июле 1934 г.
ОГПУ СССР трансформировался в НКВД СССР, ГУЛАГ также остался
в составе нового наркомата в статусе главного управления; в период с
марта 1953 г. по январь 1954 г. ГУЛАГ был временно передан в подчинение наркомата юстиции СССР, но затем вновь вернулся в состав МВД
СССР [87, с. 102].
Сегодня ГУЛАГ определяют как «часть государственного механизма», «государственно-бюрократическую структуру», «принцип организации пространственного заключения», «громадную страну со своими обычаями, нравственными нормами, социально-экономическими
особенностями и собственно судебной системой» и пр. В нашем понимании ГУЛАГ – специализированная система исполнения наказаний,
ориентированная на особую репрессивность и использование бесплатного труда заключённых в связи с постановкой задач форсированной
индустриализации [136, с. 11].

Система ГУЛАГа постоянно развивалась:
 зимой 1930 г. в СССР имелось нескольким более 400 тыс. заключённых, в том числе, в системе ОГПУ СССР – 155 тыс. чел. [163, с. 194];
 в 1929-1939 гг. число заключённых в лагерях и тюрьмах СССР выросла в 12 раз (1 682 тыс. в ГУЛАГе, 350, 3 тыс. – в тюрьмах, 990, 5 тыс.
чел. – в спецпосёлках) [163, с. 106];
 в середине 1930 г. в ИТЛ содержались 180 тыс. заключённых, а к
началу 1934 г. – уже 510 тыс. [164, с. 511];
 количество ИТЛ росло: в 1930 г. их было 7 (в новых лагерях числились 168 163 заключённых), в 1932 г. – 11, в начале 1935 г. – 15, в
начале 1939 г. – 42; с 1 июля 1937 г. по 1 апреля 1938 г. число заключённых увеличилось более чем на 800 тыс. чел. и к январю 1939 г. достигло
уровня в 2 022 976 заключённых [136, с. 165; 196, с. 168];
 в 1940 г. в стране насчитывалось 53 ИТЛ (включавшие тысячи лагерных пунктов и отделений); 425 ИТК, в том числе, 170 промышленных, 83 сельскохозяйственных, 172 строительных и работавших на объектах других ведомств; 50 колоний для несовершеннолетних; 162 приёмника-распределителя для беспризорных и безнадзорных детей, 90 домов младенцев, в которых содержались 4 595 детей;
 к 1940 г. в трудпосёлках, куда направлялись лица, высланные в административном порядке из мест сплошной коллективизции («кулацкая
ссылка»), и в спецпосёлках, где проживали польские осадники и беженцы, всего содержалось 1 173 170 чел. [136, с. 214-215];
 к началу Великой Отечественной войны в ИТЛ и ИТК находились
(по официальным данным, в нашем понимании, – явно заниженным)
2,3 млн чел.
 с 1930 по 1953 гг. через систему ГУЛАГа прошли 18 млн заключённых, в том числе не менее 20 % из них – по политическим мотивам
[164, с. 512].
Начальники ГУЛАГА (Ф. И. Эйхманс – УЛАГа) представлены в Таблице 9 [86, с. 797].
Таблица 9
Начальники ГУЛАГа (1929-1947 гг.)
№ пп.
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.

Фамилия, инициалы
Ф. И. Эйхманс
Л. И. Коган
М. Д. Берман
И. И. Плинер
Г. В. Филаретов
В. В. Чернышов
В. Г. Наседкин

Срок пребывания в должности
25.04.1929 – 16.06.1930 гг.
17.06.1930 – 9.06.1932 гг.
9.06.1932 – 16.08.1937 гг.
21.08.1937 – 16.11.1938 гг.
16.11.1938 – 18.02.1939 гг.
18.02.1939 – 26.02.1941 гг.
26.02.1941 – 2.09.1947 гг.

Кстати, заметим, что в 1938-1939 гг. Военной коллегией Верховного
Суда СССР были осуждены к высшей мере наказания первые четверо из
руководителей ГУЛАГа – центрального звена советской пенитенциарной системы [136, с. 195].
Таким образом, уголовно-исполнительная система СССР включала
следующие элементы:
 тюрьмы (изоляторы, политизоляторы, следственные и пересыльные тюрьмы, тюремные психиатрические больницы);
 ИТЛ и ИТК, через которые за время их существования прошли не
менее 20 млн чел. [87, с. 92];
 спецпоселения и трудпосёлки.
Рассмотрим подробнее устройство ИТЛ и ИТК – основных элементов пенитенциарной системы; в данном контексте следует учитывать,
что в ИТЛ «сидели» дольше, чем в ИТК. На основании решения Политбюро ЦК ВКП (б) № 86 от 27 октября 1934 г. было принято постановление ЦИК и СНК СССР о передаче исправительно-трудовых учреждений
наркоматов юстиции союзных республик в ведение НКВД СССР. 10 ноября 1934 г. вышло соответствующее постановление ВЦИК и СНК
РСФСР; затем в колониях оставили тех, у кого срок заключения не превышал три года, а остальных перевели в ИТЛ [86, с. 65, 93].
Сходство ИТЛ и ИТК проявлялось в следующем:
 режим внутреннего содержания принципиально не различался (с
1947 г. в ИТЛ и ИТК действовали общие организационно-административные документы; 2 августа 1939 г. была введена «Временная инструкция о режиме содержания заключённых в ИТЛ НКВД СССР», а в 1940 г.
аналогичная инструкция была введена для колоний НКВД [136, с. 207];
 показатели смертности заключённых колоний и лагерей принципиально не различались;
 питание осуществлялось на общих основаниях;
 содержание заключённых в «зоне» с её традиционными атрибутами (бараки, ограждения из колючей проволоки, вооружённая охрана
на вышках, ежедневный вывод на работу и пр.);
Различия ИТЛ и ИТК состояли в следующем:
а) структура и назначение:
 лагеря планировались и создавались в соответствии с размерами
и задачами планируемого производства (соответственно лагеря были
значительно крупнее, они делились на многочисленные лагерные отделы, пункты, участки и «командировки»);

 колонии, как правило, состояли из одного подразделения (его
также могли называть лагерем, лагерным отделением, пунктом, отдельным лагерным пунктом, что часто создаёт путаницу в подсчётах и современном соотнесении);
 существовали и контрагентские колонии (они передавали своих
заключённых на работы в другие ведомства);
б) организация и использование принудительного труда:
 заключённые колоний чаще использовались на несложных работах второстепенного значения (сельхозпроизводство, изготовление
ширпотреба и пр.);
 напомним, что главное отличие колоний и лагерей определялось
различием в сроках заключения: «Относительно краткое пребывание заключённых в колониях неизбежно приводило к повышенной текучести
и существенно ограничивало возможности их трудового использования.
С этой точки зрения, заключённых, которых в недавнем будущем уже
следовало освобождать, не стоило отправлять в отдалённые местности,
к примеру, в Сибирь, или на Дальний Восток, куда только этапирование
могло длиться неделями, а то и месяцами. Обучение таких заключённых
профессиональным навыкам, с точки зрения администрации колонии,
являлось мало выгодным мероприятием, приносящим всегда краткосрочную пользу. Наконец, высокая текучесть заключённых могла отрицательно сказаться на планировании крупных экономических проектов,
требующих многолетнего периода реализации» [87, с. 95].
Современную статистику количества заключённых в местах лишения свободы часто искажает тот факт, что официально ГУЛАГа как бы
не существовало. В 1933 г. был введён в действие Исправительно-трудовой кодекс РСФСР, в котором речь шла лишь о легальной системе лагерей, подчинявшихся наркомату юстиции, а лагерей ОГПУ (позже
НКВД) кодекс не касался. Их внутреннее устройство и функционирование определялось секретными указаниями ОГПУ (НКВД). Таким образом, «возник, а в дальнейшем расширился разрыв между официальным
законодательством и реальной практикой, оставляя широкое поле для
произвола» [173, с. 8].
Кроме того, ИТЛ и ИТК являлись секретными объектами, они существовали официально в виде «почтового ящика», их деятельность была
наглухо закрыта, а «открытое упоминание о них стало невозможным»
[163, с. 196]. 11 мая 1939 г. вышел совершенно секретный приказ НКВД
Л. П. Берия «О выдаче справок о местонахождении арестованных и
осужденных», в котором предписывалось: «Справки выдавать только в
устной форме» [136, с. 204].

Также целям соблюдения режима секретности служил приказ НКВД
от 11 июня 1939 г. «О порядке регистрации смерти заключённых», в котором содержалось требование смерть граждан, умерших в заключении,
регистрировать не там, где умер человек, а там, где он проживал до ареста; сотрудникам бюро ЗАГС категорически запрещалось при этом делать в актах гражданского состояния записи о фактической причине и
месте смерти; родственники умерших (погибших) могли получать об
умерших только устную информацию и только по линии местного отдела НКВД [136, с. 204-205].
Практика засекречивания всего и вся в деятельности «органов» продолжалась уже и после того, как Н. С. Хрущёв начал осуществлять свою
пресловутую ограниченную десталинизацию. В 1955 г. КГБ СССР принял директиву № 108 сс, в которой предписывалось сообщать родственникам казнённых в ходе массовых репрессий 1937-1938 гг. («Большого
террора»), вымышленные причины и даты их смерти [288, с. 11].
«Социалистическая законность» в полной мере проявила себя в нежелании выпустить на свободу тех, кто полностью отбыл свои сроки,
или заслужил условно-досрочное освобождение. В 1939 г., выступая на
закрытом заседании Верховного Совета СССР, И. В. Сталин сказал:
«Мы плохо делаем, что нарушаем работу лагерей. Освобождение этим
людям, конечно, нужно, но с точки зрения государственного хозяйства
это плохо. Нельзя ли, чтобыэти люди остались на работе – награды им
давать, ордена, может быть? Досрочно сделать их свободными, но чтобы
они остались вольнонаёмными. Это, как у нас говорилось, добровольнопринудительный заём, так и здесь – добровольно-принудительное
оставление» [240, с. 16].
15 и 20 июня 1939 г. увидели свет указы Президиума Верховного Совета СССР об отмене УДО для осуждённых, отбывающих наказание в
ИТЛ, ИТК и тюрьмах НКВД СССР (предварительно этот вопрос решался 10 мая 1939 г. на заседании Политбюро ЦК ВКП (б) – для ИТЛ, а
для ИТК и тюрем – на заседании 16 июня 1939 г.) [216, с. 106].
Цель этого решения состояла в том, чтобы задержать в местах заключения бесплатные, но относительно квалифицированные кадры, не допустить распада сложившихся «трудовых коллективов» и общего оттока
рабочей силы. В содержании июньского 1939 г. указа Президиума Верховного Совета СССР можно выделить следующее:
 УДО прекратить;
 возможно представлять к УДО в исключительных случаях отличников производства, долгое время имеющих высокие производственные
показатели, на основании особого ходатайства, подписанного начальником политотдела и начальником лагеря, и утверждённого решением Коллегии НКВД или Особого совещания НКВД СССР;

 практику зачётов одного рабочего дня за два дня срока прекратить.
1 августа 1939 г. НКВД СССР издал приказ «О зачёте рабочих дней заключённых лагерей и мест заключения НКВД», в котором было записано: «Зачёт рабочих дней является одной из основных форм досрочного освобождения заключённых из лагерей, тюрем и колоний НКВД и
высшей формой поощрения для них» [136, с. 182];
 ранее существовавший порядок предусматривал следующее: за
ударную работу и образцовое поведение заключённым ИТК засчитывали 4 дня срока за 3 дня работы, в ИТЛ – 3 дня срока за 2 дня работы;
если работа заключённого проходила в особо тяжёлых природных или
климатических условиях, и они достигали «сверхударных» показателей,
то и «сверхударный зачёт» осуществлялся исходя из расчёта 1 день работ за 2 дня срока [136, с. 182]; практика зачётов позволяла осуждённым
(хоть в небольшой степени надежды) рассчитывать на возможность
освободиться от сталинистского приговора ранее назначенного срока;
 для повышения производительности труда устанавливались следующие стимулы: улучшение снабжения и питания, премирование
деньгами, улучшение бытового положения;
 к нарушителям применялись следующие меры принуждения: карцер, усиленный режим содержания, ухудшение бытовых условий и высшая мера наказания [86, с. 116-117].
Из-за принятых вышеперечисленных мер значительное число заключённых остались без ожидаемого освобождения, которое не могли заменить ни пайки, ни послабления режима.
Экономика ГУЛАГа. ГУЛАГ решал несколько взаимосвязанных задач: главной политической из них являлось подавление инакомыслия,
уничтожение политических противников и пр.; но оставалась и экономическая задача – удешевление рабочей силы на «стройках коммунизма». В определённом смысле слова тюрьма превращалась в хозяйственный наркомат, «труд заключённых стал одним из важных факторов
развития советской экономики» [136, с. 228].
В мае – июле 1929 г. Политбюро ЦК ВКП (б) трижды рассматривало
вопрос об использовании труда заключённых в народном хозяйстве:
13 мая 1929 г. в постановлении Политбюро № 12 «Об использовании
труда уголовных заключённых» содержался следующий фрагмент: «Перейти на систему массового использования за плату труда уголовных
арестантов, имеющих приговоры не менее трёх лет»;
23 мая 1929 г. Политбюро приняло постановление № 13 «Об использовании труда уголовных арестантов»;
27 июня 1929 г. Политбюро приняло постановление № 14, в котором
говорилось: «именовать в дальнейшем концентрационные лагеря исправительно-трудовыми лагерями» [86, с. 62].

11 июля 1929 г. СНК СССР принял постановление «Об использовании труда уголовно-заключённых», в котором была изложена цель этих
действий: «для постепенной колонизации районов, в которых будут организованы исправительно-трудовые лагеря» [86, с. 64]. Собственно, с
этого постановления всё и началось: из наркомюста в руки ОГПУ СССР,
а потом НКВД СССР, были переданы заключённые, чей срок уголовного
наказания превышал 3 года; лица, находившиеся на поселении, а также
имевшие сроки осуждения менее 3 лет, оставались в исправительных
учреждениях народного комиссариата юстиции.
Тогдашний заместитель председателя ОГПУ СССР Г. Г. Ягода в
1929 г. подписал приказ о реорганизации старых лагерей и строительстве новых (в Сибири, Средней Азии, на Севере, Дальнем Востоке).
«Новые лагеря под руководством чекистов должны играть преобразующую роль в хозяйстве и культуре окраин» [240, с. 16]; система лагерей
формировалась в соответствии с производственной необходимостью,
опорные пункты ГУЛАГа появились в Ухте, Печоре, Воркуте и пр.,
везде, где добывались важнейшие полезные ископаемые, осуществлялся
лесоповал, велось строительство железных дорог и пр.
В этом же году лагеря ГУЛАГа начали переводиться на самоокупаемость, а «узники лагерей становятся самым мобильным и самым дешёвым видом рабочей силы в стране» [164, с. 511].
5 августа 1929 г. было создано Управление северных лагерей, в феврале 1931 и г. – Управление лагерей при ОГПУ, в апреле 1931 г. – оно
переименовано в ГУЛАГ. К началу 1932 г. ГУЛАГ ОГПУ включал уже
15 лагерных комплексов, официально именуемых управлениями ИТЛ
[136, с. 228; 240, с. 16].
1 августа 1933 г. увидело свет постановление ВЦИК и СНК РСФСР,
утвердившее Исправительно-трудовой кодекс РСФСР. П.4 кодекса содержал следующее положение: «Провозглашённая Конституцией
РСФСР обязанность общественно-полезного труда для всех граждан
распространяется также на лишённых свободы, способных к труду»; а в
п. 70 определялось: «Организация труда лишённых свободы должна содействовать сохранению и повышению их квалификации и получению
квалификации не имеющими её.
В соответствии с этим, в местах лишения свободы организуются
предприятия индустриального типа, причём оборудование их, сырьё и
транспортные средства представляются в общем централизованном порядке» [86, с. 73, 82].
К 1940 г. в ГУЛАГе было сосредоточено более 10 % всей рабочей
силы страны; заключённые выполняли в 2 раза больший объём работ,
чем, например, Наркомат машиностроения СССР [79, с. 139; 164,
с. 512].

100

В то же время значительные контингенты заключённых выпадали из
производственного процесса (больные, инвалиды, сохранявшие уголовный престиж рецидивисты и пр.). 11 марта 1935 г. начальник ГУЛАГа
М. Д. Берман издал следующую директиву: «Для установления единообразного учёта трудового использования рабочей силы в лагерях НКВД
вводятся 4 группы трудового использования:
 группа «А» – фактически занятые на производстве;
 группа «Б» – занятые в управленческом аппарате, в ВОХРе и обслуге;
 группа «В» – неработающие больные и нетрудоспособные (неработающие инвалиды, больные в стационарах, временно освобождённые
от работы по болезни сроком более 3 дней, неработающие слабосильные
и выздоравливающие);
 группа «Г» – неработающие по другим причинам (медкарантин,
прибывающие и убывающие, внутрилагерные переброски, простои,
следствие без вывода на работу, состоящие в бегах, не списанные со списочного состава)» [136, с. 182-183].
Система ГУЛАГа постоянно видоизменялась: 8 мая 1935 г. из 13 существовавших тогда лагерей, 8 были переданы в подчинение отделов
мест заключения (ОМЗ) местных органов НКВД. Данный эксперимент
бы признан неудачным и, как мы отмечали выше, через два года на основании приказа НКВД № 0218 от 21 октября 1937 г. лагеря вернулись в
центральное подчинение [87, с. 101-102].
Постоянно рос экономический аппарат ГУЛАГа: в 1930 г. собственно
экономическими вопросами занимались производственное отделение
(11 чел. штата) и плановая группа (7 чел.). К 1937 г. экономический штат
управления ГУЛАГа вырос до 330 чел. (см. Таблицу 10) [86, с. 106].
Таблица 10
Экономический аппарат ГУЛАГ: штатная численность
(весна 1937 г., чел.)
Отделы
Учётно-плановый

Штат
67

Дорожно-строительный
Механический
Горный
Плановый
Финансовый

37
17
21
28
87

Сектора
Промышленных предприятий
Гидротехнического строительства
Сельскохозяйственный
Лесной
Рыболовного хозяйства
Гражданского строительства

101

Штат
20
14
18
11
4
6

Также в структуре управления ГУЛАГом имелись неэкономические
отделы и сектора: военной охраны и режима, оперативный, политический, санитарный, административно-хозяйственный, учёта и распределения заключённых, кадров и общих вопросов [87, с. 106].
На рубеже 1930-1940-х гг. хозяйственная деятельность ГУЛАГа значительно сократилась, в связи с выделением ряда лагерей в самостоятельные (или подчиненные другим ведомствам) структуры (Таблица 11
[409, с. 8]).
Таблица 11
Выделение самостоятельных лагерей из системы ГУЛАГа
(1938-1941 гг.)
Дата

Полное название

1938 г.

Главное управление строительства на
Крайнем Севере
Главное управление гидротехнического строительства
Главное управление аэродромного
строительства
Главное управление промышленного
строительства
Главное управление строительства
горно-металлургических предприятий

1940 г.
Февраль
1941 г.

Сокращённое
название
ГУСДС
Главгидрострой
ГУАС
Главпромстрой
ГУЛГМП

В итоге в ГУЛАГе осталось одно подразделение, занимавшееся производственными вопросами – это управление ИТК (с рядом специфических отделов). ГУЛАГ не нёс ответственности за состояние объектов,
подчинённых главкам; но в литературе часто всю экономическую составляющую уголовно-исполнительной системы называют ГУЛАГом.
К марту 1940 г. промышленность ГУЛАГа охватывала 17 отраслей,
выпускавших (по плану этого года) товарной продукции на 2 659,5 млн
руб. В 1940 г. совокупный бюджет ГУЛАГа составлял: доходы – 7 375,
72 млн руб., и 7 864, 01 млн руб. – расходы; то есть дефицит бюджета
составлял 488, 29 млн руб. Всё это свидетельствует о значительных объёмах производства в лагерях; хотя, вопреки сложившейся традиции, вовсе не стоит их переоценивать [86, с. 733-780].
4. Репрессии: этапы и результаты
Насилие (в том числе, в форме правового террора, репрессий) являлось, как неоднократно отмечалось выше, неотъемлемым элементом общественных отношений сталинизма. Буквально с первых дней своего

102

существования большевистская власть начала уничтожать своих реальных противников. Сталинские «органы», исчерпывая «ресурсы» реальных врагов советской власти, расширяли репрессивные действия сверх
всякой меры, захватывая в сферу уголовного преследования уже потенциальных противников коммунизма, то есть тех, кто, например, просто
не верил в его позитивную перспективу или выражал сомнение в правильности проводимой властями политики.
Репрессивные кампании против реальных и мнимых врагов то затихали, то возобновлялись с новой силой, переплетаясь, дополняя и усиливая друг друга; максимального пика они достигли в период «безумной
вакханалии ужаса 1937 и 1938 гг.» («Большого террора») [13, с. 132]. Но,
не смотря на приливы и отливы репрессивной политики сталинской власти, общее «резкое ужесточение карательной политики с конца 1920-х
гг.» [127, с. 105] является фактом, отмечаемым практически всеми исследователями.
Объектами системных репрессивных воздействий выступали старые
большевики-ленинцы, высшее руководство партии и государства (особенно после убийства С. М. Кирова), региональное (среднее) звено номенклатуры, кулаки, вредители, представители «бывших» (во всех
смыслах) партий, дореволюционная элита, уголовные элементы, этнические слои и группы, инстранцы и т. д.
Список организаторов массовых репрессий обширен, он включает
несколько уровней – высший, средний и низовой. По мнению А. Н. Яковлева, «с конца 20-х до начала 60-х гг. главными идеологами и руководителями тотального человекоубийства, кроме Сталина, являлись Молотов, Каганович, Берия, Ворошилов, Жданов, Маленков, Микоян, Хрущёв, Андреев, Косиор, Суслов, Ягода, Ежов, Абакумов, Вышинский,
Ульрих» [453, с. 64]. Армия организаторов репрессий была организована пирамидально: опускаясь вниз, мы наблюдаем их численное расширение в геометрической прогрессии (по некоторым данным, 80 % репрессированных в 1930-е гг. погибли по доносам коллег и соседей) [164,
с. 508].
Внимательное наблюдение за 1930-ми гг. позволяет выделить несколько пиков репрессий: первый из них – приходится на начало 1930-х
гг., вплоть до убийства С. М. Кирова; довольно часто это убийство рассматривается как начало «Большого террора». По нашему мнению, для
такого вывода нет оснований. Действительно, убийство одного из виднейших сталинских функционеров неминуемо вызвало обострение преследований по политическим мотивам (на что и был расчёт тех, кто организовал это убийство, или, по крайней мере, не предотвратил его). Но
вектор этих репрессий был направлен против: а) личных конкурентов

103

И. В. Сталина; б) партии, которая ещё сохраняла черты дискуссионности и оппозиционности. Отсюда и проистекают московские процессы и
чистки партии, которые будут рассмотрены ниже.
Ситуация с репрессиями несколько смягчилась в середине 1930-х гг.
(иногда даже используется термин «сталинский неонэп»). Население
страны вздохнуло с некоторым облегчением, в 1935 г. началась отмена
карточной системы, выросла заработная плата, были разрешены меры
по стимулированию роста заработка на основе роста эффективности
труда, появились некоторые положительные результаты в колхозном
строительстве. Для советской экономики это были довольно неплохие
годы.
И. В. Сталин – главный генератор репрессий – в этой обстановке
взял на себя роль «доброго и и справедливого отца нации»:
 31 января 1935 г., в разгар «кировских» репрессий, по предложению вождя Политбюро ЦК ВКП (б) приняло принципиальное решение
о подготовке принятия «всенародной Конституции СССР»;
 власть стремилась привлечь на свою сторону население, особенно
молодёжь, убеждать людей в наступлении своеобразного «социального
примирения» [432, с. 192], не плодить новых врагов. Начиная с мая
1930 г., и до середины 1930-х гг., по специальной директиве ОГПУ из
переполненных мест заключения было выпущено несколько сотен тысяч заключённых, а чекистам на время запретили проводить массовые
карательные операции. Как писал О. В. Хлевнюк, «государственный
террор на некоторое время был также помещён в предсказуемые рамки»
[432, с. 180];
 1 декабря 1935 г. на совещании передовых комбайнёров участник
совещания А. Г. Тильба заявил: «Хоть я и сын кулака, но я буду честно
бороться за дело рабочих и крестьян и за построение социализма».
И. В. Сталин в ответ на эти слова бросил свою известную реплику:
«Сын за отца не отвечает!» «Правда» опубликовала эту фразу вождя 4
декабря 1935 г.; с тех пор она стала доминирующим брэндом тщательно
пропагандируемого сталинского «гуманизма». Достижению этой же целиспособствовало тиражирование другого сталинского слогана: «Жить
стало лучше, жить стало веселее!» (из речи на Первом всесоюзном совещании рабочих и работниц – стахановцев 17 ноября 1935 г.);
 некоторые изменения в советской внешней политике также свидетельствовали в пользу стабилизации сталинского режима; об этом свидетельствовали подписанные 21 мая 1935 г. договор о взаимопомощи
между СССР и Чехословакией, 2 мая 1935 г. чешско-советский пакт о
взаимопомощи, решение VII конгресса Коминтерна о формировании
народных фронтов антифашистской направленности и пр.

104

Несмотря на некоторые повороты в сторону смягчения, репрессивная политика сталинизма по сути оставалась неизменной.
Хронология государственных терористических кампаний может
быть представлена следующим образом:
1. Лишенцы и невозвращенцы. В ст. 65 и 69 соответственно Конституций РСФСР 1918 и 1925 гг. была заложена нормативная база для определения лишенцев – лиц, в отношении которых советская власть допускала поражение в правах, прежде всего, электоральных.
К лишенцам относились: представители бывших эксплуататорских
классов, бывшие офицеры, полицейские и жандармы, духовенство,
лица, использовавшие наёмный труд и живущие на нетрудовые доходы
(проценты с капитала), торговцы, торговые посредники, лица, совершившие уголовные преступления, осуждённые по политическим мотивам, душевнобольные и находящиеся под опекой.
Ограничения в правоспособности лишенцев носили следующий характер:
 они лишались избирательных прав (особенно широко данный вид
поражения проявлялся при введении в действие «Инструкции о выборах
городских и сельских Советов и о созыве Съезда Советов», которая была
утверждена ВЦИК в ноябре 1926 г.);
 им запрещалась работа в государственных органах, а также поступление в учебные заведения технического профиля;
 им не выдавались продуктовые карточки (то есть, они выпадали
из действия системы снабжения продовольствием и товарами народного
потребления);
 лишенцы также не имели права вступать в жилтоварищества.
В обществе насаждалось крайне отрицательное отношение к лишенцам: их часто увольняли с работы, безосновательно исключали из профсоюзов, их детей изгоняли из учебных заведений и пр. К 1927 г. в СССР
3,6 % сельского населения и 7,7 % городского относились к лишенцам
(в 1929 г. – 4,1 и 8,6 % соответственно) [136, с. 73].
В Конституции СССР 1936 г. понятие «лишенец» уже не существовало, но репрессивная инерция того времени надолго осталась в целом
ряде документов (например, в справках часто встречался вопрос «Были
ли вы когда-то лишены избирательных прав?» и т. п.).
Кроме лишенцев, существовали невозвращенцы, – то есть те граждане, кто смог выехать за границу (чаще всего по служебной надобности) и отказался вернуться назад. Ещё 11 мая 1922 г. нарком иностранных дел Г. В. Чичерин подписал и разослал на места циркуляр, в котором сообщалось, что такое «нарушение лояльности», как невозвращение на родину, повлечёт за собой «меры политической репрессии», причём, как к самому невозвращенцу, так и к членам его семьи. Содержание

105

циркуляра персонально и под роспись доводилось всем, кто выезжал за
рубеж.
Выступая на XVI съезде ВКП (б), Г. К. Орджоникидзе обрушился с
критикой на советский торговый аппарат за границей (нарком назвал его
«одним из худших» в Советском Союзе). По его данным, в 1926-1930 гг.
остались за границей 204 торговых работника из Советского Союза
(в 1926 г. – 38 чел., 1927 – 26, 1928 – 32, 1929 – 65, 1930 – 43 (данные
за последние полгода) [444, с. 315].
2. Процессы против «вредителей». Член-корреспондент РАН
А. Н. Сахаров так оценил причины кампаний борьбы с вредительством:
«Что бы направить ярость масс, недовольных результатами проводимой
в стране экономической политики, на «вредителей» из числа буржуазных специалистов, а заодно приструнить бывших оппозиционеров и колеблющихся членов Политбюро, в конце 1920-х – начале 1930-х гг. по
указанию Сталина был сфабрикован ряд дел, на основании которых
были проведены открытые показательные процессы» [164, с. 508].
Вплоть до начала 1950-х гг. обвинения во вредительстве использовались сталинской властью для объяснения причин провалов своей экономической линии. Шахтинское дело, дело Промпартии, дело Союзного
бюро меньшевиков, дело Трудовой крестьянской партии и пр. – нужны
были И. В. Сталину и его соратникам для дискредитации своих политических противников, или недовольных. На февральско-мартовском
1937 г. пленуме ЦК партии из уст вождя не раз звучала мысль о том, что
враги советской власти создали разветвлённую сеть террористического
подполья и тщательно законспирированного вредительства, которые
охватили все сферы жизни общества [334, с. 345]. Затем последовали
Московские процессы, которые, вместе с читками партии, покончили с
большевизмом, а затем уже «Большой террор» крайне тяжело сказался
на всей советской системе.
В июле 1928 г. было заведено «Шахтинское дело» (процесс над специалистами-вредителями в Донбассе). Обвиняемым инкриминировались умышленная порча промышленного оборудования, поджоги и затопления шахт, то есть «дезорганизация и разрушение каменноугольной
промышленности» этого региона. Дело рассматривалось в специальном
судебном присутствии Верховного Суда СССР под председательством
А. Я. Вышинского, государственным обвинителем выступал Н. В. Крыленко. По делу проходили 50 советских инженеров и техников, а также
3 немецких специалиста. 49 обвиняемых были признаны виновными,
пятеро из них приговорены к расстрелу.
В декабре 1928 г. И. В. Сталин призвал «находить шахтинцев во всех
отраслях промышленности» [163, с. 509]; начались аресты инженеров и

106

специалистов. В 1929 г. процессы, равные шахтинскому, были организованы в Брянске (железнодорожный завод «Красный профинтерн»), в Ленинграде и в мн. др. местах. Следует заметить, что процессы, подобные
шахтинскому, ещё четверь века сотрясали советскую экономику.
В 1929 г. вредители нашлись в научной сфере. ОГПУ сфабриковало
«Академическое дело» («Дело Академии наук», «Дело С. Ф. Платонова – Е. В. Тарле», «Дело С. Ф. Платонова – М. М. Богословского»).
Они были обвинены в создании мифической «монархической контрреволюционной организации «Всенародный союз борьбы за возрождение
свободной России».
Дело было решено во внесудебном порядке, власть не решилась на
проведение открытого судебного процесса. 8 августа 1931 г. Коллегия
ОГПУ приняла решение об осуждении 29 человек, получивших различные сроки заключения. Аресты и репрессии историков, гуманитариев
продолжались и позже. Реабилитация большинства осуждённых (в том
числе С. Ф. Платонова и Е. В. Тарле) произошла только в 1967 г. [36,
с. 129; 163, с. 509].
3. Мифические процессы. В 1930 г. ОГПУ записало на свой счёт ещё
несколько совершенно мифических (в данном случае – абсолютно выдуманных) дел: летом этого года была как бы выявлена «глубоко законспирированная «Промышленная партия (Союз инженерных организаций)». По делу Промпартии обвинялась группа инженеров во главе с директором Теплотехнического института профессором Л. К. Рамзиным,
которые, как «выяснило» следствие, «вели линию на срыв индустриализации» путём «создания искусственных диспропорций между отраслями народного хозяйства», «омертвления капиталовложений», «проведения диверсий на предприятиях», «формирования подпольного правительства», «ведения тайных переговоров со странами Антанты с целью
подготовки интервенции» [163, с. 509].
Общественно-политический актив режима откликнулся на дело
Промпартии массовыми выступлениями, процессами, в ходе которых
требовалась «решительная расправа над изменниками». 15 ноября
1930 г. газета «Правда» опубликовала статью М. Горького «Если враг не
сдаётся, его уничтожают» (в «Известиях» этот же материал был помещён под названием «Если враг не сдаётся, его истребляют»). Пролетарский писатель № 1 с услужливым гневом и яростным негодованием писал: «Внутри страны против нас хитрейшие враги организуют пищевой
голод, кулаки терроризируют крестьян-коллективистов убийствами,
поджогами, различными подлостями, против нас – всё, что отжило свои
сроки, отведённые ему историей, и это даёт нам право считать себя всё
ещё в состоянии гражданской войны. Отсюда следует естественный вывод: если враг не сдаётся, его истребляют!»

107

Через десять дней после публикации статьи М. Горького в «Правде»
начался процесс по делу Промпартии. Параллельно продолжались аресты крупных хозяйственников, учёных, экономистов и пр.
Процесс по делу «Союзного бюро меньшевиков» проходил 1-9 марта
1931 г.; обвиняемые (Н. Н. Суханов, В. Г. Громан и др.) получили различные сроки заключения (в годы «Большого террора» большинство из
них будет расстреляно). Государственным обвинителем по делу Союзного бюро меньшевиков выступил народный комиссар юстиции РСФСР
Н. В. Крыленко (позже – первый народный комиссар юстиции СССР в
1936-1938 гг.; будет расстрелян в сталинских застенках 29 июля 1938 г.).
На процессе Промпартии Н. В. Крыленко заявлял: «Лучшей уликой, при
всех обстоятельствах, является всё же сознание обвиняемых» [163,
с. 510].
Не дошло до процесса дело так называемой Трудовой крестьянской
партии, но в жернова репрессий попали видные учёные-аграрники
А. В. Чапянов, Н. Д. Кондратьев и др. В силу упорного сопротивления
обвиняемых открытого политического процесса не получилось, но
осуждение противников сталинской линии состоялось. Они были приговорены к различным срокам содержания под стражей, а потом окончательно добиты в годы «Большого террора».
Большинство политических процессов того времени не только не
имело необходимой юридической подоплёки, но они ещё явно были
направлены против личных противников И. В. Сталина. Делалось это
традиционно – под флагом борьбы с вредительством. В этом отношении
исключительно показательно Дело о «меньшевистской контрреволюционной вредительской организации» в Госбанке СССР. Недовольство
И. В. Сталина результатами проводимой им же экономической политики, сопротивление опытных экономистов и финансистов вызвало к
жизни следующую оценку вождя: «Очень хорошо, что взяли, наконец, в
работу «вольных стрелков» из Госбанка и прогнившего насквозь
наркомфина. Придётся, по-моему, обновить верхушку Госбанка и
наркомфина за счёт ОГПУ и РКК, после того, как эти последние органы
проведут там проверочно-мордобойную работу» [279, с. 106].
Всего по делу Госбанка СССР были привлечены к «мордобойной»
ответственности 26 чел. [258, с. 110].
Процессы подобного рода служили целям перекладывания ответственности с больной головы на здоровую, с виновных на невиновных
и подавления инакомыслия.
4. Репрессии в партии. В ноябре 1930 г. был раскрыт «заговор Скворцова – Ломинадзе – Шацкина» (С. И. Сырцов – глава правительства
РСФСР – поднимал вопрос о падёже скота в результате коллективизации; один из первых руководителей комсомола Л. А. Шацкин и первый

108

секретарь ЦК КП (б) Грузии В. В. Ломинадзе также критиковали результаты сталинской политики в деревне, негативно оценивали сплошную
коллективизацию, настаивали на «более разумных и гуманных методах
её проведения»). Открытая критика дорого обошлась псевдозаговорщикам (они были немедленно арестованы и расстреляны в годы «Большого
террора», а В. В. Ломинадзе в 1935 г. умер после неудачной попытки застрелиться).
В сентябре 1930 г. был исключён из партии в прошлом секретарь
Краснопресненского райкома ВКП (б), кандидат в члены ЦК партии
М. Н. Рютин. Он открыто бросил вызов И. В. Сталину и его политике,
пытался организовать оппозиционное движение (возглавил «Союз
марксистов-ленинцев», принявший обращение «Ко всем членам
ВКП (б)» с требованием отрешения И. В. Сталина от власти и коренной
перестройки всей нашей внутренней политики). Известна «Платформа
Рютина», в которой требовалось снизить плановые экономические задания, осуществлять добровольное кооперирование сельского хозяйства,
восстановить внутрипартийную демократию; около трети текста платформы было посвящено лично И. В. Сталину, тем его качествам, которые не позволяют вождю оставаться на своих руководящих постах. В
заключении М. Н. Рютин вёл себя очень мужественно, он также был
уничтожен в годы «Большого террора» [163, с. 247-248].
В январе 1933 г. была раскрыта контрреволюционная деятельность
группы старых большевиков под руководством секретаря ЦК ВКП (б)
А. П. Смирнова (так называемая «Рыковская школа» – А. П. Смирнов,
Н. Б. Эйсмонт, В. Н. Толмачёв). Члены группы, опасаясь вредных для
себя последствий сталинского всевластия, выступала за его устранение
от власти, за повышение роли коллективного руководства, значения
профсоюзных организаций, за ограничение полномочий ОГПУ, изменение экономической политики; «всё более опасаясь Сталина, они думали
с помощью внутрипартийной оппозиции ограничить его безмерную
власть над партией и тем обезопасить самих себя. Они надеялись на отстранение Сталина от власти над партией и страной».
Общеизвестен антисталинский демарш делегатов XVII съезда
ВКП (б), когда на выборах ЦК против вождя было подано 292 голоса (из
1 218 присутствовавших). Очень быстро большая часть делегатов
«съезда победителей» была уничтожена [163, с. 249].
5. Убийство С. М. Кирова и поворот репрессивной политики. 1 декабря 1934 г. был застрелен член Политбюро ЦК ВКП (б), член Президиума ЦИК СССР, первый секретарь Ленинградского областного комитета ВКП (б) С. М. Киров. Споры об обстоятельствах этого чрезвычайного происшествия продолжаются до сих пор:

109

 25 февраля 1956 г. Н. С. Хрущёв в докладе XX съезду КПСС «О
культе личности и его последствиях» заявил, что обстоятельства смерти
С. М. Кирова таят в себе много непонятного и загадочного и требуют
самого тщательного расследования;
 со времени съезда и до 23 апреля 1957 г. работала комиссия под
председательством В. М. Молотова, которая пришла к выводу, что убийство совершил Л. В. Николаев, никогда не имевший связей с троцкистско-зиновьевской оппозицией. Сегодня известно, что в ходе следствия
Л. В. Николаев под давлением дал «нужные» показания о причастности
Г. Е. Зиновьева и Л. Б. Каменева к антиреволюционной деятельности и
убийству С. М. Кирова; 16 декабря 1934 г. они были арестованы, а 17
декабря 1934 г. «Правда» сообщила, что в убийстве виновны «подлые
подонки бывшей зиновьевской антипартийной группы»;
 в 1960 г. новая комиссия под председательством члена Президиума ЦК КПСС, председателя Комитета партийного контроля при ЦК
партии Н. М. Шверника проверила уголовное дело об убийстве
С. М. Кирова и пришла к заключению, что оно было организовано и осуществлено работниками НКВД по указанию И. В. Сталина;
 в мае 1961 г., опять же под председательством Н. М. Шверника,
была учреждена объединённая комиссия из представителей ЦК КПСС,
Прокуратуры СССР, Комитета партийного контроля при ЦК КПСС, которая в своих выводах не пошла дальше выводов, сделанных в своё
время комиссией В. М. Молотова; но заявила, что обстоятельства
смерти С. М. Кирова требуют дальнейшего расследования;
 27 октября 1961 г. в заключительном слове на XXII съезде КПСС
Н. С. Хрущёв заявил, что надо приложить ещё немало усилий, чтобы
узнать, кто виноват в смерти С. М. Кирова (в своих мемуарах Н. С. Хрущёв прямо называл И. В. Сталина «убийцей Кирова»);
 в 1988-1990 гг. Прокуратура СССР и КГБ СССР вновь провели
изучение обстоятельств смерти С. М. Кирова; соответствующий материал был направлен в адрес пленума Верховного Суда СССР; в нём излагалась не раз ранее звучавшая версия об убийстве партийного функционера психопатом-одиночкой: «Николаев по своему партбилету прошёл в Смольный. Выстрелил во встретившегося Кирова в коридоре, а
затем произвёл ещё один выстрел (то ли в себя, то ли в потолок), был
сбит с ног электромонтёром Смольного Платычем. Охранник Кирова
оперкомиссар Борисов отстал от него примерно на 20 шагов и покушение не предотвратил. Николаев использовал наган выпуска 1917 г., при
нём оказался план убийства Кирова, партбилет и просроченное право на
ношение оружия. 28 патронов Николаев смог вполне легально закупить
в магазине спортобщества «Динамо», которым ведали чекисты» [300,
с. 31-33].

110

Мы полагаем, что в свете новых свидетельств, открывшихся документов и свидетельств не следует сводить убийство С. М. Кирова к мести обманутого мужа. Вполне вероятно, что это криминальное намерение, которое Л. В. Николаев первый раз пытался осуществить ещё 15
октября 1934 г., имело место быть. Но оно реально дополнялось стремлением психически не совсем адекватного человека «войти в историю»
(стоит обратить внимание на ту часть дневниковых записей Л. В. Николаева, где он активно уподобляет себя одному из организаторов убийства Александра II А. И. Желябову, пишет о желании стать вровень с
ним, пусть даже путём убийства и пр.).
Существует немало свидетельств того, что преступный умысел
Л. В. Николаева использовал И. В. Сталин и НКВД для устранения политически опасного конкурента, создания чрезвычайной ситуации в
стране, что позволило проводить чистки партии и уголовно-политические процессы, а также репрессии всенародного масштаба (сын
А. А. Жданова – Ю. А. Жданов – рассказывал, как отец в личной беседе
сказал своей жене, что убийство 1 декабря 1934 г. есть «провокация
НКВД» [300, с. 34]).
Действительно, в обстоятельствах убийства С. М. Кирова до сих пор
обнаруживается что-то непрояснённое. В декабре 2004 г. по запросу Федеральной службы охраны (ФСО) РФ специалистами III-го центра судебно-медицинских криминалистических экспертиз Министерства обороны (МО) РФ (при участии сотрудников музея С. М. Кирова) было произведено исследование обстоятельств пресловутого убийства. Вот,
например, выдержка из подготовленного заключения: «В момент ранения Киров не находился в вертикальном положении. При судебно-медицинском исследовании кальсон Кирова установлено, что, при отсутствии следов длительной носки, после последней стирки на внутренней
поверхности спереди в их верхней части обнаружены значительного
размера пятна высохшей спермы» [104, с. 64].
Впрочем, одно сегодня представляется несомненным: для сталинской власти были одинаково не важны ни скабрёзные, ни психо-паталогические обстоятельства убийства. Действия Л. В. Николаева были использованы (возможно направлены и необходимым образом оформлены) сталинистами для разворачивания массового террора, унесшего
миллионы жизней, и окончательно ввергнувшего СССР в реалии тоталитаризма. Уже кампании партийных чисток, проводившиеся до «Большого террора», имели всеохватывающий характер.
6. Чистки партии. С 1929 по 1933 г. ВКП (б) численно выросла в
полтора раза (до 3,5 млн чел.); более 50 % секретарей заводских парторганизаций вступили в партию после 1929 г. [13, с. 148].

111

В результате чисток:
 в 1933 г. ВКП (б) потеряла 18 % коммунистов;
 в декабре 1934 г. (к XVII съезду ВКП (б) в партии насчитывалось
1 874 488 членов, а к марту 1939 г. (XVIII съезд партии) – около 1,6 млн
(то есть за период между съездами партия потеряля 275 тыс. членов, или
около 15 % своего состава) [62, с. 171; 441, с. 28];
 в декабре 1935 г. нарком внутренних дел СССР Н. И. Ежов докладывал в ЦК ВКП (б) о том, что из числа исключённых из партии в ходе
чистки в июле – декабре 1935 г. 33 % (около 43 тыс. чел.) оказались
«шпионами», «белогвардейцами» и «троцкистами» [13, с. 150-151];
 также в начале 1935 г. в ВКП (б) проводился обмен партийных документов, сыгравший роль чистки партии.
Таким образом, значительный рост партии в количественном отношении привёл её аппарат к опрощению и архаизации. «Высокие» властные претензии малограмотной партноменклатуры пугали руководство
страны, стремившееся путём чисток и репрессий полностью подчинить
себе государственную машину, партию и население СССР.
7. Московские процессы (см. табл. 12). В 1935 г. было раскручено
«Кремлёвское дело», которое, конечно, по важности событий и масштабам привлечённых лиц, уступало пресловутым московским процессам,
но чётко демонстрировало намерения власти в отношении наведения
порядка на политическом ландшафте страны.
Было установлено, что рядовые сотрудники администрации и хозяйственных служб Кремля, а также некоторые члены семей из числа руководящего состава досуже обсуждают жизнь и быт высшего руководства
(особенности убийства С. М. Кирова, самоубийства (?) Н. С. Аллилуевой и т. п.).
Органы арестовали более 100 чел., 30 из которых предстали перед
судом, 10 из которых признались, что «слышали» антисоветские разговоры, а 6 чел. (включая брата Л. Б. Каменева – Н. Б. Розенфельда) сознались в террористических намерениях (за это Л. Б. Каменев получил дополнительный срок). 2 чел. были расстреляны, 4 чел. получили различные сроки заключения.
Коменданта Кремля (с 1920 г.) Р. А. Петерсона отправили на Украину
помошником командующего военным округом по снабжению (позже он
был расстрелян).
Секретарь ЦИК СССР А. С. Енукидзе, отвечавший за устройство
жизни и быта кремлёвских обитателей, 3 марта 1935 г. был освобождён
от занимаемых должностей и переведён начальником курортов Кавказа
в Минеральные воды (и вскоре арестован и расстрелян). Это был первый
советский функционер достаточно высокого ранга (кстати, крёстный

112

отец жены И. В. Сталина Н. С. Аллилуевой), которому вменили в вину
в том числе и сексуальные извращения (педофилия) [103, с. 470-471].
Таблица 12
Московские политические процессы (1936-1938 гг.)
Наименование группы
обвиняемых
«Антисоветский объединённый троцкистско-зиновьевский центр»

Дата проведения

Обвиняемые

19-24 августа
1936 г.

«Параллельный антисоветский троцкистский
центр»

23-30 января
1937 г.

«Антисоветский правотроцкистский блок»

2-13 марта
1938 г.

Л. Б. Каменев, Г. Е. Зиновьев и ещё 14 обвиняемых
приговорены к высшей
мере наказания.
Г. Л. Пятаков приговорён к
расстрелу; К. Б. Радек,
Г. Я. Сокольников и ещё 13
чел. приговорены к различным срокам заключения.
Г. Г. Ягода, Н. И. Бухарин,
А. И. Рыков, Ф. У. Ходжаев, А. И. Икрамов приговорены к высшей мере
наказания; М. П. Томский
застрелился при аресте.

В «Кратком курсе Истории ВКП (б)» всем обвиняемым на этих процессах (как и по делу о «заговоре военных») даётся следующая характеристика: «банда», «подонки человеческого рода», «враги народа»,
«троцкистско-зиновьевские изверги», «белогвардейские пигмеи», «ничтожные козявки», «убогие самозванцы» и пр.
Также в этом совершенно официозном партийно-политическом издании названы «хозяева» приговорённых («иностранные буржуазные
разведки»), обозначена цель их «преступных» действий («вредительство», «измена», «диверсии», «убийства» и пр.) для «разрушения партии
и государства, подрыва обороны страны, обеспечения иностранной военной интервенции, подготовки поражения Красной Армии, расчленения СССР, уничтожения завоеваний революции, восстановления капиталистического рабства в СССР» [159, с. 332].
По сути, все процессы, главным образом, были посвящены решению
основной задачи сталинской власти – уничтожению политических противников вождя и его соратников; а поскольку большинство убираемых
оппонентов И. В. Сталина представляли собой «ленинскую гвардию»,
то становится ясно – вождь окончательно порывает с большевизмом и
устанавливает персональную диктатуру. Точка в этом процессе была поставлена «Большим террором», обеспечившим покорность всех звеньев

113

номенклатуры и базовой части населения страны. Репрессии поначалу
захватили верх, и уже потом распространились вниз [432, с. 212].
Третий процесс уже не имел явно выраженного антибольшевистского характера; он был в большей степени связан с выбором политического и социально-экономического курса развития страны (для сталинистов – подавление самой возможности нэповской реставрации).
Организация и проведение московских процессов также позволили
И. В. Сталину «проверить на прочность» своих соратников, оценить их
готовность следовать за ним беспрекословно, до конца. В 1926 г. в Политбюро ЦК ВКП (б) была создана постоянная Комиссия по судебным
делам, которая направляла репрессии в нужную для власти сторону
[136, с. 105].
И. В. Сталин искал послушных исполнителей своей злой воли. Стоило только наркому внутренних дел СССР Г. Г. Ягоде выразить осторожное сомнение в действительной необходимости столь масштабных репрессий, как он тут же получил зловещий совет вождя: «Смотри, а то и
ты получишь по морде!» [13, с. 155].
Процессуальная сторона описываемых событий не выдерживает никакой критики: проекты приговоров составлял лично И. В. Сталин, он
же редактировал тексты обвинительных заключений; на места отправлялись закрытые письма ЦК ВКП (б) , в которых «правильно» расставлялись акценты массово-политической работы вокруг репрессивных
кампаний и пр.; процедура судебных заседаний демонстрировала явно
заказной и заранее подготовленный (предопределённый) и внешне правовой характер.
Н. А. Бердяев так оценил московские судилища: «Одна безобразная
инсценировка советских процессов, в которых обыкновенно в одной и
той же форме каются, может вызвать общее отвращение ко всей коммунистической системе» [396, с. 121].
То, что было понятно великому отечественному мыслителю, не стало
тайной и для мыслящего слоя внутри СССР: и интеллигенции, и «простым людям» трудно было понять, каким образом святая святых режима – ВКП (б) – превратилась в «место скопления заговорщиков и предателей»? [13, с. 141].
8. «Большой террор» (термин введён Р. Конквестом) [5, с. 37]. Хронологические рамки данного этапа – от 5 августа 1937 г. до 17 ноября
1938 г.
2 июля 1937 г. Политбюро ЦК ВКП (б) приняло решение № П51/94,
в котором предписывало направить секретарям ЦК компартий союзных
республик, крайкомов и обкомов телеграмму следующего содержания:
«Замечено, что большая часть бывших кулаков и уголовников, высланных одно время из других областей в северные и сибирские районы, а

114

потом, по истечении срока высылки , вернувшиеся в свои области, – являются главными зачинщиками всякого рода антисоветских преступлений, как в колхозах, совхозах, так и на транспорте, и в некоторых отраслях промышленности.
ЦК ВКП (б) предлагает всем секретарям областных и краевых организаций и всем областным, краевым и республиканским представителям НКВД взять на учёт всех возвратившихся на родину кулаков и уголовников, с тем, чтобы наиболее враждебные из них были немедленно
арестованы и расстреляны в порядке административного проведения их
дел через тройки, а оставшиеся менее активные, но всё же враждебные
элементы были переписаны и высланы в районы по указанию НКВД.
ЦК ВКП (б) предлагает в пятидневный срок представить в ЦК состав
троек, а также количество подлежащих расстрелу, равно как и количество подлежащих высылке» [16, с. 24].
Телеграмму подписал И. В. Сталин, который торопил «органы» в решении репрессивных задач. Общеизвестно мнение вождя о том, что
Г. Г. Ягода в этом деле «отстал на 4 года»; 26 сентября 1936 г. наркомом
внутренних дел СССР стал Н. И. Ежов. В июне 1937 г. на заседании пленума ЦК ВКП (б) новый нарком утверждал, что в СССР «существует законспирированное подполье, срана находится на грани новой гражданской войны, и только органы государственной безопасности под мудрым
руководством И. В. Сталина способны её предотвратить» [164, с. 517].
Затем появилось вышеупомянутое решение Политбюро, а вслед за
ним – совершенно секретный приказ НКВД № 00447 от 30 июля 1937 г.
о начале цикла массовых репрессивных операций. Основное содержание приказа выражают следующие положения:
«Приказываю с 5 августа 1937 г. во всех республиках, краях и областях началась операцию по репрессированию бывших кулаков, антисоветских элементов и уголовников»;
«Все репрессируемые разбиваются на две категории:
 К первой категории относятся все наиболее враждебные элементы. Они подлежат немедленному аресту и по рассмотрению их дел
на тройках – расстрелу.
 Ко второй категории относятся все менее активные, но всё же
враждебные элементы. Они подлежат аресту и заключению в лагеря на
срок от 8 до 10 лет по указанию председателей троек».
Для осуждения по первой категории по стране были определены
75 950 чел., по второй категории – 193 тыс. чел. (в обоих случаях с разбивкой по республикам, краям и областям); как мы видим соотношение
расстрелянных и отправленных в лагерь должно было составлять 1 : 2,5
(реально было расстреляно не менее 50 % репрессируемых; высшая

115

двойка выдала 73 % смертных приговоров от общего числа рассмотренных дел; Военная коллегия Верховного Суда СССР – 85 %).
На проведение операции отводились 4 месяца; из «резервного фонда
СНК СССР на оперативные расходы» было выделено 75 млн руб.
Объектами репрессивных воздействий являлись: кулаки (с связи с
этим основную операцию «Большого террора» часто называют «кулацкой»); бывшие члены антибольшевистских партий; бывшие белогвардейцы; уцелевшие царские чиновники; политические заключённые лагерей и уголовники [135, с. 7; 347, с. 35-38; 432, с. 212].
Уже с конца августа 1937 г. местные руководители начали требовать
от центра увеличения лимитов на репрессии: только по 1-й категории
квоты по областям были увеличены примерно на 10 %; с 1 февраля по
29 августа 1938 г. Политбюро ЦК ВКП (б) утвердило дополнительные
лимиты по расстрелам ещё на 90 тыс. чел. [164, с. 517]. И, как показали
дальнейшие события, это был далеко не предел.
Следствие и пытки делали своё дело: в репрессии вовлекались всё
новые и новые слои населения. Дела на представителей номенклатурной элиты преимущественно рассматривались Военной коллегией Верховного Суда СССР; дела рядовых граждан – в основном двойкам и
тройками [347, с. 36]. Вс е приговоры о расстреле и содержании в лагере
утверждались в Москве.
Первоначально предполагалось, что массовые операции будут проводиться лишь во второй половине 1937 г. Однако постепенно их сроки
продлили до ноября 1938 г.
В дополнение к приказу № 00447 11 августа 1937 г. был издан приказ
НКВД № 00485, который имел (прежде всего, но не только) антипольскую направленность. Приказ предполагал проведение так называемых
национальных операций, направленных против тех национальных представителей, которые могли составить угрозу путём сотрудничества с
буржуазными разведками. Объектами преследования становились: поляки, немцы, румыны, латыши, эстонцы, финны, греки, афганцы,
иранцы, китайцы, болгары и македонцы. Специально выделялись сотрудники КВЖД, которая в 1935 г. была продана Японии, а большая
часть сотрудников вернулась в СССР [432, с. 212].
Процессуально репрессии национального профиля проводились так
же, как и кулацкая операция и мн. др.
По переписи 1937 г. в СССР проживали 636 220 поляков; в ходе
«национальной операции» 1937-1938 гг. 133 815 из них были осуждены,
в тиом числе, 111 071 чел. были приговорены к расстрелу. Эти приговоры утверждались в Москве Прокурором СССР А. Я. Вышинским и
наркомом внутренних дел СССР Н. И. Ежовым.

116

17 августа 1937 г. требования приказа № 00485 распространили на
«румынских шпионов» (осуждены 8 292 румына, из них 5 439 чел. приговорены к расстрелу), а затем и на остальные вышеперечисленные
национальные группы [23, с. 15].
Всего по национальным основаниям в годы «Большого террора»
были репрессированы около 250 тыс. чел. [135, с. 7].
Итоги и значение «Большого террора». Цели кампании были достигнуты: оппозиция сталинизму была подавлена, номенклатура «поставлена на место»; население запугано донельзя.
Сегодня мы понимаем, что главное было в другом: гибель миллионов
наших сограждан (даже если брать в расчёт только официальные данные, то получается, что каждый день в период «Большого террора» в
стране расстреливали в среднем около 1,5 тыс. чел.) сама по себе являлась гуманитарной катастрофой; социальная напряжённость обострялась параллельно с ростом хозяйственных неурядиц; аресты специалистов, ИТР и руководства влекли за собой дезорганизацию производственных процессов, падение хозяйственной дисциплины и срывы планов производства и снабжения; в сфере экономики провоцировалась боязнь самостоятельности, поскольку любая инициатива могла легко превратиться во «вредительство». Темпы экономического роста неуклонно
снижались (Таблица 13) [432, с. 215].
Таблица 13
Темпы роста советской экономики (1936-1938 гг.):
официальные и реальные показатели
Год
1936
1937
1938

Официальные данные (%)
28,7
11,2
11,8

Реальные данные (%%)
10,4
2,3
1,1

Карательная политика слабо гальванизировала плохо организованную советскую экономику.
Следует учитывать ещё одно важнейшее, на наш взгляд, обстоятельство: уничтожение миллионов мужчин трудоспособного (в том числе,
призывного) возраста крайне негативно повлияло на состояние трудовой, военной и патриотической мобилизации за несколько месяцев до
начала Второй мировой войны. Кто ж так разоружается перед предстоящей войной?
От репрессий 1937-1938 гг. серьёзно пострадала сама ВКП (б): в
1937 г. из 2,8 млн коммунистов были арестованы более 1 млн (около 2/3
из них расстреляны); в 1938 г. аресту подверглись 79 % членов ЦК партии, избранных на XVII съезде ВКП (б); к 1940 г. число коммунистов с

117

дореволюционным стажем снизилось с 0,5 %; из ближайшего окружения В. И. Ленина в руководстве в живых остался только И. В. Сталин
[201, с. 317].
Количественные итоги «Большого террора» характеризует Таблица
14.
Таблица 14
«Большой террор» (1937-1938 гг.) количество репрессированных (чел.)
Источник
Основанные на официальных данных показатели С. А. Кропачёва
[185, с. 118; 186, с. 167], А. Б. Зубова
[126, с. 7; 153, с. 277], Н. К. Сванидзе [317, с. 38]
Данные А. Дюкова [112, с. 9]
Данные НКВД: с 1 октября 1936 г.
по 1 ноября 1938 г. (приведены
Й. Бабаеровски) [13, с. 188]

Данные НКВД о ликвидации
«контрреволюционной эсеровской
организации в 1937 г. (из доклада
Н. И. И Ежова И. В. Сталину) [200,
с. 501]
Данные В. П. Данилова: с 1 октября
1936 г. по 1 июля 1938 г. [94, с. 718]
Данные НКВД: к 1 сентября 1937 г.
(доклад Н. И. Ежова И. В. Сталину)
[200, с. 337]

Данные
подверглись аресту 3 141 444 чел.,
из них 1 575 259 по обвинениям в
политических преступлениях, из
них: 1 344 923 чел. осуждены, из
них: 681 692 (50,7 %) расстреляны
осуждены во внесудебном порядке
128 тыс. уголовников, из них 44 тыс.
расстреляны
были арестованы 1 565 041 чел., из
них в связи с национальными чистками 365 805 чел. и на основании
приказа № 00447-702 656 чел., из
них 668 305 чел. были расстреляны,
а остальные заключены в лагеря
арестованы 25 218 чел.

арестованы 1 420 711 чел.

Данные Г. М. Ивановой: в 1937-1938
гг. [127, с. 118]

арестованы 146 225 чел., из них:
69 172 чел. – бывшие кулаки, 41 603
чел. – уголовники, 35 450 чел. –
контрреволюционные элементы; из
этого числа осуждены тройками к
расстрелу 31 500 чел., 13 669 чел.
приговорены к заключению в лагеря
и тюрьмы
по политическим мотивам были арестованы 1 548 366 чел., из них
681 692 чел. расстреляны

Если сравнить планы по репрессированию, изложенные в приказе
№ 00447 и др., и реальное число попавших под репрессии, то мы увидим, что увеличение (превышение плановых показателей) произошло
почти в 45 раз [195, с. 118].

118

К концу 1938 г. стало ясно, что огромная операция «Большого террора» постепенно выходит из-под контроля центра, а репрессивный
произвол местных властей грозит превратиться в политическое своеволие. 17 ноября 1938 г. на заседании Политбюро ЦК ВКП (б) был обсуждён и одобрен документ под названием «Об арестах, прокурорском
надзореи ведении следствия» (в тот же день документ вошёл в силу под
наименованием совместного постановления ЦК ВКП (б) и СНК СССР).
24 ноября 1938 г. Н. И. Ежов был снят с поста наркомавнудел
СССР. А ведь ещё совсем недавно – 17 июля 1937 г. – он был награждён
орденом Ленина «за выдающиеся успехи в деле руководства органами
НКВД по выполнению правительственных заданий» [215, с. 249]. Авиаконструктор А. С. Яковлев приводит оценку Н. И. Ежову, которую в
личной с ним беседе лдал вождь: «Ежов – мерзавец! Разложившийся человек! Звонишь ему в наркомат – говорят: уехал в ЦК. Звонишь в ЦК:
говорят – уехал на службу. Посылаешь к нему на дом – оказывается, лежит мертвецки пьяным. Многих невинных погубил. Мы его за это расстреляли» [383, с. 212].
Заметим, что Н. И. Ежов, который был расстрелян в феврале 1940 г.,
обвинялся также в мужеложстве.
Новый нарком внутренних дел СССР Л. П. Берия начал осуществлять политику определённого репрессивного послабления, смягчения:
массовые репрессивные операции прекращались; предписывалось аресты проводить строго в индивидуальном порядке с обязательной санкцией прокурора; тройки и двойки ликвидировались, их расстрельные
приговоры подлежали пересмотру (например, в Алтайском крае были
отменены как несправедливые 0,35 % вынесенных приговоров, в Карельской АССР – 2,3 % приговоров и пр.) [120].
По мнению Р. А. Медведева, «частичные реабилитации, начавшиеся
в 1939 г., были только отвлекающим манёвром. Сталин рассчитывал, что
это несколько успокоит общественное мнение, а также объяснит исчезновение Ежова. Кроме того, небольшое количество реабилитаций
должны были подчеркнуть правильность и обоснованность массовых
репрессий» [232, с. 174].
9. ГУЛАГ. В начале ХХ в. по относительной численности заключённых на душу населения Российская империя занимала одно из последних мест в мире: 60 заключённых на 100 тыс. чел. населения; при этом,
средний срок пребывания в местах заключения составлял около 2 лет. В
начале 1917 г. в местах лишения свободы находилось 87 492 чел., из них
на каторге – 36 337 чел., в том числе политических – около 5 тыс. чел. К
сентябрю 1917 г. в России остались 36 468 заключённых [136, с. 127].
К середине 1921 г. все места заключения были в неравной степени
поделены между НКВД, ВЧК и наркоматом юстиции (в них к 1 сентября

119

этого года соответственно содержались 60 457, около 50 тыс. и 73 тыс.
чел.) [136, с. 143].
К марту 1940 г. в системе ГУЛАГа имелись 53 ИТЛ, 425 ИТК (170
промышленных, 83 сельскохозяйственных, 172 контрагентских) и 50 колоний для несовершеннолетних; то есть всего 528 учреждений, где содержалось значительно большее количество заключённых, чем до
1917 г. [86, с. 725-726].
Существенно вырос центральный аппарат ГУЛАГа; численность его
сотрудников составила: в 1930 г. – 87 чел., в ноябре 1932 г. – 253 чел., в
марте 1937 г. – 936 чел., в мае 1939 г. – 1 562 чел. [136, с. 186].
Также возрастало количество заключённых: в 1923 г. были осуждены
1 620 тыс. чел. (из них 576 761 чел. по политическим основаниям), в
1924 г. – 2 071 тыс. и 1 021 059, 1927 г. – 2 023 тыс. и 1 070 925 чел. соответственно. Доля «политиков» возрастала и далее: на 1 января 1937 г.
она составляла 26, 5 % от общего числа заключённых, на 1 января
1938 г. – 34, 5 %, на 1 января 1946 г. – 59, 5 % [136, с. 202].
Численность заключённых в СССР в период с конца 1920-х гг. до
конца 1930-х гг. характеризуется следующими данными:
 на 1 января 1934 г. в СССР имелось 510 307 заключённых [136,
с. 182]; на 1 января 1935 г. – 725 438 чел. [86, с. 410]; на 1 января
1937 г. – 1 240 047 заключённых, в том числе: в ИТЛ – 788 584 чел., в
ИТК и местах заключения территориальных органов НКВД – 451 463
чел. (это без учёта перемещаемых лиц);
 на 1 апреля 1938 г. – 2 049 417 чел. (1 149 779 и 899 638 заключённых соответственно) [136, с. 193-194].
Данные о количестве заключённых в 1939-1945 гг. представлены в
Таблицах 15 [86, с. 447; 87, с. 70] и 16 [86, с. 419,726; 105, с. 421; 136,
с. 215].
Таблица 15
Количество заключённых в тюрьмах НКВД (1939-1945 гг.)
Дата
1 января 1939 г.
1 июля 1939 г.
1 июля 1940 г.
1 июля 1941 г.
1октября 1941 г.
1 июля 1942 г.
1 июля 1943 г.
1 июля 1944 г.
1 июля 1945 г.

Численность заключённых (чел.)
350 000
196 854
413 126
206 430
249 349
309 684
244 409
179 802
271 838

120

Таблица 16
Количество заключённых в ИТЛ, ИТК и тюрьмах НКВД
(1938-1945 гг.)
Дата
1 сентября 1938 г. (только в ИТЛ)
1 января 1939 г. (только в ИТЛ)
1 января 1939 г. (в ИТЛ, ИТК и
тюрьмах)
15 марта 1939 г. (в ИТК и тюрьмах)
1 января 1940 г. (в ИТЛ, ИТК и
тюрьмах)
1 марта 1940 г. (в ИТЛ ГУЛАГа)
1 января 1941 г. (в ИТЛ и ИТК)
1 января 1941 г. (в ИТЛ, ИТК и
тюрьмах)
1942 г.
1943 г.
1944 г.
1945 г.

Численность заключённых (чел.)
1 255 434
1 289 431
2 024 900
726 141
1 846 300
1 668 200
1 876 834
2 400 000
2 045 600
1 721 700
1 331 100
1 736 200

Следует принять во внимание, что данные Таблицы 16 приведены
без учёта лиц, находившихся в спецтюрьмах НКГБ, а также детей и подростков, находившихся в детских исправительно-трудовых учреждениях.
Также к 1 января 1941 г. 29,6 % всех заключённых были осуждены
по политическим мотивам, а 70, 44 % сидели за совершение уголовных,
должностных, воинских преступлений; 90,7 % заключённых были мужского пола, а 9,3 % – женского (к 1 июля 1943 г. 74 % заключённых были
мужского пола) [55, с. 210].
Освобождение из лагерей производилось плановым порядком: в
1939 г. из ИТЛ вышли на свободу 223 622 чел., из ИТК – 103 800 чел.
(всего – 372 400 чел.), а в 1940 г. только из ИТЛ были освобождены
316 825 чел. [136, с. 215].
Практиковалось освобождение по амнистии различного рода: к
началу Великой Отечественной войны всего было амнистировано
2,3 млн чел., а к 1 июля 1944 г. – ещё 1,2 млн чел.; с учётом убытия в
армию и освобождения в первые три года войны из ИТЛ и поселений
убыли на фронт 2,09 млн чел. [55, с. 210].
К сожалению, основная часть заключённых «расставалась» с ГУЛАГом в результате своей кончины. Смертность в местах заключения была
сверхвысокой. 8 марта 1931 г. В. М. Молотов во время выступления с
докладом на VI съезде Советов СССР дал следующую оценку: «К по-

121

зору для капитализма, многие тысячи и тысячи их безработных позавидуют сейчас условиям труда и жизни заключённых в наших северных
районах» [145, с. 19].
Что же это были за «условия труда», о которых так цинично заявил
третий глава советского правительства? Тяжёлый физический труд, нехватка элементарного медицинского обслуживания и болезни, сложные
климатические условия, чаще всего – полное отсутствие бытовых
удобств и условий, издевательства охраны и конвоя, скудость питания и
мн. др. приводили к тому, что ГУЛАГ «фактически превратился в фабрику постепенного уничтожения заключённых».
В 1931 г. в местах заключения умерли 2,9 % всех заключённых, в
1932 г. – 4,8 %, в 1933 г. – более 15 % (всего в этот год – 67 297 чел., и
это без учёта расстрелянных, или умерших на этапе) [145, с. 178-179]. В
1938 г. в тюрьмах и ИТК умерло в 4,4 раза больше заключённых, чем в
1937 г., а в ИТЛ смертность выросла соответственно в 3,66 раза [196,
с. 168] (Таблица 17) [105, с. 429; 136, с. 205].
Таблица 17
Смертность в ИТЛ и ИТК (1935-1945 гг.)
Год
1935
1936
1937
1938
1939
1940
Всего в
1935-1940 гг.
1941
1942
1943
1944
1945
Всего в
1941-1945 гг.
Всего в
1935-1945 гг.

Всего умерли
(чел.)
32 659
26 479
33 499
126 585
65 301
56 703
341 226

В лагерях (чел.)

В колониях (чел.)

28 328
20 595
25 376
90 546
50 502
46 665
262 012

4 331
5 884
8 123
36 039
14 799
10 038
79 214

130 400
412 100
309 400
131 000
125 700
1 108 600

1 449 826

В годы Великой Отечественной войны смертность в лагерях приобрела огромные размеры. Для снижения её показателей руководство шло
на следующие ухищрения: производилось массовое освобождение уми-

122

равших (а то и задним числом умерших), которые «умирали свободными»; разрешались массовые захоронения умерших заключённых в
общих могилах, без гроба, без белья и без документов [136, с. 256].
Ю. С. Пивоваров писал: «Массовый русский зэк умирал от голода и
холода в вечной мерзлоте, исчезал в тюрьмах, надрывался в шахтах и на
лесоповале, и никто лично к этому не был причастен. Система-с. «Мы
ничего не знали». «Таковы были приказы» [295, с. 95].
Мы полагаем, что имперсонализация общественного исторического
сознания, с одной стороны, десубъективизирует вину акторов исторического процесса (вождь, народ, партия, руководители, «силовики» и пр.);
с другой стороны, перенос ответственности на всех даёт возможность
всем повторить ранее совершённые преступления, вновь участвовать в
злодеяниях и т. д.
Экономика ГУЛАГа. Суть лагерной экономики состояла в сочетании
больших норм выработки и крайне ограниченных затрат на содержание
рабочей силы. То, что при таком подходе смертность рабочей силы будет
сверхизбыточной, сталинистов не интересовало.
«Чистым экспериментом» ГУЛАГа являлось строительство Беломор-Балтийского канала, на котором были заняты только заключённые.
Ежегодно на этой стройке трудились от 100 до 120 тыс. чел.; стройка
продолжалась с июня 1930 г. до 1 мая 1933 г. и «стоила» государству в
четыре раза дешевле, если бы канал строился гражданскими лицами;
ежегодно на строительстве канала умирало не менее трети заключённых
[164, с. 507; 336, с. 271].
Кстати, практическое значение Беломоро-Балтийского канала оказалось невелико: большую часть года он был покрыт льдом, и даже после
различных модернизаций не годился для прохода крупных судов.
Лагерная экономика характеризовалась следующими показателями:
 доля предприятий ГУЛАГа в общем объёме производства по
стране составляла: никель – 46,5 %, олово – 76 %, кобальт – 40 %, руда
хрома – 40,5 %, золото – 60 %, лесоматериалы – 25,3 %;
 валовый объём промышленной продукции, выпускаемой ГУЛАГом, постоянно возрастал: в 1938 г. он составлял 1,5 млрд руб., в
1939 г. – 2,5 млрд руб., в 1940 г. – 3,7 млрд руб., в 1941 г. (план) – 4,7
млрд руб. При этом доля «ширпотреба» в общем объёме выпускаемой
продукции в планах 1941 г. составляла 1,1 млн руб. [136, с. 244];
 роль ГУЛАГа в неаграрном секторе в самые удачные для экономики годы не поднималась выше 23 % [87, с. 80];
 в 1938-1939 гг. исправительные учреждения НКВД обеспечивали
13 % всех лесозаготовок в СССР [87, с. 71];

123

 производственная деятельность предприятий ГУЛАГа, как и сама
система этих предприятий, создавалась в направлении решения наиважнейших хозяйственных задач (с конца 1930-х гг. – военно-промышленных); в 1936 г. в СССР было несколько крупных лагерно-промышленных комплексов с общим объёмом строительных работ в 1,2 млрд руб.,
а весной 1938 г. их было уже 33 (2,6 млрд руб.);
 в 1939 г. предприятия ГУЛАГа сдали государству 143 тыс. ц. мяса
(план – 160 тыс. ц) и 406 тыс. ц. рыбы (план 500 тыс. ц.); в 1940 г. в лагерных хозяйствах имелись 60 тыс. коров и 290 тыс. овец и свиней [136,
с. 243, 246, 249];
 в 1936 г. на приисках «Дальстроя» было добыто 33 360 кг химически чистого золота (это было больше, чем в этом же году добыли золота
в Калифорнии, США; причём, американцы треть золота добывали с использованием драг, а не вручную, как в наших лагерях; в 1944 г. себестоимость золота, добываемого на предприятиях НКВД, достигла 11,32
руб. за гр., что обеспечилось дешевизной рабочей силы;
 24 марта 1941 г. НКВД получил задание на строительство 251
аэродрома для наркомата обороны СССР (для этого были выделены 400
тыс. заключённых) [87, с. 72].
Особо стоит проблема оценки эффективности лагерной экономики.
Досужие умы на уровне «патриотической ограниченности» доказывают,
что, мол, ГУЛАГ – это плохо, но он всё же внёс значительный вклад в
достижение Победы над нацизмом. Разве это оправдывает уничтожение
своих сограждан? Тем более, что рыночная экономика США, например,
«обеспечила оружием практически весь мир. Хотя там не было ни одного предприятия в государственной собственности» [240, с. 16].
ГУЛАГ нещадно эксплуатировал заключённых. 29 августа 1934 г.
была издана директива НКВД СССР (на основании письма НКВД от 22
июня 1934 г. № 50902), которая устанавливала 10-час. рабочий день для
работ промышленного типа, а для сельскохозяйственных и сезонных работ – 12-час. рабочий день [136, с. 181]. Вряд ли стоит говорить, что за
соблюдением этих трудовых нормативов никто не следил. Речь шла
только о выполнении плановых заданий.
Лагерная администрация использовала уголовный контингент для
наблюдения за работами и поддержания общего порядка. В. Т. Шаламов
вспоминал: «Блатари не работали. Они обеспечивали выполнение
плана. Ходили с палкой по зоне – эта палка называлась «термометром» –
и избивали (хоть до смерти) безответственных фраеров» [441, с. 373]. О
сущности правящего режима многое говорит тот факт, что – в отличие
от «врагов народа» – уголовники являлись для администрации «социально близкими элементами».

124

Опыт истории мировой экономики давно доказал неэффективность
рабского труда. Даже внутри Советского Союза показатели лагерного
хозяйства были ниже, чем в соответствующих гражданских отраслях:
например, эффективность строительных работ в ГУЛАГе была ниже,
чем по стране, в 4 раза, а строительные механизмы и машины использовались с показателями в 3 раза хуже, чем в наркоматах [87, с. 851]. В
апреле 1941 г. всего на строительных объектах НКВД имелось следующее оборудование и машины: 636 экскаваторов, 20 811 грузовых автомобилей, 658 бетономешалок и 997 камнедробилок. Не случайно, годовые планы ГУЛАГа по строительству хронически не выполнялись: в
1939 г. план был исполнен на 88 %, в 1940 г. – на 82,3 % [136, с. 249].
Оценить эффективность (пусть даже остаточную) ГУЛАГа мешают
следующие обстоятельства: секретность и бесконтрольность расходования средств; недостаточное качество проектно-смектной документации
(или её полное отсутствие); финансирование по фактическим расходам;
невнимание к научной организации труда; хищническое потребление
природы, людских ресурсов и пр.
Всё вышеперечисленное «способствовало распространению приписок и ложных отчётов, судя по всему, в большей мере, чем это было присуще всей советской экономике.
10. Поселения. В дополнение к экономике ГУЛАГа функционировало
хозяйство спец- и трудпоселений, основу которых составляли ссыльные
крестьяне из числа раскулаченных. В связи с особенностями кампании
коллективизации основная масса ссыльных пополнила поселения в
начале 1930-х гг., когда их число даже превосходило число заключённых
ИТЛ и ИТК. В середине 1930-х гг. ситуация поменялась в обратную сторону. По некоторым данным, только в 1930-1931 гг. в ссылку на спецпоселение были отправлены 1 803 392 чел. [136, с. 233]. По данным
В. Н. Земскова, численность заключённых и трудпоселенцев к 1 января
1937 г. составила 2 658 156 чел., а к 1 января 1938 г. – 2 961 528 чел. [9,
с. 142].
В связи с неподготовленностью мест ссылки, тяжёлыми условиями
труда и быта, смертность в среде ссыльных была чрезвычайно высокой:
 в 1932 г. она составила 23,8 % от общего числа ссыльных, в
1933 г. – 32,4 % [9, с. 141];
 в среде ссыльных смертность превышала рождаемость: в 1931 г. –
в 9 раз, в 1932 г. – в 5 раз [130, с. 271];
 в 1932-1935 гг7 в ссылке умерли 25 % от общего числа её обитателей, а родилось в это время в 4 раза меньше [139, с. 262];
 к 1938 г. смертность в среде ссыльных несколько снизилась, достигнув показателя в 13 % [9, с. 14].

125

Сфера трудовой занятости ссыльно-поселенцев была традиционной
для ГУЛАГа: к весне 1935 г. 59,8 % ссыльных были заняты в горнодобывающей отрасли, 30 % – на лесозаготовках, 10,2 % – в лёгкой промышленности, на транспорте и в др. отраслях.
Кроме того, поселенцы активно занимались сельским хозяйством: на
местах были созданы 1 271 (так называемая неуставная) сельхозартель,
под которые объединились 368 тыс. га посевных площадей, из которых,
в свою очередь, около 160 тыс. га были высвобождены из-под леса, а
около 90 тыс. га являлись целинными землями, распаханными в Северном Казахстане [139, с. 260-261].
11. Репрессии членов семей изменников родины (ЧСИР). 5 июля
1937 г. Политбюро ЦК ВКП (б) приняло следующее постановление «О
жёнах осуждённых изменников родины»:
«1. Принять предложение Наркомвнудела о заключении в лагеря на
5-8 лет всех жён осуждённых изменников родины – членов правотроцкистской шпионско-диверсионной организации, согласно представленному списку.
2. Предложить Наркомвнуделу организовать для этого специальные
лагеря в Нарымском крае и Тургайском районе Казахстана.
3. Установить впредь порядок, по которому все жёны изобличённых
изменников родины, правотроцкистских шпионов подлежат заключению в лагеря не менее как на 5-8 лет.
4. Всех оставшихся после осуждения детей-сирот до 15-летнего возраста взять на государственное обеспечение, что же касается детей
старше 15-летнего возраста, то о них решать вопрос индивидуально.
5. Предложить Наркомвнуделу разместить детей в существующей
сети детских домов и закрытых интернатах наркомпросов республик.
6. Все дети подлежат размещению в городах вне Москвы, Ленинграда, Киева, Тифлиса, Минска, приморских городов, приграничных городов» [15, с. 24].
На основании этого постановления вышел приказ НКВД № 00486, в
соответствии с которым репрессии подлежали только семьи осуждённых военными трибуналами или военными коллегиями. Позже члены
семей осуждённых по политическим мотивам подвергались репрессиям
со стороны практически всех инстанций.
По некоторым данным, только в 1937-1938 гг. в СССР было арестовано более 43 тыс. чел., жён и детей новоявленных «шпионов» и «диверсантов» [196, с. 167].
24 июня 1942 г. ГКО принял постановление № ГОКО-1926сс, в соответствии с которым совершеннолетние члены семей лиц (военнослужащих и гражданских), приговорённых по ст. 58-1а УК РСФСР к высшей
мере наказания (за шпионаж, переход на сторону врага, предательство,

126

содействие немецким оккупантам, служба в карательных или административных органах, попытки к измене, изменнические намерения, добровольный уход с фашистскими солдатами), подлежали аресту и ссылке
на 5 лет в отдалённые местности СССР [216, с. 350].
12. Репрессии перед Великой Отечественной войной (1939-1941 гг.).
После окончания «Большого террора» репрессии, казалось бы, пошли
на убыль. Р. А. Медведев писал: «В 1939-1941 гг. репрессии в среде партийных и советских работников, военных и деятелей культуры продолжались, но уже не принимали тех масштабов, как в 1937-1938 гг. Встав
на путь беззаконий и террора, Сталин не мог ни остановиться, ни сойти
с этого пути до конца своей жизни» [232, с. 174].
Прежде всего, требовалось освободиться от явного «наследия»
«Большого террора» в лице ежовского руководства (об этом мы говорили выше) и каким-то образом погасить волну народного недовольства.
В руководстве ГУЛАГа было 20 чел. – членов партии с дореволюционным стажем; все они были расстреляны. Заодно досталось и политической элите: из 1 966 делегатов XVII съезда партии, проходившего в
1934 г., к 1939 г. 1 108 чел. были расстреляны; из 139 лиц, избранных на
съезде в состав ЦК партии, были расстреляны 98 [163, с. 291].
Массовое недовольство политическими репрессиями проявилось в
десятикратном увеличении жалоб в официальные инстанции на действия органов (в январе 1937 г. Прокуратурой СССР было получено 13
тыс. жалоб, а в феврале – марте 1938 г. – уже более 120 тыс.) [432, с. 15].
Но репрессивность сталинизма в указанный период не изменилась,
она только обрела новые, более сдержанные формы. Стремясь не допустить возвращения в места постоянного проживания лиц, освободившихся из ИТЛ и ИТК, власть подготовила два документа: а) постановление ЦК партии о введении дополнительного наказания для лиц, осуждённых Особым совещанием при НКВД СССР и судебными органами,
в виде ссылки (после освобождения) на поселение сроком на 20 лет и б)
соответствующий
указ
Президиума
Верховного
Совета
СССР. Введению этих документов в действие помешала начавшаяся
война с нацистами; но в военное время заключённых по политическим
мотивам перестали освобождать [136, с. 215-216].
Некоторое сокращение репрессий привело к возникновению необходимости сокращения секретных сотрудников (сексотов), тайно работавших на органы (преимущественно методом провокации и последующего оговора).
Расправы с излишками агентов объяснялись «ведомственной целесообразностью», в этом проявились «предельный прагматизм и откровенный цинизм системы». Уничтожению подлежали «агенты, чья потенци-

127

альная опасность начинала превышать их оперативную ценность (скажем, на завершающем этапе какой-либо агентурной разработки)»; «основной процент ликвидированных агентов падал на рядовых сексотов.
Многие насильно завербованные сотрудники годились только на разовые операции, невольно получая в ходе исполнения поручений важную
оперативную информацию, разглашения которой чекисты опасались. И
тогда следовала ликвидация» [398, с. 101-107].
Думается, что кадровая политика ведомств НКВД и ГБ ещё ждёт
своих исследователей.
Тот факт, что в 1940-1941 гг. сталинская система несколько сократила
объёмы репрессий, вовсе не изменил репрессивной сущности этого политического режима. В любом случае, количество репрессий оставалось
значительным. Об этом свидетельствуют следующие данные 1940 г.:
осуждены по уголовным делам 3 480 331 чел.; из них: гражданскими и
специальными судами – 3 330 515 чел., военными трибуналами и линейными транспортными судами – 71 188 чел., Особым совещанием при
НКВД СССР – 77 321 чел., Военной коллегией Верховного суда СССР –
1 307 чел.
Из общего числа осуждённых к лишению свободы были приговорены 1 048 709 чел. (30 %), в том числе к высшей мере наказания – 3 666
чел. (3 141 чел. – военными трибуналами, 525 чел. – гражданскими судами) [136, с. 210].
Характеристику уголовной статистики осуждённых к лишению свободы гражданскими и специальными судами демонстрируют данные
Таблиц 18-20 [136, с. 211-213].
Таблица 18
Осуждённые гражданскими и специальными судами СССР
в 1940 г. (виды ответственности)
Осуждены по всем уголовным делам,
в том числе за контрреволюционные преступления
К смертной казни
К лишению свободы
К исправительно-трудовым работам без
содержания под стражей
Условно
Штраф, ссылка, высылка, общественное
порицание
Всего

128

Число осуждённых (чел.)
525
960 637
2 161 793

% к общему
числу осуждённых
28,0
64,9

86 859
150 701

2,6
4,5

3 330 515

100

Таблица 19
Осуждённые гражданскими и специальными судами СССР в 1940 г.
(сроки осуждения)
Осуждены к лишению свободы на срок:

Число осужденных (чел.)

До 1 года, из них:
по делам о самовольном уходе с предприятий и учреждений
От 1 года до 3 лет
От 3 до 5 лет
От 5 до 8 лет
От 10 до 25 лет
Всего

456 793
321 648

% к числу лишённых свободы
49,18
34,6

387 120
62 214
18 971
24
930 637

41,6
6,5
2,0
100

Таблица 20
Осуждённые гражданскими и специальными судами СССР
к лишению свободы в 1940 г. (по видам преступлений)
Распределение осуждённых по видам
преступлений
Контрреволюционные преступления
Хищения государственного и общественного имущества
Кража личной собственности
Разбой, бандитизм
Хулиганство
Злоупотребление служебным положением, халатное отношение к служебным обязанностям
Спекуляция
Умышленное убийство
Запрещённый аборт
Нанесение телесных повреждений
Изнасилование
Злобное уклонение от уплаты алиментов
Нарушение транспортных правил
Незаконное хранение оружия
Самовольный уход с предприятий и
учреждений
Прочие
Всего

129

Осуждены по
видам преступлений (чел.)
13 344
153 407

% к общему
числу осуждённых
1,4
16,5

78 422
3 558
164 414
30 205

8,4
0,4
17,7
3,3

17 686
6 962
1 979
10 106

1,9
0,7
0,2
1,1

3 022
7 409

0,3
0,8

36 544
4 523
351 648

3,9
0,5
34,6

77 408
960 637

8,3
100

Общие итоги репрессий. В 1991 г. Прокуратура СССР и МВД СССР
представили в Верховный Суд РСФСР данные о суммарном количестве
жертв сталинских репрессий; оно составило 50 114 267 чел. [135, с. 17].
Сюда относились: арестованные и отпущенные; осуждённые к тюремным и лагерным срокам; раскулаченные; сосланные; высланные; убитые; повторно арестованные одни и те же лица. То есть, от репрессий и
притеснений пострадал каждый шестой житель Советского Союза. В
том числе через ГУЛАГ прошли 18-20 млн чел. и около 7 млн чел. было
сослано [144, с. 17].
Существуют и другие общие данные о репрессиях: по другим подсчётам в 1923-1953 гг. в РСФСР было осуждено: а) около 40 млн чел.
[364, с. 22]; б) 39,1 млн чел. [164, с. 506].
Официальные данные НКВД СССР о репрессиях (по пятилеткам)
представлены в Таблице 21 [135, с. 17; 163, с. 284].
Таблица 21
Арестованные и осуждённые в СССР (в 1924-1943 гг., по пятилеткам)
Годы
1924-1928 гг.
1929-1933 гг.
1934-1938 гг.
1939-1943 гг.
Всего

Арестовано
(чел.)
418 110
1 889 024
2 104 683
4 411 817

Осуждено (чел.)
98 296
826 568
1 965 668
413 952
3 304 084

Из них расстреляно (чел.)
9 205
132 875
686 095
39 059
867 234

Сведения табл. 21 о расстрелянных представляются, как минимум,
неполными: так, в них не учтены данные о так называемой разгрузке
лагерей в 1937-1938 гг. (для массового наплыва новых заключённых
было необходимо освободить места заключения; без суда и следствия
были расстреляны около 300 тыс. чел.); также в таблице не учтены данные о расстрелах на фронтах войны (около 100 тыс. чел.); не учтена
смертность в процессе депортаций. То есть данные табл. 21 по части
расстрелянных следует увеличить примерно на 1,3 млн чел [163, с. 284].
По заданию Н. С. Хрущёва в декабре 1953 г. по архивным источникам был произведён подсчёт количества репрессированных в 1921-1941
гг., который дал следующие результаты: были арестованы 5 951 364 чел.,
из них осуждены судебными и внесудебными органами 4 060 306 чел.,
в том числе приговорены к смертной казни 799 455 чел. [266, с. 10].
Эти данные, в свою очередь, также могут быть уточнены: например,
в отношении числа лиц, пострадавших во время массовой коллективизации и раскулачивания (принято считать, что таковых имелось около
6 млн чел.). Но показатели избыточной смерти в этот период свидетельствуют о необходимости увеличения ранее приведённых итоговых цифровых показателей: в 1930-1933 гг. погибли 1,2 млн спецпереселенцев,

130

от «голодомора» – 6,5 млн чел., избыточная смертность в концлагерях
составила около 100 тыс. чел., и от общего ухудшения условий жизни 1, 3 млн чел. (всего – 9,1 млн чел.) [163, с. 193].
По данным В. В. Цаплина, в 1939 г. число заключённых в ИТЛ, ИТК
и тюрьмах НКВД составило 2 103 тыс. чел., умерли из них 525 тыс. чел.
[9, с. 143]. Г. А. Куманёв полагал, что в ИТЛ и ИТК НКВД находились
2,3 млн заключённых [130, с. 22]. Г. М. Иванова приводит данные, поступившие в ЦК КПСС во второй половине 1950-х гг.: в 1935-1940 гг. в
стране только по политическим обвинениям были арестованы 1 980 635
чел., из них расстреляны 688 503 чел. [136, с. 118].
Научные исследования в области демографии показывают, что в
1930-1953 гг. по обвинению в контрреволюционных и государственных
преступлениях были осуждены 3 778 234 чел., в том числе 786 098 чел.
приговорены к расстрелу [105, с. 414]. Более подробно этот вид ответственности представлен в Таблице 22 [199, с. 314; 217, с. 180].
Таблица 22
Сведения о контрреволюционных преступлениях и мерах
ответственности (1929-1945 гг.)
Годы

1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
Всего
С учётом новых данных

Привлечено
к уголовной
ответственности
(чел.)
219 862
378 539
479 065
499 249
634 429
336 003
293 681
175 752
945 268
641 762
47 422
137 019
209 015
197 329
263 837
104 271
121 674
5 684 177
6 934 696

Осуждено
(чел.)

В том числе
к лишению
свободы
(чел.)

В том числе
к высшей
мере наказания (чел.)

56 220
208 069
33 539
141 919
239 664
78 999
267 076
114 383
790 665
554 258
66 627
75 126
111 384
119 445
96 809
82 425
91 526
3 128 134
3 440 947

28 460
114 443
14 915
73 946
138 903
59 451
185 846
86 976
412 392
205 509
56 806
68 316
87 598
78 463
78 315
75 417
86 861
1 852 617
2 037 878

2 109
20 201
1 481
2 728
2 154
2 056
1 229
1 118
353 074
328 618
2 601
1 863
23 726
26 510
12 569
3 110
2 308
787 455
866 200

131

Но и данные табл. 22 вряд ли окончательно полны: анализ подсчётов
показывает, что сюда не вошли сведения о тех, кто был осуждён военными трибуналами и общими судами (учтены только осуждённые Особым совещанием, Коллегией ОГПУ НКВД СССР и тройками); также в
таблице не учтены те, кто был репрессирован в 1941-1945 гг. органами
СМЕРШ и т. д. [199, с. 316-317].
5. Репрессии по религиозным основаниям
В отечественной истории, в истории Церкви есть такие страшные
темы, что за них и браться страшно, так как они кровоточат, взывают и
к суду, и к совести; они порождают в неокрепших душах сомнение, что
вызывает трусливую реакцию умолчания, мол, так сложилось, мол, такие были обстоятельства.
Одной из таких сверхспорных тем является антинародный террор
сталинской власти вообще, и гонения на Русскую Православную Церковь, в частности. Почему священнослужители оказались одной из
наиболее опасных для режима категорий населения, настолько опасной,
что в относительном значении их де-факто (как и экономистов, профессиональных военных, философов и мн. др.) уничтожили почти полностью?
Дело в том, что своим государственно-политическим, экономическим и социально-духовным уровнем, своей социальной ролью они уникально подходили для критического осмысления базовых концептов
сталинизма. А возможности проповеди делали священнослужителей
действительно опасными для власть предержащих.
Голос Церкви – несмотря на запугивания и охаиванье – звучал
весьма отчётливо. Несколько ниже мы приведём в доказательство данного тезиса данные переписи населения СССР 1937 г. А сейчас обратим
внимание на следующее: с момента своего установления коммунистическая власть принялась прямо атаковать религию, стремилась опрокинуть общественное сознание рычагом «опиума для народа». В угоду невнятным идеалам диктатуры разорялись храмы, изгонялись священнослужители, многие из которых в годы Гражданской войны были просто
убиты. Окончание Гражданской войны не означало прекращение
борьбы с Верой и Церковью, гонения продолжались, набирая обороты:
 8 апреля 1929 г. ВЦИК своим постановлением ввёл в действие положение «О религиозных организациях», которое серьёзно затруднило
функционирование церковных инстанций;
 только в 1929-1934 гг. были репрессированы почти 40 тыс. представителей духовенства и монашества (из них около 5 тыс. были убиты);
в этот же период были закрыты все монастыри, а число действующих

132

храмов сократилось с 28,5 тыс. до 10 тыс. (в 1914 г. их было 67 100) [3:
с. 162]; к 1929 г. оставалось 1 119 действующих храмов [164, с. 474];
 в 1929 г. проводилась «антиколокольная» кампания, в результате
которой большая часть церковных колоколов был отправлена на переплавку;
 в 1925-1943 гг. действовал Союз воинствующих безбожников, который (по образному выражению Н. К. Крупской, в «балалаечном
духе») проводил шумные идеологически оформленные антирелигиозные кампании-профанации;
 до 1936 г. (принятие «общенародной» Конституции СССР) религиозные деятели, их семьи относились к категории «лишенцев» (были
лишены избирательных прав, ограничены в возможности получения
высшего образования и т. п.);
 в начале 1930 г. ОГПУ заставило митрополита Сергия сделать
официозное заявление о том, что, мол, никаких гонений на Церковь в
СССР не наблюдается. Эта «кощунственная ложь потрясла верующих и
в России, и в эмиграции, а также друзей Русской Церкви во всём мире»
[163, с. 162];
 в 1939 г. оставалось только немногим более тысячи действующих
храмов всех вероисповеданий (по другим данным – не более 200); православных священников и мулл приравнивали к кулачеству и репрессировали, что называется, «по списку» [163, с. 275, 276; 335, с. 200]; также
было уничтожено буддистское монашество в Туве, Бурятии, Калмыкии,
Монголии;
 к началу II мировой войны в СССР на свободе оставались только
4 правящих архииерея: митрополит Московский Сергий (Старгородский), митрополит Ленинградский Алексий (Симанский), управляющий
делами Московской Патриархии архиепископ Дмитровский Сергий
(Воскресенский) и архиепископ Петергофский Николай (Ярушевич); в
действующих храмах функционировали лишь около 500 священников
[164, с. 260]; напомним, что после «смягчения» в годы войны церковной
политики, к 1948 г. в СССР открыто около 14 тыс. храмов, при которых
действовало столько же священнослужителей [335, с. 2].
Религиозная ситуация резко обострилась после переписи населения
СССР 1937 г.: 44 % населения страны старше 15 лет чётко и прямо заявили, что они – христиане (42 % признали себя православными); 13 %
отнесли себя к иным религиозным конфессиям (в основном к исламу);
то есть, из 97 521 000 чел. опрошенных, 55 278 000 чел. (56,7 %) не побоялись заявить о себе, как о людях, верующих в Бога; 43,3 % опрошенных отнесли себя к атеистам; 31 928 чел. отнесли себя к служителям
культа [135, с. 16].

133

Судите сами: в тоталитарном обществе, где религия просто напросто
третировалась (вплоть до физического уничтожения), более 55 млн чел.
не побоялись открыто заявить о своей религиозной идентификациии.
Эти результаты взбесили руководство страны: 20 мая 1937 г. В. М. Маленков обратился к И. В. Сталину с запиской, в которой призывал «окончательно разобраться» с религией в СССР. 26 мая И. В. Сталин перенаправил этот документ А. А. Андрееву, А. А. Жданову, К. Е. Ворошилову, Л. М. Кагановичу, М. И. Калинину, С. В. Косиору, А. И. Микояну,
В. М. Молотову, В. Я. Чубарю и Р. И. Эйхе; все они подписали эту записку [163, с. 275].
По данным Комиссии по реабилитации жертв политических репрессий при Президенте Российской Федерации в 1937-1941 гг. были арестованы 175,8 тыс. представителей духовенства и пр. (речь идёт о священниках, членах их семей, православном активе приходских общин и др.),
из них 110 718 чел. были расстреляны [163, с. 275]; собственно православное духовенство и монашество в этом скорбном мартирологе составили 120 тыс. и 77,5 тыс. чел. соответственно (Таблица 23) [135, с. 17].
Таблица 23
Репрессии православного духовенства (1937-1941 гг.)
Год
1937
1938
1939
1940
1941
Всего:

Репрессировано православного
духовенства (чел.)
136 900
28 300
1 500
5 100
4 000
175 800

Из них: расстреляно (чел.)
85 300
21 500
900
1 100
1 918
110 718

Советская власть стремилась уничтожить Веру людей в Бога, навязывала массовому общественному сознанию коммунистические идеалы
и пр. По мнению историка Церкви архимандрита Дамаскина (Орловского), «массовое уничтожение святителей, просвещённых и ревностных пастырей, подвижников благочестия понизило нравственный уровень общества. Из народа была выбрана соль, что поставило его в угрожающее положение разложения» [163, с. 80; 335, с. 80-81].
6. Репрессивная система
в годы Великой Отечественной войны (1941-1945 гг.)
Военная обстановка принципиально не изменила сталинскую репрессивную систему, но некоторые реалии пришли в соответствие с новыми задачами, проблемами и условиями. Уже 22 июня 1941 г. вышел
указ Президиума Верховного Совета СССР, в соответствии с которым в

134

ведение военных трибуналов были переданы все преступления, совершаемые по 58-й и 73-й ст. («Сопротивление представителю власти») УК
РСФСР, а также по закону РСФСР о борьбе с хищениями социалистической собственности («закон о трёх колосках»).
Несколько позже в ведение военных трибуналов были переданы преступления по ст. «Распространение ложных слухов, возбуждающих тревогу среди населения», а также «антирабочие законы» 1940 г. (самовольный уход с работы работников военных предприятий) [372].
В ноябре 1941 г. ГКО принял постановление, существенно расширявшее внесудебные полномочия Особого совещания при НКВД СССР
(отныне за особо опасные и контрреволюционные преступления оно
могло применять все меры репрессии, вплоть до смертной казни) [216,
с. 318-320].
24 июня 1942 г. ГКО принял секретное постановление, в соответствии с которым репрессии подвергались семьи лиц, осуждённых к высшей мере наказания по ст. 58-1а (сначала это были отец, мать, жена, муж,
сыновья, дочери, братья и сёстры, которые или жили вместе с осуждёнными, или находились на его иждивении; а позже репрессии к ним применялись на основе объективного вменения) [145, с. 86].
Этих примеров вполне достаточно, чтобы понять, какой вектор развития обозначился в репрессивной политике сталинизма в 1941-1945 гг.
(устрожение и централизация).
С началом войны, когда враг захватил значительную часть советской
территории, возникла проблема эвакуации той части лагерного хозяйства, которое попадало в зону вражеской оккупации; необходимо было
перебазировать на восток 27 ИТЛ и 210 ИТК, в которых содержалось
около 750 тыс. заключённых [46, с. 218]. Естественно, что перебазирование происходило в строгой координации с планами эвакуации предприятий оборонной промышленности.
В военные годы количество заключённых достаточно решительно
менялось: см. табл. 24 [46, с. 219; 87, с. 72]; 25 [86, с. 423; 173, с. 530];
26 [86, с. 426; 163, с. 531].
Таблица 24
Количество заключённых в ИТЛ, ИТК и тюрьмах (1941-1945 гг.)
Год
1941
1942
1943
1944
1945

Численность заключённых в ИТЛ и
ИТК
1 929 729
1 777 043
1 484 182
1 179 819
1 460 677

Численность заключённых в тюрьмах
470 693
268 532
237 534
151 296
275 510

135

Всего
2 400 422
2 045 575
1 721 716
1 331 115
1 736 187

Мы видим, что общее число заключённых от года к году войны несколько снижалось, но правильно оценить этот процесс возможно
только на основе учёта прихода и расхода контингентов заключённых.
Например, за первые два года войны в места заключения попали около
2 млн чел. [240, с. 16]; но снижение общего количества заключённых
свидетельствовало, что их убыль превышала прибыль; далее мы увидим, что это было связано с отправкой значительного количества мужчин на фронт и высокой смертностью в лагерях и колониях (будет рассмотрено ниже).
Для количественной оценки контингентов заключённых следует
иметь в виду следующие данные: по указам 1942 г. (уклонение от мобилизации на сельскохозяйственные работы; невыработка колхозниками
обязательного минимума трудодней) до конца войны были осуждены
8 550 799 чел., из них 2 080 189 чел. были приговорены к лишению свободы, а остальные – к исправительно-трудовым работам, или получили
условный срок [163, с. 531].
Мы понимаем, что масштаб этих «трудовых» наказаний свидетельствует не только о потоках заключённых, взаимообмене трудовых ресурсов в ГУЛАГе; он также придаёт определённый смысл теме экономического подвига (по сути – характера экономического участия) населения
в военные годы и роли насилия в организации всех свершений.
Таблица 25
Осуждённые Верховным Судом СССР за контрреволюционные
преступления (1941-1945 гг.)
Год
1941
1942
1943
1944
1945
Всего:

Количество осуждённых (чел.)
86 865
155 245
126 380
119 448
152 691
640 629

Табл. 25 составлена на основе справки, подготовленной 21 января
1958 г. по поручению Н. С. Хрущёва.
По другим данным в 1941-1945 гг. в СССР всего были осуждены
14 797 871 чел., из них 7 678 487 чел. – за преступления по указам
1942 г. (Таблица 26).

136

Таблица 26
Общее количество осуждённых за трудовые нарушения (1941-1945 гг.)
Год

Всего осуждено
(чел.)

1941
1942
1943
1944
1945
Всего:

3 098340
3 413 370
2 898 349
2 842 171
2 545 641
14 797 871

Осуждено за трудовые нарушения
(чел.)
1 769 152
1 754 472
1 521 633
1 449 507
1 183 723
7 678 487

Соотношение
(%%)
57,1
51,4
52,5
51,0
46,5
51,7

Реальные возможности освободиться из лагеря в военное время
стремились к нулю:
 было прекращено условно-досрочное освобождение (УДО) на основе зачётов в срок наказания тех рабочих дней, когда заключённые выполняли и перевыполняли нормы выработки (возможность получения
УДО была существенно сокращена ещё до войны);
 до конца войны было задержано освобождение тех, кто был осуждён за государственные преступления;
 22 июня 1941 г. и 29 апреля 1942 г. НКВД и Прокуратура СССР
издали совместные совершенно секретные директивы, на основании которых заключённых, чей срок заканчивался, принудительно оставляли
на рабочих местах в качестве вольнонаёмных (ни уехать, ни сменить работу эти «свободные люди» не могли) [46, с. 218-219].
Иногда возможность освобождения проистекала из неблагоприятных факторов войны. Например, во второй половине 1941 г. в связи с
эвакуацией, было принято решение о досрочном освобождении 420 тыс.
заключённых. Абсолютное большинство из них было прямиком направлено в действующую армию. Далее, 7 июля 1945 г., в связи с Победой,
Президиум Верховного Совета СССР принял решение об амнистии; на
свободу вышли 620 753 заключённых [87, с. 72]. Амнистия не затронула
«политиков».
ГУЛАГ активно поставлял пополнения в действующую армию: уже
12 июля 1941 г. увидел свет указ Президиума Верховного Совета СССР
«Об освобождении от наказания осуждённых по некоторым категориям
преступлений», в соответствии с которым ушли на фронт вышеуказанные 420 тыс. чел. По данному указу освобождались лица:
 осуждённые за незначительные преступления (мелкие кражи, хулиганство);
 осуждённые по указам 26 июня и 28 декабря 1940 г. за нарушения
трудовой дисциплины (прогулы, опоздания, самовольный уход и пр.);

137

 кому оставалось до конца срока менее года;
 беременные женщины с малолетними детьми [46, с. 219].
Всего за годы войны в армию были переведены 1,2 млн заключённых, в том числе 840 тыс. из них при этом получили УДО; к 1943 г. в
армию ушла 1/3 заключённых ГУЛАГа (975 тыс. чел.); в 1942-1943 гг.
специальным постановлением ГКО было произведено досрочное освобождение 157 тыс. заключённых с переводом их в действующую армию.
Многие из бывших «з/к» прекрасно проявили себя на фронте, а 5 чел.
(А. М. Матросов, В. Е. Бреусов, А. И. Отставнов, Н. Я. Сержантов и
В. А. Ефимов) были удостоены высокого звания Героя Советского Союза.
Наконец, за годы войны собственно из сотрудников НКВД были
сформированы и отправлены на фронт 10 дивизий [4, с. 218, 416; 53,
с. 211; 82, с. 72].
В военные годы, в связи с ухудшением общей обстановки, выросла
смертность в местах заключения (Таблица 27 [87, с. 72; 136, с. 261;
163, с. 532]).
Таблица 27
Смертность заключённых в ИТЛ, ИТК и тюрьмах (1941-1945 гг.)
Годы
1941
1942
1943
1944
1945
Всего:

Данные Г. М. Ивановой (чел.)
135 864
372 348
288 599
124 725
87 903
1 009 439

Данные А. Б. Зубова (чел.)
115 484
352 560
267 826
114 481
81 917
932 268

А. Б. Зубов предполагает, что в данных Г. М. Ивановой содержатся
сведения о смертности заключённых только ИТЛ, а показателей по ИТК
и тюрьмам в них нет. В любом случае, данные этой таблицы могут быть
дополнены: здесь речь идёт только о смертности в результате «естественных» причин; но в ней не учтены расстрелянные в местах лишения
свободы, убитые и умершие; также в таблице отсутствует смертность
поселенцев.
В итоге смертность в ГУЛАГе в 1941-1943 гг. достигла 25 % от списочного состава контингента. По национальному признаку умершие
распределялись следующим образом: русских – 60 %, украинцев –
13 %, белорусов – 3 %, татар – 2 %, узбеков – 2 %, евреев – 1,7 %, прочие – 18,3 % [163, с. 531].
Л. М. Млечин приводит несколько меньший показатель смертности
среди заключённых ГУЛАГа в пиковый 1942 г. – 248 877 чел. Но даже

138

это количество является ужасающим. В. И. Алидин, в прошлом – генерал-полковник НКВД, в годы войны – начальник отдела «П» (поселений) – вспоминал: «В местах поселений творилось бесправие, беззаконие и произвол. Сосланным лицам предписывалось проживать в новых
местах вечно. Всякое передвижение за пределы населённого пункта считалось побегом. Молотов подписал распоряжение о том, чтобы все младенцы, родители которых поселенцы, считались после рождения тоже
поселенцами, и подлежали взятию на учёт» [240, с. 16].
Возможно, что данные Л. М. Млечина касаются спецпереселенцев,
социально-правовой статус которых несколько раз изменялся в годы
войны. Менялось даже их название: до 1944 г. их именовали «трудпоселенцами», а с марта 1944 г. – «спецпоселенцами» (как и вначале 1930-х
гг.).
15 апреля и 22 июня 1942 г. ГКО принял специальные постановления
№ 1575сс и 2100сс, в соответствии с которыми любые органы военного
управления начали осуществлять массовый призыв спецпереселенцев в
ряды действующей армии. До конца 1944 г. в армию были призваны
около 130 тыс. чел.; поначалу они использовались в строительных батальонах и рабочих отрядах, но с 1943 г. спецпереселенцы отправлялись
на фронт общим порядком. По данным 15 регионов СССР, представленных на 24,7 тыс. чел., 2 700 бывших спецпереселенцев были награждены орденами и медалями СССР [442, с. 158-163].
Экономика ГУЛАГа в годы войны была сориентирована на выпуск
оборонной продукции. 17 февраля 1942 г. вышел приказ НКВД СССР
№ 00330 «Об организации в составе УИТК ГУЛАГа НКВД СССР отдела
производства военной продукции». Отдел должен был координировать
производство военной продукции (боеприпасов, вооружения, спецукупорки, предметов снаряжения) и др. [86, с. 785].
Производственную деятельность предприятий ГУЛАГа характеризует следующее:
 на строительстве оборонных рубежей в 1941-1942 гг. были заняты
более 200 тыс. заключённых;
 на НКВД СССР было возложено строительство большого количества промышленных объектов (заводов, фабрик, каналов, железных дорог, шатх и пр.); за первые три года войны на стрйках НКВД были заняты более 2 млн чел.; заключённые принимали самое деятельное участие в строительстве авиационного и нефтепергонного заводов в Куйбышеве, металлургических комбинатов в Челябинске, Нижнем Тагиле,
Актюбинске и в Закавказье, Богословского алюминиевого комбината,
Норильского и Джидинского ГОК, Северо-Печорской железной дороги,
железных дорог Саратов – Сталинград, Комсомольск-на-Амуре – Советская Гавань и др.;

139

 заключённые обеспечивали рабочей силой предприятия других
наркоматов: в июне 1941 г. – 350, в марте 1945 г. – 640 предприятий (в
последнем случае речь шла о передаче 380 специалистов и 225 тыс. заключённых); в середине 1944 г. действовали 225 колоний, специально
созданных для обеспечения предприятий рабочей силой; 39 тыс. чел. работали на предприятиях наркомата вооружений и боеприпасов, 20 тыс. –
на предприятиях авиа- и танкостроения; 40 тыс. – на предприятиях чёрной и цветной металлургии; 15 тыс. – в угольной промышленности; в
конце войны по отраслям промышленности распределение заключённых выглядело следующим образом: 25 % были заняты непосредственно на производстве, 34 % – на строительных работах, 30 % – на погрузочно-разгрузочных работах и 11 % – на горных работах;
 к концу 1944 г. все предприятия ГУЛАГа выпустили 70,7 млн ед.
бомб, мин и гранат, 10 млн снарядов, 1,4 тыс. аппаратов комбинированных источников питания для раций, 500 тыс. катушек кабеля (полевого
и телефонного), 70 тыс. миномётных лотков, 1,7 млн масок для противогазов, 7 млн куб. м древесины;
 к концу войны ГУЛАГ занимал 2-е место в СССР по выпуску осколочно-фугасных мин и спецукупорок для боеприпасов;
 в июне 1942 г. ГКО принял постановление об организации на 20
предприятиях ГУЛАГа пошива обмундирования для РККА; эти предприятия, переработав 67 млн кв. м ткани, пошили 22 млн комплектов;
 война заставила предприятия ГУЛАГа работать более эффективно: в 1941-1943 гг.; производительность труда заключённых выросла
на 80 %, а по сравнению с 1940 г. её уровень увеличился в 2 с лишним
раза; выработка продукции на 1 заключённого в 1940 г. составляла 5 600
руб., а в 1944 г. – 10 500 руб.;
 предприятия ГУЛАГа перечислили в Фонд обороны: в 1941 г. –
250 тыс. руб., в 1942 г. – 2 млн руб., в 1943 г. – 25 млн руб. [45, с. 219;
53, с. 211-213; 82, с. 73; 127, с. 260-262].
Все «успешные» показатели экономической деятельности ГУЛАГа
достигались нещадной эксплуатацией контингета. 10 сентября 1943 г. на
совещании у заместителя НКВД СССР Н. С. Круглова выступил с докладом тогдашний начальник ГУЛАГа В. Г. Наседкин. По его данным
общий некомплект рабочей силы в лагерях и колониях составлял 750
тыс. чел. [87, с. 73]; 30 % «пополнений», прибывавших в места заключения, умирали в течение первых трёх месяцев пребывания. На совещании генерал НКВД М. М. Тмофеев, отвечавший за лесозаготовки, заявил: «Лесные лагеря имеют 20-25 % трудоспособных, а остальные совершенно не нужны лагерям, потому что они не могут работать в условиях леса» [136, с. 259-261].

140

Как эти «эффективные менеджеры» освобождались от нетрудоспособных заключённых, сегодня хорошо известно.
30 сентября 1943 г. указом Президиума Верховного Совета СССР «За
особые заслуги в области успешного производства вооружений и боеприпасов в трудных условиях военного времени» нарком внутренних
дел СССР Л. П. Берия был удостоен звания Героя Социалистического
Труда [86, с. 858].
Каторга. 22 апреля 1943 г. увидел свет указ Президиума Верховного
Совета СССР «О мерах наказания изменникам родины и предателям и о
введении для этих лиц, как меры наказания, каторжных работ» [45,
с. 218]. 31 июля 1943 г. Верховный Суд СССР получил право применять
в отношении осуждённых, приговорённых к смертной казни за измену
родине, ссылку на каторжные работы на срок от 15 до 20 лет [136, с. 85].
Каторжный режим содержания заключённых предполагал
 использование заключённых на тяжёлых работах;
 удлинённый рабочий день (на 1 час больше, чем в других местах
заключения);
 общее ужесточение режима содержания;
 обязательность ношения личного номера [173, с. 9].
Первые каторжные отделения были организованы в Воркутинском и
Северо-Восточном, а затем – в Норильском, и Карагандинском лагерях
(последний – для больных и нетрудоспособных заключённых). К концу
1944 г. имелись 5 каторжных лагерей общей ёмкостью 6 тыс. чел.
В первый год их существования к каторжным работам в СССР были
приговорены около 10 тыс. чел., а к 20 мая 1945 г. – более 25 тыс. чел.
(из них около 10 тыс. чел. были нетрудоспособными).
1 сентября 1945 г. в каторжных лагерях ГУЛАГа находились 38 568
чел. (Таблица 28 [136, с. 257-260]).
Таблица 28
Количество заключённых в каторжных лагерях (отделениях) НКВД
СССР (1 сентября 1945 г.)
Каторжный лагерь (отделение)
Воркутинский
Тайшетский
Северо-Восточный
Норильский
Карагандинский
В тюрьмах
Всего:

Содержалось заключённых (чел.)
14 162
9 001
7 988
3 023
172
4 222
38 568

141

7. Национальные репрессии и депортации
Одной из разновидностей репрессивных действий были репрессии
по национальному признаку, когда в поле зрения карателей попадали целые нации и народы. Предпринимавшие национальные репрессии традиционно затрагивали всё население и осуществлялись в форме депортаций.
Для начала определим это понятие: депортация – это «принудительное переселение представителей ряда национальных меньшинств
или целых народов, а также других групп населения, осуществлявшееся
накануне и в годы Великой Отечественной войны в соответствии с решениями ЦК ВКП (б), постановлениями Президиума Верховного Совета СССР, СНК СССР и ГКО» [46, с. 226].
Существует и такой вариант определения депортации – это «насильственная миграция, одна из специфических разновидностей политических репрессий, предпринимаемых государством в отношении к своим
или чужим гражданам с применением силы или принуждения» [301,
с. 65-66].
П. М. Полян выделил следующие особенности сталинских депортаций:
 внесудебный характер;
 списочность контингента депортируемых (не имярек, а групповое
социальное лицо);
 перемещение депортируемых из привычной среды обитания в
условия рискованного выживания;
 преимущественно этнический характер;
 ликвидация у депортируемых народов ранее имевшихся национально-политических автономий.
Таким образом, декларируя верность «пролетарскому интернационализму и классовому подходу, государство эволюционировало в сторону
националистических целей и методов» [301, с. 67-68].
По субъекту воздействия депортации были превентивными (например, высылка корейцев в 1937 г., немцев или финнов в 1941 г.) или «депортациями возмездия» (якобы, в наказание за совершённые в годы
войны преступления – «коллективное предательство» и пр.).
Всего внутри СССР в 1920-1952 гг. полной или частичной депортации подверглись более 6 млн чел. (в том числе – более 2 млн чел. в результате коллективизации); 2,72 млн чел. были депортированы в
1939-1945 гг. К началу войны с нацистами спецпереселенцы контролировались спецкомендатурами, общее число которых достигало 2 123 (к
этому времени 70 % их контингента составляли женщины и дети) [136,
с. 86].

142

В результате репатриаций в 1944-1947 гг. назад в СССР вернулись
более 5,4 млн наших соотечественников (нацисты вывезли на работу в
Германию 3,2 млн чел.; остальные – из числа бывших военнопленных).
Здесь следует кое-что уточнить: в юридическом смысле возвращаемые в СССР граждане Советского Союза назывались «перемещёнными
лицами». К ним, строго говоря, относились
 «остарбайтеры», то есть советские граждане, угнанные на принудительные работы в Германию и другие страны – её союзники;
 военнопленные;
 беженцы и пособники нацистов, отступившие вместе с ними.
Крупнейший специалист этой проблемы, В. Н. Земсков, полагает,
что к перемещённым лицам можно отнести около 6, 8 млн чел., но вернулись в СССР около 5 млн чел.; 1,8 млн чел, или погибли на чужбине,
или не захотели (не смогли) по каким-то причинам вернуться на родину
(невозвращенцев было примерно 520 тыс. чел.; возвращение СССР 85 %
перемещённых лиц осуществили добровольно, 15 % – принудительно
[131, с. 135, 139]).
На 1 марта 1946 г. была зарегистрирована репатриация 5 352 963
чел., в том числе – 3 527 189 гражданских лиц и 1 825 774 военнопленных [131, с. 120]. Из этого количества следует вычесть 1 153 475 чел.
(867 176 гражданских лиц и 286 299 пленных), которые перемещались
по оккупированной территории СССР и не были за границей [131,
с. 121-122].
Остаются 4 199 488 чел. (2 660 013 гражданских лиц и 1 539 475 военнопленных), распределение которых характеризует Таблица 29 [131,
с. 125-127].
Таблица 29
Распределение репатриантов (1944-1947 гг.)
Куда направлялись
По месту жительства
Призваны в армию
Зачислены в рабочие батальоны наркомюста
Переданы в распоряжение НКВД в качестве
спецконтингента
Оставлены на сборно-пересылочных пунктах, в
воинских частях и учреждениях за границей
Всего

Общее количество (чел.)
2 427 906
801 152
608 095

Гражданские
лица (чел.)
2 146 126
141 962
263 647

Военнопленные (чел.)
281 780
659 190
344 448

272 867

46 740

226 127

89 468

61 538

27 930

4 199 488

2 660 013

1 539 475

143

В отношении репатриантов возможно применение методик депортационных оценок.
11 народов (немцы, поляки, калмыки, карачаевцы, балкарцы, ингуши, чеченцы, крымские татары, корейцы, греки, финны) подверглись
полной, а представители 48 народов – частичной депортации (их общая
численнось составила примерно 2,6 млн чел. [163, с. 538; 283, с. 11].
По хронологическому основанию депортации можно разделить на
совершённые до Великой Отечественной войны и в ходе войны. Во
время «Большого террора» 11 августа 1937 г. увидел свет приказ
наркома внутренних дел СССР № 00485, в котором ставилась задача
расправиться с поляками – представителями «пятой колонны» в
СССР. Подспудно из требований приказа вытекала более широкая – по
базе депортации – задача: наносить удар по всем иностранцам. Так, в
итоге было уничтожено более 110 тыс. поляков, корейцев, их массовым
(административным) порядком выдворяли на Дальний Восток; в восточные и северные области отправляли «неблагонадёжные элементы» из
советизируемых территорий Западных Украины, Белоруссии, республик Прибалтики, Молдавии и пр.
Национальные репрессии развивались (в личностном аспекте) по
традиционной замкнутой схеме: «донос» – «арест» – «пытки» – «признание» – «клевета» – «донос». И так до бесконечности. Места содержания заключённых были настолько переполнены, что приходилось
проводить специальные кампании по их уничтожению с целью разредить контингент. Такое социальное поведение государства трудно обозначить иначе, чем «типичный массовый геноцид» [163, с. 277].
В этом плане особняком стоит так называемое «Катынское дело»
(речь идёт об уничтожении на территории СССР 22 тыс. поляков,
прежде всего – офицеров, захваченных в плен РККА во время «освободительных походов» 1939 г.). Всего нами было захвачено в плен более
300 тыс. поляков (240 тыс. из них – военнослужащие) [46, с. 273].
Было принято решение незначимых военнослужащих польской армии (рядовых, унтер-офицеров) отпустить по домам, а офицерский состав оставить в лагерях.
Нарком внутренних дел СССР Л. П. Берия предложил членам Политбюро ЦК ВКП (б) «рассмотреть дела в особом порядке, с применением к ним высшей меры наказания – расстрела». Затем, 5 марта 1940 г.
Политбюро ЦК ВКП (б) принципиально решило – польских офицеров
как врагов советской власти расстрелять. Подписи под этим решением
поставили И. В. Сталин, К. Е. Вороршилов, А. И. Микоян, В. М. Молотов, М. И. Калинин и Л. М. Каганович [168, с. 389].
Соответствующие инструктивные документы были разработаны по
линии Л. П. Бериии В. Н. Меркулова [46, с. 273]. Вместе с начальником

144

1-го спецотдела НКВД СССР Л. Ф. Баштаковым эти функционеры составили тройку, которая выносила расстрельные приговоры, на основании которых составлялись спецпротоколы и предписания на расстрел
[168, с. 521, 601-602; 272, с. 390].
Польские военнослужащие содержались в лагерях (Козельском,
Осташковском, Старобельском) недалеко от Смоленска и в тюрьмах,
расположенных в западных областях Украины и Белоруссии;
расстрельные акции получили наименование «Катынских расстрелов» (Катынь – село в Смоленской области, в 18 км западнее современного центра г. Смоленска), так как большая часть всех расстрелянных
(21 857 чел.) была казнена именно там.
Основная часть репрессированных офицеров не принадлежала к кадровому составу и была призваны в армию лишь накануне польско-германской военной кампании. Среди них числились: 21 профессор вузов,
более 300 практикующих врачей, более 100 журналистов и литераторов,
10 капелланов и т. п. [291, с. 18].
Некоторую часть тех, кого позже расстреляют, составили так называемые осадники – бывшие военнослужащие и пр. доверенные лица
польского правительства, которых власть расселила вдоль границ с
СССР, выделив им достаточно большие земельные наделы и предостатвив некоторые льготы. Осадники выполняли фермерские и оборонные
функции [168, с. 401].
Советская власть долго отрицала свою вину за «катынский расстрел». 13 апреля 1990 г. увидело свет заявление ТАСС, в котором наша
сторона принимала на себя ответственность за эти незаконные действия
(интересное совпадение – впервые об обнаружении массовых захоронений польских граждан в Катынском лесу германское радио сообщило
также 13 апреля только 1941 г.). В заявлении ТАСС вина за уничтожение
польских военных возлагалась на Л. П. Берию, В. Н. Меркулова и пр.
21 сентября 2004 г. Главная военная прокуратура РФ решила прекратить рассмотрение «Катынского дела» за смертью обвиняемых (к их
числу отнесли руководителей НКВД, которым инкриминировалось
«превышение должностных полномочий» [290, с. 8]. Здесь мы видим явное укрывательство сталинской преступной деятельности.
Позже, руководители Российской Федерации не раз признавали историческую вину за незаконные расстрелы польских граждан и приносили извинения польской стороне. 26 ноября 2010 г. постановление «О
Катынской трагедии и её жертвах» приняла Государственная Дума Федерального Собрания Российской Федерации, в котором расстрел польских граждан был квалифицирован как «акт произвола тоталитарного
государства» [348, с. 60].

145

В апреле 2010 г. в ознаменование 70-летней годовщины катынской
трагедии на месте расстрелов были проведены российско-польские траурные мероприятия с участием президентов двух стран – В. В. Путина
и Д. Туска.
В настоящий момент из 183 томов «Катынского дела» польской стороне передано 148 [290, с. 9]. В 1940 г. в первом издании «Большой советской энциклопедии» в статье «Польша» мы читаем, что это «географическое понятие. Вошла в сферу государственных интересов Германии» [243, с. 17]. Думается, что пренебрежение не может служить
надёжной основой международного сотрудничества.
В годы Великой Отечественной войны депортационные кампании
буквально следовали одна за другой. Обратим внимание только на некоторых из них:
 уже 22 июня 1941 г. увидел свет Указ Президиума Верховного Совета СССР о выселении в административном порядке «социально опасных элементов» из областей, объявленных на военном положении;
 в отношении проживавших в СССР немцев были введены жёсткие
ограничения: уже 28 августа 1941 г. в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР в восточные районы страны (Новосибирская, Омская области, Красноярский край и Казахстан) началось выселение около 900 тыс. чел. немецкой национальности; выселялись лица,
подлежавшие призыву в РККА, а те, кто уже был призван, увольнялись
и депортировались (см. ниже) [46, с. 226-227];
 в 1942-1943 гг. трудоспособные немцы мобилизовывались в трудовые армии. 7 октября 1942 г. ГКО принял постановление № 2383сс «О
дополнительной мобилизации немцев для народного хозяйства СССР»,
а ещё раньше постановления ГКО №1123 10 января 1942 г. и 1281
14 февраля 1942 г. поставили вопрос «о мобилизации в рабочие колонии
на всё время войны всех трудоспособных немцев и немок» (ранее проживавших в СССР). В трудармии (трудовые лагеря, располагавшиеся на
Урале, Дальнем Востоке, Крайнем Севере, в Сибири и Казахстане) было
«призвано» 315 тыс. советских немцев; режим содержания в этих лагерях был как у заключённых, поэтому и смертность среди «мобилизованных» немцев колебалась в пределах от 17,2 до 20,8 % [210, с. 2];
 заместитель наркома внутренних дел СССР утвердил «Положение
о порядке содержания, дисциплине и трудовом использовании мобилизованных в рабочие колонны немцев-переселенцев», в котором, в частности, говорилось: «Все мобилизуемые немцы призывных возрастов
направляются для работ при лагерях НКВД СССР и организуются в рабочие колонны при исправительно-трудовых лагерях НКВД СССР»
[356, с. 129];

146

 с сентября 1941 г. началась демобилизация этнических немцев из
РККА: в течение короткого времени армия «освободилась» от 33 516
чел., в том числе 1 609 офицеров, 4 292 сержанта и 27 615 чел. рядового
состава [356, с. 206-110];
 некоторым народам сталинское руководство вменило в вину «коллективное предательство» (сотрудничество с оккупантами), на основе
чего были проведены следующие массовые депортации:
 весной – летом 1943 г. – карачаевцев;
 зимой 1943-1944 г. – калмыков;
 в феврале 1944 г. – чеченцев и ингушей;
 в марте 1944 г. – балкарцев;
 в мае 1944 г. – крымских татар;
 соответственно упразднялись Карачаевская АО, а также Калмыцкая, Чечено-Ингушская, Крымская и Кабардино-Балкарская АССР [46,
с. 227].
Рассмотрим механизм депортации на примере выселения чеченцев и
ингушей:
 29 января 1944 г. Л. П. Берия утвердил инструкцию о порядке
этого «мероприятия»: выселению подлежали все жители республики,
включая стариков и детей; партийные, советские и хозяйственные кадры
уезжали вместе со всеми; русские женщины, состоявшие в браке с кавказцами, могли расторгнуть брак и остаться на месте, в противном случае они высылались на общих основаниях;
 31 января 1944 г. были приняты два постановления ГКО: «О мероприятиях по размещению спецпоселенцев в пределах Казахской и
Киргизской ССР» и «О порядке приёма на Северном Кавказе скота и
сельхозпродуктов»;
 операция по выселению чеченцев и ингушей получила кодовое
название «Чечевица»; для её проведения были задействованы 100 тыс.
солдат и 19 тыс. офицеров; за несколько дней до депортации под видом
учений на территорию региона дополнительно была введена танковая
армия (около 700 Т-34); для проведения депортации из бюджета было
выделено 150 млн руб.; стоит ли говорить, что при такой организации
депортация сопровождалась массовыми жертвами [348, с. 55];
 касательно юридического статуса депортируемых: в начале они
именовались спецпереселенцами (с 1949 г. – спецпоселенцами); их учитывали в Отделе трудовых и специальных поселений ГУЛАГА НКВД
СССР (в 1941-1944, 1944-1950 гг. – Отдел спецпоселений НКВД-МВД
СССР); спецпереселенцы формально сохраняли статус гражданина
СССР, но они не имели права покидать установленного государством
места жительства, то есть находились под надзором; за самовольное

147

оставление мест ссылки (высылки) была установлена ответственность –
20 лет заключения в ИТЛ. 26 ноября 1948 г. Президиум Верховного Совета СССР издал указ «Об уголовной ответственности за побеги из мест
обязательного и постоянного поселения лиц, выселенных в отдалённые
районы СССР в период Великой Отечественной войны», в котором говорилось, что депортация народов «проведена навечно, без права возврата к прежним местам жительства» [136, с. 86];
 высланные 13-14 июня 1941 г. из республик Прибалтики, Западных Украины и Белоруссии получали статус ссыльнопоселенцев (поражение в правах, строгий режим и надзор) [46, с. 227].
Общая характеристика депортаций представлена в Таблице 30 [163,
с. 535-538].
Таблица 30
Насильственные перемещения народов СССР (1920-1952 гг)
№
пп.
1.
2.

Кто перемещался

Поляки (западная граница СССР)
Финны-ингерманландцы
(Ленинградская область,
Карелия
Поляки, немцы (граница
Украины с Польшей и
Румынией)
Корейцы, китайцы (Хабаровский край, Северный Сахалин, Читинская
область)
Иранцы (южный Азербайджан)
Поляки (присоединённые восточные районы
Польши)

1929

Евреи (присоединённые
восточные районы
Польши)

1940

4.
5.
6.

7.
8.

Терское казачество
Семиреченское казачество

Когда
(годы)
1920
1920-1922

Куда перемещались
Архангельская область
Север Европейской части
России, Оренбургская область
таёжная зона Сибири

1935

Казахстан, Свердловская область

1936

Казахстан

1937

Казахстан, Узбекистан

1938

Алма-Атинская область

1940

Архангельская, Свердловская, Вологодская, Молотовская Новосибирская области, Коми АССР, Красноярский край
Архангельская, Свердловская, Вологодская, Молотовская области, Коми АССР

148

№
пп.
10.

Кто перемещался

11.

Литовцы (Литва)

1941

12.

Латыши (Латвия)

1941

13.

Эстонцы (Эстония)

1941

14.

Украинцы (присоединённые восточные районы Польши)
Белорусы (присоединённые восточные районы
Польши)
Немцы Поволжья (Республика немцев Поволжья)
Немцы Крыма
Финны-ингерманландцы
(Ленинградская область,
Карелия

1941

Немцы Восточной Украины (Донбасс)
Греки, итальянцы
(Крым, Северный Кавказ)
Карачаевцы
(Карачаевская АО)
Калмыки (Калмыцкая
АССР)

1941

Южно-Казахстанская, Карагандинская, Омская, Новосибирская области, Красноярский край, Коми АССР
Новосибирская, Казахстанская области, Коми АССР
Новосибирская, Карагандинская области, Красноярский
край
Кировская, Новосибирская
области
Южно-Казахстанская, Омская, Новосибирская области, Красноярский край
Новосибирская область,
Красноярский, Алтайский
края
Казахстан, Алтайский, Красноярский края, Новосибирская, Омская области
Киргизия, Казахстан
Казахстан, Красноярский,
Алтайский края, Новосибирская, Омская, Вологодская,
Кировская области, Якутия
Казахстан, Алтайский край

1942

Узбекистан

1943

Чеченцы, ингуши (Чечено-Ингушская АССР,
Дагестанская АССР)
Балкарцы (КабардиноБалкарская АССР)
Татары, армяне, греки,
болгары (Крым)

1944

Киргизия, Южно- Казахстанская область
Омская, Новосибирская, Тюменская области, Красноярский, Алтайский края
Казахстан, Фрунзенская,
Ошская области Киргизии

15.
16.
17.
18.

19.
20.
21.
22.
23.
24.
25.

Румыны (Бессарабия,
Северная Буковина)

Когда
(годы)
1941

1941
1941
1941
1941-1942

1943

Куда перемещались

1944

Киргизия, Казахстан

1944

Узбекистан

149

№
пп.
26.

Кто перемещался

Когда
(годы)
1944

Куда перемещались

1948-1951

Иркутская область, Красноярский край
Омская, Томская области
Новосибирская область,
Красноярский край
Средняя Азия

27.

Турки-месхетинцы,
курды, хемшины (Южная Грузия)
Литовцы

28.
29.

Латыши
Эстонцы

1948-1949
1948-1949

30.

Турки, греки (Закавказье)
Румыны, молдаване
(Бессарабия)

1948-1949

Белорусы (Западная Белоруссия)

1952

31.

32.

1948-1949

Киргизия, Узбекистан, Южный Казахстан

Курганская, Тюменская, Иркутская, Кемеровская области, Алтайский край, Бурятская АССР
Казахстан, Иркутская область.

Таким образом, широкие репрессии в национальной сфере отчётливо
характеризовали насильственный характер сталинского тоталитаризма,
наглядно демонстрировали истинное лицо советской власти.

150

Нужно весь наш народ держать в состоянии мобилизационной готовности перед лицом опасности военного
нападения, чтобы никакая случайность и никакие фокусы
наших внешних врагов не могли застать нас врасплох.
И. В. Сталин (из письма комсомольцу
И. Ф. Иванову, «Правда», 14 февраля 1938 г.).
Красной Армии совершенно не по плечу война с современной регулярной армией первоклассной державы. Красная Армия организована применительно к партийному заданию. Отсюда неуклонно проводимая пролетаризация и
коммунизация армии. Ее политическая благонадёжность
достигнута за счёт резкого понижения боеспособности.
Основным её пороком является неподготовленность и
некультурность её командного состава, к тому же связанного по рукам и ногам тенётами политического аппарата.
А. А. Зайцев (полковник Генерального штаба Руской
армии, статья «16 лет РККА», 1934 г.).
Сталин боялся германских вооружённых сил, так как
страна опоздала с проведением важнейших мероприятий. Сталин всё-таки понял, что вся его предвоенная политика оказалась фальшивой.
Маршал Советского Союза Г. К. Жуков.

III. РККА (1929-1945 гг.)
Армия являлась инструментом внутренней и внешней политики сталинского государства. Одной из главных особенностей оборонного
строительства в межвоенный период являлось уделение особого внимания созданию политически благонадёжного войска (порой в ущерб здравому смыслу и военно-профессиональной необходимости); на это обратил внимание в своей статье, посвящённой 16-летию РККА, эмигрант, в
прошлом – полковник Генерального штаба Русской армии А. А. Зайцев.
Мы также полагаем, что политическая (а часто, – субъективно-политическая) составляющая доминировала в советском военном строительстве; собственно же военные, военно-экономические и военно-социальные задачи были подчинены «генеральной линии партии» (то есть, позиции И. В. Сталина). А субъективизм здесь крайне опасен с точки зрения последствий допущенных вождём ошибок.
Общая схема развития Вооружённых сил в межвоенный период может быть представлена следующим образом:

151

1921-1929 гг.

1929-1939 гг.

1939-1941 гг.

1941-1945 гг.

политическое овладение армией; вытеснение Л. Д. Троцкого и его последователей с руководящих военно-политических постов; использование жупела внешней военной угрозы с одновременным сокращением и удешевлением армии; армия остаётся малочисленной, технически
и организационно несовершенной
осуществление военно-политического руководства и военного строительства на основе преимущественно традиционалистских подходов времён Гражданской войны;
привлечение в военную сферу некоторых новаторских
элементов; насыщение армии новой и современной военной техникой, поиски разумных форм военной организации; ликвидация «заговора военных» в 1937 г. – торжество традиции над новацией
в связи с полученным опытом Второй мировой войны,
внедрение в практику военного строительства некоего
набора организационных, кадровых и технических изменений, преобразований в армии, которые по масштабу
были сравнимы с военной реформой; хаотическое применение новаторских способов и приёмов, активизация
военно-технической политики; попытка осовременить
армию, но при преимущественном сохранении традиции
вытеснение традиции обязательностью условий военного времени; возобновление военно-стратегических и
оперативно-тактических взглядов, которые исповедывали репрессированные в ходе ликвидации «заговора военных» военачальники; присвоение их достижений административно-командной системе в военной сфере;
временный консенсус системы и народа под лозунгом
«Всё для фронта, всё для победы!»; к концу войны – возобновление традиции, усиление политической системы,
её возобладание над военной организацией и народным
сопротивлением, приписывание себе заслуг граждан;
оправдание жертв героизмом; демонстративное замаличвание спасительной помощи союзников по антигитлеровской коалиции

В этот период в сфере военного строительства определилась следующая система противоречий:
 между политической и воспитательной работой (превалирование
коммунизации армии, военно-политических отношений в социуме; отсутствие объективной научно-просветительной и разъяснительной работы);

152

 между преданностью и патриотизмом (основной упор в идеологической, массово-политической работе делался на воспитание преданности вождю, руководству, номенклатуре, но не народу, национальным интересам);
 между принуждением и убеждением, демонстративно-насильственные методики решения всех вопросов (насилие всегда и во всём);
разработка системы военно-идеологических стереотипов, их навязывание всем гражданам страны как обязательных ментальных установок;
преследование и уничтожение инакомыслия, в том числе, в сфере военной науки и практики;
 между боевой и военно-экономической потребностью момента,
целесообразностью мысли и действия; между боевым опытом и выводами из него;
 между установками военной идеологии и требованиями военной
практики, избыточно субъективизированное восприятие военного дела;
 между волюнтаристическими осмысленными задачами и возможностями военно-политического руководства;
 между теоретическими выкладками «мозга армии» в сфере военного строительства и боевого планирования и заскорузлыми потугами
единоличного определения вектора развития военного дела;
 в области боевой подготовки – между декларируем и реальным в
подготовке войск, между ростом сложности военно-практических задач
и упрощением основных форм боевой учёбы;
 между острой необходимостью решения задач военно-социальной работы и реально недостаточным объёмом средств, выделяемых для
этих целей;
 между национальными и интернациональными задачами армии;
 между действительной важностью тех или иных направлений военного строительства их субъективным восприятием сталинским руководством;
 между частными проявлениями военного профессионализма и доминированием непрофессионализма в военной сфере;
 между затратами, потерями на военное строительство и вражеским действием, предательством или необходимым героизмом;
 между фронтом и тылом, армией и гражданским населением
страны;
 между действительной армией и околоармейскими силовыми
структурами – тыловыми органами, особыми отделами, органами
СМЕРШ, военными трибуналами, расстрельными, конвойными и трофейными командами, заградотрядами и пр., то есть теми, кто обычно
держался подальше от поля боя;

153

 между позитивным потенциалом веры в Бога и практикой сталинского преследования церкви, неуклюжими попытками как-то оптимизировать государственную политику в отношении возможностей верующих исповедывать какой-то культ относительно беспрепятственно.
1. РККА (1929-1939 гг.)
В этот период РККА росла и качественно, и количественно. В годы
первой пятилетки планировалось довести численность Вооружённых
Сил СССР до уровня, не уступающего на важных ТВД армиям возможных противников; в годы второй пятилетки предполагалось «создать такие Вооружённые силы (по их численности, мощности вооружений и
боеготовности), чтобы можно было обеспечить оборону против коалиции крупнейших капиталистических стран на нескольких фронтах»
[154, с. 90].
Ещё в 1927 г. армия СССР имела 586 тыс. чел. личного состава, а в
1935 г. численность Вооружённых сил значительно превзошла 1 млн
чел. (см. Таблицу 31 [38, с. 130; 154, с. 90; 234, с. 291- 293, 295.]).
Таблица 31
Списочная численность Советских Вооружённых Сил
(1930-1941 гг.; с 1938 г. – без РККФ)
Дата
1.01.1930 г.
1.01.1931 г.
15.01.1932 г.
1.03.1933 г.
1.01.1934 г.
1.01.1935 г.
1.01.1936 г.
1.01.1937 г.
1.01.1938 г.
21.01.1939 г.

Численность
631 616
639 783
775 519
899 912
1 033 570
1 085 173
1 219 325
1 645 983
1 582 057
1 910 477

Дата
27.12.1939 г.
1.01.1940 г.
1.02.1940 г.
1.03.1940 г.
1.04.1940 г.
1.05.1940 г.
1.06.1940 г.
1.09.1940 г.
1.10.1940 г.
22.06.1941 г.

Численность
3 568 000
3 851 700
4 229 954
4 416 000
4 355 669
3 990 993
4 055479
3 423 499
3 446 309
5 080 977

В 1935 г. в составе вермахта только планировалось развернуть 36 дивизий и довести численность армии нацистов до 560 тыс. чел; в РККА в
этом году уже имелись 87 стрелковых и 32 кавалерийских дивизии общей численностью 960 тыс. чел. [154, с. 87].
Столь массовая армия предполагала внедрение в практику военного
строительства неких военно-научных, теоретических основ, на которых
она будет собственно строиться. Военная наука СССР, несмотря на деформирующее воздействие марксистско-ленинских установок, пыталась отвечать на возникавшие вопросы, проблемы в области военного
строительства.

154

1 апреля 1922 г. Л. Д. Троцкий, выступая на совещании военных делегатов XI съезда РКП (б), заявил, что «военной науки нет и не было; то,
что называют теорией войны, на самом деле есть совокупность практических приёмов и способов. Война – это ремесло, поэтому марксизм не
имет отношения к ведению войны» [315, с. 49]. Л. Д. Троцкому был дан
отпор, а с 1922/23 учебного года во всех академиях был введён спецкурс
«Марксизм-ленинизм о войне и армии».
В этот период особую известность приобрёл замечательный военный
теоретик, талантливый писатель и педагог А. А. Свечин, автор капитального труда «Стратегия» (1927 г.). Ему удалось многое предвосхитить в развитии военного дел, в том, что нашло своё применение в
1941-1945 гг. А. А. Свечин разрабатывал проблемы особой мобильности
предстоящих военных действий; развивал идеи наступательных боевых
действий, как главного средства достижения победы; был сторонником
теорий массированного сосредоточения основных боевых сил на решющих направлениях боевых действий и мн. др.
Критическое (и не всегда порядочное) отношение к теориям
А. А. Свечина высказывал М. Н. Тухачевский. Взгляды этого прославленного маршала более тяготели к идеям и разработкам В. К. Триандафиллова и К. Б. Калиновского, которые развивали и продвигали в
практику подготовки войск передовую теорию глубокой наступательной
операции. Также в первом ряду разработчиков этой теории находились
А. И. Егоров, Г. С. Иссерсон, Н. Е Варфоламеев, А. И. Седякин,
П. И. Вакулич, А. Н. Лапчинский и др.
Суть глубокой наступательной операции (ГНО) составлял «принцип одновременного подавления обороны противника на всю её глубину
в рамках фронтовой наступательной операции» [55, с. 66].
Основные документы, в которых была изложена эта теория, представлены в Таблице 32 [53, с. 66-69].
Таблица 32
Теория глубокой наступательной операции
(изложение в документах начала 1930-х гг.)
№ пп.
1.

Дата, документ
11 января 1930 г. – доклад командующего Ленинградским военным округом (ЛВО) М. Н. Тухачевского
наркому обороны СССР К. Е. Ворошилову

155

Содержание
изложена основная идея
ГНО: «согласованными
действиями стрелковых
войск, танков, авиации,
воздушных и танковых десантов сковать оборону
противника на всю её глубину, протаранить её мощ-

№ пп.

Дата, документ

3 сентября 1930 г. – отчёт командующего ЛВО М. Н. Тухачевского «О
проведении авиамотодесанта 3 сентября 1930 г. на окружных манёврах
Ленинградского военного округа»
Доклад командующего ЛВО
М. Н. Тухачевского наркому обороны СССР К. Е. Ворошилову «Об
итогах боевой подготовки за
1929/1930 учебный год»

Цикл статей в газете «Красная
звезда» заместителя начальника
(позже – начальника) Управления
механизации и моторизации РККА
Б. К. Калиновского; 29 ноября 1930 г.
его же доклад «Проблемы механизации и моторизации современных армий» на заседании военной секции
Коммунистической аадемии
Весна 1931 г. – доклад заместителя
начальника Штаба РККА В. К. Триандафиллова «Основные вопросы
тактики и оперативного искусства в
связи с реструктуризацией армии»

Конец 1930 – начало 1931 гг. – труды
преподавателей Военной академии
им. М. В. Фрунзе (Р. П. Эйдеман,
Г. С. Иссерсон, П. И. Вакулич,
С. Н. Красильников и др.)
Лето 1932 г. – начальник Штаба
РККА А. И. Егоров направил в войска тезисы «Тактика и оперативного
искусство РККА на новом этапе»

156

Содержание
ным ударом, а затем окружить и уничтожить всю
обороняющуюся группировку врага»
обоснована роль десанта в
сковывании оперативных и
стратегических резервов
противника
в специальной записке
обоснован новый вид боя
(в рамках ГНО) стрелкового корпуса, основанного
на взаимодействии пехоты
и артиллерии с наиболее
передовыми техническими
родами войск: ВВС и БТВ
предположение о том, что
ГНО должна будет состоять из двух этапов: прорыв
обороны противника и развёртывание оперативного
манёвра

изложены некоторые оперативно-тактические аспекты ГНО; обосновано
использование танковых
формирований в наступательном бою в составе
трёх эшелонированных
групп.
разработка основных проблем ГНО.

изложена сущность ГНО
на основе принципа одновременного подавления
обороны противника на

№ пп.

Дата, документ

Лето 1932 г. – опубликование в военной печати большого числа трудов
по отдельным вопросам наступательной операции

Содержание
всю её оперативную глубину
Г. С. Иссерсон «Эволюция
оперативного искусства»,
С. Н. Амосов «Тактика мотомехсоединений»,
А. Н. Лапчинский «Воздушные силы в бою и в
операции», Р. С. Циффер
«Очерки по тактике» и др.

Идеи ГНО нашли отражение в ПУ-29 (один из передовых документов того времени), затем в ПУ-36 (ст. 191, 207 и др.) и в ряде других
документов, планов, инструкций, учебных пособий. Начальник оперативного факультета Военной академии им. М. В. Фрунзе, начальник кафедры оперативного искусства Академии Генерального штаба Г. С. Иссерсон писал: «Этот период имеет в развитии военной теории особое
значение. Он даёт яркую картину большой исследовательсткой работы,
широкой творческой мысли и важных принципиальных решений.
Именно в эти годы были разработаны основы глубокого боя и глубокой
операции, оперативного искусства» [149, с. 36].
Эти взгляды, по тем временам носили передовой характер; они вызвали огромный и заслуженный интерес в зарубежных военных кругах;
многие из этих положений были взяты за основу подготовки вермахта и
пр. К сожалению, в нашей стране, после ликвидации «заговора военных» теории ГНО и сопутствующие разработки военной науки были
надолго отставлены в сторону.
Военно-политическое руководство страны изначально не смогло
оценить перспективность такого (глубокого) принципа построения военных кампаний. Действительно, к 1930 г. ВВС, БТВ и технические части составляли не более 10 % численности РККА [154, с. 90]; армия «не
отличалась высокой боевой готовностью», чему немало способствовала
сохранявшаяся территориально-милиционная система (58 % стрелковых частей РККА были переведены на территориальный способ существования – одногодичную срочную службу красноармеец проходил за
5 лет, присутствуя на сборах) [334, с. 252].
Мобилизационное планирование. «Военная тревога» 1927 г., к сожалению, показала, что к серьёзному военному столкновению РККА не готова. Под руководством М. Н. Тухачевского был разработан план увеличения армии в случае войны до 5,8 млн чел., до 50 тыс. танков и 40 тыс.
самолётов; но эти предложения руководством страны были оценены

157

крайне отрицательно. На одном из совещаний нарком обороны К. Е. Ворошилов бросил реплику в адрес идей М. Н. Тухачевского: «Вы хотите
разорить государство!» [184, с. 20].
Тем не менее, идеи быстрого наращивания военной мощи государства были приняты руководством этого государства (Таблица 33 [163,
с. 320]).
Таблица 33
Контрольные показатели мобилизационного планирования СССР
(1928-1934 гг.)
Показатель

1928 г.

1930 г.

1932 г.

1934 г.

Личный состав (млн
чел.)
Стрелковые дивизии
Артиллерийские орудия (без зенитных)
Самолёты
Танки (без бронемашин)

2,9

3,1

3,5

4,8

1928-1934
гг.; % роста
65

103
7 900

105,5
8 595

144
12 995

149
29 650

44
275

1 300
90

1 420
429

1 923
1 444

3 500
9 000

170
9 900

В соответствии с мобилизационным планом 1934 г. было предусмотрено развёртывание Вооружённых сил до 4,8 млн чел. (149 стрелковых
и 22 кавалерийских дивизии первой очереди). Новый мобилизационный
план М-8 (1937 г.) предусматривал доведение численности армии до
8,6 млн чел., в том числе 6,4 млн чел. в соединениях первой очереди
[106, с. 34].
В связи с ростом армии, менялась система военного управления. 20
июня 1934 г. Реввоенсовет СССР, существовавший на правах коллегии
наркомата по военным и морским делам СССР, был ликвидирован; одновременно сам наркомат был преобразован в общесоюзный наркомат
обороны СССР (30 декабря 1937 г. из его состава был выделен накомат
РККФ СССР); 22 сентября 1935 г. Штаб РККА был преобразован в Генеральный штаб РККА; в ноябре 1934 г. при наркоме обороны был создан Военный совет; 13 марта 1938 г. был создан Главный военный совет
РККА, который просуществовал до 20 июня 1941 г.; в мае 1937 г. в войсках были восстановлены должности военных комиссаров (то есть ограничено единоначалие) [154, с. 98-100].
Тем самым система высших руководящих инстанций была создана и
относительно упорядочена. Однако само военное управление затруднялось низким уровнем связи: её сеть была недостаточно мощной, радио-

158

средств не хватало, к тому же войска совсем не умели пользоваться радиосредствами, предпочитая проводную связь, или посыльных [154,
с. 454].
Развитие родов войск. Артиллерия. В 1929-1939 гг. количество артиллерийских орудий выросло в 7 раз; в 1929 г. имелось 7 тыс. стволов,
1 января 1934 г. – уже 17 тыс. стволов, к 1 сентября 1939 г. – 45 790 стволов [38, с. 129; 154, с. 90-91; 334, с. 252].
Совершенствование артиллерийского парка осуществлялось по двум
направлениям:
а) модернизация старых артиллерийских систем: у артсистем, оставшихся с прошлых войн, удлинялись стволы, улучшались конструкции
лафетов, устанавливались более совершенные прицельные устройства,
увеличивалась начальная скорость снарядов и т. п. Например, после
того, как под руководством В. Н. Сидоренко (КБ Мотовилихского завода, г. Пермь) была произведена модернизация 76-мм дивизионной
пушки, дальность её стрельбы выросла с 8,5 до 13 км;
б) разработка новых артиллерийских систем: активно действовали
творческие коллективы В. С. Грабина, И. И. Иванова, Ф. Ф. Петрова,
Б. И. Шавырина и др., которые разрабатывали новые виды артвооружений. В 1931 г. в войска поступили: 203-мм гаубица большой мощности,
122-мм пушка; в 1932 г. – 76, 2 мм танковая пушка (для установки на
тяжёлые танки), 76, 2-мм зенитная пушка, 45-мм противотанковая
пушка, 45-мм танковая пушка с дублированным оптическим прицелом
(телескопическим и перископическим); в 1937 г. – 152-мм пушка-гаубица; в 1938 г. – 122-мм гаубица; в 1939 г. – 76-мм дивизионная пушка.
Развивалась система миномётного вооружения: концу 1930-х гг. на
вооружение были приняты 82-мм батальонный, 107-мм горно-вьючный
и 120-мм полковой миномёты. Для того времени это были одни из лучших в мире образцов (хотя в войсках их катастрофически не хватало).
В 1939 г. в боях на Халхин-Голе впервые получили боевое применение реактивные снаряды. Под руководством А. Г. Костикова была создана реактивная миномётная установка («Катюша»).
Слабым местом артиллерии РККА была низкая обеспеченность механической тягой, что резко снижало подвижность и маневренность артиллерийских частей и подразделений; потребность в специальных артиллерийских тягачах была удовлетворена на 20,5 % от штата; при этом,
основную массу тягачей составляли маломощные сельскохозяйственные трактора, которых к тому же недоставало [154, с. 90-91, 93,
451-453].
Стрелковое вооружение. В 1929 г. в РККА имелось 26 тыс. станковых пулемётов, а к 1932 г. их число увеличилось вдвое [154, с. 90; 334,
с. 252].

159

Военно-воздушные силы. Неразвитость этого сегмента военной техники проявлялась в том, что в 1929 г. 82 % самолётов ВВС РККА являлись разведчиками, но к 1939 г. ситуацию удалось поправить – в составе
авиапарка ВВС РККА более 90 % самолётов уже составляли истребители, бомбардировщики и штурмовики [38, с. 130; 334, с. 252], в том
числе: 51, 9 % – бомбардировщики и штурмовики, 38,6 % – истребители
и 9,5 % – разведчики [154, с. 92-93].
В 1929 г. в ВВС РККА всего числилось около 1 тыс. боевых самолётов устаревших конструкций, а к началу 1938 г. (по докладу французского атташе) СССР располагал уже 5 562 самолётами, дислоцированными в первой линии обороны, в том числе на западном направлении –
3 220 самолётов [106, с. 42; 154, с. 90].
В начале 1930-х гг. на вооружение поступили: истребитель И-5, тяжёлые бомбардировщики ТБ-1 и ТБ-3, лёгкий бомбардировщик и разведчик Р-5; в годы второй пятилетки ВВС получили истребители И-15,
И-16, бомбардировщики ДБ-3 и СБ-3.
Претерпевала изменения организация авиации: до 1930 г. в её составе преобладали разведывательные отряды и эскадрильи; к середине
1930-х гг. началось создание однотипных по организации полков и эскадрилий истребительного, штурмового, легко- и тяжелобомбардировочного назначения.
Во второй половине 1930-х гг. уже были созданы авиационные корпуса дальнебомбардировочной авиации и три отдельные авиационные
армии. За это время количество авиачастей выросло на 214 %.
ВВС начали подразделяться на войсковую, армейскую и дальнебомбардировочную авиацию [154, с. 96-97].
Бронетанковые войска в 1929-1939 гг. быстро росли количественно
и качественно (Таблица 34 [154, с. 90, 92, 96; 163, с. 319, 320; 234,
с. 511-513; 334, с. 252]).
Таблица 34
Количество танков в РККА (1928-1939 гг.)
Дата
1.01.1928 г.
1.05.1931 г.
1.01.1932 г.
1933 г.
1.01.1934 г.

Количество
79 танков и 7 бронемашин
76 танков и 167
бронемашин
1 405 танков и 213
бронемашин
2 457 танков
7 534

Дата
1935 г.,

Количество
3 061

1936 г.

3 981

1937 г.

1 610

1938 г.
1939 г.

2 386
около 15 000

160

Представляется, что в таблице данные за 1935-1938 гг. представляют
или ежегодный выпуск танков, или количество боеготовых машин. В
1937 г. Германия имела только 2 тыс. танков.
Наша бронетанковая техника постоянно совершенствовалась: в
1929 г. практически все танки и бронемашины были иностранного производства (иностранных конструкций). К 1932 г. все устаревшие машины, в том числе и наш первый танк МС-1 («малый сопровождения»,
или в модифицированном варианте Т-18); в 1931 г. на вооружение поступили танкетки Т-27 и лёгкие танки Т-26 и БТ; в 1932 г. – трёхбашенный танк Т-28 и плавающий танк Т-37 (позже заменён на Т-38);
в 1933 г. – тяжёлый пятибашенный танк Т-35; с 1937 г. началась разработка танка Т-34, а с 1938 г. – КВ.
Всего за годы первой пятилетки в стране было выпущено более 5
тыс. танков [154, с. 91-92].
Создатели боевых машин стремились к постоянному улучшению их
тактико-технических показателей: например, лобовая броня БТ в 1931 г.
составляла 13 мм, в 1935 г. – 20 мм; вместо 37-мм пушки, наводившейся
на цель при помощи плечевого упора, была установлена 45-мм танковая
пушка с оптическим прицелом, а на командирском танке – 76,2-мм танковая пушка. Также на командирских машинах устанавливалась рация.
Параллельно с наращиванием войск бронетанковой техникой, шло
их непрерывное организационное совершенствование. 17 июля 1929 г.
РВС СССР постановил создать опытную механизированную часть; в
мае 1930 г. в Московском военном округе была создана 1-я мехбригада,
которой в 1931 г. было присвоено имя К. Б. Калиновского – начальника
Управления механизации и моторизации РККА, незадолго до этого погибшего в авиакатастрофе.
В 1932 г. на базе бригады был создан первый в мире механизированный корпус (имени К. Б. Калиновского). В некоторых изданиях утверждается, что этот корпус формировался в Московском военном округе,
на самом деле, это происходило в Ленинградском военном округе.
Затем 1 мая 1933 г. были созданы ещё два мехкорпуса и шесть отдельных мехбригад. Организационно мехкорпус включал две мехбригады, стрелковую бригаду, разведывательный, сапёрный, огнемётный
батальоны, зенитно-артиллерийский дивизион, а также части и подразделения обеспечения.
Всего в корпусе по штату имелось 490 машин, в том числе, 175 БТ,
192 Т-26 и 123 Т-37; в декабре 1935 г. Т-26 вывели из состава БТВ и
заменили на БТ, в корпусе по штату стало 463 танка.
Всего предполагалось иметь девять мехкорпусов, но их формирование было приостановлено, так как «у высшего военного руководства не

161

было единого взгляда на применение корпусов в боевых условиях» [156,
с. 71-73].
В 1934-1938 гг. количество танковых и механизированных частей выросло на 180 %, а общий рост моторизации армии составил 260 % [1,
с. 96].
В 1938 г. мехкорпуса – без значительных изменений в организационно-техническом отношении – были переименованы в танковые корпуса. Танковый корпус включал две леготанковые бригады, одну моторизованную стрелково-пулемётную бригаду, ряд отдельных частей и
подразделений. Всего в танковом корпусе имелось 560 танков (в таком
составе корпуса просуществовали до 1939 г.) [156, с. 73].
При таком количественном росте танковых (и не только) вооружений, обострилась проблема боевой подготовки БТВ. В феврале 1930 г.
приказом наркома обороны СССР была установлена следующая годовая
квота использования моторесурса на одного механника-водителя – 25
час. (10 час. сразу «изымались» в пользу парадной подготовки, 15 час.
оставлялись на тактическую подготовку) [106, с. 40].
Думается, что вершиной военного развития СССР в 1930-е гг. стали
крупные военные манёвры, проводившиеся в 1935-1936 гг. в Киевском и
белорусском военных округах (Таблица 35 [106, с. 23-41; 362, с. 88-96]).
Таблица 35
Манёвры РККА (1935-1936 гг.): привлечённые силы и средства
Показатель
Личный состав
Танки
Самолёты

Манёвры Киевского военного округа
(12-17 июля 1935 г.)
60 тыс. чел.
1 040
440 (242 Р-5; 89 И-5; 60
ТБ-3; 22 Р-6;
27 У-2)

Манёвры Белорусского
военного округа
(8-11 сентября 1936 г.)
91 737 чел.
1 309 (468 Т-37, Т-38 и
Т-27; 416 Т-26; 370 БТ;
35 БХМ-3; 20 Т-28)
632 (ТБ-3; СБ; Р-6; Р-5;
ССС; И-16; И-5; У-2)

Этим манёврам посвящена достаточно серьёзная историческая литература. Мы обратим внимание на проявление в этих военных акциях
формального и неформального компонентов. В неформальном значении
эти манёвры являются прекрасно организованной демонстрацией
смысла и значения глубокой наступательной операции и боя. Дальнейшее внедрение подобных оперативно-тактических мероприятий в практику боевой подготовки войск, повсеместное погружение армии в новую качественную парадигму предполагаемого ведения боевых дей-

162

ствий, безусловно, способствовало бы росту оборонительного потенциала СССР. Мы полагаем, что в этом случае гитлеровская агрессия (если
бы она была всё же предпринята) в 1941-1942 гг. не имела бы таких успехов; а нашей армии и народу не пришлось бы платить страшную кровавую цену за то, что какая-то группа военно-политических руководителей не смогла (не пожелала) по достоинству оценить перспективные
идеи. Тем более, что ничего подобного в практике военного строительства в Европе ещё толком не существовало.
Уже в 1935 (и в 1936 г.) противники М. Н. Тухачевского и пр.
(так называемых «техников»), в первую очередь, ближайшее окружение
И. В. Сталина – К. Е. Ворошилов и пр. (так называемые «конники»),
начали принижать значение этих манёвров. 22 сентября 1935 г. в приказе
наркома обороны СССР № 0182 говорилось, что эти учения носят
«учебно-боевой характер», поскольку «ответственные их эпизоды были
предварительно проработаны с начсоставом маневрирующих войск и
основательно проиграны с посредниками» [362, с. 93].
Военные атташе, наблюдавшие манёвры 1935 и 1936 гг., отмечали
«бесспорный прогресс в перевооружении Красной Армии»; но они же
отмечали, что «неразвитость военной инфраструктуры, прежде всего
путей сообщения, грозила свести на нет усилия по повышению маневренности войск». Иностранные наблюдатели также увидели, что «советское руководство не только не скрывало быстрого наращивания военной
мощи, но и всячески демонстрировало её, не боясь смелых преувеличений» [106, с. 23].
Всё-таки, главное значение проведённых манёвров состояло в следующем: «На них войска Красной Армии как по нотам разыграли операции грядущей «войны моторов» – так называемые глубокие операции, в
которых оборона противника, благодаря применению тесно взаимодействующих друг с другом танков, авиации и воздушных десантов, одним
ударом поражалась на всю её глубину – от переднего края до оперативных резервов» [362, с. 88].
Рост армии предполагал соответствующее развитие сети военноучебных заведений. Некомплект командно-начальствующего состава
РККА был весьма велик: в 1935 г. он составил 17,9 % штатных должностей, 1936 – 18,7 %, 1937 – 21,7 %, в 1938 г. – 25,2 % [234, с. 297].
К 1938 г. в стране действовали 13 военных академий, 75 военных
училищ (в том числе 18 авиационных, 11 артиллерийских, 9 бронетанковых, 7 сухопутных и пр.).
10 декабря 1932 г. были созданы четыре военно-политические
школы и курсы усовершенствования среднего политсостава (началось
развитие системы военно-политической подготовки).

163

В результате к середине 1938 г. окончили военную академию (курсы
усовершенствования командного состава) 48,9 % (51,1 %) командиров
корпусов, 63,3 % (36,7 %) командиров дивизий; при этом, членами
ВКП (б) являлись: 93,5 % всех командиров корпусов, 93 % всех командиров дивизий и бригад, 87 % командиров всех полков [154, с. 95-96].
Внешне ситуация с подготовкой военных кадров выглядит вполне
благоприятной; возможно, в аспекте первичного уровня военной подготовки дело именно так и обстояло. Но в какой мере военное образование, военная наука обеспечивали оперативно-стратегический уровень
военного дела, какие рекомендации могло (и должно) получить военное
руководство в направлении совершенствования военного строительства, а главное – насколько само это руководство было готово воспринимать рекомендации научного знания, все эти непростые проблемы показывают стиль и методы сталинского руководства, суть АКС.
В 1936 г. на базе оперативного факультета Военной академии РККА
была создана Академия Генерального штаба РККА (с 1942 г. – Высшая
военная академия). Сам по себе этот факт не может вызывать отрицательных оценок, ведь он порождает надежду на улучшение процессов
осмысления современной тому времени проблематики войны и армии.
Тем не менее, в начале войны, как известно, РККА не имела чётко выраженной военной доктрины, адекватных ситуации планов ведения
войны, отмобилизования Вооружённых сил, прикрытия государственной границы и пр. эти основополагающие документы не нашли должного практического воплощения ни в системе нормативной документации боевой подготовки, ни в практике этой же боевой подготовки видов
Вооружённых сил и родов войск.
В ходе войны «передовая советская военная мысль» складывалась на
основе затратных методик проб и ошибок; было пролито немало народной крови, прежде чем, например, охаянные ранее идеи участников мифологического «заговора военных» постепенно пришлись ко двору
нашего военного командования; пока третируемый ранее опыт предвоенных кампаний был хоть в какой-то степени учтён в действиях РККА
на фронте с нацистами. И все эти затруднения и разрешения затруднений осуществлялись в обстановке констатирующего самовосхваления,
зомбирования населения и военнослужащих «светлыми образами» вождей всех мастей; власть, безусловно, пыталась в рамках этого психологического прессинга заставить народ не вспоминать о тяжелых временах войны.
А до нападения германцев в среде высшего военного и политического руководства преобладало мнение, что их никто не может, и не дол-

164

жен ничему «учить и научить». Достаточно неграмотные и некультурные руководители воспринимали инициативу снизу, как опасное вольнодумство, могущее привести к смене власти.
Г. С. Иссерсон весьма интересно описал, как военно-политическое
руководство относилось к необходимости разработки в Академии Генерального штаба проблем военно-стратегического характера; для чего,
конечно, для начала требовалось создание кафедры стратегии: «Малейший намёк на необходимость в том или ином виде ввести в академии
курс стратегии, как базу для оперативного искусства, наталкивался на
возражения свыше. Когда этот вопрос был поднят на одном из совещаний перед открытием академии, начальник Генерального штаба маршал
А. И. Егоров с некоторым раздражением прямо спросил руководителей
академии: «Ну, чем вы будете заниматься по стратегии? Планом войны?
Стратегическим развёртыванием? Или ведением войны? Никто вам
этого не позволит, потому что это дело Генерального штаба» [155, с. 50].
2. «Заговор военных»
Репрессии в РККА, как и во всей стране, не прекращались; их волны
то нарастали, то спадали, может быть, как-то менялись акценты и преимущественные формы юридических действий, но репрессивная суть
режима оставалась жёсткой и непреклонной.
В этом отношении трагичны судьбы русского офицерского корпуса,
численность которого к осени 1917 г. оценивалась в 276 тыс. чел.; около
50 тыс. чел. были истреблены в ходе «красного террора»; примерно 55
тыс. офицеров погибли за Белое дело в процессе Гражданской войны;
не менее 60 тыс. чел. эмигрировали из советской России.
Около 50 тыс. чел. были мобилизованы в РККА в 1918-1920 гг. в качестве «военспецов». Кроме того, в процессе боевых действий от белых
к красным перешли около 14 тыс. офицеров [163, с. 182].
В 1920-х – начале 1930-х гг. РККА беспощадно избавлялась от офицерского наследия. В мае 1931 г. начальник ПУРККА Я. Б. Гамарник
направил в ЦК ВКП (б) докладную записку «О командном и политическом составе», в которой он подвёл итоги очередной чистки армии. По
его данным на службе в армии и во флоте оставались всего 122 бывших
офицера [193, с. 127].
Политика «большого скачка» вкупе с огульными репрессиями режима породили критическую массу недовольных, как лично И. В. Сталиным, так и проводимой его руководящей группой политикой. Особые
отделы (органы ОГПУ в армии) в 1932 г. зарегистрировали в войсках
313 762 неблагоприятных («отрицательных») высказываний о советской

165

действительности и 5 054 высказывания «контрреволюционного», «повстанческого» характера; в 1933 г. эти показатели выросли – 346 711 и
4 148 высказываний соответственно. В проявлении «антисоветских
настроений» были уличены 230 080 красноармейцев, 48 706 младших
командиров и 55 777 представителей среднего начсостава (это достаточно много для армии численностью в эти годы в 675-750 тыс. чел.) [3,
с. 20]. В 1934 г. «органы» зафиксировали уже более 350 тыс. «антисоветских высказываний», в том числе более 4 тыс. «повстанческих» [163,
с. 187].
9 августа 1930 г. появился приказ ОГПУ № 251/119 «О борьбе с
контрреволюцией и шпионажем в частях Красной Армии». Выполняя
этот приказ, к концу 1932 г. в войсках были вскрыты 594 контрреволюционные организации, в которых насчитывались 2 603 участника.
Наиболее крупной стала мифическая контрреволюционная офицерская
организация «Весна». По этому делу были арестованы 3 496 чел., преимущественно из бывших военспецов. За связи с «заговорщиками»
«Весны» по причине неблагонадёжности до начала 1934 г. из армии
были уволены более 2, 6 тыс. чел. [163, с. 185-187].
Бывшие офицеры Русской и Белой армий состояли в ОГПУ на особом учёте. С 1927 г. этот учёт был свёрнут, а «бывших», тех, кто остался
в живых, отныне, по малочисленности, начали учитывать как командиров запаса [208, с. 128]. Собственно говоря, учитывать по этой категории было уже некого.
По данным ОГПУ, ещё до дела «Весны», с 1 октября 1929 г. по 31
сентября 1930 г. по политическим мотивам из армии были «изьяты»
4 473 чел. кадрового и 5 600 чел. переменного состава [393, с. 26].
Общеизвестно, что сотрудники особых отделов не просто не подчинялись строевому армейскому комсоставу; более того, они вели огромную скрытую работу с завербованными ими секретными сотрудниками
(«сексотами»); с их помощью в армии развернулась мощная волна доносительства, чёрного клеветничества, которая сыграла чрезвычайно
отрицательную роль в период ликвидации «заговора военных».
3 июня 1934 г. вышел приказ ОГПУ, в котором начальникам особых
отделов (от воинской части до армии) предписывалось «борьбу с проявлениями контрреволюционеров вести продуманно, особенно в области
секретно-осведомительной, где ошибки приносят зачастую непоправимый политический вред». В приказе, подписанном тогдашним начальником ОГПУ Г. Г. Ягодой, содержится и такой фрагмент: «Личный состав Красной Армии должен быть полностью уверен в том, что действия
Особого отдела бьют по явным и неисправимым врагам Советского государства. Каждое мероприятие должно быть проведено до конца таким
образом, чтобы оно не вызывало никаких кривотолков и сомнений и не

166

создавало обстановки, хоть сколько-нибудь нервирующей состав Краснолй Армии» [393, с. 27].
Такая «трогательная» забота о морально-политическом состоянии
войска, видимо, проистекала из того факта, что кампании массовых арестов дестабилизировали армию, снижали её боевой потенциал. Потребовалось вмешательство ЦК ВКП (б), который своим постановлением
определил порядок вызова военнослужащих на допросы в особые отделы и ареста военных:
«1. Категорически запретить впредь особым отделам ОГПУ вызывать и допрашивать командиров и красноармейцев без ведома и согласования с комиссаром полка.
2. В случае несогласия комиссара, вызов военнослужащего переносится на решение начальника вышестоящего особого отдела, который
договаривается с комиссаром соответствующего войскового соединения.
3. Вызовы военнослужащих в особые отделы допускать по следующим поводам: а) для допроса в качестве обвиняемого или свидетеля; б)
в качестве эксперта по специальным и техническим вопросам» [393,
с. 27-28].
Наивно думать, что «органы» могли встретить какое-то серьёзное сопротивление в своей одобренной свыше карательной деятельности со
стороны командиров и комиссаров воинских частей. Число осуждённых
по политическим мотивам неуклонно росло (только в 1934 г. – более 1
тыс. чел.); ничего не добавил к ситуации приказ наркома обороны СССР
от 3 февраля 1935 г., де-факто повторивший вышеуказанное партийное
постановление и определивший порядок ареста, содержания под стражей и осуждения военнослужащих РККА. Конечно, вся эта репрессивно-политическая бутафория не меняла (и не могла изменить) репрессивной сущности сталинского тоталитаризма. Вместе со страной армия
неуклонно скатывалась в яму «Большого террора».
«Заговор военных» – одна из кампаний, составлявших «Большой
террор», «часть общеполитического процесса, свидетельствовавшего о
кризисе советского режима в 1936-1938 гг.» [106, с. 22].
Истоки разоблачения «заговора военных» – в противостоянии советских военно-политических группировок. Одну из них возглавлял нарком обороны СССР маршал К. Е. Ворошилов, человек в военном отношении неграмотный, но преданный И. В. Сталину, особенно с учётом их
совместной службы в годы Гражданской войны (Царицын, 1-я конная
армия под командованием С. М. Будённого и т. п.). Эти так называемые
«конники» были ближе И. В. Сталину своей личной преданностью. Другие (так называемые «техники», сторонники военно-технического прогресса), лидером которых выступал заместитель наркома обороны

167

СССР маршал М. Н. Тухачевский, выступали за осовременивающие изменения в военном деле. Конечно, «техники» были недовольны уровнем
военного руководства и высказывались на этот счёт остро и открыто.
Тем более, они имели обширные связи за рубежом: по докладам иностранных военных атташе начальнику Генерального штаба РККА маршалу А. И. Егорову была свойственна прогерманская, а заместителю
наркома обороны СССР М. Н. Тухачевскому – профранцузская ориентации [106, с. 25]. Кстати, последнее обстоятельство позволяло обвинить
этих маршалов в предательстве и измене.
Таким образом, массовые репрессии в определённой степени базировались на «разделении комсостава на сторонников Ворошилова и Тухачевского» [184, с. 21]. И. В. Сталин, естественно, встал на сторону
«своих» соратников.
Хронологию основных событий о «заговоре военных» можно представить следующим образом [72, с. 30-113; 377, с. 31; 393, с. 28]:
1) первая информация о «заговоре» в среде высшего комсостава
РККА была получена (фактически – выбита) у некоторых участников
готовящегося летом 1936 г. московского процесса по делу «параллельного троцкистского центра»;
2) на фервальско-мартовском (1937 г.) пленуме ЦК ВКП (б) нарком
обороны СССР К. Е. Ворошилов, в частности, заявил: «Не исключено,
наоборот, даже, наверняка и в рядах армии имеются ещё немало невыявленных, нераскрытых японо-немецких, троцкистско-зиновьевских
шпионов, диверсантов, террористов»;
 доклад И. В. Сталина на этом пленуме («О недостатках партийной
работы и мерах по ликвидации троцкистских и иных двурушников»)
прямо ориентировал советские и партийные инстанции на выявление
«врагов народа» во всех сферах общественной жизни;
 позиция вождя толкнула В. М. Молотова к следующему заявлению: «Товарищи военные большевики, вы тут присутствуете. Мы тут в
своём докладе о вредителях в армии не говорили. Но учтите, ч то если
вы думаете, что у вас это дело благополучно, глубоко заблуждаетесь»;
3) новый нарком внутренних дел СССР Н. И. Ежов посчитал, что
начальник Особого отдела ГУ ГБ НКВД СССР М. И. Гай (Штоклянд)
недостаточно активен на военном «поприще». Характеристика, данная
М. И. Гаю Н. И. Ежовым звучала достаточно зловеще: «Немецкий и
японский шпион, окончательно разложившийся и преступный человек,
сифилитик». М. И. Гая сменил И. М. Лепелевский, который буквально
завалил наркома обороны отношениями о необходимости ареста тех или
иных лиц. Вполне закономерно, что товарища М. И. Штоклянда «в особом порядке» (без суда и следствия) расстреляли 20 июня 1937 г.;

168

4) в армии начала подниматься волна арестов: если с 1 января по 30
марта 1937 г. из РККА по политическим мотивам было уволено 577 чел.,
то с 1 апреля по 10 июня 1937 г. – уже 4 370 чел.;
в период с 14 по 29 мая 1937 г. были арестованы главные фигуранты
«заговора военных»:
 М. Н. Тухачевский, Маршал Советского Союза, заместитель
наркома обороны СССР (арестован 22 мая 1937 г., на допросах под пытками оговорил более 130 чел.);
 И. Э. Якир, командарм 1-го ранга, командующий Киевским военным округом;
 И. П. Уборевич, командарм 1-го ранга, командующий Белорусским военным округом;
 А. И. Корк, командарм 2-го ранга, начальник Военной академии
им. М. В. Фрунзе;
 Р. П. Эйдеман,
председатель
Центрального
совета
ОСОАВИАХИМА СССР;
 Б. М. Федьдман, комкор, бывший начальник Управления по начсоставу РККА;
 В. М. Примаков, комкор, командующий Ленинградским военным
округом;
 В. К. Путна, военный атташе СССР;
5) 14 июня 1937 г. в Кремле состоялось расширенное заседание Военного совета при наркоме обороны СССР с участием членов Политбюро УЦК ВКП (б); на заседании было признано официально, что «заговор состоялся». К. Е. Ворошилов заявил: «В стране был военно-политический заговор против Советской власти, стимулировавшийся и финансировавшийся германскими фашистами»;
6) 7 июня 1937 г. увидел свет секретный приказ наркома обороны
СССР № 072 о раскрытии НКВД СССР «предательской, контрреволюционной военно-фашистской организации»; 11 июня об этом сообщили
в центральной прессе;
7) по инициативе И. В. Сталина было создано Специальное судебное
присутствие Верховного суда СССР во главе с председателем его военной коллегии В. В. Ульрихом. В ночь с 11 на 12 июня 1941 г. он огласил
приговор (всем подсудимым – смертная казнь). К утру 12 июня 1937 г.
приговор был приведён в исполнение. По некоторым данным М. Н. Тухачевский был забит на допросе ещё 11 июня 1937 г.; Я. Б. Гамарник
осуждён заочно, поскольку 31 мая 1937 г. он, накануне предстоящего
ареста, покончил собой (застрелился); М. В. Сангурский, хоть и фигурировал в приказе наркома обороны СССР № 072, но был исключён из
списка участников заговора (был расстрелян позже, 28 июля 1937 г.);

169

8) 12 июня 1937 г. вышел приказ наркома обороны СССР № 96, содержавший подробную информацию о «заговоре»; 14 июня 1937 г. приказ был опубликован в центральной печати;
9) в настоящее время все участники «заговора военных» реабилитированы. В 1956 г. Главная военная прокуратура и КГБ при Совете Министров СССР проверили уголовное дело М. Н. Тухачевского и других
участников «военного заговора». 31 января 1957 г. Военная Коллегия
Верховного Суда СССР определила: «Приговор Специального судебного присутствия Верховного Суда СССР от 11 июня 1937 г. в отношении 8 перечисленных лиц отменить и дело, за отсутствием в их действиях состава преступления, производством прекратить»;
26 июня 1964 г. аналогичную справку для Н. С. Хрущёва подготовил
Н. М. Шверник.
Мы полагаем, что оснований для чистки в армии у И. В. Сталина не
было, но вождь «исходил из того, что бонапартизм в истории был. Сталин действовал на всякий случай. Но многие документы тех лет ещё не
расследованы» [163, с. 290].
Серьёзной проблемой для историков стало определение количества
жертв сталинских репрессий по линии «заговора военных»:
 О. Ф. Сувениров полагает, что таковых было около 10 тыс. чел.
[393, с. 34];
 авторы энциклопедии «Великая Отечественная война» утверждают, что были репрессированы 36 761 чел. в армии и более 3 тыс. чел.
во флоте (то есть около 40 тыс. чел.) [46, с. 153];
 Г. А. Куманёв полагает, что в ходе ликвидации «заговора военных» в армии и на флоте были расстреляны 41 679 чел. [9, с. 143];
нам представляются наиболее обоснованными данные о репрессиях,
представленные в исследовании О. Н. Нармина, которые он смог получить в Центральном архиве Министерства безопасности РФ (ныне –
Центральный архив ФСБ РФ): в 1937-1940 гг. репрессиям подверглись
35 201 чел.; в том числе:
 в 1937 г. – 14 339 чел. (7 650 чел. командного состава, 6 689 чел.
младшего комсостава и красноармейцев);
 в 1938 г. – 13 723 чел.;
 в 1939 г. – 2 114 чел. (140 чел. командного состава, 610 младших
командиров и красноармейцев и 1 364 чел. административно-хозяйственного состава);
 в 1940 г. – 5 025 чел. (134 чел. командно-начальствующего состава, 4 483 чел. младшего комсостава и красноармейцев, 384 чел. административно-хозяйственного состава).

170

В то же время в 1937-1938 гг. из армии по политическим мотивам
были уволены 24 190 чел. С учётом того, что в 1939-1940 гг. были реабилитированы и возвращены в строй 11 178 чел. [259, с. 57-58], общий
показатель репрессированных военных достигает значения 48 213 чел.
Уничтожение значительной части командно-начальствующего состава непосредственно перед гилеровским нападением рассматривалось
тогдашним военно-политическим руководством, как фактор значительного усиления Красной Армии. Так, в своём выступлении 4 июня 1937 г.
на совещении в наркомате обороны СССР, посвящённому «военному заговору», К. Е. Ворошилов (абсолютно вопреки логике и здравому
смыслу) заявил: «Мы смело можем сказать сегодня народу, очищаясь от
всякой мерзости, от всяких подлецов, шпионов, мы поведём армию к
победе… противник не посмеет шевельнуть своими войсками…, противник испугается после погрома своей агентуры…, противник будет
больше бояться нашей армии». (Аплодисменты. Возгласы: «Правильно!») [276, с. 58].
К числу последствий ликвидации «заговора военных» следует отнести следующее: главным было существенное снижение боеспособности
армии, качества её кадрового потенциала.
Начались расправы с теми, кто был близок к репрессированным; их
документы и научные работы изымались из практики подготовки войск;
с лета 1937 г. «начался профессиональный разгром командного состава
Красной Армии» [163, с. 286].
Десятки тысяч командиров, политработников и представителей прочих категорий начальствующего состава погибли в сталинских застенках. Брат В. В. Куйбышева – командующий Закавказский военным округом комкор Н. В. Куйбышев – в конце ноября 1937 г. в своём выступлении на заседании Военного Совета сказал следующее: «Военный совет
округа оценил военную подготовку войск ЗакВО неудовлетворительно.
Основными причинами этого является то, что у нас дивизиями командуют капитаны и майоры».
Голос с места: «Куда же девались командиры?»
Н. В. Куйбышев: «Все остальные переведены в ведомство наркомвнудела без занятия определённых должностей» [8, с. 62].
Комкор Н. В. Куйбышев был репрессирован по делу «заговора военных»; расстрелян 1 августа 1938 г.
Выше мы отмечали то, что после прекращения основных кампаний
«Большого террора», в армии были восстановлены 11 178 чел. Но репрессии всё же продолжались, пусть и не в таких масщтабах, как в
1937-1938 гг. Это наносило огромную морально-психологическую
травму армии, резко снижало её боеспособность. Армия была обескровлена, в войсках резко упала организованность и воинская дисциплина;

171

активно развивалось доносительство и провокаторство. В ст. 6 Устава
внутренней службы РККА было внесено абсурдное для армейских отношений разрешение «не выполнять явно преступные, контрреволюционные приказы» и «докладывать о них командирам».
За три года до нападения Германии сталинское руководство фактически обезглавило РККА, которая «лишилась наиболее подготовленных
и опытных кадров, руководивших реорганизацией Вооружённых сил.
Было репрессировано более 45 % командиров и политработников армии
и флота» [164, с. 515].
За всю войну (1 418 дней) РККА потеряла 180 чел. высшего комсостава (от командира дивизии и выше), а в ходе репрессий 1937-1938 гг.
по сфабрикованным обвинениям были арестованы более 500 командиров в звании от комбрига и выше, вплоть до Маршала Советского Союза; из них 29 умерли в заключении, а 412 были расстреляны [196,
с. 170]. Кто же тогда нам подлинный враг или друг?
Маршал Советского Союза А. М. Василевский уже после войны писал: «Без тридцать седьмого года, возможно, и не было бы вообще
войны в сорок первом году. А вот, что Гитлер решился начать войну,
большую роль сыграла оценка той степени разгрома военных кадров,
который у нас произошел» [244, с. 5].
Более развёрнутую оценку последствий сталинских репрессий дал
другой прославленный советский военачальник – Маршал Советского
Союза Г. К. Жуков: «У нас перед войной особенно плохо обстояло дело
с руководящими военными кадрами, которые в 1937-1939 гг., начиная от
командующих войсками округов до командиров дивизий и полков включительно, неоднократно сменялись в связи с арестами. Вновь назначенные к началу войны оказались слабо подготовленными по занимаемой
должности. Особенно плохо были подготовлены командующие фронтами и и армиями. Огромный вред для Вооружённых Сил нанесла подозрительность Сталина по отношению к военным кадрам. На протяжении
только четырёх лет, с 1937 по 1941 гг., в наших Вооружённых Силах дважды упразднялось единоначалие и вводился институт военных комиссаров, что сеяло недоверие к командным кадрам, подрывало дисциплину в войсках и создавало неуверенность у командного состава» [228,
с. 14].
В последнее время в научный оборот введены материалы иностранных военных атташе. В частности, в 1930-х гг. в Советском Союзе должность французского военного атташе занимали полковники Л. Симон и
О. А. Паласс. Их доклады в Париж о событиях в Москве в период «Большого террора» представляются ценным источником исторической информации.

172

Так, полковник Л. Симон с недоумением заметил, что «Сталин намерен установить свою власть и делать её неоспоримой путём ослабления
всех иных институтов власти и, если возникнет нужда, ломая сопротивление, которое могло появиться» [106, с. 29].
Действительно, выше мы уже отмечали этот странный парадокс сталинского правления: обезглавить армию – значит усилить обороноспособность; ликвидировать основную зернопроизводящую единицу (кулака) – сделать более развитой агросферу… Политическое влияния сталинизма усиливалось путём уничтожения оппонентов (стоит вспомнить
известное «методологическое» сталинское утверждение: «Есть человек – есть проблема; нет человека – нет проблемы!»). Новое качество
социального развития достигается путём уничтожения всего мешающего. Мы победим врага в войне, уничтожив внутри страны тех, кто поиному смотрит на пути к победе. В это можно только верить, не больше.
Полковник Л. Симон отметил следующее: «Армия, которая до последнего времени находилась в привилегированном положении, более
не избавлена от потрясений. Меры в отношении армии приобретают всё
более явный политический характер, что не может не нанести ущерба
её боеспособности». Этот ущерб проявлялся в следующем: «Последствия июньского процесса вызывают у офицерского корпуса боязнь ответственности. Учитывая стагнацию и спад экономического производства за последнее время, следует признать, что переживаемый СССР
внутренний кризис серьёзно снижает его военный потенциал» [106,
с. 27, 30].
Заменивший Л. Симона полковник О. А. Паласс в одном из своих донесений в июне 1938 г. следующим образом анализировал последствия
сталинских репрессий в армии:
1) «Красная Армия, вероятно, более не располагает командирами высокого ранга, которые участвовали в мировой войне иначе, как в качестве солдат, или унтер-офицеров»;
2) «разработанная Тухачевским и его окружением военная доктрина,
которую ныне объявили вредительской, более не существует»;
3) «уровень военной и общей культуры кадров, который и ранее был
весьма низок, особенно упал вследствие того, что высшие командные
посты были переданы офицерам, быстро выдвинутым на командование
корпусами или армиями, разом перепрыгнув несколько ступеней и выбранных либо из молодёжи, чья подготовка оставляет желать лучшего,
и чьи интеллектуальные качества исключают критическую позицию,
либо из среды военных, не представляющих ценности, оказавшихся на
виду в Гражданской войне и впоследствие отодвинутых, что позволило
им избежать всякого контакта с «врагами народа». В нынешних условиях

173

выдвижение в Красной Армии представляет своего рода диплом о некомпетентности»;
4) «чистка, распространяющаяся сверху вниз, глубоко дезорганизует
воинские части и скверно влияет на их будущее и даже на условия их
существования»;
5) «непрекращающиеся перемещения офицеров, против чего советское командование с 1930 г. решительно выступало, вследствие чистки
стали как никогда многочисленными»;
6) «учреждение института военных комиссаров, усилия, прилагаемые для того, чтобы поставить во главе воинских частей офицеров, служивших в отдалённых друг от друга местах и незнакомых между собой,
и всё более непосредственное наблюдение со стороны органов государственной безопасности ставит кадры Красной Армии в положение невозможности полезной работы и снижает их инициативу и увлечённость делом»;
7) «дисциплина подорвана критикой со стороны подчинённых;
начальники постоянно подозреваются в том, что завтра они окажутся
«врагами народа» [106, с. 37-38].
Лучше не скажешь. Мы понимаем сегодня, насколько в таком состоянии боеспособность РККА вызывала серьёзные сомнения у трезво
мыслящих современников. Попытки ускоренного и расширенного воспроизводства военных кадров путём разворачивания системы военноучебных заведений, к сожалению, не вели к необходимым качественным
изменениям в сфере боевой подготовки и боеспособности армии.
3. РККА (1939-1941 гг.)
Неутешительные итоги войны с Финляндией и успехи гитлеровских
войск в Западной Европе отрезвили И. В. Сталина, заставили советское
военно-политическое руководство предпринимать многочисленные
действия реформаторского плана; в нашем понимании советское военное развитие в 1939-1941 гг. приобрело черты военной реформы, не став
ею (не было единого плана, не определялись этапы и ожидаемые результаты и т. п.).
С одной стороны, в 1939-1941 гг. в СССР было действительно много
сделано для качественного совершенствования военной сферы. С другой стороны, множество мероприятий было направлено на «увеличение», «развитие», «расширение» и т. п., то есть на количественную сторону действительно растущего военного дела.
Думается, что дисбаланс количества и качества (в пользу количества)
имел крайне негативное значение; так как он в известной степени при-

174

водил советское военно-политическое руководство к самоуспокоенности и самоуверенности; да и во множестве советских и современных изданий количественная сторона военных преобразований 1939-1941 гг.
представляется как качественная.
Главными причинами, подвигнувшими советское руководство к преобразованию в военной сфере, были обострение международной обстановки, осознание руководством недостатков в военном строительстве
(особенно после войны с Финляндией), понимание последствий ликвидации «заговора военных» и степени несоответствия РККА к ведению
современной войны в свете насыщения войск сложной боевой техникой.
Определённые изменения произошли в сфере военного управления.
Единоличный характер сталинского правления сохранялся, но определённые изменения коснулись наркомата обороны. Положение о наркомате обороны СССР было принято в 1934 г., оно устарело и не соответствовало изменившейся ситуации. Наркому обороны непосредственно
подчинялись 34 самостоятельных управления; распределение функциональных обязанностей ними было проведено недостаточно чётко, что
приводило к задержкам в принятии необходимых решений.
Попытки создания военных советов (органов коллегиального управления) не дали ожидаемого положительного эффекта в условиях тоталитарной системы [46, с. 152]. Вводилось и отменялось единоначалие (последний раз перед войной – 12 августа 1940 г., когда увидел свет указ
Президиума Верховного Совета СССР «Об учреждении единоначалия в
Красной Армии и Военно-Морском Флоте»). Введённый в 1937 г. институт военных комиссаров был отменён, они заменялись заместителями
по политической части, на командиров возлагалась вся полнота ответственности за состояние дел в подчинённых подразделениях и частях
[154, с. 463].
Важную роль в системе военного управления (и контроля над армией) играли особые отделы. 11 января 1939 г. Политбюро ЦК ВКП (б)
утвердило постановление «О работе особых отделов НКВД СССР», в п.
2 которого было записано: «Особые отделы НКВД решают свои задачи
путём: а) организации агентурно-осведомительной деятельности и б)
ведением следствия по делам о контрреволюции, шпионаже, диверсиях,
измене» [216, с. 17]. Политический контроль над армией являлся, таким
образом, задачей первоочередной важности и самого высокого уровня.
Оценивая преобразования в армии непосредственно перед Великой
Отечественной войной, нельзя не согласиться с мнением генерал-лейтенанта Л. С. Сквирского, который «возражал против концепции «непрерывного и последовательного упрочения РККА во второй половине 30-х
годов», трафаретно пропагандируемой в ряде наших работ» [361, с. 59].

175

Речь идёт о том, что разрозненные усилия по совершенствованию военного строительства оцениваются как последовательно совершаемые
шаги с таким же последовательным накоплением положительного эффекта в военном деле.
Серьёзные проблемы существовали в области военного законодательства, изобиловавшего «противоречиями и лакунами». В РККА
действовали 1 080 наименований инструктивных документов (уставов,
инструкций, методик и т. п.; многие из них были временными, устаревшими, требующими переработки. Особенно беспокоила устарелость боевых документов – боевых уставов родов войск, полевых уставов, а
также устава внутренней службы, гарнизонной и караульной службы,
дисциплинарного устава и пр. [1, с. 8].
Такие проблемы с инструктивными документами порождали крайне
негативные последствия для растущей армии. Ещё 9 ноября 1937 г.
И. В. Сталин утвердил план развития РККА, в соответствии с которым
численность армии должна была возрасти на 1 млн чел. [164, с. 528].
1 сентября 1939 г. VI сессия Верховного Совета СССР приняла Закон
СССР о всеобщей воинской обязанности, в соответствии с которым территориальная система отменялась, что объективно увеличивало количество военнослужащих. К началу войны армия выросла с 1,9 млн чел. до
5,4 млн чел., то есть почти в 2,8 раза [333, с. 571; 445, с. 139]. Проблема
состояла в том, что для такого количества войска не хватало средств вооружения, боеприпасов, снабжения; почти всё из перечисленного было
в дефиците.
Новый закон о всеобщей воинской обязанности в определённой степени упорядочил порядок прохождения службы в армии: был установлен общий для всех срок службы; призывной возраст снижен с 21 года
до 18 лет; увеличен срок службы – в Сухопутных войсках до 3 лет, во
флоте – до 5 лет; срок службы в запасе был так же увеличен, как и объём
времени учебных сборов для подготовки офицеров запаса [46, с. 152;
334, с. 253]. Только эти меры увеличили численность армии к концу
1940 г. до 4 207 тыс. чел. [154, с. 460].
Однако в Акте о передаче дел по наркомату обороны СССР от
К. Е. Ворошилова к С. К. Тимошенко (утверждён в мае 1940 г.) было записано: «Точно установленной фактической численности Красной Армии в момент приёэма Наркомат не имеет, учёт находится исключительно в запущенном состоянии» [1, с. 9].
Кроме того, точность подсчёта личного состава затрудняли следующие изъяны учётной документации:
 план увольнения приписного состава не разработан;

176

 положение о прохождении службы рядового и младшего начальствующего состава РККА 1931 г. устарело; им никто не пользовался в
реальной практике [450, с. 9];
 положение об управлении частями и соединениями не разработано;
 положение о военном хозяйстве устарело и требует переработки;
 положение о полевом управлении отсутствует [1, с. 9].
На кадровую ситуацию, особенно в отношении накопления военнообученных резервов, влияло следующее:
 сеть органов местного военного управления (военных комиссариатов) в 1939-1941 гг. расширилась более чем в три раза;
 к июню 1941 г. в ОСОАВИАХИМе действовали 156 тыс. групп,
26 680 команд и 3,5 тыс. отрядов, в рамках которых военную подготовку
получали около 2,6 млн чел.;
 нормы ПВХО (защита населения от воздушных налётов и химических атак) сдали: в 1939 г. – 7 897 439 чел., 1940 – 9 792 060 чел. иза
первые полгода 1941 г. – 6 394 085 (всего- 24 088 584 чел.) [154, с. 460].
То есть, сфера военной подготовки населения перед войной была
развита исключительно широко, что сыграло положительную роль в организации пополнения действующей армии.
К началу войны с нацистами ренальная численность армии превышала штатную на 686 тыс. чел. (это превышение было достигнуто за
счёт задержания в армии после войны с Финляндией очередной группы
увольняемых в запас). К тому же, большинство воинских частей существовало по временным штатам, не утверждённым наркоматом обороны; штабное и табельное хозяйство было крайне запущено, в войсках
действовали 1 400 штатов и табелей, «никем не утверждённых и изданных для руководства как временные» [1, с. 8].
9 мая 1940 г. В. М. Молотов доложил И. В. Сталину предложения об
организации РККА и её численности. В докладе главы советского правительства содержались следующие сведения о численности РККА: в
армии находились 3 886 329 чел. (превышение нормального штата составило вышеупомянутые 686 329 чел.); то есть штатная численность
РККА в то время составляла 3 212 666 чел. [305, с. 8].
К лету 1941 г. наша армия стала крупнейшей в мире, в их составе
выделялись 303 дивизии (174 дивизии в западных округах), 16 воздушно-десантных, 1 танковая и 5 стрелковых бригад. Это далеко не полное перечисление состава армии дополняют данные Таблицы 36 [234,
с. 385].

177

Таблица 36
Численность Вооружённых Сил СССР (июнь 1941 г.)
Состав
Сухопутные войска
Военно-воздушные силы
Военно-морской флот
Пограничные войска
Внутренние войска НКВД
Итого

Численность
4 605 331
475 656
353 752
167 582
171 900
5 774 211

Резкий рост армии привёл и к росту некомплектности офицерского
состава: в 1939 г. некомплект командно-начальствующего состава достиг 31,6 %, в 1940 г. – 19,01 %, на 1 января 1941 г. – 18 % (в армии недоставало 579 581 генералов и офицеров, в том числе: в Сухопутных
войсках – 426 942 чел., в ВВС – 113 086 чел., в ВМФ – 39 553 чел. [55,
с. 197]). При этом за 1938-1940 гг. Вооружённые силы получили 271 518
лиц командно-начальствующего состава [234, с. 292].
7 мая 1940 г. Президиум Верховного Совета СССР издал указ об
установлении генеральских и адмиральских званий для высшего комсостава РККА и РККФ [46, с. 145; 154, с. 463]. Привлекательность военной
формы повышалась, а уровень компетентности военных кадров – нет.
У комсостава РККА был достаточно низкий уровень образования: в
1940 г. только 2,9 % комсостава имели высшее образование [55, с. 98];
на 1 апреля 1941 г. не имели военного образования вообще 12,4 % начсостава (в Сухопутных войсках – 15,9 %); количество офицеров с высшим
и средним военным образованием на 1 января 1937 г. составлял 79,5 %,
а на 1 января 1941 г. – 63 % [234, с. 298].
В связи с ростом армии, большим количеством вакансий, на свободные должности часто назначались люди, не подготовленные для практической работы на этом уровне. Только в 1939 г. было произведено 2 452
назначения (73,9 % свободного штата). В звене «полк» – «округ» 75 %
командного состава находились в занимаемых должностях менее одного
года.
Командно-начальствующий состав РККА перед войной не обладал
необходимым боевым опытом: в Гражданской войне принимали участие
10 % состава, в боевых действиях в Испании, Китае, в кампаниях
1938-1940 гг. участвовали 15 % [61, с. 98].
В этой ситуации серьёзные задачи стояли перед советской военной
школой, которая, как и вся армия, в 1939 г. вступила в стадию реорганизации. К началу войны в стране действовали 19 военных академий, 10
военных факультетов при гражданских вузах, 7 высших военно-морских
училищ, 203 военных училища, 68 курсов усовершенствования разных
профилей.

178

Только в 1940 г. для Сухопутных войск были созданы 42 новых военных училища.
Общим вектором развития военно-учебных заведений в 1940-1941
гг. стало усиление практической направленности боевой подготовки:
устранялась узкая специализация в военной подготовке; больше внимания уделялось полевой выучке курсантов; соответствующим образом
переоформлялись планирующие и методические документы и разработки. Безусловно, всё это сыграло определённую положительную роль
в деле подготовки военных кадров. Но такие объёмы количественных
приращений численности военных учебных заведений несли в себе
негативные последствия, всё это неизбежно сказывались на качестве
подготовки офицерского состава.
15 апреля 1942 г. один из тогдашних руководителей ГАБТУ РККА генерал Н. И. Бирюков имел беседу с И. В. Сталиным. Вождь раздражённо бросил генералу: «Вы, военные, в своё время загубили армию
тем, что посылали в училища и управления разный хлам» [432, с. 257].
В этой оценке военного образования и кадровой ситуации скрывается
попытка вождя валить с больной головы на здоровую. Ответственность
за уничтожение военных кадров несёт сталинское руководство и лично
И. В. Сталин.
В предвоенный период новый импульс получило военно-политическое образование, система которого выглядела следующим образом: Военно-политическая академия им. В. И. Ленина – армейские, флотские,
окружные военно-политические училища – курсы младших политруков. К концу 1940 г. 77,3 % политсостава окончило что-то из вышеперечисленных инстанций. Количество поступающих в военно-политические учебные заведения с января 1940 г. по июнь 1941 г. выросло на
35 %.
Кроме того, ЦК ВКП (б) направил на партийно-политическую работы в армию и на флот 1,5 тыс. коммунистов, в том числе 1, 25 тыс.
чел. – на должности младшего политсостава. 17 июня 1941 г. ЦК партии
направил в армию дополнительно 3,7 тыс. коммунистов для укрепления
партийно-политической работы [154, с. 461].
Сухопутные войска. В Акте о передаче дел по наркомату обороны
СССР указаны следующие недостатки в области пехоты:
«а) вопросы организации, вооружения и подготовки пехоты не получили должного внимания;
б) пехота подготовлена слабее всех других родов войск;
в) накопление мобилизационного запаса пехоты недостаточно;
г) большая текучесть в пехоте;
д) комсостав пехоты плохо подготовлен и имеет большой некомплект;

179

е) пехотные вооружения отстают от современных требований боя,
войска не обеспечены автоматическим и миномётным вооружением» [1,
с. 10].
15 августа 1939 г. наркомат обороны СССР издал директиву, в соответствии с которой штат 37 кадрированных стрелковых дивизий увеличивался с 6,9 до 8,9 тыс. чел.; также предполагалось развёртывание ещё
32 стрелковых дивизий, формируемых по штатам мирного времени (6
тыс. чел.) [153, с. 368].
Всего в РККА в 1939-1941 гг. были сформированы управления 42
стрелковых, 29 механизированных и 5 воздушно-десантных корпусов,
сформированы 125 стрелковых, 31 моторизованная и 61 танковая дивизии, 3 отдельных артиллерийских дивизии, 29 мотоциклетных полков и
большое количество вспомогательных частей [265, с. 283].
Но в организации общевойсковых объединений и частей существенных изменений не произошло: их структура, «сложившаяся в течение
ряда лет, в целом отвечала требованиям общевойскового боя» [129,
с. 456].
Стрелковый корпус являлся высшим тактическим общевойсковым
объединением, включавшим 3 стрелковые дивизии, 2 артиллерийских
полка, отдельный зенитный артиллерийский дивизион, саперный батальон, батальон связи и подразделения обеспечения и обслуживания. По
штатам военного времени корпус обладал сильной артиллерией – около
1 тыс. орудий и миномётов.
Стрелковая дивизия включала 3 стрелковых и 2 артиллерийских
полка, зенитный артиллерийский дивизион, дивизион противотанковой
артиллерии, сапёрный батальон, батальон связи и подразделения обеспечения и обслуживания.
Но «большинство стрелковых дивизий Красной Армии, в том числе
дислоцированных в западной части европейской территории, были
недоукомплектованы». Также не успели доукомплектовать дивизии, которые были созданы в 1939-1941 гг. У немцев большая часть дивизий
была полностью укомплектована и оснащена по штатам военного времени [120, с. 456].
Такие объёмы организационных переформирований порождали
большое количество последствий, среди которых – некомплектность,
малый срок пребывания в должности, частые переводы комсостава, что
существенно снижало боеспособность армии.
Растущей армии требовалось большое количество стрелкового вооружения. Основным индивидуальным образцом была знаменитая «мосинская трёхлинейка» (7,62-мм винтовка, разработанная в 1891 г. генерал-майором С. И. Мосиным). Винтовку доработали в 1930 г., и образец

180

1891/1930 гг. стал технической основой для разработки карабина, снайперской и самозарядной винтовок.
Боевые действия 1938-1940 гг. однозначно показали отсталость
7,62-мм винтовки обр. 1891/1930 гг. Она была длинной, тяжёлой, отмечалось слабое крепление штыка. Винтовка С. Г. Симонова (АВС обр.
1936 г.) проявила себя также не лучшим образом (много задержек, отказы при загрязнении и пр.). Общее мнение участвовавшего в боях комсостава состояло в следующем: войскам требовалась короткая автоматическая винтовка.
Бои в Финляндии показали, что автоматическая винтовка СВТ тяжела, громоздка и сложна в эксплуатации. Бойцы часто просто бросали
её на поле боя. Нарком вооружений СССР Б. Л. Ванников считал, что
доработанная винтовка С. Г. Симонова была бы лучше СВТ, но решения
по большинству таких вопросов принимал лично И. В. Сталин, а
ошибки вождя не являлись ошибками.
В позиции руководства РККА явно присутствовала недооценка автоматического оружия; наблюдая, как хорошо проявил себя в Финляндии
автомат «Суоми», руководство постаралась максимально быстро насытить армию автоматами В. А. Дегтярёва (ППД); но эти намерения ограничивались возможностями оборонной промышленности.
Многие общевойсковые командиры не особенно доверяли автоматам, привычно полагались на трёхлинейку, боялись, что применение автоматических стрелковых вооружений приведёт к перерасходу запасов
патронов и пр. [276, с. 83].
В 1939 г. на вооружение поступил новый станковый пулемёт системы В. А. Дегтярёва, в 1940 г. – самозарядная винтовка Ф. В. Токарева, в первой половине 1941 г. – автомат Г. С. Шпагина (ППШ); 29 августа 1941 гг. на вооружение также поступили противотанковые ружья –
ПТРД (разработано группой А. А. Дементьева в КБ В. А. Дегтярёва) и
ПТРС (разработано С. Г. Симоновым).
В 1939-1941 гг. поступления винтовок и карабинов в войска выросли
на 70 %, поступления ручных пулемётов – на 44 %, станковых пулемётов – на 29 % [154, с. 451-452]. Однако плотность оснащения пехоты автоматическим оружием оставалась невысокой; РККА значительно уступала вермахту в этом отношении.
Накануне вторжения нацистов советская оборонная промышленность смогла обеспечить РККА необходимым набором артиллерийских
сил и средств. К началу войны в войсках имелись 117 581 орудий и миномётов [234, с. 385].
Боевые действия 1930 – начала 1940-х гг. показали, что 76-мм пушка
обр. 1936 г. Ф-22 конструктора В. В. Грабина, при всех её достоинствах,

181

обладала и некоторыми недостатками (усложнённость конструкции, избыточность массы и пр.). Часть из них удалось устранить перед войной.
Кроме того, у 45-мм противотанковой пушки наблюдалось заклинивание затвора; у 76,2-мм пушки – заедание механизмов и утечка жидкости через сальники; у 107-мм пушки – обрыв заклёпок, расшатывание
подъёмного и поворотного механизмов; у 152-мм гаубицы – дефекты
противооткатного устройства и т. д.
Наконец, преред самой войной стало ясно, что путь модернизации
дореволюционных орудий (107-мм пушка, 122-мм и 152-мм гаубицы) не
даёт ожидаемого эффекта. Нужны были новые образцы.
Достаточно неблагоприятно обстояло дело с обеспеченностью артиллерийских сил и средств; например, если по мелким артиллерийским
калибрам мобилизационный план был обеспечен практически на 100 %,
то по другим наблюдалось отставание: снаряды к 152-мм гаубицам и
пушкам – обеспеченность составляла 71-78 %, 203-мм гаубица – 44 %,
280-мм орудие большой мощности – не более 10 %, малокалиберная зенитная артиллерия – 5,6 %.
Запасов снарядов хватило бы: по тяжёлым системам – на 20 дней
войны, по средним системам – до 1,5 мес. войны. Остро обозначилась
нехватка специальных артиллерийских выстрелов (бронебойных, зажигательных и пр.). Также недоставало складских помещений: к маю
1940 г. на открытом воздухе хранилось 14 600 вагонов артиллерийского
вооружения и боеприпасов [1, с. 11].
Довольно успешно развивалась система миномётного вооружения.
82-мм батальонные образцы с успехом применялись в Финляндии. Прекрасные ТТХ демонстрировал 107-мм горно-вьючный миномёт, но к
нему не хватало боеприпасов; плановое задание на 1940 г. (500 тыс.
мин) не было выполнено (смогли выпустить только 200 штук мин, а к
началу войны – ещё 22 штуки) [276, с. 80-81].
Относительно миномётного вооружения в Акте приёма-передачи дел
по наркомату обороны СССР содеожалась следующая оценка: «Красная
Армия не обеспечена миномётами и не готова к их использованию»;
«большая часть миномётного вооружения находится в опытных образцах»; «производство и использование пехотных и противтанковых мин
не организовано, имеются только опытные образцы» [1, с. 12].
Структурно перед войной артиллерия была разделена на войсковую
и артиллерию резерва Главного командования (АРГК):
 войсковую артиллерию составили следующие силы и средства;
 в стрелковом батальоне: миномётная рота (6,82-мм миномёты) и
взвод 45-мм пушек;

182

 в стрелковом полку: батарея из 4-х 76-мм пушек, батарея 120-мм
миномётов и противотанковая батарея из 6 45-мм противотанковых пушек;
 в стрелковой дивизии: два артполка: один двухдивизионный (16
76-мм пушек и 8 122-мм гаубиц), другой – трёхдивизионный: два дивизиона 122-мм гаубиц (24 орудия) и дивизион 152-мм гаубиц (12 орудий);
отдельный противотанковый дивизион (12 45-мм противотанковых пушек); отдельный зенитный артиллерийский дивизион (8 37-мм и 4
76-мм зенитных орудия);
 в стрелковом корпусе: два корпусных артполка и отдельный зенитный артиллерийский дивизион;
 АРГК включала пушечные и гаубичные артполки, пушечные и
гаубичные артполки большой мощности (БМ), отдельные дивизионы
БМ.
В 1941 г. началось формирование противотанковых бригад АГРК,
предназначенных для отражения массированных танковых ударов; каждая бригада имела: 2 полка по 6 дивизионов в каждом (1 и 2 дивизионы –
24 76-мм пушки, 3-й дивизион – 12 107-мм пушек, 4 и 5 дивизионы – 12
зенитных 85-мм пушек, 6 дивизион – 8 37-мм зенитные пушки) [154,
с. 456-457].
Бронетанковые войска (БТВ) перед войной непрерывно перестраивались в организационном отношении, танковая техника постоянно совершенствовалась.
Танковый парк БТВ РККА количественно превосходил суммарный
танковый парк всех остальных стран мира. К 1 июня 1941 г. в СССР
имелось 25 479 танков (по другим данным – 25 784 [234, с. 385]), из которых:
 22,1 % или 5 669 машин были неисправны;
 82 % составляли машины устаревших типов;
 в западных округах находились 11 тыс. танков [46, с. 95].
В вермахте имелось 6 292 машины, 92,5 % из которых (5 821 единиц)
были на ходу [130, с. 25; 234, с. 392].
Остро стояла проблема технической укомплектованности частей и
соединений БТВ. 80 % советских танков требовали капитального или
среднего ремонта (см. Таблицу 37 [130, с. 25-26]).
Таблица 37
Средняя укомплектованность техникой мехсоединений РККА
(июнь 1941 г.)
Вид техники
Танки и бронеавтомобили
Автомобили

% укомплектованности
53
30

183

Вид техники
Трактора
Мотоциклы
Артиллерийские тягячи
Бензозаправщики и автоцистерны
Маслозаправщики
Войсковые и штабные радиостанции

% укомплектованности
44
17,1
20
17,5
25
40-50

Для изучения опыта боевых действий и оценки правильности организационных форм БТВ, в июле 1939 г. была создана специальная комиссия наркомата обороны СССР под председательством заместителя
наркома обороны Маршала Советского Союза Г. И. Кулика. Комиссия
работала 8-22 августа 1939 г., в процессе дебатов выяснилось, что
Г. И. Кулик и комкор Д. Г. Павлов проталкивали идею расформирования
танковых корпусов. И хотя комиссия выступила против, 21 ноября
1939 г. Главный военный совет признал необходимым расформировать
танковые корпуса и стрелково-пулемётные бригады; вместо корпусов
началось формирование моторизованных дивизий.
21 ноября 1939 г. был введён новый штат моторизованной дивизии;
отныне в её состав входили: 2 мотострелковых, танковый, артиллерийский полки; батальоны: разведывательный, связи, легкоинженерный;
дивизионы: противотанковый, зенитный и подразделения обеспечения
и обслуживания. Всего в дивизии имелось 275 танков, 49 бронемашин,
98 орудий и миномётов, 11 650 чел. личного состава.
Безусловно, что, несмотря на ряд недостатков, это была весьма перспективная организация, имевшая прекрасные возможности в управлении и самообеспечении; такая дивизия прекрасно подходила на роль
эшелона прорыва (развития наступления) общевойсковой армии; она
органично вписывалась в структуру будущих мехкорпусов или столь
любимых в РККА конно-механизированных групп.
Корпуса, предполагавшиеся к формированию на этой основе, включали 2 танковые и 1 моторизованную дивизии [154, с. 457].
Наряду с моторизованными дивизиями продолжали существовать
отдельные танковые бригады и полки; представляется возможным в
перспективе их комплексировать в неких новых организационных
структурах; но этого не произошло, и такое положение дел представляется серьёзной ошибкой сталинского руководства в сфере военного
строительства. Неправильно истолкованный опыт боёв Испании, где не
было возможности для применения крупных моторизованных или танковых соединения, привёл нас к бригадной системе.
К маю 1940 г. реорганизация БТВ, казалось, была в основном завершена: были сформированы 39 танковых бригад (лёгких – по 258 танков

184

и тяжёлых – по 156 танков) и 20 танковых полков в составе кавалерийских дивизий и 98 отдельных танковых бригад в составе стрелковых дивизий [55, с. 74]. Конечно, к началу войны эти переформирования не
были завершены.
В июне 1940 г. по личному указанию И. В. Сталина было решено
сформировать 8 механизированных корпусов и 2 отдельные танковые
дивизии. В штате корпуса предполагалось иметь около тысячи танков и
35 тыс. чел. личного состава. Но (!) средства управления, разведки и
обеспечения у новых корпусов оставались такими же, как и у корпусов
образца 1939 г., что было явно недостаточным.
В данном случае гигантомания базовых подходов сталинской военной политики, помноженная на недостаточность военно-экономического потенциала, слабость танковой промышленности, привели к тому,
что завершить формирование мехкорпусов образца 1940 г. не удалось
(и вряд ли это было возможным в принципе). По планам предстояло во
второй половине 1940 г. сформировать первые 4 мехкорпуса, а в
1941 г. – еще 21 корпус, куда планировалось включить все наличные
танки, все части и соединения БТВ, даже танковые подразделения
стрелковых дивизий [55, с. 75; 276, с. 60].
Перманентные переформирования, гигантомания планов военного
строительства, недостатки реальных возможностей создания нужного
количества техники соответствующего качества, неразвитость инфраструктуры (прежде всего, дорожной сети), тыла и системы управления
заранее обрекали идеи сверхформирования соединений БТВ на неудачу.
Хотя похоронила эти идеи начавшаяся война.
Бронетанковая техника постоянно совершенствовалась. Опыт её боевого применения выявил у советских танков ряд существенных недостатков. Весной 1940 г. на вооружении БТВ РККА состояли 10 типов
танков (Т-26,27, 28, 35, 37, 38, БТ-2,5,7, 7 с дизелем) и на их базе – ряд
танков специального назначения [276, с. 78]. Некоторые из них активно
участвовали в боевых действиях на Халхин-Голе (1939 г) и в ходе советско-финляндской войны (1939-1940 гг.). Боевая эксплуатация показала
следующее:
 состоявшие на вооружении танки в основном имели противопульное (противоосколочное) бронирование; современная война настоятельно требовала создания более тяжёлобронированных машин. Так,
снаряды 37-мм противотанковых пушек противника пробивали броню
наших танков с расстояния: Т-28 – 1,2 км, Т-26 – 2,5 км, БТ-5(7) – 3 км,
Т-37 (толщина брони 9 мм) и все бронеавтомобили – с любого расстояния; 12,7-мм крупнокалиберный станковый пулемёт ДК (Дегтярёв
Крупнокалиберный) образца 1931 г. пробивал броню Т-28 с расстояния

185

350 м, Т-26 – 1,2 км; 7,62-мм бронебойные пули прошивали броню БТ с
расстояния 100 м;
 танковая броня была недостаточно вязкой, экипажи несли большие потери из-за посечений внутренними осколками от попадания снарядов в башню; попытка прокрашивать внутренню полость танка специальной удерживающей краской оказалась неудачной (краска высыхала и своими отлетающими пластами по-прежнему ранила экипаж);
 вооружение танков было недостаточно мощным и защищённым;
 у танков БТ быстро перегревался двигатель, отказывал стартёр,
открытые участки бензосистемы активно испаряли топливо, что делало
БТ легковоспламеняемым; колёсный ход не оправдал себя в боевой обстановке;
 у танка Т-26 оказалась сложной и ненадёжной ходовая система,
часто ломались листовые рессоры, танк был пожароопасным из-за частых обрывов бензо- и маслолопроводов; двигатель (90 л. с.) был слабосильным;
 танкофоны не обеспечивали связь; вентиляция не выводила выхлопные и пороховые газы; экипаж крайнее нервировала слабость нижнего люка;
 огнемётные танки ОТ-26 и Т-130 показали высокую боеспособность и эффективность, но они имели малую дальность огнеметания
(всего 40-50 м);
 в войсках не существовало средств эвакуации тяжёлой бронетехники с поля боя (специальный танковый тягач появился только в 1944 г.)
[276, с. 77-78].
Нашими инженерами предпринимались попытки устранения недостатков у старых танков: например, на башню и на корпус Т-26 и Т-29
наваривали дополнительные броневые листы; такие танки назывались
«экранированными». Броневые «экраны» позволили довести толщину
лобовой брони до 60 (Т-26) и 80 (Т-28) мм. Но из-за увеличения веса
маневренность танков уменьшилась, а реальная способность противостоять противотанковой артиллерии выросла незначительно. Необходим был тяжёлый танк.
17 декабря 1939 г. на советско-финляндский фронт прибыли три образца тяжёлых танков (двухбашенный Т-100, СМК и КВ). КВ явно выделялся по своим боевым характеристикам, поэтому он – в качестве тяжёлого танка прорыва – 19 декабря 1939 г. был принят на вооружение.
КВ всё-таки имел некоторые недостатки: выявилась слабость днища,
прогибавшегося от взрывов, электропроводка, топливный насос и баки
были плохо закреплены, 76-мм пушка оказалась недостаточно мощной.

186

В первый бой (18 декабря 1939 г.) танк КВ повёл экипаж в составе:
командир – воентехник 2-го ранга Г. Ф. Качихин и специалисты Кировского завода заряжающий и моторист соответственно А. И. Эстратов и
К. И. Ковш.
На очередную модификацию (КВ-2) устанавливалась 152-мм гаубица М-10 образца 1938/1940 гг.; из-за этого танк стал выше и приобрёл
несколько неказистый вид; в феврале 1940 г. четыре танка КВ-2 участвовали в боях с финнами, где показали высокую эффективность [276,
с. 78].
Г. К. Жуков писал: «Накануне войны организация и вооружение
наших бронетанковых войск были не на должной высоте, практически
отсутствовали механизированные соединения» [164, с. 529]. А столь
чётко разграниченное сочетание в войсках танков старых и новых конструкций свидетельствовало о незавершённости процессов переформирования БТВ и их перевооружения. Для укомплектования новых танковых соединений не хватало 12,5 тыс. средних и тяжёлых танков, 43 тыс.
тракторов и не менее 300 тыс. автомобилей [333, с. 571].
ВВС РККА перед войной также находились в состоянии перевооружения и переформирования. Советский самолётный парк был самым
крупным в мире: 24 488 машин всех типов (Таблица 38 [234, с. 385,
393]). Количественно авиапарк быстро рос: ещё 1 июня 1940 г. в ВВС
РККА имелось 21 429 самолётов, из них 3 360 неисправных [234,
с. 539].
Таблица 38
Количественное соотношение ВВС РККА и Люфтваффе
(июнь 1941 г.)
Показатель
Бомбардировщики
Разведчики
Истребители
Штурмовики
Прочие
Итого

Германия
2 642

СССР
6 887

Соотношение
1 : 2,67

823
2 249
1 138
6 852

1 934
9 881
57
5 729
24 488

1 : 2,3
1 5 4,4
1:5
1 : 3,6

До 1939 г. ВВС РККА состояли из отдельных авиакоропусов, а авиация Главного командования была объединена в армии особого назначения (АОН), штабы которых располагались в Москве, Воронеже, Ростове-на-Дону и на Дальнем Востоке. В состав АОН входили две тяжелобомбардировочные, одна легкобомбардировочная и одна истребительная авиабригады (всего 250-260 самолётов, около 170 тяжёлых и
около 50 фронтовх бомбардировщиков и до 50 истребителей).

187

В 1940 г. основные силы ВВС были децентрализованы. Отныне выделялись:
а) авиация Главного командования (13,5 % всех ВВС) – 5 авиакорпусов и 3 авиадивизии;
б) фронтовая авиация (40,5 %) – авиачасти и соединения военных
округов;
в) армейская авиация (43,7 %) – примерно по одной авиадивизии
смешанного состава на одну общевойсковую армию;
г) войсковая авиация (2,3 %0 – примерно по одной лёгкой эскадрильи на корпус.
Выделение фронтового и армейского уровней авиации (61 дивизия,
10 разведывательных полков) означало распыление её усилий, децентрализацию возможностей боевого применения.
В Люфтваффе, напротив, все организационные структуры были сведены в несколько крупных оперативно-стратегических объединений
(воздушных флотов), которые использовались централизованно и
только взаимодействовали с вермахтом [276, с. 60-61].
В 1939-1941 гг. в СССР были сформированы управления 5 авиакорпусов и 79 авиадивизий; с начала 1941 г., на основании постановления
ЦК ВКП (б) и СНК СССР «О реорганизации авиационных сил РККА»
от 25 февраля 1941 г., началось формирование ещё 19 авиаполков (в том
числе 13 – дальнебомбардировочной авиации).
Также преобразовывался тыл авиачастей и соединений: его структуры, силы и средства были выделены из состава авиачастей и подразделений; вместо них начали создавать районы авиационного базирования и батальоны аэродромного обслуживания; ранее имевшиеся авиабазы также переформировывались [154, с. 458].
Для подготовки необходимого количества лётчиков создавались всё
новые военно-учебные заведения ВВС: в 1939 г. их было 32, в 1940 г. –
64, а к середине 1941 г. – 111 (в том числе: 3 академии, 4 военно-авиационных училища, 2 КУКС ВВС, 2 высшие школы штурманов, 29 школ
первоначального обучения, 21 школа пилотов истребительной авиации,
22 школы пилотов бомбардировочной авиации, 12 школ стрелков бомбардировщиков, 16 школ автомеханников).
Только за год перед войной эти заведения подготовили около 10 тыс.
авиаспециалистов. Хотя уровень боевой подготовки у нас и у немцев
различался довольно существенно: например, в ВВС РККА на лётную
подготовку в 1939-1941 гг. выделялось от 30 до 180 час. в год, а в
Люфтваффе – 450 час. [219, с. 289, 393]. В январе – марте 1941 г. средний налёт советских лётчиков реально составлял от 4 до 15,5 час. в месяц [56, с. 324].

188

Серьёзной проблемой советских ВВС являлось техническое отставание устаревших конструкций самолётов. Переоценка опыта боевого
применения авиации в Испании дорого обошлось нашей авиации:
 истребитель И-15 оценивался нашими же лётчиками как тихоходный самолёт со слабым вооружением, его неубираемые шасси резко
ухудшали аэродинамические показатели машины, а пилот и бензобаки
не были защищены;
 истребитель И-16 отличался высокой уязвимостью лётчика и бензосистемы (элементы 8-мм броневой защиты начали устанавливать на
И-16 только на 4-м этапе модернизации); поражающие возможности вооружения были ослаблены непродуманным его размещением: вместо
двух пулеметов на крыльях были нужны 2 крупнокалиберных пулемёта
под фюзеляжем и 2 ШКАС для стрельбы через винт; простые патроны
следовало заменить бронебойными и зажигательными, трассирующие
патроны использовать с дымным, а не с трассирующим следом;
 уровень технического изготовления И-16 был невысоким: в полёте у него отваливались крылья и смещались бензобаки, моторы
М-25А имели реальный моторесурс 10-15 часов, после чего они резко
теряли мощность и начинали выбрасывать масло;
 скоростной бомбардировщик СБ не имел бронеспинки, бомобовая
нагрузка составляла всего 600 кг (у «Хейнкеля-111» – 2 т.); бомбодержатели не были приспособлены для приёма бомб малых калибров; стрелок
не мог вести бой в кислородном оборудовании, самолётное переговорное устройство отказывало на больших скоростях полёта и пр. [276,
с. 81-82].
Новые самолёты – истребители Як-1, МиГ-3, ЛаГГ-3, пикирующий
бомбардировщик Пе-2, дальний бомбардировщик ДБ-3Ф – в основном
соответствовали требованиям современного воздушного боя, но требовали новых кадров и принципиально иной инфраструктуры.
Техническое состояние наших новых машин всё-таки уступало
немецким:
 например, ресурс авиадвигателей наших самолётов был в 3-5 раз
меньше, чем у германских; МиГ-1 и МиГ-3 имели хорошую вертикальную маневренность, но это преимущество сказывалось только на высотах от 4 км, а если воздушный бой шёл ниже, маневренность была
лучше у гитлеровских лётчиков;
 новые советские истребители имели слабое вооружение (7,62-мм
пулеметы); только 9,8 % имели пушечное вооружение [202, с. 28]; поэтому для уничтожения противника требовалось делать несколько относительно удачных заходов на цель, либо сосредоточивать на одной воз-

189

душной цели огонь нескольких наших самолётов; немецкие истребители имели в основном пушечное вооружение, наши, как отмечалось
выше, в основном его не имели;
 наши новые бомбардировщики по манёвренности и скорости
были на уровне мировых стандартов, но по бомбовой нагрузке они в 2-4
раза уступали аналогичным немецким образцам [55, с. 117].
В Акте приёма-передачи дел по наркомату обороны СССР давалась
следующая оценка ВВС РККА:
 «Материальная часть ВВС РККА в своём развитии отстаёт по скоростям, мощностям моторов, вооружению и прочности самолётов от
авиации передовых армий других стран;
 общий некомплект самолётов достиг 10 %, а в составе имеющихся – 24 % устаревших машин, требующих замены;
 инфраструктура ВВС развита недостаточно, авиабазы оперативно
не обеспечивают передовые аэродромы;
 авиашколы выпускают слабоподготовленный лётный состав (их
готовят на старых машинах, поэтому молодых лётчиков приходится переучивать в частях» [1, с. 10].
Таким образом, модернизация ВВС РККА к началу войны была ещё
весьма далека от завершения.
Подводя итоги, мы можем с полной уверенностью заявить, что в
предвоенный период, особенно в 1939-1941 гг., было немало сделано
для обеспечения будущей Победы. В литературе часто можно встретить
и такую оценку: в указанный период было «сделано всё» для Победы.
Помимо того, что данная оценка не более, чем субъективация ситуации,
показывающая, на что реально была способна сталинская руководящая
военно-политическая группа, она должна, на наш взгляд, звучать несколько по-иному: «они сделали, может быть, всё, что могли, но не всё
было сделано правильно».
Те действия, которые были адекватны ситуации и реально повышали
обороноспособность СССР и боевой потенциал РККА, «помогли стране
выжить в первые годы Великой Отечественной войны» [454, с. 139]. К
сожалению, невозможно отрицать и то, что «принятых мер оказалось
недостаточно, а допущенные просчёты снизили боеспособность армии»
[45, с. 75].
Как мы уже отмечали, в исторической литературе проявляются две
тенденции в оценке проведённых накануне нападения гитлеровцев мероприятий: апологетическая и критическая. Первую («сделано было всё,
что возможно») представляет, например, позиция Д. Боффа; в его понимании «главным было то, что концентрированные усилия по подготовке
к войне были в целом высокоположительным явлением и принесли блестящие результаты: они позволили закрыть наиболее опасные бреши и

190

сыграли решающую роль в создании предпосылок для последующих
побед советского оружия» [38, с. 222]. Апологетическая позиция присутствует практически во всех советских исследованиях об этом периоде Второй мировой войны, и не только в них.
Критическая позиция проявляется в стремлении объективно, исторически отчётливо, на высоком уровне научной добросовестности разобраться в причинах неудач Советского Союза в войне с нацистской Германией, особенно в 1941 -1942 гг.
4. 1941-1942 гг.: трагедия народа и армии
Начало войны для населения страны и воинов армии и флота явилось
чем-то обескураживающим, неожиданным, страшным:
 вопреки предвоенным обещаниям скорой победы над врагом на
его же территории и «малой кровью», враг за первые три недели боевых
действий овладел Прибалтикой, значительной частью Украины и Белоруссии и продвинулся: на северо-западном направлении – на 450-500
км, на западном направлении – на 450-600 км, на юго-западном направлении – на 300-350 км [153, с. 46];
 за первые полгода войны гитлеровские войска вторглись в пределы нашей страны на глубину от 850 до 1 200 км (подошли к Москве,
блокировали Ленинград, захватили большую часть Донбасса, Украины,
Крым, Прибалтику, Белоруссию, ряд областей Российской Федерации
[334, с. 378];
 к началу января 1942 г. враг оккупировал территорию, на которой
до войны проживали 50 % населения страны, добывалось более 60 %
угля, выплавлялось более 60 % стали, выращивалось около 50 % зерна
[333, с. 574];
 до декабря 1942 г. враг захватил 9 % советской территории
(1,9 млн кв. км), где до войны проживали 85-88 млн чел. (40 % населения страны), производилось 33 % промышленной продукции, находилось 47 % пахотных земель [46, с. 407];
 к концу 1941 г. РККА потеряла большую часть довоенных вооружений и военной техники: 90 % самолётов, 91 % танков, 60 % орудий и
миномётов, потеряла 11 783 танка, 21,5 тыс. орудий и миномётов, более
1 млн ед. стрелкового вооружения [371, с. 9]; только Западный фронт за
первые две недели боёв потерял 4 800 танков [46, с. 95]; (см. Таблицу 39
[234, с. 414; 333, с. 574]).

191

Таблица 39
Потери РККА и вермахта (к 10 июля 1941 г.)
Показатель
Личный состав
Орудия и миномёты
Танки
Самолёты

РККА
815 700
21 500
11 783
4 013

Вермахт
99 058
1 061
350
826

К концу 1941 г. наши потери стали носить уже катастрофический характер (Таблица 40 [234, с. 419]).
Таблица 40
Потери РККА и вермахта (к 31 декабря 1941 г.)
Показатель
Убито
Ранено
Пропало без вести
Итого
Стрелковое оружие
Орудия и миномёты
Танки и САУ
Самолёты
Автомашины

РККА
802 191
1 269 978
3 906 965
5 979 134
5 799 600
104 000
23 200
21 200
159 000

Вермахт
177 963
631 659
38 151
847 773
106 537
12 827
2 839
4 400
103 671

В дополнение к Таблице № 39 заметим следующее:
 по стрелковому вооружению РККА: к концу сентября 1941 г. потеряно 3,8 млн ед. Винтовок и пулемётов; а всего к концу 1941 г. –
6,29 млн ед. стрелкового вооружения [372, с. 3];
 быстро увеличивались потери авиатехники: за первые 50 дней
войны были списаны как «неучтённая убыль» (именно так потери авиатехники определялись в сводках Оперативного управления Штаба ВВС
РККА) 5 240 самолётов; к 31 декабря 1941 г. в эти сводки попали туже
более 11 тыс. самолётов, в том числе 8 154 боевых машин [372, с. 3];
общеизвестны потери советской авиатехники в первый день войны –
1 200 самолётов, в том числе около 900 на земле (в том числе 528 – в
полосе Западного и 277 самолётов – в полосе Юго-Западного фронтов;
кроме того, Западный фронт в первый день войны потерял в воздухе 210
самолётов) [153, с. 16];
 по некоторым данным безвозвратные оперативные потери (убитые, умершие от ран, пропавшие без вести) РККА к январю 1942 г. достигли 7-8 млн чел. [371, с. 9];
 при ликвидации «Минского котла» (район Белостока – Минска)
немцы захватили 264 тыс. т горючего (для сравнения полная заправка

192

советского мехкорпуса составляла 1,2 тыс. т) и 6 700 вагонов боеприпасов (в 1943-1944 гг. Западный фронт в среднем расходовал 1 400 вагонов
боеприпасов в месяц) [372, с. 3];
 в начале августа у Смоленска в плен попали около 310 тыс. чел.,
около 3 тыс. танков и столько же орудий;
 к 8 августа 1941 г. при ликвидации Уманского котла в Одесской
области (район Умани, Новоархангельска и Первомайска) немцы захватили в плен 103 тыс. советских военнослужащих (в том числе, 2-х командармов, 4-х комкоров и 11 комдивов); захвачено 317 танков и 858
орудий;
 в Киевском котле, в результате окружения 4-х армий Юго-Западного фронта, по данным Генерального штаба Вооружённых сил РФ, мы
потеряли более 700 тыс. чел., в том числе 627,8 тыс. чел. – безвозвратно;
(по нмецким данным – 665 тыс. чел.; по данным Д. А. Волкогонова –
452 тыс. чел., в том числе 60 тыс. чел. командно-начальствующего состава); 884 танка и 3 718 орудий;
 в Брянско-Вяземском котле, где также были окружены 4 наших армии, по данным немецкой стороны, которые были озвучены на Нюренбергском процессе, РККА потеряла 662 тыс. чел. только пленными;
1 242 танка и 5 412 орудий [277, с. 3-4];
 во время обороны Москвы группа армий «Центр» захватила в
плен 211 тыс. чел., а в ходе Ржевской операции, только в период с 1 апреля по 31 декабря 1942 г. – 1812 тыс. чел., в том числе 18,5 тыс. чел.
перебежчиков [372, ч. 3];
 всего к началу 1942 г. погибли и умерли от ран 2,2 млн чел., за этот
же период выявлено 1,2 млн дезертиров и 3,8 млн пленных [134, с. 15].
Красная Армия в довоенном составе перестала существовать; казалось бы, нацисты могут праздновать успех блицкрига (это «теория ведения скоротечной войны, согласно которой победа достигается в сроки,
исчисляемые неделями или месяцами, до того как противник сумеет мобилизовать и развить свои основные силы» [417, с. 109]).
В основе успехов стратегии блицкрига на начальном этапе войны –
сочетание передовых достижений в использовании танковых и авиационных соединений, ведении разведки, организации управления и связи
в опоре на внезапность (о «внезапности» нападения гитлеровцев речь
пойдёт ниже). Немцы били нас тем оружием, от которого мы отказались
за ненадобностью в 1937 г., уничтожив создателей этого оружия, тех, кто
мог организовать подготовку РККА по-современному. Г. К. Жуков, беседуя с К. М. Симоновым, заметил: «Надо оценить по достоинству
немецкую армию, с которой нам пришлось столкнуться с первых дней
войны. Мы же не перед дурачками отступали по тысяче километров, а

193

перед сильнейшей армией мира» [325, с. 335]. Действительно, «масштаб
катастрофы 1941 г. носил беспрецедентный характер» [295, с. 99].
Однако опытные немецкие военачальники, оценивая пусть даже
плохо организованное сопротивление РККА, сразу уяснили, что до победы им страшно далеко. За первый месяц войны Люфтваффе потеряли
1 284 самолёта, вермахт – более 100 тыс. чел., потери в танках составили
40 % их первоначального состава [153, с. 47]; к декабрю 1941 г. безвозвратные оперативные потери вермахта превысили 300 тыс. чел. [138,
с. 9]. К осени 1941 г. стало ясно, что блицкриг провалился, а «стратегия
быстрого покорения Советского Союза оказалась нереальной» [13,
с. 202].
Американский военный атташе в СССР (до 1939 г.) генерал
Ф. Р. Фэймонвилл, сразу после нападения Германии, однозначно высказался в пользу победы России в этой войне; надо сказать, что его позиция поначалу вызывала у современников недоверие и недоумение; американские военные видели поражения РККА и не понимали, что она
сможет противопоставить военной мощи Германии. Однако, правота
осталась на стороне генерала [106, с. 39].
6 ноября 1941 г., выступая на торжественном собрании по случаю
24-й годовщины Великого Октября, И. В. Сталин заявил, что за четыре
месяца войны враг потерял 4,5 млн чел; на следующий день на параде
на Красной площади вождь в свойственной ему манере, обещал: «Ещё
несколько месяцев, ещё полгода, может быть, годик – и гитлеровская
Германия должна лопнуть под тяжестью своих преступлений» [432,
с. 302].
Хвастливые пропагандистские замашки вождя больше вредили, чем
способствовали, военно-патриотической мобилизации населения
страны, которую ещё совсем недавно убеждали в фатальной непобедимости РККА.
Можно выделить политические, экономические и собственно военные причины неудач Красной Армии в 1941-1942 гг. Кстати, часто,
говоря о неудачном начале войны, те или иные исследователи проблемы
концентрируют своё внимание только на событиях 1941 г. [184, с. 18].
Мы полагаем, что в данном случае стоит обратить внимание на период
1941-1942 гг. Несмотря на контрнаступление советских войск под Москвой (которое часто определяют как начало коренного поворота – первая
фаза, предпосылка будущего коренного перелома в ходе войны), в результате которого войска Калининского и Западного фронтов продвинулись вперёд до 250 км, на остальных участках фронта побед не наблюдалось; напротив, к осени 1942 г. – под Новгородом и Харьковом –
РККА понесла тяжёлые поражения и продолжила отступление.

194

В нашем понимании окончание периода «временных» неудач РККА
связано с 19 ноября 1942 г. – началом контрнаступления советских
войск под Сталинградом.
Политические причины неудач армии в 1941-1942 гг. носят преимущественно субъективный характер. Суть проблемы – в априори непререкаемой правильности любой позиции вождя, его окружения. Серьёзных противовесов единовластию не существовало, поэтому активно
продуцировалось единомыслие. Доказывать иную точку зрения было
смертельно опасно.
Трудно не согласиться с точкой зрения о И. В. Сталине, высказанной
в своё время К. М. Симоновым: «Его план сводился к следующему – и
таков был его план с самого начала, с периода переговоров с Риббентропом. Во-первых, выйти на как можно более передовые европейские рубежи, в непосредственную близость к фашистской Германии, сойтись с
ней бок о бок. Это было сделано. Во-вторых, он предполагал, что немцы
втянутся в другую, может быть, победоносную, но тяжёлую и изматывающую войну с Англией и Францией. И в-третьих, насколько я понимаю, он планировал, перевооружив армию, усилив её, переведя промышленность, если не на военные рельсы, то в положение, при котором
она быстро могла перейти на них, – ударить по фашистам, занятым войной на Западе, разгромить их, на их плечах пройти всю Европу, может
быть, вплоть до Испании – и установить в ней социалистический строй.
Он планировал военный удар по фашистской Германии на лето
1942 г. и именно поэтому так слепо и невероятно упрямо не верил в возможность нарушения этого своего плана, за которым для него стояла победа социалистического строя по всей Европе» [358, с. 19].
Профессионалы, чья компетентность не вызывала сомнений, доказывали И. В. Сталину реальную опасность гитлеровской агрессии, а он,
понимая, что страна запоздала с проведением наиважнейших подготовительных к войне мероприятий, произвольно строил для себя и для
других некую картину мира, часто не имевшую ничего общего с реальностью. Его провинциалистские и субъективисткие оценки происходящего были положены в основу массовой политической работы; советские люди точно знали, как «правильно думать правильно», а как нет, и
как за это можно поплатиться. Это касается и оценки степени готовности армии и ВПК к войне, и возможности начала войны в 1942 г. и мн.
др. Как вспоминал В. М. Молотов, «Сталин ещё перед войной считал,
что только к 1943 г. мы сможем встретить немца на равных» [439,
с. 131]. О том же писал Н. А. Шефов: «Сталин полагал, что Красная Армия в лучшем случае с середины 1942 г. будет в состоянии вести современную войну и на равных противостоять вермахту. Сходную оценку

195

давало в октябре 1940 г. и германское военное руководство» [445,
с. 140].
Р. Такер следующим образом оценивал «одно из самых катастрофических ошибочных решений лидера в истории человечества»: «Судьба
России оказалась в руках абсолютного самодержца, который мнил себя
гениальным политическим и военным лидером, но на самом деле в критический момент оказался неспособным выполнить первейшую функцию руководства – реалистически оценить трудное положение, в котором оказалась страна, разработать ответные меры и провести их в
жизнь» [395, с. 837].
Абсолютно развращённый абсолютной властью вождь пытался содавать ту картину мира, которую он хотел бы видеть в реальности. В основе им выбранной позиции – недоверие к своему народу, к своей армии. И это не удивительно, ведь сталинизм в политическом аспекте –
это система власти, «в которой один человек, всегда боящийся угрозы
для своей личной власти, сумел подчинить нужды нации своим собственным абсурдным заблуждениям. Результатом была историческая
катастрофа» [250, с. 23]. Путь к этой катастрофе – в отсутствии, непроведении «каких-либо оборонительных мер в отчаянной надежде, что это
удержит Гитлера, и он, Сталин, получит ещё один год отсрочки для того,
чтобы подготовиться к войне» [395, с. 840].
Вряд ли это было патриотично – в ситуации персонального всевластного недоверия к способности своей армии защитить страну (это недоверие было в определённой степени понятно, особенно после репрессий, связанных с «заговором военных», и негативных последствий «ворошиловского» руководства, выявленных на полях боёв в Финляндии) –
с порога отвергать многочисленные предупреждения о готовящейся германской агрессии, воспринимать эти предупреждения как «провокации».
Так и появился пресловутый тезис о «внезапности» гитлеровского
нападения. Маршал Советского Союза Г. К. Жуков писал об этом: «Никакой внезапности нападения гитлеровских войск не было. О готовящемся нападении было известно, а внезапность была придумана Сталиным, чтобы оправдать свои просчёты в подготовке страны к обороне.
Генеральный Штаб систематически докладывал Правительству о сосредоточении немецких войск вблизи нашей границы, об их усилении,
авиационной разведке на ряде участков нашей приграничной территории.
Никаких реальных мер по этим данным ни разу не последовало»
[197, с. 14].

196

Здесь следует обратиться к одной закрытой, но весьма важной исторической и военно-профессиональной проблеме предвоенного периода – к деятельности нашей внешней разведки, оценке её способности
правильно информировать высшее политическое руководство о готовящемся на нас нападении наших же с августа 1939 г. «союзников».
С одной стороны, все её инстанции регулярно доводили до руководства страны информцию о готовящемся нападении Германии. Нарком
госбезопасности СССР В. Н. Меркулов 17 июня 1941 г. докладывал
И. В. Сталину: «На основании сообщений «Старика» и «Корсиканца»
известно, что все военные мероприятия Германии по подготовке вооружённого выступления против СССР полностью закончены, и удар
можно ожидать в любое время» [216, с. 286].
Во время одной из личных бесед с вождём В. Н. Меркулов попытался доложить ему о готовящемся нападении нацистов, но И. В. Сталин грубо посоветовал ему послать своих агентов в штабе Люфтваффе
к «такой-то матери». А когда новый нарком обороны СССР маршал
С. К. Тимошенко «на совещании в Кремле потребовал, чтобы войска
были приведены в состояние боевой готовности, Сталин оборвал его».
Свидетели так описывали эту сцену: «Сталин вернулся к столу и резко
сказал: «Это работа Тимошенко. Он готовит всех нас к войне. Его давно
следовало бы расстрелять! Тимошенко – детина с большой головой, но
с вот такими маленькими мозгами!» При этом он вытянул вверх палец
руки. После этого Сталин вышел из комнаты. Затем он ещё раз приоткрыл дверь с другой стороны, просунул в щель своё покрытое оспинами
лицо и жёстко добавил: «Если вы спровоцируете немцев недозволенными передвижениями войск вдоль границы, тогда полетят головы!
Имейте это в виду!» С этими словами он хлопнул за собой дверью» [13,
с. 200].
Мы понимаем, что «разведка является средством для выработки решений»; к сожалению, мы можем констатировать, что перед нашествием многие руководители разведорганов докладывали И. В Сталину
то, что он хотел услышать; они старались «понравиться вождю и не быть
уничтоженными» [55, с. 94]. Но всё же объективная информация прорывалась наружу: план «Барбаросса» поступил в Москву 29 декабря
1940 г., через 11 дней после его утверждения. Существовали и другие
доклады объективного характера. Но И. В. Сталин выбирал из разведданых только то, что соответствовало его личным представлениям о состоянии стратегической военно-политической обстановки (может быть,
поэтому он оценил директиву № 21 германского командования, утверждавшую план нападения на Советский Союз, как британскую дезинформацию); а немцы в это время активно группировали силы и средства
на советско-германской границе [26, с. 85; 55, с. 94; 163, с. 405].

197

Следует также учитывать и тот факт, что акции дезинформации,
предлагавшие нашей стороне сведения об отсутствии угрозы со стороны Германии, количественно примерно в три раза превосходил объективные данные. До июня 1941 г. немецкое командование осуществило
крупные дипломатические и военные мероприятия в целях маскировки
своих намерений.
15 февраля 1941 г. штабом ОКВ, за подписью генерал-фельдмаршала
В. Кейтеля, была издана специальная директива по дезинформации советской стороны в период стратегического развёртывания войск. Предполагалось:
 на 1 этапе: «создавать ложное представление относительно истинных намерений немецкого командования, акцентируя внимание советского руководства на планах вторжения в Англию, подготовке операции
«Марита» (на Балканах) и «Зонненблюм» (Северная Африка)»;
 на 2 этапе: «когда скрыть развёртывание группировки для нападения на СССР будет уже невозможно», «представлять это сосредоточение
как величайший в истории войн дезинформирующий манёвр в целях отвлечения внимания от действий по подготовке вторжения в Англию».
В директиве ставилась задача основные усилия по дезинформации
советской стороны сосредосточить на дипломатических каналах воздействия [55, с. 137].
Ряд авторов полагает, что советская разведка в предвоенный период
по сути не выполнила своей задачи и не предоставила Кремлю всех необходимых данных для принятия правильных решений. В любом случае
эта тема ещё ждёт своих исследователей.
М. И. Мельтюхов писал: «Советской разведке не удалось раскрыть
замысел германского командования. Сведения о направлении наступления вермахта были слишком противоречивы, и далеко не все из них соответствовали действительности» [234, с. 245].
По его мнению, советской разведке перед войной не удалось следующее:
 не была дана оценка характеру предстоящей войны (предполагалась затяжная война, а не блицкриг, с последовательным отмобилизованием);
 выявление военных приготовлений Германии производилось не
последовательно: ряд данных о сосредоточении вермахта носил преувеличенный, ряд – приуменьшенный характер;
 так же непоследовательно оценивались характеристики переброски германских войск на восток, после окончания активной фазы
боев в Европе [234, с. 246-247].
Например, по данным Разведуправления РККА на 1 июня 1941 г.
против СССР было сосредоточено 41,6 % всех германских дивизий, а

198

против Англии – 42,6 % (на самом деле против СССР сосредоточились
62 % немецких соединений). Таким образом, «советской разведке не
удалось достоверно установить состав Вооружённых сил Германии и её
группировки на Востоке, что затрудняло оценку угроз Советскому Союзу» [234, с. 251].
Не случайно в Акте о передаче дел по наркомату обороны СССР от
К. Е. Вороршилова к С. К. Тимошенко относительно разведки было отмечено: «Организованной разведки и систематического изучения данных об иностранных армиях не имеется. Наркомат обороны не имеет в
лице Разведывательного Управления органа, обеспечивающего Красную Армию данными об организации, составе, вооружении, подготовке
и разведке иностранных армий. Наркомат обороны такими данными не
располагает» [1, с. 12].
Например, к началу войны у западных границ СССР дислоцировались 8 спецчастей радиоразведки вермахта (абвер). Они смогли выявить
около 10 тыс. советских радиопередающих средств; установили их основные и запасные пункты дислокации. Более того, гитлеровской разведке удалось сделать то, что не смогла наша разведка: они расшифровали наши шифры и коды, что помогло наступающим немецким частям
дезорганизовать советское боевое управление [255, с. 221].
В то же время ряд действий агрессора совершенно откровенно демонстрировал их подготовку к нападению: речь, например, идёт о пролётах германской авиации вдоль границы и над советской территорией.
Эти полёты стали системой с лета 1940 г. Боясь «спровоцировать»
Гитлера на агрессию, И. В. Сталин запретил нашим силам и средствам
ПВО и ВВС действовать по нарушителям на поражение (максимально
допускалось принуждение к посадке).
По линии НКВД СССР вождю сообщалось, что в период с 16 мая
1940 г. по 1 марта 1941 г. были зафиксированы 37 пролётов германской
авиации с нарушением советского воздушного пространства; с 27 марта
по 18 апреля 1941 г. – 180 нарушений. В рапорте НКВД было записано:
«Полёты немецких самолётов в большинстве случаев проводятся над
сооружаемыми укрепрайонами, явно в разведывательных целях. Эти самолёты летают над советской территорией, в среднем, на расстояние от
3 до 6 км, а в некоторых случаях – до 80 км» [235, с. 215-216].
29 июня 1941 г. «Правда» сообщила о 324 нарушениях воздушной
границы СССР немецкими самолётами, зафиксированных перед гитлеровским нападением [250, с. 218].
Трудно не согласиться с мнением А. Робертса: «Вера Сталина в то,
что войны можно избежать, если учесть, что он имел доступ к огромному количеству разведданных, касающихся плана «Барбаросса». Ни-

199

кто и никогда в ХХ столетии такого огромного количества убедительнейших предупреждений о вторжении не получал, … и не игнорировал.
Предупреждения о надвигающейся войне были не только многочисленными, касающимися всех уровней – от тактического дло стратегического, но и исчерпывающими» [58, с. 229].
То, что американский автор называет «удивительным», в исторической ретроспективе может быть представлено, как преступная халатность (сталинисты наших дней выдают её за «гениальное предвидение»,
а общую, и часто бестолковую спешку советских военно-политических
приготовлений 1939-1941 гг. – за «планомерную подготовку к войне»).
22 июня 1941 г. Люфтваффе с немецкой дотошностью, аккуратно и
последовательно принялись уничтожать ранее безнаказанно выявленные объекты нашей обороны, средства коммуникации, личный состав и
военную технику. Осенние 1941 г. расстрелы генералитета не снимают
вопроса о главном виновнике происшедшего.
Мы полагаем, что упорное поминание «внезапности» нацистского
нападения сегодня служит одной цели – скрыть тот факт, что ни в интеллектуальном, ни в военно-стратегическом аспектах стоявшему во
главе пирамиды АКС вождю не удалось соответствовать сложной геополитической ситуации, сложившейся в итоге к лету 1941 г.
Мессианизм и провинциализм И. В. Сталина проявлялся в постоянном использовании пропагандистских штампов, с одной стороны, об
особой исторической миссии СССР в аспекте мировой революции; с
другой – о безусловной «правильности» всех внешнеполитических акций, предпринимавшихся советским руководством перед нападением
Германии. Мы видим за этим необъективность, упрощенчество и «первобытный политический рационализм». А проблема пресловутой «внезапности» событий 22 июня 1941 г. – всего лишь идеологический
штамп, вводимый в оборот самой же системой, дабы скрыть те однозначно субъективные политические причины, по которым страна оказалась не просто не готова к войне, но ещё и активно разоружалась перед
вероятным противником. В итоге – многомиллионные жертвы, необоснованные потери, которых вполне можно было избежать. Впрочем, что
там современным сталинстам до того? Гораздо проще вводить клише
«массового героизма» (сразу отметим, что мы сейчас говорим о похабной отечественной традиции использовать святой и жертвенный героический тип военного поведения русского народа в качестве оправдывающего власть идеологического штампа).
Перед войной по личному указанию И. В. Сталина были уничтожены несколько руководителей нашей военной разведки (начальников
ГРУ РККА), стремившихся донести до высшего руководства неизбежность гитлеровского нападения. Уже после Победы Маршал Советского

200

Союза Ф. И. Голиков (26 июля 1940 г. – июнь 1941 г. – начальник ГРУ
РККА), под руководством которого советская военная разведка не
смогла вскрыть замысел немецкого военного командования, состав и
планы изготовившейся к удару группировки гитлеровских войск, и который, подчиняясь ситуации, большинство материалов о готовящемся
вторжении немцев подавал под грифом «Непроверено», или «Маловероятно», в беседе с военным историком полковником В. А. Анфиловым
объяснял: «Я подчинялся И. В. Сталину и боялся его. У него сложилось
мнение, что пока Германия не закончит войну с Англией, на нас не нападут. Мы, зная его характер, подстраивали свои заключения под его точку
зрения» [239, с. 17].
Вождь подгонял объективную реальность под свои взгляды и представления, и тем же (в стремлении выжить) занимались его подчинённые. Новое руководство наркомата обороны СССР (Маршал Советского
Союза С. К. Тимошенко и генерал армии Г. К. Жуков) пыталось хоть
как-то изменить ситуацию в пользу СССР, изготовить армию к войне,
провести предварительную военно-экономическую и военно-политическую мобилизацию. Несмотря на недостатки и недоработки в своей деятельности, нарком обороны СССР и начальник Генерального штаба
РККА гораздо лучше понимали военно-политическую и военно-профессиональную ситуацию, они видели, что «опасность обрела вызывающие тревогу размеры», что «Сталин морально демобилизовывал
страну» [395, с. 836]. Вождь не считался с тем, что Франция пала очень
быстро, что война с Англией приобретала всё более затяжной (и преимущественно воздушный) характер, что германское войско сосредоточилось у наших границ в полной готовности к нападению и пр. Менялась обстановка, не менялась установка. Такая, вот, «диалектика».
Отвергнув все предложения военных об отмобилизовании армии и
формировании стратегической группировки на границе с Германией,
И. В. Сталин санкционировал опубликование 14 июня 1941 г. известного заявления ТАСС. В нём, в частности, можно найти и такие строки:
«По данным СССР, Германия неуклонно соблюдает условия советскогерманского пакта о ненападении, слухи о намерении Германии порвать
пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы».
Это была «главная и тяжелейшая ошибка» – «игнорирование реальности», непонимание «нереальности своих планов, что ставило под
угрозу судьбу страны» [358, с. 19].
В основе такой линии поведения И. В. Сталина лежит сочетание
личных и профессионально-политических качеств.
В личном плане зловещую роль сыграло упрямство вождя, его нежелание и неумение менять своё мнение; казалось бы, изменилась обстановка – должны измениться и представления политика, но И. В. Сталин,

201

в данном случае как крайний негативист, видел в изменени взглядов слабость, неуверенность, а ему, как исключительно волевому человеку, допустить такое было невозможно. Таким образом, мнение вождя – единственно верное мнение. Г. К. Жуков вспоминал: «Сталин был человеком, который если уж за что-то однажды зацепится, то потом с трудом
расстаётся с этой своей идеей или намерением, даже если объективные
обстоятельства прямо говорят, что с первоначальным намерением необходимо расстаться» [359, с. 57].
Та модель геополитических отношений, приверженцем которой был
И. В. Сталин, существовала только в его сознании. Расчёты на предотвращение военного конфликта с Германией средствами дипломатического и политического характера не оправдались (они вряд ли могли
оправдаться, поскольку, как мы отмечали выше, базировались на неверных постулатах). Эти расчёты повлекли за собой целую цепь ошибочных тех же политико-дипломатических действий. В результате их осуществления страна вступила в войну в крайней степени неготовности
(при огромных затратах на оборону и усилиях по военно-патриотической мобилизации населения по-сталински). Ещё раз заметим, что точка
зрения о «внезапности» нападения врага не выдерживает никакой критики.
Об этом опять же вспоминал Г. К. Жуков: «Слабые стороны в подготовке нашей страны и армии к войне, выявленные в ходе советско-финляндской войны и событий на Дальнем Востоке, не только не устранялись, но по-серьёзному даже не обсуждались ни в ЦК, ни в Совнаркоме,
так как все эти вопросы находились в руках Сталина, и без его указаний
никто не мог принять какого-либо решения» [228, с. 14].
После войны с Финляндией, когда стало понятно, что в обороне
страны накопились серьёзные проблемы и противоречия, И. В. Сталин
обратил внимание насколько серьёзно осуществляется подготовка к
войне против СССР в нацистской Германии:
1. Нацистские руководители никогда не скрывали антикоммунистической, антибольшевистской направленности своей политики: 2 декабря
1936 г. Г. Геринг, выступая перед высшим руководством Люфтваффе, заявил: «Война с Россией уже идёт, только пока без выстрелов».
3 января 1937 г. Г. Гиммлер, делая доклад перед слушателями национал-политических курсов вермахта, отметил: «В будущей войне главным противником является большевизм. Следует настраиваться на истребительную войну против недочеловеческого противника» [251, с. 7].
2. Советско-германский пакт о ненападении 1939 г. Нам представляется, что пакт в значительно большей степени оказался полезен немецкой стороне, нежели советской. Опираясь на договорённости с Советским Союзом, вермахт в 1940 г. смог сконцентрировать все свои войска

202

в Западной Европе (на границе с СССР остались только 6 дивизий неполного состава); а после победоносного завершения «странной войны»
и французской кампании 1940 г. немцы опять принялись наращивать
свою группировку на границе с СССР.
Защитники И. В. Сталина часто говорят, что, получив Западные
Украину и Белоруссию, ряд других территорий, Советский Союз отодвинул границу на запад, что снизило военную опасность для нашей
страны. В нашем понимании дело обстояло с точностью до наоборот:
система укреплений перед «буферным» (по значению) польским государством была де-факто срыта, а новая (на новой границе) не создана.
Мы вошли в непосредственный контакт с противником, фактически лишив себя возможности манёвра.
В свое время, когда РККА начала операции против Польши (17 сентября 1939 г.), начальник Оперативного управления Генерального штаба
Сухопутных сил вермахта генерал Э. Вагнер записал в своём дневнике:
«Сегодня выступили русские. Наконец-то! Для нас большое облегчение:
во-первых, за нас будет преодолено большое пространство, затем, мы
сэкономим массу оккупационных сил, и, наконец, Россия очутится в состоянии войны с Англией, если этого захотят англичане. Союз будет
полным!» [244, с. 17].
Предложение военных оставить основную массу сил на старой границе, используя, в случае войны, обретённую территорию Восточной
Польши как укреплённое предполье, не встретило поддержки со стороны руководства (прежде всего, по военно-идеологическим соображениям: «Вы, что, отступать собираетесь?»).
3. Часто утверждают, что пакт отодвинул на год (?), а то и больше
германское нападение. Возникает вопрос: разве Гитлер собирался
напасть на СССР в 1939 г.? Полагаем, что заключение пакта не повлияло
на планы нацистского нападения. 28 августа 1939 г. фюрер, выступая перед группой депутатов рейхстага и гауляйтеров, подчеркнул: «Договор
о ненападении ничего не изменил в принципиальной антибольшевистской политике, более того, он будет использован Германией против Советов. Никто и никогда не сможет удержать меня от решительного поворота назад, к наступлению против России после того, как я достигну
своих целей на Западе» [255, с. 119].
Уже во второй половине сентября 1940 г. немецкое командование
осознало невозможность проведения десантной операции против Великобритании; немцы полностью сконцентрировались на подготовке
войны с СССР. Гитлер отныне исходил из того, что «если Россия будет
разгромлена, то Англия потеряет последнюю надежду и будет вынуждена просить мира у Германии» [255, с. 120].

203

Таким образом, для гитлеровцев пакт о ненападении являлся тактическим манёвром дезинформации противника. Кое-кто сегодня восхваляет это «торжество сталинской дипломатии» именно для того, чтобы
скрыть тот факт, что нас подло и презренно обманули. Пакт не повлиял
на военно-политическую стратегию Германии, её антибольшевизм.
Наконец, отчего же мы ещё 30 лет назад так жёстко и нелицеприятно
отрицали факт наличия секретных протоколов к пакту, в соответствии с
которыми два диктатора разделили Европу на «сферы влияния» (считай,
зоны военно-политического доминирования путём агрессии)? В августе
2009 г. Р. Г. Пихойя (в 1992-1996 гг. – Главный государственный архивист России) заявил корреспонденту газеты «Аргументы и факты»
(№ 34, с. 19): «Подлинность договора и секретных договоров к нему не
подлежит никакому сомнению. С самого момента подписания советские
экземпляры документов хранились в секретариате НКИД у Молотова.
Президент Горбачёв, например, скрывал наличие секретных протоколов, хотя совершенно точно знал об их существовании».
4. Трудно оценить тот вред, который заключение советско-германского пакта о ненападении нанесло патриотическому состоянию нации.
Посол Германии в СССР Ф. Шуленбург докладывал в Берлин: «Советское правительство делает всё возможное, чтобы изменить отношение
населения к Германии. Прессу как подменили. Не только прекратились
все выпады против Германии, но и преподнесение событий внешней политики теперь основано в большинстве случаев на германских сообщениях, а антигерманская литература изымается из книжной продажи»
[243, с. 17].
Действия советского правительства не вписывались в логику антифашистской пропаганды и ранее проводимой партийно-политической
работы. Критика нацистского режима исчезла из содержания изданий
средств массовой информации, из репертуаров зрелищных учреждений,
определённые изменения были внесены даже в программы обучения в
военно-учебных заведениях. Ранее «антифашистские митинги и демонстрации, публицистика и художественная литература, сатирическая графика и эстрадные искусства, театры и кинематограф давали «крупнокалиберный» заряд ненависти к гитлеровцам поддерживали антифашистские настроения в советском обществе» [402, с. 65].
Внезапно нацистская Германия стала нашим «другом»; газеты перестали критиковать нацистов; все коммунистические партии по линии
Коминтерна получили «распоряжение прекратить антифашистскую
пропаганду» [243, с. 17].
31 октября 1939 г. на сессии Верховного Совета СССР выступил нарком иностранных дел СССР В. М. Молотов. Он, в частности, сказал:

204

«Вчера ещё фашистская Германия проводила в отношении СССР враждебную нам внешнюю политику. Да, ещё вчера в области внешних сношений мы были врагами. Сегодня, однако, обстановка изменилась, и мы
перестали быть врагами». Далее В. М. Молотов дал следующую оценку
нацизму: «Идеологию гитлеризма можно признавать или отрицать. Но
любой человек поймёт, что идеологию нельзя уничтожить силой. Поэтому не только бессмысленно, но и преступно вести войну «за уничтожение гитлеризма», прикрываясь фальшивым флагом борьбы за «демократию».
И далее, как общий вывод: «Теперь Германия находится в положении
государства, сремыщегося к миру, а Англия и Франция стоят против заключения мира» [391, с. 299-300].
В конце 1939 г. СССР за агрессию против Финляндии был исключён
из Лиги Наций. Единственным союзником СССР оставалась гитлеровская Германия. Венцом этих отношений стала советско-германская акция в Брест-Литовске 22 сентября 1939 г. (её часто называют парадом).
В ходе войны с Польшей 17 сентября 1939 г. германский 19-й моторизованный корпус захватил Брест. Но поскольку эта территория по демаркационной линии должна была отойти к СССР, немцам пришлось осуществлять передачу Бреста нашим войскам. Нацисты спустили свой
флаг, ранее поднятый над Брестом, и маршем покинули город. Немецкими войсками командовал Г. Гудериан (позже – генерал-полковник, командир 2-й танковой армии). Эту церемонию наблюдали экипажи 29-й
отдельной танковой бригады под командованием комбрига (позже – генерал-лейтенанта, Героя Советского Союза) С. М. Кривошеина. Собственно, парадом в военно-ритуальном смысле эти действия назвать
нельзя [417, с. 128].
5. С 1 сентября 1939 г. по 21 июня 1941 г. Германия осуществила дефакто плановую оккупацию 13 стран Западной Европы:
 реализован план «Вайс» (стратегическая кампания против
Польши); Франция и Англия объявили войну Германии, но активных
действий не предпринимали (шла так называемая «странная война», когда воюющие стороны только обменивались авиаударами по территории
друг друга);
 в апреле – июне 1940 г. немецкие войска оккупировали Данию и
Норвегию;
 10 июня 1940 г. в войну вступила Италия, 10 мая 1940 г. Германия
и Италия начали кампанию против Франции, а также Бельгии, Голландии и Люксембурга (план «Гельб»); 26 июня 1940 г. французская армия
капитулировала;

205

 одновременно, прижатые к морю в районе Дюнкерка английские
войска, бросив тяжёлое вооружение, эвакуировались на Британские острова; в августе 1940 г.- июне 1941 г. Люфтваффе проводили масштабные
бомбардировки Великобритании («битва за Англию»);
 в то же время на морских ТВД развернулась «битва за Атлантику»,
которая продолжалась до конца войны; вначале морское противоборство
складывалось в пользу Германии, а с 1942 г. – в пользу держав союзников;
 весной 1941 г. Германия совместно с Италией и Венгрией разгромила Албанию, Югославию и Грецию и оккупировали их территорию
(«Балканская кампания»);
 в Африке итало-германские войска оккупировали Ливию и вторглись в Египет;
 на Дальнем Востоке Япония с 1937 г. вела войну против Китая.
Мы привели в данном случае общее перечисление событий нараставшей войны, чтобы яснее представлялась та обстановка, в которой готовилась война против СССР.
Затем наступила очередь разработки плана «Барбаросса» (Таблица
41 [46, с. 48-49]).
Таблица 41
Разработка германского плана «Барбаросса» (1940 г.)
Дата
3 июля
21
июля
31
июля
9 августа
5 августа
3 сентября
18 декабря

Содержание события
генеральный штаб сухопутных сил вермахта начал разработку
плана под руководством главнокомандующего сухопутными войсками генерал-фельдмаршала В. Браухича
на совещании в ставке Гитлера В. Браухич выразил готовность
начать поход против СССР еще в 1940 г.
Гитлер принял решение о нападении на СССР в середине мая
1941 г.
штаб верховного главнокомандования вермахта (ОКВ) издал директиву «Ауфбау Ост» об оборудовании районов стратегического
сосредоточения и развёртывания группировки немецких войск на
востоке
начальник генерального штаба сформулировал основую идею
плана «Барбаросса»; генерал Э. Маркс подготовил «оперативный
план «Восток»
дальнейшая разработка плана поручена заместителю начальника
генерального штаба, 1-му оберквартирмейстеру генерал-лейтенанту Ф. Паулюсу
после уточнений и доработок Ф. Паулюса план был утверждён
Гитлером

206

Итак, 18 декабря 1940 г. директивой № 21 Верховного Главного командующего вермахта был утверждён план «Барбаросса». Внимательный ивоенно-профессиональный подход не может не выделить в этом
документе, как минимум, трёх существенных проблем:
а) для выполнения плана немецкие войска должны были сохранять
высокие темпы продвижения по советской территории, чтобы закончить
боевые действия до осенней распутицы 1941 г.; иной вариант развития
событий не рассматривался;
б) три группы армий по плану двигались по расходящимся направлениям, что предполагало распыление (а не концентрацию) сил на главных направлениях военных действий;
в) германская армия начала боевые действия, не имея решающего
превосходства в ряде принципиальных количественных показателей
(личный состав и боевая техника).
Даже несмотря на то, что «советское командование не смогло вскрыть
замысел противника, что катастрофически сказалось на состоянии советской обороны» [328, с. 326], ряд факторов в начале войны действовал в
пользу СССР. Речь идет, прежде всего, о той подготовке, которую страна
провела в 1939-1941 гг.; затем стоит вспомнить демографические факторы, географические характеристики состояния ТВД и мн. др.
Выше мы говорили о личных качествах И. В. Сталина, повлиявших
на сложные решения 1939-1941 гг. Думается, что следует обратить внимание на его военно-профессиональные качества. Слово Г. К. Жукову:
а) «в стратегических вопросах Сталин разбирался с самого начала
войны. Стратегия была близка к его привычной сфере – политике, чем в
более прямое взаимодействие с политическими вопросами вступали вопросы стратегические, тем увереннее он чувствовал себя в них.
В вопросах оперативного искусства в начале войны он разбирался
неплохо. Ощущение, что он владеет оперативными вопросами, у меня
лично начало складываться в последний период Сталинградской битвы,
а ко времени Курской дуги уже можно было без преувеличения сказать,
что он и в этих вопросах чувствует себя вполне уверенно.
Что касается вопросов тактики, строго говоря, он не разбирался в
них до самого конца. Собственно говоря, ему как Верховному Главнокомандующему, и не было в том прямой необходимости.
Куда важнее, что его ум и талант позволили ему в ходе войны овладеть оперативным искусством настолько, что, вызывая к себе командующих фронтами и разговаривая с ними на темы, связанные с проведением операций, он проявлял себя как человек, разбирающийся в этом не
хуже, а порой и лучше своих подчинённых. При этом в ряде случаев он
находил и подсказывал интересные оперативные решения.

207

К этому надо добавить, что у него был свой метод овладения конкретным материалом предстоящей операции, метод, который я, вообще
говоря, считаю правильным. Перед началом подготовки той или иной
операции, перед вызовом командующих фронтами, он заранее встречался с небольшими офицерами Генштаба – майорами, подполковниками, наблюдавшими за соответствующими оперативными направлениями. Он вызывал их одного за другим на доклад, работал с ними по полтора-два часа, уточнял с каждым обстановку, разбирался в ней и ко времени своей встречи с командующими фронтами, ко времени постановки
новых задач оказывался настолько хорошо подготовленным, что порой
удивлял их своей осведомлённостью»;
б) «в начале войны случалось, что, выслушивая доклады, он иногда
делал замечания, свидетельствующие об элементарном непониманиии
обстановки и недостаточном знании военного дела»;
в) «профессиональными военные знания Сталина были недостаточными не только в начале войны, но до самого её конца. Однако в большинстве случаев ему нельзя было отказать ни в уме, ни в здравом
смысле, ни в понимании обстановки»;
г) «на совести Сталина есть такие приказания и настояния, упорные,
невзирая ни на какие возражения, которые плохо и вредно сказывались
на деле. Но большинство его приказаний были правильными и справедливыми»;
д) «во второй период войны Сталин не был склонен к поспешности
в решении вопросов. Он обычно выслушивал доклады, в том числе неприятные, не проявляя нервозности, не прерывая, покуривая, он ходил,
присаживался, курил»;
е) «в конце войны в нём – как отрицательная черта – стала заметна
некоторая резкость. Стало чаще и яснее чувствоваться, что ему хочется,
чтобы все победы и успехи были связаны с ним, и что он ревнует к высоким оценкам тех или иных действий тех или иных командующих»;
ж) «в ходе войны Сталин приобрёл опыт и знания. Он стал понимать
многое из того, чего не понимал в начале войны. Втянулся в военную
деятельность, стал глубже и справедливее в своих оценках. А кроме
того, он стал вообще гораздо больше считаться с объективной действительностью. Точка зрения – «то, что я решил может и должно быть»,
уступила место более трезвым позициям (основанным на объективной
оценке реальности) – «Можно сделать только то, что можно сделать; то,
чего сделать нельзя, – нельзя!»
Он всё более внимательно прислушивался к советам, прислушивался
к специалистам, он всё глубже вникал в вопросы войны» [359, с. 60-63].

208

Таким образом, в политическом плане основными причинами неудач
РККА в 1941-1942 гг. являлись АКС и допущенные ею просчёты, а
также личная позиция вождя.
К числу экономических причин неудачных действий РККА в
1941-1942 гг. можно отнести следующее:
1) уровень экономического развития Германии, которая к началу
Второй мировой войны занимала по основным народнохозяйственным
показателям третье место в мире; её доля в мировом промышленном
производстве достигла 13,5 % (США – 28,7 %, СССР – 17,6 %, по
нашим данным, Великобритания – 9,2 %, Франция – 4,5 %) [255, с. 145];
2) военные расходы Германии в 1920 г. составляли примерно 12 марок на душу населения, а в 1938 г. – 261 марка (в сопоставимых ценах),
то есть рост составил 21,75 раза [255, с. 156];
3) к началу Великой Отечественной войны военно-экономический
потенциал Германии (с учётом мощностей, захваченных уже в ходе Второй мировой войны) превосходил потенциал Советского Союза в 2-2,5
раза [46, с. 128; 202, с. 13; 333, с. 573].
Данные о производстве вооружений и военной техники (В и ВТ) см.
Таблицу 412 [445, с. 139-140];
Таблица 42
Военное производство в СССР и Германии
(ед., первое полугодие 1941 г.)
В и ВТ
Автоматы
Орудия
Танки и САУ
Самолёты
Миномёты

Германия
120 891
9 809
1 621
5 470
7 876

СССР
3 110
7 913
1 848
5 950
10 480

В 1940 г. военная промышленность Германии выпустила 1,3 млн
винтовок, 120 тыс. автоматов, 59 тыс. пулемётов, 6 тыс. артиллерийских
орудий, 2 тыс. танков, бронеавтомобилей, штурмовых орудий, 6,6 тыс.
боевых самолётов; кроме того, в Чехословакии, Франции, Бельгии, Голландии и Норвегии было захвачено В и ВТ, достаточных для оснащения
150 дивизий [130, с. 25-26]; только того, что было захвачено во Франции,
хватило для оснащения 92 дивизий [333, с. 573]; только 10 оборонных
предприятий Чехословакии ежемесячно давали вермахту: 1 600 станковых пулемётов, 3 тыс. ручных пулемётов, 130 тыс. винтовок, 7 тыс. гранатомётов, 200 орудий, несколько сотен танков и самолётов [255, с. 152];
к началу 1938 г. на душу населения в Германии вырабатывалось электроэнергии в 3,5 раза больше, чем в СССР [202, с. 16];

209

4) большую роль в подготовке Германии к агрессии против Советского Союза сыграли советские экономические поставки. К 1939 г. вонная экономика Германии добилась экономического доминирования по
отношению к сопредельным странам. Но ряд экономических обстоятельств отрицательно детерминировали германскую экономику:
 во-первых, достаточно высокой оставалась её зависимость от импорта (железная руда – на 45 %, медь – 70 %, олово – 90 %, никель –
95 %, бокситы – 99 %, нефть – 66 %, каучук – 80 %); из 30 материалов
стратегического значения, Германия обладала лишь семью (это были материалы, имевшиеся в достаточном для выполнения планов военного
производства количестве) [240, с. 147-148];
 во-вторых, в конце 1930-х гг. германская экономика находилась на
пике своих производственных возможностей. Фюрер, выступая перед
генералитетом, заявил, что «наше экономическое положение таково, что
мы сможем продержаться лишь несколько лет» [255, с. 149]; в этом и
состояла одна из причин принятия Берлином решения о начале торговоэкономического сотрудничества с СССР (например, в случае мировой
войны Германия могла обеспечить себя продовольствием на 83-84 %
[255, с. 150]). Уже упоминавшийся выше генерал Э. Вагнер записал в
своём дневнике: «Договор с Советским Союзом спас нас» (имелись
ввиду поставки из СССР) [244, с. 4].
Наши экономические отношения с Германией регулировались соглашениями от 19 августа 1939 г., 11 февраля 1940 г. и 10 января 1941 г.
Что получила Германия?
 в 1940 г. 52 % советского экспорта приходились на Германию, в
том числе: 49,9 % фосфатов, 62,4 % хрома, 40,7 % марганца, 75,2 %
нефти, 72,2 % зерна, 77,7 % асбеста, 78,6 % хлопка-сырца;
 за 1940 г. через территорию СССР прошли 91 % всего германского
импорта и 49 % экспорта, а за первую половину 1941 г. – 72 и 64 % соответственно;
 СССР закупал для Германии товары в нейтральных странах, в том
числе, в США; основываясь на этих торговых операциях, Германия
могла вести войну в Европе в 1940-1941 гг.; а в 1941 г. за эту «заклятую
дружбу» большой кровью заплатила уже РККА;
 по некоторым данным, с 11 февраля 1940 г. до 11 февраля 1941 г.
СССР поставил в Германию (на 310 млн марок): 1 млн т. злаковых, 900
тыс. т нефти, 500 тыс. т фосфатов, 500 тыс. т железной и 100 тыс. т хромовой руды, 2,4 т платины, 1,4 млн т. зерна;
 доля германского оборота в советской внешней торговле составляла: в 1938 г. – 5,5 %, в 1940 г. – более 40 % [153, с. 396-397; 219,
с. 229-233].

210

Что получил Советский Союз?
 доля советского импорта во внешнеэкономическом обороте Германии составляла: в 1940 г. – 7,6 %, в первой половине 1941 г. – 6,3 %;
мы получили: в 1939-1940 гг. советский импорт из Германии вырос в
28,9 раза; СССР закупал станки, оборудование, технологиии, промышленную продукцию, племенной скот, зерновые культуры высокой урожайности и пр.;
 немецкие поставки покрывали потребности советской экономики
на 5-6 %; доля поставок в СССР в германском экспорте в 1940 г. составляла 4,5 %, а в первой половине 1941 г. – 6,6 %;
 если принять объём советского импорта за 100 %, то на долю Германии в 1940 г. приходилось: черные металлы – 83,7 %, каменный
уголь – 100 %,машины и оборудование – 41,7 %, металлорежущие
станки – 51,9 %, кузнечно-прессовое оборудование – 14,7 %, энергетическое и электротехническое оборудование – 29,8 %, дробильно-размольное и обогатительное оборудование – 58,8 %, оборудование связи –
54 %, трактора и запчасти к ним – 79,9 %, химические продукты – 59,
5 %, суда и судовое оборудование – 25,9 %, подшипники – 24,3 %, оборудование для железной дороги – 100 %, автотранспорт – 51,3 %;
 по договорённости от 11 мая 1941 г. СССР должен был получить:
1) для флота: тяжёлый крейсер «Лютцов»с достройкой немецкими
материалами; чертежи линкора «Бисмарк» и эсминца типа «Нарвик» со
150-мм орудиями; 365 т электродов; 31 тыс. бронелистов для кораблей;
2 628 т различных труб для корабельных машин; 1 тыс. образцов электроаппаратуры и оборудования; 33-мм спаренные корабельные артиллерийские установки; 6 перископов; две 88-мм антикоррозийные пушки
для подводных лодок; комплекты чертежей трёхорудийной башни для
406-мм и 208-мм корабельных орудий; минно-торпедное вооружение;
гидроаккустическую аппаратуру; гибрографические и оптические приборы;
2) для ВВС: 10 самолётов Хе-100, 5 Ме-109, 6 Ме-110, 2 Ю-88,2 До215, 3 Бю-131, 3 Бю-133, 2 ФВ-58В13, 2 ФБ-266, 1 Ме-209, авиамоторы,
оборудование, бомбы, снаряжение, запчасти, радио-, телефонная и телеграфная аппаратура и запчасти к ним;
3) для Сухопутных войск: 5 10-тонных и 2 20-тонных прицепа, 1 танк
Т-III, химматериалы военного назначения (искусственный каучук буна
С и СС, Х и ХХ); 308 машин различных типов, 2 комплекта тяжёлых
211-мм полевых гаубиц, батарею 105-мм зенитных орудий, различные
виды стрелкового вооружения и мн. др.;
20 % германских поставок было оплачено их же кредитом 1939 г.
[234, с. 231-233].

211

Таким образом, экономическое превосходство Германии изначально
выступало фактором, обеспечивающим её победы на фронтах в
1941-1942 гг. Однако именно экономически стратегия блицкрига была
обеспечена менее всего; возможность её успеха зависела от циклов экономического роста, от качественного совершенствования В и ВТ.
Для понимания событий 1941-1942 гг. важен комплексный анализ
собственно военных причин поражений РККА в начальный период
войны. К ним следует отнести следующее:
1. Военная наука, доктрина, идеология. Военная наука есть система
знаний о законах войны, её военно-политическом характере, путях
предотвращения, основных направлениях подготовки армии и способах
ведения вооружённой борьбы. Традиционно составными частями военной науки являются: теория войны, военного насилия (стратегия, оперативное искусство, тактика), теория военного строительства, управления
армией, видов Вооружённых Сил и родов войск, теория гражданской
обороны, военной экономики, военного обучения и воспитания, а также
военная история.
В советской системе военно-научного знания, складывавшейся в
1920-1930- е гг., можно найти научно осмысленные элементы (вспомним, например, ранее рассмотренные теории глубокой наступательной
операции, глубокого наступательного боя и пр.); однако, никакой системной теории в военной сфере сталинизм не создал. Более того, после
«Большого террора» 1937-1938 гг., в связи с ликвидацией «заговора военных», военная мысль была вытеснена идеологизированной военнополитической установкой, опирающейся, прежде всего, на личную позицию вождя.
Этот период не предлагает нам реальных документов военно-доктринального характера; существуют только «труды основоположников»
марксистско-ленинской теории, речи, статьи и указания военно-политического руководства. В начале 1930-х гг. ещё звучали имена военных
учёных, исследователей, практиков – А. А. Свечина, В. К. Триандафиллова, М. Н. Тухачевского, Г. С. Иссерсона и мн. др. [148, с. 142; 409 и др.
В конце 1930-х гг. любое военно-теоретическое начинание могло возникнуть лишь с оглядкой на позицию «верха»; то есть военно-теоретические подходы могли быть «правильными» или «неправильными» (соотетствующим и нет).
Иными словами, систему военно-научного знания в условиях сталинизма подменила идеологическая унификация; мыслящему военному
сообществу предлагался набор неких штампов, военно-идеологических
стереотипов, обязательных для (хотя бы формального) принятия и провозглашения.
По этому поводу можно сделать ряд принципиальных замечаний:

212

 Во-первых, достижения лучших представителей военной мысли,
к сожалению, не породили какой-то законченной военной доктрины, как
завершенного явления теории и практики; хотя в некоторых изданиях
упорно повторяются мысли, такие как эта: «В трудах М. Н. Тухачевского, В. К. Триандафиллова и Г. С. Иссерсона была создана совершенно оригинальная доктрина, отвечающая как универсальным требованиям, так и специфическим потребностям советского государства»
[71, с. 145]. На наш взгляд, такая оценка носит преждевременный характер; хотя, безусловно, взгляды перечисленных (и других) военных мыслителей имели серьёзнейшую военно-практическю перспективу. Они
также начали постепенно внедряться в практику боевой подготовки, в
том числе, на определённом этими авторами оперативном уровне.
 Во-вторых, идеологическая стереотипизация была весьма далека
от передового уровня военно-научного мышления, её отличали архаизация вплоть до примитивизации, что в полной степени соответствовало
и уровню личной подготовки военной элиты страны, и ориентациям значительной части примитивно мыслящего населения; отсюда вытекала
политика «всё делать по старинке», мол, «раньше получалось, и сейчас
должно получиться»; тем более, подобные действия осуществлялись с
безусловной оглядкой на вождя.
Таким образом, «военно-доктринальные установки советского руководства сформировались в 1930-е гг., но при этом они не были оформлены в виде официального документа» [223, с. 4].
 В-третьих, историческая справедливость требует изначально отделить палачей и их жертв друг от друга. Сегодня много изданий, где
совмещают несовместимое, помещают на одну доску представителей
группы К. Е. Ворошилова и жертв «заговора военных», пишут об их
«существенном вкладе в дело укрепления обороноспособности
страны», перечисляют и тех, и других в алфавитном порядке, размещают таким же образом их фотографии и пр. Кому-то, возможно, кажется, что это и есть историческое примирение, основа национального
согласия, подлинного патриотизма. Мы полагаем, что тенденция примирения не имеет ничего общего со смирением и забывчивостью, а соединить в одном идейном контексте тех, кто убивал, и тех, кого убивали,
невозможно.
Одна из главных военно-теоретических проблем являлось отношение к сущности и назначению начального периода войны. Подходы к
оценке сущности и содержания данного периода отражают самую сущность доктринальной направленности государства. В современной литературе мы находим и такие оценки: «По своему политическому характеру военная доктрина СССР являлась оборонительной, но реализация
её предусматривалась только наступательными средствами» [46, с. 154].

213

«Оборонительная наступательная» доктрина – это оксюморон исторической методологии.
Если СССР, как утверждают некоторые историки, собирался нападать на Германию, то почему он не изготовил свои вооружённые силы
для нападения? Именно здесь возникает «горячая точка» начального периода войны (в аспекте его ретроспективного исторического и военного
осмысления).
В самом общем смысле научно осмысленная подготовка страны к
обороне в конкретной военно-исторической ситуации предполагает, как
минимум, анализ этой ситуации с необходимыми выводами и пр. 31 декабря 1940 г. нарком обороны СССР маршал С. К. Тимошенко на совещании высшего комсостава РККА заявил, что «в смысле стратегического творчества опыт войны в Европе, пожалуй, не даёт ничего нового»
[1, с. 17].
Начальный период войны прошёл для СССР и РККА крайне неудачно, втом числе, и потому, что перед войной эта тема не получила
должного осмысления. Официально предполагалось следующее (Таблица 43).
Таблица 43
Советские и немецкие стратегические воззрения
о начальном периоде войны (1939-1941 гг.)
Критерий
Определение
Сущность

Действия противника перед войной
(взгляды вермахта)
Действия противника в начальном
периоде войны (взгляды вермахта)
Действия РККА перед войной

Оценка
промежуток времени от начала военных действий до вступления в
войну главных сил
борьба за реализацию стремления
участников войны опередить противника в развёртывании главных
сил и захвате стратегической инициативы
полное отмобилизование и стратегическое развёртывание главных сил
разгром противника в первых операциях, срыв его мобилизации, достижение основных целей войны
создание армий прикрытия, способных перенести борьбу на чужую
территорию; создание основ для
формирования второго стратегического эшелона; проведение «скрытой мобилизации»

214

Критерий
Действия РККА в начальном периоде войны

Оценка
отражение ударов армий вторжения
противника; перенос боевых действий на территорию врага; отмобилизование и ввод в сражения главных сил

Таким образом, считалось, что в случае нападения противника, после непродолжительных встречных боёв в пограничной полосе, не потребующих больших материальных и людских затрат («малой кровью,
могучим ударом»), боевые действия будут перенесены на его территорию. Отвергалась любая мысль о глубоко эшелонированной обороне, о
возможности захвата противником стратегической инициативы или территории СССР.
Сегодня мы понимаем, что ориентация советского командования на
старые схемы решения задач начального периода войны, когда предполагалось, что главные силы будут развёрнуты уже в ходе боевых действий и вступят в бой после приграничных сражений, никуда не годились (хотя М. Н. Тухачевский, одним из первых в мировой военной
науке, ещё в 1926 г. писал о новом содержании начального периода,
свойственном для высокомобильных и технически оснащённых армий).
Немцы принципиально изготовились к войне до нападения на СССР,
их вооружённые силы обрушились на нашу страну всей накопленной
мощью. Г. К. Жуков писал: «При переработке оперативных планов весной 1941 г. практически не были полностью учтены особенности ведения современной войны в её начальный период. Нарком обороны и Генштаб считали, что война между такими крупными державами, как Германия и Советский Союз, должна начаться по ранее существующей
схеме: главные силы вступают в сражение через несколько дней после
приграничных сражений. Фашистская Германия в отношении сроков сосредоточения и развёртывания ставилась в одинаковые условия снами.
На самом деле и силы, и условия были далеко не равными» [127,
с. 233-240].
Приближающееся нападение Германии заставляло советское военное командование тщательнее оценивать и формировать свою приграничную группировку, оценивать её боевую подготовленность и боеспособность. Было видно, что «немцы смогут полностью завершить развёртывание своих сил прежде, чем соответствующие меры будут приняты
с советской стороны» [75, с. 149]. Вскоре всё это приведёт к катастрофе
1941 г.
Ещё больший вред обороноспособности страны и боеготовности армии нанесли культивировавшиеся накануне войны военно-идеологические стереотипы (по степени влияния на положение дел, их можно

215

опредялять как негативные). Их содержание и значение рассмотрено
нами достаточно подробно [259, с. 101-111].
Весь набор набивших оскомину пропагандистских штампов о том,
что Красная Армия непобедима; что любая война, которую ведёт
СССР – справедливая; что враг будет «накоротке смят и уничтожен», а
боевые действия будут немедленно перенесены на территорию врага,
где трудящиеся также немедленно вступят в вооружённую борьбу со
своими капиталистами-эксплуататорами и пр. – фактически демобилизовывали сознание населения и армии. В обществе, несмотря на чудовищную военно-патриотическую накачку, «царила обстановка благодушия и беспечности» [333, с. 571].
Г. К. Жуков вспоминал: «На протяжении последних лет перед Отечественной войной советскому народу внушалось, что советская страна
находится в постоянной готовности дать сокрушительный отпор любому агрессору. На все лады восхвалялась наша военная мощь, народу
прививались настроения лёгкой победы в будущей войне, торжественно
заявлялось о том, что мы всегда готовы на удар врага ответить тройным
ударом, что, несомненно, притупляло бдительность советского народа и
не мобилизовывало его на активную подготовку страны к обороне.
Действительное же состояние подготовки нашей страны к обороне в
то время было далеко от этих хвастливых заявлений, что и явилось одной из решающих причин тех крупных военных поражений и огромных
жертв, которые понесла наша Родина в начальный период войны» [228,
с. 14].
Уже в ходе войны с нацистами пришлось средствами насилия возвращать военно-патриотическое сознание нации в состояние повышенной мобилизационной готовности. По нашему мнению, точку в этом
процессе поставил приказ наркома обороны СССР № 227 от 28 июля
1942 г., более известный, как приках «Ни шагу назад!»
Конкретным следствием ошибочных действий и оценок в аспекте
негативных военно-идеологических стереотипов явились:
 отказ от темы обороны, которой войска не готовились, а утрата
своей территории в случае войны нашими планами не предусматривалась;
 непонимание сути современной военной доктрины блицкрига, неумение противостоять вермахту;
 неподготовленность ТВД на внутренних территориях Советского
Союза;
 легковесное отношение к своей боеспособности и пр.
В Проекте Полевого устава РККА 1939 г. было записано: «На всякое
нападение врага СССР ответит сокрушающим ударом всей мощи своих
Вооружённых Сил. Наша война против напавшего врага будет самой

216

справедливой из всех войн, какие знает история человечества. Войну мы
будем вести наступательно, перенеся её на территорию противника. Боевые действия Красной Армии будут вестись на уничтожение, с целью
полного разгрома противника и достижения решительной победы малой
кровью» [154, с. 44].
Мы видим, что руководство страны и армии продолжало цепляться
за отжившие своё сценарии будущей войны, не смогло понять сути
блицкрига и увидеть полное несоответствие между советским военными планами и реальной обстановкой.
2. Предвоенное планирование мобилизационного развёртывания и
ведения боевых действий. Планы войны: ведения боевых действий, отмобилизования, прикрытия государственной границы СССР – существовали примерно в пяти различных вариантов, но, судя по доступным
источникам, с октября 1939 г. по июнь 1941 г. ни один из них официально не был введён в действие [163, с. 398]. И это в преддверии войны,
когда немецкая сторона осуществляла военное планирование с особой
тщательностью и дотошностью.
В Акте о передаче дел по наркомату обороны СССР было отмечено:
к маю 1940 г. «оперативного плана войны не было», «существующий
план прикрытия государственной границы требует переработки и Генеральный штаб не имеет точных данных о состоянии прикрытия государственной границы» [1, с. 8].
В ходе передачи дел от К. Е. Ворошилова к С. К. Тимошенко была
проведена комплексная проверка, выявившая вопиющие недостатки в
деятельности наркомат; например, отмечалось «отсутствие оперативных планов на случай войны, плана обучения военнообязанных запаса,
из которых около 3,1 млн чел. вообще не имели никакой военной подготовки и т. д.» [46, с. 145].
Также выявилось, что в ходе боевого планирования «не была разработана и проверена система оперативных готовностей для войск западных округов, не определён порядок их ввода в зависимости от оперативных действий противника» [55, с. 151].
Планирование осуществлялось в следующей последовательности:
 в 1938 г. под руководством Б. М. Шапошникова был разработан и
в ноябре этого же года утверждён И. В. Сталиным план ведения войны;
в плане предусматривалось, что немецко-польская группировка в количестве 90 дивизий вторгается в пределы СССР, нанося главный удар на
Москву, а вспомогательный – на Киев (из Польши и Румынии). План
предполагал, что приграничные силы РККА замедлят темпы наступления агрессора, а на 20-е сутки боевых действий будут отмобилизованы
и введены в действие главные силы РККА; они и предпримут решительное контрнаступление на вторгшегося противника [58, с. 236];

217

 в 1939 г. был утверждён новый оперативный план, который предполагал, что Германии потребуется 21 день для развёртывания главных
сил против Советского Союза; резервы РККА должны были вступить в
боевые действия через 19 дней после нападения агрессора; на 3 день
предполагалось повернуть противника вспять, а затем окончательно
смять его всё ещё сопротивляющиеся части. Оба плана «ставили в выгодные условия Красную Армию и не рассматривали вероятность того,
что базовые исходные данные могли не соответствовать действительности» [58, с. 238];
 также в Акте о передаче дел по наркомату обороны СССР отмечалось, что «в связи с войной и значительной передислокацией войск мобилизационный план нарушен. Нового мобилизационного плана наркомат обороны не имеет» [1, с. 9];
 проведённая в сентябре 1939 г. частичная мобилизация (в связи с
походом РККА в Западные Украину и Белоруссию) выявила следующие
недостатки:
 крайняя запущенность учёта военнообязанных (переучёт не проводился с 1927 г);
 отсутствие единого учёта военнообязанных и существование
обособленного специального учёта железнодорожников, речников,
НКВД и пр.;
 слабость и неналаженность работы военкоматов;
 отсутствие очерёдности в отмобилизовании частей, что привело к
крайней перегрузке в первые дни мобилизации;
 нереальность плана размещения войск при отмобилизовании;
 нереальность и неотработанность планов снабжения обмундированием при мобилизации;
 неравномерность подъёма военнообязанных при мобилизации;
 отсутствие твёрдо установленного порядка в бронировании рабочей силы на военное время;
 нереальность и неудовлетворительное состояние учёта лошадей,
подвод, упряжи и автотранспорта;
 некомплект автотранспорта на военное время составлял перед
войной 108 тыс. автомобилей; к тому же требовало решительной переработки Наставление по мобилизационной работе РККА [1, с. 9].
18 сентября 1940 г. нарком обороны СССР маршал С. К. Тимошенко
и начальник Генерального штаба РККА К. А. Мерецков подписали и
представили на утверждение И. В. Сталину документ под названием
«Соображения об основах стратегического развёртывания Вооружённых Сил Советского Союза на западе и на востоке на 1940 и 1941 гг.».

218

5 октября 1940 г. И. В. Сталин и В. М. Молотов рассмотрели «Соображения…» и дали указания усилить оборонительные возможности югозападного направления. Затем, 14 ноября 1940 г. вождь утвердил этот документ [53, с. 35]. «Соображения…» представляли собой план развития
РККА на ближайшую перспективу [163, с. 405].
К числу особенностей «Соображений…» возможно отнести следующее:
 предполагалось, что противник будет осуществлять развёртыание
на западном направлении в течение 10-15 дней;
 в это время приграничные округа (фронты) должны вести упорные оборонительные бои, прикрывая развёртывание главных сил;
 И. В. Сталин лично изменил предполагаемое направление главного удара (на юго-запад, а не на Москву); он «решительно отверг сценарий, по которому главный удар Германия нанесёт на Москву вдоль линии Минск – Смоленск. Диктатор предполагал, что главный удар нанесётся в юго-западном направлении. Сталин пришёл к такому выводу по
двум соображениям: необходимость вести затяжную войну с Советским
Союзом вынудит Гитлера попытаться овладеть сельским хозяйством,
промышленными и топливными ресурсами Украины и Кавказа; а также
то, что Германия создала мощный плацдарм на Балканах, – готовый
трамплин для удара в юго-западном направлении» [58, с. 238];
 вождь утверждал: «Мне не понятна установка Генштаба на сосредоточение усилий на Западном фронте. Мол, Гитлер попытается нанести удар по кратчайшему пути на Москву. Думаю, однако, что для
немцев особую важность представляет хлеб Украины, уголь Донбасса.
Теперь, когда Гитлер утвердился на Балканах, тем более вероятно, что
он будет готовить основной удар на юго-западном направлении. Прошу
Генштаб ещё подумать и доложить мне план через десять дней» [59,
с. 101];
 мы усилили юго-западное направление, развернув там дополнительно 125 дивизий; немец, не считаясь с нашими планами, ударил на
Москву; думается, что в определённой степени здесь не на высоте оказалось и разведка, и способность её руководителей донести до руководства конкретную ситуацию;
 вышеуказанный документ имел официальное значение, он определял перспективное планирование развития армии и содержал идею
наступательного (упреждающего) удара по немецким войскам в Европе;
оборонительных задач в «Соображениях…» не было;
 11 марта 1941 г. появился новый документ, который официально
введён в действие, но споры вокруг его содержания активно продолжаются до сих пор. Это был вариант плана стратегического развёртывания РККА, подготовленный Генеральным штабом РККА (он отличался

219

от плана 18 сентября 1940 г. тем, что предполагал главный удар вермахта
на юге);
 15 мая 1941 г. увидел свет уточнённый вариант стратегического
плана под названием «Соображения по плану стратегического развёртывания Вооружённых Сил СССР в случае войны с Германией и её союзниками» (был разработан под руководством Н. Ф. Ватутина А. М. Василевским). Этот документ официально не был утверждён и введён в
действие (единственная подпись на нём принадлежит заместителю
начальника оперативного управления Генерального штаба РККА
А. М. Василевскому). До 1948 г. эти «Соображения…» хранились в
сейфе А. М. Василевского, после чего был передан в архив [53,
с. 34, 36];
 интерес вызывают такие абзацы этого неофициального документа: «Учитывая, что Германия в настоящее время держит свою армию
отмобилизованной, с развёрнутыми тылами, она имеет возможность
предупредить нас в развёртывании и нанести внезапный удар.
Чтобы предотвратить это, считаю необходимым ни в коем случае не
давать инициативы германскому командованию, упредить противника в
развёртывании и атаковать германскую армию в тот момент, когда она
будет находиться в стадии развёртывания и не успеет организовать
фронт и взаимодействие родов войск» [58, с. 283];
 документ был направлен И. В. Сталину; на следующий день
начальник Генерального штаба РККА получил ответ от личного помошника вождя А. И. Поскрёбышева: «Передай Жукову, чтобы не писал мне
записки для прокурора» [58, с. 283];
«Соображения…» предусматривали нанесение двух упреждающих
ударов по немецкой армии: основной – на юго-западном направлении,
вспомогательный – на западном направлении; предполагалось разгромить противника восточнее Вислы и овладеть Краковом; срок наступления был перенесён с 12 июня на 12 июля; сосредоточение войск в дальнейшем проходило по этому плану [163, с. 410];
 этот план войны строился по традиционной для всего довоенного
советского стратегического планирования схеме: в первый эшелон выделялись 25, во второй – 75 дивизий; силы округов составляли третий
эшелон. Вместе эти формирования составляли так называемый «первый
стратегический эшелон»; «второй стратегический эшелон» составляли
армии, выдвигавшиеся из внутренних округов вдоль рубежа Днепр – Западная Двина; момент начала боевых действий главных сил традиционно следовал через определённый срок после начала боевых действий;
 данный документ обсуждался наркомом обороны СССР и начальником Генерального штаба РККА у И. В. Сталина в арпреле 1941 г. – 7
раз, в мае 1941 г. – 6 раз, в июне 1941 г. – 5 раз [58, с. 283].

220

Мы полагаем, что идеи нанесения упреждающего удара в определённой степени уравновешивались требованиями подписанной 16 мая
1941 г. директивой начальника Генерального штаба РККА генерала армии Г. К. Жукова о развёртывании на границе оборонительной группировки наших войск («на случай немецкой атаки») [58, с. 241].
Наряду с планами войны, разрабатывались мобилизационные планы:
 12 февраля 1941 г. СНК ССР утвердил последний предвоенный
мобилизационный план («Мобплан № 23»), в соответствии с которым
численность армии в военное время доводилась до 8,9 млн чел. (более
380 дивизий), на вооружении которых состояло 106,7 тыс. орудий и миномётов, 37 тыс. танков, 22,2 тыс. самолётов [163, с. 406];
 8 марта 1941 г. СНК СССР утвердил постановление о проведении
скрытой мобилизации: более 900 тыс. военнослужащих под видом большого учебного сбора (БУС) были призваны на военную службу (только
в мае – июне 1941 г. в РККА скрыто было призвано 805 тыс. чел.); указанное постановление не удалось выполнить в полной мере из-за низкой
пропускной способности дорог всех видов;
 с апреля 1941 г. в западных военных округах были сосредоточены
247 советских дивизий (более 80 % наличных сил РККА); в это время в
армии насчитывалось более 6 млн чел., около 70 тыс. орудий и миномётов, более 15 тыс. танков и около 12 тыс. самолётов;
 в июне 1941 г. большая часть боевой авиации всех видов была выведена на передовые аэродромы;
 акселерировалось мощное развёртывание советских частей и соединений в западном направлении, хотя именно группировка советских
войск, в собственно военном значении слова, создана всё же не была: 13
мая 1941 г. началось выдвижение к западным границам СССР четырёх
армий (16, 19, 21 и 22-я), готовилось выдвижение ещё трёх армий (20,
24 и 28-й); эти армии должны были закончить сосредоточение к 10 июля
1941 г.
Таким образом, мобилизационный план оказался недостаточно продуманным. В нём исключалась возможность поэтапного приведения
войск в боеготовность; количество вновь развёртываемых соединений и
объединений (особенно мехкорпусов) не соответствовало экономическим возможностям страны; в вопросах отмобилизования первых эшелонов мобплан опирался на возможности западных районов страны, потеря который с началом войны принципиально не предусматривалась.
А. Н. Яковлев писал: «Я не сомневаюсь в том, что если бы наши войска были бы приведены в полную боевую готовность, приняли бы правильное построение и чётко усвоили задачи по отражению удара противника, – характер борьбы в первые дни войны был бы иным, и это
сказалось бы на всём её последующем ходе» [452, с. 14].

221

4. Группировка советских войск (ни оборонительная, ни наступательная) де-факто создана не была. К началу войны войска в основном
находились в пунктах постоянной дислокации, в лагерях, находились в
состоянии выдвижения или формирования (как правило, на значительном удалении от границы).
Оценивая советскую группировку (в той мере, в какой о ней можно
говорить, как о группировке) на западном направлении, отметим следующее:
а) в общем итоге в эшелон армий прикрытия были выделены 56 дивизий (из 170) и 2 бригады, в результате на каждую дивизию по фронту
приходилось до 80 км; вермахт сосредоточил в первом эшелоне 103 дивизии полного состава;
б) остальные дивизии эшелонировались вглубь страны до 400 км
(уже одно это означало, что оперативная связь, управление вряд ли будут толком налажены, но самое главное состояло в другом: вермахт, таким образом, получал возможность громить по частям вводимые в боевые действия наши войска;
в) предполье перед главной полосой обороны не создавалось, так как
оборона готовилась по линии государственной границы с Германией, от
которой наши дивизии прикрытия находились в среднем в 60 км; для их
выхода в районы оперативного предназначения требовалось от 3 до 16
часов [55, с. 151-153; 277, с. 10-11].
Количественно в приграничных округах у нас было сосредоточено
много сил и средств, вполне достаточных для успешного отражения германской агрессии. Но качественные факторы в военном деле играют
значительно большую роль. Например, то, что «план прикрытия государственной границы разрабтывался несвоевременно и вводился в действие с огромным опозданием», или «медлительность в сосредоточении
и развёртывании войск», в итоге привели к тому, что «создаваемая группировка сил и средств РККА на западном направлении не соответствовала требованиям обстановки» [153, с. 49].
В добавление к вышесказанному отметим, что с мая 1941 г. командование РККА начало сосредоточение 77 дивизий 2-го стратегического
эшелона из внутренних военных округов и с Дальнего Востока. К 22
июня 1941 г. в западные округа прибыли 16 дивизий (10 стрелковых, 4
танковых и 2 моторизованные) общей численностью 201 691 чел., при
2 746 орудиях и 1 763 танках [234, с. 386]. эти дивизии были сокращённого состава; их численность едва достигала 8-9 тыс. чел., когда по
штату в их составе должны были находиться 14,5 тыс. чел. [53, с. 32].
15 июня 1939 г. на военных переговорах СССР, Англии и Франции
начальник Генерального штаба РККА Б. М. Шапошников сообщил чле-

222

нам иностранных делегаций, что в случае войны против Германии Советский Союз готов выставить 120 стрелковых и 16 кавалерийских дивизий, 5 тыс. орудий, до 10 тыс. танков и до 5,5 тыс. самолётов [163,
с. 368].
Соотношение сил РККА, сосредоточенных в приграничных округах
(Ленинградском, Прибалтийском, Западном, Киевском и Одесском), и
группировки вермахта представлено в Таблице 44 [46, с. 154; 234,
с. 386].
Таблица 44
Соотношение военных сил СССР и Германии (июнь 1941 г.)
Показатель
Дивизии
Личный состав
Орудия и миномёты
Танки и штурмовые орудия
Самолёты

РККА
190
3 289 851
59 787

Противник
166
4 327 500
42 601

Соотношение
1,1 : 1
1 : 1,3
1,4 : 1

15 687

4 171

3,8 : 1

10 473

4 846

2,2 : 1

По другим данным на западном направлении к началу войны были
сосредоточены следующие силы и средства Красной Армии: 2,6 млн
чел., 12,4 тыс. танков, 7,1 тыс. самолётов, 54,5 тыс. орудий и миномётов
[46, с. 154].
К сожалению, к началу войны эти огромные силы и средства не составляли организованной и сколоченной группировки, что помешало
использовать их после нападения нацистов с полной отдачей; «разбросанные по всей территории приграничных округов и застигнутые врасплох, советские войска не сумели своевременно развернуться на рубежах, предусмотренных планом обороны государственной границы,
вступили в бой разрозненно, по частям и оказались не в состоянии выполнить возложенные на них задачи» [144, с. 49].
Безусловно и то, что силы вторжения превосходили наши приграничные дивизии в организованности, укомплектованности и боевой выучке.
Нацисты сосредоточили для нападения: в 1-м эшелоне 153 (из 182) дивизий, в том числе 17 танковых и 14 моторизованных, 3 (из 20) бригад,
4,1 млн чел. из 5 млн чел. личного состава, 40,5 тыс. (из 47 тыс.) орудий
и миномётов, 3,6 тыс. (из 4,4 тыс.) боевых самолётов, 4,2 тыс. (из 4,4
тыс.) танков и штурмовых орудий, 159 (из 246) боевых кораблей [255,
с. 268-269; 334, с. 378].
Наконец, формирующаяся приграничная группировка советских
войск носила наступательный характер, что делало её весьма уязвимой
для опережающего удара изготовившегося противника [56, с. 226].

223

5. Оборона армий прикрытия должна была опираться на систему
подготовленных укрепрайонов (УР). УР – оборудованная линия обороны на важнейших операционных направлениях, ведущих в глубь
страны.
В развитии системы УР можно выделить несколько этапов:
1) 1928-1937 гг., когда вдоль западных границ строились 13 УРов:
Карельский, Кингисеппский, Псковский, Полоцкий, Минский, Мозырьский, Коростеньский, Новоград-Волынский, Летичевский, МогилёвЯмпольский, Рыбицкий, тираспольский и Киевский (в 250 км от границы).
Эти УРы были протяжённостью от 50 до 140 км; одним или несколькими флангами они примыкали к естественным водным преградам; их
боевую основу составляли артиллерийские и пулемётные железобетонные сооружения, а также пункты управления, узлы связи, склады и электростанции;
2) 1938-1939 гг., когда на западной границе начали сооружеться ещё
8 УРов: Островский, Себежский, Слуцкий, Шепетовский, Изяславский,
Старо-Константиновский, Остропольский и Каменец-Подольский;
3) 1939-1940 гг., когда в результате вхождения в территориальный состав СССР Западных Украины и Белоруссии, Прибалтики, Бессарабии,
Северной Буковины и части территории Финляндии, наша западная граница была перенесена на запад ещё на 250-300 км (на Карельском перешейке – за линию Выборг – Кексгольм), возникла необходимость закрыть новыми УРам бреши на границе:
а) с лета 1940 г. началось строительство следующих 11 УРов на новой западной границе страны: Кексгольмский, Выборгский, Тольшайский, Шяуляйский, Каунасский, Гродненский, Брестский, ВладимирВолынский, струмиловский, Рава-Русский и Перемышльский;
б) весной 1941 г. началось строительство ещё ряда УРов, таких как:
Сортавальский, Алитусский, Осовецкий, Заибровский, Невельский,
Верхне- и Нижне-Прутский;
в) велась рекогносцировочные работы по созданию Дунайского,
Одесского и Черновицкого УРов [60, с. 121].
Столь значительные объёмы строительства потребовали привлечения большого количества рабочих рук:
 всего для строительства УРов были созданы 84 строительных батальона, 25 отдельных строительных рот, 17 автобатов и 201 инженерносаперный батальон;
 на сооружении УРов были задействованы: в Прибалтийском военном округе – 58 тыс. чел., в Западном особом военном округе – 35 тыс.
чел., в Киевском военном округе – 54 тыс. чел.;

224

 в первом квартале 1941 г. на возведение ДОТов пошло около 30 %
отечественного цемента, а готовность УРов к началу войны не превышала 25 %; вся] западная граница была прикрыта подготовленными оборонительными сооружениями на 17 % [277, с. 11].
8 апреля 1941 г. вышла директива Генерального штаба РККА, в соответствии с которой УРы на старой границе были законсервированы;
там демонтировалось оружие и боевая техника, а личный состав выводился.
В начале 1941 г. НКВД УССР докладывал в ЦК КП (б) У о результатах выборочной проверки Киевского, Могилёв-Ямпольского и Тираспольского УРов на старой границе. В частности, по Киевскому УРу
были следующие замечания:
 из 257 сооружений только 5 готовы к боевым действиям; они состоят из пулемётных огневых позиций, но совершенно не обеспечены
связью, отоплением и освещением;
 в 175 сооружениях естественный рельеф (бугры, горы, густой лес,
кустарник) ограничивают горизонт обстрела;
 передний край долговременной полосы обороны находится в 15
км от Киева, что позволяет напрямую вести огонь по городу;
 герметичные заслонки для амбразур не менялись с 1929 г. и пришли в негодность.
Примерно те же недостатки отмечались по другим проверенным
УРам [250, с. 69-70].
Главное всё же состояло не в этом: плохое состояние УРов на старой
границе, конечно, в большей степени было связано с перенесением центра тяжести основных усилий на строительство УРов на новой границе.
Но следует учитывать и доктринальное доминирование довоенных
представлений о том, что «столь глубокое проникновение врага на территорию нашей страны не предполагалось в принципе» [153, с. 49]. В
любом случае принцип сохранения постоянной боевой готовности в отношении УРов был нарушен.
Положение дел с УРами на новой границе также было довольно неблагоприятным: в Акте о приёме-передаче дел по наркомату обороны
СССР содержались следующие оценки: «План строительства УРов в
1940 г. не утверждён. Исчерпывающих директив по строительству УРов
в 1940 г. округам не выдано.
Система предполья окончательно не разработана; в округах этот вопрос решается по-разному.
Нет окончательного решения и указаний наркомата обороны и Генштаба о содержании в боевой готовности старых УРов и УРов 1938-1939
гг., которые должны были использоваться как сильно укреплённый тыловой рубеж.

225

Новые УРы не имеют положенного им вооружения, а именно недостаёт: коробов НПС – 3, пулемётных – 1 114, ДОТ – 4, для 45-мм пушек – 80, для пушек Л17-222, заслонов для ручных пулемётов – 940, ружейных заслонов – 2 451, установок пулемётных – 1 208, 45-мм пушек –
520, пушек Л17-543» [1, с. 9]:
 гарнизоны УРов, в случае внезапного нападения, не успевают занять боевые позиции;
 строительство новых УРов ведётся в непосредственной близости
от г раницы; противник имеет реальную возможность наблюдать и учитывать это строительство;
 характер местности не всегда способствует созданию глубоко
эшелонированной обороны укреплений;
 наконец, к началу Второй мировой войны использование УРов
уже не являлось надёжным средством устойчивой обороны, так как развитие ВВС, БТВ, механизации позволяли успешно преодолевать их, в
том числе путём маневра обхода и т. д.;
 в РККА после войны с Финляндией опыт преодоления системы
УРов абсолютизировался; он был положен в основу боевой подготвки
где надо, и где не надо, без учёта тактической специфики и состояния
ТВД.
Всего к началу Великой Отечественной войны план строительства
УРов был выполнен на 25 % [55, с. 123].
Начало войны подтвердило тот факт, что система УРов уже не является надёжным средством ведения обороны; вермахт легко захватывал
УРы или огибал их.
6. Подготовка ТВД к войне после «приобретения» новых территорий
в 1939-1941 гг. ухудшилась. Железные дороги Западных Украины и Белоруссии не обеспечивали быстрого сосредоточения войск, их манёвра
и снабжения. В армии не существовало инструктивных документов об
управлении железными дорогами на театре боевых действий [1, с. 8].
Предпринимались попытки исправления ситуации: на территории
Западных Украины и Белоруссии до присоединения к СССР существовало 11 746 км железных дорог (их колея не совпадала с совететской по
ширине). В 1940 г. уже 10 тыс. военнослужащих-железнодорожников (с
привлечением местного населения) работали по исправлению сложившегося положения дел. К ноябрю 1940 г. на советскую колею уже было
переведено 4 189 км железнодорожной колеи.
В феврале 1941 г. Генеральный штаб РККА мобилизовал на 45 суток
15 тыс. чел. для проведения ремонтно-восстановительных работ на железных дорогах. Там же трудились 7 бригад дорожно-строительных
войск (около 15 тыс. чел.).

226

20 марта 1941 г. начальник Управления ВОСО РККА генерал-лейтенант технических войск Н. И. Трубецкой докладывал наркому обороны,
что ситуация с обеспечением военных перевозок после присоединения
Западных Украины и Белоруссии ухудшилась; а также то, что возможности железнодорожной сети прттвника в 2 раза превосходили пропускные возможности со стороны СССР [58, с. 363-364].
7. Мобилизационные запасы не были рассредоточены:
 их содержали практически на границе, поскольку потеря своей
территории не предполагалась никакими военными планами; в итоге более 50 % горючего и продфуража, 30 % всех запасов (около 25 тыс. вагонов В и ВТ и имущества) либо попали к противнику, либо были уничтожены при отступлении [277, с. 10];
 к 22 июня 1941 г. 41 % баз и складов РККА находились на западе
(в 200-км приграничной зоне); на открытом воздухе хранились 14,4 тыс.
вагонов боеприпасов, 4,3 тыс. вагонов В и ВТ;
 непосредственно перед войной Генеральный штаб РККА предложил перебросить на Запад ещё 100 тыс. т горючего [163, с. 411];
 в первые недели войны только Западный фронт потерял почти все
артиллерийские склады, в которых хранились более 2 тыс. вагонов боеприпасов [153, с. 47].
8. Массированное расположение сил и средств вдоль государственной границы в условиях неблагоприятного начала боевых действий, к
сожалению, породило множество случаев массовых окружений наших
войск. Особенно наглядно это проявилось на Белостокском и Львовском
выступах, где готовившимся к наступлению войскам РККА пришлось
действовать совершенно по-иному.
Вышеперечисленные проблемы военного строительства касаются,
преимущественно, стратегических проблем, и планов войны, определения направления главного удара и пр. Далее обратим внимание на проблемы организационно-управленческого характера.
9. Проблемы управления в военном и собственно боевом смысле. К
началу войны штабы РККА были перегружены выполнением несвойственных им функций; даже Генеральный штаб РККА занимался укомплектованием войск, тыловым и прочими видами обеспечения; основная функция штаба – оперативно-тактическое руководство действующей армией – реализовывалась недостаточно чётко, в том числе, по причине слабой подготовки штабов.
К началу войны в Советском Союзе отсутствовал такой важнейший
орган военного управления, как Ставка (высший орган стратегического
руководства Вооружёнными силами в войне). Началом формирования
Ставки является 23 июня 1941 г., когда по постановлению СНК СССР и

227

ЦК ВКП (б) она была создана под названием Ставки Главного командования в составе: нарком обороны СССР Маршал Советского Союза
С. К. Тимошенко (председатель), начальник Генерального штаба РККА
генерал армии Г. К. Жуков, председатель СНК СССР И. В. Сталин, его
первый заместитель В. М. Молотов, Маршалы Советского Союза
К. Е. Ворошилов, С. М. Будённый, нарком РККФ адмирал Н. Г. Кузнецов.
Постоянными советниками Ставки являлись Г. И. Кулик, Б. М. Шапошников, К. А. Мерецков, П. Ф. Жигарев, Н. Ф. Ватутин, Н. Н. Воронов, А. И. Микоян, Л. М. Каганович, Л. П. Берия, Н. А. Вознесенский,
А. А. Жданов, Г. М. Маленков, Л. З. Мехлис. [231, с. 289].
Выбор наркома обороны в качестве председателя Ставки не казался
правильным решением: ведь С. К. Тимошенко, даже являясь формальным руководителем Ставки, не мог действовать «через голову» вождя;
тем более, что маршалу приходилось уделять внимание текущим делам
по линии своего наркомата.
10 июля 1941 г. Ставка Главного командования была переименована
в Ставку Верховного командования; с этого момента её руководителем
являлся И. В. Сталин (решением Политбюро ЦК ВКП (б) от 19 июля
1941 г. он был назначен наркомом обороны СССР); также в состав
Ставки включили Маршала Советского Союза Б. М. Шапошникова
[432, с. 278].
8 августа 1941 г. И. В. Сталин стал Верховным Главнокомандующим, а Ставка Верховного командования получила новое название –
Ставка Верховного Главнокомандующего.
Таким образом, уже в июле 1941 г. И. В. Сталин занимал шесть следующих должностей: член Политбюро ЦК ВКП (б), Генеральный секретарь ЦК ВКП (б), Председатель ГКО, СНК СССР, нарком обороны
СССР и Верховный Главнокомандующий. Статус-кво был восстановлен: вождь явился народу в привычном облике единовластного лидера,
гаранта единства народа и армии, главного организатора всех наших побед.
Состав Ставки менялся и позднее: к середине февраля 1945 г. в неё
состав входили И. В. Сталин, Г. К. Жуков, А. М. Василевский, А. И. Антонов, Н. А. Булганин, Н. Г. Кузнецов [46, с. 575].
В годы войны Ставка одобрила планы 9 кампаний, 51 стратегической
и 250 прочих операций отдельных фронтов [117, с. 518].
Всё вышеперечисленное свидетельствует об изначальной неналаженности системы высшего боевого управления в воюющей стране; нестабильности этого управления «из-за частых реорганизаций. Это вело
к потере времени и ухудшению качества оперативно-стратегической и

228

организационной работы» [44, с. 88]. Всё это в условиях нехватки необходимой информации часто приводило к непродуманным решениям.
Маршал Советского Союза Г. К. Жуков дал следующую оценку этим
событиям: «У нас не было полноценного Верховного командования.
Был Сталин, без которого по существующему тогда порядку никто не
мог принять самостоятельного решения, и надо сказать прямо – в начале
войны Сталин очень плохо разбирался в оперативно-тактических вопросах.
Ставка Верховного Главнокомандующего была создана с опозданием
и не была подготовлена к тому, чтобы практически взять в свои руки и
осуществлять квалифицированное управление Вооружёнными Силами.
Генеральный штаб, наркомат обороны с самого начала были дезорганизованы Сталиным и лишены его доверия.
Сталин, не зная в деталях положения на фронтах и будучи недостаточно грамотным в оперативных вопросах, давал неквалифицированные указания, не говоря уже о некомпетентности в планировании и проведении крупных контрмероприятий по отражению вторжения» [126,
с. 322-323].
30 июня 1941 г. по решению Президиума Верховного Совета СССР,
ЦК ВКП (б) и СНК СССР был создан Государственный комитет обороны (ГКО), который возглавил И. В. Сталин.
ГКО стал чрезвычайным высшим органом государственной власти в
СССР, он сосредоточил в своих руках всю полноту власти. Заместителем
председателя ГКО сначала был В. М. Молотов, а с 1944 г. ещё и Л. П. Берия.
Первоначально в состав ГКО входили: И. В. Сталин, В. М. Молотов,
К. Е. Ворошилов и Г. М. Маленков; затем дополнительно были включены: Н. А. Булганин (как заместитель наркома обороны СССР), председатель Госплана СССР Н. А. Вознесенский, нарком путей сообщения
СССР Л. М. Каганович, и нарком внешней торговли А. И. Микоян.
К компетенции ГКО относилось:
 руководство деятельностью всех государственных ведомств и организаций;
 направление и координация всех усилий страны для достижения
победы;
 перестройка экономики на военный лад;
 мобилизация людских ресурсов и кадров для фронта и тыла;
 подготовка резервов и кадров для армии и для промышленности;
 эвакуация промышленности из угрожаемых районов, восстановление промышленности в освобождённых районах;
 восстановление разрушенных войной промышленности и сельского хозяйства в западных областях СССР;

229

 руководство ВПК;
 определение общего порядка использования Вооружённых сил и
РККА [331, с. 221-222].
Постановления ГКО имели силу законов военного времени; все
гражданские и военные организации страны, в том числе партийные, советские, комсомольские, профсоюзные и пр., должны были беспрекословно выполнять решения и распоряжения ГКО.
За годы войны ГКО принял 9 970 постановлений; 2 256 из них касались армии, более двух третей – экономических вопросов. Первым актом ГКО стало постановление «Об организации производства средних
танков Т-34 на заводе «Красное Сормово» [117, с. 518-519; 331,
с. 222-224].
Сильной стороной деятельности ГКО являлась его минимальная бюрократическая заорганизованность, что, безусловно, работало на пользу
дела.
При ГКО действовал ряд следующих учреждений:
 Совет по эвакуации (создан 26 июня 1941 г., возглавлял Л. М. Каганович);
 Управление по эвакуации населения (26 сентября 1941 г., под руководством заместителя председателя СНК РСФСР К. Д. Памфилова);
 Транспортный комитет (14 февраля 1942 г., И. В. Сталин; вождь
возглавлял комитет формально, желая придать ему авторитет и вес);
 Оперативное бюро (8 декабря 1942 г. начальник Управления
ВОСО РККА);
 Трофейный комитет (8 декабря 1942 г.);
 Совет по радиолокации (4 июля 1943 г., А. И. Берг) и др. органы
[44, с. 72].
Столь высокая централизация власти, осуществляемая в стране с тоталитарной политической системой, свидетельствует, что довоенная организация власти не была в должной степени готова к работе в условиях
военного времени.
Определённые ошибки и просчёты, допущенные уже в ходе начального периода войны, также во многом определяли общую картину
1941-1942 гг.
Показательны в этом отношении первые советские директивы высшего командования. 22 июня 1941 г. в половине первого ночи из Москвы
на места поступила директива № 1, предупреждавшая командующих западными военными округами о возможности военного нападения, но
тут же указывавшая: «Нападение немцев может начаться с провокационных действий» [340, с. 328].

230

В 3 часа 15 минут 22 июня 1941 г. немецкие войска начали боевые
действия. Г. К. Жуков вспоминал: «В 3.25 мы докладывали об этом
И. В. Сталину. Мы с тов. Тимошенко просили разрешения дать войскам
приказ о соответствующих ответных действиях. Сталин, тяжело дыша в
телефонную трубку, в течение нескольких минут ничего не мог сказать,
а на повторные вопросы ответил: «Это провокация немецких военных.
Огня не открывать, чтобы не развязать более широких действий». Потом
Сталин прибыл в ЦК и вновь подтвердил свою точку зрения. До 6.30 он
не давал разрешения на ответные действия и на открытие огня» [228,
с. 14].
Директива № 2 поступила в войска 22 июня 1941 г. в 7 час. 15 мин.;
в ней предписывалось всеми силами обрушиться на врага, отбросить
его, но границу не переходить, а удары авиации наносить на глубину
100-150 км. германской территории, «разбомбить Кенигсберг и Мемель.
На территорию Румынии и Финляндии до особых указаний налётов не
делать» [153, с. 18].
И наконец, директива № 3 первого дня войны, переданная в войска в
21 час 15 мин., ставила войскам первого стратегического эшелона задачу перейти в контрнаступление и разгромить силы противника.
Данные директивы являются примером стратегического руководства
без знания реальной обстановки на фронте. Попытки их выполнения повлекли за собой распыление сил и средств, особенно достаточно сильных вторых эшелонов; слабо организованные контрудары цели не достигли, но поглотили практически все резервы фронтов. «Управляемость войсками была потеряна на всех уровнях. Мы оказались не готовы
к ведению боевых действий в окружении, осуществлению организованного отхода на заранее подготовленные рубежи, маневрирования и т. п.»
[55, с. 153].
В сентябре 1941 г. в ходе сражения за Киев И. В. Сталин несколько
раз отклонял предложения об отводе войск Юго-Западного фронта на
подготовленные рубежи по реке Псёл. В итоге в окружение попали более 600 тыс. чел.
5 января 1942 г. Ставка решала вопрос о наступлении наших войск
после поражения немцев под Москвой. На этом совещании Г. К. Жуков
был единственным, кто однозначно высказался против наступления
наших войск по всему фронту. Но И. В. Сталин навязал присутствующим свою точку зрения – превратить 1942 г. в год изгнания оккупантов
с советской территории. Были спланированы и проведены различные
наступательные операции, которые с огромными потерями и совершенно бесславно закончились к середине апреля 1942 г.

231

Г. К. Жуков вспоминал: «Сталин принуждал представителей Ставки
ВГК и командующих фронтами без всякой к тому необходимости проводить наспех организованные операции без достаточного материального и технического обеспечения, что привело к чрезвычайно большим
потерям» [228, с. 14].
Причём в ходе боёв с января по март 1942 г. среднемесячные потери
РККА составляли 110-130 тыс. чел. Как писал позже Г. К. Жуков, «мы
не имели реальных сил и средств, чтобы разгромить в 1942 г. такого
мощного и опытного врага» [136, с. 51].
Было решено приостановить общее наступление. В марте 1942 г. на
совещании у И. В. Сталина начальник Генерального Штаба РККА Маршал Советского Союза Б. М. Шапошников обстоятельно обосновал
крайнюю необходимость ограничиться в ближайшее время только активной обороной, вождь оборвал его: «Не сидеть же нам в обороне,
сложа руки, и ждать, когда немцы нанесут удар первыми! Надо самим
нанести ряд упреждающих ударов на широком фронте и прощупать готовность противника» [391, с. 277].
Была проведена Харьковская наступательная операция, которая полностью провалилась из-за неподготовленности. Уже к маю 1942 г.
А. М. Василевский дважды предлагал остановить наступление, но
И. В. Сталин и С. К. Тимошенко были непреклонны. Итог боевых действий был весьма трагичен: к 22 мая 1942 г. на Барвенковском выступе
значительная часть наших войск попала в окружение; потери составили
267 тыс. чел., 652 танка, 1 646 орудий и 3 278 миномётов [277, с. 16].
Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский писал: «Ставка повторяла ошибки начального периода войны. Она издавала несоответствующие обстановке директивы, что было на руку врагу. Вместо постепенного отхода на заранее подготовленные позиции (по реке Дон)
Ставка требовала постоянно контратаковать. Поспешно выдвинутые
навстречу немцам войска, не успев сосредоточиться, с ходу, неорганизованно вступали в бой с противником, обладавшим в этих условиях
огромным численным и качественным превосходством. Делалось всё не
так, как обучали нас военному делу в учебных заведениях, на военных
играх и манёврах» [326, с. 211].
10. Слабое изучение и внедрение опыта боевых действий межвоенного периода и начавшейся Второй мировой войны. Выше мы отмечали
реакцию на данную проблему только что назначенного на должность
наркома обороны СССР Маршала Советского Союза С. К. Тимошенко
(31 декабря 1940 г. на совещании высшего комсостава нарком заявил,
что опыт войны в Европе не несёт в себе ничего нового).

232

Другой пример того же рода: по разведывательным каналам удалось
заполучить у Франции «Официальный отчёт французского Генерального штаба о франко-германской войне 1939-1940 гг.». Ценность этого
документа определялась тем, что в нём описывалась вся армия Германии (номер воинской части, штатная укомплектованность, вооружённость и пр.), а также содержался критический очерк боевых действий.
У нас был подготовлен соответствующий доклад для начальника Генштаба РККА генерала армии Г. К. Жукова. Тот поставил на французском
материале следующую резолюцию: «Мне это не нужно. Сообщите,
сколько израсходовано заправок горючего на одну колёсную машину»
[256, с. 399].
Также следует рассмотреть недостатки организационной структуры войск, их формирования.
11. Значительная часть соединений РККА осталась неукомплетованной, необученной и несколоченной. Выше мы уже рассматривали эту проблему. При почти нулевой боеспособности несформированные соединения были обречены на поражение в первых же боестолкновениях. Особенно это заметно на материалах ВВС и БТВ РККА, приведённых в
предыдущем параграфе.
12. Наличие большого количества кавалерии. Данный род войск в
полной мере не соответствовал условиям современной войны. В начале
1939 г. в РККА имелись 32 кавалерийские дивизии. К 1941 г. 19 из них
были расформированы. Из оставшихся 13 кавалерийских соединений 7
дислоцировались на западе СССР [277, с. 12].
В начале войны в РККА вновь начали формировать кавалерийские
дивизии. К декабрю 1941 г. их было уже 83.
В 1943 г. армейская кавалерия вновь подверглась реорганизации:
были создавались 8 кавалерийских корпусов по 3 кавалерийских дивизии в каждом; а также три отдельные кавдивизии в Забайкалье и на
Дальнем Востоке. В РККА была введена должность командующего кавалерией, которую занял Маршал Советского Союза С. М. Будённый
[46, с. 261].
С середины 1943 г. начали формироваться конно-механизированные
группы в составе: 1-2 кавалерийских корпуса, 1 танковый корпус или 1
мехдивизия [46, с. 262].
Тенденция подмены механизации армии конницей обозначилась довольно отчётливо; неверность такого курса продемонстрировал на поле
боя немецкий пулемёт MG-42, обладавший скорострельностью 1,5 тыс.
выстрелов в минуту, не оставлявший коннице шансов на выживание.
13. Неудовлетворительное состояние офицерского корпуса. В
предыдущих параграфах мы достаточно подробно рассматривали про-

233

блему репрессий в армии, особенно в связи с ликвидацией «заговора военных». И в 1920-е, и в 1930-е гг. Советская власть рещительно очищала
армию от неблагонадёжных лиц. Например, в 1932 г. из армии как «социально чуждые элементы» были уволены 3 899 чел., а в 1937 г. – 22 308
чел. [13, с. 158]. Вот, что писал по этому поводу генерал-лейтенант
Л. С. Сквирский: «Перед тем, как в 1936-1937 гг. начались массовые репрессии, наши Вооружённые Силы были укомплектованы полноценным
комсоставом на 97 %. Если бы весь он к 1941 г. остался жив и если бы
целиком сохранились замечательные традиции прошлых лет и деловая
преемственность в войсках, то никогда фашистской Германии и её союзникам не удалось бы претворить в жизнь то, что получилось в начале
Великой Отечественной войны: война сразу же бы развернулась иначе.
Полагаю, что Гитлер и иже с ним не были бы ободрены внутренним разгромом наших кадров в середине и конце 30-х гг., то фашистские захватчики вообще не напали бы тогда на СССР» [361, с. 52].
Ревнителям сталинской «гениальности» следует задуматься о том,
ради чего был устроен погром военных кадров перед нацистским нападением? Ради «защиты Отечества», или ради упрочения своего совершенно антинародного (хотя и паразитирующего на политической неразвитости того же народа) режима?
Только в мае 1937 – сентябре 1938 гг. в РККА были репрессированы
36 671 чел. и в РККФ – около 3 тыс. чел. В их числе: 90 % начальников
штабов округов и их заместителей, 80 % корпусных и дивизионных командиров, 90 % офицеров штабов уровня корпус – дивизия. В результате к началу войны 75 % офицеров и 70 % политруков пребывали на
действительной военной службе менее 1 года [75, с. 145].
В мае 1940 г. 77 % комсостава РККА вовсе не имели никакого военного образования [1, с. 12].
Осенью 1940 г. проверка, проведённая генерал-инспектором пехоты,
показала, что из 225 командиров полков, привлечённых на сборы, не
было ни одного с академическим образованием; к моменту начала
войны 41 % военных кадров (от командира дивизии до командующего
округом) находились в должности от 1 до 6 месяцев; 46 % – до года, в
том числе 87 % – от года и меньше [55, с. 108].
Если брать только командование от полка и выше, то армия потеряла
3 из 5 Маршалов Советского Союза, 15 командармов, 15 армейских комиссаров, 63 командира корпуса, 30 комиссаров корпуса, 151 командир
дивизии, 86 комиссаров дивизий, 318 командиров полков и 163 полковых комиссара [13, с. 162].

234

В 1940 г. лишь 2,9 % комсостава имели высшее военное образование,
а 37 % даже не прошли полного курса обучения в средних военно-учебных заведениях. Только 15 % офицеров имели к началу войны боевой
опыт.
Всё вышеперечисленное дало основание начальнику Генерального
штаба Сухопутных войск Германии генералу Ф. Гальдеру заключить:
«Русский офицерский корпус исключительно плох. Он производит худшее впечатление, чем в 1933 г. России потребуется 20 лет, пока она достигнет прежней высоты» [158, с. 125]. 15 января 1941 г. разветотдел
германского Генштаба сделал следующее заключение о высшем советском комсоставе: «Он не обладает способностями и опытом руководства
войсковыми объединениями. У руководства высшим военным эшелоном (от главнокомандования до командующих армиями) находится совсем незначительное количество незаурядных личностей» [391, с. 271].
Зачем же «армия уничтожала сама себя», «подвергалась разрушению
со стороны своего собственного политического руководства» [13,
с. 162]? Эти не просто бессмысленные, а прямо враждебные действия
имели далеко идущие последствия. Как писал В. П. Данилов, «огромные человеческие потери в 1941-1942 гг. были во многом продолжением
потерь 1937-1938 гг. Подавленное общественное мнение, утраченная
способность к сопротивлению разрушительным действиям власти, к
элементарной самозащите» [99, с. 718].
В Акте о передаче дел по наркомату обороны СССР перечислены
следующие кадровые проблемы РККА:
 некомплект начсостава в армии достиг 21 % штатной численности; план подготовки и накопления начсостава отсутствует;
 качество подготовки комсостава в звене взвод – рота недостаточный; 68 % комсостава этого звена имеют в качестве военного образования 6-мес. курсы младших лейтенантов;
 подготовка комсостава в военных училищах поставлена неудовлетворительно: занятия проводятся преимущественно в классах, занятий
в поле явно недостаточно, много общих предметов в ущербвоенно-профессиональным, занятий проводится мало, большая загруженность курсантов хозяйственными работами, нарядами и пр.;
 порядок аттестования не обеспечивает повышения качества
начсостава; в большинстве случаев аттестование проводят политработники;
 нормы убыли начсостава на военное время не разработаны; начсостава запаса для пополнения убыли недостаточно [1, с. 10]. Война в
Финляндии показала низкую военно-профессиональную квалификацию
наших кадров; власть даже пошла на то, чтобы возвратить в строй ранее
осуждённых командиров; к началу войны таковых насчитывалось около

235

11 тыс. чел. [75, с. 149]. Среди них такие замечательные военные, как
дважды Герой Советского Союза Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский, Герой Советского Союза Маршал Советского Союза
К. А. Мерецков, Герой Советского Союза генерал армии А. В. Горбатов
и мн. др.
Летом 1944 г. в наркомате обороны СССР начали собирать и обдумывать предложения комсостава, военачальников о подготовке офицерских кадров уже после Победы. 22 августа 1944 г. Маршал Советского
Союза Г. К. Жуков отправил начальнику Главного управления кадров
РККА генерал-полковнику Ф. И. Голикову свои предложения, в которых
на 2 страницах высказал много ценных мыслей о подготовке офицерских кадров уже после войны:
 во-первых, Г. К. Жуков откровенно и критично высказался о
начальном периоде войны, «тяжёлый опыт которого следует обязательно учитывать при подготовке военных кадров»;
 во-вторых, маршал дал общую оценку кадровой ситуации перед
войной: «Накануне войны мы не имели заранее подготовленных и хорошо обученных командующих фронтами, армиями, корпусами и дивизиями. Во главе фронтов втсали люди, которые проваливали одно дело
за другим. Ещё хуже обстояло дело с командирами дивизий, бригад и
полков»; Г. К. Жуков назвал в качестве примера «провальных» военачальников Д. Г. Павлова, С. М. Будённого, С. К. Тимошенко;
 в-третьих, Г. К. Жуков призвал как можно тщательнее готовить военные кадры в мирное время; он напомнил (на основе негативных последствий репрессий в армии), что «волевые качества нашего командира – инициатива, умение взять на себя ответственность – развиты недостаточно, а это очень пагубно сказалось на ходе войны в первый период» [432, с. 137-138].
14. Проблемы технической готовности. В предыдущих параграфах
мы достаточно внимательно рассмотрели качественно-количественные
характеристики В и ВТ РККА накануне немецкого вторжения, оценили
влияние этого фактора на неудачи наших войск в 1941-1942 гг. Безусловно, что низкий уровень моторизации армии резко снижал её манёвренные возможности; немецкое господство моторов на земле и в воздухе давало врагу неоспоримое преимущество и до поры, до времени
приводило его к успеху.
В данном случае мы вспомним о некоторых действиях И. В. Сталина, руководимого им аппарата управления, которые оказали буквально опрокидывающее воздействие на использование технических
возможностей РККА в боевых условиях. Речь идёт о приказах наркома
обороны СССР №№ 0036, 0037, 0038, 0040 и 0041, которые были под-

236

писаны 10-19 июня 1941 г. В них предписывалось: разобрать артиллерийские орудия для перевода на летнюю смазку; снять пушки с самолётов; ряду командиров и начальников предписывалось убыть в очередной
отпуск и т. д.
Всё это делалось с целью показать нацистам «миролюбие» Советского Союза, исключительно «верного союзническим обязательствам»;
не «спровоцировать агрессора на активные действия»; совсекретные
приказы зачитывались перед строем воинских частей (видимо, с целью
их скорейшего «доведения» до абвера). Трудно не согласиться с оценкой
этих приказов – это было «прямое предательство нашей армии, страны
и народа» [49, с. 2].
15. Недостатки боевой подготовки. В Акте приёма-передачи дел по
наркомату обороны СССР были отражены следующие недостатки боевой подготовки войск:
«1. Низкая подготовка среднего комсостава в звене рота – взвод и
особенно слабая подготовка младшего начсостава.
2. Слабая тактическая подготовка во всех видах боя и разведки, особенно мелких подразделений.
3. Неудовлетворительная практическая полевая выучка войск, неумение выполнять то, что требуется в условиях боевых действий.
4. Крайне слабая выучка родов войск по взаимодействию на поле
боя:
 пехота не умеет прижиматься к огневому валу и отрываться от
него;
 артиллерия не умеет поддерживать танки;
 авиация не умеет взаимодействовать с наземными войсками.
5. Войска не обучены лыжному делу.
6. Применение маскировки отработана слабо.
7. В войсках не отработано управление огнём.
8. Войска не обучались атакам укрепрайонов, устройству и преодолению заграждений и форсированию рек» [1, с. 10].
В качестве причин этого положения дел в Акте названы:
 неправильное обучение и воспитание войск (условности, недостаточность выделяемого времени на полевую выучку, организация боевой
подготовки без приноровления к конкретным условиям ТВД, недостаточное внимание воспитанию выносливости, физической подготовке,
стойкости в выполнении приказа);
 ложный демократизм, подрыв авторитета командира, особенно
младшего;
 неграмотное построение программ и планов боевой подготовки
(рода войск вели занятия по боевой подготовке изолированно друг от
друга);

237

 отсутствие руководства боевой подготовкой со стороны наркомата
обороны и Управления боевой подготовкой РККА [1, с. 10].
Действительно, в БТВ механикам-водителям в 1940-1941 гг. для
практического вождения реально выделялось от 5 до 10 моточасов при
нормативном показателе 25 часов. Выполнить норму мешала как нехватка горючего, так и выделение части моторесурса боевой подготовки
на парадную подготовку к 7 ноября [58, с. 324].
Не лучше обстояло дело с боевой подготовкой в ВВС: 9 апреля
1941 г. увидело свет постановление ЦК ВКП (б) «Об авариях и катастрофах в авиации Красной Армии». В этом документе отмечалось, что в
авариях и катастрофах ежедневно гибнет 2-3 самолёта, что составляет
около 1 тыс. самолётов ежегодно (анализ осуществлён в период с апреля
1940 по апрель 1941 гг.). В постановлении были названы причины столь
высокой аварийности: «расхлябанность лётного и командного состава,
ведущая к нарушениям элементарных правил лётной службы» [58,
с. 249; 216, с. 261; 432, с. 258].
Мы полагаем, что низкий уровень дисцуиплины и порядка, конечно,
снижал показатели боевой подготовки, но были и другие причины. К
ним можно отнести:
 инерцию традиционности в свете опыта Гражданской войны;
 устарелость и нехватку документации боевой подготовки (соответствующие уставы, инструкции, наставления и пр.);
 условности, упрощенчество м схематизм в боевой подготовке,
проведение КШУ, тактических занятий в классах и преимущественно по
наступательным темам (показушничество; условное: самоокапывание,
обозначение противника и преодоление препятствий; замена ночных занятий на дневные; проведение занятий в классах, а не в поле, на картах
и макетах; занятия на условных штатах);
 недостатки тактико-оперативной организации занятий по боевой
подготовке; сведение их смысла к возобновлению опыта сначала боевых
действий в Испании, затем – опыта советско-финляндской войны; слабую управленческую направленность;
 перепоручение решения задач боевой подготовки войск соответствующим отделам и управлениям; командование частей и соединений
часто просто не вникало в эту проблему;
 различную, порой принципиально, трактовку задач и методов боевой подготовки в различных родах войск и видах Вооружённых сил;
 огромный отрыв личного состава на строительные и хозяйственные работы (войска западных округов редко занимались боевой подготовкой более 2-4 часов в неделю) [276, с. 72-74].

238

Нарком обороны СССР и начальник Генерального штаба РККА уделяли большое внимание совершенствованию боевой подготовки войск,
организовывали контроль исполнения многочисленных директив, издаваемых по этому поводу. Но за короткий срок до начала войны новым
руководителям не удалось достичь многого. Г. К. Жуков писал, что
«немецкая армия по своей боеспособности была на голову выше нашей
армии» [8, с. 35].
Таково наше видение политических, экономических и собственно
военных причин временных (1941-1942 гг.) неудач РККА в ходе Великой
Отечественной войны. Особое внимание определению этих причин и
внедрению их в сознание советского народа средствами массовой политической пропаганды уделял И. В. Сталин. В его версии виноваты в неудачах армии были все, кроме военно-политического руководства
страны, допустившего такое количество ошибок военной политике, что
это уже граничит с преступлением (см. Таблицу 45 [382, с. 10-11, 24-26,
264-266]).
Таблица 45
Причины временных неудач РККА (1941-1942 гг.), по версии
И. В. Сталина
№
п/п
1.
2.
3.

4.
5.

Дата, событие

Причины

3 июля 1941 г., выступление по
радио Председателя ГКО
И. В. Сталина
Там же

неожиданное и вероломное нарушение Германией пакта о ненападении
немецкие войска были отмобилизованы и выдвинуты на исходные
позиции
отсутствие второго фронта в Европе

6 ноября 1941 г., доклад
И. В. Сталина на совместном
торжественном заседании Московского Совета депутатов трудящихся с партийными и общественныи организациями
г. Москвы
Там же
23 февраля 1943 г., приказ ВГК
№ 95 по случаю 25-й годовщины РККА

недостаток у нас танков и самолётов
фашистская Германия вступила в
войну, имея почти двухлетний
опыт ведения крупных военных
операций в Европе с применением новейших средств

Сталинская систематизация необъективна и лжива. Стоит вспомнить
оценку Г. К. Жукова: «Сталин боялся германских вооружённых сил, так

239

как страна опоздала с проведением важнейших мероприятий. Сталин
всё-таки понял, что вся его предвоенная политика оказалась фальшивой» [22, с. 86].
5. Великая Победа: цена и значение
Утвердившееся в общественном сознании понятие «Великая Отечественная война» кажется незыблемым. Тем не менее, его сравнение,
например, с понятием «Отечественная война 1812 г.» всё-таки наталкивает на определённые рассуждения. Задачи собственно освободительного (для Отечества) характера решались вплоть до изгнания нацистов
с территории СССР (1944 г.). Разве не логично «освобождение Европы
от фашизма» признать, например, в качестве «заграничных походов
РККА»? Возможно, в будущем мы придём к такому пониманию и толкованию исторической терминологии; это может помочь в какой-то мере
осмысливать обоснованность союзнических обязательств («интернационального долга»).
В условиях современной сверхидеологизации исторической науки
любое размышление на подобную тему легко представляется как «покушение на устои» и даже, как «измена» и пр. Мы же полагаем, что принципиальное юридическое разграничение освободительных и союзнических задач армий, добивающих гитлеровцев, позволит чётче, лучше решать вопросы оценки присутствия армий стран-победительниц на территории побеждённых государств, их полномочий, определять правовую обоснованность вмешательства во внутренние дела оккупированных государств. Тем более, что в определённом смысле так и происходило: главы воюющих стран антигитлеровской коалиции договаривались о союзнических планах в Тегеране, Ялте и Потсдаме (и не только).
Думается, что расставить все точки над «i» ещё только предстоит.
Как и некоторым принять тот факт, в 1945 г. победу над Германией и её
союзниками одержал не только СССР, но и вся антигитлеровская коалиция (конечно, при решающем вкладе Советского Союза).
Далее, наряду с употреблением термина «Великая Отечественная
война», в нашем понимании, возможно использование такого словосочетания, как «советско-германская», или «советско-нацистская» война.
К сожалению, с каждым годом становится всё более понятна многосубъектность этой страшной войны (и далеко не все субъекты военного противостояния ощущали себя частью «народа, борющегося за освобождение мира от фашизма под руководством ВКП (б) и великого И. В. Сталина»). Да и те, кто воевал «за нас», стоял в общем советском строю,
вобщем-то по-разному завершили фазу военного противостояния: сего-

240

дня острые дебаты ведутся по поводу эффективности военного и государственного управления в 1941-1945 гг., деятельности ГКО, Ставки
ВГК, Генштаба РККА, Разведывательного и Политического управлений
РККА и пр.; явно «по-разному» воевали гвардейцы и штрафники, бойцы
в окопах и заградотряды и т. п. Уровень патриотической вовлечённости
в выполнение воинского долга по защите Отечества был различным у
лиц с различным уровнем личной и гражданской культуры.
Видимо, нам ещё только предстоит оценить тот факт, что «советские
граждане», несмотря на единство цели, порой весьма различались по
ментальным, интеллектуальным, социально-политическим, этическим
и пр. основаниям. Мы уже не говорим о демографических и гендерных
различиях собственно военного участия населения в войне. Возможность оценить войну каждого (из перечисленных) слоя, мы понимаем,
ждёт нас впереди. Мы прекрасно понимаем и дискуссионность всего
вышесказанного, и особую щепетильность этих проблем.
25 мая 1945 г. в газете «Правда» было напечатано выступление
И. В. Сталина на приёме в Кремле в честь командующих войсками
Красной Армии, которое состоялось 24 мая 1945 г. Вождь, в частности,
дал следующую оценку роли русской нации в достижении Победы: «У
нашего правительства было немало ошибок, были у нас моменты отчаянного положения в 1941-1942 гг., когда наша армия отступала, покидала родные нам сёла и города. Иной народ мог бы сказать правительству: вы не оправдываете наших ожиданий, уходите прочь, мы поставим
другое правительство, которое заключит мир с Германией и обеспечит
нам покой. Но русский народ не пошёл на это, ибо он верил в правильность политики своего правительства и пошёл на жертвы, чтобы обеспечить разгром Германии. И это доверие русского народа к советскому
правительству оказалось той решающей силой, которая обеспечила историческую победу над врагом человечества – над фашизмом. Спасибо
ему, русскому народу за это доверие!»
Роль русских в этой войне исключительно высока в любом значении,
хотя бы в силу их количественного превосходства над прочими этносами СССР. Мы полгаем, что дело здесь не в количестве, а в качестве
русского человека, в присущей ему склонности к самопожертвованию,
героизму, стойкости. Уже после Победы заместитель наркома иностранных дел СССР В. С. Семёнов как-то беседовал с А. И. Микояном: «Когда я сказал, что без И. В. Сталина мы не выиграли бы войну, он ответил:
«Выиграли бы. С таким народом, как русский, выиграли бы» [66, с. 90].
Реакционный внутриполитический курс, который возобладал в
СССР после окончания войны (новый виток репрессий, борьба с космополитами, суды чести и пр.) в качестве одного из внутренних элементов

241

имел некие фрагменты русского национализма, граничившего с национальным фундаментализмом. Эта проблема не относится к предмету
нашего исследования, но применительно к характеристике политической системы Советского Союза, эта тенденция дополнительно подчёркивает сущность природы советской власти.
Начало войны, как мы уже отмечали выше, оказалось для нашей
страны особенно неблагополучным. 22 июня 1941 г. в полдень по радио
передали Заявление Совеатского правительства: «Нападение на нашу
страну произведено несмотря на то, что между СССР и Германией заключён договор о ненападении и Советское правительство со всей добросовестностью выполняло все условия этого договора. Нападение на
нашу страну произведено, несмотря на то, что за всё время действия
этого договора германское правительство ни разу не могло предъявить
ни одной претензии к СССР по выполнению договора».
Заявление заканчивалось словами, которые стали настоящим лозунгом всей Великой Отечественной войны: «Наше дело правое. Враг будет
разбит. Победа будет за нами!» [153, с. 20].
Накануне события развивались следующим образом:
 вечером 21 июня 1941 г. у И. В. Сталина собрались члены Политбюро ЦК ВКП (б), также были приглашены нарком обороны СССР
С. К. Тимошенко и начальник Генерального штаба РККА Г. К. Жуков;
военные просили разрешения дать в западные округа о приведении
войск в боевую готовность; И. В. Сталин отказал, сказав следующее:
«Такую директиву сейчас давать преждевременно, может быть вопрос
ещё удастся уладить мирным путём. Надо дать директиву, в которой указать, что нападение может начаться с провокационных действий немецких сил. Войска приграничных округов не должны поддаваться ни на
какие провокации, чтобы не вызвать осложнений» [432, с. 273];
 под утро 22 июня 1941 г. Г. К. Жуков доложил И. В. Сталину о
немецком вторжении. Первое распоряжение вождя выглядело, как мы
уже отмечали, следующим образом: «Это провокация немецких военных. Огня не открывать, чтобы не развязать широкомасштабных военных действий» [310, с. 147];
 в 4 часа 30 минут члены Политбюро ЦК ВКП (б) и те же военные
лица собрались в кремлёвском кабинете И. В. Сталина, который вновь
спросил присутствовавших: «Не провокация ли это немецких генералов? Гитлер наверняка не знает об этом». Затем В. М. Молотову было
поручено встретиться послом Германии в СССР В. Шуленбургом для
прояснения ситуации. Военные опять просили разрешения на приведение войск боевую готовность и нанесение контрудара по агрессору.
И. В. Сталин приказал им ждать возвращения В. М. Молотова;

242

 в 5 часов 45 минут В. М. Молотов, Л. П. Берия, Л. З. Мехлис,
С. К. Тимошенко и Г. К. Жуков вновь пришли в кабинет И. В. Сталина.
Война начала восприниматься как реальность. В 7 часов 15 минут директива № 1 (за подписью С. К. Тимошенко, Г. К. Жукова и В. М. Молотова) ушла в войска; следующая директива была направлена на места в
21 час 15 минут (см. выше);
 в этот же день В. М. Молоотов выступил по радио, а на следующий день в газетах была опубликована первая сводка Главного командования, которую редактировал лично И. В. Сталин. В сводке, в частности,
говорилось: «После ожесточённых боёв противник был отбит с большими потерями»; признавалось, что на двух направлениях враг продвинулся на нашу территорию на 10-15 км (на самом деле в первый день
боёв гитлеровские захватчики продвинулись: в Прибалтике – на 60-80
км, в Белоруссии – на 40-60 км,, на Украине – на 10-20 км); мы потеряли
1 200 самолётов (900 на земле и 300 в воздушных боях первого дня), по
немецким данным – 1 800 самолётов (1 500 на аэродромах) [432,
с. 274-277].
В последнее время много пишут о том, что И. В. Сталин от «неожиданно» начавшейся войны впал в ступор и даже боялся ареста. Думается, что это не самая главная тема в истории Великой Отечественной
войны. В любом случае, инерция предвоенных стереотипов не могла не
сказаться на психологическом состоянии вождя. О. В. Хлевнюк по
этому поводу заметил: «Нет серьёзных оснований сомневаться в том,
что перед лицом растущей угрозы Сталина охватила неуверенность, которая играла негативную роль» [432, с. 254].
Об этом же писал Г. К. Жуков: «Он в течение первого дня не мог понастоящему взять себя в руки и твёрдо руководить событиями. Шок,
произведённый на И. В. Сталина нападением врага, был настолько силён, что у него даже понизился звук голоса, а его распоряжения по организации вооружённой борьбы не всегда соответствовали сложившейся обстановке» [126, с. 340-341].
И. В. Сталин, безусловно, смог взять себя в руки и овладеть новой
ситуацией; как Верховному Главнокомандующему ему пришлось соглашаться с определённой самостоятельностью генералитета. Психологический образ этой ситуации замечательно описал К. М. Симонов: «После долгого периода самоуправности, отвычки от сопротивления, рождавших действия произвола, доходившие до нелепости, он столкнулся с
реальным огромным сопротивлением фактов и общества». «Те взаимоотношения, которые у него как у Верховного Главнокомандующего
были с командующими фронтами, были наиболее разумными и пра-

243

вильными взаимоотношениями со своими подчинёнными за весь период его деятельности, начиная с тридцатого года, то есть со времени
приобретения неограниченной власти» [358, с. 19].
Мы полагаем, что реакция И. В. Сталина на резко изменившуюся военно-политическую обстановку была типичной для самовластия и деспотии, столкнувшейся с фактом, что мир развивается не по тем законам,
которые ему предписывали вожди; отсюда – боязнь вражеской силы и
постоянно растущие репрессии своих, обвинённых в неудачах.
В первом случае речь идёт о попытках договариваться с Гитлером.
25 июня 1941 г. посланник Болгарии в Москве И. Стаменов был приглашён П. А. Судоплатовым (он представился секретарём Л. П. Берии) в
московский ресторан «Арагви». П. А. Судоплатову была дана инструкция обсудить через болгаского дипломатического чиновника с германским руководством следующие вопросы:
«1. Почему Германия, нарушив пакт о ненападении, начала войну
против СССР.
2. Что Германию устроило бы, на каких условиях Германия согласна
прекратить войну, что нужно для прекращения войны.
3. Устроит ли немцев передача Германии таких советских земель, как
Прибалтика, Украина, Бессарабия, Буковина и Карельский перешеек.
4. Если нет, то на какие территтории Германия дополнительно претендует» [293, с. 19].
И. Стаменов был посланником Болгарии в СССР с 11 июля 1940 г. до
9 сентября 1944 г. 2 августа 1953 г. он отправил в посольство СССР в
Софии письмо, в котором описал это событие («новый Брестский мир»).
В своих воспоминаниях П. А. Судоплатов слегка путался в датах; он
писал, что встреча состоялась 25 июля 1941 г. (то есть, месяцем позже);
также он стремился придать этой акции смысл дезинформации противника и запутывания его с целью «выиграть время для собирания сил»
[394, с. 429-430].
Но в РГАСПИ содержится информация иного свойства: когда 21 августа 1953 г. П. А. Судоплатов был арестован, то на первом допросе он
заявил, что встречался с И. Стаменовым как со своим агентом (эта информация доныне остаётся непроверенной) [412, с. 487-490].
Просто стоит вчитаться в смысл обсуждаемых на встрече в «Арагви»
предложений, чтобы понять, что они содержат признаки национального
предательства.
Первые неудачи РККА заставили И. В. Сталина искать новых виноватых в среде военных. Среди первых пострадавших – командование Западного фронта во главе с генералом армии Д. Г. Павловым. Фронт действительно не смог устоять перед натиском изготовившегося противника:

244

 вначале наши войска потерпели жесточайшее поражение в Белостокско-Минском сражении; 28 июня 1941 г. германцы взяли Минск; все
4 армии фронта перестали существовать как организованная военная
сила;
 4 июля 1941 г. Д. Г. Павлов был арестован и препровождён в столицу;
 28 июля 1941 г. увидел свет приказ наркома обороны СССР
№ 0250, в котором сообщалось, что «по постановлению ГКО были арестованы и преданы суду военного трибунала за трусость, самовольное
оставление стратегических пунктов без разрешения высшего командования, развал упрпавления войсками, бездействие власти» командующий Западным фронтом генерал армии Д. Г. Павлов, начальник штаба
фронта генерал-майор В. Е. Климовских, начальник связи фронта генерал-майор А. Т. Григорьев, командующий 4-й армией генерал-майор
А. А. Коротков были «лишены воинских званий и приговорены к расстрелу. Приговор приведён в исполнение» (после войны все они были
реабилитированы).
Кроме того, были арестованы и расстреляны начальник артиллерии
фронта генерал-майор Н. А. Клич, командующий ВВС фронта генералмайор А. И. Таггорский, командир 44-го мехкорпуса генерал-майор
С. И. Оборин.
Также по этому делу были осуждены на 10 лет начальник оперативного отдела штаба Западного фронта И. И. Семенов и командир 42-й
стрелковой дивизии И. С. Лазаренко (оба в 1942 г. освобождены и возвращены в строй) [399, с. 421-422].
Несмотря на тяжёлые поражения РККА в начале войны, опытные
немецкие военные практически сразу поняли, какую ошибку совершил
Гитлер, приняв решение напасть на СССР. Уже после 1945 г. генерал
вермахта Г. Блюментрит писал: «Человек, который остался в живых
после встречи с русским солдатом и русским климатом, знает, что
такое война. После этого ему незачем учиться воевать» [325,
с. 72-73]. Заметим, что сборник воспоминаний гитлеровских генералов,
откуда взята вышеприведённая цитата, был создан по заданию министерства обороны США, поэтому его авторов трудно упрекнуть в просоветской ангажированности.
Война дала нам такие высокие образцы героизма, что, кажется, нет
смысла лишний раз упоминать об этом. Конечно, приграничные сражения были проиграны РККА вчистую. Но не везде. Вот, несколько примеров:
 99 стрелковая дивизия (командир – полковник Н. И. Дементьев,
начальник штаба – полковник С. Ф. Горохов, начальник отдела политической пропаганды – полковой комиссар А. Т. Харитонов) до 27 июня

245

отражала атаки четырёх дивизий противника, не давая ему пересечь границу по реке Сан у города Перемышля. Отступившая по приказу, дивизия одной из первых в годы войны была награждена орденом Красного
Знамени;
 87 стрелковая дивизия (командир – генерал-майор Ф. Ф. Алябушев, начальник штаба – полковник М. И. Бланк, начальник отдела политической пропаганды – полковой комиссар П. У. Диденко) в течение
двух дней удерживала порученный ей участок границы, уничтожив
только в первый день войны 16 немецких танков;
 41 стрелковая дивизия (командир – генерал-майор Г. И. Микушев)
вместе с гарнизоном Рава-Русского укрепрайона (начальник – полковник Ф. С. Сысоев) и подразделениями 91 погранотряда (командир –
майор Я. Д. Малый) до 28 июня и защищали рубежи и не допустили
продвижения пяти пехотных дивизий противника [277, с. 4-5].
К сожалению, подобные примеры были исключением, а не правилом.
Ещё один пример величайшего героизма воинов РККА: на третий
день войны 25 июня 1941 г. противотанковая батарея (командир – младший лейтенант Логвиненко), в которой командиром орудия служил сержант Иван Михайлович Панфилёнок, встала на пути немецкого танкового корпуса (в составе трёх танковых дивизий – 13-й, 25-й и танковой
дивизии СС «Адольф Гитлер»; всего в корпусе имелось 450 танков). Батарея входила в состав мотострелковой бригады, которой командовал
К. С. Москаленко.
25 июня 1941 г. в 14 часов 10 минут началась таковая атака на позиции бригады. Бой продолжался более двух часов, от огня батареи немцы
потеряли 43 танка (из 147, входивших в состав 13-й панцердивизии), 23
из них были подбиты из орудия И. М. Панфилёнка и 17 – лично командиром орудия (45-мм противотанковая пушка). Вторым по результативности стал расчёт сержанта Николая Москалёва, подбившего в тот день
12 танков.
9 июля 1941 г. об этом боевом подвиге написала «Красная звезда»;
сержант И. М. Панфилёнок был представлен к присвоению звания Герой Советского Союза; командование Юго-Западного фронта поддержала это представление, но звание герою-артиллеристу так и не присвоили. Заметим, что тогдашний комбриг К. С. Москаленко, много позже,
уже будучи Маршалом Советского Союза, постоянно предпринимал попытки восстановить историческую справедливость, добивался присвоения звания Героя Советского Союза И. М. Панфилёнку.

246

Полковник в отставке И. М. Панфилёнок, после демобилизации работавший ведущим экономистом Миистерства пищевой промышленности СССР, умер в 1998 г., оставаясь настоящим героем той страны, которая так и не дала ему искомого почётного звания.
Известен также и подвиг тыла: общая сумма средств, поступивших
от населения СССР в различные патриотические фонды составила 118
млрд руб., что было больше, чем все расходы на военные нужды в 1942 г.
[333, с. 575].
Эта сторона войны – подвиг и жертвенность – великолепно демонстрируют прекрасную душу нашего народа и нашего солдата.
Взаимоотношения АКС и всего общества в годы войны прошли несколько этапов: в начале войны система испуганно ожесточилась, в
июле 1941 г. был опять введён институт военных комиссаров, чем ограничивалось единоначалие [449, с. 287]. 16 июля 1941 г. Президиум Верховного Совета СССР издал указ «О реорганизации органов политической пропаганды и введении института военных комиссаров в РККА»;
20 июля 1941 г. указ был распространён на РККФ. Управления и отделы
политической пропаганды заменены на политуправления и политотделы, а в частях и соединениях вводились должности военных комиссаров.
Власть предпринимала отчаянные попытки спасти себя и страну путём педалирования насилия по линии военных трибуналов, заградотрядов, приговоров, расстрелов и пр.
В начале войны насильственный характер тоталитарной АКС проявился в полной мере. Однако коренной перелом в ходе боевых действий
стабилизировал дух войска гораздо более эффективнее, чем любое насилие.
С конца 1942 г. в армии начали проводиться некоторые мероприятия,
свидетельствовавшие о некотором смягчении режима. 9 октября 1942 г.
Политбюро ЦК ВКП (б) утвердило решение «Об установлении полного
единоначалия и упразднении института военных комиссаров», в соответствии с которым вместо комиссаров были введены заместители по
политической части.
Также 9 октября 1942 г. И. В. Сталин подписал директиву о введении
для всех командиров – от взвода до дивизии – ординарцев, которые
должны были заниматься бытовым обслуживанием комсостава и выполнением его служебных поручений. В январе 1943 г. в РККА были введены погоны и маршальские звания по родам войск. К концу войны в
стране насчитывалось: 12 Маршалов Советского Союза, 14 главных
маршалов родов войск, 5,6 тыс. генералов и адмиралов [333, с. 576].

247

Всё это показывало «постепенное укрепление офицерского и генеральского корпусов Красной Армии. Реальность войны заставила Сталина в большей степени полагаться на военную элиту.Тем более, что
сами генералы и офицеры приобретали всё больший боевой опыт» [432,
с. 326].
Также постепенно менялись отношения вождя с высшими военными
инстанциями, прежде всего, с Генеральным штабом РККА. Маршал Советского Союза А. М. Василевский писал: «В начале войны Генеральный штаб был растащен, его работу нельзя было нормальной. Сталин в
начале войны разгонял Генштаб; решения часто принимались им без
учёта мнения этого важнейшего органа военного управления» [39,
с. 496-497].
Ситуация изменилась в октябре 1942 г.; отныне И. АВ. Сталин встречался с работниками Генштаба 2-3 раза в день, заслушивал доклады,
рассматривал промежуточные итоги и пр. По мнению С. М. Штеменко,
«это позволяло гораздо более эффективно влиять на дела войны» [449,
с. 102-104].
Примерно так же характеризовал сталинскую мимикрию прославленные маршалы:
 И. С. Конев: «Он всё реже навязывал командующим фронтами
свои собственные решения по частным вопросам – наступайте вот так,
а не эдаким образом. Раньше, бывало, навязывал, указывал, в каком
направлении и на каком именно участке более выгодно наступать или
сосредоточиться. К концу войны всего этого не было» [179, с. 498].
 Г. К. Жуков: «Во второй период войны Сталин не был склонен к
поспешности в решении вопросов, обычно выслушивал доклады, в том
числе неприятные, не проявляя нервозности, не прерывал и, покуривая,
ходил, слушал, присаживался» [357, с. 327].
В сверхтяжёлых условиях войны И. В. Сталин однозначно занимал
всевластное положение в иерархии АКС; но при этом он как опытный
руководитель умел пропускать вперёд наиболее видных военачальников. 19 января 1943 г. начальник Генерального штаба РККА маршал
А. М. Василевский, находясь на Воронежском фронте, отправил
В. М. Молотову, Л. П. Берии и Г. М. Маленкову шифровку, в которой
предлагал «в связи с беспримерными успехами наших войск на фронтах
присвоить И. В. Сталину – организатору наших побед, гению и великому полководцу – звание «Генералиссимус Советского Союза» (шифровку также подписало командование фронта).
23 января 1943 г. адресанты шифровки (с дополнительной подписью
А. И. Микояна) представили её на решение Политбюро ЦК ВКП (б). Но
представление отправилось в архив. И. В. Сталин проявил столь свой-

248

ственную ему разумную осторожность; он не спешил занять самую высокую военную должность в воюющей стране, когда обстановка на
фронтах была далеко не безупречной.
Затем, в январе – феврале 1943 г. Маршалами Советского Союза
стали соответственно Г. К. Жуков и А. М. Василевский; вождь получил
это звание 7 марта 1943 г. 29 июля 1944 г. по решению Политбюро ЦК
ВКП (б) было произведено награждение большой группы высшего комсостава РККА (маршалы Г. К. Жуков и А. М. Василевский получили ордена «Победа» № 1 и 2, № 3 получил И. В. Сталин, который также стал
Героем Советского Союза 27 июня 1945 г. [432, с. 310-317]. Звание Генералиссимуса Советского Союза было присвоено ему после Победы
(27 июня 1945 г.).
В последнее время совершенно необоснованное (с научной точки
зрения) значение получила проблема роли СССР в достижении победы
над Германией. Объективно мыслящие историки любой страны прекрасно знают, что роль именно Советского Союза была решающей.
Здесь есть одно обстоят ельство – Советский Союз в 1939-1941 гг. в
определённой степени дисредитировал себя в глазах мирового сообщества союзом с гитлеровской Германией. Однако в 1941 г. картина изменилась: став жертвой агрессии нацистов, СССР постепенно вошёл в состав Антигитлеровской коалиции. И дельнейшие события не могут быть
истолкованы по-иному: вклад СССР, РККА в разгром фашистской
Германии носит решающий характер. Об этом говорят многочисленные исторические данные:
 протяжённость фронта: советско-германский фронт составлял
от 3 до 6,2 тыс. км; фронт войск союзников в Италии – от 300 до 350 км;
в Западной Европе на завершающем этапе войны – 800 км;
 длительность боевых действий: советско-германский фронт –
1 148 дней (в том числе, активных боевых действий – 1 320 дней); в Италии – 492 дня; в Северной Африке – 309 дней; в Западной Европе – 293
дня; причём, размах боевых действий был значительным: в начале
войны со стороны СССР действовали 5 фронтов и 14 общевойсковых
армий, к концу войны – 17 фронтов, 80 общевойсковых и 6 танковых
армий; всего в годы войны РККА провела 28 стратегических операций;
 количество задействованных германских дивизий: на советскогерманском фронте – от 190 до 270 дивизий; в Северной Африке
(1941-1943 гг.) – от 9 до 20 дивизий, в Италии (с союзниками Германии,
1943-1945 гг.) – от 7 до 26 дивизий; в Западной Европе (после открытия
второго фронта в 1944 г.) – от 56 до 75 дивизий;
 потери: РККА разгромила и пленила 607 немецких дивизий, союзники СССР по антигитлеровской коалиции – 176 дивизий:

249

 из 100 % потерь нацистов и их союзников, 73 % были потеряны
на фронте с СССР;
 из 100 % своих потерь – 75 % танков и штурмовых орудий, 74 %
самолётов нацисты потеряли на советско-германском фронте [6,
с. 13; 165, с. 14-23; 202, с. 395; 333, с. 573, 578].
Война потребовала привлечения значительных людских контингентов:
 Мобилизация: 22 июня 1941 г. вышел указ Президиума Верховного Совета СССР о мобилизации военнообязанных на территории Ленинградского, Прибалтийского особого, Западного особого, Киевского
особого, Сибирского, Приволжского, Северо-Кавказского и Закавказского военных округов (мобилизации подлежали военнообязанные с
1905 по 1918 гг. рождения).
 Также в ряде республик и областей Советского Союза вводилось
военное положение; в местностях, объявленных на военном положении,
все функции государственной власти в области обороны, обеспечения
общественного порядка и государственной безопасности передавались
военным советам фронтов, армий, военных округов, а там, где не было
военных советов – высшему командованию войсковых соединений.
 Местные органы государственной власти, государственные, общественные учреждения, организации и предприятия должны были оказывать полное содействие военному командованию в использовании сил
и средств в данной местности для нужд обороны страны и обеспечения
общественного порядка и безопасности.
 Также было утверждено Положение о военных трибуналах в местностях, объявленных на военном положении, и в ходе боевых действий.
 За годы войны в армию были призваны более 30 млн чел.; с учётом численности довоенной армии – в военные годы через строй прошли более 34 млн чел.; к концу войны в Вооружённых Силах СССР числилось около 12 млн чел. [46, с. 157; 153, с. 21; 333, с. 576].
Подготовка военных кадров: всего за годы войны сеть военно-учебных заведений (31 военная академия, 220 военных училищ, более 200
военных курсов и пр.) смогла подготовить около 1,6 млн офицеров; 126
офицеров за годы войны прошли путь от рядового до командира полка
[333, с. 576].
Народное ополчение: это были «временные народные вооружённые
формирования, создаваемые на добровольной основе в условиях критической обстановки для пополнения регулярной армии в борьбе с агрессором» [46, с. 391]. Лучшая часть нации, в условиях угрозы её существования, выступила на фронт в составе добровольческих формирований.

250

Соединения и части народного ополчения формировались летом и
осенью 1941 г., в период временных неудач РККА. По одним данным,
всего было создано около 60 ополченских дивизий и около 200 отдельных полков общей численностью около 2 млн чел. [333, с. 576]; по другим данным, всего было создано 36 дивизий народного ополчения, которые, по мере развития боевой ситуации, вливались в состав действующей армии; из них 26 дивизий прошли всю войну, а 8 из них стали
гвардейскими [46, с. 392].
Истребительные батальоны представляли собой «одни из первых
военизированных добровольных формирований граждан СССР в годы
Великой Отечественной войны» [46, с. 257]. В связи с тем, что немцы
вели активные разведывательные и диверсионные действия в тылу
наших войск, 24 июня 1941 г. увидели свет постановления СНК СССР
«О мероприятиях по борьбе с парашютными десантами и диверсантами
противника в прифронтовой полосе» и «Об охране предприятий и учреждений и о создании истребительных батальонов».
Истребительные батальоны формировались в прифронтовой полосе;
они имели лёгкое вооружение, и возглавлялись местными сотрудниками
НКВД СССР; естественно, что истребительные батальоны имели тесные и налаженные связи с местным населением.
К задачам истребительных батальонов относилось следующее:
 охрана важнейших народнохозяйственных объектов тыла;
 поддержание в прифронтовой полосе порядка, организованности
и дисциплины;
 борьба с разведывательными и диверсионными действиями врага.
В 1941 г. в СССР было организовано около 1 тыс. истребительных
батальонов общей численностью 328 тыс. чел. С июля 1941 г. по ноябрь
1942 г. истребительные батальоны захватили и обезвредили более 8,3
тыс. немецких агентов и диверсантов.
В 1941 г. 135 945 бойцов истребительных батальонов влились в состав регулярных частей РККА.
По мере изгнания оккупантов, истребительные батальоны привлекались к зачистке освобождаемых территорий; как правило, они некоторое
время следовали за передвижениями действующей армии. Так, на 15
февраля 1945 г. только в освобождённых районах Украины действовало
776 истребительных батальонов в составе 69 315 чел. и 17 930 групп содействия (116 297 чел.) [46, с. 256-258; 333, с. 577].
ОСОАВИАХИМ и Всевобуч занимались подготовкой военнообученных резервов для РККА. В их учебных подразделениях с октября 1941 г.
до декабря 1943 г. для фронта было подготовлено 5,5 млн чел. [46,
с. 427], по другим данным – около 18 млн чел. за годы войны [333,
с. 577].

251

Состав действующей армии в начальный период войны пополнили
пограничники. Ещё в феврале 1939 г. было создано Главное управление
пограничных войск НКВД СССР (168 тыс. чел. личного состава, в том
числе 82,4 тыс. чел. – на западном направлении).
К началу боевых действий погранвойска включали 18 пограничных
округов, 94 погранотряда (49 – на западном направлении) и 8 отдельных
отрядов пограничных судов (7 – на западном направлении).
Обычно пограничники просто вливались в части действующей армии, растворяясь в их составе. Но в феврале 1942 г. началось формирование 70-й общевойсковой армии, для формирования которой привлекли пограничников Дальнего Востока и Средней Азии (они составили около 50 % личного состава армии).
Также 26 июля 1942 г. для формирования гвардейских миномётных
частей было направлено 4,5 тыс. пограничников.
Всего в боях на фронте принимали участие 113 700 пограничников
[46, с. 455].
Партизаны. 18 июля 1941 г. вышло постановление Политбюро ЦК
ВКП (б) «Об организации борьбы в тылу германских войск», после которого стихийное партизанское движение начало приобретать более организованные формы [153, с. 56].
По данным Центрального штаба партизанского движения в тылу оккупантов действовали более 6,2 тыс. партизанских отрядов общей численностью более 1 млн чел. На их счету за годы войны 21 тыс. крушений
поездов, подрыв 1 618 паравозов, 170,8 тыс. вагонов, 12 шоссейных и
железнодорожных мостов.
По итогам войны 249 партизан стали Героями Советского Союза
(двое – дважды), около 300 тыс. чел. награждены орденами и медалями
(в том числе 127 тыс. чел. – медалью «Партизану Отечественной войны»
двух степеней).
По немецким данным партизанами были уничтожены около 25-45
тыс. военнослужащих вермахта и пр. По недавно опубликованным архивным данным Центрального штаба партизанского движения в апреле
1943 г. в тылу врага насчитывалось 110-115 тыс. партизан (а за всё время
войны общее число участников партизанского движения не превысило
250-280 тыс. чел.; их общие безвозвратные потери составили около 100
тыс. чел. [163, с. 491-492; 333, с. 573; 385, с. 446].
Мы полагаем, что ряд проблем истории партизанского движения в
годы войны ещё ждёт своего исследователя; возможность объективного
изучения этой (и не только) проблематики предопределяется доступностью исторических источников.
Таким образом, Советский Союз являлся государством, в котором, в
той или иной мере, воевало де-факто всё население.

252

Рассмотрим подробнее те факторы, которые привели СССР к Победе:
 в экономическом смысле:
 великолепно организованная эвакуация промышленности на восток страны;
 достигнутое превосходство советской промышленности над
немецкой;
 помощь стран Антигитлеровской коалиции (ленд-лиз);
 в политическом смысле:
 способность страны, народа перенести тяготы начального периода войны, воскресить армию, придать импульс её боеспособности,
организовать вооружённое сопротивление оккупантам;
 мобилизационные возможности режима, в том числе системное
применение насилия в отношении своего народа с целью стимуляции
его способности к сопротивлению;
 отвратительный характер «нового порядка», который принёс оккупационный режим (голод, беспощадная хозяйственная эксплуатация, принудительный угон населения в Германию, террор, расстрелы, заложничество, уничтожение «неполноценных» слоёв населения и пр.);
 в духовном смысле:
 всплеск национально-патриотического сознания и самосознания, военно-патриотического духа, что составляло морально-политический потенциал Победы; осознанное единство фронта и тыла;
 стремление сохранить, защитить марксистско-ленинскую идеологию, принятую частью населения СССР; умелая манипуляция общественным сознанием (наряду с террором);
 перемены государственной политики в отношении религии.
Как писал Д. А. Гранин, «отстоять страну помогло не мудрое руководство вождя, не героическая забота партии и ЦК, а нечто иное» [77,
с. 61]. «Нечто иное» – это народное сопротивление, которое, конечно
же, можно организовать лучше или хуже, но нельзя породить на пустом
месте, выжженом идеологическим насилием.
8 мая 1945 г. указом Президиума Верховного Совета СССР 9 мая был
объявлен нерабочим днём (как «день всенародного торжества – Праздник Победы»). По приказу Верховного Главнокомандующего в честь
Победы был произведён салют 30 залпов из 1 000 орудий.
24 июня 1945 г. состоялся парад Победы.
23 декабря 1947 г. Президиум Верховного Совета СССР постановил
считать 9 мая рабочим днём, а 1 января – нерабочим.

253

7 мая 1947 г. Президиум Верховного Совета СССР также постановил: «Считать 3 сентября – День победы над Японией – рабочим днём»
(ранее этот день также был объявлен нерабочим).
В нашем понимании, нельзя превращать праздник Победы, или парад войск в честь этого события, в средство идеологического обоснования законности и эффективности существующего политического режима, если Победа – это достижение всего народа.
Одной из серьёзнейших проблем истории Великой Отечественной
войны является роль насилия в организации сопротивления врагу.
Выше мы уже достаточно много говорили о репрессивной сущности
сталинизма. Возможно, кто-то полагает, что война есть сплошное, а потому законное, насилие? Думается, что не всё так просто: конечно, роль
насилия на войне, в сравнении с мирными условиями, возрастает в любом случае. Насилие вносит свой вклад в любую победу.
Но насилие не должно превращаться в универсальное средство достижения победы; оно в принципе не может доминировать над другими
факторами победоносного завершения войны, подменять их. При таких
подходах (даже если военным функционерам режима кажется, что без
насилия не обойтись в любом акте войны) победа достаётся слишком
дорогой ценой.
Советские исторические исследования полны хвалебных оценок социального единства в период нацистского нашествия (мол, все, как
один… и т. п.). Думается, что серьёзный социальный портрет войны ещё
не написан. По крайней мере, гримасы коллаборационизма, огромное
количество дезертиров, штрафников, уклонистов и пр. не очень-то поддерживают традиционную мифологию социалистического единства.
Что же лежало в основе мощного фактора социального (прежде всего
этнического) единства, который в какой-то момент сыграл свою роль в
отражении гитлеровских поползновений на нашу свободу и наше биологическое существование, думается до конца ещё не ясно.
«Социалистические преобразования» 1917-1941 гг., проводившиеся
методами, прежде всего, физического уничтожения оппонентов большевистско-сталинистскому эксперименту, породили огромное количество
тех, кто предпочёл Гитлера Сталину Сегодня социальное неблагополучие такой ситуации уже получило определённое внимание вполне объективных историков.
Далее, какая-то часть населения, признавала необходимым и законным насилие и в мирное, и в военное время; видела в расстрелах, арестах, пытках и голодной смерти «нормальное» прохождение социальнополитических процессов. Эта часть и стала основой социальной стабильности в воюющей стране. О. В. Хлевнюк справедливо заметил, что

254

«было бы неверно объяснять заметную социальную стабильность исключительно карательными подходами. Сложная смесь патриотизма,
нараставшей ненависти к фашизму, чувства долга и привычки к повиновению сплачивали людей во имя победы» [432, с. 297].
Складывается впечаление, что жёсткие карательные спазмы сталинского режима в годы войны зачастую не соответствовали реальной опасности; появление «зубодробительных» приказов наркома обороны
СССР, распространенение системы штрафных подразделений; массовость приговоров военных трибуналов и органов СМЕРШ и пр., по
нашему мнению, вызывались к жизни не только неблагоприятными особенностями ситуации на фронте, но и личной позицией озлобленного
военными неудачами вождя, скрыто понимавшего степень личной виновности в неподготовленности армии к войне; социальной инерцией
традиционного насилия; неразвитостью социально-политической
массы населения (пресловутых винтиков системы).
Мы полагаем, что в основе всего вышеперечисленного – принципиальное недоверие политического руководства к своему народу, неверие
в его возможности побеждать; стремление максимизировать социальнополитический контроль над обществом, «держать в узде» которое в годы
войны было тяжелее всего.
Таким образом, на применение насильственных мер власть толкали
паника, массовая сдача в плен, дезертирство, слабая управляемость и пр.
Война породила и закрепила (даже опоэтизировала) своеобразную культуру насилия. Человеческая жизнь и социальное достоинство граждан
утрачивали остатки былого значения, моральную и общечеловеческую
ценность.
В известном кинофильме «В бой идут одни старики» прекрасен образ Героя Советского Союза капитана Титаренко, командира «поющей»
эскадрильи. Мало кто знает, что у этого персонажа был исторический
прообраз – В. И. Попков, позже – дважды Герой Совесткого Союза и генерал-лейтенант авиации. Под Сталинградом его под горячую руку едва
не расстрелял Г. К. Жуков (как раз вышел приказ наркома обороны
СССР «Ни шагу назад!», № 227). Встретившись через десять лет после
войны маршал и генерал вспомнили этот казус. Г. К. Жуков выразился
по-солдатски прямо: «Я должен был тогда так действовать, чтобы прекратить панику, поднять деморализованный дух армии и остановить отступление под Сталинградом. И если что-то оказалось не так, то каждый
теперь должен понимать, что время было такое. Из-за нестойкости единиц паника охватывала всех. И если бы мы это не остановили бы железной рукой, войну проиграли бы» [246, с. 10].
Итак, «время было такое…». Пётр Великий как-то заметил: «Порядки в уставах писаны, а «времён» и «случаев» нет!»

255

Война заканчивалась, а насилие не убывало. Оно стало привычным:
15 февраля 1945 г. командующий 4-м Украинским фронтом генерал армии И. Е. Петров издал приказ № 041 «О наказании генерал-полковника
Гречко за нанесение оскорблений и побоев подчинённому офицеру».
Дело в том, командующий 1-й гвардейской армией генерал-полковник
А. А. Гречко (будущий министр обороны СССР) за низкую исполнительность избил начальника артиллерии дивизии полковника Хановича
[422, с. 38].
Как тут не вспомнить Тамерлана, избегавшего телесных наказаний и
утверждавшего, что «начальник, власть которого слабее кнута и палки,
недостоин сана, им занимаемого».
Негативной особенностью социального насилия является его иррадиация, то есть расширительное применение. Порой насилие задевает
даже тех, кто не предполагался к наказанию. В этом отношении показателен приказ Ставки ВГК № 0428 от 17 ноября 1941 г., который требовал:
1) «гнать немцев на мороз!»; дабы «усугубить положение немецких
войск, вызвать среди них массовое недовольство и тем самым ослабить
их боевой дух»;
2) учитывая тот факт, что «германская армия плохо приспособлена к
войне в зимних условиях, не имеет тёплого одеяния и, испытывая огромные трудности от наступивших морозов, ютится в прифронтовой полосе
в населённых пунктах»;
3) было необходимо «лишить германскую армию возможности располагаться в сёлах и городах, выжить немецких захватчиков из всех
населённых пунктов на холод, в поле, выкурить из всех помещений и
тёплых убежищ и заставить мёрзнуть под открытым небом – такова неотложная задача, от решения которой во многом зависит ускорение разгрома врага, разложение его армии»;
4) достигать этого следовало так:
 «разрушать и сносить все населённые пункты в тылу немецких
войск на расстоянии 40-60 км в глубину о переднего края и на 20-30 км
вправо и влево от дорог»;
 «бросить немедленно авиацию, широко использовать артиллерию
и команды разведчиков, лыжников и партизанских диверсионных групп,
снабжённых бутылками с зажигательной смесью, гранатами и подрывными средствами»;
 «в каждом полку создавать команды охотников, готовых действовать во исполнение требований приказа; награждать их по итогам действий»;

256

 при отступлении РККА «уводить с собой гражданское население,
обязательно уничтожать все без исключения населённые пункты, чтобы
противник не мог их использовать» [24, с. 23-24].
В результате исполнения этого приказа моральных дух мёрзнущих
оккупантов, конечно, упал; но также изменилось моральное состояние
и доверие к власти населения оккупированных прифронтовых районов
(вспомним обстоятельства пленения и казни З. Космодемьянской).
По данным нашей разведки к 1 декабря 1941 г. в тыл к немцам были
заброшены около 35 тыс. чел. с диверсионными заданиями. К маю
1942 г. их осталось не более 5 тыс. чел. Специалисты связывают такой
высокий процент провала, отлова, уничтожения наших агентов и диверсантов с резким ростом числа полицейских в населённых пунктах и на
оккупированных территориях; последнее, в свою очередь, было во многом связано с исполнением нашими войсками приказа Ставки ВГК
№ 0428 [24, с. 25].
В истории насильственной сталинской практики времён войны особое место занимают приказы Ставки ВГК №№ 270 и 227.
16 августа 1941 г. вышел приказ Ставки ВГК № 270 «Об ответственности военнослужащих за сдачу в плен и оставление врагу оружия».
Приказ был подписан председателем ГКО И. В. Сталиным, его заместителем В. М. Молотовым, маршалами С. М. Будённым, К. Е. Ворошиловым, С. К. Тимошенко, Б. М. Шапошниковым и генералом армии
Г. К. Жуковым.
В приказе:
 предлагалось злостными дезертирами считать командиров и политработников, во время боя срывающих с себя знаки различия и дезертирующих в тыл; все вышестоящие командиры и комиссары обязаны
подобных дезертиров из начсостава расстреливать на месте; а их семьи
подлежат аресту;
 если часть или подразделение попали в окружение, они обязаны
самоотверженно сражаться до последней возможности, беречь матчасть
и пробиваться к своим по тылам вражеских войск, «нанося поражение
фашистским собакам»;
 каждый военнослужащий имеет право уничтожить всеми средствами тех, кто предпочитает вместо отпора врагу сдаться в плен; семьи
сдавшихся в плен красноармейцев лишаются государственных пособий
и помощи;
 командиры и комиссары дивизий должны немедленно смещать со
своих постов, переводить в рядовые и даже расстреливать тех командиров батальонов и полков, которые «прячутся в щелях во время боя» [372,
с. 3; 412, с. 476-479].

257

28 июля 1942 г. нарком обороны СССР И. В. Сталин подписал приказ № 227 «О мерах по укреплению дисциплины и порядка в Красной
Армии и запрещении самовольного отхода с боевых позиций» (в обыденном смысле этот приказ получил наименование «Ни шагу назад!»).
Данный приказ утратил силу 29 октября 1944 г., а впервые был открыто
опубликован в 1988 г.
В приказе:
 запрещался отход войск без приказа;
 вводилось формирование штрафных частей из числа провинившихся в нарушении дисциплины по трусости и неустойчивости (в составе фронта – отдельных штрафных батальонов и соответствующих
рот – в составе армий);
 вводилась система заградотрядов в составе армий.
Конечно, это были жестокие приказы, но вспомним Г. К. Жукова:
«Иначе бы мы не победили…». Когда сегодня мы отмечаем праздник –
День Победы, не следует забывать, что путь к ней был исключительно
кровавым. Ведь часто части и подразделения отступали не из трусости,
или измены; требование «не отступать никогда и ни при каких обстоятельстах» могло вступать в противоречие с элементарной боевой целесообразностью; какие-то приказы, отдаваемые вышестоящим командованием, также могли быть элементарно невыполнимыми.
Данные приказы – продукт своего времени и обстоятельств этого
времени – сыграли определённую положительную роль в организации
боевых действий; одновременно избыточная жестокость, в том числе по
отношению к семьям воюющей армии, демонстрирует скверную привычку сталинзма все проблемы списывать на субъективный фактор – на
трусов, предателей, шпионов и враждебное окружение (всего перечисленного также было немало).
В какой-то мере это понималось и в годы войны. 4 октября 1941 г.
вышел приказ наркома обороны СССРО № 0391, который пытался сдержать волну жестокости и насилия, захлестнувшую отступавшую армию.
В приказе говорилось: «За последнее время наблюдаются частые случаи
незаконных репрессий и грубейшего превышения власти со стороны отдельных командиров и комиссаров по отношению к своим подчинённым».
И далее: «Необоснованные репрессии, незаконные расстрелы, самоуправство и рукоприкладство со стороны командиров и комиссаров являются проявлением безволия и безрукости, они нередко ведут к обратным результатам» [137, с. 47].
В осуществлении террора в армии наиболее важную роль играли
особые отделы. 19 апреля 1943 г. секретным постановлением СНК
СССР № 415-138сс на базе Управления особых отделов НКВД СССР

258

для агентурно-оперативного обслуживания силовых структур было создано управление военной контрразведки «СМЕРШ» («СМЕРТЬ
ШПИОНАМ»). Нет смысла отрицать огромное положительное значение деятельности органов военной контрразведки в годы войны:
 в тыл врага были отправлены более 2 тыс. оперативных групп общей численностью около 15 тыс. чел.;
 обезврежены 2 045 опергрупп противника;
 ликвидировано 87 высокопоставленных германских чиновников;
 проведено 80 радиоигр дезорганизующего назначения с абвером и
гестапо (операции «Монастырь», «Послушник», «Березина» и др.);
 на фронтах, в тылу врага, в противостоянии с вражеской агентурой погибли более 12 тыс. сотрудников военной контрразведки [46,
с. 416].
Но у «органов» есть и иная, карательная сторона деятельности:
 только с 1 июля 1941 г. по 1 января 1943 г. особые отделы в армии
завербовали 1 млн 85 тыс. осведомителей и агентов [309, с. 4];
 по официальным данным, с начала войны до 10 ноября 1941 г. в
армии ими было расстреляно 10 201 чел., в том числе перед строем –
3 321 чел. [432, с. 288].
Гораздо в большей степени размах репрессий в период войны характеризует деятельность военных трибуналов: всего за годы войны военными трибуналами всех разновидностей осуждены 2 530 663 чел., в том
числе, 934 тыс. военнослужащих (Таблица 46 [88, с. 18; 372, с. 3; 452,
с. 3]).
Таблица 46
Деятельность военных трибуналов (1941-1945 гг.)
Год
1941
1942
1943
1944
1945
Всего

Осуждено (чел.)
216 142
685 562
727 207
544 745
357 007
2 530 663

Отметим следующее:
 в табл. 45 не попали итоги работы Особого совещания НКВД
СССР, заградотрядов, а также данные о расстрелянных командирами на
поле боя;
 из числа осуждённых военными трибуналами, 284 3454 чел. были
приговорены к расстрелу (из них: 135 тыс. – военнослужащие, что количественно примерно равняется личному составу 10 дивизий полного
штата; 82 тыс. – гражданские лица, осуждённые, главным образом по

259

58-й статье); реально из числа приговорённых к высшей мере были расстреляны 217 080 чел. [88, с. 18; 163, с. С. 532; 452, с. 3];
 всего за измену Родине в годы войны в стране были осуждены: во
второй половине 1941 г. – 8 976 чел., 1942 – 45 050, 1943 52 757, 1944 –
69 895 чел. [372, с. 3];
 по другим данным, из 2 530 663 осуждённых военными трибуналами были осуждены: за общеуголовные преступления – 1 266 483 чел.,
за воинские преступления – 792 192 чел., за контрреволюционные преступления – 471 988 чел. [88, с. 21];
 в период с 1 июня 1941 г. по 10 мая 1946 г. органами военной
контрразведки были арестованы 699 741 чел., в том числе по обвинению
в шпионаже – 43 705 чел.; около 70 тыс. чел. от общего числа арестованных были расстреляны [289, с. 4];
 к 1 марта 1942 г. в действующей армии имелись 1 121 военный
трибунал, в которых действовали 4 501 чел. (не считая технического
персонала); все трибунал подчинялись Управлению военных трибуналов наркомата юстиции СССР (в годы войны его бессменно возглавлял
Е. Л. Зейдин); 19 апреля 1943 г. в соответствии с указом Президиума
Верховного Совета СССР «О мерах наказания для немецко-фашистских
злодеев, виновных в убийствах и истязаниях советских граждан, населения и пленных красноармейцев, для шпионов, изменников Родины из
числа советских граждан и для их пособников» были созданы военнополевые суды. Эти органы получили право приговаривать виновных к
смертной казни через повешенье или на сроки от 15 до 20 лет [48,
с. 218-219].
Для сравнения:
 в 1905-1917 гг. в царской России были казнены 3 087 чел.;
 в годы Второй мировой войны военными трибуналами стран антигитлеровской коалиции к высшей мере были приговорены: в Великобритании – 40, во Франции – 102, в США – 146 военнослужащих [88,
с. 21].
Важным инструментом репрессивной политики, способом отбывания наказания являлись штрафные подразделения. Их формирование
началось после появления приказа наркома обороны СССР № 227. 28
сентября 1942 г. приказом наркома обороны СССР № 298 были введены
в действие Положения о штрафных батальонах и ротах.
Правовой статус штрафников характеризовался следующим:
 в период пребывания в штрафной части все они именовались одним воинским званием – «штрафной рядовой»;
 ранее полученные ордена и медали у них изымались и передавались в армейские отделы кадров;

260

 командир и комиссар штрафного батальона пользовались в отношении своих подчинённых правами командира и комиссара дивизии, а
заместители командира штрафбата – командира полка;
 для выполнения поставленных задач командование штрафников
обязано было принимать все меры наказания, вплоть до расстрела на
месте.
Кто направлялся в штрафные подразделения? Изначально – военнослужащие, осуждённые военными трибуналами за самовольное оставление части; затем, 31 июля 1942 г. совместная директива наркома юстиции СССР и Прокурора СССР № 1096 предполагала направление в
штрафники командиров, отдавших приказ об отступлении; военнослужащих, ведших пораженческие разговоры. 16 октября 1942 г. увидел
свет приказ наркома обороны СССР № 0413, в соответствии с которым
командиры дивизий и полков получили право своим приказом направлять в штрафные подразделения своих подчинённых из числа сержантов
и рядовых за неисполнение приказа, продажу военного имущества,
нарушение уставных правил несения караульной службы на срок от 1 до
3 месяцев. По истечении срока содержания в батальоне, или в роте, либо
в случае ранения, либо совершения подвига, по которому направлялось
представление к награждению государственной наградой.
В штрафные батальоны направлялись лица среднего и старшего командно-начальствующего состава, в штрафные роты – рядовые и представители младшего командного состава.
На каждом фронте формировались от 1 до 3 штрафных батальонов
(по 800 бойцов в каждом); в каждой армии традиционно формировались
5-10 штрафных рот (150-200 бойцов); в боевой обстановке штрафной
батальон придавался, как правило, дивизии, штрафная рота – полку.
Отношение к штрафникам было безжалостным, их потери в 3-6 раз
превышали потери обычных стрелковых рот и батальонов.
Командный состав штрафных подразделений имел определённые
льготы: 1 месяц службы им засчитывался за 6 мес., а сроки до присвоения очередных званий сокращались в 2 раза.
Данных об общем количестве штрафников пока нет: одни авторы сообщают, что в 1944 г. в армии имелось 11 штрафбатов и 243 штрафные
роты, а всего в годы войны имелось 650 штрафбатов и 1 048 штрафных
рот; за время их существования через них прошли 170 298 чел.; по другим данным, за годы войны, через штрафные подразделения прошли
около 1,5 млн чел [13, с. 217; 46, с. 652-655; 163, с. 531-533].
По нашему мнению, окончательное количественное определение в
отношении штрафников ещё впереди (речь идёт о закрытости архивных
источников).

261

Например, в предыдущих главах, характеризуя репрессивную систему сталинизма, мы говорили о передаче части заключённых ГУЛАГа
в ряды действующей армии (1 030 494 чел. за годы войны, без учёта заключённых тюрем, переданных в 1944 г.) [81, с. 430]; большая часть из
них попадала, как раз, в штрафные подразделения.
К сожалению, в начале войны фронт бежал от немцев, порой
настолько неорганизованно и панически, что стыдно вспоминать. До
начала 1942 г. число пропавших без вести, в том числе, дезертиров,
среди военнослужащих РККА было большим, чем число убитых [371,
с. 9]. По некоторым данным до 1 октября 1941 г. дезертировали или без
разрешения командования покинули место службы 657 354 чел.; до 1
января 1942 г. только органами НКВД (не считая армейских заградотрядов) вне дислокации своих частей были задержаны 711 тыс. чел. [372,
с. 3].
Всего за годы войны пропавшими без вести были объявлены 2,4 млн
чел. [306, с. 4; 260, с. 32].
В годы войны активно действовали заградотряды. 27 июля 1941 г. в
соответствии с директивой наркома обороны СССР № 35523 началась
организация «подвижных контрольно-заградительных отрядов» для задержания дезертиров, подозрительных элементов, предварительного
расследования дел задержанных; приказом НКВД СССР № 00944 от 19
июля 1941 г. началось формирование спецподразделений при особых
отделах дивизий, корпусов, армий и фронтов, которые комплектовались
личным составом войск НКВД. К 15 сентября 1942 г. в РККА было
сформировано 193 заградотряда [315, с. 467].
Армейские заградотряды были расформированы 29 октября 1944 г. в
соответствии с приказом наркомата юстиции № 0349 [46, с. 477].
Все вышеперечисленные меры и методы насильственной борьбы с
паникой и неорганизованностью личного состава армии применялись, в
случае необходимости, применительно к местному населению. Так, в
связи с приближением к Москве германских войск, в городе нарастало
напряжение; а когда 15 октября 1941 г. принял постановление № 801
«Об эвакуации столицы СССР», это напряжение вылилось в беспорядки; тем более, что рядовые граждане имели возможность наблюдать,
как «драпало» начальство, прихватывая с собой все ценное, родственников и пр. Работа фабрик и заводов
была остановлена с 6 октября 1941 г. но на ряд предприятий на завезли обещанную зарплату за три месяца вперёд. «Из Москвы лавиной
побежали все, начались беспорядки, распоясалась преступность, хищения и пр.» [123, с. 74].
Через три дня ГКО («для предотвращения хаоса») ввёл в Москве
осадное положение. Патрулям разрешили расстреливать на месте лиц,

262

нарушавших общественный порядок, что позволило «прижать» преступность и грабежи торговых точек. Обещанную зарплату выдали.
Огромную стабилизирующую роль сыграл разгром немецких войск под
Москвой. Социально-политическая ситуация в стране и в столице повернулась в сторону советской власти.
И. В. Сталин «не эвакуировался. Он приехал на вокзал, походил
вдоль поезда и потом вернулся в Кремль. И когда ему в 1941 г., в октябре,
докладывали о беспорядках в Москве, он сказал: «Я думал, будет хуже!»
[123, с. 78].
Хуже всего то, что потери Советского Союза во Второй мировой и
в Великой Отечественной войнах, обозначающие цену Победы, в определённой степени дискредитируют саму Победу. В. П. Астафьев писал:
«Вместо парадного картуза надо одевать схиму, становиться в День Победы на колени посреди России и просить у своего народа прощения за
бездарную «выигранную» войну, в которой врага завалили трупами,
утопили в русской крови» [10, с. 17].
В Таблице 47 [304, с. 334] представлены данные о безвозвратных потерях стран-участниц Второй мировой войны.
Таблица 47
Безвозвратные потери стран-участниц Второй мировой войны
(1939-1945 гг., млн чел.)
Страна
СССР
Германия
Япония (в т. ч. 270 тыс.
чел. – жертвы атомной
бомбардировки
Италия
Китай (данные с 1931 по
1945 гг.)

Потери
26,6
6,6
2,3

Страна
Польша
Югославия
Франция

Потери
4,1
1,7
0,6

0,5
38

США
Великобритания

0,405
0,1

В результате войны:
 СССР утратил около 30 % национального богатства (Великобритания – 0,9 %, США – 0,4 %) [334, с. 381];
 материальный ущерб для СССР в результате войны составил 41 %
от всех потерь стран-участниц Второй мировой войны; общие материальные издержки для нашей страны составили 2 трлн. 569 млрд руб.
(что в 20 раз больше национального дохода СССР в 1940 г.) [46, с. 131].
Материальные потери восстанавливаются, и порой достаточно
быстро. Горазда хуже обстоит дело с людскими потерями. В нашей
стране определять их размеры могли не учёные, не военные, а только
высшие лица государства:

263

 14 марта 1946 г. в газете «Правда» было опубликовано интервью
И. В. Сталина, в котором он, в частности, заявил: «В результате немецкого вторжения Советский Союз безвозвратно потерял в боях с
немцами, а также благодаря немецкой оккупации и угону советских людей на немецкую каторгу около 7 млн чел.» (интервью вождя было посвящено речи У. Черчилля в Фултоне, штат Миссури, США, 5 марта
1946г.). А ведь в январе 1946 г. вождю докладывали о 15 млн погибших
в войне гражданах СССР и о 7,5 млн умерших от ран (432, с. 360);
 5 ноября 1961 г. Первый секретарь ЦК КПСС Н. С. Хрущёв писал
премьер-министру Швеции Т. Эрландеру: «Разве мы можем сидеть
сложа руки и ждать повторно 1941 г., когда милитаристы развязали
войну против Советского Союза, которая унесла два десятка миллионов
жизней советских людей» [299, с. 8].
При М. С. Горбачёве в обиход входит новый показатель потерь –
26,6 млн чел. [193, с. 151].
Сегодня высказываются различные точки зрения о количестве погибших на войне:
 например, по рассекреченным данным Госплана СССР, безвозвратные потери населения СССР в результате действий всех факторов
войны, составили почти 42 млн чел [82, с. 69];
 примерно такую же оценку потерям даёт В. И. Козлов – их общая
сумма составила примерно 40 млн чел., в том числе воинские потери –
15-20 млн чел., из них армейские потери – 11-13 млн чел. [181, с. 138];
 по данным В. Тимакова, РККА потеряла в годы войны 10-11 млн
чел. [362, с. 17]; армейские потери немцев составили 5,3 млн чел. [48,
с. 10];
 по данным исследовательской группы Генерального штаба Вооружённых сил Российской Федерации потери армии в войне составили
9 млн 168 тыс. чел.;
 Управление статистики населения Госкомстата СССР и центра по
изучению проблем народонаселения при МГУ также склоняется к примерной цифре потерь в 26,6 млн чел. [46, с. 460-461];
 более 1 млн чел. погибли при освобождении от фашизма стран Европы: Польша – 600 212 чел., Чехословакия – 139 918 чел., Венгрия –
140 004 чел., Германия – 101 961 чел., Румыния – 68 993 чел., Австрия –
26 006 чел., Югославия – 7 995 чел., Норвегия – 3 436 чел., Болгария –
997 чел., Китай и Корея – 9 963 чел. (всего – 1 099 485 чел.); число раненных советских воинов при освобождении стран Европы превысило
2 млн чел. [46, с. 425, 461];

264

 официально принятый показатель потерь (26,6 млн чел. всего и
8,66 млн чел. – потери армии) основывается на исследованиях специалистов-демографов Е. Андреева, Л. Дарского, Т. Харькова; в сентябре
2011 г. историки Л. Лопуховский и И. Ивлев на научно-практической
конференции в посёлке Хмелита Вяземского района Смоленской области подробно изложили свою методику подсчёта потерь (они полагают,
что официальные данные занижены примерно в два раза, в войне погибли 17-18 млн чел.; методики подсчёта Генерального штаба , в их понимании, не выдерживают никакой критики) [6, с. 11-12].
В число наших задач не входит выработка собственного подхода к
подсчёту потерь; мы понимаем, что даже в самом минимальном значении, они огромны, и власть предержащие, а также околовластные идеологически сориентированные учёные всегда старались преуменьшить
показатели этой страшной статистики.
Например, ленинградские историки полагают, что в годы блокады
северная столица потеряла не менее 1 млн чел. своих жителей; но 5
марта 1970 г. начальник Главного управления по охране государственной тайны при Совете Министров СССР П. К. Романов подписал распоряжение «О порядке публикаций статей и других материалов крупных
советских военачальников, а также о числе умерших от голода в гор. Ленинграде в результате блокады», в котором говорилось: «При контроле
материалов, содержащих сведения о жертвах среди мирного населения
города Ленинграда за время блокады в период Великой Отечественной
войны иметь в виду, что согласно заключению Чрезвычайной государственной комиссии установлено, что в результате блокады умерли от голода 641 803 чел.» [77, с. 40-41]. Последний показатель также сам по
себе чудовищен, но как избежать этой отечественной традиции, когда
власть указывает науке, что верно, а что нет?
В то же время в конце прошедшего века чётко обозначилась тенденция увеличивать показатели потери, дабы показать вредную сущность
сталинизма. Мы полагаем, что делать этого не следует ни в коем случае – репрессивность сталинизма сама по себе отвратительна и столь
масштабна, что стоит просто показывать её воочию; этого вполне достаточно для определения её сущности.
Ни в юридическом, ни в историческом значении преувеличение или
преуменьшение показателей потерь (как и любых статистических данных) недопустимо.
Вот, два достаточно показательных факта:
1) в настоящее время Военно-мемориальный центр МО РФ располагает документами почти о 30 тыс. советских воинских захоронениях на
территории РФ и за её пределами; в них покоятся останки примерно
7 млн чел., но фамилии установлены лишь у 2,5 млн из них;

265

2) в ЦАМО (Подольск) на хранении имеется 31 700 дел о потерях, в
каждом из них – до 2–2,5 тыс. карточек персонального (всего около
16 млн карточек) учёта погибших военнослужащих [12, с. 1, 4].
Наблюдая, каким образом современные политико-идеологические
силы стараются использовать историю Отечества в целях своего властного благополучия, мы понимаем, что имел в виду Д. А. Гранин, заметивший: «История войны бесстыдно обросла враньём» [77, с. 69]. Так, в
Великобритании потери во Второй мировой войне были практически в
10 раз меньше, чем в Первой; в России же всё было с точностью до
наоборот [266, с. 378].
Нам представляется кощунством, когда огромные потери служат основанием для горделивого самовосхваления. К сожалению, «до настоящего времени совокупные потери СССР должным образом не выяснены, и не классифицированы» [82, с. 21].
Особая проблема наших потерь – это пленные. Относительно их количества имеются следующие оценки:
 по данным Генерального штаба Вооружённых Сил Российской
Федерации в годы войны в плену погибли 4 559 тыс. чел., из них 3,8 млн
чел. – во второй половине 1941 г. [61, с. 162; 329, с. 113];
 по некоторым (немецким) данным в плен попали от 5,2 до 5,7 млн
наших военнослужащих, из них более 60 % (3,3-3,9 млн чел.) погибли;
с 1942 г. немцы начали привлекать советских военнопленных к работам,
в мае 1944 г. в экономике Германии трудились 724 тыс. наших пленных;
151 тыс. наших военнослужащих использовалась нацистами в прифронтовой полосе для решения военных задач [46, с. 293; 452, с. 3]; в
1941 г. – 3,8 млн чел., 1942 – 1,653, 1943 – 0,585, 1944 – 0,147, 1945 г. (до
1 февраля) – 0,034 млн чел.; из которых 3,9 млн чел. погибли или
умерли;
 по данным немецкого историка Х. Штрайта, изучавшего архивы
ОКВ, смертность среди советских военнопленных достигла 57,5 %
(5,7 млн захвачено в плен, из них погибли 3,3 млн чел.); высокая смертность именно советских военнопленных объяснялась нечеловеческими
условиями содержания, в частности, нормами пайка: 8 октября 1941 г.
эти нормы были утверждены приказом ОКХ (по хлебу и сахару паёк для
советских военнопленных был таким же, как и для военнопленных других стран, а по мясу и жирам – вполовину меньшим) [272, с. 125-126];
 по данным Министерства обороны РФ из числа вернувшихся из
плена до конца войны (1 836 562 чел.), около 1 млн чел. были возвращены в армию для дальнейшего прохождения службы; около 600 тыс.
чел. были направлены в рабочие батальоны; 233,4 тыс. чел. были отправлены в лагеря, как скомпрометировавшие себя во время нахождения
в плену [46, с. 148; 417, с. 3];

266

 в плен попали 78 советских генералов (по другим данным – 82);
из них: 6 чел. бежали из лагеря, 22 чел. после освобождения из плена
были восстановлены в воинском звании и возвращены на службу, 26 чел.
погибли в плену, 22 чел. арестованы и осуждены (из них позже 11 чел.
были реабилитированы); судьба 22 осуждённых генералов была следующей: 5 чел. повешены по делу генерала А. А. Власова, 13 чел. расстреляны на основании приказа № 270 от 16 августа 1941 г., 2 чел. умерли в
заключении, 2 чел. позже восстановлены в правах [61, с. 162; 260, с. 3].
То, насколько затруднительно подсчитывать точное количество
наших пленных, подчёркивает, например, такой факт: в Минске на Масюковщине в лагере для советских военнопленных № 352 к зиме 1942 г.
погибли 119 тыс. чел., а именные списки имеются только на 9 425 чел.
из них [425, с. 6].
Определённую характеристику нашим пленным дают данные Таблицы 48 [403, с. 153].
Таблица 48
Сравнительная характеристика пленных Русской армии в Первой
мировой и РККА в Великой Отечественной войнах
Показатель
Попало в плен (млн чел.)
Из них умерли
Дезертировали в немецкую армию

1914-1918 гг.
2,417
70 тыс.
25 тыс.

1941-1945 гг.
5,754
3,7 млн чел.
1 млн.

Перед войной, и в ходе войны Советский Союз принял на себя обязанности, связанные с требованиями норм международного гуманитарного права относительно пленных:
 25 августа 1931 г. – СССР присоединился к Женевской конвенции
1929 г. «Об улучшении участи раненых и больных в действующей армии»;
 1 июля 1941 г. – СНК СССР утвердил специальное «Положение о
военнопленных» (во многом соответствующее Женевской конвенции
«Об обращении с военнопленными»);
 1942 г. – СССР официально заявил, что будет соблюдать Гаагские
конвенции 1899 и1907 гг. на основе взаимности [255, с. 121].
Однако на практике ни у нацистов, ни у нас правового отношения к
пленным де-факто не наблюдалось. В нашем случае отношение даже к
своим согражданам, попавшим в плен, было исключительно отрицательным: как уже отмечалось выше, 16 августа 1941 г. наркомом обороны СССР И. В. Сталиным был подписан приказ № 270, в котором требовалось не сдаваться в плен врагу, а сопротивляться до последнего

267

(в разъяснительной работе выдвигался тезис о необходимости предпочесть смерть сдаче в плен, застрелиться, нежели поднять руки); 58-я ст.
УК РСФСР позволяла преследовать семьи военнослужащих, сдавшихся
в плен; 24 июня 1942 г. вышло постановление ГКО «О членах семей изменников Родины», в соответствии с которым члены семей военнослужащих, добровольно сдавшихся в плен, сотрудничавших с рагом отправлялись в ссылку на 5 лет; 29 декабря 1941 г. вышел приказ наркома
обороны СССР № 0521, в соответствии с которым все пленные направлялись в лагеря НКВД для прохождения фильтрационной проверки
(в НКВД было создано Управление по делам военнопленных и интернированных лиц).
Интересные метаморфозы в отношении пленных демонстрировал
Г. К. Жуков:
 будучи командующим Ленинградским фронтом, 28 сентября
1941 г. он подписал директиву № 4976 по войскам фронта, в соответствии с которой предполагалось расстреливать семьи военнослужащих,
сдавшихся в плен (данная директива не была введена в действие) [163,
с. 501]. В. П. Астафьев писал, что «никто так не сорил собственным
народом, как Сталин и Жуков» [6, с. 13];
 в 1956 г., будучи министром обороны СССР, Маршал Советского
Союза Г. К. Жуков вступился за пленных, считая нужным «осудить как
неправильную и противоречащую интересам Советского Союза пррактику огульного политического недоверия к бывшим советским военнослужащим, находившимся в плену или в окружении». Далее Г. К. Жуков
предложил:
 снять все ограничения с бывших военнопленных;
 изъять из анкет вопрос о пребывании в плену;
 время пребывания в плену засчитывать в общий трудовой стаж
гражданина СССР;
 пересмортреть уголовные дела на бывших военнопленных, а тех,
кто пытался бежать или был ранен, представить к государственным
наградам;
 всем бывшим военнопленным вручить медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» [241, с. 5].
С 25 июля по 13 ноября 1941 г. немецкое командование практиковало
роспуск части военнопленных по домам; в этот период были отпущены
318 775 чел., в основном украинцев, к которым нацисты относились
«лучше», чем к русским [163, с. 501].
Начальник службы военной контрразведки и разведки В. Канарис в
сентябре 1941 г. обратился к фельдмаршалу В. Кейтелю с просьбой
«проявить благородство в отношении русских военнопленных», на что

268

тот ответил, что «солдатские понятия рыцарства не при чём, когда речь
идёт об уничтожении мировоззрения» [169, с. 502].
Характеристика распределения захваченных советских военнопленных по годам войны (по немецким данным) представлена в Таблице 49
[163, с. 502].
Таблица 49
Советские пленные и перебежчики (1941-1945 гг.)
Год войны

Военнопленные

1941
1942
1943
1944
Январь – май 1945
Всего

3,8 млн.
1,65 млн.
565 тыс.
147 тыс.
34 тыс.
6,2 млн.

В том числе
перебежчики
200 тыс.
79 769
26 108
9 207
315 тыс.

В годы Великой Отечественной войны в плен войскам Красной Армии попало значительное количество военнослужащих армий Германии
и её союзников (Таблица 50 [45, с. 433; 333, с. 578]).
Таблица 50
Пленные армий стран гитлеровской коалиции в лагерях НКВД (август
1945 г.)
Национальность пленных
немцы
австрийцы
венгры
румыны
итальянцы
остальные
Всего

Количество
2 388 443
156 681
513 766
187 367
48 957
482 076
3 777 290

К Таблице 49 следует сделать два пояснения:
 во-первых, к числу «остальных» отнесены 2,4 тыс. финнов, а
также словаки, чехи, испанцы и пр.;
 во-вторых, в данные таблицы не включены около 640 тыс. пленных японцев [333, с. 578], из которых умерли в плену 62 тыс. чел. [46,
с. 145].
Д. А. Гранин заметил, что «в наших лагерях немецких военнопленных кормили лучше, чем советских, и обращались с ними гуманнее» [77,
с. 6]. Об этом свидетельствует и тот факт, что смертность пленных
немцев в наших лагерях составила 35,8 % [260, с. 3], что было почти в
два раза меньше, чем смертность советских военнопленных в немецких

269

лагерях (по другим данным, смертность пленных немцев и их союзников в наших лагерях не превысила 14,9 %, то есть умерли 381 тыс.
немцев и 137 тыс. их союзников) [46, с. 145].
Последние немецкие военнопленные были возвращены на родину 16
января 1956 г; японские – 23 декабря 1956 г. [46, с. 145].
Общие людские потери в годы Второй мировой войны приближаются к 60 млн чел., в том числе 12 млн чел. из них замучено гитлеровцами в концлагерях (6 млн евреев).
Германия на советско-германском фронте потеряла не менее 7 млн
чел. (речь идёт о безвозвратных потерях, то есть погибших и умерших
на путях санитарной эвакуации).
Потери союзников Германии составляют примерно 1,7 млн чел.
По официальным данным, Советский Союз потерял в годы Великой
Отечественной войны 26,6 млн чел., потери от боевых действий в освобождаемых странах Европы составили немногим более 1 млн чел.
(РККА изгнала нацистов из 13 стран с общим числом населения 147 млн
чел.) [46, с. 578].
В 1990 г. начальник Генерального штаба Вооружённых Сил СССР
генерал армии М. А. Моисеев представил следующие данные о собственно военных потерях нашей армии в 1941-1945 гг.: всего погибли
8 млн 668 тыс. 400 чел., из них:
 потери армии и флота составили 8 509 300 чел. (сюда включены
убитые, умершие от ран, болезней, пропавшие без вести и умершие в
плену);
 потери внутренних войск составили 97,7 тыс. чел.;
 потери пограничных войск – 61,4 тыс. чел. [261, с. 14-15].
В годы войны существовала такая категория пострадавших граждан,
как остарбайтеры, то есть лица, вывезенные гитлеровцами с оккупированной территории в Германию. Всего таких насчитывалось 5 млн
270 тыс. чел.; домой вернулись 2 654 тыс. чел.; 451 тыс. приняли решение остаться в Западной Европе; остальные погибли в гитлеровском
тылу [46, с. 495, 622-623; 321, с. 653; 416, с. 141-143].
Процесс войны, характер и итоги боевых действий объективно демонстрируют потери В и ВТ; наши Вооружённые Силы в 1941-1945 гг.
потеряли: стрелкового вооружения – 15,5 млн ед. (53 % от произведённого объёма), танков и САУ – 96,5 тыс. ед. (73,3 %), орудий и миномётов – 317,7 тыс. ед. (около 50 %), боевых самолётов – 88,3 тыс. (31,8 %)
[245, с. 15].
Рассмотрим для примера итоги боевых действий ВВС (без учёта
ВВС РККФ):
 совершены 3 млн 124 тыс. боевых самолётовылетов;

270

 на противника были сброшены 30 млн 450 тыс. бомб общим весом
660 тыс. т;
Люфтваффе потеряли 57 тыс. самолётов, и 20 тыс. самолётов потеряли союзники Германии; наши потери составили 88,3 тыс. самолётов,
в том числе 4,1 тыс. – уничтоженными на аэродромах [46, с. 135]; например, в 1944 г. проттивник сбил 1 750 наших самолётов, а внебоевые потери (от авиакатастроф) составили 6 223 самолёта (то есть, в 3,5 раза
больше). Возникло так называемое «авиационное дело», ряд руководителей ВВС РККА были осуждены, но попытки списать низкое качество
нашей авиатехники на вредительство или неквалифицированное руководство всё же не имеют смысла.
6. Коллаборационизм
В современных исторических, юридических и пр. научных изданиях
термин «коллаборационизм» трактуется довольно однозначно. Это «сотрудничество жителей оккупированной страны с оккупантами»; соответственно, коллаборационист – это «изменник, предатель, сотрудничающий с оккупантами» [198, с. 332]. Рождение термина (от французского
«сотрудничество») связывают с событиями во Франции в годы Второй
мировой войны, где особенно остро относились к «лицам, сотрудничавшим с оккупационными властями в странах, захваченных Германией»
[35, с. 706].
Сущность коллаборационизма, по мнению М. И. Семиряги, составляет некий «комплекс взаимоотношений между армией оккупантов и
населением» данной страны [351, с. 5]. Ниже мы рассмотрим, каким образом исследуются сегодня разнообразные формы и условия осуществления коллаборационистских действий. Но прежде следует обратиться
к ряду принципиальных методологических проблем вышеназванного
комплекса.
Прежде всего, термин «коллаборационизм» был внедрён в отечественную научную и публицистическую практику в 1990-е гг. Новизна
предполагает определённую неустойчивость границ этимологических
обоснований. Для отечественных нарративов более свойственно использование терминов «предатель», «изменник», «пособник» и т. п. Но
тут же возникает ряд вопросов: например, в какой мере следует считать
изменником священника, который – по разрешению гитлеровцев –
окормляет паству (и поминает добрым словом Гитлера); врача, который
лечит в районной больнице и своих, и чужих; чиновника, который в рамках немецкой оккупационной администрации решает обычные для муниципальной власти проблемы городского хозяйства и управления?

271

Присутствует ли в их деятельности на оккупированной территории элемент государственной и военной измены?
На наш взгляд следует определённым образом отказываться от расширительного толкования понятия коллаборационизм, что означает (для
правоприменительной практики, в первую очередь) отказ от причисления всех сотрудничавших с оккупационным режимом к числу предателей Родины. Нельзя же, в конце концов, записать в их число чуть ли не
всех, кто жил на оккупированной территории (а таковых к лету 1942 г.
оказалоь более 80 млн чел.) [170, с. 8].
Таким образом, очевидно, исследователям проблемы коллаборационизма следует разделять собственно предательство (осознанное участие в установлении нового порядка) и просто сотрудничество (часто –
вынужденное участие, связанное со строгостью карательных мер, угрозой физического уничтожения, необходимостью выживания себя или семьи и т. д.).
На наш взгляд, не стоит рассматривать коллаборационизм в расширительном смысле, так как это делает, например, Б. Н. Ковалёв. Данный
автор выделяет и половой, и детский, и художественный коллаборационизм [170]. Прежде всего, следует понимать обоснованность таких классификаций и соотнесений. Тем более, что коллаборационизм как юридический термин не используется в современной России.
Существует ещё ряд исторических обстоятельств, затрудняющих для
нас осмысление понятия коллаборационизм. Советская военная доктрина не предусматривала в случае любой войны потерю нашей территории. То есть речь о возможности появления «советских коллаборационистов» никак не шла. Напротив, предполагалось, что РККА – после
нападения врага – перенесёт боевые действия на его территорию, где
вскоре военная кампания закончится при поддержке тыла, перешедшего
на сторону «более справедливого общественного строя» (это называлось – «подъём революционного движения» и «свержение капиталистических порядков»).
В нашем понимании в 1930-е гг. пренебрежительное отношение к
боеспособности армий вероятных противников, убеждение в политической неустойчивости их тыла выступали, как мы отмечали раньше, в качестве негативного военно-идеологического стереотипа сталинской
пропаганды и агитации. На XVII съезде ВКП (б) И. В. Сталин высказывался вполне определённо: «Предстоящая война с буржуазией будет
происходить не только на фронтах, но и в тылу противника. Многочисленные друзья рабочего класса СССР в Европе и Азии постараются ударить в тыл своим угнетателям. Едва ли можно сомневаться, что вторая
война против СССР приведёт к революции в ряде стран» [352, с. 12].

272

Данный тезис постоянно присутствовал в пропагандистских кампаниях 1930-х гг. Так, 17 апреля 1941 г. в Военно-политической академии
им. В. И. Ленина с установочным докладом выступил видный советский
учёный академик Е. С. Варга. Он, в частности, утверждал, что «в результате будущей войны в некоторых буржуазных странах власть будет
ослаблена, её захватит пролетариат, и обязанность СССР – прийти к
нему на помощь» [60, с. 128].
Те же подходы мы находим в тексте доклада «Современное международное положение и внешняя политика СССР», который в середине
мая 1941 г. был разослан лекторской группой Главного управления политической пропаганды Красной Армии (ГУППКА) для прочтения в закрытых военных аудиториях [115, с. 87].
Массовая пропаганда и агитация осуществлялась на тех же основаниях, о чём свидетельствует, например, содержание военно-фантастической повести Н. Н. Шпанова «Первый удар» (выпущена в серии «Библиотека командира»), кинофильмов «Если завтра война», «Глубокий
рейд» и мн. др. [21, с. 106-107]. Конечно, эти (и другие) негативные военно-идеологические стереотипы сыграли исключительно отрицательную роль в отношении военно-патриортической мобилизации страны и
армии. Вот, поучительный факт: когда в ходе неудачной для СССР советско-финляндской войны 1939-1940 гг. военный корреспондент задал
одному из командиров батальонов вопрос, кто виноват в том, что его
подразделение не выполнило боевую задачу, тот ответил честно и
весьма показательно: «Во-первых, я – как командир подразделения, а вовторых, наши фильмы о войне» [21, с. 108].
Политическая слабость тыла военных противников СССР признавалась априори. Утрата же своих территорий в ходе военных действий в
любом случае нашими планами не предусматривалась. Соответственно,
не была выработана осмысленная политико-юридическая оценка оккупационного режима, «нового порядка», пленения наших военнослужащих, значения и последствий коллаборационизма и пр. Эти проблемы
решались, что называется, «с колёс», демонстрируя свойственные для
того политического режима перехлёсты обвинительности, репрессивности, подозрительности (в ущерб и человечности, и юридической целесообразности).
В ретроспективном смысле мы здесь наблюдаем двойной стандарт
советского понимания коллаборационизма. Советское военное присутствие на западных территориях рассматривалось как закономерный этап
революционного процесса, открытая форма классового содружества западного пролетариата и советского рабочего класса. Напротив, оккупация советских земель не признавалась, замалчивалась, а затем те, кто

273

сотрудничал с оккупационными властями, были причислены к предателям (ещё совсем недавно во многих анкетах можно было встретить
пункт «Были ли вы, или ваши родственники на оккупированной территории?»).
Объективной социальной базой коллаборационизма являлась оккупация гитлеровскими войсками части территории нашей страны. В ходе
начального периода войны на оккупированной территории оказались
огромные массивы населения: к декабрю 1941 г. – 39,1 % населения
СССР, к марту 1942 г. – 36,5 %, к ноябрю 1942 г. – 41,9 % [355, с. 47].
Оккупационный режим распространялся достаточно быстро:
 к 1942 г. под пятой вермахта уже находились западные и юго-западные области РСФСР; эти области составляли не менее 10 % от общей довоенной территории страны, здесь проживали 84 852 тыс. чел.
(44,5 % всего населения СССР) [329, с. 112];
 на северо-западе страны оккупация длилась более трёх лет (Псков
был захвачен 9 июля 1941 г., а освобождён 23 июля 1944 г.), а в центре
России – более двух лет (Орёл был взят немцами 3 октября 1941 г., а
освобождён 5 августа 1944 г.; Брянск – соответственно 6 октября 1941 г.
и 17 сентября 1943 г., Курск – 2 ноября 1941 г. и 8 февраля 1943 г.);
 Калинин был в оккупации с 14 октября по 11 декабря 1941 г.,
Крым – с ноября 1941 г. по май 1944 г., 24 июля 1942 г. был захвачен Ростов-на-Дону, 3 августа – Ворошиловск (Ставрополь), 12 августа –
Краснодар; все вышеперечисленные территории были освобождены от
вражеского присутствия в январе – феврале 1943 г.
На оккупированной территории гитлеровцы создали две административные единицы (рейхскомиссариаты) – «Украина» (в неё вошла основная часть Украинской ССР) и «Остланд» (вошли Прибалтика и центральная часть Белорусской ССР), которые возглавили Э. Кох и Г. Лозе.
Оставшаяся часть оккупированной территории находилась под военным управлением. Северо-западная часть Белорусской ССР и Галиция
вошли в состав рейха; Молдавия и юго-западная часть Украинской ССР
находились под оккупацией Румынии, северо-западная часть Ленинградской области, западная часть Карелии и Мурманская область были
отданы под оккупацию Финляндии [355, с. 48].
Как мы видим, территориальные и временные характеристики оккупационного режима и, соответственно, «нового порядка», который
нацисты устанавливали на захваченных землях, были огромны. Соответственно контакты населения и оккупантов носили перманентный и
многообразный (по формам и методам) характер. Подневольное население неизбежно вступало в отношения с оккупантами.
С точки зрения мотивации возможно выделить такие разновидности
коллаборационизма, как добровольный и вынужденный (Таблица 51).

274

Таблица 51
Разновидности колаборационизма по критерию
доборовольности участия
Добровольный
сознательное сотрудничество
ненависть к Советской власти; национальный сепаратизм; гитлеровская
пропаганда и агитация
вооружённая борьба против СССР;
карательные акции; разрушение
культурных объектов и пр.

Вынужденный
вынужденное сотрудничество
физическое выживание; принуждение; насильственное внедрение «нового порядка»
экономическое и административнополитическое участие в акциях «нового порядка»

Трудно согласиться с господствовавшей ранее точкой зрения, будто
на оккупированной территории сотрудничество с оккупантами носило
случайный, незначительный характер. По ряду осторожных оценок в
1942-1944 гг. вместе с отступавшими немецкими войсками на запад
ушли около 800 тыс. беженцев [163, с. 500].
Сегодня мы должны понять (и принять), что «те случаи, когда люди
руководствовались в своих поступках мотивами элементарного выживания или подвергались экономическому принуждению, с современной
точки зрения можно признать не предательством, а сотрудничеством вынужденного характера» [61, с. 162]. Следовательно, вышеприведённый
табличный материал представляет нам своего рода признаки «коллаборационизм – преступления» и «коллаборационизма – сотрудничества».
Речь идёт о степени сознательности в мотивации сотрудничества с оккупантами. Собственно, организационные формы в данном случае уже
не так важны, поскольку они далеко не в полной мере отражают принципиальные основания для классификации.
Мотивационная классификация важна не сама по себе, а в применении для определения юридической сущности проблемы: изменники и
предатели, власовцы и каратели, преступники, с оружием в руках боровшиеся против Советской власти, подлежат уголовному преследованию
(без сроков давности). В остальных же случаях следует разбираться с
мерой и значением участия наших сограждан в коллаборационистских
отношениях и помнить, что «далеко не любое сотрудничество с врагом
можно квалифицировать как измену или предательство» [170, с. 11].
Мы можем предложить следующие причины сотрудничества советских граждан с оккупационным режимом:
а) несогласие значительной части населения со сталинским курсом
на индустриализацию, коллективизацию и раскулачивание;
б) последствия массовых репрессий;
в) обнищание значительной части советского населения;

275

г) социально-политическое недоверие власти, которая так и не стала
«своей» для значительной части населения;
д) реакция отторжения на засилье массовой пропаганды и агитации;
е) стремление населения территорий, вошедших в состав СССР в
1939-1941 гг. использовать немецкую оккупацию для «освобождения от
сталинского строя, обретения национальной независимости и восстановления ранее утраченной государственности» [417, с. 431].
Наша принципиальная позиция остаётся следующей: конечно, сталинистский общественно-политический и экономический строй – как
разновидность тоталитаризма – был ужасен. Но рассматривать гитлеровскую оккупацию как нечто более совершенное у здравомыслящего
человека и гражданина нет никаких значимых оснований. «Генералы
Власовы» всех мастей были и остаются предателями, в какую бы
«освободительную» личину они не рядились; они заслуживают самых
строгих наказаний.
Выше мы отмечали, что термин «коллаборационизм» в отечественном законодательстве не используется. Тем не менее, данный вид преступной деятельности де-факто получал следующую юридическую квалификацию (Таблица 52).
Таблица 52
Развитие юридической квалификации термина колаборационизм
Документ
приказ Прокурора СССР
от 15 мая 1942 г. «О квалификации преступлений
лиц, перешедших на
службу к немецко-фашистским оккупантам в
районах, временно занятых врагом»
указ Президиума Верховного Совета СССР от 19
апреля 1943 г.

Содержание
указывалось, что советские граждане, перешедшие на службу к оккупантам, выполнявшие указания немецкой администрации по
сбору продовольствия, фуража, вещей для германской армии; провокаторы, доносчики, уличённые в выдаче партизан, подпольщиков,
коммунистов, комсомольцев, совработников и
членов их семей; участники карательных экспедиций подлежат ответственности по статье
58-1/а УК РСФСР [383, с. 39]
в ст. 1 указа говорилось, как вышеописанные
лица юридически определялись относительно
военных преступлений: за убийства и истязания мирного населения они подлежали уголовному преследованию наравне с гитлеровцами;
ст. 2 содержала следующее положение: для пособников из представителей местного населения, уличённых в оккупации в содействии фашистским злодеям в совершении расправ и
насилия над гражданским населением и пленными красноармейцами вводилась такая мера

276

Документ

Содержание
наказания, как каторга на срок от 15 до 20 лет
[170, с. 10]

указ Президиума Верховного Совета СССР «Об
образовании Чрезвычайной государственной комиссии (ЧГК), по установлению и расследованию злодеяний немецкофашистских захватчиков»
от 2 ноября 1942 г.

названы преступления, за совершение которых
предусматривалась вся полнота ответственности для гитлеровцев и их пособников: пытки,
истязания, убийства местных жителей; насильственный увод в иноземное рабство; всеобщее
ограбление городского и сельского населения;
вывоз в Германию личного имущества советских граждан и государственного имущества;
разрушение памятников культуры и искусства;
расхищение художественных и исторических
ценностей; разрушение и разграбление объектов религиозного культа [170, с. 10-11]
предусматривалась ответственность отдельных
лиц (гитлеровцев и их пособников) за организацию и осуществление вышеперечисленных
злодеяний [170, с. 11]

инструкция для ЧГК «О
порядке установления и
расследования злодеяний
немецко-фашистских захватчиков от 31 марта
1943 г.
указ Президиума Верховного Совета СССР «Об
амнистии советских граждан, сотрудничавших с
оккупантами в период Великой Отечественной
войны 1941-1945 гг.» от
17 сентября 1955 г.

амнистия применялась к «карателям, осуждённым за убийства и истязания советских граждан» [160, с. 89]

Структуру коллаборационизма можно рассматривать не только в мотивационном аспекте, но и с точки зрения его отраслевых разновидностей, направлений. В этом отношении можно выделить расширительный
и оптимальный подходы. Так, представитель первого – Б. Н. Ковалёв –
выделил 9 следующих разновидностей коллаборационизма: военный,
экономический, административный, идеологический, интеллектуальный, духовный, национальный, детский и половой [170]. Сторонники

277

оптимального подхода обычно выделяют военный, политический, административный и экономический виды коллаборационизма [61, с. 160].
На наш взгляд, классификация Б. Н. Ковалёва «действительно не
бесспорна» [61, с. 160]. Так, думается, не стоит выделять специально
национальный коллаборационизм, поскольку те или иные действия тех
или иных национальных групп (возможно, в большей степени поражённых коллаборационизмом, чем прочие) вполне возможно соотнести с
военным, экономическим, политическим и пр. его разновидностями.
Данное утверждение вовсе не исключает возможности исследования
процессов коллаборационизма как части национальной истории.
Непонятно выделение детского коллаборационизма, возможно, из-за
того, что данная проблема ещё мало исследована. В любом случае, мы
полагаем, что тема привлечения детей с оккупированной территории к
диверсионно-подрывной деятельности против Красной Армии является
разновидностью военного коллаборационизма. Далее, у этой темы вряд
ли найдётся необходимое фактологическое обеспечение.
Выделяемый Б. Н. Ковалёвым половой коллаборационизм (сожительство советских женщин с немецкими военнослужащими) – это проблема не историко-юридическая, а скорее психологическая, медицинская, анализируемая с точки зрения истории повседневности, сексологии и пр. Сводить её к патриотическому поведению неудобно и бессмысленно.
Наконец, выделяемые Б. Н. Ковалёвым интеллектуальный, духовный и идеологический виды коллаборационизма содержательно также
легко укладываются в содержание политической разновидности этого
феномена.
Прежде чем обратиться к направлениям коллаборационизма, заметим, что его основой выступил пресловутый «новый порядок», который
нацисты устанавливали на оккупированных территориях.
9 января 1941 г. Гитлер сделал следующее заявление: «Война против
СССР будет полной противоположностью нормальной войне на Западе
и Севере Европы; она предусматривает тотальное разрушение и уничтожение России как государства» [47, с. 41]. 13 мая 1941 г. начальник Верховного командования Вермахта генерал-фельдмаршал В. Кейтель подписал указ «Об особой подсудности в районе «Барбаросса» и особых
полномочиях», в соответствии с которым с личного состава армии снималась ответственность за будущие преступления на территории
СССР. В указе предписывалось «быть безжалостными и расстреливать
на месте без суда и следствия всякого, кто окажет хотя бы малейшее сопротивление или будет сочувствовать партизанам» [255, с. 122-123].
Жестокость карательных акций была лишь средством достижения
главных целей «нового порядка», и к которым можно отнести:

278

 разобщить население СССР по национальному и социально-экономическому признакам;
 прогермански сориентировать население оккупированных территорий;
 мотивировать население на оказание помощи германским властям.
Главным вектором нацистской политики в отношении советских
народов был «подрыв их жизненной силы», для чего предусматривалось:
 физическое истребление значительной части населения;
 преднамеренная организация в этих целях массового голода;
 организованное снижение рождаемости путём ликвидации медико-санитарного обслуживания населения;
 упрощение образования до начального уровня, культурная деградация народа, прежде всего, путём уничтожения интеллигенции;
 этническое разобщение;
 переселение рабочих масс славян в отдалённые, необжитые местности;
 насильственная аграризация славянских народов [100, с. 15].
Осуществление вышеперечисленных задач предполагало участие в
процессе силовых структур. 28 апреля 1941 г. увидел свет приказ о «Порядке использования полиции безопасности и СД в соединениях Сухопутных войск», в котором военному командованию предписывалось в
отношении карательных акций сотрудничать со спецотрядами СД
(4 эйнзатцгруппы СД по 800-1200 чел. каждая).
Силами этих групп только до середины ноября 1941 г. в полосе
наступления вермахта было уничтожено более 300 тыс. чел. (в основном
евреев). В конце 1942 г. группы СД были расформированы; их силы и
средства вошли в тыловые структуры действующей армии [46,
с. 408-410]. В оккупированных районах нацистами формировалась
гражданская администрация (о чём уже говорилось выше).
Итак, «новый порядок» на оккупированных землях достаточно
быстро отвратил от союза с агрессором значительные слои населения.
Й. Баберовски писал: «Гитлер вёл войну на уничтожение, меньше всего
учитывая интересы мирного населения, застигнутого этой войной. В результате тот хрупкий союз, который в начале войны начал складываться
между населением завоёванных территорий и немецкими оккупантами,
уже на втором году войны полностью себя исчерпал» [13, с. 207].
В современных исследованиях особое внимание уделяется военной
разновидности коллаборационизма. Эта тема находится в фокусе общественного интереса в связи с той особой значимостью, которая Великая

279

Победа (и всё, что с ней связано) занимает в истории Отечества. Однако
экономический коллаборационизм с точки зрения количества участников, объёма и значения привлекаемых сил и средств представляет собой
неизмеримо более крупное явление.
Экономический коллаборационизм. Гитлеровцы сформировали развёрнутую систему экономического угнетения оккупированных территорий. Был создан Восточный штаб экономического развития, который
возглавил Г. Геринг. Штаб порождал общие директивы относительно хозяйственной эксплуатации, которые уже после войны получили назавание – «Зелёная папка Геринга» (официальное название – «Директивы по
руководству экономикой во вновь оккупированных восточных областях»). В ходе войны папка достаточно быстро пополнялась актами высшего нацистского руководства. Их практическое воплощение составило
важнейшую составную часть оккупационного режима [46, с. 286]. Реализацией нацистской экономической политики занимался соответствующий аппарат (Таблица 53).
Таблица 53
Административный аппарат нацистской Германии, направленный на
экономическое вовлечение населения оккупированных территорий
Название органа
Управление военной экономики и
снаряжения главного штаба Вооружённых Сил
экономический отдел (группа) – создавался в каждой армии, имел в
подчинении технический батальон

хозяйственная инспекция – действовали при каждой группе армий; по
мере продвижения фронта на восток
принимали власть над оккупированными территориями

хозяйственные управления – рабочий орган хозяйственной инспекции

Назначение органа
высший орган военно-экономического управления на оккупированных территориях
решал следующие задачи: выявление и оценка промышленных и сельскохозяйственных предприятий; их
восстановление в целях германской
армии; организация сезонных сельхозработ
их функции: продовольственное, фуражное и вещевое снабжение действующей германской армии за счёт
местных запасов; сбор, хранение и
отправка ценного сырья, промышленной и пр. продукции; планирование военного производства; мобилизация местной рабочей силы; снабжение населения предметами первой необходимости
управляли либо экономической территорией, либо какими-то направлениями экономического развития

280

Название органа
военные комендатуры
биржи труда – органы реализации
всеобщей трудовой повинности
(граждане от 14 лет до преклонного
возраста, имеющие возможность передвигаться, обязанные трудиться на
благо Германии)

местная администрация (бургомистры, старосты, писари и пр.)

Назначение органа
управляли региональной экономикой там, где не создавались хозяйственные инспекции
незанятое население было обязано
еженедельно проходить регистрацию на бирже; набор рабочей силы
проходил по заявкам германских
властей или местной администрации; отбирали людей для отправки в
Германию; вербовка русских женщин в немецкие дома терпимости
(для армии); при устройстве на работу обязательность регистрации отменялась; документ об устройстве
на работу и паспорт (удостоверение)
были обязательны для постоянного
ношения
выполнение заданий немецкого командования, организация местного
экономического управления

Уже с первых дней войны в Германии началась ощущаться нехватка
рабочей силы: с 1939 г. до середины 1941 г. количество рабочих и служащих в рейхе сократилось на 2,7 млн чел. [313, с. 50]. 28 июля 1941 г.
увидел свет приказ рейхсминистра вооружения и боеприпасов Ф. Тодта
об использовании труда советских граждан на самых тяжёлых физических работах. В соответствии с этим приказом 4 декабря того же года
появился циркуляр хозяйственного штаба германского командования, в
котором утверждалось: «Немецкие квалифицированные рабочие
должны трудиться в военной промышленности; они не должны копать
землю и разбивать камни; для этого существуют русские» [170, с. 91].
7 ноября 1942 г. было принято решение «об использовании советскорусской рабочей силы» [355, с. 49] для нужд экономики Германии. Предполагалось, что лица, угоняемые в Германию, будут использоваться на
объектах железнодорожного строительства, уборочных работах, обустройстве аэродромов, разминировании. Всего за годы войны насильственной трудовой депортации в Германию были подвергнуты не менее 4 млн 978 тыс. чел. [170, с. 95] (существуют и другие количественные оценки в отношении остарбайтеров).
Весной 1942 г. недостаток рабочей силы поставил под угрозу срыва
сельскохозяйственные работы в Германии. Уже в марте гитлеровское ру-

281

ководство приняло решение «срочно увеличить масштабы использования в сельским хозяйстве советских военнопленных и рабочих из оккупированных восточных областей» [170, с. 98].
Комиссар по рабочей силе рейха Ф. Заукель приказал следующим образом удовлетворять заявки на рабочую силу из Восточной Европы и из
оккупированных районов СССР:
1. Германская промышленность и сельское хозяйство.
2. Все строительные работы на оккупированной территории.
3. Работы по обслуживанию армии.
4. Работы, организуемые германскими гражданскими войсками на
оккупированной территории.
5. Сельское хозяйство в оккупированной зоне [170, с. 97-98].
Промышленность и сельское хозяйство. Гитлеровское руководство
ставило задачу о восстановлении части народнохозяйственного комплекса СССР, оставшейся на оккупированной территории. Требовалось
в первую очердь восстанавливать предприятия энергетического комплекса, угольно-рудного хозяйства, литейного производства, транспортного машиностроения и пр.
Вначале на восстановление народнохозяйственных объектов направлялись силы местных специалистов, а также гитлеровских отрядов технической помощи; но общее руководство оставалось за немецкими
управляющими.
Но этих мер оказалось недостаточно, поэтому параллельно в Германии ряд промышленных гигантов стал наделяться статусом «восточных
кампаний» (они создавали так называемые «восточные филиалы» – своего рода промежуточные кампании, поставлявшие на восток средства
производства, запчасти, сырьё, квалифицированную рабочую силу и
пр.).
Думается, что больших успехов в использовании советской промышленности немцы не добились, но эта проблема (как в количественном,
так и в качественном измерениях) ещё ждёт своих исследователей.
В отношении сельского хозяйства ситуация развивалась следующим
образом: первоначально (в июле 1941 г.) нацисты заявляли о намерении
в скором времени распустить колхозы и передать их земельный фонд в
руки индивидуальных аграриев. Однако военные затруднения заставили
оккупантов отказаться от этих планов. Де-факто были восстановлены
старые колхозы под немецким руководством, задачей которых было
обеспечивать германскую армию, население Германии, а также – в значительно меньшей степени – местное население сельхозпродукцией.
Немцы, как и коммунисты, не смогли отказаться от ситстемы централи-

282

зованного (максимального) изъятия. Плата в «новых колхозах» была мизерной, поэтому львиная доля доходов поступала крестьянам от личного
подсобного хозяйства [355, с. 48].
В начале 1942 г. гитлеровцы в ряде мест всё-таки начали преобразование бывших колхозов в «общинные хозяйства» («десятидневки»,
«экономии» и пр.). Собственность и имущество МТС переходили в руки
германской армии. Но всё это мало повлияло на схемы изъятия сельхозпродукции; рабочий день «освобождённых» крестьян составлял не
менее 12 час.; невыход на работу, сокрытие или хищение зерна и мясопродуктов вели к немедленным репрессиям (лагерь, расстрел). Наконец,
на крестьян распространялись налоги (подушный, с построек, на скот,
на приусадебный участок, дачу и пр.) [46, с. 411-412].
В итоге на оккупированной территории в интересах экономики
рейха – в сфере промышленности и сельского хозяйства (по немецким
данным) – работали более 22 млн чел. [46, с. 411]. Наши авторы также
склоняются к этому показателю: к середине 1942 г. на германскую экономику работали окло 22 млн чел., из них 20,8 млн чел. – в сельской
местности [45, с. 435].
Оккупационные власти Германии особое внимание оказывали сбору
налогов на подведомственной территории. В конце октября 1941 г. командование вермахта утвердило «Временное распоряжение о взимании
налогов и сборов» [46, с. 411-412]. Список поборов был внушительным
(льготы по налогообложению – до 50 % суммы налогов – предоставлялись активистам из местных, а также лицам, в своё время пострадавшим
от Советской власти. Все затраты на взимание налогов и сборов возлагались на местное население. За сбор налогов отвечали специальные отделы, созданные в районных комендатурах (управах) [170, с. 83].
Военный коллаборационизм. Мнения исследователей относительно
численности тех советских граждан, кто с оружием в руках выступил
против своего народа, расходятся довольно существенно (Таблица 54).
Таблица 54
Советский военный коллаборационизм: количественные
характеристики
Чьи данные:
советские военные историки (официальный показатель)
западные историки (усреднённый
общепринятый показатель)
Л. Решин

Конкретные показатели:
во всех формах военного коллаборационизма принимали участие более
800 тыс. чел., в т. ч. 150 тыс. чел – в
войсках СС [80, с. 385]
около 1 млн чел. [192, с. 158]
всего в военных формированиях
гитлеровцев приняли участие 250

283

Чьи данные:

М. А. Гареев

С. В. Кудряшов

Н. М. Раманичев
П. А. Пальчиков
С. И. Дробязко

К. Александров
С. В. Воробьёв и Т. В. Каширина
А. О. Чубарьян

Конкретные показатели:
тыс. советских граждан, в том числе
в составе Русской освободительной
армии (РОА) – 50 тыс. чел.; также
участвовали 35 тыс. казаков, 45 тыс.
представителей Кавказа и Средней
Азии; 30 тыс. чел. в рабочих ротах и
батальонах; 196 тыс. чел. – по гражданской службе [323, с. 179; 436,
с. 2]
всего военных коллаборационистов – 200 тыс. чел., в том числе в
боевых частях – около 100 тыс. чел.
[67, с. 49]
общее количество коллаборационистов – около 1 млн чел., в том числе
активно сотрудничавших – 250-300
тыс. чел. [200, с. 90-91]
общее количество военных коллаборационистов – до 1,5 млн чел. [317,
с. 154]
около 40 тыс. активных военных
коллаборационистов в РОА и других
формированиях [285, с. 144]
всего коллаборационистов –
1,3-1,5 млн чел., в том числе: в вермахте и в войсках СС – 855 тыс. –
1 035 тыс. чел.; в том числе: в добровольческих вспомогательных
службах – 500-675 тыс. чел.; в полиции – 70 тыс. чел.; восстановительных батальонах – 80 тыс. чел.; казачьих формированиях – 55-60 тыс.
чел.; туркестанские и кавказские части – 150 тыс. чел. [44, с. 133; 114,
с. 128]
на сторону Гитлера перешли 1,2 млн
чел., в том числе 0,5 млн русских [5,
с. 18; 6, с. 13]
общее число военных коллаборационистов – 1,5 млн чел., в том числе
120 тыс. чел. в РОА [38, с. 163]
общее число военных коллаборационистов составило около 1 млн чел.
[438, с. 12]

284

Даже официальные издания, посвящённые истории Великой Отечественной войны, признают, что в армии нацистов служили с оружием в
руках около 180 тыс. чел., а сотрудничали с вермахтом в различных формах около 1 млн советских граждан [45, с. 438].
Гитлеровцы выделяли следующие категории населения оккупированной территории СССР, которые могли принять участие в вооружённой борьбе против коммунистической власти:
1) представители тюркских народов и казаки (рассматривались германским военным командованием как союзники в борьбе против большевизма); туркестанские батальоны и части; крымско-татарские формирования (из 220 тыс. крымских татар около 10 тыс. воевали на стороне
СССР в РККА, а более 20 тыс. в различных формах сотрудничали с врагом) [61, с. 161];
2) местные охранные части из добровольцев и освобождённых военнослужащих из числа прибалтов, финнов, этнических немцев, украинцев и белоруссов (использовались для обеспечения оккупационного порядка, борьбы с окружёнными группировками РККА, партизанами, для
проведения карательных акций);
3) части из местных добровольцев и бывших военнопленных, привлекаемых для несения полицейской службы;
4) добровольцы из гражданского населения и осовобождённых военнопленных, действовавших при германских частях в качестве вспомогательного персонала;
5) бывшие советские военнопленные, используемые для услуг
немецкой местной администрации [170, с. 36-37].
Хронологически процессы формирования сил и средств военных коллаборационистов проходили следующим образом:
 уже летом 1941 г. на Восточном фронте в немецких частях появились специальные вспомогательные подразделения «хиви» (HiWi,
букв. – hilfswillige – желающие помогать). «Хиви» служили в подразделегиях войскового тыла, они занимали должности возниц, шофёров, помошников поваров и т. п. К осени 1942 г. в штате германской пехотной
дивизии (12,7 тыс. военнослужащих) полагалось иметь до 2 тыс. «хиви»
[46, с. 294];
 в октябре 1941 г. на фронте появились первые казачьи подразделения [163, с. 515];
 также осенью 1941 г. гитлеровцы на территории Украины, Белоруссии и части областей РСФСР начали формировать несколько десятков подразделений для несения караульной службы в составе боевого
охранения своих дивизий [46, с. 294];

285

 к осени 1943 г. в вермахте (без СС) проходили службу уже около
500 тыс. бывших советских граждан, в том числе, в боевых частях и подразделениях – 180 тыс. чел.; 70 тыс. чел. входили в состав подразделений полиции; 250 тыс. чел. являлись добровольцами обслуживающего
персонала вермахта и люфтваффе;
 в 1942-1944 гг. были сформированы 120 русских, украинских и казачьих боевых батальонов (90 – русских), 30 саперно-строительных батальонов и батальонов снабжения, 77 батальонов в составе «национальных легионов» (26 туркестанских, 14 азербайджанских, 12 грузинских,
11 армянских, 7 волго-татарских, 6 северокавказских, 1 финно-угорский) [46, с. 295; 14, с. 515];
 эти подразделения получали различные наименования – Русская
национальная народная армия, Казачий стан генерала Т. Доманова, 15-й
казачий кавалерийский корпус генерала Г. Паннвица и др.;
 примерно с 1942 г. коллаборационистов начали повсеместно
называть «власовцами» (по имени бывшего командующего 2-й ударной
армией генерала А. А. Власова, в июле 1942 г. перешедшего на сторону
немцев); однако подавляющее большинство формируемых гитлеровцами частей не входили в состав власовского войска (хотя с 1943 г. в
форме одежды этих поразделений и частей присутствовал нарукавный
шеврон РОА) [46, с. 294-295];
 23 ноября на полигоне Мюнзеген 1944 г., началось формирование
1-й (командовал бывший полковник РККА, командир стрелковой дивизии С. К. Бунянченко), а 17 января 1945 г. на полигоне Хойгер – 2-й дивизий РОА (в вермахте – 600-я и 650-я пехотные дивизии); первая прибыла на фронт еще в марте 1945 г., вторая так и не закончила до Победы
процесс формирования;
 чуть позже началось формирование 3-й дивизии РОА, но до конца
войны был сформирован только штаб соединения и набрано около 10
тыс. чел. личного состава;
 28 января 1945 г. Гитлер утвердил генерала А. А. Власова главнокомандующим РОА (к этому времени в её составе имелись около 50 тыс.
чел.);
 в феврале – апреле 1945 г. некоторые части РОА участвовали в
боях с РККА;
 1-я дивизия РОА приняла участие в Пражском восстании на стороне повстанцев;
 14 ноября 1944 г. оккупанты создали Комитет освобождения народов России (в Праге состоялся учредительный съезд этой организации);

286

РОА стала основой его военной структуры. По многочисленным данным количество служивших в РОА достигало 200 тыс. чел. [46,
с. 294-295];
 Комитет освобождения народов России (КОНР) был создан на основании решения Г. Гиммлера и генерала А. А. Власова, достигнутого
ими в процессе совместной встречи 16 сентября 1944 г.; большинство
военных национальных структур на службе у немцев (национальные советы, батальоны и т. п.) не желали сотрудничать с КОНР, боясь потерять
самостоятельность; генерал А. А. Власов ввел в состав КОНР представителей Украины, Белоруссии и др., но это был формальный момент;
 на съезде в Праге были определены цели КОНР («Пражский манифест»): «а) свержение сталинской тирании, освобождение народов
России от большевизма, восстановление прав, во имя которых совершалась Октябрьская революция; б) прекращение войны и заключение мира
с Германией; в) создание новой политической системы без большевизма
и капиталистической эксплуатации»;
 в состав Президиума КОНР вошли: главком генерал-лейтенант
А. А. Власов, генерал-майоры Ф. И. Трухин, В. Ф. Малышкин, генералмайор, профессор Д. Е. Закутный, генерал-лейтенанты Г. Н. Жиленков,
Б. И. Балабин, профессор Ф. П. Богатырчук (от Украинского национального совета) и Н. Н. Будзилович (от Белорусского национального совета), С. М. Руднев; большинство из них были выданы американцами
советским властям и казнены [417, с. 439];
 комсостав РОА (4,5 тыс. чел.) на 20 % состоял из лиц, пострадавших от сталинских репрессий; в РККА они занимали следующие должности: 2 командира стрелковых корпусов, 5 командиров стрелковых дивизий, командир стрелковой бригады, 4 начальника артиллерии дивизий, 10 командиров стрелковых полков, 2 командира артиллерийских
полков и др. [163, с. 18-19];
 12 мая 1945 г. командир 1-й дивизии РОА С. К. Бунянченко отдал
приказ о роспуске РОА; почти все власовцы были интернированы американскими войсками, а затем переданы советской стороне [416, с. 232].
Также рассмотрим национальных состав советских военных коллаборационистов (Таблица 55).
Таблица 55
Национальный состав советских военных коллаборационистов
Национальность
русские
украинцы
белорусы

Количество
более 400 тыс. чел., в том числе 85
тыс. казаков;
около 250 тыс.
около 20 тыс.;

287

Национальность
литовцы
латыши
эстонцы
народы Казахстана и Средней Азии
народы Северного Кавказа
грузины
армяне
азербайджанцы
народы Поволжья
крымские татары
калмыки
ингерманландцы
советские немцы
Всего:

Количество
37 тыс.;
90 тыс.;
70 тыс.;
около 180 тыс.;
28 тыс.;
около 20 тыс.;
около 18 тыс.
38 тыс.;
40 тыс.;
20 тыс.;
5 тыс.;
около 5 тыс.;
20 тыс.
1,24 млн чел.

Таких масштабов национального предательство Родина и армия
в своей истории ещё не знали.
Административный коллаборационизм. Особенности устройства
гитлеровской власти на местах наиболее подробно рассмотрел Б. Н. Ковалёв [170, с. 84-86; 133, с. 142]. Выделим основные положения, характеризующие данную часть «нового порядка»:
 в 1941 г. вся оккупированная территория СССР была разделена на
3 части:
а) эвакуационная зона (30-50 км от линии фронта, высылалось до
100 % населения, наиболее жёсткий административный режим);
б) зоны в районе боевых действий партизанских отрядов (ограничения свободы передвижения, запрет на выход из дома в ночное время и
пр.);
в) тыловые районы (общий административный режим);
 наиболее крупной территориальной единицей являлся административный округ, возглавлявшийся управой (9 отделов); в крупных городах создавались районные управы (возглавлялись старшинами), в отдельных городах создавались городские управы; в волости назначались
бургомистры, в сёла – старосты;
 немцы, «играя в демократию», в ряде мест проводили внешне достаточно конкурентные выборы; впрочем, эта «ограниченная демократия по-гитлеровски» никого не убеждала в своей законности;
 стремясь изжить низкую эффектитвность всех этих управ, старейшин, писцов и пр., гитлеровцы 20 марта 1943 г. предписали им распоряжение «О новой структуре городской управы»; отныне орган городского
управления строился следующим образом (Таблица 56).

288

Таблица 56
Структура городской управы на оккупированой нацистами
территории
Должностные лица, отделы
городское управление
общий отдел
финансовый отдел
отдел государственной страховки и
обеспечения
отдел здравоохранения
отдел полиции
транспортный отдел

Функции
бургомистр, его заместители, чиновники для особых поручений, ревизионная группа;
личный стол, канцелярия, отдел
связи, хозяйственный отдел;
бюджетно-налоговый отдел, централизованная бюрократия, приходнорасходная касса;
отделы социального обеспечения и
социального страхования;
отделы социального надзора и фармацевтический;
паспортный и пожарный отделы;
перевозки.

Оккупационная власть с различной степенью эффективности пыталась упорядочить местные социальные отношения, практическими мерами бороться с коррупцией, волокитой, низкой деловой активностью.
Но это мало что дало.
С1941 г. на оккупированных территориях создавалась судебная система:
 в ноябре 1941 г. на оккупированной территории (в тыловых районах наступления группы армий «Центр») в сельских общинах гитлеровцы начали создавать институт мировых посредников, которые обладали рядом судебных полномочий;
 «посредничественные мировые места» (в составе бургомистра,
его заместителя и двух заседателей из числа местных жителей, естественно, – благонамеренных в отношении немецкой власти) разбирали,
прежде всего, гражданские, особенно, имущественные отношения;
 оккупанты объявили следующие законодательные основания, на
которых должна была строиться деятельность «мест»: «здравые местные традиции» при свободе представления доказательств и равенстве
сторон; кассационной инстанцией являлся бургомистр; особенно сложные дела, когда «цена вопроса» превышала 2 тыс. руб. проходили через
бургомистра: он принимал исковые заявления, а свои решения отправлял на утверждение в полевую комендатуру по подчинённости;
 позже в волостях стала создаваться двухступенчатая судебная система: роль судов первой инстанции играли вышеупомянутые «посредничественные мировые места», второй инстанцией являлись районные

289

и окружные суды, решения которых считались окончательными и не
подлежали обсуждению; гитлеровская администрация не возражала
против применения в юридических отношениях тех привычных населению законодательных актов СССР, которые не несли политического характера [122, с. 29-32];
 с января 1943 г. на территории захваченных гитлеровцами областей начала действовать адвокатура [122, с. 35];
 важную роль в организации местной жизни в аспекте «нового порядка» играла полиция; этот утвердившийся термин исторически не является обязательным для обозначения подобных подразделений (в полосе действий группы армий «Центр» это была служба порядка, народная стража; «Юг» – охранные вспомогательные части; «Север» – местные боевые союзы и т. п.);
 зачастую ещё до прихода гитлеровских войск, крестьяне самостоятельно организовывали какие-то отряды самообороны для защиты
своих селений от грабежей, насилия и бандитизма, процветавших на
войне; окукпационная администрация начала с того, что включила эти
отряды в состав полицейской службы;
 организованное начало полицейскому аппарату 9 января 1942 г.
положил приказ первого оберквартирмейстера Генерального штаба сухопутных сил вермахта Германии (ОКХ) Ф. Паулюса, уполномочивавший военное командование создавать из местного населения вспомогательные охранные части (сотни); 18 августа 1942 г. увидела свет директива Верховного командования вермахта (ОКВ) № 46 о введении «Руководящих указаний по усилению борьбы с бандитизмом на Востоке», в
соответствии с которыми именно военное командование должно было
разработать соответствующие положения о полиции на местах;
 к функциям полиции относилось следующее: контроль за выполнением приказов германского командования; поддержание порядка,
установленного германским командованием; выявление и задержание
всех вновь появившихся лиц, а также коммунистов, партизан и их пособников; выгон населения на обязательные хозяйственные работы; конфискация тёплых вещей для нужд армии. С конца 1942 г. на полицию
была возложена функция паспортизации и учёта населения. Также подразделения полиции привлекались для усиления частей РОА или вермахта во время проведения антипартизанских операций;
 численность полицейских в годы войны немецкие источники оценивают в 60 420 чел. к декабрю 1941 г.; по данным С. И. Дробязко к февралю 1943 г. всего насчитывалось 60-70 тыс. полицейских [122, с. 27-30;
114, с. 29].
Подводя итоги вышесказанного, заметим, что появление в среде историков, юристов и пр. общественных активистов традиционного для

290

Запада термина «коллаборационизм» заставило нас внимательнее относиться к его содержанию и историко-культурному значению. Проще
всего заменить его термином «предатель», «двурушник» и т. п. Но как
тогда оценивать действия тех миллионов жителей оккупированной территории СССР, которые вынужденно, ради физического выживания пошли на сотрудничество с оккупационными властями, участвовали в мероприятиях «нового порядка» и пр? В нашем понимании соглашательство в чистом виде ещё не есть уголовное преступление.
Мы полагаем, что расширительное толкование разновидностей коллаборационизма вредит делу объективного исторического исследования. Обычная логическая путаница – частное выдавать за общее – может сыграть с нами шутку дурного свойства с точки зрения исторической памяти, духовного наследия и пр. Особенно в те времена, когда историческая истина будет востребована в полном объёме.
Военный, политический (административный) и экономический виды
коллаборационизма, понимаемые как реакция подавленного социума на
попытки гитлеровцев создавать удобную для себя социальную реальность, отличаются сущностью, содержанием, формами и методами, исследование которых, безусловно, должно быть продолжено.

291

1929 год – год «великого перелома» народного хребта.
А. И. Солженицын
Покупаемая» советская индустриализация имела догоняющий, экстенсивный характер и по этой причине
осуществлялась государством при помощи преимущественно насильственных методов.
О. В. Хлевнюк

IV. ЭКОНОМИКА СТАЛИНИЗМА
1. Советская экономика на рубеже 1920-1930-х гг.
1.1. Сталинизм в экономике: причины возникновения,
сущность, отличительные черты
В конце 1930-х гг. в СССР сложилась малоэффективная дотоварная
экономика, репрессивно-принудительным трудом развивающая крупную индустрию без рынка, на основе материальных и живых ресурсов
колхозной деревни, хищнического потребления природы.
Созданию экономики такого типа способствовали следующие причины:
а) огосударствление частной собственности (под названием «общенародной» её реально присвоила себе сталинская бюрократия, стремившаяся всегда и во всём выступать от имени народа);
б) неразвитость в России капиталистического рынка, частнособственнических общественно-экономических отношений, высокая степень натурализации хозяйственных отношений;
в) сверхмонополизм и сверхиндустриализация крупной индустрии;
подавленность среднего и малого уровней предпринимательства;
г) многоукладность экономики, значительная роль дотоварных укладов;
д) исторические традиции решения задач народнохозяйственного
развития путём насилия и изъятий из деревни;
е) фактически бесплатные (для государственного распоряжения) капитал, недра, земля, нефть, газ, уголь и пр., стоимость которых определялась произвольным административным путём; в результат «нетрудоёмкие товары становились нереально дешёвыми и использовались расточительно» [163, с. 211].
Советская экономика 1930-х гг. характеризовалась следующими чертами:
1. Крайне антирыночный характер; превращение частной собственности в государственно-бюрократическую с соответствующей заменой

292

формы эксплуатации; единство власти бюрократической элиты и собственности; отчуждение трудящихся от собственности и результатов
труда.
2. Монопольная государственная экономика, в которой многоукладность (многосубъектность рыночных отношений) была заменена дефакто одноукладной бестоварной (дотоварной, патриархальной) экономикой (своего рода «государственно-монополистический социализм»).
Фактическое свёртывание товарно-денежных отношений, ликвидация конкуренции, игнорирование законов стоимости, спроса и предложения; крайне высокая роль в экономике государственно-бюрократического начала, когда именно власть берёт на себя исполнение функций
«экономического координатора», превращая экономику в «сознательный способ производства» [263, с. 356].
3. Попытка перехода от доиндустриального и раннеиндустриального
технико-технологического типа производства к развитому индустриальному типу, осуществлявшаяся за счёт варварского разграбления деревни. Как писал В. С. Лельчук, «скачок состоялся. Это не миф. То был
стремительный процесс насильственного преобразования экономики,
установления самодержавия и рождения новой модели развития общества под флагом социализма» [103, с. 231-232].
4. Субъективистски форсированный характер экономического развития; стремление развивать те элементы производительных сил, которые,
по мнению политического руководства, имели приоритетное значение;
подчинение хозяйственных процессов интересам политической элиты;
ориетация народнохозяйственного развития на достижение в большей
степени политических, нежели экономических результатов.
Данная черта проявлялась в принятии неосуществимых, несоответствующих реальным возможностям плановых заданий; в развитии системы приоритетных объектов и отраслей, в аномальных объёмах капитальных вложений и т. д.
5. Экстенсивная экономика, ориентированная на количественный
рост, в ущерб качественному. Это было связано со «слабостью советской
техносферы, которую на начальном этапе нужно было наполнить хоть
чем-то, пусть и не самым передовым. Эта фаза в советской модернизации недопустимо затянулась» [120, с. 17].
6. Малоэффективная «экономика власти, репрессивно-командная система хозяйствования» [164, с. 490]; административно-командная экономическая система с преимущественно «внеэкономическим способом организации производства и применением разнообразных форм принуждения» [451, с. 86], что порождало отсутствие заинтересованности у
тружеников в высокопроизводительном труде.

293

7. Экономика дефицита, когда «потребители не могут приобрести
нужного им продукта, несмотря на наличие денег. Парадокс заключается в том, что дефицит возникает в условиях общей занятости и почти
полной загрузке производственных мощностей» [263, с. 366].
Разновидностями дефицитности выступали
а) товарный дефицит на средства производства и предметы потребления;
б) дефицит трудовых ресурсов (порождался нерациональным использованием рабочей силы; отсутствием действенных стимулов к производительному труду; порождал низкую эффективность труда; его недостаточную мобильность);
в) дефицит финансовых ресурсов (который порождал неоптимальное финансирование; нерациональное использование выделенных госбюджетных средств, невозможность использовать запланированные финансовые средства для финансирования других проектов) [263, с. 367].
1.2. Выбор курса экономического развития
Объективная необходимость экономических преобразований. В
1913 г. Россия являлась страной среднеразвитого капитализма. Она занимала 5 место в мире по общему объёму промышленного производства, второе – по добыче нефти, вывозу древесины, выпуску пиломатериалов, третье – по выработке хлопчатобумажной ткани, четвёртое – по
выпуску продукции машиностроения, производству кокса и сахарного
песка, пятое – по выплавке чугуна и стали, добыче железной руды, выработке цемента и пр. [363, с. 17].
В результате проведения НЭПа экономика СССР изменилась, но не
настолько, чтобы считаться беспроблемной:
 СССР по-прежнему находился в начальной стадии индустриализации; к началу первой пятилетки крупная промышленность давала
лишь 20-25 % национального дохода; 50 % обеспечивало сельское хозяйство, лесоводство и рыболовство;
 доля ручного труда в самых развитых отраслях промышленности
не превышала 50 %;
 национальный доход СССР в 1928 г. составлял лишь 88 % от
уровня 1913 г.;
 75 % населения страны было крестьянским, не более 12 % относились к рабочим; 80-82 % объёма производительных сил эксплуатировались в селе и лишь 18-20 % в городе;
 в 1928 г. (в сравнении с 1913 г.) уровень жизни населения был
ниже; рентабельность советской экономики была в 2 раза ниже;

294

 физическая изношенность основных промышленных фондов к 1
октября 1926 г. составила 34, 8 %; средний возраст промышленного оборудования в 1925 г. исчислялся 30 годами (это было больше срока морального износа);
 в 1927-1928 гг. в промышленности наблюдался значительный
рост: годовые задания перевыполнялись, себестоимость промышленной
продукции снижалась, прибыль в промышленности росла. Этот рост
был достигнут за счёт мобилизации ранее накопленных материальных
и духовных потенциалов, использования ранее простаивавших мощностей, восстановления производственных связей между республиками и
пр.;
 к началу 1930 г. СССР импортировал 89 % всех турбин, паровых
котлов и генераторов, 66 % всех станков;
 в конце 1920-х гг. СССР производил ежегодно 3-4 млн т. чугуна,
4-5 млн т. стали, добывал 35-40 млн т. угля, вырабатывал 5-6 млрд
кВт./час. электроэнергии; все наши показатели были в 2-5 раза меньшими, чем показатели Англии, Франции и Германии, и во много раз
меньшими, чем показатели США (в 1929 г. Германия выплавляла
13,5 млн т. чугуна, а США – 43 млн т) [74, с. 5; 79, с. 297; 164, с. 465-467;
206, с. 101-102; 278, с. 29-30; 391, с. 158].
Таким образом, насущная необходимость экономической реконструкции не вызывала никаких сомнений. В конце 1920-х гг. страна
лишь начинала возвращение к уровню 1913 г.; резервы традицонного
совершенствования экономики были исчерпаны; для дальнейшего роста
была необходима мощная финансовая интервенция (тем более, что финансовая система находилась под полным контролем государства); субъекты экономических отношений были полностью управляемыми, так
как не обладали должной самостоятельностью; экономическая система
страны была слишком велика, что предполагало особую роль принуждения и т. д. В любом случае, экономическая конструкция образца
1920-х гг. требовала серьёзного улучшения.
Экономические альтернативы. Следует говорить о двух доминирующих в общественно-политическом сознании подходов к перспективам
развития советской экономики: условно их можно определить как
1) нэповский («бухарнинский», относительно сбалансированно-рациональный) и 2) антинэповский («сталинский», административно-форсированный). Субъективно первый подход связан с лидерами быстро ликвидированного «правого уклона» – главным редактором газеты
«Правда» Н. И. Бухариным, председателем СНК СССР А. И. Рыковым и
главой ВЦСПС М. П. Томским; второй подход представлен И. В. Сталиным и его ближайшим окружением (они утвердились у власти как раз в
«год великого перелома»).

295

В нашем современном понимании первый вариант является более
перспективной, благоразумной моделью экономического развития, чем
сталинский план «большого скачка». Общее представление об этих вариантах даёт содержание Таблицы 57.
Таблица 57
Общая характеристика «бухаринского» и «сталинского»
вариантов экономического развития СССР в 1930-х гг.
Критерий
Отношение к прежнему экономическому
развитию
Отношение к экономическим законам
Представления о сущности и характере будущего экономического развития

Отношение к темпам
будущего развития и
народнохозяйственных
пропорций

«Бухаринский вариант»
Использование положительных потенциалов НЭПа, его развитие
Признание их объективного характера;
учёт их в экономической деятельности
Одновременное и сбалансированное достижение всех целей (индустриализация, кооперация, формирование
социалистического
уклада, рост народного
благосостояния) на основе сочетания госкапитализма в промышленности и частнокапиталистического интереса кооперированного крестьянства
Компромиссные пропорции накопления и
потребления в национальном доходе; оптимальное сочетание тяжёлой и лёгкой промышленности; добровольная, экономически
оправданная кооперация; рыночное маневрирование (финансовокредитная, экспортноимпортная манипуляция)

296

«Сталинский вариант»
Отказ от НЭПа, возврат к традициям «военного коммунизма»
Волюнтаризм и отрицание объективных
экономических законов
Одновременное достижение главных целей
невозможно. Решающее значение имеет
форсированный рост
промышленности, основанный на изьъятиях
из деревни (раскулачивание, колхозы), сохранении в ней добуржуазных отношений, снижении уровня благосостояния
Сознательное нарушение баланса основных
народнохозяйственных
пропорций – между тяжёлой и лёгкой промышленностью и сельским хозяйством, производством и потреблением

Споры и противоречия в оценках перспектив экономического развития страны родились не на пустом месте. В определённом смысле
И. В. Сталин, выдвинув курс на сверхиндустриализацию за счёт деревни, опирался на левацкие ориентации Е. А. Преображенского и
Л. Д. Троцкого.
«Первоначальное социалистическое накопление» Е. А. Преображенского – теоретическое предположение о необходимом, вынужденном
насилии над естественной логикой экономического процесса (например, через плановое перераспределение средств между городом и деревней через механизмы «ножниц цен»); эти подходы были изложены в его
работе «Новая экономика» (1922-1928 гг.).
Стремление Е. А. Преображенского обеспечить накопления для проведения индустриализации через, в том числе «эксплуатацию досоциалистических форм хозяйствования», вызвало гневное возражение
А. И. Рыкова: «Это чёрт знает что! Можно ли придумать больше, чтобы
смертельно скомпрометировать социализм? У него деревня только дойная корова для индустриализации» [79, с. 63].
Ради получения капиталов для проведения индустриализации, сталинское руководство было готово «пожертвовать уровнем жизни населения», «получать хлеб по низким ценам, а продавать хлеб по более высоким ценам, чем покупать его» [278, с. 33].
Н. И. Бухарин не зря называл такой подход «экономическим обоснованием троцкизма».
Работавший в 1925 г. в ВСНХ Л. Д. Троцкий также был уверен, что
«совокупность преимуществ Советской власти позволит ускорить промышленный рост СССР в 2-3 раза» (то есть, обеспечить 18-20 % годового прироста); в данном случае троцкистская установка также предполагала «сверхиндустриализацию, основанную на сверхизъятиях из
села» [307, с. 7].
В советской исторической литературе многие историко-партийные
ориентации были поставлены с ног на голову. Например, когда речь шла
о кризисе хлебозаготовок 1927/1928 хозяйственного года, положившем
конец НЭПу, было принято объяснять чрезвычайные конфискационные
действия власти тем, что крестьяне не желали сдавать хлеб государству
(«по твёрдым ценам») и было необходимо преодолеть это нежелание силой. Но ведь эту проблему спровоцировало само государство, когда на
апрельском 1927 г. пленуме ЦК ВКП (б) было принято (с хозяйственной
точки зрения совершенно необоснованное) решение о снижении закупочных цен. Стремясь сбросить петлю зависимости от хлебопроизводителей, власть изводила под корень этих же производителей («нет человека, нет проблемы»).

297

Почему сталинисты упорно отстаивали свой экономический план,
если он изначально изобиловал экономическими недостатками? Для ответа на этот вопрос следует всесторонне обдумать следующую проблему: что произошло бы в стране, если бы власть решилась на рыночную модернизацию действительно во многом «исчерпавшего свои
скромные возможности» [345, с. 12] НЭПа? Ответ ясен: «Расширение
экономической свободы, привлечение частного капитала в промышленность повлекли бы за собой изменения политического режима с неизбежным расширением демократии в перспективе».
И. В. Сталин и его группа, боясь враждебного капиталистического
окружения, понимая опасность снижения оборонного потенциала
страны (в 1927 г. мощность отечественного ВПК составляла не более
50 % от уровня ВПК России в 1916 г.), предпочли выдвинуть (организовать) обвинения производящим крестьянским хозяйствам в «хлебной
стачке» и начать их уничтожение [345, с. 13].
Н. И. Бухарин, хоть и поддерживал необходимость достижения главной цели – ускорения индустриализации, но в отношении средств её
проведения был против сталинского курса. По мнению Р. А. Медведева,
«он предупреждал, что без одновременного развития сельского хозяйства, усиление обороны страны обречено на провал. Бухарин обвинил
Сталина в создании чиновничьего государства и в ограблении крестьянства, при этом он осудил сталинский тезис об непрерывном обострении
классовой борьбы по мере продвижения СССР к социализму» [232,
с. 197].
Интересную позицию в отношении темпов и средств индустриализации занимал Г. Я. Сокольников (в 1922-1926 гг. – нарком финансов
СССР и РСФСР, а позже – заместитель председателя Госплана СССР).
Это был сторонник жёсткой финансовой политики, пропорционального
развития тяжёлой и лёгкой промышленности.
Б. Г. Бажанов вспоминал, как на XV съезде партии, «когда Сталин
наметил свой преступный курс на коллективизацию, Сокольников выступил против этой политики и требовал нормального развития хозяйства сначала в лёгкой промышленности» [18, с. 117]. Г. Я. Сокольников
не раз обращался к опыту западных стран, анализировал, как начиналась
индустриализация в Англиии (с текстильной промышленности), в США
(с лёгкой и пищевой промышленности). Являясь сторонником «медленного, постепенного и остороожного осуществления социализма на
деле», он однажды остроумно заявил: «Если у нас возле Иверской часовни на стене написано: «Религия – опиум для народа!», то я бы предложил возле ВСНХ повесить вывеску: «Эмииссия – опиум для народного хозяйства!» [69, с. 27].

298

Не случайно в июне 1931 г. его политическая карьера резко пошла
вниз, а позже к этому добавились репрессия и смерть (был убит в местах
заключения без суда и следствия).
В партии, вообще в верхах, шла нешуточная борьба по вопросам
пути дальнейшего экономического развития. Идея отказа от НЭПа занимала прочное место в сознании и убеждениях сталинистов. Их идеалом
являлся «военный коммунизм», из которого «они извлекли утопическую
идею всеобщего государственного планирования» [164, с. 466]. Как говорил И. В. Сталин, «наши планы есть не планы-прогнозы, не планыдогадки, а планы-директивы» [283, с. 467].
Механизмы планирования в сталинской экономике мы рассмотрим
ниже, а здесь лишь отметим, что советское экономическое планирование в тот период утрачивало научно обоснованный характер и становилось приказным, жёстко предписывающим. Уже контрольные цифры
1927/1928 хозяйственного года в отношении ведомств носили обязательный для исполнения характер; а через несколько лет Госплан СССР
уже точно определял промышленные показатели производства каждого
продукта, а потом – в виде плановых заданий – доводил их до плановых
комиссий наркоматов, ведомств, экономических районов и даже отдельных предприятий [164, с. 467].
Другим (после планирования) механизмом экономического выдавливания НЭПа стала статистика. 10 декабря 1925 г. на заседании Политбюро ЦК ВКП (б) был подвергнут критике бессменный начальник Центрального статистического управления при СНК РСФСР и СССР
(1918-1926 гг.) П. И. Попов. Этот (в своё время крупный земский) статистик не побоялся вступить в прямой спор с вождём, доказывая ему,
что хлебные запасы в стране не столь велики, как принято было считать,
и их не следует преувеличивать. П. И. Попов принципиально «отказался
признать наличие огромных запасов хлеба в деревне. В тот же день он
был отстранён от руководства ЦСУ».
По мнению В. П. Данилова, «дезинформация и прямая ложь с осени
1927 г. становятся главными аргументами в борьбе за власть и средствами обоснования «правильности» партийно-государственной политики» [104, с. 170]. Статистика сразу же принялась «поддакивать» власти, минимум на 10-20 % выросли официально ожидаемые показатели
запасов хлеба в деревне, что свидетельствовало в пользу необходимости
применения чрезвычайных конфискационных мероприятий.
Политико-экономическое кредо сталинизма того периода было изложено И. В. Сталиными в его выступлении на октябрьском 1928 г. пленуме ЦК ВКП (б): «В чём состоит опасность правого, откровенно оппортунистического уклона в партии? В том, что он недооценивает силу
наших врагов, силу капитализма, не видит опасности восстановления

299

капитализма, не понимает механизма классовой борьбы в условиях диктатуры пролетариата, поэтому так легко идёт на уступки капитализму,
требуя снижения темпов развития нашей индустрии, требуя облегчения
для капиталистических элементов деревни и города, требуя задвигания
на задний план вопроса о колхозах и совхозах. Победа правого уклона в
нашей партии развязала бы руки силам капитализма, и подняла бы
шансы на восстановление капитализма в нашей стране» [384, с. 228].
Таким образом, характерной чертой сталинской экономической политики было отрицание экономической объективности; примат партийного решения над законами общественного производства; отказ от научного понимания экономического механизма, его упрощение, примитивизация. Первый заместитель председателя СНК СССР Н. А. Вознесенский писал: «Законы развития социалистической экономики есть плановые сущности, сознательно устанавливаемые господствующим пролетариатом и его партией. Диктатура пролетариата является решающим законом экономического развития, величайшей производительной силой»
[56, с. 159, 229, 230].
Подобная точка зрения устанавливалась сверху. Спорить было бесполезно. Начальник отдела перспективного планирования Госплана
СССР Г. А. Фельдман сравнил развитие советской экономики в 1920-е
гг. и американской в XIX-XX вв.; он пришёл к выводу, что «за счёт лучшего использования средств было получено до 70 % продукции, а за
счёт новых капитальных вложений – около 30 %. При этом выяснилось,
что быстрый рост накоплений денежных средств вовсе не обеспечивает
такой же быстрый рост выпуска продукции. Наоборот, может происходить и падение общих темпов развития хозяйства, если рост производительности труда будет ниже роста капитальных вложений» [230, с. 117].
Поскольку такой подход не соответствовал избранному курсу,
И. В. Сталин отрицательно высказался о подобных изысканиях; по его
мнению, это была «игра в цифирь». По мнению вождя, «подлинно научную» схему развития народного хозяйства «должны выработать революционные марксисты» [379, с. 326]. В августе 1931 г. И. В. Сталин телеграфировал Л. М. Кагановичу: «Буржуазный подход о рентабельности –
расклевать» [352, с. 277].
Экономический курс, который выработал сталинизм, можно определить следующим образом: «Форсированная индустриализация, принудительная коллективизация и ликвидация кулачества как класса (крестьянский труд в обмен на промышленный рывок)» [175, с. 5].
Но здесь мы имеем только содержание избранной политики, а для
оценки её значения можно добавить следующее:
 во-первых, такая политика свидетельствует, что большевикам не
удалось поставить под контроль государство, рыночную сферу, овладеть

300

современной им экономикой на современном же уровне. Эти руководители показали, что они способны только на изъятия и уничтожение;
 во-вторых, переход на административно-репреессивные методы
управления и отказ от нэповских принципов предполагали политический и экономический разгром их сторонников (всё это традиционно
осуществлялось под лозунгом «верности принципам» «истинного марксизма-ленинизма»); власть показала и нежелание, и неготовность принципиально меняться в ситуации принципиального изменения обстановки; для руководящей группы И. В. Сталина переход на позиции рыночного совершенствования НЭПа означал в перспективе потерю власти;
 в-третих, сталинистов не пугало то обстоятельство, что овладеть
новым технико-технологическим уровнем возможно лишь в определённые исторические сроки; уровень образования населения и культурного
внедрения социума не позволяли особо рассчитывать на скорые положительные результаты; требовалось преодоление определённой цивилизационной инертности; но такие обстоятельства не смущали власть
предержащих; они были вполне готовы подстёгивать исторический процесс, проводить репрессии, мириться с низким качеством продукции и
услуг, высокими издержками и т. д.
Стремление за 10 лет «пробежать» тот путь, который в условиях раннеиндустриальной Европы потребовал столетия, предполагал общее
снижение экономического критериума, что принципиально не соответствовало цивилизационной задаче индустриализации. Но и это не пугало власть. В уже упоминавшейся «Речи о задачах хозяйственников»
И. В. Сталин утверждал: «Говорят, что трудно овладеть техникой. Неверно! Нет таких крепостей, которых бы большевики не могли бы
взять!» [383, с. 41]. Это явная попытка одним прыжком («большим скачком») преодолеть вековую отсталость России, «перепрыгнуть» через
неё. Опыт неоспоримо свидетельствует, что историческое нетерпение
реформаторов, спешка в реализации программ обновления не дают положительного результата. Мобилизационная стратегия «потребовала
огромной концентрации ресурсов, сил и полномочий, широчайшего
внедрения командной системы и подневольного неоплачиваемого труда,
когда на стройках повсеместно использовался труд жертв массового террора» [405, с. 510].
2. Индустриализация СССР: основные этапы, итоги и значение
2.1. Индустриализация: резервы и источники средств
Выбор курса на форсированную индустриализацию предполагал существенный рост объёма привлекаемых денежных средств. Если,

301

например, в 1926-1927 гг. сооружались в основном небольшие фабрики
и заводы стоимостью менее 2 млн руб., то с началом индустриализации
начали возводиться промышленные гиганты, каждый из которых требовал не менее 100 млн руб. вложений [390, с. 207]. Соответственно возрастала доля фонда накоплений: до революции и в середине 1920-х гг.
она не превышала 10 % от национального дохода, в 1929 г. была доведена до 29 %, в 1931 г. – до 40 %, в 1932 г. – до 44 %, в дальнейшем, в
1930-е гг. её величина колебалась в пределах 25-30 % [162, с. 175].
Существовали резервы и источники средств для проведения индустриализации; первые выступали в роли экономических факторов, вторые – в виде их конкретной реализации.
К резервам средств для проведения индустриализации можно отнести:
1. Мобилизационные возможности АКС: их субъективистское истолкование играло на руку экономической политике власти:
 перераспределение сил и средств, их направление в те области,
которые, по мнению власти, являлись наиболее значительными;
 сознательное нарушение народнохозяйственных пропорций, норм
и законов производства, даже в ущерб экономической целесообразности;
 простота и лёгкость в применении принуждения, нарушение правил добровольности, неучёт хозяйственных интересов и пр.;
 падение уровня доходов населения;
 антирыночная налоговая и ценовая манипуляция; таким образом,
АКС позволяла «легко перераспределять национальный доход в политических целях, безжалостно подавляя потребление и безотказно финансируя ВПК» [163, с. 205].
2. Отказ советской России от внешних долгов, сделанных ещё царским правительством.
3. Национализация земли, что устранило затраты аграриев на её выкуп, приобретение и обслуживание (на эти цели ежегодно в среднем
уходило около 20 % доходов каждого крестьянского хозяйства, то есть
около 700 млн золотых руб.).
4. Экспроприация экспроприаторов перераспределила в пользу возможности государства использовать те ценности, которые изначально
были спрятаны от новой власти, которые эксплуататоры ранее тратили
на свое личное потребление (около 3 млн руб. ежегодно) [74, с. 6].
К числу источников средств для проведения индустриализации
можно отнести следующее:
1. Доходы от экспорта (прежде всего, сельхозпродуктов). Изначально экспортные возможности были ограничены. В 1927-1928 гг. экс-

302

порт из СССР составил 2, 73 млрд руб. (в том числе, за поставки нефтепродуктов – 372 млн руб., растительного и животного сырья – 1 119 млн
руб., руды – 72 млн руб., лесоматериалов – 330 млн руб., зерна – 119 млн
руб.) [364, с. 113].
Для увеличения экспортных показателей требовалось либо обеспечить увеличение добычи нефти (что было невозможно осуществить без
значительных капиталовложений), либо добиться резкого роста сельхоззаготовок (что также было невозможно при сохранении индивидуальных крестьянских хозяйств). Отсюда и проистекают те колебания политической линии в отношении будущего курса экономического развития, о которых упоминалось выше.
Доходы казны от экспорта сырья и сельхозпродукции демонстрируют данные Таблицы 58 [245, с. 142].
Таблица 58
Доходы СССР от экспорта зерна и сырья в нач. 1930-х гг. (млн руб.)
Показатели вывоза
хлеба
нефтепродуктов
лесоматериалов
пушнины и льна

1930 г.
883
830
600
500

1932-1933 гг.
389
700
700
-

Заметно, что в начале 1930-х гг. мировые цены на сырьё и сельхозпродукты снизились, что привело к существенному снижению доходов от экспорта в 1932-1933 гг.
Советский Союз терял на таких экспортных операциях значительные
суммы, во-первых, из-за упоминавшегося выше кризисного снижения
экспортных цен; а во-вторых, из-за влияния неблагоприятной внешнеэкономической конъюнктуры. Наши (по сути демпинговые) попытки
экспортных операций, стремление продавать как можно больше, пусть
даже себе в убыток, настораживали импортёров. Фактически «СССР
бросал вызов мировому экономическому сообществу. Правительства ведущих государств были вынуждены установить эмбарго на ввоз советских товаров, чтобы защитить свой внутренний рынок» [275, с. 123].
Основной упор в советском экспорте делался на вывоз хлеба (см.
Таблицу 59 [278, с. 38]).
Таблица 59
Валовые сборы, заготовки и экспорт хлеба в СССР в 1930-е гг. (млн т)
Год

Валовый сбор

1926
1928

76,8
73,3

Государственные заготовки
10,8

303

Экспорт
(тыс. т)
99,2

Год

Валовый сбор

1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935

71,7
83,5
69,5
69,9
68,4
67,6
75

Государственные заготовки
16,1
22,8
22,8
18,8
22,9
22,7
24,5

Экспорт
(тыс. т)
0,3
4,84
5,18
1,8
1,8
0,8
0,9

В 1930-1931 гг. около половины экспортной валютной выручки от
продажи зерна направлялось на закупку тракторов, комбайнов и других
образцов техники для села с тем, чтобы заменить потерянных от начавшейся коллетивизации лошадей [428, с. 195]. Страна была посажена на
продуктовые карточки, голодомор унёс миллионы жизней наших сограждан, а страна Советов упорно вывозила и вывозила хлеб за границу;
срабатывал всё тот же антинародный подход: «Сами не доедим, но вывезем!»
В годы первой пятилетки в структуре экспорта преобладали нефтепродукты (15,7 %), лесоматериалы (15,5 %), затем шел хлеб (9,7 %) и
пушнина (8,9 %). План экспорта зерна (5 945,1 тыс. т) был выполнен на
167, 2 % (9 363 тыс. т) [308, с. 123-124]. Мы вывозили хлеба всё больше
и больше, так как цены на зерно, в силу целого ряда вышеуказанных
факторов, резко упали (Таблица 60 [275, с. 124]).
Таблица 60
Экспортные цены на зерно (руб./т)
Зерновые
культуры
Пшеница
Рожь
Мука
пшеничная

1928 г.

1931 г.

1933 г.

1934 г.

1935 г.

80, 52
84, 79
187, 54

30, 85
28, 84
173, 75

27, 46
23, 39
124, 8

28, 01
17, 1
109, 6

28, 97
22, 15
36, 99

Ситуация с экспортом зерна в первой половине 1930-х гг. выглядела
следующим образом:
 нарастали неблагоприятные тенденции в импортной зерновой
сфере (падение мировых цен, удорожание себестоимости зерна в колхозном сельском хозяйстве и пр.), что привело к снижению объёма продаж не менее чем на 20 %;
 в 1928/1929 хозяйственном году план по зерновому экспорту был
выполнен на 102,4 %, а в 1932/1933 г. – только на 34,2 %;

304

 экспорт зерна в 1932-1933 гг. снизился на 12,1 % (только на 3,3 %
экспорт снизился за счёт уменьшения физических объёмов вывоза, а на
8,8 % – за счёт уменьшения мировых цен на зерно); в этот период вывоз
только пшеницы вырос на 28 %;
 в 1933 г. структура экспорта выглядела следующим образом:
20,5 % – продукты горной промышленности, 15,8 % – лес, 18,8 % – продукты земледелия [275, с. 124-126].
 Зерно экспортировалось преимущественно в Германию, которая в
1931 г. предоставила СССР кредит на сумму более чем 1 млрд марок
(50 % ввозимой в то время в страну техники было немецкого происхождения) За это СССР снабжал Германию не только сельхозпродуктами,
но и золотом, добыча которого существенно выросла (за счёт Колымы и
труда спецпереселенцев – раскулаченных крестьян) [278, с. 38].
В годы второй пятилетки внешнеторговая конъюнктура продолжала
оставаться неблагоприятной для СССР; продуктивность колхозной экономики оставалась невысокой; всё это привело к снижению экспорта
зерна:
 в 1934 г. 21,7 % экспорта приходились на лес, 21,4 % – на руду,
17,1 % – на продукцию земледелия (в том числе, 4,3 % вывоз собственно
зерна);
 в абсолютном значении из СССР вывезено зерна: в 1933 г. –
1 679 829 т, в 1934 г. – 760 447 т; государство пыталось повышать доходность экспорта за счёт увеличения вывоза льна, пушнины и продуктов
животноводства;
 в 1935 г. объёмы вывоза зерна составили 88,8 % от уровня 1934 г.
[275, с. 126-131];
 в общем объёме импорта промышленное оборудование составляло: в 1932 г. – 55,8 %, в 1933 г. – 47,1 %, закупки оборудования резко
снизились в 1935 г., в связи с невыполнением экспортных планов
(в 1933 г. на эти цели было потрачено 109,2 млн руб., а в 1935 г. –
35,6 млн руб.; только на закупки машин – 19,4 и 4,6 млн руб. соответственно).
Таким образом, внешнеэкономическая деятельность СССР была неэффективной, но что серьёзно влиял мировой экономический кризис;
мы можем заключить, что сталинизм продемонстрировал «нежелание и
неумение правильно учитывать его. Советские лидеры 30-х гг. подходили к оценке кризиса и разработке внешнеэкономического курса не с
позиций экономической целесообразности и защиты интересов своего
государства, а с доктринальных позиций» [278, с. 39].
2. Займы у населения. Первый заём был проведён в 1927 г.. Вскоре
они стали ежегодными и в 1927-1928 гг. принесли казне 726 млн руб., то

305

есть около половины всех ассигнований на промышленное развитие
того времени [192, с. 133].
Внутренние займы размещались среди населения организованно, по
подписке, зачастую добровольно-принудительным порядком и под контролем партийно-комсомольских и профсоюзных организаций на местах. К 1935 г. займы уже дали 17 млрд., а к началу 1940-х гг. – около 50
млрд руб. [230, с. 118; 436, с. 141].
3. Продажа спиртного. До начала Первой мировой войны денежные
поступления от реализации спиртных напитков составляли до 27 % доходной части российского бюджета. В 1914 г. торговля спиртными
напитками была запрещена (в связи с вступлением страны в мировую
войну). В декабре 1917 г. СНК РСФСР принял декрет о продлении запрета на производство и продажу спиртного (допускалось лишь производство спирта для технических нужд). В 1921 г. было принято решение
разрешить производство и продажу спиртных напитков крепостью до
14º. В 1924 г. была восстановлена винная монополия государства, а с
1925 г. началась широкомасштабная торговля спиртным.
Уже в начале 1930-х гг. поступления от продажи ликёроводочной
продукции достигли 17 % доходной части союзного бюджета [334,
с. 201]; в том числе, в 1925 г. они дали 500 млн руб. (эти средства были
использованы для найма рабочих на новостройки), в 1928 г. – 750 млн
руб., а в 1929 г. уже около 1 млрд руб. (эта сумма сравнима с доходами
всей тогдашней промышленности).
Председатель СНК СССР А. И. Рыков был принципиальным противником расширения производства и продажи алкоголя; под его руководством была создана специальная комиссия Госплана СССР, которая исследовала последствия отмены сухого закона для производственной
сферы. Выяснилось, что снижение производительности труда – в среднем по народному хозяйству на 5 % (а в понедельник и пятницу в промышленности – на 20 %) – оценивалось как ущерб, равный примерно
600 млн руб.; сюда следует приплюсовать затраты на социальное воспомоществование жертвам «пьяного» травматизма, возобновление труда
из-за поломки машин и механизмов и пр. траты. В итоге алкогольные
доходы и потери реально уравновешивали друг друга. Поэтому и вывод
комиссии А. И. Рыкова был однозначным: «Бесспорно, что доход от
спиртных напитков не может в перспективе представлять для государства с народнохозяйственной точки зрения сколько-нибудь эффективный источник накопления» [230, с. 118; 391, с. 141].
Более того, 15 сентября 1930 г. Политбюро ЦК ВКП (б) приняло следующее решение: «Ввиду явного недостатка водки, как в городе, так и в
деревне, роста в связи с этим очередей и спекуляции, предложить СНК
СССР принять необходимые меры к скорейшему увеличению выпуска
водки. Возложить на тов. Рыкова личное наблюдение за выполнением

306

настоящего постановления. Принять программу выпуска спирта в
90 млн вёдер в 1930/31 году» [388, с. 353].
Подобные объёмы выпуска спирта означали примерно 0,6 ведра (более 7 л спирта) на душу населения в год; в расчёте только на мужчин
трудоспособного возраста это означало 8-10 поллитровых бутылок
водки в день [333, с. 123].
Общую тенденцию алкоголизации населения Советского Союза отражает следующий факт: если в 1924/1925 хозяйственном году в стране
официально производилось 30 млн декалитров спирта, то в 1952 г. –
81 млн декалитров [432, с. 464]. То есть «пьяные» деньги, составляя
важную часть доходов государственного бюджета, являлись «палочкойвыручалочкой» выживания той системы, которая столь пространно пропагандировала свою «подлинную народность».
4. Денежная эмиссия. Выпуск бумажных денег производился столь
же форсированно, как и сама индустриализация: в 1929 г. – 0,8 млрд
руб., в 1932 г. – 23 млрд руб. [367, с. 73].
Причём, денежная масса росла в два раза быстрее, чем выпуск товаров народного потребления [296, с. 40]. Эмиссия однозначно провоцировала инфляцию и снижение уровня народного благосостояния.
5. Продажа за рубеж произведений искусства. По предварительным
расчётам наркома просвещения РСФСР А. С. Бубнова, в 1929-1939 гг.
вывоз антиквариата и прочих произведений искусства принёс стране
около 40 млн руб. В индустриальном отношении эта сумма была примерно равна стоимости покупки импортного технологического оборудования для полного укомплектования Горьковского автомобильного завода или Магнитогорского металлургического комбината [289, с. 268].
Пытаясь обеспечить индустриализацию средствами, советское руководство действовало на рынке предметов искусства довольно топорно и
неуклюже. Мы продавали лучшее из имеющегося, порой по бросовым
ценам, стремились дополучить прибыль за счёт массовых товарных интервенций, пренебрегали культурным достоянием и наследием; и, как
это сейчас выясняется, «порадовали» своей неумелой неразборчивостью немалое количество проходимцев.
Так, в 1931-1933 гг. Советский Союз активно продавал за рубеж замечательные книжные издания: отдел редких книг библиотеки Конгресса США почти на 80 % состоит из книг, проданных СССР. Среди
них: одна из первых русских печатных книг «Апостол», изданная в
1564 г. в типографии Ивана Фёдорова; Соборное уложение (продано за
45 $); коллекция писем Петра Великого из библиотеки Николая II (продана за 2,5 тыс. $); Синайский кодекс – самый ранний и полный греческий список Библии, подаренный российскому императору Александру
II греческим монастырём Святой Екатерины (Москва запросила за него
1 млн $, но в итоге согласилась на 100 тыс. $) [349, с. 45-46] и т. п.

307

Директор Эрмитажа (1964-1990 гг.) Б. Б. Пиотровский сообщил следующие данные:
 в 1952 г. был составлен список 2 730 картин, которые Эрмитаж в
1930-е гг. «выдал на реализацию»: 1 280 были возвращены, а 1 450 проданы; ещё 407 картин были проданы из коллекций других музеев;
 среди прочих, вызывает интерес «дело Меллона» (Э. У. Меллон –
в 1921-1932 гг. министр финансов США, миллиардер, промышленник,
меценат, коллекционер), который с апреля 1930 по апрель 1931 г. приобрёл из Картинной галереи Эрмитажа 21 шедевр на общую сумму 6 млн
654 тыс. 53 $. Среди них: «Портрет папы Иннокентия Х» Веласкеса
(223 562 $), «Портрет Изабеллы Брандт» Рубенса (223 563 $), «Поклонение волхвов» С. Ботичелли (338 563 $), триптих «Распятие» Перуджино (195 602 $), «Мадонна Альба» Рафаэля и «Венера перед зеркалом» Тициана (1 710 558 $ за две картины). Это были «чудовищно низкие цены». Американская пресса не без ехидства уведомляла своих читателей, что «покупка Меллоном за бесценок первоклассных картин Эрмитажа способствовала открытию больших кредитов для Советского
Союза, поскольку Меллон был министром финансов». Поэтому не удивительно, что «Меллон был привлечён правительством США к ответственности за неправильную уплату налогов и был принужден передать
свою коллекцию картин Вашингтонской картинной галерее. Скорый перевод Меллона на дипломатическую должность способствовал прекращению ограбления Эрмитажа» [296, с. 86-88, 416].
6. Деятельность Торгсина. Всесоюзное объединение по торговле с
иностранцами на территории СССР (Торгсин) было создано 18 июня
1930 г. 3 ноября 1931 г. Политбюро ЦК ВКП (б) поручило наркомату
внешней торговли СССР организовать в магазинах Торгсина (к 1935 г.
число этих магазинов достигло 5 тыс. [163, с. 207]) скупку золота у населения в обмен на товары. Уже в 1932 г. советские граждане сдали в магазины Торгсина 21 т, а к концу 1936 г. – около 100 т золота (это составило более 50 % добытого промышленностью золота в СССР того времени) [274, с. 111-114].
В магазинах Торгсина:
 осуществлялась продажа дефицитных товаров за валюту при
условии сдачи драгоценных металлов, предметов роскоши и искусства;
 советские и иностранные граждане обслуживались на равных
условиях;
 продажа велась по товарным ордерам или бонам («деньги Торгсина»); с 1933 г. продажа велась по специальным именным «заборным
книжкам», которые выдавались после сдачи ценностей; с 1934 г. сдатчики прикреплялись к определённым магазинам, при сдаче ценностью
на стоимость до 1 руб. выдавалась квитанция (имела силу только для

308

данного дня и только для данного магазина); при сдаче ценностей на
сумму более 1 руб. выдавались именные расчётные книжки (для иностранцев – особой формы) [275, с. 111-112].
Деятельность Торгсина характеризуют следующие данные:
 за несколько дней до наступления нового 1932 г. Торгсин получил
право принимать от населения серебро (за несколько предпраздничных
дней было собрано 18,5 т этого благородного металла, а за 1933 г. – 1
420,5 т);
 за 1933 г. Торгсин дал более 33 % средств для индустриализации
(больше, чем экспорт зерна, мяса или шерсти); а в 1930-1935 гг. деятельность Торгсина покрывала 20 % расходов на импорт промышленного
оборудования;
 в 1932 г. в магазинах Торгсина было реализовано товаров на
сумму 49,3 млн руб., в 1933 г. – 106,5 млн руб.;
 поступления валюты от операций Торгсина в январе 1933 г. составили 6,4 млн руб. (20 % в общей структуре валютных поступлений
страны), а в мае 1933 г. – 12,2 млн руб. (8 %); в структуре валютных поступлений этих лет валютные переводы по линии Торгсина соответственно составили 21 и 13 %;
 в 1933 г. более 80 % реализованной по линии Торгсина продукции
составляли продукты питания (в том числе, 64 % – хлебофуражная
группа продуктов);
 с июля 1933 г. доходность продаж в Торгсине начала резко падать
(сказалось, прежде всего, истощение внутренних запасов у советских
граждан); выполнение плана Торгсина составило: в 3 квартале 1933 г. –
77,5 %, в 4 квартале – 69,6 %; оборачиваемость товаров по магазинам
Торгсина в 1933 г. выросла со 130 до 173 дней.
В мае 1935 г. СНК СССР постановил прекратить деятельность магазинов (и всей системы) Торгсина с 1 января 1936 г. Но «Торгсин выполнил свой долг перед индустриализацией: он добыл ценностей на сумму
более 287 млн руб. (по ценам скупки), что было эквивалентно цене 220
т чистого золота» [271, с. 268; 272, с. 5, 47, 395; 274, с. 111-115; 275,
с. 112-115].
2.2. Управление хозяйственным механизмом
Выбор курса экономического развития означал и выбор адекватной
модели народнохозяйственного управления. Традиционная для мировой
экономики функциональная система государственного управления производственными процессами в нашей стране постепенно уступила место АКС, при которой государственный аппарат действует по территориально-отраслевому принципу.

309

Функциональная система предполагала разложение процесса управления на ряд следующих взаимосвязанных функций: планово-подготовительных, производственно-оперативных и контрольно-учётных; советское руководство – в силу антирыночных позиций – в принципе отвергало такой подход и тяготело к методам АКС. Эта система создала
территориально-отраслевую концепцию управления народнохозяйственным комплексом, что логично привело к усилению централизации
управления, созданию дополнительных управленческих звеньев и увеличению штатов.
В начале 1930-х гг. в СССР имелось около 300 тыс. управленцев, а к
началу германского вторжения их насчитывалось уже около 1 млн чел.
[164, с. 479]. Бюрократическая система воспроизводила сама себя в расширенном масштабе.
По мере становления и укрепления АКС элементы демократического
управления в экономической сфере всё более теряли свою значимость:
в 1929 г. вышло постановление ЦК ВКП (б) «О реорганизации управления промышленностью», в соответствии с которым ликвидировались
все главные управления ВСНХ, 32 хозрасчётных объединения («Уголь»,
«Сталь» и пр.), деятельность которых имела преимущественно функциональный характер. Спустя три года ВСНХ (в соответствии с нормами
ведомственного управления) был разбит на три наркомата – наркомтяжпром, наркомлес и наркомлегпром.
К 1940 г. всего действовало уже 39 общесоюзных наркоматов [164,
с. 479].
Вот как выглядел Высший совет народного хозяйства (ВСНХ) – центральный орган по управлению народным хозяйством в форме наркоматов (он нёс в себе следы собственно экономического управления – сохранявшиеся элементы хозрасчёта и пр., но по мере становления АКС,
ВСНХ также утрачивал экономические управленческие начала, а посему становился «довольно беспомощным органом» [11653, с. 208]).
ВСНХ был создан декретом ВЦИК 2 декабря 1917 г. 13 апреля 1929 г.
в составе ВСНХ были созданы Пленум, управления и комитеты. Структура ВСНХ отныне выглядела следующим образом:
 Президиум;
 отраслевые и функциональные сектора;
 группы (подчинены Президиуму): контрольные, по пропаганде
знаний, по ликвидации последствий вредительства;
 комитеты (кустарной промышленности, машиностроения);
 советы (научно-экономический и пр.);
 бюро (цен, по нефтяному оборудованию, тяжёлого машиностроения);
 управления (геодезическое, вохра).

310

С 1930 г. в составе ВСНХ получили самостоятельность следующие
системы производства: пищевая промышленность отшла к наркомлегпрому, лесная и лесообрабатывающая промышленность – к наркомлеспрому.
В 1932 г. экономическая эпопея ВСНХ завершилась его преобразованием в наркомтяжпром (его возглавил Г. К. Орджоникидзе, до этого, в
1930-1932 гг. исполнявший обязанности председателя ВСНХ) и другие
наркоматы; местные совнархозы отошли в ведение наркомата лёгкой
промышленности и его областных (краевых) управлений [304,
с. 398-399].
В 1934 г. И. В. Сталин на XVII съезде ВКП (б) следующим образом
изложил кредо советского экономического управления: «Нам нужна теперь не инспекция, а проверка исполнения решений центра, нам нужен
контроль над исполнением решений центра» [478, с. 76].
Советская АКС в области экономики имела следующую иерархически организованную структуру:
 И. В. Сталин, без одобрения которого не решались никакие вопросы, даже малозначительные;
 ЦИК СССР – формально главный орган власти в СССР, но реально пальма первенства в экономическом управлении принадлежала
вождю и правительству;
 СНК СССР – правительство, состояло преимущественно из отраслевых (наркоматы, ведомства и пр.) инстанций; аппаратом правительства являлось управление делами (в его составе было совсем немного
чиновников: например, за автомобиле- и авиастроение отвечал только
один человек, имевший двух секретарей [75, с. 169];
 Политбюро и ЦК партии в какой-то мере обсуждали, но в значительно большей мере одобряли решения вождя;
 специальные органы управления: Госплан СССР, наркоматы финансов и труда, Госбанк СССР, специализированные банки);
 экономические наркоматы отраслевого назначения (их число в
1930-е гг. выросло в 8 раз) [75, с. 168-169];
 бюджетные наркоматы (труда, просвещения, обороны);
 контрольные органы (комиссии по ценообразованию, транспорту,
хлебозаготовкам);
 аппарат экономического управления предприятий.
2.3. Планирование: общие основания
В сознание советского человека плотно вбита теза о преимуществах
плановой экономики над рыночной стихией. Но в какой мере возможно
существование планового хозяйства, и возможно ли это вообще? Классики рыночной экономики Ф. А. Хайек и Л. Фон Мизес доказывали, что

311

попытка введения планового хозяйства неизбежно ведёт страну к тоталитаризму, а само плановое хозяйство в принципе невозможно.
По их мнению, плановое ведомственное распределение труда ведёт
к разделению информации («рассеиванию знания»); получение этой информации затруднено, так как «характер экономической деятельности
во многом случаен, интересы субъектов не совпадают. Центральная инстанция планирования требует тех полномочий, которые двигают ситуацию в сторону тоталитаризма» [441, с. 141].
«Причина варварства и насилия тоталитарного режима Советского
Союза не в особой агрессивности народов этой страны, а в осуществлении социалистического учения новой экономики, которая неизбежно ведёт к уничтожению и подавлению, даже если это и не было изначальной
целью приверженцев социализма» [442, с. 116].
Мы полагаем, что плановое хозяйство в собственном значении этого
слова, в Советском Союзе никогда не существовало в реальности, но
«была создана система, распределяющая ресурсы волевым образом, как
это угодно политическому руководству» [153, с. 111]. Произвол – это не
план.
Основой планового хозяйства СССР считались пятилетние планы,
которые (в сочетании с оперативными планами) характеризуются следующим:
 Во-первых, пятилетние планы являлись скорее политическими,
чем экономическими (народнохозяйственными) документами; например, в начале 1930-х гг. советское промышленное производство составляло около 5 % от уровня США, но советские пятилетние планы (особенно 3-я пятилетка) изобиловали обещаниями «догнать и перегнать»
США к началу 1940-х гг.
Политическое предназначение пятилетних планов обозначилось достаточно чётко: «быть фасадом административно-командной экономики». Планы пятилеток оглашались с большой помпой; потом регулярно пересматривались в сторону уменьшения (поскольку они часто
были нереалистичными); а потом всячески превозносились «достигнутые успехи» и «перевыполненные обязательства».
По мнению многих исследователей, планирование на уровне вождя,
Политбюро ЦК ВКП (б), директив по пятилеткам «оставляли общее
впечатление незаконченности». Например, в утверждённых XVII конференцией ВКП (б) в 1932 г. директив по 2-му пятилетнему плану содержались всего 11 натуральных и 5 стоимостных показателей; то есть,
«контрольные цифры рассматривались как черновой материал для плановых органов» [75, с. 150-153].
 Во-вторых, по мнению П. Грегори, «составлять пятилетние планы
было легче всего. Их нужно было разрабатывать только раз в пять лет.
Они предполагали высокий уровень агрегирования и ставили перед

312

народным хозяйством лишь общие цели. Они были слабо связаны с оперативными планами и выполнялись плохо; пятилетние планы имели
мало общего с действительностью».
 В-третьих, пятилетние планы не являлись основой повседневного
управления промышленностью; эту функцию выполняли «всевозможные ежемесячные, ежеквартальные и ежегодные планы, которые часто
перестраивались, а в некоторых случаях и вовсе не существовало оперативных планов»; эти планы «разрабатывались Госпланом совместно с
плановыми отделами отраслевых ведомств, их главных управлений
(«главков») и самих предприятий. В отличие от пятилетних, эти планы
не публиковались».
 В-четвёртых, пятилетние планы де-факто не были главными инструментами планирования; конкретные плановые задания проистекали
из так называемых оперативных планов; но и их составляли, чаще всего,
не Госплан СССР или СНК СССР, не планирующие производственные
органы; это делали какие-то промежуточные инстанции чиновников;
сумма оперативных планов никогда не соответствовала показателям
планов пятилетки; достаточно часто оперативных планов просто не существовало; ресурсы распределялись не на основе планирования, а на
основе решений тех, контролировал их распределение.
 В-пятых, сложились определённые административно-командные
правила планирования экономического развития; к ним относилось следующее: тяжёлая промышленность важнее лёгкой; военная промышленность важнее гражданской; выполнение заказов должно быть основано
на использовании внутренних, а не внешних резервов; сфера услуг не
играет особой роли и ею можно пренебречь [75, с. 144, 156, 159, 161;
153, с. 209].
 В-шестых, основным методом составления планов было планирование «от достигнутого», когда выпуск продукции на следующий год
рассчитывался на 15 % больше, чем было достигнуто в текущем; но этот
метод не предполагал качественного роста, саморазвития экономических систем, прорыва роста, выхода на новые рубежи экономического
развития и т. д. [93, с. 172].
 В-седьмых, планы менялись в сторону увеличения скачкообразно,
без учёта реальных возможностей отрасли или предприятия; такие подходы вели к кризисам в экономическом развитии.
 В-восьмых, вопреки традиционному представлению об определяющей роли производственного и подчинённой роли капитального планирования, дело обстояло с точностью до наоборот. Именно планы капитальных вложений (по мнению сталинистов от экономики) являлись
главными определителями вектора и темпа экономического роста; «в

313

этом нет ничего удивительного. Цель диктатора заключалась в накоплении капитала и современных технологий, тогда как рост производства
был всего лишь неизбежным побочным следствием накопления капитала» [75, с. 144].
 В-девятых, всевластный центр, как и лично И. В. Сталин, не
могли держать в поле зрения одновременно такие значительные источники информации и экономической индикации; необходимость принимать огромное количество решений по всем народнохозяйственным вопросам, и физическая невозможность делать это с оптимальным уровнем качества и эффективности в ограниченные сроки, порождали и скороспелую непродуманность тех или иных решений, и их ошибочность
(а то и вредность). Так, в 1930-е гг. Политбюро ЦК ВКП (б) ежегодно
принимало от 2,3 до 3,5 тыс. решений, то есть, примерно около 50 на
одном заседании (а часто и больше: ещё в 1932 г. И. В. Сталин предложил не выносить на одно заседание Политбюро более 15 вопросов одновременно; но в реальности число вопросов на одном заседании часто
переваливало за сотню).
Весь аппарат ЦК партии в январе 1930 г. составляли 375 чел. (из них
в секретном отделе ЦК трудились 103 чел., и 123 чел. в отделе управления делами); Госплан СССР имел в штате около 900 сотрудников (при
этом сектор электрификации и энергетики, например, включал 30 чел.)
[75, с. 166-167; 353, с. 14, 15, 25, 196, 250]. С таким количеством управленцев (не говоря уже об их качестве) успешно решать масштабные задачи индустриализации было весьма затруднительно.
2.4. Пятилетки
Первая пятилетка. В декабре 1927 г. XV съезд ВКП (б) принял резолюцию «О директивах по составлению пятилетнего плана народного
хозяйства». Первая пятилетка официально началась 1 октября 1928 г.
20-28 мая 1929 г. работал V съезд Советов СССР, который утвердил первый пятилетний план [306, с. 269]. К моменту начала пятилетки её план
не был не только опубликован, но даже ещё и не разработан. Председатель ВСНХ В. В. Куйбышев получил задание сводить контрольные
цифры воедино уже после 1 октября 1928 г. Широкое обсуждение плана
пятилетки началось в декабре 1928 г. [154, с. 467].
За подготовку плана отвечали председатель Госплана СССР
Г. М. Кржижановский, председатель ВСНХ В. В. Куйбышев и председатель СНК СССР А. И. Рыков.
Было подготовлено два варианта пятилетнего плана: отправной и оптимальный (по показателям они различались примерно на 20 %; также
учитывалось, что некоторые факторы – природно-климатические, международные, агротехнические и пр. – не поддаются точному учёту).

314

Г. М. Кржижановский оценивал их следующим образом: «Первый вариант – зоркая, осторожная оценка некоего минимума хозяйственных возможностей, обеспечивающих, прежде всего, бесперебойное развитие
хозяйства. Другой ряд цифр учитывает более благоприятные шансы»
[191, с. 82].
Индустриализация России началась ещё в 1880-х гг., но войны и революции прервали этот процесс на 20 и более лет. По большинству видов промышленного производства СССР в 1928 г. находился на уровне
примерно 1913 г. «Пробежать за десять лет» дистанцию, отделявшую
нашу экономику от экономик передовых стран вряд ли было возможно,
скорее всего, возможно было лишь в определённой степени нагнать отставание. Установка вождя «догнать и перегнать» развитые страны в индустриальном отношении, причём, сделать это в кратчайшие (и совершенно нереальные) сроки, породило «плановую вакханалию», когда
производственные задания часто и произвольно повышались; это породило хаос в управлении, сбои в поставках, проблемы с капитализацией,
рост незавершённого строительства. «Сталин требовал невозможного,
полагал, что он получит максимум возможного; но на самом деле он получил меньше, чем это было возможно, и во второй пятилетке пришлось
снизить задания» [153, с. 200].
Первый пятилетний план выгодно отличался от последующих тем,
что в значительной степени он ещё базировался на принципах НЭПа:
 он обеспечивал оптимальное, сбалансированное сочетание народнохозяйственных пропорций, всех заданий между собой;
 предполагались реальные темпы развития;
 намечалось дальнейшее развитие хозрасчётных связей вплоть до
каждого предприятия (а не треста, как предполагалось по закону о трестах 1927 г.);
 деревня определялась достаточно равноправным партнёром города: предполагалось увеличить её обеспеченность машинами, агрохимией, расширить посевы, увеличить урожайность и объединить в колхозы до 20 % крестьян;
 предполагалось осуществление реальных социальных программ:
обеспечить рост численности рабочего класса пропорционально требованиям народного хозяйства, адекватное повышение квалификации и
зарплаты, улучшение условий труда и быта;
 содержались достаточно чёткие обоснования задач выживания
страны в мировой экономике и пр.
В нашем понимании, первый пятилетний план носил новаторский
характер. В апреле 1929 г. XVI партконференция (на основании докладов председателей СНК СССР А. И. Рыкова, Госплана СССР

315

Г. М. Кржижановского и ВСНХ В. В. Куйбышева) единогласно высказалась за оптимальный вариант, как единственно возможный и приемлемый. Как уже отмечалось выше, в мае 1929 г. первый пятилетний план
был окончательно утверждён V съездом Советов СССР.
Главной политической целью пятилетки являлось усиление социалистического сектора в городе и в деревне. Предусматривался ежегодный
рост промышленного производства на 21-25 %; военное производство
должно было расти на 10-18 % ежегодно (приоритеты тяжёлой индустрии и ВПК были свойственны всем советским пятилетним планам).
Валовая продукция промышленности должна была возрасти в 2,8 раза,
а продукция отраслей, производящих средства производства, – в 3,3 раза
[98, с. 171]. Понятно, что в области промышленности был напряжённым, но выполнимым.
Изменение политической ситуации в стране, утверждение у власти
И. В. Сталина и его сторонников, «великий перелом» предопределили
политику «большого скачка» в экономическом развитии, отказ от политики народнохозяйственного оптимума.
Уже через несколько недель после утверждения первого пятилетнего
плана в рабочем порядке начался пересмотр его важнейших заданий:
 14 августа 1929 г. на заседании президиума ВСНХ его председатель В. В. Куйбышев признал возможным увеличить во втором году пятилетки валовую промышленную продукцию не на 21,5 %, а на 28 %;
 ноябрьский 1929 г. пленум ЦК ВКП (б) уже полностью прошел
под знаком скачка. Общий то выступлений на пленуме был сверхоптимистическим (избыточно хвастливым): угольщики решили завершить
пятилетку в 4 года, тракторостроители решили обогнать США по выпуску тракторов так же в четыре года и т. п. В выступлении на пленуме
В. В. Куйбышева прозвучала следующая мысль: «Да, пятилетка нарушается по всем швам!» [390, с. 213-214];
 25 января 1930 г. ЦК ВКП (б) принял обращение к партии и ко
всем трудящимся с призывом ещё больше напрячь все силы для выполнения повышенных заданий. Члены ЦК были распределены по важнейшим индустриальным районам с целью контроля за работой промышленности;
 в своём выступлении на сессии ЦИК, докладывая присутствующим контрольные цифры развития промышленности на 1931 г., новый
председатель СНК СССР В. М. Молотов обещал годовой прирост на
45 %, вместо плановых 22 % [278, с. 41].
Особо изощрялся в переделке показателей планирования И. В. Сталин; он лично внёс существенные изменения в оперативные показатели
пятилетки по производству тракторов, автомобилей и выплавке чугуна.
Установка вождя на дополнительное подхлёстывание экономики нашла

316

наиболее отчётливое выражение в его уже упоминавшейся речи 4 февраля 1931 г. «О задачах хозяйственников»: «Максимум в десять лет мы
должны пробежать то расстояние, на которое мы отстали от передовых
стран капитализма. Говорят, что трудно овладеть техникой. Неверно!
Нет таких крепостей, которые большевики не могли бы взять» [383,
с. 41].
Таким образом, и без того высокие темпы развития промышленности, предусмотренные первым пятилетним планом, начавшейся плановой перестройкой «были доведены до абсурда»; «пятилетка превратилась в четырёхлетку и даже трёхлетку. Соревнуясь в экономическом
безумии, партийно-хозяйственные функционеры снимали с потолка всё
новые и новые рекордные цифры». В значительной мере «под воздействием Сталина в экономическую сферу переносились методы «классовой борьбы» и революционного штурма. Социально-экономические
ограничители и расчёты были отброшены как ненужный мусор. Индустриальные планы и капитальные вложения в индустрию наращивались
в той мере, в какой это считалось необходимым» [432, с. 159].
Например, в апреле 1929 г. Госплан СССР установил плановые задания по выплавке чугуна в размере 1,3 млн т; оптимальный вариант ставил задачу уже в 2,6 млн т; в декабре 1929 г. задание было увеличено до
6,1 млн т; в январе 1930 г. план выпуска чугуна был доведён до 17 млн т.
(в течение 8 месяцев план увеличивался 5 раз) [79, с. 156; 99, с. 714].
Чтобы выполнить эти планы по выпуску чугуна, реально требовалось ещё семь металлургических комбинатов типа Кузнецкого или Запорожского с проектной мощностью 1 млн т. чугуна или три Магнитогорских комбината с проектной мощностью в 2,5 млн т. Кстати, все перечисленные металлургические комбинаты в 1930 г. находились ещё на
различных стадиях строительства и были совершенно не готовы к производству. В декабре 1930 г. Г. К. Орджоникидзе сообщал И. В. Сталину,
что данные металлургические комбинаты, а также Нижегородский автозавод и Борисовский химкомбинат «строились без готовых проектов. Во
многих случаях деньги расходовались безо всяких смет, что вело к удорожанию производства»; «отчётность слаба и запутана. До сих пор никто не может сказать, сколько стоит постройка Сталинградского тракторного завода» [432, с. 159-160].
В своё время, при разработке плана первой пятилетки над цифрами
«отправного» варианта работал коллектив под руководством В. Г. Громана (позже объявлен «постепенновцем», вредителем за проявленную
осторожность). Эти специалисты полагали, что к концу пятилетки советская экономика вполне могла выйти на уровень выплавки чугуна в
8 млн т; волюнтаризм вождистского планирования дорого обошёлся советской экономике: в 1932 г. было выплавлено 6,2 млн т., и только к
1940 г. – 14, 9 млн т. [98, с. 171, 172].

317

Без последствий такой экономический произвол остаться не мог. Непропорционально большие инвестиции в строительство новых предприятий были несоразмерны со строительными мощностями, с возможностями поставок материалов и оборудования, с развитием инфраструктуры (особенно транспорта и энергетики). Стройки затягивались, воженные в них средства не давали отдачи. Соответственно не находила
товарного покрытия выдаваемая зарплата. Товарный голод, рост цен, падение уровня жизни стали закономерным итогом «большого скачка».
Если добавить сюда миграцию рабочей силы, текучесть кадров, раздувшиеся штаты, то становится понятной гибельность подобных скачков
(Таблица 61 [234, с. 84]).
Таблица 61
Темпы прироста промышленной продукции в первой пятилетке (%)
Показатель
Отправной вариант
Оптимальный вариант
Годовые планы
Фактически

1
21,4
21,4
21,4
20

2
18,8
21,5
32
22

3
17,5
22,1
45
20,5

4
18,1
23,8
36
14,7

5
17,4
25,2
16,5
5,5

По всем историческим меркам фактические показатели Таблицы 60
совершенно положительны (но с точки зрения первоначальных планов
пятилетки). Последовавший скачок вызвал диспропорции, резко понизившие темпы развития экономики (смотри данные Таблицы 62 [244,
с. 131-132] и 63 [1, с. 83; 278, с. 43; 390, с. 140]).
Таблица 62
Национальный доход и производительность труда в СССР
в первой пятилетке
Показатели
Прирост национального дохода (млрд руб)
Производительность труда
в промышленности (в % к
предыдущему году)

1929 г.
2,7

1930 г.
5,2

1931 г.
3,9

1932 г.
3,1

0,6

318

Таблица 63
Промышленное производство СССР в первой пятилетке
Вид продукции

319

Электроэнергия
(млрд кВт/час)
Уголь (млн т)
Нефть (млн т)
Чугун (млн т)
Минеральные
удобрения (усл.
ед., млн т)
Тракторы (тыс.
шт.)
Сталь (млн т)
Прокат (млн т)
Железная руда
(млн т)
Автомобили (тыс.
шт.)
Комбайны (тыс.
шт.)
Х/б ткань (млн м)
Шерстяная ткань
(млн м)
Бумага и картон
(тыс. т)
Сахарный песок
(тыс. т)

Задания на последний год пятилетки
(1929 г.)
22

Повышенные задания, установленны позднее

Фактически
произведено
в 1928 г.

Фактически
произведено
в 1932 г.

Год достижения
первоначального
плана

Год достижения повышенного плана

13,5

1935

75
22
10
8

45-46
17
-

35,5
11,6
3,3
0,1

64,4
21,4
6,2
0,9

1933
1934
1934
1954

1952
1950
-

170

1,3

48,9

1933

1956

10,4
8
19,4

4,3
3,4
6,1

5,9
4,4
12,1

1935
1935
1934

100

200

0,84

23,9

1935

1937

4 700
270

2 678
86,8

2 694
88,7

1951
1957

900

331,6

544,2

1936

2 600

1 283

828

1951

Уже в первые два года пятилетки трезвомыслящие экономисты поняли, что при таком положении дел выполнить плановые задания не
удастся. Тому были следующие причины:
а) экспортные возможности СССР оказались недостаточными для
обеспечения планов «большого скачка»;
б) недостаточные объёмы получаемых кредитов; в результате мирового экономического кризиса цены на сырьё упали; каждый станок, машина, механизм для Советского Союза обходились в 2-2,5 раза дороже,
чем немногим ранее (соответственно требовались бОльшие объёмы вывоза сырья и материалов);
в) произошло резкое падение внутреннего валового сельхозпродукта; на голодающую колхозную деревню также рассчитывать не приходилось [102, с. 188].
Невзирая на всё вышесказанное, вождь, ЦК партии и аппарат изменяли планы пятилетки по линии увеличения темпов и сокращения сроков. Например, показатели чёрной металлургии, которых следовало достичь, возросли с 10 до 17 млн т. (и это только в последний год пятилетки); тракторостроение – с 55 тыс. до 170 тыс. шт., автомобилестроение – от 100 тыс. машин до 200 тыс. шт., производство комбайнов
должно было достичь 40 тыс. шт. в год, показатели цветной металлургии
и сельскохозяйственного машиностроения должны были вырасти более
чем на 100 % [444, с. 74].
В реальности всё произошло по-другому: в 1930 г. промышленная
продукция должна была вырасти на 31-32 %, а в реальности её увеличение составило 22 %, а в 1931 г. – 15 и 5 % соответственно [102,
с. 188-189].
Власть (в соответствии с планами «большого скачка») пыталась аналогичным образом формировать политику капиталовложений. Следует
заметить, что в социалистическом плановом хозяйстве деньги играли
подчинённую роль; предприятия получали необходимые финансовые
средства под запланированные объёмы производства, даже если на их
счёте не было ни копейки. Предприятия получали средства на свой счёт,
с помощью которого они могли рассчитываться с другими предприятиями по безналичному расчёту. Снять наличные с этого счёта было невозможно, иначе как мошенническими способами. Работа предприятия
оценивалась по объёму и ассортименту выпускаемой продукции; другие
показатели, в том числе показывающие качество и эффективность общественного производства, особой роли не играли [163, с. 209].
В годы НЭПа капитальные вложения в народное хозяйство составили 26,5 млрд руб., в том числе, в сферу промышленности – 4,4 млрд
руб. [332, с. 114]. Капитальные вложения в годы первой пятилетки (без
аграрного сектора) составили 64,9 млрд руб. [154, с. 409], по другим
320

данным – 64,6 млрд руб. (в том числе, в сферу промышленности – 16,4
млрд руб.); 78 % капитальных вложений в промышленность направлялись на производство средств производства [332, с. 114].
Доля капиталовложений в ВНП индустриализации была довольно
высокой: в 1928 г. – 12 %, 1937 г. – 26 %, 1940 г. – 19 %. Важно помнить,
что избыточная капитализация так же вредна для экономики, как и её
недостаток (в царской России примерная доля капитализации в 6 %
обеспечивала около 8 % промышленного прироста; в иностранных экономиках доля капитализации в фазе индустриализации редко превышала 13-14 %); «одной из причин непроизводственных капиталовложений в период первых пятилеток стала «гигантомания», строительство
огромных предприятий и железных дорог. Экономика не справлялась с
такой концентрацией нагрузки, да и с административной точки зрения
управлять из центра несколькими крупными предприятиями было
проще, чем многими мелкими» [163, с. 207].
В 1931 г. номинальные инвестиции увеличились на 60 %, а производительность труда упала на 10 %; этот процесс продолжился и в 1932 г.
Гораздо важнее не абсолютный показатель инвестиций, а создание комплекса экономических условий для повышения показателей эффективности хозяйства. Сокращение инвестиционного напора в 1933 и 1937 гг.
оживило процессы возобновления производства средств производства.
В ходе первой пятилетки дважды правительство приступало к проведению кредитной реформы:
1) первая попытка начала осуществляться 30 января 1930 г.; она
имела целью передать в руки Госбанка СССР управление всеми деньгами и кредитами. Планировалось, что все формы финансовых операций осуществляются только по безналичному расчёту; коммерческие
кредиты упразднялись; при совершении сделок средства автоматически
перечислялись от производителя к продавцу (даже, если на счету покупателя не было средств); предполагался так называемый «плановый автоматизм» расчётов (предполагалось, что кредиты автоматически будут
следовать навстречу товарам без финансового надзора);
 но Госплан не справился с задачей тотального финансового контроля (часто ему просто не хватало необходимой информации); в экономических отношениях скопилось огромное количество непроведённых
счетов и счетов-фактур (только за февраль – март 1930 г. их количество
выросло в 10 раз и достигло 40 тыс.); часто поставлялись несезонные
или незаконные товары, причём по завышенным ценам; росла просроченная задолженность счетов; акты об отмене поставок и оплат стали
обычным делом;

321

 рост кредитования повлёк за собой рост денежной массы (только
в 1929/1930 хозяйственном году кредиты Госбанка СССР выросли на
87 %, а эмиссия – на 78 %);
 не случайно принято считать, что этот вариант кредитной реформы полностью провалился;
2) руководство Госбанка СССР было заменено, и на основании постановлений СНК СССР от 24 января и 20 марта 1931 г. началась осуществляться новая кредитная реформа; она предполагала, что кредиты
будут выдаваться преимущественно на торговые, а не на производственные операции; оплата производилась лишь с согласия участников
сделки; Госбанк усиливал контроль над операциями [79, с. 284-285].
Итак, «большой скачок», центр тяжести реализации которого пришелся на первую половину пятилетки, явно провалился. Это было ясно
практически с самого начала выполнения плана пятилетки. Но руководство страны встало на путь обмана и дезинформации населения. Достижению целей индустриализации мешали не только ошибки руководства
страны, «спецеедство» и т. п., но и дефицит материальных ресурсов, нехватка высококвалифицированных кадров и пр. Главное, всё же, состояло в другом – были слишком велики расходы на военные нужды, чтобы
мирная промышленность развивалась необходимо динамично.
Какие-то положительные итоги первой пятилетки (будут рассмотрены ниже) достигались за счёт нещадного подхлёстывания экономики;
но даже матёрые сталинские аппаратчики «начинали понимать слабости
затратного механизма, опасность чрезмерной централизации, излишней
директивности планирования» [103, с. 231-232].
Летом 1930 г., выступая с докладом на XVI съезде ВКП (б),
И. В. Сталин вместо анализа экономической ситуации отделался громкими фразами и перечислением промышленных достижений (за два
года и в стоимостном выражении). Будучи прекрасно осведомлённым о
неудачах «большого скачка», вождь тем не менее заявил: «Люди, болтающие о необходимости снижения темпа нашей промышленности, являются врагами социализма, агентами наших классовых врагов» [206,
с. 44]. И враги находились (мы рассмотрели процессы репрессий выше).
В июне 1930 г. был официально пущен Сталинградский тракторный
завод; однако освоение его мощностей продолжалось ещё около двух
лет. Поначалу с конвейера выходило ежедневно несколько машин, вместо 144 по плану [192, с. 245]. Такова была цена «большого скачка».
Планы пятилетки не были выполнены, но в январе 1933 г. на объединённом пленуме ЦК и ЦКК ВКП (б) И. В. Сталин объявил, что пятилетний план выполнен за 4 года и 3 месяца: программа по общему объёму

322

промышленности была выполнена на 93,77 %, по тяжёлой промышленности – на 108 %. В нашем понимании эти данные сфабрикованы за счёт
манипуляции стоимостными показателями.
Там же, на пленуме И. В. Сталин, понимая, что игнорировать провал
пятилетки невозможно, предложил более умеренный курс для следующего пятилетнего плана (предполагалось снизить среднегодовые темпы
промышленного развития до 13-14 %). Причём, сделано это было с обманной формулировкой: мол, основные задачи создания базы новейшей
современной техники и обороноспособности решены. «Стоит ли после
этого подхлёстывать и подгонять страну?, – спрашивал вождь, и традиционно сам себе отвечал, – ясно, что теперь нет в этом необходимости»
[381, с. 185].
Сложилась определённая схема выгодного для власти объяснения
экономической реальности: победные рапорты и замалчивание проблем; однобокое победное освещение достижений пятилетки; принятие
повышенных обязательств; разъяснение задач перехода к «новому этапу
коммунистического строительства». В это же время, 1 февраля 1933 г.
на места за подписью И. В. Сталина была отправлена телеграмма, содержащая текст постановления Политбюро ЦК ВКП (б): «Воспретить
всем ведомствам, республикам и областям до опубликования официального издания Госплана СССР об итогах выполнения плана первой пятилетки издание каких-либо других итоговых работ, как сводных, так и отраслевых, и районных, с тем, что и после официального издания итогов
пятилетки все работы по итогам могут издаваться лишь с разрешения
Госплана. Обязать все ведомства предоставить в Госплан СССР все имеющиеся у них материалы и работы по итогам выполнения первой пятилетки» [117, с. 99].
В итоге: в строй введены 1,5 тыс. новых промышленных предприятий; среди них: в мае 1930 г. Ленинградский экспериментальный завод
выпустил первую тонну отечественного алюминия; в июне 1930 г. началось строительство алюминиевого завода в Волхове и дал первые трактора Сталинградский тракторный; в апреле 1931 г. завершилось начатое
в 1927 г. строительство Туркестано-Сибирской железной дороги (Турксиб), протяжённостью более 1,4 тыс. км); 25 августа 1931 г. советская
пресса сообщила, что по добыче нефти СССР вышел на второе место в
мире (после США); в 1931 г. пущен Харьковский тракторный завод, а в
Москве была закончена реконструкция автомобильного завода; 1 января
1932 г. в Нижнем Новгороде дал первую продукцию автомобильный завод; в октябре 1932 г. был пущен ДнепроГЭС и т. д.
«Положительные новости индустриализации радовали население
(СССР превращался в промышленную державу)» [117, с. 245]:
323

 была создана новая угольно-металлургическая база на востоке
страны (Урал – Кузбасс), что обеспечило существенный рост показателей этих отраслей и этих регионов (хотя по производству стали и добыче
угля СССР едва достиг дореволюционного уровня) [163, с. 200];
 также в восточных районах были построены несколько крупных
электростанций (действовавших на угле), заложены магистральные
ЛЭП, реализованы крупные дореволюционные проекты (Кузнецкий
комбинат), запущены более десяти машиностроительных предприятий,
произведена разведка и началась добыча (производство) цветных металлов, создан крупный военно-промышленный центр на Дальнем Востоке
(Комсомольск-на-Амуре);
 были заложены основы многих отраслей промышленности, ранее
не имевшихся, или находившихся в зачаточном состоянии (станкостроение, автомобилестроение, тракторостроение, химическая и авиационная промышленность и пр.);
 налажено производство крупных турбин и мощных генераторов,
качественных сталей, ферросплавов, синтетического каучука, азота и
искусственного волокна;
 введены в строй тысячи км новых железных дорог, каналов;
 на бывших национальных окраинах (Средняя Азия, Закавказье,
Казахстан, Татария, Бурятия и пр.) созданы достаточно крупные очаги
производства;
 реально создана развёрнутая система оборонной промышленности;
 в 1934 г. СССР начал вывозить машины и оборудование: поначалу
объёмы вывоза были небольшими – в 1934 г. советский экспорт в стоимостном выражении составил 1,6 млн руб. (были вывезены 393 станка,
626 электромоторов, 134 трансформатора и др.) [382, с. 115];
 промышленное строительство привело к появлению на карте Советского Союза сотен новых городов и посёлков.
В отношении достижений первой пятилетки сказано немало (зачастую – вполне справедливо). Дж. Бофа писал: «Было бы грубой ошибкой рассматривать пятилетку как неудачу. Законная гордость, с какой
этот подвиг сохраняется в коллективной памяти советского народа, –
тому свидетельство. Пятилетку сопровождали чудовищное напряжение
и хаотическое движение вперёд, нечеловеческие трудности, но был заложен фундамент советского могущества. Уже многие видели очертания
индустриальной мощи под бесформенной магмой изуродованной пятилетки» [38, с. 104].
В то же время пятилетка продемонстрировала огромное количество
недостатков и нерешённых проблем:
324

 плановые задания первого пятилетнего плана были выполнены в
среднем менее чем на 60 % [79, с. 154]; то есть фактически выполнение
плана было сорвано; план был перевыполнен только по показателям капитальных вложений и по производству продукции тяжёлой промышленности, причём по валу, или на основе стоимостных оценок [164,
с. 487];
 к 1932 г. объём промышленного производства вырос на 8,5 % (по
плану – 36 %) [163, с. 200]; по другим данным – 22 и 32 % соответственно [278, с. 45]; (смотри данные Таблицы 64 [164, с. 468]).
Таблица 64
Планируемые и фактические итоговые показатели первой пятилетки
(млн т)
Показатели

Уголь

Нефть

Показатели 1927-1928 гг.
Отправной вариант

34,4
68

11,7
19

Оптимальный вариант
Исправленный вариант
Реально достигнуто

75
95-105
64

22
40-55
21,4

Железная
руда
5,7
15
19
24-32
12,1
(в 1932 г.)

 объём капитальных вложений в промышленность (по отношению
к ВВП) вырос в 3,5 раза, но потребности в капитальных вложениях в
сферу лёгкой промышленности, культуры и образования, медицины и
социального воспомоществования игнорировались [46, с. 222; 278,
с. 45];
 производительность труда (при таких затратах) должна была вырасти на 110 % (по плану), реально она не выросла вовсе, а даже снизилась на 8 % [275, с. 30];
 достигнутый рост основных видов промышленной продукции в
годы первой пятилетки был довольно значительным, но он ни в коей
мере не отвечал плановым заданиям (Таблица 65 [163, с. 200; 164, с. 487;
278, с. 45; 332, с. 15]).
Таблица 65
Произвродство основных видов промышленной продукции
в первой пятилетке: планы и реальность
Показатель, ед.

План

Рост национального дохода (%)
Рост продукции промышленности (%)
Рост сельхозпроизводства (%)

103
130
55

325

Реальное выполнение
59
102
упало на 13

Показатель, ед.

План

Производство тракторов (тыс. шт.)
Производство автомобилей (тыс. шт.)
Проложено железных дорог (тыс. км)
Произведено станков (млн шт.)
Введено в строй доменных печей (шт.)
Выработано электроэнергии (млрд
кВт./час.)

170
200
16
12
60
33-35

Реальное выполнение
53
24
5,5
5,9
32
13,1

 темпы роста в тяжёлой промышленности в ходе первой пятилетки
упали довольно значительно: в 1928 г. они составляли 28,7 %, а в
1933 г. – 5,5 %;
 за годы пятилетки программа строительства транспортных путей
была выполнена не более чем на 30 % [164, с. 487];
 индустриализация проводилась экстенсивными методами, с
огромными издержками; она сопровождалась высокой инфляцией (за
пять лет денежная масса выросла на 180 %, а розничные цены – на
250-300 %; покупательная способность рабочих снизилась на 40 %);
 производству товаров лёгкой промышленности и народного потребления не уделялось должного внимания (план по этим направлениям выполнен не более, чем на 70 %) [50, с. 222];
 продолжались закупки сырья и оборудования за рубежом: за годы
пятилетки закуплено сельхозтехники на 1, 15 млрд руб., чёрных металлов – на 1,4 млрд руб.; также закупался хлопок и мн. др. [278, с. 45];
 возросло число незавершённых строек: в начале пятилетки они
аккумулировали 31 % капитальных вложений, в 1932 г. – 76 % (значительная часть капвложений таким образом оказывалась замороженной)
[164, с. 468];
 в годы пятилеток была почти прекращена деятельность иностранных концессий; частный капитал вытеснялся из различных секторов
экономики (к 1933 г7 доля частных предприятий в промышленности не
превышала 0,5 %, в сельском хозяйстве – 20 %, в торговле частников не
осталось вовсе) [154, с. 486];
 несмотря на повсеместное внедрение машин, ручной труд преобладал абсолютно.
Таким образом, «беспорядочная, «вакханальная» индустриализация,
подчиняющаяся бесконечным импровизациям, погрузила страну в перманентное состояние всеобщей, как на войне, мобилизации и напряжения, потому что планы, как правило, были невыполнимы. Она усиливала
степень экономического хаоса и общественного беспорядка. Она вызы326

вала всё большую необходимость политического руководства экономической сферой. Административно-командная система заменяла собой
законы рыночной экономики» [34, с. 201].
Иными словами, первая пятилетка, сориентированная на выполнение планов «большого скачка», заложила в советской экономике базу
низкой эффективности, особой затратности, невосприимчивости к инновациям и пр.
Вторая пятилетка. В годы второй пятилетки (1933-1937 гг.) планировалось завершить техническую реконструкцию народного хозяйства СССР и устранить ранее обозначившиеся диспропорции. План второй пятилетки получил политическое одобрение на XVII съезде ВКП (б)
в феврале 1934 г. В качестве основной политической задачи второй пятилетки было определено «укрепление экономических и политических
позиций пролетарской диктатуры на основе союза рабочего класса с
крестьянством для окончательной ликвидации капиталистических элементов и построения бесклассового общества».
Для выполнения главной задачи планировалось:
 завершить ранее незаконченное строительство;
 темпы прироста промышленного производства снизить с 30 до
16,5 %; темпы прироста предметов потребления должны быть выше,
чем у промышленности, поэтому капитальные вложения в лёгкую промышленность выросли в несколько раз;
 довести общий объём выпуска продукции до 92,7 млрд руб. (в ценах 1926/1927 хозяйственного года);
 капиталовложения в годы второй пятилетки (без сельского хозяйства) составили 147,6 млрд руб. (по сравнению с первой пятилеткой они
выросли практически на треть в сопоставимых ценах) [154, с. 409; 164,
с. 487-488; 304, с. 385];
 окончательно ликвидировать капиталистические элементы в городе и в деревне (на основе кооперирования и коллективизации); окончательно установить господство «социалистического способа производства»;
 добиться быстрого роста благосостояния рабочих и крестьянских
масс, решительное улучшение всего жилищного и коммунального дела
в СССР;
 дальнейшее укрепление обороноспособности страны (особенно
по линии создания новых промышленных центров в восточных районах
страны).
В аспекте целеполагания второй пятилетний план представляется
более умеренным, чем первый; в нём, казалось бы, не наблюдается резких субъективистских перепадов. Но произвол при планировании
327

остался: например, в сентябре 1935 г. Госплан СССР произвольно повысил производственные задания на 4-й квартал 1935 г. по выработке чугуна (на 1 млн т), добыче угля (на 700 тыс. т) [79, с. 136]. Эти изменения
(как и прочие) были внесены в планирующие документы в расчёте на
достижения стахановского движения и ударничества.
Тем не менее план превращался в универсальное средство всех проблем:
 годовые народнохозяйственные планы содержали задачи, обязательные для выполнения всеми отраслями, регионами и предприятиями;
 планы распределения и использования капитальных вложений
(обеспечивали реализацию задач структурной экономической политики) предполагали распределение системы плановых заданий от Госплана СССР до каждого рабочего (в них содержались основные производственные задания, планы по использованию оборудования, освоению резервов);
 с мая 1934 г. началось планирование заданий по объёмам посевных площадей, использованию сельхозтехники и т. п. [154, с. 488].
План второй пятилетки дважды подвергался произвольному корректированию: сначала в сторону увеличения, а затем (когда стало ясно, что
эти задания слишком велики) в сторону уменьшения (Таблица 66 [34,
с. 201; 230, с. 122; 278, с. 46]).
Таблица 66
Некоторые итоги второго пятилетнего плана с учётом коррекции
Показатели, ед.

1932 г.

План
1937 г. пониженный
16
153
38

1937 г.,
итог

6
64
13

План
1937 г. повышенный
22
250
100

Чугун (млн т)
Уголь (млн т)
Электроэнергия
(млрд кВт./час.)
Сталь (млн т)

5,9

15,6

14
128
36

В 1932 г. были завершены попытки реформирования банковской системы СССР. Ещё в сентябре 1925 г. в стране действовало 1 121 банковское учреждение (и это без учёта кредитных кооперативов). Банки
создавались по отраслевому принципу; эта система, несмотря на вышеописанную реформу 1930-1931 гг., просуществовала до мая 1932 г.
Госбанк СССР был лишён коммерческих функций; к его задачам отныне относилось: плановое кредитование хозяйства; организация денежного обращения и расчётов; кассовое исполнение государственного
бюджета; осуществление международных расчётов. Эти функции оста328

вались за банками вплоть до рыночных преобразований периода перестройки. Понятно, что речи о хозяйственной самостоятельности банков,
об осуществлении каких-то иных функций не шло [418, с. 310].
Иногда в исторической литературе вторую пятилетку называют «сталинским НЭПом», что связано с некоторыми хозяйственными послаблениями того периода (в сторону, чаще всего, снижения градуса сталинизации экономики). В промышленном директорате, в верхах стали возникать туманные (крамольные) мысли о возобновлении экономических
методов хозяйствования, в ущерб административным. В этом отношении показательна, например, деятельность Совета при наркомате тяжёлой промышленности (особое возмущение И. В. Сталина вызвали материалы июньского 1936 г. заседания Совета, проходившего в столице).
Действительно, работавшие в реальной экономической обстановке, а не
в доктринальной схеме, высокопоставленные хозяйственные функционеры позволили себе определённые вольности:
 В. М. Бажанов (заведующий промышленной секцией Госплана
РСФСР, главный инженер Главугля, растрелянный 26 ноября 1937 г.)
критиковал перегибы в репрессиях в отношении инженерно-технических работников, недостаточное внимание к стахановскому движению,
ратовал за техническое совершенствование производства;
 А. Г. Стаханов критиковал плохое использование шахтной техники, врубовых машин, отбойных молотков (интересно, что этот передовик сталинского «Большого скачка» в своём докладе, вопреки обыкновению, ни разу не упомянул имени вождя);
 Л. С. Владимиров (директор Уралмашвагонзавода, член ЦИК
СССР, растрелянный 14 января 1938 г.) высказал недоверие к экономической составляющей стахановского движения, полагал, что оно охватило лишь верхушку рабочей массы; сожалел о том, что итр не имеют
возможности работать более творчески и эффективно;
 Г. К. Орджоникидзе (нарком тяжёлой промышленности, член Политбюро ЦК ВКП (б), 18 февраля 1937 г. покончил собой) назвал обвинения в адрес итр «чепухой»; нарком сказал буквально следующее: «Какие там саботажники! Это наши сыновья, наши братья, наши товарищи,
которые целиком и полностью за советскую власть!»;
 нарком обосновал необходимость научного подхода к организации промышленности;
 он подверг критике (и даже осмеянию) тезис о том, что советский
рабочий должен превзойти американского по показателям эффективности труда и его производительности (в то время, при сходных условиях
труда, американский рабочий производил продукции в 9 раз больше советского);
329

 требовал отказаться от выполнения плана по валу (тем более, в
стоимостном выражении); нужны программы реализации продукции
промышленности по товарной номенклатуре и по её востребованности
в народном хозяйстве [418, с. 14-15].
«Большой террор» прекратил всяческие вольнодумства и поползновения в сторону либерализации. В руководящих инстанциях сохранялась общая ориентация на развитие тяжёлой промышленности, ВПК,
«главкизм» и ограничение потребления.
Вторая пятилетка ещё дальше продвинула СССР по пути промышленного развития, но её итоги были совершенно неоднозначными, так
как запущенные ранее экономические механизмы скачка продолжали
своё действие:
 было объявлено, что пятилетка в промышленности выполнена к
31 марта 1937 г. на 102 % (показатель завышен методом стоимостного
исчисления в условиях роста цен); на самом деле анализ 46 важнейших
показателей плана второй пятилетки продемонстрировал, что выполнены только 10, а остальные выполнены лишь на 70-77 % [79, с. 154;
391, с. 219];
 промышленность (по официальным данным) выполнила планы
второй пятилетки за 4 года и 3 месяца; но по большинству показателей
вторая пятилетка была выполнена лучше первой: по официальным данным производительность труда выросла в 2 раза, валовая продукция
промышленности – в 2,2 раза, сельского хозяйства – в 1,5 раза;
 в 1937 г. 80 % промышленной продукции получено на новых (частично модернизированных) производствах (в годы пятилетки было построено около 4,5 тыс. промышленных предприятий) [324, с. 386];
 темпы промышленного роста по граппам А и Б сблизились, хотя
опережающего роста группы Б добиться не удалось [164, с. 489];
 к концу 1930-х гг. Советский Союз стал индустриально-аграрной
страной (а по данным официальной советской статистики в 1937 г.
СССР вышел на второе место в мире по объёмам промышленного производства) [332, с. 115; 334, с. 396];
 возникли новые промышленные центры на востоке страны; были
созданы новые предприятия, новые города и новые для страны отрасли
промышленности;
 преодолевалась научно-техническая отсталость, импорт техники
в годы пятилетки снизился в 10 раз; к 1 января 1938 г. около 50 % металлообрабатывающих станков в стране были советского производства
[334, с. 387];
 лёгкая промышленность (в зависимости от отрасли) имела
40-85 % выполнения плана; но в обоих случаях абсолютный рост был
достигнут;
330

 наметилась тенденция интенсификации промышленности: энерговооружённость труда увеличивалась в четыре раза быстрее, чем в
годы первой пятилетки, а число рабочих и служащих соответственно
росло в четыре раза медленнее;
 были освоены новые технологии (сплавы, синтетический каучук
и пр.); развивалось современное машиностроение (в 1935 г., например,
было пущено московское метро).
Демонстрацией растущей технологической и военной мощи СССР
стали советские авиаперелёты. В 1931 г. рекорд дальности авиаперелёта
установили пилоты из США (8 560 км), в 1932 г. к ним приблизились
пилоты из Великобритании (8 544 км) и т. д. В ряд передовых авиадержав вошёл и Советский Союз:
 18 июня 1937 г. беспересадочный перелёт из Москвы в США через Северный Полюс совершили В. П. Чкалов, Г. Ф. Байдуков и
А. В. Беляков (на АНТ-25 перелетели из Москвы в район Ванкувера);
 12-14 июля 1937 г. М. М. Громов, А. Б. Юмашев и С. А. Данилин
так же на самолёте АНТ-25 за 63 часа 16 минут перелетели из Москвы,
через Северный полюс, в Сан-Хосинте (США), установив мировой рекорд дальности беспосадочного перелёта [330, с. 71].
В итоге, вторую пятилетку можно назвать пятилеткой стабилизации:
чркезвычайность предыдущих пяти лет уступила место более взвешенной и упорядоченной экономической политике.
Третья пятилетка. В марте 1939 г. на XVIII съезде ВКП (б) был
одобрен третий пятилетний план развития народного хозяйства СССР в
1938-1942 гг. Интересно уже то, что пятилетний план получил утверждение, когда первый год пятилетки уже завершался.
Приоритетами этого плана являлись:
 первоочередное развитие тяжёлой промышленности, машиностроения, металлургии, химической индустрии;
 продолжение линии на милитаризацию страны (ускоренное развитие оборонной промышленности, создание крупных государственных
резервов по топливу, развитие электроэнергетики, создание предприятий-дублёров на Урале, в Поволжье, в Сибири и пр.
Провалы первых пятилеток ничему не научили сталинское руководство: в плане на третью пятилетку ставилась задача догнать и перегнать
по уровню производства на душу населения развитые капиталистические страны (и это, не снижая оборонных расходов); увеличить промышленное производство на 92 %, сельскохозяйственное – на 52 %,
национальный доход – в 2 раза, потребление на душу населения – на
75 % [34, с. 226].
Уровень осмысления плановых задания первых трёх советских пятилеток в определённой мере характеризует порядок их опубликования:
331

план первой пятилетки – три обширных тома в четырёх книгах –дважды
издавался Госпланом СССР; план второй пятилетки был издан всего в
одной книге; план третьей пятилетки в развёрнутом виде не публиковался вовсе – его небольшое изложение было издано тиражом 3 тыс. экз.
[278, с. 47].
Начавшаяся война, спутав все планы, не позволяет сегодня говорить
об итогах выполнения третьего пятилетнего плана. Ясно одно: намеченных показателей достичь бы не удалось:
 в 1937-1941 гг. ежегодные темпы роста индустрии не превышали
3-4 %; всего в 1939-1941 гг. продукция индустрии выросла на 11 %; «невыполнение производственных планов всё ещё имело место, и даже
стало обычным делом» [154, с. 420]; и это при том, что за три года третьей пятилетки капитальные вложения (без сельского хозяйства) составили рекордные 145,3 млрд руб. [154, с. 409, 420];
 в 1940 г. в валовой продукции промышленности производство
средств производства составляло 61,2 %, а предметов потребления –
38,8 % [278, с. 47];
 в области приборостроения, электротехнического производства и
производства средств связи советское отставание от западных стран
было наиболее вопиющим: в 1940 г. на 194 млн чел. населения СССР
приходилось 1,7 млн телефонных аппаратов, 1,1 млн радиоприёмников,
6 млн радиотрансляционных точек [130, с. 21];
 в строительстве доминировал ручной труд, преобладали тачки и
лопаты; в третьей пятилетке на 3 тыс. новостроек страны приходилось
всего 2,1 тыс. экскаваторов, 1,1 тыс. скреперов, 0,8 тыс. бульдозеров;
выпуск строительной техники в 1939-1941 гг. сократился на 30-40 %,
также снизилось производство кирпича, извести, огнеупорных и кровельных материалов, стекла и пр. [180, с. 19, 21];
 в 1940 г. потери от брака и выпуска некачественной продукции
только в чёрной металлургии составили 380 млн руб., в среднем машиностроении – 313 млн руб., в оборонных отраслях – 755 млн руб., а
всего в промышленности – 2 млрд руб. (в стоимостном выражении эти
потери приравнивались к 1/3 стоимости годовой добычи угля и нефти)
[202, с. 232];
 производительность промышленного труда в СССР в 1939 г. была
в три раза ниже, чем в США и в Германии [418, с. 15]; рост производительности труда тормозился как объективными (незавершённость электрификации и всей индустриализации; неразвитость сельского хозяйства, транспорта и связи; проблемы материально-технического снабжения и пр.), так и субъективными (невнимание к материальному стимулированию качественного труда; стремление устроить экономику по административно-командному образцу и пр.) факторами.
332

По мнению Г. А. Куманёва, перед войной в экономическом развитии
страны наблюдались системные кризисные явления, «началось сокращение выпуска многих видов продукции, в том числе, и двойного назначения, то есть необходимых как для гражданского сектора экономики,
так и для обеспечения нужд военного производства» [217, с. 21-22].
Управление и планирование экономикой в третьей пятилетке шло по
линии развития командного стиля и аппаратного вмешательства:
 в 1939-1941 гг. значительно выросло число промышленных наркоматов (в 1932 г. их насчитывалось всего 3, в 1939 г. – 6, в 1940 г. – 23;
при естественном сокращении подведомственных предприятий); к
1941 г. общее число управленцев на центральном уровне превысило
1,8 млн чел.; из имевшихся 214 тыс. специалистов с высшим образованием в системе промышленных наркоматов юбыли заняты около 31 %,
а остальные находились в заводоуправлениях, центральных и местных
органах власти [164, с. 490; 325, с. 17-18];
 к 1940 г. планы по сельскому хозяйству уже охватывали все основные агротехнические мероприятия; в 1941 г. объектом планирования
сьтала деятельность в научной сфере; также в 1941 г. впервые был составлен подробный план ускорения технического прогресса в ведущих
отраслях промышленности [164, с. 488].
Развитие металлургии. По добыче железной руды СССР занимал
второе место в мире, а по производству чугуна и стали – третье. Но ситуация в металлургической отрасли была весьма неблагоприятной:
 например, в 1937-1940 гг. производство продукции тяжёлого машиностроения выросло на 14 %, среднего машиностроения – на 15 %,
оборонной продукции – на 47 %, а производство чёрной металлургии
осталось без изменений (2 июня 1940 г. ЦК ВКП (б) и СНК СССР даже
приняли по этому поводу специальное постановление) [154, с. 420]; с
учётом данных первой половины 1941 г. производство чугуна и стали
выросло на 3 %, а проката – на 1 % [311, с. 227];
 в 1937-1938 гг. абсолютный прирост производства чёрных металлов не превышал 0,1-0,6 млн., а в 1938-1939 гг. даже наблюдался спад
производства;
 в 1938-1940 гг. среднегодовые темпы прироста производства снизились: по чугуну – с 18,6 до 1 %, по стали – с 24,5 до 1,1 % (в 1940 г.
выплавлено 40 млн т. стали [154, с. 408]), по прокату – с 24 до 0,4 %;
 в общем сортаменте прокатного производства в СССР рядовой
прокат составлял 78 %, а качественный – не более 22 %; только 55-60 %
выпускаемой стали были пригодны для выпуска качественного проката;

333

 к началу войны аотребности в качественном металле удовлетворялись: по стальной нержавеющей ленте – на 25 %, по инструментальной легированной стали – на 49,7 %, по листовой нержавеющей стали –
на 23,8 %.
Всё вышеперечисленно приводило к тому, что почти весь объём качественного металла приходилось импортировать;
В 1932-1940 гг. производство важнейших видов цветных металлов
выросло в 2-6 раза, но потребность растущих предприятий авиа-, авто-,
приборостроения, радио- и электротехнической промышленности привели к тому, что советская экономика испытывала острейший дефицит
цветных металлов [130, с. 16-20; 202, с. 15-18].
Машиностроение. В 1939-1941 гг. валовая продукция всей промышленности выросла на 45 %, а продукция машиностроения – на 76 %
(имеются и другие оценки – на 19 %) [154, с. 407, 420].
Нельзя отрицать того факта, что в годы первых пятилеток было немало сделано; например, ещё в 1933 г. СССР не имел собственного производства подшипников, а в 1941 г. отечественная промышленность давала ежегодно 45 млн подшипников. Были выстроены крупнейшие
предприятия транспортного, энергетического и тяжёлого машиностроения (Уралмаш, Уралвагонзавод, Ижорский, Кировский, Коломенский,
Новокраматорский, Сормовский заводы и мн. др.). Часто это были
вполне современные и технологичные предприятия (автомобильные и
тракторные заводы в Москве, Горьком, Ярославле, Харькове, Сталинграде, Челябинске и пр.).
Одновременно в 1937-1940 гг. производство тракторов, комбайнов,
плугов, сеялок, молотилок и пр. сельхозорудий сократилось в 2-3 раза;
для лёгкой промышленности уменьшился выпуск ткацких станков, а
также продукции культурно-бытового назначения (мебель, швейные машины, часы, электроприборы, посуда, хозяйственный инвентарь и пр.).
Лёгкая промышленность и сельское хозяйство обеспечивались продукцией машиностроения по остаточному принципу.
В 1940 г. Советский Союз производил ежегодно 58 тыс. станков; станочный парк страны составлял уже 710 тыс. ед. (для сравнения: Германия ежегодно производила 2,1 млн станков, значительное количество из
которых были высшего уровня сложности); «большинство же выпускаемых нами станков было рядовых марок, они не обеспечивали высокой
производительности труда и качества продукции» [130, с. 20, 21; 202,
с. 19].
Топливно-энергетический комплекс:
 в 1937-1940 гг. добыча нефти ежегодно возрастала на 0,9 млн т.
(но общий рост нефтедобычи составил в эти годы 9 %, вместо 77 % по
334

плану) [202, с. 16]; в 1940 г. в СССР было добыто 31,1 млн т. нефти. Основным районом нефтедобычи оставался Бакинский; но параллельно с
ним начала создаваться нефтяная база за Уралом («Второе Баку»). В
1932-1940 гг. добыча нефти в СССР выросла на 45 %, а в восточных районах – в семь раз (в 1932 г. восточные районы давали 2,6 % общесоюзной добычи нефти, а в 1940 г. – 12,2 %) [154, с. 408-409];
 по мощности электростанций и выработке электроэнергии Советский Союз вышел на третье место в мире (после США и Германии); доля
ГЭС в общем энергобалансе страны составляла 10,6 %);
 строилось немало энергетических мощностей, но до выполнения
плана пятилетки было далеко; например, Куйбышевский гидроузел с
проектной мощностью в 3,4 млн кВт./час. не удалось даже начать строить;
 2/3 произведённой электроэнергии тратились на нужды промышленности, 2,6 % – на транспорт, 0,5 % – на сельское хозяйство (хотя на
селе проживали 2/3 населения страны); в итоге 96 % колхозов и 65 %
МТС к началу 1938 г. оставались неэлектрифицированными;
 в топливном балансе страны уголь занимал чуть меньше 60 % (по
объёмам его добычи мы занимали четвёртое место в мире); в стране действовали 546 угольных шахт (они отличались крайне невысоким уровнем механизации – в лучшем случае имелись бурильные установки и
отбойные молотки); в 1937-1940 гг. добыча угля выросла с 128 млн т. до
165, 9 млн т. [19, с. 16; 139, с. 17-18; 164, с. 408; 278, с. 47].
Химическая промышленность в предвоенный период не получила
должного развития. Ещё в начале 1930-х гг. Советский Союз являлся одним из крупнейших импортёров химической продукции: в страну ввозилось около 100 её видов.
Определённые подвижки в области химического производства несомненно происходили: к моменты германского вторжения в СССР уже
действовали 75 химических производств (где вырабатывался, например,
синтетический каучук, производилась переработка нефтепродуктов и
твёрдого топлива и пр.). Но «у нас не было своевременно оценена неразвитость такой важной универсальной отрасли, как производство пластмасс, синтетической смолы и химического волокна. Их выпуск ограничивался всего 10-11 тыс. т в год, тогда как за рубежом действовали сотни
заводов подобного профиля» [130, с. 20].
Мы явно недостаточно производили серной и азотной кислоты, соды
и мн. др. Планы химического производства систематически не выполнялись, что крайне негативно сказывалось на производстве пороха и боеприпасов [202, с. 18-19].

335

В целом, первые несколько лет третьей пятилетки показали, что её
планам не суждено было сбыться; треск победной экономической пропаганды заглушал трезвый голос экономического анализа. 1 августа
1939 г. в Москве (на базе временной сельхозвыставки, открытой в
1935 г. навстречу 20-летию Великой Октябрьской социалистической революции) начала действовать Всесоюзная сельскохозяйственная выставка (с 1959 г. – ВДНХ); эта выставка «выполняла идеологическую
функцию прославления достижений экономики СССР, а также была местом отдыха и туризма» [334, с. 396-397].
2.5. Запад и индустриализация
Выше мы уже отмечали, что индустриализация имела свои механизмы ускорения и торможения. К числу первых относились: многочисленное и трудоспособное население; громадная территория; неисчерпаемые запасы сырья и полезных ископаемых; «мобилизационная экономика с монополией на внешнюю торговлю и сверхмощными административными и политическими методами воздействия» [112, с. 4-5].
К числу факторов торможения процессов индустриализации можно
отнести неорганизованность трудящегося населения, его слабую мобилизационную готовность в условиях меняющегося рынка, недостатки
технической квалификации, цивилизационная неготовность воспринимать западные (особенно американские) технологические и социальные
установки, отношение АКС к рынку и частной собственности и пр.
В результате действия сложных комбинаций перечисленных факторов громадные государственные инвестиции «нередко оборачивались
омертвлением капитала, избытком закупленной техники, её простаиванием» из-за неумения налаживать технологические процессы, организовывать снабжение и поставки запчастей [112, с. 5].
В начале кампании индустриализации советская сторона в большей
степени тяготела к закупкам техники (особенно американской); позже
можно наблюдать «импортный дрейф» в сторону поставок из Германии.
В основе этой смены вектора – особая цивилизационная разница между
советской и заокеанской действительностью, большая близость с европейской страной.
Иностранным специалистам (а их только в начале 1931 г. в СССР
трудилось более 5 тыс. чел. из разных стран [336, с. 269]), было трудно
принять отечественные трудовые и бытовые реалии и традиции; с другой стороны, наши трудящиеся так же не понимали и не принимали западных социально-экономических порядков. Всё вышесказанное порождало очевидные трения между советскими тружениками и западными инженерами; последние имели недостаточный вес и авторитет на
336

наших стройках (поворот к Германии был во многом обусловлен ожиданиями более плодотворного и эффективного сотрудничества).
В чём была выгода американской стороны от сотрудничества с
СССР? США получали полное возмещение всех расходов по каждому
реализуемому проекту (за материал, рабочее время, командировки, вознаграждение и пр.). Но сам по себе бизнес в СССР для американских
деловых кругов не представлялся особо выгодным делом; к тому же
«ограниченность валютных ресурсов вынуждала СССР под разными
предлогами уменьшать эти выплаты, или досрочно разрывать договор»
[112, с. 6].
К тому же на американцев оказывал неблагоприятное воздействие
невысокий культурно-бытовой уровень советской жизни; в экономическом смысле затрудняли сотрудничество чрезмерный объём запланированных капиталовложений в индустрию, при общей неготовности
народнохозяйственного комплекса их освоить (отсюда – «разогрев» экономики); дефицит вложений в инфраструктуру и сферу потребления и
мн. др.
В 1929 г. американские фирмы поставили в СССР оборудования на
262,5 млн руб., в 1930 г. – на 921,4 млн руб. (в этом же году Германия
поставила в СССР техники и оборудования на 716,4 млн руб.) [332,
с. 114].
В 1928 г. для участия в индустриализации в СССР был приглашён
известный американский индустриальный архитектор А. Кан; он привёз
с собой 25 инженеров и техников и в течение двух лет подготовил для
нужд советской экономики более 4 тыс. специалистов. В 1929-1932 гг.
команда А. Кана спроектировала и организовала строительство 521
народнохозяйственного объекта. Среди них:
 тракторные (танковые) заводы: Сталинград, Челябинск, Харьков;
 автомобильные заводы: Москва, Нижний Новгород, Челябинск,
Сталинград, Самара;
 кузнечные цеха: Челябинск, Днепропетровск, Харьков, Коломна,
Люберцы, Магнитогорск, Нижний Тагил;
 самолётостроительные заводы: Краматорск, Томск;
 литейные заводы: Днепропетровск, Челябинск, Харьков, Магнитогорск, Сормово, Сталинград;
 прокатные станы: Кузнецк, Магнитогорск, Нижний и Верхний Тагил, Сормово.
Стоимость строительства этих 521 объекта приближалась к 2 млрд
руб. (например, конструкции для Сталинградского тракторного завода
изготавливались в США, а затем перевозились в СССР, где в течение 6
месяцев монтировались на месте сборки [192, с. 6-9]).
337

Всего для нужд авиа- и автопрома Советский Союз в 1930-е гг. закупил около 20 тыс. станков (а также мы получали технологии, организация и реализация которых требовали исключительно современного
уровня технико-технологической культуры) [112, с. 21].
Заимствования западной (американской) техники и технологий
имели огромное значение для ВПК, оборонной промышленности. Советский Союз приобрёл в США лицензии на производство следующей
военной техники: транспортный самолёт DC-3 «Дакота»; гидросамолёт
«Консолидейтед» PBY; штурмовик «Балта» V-11; истребитель SEV-2PA;
авиамотор «Райт-Циклон» R-182-F3; танк «Кристи» – М 1931 [112,
с. 18].
В то же время многие советско-американские сделки срывались изза запретов военного ведомства США; нежелание фирм продавать отдельные образцы вооружения и военной техники понятно – они стремились продавать (желательно оптом) системы вооружения, технологические линии или их фрагменты и пр. В 1937 г. мы хотели закупить в США
по 2 экз. авиамоторов «Марс», «Меркурий», «Дабл Хорнет» («Васп»),
но американская сторона в целях срыва сделки установила сверхвысокую цену – более 1 млн руб., и сделка сорвалась; а ведь 21 марта 1936 г.
наркомат оборонной промышленности выделил для закупки образцов
авиатехники 10, 95 млн руб. [112, с. 18-20]. Причинами отказа от сделок
было и «моральное эмбарго» со стороны антикоммунистически сориентированных бизнес-сил США: так была сорвана сделка по закупке моторов R-1820 (1200 л. с.) и К-2600 (1420 л. с.).
На мировой экономической арене Советский Союз являлся вполне
надёжным партнёром. В 1929 г. наша страна взяла кредитов под импортные операции на 456 млн руб. и под экспорт – на 159 млн руб.; в 1930 г. –
соответственно – 849 и 111 млн руб. В 1932 г. суммарный внешний долг
СССР достиг 1,4 млрд руб.; в 1934 г. – он уже сократился до 450 млн
руб., а к 1 октября 1936 г. – до 86 млн руб. [332, с. 114-115].
Долги за индустриализщацию были быстро погашены за счёт тех резервов и источников, о которых мы говорили выше.
2.6. Железнодорожный транспорт и ВПК
Мы обращаем внимание именно на железнодорожный транспорт,
поскольку именно он являлся хребтом индустриализации, основой подготовки страны к труду и к обороне, главнейшим инфраструктурным
средством достижения Победы.
Положение дел в сфере железнодорожного транспорта страны в
1930-е гг. трудно было назвать благополучным:

338

 первый пятилетний план в области железнодорожного строительства был выполнен только на 40 % (вместо 11,1 тыс. км железнодорожной колеи в строй были введены 3 380 км); план сооружения вторых линий был выполнен только на 20 %; на электротягу из запланированных
5 тыс. км были переведены только 1570 км;
 во второй пятилетке по плану предполагалось построить 30 тыс.
км железнодорожного пути; позже план был снижен до 25 тыс. км, но и
он не был выполнен [266, с. 292, 293];
 в 1928-1940 гг. было проложено 13 412 км новых железнодорожных линий; протяжённость железных дорог СССР выросла с 76,9 тыс.
км в 1928 г. до 106,1 тыс. км в июне 1941 г.; в последний показатель не
включены железные дороги территорий, вошедших в состав СССР после августа 1939 г. (хотя в послевоенные годы, как и сейчас, дороги «новых территорий» включались в официальную статистику как показатель
прорыва в железнодорожном строительстве [412, с. 66-67];
 таким образом, ежегодный «сталинский» прирост железнодорожной сети составлял примерно 2,4 тыс. км (этот весьма посредственный
показатель В. В. Путин в 2012 г. призвал взять за образец «модернизационного прорыва» [12, с. 1]);
 возможно, если бы показатели железнодорожного строительства
представлялись объективно в сравнении с другими историческими периодами, то сталинские «достижения» не получали бы столь высоких
оценок со стороны столь высоких должностных лиц (Таблица 67 [191,
с. 149, 157; 250, с. 284-286]).
Таблица 67
Протяжённость ежегодно вводимых в строй железнодорожных
путей (1915-1916 и 1932-1938 гг.)
Годы
1915
1916
1917
1932
1933

Протяжённость колеи (км)
3 430
5 670
2 488
900
500

Годы
1934
1935
1936
1937
1938

Протяжённость колеи (км)
600
300
800
76
0

Таким образом, в 1915-1917 гг. (а это годы Первой мировой войны и
российских революций) царские железнодорожники вводили в строй в
среднем 3,8 тыс. км железнодорожной колеи ежегодно, а всего за
1915-1917 гг. было введено в строй действующих 11 588 км железнодорожного пути; при И. В Сталине с 1932 по 1938 гг. в строй действующих
введены 3,11 тыс. км железнодорожного пути (453,7 км ежегодно).
339

За период предвоенных пятилеток железные дороги получили от
промышленности 11 849 паровозов, 284 тыс. вагонов (в том числе 166,8
тыс. – четырёхосных) [145, с. 418]; но только в 1940 г. на железных дорогах страны произошли 1,8 тыс. крушений, в результате чего были разбиты или сожжены более 6 тыс. вагонов [121, с. 23]. Последние данные
наглядно свидетельсвуют о состоянии транспортно-производственной
культуры. И тем не менее, показатели возможностей железных дорог постепенно росли: в 1941 г. (в сравнении с 1914 г.) вагонный парк мог поднять в 2,5 раза больше груза, скорость локомотивных перевозок выросла
в полтора раза [202, с. 20]; в этот же период средний вес рельсов вырос
на 8 %, а давление на ось локомотива – на 30 % [164, с. 418].
В межвоенный период одним из главных направлений экономического развития являлось совершенствование оборонного производства.
Военно-промышленный комплекс. В Таблице 68 [163, с. 321]) представлены итоги производства вооружений и военной техники в годы
первых двух пятилеток.
Таблица 68
Рост производства вооружений в СССР (1930-1939 гг.)
Показатель

1930 г.

1932 г.

1934 г.

1936 г.

1939 г.

Артиллерийские системы
Артиллерийские снаряды
(тыс.)
Авиабомбы
(тыс.)
Пулемёты
Танки
Самолёты

952

2 574

4 123

5 235

16 459

Рост
1930-1939
гг. (%)
1 629

790

1 224

1 504

5 200

18 099

2 191

147

369

> 600

2 834

20 142

9 600
170
899

45 000
3 038
1 734

29 200
3 565
3 109

31 100
4 804
2 688

96 433
29 860
10 758

904
1 656
1 096

В общем итоге выпуск оборонной продукции в 1933-1938 гг. вырос
в 3,9 раза [202, с. 12]; в годы второй пятилетки валовый объём промышленности вырос на 286 %, а авиационной промышленности – в 5,5 раза
[154, с. 75]. Но главные усилия в области развития ВПК пришлись на
предвоенные (1939-1941) годы. По мнению Дж. Боффа, именно в этот
период «многое делалось для обороны», и «вряд ли имелась возможность действовать быстрее» [38, с. 117]. Быстрее – вряд ли, а оптимальнее, разумнеее – несомненно.
Основой для ускоренного развития предприятий ВПК, как всегда,
стало увеличение капитальных вложений. Расходы государственного
бюджета СССР на оборону в годы второй пятилетки составили 12,7 %, в
340

1938-1940 гг. – 26,4 % (57 млрд руб. [202, с. 22]), а на 1941 г. они достигли
43,4 % расходной части бюджета страны. По официальным данным на военные нужды использовались 26 % промышленной продукции; доля станочного парка, занятого в «оборонке», достигла 64 % [130, с. 23].
По плану третьей пятилетки среднегодовой прирост всей промышленной продукции должен был составить 13 %, а оборонных отраслей –
на 39 % [130, с. 23]; в 1937-1940 гг. производство военной продукции
выросла в 2,5 раза [432, с. 214].
По третьему пятилетнему плану в целях развития оборонной промышленности было намечено построить 84 промышленных предприятия (общая стоимость их строительства составляла 3,2 млрд руб.); также
более 8 млрд руб. планировалось потратить на реконструкцию и расширение производства действующих военных заводов [309, с. 126]. Перераспределение материальных ресурсов в связи с укреплением «оборонки» вызвало крайнее напряжение в выполнении плановых заданий
остальными промышленными предприятиями и областями гражданского производства; структура народного хозяйства становилась всё более милитаристской.
Одновременно с количественным ростом военного производства (по
сути – не всегда естественного разбухания ВПК), какого-то единого
плана совместного развития военных и гражданских отраслей создано
не было. ВПК развивался разнонаправленными рывками, в основе которых часто лежали, например, постановления ЦК ВКП (б), СНК СССР и
т. п. Г. К. Жуков вспоминал: «Мобилизационный план по военной продукции так и остался неутверждённым. И только тогда, когда грянула
война, всё стало делаться наспех, распорядительным порядком, зачастую неорганизованно и в ущерб одно другому» [91, с. 331].
Развитие ВПК (в различных аспектах) характеризуют данные таблиц
69 [234, с. 537; 360, с. 127-129]; 70 [202, с. 23-25; 234, с. 378]; 71 [234,
с. 360; 248, с. 68].
Таблица 69
Доля страны в производстве вооружений (%)
Страна
Германия
СССР
Англия
США
Италия
Япония

1938 г.
46
27
6
6
6
9

1939 г.
43
31
10
4
4
8

1940 г.
40
23
18
7
5
7

1941 г.
31
24
20
14
4
7

1942 г.
27
17
17
30
3
6

Принято считать, что перед войной РККА имела всё необходимое
для отражения гитлеровской агрессии. Казалось бы, в пользу этого
341

утверждения свидетельствуют следующие факты: если степень оснащённости Красной Армии на 1 января 1937 г. принять за 100 %, то к 22
июня 1941 г. количество видов вооружения выросло: винтовок – в 2, 5
раза, пулемётов – в 2 раза, миномётов – в 35 раз, противотанковых орудий в 4 раза, танковых пушек – в 2,5 раза, зенитных орудий – в 5 раз,
орудий крупных калибров – в 3,5 раза [202, с. 30).
С другой стороны, если учесть, что в 1939-1941 гг. численность армии выросла почти в пять раз, то вышеупомянутое увеличение вооружения и военной техники просто не перекрывало увеличения Вооружённых сил (а в ряде случаев обеспеченность даже снизилась).
Таблица 70
Военное производство Германии и СССР (1940 – первая половина 1941 г.)
Показатель

Германия
(1940 г.)

СССР
(1940 г.)

СССР (первая половина
1941 г.)

1 461 000

Германия
(первая половина
1941 г.)
736 111

Винтовки и
карабины
Автоматы
Пулемёты
Миномёты
Орудия
Танки и САУ
Самолёты
Снаряды
(тыс. шт.)
Мины (тыс.
шт.)

1 474 398
125 873
57 313
11 924
14 861
1 975
9 869
26 016

81118
52 200
38 349
13 724
2 793
10 565
14 921

120 891
47 582
7 876
9 809
1 621
5 470
6 480

3 110
7 787
10 480
7 913
1 848
5 958
11 301

22 555

18 285

1 745

8 829

791 977

Выше мы уже говорили о низкой производственной культуре и большой доле брака на наших промышленных предприятиях; это в полной
мере касалось ВПК: «Качество продукции оставалось невысоким из-за
частого брака. Среди его причин были низкий уровень трудовой культуры и квалификации рабочих» [445, с. 140].
Таблица 71
Объём валового производства советской оборонной промышленности
в 1937-1940 гг. (млн руб. в текущих ценах)
Год

Авиация

1937
1938
1939
1940

2 345,3
3 237,7
4 882,7
6 310

Судостроение
1 726,1
2 010,7
2 866
4 448

342

Боеприпасы

Вооружения

1 561,1
2 423,6
3 719,3
5 500

2 126,7
3 001,4
4 432,3
5 710

Главное достижение в развитии ВПК накануне гитлеровского вторжения состоит в том, что удалось наладить систему массового, поточного производства стандартизированных образцов В и ВТ. В результате
снизились издержки производства, увеличились его объёмы, а созданная на востоке страны промышленная база вскоре сыграет одну из решающих ролей в достижении Победы. В 1939-1941 гг. в восточные районы направлялись треть все ассигнований на капитальное строительство [202, с. 20].
Производство В и ВТ для БТВ. На 15 сентября 1940 г. в РККА насчитывалось 23 562 танка и 4 043 бронемашины, а на 1 июня 1941 г. –
25 562 и 5 260 ед. соответственно.
Данные сентября 1940 г. по видам и типам техники выглядят следующим образом (в скобках указано количество единиц этой техники на
1 апреля 1941 г.):
 танки: КВ – 27 (363); Т-35 – 59 (59); Т-28 – 443 (412); Т-34 –
3 (412); БТ-2 – 545 (563); БТ-5 – 1 739 (1 577); БТ-ИС – 3; БТ-Ю – 4 887
(4 355); БТ-7М – 569 (843); Т-26 – 2-1 265 (1 080); Т-26 – 7 186 (7 175);
ТТ-ТУ – 114 (107); ХТ-26 – 862 (1 070); БХМ – 90; Т-38 – 1 186 (1 023);
Т-37 – 2 403 (2 250); Т-27 – 2 153 (2 260); СУ-5 – 28 (27); Т-40 – (96);
 бронеавтомобили (данные 1 апреля 1941 г.): БА-10 – 1 903;
БА-11 – 1; БА-9 – 2; БА-6 – 227; БА-3 – 96; БАИ – 96; БА-27 – 174;
БА-20 – 1 144; ФАИ – 376; ДВ-13 – 49; БП2-4 – 2; БА-23 – 3 [234, с. 515,
529, 534, 535].
К сожалению, танковые предприятия перед войной не успели насытить БТВ машинами новых конструкций: всего к началу войны, как известно, удалось поставить в войска 1 864 танка новых типов: из них –
639 КВ (246 в 1940 г. и 393 в первом полугодии 1941 г.) и 1 225 Т-34
(1 154 и 1 110 соответственно). Практически до самого начала войны руководство наркомата обороны не имело чётко выраженной позиции относительно этих машин и не форсировало их производство.
Немцы к началу войны имели 1,4 тыс. средних танков новых типов,
но уже в это время мощности советского танкостроения в полтора раза
превосходили соответствующие мощности врага [164, с. 415; 202,
с. 415].
Производство В и ВТ для ВВС. В 1928 г. в СССР имелось 12, в
1932 г. – 31, в 1937 г. – 57 авиапредприятий [46, с. 132; 164, с. 491]. В
августе – сентябре 1939 г. Комитет обороны при СНК СССР принял постановление о строительстве 9 новых самолётостроительных и 7 авиамотрных предприятий (из них большая часть – в восточных районах
страны).

343

В 1939 – январе 1940 гг. увидели свет постановления ЦК партии,
СНК СССР и др. органов «О развитии авиамоторных заводов», «О реконструкции существующих и строительстве новых самолётостроительных заводов», «О работе наркомата оборонной промышленности».
В результате валовый выпуск авиапродукции вырос на 72 % [130, с. 23;
154, с. 413].
В 1939 г. выпуск самолётов новых типов составил 19 % от всего
авиапроизводства, в 1940 г. – выпуск новых машин был всё ещё недостаточным; но с начала 1941 г. авиапромышленность СССР перешла на
выпуск только новых моделей; в первой половине 1941 г. были выпущены 1 946 МиГ-3, Як-1 и ЛаГГ-3, 458 Пе-2, 249 Ил-2 [164, с. 414; 202,
с. 27].
Ежегодное производство самолётов в СССР представлено в Таблице
72 [164, с. 528; 180, с. 538; 218, с. 6].
Таблица 72
Производство самолётов в СССР и странах мира (1930-1940 гг.)
Год
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940

СССР
1 149
1 489
2 490
4 116
4 354
2 529
4 270
6 039
7 727
10 362
10 569

США
3 437
2 800
1 396
1 324
1 615
1 710
3 010
3 773
3 623
5 856
12 813

Англия
1 434
1 102
1 108
1 807
1 830
2 218
2 828
7 940
15 049

Германия
13
36
368
1 968
3 183
5 113
5 606
5 235
8 295
9 869

Япония
445
368
691
766
688
952
1 181
1 511
3 201
4 467
4 768

К сожалению, перевод авиапромышленности на выпуск машин новых типов проходил очень медленно; потребности ВВС РККА не обеспечивались. Причинами тому, прежде всего, являлись недостаток современного оборудования, станков, точных приборов и механизмов, то есть
техническое несовершенство авиапроизводства; сыграли свою роль и
репрессии ИТР в авиапромышленности.
Производство артиллерийских систем, вооружения и пр. С 1 января
1934 г. по 1 января 1939 г. количество артиллерийских орудий в РККА
выросло на 225 %. Выявилось, что 50-мм миномёты (а выпускались миномёты преимущественно этого калибра) недостаточно эффективны
при боевом использовании; первые образцы 76-мм универсальной
пушки пришлось снять с производства; также явно не хватало противотанковой и зенитной артиллерии [136, с. 416].
344

В январе 1939 г. был создан наркомат боеприпасов СССР; в июне
этого же года Комитет обороны при СНК СССР утвердил мобилизационный план по боеприпасам. Выделенные на 1939-1940 гг. капитальные
вложения были освоены на 68,3 % (сам же план был выполнен на
83,7 %); при этом 4,3 % выпущенной в 1940 г. продукции (в 1939 г. –
4 %) оказались бракованными [360, с. 128].
Уже в 1941 г. отечественная промышленность боеприпасов выдала
продукции в три раза больше, чем в 1940 г.; за период январь – июнь
1941 г. производство боеприпасов выросло на 66 % [202, с. 29].
11 ноября 1940 г. Л. П. Берия и Л. З. Мехлис направили в Политбюро
ЦК ВКП (б) докладную записку о результатах проверки наркомата боеприпасов. Итоги проверки были весьма неутешительными:
 план по валу за 9 месяцев 1940 г. был выполнен на 68,1 %, а по
твёрдой продукции – на 61,3 %;
 на 1 октября 1940 г. остатки незавершённого производства оценивались в 1 020 млн руб.;
 за первые 9 месяцев 1940 г. наркомат боеприпасов передал 4,2 млн
комплектов выстрелов сухопутной артиллерии, 3 млн мин, 2 млн авиабомб, 205 тыс. комплектов выстрелов морской артиллерии;
 в 1940 г. наркомат боеприпасов должен был выпустить 5,7 млн железных артиллерийских гильз вместо латунных; но поскольку технология этого производства не была отработана, было выпущено 1 117 тыс.
железных гильз, из которых 963 тыс. (86,2 %) оказались бракованными;
 сложно решалась проблема выпуска взрывателей: абсолютное
большинство новых образцов (ГВМЗ и МГ-8) пошли в брак; взрывателей МП и Д-1 по плану предполагалось выпустить 3,3 млн шт.; не было
выпущено ни одного;
 убытки по браку за первые восемь месяцев 1940 г. составили
167 млн руб.;
 на 1 октября 1940 г. на складах наркоматов обороны и РККФ скопилось сверхнормативной и некомплектной продукции на 185 млн руб.
[216, с. 193-195].
Вывод комиссии был однозначным: работа наркомата боеприпасов
признавалась неудовлетворительной. И это менее, чем за год перед
немецким вторжением.
2.7. Организация труда и трудовые ресурсы
Организация труда в рассматриваемый период развивалась крайне
противоречиво. С одной стороны, до середины 1930-х гг. в какой-то мере
срабатывали рыночные потенциалы отдельных элементов производственного механизма (ударные, производственные, хозрасчётные бри345

гады). Но, с другой стороны, крепнущая АКС управления промышленностью всё более и более подчиняла себе самодеятельность трудящихся,
выхолащивая и формализуя её содержание (соцсоревнование, стахановское движение и пр.).
В конце 1920-х гг. на предприятиях Москвы, Ленинграда, нижнего
Новгорода, Урала начали создаваться производственные бригады. Это
был важный шаг в организации рабочего самоуправления: объединение
в эти бригады происходило на началах добровольности, что предполагало хороший морально-психологический климат в трудовом коллективе и высокую взаимозаменяемость; совет бригады и бригадира выбирали на общем собрании; бригада заключала с администрацией договор
(бригадный подряд); заработанные деньги делились по справедливости;
администрация не вмешивалась в производственную деятельность бригад.
Подобный подход объективно привёл к росту производительности
труда, так как ориентация рабочих на конечную продукцию предполагала их высокие обязательства. Укреплялась трудовая дисциплина,
уменьшалось количество нарушений трудовой дисциплины (стало
меньше прогулов, пьянок и пр.).
Весной 1930 г. Госплан СССР обследовал производственные бригады и пришёл к выводу, что они начали выполнять некоторые функции
администрации, профсоюзов и парторганизаций. Был сделан следующий вывод: «В результате «треугольник» расплывается и вслед за этим
начинается многоначалие» [226, с. 127]. Понятно, что сталинской директивно-плановой экономике рабочая инициатива не требовалась. Принцип добровольности объединения и выборности руководства был отменен. Производственные бригады начали распадаться.
С 1931 г. начался процесс ускоренного создания хозрасчётных бригад на следующих основаниях: добровольность объединения; заключение с администрацией цеха хозрасчётного договора, согласно которому
бригада выдвигала встречный план, а администрация обязывалась организовывать своевременное снабжение и премирование; работа велась по
производственному плану-заданию, включавшему нормы расхода сырья
и материалов, а также ожидаемые итоги работы; оплата труда была
сдельной, премия достигала 20-60 % от достигнутой экономии, премирование осуществлялось с учётом трудового вклада и производственной
квалификации работника; бригада получила право лишения премии.
Уже к концу 1932 г. в хозрасчётные бригады объединились 40 % рабочих крупной промышленности [152, с. 99].
Но хозрасчётный принцип бригадного строительства требовал чёткой и ритмичной работы всего производства. В обстановке штурмов346

щины, произвольного организуемых скачков плановых заданий достигнуть этого было невозможно. Поэтому (практически с самого начала) в
деятельности хозрасчётных бригад возникли определённые трудности:
нарушался принцип добровольности; ущемлялись права бригадиров, на
их место чаще всего назначались ставленники администрации – мастера, подмастерья, десятники и пр, не имевшие особой заинтересованности в трудовых успехах; договоры часто не выполнялись; администрация, исходя из общей обстановки, вынужденно снижала лимиты сырья, материалов, инструментов; администрация также старалась ограничить права бригад, постоянно обвиняя их в подрыве единоначалия.
В этих условиях хозрасчёт становился всё более формальным: практически вся прибыль предприятий отчислялась в бюджет, и лишь потом
средства из бюджета централизованно выделялись предприятиям (при
этом объём вложений и выплат между собой никак не согласовывался
[164, с. 485].
Всё это привело к распаду хозрасчётных бригад. В 1933-1934 гг.
удельный вес предприятий, где они применялись, снизился с 74 до 50 %.
Иного быть не могло, ведь создание хозрасчётных бригад не сопровождалось соответствующей структурной перестройкой всего производства. Рабочее самоуправление было обречено.
Это было тем проще осуществить, что значительная часть новых рабочих (вчерашних крестьян) была не готова к рыночным, хозрасчётным
отношениям. В 1929 г. в Москве проводился Всесоюзный съезд ударных
бригад. Среди его делегатов 50 % имели только начальное образование,
а 20 % вовсе не учились в школе. В конце 1930 – начале 1931 гг. состоялось 19 съездов отраслевых профсоюзов промышленности. ВЦСПС
подготовил специальную справку с анализом выступлений депутатов,
содержавшую вывод о явно недостаточном интересе последних к проблемам внедрения хозрасчёта, экономии, снижения себестоимости и пр.
Зато на каждом съезде много говорилось о вредительстве. Проведённое
в 1931 г. обследование московских ударников показало, что только 28 %
из них стремились к повышению квалификации и к учёбе [152,
с. 91, 93].
Руководство страны уже в годы первой пятилетки направляло усилия
на развитие социалистического соревнования и ударничества. Ещё 20
января 1929 г. «Правда» впервые опубликовала статью В. И. Ленина
«Как организовать соревнование». Сверху был дан старт очередной кампании. Весной 1929 г. соревнование «охватило» более 2 млн чел., в том
числе 650 тыс. металлистов, 450 тыс. текстильщиков и пр. [355, с. 205].
Однако в этом деле было много формального («ради %%»): на 1 января
1935 г., например, звание ударника в промышленности имели 48 % рабочих. В действительности лишь 66 % из них выполняли взятые на себя
347

обязательства [143, с. 106]. Нам представляется, что ударничество первой пятилетки не дало ожидаемых экономических результатов, поскольку основные усилия по его организации направлялись на коллективные успехи в труде.
Тарифная реформа и расширение сдельщины. Проблему тарифной
реформы летом 1931 г. поднял лично И. В. Сталин, которые предполагал
через её осуществление решить проблему текучести кадров и закрепления рабочих на предприятиях. Для этого следовало усилить материальную заинтересованность работников тяжёлой промышленности, повысить производительность труда и снизить производственные затраты. В
этих целях (оптимизация заработков индустриальных рабочих) Политбюро ЦК партии создало специальную комиссию под председательством секретаря ЦК ВКП (б) П. П. Постышева. По предложению комиссии планировалось поднять зарплату в индустрии до рекордных значений.
Началось проведение тарифной реформы – была введена новая тарифная сетка, в результате чего зарплата индустриальных рабочих резко
пошла вверх. Основная часть рабочих тяжёлой промышленности переводилась на сдельщину (в результате квалифицированные рабочие
стали получать в 4-8 раз больше, чем неквалифицированные); с 1928 по
1932 г. удельный вес рабочих – сдельщиков вырос с 57,5 до 63, 7 % [164,
с. 485; 278, с. 50].
Начала широко применяться прогрессивно-сдельная оплата труда,
предусматривавшая нарастающее повышение заработка за сверхплановую продукцию.
В итоге стремительный рост фонда заработной платы, отрыв объёмов оплаты труда от его количества и качества усиливали товарный голод, порождали инфляцию.
К середине 1930-х гг. в организации производства наиболее отчётливо обозначилась такая тенденция ударничества, как стахановское
движение. 2 сентября 1935 г. Г. К. Орджоникидзе, находясь на отдыхе в
Кисловодске, прочитал в «Правде» сообщение о том, что кадиевский забойщик А. Г. Стаханов (шахта «Центральная Ирмино») вырубил за
смену (6 часов)102 т угля, перекрыв существующую норму добычи в 14
с лишним раз. Нарком тут же связался с рядом инстанций и вскоре в
центральных газетах появились материалы об этом трудовом подвиге.
Так началось стахановское движение, которое в своем развитии прошло
несколько этапов:
1) зарождение движения (лето – осень 1935 г.). Достижение
А. Г. Стаханова (а 8 сентября 1935 г. он вырубил уже 175 т) перекрыл
Н. А. Изотов (240 т). Их инициативу подхватили: Н. С. Сметанин (обув348

ная промышленность), А. Х. Бусыгин (автомобилестроение), Е. В. Виноградова (текстильная промышленность) и пр. В это время суть движения составляла трудовая инициатива передовых рабочих, стремившихся
получать соответствующее взнаграждение за свой труд. Тем более, что
система распределения товаров народного потребления была упразднена и высокий заработок обеспечивал сносное существование. Стахановское движение «провозглашалось движением новаторов производства, достигающих успехов за счёт улучшения организации труда, более
совершенного владения техникой» [87, с. 37];
2) развитие движения (осень1935 – конец 1936 гг.). В ноябре 1935 г.
в Москве проводилась конференция – передовиков производства, на которой с докладом выступил И. В. Сталин. Первая половина 1936 г. была
объявлена стахановской. Когда же и ударничество не помогло преодолеть экономические трудности, был объявлен призыв – «Бороться с саботажниками стахановского движения!» [278, с. 51]. Суть этого этапа
составляло стремление властей оформить кампанию по повышению
производительности труда, освободить рабочих от «консерватизма»
ИТР и пр.
Даже умеренное сопротивление стахановскому движению воспринималось властью как саботаж индустриализации:
 28 ноября 1935 г. Политбюро ЦК ВКП (б) одобрило план постановления о борьбе с преступлениями, направленными на дезорганизацию стахановского движения;
 в декабре 1935 г. прокурор СССР издал циркуляр, в котором антистахановские действия рассматривались как терроризм;
 21-25 декабря 1935 г. участники пленума ЦК ВКП (б) были ознакомлены с материалами НКВД СССР о сотнях преступлениях против
стахановского движения; пленум принял соответствующее решение [79,
с. 139].
Сопротивление стахановскому движению в производственной сфере
действительно существовало. Простые рабочие завистливо вопринимали стахановцев с их высокими заработками чуть ли не как врагов; а
стремление власти развивать ударничество понималось как желание руководства заставить их трудиться с повышенным напряжением, но за ту
же зарплату («возражая против стахановского движения, рабочие часто
говорили, что эти меры «эксплуататорские» и напоминают о «капитализме» [131, с. 29]). Эти взгляды возникали не на пустом месте: благодаря рекордам стахановцев, власть уже в первом полугодии 1936 г. повысила нормы выработки на 13-14 %, а в отдельных отраслях промышленности – на 13-18 % [164, с. 488]. Предложения о повышении норм
выработки выдвинул лично И. В. Сталин в конце ноября 1935 г. на всесоюзном съезде стахановцев в конце ноября 1935 г.; в апреле – июне
349

1936 г. нормы были повышены [119, с. 41]. Трудно не согласиться с мнением специалистов, что «стахановское движение было обречено, когда
были повышены нормы выработки, ориентированные на передовиков»
[87, с. 37].
Уже с лета 1936 г. темпы роста стахановского движения начали снижаться. Власть уже не хотела «рекордов ради рекордов»; сказывались
также её стремление снизить накал антиадминистративных настроений
в рабочей среде (в некоторой степени решению этой задачи способствовало снижение норм выработки в 1937-1938 гг.).
Высокие заработки стахановцев часто просто не совпадали с экономическими возможностями предприятий (речь идёт об их финансовоэкономической несостоятельности). 19 апреля 1936 г. вышло постановление ЦИК и СНК СССР «О фонде директора», в котором
 все виды премий сводились в один (директорский) премиальный
фонд;
 в финансовом отношении директорский фонд не должен быть
больше, чем 4 % от чистой прибыли предприятия за истекший хозяйственный год; на собственно премирование должно было уходить не более 2 %;
 ликвидировались фонды улучшения быта рабочих [278, с. 54].
Мы полагаем, что всё вышеперечисленное свидетельствует о закате
стахановского движения как социального феномена;
3) разложение движения (1937 г. и далее).
Значение стахановского движения неоднозначно:
 во-первых, оно помогло сломить сопротивление директорского
корпуса завышенным производственным заданиям: «рабочие-стахановцы сдвигали горы, они воплощали в себе людей дела, которые ни во
что не ставят всякие сомнения «буржуазных» специалистов» [13,
с. 172-173];
 во-вторых, стахановское движение помогало власти легализовать,
оправдать завышенные нормы плановых заданий первых пятилеток;
 в-третьих, руководство страны задумывалось о формировании социальной базы своей власти. Стахановцы представлялись своего рода
«новой советской рабочей аристократией» (в 1914 г. 0,67 % промышленных рабочих получали зарплату в 3 и более раз больше, чем средний
заработок по данной отрасли; в 1939 г. таковых имелось 1,9 %); в 1936 г.
стахановцами считались 18,6 % рабочих, а в январе 1938 г. – уже 25 %
(около 1,6 млн чел.) [347, с. 47]. «Основной смысл стахановского
движдения для партийного руководства состоял в следующем: оно поляризировало социальные силы, сеяло между ними сомнения, раздоры
и таким образом выявляло скрытых врагов, не веривших в победу социализма» [13, с. 173];
350

 в-четвёртых, как ни странно, стахановское движение не имело
большого экономического значения. «В течение 15 месяцев после достижения Стаханова средний ежеквартальный рост производительности
труда был ниже, чем предыдущие 6 месяцев» [79, с. 137].
Власть пыталась максимально формализовать стахановское движение: от цеха до главка вводились должности инструкторов стахановских
методов труда; в январе 1936 г. начал выходить журнал «Стахановец»,
на страницах которого обсуждался передовой опыт и методики стахановского движения [418, с. 7].
Н. Верт писал: «В условиях удручающего состояния советской промышленности новая кампания могла привести только к катастрофическим последствиям. Проведение дней, недель или декад стахановского
труда надолго выбивало процесс из нормального ритма. Израсходованные запасы сырья не восполнялись, оборудование ветшало, число
несчастных случаев на производстве росло, «рекорды» сопровождались
длительными спадами производства. Атмосфера рекордомании способствовала росту различного рода нарушений на производстве. Самым
распространённым из них было увеличение продолжительности рабочего дня. Вдобавок ко всему были увеличены плановые нормы. Всё это
вместе взятое усиливало недовольство рабочих, способствовало росту
напряжённости в отношениях между руководством, стахановцами и
простыми тружениками» [34, с. 214].
И позже, в целях улучшения экономической ситуации, власть стремилась организовывать иные формы ударничества в рабочей среде: развивалось рабочее изобретательство и рационализаторство; активизитровалось движение новаторов производства (имело целью овладение передовой техникой и методами производства в школах новаторов); развивалось движение за овладение несколькими профессиями; повсеместно
распространялось движение многостаночников (к середине 1940 г. их
насчитывалось около 15 тыс. чел.) [154, с. 421].
Трудовые ресурсы. В это время выделялись две тенденции при решении кадрового вопроса:
а) подавление «буржуазных специалистов», скептически относившихся к «великому перелому». Выше мы достаточно подробно рассмотрели так называемых «спецеедство», когда власть в своих промашках
обвиняла инженеров из «бывших». В 1928-1931 гг. под спецконтроль органов были взяты 1 256 тыс. чел. Из них 138 тыс. (11 %) были отстранены от исполнения служебных обязанностей, а 23 тыс. чел., из числа
отстранённых, были причислены к «врагам народа» и лишены избирательных прав. В 1932-1933 гг. новая чистка устранила ещё 153 тыс. служащих [34, с. 187]. Одной из целей такой политики было выключение
351

из народнохозяйственного управления тех, кто в силу своей подготовленности мог достаточно эффективно прогнозировать последствия
«большого скачка»;
б) выдвижение «новой» технической интеллигенции, поддерживавшей форсированную индустриализацию. С лета 1928 г. началось активное выдвижение на руководящую работу коммунистов от станка. За
годы первой пятилетки были выдвинуты более 140 тыс. чел. В 1932 г.
«практики» составили около 50 % руководящего состава в промышленности. Всего около 1 млн рабочих-коммунистов превратились в служащих, управленцев или ушли на учёбу.
Последствия не замедлили сказаться: отток кадров провоцировал
наплыв «новых» рабочих, вчерашних крестьян, в большинстве своём неграмотных и не готовых к рабочей дисциплине (сразу возросли прогулы,
пьянки, хулиганство, поломки оборудования и пр.).
23 июня 1941 г. И. В. Сталин выдвинул ряд лозунгов в отношении
специалистов: приостановить выдвижение рабочих, осудить «спецеедство», заботиться о специалистах старой школы и пр. Несколько недель
спустя, 40 тыс. недавно выдвинутых рабочих были вновь отправлены на
производство; ьак же были отменены различные стипендии и ежедневные 2 часа рабочего времени, предоставляемые тем, кто учился; пересмотрены дискриминирующие «бывших» меры (прежде всего по линии
ограничения возможности поступления их детей в вузы) [34, с. 200].
Остро стояла проблема подготовки рабочих кадров. В годы первых
пятилеток их количество значительно выросло: например, к началу
1941 г. в народном хозяйстве трудились около 34 млн чел.; в
1938-1940 гг. число рабочих и служащих, занятых в областях материального производства, выросло на 4,5 млн чел. (больше, чем за все годы
второй пятилетки); в 1940 г. в различных формах производственного
обучения и повышения квалификации было занято более 3 млн чел.
[202, с. 13-15].
28 августа 1939 г. на предприятиях строящейся страны была введена
шестидневная рабочая неделя и трёхсменный график работы [336,
с. 269].
Активно работала система оргнабора (привлечения рабочих кадров
на индустриальные предприятия); в сферу оргнабора попадали многие
жители села, то есть неквалифицированный в индустриальном отношении контингент. По оргнабору в СССР были привлечены: в 1937 г. –
1,2 млн чел., 1938 – 1,3, 1939 – более 1,5 (всего более 4 млн чел.). К тому
же, производственные коллективы того времени отличались крайней нестабильностью, штатно-организационной неоформленностью (на крупных предприятиях ежегодно менялось до 40 % штатной численности в
течение квартала или полугода) [87, с. 38-39].
352

В итоге весной 1941 г. на 9 тыс. промышленных предприятий страны
насчитывалось около 2,64 млн рабочих, из которых: 42,3 % были квалифицированными, 35,5 % полуквалифицированными и 22,2 % – неквалифицированными. Так, удельный вес рабочих, которые могли выполнять
производственные задания в интересах «оборонки» (то есть имели квалификацию на уровне 6-8 разряда) на Челябинском тракторном заводе
не превышала 10 %, на Пермском артиллерийском заводе – 23 % [418,
с. 15], чего было крайне недостаточно.
Рабочих пришлось срочно учить: в 1929-1941 гг. на различных курсах без отрыва от производства обучались 13 млн чел. [154, с. 431]. Подготовка рабочих осуществлялась также в школах фабрично-заводского
ученичества (ФЗУ), – в 1920-1940 гг. это был низший тип профессионально-технической школы в СССР. В 1930-1932 гг. число обучающихся
в школах ФЗУ выросло в три раза; с 1931 г. началось активное создание
системы дополнительного производственного обучения (вводные профессионально-технические курсы, рабоче-технические школы и пр.).
С 1932 г. было введено обязательное обучение рабочих, обслуживающих сложное оборудование, техническому минимуму знаний (техминимум).
Таким образом, система технической подготовки на производстве в
общем виде сложилась к декабрю 1935 г.; она предполагала всеобщее
(но разноуровневое) техническое обучение для всех участников технического процесса. В 1933-1935 гг. действовали производственно-технические курсы 2 и 3 ступеней, готовившие рабочих массовых профессий.
В системе управления промышленностью возникла адекватная подсистема управления обучением промышленных кадров. Впервые в советской истории государство осуществляло крупные инвестиции в целях
производственного обучения. Но в школах рабочей молодёжи (до мая
1940 г.) руководство и мастера не получали зарплаты за свой труд, поэтому уровень подготовки и профессионализма будущих рабочих был
резко снижен [418, с. 7].
В 1940 г. школы ФЗУ были перепрофилированы в школы фабричнозаводского обучения (ФЗО), которые получили статус штатных учебных
заведений, в которых до войны прошли подготовку около 0,5 млн чел. 2
октябяря 1940 г. Президиум Верховного Совета СССР издал указ «О государственных трудовых резервах», в соответствии с которым была установлена единая система государственной подготовки трудовых ресурсов: ежегодно от 800 тыс. до 1 млн чел. должны были обучаться рабочим
специальностям в школах ФЗО, ремесленных (РУ) и железнодорожных
(ЖДУ) училищах [164, с. 34, 387, 418-419; 173, с. 210].
В 1930-х гг. количество подготовленных специалистов-выпускников
вузов и техникумов увеличилось в 4,6 раза. Но реальная эффективность
353

этого массового выпуска была невысокой: во-первых, из-за недостаточного качества подготовки; во-вторых, из-за неизбежно неправильного
рапределения – в 1940 г. на 22 промышленных предприятиях из 214 тыс.
специалистов с высшим образованием непосредственно на производстве работали менее трети [278, с. 53-54].
2.8. Экономическое принуждение
Характер труда в советской АКС всегда был избыточно принудительным. Ещё в 1918 г. в ст. 1 КЗОТ РСФСР уже была установлена обязательная трудовая повинность для всего населения страны. В дальнейшем, при организации процессов труда, власть сочетала меры морального и материального стимулирования, но репрессивный уровень этой
стимуляции всегда занимал особо важное место.
В нашем понимании проблема экономического (любого) принуждения – это всегда вопрос меры; советская власть всегда тяготела к администрированию, угрозам, насилию и т. п. Дело в том, что система планового, административно-командного хозяйства строилась преимущественно на началах внеэкономического стимулирования; именно отсюда
проистекает такая «любовь» организаторов экономического процесса к
разного рода почётным званиям, грамотам, переходящим знамёнам, медалям, орденам трудового профиля и пр. Но эти меры «морального стимулирования» мало влияли на повышение эффективности и производительности общественного труда, поскольку не несли в себе реализации
значимых интересов. Акцент воздействий на трудовое население смещался в сторону принудительных акций. В 1935 г. была предпринята попытка активизировать экономическое поведение трудящихся по линии
стимулирования ударничества (особенно по линии развития стахановского движения). Но потенциал этих попыток оказался невысоким. Коммунистическая власть традиционно перешла к репрессиям.
Обезличивание собственности, тотальный дефицит, особенно товаров народного потребления, порождали невиданное по масштабам воровство («Всё вокруг колхозное, всё вокруг моё!»). Вот, как оценивал
эту ситуацию А. И. Микоян на встрече с директорами предприятий торговли: «Воруют все! Вплоть до коммунистов. Коммунисту легче воровать, чем другому. Он забронирован партбилетом, на него меньше подозрений». И далее А. И. Микоян привёл следующие данные: проверка
хлебных магазинов столицы показала, что общая сумма ежедневно похищаемого в них равна сумме денег, которая могла бы поместиться примерно в 12 товарных вагонах [275, с. 32].
Во всех экономических неурядицах первых пятилеток власть всегда
обвиняла «антисоветские элементы», «вредителей», «диверсантов» и
т. п.
354

Высшие органы политического руководства страны обсуждали эти
ситуации с завидным постоянством:
 28 апреля 1928 г. Л. М. Каганович сообщил И. В. Сталину об «экономической контрреволюции» в Донбассе: «Контрреволюция вышла за
рамки шахтинского дела и далеко выходит за пределы Донбасса» [214,
с. 156];
 9 мая 1928 г. Г. Г. Ягода в докладной записке И. В. Сталину обвинил бывшего генерала русской армии В. С. Михайлова, работавшего в
советском ВПК, в том, что он «возглавлял группировку бывших генералов и полковников царской армии – монархически настроенных, захвативших в свои руки фактическое руководство всей военной промышленностью» [214, с. 161]; 18 июля 1929 г. Политбюро ЦК ВКП (б) приняло
постановление «О контрреволюционной организации в военной промышленности», в котором говорилось: «Предложить расстрелять руководителей контрреволюционной организации вредителей в военной
промышленности» [214, с. 183]; 25 октября 1929 Политбюро ЦК
ВКП (б) приняло постановление «О вредительской организации в военной промышленности», где говорилось: «Согласиться с предложением
ОГПУ о расстреле Михайлова и др.» [214, с. 122]; и наконец, 24 февраля
1930 г. Политбюро ЦК партии в постановлении «О ходе ликвидации
вредительства на предприятиях военной промышленности» вновь
прямо связало «низкое качество военного производства» и вредительскую деятельность вышеобозначенных фигурантов [214, с. 223-225].
Надо сказать, что высший орган партийного руководства (Политбюро) уделял теме вредительства и борьбе с ним явно чрезмерное внимание:
 2 августа 1928 г. Политбюро ЦК ВКП (Б) приняло постановление
«О специалистах», в котором предлагалось «дать ГПУ следующую директиву: при производстве работ по выявлению контрреволюционновредительских элементов, которую (работу) необходимо систематически и усиленно вести, особенно в отношении важнейших промышленных и транспортных органов, обязать ГПУ прибегать к репрессиям и
арестам крупных специалистов» [199, с. 178];
 7 января 1929 г. Оргбюро ЦК ВКП (б) приняло постановление «О
проверке личного состава специалистов промышленности и транспорта» (проверка проводилась по решению апрельского 1928 г. пленума
ЦК ВКП (б)) [202, с. 179];
 6 ноября 1929 г. Г. Г. Ягода направил И. В. Сталину записку о вредительстве в металлопромышленности («О контрреволюционной вредительской организации в машиностроении и металлопромышленности») [202, с. 217];
355

 13 марта 1930 г. И. В. Сталин получил от ОГПУ показания профессора И. Стрижова о вредительской деятельности в СССР американской фирмы «Виккерс»;
 25 октября 1930 г. Политбюро ЦК ВКП (б) приняло постановление по сообщению ОГПУ о наказании членов ЦК Промпартии: «Материал принять к сведению. Диверсионную группу арестовать немедленно. Обязать тов. Сталина немедленно прекратить хождение по городу без охраны» [202, с. 255];
 в октябре 1930 г. И. В. Сталин отправил В. Р. Менжинскому
письмо, в котором определил, в какую сторону следует «направить показания» членов Ппромпартии и Трудовой крестьянской партии [202,
с. 256-257];
 кампании против инженерно-технического персонала («спецеедство») привели к острой нехватке на производстве инженеров и техников. Власти пришлось «давать задний ход»: 10-13 апреля 1931 г. Политбюро ЦК ВКП (б) приняло постановление об использовании специалистов, осуждённых за вредительство; 5 августа 1931 г. Политбюро ЦК
ВКП (б) приняло постановление об использовании «раскаявшихся» вредителей в «Цветметзолото» и по спискам ОГПУ и НКПС; 26 ноября
1931 г. И. А. Акулов предложил И. В. Сталину вернуть 1 087 осуждённых специалистов в распоряжение хозяйствующих органов [202, с. 267,
277, 287-288];
 27 декабря 1932 г. И. В. Сталин получил записку Г. Е. Прокофьева
и Л. Г. Миронова о «вредительстве в области животноводства и в системе Тракторцентра» [202, с. 356-386];
 15 ноября 1933 г. Г. Г. Ягода и Л. Г. Миронов переправили
И. В. Сталину содержание разговора по прямому проводу с К. А. Павловым (Иркутск) о «вредительстве в зерносовхозах» [202, с. 386-387];
 28 января 1933 г. Я. С. Агранов доложил И. В. Сталину о раскрытии в Московской области «Крестьянской демократической партии», которая «ставила своей задачей вооружённое свержение советской власти
при помощи иностранной военной интервенции и установления буржуазно-демократического строя» [202, с. 395-396];
 16 марта 1933 г. Г. Г. Ягода направил И. В. Сталину отчёт об аресте в Москве, Грозном и Баку 19 чел. – специалистов нефтяной промышленности [1202, с. 414-415];
 10 мая 1933 г. Политбюро ЦК ВКП (б) приняло постановление по
делу «контрреволюционной организации в животноводстве»: «Дело о
контрреволюционной организации в животноводстве и о вредителях
представить во внесудебном порядке. Смертные приговоры не выносить» [202, с. 440];
356

 7 августа 1933 г. И. В. Сталин получил спецсообщение Г. Г. Ягоды
и Л. Г. Миронова о наличии «шпионской организации в орудийно-арсенальной промышленности» [202, с. 454] и пр.
Список подобных документов может продолжаться достаточно
долго. Параллельно с борьбой с вредителями разворачивалась работа по
укреплению трудовой дисциплины:
 в октябре 1930 г. было запрещено бросать работу без разрешения;
 в декабре 1930 г. было запрещено принимать на работу лиц, уволившихся ранее без разрешения [163, с. 209-210];
 7 августа 1932 г. увидел свет пресловутый закон об охране и
укреплении социалистической собственности; 16 сентября 1932 г. Политбюро ЦК ВКП (б) утвердило «Инструкцию по проведению Закона об
охране общественной собственности от 7 августа 1932 г.» (полное
название этого документа выглядело следующим образом: «Инструкция
по применению постановления ЦИК и СНК СССР от 7 августа 1932 г.
об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности»
[202, с. 321-324]).
Инструкция партийного органа носила процессуальный, правовой
характер (как, когда, кому и в какой мере применять уголовное преследование).
Далее события развивались следующим образом:
 в 1932 г. был принят уже упоминавшийся закон от 7 августа
1932 г.; введены паспорта; а в ноябре было введено увольнение рабочих
за прогулы [163, с. 209];
 лица, уволенные за нарушения трудовой дисциплины, выселялись
из ведомственного жилья без предоставления иной жилплощади (эта
мера часто применялась к тем работникам, которые увольнялись без
увадительной причины, по собственному желанию);
 стены цехов «украшались» «досками позора»; сатирическая стенная печать клеймила нарушителей трудовой дисциплины, «летунов»,
«дезертиров трудового фронта» и пр.;
 в 1933 г.: в МТС, на транспорте, рыбных промыслах были созданы
чрезвычайные партийные управленческие органы – политические отделы [164, с. 489];
 профсоюзы окончательно утратили роль защитников интересов
трудящихся; директора предприятий получили неограниченные полномочия (профсоюзы для них стали одним из средств выполнения плана);
«лишённые политической самостоятельности профсоюзы были наделены административной ответственностью за пенсии, пособия, отпуска
рабочих и служащих, путёвки на экскурсии и в дома отдыха, что создало
им известную популярность» [163, с. 210];
357

 активно продолжались уголовные репрессии: в 1933-1936 гг.
только в Донбассе были осуждены и отправлены в лагеря более 1,5 тыс.
административных работников и инженеров, обвинённых во вредительстве и саботаже [13, с. 172]; а всего к апрелю 1938 г. в Донбассе были
репрессированы и расстреляны 25 % всех инженеров и представителей
заводской администрации (13, с. 174]. На места выбывших выдвигались
передовые рабочие-стахановцы;
 15 марта 1933 г. Г. Е. Прокофьев и Л. Г. Миронов докладывали
И. В. Сталину, что по закону о «трёх колосках» уже были осуждены
127 318 чел. (55 166 чел. – в городе, 72 152 чел. – в селе) [202, с. 417];
 на 1 апреля 1933 г. за спекуляцию по линии ОГПУ были привлечены к ответственности 53 370 чел. [202, с. 425].
В 1937 г. продолжились преследования в промышленности, задыхавшейся под бременем неподъёмных плановых заданий: в августе
Г. М. Маленков выступал на пленуме татарского обкома партии, где заявил со всей определённостью: «План не выполнен огромным большинством предприятий, и мы сейчас убедились в том, что, где не выполняются задания партии и правительства, ищите врагов» [103, с. 211].
В ВПК «чистка» приобрела примерно тот же размах, что и в РККА:
«Наиболее зримый экономический ущерб от «ежовщины» военная промышленность понесла вследствие разгрома ведущих научно-исследовательских и опытно-конструкторских организаций. Задержалось освоение многих эффективных образцов вооружения и боевой техники, а
также передовых технологий их использования» [360, с. 113-114]. Так,
в этом году оказались в «шарагах», а то и просто в лагерях, такие, например, ведущие авиаконструкторы, как А. Н. Туполев, Н. Н. Поликарпов,
Д. П. Григорович, Р. Бартини, В. М. Петляков; ведущие конструкторы
реактивной и ракетной техники И. Т. Клейменов, Г. Э Лангемак,
В. П. Глушко, С. П. Королёв (последние были «виноваты» в том, что создали в НИИ-3 – так называемый «реактивный НИИ» – «контрреволюционную организацию»).
Естественно, падала дисциплина промышленных рабочих, достигнув «катастрофического уровня». Основным видом нарушений в то
время являлись невыходы на работу. 28 декабря 1938 г. правительство
издало постановление об укреплении трудовой дисциплины, в котором
предусматривались такие наказания, как штрафы, выселение из занимаемой служебной жилплощади, увольнение; урезывание льгот для женщин с детьми; в целях укрепления дисциплины и сдерживания текучести кадров в промышленности 20 декабря 1938 г. по решению СНК
СССР были введены рабочие книжки (эта мера не сыграла ожидаемой
роли, поскольку рабочих в стране явно не хватало).
358

Понятно, что трудящиеся встретили эти меры, которые не оказали
решительного влияния на трудовую дисциплину, с неудовольствием.
Так, через пять месяцев после принятия этого закона только с Кировского завода (Ленинград) были уволены 6 765 чел. (в том числе 4 572
чел. за прогулы); с завода имени В. М. Молотова (Москва) были уволены 1 288 чел. (33 % всей рабочей силы) [119, с. 48-49].
Одновременно принимались меры стимулирования положительного
отношения к труду. Главное место в их перечне составляли меры морально-политического стимулирования: 28 декабря 1938 г. были установлены денежные надбавки за непрерывный трудовой стаж, а также
пенсии и пособия по временной нетрудоспособности; в декабре 1938 г.
были также учреждены почётное звание Герой Социалистического
Труда и медали «За трудовую доблесть» и «За трудовое отличие» [164,
с. 489-490].
Перед войной советская экономика вступила в полосу (скрытого,
скрываемого) кризиса. Пытаясь хоть как-то остановить его развитие,
остановить высокую текучесть рабочей силы и массовые нарушения
трудовой дисциплины, 26 июня 1940 г. увидел свет так называемый антирабочий указ Президиума Верховного Совета СССР «О переходе на
8-часовый рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении ухода рабочих и служащих предприятий и учреждений».
Накануне состоялся расширенный пленум ВЦСПС с участием профсоюзных чиновников центрального и местного уровней; пленум одобрил обращение (якобы аналогично одобренное на массовых собраниях
трудящихся) и выразил «горячую и единодушную поддержку» тем мерам, которые должны были «дать бой прогульщикам, лодырям, лоботрясам, летунам, пьяницам, ворам, хулиганам и пр.» [87, с. 45].
Что же одобрили бюрократы из «школы коммунизма»? Указом
предусматривались следующие меры ответственности:
 за прогул без уважительной причины назначались исправительные работы на срок до 6 мес. с удержанием 25 % заработка;
 самовольный уход с предприятия наказывался тюремным заключением на срок от 2 до 4 мес.;
 отсутствием на рабочем месте считалось опоздание более чем на
20 мин.;
 как прогул рассматривалось появление на рабочем месте в нетрезвом состоянии;
 привлечение к ответственности осуществлялось в 5-дневный срок
[263, с. 373].

359

10 июля 1940 г. появился указ Президиума Верховного Совета СССР,
в соответствии с которым выпуск недоброкачественной (или даже некомплектной) промышленной продукции объявлялся «противогосударственным преступлением, равносильным вредительству» [164, с. 490].
Безусловно, вышеперечисленные принудительные меры 1940 г. носили антинародный характер; их чудовищная репрессивность могла
дать только кратковременный (организационно инспирированный) эффект; при этом «чрезвычайные законы и заметное падение уровня жизни
ухудшали внутреннюю социальную обстановку» [451, с. 256]; в результате их применения «закрепощение рабочих и служащих, государственная эксплуатация достигли невероятных размеров» [153, с. 297].
Количество пострадавших по законам и указам 1940 г. было значительным:
 были осуждены: в 1940 г. – 2,1 млн, в 1941 г. – 1,7 млн чел. [130,
с. 22];
 только в 1940 г. были осуждены 2 091 438 чел. [13, с. 210];
 по другим данным, только в 1940 г. за нарушения этих законов
были осуждены 3,3 млн рабочих, из них 1,8 млн чел. были приговорены
к 6 мес. исправительных трудовых работ, а 322 тыс. чел. были приговорены к тюремному заключению на срок от 2 до 4 мес. [79, с. 140];
 всего до войны по законам 1940 г. были осуждены более 3 млн
чел., из них 480 тыс. попали в тюрьму на срок до 4 мес. [432, с. 256];
остальные направлялись на принудительные работы без лишения свободы на срок до 6 мес. Часто такие осуждённые оставались на своих
рабочих местах; но из их скудных заработков осуществлялись отчисления в пользу нашего ненасытного государства;
 только в Ленинграде с 26 июня 1940 г. по 1 марта 1941 г. были приговорены к исправительным работам на срок до 6 мес. 142 738 чел. [119,
с. 297].
Таково истинное лицо АКС в отношении экономики, стимулирования трудящихся и рационализации «социалистического» труда.
2.9. Экономические итоги индустриализации
В общем виде количественные итоги индустриального развития
СССР в период первых пятилеток характеризуют таблицы 73 [253, с. 62,
67,69, 71,82, 87; 278, с. 54] и 74 [45, с. 448; 163, с. 204].
Таблица 73
Развитие промышленности СССР в 1920-1930-е гг.
Показатели, ед. изм.
Добыча нефти (млн т)
Добыча угля (млн т)

1913 г.
9
29

1928 г.
11,6
35,5

360

1932 г.
21,4
64,4

1937 г.
29
128

1939 г.
30
146

Показатели, ед. изм.
Производство электроэнергии (млрд кВт/час)
Выплавка чугуна
(млн т)
Производство х/б
ткани (млрд м)
Производство кожанной обуви (млн пар)

1913 г.
2

1928 г.
5

1932 г.
13,5

1937 г.
36

1939 г.
43

3,3

6,2

2,67

2,69

183

206

Таким образом, количественно индустриальный рост был весьма
значительным:
 к 1941 г. в строй вступили около 9 тыс. заводов, фабрик, электростанций и нефтепромыслов. Возникли новые отрасли промышленности,
разработаны новые технологии;
 по пятилеткам прирост количества промышленных предприятий
составил – более 1,5 тыс., 4,5 тыс. и около 3 тыс. соответственно;
 достаточно серьёзно выросла продукция машиностроения: в
1913-1940 гг. – в 35 раз, в 1929-1940 гг. – в 16 раз, в 1937-1940 гг. – на
76 %;
 успешно развивалось станкостроение: в 1913 г. в стране было выпущено 1, 5 тыс. станков; в 1928 г. – около 2 тыс.; в 1940 г. – 584 тыс.
станков (причём, доля автоматических, полуавтоматических, шлифовальных и специальных станков составляла к 1940 г. около 37 %);
 продукция химической и резино-асбестной промышленности в
1928-1940 г. выросла в 15 раз (по сравнению с 1913 г. – в 22 раза); производство химпродукции выросло: минеральных удобрений – в 47 раз,
соды кальцинированной – в 3 раза, соды каустической – в 3,5 раза, серной кислоты – в 13 раз;
 в 1932-1937 г. выплавка черновой меди выросла в 2 раза, свинца –
в 3,3 раза, цинка – в 6 раз [154, с. 409-411];
 с 1913 по 1940 г. промышленное производство выросло в 8,5 раз
(по крупной промышленности – в 12 раз) [154, с. 409-411];
 с 1913 по 1940 г. валовая продукция пищевой промышленности
выросла в 4,1 раза, в том числе: по макаронным изделиям – в 11 раз, по
консервам – в 12 раз, по кондитерским изделиям – в 7,2 раза [154,
с. 414];
 в 1913-1940 г. производство в восточных районах страны выросло:
выплавка чугуна – на 28,5 %, стали – на 32 %, проката – на 32 %, добыча
угля – на 36 % [154, с. 408].

361

Таблица 74
Темпы промышленного роста (1928-1940 гг.)
Показатель, ед. изм.

1928 г.

1940 г.

Производство танков (шт.)

170
(1930 г.)
899 (-«-)
5

2 986

Рост
в разы
17,6

10 578
48,3

12
9,7

35,5
4,3

165.9
18,3

4,6
4,3

1,8
11,6
2 119
73,3
7 136

5,6
31,1
2 715
95,5
5 937

3,1
2,7
1,3
1,3
0,83

Выпуск военных самолётов (шт.)
Выработка электроэнергии (млрд
кВт/час)
Добыча угля (млн т)
Производство стали (млн т)
Производство цемента (млн т)
Добыча нефти (млн т)
Выработка х/б ткани (млн кв. м)
Сбор зерновых (млн т)
Пролдукция животноводства (млн руб. в
ценах 1928 г.)

Помимо количественнрого роста вызывает интерес качественное состояние дел в промышленной сфере:
 эффективность производства: капитальные вложения в промышленность были огромными: в годы первой пятилетки – 69,9 млрд
руб., во второй пятилетке – 147,6 млрд руб. (в сопоставимых ценах на
127 % больше); за три года третьей пятилетки -- 145,3 млрд руб. (всего –
357,8 млрд руб.);
 стоимость промышленного оборудования удвоилась, но каждый
рубль, вложенный в промышленность, приносил прибыли на 25 коп.
меньше, чем до 1928 г., хотя затраты сырья выросли на 25-30 % [230,
с. 124; 278, с. 54];
 производительность труда: по официальным данным она выросла во много раз. На самом деле её рост был незначительным (Таблица 75 [278, с. 55; 304, с. 295]).
Таблица 75
Производительность труда в промышленности СССР в 1920-1930-е гг.
Показатель
Рост числа занятых в промышленности (%)
Рост объёма выпуска продукции (%)
Рост производительносьти труда (грубым счётом, %)

362

1924-1928 гг.
10

1928-1940 гг.
10

30
20

9-10
-

Таким образом, производительный труд не смогли обеспечить ни
прогрессирующий рост капиталовложений, ни широкое привлечение
иностранных специалистов, ни ударничество; проблема, скорее всего,
находилась в рамках того цивилизационного перелома, который переживала тогда наша страна. Фондоотдача в промышленности в конце
1930-х гг. оставалась на уровне конца 1920-х гг. [256, с. 280]. Место
СССР в мировой экономике: с точки зрения валового производства оно
официально определялось второй позицией мире. Ниже мы рассмотрим
проблемы второго счёта и манипуляции стоимостными показателями. В
соотнесении с развитием экономики других стран наш рывок не выглядел абсолютным (Таблица 76 [278, с. 55; 268, с. 264]).
Таблица 76
Производство в СССР некоторых видов промышленной продукции
в расчёте на душу населения (в % к уровню других стран;
соотношение 1913 и 1937 гг.)
Показатель
Чугун
Сталь
Электроэнергия

США
8/30
8/27
5/18

Англия
12/48
16/38
13/30

Германия
8/26
9/26
-

Таким образом, можно согласиться с перспективной оценкой будущего индустриализации, содержащейся в «платформе Рютина»
(1932 г.): «Авантюристические темпы индустриализации, влекущие за
собой колоссальное снижение заработной платы рабочих и служащих,
непосильно открытые или замаскированные налоги, инфляцию, рост
цен и падение стоимости червонца…
Промышленность работает лишь с половинной нагрузкой и притом
в значительной части на суррогатах; качество продукции в результате
погони за выполнением дутых темпов чрезвычайно низкое; производительность голодного рабочего сильно упала» [113, с. 112; 304, с. 618].
3. Сталинская аграрная политика
в конце 1920-х – начале 1940-х гг.
3.1. «Аграрный сталинизм»:
раскрестьянивание и «внутренняя коллонизация» деревни
Нам представляется продуктивным рассматривать аграрную историю сталинизма по следующим основным направлениям:
1) в аспекте борьбы традиции и новации; коммунисты полагали, что
колхозное устройство села, ликвидация частнособственнических отношений (в том числе, через раскулачивание), социальное акцентирование
преимуществ политического участия бедноты (якобы более готовой к
363

социализму, чем имущие слои крестьянства) и мн. др. – есть настоящий,
подлинный путь в «светлое будущее»;
2) в аспекте изменения социального статуса крестьянства (селянин должен был перестать быть собственником, но остаться послушным
аграрным производителем, то есть колхозником);
3) в аспекте получения средств для индустриализации (деревня выступала в качестве основного канала поступления средств для индустриализации, финансирования «Большого скачка»).
Рассмотрим эти положения подробнее. Сделать это тем более необходимо, что результатом реализации сталинской аграрной политики
(«аграрный сталинизм») стало так называемое раскрестьянивание основной массы населения страны и его внутренняя колонизация. В
этом главное негативное значение коллективизации. Инициатором и
«организатором создания в СССР фордистско-тейлористской базы
стало централизованное государство, обладавшее монопольной собственностью на основные средства производства и возможностью пробудить и поддержать в массах трудящихся индустриализаторский энтузиазм» [405, с. 510].
Основным актором «аграрного сталинизма» выступала АКС, сама
сталинская власть, советское государство, коммунистическая партия и
ряд общественных организаций.
Построение коммунизма понималось большевистскими утопистами
как создание принципиально нового, наиболее высоко (в цивилизационном отношении) типа социальной организации. Понимая, что большинство населения не разделяет (кто-то не принимает, а кто-то просто не
понимает) коммунистической схемы, ленинцы и их последователи делали ставку на насилие («Железной рукой загоним человечество к счастью!»). Мелкобуржуазная сущность аграрных отношений являлась серьёзным мешающим коммунистическому строительству фактором.
Таким образом, модернизация, как основная тенденция мирового
развития в ХХ веке, в специфических условиях России, приобрела
насильственный и антинародный (антикрестьянский) характер; это
была «принудительная коллективизация сельских производителей»
[183, с. 17], повлекшая «глубокий кризис сельского хозяйства, голод и
смерть миллионов жителей деревни» [175, с. 4].
Ликвидация мелкособственнических крестьянских производителей,
которые реально могли противостоять большевистской реконструкции,
понималась советской властью как первоочередная задача. Для уничтожения реальных и мнимых врагов сталинской власти была придумана
идеологическая конструкция об «обострении классовой борьбы по мере
продвижения страны к победе социализма». Об этой вредоносной тео364

рии в своё время жёстко отрицательно высказался Н. И. Бухарин: «У самых ворот социализма мы, очевидно, должны или открыть гражданскую
войну, или подохнуть с голоду и лечь костьми» [40, с. 264]. Как мы видим сегодня, Н. И. Бухарин оказался прав: насаждение колхозов и совхозов для превращения мелкобуржуазной деревни в «заповедник коммунизма» оказалось бесперспективным делом.
Вопрос охранение и удержания власти традиционно стоял в пласкости «кто – кого!?»; поэтому «главная причина коллективизации заключаласб в том, что к 1929 г. сохранение партии Ленина – Сталина стало
более невозможным при дальнейшем сохранении свободных крестьянпроизводителей. Удержание власти любой ценой – это был вопрос физического выживания для сотен тысяч коммунистов и советских активистов в крестьянской, по сути, стране» [5, с. 19].
Не случайно основной социальный конфликт в СССР 1930-х гг. –
борьба традиции и новации – «постоянно проявлялся в жёстком противоречии и противостоянии» [183, с. 23]. И именно в этом состоял один
из главных смыслов раскулачивания – не только изъять собственность
зажиточного крестьянства и основного производителя хлеба в СССР, но
и уничтжить тот класс сельских собственников, который «смущал» основную массу крестьян, выступал действительным организатором сельхозпроизводства.
Суть практики статусной деформации крестьянства составляла политика раскрестьянивания; аграрий должен был: а) остаться производителем сельхозпродукции и б) перестать быть собственником как
средств производства, так и результатов труда. Как писал К. Маркс,
«если Россия имеет тенденцию стать капиталистической нацией по образцу наций Западной Европы, она не достигнет этого, не превратив значительную часть своих крестьян в пролетариев» [223, с. 120].
То есть, марксизм предполагал обязательное отчуждение крестьян
как от власти, так и от собственности. В этих же целях большевистская
власть систематически подавляла личное подсобное хозяйство (в том
числе коллективизированных) крестьян.
Сталинизм де-юре и де-факто прекратил существование сельской общины. Разрушению подверглись все её основные институты: двор, сход,
мельница, рынок, церковь, религиозные и обрядовые традиции, праздники. Таким образом, «в результате широкомасштабного наступления
на эти институты крестьянской самоорганизации и крестьянской автономии», «крестьяне утрачивали контроль над своей жизнью» [51, с. 7].
Этот процесс (раскрестьянивание), начавшись во второй половине
1929 г., полностью развернулся к 1931 г., а своё завершение получил к
началу 1940-х гг., когда «индивидуальное крестьянское хозяйство было
365

ликвидировано», а «экономика села перестала быть крестьянской» [143,
с. 132]; она стала колхозной.
Трудно не согласиться с мнением В. П. Данилова, что в условиях модернизационного транзита (от традиционного общества к индустриальному) именно деревня является одним из основных поставщиков
средств для индустриализации и рабочих рук для бурно развивающейся
промышленности; «и то, и другое является общественной необходимостью, а вопрос взаимоотношений государства и крестьянства в конечном счёте сводится к мере и способам изъятия того и другого» [97,
с. 682].
Объективное изучение процессов коллективизации приводит исследователя в безысходно-подавленное, угнетённое состояние; стоит лишь
только представить миллионы человеческих жизней, которые безжалостной рукой коммунистической власти были брошены на алтарь индустриализации, погибли от голода, в вссылке, спецпоселениях, лагерях
и пр., как неизбежно возникает вопрос: зачем нужны были такие
жертвы? Неужели для того, чтобы кому-то через 70 лет распад колхозной страны показался «величайшей геополитической катастрофой»?
Как писал В. Линн, «сталинская коллективизация сельского хозяйства
была кампанией по установлению доминирования и имела своей целью
не что иное, как внутреннюю «колонизацию» крестьянства» [51, с. 59].
Итак, община устранялась, на её место властью предлагались новые
формы сельхозорганизации; в то же время мы не согласны с оценкой
«естественного» отмирания общины, её «естественной эволюции» в
колхозно-совхозную агрегацию.
Обычно при объяснении причин проведения коллективизации, обращают внимание на следующее:
а) коллективизация есть процесс, «выражающий объективную потребность обобществления производства, планомерного создания крупных сельскохозяйственных предприятий путём производственного кооперирования мелких крестьянских хозяйств» [31, с. 115];
по этому поводу следует заметить, что как один из факторов перспективного развития сельскохозяйственного производства, крупное хозяйство – явление вполне традиционное и совершенно нормальное; относясь в целом положительно к вектору укрупнения сельхозпроизводства,
мы не можем не заметить разрушительной роли форм реализации вышеупомянутого векторного процесса; «эти формы имели трагические
последствия и во многом привели к разрушению производительных сил
сельского хозяйства» [31, с. 115]; в первую очередь речь идёт о сельхозартели с высоким уровнем отчуждения и обобществления;

366

б) официальная пропаганда обосновывала необходимость проведения коллективизации задачами внедрения сельскохозяйственной техники в производственный процесс деревни; но к 1929 г. это время ещё
не пришло (в стране в это время было выпущено всего 3,3 тыс. тракторов, которые сосредоточивались в МТС), то есть долгожданная сельхозтехника находилась в распоряжении государственных инстанций
[405, с. 73].
Проблема изъятий из деревни в пользу индустриализации рассмотрена в исторической литературе достаточно подробно и вполне объективно. Приведём лишь несколько определений этой конфискационной
политики:
 В. П. Данилов полагал, что «выжимание из крестьян «дани» стало
сердцевиной политики в деревне на протяжении всего сталинского
этапа» [93, с. 808];
 Н. И. Бухарин в выступлении на XVI конференции ВКП (б) критически определял «аграрный сталинизм» как систему «военно-феодальной эксплуатации крестьянства» и т. п. [443, с. 744, 806-807]; позиция Н. И. Бухарина олицетворяла собой рыночную альтернативу «аграрному сталинизму»; он выступал против применения чрезвычайных мер
при осуществлении хлебозаготовок и за подъём производительных сил
сельского хозяйства, за развитие товарно-кредитных форм производства, повышение закупочных цен цен на сельхозпродукцию. Об этом
свидетельствует, например, его доклад «Политическое завещание Ленина» (январь 1929 г.) или статья «Заметки экономиста. К началу нового
хозяйственного года» (опубликована в «Правде» 30 сентября 1928 г.) и
т. д.;
 О. В. Хлевнюк утверждал, что выбор курса на коллективизацию
является показателем «ультралевой политики сталинизма», а «радикальное изъятие хлеба при помощи репрессий превращалось в продразвёрстку» [432, с. 161];
 авторы капитального исследования «Демографическая модернизация России, 1900-2000» утверждают: «Развёрнутая в СССР в конце
1920-х гг. индустриализация требовала громадных затрат и миллионов
рабочих рук. Источником и того, и другого стала деревня – подвергнутая
коллективизации сельского хозяйства и раскулачиванию, которые сопровождались изъятием имущества и выселением семей кулаков в необжитые края» [105, с. 407];
 журналист и историк Н. К. Сванидзе: «Суть сталинской коллективизации не в том, чтобы развивать сельское хозяйство. Это просто не
хлопотливый для государства способ изъятия хлеба. Правда хлеба будет
всё меньше и меньше, поскольку даром можно взять только один раз»
[345, с. 28];
367

 историк Г. Корнилов: «Колхозы фактически служили инструментом продразвёрстки сельскохозяйственной продукции, в частности,
зерна. С их помощью государство заставляло крестьян расставаться
большей частью урожая, платя ему при этом меньше, чем в 1920-е гг.»
[183, с. 17].
Таким образом, для осуществления беспрецедентных планов индустриализации государству было необходимо сосредоточить в своих руках абсолютный максимум политических и экономических ресурсов;
для этого их было необходимо выкачивать из колхозов и ЛПХ. Защитники «аграрного сталинизма» утверждают, что «неокрепшая промышленность не могла дать крестьянству требуемое количество товаров, а
крестьяне, в свою очередь, отказывались сдавать излишки сельхозпродукции за деньги, которые затруднительно было отоварить» [435,
с. 158]; мол, всё это неизбежно предполагало историческую обязательность «аграрного сталинизма».
Думается всё же, что главная задача исторической науки – не оправдание прошлого, а его аналитическое осмысление.
Сегодня историки демонстрируют достаточноно различное отношение к НЭПу; на наш взгляд в этом отношении отчетливо проявились две
следующие тенденции (назовём их «оптимистической» и «сдержанной»).
Сторонники первой позиции убеждены в следующем:
 никаких особых причин для прекращения НЭПа не существовало;
коллективизация и раскулачивание были вызваны политической необходимостью (не последнюю роль играла злая воля вождя);
 государство могло бы добиться в развитии села гораздо больших
результатов, если бы последовательно развивало потенциалы НЭПа. Изживало его недостатки.
При таком подходе вместо «аграрного сталинизма» следовало бы
осуществлять политику мягкого усовершенствования НЭПа, что предполагало поддержку «мелкого сельского товаропроизводителя при его
постепенном, исключительно добровольном кооперировании, в том
числе и производственном. Сельское хозяйство, основной ячейкой которого являлось индивидуальное крестьянское хозяйство, столь динамично развивавшееся в течение 1920-х гг., вполне могло дать для нужд
индустриализации необходимое сырье и продовольствие без насилия
над крестьянами» [435, с. 156].
Сдержанное отношение к перспективам НЭПа предполагает его
оценку как средства восстановления народнохозяйственного комплекса,
разрушенного войнами и революциями. Мы полагаем, что свойственный сдержанным оценкам НЭПа недоучёт его позитивных перспектив
368

должен быть рассмотрен более пристально: например, в первый год индустриализации (1926/1927 хозяйственный год) промышленность выросла на 18,2 %, а в следующем хозяйственном году – на 15,8 %; сельхозпроизводство прирастало в годы НЭПа примерно на 10 % ежегодно
[97, с. 380].
Сторонники «аграрного сталинизма» утверждают, что экономические возможности НЭПа не были способны обеспечить индустриализацию; можно согласиться, что это было верным(но!) в отношении дутых
цифр «Большого скака»; в аспекте нормального (оптимальный план первой пятилетки) экономического развития НЭП был способен на многое;
следовало, конечно, увеличивать техническую оснащённость всё более
кооперирующихся индивидуальных хозяйств, преодолевать низкие пороги урожайности, малоразмерность участков, а главное – повышать товарность крестьянских хозяйств (в годы НЭПа на рынок поступало не
более 20 % выращенной сельхозпродукции) [323, с. 157].
Во второй половине 1920-х гг. товарность зернопроизводства в СССР
снизилась довольно значительно: при примерно одинаковых среднегодовых сборах зерна (1909-1913 гг. – 65,2 млн т.; в 1923-1927 гг. –
66 млн т.) удавалось еждегодно заготавливать 16,7 и 8,4 млн т. соответственно.
Товарность снижалась по следующим причинам:
а) до революции 72 % товарного зерна в стране давали хозяйства помещиков и кулаков, и только 28 % – середняков и бедняков; к середине
1920-х гг. помещичьих хозяйств не осталось, а кулак – с точки зрения
хозяйственной продуктивности – оказался сильно ограничен; посевные
площади тогдашних колохозов и совхозов в масштабе страны занимали
не более 2 %;
б) происходило распыление производительных сил деревни: росло
число крестьянских хозяйств (в 1917 г. – насчитывалось 17 млн., а в
1925 г. – 25-27 млн хозяйств), что не способствовало прогрессу сельхозпроизводства [31, с. 121-122].
Советское государство пыталось повышать аграрную товарность,
стимулировать товаризацию крестьянского хозяйства: весной 1925 г.
власть несколько отошла от жёсткой фиксации закупочных цен на сельхозпродукцию; были снижены некоторые налоги, расширены возможности для земельной аренды и применения наёмного труда.
К сожалению, эти меры дали весьма кратковременный эффект; в
силу описанных выше причин власть не пошла на системное развитие
рыночных, собственно буржуазных отношений; власть боялась капиталистической реставрации. Развитие процессов индустриализации требовало сосредоточения в руках государства значительного количества
369

сельхозпродуктов, но этого «не могли обеспечить структуры хозяйствования, сложившиеся при НЭПе; к тому же обеспечить доминирование
государственных интересов было невозможно, не ущемляя интересов
единоличного хозяина» [31, с. 115-116]. Именно поэтому, как писал
В. П. Данилов, «отказ от НЭПа начался в 1928-1929 гг. в связи с переходом к системе хлебозаготовок чрезвычайным, то есть насильственным,
внеэкономическим методом. Этот рубеж бесспорен» [197, с. 6].
Насильственность «аграрного сталинизма» извращала саму суть
сельскохозяйственных отношений, когда даже производственные
успехи вели к поражениям. В 1925 г. страна получила необычайно высокий урожай зерновых, вследствие чего план хлебозаготовок на
1925/1926 хозяйственный год был неоправданно завышен (при этом готовность крестьян сдавать зерно по твёрдым государственным ценам не
учитывалась). Государство пошло даже на то, чтобы слегка повысить закупочные цены (в реальности с сентября по май они выросли незначительно). Хлебозаготовки шли трудно, план экспорта зерна оказался сорванным (он был выполнен только на 33 %) [183, с. 17]; зажиточная
часть крестьянства накопила некоторый излишек денежных средств, но
эти деньги было очень трудно отоварить (во-первых, из-за острого дефицита товаров народного потребления; во-вторых, из-за пресловутых
«ножниц цен» – в 1927-1928 гг. закупочные цены на зерно и цены на товары лёгкой промышленности соотносились как 1 : 2,02 [435, с. 160]); в
1928 г. пшеница на рынке продавалась по 11 руб. за центнер, а заготовительные цены составляли 6 руб. [163, с. 149].
Промышленность могла бы частично переориентировать своё производство: осуществлявшийся несколько избыточный выпуск сельхозмашин (крестьяне по бедности покупали их с натугой, неохотно) мог бы
быть сокращён, часть фонов и средств можно было бы переориентировать на производство товаров народного потребления; а затем, по мере
роста оборота средств в агросфере, увеличивать отчисления на нужды
развитии индустрии. Но данная схема принципиально не подходила
коммунистическому руководству страны. В результате, в 1928/1929 хозяйственном году нереализованные остатки промышленной продукции
составили 39,7 % всего промышленного производства [435, с. 161]. А
принимавшиеся правительством меры (некоторое снижение розничных
цен на промтовары и расширение эмиссии ещё более обострили товарный голод).
По мнению В. П. Данилова, реальной альтернативой «аграрному
сталинизму» мог стать «кооперативный социализм» (на основе трудов
А. В. Чаянова; в основе его идей план «крестьянской кооперации как
преодоления стагнации сельского хозяйства в конце 1920-х гг. и создания условий для успешного проведения индустриализации без жертв»
370

[175, с. 7]). Как уже отмечалось выше, для развития «крестьянской кооперации» требовалось осуществить следующее: приблизить государственные цены к рыночным; укрупнить наиболее успешные крестьянские хозяйства, содействовать кооперации достаточно мелких хозяйств.
Поскольку всё перечисленное не соответствовало коммунистическим
воззрениям руководства страны, шансов на осуществление альтернативных идей – при сохранении АКС – не было. В декабре 1927 г. в одном из
постановлений XV съезда ВКП (б) было заявлено: «Развивать дальше
наступление на кулачество и принять ряд новых мер, ограничивающих
развитие капитализма в деревне и ведущих крестьянское хозяйство по
направлению к социализму» [316. с. 149].
В ряде своих работ В. П. Данилов так представлял негативную эволюцию «аграрного сталинизма»: отказ от «кооперативного социализма»; подавление НЭПа силами АКС; установление сталинского
всевластия («термидорианский», контрреволюционный переворот);
насильственная коллективизация; голод и раскрестьянивание [89,
с. 27-32; 99, с. 724-741; 96, с. 45-54; 339, с. 96-133].
В своё время Г. Хантер и Я. Ширмер осуществили математическое
моделирование экономической ситуации в агросфере СССР 1930-х гг.
По их мнению, в конце 1920-х гг. была возможна иная экономическая
политика, которая обеспечила бы более эффективное движение к тем же
целям. Без коллективизации, при сохранении уровня сельскохозяйственного производства периода НЭПа, к началу Великой Отечественной
войны была бы вполне достаточной урожайность, продуктивность животноводства, а самое главное – не погубили бы столько людей и производительных сил [426; 427; 428].
3.2. Массовая коллективизация в первой половине 1930-х гг.
Развитие деревни во второй половине 1920-х гг. были весьма противоречивым; несмотря на ряд несомненных достижений НЭПа, в сельском хозяйстве СССР проявлялись и некоторые тревожащие моменты.
Прежде всего, следует отметить избыточное дробление хозяйств, а
также низкую продуктивность и товарность частника (о последнем речь
уже шла выше). В 1925/1926 хозяйственном году за счёт роста населения села и разделения хозяйств число крестьянских дворов выросло на
2,1 %, а посевные площади – на 5,7 %; в следующем году эти показатели
были соответственно 1,9 и 1,8 %. В 1928 г. озимый клин сократился на
3 %, поголовье лошадей – на 10-14 %, крупного рогатого скота – на
10-15 %; крестьяне (даже зажиточные) вовсе не стремились к приобретению сельхозтехники, которая с 1924 г. продавалась по довоенным ценам (и всё равно около трети её в 1927 г. осталась на складах) [435,
с. 158].
371

Власть объявила, что причиной всех проблем села являлся «кулацкий саботаж». Думается, что эта «политически правильная» формулировка далеко не в полной мере отражала суть происходящего.
Прежде всего, следует обратить внимание на особенности самой социальной структуры села:
 к 1928 г. в стране насчитывалось 24,9 млн крестьянских хозяйств;
24,5 млн из них вели индивидуальное хозяйство и только 1,7 % (около
416 тыс.) относились к коллективизированным (к 1 октября 1928 г. действовали 36 520 колхозов всех видов с посевом в 1 млн га земли; с общим числом жителей в 2,34 млн чел. и производством около 0,8 млн т.
зерна [312, с. 204]);
 60 % товарного хлеба были сосредоточены в руках 6 % хозяйств;
в конце 1927 г. кулаки составляли 3,7 % всех хозяйств (они держали в
своих руках 20-23 % товарного хлеба; середняки составлляи 60-62 % хозяйств [345, с. 26; 435, с. 158].
Далее возниает вопрос: почему крестьяне не спешили сдавать хлеб?
Ответ следует искать в особенностях внутренней экономической ситуации. Так, в 1926/1927 хозяйственном году зажиточные крестьяне платили 34 % всей суммы сельхозналога (в следующем году – около 50 %);
соответсвенно доля в налоговой выплате бедняцко-середняцкой группы
снизилась с 10,6 до 6 %; в 1925/1926 хозяйственном году от уплаты сельхозналога были освобождены 25 % крестьянских хозяйств, а в
1928/1929 хозяйственном году – 36,7 % (ещё 4,1 % получили налоговую
скидку) [435, с. 159].
Таким образом, «аграрный сталинизм» реализовывал свои программы на селе в надежде на поддержку сельской бедноты; в результате
власть предержащие смогли получить от бедняцкого актива настроения
социального паразитизма, иждивенчества; всё это совершено не способствовало подъёму товарности сельхозпроизводства.
Более того, крестьяне с большой пользой для себя занимались отходничеством, побочными промыслами, приработками на стороне, пренебрегая по возможности работой на земле. Это проиисходило из-за того,
что не дававшие сверхдоходов полеводство, скотоводство облагались
налогами по более высокой ставке («переобложение»), чем более прибыльные неземледельческие производства, специальные отрасли, мелкое животноводство и пр. Правительство постепенно выправляло положение дел в этом направлении: в 1926 г. под налог попали виноградарство и пчеловодство, садоводство и огородничество, доходы от которых
ранее не подлежали обложению; в 1928 г. – в результате очередного
витка налогового реформирования – налогообложению де-факто подлежала уже вся отрасль [435, с. 159-160].
372

Таким образом, сельское хозяйство требовало постоянного внимания, упорядочения, оптимизации. Первые подходы к решению этих проблем (в русле начавшейся индустриализации) казались вполне позитивными. В декабре 1927 г. XV съезд ВКП (б) поставил задачу обеспечить
«на основе дальнейшего кооперирования крестьянства постепенный переход распылённых крестьянских хозяйств на рельсы крупного производства (коллективная обработка земли на основе интенсификации и машинизации земледелия), всемерно поощряя и поддерживая ростки
обобществлённого сельскохозяйственного труда» [320, с. 261].
При этом было подчёркнуто, что коллективизация «может происходить только при согласии на это трудового крестьянства» [320, с. 265].
Там же на съезде И. В. Сталин говорил, что «всеохватывающая коллективизация наступит тогда, когда крестьянские хозяйства будут перестроены на новой технической базе в порядке машинизации и электрификации, когда большинство трудящегося крестьянства будет охвачено
кооперативными организациями, когда большинство деревни покроется
сельхозтовариществами коллективистского типа. К этому дело идёт, но
к этому дело ещё не пришло и нескоро придёт. На это нужны громадные
финансы, которых ещё нет у нашего государства» [316, с. 125]. Но ситуация быстро менялась.
Весной 1928 г. наркомзём РСФСР и Колхозцентр РСФСР составили
проект пятилетки коллективизации, в соответствии с которым к 1933 г.
предполагалось вовлечь в колхозы 1,1 млн (4 %) крестьянских хозяйств.
Летом 1928 г. Союз союзов сельскохозяйственной кооперации увеличил
этот показатель до 3 млн хозяйств (12 %); а весной 1929 г. был утверждён план первой пятилетки, в соответстствии с которым в колхозы
должны были войти 4-4,5 млн хозяйств (16-18 % от их общего количества) [139, с. 11].
И. В. Сталин лично настаивал и на насильственном изъятии сельхозпродукции, и на массовой коллективизации, и на раскулачивании. 28
мая 1928 г. на встрече со студентами Института красной профессуры
вождь вперые публично заявил о том, что есть «верный и удобный способ изъятия у крестьян хлеба», это – «переход от индивидуального крестьянского хозяйства к коллективному общественному хозяйству»; 9
июля 1928 г. на пленуме ЦК ВКП (б) им было заявлено следующее:
«Крестьянство платит государству не только обычные налоги, прямые
или косвенные, но ещё переплачивает на сравнительно высоких ценах
на товары промышленности – это, во-первых, и более-менее недополучает на ценах на сельхозпродукты – это,во-вторых. Это есть добавочный
налог на крестьянство в интересах подъёма индустрии, обслуживавшей
всю страну, в том числе крестьянство. Это есть нечто вроде дани, нечто
373

вроде сверхналога, который мы вынуждены брать вынужденно» [345,
с. 51].
В статье «Год великого перелома» И. В. Сталин безосновательно заявил о «коренном переломе» на всех фронтах социалистического строительства, в том числе, в «недрах самого крестьянства в пользу колхозов», что «в колхозы массовым порядком пошел середняк» [380, с. 127].
Реально в колхозах того времени объединились не более 6-7 % хозяйств
[164, с. 473]; по другим данным, на 1 октября 1929 г. в колхозах состояли
7,6 % от общего числа крестьянских хозяйств (доля бедняков и батраков
на селе в это время составляла 30,5 % хозяйств) [320, с. 20].
С 27 декабря 1929 г. И. В. Сталин говорил только о планах сплошной
коллективизации [336, с. 268]. В 1920-е гг. в СССР реально существовали три основные формы аграрной кооперации: ТОЗ (товарищества по
обработке земли), коммуны и сельскохозяйственные артели (к июню
1929 г. составляли около трети всех объединений). В скором будущем
именно сельхозартель станет единственной рекомендованной формой
трудовой кооперации на селе.
Характерными чертами артели являлись
 высокий уровень обобществления средств производства (в артельную собственность переходили землепользование, труд, основные
средства производства – рабочий и продуктивный скот, хозяйственные
постройки и пр.);
 в личной собственности крестьян оставались жилой дом и ЛПХ;
 размеры ЛПХ определялись уставом колхоза (исходя их реальной
практики тогдашнего законодательства);
 распределение доходов осуществлялось по трудодням (якобы учитывавшим количество и качество труда каждого колхозника);
 руководство артелью осуществлял председатель (формально избираемый общим собранием).
Постепенно в первой половине 1930-х гг. понятие «сельхозартель»
оказалось вытесненным понятием «колхоз» [328, с. 61].
Процесс коллективизации проводился в два этапа:
1) 1928-1930 гг. – «первый натиск» и отступление;
2) 1931-1932 гг. – «победоносное завершение».
На 1 июня 1929 г. уровень коллективизации крестьянских хозяйств
составлял 3,9 %, а на 1 октября 1929 г. – 7,6 % [139, с. 16-17]. Какая-то
часть деревни принимала идею колхозного строительства: речь, прежде
всего, идёт о некоторой доле бедняцко-середняцкой массы; на острие
практической организации сельхозартелей стояли низовой сельский актив бедноты, сельские Советы, партийные и комсомольские организации и пр. Наряду с элементами добровольности в создании колхозов всё
374

более начали проявляться «административный нажим и подхлёстывание» [139, с. 19]. Административно-командное педалирование коллективизации осуществлялось традиционно для сталинизма упрощённым
порядком применения насилия (в данном случае – для решения зерновой и производственных проблем).
Планы первой пятилетки насчёт коллективизации (около 20 %хозяйств) были отвергнуты. В постановлении ЦК ВКП (б) от 5 января
1930 г. «О темпе коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству» была выдвинута задача проведения сплошной коллективизации в кратчайшие сроки. Для этого предполагалось:
 отобрать у кулаков всё их имущество и выселить их;
 передать имущество кулаков в фонды колхозов в качестве вступительного пая от сельских бедняков, на которых власть намерена была
опираться при проведении своих преобразований; также кулацкое имущество разрешалось распродавать или распределять между колхозным
активом;
 заставить середняков вступать в колхозы и вносить туда своё имущество в качестве вступительного пая;
 артель признавалась переходной формой кооперативной организации на пути к коммунизму;
 местные работники ориентировались на двух-, трёхкратный рост
показателей обобществления основных средств производства деревни,
ЛПХ и индивидуальных строений [281, с. 72-75];
 выделялись «основные зерновые районы» и «остальные зерновые
районы» с разными сроками завершения сплошной коллективизации.
Движение сплошной коллективизации в стране возглавили секретарь
ЦК ВКП (б) В. М. Молотов и председатель Колхозцентра СССР
Г. Н. Каминский. На местах в пользу колхозного строительства «трудились» все чиновники АКС.
Значительную роль в создании колхозов сыграли 25-тысячники – городские и пр. коммунисты, промышленные рабочие, направленные в деревню для решения этой задачи. 25-тысячники возникли в соответствии
с решением ноябрьского 1929 г. пленума ЦК ВКП (б) «О дальнейших
задачах колхозного строительства». Их задачей являлось создание первых колхозов и организация МТС. Всего в 1929-1930 гг. в дервню поехали 27,6 тыс. чел., в том числе 8 % женщин; 69,9 % городских посланцев являлись коммунистами, 8,6 % – комсомольцами [11, с. 2]. Уровень
их аграрной квалификации был мизерным. Например, уполномоченный
по коллективизации в станице Павловской (Северный Кавказ) осенью
1929 г. произнёс перед будущими колхозниками следующую речь: «Ещё
Карл Маркс, покойный наш дорогой учитель, писал, что крестьяне – это
375

мешок с картошкой. Мы вас в мешок собрали. Теперь только осталось
потуже завязать» [230, с. 133].
Позиция 25-тысячников в отношении насильственной коллективизации не была столь уж однозначной. Об этом свидетельствует, например,
письмо рабочих, направленных в один из районов Уральской области.
Их сочуствие крестьянам выразилось в следующих словах: «Нам предъявили такое требование: дали срок и приказали коллективизировать на
100 %, и из всего района сделать две сельхозартели и одну коммуну. И
вот, одна часть двадцатипятитысячников, боясь запугиваний, пошгла по
левой дорожке, а часть пошла правильным путём. И вот, тех, кто пошёл
влево, начали хвалить на все лады, а кто пошёл правильным путём, снимали с работы и пр.» [278, с. 70].
Тем не менее первый десант в деревню сыграл большую роль в развёртывании сплошной коллективизации. «Шефство» рабочего класса
над деревней выразилось в чудовищном административном нажиме и
разного рода перегибах. Только в течение первого месяца своей практической работы («проведение политики партии в массах») 25-тысячники
буквально загнали в колхозы около 58 % крестьян [163, с. 169; 331,
с. 49].
К 1 марта 1930 г. по официальным данным в колхозы были вовлечены уже 56 % крестьянских хозяйств [329, с. 115]. Например, в Московской области в августе 1929 г. – марте 1930 г. процент коллективизированных хозяйств вырос на 5,4 %, а в марте – октябре 1930 г. – на 37 %
[169, с. 150].
В начале 1930 г. в ЦК ВКП (б) была создана и приступила к работе
специальная комиссия по коллективизации; её выводы и предложения
(при условии их принятия и реализации) смогли бы в определённой степени снизить остроту реакции социума на массовую коммунизацию деревни. Комиссия предложила: растянуть по времени сплошную коллективизацию села; сохраняя политику ограничения и подавления кулака,
всё же принимать в колхозы тех из них, кто активно не сопротивляется
«аграрному сталинизму»; снизить темпы и объёмы обобществления, изменить его характер (объединять лишь основные средства производства,
оставляя в неприкосновенности ЛПХ и т. п.) [407, с. 35-78].
По мнению О. В. Хлевнюка, принятие предложений вышеупомянутой комиссии «стало бы настоящим спасением для колхозной системы
и страны в целом. Используя исторические аналогии, можно сказать, что
сохранение личных хозяйств превращало крестьян в государственных
крепостных, отрабатывающих обязательные повинности в государственных латифундиях. Это позволяло крестьянину прокормить себя и
значительную часть страны, несмотря на низкую эффективность колхозов. Однако Сталин был сторонником иной модели взаимоотношений
376

государства и крестьян. Его идеалом была полная зависимость крестьян
от работы на государство. Сталин был приверженцем тотальной экспроприации крестьянской собственности и инкорпорации деревни в антирыночную государственную экономику» [346, с. 161-162].
Поэтому даже умеренные предложения партийной комиссии были
отвергнуты.
25 июля 1930 г. Политбюро ЦК ВКП (б) обсудило вопрос «О директивах по контрольным цифрам на 1930/1931 г.», в котором были установлены следующие показатели роста коллективизации:
 для основных зерновых районов – 65-75 % всех хозяйств (к ним
относились Северный Кавказ – без национальных районов, степная
часть Украины, Нижняя Волга – без Калмыкии и Астраханской оласти,
Левобережная и Средняя Волга);
 для остальных зерновых районов – 35-45 %;
 для потребляющих и остальных окраинных районов – 15-20 %;
 предусматривалось также расширение посевной площади примерно на 15 млн га (по сравнению с 1930 г.) [139, с. 164].
Для подкрепления «успехов» коллективизации был существенно изменён порядок материально-технической помощи сельскому хозяйству.
Техника и финансы (кредиты) направлялись преимущественно в районы
сплошной коллективизации (в то время колхозный сектор получал около
90 % всех кредитов); к весенней посевной 1930 г. по плану деревня
должна была получить 12 тыс. тракторов (80-90 % из них направлялись
в колхозы); это количество машин (1 трактор на 10-15 колхозов в районах сплошной коллективизации и на 50-60 колхозов в восточных районах страны) не могло обеспечить колхозную деятельность; наконец, землеустроение было проведено только в 60 % колхозов [139, с. 81]. Таким
образом, необходимой базы для успешного функционирования колхозной
системы в СССР в начале 1930-х гг. создано не было.
Фискальная система также устраивалась таким образом, чтобы максимально содействовать колхозному строительству. В конце 1920-х гг.
для крестьян был установлен так называемый культурный сбор – своего
рода налог, устанавливаемый по классовому принципу: кулаки обязывались выплачивать сумму, эквивалентную сумме сельхозналога за
1930/1931 хозяйственный год; середняки платили 65 % этой суммы, но
не менее 6 руб. со двора; бедняки-единоличники, освобождённые от
уплаты сельхозналога, платили 5 руб., а колхозники – 4 руб. (последние – при условии, если не имели дополнительных доходов с ЛПХ) [118,
с. 27].
В общем и целом крестьяне платили подоходный, поземельный,
сельскохозяйственный, промысловый и добавочный налоги (следует
помнить, что в 1928 г. был введён налог с оборота) [345, с. 252].
377

23 февраля 1930 г. ЦИК и СНК СССР приняли постановление о едином сельскохозяйственном налоге; были установлены три системы обложения (колхозников, единоличников и кулаков). В первом случае устанавливался принцип не прогрессивного, а пропорционального обложения дворов. При этом ТОЗ имели меньше льгот, нежели сельхозартели
(колхозы) и коммуны. Кулаки облагались сельхозналогом в индивидуальном порядке по специальной прогрессивной шкале (минимально –
20 % от доходов, если доход составлял до 500 руб. в год; максимально –
70 %, при доходе более 6 тыс. руб. в год).
Налоги должны были быть уплачены до 1 октября окладного года.
Если вспомнить, что кулаки также выплачивали по самообложению
и культурный сбор, то объективно совокупные поборы с кулацких хозяйств в два раза превышали их доходность [139, с. 82]. Обязательные
сборы, которыми облагались единоличные хозяйства, на 74 % превышали аналогичные сборы с колхозников [118, с. 27]. Далее, Политбюро
ЦК ВКП (б) приняло специальное постановление об обложении в октябре 1930 г. – сентябре 1931 г. сельхозналогом середняцких хозяйств
(налог на эту категорию крестьян вырос на 15 %) [139, с. 169]. Ничем
иным, кроме как желанием разорить кулака, загнать неподдатливых крестьян в колхоз и пр., объяснить такую политику невозможно.
Также не стоит забывать о «добровольном» распространении в деревне облигаций введённого в СССР в 1930 г. госзайма: за посление три
месяца 1931 г. по этой линии было собрано 488 млн руб. (план составлял
418 млн руб.). Подобный опережающий рост выплат по займам сохранился и на следующий год, но размеры выплат выросли более значительно [118, с. 27].
Была создана система подготовки кадров для села; её основным элементом стали сельхозакадемии и институты, высшие коммунистические
сельскохозяйственные школы, сельские школы ФЗУ и курсы массовых
профессий (лишь в 1932 г. эти курсы закончили около 4,5 млн чел.) [278,
с. 70].
К 1939 г. для деревни были подготовлены 45,5 тыс. специалистов с
высшим образованием, из которых на производстве были заняты только
14 % (по одному на несколько сотен колхозов), а непосредственно в колхозах – 57 чел. [163, с. 119]. Строгость директивного руководства, боязнь наказаний за ошибки или невыполнение (часто невозможное) планов и указаний руководства, невысокий уровень личной квалификации
гнал специалистов от живого дела в инстанции АКС.
Тем не менее темпы коллективизации были действительно бешеными: в октябре 1929 г. в колхозах числилось 7,5 % крестьянских дворов, в январе 1930 г. – 18,1 % (по другим данным – 21,6 %), к 1 февраля
1930 г. -31,7 % (32,54 %), к 1 марта 1930 г. – 57,2 % (56 %) [51, с. 39; 139,
378

с. 86]. Первым регионом сплошной коллективизации стал Хоперский
округ Нижне-Волжского края.
Однако весной 1930 г. решительное наступление на частника в деревне было приостановлено.
Уже в начале 1930 г. власть столкнулась с высокой вероятностью социального взрыва в деревне. В этом году было зафиксировано более
1 300 крестьянских выступлений антиколхозной направленности с общим числом участников более 2,5 млн чел. [329, с. 114]. Крестьяне не
мирились с разрушением привычного уклада жизни, уничтожением
производительных сил (особенно скота) и пр. Под угрозой срыва оказалась посевная кампания 1930 г.; дабы не остаться без хлеба и снизить
накал социального напряжения, власть предприняла следующий манёвр: насильственнозтеррористический характер массовой коллективизации сохранялся, но были допущены некоторые послабления.
«Сталин бьёт отбой» [163, с. 169]: 2 марта 1930 г. в газете «Правда»
появилась статья вождя «Головокуружение от успехов», в которой во
всех перегибах коллективизации были обвинены местные власти; 15
марта 1930 г. вышло постановление ЦК ВКП (б) «О борьбе с искривлениями партийной линии в колхозном движении»; 3 апреля 1930 г. увидела свет новая статья И. В. Сталина «Ответ товарищам колхозникам».
Содержание этих документов свидетельствует, что власть была готова
взять некоторую передышку в стремительном осуществлении массовой
и насильственной коллективизации.
Начался массовый выход крестьян из только что созданных колхозов:
1 апреля 1930 г. в них числилось 38,6 % крестьянских хозяйств, 1 мая
1930 г. – 28 %, 1 июня 1930 г. – 23,6 %, 1 сентября 1930 г. – 21,5 % (к
этому времени в колхозах остались около 6 млн крестьянских хозяйств)
[51, с. 41; 139, с. 99; 329, с. 115]. Итак, к сентябрю 1930 г. почти 65 %
только что вошедших в колхозы крестьян вышли из их состава; при том,
что подобный выход имел неблагоприятное политическое значение, а
также был обставлен рядом негативных экономических условий.
По мнению Р. Дэвиса, «поспешный отказ от политики массовой коллективизации весной 1930 г. временно приостановил старание Политбюро объединить как можно большее число крестьян в коллективные
хозяйства. Но это оказалась всего лишь пауза в широкомасштабном
наступлении. В течение первых пяти месяцев 1931 г. по СССР без колебаний и перерывов прокатилась вторая волна коллективизации» [118,
с. 19, 22].
Уже в конце 1930 г. наступление на крестьян было возобновлено: админнистративно-командные меры и репрессии, экономическое принуждение, деятельность силовых структур и 25-тысячников и пр. привели к
росту количественных показателей коллективизации. В июне 1931 г.
379

пленум ЦК ВКП (б) определил задачи завершения коллективизации «в
основном» (с учётом охвата посевных площадей): Северный Кавказ –
88-94 %, Нижняя Волга (без Калмыкии) – 82-92 %, Средняя Волга (Левобережье) – 90-95 %, Украина (степь) – 85-94 %, Украина (Левобережье) – 69-80 %, Крым – 83-93 %, Урал (зерновые районы) – 75-82 %,
Молдавия – 68-75 %. Этих показателей следовало добиться уже в 1931 г.
В остальных районах предполагалось «в основном завершить коллективизацию в 1932 г.» [280, с. 338].
А в постановлении ЦК ВКП (б) «О темпах дальнейшей коллективизации и задачах укрепления колхозов» предписывалось: «Разъяснять,
что меркой завершения в основном коллективизации того или иного
района или области является не обязательных охват всех 100 % бедняцко-середняцких хозяйств, а вовлечение в колхозы не менее 68-70 %
крестьянских хозяйств» [280, с. 337].
Организация труда в колхозах шла по линии организации бригадной
деятельности. Вначале бригады были временными, без закрепления инвентаря и скота. В феврале 1932 г. ЦК ВКП (б) в постановлении «Об
очередных мероприятиях по организационно-хозяйственному укреплению колхозов» рекомендовал создавать бригады с постоянным составом
колхозников и закреплять за ними определённый участок работы, как
правило, на год вперёд. Бригады несли ответственность за выделенный
хозинвентарь и скот; оценка личного участия крестьян в общественном
(колхозном) труде осуществлялась через систему трудодней (трудодень
был введён как единица учёта и оценки труда колхозников Примерным
Уставом сельскохозяйственной артели 1930 г.; отменён постановлением
ЦК КПСС и Совета министров СССР 18 мая 1966 г. «О повышении материальной заинтересованности колхозников в развитии общественного
производства»). К весне 1932 г. постоянные бригады функционировали
уже в 65-70 % колхозов [152, с. 100].
Стремление власти экспроприировать сельхозпродукт методами
насильственного изъятия подогревалось необходимостью выполнения
объёмных и затратных планов индустриального строительства.
Уже 1 июля 1931 г. в колхозах были сосредоточены 56,2 % крестьянских хозяйств, 1 января 1932 г. – 63,7 %, 1 июля 1933 г. – 69,4 % дворов
[118, с. 499]. Создаваемая колхозная система переходила из одного кризисного состояния в другое: только за второй квартал 1932 г. по данным
регионов Центральной России колхозы покинули 60 тыс. хозяйств; в
первой половине 1932 г. число коллективных хозяйств в РСФСР снизилось на 1 370,8 тыс., в Украине – на 41,2 тыс.; в первом и втором кварталах 1932 г. соответственно состоялось 576 и 949 массовых антиколхозных выступлений [176, с. 108]; брожение проникло в армию и пр.
380

Восставшие обычно требовали свободных выборов в Советы, восстановления монархии и землепользования по-столыпински.
Власть пыталась сваливать ответственность за выступления крестьян против колхозов на кулака, его контрреволюционные усилия. Но
разве кулаки выгребали из колхозов хлеб, допустили массовый голод?
Результаты развития сельского хозяйства в первой пятилетке представлены в Таблице 77 [263, с. 356-357].
Таблица 77
Итоги развития сельского хозяйства СССР в первой пятилетке
Показатели
Все посевные площади (млн га), в том
числе:
под зерновыми
Валовый сбор (млн т.): зерна
хлопка-сырца
сахарной свёклы
Урожайность (ц/га): зерновых
сахарной свёклы
хлопчатника
льноволокна
картофеля
овощей
Поголовье скота (млн голов): лошадей
крупного рогатого скота, в том числе:
коров
свиней
овец
Производство (млн т.): мяса
молока
шерсти (тыс. т.)
яиц (млрд шт.)

1928 г.
113

1932 г.
134,4

92,2
73,3
0,79
10,1
7,9
132
8,1
2,4
82
132
32,1
60,1
29,3
22
97,3
4,9
31
182
10,8

99,7
69,9
1,27
6,6
7
43
5,9
2
71
79
21,7
38,3
22,3
10,9
43,8
2,.8
20,6
69
4,4

Трудно не согласиться со следующими оценками историков:
В. П. Данилов: «Оптимальный вариант» первого пятилетнего плана
в действительности являлся максимальным, а любая попытка дальнейшего наращивания заданий могла привести только перенапряжению сил
народа, к материальным и человеческим жертвам, а в конечном итоге –
к срыву плана, как и случилось на деле. Форсирование сплошной коллективизации, доходившее до требований провести её в зерновых регионах, по сталинским директивам, за год-полтора и даже, как требовал
В. М. Молотов, «в течение весенней посевной кампании 1930 г.», означало отказ от основных принципов кооперативного плана. Широкое использование принуждения, раскулачивание (местами в кулаки загнали
381

15 % хозяйств) причинили ущерб, не поддающийся измерению. За
1929-1932 гг. оказалась истреблённой половина поголовья скота» [98,
с. 172];
Е. А. Осокина: «Крик, плач и стон стояли в крестьянстве. Первая
волна коллективизации и репрессий продолжалась до весны 1930 г. –
половина крестьянского населения была загнана в колхозы. «Головокружение от успехов» появилось, чтобы дать крестьянству спокойно провести весеннюю посевную кампанию. Но с осени 1930 г. основные аграрные районы были коллективизированы. В целом процесс был объявлен
завершённым к 1936 г., когда 90 % хозяйств и 94 % посевных площадей
были объединены в колхозах» [273, с. 73].
В годы второй пятилетки наступление на индивидуальное крестьянское хозяйство продолжилось: в 1934 г. в колхозах числились 71,4 % хозяйств, 1935 – 83,2 %, 1936 – 90,5 %, 1937 – 93 %. При этом общее количество крестьянских дворов снизилось с 24,5 млн в 1928 г. до 19,9 млн
в 1937 г.; в основе этого снижения – итоги политики раскулачивания и
уход значительной части крестьянства в город. К концу 1934 г. в стране
действовали около 200 тыс. колхозов (в среднем по 75 дворов в каждом)
и 9,5 тыс. совхозов; в 1937 г. – около 243,7 тыс. колхозов [163, с. 171,
172; 329, с. 115].
С конца 1932 г. начала складываться централизованная система
управления колхозами во главе с наркомзёмом СССР. Власть стемилась
не допустить окончательного развала сельского хозяйства, обращаясь к
привычным методам АКС (на село были распространены испытанные в
городе подходы – жёсткая централизация, директивность, уравнительность и пр.). По решению объединённого пленума ЦК и ЦКК ВКП (б) в
январе 1933 г. в зерновых районах при МТС были созданы чрезвычайные органы – политические отделы. Они сочетали функции партийнополитического, хозяйственного и карательного характера [176, с. 285].
Политотделы подчинялись только политотделу наркомзёма СССР. Их
полномочия были достаточно широки: обеспечивать выполнение планов посевов и уборки, контролировать выдачу трудодней, выявлять вредителей, проводить чистки колхозов и т. п.
Колхоз, как инстанция, был вполне подходящей структурой
АКС. Формально это было кооперативное хозяйство на основе коллективной собственности, выборности руководства и решениия базовых
вопросов на общем собрании колхозников. Фактически же всё (вплоть
до мельчайших агротехнических и пр. вопросов) решал партийно-государственный аппарат; часть урожая колхозы сдавали государству по
«твёрдым» ценам, которые были в 10-12 раз ниже рыночных; значительная часть урожая также отходила государству по линии натуроплаты
382

МТС за обработку колхозных угодий; весть семенной фонд находился
на государственных элеваторах и т. п.
Политотделы МТС, сыграв свою роль, были упразднены в конце
1934 г. К этому времени буквально всем стало понятно, что АКС на селе
оказалась совершенно неэффективной: урожайность зерновых в 1913 г.
составлял 8,2, а в 1932 г. – 5,7 ц/га [164, с. 494]; в этом аспекте следует
вспомнить голод 1932-1933 гг. и его последствия, резкое ухудшение социально-экономического положения деревни.
В 1935 г. на II Всесоюзном съезде колхозников-ударников был принят Примерный устав сельскохозяйственной артели (действовал до
1969 г.). СНК СССР и ЦК ВКП (б) утвердили этот документ 17 июня
1936 г. Первоочередное значение этого устава состояло в том, что он
полностью обеспечивал линию «аграрного сталинизма»:
 колхозы обязывались работать по государственным планам сева и
уборки урожая;
 колхозники не имели ни права, ни реальной возможности к перемене места работы (их не коснулась паспортизация);
 был закреплён остаточный принцип распределения колхозной
продукции по трудодням только после выполнения колхозом плана первоочередной сдачи государству хлеба, засыпки всех фондов (семенных,
фуражных, страховых);
 устанавливались пределы обобществления основных средств аграрного производства;
 определялись нормы по формированию аппарата управления
(примерно 1 управленец на 8 тружеников).
Одновременно артельный устав содержал ряд положений, свидетельствовавших о том, что власть понимала необходимость (хотя бы
формально) демократизации колхозной жизни: по предложению
И. В. Сталина колхозникам было оставлено ЛПХ (в форме приусадебного участка, права держать на нём скот, разрешение на продажу своей
продукции на рынке и пр.; эти формулировки устава выглядели более
последовательно и привлекательно, нежели схожие фрагменты из устава
1939 г.); также были определены пределы обобществления (устав 1930 г.
позволял бюрократии на местах произвольно ограничивать развитие
ЛПХ) [163, с. 172; 328, с. 61].
Таким образом, Примерный устав сельскохозяйственной артели
1935 г. определял аграрную политику в интересах максимального изъятия сельхозпродукта из деревни для нужд индустриализации.

383

3.3. Советская деревня во второй половине 1930-х –
начале 1940-х гг.
В истории «аграрного сталинизма» есть периоды так называемого
«неоНЭПа», когда – при сохранении стратегических установок в отношении села – власть всё же шла на некоторые уступки, реально или формально возобновляя те фрагменты рыночных отношений периода
НЭПа, которые могли помочь колхозам, укрепить основы сельской
жизни. В. П. Данилов относил к неоНЭПу весну 1931 г., весну 1932 г. и
1935-1937 гг. В отношении первых двух периодов его оценка была следующей: «Нео НЭПы возникали весной, когда нужно было стимулировать труд крестьян – и единоличников, и колхозников, и забывались к
осени, когда начинались заготовки, вновь и вновь возвращавшиеся к
принудительному изьъятию» [197, с. 6]. Период 1935-1937 гг. В. П. Данилов называл «колхозным НЭПом», «когда на самом деле речь могла
идти лишь о повышении эффективности труда колхозников и об относительном ограничении бюрократического командования колхозами»
[197, с. 7].
Первые две (из вышеперечисленных) фрагментарные попытки преодолеть аграрный кризис в стране, обеспечить экспортные планы, снабдить город, армию и пр. продуктами питания не дали ожидаемого эффекта; хотя власть пошла на либерализацию кредитной политики, введение элементов хозрасчётных отношений и пр. Но кризис в агросфере
продолжался: «Провал этих попыток был неизбежен. Нереальные
планы развития требовали для своего выполнения давления на хозяйственные звенья, безжалостных заготовок и продолжения коллективизации. Стремление во что бы то ни стало наращивать промышленное производство и капиталовложения вело к нарушению стабильности денежного курса, хозрасчёта, требовало всё новой эмиссии. Всё это воспроизводило кризисную ситуацию. Кризис вёл к усилению репрессивного характера системы» [275, с. 31]. Замкнутый круг.
«Первый натиск» коллективизации чётко выявил пределы возможностей сталинского насилия в деревне. Репрессии продолжались, а сельскохозяйственные планы по-прежнему не выполнялись (в 1932 г. – при
относительно неплохом урожае – государство получило хлеба почти на
20 % меньше, чем в предыдущем 1931 г. [432, с. 176]). Понимая, что
продолжать политику преимущественно насильственного изъятия сельхозпродукции (продразвёрстка) невозможно, так как этот путь воспроизводил лишь массовый голод и социально-политические антагонизмы,
власть (с большим опозданием) пошла на принятие некоторых оптимизирующих мер.
Среди них можно упомянуть следующее: более реалистическое планирование; сокращение планов сельхоззаготовок; развитие колхозного
384

рынка; попытки стабилизации рубля; попытки введения хозрасчёта;
стремление преодолеть уравниловку и обезличку.
Всё вышеперечисленное дополнялось мерами укрепления трудовой
дисциплины, устрожения законодательства и т. д. В сложной обстановке, сложившейся в обществе в то время, даже совершенно незначительные меры могли иметь для голодающего населения «спасительное
значение» [432, с. 177].
19 января 1933 г. правительство и ЦК партии провозгласили введение твёрдых норм сдачи зерновых государству: была установлена договорная (контракционная) система заготовки зерновых культур, которая
предполагала:
 установление твёрдых норм сдачи зерна государству, как для колхозников, так и для единоличников; эти нормы доводились до селян не
позже 15 марта;
 запрещение встречных планов сдачи зерна;
 обязательные поставки не могли быть более одной трети валового
сбора зерна каждого хозяйства при среднем урожае;
 всё оставшееся после выполнения обязательных поставок и натуроплаты МТС зерно («излишки») оставалась в личном распоряжении
производителей [176, с. 292-293].
Тем самым делалась попытка возобновления принципа продналога
(крестьянам были обещаны твёрдые нормы заготовок и возможность
рыночного распоряжения остатками); в реальной жизни «это постановление никогда не выполнялось. Но его можно рассматривать как политический документ, провозглашавший переход от сталинского «военного коммунизма» первой пятилетки к сталинскому «НЭПу» второй»
[432, с. 178].
Хотя у некоторой части селян повысилась заинтересованность в развитии личного и общественного производства.
Сыграли положительную роль постановления наркомзёма СССР от
28 февраля 1933 г. «О примерных нормах выработки на 1933 г.» и «Об
оценке трудодня различных сельхозработ в колхозах», которые в значительной мере упорядочили сферу трудового вознаграждения; предлагалось:
 зачисление трудодней осуществлять только с учётом качества выполненной работы;
 нормы выработки определять с учётом особенностей колхозов, состояния тягла, машин, характером почвы и пр.;
 бригады, получившие урожай выше среднего, получали трудодней на 20 % больше заработанного: не выработавшие средний уровень –
получали трудодней на 20 % меньше.
385

В феврале 1933 г. на I cъезде колхозников-ударников И. В. Сталин
пообещал: «Пройдёт ещё год-два, – и вы не найдёте ни одного колхозника, у которого не было бы своей коровы. Уж, мы, большевики, постараемся, чтобы все колхозники имели у нас по корове» [386, с. 252].
Летом 1933 г. увидели свет некоторые акты власти, которые определённым образом оптимизировали трудовые процессы в колхозах и совхозах СССР:
 например, 10 июня 1933 г. вышло постановление о новом порядке
выдачи колхозникам авансов за участие в уборочных работах (отныне
разрешалось направлять на эти цели, по линии трудодней, до 15 % фактически намолоченного зерна; оставшиеся 85 % шли на выполнение
планов государственных и прочих обязательных заготовок); это стимулировало колхозников на более ранние сроки начала посевной и уборочной кампаний, и более организованное их проведение;
 19 января 1934 г. вышел закон «О закупках хлеба потребительской
кооперации», в котором предписывалось проводить эти закупки на основе полной добровольности по ценам на 20-25 % выше заготовительных; успешно отчитавшиеся по заготовкам колхозы получали право
приобретать промтовары на сумму в три раза превышающую стоимость
проданного ими хлеба [176, с. 293-297].
В 1933 г. общий итог сельхозпроизводства был выше, чем в 1932 г.;
в основе этих успехов – лучшая организация работ, снижение потерь
при уборке и т. д. Спасая себя, власть «давала жить» сельхозпроизводителям, умеренно допуская те формы хозяйствования, которые по сути
являлись чуждыми для социализма.
В ноябре 1934 г. вождь на пленуме ЦК ВКП (б) вождь высказался о
необходимости «укрепить денежную систему», «во всю развернуть товарообмен, заменив системой товарооборота нынешнюю политику механического распределения продуктов». Сказано – сделано:
 в 1933-1937 гг. оборот рыночной колхозной торговли вырос с
7,5 млн до 17, 8 млн руб. (то есть в 2,4 раза);
 в 1933-1938 гг. рыночные цены снизились на 63,9 %, в том числе
по хлебной группе – на 83 %, по картофелю – на 80 %, по овощам – на
39 %, по мясу – на 29 %, по молоку – на 23 % [176, с. 300, 302].
В таком разрезе мы видим, что багаж коммунистической теории лишился ещё одной идеи – о прямом продуктообмене между городом и деревней; но чего стоят идеи, когда власть может потерять себя? «Практическая целесообразность» оказывалась важнее заграничного теоретического умствования.
Оценивая ряд «НЭПовских» движений власти, следует иметь в виду
следующее: говорить в данном случае о «неоНЭПе» возможно лишь с
386

высокой долей условности, так как возобновление стимулирования аграриев «по интересу» происходило в весьма небольших сегментах производства; действительно, заготовительные цены для колхозников и
единоличников оставались довольно низкими и убыточными; сохранялись обязательные поставки; колхозная торговля в городе осуществлялась по остаточному принципу; ЛПХ оставались крайне ограниченными.
Половинчатость мер «неоНЭПа» постепенно к концу 1930-х гг. привела сельское хозяйство к новому витку кризиса. Казалось бы, всё идёт
хорошо: страна де-факто полностью коллективизирована (к 1 января
1941 г. насчитывалось 236,9 тыс. колхозов, 4 159 совхозов, 7 069 МТС;
в том числе 2 056 совхозов и 3 693 МТС в восточных районах страны
[120, с. 422]); колхозы объединяли 93 % крестьянских хозяйств; «на
земле появилось два хозяина – колхоз и государство. Но решающее
слово оставалось за государством» [164, с. 494]. Власть ни во что не ставила права колхозников, так красиво представленные в Примерном
уставе сельхозартели 1935 г.; председатель навязывался общему собранию преимущественно административным путём; нормы заготовок
определялись властью; техника была сосредоточена в МТС, что ставило
колхозы в вассальную зависимость от их политотделов и т. п.
По мнению В. В. Кондрашина, с конца 1930-х гг. мы можем наблюдать начало «глубокого кризиса колхозного строя в СССР, и если бы не
война, то не исключено, что его радикальное реформирование стало бы
неизбежным, как и существующего политического строя. Вторая мировая война остановила этот процесс, «законсервировала» колхозы и сталинский режим» [176, с. 309]. И действительно, в 1937 г. более 10 % колхозников не выработали ни одного трудодня (в 1938 г. – 6,5 %); в 1938 г.
16 % колхозников выработали менее 50 трудодней за год [176, с. 304].
Ситуация принципиально не изменило постановление ЦК ВКП (б) и
СНК СССР «О неправильном распределении доходов в колхозах», осудившее излишне большие затраты на организационно-административные нужды и установившее, что на трудодни колхозников должно
направляться не менее 60-70 % денежных доходов артели [278, с. 71].
Многие количественные показатели развития сельского хозяйства в
условиях «аграрного сталинизма» казались вполне приличными, но их
качественный анализ не был оптимистическим.
К тому же с 1939 г. изменившаяся обстановка в стране и за её пределами (нарастание международной угрозы, закладка сырья и продовольствия в систему стратегических запасов, кризисные явления производства и пр.) толкали власть в сторону ужесточения аграрной политики. В
декабре 1939 г. из свободной продажи исчезли хлеб и мука, начались пе387

ребои с поставками других продуктов питания; рынок немедленно отреагировал на это повышением цен; 1 декабря 1939 г. СНК СССР запретил свободную продажу муки и печёного хлеба («страна фактически перешла на нормированное снабжение» [176, с. 308]). Л. П. Берия систематически докладывал И. В. Сталину об изменении общественных
настроений из-за систематического недоедания, о падеже скота, об употреблении голодающими в пищу мяса павших животных и т. д. [176,
с. 308-309].
Впечатляющими были успехи в области механизации сельскохозяйственного труда:
 в 1939 г. в СССР на селе использовались 366 тыс. тракторов [164,
с. 495], а к началу 1941 г. – 684 тыс. тракторов (в пересчёте на 15-сильные), 182 тыс. зерновых комбайнов, 228 тыс. грузовых автомобилей, 491
тыс. тракторных плугов, 312 тракторных сеялок и мн. др. [154, с. 422];
этого количества, конечно, не доставало для устойчивого аграрного прогресса, но рывок был впечатляющим;
 соответственно менялся социальный «портрет» советского колхозника: в конце 1937 г. в сельском хозяйстве работали боле 1 млн механизаторов (трактористов, комбайнёров и пр.); на 1 июля 1940 г. в МТС
числились 1 291 тыс. трактористов, бригадиров и помошников бригадиров тракторных бригад и комбайнёров;
 выросли роль и значение специалистов-аграриев (агрономов, зоотехников и т. п.), так как гораздо шире стали использоваться удобрения,
в том числе, химические и т. д.;
 ещё в 1928 г. ручной труд на селе преобладал (при ограниченном
использовании конной тяги), к началу войны картина была несколько
иной: уровень механизации вспашки паров составлял 83 %, вспашки
зяби – 71 %, в ходе сева: зерновых – 56 %, хлопчатника – 81 %, сахарной
свёклы – 93 %, при уборке зерновых – на 43 %;
 энергетическая мощь села возрастала: в начале 1917 г. она составляла 23,9 млн л. с., а в начале 1941 г. – 47,5 млн л. с. (77,7 % всех энергетических мощностей составляли двигатели сельскохозяйственных машин; основные производственные фонды деревни в 1913-1940 гг. выросли в 3,3 раза; в 1940 г. энерговооружённость в расчёте на одного работника была в три раза выше, чем в 1913-1917 гг. [154, с. 422-423].
Но показатели сельскохозяйственного производства не возросли
пропорционально росту капиталовложений и техоснащенности. То есть,
при весьма значительных объёмах капитализации, количественного и
качественного роста средств производства, весьма существенном изменении субъектов общественных отношений на селе, столь же значительных приращений объёмов сельхозпроизводства не произошло; более
388

того, многие показатели не дотягивали как до уровня царской России,
так и до уровня НЭПа.
Поголовная коллективизация и огульное раскулачивание разрушили
привычный уклад деревни.
В условиях кризиса конца 1930-х гг. государство постоянно увеличивало поборы: в 1939 г. закон о сельхозналоге был вновь изменён; отныне
предусматривались обязательные выплаты за каждое плодовое дерево,
каждую огородную грядку; также были повышены нормы обязательных
поставок от колхозов государству [164, с. 495-496].
3.4. Хлебозаготовки
Хлебозаготовки – центральное звено планирования всех мероприятий «аграрного сталинизма»; инструмент выкачивания сельхозресурсов
в целях их реализации на внешних рынках для получения валюты, позволяющей обеспечить «большой скачок» в индустриальном развитии.
В общем и целом система хлебозаготовок – насильственная, не учитывающая интересы трудового крестьянства, – сложилась в первой половине 1930-х гг. В истории этого сложного процесса можно увидеть
повороты различного рода – от поголовного насильственного изъятия с
применением военной силы до заигрывания с сельхозпроизводителями
(«неоНЭП»). В любом случае, хлебозаготовки – это
 процесс непрерывного ожидания властью каких-то «неприятностей» от не желающего идти у нее на поводу «мелкобуржуазного» крестьянства;
 стремление подавить хозяйственные интересы аграриев;
 создание государственно-колхозного (вместо крестьянского) собственника на той земле, которая могла прокормить миллионы, а в результате реализации принципов и установок «аграрного сталинизма»
ввергла экономику в состояние крайней неупорядоченности, а население привела к массовому голоду и многомиллионным жертвам.
Не случайно, по мнению В. П. Данилова, «на передний план вновь
выдвигалась проблема хлебозаготовок – узловая проблема во взаимоотношениях с крестьянством» [97, с. 687].
Оценивая процесс хлебозаготовок, следует иметь ввиду следующие
обстоятельства:
 во-первых, в советское время было принято строить оценки и выводы на основе достаточно разрозненных данных; это помогало создавать внешне благоприятную картину положения дел в деревне. В отношении хлебозаготовок этот приём работает следующим образом: с 1913
по 1940 гг. посевная площадь выросла на 27 % (с 118,2 до 150,4 млн га);
72,7 млн га из них приходились на восточные районы страны; улучшалась структура и использование посевных площадей: так, в 1913-1940
389

гг. зерновой клин вырос на 6 % (площади, занятые под пшеницу – на
22 %), доля посевов технических культур в указанный период выросла
с 4,1 до 7,9 %, овоще-бахчевых культур – с 4,4 до 6,6 %, кормовых культур – с 2,8 до 12 %;
 в восточных районах страны посевные площади выросли:
на Урале – на 51,1 %, в Западной Сибири – на 96 %, в Восточной Сибири – на 94 %, на Дальнем Востоке – на 52 %, в Казахстане – на 63 %,
Узбекистане – 39 %, Киргизии – 65 % и т. д.; затем приводятся показатели роста урожайности в восточных регионах она повысилась с
895 млн пуд. В 1933 г. до 1 242 млн пудов в 1940 г. [154, с. 422-423]. Простое сравнение этих показателей, предлагаемых невнимательному читателю, как показатель замечательного роста колхозной деревни, не выдерживает критики: посевные выросли на 65,7 %, а урожайность –
только на 39 %; второе явно отстаёт от первого; иными словами, налицо
механизм торможения, заложенный в сущность «аграрного сталинизма»;
 во-вторых, следует различать так называемый амбарный и биологический виды урожая; оценка биологического носила предполагаемый,
прогностический характер (своего рода «урожай на корню»); амбарным
назывался реальный урожай в хранилищах (этот показатель был значительно меньше «корневого»: в 1930 г. 835,4 и 733,2 млн ц. соответственно); до конца 1950-х гг. биологический урожай превосходил амбарный не менее, чем на 15-20 %, а в годы войны – в 1,5-2 раза [367,
с. 215-216].
В конце 1920-х гг. вопрос встал ребром: или развивать далее рыночные (НЭПовские) отношения на селе, или переходить к внерыночным и
достаточно разрушительным формам изъятия сельхозпродукта. В этом
отношении важно то, что внутренний рынок продовольствия существенно сократился: в 1913 г. из деревни в город отправлялись 22-25 %
произведённого продовольствия, а уже в середине 1920-х гг. – не более
16-17 % [164, с. 469].
Далее государство было вынуждено (в целях материального стимулирования) повышать заработную плату городским рабочим, что порождало рост инфляции, дефицита и дорогивизны. Социальный портрет
власть предержащих даже по обыденным меркам большинства населения становился всё более непривлекательным. Низкие заготовительные
цены приводили к тому, что экспортноориентированные планы заготовок зерна (во второй половине 1926 г. – 426 млн пуд., во второй половине 1927 г. – 300 млн пуд.) были (даже неполностью) выполнены с
огромным напряжением [164, с. 469].

390

Если бы власть повышала закупочные цены, думала бы о рентабельности и эффективности сельхозпроизводства, стремилась к воссозданию и развитию рыночных отношений, – возможно, сегодня мы бы
жили в другой стране.
Но для «аграрного сталинизма» более привычными были реакции
подавления, основанные на методах продразвёрстки. План хлебозаготовок 1928 г. (и последующих лет) удавалось как-то выполнять только на
основе принуждения. В данном контексте колхозная система есть организованная коммунистической властью система искусственного повышения товарности сельхозпроизводства, насильственного (вопреки интересам большинства) иъьятия аграрного продукта.
В одном из документов И. В. Сталина 1928 г. содержится интересный фрагмент, показывающий его отношение к мелкотоварному производству на селе; в свойственной ему манере вождь задаёт риторический
вопрос: «Как сделать иммобильное мобильным?» И сам тут же формулирует ответ: «Накопить в продолжение января – апреля секретный
неприкосновенный хлебный фонд в размере 25 млн пудов. Поручить
Микояну регулярно докладывать Рыкову о ходе образования этого
фонда» [303, с. 28].
Итак, внутренняя политическая ситуация была нестабильной. В этих
условиях становящиеся у власти сталинисты не хотели иметь у себя за
спиной непредсказуемый крестьянский рынок; им больше подходила
некая массовая (легко управляемая) государственноориентированная
корпорация аграриев и чиновников, которая будет старательно обеспечивать и валютные поступления, и тщательно выстраиваемую, ранжированную систему потребления. Всего этого можно было достичь
только методами военно-коммунистического насилия.
Показательно письмо, которое 10 августа 1929 г. И. В. Сталин отправил В. М. Молотову; в нем содержались «методические рекомендации»
по применения насилия в деревне (стиль и слог сохранены по первоисточнику):
«Сейчас главное зло в деле хлебозаготовок:
1) наличие большого числа городских спекулянтов на хлебном рынке
или около хлебного рынка, отбивающих у государства крестьянский
хлеб и – главное – создающих атмосферу сдержанности среди держателей хлеба;
2) конкуренция между заготовительными организациями, дающая
возможность держателям хлеба ломаться, не сдавать хлеб (ждать высоких цен), прятать хлеб, не торопиться со сдачей хлеба;
3) желание целого ряда колхозов спрятать хлебные излишки, продать
хлеб на сторону.
Мой совет:
391

1) дать немедля директиву органам ГПУ открыть немедля репрессии
в отношении городских (связанных с городом) спекулянтов хлебных
продуктов;
2) дать немедля директиву руководящим верхушкам кооперации, Союзхлеба, ОГПУ и судебных органов, выявлять и немедленно предавать
суду (с немедленным отрешением от должности) всех уличённых в конкуренции хлебозаготовок как безусловно чуждых и нэпманских элементов;
3) установить наблюдение за колхозами с тем, чтобы уличённых в
задержке хлебных издержек или продаже их на сторону руководителей
колхозов немедля отрешать от должностей и предавать суду за обман
государство и вредительство.
Я думаю, что без этих и подобных им мер дело у нас не выйдет» [388,
с. 290-291].
По нашему мнению, в конце письма есть ключевой фрагмент: «дело
у НАС не выйдет…». У политиков другого толка, сориентированных поиному, не столь зверски в отношении агросферы (и не только), дело
«могло и выйти».
4 января 1928 г. на места была направлена шифротелеграмма ОГПУ,
в которой предписывалось «немедленно провести аресты наиболее
крупных частных заготовителей и наиболее злостных хлеботорговцев.
Следствие провести быстро, доказательно. Дела направлять в Особое
совещание». По выборочным данным только к началу апреля 1928 г. на
местах были арестованы 6 794 «спекулятивных элементов».
3 октября 1928 г. Политбюро ЦК ВКП (б) приняло директиву ОГПУ
и НКВД, в которой содержалось требование «принять решительные и
быстрые меры репрессий, вплоть до расстрела, против кулаков, организаторов террористических нападений и других контрреволюционных
элементов» Рекомендовалось (для ускорения процесса) проводить эти
дела через ОГПУ: то есть внесудебным порядком [97, с. 687-688].
Апелляции к «органам» для решения сугубо экономических вопросов продолжались и позднее: летом 1932 г. СНК СССР запретил (до 15
января 1933 г.) продажу хлебов нового урожая на рынке. 16 сентября
1932 г. Политбюро ЦК ВКП (б) приняло постановление «О борьбе с
нарушениями закона о продаже хлеба на рынках» [214, с. 324-325]; одновременно был утверждён циркуляр ОГПУ о более решительных мерах для изъятия хлеба [214, с. 325-326]. Подобный циркуляр ОГПУ уже
выходил 15 августа 1932 г., но его выполнение не обеспечило порядка
«по-сталински» на ниве хлебозаготовок [214, с. 325].
Позднее, в приказе ОГПУ № 00237 «О борьбе с хищениями хлеба»
были перечислены наиболее распространённые методы его хищения:
 хищения на корню в ночное время;
392

 вывоз колхозного хлебы и сбыт его спекулянтам;
 фиктивные квитанции заготовителей;
 массовые хищения при транспортировке хлеба;
 сокрытие хлеба на заготпунктах с последующей перепродажей
спекулянтам;
 сокрытие зерна в колхозах;
 массовое составление фиктивных актов о порче хлеба;
 обвешивание на заготпунктах [214, с. 445].
Также требовалось наказывать крестьян по ст. 107 УК РСФСР
(предусматривалось наказание в виде 1 года лишения свободы с конфискацией имущества).
Эти указания следующим образом выполнялись на местах:
 применялись все традиционные методы продразвёрстки;
 на местах создавались внеконституционные органы («хлебные
тройки») в составе партийного секретаря, представителей «органов» и
местных инстанций советской власти, имевшие серьезные полномочия
по части изъятия хлебных злаков;
 привлечение к партийной и уголовной ответственности тех лиц из
местного руководства, которые не желали ссориться с крестьянством и
не педалировали процессы изъятия;
 по личному распоряжению И. В. Сталина 25 % изъятого хлеба
распределялись среди неимущей бедноты или малоимущихъ середняков
по низким ценам или в порядке долгосрочного льготного кредита (этим
же достигалась цель социального раскола деревни);
 активно использовались фискальные меры, налоговое манипулирование и пр. (как отмечалось выше, имущим крестьянам не давали кредитов, не продавали им сельхозтехнику и пр.);
 проводились демонстративные инсценировки расстрелов кулаков
и середняков, не желавшим сдавать хлеб по низким закупочным ценам;
 в период заготовительной кампании 1928 г. за сокрытие хлебных
излишков крестьян привлекали к суду (только в Среднем Поволжье
были осуждены 17 тыс. чел. [164, с. 470]).
В ноябре 1928 г. на пленуме ЦК ВКП (б) И. В. Сталин охарактеризовал развитие колхозно-совхозной системы как центральную линию аграрной политики в стране. Реализация этой политики предполагала рост
капиталовложений в колхозное строительство; фактически этим и завершился НЭП (к осени 1929 г. треть хлеба, получаемого в деревне, изымалась силой); «НЭП сменился военно-феодальной эксплуатацией крестьянства, взиманием с него дани» [164, с. 470].
В середине января 1928 г. И. В. Сталин совершил свою первую (и
единственную) поездку по стране, имевшую рабочий, экономический
393

характер. Поездка продолжалась около трёх недель, её маршрут был изначально засекречен. Вождь действовал административно-насильственным порядком: собранному местному партийно-хозяйственному и фискально-силовому активу навязывалась мысль об обязательном применении к уклоняющимся от сдачи хлеба государству крестьянам уголовных
санкций (ст. 107 УК РСФСР); местному активу развязывали руки в отношени подавления зажиточных крестьян – и кулаков, и середняков.
Только один раз И. В. Сталин лично выехал в деревню. Собравшиеся кулаки долго слушали его увещевания о сдаче зерна по низким ценам государства. Кто-то из кулаков насмешливо сказал: «Слушай, кацо, станцуй
нам лезгинку. А мы тогда посмотрим, отдавать тебе хлеб, илине отдавать» [345, с. 25].
Исследователи И. В. Сталина и сталинизма знают, какую роль у
этого диктатора играло личное озлобление в отношении вырабатываемой линии его практического поведения.
Общий процесс хлебозаготовок (и их эффективность) демонстрируют данные Таблицы 78 [73, с. 24-25; 118, с. 462, 476].
Таблица 78
Посевные площади и хлебозаготовки в СССР в первой половине 1930-х гг.
Год
1930
1931
1932
1933
1934

Размеры посевной площади
(тыс. га)
1 394
1 538
1 311
1 474
1 562

Сбор зерна
(млн т.)

Хлебозаготовки
(млн т.)

83,5
69,5
69,9
68,5
67,7

22,139
22,839
18,517
22,716
-

В 1931 г. урожай зерна был весьма низким (сказались засушливые
условия и нераспорядительность создающихся колхозов). В результате
этого, а также снижения мировых цен на зерно, «условия торговли стали
неблагоприятными для Советского Союза, его задолженность росла, а
возможность уплаты долгов были ограничены, так что западные банкиры и государственные деятели уже подумывали о том, чтобы конфисковать советскую собственность за границей и отказать в дальнейших
кредитах в случае невыполнения Советами своих обязательств. Поэтому
прекращение экспорта могло поставить под угрозу выполнение плана
индустриализации и саму стабильность режима» [73, с. 24].
В итоге в 1930 г. (по некоторым подсчётам) было изъято 30 % валового сбора зерновых, в 1931 г. – 40 %, в 1934 г. – 45 %. Планы хлебозаготовок, как правило, не выполнялись; в 1932 г. они реально составили
394

82 % от запланированного; в результате агрессивного зернового экспорта потребление хлеба в народном хозяйстве сократилось с 31,2 млн т.
в 1928 г. до 18,4 млн т. в 1932/1933 г. [4, с. 17].
В 1932 г. урожай был не самым большим, но колхозы сдали зерна
столько, сколько требовали государственные инстанции. Как и в 1931 г.,
это вызвало голод и прочие неурядицы. В итоге в 1931 г. крестьяне практически ничего не получили за работу в колхозах; весенний сев 1932 г.
начался с большим опозданием – на 45 суток, вместо двух недель по
плану (к 15 мая 1930 г. было засеяно 85,4 % посевных площадей, 15 мая
1931 г. – не более 48,8 %); при этом незасеянный клин в 1931 и 1932 гг.
соответственно составил 14 и 25 %; не хватало 40 % посевных материалов; количество рабочего скота резко снизилось: в 1928-1932 гг. поголовье лошадей и быков сократилось с 27,4 до 17,9 млн голов; тягловая сила
села соответственно упала с 28 млн л. с. до 21 млн л. с. (количество механизированных мощностей выросло с 0,27 млн л. с. до 2,1 млн л. с.)
[176, с. 105-107].
Провалы планов хлебозаготовок, трудности их реализации попродили стремление власти обезопасить себя от случайностей хозяйственного и субъективного порядка:
 в январе 1933 г. в условиях массового голода был введён погектарный принцип исчисления нормы обязательных поставок (государственные закупочные цены на зерно были в 10-12 раз ниже рыночных) [73,
с. 65];
 попытки «рыночных» манипуляций в период «неоНЭПа» дали
весьма положительный результат: с 1935 г. (в условиях незначительного
ослабления давления АКС) начался рост сельхозпроизвордства (валовый сбор зерна в 1928 г. составил 73,3 млн руб., а в 1937 г. – 97,5 млн
руб.; это позволило отменить карточную систему) [164, с. 494];
 в марте 1940 г. на пленуме ЦК ВКП (б) обсуждался вопрос об изменениях в политике заготовок: отныне размер обязательных поставок
исчислялся], исходя из количества земли, имевшейся в артели, а не от
плана посева этой культуры [48, с. 422];
 в октябре 1931 г. при Совете труда и обороны (СТО) был создан
Комитет резервов, который отвечал за накопление и сохранение мобилизационных запасов (прежде всего, зерна); ранее эту работу выполнял
наркомат снабжения СССР. 9 октября 1935 г. увидело свет постановление СНК СССР, закреплявшее за Комитетом в качестве важнейшей задачи «образование и хранение неприкосновенного запаса хлебофуража»; расходование этого фонда отныне допускалось лишь по усмотрению правительства;
 в ведение Комитета резервов были переданы хлебные городки
(крупные механизированные хранилища зерна и муки) и мельничные
395

комбинаты (на Амуре, Дальнем Востоке, в Восточной Сибири и Красноярском крае); эти предприятия передавались со всеми хлебными запасами, штатным персоналом, инвентарём, оборудованием и хозяйственным имуществом;
 в октябре 1935 г. также было принято решение о доведении запасов хлеба и фуража до 350 млн пуд. (5,6 млн т.) [285, с. 29-33]; к январю
1941 г. в СССР был создан государственный запас в 6 млн 162 тыс. т.
зерна [428, с. 195].
3.5. Раскулачивание
Проводившаяся в 1920-1930-е гг. политика раскулачивания имела,
как минимум, две стороны:
1) в социально-политическом смысле большевики, сталинисты, «аграрный сталинизм» принципиально не могли мирно сосуществовать со
своими врагами – частнособственническим элементом, сельской буржуазией. Уничтожение этого врага было только делом времени; как писал
В. И. Ленин: «Кулак бешено ненавидит Советскую власть и готов передушить, перерезать сотни тысяч рабочих» [207, с. 39].
Новая экономическая политика, установившая объективную возможность достижения классового мира в раздираемой противоречиями
стране, проводившаяся, в том числе, на основе раздела помещичьих земель, изменила социально-политический портрет кулачества. Однако,
становящийся у власти сталинизм, избравший модель форсированной
индустриализации, опиравшийся на колхозы и массовые изьятия сельхозпродукта, осознанно стремился к полному экономическому и даже
физическому уничтожению кулачества.
Раскулачивание как «карательная кампания против «сельских эксплуататоров» и тех, кто противостоял принудительному обобществлению» была довольно обезличенной, так как «определение этой категории было весьма размыто»; в результате «коллективизация вылилась в
массовый произвол и террор против сельского населения» [183, с. 17].
Действительно, «без уничтожения наиболее трудолюбивой части
крестьянства, без раскрестьянивания и создания колхозной системы,
компартия удержать власть не смогла бы. Поэтому главная цель «ежовщины» заключалась в том, чтобы подавить крестьянское население.
Остальные задачи решались «попутно» [5, с. 19].
К числу этих «попутных» задач также относилось
 стремление власти заставить сомневающееся крестьянство массовым порядком вступать в колхозы;
 подавление социально-экономической самостоятельности деревенской верхушки;
396

 преодоление крестьянского сопротивления «аграрному сталинизму»; формирование в деревне покорной армии принудительного
труда и в целях успешности хлебозаготовок, и в целях освоения необжитых районов, и для «строек коммунизма» [9, с. 171; 118, с. 39].
2) в собственно экономическом смысле речь идёт об ограблении
наиболее зажиточной части деревни в пользу слабых колхозов, верных
власти сельских люмпенов и пр. Придумано немало достаточно
нейтральных терминов: «экспроприация экспроприаторов», «перераспределение собственности», «изъятие собственности», «обобществление средств производства» и т. п. Суть проблемы в принципе не затушёвывается, не заглушается этой многоголосицей: в роли беззастенчивого
и жестокого грабителя крестьянства выступало само коммунистическое
государство, сталинская диктатура, «аграрный сталинизм».
Ещё в декабре 1927 г., выступая на XV съезде партии, И. В. Сталин
утверждал: «Неправы те товарищи, которые думают, что можно и нужно
покончить с кулаком в порядке административных мер, через ГПУ: сказал, приложил печать и точка. Это средство лёгкое, но далеко не действительное. Кулака надо взять мерами экономического порядка и на основе советской законности. А советская законность не есть пустая
фраза» [316, с. 311-312]. Коварство псевдолиберальной фразеологии вождя предопределялась в тот момент необходимостью сотрудничества
сталинистов с будущими жертвами по делу «правого уклона» (Н. И. Бухарин, А. И. Рыков и др.) во внутрипартийной борьбе за власть против
«троцкистско-зиновьевского блока». Победив последних, вождь перестал считаться и с первыми.
В 1927 г. было проведено обследование сельской верхушки, которое
выявило, что кулаки составляли около 3,9 % крестьянских хозяйств
[450, с. 304]. Но в 1928 г. И. В. Сталин неожиданно для многих объявил,
что кулаками являлись 5 % всех крестьян (1,2 млн семей), причём 2-3 %
из них (500-700 тыс. семей) относились к особо зажиточным и подлежали индивидуальному налогообложению [304, с. 295].
Есть и другие данные: официальная статистика в 1929 г. насчитывала
в СССР 2,3 % кулацких хозяйств [139, с. 68-69]; по данным С. С. Маслова, к кулакам в 1929 г. можно было отнести не менее 5 % всех крестьянских хозяйств (5,6-6,8 млн чел.), которые засевали около 15 млн га
земли и ежегодно производили не менее 120 млн ц. зерна, владея имущества не более чем на 1 млрд руб. [229, с. 24-30].
Впрочем, статистика не интересовала власть: решения о количестве
кулаков, об отнесении их к той или иной категории принимались не в
рамках правового поля; они определялись узко понимаемой экономической целесообразностью (необходимостью выполнить экспортные
планы для обеспечения «большого скачка»).
397

Политика постепенного вытеснения кулака достаточно быстро превратилась в политику «уничтожения кулака как класса». 27 декабря
1929 г. И. В. Сталин на конференции аграрников-марксистов поставил
именно эту задачу: «Теперь мы имеем возможность повести решительное наступление на кулачество, сломить его сопротивление, ликвидировать его как класс и заменить его производство производством колхозов
и совхозов» [385, с. 170]. Также большую роль в начальной организации
этой кампании сыграло постановление ЦК ВКП (б) от 5 января 1930 г.,
о котором речь пойдёт ниже [51, с. 39; 139, с. 102].
Ещё совсем недавно – 28 мая 1929 г. Съезд Советов СССР утвердил
первый пятилетний план, который, несмотря на наличие подходов ускоренной индустриализации, сохранял какие-то рыночные, НЭПовские
фрагменты отношения к частнособственническому мелкому сельскохозяйственному производству. А нарастающее государственное насилие в
экономической сфере породило и систему ГУЛАГа, и чрезвычайные
меры в отношении кулака. 3 октября 1929 г. увидела свет директива
ОГПУ к народным комиссарам юстиции союзных республик, в которой
предписывалось: «Принять решительные и быстрые меры репрессий
вплоть до расстрелов против кулаков, организующих террористические
нападения на совпартработников и др. контрреволюционные выступления», осуществлять эти меры, «когда требуется особая быстрота, через
ГПУ» (т. е. внесудебным порядком).
За три недели (к 24 октября 1929 г.) только органами ОГПУ (без сведений наркоматов) в соответствии с этой инструкцией по делам хлебозаготовок были арестованы 17 904 чел., а к 31 декабря 1929 г. – 49 068
чел. Общее число арестованных сельских жителей (не только кулаков,
но и «религиозных сектантов») в 1929 г. составило 95 708 чел. [98,
с. 171]. Это было только начало массовых репрессий в деревне.
В организации массового наступления на кулака особую роль два нижеприведённых документа:
21 мая 1929 г. СНК СССР принял постановление «О признаках кулацких хозяйств, в которых должен применяться кодекс законов о
труде», в котором назывались признаки кулацких хозяйств (любой из
них служил основанием для отнесения хозяйства к кулацким); в данном
документе критерии социально-экономического соотнесения были изложены впервые и следующим образом:
 систематическое применение наёмного труда;
 наличие мельниц, маслобоек, крупорушек, просушек, применение
механических двигателей;
 сдача в наём сложных сельскохозяйственных машин с механическим двигателем;
 сдача внаём помещений;
398

 занятия торговлей, ростовщичеством, посредничеством;
 наличие нетрудовых доходов [361, с. 607].
Итак, мы наблюдаем традиционный парадокс коммунистического
строительства; признаки социально-экономической продвинутости
социальной группы служат основанием для её официального подавления, вплоть до уничтожения;
5 января 1930 г. постановление ЦК ВКП (б) поставил задачу: «Коллективизация таких важных зерновых районов, как Нижняя Волга,
Средняя Волга, Северный Кавказ, может быть в основном закончена
осенью 1930 г., или во всяком случае весной 1931 г.; коллективизация
других зерновых районов может быть в основном закончена осенью
1931 г. или во всяком случае весной 1932 г. [281, с. 74].
Встала проблема практической реализации этой задачи. 15-26 января
1930 г. в этих целях работала комиссия Политбюро ЦК ВКП (б) во главе
с секретарём ЦК В. М. Молотовым. Итогом работы стало постановление ЦК ВКП (б) «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в
районах сплошной коллективизации» от 30 января 1930 г., которое
«стало основанием для раскулачивания – ликвидации хозяйств кулаков
и их высылки, определившее его параметры» [299, с. 608] (см. Таблицу
79 [51, с. 40; 139, с. 69]).
Таблица 79
Постановление ЦК ВКП (б) от 30 января 1930 г. о категориях
раскулачиваемых
Категория

Критерий
отнесения

Принимаемые меры

Активное сопротивление коллективизации

Пассивное сопротивление коллективизации

Потенциальное сопротивление коллективизации

Смертная казнь или
заключение в концлагерь; выселение семей
в отдалённые районы;
экспроприация имущества
Ссылка с семьями в
отдалённые районы
страны; экспроприация всего имущества
Переселение с семьями в соседние районы области или края;
частичная экспроприация имущества

399

Ожидаемое
количество
хозяйств
60 тыс.

150 тыс.

500 тыс.

В постановлении ЦК ВКП (б) 30 января 1930 г. было записано следующее:
1. Отменить в районах сплошной коллективизации действие законов
об аренде и применении наёмного труда.
2. Конфисковать у кулаков данных районов средства производства,
скот, жилые постройки, предприятия, продовольственные, фуражные и
семенные запасы.
3. Разделить кулаков на следующие категории (см. Таблицу 78) [407,
с. 41-49, 116-131; 139, с. 68].
В постановлении предполагалось, что общее число раскулаченных
не должно превысить 3-5 % сельского населения; 50 % актов раскулачивания должны были быть завершены к 15 апреля 1930 г., а весь процесс
раскулачивания – к августу 1930 г. [407, с. 127].
В ночь с 5 на 6 февраля 1930 г. раскулачивание началось в СевероКавказском крае и далее захлестнуло всю страну [163, с. 169].
На местах политику раскулачивания проводили специальные
«тройки»: от ОГПУ, которые занимались расстрелами и «посадками» и
от местной номенклатуры, которые занимались ссылкой, высылкой, переселением и экспроприацией [16, с. 24].
Наступление на кулака шло по всем фронтам:
 1 февраля 1930 г. СНК и ЦИК СССР приняли постановление «О
мероприятиях по укреплению социалистического переустройства сельского хозяйства в районах сплошной коллективизации и о борьбе с кулачеством», в котором отменялось право на аренду земли и право на
применение наёмного труда в единоличных крестьянских хозяйствах
[329, с. 608];
 приказом ОГПУ № 44/21 от 2 февраля 1930 г. и секретной инструкцией СНК И ЦИК СССР от 4 февраля 1930 г. был определён порядок (механизм) применения репрессивных мер в отношении раскулачиваемых; именно в этих документах определялась подотчётность уголовной практики ОГПУ по кулацким делам с применением расстрела или
заключения в концлагерь; предполагалось предоставлять переселяемым
кулакам и членам их семей худшие земли вне колхозных наделов; давались рекомендации по проведению экспроприаций и т. д. [139, с. 115;
164, с. 174].
Административное давление и страх попасть под раскулачивание заставляли широкие массы крестьян (поначалу – достаточно формально)
вступать в колхозы; количество обобществлённых хозяйств в основных
зерновых районах к лету 1930 г. реально перевалило за 60 % [164,
с. 474].
Фактический глава ОГПУ Г. Г. Ягода в 1930 г. составил для руководства страны меморандум, в котором предложил ввести новую систему
400

наказаний – «колонизационные посёлки», куда и направлять «кулацкую
ссылку». По мнению этого видного чекиста, поселения такого типа решат задачу колонизации слабоосвоенных районов Сибири, дальнего Востока и Севера, чем немало помогут развитию экономики страны. Кроме
того, поселенцы должны обеспечить постоянной рабочей силой лесоповал, шахты и другие важные народнохозяйственные объекты. Предполагалось, что поселения будут включать 200-300 дворов и существовать на
полном самообеспечении [50, с. 25-27]. Заметим сразу, что, по подсчётам специалистов, содержание ситстемы поселений оказалось невыгодным делом – расходы всегда превышали доходы [388, с. 27].
Позже, когда поток «кулацкой ссылки» ослаб, трудпосёлки заполнялись другими осуждёнными (политическими и уголовниками). До апреля 1932 г. жители этих посёлков назывались спецпереселенцами. В
1932-1944 гг. – трудопоселенцами, а с марта 1944 г. – спецпоселенцами;
менялась терминология, не менялась система.
Приведём лишь некоторые итоги репрессивной деятельности органов в интересах сплошной коллективизации в 1930 г.:
 всего к концу 1930 г. из районов сплошной коллективизации было
выселено более 500 тыс. чел., в том числе: кулацких семей 2-й категории – 77 795 семей (371 645 чел.), 3-й категории – 31 557 семей (158 745
чел.); на местах ещё оставались около 200 тыс. раскулаченных семей
(более 1 млн чел);
 по данным ОГПУ с 1 января по 15 апреля 1930 г. в стране были
арестованы 140 724 чел. (в том числе 79 830 кулаков), известно, что из
них 50 632 чел. были отправлены в концлагерь, 17 632 чел. – высланы,
2 877 чел. осуждены условно, 9 333 чел. освобождены, 59 962 чел. вошли в список «прочие» – сюда же относились и расстрелянные; а с 15
апреля по 30 сентября 1930 г. – ещё 142 993 чел. (45 559 кулаков); то
есть, в указанный период всего были арестованы 283 717 чел. (125 389
кулаков);
 к 1 января 1930 г. органы ОГПУ выселили из районов сплошной
коллективизации 66 445 семей (342 545 чел.) [97, с. 693; 139, с. 115, 140,
147];
 уже в течение 1929 г. количество кулацких хозяйств в РСФСР сократилось с 3,9 % до 2,2 %, в Украине – с 3,8 % до 1,4 % соответственно;
 уже к 24 октября 1929 г. на селе из-за хлебозаготовок было арестовано 17 904 чел., а к концу 1929 г. – 49 068 чел.; общее число арестованных за 1929 г. составило 95 208 чел.;
 по первой категории с 1 января по 15 апреля 1930 г. было арестовано 140 274 чел., в том числе 79 330 чел. (56,3 %) кулаков, а с 15 апреля
по 1 октября 1930 г. – ещё 142 993 чел., в том числе 45 559 (31,9 %) кулаков [91, с. 705-707];
401

 за первые девять месяцев 1930 г. ОГПУ арестовало 283 717 чел.
(см. выше), кроме кулаков среди них насчитывалось 158 828 «прочих
антисоветских элементов» – церковников, помещиков, бывших офицеров, заводчиков и пр. [97, с. 693].
Пропускная способность ранее созданных мест заключения для такого количества арестованных оказалась недостаточной: 5 февраля
1930 г. Политбюро ЦК ВКП (б) приняло постановление «О мерах в отношении кулачества», в котором говорилось: «Ввиду того, что Сибирь
оказалась неподготовленной принять положенное количество высланных кулацких семейств, предложить ОГПУ растянуть сроки выселения
и разбить кулацкие семьи на три очереди, с тем, чтобы первая очередь
охватила не более 60 тыс. семейств 1 и 2 категорий и была закончена к
концу апреля (вопррос о 2 и 3 очередях обсудить особо)» [214, с. 220].
Механизм антикулацкого натиска мы можем оценить на основе изучения инструкции, подготовленной Московским областным комитетом
ВКП (б), в которой предписывалось:
 строго карать местных активистов за делёжку, или присвоение
имущества кулаков; это имущество следует передавать в неделимые
фонды колхозов, либо распределять среди сельской бедноты и нуждающихся;
 исключать кулаков из всех видов кооперации, передавать их паи в
фонд коллективизации;
 оставлять кулакам, членам их семей лишь самое необходимое
(предметы личного обихода и домашнего быта), минимальное количество продовольствия и простейшие орудия труда;
 ответственность за сохранность и законность распределения имущества, паёв, наделов возлагалась на сельсовет [169, с. 147].
На 1 июля 1930 г. в СССР 50,3 % колхозов получили в своё распоряжение имущество раскулаченных крестьянских хозяйств (на общую
сумму 175 419,9 тыс. руб.; по другим данным – более чем на 400 млн
руб.); «кулацкая» доля в неделимых капиталах колхозов СССР составляла 34,4 % [139, с. 128, 129].
Месть, жестокость и насилие – эти принципы были положены в основу проведения политики раскулачивания; тем более, что её осуществление было возложено на сельскую бедноту. Произвольное толкование
критериев принадлежности к кулачеству, настроения мщения, проистекавшие из бедности, трудовой немощи, зависти к более удачливым труженикам и мн. др. – играли в преследовании зажиточных крестьян немалую роль. Дома кулаков отходили партийно-советским активистам,
кулацкое имущество часто разграблялось, присваивалось улицей и т. п.

402

Очевидец из Тверской губернии писал: «Выселяли кулаков вместе с
малолетними детьми, без всяких средств к существованию. За что страдают дети, хотя бы и кулацкие? Что должен делать глава кулацкой семьи,
поставленный вне закона, чтобы прокормить свою семью? Ответ ясен.
Мы сами вызвали его на грабежи и убийства, на кулацкий террор, мы
сами создали эти условия. Почему мы сами создаём внутри себя двухмиллионную армию врагов, только из крестьян?» [169, с. 148]. Последний вопрос особенно актуален в свете ряда неутешительных итогов Великой Отечественной войны, связанных с массовой сдачей в плен, коллаборационизмом и пр.
Процедура раскулачивания выглядела следующим образом: на общем собрании жителей деревни пришлые агитаторы ратовали за вступление в колхоз; партийцы и местные активисты из бедноты составляли
списки наиболее преуспевающих крестьян; их дворы, скот и инвентарь
конфисковывались и передавались в неделимые фонды артели. Упор на
бедноту («пьяного и убогого») порождал огромное количество обид и
несправедливостей, связанных с личными счётами и пр. Ограбленные
кулаки, как правило, получали несколько часов на сборы, а затем с ними
поступали в соответствии с нормами их категории. Огромное количество людей из «кулацкой ссылки» погибали в пути и на месте поселения.
Сельские священники и члены их семей приравнивались к кулакам 1-й
категории и подлежали заключению в лагерь или расстрелу [163,
с. 171].
Когда завершился первый натиск «бешеных темпов» коллективизации, и власть временно отступила, возложив ответственность за перегибы на местную администрацию (статья И. В. Сталина «Головокружение от успехов» 15 марта 1930 г.), наметился и некоторый отток по линии раскулачивания: началось восстановление раскулаченных хозяйств
(по отдельным районам восстанавливались до 40-45 % пострадавших
дворов). Но и восстановление было неполным, и проводить его иначе,
как формально, было вряд ли возможно. Особенно в свете того, что значительную часть раскулаченных составляли середняки и даже бедняки
(по данным секретариата ЦК ВКП (б) таковых к середине 1930 г. насчитывалось: в Московской области – 74 % от общего числа раскулаченных, в Северном крае – 89 %, в Ивановской промышленной области –
79 %, в Центральной чернозёмной области – 73,6 % [169, с. 149].
Весной 1931 г. «начался второй этап «ликвидации кулачества как
класса» в потребляющих и зерновых районах СССР» [130, с. 189]. Цели
изъятий оставались неизменными, поэтому мы можем рассматривать
ранее допущенное некоторое послабление в антикулацкой политике как
ловкий манёвр зарвавшейся власти, не более. При этом, с конца 1930 г.
403

кулаки чаще всего уже не подлежали разделению на категории, все без
исключения подлежали депортации [51, с. 115].
Только за январь 1931 г. 36 698 чел. были арестованы как кулаки первой категории [91, с. 707].
Правительство стремилось сделать экономический статус кулака невыгодным для хозяйствования. Размер обложения кулацких хозяйств в
1931 г. (с учётом всех видов платежей, в размере от дохода) составлял:
при полученном доходе в пределах 500 руб. – 60 %, 1000 руб. – 84 %,
1 500 руб. – 105,9 %, 2 000 руб. – 117 %, 3 000 руб. – 133,8 %, 5 000 –
148,8 %, 7 000 руб. и выше – 162 % [139, с. 198].
В 1931 г. государство вновь смягчило антикулацкий погром в стране.
На это повлиял общий экономический кризис, спад сельхозпроизводства, сокращение числа кулацких хозяйств. Политбюро ЦК ВКП (б)
приняло специальное постановление «О кулаках»; 3 июля 1931 г. ЦИК
СССР принял постановление «О порядке восстановления в гражданских правах выселенных кулаков» (кулаки могли быть восстановлены в
гражданских правах, они получали избирательные права, но только при
условии «прекращения борьбы против колхозов» [169, с. 150-151]).
В нашем понимании эти меры носили скорее декоративный характер. 20 мая 1931 г. Политбюро ЦК ВКП (б) приняло решение о полном
переходе всех кулацких дел (и политических, и хозяйственных) в ведение ОГПУ [214, с. 268-272]. 15 октября 1931 г. Г. Г. Ягода докладывал
И. В. Сталину о том, что «выселение кулаков из районов сплошной коллективизации закончено»; операция проводилась с 20 марта по 15 октября 1931 г.; для её проведения потребовались 715 эшелонов (37 897
вагонов); перевезены 240 757 семей (1 158 986 чел.) [214, с. 267].
Итоги «кулацкой ссылки» в 1930-1931 гг. выглядят следующим образом:
 расстреляно на месте около 30 тыс. чел.;
 около 60 % кулаков бежали из деревень, стремясь уйти от преследований, высоких налогов, репрессий;
 всего выслано 381 026 семей (1 803 392 чел.); из них: подверглись
внутриобластному перемещению 133 717 семей, переселению в отдалённые местности – 247 309 семей;
 70 % от общего числа ссыльных (268 тыс. семей, 1 252 тыс. чел.)
были высланы во время второй волны раскулачивания (май – июнь
1931 г.);
 около трети раскулаченных переселялись в пределах собственных
регионов;
 кулацкая ссылка по второй категории в 1930 г. составила 115 231,
в 1931 г. – 265 795 (всего – 381 026 семей); одновременно до 250 тыс.
404

кулацких семей успели «самораскулачиться» (ликвидировали своё имущество и бежали, чаще всего, в город) [52, с. 27, 233; 97, с. 693; 118,
с. 61-62, 502; 139, с. 193-194].
С 1932 г. ЦК ВКП (б) решил прекратить массовое выселение кулаков, за исключением контрреволюционных элементов, продолжавших
борьбу против коллективизации [169, с. 15]. Но в тех или иных формах
преследование «сельских богатеев» продолжалось ещё очень долго.
7 августа 1932 г. ЦИК СССР принял написанный И. В. Сталиным закон «Об охзране имущества государственных предприятий, колхозов,
кооперации и укреплении общественной социалистической собственности». Только по РСФСР и только к 1 января 1933 г. по нормам этого закона были осуждены 54 645 чел., в том числе 2,1 тыс. чел. приговорены
к расстрелу; значительную долю в их числе составили жители села [176,
с. 142].
Когда в 1932 г. план хлебозаготовок был в очередной раз сорван, то
власть традиционно свалила ответственность за это на кулака: 14 декабря 1932 г. увидело свет постановление ЦК ВКП (б) и СНК СССР
«О хлебозаготовках на Украине, Северном Кавказе и в Западной области», в котором главной причиной кризиса хлебозаготовок был назван
«кулацкий саботаж контрреволюционных элементов» (к ним отнесли
кулаков, бывших офицеров, петлюровцев, сторонников Кубанской Рады
и пр.).
В постановлении были установлены жёсткие сроки завершения хлебозаготовительной кампании – к 10-15 января 1933 г. – и предложены
«действенные» меры для решения проблемы (расстрел, заключение в
лагерь, выселение и т. п.).
Известно письмо, которое 4 января 1933 г. М. А. Шолохов направил
И. В. Сталину; в нём писатель сообщал вождю о массовых актах насилия в деревне, пытках, обысках, изгнаниях из домов и селений и пр.,
которые захлестнули юг страны [176, с. 144, 149].
Раскрестьянивание в виде раскулачивания продолжилось и в 1933 г.
23 марта 1933 г. Политбюро ЦК ВКП (б) по предложению В. М. Молотова утвердило следующее расширительное толкование критериев отнесения крестьянских хозяйств к кулацким:
 систематические занятия спекуляцией (скупка, продажа), то есть
«обогащение за счёт рабочих и крестьян»;
 «злостное невыполнение установленных законом государственных обязательств, планов посевов и пр., если хозяйство не относится к
бедняцким» [139, с. 203].
Эти одиозные критерии позволяли объявить кулацкими любое хозяйство – и середняцкое, и бедняцкое.
405

Весной 1933 г. государство достаточно резко изменило отношение к
темпам и объёмам раскулачивания. 8 мая 1933 г. на места была направлена секретная инструкция ЦК ВКП (б) № П-6028 «О прекращении применения массовых выселений и острых форм репрессий в деревне», которая доводилась местному активу партийных, советских и силовых инстанций. В инструкции требовалось прекратить массовые выселения и
аресты крестьян, в том числе на основании закона 7 августа 1932 г. По
нашему мнению, главное в этом документе – признание того факта, что
основные массы крестьян (пусть вынужденно) приняли колхозы как
единственную форму сельского существования; это нашло выражение в
том, что сопротивление коллективизации резко ослабло, а кулак оказался подавленным; крестьяне поняли, что обратной дороги к единоличному хозяйству не существовало; «колхозники закреплялись в колхозах и,
чтобы жить лучше, не умирать от голода, они обязаны были добросовестно работать» [176, с. 292, 294-295].
Власть отложила кнут и достала пряник. Фактически репрессии в деревне не прекратились, хотя их накал и масштабы снизились. 19 мая
1933 г. Политбюро ЦК ВКП (б) приняло постановление «О разгрузке
тюрем». В нёи говорилось:
«Немедленно прекратить всякие массовые выселения крестьян. Выселения допускать только в индивидуальном и частном порядке и в отношении только тех хозяев, которые ведут активную борьбу против колхозов и организуют отказ от сева и заготовок [214, с. 438];
 определялся лимит на выселение (12 тыс. чел.);
 давались указания об упорядочении производства арестов;
 по поводу «разгрузки мест заключения» было указано:
а) «всем осуждённым по суду до 3 лет заменить лишение свободы
принудительными работами до 1 года, а остальной срок считать условным»;
б) «осуждёгнных на срок от 3 до 5 лет направлять в трудовые посёлки ОГПУ»;
в) «осуждённых на срок свыше 5 лет направлять в лагеря ОГПУ»;
 наконец, требовалось в двухмесячный срок сократить число заключённых в 2 раза [214, с. 439].
Спецпоселенцы. Выше мы говорили об инициативе Г. Г. Ягоды о создании спецпоселений, которые поначалу заполнялись только за счёт
жертв «кулацкой ссылки» Эту систему характеризуют следующие данные:
 в 1930-1931 гг. «кулацкая ссылка» составила 1 803 тыс. чел. [196,
с. 168];

406

 численность спецпоселенцев составляла: в 1931 г. – 1 803 392
чел., 1932 г. – 1 317 тыс. чел., 1940 г. – 997 тыс. чел., лето 1941 г. – 930
тыс. чел. [52, с. 26-27; 91, с. 708];
 некоторое несовпадение количества сосланных и спецпоселенцев
объясняется массовым бегством кулаков из ссылки: в 1931-1937 гг.
около 400 тыс. бывших кулаков бежали из спецпоселений в Сибири и
укрылись в городах и рабочих посёлках [13, с. 177];
 в 1932-1936 гг. широкомасштабных кампаний раскулачивания в
стране не проводилось; но всё же в этот период пострадали около 100
тыс. хозяйств [92, с. 693]; в 1937-1940 гг. были высланы 418 586 чел.
[139, с. 202];
 на 1 октября 1940 г. в системе спецпоселений на русском Севере,
в Сибири и др. отдалённых местах исмелось 1 654 спецпосёлка, в которых проживали 2 584 489 семей (959 472 чел.); среди них были поляки
(осадники, лесники, беженцы), которые в 1939 г. захотели выехать в Германию, но не были приняты правительством этой страны; им пришлось
остаться в СССР (53 897 семьи, 210 777 чел.) [28, с. 153]; спецпоселения
того времени обслуживали 160 районных и 741 поселковая спецкомендатура [442, с. 161];
 с августа 1935 г. началась выборочная амнистия спецпоселенцев
(около 75 тыс. кулаков и священнослужителей смогли вернуться в свои
дома); остальные оставались в своих трудпосёлках до 1954 г. (это был
срок окончания их ссылки) [13, с. 177; 52, с. 27].
Некоторые общие итоги раскулачивания. В количественном отношении у историков уже существует определённый консенсус относительно общего числа раскулаченных: около 1 млн хозяйств общей численностью 5-6 млн чел. [51, с. 42; 97, с. 693; 139, с. 278].
Некоторые авторы приводят несколько меньшие показатели: 3,7 млн
чел. (вместе с репрессированными по национальным основаниям) [105,
с. 423]; 4,2 млн чел. (из которых 1,8 млн взрослых погибли) [173, с. 170].
Показательно то, что к 1933 г. число выселенных почти в два раза
превысило число находившихся в заключении в ИТЛ ОГПУ (к 1 января
1933 г. насчитывалось 2,7 млн спецпереселенцев) [173, с. 7].
Основные усилия «органов» организации ссылки и репрессий кулаков пришлось на 1930-1931 гг., когда в края «не столь отдалённые» были
отправлены 381 026 семей (1 803 392 чел.); по официальным данным в
1932-1934 гг. – 281 367 чел. (15,6 %) погибли в местах поселений [51,
с. 42); по другим данным в 1930-1941 гг. в «кулацкой ссылке» погибли
не менее 800 тыс. чел. (примерно столько же ссыльных совершили побег) [139, с. 278].
В марте 1939 г. на XVIII съезде ВКП (б) был сделан вывод о ликвидации в СССР эксплуататорских классов, в том числе и кулачества [239,
407

с. 608]. К этому времени в стране оставались нераскулаченными около
150 тыс. хозяйств [139, с. 130]. То есть, была одержана очередная «славная» и «историческая» побед над своим же народом.
Мрачным эпилогом раскрестьянивания служит следующий типичный факт: летом 1930 г. из Нарымского края И. В. Сталину был направлен рапорт о случае на острове Назино на реке Обь; на баржах туда привезли 6 114 раскулаченных крестьян, в том числе женщин и детей. Их
оставили на необитаемом острове без еды, инструментов и оружия; через три месяца в живых осталось не более одной трети прибывших. Все
оставшиеся в живых были осуждены за людоедство и отправлены в ИТЛ
[163, с. 170].
3.6. Личное подсобное хозяйство
ЛПХ – частично нетоварное производство натурального типа, осуществляемого колхозными крестьянами на приусадебном участке,
прежде всего, в целях личного пропитания. Мы говорим – «частично нетоварное», поскольку определённую часть личного сельхозпродукта
колхозник имел право продавать на рынке; а «в интересах личного пропитания» – поскольку власть часто засчитывала полученную на индивидуальных наделах продукцию в счёт государственных поставок.
ЛПХ являлось первой жертвой в колхозной истории: власть боролась
с «мелкобуржуазными инстинктами крестьянства» путём его ограничения, или удушения налогами; в случае голода и пр. «аграрный сталинизм» легко мог пойти на некоторое послабление в пользу ЛПХ. Но эти
послабления свидетельствовали не о либерализации политического режима, а о капитуляции утопической коммунистической идеи перед здравым экономическим смыслом, свойственным подлинному хозяину.
В данном случае мы сталкиваемся с «двухуровневой системой сельскохозяйственного производства», когда реализация «права на ЛПХ ставилась в зависимость не только от членства в колхозе, но также от обязательного участия в общественном производстве» [183, с. 18].
Стремление выжить заставляло крестьян: а) трудиться на ЛПХ с гораздо большей отдачей и эффективностью, чем в колхозе; б) стараться
любыми средствами расширить своё ЛПХ. «Аграрный сталинизм», с одной стороны, не доверял трудовому процессу на ЛПХ, усматривая личной трудовой мотивации крестьянства своего рода частнособственнический интерес; с другой стороны, сталинисты цинично и беззастенчиво
использовали хозяйственный интерес крестьянства в целях снабжения
страны, армии, города, власти сельхозпродукцией. Безумное обобществление первых лет коллективизации разорило деревню; ЛПХ выступило в этих условиях спасательным кругом сельского хозяйства.
408

В начальный период обобществления ЛПХ сводилось к небольшому
огороду; но после голодомора ситуация изменилась: 20 июня 1933 г. постановление СНК СССР законодательно закрепило право колхозников
иметь на своём личном подворье коров, мелкий скот и птицу. В том же
направлении действовало постановление ЦК ВКП (б) и СНК СССР от
14 августа 1933 г. (вместе с постановлением Политбюро ЦК ВКП (б) от
11 ноября 1933 г. «О помощи бескоровным колхозникам в обзаведении
коровами»); в них предусматривалась возможность выделения из общественного стада коров в личное пользование колхозников. В 1933-1934
гг. колхозники приобрели для ЛПХ 5,5 млн голов скота, в том числе,
1,9 млн коров и тёлок, 3 млн свиней и поросят, более полмиллиона овец
и ягнят; к концу 1934 г. уже почти 2/3 колхозных семей страны имели
коров; на 100 дворов приходилось – 62 коровы и 80 голов другого скота.
В ЛПХ колхозников производилось 20,6 % валовой продукции животноводства страны [354, с. 297-298].
Всё вышеперечисленное позволило не повторять впредь ситуацию
голодомора. В 1935 г. в принятом Примерном уставе сельхозартели
были определены также примерные нормы размеров ЛПХ: посевные
площади – в пределах от 0,25 до 0,5 га; по животным – 1 корова, до 2-х
голов крупного рогатого скота, 10 овец и коз, 2 улья пчёл, птицу и пр.
[322, с. 519-530]. Мы видим, что размеры и объёмы ЛПХ строго фиксировались таким образом, чтобы «обеспечить минимальное воспроизводство ресурсов семьи колхозника» [183, с. 18], который не только кормил
семью, но и платил с ЛПХ денежные и натуральные налоги (зерно
можно было получать только из колхоза и только за трудодни).
В городах развивалась система колхозных рынков, где крестьяне
имели возможность по свободным ценам реализовывать излишки сельхозпродукции, полученные в ЛПХ. Вспомним, что колхозники, не выполнившие планы обязательных поставок государству, не заплатившие
налоги и пр., допуска на рынок не получали. Колхозные рынки играли
важнейшую роль в снабжении горожан продовольствием, давая 20 % его
оборота. Горожане получали на рынках 25 % потребляемых продуктов
животноводства и более 50 % овощей и картофеля; ЛПХ обеспечивало
80 % продаж на колхозных рынках [176, с. 302, 304, 305].
Все годы сталинского всевластия (и позже) ЛПХ оставалось основным источником получения продуктов питания; естественно, что колхозники стремились всеми правдами-неправдами максимально увеличивать свои наделы и стадо; часто это делалось за счёт колхозных фондов, особенно, когда там царила бесхозяйственность. Часто колхозная
администрация использовала рвение колхозников, скрыто потакая обра-

409

ботке ими индивидуализированных участков; «по сути, под крышей колхозов в относительно спокойные годы второй пятилетки бурно развивалось частное предпринимательство крестьян» [176, с. 304].
Учитывая тот факт, что ЛПХ по своему объёму было меньше, чем
бедняцкий двор в доколхозной деревне (в первой половине 1930-х гг.
ЛПХ занимало менее 4 % пахотной земли в стране [163, с. 172]), удивительна и понятна та эффективность труда, которой добивалась крестьянская семья на индивидуальном участке (это была работа «на себя»). В
1936 г. за счёт ЛПХ средняя колхозная семья получала около 50 % своих
денежных доходов; на личных подворьях было получено 94,9 % потреблённого молока, 92,6 % мяса, 83,4 % овощей, 82,7 % картофеля, 3,1 %
зерна [143, с. 133-134; 432, с. 178].
Перед началом Великой Отечественной войны, в связи с явным похолоданием политического климата в стране, обозначилась новая волна
атак на ЛПХ колхозников. С января 1938 г. началась борьба за приведение размеров приусадебных участков в соответствии с официальными
(0,2-0,5 га) нормами, утверждёнными ещё в 1935 г. Проведённый по решению майского 1939 г. пленума ЦК ВКП (б), а также совместного постановления ЦК ВКП (б) и СНК СССР «О мерах охраны общественной
земли в колхозах от разбазаривания» (в этих документах были осуждены
нарушения Устава сельхозартели по части размеров участков), обмен
крестьянских наделов выявил их немалые «излишки» (2 542,2 тыс. га),
попавшие в руки колхозников; их «отрезали» и возвращали в колхозный
клин.
В вышеприведённом постановлении говорилось: «В некоторых областях практиковалось незаконное расширение приусадебных участков
колхозников за счёт общественных земель колхозов. Это вело к подрыву
общественного хозяйства колхозов, к усилению частнособственнических элементов и рваческих тенденций у отдельных лиц» [154, с. 422].
Экая «стыдливость» в минимизированной оценке того явления, которое
стало повсеместным, и которое реально обеспечивало выживаемость
системы, де-факто стремящейся к самоуничтожению.
В результате и уборочная, и осенняя посевная кампании этого года
были частично дезорганизованы, сорваны; также однозначно снизилось
поголовье скота, находившегося в личном пользовании колхозников.
Также в постановлении был определён обязательный минимум трудодней для колхозников, который они были обязаны выработать за хозяйственный год (100 – в хлопковых, 60-80 – в зерновых и животноводческих районах). Тот, кто не вырабатывал обязательную норму, мог быть
отчислен из колхоза и лишён ЛПХ – фактически, единственного надёжного средства выживания.
410

Наконец, постановление запрещало использовать общественные
земли в качестве пастбищ для необобществлённого скота [143, с. 135;
164, с. 495; 333, с. 18].
Затем были приняты иные меры, резко ограничивавшие личную инициативу крестьянства:
 в сентябре 1939 г. был принят новый закон о сельхозналоге, согласно которому налоговое и натуральное обложение ЛПХ было увеличено [268, с. 17-24];
 были увеличены размеры обязательных поставок (с 1940 г., как отмечалось выше, планы заготовок начали определяться, исходя из общего
объёма земли колхоза, а не от только пахотного клина);
 началась ликвидация хуторских хозяйств, если они располагались
на колхозных землях. Хутора и мелкие посёлки (до 10 дворов) должны
были переводится в укрупнённые колхозные деревни (по плану к январю 1941 г. необходимо было перевести 801,5 тыс. дворов; удалось перевести 689,2 тыс. дворов, то есть 86,1 % от плана); за счёт укрупнения
численность колозов в СССР с 1 июля 1930 г. по 1 июля 1940 г. сократилось на 4,8 тыс. [176, с. 306-307].
Сегодня результат этой политики очевиден: произошло раскрестьянивание деревни; «крестьянин-хозяин превратился в крепостного паупера со всеми вытекающими отсюда социально-психологическими последствиями» [143, с. 134]. Удивительно, что до сих пор многие историки пишут о «достижениях» колхозной системы, в рамках которой процветали в чём-то крепостные отношения тотальной зависимости и выжимания кровавого пота.
3.7. Голод
В 1988-1990 гг. проходила работа международной комиссии по расследованию голода в Украине (голодомора); председателем комиссии
являлся профессор юриспруденции Стокгольмского университета
В. Ф. Санберг, которая пришла к следующим выводам:
 голод (голодомор) начался весной 1932 г. и продолжался до лета –
осени 1933 г.;
 было заявлено, что комиссия «не может утверждать, будто бы существовал план организации голода на Украине»; «советская власть не
предпринимала активных действий по организации голода, но успешно
поддерживала его, поскольку это помогало заставить крестьян терпеть
политический режим, которому те отчаянно сопротивлялись».
Ещё в 1948 г. Конвенция ООН определила признаки такого отвратительного социально-политического явления, как геноцид; в первую очередь геноцид – это «уничтожение какой-либо этнической или расовой
411

группы как таковой»; комиссия Я. Санберга не признала голод в Украине геноцидом, но согласилась с тем, что «элементы геноцида» в данном
историческом действии присутствуют [73, с. 11].
Ныне в Украине 25 ноября отмечается как день памяти Голодомора
(в этой стране голод 1932-1933 гг. понимается как организованный геноцид украинцев, сравнимый по масштабам зверства и потерь с холокостом). Власти Украины постоянно требуют от Российской Федерации
признать и осудить этот геноцид.
Проявляет себя и заинтересованная международная общественность: в ноябре 2006 г. украинская Верховная Рада одобрила законопроект, объявивший голодомор «актом геноцида против украинского
народа»; 28 мая 2008 г. канадский парламент принял закон, в котором
также признал голодомор геноцидом украинцев и установил День памяти жертв голода – геноцида («голодомора») в Украине; 23 октября
2008 г. Европарламент, не согласившись с оценкой голода как геноцида,
всё жа признал, что голод был «цинично и жестоко организован сталинским режимом, чтобы насильственно осуществлять во всём Советском
Союзе политику кеоллективизации сельского хозяйства» [118, с. 11].
Зимой 2010 г. апелляционный суд Киева признал «виновными в геноциде украинского народа во время Голодомора» тогдашних руководителей ВКП (б) – И. В. Сталина, В. М. Молотова, Л. М. Кагановича,
С. В. Косиора, В. Я. Чубаря, М. М. Хатаевича. В противовес позиции
Украины, 20 апреля 2008 г. Государственная Дума Российской Федерации в специальном заявлении оправдывала голод успехами индустриализации и Победой 1945 г. [4, с. 16].
Можно выделить несколько точек зрения о причинах голода (который наблюдался не только в Украине). В основе выбора позиции в данном аспекте – оценки степени продуманности сельскохозяйственной политики «аграрного сталинизма»:
а) голод не был специально и злонамеренно задуман «аграрным сталинизмом», а явился результатом совпадения ряда неблагоприятных политических и народнохозяйственных факторов;
б) голод – репрессивная акция русских коммунистов против свободолюбивого народа Украины.
Какая-то доля истины в этих точках зрения (в разной мере) присутствует; в нашем понимании главное, всё же в другом – власть коммунистов не смогла бы удержаться у власти, если бы в короткие исторические сроки ей не удалось бы овладеть собственностью на землю; сталинский политический режим не смог бы выживать в стране с преобладанием мелкобуржуазного населения; требовалось новое закрепощение крестьянства (что и было выполнено образцово-беспощадно, не обращаяванимания на жертвы и последствия).
412

Трудно не согласиться с мнением С. Осипова: «Голод 1932-1933 гг.
был организован по худшему сценарию экономического абсурда, который в те годы был стилем аграрной политики в СССР»; «режим решил
костлявой рукой голода наказать крестьян за их явное нежелание работать в колхозах. Это наказание стоило стране миллионов жизней и затянувшегося на десятилетия кризиса в сельском хозяйстве. Поголовье
скота 1931 г. в СССР удалось восстановить лишь в 50-х гг.» [269, с. 30].
«Механизмы» создания ситуации массового голода были следующими: «Голод 1932-1933 гг., – писал В. В. Кондрашин, – стал результатом антикрестьянской политики насильственной коллективизации и
хлебозаготовок, которые проводились сталинским руководством ради
решения задачи форсированной индустриализации» [176, с. 370].
Таким образом, схема поэтапного движения страны к голоду может
быть представлена следующим образом:
 установка на осуществление планов «большого скачка», сверхиндустриализацию породили особую зависимость экономики от валютных
поступлений, позволяющих приобретать технику и технологии за границей;
 в целях повышения товарности зернопроизводства проводилась
массовая и преимущественно насильственная коллективизация, а также
раскулачивание (изъятие собственности у зажиточного крестьянства);
 порождённая вышеназванными факторами социально-экономическая нестабильность разрушила систему снабжения продовольствием,
породила массовый голод, людоедство, трупоедство и прочие ужасы;
 массовый голод был напрямую связан с колебаниями рыночной
конъюнктуры, в особенности, относительно цен на зерно, а та, в свою
очередь, предопределялась климатическими и организационно-хозяйственными факторами;
 создаваемая колхозная система в сельском хозяйстве не имела необходимого технического, кадрового и пр. обеспечения; доколхозная система трудовых отношений была ликвидирована, а новая и более продуктивная создана не была, резко упало использование тягла (прежде
всего, по причинам его количественного сокращения), выросло число
агротехнических нарушений; немаловажно и то, что крестьяне не оченьто стремились к высокоэффективному труду в непривычных условиях
максимального обобществления средств производства.
Рассмотрим эти факторы несколько подробнее. Серьёзные проблемы
были связаны с организацией труда: подорванное животноводство (значительная часть скота пошла под нож; к весне 1932 г., например, сельское хозяйство недосчиталось 6,6 млн лошадей и пр.), отсутствие тягла
или снижение его возможностей привели к затягиванию полевых сезонных работ(например, в Украине к 15 мая 1932 г. были засеяны не более
413

50 % посевных площадей); но даже и этот сокращённый урожай колхозы не смогли убрать: осенью 1931 г. в стране на полях осталось неубранными около 20 % выращенного урожая (150 млн ц), а в 1932 г. – не
менее 50 % [176, с. 111].
Собранный хлеб свозился на станции, где ссыпался прямо на землю,
поскольку ёмкостей для хранения зерна явно не хватало. Голодающие
крестьяне совершали набеги на это зерно, но охранявшие его солдаты
получили право применять оружие на поражение [269, с. 30; 69, с. 8]. В
этот период хищения продовольствия, несмотря на буквально драконовское законодательство, приобрели необычайно широкий размах.
Но центральной проблемой в плане «организации» голода являлась
проблема хлебозаготовок (в нашем понимании это однозначно говорит
о том, что голод не был предопределён объективно). По мнению
В. П. Данилова, «голод в 1932-1933 гг. в сельских местностях Украины,
Северного Кавказа и Дона, Нижней и Средней Волги, Южного Урала и
Казахстана нельзя назвать непредвиденным. С 1928 г. хлебозаготовки
неизменно проводились в «чрезвычайном» режиме и каждый следующий год становился ступенью на пути к массовому, гибельному голоду;
его признаки появились весной 1930 г. Трагедия голода стала фактом
для сельского населения целых районов зимой 1931/1932 г. Однако любые предупреждения и донесения отвергались сталинским руководством как паникёрские или враждебные» [98, с. 172].
Как отмечалось выше, в начале 1930-х гг. правительство в оценке
экспортных возможностей сельского хозяйства исходило из биологических оценок будущего урожая (то есть, максимально возможного в тех
условиях); пагубность этого подхода в том, что предполагаемый урожай
в среднем на 20 % превышал реальный (так называемый амбарный) урожай; например, в 1932 г. реальный урожай зерновых оценивался в
53-58 млн т., а И. В. Сталин на XVII съезде ВКП (б) оценил его в 69,
87 млн т. (по некоторым данным реальный урожай 1932 г., что почти на
30 % меньше сталинской оценки; в тот год колхозы «дали» 66,9 % урожая, совхозы – 9,5 %, единоличные хозяйства – 23,6 % [69, с. 21]);
планы хлебозаготовок выявили огромный дефицит зерна для выполнения экспортных планов [166, с. 110]. Официально было признано, что
во время уборки 1932 г. были потеряны 210-220 млн пуд. (3,36 млн т.)
зерна [73, с. 20].
Таким образом, оценка возможностей хлебозаготовок в стране на основе биологического подхода опасна, прежде всего, тем, что она на
практике ведёт к чрезвычайным изъятиям.
В 1931-1932 гг. сбор зерна сократился, но страна постепенно наращивала его вывоз в целях получения всё больших валютных сумм. Не414

которые исследователи полагают, что снижение урожая в эти годы, засуха, распространение болезней зерновых, собственно говоря, и породили голод. Нам представляется, что проблема всё же в другом – в нереальном, необъективном планировании. Ещё в апреле правительство
установило следующие нормы изъятия зерна: в колхозах и совхозах –
25-33 % валового сбора в основных зерновых и около 1/8 в остальных
районах. Фактически изымалось гораздо больше (Таблица 80 [73, с. 74]).
Таблица 80
Изъятие хлеба в основных зерновых районах СССР в 1931-1932 гг.
(% от валового сбора)
Регион
Украина
Северный Кавказ
Нижняя Волга
Средняя Волга
Крым
Западная Сибирь
Казахстан
В основных зерновых районах

1931 г.
30,2
34,2
41,0
38,6
32,7
26,5
33,1
28,2

1932 г.
41,3
38,3
40,1
32,3
41,7
29,3
32,4
32,4

Чтобы не снижать объёмы вывоза хлеба, государство прибегло к
обычным для него методам насилия и чрезвычайщины; собственно говоря, «аграрный сталинизм» по-другому и не мог. На места отправились
высокопоставленные эмиссары центра: в Украину – В. М. Молотов, на
Северный Кавказ – Л. М. Каганович, в Поволжье – П. П. Постышев, в
Казахстан – И. И. Голощёкин и пр. В 1932 г. А. И. Микоян писал
И. В. Сталину, что норму изъятия в основных зерновых районах стоит
увеличить до 30-40 % от валового сбора, а для колхозов, обслуживающихся МТС – до 35-45 %. Это предложение было одобрено вождём [73,
с. 44].
В итоге, в 1932 г. зерна было заготовлено на 32,8 % больше, чем в
1930 г. (18,5 млн т., что на 10 % меньше планируемого) [73, с. 14-15, 44];
в этом году колхозы сдали зерна на 40 % меньше плана [163, с. 191].
Неурожай в центре и на юге Украины чрезвычайно обострил проблему сдачи зерна; сложная зима и отсутствие альтернативных источников питания «породили гуманитарную катастрофу невиданного масштаба» [163, с. 191]. И как могло быть по-другому при следующих показателях сельхозпроизводства: в 1928-1932 гг. урожайность зерновых
снизилась с 8 до 7 ц/га; валовый сбор зерна сократился с 73,3 до
69,9 млн т.; заготовки зерна в 1932 г. (1 181,8 млн пуд.) были на 13 %
меньше, чем в 1931 г., но в 1933 г. они уже составили 144,5 млн пуд.
415

[363, с. 165]. Рост заготовок при сокращении производства неизбежно
вёл к голоду.
Власть пыталась помогать голодающим, осуществляя какие-то действия, которые ныне могут быть оценены однозначно позитивно:
 правительство возвратило в районы голода некоторое количество
заготовленного зерна: в 1931 г. – 4,9 млн т., 1932 – 5,7, 1933 – 1,27 и в
1934 г. – 1,13 млн т. [73, с. 26];
 по постановлению СНК СССР от 6 мая 1932 г. план заготовок
зерна для колхозов был снижен с 22,4 млн т. до 18,1 млн т. [73, с. 4];
 голодающим выделялись зерновые (семенные, продовольственные, фуражные и пр.) ссуды: в первой половине 1932 г. – на 75,9 млн
руб., в первой половине 1933 г. – на 78,8 млн руб. [177, с. 34]; по директиве ЦК ВКП (б) от 25 февраля 1933 г. семенной фонд выдавался как
ссуда: Украине – на 320 тыс. т., Северному Кавказу – на 240 тыс. т. и др.;
общая зерновая помощь Украине составила 560 тыс. т. (в т. ч. 80 тыс. т.
продовольственного назначения); в 1933 г. помощь Украине на 60 %
превысила весь хлебный экспорт СССР [73, с. 24];
 в деревню завозились товары народного потребления: в 1931 г. –
на 335, в 1932 г. – на 690 млн руб. [177, с. 7];
 4 апреля 1933 г. Политбюро ЦК ВКП (б) приняло решение о прекращении экспорта зерновых культур из СССР [176, с. 249].
Несмотря на положительный потенциал вышеперечисленных хозяйственных мер, сама природа «аграрного сталинизма» не изменилась:
 в 1932-1933 гг. резервный зерновой фонд страны составил почти
2 млн руб. (из этого фонда голодающим не было выделено ни одного
грамма) [166, с. 249];
 население голодало, а государство скрыто и открыто продолжало
экспорт хлеба: в 1930 г. было вывезено 5,8 млн т., 1931 – 4,8, 1932 –
1,6 млн т., в первой половине 1933 г. – 354 тыс. т. (всего за год –
1,8 млн т.); этой хлебной массы хватило бы, чтобы предотвратить массовый голод [176, с. 271];
 власть делала всё, чтобы показать, что в стране будто бы ничего
не происходит, и никакого голода нет. 22 января 1933 г. вышла директива
ЦК ВКП (б) и СНК СССР «О прекращении массового выезда голодающих крестьян», в котором содержалась следующая констатация:
«Начался массовый выезд крестиьян. Как и выезд из Украины в прошлом году, он организован врагами Советской власти» [214, с. 391];
 зимой 1933 г. в стране голодали не менее 25-30 млн чел.; 22 января
1933 г. И. В. Сталин подписал директиву ЦК ВКП (б), запрещавшую выезд населения из районов, поражённых голодом. Вождь утверждал, что
стихийную крестьянскую миграцию организовали эсеры и польские
416

агенты. За полтора последних месяца, сообщал И. В. Сталин, ОГПУ задержали 219,5 тыс. чел. [4, с. 17];
 2 февраля 1933 г. Г. Г. Ягода доложил И. В. Сталину о пресечении
массового выезда крестьян из голодающих районов: патрули ОГПУ, милиции и армии с 22 по 30 января 1933 г. задержали 24 964 чел., бежавших из мест проживания на селе (в Украине – 18 379 чел., на Северном
Кавказе – 6 225 чел., 357 чел. из других районов; меньшая часть была
арестована, большая часть возвращена домой [199, с. 398]); в период с 1
по 14 февраля ОГПУ задержали 150 391 чел. (114 759 чел. были возвращены домолй, остальные подверглись наказаниям различного вида )
[214, с. 407];
 запреты на передвижение голодающих дополнялись ограничениями, связанными с паспортизацией части населения страны;
 заслоны и кордоны на территориях, охваченных голодом, также
имели целью не допустить вывоз хлеба и продуктов питания из селений;
 проводились массовые аресты «саботажников» сдачи хлеба государству;
 наблюдались массовые случаи людоедства и трупоедства; умерших хоронили в общих ямах;
 советское правительство отказалось от международной помощи
голодающим;
 в практику подавления строптивого сельского населения вошли
так называемые «чёрные доски»; эти своего рода чёрные списки хозяйственно неблагонадёжных селений были утверждены законом от 6 декабря 1932 г.; в эти списки заносились деревни, жители которых обвинялись в саботаже массовой коллективизации и диверсиях против сельхоззаготовок; к населённым пунктам, занесённым на чёрные доски, применялись следующие меры:
 немедленное закрытие государственных и кооперативных магазинов, изъятие всех их запасов;
 полный запрет всех видов торговли колхозам, колхозникам, единоличникам;
 немедленное прекращение всех видов кредитования и предварительных выплат; их обязательный возврат;
 чистки кооперативного и государственного аппарата от всех
чуждых и враждебных элементов;
 удаление «чуждых элементов» из колхозов, репрессии саботажников хлебозаготовок.
Сначала на чёрные доски занесли 6 деревень, а к 15 декабря 1932 г.
там уже находились целиком 88 районов из 358, на которые тогда делилась Украина [73, с. 9; 172, с. 8; 269, с. 30].
417

9 сентября 1940 г. И. В. Сталин присутствовал на совещании, посвящённом кинематографу. Обсуждался фильм «Закон жизни», снятый по
сценарию А. О. Авдеенко; по итогам обсуждения сценарист был исключён из партии, из Союза писателей СССР, а также внесён в список авторов, чьи произведения запрещены к публикации. Участвуя в обсуждении, И. В. Сталин вспомнил о голоде: «У нас, например, миллионов
25-30 голодали, хлеба не хватало, а вот теперь стали жить хорошо» [73,
с. 43].
Сегодня мы знаем, что в 1930-е гг. голод фактически не прекращался;
он имел два пика – начало 1930-х гг. и 1940/1941 гг. [143, с. 135]. По
оценке В. П. Козлова, «итогом хлебозаготовительной кампании 1932 г.
стал массовый смертный голод в основных зерновых районах СССР, в
эпицентре гоолода оказались около 50 млн чел. Жертвами голода стали
не менее 7 млн чел. Подавляющая их часть оказалась сосредоточеной в
двух регионах СССР – Украине (погибло не менее 3,5 млн чел.) и
РСФСР (до 4 млн чел.).
Голод 1932-1933 г. – это общая трагедия народов бывшего СССР, и
память о ней должна объединять, а не разделять их» [172, с. 9].
Общую картину оценок жертв голодомора (и в СССР, и в Украине)
даёт Таблица 81.
Таблица 81
Потери от голода в СССР (1932-1933 гг.)
№
п/п
1.

Чьи данные

Общая оценка
Жертвами голода в Украине по
минимальным оценкам стали
7,5 млн чел. [269, с. 8]

Международная комиссия по расследованию проблем голода
1932-1933 гг. на Украине (профессор Сокгольмского университета Я. В. Ф. Санберг)
Данные С. Осипова

Данные В. В. Кондрашина

418

В Украине жертвами голода
стали более 7 млн чел. (за годы
Второй мировой войны республика потеряла меньше) [269,
с. 30]
Общая смертность от голода составила 3-5 млн чел., в том числе
в Украине – 1,5-2 млн чел., в Поволжье – 200-300 тыс. чел., на
Северном Кавказе – около 350
тыс. чел., в Казахстане – около
500 тыс. чел. [9, с. 140; 269,
с. 30]; спецпоселенцы и заключённые ГУЛАГа составили

№
п/п

Чьи данные

Общая оценка

Данные Р. Конквеста

Данные В. В. Цаплина

Данные С. П. Трапезникова

Данные К. М. Александрова и
группы специалистов-демографов РАН

Данные А. Марчукова

419

0,6 млн чел.; демографические
потери приближаются к 3 млн
чел. [178, с. 294]
Общие потери от голода составили около 8 млн чел., в том
числе: в Украине – 5 млн чел., на
Северном Кавказе – около 1 млн
чел., в Казахстане – около 1 млн
чел., в остальных районах –
около 1 млн чел. [9, с. 137; 181,
с. 179-200]
Общие потери от голода –
3,8 млн чел. [9, с. 138]
Самый крупный голод в царской
России (1891-1892 гг.) унёс
жизни около 500 тыс. чел. [176,
с. 327].
Население СССР осенью 1932 г.
составляло 165, 7 млн чел., в апреле 1933 г. – 158 млн чел. (потери – 7,7 млн чел.). В 1933 г. в
СССР умерли 11 450 тыс. чел;
общая смертность в 1927-1929 гг.
составляла около 4 млн чел., то
есть сверхнормативная смертность превысила 7 млн чел. В
1933 г. смертность превысила
рождаемость на 5 905 тыс. чел.
[176, с. 189]
Жертвами голода стали 6-6,5 млн
чел., в том числе около 4 млн
чел. – в Украине. ИВ 1933 г. в местах лишения свободы умер каждый 6-й заключённый; это смертность больше, чем в Бухенвальде
[4, с. 16-17]
В 1927-1931 гг. общая смертность в Украине составляла
около 2,6 млн чел. ежегодно, а в
1932-1933 гг. – 4 млн чел. (то
есть сверхнормативная смертность составила 1,4 млн чел.). За
два года прямые потери населения Украины составили 3,5 млн

№
п/п

Чьи данные

Общая оценка

Данные С. Уиткрофта

10.

Авторы научно-справочного издания «Демографическая модернизация России»
Авторы сборника статей «Население России в ХХ в.»

11.
12.

Данные С. Максудова

13.

Данные Л. Виолы

14.

Данные Б. Ц. Урланиса

15.

Данные А. Б. Зубова

чел. (20,5 %); других регионов:
Казахстана – 30-,9 %, Поволжья – 23 %, Северного Кавказа –
20,4 %. Общие потери от голода
в СССР приближаются к 7 млн
чел. [226, с. 65-66]
Общие потери от голода в
СССР – 4-5 млн чел. [105, с. 411]
Общие потери от голода в
СССР – 7,9 млн чел. [105, с. 411]
Общие потери от голода в
СССР – 7,2-10,8 млн чел. [254,
с. 275-276]
Общие потери от голода в
СССР – 9,8 млн чел. (возможная
погрешность – около 3 млн чел.)
[219, с. 256]
Общие потери от голода в
СССР – 4-5 млн чел. [51, с. 411]
Только с января по апрель 1932 г.
от голода погибли 2,7 млн чел.
[9, с. 137]
Общие потери от голода в
СССР – 6,5 млн чел., в том числе
около 4 млн чел. – в Украине
[163, с. 192]

3.8. Крестьянское сопротивление
Принудительная коллективизация конца 1920-1930-х гг., раскулачивание и другие проявления «аграрного сталинизма» вызвали серьёзное
сопротивление крестьянской массы. Де-факто речь шла о возможности
возникновения гражданской войны [117, с. 42]. Помимо активных форм
сопротивления (восстания, теракты, убийства, вредительство и пр.) крестьяне в громадных масштабах использовали пассивные формы (разбазаривание, забой скота, низкое качество общественного труда и пр.).
По некоторым данным, в 1930-е гг. в СССР произошли 13 754 массовых выступлений крестьян, из них 9 721 (70,6 %) возникло на почве раскулачивания и массовой коллективизации [331, с. 19].
Власть ответила на сопротивление сельского населения репрессиями, усилением централизации, ужесточением законодательства и т. д.,
то есть всем тем, к чему всегда была склонна отечественная АКС. В ре420

зультате активная фаза крестьянского сопротивления «продлилась до середины 1930-х гг., когда активные «антиколхозные элементы» были высланы в отдалённые районы, а большая часть крестьян отрезана от индивидуальной формы хозяйствования и вступила в колхозы» [183, с. 17].
Огромную роль в подавлении антиколхозной активности сыграл город – традиционное зло (в понимании традиционного крестьянства),
резко обострившее противоречие между городом и деревней. Процессы
подавления происходили в обстановке неурожая, тем более, что заготовки зерновых, проводившиеся методами продразвёрстки, привели к
общему развалу сельского хозяйства. Стало понятно, что власть готова
на всё, ради осуществления своих целей и программ ускоренной индустриализации; стремясь переустроить село, власть не останавливалась
перед многомиллионными жертвами. Кто не с нами, тот против нас.
В дополнение к кнуту использовался и пряник; вот только некоторые
мероприятия, показывавшие, что власть предержащие были вынуждены
идти на некоторые компромиссы:
 в конце 1934 г. были ликвидированы политические отделы МТС,
выполнявшие в завершающий период массовой коллективизации карательные функции;
 в феврале 1935 г. II Всесоюзный съезд колхозников-ударников
принял Примерный устав сельскохозяйственной артели, более либеральный по ряду положений (особенно, в отношении ЛПХ);
 в 1935 г. в соответствии с постановлением ЦК ВКП (б) и СНК
СССР были сняты судимости с колхозников, осуждённых на срок менее
5 лет;
 в 1938 г. было запрещено применять в качестве меры наказания
исключение из колхоза;
 в 1937-1938 гг. был проведён точный обмер и землеустройство
колхозных земель и приусадебных участков, после чего массовым порядком проводились торжественные мероприятия вручения колхозам
актов на вечное пользование землёй.
По оценке Г. Корнилова, «эти, и другие мероприятия частично
нейтрализовали враждебность, порождённую сложной коллективизацией. Компромисс о землепользовании лёг в основу отношений между
властью и крестьянством на протяжении всего оставшегося сталинского
периода» [183, с. 18].
Акции крестьянского сопротивления начали проявляться, как только
власть начала демонстрировать стремление к возвращению военнокоммунистических методов сельского хозяйствования. В 1926-1927 гг. всего
было отмечено 63 массовых крестьянских выступления антиправительственной направленности (из них 22 – в Сибири); в 1928 г. их насчитывалось уже 1 027, в 1929 г. – 9 093 (в том числе, соответственно, 709 и
421

1 307 актов прямого террора, 845 и 2 391 актов разбрасывания антисоветских листовок и пр.) [95, с. 63; 163, с. 177; 432, с. 164].
По некоторым данным, в 1928-1939 гг. в деревне ежегодно убивали
не менее 1 тыс. коммунистов [163, с. 177]; в 1928-1929 гг. среди актов
террора против коллективизации и раскулачивания 43,9 % были непосредственно связаны с хлебозаготовками; в эти годы жертвами террора
на селе были работники сельской администрации (2 114 чел., 15 %), колхозники (3 388 чел., 25 %) и сельские активисты (4 603 чел., 33 %) [51,
с. 141]; количество участников антиправительственных крестьянских
выступлений в 1929 г. приблизилось к 244 тыс. чел. [51, с. 171]. Только
в январе – феврале 1930 г. ОГПУ зафиксировало более 1,5 тыс. крестьянских выступлений в которых приняли участие уже 324 тыс. чел.
[432, с. 164]; в предыдущем году по линии ОГПУ были осуждены 5 885
участников этих выступлений [163, с. 179].
Крестьяне не только (и не столько) убивали коммунистов или активистов коллективизации; они оказывали мирное сопротивление арестам
кулаков; разбегались из колхозов, разбирали из общественных фондов
своё имущество и т. д.; «толпы выступающих насчитывали тысячи человек, вооружённых вилами, топорами, копьями, в отдельных случаях,
обрезами и охотничьими ружьями» [329, с. 503]. На Дону, Кубани, в Терском крае, Западной Сибири и в ряде районов Центральной России
(здесь в 1930 г. произошли 54,6 % крестьянских протестов [51, с. 174])
велись настоящие боевые действия между повстанцами и войсками. Сотрудники ОГПУ повсеместно применяли оружие против бунтующего
населения.
Пик выступлений пришёлся на январь – март 1930 г.; в исторической
литературе даже появился термин «мартовская лихорадка» [51, с. 164].
В первом квартале 1930 г. произошло более 2 тыс. открытых антиколхозных выступлений [164, с. 474].
По данным ОГПУ,
 к апрелю 1930 г. в СССР состоялись 6 117 крестьянских выступлений, в которых приняли участие 1,8 млн чел. Территориально эти выступления распределились следующим образом: Украина – 1 895, Центральная Чернозёмная область – более 1 тыс., Средняя и Нижняя
Волга – 801, Северный Кавказ – 649, Московская область – 459, Западная часть РСФСР – 268, Белоруссия – 265, Закавказье – 229, Сибирь –
более 200, Узбекистан – 212 [163, с. 178];
 в 1930 г. чекисты расследовали 13 754 массовых выступлений крестьян (по другим данным – 13 453, из которых 55 носили открыто вооружённый характер); в любом случае, по мнению экспертов, эти показатели следует увеличивать минимально в два раза; по первой группе
данных восстания распределились следующим образом:
422

 их совершали: кулаки – 53,4 %, середняки – 19,8 %, бедняки –
5,9 %, «бывшие люди и антисоветский элемент – 2,6 %, уголовники –
5,5 %, прочие – 12,8 4 [51, с. 14];
 причинами выступлений явились: коллективизация – 53,5 %, раскулачивание – 17 %, закрытие церквей – 10,8 %, посевные и уборочные
кампании – 3,9 %, хлебно- и мясозаготовки – 3,3 %, налоговые сборы –
0,3 %, продовольственные затруднения – 8,8 %, недостаток промтоваров – 0,21 %, прочее – 1,92 % [51, с. 170];
 количество участников выступлений (по данным ОГПУ о 10 071
случае) составило 2 468 625 чел. [51, с. 171];
 по второй группе данных: большинство восстаний происходило в
следующих районах: Украина – 4 098, Поволжье – 1 780, Северный Кавказ – 1 467, Центральная Чернозёмная область – 1 373, Московская область – 676, Сибирь – 565;
 за 1930 г. через «тройки» ОГПУ прошли 176 620 чел., из которых
18 986 чел. были расстреляны [3, с. 20; 51, с. 12]; по некоторым данным
это было только 86 % расстрельных приговоров, вынесенных в 1930 г.
[127, с. 106];
 всего в 1930 г. (по официальным данным) сотрудниками ОГПУ
были арестованы 331 544 чел., в том числе 266 679 чел. за «контрреволюционные действия»; из последних 208 069 чел. были осуждены, в том
числе 20 201 чел. приговорены к расстрелу;
 для примера: в царской России за 87 лет (1826-1913 гг.) по вспм
делам, включая уголовные, было вынесено 8 268 смертных приговоров
[136, с. 106];
 1 февраля 1930 г. ЦИК и СНК СССР приняли постановление
«О мероприятиях по укреплению социалистического переустройства
сельского хозяйства в районах сплошной коллективизации и по борьбе
с кулачеством», в котором местным органам исполнительной власти
предоставлялось право применять в районах сплошной коллективизации «все необходимые меры борьбы с кулачеством вплоть до полной
конфискации имущества кулаков и выселения их из пределов отдельных
районов, краёв (областей)» [136, с. 106].
 2 февраля 1930 г. ОГПУ издало строго секретный приказ об организации ликвидации кулачества; в нём также содержалась идея о трёх
следующих категориях кулачества:
а) «контрреволюционный кулацкий элемент», который подлежал
«немедленной ликвидации» (либо через расстрел без суда, либо через
заключение в концентрационный лагерь);

423

 ОГПУ предоставило своим местным полномочным представителям (ПП ОГПУ) «для рассмотрения дел по первой категории кулачества» «тройки» с представителями от крайкома (обкома) ВКП (б) и прокуратуры. Состав «тройки» выслать на утверждение Коллегии
ОГПУ. Для непосредственного руководства операцией по выселению
кулаков и их семей (вторая категория) организовать оперативные
«тройки»;
б) противники коллективизации, но активно ей не сопротивляющиеся (подлежали высылке за пределы областей и районов проживания);
в) скрытые противники коллективизации (подлежали высылке в пределах областей проживания) [136, с. 106].
 17 марта 1930 г. И. В. Сталин получил сводку ОГПУ, в которой выделялись три группы районов по степени остроты крестьянских выступлений против коллективизации:
а) «сильно поражённые» районы (Центральная Чернозёмная область, Украина, Московская область, Узбекистан, Белоруссия, Грузия,
Дагестан, Северо-Кавказский край, Киргизия, Средняя Волга);
б) «поражённые» районы (Нижняя Волга, запад РСФСР и Армения);
в) Урал и Сибирь.
По неполным данным, за 1930 г. в результате привлечения войск
Красной Армии и ОГПУ – для подавления повстанческого движения –
были убиты 2 686 чел., тысячи были ранены, 7 310 чел. взяты в плен.
Чекисты отметили следующие мотивы крестьянского протеста:
насильственная коллективизация; раскулачивание; огульное закрытие и
осквернение храмов; аресты и преследование священников; закрытие
базаров [139, с. 155, 160].
По другим данным, в 1930 г. в крестьянских выступлениях приняли
участие около 3,4 млн чел. Конечно, крестьяне не выдерживали столкновения с отрядами ОГПУ и мобилизованными коммунистами. В условиях необходимости подготовки к весеннему севу, его проведения – с
середины 1930 г. – волна протестных выступлений крестьян пошла на
спад.
Итальянский историк и экономист А. Грациози определял период
коллективизации как состояние «гражданской войны»; он писал: «Это
была действительно величайшая европейская крестьянская война современной эпохи, может быть, даже величайшая крестьянская война в
истории» [78, с. 5-6].
В официальных документах появлялись такие данные: в 1,3 тыс. крестьянских выступлений участвовали 2,5 млн чел. [329, с. 503]; 2,7 тыс.
повстанцев были убиты, 7,3 тыс. захвачены в плен; тысячи кочевников
из Казахстана бежали в Китай; украинцы бежали в Польшу, Прибал424

тику; на Северном Кавказе, под Курском, на Кубани и в Сибири регулярная армия применяла в ходе боевых действий против крестьян артиллерию и авиацию [163, с. 178-181].
С конца 1930 г. обозначился новый, менее активный, этап крестьянского сопротивления («сопротивление тихой сапой»):
 крестьяне резали скот, не желая отдавать его в общее стадо; с
марта 1929 по март 1930 гг. поголовье скота сократилось: крупного рогатого – на 20 %, дойных коров – на 12,5 %, овец – на 33 %, свиней – на
40 %, лошадей – на 14 % [164, с. 474];
 другими формами «сопротивления тихой сапой» были отказ от работы, её затягивание, саботаж («итальянская забастовка»), симуляция
работы, воровство, самораскулачивание и разбазаривание (не случайно,
с октября 1930 г. по апрель 1931 г. треть исключённых из колхозов составили нарушители трудовой дисциплины) [51, с. 259].
В 1931 г. акции разбазаривания имущества отмечались в 7,4 % колхозов, в 35,1 % отмечались случаи намеренных поломок машин и оборудования [51, с. 101].
С октября 1931 г. по март 1932 г. по неполным данным 16 областей
чекисты зарегистрировали 616 крестьянских выступлений, в которых
приняли участие 55 тыс. чел.; также в этот период были зафиксированы
3,3 террактов, случаев распространения антисоветской литературы и листовок; в июле 1931 г7 восстали спецпоселенцы Кузбасса, Томской области и Алтая; в мае 1931 г. в стрелковом полку 12-й стрелковой дивизии
РККА (Белорусский военный округ) частью военнослужащих была
предпринята попытка прорыва в Польшу [163, с. 182].
В дальнейшем количество крестьян, активно выступавших против
«аграрного сталинизма», постепенно сокращалось: в первом квартале
1932 г. было отмечено 949, во 2-м – 576 массовых крестьянских выступлений. Восставшие требовали свободы выборов в Советы, восстановления столыпинского землепользования, и даже монархии [4, с. 17].
Снижалось количество заключённых: в 1933-1934 гг. судебными органами РСФСР были осуждены 2 620 862 чел. (соответственно по полугодиям – 738 488, 687 016, 580 283, 615 075 чел.) [136, с. 107]. То, чего
опасались сталинисты, 19 февраля 1933 г. чётко изложил вождь: «Восстановление кулачества должно повезти к созданию кулацкой власти и
к ликвидации советской власти, к образованию буржуазного правительства» [4, с. 17].
В марте 1934 г. вспыхнуло восстание горцев Дагестана (участниками
которого стали более 25 тыс. чел.) [163, с. 180]; в верхах всерьёз опасались вражеской интервенции; масла в огонь подливали не прекращающиеся брожения в армии. Естесственно, что власть предержащие старались в зародыше задавить крестьянскую социальную самодеятельность.
425

И это ей вполне удалось: уже 8 мая 1933 г. на места была направлена
секретная партийно-правительственная директива об ослаблении массовых репрессий в деревне: «ЦК и СНК считают, что в результате наших
успехов в деревне наступил момент, когда мы уже не нуждаемся в массовых репрессиях, задевающих, как известно, не только кулаков, но и
единоличников и часть колхозников. В ЦК и СНК имеются сведения, из
которых видно, что массовые беспорядочные аресты в деревне ещё продолжают существовать в практике наших работников. Арестовывают
председателей колхозов и членов правлений, председателей сельсоветов
и секретарей ячеек. Арестовывают все, кому не лень, районные и краевые уполномоченные, то есть все, кто не имеет никакого права арестовывать. Неудивительно, что при таком разгуле практики арестов органы
ОГПУ и милиции теряют чувство меры и зачастую проводят аресты без
всякого основания, действую по принципу: «Сначала арестовать, потом
разобраться!» [136, с. 107].
Мы полагаем, что крестьянство вынужденно покорилось, но не подчинилось требованиям «аграрного сталинизма».
3.9. Итоги и значение коллективизации в СССР
Сторонники «аграрного сталинизма» утверждают, что будущее отечественного сельского хозяйства – за колхозами; они основывают свои
заключения на традиционной мировой практике решения продовольственной проблемы, прежде всего, силами крупных агропредприятий. В
данном случае мы имеем лишь совпадение формы, но не смысла и содержания. Действительно, отдельные моменты советского сельхозразвития совпадают с мировыми тенденциями; но общий ход и смысл коллективизации, её бесчеловечные проявления по линии насилия, раскулачивания, лишения крестьян элементарных прав и т. д. напрочь лишают советское сельское хозяйство 1930- х гг. положительной оценки.
Выбранная в конце 1920-х – начале 1930-х гг. экономическая модель развития сельского хозяйства была ориентирована на подавление малых
экономических форм и создание крупных хозяйств промышленного
типа, поскольку последнее эффективнее первого. Так ли это?
Для развития в нашей стране высокоэффективного сельского хозяйства требовались некоторые обязательные условия:
 во-первых, соответствующее развитие материально-технической
базы сельхозпроизводства. К концу 1932 г., когда было официально объявлено о завершении сплошной коллективизации, лишь 19,6 % посевов
обслуживались машинами, а уровень обобществления был максимальным [278, с. 76]. Государство решало задачу повышения машинизации:
в 1928-1941 гг. в колхозы были осуществлены капитальные вложения в
размере 25,8 млрд руб. (в промышленную группу «А» в этот период
426

было вложено 124,2 млрд руб., то есть 84 % всех капитальных вложений
в промышленность) [154, с. 409];
 в 1928 г. механоворужённость сельского труда была в 9 раз
меньше промышленного, а производительность труда – меньше в 12 раз
[278, с. 76]; то есть коллективизация осуществлялась без необходимой
техно-технологической подготовки;
 во-вторых, в отличие от единоличных хозяйств, где каждый сам
себе хозяин, колхозам были необходимы специалисты – агрономы, зоотехники, механики, бухгалтеры и т. д. Поначалу их просто не имелось;
массовым порядком их начали готовить в 1930-е гг.; естественно, что
качество обучения оставалось крайне невысоким;
 в-третьих, было необходимо осуществить развитое разделение
труда, развивать кооперирование (производственное и снабженческисбытовое) относительно свободных (то есть, неорганизованных) индивидуальных сельхозпроизводителей и мн. др.
В реальности к началу массовых коллективизационных мероприятий
ничего из вышеперечисленного не имелось; немудрено и то, что многие
исследователи считают коллективизацию провалившейся кампанией.
Как писала Л. Виола, «коллективизация стала кульминацией политики
коммунистической партии по массовому преобразованию общества и
первым из кровавых деяний сталинизма. Коллективизация разрушила
деревенскую общину и принудительно насадила на её место колхоз –
организацию (социалистическую лишь по названию), сыгравшую ключевую роль в превращении деревни в культурную и экономическую колонию коммунистической партии. Будучи инструментом контроля, он
позволил государству взимать с крестьянства дань в виде хлеба и прочих
продуктов и усилить политическую и административную власть над деревней. Для реализации поставленных задач партии было необходимо
лишить крестьянство независимости и уничтожить его культуру» [51,
с. 7].
Полностью соглашаясь с вышеприведённой оценкой, мы, в то же
время, ищем ответ на вопрос: как же так вышло, что в 1933-1941 гг. валовый сельхозпродукт в СССР (по официальным данным!) вырос на
40 %? [31, с. 120]. Ответ на этот вопрос и прост, и сложен. Если принять
эти показатели роста, как же совместить с ними факт, что по большинству количественных и качественных показателей сельхозразвития советское сельское хозяйство не обогнало уровень не только 1913, но и
1928 г.? Мы часто считаем рост «от спада»; но это не рост, а восстановление, тем более осуществляемое на основах натурализации и феодализации. Погектарный принцип обложения (как разновидность насильственно взимаемой натуральной ренты) помог преодолеть голод, кое-как
накормить страну; но по своей сути он (как весь «аграрный сталинизм»)
427

не был эффективным, так как не соответствовал нуждам крестьянской
массы.
Выбор курса на коллективизацию и раскулачивание сегодня представляется огромной ошибкой сталинского руководства, приведшей
агропроизводство в упадок (см. Таблицу 82 [204, с. 85]).
Таблица 82
Развитие сельского хозяйства СССР в первой пятилетке
(1928-1932 гг.)
Показатели
Посевные площади (млн га): все
зерновых (млн га)
Валовый сбор: зерновых (млн т)
хлопка-сырца
сахарной свёклы
Урожайность (ц/га): зерновых
сахарной свёклы
хлопчатника
льноволокна
картофеля
овощей
Поголовье скота (млн гол.): лошади
крупный рогатый скот
в том числе, коровы
свиньи
овцы
Производство: мяса (млн т)
молоко
шерсть (тыс. т)
Яйца (млрд шт.)

1928 г.
113
92,2
73,3
0,79
10,1
7,9
132
8,1
2,4
82
132
32,1
60,1
29,3
22,0
97,3
4,9
31,0
182,0
10,8

1932 г.
134,4
99,7
69,9
1,27
6,6
7,0
43
5,9
2,0
71
79
21,7
38,3
22,3
10,9
43,8
2,8
20,6
69,0
4,4

По мнению В. П. Козлова, «коллективизация провалилась. Вместо
роста сельскохозяйственной продукции произошло её сокращение.
Единственным «достижением» стал «голодный экспорт», обеспечивавший основные стройки первой пятилетки необходимым оборудованием» [172, с. 8]. Голод, унесший миллионы жителей нашей страны (см.
выше) стал главным итогом «аграрного сталинизма».
Пострадали национальные регионы. Секретарь крайкома КП (б) Казахстана Ф. И. Голощёкин писал в «Правду»: «Вся кампания проводилась казахской частью нашей организации. Казахские коммунисты выдержали экзамен, твёрдо стояли на революционном посту» [256, с. 238].
«Кампания» в Казахстане, сопровождаемая насильственным переводом
на оседлость кочевого населения, усугубляемая невыполнимыми заданиями по мясозаготовкам, дала следующий печальный итог: 1,7 млн
428

чел. погибли; 80 % скота уничтожено [113, с. 43] (то есть сельское хозяйство республики было полностью уничтожено).
«Платформа Рютина» (1932 г.) содержала следующую оценку развития села по-сталински: «Авантюристическая коллективизация с помощью невероятных насилий, террора, раскулачивания, направленного
фактически главным образом против середняцких и бедняцких масс деревни, и, наконец, экспроприация деревни путём всякого рода поборов
и насильственных заготовок привели всю страну к глубочайшему кризису, чудовищному обнищанию масс и голоду как в деревнях, так и в
городах» [296, с. 71].
И это при том, что пик преобразований на селе был достигнут лишь
к концу 1930-х гг.
Можно выделить следующие черты колхозной системы, которые
представляют её в неблагоприятном свете:
1. Организация труда на основе насилия, без учёта хозяйственных
интересов крестьян, раскрестьянивание. Коллективизация по-сталински «разрубила гордиев узел хлебозаготовок» [291, с. 73]; одновременно
она продемонстрировала (породила и порождала) ряд негативных явлений:
 «агарный сталинизм», существуя в рамках АКС, реализовывался
преимущественно насильственно, административным и т. п. порядком;
ему не был нужен рынок, пусть даже в самых примитивных формах,
свободное ценообразование и мн. др.; максимальное обобществление
средств производства в советском варианте привело к тому, что все средства производства села оказались де-факто национализированными;
распределительная политика сводилась к изъятиям и обобществлению
(которое чаще всего также понималось как форма изъятия); в таком виде
(вне хозяйственной самостоятельности и на основе раскрестьянивания)
«колхозная система не поддавалась реформированию принципе», «в основе аграрной политики большевиков лежали не суждения экономического порядка, а узкоклассовый подход» [303, с. 24, 25];
 аграрное устройство такого типа в принципе не способно достичь
повышения производительности сельхозпроизводства, иначе как на основе насильственного понуждения к труду. В политике «аграрного сталинизма» напрочь отсутствовали те подходы, которые ещё недавно у нас
именовали «человеческим фактором» (целью производства должен
быть человек, его благосостояние, а не выполнение плана); для этого
колхозная система была ориентирована на обязанности колхозника, а не
на его права;
 колхозник был обязан всем, особенно колхозу; на него возлагались
отработки на общественных полях, уход за общественным стадом, стро429

ительство колхозных помещений, поддержание в порядке дорог, содержание направленных на село специалистов – учителей, счетоводов, врачей, бухгалтеров и пр., посещение общих собраний артели, лесо- и торфозаготовки, служба в армии и т. п. А ведь колхозник ещё должен был
содержать и обрабатывать ЛПХ;
 колхозников буквально угнетали изъятиями, штрафами, поборами
под угрозой раскулачивания; их доход через неэффективную систему
трудодней был невысок и формировался, что называется, «по остаточному принципу»; начавшаяся в 1932 г. паспортизация (система прописки оформилась ещё в 1922 г.) носила контрольно-разрешительный
характер, становясь элементом общей системы государственного администрирования.
Всё вышеперечисленное вызывало мощное сопротивление крестьян.
Он и чувствовали себя закрепощёнными. По мнению А. Ивницкого,
«насильственная коллективизация и ликвидация крепкого, дееспособного населения деревни разрушили производительные силы сельского
хозяйства, превратили крестьян даже не в наемных рабочих, фактически
в крепостных, которые почти ничего не получали за свой труд. В отличие от царского крепостного права, когда крестьяне в основном принадлежали помещику, теперь они были крепостными тоталитарного государства». И далее: «Колхозы явились той организационной формой закрепощения крестьян, которая, с одной стороны, позволяла государству
привязать их к земле, а с другой – облегчать изъятия хлеба и др. сельхозпродукции из деревни» [73, с. 65].
Действительно, колхозники жили очень бедно, чему в немалой степени способствовали: жёсткая налоговая политика, изъятия, недостаточная оплата труда, стремление власти ограничить ЛПХ, униженность
социального статуса крестьянства и пр. Бедность порождала голод, болезни, эпидемии и т. п.
По мере экономической необходимости, но «не поступаясь принципами», власть в чём-то двигалась навстречу экономическим ожиданиям
крестьянства. Выше мы говорили о сталинском «неоНЭПе», когда обозначились послабления в отношении ЛПХ, выросло поголовье скота
развивалась колхозная торговля. 5 июля 1937 г. ЦК ВКП (б) и СНК
СССР приняли постановление «Вопросы Свердловской области», в соответствии с которым колхозам этого региона из резервных фондов отпускалась продовольственная ссуда в 2 млн пуд. зерна (и ещё 100 тыс.
пуд. специально выделялось для северных районов области); колхозам
и колхозникам разрешалась рассрочка по выплатам ссуд и кредитов.
Но подобные меры можно оценить как временное отступление; по
мере нарастания кризисных явлений в экономике они сменялись ужесточением курса. 3 августа 1937 г. в секретной директиве ЦК партии
430

предписывалось организовать в каждой области, крае цикл показательных уголовно-политических процессов над «врагами колхозов – вредителями в сельском хозяйстве». Именно репрессии были положены во
главу угла системы государственного управления сельским хозяйством.
19 мая 1939 г. в ЦК ВКП (б) прошло совещание по вопросам ЛПХ, в
результате которого появилось постановление «О мерах охраны общественных земель в колхозах от разбазаривания», где говорилось, что
увлечение трудом на участках ЛПХ вредит общественному колхозному
производству; также намечались меры по ограничению ЛПХ [183,
с. 22-23].
В результате в колхозах и совхозах, наряду с низким качеством и эффективностью общественного сельскохозяственного труда (простои, перекуры), процветали хищения продукции. Хищениями занимались все:
рядовые колхозники стремились унести всё то, что плохо охранялось;
они выкапывали остатки урожая на якобы убранных полях; зерно расхищалось с токов, из амбаров, повозок во время перевозок и т. д. Колхозное начальство (председатели, члены правления, кладовщики, бригадиры, учётчики, объездчики и пр.) уносило в личные амбары значительно больше рядовых колхозников. Также председатели колхозов
«стремились укрыть часть хлеба в зерноотходах, соломе и мякине.
Скрытое от государства зерно шло на корм скоту и птице, продавалось
на рынке, раздавалось колхозникам» [143, с. 345].
В 1940 г. сверхплановые убытки в совхозах превысили 700 млн руб.;
в этом же году 25 % урожая зерновых были утрачены; около трети тракторов и комбайнов не работали из-за неудовлетворительного технического состояния [130, с. 23].
Мы видим, что бесхозяйственность стала нормой сельской жизни; в
данном случае бесхозяйственность – проявление «бедняцкой» тенденции; ни кулак, ни середняк в дореволюционное время, и в период НЭПа
такой проблемы просто не знали. Недаром появилось мнение, что коллективизация, «в конечном счёте, привела к полной и окончательной гибели крестьянства» [189, с. 63]. По воспоминаниям У. Черчилля об этом
также говорил в своё время И. В. Сталин: «Это было ужасно тяжело, но
необходимо» [30, с. 317-318].
«Аграрный сталинизм» постоянно искал оптимальные формы существования колхозной системы; в животноводстве и земледелии внедрялись достаточно прогрессивные технологии; росла грамотность жителей села; в деревнях появились клубы, медпункты. Но поскольку параллельно шёл процесс раскрестьянивания, селянин переставал быть хозяином, падала его инициатива и самостоятельность, сокращалась сфера
товарно-денежных отношений, вышеприведённые положительные тен431

денции не дали ожидаемого позитивного результата. Крестьян заставили отказаться от тех идеалов социального самоопределения, которые
были исконно свойственны жителям рссийского села; изменился даже
гендерный статус крестьянской семьи; решительно изменились бытовые условия её существования.
2. В сфере земледелия и зернопроизводства по инициативе сверху
(без учёта сельскохозяйственной инициативы жителя села) также проводились некоторые положительные (явно назревшие, крайне необходимые) мероприятия:
 началось формирование комплекса машиностроительных предприятий сельхозпрофиля; техника на селе (пусть в недостаточном количестве и при явной слабости технического обеспечения) появилась, что
означало начало перехода от конно-ручной тяги к механизации основных и наиболее трудоёмких аграрных работ;
 в социальной структуре села появились ранее невиданные категории – механизаторы (трактористы, комбайнёры, шофёры, ремонтники и
пр.), что означало модернизационное движение вперёд;
 для подготовки специалистов аграрного профиля создавалась система обучения – высшего, средне-специального и профессионально
технического профиля; соответственно росла культура села;
 начала работу Всесоюзная сельскохозяйственная выставка; за
право представлять в Москве свои достижения соревновались тысячи
колхозов, МТС, совхозов, животноводческих ферм и сотни тысяч передовиков производства; их пребывание в столице, обмен передовым опытом и т. п. ориентация так или иначе играли определённую роль в развитии сельской жизни;
 предпринимались попытки совершить переход от экстенсивных к интенсивным формам хозяйствования на селе; речь идёт о внедрении тех
форм, например, полеводства, которые – в сравнении с практикой индивидуального крестьянского хозяйства – выглядели более интенсивно (восстановление и повышение плодородия почвы, посевы многолетних трав, изменения в системе севооборота, уход от чисто зерновых хозяйств к комплексным производствам, возделывание технических культур, сочетание планов
развития полеводства и животноводства и пр.);
 вокруг городов началось создание овощеводческих и картофелеводческих производственных зон;
 распространялась травопольная система земледелия, разработанная В. Р. Вильямсом (сложная система всё же экстенсивных форм земледелия, включавшая паровую, зерновую, многопольно-травяную их
разновидности) [193, с. 19-20].
Казалось бы, при таком подходе к развитию села оно должно ответить мощным рывком производства; но этого-то и не произошло. Как
432

писал П. Грегори, «коллективизация в долгосрочной перспективе, по
сути, свела к нулю планы сельского хозяйства на усиленное развитие;
применение силы в сельской местности не смогло обеспечить эффективное перераспределение ресурсов из сельского хозяйства в промышленность» [79, с. 35].
Внсьма жёстко оценил «аграрный сталинизм» В. П. Астафьев: «То,
что было Россией, именуется ныне Нечерноземьем, и всё это заросло
бурьяном, а остатки нашего народа убежали в город и превратились в
шпану, из деревни ушедшую и в город не пришедшую» [10, с. 16]. Так,
шпана производила шпану.
Обратимся к конкретным показателям:
 урожаи зерновых в 1909-1913 гг. была 72,5 млн т., а в
1931-1939 гг. – около 70 млн т. (кроме 1934 г.); при этом следует учитывать, что за это время посевные площади выросли на 30,4 %, объём основных производственных фондов увеличился в 12 раз [50, с. 226; 96,
с. 63; 278, с. 78];
 в 1931-1932 гг. валовый сбор зерна, в сравнении с 1913 и 1928 гг.,
снизился на 35-40 млн ц., а урожайность зерновых – с 8,5 ц до 6,7-6,8
ц/га [139, с. 173]; отметим, что урожайность технических культур с 1928
по 1940 г. поднялась на 30-40 % [278, с. 78].
При оценке вышеуказанных данных следует помнить, что в начале
1930-х гг. официальная] статистика учитывала так называемый амбарный урожай; но после коллективизации и снижения объёмов зернопроизводства уже с 1933 г. публикация «амбарных» данных была запрещена; в ход пошли сведения о так называемом биологическом урожае,
то есть урожае «на корню», который, как правило, оценивался на 25 %:
выше реального [163, с. 172-173].
Печальный итог сплошной коллективизации характеризуют данные
Таблицы 83 [415, с. 126].
Таблица 83
Развитие сельского хозяйства СССР в 1928-1934 гг.
(в % к уровню 1928 г.)
Год
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934

Сельское хозяйство в целом
100
98
94
92
86
81
85

Растениеводство
100
99
108
108
107
103
107

433

Животноводство
100
94
73
73
55
47
53

В 1928-1940 гг. основные производственные фонды сельского хозяйства выросли в 1,2 раза (промышленности – в 2,5 раза); но в этот период
роста сельхозпродукции не произошло, мы даже наблюдаем общее снижение производства (Таблица 84 [163, с. 172; 164, с. 492]).
Таблица 84
Производство продукции зерновых культур (ц/га)
и животноводства (млн т) в 1923-1940 гг.
Период
1923-1929
1930-1933
1934-1940

Производство
зерновых
7,56
7,22
7,37

Производство мяса
4,17
3,33
3,61

3. В сфере животноводства эффект коллективизации был однозначно отрицательным. Казалось, что и здесь власть пыталась проводить научно обоснованную политику в целях развития и увеличения показателей:
 в некоторых районах проводилась бонтировка скота (оценка животных по комплексу признаков с целью определения их племенной
ценности и перспектив использования);
 велась большая работа по метизации рабочего скота (скрещивание
животных высокопродуктивной породы с менее продуктивной в целях
улучшения наследственных признаков последней);
 вырос удельный вес колхозов и совхозов животноводческой
направленности (им давались специальные кредиты для покупки скота
и постройки животноводческих помещений и пр.); также организовывались животноводческие фермы по выращиванию коров местных пород,
племенные (свиноводческие, овцеводческие, козоводческие фермы,
конные заводы); велась работа по водоснабжению ферм, механизации
трудовых процессов в них [183, с. 20-21].
Но итоги развития советского животноводческого комплекса оставались совершенно неудовлетворительными. Об этом свидетельствуют
следующие данные:
 в годы первой пятилетки поголовье крупного рогатого скота в
СССР снизилось на 45,6 % (с 70 542 гол. в 1928 г. до38 380 гол. в 1933 г.)
[79, с. 66; 118, с. 460]; в этот же период поголовье лошадей сократилось
с 32 до 17 млн гол., свиней – с 60 до 33 млн гол. [432, с. 168];
 по другим данным в 1928-1933 гг. поголовье скота сократилось
следующим образом: лошадей – на 51 %, коров – на 42 %, свиней – на
40 %, овец и коз – на 60 %; в ценах 1913 г. потери от сокращения скота
составили 3,4 млрд золотых руб. [163, с. 171];
434

 только с весны 1929 г. до весны 1932 г. численность скота снизилось на 59,2 млн голов, в том числе: лошадей – на 4,1 млн гол., крупного
рогатго скота – на 13,2 млн гол., свиней – на 7,1 млн гол., овец и коз – на
34,8 млн гол. [51, с. 91; 139, с. 149, 173];
 пострадали национальные районы: в 1926 г., например, в Казахстане насчитывалось около 40 млн гол. скота, а в 1933 г. – не более 4 млн
[20, с. 17]; в результате коллективизации в Казахстане погибли от голода
почти 50 % этнических казахов (в 1926 г. их насчитывалось 3 717 394
чел., а в 1933 г. – 2 313 674 чел.); прежний уровень этнического населения восстановился лишь в 1970 г.;
 даже по официальным данным к началу 1941 г. поголовье крупного рогатого скота (54,5 млн гол.) ещё не достигло уровня 1916 г.
(58,4 млн гол.) [154, с. 423]; сегодня известно, что производство мяса на
душу населения в 1940 г. составило 15-20 кг на душу населения в год, а
в 1932 г. – 29 кг [405, с. 73];
 в 1928-1940 гг. население страны выросло в 1, 27 раза, а продукция
животноводства сократилось на 35 % [178, с. 173, 205];
 по основным видам поголовья скота уровень 1928 г. был превзойдён лишь в 1958 г. [176, с. 107]; валовая продукция животноводства в
стоимостных показателях превысила уровень 1928 г. лишь в 1953 г.
(103 %) [415, с. 125-126];
 к началу 1941 г. поголовье скота по всем категориям хозяйств не
превышало уровня 1913 и 1928 ГГ. (к тому же большая его часть была
сконцентрирована в ЛПХ сельских жителей) [183, с. 21].
В таком аспекте становится понятным, почему для объективных исследователей «коллективизация не менее судьбоносна, чем война» [295,
с. 94]. Очень трудно считать успешной сталинскую «модернизацию»
сельского хозяйства, если её результатом стало падение урожайности и
сборов зерновых, резкое сокращение стада и тягла, ликвидация наиболее преуспевающих земельных собственников, искоренение частной
собственности и максимальное обобществление средств производства,
обнищание села и превращение его жителей в граждан второго сорта, а
самое страшное – голодная смерть миллионов людей; за время коллективизации число крестьянских хозяйств сократилось с 25,6 млн до
19,9 млн (примерно на 25 млн чел.) [139, с. 278].
Производительность сельскохозяйственного труда в колхозах не достигла уровны 1913 и 1928 гг.; в общем и целом, по мнению П. Грегори,
«решение о проведении принудительной коллективизации обрекло советское сельское хозяйство на прозябание и низкую эффективность
вплоть до конца советской истории, завершившейся в 1991 г. Страна, ко-

435

торая была вторым в мире производитем и экспортером сельскохозяйственной продукции, оказалась не в состоянии прокормить даже собственное население» [79, с. 63].
4. Итоги экономического развития СССР
в конце 1920-х – начале 1940-х гг.
Официальная точка зрения советской пропаганды прославляла трудовой подвиг народа и доказывала преимущества советского строя, позволившие СССР якобы выйти на второе место в мире по базовым экономическим показателям. Общество было далеко от реального понимания экономической ситуации; от трудящихся скрывали факты хронического невыполнения народнохозяйственных планов. Исчисление показателей экономического развития в стоимостной форме позволяло манипулировать общественным сознанием, играть на общественном доверии.
Если рассматривать основные экономические балансы в обоснованной и логичной совокупности натуральных и стоимостных показателей,
то выяснится, что СССР стал индустриальной державой лишь к 1960-м
гг., когда доля промышленности в национальном доходе (в ценах, близких к стоимости) превысила долю сельского хозяйства [206, с. 354; 391,
с. 142].
Экономическая политика сталинизма долгое время представлялась
обществу как средство выхода на экономический уровень сверхдержавы. Сегодня приходится пересматривать и это (Таблица 85 [304,
с. 265]).
Таблица 85
Соотношение национального богатства к годовому национальному
продукту в 1913-1950 гг.
Страна
Россия
США
Франция
Англия

1913 г.
9,5
7,62
10,74
8,62

1929 г.
7,24
9,92
7,01
9,81

1939 г.
2,94
9,2
6,43
9,87

1950 г.
3,42
7,15
6,3
8,3

Доля СССР в мировой экономике неизменно сокращалась: в 1913 г.
она составляла около 4 %, 1928 – 1,3, 1938 – 1,1 % [163, с. 320].
Как мы видим, в 1913 г. уровень развития России по данному показателю был ближе к уровню промышленно развитых стран, но в результате авантюрной экономической политики сталинизма он резко сни-

436

зился (на этот счёт интересны данные, приводимые в книге «Сопоставление национальных балансов (1688-1978 гг.)», изданной в 1985 г. в Чикаго американским экономистом Р. Голдсмитом) [278, с. 81].
Стоит оговориться, что в ходе предвоенных двух с половиной пятилеток в стране были заложены основы её индустриального могущества,
которые, несомненно, стали важнейшей предпосылкой Победы 1945 г.
(Таблица 86 [82, с. 9]).
Таблица 86
Важнейшие показатели экономического развития СССР
в 1928-1940 гг. (млрд руб.; в сопоставимых ценах)
Показатель
Национальный доход
Капитальные вложения
Основные фонды
Валовая продукция промышленности
Производство средств производства
Производство предметов потребления
Валовая продукция сельского хозяйства
Численность рабочих и служащих в народном хозяйстве (млн чел.)
Доходы государственного бюджета
Расходы государственного бюджета

1928 г.
25
3,7
140
21,4
8,5
12,9
15
10,8

1940 г.
128
43
309
138,5
84,8
53,7
23
31,2

7,3
7,3

180
174

Как писал П. Грегори, «форсированная индустриализация создала
огромный промышленный капитал, который был либо плохо организован, либо неправильно использовался. Высокий уровень капиталовложений привёл лишь к временному быстрому развитию экономики, после чего последовал длительный период падения темпов экономического роста и застоя» [79, с. 35].
Промышленный рывок, совершённый СССР в 1930-е гг., называют
также «второй промышленной революцией в России» [106, с. 10]; и действительно, в стране была создана промышленность в современном по
тому времени смысле; существенно изменилось размещение производительных сил (в сферу индустриального прогресса были втянуты восточные районы страны и бывшие национальные окраины).
Эти данные можно (и нужно) уточнять и пересматривать, но нельзя
отрицать их принципиальный смысл и значение: «индустриализация
стала реальностью; она обеспечила стране новое могущество и преобразовала образ жизни и условия труда десятков миллионов человек»
[445, с. 141].

437

Значительно хуже обстояли дела в сельском хозяйстве: здесь производство топталось на дореволюционном уровне, а в некоторыхз отраслях (животноводство) даже не достигало его.
Постепенно сложился упрощённый подход к оценке советского экономического развития: запросто сопоставлялись исходные и достигнутые результаты; при этом исходные оценки занижались, а достигнутое в
царской России экономическое состояние только критиковалось. Сам
вождь делал это довольно беззастенчиво; в январе 1933 г. он заявил: «У
нас не было чёрной металлургии, тепрерь она у нас есть. У нас не было
тракторной промышленности. У нас она есть теперь. У нас не было автомобильной промышленности. Она есть у нас теперь» [164, с. 491].
Напротив, советские достижения явно и демонстративно преувеличивались (Таблица 87 [164, с. 490-491]).
Таблица 87
Экономическое развитие СССР в 1928-1941 гг.:
официальные и альтернативные оценки (%)
Экономический показатель
Рост валового национального продукта
СССР в 1928-1941 гг.
Ежегодный рост объёма промышленного
производства:
1928-1937 гг.
1938-1941 гг.

Официальные оценки
345

Альтернативные
оценки
97-150

9-16

14,6

8-14

Причина расхождения показателей состояла в пороках, прежде
всего, статистического характера; она будет достоверной, если индексы
оптовых, розничных, промышленных и сельхозцен будут оптимально
состыкованы; форсированный рост цен обернулся искажением экономической картины и дезинформацией (например, в 1928 г. выработка электроэнергии в кВт/час. выросла в 19 раз, а в стоимостном выражении –
при неизменных ценах – в 14 раз; соответственно, по продукции металлургии – в 4,5 и в 6,2 раза [278, с. 82]).
Превращению статистики в экономическую дезинформацию в немалой степени способствовало использование методик двойного счёта (в
результате, например, в 1928-1940 гг. национальный доход вырос в 5,5
раз, а реально – в 1,5 раза; производительность труда – 4,3 раза и 36 %
соответственно) [82, с. 89; 350, с. 177].
Некоторые расходные части валового национального продукта
1928-1940 гг., рассчитанные по западным методикам, выглядят следующим образом (Таблица 88 [163, с. 206]).
438

Таблитца 88
Валовый национальный продукт СССР (1928-1940 гг.):
альтернативные оценки отраслевых расходов (млрд руб.,
в ценах 1937 г.)
Отрасль
Оборона
Содерждание правительства
Капиталовложения
Потребление населения
Сумма ВНП

1928 г.
12,7
8,9
16,6
105,7
132,9

1940 г.
45,2
37,1
50,1
129,5
261,9

Рост
26,58
4,17
3,02
1,22
1,97

В 1909-1913 гг. доля валовых капиталовложений в ВВП не превышала 12-14 %, а в 1929-1939 гг. она составляла 25-29 %; при двукратном
росте личное потребление росло в 3,5 раза медленнее, подушевой ВВП;
«это была цена за некомплексную модернизацию, которую вновь оплатило население» [164, с. 492].
Установление сталинской экономической модели, насилие над объективными процессами, уничтожение частной собственности и хозяйственной заинтересованности, примат идеологической целесообразности над экономической обрекло советскую экономику на постоянные
кризисы. Её некоторая устойчивость объективно обеспечивали огромные природные и людские ресурсы, подневольный труд и трудовой энтузиазм части населения.
5. Экономика СССР (1941-1945 гг.)
5.1. Перевод экономики на военные рельсы и эвакуация
Нападение Германии поставило перед советской экономикой, особенно перед ВПК, принципиально новые задачи. Для их решения проводились, в том числе, следующие мероприятия:
 23 июня 1941 г. был введён в действие мобилизационный план
экономического развития на 3-й квартал 1941 г. по производству боеприпасов и патронов (этот план был утверждён СНК СССР ещё до начала
войны – 6 июня 1941 г.) [46, с. 128; 153, с. 138];
 ассигнования на военные нужды в первый год войны росли более
чем на 25 млрд руб. [153, с. 498];
 29 июня 1941 г. И. В. Сталин и В. М. Молотов от имени СНК
СССР и ЦК ВКП (б) подписали директиву № П509 партийным и советским организациям прифронтовых областей, в которой ставилась общая
политическая задача – «быстро и решительно перестроить всю свою работу на военный лад» [109, с. 52];
 30 июня 1941 г. ЦК ВКП (б) и СНК СССР утвердили мобилизационный народнохозяйственный план на 3-й квартал 1941 г., в котором
439

ставились задачи: существенно увеличить показатели индустриального
развития (добыча угля, нефти, производство чугуна, стали цветных металлов и металлорежущих станков; выпуск специальных видов проката
увеличить в 2 раза; капитальные вложения ограничить строго определённым число строек военно-промышленного назначения; развивать
оборонные отрасли, куда направлять не менее 75 % ресурсов и оборудования; на 26 % повысить выпуск продукции ВПК [153, с. 139].
Но этот план оказался нереальным; его пришлось пересматривать
буквально на ходу: ещё 4 июля 1941 г. ГКО поручил комиссии Госплана
СССР во главе с Н. А. Вознесенским «выработать военно-хозяйственный план обеспечения обороны страны» [153, с. 139-140]. 6 августа
1941 г. ЦК ВКП (б) и СНК СССР одобрили представленный Госпланом
СССР военно-хозяйственный план на 4-й квартал 1941 г. и на 1942 г. для
районов Поволжья, Урала, Западной Сибири, Казахстана и Средней
Азии.
Этим планом предусматривалось: выделение денежных средств на
восстановление и организацию работы на новом месте 825 эвакуируемых предприятий; удельный вес капитальных ресурсов, выделяемых
для оборонных предприятий, по сравнению с первым полугодием
1941 г. увеличить на 10 %; количество промышленных предрприятий,
строительство которых предусматривалось довоенным пятилетним планом, сокращалось с 5 700 до 614; существенное увеличение выпуска
оборонной продукции [46, с. 129].
Начало Великой Отечественной войны носило шокирующий характер, поскольку в рамках предвоенных представлений оккупация советской территории не предусматривалась вовсе. Фактически к декабрю
1941 г. Советский Союз потерял ту территорию, на которой до войны
проживали 40 % всего населения страны; также здесь производилось:
68 % валового выпуска чугуна, 60 % алюминия, 63 % всей довоенной
добычи угля, 58 % выплавки стали, 75 % добычи марганцевой руды. В
результате общий объём валовой продукции промышленности уменьшился с июня по ноябрь 1941 г. в 2,1 раза (в том числе, черной металлургии – в 3,1 раза, цветной – в 4,3 раза) [46, с. 128, 130-131].
Советскому военно-политическому руководству пришлось в спешном порядке вывозить на восток технику, технологии и рабочие кадры.
На качество организации процессов эвакуации серьёзнейшим образом
повлияли «сложность создавшейся обстановки и быстрые темпы продвижения немецких войск». Всё это «не позволило полностью справиться с задачами эвакуации», поскольку «значительная часть производственных мощностей в приграничных районах была захвачена врагом и
выпала из общего экономического баланса Советского Союза», что
440

«значительно снизило военно-экономический потенциал страны» [153,
с. 47].
Общие итоги эвакуации, проводимой во второй половине 1941 г., выглядят следующим образом:
 за полгода в тыловые районы страны были перемещены 1 523 промышленных предприятия, соответствующие материальные и культурные ценности и более 10 млн чел.; это перемещение потребовало привлечения около одного миллиона железнодорожных вагонов [46, с. 129;
333, с. 574]. В июле 1941 г. под эвакуируемые грузы были заняты 300
тыс. вагонов, в августе – 185 тыс., в сентябре – 140 тыс., в октябре – 175
тыс., в ноябре – 123 тыс., в декабре – 71 тыс. вагонов. В ноябре 1941 г.
ГКО обязал наркомат путей сообщения перевозить эвакуируемых и эвакуируемое только маршрутами [153, с. 169];
 когда говорят о проблемах эвакуации, часто не берут в расчёт её
вторую волну, начавшуюся с лета 1942 г. в связи с новым успешным
наступлением германцев. 22 июня 1942 г. ГКО вновь образовал Комиссию по эвакуации под председательством Н. М. Шверника; в состав комиссии вошли также А. И. Микоян, А. Н. Косыгин и др. В этот раз для
нужд эвакуации задействовавли 18 435 вагонов [153, с. 501];
 данные по эвакуации сельскохозяйственных ресурсов выглядят
следующим образом: всего в 1941-1942 гг. из прифронтовой зоны на восток были перебазированы 2 390 тыс. голов крупного рогатого скота,
7 100 тракторов МТС и совхозов, 818 тыс. лошадей, 5 082 овец и коз,
186 тыс. свиней и около 914 тыс. голов коров [153, с. 518].
Огромные объёмы эвакуационной деятельности (например, из 139
действовавших в СССР авиапредприятий, в эвакуацию были отправлены 118 [233, с. 313]) предполагали необходимость соответствующей
организации руководящих инстанций и выработки инструктивных документов:
 24 июня 1941 г. при Совете народных комиссаров (СНК) СССР
был создан Совет по эвакуации под руководством Н. М. Шверника, заместители – А..Н. Косыгин и М. Г. Первухин (25 декабря 1941 г. Совет
был переименован в Комитет) [46, с. 614; 333, с. 574];
 27 июня 1941 г. ЦК ВКП (б) и СНК СССР издали специальное постановление о задачах эвакуации из промышленных районов, временно
подвергшихся оккупации, в восточные области страны; в документе
речь шла об организации перевозок, снабжении эвакуируемых продуктами питания в пути следования и по прибытию на место эвакуации, их
размещении и трудоустройстве [153, с. 56, 546-547];
 2 июля 1941 г. увидело свет постановление правительства, предписывавшее выдавать эвакуируемым работникам и членам их семей де441

нежные пособия в размере месячной заработной платы (для обеспечения этих выплат на второе полугодие 1941 г. было выделено около 3
млрд руб.);
 5 июля 1941 г. вышло постановление СНК СССР «О порядке эвакуации населения в военное время», в котором предполагалось, что из
зон боевых действий население будет вывозится, прежде всего, по указанию военного командования, а из угрожающих районов – по решению
Совета по эвакуации; на местах – в республиках, краях и областях – в
исполнительных органах власти создавались отделы по эвакуации, а при
них – бюро справок [153, с. 547];
 вскоре после начала войны в г. Бугуруслане (Оренбургская обл.)
было создано Центральное бюро по розыску эвакуированных, которое
сначала подчинялось Переселенческому управлению СНК СССР, а затем было передано в ведение Управления по эвакуации населения при
Совете по эвакуации. Среди сотрудников Бюро были представители
ВЦСПС, ЦСУ СССР и наркомата просвещения РСФСР; данный орган в
качестве главной своей задачи осуществлял учёт эвакуированных (за
первые полгода войны были составлены карточки учёта на 1,9 млн чел.),
а также оказывал помощь людям в поисках друг друга (в тот же период
бюро получило 900 тыс. запросов, по которым были найдены 167 тыс.
чел.) [153, с. 549];
 также 5 июля 1941 г. решением Политбюро ЦК ВКП (б) было
утверждено разработанное Советом по эвакуации «Положение об эвакуационном пункте» (к 22 августа 1941 г. действовало уже 128 эвакопунктов, каждый из которых был рассчитан на организованный прием одного
эшелона в составе 1 800-2 000 чел.);
 к решению задач эвакуации подключился ВЛКСМ: 5 августа
1941 г. бюро ЦК комсомола поручило местным молодёжным инстанциям организовать подвоз продуктов питания на железнодорожные
станции для помощи эвакуированным;
 26 сентября 1941 г. на основе решения ГКО руководство эвакуацией населения было поручено только что созданному при Совете по
эвакуации Управлению по эвакуации людей [153, с. 547];
 18 ноября 1941 г. ГКО своим постановлением обязал наркома путей сообщения «ускорить доставку на место эвакуированных рабочих»,
«эшелоны отправлять со станций в первую очередь, вслед за воинскими,
со скоростью не менее 500-600 км в сутки»; наркомат путей сообщения
и Совет по эвакуации докладывали в ГКО о продвижении эшелонов с
эвакуированными ежедневно;
 также 18 ноября 1941 г. секретарь ЦК ВКП (б) А. А. Андреев за
своей подписью разослал в республиканские и областные партийные
442

инстанции телеграмму, в которой предписывалось оказывать эвакуированным «всемерную помощь» [153, с. 548];
 25 декабря 1941 г. ГКО образовал Комитет по разгрузке транзитных и др. застрявших на железной дороге грузов (председатель –
А. И. Микоян, члены = А. Н. Косыгин, Н. А. Вознесенский и А. В. Хрулёв); как отмечалось выше, этим же документом Совет по эвакуации был
ликвидирован, а его аппарат был передан в ведение Комитета по разгрузке [153, с. 143].
Большая часть эвакуированных (5, 914 млн чел.) была размещена в
краях и областях РСФСР: так, Свердловская область приняла 710 тыс.
чел., Челябинская – 425 тыс., Татарская АССР – 266 тыс., Новосибирская область – 255 тыс., Кировская – 227 тыс., Куйбышевская – более
200 тыс. чел. Кроме того, союзные республики приняли: Казахстан – 600
тыс. чел., Узбекистан – 716 тыс., Киргизия – 100 тыс., остальные республики – 87 тыс. чел. (часть эвакуированных вернулась в освобожденные от оккупации районы страны; другая часть была призвана в ряды
действующей армии) [153, с. 548].
В связи со столь массовым переселением в восточных районах
страны достаточно серьёзно изменилась демографическая ситуация: с
конца 1940 г. по сентябрь 1942 г. число рабочих и служащих выросло
здесь на 1,069 млн чел. [153, с. 499]. Резко выросло население городов:
с июля по декабрь 1941 г. население Казани выросло с 401 тыс. чел. до
515 тыс. чел., Куйбышева – 390 (529) тыс., Сызрани – 79 (126) тыс.,
Свердловска – 425 (544) тыс., Нижнего Тагила – 160 (239) тыс., Омска –
281 (400) тыс., Ташкента – 585 (660) тыс. чел. [153, с. 549].
Такие количественные изменения повлекли за собой немалое число
качественных проблем в сфере городского хозяйства, здравоохранения,
народного просвещения и пр.
Представляет особый интерес «московский» фрагмент эвакуации.
Обратим внимание на тот факт, что все нижеперечисленные действия
были предприняты задолго до прихода оккупантов в Подмосковье:
 27 июня 1941 г. Политбюро ЦК ВКП (б) приняло решение о срочном (в 3-х дневный срок) вывозе из Москвы государственных запасов
драгоценных металлов, драгоценных камней, ценностей Алмазного
фонда и Оружейной палаты;
 28 июня 1941 г. принято решение об эвакуации денежных знаков
из московских хранилищ Госбанка и Гознака СССР;
 29 июня 1941 г. было решено эвакуировать из Москвы в Куйбышев (Самара) дипломатический корпус и центральные руководящие
учреждения, а также Большой театр и семью И. В. Сталина;

443

 2 июля 1941 г. Политбюро постановило отправить в эвакуацию в
Тюмень (здание местного сельхозтехникума) саркофаг с телом В. И. Ленина;
 5 июля 1941 г. также по решению Политбюро началась эвакуация
архивов ЦК ВКП (б) и правительства [216, с. 292-293; 432, с. 279].
Наряду с социально-демографическим фактором претерпел существенные изменения промышленный потенциал восточных регионов:
 общий объём капитальных работ в районах Урала, Сибири и Казахстана в 1941-1942 гг. вырос более чем в 1,5 раза;
 с 1940 по сентябрь 1942 г. количество рабочих и служащих в восточных районах страны выросло на 1 млн 69 тыс. чел.
 удельный вес промышленности (в %), расположенной отныне в
восточных районах страны, значительно повысился (Таблица 89 [153,
с. 176, 498-499]).
Таблица 89
Удельный вес промышленности в восточных районах СССР
(1941-1942 гг., %)
Показатель (%)
Всего по промышленности, в том числе:
Наркомат авиационной промышленности
Наркомат танковой промышленности
Наркомат вооружений
Наркомат судостроения

Июнь 1941 г.
18,5
6,6
25,7
18,3
22,3

Июнь 1942 г.
76
77,3
64,6
65,4
30,4

Предприятия быстро включались в работу: например, по линии
наркомата вооружений к 1 декабря 1941 г. прибыли на место эвакуации
38 % от общего числа демонтированных предприятий; к этому времени
вступили в строй около 19 %.
Большим достижением советского ВПК явилось то, что уже в марте
1942 г. восточные районы страны по выпуску военной продукции превзошли её общее производство в СССР в 1941 г.; перевод народного хозяйства на военный лад занял примерно один год, основные процессы
были завершены к лету 1942 г. [46, с. 1303, с. 574].
9 ноября 1941 г. правительство утвердило график восстановления
(ввода в строй) эвакуированных предприятий военного назначения
(предприятия танковой и авиационной промышленности, промышленности боеприпасов, вооружений и чёрной металлургии): были установлены сроки их запуска на новом месте расположения и количественные
показатели по выпуску оборонной продукции (график был рассчитан с
ноября 1941 г. до января 1942 г.) [153, с. 162].

444

Некоторые военные заводы (из числа перемещённых) начали выпуск
военной продукции уже в декабре 1941 г. В дальнейшем её выпуск постоянно увеличивался (Таблица 91 [163, с. 451; 333, с. 457]).
Таблица 90
Выпуск военной продукции в СССР (1941-1944 гг.)
Производство (тыс. шт.)
Танки
Бовые самолёты
Артиллерийские орудия

1941 г.
6,5
12,5
40,2

1942 г.
24,0
21,7
121,7

1943 г.
24,1
29,9
130,3

1944 г.
29,0
33,2
122,5

Вышеприведённые материалы позволяют сделать некоторые выводы: в исторической литературе советского периода эвакуация производительных сил страны в 1941-1942 гг. представлялась в аспекте трудового героизма и подвига трудящихся под мудрым руководством вождя, партии, правительства и т. п. Но почему потребовались столь
огромные объёмы эвакуации? Размшления в этом направлении приводят
нас к не всегда комплиментарным оценками степени готовности страны
и её ВПК к предстоящим военным испытаниям; качества экономического (военно-экономического) планирования; способности создаваемых с явным запозданием руководящих инстанций обеспечить необходимое качество управления перестройкой экономики страны на военный лад. Нетрудно заметить, что «директивный» метод изложения ранее
преобладал (речь идет о следующем когнитивном приёме: излагается
проблема, описывается вышедшее по поводу этой проблемы постановление ГКО, ЦК партии, указание вождя и пр., а далее – проблема считается решённой). Современные исследования, безусловно, должны более
глубоко проникать в сущность, казалось бы, достаточно изученных исторических проблем.
5.2. Промышленность, трудовые ресурсы
Развитие промышленности в 1941-1945 гг. было полностью подчинено решению оборонных задач. Военное производство росло (об этом
речь пойдёт ниже), но в целом промышленное состояние страны ухудшилось (Таблицы 91 и 92 [155, с. 384; 202, с. 437; 121]).
Таблица 91
Сравнительные показатели уровня промышленного
производства СССР (1941-1945 гг.): различные оценки
(первое полугодие 1941 г. = 100 %)
Показатель

Первое полугодие
1941 г.
77 (90)
54 (62)

Добыча: угля
нефти

445

Показатель

Первое полугодие
1941 г.
77 (90)
46 (59)
52 (67)
50 (65)
54
65
50
43
50
60
75,5
86,97

Выработка электроэнергии
Выплавка: чугуна
стали
Выпуск: проката чёрных металлов
кокса
металлорежущих станков
грузовых автомобилей
автомобильных покрышек
рессор
Валовая продукция сельского хозяйства
Размеры посевных площадей
Поголовье крупного рогатого скота

Самый низкий уровень промышленного производства в СССР в годы
Великой Отечественной войны отмечался в декабре 1941 г. [155, с. 381].
В июне – декабре 1941 г. Валовый выпуск промышленной продукции в
стране сократился в 2,1 раза (в ноябре – декабре этого года уровень производства почти всех отраслей промышленности был самым низким за
годы войны) [153, с. 160]. Затем, до Победы следовал неуклонный качественно-количественный индустриальный рост (хотя довоенные показатели превзойдены не были).
Таблица 92
Динамика валового промышленного производства в СССР и РСФСР
(в % к предыдущему году)
Год
1941
1942
1943
1944
1945

СССР:
к предыдущему году
98
79
117
115
88

СССР:
к 1940 г.
98
77
90
104
92

РСФСР:
к предыдущему году
104
91
118
113
84

РСФСР:
к 1940 г.
104
94
110
125
106

Принятый на 1942 г. военно-хозяйственный план предполагал выпуск промышленной продукции на общую сумму 98 млрд руб. (в ценах
1926/1927 хозяйственного года) [153, с. 491]. В нашем понимании гигантомания подобных цифр, часто приводимых в официальных источниках, нужна для того, чтобы как-то скрыть размеры, масштабы той ямы,
в которую угодила отечественная экономика сразу после начала германского вторжения.
Народ, вставший на защиту Отечества, спас и политическую систему
во главе с вождём. Советские люди, часто не имея самого необходимого
446

для жизни, буквально надрывались ради Победы: в 1941-1942 гг. производительность труда в целом по промышленности выросла на 18 %, а в
машиностроении – на 34 %. Нормы выработки в первом полугодии
1942 г. превысили плановые задания: в авиапромышленности – на
8,4 %, танковой – 6 %, промышленности боеприпасов – 7 %, среднего
машиностроения – 7,5 %, тяжёлого машиностроения – 5,6 %, станкостроения – 2,6 %, в производстве миномётного вооружения – на 10,6 %
[153, с. 497-498, 503].
Всего перечисленного удалось достичь за счёт следующего: энтузиазма рабочего класса, укреплении трудовой и технологической дисциплины; введении на предприятиях суточных и часовых графиков выработки; перехода большего числа предприятий к массовому крупносерийному производству на основе более передовых технологий и пр.
Нам представляется важным иметь ввиду следующее: до войны в индустриальном секторе были заняты 31,2 млн рабочих и служащих; с
началом войны 17,8 млн из них были призваны в армию. Только для одномоментной компенсации убыли призванных, было необходимо повысить производительность труда в промышленности в 1,7 раза [82, с. 8].
Способность предприятий наращивать выпуск производства (особенно товаров военного назначения), повышать производительность
труда во многом зависела от характера их организационно-управленческой вовлечённости (условно – преимущественно вертикальной или
преимущественно горизонтальной).
В первом случае для производства жизненно важной продукции создаётся несколько крупных центров (например, три центра танкостроения на Урале). В таком случае гораздо легче осуществлять экономическую (плановую, технологическую, снабженческую и пр.) координацию
их производительной деятельности. Война заставила сталинскую администрацию находить для этих экономических центров более эффективные формы организации труда (конечно, не выходившие за рамки обязательной централизации, концентрации и пр.). На упомянутых танковых заводах не только ежедневно сверяли план и его выполнение, там
создавали «замкнутые народно-хозяйственные технологические цепочки». Красный директорат в жёстких условиях войны учился управлять новым типом расширенного воспроизводства.
Стремление к эффективности и качеству военного производства снижало ресурсопотребление, энерго- и материалоёмкость и пр. К концу
войны тактико-технические характеристики танка Т-34 выросли в 1,5
раза, а себестоимость одной машины сократилась более чем в 2 раза; за
годы войны наша танковая промышленность увеличила выпуск техники
в 3 раза, в 2 раза обогнав по этому показателю промышленность Герма447

нии [82, с. 10]. Фактически вышеперечисленные достижения обеспечила «планово-регулируемая система хозяйствования, с использованием
преимуществ централизации, специализации и концентрации индустриального производства» [82, с. 11]. По существу, это был «первый опыт
движения к новому, вертикально-интегрированному типу организации
расширенного воспроизводства. И везде он приводил к прорыву в области производительности и эффективности» [82, с. 10-11].
По-другому обстояли дела в системах управления, где преобладала
горизонтальная взаимововлечённость в производство. Речь идёт о предприятиях лёгкой, пищевой промышленности, сельском хозяйстве и пр.
Множество мелких, разноуровневых предприятий, с неодинаковыми
технико-технологическими возможностями с трудом приспосабливались к условиям военного времени; а если учесть слабость технического
и человеческого факторов, то становится понятным, почему «горизонтально вовлечённые» предприятия показывали результаты намного
хуже, чем «ориентированные вертикально».
Если сравнить объём промышленного производства, произведённого
в стране в первом полугодии 1941 г., и в первом полугодии 1944 г., то мы
увидим, что последний показатель составляет 86 % от первого, а по линии ВПК – 194 % (по данным четырёх наркоматов военной промышленности). В первом полугодии 1944 г. советская промышленность выпустила продукции на 18 % больше, чем в первой половине 1943 г. (выработка электроэнергии выросла на 28 %, добыча угля – на 31 %, выплавка
чугуна – на 30 %, стали – на 34 %, выработка проката – на 31 %, выпуск
металлорежущих станков – на 64 %) [157, с. 107].
Для того, чтобы экономика справилась с постоянно возникавшими и
видоизменявшимися задачами военного времени, организаторам оборонной промышленности пришлось принимать следующие меры:
а) по линии традиционного (экстенсивного) реагирования: трудовые
мобилизации; увеличение продолжительности рабочего дня; пополнение трудовых ресурсов города за счёт деревни; более широкое применение женского и детского труда (подросткового) труда; упрощение и «выпрямление» кооперационных производственных связей; активное применение поточного производства продукции; интеграция КБ и предприятий; упрощение процессов внедрения НИР и т. п.;
б) по линии интенсификации промышленного производства делалось значительно меньше; например, направлялись усилия на снижение
себестоимости продукции; однако это делалось путём ценовых (стоимостных) манипуляций. То есть снижение народнохозяйственных издержек носило частично искусственный характер. Принято считать, что
448

в годы войны экономия на себестоимости по народному хозяйству превысила 50 млрд руб. (из них около 25 % были направлены на нужды
накопления). Однако, планы по снижению себестоимости не были выполнены, хотя реальные показатели в ряде отраслей (8 % в авиапромышленности, 17,8 % в танковой промышленности и пр.) были весьма значительными [82, с. 15].
Далее, возьмём, к примеру, показатели перерасхода: потери нефти и
нефтепродуктов при переработке составили 986 тыс. т. (9,2 % от общего
объёма нефтепереработки), хотя плановая норма убытка составляла 92
тыс. т. [82, с. 15]. Сверхнормативные потери проистекали, прежде всего,
из нарушений технологии, производственного брака и т. д., что трудно
связать с экономическими причинами; тем более, вряд ли возможно исправлять технологические огрехи административными мерами.
Реальный рост рентабельности, конечно, мог достигаться за счёт сокращения стоимостных издержек, но только в условиях неизменности
цен на военную продукцию этот ход не был главным.
К завершению войны промышленное развитие страны обрело определённую устойчивость и черты поступательного развития:
 впервые за годы войны государственный бюджет СССР был сведён без дефицита;
 в 1943-1944 гг. национальный доход вырос на 19,2 % (а в сравнении с 1942 г. – на 34,6 %);
 доля накоплений выросла с 7 % в 1943 г. до 15 % в 1944 г.; доля
потреблений (с учётом личного потребления военнослужащих) вырос
соответственно с 60 до 61 %;
 капитальные вложения государственных и кооперативных организаций (без данных колхозов) впервые за годы войны существенно увеличились: с 29,1 млрд руб. в 1943 г. до 34,1 млрд руб. в 1944 г.; характерно то, что более 40 % капитальных вложений (14,2 млрд руб. против
4,1 млрд руб. в 1943 г.) были направлены на восстановление народного
хозяйства освобождённых районов [157, с. 578-591];
 выпуск промышленной продукции в 1943-1944 гг. вырос на 176 %,
в денежном выражении к лету 1945 г. он составил 7,6 млрд руб. [155,
с. 381];
 расходы бюджета на армию в 1944 г. составляли 52 % бюджета, в
1945 г. они сократились до 25 %;
 капитальные вложения в народное хозяйство выросли с 29 млрд
руб. в 1944 г. до 40 млрд руб. в 1945 г. [157, с. 579-580];
 выпуск промышленной продукции в 1 квартале 1945 г. составил
31,5 млрд руб. (105 % по отношению к соответствующему периоду
449

1944 г.), по отраслям рост составил: электроэнергетика – 113 %, угольная промышленность – 127 %, выплавка чугуна – 128 %, стали – 115 %,
выпуск проката – 120 %) [155, с. 375].
Все вышеперечисленные показатели вытекали из плановых документов того периода: 29 января 1945 г. ЦК ВКП (б) и СНК СССР рассмотрели и предварительно одобрили Государственный народнохозяйственный план на 1-й квартал 1945 г. 25 марта 1945 г. он был утверждён
и обрёл силу закона (его ещё называют Государственным планом восстановления и развития народного хозяйства СССР). В плане ставились
такие задачи, как полное обеспечение армии и флота всем необходимым; форсированное восстановление народного хозяйства, тяжёлой
промышленности; улучшение материальных и культурных условий
жизни трудящихся [155, с. 366].
Как выполнялись эти планы, свидетельствуют данные Таблицы 93
[202, с. 438] и 94 [155, с. 382].
Таблица 93
Валовая продукция по отраслям промышленности СССР и РСФСР
в 1945 г. (в %% к 1940 г.)
Показатель
Промышленность в целом:
Электроэнергетика
Топливная промышленность
Чёрная металлургия
Цветная металлургия
Химическая, нефтехимическая промышленность
Машиностроение и металлообработка
Лесная, деревообрабатывающая и целлюлознобумажная промышленность
Промышленность стройматериалов
Стекольная и фарфор/фаянсовая промышленность
Пищевая промышленность
Лёгкая промышленность

СССР
92
91
74
94
111
92

РСФСР
106
112
98
157
119
107

129
55

149
58

46
70

44
87

50
62

59
66

Таблица 94
Выпуск продукции важнейших отраслей тяжёлой промышленности
в 1-м полугодии 1944 и 1945 гг.
Показатель промышленного
развития
Электроэнергия (млрд кВт. ч.)
Уголь (млн т.)

1944 г.

1945 г.

18,8
54,5

21,1
70,6

450

1945/1944
гг. (%%)
112,2
129,5

Показатель промышленного
развития
Нефть (млн т.)
Железная руда (млн т.)
Марганцевая руда (млн т.)
Кокс (млн т.)
Чугун (млн т.)
Сталь (млн т.)
Прокат (млн т.)
Станки металлорежущие (тыс.
шт.)
Автомобили (тыс. шт.)
Тракторы (тыс. шт.)
Шарикоподшипники (млн шт.)
Электромоторы (тыс. шт.)
Синтетический каучук (тыс. т.)
Серная кислота (тыс. т.)
Сода кальцинированная (тыс. т.)

1944 г.

1945 г.

8,8
5,2
0,5
5,2
3,3
5,1
3,4
15,8

9,3
7,5
0,63
6,4
4,2
5,9
4,1
18,9

1945/1944
гг. (%%)
105,7
144,2
126,2
123,1
127,6
115,7
120,6
119,6

24,4
1,1
16,6
33,3
14,5
432.7
63

33,4
3,5
17,6
43,6
21,5
449,3
112

136,9
318,2
106,0
131,0
148,0
103,9
180

По мере продвижения Красной Армии на запад всё большую роль в
экономике страны начинали играть освобождённые от оккупации районы. Только в 1944 г. здесь были введены в действие: угольные шахты
(совокупная годовая добыча – 29,2 млн т.); 11 доменных печей
(2,1 млн т. металла); 43 мартеновские печи (1,8 млн т.), 2 конвертера
(240 тыс. т.); 22 прокатных стана (1,4 млн т.); 43 конвертерные батареи
(3,8 млн т.); несколько цементных заводов (1 млн т.); текстильные фабрики (47 тыс. веретён) [157, с. 624-625].
Рассмотрим развитие промышленных процессов на примере металлургического и топливно-энергетического комплексов.
Металлургический комплекс работал неритмично и с большими затруднениями. К концу октября 1941 г. не действовал ни один металлургический завод юга страны; с 1 июня по 1 октября 1941 г. в строю действующих остались 38,4 % доменных, 52,6 % мартеновских и 38,6 %
электроплавильных печей, 52,7 % прокатных станов; не действовал ни
один конвертер; выпуск металла в октябре 1941 г., в сравнении с июнем
1941 г., составлял: по чугуну – 32,9 %, стали – 42,3 %, прокату – 42,5 %;
к декабрю 1941 г. выплавка стали и производство проката от довоенного
уровня сократились в 3 с лишним раза, выплавка чугуна – более, чем в
4 раза, прокат цветных металлов – в 430 раз, выпуск шарикоподшипников – в 21 раз [153, с. 160].

451

Пришлось принимать экстренные меры для исправления положения
дел в металлургии: военно-хозяйственный план на 1942 г. предусматривал довести выпуск чугуна до 5,1 млн т., стали – до 9,4 млн т., выпуск
проката – до 6,1 млн т.; пришлось строить заново многие металлургические мощности: во второй половине 1941 г. капитальные вложения в
цветную металлургию, по сравнению со вторым полугодием 1940 г., выросли на 25 %; новые мощности уже в 1942 г. должны были обеспечить
следующие приросты металлургического производства: по чугуну – на
100 тыс. т., стали – 770 тыс. т., прокату – 326 тыс. т., коксу – 615 тыс. т.;
уже в 4-м квартале 1941 г. только Урал выдавал 62 % союзного выпуска
чугуна, около 50 % стали и проката, 100 % алюминия, магния, никеля,
кобальта, 30 % цинка и основную массу химикатов [153, с. 154, 155, 162,
164, 491].
21 февраля 1942 г. ГКО принял ряд важных решений, стимулировавших рост производства металла:
 ремонтно-восстановительные цеха заводов чёрной металлургии
(механические, кузнечные, литейные, котельные, металлоконструкций)
с 1 марта 1942 г. освобождались от выполнения посторонних заказов;
 военнообязанные инженеры, техники и рабочие (начиная с 3-го
разряда) освобождались от призыва в армию и от всех видов мобилизаций;
 предприятия чёрной металлургии были освобождены от мобилизации транспорта, горючего, авторезины и запчастей, в том числе, для
нужд армии;
 были созданы специальные ремесленные училища, школы ФЗО
металлургического профиля, школы металлургов, строителей металлургических предприятий.
14 апреля 1942 г. ГКО принял специальное постановление о восстановлении и развёртывании производства металлургического оборудования на заводах тяжёлого машиностроения и танковой промышленности
[153, с. 504].
В результате принятых мер уже в 1942 г. вступили в строй 4 доменных печи (730 тыс. т. чугуна в год), 22 мартеновских печи (1 165 тыс. т.
стали), 31 электропечь (343 тыс. т. стали), 16 прокатных станов (1 125
тыс. т.), 4 коксовые батареи (1 565 тыс. т. кокса) [153, с. 513].
В результате во 2-м квартале 1942 г. прибавка в выпуске металла и
проката составила 151,2 тыс. т., а в 3-м – 2 160 тыс. т.; с марта 1942 г.
рост производства металлов обрёл необратимый характер. Всего в
1942 г. было произведено 4,8 млн т. чугуна, 8,1 млн т. стали, 5,4 млн т.
проката [153, с. 504, 505].
452

В 1943 г. капитальные вложения в чёрную металлургию, электроэнергетику и угольную промышленность составили 15 % всех капиталовложений (в 1940 г. – 9 %). Капитальные затраты на строительство
металлургических мощностей в 1943 г. были в 2 раза больше, чем в
1942 г. и составили 1,6 млрд руб. [156, с. 151-152].
В 1943-1944 гг. валовая продукция промышленности выросла на
15 %, а в чёрной металлургии – на 21 %, цветной металлургии – на
35 %; в 1944 г. было произведено 7,3 млн т. чугуна (на 1,7 млн т. больше,
чем в 1943 г.), 10,9 млн т. стали (на 2,4 млн т.), проката – 7,2 млн т. (на
1,6 млн т.) [157, с. 580-581].
В начале 1945 г. ГКО рассматривал планы народнохозяйственного
развития на 1 и 2-й кварталы 1945 г. 29 января 1945 г. были заслушаны
долады наркомов чёрной и цветной металлургии И. Ф Тевосяна и
П. Ф. Ломако; на этой основе были приняты постановления о дальнейшем развитии указанных отраслей. В сферу металлургических производств направлялись дополнительные ассигнования, для работников
устанавливались пайки, преимущественное снабжение промтоварами и
пр. [155, с. 372].
Топливно-энергетический комплекс в начале войны, как и другие
промышленные отрасли, оказался дезорганизованным; поэтому объёмы
производства энергии резко упали. Уже к декабрю 1941 г. наша экономика, например, лишилась 63 % угольных шахт. 8 декабря 1941 г. СНК
СССР принял постановление «О развитии добычи угля в восточных районах страны»; 25 декабря 1941 г. правительство утвердило план капитального строительства шахт (планировалось к апрелю 1942 г. построить 44 шахты на Урале, в кузнецком и Карагандинском бассейнах, которые должны были выдавать 5 120 тыс. т. угля в год).
Уже в ноябре 1941 г. новые шахты дали 120 тыс. т. угля, за 1-й квартал 1942 г. – 220 тыс. т., за весь 1942 г. – 265 тыс. т.
9 июля 1941 г. ГКО принял постановление об усилении котельной и
турбинной мощи Челябинской, Красноуральской и Среднеуральской
электростанций (эти станции составляли основу электросети Урала).
Однако дальнейшее развитие событий показало недостаточность принятых мер. 17 ноября 1941 г. СНК СССР принял новое постановление «Об
обеспечении электроэнергией предприятий Поволжья, Урала и Сибири», в соответствии с которым предполагалось строительство новых
и оптимизация выработки на уже действующих объектах энергетики;
также был утверждён график ввода в строй котлов и турбин, эвакуированных с юга и из центра страны.

453

К декабрю 1941 г. добыча нефти в стране, по сравнению с уровнем
июня 1941 г., сократилась на 34,2 %. В районе Баку скопилось значительное количество нефти, которую – в силу организационных неурядиц и низкой пропускной способности железных дорог – не удавалось
вывезти. Пришлось даже пойти на такую меру, как принуди тельное снижение уровня добычи (в сентябре 1941 г. – 2 837 тыс. т.); в ноябре для
данного региона был установлен план добычи в 46 тыс. т. в сутки (реально добывалось: в сентябре 1941 г. – 94,5 тыс. т. в сутки, в октябре –
92,1 тыс. т., в ноябре – 46 тыс. т.); тем не менее, в 3-м квартале 1941 г.
выработка, например, авиационного бензина начала увеличиваться, что
продолжалось до конца войны [153, с. 155-156].
Военно-хозяйственный план на 1942 г. предполагал довести выработку электроэнергии до 31 млрд кВт. ч.; ввести в действие электростанции и агрегаты общей мощностью 1 285 тыс. кВт. ч., угольные шахты
проектной мощностью 10 545 тыс. т. угля в год [153, с. 491, 513].
В 1942 г.
 в стране было добыто 22 млн т. нефти (71 % от уровня 1940 г.);
при этом, в районах Севера, Поволжья, Казахстана добыча нефти выросла в 1,5 раза, а удельный вес этих районов в общей нефтедобыче вырос с 3,2 % до 6,7 %;
 электростанции СССР произвели 29,1 млрд кВт.ч. (60 % от довоенного уровня);
 электростанции Урала увеличили производство с 6,2 млрд кВт. ч.
в 1940 г. до 9 млрд кВт. ч. в 1942 г. (рост – в 1,5 раза); электростанции
Поволжья и Западной Сибири дали в 1942 г. электроэнергии на 33 %
больше, чем в 1940 г. [153, с. 508, 510].
Тем не менее энергии для военной промышленности всё же не хватало. Большую роль играло использование альтернативных энергетических источников и восстановление энергетики в освобождённых районах.
С осени 1942 г. на отопление дровами были переведены около 50 %
предприятий союзного подчинения и более 70 % лёгкой промышленности РСФСР. Удельный вес дров в топливном балансе страны в 1941-1942
гг. вырос с 13,5 до 18,9 % [153, с. 508].
Начиная с 1942 г. важную роль в топливно-энергетическом балансе
страны играли угольные шахты Московской области («Московская кочегарка»). 29 декабря 1941 г. и 5 февраля 1942 г. СНК СССР принимал
решения о восстановлении и развитии угольных шахт региона Подмосковья (уже в январе 1942 г. уголь здесь отгружали 29 % довоенных региональных энергетических объектов); всего в Московском бассейне к 1
454

июня 1942 г. в строй действующих вступили уже 70 шахт, а среднесуточная добыча на них выросла к маю 1942 г. до 23,3 тыс. т., а к октябрю –
до 37 тыс. т., что было больше довоенного уровня.
Те же меры принимались и в отношении Карагандинского угольного
бассейна, а также Кузбасса [153, с. 506-507].
В 1943 г. капитальные затраты на развитие угольной отрасли составили 1,3 млрд руб., на электростанции – 900 млн руб. [156, с. 151].
В этом году добыча всех видов топлива (в перерасчёте на уголь) составила 16,8 млн т.; в 1944 г. прирост производства электроэнергии и в
топливной промышленности приближался к 21 %; в сравнении 1943 и
1944 гг. энергетическое и топливное производство развивалось следующим образом: добыча угля – 93,1 и 121,5 млн т., нефти – 18 и 18,3 млн т.,
выработка электроэнергии – 32,3 и 33,2 млрд кВт. ч. [157, с. 581-582].
1943 г. для отечественной энергетики стал этапом победы и преодоления:
 электроэнергия: в строй действующих были введены 119 турбин
мощностью более 1 млн кВт., 167 котлов паропроизводительностью 5,8
тыс. кВт. ч.;
 торф: в 1942-1943 гг. его добыча выросла с 16,4 до 21,3 млн т.
(уполномоченным ЦК партии и СНК СССР по обеспечению заготовок
местных видов топлива был назначен А. Н. Косыгин);
 уголь: численность работников угольной промышленности в
1943 г. достигла 187 тыс. чел., что более чем в 4 раза превосходило показатель предыдущего года; все заказы на оборудование и инструменты
угольной отрасли исполнялись наравне с военными заказами; по сравнению с 1942 г. в 1943 г. выпущено в 4 раза больше врубовых машин и
отбойных пневмомолотков, в 8 раз электровозов; поквартальная добыча
угля неуклонно возрастала: 1 квартал – 20,8 млн т., 2-й квартал –
22,1 млн т., 3-й квартал – 23,9 млн т., 4-й квартал – 26,3 млн т.;
 горючее: его выработка в 1942-1943 гг. увеличилась: бензин – в 1,1
раза, дизельное топливо – в 2,3 раза, моторное топливо – в 1,7 раза [156,
с. 151-163].
В начале января 1945 г. ГКО специально обратился к проблематике
ТЭК. В отношении добычи угля и нефти было принято решение создать
на предприятиях специальные фонды премирования рабочих передовых
участков (в сумме 1,5 млн руб. ежемесячно).
В первой половине февраля 1945 г. на заседании ГКО были заслушаны доклады наркома электропромышленности СССР И. Г. Кабанова
и наркома электростанций СССР Д. Г. Жимерина; было признано необходимым вводить в строй турбогенераторы мощностью в 50 и 100 тыс.
455

кВт.; вернуть с фронта 200 инженеров-электриков; открыть 14 специальных школ ФЗО и т. п. [155, с. 371-372].
Таким образом, советская индустрия, которая в военное время развивалась не без затруднений и противоречий, смогла внести решающий
вклад в достижение Победы.
Трудовые ресурсы. Баланс трудовых ресурсов в СССР в 1941-1945
гг. характеризует Таблица 95 [82, с. 8; 153, с. 162].
Таблица 95
Численность рабочих и служащих СССР, занятых в народном
хозяйстве (1940-1945 гг.)
Годы
1940
Ноябрь
1941
1942
1943
1944
1945

Народное хозяйство: млн
чел.
31,2
19,8

Народное хозяйство: %%
к 1940 г.
100
63

Промышленность: млн
чел.
11
-

Промышленность: %% к
1940 г.
100
-

18,4
19,4
23,6
27,3

59
62
76
88

7,2
7,5
8,2
9,5

65
68
75
86

Как видно, среднегодовая численность рабочих и служащих в народном хозяйстве страны достаточно серьёзно менялась; значительные контингенты были призваны в армию, заняты эвакуацией в восточные районы страны. Поэтому в город, в промышленность привлекались значительные объёмы трудовых ресурсов из села; но эти «деревенские пополнения» нужно было ещё должным образом серьёзно подготовить к рабочей деятельности.
Все отрасли промышленности испытывали острейший дефицит рабочей силы: в начале 1942 г., например, для нужд авиационной промышленности требовались 219 тыс. чел. (в том числе 137 тыс. чел. – квалифицированная рабочая сила), танковой промышленности – 65 тыс. чел.
(27 тыс. чел.), промышленности вооружений – 64 тыс. чел., предприятиям цветной металлургии – 8 тыс. чел. [153, с. 498].
30 июня 1941 г. при бюро СНК СССР был создан Комитет по распределению рабочей силы. 23 июля 1941 г. правительство приняло постановление «О предоставлении СНК республик и краевым (областным) исполкомам права переводить рабочих и служащих на другую работу». Что бы
предотвратить покидание рабочими и служащими рабочих мест в оборонной сфере, Президиум Верховного Совета СССР 26 декабря 1941 г. издал
456

приказ о том, что рабочие и служащие военных предприятий и их смежников на период войны объявляются мобилизованными и закрепляются
для постоянной работы на этих предприятиях [153, с. 152].
Организованный набор в штаты заводов и фабрик в военное время
проводился путём трудовых мобилизаций. 13 февраля 1942 г. Президиум Верховного Совета СССР издал указ «О мобилизации на период
военного времени трудоспособного городского населения для работы на
производстве и в строительстве». Также 13 февраля 1942 г. правительство утвердило порядок реализации данного указа [153, с. 498-499]. Мобилизации подлежали мужчины в возрасте от 16 до 55 лет и женщины
от 16 до 45 лет, из числа работающих в государственных учреждениях и
на предприятиях. Позже действия этого указа было распространено на
колхозы [46, с. 614].
В ряде областей и в некоторых городах при соответствующих Советах
создавались Бюро по учёту и распределению рабочей силы. В 1942 г. для
работы в военной промышленности, строительстве и на транспорте были
мобилизованы 565 тыс. чел. и в сельской местности дополнительно 168
тыс. чел., то есть всего – 733 тыс. чел.; из них на предприятия военной
промышленности было направлено около 191 тыс. чел. [144, с. 499]. С мая
1942 г. на производственное обучение начали принимать 14-летних подростков, для которых был установлен 6-часовой рабочий день.
В первые полтора года войны были проведены 16 мобилизаций молодёжи в учебные заведения трудовых резервов. Они дали более 1 млн
квалифицированных рабочих, которые были направлены: на топливноэнергетический комплекс – 138 тыс. чел., в металлургию – 96 тыс. чел.,
в военную промышленность – 311 тыс. чел., в строительство и предприятия промышленности строительных материалов – 137 тыс. чел., на железнодорожный транспорт – 97 тыс. чел. [163, с. 500].
Всего за годы войны по линии призыва школы трудовых резервов
прошли 3 122 тыс. чел. (в 1941 г. – 826 тыс., 1943 – 771 тыс., 1944 – 500
тыс. и в 1945 г. – 25 тыс. чел.) [87, с. 47].
Также подготовка кадров осуществлялась непосредственно на промышленных предприятиях. Например, в 1942 г. на производстве были
подготовлены 1 259 тыс. рабочих массовых профессий, а также 252 тыс.
квалифицированных рабочих [153, с. 499].
За счёт невоеннообязанных в промышленность были привлечены и
переподготовлены около 12 млн чел.; например, в чёрной металлургии
в 1945 г. в качестве рабочих были подготовлены 38,5 % представителей
женского пола [87, с. 48]; только в 1942 г. для нужд сельского хозяйства
были подготовлены 373 тыс. трактористов (на 11 тыс. больше, чем в
457

1940 г. и на 60 тыс. больше, чем в 1941 г.), 86 тыс. комбайнёров и механиков комбайнов (на 2 тыс. больше, чем в предвоенный год и на 13 тыс.
больше, чем в 1941 г.) [153, с. 524].
Стимуляция трудового участия в годы войны осуществлялась и по
линии ужесточения ответственности нарушителей трудовой дисциплины. В соответствии с законом от 26 декабря 1941 г. (введение военного положения в промышленности) в случае самовольного оставления
работы дела нарушителей рассматривались уже не народными судами,
а военными трибуналами (за «дезертирство с трудового фронта» полагалось от 5 до 8 лет лагерей). По этой линии были осуждены: в 1942 г. –
121 тыс. чел., в 1943 г. – 367 тыс. чел., в 1944 г. – 276 тыс. чел., в 1945 г. –
218 тыс. чел.; если учесть, что после распространения закона о военном
положении на сферу транспорта, там были осуждены ещё 50 тыс. чел.,
общее число осуждённых достигло 864 тыс. чел. кроме того, по этому
же закону были подвергнуты штрафу (25 % от заработной платы) 4 037
тыс. чел. (в 1942 г. – 1,3 млн чел., в 1943 г. – 962 тыс. чел., в 1944 г. – 893
тыс. чел., в 1945 г. – 942 тыс. чел.). С ноября 1942 г. к 25-%-му штрафу
добавилась ещё и такая форма наказания, как снижение норм снабжения
хлебом [87, с. 51].
Значительная часть рабочих и служащих проявляла подлинный трудовой энтузиазм; в их отношении вовсе не предполагалось применение
мер наказания. На основе добровольного стремления трудящихся к
улучшению результатов труда сокращалась трудоёмкость при изготовлении боевой техники и вооружения, увеличивалась производительность труда. Тем самым достигалась «экономия живого промышленного
труда» [82, с. 7]. Активно развивалось движение фронтовых бригад,
направленное на 100 %-е выполнение планов (позже 200 %-е, 300 %-е и
т. д.).
За счёт роста эффективности труда с мая 1942 г. по май 1945 г. выработка на одного рабочего в промышленности выросла на 43 % (в военной промышленности – на 121 %). Только в первой половине 1945 г. в
промышленности были поданы 387 тыс. рационализаторских предложений; также в этот период во всех областях, республиках страны были
проведены партийно-экономические конференции, экономическая эффективность внедрения рекомендаций которых принесла в 1945 г. более
200 млн руб. [155, с. 373, 375].
Все трудности военного времени были вынесены теми людьми, которые в военные годы реально производили военную технику и вооружение; их демографические характеристики в 1941-1945 гг. сильно изменились: к концу войны в промышленности юноши в возрасте от 14 до
458

17 лет составили 10,5 % от общего числа работающих; доля женщин
превысила 59 % (в сельском хозяйстве – 70 %) [46, с. 615].
Победа 1945 г. была обеспечена, в том числе, высокой степенью эффективности использования трудового потенциала страны.
5.3. ВПК и Ленд-лиз
Приведённые выше данные о развитии отечественной промышленности в годы войны важны не сами по себе, а в применении к решению
главной народнохозяйственной задачи – обеспечению армии необходимым вооружением, военной техникой, имуществом и т. д. Не случайно
военно-хозяйственный план на 1942 г. предусматривал довести годовой
выпуск металлорежущих станков до 26,3 тыс. ед. [153, с. 491]; а валовая
продукция машиностроения и металлообработки к концу 1944 г. (в сравнении с данными середины 1942 г.) составил 158 % [157, с. 582].
Победа 1945 г. означала достижение военно-экономического преимущества СССР над Германией. Рассмотрим некоторые общие показатели экономической Победы:
Производство важнейших видов военной техники в СССР и Германии характеризуют данные таблиц 96 [55, с. 197-198; 202, с. 403] и 97
[55, с. 197; 202, с. 438].
Таблица 96
Военное производство в СССР и Германии
(вторая половина 1941 г. – первая половина 1945 г.)
Вооружение
Танки и САУ
Боевые самолёты
Орудия всех видов и калибров
Миномёты
Пулемёты всех видов
Пистолеты-пулемёты

СССР
102,8
112,1
482,2

Германия
46,3
89,5
319,9

Соотношение
2,22:1
1,25:1
1,5:1

351,8
1 515,9
6 173,9

78,8
1 175,5
1 256,8

4,46:1
1,3:1
5:1

Данные Таблицы 96 с распределением показателей по годам уточнены и более подробно представлены в Таблице 97.

459

Таблица 97
Ежегодное военное производство в СССР и Германии (1941-1945 гг.)
В СССР:
Военная техника

460

Винтовки и карабины (тыс. шт.)
Пистолеты-пулемёты (тыс. шт.)
Пулемёты
(тыс. шт.)
Орудия (тыс. шт.)
Миномёты (тыс. шт.)
Танки и САУ (тыс. шт.)
Боевые самолёты (тыс. шт.)
Корабли (ед.)

VII-XII
1941г.
1 567,1
89,7
106,2

1942 г.

1943 г.

1944 г.

I-V 1945 г.

Всего

4 049
1 506,4
356,1

3 436,2
2 023,6
458,5

2 450
1 970,8
439,1

637
583,4
156

12 139,3
6 173,9
1 515,9

30,2
42,3
4,8
8,2
35

127,1
230
24,4
21,7
15

130,3
69,4
24,1
29,9
14

122,4
7,1
29
33,2
4

72,2
3
20,5
19,1
2

482,2
351,8
102,8
112,1
70

В Германии:
Военная техника
Винтовки и карабины (тыс. шт.)

1939 г.
450,6

1940 г.
1 352

1941 г.
1 359

1942 г.
1 370

1943 г.
2 275,3

1944 г.
2 855,7

1945 г.
665

Пистолеты-пулемёты (тыс. шт.)
Пулемёты
(тыс. шт.)
Орудия (тыс. шт.)
Миномёты (тыс. шт.)
Танки и ш/о (тыс. шт.)
Боевые самолёты (тыс. шт.)
Корабли (ед.)

39,9
19,7

119
59,2

325
96,2

232
117

243,3
263

228,6
509,4

78
111

Всего
10
327,8
1 256,8
1 175,5

2,1
1,4
0,7
2,3
10

6,2
4,4
2,2
6,6
60

22,1
4,2
3,8
8,4
207

40,5
9,8
6,2
11,6
241

73,7
23
10,7
19,3
290

148,2
33,2
18,3
34,1
250

27
2,8
4,4
7,2
93

319,9
78,8
46,3
89,5
1 151

Производство артиллерийских стволов в годы войны в СССР выросло в 5 раз [46, с. 35].
4 июля 1941 г. Гитлер хвастливо заявил своим генералам: «Хорошо,
что мы разгромили ВВС русских в самом начале. Русские их не смогут
больше восстановить» [248, с. 312]. Конечно, разгром нашего воздушного флота в начале войны резко осложнил положение на фронтах и в
тылу; но советский ВПК, сектор авиастроения смог восстановить положение дел (Таблица 98 [46, с. 134; 234, с. 538]); это было не случайно,
так как уже в июне 1941 г. производственные мощности отечественной
авиапромышленности превзошли германские в 1,5 раза [202, с. 28].
Таблица 98
Производство самолётов в ведущих странах (ед., 1941-1945 гг.)
Годы

СССР

США

Англия

1941
1942
1943
1944

15 735
25 436
34 884
40 261

26 289
47 838
85 898
93 318

20 094
23 672
26 263
26 461

Германия
10 940
14 664
24 365
40 482

Япония

Италия

5 088
8 861
16 693
28 180

3 503
2 813
1930
-

К исходу года заработали первые заводы, эвакуированные на восток.
В сего наркомат авиационной промышленности вывез на восток 118 заводов, главным образом, в районы Саратова и Куйбышева [163, с. 451].
Началась сборка первоклассных машин-истребителей Як-9 и Ла-5, бомбардировщиков Пе-2, штурмовиков Ил-2 и др.
По указанию ЦК ВКП (б) Госплан СССР и оборонные наркоматы
планировали выпуск соответствующей продукции на каждый месяц; месячные планы утверждались на заседаниях ГКО [156, с. 164]. Максимальных значений помесячная сборка достигала:
 во второй половине 1944 г. – 1 630 машин, в 1942 г. – 2 120, 1943 –
2 907, в 1944 г. – 3 357 машин; начиная с лета 1943 г. отечественная
авиапромышленность уже в 2 раза превосходила германскую по выпуску самолётов [248, с. 312-313]. Значительная доля квалифицированного труда приходилась на заключённых ГУЛАГа;
 по линии наркомата боеприпасов за годы войны были разработаны и внедрены в производство 19 типов артиллерийских выстрелов и
более 50 типов авиационных бомб; если уровень производства боеприпасов 1940 г. принять за 100 %, то в 1941 г. их было произведено
193,3 %, 1942 – 309,5; 1943 – 405,8; 1944 – 426,8; в 1945 г. (до 9 мая) –
272 % [46, с. 104];
 на Урале возникли три центра танкостроения – на основе тракторного завода в Челябинске («Танкоград»), где выпускались тяжёлые
танки КВ, и на основе вагоностроительных заводов в Нижнем Тагиле и
461

Свердловске, где выпускались Т-34. На этих предприятиях осваивались
новые технологии (например, ручная сварка танковых корпусов была заменена автоматической).
Статистические данные свидетельствуют, что тан «выживал» на
войне не более 10 недель; чтобы обеспечить одновременное присутствие на фронте около 5 тыс. танков, с учётом уровня ожидаемых потерь, требовалось ежегодно выпускать не менее 25 тыс. танков [163,
с. 452]; в 1941 г. было выпущено 6 590 танков (план выпуска танков во
втором полугодии 1941 г. был выполнен лишь на 61,7 % [153, с. 160]),
1942 – 24 713, 1943 – 24 006, в 1944 г. – 28 983 танка [234, с. 513]; к январю 1945 г. в действующей армии имелось 12 тыс. танков [46, с. 97].
Рассмотрим развитие ВПК в хронологической последовательности.
В материалах, посвящённых причинам временных неудач РККА в
1941-1942 гг., мы уже обращали внимание на некоторое отставание
СССР от Германии по вопросам экономики (Таблица 99 [82, с. 5]).
Таблица 99
Соотношение военно-экономических потенциалов Германии и СССР
(данные на конец 1940 г., Германия = 1)
Вид продукции
Электроэнергия
Кокс
Уголь
Нефть
Чугун
Сталь
Прокат чёрных металлов
Алюминий
Азотная кислота
Станки металлорежущие
Автомобили грузовые
Трактора
Занятые в промышленности
Электроэнергия на душу населения

СССР/Германия
0,821
0,467
0,431
51,667
0,801
0,817
0,809
0,256
0,290
0,469
0,290
1,133
1,486
0,303

Руководство Германии переоценило некоторые проблемы советского
ВПК (низкое качество производимого металла, нехватка высоколегированных сталей и броневых плит; серьёзное отставание в производстве
«крылатого металла»; недостаточное количество производимой серной
кислоты (необходимой для производства взрывчатых веществ); нехватка
кокса (потеря Донбасса вызвала серьёзнейшие дисбалансы в металлургии и пр.).
Но пренебрежение к СССР сыграло с нацистами злую шутку: для
них стало большой неожиданностью блестяще проведённая эвакуация
462

советской промышленности в восточные районы страны (буквально за
несколько месяцев удалось перебазировать треть станочного парка и
около 10 млн чел.); враг недооценил степень экономической централизации (примерно 82 % производительных сил), в результате чего советскую экономику, переходящую на военные рельсы, гораздо более легко
удалось обеспечить электроэнергией. И наконец, гитлеровцы не смогли
в достаточной степени учесть «гибкость, организованность и производительность советской оборонной промышленности, которая не позволила превратить тяжлые потери военной техники, понесённые в первый
период, в невосполнимые» [82, с. 6-7].
Выше мы отмечали те организационные и административные особенности советского ВПК, сыгравшие относительно положительную
роль в развёртывании военного производства в 1941-1945 гг. Но есть
ещё и группа морально-политических факторов, объединённых формулой «единство фронта и тыла». Это сакральная тема, о которой не стоит
писать ни упрощённо-идеологически, ни пафосно-плакатно. Важно понять, что у фронта была объективная потребность в возобновлении выбиваемой техники, а тыл поставлял все необходимое, часто вопреки возможностям технического оборудования и на основе человеческого фактора. Качество и боевые возможности поставляемой на фронт техники
также в основном соответствовали требованиям боевой обстановки.
Именно эти функциональные, «приспособительные» характеристики
вооружения (возможности её постоянной модернизации) оказались не
менее важными, чем собственно объёмы производства.
Начало войны заставило военное производство резко изменить характер труда: был увеличен рабочий день, отменены очередные и дополнительные отпуска, вводились обязательные сверхурочные работы, рабочие и служащие реально закреплялись за предприятиями; активно использовался женский и детский труд.
Пришлось на ходу менять народнохозяйственные планы.
Артиллерия и стрелковое вооружение. Было решено
 увеличить во втором полугодии производство автоматов (в 8 раз),
миномётов (в 1,5 раза), ручных и станковых пулемётов (в 2,5 раза);
 выпуск полевых орудий во 2-м полугодии 1941 г. (по сравнению с
1-м полугодием) вырос более, чем в 3 раза; 12 июля 1941 г. ГКО принял
решение о развёртывании производства 76-мм полковых и дивизионных
пушек, которые незадолго до нападения Германии ошибочно были
сняты с вооружения: в течение полугода было произведено более 4 тыс.
таких орудий (в декабре 1941 г. – 1 150 ед.);
 во втором полугодии 1941 г. были выпущены 45-мм противотанковые пушки в количестве, равном общему объёму выпуска за 1940 г.;
463

 до войны у нас не производились противотанковые ружья; до
конца 1941 г. их было выпущено 18 152 ед.;
 резко возросло количество выпускаемых зенитных орудий (особенно 86-мм зенитных пушек);
 началось массовое производство реактивных миномётов;
 производство боеприпасов для сухопутной артиллерии во втором
полугодии 1941 г. выросло в 2,5 раза относительно начала года; производство реактивных снарядов выросло в 5 раз [153, с. 159-160].
Резкий скачок был осуществлён в производстве бронетанковой техники: план её выпуска на 1942 г. (22 тыс. машин) был перевыполнен
[153, с. 162]. За второе полугодие 1941 г. в СССР было выпущено 4 177
танков (по другим данным 4 742 танка), в том числе, 728 КВ, 1 853 Т-34,
1 548 Т-60, 48 Т-50. Помимо трёх уральских центров танкостроения, боевые машины производились на машиностроительных предприятиях
Москвы и Московской области [153, с. 158].
За первые полгода войны фронт израсходовал почти 100 % запасов
боеприпасов, а на их возобновление поступило недостаточное количество снарядов и патронов (50-60 % от плана); это не случайно, так как с
августа по ноябрь 1941 г. из строя выбыли 303 предприятия, производившие ежемесячно следующий объём боеприпасов: 8,4 млн корпусов
снарядов, 2,7 млн корпусов мин, 2 млн корпусов авиабомб, 7,9 млн
взрывателей, 5,4 млн экз. средств воспламенения, 5,1 млн снарядных
гильз, 2,5 млн различных гранат, 7,1 тыс. т. пороха, 3 тыс. т. тротила,
16,1 тыс. т. алюминиевой селитры и пр. И тем не менее боеприпасов однозначно не хватало; особенно недоставало ферросплавов, никеля, цветных металлов, меди, олова, алюминия и мн. др., чем мы так обильно
снабжали Германию в 1939-1941 гг. По плану эвакуации на восток
должны были перебазироваться 36 предприятий, производящих боеприпасы; к декабрю 1941 г. производилась эвакуация 26 из них, на место
прибыло оборудование 8, начали работу 3 [153, с. 160-161].
Несколько лучше обстояло дело в области авиастроения, хотя производство самолётов с октября 1941 г. неуклонно снижалось из-за транспортных затруднений, перебоев в обеспечении топливом и энергией, несвоевременных поставок сырья и материалов, сокращением числа занятых. Декабрьский 1941 г. план по выпуску самолётов был выполнен на
38,8 %, авиамоторов – на 23,6 % [153, с. 158-161].
Итоги военного производства во второй половине 1941 г. характеризует Таблица 100 [234, с. 540].

464

Таблица 100
Производство вооружений в Германии и СССР
во второй половине 1941 г.
Вид вооружения
Винтовки, карабины
Автоматы
Пулемёты
Орудия
Миномёты
Танки
Самолёты

Германия
535 152
115 150
31 652
8 498
3 840
2 253
5 470

СССР
1 567 141
89 665
53 813
15 737
40 784
4 742
9 777

В 1942 г. показатели военно-промышленного производства решительно улучшились:
 к декабрю 1942 г. валовая продукция промышленности (в сравнении с декабрем 1940 г.) выросла в 1,5 раза; а за первые полгода – на 57 %
(военной продукции – на 59 %), в том числе, авиационной – на 97 %, боеприпасов – на 66 %, вооружений – на 57 %, танковая промышленность – на 8 % (а по сравнению с данными конца 1941 г. соответственно
показатели выросли в 1,3; 1,7; 1,2 и 3,8 раза);
 только в первой половине 1942 г. предприятия военной промышленности произвели 11 тыс. танков, около 10 тыс. самолётов, 54 тыс.
орудий;
 производство танков всех типов в 1942 г. выросло в 3,7 раза; всего
выпущено 24 668 машин; в общей структуре производства выпуск Т-34
достиг 66,1 %;
 6 сентября 1942 г. Указом Президиума Верховного Совета СССР
за создание новых типов боевых и учебно-тренировочных самолётов
ОКБ А. С. Яковлева и С. В. Ильюшина были награждены орденами. За
весь год было выпущено 25 436 самолётов (100,2 % от годового плана и
более 160 % в сравнении с предыдущим годом); по сравнению с 1941 г.,
в 1942 г. было выпущено значительно больше самолётов новых типов:
выпуск Ил-2 вырос в 5,7 раза; истребителей Ла-5, которые в 1941 г. вообще не производились, было выпущено 1 129 ед.; Як-7 выпущено 2 431
ед., против 166 машин в 1941 г.;
 артиллерийского вооружения, выпущенного в 1942 г., хватило бы
для оснащения 535 стрелковых и кавалерийских дивизий, 342 кавалерийских полков, 57 воздушно-десантных частей; было выпущено 3 237
реактивных миномётов; в общей структуре артиллерийского вооружения 76-мм орудия составили 78,5 %;

465

 начиная с 1942 г., автоматы постепенно становятся основным видом индивидуального стрелкового вооружения [153, с. 498, 500,
510-513; 333, с. 574].
В 1943 г. военное производство вышло на пиковый уровень:
 в этом году было выпущено более 24 тыс. танков (16,5 тыс. тяжёлых, 4 тыс. САУ, 3,5 тыс. лёгких); это в 8,5 раз больше, чем в 1940 г. и в
3,7 раза больше, чем в 1941 г.;
 ещё 23 октября 1942 г. ГКО протребовал от военной промышленности начать массовое производство САУ; уже в декабре появились
СУ-76 и СУ-122, а в 1943 г. начался массовый выпуск САУ различных
калибров;
 за 1943 г. было произведено 130,2 тыс. орудий всех калибров, в
том числе 45 тыс. полевых и противотанковых пушек, около 23 тыс. танковых пушек и 3 750 85-мм зенитных орудий;
 в 1943 г. авиапромышленность дала 35,8 тыс. самолётов (на
37,4 % больше, чем в 1942 г.), причём 86 % выпущенных машин составляли боевые самолёты; среднемесячное производство самолётов (в
1942 г. – 2,1 тыс.) в 1943 г. составило 2,9 тыс., в том числе 2,5 тыс. – боевых (в 1942 г. – 1,8 тыс.); также в 1943 г. были произведены 49 тыс.
авиамоторов (в 1942 г. – 38 тыс.); повышению производительности на
авиапредприятиях способствовало введение поточного метода сборки;
 по мнению специалистов, по количеству выпускаемых боевых самолётов мы начали опережать Германию уже в конце 1942 г.; первый
крупный успех пришёл к нашим лётчикам в небе над Кубанью, где 17
апреля – 7 июля 1943 г. проходили ожесточённейшие воздушные боестолкновения (в день до 40 групповых боёв, по 50-80 самолётов с каждой стороны); советские лётчики совершили более 35 тыс. вылетов и
нанесли решительное поражение IV воздушному флоту люфтваффе;
этот успех был развит в небе над Курской дугой, где с 5 июля по 23 августа наши пилоты, совершив 118 тыс. самолёто-вылетов, нанесли гитлеровцам то поражение, от которого они уже не оправились [82, с. 12-13;
153, с. 512; 156, с. 165-167, 171, 172];
 в 1943 г. промышленность боеприпасов произвела продукции на
18 % больше, чем было израсходовано на фронтах; по сравнению с
предыдущим годом производительность труда выросла почти на 20 %;
в 1943 г. выпущено 175 млн снарядов, мин и авиабомб, 6 млрд патронов
[157, с. 583];
 в 1943 г. снизилось производство снарядов для 45-мм противотанковых и 76-мм зенитных орудий; но резко вырос выпуск 57-,152- и
203-мм снарядов для пушек и 85-мм снарядов для зенитных орудий; к
началу 1943 г. было освоено производство новых 300-мм фугасных реактивных снарядов М-31 (дальность их боевого применения в 1,5 раза
466

превосходила дальность ранее применявшихся снарядов М-30) [156,
с. 175].
В 1944 г.
 выпуск основных видов вооружений и военной техники достиг
максимальных за годы войны значений, выпуск продукции оборонного
назначения вырос на 230 %;
 экономика страны, особенно её военно-промышленный фрагмент,
работали достаточно устойчиво; именно в 1944 г. объём валовой продукции военного назначения превзошёл показатели первой половины
1941 г.;
 постоянно увеличивался выпуск продукции гражданского назначения; соотношение военной и гражданской доли в общем промышленном выпуске менялось: в 1943 г. – 63,9 и 36,1 %, в 1944 г. – 51,3 и 48,7 %,
в 1945 г. – 40,1 и 59,9 % [46, с. 130; 82, с. 16-17; 157, с. 383];
 военная промышленность в 1944 г. дала армии 29 тыс. танков,
122,5 тыс. орудий всех калибров, 184 млн снарядов, мин и авиабомб
[157, с. 583];
 полным ходом шло восстановление западных районов, освобождённых от оккупации; в общем итоге не вышли на довоенные показатели предприятия медной и алюминиевой промышленности;
 только за первые пять месяцев 1944 г. доля танков и САУ в действующей армии увеличилась на 25,3 %, в том числе: тяжёлых танков –
на 34,6 %, 122- и 152-мм САУ – на 34,8 %; доля боевых самолётов выросла на 25,3 % [157, с. 108].
В первой половине 1945 г.
 военные предприятия СССР выпустили 20,9 тыс. самолётов; 29
тыс. авиамоторов и двигателей; 9,1 тыс. танков; 6,3 тыс. САУ; 62 тыс.
орудий всех калибров и назначений; 873 тыс. ед. стрелкового вооружения; 82,1 млн снарядов, бомб и мин; 3,3 млрд патронов;
 выпуск тяжёлых танков ИС-2 вырос в 1,5 раза, ИСУ-122 – в 3 раза,
152-мм гаубиц – в 2 раза, 100-мм пушек – в 5 раз;
 за последние полгода войны выпущено столько же истребителей
Як-3, сколько было выпущено в 1944 г.; выпуск бомбардировщиков Ту2 вырос на 20 %, штурмовиков Ил-10 – в 6,4 раза;
 в действующую армию было поставлено 60 км мостовых переправ
грузоподъёмностью от 30 до 120 т. и 82 км штурмовых мостов; мощность моторов катеров и полуглиссеров, используемых при наведении
переправ, увеличилась до 131 тыс. л. с.;
 было выпущено 212 тыс. автоматов (в 2,6 раза больше, чем в первой половине 1944 г. [155, с. 383-384].
467

Победа в Великой Отечественной войне была одержана, в первую
очередь, на основе военно-экономической победы СССР над Германией.
Всего за годы войны в советском тылу было построено 3,5 тыс. и восстановлено 7,5 тыс. промышленных предприятий [333, с. 574]. Благодаря совершенствованию производства за годы войны цены на военную
продукцию были снижены на 50 млрд руб., то есть на величину суммарной экономии народнохозяйственных издержек [82, с. 17]. Наша армия
смогла уничтожить достаточное для достижения победы количество
вражеского личного состава и его военной техники, поскольку ей было
чем уничтожать. К примеру, обратим внимание, как менялось в пользу
СССР по годам войны соотношение выпуска боевых самолётов: в
1941 г. – 1,3 : 1, в 1942 – 1 : 1,9, 1943 – 1 : 1,4; 1944 – 0,7 : 1; не случайно,
что потери люфтваффе в годы войны приблизились к показателю 57,1
тыс. лётчиков (в СССР – 27,6 тыс. лётчиков) [82, с. 13].
Значительную экономическую помощь СССР оказали союзники по
антигитлеровской коалиции, которые по ленд-лизу предоставляли нам
вооружение и военную технику, технологии и информацию.
Ленд-лиз (от англ. lend-lease; lend – давать взаймы; lease – сдавать в
аренду) – «существовавшая между союзниками по антигитлеровской
коалиции система безвалютного взаимного обмена товарами и услугами с окончательным расчётом после войны и рассрочкой на несколько
лет» [70, с. 223].
В современной исторической литературе авторы традиционно выделяют военно-политическое и военно-экономическое значение поставок:
 первое состояло в том, что Советский Союз (вместе со странамипоставщиками) выступали союзниками в борьбе против стран немецкофашистского блока;
 второе проявлялось в той неизмеримо важной помощи, которую
получил СССР, Красная Армия в годы тяжелейших военных испытаний.
Первый протокол о поставках был заключён (на трёхсторонней основе) в начале октября 1941 г.; первые транспорты прибыли: из Великобритании – в августе 1941 г., а из США – 4 сентября 1941 г.
С 7 ноября 1941 г. на Советский Союз было распространено действие американского закона о ленд-лизе, позволявшего сделать поставки
взаимообразными.
Общий объём поставок характеризовался следующими показателями:
 18 300 (по другим данным, – 22 100) самолётов разных типов;
 11 900 (12 700) танков;
 13 000 зенитных и противотанковых орудий;
 427 000 автомобилей (376 000 грузовиков и 51 000 джипов);
35 000 мотоциклов [46, с. 334; 163, с. 460];
468

 11 000 железнодорожных вагонов; 2 000 локомотивов; 620 тыс. т.
рельсов и путеукладчики к ним;
 около 500 кораблей и морских судов, в том числе: 22 тральщика,
167 торпедных катеров, 46 больших и 60 малых охотников на подводные
лодки и др.;
 значительное количество корабельного вооружения и оборудования: 2 000 автоматических пушек «Эрликон», 1 800 турельных пулемётов «Кольт», 300 трехдюймовых артустановок, 4 046 мин всех видов,
21 273 глубинных бомбы, 157 охранительных параванов, 87 акустических тралов, 323 гидролокатора «Асдик», 393 корабельных радиолокатора, 80 аккумуляторных батарей, 1 906 двигателей для судового ремонта, 582 дизель-генератора для судового ремонта, 445 гребных винтов, 1 726 стальных корабельных трубок, 383 медных трубки, 225 спасательных плотов, 315 водолазных костюмов, 146 водолазных станций,
151 станок подводного освещения, 5 721 дизелей и 562 дизель-генератора судового назначения [174, с. 131];
 американскими радиостанциями были оснащены 150 советских
дивизий и около 9 тыс. наших самолётов; полевыми телефонами – 330
дивизий;
 поставлялись продукты питания (сухие порошки – яичный, молочный, гороховый и пр.), консервы (американской тушенки хватило до
1947 г.);
 крайне необходимыми оказались лекарства, в том числе такие новые и ценные, как пенициллин или сульфаниламиды, спасшие множество жизней наших людей;
 в годы войны поставки союзников удовлетворяли (в процентном
отношении) следующие потребности отечественной экономики (Таблица 101 [163, с. 460-461]).
Таблица 101
Ленд-лиз: степень удовлетворения потребностей
отечественного производства
Показатель
металлорежущие станки
железнодорожные рельсы
авиабензин
порох
медь
алюминий
автомобили
железнодорожные локомотивы
Железнодорожные рельсы

%%
28
29
32
35
42
49
62
71
93

469

Всего мы получили от Запада 17 499 861 тонну грузов (данные приводятся в английских тоннах; одна английская тонна равна 1 016,06 кг)
на сумму 11 141,4 млн долларов (только американские поставки) [163,
с. 459].
Поставки осуществлялись по следующим транспортным операционным направлениям (Таблица 102 [45, 333-334; 163, с. 19]).
Таблица 102
Операционные направления поставок по ленд-лизу
Направления
Персидский залив, Иран
Дальний Восток
Север России (Мурманск, Архангельск)
Чёрное море
Северная Арктика (Чукотка)

Все поставки
4 159 117 т.
8 243 397 т.
3 964231 т.

Доля
23,8 %
47,1 %
22,7 %

680 723 т.
452 393 т.

3,9 %
2,5 %

Ежегодные поставки распределялись следующим образом (Таблица
103 [82, с. 20]).
Таблица 103
Ленд-лиз: доля ежегодных поставок
Год
1941 г.
1942 г.
1943 г.
1944 г.
1945 г.

%%
2,06 %
14,02 %
27,4 %
35,53 %
20,99 %

Поставки через Дальний Восток
 осуществлялись в основном американскими пароходами; так же
по воздуху – из Аляски в Сибирь – были перегнаны около 8 тыс. самолётов;
 грузы, поступавшие через Персидский залив, далее на грузовиках
перевозились в СССР через территорию Ирана, север которого заняла
Красная армия, а юг – английские войска;
 морские конвои союзников в Мурманск и Архангельск направлялись по самому короткому, но, одновременно, по самому опасному
маршруту: всего был 41 конвой (811 транспортов); немцы потопили 115
транспортов, то есть примерно каждый 7-й [5, с. 460]; иными словами,
при транспортировке погибли от 10 до 12 % транспортных единиц [82,
с. 19; 163, с. 460].

470

Как в военные годы, так и в наше время идейно-политическое
оформление оценок поставок по ленд-лизу деформировано ненужной и
нечестной политизацией. Советская сторона традиционно принижала (а
то замалчивала или отрицала) положительное значение поставк по лендлизу (мол, мы сами с усами).
Первый заместитель Председателя Совета народных комиссаров
СССР Н. А. Вознесенский посчитал, что объём всей поставленной по
ленд-лизу продукции не превысил показатель в 4 % валовой промышленной продукции СССР [82, с. 21].
Принято считать, что эта количественная оценка верна, по крайней
мере современные историки ее де-факто не оспаривают; но эта же
оценка, во-первых, представляет собой «среднюю температуру по больнице»; а во-вторых, она демонстративно идеологична.
Возьмём, к примеру, поставки рельсов. Официально в 1941-1945 гг.
мы произвели 1 540 тыс. т. рельсов, в том числе в 1941 г. – 874 тыс. т.,
1942 – 112, 1943 – 115, 1944 – 129 и в 1945 г. – 308 тыс. т. Исключим из
этого показателя примерно по 50 % данных 1941 и 1945 гг. (произведённое до и после войны), а также облегчённые рельсы, отливавшиеся для
узкоколеки, и мы получим примерный объём производства в 670 тыс. т.
рельсов. А по ленд-лизу в СССР было поствлено 622 тыс. т. метрических рельсов (то есть, около 93 % от потребности) [266, с. 305].
Современный и цивилизованный подход предполагает, что мы
должны испытывать чувство глубокой благодарности за предоставленную союзниками в рамках ленд-лиза материальную помощь. Не случайно в феврале 1945 г. на Ялтинской конференции И. В. Сталин сказал
президенту США Ф. Д. Рузвельту: «Если бы не ленд – лиз, то победа
была бы сильно затруднена» [432, с. 290].
Однако в массовой советской пропаганде такие оценки не приветствовались. 8 марта 1943 г. посол США в Москве (1942-1948 гг.) адмирал У. Стэнли дал пресс-конференцию, в ходе которой произнес следующие слова: «Российские власти, по-видимому, хотят скрыть факт, что
они получают помощь извне. Очевидно они хотят уверить свой народ,
что Красная армия сражается в этой войне одна» [203, с. 219].
Резкость этого заявления возымела действие: в советских СМИ
стали появляться публичные положительные оценки западной помощи.
Но это быстро закончилось.
Обратимся к мнению Маршала Советского Союза Г. К. Жукова, которое он высказал К. М. Симонову: «Говоря о нашей подготовленности
к войне с точки зрения хозяйства, экономики, нельзя замалчивать и такой фактор, как последующая помощь со стороны союзников…. При
анализе всех сторон войны, это нельзя сбрасывать со счетов. Мы были
бы в тяжёлом положении без американских порохов, мы не могли бы
471

выпускать такое количество боеприпасов, которое нам было необходимо. Без американских «студебекеров» нам не на чем было бы таскать
нашу артиллерию. Да они в значительной мере вообще обеспечивали
наш фронтовой транспорт. Выпуск спецсталей, необходимых для самых
различных нужд войны, был тоже связан с рядом американских поставок» [357, с. 354].
Позже, когда прославленный маршал был в опале, сотрудники госбезопасности, прослушивавшие его разговоры, зафиксировали следующую оценку: «Вот, сейчас говорят, что союзники никогда нам не помогали… Но ведь нельзя отрицать, что американцы нам гнали столько материалов, без которых мы бы не могли формировать свои резервы, и не
могли бы продолжать войну (выделено нами. – С. О.). У нас не было
взрывчатки и пороха. Не было чем снаряжать винтовочные патроны.
Американцы по-настоящему выручили нас порохом и взрывчаткой. А
сколько они нам гнали листовой стали! Разве мы смогли бы быстро
наладить производство танков, если бы не американская помощь сталью? А сейчас представляют дело так, что у нас это всё было своё и в
изобилии» [72, с. 234].
Напоследок заметим, что вопрос окончательных расчётов по лендлизу однозначно не решён российской стороной.
5.4. Транспорт и связь
Система связи в СССР к началу войны не была готова. К 1 декабря
1941 г.
 в распоряжении наркомата связи СССР имелось 6 восстановительных и ремонтных батальонов, 1 поезд связи, 14 восстановительных
отрядов и 135 военно-оперативных узлов связи, а также несколько десятков телеграфно-строительных и эксплуатационных рот;
 неудачное начало войны ещё больше обострило состояние связи:
с начала войны и к 1 января 1942 г. протяжённость телеграфно-телефонных линий общегосударственной связи сократилась на 58,9 %; количество действующих телеграфных аппаратов – на 40,4 %; мощности городских телефонных станций уменьшились на 41,3 %; количество почтовых предприятий снизилось на 37,5 %;
 резко выросла нагрузка на урезанную почтовую систему: только в
1942 г. через почтовые конторы прошли на 528 млн писем, 22 млн телеграмм, 37 млн денежных переводов больше, чем в 1940 г.;
 в 1942 г. (в сравнении с 1940 г.) количество радиотрансляционных
точек выросло на 350 тыс. (в том числе, в сельской местности – на 67
тыс.);
 традиционное для мирного времени строительство узлов и линий
связи с началом войны было приостановлено; отныне всё строительство
472

(радиостанции, телеграфно-телефонные станции и пр.) осуществлялось
только в оборонных интересах; во 2-м полугодии 1942 г. были построены линии «Сталинград – Элиста – Невинномыск», «Москва – Ленинград» (через Ладожское озеро), «Архангельск – мыс Воронов», радиоцентр в Москве (с резервным телеграфно-телефонным узлом), радиостанции для союзного вещания (в Казани, Куйбышеве, Уфе) [153,
с. 174-175, 533].
Инфраструктура государственного управления при таких мизерных
затратах на организацию защищённых линий связи оставалась недофинансированной, недостроенной, то есть недостаточной.
В начале войны транспортная система сократилась и количественно, и функционально; затем, по мере приближения перелома в
войне, советский транспорт развивался строго в соответствии с потребностями действующей армии и решения оборонных задач. Например,
уже в 1944 г., по сравнению с 1943 г., грузооборот всех видов транспорта
(железнодорожного, морского, речного, автомобильного, воздушного)
вырос на 15,3 %. Большая часть грузов в стране перевозилась по железной дороге, а на долю автомобильного транспорта в 1940 г. приходилось только 1,8 % всех перевозок; к декабрю 1941 г. протяжённость дорог с твёрдым покрытием сократилась более чем в 2 раза; также к концу
года только 26 % грузовиков в стране находились в технически исправном состоянии [153, с. 174; 148, с. 603].
За весь период войны автотранспорт перевёз около 420 млн т. грузов
(на треть меньше, чем до войны); в автохозяйствах сраны трудились 416
тыс. чел., из которых 197 тыс. были шофёрами [155, с. 393].
Серьёзную роль в обеспечении действующей армии играл воздушный транспорт. Главное управление Гражданского воздушного флота
отчитывалось, что, например, в 1942 г. число перевезённых пассажиров,
по сравнению с 1940 г., выросло на 12 %; но общий объём перевозок в
то же время сократился почти вдвое и составлял 19,7 млн т./км; в
1943 г. – 25,8 млн т./км; в 1944 г. общий объём авиаперевозок (в сравнении с 1943 г.) вырос в 2 раза [153, с. 532-533; 156, с. 200; 148, с. 612].
Речной транспорт за 1942 г. перевёз 513 млн т. нефти и нефтепродуктов, в 1943 г. – 7,5 млн т. (план перевозок был перевыполнен на
12 %); в 1944 г. план по речным перевозкам был выполнен на 107,7 %
[147, с. 200; 157, с. 611].
Всего за годы войны мощность судов речного флота сократилась более чем в 2 раза. В 1945 г. речные перевозки составили 36,9 млн т. грузов
[155, с. 397].
Возможности морского транспорта ограничивались утратой ряда
приморских ТВД; но уже в 1942 г. загрузка судов превзошла довоенные
показатели; сезонная рейсовая нагрузка выросла с 90,8 тыс. т. до 94,5
473

тыс. т. в 1942 г.; перевозки нефти и нефтепродуктов составили: в
1942 г. – 8,8 млн т. и 13, 1 млн т. в 1943 г.; рост перевозок по Каспийскому морскому бассейну составил 53 %, по Дальневосточному пароходству – в 4,3 раза [156, с. 200; 437, с. 333].
Главную роль в перевозках грузов и пассажиров играл железнодорожный транспорт. В связи с оккупацией значительной части советской территории, к концу 1941 г. протяжённость железных дорог СССР
существенно сократилась, что привело к снижению объёмов перевозок:
в декабре 1941 г. ежесуточно отгружалось не более 31 % вагонов, в сравнении с показателями июня 1941 г.; соответственно сократилось количество железнодорожников (в июле – декабре 1941 г. – на 45,2 %); к январю 1942 г. доля работающих на дороге женщин выросла до 36 % (в
1940 г. – 25 %).
Нагрузка на железные дороги резко возросла: количество перевозок
в расчете на одно депо к концу 1941 г. выросло на 45 % (в сравнении с
1940 г.); количество вовлечённых в перевозки вагонов также выросло за
полгода войны на 55 % (грузовых – на 7,5 %); количество станций с сортировочными горками увеличилось на 45 %; оборот вагонов в мае – декабре 1941 г. замедлился в 2,7 раза (поскольку дальность перевозок увеличилась, а техническое состояние подвижного состава ухудшилось).
Средний ремонт паровозов, который ранее проводился только на заводах, стал осуществляться в паровозных депо; вагоны (вместо планового ремонта) начали ремонтироваться по необходимости; для этого создавались подвижные ремонтные мастерские разных типов; в узловых
депо начали выпускать запасные части крупного чугунного литья.
Значительная часть вагонов была преобразована в санитарные; пассажирское движение существенно ограничивалось; для обеспечения военных перевозок:
 были созданы воинские товарно-пассажирские поезда, следовавшие по трвёрдому расписанию;
 в прифронтовых районах, в подчинении военного командования
создавались военно-эксплуатационные отделения и строительно-восстановительные организации;
 при штабе каждого фронта вводились должности уполномоченных наркомата путей сообщения;
 вводился строгий режим светомаскировки;
 на территориях Западных Украины и Белоруссии, вошедших в состав СССР в 1939 г., пропускная способность железнодорожной сети
была в 2,2 раза ниже, чем на старой границе; до войны было потрачено
немало сил и средств для развития железнодорожной сети на западном
направлении;
474

 в первую неделю войны доля военных грузов в среднесуточной
погрузке эшелонов составила 29,4 % (эта доля постепенно увеличивалась вплоть до 1944 г.) [153, с. 171-172].
Враг всячески пытался дезорганизовать железнодорожные перевозки, в основном через диверсии и бомбёжки. За первые полгода войны
гитлеровцы совершили 5 939 налётов на прифронтовые дороги (к ним
относились Кировская, Белорусская, Октябрьская, Калининская, Московская-Киевская и Московская-Курская железные дороги) – 33 налёта
ежесуточно.
Одновременно немецкая авиация наносила удары по отдалённым
железным дорогам (Горьковская, Казанская, Пензенская, Северо-Кавказская); всего до декабря 1941 г. враг сбросил на эти объекты 46 различных авиабомб, что вызвало перерывы в движении (в среднем значении – 5 час. 48 мин.) [153, с. 169].
Безусловно, с самого начала войны главной целью советских железнодорожников было восстановление и развитие сети железных дорог
(Таблица 104 [191, с. 204]).
Таблица 104
Ввод железнодорожной колеи в СССР в 1941-1945 гг. (тыс. км.)
Год
1941
1942
1943

Введено колеи
1,8
2,7
1,3

Год
1944
1945
Всего

Введено колеи
1,8
0,3
7,682

В 1942 г. показатели железнодорожных перевозок в СССР медленно,
но неуклонно росли: среднегодовая дальность перевозки составила 786
км. (в 1940 г. – 700 км.); однако этот рост сам по себе имел не только
положительное значение, так как стали возникать затруднения с углём,
ремонтной базой; эти затруднения вели к остановкам движения; в результате пробег на один паровоз сократился до 173 км. в сутки (в
1940 г. – 255,1 км.), оборот грузового вагона происходил за 16,86 суток
(1940 г. – 7,37 сут.); в целом, в стране в первый год войны ежедневно
грузились около 40 тыс. вагонов (41 % от довоенного уровня).
Принятые организационные меры по оптимизации железнодорожных перевозок позволили уже в 3-м квартале 1942 г. увеличить среднесуточную погрузку вагонов на 25 % (в сравнении с 1-м кварталом); по
итогам года план железнодорожных перевозок был выполнен на 103 %
[153, с. 525, 533].
В 1942-1943 гг. особое внимание железнодорожному транспорту уделяли ГКО и высшие инстанции власти (Таблица 105 [153, с. 525-529]).

475

Таблица 105
Решения ГКО, центральных органов власти по вопросам
железнодорожного транспорта и меры по их выполнению
в 1942-1943 гг.
Дата
3 января
1942 г.

14 февраля
1942 г.
22
марта
1942 г.
25
марта
1942 г.
17 апреля
1942 г.

20 января
1943 г.

Решение ГКО и его выполнение
ГКО принял постановление «О введении железнодорожных линий в освобождаемых районах». Решено строить линии
«Москва – Бологое» и далее – до Ленинграда; «Тихвин – Ленинград», «Ожерелье – Узловая – Елец – Воронеж» и далее на Донбасс; «Тула – Курск – Белгород – Харьков», «Москва – Можайск – Вязьма – Смоленск – Орша»; «Москва – Волоколамск –
Ржев»; «Ржев – Вязьма – Брянск».
Для выполнения восстановительных работ при наркомате путей
сообщения создано Главное управление военно-восстановительных работ, в котором объединились три следующих управления –
железнодорожных войск, по восстановлению мостов и по восстановлению пути, станций, связи и тягловых устройств. Весь личный состав был приравнен к военнослужащим. В зоне ответственности военного командования все восстановительные работы проводились под управлением уполномоченного наркомата
путей сообщения. В январе – феврале 1942 г. были восстановлены 3 043 км железнодорожного пути
При ГКО был создан Транспортный комитет, который возглавил
И. В. Сталин. Комитет имел целью контролировать и планироватиь все виды перевозок, погрузочных работ
По решению ГКО при наркомате путей сообщения был создан
Центр управления движением; были отменены все ранее существовавшие подразделения этого профиля
ГКО принял специальное постановление «О наркомате путей сообщения», в котором признавалось, что нарком Л. М. Каганович
«не сумел справиться с работой в условиях военного времени»;
он был освобожден от обязанностей наркома, которые были возложены на заместителя начальника Тыла РККА А. В. Хрулёва
ГКО принял специальное постановление «Об обеспечении движения и создании устойчивости в работе железнодорожного
транспорта», в котором предписывались некоторые меры по
ускоренному продвижению ранее задерживавшихся поездов,
прежде всего, военного назначения; в результате число поездов,
идущих по графику, уже в июне 1942 г. достигло 84 % (в конце
мая было 67 %)
СНК СССР и ЦК ВКП (б) издали специальное постановлдение
об улучшении работы железных дорог Урала и Сибири, в котором ставилась задача до 1 марта за счёт сокращения пассажирских перевозок увеличить перевозки топлива; а также предполагалось вернуть на железные дороги с фронта соответствующих

476

Дата
1 февраля
1943 г.
15 апреля
1943 г.
25 апрреля
1943 г.

Решение ГКО и его выполнение
специалистов; планировалось привлекать для работ на дороге
местное население (чистка путей и подвижного состава)
ГКО обязал наркомат путей сообщения топливные (угольные)
эшелоны и кольцевой порожняк отправлять, как и военные эшелоны, в первую очередь
Указ Президиума Верховного Совета СССР, объявивший все железные дороги страны на военном положении; в мае 1943 г. это
положение было распространено на речной и морской транспорт
СНК СССР утвердил Устав о дисциплине рабочих и служащих
железных дорог; их ответственность была установлена как для
военнослужащих РККА; позже дорожники получили форму, звания, отличия

В 1943 г. на капитализацию железных дорог было выделено 1,5 млрд
руб.; из этой суммы более 50 % было направлено на расширение пропускной способности дороги.
В этом году железные дороги добились определённого прогресса:
военные перевозки за год приросли на 12 %; если в 1942 г. ни один месячный план перевозок не был выполнен, то, начиная с апреля 1943 г.,
месячные планы постоянно перевыполнялись (среднесуточная погрузка
на железных дорогах страны составляла 42,6 тыс. вагонов) [156,
с. 199-200].
В конце 1943 г. протяжённость железных дорог страны превысила
довоенную [157, с. 603]. Общая характеристика развития железных дорог в 1943-1944 гг. содержится в Таблице 106 [157, с. 603-608].
Таблица 106
Советские железные дороги (1943-1944 гг.)
Показатель
Грузооборот (млрд т./км.)
Доля тяжёлой промышленности и машиностроения в общем объёме перевозок (%)
Доля «кольцевых» маршрутных перевозок в
общем объёме перевозок (%)
Среднее время оборота грузового вагона
(сутки)
Средний пробег грвзового вагона (км)

1943 г.
239
44,8

1944 г.
281
51,2

12,.64

11,31

107,8

115,6

В это время большое внимание уделялось восстановлению железных
дорог. Уже в 1943 г. ежесуточно на каждой освобождённой нашими войсками территории восстанавливалось 8-9 км железнодорожного полотна; всего за год восстановлено на освобождённых территориях 18,8
477

тыс. км железных дорог. В итоге за 1943 г. восстановлено и построено
35 687 км железнодорожного пути и 11 441 км станционных путей.
Также в 1943 г. ежедневно восстанавливали 5,5 погонных метров мостов (4,3 м в 1942 г.); всего за 1943 г. восстановлено 51,8 тыс. погонных
метров малых, 14,8 тыс. м. Средних и 36,8 тыс. м. больших железнодорожных мостов [147, с. 156; 157, с. 608].
В 1944 г. прифронтовые перевозки осуществляли 82 колонны особого назначения наркомата путей сообщения (1 982 паровоза). Также в
этом году план перевозок 1-го квартала был выполнен на 105 %, 2-го –
на 100,8 %; среднесуточная погрузка в первом полугодии 1944 г. была
на 25 % выше в сравнении с первым полугодием 1944 г. [157, с. 108,
608].
В первой половине 1945 г. дальность пробега грузов по железной дороги доросла до 800 км., хотя к июню 1945 г. техническая оснащённость
советских железных дорог едва достигала 50 % от довоенного уровня;
общая грузоподьёмность вагонов достигла 91 % от уровня 1941 г.; парк
подвижного состава сократился на 16 %, в сравнении с 1940 г., и на 9 %
в сравнении с 1941 г.; среднесуточная погрузка вагонов выросла с 55,4
тыс. т. в 1944 г. до 61,1 тыс. т. [155, с. 395-397].
Таким образом, в годы Великой Отечественной войны основные инфраструктурные показатели, несмотря на ряд серьёзнейших проблем и
недоработок, смогли обеспечить движение к Победе.
5.5. Сельское хозяйство
В годы войны сельское хозяйство смогло в определённой степени
удовлетворить потребности армии в продовольствии; потребности населения удовлетворялись в значительно меньшей степени. В 1941-1944 гг.
армия получила от народного хозяйства 40 млн т. продовольствия и фуража, 64 млн пар кожаной обуви, 78 млн шинелей, 73 млн гимнастёрок,
70 млн брюк [303, с. 575]. Значительную долю этих поставок обеспечил
ленд-лиз.
Общие показатели развития сельского хозяйства СССР в
1941-1945 гг. содержит Таблица 107 [202, с. 440-441].
Таблица 107
Сельское хозяйство СССР (1941-1945 гг.)
Показатели
Посевные площади
(млн га.)
Поголовье: крупного
рогатого скота (млн
голов), в том числе:
коровы

1941 г.
108,1

1942 г.
87,7

1943 г.
94,1

1944 г.
109,9

1945 г.
113,6

31,4

28,4

33,9

44,2

47,4

15,.0

13,8

16,5

21,6

22,7

478

Показатели
Свиньи
Овцы и козы (млн голов)
Скот и птица (тыс. т.,
в убойном весе)
Молоко (тыс. т.)
Шерсть (тыс. т.)
Яйца (млн шт.)

1941 г.
8,2
70,6

1942 г.
6,0
61,8

1943 г.
5,6
63,3

1944 г.
8,8
70,2

1945 г.
10,05
69,9

4 087

1 841

1 767

1 953

2 559

25 495
161
9 261

15 762
125
4 513

16 391
100
3 469

22 044
103
3 588

26 428
111
4 883

Безусловно, следует распрощаться с мифом о «преимуществах колхозного строя», поскольку этому строю так и не удалось надёжно обеспечить население продовольствием, а промышленность сырьём; «колхозы оказались неспособными взять на себя полностью продовольственное обеспечение страны» [176, с. 309].
Существовали, как минимум, два дополнительных источника сельхозпродукта: поставки продовольствия и пр. по ленд-лизу (о чём речь
шла выше) и доходы, получаемые от ЛПХ (в том числе, в виде огородничества).
Власть пошла на определённые послабления в отношении ЛПХ:
 7 апреля 1942 г. СНК СССР и ЦК ВКП (б) приняли постановление
«О выделении земель для подсобных хозяйств и под огороды рабочих и
служащих»;
 19 июня 1943 г. СНК СССР принял решение об освобождении от
обложения сельхозналогом доходов рабочих и служащих, получаемых
ими с индивидуальных и коллективных огородов;
 19 февраля 1944 г. вышло постановление СНК СССР «О мерах по
дальнейшему развитию и улучшению индивидуального и коллективного огородничества рабочих и служащих в 1944 г.» [176, с. 309-310].
Мы видим, что, не справляясь с решением задачи обеспечения населения продовольствием, государство в привычной для себя манере поручило это решение самим гражданам. В индивидуальном и коллективном огородничестве 1944 г. – 50 % участвовали: в 1942 г. – 33 %,
1943 г. – 40 %, 1944 г. – 50 % городского населения; вклад подсобных
хозяйств в продовольственный баланс страны в 1945 г. выражался следующими показателями: картофель – 38 %, овощи – 59 %. Всего огородничеством занимались 18,5 млн чел., которые в 1945 г. получили на
своих огородах более 10 млн т. картофеля, овощей, зерна. К концу
войны общий объём посевных площадей подсобных хозяйств составил
около 5 млн га. [155, с. 391].

479

ЛПХ удовлетворяло потребности трудящихся в продуктах питания
на 85- 90 %; объёмы личного подсобного хозяйства постепенно расширялись: если в 1940 г. на 100 колхозных дворов приходилось 95 голов
крупного рогатого скота, то в 19445 г. – уже 104; соответственно посевные площади ЛПХ в среднем по СССР выросли с 0,24 до 0,28 га.
Доходы колхозников от ЛПХ были в 10-20 раз больше, чем по трудодням; забыв о коммунистических идеологических постулатах, власть
в очередной раз цинично использовала «личный интерес крестьянина,
который реализовался во благо страны и её обороноспособности» [176,
с. 310].
Каждый раз перед началом очередной сельскохозяйственной кампании (сев, уборка и пр.) ЦК ВКП (б) и СНК СССР принимали соответствующее постановление с изложением задач и сроков. Так, 24 сентября
1941 г. увидело свет соответствующее постановление двух вышеуказанных органов властного влияния «Об уборке урожая сельскохозяйственных структур» [153, с. 164]. Но в основе того положительного, что всё
же имелось в советском сельском хозяйстве в военные годы, лежал всё
же человеческий фактор, а не чья-то «руководящая роль» и «мудрая забота».
К тому же с началом войны ситуация в агросфере достаточно принципиально ухудшилась: к ноябрю 1941 г. враг захватил ту территорию,
на которой до войны производилось 38 % всей зерновой продукции,
84 % сахара, содержалось 38 % поголовья крупного рогатого кота, 60 %
поголовья свиней. Значительно сократилось количество сельхозпредприятий (Таблица 108 [153, с. 166]).
Таблица 108
Количество сельхозпредприятий в СССР (конец 1940 – конец 1941 гг.)
Показатель
Число: колхозов (тыс.)
совхозов
МТС
дворов в колхозах (млн.)
Среднегодовая численность работников
в совхозах (млн чел.)
Среднегодовая численность работников
в МТС (млн чел.)
Общее число тракторов (в пересчёте на
15-сильные) (тыс.)
Количество грузовых автомобилей
(тыс.)

480

Конец 1940 г.
235,5
4 159
7 069
18,7
1,373

Конец 1941 г.
149,7
2 691
4 898
11,9
0,846

0,537

0,439

683,8

441,8

228,2

В связи с массовым призывом селян в армию, их место в трудовых
процессах заняли женщины и подростки. За первые два месяца войны
МТС сумели организовать подготовку более 260 тыс. водителей, в том
числе 198 тыс. трактористов и 48 тыс. комбайнёров (из их общего числа
175 тыс. чел. были женщинами). Число женщин-механизаторов в июле
1940 г. приблизилось к 8,5 %, в июле 1941 г. – к 16,1 %, женщин-комбайнёров (соответственно) – 8 и 15,5 % [156, с. 164]. В 1943 г. число женщин-механизаторов в МТС (в сравнении с серединой 1941 г.) выросло в
2,6 раза, комбайнёров – более чем в 3,2 раза [156, с. 182]. По итогам
1944 г. 55,5 4 всех выработанных в стране трудодней принадлежали
женщинам; около 50,4 трактористов и комбайнёров МТС и 25 % шофёров относились к женскому полу.
Также женщины активно включились в руководящую работу: на соответствующих постах находилось более 250 тыс. женщин (из них: 12 %
были председателями колхозов, 41 % – бригадирами полеводческих
бригад, 47 % – заведующими животноводческими фермами).
Выросла доля подросткового труда: к 1944 г. подростки в возрасте
12-16 лет составляли 17 % всех колхозников. В 1944 г. на курсах при
МТС и в школах механизаторов для села были подготовлены 288 тыс.
трактористов и 53 тыс. комбайнёров и механиков комбайнов (большинство из подготовленных составляли женщины и подростки) [157, с. 598].
Нехватка призывных контингентов привела к тому, что под призыв
стали попадать даже кулаки, ещё недавно признаваемые в качестве врагов власти. 15 апреля 1942 г. и 22 июня 1942 г. ГКО принял постановления №№ 1575СС и 2100СС, в соответствии с которыми начался массовый призыв в армию спецпереселенцев. Всего к 1943 г. на фронт, отправились 130 тыс. спецпереселенцев; поначалу их отправляли в строительные батальоны и рабочие команды, а с 1944 г. бывшие кулаки отправлялись на фронт уже на общих основаниях [442, с. 161].
К сезонным сельхозработам активно привлекались горожане. Особенно активно этот процесс развивался в 1942 г. 13 апреля этого года ЦК
ВКП (б) и СНК СССР приняли постановление «О порядке мобилизации
на сельхозработы в колхозы, совхозы и МТС трудоспособного населения городов и сельских местностей». Было решено отправлять на работы в деревню всех трудоспособных, но не занятых в промышленности
и на транспорте горожан – рабочих и часть служащих. Разрешалось привлекать учащихся школ, техникумов, вузов (кроме студентов выпускных
курсов); труд мобилизованных оплачивался, как и труд колхозников, работников совхозов.
Всего на уборке урожая в 1942 г. работали более 4 млн горожан, в
том числе по мобилизации – более 3 млн чел. (в том числе: в Казахстане – более 300 тыс. чел., в Сталинградской области – около 70 тыс.
481

чел., в Рязанской области – 55 тыс. чел., в Куйбышевской области – 53
тыс. чел. и т. д.).
Также в 1942 г. по решению ЦК ВЛКСМ в колхозы в качестве счетоводов были направлены 15 тыс. девушек-комсомолок.
Всего за годы войны горожане отработали на полях более 1 млрд трудодней [153, с. 518, 519; 333, с. 575].
Сельскохозяйственное производство затруднялось тем, что большая
часть техники (автомобилей, тракторов и пр.) была по мобилизации отправлена на фронт. Выросла доля ручного труда, а в сферах механизации обнаружились серьёзнейшие диспропорции: например, на 1 июля
1943 г. в стране имелась 391 тыс. тракторов и комбайнов, 1 июля
1944 г. – около 600 тыс.; но тракторов в сельском хозяйстве на всех не
хватало: в 1943 г. их было около 1 тыс., в 1944 г. – 5,1 тыс. (в пересчёте
на 15-сильные агрегаты) [264, с. 598, 599].
В 1942 г. (в сравнении с 1940 г.) советское сельское хозяйство получило в 7,2 раза меньше запасных частей к технике и в 2,5 раза меньше
горючего и смазки [153, с. 515].
К концу войны объём поставок техники в сельское хозяйство вырос
довольно значительно: в 1944 и 1945 гг. соответственно село получило
2,5 тыс. и 6,5 тыс. тракторов, 0,8 и 9,9 тыс. грузовых автомобилей,
181 тыс. и 624 тыс. т. минеральных удобрений. Общее число механиков
на селе выросло с 710 тыс. в 1944 г. до 787 тыс. в 1945 г. [155, с. 388].
Площадь земель, обрабатываемых машинами, в 1945 г. (в сравнении с
1944 г.) выросла на 19 млн га.; степень механизации основных работ выросла соответственно: сев озимых – с 29 до 34 %, вспашка зяби – с 50
до 64 %, подъём паров – 58-64 %, уборка зерновых – 20-24 %; выработка на один трактор в сезон составила 252 га в 1944 и 299 га в 1945 г.
[155, с. 390].
Не обходилось без заботы партии и правительства о начале тех или
иных сезонов, в том числе и сельхозмеханизации: в марте 1943 г. ЦК
ВКП (б) и СНК СССР приняли постановление «О подготовке тракторов,
комбайнов и сельскохозяйственных машин МТС к полевым работам в
1943 г.» [156, с. 184]. Экономической целесообразности в документах
такого рода было немного, но зато околополитический ритуал ответственного всевластия соблюдался на 100 %.
Государство пристально следило за тем, как колхозы и совхозы выполняют свои плановые задания. Уже с конца 1941 г. по большинству
сельхозкампаний (обмолот, заготовка продовольствия, вывоз зерна на
элеваторы и заготпункты и пр.) колхозам, совхозам давали твёрдые пятидневные задания, выполнение которых понималось как оешение оборонной задачи. За доставку картофеля и овощей «к местам хранения на
своих коровах или за перенос овощей вручную на расстояние до 2 км
482

колхозникам начисляли трудодни, которые оплачивались натурой»; в
1942 г. государство установило повышенные нормы обязательных поставок государству зерна, риса, мяса, шерсти, картофеля, сена и овощей
(при этом, «совхозы и колхозы из глубинных районов были обязаны сдавать сельхозпродукцию в сушёном виде») [153, с. 520].
Сегодня мы понимаем, что система учёта трудового участия, принятая в колхозах (трудодни), больше подходила для выкачивания средств
и обязывания сельских жителей. В апреле 1942 г. в соответствии с постановлением ЦК ВКП (б) и СНК СССР обязательный к выработке годовой минимум трудодней был повышен со 100 до 150 (подростки и
члены семей колхозников в возрасте от 12 до 16 лет были обязаны выработать не менее 50 трудодней); обязательные трудодни распределялись по периодам в течение года; если семья не вырабатывала обязательного минимума, она могла быть исключена из колхоза или лишена ЛПХ
[153, с. 515].
Вырабатывать обязательную норму трудодней в военное время колхозникам было гораздо труднее, чем в военное врем; это было связано с
общим резким увеличением трудовой нагрузки; например, в 1940 г. на
одного трудоспособного колхозника приходилось 3,3 га условной
пашни, а на одну тягловую силу в колхозах и МТС – 7,3 га (в 1942 г. эти
показатели соответственно составили 4,3 и 8,8 га). В 1942 г. тыловым
колхозам было начислено 4 731 млн трудодней (на 33 млн больше, чем
в 1940 г. и на 117 млн больше, чем в 1941 г.); 26 % трудодней были выработаны мужчинами, 49,4 % – женщинами, 8,6 % – подростками (средняя выработка на одного колхозника приходилась: в 1941 г. – 187 трудодней, в 1942 г. – 238 трудодней).
От выработки обязательного минимума освобождались старики, инвалиды, а также лица, проживающие в колхозах менее года [153, с. 524].
Принимались меры стимулирующего характера: 22 января 1942 г.
для заинтересовывания работников МТС ЦК партии и правительство
своим совместным постановлением ввели премии за выполнение и перевыполнение производственных планов; 9 мая 1942 г. те же инстанции
приняли постановление «О дополнительной оплате труда трактористов
МТС и колхозников, работающих на прицепных сельскохозяйственных
машинах, за повышение урожайности сельскохозяйственных культур»,
в котором предусматривалось, что зачёт за одновременно проведённую
вспашку и боронование засчитывались как раздельные работы (с соответствующей оплатой) и при надлежащем качестве; также предусматривались премии за высокое качество работ и за экономию горючего [163,
с. 514].

483

Зернопроизводство в начале войны, в связи с потерями значительной
части посевных площадей, снизило свои показатели довольно значительно (Таблица 109 [163, с. 166-167, 521]).
Таблица 109
Заготовки сельхозпродукции в СССР (1940-1942 гг.)
Виды продукции (тыс. т.)
Зерновые
культуры

1940 г.

1941 г.

1942 г.
12 156

1942/
1940 (%)
34

1941/
1940 (%)
52

36 446

24 298

Подсолнечник
Сахарная
свёкла
Хлопок-сырец
Лён-волокно

1 500
17 357

478
1 670

128
1 537

8
9

27
92

2 237

2 478

1 329

245

108

161

Сокращение территории из-за оккупации сопровождалось ростом
посевных площадей в восточных районах страны. В итоге в 1940-1942
гг. посевные площади всех сельскохозяйственных культур выросли на
5 млн га. (по сравнению с 1941 г. – на 2,8 млн га.); в 1941-1942 гг. посевные площади всех зерновых культур в тыловых в тыловых районах выросли более чем на 1,65 млн га, в том числе: просо – на 1,1 млн., технические культуры – на 330 тыс. га., овощи и картофель – на 538 тыс. га.
[163, с. 168,522].
В 1943 г. рост посевных площадей продолжился: за год они выросли
на на 6,4 млн га. (достигнут показателя 94,1 млн га.), в том числе: по
зерновым – на 3,3 млн га, по просу – 2,7 млн га., остальное – под картофель и технические культуры. Рост посевных площадей обозначился однозначно, но их абсолютные размер всё же отставал от довоенного
уровня (в 1943 г. – 63 % от уровня 1941 г. и 58 % от 1942 г.).
Амбарный урожай 1943 г; был примерно равен урождаю 1942 г.
(29,4 млн т.); но всё же был меньше довоенного на 1/3. Причём в 1943 г.
урожайность зерновых (4,2 ц/га) была самой низкой за годы войны.
В 1943 г. колхозы дали стране 86,5 % всего товарного зерна; на ндивидуальных и коллективных огородах рабочих и служащих было собрано около 350 млн пудов (5,6 млн т.) продовольствия (овощей и картофеля) [156, с. 186-188; 157, с. 597].
Амбарный урожай 1944 г. превосходил показатели предыдущего
года на 67 % (49 млн т. или 3 млрд пудов); посевы зерновых достигли
87 млн га (70,6 млн га. В 1943 г.), выросли и общие посевные площади
(с 94,1 до 109,9 млн га) [157, с. 602].
484

Всего в 1941-1944 гг. в СССР удалось заготовить 269,5 млн т. зерновых [333, с. 575]. В качестве «подушки безопасности» использовался
государственный резерв хлеба, который постоянно пополнялся: в
1940 г. – 4,1, 1941 – 5,4, 1942 – 7, 1943 – 5,6, 1944 – 2,8, 1945 – 82 млн т.
[303, с. 33].
Валовый сбор зерна (в амбарном значении) в 1945 г. составил
2 882 млн пудов (46,112 млн т.); то есть мы видим, сокращение посевных площадей объективно влекло за собой снижение уровня и объёмов
урожая зерновых и хлебозаготовок (в 1945 г. все посевные площади
СССР едва достигли 74 % от довоенного уровня) [155, с. 391].
Животноводство. С началом войны и без того не лучшее положение
отечественного животноводства значительно ухудшилось (Таблица 110
[153, с. 523]).
Таблица 110
Заготовки продуктов животноводства в СССР (1940-1942 гг.)
Продукты
Мясо в
живом
весе
(млн т.)
Молоко
(тыс. т.)
Шерсть
(тыс. т.)
Яйца
(млн
шт.)

Заготовлено в
1940 г.
2 040

Заготовлено в
1941 г.
1 469

Заготовлено в
1942 г.
1 244

1942/1940
(%%)

1942/1941
(%%)

6 453

5 252

2 877

120

119

2 679

1 890

672

К 1 января 1942 г. поголовье крупного рогатого скота в СССР снизилось с 54,5 млн голов (данные на 1 января 1941 г.) до 31,4 млн голов, в
том числе: коров – с 27,8 млн до 15 млн голов, количество свиней сократилось в три раза [153, с. 166].
К 1 января 1943 г. (в сравнении с 1 января 1941 г.) поголовье скота
сократилось на 48 %, в том числе, коров – на 50 %, овец и коз – на 33 %,
свиней – на 78 % [153, с. 523].
Заготовки сокращались также в районах, не затронутых боевыми
действиями: здесь заготовки скота и птицы (в зачётном весе живого
скота) в 1941 г. по сравнению с 1940 г. сократились с 987 тыс. т. до 826
тыс. т., производство молока и молочных продуктов (в пересчёте на
мясо) с 3 240 тыс. т. до 3 141 тыс. т., яиц – с 797 млн шт. до 614 млн шт.;
485

несколько увеличились заготовки шерсти с 70 тыс. т. до 73 тыс. т. [153,
с. 167].
Именно эти тыловые районы станут животноводческой базой страны
на период войны. В некоторых местах рост продукции животноводства
обозначился уже в 1941 г.; так, в Казахстане в 1941 г. было сдано шерсти
на 12,2 % больше, чем в 1940 г., производство молока выросло на 4,5 %
[153, с. 167]. В целом производство мяса в восточных районах страны в
1941-1942 гг. выросло на 22 %, заготовки силоса в тот же период выросли на 24 % [153, с. 522].
Сельскохозяйственную политику в области животноводства в этот
период определяло принятое 1 марта 1942 г. постановление ЦК ВКП (б)
и СНК СССР «О мерах сохранения и увеличения скота в колхозах и совхозах». В постановлении ставилась задача увеличить поголовье скота,
для чего предусматривались следующие меры:
 «колхозам, выращивающим молодняк, предоставить налоговые
льготы и кредиты, а также земли государственного фонда для сенокосов
и выпасов»;
 «зоотехническим и ветеринарным работникам установить премии
за выполнение планов развития животноводства и накопление коров»
[153, с. 521, 523].
18 мая 1942 г. СНК СССР принял постановление «О мероприятиях
по восстановлению животноводства в колхозах Московской и Ленинградской областей»; в нём предусматривалось:
 контрактация молодняка крупного рогатого скота;
 выдача долгосрочных и льготных кредитов;
 возвращение эвакуированного скота в освобождённые районы;
 выделение дополнительных участков для строительства объектов
животноводства в районах бывшей оккупации, с разрешением использовать для строительства леса местного значения;
 снижение объёма обязательных поставок, а то и освобождение от
них тех хозяйств, которые особенно пострадали от вражеского нашествия [153, с. 522].
Постепенно ситуация в животноводстве начала меняться в лучшую
сторону. В 1943-1944 гг. поголовье крупного рогатого скота выросло с
33,9 млн до 44,2 млн голов, поголовье свиней – с 5,6 до 8,8 млн голов,
овец и коз – с 63,3 до 70,2 млн голов [156, с. 189; 157, с. 601-602].
В 1944-1945 гг. рост продолжился: поголовье крупного рогатого
скота выросло на 3,2 млн голов, достигнув уровня в 47,4 млн голов и пр.
Но все вышеперечисленные показатели «непрерывного роста» не
должны никого обманывать: рост от упадка чаще всего остаётся упадком. И действительно, в 1945 г. (от уровня 1940 г.) было заготовлено:
мяса – 61,8 %, молока и молочных продуктов – 45,3 %, шерсти – 55,8 %.
486

Поголовье крупного рогатого скота в 1945 г. едва дотягивало до 87 % от
уровня 1940 г., коров – 82 %, овец и коз – 76 %, лошадей – 51 %, свиней – 38 % [155, с. 392].
Главная причина традиционно невысоких показателей развития советского сельского хозяйства состояла в отношении к нему государства,
выразившееся в коллективизации и раскулачивании. Для сталинского
руководства «деревня представлялась неисчерпаемым резервуаром ресурсов для развития промышленности. Сельское хозяйство являлось основным источником пополнения действующей армии, комплектования
кадров для промышленности, транспорта и строительства, что обусловило значительный отток людских ресурсов и тяжёлым бременем легло
на аграрную экономику» [183, с. 93].
Именно поэтому, в нашем понимании, итоги развития сельского хозяйства СССР в 1941-1945 гг. (и не только) нельзя признать успешными.

487

ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Итоги сталинской модернизации в современных условиях представляются принципиально неоднозначными; с одной стороны, мы понимаем, что страна сделала немалый шаг вперёд, прежде всего, по линии
индустриального развития; было сокращено экономическое отставание
от Запада; экономика страны приобрела черты замкнутости и самообеспечения (тем более, что объёмы природных и людских ресурсов какоето время позволяли проводить именно такую линию).
Но в вопросах эффективности и качества, освоения передовых технологий и достижений науки, внедрения передовых методов организации производства экономика страны оставалась немодернизированным
островком первоначального накопления.
Известна та степень кризиса, в который начала втягиваться советская
экономика в конце 1930-х гг.; степень выработки (изношенности) основных производственных фондов стремилась к чрезвычайным значениям;
технико-технологические «обновления» производства в результате эвакуации, гитлеровского вторжения, самоподрыва мощностей при отступлении в 1941-1942 гг. и пр. вряд ли заслуживают каких-то пафосных
серхположительных оценок, столь свойственных отечественной историографии. Тем более неприлично замалчивать ту важнейшую экономическую помощь, которую мы получили от союзников по ленд-лизу.
Мобилизационная экономика помогла выжить в борьбе с нацизмом,
она оказалась подходящим инструментом эвакуации и экономического
рывка в нечеловеческих условиях войны. Но эта же экономика не была
способной создать механизмы экономического саморазвития, подключить личный интерес, личный капитал и т. п. Человеческий фактор в
годы войны носил жертвенно-волонтёрский характер. Закрытая и неэффективная экономика явилась результатом проведения псевдомарксистской, большевистско-ленинской политики экономического абсолюта
государства, предоставления «аграрному сталинизму» и партийно-государственной бюрократии возможностей всевластия, которые свелись к
изъятиям (ограблению селян) и волюнтаристской борьбе за выполнение
негибких и не научных планов. Основу этой административно-командной экономики составляла государственно-бюрократическая собственность при ведущей роли компартии и её вождя.
В нашем понимании этот путь ведёт в никуда, явно в сторону от базового вектора мирового экономического процесса; он консервирует
патриархальность, феодальность; сталинизм в экономике несовместим
с общественной линией консенсуса, социальной солидарности, а без
этого невозможно (в нашем принципиальном понимании нигде и нико488

гда) достичь позитивных результатов в позитивном переустройстве социума. Страна, которая колонизирует свои безбрежные пространства исключительно бесплатным трудом заключённых; в экономике которой
насильственное изьятие конечного продукта становится нормой, определяемой не хозяйственными возможностями субъектов экономического процесса, а произвольными решениями всевластного центра, вождя, – не имеет перспективы.
Советская политическая система сложилась на насильственном захвате и удержании власти. Под воздействием ряда внешних и внутренних дестабилизирующих факторов сложившийся в подполье идейный
большевизм быстро трансформировался в сталинизм – тоталитарную,
партийно-бюрократическую, идеократическую диктатуру «новой советской бюрократии» во главе с «великим вождём».
Главные усилия эта власть направила на уничтожение реального,
мнимого и потенциального сопротивления. По-иному быть не могло:
насилие стало обязательным, краеугольным камнем той власти, которая
не представляла интересы большинства населения. Академик Д. С. Лихачёв как-то писал о периоде «Большого террора»: «Одна из моих целей – развеять миф о том, что наиболее жестокое время репрессий
наступило в 1936-1937 гг. В это время начались аресты деятелей
всевластной партии, и это более всего поразило воображение современников. Пока в 20-х гг. тысячами расстреливали офицеров, профессоров
и священников, вместе с русским, белорусским и украинским крестьянством – всё казалось естественным» [345, с. 29].
Под прицелом репрессивного сталинизма в 1930-е гг находилось уже
всё советское общество; никто не мог чувствовать себя в безопасности.
Более того, сталинистская власть – абсолютно нелогично – воспринимала все эти жертвы, лагеря и расстрелы как способ консолидации общества, условие его единства и сплочённости.
Декоративное политическое участие, с заранее определёнными результатами формально-демократических электоральных процедур,
своей пассивностью полностью устраивало коммунистический режим.
Длительное, системное уничтожение «не таких, как все», привело социум в состояние вялой и равнодушной покорности, не имеющей ничего
общего со свободой и сплочённостью.
Крайне нежелательно, чтобы современная Россия допускала возможность преемственности реалий сталинизма, даже соблазняясь Победой
и пр.; лучше думать о цене и значении достижений того периода; но объективному анализу процессов 1929-1945-х гг. явно мешает господствующий ныне тип социальности с ее мощным национал-патриотическим
фрагментом имперского толка.
489

Мы полагаем, что генетическая формула сталинизма может быть
представлена следующим образом: этот сложный феномен есть результат деятельности цивилизационно недооформленного общества при
универсальном использовании насилия. Понятно, что это насилие – есть
форма реализации страха власть предержащих за своё властное положение; страха, вытекающего из желания ничего не менять; страха, заставляющего убивать своих сограждан массовым порядком во имя сохранения политического и социально-экономического всевластия сталинской
бюрократии.
Жёсткую оценку сталинизму в работе «Истоки и смысл русского
коммунизма» дал Н. А. Бердяев: «Сталинизм, то есть коммунизм периода строительства, перерождается в своеобразный русский фашизм.
Ему присущи все особенности фашизма: тоталитарное государство, государственный капитализм, национализм, вождизм и, как базис, – милитаризованная молодёжь. Ленин ещё не был диктатором в современном
смысле слова. Сталин – уже вождь-диктатор в современном фашистском смысле» [17, 374].
Нечеловеческую сущность сталинского насилия отмечали даже современные деятели Русского Православия. А. Л. Дворкин писал:
«Иосиф Джугашвили, несомненно, входит в первую десятку величайших злодеев, убийц и гонителей Церкви за всю историю человечества»;
«Иосиф Джугашвили – бывший семинарист и вероотступник, проливший реки и моря человеческой крови исключительно ради личной власти, – являл собой противоположный христианству образец поведения»
[308, с. 13, 14].
Об этом же писал В. В. Набоков: «Я презираю коммунистическую
веру, как идею низкого равенства, как скучную страницу в праздничной
истории человечества, как отрицание земной и неземной красоты, как
нечто посягающее на моё свободное «Я», поощряющее несовершенство, тупость и самодовольство» [252, с. 119].
Символом успешности сталинизма – особенно в официозно-идеологическом смысле – выступает Победа советского народа в Великой Отечественной войне. С тем, что войну выиграл именно народ, спорить невозможно. Кстати, об этом говорил И. В. Сталин на приёме в честь командующих Красной Армии, когда упоминал «крепкую спину русского
народа», его «терпение» и пр. Далеко не всё, что сказал вождь на этом
приёме нашло отражение в официальном отчёте, опубликованном в
«Правде» [108, с. 158, 173; 257, с. 340-341].
В определённом отношении ту войну, которую вела собственно
власть, выиграть толком не удалось; стоит лишь вспомнить особенности
и результаты предвоенной политики – внешней, внутренней, военной.
490

Так разоружить страну и армию, деморализовать моральный дух населения перед гитлеровским вторжением невозможно, если даже действовать специально. Перефразируя В. О. Ключевского, можно сказать, что,
желая защитить Отечество от агрессора, сталинизм разорил его почище
любого агрессора. Как писал Г. С. Иссерсон, «тяжёлой ценой расплачивались мы за неготовность страны и армии к войне» [155, с. 51].
По мнению Маршала Советского Союза Г. К. Жукова, наши историки допускали серьёзнейшие ошибки в освещении прошлого: «Роль
нашего народа, партии, правительства, наших Вооружённых Сил принижалась, а роль Сталина непомерно возвеличивалась. Допущено грубое искажение ряда исторических обстоятельств, замалчивались неудачи, ошибки, недочёты, их причины и авторы; а достижение успехов
приписывалось исключительно руководству И. В. Сталина» [228, с. 14].
По нашему мнению, положение дел в отношении военно-исторических стереотипов относительно сталинизма остаётся в прежнем положении; кое-что из сталинистских идиологем активно возрождается властью и штатными патриотами всех мастей и рангов.
Наконец, есть ещё одна проблема, которую остро ставит научно-историческая память о сталинизме – это состояние нашего социума, его
готовность и способность к самопознанию. В какой мере мы готовы оценить политический инфантилизм, какие-то начала рабской покорности,
тотальную любовь к власти, неумение отстаивать национальные интересы в рамках нормальной социокультурной традиции, а не путём бунта
или «итальянской забастовки»? Как оценивать массовое доносительство, «Убить гадину!» и мн. др., что говорит о явной незрелости гражданского самосознания. Эти сложные темы ещё ждут своих исследователей. Может быть, сделав правильные выводы из нашего прошлого,
страна сможет опровергнуть слова П. Я. Чаадаева о том, что «Россия
предназначена только к тому, чтобы показать всему миру, как не надо
жить и чего не надо делать» [434, с. 241].

491

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Акт о приёме Наркомата обороны Союза СССР тов. Тимошенко С. К.
от тов. Ворошилова К. Е. // Военно-исторический журнал. 1992. № 1.
С. 7-15.
2. Александров К. М. Власть и голод // Новая газета. 2013. 22 мая.
С. 18-19.
3. Александров К. М. Вторая гражданская война // Новая газета. 2012.
13 апреля. С. 20-21.
4. Александров К. М. Голодные сытым не товарищи // Новая газета.
2013. 14 августа. С. 16-17.
5. Александров К. М. «За ложь никто умирать не будет» // Новая газета.
2018. 15 января. С. 18-19.
6. Александров К. М. Неизвестные потери и забытые союзники // Новая
газета. 2012. 4 мая. С. 12-13.
7. Андреев Е. М. Население Советского Союза. 1922-1991 / Е. М. Андреев, Л. Е. Дарский, Т. Л. Харькова. Москва : Наука, 1993. 143 с.
8. Анфилов В. А. Незабываемый сорок первый. Москва : Советская
Россия, 1989. 368 с.
9. Араловец Н. А. Потери населения советского общества в 1930-е годы:
проблемы, источники, методы изучения в отечественной историографии //
Отечественная история. 1995. № 1. С. 135-146.
10. Астафьев В. П. «Надо становиться на колени посреди России и просить у своего народа прощения» // Новая газета. 2015. 27 марта. С. 16-17.
11. Афанасьев А. 25 тысяч // Комсомольская правда. 1987. 24 октября.
С. 1-2.
12. Бабкин А. Батальоны без вести павших требуют возвращения из небытия // Независимое военное обозрение. 2006. 16-22 июня. № 20. С. 1, 4.
13. Баберовский Й. Красный террор: История сталинизма. Москва :
РОССПЭН, Фонд Первого Президента России Б. Н. Ельцина, 2007. 278 с.
14. Бабий А. «Дадите 50 поляков, получите квартиру» // Новая газета.
2017. 25 августа. С. 15.
15. Бабий А. Никто не спрячется // Новая газета. 2017. 14 июля. С. 24.
16. Бабий А. «Представить в ЦК количество подлежащих расстрелу» //
Новая газета. 2017. 7 июля. С. 24.
17. Бабий А. «Тройка – это стая» // Новая газета. 2017. 18 августа.
С. 15.
18. Бажанов Б. Г. Борьба Сталина за власть. Воспоминания личного
секретаря. Москва : Алгоритм, 2017. 304 с.
19. Байков А. Не так десталинизировали // Новая газета. 2019. 26 апреля. С. 16.
20. Баймухаметов С. «Великий перелом народного хребта» // Новая газета. URL: https://novayagazeta.ru/articles/2017/11/27/74701
492

21. Баймухаметов С. Смейся, палач // Новая газета. 2018. 5 марта.
С. 20-21.
22. Байрау Д. Пропаганда как механизм самомобилизации // Отечественная история. 2008. № 11. С. 91-105.
23. Барышников В. Н. Экономика социально-политического общества
в СССР // Зимняя война 1939-1940. Книга первая. Политическая история.
Москва : Наука, 1998. С. 215-227.
24. Басюк И. А. «Гнать немцев на мороз!»: приказ Ставки № 0428 //
Российская история. 2010. № 3. С. 19-26.
25. Безнин М. А. Социальная эволюция верхушки колхозно-совхозных
управленцев в России 1930-1980-х годов / М. А. Безнин, Т. М. Димони //
Российская история. 2010. № 2. С. 37-49.
26. Безыменский Л. А. Советская разведка преред войной // Вопросы
истории. 1996. 3 9. С. 78-90.
27. Белади Л. Сталин / Л. Белади, Т. Краус. Москва : Политиздат, 1989.
318 с.
28. Бердинских И. В. Спецпоселенцы в начале Великой Отечественной
войны // Вопросы истории. 2007. № 4. С. 153-155.
29. Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. Москва : АСТ,
1991. 416 с.
30. Бережков В. М. Как я стал переводчиком Сталина. Москва : ДЭМ,
1993. 400 с.
31. Бойко И. П. Дискуссионные вопросы коллективизации в СССР /
И. П. Бойко, В. В. Иванов, С. Ф. Сутырин // Экономические науки. 1990.
№ 6. С. 115-121.
32. Болотов С. В. Отражение религиозной политики И. В. Сталина в
средствах массовой информации Европы и Северной Америки // Российская история. 2012. № 3. С. 104-115.
33. Большая Советская Энциклопедия. Т. 21. Москва : Советская энциклопедия, 1975. 639 с.
34. Большая Советская Энциклопедия. Т. 5. Москва : Советская энциклопедия, 1971. 640 с.
35. Большой Российский энциклопедический словарь. Москва : Большая российская энциклопедия, 2003. 1888 с.
36. Брачёв В. С. «Дело» академика С. Ф. Платонова // Вопросы истории. 1989. № 5. С. 117-129.
37. Борисов Ю. Сталин: человек и символ. Факты истории и история
культа // Переписка на исторические темы. Диалог ведёт читатель. Москва :
Политиздат, 1989. 467 с.
38. Боффа Д. СССР. От разрухи к мировой державе. Советский прорыв.
Москва : Алгоритм, 2015. 224 с.
39. Будницкий О. «Миф боле живуч, чем память о реальности» // Новая
газета. 2016. 18 ноября. С. 19.
493

40. Бухарин Н. И. Проблемы теории и практики социализма. Москва :
Политиздат, 1989. 610 с.
41. Василевский А. М. Дело всей жизни. Москва : Военниздат, 2004.
496 с.
42. Вебер М. Избранное. Образ общества. Москва : Юрайт, 1994. 417 с.
43. Вебер М. Избранные произведения. Москва : Прогресс, 1990. 582 с.
44. Великая Отечественная война в оценках молодых. Москва : Российский государственный гуманитарный университет, 1997. 163 с.
45. Великая Отечественная война 1941-1945 годов : в 12 т. Т. 1. Основные события войны. Москва : Воениздат, 2011. 848 с.
46. Великая Отечественная война. 1941-1945 : энциклопедия. Москва :
Олма-Пресс, 2015. 672 с.
47. Великая Победа : в 11 т. Т. 2. Вставай, страна огромная. Москва :
Союз, 2013. 1010 с.
48. Венявкин И. Как читать сталинизм // Новая газета. 2019. 10 апреля.
С. 18-19.
49. Вержбицкий В. Главная тайна начала войны // Новая газета. 2015.
22 июня. С. 2-3.
50. Верт Н. История Советского государства. 1900-1991. Москва : Прогресс-Академия, 1992. 480 с.
51. Виола Л. Крестьянский бунт в эпоху Сталина: Коллективизация и
культура крестьянского сопротивления. Москва : РОССПЭН; Фонд Первого
Президента России Б. Н. Ельцина, 2010. 335 с.
52. Виола Л. Крестьянский ГУЛАГ: мир сталинских спецпоселений.
Москва : РОССПЭН; Фонд Первого Президента России Б. Н. Ельцина,
2010. 335 с.
53. Вишлёв О. В. Накануне 22 июня 1941 года. Документальные
очерки. Москва : Наука, 2001. 230 с.
54. Вишневский Б. Вынести Сталина из общественной жизни // Новая
газета. 2015. 18 ноября. С. 13.
55. Военная история: вопросы и ответы. Москва : ГАВС, 1992. 270 с.
56. Вознесенский Н. А. Избранные произведения. 1931-1947. Москва :
Политиздат, 1979. 606 с.
57. Война и мир в терминах и определениях. Военно-политический
словарь. Книга первая. Основные понятия и системный взгляд. Москва :
Вече, 2012. 640 с.
58. Война и политика, 1939-1941. Москва : Наука, 2000. 495 с.
59. Волкогонов Д. А. Накануне Великой Отечественной // Открывая
новые страницы … Международные вопросы: события и люди. Москва :
Политиздат, 1989. С. 97-126.
60. Волкогонов Д. А. Триумф и трагедия. Политический портрет
И. В. Сталина. Кн.1. Ч. 2. Москва : АПН, 1983. 331 с.
494

61. Воробьёв С. В. Историография колаборационизма на оккупированной европейской и советской территориях в годы Второй мировой войны //
Вопросы истории. 2019. № 6. С. 157-169.
62. XVIII съезд ВКП (б): Стенографический отчёт. Москва : Госполитиздат, 1939. 761 с.
63. Восленский М. С. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза. Москва : Захаров, 2015. 640 с.
64. Всесоюзная перепись населения // Правда. 1938. 27 июля. С. 8.
65. Всесоюзная перепись населения 1939 г.: Основные итоги. Москва :
Наука, 1992. 256 с.
66. Вспоминает «Семёнов Стратегический»: Советский дипломат о
времени и о себе // Родина. 2006. № 6. С. 90.
67. Гареев М. А. О мифах старых и новых // Военно-исторический
журнал. 1991. № 4. С. 45-51.
68. Гегель Г. В. Ф. Наука логики. В 3-х т. Т. 3. Учение о понятии.
Москва : Мысль, 1972. 371 с.
69. Генис В. Л. Упрямый нарком с Ильинки // Сокольников Г. Я. Новая
финансовая политика: на пути к твёрдой валюте. Москва : Наука, 1995.
С. 5-39.
70. Георгиева Н. Г. Иллюстрированная историческая энциклопедия /
Н. Г. Георгиева, В. А. Георгиев, А. С. Орлов. Москва : РГ-Пресс, 2018.
512 с.
71. Гефтер М. Третьего тысячелетия не будет. Опыты политические,
исторические и теоретические. «Революции» в Советском мире как Русском. Разговоры с Глебом Павловским. Москва : Европа, 2017. 400 с.
72. Г. К. Жуков: неизвестные страницы биографии // Военные архивы
России. Москва : Пересвет, 1993. Вып. 1. С. 175-245.
73. Голод 1932-1933 годов. Москва : РГГУ, 1995. 96 с.
74. Горелов И. Е. На крутом переломе / И. Е. Горелов, А. Г. Осипов.
Москва : Московский рабочий, 1988. 142 с.
75. Городецкий Г. Роковой самообман: Сталин и нападение Германии
на Советский Союз. Москва : РОССПЭН, 2001. 384 с.
76. Готовил ли СССР превентивный удар? // Военно-исторический
журнал. 1992. № 1. С. 7-12.
77. Гранин Д. А. Страх // Гранин Д. А. Чужой дневник. Москва : Ко
Либри; Азбука; «Аттикус», 2019. 416 с.
78. Грациози А. Великая крестьянская война в СССР. Большевики и
крестьянство. 1917-1933. Москва : РОССПЭН; Фонд Первого Президента
России Б. Н. Ельцина, 2008. 136 с.
79. Грегори П. Политическая экономия сталинизма. Москва :
РОССПЭН, 2006. 400 с.
80. Гриф секретности снят. Потери Вооружённых Сил СССР в войнах,
боевых действиях и военных конфликтах. Москва : Воениздат, 1993. 484 с.
495

81. Гронский (Федулов) И. М. Из прошлого: Воспоминания. Москва :
Известия, 1991. 318 с.
82. Губанов С. Системные факторы Победы // Экономист. 2005. № 5.
С. 3-25.
83. Гудков Л. Массовая идентичность и институциональное насилие.
Ст. 1. Партикуляризм и вытеснение прошлого // Вестник общественного
мнения: Данные. Анализ. Дискуссии. 2003. № 1. С. 28-44.
84. Гудков Л. Мы ему не братья и не сестры. А он нам не отец // Новая
газета. 20011. 23 мая. С. 12.
85. Гудков Л. Эпоха развитого милитаризма // Новая газета. 2019. 8
мая. С. 3-5.
86. ГУЛАГ: Главное управление лагерей. 1918-1960. Москва : МФД,
2000. 888 с.
87. ГУЛАГ: экономика принудительного труда. Москва : РОССПЭН;
Фонд Первого Президента России Б. Н. Ельцина, 2008. 320 с.
88. Гутионов П. П. Дожить до расстрела // Новая газета. 2019. 8 мая.
С. 18-21.
89. Данилов В. П. 20-е годы: НЭП и борьба альтернатив // Вопросы истории. 1988. № 5. С. 27-32.
90. Данилов В. П. Коллективизация: как это было // Правда. 1988. 26
августа. С. 3.
91. Данилов В. П. Коллективизация крестьянских хозяйств и раскулачивание по-сталински // Данилов В. П. История крестьянства России в ХХ
веке. Избранные труды : в 2-х ч. Ч. 2. Москва : РОССПЭН, 2011. С. 703-709.
92. Данилов В. П. Коллективизация // Переписка на исторические
темы: Диалог ведёт читатель. Москва : Политиздат, 1989. С. 370-390.
93. Данилов В. П. Коллективизация сельского хозяйства в СССР // Данилов В. П. История крестьянства России в ХХ веке. Избранные труды : в
2-х ч. Ч. 1. Москва : РОССПЭН, 2011. С. 801-861.
94. Данилов В. П. К проблеме альтернатив 20-х годов // Данилов
В. П. История крестьянства России в ХХ веке. Избранные труды : в 2-х ч.
Ч. 2. Москва : РОССПЭН, 2011. С. 724-741.
95. Данилов В. П. Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание / Данилов В. П., Маннинг Р., Линн В. // Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. 1927-1939. Документы и материалы. В 5-ти т. Т. 1. Май 1927 – ноябрь 1929 г. Москва : РОССПЭН. 1994.
С. 7-67.
96. Данилов В. П. О коллективизации сельского хозяйства в СССР //
Тепцов Н. В. Партийное руководство агропромышленным комплексом7
Москва : Политиздат, 1987. С. 40-61.
97. Данилов В. П. Сталинизм и крестьянство // Данилов В. П. История
крестьянства России в ХХ веке. Избранные труды : в 2-х ч. Ч. 2. Москва :
РОССПЭН, 2011. С. 680-695.
496

98. Данилов В. П. Сталинизм и советское общество // Вопросы истории. 2004. № 2. С. 169-175.
99. Данилов В. П. Сталинизм и советское общество // Данилов
В. П. История крестьянства России в ХХ веке. Избранные труды : в 2-х ч.
Ч. 2. Москва : РОССПЭН, 2011. С. 710-723.
100. Дашичев Б. И. Банкротство стратегии германского фашизма : в 2 т.
Т. 2. Агрессия против СССР. Падение «Третьей империи». 1941-1945.
Москва : Политиздат, 1997. 424 с.
101. Девятов С. В. Единовластие в России. Возникновение и становление (1922-1927 гг.). Москва : МГУЛ, 2000. 411 с.
102. Девятов С. В. Сталин: взгляд со стороны. Опыт сравнительной антологии / С. В. Девятов, Ю. В. Сигачёв. Москва : Университет Дмитрия Пожарского; Российский фонд содействия образованию и науке, 2019. 456 с.
103. Девятов С. В. Ближняя дача Сталина. Опыт исторического путеводителя / С. В. Девятов, А. Н. Шефов, В. Юрьев. Москва : Kremlin
multimedia , 2011. 536 с.
104. Девятов С. В. Гибель Кирова. Факты и версии / С. Девятов, В. Жиляев, С. Зосимов, В. Колкутин, Т. Сухарникова // Родина. 2005. № 3.
С. 57-65.
105. Демографическая модернизация России, 1900-2000. Москва : Новое издательство, 2006. 608 с.
106. Дессберг Ф. 1937-1938: Красная Армия в донесениях французских
военных атташе //Вопросы истории. 2004. № 10. С. 22-42.
107. Дённингхаус В. В тени «Большого брата»: Западные национальные
меньшинства в СССР (1917-1938 гг.). Москва : РОССПЭН; Фонд «Президентский центр Б. Н. Ельцина», 2011. 727 с.
108. Диалог о книге «Застолья Иосифа Сталина: Большие Кремлёвские
приёмы 1930-1940-х годов» Владимира Невежина // Российская история.
2014. № 2. С. 150-17.
109. Директива СНК СССР и ЦК ВКП (б) партийным и советским организациям прифронтовых областей 29. 06. 1941 г. // КПСС о Вооружённых
Силах Советского Союза. Сборник документов. 1917-1958 гг. Москва : Госполитиздат, 1958. С. 354-356.
110. Джилас М. Лицо тоталитаризма. Москва : Новости, 1992. 553 с.
111. Джилас М. Новый класс – лицо тоталитаризма. Москва : Новости,
1992. 612 с.
112. Диалог о книге «Американский бизнес и Советский Союз в
1920-1930-е годы. Лабиринты экономического сотрудничества» Бориса
Шпотова // Российская история. 2014. № 1. С7 3-23.
113. Документы свидетельствуют: Из истории деревни накануне и в
ходе коллективизации. 1927-1932 гг. Москва : Наука, 1989. 427 с.
114. Дробязко С. И. Советские граждане в руках вермахта. К вопросу об
их численности // Великая Отечественная война в оценках историков.
Москва : Наука, 1897. 424 с.
497

115. Другая война: 1939-1945. Москва : РГГА, 1996. 517 с.
116. Дубин Б. Сталин и другие. Фигуры высшей власти в общественном
мнении современной России // Мониторинг общественного мнения: экономическое и социальное измерения. 2003. № 2. С. 30-41.
117. Дурачинский Э. Сталин: создатель и диктатор сверхдержавы.
Москва : РОССПЭН, 2015. 822 с.
118. Дэвис Р. Годы голода. Сельское хозяйство СССР, 1931-1933 / Р. Дэвис, С. Уиткрофт. Москва : РОССПЭН, 2011. 543 с.
119. Дэвис С. Мнение народа в сталинской России: Террор, пропаганда
и инакомыслие, 1934-1941. Москва : РОССПЭН. Фонд «Президентский
центр Б. Н. Ельцина», 2011. 231 с.
120. Дюков А. «Уникальный всплеск насилия». Причины, механизм и
жертвы репрессий 1937-1938 годов // Аргументы и факты. 2017. № 39. С. 9.
121. Епифанов А. Е. Ответственность за военные преступления, совершённые на территории СССР в годы Великой Отечественной войны. Волгоград : Университет, 2000. 233 с.
122. Ермолов И. Г. Деятельность правоохранительных, судебных и юридических органов на оккупированной территории РСФСР в 1941-1944 гг. //
Российская история. 2010. № 3. С. 27-37.
123. Жариков Е. Бегство с препятствиями // Власть. 2005. № 40. 10 октября. С. 74-78.
124. Жиромская В. Б. Война и старение российского населения // Российская история. 2010. № 4. С. 46-55.
125. Жуков В. И. Большой этнологический словарь. Москва : Изд-во
РГГУ, 2015. 928 с.
126. Жуков Г. К. Воспоминания и размышления : в 3 т. Т. 1. Москва : Воениздат, 1995. 462 с.
127. Жуков Г. К. Воспоминания и размышления : в 3 т. Т. 2. 378 с.
128. Зайцев А. А. 16 лет РККА // Военная мысль в изгнании. Москва :
Русский путь, 1933. С. 254-267.
129. Заключительная речь народного комиссара обороны Союза ССР Героя и Маршала Советского Союза С. К. Тимошенко на военном совещании
31 декабря 1940 г. // Военно-исторический журнал. 1992. № 1. С. 16-24.
130. Зверев Б. И. О военно-экономической готовности СССР к отражению фашистской агрессии / Б. И. Зверев, Г. А. Куманёв // Вопросы истории
КПСС. 1991. № 9. С. 16-27.
131. Земсков В. Н. Возвращение советских перемещённых лиц в
СССР. 1944-1952. Москва : Институт российской истории РАН; Центр гуманитарных инициатив, 2016. 424 с.
132. Земсков В. Н. «Статистический лабиринт». Общая численность советских военнопленных и масштабы их смертности // Российская история.
2011. № 3. С. 22-32.
498

133. Зубкова Е. Ю. «Привычка к стойкости». Проблемы измерения
уровня жизни в СССР в 1940-1960-е годы // Российская история. 2013. № 5.
С. 92-104.
134. Зубов А. Рукотворная катастрофа // Новая газета. 2016. 24 июня.
С. 13-15.
135. Зубов А. Сначала переписали, потом перестреляли // Новая газета.
2012. С. 16-17.
136. Иванова Г. М. История ГУЛАГа. 1918-1958. Социально-экономический и политический аспекты. Москва : Наука, 2006. 492 с.
137. Ивашов Л. Г. Нравственные и правовые проблемы плена в отечественной истории / Л. Г. Ивашов, А. С. Емелин // Военно-исторический
журнал. 1992. № 1. С. 44-49.
138. Ивашутин Г. И. Докладывала точно // Военно-исторический журнал. 1990. № 5. С. 50-65.
139. Ивницкий Н. А. Коллективизация и раскулачивание. Москва : Магистр, 1996. 288 с.
140. И. В. Сталин сам о себе. Редакционная правка собственной биографии // Известия ЦК КПСС. 1990. № 9. С. 113-128.
141. Ильин В. И. Государство и социальная стратификация советского и
постсоветского обществ, 1917-1999 гг.: опыт конструктивистско-структуралистского анализа. Сыктывкар : Сыктывкарский государственный университет, 1996. 349 с.
142. Ильин С. В. Власть // Вестник МГУ. Сер. 12. Социально-политические исследования. 1992. № 3. С. 10-22.
143. Ильиных В. А. Раскрестьянивание сибирской деревни в советский
период: основные тенденции и этапы // Российская история. 2012. № 1.
С. 130-141.
144. Ильюхов А. А. Как платили большевики: Политика советской власти в сфере оплаты труда в 1917-1941 гг. Москва : РОССПЭН, 2010. 415 с.
145. Индустриализация СССР: первые пятилетки // Правда. 1989. 28 октября. С. 6.
146. Иосиф Виссарионович Сталин. Краткая биография. Москва :
ОГИЗ, 1947. 246 с.
147. Иосиф Сталин – Лаврентию Берии: «Их надо депортировать». Документы, факты, комментарии. Москва : Дружба народов, 1992. 288 с.
148. Иссерсон Г. С. Новые формы борьбы. Опыт исследования современных войн. Москва : Воениздат, 1940. 76 с.
149. Иссерсон Г. С. Развитие теории советского оперативного искусства
в 30-е годы // Военно-исторический журнал. 1965. № 1. С. 36-46.
150. Иссерсон Г. С. Развитие теории советского оперативного искусства
в 30-е годы // Военно-исторический журнал. 1965. № 3. С. 348– 61.
151. Иссерсон Г. С. Эволюция оперативного искусства. Москва : Госвоениздат, 1937. 143 с.
499

152. Исторический опыт и перестройка. Человеческий фактор в социально-экономическом развитии СССР. Москва : Мысль, 1989. 302 с.
153. История Великой Отечественной войны. 1941-1945. Т. 2. Москва :
Воениздат, 1961. 689 с.
154. История Великой Отечественной войны. 1941-1945. Т. 1. Москва :
Воениздат, 1961. 536 с.
155. История Великой Отечественной войны. 1941-1945. Т. 5. Москва :
Воениздат, 1963. 660 с.
156. История Великой Отечественной войны. 1941-1945. Т. 3. Москва :
Воениздат, 1961. 664 с.
157. История Великой Отечественной войны. 1941-1945. Т. 4. Москва :
Воениздат, 1962. 740 с.
158. История Великой Отечественной войны. 1941-1945. Т. 6. Москва :
Воениздат, 1965. 652 с.
159. История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков).
Краткий курс. Москва : ОГИЗ, 1945. 400 с.
160. История законодательства СССР и РСФСР по уголовному процессу. 1953-1991 : сборник правовых актов. Москва : Юрист, 1997. 674 с.
161. История
национально-государственного
строительства
в
СССР. Т. 1. Национально-государственное строительство в СССР в переходный от капитализма к социализму период (1917-1936 гг.). Москва : Наука,
1972. 516 с.
162. История Отечества: люди, идеи, решения. Очерки истории Советского государства. Москва : Политиздат, 1991. 365 с.
163. История России. ХХ век. Эпоха сталинизма (1923-1953). Том II.
Москва : Э, 2016. 752 с.
164. История России с древнейших времён до наших дней / А. Н. Сахаров, А. Н. Боханов, В. А. Шестаков : в 2 т. Т. 2. Москва : Проспект, 2008.
720 с.
165. Итоги дискуссии о стратегических операциях Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. // Военно-исторический журнал. 1987. № 10.
С. 8-24.
166. Капелюшный Л. Голодомор // Известия. 1993. 3 июля. С. 10.
167. Каралис Д. Забытые страницы пятилетки // Родина. 2008. № 5.
С. 40-42.
168. Катынь. Пленники необъявленной войны. Документы и материалы.
Москва : МФД, 1999. 608 с.
169. Кирьянова Е. А. Раскулачивание крестьянства Центра России в
начале 1930-х годов // Вопросы истории. 2006. № 5. С. 146-152.
170. Ковалёв Б. Н. Коллаборационизм в России в 1941-1945 гг.: типы и
формы. Великий Новгород : Новгородский государственный университет
имени Ярослава Мудрого, 2009. 372 с.
500

171. Козлов В. И. О людских потерях Советского Союза в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов // История СССР. 1989. № 2. С. 132-139.
172. Козлов В. П. Общая трагедия народов СССР // Голод в СССР:
1929-1934 : в 3 т. Т. 1. 1929 – июль 1932 : в 2 кн. Кн. 1. Москва : МДФ, 2011.
С. 5-9.
173. Кокурин А. И. Введение / А. И. Кокурин, Н. В. Петров // ГУЛАГ:
Главное управление лагерей. 1918-1960. Москва : МДФ, 2000. С. 5-13.
174. Комарков А. Военно-морской ленд-лиз для СССР в годы Великой
Отечественной войны // Российская история. 2015. № 4. С. 123-136.
175. Кондрашин В. В. Влияние коллективизации на судьбы России в ХХ
в. // Российская история. 2018. № 4. С. 3-13.
176. Кондрашин В. В. Голод 1932-1933 годов: трагедия российской деревни. Москва : РОССПЭН ; Фонд Первого Президента России Б. Н. Ельцина, 2008. 519 с.
177. Кондрашин В. В. Кульминация трагедии (вторая половина 1932 г.
первая половина 1933 г.) // Голод в СССР: 1929-1934: В 3 т. Т. 2. Июль
1932-1934 . Москва : МДФ, 2012. С. 5-52.
178. Кондрашин В. В. Хлебозаготовительная политика в годы первой
пятилетки и её результаты (1929-1933 гг.). Москва : Политическая энциклопедия, 2014. 350 с.
179. Конев И. С. Записки командующего фронтом. Москва : Воениздат,
2000. 719 с.
180. Конквест Р. Большой террор: сталинские чистки 30-х годов.
Москва : РОССПЭН, 2001. 505 с.
181. Конквест Р. Жатва скорби // Новый мир. 1988. № 10. С. 171-211.
182. Коржихина
Т. П. История
государственных
учреждений
СССР. Москва : Высшая школа, 1986. 398 с.
183. Корнилов Г. особенности аграрной политики сталинизма: колхозная жизнь после коллективизации // Российская история. 2018. № 4.
С. 17-23.
184. Короленков А. В. Причины военной катастрофы 1941-го: из новейшей литературы // Российская история. 2015. № 4. С. 18-34.
185. Короленков А. Политическая система при Сталине: взгляд российского и немецкого историков // Российская история. 2013. № 3. С. 50-65.
186. Костенко Е. П. История менеджмента / Е. П. Костенко, Е. З. Михалкин. Ростов-на-Дону : Издание Южного федерального университета,
2014. 606 с.
187. Костиков В. Кто пьёт за здоровье тов. Сталина? // Аргументы и
факты. 2009. № 5. С. 6.
188. КПСС о профсоюзах. Москва : Профиздат, 1957. 614 с.
189. Кравченко А. И. Историческая динамика социальной структуры
российского общества. Москва : ИНФРА-М, 2019. 376 с.
501

190. Красин Л. Б. Вопросы внешней торговли. Москва : Ленинград :
Государственное изд-во, 1928. 429 с.
191. Краткие сведения о развитии отечественных железных дорог с 1838
по 1990 г. Москва : Путь, 1995. 224 с.
192. Кринько Е. Ф. Коллаборационизм в СССР в годы Великой Отечественной войны и его изучение в российской историографии // Вопросы истории. 2004. № 11. С. 153-164.
193. Кринько Е. Ф. Отечественная историография Холокоста о численности его жертв / Е. Ф. Кринько, С. А. Кропачёв // Российская история.
2013. № 4. С. 136-151.
194. Кринько Е. Ф. Образы противников в массовом сознании советского общества в 1941-1945 годы // Российская история. 2010. № 5. С. 74-89.
195. Кропачёв С. А. «Большой террор» и его жертвы в зеркале советской
пропаганды 1937-1938 годов // Российская история. 2011. № 2. С7 116-124.
196. Кропачёв С. А. Новейшая отечественная историография о масштабах сталинских репрессий в 1937-1938 годах // Российская история. 2010.
№ 1. С. 166-172.
197. «Круглый стол»: Советский Союз в 20-е годы // Вопросы истории.
1988. № 9. С. 3-58.
198. Крысин Л. П. Толковый словарь иноязычных слов. Москва : Русский язык, 2002. 856 с.
199. Кудрявцев В. Н. Политическая юстиция в СССР / В. Н. Кудрявцев,
А. И. Трусов. Москва : Наука, 2000. 365 с.
200. Кудряшов С. В. Предатели, «освободители» или жертвы режима //
Свободная мысль. 1993. № 14. С. 85-93.
201. Культура развитого социализма. Некоторые вопросы теории и истории. Москва : Культура, 1978. 511 с.
202. Куманёв Г. А. Военная экономика СССР – важнейший фактор Великой Победы (1941-1945 гг.) / Г. А. Куманёв, Б. У. Серазетдинов. Москва :
Вече, 2015. 512 с.
203. Ларин С. Утаённый подвиг // Новый мир. 1993. № 4. С. 214-222.
204. Лацис О. Проблема темпов в социалистическом строительстве //
Коммунист. 1987. № 18, С. 79-90.
205. Лебедев В. Следствие прибегало к извращённым приёмам // Источник. 1991. № 4. С. 91-100.
206. Лельчук В. С. Индустриализация СССР: история, опыт, проблемы.
Москва : Политиздат, 1984. 304 с.
207. Ленин В. И. Товарищи рабочие! Идём в последний и решительный
бой // Полное собрание сочинений. Т. 37. С. 39.
208. Ленинский комсомол. Москва : Молодая гвардия, 1963. 815 с.
209. Лифу Хуан. Почему советские люди «перестали дорожить» советским государством? Централизованная система распределения общественных ресурсов в СССР // Российская история. 2012. № 1. С. 141-154.
502

210. Лица преступной национальности // Новая газета. Правда ГУЛАГа.
2014. 25 апреля. С. 1, 2.
211. Ломагин Н. Неизвестная блокада // Новая газета. 2014. 21 марта.
С. 16-17.
212. Лотман Ю. М. Культура и взрыв. Москва : АСТ, 2019. 256 с.
213. Лубянка: органы ВЧК – ОГПУ – НКВД – МГБ – МВД –
КГБ. 1917-1991. Справочник. Москва : МФД, 2003. 768 с.
214. Лубянка. Сталин и ВЧК – ГПУ – ОГПУ – НКВД. Архив Сталина.
Документы высших органов партийной и государственной власти. Январь
1922 – декабрь 1936. Москва : МФД, 2003. 912 с.
215. Лубянка. Сталин и Главное управление государственной безопасности НКВД. Архив Сталина Документы высших органов партийной и государственной власти, 1937-1938. Москва : МФД, 2004. 736 с.
216. Лубянка. Сталин и НКВД – НКГБ – ГУКР «Смерш». 1939 – март
1946. Москва : МФД; Материк, 2006. 640 с.
217. Лунеев В. В. Прступность ХХ века: мировые, региональные и российские тенденции. Москва : Wolters Rluwer Russia, 2005. 868 с.
218. Майминас Е. З. Общее в особенном, особенное в общем // Куда
идёт Россия? … Общее и особенное в современном развитии. Москва :
ИНТЕРЦЕНА, 1997. С. 176-179.
219. Максудов С. Потери населения СССР. Benson. Vermont : Chalidze
Publications, 1989. 416 с.
220. Малапарте Курцио. Бал в Кремле. Москва : АСТ, 2019. 347 с.
221. Малапарте Курцио. Техника государственного переворота.
Москва : Аграф, 1998. 319 с.
222. Малафеев А. Н. История ценообразования в СССР (1917-1962 гг.).
Москва : Финансы, 1964. 540 с.
223. Маркс К. Письмо в редакцию «Отечественных записок» // Маркс
К., Энгельс Ф. Соч. Т. 19. С. 116-122.
224. Мартынов К. Никогда больше // Новая газета. 2019. 8 мая. С. 2.
225. Мартынов К. Сталин вместо справедливости. О чём говорят скандальные данные опросов // Новая газета. 2019. 19 апреля. С. 2.
226. Марчуков А. Операция «Голодомор» // Родина. 2007. № 1. С. 60-67.
227. Маршал Жуков. Каким мы его помним. Москва : Политиздат, 1988.
416 с.
228. Маршал Жуков – о генералиссимусе Сталине. «Чего стоят на самом
деле его полководческие качества и «военный гений» // Новая газета. 2013.
20 февраля. С. 14.
229. Маслов С. С. Колхозная Россия. История и жизнь колхозов.
Москва : Наука, 2007. 302 с.
230. Материалы к изучению истории СССР (1921-1941 гг.). Москва :
Просвещение, 1989. 246 с.
503

231. Медведев Р. А. Научное послесловие. Сталин и «Краткий курс Истории ВКП (б)» // История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Москва : Мысль, 2004. Л. III – XLIV.
232. Медведев Р. А. О Сталине и сталинизме (начало). Историческая
эпоха // Знамя. 1989. № 1. С. 159-209.
233. Меерович М. Г. Наказание жилищем: жилищная политика в СССР
как средство управления людьми (1917-1937 годы). Москва : РОССПЭН;
Фонд Первого Президента России Б. Н. Ельцина, 2008. 303 с.
234. Мельтюхов М. И. Упущенный шанс Сталина. Советский Союз и
борьба за Европу: 1939-1941 гг. (Документы, Факты. Суждения). Москва :
Вече, 2002. 544 с.
235. Мендон Дж. П. Правящий класс России: характерная модель //
Международный журнал социологических наук. 1993. № 3. С. 175-195.
236. Мертон Р. Социальная теория и социальная структура. Москва :
АСТ; Хранитель, 2006. 880 с.
237. Миненков Г. Я. Социальное насилие // Всемирная энциклопедия:
Философия. Москва : АСТ; Минск : Харвей, Современный литератор, 2001.
С. 995-996.
238. Минц М. М. «Стратегия сокрушения»: стратегические и военнотехнические концепции будущей войны в структуре советской военной доктрины 1930-х начала 1940-х годов // Российская история. 2010. № 3. С. 3-18.
239. Млечин Л. Заговор послов? // Новая газета. 2019. 31 мая. С. 16-17.
240. Млечин Л. Идеальные рабы // Новая газета. 2019. 26 июля. С. 16-17.
241. Млечин Л. «Их приходится убивать» // Новая газета. 2018. 7 мая.
С. 4-5.
242. Млечин Л. Но знает ли об этом вождь? // Новая газета. 2017. 30 августа. С. 12-13.
243. Млечин Л. Спасибо Яше Риббентропу, что он открыл окно в Европу // Новая газета. 2019. 28 августа. С. 16-17.
244. Млечин Л. Сталин и Гитлер в сорок первом // Новая газета. 2011. 22
августа. С. 4-5.
245. Моисеев М. А. Цена Победы // Военно-исторический журнал.
1990. № 3. С. 14-23.
246. «Мой позывной – «Маэстро» // Аргументы и факты. 2005. № 8.
С. 10.
247. Моше Левин. Советский век. Москва : Европа, 2008. 680 с.
248. Мухин М. Ю. Авиапромышленность СССР в 1921-1941 годах.
Москва : Наука, 2006. 320 с.
249. «Мы академиев не кончали…» // Аргументы и факты. 1993. № 17.
С. 12.
250. Мэрфи Д. Э. Что знал Сталин. Загадка плана «Барбаросса».
Москва : Рейтер, 2009. 368 с.
504

251. Мюллер Р. Д. Операция «Барбаросса» уже в 1939 г.? (Размышления
о германских военных операциях) // Российская история. 2011. № 3. С. 3-22.
252. Набоков В. В. Юбилей. К десятой годовщине октябрьского переворота 1917 года // Даугава (Рига). 1990. № 9. С. 118-119.
253. Народное хозяйство СССР. Москва : Статистика, 1956. 812 с.
254. Население России в ХХ веке: Исторические очерки. Москва :
РОССПЭН, 2000. Т. 1. 1990-1939 гг. 612 с.
255. Нацистская Германия против Советского Союза: планирование
войны. Москва : Кучуково поле, 2015. 320 с.
256. Наше Отечество (Опыт политической истории). Ч. II. Москва :
Терра, 1991. 619 с.
257. Невежин В. А. Застолья Иосифа Сталина. Кн. 1. Большие кремлёвские приёмы 1930-х – 1940-х гг. Москва : Новый хронограф, 2011. 560 с.
258. Николаев М. Г. Разгром «вольных стрелков»: дело «меньшевистской вредительской организации в Госбанке СССР» (1930-1931 гг.) // Российская история. 2014. № 2. С. 104-127.
259. Никонова О. Ю. ОСОАВИАХИМ как инструмент сталинской социальной мобилизации (1927-1941 гг.) // Российская история. 2012. № 1.
С. 90-104.
260. Новая газета. 2018. 7 мая. С. 3.
261. Новая экономическая политика. Вопросы теории и истории.
Москва : Республика, 1974. 507 с.
262. Новейший политологический словарь. Ростов-на-Дону : Феникс,
2010. 318 с.
263. Нуреев Р. М. Послесловие к «Политической экономики сталинизма» Пола Грегори // Грегори П. Политическая экономия сталинизма.
Москва : РОССПЭН, 2006. С. 344-379.
264. Одесский М. Советский роман Малапарте // Малапарте Курцио
«Бал в Кремле». Москва : АСТ, 2019. С. 29-58.
265. О культе личности и его последствиях. Доклад Первого секретаря
ЦК КПССС тов. Н. С. Хрущёва ХХ съезду КПСС // Известия ЦК
КПСС. 1989. № 3. С. 120-180.
266. Орешкин Д. Б. Джугафилия и советский статистический эпос.
Москва : Мысль, 2019. 480 с.
267. Орешкин Д. Железнодорожная фантазия // Новая газета. 2012. 5 декабря. С. 7-8.
268. О сельскохозяйственном налоге: закон СССР 1 октября 1939 г. // Ведомости Верховного Совета СССР. 1939. № 32. С. 17-24.
269. Осипов С. Голодание по-сталински // Аргументы и факты. 2006.
№ 47. С7 30.
270. Основы стратегического развёртывания Вооружённых Сил Советского Союза на Западе и на Востоке на 1940 и 1941 годы // Военно-исторический журнал. 1992. № 1. С. 24-28.
505

271. Осокина Е. А. Антиквариат. (Об экспорте художественных ценностей в годы первой пятилетки) // Экономическая история. 2002. Ежегодник.
Москва : РОССПЭН, 2003. С. 233-268.
272. Осокина Е. А. Золото для индустриализации. «Торгсин». Москва :
РОССПЭН, 2009. 592 с.
273. Осокина Е. А. За фасадом «сталинского изобилия». Распределение
и рынок в снабжении населения в годы индустриализации. 1927-1941.
Москва : РОССПЭН, 2008. 273 с.
274. Осокина Е. Золотая лихорадка по-советски // Родина. 1997. № 9.
С. 111-117.
275. Осокина Е. А. Иерархия потребления. О жизни людей в условиях
сталинского снабжения. 1928-1935 гг. Москва : МГУ, 1993. 144 с.
276. Осьмачко С. Г. Красная Армия в локальных войнах и военных конфликтах (1929-1941 гг.): боевой опыт и военная политика. Ярославль : ЯЗРИ
ПВО, 1999. 221 с.
277. Осьмачко С. Г. Советский Союз в Великой Отечественной войне
(1941-1945 гг.). Ярославль : ЯВЗРКУ ПВО, 1993. 126 с.
278. Осьмачко С. Г. Социально-экономические и политические процессы в СССР в конце 20-х – 30-е годы. Ярославль : ЯВЗРУ ПВО, 1993.
126 с.
279. Осьмачко С. Г. Сталинизм и историческая методология (идеализация самопознания: школа, наука, армия: опыт и современность). Ярославль : Издательство ЯГПУ, 2009. 196 с.
280. О темпах дальнейшей коллективизации и задачах укрепления колхозов: Постановление ЦК ВКП (б) 2 августа 1931 г. // КПСС в резолюциях
и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Москва : Политиздат,
1985. Т. 5. С. 337-338.
281. Постановление ЦК ВКП (б) 5 января 1930 г. «О темпе коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству» // КПСС в
резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Москва :
Политиздат, 1985. Т. 5. С. 72-75.
282. О террористической деятельности троцкистско-зиновьевской
контрреволюционной банды. Закрытое письмо ЦК ВКП (б) 29 июля
1936 г. // Известия ЦК КПСС. 1989. № 8. С. 100.
283. О ходе исполнения Закона РФ «О реабилитации жертв политических репрессий» Доклад Комиссии при Президенте РФ по реабилитации
жертв политических репрессий. Москва, 2000. 40 с.
284. Павлюков А. Е. Убийство Слуцкого // Вопросы истории. 2004. № 9.
С. 103-112.
285. Пальчиков П. А. История генерала Власова // Новая и новейшая история. 1993. № 2. С. 141-146.
286. Парменид. Из книги «О природе» // Эллинистские поэты VIII – III
вв. до н. э. Москва : Ладомир, 1999. С. 6-92.
506

287. Петров Н. Будни политических репрессий // Новая газета. 2019. 17
апреля. С. 8-9.
288. Петров Н. В. Кто руководил НКВД, 1934-1941: Справочник /
Н. В. Петров, К. В. Скоркин. Москва : Звенья, 1999. 504 с.
289. Петров Н. 25 лет заключения после расстрела // Новая газета.
Правда ГУЛАГа. 2012. 27 июня. С. 4.
290. Петров Н. Катынь // Новая газета. Правда ГУЛАГа. 2013. 12 апреля.
С. 8-9.
291. Петров Н. Коллективный портрет расстрельщиков // Новая газета.
Правда ГУЛАГа. 2015. 27 апреля. С. 18-19.
292. Петров Н. Пытки от Сталина // Новая газета. Правда ГУЛАГа. 2012.
27 июля. С. 11, 14.
293. Птров Н. Сталин был готов пожертвовать Прибалтикой и Украиной // Новая газета. 2016. 17 июня. С. 18-19.
294. Петровская И. Дудь уехал в Магадан. Снимите шляпу. // Новая газета. 2019. 26 апреля. С. 24.
295. Пивоваров Ю. С. Русское настоящее и советское прошлое. Москва :
Санкт-Петербург: Центр гуманитарных инициатив, 2017. 334 с.
296. Пиотровский Б. Б. История Эрмитажа. Краткий очерк. Материалы
и документы. Москва : Искусство, 2000. 574 с.
297. Письма И. В. Сталина В. М. Молотову. 1925-1936 гг. : сборник документов. Москва : Россия молодая, 1996. 303 с.
298. Письмо исторического оптимиста // Дружба народов. 1988. № 3.
С. 231-239.
299. Письмо Председателя Совета Министров СССР Н. С. Хрущёва
Премьер-министру Швеции Т. Эрландеру // Международная жизнь. 1961.
№ 12. С. 6-9.
300. Плимак Е. Г. 1 декабря 1934-го: трагедия Кирова и трагедия советской России / Е. Г. Плимак, В. С. Антонов // Отечественная история. 2004.
№ 6. С 43-56.
301. Полян П. М. Историомор, или Трепанация памяти. Москва : АСТ,
2016. 624 с.
302. Попов В. П. Государственный террор в советской России, 123-1953
гг. (Источники и ихинтерпретация) // Отечественные архивы. 1992. № 2.
С. 17-27.
303. Попов В. П. «Закрома Родины»: к вопросу о создании резерва хлеба
в Советской России (1917-1953 гг.) // Российская история. 2018. № 4.
С. 24-34.
304. Попов В. На развилке дорог. Была ли альтернатива сталинской модели развития // Осмыслить культ Сталина. Москва : Политиздат, 1989.
С. 310-321.
305. Последний доклад наркома обороны СССР К. Е. Ворошилова // Военно-исторический журнал. 1991. № 3. С. 5-8.
507

306. Потехин С. А. Как тревога – так до Бога // Независимое военное
обозрение. 2006. 16-22 июня. № 20. С. 4.
307. Правда истории. Индустриализация // Правда. 1988. 21 октября.
С. 7.
308. «Православный» сталинизм: Сборник статей. Москва : АНО развития духовно-православных начал общества «Символик», 2017. 352 с.
309. Предварительные итоги сева и задачи уборочной кампании: Резолюция Июньского (1931 г.) Пленума ЦК ВКП (б) // КПСС в резолюциях и
решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Москва : Политиздат,
1985. Т. 5. С. 285-337.
310. Проект доклада Г. К. Жукова, написанного 3 мая 1956 г. для несостоявшегося пленума ЦК КПСС по вопросу о «культе личности Сталина» //
Источник. 1995. № 2. С. 140-151.
311. Прокофьев Д. Бездоходное производство. Огосударствление экономики неизбежно сделает нас бедными // Новая газета. 2019. 3 апреля.
С. 16-17.
312. Прокопович С. Н. Народное хозяйство СССР. Т. 1. Нью-Йорк : Издво имени Чехова, 1952. 397 с.
313. Промышленность Германии в период войны 1933-1945 гг. Москва :
Наука, 1956. 386 с.
314. Путин поклонился жертвам сталинских репрессий // Труд. 2007. 31
октября. С. 1.
315. Пыхалов И. В. Великая оболганая война. Москва : Яуза, 2020.
608 с.
316. XV съезд ВКП (б): стенографический отчёт. Москва : Госполитиздат, 1930. 727 с.
317. Раманичев Н. М. Великая Отечественная война 1941-1945 гг. Военно-исторические очерки. Кн. 4. Народ и власть. Москва : Республика,
1996. 611 с.
318. Рачинский Я. Иосиф и его братья // Новая газета. 2011. 4 июля.
С. 7-8.
319. Режимные люди в СССР. Москва : РОССПЭН; Фонд Первого Президента России Б. Н. Ельцина, 2009. 367 с.
320. Резолюция XV cъезда ВКП (б) по отчёту Центрального Комитета //
КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов
ЦК. Москва : Политиздат, 1984. Т. 4. С. 257-265.
321. Репинецкий А. И. Война и образовательный уровень населения
России // Российская история. 2010. № 4. С. 63-69.
322. Решения партии и правительства по хозяйственным вопросам. Т. 2.
1929-1940 гг. Москва : Политиздат, 1967. 797 с.
323. Решин Л. Коллаборационизм и жертвы режима // Знамя. 1994. № 8.
С. 179-182.
324. Решин Л. «Русские пленные добровольно служить не будут» // Известия. 1990. 28 мая. С. 2.
508

325. Роковые решения. Москва : Воениздат, 1958. 320 с.
326. Рокоссовский К. К. Солдатский долг. Москва : Воениздат, 2013.
480 с.
327. Российская историческая энциклопедия. Т. 8. Москва : Торговый
дом «Абрис», 2020. 616 с.
328. Российская историческая энциклопедия. Т. 2. Москва : ОЛМА Медиа Групп, 2015. 616 с.
329. Российская историческая энциклопедия. Т. 9. Москва : Торговый
дом «Абрис», 2020. 616 с.
330. Российская историческая энциклопедия. Т. 1. Москва : ОЛМА Медиа Групп, 2015. 616 с.
331. Российская историческая энциклопедия. Т. 5. Москва : Торговый
дом «Абрис», 2017. 616 с.
332. Российская историческая энциклопедия. Т. 7. Москва : Торговый
дом «Абрис», 2020. 616 с.
333. Российская историческая энциклопедия. Т. 3. Москва : ОЛМА Медиа Групп, 2015. 616 с.
334. Российская историческая энциклопедия. Т. 4. Москва : Торговый
дом «Абрис», 2017. 616 с.
335. Российская историческая энциклопедия. Т. 6. Москва : Торговый
дом «Абрис», 2018. 616 с.
336. Россия. Полный энциклопедический справочник. Москва : ОЛМАПРЕСС; Звёздный мир, 2005. 336 с.
337. Рубцов А. В. Со слезами на глазах // Новая газета. 2019. 8 мая.
С. 30-31.
338. Рубцов А. Сталин умер завтра // Новая газета. 2017. 12 июля. С. 6-7.
339. Русская революция в судьбах А. В. Чаянова // Крестьяноведение.
Теория. История. Современность. Ежегодник. 1996. Москва : Наука, 1996.
С. 96-133.
340. Самсонов А. М. Знать и помнить. Диалог историка с читателем.
Москва : Политиздат, 1988. 368 с.
341. Самсонов А. М. Кто же прав в споре о мемуарах полководца ? // Вопросы истории. 1988. № 5. С. 181-182.
342. Сандалов Л. М. Первые дни войны. Москва : Воениздат, 1989.
221 с.
343. Сарнов Б. Империя зла: судьбы писателей. Москва : Новая газета,
2011. 316 с.
344. Сборник документов по истории уголовного законодательства в
СССР и РСФСР. 1917-1952 гг. Москва : Госиздат, 1953. 614 с.
345. Сванидзе М. Исторические хроники с Николаем Сванидзе.
1927-1928-1929 / М. Сванидзе, Н. Сванидзе. Санкт-Петербург : ЗАО «Торгово-издательский дом «Амфора», 2014. 63 с.
509

346. Сванидзе М. Исторические хроники с Николаем Сванидзе.
1942-1943-1944 / М. Сванидзе, Н. Сванидзе. Санкт-Петербург : ЗАО «Торгово-издательский дом «Амфора», 2014. 63 с.
347. Сванидзе М. Исторические хроники с Николаем Сванидзе.
1936-1937-1938 / М. Сванидзе, Н. Сванидзе. Санкт-Петербург : ЗАО «Торгово-издательский дом «Амфора», 2014. 63 с.
348. Сванидзе М. Исторические хроники с Николаем Сванидзе.
1939-1940-1941 / М. Сванидзе, Н. Сванидзе. Санкт-Петербург : ЗАО «Торгово-издательский дом «Амфора», 2014. 63 с.
349. Сванидзе М. Исторические хроники с Николаем Сванидзе.
1930-1931-1932 / М. Сванидзе, Н. Сванидзе. Санкт-Петербург : ЗАО «Торгово-издательский дом «Амфора», 2014. 63 с.
350. Селюнин В. Лукавая цифра / В. Селюнин, Г. Ханин // Новый мир.
1987. № 2. С. 181-201.
351. Семиряга М. И. Коллаборацонизм. Природа, типология и проявления в годы Второй мировой войны. Москва : ЭКО, 2000. 676 с.
352. XVII съезд ВКП (б): стенографический отчёт. Москва : Политиздат,
1934. 742 с.
353. Сибирская деревня на пути к социализму. Новосибирск : Крестьянство, 1973. 214 с.
354. Синицин Ф. Л. Конституционные принципы свободы совести и
всеобщее избирательное право в СССР: попытки реализации и противодействие (1936-1939 гг.) // Российская история. 2010. № 1. С. 81-92.
355. Синицин Ф. Л. Национальная политика Германии на оккупированной территории СССР в начальный период Великой Отечественной войны //
Вопросы истории. 2015. № 6. С. 47-67.
356. Синицин Ф. Л. Политика СССР в отношении немцев // Российская
история. 2012. № 1. С. 105-115.
357. Симонов К. М. Глазами человека моего поколения. Размышления о
И. В. Сталине. Москва : АПН, 1988. 480 с.
358. Симонов К. М. Непогрешимость. Из неопубликованного // Новая
газета. 2015. 27 ноября. С. 18-19.
359. Симонов К. М. Заметки к биографии Г. К. Жукова // Военно-исторический журнал. 1987. № 10. С. 56-63.
360. Симонов Н. С. Военно-промышленный комплекс СССР в
1920-1950-е гг.: темпы экономического роста, структура, организация производства и управления. Москва : РОССПЭН, 1996. 336 с.
361. Сквирский Л. С. В предвоенные годы // Вопросы истории. 1989.
№ 9. С. 55-68.
362. Смирнов А. Торжество показухи. Киевские и Белорусские манёвры
1935-1936 годов // Родина. 2006. № 12. С. 88-95.
363. Советская экономика в 1917-1920 гг. Москва : Наука, 1976. 410 с.
364. Советский Союз в мировой экономике // МЭ и МО. 1987. № 12.
С. 141-148.
510

365. Советский Союз в мировой экономике // МЭ и МО. 1987. № 11.
С. 145-157.
366. Советский энциклопедический словарь. Москва : Энциклопедия,
1985. 816 с.
367. Современное крестьяноведение и аграрная история России в ХХ
веке. Москва : Политическая энциклопедия, 2015. 743 с.
368. Современный философский словарь. Москва : Академический проект ; Екатеринбург : Деловая книга, 2015. 823 с.
369. Сойфер В. Н. Сталин и мошенники в науке. Москва : Добросвет;
Городец, 2016. 480 с.
370. Соломон П. Советская юстиция при Сталине. Москва : РОССПЭН,
2008. 464 с.
371. Солонин М. Мрачные «чудеса» 41-го года // Аргументы и факты.
2011. № 25. 22-28 июня. С. 9.
372. Солонин М. Сколько «изменников» обнаружила Родина // Новая газета. Правда ГУЛАГа. 2011. 16 сентября. С. 3.
373. Солопов А. Кого считали кулаком в 1920-1925 гг. // Трудные вопросы истории: Поиски. Размышления. Новый взгляд на события и факты.
Москва : политиздат, 1991. С. 91-102.
374. Социальная философия: Словарь. Москва : Академический проект;
Екатеринбург : Деловая книга, 2006. 624 с.
375. Социологический словарь. Москва : Экономика, 2004. 477 с.
376. Спиноза Б. Этика. Москва : Азбука-Аттикус, 2012. 352 с.
377. Справка о проверке обвинений, предъявленных в 1937 г. судебными
и партийными органами тт. Тухачевскому, Якиру, Уборевичу и др. военным
деятелям, в измене Родине, терроре и военном заговоре // Военные архивы
России. Москва : Пересвет; Церера, 1993. Вып. 1. С. 30-113.
378. Ставка Польше чем жизнь. Как Владимир Путин выступил с новой
Мюнхенской речью // Коммерсант. 2019. 23 декабря. С. 4-5.
379. Сталин И. В. Вопросы ленинизма. Москва : Госполитиздат, 1952.
611 с.
380. Сталин И. В. Год великого перелома // Сталин И. В. Соч. Т. 12.
С. 118-135.
381. Сталин И. В. Итоги первой пятилетки: Доклад на объединённом
пленуме ЦК и ЦКК ВКП (б) 7 января 1933 г. // Сталин И. В. Соч. Т. 13.
Москва : Госполитиздат, 1951. С. 161-210.
382. Сталин И. В. О Великой Отечественной войне Советского Союза.
Москва : Воениздат, 1947. 208 с.
383. Сталин И. В. О задачах хозяйственников. Речь на Первой Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности 4 февраля 1931 г. // Сталин И. В. Соч. Т. 13. Москва : Госполитиздат, 1951.
С. 29-43.
511

384. Сталин И. В. О правой опасности в ВКП (б). Речь на пленуме МК и
МКК ВКП (б) 19 октября 1928 г. // Сталин И. В. Соч. Т. 11. С. 222-238.
385. Сталин И. В. Речь на конференции аграрников-марксистов 27 декабря 1929 г. // Сталин И. В. Соч. Т. 12. Москва : Госполитиздат, 1949.
С. 141-172.
386. Сталин И. В. Речь на Первом Всесоюзном съезде колхозниковударников // Сталин И. В. Соч. Т. 13. Москва : Госполитиздат, 1951.
С. 236-256.
387. Сталин И. В. Речь на пленуме ЦК ВКП (б) 7 января 1933 г. // Сталин
И. В. Соч. Т. 13. Москва : Госполитиздат, 1951. С. 210-215.
388. Сталин И. В. Сочинения. Т. 17. Тверь : Северная Корона, 2004.
678 с.
389. Сталинское Политбюро в 30-е годы. Сборник документов. Москва :
АИРО-ХХ, 1995. 340 с.
390. Страницы истории КПСС. Факты. Проблемы. Уроки. Москва :
Высшая школа, 1985. 703 с.
391. Страницы истории советского общества: Факты, проблемы, люди.
Москва : Политиздат, 1989. 446 с.
392. Струве П. Б. Размышления о русской революции // Струве П. Б. Избранные сочинения. Москва : РОССПЭН, 1999. С. 255-286.
393. Сувениров О. Ф. Наркомат обороны и НКВД в предвоенные годы //
Вопросы истории. 1991. № 6. С. 26-35.
394. Судоплатов П. А. Разведка и Кремль. Записки нежелательноого
свидетеля. Москва : Эксмо, 2016. 464 с.
395. Такер Р. Сталин. История и личность. Путьт к власти. 1879-1929. У
власти. 1928-1941. Москва : Весь мир, 2006. 864 с.
396. Такер Р. Сталин – революционер. Путь к власти. 1879-1929.
Москва : Центрполиграф, 2013. 508 с.
397. Телегин В. От какого наследства отказывается советская юстиция //
Северный рабочий. 1988. 8 июля. С. 3.
398. Тепляков А. Г. «Отработанный материал»: массовая ликвидация
секретной агентуры советских спецслужб в 1920-1930-е гг. // Российская история. 2013. № 4. С. 101-115.
399. Тимаков В. Сколько погибло на самом деле // Новая газета. 2015. 11
мая. С. 22.
400. Тимошечкина Е. М. «У нас нет кулаков»: крестьянство и политика
«раскулачивания» в локальном измерении // Российская история. 2010. № 2.
С. 19-25.
401. Титов В. Н. Политическая элита и проблемы политики // Социологические исследования. 1998. № 7. С. 105-117.
402. Токарев В. А. Советский культурный ландшафт в тени пакта Молотова – Риббентропа (1939-1941 гг.) // Росийская история. 2010. № 5.
С. 61-74.
512

403. Толстой Н. Жертвы Ялты. Москва : Воениздат, 1996. 542 с.
404. Тольц М. «Белые пятна» советской демографии // Северный рабочий. 1988. 26 июня. С. 3-4.
405. Тоталитаризм. Из истории идеологий, движений, режимов и их преодоление. Москва : Памятники исторической мысли, 1996. 540 с.
406. Тот самый Тридцать Седьмой и современность. Тезисы Международного общества «Мемориал» к «юбилею» Большого Террора // Новая газета. Правда ГУЛАГа. 2017. 30 июля. С. 12-13.
407. Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание.
1927-1939. Т. 2. Москва : РОССПЭН, 2000. 796 с.
408. Трапезников С. П. Ленинизм и аграрно-крестьянский вопрос. Т. 2.
Москва : Наука, 1974. 614 с.
409. Триандафиллов В. К. Характер операций современных армий.
Москва : Госвоениздат, 1929. 262 с.
410. Троцкий Л. Д. Сталин : в 2 т. Т. 2. Москва : Терра, 1996. 417 с.
411. Троцкий Л. Д. Сталин : в 2 т. Т. 1. Москва : Терра, 1996. 324 с.
412. 1941 год. Документы : в 2 кн. Кн. 2. Москва : МФД, 1998. 752 с.
413. Уманский Л. А. Годы труда и побед. 1917-1987 : справочник /
Л. А. Уманский, С. С. Шаболдин. Москва : Политиздат, 1987. 368 с.
414. Уроки событий, связанных с злодейским убийством тов. Кирова:
Закрытое письмо ЦК ВКП (б) 18 января 1935 г. // Известия ЦК КПСС. 1989.
№ 8. С. 95.
415. Файнбург И. З. Не сотвори себе кумира. Социализм и «культ личности». (Очерки теории). Москва : Наука, 1990. 264 с.
416. Фашизм и антифашизм. Энциклопедия : в 2-х т. Т. 2. Москва :
Терра, 2008. 512 с.
417. Фашизм и антифашизм. Энциклопедия : в 2-х т. Т. 1. Москва :
Терра, 2008. 512 с.
418. Фельдман М. А. Место стахановского движения в предвоенной советской истории // Вопросы истории. 2015. № 8. С. 3-19.
419. Феномен первых пятилеток // Горизонт. 1988. № 5. С. 45-54.
420. Феррети. М. Расстройство памяти: Россия и сталинизм // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены. 2002.
№ 5. С. 40-54.
421. Фицпатрик Ш. Повседневный сталинизм. Социальная история Советской России в 30-е годы: город. Москва : РОССПЭН, 2001. 336 с.
422. Фост Д. Панфилёнок – имя нарицательное // Родина. 2005. № 9.
С. 36-38.
423. Хайек Ф. А. Дорога к рабству. Москва : экономика, 1992. 176 с.
424. Хайек Ф. А. Пагубная самонадеянность. Ошибки социализма.
Москва : Новости, 1992. 304 с.
425. Халип И. Архипелаг Шталаг // Новая газета. 2018. 7 мая. С. 6-7.
513

426. Хантер Г. Аграрная политика необольшевиков и альтернативы /
Г. Хантер, Я. Ширмер // Отечественная история. 1995. № 6. С. 26-40.
427. Хантер Г. Исследование альтернатив советской экономики в период
первых пятилеток / Г. Хантер, Я. Ширмер // Экономика и математические
методы. 1991. Т. 27. Вып. 5. С. 80-94.
428. Хантер Г. Негодные основы. Советская экономическая политика.
1928-1940. Глава VI. Аграрная политика необольшевизма и альтернативы /
Г. Хантер, Я. Ширмер. Притнстон, 1992. С. 215-339.
429. Хаустов В. Сталин, НКВД и репрессии 1936-1939 гг. / В. Хаустов,
Л. Самуэльсон. Москва : РОССПЭН; Фонд Первого Президента России
Б. Н. Ельцина, 2010. 432 с.
430. Хироши О. К вопросу о предпосылках коллективизации: настроение работников низовых партийных и советских структур в период НЭПа //
Российская история. 2018. № 4. С. 14-16.
431. Хлевнюк О. В. Номенклатурные революции: региональные руководители в СССР в 1936-1939 гг. // Российская история. 2016. № 5. С. 36-51.
432. Хлевнюк О. Сталин. Жизнь одного вождя. Москва : АСТ: CORPUS,
2015. 464 с.
433. Хлевнюк О. В. 1937-й: Сталин, НКВД и советское общество.
Москва : Республика, 1992. 268 с.
434. Чаадаев П. Я. Философические письма. Апология сумасшедшего.
Москва : АСТ, 2011. 256 с.
435. Чемоданов И. В. Была ли в СССР альтернатива насильственной
коллективизации // Вопросы истории. 2006. № 2. С. 1567-161.
436. Черушев Н. С. Расстрелянная элита РККА (командармы 1-го и 2-го
рангов, комкоры, комдивы и им равные). 1937-1941. Биографический словарь / Н. С. Черушев, Ю. Н. Черушев. Москва : Кучуково поле; Меганома,
2012. 496 с.
437. Чубарьян А. Анализируя Сталина // Аргументы и факты. 2019.
№ 24. С. 5.
438. Чубарьян А. О. Сложное прошедшее время // Российская газета.
2005. 18 февраля. С. 12.
439. Чуев Ф. И. 140 бесед с Молотовым. Второй после Сталина.
Москва : Родина, 2019. 656 с.
440. Шаги индустриализации // Правда. 1987. 26 июля. С. 6.
441. Шаламов В. Т. Колымские рассказы. Т. 1. Москва : Наше наследие,
1992. 397 с.
442. Шашков В. Я. Спецпоселенцы на защите Отечества / В. Я. Шашков, С. С. Козлов // Вопросы истории. 2005. № 3. С. 158-163.
443. XVI конференция ВКП (б): стенографический отчёт. Москва : Госполитиздат, 1962. 868 с.
444. XVI съезд ВКП (б): стенографический отчёт : в 2 ч. Ч. 1. Москва ;
Ленинград : Госиздат, 1930. 719 с.
514

445. Шефов Н. А. Против меча и свастики. История Второй мировой
войны. Москва : Тонус, 2016. 456 с.
446. Ширер У. Взлёт и падение Третьего рейха. Т. 2. Москва : Воениздат,
1991. 594 с.
447. Шкляров В. От культа личности к культу силы. Почему в России
востребован сталинизм // Новая газета. 2019. 26 апреля. С. 17.
448. Шпотов Б. М. Американский бизнес и Советский Союз в
1920-1930-е годы: Лабиринты экономического сотрудничества. Москва :
Книжный дом «Либроком», 2013. 320 с.
449. Штеменко С. М. Генеральный штаб в годы войны. Москва : Воениздат, 1989. 512 с.
450. Экономическая энциклопедия. Т. 2. Москва : Экономика, 1975.
914 с.
451. Эткинд А. Внутренняя колонизация. Имперский опыт России.
Москва : Новое литературное обозрение, 2016. 448 с.
452. Яковлев А. Н. Войну надо очистить от вранья // Аргументы и
факты. 2005. № 8. С. 3.
453. Яковлев А. Н. По мощам и елей. Москва : Евразия, 1995. 192 с.
454. Яковлев А. С. Цел жизни. Москва : Политиздат, 1987. 652 с.
455. European Parliament resolution of 19 September 2019 on the importance of European remembrance for the future of Europe. URL: https://
www.europarl. europa. eu/doceo/document/TA-9-2019-0021_EN.html.

515

Научное издание

Сергей Григорьевич Осьмачко
СТАЛИНИЗМ (1929-1945 гг.)
Монография

Текст печатается в авторской редакции

Технический редактор выпускных сведений С. А. Сосновцева
Подписано в печать 23.10.2020. Формат 60×90/16.
Объем 32,25 п. л., 29,34 уч.-изд. л. Тираж 500 экз. Заказ № 5248.
Издано в редакционно-издательском отделе
ФГБОУ ВО «Ярославский государственный педагогический
университет им. К. Д. Ушинского» (РИО ЯГПУ)
150000, Ярославль, Республиканская ул., 108/1
Отпечатано в типографии
ИД «Канцлер» (ООО «Канцлер»)
150008, г. Ярославль, ул. Клубная, 4-49