Автор: Шпеер А.
Теги: география биографии история вторая мировая война
ISBN: 5-88590-860-5
Год: 1998
Текст
АЛЬБЕРТ
ШПЕЕР
воспоминания
ТИРАНИЯ
(Воспоминания АЛЬБЕРТ
ШПЕЕР
СМОЛЕНСК
РУСИЧ
1998
УДК 9(43)
ББК 63.3 (4Г)
Ш 83
Серия основана в 1993 году
Перевод с немецкого
Шпеер А.
Ш 83 Воспоминания: Пер. с нем. / — Смоленск:
«Русич», 1998. — 720 стр. («Тирания»).
Альберт Шпеер был личным архитектором Гитлера,
а с 1942 года возглавлял военную промышленность
«третьего рейха». После разгрома фашистской Герма-
нии Нюрнбергский трибунал осудил его как одного из
главных военных преступников.
В своих мемуарах, принадлежащих к числу самых
поучительных политических документов XX в., Шпеер
полностью переосмысливает свое прошлое, давая ему
суровую, горькую оценку.
ISBN 5-88590-860-5
ББК 63.3 (2)
© «Русич», составление, разработка серии, 1998
© А. Шуплецов, оформление, 1998
Любая попытка автобиографии есть за-
тея более чем сомнительная, ибо при этом
человек неизбежно исходит из предпосылки, что
существует где-то некий стул, куда можно
присесть, дабы, сидя на нем, подвергнуть рас-
смотрению собственную жизнь, сопоставить
различные ее фазы, проникнуть в ее развитие.
Человек может, человек имеет право себя ви-
деть. Однако разглядеть себя он не сумел бы в
данную минуту, как не сумел бы разглядеть
прошлое во всей его полноте.
Карл Барт
ПРЕДИСЛОВИЕ
«Вероятно, теперь вы приметесь за воспоминания?..» —
предположил один из первых американцев, которых я встре-
тил в мае 1945 года во Фленсбурге. С тех пор минуло уже
двадцать четыре года, из которых двадцать один я провел
в тюремной камере. Немалый срок.
И вот я предлагаю читателю свои мемуары. Я старался
так отобразить прошлое, как сам его пережил. Кому-то оно
может показаться искаженным, кто-то сочтет, что моя пер-
спектива неверна. Как бы то ни было, я изображал то, что
сам пережил, и так, как я это воспринимаю сегодня. Я
ставил себе целью не уклоняться от прошлого. Я не соби-
рался замалчивать ни обаяние того времени, ни его кошма-
ры. Живые свидетели подвергнут меня критике, но этого не
избежать. Я хотел быть честным.
Эти воспоминания призваны показать некие предпо-
сылки, которые почти неотвратимо вели к катастрофам,
ознаменовавшим конец того времени. Я стремился пока-
зать, к каким последствиям может привести концентрация
в руках одного человека неограниченной власти, и понять,
каков он был, этот человек. Суду в Нюрнберге я сказал:
«Будь у Гитлера друзья, я стал бы его другом. Я обязан ему
восторгами и славой моей юности, равно как ужасом и
виной позднейших лет».
В описании Гитлера таким, каким он явился и мне и
другим, проступает немало привлекательных черт. Возни-
кает представление о человеке многосторонних дарований
5
и к тому же преданном идее. Однако, чем дольше я писал,
тем больше сознавал, что речь здесь идет о чисто внешних
качествах. Ибо этому облику противостоит неизгладимое
воспоминание: Нюрнбергский процесс. Мне никогда не
забыть документальное свидетельство о еврейской семье,
которая будет убита: муж, жена и дети на пути к смерти.
Они и сегодня еще стоят у меня перед глазами.
В Нюрнберге меня приговорили к двадцати годам
тюрьмы. Приговор военного трибунала, сколь ни ущербно
в нем воспроизводится история, попытался также сформу-
лировать некую вину. Наказание, во все времена мало
пригодное для того, чтобы измерить историческую ответ-
ственность, положило конец моему гражданскому бытию.
Но увиденная картина лишила мою жизнь внутреннего
содержания, и действие ее оказалось более длительным,
нежели приговор.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Происхождение и юность
Предки мои либо были швабами, либо происходили от
бедных вестервальдских крестьян, некоторая их часть пере-
ехала из Силезии и Вестфалии, и все они принадлежали к
великой армии людей, живущих тихо и неприметно. За
одним разве что исключением: рейхсмаршал граф Фридрих
Фердинанд цу Паппенгайм (1702—1793), который совмест-
но с моей незамужней прародительницей Хумелин произ-
вел на свет восьмерых сыновей. Правда, судя по всему, он
не слишком обременял себя заботами об их благополучии.
Три поколения спустя мой дедушка Герман Гоммель,
сын бедного шварцвальдского лесничего, на склоне лет
оказался единственным владельцем крупнейшего в Герма-
нии торгового дома по продаже инструментальных станков,
а также фабрики точных приборов. Несмотря на свое бо-
гатство, он вел весьма скромный образ жизни, а с подчи-
ненными обходился милостиво. Он был наделен не только
прилежанием, но и даром побуждать других по доброй воле
работать на него, — этот мыслитель из Шварцвальда, спо-
собный часами сидеть в лесу на скамье, не говоря ни слова.
Почти одновременно другой мой дед, Бертольд Шпе-
ер, стал состоятельным архитектором в Дортмунде и воз-
двиг множество зданий в распространенном тогда класси-
ческом стиле. Хотя он рано умер, средств, оставленных им,
хватило, чтобы дать образование четырем сыновьям. Обоим
7
дедам в их карьере хорошую службу сослужила развернув-
шаяся со второй половины XIX века индустриализация
страны. Впрочем, многим, кто начинал при гораздо более
благоприятных исходных условиях, она нисколько не по-
могла. Рано поседевшая мать моего отца вызывала у меня
в молодости скорее почтение, чем любовь. Это была серь-
езная женщина, с укоренившимися простыми представле-
ниями о жизни и вдобавок наделенная несокрушимой энер-
гией. В своем окружении она властвовала.
* * *
19 марта 1905 года в воскресный полдень я явился на
свет в городе Мангейме. Как мне потом рассказывала ма-
тушка, раскаты весеннего грома заглушил колокольный
звон соседней церкви.
Отец мой, после того как двадцати девяти лет от роду,
в 1892 году, оставил собственное дело, был одним из наи-
более занятых архитекторов Мангейма, бурно растущего
промышленного центра.
До 1900 года, когда он женился на дочери богатого
майнцского коммерсанта, ему удалось уже сколотить из-
рядное состояние.
Буржуазный стиль нашей квартиры, в одном из пост-
роенных отцом мангеймских домов, соответствовал поло-
жению и репутации моих родителей. Большие ворота чу-
гунного литья с арабесками открывались для въезда;
импозантный дом, во двор которого свободно могли въез-
жать автомобили. Они останавливались перед парадным
подъездом, какому и надлежало быть в столь изысканном
доме. Впрочем, дети — два моих брата и я — довольствова-
лись черным ходом. Лестница там была темная, узкая и
крутая и вела к скромной задней прихожей. Детям, соб-
ственно, и нечего было делать на роскошной, устланной
коврами лестнице.
Наше детское царство занимало заднюю часть дома —
от наших спален до большой, словно зала, кухни, мимо
которой пролегал путь в парадную часть дома с четырнад-
цатью комнатами. Из обставленного голландской мебелью
вестибюля с фальшивым камином, выложенным драгоцен-
8
ными дельфтскими изразцами, гостей препровождали в
большую комнату с французской мебелью и штофными
ампирными обоями. Особенно врезались мне в память и не
забыты по сей день сверкающие хрустальные люстры на
четыре рожка каждая, а также зимний сад, который отец
полностью приобрел на Всемирной парижской выставке
1900 года: там была украшенная богатой резьбой индийская
мебель, ручная вышивка на портьерах и ковровая тахта,
пальмы и экзотические растения создавали представление
о таинственном и чуждом мире. Здесь мои родители вкуша-
ли свой завтрак, здесь же отец готовил для нас, детей,
булочки с ветчиной — даром его вестфальской родины.
Воспоминание о примыкающей к зимнему саду гостиной
несколько поблекло, а вот обшитая панелями обеденная
зала в новоготическом стиле до сих пор сохранила для меня
волшебную силу. За столом могло одновременно размес-
титься более двадцати человек. Здесь отпраздновали мое
крещение, здесь и по сей день справляются семейные тор-
жества.
Матушка с чисто буржуазной гордостью и превеликой
охотой заботилась о том, чтобы мы вошли в число се-
мейств, возглавляющих мангеймское общество. Наверняка
во всем городе сыскалось бы не больше, но и не меньше
двадцати-тридцати семейств, которые могли позволить себе
такие расходы. Для представительности содержалась и
многочисленная прислуга. Помимо кухарки, по вполне
понятным причинам любимой нами, детьми, родители дер-
жали еще девушку при кухне, горничную, часто и лакея и
всегда - шофера, равно как и бонну, чтобы приглядывать
за нами. Служанки все носили белую наколку, черное
платье и белый фартучек, лакей — фиолетовую ливрею с
вызолоченными пуговицами, но всех роскошней был одет
шофер.
Родители делали все от них зависящее, чтобы обеспе-
чить своим детям легкое и беззаботное детство. Но осущест-
влению этого желания препятствовали их богатство и пред-
ставительность, общественные обязанности и ведение
хозяйства на широкую ногу, с обязательными боннами и
прочей прислугой. Я и по сей день ощущаю тягостную
9
нарочитость этого мира. Вдобавок у меня часто бывали
головокружения, а иногда даже и обмороки. Приглашен-
ный на консультацию профессор из Гейдельберга диагно-
стировал «нервическую слабость сосудов». Этот изъян озна-
чал для меня изрядную душевную нагрузку и рано сделал
уязвимым для внешних обстоятельств жизни. Страдания
мои усугублялись тем, что мои сверстники, как и оба брата,
физически были гораздо крепче, отчего я неизбежно ощу-
щал собственную неполноценность. Во время игр они не-
редко давали мне это почувствовать.
Ущербность в чем-то одном пробуждает порой некие
противодействующие силы. Во всяком случае, упомянутые
затруднения привели к тому, что я выучился более гибко
приспосабливаться к окружающей меня среде. Если впо-
следствии я проявлял волю и искусность в преодолении
неприятных обстоятельств и в обращении с неудобными
людьми, то это не в последнюю очередь следует приписать
моим прежним телесным слабостям.
Когда нас выводила на прогулку гувернантка-францу-
женка, мы должны были, дабы соответствовать нашему
общественному статусу, надевать более нарядное платье.
Конечно же, игры в городских парках, а тем паче на улице
нам возбранялись. Так что нашей игровой площадкой ос-
тавался двор — немногим просторнее нескольких комнат,
хотя и вместе взятых, — окруженный и стиснутый задними
стенами многоэтажных доходных домов. В этом дворе рос-
ли два или три хиреющих, лишенных воздуха платана, а
увитая плющом стена и глыбы туфа в углу тщились изоб-
разить грот. Толстый слой копоти уже по весне покрывал
стволы и листья; да и вообще все, к чему бы мы ни
прикасались, было создано для того, чтобы превратить нас
в грязных, отнюдь не благородного вида детей большого
города. Любимой товаркой моих школьных лет стала для
меня дочь нашего швейцара Фрида Альмендингер. Я охот-
но сиживал у них в подвальной квартирке, скромной и
маленькой. Атмосфера скупой непритязательности, а также
тесная сплоченность семьи имели для меня странную при-
тягательную силу.
10
♦ ♦ *
Обучение мое началось в привилегированной частной
школе, где детей ведущих семейств нашего индустриально-
го города учили чтению и письму. Я успел привыкнуть к
заботливому окружению, и потому мне всего тяжелей да-
лись первые месяцы в реальной школе, среди озорных
соучеников. Впрочем, мой друг Квенцер довольно скоро
научил меня всяким глупостям и даже подбил меня опла-
тить из моих карманных денег покупку футбольного мяча.
Плебейская затея, вызвавшая дома немыслимый ужас, тем
более что Квенцер происходил из довольно бедной семьи.
В эту пору во мне, вероятно впервые, проснулась тяга к
статистическому осмыслению фактов: я переписывал все
замечания из классного журнала в мой «Постоянный ка-
лендарь для школьников» и каждый месяц подсчитывал,
кому сделали больше всех замечаний. Разумеется, я оставил
бы это занятие, не грози мне самому перспектива время от
времени возглавлять этот перечень.
Архитектурное бюро отца вплотную примыкало к на-
шей квартире. Здесь разрабатывались проекты для разных
заказчиков; всевозможные чертежи возникали на голубова-
той вощеной бумаге, запах которой до сих пор примеши-
вается к моим воспоминаниям об этом бюро. Все, постро-
енное моим отцом, было выполнено под сильным влиянием
неоренессанса, минуя модерн. Позднее образцом для отца
стал сдержанный классицизм Людвига Хофмана, ведущего
архитектора Берлина.
В этом бюро я на двенадцатом году жизни ко дню
рождения отца создал в подарок ему первое «произведение
искусства», набросав своего рода эскиз «часов жизни» в
донельзя вычурном корпусе, поддерживаемом коринфски-
ми колоннами и причудливыми волютами. На чертеж я
употребил тушь всех цветов, какую только мог достать. При
содействии отцовских служащих возник проект, который
неопровержимо свидетельствовал о моей тяге к эпохе «позд-
него ампира».
У моих родителей еще до 1914 года наряду с откры-
тым летним лимузином имелся закрытый автомобиль,
11
используемый зимой для поездок по городу. Обе эти
машины были средоточием моих технических вожделе-
ний. С началом войны их пришлось поставить на колод-
ки, чтобы сберечь шины, но, когда нам удавалось пола-
дить с шофером, мы получали разрешение посидеть за
рулем прямо в гараже. Так впервые проявило себя мое
помешательство на технике в тогдашнем, отнюдь еще не
технизированном мире. Только после того, как в тюрьме
Шпандау меня на двадцать лет, подобно человеку из
девятнадцатого столетия, лишили радио, телевидения,
телефона и машины, после того, как у меня отняли даже
возможность самому пользоваться электрическим вы-
ключателем, я снова испытал подобное же ощущение
счастья, когда спустя десять лет мне позволили работать
с электрическим полотером.
В 1915 году я столкнулся с очередным достижением
технической революции тех лет. Под Мангеймом разме-
щался один из тех цеппелинов, которые использовались
для налетов на Лондон. Командир и офицеры из его эки-
пажа стали вскоре завсегдатаями нашего дома. Они пригла-
сили обоих моих братьев и меня осмотреть их воздушный
корабль. Я, десятилетний мальчуган, оказался перед этим
гигантом, залез в моторную гондолу, ползал по таинствен-
ным полутемным проходам летательного аппарата и по
гондоле пилота. Когда ближе к вечеру цеппелин поднялся
в воздух, командир корабля описал красивую петлю вокруг
нашего дома, а офицеры помахали из кабины простыне^,
которую позаимствовали у моей матушки. Из ночи в ночь
меня преследовала мысль, что цеппелин может загореться
в воздухе и все наши друзья погибнут.
Мое воображение живо занимала война, успехи и не-
удачи на фронте, страдания солдат. По ночам до нас порой
доносился дальний гром многоорудийной битвы под Вер-
деном; из пылкого детского сопереживания я несколько
ночей проспал не на мягкой постели, а рядом, на жестком
полу, потому что жесткое ложе, на мой взгляд, больше
соответствовало тем лишениям, которые приходится пере-
носить солдатам на фронте.
Плохое питание в больших городах и «брюквенная
12
зима» выпали также и на нашу долю. Богатство наше так
при нас и осталось, зато не было у нас ни родных, ни
знакомых в деревнях, лучше обеспеченных продуктами.
Правда, матушка исхитрялась каждый раз придумывать все
новые и новые вариации кушаний из брюквы, но мне
порой до того хотелось есть, что я мало-помалу с превели-
ким аппетитом уничтожил целый мешок твердых как ка-
мень собачьих сухарей, которые сохранились у нас еще с
мирного времени. Воздушные налеты на Мангейм участи-
лись, по теперешним представлениям, они были весьма
безобидны; небольшая бомба угодила в один из соседних
домов. Начался новый период моей юности.
Неподалеку от Гейдельберга у нас с 1905 года был
летний домик, выстроенный на отвале каменоломни, кото-
рая, вероятно, возникла в свое время при сооружении
лежащего по соседству Гейдельбергского замка. За плато
вздымались хребты Оденвальда, по заросшим лесом скло-
нам бежали тропинки, а лесные просеки кое-где открывали
вид на долину Некара. Здесь царил покой; в нашем распо-
ряжении был прекрасный сад, огород, а также корова у
соседей. Летом 1918 года мы сюда и переехали.
♦ ♦ ♦
Здоровье мое вскоре улучшилось. Каждый день, даже
в снегопад, бурю или дождь, я проходил неизменно три
четверти часа до школы, причем последний отрезок часто
пробегал — велосипедов после войны, в тяжелые для эко-
номики годы, не было.
По дороге в школу я всегда проходил мимо клуба
общества любителей гребли. В 1919 году я стал его членом
и два года был рулевым на гоночных четверках и восьмер-
ках. Несмотря на мое все еще некрепкое сложение, я
вскоре сделался одним из самых активных гребцов. К шест-
надцати годам я был произведен в загребные на школьной
четверке и восьмерке и выиграл несколько гонок. Тут впер-
вые мной овладело честолюбие, и оно толкало на сверше-
ния, которых я от себя вообще не ожидал. Такова была
первая страсть моей жизни. Возможность задавать ритм
всей команде привлекала меня еще сильней, чем шанс
13
снискать уважение и почет в сравнительно тесном мире
гребцов.
Правда, мы чаще всего терпели поражение, но, по-
скольку речь шла о целой команде, трудно было выделить
именно твои прегрешения. Более того, возникало чувство
общих действий и общих просчетов. Еще одним достоин-
ством нашей тренировки был принятый нами торжествен-
ный обет воздержания. Я презирал тогда тех своих соуче-
ников, которые уже начали искать удовольствия в танцах,
вине и сигаретах.
Семнадцати лет я по дороге в школу познакомился со
своей будущей спутницей жизни. Это разожгло мое учеб-
ное рвение: уже год спустя мы уговорились пожениться,
как только я окончу университет. Я с первых дней был
силен в математике, но тут улучшились мои отметки и по
другим предметам, и я стал одним из лучших в классе.
Учитель немецкого, восторженный демократ, частень-
ко зачитывал нам статьи из либеральной «Франкфуртер
цайтунг». Не будь этого учителя, я бы пребывал в сугубо
аполитичном окружении; Ибо воспитывали нас на основе
буржуазно-консервативных образцов: распределение влас-
ти в обществе, традиционные авторитеты, несмотря на
происшедшую революцию, до сих пор подавались нам как
незыблемый, заведенный от Бога порядок. Течения, возни-
кавшие повсюду в начале двадцатых, нас нисколько не
затронули. Какая бы то ни было критика школьной систе-
мы, учебного материала, а уж тем паче начальства полно-
стью исключалась, от нас требовали безусловной веры в
нерушимый авторитет школы: нам даже и в голову не
приходило подвергнуть сомнению существующий порядок,
ибо в школе мы были подчинены диктату своего рода
абсолютной системы. Вдобавок у нас не было таких пред-
метов, как, скажем, обществоведение, которое способство-
вало бы развитию способностей к самостоятельным поли-
тическим оценкам. На уроках немецкого даже в выпускном
классе мы писали сочинения исключительно на литератур-
но-исторические темы, которые просто не допускали раз-
мышлений о проблемах общественных. И уж, конечно,
подобная узость в преподавании не пробуждала у нас же-
14
лания заявить в школьном кругу или вне школы о своем
восприятии тех или иных политических событий. Еще одно
решающее отличие того времени от сегодняшних дней
состояло в нашей полнейшей невозможности съездить за
границу. Не существовало ни одной организации, которая
позаботилась бы о молодежи, найдись даже средства для
такого рода поездок. Мне представляется необходимым
указать на эти упущения, в результате которых целое поко-
ление осталось не подготовленным к столь быстрому раз-
витию технических средств воздействия на человека.
Дома у нас политические разговоры тоже не велись.
Это вдвойне удивительно, если учесть, что мой отец еще до
1914 года был убежденным либералом. Каждое утро он с
нетерпением поджидал свою «Франкфуртер цайтунг», по-
стоянно читал критические журналы «Симплициссимус» и
«Югенд». Он был последователем Фридриха Наумана, ко-
торый ратовал за социальные реформы, проводимые в силь-
ной Германии. После 1923 года отец стал приверженцем
Куденхове-Калерги и активно поддерживал его панъевро-
пейские идеи. Он наверняка охотно поговорил бы со мной
о политике, но я предпочитал уклоняться от таких бесед, а
отец и не настаивал. Правда, подобное равнодушие к по-
литике было вполне объяснимо у молодежи, которая испы-
тала разочарование и устала от проигранной войны, от
революции, от инфляции, хотя, с другой стороны, оно
помешало мне выработать критерии политических оценок.
Куда интересней казалось мне ходить к школе через парк
Гейдельбергского замка и каждый раз по несколько минут
мечтательно разглядывать старый город и руины замка со
ступеней террасы. Эта романтическая тяга к заброшенным
замкам и кривым улочкам сохранилась во мне и позже
вылилась в страсть коллекционировать пейзажи, особенно
связанные с гейдельбергскими романтиками. Иногда по
дороге к замку я встречал Стефана Георге, который выгля-
дел на редкость достойно и гордо и поистине излучал
некую духовную силу. Вероятно, подобное впечатление
производили великие миссионеры, ибо в нем был какой-то
магнетизм. Мой старший брат, будучи в выпускном классе,
сумел проникнуть в ближайшее окружение маэстро.
15
Меня же всего сильней привлекала музыка. В Мангей-
ме я до 1922 года слушал молодого Фуртвенглера, а потом
Эриха Клайбера. В те времена Верди еще производил на
меня большее впечатление, чем Вагнер, а Пуччини казался
«ужасным». Зато мне чрезвычайно понравилась одна сим-
фония Римского-Корсакова, да и Пятая Малера хоть и
показалась «крайне сложной, но все равно понравилась».
После одного из выходов в театр я отметил, что Георг
Кайзер — «самый крупный среди современных драматургов,
который в своих произведениях борется за понимание,
ценность и власть денег», а по поводу «Дикой утки» Ибсена
нашел, что достоинства ведущего общественного класса
производят на нас комическое впечатление, ибо это «коме-
дийные» лица. Ромен Роллан своим романом «Жан-Крис-
тоф» усилил мое восхищение Бетховеном.
И хотя бурная светская жизнь у нас дома мне не
нравилась, это нельзя считать проявлением юношеского
негативизма. Нет, если я отдавал предпочтение авторам
критического толка, если в гребном клубе или в альпинист-
ских походах я искал общения с привычным кругом друзей,
это носило характер сознательной оппозиции. Даже тяга к
семейству скромного ремесленника противоречила тради-
ции подыскивать себе круг общения и будущую жену в
ограниченном социальном слое, к которому принадлежали
и мои родители. Подсознательно я даже испытывал симпа-
тию к крайне левым - хотя она так никогда и не проявила
себя в конкретных формах. Активная политическая дея-
тельность была мне чужда, мои национальные пристрастия
и, к примеру, то обстоятельство, что во времена оккупации
Рура в 1923 году я возмущался неуместными развлечениями
или грозящий угольным кризисом, ничего в этом не меня-
ли.
К моему великому удивлению, я из всех выпускников
написал лучшее сочинение, однако, когда ректор в про-
щальной речи возвестил абитуриентам, что отныне перед
нами «открыт путь к высочайшим свершениям и почес-
тям», подумал про себя: «Нет, это не обо мне речь».
Будучи лучшим математиком школы, я хотел посвя-
тить себя этой науке, но отец выдвинул против моего
16
намерения вполне убедительные доводы, и я не был бы
логически мыслящим математиком, не согласись я с ним.
Всего естественней казалась для меня профессия архитек-
тора, из которой я уже многого набрался с молодых лет и,
к великой радости отца, решил стать архитектором, как он
и его отец.
* * *
Первый семестр я из финансовых соображений про-
учился в Высшем техническом училище в близлежащем
Карлсруэ, поскольку инфляция с каждым днем становилась
все головокружительней. Мне приходилось получать свой
чек еженедельно, но к концу недели сказочная сумма снова
обращалась в ничто. Из Шварцвальда, где я находился во
время своего велосипедного турне, я писал: «Здесь все
очень дешево, одна ночевка — 400 000 марок, ужин - 1 800
ООО, пол-литра молока — 250 000». Шесть недель спустя,
незадолго до окончания инфляции, обед в ресторане стоил
от 10 до 20 миллиардов, а в студенческой столовой —
миллиард с лишним, что соответствовало 7 пфеннингам
золотом. За театральный билет приходилось платить от 300
до 400 миллионов.
Из-за этой финансовой катастрофы наша семья в кон-
це концов сочла необходимым продать некоему концерну
торговый дом и фабрику покойного дедушки за незначи-
тельную долю от истинной стоимости, но в пересчете по
курсу доллара. Таким образом, мой ежемесячный вексель
составлял теперь 16 долларов, на которые я мог прекрасно
существовать, без забот без хлопот.
Когда весной 1924 года экономическое положение
нормализовалось, я перевелся в Высшее техническое учи-
лище Мюнхена. Хотя я пробыл там до лета 1925 года, а
Гитлер после освобождения из-под ареста весной 1925-го
снова заставил о себе говорить, все это проходило мимо
меня. В подробных письмах к своей будущей жене я писал
лишь о том, что работаю до глубокой ночи, и о нашей
совместной цели пожениться через три или четыре года.
На каникулах мы вдвоем, а порой и с другими студен-
тами совершали восхождения на Австрийские Альпы. Труд-
17
ные подъемы создавали чувство истинного свершения.
Иногда я с завидным упрямством убеждал своих попутчи-
ков даже при самой скверной погоде — в бурю, под ледя-
ным дождем, на холоде — не прерывать восхождения, хотя
туман мешал нам любоваться окрестностями.
Порой с вершины мы видели над просторной равни-
ной темно-серую пелену облаков. Под этой пеленой обита-
ли, по нашим понятиям, замученные люди. Мы считали
себя много выше таких людей. С высокомерием юности мы
полагали, что только достойные ходят в горы; когда после
восхождений мы возвращались в нормальную жизнь долин,
меня порой даже сбивала с толку судорожная активность в
городах. «Близости с природой» искали мы и когда ходили
на байдарках. Этот вид туризма был тогда еще внове, вод-
ная гладь не была, как сегодня, испещрена лодками различ-
ных моделей и видов; мы в тишине спускались вниз по
течению, а к вечеру разбивали палатки в самых живопис-
ных местах. Эти неспешные походы возвращали нам долю
того блаженства, которое было столь естественно для на-
ших предков. Еще в 1885 году мой отец предпринял отчасти
пешком, отчасти на лошадях путешествие от Мюнхена до
Неаполя и обратно. Позже, получив возможность разъез-
жать по всей Европе на собственной машине, он говорил
мне, что именно это путешествие в Неаполь было самым
прекрасным за всю его жизнь.
Многие представители нашего поколения искали кон-
тактов с природой, но это был не только и не столько
романтический протест против буржуазной ограниченнос-
ти, нет, мы стремились таким образом убежать от требова-
ний все усложняющегося мира. Нами владело чувство, будто
окружающий нас мир утратил равновесие; но среди гор и
речных долин еще можно было ощущать гармоничность
творения. Чем более неприступными казались горы и пус-
тынными - речные долины, тем сильней они нас привле-
кали. Конечно же, я не принадлежал ни к какому молодеж-
ному движению, потому что массовость любого движения
вступила бы в противоречие с моей тягой к изоляции: я
предпочитал уединение.
Осенью 1925 года я с целой группой мюнхенских сту-
18
дентов-архитекторов перешел в Высшее техническое учи-
лище Берлина — в Шарлоттенбурге. Учителем я избрал для
себя профессора Пельцига, но тот ограничил число мест в
своем проектном семинаре. И поскольку мои чертежные
способности оказались недостаточны, меня не приняли.
Впрочем, я и без того сомневался, что из меня когда-
нибудь получится хороший архитектор, а потому воспри-
нял отказ спокойно. К следующему семинару в Берлине
пригласили профессора Генриха Тессенова, поборника
провинциально-ремесленного стиля, который свел набор
выразительных средств архитектоники к необходимому
минимуму: «Главное — минимум расходов». Я тотчас напи-
сал своей будущей жене: «Мой новый профессор — это
самый значительный, самый просвещенный человек из всех,
кого я когда-либо встречал. Я от него в совершенном
восторге и работаю с большим вдохновением. Он не совре-
менен, хотя в известном смысле современнее, чем многие
другие. С виду он так же лишен фантазии и трезвомыслящ,
как и я, но в его строениях мне видится что-то глубоко
личное. Ум его отличается необычайной остротой. Я при-
ложу все усилия, чтобы за год попасть в его «мастерскую»,
а спустя еще один год постараюсь стать у него ассистентом.
Все это, конечно, чересчур оптимистично и наглядно по-
казывает, каким путем я пойду в лучшем случае». Однако
уже спустя полгода после экзамена я стал у него ассистен-
том. В профессоре Тессенове я обрел свой первый катали-
затор, и он оставался им для меня надолго, пока через семь
лет его не заменил другой, более мощный.
Высоко ценил я также нашего преподавателя по исто-
рии архитектуры. Профессор Даниэль Кренкер, родом из
Эльзаса, был не только страстный археолог, но и эмоцио-
нальнейший патриот: когда во время лекции он демонстри-
ровал нам страсбургский монастырь, у него из глаз вдруг
хлынули слезы, и он прервал лекцию. У него я писал
реферат по книге Альбрехта Гаупта «История немецкой
архитектуры». В это же время в письме к своей будущей
жене я писал: «Небольшое смешение рас всегда полезно. И
если мы сегодня находимся на спуске, то отнюдь не пото-
му, что мы смешанная раса. Ибо смешанной расой мы
19
были уже во времена средневековья, когда в нас еще сохра-
нялось здоровое зерно и мы расширили свое присутствие,
вытеснив славян из Пруссии, а позднее пересадив европей-
скую культуру на американскую почву. Нет, мы на спуске,
ибо силы наши израсходованы, как это некогда произошло
с египтянами, греками и римлянами. И тут уж ничего не
изменишь». 4
Мои студенческие годы проходили на фоне бурной
театральной жизни Берлина двадцатых годов. Многочис-
ленные спектакли производили на меня большое впечатле-
ние: постановка «Сна в летнюю ночь» Макса Рейнгардта,
Элизабет Бергнер в «Орлеанской деве» Шоу, Палленберг в
«Швейке» Пискатора. Но и костюмные ревю Харелла с
пышными эффектами тоже меня привлекали. А вот купе-
ческая пышность Сесиля де Милля меня отталкивала, я
даже и не подозревал, что спустя десять лет сам создам
более роскошные декорации, чем в кино. Я находил его
фильмы «по-американски безвкусными».
Но все эти впечатления были омрачены всеобщей бед-
ностью и безработицей. Шпенглеровский «Закат Европы»
убедил меня, что мы пребываем в периоде распада, подоб-
ного тому, который пережил поздний Рим. Эссе «Прусса-
чество и социализм» заворожило меня благодаря высказан-
ному в нем презрению к роскоши и комфорту. Здесь учение
Шпенглера совпадало с теориями Тессенова. Однако мой
учитель в отличие от Шпенглера видел в будущем надежду.
Он с иронией выступал против современного культа героев.
«Возможно, кругом все кишит неузнанными и поистине
«величайшими» героями, которые, исполнившись высшей
волей и умением, пожалуй, имеют право высмеять и отме-
сти как сущую безделицу даже и самое чудовищное. Воз-
можно, прежде чем вновь расцветет маленький город и
ремесло, с неба должна пролиться сера, возможно, для
очередного расцвета и потребны народы, прошедшие через
круги ада».
♦ ♦ ♦
Летом 1927 года, проучившись девять семестров, я сдал
государственный экзамен и ближайшей же весной, будучи
20
двадцати трех лет от роду, стал одним из самых молодых
ассистентов высшего учебного заведения. В последний год
войны на благотворительном базаре гадалка предсказала
мне: «Ты рано достигнешь славы и рано уйдешь на покой».
Теперь я невольно вспомнил ее предсказание, ибо с извест-
ной долей уверенности мог предположить, что однажды я,
как и мой профессор, смогу при желании преподавать в
высшей технической школе.
Место ассистента сделало возможным и мою женить-
бу. В свадебное путешествие мы отправились не в Италию,
а, взяв палатку, пошли на байдарке по уединенной, окай-
мленной лесами цепи мекленбургских озер. Байдарки мы
спустили на воду в Шпандау, за несколько сот метров от
тюрьмы, где мне предстояло провести двадцать лет жизни.
2
Профессия и призвание
Уже в 1928 году я чуть не сделался государственным и
придворным архитектором. Аманулла, король Афганистана,
надумал реформировать свою страну, для чего пожелал
собрать у себя молодых немецких техников. Йозеф Брике,
профессор по городскому и дорожному строительству, со-
здал группу. На меня предполагалось возложить городское
планирование, архитектуру и вдобавок преподавание архи-
тектуры в техническом учебном заведении, которое собира-
лись открыть в Кабуле.
Жена моя вместе со мной усердно штудировала книги
про эту далекую страну, какие только можно было найти;
мы размышляли над тем, как из простых строений создать
стиль, присущий этой местности, а изображение девствен-
ных гор пробуждало в нас мечты о лыжных прогулках.
Договор, предложенный нам, содержал благоприятные ус-
ловия, но, когда все было почти готово, а Гинденбург с
большими почестями принял у себя короля, афганцы зате-
яли переворот и свергли своего властителя.
Однако меня вполне утешала перспектива и далее ра-
ботать у Тессенова. Я и без того испытывал некоторые
21
сомнения и в глубине души был даже доволен, что сверже-
ние Амануллы избавило меня от необходимости принимать
решения. В семинаре я был занят всего три дня в неделю,
а вдобавок имел пять месяцев институтских каникул. По-
лучал я, правда, 300 марок, что по сегодняшним масштабам
равно 800. Сам Тессенов лекций не читал, а только прове-
рял в семинарском большом зале работы своих примерно
пятидесяти учеников. Каждую неделю он проводил в учи-
лище от четырех до шести часов, все остальное время
студентам приходилось довольствоваться моими консульта-
циями и моими правками.
Особенно трудны были для меня первые месяцы. Сту-
денты поначалу относились ко мне с недоверием и всячес-
ки старались уличить меня в незнании или в слабости. Я с
трудом преодолевал первоначальную скованность. К тому
же заказы, которые я намеревался выполнять в довольно
щедро отмеренное мне свободное время, заставляли себя
ждать: то ли я выглядел слишком молодо, то ли потому, что
из-за общего экономического спада почти замерла строи-
тельная деятельность. Если не считать заказа на постройку
в Гейдельберге дома для родителей жены. Получилось до-
вольно скромное сооружение, за которым последовало не-
сколько не очень значительных заказов: два гаража при
виллах в Ваннзее да общежитие для иногородних студентов
Берлинского университета.
В 1930 году на двух байдарках мы прошли от Донау-
эшингена по Дунаю до Вены. Во время нашего отсутствия,
14 сентября, состоялись выборы в рейхстаг, которые только
потому и запомнились мне, что их результат крайне взвол-
новал моего отца. Национал-социалистическая рабочая
партия Германии получила в рейхстаге 107 мест и неожи-
данно стала главной темой политических дискуссий. Этот
непредвиденный успех на выборах вызвал у моего отца
самые мрачные предчувствия, которые прежде всего были
направлены против социалистических тенденций партии,
недаром его уже раньше тревожила сила социал-демокра-
тов и коммунистов.
Наше Высшее техническое училище тем временем ста-
ло центром национал-социалистических устремлений. По-
22
куда небольшая группа коммунистически настроенных сту-
дентов держалась при семинаре профессора Пельцига, на-
ционал-социалисты сосредоточились вокруг Тессенова, хотя
тот как был, так и остался открытым противником гитле-
ровского движения. Однако невольные и не высказанные
вслух параллели между его теориями и идеологией нацио-
нал-социалистов все же возникали. Конечно же, сам Тес-
сенов и не подозревал об этом. Без сомнения, мысль о
сходстве его представлений с национал-социалист! чески-
ми идеями ужаснула бы Тессенова.
Среди его теорий была следующая: «Стиль исходит из
народа. Вполне естественно, что человек любит свою роди-
ну. Истинная культура не может быть интернациональной.
Культуру рождает материнское лоно народа». Но ведь и
Гитлер защищал искусство от интернационализации, и его
сподвижники видели в родной почве корни обновления.
Тессенов осуждал город, противопоставляя ему крестьян-
ский образ мыслей: «Большой город — это ужасная вещь.
Город — это хроническое смешение старого и нового. Го-
род — это борьба, и борьба беспощадная. Все задушевное
надо оставить за его порогом... Там, где городское сталки-
вается с крестьянским, крестьянство гибнет. Жаль, что
сейчас уже никто не мыслит по-крестьянски». Но ведь
точно так же и Гитлер выступал против падения нравов в
городах, предостерегал от издержек цивилизации, которые
угрожают биологической субстанции народа, и делал упор
на то, сколь важно для государства сохранить ядро здоро-
вого крестьянства.
Благодаря своему чутью Гитлер умел выразить и ис-
пользовать для своих целей эти и тому подобные течения,
которые наличествовали в сознании эпохи пока лишь рас-
плывчато и неоформленно.
Когда я просматривал и исправлял работы, национал-
социалисты из числа студентов часто втягивали меня в
политические дискуссии. Разумеется, при этом разгорались
жаркие споры о взглядах Тессенова. Неубедительные аргу-
менты, которые я выискивал в лексиконе своего отца, без
труда опровергались с диалектической гибкостью.
Студенческая молодежь в те времена искала свои иде-
23 .
алы преимущественно в стане экстремистов, а партия Гит-
лера взывала именно к идеализму этого взбудораженного
поколения. Да разве сам Тессенов не разжигал их правовер-
ную активность? Году примерно в 1931-м он говорил: «Ве-
роятно, не обойтись без пришествия того, кто мыслит
простейшими категориями. Мышление сегодня стало че-
ресчур сложным. Необразованный человек, скажем крестья-
нин, куда проше разрешил бы все проблемы именно пото-
му, что он не испорчен. Вдобавок у него достало бы сил
воплотить в жизнь свои простые идеи». Эти слова, сказан-
ные, на наш взгляд, не без задней мысли, казались нам
вполне применимыми к Гитлеру.
* ♦ ♦
В это время Гитлер выступил в берлинской Хазенхайде
перед студентами университета и Высшего технического
училища. Мои студенты потащили за собой и меня, хоть и
неубежденного, но уже колеблющегося ~ потому я и согла-
сился. Грязные стены, тесные проходы, общая запущен-
ность производили убогое впечатление, здесь обычно рабо-
чие отмечали свои праздники за кружкой пива. Зал был
набит битком. Казалось, будто все студенчество Берлина
пожелало увидеть и услышать этого человека, о котором
почитатели рассказывали так много заслуживающего вос-
хищения, а противники — так много дурного. Многочис-
ленная профессура занимала самые удобные места в цент-
ре, на довольно убогих хорах; именно их присутствие и
придавало мероприятию необходимую солидность и досто-
инство. Нашей группе тоже удалось захватить хорошие
места на возвышении неподалеку от трибуны.
Появление Гитлера сопровождалось восторженными
приветствиями поклонников из числа студентов. Уже сами
эти восторги произвели на меня глубокое впечатление.
Впрочем, и само выступление меня тоже потрясло. По
плакатам и карикатурам я знал Гитлера в форменной ру-
башке с портупеей, на рукаве - повязка со свастикой,
прядь, свисающая на лоб. Однако здесь он явился в ладно
сидящем синем костюме и демонстрировал сугубо буржуаз-
ные манеры, отчего выглядел человеком разумным и сдер-
24
жанным. Позднее я узнал, что он отменно умел — созна-
тельно или интуитивно — приспосабливаться к окружению.
Затянувшиеся овации он постарался прервать — чуть
ли не с досадой. И то, как он потом начал говорить, тихим
голосом, можно даже сказать робко, ~ не речь, а своего
рода исторический доклад, — мне тоже очень понравилось,
тем более что все это противоречило моим, основанным на
враждебной пропаганде ожиданиям увидеть истеричного
демагога, крикливого, размахивающего руками фанатика в
мундире. Даже бурные аплодисменты не сбили Гитлера с
менторского тона.
Выглядело это так, будто он открыто и без обиняков
делится своими заботами о будущем. Ирония его смягча-
лась полным достоинства юмором, его южно-немецкий
шарм пробудил во мне родственные чувства; нельзя себе
даже и представить, чтобы меня сумел так пленить холод-
ный пруссак. Робость первых минут оставила Гитлера, порой
он повышал голос и говорил проникновенно, со все креп-
нущей силой убеждения, и это впечатление оказалось более
глубоким, чем сама речь, из которой я почти ничего не
запомнил.
Вдобавок меня захватили общие восторги, которые от
фразы к фразе физически ощутимо возносили докладчика.
Мое скептическое предубеждение таяло на глазах. Против-
ники не сумели вставить ни единого слова, и поэтому
возникало, хотя и ненадолго, ошибочное впечатление пол-
ного единодушия.
Под конец Гитлер, казалось, говорил уже не для того,
чтобы убедить. Напротив, он сам был убежден, будто гово-
рит именно то, чего ждет слившаяся в единую массу ауди-
тория, словно речь шла о простейшем на свете деле ~
заставить студентов и некоторую часть преподавательского
корпуса двух крупнейших высших школ Германии покорно
следовать на поводке. А ведь в тот вечер он еще не был
абсолютным, недоступным для критики властителем и мог
ожидать нападок с любой стороны.
Прочие, вероятно, обсудили этот волнующий вечер за
кружкой пива; мои студенты тоже меня к тому призывали,
но я испытывал потребность разобраться в себе, одолеть
25
свое смятение, словом, я испытывал потребность в одино-
честве. Глубоко взволнованный, я сел в свою маленькую
машину, поехал сквозь ночь, остановился в сосновой ро-
щице где-то на берегу Хафеля и долго бродил там.
Наконец, казалось мне, блеснула надежда, возникли
новые идеалы, новое понимание, новые задачи. Вот и
мрачные предсказания Шпенглера опровергнуты, и одно-
временно нашло подтверждение его пророчество о явлении
нового императора. Надо остановить угрозу коммунизма,
который, казалось, неудержимо дцижется к власти, убеждал
нас Гитлер, и тогда под конец вместо унылой безработицы
можно даже рассчитывать на экономический подъем. О
«еврейской проблеме» Гитлер упомянул лишь вскользь, но
меня такие упоминания не смущали, хотя я отнюдь не был
антисемитом: со школьных и студенческих времен, как
почти у каждого из нас, у меня было среди евреев много
друзей.
Через несколько недель после выступления Гитлера,
речь которого произвела на меня сильное впечатление,
друзья уговорили меня сходить на манифестацию во Двор-
це спорта. Там выступал берлинский гаулейтер Геббельс.
Сравнить нельзя с Гитлером, совершенно иное впечатле-
ние: фразы, из которых каждая поставлена на выигрышное
место и четко сформулирована, бушующая толпа, обурева-
емая все более фанатичными взрывами восторга и ненави-
сти, адский котел выпущенных на свободу страстей, срав-
нимых лишь с теми, какие мне доводилось испытывать
ночами шестидневной регаты. Все это внушало мне отвра-
щение. Положительный настрой, в котором я находился
под воздействием речей Гитлера, стал проходить, если во-
обще не пропал.
Дворец спорта опустел, толпа медленно текла вниз по
Потсдамерштрассе. Исполнившись отваги под воздействи-
ем Геббельса, люди демонстративно заняли всю мостовую,
перекрыв движение машин и трамваев. Поначалу полиция
отнеслась к этому вполне спокойно, возможно, она просто
не хотела дразнить толпу. Однако в боковых улочках уже
ждали конные отряды, и стояли наготове грузовики с де-
журными командами. Конная полиция, с резиновыми ду-
26
бинками наготове, врезалась в толпу, чтобы расчистить
проезжую часть. В смятении я следил за происходящим.
Мне никогда еще не приходилось видеть, чтобы полиция
применяла силу. Но одновременно я ощутил, как дух про-
тиворечия, перемешавшись с сочувствием, породил во мне
сознание причастности, которое не имело под собой поли-
тической подоплеки. По сути, ничего необычного не про-
изошло. Даже раненых — и тех не было. Но спустя несколь-
ко дней я подал заявление в НСДАП и был принят в январе
1931 года, партийный билет № 474481.
Мое решение никоим образом не носило драматичес-
кого характера. Ни тогда, ни позже я едва ли до конца
ощущал себя членом политической партии, я вовсе не
выбрал НСДАП, я перешел к Гитлеру, чей образ при пер-
вой же встрече произвел на меня сильнейшее впечатление,
которое с тех пор уже не ослабевало. Сила убеждения,
своеобразная магия отнюдь не благозвучного голоса, чуже-
родность, пожалуй, банальных манер, колдовская простота,
с которой он подходил к сложности наших проблем, — все
это сбивало меня с толку и в то же время завораживало.
Программа его мне практически была неизвестна. Он за-
хватил меня, прежде чем я осознал его идеи.
И присутствие на встрече Союза борьбы за возрожде-
ние германской культуры меня не обескуражило, хотя здесь
подвергались осуждению многие из тех целей, которые
выдвигал наш учитель Тессенов. Один из ораторов, напри-
мер, потребовал возвращения к праотцовским формам и
взглядам на культуру, он поносил модерн и под конец
осыпал бранью архитектурное объединение «Кольцо», куда
кроме Тессенова входили также Гропиус, Миз ван дер Роэ,
Шарун, Мендельсон, Беренс, Таут и Пельциг. Один из
наших студентов обратился после этого с письмом к Гит-
леру, где высказывался против этой речи и со школярским
восторгом ссылался на нашего обожаемого наставника.
Вскоре на изысканной почтовой бумаге он получил из
партийного центра стандартно-доверительный ответ, где
воздавалось должное деятельности Тессенова. Нам это об-
стоятельство показалось весьма значительным. Самому Тес-
27
сенову я, разумеется, тогда не признавался, что состою в
партии.
Примерно в то же время матушка моя наблюдала
шествие отрядов СА по улицам Гейдельберга: демонстра-
ция порядка в годину хаоса, проявление энергии в атмос-
фере общей безнадежности покорили и ее; во всяком слу-
чае, не прослушав ни одной речи, не прочитав ни одной
статьи, она вступила в партию. Мы оба сочли этот шаг
изменой либеральным традициям нашей семьи. Как бы то
ни было, мы скрывали его и от моего отца, и друг от друга.
Лишь гораздо позже, когда я давно уже принадлежал к
близкому окружению Гитлера, мы чисто случайно узнали
об уже много лет назад проявившейся общности.
3
Стрелка переведена
Было бы справедливей, если бы, описывая те годы, я
говорил преимущественно о своей профессиональной дея-
тельности, о своей семье и наклонностях. Ибо политичес-
кие интересы не в первую очередь донимали мой ум. А
прежде всего я был архитектором.
Как владелец автомобиля, я стал членом вновь создан-
ного «Национал-социалистического автомобильного кор-
пуса» (ИСАК), и, поскольку это была новая организация,
я одновременно сделался и руководителем секции в Ван-
нзее, по месту жительства. Впрочем, серьезной работой в
партии я поначалу не занимался. Вдобавок я был един-
ственным человеком в Ваннзее и, следовательно, в данной
секции, у которого вообще была машина, остальные пока
только намеревались ею обзавестись, после того как про-
изойдет «революция», о которой они мечтали. В качестве
подготовки они старались разведать, у кого здесь, в районе
богатых вилл, имеются подходящие машины для дня «Икс».
Моя партийная должность нередко приводила меня в
окружной комитет Западного округа. Его возглавлял про-
стой подмастерье мельника, весьма интеллигентный и пы-
шущий энергией Карл Ханке.
28
Он как раз недавно снял в аристократическом Груне-
вальде виллу под будущий штаб своей окружной организа-
ции. Ибо после успеха на выборах 14 сентября 1930 года
партия, ставшая к тому времени весьма могущественной,
старалась принять салонный вид. Вот Ханке и пригласил
меня оформить виллу, задаром разумеется.
Мы советовал’ ъ насчет обоев, гардин и красок; мо-
лодой крайслейтер избрал по моему совету обои от «Бау-
хауза», хотя я и предупреждал его, что это «коммунисти-
ческие» обои. Но он сумел отмахнуться от моих слов
величественным жестом: «Мы отовсюду берем самое луч-
шее, и у коммунистов тоже». Этими словами он обозначил
то, чем уже много лет занимались Гитлер и его штаб: не
глядя на идеологию, выискивать повсюду то, что сулит
успех, да и сами идеологические вопросы решать в зави-
симости от того, как они воздействуют на избирателя.
Переднюю я велел выкрасить в ярко-алый цвет, а
рабочие помещения — в интенсивно желтый/где предло-
женные мной красные гардины создавали резкий контраст.
При всем том подобное высвобождение долго подавляемой
жажды действий, с помощью которой я, вероятно, хотел
выразить революционный дух, встретило чрезвычайно не-
однозначный прием.
В начале 1932 года ассистентам понизили жалованье -
маленькая лепта, чтобы хоть как-то поддержать напряжен-
ный бюджет прусского государства. Большие стройки вооб-
ще не предвиделись, экономическая ситуация была безна-
дежна. Трех лет на ассистентском поприще нам хватило с
лихвой; мы оба, моя жена и я, решили отказаться от места
у Тессенова и перебраться в Мангейм. Управление принад-
лежащими нашей семье домами гарантировало нам безбед-
ное существование, и потому я мог всерьез заняться архи-
тектурной деятельностью, которая до сих пор протекала
весьма бесславно. Как «самостоятельный архитектор», я от-
правлял бесчисленные послания соседним фирмам и дело-
вым друзьям своего отца. Но, разумеется, я напрасно рас-
считывал отыскать заказчика, который рискнет связаться с
двадцатишестилетним архитектором. Ибо даже архитекто-
ры — старожилы Мангейма — сидели тогда без заказов. Я
29
пытался привлечь к себе внимание участием в конкурсах, но
не вышел за пределы третьих премий и «покупки проекта».
Перестройка лавки, размещенной в одном из родительских
доходных домов, осталась для меня единственным архитек-
турным свершением этой безрадостной поры.
Партийная жизнь Мангейма протекала по-баденски уют-
но. После бурной активности в Берлине, которая меня мало-
помалу затянула, здесь я ощущал себя словно член клуба для
игры в кегли. ИСАК здесь не было, поэтому меня распоря-
жением из Берлина придали моторизованным частям СС, как
я полагал, полноправным членом, но, скорей всего, просто
гостем, ибо, когда уже в 1942 году я хотел возобновить свое
членство, оказалось, что я никогда у них не числился.
Когда началась подготовка к выборам 31 июля 1932 года,
мы с женой поехали в Берлин, чтобы хоть ненадолго окунуть-
ся в бодрящую предвыборную атмосферу, а если выйдет, то
и помочь делом. Ибо затяжная профессиональная бесперс-
пективность заметно активизировала мои политические инте-
ресы или то, что я обозначал этими словами. Я желал внести
свой вклад в победу Гитлера на выборах, хотя отводил для
этой цели всего несколько дней, потому что из Берлина мы
намеревались двинуться дальше, в давно запланированный
поход на байдарках по озерам Восточной Пруссии.
Как владелец автомашины, я доложился своему шефу
по ИСАК Западного округа Берлина Вилли Нагелю, кото-
рый поручил мне курьерские поездки по различным низо-
вым организациям партии. Когда для этой цели мне дово-
дилось посещать с партийным поручением округа, где
заправляли «красные», у меня частенько душа уходила в
пятки. В подвалах, более напоминавших норы, обитали
отряды национал-социалистов, ведя существование загнан-
ных и преследуемых. Впрочем, форпосты коммунистов в
округах, где правили наци, влачили столь же жалкое суще-
ствование. Я не могу забыть лицо невыспавшегося, запу-
ганного и озлобленного группенфюрера в Моабите, одном
из самых тогда опасных регионов. Эти люди рисковали
жизнью и губили свое здоровье во имя идеи, даже не
подозревая, что их просто используют ради осуществления
утопических планов рвущегося к власти человека.
30
27 мая 1932 года Гитлер должен был прибыть с утрен-
ней манифестации в Эберсвальде на берлинский аэродром
Штаакен. Мне было поручено доставить одного из шта-
акенских связных к месту очередной манифестации в Бран-
денбург. Трехмоторный самолет закончил пробежку, и из
него вышел Гитлер с несколькими адъютантами и сотруд-
никами. Кроме нас, почти никого и не было; я хоть и
держался на почтительном отдалении, но мог видеть, как
Гитлер с досадой выговаривает одному из своих сотрудни-
ков, потому что машины за ними еще не прибыли. Он
гневно прохаживался взад и вперед, ударяя хлыстиком по
голенищам высоких сапог, и производил впечатление свар-
ливого и плохо владеющего собой субъекта, который пре-
небрежительно обращается со своими подчиненными.
Этот Гитлер резко отличался от того, с виду спокойно-
го и культурного, которого я мог наблюдать на студенчес-
кой манифестации. Я впервые столкнулся с удивительной
многоликостью Гитлера, не придавая еще этому значения:
с великой артистической интуицией он умел приспосабли-
вать свое поведение на людях к любой ситуации, а с бли-
жайшим окружением — служащими и адъютантами — дер-
жался более чем бесцеремонно.
Машины подъехали. Я уселся с порученным моим
заботам связным в свой «родстер» и на предельной скоро-
сти с шумом стартовал несколькими минутами раньше, чем
колонна мотоциклистов, сопровождающая автомобиль Гит-
лера. В Бранденбурге все тротуары неподалеку от стадиона
были заполнены социал-демократами и коммунистами, и
нам - мой спутник был в форме - пришлось проехать
сквозь строй разгоряченных людей. Когда несколькими
минутами позже подъехал Гитлер со своей свитой, толпа
превратилась в яростную и буйную массу, которая перетек-
ла с тротуаров на проезжую часть. Машине пришлось за-
медлить ход. Гитлер стоял подле своего шофера. Тогда я
сумел воздать должное его мужеству и сохранил эти чувства
до сего дня. Негативные впечатления, возникшие у меня на
аэродроме, были вытеснены увиденным.
Сидя в машине, стоящей за воротами, я не мог слу-
шать саму речь, зато слышал взрывы аплодисментов, кото-
31
рые то и дело прерывали речь Гитлера на несколько минут.
Когда исполнение партийного гимна возвестило о конце
мероприятия, мы снова тронулись в путь. Ибо в этот же
день Гитлер намеревался выступить — уже в третий раз —
на берлинском стадионе. И здесь тоже было полно народу,
а на улицах стояли тысячи тех, кому не хватило места на
стадионе. Уже несколько часов толпа терпеливо дожида-
лась. Гитлер, по обыкновению, опаздывал. Мой рапорт
Ханке о том, что Гитлер прибудет с минуты на минуту, был
тотчас передан по всем громкоговорителям. Разразилась
буря оваций — первая и последняя, которую мне довелось
вызвать на своем веку.
Следующий день определил мой дальнейший путь.
Байдарки были уже доставлены на вокзал, билеты до Вос-
точной Пруссии куплены, отъезд твердо назначен на этот
вечер. Но днем мне позвонили. Шеф ИСАК Нагель сооб-
щил, что Ханке, руководитель по организационным вопро-
сам берлинского партийного округа, желает меня видеть,
Ханке принял меня радостно. «Я вас повсюду разыскивал.
Не хотите ли вы перестроить здание окружной партийной
организации? - таким вопросом он встретил меня с поро-
га. — Я сегодня же предложу это доктору. Мы не можем
терять время». Через каких-то несколько часов я уже сидел
бы в поезде, а потом среди безлюдных озер Восточной
Пруссии оказался недосягаем на много недель, и руковод-
ству округа пришлось бы искать другого архитектора. Дол-
гие годы я считал это стечение обстоятельств счастливей-
шим поворотом в моей жизни. Стрелка была переведена.
Два десятилетия спустя, в Шпандау, я прочел у Джеймса
Джинса: «Движение поезда в подавляющем большинстве
точек маршрута однозначно задано железнодорожной коле-
ей. Но время от времени встречается узел, от которого
возможны различные пути и от которого поезд можно
повернуть в любом направлении благодаря ничтожному
усилию, необходимому для того, чтобы перевести стрелку».
♦ ♦ ♦
Новая служебная резиденция гаулейтера Берлина рас-
положилась на фешенебельной Фоссштрассе в окружении
32
представительств германских земель. Из окон по заднему
фасаду я мог наблюдать восьмидесятилетнего президента,
когда тот прогуливался в соседнем парке, нередко в сопро-
вождении крупных политиков и военных. Партия, как объяс-
нял мне Ханке, должна была использовать все возможно-
сти — даже чисто визуальные — для того, чтобы приблизиться
к политическому силовому центру, и таким образом зая-
вить о своих политических требованиях. Впрочем, данное
мне поручение было не столь притязательно, ибо оно и
здесь сводилось к окраске стен и мелким переделкам.
Меблировка зала заседаний и кабинета гаулейтера тоже
получилась довольно скромной, отчасти по недостатку
средств, отчасти же потому, что я все еще находился под
влиянием Тессенова. Но эта скромность была нарушена
пышной деревянной резьбой и лепниной эпохи грюндер-
ства. Я работал здесь день и ночь в великой спешке, ибо
окружная партийная организация меня подгоняла. Геб-
бельса я видел редко. Поездки по стране для подготовки
выборов 6 ноября 1932 года целиком занимали его в это
время. Вымотанный и охрипший, он несколько раз прика-
зывал показать ему помещение центра, хотя и не проявлял
при этом особого интереса.
Перестройка здания была завершена, смета во много
раз превышена, партия потерпела на выборах полное пора-
жение. Число ее членов сократилось, казначей хватался за
голову при виде поступавших счетов, ремесленникам он
мог лишь продемонстрировать пустую кассу, они же, буду-
чи членами партии, чтобы не подводить ее к банкротству,
должны были соглашаться на многомесячную отсрочку
выплаты.
Через несколько дней после торжественного открытия
Гитлер лично осмотрел названную в его честь служебную
резиденцию гаулейтера Берлина. Перестройка, как мне
рассказывали, снискала его одобрение, и это наполнило
меня гордостью, хотя мне так и не удалось выяснить, что
именно удостоилось похвалы — то ли умышленная простота
моих архитектурных решений, то ли перегруженность дета-
лями вильгельмовского первоначального сооружения.
Вскоре я вернулся в свою мангеймскую контору. Здесь
33
все оставалось по-старому: экономическое положение и,
следовательно, надежды на получение строительных зака-
зов стали, по всей вероятности, еще хуже, а политические
отношения — еще запутанней. Один кризис следовал за
другим, мы их даже не замечали. Ибо для нас ничего не
менялось. 30 января 1933 года я прочел в газете о назначе-
нии Гитлера рейхсканцлером, но даже и это поначалу меня
нисколько не тронуло. Вскоре я присутствовал на партий-
ном собрании мангеймской организации. И мне бросилось
в глаза, сколь ничтожен личностный и духовный уровень ее
членов. «Такие люди не могут управлять государством», —
мелькнуло у меня в голове. Но я напрасно тревожился.
Старый чиновничий аппарат продолжал и при Гитлере
вести все дела без сучка без задоринки.
♦ ♦ ♦
Потом прошли выборы 5 марта 1933 года. А неделю
спустя раздался междугородний звонок. Звонили из Берли-
на. У телефона был Ханке, гаулейтер по оргвопросам. «Вы
в Берлин не собираетесь? Для вас здесь наверняка найдется
дело. Когда вы будете?» — спрашивал он. Наш маленький
спортивный БМВ был тщательно смазан, чемоданчик уло-
жен, мы провели всю ночь в пути на Берлин. Невыспав-
шийся, я утром уже стоял перед Ханке в его официальной
резиденции. «Вы сразу же поедете с доктором. Он желает
осмотреть свое новое министерство».
Итак, я вместе с Геббельсом торжественно вступил в
красивое творение Шинкеля на Вильгельмсплац. Несколь-
ко сотен человек, которые чего-то дожидались, возможно
Гитлера, приветствовали нового министра. Но не только
здесь я почувствовал, что в Берлине началась новая эра;
после затяжного кризиса люди выглядели бодрее, казались
исполненными надежды. Все понимали, что на сей раз речь
идет не о простой смене кабинета. Всеми словно овладело
чувство, что пробил решающий час. Группки людей стояли
на улицах. Хоть и незнакомые друг с другом, они болтали
о всяких пустяках, шутили или выражали политическое
одобрение происходящему — а в это время где-то, не при-
влекая к себе внимания, аппарат безжалостно сводил счеты
34
с противниками по многолетней политической борьбе за
власть, и сотни тысяч трепетали из-за своего происхожде-
ния, веры, взглядов.
После осмотра помещений Геббельспоручил мне пере-
планировку старых и строительство новых, наиболее важ-
ных, например его кабинета и залов заседаний. Мне он дал
конкретное задание немедля приступить к работе, не дожи-
даясь, пока составят смету, и не выясняя, имеются ли для
этого необходимые средства.
Как выяснилось впоследствии, в этом было известное
самодурство, потому что для вновь созданного министер-
ства пропаганды пока вообще не был составлен бюджет, а
уж для перестройки его — и подавно. Я приложил все
усилия, чтобы выполнить задание, покорно следуя шинке-
левским интерьерам, но Геббельс счел предложенную мной
меблировку недостаточно представительной и несколько
месяцев спустя перепоручил объединенным мастерским в
Мюнхене заново меблировать помещение в имперском стиле.
Ханке обеспечил себе в этом министерстве надежный
пост секретаря министра и с неподражаемой ловкостью
начал хозяйничать в приемной. В эти дни я увидел у него
план города Берлина для намеченной на 1 мая массовой
ночной манифестации в Темпльгофе. План возмутил мои
профессиональные чувства и возбудил мой бунтарский дух.
«Похоже на декорации к стрелковому празднику». Ханке в
ответ: «Если вы сумеете лучше, принимайтесь за дело, да
поживей».
В ту же ночь возник проект грандиозной трибуны, за
ней три гигантских флага, каждый превосходит высотой
десятиэтажный дом; а полотнища должны быть натянуты
на деревянных перекладинах, оба крайних — черно-бело-
красные, а посредине флаг со свастикой. С точки зрения
статики все это было весьма рискованно, ибо при сильном
ветре флаги выглядели бы как паруса. Их предполагалось
подсветить сильными прожекторами, дабы, как на сцене,
усилить впечатление приподнятого центра. Мой проект
был тотчас утвержден, и я снова продвинулся на одну
ступень вперед.
Исполненный гордости, я продемонстрировал завер-
35
шенную работу Тессенову, но тот по-прежнему стоял обе-
ими ногами на почве солидного ремесленничества. «Вы
полагаете, будто сотворили нечто? Это производит впечат-
ление, только и всего». Зато Гитлер, как мне рассказывал
Ханке, пришел в неописуемый восторг, хотя, разумеется,
Геббельс приписал весь успех себе.
Несколько неделгь спустя Геббельс занял служебную
квартиру, принадлежавшую ранее министру продовольствия.
Не обошлось без применения силы, ибо Гугенберг требо-
вал, чтобы квартира осталась в его распоряжении как ми-
нистра, представляющего Немецкую национальную партию.
Но спор разрешился очень скоро сам по себе, так как уже
26 июня Гугенберг вышел из состава кабинета.
Мне поручили не только реконструкцию министерс-
кой квартиры, но и пристройку к ней большой гостиной.
Я, быть может, чуть легкомысленно обещал за два месяца
сдать квартиру и пристройку готовыми для переезда. Гит-
лер не верил, что я выдержу сроки, и Геббельс, желая меня
подзадорить, рассказал мне о его недоверии. Я приказал
работать круглые сутки в три смены, все возможные части
строительства были согласованы до мельчайших деталей, в
последние дни я включил большую сушильную установку,
и наконец строительный объект был сдан день в день к
назначенному сроку при полной меблировке.
Эберхарда Ханфштенгля, директора Берлинской наци-
ональной галереи, я попросил для украшения геббельсов-
ской квартиры выделить несколько акварелей Нольде. Геб-
бельс и его жена были в полном восторге от этого дара,
пока не явился Гитлер и самым резким образом не раскри-
тиковал его, после чего министр немедля вытребовал меня
к себе и воскликнул: «Сейчас же уберите эти картины, они
просто невозможны!».
В эти первые месяцы после взятия власти, по меньшей
мере, некоторые направления современной живописи из
тех, что в 1937 году были заклеймены как выродившееся
искусство, еще имели известные шансы. Ибо Ганс Вайде-
ман, старый член партии из Эссена с золотым партийным
значком, возглавлял в министерстве пропаганды отдел изоб-
разительных искусств. Ничего не зная об истории с аква-
36
релями Нольде, он подобрал для Геббельса ряд картин в
духе Нольде и Мунка и порекомендовал их министру как
выражение национального революционного искусства. На-
ученный опытом, Геббельс приказал немедленно убрать
эти картины. Когда же в ответ Вайдеман решительно отка-
зался подвергнуть анафеме все современное искусство без
разбору, его тотчас сместили с поста и понизили в должно-
сти. На меня производила жутковатое впечатление эта смесь
властности и послушания и поистине зловещее — тот безус-
ловный авторитет, каким пользовался Гитлер даже у своих
многолетних ближайших соратников. Геббельс проявил свою
безоговорочную зависимость от Гитлера. Как и все мы.
Даже я, привыкший к современному искусству, безропотно
принял решение Гитлера.
Не успел я довести до конца поручения Геббельса, как
мне позвонили из Нюрнберга. Там готовился первый съезд
отныне правящей победоносной партии. Завоеванная власть
должна была найти выражение решительно во всем, вплоть
до декораций, однако местный архитектор не мог предло-
жить никакой сколько-нибудь удовлетворительной идеи.
Меня самолетом доставили в Нюрнберг, где я и сделал
некоторые наброски. Не отличаясь большим богатством
идей, они весьма напоминали первомайское сооружение в
Берлине, только венцом Цеппелинфельда мне виделся не
знаменный парус, а гигантский орел с размахом крыльев до
тридцати метров, которого я прикрепил к решетчатой кон-
струкции, как бабочку в коллекции.
Руководитель нюрнбергской организации не осмелился
лично оценить мой проект и направил меня в Мюнхен, в
центральное управление. С собой он дал мне сопроводи-
тельное письмо, так как за пределами Берлина меня до
сих пор никто не знал. В «Коричневом доме» к архитек-
туре или, правильнее сказать, к праздничной декорации
относились крайне серьезно. Уже через несколько минут
я со своими чертежами оказался в роскошно отделанном
кабинете Гесса. Гесс даже не дал мне раскрыть рта. «Об
этом может судить лишь фюрер». Потом он быстро позво-
нил и сказал: «Фюрер у себя. Я прикажу, чтоб вас туда
доставили». Так я впервые получил представление о том,
37
что означает волшебное слово «архитектура» во времена
Гитлера.
Мы остановились перед многоэтажным доходным до-
мом неподалеку от театра Принца-Регента. Квартира Гит-
лера располагалась на третьем этаже. Сперва меня ввели в
переднюю, заставленную сувенирами и подарками доволь-
но низкого разбора. Меблировка тоже свидетельствовала о
плохом вкусе. Появился адъютант, распахнул дверь, сказал
не по форме: «Прошу», — и я очутился наедине с Гитлером,
всемогущим рейхсканцлером. На столе перед ним лежал
разобранный пистолет, чисткой которого он, судя по все-
му, и был занят. «Положите сюда ваши чертежи», — корот-
ко приказал он, после чего, не глядя на меня, сдвинул в
сторону части пистолета, с интересом, но безмолвно про-
смотрел мой проект и сказал: «Согласен». Больше ничего.
И, поскольку он снова занялся своим пистолетом, я в
некотором недоумении покинул комнату.
В Нюрнберге, где я поведал о разрешении, получен-
ном лично у Гитлера, это вызвало целый переполох. Знай
тамошние организаторы, сколь привлекателен покажется
Гитлеру архитектурный проект, в Мюнхен выехала бы боль-
шая делегация и мне разве что позволили бы стоять где-
нибудь позади всех. Но склонность Гитлера к архитектуре
в то время еше не была общеизвестна.
* ♦ ♦
Осенью 1933 года Гитлер поручил своему мюнхенско-
му архитектору Паулю Людвигу Троосту, который оформ-
лял океанский лайнер «Европа» и перестраивал «Коричне-
вый дом», полностью преобразовать и заново обставить
также и квартиру рейхсканцлера в Берлине. С пожеланием,
чтобы работы были завершены как можно скорей. Троост
приехал из Мюнхена и, следовательно, плохо ориентиро-
вался в берлинских фирмах и берлинских строительных
традициях. Тут Гитлер вспомнил, что некий молодой архи-
тектор за неслыханно короткий срок сумел выполнить
пристройку к дому Геббельса, и приказал, чтобы я посо-
действовал мюнхенскому руководителю работ в выборе
фирм, помог ему своим знанием берлинского строительно-
38
го рынка и вообще подключался к работам, когда понадо-
бится, дабы они были завершены как можно скорей.
Наше сотрудничество началось с внимательнейшего
осмотра квартиры рейхсканцлера Гитлером, его архитекто-
ром и мной. Шесть лет спустя, весной 1939 года, он напи-
сал в одной статье о прежнем состоянии этой квартиры:
«После революции 1918 года дом мало-помалу приходил в
запустение. Не только чердачные перекрытия прогнили во
многих местах, но даже и полы стали трухлявыми... По-
скольку все мои предшественники не надеялись пробыть в
должности более трех, от силы пяти месяцев, они не счи-
тали нужным ни разгребать грязь за теми, кто жил здесь до
них, ни заботиться о том, чтобы их преемнику жилось здесь
лучше, чем им самим. Представительскими полномочиями
по отношению к другим странам они не обладали, посколь-
ку эти страны и без того не очень ими интересовались.
Поэтому здание совершенно захирело, чердак и потолки
сгнили, обои и полы стали трухлявыми и все вместе взятое
издавало совершенно невыносимый запах».
Гитлер преувеличивал, не без того. Хотя трудно себе
даже представить, в каком состоянии находилась квартира.
Кухня почти без освещения, с технически совершенно уста-
ревшими плитами. На весь дом с его многочисленными
обитателями имелась одна-единственная ванна, да и та
образца начала века. И вообще очень много безвкусного:
двери, зачем-то выкрашенные под натуральное дерево,
ящики для цветов под мрамор, сделанные из жести. Гитлер
ликовал: «Теперь вы видите, как низко пала старая респуб-
лика. Даже дом рейхсканцлера — и тот нельзя показать
иностранцам, лично мне было бы стыдно принимать здесь
даже одного гостя».
Во время этого основательного обхода, который занял
около трех часов, мы поднялись и на верхний этаж, где
управляющий сказал нам: «А вот дверь, которая ведет в
соседний дом». — «Это как же так?» — «Отсюда можно по
чердакам пройти через все министерства до отеля «Аддон»». —
«А зачем?» — «Во время беспорядков в начале Веймарской
республики выяснилось, что мятежники могут отрезать рейхс-
канцлера от города. А этим путем он всегда может беспре-
39
пятственно уйти». Гитлер приказал отпереть дверь, и мы
действительно сразу же оказались в примыкающем к зданию
министерстве иностранных дел. «Дверь надо заложить кир-
пичом. Нам это ни к чему», — сказал Гитлер.
С тех пор как начались работы по перестройке, Гитлер
почти каждый день наведывался к обеду на строительную
площадку в сопровождении адъютанта, он рассматривал
сделанное и был доволен новой планировкой комнат. Вскоре
многочисленные рабочие начали приветливо и непринуж-
денно с ним здороваться. Несмотря на двух эсэсовцев в
штатском, которые незаметно держались поодаль, все вы-
глядело весьма идиллически. Было видно, что Гитлер чув-
ствует себя на стройке как дома, хотя и совершенно не
прибегает для снискания популярности к дешевому заиг-
рыванию.
Подрядчик и я сопровождали его во время обходов. Он
задавал нам вопросы, не то чтобы недружелюбно, но очень
коротко: «Когда штукатурили эту комнату? Когда возьме-
тесь за окна? А чертежи уже прибыли из Мюнхена? Нет
еще? Я сам спрошу об этом у профессора». Так он обычно
называл Трооста. Осматриваем новое помещение. «Вот здесь
уже штукатурили. А вчера еще нет. Лепнина получилась
очень красиво. Такие вещи профессору удаются превосход-
но. Вы когда собираетесь закончить? Надо спешить. У меня
сейчас только и есть что маленькая квартирка статс-секре-
таря на верхнем этаже. Я туда никого не могу пригласить.
Просто смешно, до чего сквалыжная была республика. А
вход вы уже видели? А лифт? В любом торговом доме они
куда лучше». Лифт и впрямь частенько застревал да и
рассчитан был всего на троих.
Вот так держал себя Гитлер. Нетрудно понять, что
подобная естественность очень мне импонировала; во вся-
ком случае, это был не просто канцлер, а человек, благо-
даря которому в Германии все снова начало оживать, кото-
рый вновь дал работу безработным и выдвинул большие
хозяйственные программы. Лишь много позже кое-какие
мелкие наблюдения вызвали у меня смутную догадку, что
во всем этом содержалась изрядная примесь пропагандист-
ского расчета.
40
Я уже от двадцати до тридцати раз сопровождал его в
подобных обходах, когда во время очередного он внезапно
сказал: «Не хотите сегодня у меня пообедать?» Конечно, я
был счастлив наблюдать подобное доказательство чисто
личного отношения, тем более, что из-за его безличной
манеры держаться я на подобное внимание даже не рассчи-
тывал.
Я уже много раз лазил по всяким строительным пло-
щадкам, но именно в этот день со строительных лесов
прямо мне на костюм упал мастерок с жидким раствором.
Должно быть, у меня сделался очень несчастный вид, по-
тому что Гитлер сказал: «Ничего, приходите, мы это быстро
уладим».
В квартире Гитлера дожидались гости, среди них Геб-
бельс, который был крайне удивлен моим появлением в
этом кругу. Гитлер провел меня в свои личные апартамен-
ты, явился лакей, который был тотчас отправлен за темно-
синим пиджаком Гитлера. «Вот наденьте пока это!» После
чего я вслед за Гитлером вышел в обеденную залу, где
Гитлер отдал мне предпочтение перед другими гостями,
усадив рядом с собой. Очевидно, я ему понравился. Геб-
бельс заметил то, на что в крайнем своем возбуждении я
совершенно не обратил внимания. «Да на вас значок фю-
рера! Это ведь не ваш пиджак?» Гитлер даже не дал мне
ответить и сказал: «Ясное дело, это мой пиджак».
За обедом Гитлер впервые задал мне несколько личных
вопросов. И только тут до него дошло, что я готовил
оформление к 1 мая. «Ах вот как, значит, Нюрнберг тоже
вы делали? Ко мне ведь приходил архитектор со своими
планами. Верно, верно, это вы и приходили. В жизни бы не
подумал, что вы в срок завершите стройку у Геббельса».
О моем членстве в партии он даже не спрашивал. Как
я понимаю, применительно к людям искусства этот вопрос
его не занимал. Прежде всего он желал как можно больше
узнать о моем происхождении, о моей карьере архитектора,
о стройках моего отца и моего деда.
Несколько лет спустя Гитлер вспомнил это приглаше-
ние. «Я уже при обходе стройки обратил на вас внимание.
Я искал архитектора, которому мог бы однажды доверить
41
свои строительные замыслы. Чтоб он был достаточно мо-
лод, ибо, как вы понимаете, эти планы простираются дале-
ко в будущее. Мне нужен человек, который и после моей
смерти сможет действовать, вооруженный моим авторите-
том. Этого человека я увидел в вас».
После многих лет тщетных усилий я был преисполнен
жажды деятельности, и лет мне было всего двадцать восемь.
За большой заказ я давно уже был готов, подобно Фаусту,
продать свою душу. И вот я нашел своего Мефистофеля,
покоряющего не менее, чем гётевский.
4
Мой катализатор
По натуре я был человек добросовестный, но мне
необходим был какой-то импульс, чтобы я мог пробудить
в себе новые способности и энергию. И вот я нашел
катализатор; более могущественного и действенного даже
быть не могло. От меня теперь требовалась отдача всех
моих сил во все возрастающем темпе и со все более высо-
кими требованиями.
Тем самым я отринул истинную сердцевину моей жиз-
ни — семью. С тех пор как я был привлечен и вдохновлен
Гитлером, к которому испытывал безраздельную предан-
ность, работа заполучила меня, а не я ее. Гитлер умел
заставить своих сотрудников прилагать величайшие усилия
в работе. «Человек растет вместе со своими задачами», —
говаривал он.
За двадцать лет, проведенные в Шпандау, я неодно-
кратно задавался вопросом, а как бы я повел себя, сумей
вовремя разглядеть настоящее лицо Гитлера и истинную
природу того правления, которое он создавал. Ответ всякий
раз получался банальным; мой пост архитектора при Гит-
лере вскоре приобрел для меня исключительное значение.
Не достигнув даже и тридцати лет, я видел перед собой
самые ослепительные перспективы, о которых только мо-
жет мечтать архитектор. Вдобавок овладевшая мной мани-
акальная жажда деятельности вытесняла вопросы, которые
42
могли бы возникнуть. Ежедневная горячка работы глушила
любое мое сомнение. Когда я писал эти воспоминания,
меня все больше и больше удивляло, а потом даже потря-
сало, что до 1944 года я так редко, по сути вообще никогда
не находил времени, чтобы поразмыслить о себе самом и о
своей деятельности, что я практически не предавался раз-
мышлениям. Сейчас, когда я окидываю взглядом прожи-
тое, мне думается, что в те времена меня что-то поднимало
над землей, обрывая все мои корни и отдавая во власть
множеству чужеродных сил.
Когда я оглядываюсь назад, мне кажется всего при-
скорбней тот факт, что в ту пору меня тревожил исключи-
тельно собственный путь в архитектуре, отход от теорий
Тессенова. Когда же я слышал, как мое окружение травит
евреев, масонов, социал-демократов или свидетелей Иего-
вы, словно загнанную дичь, у меня было такое чувство, что
это меня вообще не касается. Довольно и того, что сам я
в этом не принимаю участия.
Рядового члена партии всем воспитанием подводили к
мысли, будто большая политика чересчур сложна, чтобы
ему о ней судить. В результате у человека возникало ощу-
щение, что за него отвечают другие, и ему никогда не
приходилось отвечать самому за себя. Вся структура систе-
мы была направлена на то, чтобы конфликты с собствен-
ной совестью даже и не возникали.
Результатом была полная стерильность всех разговоров
и дискуссий между единомышленниками. Не представляло
никакого интереса взаимно подтверждать в разговоре схо-
жие мнения.
Еще сомнительней выглядело настоятельное требова-
ние ограничивать ответственность лишь собственной сфе-
рой деятельности. Каждый человек пребывал в пределах
своей профессиональной группы — архитекторов или вра-
чей, юристов, техников, солдат или крестьян. Профессио-
нальные организации, членство в которых было обязатель-
но, называли палатами (например, врачебная, артистическая),
и это обозначение четко характеризовало членение на от-
дельные, словно каменными стенами отделенные одна от
другой, сферы жизни. Чем дольше существовал гитлеров-
43
ский режим, тем больше обосабливалась каждая палата.
Доводись такому структурному делению затянуться еще на
несколько поколений, этого, как мне кажется, хватило бы,
чтобы развалить всю систему, ибо мы пришли бы к своего
рода кастовому государству. Тем больше потрясало меня
несоответствие всего этого провозглашенной в 1933 году
«народной общности», ибо единение общества при суще-
ствующих порядках таким образом никогда не было бы
достигнуто. В конечном итоге получилась общность изоли-
рованных. Даже если сегодня это звучит странно, для нас
слова, что фюрер обо всем думает и всем управляет, не были
пустой пропагандистской формулировкой.
Податливость на такие явления была в нас заложена с
юности. Приобретенные нами принципы были внушены
абсолютной государственностью, причем внушены в такое
время, когда законы войны могли только обострить ее
субординационный характер. Возможно, благодаря этим
обстоятельствам мы, как солдаты, были подготовлены к
тому складу мышления, которое вновь предстало перед
нами в обличье гитлеровской системы. Четкий порядок
был у нас в крови, либерализм Веймарской республики по
сравнению с ним виделся сомнительным, дряблым и уж
никак не достойным подражания.
♦ ♦ ♦
Чтобы иметь возможность по первому зову предстать
перед моим главным заказчиком, я снял под бюро мастер-
скую одного художника на Беренштрассе, в нескольких
сотнях метров от рейхсканцелярии. Сотрудники мои, все
без исключения молодые люди, забыв про личную жизнь,
работали с раннего утра до поздней ночи; обед им обычно
заменяли бутерброды. Лишь около десяти вечера мы в
совершенном изнеможении завершали свой рабочий день
ужином в близлежащем винном погребке, а за ужином еще
раз обговаривали сделанное за день.
Впрочем, большие заказы по-прежнему заставляли себя
ждать. В дальнейшем Гитлер подбрасывал мне срочные
задания, поскольку явно видел мою главную способность в
умении быстро их выполнять. Кабинет бывшего рейхспре-
44
зидента на втором этаже административного здания выхо-
дил всеми тремя окнами на Вильгельмсплац. В эти первые
месяцы 1933 года под окнами регулярно собирались толпы,
которые громогласным хором изъявляли желание увидеть
«фюрера». По этой причине здесь стало невозможно рабо-
тать. Вдобавок Гитлер и без того недолюбливал свой каби-
нет. «Слишком мал! Шестьдесят квадратных метров — это
для какого-нибудь моего сотрудника. Где прикажете мне
принимать государственного гостя? Уж не в этом ли углу?
А такой письменный стол подошел бы начальнику моей
канцелярии».
Гитлер поручил мне оборудовать под кабинет одну из
выходящих в сад комнат. Пять последующих лет он доволь-
ствовался этим новым кабинетом, хотя и его считал вре-
менным прибежищем. Впрочем, свой кабинет в новом зда-
нии рейхсканцелярии 1938 года он тоже очень скоро признал
недостаточным. До 1950 года по его указаниям и моим
планам предполагалось выстроить окончательный вариант
рейхсканцелярии: там для Гитлера и его преемников в
грядущих Столетиях был предусмотрен рабочий зал, кото-
рый при своих 960 квадратных метрах в шестнадцать раз
превысил бы кабинет его предшественников. Правда, пере-
говорив с Гитлером, я пристроил к этому залу личный
кабинет для него в те же шестьдесят квадратных метров.
А старый кабинет в будущем предполагалось вообще
не использовать, потому что из него Гитлер желал без
помех вступать на новый «исторический балкон», который
я наскоро пристроил к зданию, дабы он мог показываться
народу. «Окно было для меня слишком неудобно, - удов-
летворенно отметил Гитлер, — и меня видели не со всех
сторон. Не могу же я, в конце концов, свешиваться из
окна». Создатель первого проекта рейхсканцелярии, про-
фессор Берлинского высшего технического училища Эду-
ард Зидлер, возражал против моего вмешательства, а Лам-
мерс, начальник рейхсканцелярии, подтвердил, что наши
действия нарушают авторское право. Гитлер издевательски
отмел его возражения: «Зидлер испакостил мне всю Виль-
гельмсплац. Сейчас это выглядит как правление мылова-
ренного концерна, а не как центр рейха. Интересно, что он
45
себе воображает? Может, он еще и балкон для меня пост-
роит?!» Впрочем, Гитлер в порядке компенсации согласил-
ся дать профессору какой-нибудь строительный заказ.
Несколько месяцев спустя мне было ведено соорудить
барачный лагерь для рабочих только что начатого строи-
тельства автострады. Гитлер не одобрил их теперешнее
размещение и пожелал, чтобы я создал типовой проект,
который можно будет применять для всех лагерей подобно-
го типа. С приличными кухнями, прачечными и душевыми,
с клубным залом и комнатами, каждая на две кровати, этот
лагерь, без сомнения, выгодно отличался бы от существо-
вавших до сих пор строительных общежитий. Гитлер вни-
кал в мельчайшие детали этого образцового сооружения и
велел сообщать ему о реакции рабочих. Таким я и пред-
ставлял себе вождя национал-социалистов.
Пока шла перестройка квартиры для канцлера, Гитлер
жил в квартире своего статс-секретаря Ламмерса, на верх-
нем этаже административного здания. Здесь мне нередко
доводилось обедать или ужинать. Ужин обычно проходил в
окружении постоянной свиты Гитлера: его многолетнего
шофера Шрека, начальника личной охраны Зеппа Дитриха,
доктора Дитриха, обоих адъютантов, Брюкнера и Шауба, и
Генриха Гофмана, фотографа Гитлера. Поскольку за столом
умещалось максимум десять человек, мест больше практи-
чески не оставалось. Зато к обеду приходили главным об-
разом прежние соратники по Мюнхену, такие, как Аман,
Шварц и Эссер или гаулейтер Вагнер, часто также и Бер-
лин, руководитель мюнхенского филиала «Даймлер-Бенц»,
он же поставщик машин для Гитлера. Министры приходи-
ли на удивление редко: даже Гиммлера я видел не чаще,
чем Рема и Штрейхера, зато Геббельса и Геринга довольно
часто. Но уже в то время не имели допуска к столу служа-
щие из окружения рейхсканцлера. Так, например, броса-
лось в глаза, что даже сам Ламмерс, хоть и хозяин дома,
никогда не появлялся за столом; надо думать, не без веских
на то оснований. Ибо в этом кругу Гитлер зачастую итожил
результаты: без особых претензий он просто перечислял
сделанное задень. Он любил, к примеру, рассказывать, как
умел совладать с бюрократами, которые грозили парализо-
46
вать его деятельность на посту рейхсканцлера. «В первые
дни мне подсовывали на утверждение каждый пустяк. Каж-
дый день я находил на своем столе горы бумаг, и, сколько
я ни работал, гора не становилась меньше. Пока я не
положил конец всей этой чепухе. Продолжай я и дальше в
том же духе, я бы никогда не достиг положительных ре-
зультатов, потому что у меня просто не оставалось времени
думать. Когда я отказался просматривать документы, мне
сказали, что из-за этого затянется принятие многих важных
решений. Но лишь мой отказ дал мне возможность обду-
мывать важные вопросы, по которым решение зависело от
меня. Так я сам направил дальнейшее развитие и не дал
чиновникам направлять меня».
Иногда Гитлер рассказывал о своих поездках: «Шрек
был лучшим шофером, которого я только мог себе предста-
вить, и наш мотор выжимал 170 км в час. Мы всегда ездили
очень быстро. Но в последние годы я приказал Шреку не
гнать больше восьмидесяти. Представить только, если со
мной вдруг что-нибудь случится! Особое удовольствие до-
ставляли гонки с большими американскими автомобилями.
Держишься вплотную за ними, пока их не охватит азарт.
Все американские модели гроша ломаного не стоят по
сравнению с мерседесом. Их мотор этого не выдерживал,
начинал через какое-то время чихать, и водители с вытяну-
тыми физиономиями съезжали на обочину. Так им и надо!»
По вечерам регулярно устанавливали примитивный
проектор, чтобы после «Вохеншау» прокрутить еще один, а
то и два художественных фильма. Поначалу прислуга не
умела как следует обходиться с аппаратурой. То показыва-
ли кадр вверх ногами, то пленка рвалась, но в те времена
Гитлер воспринимал это куда более спокойно, чем его
адъютанты, слишком охотно демонстрировавшие подчи-
ненным свою власть, которую давала им близость к рейхс-
канцлеру.
Подбор фильмов Гитлер любил обсуждать с Геббель-
сом. По большей части речь шла о тех, что одновременно
показывали и в берлинских кинотеатрах. Гитлер предпочи-
тал легкие фильмы: развлекательные, любовные, социальные.
Он требовал безотлагательно доставлять ему все фильмы с
47
Яннингсом и Рюманом, Хенни Портен и Лил Даговер,
Ольгой Чеховой, Зарой Лендер или Женни Юго. Фильмы-
ревю с обилием голых ног могли у него твердо рассчиты-
вать на успех. Часто мы смотрели и зарубежную продук-
цию, даже такую, которой рядовой зритель не видел. Зато
почти не бывало фильмов о спорте и горном туризме,
пейзажных, о животном мире, никогда не показывали нам
также информативных фильмов о других странах. Не жало-
вал Гитлер и сатирических фильмов, тех, которые я тогда
очень любил, фильмов с Бестером Китоном, а тем более, с
Чарли Чаплином. Но немецкой продукции никоим образом
не хватало, чтобы ежедневно поставлять для просмотра по
два фильма. Поэтому некоторые фильмы показывали два
раза, а то и больше, странным образом никогда не крутили
фильмов с трагическим содержанием, зато часто ~ костюм-
ные фильмы и фильмы с его любимыми артистами. Этот
принцип отбора и привычку ежевечерне просматривать по
два фильма Гитлер сохранял до начала войны.
Зимой 1933/34 года во время одного из обедов я сидел
возле Геринга. «Мой фюрер, — обратился он к Гитлеру, —
а вашу квартиру делает Шпеер? Он ваш архитектор?» И
хотя это не соответствовало действительности, Гитлер от-
ветил утвердительно. «Тогда разрешите, чтобы он перестро-
ил и мою квартиру». Гитлер не возражал, и Геринг, не
слишком расспрашивая о моих желаниях и склонностях,
усадил меня после обеда в свбй объемистый автомобиль,
дабы увлечь как драгоценный трофей к себе на квартиру.
Он выбрал себе бывшие служебные апартаменты прусского
министерства торговли в одном из парков, расположенных
позади Лейпцигерплац, целый дворец, с превеликой пыш-
ностью воздвигнутый прусским государством после 1914
года.
Всего лишь несколько месяцев назад квартира была с
таким же размахом перестроена по указаниям самого Ге-
ринга и на деньги прусского государства. Гитлер осмотрел
ее и презрительно обронил: «Темно! Не понимаю, как
можно жить в такой темноте. Сравните, к примеру, работу
моего профессора. Все кругом светло, ясно и просто!» Я и
в самом деле обнаружил у Геринга романтическое нагро-
48
мождение маленьких, с мрачными окнами и темными бар-
хатными обоями комнат, уставленных громоздкой ренес-
сансной мебелью. Некоторое подобие часовни осенялось
знаком свастики, но и в других помещениях новый символ
был разбросан по стенам, потолкам и полам. Выглядело все
это так, будто здесь постоянно проходили торжественно-
траурные церемонии.
Молниеносные перемены, происходившие в Геринге
после каждого критического замечания со стороны Гитлера
или просто из подражания ему, были характерным призна-
ком системы, как, пожалуй, и любого авторитарного обще-
ства. Он без раздумий отрекся от только что отделанной
квартиры, в которой, скорее всего, лучше бы себя чувство-
вал, поскольку она больше соответствовала его натуре. «Вы
на это не глядите, я и сам это видеть не могу. Словом,
делайте как пожелаете. Я вам даю задание: только пусть
будет как у фюрера». Задание было превосходное, а деньги,
по обыкновению, не играли для Геринга никакой роли.
Сломали несколько стен, чтобы из множества комнат ниж-
него этажа сделать четыре просторных помещения, из них
самое большое — его рабочий кабинет площадью в 140
квадратных метров, и тем самым приблизить по размерам
к кабинету Гитлера. Сделали легкую пристройку из застек-
ленных бронзовых каркасов. С бронзой, правда, возникли
трудности. Она проходила по разряду дефицитных матери-
алов, и за ее неоправданный расход причитались высокие
штрафы, но Геринга это ничуть не смущало. Он был в
полном восторге, ликовал при каждом обходе дома, сиял,
как ребенок в день рождения, потирал руки и смеялся.
Предметы мебели у Геринга соответствовали его соб-
ственным объемам. Письменный стол, старинный, ренес-
сансный, имел размеры грандиозные, то же можно сказать
и о рабочем кресле, спинка которого высоко поднималась
над его головой, возможно, это был некогда княжеский
трон. На стол он приказал водрузить два серебряных све-
тильника с необъятными пергаментными абажурами и вдо-
бавок неслыханно увеличенный портрет Гитлера; оригинал,
подаренный ему Гитлером, показался ему недостаточно
импозантным. Он приказал во много раз увеличить сни-
49
мок, и каждый визитер дивился такой милости со стороны
Гитлера, ибо в партийных и правительственных кругах было
хорошо известно, что Гитлер всегда дарит своим паладинам
портрет одного и того же формата в серебряной рамочке,
смоделированной специально для этой цели госпожой Тро-
ост.
В холле подтянули к самому потолку гигантскую кар-
тину, дабы не загораживать окошки, примыкающие к холлу
кинобудки. Картина показалась мне знакомой. И действи-
тельно, Геринг, как я выяснил позднее, в присущей ему
«нерассудительной» манере приказал «своему» прусскому
директору музея кайзера Фридриха доставить к себе на
квартиру знаменитую рубенсовскую картину «Диана на
оленьей охоте», которая до той поры считалась одним из
самых выдающихся шедевров этого музея.
Во время реконструкции Геринг жил как раз напротив
рейхстага, во дворце рейхспрезидента — сооружении начала
века с явными признаками помпезного рококо. Здесь и
проходили наши беседы по поводу оформления его окон-
чательного обиталища, на которых часто присутствовал
один из директоров изысканных «Объединенных мастер-
ских», господин Пепке, — пожилой, седовласый, искренне
стремившийся понравиться Герингу, но робеющий из-за
резкой и приказной манеры Геринга общаться с теми, кто
ему подчинен.
Однажды мы сидели в комнате, рельефные стены ко-
торой были сверху донизу испещрены орнаментом из аля-
поватых роз в стиле вильгельмовского неорококо — вопло-
щение уродства. Это смутно сознавал и сам Геринг, заведя
такого рода разговор: «Как вы находите эту декорацию,
господин директор? Недурно, не правда ли?» И вместо
того, чтобы прямо ответить: «Да это чудовищно!» — старик
растерялся и, не желая портить отношения с высокопостав-
ленным заказчиком и клиентом, дал уклончивый ответ.
Геринг тут же учуял возможность для розыгрыша и подмиг-
нул мне заговорщически. «Но господин директор! Неужели
это, по-вашему, не прекрасно? А я как раз намерен пору-
чить вам роспись всех своих комнат в таком же стиле. Мы
ведь уже говорили об этом с вами, не правда ли, господин
50
Шпеер?» — «Как же, как же, эскизы уже в работе». — «Вот
видите, господин директор, таков наш новый стиль. Уве-
рен, что он вам понравится». Директор просто корчился от
мук художнической совести, на лбу у него выступили круп-
ные капли пота, и задрожал клинышек бородки. Но Геринг
вбил себе в голову непременно вырвать у старика призна-
ние. «Стало быть, осмотрите повнимательней эту стену.
Как красиво взбираются розы наверх! Чувствуешь себя
словно под открытым небом в беседке из роз. Неужели вас
это не приводит в восторг?» — «Как же, как же», ~ робко
лепетал старик в полном отчаянии. «Вы должны востор-
гаться таким произведением искусства, вы ведь у нас спе-
циалист. Ну разве это не прекрасно?» Игра тянулась долго,
пока директор не сдался и не изобразил требуемый восторг.
«Вот все они таковы!» — с презрением заметил Геринг
потом, и был прав: они действительно были таковы, и это
не в последнюю очередь относилось к самому Герингу,
который просто не знал удержу, расписывая за трапезами
у Гитлера, какая у него теперь будет просторная и светлая
квартира: «Ну совершенно как у вас, мой фюрер!»
Пожелай Гитлер украсить свои стены букетами роз,
Геринг потребовал бы того же.
* * *
Уже зимой 1933/34 года, иными словами, несколько
месяцев спустя после того, решающего обеда у Гитлера, я
был введен в его ближайшее окружение. Насчитывалось не
много людей, которым оказывали такое же предпочтение,
как и мне. Гитлеру я особенно пришелся по душе, хотя в
соответствии с моим характером я вел себя сдержанно и
молчаливо. Часто я задавал себе вопрос, не переносит ли он
на меня несбывшуюся мечту своей юности о карьере вели-
кого архитектора. Однако поведение Гитлера, порой им-
пульсивное, никак не давало сколько-нибудь удовлетвори-
тельного объяснения такой откровенной симпатии.
От своей позднейшей, классической линии я тогда еще
отстоял очень далеко, по чистой случайности сохранились
мои чертежи — проект здания Высшей школы НСДАП в
одном из районов Мюнхена, Грюнвальде, — сделанные для
51
конкурса, в котором могли принять участие все желающие.
Проект этот, правда, служит уже репрезентативным целям
и ориентирован на центральную ось, но все это пока дос-
тигается весьма скромными средствами, которым я вы-
учился у Тессенова.
Вместе со мной и с Троостом Гитлер просмотрел пред-
ставленные на конкурс работы еще до решения жюри. Про-
екты, как и положено при всяком конкурсе, подавались
анонимно. Я, разумеется, провалился. Лишь после того, как
победитель был назван и завеса секретности упала, Троост в
студийном разговоре выделил мой проект, и Гитлер, хотя и
рассматривал его среди сотен прочих не более нескольких
секунд, к моему превеликому удивлению, мог точно его
вспомнить. Он никак не отреагировал на похвалы, расточа-
емые Троостом, возможно, он именно тогда понял, как я
еще далек от его представлений об архитектуре.
Каждые две-три недели Гитлер ездил в Мюнхен и все
чаще брал меня с собой в эти поездки. По прибытии он
часто прямо с вокзала направлялся в ателье профессора
Трооста. Уже по дороге он, как правило, оживленно толко-
вал о том, что профессор за это время наготовил из черте-
жей: «Проект первого этажа для Дома искусств он, скорей
всего, переработал. Там следовало кое-что подправить...
Интересно, а детали для ресторана он уже набросал? И еще
нам, пожалуй, покажет наброски скульптор Вакерле».
Мастерская Трооста располагалась в заброшенном зад-
нем дворе на Терезиенштрассе, неподалеку от высшего
технического училища. Через холодный подъезд, где уже
много лет не освежали краску, следовало подняться на
третий этаж. Троост, сознавая свое высокое положение,
никогда'не выходил на лестницу встречать Гитлера и ни-
когда не провожал его вниз. Гитлер сразу же в передней
приветствовал Трооста: «Сил нет дожидаться, покажите,
что у вас есть новенького». И мы, Гитлер и я, тотчас
оказывались в студии.
Троост, по обыкновению сдержанный и самоуверен-
ный, демонстрировал свои планы и замыслы. Но и первому
архитектору Гитлера везло не больше, чем мне, Гитлер
очень редко приходил в восторг.
52
После чего фрау профессор показывала нам цветовые
решения тканей и окраски стен для залов мюнхенского
«Дома фюрера», подобранных умело и тонко, но, пожалуй,
чересчур сдержанных на вкус Гитлера, предпочитавшего
бурные эффекты. Ему, однако, нравилось. Нарочито бюр-
герский стиль, который тогда входил в моду среди богатых
семейств, явно пленял сердце Гитлера своей непритяза-
тельной роскошью. Проходило часа два, а то и больше,
после чего Гитлер коротко, но очень сердечно прощался,
чтобы наконец-то поехать на собственную квартиру, обро-
нив мне на ходу: «К обеду - в остерии».
В обычное время, примерно в половине третьего, я
отправлялся в остерию «Бавария», маленький ресторанчик
для людей искусства, который неожиданно прославился,
когда его завсегдатаем стал Гитлер. Здесь естественней
было бы представить себе в качестве гостей сборище ху-
дожников вокруг Ленбаха или Штука, с длинными волоса-
ми и пышными бородами, чем Гитлера и его сопровожда-
ющих, строго одетых, а то и вовсе в форме. Но он хорошо
чувствовал себя в остерии; как «несостоявшемуся художни-
ку», ему явно нравилась эта среда, некогда предмет вожде-
ленных мечтании, а теперь и безвозвратно упущенная и в
то же время оставленная позади. Круг приглашенных, ко-
торым нередко приходилось часами ждать Гитлера, был
узок: адъютант, гаулейтер Баварии, Вагнер, если он успел
проспаться после выпивки, и, разумеется, постоянно со-
провождающий Гитлера придворный фотограф Гофман,
который к этому времени дня уже находился в легком
подпитии. Весьма часто мисс Митфорд, иногда, хотя и
редко, какой-нибудь художник либо скульптор. Еще доктор
Дитрих, начальник отдела печати имперского -правитель-
ства, и постоянно — Мартин Борман, чрезвычайно невзрач-
ный с виду секретарь Рудольфа Гесса. На улице поджидали
сотни людей, которым достаточно было нашего присут-
ствия, чтобы понять, что «он» будет.
За окнами остерии бурное ликование: Гитлер взял курс
на наш любимый закуток, который с одной стороны был
отделен невысокой перегородкой; если погода позволяла,
мы сидели во дворе в некотором подобии беседки. Хозяина
53
и обеих подавальщиц приветствовали в шутливой манере:
«Ну, чем вы нас сегодня попотчуете? Равиоли? Ах, будь они
не такие вкусные... Слишком велик соблазн». Гитлер при-
щелкивал пальцами: «Всем вы взяли, господин Дойтельмо-
зер, но моя фигура, моя фигура! Вы упускаете из виду, что
фюрер не может есть что пожелает!» После чего Гитлер
долго изучал меню и выбирал все-таки равиоли.
Каждый заказывал, сообразуясь со своим вкусом: шни-
цель, гуляш, разливное вино из Венгрии, — и, не смущаясь
тем, что Гитлер порой подшучивал над «трупоедами» и
винохлебами, всему воздавал должное. В этом кругу все
чувствовали себя среди своих и соблюдали безмолвный
уговор: о политике — ни слова. Единственное исключение
составляла мисс Митфорд, которая и позднее, в годы весь-
ма напряженных отношений, упорно агитировала за свою
английскую родину и порой просто умоляла Гитлера нала-
дить отношения с Англией. Несмотря на уклончивую сдер-
жанность Гитлера, она все эти годы не отказывалась от
своей идеи. Потом, в сентябре 1939-го, в день, когда Анг-
лия объявила войну Германии, она в Английском саду
Мюнхена попыталась убить себя из слишком маленького
пистолета. Гитлер передал ее лучшим врачам Мюнхена и
вскоре на специальной машине отправил через Швейца-
рию домой, в Англию.
Главной темой разговоров за столом было утреннее
посещение мастерской профессора. Гитлер неумеренно
расхваливал все, что там видел, все детали без труда запе-
чатлевались у него в памяти. И вообще, его отношение к
Троосту напоминало отношение ученика к учителю и силь-
но смахивало на мое собственное неумеренное восхищение
Тессеновым.
Эта черта в Гитлере мне очень нравилась; меня удив-
ляло, что человек, на которого молится все его окружение,
был сам способен на подобные восторги. Гитлер, хоть и
ощущал себя архитектором, умел чтить в этой сфере пре-
восходство профессионала; в политике он бы никогда ни-
чего подобного не сделал.
Он без утайки рассказывал, как Брукманы, семья глу-
боко интеллигентных мюнхенских издателей, познакомили
54
его с Троостом и, когда он увидел работы профессора, у
него словно «шоры упали с глаз». «Все те наброски, кото-
рые я делал раньше, показались мне теперь совершенно
невыносимыми. Какое счастье, какое счастье, что я позна-
комился с этим человеком!» Между прочим, это и впрямь
было счастьем. Страшно подумать, как выглядел бы его
архитектурный вкус без влияния Трооста. Однажды он
показал мне тетрадь эскизов примерно двадцатых годов. Я
увидел опыты репрезентативных зданий в необарочном
стиле, типичном для венской Рингштрассе девяностых го-
дов прошлого века; странным образом его наброски на
одной и той же странице частенько перемежались чертежа-
ми оружия и военных судов.
В сравнении с этим архитектура Трооста была, можно
сказать, безыскусна. Потому и влияние Трооста на Гитлера
оказалось всего лишь эпизодом. Но до конца своих дней
Гитлер нахваливал тех архитекторов и те здания, которые
послужили образцом для его ранних эскизов, например
парижская «Гранд-Опера» (1861—1874) Шарля Гарнье. «Там
самая прекрасная в мире парадная лестница. Когда дамы в
своих драгоценных туалетах спускаются вниз по лестнице,
а ливрейные лакеи стоят шпалерами по обе стороны...
господин Шпеер, мы тоже должны такое построить!» Вос-
хищался он и Венской оперой: «Великолепнейшее здание,
во всем мире нет лучше, и с превосходной акустикой.
Когда еще молодым человеком я сидел там в четвертом
ярусе...» Об одном из двух создателей этого здания, ван дер
Нюлле, Гитлер рассказывал: «Он думал, будто опера ему не
удалась, и за день до открытия в полном отчаянии пустил
себе пулю в голову. А на торжественном открытии это
стало его величайшим успехом, и весь мир рассыпался в
похвалах». Подобные воспоминания нередко приводили
Гитлера к мысли, что вот и сам он порой оказывался в
тяжелейших ситуациях, но всякий раз его спасал какой-
нибудь благоприятный поворот судьбы. Никогда не следует
отчаиваться.
Особой его любовью пользовались многочисленные те-
атральные здания Германа Хелмера (1849—1919) и Фердинан-
да Фелнера (1847—1916), застроивших в конце XIX века не
55
только Австро-Венгрию, но и Германию позднебарочными
театрами по одной и той же неизменной модели. Он знал, в
каких городах стоят их здания, и приказал уже впоследствии
восстановить заброшенный аугсбургский театр.
Ценил он, впрочем, и зодчих XIX столетия более стро-
гого стиля, таких, как, например, Готтфрид Земпер (1803—
1879), который построил в Дрездене оперу и картинную
галерею, в Вене — Хофбург и дворцовые музеи, или как
Теофиль Хансен (1803—1883), которому принадлежат весь-
ма значительные классические сооружения в Афинах и
Вене. Не успели в 1940 году немецкие войска занять Брюс-
сель, как мне было велено тотчас ехать туда, дабы своими
глазами увидеть гигантский Дворец юстиции работы Пё-
лерта, которым Гитлер восхищался, хотя знать его, как и
парижскую «Гранд-Опера», он Мог лишь по чертежам; пос-
ле возвращения из Брюсселя меня заставили подробно до-
ложить об увиденном.
Таков был архитектурный мир Гитлера. Но в конце
концов, его всегда влекло напыщенное необарокко, кото-
рое культивировал и Вильгельм II руками своего придвор-
ного зодчего Ине: по сути не более чем «барокко упадка»,
весьма схожее со стилем, сопровождавшим закат Римской
империи. Словом, в области архитектуры точно так же, как
и в области живописи и скульптуры, Гитлер застрял на
уровне своей юности; период между 1880 и 1910 годами
придал особые приметы вкусам Гитлера, равно как и его
политическим и идеологическим представлениям.
Вообще для Гитлера были характерны взаимоисключа-
ющие пристрастия. Так, с одной стороны, он открыто
восторгался своими венскими идеалами, которые, вероят-
но, запечатлелись у него в памяти, но в то же время
говорил: «Только у Трооста я впервые узнал, что такое
архитектура. Едва у меня завелись кое-какие деньги, я
начал покупать у него мебель; смотрел его работы, офор-
мление лайнера «Европа» и не уставал благодарить судьбу,
которая, представ передо мной в образе фрау Брукман,
подарила мне знакомство с этим мастером. Когда у партии
появились значительные средства, я дал ему поручение
реконструировать и обставить «Коричневый дом». Вы его
56
видели. Какие трудности возникли у меня на этой почве!
Эти мещане из партии сочли проект чересчур расточитель-
ным. Чему я только не выучился у профессора во время
реконструкции!»
Пауль Людвиг Троост был высокорослый вестфалец,
худощавый, голова гладко выбрита. Сдержанный в разгово-
ре, жестах, он принадлежал к группе таких архитекторов,
как Петер Беренс, Йозеф М. Ольбрих, Бруно Пауль и
Вальтер Гропиус, которые еще до 1914 года, отреагировав
таким образом на чрезмерную орнаменталистику стиля
модерн, положили начало скупому по части средств архи-
тектурной выразительности и почти лишенному орнамен-
тики направлению, соединявшему в себе спартанский тра-
диционализм и элементы модерна. На долю Трооста иногда
выпадали победы в конкурсах, но до 1933 года он никак не
мог приблизиться к этой ведущей группе.
Как ни распространялась о «стиле фюрера» партийная
пресса, на самом деле такого вообще не было. А то, что
провозгласили официальной архитектурой рейха, было все-
го лишь представленным Троостом неоклассицизмом, раз-
множенным, видоизмененным, преувеличенным, а то и
вовсе до смешного искаженным. В классицизме в доричес-
ком стиле Гитлер превыше всего ценил его вневременной
характер, надеясь обрести некоторые точки соприкоснове-
ния с германским миром; и все же было бы ошибкой
отыскивать у Гитлера идеологически обоснованный архи-
тектурный стиль. Это не соответствовало бы его прагмати-
ческому мышлению.
♦ * *
Без сомнения, Гитлер преследовал какую-то опреде-
ленную цель, регулярно приглашая меня в Мюнхен для
бесед о строительстве. Он явно хотел сделать и меня по-
следователем Трооста. Я был готов учиться с превеликой
охотой, да и впрямь многому научился у Трооста. Богатый,
но по стремлению ограничиться лишь простейшими фор-
мальными элементами очень сдержанный архитектурный
стиль моего второго учителя оказал на меня решающее
воздействие.
57
Когда затянувшаяся застольная беседа в остерии подо-
шла к концу, Гитлер сказал: «Профессор обещал сегодня
снять леса с парадной лестницы. Просто не могу дождать-
ся. Брюкнер, подгоните машину, мы сразу же туда поедем.
Вы с нами?»
Выйдя из машины, он почти побежал к парадной
лестнице «Дома фюрера», оглядел стройку снизу, потом с
галереи, потом со ступенек, снова взбежал наверх, придя в
полный восторг. Были осмотрены все уголки стройки, Гит-
лер, по обыкновению, проявил точное знание каждой де-
тали и каждого размера, чем снова потряс всех причастных
к строительству. Довольный результатами и собой лично,
ибо он был мотором и двигателем этой стройки, Гитлер
перешел к следующему объекту — вилле своего фотографа
в Богенхаузене.
В хорошую погоду кофе подавали в садике, окружен-
ном садами других вилл и потому размером от силы в
двести квадратных метров. Гитлер пытался устоять при
виде торта, однако потом, осыпав комплиментами хозяйку
дома, позволил немного положить себе на тарелку. Когда
сияло солнце, могло случиться, что фюрер и рейхсканцлер,
сняв китель, в одной рубашке ложился на траву. У Гофма-
нов он чувствовал себя как дома, однажды он даже попро-
сил принести том Людвига Тома, выбрал оттуда пьесу и
принялся читать вслух. ’
Большую радость Гитлеру доставляли картины, кото-
рые фотограф присылал ему домой на выбор. Поначалу я
ужасался, когда видел, что именно Гофман присылает Гит-
леру и что вызывает у Гитлера восторг; позднее я привык,
хотя сам не перестал собирать пейзажи ранних романтиков,
таких, например, как Ротманн, Фриз или Кобелл.
Одним из любимых художников Гитлера, как, впро-
чем, и Гофмана, был Эдуард Грютцнер, который со своими
блаженно-хмельными монахами и трактирщиками скорее
соответствовал мировоззрению фотографа, чем трезвенни-
ка Гитлера. Но Гитлер рассматривал эти картины с «худо-
жественных» позиций. «Как? Неужели это стоит всего 5000
марок?» На деле красная цена этой картине была от силы
2000. «Да вы понимаете, Гофман, это же просто даром! Вы
58
только взгляните на детали! Нет, Грютцнера у нас недооце-
нивают». Очередная картина того же Грютцнера обошлась
Гитлеру еще дороже. «Просто его пока не открыли. Ведь и
Рембрандта много лет после его смерти не признавали. И
картины его раздавали почти даром. Поверьте слову, этот
Грютцнер будет когда-нибудь стоить не меньше, чем Рем-
брандт. Лучше не мог бы нарисовать и сам Рембрандт».
Гитлер считал конец XIX века одной из величайших
эпох в человеческой культуре во всех областях изобрази-
тельного искусства, полагая, что лишь из-за недостаточной
временной дистанции она еще не снискала должного при-
знания. Но высокие оценки иссякали на подступах к им-
прессионизму, тогда как натурализм какого-нибудь Лейбля
или Тома вполне соответствовал его бойкому художествен-
ному вкусу. Макарта он ценил больше других, впрочем, и
Шпицвега тоже. В данном случае я вполне мог понять его
пристрастие, хотя здесь он восхищался не столько масш-
табной и зачастую импрессионистической манерой, сколь-
ко бытовыми деталями, мягким юмором, с каким Шпицвег
посмеивался над провинциальным Мюнхеном своего вре-
мени.
Позднее фотограф был весьма неприятно удивлен, ибо
выяснилось, что некий фальсификатор сумел использовать
его любительскую склонность к Шпицвегу. Сперва Гитлер
забеспокоился, не зная, какие из его Шпицвегов настоя-
щие, а какие нет, впрочем, он скоро подавил сомнения и
злорадно заявил: «А Шпицвеги, которые висят у Гофмана,
они ведь наполовину фальшивые. Мне-то сразу видно. Но
не будем отнимать у него радость».
Гитлер часто наведывался в «Чайную Карлтона» —
псевдороскошное заведение с подобием стильной мебели и
люстрами из поддельного хрусталя. Он любил эту чайную
потому, что мюнхенцы там к нему не приставали, не апло-
дировали, не требовали автографов, как это случалось в
других местах. Иногда поздно вечером раздавался звонок из
квартиры Гитлера: «Фюрер едет в кафе «Хэк» и просит вас
поехать с ним». Приходилось вылезать из постели без ма-
лейших шансов вернуться обратно до двух-трех ночи.
Изредка Гитлер оправдывался: «В боевые времена я
59
привык долго не ложиться. После собраний мне приходи-
лось сидеть с товарищами по партии, а к тому же я так
заводился от своих речей, что до утра не мог заснуть».
Кафе «Хэк» в отличие от «Чайной Карлтона» было
обставлено простыми стульями и чугунными столиками.
Это было старое кафе его партии, где Гитлер встречался
прежде с боевыми соратниками. Но в мюнхенский период
уже после 1933 года он с ними больше не встречался, хотя
они столько лет подряд выказывали ему свою преданность.
Лично я предполагал, что в Мюнхене существует тесный
круг его друзей, но мои предположения не подтвердились.
Более того, Гитлер сразу мрачнел, когда кто-нибудь из них
хотел с ним поговорить, и почти всякий раз умел под тем
либо иным предлогом уклониться от встречи или отложить
ее. «Старые бойцы» явно не выучились соблюдать дистан-
цию, которую Гитлер, несмотря на неизменную внешнюю
общительность, считал подобающей. Порой они впадали в
неуместно доверительный тон, но мнимое право на бли-
зость не соответствовало той исторической роли, которую
теперь приписывал себе Гитлер.
Лишь крайне редко он сам посещал кого-нибудь из
них. Некоторые успели обзавестись господскими виллами,
многие занимали важные посты. День 9 ноября 1923 года
оставался единственной неизменной датой их встреч, кото-
рую отмечали в пивной «Бюргерброй». Как ни странно,
Гитлер не только не радовался предстоящим встречам, но
всякий раз демонстрировал в связи с этой своей обязанно-
стью глубокое неудовольствие.
Вскоре после 1933 года образовались группы, весьма
друг от друга отдаленные, что, однако, не мешало им
шпионить, соперничать и презирать друг друга. Возникла
атмосфера презрения и зависти. Это объясняется отчасти и
тем, что вокруг каждого вновь выдвинувшегося немедля
складывался свой более тесный круг. Так, Гиммлер, к при-
меру, общался исключительно со своей эсэсовской брати-
ей, среди которой он мог рассчитывать на безоговорочное
преклонение. Геринг сосредоточил вокруг себя группу не-
критически настроенных обожателей, состоявших частью
из членов его же семейства, частью из наиболее прибли-
60
женных сотрудников и адъютантов; Геббельс вольготно себя
чувствовал в окружении почитателей, подвизавшихся в
литературе и в кино. Гесс увлекался проблемами гомеопа-
тии, любил камерную музыку и имел хоть и странных, но
довольно интересных знакомых.
Будучи представителем интеллигенции, Геббельс сверху
вниз смотрел на необразованных обывателей из ведущей
мюнхенской группы, которые в свою очередь потешались
над литературными амбициями зазнавшегося доктора. Ге-
ринг считал, что ни мюнхенские обыватели, ни Геббельс не
дотягивают до подобающего ему, Герингу, уровня, а потому
избегал какого бы то ни было с ними общения, тогда как
Гиммлер, благодаря установке на элитарное призвание эсэ-
совских частей, которая порой выражалась в предпочтении,
отдаваемом сыновьям князей и графов, вообще считал себя
значительно выше всех прочих. Было свое ближайшее окру-
жение и у Гитлера, которое всюду за ним следовало и, имея
в своем составе шоферов, фотографа, пилота и секретарей,
всегда оставалось неизменным.
Правда, Гитлер своей личностью объединял чисто по-
литически все эти рвущиеся прочь друг от друга круги, но
слишком редко у него на обеде либо на просмотре какого-
нибудь фильма спустя год после прихода к власти появля-
лись Гиммлер, или Геринг, или Гесс, чтобы можно было
говорить о некоем обществе нового режима. А если они и
появлялись, их интерес до такой степени был сосредоточен
на Гитлере и его благосклонности, что горизонтальные
связи с другими группами просто не могли возникнуть.
Впрочем, Гитлер и не стремился соединить членов
правящей группы общественными связями. Впоследствии,
чем более критическим становилось положение, тем с боль-
шим недоверием встречались взаимные попытки сблизить-
ся. Лишь когда все кончилось, уже в плену, оставшиеся в
живых руководители этих замкнутых мини-мирков впер-
вые — хоть и не по своей воле - увиделись в одном из
люксембургских отелей.
В эти мюнхенские дни Гитлер мало заботился о делах
государственных и партийных, меньше даже, чем в Берлине
или в Оберзальцберге. За весь день на разные обсуждения
61
отводился час, от силы два. Большую часть времени зани-
мало праздношатание по строительным площадкам, студи-
ям, кафе, ресторанам, с длинными монологами, адресован-
ными неизменному окружению, которое уже досыта
наслушалось неизменных тем и лишь с трудом скрывало
скуку.
* * *
Проведя в Мюнхене дня два-три, Гитлер обычно при-
казывал подготовиться к поездке на «гору». В нескольких
открытых машинах мы часами катили по пыльным доро-
гам. Автобана до Зальцбурга тогда еще не было, но его уже
строили как объект первостепенной важности. В Лембахе
на Химзее, в деревенском трактире, мы устраивали пол-
дник с вкусным тортом, перед которым Гитлер никогда не
мог устоять. Затем пассажиры второй и третьей машин еще
два часа глотали пыль, потому что автомобили шли почти
вплотную друг к другу. К Берхтесгадену вела крутая, вся в
выбоинах горная дорога, и лишь после этого, уже в Обер-
зальцберге, нас ожидал уютный домик Гитлера с большими
застрехами и скромными комнатами; столовая, небольшая
гостиная, три спальни. Мебель вся была из периода громозд-
ких буфетов в сентиментальном старонемецком духе, что
придавало жилищу уютно-мещанский вид. Позолоченная
клетка с канарейкой, кактус и фикус еще больше усилива-
ли это впечатление. На безделушках и вышитых поклонни-
цами подушечках, с клятвами «Верность навек», в сочета-
нии с изображением восходящего солнца, пестрели свастики.
Гитлер смущенно признавался мне: «Я знаю, что это некра-
сиво, но многое я получил в подарок и не хотел бы с этим
расставаться».
Вскоре он возвращался из своей спальни, где успевал
сменить китель на легкую баварскую куртку из голубого
полотна, подобрав к ней желтый галстук. После чего он по
большей части сразу начинал обсуждать строительные планы.
Через несколько часов к дому подъезжал маленький
закрытый мерседес с обеими секретаршами — фройлейн
Вольф и фройлейн Шредер; в их обществе часто можно
было видеть простую мюнхенскую девушку. Скорее ми-
62
ленькая и свеженькая, чем красивая, и держалась она очень
скромно. Никто не мог бы догадаться, что это возлюблен-
ная самого повелителя — Ева Браун.
Это закрытое авто никогда не ездило вместе со всей
колонной, чтобы его не связывали с именем Гитлера. Еду-
щие совместно с ней секретарши должны были как бы
замаскировать приезд возлюбленной. Меня удивляло, что и
Гитлер и она избегали всего, могущего указать на интим-
ную близость, — чтобы поздно вечером все же совместно
проследовать в спальни верхнего этажа. Я так никогда и не
сумел понять, зачем понадобилось держать эту ненужную,
неестественную дистанцию даже в узком кругу, от которого
их отношения все равно не могли укрыться.
Ева Браун соблюдала такую же дистанцию примени-
тельно ко всем лицам гитлеровского окружения. Даже по
отношению ко мне это изменилось лишь через несколько
лет. Когда мы познакомились с ней поближе, я понял, что
ее сдержанность, из-за которой она многим казалась высо-
комерной, лишь прикрывает смущение, ибо она сознавала
двусмысленность своего положения при дворе Гитлера.
В первые годы нашего знакомства Гитлер с Евой Бра-
ун, адъютантом и слугой жил в маленьком домике, а мы,
пятеро или шестеро гостей, среди них даже Мартин Борман
и начальник отдела печати Дитрих, и обе секретарши,
размещались в пансионе по соседству.
Желание Гитлера поселиться в Оберзальцберге отвеча-
ло, казалось, его любви к природе. Но тут я заблуждался.
Гитлер, правда, нередко любовался каким-нибудь краси-
вым видом, но его больше привлекали бездонные пропас-
ти, нежели красоты приятного пейзажа. Впрочем, чувства
его, возможно, были глубже, чем он давал понять. Мне,
например, бросилось в глаза, что цветы ему особой радости
не доставляли, и ценил он их скорее как детали убранства.
Когда в 1934 году берлинская женская организация поже-
лала встретить Гитлера на Ангальтском вокзале и вручить
ему цветы, глава организации позвонила Ханке, статс-сек-
ретарю министра пропаганды, чтобы узнать, какие цветы
предпочитает Гитлер. Ханке был обескуражен: «Я всех об-
звонил, я спрашивал адъютанта — и никакого успеха. Ни-
63
каких он не любит». И, немного подумав: «Как по-вашему,
Шпеер? Давайте скажем, что эдельвейс. По-моему, эдель-
вейс лучше всего. Во-первых, это нечто редкое, да и растет
в баварских горах. Давайте скажем — эдельвейс?» С этого
самого дня эдельвейс официально стал «цветком фюрера».
Этот случай показывает, как партийная пропаганда порой
собственноручно формировала образ Гитлера.
Гитлер часто рассказывал о больших горных перехо-
дах, которые он совершал прежде. Но, конечно, с точки
зрения настоящего альпиниста, переходы были не Бог весть
какие. Альпинизм, как и горнолыжный спорт, Гитлер не
признавал: «Как можно находить удовольствие в том, что-
бы искусственно продлевать ужасную зиму, поднимаясь в
горы?» Его отвращение к снегу проявлялось в нем снова и
снова, задолго до катастрофической зимней кампании 1941/
42 года. «Будь моя воля, я бы запретил эти виды спорта,
потому что они часто приводят к несчастным случаям. Но
зато из этих дураков черпают пополнение горные части».
Между 1934 и 1936 годами Гитлер еще совершал даль-
ние прогулки по лесным дорогам в сопровождении гостей
и трех-четырех охранников в штатском, принадлежащих к
его команде лейб-штандарта. Еве Браун тоже разрешалось
с ним показываться, но только в сопровождении обеих
секретарш и лишь в конце колонны.
Считалось проявлением особой милости, когда Гитлер
подзывал кого-то к себе в голову колонны, хотя разговор на
ходу обычно не клеился. Примерно через полчаса Гитлер
менял собеседника: «Пришлите сюда пресс-шефа», а пер-
вый собеседник подвергался ссылке в обоз. Прогулка шла
в быстром темпе, по дороге нам часто встречались другие
гуляющие, остановившись на обочине, они почтительно
приветствовали Гитлера, а наиболее смелые, особенно жен-
щины и девушки, даже заговаривали с ним и получали в
ответ несколько приветственных слов.
Целью прогулки иногда оказывался «Хохленцер», ма-
ленький горный трактирчик, примерно в часе ходьбы, где
за простыми деревянными столами под открытым небом
можно было выпить стакан молока или кружку пива.
Мы лишь однажды предприняли настоящий поход с
64
военным министром генерал-полковником фон Бломбер-
гом. Нам казалось, что между ними идет обсуждение серь-
езных военных проблем, поскольку спутникам было велено
отойти за пределы слышимости. И даже когда мы сделали
привал на полянке, Гитлер приказал слугам расстелить
пледы подальше от других спутников, чтобы развалиться на
них вместе с генерал-полковником, — картина с виду мир-
ная и безоблачная.
В другой раз мы ездили на машине к Кёнигсзее, а
оттуда на моторке к полуострову Св. Варфоломея, а то
предпринимали трехчасовой марш через Шарицкель к тому
же Кёнигсзее. Последний участок пути нам приходилось
прокладывать, преодолевая толпу многочисленных турис-
тов, которых выманила из-под крыши хорошая погода.
Странным образом все эти люди поначалу не узнавали
Гитлера в его баварском национальном костюме, поскольку
никто и подумать не мог, что Гитлер тоже гуляет, как и
прочие. Лишь недалеко от цели нашего похода — трактира
«Шиф-майстер» — накатывала волна восторженных поклон-
ников, которые задним числом осознавали, кого они толь-
ко что встретили по дороге, и следовала за нашей группой.
Мы с трудом — Гитлер торопливым шагом несколько впе-
реди — достигали двери прежде, чем вокруг нас сомкнется
быстро растущая возбужденная толпа. Пока мы сидели за
кофе и пирожными, большая площадь перед трактиром
постепенно заполнялась народом. Лишь когда прибыл от-
ряд полиции, Гитлер залез в открытую машину, встал ря-
дом с шофером на открытом переднем сиденье и возложил
руку на ветровое стекло — так что его могли видеть даже те,
кто стоял совсем далеко. В такие минуты восторги достига-
ли истерического накала, ибо многочасовое ожидание на-
конец-то было вознаграждено. Два человека из охраны шли
впереди и по три человека с каждой стороны, покуда ма-
шина медленно продвигалась сквозь густеющую толпу. Я,
как и обычно, сидел на откидном сиденье вплотную за
Гитлером, и мне никогда не забыть эту волну ликования,
эту неистовость, которая читалась на множестве лиц. Куда
бы ни приезжал Гитлер, где бы ни останавливалась нена-
долго его машина, повсюду в первые годы его правления
65
повторялись такие сцены. Причем вызваны они были не
риторической либо гипнотической обработкой масс, а ис-
ключительно тем действием, которое производило на всех
само присутствие Гитлера. Если отдельные люди среди
толпы подпадали под это воздействие лишь на короткие
секунды, сам Гитлер был подвержен длительному эмоцио-
нальному возбуждению. Я восхищался тогда его способно-
стью, несмотря ни на что, сохранять в личной жизни фор-
мы непринужденного общения.
Это и понятно: меня самого, захватывали подобные
бури восторга. Но еще сильней действовала на меня воз-
можность несколько часов, а то и минут спустя обсуждать
с идолом целого народа архитектурные планы, сидеть с ним
в театре или есть равиоли в остерии — вот этот-то контраст
меня и потрясал.
Если еще несколько месяцев назад я приходил в не-
мыслимый восторг от возможности создавать проекты и
воплощать их в жизнь, то теперь я всецело подпал под
магнетизм, безусловно и безоговорочно я был готов следо-
вать за ним повсюду. Хотя при этом он явно всего лишь
стремился уготовить мне судьбу прославленного архитекто-
ра. Десятилетия спустя я прочел в Шпандау формулировку
Кассирера о людях, которые по собственному почину отре-
каются от высшей привилегии человека быть суверенной
личностью. И вот я сам стал одним из таких.
* * *
Две смерти 1934 года определяли государственную и
личную сферу: после нескольких недель тяжелой болезни
21 января умер Троост, архитектор Гитлера, а 2 августа
скончался рейхспрезидент фон Гинденбург, смерть которо-
го открыла Гитлеру путь к неограниченной власти.
15 октября 1933 года Гитлер торжественно заложил
первый камень Дома германского искусства в Мюнхене.
Требуемые удары он выполнил тонким серебряным молот-
ком, который Троост спроектировал именно для этой цели.
Но молоток сломался. И вот четыре месяца спустя Гитлер
сказал нам: «Когда молоток сломался, я сразу понял, что
это недобрый знак! Что-то случится! Теперь мы знаем,
66
почему сломался молоток; архитектор должен был уме-
реть». Я мог бы привести еще много примеров, которые
указывали бы на суеверие Гитлера.
Смерть Трооста была тяжелой утратой и для меня.
Между нами как раз начали складываться близкие отноше-
ния, от которых я ждал для себя много полезного как в
человеческом, так и в архитектурном смысле. Функ, в то
время статс-секретарь Геббельса, был другого мнения; в
день смерти Трооста я встретил Функа в приемной его
министра с длинной сигарой посреди круглого лица: «По-
здравляю! Теперь вы стали первым!» Мне было тогда двад-
цать восемь лет.
5
Строительная гигантомания
Некоторое время все выглядело так, будто Гитлер лич-
но намерен возглавить бюро Трооста. Он опасался, что
разработка проектов пойдет дальше без должного проник-
новения в мысли покойного. «Лучше я сам этим займусь», —
сказал он. В конце концов, эта его идея была ничуть не
более странной, чем позднейшая идея стать верховным
главнокомандующим.
Без сомнения, Гитлера несколько недель тешила воз-
можность воображать себя во главе хорошо налаженной
мастерской. Уже во время поездок в Мюнхен он иногда
готовился к занятию этого поста, беседуя по пути о разных
строительных проектах или набрасывая чертежи, чтобы
несколько часов спустя сесть за стол руководителя и вно-
сить поправки в планы. Но сам шеф, некто Галль, простой
и скромный мюнхенец, с неожиданным упорством защи-
щал работу Трооста, не соглашался на крайне детализиро-
ванные поначалу чертежные правки Гитлера и делал это
гораздо лучше.
Гитлер проникся доверием к Галлю и мало-помалу без
лишних разговоров отказался от своего замысла: он при-
знал умение этого человека. Через какое-то время он даже
поручил ему возглавить мастерскую и дал новые задания.
67
Сохранил он тесные отношения и с вдовой своего
умершего архитектора, с которой уже давно был очень
дружен. Это была женщина со вкусом и с характером, и
взгляды свои, зачастую весьма своеобразные, она порой
защищала более упорно, чем некоторые мужчины, обле-
ченные чинами и званиями. Она ожесточенно, а порой и
слишком бурно отстаивала дело своего покойного мужа и
по этой причине у многих вызывала страх. Она одолела
Бонаца, поскольку тот имел неосторожность выступить
против троостовского проекта перестройки мюнхенской
Кёнигсплац; она вела активную борьбу против современ-
ных архитекторов Форхёльцера и Абеля и во всех этих
случаях действовала заодно с Гитлером. С другой стороны,
она по собственному выбору сводила его с мюнхенскими
архитекторами, хвалила или осуждала тех либо иных людей
искусства, по-своему комментировала события, происходя-
щие в этом мире, и, поскольку Гитлер прислушивался к ее
словам, скоро заделалась своего рода судьей по вопросам
искусства. К сожалению, не по вопросам живописи. Здесь
Гитлер передоверил своему фотографу Гофману право пер-
вого отбора из картин, присланных на ежегодную Большую
художественную выставку. Фрау Троост часто критиковала
односторонний подбор, но в этом вопросе Гитлер не шел
на уступки, так что она вскоре отказалась от участия в
отборе. И если мне хотелось подарить какие-нибудь карти-
ны своим сотрудникам, я давал задание тем, кто покупал
для меня, пошарить в подвалах Дома германского искусст-
ва, где лежали отвергнутые картины. Сегодня, когда в квар-
тирах у моих знакомых я вижу кое-где плоды сделанного
некогда выбора, мне бросается в глаза, что они едва ли
отличаются от тогдашних выставок. Различия, бывшие
некогда предметом яростной борьбы, с ходом времени со-
шли на нет.
* ♦ *
Ремовский путч я пережил в Берлине. Над городом
нависло напряжение: в Тиргартене расположились солдаты
в полевой форме; полиция, вооруженная винтовками, разъез-
жала на грузовиках по городу; в воздухе стояло что-то
68
нехорошее, как и 20 июля 1944 года, которое мне тоже
суждено было провести в Берлине.
На другой день Геринга чествовали как спасителя бер-
линской ситуации. Поздним утром Гитлер вернулся из
Мюнхена, завершив проведение арестов, и мне тотчас по-
звонил его адъютант: «У вас есть какие-нибудь новые пла-
ны? Подавайте их сюда!» Это доказывало, что окружение
Гитлера желало переключить его на архитектурные пробле-
мы.
Гитлер был крайне взволнован и, как я считаю до сих
пор, убежден в глубине души, что чудом избежал величай-
шей опасности. Снова и снова он изображал, как в Висзее
ворвался в отель «Ханзельмайер», и, рассказывая, не забы-
вал выставлять напоказ свою храбрость. «Мы были без-
оружны, вы только представьте себе, мы даже не знали,
смогут ли эти свиньи выставить против нас вооруженную
охрану». С отвращением относился Гитлер к атмосфере
гомосексуальных связей: «В одной из комнат мы застали
врасплох двух обнаженных юнцов!»
Он явно был уверен, что благодаря личному вмеша-
тельству в последнюю минуту предотвратил ужасную ката-
строфу: «Только я мог с этим справиться, больше никто!»
Окружение Гитлера задалось целью усилить отрица-
тельное отношение к убитому вождю штурмовиков и пото-
му начало подсовывать Гитлеру множество деталей из ин-
тимной жизни Рема и его соратников. Брюкнер выкладывал
перед Гитлером ресторанные счета разгульной компании.
Их якобы удалось обнаружить в берлинском штабе СА. На
счетах было обозначено множество блюд, деликатесы, вы-
писанные из-за границы, лягушечьи окорочка, птичьи язы-
ки, акульи плавники, яйца чаек, а к ним старые француз-
ские вина и лучшие сорта шампанского. Гитлер насмешливо
заметил: «Нет, это никакие не революционеры! Для них
наша революция слишком пресная».
После одного визита к рейхспрезиденту он вернулся
домой крайне довольный. Президент, по его словам, одоб-
рил совершенное примерно в таких выражениях: «В нуж-
ный момент не следует останавливаться даже перед край-
ними мерами. Если надо — и перед кровопролитием!»
69
Одновременно в газетах можно было прочесть, что рейхс-
президент фон Гинденбург официально поздравил своего
рейхсканцлера Гитлера и премьер-министра Геринга с ус-
пехом.
С активностью почти судорожной руководство пред-
принимало всевозможные шаги, чтобы оправдать акцию.
Многодневная активность завершилась речью Гитлера пе-
ред специально созванным для этой цели рейхстагом, в
которой из-под заверений в собственной невиновности
явственно проступало чувство вины. Оправдывающийся
Гитлер - с таким феноменом нам в будущем сталкиваться
уже не придется, даже в 1939 году, после вступления Гит-
лера в войну, — и то нет. Даже министра юстиции Гюртнера
тоже включили в список выступающих. Поскольку сам он
не был членом партии и тем самым как бы не зависел от
Гитлера, его выступление имело особый вес для всех со-
мневающихся. Тот факт, что вермахт молча проглотил смерть
своего генерала Шлейхера, вызвал повышенный интерес.
Куда более внушительным оправданием не только в моих
глазах, но и в глазах многих моих не столь политизирован-
ных знакомых послужила позиция Гинденбурга. Фельдмар-
шал первой мировой войны был для тогдашних граждан
бюргерского происхождения непререкаемым авторитетом.
Еще когда я был школьником, он воплощал для меня
несгибаемого, стоящего вне политики героя новейшей ис-
тории; нимб Гинденбурга всегда удалял его от нас, детей,
в некий неведомый сказочный мир; вместе со взрослыми
мы в последний год войны принимали участие в официаль-
ной церемонии вбивания гвоздей в гигантские статуи Гин-
денбурга каждый стоимостью в одну марку. Со школьных
времен он был для меня олицетворением правительства как
такового. Сознание, что эта высшая инстанция поддержи-
вает Гитлера, действовало успокаивающе.
И не случайно после ремовского путча правые^ пред-
ставленные рейхспрезидентом, министром юстиции и гене-
ралитетом, выступили в поддержку Гитлера. Им, правда,
был чужд радикальный антисемитизм, присущий Гитлеру,
более того, они вообще презирали этот выброс плебейской
злобы. В их консерватизме не было ничего общего с без-
70
умием расизма. И потому открытое проявление симпатии к
Гитлеру после истории с путчем имело под собой другие
причины: в резне, учиненной 30 июня 1934 года, было
устранено сильное левое крыло партии, представленное по
большей части членами СА. Это крыло считало, что его
оттерли от пользования плодами революции. И не без
оснований считало. Ибо, воспитанное в духе революции,
еще до 1933 года большинство ее членов всерьез приняло
якобы революционную программу Гитлера. Во время моей
недолгой службы в Ваннзее я мог наблюдать на самом
низком уровне, как простые бойцы СА жертвенно сносили
все тяготы, лишения, рисковали, в надежде когда-нибудь
получить вполне ощутимое вознаграждение. А поскольку
это вознаграждение заставляло себя ждать, среди них по-
степенно росло недовольство и раздражение, которые мог-
ли мало-помалу стать взрывной силой. И поэтому вполне
возможно, что вмешательство Гитлера и на самом деле
воспрепятствовало вспышке «второй революции», о кото-
рой часто говорил Рем.
Такими аргументами мы успокаивали свою совесть. Я,
как и многие другие, жадно подыскивал оправдания, и то,
что еще двумя годами раньше вызвало бы у нас неприязнь,
теперь воспринималось как норма нашей новой кизни. А
сомнения, которые могли как-то нам помешать, мы подав-
ляли. С расстояния в несколько десятилетий меня потряса-
ет бездумность тех лет.
В результате происшедших событий уже на следующий
день мне был дан новый заказ: «Вам надо как можно
скорей перестроить Борзигплац. Я хочу перевести сюда из
Мюнхена высшее руководство С А, чтобы на будущее они
были у меня под призором. Отправляйтесь туда и немедля
приступайте к делу». На мое возражение, что там находятся
службы вице-канцлера, Гитлер только и сказал: «Пусть
сейчас же убираются. Нечего с ними церемониться!»
Заручившись подобным заданием, я немедля отпра-
вился в резиденцию Папена. Управляющий, естественно,
ничего не знал о предстоящих переменах. Он предложил
подождать несколько месяцев, пока новые помещения бу-
дут найдены и соответствующим образом оборудованы. Когда
71
я вернулся к Гитлеру, тот пришел в ярость и не только
снова приказал тотчас же очистить здание, но и приступить
к работам, не обращая внимания на чиновников.
Папен вообще не показывался, чиновники пребывали
в нерешительности, обещали, однако, за срок от одной до
двух недель перенести все бумаги во временное помещение.
После чего я, не мешкая, вызвал рабочих в еще занятое
здание и приказал им, производя максимум шума и пыли,
сбивать со стен и потолков богатую лепнину. Пыль проби-
валась сквозь дверные щели в кабинеты, шум не давал
возможности работать. Гитлер пришел в восторг: шутки по
адресу «запыленных чиновников» сопровождали его вос-
торги.
Через сутки служащие освободили здание. В одной из
комнат я увидел на полу большую засохшую лужу крови.
Там 30 июня застрелили Герберта фон Бозе, одного из
сотрудников Папена. Я отвел глаза и в дальнейшем избегал
туда заходить. А больше меня это и не занимало.
* * *
2 августа умер Гинденбург. В тот же самый день Гитлер
дал лично мне поручение провести необходимые работы в
восточно-прусском мемориале Танненберг для подготовки
траурной церемонии.
Во внутреннем дворе я велел воздвигнуть трибуну и
расставить деревянные скамьи, ограничился черным фле-
ром, который вместо флагов свисал с высоких башен, окру-
жавших двор. На несколько часов появился Гиммлер в
окружении командиров СС, холодно выслушал рапорт сво-
их порученцев о принятых мерах безопасности; с тем же
неприступным видом дозволил мне изложить мой проект.
На меня он произвел впечатление дистанцированной без-
ликости. С людьми он не общался, а как бы обращался.
Скамьи из свежего, светлого дерева нарушали задан-
ную мрачную атмосферу. Погода была ясная, и потому я
велел их выкрасить в черный цвет, но на беду к вечеру
начался обложной дождь, который так и лил несколько
дней подряд, и краска намокла. Спецрейсом мы заказали
из Берлина рулоны черной материи, чтобы обтянуть ею
72
скамьи, но все равно мокрая черная краска пробивалась
сквозь ткань, и не один гость траурной церемонии, веро-
ятно, испортил свое платье.
В ночь перед самой церемонией гроб был доставлен на
лафете из Нойдека, восточнопрусского имения Гинденбур-
гов, и помещен в одну из башен мемориала. Традиционные
знамена немецких полков первой мировой войны и фа-
кельщики сопровождали его; никто не проронил ни слова,
не раздалось ни одной команды. Эта благоговейная тишина
производила куда большее впечатление, нежели организо-
ванные торжества последующих дней.
Утром гроб Гинденбурга выставили посреди площади
почета, а рядом без приличествующего случаю отдаления —
трибуну для ораторов. Гитлер вышел вперед, Шауб достал
из папки текст доклада и возложил его на трибуну; Гитлер
изготовился говорить, помешкал, недовольно и без всякой
торжественности встряхнул головой — адъютант, оказыва-
ется, перепутал тексты. Когда ошибка была исправлена,
Гитлер произнес на удивление холодную, чисто формаль-
ную речь.
Уж очень долго, для нетерпеливого Гитлера даже слиш-
ком долго, Гинденбург мешал ему своей упрямой несговор-
чивостью. Частенько Гитлер бывал вынужден проталкивать
свои аргументы с помощью хитрости, находчивости либо
интриг. Одним из ловких ходов Гитлер подсунул уроженца
Восточной Пруссии Функа, который тогда еще пребывал в
статс-секретарях при Геббельсе, ежеутренне докладывать
рейхспрезиденту обзор прессы. И Функ благодаря земля-
ческим связям умел лишить остроты некоторые политичес-
ки огорчительные новости либо подать их так, чтобы они
не вызвали отрицательных эмоций.
Восстанавливать монархию, как того, по всей вероят-
ности, ждали от нового режима Гинденбург и его много-
численные политические сторонники, Гитлер никогда все-
рьез не собирался. Нередко он изрекал следующее:
«Социал-демократическим министрам вроде Зеверинга я
велел и дальше платить пенсию. Можно думать о них что
угодно, но одну заслугу у них не отнимешь: они устранили
монархию. Это стало серьезным шагом вперед. Только
73
благодаря им была расчищена дорога для нас. А теперь
прикажете заново восстанавливать эту монархию? И де-
лить с ними власть? Вы только поглядите на Италию!
Думаете, я такой же дурак? Монархи всегда отличались
неблагодарностью по отношению к своим главным сорат-
никам. Вспомните хотя бы Бисмарка. Нет, на эту удочку
я не попадусь. Пусть даже Гогенцоллерны держатся сейчас
очень дружелюбно».
♦ ♦ ♦
В начале 1934 года Гитлер потряс меня первым боль-
шим заказом. В Нюрнберге, на Цеппелинфельде, предсто-
яло заменить временную деревянную трибуну на стацио-
нарную каменную. Я честно бился над первыми набросками,
покуда в удачный час меня не осенила убедительная идея:
широкие ступени, кверху — круче, завершаются вытянутым
портиком и с обеих сторон ограждены двумя каменными
формами. Идея, без сомнения, была навеяна Пергамским
алтарем. Цельности замысла мешала только неизбежная
почетная трибуна, которую я попытался как можно неза-
метнее пристроить посредине.
Полный сомнений, я попросил Гитлера ознакомиться
с макетом, неуверенность моя объяснялась тем, что проект
выходил далеко за пределы данного мне задания. Главное
каменное сооружение имело в длину 390 метров, в высоту —
24. По длине оно превосходило римские термы Каракаллы
на 180 метров, то есть почти в два раза.
Гитлер спокойно осмотрел гипсовую модель со всех
сторон, профессионально заняв позицию для обзора, без-
молвно изучил чертежи, не проявляя при этом никаких
эмоций. Я уже было решил, что он отвергнет мой замысел.
Но потом, совершенно как при первой нашей встрече, он
коротко обронил: «Согласен» — и распрощался. Я и по сей
день не могу понять, почему он, питающий склонность к
протяженным высказываниям, был столь немногословен,
принимая такие решения.
У других архитекторов Гитлер обычно отклонял пер-
вый вариант, заставляя по несколько раз переделывать
проект, и даже после начала строительных работ вносил то
74
те, то иные поправки. Меня он после первой же проверки
моего мастерства не трогал; с того самого раза он уважи-
тельно принимал мои идеи, а ко мне самому относился как
к архитектору, который в известном смысле стоит на одной
с ним ступени.
Гитлер любил повторять, что занимается строитель-
ством, дабы донести потомкам дух его времени. «В конце
концов, о великих исторических эпохах напоминают потом
лишь монументальные сооружения, — говорил он. — Что
осталось от императоров великой Римской империи? Что
могло бы свидетельствовать о них теперь, не будь их соору-
жений? В истории каждого народа непременно бывали
периоды слабости, но тогда их сооружения начинали ве-
щать миру об их былом величии. Разумеется, новое наци-
ональное сознание не пробудить одной лишь архитектурой.
Но когда после долгого периода прозябания нужно заново
пробудить чувство национального величия, тогда памятни-
ки, оставшиеся от предков, служат наиболее выразитель-
ным напоминанием. Так, например, сооружения Римской
империи позволят Муссолини восстановить связь с герои-
ческим духом Рима, если он желает сделать в глазах своего
народа популярной идею современной империи. А наши
сооружения должны обращаться к Германии грядущих ве-
ков». Подобным обоснованием Гитлер подчеркивал также
необходимость длительных строек.
К переоборудованию Циппелинфельда приступили
незамедлительно, чтобы, по крайней мере, трибуна была
готова к предстоящему партийному съезду. Трамвайному
депо Нюрнберга пришлось уступить ей место. Когда его
взорвали, я как-то прошел мимо этого нагромождения
железобетонных конструкций: железная арматура торчала
из развалин и уже начала ржаветь. Нетрудно было себе
представить их дальнейшее разложение. Это безотрадное
зрелище натолкнуло меня на мысль, которую я позднее под
несколько претенциозным названием «Теория ценности
развалин» предъявил Гитлеру. Исходным пунктом моей
теории была мысль о том, что здания современной конст-
рукции, без сомнения, мало пригодны для того, чтобы
перебросить, как того хотел Гитлер, «мосты традиций» к
75
будущим поколениям; и помыслить нельзя, что эти ржаве-
ющие развалины пробудят героическое вдохновение, кото-
рым восхищался Гитлер, созерцая монументы прошлого.
Моя теория и была призвана действовать против этой ди-
леммы: применение особых материалов, равно как и сугу-
бое внимание к особым статистическим выкладкам, долж-
но было дать возможность сооружать здания, которые, даже
будучи разрушены, через сотни или (как мы рассчитывали)
тысячи лет смогут уподобиться высоким римским образ-
цам.
Для того чтобы сделать эту мысль более наглядной, я
велел изготовить романтический набросок; он показывал,
как будет выглядеть трибуна на Цеппелинфельде, пробыв
несколько поколений в заброшенности, — поросшая плю-
щом, с рухнувшими колоннами, каменная ограда там и сям
осыпалась, но в общих чертах она еще вполне узнаваема.
Окружение Гитлера сочло мой набросок «кощунством».
Одна только мысль, что я предвижу период распада в
истории едва созданного тысячелетнего рейха, показалась
многим неслыханной. Однако Гитлер счел мои соображе-
ния логичными и убедительными: он приказал сооружать
впредь важнейшие стройки его государства с учетом «зако-
на развалин».
Как-то, осматривая территорию партийного форума,
Гитлер обратился к Борману, в нескольких, очень доброже-
лательных словах выразив пожелание, чтобы я носил впредь
партийную форму. Его ближайшее окружение — сопровож-
дающий врач, фотограф и даже директор «Даймлер-Бенц» -
такую форму уже получили. Поэтому вид одного-един-
ственного человека в гражданском действительно нарушал
общий фон. К тому же этим незначительным жестом Гит-
лер одновременно дал мне понять, что отныне причисляет
меня к своему наиболее близкому окружению. Он ни за что
не выказал бы неудовольствия, надумай кто-нибудь из его
знакомых посетить рейхсканцелярию или «Бергхоф» в штат-
ском платье, он и сам предпочитал, когда только можно,
надевать штатское. Но при поездках и осмотрах он высту-
пал, так сказать, в официальном качестве, а для этого, по
его мнению, больше подходит форма. Так я в начале 1934
76
года стал руководителем отдела при штабе его заместителя
Рудольфа Гесса. Несколько месяцев спустя Геббельс произ-
вел меня в такое звание за мое активное участие в подго-
товке массовых манифестаций на съезде партии, празднике
урожая и 1 мая.
30 января 1934 года по предложению Роберта Лея,
руководителя «Германского трудового фронта», была созда-
на организация по проведению досуга под названием «Сила
через радость». Мне было поручено возглавить там отдел
«Эстетика труда», каковое обозначение вызывало не мень-
ше насмешек, чем «Сила через радость». Немногим ранее,
проезжая через голландскую провинцию Лимбург, Лей уви-
дел здания заводских цехов, которые отличались невероят-
ной чистотой и профессиональной ухоженностью зеленых
насаждений вокруг. Из этого наблюдения, в полном соот-
ветствии со свойственным ему стремлением к обобщениям,
он сделал вывод о преобразовании всей немецкой промыш-
ленности. А лично мне его идея принесла еще и побочную
общественную нагрузку, которая доставила мне много ра-
дости: сперва мы постарались воздействовать на фабрикан-
тов, чтобы те заново переоборудовали фабричные корпуса,
а в цехах повсюду расставили цветочные горшки. Тщесла-
вие наше на этом не успокоилось: мы предложили увели-
чить площадь окон, учредить столовые, и не один замусо-
ренный угол превратился в место, где можно посидеть и
отдохнуть во время перерыва; там, где лежал асфальт, раз-
били газоны, потом мы спроектировали простую, хорошей
формы стандартную столовую посуду; спроектировали про-
стую мебель, которую начали в больших количествах вы-
пускать по образцам, мы постарались даже, чтобы по воп-
росам искусственного освещения и вентиляции рабочего
места предприниматели консультировались у специалистов
либо просматривали научно-просветительные фильмы. Как
участник всех этих преобразований, я привлек на свою
сторону бывших профсоюзных функционеров и некоторых
членов распущенного Союза художественных ремесел. Все
они без различий преданно отнеслись к делу, каждый был
исполнен решимости хоть немного улучшить условия жиз-
ни и осуществить идею бесклассового общества. При этом
77
я не без удивления констатировал, что Гитлер, между про-
чим, не проявляет никакого интереса к этим идеям. Он,
готовый с головой уходить в обсуждение какой-нибудь
строительной детали, проявлял редкостное равнодушие,
когда я рассказывал ему про свою социальную деятель-
ность. Британский посол, во всяком случае, ценил ее куда
выше, чем Гитлер.
Моим партийным постам я был обязан тем, что весной
1934 года меня впервые пригласили на официальный ве-
черний прием, который давал Гитлер как глава партии и на
который были званы также и жены. В большой обеденной
зале апартаментов канцлера нас разместили группками по
шесть-восемь человек за круглыми столами; Гитлер перехо-
дил от стола к столу, произнося любезности, знакомился с
дамами, а когда подошел к нашему столу, я представил ему
свою жену, которую до тех пор от него прятал. «Почему вы
так долго скрывали от нас свою жену?» — явно находясь
под впечатлением, спросил он меня. Я и в самом деле
избегал ее представлять, не в последнюю очередь потому,
что у меня вызывала глубокое неприятие манера Гитлера
обходиться со своей возлюбленной. К тому же, думалось
мне, это дело адъютанта — приглашать мою жену либо
обратить на нее внимание Гитлера, но уж никак не мое.
Впрочем, от них ждать этикета не приходилось. Даже по
поведению его адъютанта можно было судить о мещанском
происхождении Гитлера.
Жене моей в этот первый вечер их знакомства Гитлер
не без торжественности заявил: «Ваш муж будет строить
для меня такие дома, каких уже не бывало несколько
тысячелетий».
На Цеппелинфельде каждый год проводилась партий-
ная встреча для мелких и средних функционеров, так назы-
ваемых низовых руководителей. В то время как СА, «Трудо-
вой фронт» и, конечно же, вермахт на своих массовых
мероприятиях производили на Гитлера и всех прочих зрите-
лей большое впечатление своей дисциплиной и выправкой,
выяснилось, что это руководство представить в столь же
выгодном свете очень трудно. По большей части они успели
обзавестись солидными брюшками, так что безукоризненно-
78
го построения от них и требовать не приходилось. В оргко-
митете партийных съездов шли совещания по поводу этого
прискорбного обстоятельства, о котором сам Гитлер уже не
раз иронически высказывался. И у меня возникла спаситель-
ная идея: «А пусть они у нас маршируют в темноте».
Перед оргкомитетом съезда я развил свою идею. За
высокими валами, ограничивающими поле, предполагалось
выставить тысячи знамен всех местных организаций Герма-
нии, чтобы по команде они десятью колоннами хлынули по
десяти проходам между шпалерами из низовых секретарей;
при этом и знамена, и сверкающих орлов на древках пола-
галось так подсветить сильными прожекторами, что уже
благодаря этому достигалось весьма сильное воздействие.
Но и этого, на мой взгляд, было еще недостаточно; как-то
случайно мне довелось видеть наши новые зенитные про-
жектора, луч которых поднимался на высоту в несколько
километров, и я выпросил у Гитлера 130 таких прожекто-
ров. Правда, Геринг поначалу воспротивился, поскольку
эти 130 прожекторов составляли большую часть стратеги-
ческого резерва, но Гитлер сумел его убедить: «Если мы
выставим здесь такое множество, со стороны подумают,
будто мы купаемся в прожекторах».
Эффект превзошел полет моей фантазии. 130 резко
очерченных световых столбов на расстоянии лишь двенад-
цати метров один от другого вокруг всего поля были видны
на высоте от шести до восьми километров и сливались там,
наверху, в сияющий небосвод, отчего возникало впечатле-
ние гигантского зала, в котором отдельные лучи выглядели
словно огромные колонны вдоль бесконечно высоких на-
ружных стен. Порой через этот световой венок проплывало
облако, придавая и без того фантастическому зрелищу эле-
мент сюрреалистически отображенного миража. Я полагаю,
что этот «храм йз света» был первым произведением свето-
вой архитектуры такого рода, и для меня он остается не
только великолепным пространственным решением, но и
единственным из моих творений, пережившим свое время.
«Одновременно и торжественно и красиво, словно нахо-
дишься внутри ледяного собора», — писал английский по-
сланник Гендерсон.
79
Но при закладке первого камня нельзя было так же
упрятать в темноту присутствующее высокое начальство,
рейхсминистров, рейхс-гаулейтеров, хотя они выглядели не
более привлекательно. Их с трудом расставили в строю,
низведя таким образом почти до уровня статистов, и пото-
му они кротко сносили замечания нетерпеливых распоря-
дителей. При появлении Гитлера все по команде встали по
стойке «смирно» и вытянули руку для приветствия. При
закладке первого камня в основание «Конгрессхалле» в
Нюрнберге Гитлер, заметив меня во втором ряду, прервал
ход торжественной церемонии, дабы пожать мне руку. Этот
необычный жест произвел на меня такое впечатление, что
я звучно уронил занесенную для приветствия руку на лы-
сину стоявшего передо мной Штрейхера, гаулейтера Фран-
конии.
В дни съезда для личных контактов Гитлер становился
почти неуловимым: то он уединялся для подготовки своих
речей, то посещал одно из многочисленных мероприятий.
Большое удовлетворение доставляло ему растущее с каж-
дым годом число зарубежных гостей и делегаций, особенно
если те прибывали с демократического Запада. Во время
непродолжительных обеденных перерывов он просил пере-
числять ему их имена и радовался заметно растущему ин-
тересу к возрождению в Германии националистической
идеи.
В Нюрнберге у меня тоже был нелегкий хлеб, так как
на мне лежала ответственность за оформление всех зданий,
где в ходе съезда предстояло выступить Гитлеру; как «глав-
ный оформитель» я должен был незадолго перед началом
каждого очередного мероприятия проверить, все ли в по-
рядке, после чего стремглав переходить к очередному зда-
нию. В ту пору я очень любил знамена и устанавливал их
где только можно. Таким образом удавалось привнести
игру красок в каменные строения. Мне сослужило хоро-
шую службу то обстоятельство, что продуманное лично
Гитлером знамя со свастикой куда лучше подходило для
архитектурного оформления, чем знамя, разделенное на
три разноцветные полосы. Разумеется, это не совсем соот-
ветствовало высокому предназначению знамени, когда его
80
использовали для подкрепления ритмически разрозненных
фасадов или для того, чтобы закрыть неприглядные дома
эпохи грюндерства от фронтона до самого тротуара, да еще
зачастую с добавлением золотых лент, усиливавших воздей-
ствие красного цвета, - но я смотрел на все это глазами
архитектора. Поистине грандиозные оргии особого рода я
учинял в узких улочках Гослара и Нюрнберга, развешивая
на каждом доме одно знамя к другому, так что из-за них и
неба почти не было видно.
По причине своей занятости я прозевал почти все
выступления Гитлера, кроме его «речей о культуре», кото-
рые он считал вершиной своего ораторского искусства и
которые регулярно разрабатывал уже в Оберзальцберге. Тогда
я восторгался его речами, не столько, как мне казалось, из-
за их риторического блеска, сколько из-за их продуманного
содержания, из-за их уровня. Еще находясь в Шпандау, я
принял решение после выхода на свободу перечитать их,
ибо надеялся найти что-нибудь из моего прежнего мира,
что и сейчас не оттолкнуло бы меня. Но мне пришлось
испытать разочарование. В тогдашних обстоятельствах вы-
ступления Гитлера много говорили моему сердцу и уму,
теперь же они показались мне бессодержательными, ли-
шенными напряжения, плоскими и ненужными. В них
четко прослеживалось стремление Гитлера поставить себе
на службу понятие культуры, откровенно извратив его смысл
для собственных властных целей. Я только не мог понять,
почему они тогда производили на меня столь сильное впе-
чатление. В чем тут дело?
Точно так же я никогда не пропускал приуроченную к
открытию съездов постановку «Мейстерзингеров» силами
Берлинской государственной оперы под руководством Фур-
твенглера. Естественно было бы предположить, что такое
гала-представление, равное которому можно услышать лишь
в Байройте, соберет тьму зрителей. Свыше тысячи партий-
ных руководителей получали приглашения и билеты, но они
явно предпочитали изучать достоинства нюрнбергского пива
или франкского вина. При этом каждый, видимо, предпола-
гал, что уж другой-то наверняка выполнит свой партийный
долг и отсидит представление. А вообще же слухи о том, что
81
руководство партии якобы всерьез интересуется музыкой,
были чистейшей выдумкой. Напротив, партийные верхи были
сплошь грубо сколоченными, лишенными индивидуальнос-
ти типами, которых так же мало можно было завлечь клас-
сической музыкой, как, впрочем, и другими видами искус-
ства и литературой. Даже немногочисленные в окружении
Гитлера представители интеллигенции, например Геббельс,
не бывали на таких мероприятиях, как регулярные концерты
Берлинского филармонического оркестра под руководством
Фуртвенглера. Из всей верхушки здесь можно было встре-
тить лишь Фрика, министра внутренних дел, да и сам Гит-
лер, якобы обожавший музыку, ходил в Берлинскую филар-
монию очень редко, лишь в официальных случаях.
На этом фоне нетрудно понять, почему, когда в 1933
году давали «Мейстерзингеров», к тому моменту, как Гит-
лер вошел в центральную ложу, Нюрнбергская опера была
почти пуста. Его это крайне разгневало, ибо, по его словам,
нет ничего унизительней и тяжелей для артиста, чем играть
перед пустым залом. Гитлер разослал патрули с предписа-
нием извлечь высоких функционеров из квартир, пивных и
винных погребов и направить их в оперу, но все же запол-
нить на этот раз зрительный зал так и не удалось. На другой
день в оргкомитете рассказывали множество смешных ис-
торий о том, где и как отыскивали прогульщиков.
На другой год равнодушной к музыке партийной верх-
ушке было напрямик велено Гитлером присутствовать на
торжественном представлении. Они появлялись со скучаю-
щим видом, многие не без труда превозмогали сон, а ску-
пые аплодисменты, по мнению Гитлера, никак не соответ-
ствовали блистательной постановке. А потому с 1935 года
недолюбливающие искусство партийные массы были заме-
нены гражданской публикой, которой пришлось раскоше-
литься на дорогие билеты. Только этим способом была
гарантирована и потребная артистам «атмосфера», и требу-
емые Гитлером аплодисменты.
Поздно вечером я возвращался в свой номер отеля
«Немецкий двор», целиком отведенного под штат Гитлера,
гаулейтеров и рейхсминистров. В ресторане отеля я неиз-
менно заставал группу «старых борцов» из числа гаулейте-
82
ров. Они галдели, пили, как ландскнехты, и громко рассуж-
дали о предательстве самих основ революции, об отноше-
нии партии к рабочим. Эти фрондерские разговоры дока-
зывали, что идеи Грегора Штрассера, некогда возглавлявшего
антикапиталистическое крыло внутри НСДАП, хоть и ужа-
тые до ряда громких фраз, все еще живы. Но лишь под
воздействием алкоголя фрондеры могли воскресить в себе
прежний революционный пыл.
В 1934 году в дни партийного съезда в присутствии
Гитлера был продемонстрирован поединок на шпагах. В тот
же вечер Гитлер впервые посетил солдатский бивак. Как
бывший ефрейтор, он словно окунулся в родную стихию: у
лагерных костров он смешался с толпой солдат, его обсту-
пили со всех сторон, посыпались шуточки. После этой
встречи Гитлер вернулся как бы раскрепощенный и за
торопливой трапезой вспоминал отдельные примечатель-
ные детали.
Однако армейское командование никоим образом не
пришло в восторг. Адъютант Хосбах говорил «об отсутствии
дисциплины» среди солдат, которые при встрече с главой
государства забыли про должную парадную выправку. И
поэтому он настоял, чтобы на следующий год подобным
фамильярностям не было места, ибо это не согласуется с
достоинством главы государства. В узком кругу Гитлер -
хотя и с готовностью повиноваться — выразил неудоволь-
ствие по поводу критики. Я был очень удивлен, можно
сказать, беспомощной покорностью Гитлера, когда он вплот-
ную столкнулся с этими требованиями. Возможно, он из
тактических соображений проявлял известную осторожность
по отношению к армии, а возможно, из еще недостаточно
окрепшей веры в себя как в главу государства.
В ходе подготовки к съездам я неоднократно встречал-
ся с женщиной, которая произвела на меня впечатление,
еще когда я был студентом: Лени Рифеншталь, звезда или
режиссер в известных фильмах о горнолыжниках. Она по-
лучила от Гитлера задание снимать фильмы обо всех партий-
ных съездах. Как единственная женщина с официальными
функциями в партийном механизме, она часто противосто-
яла всей партийной организации, которая поначалу готова
83
была поднять против нее бунт. Политические руководите-
ли, традиционно враждебно относящиеся к женскому дви-
жению, словно вызов воспринимали уверенное поведение
этой женщины, которая без тени смущения командовала
мужчинами, преследуя свои цели. Плелись интриги. Гесса
засыпали доносами с одной целью — лишь бы ее сместить.
Но после первого же фильма о съезде, убедившего даже
сомневающихся из окружения Гитлера в ее режиссерском
таланте, нападки прекратились.
Когда я завязал с ней беседу, она извлекла из кофра
пожелтевшую газетную вырезку: «Когда три года назад вы
перестраивали Дом окружного партийного управления, я,
еще не зная вас лично, вырезала из газеты ваш снимок». На
мой растерянный вопрос о причинах она пояснила: «Я уже
тогда подумала, что вы с такой головой вполне могли бы
сыграть роль... В одном из моих фильмов, разумеется».
Кстати, я припоминаю, что снятые на пленку кадры
одного из торжественных заседаний съезда в 1935 году
оказались испорчены, и по предложению Лени Рифенш-
таль Гитлер приказал повторить те же съемки уже на
студии. В одном из больших павильонов в Иоганистале я
воспроизвел в качестве фона часть зала конгрессов, сце-
ну и трибуну для оратора, направил на них прожекторы,
вокруг суетилась съемочная группа, а на заднем плане
можно было наблюдать, как прохаживаются Штрейхер,
Розенберг и Франк, держа в руках текст и старательно
заучивая свои роли. Прибыл Гесс, и его первым взяли на
съемки. Точно так же перед 30 000 слушателей на съезде
он торжественно воздел руку. С присущим ему пафосом
искреннего волнения он обратился именно туда, где на
сей раз не сидел Гитлер, и, соблюдая выправку, вскри-
чал: «Мой фюрер! Я приветствую вас от имени партий-
ного съезда. Съезд объявляю открытым. Слово имеет
фюрер!» Говоря так, он производил столь убедительное
впечатление, что с этой минуты я начал сомневаться в
искренности его чувств. Трое остальных тоже правдопо-
добно разыграли каждый свою роль, обращаясь в пустоту
павильона, и все проявили себя одаренными артистами.
Я был немало разочарован; фрау Рифеншталь, напротив,
84
нашла эти съемки куда более удачными, чем оригиналь-
ные выступления.
Я, конечно, и раньше восхищался ораторским мастер-
ством Гитлера, когда, к примеру, перед выступлением на
собрании он тщательно отыскивал место в своем докладе,
которое вызовет первый взрыв бурных аплодисментов. Я
вполне сознавал присутствие демагогического элемента,
которому сам же и содействовал, оформляя наиболее зна-
чительные манифестации. Но все-таки до сих пор я не
сомневался в искренности тех чувств, с помощью которых
оратор вызывал восторги толпы. Тем сильней было мое
потрясение, когда в этот день на иоганистальской студии я
своими глазами увидел, что все это искусство срывать вос-
торги толпы можно вполне правдоподобно разыграть даже
и без публики.
♦ ♦ ♦
Когда я строил в Нюрнберге, мне виделся некий син-
тез троостовского классицизма и простоты Тессенова. Я
называл этот синтез не неоклассицистическим, а неоклас-
сическим, ибо полагал, что веду его от дорического стиля.
Но я сам себя обманывал, намеренно упуская из виду, что
все мои постройки создавали монументальную декорацию,
опыт которой уже ставился во время Французской револю-
ции на Марсовом поле, хотя и с более скромными сред-
ствами. Категории «классический» и «простой» едва ли
соотносились с гигантскими пропорциями, которые я ис-
пользовал при строительстве сооружений в Нюрнберге. И
все же мои нюрнбергские проекты мне и по сей день
нравятся больше всего, в отличие от многих других, кото-
рые я потом выполнял для Гитлера и которые получились
куда помпезней.
Из-за моего пристрастия к дорическому ордеру я со-
вершил первую свою заграничную поездку в мае 1935 года
не в Италию, к ее дворцам эпохи Возрождения, и не к
грандиозным сооружениям Рима, хотя здесь я мог куда
скорей отыскать каменные образцы, нет и нет, я — что
было типично для моего тогдашнего мировосприятия —
направился в Грецию. Здесь мы, моя жена и я, отыскивали
85
прежде всего следы дорической культуры, и на нас обоих —
о чем я не забыл по сей день — произвел глубочайшее
впечатление восстановленный Афинский стадион. Когда
двумя годами позднее мне самому пришлось проектировать
стадион, я позаимствовал для него подковообразную форму
афинского.
Кажется, в Дельфах я сделал открытие: с какой быст-
ротой богатства, добытые в ионийско-азиатских колониях,
привели к упадку чистое греческое искусство. Не доказы-
вает ли этот путь развития, сколь уязвимо высокое пони-
мание искусства и сколь ничтожны бывают силы, способ-
ные исказить до неузнаваемости идеальные образцы?
Впрочем, я делал все эти выводы вполне беззаботно: мои
собственные работы казались мне застрахованными от та-
кой напасти.
После возвращения из Греции в июне 1935 года стро-
ительство нашего дома в Берлине, на Шлахтензее, было
завершено. Скромный домик с одной столовой, всего лишь
одной гостиной, необходимыми спальнями — всего-навсего
125 квадратных метров жилой площади; сознательный вы-
зов все усиливающейся тяге глав государства к парадности,
которые той порой перебирались в гигантские виллы либо
присваивали чужие дворцы. Мы хотели избегнуть того, что
могли наблюдать у людей, которые окружали себя роско-
шью и застывшей официальщиной, а потому и обрекали
себя на медленный процесс «окаменения» также и в част-
ной жизни.
Впрочем, я и не мог бы выстроить дом побольше: у
меня просто не хватило бы средств. Мой дом стоил 70 000
марок; чтобы их раздобыть, моему отцу пришлось выделить
мне 30 000 закладных. Хотя я как свободный архитектор
работал на государство и на партию, с деньгами у меня
было туго. Ибо в бескорыстном порыве, продиктованном
идеалистическим духом времени, я отказался от всех гоно-
раров по архитектурной мастерской.
Это мое решение не встретило понимания. Как-то раз
Геринг, будучи в отличном расположении духа, сказал мне:
«Ну, господин Шпеер, у вас теперь много дел. Верно, вы
и зарабатываете кучу денег?» Когда я ответил отрицатель-
86
но, он недоуменно на меня воззрился: «Да что вы говорите?
Архитектор, у которого столько заказов? А я думал, уж
несколько-то тысяч вы в год имеете. Дурацкий идеализм!
Деньги надо зарабатывать!» Впредь я согласился получать
причитающиеся мне как архитектору гонорары, исключая
нюрнбергские постройки, за которые мне в месяц выпла-
чивали тысячу марок. Но не только по этой причине я
зорко следил за тем, чтобы, заделавшись штатным чинов-
ником, не утратить свою профессиональную самостоятель-
ность; как мне было известно, Гитлер испытывал большое
доверие к внештатным архитекторам — даже и в этом
сказывалось его предубеждение против чиновников. К кон-
цу моей архитектурной деятельности состояние мое вырос-
ло примерно до полутора миллионов, а рейх задолжал мне
еще миллион, который я так и не получил.
Семья моя жила счастливо и безбедно в этом доме, мне
хотелось бы иметь право сказать, что и я наслаждался этим
счастьем, как мы однажды намечтали с женой. Но каждый
вечер я возвращался домой поздно, дети обычно уже давно
спали, и я, не в силах вести разговор с женой, сидел и
молчал от усталости. Подобное оцепенение находило на
меня все чаще, и, по сути — когда я сегодня окидываю
взглядом прошлое, — со мной происходило то же, что и с
руководителями партии, которые сгубили свою жизнь из-за
тяги к роскоши. Они цепенели в официальных позах, я —
от чрезмерной работы.
* ♦ ♦
Осенью 1934 года мне позвонил Отто Мейснер, кото-
рый после Эберта и Гинденбурга обрел своего третьего
начальника в лице Гитлера. Я должен был на другой день
вместе с ним прибыть в Веймар, чтобы дальше уже вместе
с Гитлером ехать в Нюрнберг.
До утра я записывал мысли, которые с недавних пор
меня занимали. Для съездов в Нюрнберге планировалось
еще несколько больших строек: поле для военных парадов,
большой стадион, зал для выступлений Гитлера перед де-
ятелями культуры и различных культурных мероприятий. А
почему бы не связать все это с уже существующим в еди-
87
ный большой комплекс? До недавнего времени я не решал-
ся проявлять инициативу в подобных вопросах, потому что
Гитлер отнес их к своей компетенции. И я лишь робко
начал набрасывать свой план. В Веймаре Гитлер показал
мне проект «партийного форума», принадлежащий профес-
сору Паулю Шульце-Наумбургу. «Похоже на гигантскую
базарную площадь в провинциальном городке, — сказал
Гитлер. — В проекте нет ничего характерного, он не отли-
чается от прежних. Уж если мы строим партийный форум,
должно и потом быть видно, что он построен в наше время
и в нашем стиле, как, например, мюнхенская Кёнигсплац».
Шульце-Наумбургу, авторитету из «Национального куль-
турного бунда», не предоставили возможности оправдаться,
его вообще не пригласили выслушать критику. Гитлер пре-
небрег репутацией этого человека и назначил новый кон-
курс среди архитекторов по своему выбору.
Затем он побывал в доме Ницше, где его ожидала
сестра философа госпожа Фёрстер-Ницше — эксцентрич-
ная женщина с причудами, которая явно не могла найти с
Гитлером общего языка. Между ними возник на редкость
поверхностный и непоследовательный разговор. Однако
главная проблема была разрешена в обоюдных интересах.
Гитлер взял на себя финансирование пристройки к старому
дому Ницше, и фрау Фёрстер-Ницше не возражала, чтобы
проект составил Шульце-Наумбург: «Приспособиться к
старому дому он сумеет скорее». Гитлер был явно доволен,
что может дать архитектору хоть такое возмещение.
На другое утро мы поехали на машине в Нюрнберг,
хотя Гитлер, по причинам, которые мне предстояло узнать
в этот же день, предпочитал тогда железную дорогу. Как и
обычно, в своем синем гигантском мерседесе он сидел
рядом с шофером, позади на одном из откидных сидений
сидел я, на другом — лакей, по требованию извлекавший из
сумки карту, хлеб, таблетки или очки, и, наконец, на
задних сиденьях разместились адъютант Брюкнер и доктор
Дитрих; в сопровождающей нас машине тех же размеров и
того же цвета сидели пятеро крепких парней из охраны и
сопровождающий врач — доктор Брандт.
Но едва мы перевалили через Тюрингенский Лес и
88
оказались в местности более населенной, сразу начались
трудности. Когда мы проезжали через какой-то городок,
нас опознали, но, прежде чем власти успели что-нибудь
предпринять, мы проскочили мимо. «А теперь будьте наче-
ку, - сказал Гитлер, - в следующем городке мы так дешево
не отделаемся. Из местной партгруппы уже наверняка туда
позвонили». И действительно, когда мы въехали, улицы
были запружены ликующими людьми, деревенский жан-
дарм старался изо всех сил, но машина наша продвигалась
с большим трудом. И едва мы пробились сквозь толпу, как
несколько восторженных поклонников, уже когда мы вы-
ехали на дорогу, опустили шлагбаум, чтобы остановить
Гитлера для приветствий.
Короче, мы с большим трудом продвигались вперед.
Когда подоспело время обеда, мы свернули в небольшой
трактир у Хильдбургсхаузена, где несколько лет назад Гит-
лер согласился с формальным присвоением ему чина ко-
миссара жандармерии, чтобы получить германское граж-
данство. Но этой темы сегодня никто не касался. Хозяева
прямо себя не помнили от волнения. Не без труда адъютант
выдавил из них предложение: спагетти с яйцом. Мы ждали
долго, наконец адъютант заглянул на кухню: «Женщины
настолько возбуждены, что даже не могут определить, го-
товы спагетти или еще нет».
Между тем во дворе собрались тысячи людей, которые
скандировали, требуя Гитлера. «Только бы нам пробить-
ся», — обронил он. Медленно, осыпаемые дождем из цве-
тов, мы достигли средневековых ворот. Но молодежь зак-
рыла их прямо у нас перед носом, дети карабкались на
подножки автомобиля. Пришлось Гитлеру раздавать авто-
графы, и лишь после этого они открыли ворота. Все сме-
ялись, и Гитлер смеялся вместе со всеми.
На полях крестьяне побросали свои орудия, женщины
махали руками — это была поистине триумфальная поездка.
В машине, когда мы уже отъехали, Гитлер, повернувшись
ко мне, сказал: «До сих пор так принимали только одного
немца — Лютера! Когда он ездил по стране, люди стекались
издалека и приветствовали его, как сегодня приветствуют
меня!»
89
Эта огромная популярность была более чем объясни-
ма: не кому иному, как Гитлеру, народ приписывал успехи
в хозяйстве и внешней политике и с каждым днем все
больше видел в нем воплощение глубоко укоренившейся
мечты о могущественной, верящей в себя, внутренне еди-
ной Германии. Досадовали очень немногие. А если кто-то
порой чувствовал, что в нем возникают сомнения, то успо-
каивал себя мыслями об успехах и о том уважении, кото-
рым пользуется режим Гитлера даже в критически настро-
енной загранице.
Во время шквала приветствий со стороны сельского
населения, который захватил и меня, в нашей машине
прозвучал один критический голос. Он принадлежал посто-
янному и давнему шоферу Гитлера Шреку. Я услышал
лишь обрывки разговора: «...недовольны из-за... партийцы
зазнались... важничают, забыли, откуда они сами...» После
безвременной смерти Шрека в личном кабинете Гитлера в
Оберзальцберге висел портрет Шрека, выполненный мас-
лом, и рядом портрет матери Гитлера — но не было порт-
рета отца.
Незадолго до Байройта Гитлер приказал остановить
машину и пересел в маленький закрытый мерседес, кото-
рый вел его лйчный фотограф Гофман, после чего, никем
не узнанный, спокойно доехал до виллы «Ванфрид», где его
поджидала фрау Винифред Вагнер; мы же отправились
прямиком на расположенный по соседству курорт Бернек,
где Гитлер имел обыкновение останавливаться на ночь,
когда ездил из Мюнхена в Берлин. За восемь часов мы
проехали всего 210 километров.
Когда я услышал, что Гитлера лишь среди ночи увезли
с виллы «Ванфрид», я пришел в некоторое смущение: ведь
нам предстояло утром ехать дальше, в Нюрнберг, и можно
было предположить, что Гитлер утвердит там строительный
проект, как того хотело городское управление, преследо-
вавшее при этом, разумеется, собственные интересы. Если
управление одержит верх, почти не останется надежды на
принятие моего проекта, потому что Гитлер не любил ме-
нять уже принятые решения. Только Шрек видел его в эту
ночь. Я познакомил Шрека со своим планом партийного
90
форума, и он пообешал по дороге рассказать Гитлеру об
этом, а если реакция окажется положительной, то и пере-
дать ему мои чертежи.
На другое утро перед самым отъездом меня пригласили
в приемную Гитлера. «Я согласен с вашим проектом. Мы
прямо сегодня переговорим об этом с обер-бургомистром
Либелем».
Два года спустя Гитлер, встретясь с обер-бургомист-
ром, пошел бы напрямик к цели: «Вот план партийного
форума, его мы и будем осуществлять». Но тогда, в 1935
году, он еще не чувствовал себя столь неуязвимым и ему
пришлось потратить целый час на объяснения, прежде чем
он выложил перед ним мои чертежи. Обер-бургомистр,
конечно, счел мой проект превосходным, ибо, будучи чле-
ном партии, он привык голосовать «за».
После того как мой план снискал похвалу, Гитлер
начал заново прощупывать обстановку: согласно плану,
предстояло перенести Нюрнбергский зоопарк на другое
место. «Можно ли требовать от нюрнбержцев такой жерт-
вы? Как мне известно, они очень дорожат своим зоопар-
ком. Мы, конечно, выделим средства на новый, красивее
прежнего», — размышлял вслух обер-бургомистр. Он, безус-
ловно, хотел соблюсти интересы своего города. «Надо бы
созвать акционеров и попробовать скупить у них акции...»
Гитлер был согласен решительно со всем. На улице обер-
бургомистр, потирая руки, сказал одному из своих помощ-
ников: «Чего ради фюрер так долго нас уговаривал? Конеч-
но, мы уступим ему старый зоопарк, а сами получим новый.
Старый уже не очень-то и годится. У нас будет самый
прекрасный зоопарк в мире. А нам за него заплатят». Таким
образом, нюрнбержцы, по меньшей мере, получили новый
зоопарк — единственное, что удалось осуществить из всего
замысла.
В тот же день мы поездом уехали в Мюнхен. Вечером
мне позвонил адъютант Брюкнер: «Черт вас подери с ва-
шим планом! Вы что, подождать не могли? Фюрер в пос-
леднюю ночь даже глаз не сомкнул, так он был взволнован.
В следующий раз, по крайней мере, поговорите сперва со
мной».
91
♦ ж *
Для осуществления этих планов было создано объеди-
нение по строительству в Нюрнберге партийного форума;
ответственность за финансирование, хотя и не без внутрен-
него сопротивления, взял на себя рейхсминистр финансов.
Председателем Гитлер, следуя престранному побуждению,
назначил министра по делам церкви Керля, а своим пред-
ставителем — Мартина Бормана, который тем самым впер-
вые получил важное официальное поручение помимо
партийной канцелярии.
Для создания комплекса предполагались строительные
расходы на сумму от 700 до 800 миллионов марок, то есть
примерно 3 миллиарда в сегодняшних ценах: сумма, кото-
рая восемь лет спустя однажды была израсходована мною
на вооружение за четыре дня. Территория вместе с площад-
ками для построений занимала площадь примерно в 16,5
тысячи квадратных километров. Впрочем, еще при Виль-
гельме II предполагалось оборудовать территорию для не-
мецких национальных праздников размером 2000 метров на
600.
Через два года после того, как Гитлер одобрил мой
проект, его в виде макета показали на Всемирной париж-
ской выставке 1937 года, где он получил «Гран-при». По
южному краю расположилось Марсово поле, название ко-
торого было призвано напоминать не только о боге войны
Марсе, но и о месяце, когда Гитлер ввел воинскую повин-
ность. На этом гигантском плацдарме предполагалось вы-
делить площадку в 1050 на 700 метров, где вермахт смог бы
проводить боевые экзерсисы, иными словами, небольшие
маневры. В V веке до нашей эры грандиозная площадь
дворца царей Дария I и Ксеркса I в Персеполе занимала
всего лишь 450 метров на 275. Трибуны четырнадцатимет-
ровой высоты должны были, по моему замыслу, обрамлять
всю территорию, давая место для 160 000 зрителей; двад-
цать четыре башни высотой более 40 метров должны были
ритмически расчленять сплошную цепь этих трибун, а по-
средине возвышалась почетная трибуна, увенчанная женс-
кой фигурой. Нерон в 64 году нашей эры приказал воздвиг-
нуть на Капитолии гигантскую фигуру высотой в 36 метров,
92
нью-йоркская статуя Свободы имеет высоту 46 метров,
наша же должна была превзойти ее на 14 метров.
С северной стороны, точно по направлению к старин-
ному нюрнбергскому замку Гогенцоллернов, который вид-
нелся вдалеке, проходила Триумфальная дорога двухкило-
метровой длины и восьмидесятиметровой ширины, открывая
вид на Марсово поле. По этой дороге вермахт должен был
продефилировать мимо Гитлера в пятидесятиметровых
шеренгах. Строительство этой дороги было завершено как
раз перед войной. Она была выложена тяжелыми гранит-
ными плитами, достаточно прочными, чтобы выдержать
вес танка; поверхность плит была нарочно сделана шерохо-
ватой, чтобы солдаты, проходя парадным шагом, не сколь-
зили по ним. Справа размещались трибуны, стоя на кото-
рых Гитлер в окружении своего генералитета должен был
принимать военные парады. А напротив расположился
портик, где предполагалось выставить знамена всех полков.
Портик высотой всего лишь восемнадцать метров должен
был служить масштабом для сравнения с расположенным
позади Большим стадионом, вместимость которого Гитлер
определил в 400 000 зрителей.
Величайшим в истории аналогичным строением был
Circus maximus в Риме для 150 000 — 200 000 зрителей, тогда
как наши современные стадионы не переходили границу в
100 000 зрителей. Пирамида Хеопса, воздвигнутая пример-
но в 2500 году до Рождества Христова, при 230 метрах
длины и 146 метрах высоты имела объем 2 570 000 кубичес-
ких метров. Нюрнбергский стадион имел бы 550 метров в
длину и 460 в ширину, а застроенный объем его равнялся
бы 8 500 000 кубометров, короче, примерно в три раза
превысил бы пирамиду Хеопса. Стадион должен был стать
самым крупным сооружением на всей территории форума
и одним из величайших в истории. Расчеты показывали,
что для предусмотренного количества зрителей его внеш-
няя сторона должна была иметь в высоту почти 100 метров.
Применение овальной формы было невозможно: возник-
ший при этом котел не только вбирал бы в себя жару, но
и наверняка вызывал бы психический дискомфорт. Поэто-
му я и выбрал афинскую форму подковы. На одном из
93
спусков, все время сохранявших один и тот же угол накло-
на — неровности мы собирались выровнять с помощью
деревянных конструкций, - мы проверили, можно ли сле-
дить за спортивным представлением из самых верхних ря-
дов; результат оказался даже лучше, чем я предполагал.
Мы прикинули, что Нюрнбергский стадион будет сто-
ить от 200 до 250 миллионов марок, то есть по сегодняш-
ним ценам около миллиарда; Гитлера это ничуть не смути-
ло: «Это дешевле, чем два боевых корабля типа «Бисмарк».
Причем броненосец можно разрушить в один миг, а если
и не разрушить, он лет через десять все равно превратится
в металлический лом. А ваше сооружение простоит века.
Если министр финансов спросит вас, сколько это стоит,
уклонитесь от прямых ответов. Отвечайте, что у вас нет
достаточного финансового опыта касательно таких гранди-
озных строек». Был на несколько миллионов марок заказан
гранит, светло-красный для облицовки наружной стороны,
белый — для зрительских трибун. На строительной площад-
ке вырыли огромный котлован под фундамент, в годы
войны превращенный в живописное озеро, которое позво-
лило догадываться о предполагаемых масштабах сооруже-
ния.
Севернее стадиона Триумфальная дорога пересекала
обширное водное пространство, в котором должны были
отражаться здания. Завершалась дорога площадью, справа
ее ограждал сохранившийся и по сей день Конгрессхалле,
а слева — Дворец культуры, который предстояло воздвиг-
нуть специально для того, чтобы Гитлер имел там подоба-
ющее помещение для своих выступлений по вопросам куль-
туры.
Для сооружения всех зданий партийного назначения,
кроме Конгрессхалле, проект которого был завершен уже в
1933 году архитектором Людвигом Руффом, Гитлер назна-
чил генеральным архитектором меня. Он предоставил мне
полную свободу в смысле плана и осуществления его, после
чего ежегодно принимал участие в очередной торжествен-
ной закладке первого камня. Как бы то ни было, все
первые камни после этой процедуры доставлялись в город-
ской строительный центр, где и дожидались, когда присту-
94
пят к сооружению соответствующего дома и уложат их на
должное место в стене.
9 сентября 1937 года, когда закладывали первый ка-
мень в основание стадиона, Гитлер в присутствии всех
партийных боссов торжественно пожал мою руку: «Сегодня
величайший день в вашей жизни». Может, я и тогда уже
был скептически настроен, во всяком случае, ответил так:
«Нет, не сегодня, мой фюрер, а лишь когда строительство
будет завершено».
♦ * *
В начале 1939 года перед началом строительных работ
Гитлер пытался так обосновать масштабы, присущие его
излюбленному стилю: «Почему всегда самое большое? Я
делаю это затем, чтобы вернуть каждому отдельному немцу
чувство собственного достоинства. Чтобы в сотне различ-
ных областей сказать каждому: мы ни в чем не уступаем
другим народам, напротив, мы равны любому из них».
Эту тягу к сверхбольшим масштабам нельзя объяс-
нить единственно формой правления; быстро обретенное
богатство тоже играет свою роль, равно как и потребность
демонстрировать собственную силу, неважно, из каких
соображений. Именно поэтому мы обнаруживаем среди
древнегреческих сооружений самые крупные на Сицилии
и в Малой Азии. По всей вероятности, это связано с
конституциями данных городов, где по большей части
правили диктаторы, но ведь и в Перикловых Афинах куль-
товая статуя Фидиевой Афины Парфенос достигала две-
надцатиметровой высоты. Вдобавок и большая часть из
семи чудес света стала олицетворением мировой известно-
сти именно благодаря своим чрезвычайным размерам: храм
Артемиды Эфесской, мавзолей в Галикарнасе, Колосс
Родосский или Фидиев Зевс Олимпийский.
Претензии Гитлера на сверхмасштабность включали в
себя, однако, нечто большее, чем он готов был признать
перед рабочими: сверхразмеры должны были возвысить
его, Гитлера, дело, укрепить его веру в себя. Возведение
этих монументов преследовало цель заявить о претензиях
95
на мировое господство задолго до того, как Гитлер рискнул
вслух сказать об этом своему ближайшему окружению.
Меня тоже вдохновляла мысль с помощью чертежей,
денег и строительных фирм закладывать каменные вехи
истории и тем предвосхищать надежды на тысячелетнее
царствование. Но мое вдохновение передалось и Гитлеру,
когда я доказал ему, что исторически признанные архитек-
турные вершины будут побиты нами хотя бы в смысле
размеров. Причем его энтузиазм никогда не переходил в
громкие слова. На них он был скуп. Возможно, его напол-
няло в эти минуты своеобразное благоговение, но благого-
вение это было самому же себе и адресовано — себе и
возникшему по его воле спроецированному на вечность
представлению о собственном величии.
♦ * *
На том же партийном съезде 1937 года, когда Гитлер
заложил первый камень в основание стадиона, он завершил
свою заключительную речь такой фразой: «Немецкая нация
наконец получила свое, германское государство». Во время
последовавшего затем обеда адъютант Гитлера Брюкнер
рассказал, что после этих слов фельдмаршал фон Бломберг
от волнения расплакался. Гитлер счел этот рассказ подтвер-
ждением полнейшего согласия по поводу основополагаю-
щего значения его формулировки.
Тогда немало говорилось, что это загадочное высказы-
вание знаменует собой новый отрезок в большой политике:
за ним еще многое воспоследует. Я более или менее пони-
мал, о чем идет речь, ибо тогда же Гитлер как-то вдруг
задержал меня на лестнице, ведущей к его квартире, про-
пустив всю свиту вперед: «Мы создадим великий рейх. В
нем будут собраны воедино все германские народы. Это
начнется в Норвегии и дойдет до Северной Италии. И я
сам все это осуществлю. Если только здоровье позволит!»
Формулировка эта была еще относительно сдержан-
ной. Весной 1937 года Гитлер посетил меня в моих берлин-
ских выставочных залах. Мы вдвоем стояли перед двухмет-
ровым макетом того самого стадиона на 400 000 человек.
Макет начинался как раз на уровне глаз человека, в нем
96
присутствовала каждая будущая деталь, сильные софиты
подсвечивали его, так что, пустив в ход минимальную долю
фантазии, мы вполне могли представить себе воздействие,
которое будет оказывать это сооружение в готовом виде.
Рядом с макетом на досках были приколоты чертежи. Гит-
лер ими и занялся. Мы говорили об Олимпийских играх; я,
как уже не раз бывало, обратил внимание Гитлера на то,
что спортивная арена у меня не имеет предписанных олим-
пийскими требованиями размеров. В ответ на это Гитлер,
не меняя интонации, словно речь шла о чем-то вполне
естественном и не заслуживающем обсуждения, сказал: «Не
играет роли. В 1940 году Олимпийские игры еще пройдут
в Токио. Но уж после этого они во все времена будут
проходить только в Германии, на этом стадионе. И тогда
мы будем решать, каких размеров должна быть спортивная
арена».
По точно разработанному нами проекту стадион пред-
полагалось завершить к партийному съезду 1945 года...
6
Большое задание
Гитлер, как обычно, бродил по саду Оберзальцберга.
«Я и впрямь не знаю, как мне быть. Слишком тяжелое
решение. Охотнее всего я присоединился бы к англичанам.
Но в ходе истории англичане не раз оказывались ненадеж-
ными союзниками. Если я пойду с ними, значит, между
Италией и нами отношения будут прерваны раз и навсегда.
А потом англичане меня продадут, и мы шлепнемся между
двух стульев». Осенью 1935 года Гитлер не раз позволял
себе подобные высказывания в тесном кругу людей, по
обыкновению сопровождавших его в Оберзальцберге. Имен-
но тогда после массированного артиллерийского обстрела
Муссолини ввел свои войска в Абиссинию, негус бежал,
было провозглашено создание новой римской империи.
После того как визит Гитлера в Италию закончился
столь бесславно, он хоть и не перестал доверять Муссолини,
зато не доверял больше ни итальянцам, ни итальянской
97
политике. Теперь, найдя подтверждение своему недоверию,
Гитлер вспомнил про одно из политических завещаний Гин-
денбурга, согласно которому Германии не следовало впредь
объединяться с Италией. Лига Наций по настоянию Англии
приняла экономические санкции против Италии. И Гитле-
ру, по его словам, предстояло теперь принять окончательное
решение, с кем он — с итальянцами или с англичанами.
Причем это будет решение с дальним прицелом. Тогда же он
сказал и неоднократно повторял впоследствии, что в награду
за всемирную поддержку готов гарантировать англичанам
целостность их империи. Однако обстоятельства не оставили
ему выбора. Они вынудили его принять решение в пользу
Муссолини. Несмотря на идеологические и крепнущие лич-
ные контакты, решение это далось ему нелегко. Даже и
несколько дней спустя Гитлер сокрушенно твердил, что
только сложившаяся ситуация вынудила его пойти на этот
шаг. Тем сильней было испытанное им облегчение, когда
через несколько недель выяснилось, что предпринятые в
конце концов санкции, однако же, по ряду основных воп-
росов щадили Италию. Из этого Гитлер сделал вывод, что ни
Англия, ни Франция не желают идти на риск и намерены
избегнуть какой бы то ни было опасности.
То, что позднее выглядело как самодурство, явилось
результатом этих наблюдений. Он пришел к выводу, что
западные правительства проявили себя слабыми и лишен-
ными влияния.
Мнение Гитлера подтвердилось 7 марта 1936 года, когда
немецкие части вступили в демилитаризованную Рейнскую
область. Это было откровенным нарушением Локарнских
соглашений, которое в данном случае оправдало бы сило-
вой ответ стран-партнеров. Гитлер нервничал, ожидая пер-
вых реакций. Все до единого купе специального вагона, в
котором на исходе того же дня мы отправились в Мюнхен,
были охвачены тем же волнением, которое царило в купе
фюрера. На одной из остановок Гитлеру передали некое
сообщение, он облегченно вздохнул: «Наконец-то! Король
Англии не станет вмешиваться. Он сдержит слово. Значит,
все будет в порядке!» Реакция Гитлера выдавала его нич-
тожную осведомленность насчет того, сколь ограничены
98
конституционные возможности английской короны по от-
ношению к парламенту и правительству. Хотя, конечно,
военная интервенция потребовала бы королевской санк-
ции, и это Гитлер, наверно, имел в виду. Во всяком случае,
тревога Гитлера была вполне заметной, да и позже, уже
ведя войну против целого света, он по-прежнему считал
ввод войск вермахта в Рейнланд самой дерзкой из своих
военных операций. «Мы еще не располагали достойной
армией. У нее не хватило бы даже сил, чтобы в одиночку
справиться с Польшей. Прими Франция происходящее
всерьез, нас бы одолели без всякого труда, нам пришлось
бы через несколько дней прекратить сопротивление. Наш
воздушный флот выглядел тогда просто смешно. Несколько
«Ю-52» от «Люфтганзы», да и для них у нас не хватало
бомб». После отречения короля Эдуарда VIII, позднее —
герцога Виндзорского, Гитлер неоднократно возвращался в
разговорах к якобы проявленному Эдуардом пониманию
националистической Германии: «Я уверен, с его помощью
мы могли бы установить длительные дружеские отношения
с Англией. С ним все получилось бы по-другому. Его
отречение было для нас тяжелой потерей». К этим выска-
зываниям присоединялись реплики о неких тайных и враж-
дебных Германии силах, которые определяют ход британ-
ской политики. Сожаление о несостоявшемся союзе с
Англией проходило красной нитью сквозь все годы гитле-
ровского правления. Оно еще больше усилилось, когда
герцог Виндзорский с супругой 22 октября 1937 года посе-
тил Оберзальцберг, где якобы чрезвычайно положительно
отзывался о достижениях Третьего рейха.
Через несколько месяцев после беспрепятственного
вступления в Рейнскую область Гитлер снова порадовался
миролюбивой атмосфере, царившей во время Олимпийских
игр: международное неодобрение явно миновало. Он дал
специальное указание создать у высокопоставленных зару-
бежных гостей впечатление миролюбивой Германии. Он с
величайшим волнением следил за спортивными состязани-
ями: в то время как каждый из неожиданно частых спортив-
ных успехов Германии делал его совершенно счастливым,
он с превеликой досадой реагировал на целую серию бли-
99
стательных побед цветного американского чудо-бегуна
Джесси Оуэнса. «Люди, чьи предки обитали в джунглях,
крайне примитивны, имеют более атлетическое сложение,
нежели цивилизованные белые, — говорил он, пожимая
плечами, - они не годятся для конкуренции, так что сле-
довало не допускать их впредь к участию в Олимпийских
играх и других спортивных соревнованиях». Большое впе-
чатление на Гитлера произвели бурные овации, которыми
берлинцы встретили торжественное вступление француз-
ской команды на поле олимпийского стадиона.
Вскинув в приветствии руки, французская команда
промаршировала мимо почетной трибуны, где сидел Гит-
лер, чем и вызвала у зрителей взрыв восторга. Но в продол-
жительных аплодисментах публики Гитлер услышал глас
народа, выражающего таким образом свою мечту о мире и
взаимопонимании с западным соседом. Если я правильно
истолковал то, что мог тогда наблюдать, Гитлер скорей был
встревожен, нежели обрадован ликованием берлинцев.
* * ♦
Весной 1936 года Гитлер вместе со мной осматривал
участок автобана. В разговоре он обронил следующее заме-
чание: «Мне надо сделать один строительный заказ. Вели-
чайший из всех». На этом замечании он и остановился, не
добавив больше ни слова.
От случая к случаю он, конечно, набрасывал некоторые
идеи по реконструкции Берлина, но лишь в июне показал
мне план городского центра: «Я долго и подробно объяснял
обер-бургомистру, почему эта новая улица должна быть 120-
метровой ширины, а он мне предъявляет чертеж на 90
метров». Через несколько недель обер-бургомистр доктор
Липперт, старый член партии и главный редактор берлинс-
кого «Ангриффа», снова был вызван к фюреру, но это ни к
чему не привело, улица так и сохранила свои 90 метров:
Липперт никак не мог принять душой строительные планы
Гитлера. Поначалу Гитлер ограничивался лишь проявлени-
ями досады и говорил, что Липперт мелочен, что он не
способен управлять городом мирового значения, а того ме-
нее способен понять уготованную этому городу роль в исто-
100
рии. Но с ходом времени высказывания Гитлера станови-
лись все язвительней: «Липперт неумеха, идиот, слабак, ноль».
Удивляло, однако, что Гитлер ни разу не высказывал свое
неудовольствие в присутствии самого обер-бургомистра и ни
разу не пытался его переубедить. Порой казалось, что он уже
тогда избегал утомительной работы по изложению причин и
мотивов. Через четыре года после прогулки от «Бергхофа» до
«чайного домика», во время которой Гитлер снова возбуж-
денно толковал о Липперте, он велел соединить себя с
Геббельсом и категорически приказал тому сместить с дол-
жности берлинского обер-бургомистра.
До лета 1936 года Гитлер явно имел намерение передать
берлинские планы на обработку городскому управлению.
Теперь же он вызвал меня и прямо, без всякой торже-
ственности дал мне большое задание: «С этим Берлином
ничего не поделаешь. Отныне проектом займетесь вы.
Возьмите этот чертеж. Как только у вас будет хоть что-
нибудь готово, покажите мне. Вы знаете, для этого я всегда
выкрою время».
Как Гитлер мне объяснил, его замысел сверхширокой
улицы восходил к изучению не совсем удачных берлинских
планов, которые и побудили его в двадцатые годы заняться
разработкой собственных идей. Он уже тогда принял реше-
ние перенести Ангальтский и Потсдамский вокзалы побли-
же к Темпльгофскому полю, что высвобождало из-под мно-
гочисленных путей значительные участки земли в центре
Берлина, так что всего лишь после нескольких пробивок от
Аллеи Победы можно будет прокладывать Парадную улицу
с представительскими зданиями длиной километров на пять.
Все прежние архитектурные пропорции Берлина пред-
стояло разрушить с помощью двух строений, которые Гит-
лер пожелал воздвигнуть на новой Парадной улице. С
северного конца, неподалеку от рейхстага, он предусматри-
вал гигантский Дом собраний, здание с куполом, в котором
бы многократно уместился римский собор святого Петра.
Диаметр купола должен был составить двести пятьдесят
метров. Под большепролетным перекрытием такого купола
на площади в 38 000 квадратных метров могли разместиться
стоя 150 000 слушателей.
101
Уже при первых обсуждениях, когда наши градостро-
ительные замыслы находились еще в начальной стадии,
Гитлер считал своим долгом объяснять мне, что размеры
подобных залов должны определяться средневековыми пред-
ставлениями. Так, например, по его мнению, монастырь в
Ульме имел более 2 500 квадратных метров, но, когда его
начали строить в XIV веке, там, даже считая детей и ста-
риков, проживало всего 15 000 человек. «Стало быть, они
никогда не смогли бы заполнить весь зал; в отличие от
Ульма для миллионного города Берлина зал на сто пятьде-
сят тысяч даже и маловат».
На некотором расстоянии от Южного вокзала Гитлер
предполагал соорудить как противовес Дому собраний Три-
умфальную арку, высоту которой он установил в сто двад-
цать метров. «Это, по крайней мере, станет достойным
памятником нашим павшим в мировой войне. Имя каждого
из 1,8 миллиона будет высечено в граните. Какой пустяк по
сравнению с ним Мемориал республики. Какой жалкий,
недостойный великой нации». Он передал мне два проекта,
вычерченных на маленьких картах. «Эти чертежи я сделал
десять лет назад. Я все время хранил их, поскольку никогда
не сомневался, что однажды воплощу их в жизнь. Вот мы
их теперь и воплотим».
Сравнение с вычерченной рядом фигурой человека в
натуральную величину, пояснял Гитлер, доказывает, что
уже тогда он представлял себе купол диаметром более двух-
сот метров и Триумфальную арку высотой более ста метров.
Удивительней всего здесь были не столько представления о
масштабности, сколько редкостная одержимость, с какой
он планировал триумфальные постройки в те времена, когда
не было даже проблеска надежды, что они когда-нибудь
будут воплощены в жизнь. И сейчас на меня производит
почти гнетущее впечатление мысль, что в мирное время,
твердя о готовности к пониманию, он уже начал осуществ-
лять планы, которые можно рассматривать лишь примени-
тельно к воинственным, к гегемонистским претензиям на
мировое господство.
«Берлин — большой город. Большой, но не мировой.
Вы только взгляните на Париж. Красивейший город мира.
102
Или даже на Вену! Это города с большим размахом. Берлин
же просто неупорядоченное нагромождение домов. А нам
надо переплюнуть Париж и Вену», — говорил он при начав-
шихся многочисленных обсуждениях, которые по большей
части проходили в квартире рейхсканцлера. До того как
начать их, мы непременно дожидались, пока уйдут осталь-
ные визитеры.
Планы Вены и Парижа он внимательно изучал в пред-
шествующие годы. И во время наших дискуссий они со
всеми деталями присутствовали в его памяти. В Вене он
восхищался градостроительным решением Рингштрассе с
большими зданиями, ратушей, парламентом, концертным
залом, или Хофбургом, или музеями. Он мог правильно
сделать чертеж этой части города с соблюдением всех мас-
штабов, он усвоил, что представительские здания, равно как
и монументы, надлежит ставить так, чтобы они были видны
со всех сторон. Он восхищался ими, даже когда они не
отвечали его представлениям, как, например, неоготическая
ратуша: «Здесь Вена представлена достойнейшим образом. А
теперь взгляните на берлинскую ратушу. Берлин получит
новую, еще красивее, чем в Вене, можете мне поверить».
Но еще большее впечатление производили на него
грандиозные пробивки магистралей и новые бульвары,
которые в Париже создал между 1853 и 1870 годами Жорж
Э. Осман, истратив на все 2,5 миллиарда золотых франков.
Он считал Османа величайшим градостроителем всех вре-
мен, но надеялся, однако, что сумеет его превзойти. Мно-
голетние бои, которые пришлось вести Осману, наводили
Гитлера на мысль, что и планы реконструкции Берлина
встретят противодействие, и лишь, как он считал, его ав-
торитет поможет им утвердиться.
Поначалу он все-таки прибег к хитрости, чтобы до-
биться согласия от сопротивляющегося городского управ-
ления, ибо его представители сочли планы Гитлера своеоб-
разным подарком данайцев, после того как выяснилось,
что придется выкладывать значительные суммы на расчист-
ку и последующее строительство улиц, равно как и на
постройку общедоступных учреждений и прокладку скорост-
ных магистралей.
103
«Мы поработаем некоторое время над планами соору-
жения новой столицы в Мекленбурге на Мюрицзее. Увиди-
те, как засуетятся берлинцы, когда почуют опасность, что
правительство покинет Берлин», — говорил он. И впрямь,
хватило нескольких намеков такого рода, чтобы отцы горо-
да проявили готовность смириться с расходами на рекон-
струкцию. Тем не менее Гитлер еще несколько месяцев
забавлялся планом воздвигнуть немецкий Вашингтон и
расписывал, как из ничего можно будет создать идеальный
город. Но в конце концов он отказался от своей идеи:
«Искусственно созданные столицы всегда остаются безжиз-
ненными. Вспомните про Вашингтон или Канберру. Вот и
у нас в Карлсруэ не зарождается жизнь, потому что непо-
воротливые чиновники остаются там в своем кругу». Я до
сих пор не могу понять этот эпизод: то ли Гитлер и передо
мной разыгрывал комедию, то ли какое-то время он сам
принимал эту идею всерьез.
Исходным пунктом в его градостроительных замыслах
оставались два километра Елисейских полей и на них пя-
тидесятиметровая Триумфальная арка, воздвигнутая Напо-
леоном в 1805 году. Им же обязана своим возникновением
идея Большой дуги, и, наконец, отсюда же черпал Гитлер
свое представление о ширине улицы: «Елисейские поля
имеют сто метров в ширину. Значит, мы должны сделать ее
уж во всяком случае на двадцать метров шире. Когда даль-
новидный великий курфюрст в XVII веке прокладывал
Унтер-ден-Линден шириной в шестьдесят метров, он так
же мало мог представить себе сегодняшние транспортные
потоки, как и Осман, когда проектировал Елисейские поля».
Для осуществления своих замыслов Гитлер через на-
чальника имперской канцелярии Ламмерса издал указ,
согласно которому мне предоставлялись неограниченные
полномочия, а сам я поступал непосредственно в его под-
чинение. Ни министр внутренних дел, ни берлинский обер-
бургомистр, ни берлинский гаулейтер Геббельс отныне не
имели права давать мне какие бы то ни было распоряже-
ния. Гитлер даже вполне однозначно освободил меня от
обязанности информировать город и партию о своих пла-
нах. Когда я в разговоре с ним выразил пожелание выпол-
104
нять и эту задачу в качестве независимого архитектора, он
тотчас согласился. Ламмерс подобрал необходимую право-
вую основу, которая вполне соответствовала моему непри-
ятию чиновничьего статуса; мое бюро тем самым не было
включено в систему городского управления, а рассматрива-
лось как большой и независимый исследовательский ин-
ститут.
30 января 1937 года меня официально ввели в курс
«величайшего строительного задания» Гитлера. Он долго
подыскивал благозвучное, вызывающее пиетет обозначение
моей должности, пока Функ не нашел подходящую форму-
лировку «Генеральный инспектор по застройке и реконст-
рукции столицы рейха». Вручая мне документ о моем на-
значении, Гитлер — что и вообще было типично для его
отношения ко мне — вел себя почти робко. После обеда он
сунул указ мне в руки со словами: «Желаю успеха!» С этого
дня, исходя из благосклонного толкования заключенного
со мной договора, мне был присвоен ранг статс-секретаря
при правительстве рейха. И с этого дня в свои тридцать два
года я занимал место в третьем ряду правительственных
скамей рядом с доктором Тодтом, приобрел право сидеть
на официальных обедах в дальнем конце стола и автомати-
чески получал от каждого высокого иностранного гостя
какой-нибудь декоративный орден раз и навсегда предпи-
санного достоинства. Ежемесячно мне платили 1 500 ма-
рок, ничтожно мало, если сравнить с моими архитектурны-
ми гонорарами.
Еще в феврале Гитлер резко приказал министру обра-
зования освободить достойное здание Академии искусств
на Паризерплац под нужды моего учреждения, сокращенно
именуемого ГИР. Выбор Гитлера пал на это здание потому,
что через министерские сады он мог проникать туда неза-
метно для глаз общественности. И в самом непродолжи-
тельном времени он начал широко пользоваться такой воз-
можностью.
* * ♦
Градостроительная идея Гитлера имела один крупный
недостаток: она не была продумана до конца. Он настолько
105
прикипел сердцем к мысли о том, чтобы в Берлине были
свои Елисейские поля, в два с половиной раза превышаю-
щие длиной парижский оригинал, что совершенно упустил
из виду всю структуру четырехмиллионного города. Для
проектировщика подобная улица имела смысл и назначение
лишь как функциональная сердцевина реконструированного
города. А для Гитлера она оставалась просто декоративным
элементом и несла свое значение в себе самой. Да и транс-
портные проблемы Берлина не были бы разрешены с ее
помощью. Гигантский рельсовый клин, деливший город на
две части, просто смещался на несколько километров к югу.
Доктор Лейббрандт, чиновник министерства транспорта,
ведущий автор проекта тогдашней железной дороги, усмот-
рел в планах Гитлера возможность широко модернизиро-
вать всю транспортную сеть столицы. Вместе с ним мы
отыскали, пожалуй, идеальное решение: пропускную спо-
собность берлинской окружной дороги предполагалось на-
столько расширить за счет прокладки еще двух путей, что
по ней у^е вполне можно было пустить и поезда дальнего
следования. А это в свою очередь предполагало сооружение
двух центральных вокзалов на севере и на юге, которые как
транзитные станции сделали бы совершенно излишними
многочисленные тупиковые вокзалы Берлина (Лертерский,
Ангальтский и Потсдамский). Издержки на строительство
новых путей должны были составить от одного до двух
миллиардов марок.
Таким образом мы получали возможность пробить
магистраль дальше к югу по старой линии и приобретали в
самом сердце города на расстоянии всего лишь пяти кило-
метров большой свободный участок для нового жилого
района примерно на 400 000 жителей. Благодаря сносу
Лертербанхофа можно было продолжить улицу и к северу,
где тоже освоить новый жилой район. Только ни Гитлер,
ни я не желали отказываться от большой ротонды как
завершения Парадной улицы; гигантскую площадь перед
ней предполагалось закрыть для проезда. От планировки,
выигрышной для транспорта, мы отказались в пользу реп-
резентативности: необходимость объезда значительно за-
медляла транспортный поток между севером и югом,
106
Сама собой напрашивалась идея — уже существующую
шестидесятиметровой ширины выездную магистраль Геер-
штрассе повести, сохраняя неизменную ширину, дальше,
на восток — идея, которая была отчасти осуществлена пос-
ле 1945 года, когда продлили старую Франкфуртскую ал-
лею. Эту ось так же, как и северно-южную, предполагалось
довести до естественного завершения, то есть до кольцевой
дороги, создав и на востоке новые жилые районы для
столицы рейха, население которой, несмотря на одновре-
менную модернизацию внутреннего города, таким образом
выросло бы почти вдвое.
Обе оси предполагалось обрамить высокими здания-
ми административного и торгового назначения, которые
уступами переходят во все более низкие строения, пока
наконец не сменятся частными домами среди густой зеле-
ни. Благодаря этой схеме я надеялся избегнуть удушения
городского центра с помощью традиционных, кольцом
обступающих его зон застройки. Эта схема, которая сама
собой неизбежно возникала при моей осевой структуре,
по радиусам вводила зеленые участки в самый центр го-
рода.
По ту сторону автобана, на каждом из четырех конеч-
ных пунктов нового креста двух осей, было оставлено сво-
бодное место для аэропорта, вдобавок Рангсдорфское озеро
было предназначено как посадочная площадка для гидро-
самолетов, ибо, по тогдашним представлениям, им принад-
лежало будущее. А аэропорт Темпльгоф оказался слишком
уж в центре нового плана, и потому его предстояло закрыть
и создать на его основе увеселительный парк по типу
копенгагенского Тиволи. В более отдаленном будущем, как
мы предполагали, крест двух осей предстояло дополнить
пятью кольцами и семнадцатью выездными шоссе с пред-
усмотренной для них шестидесятиметровой шириной, хотя
предварительно мы ограничились лишь отведением места
под новые районы застройки. Для связи между крестом оси
и частью колец и для разгрузки центральных улиц плани-
ровались подземные скоростные магистрали. На западе к
олимпийскому стадиону прилегал новый университетский
городок, ибо большинство институтских и учебных корпу-
107
сов старого университета Фридриха Вильгельма на Унтер-
ден-Линден устарело и вообще находилось в ужасном со-
стоянии. С севера примыкали медицинские кварталы с
больницами, лабораториями и академиями. Вот и берега
Шпрее между Музейным островом и рейхстагом, тоже заб-
рошенную и запущенную часть города, полную развалин и
маленьких фабричек, предполагалось переоформить по-
новому, расширив и заново отстроив берлинские музеи.
По ту сторону кольцевой дороги предусматривались
зоны отдыха, где уже сейчас уполномоченными на то лес-
ничими высокого ранга производилась замена бранденбург-
ского сосняка на лиственные леса. По образцу Булонского
леса предполагалось приспособить Груневальд с пешеход-
ными тропинками, местами для отдыха, ресторанами и
спортивными площадками для нужд многомиллионного
населения столицы. Здесь я велел также насадить десятки
лиственных деревьев, дабы восстановить прежний листвен-
ный лес, срубленный по приказу Фридриха Великого для
финансирования Силезских войн. Из всего гигантского
проекта преобразования Берлина эти лиственные деревья,
пожалуй, единственное, что от него осталось.
Из первоначального плана Гитлера по созданию весь-
ма бессмысленной с градостроительной точки зрения Па-
радной улицы в ходе работы над ним возникла новая гра-
достроительная концепция. Его исходная идея, если сравнить
с этой всеобъемлющей перепланировкой, выглядела более
чем скромно. Я многократно превысил гитлеровские пред-
ставления о масштабах — по меньшей мере в том, что
касалось расширения объемов перепланировки. Едва ли
подобное часто случалось в его жизни. Однако он без
колебания на все соглашался и предоставлял мне полную
свободу действий, хотя внутренне принять это решительно
не мог. Он все рассмотрел, весьма бегло, надо сказать,
чтобы буквально через несколько минут скучающим тоном
спросить: «А где у вас новые планы Большой улицы?» —
под каковой он все еще подразумевал лично им протежи-
руемую среднюю часть Парадной улицы. И начинал упи-
ваться мыслями о новых министерствах, административных
зданиях больших немецких фирм, новой опере, отелях
108
«люкс» и дворцах для развлечений — я же охотно ему
вторил. И тем не менее, я ставил на одну доску репрезен-
тативные новостройки и общее планирование, а Гитлер
нет. Страсть к монументальным строениям оставляла его
равнодушным к транспортным развязкам, жилым кварта-
лам и паркам. Социальный аспект его не интересовал.
Гесс, напротив, интересовался лишь жилищным стро-
ительством и пренебрегал репрезентативной частью нашей
планировки. В конце одного из своих посещений он начал
упрекать меня по этому поводу. Я пообещал ему на каждый
кирпич для представительских зданий выделять по кирпичу
для жилищного строительства. Гитлер, узнавший об этом,
был неприятно удивлен, начал толковать о насущности его
требований, однако уговор не отменил.
♦ * *
Несмотря на расхожее мнение, я так и не стал главным
архитектором Гитлера, которому подчинены все остальные.
Архитекторы, ответственные за реконструкцию Мюнхена и
Линца, были одновременно со мной наделены аналогичными
полномочиями. С ходом времени Гитлер привлекал все боль-
шее число архитекторов для выполнения специальных зада-
ний; перед войной их было не то десять, не то двенадцать.
При обсуждениях строительных планов в полной мере
проявилась способность Гитлера быстро схватить смысл
проекта, зрительно соединить горизонтальную проекцию и
виды в различных ракурсах в единое пластическое целое.
При обилии дел государственного уровня, при том, что
зачастую речь шла сразу о десяти-пятнадцати стройках в
различных городах рейха, он, даже имея дело с изменен-
ным проектом, порой месяцы спустя немедля разбирался в
чертежах, умел припомнить, на каких изменениях настаи-
вал, и не одному архитектору, полагавшему, будто Гитлер
давно забыл какую-то свою идею или требования, при-
шлось испытать глубокое разочарование.
Во время обсуждений он обычно проявлял сдержан-
ность и такт. Требование тех либо иных перемен он вы-
двигал дружеским тоном без оскорбительного оттенка —
совершенно не похоже на тот повелительный тон, какой он
109
употреблял для разговоров с подчиненными в партийных
кругах. Считая, что архитектор несет полную ответствен-
ность за свое строение, он заботился о том, чтобы и распо-
ряжался именно архитектор, а не сопровождающий его гау-
либо рейхслейтер. Ибо не желал, чтобы более высокая, но
непрофессиональная инстанция включалась в обсуждение.
Когда против идеи Гитлера выдвигали другую, он никогда на
своей не настаивал: «Да, вы правы, так будет лучше».
Вот и у меня укрепилось чувство, будто я несу всю
полноту ответственности за то, что спроектировал по идеям
Гитлера. Часто у нас возникали разногласия, но не могу
припомнить ни одного случая, когда он заставил бы меня
как архитектора принять его мнение. В этих сравнительно
равноправных отношениях заказчика и архитектора кроет-
ся причина того, что и позднее, уже будучи министром
вооружения, я имел большую свободу действий, чем боль-
шинство министров и маршалов.
Неподатливым, недоброжелательным Гитлер оказывался
в тех случаях, когда угадывал скрытое, касающееся самой
сути сопротивление. Так, например, профессор Бонац,
наставник целого поколения архитекторов, не получал от
Гитлера заказов, после того как однажды подверг критике
новостройки Трооста на мюнхенской Кёнигсплац. Даже
Тодт не решался привлечь Бонаца к строительству несколь-
ких мостов на автобане. Лишь мое обращение к фрау
Троост, вдове его любимого профессора, заставило Гитлера
сменить по отношению к Бонацу гнев на милость. «Почему
бы ему и не строить мосты, — сказала оца, — в технических
сооружениях он вполне состоятелен». Слова ее были дос-
таточно весомы, и Бонац получил право строить мосты.
Гитлер заверял снова и снова: «Ах, как бы я хотел стать
архитектором!» — если же я возражал, что, мол, тогда у
меня не было бы заказчика, он не соглашался: «Ну, вы-то
всегда пробились бы». Я задавался иногда вопросом, согла-
сился бы Гитлер пренебречь своей политической карьерой,
встреться ему в начале двадцатых годов состоятельный за-
казчик, или нет? Вообще, как мне думается, вера в свое
политическое призвание и страсть к архитектуре были в
нем нераздельны.
110
Это можно подтвердить с помощью двух эскизов, ко-
торые набросал вроде бы потерпевший фиаско тридцати-
шестилетний политик году примерно в 1925-м, исходя из
казавшейся тогда абсурдной надежды однажды увенчать
сври государственные свершения Триумфальной аркой и
Купольным дворцом.
В неприятное положение попал немецкий олимпий-
ский комитет, когда Гитлер велел ответственному за это
статс-секретарю Пфундтнеру из министерства внутренних
дел показать ему первые планы стадиона. Архитектор Отто
Марх предусматривал сооружение из бетона с застекленны-
ми перегородками, как на Венском стадионе. После этого
показа Гитлер, сердитый и возбужденный, вернулся к себе
домой, куда вызвал меня с планами. Здесь он бесцеремонно
сказал статс-секретарю, что от проведения Олимпийских
игр надо вообще отказаться, ибо без его, Гитлера, присут-
ствия они состояться не могут, поскольку глава государства
обязан их открывать. Но в таком современном ящике из
стекла ноги его не будет. За ночь я набросал новый проект,
где закрыл конструкции натуральным камнем, сделал более
массивными перекрытия, а стеклянные перегородки вооб-
ще устранил, и Гитлер остался доволен. Он позаботился о
финансировании дополнительных издержек, профессор
Марх одобрил изменения и тем спас для Берлина Олим-
пийские игры, хотя мне было не до конца ясно, выполнил
бы Гитлер свою угрозу или все это было не более как
выражением той неуступчивости, с помощью которой он
обычно достигал своих целей.
Вот и участие во Всемирной парижской выставке 1937
года он поначалу отклонил самым резким образом. Сразу
после этого министерство экономики попросило меня на-
бросать проект. На территории выставки строительные
площадки советско-русского и немецкого павильонов ле-
жали точно друг против друга — умышленное противопос-
тавление со стороны французской дирекции. По чистой
случайности я во время одного из своих наездов в Париж
забрел в помещение, где был выставлен хранящийся в
тайне проект советского павильона. Фигуры десятиметро-
вой высоты торжественно шагали с высокого постамента
111
прямо на немецкий павильон. После этого я набросал
расчлененный тяжелыми колоннами монументальный куб,
который как бы преграждал им путь, а с фронтона моей
башни сверху вниз взирал на русскую пару орел, держав-
ший в когтях свастику. За павильон я получил золотую
медаль, как, впрочем, и мои советские коллеги.
На обеде в честь открытия нашего павильона я увидел
французского посла в Берлине Андре Франсуа-Понсе. Он
предложил мне выставить мои работы в Париже как бы в
обмен на выставку современной французской живописи.
Французская архитектура, по его словам, отстала, «зато в
области живописи вы могли бы у нас поучиться». При
первом же случае я рассказал Гитлеру об этом предложе-
нии, которое давало мне возможность приобрести между-
народную известность. Гитлер обошел молчанием мою
неприятную для него фразу, что само по себе не означало
ни отказа, ни согласия, однако лишало меня возможности
когда-нибудь снова завести с ним речь на эту тему.
В ходе парижских дней я видел Дворец Шайо и Музей
современного искусства, равно как и еще незавершенный
Музей инженерных и строительных работ по проекту извест-
ного авангардиста Огюста Перре. Меня поразило, что в
зданиях репрезентативного характера Франция также тяго-
тела к неоклассицизму. Впоследствии нередко утверждали,
будто этот стиль есть признак господствующего архитек-
турного стиля в тоталитарном государстве. Что неверно.
Скорее, это признак эпохи и присуще Вашингтону, Лондо-
ну и Парижу в той же мере, что и Риму, Москве или нашим
проектам реконструкции Берлина.
Обзаводясь небольшим количеством французской ва-
люты, мы с женой и несколькими друзьями отправились на
машине в поездку по Франции. Медленно передвигаясь в
сторону юга, от замка к замку, от собора к собору, мы
добрались до на редкость объемистых крепостных сооруже-
ний Каркасона, вид которых пробудил в нас романтичес-
кий трепет, хотя это были всего-навсего средневековые
разумно воздвигнутые военные укрепления, имевшие для
своего времени то же значение, что для нашего, к примеру,
атомный бункер. В отеле при крепости мы обнаружили
112
старинное французское красное вино и намеревались еще
несколько дней наслаждаться тишиной и покоем этой мест-
ности. Вечером меня вызвали к телефону. В этом отдален-
ном уголке я мнил себя надежно укрытым от звонков
адъютантов Гитлера, тем более, что никто нашего маршру-
та не’знал.
Между тем французская полиция из соображений без-
опасности и контроля следила за нашими передвижения-
ми, во всяком случае, на запрос из Оберзальц-берга она
могла тотчас доложить, где мы находимся. У телефона был
адъютант Брюкнер: «Завтра в полдень вы должны явиться
к фюреру». На мое возражение, что одна только дорога
домой займет два с половиной дня, он ответил: «На завтра
после обеда назначено обсуждение, и фюрер требует, что-
бы вы при этом присутствовали». Я еще раз попытался
оказать хоть слабое сопротивление. «Минуточку... фюрер
знает, где вы находитесь, но завтра утром вы должны быть
здесь».
Я был ужасно огорчен, зол и растерян. Из переговоров
с пилотом Гитлера по телефону выяснилось, что его спец-
машина не может совершить посадку во Франции. Но он
устроит мне место в немецком рейсовом самолете, который
по дороге из Африки завтра в шесть утра сделает промежу-
точную посадку в Марселе. А уж потом спецсамолет Гит-
лера доставит меня из Штутгарта в аэропорт Айнринг под
Берхтесгаденом.
Той же ночью мы выехали в Марсель, несколько минут
полюбовались при лунном сиянии римскими сооружения-
ми в Арле, который и был, собственно, конечной целью
нашего путешествия, к двум часам прибыли в один из
марсельских отелей, три часа спустя уже выехали на аэро-
дром, а после обеда я, как и приказано, стоял перед Гит-
лером в Оберзальцберге. «Очень жаль, господин Шпеер, но
я перенес обсуждение. А мне хотелось услышать ваше
мнение по поводу одного висячего моста под Гамбургом».
Доктор Тодт намеревался именно в этот день продемонст-
рировать свой проект гигантского моста, призванного пе-
рещеголять знаменитый мост у Золотых ворот в Сан-Фран-
циско. Но поскольку приступить к сооружению этого моста
113
предполагалось лишь в сороковые годы, Гитлер вполне мог
дать мне возможность отдохнуть еще одну неделю.
В другой раз мы с женой скрылись на вершине Цуга,
когда меня застиг очередной звонок адъютанта: «Вы долж-
ны завтра же явиться к фюреру, на обед в остерии». Мои
возражения он отмел без долгих разговоров: «Нет, это
срочно». — «Ну до чего ж хорошо, что вы заявились к
обеду. Как-как, вас вызвали? Я только и спросил вчера: а
где это у нас Шпеер? Впрочем, так вам и надо. С чего это
вы вздумали бегать на лыжах?!»
Зато фон Нейрат проявил большую устойчивость. Когда
Гитлер как-то поздним вечером приказал своему адъютан-
ту: «Я хотел бы поговорить с министром иностранных дел»,
по телефону был получен такой ответ: «Господин рейхсми-
нистр уже лег». — «Раз я желаю с ним разговаривать, пусть
его разбудят». Еще один звонок, и смущенный адъютант
докладывает: «Господин рейхсминистр просит передать, что
завтра ранним утром он будет в вашем распоряжении, а
сейчас он очень устал и хочет спать».
Перед таким решительным отпором Гитлер, правда,
отступил, но весь остаток вечера у него было скверное
настроение; подобные проявления самостоятельности он
не забывал и при первом же удобном случае мстил за них.
7
Оберзальцберг
Любой человек, облеченный властью, будь то руко-
водитель какого-нибудь предприятия, глава правитель-
ства или диктатор целой страны, пребывает в состоянии
вечного конфликта. Занимаемое им положение делает
его благосклонность делом столь желанным, что его под-
данные могут быть как бы сами по себе подкуплены этим
обстоятельством. В свою очередь и близкое окружение
властителя не только рискует обратиться в коррумпиро-
ванных царедворцев, но и подвержено искушению, де-
монстрируя глубокую преданность, тем самым подкупить
своего шефа.
114
Истинная ценность правителя определяется его умени-
ем противодействовать длительному влиянию своего окру-
жения. Мне доводилось видеть ряд промышленников и
военных, которые старались противиться искушению. Если
властью пользуются несколько поколений подряд, можно —
и даже нередко — обнаружить наследственную неподкуп-
ность. В окружении Гитлера лишь одиночки, как, напри-
мер, Фриц Тодт, умели противиться придворным искуше-
ниям. Сам же Гитлер, судя по всему, и не думал бороться
с этой тенденцией.
Особые обстоятельства правления, особенно начиная с
1937 года, вели ко все растущему одиночеству Гитлера. К
этому прибавилась и его неспособность устанавливать че-
ловеческие контакты. Среди своих мы тогда часто разгова-
ривали о переменах в нем, которые проступали все ярче и
ярче. Генрих Гофман только что заново переиздал свою
книгу «Гитлер, каким его никто не знает». Предыдущее
издание запретили продавать из-за снимка, изображавшего
Гитлера с убитым им позднее Ремом. Новые снимки Гитлер
подбирал сам: они демонстрировали жизнерадостного, не-
принужденного человека. Его в коротких кожаных штанах
можно было увидеть то в лодке, то лежащим на лугу, то во
время походов, то в окружении восторженной молодежи
или в ателье художников. И всюду он был непринужден-
ный, приветливый, доступный. Книга стала величайшим
успехом Гофмана, хотя устарела еще до выхода. Ибо этот
самый Гитлер, которого я знавал и в начале тридцатых
годов, превращался даже для своего ближайшего окруже-
ния в неприветливого, неконтактного деспота.
♦ * *
В уединенной горной долине Баварских Альп, в Остер-
тале, я разыскал маленький охотничий домик, достаточно,
впрочем, объемистый, чтобы установить там чертежные
доски, разместить несколько сотрудников и — весьма ску-
ченно — семью.
Там весной 1935 года мы выполняли чертежи для моих
берлинских проектов. То были счастливые времена и для
работы, и для семьи. Но однажды я допустил роковую
115
ошибку: я имел неосторожность рассказать Гитлеру об этой
идиллии. «Ну, у меня вы устроитесь куда лучше. Я предо-
ставлю в распоряжение вашей семьи дом Бехштейнов. Там
для вашей мастерской предостаточно места на застеклен-
ной веранде». Из этого дома мы в конце мая 1937 года тоже
выехали и перебрались в дом-мастерскую, которую постро-
ил Борман по указанию Гитлера и по моему проекту.
Так я заделался четвертым оберзальцбержцем рядом с
Гитлером, Герингом и Борманом.
Само собой, я был более чем счастлив столь очевидной
благосклонностью и принятием меня в самый тесный круг.
Однако вскоре я понял, что совершил невыгодный обмен.
Из уединенной долины мы перебрались на участок, огоро-
женный высоким забором из колючей проволоки и вдоба-
вок доступный лишь после строгой проверки у одного из
двух входов. Это напоминало загон для диких зверей; лю-
бопытствующие все время пытались поглядеть на высоко-
поставленных обитателей «горы».
Подлинным хозяином Оберзальцберга был Борман.
Прибегая к принуждению, он скупал старинные, вековые
крестьянские дворы и тотчас приказывал снести их, равно
как и многочисленные священные распятия, хотя против
этого возражала церковная община. Прихватывал Борман и
государственные леса до тех пор, пока участок от вершины
горы высотой почти в 1900 метров не разросся до лежащей
на 600 метров ниже долины и не занял площадь в семь
квадратных километров. Забор вокруг центральной части
протянулся почти на три километра, а по внешнему пери-
метру — на четырнадцать.
Беспощадно относясь к нетронутой природе, Борман
изрезал великолепную местность сетью шоссе; лесные тро-
пинки, покрытые до сих пор лишь еловыми иголками и
переплетенные корнями деревьев, превратились в асфаль-
тированные терренкуры. Казарма, большой гараж, отель
для гостей Гитлера, новая ферма, поселок для все увеличи-
вающегося персонала так быстро возникали одно за дру-
гим, как это бывает на внезапно вошедшем в моду курорте.
Жилые бараки для сотен строительных рабочих лепились
по горным склонам, грузовики со строительным материа-
116
лом заполонили шоссе. По ночам строительные площадки
были ярко освещены, потому что работа шла в две смены,
а время от времени долину сотрясали взрывы.
На самой вершине личной горы Гитлера Борман воз-
двиг дом, обставленный в стиле богатой деревенской усадь-
бы. Туда можно было подъехать по лихо проложенному
шоссе, которое подводило к подъемнику, врубленному в
скалу. На одну только подъездную дорогу к дому, где
Гитлер бывал всего лишь несколько раз, Борман ухлопал от
20 до 30 миллионов. Насмешники из гитлеровского окру-
жения говорили: «Все равно как в городе золотоискателей.
Разве что Борман не находит золото, а, наоборот, выбрасы-
вает». Гитлер хоть и сожалел о подобной суете, но всякий
раз говорил: «Это делает Борман, и я не хочу вмешиваться».
И в другой раз: «Когда все будет готово, я отыщу себе
тихую долину и там снова выстрою себе маленький дере-
вянный домик, такой же, как и первый». Но «все» так
никогда и не было готово. Борман выдумывал новые и
новые шоссе и стройки, а когда, в конце концов, разрази-
лась война, он начал строить для Гитлера и его окружения
подземные жилища.
Гигантское сооружение на «горе», пусть даже Гитлер
порой ворчал по поводу непомерных расходов, было харак-
терно для перемен, совершавшихся в его образе жизни, и
для его склонности все больше и больше отстраняться от
окружающего мира. Все это можно было объяснить лишь
боязнью покушений, ибо, несмотря на все оцепление, Гитлер
почти ежедневно пропускал мимо себя тысячи восторжен-
ных почитателей. Его охрана считала это даже более опас-
ным, чем импровизированные прогулки по общедоступным
лесным тропинкам.
И летом 1935 года Гитлер принял решение превратить
свой скромный горный приют в представительную горную
усадьбу — «Бергхоф». Стройку он оплачивал из собственно-
го кармана, что было не более как красивым жестом, по-
скольку Борман из других источников тратил на одни толь-
ко вспомогательные постройки суммы, которые не шли ни
в какое сравнение с тем, что Гитлер давал лично от себя.
Гитлер не только сам набрасывал планы «Бергхофа»,
117
но и затребовал* у меня чертежную доску, рейсшину и
прочие принадлежности, чтобы самолично начертить по
масштабу план, ракурсы и разрезы своего строения; чужую
помощь он при этом решительно отвергал. Лишь два по-
следующих проекта Гитлер вычертил с той же тщательно-
стью, какую проявил при проектировании оберзальцберг-
ского дома: новый военный флаг и его собственный штандарт
как главы государства.
В то время как архитекторы обычно воплощают на
бумаге различнейшие идеи, чтобы потом развить из этого
возможное решение, для Гитлера было характерно желание
без долгих раздумий провозгласить первую же идею как
единственно - интуитивно — верную, и лишь на самые
вопиющие ошибки он потом наводил небольшую ретушь.
Старый дом был им сохранен в объемах нового. По-
скольку обе гостиные были связаны одним большим про-
емом, возник проект, крайне неудобный для приема офи-
циальных визитеров. Сопровождавшие их лица были
вынуждены на это время довольствоваться неуютным вес-
тибюлем, через который попадали также и в туалеты, и на
лестничную клетку, и в столовую.
Во время такого рода бесед личных гостей Гитлера
загоняли на верхний этаж, но, поскольку лестница завер-
шалась в передней перед жилым покоем Гитлера, приходи-
лось всякий раз согласовывать с «пропускной командой»
вопрос о том, можно ли пройти через переднюю, чтобы
выйти на улицу погулять. Прославленное своими размера-
ми окно с подвижной рамой в этом покое служило пред-
метом гордости для Гитлера, из него открывалась широкая
панорама на Унтерберг, а также на Берхтесгаден и Зальц-
бург. Прямо под этим окном по замыслу Гитлера располо-
жится гараж для его машины; а при неблагоприятном на-
правлении ветра в покои проникал резкий запах бензина.
Словом, такой проект отклонили бы в любом семинаре
любого технического училища.
С другой стороны, именно эти изъяны придавали «Берг-
хофу» ярко выраженные личные черты: он сохранил былую
примитивность загородного домика, хотя и увеличенного
до немыслимых размеров.
118
Все предварительные сметы были многократно превы-
шены, к великому смущению Гитлера. «Доходы от своей
книги я уже полностью истратил, хотя и взял вдобавок у
Амана аванс в несколько сот тысяч марок. Денег, как
говорит Борман, все равно не хватит. Издательство предла-
гало мне деньги, если я разрешу издать мою вторую книгу,
от двадцать восьмого года. Но я рад-радешенек, что она
вообще не издана. Это причинило бы немыслимые полити-
ческие осложнения. Хотя, с другой стороны, я бы полно-
стью выбрался из финансовых затруднений. Аман обещал
мне только в качестве аванса миллион марок, да и сама по
себе книга принесла бы несколько миллионов. Потом, может
быть, когда я продвинусь дальше. А сейчас — ну никак».
Так он и сидел в добровольном заточении, глядя на
Унтерберг, начиная с которого, если верить легенде, спя-
щий покамест император Карл однажды снова возродит
царство былого величия. И уж, конечно, Гитлер усматривал
в этом некую связь со своей персоной. «Вы только погля-
дите на Унтерберг. Не случайно мой дом расположен как
раз напротив».
* ♦ *
Не одна лишь строительная деятельность вокруг Обер-
зал ьцберга связывала Бормана с Гитлером; Борман исхит-
рился одновременно прибрать к рукам все финансовые
дела. Личные адъютанты Гитлера зависели от благосклон-
ности Бормана, и даже возлюбленная Гитлера, как она сама
мне в том признавалась, зависела от Бормана, потому что
Гитлер возложил на него удовлетворение ее более чем
скромных запросов.
Гитлер не уставал нахваливать финансовые таланты
Бормана. Он рассказывал, как в тяжелом 1932 году тот
оказал партии значительную услугу, основав принудитель-
ное страхование от несчастных случаев при выполнении
партийных заданий. Доходы от страхования оказались мно-
го выше, чем выплаты по нему, а разницу партия могла
расходовать на другие цели. Да и после 1933 года Борман
оказал Гитлеру не меньше услуг в окончательном решении
его денежных проблем. Он нашел два богатых источника;
119
вместе с Гофманом, личным фотографом Гитлера, и мини-
стром почт Онезорге они выдвинули идею, согласно кото-
рой Гитлер как лицо, изображаемое на почтовых марках,
является праводержателем своего изображения и может
рассчитывать на выплаты. Процент, правда, выплачивался
весьма ничтожный, но, поскольку голова Гитлера была на
всех марках, в личный сейф, управляемый Борманом, по-
текли миллионы.
Основав Фонд Адольфа Гитлера для поддержки немец-
кой промышленности, Борман приобрел еще один источ-
ник доходов. С предпринимателей, процветающих в ре-
зультате хозяйственного подъема, без обиняков потребовали
добровольными взносами выразить свою признательность
Гитлеру. Поскольку и другие руководящие функционеры
самостоятельно до этого додумались, Борман выбил из
Гитлера указ, согласно которому получал монопольное право
распоряжаться доходами фонда. Впрочем, у него хватило
ума, якобы «по распоряжению фюрера», возвращать добы-
тые суммы различным партийным боссам. Почти каждый
представитель партийного начальства получал дотации из
этого фонда. Право определять жизненный стандарт раз-
личных рейхс- и гаулейтеров хотя и казалось с виду не
слишком значительным, но, по сути, наделяло Бормана
куда большей властью, чем какая-нибудь высокая долж-
ность в рамках иерархии.
С типичным для него упорством Борман с 1934 года
следовал и другому, весьма простому правилу: всегда и
везде находиться в непосредственной близости к источнику
благ и милостей. Он ездил с Гитлером в «Бергхоф», сопро-
вождал его в других поездках, да и в рейхсканцелярии
оставался рядом до самого рассвета. Так он мало-помалу
сделался усердным, надежным и — под конец — незамени-
мым секретарем Гитлера. По любым вопросам он демонст-
рировал свою готовность идти навстречу, почти каждый
использовал его возможности, тогда как сам он с виду
абсолютно бескорыстно действовал от имени Гитлера. Даже
его непосредственному начальнику Рудольфу Гессу каза-
лось весьма удобным, что его сотрудник столь близок к
Гитлеру.
120
Сильные в окружении Гитлера уже тогда завистливо
противостояли друг другу, изготовясь к старту как взаимо-
заменяемые величины, весьма рано между Геббельсом, Ге-
рингом, Розенбергом, Леем, Гиммлером, Риббентропом и
Гессом начали вспыхивать позиционные стычки; только
Рем сошел с дистанции раньше времени, а Гессу предсто-
яло утратить влияние. Однако никто из них покамест не
сознавал ту опасность, которая грозила им от неутомимого
Бормана.
Ему удавалось выглядеть незаметным и потихоньку
возводить и укреплять свой бастион. Даже среди многих
облеченных властью и лишенных совести Борман выделял-
ся своей жестокостью и полной эмоциональной глухотой;
он не получил никакого образования, которое бы как-то
его сдерживало, и всякий раз умело осуществлял то, что
либо приказывал ему Гитлер, либо сам он счел нужным
вывести из намеков Гитлера. Будучи от природы угодлив,
он обходился со своими подчиненными так, словно то
были быки и коровы, недаром он пришел из сельского
хозяйства.
Бормана я избегал: мы с первых дней друг друга не-
взлюбили, хотя держались вполне корректно, как того тре-
бовала интимная атмосфера Оберзальцберга, но, кроме моего
собственного ателье, я для него никогда ничего не выстро-
ил.
Пребывание на «горе», как частенько повторял Гитлер,
давало ему внутренний покой и уверенность, необходимые
для принятия неожиданных решений. Там же он писал и
свои наиболее важные речи, причем делал это на весьма
примечательный лад. Так, например, перед Нюрнбергским
партийным съездом он регулярно уединялся на несколько
недель в Оберзальцберге, дабы разрабатывать там свои
длинные основополагающие речи. Сроки подпирали, адъ-
ютанты убеждали его приступить наконец к диктовке, не
подпускали к нему посетителей, удаляли от него строитель-
ные проекты, чтобы ничто не отвлекало его от работы.
Гитлер же откладывал ее с одной недели на другую, потом
со дня на день и, лишь попав в жесточайший цейтнот,
неохотно приступал к выполнению своих обязанностей. По
121
большей части тогда было уже слишком поздно, чтобы
подготовить все предстоящие выступления, и Гитлеру при-
ходилось уже в течение съезда прихватывать ночи, чтобы
наверстать время, упущенное в Оберзальцберге.
У меня сложилось впечатление, что этот цейтнот был
ему каким-то образом нужен, ибо он со свойственной ему
манерой богемного художника презирал трудовую дисцип-
лину и не мог, а то и не желал принудить себя к планомер-
ной работе. В течение недель, кажущихся праздными, он
вынашивал содержание речей и мысли, покуда накоплен-
ное и вызревшее не изливалось водопадом на сторонников
и партнеров.
♦ ♦ ♦
Переезд из нашей долины в суету Оберзальцберга не
шел на пользу моей работе. Уже один только неизменный
распорядок дня меня утомлял, а постоянное окружение
Гитлера — все те, кто встречался уже в Мюнхене и собирал-
ся в Берлине, — наводило на меня тоску. Единственное
отличие от Берлина и Мюнхена заключалось в том, что
сюда допускали и жен, а кроме того, еще двух или трех
секретарш и Еву Браун.
Обычно Гитлер появлялся поздно, часам к одиннадца-
ти, просматривал сообщения прессы, выслушивал отчеты
Бормана и принимал первые решения. Собственно день
начинался у него с продолжительного обеда. Гости собира-
лись в передней, Гитлер избирал себе соседку по столу,
тогда как Привилегия вести к столу Еву Браун, неизменно
сидевшую по левую руку от Гитлера, была примерно с 1938
года раз и навсегда предоставлена Борману, что однозначно
доказывало его доминирующее положение при дворе. Сто-
ловая представляла собой то смешение художественного
деревенского стиля и городской элегантности, какое часто
можно обнаружить в загородных домах богатых горожан.
Стены и потолок были обшиты светлой лиственницей,
кресла обтянуты алым сафьяном. Посуда — простая, белая.
Серебро — с монограммой Гитлера, такое же, как в Берли-
не. Сдержанное цветочное оформление всякий раз вызыва-
ло похвалы Гитлера. Готовили здесь, как на хорошей бюр-
122
герской кухне: суп, одно мясное блюдо, десерт, а ко все-
му - фахенгская минеральная или бутылочное вино; пода-
вали слуги в белых перчатках и черных брюках, сплошь
члены эсэсовского лейб-штандарта. За длинным столом
размещалось примерно человек двадцать, но именно из-за
длины стола разговор не возникал. Гитлер сидел посреди-
не, напротив окна. Он вел разговор с кем-либо из пригла-
шенных, выбирая каждый день нового собеседника, либо
со своими соседками по столу. Немного спустя после обеда
формировалась группа для похода к «чайному домику».
Размеры дорожки позволяли двигаться лишь попарно, и
потому группа напоминала процессию. Впереди, в некото-
ром отрыве от других, шли двое из службы безопасности,
затем Гитлер со своим собеседником, далее — в пестром
смешении ~ все застольное общество и, наконец, следом -
снова охрана. Две овчарки Гитлера шныряли кругом и не
слушали его приказов, единственные оппозиционеры при
дворе. К великой досаде Бормана, Гитлер каждый день
избирал один и тот же путь, примерно на подчаса ходу, и
пренебрегал заасфальтированными лесными дорожками ки-
лометровой длины.
«Чайный домик» был воздвигнут на одном из излюб-
ленных мест Гитлера с видом на Берхтесгаденскую долину.
Общество всякий раз в одних и тех же выражениях востор-
галось живописной панорамой, Гитлер в одних и тех же
выражениях изъявлял полное согласие. Сам «чайный до-
мик» состоял из круглой залы, метров восемь в диаметре,
довольно уютной, с окном, поделенным на маленькие фа-
сеты, и с камином на противоположной, внутренней стене.
Гости рассаживались в удобных креслах вокруг стола, Ева
Браун и кто-нибудь из дам, как обычно, возле Гитлера.
Кому из общества недоставало места, тот переходил в смеж-
ную маленькую комнату. Гостям, смотря по желанию, по-
давали чай, кофе или шоколад, различные виды тортов,
пирожные, печенье, после чего — спиртные напитки. Здесь,
за чайным столом, Гитлер с особой охотой пускался в
бесконечные монологи, темы которых были по большей
части знакомы обществу и которые оно слушало с напуск-
ным вниманием. Порой Гитлер и сам задремывал в ходе
123
собственного монолога, общество же продолжало беседу
шепотом, надеясь, что Гитлер вовремя проснется к ужину.
Словом, здесь все были свои.
Часа через два, примерно около шести, чаепитие за-
вершалось. Гитлер вставал из-за стола, и шествие паломни-
ков направлялось к расположенной в двадцати минутах
ходьбы стоянке для машин. Воротясь в «Бергхоф», Гитлер,
как правило, удалялся в верхние покои, и процессия рас-
падалась. Борман под ехидные комментарии Евы Браун
частенько скрывался в комнате какой-нибудь секретарши
помоложе. Еще через два часа, соблюдая тот же церемони-
ал, что и за обедом, общество собиралось к ужину. Затем
Гитлер все в том же сопровождении переходил в гостиную.
Ателье Трооста обставило гостиную хоть и скупо, зато
чрезвычайно массивной мебелью: шкаф более трех метров
в высоту и пяти в длину, где хранились свидетельства о
присуждении почетного гражданства и пластинки. Стек-
лянная горка классической монументальности, величествен-
ные часы, увенчанные бронзовым орлом, который их как
бы охранял. И наконец, перед большим смотровым окном
расположился шестиметровый стол, на котором Гитлер имел
обыкновение подписывать документы, а позднее — изучать
по картам положение на фронтах. Было там два уголка для
отдыха: один — в задней части помещения — кресла с
красной обивкой, сгруппированные вокруг камина, дру-
гой — поближе к окну, у круглого стола, покрытого стек-
лом, чтобы защитить великолепную инкрустацию столеш-
ницы. За креслами второго уголка находилась кабина
киномеханика, отверстия которой были закрыты гобеле-
ном; у противоположной стены стоял массивный комод со
встроенными динамиками, а на комоде — большой бронзо-
вый бюст Рихарда Вагнера работы Арно Брекера. Над ним
тоже висел гобелен, призванный закрывать экран. Большие
картины покрывали стены, среди них: дама с обнаженной
грудью, приписываемая Бордоне, ученику Тициана, далее
— живописно раскинувшаяся нагая натурщица, как гово-
рят, кисти самого Тициана, «Нана» Фейербаха в особенно
красивой раме, ранний пейзаж Шпицвега, римский пейзаж
с развалинами кисти Паннини и, как ни странно, некое
124
подобие алтарного портрета, писанного назаренцем Эдуар-
дом фон Штейнле и изображавшего короля Генриха, осно-
вателя государства, но ни одного Грютцнера; Гитлер любил
при случае подчеркивать, что приобрел все эти картины на
собственные деньги.
Мы садились на софу либо в кресла в одном из угол-
ков, оба гобелена поднимались кверху, и тут такими же,
как и в Берлине, убивающими время фильмами начиналась
вторая часть вечера. После сеанса все собирались вокруг
огромного камина, человек шесть-восемь усаживались на
немыслимо длинную и крайне неудобную из-за своей глу-
бины софу, словно куры на насесте, тогда как Гитлер, по
обыкновению, с Евой Браун — слева от себя и справа с
какой-нибудь из женщин занимал места в удобных креслах.
Из-за неудачной меблировки общество настолько дроби-
лось, что общий разговор никак не завязывался, а потому
каждый вполголоса беседовал с ближайшим соседом. Гит-
лер приглушенно толковал о всяких пустяках со своими
дамами либо шептался с Евой Браун, порой даже брал ее
за руку. Но чаще всего он вообще молчал и задумчиво
глядел в огонь камина. Тогда гости замолкали, чтобы не
нарушать громким разговором ход важных мыслей.
От случая к случаю обсуждали увиденные фильмы,
причем оценку женских ролей преимущественно делал
Гитлер, мужских — Ева Браун. Никто не давал себе труда
подняться в разговоре над пошлым обывательским уровнем
и, к примеру, обсудить новые режиссерские приемы. Впро-
чем, и подбор фильмов — сплошь развлекательной продук-
ции - не располагал к этому. Экспериментальные фильмы
того времени, как, например, фильм Курта Эртеля о Ми-
келанджело, нам не показывали, при мне, во всяком слу-
чае, никогда. Иногда Борман пользовался возможностью
незаметно подорвать авторитет Геббельса, ответственного
за всю кинопродукцию; так, он, к примеру, ехидно выска-
зывался в адрес Геббельса, который долго не хотел выпус-
кать на экран фильм «Разбитый кувшин», поскольку смут-
но подозревал, что хромой деревенский судья Адам,
сыгранный Эмилем Яннингсом, высмеивает именно его. С
язвительным удовольствием Гитлер посмотрел недопущен-
125
ный фильм и приказал крутить его во всех крупнейших
берлинских кинотеатрах, хотя приказ его долгое время не
выполнялся, что было, в обшем-то, показательно для уди-
вительного порой недостатка власти у Гитлера.
Впрочем, Борман не отставал от Гитлера до тех пор,
покуда он, всерьез осердясь, не дал недвусмысленно понять
Геббельсу, что его - Гитлера — приказы надлежит выпол-
нять.
Потом, уже во время войны, Гитлер отказался от ве-
черних сеансов, поскольку решил лишить себя любимого
развлечения, по его словам, «из сочувствия к солдатам,
которые терпят лишения на фронте». Вместо фильмов те-
перь по вечерам крутили пластинки. Но, несмотря на вели-
колепную фонотеку, Гитлер все время предпочитал одну и
ту же музыку. Ни музыка барокко, ни камерная, ни клас-
сика, ни симфонии не представляли для него интереса.
Вместо того, по вскорости установившемуся обычаю, он
для начала заказывал бравурные отрывки из вагнеровских
опер, после чего прямиком переходил к оперетте. Так и
повелось, Гитлер почитал для себя делом чести угадывать
певиц и радовался, когда - как часто бывало — правильно
называл имя.
Чтобы как-то оживить эти весьма пресные вечера,
подавали шампанское, после завоевания Франции — тро-
фейное, весьма дешёвых сортов, так как лучшие сорта
расхватали Геринг и его фельдмаршалы. Начиная с часу
ночи, многим, несмотря на выдержку, не удавалось скрыть
зевоту. Тем не менее в этой пустой и утомительной моно-
тонности вечер продолжался еще добрый час, покуда нако-
нец Ева Браун, обменявшись с Гитлером несколькими сло-
вами, не получала разрешения удалиться в верхние покои.
Сам Гитлер вставал, чтобы откланяться, лишь минут пят-
надцать спустя. За этими поистине удручающими часами
для обретших свободу гостей нередко следовала развеселая
пирушка с коньяком и шампанским.
Под утро мы расходились по домам, смертельно уста-
лые от безделья. Через несколько дней у меня началась, как
я ее тогда называл, «горная болезнь», иными словами, из-
за этого бесцельного времяпрепровождения я почувствовал
126
себя измученным и пустым. Лишь когда праздность Гитле-
ра нарушалась деловыми разговорами, я мог улучить время,
чтобы вместе с коллегами сесть за планы. В качестве посто-
янного и желанного гостя, а вдобавок обитателя Оберзальц-
берга, я не мог, как это ни было для меня мучительно,
уклониться от участия в ежевечерних посиделках, не боясь
показаться невежливым. Доктор Дитрих, пресс-шеф, не-
сколько раз осмелился побывать на концертах Зальцбург-
ского фестиваля, но навлек на себя неудовольствие Гитле-
ра. Тому, кто засиделся в гостях и не хотел окончательно
забросить свою работу, оставалось только одно: побег в
Берлин.
Иногда из старого круга мюнхенских либо берлинских
знакомых Гитлера приезжали Шварц, Геббельс или Герман
Эссер. Впрочем, случалось это на удивление редко, да к
тому же всего на один-два дня. Вот и Гесса, у которого,
казалось бы, есть все основания личным присутствием
умерить бурную активность своего представителя Бормана,
я встречал здесь всего два или три раза. Даже ближайшие
сотрудники, которых так часто можно было встретить за
обедом в рейхсканцелярии, откровенно избегали появлять-
ся в Оберзальцберге. Это тем более бросалось в глаза, что
Гитлер при их появлении выказывал радость и обычно
просил приезжать надолго и почаще, чтобы отдохнуть. Для
них же, которые к тому времени успели стать каждый
центром своего собственного круга, было крайне неудобно
принять совершенно другой распорядок дня и вдобавок
подчиниться малорасполагающей и самоуверенной манере
Гитлера при всем обаянии последнего. С другой стороны,
он не желал у себя видеть «старых бойцов», которых избе-
гал уже в Мюнхене и которые с восторгом приняли бы
приглашение в Оберзальцберг.
При визитах старых товарищей по партии дозволялось
присутствовать и Еве Браун. Но когда к обеду являлись
другие столпы рейха, например министры, ее за стол не
допускали. Даже когда приезжал Геринг с женой, Ева от-
сиживалась у себя в комнате. Гитлер явно считал Еву
приемлемой в обществе лишь с оговорками. Порой я со-
ставлял ей компанию в этой ссылке, то есть в комнате
127
подле спальни Гитлера. Сама Ева была до того запугана,
что не решалась даже выйти из дому прогуляться. «А вдруг
я наткнусь в коридоре на Герингов?!»
Гитлер и вообще мало считался с ее присутствием. Он
мог бесцеремонно рассуждать при ней о своем отношении
к женщинам. «Люди высокого ума должны жениться на
глупых и примитивных женщинах. Представьте себе толь-
ко - вот будь у меня жена, которая лезет ко мне с рассуж-
дениями, когда я работаю! А в свободное время я не желаю,
чтоб меня тревожили... Я никогда бы не смог жениться.
Будь у меня дети - это ведь сколько проблем! Под конец
они наверняка захотят сделать моего сына моим преемни-
ком!» И еще: «У человека, подобного мне, нет ни малейших
шансов заиметь толкового сына. В подобных случаях это
уже стало правилом. Возьмите хоть сына Гёте — никуда не
годный человек... Женщины на меня вешаются, потому что
я холост. Это играло особенно большую роль в боевые
времена. Все равно как у киноартиста. Стоит ему жениться,
он теряет нечто в глазах обожающих его женщин, он уже
больше не прежний идол для них».
Он полагал, будто имеет в глазах женщин эротически
притягательную силу, впрочем, и здесь был исполнен недо-
верия. Ему же неизвестно, кого предпочитает в нем жен-
щина — то ли «рейхсканцлера», то ли «Адольфа Гитлера»,
а уж женщин с интеллектом, по его не слишком-то галант-
ному замечанию, он подле себя терпеть не намерен. Про-
износя такие речи, Гитлер явно не сознавал, насколько
оскорбительны они для присутствующих женщин. Впро-
чем, Гитлер мог также изображать из себя доброго главу
семейства. Как-то раз, когда Ева Браун бегала на лыжах и
опоздала к чаю, он не мог скрыть своей тревоги, то и дело
беспокойно поглядывая на часы и явно опасаясь, как бы с
ней чего не случилось.
Ева Браун выросла в довольно скромных условиях,
отец у нее был школьным учителем. Мне не удалось позна-
комиться с ее родителями, они никак о себе не напоминали
и до самого конца жили все в тех же скромных условиях.
Точно так же и Ева Браун оставалась скромной, носила
непритязательные платья и к ним — на редкость дешевые
128
украшения, которые дарил ей Гитлер к Рождеству либо ко
дню рождения; по большей части это были полудрагоцен-
ные камни, ценой от силы в несколько сот марок и почти
оскорбительные своей невзрачностью. Борман предлагал
ему на выбор, и Гитлер, руководствуясь своим мещанским
вкусом, выбирал какие-нибудь бусы из мелких камушков.
К политике Ева интереса не проявляла, а Гитлер почти
не пытался ее переубедить. Обладая, впрочем, здоровым
взглядом на житейские обстоятельства, она порой отпуска-
ла разные замечания по поводу неурядиц мюнхенской жизни;
Борману это не нравилось, поскольку его тотчас вызывали
на суд и расправу. Ева была спортивная девушка и хоро-
шая, выносливая лыжница.
Мы частенько предпринимали с ней лыжные прогулки
за пределами территории. Однажды Гитлер даже предоста-
вил ей отпуск на восемь дней, разумеется, в то время, когда
и его самого на «горе» не было. Она поехала вместе с нами
на несколько дней в Цюрс, где, никем не узнанная, с
превеликой страстью до утра отплясывала с молодыми
офицерами. Она никоим образом не годилась на роль со-
временной мадам Помпадур, а для историка она может
быть интересна лишь как обрамление характерных черт
Гитлера.
Сочувствуя положению этой несчастной женщины, от
души преданной Гитлеру, я вскоре начал испытывать к ней
симпатию. Вдобавок нас тогда объединяла общая непри-
язнь к Борману, прежде всего из-за высокомерной и грубой
манеры, с какой он относился к живой природе и обманы-
вал свою жену. Услышав во время Нюрнбергского процес-
са, что Гитлер за последние полтора дня своей жизни
женился на Еве, я порадовался за нее, хотя и в этом
угадывался цинизм, с каким Гитлер относился и к Еве и ко
всем женщинам вместе взятым.
Я часто задавал себе вопрос, испытывал ли Гитлер что-
нибудь похожее на любовь к детям. Во всяком случае,
встречаясь с детьми, все равно, чужими или знакомыми, он
прилагал некоторые старания, он даже пытался уделять им
внимание, как добрый и снисходительный отец, хотя не
выглядел при этом убедительно. Он не умел найти в обще-
129
нии с ними верный, непринужденный тон и после несколь-
ких благосклонных слов переходил к другим делам. Он
воспринимал детей как молодую смену, как представителей
следующего поколения и потому скорее радовался их внеш-
нему виду (белокурые, голубоглазые), их сложению (здоро-
вые, крепкие) или их уму (смышленые, толковые), чем
тому, что было в них истинно детского. На моих собствен-
ных детей личность Гитлера не оказала никакого воздей-
ствия.
* ♦ ♦
От всей общественной жизни в Оберзальцберге у меня
сохранилось лишь ощущение странной пустоты. По счас-
тью, в первые годы заключения я по горячим следам запи-
сал некоторые обрывки разговоров, которые могу до неко-
торой степени считать точными.
В сотнях застольных разговоров затрагивались вопро-
сы моды, дрессировки собак, театра и кино, оперетты и ее
звезд наряду с бесчисленными пустяками из семейной жизни
других людей; Гитлер почти ничего не говорил о евреях, о
своих внутренних врагах и о сооружении концентрацион-
ных лагерей. Причем молчал он, как я думаю, не с каким-
то умыслом, а просто из-за общей банальности тем. Зато на
удивление часто Гитлер потешался над своими ближайши-
ми соратниками. Мне не случайно запомнились его выска-
зывания по этому поводу, ведь речь, в конце концов, шла
о людях, недоступных для какой бы то ни было обществен-
ной критики. Однако личное окружение Гитлера было от-
нюдь не обязано хранить молчание, а что до женщин, то
тут Гитлер полагал, будто требовать от них молчания вооб-
ще бесполезно. Уж не собирался ли он произвести тем
большее впечатление, неуважительно отзываясь обо всем и
вся? Или причиной было его всеобъемлющее презрение к
людям и событиям?
Частенько Гитлер позволял себе насмешки над эсэсов-
ской мифологией Гиммлера: «Какая нелепость! Наконец-то
нам удалось войти в эпоху, которая оставляет позади вся-
кое мифотворчество, а он начинает все сначала. Тогда
незачем было отказываться от религии. У церкви, по мень-
130
шей мере, есть традиции. Одна только мысль, что меня
некогда причислят к лику «святых СС»! Вы только пред-
ставьте себе! Да я в гробу перевернусь!»
«Гиммлер произнес очередную речь, где обозвал Карла
Великого «палачом саксонцев». Но гибель множества сак-
сонцев вовсе не была историческим преступлением, как
думает Гиммлер; Карл Великий хорошо поступил, разгро-
мив Видукинда и без раздумий истребив саксонцев, именно
благодаря этому он приобрел власть над Франконией и
сделал возможным проникновение в Германию западной
культуры».
Гиммлер поручал ученым предпринимать доисторичес-
кие раскопки. «Почему мы наводим весь мир на мысль,
будто у нас нет исторического прошлого? Мало нам, что
римляне возводили гигантские сооружения, когда наши
предки обитали в глиняных хижинах, так Гиммлер еше
приказывает откапывать эти глиняные деревни и приходит
в восторг при виде каждого глиняного черепка и каждого
каменного топора, которые удалось выкопать. Этим мы лишь
показываем, что метали каменные дротики и сидели вокруг
костра, когда Греция и Рим уже находились на высшей
ступени культурного развития. У нас есть все основания
помалкивать насчет нашего прошлого. А Гиммлер трезвонит
о нем на весь свет. Воображаю, какой презрительный смех
вызывают эти разоблачения у сегодняшних римлян».
Позволяя себе в Берлине среди политических соратни-
ков крайне резкие высказывания о церкви, он при женщи-
нах заметно смягчал тон — яркий пример того, как он
менял свои высказывания применительно к слушателям.
«Народу, без сомнения, нужна церковь. Она представ-
ляет собой сильный охранительный элемент», — мог он
вдруг заявить в узком кругу. Хотя при этом он видел в
церкви некий послушный ему инструмент. «Если бы только
рейхсеп (так сокращенно именовал он рейхсепископа Люд-
вига Мюллера) был сколько-нибудь значительной личнос-
тью. И почему они назначили захудалого армейского пас-
тора! Я бы охотно оказал ему поддержку! Он много мог бы
тогда сделать. Евангелическая церковь стала бы благодаря
мне государственной церковью, как в Англии!»
131
Даже после 1942 года в беседе за чаем в Оберзальцбер-
ге Гитлер утверждал, что полагает церковь совершенно
необходимой для государства. Он счел бы себя счастливым,
найдись деятель, который изъявит готовность возглавить
одну, а то и обе церкви, объединив их. Он все еще сожалел,
что рейхсепископ Мюллер оказался неподходящим челове-
ком, чтобы осуществлять его, Гитлера, далеко идущие за-
мыслы. Борьбу против церкви он при этом подвергал рез-
кой критике, как преступление против будущего немцев,
ибо «партийная идеология» не может заменить церковь. На
протяжении длительного времени церковь, несомненно,
выучится приспосабливаться к политическим целям наци-
онал-социализма, видит Бог, в ходе истории она это уже
делала, и не раз. Новая же партийная религия способство-
вала бы возврату в средневековый мистицизм. Об этом
свидетельствует и миф СС, и невразумительный «Миф XX
столетия», написанный Розенбергом.
Если бы при таких монологах Гитлера хоть раз прозву-
чало более негативное отношение к церкви, Борман не
преминул бы достать из кармана своего пиджака одну из
тех белых карточек, которые он постоянно носил при себе.
Ибо он записывал все высказывания Гитлера, которые
представлялись ему важными, и не было ничего, что он
записал бы с большим удовольствием, чем пренебрежи-
тельные высказывания в адрес церкви. Тогда-то я подозре-
вал, что он собирает материал для биографии Гитлера.
В 1937 году, услышав, что по настоянию партии и СС
его бесчисленные сторонники вышли из церкви, поскольку
церковь со зловредным упорством противилась его намере-
ниям, фюрер из оппортунистических соображений прика-
зал, чтобы его ближайшие сотрудники, а прежде всего
Геринг и Геббельс, опять вернулись в лоно церкви. Он и
сам предполагает остаться в католической церкви, хотя не
сохранил с ней никаких внутренних связей. И так шло
вплоть до его самоубийства.
Какой представлял себе Гитлер государственную рели-
гию, можно было понять из частенько приводимого им
рассказа делегации знатных арабов. Когда магометане, гла-
сил этот рассказ, в VIII веке намеревались через Францию
132
проникнуть в Центральную Европу, их натиск был отбит в
сражении под Пуатье. Доводись же им тогда выиграть
битву, мир был бы Магометанским. Ибо победой они навя-
зали бы германским племенам религию, которая своим
постулатом: «Мечом насаждать веру и подчинять ей наро-
ды» — была как по мерке скроена для германцев. По
причине своей расовой неполноценности завоеватели не
смогли бы надолго удержаться в борьбе против выросших
среди суровой природы, а потому более сильных абориге-
нов, так что под конец мировую империю возглавили бы не
арабы, а германцы, принявшие ислам.
Обычно Гитлер завершал свой рассказ следующим за-
мечанием: «В том-то и беда, что мы исповедуем не ту
религию. Почему бы нам не перенять религию японцев,
которые считают высшим благом жертву во славу отече-
ства? Да и магометанская подошла бы нам куда больше,
чем христианство с его тряпичной терпимостью». Как ни
странно, он еще до войны частенько повторял: «Сегодня
сибиряки, белорусы и жители степей ведут на редкость
здоровый образ жизни. Они сохраняют тем самым возмож-
ность развития и биологически превосходят немцев, если
брать длительные отрезки времени». Замечания, которые
ему самым резким образом придется повторять в последние
месяцы войны.
Розенберг сотнями тысяч распродавал свой семисот-
страничный «Миф XX столетия». Официально книга счи-
талась учебником партийной идеологии, но в беседах за
чайным столом Гитлер без обиняков говорил, что это ма-
лопонятный бред, написанный самоуверенным прибалтом,
который крайне путано мыслит. И вообще Гитлер удивлял-
ся, что подобная книга вышла столь большим тиражом.
«Возврат к средневековому мышлению». Неизвестно, дохо-
дили эти частные высказывания до Розенберга или нет.
Культура греков в любой области служила для Гитлера
образцом совершенства. Их восприятие жизни, проявляв-
шееся, например, в архитектуре, было, по его мнению,
здоровым и свежим. Однажды портрет красивой пловчихи
побудил его к лирическому высказыванию: «Смотрите, какое
перед вами красивое тело! Лишь в нашем столетии моло-
133
дежь благодаря спорту приближается к идеалам эллинизма.
А как им пренебрегали в прежние века! Но тем-то и отли-
чаются наши дни от всех предшествующих эпох начиная с
древних времен». Впрочем, лично для себя он спорт отвер-
гал. Я никогда от него не слышал, чтобы он занимался в
юности хоть каким-нибудь видом спорта.
Говоря о греках, он подразумевал дорийцев. Разумеет-
ся, причиной тому была гипотеза ученых его времени,
состоявшая в том, что пришедшие с севера дорические
племена были германского происхождения и потому их
культура не имела никакого отношения к Средиземномо-
рью.
* * *
Излюбленной темой застольных разговоров Гитлера
была страсть Геринга к охоте. «Не пойму, как может чело-
век вообще этим заниматься. Убивать зверей, если уж так
необходимо, - это занятие для мясника. Но тратить на это
деньги... Я понимаю, что должны быть охотники-профес-
сионалы, чтобы отстреливать больную дичь. Будь это хоть
чревато какой-нибудь опасностью, как в те времена, когда
человек выходил на зверя с копьем. Но нынче, когда любой
толстопузый может из надежного укрытия прикончить бед-
ного зверя... Охота и конские бега суть последние остатки
умершего феодального мира».
Ему доставляло также удовольствие слушать, как посол
Хевель, доверенное лицо Риббентропа, во всех деталях
передавал содержание телефонных разговоров, которые вел
последний. Он даже давал Хевелю советы, как лучше встре-
вожить шефа или сбить его с толку. Порой он останавли-
вался подле Хевеля, который, зажав рукой микрофон, по-
вторял, о чем говорит Риббентроп, и шепотом подсказывал
ему ответ.
Чаще всего это были саркастические замечания, при-
званные усилить вечное опасение мнительного министра
иностранных дел, что непрофессионалы способны воздей-
ствовать на Гитлера в вопросах внешней политики и заста-
вить его усомниться в профессиональной пригодности
министра.
134
Даже после самых драматических переговоров Гитлер
был способен потешаться над своими собеседниками. Од-
нажды он рассказывал, как, искусно разыграв приступ не-
годования, дал понять Шушнигу, приехавшему в Оберзальц-
берг 12 февраля 1938 года, всю серьезность ситуации и тем
заставить его уступить. Весьма часто истерическая реакция,
как о том рассказывали, объяснялась чисто актерскими
приемами. Вообще же самообладание было одним из самых
примечательных свойств Гитлера. При мне он всего лишь
несколько раз вышел из себя.
Году примерно в 1936-м Шахт явился с докладом в
гостиную «Бергхофа». Мы, гости, сидели на террасе, кото-
рая к ней примыкала, большое окно гостиной было распах-
нуто настежь. Гитлер в неприкрытом возбуждении кричал
на своего министра экономики, мы слышали, как отвечает
Шахт — решительно и громко. Диалог с обеих сторон
протекал все более бурно и вдруг резко оборвался. Разъ-
яренный Гитлер вышел к нам на террасу и долго распро-
странялся по поводу своего отвратительного тупого мини-
стра, который затягивает ему производство вооружений.
Подобное же непривычное возбуждение вызвал у него год
спустя Нимёллер, который в очередной раз произнес в
Далеме бунтовскую проповедь; одновременно перед Гитле-
ром выложили протокольные записи подслушанных теле-
фонных разговоров Нимёллера. Лающим голосом Гитлер
приказал упрятать Нимёллера в концлагерь и в связи с
проявленной неспособностью к исправлению больше его
оттуда не выпускать.
Другой случай такого же рода возвращает к дням его
ранней юности: на дороге из Будвейса в Креме в 1942 году
большая вывеска привлекала внимание к одному дому в
деревне Шпигаль возле Вейтры, неподалеку от чешской
границы. Если верить вывеске, в этом доме «проживал
фюрер в годы своей юности». Красивый, приглядный дом
среди богатой деревни. Я рассказал об этом Гитлеру. Он
вышел из себя, потребовал к себе Бормана, который и
явился в полном смятении. Гитлер тотчас на него набро-
сился: он-де уж много раз повторял, что упоминать этот
дом не положено. А болван гаулейтер присобачил там дос-
135
ку. Немедленно убрать. Тогда я не мог понять его странное
возбуждение, поскольку, с другой стороны, он радовался,
когда Борман докладывал ему о ремонте прочих памятных
мест его юности в Линце и Браунау.
У него явно были какие-то личные причины изглажи-
вать из людской памяти именно эту часть своей юности.
Сегодня уже известно о довольно смутных семейных обсто-
ятельствах, которые скрыты от глаз именно в этой части
австрийского леса.
Порой Гитлер делал набросок одной из башен истори-
ческой крепостной стены Линца: «Здесь я больше всего
любил играть. Ученик я был не из лучших, зато первенство-
вал во всяких проказах». Порой он рассказывал о первых
политических впечатлениях своей юности. Почти все его
соученики отчетливо сознавали, что следует воспрепят-
ствовать переселению чехов в немецкую часть Австрии;
здесь он впервые начал понимать национальные проблемы.
Позднее, в Вене, он внезапно осознал опасность, исходя-
щую от еврейства; многие из рабочих, с которыми он
общался, были ярко выраженные антисемиты. Но в одном
он не был согласен со строительными рабочими: «Я отвер-
гал их социал-демократические взгляды, я никогда не со-
стоял ни в одном профсоюзе. Это и послужило причиной
моих первых политических затруднений». Может быть,
именно поэтому он сохранил о Вене не самые лучшие
воспоминания, в отличие, например, от мюнхенского пе-
риода перед войной; Мюнхен он вспоминал с восторгом, и
на удивление часто — мясные лавки с отличной колбасой.
Вспоминая годы своей юности, Гитлер всякий раз с
величайшим уважением отзывался о епископе Линца: тот,
с огромной энергией преодолевая всяческое сопротивле-
ние, осуществил строительство небывалых размеров Линц-
ского собора; поскольку собор этот должен был превзойти
по своим размерам даже собор святого Стефана, у епископа
возникли немалые трудности с правительством, не желав-
шим, чтобы венский собор был где-нибудь превзойден. Как
правило, за этим рассказом следовали пространные рассуж-
дения о нетерпимости, с какой центральное австрийское
правительство подавляло все самостоятельные культурные
136
инициативы таких городов, как Грац, Линц или Инсбрук, —
при этом он явно не сознавал, что сам навязывает подобное
же насильственное уравнивание целым странам. Но теперь,
когда решать дано ему, уж он-то поможет родному городу
отстоять свои законные права. Его программа превращения
Линца в «мировой центр» предусматривала сооружение ряда
монументальных зданий вдоль берегов Дуная, а также ви-
сячего моста, который свяжет оба берега. Венцом его плана
должен был стать величественный Дом окружного управле-
ния НСДАП с гигантским залом для заседаний и с коло-
кольней.
В этой башне он предусматривал гробницу для себя.
Кроме Дома НСДАП предполагались следующие вершины
береговой застройки: ратуша, импозантный отель, большой
театр, генеральный штаб, стадион, картинная галерея, биб-
лиотека, музей оружия, выставочный павильон, наконец,
монумент в честь освобождения в 1938 году и еще один, во
славу Антона Брукнера. Мне было поручено сооружение
картинной галереи и стадиона, который предполагалось
разместить на холме, откуда можно было любоваться пано-
рамой города. Резиденцию Гитлера в старости тоже пред-
полагалось воздвигнуть на холме неподалеку от этих зда-
ний.
Гитлер восторгался сложившейся в ходе столетий ли-
нией береговой застройки в Будапеште. У него была често-
любивая мечта превратить Линц в своего рода немецкий
Будапешт. Вена-де вообще ошибочно спланирована, заявил
он по этому поводу, так как повернута спиной к Дунаю
Проектировщики упустили возможность использовать Ду-
най в своих архитектурных замыслах. И стало быть, Линц
сможет когда-нибудь составить конкуренцию Вене хотя бы
уже потому, что в Линце ему это удастся. Без сомнения,
подобные слова не следовало принимать так уж всерьез: их
порождала неприязнь к Вене, которая временами бурно у
него прорывалась, хотя в других обстоятельствах он мог с
тем же успехом заявить, что при застройке бывших укреп-
лений в Вене удалось осуществить грандиозный архитек-
турный замысел.
Еще до войны Гитлер от случая к случаю заявлял, что
137
по достижении всех политических целей отойдет от госу-
дарственных дел и завершит свои дни в Линце. Тогда он не
будет играть в политике решительно никакой роли, по-
скольку его преемник сможет завоевать авторитет, лишь
если он, Гитлер, совершенно устранится от занятий поли-
тикой. Он не станет ничего ему подсказывать. Люди тем
легче обратятся к его преемнику, чем раньше осознают, что
теперь вся власть у того в руках. А уж тогда они и вовсе
забудут про Гитлера. И его покинут. Обыгрывая - не без
жалости к самому себе — эту мысль, он продолжал: «Мо-
жет, и забредет тогда ко мне на огонек какой-нибудь из
прежних сотрудников. Только я на это не очень рассчиты-
ваю. И, кроме фройлейн Браун, я никого туда с собой не
возьму; фройлейн Браун и свою собаку. Я буду совсем-
совсем одинок. Да и кто по доброй воле надолго у меня
задержится? И считаться со мной больше никто не станет.
Все побегут вдогонку за моим преемником. Ну разве что
раз в году заявятся на мой день рождения». Конечно же,
гости принимались наперебой возражать и доказывать, что
они неизменно останутся рядом с ним и сохранят ему
верность. Чем бы ни руководствовался Гитлер, заводя речь
о своем досрочном отходе от политики, он в эти минуты
безусловно руководствовался мыслью, что не магнитизм
его личности, а лишь власть, сосредоточенная у него в
руках, есть источник и основа его авторитета.
Нимб, окружавший Гитлера, в глазах тех его сотруд-
ников, которые не входили с ним в тесный контакт, был
несравненно ярче, чем в глазах его ближайшего окруже-
ния. Здесь Гитлера не величали почтительно «фюрер», а
говорили просто «шеф», здесь обходились без «хайль Гит-
лер», говоря просто «добрый день». Над ним даже часто
подсмеивались, не вызывая у него, впрочем, ни малейше-
го неудовольствия. Так, его неизменную присказку: «Су-
ществует две возможности» употребляла, к примеру, одна
из секретарш, фройлейн Шредер, при нем, даже когда
отвечала на банальнейшие вопросы. Скажем, так: «Суще-
ствует две возможности: дождь то ли пойдет, то ли нет».
Ева Браун за столом в присутствии других гостей замечала
Гитлеру, что такой галстук не подходит к костюму, а
138
будучи в хорошем настроении, нередко величала себя
«матерью нации».
За большим круглым столом «чайного домика» Гитлер
однажды начал разглядывать меня в упор. Я не только не
опустил глаза, но принял это как вызов. Уж и не знаю,
какие первобытные инстинкты вызывают подобную схват-
ку взглядов, когда противники смотрят друг на друга в
упор, покуда один не отведет глаза. Лично я привык выхо-
дить победителем из поединка взглядов, но на сей раз мне
пришлось бесконечно долгое — как мне кажется — время
употреблять почти нечеловеческую энергию, чтобы пода-
вить все крепнущее желание отвести глаза, чтобы не сдать-
ся, до тех пор покуда Гитлер сам не закрыл глаза и почти
сразу же завел разговор со своей соседкой.
Порой я задавал себе вопрос: а чего мне, собственно,
не хватает, чтобы назвать Гитлера своим другом? Я всегда
находился рядом, я был в его тесном кругу почти как дома
и вдобавок первый помощник в любимом деле, в архитек-
туре.
Не хватало всего. Еще никогда в жизни мне не дово-
дилось встречаться с человеком, который так редко прояв-
ляет свои чувства, а если и проявит, то немедля замкнется
снова. В мой шпандауский период я нередко беседовал с
Гессом о такой особенности Гитлера. Если судить по наше-
му общему опыту, то у нас обоих бывали такие моменты,
когда, как могло бы показаться, мы стали к нему ближе. Но
всякий раз это оказывалось заблуждением. Стоило хотя бы
с осторожностью принять его задушевный тон, он тотчас
воздвигал для защиты непреодолимую стену.
Правда, Гесс считал, что было и одно исключение:
Дитрих Эккарт. Но в ходе разговора мы оба пришли к
выводу, что и здесь речь скорее могла идти о преклонении
перед старшим и — прежде всего — перед широко признан-
ным в антисемитских кругах писателем, нежели о настоя-
щей дружбе. Когда Дитрих Эккарт умер в 1923 году, вокруг
Гитлера остались только четыре человека, которые по-
дружески были с ним на «ты»: «Эссер, Кристиан Вебер,
Штрейхер и Рем. Причем в случае с первым он после 1933
года, улучив подходящую возможность, снова перешел на
139
«вы», второго по возможности избегал, с третьим обращал-
ся безлично, а четвертого вообще приказал убить. Даже и
по отношению к Еве Браун он никогда не был до конца
человечен и раскован: неизменно сохранялась дистанция —
дистанция между вождем всей нации и простой девушкой.
Порой он с неподобающей доверительностью называл ее
Бовари. Но именно это, сугубо баварское выражение пока-
зывало, как он к ней относится на самом деле.
Его авантюра, высокие ставки в его игре были, по всей
вероятности, до конца осознаны лишь после того, как в
ноябре 1936 года он имел в Оберзальцберге продолжитель-
ную беседу с кардиналом Фаульхабером. После этой беседы
Гитлер сидел со мной в сумерках в эркере столовой. Сперва
долго молчал, глядя в окно, потом задумчиво промолвил:
«Для меня существует две возможности: либо добиться
полного осуществления своих планов, либо потерпеть не-
удачу. Добьюсь — стану одним из величайших в истории,
потерплю неудачу — буду осужден, отвергнут и проклят».
8
Новая рейхсканцелярия
Чтобы создать необходимый фон для своего подъема —
«одного из величайших в истории», — Гитлер уже сейчас
потребовал создать ему архитектурное оформление импер-
ского размаха. Рейхсканцелярию, в которую Гитлер въехал
30 января 1933 года, он считал «пригодной для мыловарен-
ного концерна», но отнюдь не для могущественной импе-
рии.
В конце января 1938 года Гитлер официально принял
меня в своем кабинете. «Хочу дать вам срочное поруче-
ние, - торжественно начал он, стоя посреди кабинета. — В
самое ближайшее время мне предстоят важнейшие перего-
воры. А для этого нужны просторные залы и помещения,
которыми я смогу импонировать, особенно — малым дер-
жавам. Предоставляю в ваше распоряжение всю Фосс-
штрассе. Расходы меня не волнуют. Главное, чтобы строить
быстро, но при том солидно. Сколько вам понадобится
140
времени? Для проекта, для сноса и для всего вместе? Пол-
тора или два года — и то для меня слишком много. Можете
управиться до 10 января 1939 года? Я хочу провести очеред-
йой дипломатический прием уже в новом здании». С тем
меня и отпустили.
Дальнейшее течение дня Гитлер изобразил в своей
речи по поводу новоселья: «И тут мой генеральный стро-
ительный инспектор испросил себе несколько часов на
размышление, а вечером того же дня явился ко мне с
календарем-ежедневником и сказал: «Такого-то марта дома
будут снесены, 1 августа отпразднуем подведение под кры-
шу, а 9 января, мой фюрер, я смогу рапортовать вам о
полном завершении строительства». Я и сам связан с этой
отраслью, со строительством, я понимаю, чего это стоит.
Такого у меня еще не бывало. Это выдающееся сверше-
ние». И впрямь я дал Гитлеру самое легкомысленное обе-
щание за всю свою жизнь. Но Гитлер был вполне доволен.
Тотчас приступили к сносу домов на Фоссштрассе,
чтобы расчистить строительную площадку. Одновременно
следовало разработать планы, чтобы представить себе внеш-
ний вид здания и определить его привязку к местности. К
строительству бомбоубежища, например, следовало присту-
пить сразу же, еще по черновым наброскам. Впрочем, и на
более поздних стадиях мне приходилось впопыхах заказы-
вать строительные детали, еще не прояснив до конца все
архитектурные подробности. Всего дольше, к примеру,
приходилось дожидаться огромных ковров одного плетения
для нескольких больших залов.
Я твердо устанавливал цвет и размер ковров, еще не
зная, как будут выглядеть те помещения, для которых они
предназначены. Помещения, если можно так выразиться,
проектировались вокруг ковров. Сложный, детализирован-
ный как в организационном отношении, так и по срокам
план я отверг — он только свидетельствовал бы о невыпол-
нимости всего замысла. Эти импровизационные методы во
многом напоминали те, к которым мне еще предстояло
прибегнуть четыре года спустя, когда я возглавил немецкую
военную промышленность.
Вытянутая в длину строительная площадка побуждала
141
насадить ряд помещений одно подле другого и на единую
ось. Я представил Гитлеру мой проект: сквозь грандиозные
ворота прибывший попадал с Вильгельмсплац во двор для
почетных гостей, откуда по ступеням крыльца поднимался
сперва в малую приемную, там двустворчатые двери высо-
той до пяти метров открывали путь в выложенную мозаи-
кой залу. Затем гость снова поднимался на несколько сту-
пенек, пересекал крытую куполом ротонду и оказывался в
начале 145-метровой галереи. Наибольшее впечатление на
Гитлера произвела именно эта галерея, ибо она была в два
раза длинней зеркальной версальской. Глубокие оконные
ниши должны были давать непрямое освещение, производя
то приятное воздействие, которое я уже наблюдал, рассмат-
ривая Большой зал во дворце Фонтенбло.
Короче, ряд помещений, непрерывно меняющихся по
материалу и по цветовой гамме и общей длиной в 220
метров. Лишь после этого гость попадал в собственно зал
для приемов. Без сомнения, великое расточительство во
имя репрезентативной архитектуры и уж, конечно, «искус-
ство эффекта», но ведь это было и во времена барокко и
вообще всегда.
На Гитлера увиденное произвело впечатление: «Они
уже при входе по дороге в зал ощутят мощь и величие
германского рейха». В течение последующих месяцев он то
и дело требовал показать ему очередные чертежи, однако
сам на удивление редко вмешивался в это им же самим
заказанное строительство, давая мне возможность спокой-
но работать.
♦ ♦ ♦
Спешка, с какой Гитлер форсировал сооружение но-
вой рейхсканцелярии, имела свои, более глубокие причины
в скрытой тревоге за собственное здоровье. Гитлер всерьез
опасался, что проживет недолго. Начиная с 1935 года его
воображение занимали тягостные мысли о каком-то забо-
левании желудка, которое он в течение долгого времени
пытался вылечить самостоятельно при помощи целой сис-
темы самоограничений. Он полагал, будто знает, какие
кушанья ему вредят, а потому сам себя посадил в результате
142
на голодную диету. Немного супа, салаты, легкие кушанья,
да и те в ничтожных количествах, — словом, он начал очень
скудно питаться. С истинным отчаянием указывал он на
свою тарелку: «И вот с этого человек должен жить! Вы
только взгляните! Врачам хорошо говорить: «Чего человек
хочет, то он и должен есть». А я теперь почти ничего не
переношу. После каждой трапезы — боли. Сделать диету
еще строже? Как тогда жить?»
Частенько он из-за болей на полуслове обрывал бесе-
ду, уединялся на полчаса или больше, а то и вовсе не
возвращался. К тому же он, по его словам, страдал от
неумеренного образования газов, болей в сердце и бессон-
ницы. Однажды Ева Браун призналась мне, что он, еще не
достигнув пятидесяти лет, как-то сказал: «Придется мне
скоро отпустить тебя на волю, ну зачем тебе нужен такой
старик!»
Его постоянным врачом был доктор Брандт, молодой
хирург, пытавшийся уговорить Гитлера, чтобы тот прошел
серьезное обследование у хорошего терапевта. Мы все друж-
но его поддерживали. Упоминались имена знаменитых
профессоров, строились планы, как провести подобное
обследование, не привлекая излишнего внимания. Обсуж-
дали возможность помещения его в военный госпиталь,
потому что там проще всего соблюсти полную секретность.
Но в конце концов Гитлер снова и снова отвергал всякие
варианты: он, по его словам, просто не может себе позво-
лить прослыть больным. Это ослабит его политическую
позицию, особенно за границей. Он даже отказался пригла-
сить без всякого шума просто терапевта, чтобы тот провел
первое обследование прямо на дому. Насколько я помню,
его тогда так никто и не обследовал, он просто сам изучал
свои симптомы в свете собственных теорий, что, впрочем,
вполне соответствовало глубоко укоренившейся в нем склон-
ности к дилетантским занятиям.
Зато при усиливающейся хрипоте он тотчас пригласил
знаменитого берлинского ларинголога профессора фон Эй-
кена, которому позволял серьезно себя обследовать в своей
канцелярской квартире, и облегченно вздохнул, узнав, что
рака у него нет. До того он много месяцев подряд вспоми-
143
нал судьбу кайзера Фридриха III. Хирург удалил безобид-
ный узелок, но и эта маленькая операция тоже производи-
лась у Гитлера на квартире.
В 1935 году опасно заболел Генрих Гофман; доктор
Моррелль, старый знакомый, ходил за ним и вылечил с
помощью сульфаниламидных препаратов, которые выпи-
сывал из Венгрии. Гофман снова и снова рассказывал Гит-
леру, как этот врач чудом спас его жизнь. Конечно же, он
рассказывал это от чистого сердца, ибо один из талантов
Моррелля состоял в умении бесконечно преувеличивать им
исцеленную болезнь, чтобы должным образом подать свое
искусство. •
Доктор Моррелль любил рассказывать, что учился у
знаменитого бактериолога Ильи Мечникова (1845-1916),
лауреата Нобелевской премии и профессора в Институте
Пастера. Мечников научил его бороться с бактериальными
заболеваниями. Позднее Моррелль служил судовым врачом
на пассажирских пароходах. Без сомнения, он не был сто-
процентным шарлатаном. Скорее, уж фанатиком своей про-
фессии и добывания денег. '
Гитлер поддался на уговоры Гофмана пройти обследо-
вание у Моррелля. Результат всех потряс, ибо Гитлер впер-
вые отнесся к врачу с полным доверием. «Ни один человек
не сумел до сих пор так четко и ясно объяснить, что со
мной происходит. Его метод исцеления отличается такой
логичностью построения, что мне это внушает величайшее
доверие. Я буду пунктуально выполнять все его назначе-
ния». Главный вывод, по словам Гитлера, состоял в том,
что у него полностью атрофирована кишечная флора, а это
в свою очередь объяснялось нервными перегрузками. Стоит
вылечить это, как остальные жалобы исчезнут сами собой.
Но Моррелль собирался ускорить процесс исцеления с
помощью курса витаминно-гормонально-фосфорно-глюкоз-
ных инъекций. Курс такого лечения занимает целый год, а
до того можно рассчитывать лишь на частичный успех.
Медикаментом, вызывавшим наиболее живое обсужде-
ние, были капсулы с кишечными бактериями под названи-
ем «мультифлор», выращенными, если верить Морреллю,
«из лучших культур одного болгарского крестьянина». Что
144
он там еще давал и впрыскивал Гитлеру, до нас доходило
лишь урывками. Особого доверия эти методы нам никогда
не внушали. Личный врач, доктор Брандт, справлялся у
друзей-терапевтов, которые в один голос отвергали методы
Моррелля как чрезвычайно рискованные и малопроверен-
ные, предвидя также опасность привыкания. И в самом
деле, промежутки между инъекциями становились все ко-
роче, все быстрей биологические добавки, полученные из
семенников и внутренностей скота, а также из химических
и растительных веществ, вводились в кровоток Гитлера.
Геринг однажды жестоко оскорбил Моррелля, назвав его
«господин рейхсшприцмейстер».
Однако вскоре после начала курса лечения зажила
экзема на ноге, длительное время донимавшая Гитлера.
Через'яесколько недель и желудок стал лучше; он теперь ел
куда больше и позволял себе более тяжелые кушанья, он
вообще чувствовал себя лучше и многословно восторгался:
«А если бы я не встретил Моррелля! Он мне буквально спас
жизнь! Просто чудо, как он мне помог!»
Если Гитлер владел искусством подчинять других сво-
ему влиянию, то в данном случае все получалось наоборот.
Гитлер абсолютно уверовал в гениальность своего лейб-
медика и вскоре запретил любую в его адрес критику. С
этих пор Моррелль вошел в круг его приближенных и —
когда Гитлер отсутствовал — невольно сделался поводом
для всеобщего увеселения, поскольку не умел говорить ни
о чем другом, кроме как о стрепто- и прочих кокках, о
бычьих семенниках да о новейших витаминах.
Всем своим сотрудникам Гитлер порекомендовал при
малейшем недомогании обращаться к Морреллю. Когда в
1936 году из-за неразумного рабочего ритма и необходимо-
сти приспосабливаться к аномальному образу жизни Гитле-
ра взбунтовались мое кровообращение и мой желудок, я
тоже побывал в частной приемной Моррелля. Дощечка над
входом гласила: «Д-р Тео Моррелль. Кожные и венеричес-
кие заболевания». Кабинет и квартира Моррелля распола-
гались в самой шикарной части Курфюрстендам, неподале-
ку от церкви Поминовения. В квартире на стенах можно
было увидеть многочисленные портреты с посвящениями
145
от знаменитых кинозвезд и театральных артистов, встретил
я там и кронпринца. После довольно поверхностного осмотра
доктор Моррелль прописал мне все те же кишечные бакте-
рии, глюкозу, витамины и гормональные таблетки. Для
верности я несколько дней спустя прошел кардинальное
обследование у профессора фон Бергмана, терапевта Бер-
линского университета. Заключение профессора гласило,
что никаких органических нарушений у меня нет, лишь
проявления невроза, объяснимые чрезмерными нагрузка-
ми. Я по возможности сбавил темп, и недомогание исчезло.
Чтобы не навлечь на себя неудовольствие Гитлера, я сделал
вид, что пунктуально выполняю назначения Моррелля, и,
поскольку самочувствие мое и в самом деле улучшилось, я
на какое-то время стал любимым демонстрационным экс-
понатом Моррелля. Ева Браун по настоянию Гитлера тоже
прошла у него обследование. После визита она рассказала
мне, что он грязен до отвращения, и, содрогаясь, добавила,
что ни за что не станет у него больше лечиться.
Гитлер пока чувствовал себя лучше, но от своего лейб-
медика он не отрекся, более того, он все чаще являлся к
чаю в дом Моррелля, что на острове Шваненвердер, -
единственное, кроме рейхсканцелярии, место, куда его
влекло. Доктора Геббельса он посещал крайне редко, ко
мне на Шлахтензее он и вовсе пришел один-единственный
раз, чтобы посмотреть, какой я там себе выстроил дом.
С конца 1937 года, когда лечение, прописанное Мор-
реллем, перестало помогать, Гитлер снова возобновил преж-
ние жалобы. Даже давая поручения и обсуждая планы, он
нередко присовокуплял: «Уж и не знаю, сколько я прожи-
ву. Возможно, большинство этих зданий будет достроено,
когда меня не будет...» Завершение многочисленных гран-
диозных строек намечалось между 1945 и 1950 годами.
Короче, Гитлер предполагал прожить всего лишь несколь-
ко лет. Или еще пример: «Когда я уйду навек... у меня не
много остается времени...». Да и в приватном кругу он
неизменно повторял: «Мне не долго осталось жить. Я
всегда мечтал оставить себе время для собственных замыс-
лов. Их я должен осуществить сам. Из всех моих возмож-
ных преемников ни один не наделен достаточной энерги-
146
ей, чтобы преодолеть неизбежно возникающие при этом
кризисы. Словом, мои намерения должны быть осуществ-
лены, покуда позволяет здоровье, которое с каждым днем
становится все хуже».
2 мая 1938 года Гитлер составил личное завещание;
политическое он обнародовал уже 5 ноября 1937 года в
присутствии министра иностранных дел и военной вер-
хушки рейха, причем обозначил свои широкие завоева-
тельные планы как «завещательное распоряжение на слу-
чай смерти». От своего же ближайшего окружения, которое
из вечера в вечер должно было просматривать пустяковые
музыкальные комедии и выслушивать бесконечные раз-
глагольствования о католической церкви, различных дие-
тах, греческих храмах и овчарках, он и вообще скрывал,
насколько серьезно воспринимает свою мечту о мировом
господстве. Многие из прежних сотрудников Гитлера пы-
тались впоследствии выстроить теории о том, что Гитлер
в 1938 году стал другим человеком, и объясняли эту пере-
мену ухудшением здоровья из-за методов доктора Мор-
релля. Я же, напротив, придерживался мнения, что планы
и намерения Гитлера никогда не менялись. Болезнь и
страх смерти лишь побудили его поспешить с их осущест-
влением. Рухнуть они могли лишь при столкновении с
превосходящими силами противодействия, а таковых в
1938 году не наблюдалось. Даже напротив, успехи 1938
года побудили его еще более наращивать и без того высо-
кие темпы.
С этой внутренней тревогой Гитлера была, как мне
кажется, связана и судорожная поспешность, с какой он
подгонял наши строительные работы. На празднике по
поводу завершения первого цикла он сказал: «Это больше
не американские темпы, это уже немецкие. Я полагаю
также, что и сам делаю куда больше, нежели другие руко-
водители государств во всяких так называемых демократи-
ях. Я думаю, что мы и политически можем задать другой
темп, и если возможно за три-четыре дня присоединить к
рейху какое-нибудь государство, то, должно быть, не менее
возможно за год-два воздвигнуть здание». Впрочем, я зада-
юсь порой вопросом, не преследовала ли столь лихорадоч-
147
ная строительная деятельность одновременно и цель заву-
алировать его истинные планы и, рассуждая о сроках стро-
ительства и закладках первого камня, ввести в заблуждение
общественность.
Году примерно в 1938-м мы сидели в «Немецком дво-
ре» в Нюрнберге Гитлер толковал об обязанности произ-
носить вслух лишь то, что предназначено для ушей обще-
ственности. Среди прочих за столом сидел и рейхслейтер
Филипп Боулер со своей молодой женой. Она заметила, что
уж к этому-то кругу подобное ограничение вряд ли приме-
нимо, ибо все мы умеем хранить тайны, которые он нам
доверяет. Гитлер засмеялся и ответил: «Здесь никто не
умеет молчать, за одним исключением», - и с этими сло-
вами он указал на меня. Но то, что произошло в ближай-
шие месяцы, я узнал не от него.
* * * ч
2 февраля 1938 года я наблюдал, как командующий
морским флотом Эрих Редер в крайнем смятении вышел от
Гитлера и пересек залу. Он был бледен, покачивался на
ходу и вообще напоминал человека, у которого вот-вот
произойдет сердечный приступ. Через день я узнал из газет,
что Риббентроп сменил фон Нейрата на посту министра
иностранных дел, Браухич — фон Фрича на посту главно-
командующего сухопутными войсками. Командование вер-
махтом, до того времени осуществляемое фельдмаршалом
фон Бломбергом, Гитлер и вовсе взял на себя, а Кейтеля
сделал начальником штаба.
Генерал-полковника фон Бломберга я знал еще по
Оберзальцбергу; это был приятный аристократического вида
господин, Гитлер очень его уважал и до самой отставки
Бломберга относился к нему весьма предупредительно.
Осенью 1937 года по рекомендации Гитлера он посетил мое
бюро на Паризерплац, где просил показать ему модели и
чертежи реконструкции Берлина. Спокойно и заинтересо-
ванно провел он у меня примерно час в обществе своего
генерала, одобрительно кивавшего на каждое слово шефа.
Генерал этот был Вильгельм Кейтель, который отныне за-
делался ближайшим сотрудником Гитлера в верховном
148
командовании вермахта. Не знай я военной иерархии, я бы
принял его тогда за адъютанта.
Одновременно генерал-полковник фон Фрич, с кото-
рым мне до сих пор встречаться не доводилось, пригласил
меня в свои службы на Бендлерштрассе. Причем, когда он
изъявил желание увидеть планы Берлина, им руководило
отнюдь не чистое любопытство. Я разложил планы на боль-
шом столе для карт; холодно, подчеркивая дистанцию, и
по-военному кратко, что почти граничило с недружелюби-
ем, выслушал он мои пояснения. На основе вопросов Фри-
ча я пришел к выводу, что ему хочется понять, до какой
степени Гитлер с его грандиозными, рассчитанными на
долгие годы строительными замыслами заинтересован в
мирном развитии. Но может, я и ошибался.
Вот и фон Нейрата, министра иностранных дел, я
прежде не знал. Однажды, году в 1937-м, Гитлер пришел
к выводу, что вилла министра не годится для отправления
им официальных обязанностей, и отрядил меня к фрау
фон Нейрат с предложением значительно расширить зда-
ние за государственный счет. Фрау фон Нейрат показала
мне их жилище и решительным тоном заявила, что, по ее
и министра мнению, квартира вполне соответствует свое-
му назначению, но она со своей стороны благодарна за
предложение. Гитлер был раздосадован, но больше к сво-
ему предложению не возвращался. Здесь старая аристок-
ратия демонстрировала достойную скромность и откро-
венно дистанцировалась от неуемной страсти к показному
превосходству новых хозяев жизни. Вот Риббентроп был
не таков; летом 1936 года он вытребовал меня в Лондон,
ибо желал обновить и расширить здание немецкого по-
сольства, с тем чтобы все было завершено строительством
до коронации Георга VI весной 1937 года и в ходе пред-
полагавшихся публичных мероприятий могло поразить
лондонский свет роскошью и размахом. Детали Риббент-
роп передоверил своей жене, которая совместно с архи-
тектором от «Мюнхенских мастерских» предалась таким
безудержным архитектурным фантазиям, что я вполне мог
счесть себя лишним. Риббентроп по отношению ко мне
держался весьма дружественно, впрочем, все эти лондон-
149
ские дни он неизменно приходил в плохое настроение,
когда получал телеграммы от министра иностранных дел,
считая их вмешательством в свои дела. Он с досадой и во
всеуслышание заявлял, что согласует свою политику с
Гитлером, который лично объяснил ему, каковы наши
задачи по Лондону.
Многим из политических сотрудников Гитлера, кото-
рые уповали на хорошие отношения с Англией, способ-
ность Риббентропа к достижению этих целей представля-
лась в то время весьма сомнительной. Осенью 1937 года
доктор Тодт предпринял вместе с лордом Уолтоном инс-
пекционную поездку по строящемуся автобану. После чего
он рассказал о неофициальном пожелании лорда, чтобы
послом в Лондоне вместо Риббентропа стал именно он,
Тодт, ибо при Риббентропе хороших отношений с Англией
достичь не удастся. Нас беспокоило, что эти слова могут
дойти до Гитлера, но реакции не последовало.
Почти сразу после возведения Риббентропа в ранг
министра иностранных дел Гитлер предложил ему целиком
снести старую виллу бывшего министра и перестроить дво-
рец рейхспрезидента под служебную квартиру. Риббентроп
это предложение принял.
Второе событие этого года, которое сделало вполне
наглядным все растущее ускорение гитлеровской полити-
ки, я пережил 9 марта 1938 года в большой зале его
берлинской квартиры. Там перед радиоприемником сидел
адъютант Шауб и слушал инсбрукскую речь австрийского
бундесканцлера доктора Шушнига. Сам Гитлер удалился в
свой приватный кабинет на втором этаже. Шауб явно
дожидался чего-то вполне конкретного. Он делал помет-
ки, по мере того как Шушниг становился все более опре-
деленным и под конец известил о проведении референду-
ма, с тем чтобы австрийский народ сам решил, хочет он
независимости или нет, а в завершение Шушниг обратил-
ся к согражданам на венском диалекте: «Ребята, час про-
бил!»
Час пробил и для Шауба. Он ринулся наверх к Гитле-
ру. Немного спустя туда же поспешили Геббельс во фраке
и Геринг в парадном мундире. Они явно только что возвра-
150
тились с какого-то приема по случаю Берлинского бально-
го сезона, который был в полном разгаре, и оба с некой
таинственностью исчезли наверху.
И снова я лишь несколько дней спустя узнал из газет,
что же тогда произошло. 13 марта немецкие части вошли в
Австрию. Недели примерно через три я ехал на машине в
Вену, чтобы там приготовить для грандиозной ренской
манифестации большой зал Северо-западного вокзала. По
всем городам и деревням люди приветливо махали проез-
жающим немецким машинам. А в самой Вене, в отеле
«Империал», я столкнулся с банальной изнанкой народного
ликования. Изрядное число деятелей «исконного рейха»,
как, например, берлинский полицей-президент граф Гель-
дорф, поспешили в Вену, явно привлеченные изобилием в
здешних магазинах. «Здесь еще есть хорошее белье... Там
шерстяные пледы в любом количестве... А я обнаружил
лавку с импортным ликером...» — слышались обрывки раз-
говоров в вестибюле. Мне было противно, и поэтому я
ограничился покупкой шляпы борсалино. Ну какое мне до
всего этого дело?
Вскоре после аншлюсов Гитлер приказал доставить
ему карту Центральной Европы и показал благоговейно
внимающему ближайшему окружению, как Чехословакия
теперь попала «в клещи». Даже много лет спустя он часто
подчеркивал, как бескорыстно с позиций государственного
деятеля вел себя Муссолини, когда дал свое согласие на
ввод германских войск в Австрию, — он, Гитлер, будет ему
вечно благодарен, ибо Австрия в качестве нейтрального
буфера была для Италии наиболее благоприятным решени-
ем; теперь же немецкие войска стоят на Бреннере, что с
течением времени неизбежно станет для Италии внутрипо-
литической проблемой. Предстоящая поездка Гитлера в
Италию в 1938 году была призвана служить первым прояв-
лением этой благодарности. Впрочем, Гитлер радовался
также возможности увидеть архитектурные памятники и
художественные сокровища Флоренции и Рима. Для свиты
была смоделирована роскошная форма, которую продемон-
стрировали Гитлеру. Ему нравилась эта пышность; подчерк-
нуто скромная форма, которой он сам отдавал предпочте-
151
ние, таила в себе элемент расчета на массовую психологию.
«Мое сопровождение должно великолепно выглядеть. Тог-
да тем больше бросится в глаза моя простота». Примерно
через год Гитлер дал главному сценографу рейха Бенно фон
Арендту, который до той поры оформлял лишь оперы и
оперетты, задание смоделировать дипломатическую форму.
Фраки, шитые золотом, снискали одобрение Гитлера. Ост-
ряки же говорили: «Ни дать, ни взять «Летучая мышь»!»
Кроме того, Гитлер поручил Арендту набросать эскизы
орденов; такие ордена снискали бы успех на любой сцене.
После чего я окрестил Арендта «жестянщиком Третьего
рейха».
Вернувшись из поездки в Италию, Гитлер подытожил
свои впечатления: «До чего же я рад, что у нас нет монар-
хии и что я никогда не прислушивался к голосу тех, кто
хотел мне ее навязать. Эти дворцовые выкрутасы, этот
этикет! Просто ужас! А дуче всегда на заднем плане! На
всех официальных обедах и на всех трибунах королевская
семья занимала лучшие места. А дуче стоял в отдалении,
хотя именно он представлял государство». Гитлер в соот-
ветствии с протоколом был как глава государства равнове-
лик королю, а Муссолини был всего лишь премьер-мини-
стром.
После визита в Италию Гитлер счел своей обязаннос-
тью воздать Муссолини какие-то особые почести. Он ре-
шил, что берлинской площади Адольфа Гитлера после ее
перестройки в общей программе нового оформления горо-
да будет присвоено имя Муссолини. Правда, с архитектур-
ной точки зрения он считал эту площадь совершенно ужас-
ной, поскольку ее изуродовали современные строения
веймарских времен, но «когда мы впоследствии переимену-
ем площадь Адольфа Гитлера в площадь Муссолини, я
наконец от нее избавлюсь, а кроме того, если я уступлю
дуче именно свою площадь, это будет выглядеть очень
достойно. Я уже набросал эскиз памятника Муссолини».
Но эти планы так и не сбылись, ибо реконструкция пло-
щади, которой требовал Гитлер, никогда не была осуществ-
лена.
152
* * *
Драматический 38-й год привел в конце концов к
согласию западных держав уступить Гитлеру большие тер-
ритории Чехословакии. За несколько недель до этого на
нюрнбергском съезде Гитлер в своей речи предстал перед
слушателями как разгневанный фюрер своей нации; под-
держанный бешеными аплодисментами своих рьяных сто-
ронников, он пытался убедить напряженно внимающую
заграницу в том, что при случае не побоится и войны.
Задним числом можно понять, что его речь была задумана
как составная часть грандиозной кампании запугивания,
воздействие которой, хотя и в меньших масштабах, он уже
не без успеха использовал в беседе с Шушнигом. С другой
стороны, ему нравилось путем публичных высказываний
как бы застолбить для себя границу дозволенного, от кото-
рой уже нельзя было отступить, не подвергая риску свою
репутацию.
Даже ближайших сотрудников Гитлер заставил пове-
рить, что готов к войне, убедив их в неизбежности ее, хотя
обычно не имел привычки раскрывать перед кем бы то ни
было свои тайные намерения. Речи Гитлера о готовности к
войне произвели впечатление даже на Брюкнера, на протя-
жении многих лет занимавшего должность его старшего
адъютанта. В сентябре 1938 года, во время партийного
съезда, мы с Брюкнером сидели на стене Нюрнбергского
замка, перед нами под лучами нежаркого сентябрьского
солнца лежал в дымке старый город, и тут Брюкнер сокру-
шенно обронил: «Может, мы в последний раз видим эту
мирную картину. Может, скоро у нас будет война».
Более уступчивости западных держав, чем сдержанно-
сти Гитлера следовало приписать то обстоятельство, что
войны, которую предсказывал Брюкнер, еще раз удалось
избежать. На глазах у перепуганного мира и сторонников
Гитлера, окончательно уверовавших в его непогрешимость,
совершилась передача Германии Судетской области.
Всеобщее удивление вызвали чешские пограничные
укрепления. На учебных стрельбах специалисты изумленно
констатировали, что наше оружие, которое мы собирались
153
использовать против этих укреплений, не возымело бы
ожидаемого действия. Гитлер даже сам съездил на преж-
нюю границу, чтобы своими глазами увидеть систему бун-
керов, и вернулся под глубоким впечатлением. Укрепления
оказались чрезвычайно мощными, система их размещения
была на редкость хорошо спланирована, и, прикрытые
несколькими полосами обеспечения, они были глубоко
закреплены. «Взять их при наличии упорного сопротивле-
ния было бы крайне нелегко и стоило бы много крови. А
мы их заполучили без всякого кровопролития. Но одно не
подлежит сомнению: я никогда больше не допущу, чтобы
чехи возвели оборонительную линию. Какие у нас теперь
отменные исходные позиции: перейдя через горы, мы сразу
попадаем в долины Богемии!»
♦ ♦ ♦
10 ноября по дороге в свое бюро я проехал мимо еще
дымящихся развалин берлинской синагоги. Это было чет-
вертое тягостное событие, которое определяло для меня
последний послевоенный год. Сегодня это зрительное вос-
поминание принадлежит к числу самых гнетущих впечатле-
ний моей жизни, потому что тогда меня прежде всего
неприятно поразил элемент беспорядка, который предстал
моему взору на Фазаненштрассе: обуглившиеся балки, рух-
нувшие части фасада, выгоревшие стены — предвестники
той картины, которая впоследствии станет определяющей
почти для всей Европы. Но всего неприятней меня задева-
ло политическое пробуждение «улицы». Разбитые стекла
витрин в первую очередь возмущали мое гражданское чув-
ство порядка.
Я не углядел, что тогда было разбито вдребезги не
только стекло, что в эту ночь Гитлер четвертый раз за год
перешел некий Рубикон и передал свой рейх неотвратимой
судьбе. А угадал ли я тогда хоть на мгновение, хоть бегло
в случившемся начало чего-то, чему суждено закончиться
уничтожением целого пласта нашего народа? Что от этого
как-то меняется и моя моральная субстанция? Не могу
сказать.
Скорее, я воспринял случившееся с полным равноду-
154
шием. Чему способствовали слова Гитлера о том, что он-
де не хотел таких крайностей. Мне казалось, будто он был
несколько смущен. Позднее Геббельс в узком кругу дал
понять, что он и был инициатором этой мрачной, этой
чудовищной ночи. Я даже считаю вполне возможным, что
он поставил колеблющегося Гитлера перед свершившимся
фактом, дабы заставить того действовать.
Меня неизменно поражало, что в моей памяти практи-
чески не сохранились антисемитские выпады Гитлера. Огля-
дываясь назад, я могу из уцелевших обрывков воспомина-
ний восстановить мои тогдашние тревоги и надежды:
волнение по поводу того, что поведение Гитлера может нб
соответствовать тому образу, который я создал для себя,
беспокойство за его здоровье, надежду на смягчение про-
водимой им борьбы против церкви, недоумение по поводу
провозглашения им совершенно утопических целей, сло-
вом, что только не приходило мне в голову, но ненависть
его к евреям казалась мне тогда вполне естественной и не
вызывала никаких эмоций.
Я сознавал себя архитектором Гитлера. Политические
события меня не касались. Я лишь выводил для них импо-
зантные декорации, Гитлер ежедневно утверждал меня в
таком самовосприятии, привлекая меня почти исключи-
тельно для решения архитектурных вопросов; вдобавок это
сочли бы пустым важничаньем и без того припозднивше-
гося новичка, попытайся я активно участвовать в полити-
ческих обсуждениях. Я чувствовал и сознавал себя отстра-
ненным от необходимости выражать свое мнение. Вдобавок
национал-социалистическое воспитание ставило своей це-
лью ограниченное мышление; поэтому от меня ожидали,
что я буду заниматься исключительно строительством. О
том, до какой гротесковой степени я придерживался этой
иллюзии, свидетельствует моя памятная записка Гитлеру в
1944 году: «Задача, которую мне надлежит выполнить, не
носит политического характера. Я лишь тогда испытывал
полное удовлетворение от своей работы, когда и моя соб-
ственная личность, и моя работа оценивались по конкрет-
ным результатам».
Впрочем, по сути, это ограничение не играло никакой
155
роли. Сегодня оно, как мне кажется, лишь свидетельствует
о моем настойчивом желании не примешивать к идеализи-
рованному образу Гитлера практическое осуществление тех
антисемитских лозунгов, что висели на плакатах перед вхо-
дами, что составляли тему разговоров за чайным столом.
Ибо, по существу, не имело никакого значения, кто на-
травливает уличную чернь на синагоги и еврейские магази-
ны, - происходит это по указу Гитлера или с его молчали-
вого согласия.
В годы после моего освобождения из Шпандау меня
неоднократно спрашивали, что я пытался постичь в каме-
ре, наедине с самим собой за двадцать лет; что мне извест-
но о преследовании, депортации и уничтожении евреев,
что мне следовало знать, каких выводов это от меня требо-
вало.
Я больше не даю тот ответ, с помощью которого я так
долго пытался убедить спрашивающих и в первую очередь
самого себя; что в гитлеровской системе, как и в любом
тоталитарном режиме, одновременно с высотой позиции
растет также и степень изоляции, а следовательно, отчуж-
денность; что с переводом убийства на техническую основу
уменьшается число конкретных убийц и, соответственно,
увеличивается возможность ничего не знать; что царящая
при этой системе мания засекречивания порождает различ-
ные степени посвященности и тем самым предоставляет
каждому желающему возможность бегства от осознания
бесчеловечности.
Итак, эти ответы я больше не даю, ибо они представ-
ляют собой попытку на адвокатский манер воспринять
происходящее. Спору нет, как фаворит, а позднее, как
один из наиболее влиятельных министров Гитлера, я пре-
бывал в изоляции; спору нет, мышление в архитектурных
категориях, как и в категориях министра вооружений, пре-
доставляло мне многочисленные возможности для отгово-
рок; спору нет, того, что, собственно, началось в ночь с 9
на 10 ноября и завершилось Освенцимом и Майданеком, я
и впрямь не знал, но меру своей изолированности, но
интенсивность своих отговорок, но степень своего незна-
ния, в конце концов, определял я сам.
156
И потом, сегодня, после мучительного самоанализа, я
понимаю, что неправильно ставил вопрос как я сам, так и
те, кто спрашивали меня после освобождения. Знал ли я
или не знал, много или мало, совершенно не имеет значе-
ния, когда я размышляю о том, о каких ужасах я должен
был бы знать и какие выводы должен был бы сделать на
основании немно. известных мне фактов. Вопрошающие
меня ожидают моих оправданий. Их нет и не может быть.
♦ ♦ ♦
К 9 января 1939 года надлежало завершить строитель-
ство новой рейхсканцелярии. 7 января Гитлер приехал из
Мюнхена в Берлин. Он был исполнен нетерпения и явно
предполагал обнаружить столпотворение из строителей и
уборщиков. Всем известна судорожная спешка, с какой
незадолго до сдачи новостройки в эксплуатацию разбирают
леса, выгребают пыль и прочий мусор, раскатывают ковры
и развешивают картины. Но Гитлер обманулся: мы с самого
начала приписали к запланированным срокам резерв в
несколько дней, которые нам впоследствии даже и не по-
надобились, а потому за сорок восемь часов до сдачи зда-
ния все было готово. Пройдя через помещения канцеля-
рии, Гитлер мог бы при желании тотчас сесть за свой
письменный стол и заняться делами государства.
Здание произвело на него глубочайшее впечатление.
Он рассыпался в похвалах по адресу «гениального архитек-
тора» и против обыкновения выразил свои восторги лично
мне. А то обстоятельство, что я завершил стройку на два
дня раньше срока, стяжало мне славу выдающегося органи-
затора. f
Больше всего понравился Гитлеру долгий путь, кото-
рый придется в будущем преодолевать высоким гостям и
дипломатам, прежде чем они попадут в зал для приемов.
Мои сомнения относительно полированных мраморных
полов, которые мне никак не хотелось бы закрывать ков-
ровой дорожкой, он не разделял: «Мраморный пол — самое
верное, раз они дипломаты, пусть ходят по скользкому
полу!»
А вот зал для приемов показался ему слишком малень-
157
ким. Он приказал увеличить его в три раза, и необходимые
планы были готовы как раз к началу войны. Зато рабочий
кабинет снискал полное одобрение Гитлера. Особенно
порадовала его инкрустация на письменном столе, изобра-
жавшая полуобнаженный меч. «Хорошо, хорошо... Когда
это увидят дипломаты, которые будут передо мной сидеть,
их прошибет страх». С позолоченных медальонов, которые
я расположил над четырьмя дверями кабинета, на Гитлера
взирали четыре добродетели: Мудрость, Здравомыслие, Храб-
рость и Справедливость. Уж и не знаю, какие образы
навели меня на эту идею. Две скульптуры Арно фон Бре-
кера в круглом зале обрамляли с двух сторон портал перед
Большой галереей, и хотя одна из них изображала «Дерза-
ющего», зато другая — «Взвешивающего». Пожалуй, этот,
скорее патетический намек моего друга Брекера на то, что
каждому дерзанию потребен ум, равно как и мой аллегори-
ческий совет не забывать наряду с храбростью и прочие
добродетели, были наивной попыткой не только творчески
воспринять советы Гитлера, но и выразить определенное
беспокойство по поводу возможной потери уже завоеван-
ного.
Большой стол с тяжелой мраморной столешницей по-
началу безо всякого смысла стоял перед окном. С 1944 года
за ним проводили совещания о положении на фронтах;
расстеленные на нем карты генерального штаба показыва-
ли быстрое проникновение на территорию рейха как запад-
ных, так и восточных противников. Это был последний
командный пункт Гитлера на поверхности земли, следую-
щий располагался в 150 метрах отсюда и уже под многомет-
ровой толщей бетона. Хотя зал для заседаний кабинета,
обшитый из акустических соображений деревянными пане-
лями, Гитлеру весьма понравился, он никогда не использо-
вал его по прямому назначению. Не один из рейхсминис-
тров спрашивал меня, не могу'ли я как-нибудь устроить,
чтобы он, по крайней мере, увидел «свой зал». Гитлер не
возражал, и случалось, что какой-нибудь министр несколь-
ко минут молча стоял перед своим местом, которое ему так
ни разу и не удалось занять и на котором лежала большая
папка синей кожи с золотыми буквами его имени.
158
Четыре с половиной тысячи рабочих трудились в две
смены, чтобы уложиться в предельно сжатые сроки. При-
бавьте сюда те несколько тысяч, которые были рассеяны по
всей стране и производили строительные детали. Все они,
каменотесы, плотники, укладчики, отделочники и прочие,
были приглашены посмотреть на готовое здание и, потря-
сенные, бродили по его залам.
Во Дворце спорта Гитлер обратился к ним: «Здесь я
представляю немецкий народ. И если я принимаю кого-
нибудь в рейхсканцелярии, то это принимает не частное
лицо по имени Адольф Гитлер, а вождь немецкой нации;
и тем самым не я его принимаю, а — через мое посред-
ство - его принимает Германия. Вот почему я хочу, чтобы
эти залы соответствовали этой цели. Каждый принял уча-
стие в сооружении этого здания, которое переживет века,
свидетельствуя о нашем времени. Это первое сооружение
нового великого немецкого народа».
После трапез он часто спрашивал, кто из его гостей
еще не видел рейхсканцелярию, и радовался, когда мог ее
кому-нибудь показать. При этом он демонстрировал потря-
сенному сопровождению свою способность запоминать
цифровые данные. Он начинал спрашивать меня: «А какова
площадь этого зала?» Я смущенно пожимал плечами, и
тогда он сам называл цифры. Все совпадало. Мало-помалу
это сделалось подстроенной игрой, потому что и сам я
запомнил все цифры. Но поскольку игра ему явно нрави-
лась, я подыгрывал.
Знаки внимания со стороны Гитлера все множились и
множились; он устроил у себя на квартире обед для моих
ближайших сотрудников; он сам написал статью для книги
о рейхсканцелярии, он наградил меня «Золотым партий-
ным значком» и, присовокупив несколько смущенных слов,
презентовал мне одну из акварелей своей молодости. Напи-
санная в 1909 году, в мрачный период жизни Гитлера, она
в спокойной, точной и педантичной манере изображает
готическую церковь. В ней не чувствуется никаких личных
импульсов, нет ни одной черточки, свидетельствующей о
вдохновении. Но не только манера письма свидетельствует
о недостатке подлинного таланта, вся картина — и выбор
159
темы, и неглубокие тона, и отсутствие перспективы — яв-
ляет собой подлинный документ раннего периода жизни
Гитлера. Все акварели того же времени представляются
беспредметными, даже картины, связанные с первой миро-
вой войной, и те безличны. Переход к вере в себя совер-
шился поздно, свидетельством тому служат два наброска
пером берлинского комплекса и Триумфальной арки, кото-
рые он сделал году примерно в 1925-м. Еще десять лет
спустя он набрасывал при мне, синим и красным каранда-
шом, энергичной рукой, зачастую один слой поверх друго-
го, покуда ему не удавалось схватить ускользающую форму.
Но даже и тогда он по-прежнему тяготел душой к невзрач-
ным акварелям молодых лет, раздаривая их при случае как
особую награду.
♦ * *
В рейхсканцелярии уже много десятилетий стоял мра-
морный бюст Бисмарка. За несколько дней до торжествен-
ного открытия нового здания рабочие уронили бюст на
пол, и от него откололась голова. Недоброе предзнамено-
вание, как мне подумалось. А поскольку мне вдобавок была
знакома повесть Гитлера о том, что как раз к началу первой
мировой войны со здания почтамта сорвался имперский
орел, я скрыл от него неприятность и поручил Брекеру
изготовить точную копию, которой мы с помощью чая
придали старый вид.
В своей уже упоминавшейся речи Гитлер самоуверен-
но изрек: «Вот это и есть чудо, заключенное в строитель-
ном деле: уж если что выстроено, оно остается как памят-
ник. Оно стоит, оно отличается от пары сапог, которые
ведь тоже надо сделать, а через год-два кто-то сносит их и
выбросит на помойку. А здание остается и будет столетия
подряд напоминать обо всех, кто его создает». 12 января
1939 года эта, рассчитанная на века, новостройка была
торжественно открыта; Гитлер принимал в Большом зале
всех аккредитованных в Берлине дипломатов для вручения
им новогодних адресов.
Через шестьдесят пять дней после открытия новой
рейхсканцелярии, 15 марта 1939 года, в новый кабинет
160
Гитлера привели президента Чехословакии. В этих стенах
разыгралась трагедия, которая началась той же ночью по-
виновением Гахи и закончилась рано утром оккупацией его
страны. «Наконец, — рассказывал Гитлер позднее, — я так
обработал старика, что нервы у него не выдержали и он был
уже готов подписать соглашение, но тут у него случился
сердечный приступ. В соседней комнате мой доктор Мор-
релль вкатил ему укол, который в данном случае подей-
ствовал, и даже чересчур, Гаха очень скоро пришел в себя,
снова оживился и не захотел подписывать, пока я его не
дожал в конце концов».
Через семьдесят восемь месяцев после торжественного
открытия, 16 июля 1945 года, Уинстон Черчилль выразил
пожелание, чтобы его провели по залам рейхсканцелярии.
Перед ней стояла большая толпа. За исключением одного
пожилого человека, который неодобрительно покачивал
головой, все начали выкрикивать здравицы в мою честь.
Это проявление любви взволновало меня так же, как из-
можденные от голода лица и изношенная одежда этих
людей. Потом мы долгое время бродили по разрушенным
коридорам и залам рейхсканцелярии.
Вскоре здание вообще снесли, а камни и мрамор по-
служили материалом для русского военного мемориала в
Трептове.
9
День рейхсканцелярии
Ежедневно от сорока до пятидесяти лиц имели свобод-
ный доступ в рейхсканцелярию к обеденному столу Гитле-
ра. Они должны были только позвонить адъютанту и сооб-
щить ему о своем предполагаемом приходе. По большей
части это были рейхс- и гаулейтеры, кое-кто из министров,
далее люди из ближайшего окружения, но — если не счи-
тать главного адъютанта - никаких офицеров. Адъютант,
полковник Шмундт, неоднократно и настойчиво уговари-
вал Гитлера приглашать к обеду высших военных чинов, но
Гитлер ни разу не согласился. Возможно, он сознавал, что
161
круг его старых сотрудников даст офицерству повод для
презрительных замечаний.
Я тоже имел право свободного доступа в квартиру
Гитлера и частенько пользовался этим правом. Полицей-
ский у ворот знал мою машину и пропускал, ни о чем не
спрашивая. Я оставлял машину во дворе и шел в перестро-
енную Троостом квартиру. Она располагалась по правую
сторону заново отстроенной мною рейхсканцелярии и была
связана с ней вестибюлем.
Дежурный эсэсовец из гитлеровского эскорта дружес-
ки меня приветствовал, я передавал ему тубус с чертежами
и без сопровождения, как свой, переходил в просторную
переднюю, помещение с двумя мебельными гарнитурами,
удобными для сидения, белые стены украшены гобеленами,
темно-красный мраморный пол устлан дорогими коврами.
Там почти всегда присутствовал кто-нибудь из гостей, одни
беседовали, другие вели частные телефонные разговоры, и
вообще этой комнате отдавали предпочтение, поскольку
она была единственной, где разрешалось курить.
Здесь не было заведено приветствовать друг друга обя-
зательным в других местах «хайль Гитлер!», здесь чаще
звучало «добрый день!». Вот и обычай демонстрировать при
помощи значка на лацкане свою партийную принадлеж-
ность тоже не был распространен в этом кругу, да и мун-
диры встречались редко. Словом, те, кому удалось достичь
этой комнаты, обладали привилегией в известной степени
неформальных отношений.
Через квадратный салон для приемов, которым мало
пользовались из-за неудобной мебели, люди попадали в
собственно гостиную, где и вели разговоры, по большей
части стоя. Эта комната площадью примерно в сто квадрат-
ных метров, единственная во всей квартире, которой подхо-
дило понятие уютная, была из уважения к ее бисмарковско-
му прошлому сохранена при большой перестройке 1933-1934
годов: деревянный потолок, стены, до половины обшитые
деревом, и камин, украшенный гербом флорентийского
Ренессанса и привезенный некогда рейхсканцлером фон
Бюловом из Италии. Единственный камин в нижнем этаже.
Около него полукругом стояла обтянутая черной кожей
162
мебель, за софой располагался еще один стол побольше, на
его мраморной столешнице регулярно лежали газеты. На
стенах висел гобелен и две картины Шинкеля, переданные
национальной галереей специально для квартиры канцлера.
Что до времени появления, то в этом вопросе Гитлер
демонстрировал самодержавную непунктуальность. Если
обед был, к примеру, назначен на два часа, то Гитлер
обычно появлялся в три, а то и позже, иногда из верхних,
сугубо личных комнат своей квартиры, часто - после ка-
кого-нибудь обсуждения в рейхсканцелярии. Появлялся он
без всяких формальностей, как вполне частное лицо, при-
ветствуя гостей пожатием руки и высказывая какое-нибудь
соображение на злобу дня; у особо избранных он подоба-
ющим случаю тоном справлялся о здоровье «госпожи суп-
руги», принимал из рук пресс-шефа подборку новостей,
садился чуть поодаль в кресло и начинал читать. Иногда,
если информация представлялась ему особенно интерес-
ной, передавал газету кому-нибудь из гостей, сопровождая
передачу беглыми замечаниями.
А гости так и стояли минут пятнадцать-двадцать, по-
куда не поднимался занавес, закрывавший стеклянную дверь,
что вела в столовую. «Домоправитель», личность, внушав-
шая доверие уже благодаря своим габаритам, неофициаль-
ным тоном, вполне соответствовавшим атмосфере дома,
докладывал, что кушать подано. Фюрер шел первым, дру-
гие, не соблюдая чинов и званий, следовали за ним в
столовую.
Из всех помещений квартиры рейхсканцлера, отделан-
ных преимущественно профессором Троостом, наиболее
продуманным было оформление этого большого квадрат-
ного зала (12x12). По одной стене — три стеклянные двери,
ведущие в сад, на противоположной — большой буфет,
отделанный палисандром, над буфетом — незавершенная
картина Каульбаха, которая именно благодаря своей неза-
вершенности и не была лишена определенного шарма и в
то же время не страдала эклектичностью. Каждая из двух
оставшихся стен была разбита посредине полукруглой ни-
шей, где на постаменте светлого мрамора стояли статуи
мюнхенского скульптора Вакерле. По обе стороны каждой
163
ниши также располагались стеклянные двери, которые вели
в сервировочную, в большую залу и в уже упоминавшуюся
гостиную, через которую мы и вошли сюда. Гладко отшту-
катуренные стены - белизна, подцвеченная желтым, - и
занавеси, тоже светлые, придавали комнате ощущение све-
та и простора. Легкие выступы на стенах подчеркивали
ясный и строгий ритм, угловатый карниз связывал все это
воедино. Меблировка была спокойной и сдержанной. В
центре комнаты располагался большой круглый стол при-
мерно на пятнадцать персон, окруженный неброскими сту-
льями темного дерева с темно-красной кожаной обивкой.
Все стулья выглядели одинаково, и стул Гитлера ничем из
них не выделялся. По углам стояли еще четыре столика,
маленьких, вокруг каждого — от четырех до шести таких же
стульев. На столах простой светлый фарфор и простые
рюмки, то и другое подобрано еще профессором Троостом.
В середине стола — ваза, и в ней несколько цветов.
Это и был ресторан «У веселого рейхсканцлера», как
частенько называл его Гитлер в присутствии гостей. Его
место было у стены с окнами, и, еще до входа в столовую,
он выбирал двух гостей, которые будут сидеть рядом. Все
остальные рассаживались вокруг стола как придется, а если
гостей набиралось больше обычного, то адъютанты и менее
значительные личности, к которым относился и я, занима-
ли места за угловыми столиками, имеющими преимуще-
ство, с моей точки зрения, потому что там можно было
непринужденно разговаривать. Сама еда была подчеркнуто
неприхотлива. Суп, никаких закусок, мясо с овощами и
картофелем, что-нибудь сладкое. Из питья предлагались на
выбор минеральная вода, простое берлинское бутылочное
пиво или дешевое вино. Сам Гитлер ел свои вегетарианские
блюда, пил воду «Фахингер», и желающие могли следовать
его примеру. Но следовали лишь немногие. Именно Гитлер
придавал большое значение подобной простоте. Он мог
рассчитывать, что слух об этом пройдет по всей Германии.
Когда однажды рыбаки с Гельголанда подарили ему гигант-
ского омара и этот деликатес, к великому удовольствию
гостей, был подан на стол, Гитлер не только позволил себе
ряд неодобрительных реплик по поводу человеческих за-
164
блуждений, которые позволяют людям поедать чудовищ
столь неаппетитного вида, но и пожелал одновременно,
чтобы впредь подобных излишеств у него на столе не было.
Геринг редко участвовал в этих трапезах. Когда я отпраши-
вался у него на обед в рейхсканцелярии, он как-то раз
заметил: «Сказать по чести, для меня тамошняя еда слиш-
ком плоха. Да еще эти партийные бюргеры из Мюнхена!!
Невыносимо!»
Примерно раз в две недели к обеду являлся Гесс; за
ним следовал его адъютант с весьма забавным снаряжени-
ем: он нес некую жестяную емкость, где в отдельных судоч-
ках помещались специально приготовленные кушанья, с
тем чтобы их разогрели на здешней кухне. От Гитлера
долгое время скрывали, что Гесс велит подавать себе свою
собственную вегетарианскую пищу. Когда в конце концов
ему об этом доложили, он перед всем обществом сердито
обратился к Гессу: «У меня здесь прекрасная повариха для
диетических блюд. Если ваш врач прописал вам что-то
необычайное, она вполне может это приготовить. Но но-
сить сюда собственную еду нельзя». Гесс, уже в те времена
склонный к своенравию, пытался объяснить Гитлеру, что
его блюда должны содержать специальные биологически
активные добавки, и в ответ услышал весьма откровенное
пожелание, что тогда ему лучше обедать дома; после слу-
чившегося Гесс почти не появлялся у Гитлера к обеду.
Когда согласно требованию партии все германские
семьи перешли на похлебку по воскресеньям, чтобы обес-
печить для Германии «пушки вместо масла», у Гитлера
тоже начали к обеду ставить на стол одну только супницу.
Гостей тотчас же поубавилось до двух-трех человек, что
побудило Гитлера к ряду ехидных замечаний по поводу
жертвенного настроя его сотрудников. Ибо одновременно
на столе лежал список, куда можно было внести сумму
своего пожертвования. Короче, мне каждая порция похлеб-
ки стоила от 50 до 100 марок.
♦ * *
Геббельс был в этих застольях самым высокопостав-
ленным гостем, Гиммлер появлялся редко, Борман, разуме-
165
ется, не пропускал ни одного обеда, но, подобно мне, и без
того принадлежал к числу придворных, а потому и не мог
считаться гостем.
Беседы за столом у Гитлера и здесь не выходили за
пределы крайне узкого круга тем и предвзятых взглядов на
вещи, что делало чрезвычайно утомительными уже и обер-
зальцбергские разговоры. Если отвлечься от более жестких
формулировок, Гитлер не приобрел ни новых взглядов, ни
иных точек зрения и остался при своем репертуаре, не
желая ни дополнять, ни расширять его. Он даже не давал
себе труда избегать утомительных повторений. Не могу
сказать, чтобы, по крайней мере, в те годы я находил его
высказывания мудрыми, хоть и был покорен его личнос-
тью, — нет и нет, они скорее меня отрезвляли, поскольку
я ожидал суждений и взглядов более высокого разбора.
Частенько в своих монологах Гитлер утверждал, будто
мир его политических, художественных и военных пред-
ставлений есть неразрывное целое, который вплоть до мель-
чайших деталей сложился у него между двадцатью и трид-
цатью годами — в духовном смысле самом плодотворном
для него времени: все, что он сейчас планирует и творит,
есть лишь воплощение тогдашних идей.
Значительную роль в застольных беседах играли воспо-
минания о мировой войне; большинство гостей успело ее
застать. Гитлер зачастую лежал в окопах против англичан,
чья храбрость и упорство снискали его уважение, пусть
даже он и потешался над некоторыми чертами их характе-
ра. Например, он с издевкой рассказывал, как англичане
точно ко времени чаепития прекращали орудийный огонь,
благодаря чему он, будучи тогда связным, мог в полной
безопасности совершать свои вылазки.
По отношению к французам Гитлер в наших застоль-
ных разговорах 1938 года не высказывал реваншистских
мыслей; он не хотел заново прокручивать эпизоды войны
1914 года. «Не имеет смысла, - говаривал он, — заводить
новую войну ради Эльзаса и Лотарингии — этой ничтожной
полоски земли. Вдобавок из-за вечного перетягивания то
туда, то сюда эльзасцы настолько утратили национальный
характер, что не представляют более интереса ни для той
166
ни для другой стороны; короче — надо их оставить там, где
они есть». Разумеется, Гитлер исходил при этом из предпо-
ложения, что экспансия Германии должна быть направлена
на Восток. Мужество французских солдат произвело на
него в войну чрезвычайное впечатление, вот только офи-
церский корпус слишком изнежен. «Вот с немецкими офи-
церами из французов получилась бы отличная армия!»
Сомнительный с точки зрения расовых теорий союз с
Японией Гитлер не то чтобы отвергал, но допускал лишь в
отдаленном будущем и при этом относился к нему более
чем сдержанно. И всякий раз, касаясь этой темы, он не
скрывал своего сожаления о том, что связался с так назы-
ваемой желтой расой, но полагал, будто может ни в чем
себя не упрекать, коль скоро даже Англия во время миро-
вой войны мобилизовала Японию против стран Централь-
ной Европы. В качестве союзника Гитлер признавал Япо-
нию мировой державой, тогда как по отношению к Италии'
он был в этом далеко не так убежден.
«Американцы за войну 1914 — 1918 годов не очень себя
проявили и жертв больших не понесли. Серьезных испыта-
ний они наверняка не выдержат, поскольку боевой потен-
циал у них ничтожный. И вообще, единого американского
народа не существует: это не более как скопище иммигран-
тов различных национальностей, народов и рас».
Фриц Видеман, некогда полковой адъютант и непос-
редственный начальник Гитлера, а ныне с умыслом назна-
ченный Гитлером в собственные адъютанты, пытался ему
возражать и отстаивал свою точку зрения по отношению к
Америке. Под конец Гитлер, досадуя на строптивость Ви-
демана, нарушавшего неписаный закон застолий, отправил
его в Сан-Франциско генеральным консулом: «Пусть он
там исцелится от своих представлений».
Вообще же в застольных беседах не принимали учас-
тия люди с опытом международного общения. Собирав-
шийся там кружок по большей части никогда не попадал за
пределы Германии; если кто-нибудь для развлечения пред-
принимал поездку в Италию, поездка эта за столом у Гит-
лера обсуждалась как великое событие, а рассказчика при-
знавали специалистом в международных отношениях. Вот
167
и Гитлер ничего в мире не повидал, не обзавелся по этому
поводу ни знаниями, ни взглядами. Вдобавок и партийная
верхушка в его окружении, как правило, не имела высшего
образования. Из пятидесяти рейхс- и гаулейтеров, партий-
ной элиты, лишь у десяти было законченное университет-
ское образование, еще несколько так и не завершили курса,
застряв на середине, но большинство не продвинулось даль-
ше средней школы. Почти ни один не совершил чего-либо
примечательного в какой бы то ни было области, и все
отличались редкостной духовной апатией. Их образова-
тельный уровень никак не соответствовал тому, которого,
казалось бы, можно ожидать от руководящей элиты народа
с традиционно высоким духовным уровнем. Гитлеру явно
было приятней иметь в своем ближайшем окружении со-
трудников одинакового с ним уровня, возможно, он лучше
всего чувствовал себя в такой среде. И вообще он любил,
когда его сотрудники допускали какой-нибудь огрех, как
это тогда называли; Ханке как-то сказал: «Всегда лучше,
если у сотрудников есть некоторые изъяны и вдобавок они
знают, что их начальству эти изъяны ведомы. Вот почему
фюрер так редко производит замены среди ближайших
сотрудников. С такими ему легче работать. Почти у каждо-
го есть свое темное пятно, и это помогает держать их в
узде».
К огрехам причислялись: безнравственный образ жиз-
ни, отдаленные еврейские предки или малый стаж пребыва-
ния в партии. Гитлер нередко предавался рассуждениям на
тему, что было бы ошибкой экспортировать такие идеи, как
национал-социализм. Это привело бы лишь к нежелательно-
му национальному укреплению других стран и, следователь-
но, к ослаблению собственной позиции. Его прямо-таки
тешила мысль, что в национал-социалистических партиях
других стран нет равного ему фюрера, Муссерта и Мосли он
осуждал как подражателей, которым не приходит в голову
ничего нового и оригинального. «Они лишь по-рабски ко-
пируют нас и наши методы, а это ни к чему не приведет. В
каждой стране нужно исходить из других предпосылок и в
соответствии с ними определять свои методы». Дегреля он
ценил выше, хотя и от него ничего путного не ждал.
168
Политика была для Гитлера вопросом целесообразно-
сти. И тут он не делал исключения даже для teoero кредо —
для книги «Майн кампф»; значительные части ее больше не
соответствовали действительности, и зря, мол, он так спе-
шил застолбить свои взгляды; последнее замечание заста-
вило меня окончательно отказаться от тщетных попыток
все-таки одолеть его книгу.
Когда после захвата власти идеология отошла на зад-
ний план, против омещанивания и упрощения партийной
программы выступили в первую очередь Геббельс и Бор-
ман. Они упорно пытались сделать более радикальными
идеологические позиции Гитлера. Если судить по речам,
Лей тоже принадлежал к числу несгибаемых идеологов, но
не тех масштабов он был человек, чтобы добиться сколько-
нибудь значительного влияния. Гиммлер в отличие от них
жил по своим собственным причудливым методам, которые
слагались из прагерманских расовых теорий, элитарного
мышления, а также идей здорового диетического питания
и начинали постепенно принимать экзальтированные псев-
дорелигиозные формы. Геббельс вместе с Гитлером первым
подверг осмеянию эти устремления Гиммлера, не без того,
разумеется, что Гитлер со своим тупым тщеславием сам
тому поспособствовал. Получив, к примеру, в подарок от
японцев самурайский меч, он вдруг обнаружил черты сход-
ства между японскими и германскими культовыми обряда-
ми и при посредстве ученых долго мудрил над задачей
привести это сходство к общему знаменателю с позиций
расового учения.
Особое внимание Гитлер уделял вопросу создания си-
стемы воспитания подрастающего поколения, преданного
своему рейху. Такой проект был создан Леем, которому
Гитлер передоверил и организацию воспитательной систе-
мы. Путем создания «школ Адольфа Гитлера» для детей
среднего возраста и «орденских замков» для более высокого
образования предстояло воспитать как профессионально,
так и идеологически подкованную элиту. Возможно, пред-
ставители ее годились лишь для того, чтобы занять пози-
ции в бюрократическом руководстве партии: из-за юности,
проведенной в замкнутой обстановке, они были бы отчуж-
169
дены от практической жизни, зато — и зачатки этого явле-
ния уже можно было угадывать - не знали бы себе равных
по части высокомерия и преувеличенного мнения о соб-
ственных способностях. Характерно, что высокие партий-
ные функционеры отнюдь не рвались отдавать своих детей
в эти школы; даже такой фанатичный член партии, как
гаулейтер Заукель, не позволил ни одному из своих много-
численных сыновей избрать эту карьеру. А Борман демон-
стративно определил туда одного сына — в наказание.
Для активизации партийной борьбы, на взгляд Борма-
на, вне всякого сомнения, требовалась война с церковью.
Он был движущей силой этой борьбы, о чем неоднократно
сообщал во время застолий. Правда, и медлительность
Гитлера не оставляла сомнения в том, что он лишь отодви-
гает решение данной проблемы на более благоприятное
время. Ибо здесь, среди мужчин, он был куда более жесток
и откровенен, чем в Оберзальцберге. «Когда я наконец
решу другие вопросы, — при случае говаривал он, — я
разберусь и с церковью. Они у меня еще увидят!»
Но Борман не желал, чтобы этот разбор откладывался.
Его свирепой прямоте был не по нраву уклончивый праг-
матизм Гитлера. Он использовал любую возможность, что-
бы как-то продвинуться вперед, даже за обедом он нарушал
безмолвный уговор не касаться тем, которые способны
испортить Гитлеру настроение. Для подобных выпадов Бор-
ман разработал собственную тактику: он делал так, чтобы
кто-нибудь из гостей «сыграл на него», заставляя долго и
громко рассказывать, какие бунтарские речи произносил
тот либо иной пастор или епископ, покуда Гитлер не на-
чинал прислушиваться и требовать подробностей. Тут уж
Борман говорил, что и впрямь случилась пренеприятная
история, только он не хотел бы тревожить Гитлера за
обедом. Гитлер, естественно, начинал допытываться, и Бор-
ман докладывал с таким видом, будто его к этому прину-
дили. Гневные взгляды остальных гостей так же мало его
смущали, как и багровеющее лицо Гитлера. В какой-то
момент он извлекал лист бумаги и зачитывал пассажи из
непочтительной проповеди или церковной декларации. От
этого Гитлер порой так возбуждался, что начинал щелкать
170
пальцами — безошибочное доказательство гнева, прерывал
обед и грозил немедленным отмщением. Он скорей был
готов сносить хулу и возмущение заграницы, чем непокор-
ность внутри страны. Невозможность покарать ее тотчас,
по горячим следам, доводила его до белого каления, хотя
обычно он вполне умел собой владеть.
* * *
Гитлер был начисто лишен юмора. Он предоставлял
другим право острить, смеялся громко, взахлеб, мог кор-
читься от смеха, при таких приступах веселья у него бук-
вально слезы текли из глаз. Словом, он охотно смеялся, но,
по сути, всегда на чужой счет.
Геббельс лучше других знал, как с помощью острот
можно позабавить Гитлера и попутно высмеять собствен-
ных врагов в скрытой борьбе за власть. Однажды он, на-
пример, рассказал такое: «Гитлерюгенд потребовал от нас
опубликовать заметку к 25-летию Лаутербахера, начальника
их штаба. Я послал Лаутербахеру для ознакомления набро-
сок, согласно которому он встретил этот день «в прекрас-
ном состоянии духовного и физического здоровья». С тех
пор мы больше ничего о нем не слышали». Гитлер корчил-
ся от смеха, а Геббельс в стремлении дискредитировать
зазнавшуюся молодежную верхушку легче достиг своей цели,
чем сделал бы это с помощью длинного доклада. Вот и
этим гостям Гитлер также часто рассказывал о своей моло-
дости, придавая большее значение строгости полученного
им воспитания: «Я часто получал от своего отца тяжелые
подзатыльники. Думаю, однако, что это было вполне необ-
ходимо и пошло мне на пользу». Вильгельм Фрик, министр
внутренних дел, блеющим голоском произнес: «Да, как
теперь видно, это пошло вам на пользу, мой фюрер». Оце-
пенение ужаса на всех лицах. Фрик пытается спасти ситу-
ацию: «Я хотел сказать, мой фюрер, что вы именно поэтому
так многого достигли». Геббельс, считавший Фрика пол-
ным идиотом, саркастически комментирует: «Подозреваю,
дорогой Фрик, что вас в молодости никто не бил!»
Вальтер Функ, министр экономики и одновременно
президент Рейхсбанка, рассказывал о безумных поступках,
171
которые много месяцев подряд беспрепятственно совершал
его заместитель Бринкман, пока его наконец не признали
душевнобольным. Функ хотел своим рассказом не только
повеселить Гитлера, но вдобавок не вызывающим подозре-
ний образом доложить Гитлеру о событиях, которые все
равно достигнут его ушей. Так, например, Бринкман пригла-
сил всех уборщиц и курьеров Рейхсбанка на званый обед в
парадной зале «Бристоля», одного из лучших берлинских
отелей, сам же он играл на скрипке. Это еше как-то худо-
бедно соответствовало стремлению режима изображать на-
родное единство; но то, что под общий хохот сказал далее
Функ, заставляло задуматься: «Недавно он встал перед зда-
нием министерства экономики на Унтер-ден-Линден, из-
влек из своего портфеля большой пакет вновь напечатанных
денег — банкноты, как вы знаете, подписаны мною — и
раздавал их прохожим со словами: «Кто хочет получить
нового Функа?» Вскоре, — продолжал Функ, — его безумие
проявилось окончательно: он созвал всех служащих рейхс-
банка: «Кто старше пятидесяти, идите на левую сторону,
кому меньше — на правую!» И, обращаясь к одному из
стоящих на правой стороне, спросил: «Вам сколько?» —
«Сорок девять, господин вице-президент!» — «Тогда шагом
марш налево. Итак, все, кто слева, подлежат немедленному
увольнению, причем с двойной пенсией». У Гитлера от
смеха слезы текли из глаз. Снова придя в себя, он произнес
длинный монолог о том, как порой бывает тяжело распоз-
нать душевнобольного. Таким окольным путем Функ заодно
сумел вполне непринужденно предотвратить некую возмож-
ность: наделенный правом подписи директор рейхсбанка —
чего еще не мог знать Гитлер — в своей невменяемости
выдал Герингу чек на несколько миллионов, которые «эко-
номический диктатор» беззаботно оприходовал. И — что
нетрудно понять — Геринг всей своей мощью обрушился на
утверждение, будто Бринкман недееспособен. Нетрудно было
предположить, что Геринг и Гитлера поспешит проинфор-
мировать в нужном ему духе. А по опыту было известно, что
тот, кому первым удастся создать у Гитлера то либо иное
впечатление, уже наполовину выиграл дело: Гитлер неохот-
но менял единожды высказанную точку зрения. И все же
172
Функу пришлось преодолеть немало трудностей, чтобы выр-
вать у Геринга уже полученные миллионы.
Излюбленной мишенью для острот Геббельса был и
оставался Розенберг, которого он охотно величал «рейхс-
философом» и всячески принижал в своих анекдотах. В
случае с Розенбергом Геббельс мог быть уверен в одобре-
нии Гитлера и потому так часто обращался к этой теме, что
его рассказы начали походить на разученный спектакль, в
котором отдельные актеры дожидались своего выхода.
Можно было почти наверняка предсказать, что ближе к
концу Гитлер непременно произнесет следующие слова:
«’’Фёлькишер беобахтер" такой же скучный, как и его ре-
дактор Розенберг. Кстати, у нас в партии есть так называ-
емый юмористический листок ’’Крапива”. Самый унылый
листок, какой только можно себе представить. А с другой
стороны, ’’ФБ" — это не что иное, как юмористический
листок». Точно так же, к особому удовольствию Гитлера,
Геббельс высмеивал Мюллера, владельца большой типогра-
фии, ибо Мюллер всячески старался наряду с партией
сохранить и старых заказчиков из католических кругов
Верхней Баварии. Он издавал продукцию от церковных
календарей до антицерковных трудов Розенберга. И он мог
это себе позволить, потому что в двадцатые годы не отка-
зывался порой печатать «Фёлькишер беобахтер», невзирая
на неоплаченные счета.
Некоторые остроты бывали тщательно подготовлены и
как звенья аккуратно вплетены в цепь действий, о развитии
которых Гитлер получал регулярную информацию Геббельс
и здесь превосходил остальных, поскольку одобрительная
реакция Гитлера снова и снова побуждала его к действию.
На радио старый член партии Эйген Хадамовский получил
руководящую должность и теперь горел желанием возгла-
вить все радиовещание рейха. Министр же пропаганды, у
которого на примете был совсем другой кандидат, опасал-
ся, как бы Гитлер и впрямь не вздумал поддерживать Ха-
дамовского, поскольку тот в 1933 году с заметным искус-
ством организовал передачи о ходе избирательной кампании.
Ханке, статс-секретарь в министерстве пропаганды, после
этого пригласил его к себе и официально сообщил ему, что
173
он недавно был произведен Гитлером в «рейхсинтенданты».
Восторги Хадамовского по поводу желанного назначения
были, по всей вероятности, за обедом доведены до сведе-
ния Гитлера в огрубленном и искаженном виде, так что
Гитлер воспринял все произошедшее как интересную шут-
ку. На другой день Геббельс нарочно велел напечатать
несколько экземпляров одной газеты, в которой была опуб-
ликована ложная информация о назначении, а вновь на-
значенный осыпался неумеренными похвалами. В таких
интригах Геббельс знал толк; теперь он мог доложить Гит-
леру, какие преувеличения и восторги содержала информа-
ция и с какой радостью Хадамовский все это воспринял.
Результатом был новый приступ хохота у Гитлера. В тот же
день Ханке попросил вновь назначенного произнести при-
ветственную речь в неподключенный микрофон, и снова
это послужило источником бесконечного веселья, когда за
столом было сообщено, с какой неумеренной радостью —
доказательством откровенного тщеславия — он реагировал
на это предложение. Теперь Геббельсу нечего было опа-
саться, что кто-то поддержит Хадамовского. Дьявольская
игра, причем высмеиваемый даже не имел возможности
вмешаться; он, вероятно, и не подозревал, что все эти
шуточки имели целью сделать его совершенно несостоя-
тельным в глазах Гитлера. Никто не мог бы также прове-
рить, точно ли Геббельс излагал факты или просто дал
волю своей необузданной фантазии.
Вообще можно было решить, что обманут сам Гитлер,
что интриган Геббельс обвел его вокруг пальца. По моим
наблюдениям: Гитлер в подобных случаях не мог тягаться
с Геббельсом, гнусное интриганство было чуждо его пря-
мой натуре. Но заставляло задуматься то обстоятельство,
что Гитлер своим одобрением поддерживал и даже прово-
цировал эту* подлую игру, ибо даже краткая недовольная
реплика могла бы прекратить ее на долгие времена.
Я часто задавался вопросом, подвержен ли Гитлер
влиянию. Да, несомненно, в большей степени тех, кто знал
в этом толк, Гитлер хоть и был недоверчив, но, как мне
кажется, в более грубом смысле, ибо он не всегда умел
разгадать хитроумные шахматные ходы или тонкие манипу-
174
ляции его, Гитлера, мнением — для методической игры
краплеными картами у него явно не хватало данных. Зато
мастерами в этой игре были Геринг, Геббельс, Борман и -
хотя и в меньшей степени — Гиммлер. Поскольку в реша-
ющих вопросах никакая откровенность, как правило, не
могла заставить Гитлера переменить мнение, позиция этих
четырех становилась тем сильнее.
Пусть упоминание еще одной шутки столь же гнусного
характера завершит мой рассказ о застольных нравах. На
сей раз мишенью стал начальник отдела иностранной прес-
сы «Путци» Ганфштенгль, за которым Геббельс следил с
великим недоверием, как за человеком, имеющим тесный
контакт с Гитлером. Больше всего Геббельс любил заклей-
мить якобы болезненную жадность Ганфштенгля. Теперь
он с помощью пластинки пытался доказать, что даже ме-
лодию сочиненного Ганфштенглем и весьма популярного
марша под названием «Фён» последний заимствовал из
одного английского зонга.
Итак, начальник отдела иностранной прессы уже снис-
кал недоверие, когда Геббельс в застольной беседе пове-
дал — а было это в период испанской войны, — что Ганф-
штенгль позволял себе пренебрежительные замечания о
боевом духе сражающихся там немецких солдат. Гитлер
вскипел: «Надо хорошенько проучить этого труса, который
не имеет ни малейшего права судить о чужой храбрости».
Несколько дней спустя к Ганфштенглю явился порученец
от Гитлера с запечатанным приказом, который дозволялось
вскрыть лишь после того, как подготовленный для него
самолет оторвется от земли. Самолет взлетел, и Ганфш-
тенгль с ужасом прочел, что его сбросят над занятой «крас-
ными испанцами» территорией, дабы там он действовал
как тайный агент Франко. Подробности Геббельс рассказал
Гитлеру во время обеда: как Ганфштенгль, ознакомившись
с приказом, в полном отчаянии просил пилота повернуть,
потому что здесь явно какое-то ужасное недоразумение,
как самолет несколько часов кружил над Германией, как
пассажиру все время сообщали ложные данные об их место-
нахождении и потому он ни минуты не сомневался, что
приближается к Испании, покуда пилот не сообщил ему,
175
что намерен совершить вынужденную посадку, после чего
уверенно приземлился на лейпцигском аэродроме. Ганфш-
тенгль, после приземления догадавшийся, что он стал жерт-
вой злой шутки, с волнением вскричал, что его хотят по-
губить, после чего бесследно исчез.
Все перипетии этой истории вызвали за столом у Гит-
лера большое веселье, тем более, что на сей раз он проду-
мывал шутку совместно с Геббельсом. Однако, когда Гит-
лер некоторое время спустя узнал, что его начальник отдела
иностранной прессы бежал за границу в поисках убежища,
он побоялся, как бы тот не начал сотрудничать с прессой,
чтобы обратить в деньги свое знание разных интимных
подробностей. Однако вопреки слухам о его жадности Ганф-
штенгль ничего подобного делать не стал.
Склонность Гитлера задеть репутацию и достоинство
даже ближайших сотрудников и верных соратников с помо-
щью безжалостных шуток находила известный отклик и у
меня. Но, хотя я по-прежнему был им пленен, в моей
приязни не осталось и следа того обожания, которое он
внушал мне в первые годы нашей совместной работы. В
повседневном общении с Гитлером я начал соблюдать ди-
станцию и, соответственно, порой даже вырабатывать спо-
собность к критическому взгляду.
Моя преданность все больше и больше была адресова-
на строительному заказчику. Возможность служить ему всем
своим умением и претворять в жизнь его строительные
замыслы меня до сих пор восхищала. Вдобавок, чем круп-
ней и значительней были мои строительные задачи, тем
больше уважения вызывала моя персона у других. Мне
предстояло, как я полагал, исполнить дело своей жизни,
которое поставит меня в один ряд с известнейшими стро-
ителями в истории. Все это вызывало у меня сознание, что
я не только пользуюсь милостями Гитлера, но и в свою
очередь оказываю ему равноценные услуги на поприще
градостроительства. Ну и, наконец, Гитлер относился ко
мне как к своему коллеге и не уставал повторять, что в
области архитектуры я его значительно превосхожу.
Регулярные обеды у Гитлера означали большую поте-
рю времени, потому что за столом засиживались до поло-
176
вины пятого. И разумеется, мало кто мог себе позволить
ежедневно расходовать столько времени. Вот и я за неделю
обедал у Гитлера раз или два, чтобы не запускать оконча-
тельно свою работу.
Но с другой стороны, появляться в гостях у Гитлера
было очень важно, ибо это придавало весомость; вдобавок
для большинства гостей быть в курсе сегодняшнего мнения
Гитлера считалось необходимым. И для самого Гитлера
такие посиделки были немаловажны, ибо здесь он мог без
труда, в непринужденной форме распространить и обкатать
новую политическую линию или лозунг. Зато он, как пра-
вило, никому не давал заглядывать в свои строительные
проекты, скажем, в ходе важного обсуждения. А если и
позволял, то главным образом ради того, чтобы услышать
какой-нибудь комментарий из уст собеседника.
Некоторые гости, словно рыбаки, уже во время еды
забрасывали наживку, чтобы договориться насчет сроков
разговора. Они говорили, что принесли снимки, отражаю-
щие новейшую стадию тех либо иных строительных работ;
в качестве приманки хороши были также снимки театраль-
ных декораций какого-нибудь вновь поставленного спек-
такля, желательно Вагнера или какой-нибудь оперетты. Но
самым надежным оружием, всегда бившим без промаха,
считалась фраза: «Мой фюрер, я принес вам новые строи-
тельные проекты». Тогда гость мог быть почти уверен, что
Гитлер скажет: «Хорошо, хорошо, вот после обеда и пока-
жете». Конечно, по правилам застолья это считалось не-
приличным, но иногда человек рисковал прождать много
месяцев, пока ему назначат официальный срок встречи.
После завершения обеда Гитлер отпускал собравших-
ся, гости коротко прощались, а предпочтенного вели в
прилегающую залу, которая по причинам совершенно не-
понятным называлась «зимним садом». При этом Гитлер
часто говорил мне: «А вы минутку подождите. Я бы еще
хотел кое-что с вами обсудить». Одна минута часто затяги-
валась на целый час, а то и больше. Потом Гитлер посылал
за мной, держался теперь он совершенно неофициально,
садился напротив в удобное кресло и спрашивал, как у
меня идут дела на стройке.
177
Между тем наступало уже 6 часов вечера. Гитлер про-
щался и уходил в свои комнаты на втором этаже, а я ехал
к себе в бюро, порой лишь ненадолго. Когда мне звонил
адъютант с известием, что Гитлер пригласил меня к ужину,
необходимо было уже через два часа снова быть в квартире
канцлера. Но часто, если мне требовалось показать какие-
нибудь чертежи, я приходил к нему и без приглашения.
В такие вечера к столу собиралось от шести до восьми
сотрудников, его адъютанты, сопровождающий врач, фото-
граф Гофман, один-два мюнхенских знакомых, пилот Гит-
лера Бауэр с радистом и бортмехаником и — как неизбеж-
ное приложение — Борман. Это был самый узкий круг
берлинских знакомых Гитлера, ибо политические сотруд-
ники, такие, как, например, Геббельс, по вечерам были
нежелательны. Уровень разговоров по вечерам был еще на
одну ступень непритязательней, чем за обедом, и сводились
они ко всяким совсем узко пустячным темам. Гитлер охот-
но выслушивал рассказы о последних театральных поста-
новках, интересовала его и скандальная хроника; пилот
рассказывал о своих полетах, Гофман потчевал собравших-
ся анекдотами из жизни мюнхенских художников, расска-
зывал о своей погоне за картинами, но чаще всего Гитлер
излагал одни и те же истории о своей молодости либо о
своем становлении.
К столу опять подавали самые простые блюда. Правда,
заведующий хозяйством Канненберг несколько раз пытался
в этой домашней атмосфере подать что-нибудь получше.
Несколько недель Гитлер с очень даже большим аппе-
титом ел ложками черную икру и расхваливал отличный,
незнакомый ему вкус. Потом он спросил Канненберга,
сколько это стоит, возмутился непомерной ценой и запре-
тил дальнейшие закупки. Тогда ему предложили дешевую
красную икру, но и она была отвергнута как чересчур
дорогая. Разумеется, все эти цены по сравнению с суммой
общих расходов не играли никакой роли, но представле-
нию Гитлера о самом себе был невыносим образ объедаю-
щегося икрой фюрера.
После ужина общество направлялось в большую гости-
ную, которая вообще-то предназначалась для официальных
178
приемов. Гости рассаживались по удобным креслам, Гитлер
расстегивал свой китель, вытягивал ноги как можно даль-
ше. Свет медленно гас, тем временем через заднюю дверь
пропускали избранную, в том числе и женского пола, об-
слугу, а также офицеров личной охраны Гитлера. Начинал-
ся первый художественный фильм. И тут мы усаживались,
как в Оберзальцберге, и молча сидели по три-четыре часа,
а когда сеанс кончался примерно в час ночи, вставали
совершенно одуревшие, с затекшими ногами. Только Гит-
лер выглядел еще вполне свежим, он с удовольствием рас-
пространялся об артистических достижениях, восхищался
игрой любимых актеров, прежде чем перейти к другим
темам. В малой гостиной разговор лениво тянулся через
пень-колоду; подавали пиво, вино и бутерброды, пока ча-
сов около двух Гитлер наконец прощался. Часто мне не-
вольно приходило на ум, что этот более чем заурядный
кружок собирается на том же самом месте, где некогда
беседовал со знакомыми, друзьями и политическими парт-
нерами Бисмарк.
Желая как-то разрядить монотонность этих вечеров, я
неоднократно пытался уговорить Гитлера пригласить како-
го-нибудь известного пианиста или, скажем, ученого. Но,
к моему удивлению, Гитлер всякий раз уклонялся от моего
предложения. «Артистам не так уж и захочется прийти
сюда, как вы думаете». На деле, конечно, многие из них
восприняли бы подобное приглашение как высокую честь.
Но, может быть, Гитлер просто не хотел нарушать тупое и
банальное завершение своего дня, любезное его сердцу. Я
также замечал, что перед людьми, профессионально его
превосходящими, Гитлер испытывал известную робость.
Правда, он от случая к случаю принимал их у себя, но лишь
в сдержанной атмосфере официальной аудиенции, может,
это и было одной из причин, почему он привязался ко мне,
совсем молодому архитектору; по отношению ко мне он не
испытывал комплекса неполноценности.
В первые годы после 1933-го адъютант приглашал дам,
которые отчасти были из мира кино, а отбор их осуществ-
лял Гитлер. Но, как правило, допускали лишь замужних,
преимущественно с мужьями; Гитлер выдерживал это пра-
179
вило, чтобы избегнуть слухов, ибо слухи вполне могли
нанести ущерб созданному Геббельсом образу фюрера, стиль
жизни которого отличается исключительной почтительно-
стью. В отношениях с этими женщинами Гитлер вел себя,
как ученик танцкласса на выпускном балу. Вот и здесь
проявлялось робкое старание ничего не напутать, раздать
должное число комплиментов, на австрийский манер при-
пасть к ручке при встрече и прощании. По завершении
приема он проводил еще некоторое время в своем узком
кругу, восхищаясь дамами — гостьями этого вечера, но
больше фигурой, чем шармом или умом, и всегда отчасти
смахивал на школьника, который убежден в неосуществи-
мости своих мечтаний, Гитлер любил высоких, склонных к
полноте женщин; Ева Браун, можно сказать маленькая и
изящная, никак не соответствовала его вкусу.
Без видимой причины, если память мне не изменяет,
году в 1935-м этим приемам ни с того ни с сего пришел
конец. Причина так и осталась неизвестной, может, сплет-
ни, может, еще что, во всяком случае, Гитлер решительно
заявил, что приглашение дам на будущее отменяется, и с
тех пор довольствовался восторгами по адресу актрис из
ежевечерних фильмов.
Лишь много позже, в 1939 году примерно, Еве Браун
выделили спальню в берлинской квартире Гитлера, рядом
с его спальней и окнами в узкий двор. Здесь еще более, чем
в Оберзальцберге, она вела замкнутый образ жизни, украд-
кой проникала через боковой вход и поднималась по боко-
вой лестнице, никогда не спускаясь в нижние помещения,
даже если в доме никого не было, кроме старых знакомых,
и очень радовалась, когда я составлял ей компанию в
долгие часы заточения.
В Берлине Гитлер крайне редко посещал театр, если не
считать оперетт. Новые инсценировки ставших уже класси-
кой оперетт, как, например, «Летучая мышь» или «Веселая
вдова», он никогда не пропускал. Я твердо убежден, что, по
меньшей мере, пять или шесть раз смотрел в различных
городах Германии «Летучую мышь», на пышную постанов-
ку которой он щедро подбрасывал средства из «шкатулки»
Бормана.
180
Любил он к тому же и «легкий жанр», несколько раз
ходил в «Зимний сад» — берлинское варьете, ходил бы
наверняка и чаще, но как-то стеснялся. Иногда он посылал
вместо себя своего мажордома, чтобы поздним вечером,
глядя в программку, выслушать рассказ о том, что было.
Несколько раз ходил он также в театр «Метрополь», где
давали оперетты-ревю с множеством полураздетых «нимф»
и убогим содержанием.
Ежегодно на Байройтском фестивале он посещал все
без исключения спектакли первого цикла. Как казалось
мне, профану в музыке, Гитлер, беседуя с госпожой Ви-
нифред Вагнер, проявлял способность судить обо всех му-
зыкальных нюансах, но куда больше занимали его достиже-
ния режиссуры.
Если не считать фестиваля, он посещал оперу крайне
редко, и его несколько больший поначалу интерес к драма-
тическим спектаклям тоже скоро сошел на нет. Даже пред-
почтительная любовь к Брукнеру не играла особой роли.
Правда, перед каждой из его «речей о культуре» на нюрн-
бергском партийном съезде проигрывали какую-нибудь часть
из какой-нибудь брукнеровской симфонии, в остальном же
он пекся лишь о том, чтобы дело всей жизни Брукнера,
начатое в монастыре Сан-Флориан, не было предано заб-
вению. Но обществу следовало непременно внушить мысль
о глубине его художественных взглядов.
Для меня так и осталось тайной, насколько Гитлер
увлекался художественной литературой. Он толковал пре-
имущественно о трудах по военной науке, о морских ка-
лендарях и о книгах по архитектуре, которые с неослабева-
ющим интересом изучал в ночные часы. Других его
высказываний я не помню.
♦ ♦ *
Я привык работать интенсивно и поначалу не мог
понять расточительность, с какой Гитлер относился к сво-
ему времени. Правда, я понимал, почему он так скучно
тянет время, завершая свой день. Но расходовать таким
образом в среднем по шесть часов было бы, на мой взгляд,
многовато, если учесть, что собственно рабочее время по-
181
лучалось куда короче. Когда, спрашивал я себя, когда он
вообще работает? От всего дня оставалась самая малость;
поднимался он поздно, проводил затем одну-две заплани-
рованные деловые встречи, но уже начиная со следующего
непосредственно за встречами обеда он, можно сказать,
впустую тратил время вплоть до наступления вечера. И без
того редко назначаемые на вторую половину дня встречи
часто срывались из-за его пристрастия к строительным
планам. Адъютанты часто просили меня: «Пожалуйста, не
показывайте ему сегодня никаких планов». И тогда я пря-
тал принесенные с собой чертежи у входа, на коммутаторе,
на вопросы же Гитлера давал уклончивые ответы. Порой он
разгадывал эту хитрость и сам искал в вестибюле и в
гардеробе тубус с чертежами.
В глазах народа фюрер был человеком, который неус-
танно трудится день и ночь. Тот, кому знакомы методы
работы любой творческой натуры, наделенной художествен-
ным темпераментом, пусть истолкует это чуждое всякой
дисциплины деление дня как жизненный стиль человека
богемы. Насколько я мог наблюдать, он, по неделям зани-
маясь пустяками, доводил до созревания какую-нибудь
проблему, чтобы потом, после «внезапного политического
озарения», окончательно сформулировать представляющее-
ся ему верным решение за несколько дней напряженной
работы. Вот и застолья, возможно, служили для него сред-
ством играючи обкатать новые мысли, всякий раз выраба-
тывать новый подход к ним, шлифовать и совершенство-
вать перед некритической публикой. Но, единожды приняв
решение, он возвращался к привычной праздности.
10
Раскрепощенный ампир
Раз или два в неделю я ходил по вечерам к Гитлеру.
Часам примерно к двенадцати, когда был прокручен послед-
ний фильм, он иногда требовал показать ему чертежи и до
двух-трех ночи обсуждал со мной каждую деталь. Осталь-
ные гости либо объединялись за стаканчиком вина, либо
182
расходились по домам, сознавая, что поговорить с Гитле-
ром сегодня не удастся.
Больше всего Гитлера привлекал наш макет города,
который сооружался в бывших выставочных залах Акаде-
мии искусств. Чтобы беспрепятственно проникать туда, он
приказал проделать проходы в стенах министерских садов,
что лежали между рейхсканцелярией и нашим зданием, и
проложить между ними дорожку. Иногда он приглашал в
наше ателье маленькое застольное общество; вооружась
карманными фонариками и ключами, мы пускались в путь.
В пустых залах прожекторы подсвечивали модель. Я мог
воздержаться от комментариев, потому что Гитлер сам с
блеском в глазах объяснял своим спутникам каждую под-
робность.
Волнение достигало апогея, когда устанавливали но-
вую модель и с помощью прожекторов освещали ее в
направлении солнца. Как правило, модели изготавливались
в масштабе 1:10, краснодеревщики обрабатывали их до
мельчайших деталей и раскрашивали в соответствии с цве-
том будущего материала. Так можно было постепенно со-
ставлять целые участки большой новой улицы, и мы полу-
чали пространственное впечатление о домах, которым
суждено было стать реальностью следующего десятилетия.
Эта модель улицы простиралась метров на тридцать сквозь
бывшие выставочные залы берлинской Академии искусств.
Особенно восхищал Гитлера большой макет, который
изображал запланированную роскошную улицу в масштабе
1:1000. Его можно было разобрать на отдельные части и
каждую часть выдвинуть с помощью столика на колесах. В
любом месте Гитлер мог таким образом войти в свою
улицу, чтобы увидеть ее будущее воздействие; так, напри-
мер, он избирал перспективу путешественника, который
прибыл с Южного вокзала, или изучал впечатление от
Купольного дворца либо со средней части улицы в обе
стороны. Для этого он почти опускался на колени, глаза —
на миллиметр над уровнем макета, чтобы получить верное
представление, говорил с необычайной живостью. Это были
те редкие часы, когда он отбрасывал привычную скован-
ность. Мне никогда больше не доводилось видеть его столь
183
оживленным, столь импульсивным и раскованным, как в
эти часы, когда сам я, нередко усталый и — даже после
долгих лет знакомства — не без следов почтительной сдер-
жанности, по большей части хранил молчание. Один из
моих ближайших сотрудников следующим образом выразил
впечатление, которое производила на него эта странная
расстановка сил: «А знаете, что вы такое? Вы несчастная
любовь Гитлера!»
Лишь немногие посетители имели доступ к этим стро-
го охраняемым от любопытных помещениям. Без личного
разрешения Гитлера никто не смел разглядывать большой
строительный план Берлина. Когда Геринг однажды осмат-
ривал макет Парадной улицы, он, пропустив свою свиту
вперед, сказал взволнованным голосом: «Несколько дней
назад фюрер говорил со мной о моих задачах после его
смерти. Он все передоверит мне, чтобы я поступил, как
сочту нужным. Но одно он заставил меня твердо ему пообе-
щать: никогда не заменять вас никем другим, после того
как он умрет, никогда не вмешиваться в ваши планы и все
оставлять на ваше усмотрение. И чтоб я выделял вам день-
ги на ваше строительство, столько, сколько вы потребуе-
те. - Геринг сделал взволнованную паузу. — Я торжествен-
но пообещал это фюреру, мы ударили по рукам. И так же
торжественно я обещаю это вам», после чего он долго и
патетически тряс мою руку.
Отец мой также посмотрел работы своего знаменитого
сына. При виде макетов он пожал плечами: «Безумие, да и
только». Вечером мы с ним были в театре, где смотрели
комедию, в которой играл Хейнц Рюман. По чистой слу-
чайности на том же спектакле был и Гитлер. В антракте он
справился у своих адъютантов, не отец ли мне пожилой
господин, что рядом со мной, после чего пригласил нас
обоих к себе. Когда мой отец ~ несмотря на свои семьдесят
пять лет, очень прямой и выдержанный — был представлен
Гитлеру, на него напала сильная дрожь, которой я у него
не видел ни до, ни после этого. Он побледнел, не реагиро-
вал на восторженные похвалы, которые расточал Гитлер его
сыну, и откланялся, не проронив ни слова. Позднее отец
никогда не вспоминал эту встречу, да и я избегал задавать
184
ему вопросы о причине беспокойства, явно охватившего
его при виде Гитлера.
♦ * *
«Безумие, да и только». Когда сегодня я перебираю
многочисленные фотографии нашей тогдашней Парадной
улицы, я и сам вижу: это было не просто безумием, но
безумием скучным.
Мы, правда, поняли, что новая улица, застроенная
исключительно общественными зданиями, произведет без-
жизненное впечатление, и потому отвели две трети ее дли-
ны под частную застройку. Попытки городского управле-
ния вытеснить с улицы торговые дома мы отбивали при
поддержке Гитлера. Мы не хотели, чтобы возникла улица,
состоящая из сплошных министерств. Чтобы привнести
жизнь в эту городскую улицу, мы специально запланирова-
ли там же фешенебельный премьерный кинотеатр, массо-
вый кинотеатр на две тысячи мест, новую оперу, три теат-
ра, новый концертный зал, здание конгрессов под названием
«Дом наций», отель в двадцать один этаж на пятнадцать
тысяч мест, варьете, большие и роскошные рестораны,
даже крытый бассейн в римском стиле, по размерам не
уступающий римским термам. Тихие внутренние дворики с
колоннадой и маленькими изысканными магазинчиками
должны были располагать к прогулке вдали от городского
шума. Мы широко использовали также световую рекламу.
Вся улица была задумана Гитлером и мной лишь как сплош-
ная выставка-продажа немецких товаров, призванная при-
влекать в первую очередь зарубежных гостей.
Но сегодня, просматривая фотографии и планы, я даже
эти части улицы нахожу безжизненными и зарегламентиро-
ванными. Утром того дня, когда меня выпустили из тюрь-
мы, по дороге в аэропорт я проехал мимо одной из этих
улиц и за несколько секунд углядел то, чего не замечал
годами: мы строили без учета масштабов.
Даже на частные магазины мы отводили блоки в 150-
200 метров длины. Мы заранее устанавливали высоту до-
мов, высоту фасадов, задвигали высотные дома в глубину и
тем отнимали у себя средство для перебивки ровной линии
185
и оживления улицы. Даже разглядывая фотографии торго-
вых домов, я всякий раз снова и снова пугаюсь при виде
той застывшей монументальности, из-за которой неизбеж-
но пошли бы прахом все наши усилия привнести в эту
улицу жизнь большого города.
Сравнительно более удачное решение мы нашли при
строительстве Центрального вокзала, которым и должна
была начинаться с юга Парадная улица Гитлера: издалека
видный стальной каркас, обшитый медными листами и
выложенный стеклянными пластинами, благодаря чему он
должен был выгодно отличаться от прочих каменных гро-
мад. Он предполагал один над другим четыре уровня, со-
единенных эскалаторами и лифтами, и должен был пре-
взойти нью-йоркский Гранд-Сентрал-Терминал.
Гости государственного уровня спускались бы по ши-
рокой наружной лестнице, подразумевалось, что они, рав-
но как и выходящие из вокзала пассажиры, будут потрясе-
ны этим грандиозным зрелищем и тем самым раздавлены,
вернее сказать, буквально убиты мощью рейха. Вокзальная
площадь в 1 000 метров длины и 330 метров ширины была
бы, наподобие дороги от Карнака до Луксора, обрамлена
трофейным оружием. Эту деталь Гитлер приказал внести
после похода на Францию и еще раз подтвердил свое
намерение поздней осенью 1941 года, после первого пора-
жения в Советском Союзе.
Площадь предполагалось завершить или увенчать Боль-
шой аркой Гитлера, или Триумфальной аркой, как сам он
называл ее лишь от случая к случаю. Наполеоновская Три-
умфальная арка при своих 550 метрах высоты представляет
собой нечто монументальное и дает Елисейским полям
после их двухкилометровой протяженности импозантное
завершение, тогда как наша Триумфальная арка 170-метро-
вой длины, 119-метровой глубины и 117-метровой ширины
превосходила бы все остальные строения в южной части
улицы и по масштабам их как бы подавляла.
После нескольких тщетных попыток у меня не оста-
лось сил уговаривать Гитлера согласиться на изменения.
Это было его любимое детище; возникшая задолго до очи-
щающего влияния профессора Трооста, арка представляет
186
собой хорошо сохранившийся образец архитектурных за-
мыслов Гитлера, которые он развивал в чертежном альбо-
ме, утерянном в двадцатых годах. Он отклонял любые пред-
ложения изменить пропорции либо что-нибудь упростить,
но был вполне удовлетворен, когда я попросту поставил
три креста вместо имени архитектора на разработанных
планах.
За 80-метровым проемом Большой арки на пятикило-
метровом удалении — так мы это себе представляли —
теряется в дымке большого города второе триумфальное
сооружение центральной магистрали, крупнейший в мире
Купольный дворец высотой в 290 метров.
Здания одиннадцати различных министерств дробили
нашу улицу на отрезке между Триумфальной аркой и Ку-
польным дворцом. Наряду с министерствами внутренних
дел, транспорта, юстиции, экономики и продовольствия
мне предложили после 1941 года достроить министерство
колоний. Следовательно, даже во время войны с Россией
Гитлер никоим образом не отказался от мысли о немецких
колониях. Министры, которые ожидали, что наши планы
дадут им возможность сконцентрировать в одном месте
разбросанные по всему Берлину управления, были крайне
разочарованы, когда Гитлер заявил, что новые здания при-
званы служить исключительно представительским целям, а
отнюдь не размещению чиновничьего аппарата.
Непосредственно к монументальной средней части
примыкал отрезок длиной больше километра, который и
был призван носить характер торговой и зрелищной улицы
и завершался так называемой Круглой площадью на пере-
сечении с Потсдамерштрассе. Отсюда и далее к северу
улица вновь приобретала торжественный характер: по пра-
вую руку высился спроектированный Вильгельмом Крей-
зом Дворец солдатской славы — гигантский куб, о назначе-
нии которого Гитлер никогда открыто не высказывался, но
ему явно виделось некое сочетание цейхгауза и мемориала.
Во всяком случае, после перемирия с Францией он прика-
зал, чтобы первым экспонатом, который будет здесь вы-
ставлен, стал вагон-ресторан, где в 1918 году был подписан
акт о поражении Германии, а в 1940-м — о капитуляции
187
Франции; склеп же был предусмотрен для захоронения
известнейших немецких фельдмаршалов прошлого, насто-
ящего и будущего. За этим сооружением простирались к
западу, вплоть до Бендхерштрассе, новые здания верховно-
го командования.
Ознакомившись с этими планами, Геринг решил, что
и его самого, и возглавляемое им министерство авиации
оттесняют на второй план. Он подрядил меня как архитек-
тора, и напротив Пантеона, на границе с Тиргартеном, мы
отыскали идеальную строительную площадку для воплоще-
ния его замыслов. Мои проекты новостройки, призванной
разместить в полном объеме все управления, возглавляемые
им после 1940 года, под общим названием «Управление
рейхсмаршала», вызвали у Геринга восторг. Гитлер же ре-
шительно заявил: «Великовато для Геринга. Уж слишком
он себя выпячивает. Да и вообще мне не нравится, когда
кто-то использует моего архитектора». Однако, неоднок-
ратно с неудовольствием высказываясь о планах Геринга,
он так ни разу и не решился указать Герингу его место.
Геринг хорошо знал Гитлера и успокаивал меня: «Оставим
все как есть, ни о чсЧ* больше не беспокойтесь. Мы вы-
строим по-своему, и, в конце концов, сам же фюрер пер-
вый будет в восторге».
Подобного рода снисходительность Гитлер часто про-
являл в личной сфере; так, например, он закрывал глаза на
семейные скандалы вокруг — коль скоро их не представля-
лось возможным обыграть на благо политической идее, как
в случае с Бломбергом. Он мог посмеяться над тягой к
роскоши, позволял себе в узком кругу ехидные замечания,
ни единым словом не намекая тому, о ком шла речь, что
осуждает его поведение.
Проект здания для ведомства Геринга содержал протя-
женные ряды лестниц, вестибюлей и парадных залов, кото-
рые занимали больше места, чем сами рабочие помещения.
Главная роль отводилась помпезному вестибюлю с парад-
ной лестницей, которая проходила через все четыре этажа,
но оставалась без употребления, потому что любой нор-
мальный человек предпочитал подниматься на лифте. Сло-
вом, все вместе взятое делалось исключительно напоказ; в
188
моем развитии это означало решительный шаг от заплани-
рованного неоклассицизма, следы которого, вероятно, еще
можно было обнаружить в новом здании рейхсканцелярии,
к громогласной репрезентативной архитектуре нуворишей.
Служебная хроника напоминает мне, что 5 мая 1941 года
рейхсмаршалу доставил большое удовольствие макет его
будущего управления. Особенный восторг вызвала у него
парадная лестница. Здесь он предполагал ежегодно сооб-
щать офицерам авиации лозунг года. «И для этой величай-
шей парадной лестницы мира, — так дословно, если верить
моей хронике, продолжал Геринг, — Брекер должен воз-
двигнуть статую главного строительного инспектора. Она
будет стоять здесь в честь того человека, который так
превосходно все спланировал».
Эта часть здания с 240-метровым фасадом, выходящим
на Парадную улицу, была соединена с таким же большим
флигелем, выходившим на Тиргартен и содержавшим за-
требованные Герингом парадные залы, которые одновре-
менно должны были служить квартирой для него самого.
Спальные помещения я расположил на верхнем этаже.
Поставив во главу угла защиту от воздушного нападения, я
хотел настелить на верхней крыше 4-метровый слой земли,
так чтобы в нем могли укореняться даже большие деревья
и на высоте 40 метров над Тиргартеном возник бы насто-
ящий парк площадью в 11 800 квадратных метров с бассей-
нами и теннисным кортом; кроме того, там же предпола-
гались фонтаны, пруды, галереи с колоннами, перголы,
помещения для отдыха и, наконец, летний театр на двести
сорок зрителей над крышами Берлина. Геринг был потря-
сен и уже мечтал о празднествах, которые он будет устра-
ивать в саду на крыше. «Большой купол я подсвечу бен-
гальскими огнями и устрою большой фейерверк в честь
моих гостей».
Даже не считая подвалов, комплекс Геринга должен
был иметь объем в 580 000 кубических метров, тогда как
недавно завершенная строительством рейхсканцелярия Гит-
лера насчитывала всего 400 000. Но Гитлер отнюдь не
считал, будто Геринг его обошел: в своей основополагаю-
щей для постижения его архитектурных замыслов речи от
189
2 августа 1938 года он заявил, что в соответствии с большим
проектом реконструкции Берлина предполагает использо-
вать недавно отстроенную рейхсканцелярию лет примерно
десять-двенадцать. В долгосрочных же планах предусмотре-
ны правительственные и жилые резиденции значительно
больших размеров. После совместного осмотра админист-
ративного комплекса ведомства Гесса Гитлер спонтанно
определял истинное назначение зданий на Фоссштрассе,
ибо у Гесса обнаружил выдержанную в интенсивно крас-
ных тонах парадную лестницу и интерьер, куда более сдер-
жанный и непритязательный, чем имперский стиль, кото-
рому отдавали предпочтение он сам и другие верхи рейха.
Вернувшись в рейхсканцелярию, Гитлер с неподдельным
гневом раскритиковал решительную неспособность своего
заместителя разбираться в искусстве: «Гесс начисто лишен
художественного чутья, я в жизни не позволю ему выстро-
ить что-нибудь новое. Впоследствии он получит нынеш-
нюю рейхсканцелярию под резиденцию, и я не разрешу ему
там ничего перестраивать, потому что он в этом ни черта
не смыслит». Подобная критика да вдобавок применитель-
но к художественному чутью вполне могла означать закат
карьеры и в отношении Рудольфа Гесса была многими
взята на заметку. Впрочем, лично Гессу Гитлер своего
мнения практически не высказал. И только по более сдер-
жанному, чем раньше, отношению придворных тот мог
понять, что его акции заметно упали.
♦ ♦ ♦
Входить в планируемый городской центр на севере,
как и на юге, полагалось с Центрального вокзала. Поверх
водного массива — ПО метров в длину и 350 в ширину —
можно было увидеть удаленный почти на два километра
центральный купол. Но свой водный массив мы отнюдь не
собирались подключать к Шпрее, загрязненной стоками
большого города. Как старый любитель водного спорта, я
желал, чтобы в моем озере была чистая вода, пригодная для
купания. Раздевалки, лодочные станции и пляжи должны
были обрамлять место для купания прямо посреди большо-
го города, что создавало бы чрезмерный контраст с огром-
190
ними зданиями, отраженными в зеркальной глади. А при-
чина, по которой я решил сделать здесь озеро, была более
чем проста: болотистый грунт не подходил для строитель-
ства.
На западной стороне озера предполагалось воздвиг-
нуть три больших здания; посредине — новая берлинская
ратуша почти полукилометровой длины. Гитлер и я поддер-
жали разные проекты; после долгих дискуссий я, несмотря
на неослабевающее сопротивление Гитлера, одержал верх
благодаря моим аргументам. По бокам ратуши располага-
лись с одной стороны полицей-президиум, с другой —
главное командование морского флота. С востока среди
зелени намечалось строительство нового здания Военной
академии. Архитектурные планы всех строек были уже за-
вершены.
Эта улица между двумя Центральными вокзалами, без
сомнения, воплощала выраженное средствами архитектуры
общее представление о политической, военной и хозяй-
ственной мощи Германии. В центре ее пребывал неограни-
ченный властитель рейха и — как вершина его мощи в
непосредственной близости к нему, доминируя надо всем
окружением, — Купольный дворец будущего Берлина. По
крайней мере, на уровне планов осуществился тезис Гитле-
ра о том, что «Берлин должен изменить свой облик, дабы
соответствовать своей новой миссии».
Вынашиванию этих планов я отдал пять лет своей
жизни и, несмотря на все ошибки и нелепости, не могу до
конца отделаться от своих прежних представлений. По-
рой, когда я пытаюсь разобраться в причинах своей анти-
патии к Гитлеру, мне кажется, будто ко всему ужасному,
что он делал либо планировал, примешивается и мое лич-
ное разочарование, вызванное его играми с войной и
катастрофами; сознаю я также, что все эти планы стали
единственно возможны благодаря его бездумной игре с
властью.
Проекты такого размаха указывают в первую голову на
приступ хронической мегаломании, и, однако же, было бы
несправедливо полностью отвергать весь замысел оси юг —
север. Эта широкая магистраль, эти новые Центральные
191
вокзалы с подземными транспортными развязками, исходя
из сегодняшних представлений, были бы по своим масш-
табам отнюдь не чрезмерны, как наши торговые дома,
которые, если сравнить их с размерами нынешних офисов
и министерств во всем мире, останутся далеко позади. Если
они выходили за рамки нормальных человеческих пред-
ставлений, дело было не столько в масштабах, сколько в
навязчивости. Гигантский Купольный дворец, будущая
рейхсканцелярия Гитлера, роскошный комплекс Геринга.
Дворец солдатской славы и Триумфальная арка - на все
эти сооружения я смотрел глазами Гитлера-политика, кото-
рый, рассматривая однажды большой макет города, взял
меня за руку и с увлажненными глазами поведал: «Теперь
вы поняли, почему мы это делаем с таким размахом? Это
ведь столица германского рейха — ах, будь у меня здоровье
покрепче...»
* * *
Гитлер очень торопил с завершением 7-километрового
главного участка его проекта. После подробных расчетов
весной 1939 года я доложил ему, что до 1950 года строи-
тельство будет завершено. Вообще-то я надеялся доставить
ему своим сообщением особую радость и потому испытал
разочарование, когда он всего лишь с удовлетворением
принял мое обещание, хотя оно предполагало напряжен-
ную и бурную деятельность. Возможно, он думал при этом
о своих военных планах, которые могли обратить в ничто
все мои расчеты.
Зато в другие дни он был настолько помешан на свое-
временном выполнении плана, настолько, казалось, не мог
дождаться, когда наконец придет 1950 год, что — если
допустить, будто его градостроительные замыслы были все-
го лишь призваны скрыть планы его экспансий, — лучшей
маскировки он просто не мог придумать. Неоднократные
высказывания Гитлера о политическом значении его пла-
нов должны были бы насторожить меня, но та уверенность,
с какой он говорил о соблюдении всех строительных сро-
ков, заставляла верить ему. Я уже привык, что порой он
делает замечания на уровне бреда; задним числом проще
192
отыскать нить, которая связывает эти высказывания между
собой и с моими строительными замыслами.
Гитлер вечно опасался, как бы наши проекты не стали
достоянием гласности. Мы приоткрывали лишь отдельные
части, поскольку наша работа не могла протекать совсем
уж без участия общественности: слишком многие были
заняты на ее подготовительных стадиях. Поэтому мы от
случая к случаю давали возможность ознакомиться с наи-
более безобидными частями нашего плана, да и общегород-
ская концепция была с разрешения Гитлера обнародована
в написанной мною статье. Однако, когда кабаретист Вер-
нер Финк со сцены высмеял эти проекты, его тотчас упря-
тали в концентрационный лагерь, хотя, возможно, тому
были и другие причины. Причем взяли его как раз накану-
не того дня, когда я собирался посетить его представление,
чтобы показать, что не держу на него зла.
Наша осторожность проявлялась и в мелочах. Когда
мы обдумывали идею снести башню берлинской ратуши,
мы организовали через посредство статс-секретаря Карла
Ханке «Письмо в редакцию» на страницах одной из бер-
линских газет, чтобы выявить мнение народа. Из-за ярос-
тных протестов читателей я решил до поры до времени
отказаться от своего замысла. При осуществлении наших
планов следовало всячески щадить чувства общественнос-
ти. Так, например, возникали соображения восстановить в
Дворцовом парке Шарлоттенбурга прелестный замок Мон-
бижу, на месте которого предполагалось выстроить музей.
Из этих же соображений была сохранена радиобашня, и
Колонна победы, хотя она стояла на пути наших преобра-
зований, тоже осталась на своем месте: Гитлер видел в ней
монумент немецкой истории и для вящего воздействия
приказал уж заодно нарастить ее стержень на один барабан;
при этом он сам изготовил до сих пор сохранившийся
набросок и насмехался над скупостью прусского государ-
ства, которое даже в минуты триумфа сэкономило на вы-
соте своей колонны.
Я превысил расходы по реконструкции Берлина на 4-
6 миллиардов, что, по сегодняшним ценам, составило бы от
6 до 24 миллиардов. За оставшиеся до 1950 года одиннад-
193
цать лет предполагалось ежегодно вкладывать в строитель-
ство примерно 500 миллионов рейхсмарок; отнюдь не уто-
пические строительные начинания, ибо это составляло все-
го лишь двадцать пятую часть общего объема строительных
работ. Для собственного успокоения и оправдания я привел
и еще одно, хотя и весьма сомнительное сравнение, вычис-
лив, какой процент дохода от всех налогов, собранных в
тогдашней Пруссии, затребовал для берлинских новостроек
известный своей бережливостью прусский король Фридрих
Вильгельм I, отец Фридриха Великого. Он во много раз
превысил наши расходы, составлявшие всего лишь три
процента общей суммы налогов, равных 15 700 000 000
рейхсмарок. Впрочем, сравнение было не совсем коррект-
ное, так как налогообложение тех времен не шло ни в
какое сравнение с теперешним.
Профессор Хеттлаге, мой советник по вопросам бюд-
жета, свел наши финансовые идеи в одну саркастическую
реплику: «В городе Берлине расходы должны зависеть от
доходов, а у нас — наоборот». Эти ежегодно необходимые
500 миллионов, по мнению Гитлера и по-моему, тоже сле-
довало не требовать сразу и полностью, а раскидать их на
множество бюджетов; каждое министерство, равно как и
каждое общественное учреждение, должно было вписать
свои потребности в свой бюджет, как, например, железная
дорога — на обновление берлинской железнодорожной сети
или город Берлин — на улицы и подземку. А частные
предприятия и без того за все платили сами.
В 1938 году, когда мы обсудили все детали, Гитлер,
потешаясь над этим, как он полагал, хитрым способом
незаметно добиться финансирования, сказал: «Если раз-
бросать по отдельным бюджетам, никто не поймет, сколько
стоит все вместе. Например, мы будем финансировать только
Купольный дворец и Триумфальную арку. И призовем народ
жертвовать; вдобавок пусть министр финансов ежегодно
предоставляет в распоряжение вашего ведомства шестьде-
сят миллионов. А то, что вам не сразу понадобится, мы
сбережем». К 1941 году я уже накопил 218 миллионов. В
1943-м по предложению министра финансов и с моего
согласия счет, на котором к тому времени набралось 320
194
миллионов, был тихо ликвидирован, причем Гитлера об
этом вообще не поставили в известность.
Возмущенный расходованием общественных средств,
министр финансов Шверин-Крозигк постоянно возражал и
протестовал. Чтобы избавить меня от этих огорчений, Гит-
лер сравнил себя с баварским королем Людвигом II: «Да
знай этот министр финансов, какие источники дохода по-
лучит государство благодаря моим новостройкам буквально
через пятьдесят лет! Ведь как обстояли дела с королем
Баварии Людвигом II? Его провозгласили безумным из-за
расходов на дворцы и замки. А нынче большая часть при-
езжих только ради них и посещает Верхнюю Баварию. Да
одна лишь плата за вход давным-давно перекрыла все стро-
ительные издержки. Как вы думаете? Весь мир будет сте-
каться в Берлин, чтобы увидеть наши постройки. Амери-
канцам достаточно объявить, во что обошлась нам ротонда,
мы можем даже прибавить что-нибудь и скажем вместо
миллиарда полтора! Такое они просто обязаны увидеть:
самое дорогостоящее сооружение в мире!»
Сидя над планами, он часто повторял: «Знаете, Шпеер,
моя единственная мечта - дожить до того дня, когда все
это будет завершено. В 1950 году мы устроим всемирную
выставку. До тех пор наши здания будут пустовать, а потом
мы используем их как выставочные павильоны. И пригла-
сим к себе в гости весь мир!» В таком примерно духе он
изъяснялся, и угадать его истинные мысли было непросто.
Жене моей, которой пришлось бы на ближайшие одиннад-
цать лет отказаться от нормальной семейной жизни, я
пообещал в утешение кругосветное путешествие в 1950
году.
Расчет Гитлера — переложить тяготы по финансиро-
ванию строительства на чужие плечи - вполне оправдал-
ся. Ибо крепнущий богатый Берлин, благодаря централи-
зации управленческого аппарата, привлекал все новых и
новых чиновников; всякие промышленные директораты
должны были учитывать эту тенденцию, расширяя свои
берлинские представительства. Для воплощения их стро-
ительных замыслов до сих пор «витриной Берлина» счи-
талась лишь Унтер-ден-Линден и кое-какие не столь зна-
195
чительные улицы. Новый же проспект 120-метровой ши-
рины привлекал, во-первых, потому, что там можно было
не опасаться транспортных пробок, характерных для ста-
рых берлинских улиц, но также и потому, что участки под
застройку в этих первоначально удаленных от центра ме-
стах были сравнительно дешевы. К началу своей деятель-
ности я обнаружил множество заявок на строительство,
которые должны были без разбору осуществляться в лю-
бом месте Берлина. Вскоре после прихода Гитлера к вла-
сти возникло большое новое здание Рейхсбанка в захуда-
лом квартале, где для этой цели снесли несколько зданий.
Кстати, Гиммлер, однако, после трапезы продемонстриро-
вал Гитлеру план этого здания и вполне серьезно обратил
внимание фюрера на то, что продольная и поперечная оси
прямоугольного корпуса воспроизводят форму христиан-
ского креста, что является скрытым возвеличиванием хри-
стианской веры руками католического архитектора Воль-
фа. Гитлер достаточно разбирался в архитектуре, а потому
его лишь позабавили выкладки Гиммлера.
Всего лишь через несколько месяцев после оконча-
тельного утверждения планов пригодная еще до переноса
трамвайных путей для застройки часть улицы была роздана;
число заявок от министерств, частных предприятий и уп-
равлений рейха на участки, которые будут доступны для
строительства не ранее, чем через несколько лет, выросло
до такой степени, что мы уже начали раздавать участки
южнее Южного вокзала. И лишь с превеликим трудом мы
уговорили доктора Лея, руководителя «Германского трудо-
вого фронта», не скупать на огромные средства, сложившиеся
из профсоюзных взносов, пятую часть всей улицы под свои
цели. Во всяком случае, он отхватил целый трехсотметро-
вый квартал, где собирался разместить большой увесели-
тельный центр.
Разумеется, среди причин начавшейся строительной
лихорадки была и надежда угодить Гитлеру, возводя осо-
бенно заметные здания. Поскольку расходы на эти здания
значительно превысили бы таковые на обычных строитель-
ных участках, я посоветовал Гитлеру за дополнительно
израсходованные миллионы как-то вознаграждать заказчи-
196
ков, на что он спокойно согласился. «А почему бы не
учредить орден для тех, кто имеет какие-то заслуги перед
искусством? Мы будем вручать их очень редко и главным
образом тем, кто финансировал большое строительство.
Тут орденом можно добиться многого». Даже британский
посол, полагая — и отнюдь не без оснований, — что угодит
Гитлеру, предложил в плане реконструкции Берлина соору-
жение нового посольства, да и Муссолини проявил к этим
планам необычайный интерес.
Хоть Гитлер и хранил молчание насчет своих истин-
ных планов в области архитектуры, но кое-что неизбежно
просачивалось, и об этом достаточно говорили и писали.
Результатом был заметный взлет в области архитектуры.
Будь Гитлер заинтересован в коневодстве, среди ведущих
персон рейха разразилась бы мания коневодства, здесь же
валом повалила массовая фабрикация проектов, подогнан-
ных под вкусы Гитлера. Правда, это еще не свидетельство-
вало о развитии стиля Третьего рейха, а всего лишь об
отдельном направлении, которому были свойственны опре-
деленные эклектические моменты, но уж оно-то определя-
ло все. При этом Гитлер вовсе не был доктринером. Он
вполне допускал, что площадка для отдыха на автостраде
либо гитлерюгендцентр в сельской местности никак не
может походить на городское строение. Точно так же ему
никогда не пришло бы в голову вообразить себе фабрику,
выстроенную в упомянутом репрезентативном стиле; он
вполне мог восторгаться фабрикой из стекла и стали. Но
постройки общественных зданий в государстве, которое
ставит себе целью создать империю, должны были, как он
полагал, носить вполне определенный отпечаток.
Следствием берлинской реконструкции явились мно-
гочисленные проекты в других городах. С этих пор каждый
гаулейтер желал увековечить себя посредством своего горо-
да. Почти каждый из этих планов, как и мой берлинский
проект, имел в основе скрещение двух осей, совпадающих
даже по странам света. Берлинский образец сделался схе-
мой. При обсуждении планов Гитлер неустанно делал соб-
ственные наброски. Они лихо выходили из-под его пера,
точные по перспективе; вертикальный срез, ракурсы и про-
197
екции он наносил с соблюдением масштабов. Ни один
профессиональный архитектор не сумел бы сделать это
лучше. По утрам он порой демонстрировал хорошо выпол-
ненный чертеж, который изготовил за ночь; большинство
же чертежей, однако, состояло из нескольких поспешных
штрихов, возникших непосредственно в ходе дискуссии.
Я и по сей день сохранил все наброски, которые Гит-
лер сделал в моем присутствии, снабдив их датой и описа-
нием темы. Любопытно, что из ста двадцати пяти наброс-
ков примерно четверть создавалась для реконструкции
Линца, который всегда был особенно близок его сердцу.
Столь же часто встречаются среди них и театральные про-
екты. Однажды утром он ошеломил нас проектом тщатель-
но вычерченной за ночь «Колонны движения» для Мюнхе-
на, которая как новый символ города обрекла бы башни
Фрауенкирхе на жалкое существование.
Этот проект, а заодно с ним и берлинскую Триумфаль-
ную арку он рассматривал как свое личное дело, а потому
не стеснялся править проект мюнхенского архитектора даже
в мелочах. Мне и по сей день кажется, что это были
истинные улучшения, которые полней отражали передви-
жение статических сил в цоколе, чем предложения архи-
тектора, кстати такого же самоучки.
Герман Гислер, которому Гитлер поручил планировку
Мюнхена, умел очень удачно изображать «вождя рабо-
чих» - заику, то есть доктора Лея. Причем Гитлер был в
таком восторге от гислеровского искусства, что снова и
снова просил показать ему, как чета Лей знакомится с
выставкой моделей в демонстрационном зале. Сперва Гис-
лер показывал, как вождь немецких рабочих в изысканном
летнем костюме, белых перчатках с оторочкой и соломен-
ной шляпе, сопровождаемый своей столь же вызывающе
разодетой супругой, посещает студию и как он, Гислер,
демонстрирует ему планы перестройки Мюнхена, покуда
Лей не перебивает его репликой: «Я застрою весь квартал.
Сколько это будет стоить? Несколько сот миллионов?
Построим, построим...» — «А что именно вы хотите пост-
роить?» — «Большой дом моделей. Я буду делать всю моду!
Моя жена будет делать моду! Для этого нам нужен большой
198
дом! И мы его выстроим! И мы оба, моя жена и я, будем
в нем определять немецкую моду... И еще... и еще... И еще
нам нужны проститутки! Много, целый дом, с современ-
ным оборудованием! Мы все возьмем в свои руки! Пару
сотен миллионов на строительство — это для нас раз плю-
нуть». К великой досаде Гислера, Гитлер заставил его не-
счетное число раз изображать эту сцену и смеялся до слез
над извращенными взглядами своего «вождя рабочих».
Гитлер неустанно подгонял не только мои собственные
планы. Он то и дело санкционировал строительство фору-
мов в каждом главном городе и призывал тамошних гаулей-
теров стать подрядчиками в строительстве представитель-
ских зданий. Уже здесь я неоднократно и не без досады
замечал его стремление вселить в гаулейтеров дух беспо-
щадного соревнования, ибо он был убежден, что лишь
таким способом можно добиться высоких результатов. Он
никак не мог понять, что возможности наши весьма огра-
ничены. А мое возражение, что скоро мы вообще не смо-
жем укладываться в намеченные сроки, поскольку гаулей-
теры пускают наличный стройматериал на собственные
нужды, он пропускал мимо ушей.
На помощь ему пришел Гиммлер. Прослышав о грозя-
щей нехватке кирпича и гранита, он предложил Гитлеру
привлечь к делу заключенных. И еще выстроить в Заксен-
хаузене неподалеку от Берлина под руководством СС и как
собственность СС большой кирпичный завод. Поскольку
Гиммлер чутко воспринимал всякие новые веяния, в ско-
рости сыскался и некий изобретатель, создавший новую
технологию изготовления кирпича. Но обещанной продук-
ции мы, однако, не получили, так как изобретение не
состоялось.
Та же судьба постигла и второе обещание, которое дал
Гиммлер в своей вечной гонке за проектами на будущее. С
помощью заключенных концлагерей он намеревался по-
ставлять гранитные блоки для нюрнбергских и берлинских
новостроек, не мешкая, организовал фирму под каким-то
непритязательным названием и приступил к ломке камня.
Но из-за уникальной некомпетентности эсэсовских пред-
принимателей все блоки у них выходили с трещинами и
199
сколами, и в конце концов эсэсовцы признались, что могут
поставить лишь незначительную часть обещанной продук-
ции, остальная же перешла в руки доктора Тодта, ведавше-
го дорожным строительством, для укладки мостовых. Гит-
лер же, возлагавший большие надежды на посулы Гиммлера,
все мрачнел, мрачнел и под конец саркастически заметил,
что СС следовало бы заняться производством бумажных
пакетов и войлочных шлепанцев, каковые искони счита-
лись традиционной продукцией для заключенных.
♦ ♦ ♦
Из множества запланированных новостроек лично я
должен был по желанию Гитлера проектировать площадь
перед Купольным дворцом. К тому же я взял на себя новое
здание для Геринга и Южный вокзал. Этого хватало с
лихвой, поскольку на мне еще лежала проектировка зданий
для нюрнбергского партсъезда. Но, так как осуществление
этих проектов растягивалось на целое десятилетие, я мог,
выдав техническую документацию, обходиться проектной
конторой обозримых размеров на восемь-десять сотрудни-
ков. Моя частная контора располагалась на Линденаллее в
Вестенде, неподалеку от площади Адольфа Гитлера, ранее
площади Рейхсканцлера. Однако вторая половина дня до
позднего вечера регулярно принадлежала моей официаль-
ной градостроительной конторе, что на Паризерплац. Здесь
я распределял большие заказы среди лучших, на мой взгляд,
архитекторов Германии; Пауль Бонац после четырех спро-
ектированных мостов получил заказ на новое высотное
здание главного командования военно-морского флота, и
его с размахом выполненный проект вызвал живейшее
одобрение Гитлера. Бестельмейеру я поручил проектирова-
ние новой ратуши, Вильгельму Крейзу — Штаб верховного
командования, Дворец солдатской славы и различные му-
зеи: Петеру Беренсу, учителю Гропиуса и Миза ван дер
Роэ, по предложению АЭГ, его традиционного работодате-
ля, было поручено выстроить управление фирмы на глав-
ной улице. Конечно же, эта работа вызвала протест Розен-
берга и его культуртрегеров, которые сочли неприемлемым,
чтобы данный глашатай радикализма в архитектуре увеко-
200
вечил свое имя строением на «фюрерштрассе». Гитлер же,
высоко ценивший петербургское посольство работы Петера
Беренса, сделал так, чтобы заказ все-таки достался ему. Вот
и своего учителя Тессенова я неоднократно приглашал
участвовать в конкурсах, однако он не желал отказываться
от своего непритязательного провинциально-ремесленного
стиля, а потому решительно противился искушению соору-
жать монументальные здания.
В качестве скульптора я чаще всего привлекал Иозефа
Торака, работам которого посвятил целую книгу генераль-
ный директор Берлинских музеев Вильгельм фон Боде, а
также Арно Брекера, ученика Майоля. В 1943 году Брекер
передал своему учителю мой заказ на скульптуру, которую
предполагалось установить в Груневальде.
Историки полагают, что в личном общении я избегал
контактов с партией, но ведь точно так же можно было
сказать, что партийные заправилы избегали контактов со
мной, считая меня выскочкой. Впрочем, отношение ко мне
рейхс- и гаулейтеров меня ничуть не занимало, поскольку
ко мне доверительно относился сам Гитлер. За исключени-
ем Карла Ханке, который меня «открыл», я ни с кем из них
не свел более тесного знакомства, и никто из них не бывал
у меня. Зато у меня сложился свой близкий круг как среди
людей искусства, которым я давал заказы, так и среди их
друзей. В Берлине, насколько мне позволяли редкие сво-
бодные часы, я проводил время вместе с Брекером и Крей-
зом, а к ним частенько присоединялся пианист Вильгельм
Кемпф. В Мюнхене я дружески общался с Йозефом Тора-
ком и художником Германом Каспаром, которого по вече-
рам никак не удавалось удержать от громогласных объясне-
ний в любви к Баварской династии.
Близкие отношения сложились у меня и с моим пер-
вым заказчиком, для которого я уже в 1933 году, еще до
работы на Гитлера и Геббельса, строил ресторацию в Сиг-
рене под Вилснаком. У доктора Роберта Франка я часто
проводил с семьей конец недели в тридцати одном кило-
метре от ворот Берлина. Франк был до 1933 года генераль-
ным директором прусских электростанций, однако после
прихода Гитлера к власти был смещен со своего поста и
201
жил весьма уединенно как частное лицо; испытывая от
случая к случаю притеснения со стороны партии, он был
надежно защищен моей дружбой от нападок. В 1945 году я
постарался устроить свою семью подальше от эпицентра
катастрофы, в Силезии, и оставил ее на попечение Франка.
Вскоре после моего возвышения я убедил Гитлера, что
наиболее усердные члены партии уже давно заняли руково-
дящие посты, так что для выполнения стоящих передо
мной задач остались лишь партийцы второго ранга. И тогда
Гитлер без раздумий позволил мне подбирать сотрудников
по собственному разумению. Постепенно разошлась молва
о том, что в моем бюро можно обрести надежное и без-
опасное прибежище, а потому вокруг нас группировалось
все больше и больше архитекторов.
Как-то раз один из моих сотрудников попросил у меня
рекомендацию для вступления в партию. Потом мой ответ
передавали из уст в уста по всей Генеральной инспекции.
«Это еще зачем? Довольно с вас, что я там состою».
Далее я, как и прежде, очень редко ходил на партий-
ные собрания, почти не имел контактов с партийными
кругами берлинского, например, управления партии, за-
бросил все доверенные мне партийные посты, хотя и мог
бы при желании превратить их в ключевые позиции. Даже
руководство отделом «Эстетика труда» я по недостатку
времени все больше передоверял своему постоянному заме-
стителю. Причиной подобной сдержанности в числе проче-
го был так до сих пор и не изжитый мною страх перед
публичными выступлениями.
* * ♦
В марте 1939 года я с ближайшими друзьями предпри-
нял поездку по Сицилии и Южной Италии. Вильгельм
Крейз, Йозеф Торак, Герман Каспар, Арно Брекер, Роберт
Франк, Карл Брандт с женами составили нам компанию.
Присоединилась к нам и жена министра пропаганды Магда
Геббельс, которая по нашему приглашению совершила это
путешествие под чужим именем.
В непосредственном окружении Гитлера при его снис-
ходительности разыгрывалось множество любовных инт-
202
риг. Так, например, Борман, грубо и бестактно — чего
вполне можно было ожидать от человека столь бездушного
и безнравственного, — пригласил свою любовницу, киноак-
трису, в свой дом в Оберзальцберге, где она по многу дней
жила вместе с его семьей. Лишь непонятная мне терпи-
мость госпожи Борман позволила избежать скандала.
У Геббельса тоже было множество любовных интриг;
его статс-секретарь Ханке рассказывал, отчасти забавляясь,
отчасти возмущенно, как Геббельс шантажировал молодых
киноактрис. Однако его отношения с чешской киноактри-
сой Лидой Бааровой были больше чем обычной интриж-
кой. Жена Геббельса тогда от него отреклась и потребовала,
чтобы министр оставил ее и детей. Ханке и я, мы оба, были
всецело на ее стороне, но Ханке вдобавок усложнил этот
семейный кризис, влюбившись в жену своего министра,
которая была много его старше. Чтобы вызволить госпожу
Геббельс из щекотливой ситуации, я пригласил ее поехать
вместе с нами на юг. Ханке желал поехать вслед за нами,
не уставая засыпать ее любовными письмами, но она реши-
тельно его отвергала.
Во время нашего путешествия фрау Геббельс неизмен-
но оставалась любезной, уравновешенной женщиной. Во-
обще, надо сказать, что жены столпов режима оказались
более неподатливыми на искушения власти, чем их мужья.
Они не витали в их фантастических мирах, они с внутрен-
ним предубеждением наблюдали эти порой гротескные
блошиные прыжки, и политические вихри, возносившие
кверху мужей, стороной обходили жен. Фрау Борман так и
осталась скромной, несколько забитой домохозяйкой, хотя
и слепо преданной как мужу, так и партийной идеологии;
при виде фрау Геринг мне казалось, будто она про себя
подсмеивается над тщеславием и фанфаронством своего
мужа, да и Ева Браун, в конце концов, тоже не раз дока-
зывала свое внутреннее превосходство; во всяком случае,
она никогда не использовала в личных целях власть, кото-
рая лежала рядом — стоит только протянуть руку.
Сицилия со своими руинами дорических храмов в
Сегесте, Сиракузах, Селинунте и Агридженто прекрасно
довершила впечатления, вынесенные нами из прежних
203
путешествий по Греции. При виде храмов Селинунта и
Агридженто я снова - и не без тайного удовлетворения —
констатировал, что и древняя архитектура была не свобод-
на от приступов мегаломании, греки-колонизаторы здесь
явно пренебрегали излюбленными у них на родине прин-
ципами соразмерности. При виде этих храмовых сооруже-
ний поблекли все памятники сарацинско-норманнской
архитектуры, которые нам доводилось видеть, не считая
разве что великолепного охотничьего замка Фридриха II
Кастель дель Монте. Пестум явился еще одной вершиной
в нашем путешествии. С другой стороны, Помпея казалась
мне более удаленной от чистых форм Пестума, нежели
наши строения от дорических храмов.
На обратном пути была на несколько дней остановка
в Риме. Фашистское правительство обратило внимание на
нашу не совсем обычную спутницу, и Альфиери, итальян-
ский министр пропаганды, пригласил нас всех в оперу, но
при этом никто из нас не сумел бы сколько-нибудь убеди-
тельно растолковать, чего ради вторая дама рейха одна
совершает зарубежный вояж, вот почему мы поспешили
как можно скорее уйти.
Покуда мы зачарованно созерцали прошлое Греции,
Гитлер приказал занять Чехию и присоединить ее к рейху.
В Германии мы застали подавленное настроение. Общая
тревога по поводу того, что ожидает нас завтра, охватила
нас всех. Меня и сегодня странно волнует способность
народа правильно расценивать будущее, не полагаясь на
уговоры официальной пропаганды.
«У этого человека нет с нами ничего общего, он при-
надлежит совершенно другому миру», — произнес Геббельс.
Гитлер возразил: «Речь могла идти только о фон Нейрате.
Среди англосаксов он считался благородным человеком.
На международное сообщество его назначение подействует
успокоительно, ибо за этим они угадают мое намерение не
лишать чехов их народной жизни».
Гитлер попросил меня рассказать о моих итальянских
впечатлениях. Там мне больше всего бросилось в глаза, что
ограды и стены всюду, вплоть до деревень, были исписаны
воинственными пропагандистскими лозунгами. «Нам это
204
не нужно, — только и сказал Гитлер. — Если придется
воевать, немецкий народ и без того достаточно тверд духом.
Вот для Италии такой вид пропаганды, может быть, больше
всего подходит. А уж принесет ли она пользу — это другое
дело».
Гитлер уже много раз призывал меня выступить вместо
него на открытии мюнхенской архитектурной выставки. До
сих пор мне как-то удавалось под все новыми и новыми
предлогами уклоняться от подобных просьб. К весне 1938
года из этого получился своеобразный торг, поскольку я
изъявил готовность разработать проект картинной галереи
для Линца, а также тамошний стадион, если только меня не
заставят выступать.
Однако теперь, накануне пятидесятилетия Гитлера,
предполагалось открыть для движения часть оси запад-
восток, и Гитлер обешал сам участвовать в торжественной
церемонии. Тут уж и мне пришлось оскоромиться и произ-
нести свою первую речь — да еще при всем народе, да еще
в присутствии главы государства. За обедом Гитлер возвес-
тил: «Большая новость! Шпеер произнесет речь! Любопыт-
но, что он намерен нам сказать».
У Бранденбургских ‘ ворот посреди проезжей части
выстроилась вся городская верхушка со мной на правом
фланге, в то время как толпа теснилась за ограждениями,
на тротуарах. Издали послышались звуки ликования. Они
нарастали с приближением автоколонны и наконец превра-
тились в рев. Машина Гитлера остановилась как раз передо
мной. Гитлер вышел и приветствовал меня рукопожатием,
тогда как на приветствия первых лиц города ответил лишь
подъемом руки. Передвижные кинокамеры начали снимать
Гитлера вблизи, сам же он выжидательно остановился в
двух метрах от меня. Я набрал побольше воздуху и сказал
буквально следующее: «Мой фюрер! Докладываю вам о
завершении строительства оси восток-запад. И пусть завер-
шенное дело говорит само за себя!» Возникла долгая пауза,
и лишь тогда Гитлер ответил несколькими фразами. Потом
меня пригласили сесть к нему в машину, и я проехал с ним
все семь километров, вдоль которых шпалерами стояли
берлинцы, пришедшие поздравить его с днем рождения;
205
это наверняка была одна из величайших манифестаций,
организованных министерством пропаганды, тем не менее,
аплодисменты выглядели вполне искренними.
Когда мы прибыли в рейхсканцелярию и ожидали там
начала трапезы, Гитлер дружелюбно сказал: «Вы здорово
меня подвели, произнеся всего две фразы. Я-то настроился
на длинную речь и, как уже привык, собирался за это время
обдумать свой ответ, а поскольку вы очень быстро управи-
лись, я не сразу знал, что сказать. Но одного у вас не
отнимешь: это была хорошая речь. Одна из лучших, кото-
рые мне довелось слышать в моей жизни». В последующие
годы этот эпизод вошел в постоянный репертуар Гитлера,
и он охотно его пересказывал.
Ночью, в двенадцать, застольная компания поздравила
Гитлера. Однако, когда я сказал ему, что велел установить
к этому дню в одном из залов рейхсканцелярии четырех-
метровую модель его Триумфальной арки, он бросил обще-
ство и помчался туда. Долго, с явным умилением созерцал
он воплощенную в модели мечту своих юных лет. Растро-
ганный, он молча подал мне руку, после чего в полной
эйфории описал своим гостям значение этого сооружения
для будущей истории рейха. За ночь он еще несколько раз
наведался к своей модели. На пути туда и обратно мы
всякий раз проходили через зал заседаний, где в 1878 году
Бисмарк председательствовал на Берлинском конгрессе.
Теперь здесь на длинных столах были разложены все юби-
лейные подарки - по большей части всякая безвкусица,
подаренная его рейхс- и гаулейтерами: обнаженные стату-
этки белого мрамора, маленькие бронзовые копии попу-
лярных образцов, к примеру римский мальчик, вытаскива-
ющий из ноги занозу, картины маслом, уровень которых
явно определялся выставками в Доме германского искусст-
ва. Частью подарки вызывали одобрение Гитлера, частью
насмешку, впрочем, большой разницы между теми и дру-
гими не было.
♦ * *
А тем временем у Ханке и фрау Геббельс дело зашло так
далеко, что они, к полному ужасу всех окружающих, наду-
206
мали пожениться. Неравная пара: Ханке - молодой, нелов-
кий, она — много старше, элегантная светская дама. Ханке
упрашивал Гитлера санкционировать развод, но Гитлер от-
казался из соображений государственной целесообразности.
К началу Байройтского фестиваля Ханке как-то утром зая-
вился ко мне домой в полном отчаянии. "Чета Геббельс
помирилась, — сообщил он мне, — и оба совместно отпра-
вились в Байройт". Лично я счел, что и для Ханке так будет
лучше. Но не поздравлять же пришедшего в отчаяние лю-
бовника, дабы его утешить. Поэтому я пообещал ему разуз-
нать в Байройте, как там обстоят дела. С тем и уехал.
К вилле «Ванфрид» семейство Вагнер пристроило про-
сторное крыло, где и проживал в эти дни Гитлер со своими
адъютантами, тогда как гости Гитлера были размещены на
частных квартирах. Вообще Гитлер более тщательно подби-
рал своих гостей для Байройта, чем для Оберзальцберга и
уж тем паче — для рейхсканцелярии. Помимо дежурных
адъютантов он приглашал лишь нескольких знакомых с
женами, таких, насчет которых мог быть уверен, что они
понравятся семейству Вагнер; это бывали неизменно лишь
доктор Дитрих, доктор Брандт и я.
В эти фестивальные дни Гитлер выглядел более раско-
ванным, чем обычно: среди семейства Вагнер он чувствовал
себя как бы огражденным и свободным от необходимости
символизировать власть, что иногда считал своей обязанно-
стью даже при вечерних застольях в рейхсканцелярии. Он
был весел, держался с детьми как отец, а с Винифред
Вагнер — дружественно и заботливо. Без его финансовой
поддержки Байройтский фестиваль едва ли удержался бы
на плаву. Борман ежегодно раскошеливался на несколько
сот тысяч, чтобы сделать фестиваль вершиной оперного
сезона. В эти дни для Гитлера как покровителя Байройт-
ского фестиваля и друга семейства Вагнер осуществлялась,
вероятно, мечта, которую он, может быть, не смел лелеять
даже в годы юности.
В один день со мной на фестиваль прибыл также
Геббельс с женой и, подобно Гитлеру, разместился в при-
строенном к вилле «Ванфрид» крыле. У фрау Геббельс был
крайне подавленный вид. Она вполне откровенно сказала
207
мне: «Муж страшно мне грозил. Я едва начала приходить
в себя на курорте, как вдруг он без всякого предупреждения
заявился в отель и три дня без передышки уговаривал меня.
Вот я и не выдержала. Он шантажировал меня нашими
детьми; он устроит так, чтобы их у меня забрали. Ну что
мне оставалось делать?! Наше примирение чисто внешнее.
Альберт, это просто ужасно! Мне пришлось пообещать ему,
что я больше никогда не встречусь с Карлом наедине. Я
очень несчастна, но у меня нет выхода».
Что больше было созвучно этой семейной трагедии,
чем опера «Тристан и Изольда», которую словно нарочно
давали в тот вечер и которую мы слушали в большой
средней ложе - Гитлер, чета Геббельс, фрау Винифред
Вагнер и я. Фрау Геббельс, сидевшая по правую руку от
меня, тихо, безостановочно плакала, в антракте же она
сидела в углу салона и безудержно всхлипывала, а Гитлер
с Геббельсом тем временем показывались из окна публике
и прилагали все усилия, чтобы не замечать этого тягостного
обстоятельства.
На другое утро я смог наконец объяснить Гитлеру,
который решительно не понимал поведения фрау Геббельс,
скрытые мотивы их примирения. Как глава государства он
мог лишь приветствовать эту перемену. Однако еще при
мне он велел вызвать Геббельса, сухо и коротко сказал
тому, что будет лучше, если он с супругой сегодня же
покинет Байройт. Не дав Геббельсу возможности возра-
зить, даже не протянув руки на прощанье, он отпустил его
и тогда обратился ко мне: «С женщинами Геббельс цини-
чен до предела». Гитлер и сам был таков, хотя и на свой
лад.
11
Земной шар
Когда Гитлер осматривал мои берлинские макеты, одна
часть проекта неизменно притягивала его как магнит: бу-
дущая сердцевина рейха, призванная на много веков вперед
символизировать величие, достигнутое при Гитлере. По-
208
добно тому как резиденция французских королей с точки
зрения градостроительной завершает Елисейские поля, так
и на Парадной улице должны были прежде всего притяги-
вать взгляд те сооружения, которые Гитлер желал иметь в
непосредственной близости от себя, символом своей поли-
тической деятельности: рейхсканцелярия для руководства
государством, верховное командование вермахта для осу-
ществления приказной власти над тремя его частями и,
наконец, по одной канцелярии для партии (Борман), для
протокольных мероприятий (Мейснер) и для личных дел
(Боулер). Тот факт, что в наших проектах здание рейхстага
тоже принадлежало к архитектоническому центру рейха,
отнюдь не означало, что парламенту отводится сколько-
нибудь значительная роль в осуществлении властных фун-
кций; просто старое здание рейхстага по чистой случайно-
сти стояло на этом месте.
Я предложил Гитлеру снести памятник вильгельмов-
ской эпохи Пауля Валлота, но неожиданно для себя на-
ткнулся на активное сопротивление: ему это здание нрави-
лось. Впрочем, предназначал он его исключительно для
общественных функций. касательно своих окончатель-
ных целей Гитлер был на редкость несловоохотлив. Если
мне он без всякого смущения излагал скрытые мотивы
своих строительных планов, то единственно в силу той
доверительности, которая обычно характеризует отноше-
ния между заказчиком и архитектором. «В старом здании
мы можем разместить читальные комнаты и гостиные для
депутатов. По мне, можно из пленарного зала сделать биб-
лиотеку. Пятьсот восемьдесят мест для нас все равно слиш-
ком мало. Мы рядом построим новый. Рассчитайте на
тысячу двести мест».
Это в свою очередь предполагало численность населе-
ния в 140 миллионов, тем самым Гитлер дал возможность
высчитать, какими величинами он оперирует, причем, с
одной стороны, он рассчитывал на быстрое увеличение
численности немцев за счет естественного прироста, с дру-
гой — за счет присоединения других народов германского
корня, но отнюдь не за счет народов покоренных наций, за
которыми он не признавал избирательного права. Я пред-
209
ложил Гитлеру просто-напросто увеличить количество го-
лосов, потребных каждому отдельному депутату, чтобы та-
ким путем сохранить пленарный зал в старом здании рейх-
стага. Но Гитлер не желал менять унаследованное от
Веймарской республики число — по 60 000 голосов на
депутата. О причинах он ничего не говорил, он просто
держался за это число, как чисто формально держался за
унаследованную избирательную систему со сроками выбо-
ров и бюллетенями, с урнами и тайным голосованием. В
этом вопросе Гитлер явно стремился сохранить традицию,
которая привела его к власти, хотя после того, как он же
ввел однопартийную систему, традиция утратила всякий
смысл.
Все здания, призванные обрамлять будущую площадь
Адольфа Гитлера, как бы оказывались в тени Купольного
дворца, который - словно Гитлер и в этом стремился
подчеркнуть маловажность народного представительства —
пятидесятикратно превосходил по объему здание, отве-
денное для народных представители. Решение разработать
строительные планы для Купольного дворца Гитлер при-
нял уже летом 1936 года. В день его рождения, 20 апреля
1937 года, я поднес ему чертежи, вид в разрезе, общий вид
и первый макет. Он пришел в совершенный восторг, хотя
и выразил неодобрение по поводу того, что я все свои
чертежи снабдил формулировкой: «Разработки сделаны на
основе идей фюрера». Ибо, как он сказал, архитектор — я,
и потому мой вклад в это строительство следует ценить
выше, нежели его наброски, сделанные еще в 1925 году.
Однако формулировка была сохранена прежняя, и Гитлер
воспринял мой решительный отказ приписать себе автор-
ство не без внутреннего удовлетворения. По планам были
изготовлены макеты отдельных частей, а к 1939 году —
точный деревянный трехметровый макет вида снаружи и
макет интерьера. В нем можно было вынуть пол и на
уровне глаз изучать будущий эффект. Во время своих
многочисленных визитов Гитлер никогда не упускал слу-
чая самозабвенно и долго любоваться обеими моделями.
Он, ликуя, демонстрировал то, что лет пятнадцать назад,
возможно, представлялось его друзьям причудливой и
210
нелепой выдумкой. «Кто бы мог тогда поверить, что это
будет воплощено в жизнь!»
Самый вместительный зал собраний среди всех до сих
пор спроектированных в мире состоял фактически из одно-
го-единственного помещения, зато такого, где стоя могло
разместиться от 150 000 до 180 000 слушателей. По сути -
при всем отрицательном отношении Гитлера к мистичес-
ким вывертам Гиммлера и Розенберга, — здесь мы имели
дело с культовым помещением, которому на основе тради-
ций и собственного авторитета предстояло в ходе столетий
обрести то же значение, что и собор св. Петра в Риме для
католического христианства. Не будь этой неявно культо-
вой идеи, все расходы на ведущее сооружение Гитлера
выглядели бы бессмысленно и непонятно.
Внутренняя ротонда имела диаметр почти невообрази-
мый — 250 метров; на высоте в 220 метров можно было
увидеть завершение гигантского купола, который уже в 98
метрах от пола начинал закругление по параболе.
Образцом для нас послужил в известном смысле рим-
ский пантеон. Точно так же и берлинский Купольный
дворец должен был иметь на самом верху круглое отверстие
для света, причем даже это отверстие и то было сорока
шести метров в диаметре, превосходя тем самым весь купол
Дворца солдатской славы (43 метра) и собор св. Петра (44
метра). А внутренняя часть в семнадцать раз превосходила
внутренний объем собора.
Причем оформление интерьера предполагалось по воз-
можности непритязательным: круглое основание диамет-
ром в сто сорок метров, по периметру от него тремя яру-
сами идут трибуны на тридцать метров кверху. Венок,
состоящий из ста прямоугольных мраморных колонн, имев-
ших при высоте в двадцать четыре метра, можно сказать,
человеческие размеры, перебивался как раз напротив входа
нишей пятидесятиметровой высоты и двадцативосьмимет-
ровой ширины, которую предполагалось выложить золотой
мозаикой. Перед нишей как единственное скульптурное
украшение предполагалось установить на мраморном че-
тырнадцатиметровом постаменте позолоченного орла, дер-
жащего в когтях увитую дубовыми листьями свастику. Та-
211
ким образом, этот знак величия одновременно и завершал
Парадную улицу, и был как бы его конечной целью. Где-
то под этим знаком находилось место вождя нации, кото-
рый будет с него адресовать свои послания народам гряду-
щего рейха. Я попытался подчеркнуть это место средствами
архитектуры, но тут дал себя знать главный изъян отрицав-
шей пропорциональность архитектуры: Гитлера здесь со-
вершенно невозможно было заметить.
Снаружи купол походил на зеленую гору двухсоттрид-
цатиметровой высоты, ибо его предстояло обшить патини-
рованными медными листами. Наверху предполагался со-
рокаметровый стеклянный фонарь с предельно легким
металлическим каркасом. А над фонарем восседал на сва-
стик^ орел.
Оптически массу купола поддерживал сплошной ряд
двадцатиметровых колонн. Я надеялся, что подобное офор-
мление придаст сооружению масштабы, еше доступные
человеческому взгляду. Надежда, как я понимаю, тщетная.
Купольная гора покоилась на квадратной каменной глыбе
из светлого гранита, каждая сторона предполагалась дли-
ной в триста пятнадцать метров, а высотой — в семьдесят
четыре. Изящный фриз, по четыре связанных колонны с
каннелюрами на каждом из четырех углов и выдвинутый к
площади портик должны были подчеркнуть размеры ог-
ромного куба. Две скульптуры пятнадцатиметровой высоты
стояли по бокам портика; их аллегорический смысл также
определил Гитлер, еще когда мы делали первые эскизные
чертежи; итак, одна изображала Атланта, который держит
на руках небесный свод, другая — Теллус, которая держит
земной шар. Небо и землю предстояло покрыть эмалью, а
по ним золотом выложить созвездия или контуры.
Снаружи объем здания составлял более ста двадцати
миллионов кубических метров, вашингтонский Капитолий
уместился бы в нашем несколько раз; поистине грандиоз-
ные цифры и размеры.
Впрочем, дворец никоим образом не являлся продук-
том воображения, не имеющим шансов на осуществление.
Наши планы не входили в категорию столь же помпезных,
отринувших всякое представление о пропорциях замыслов,
212
как, например, у архитекторов Клода Никола Леду или
Этьена Л. Булле, которые разработали их как реквием
французской династии Бурбонов или для вящего прослав-
ления революции, отнюдь не собираясь их когда-либо осу-
ществить. В своих строительных замыслах они также опе-
рировали величинами, которые ни в чем не уступали
гитлеровским. Ибо ради нашего большого дворца, равно
как и для прочих строений, призванных обрамлять буду-
щую площадь Адольфа Гитлера, уже в 1939 году были
снесены по соседству с рейхстагом бесчисленные старые
дома, которые загромождали строительное поле, были взя-
ты пробы грунта, изготовлены чертежи с цифровой размет-
кой, выстроены макеты в натуральную величину. Для пере-
днего фасада уже были затрачены миллионы на покупку
гранита, причем не только в Германии, но и — несмотря на
недостаток валюты и по особому распоряжению Гитлера -
также в Южной Швеции и в Финляндии. Как и все прочие
сооружения на пятикилометровой Парадной улице Гитле-
ра, это также предполагалось завершить через одиннадцать
лет, то есть в 1950 году. Поскольку на строительство дворца
отводили самый долгий срок, дату торжественной закладки
первого камня отнесли на 1940 год.
С технической точки зрения не составляло проблемы
без перекрытий воздвигнуть купол диаметром в 250 мет-
ров. Мостостроители тридцатых годов умели без всяких
затруднений создавать подобные конструкции из стали
или железобетона. Ведущие немецкие статики даже под-
считали, что над таким пролетом вполне можно воздвиг-
нуть массивный свод. В соответствии с моей идеей о
«ценности развалин» я охотно обошелся бы без стали, но
тут засомневался Гитлер: «Ведь нельзя исключить, что
авиационная бомба попадет в купол и повредит конструк-
ции. Как вы себе представляете работы при угрозе обва-
ла?» Он был прав, и поэтому мы смоделировали стальной
каркас, к которому предполагалось подвесить внутренний
свод купола. Стены же, как и в Нюрнберге, предусматри-
вались массивные, совместно с куполом они создавали
огромное давление, подхватываемое необычайно прочным
фундаментом. Инженеры сошлись на идее бетонного куба
213
объемом в три миллиона кубических метров. Желая про-
верить, справедливы ли наши расчеты на то, что глубина
погружения в бранденбургский песок составит несколько
сантиметров, мы соорудили под Берлином участок проб-
ного фундамента. До сего дня он с чертежами и снимками
макетов остается единственным сохранившимся свидетель-
ством этого замысла.
Во время работы над планом я знакомился с собором
св. Петра в Риме. Я был разочарован тем, что размеры
его никак не соответствуют тому впечатлению, которое
создается у наблюдателя. Как я установил, уже и при
этих размерах впечатление не усиливается пропорцио-
нально размерам строения. Я опасался того, что и впе-
чатление от нашего Купольного дворца не оправдает
ожиданий Гитлера.
Слухи об этом запланированном гигантском строении
достигли ушей референта по вопросам противовоздушной
обороны в министерстве авиации, министерского советни-
ка Книпфера. Он только что издал инструкции для всех
будущих новостроек, каковые, чтобы уменьшить воздей-
ствие бомбежек, следовало воздвигать на значительном
расстоянии друг от друга. А тут в центре города и рейха
могло вырасти здание, которое будет подниматься над уров-
нем низких облаков и служить идеальным ориентиром для
эскадрилий вражеских бомбардировщиков — прямо как
нарочно указывая на расположенный точно к югу и точно
к северу правительственный центр. Я поделился с Гитлером
своими сомнениями, но тот был настроен оптимистично.
«Геринг заверил меня, — сказал он, — что ни один вражес-
кий самолет не появится над Германией. Словом, не будем
из-за этого пересматривать наши планы».
Гитлер был предельно сосредоточен на идее Купольно-
го дворца, которая возникла у него вскоре после отсидки в
крепости и не отпускала его целых пятнадцать лет. Когда
по завершении наших планов Гитлер узнал, что в Совет-
ском Союзе собрались построить Дворец Советов, который
должен быть выше трехсот метров, и увенчать его статуей
Ленина, он был крайне раздосадован. Его явно огорчила
перспектива, что не он воздвигнет величайшее монумен-
214
тальное сооружение мира, и вдобавок угнетало сознание,
что не в его власти отменить замысел Сталина, издав ка-
кой-нибудь указ. В конце концов он утешился мыслью, что
его дворец все-таки будет уникальным: «Ну чего стоит
какой-то небоскреб — чуть больше, чуть меньше, чуть
выше, чуть ниже. Купол — вот что отличает наше здание от
всех остальных!» После начала войны с Советским Союзом
я имел случай убедиться, что мысль о конкуренции Мос-
квы куда больше угнетала его, чем он в том признавался.
«Вот теперь, — сказал он, — с их небоскребом будет покон-
чено раз и навсегда!»
* ♦ ♦
С трех сторон Купольный дворец предполагалось окру-
жить водой, зеркальные эффекты которой были призваны
усилить воздействие. Для этой цели предполагалось расши-
рить Шпрее до размеров озера; правда, судам пришлось бы
тогда обходить площадь перед дворцом через два рукава
специально прорытого туннеля. Четвертая, южная сторона,
доминировала над Большой площадью, в перспективе —
площадью Адольфа Гитлера. Здесь предполагалось прово-
дить ежегодные первомайские демонстрации, которые до
сих пор проходили на Темпльгофском поле.
Для проведения подобных массовых мероприятий ми-
нистерство пропаганды разработало четкую схему. В 1939
году Карл Ханке рассказал мне о различных уровнях мани-
фестаций, определяемых в зависимости от политических и
пропагандистских требований. Для любых манифестаций,
от школьных — на предмет ликующей встречи высокого
иностранного гостя — до мобилизации миллионов рабочих,
была разработана четкая схема. Не без иронии отзывался
статс-секретарь о «группах народного ликования». Чтобы
заполнить новую площадь, пришлось бы в дальнейшем
всякий раз объявлять высшую степень мобилизации, по-
скольку площадь вмещала до миллиона человек.
Сторона, противоположная Купольному дворцу, была
с одной стороны ограничена новым зданием верховного
командования вермахта, с другой — административным кор-
пусом рейхсканцелярии, посредине же мы оставляли от-
215
крытый вид с Парадной улицы на купол, и это было
единственное открытое место на закрытой зданиями со
всех сторон гигантской площади.
Рядом с Домом собраний располагалось наиболее важ-
ное и интересное чисто по психологическим соображениям
здание — Дворец Гитлера. И действительно, не будет пре-
увеличением говорить в данном случае не о квартире, а о
дворце канцлера. Гитлер, как показывают сохранившиеся
эскизы, уже начиная с ноября 1938 года лично занимался
также и этим строительством. Проект нового дворца позво-
лял угадывать необычно усилившуюся в Гитлере за после-
дние годы жажду самоутверждения — от используемой по-
началу канцлерской квартиры Бисмарка до этого дворца.
Масштабы выросли примерно в четыреста пятьдесят раз.
Даже со сказочным дворцовым кварталом Нерона, с «Золо-
тым домом» на площади более чем в миллион квадратных
метров Дворец Гитлера вполне мог бы потягаться. Возве-
денный в самом центре Берлина, дворец с прилегающими
к нему садами должен был занять примерно два миллиона
квадратных метров. Через множество анфилад парадные
вестибюли вели в трапезную, где одновременно могло сесть
за стол несколько тысяч человек. Восемь огромных салонов
были открыты для гостей во время гала-приемов. Для теат-
ра на четыреста мест — подражание княжеским дворцовым
театрам барокко и рококо — была предусмотрена современ-
нейшая сценическая техника.
Из сугубо жилой части дворца Гитлер через ряд изо-
гнутых переходов мог попасть в большой Купольный дво-
рец. С другой стороны к ней непосредственно примыкала
рабочая часть, и в центре ее предполагался рабочий зал. По
своим размерам он значительно превосходил приемный зал
у американского президента. Гитлеру настолько полюбился
долгий переход для дипломатов в уже перестроенной рейхс-
канцелярии, что он пожелал увидеть подобное решение и
для нового дворца, с каковой целью я удлинил путь дип-
ломатов на полкилометра.
По сравнению с прежним зданием рейхсканцелярии от
1931 года, которое Гитлер объявил пригодным разве что для
дирекции какого-нибудь мыловаренного концерна, его
216
притязания выросли в семьдесят раз. Это дает представле-
ние о масштабах, по которым развивалась мегаломания
Гитлера.
И посреди всех этих излишеств Гитлер приказал бы
установить в сравнительно небольшой спальне его покры-
тую белым лаком кровать, по поводу которой он как-то
сказал мне: «В спальне я ненавижу роскошь. Лучше всего
я чувствую себя в простой, скромной постели».
В 1939 году, когда все эти планы уже приняли вполне
зримые очертания, геббельсовская пропаганда по-прежне-
му культивировала легенду о вошедших в поговорку скром-
ности и непритязательности Гитлера. Чтобы не поколебать
веру народа, Гитлер почти никого не посвящал в планы
строительства своего личного жилого дворца и будущей
рейхсканцелярии. В беседе со мной, когда мы однажды
гуляли с ним по первому снегу, он так обосновал свои
запросы: «Видите ли, лично я вполне удовольствовался бы
маленьким скромным домиком в Берлине. У меня доста-
точно власти и авторитета, для поддержания их мне вовсе
не нужен подобный размах. Но поверьте слову: тем, кто
рано или поздно придет за мной, такая репрезентативность
будет нужна позарез. Многие из них только так и сумеют
удержаться. Вы даже представить себе не можете, какую
власть приобретают мелкие души над своим окружением,
если могут предстать на таком величественном фоне. По-
добные залы с великим историческим прошлым возносят
даже ничтожного преемника на исторический уровень. Вот
потому, понимаете ли, мы и должны достроить все это при
моей жизни, чтобы я успел здесь пожить, чтобы мой дух
освятил это здание традицией. Довелись мне прожить здесь
хоть несколько лет, этого будет вполне достаточно».
Уже в своих речах 1938 года перед началом строитель-
ства рейхсканцелярии Гитлер высказывался подобным об-
разом, само собой ни единым словом не приоткрывая весь-
ма разработанные к тому времени дальнейшие планы: как
фюрер и рейхсканцлер немецкой нации, он-де не желает
занимать бывшие дворцы, вот почему, собственно, он и
отказался занять дворец прежнего рейхспрезидента, ибо он
не намерен жить в доме прежнего оберстхофмаршала. Зато
217
государство получит представительное здание, достойное
любого иностранного короля или кайзера.
Однако Гитлер тогда же запретил нам составлять сме-
ту, и по этой причине мы послушно разрабатывали все
строительные планы, даже не подсчитывая будущий объем,
что я и делаю лишь теперь, спустя четверть века.
1. Купольный дворец 2. Жилой дворец — 21 000 000 м3 1 800 000 м3
3. Рабочие помещения, включая рейхсканцелярию — 1 250 000 м3
4. Принадлежащие сюда же канцелярии — 200 000 м3
5. Верховное командование вермахта — 600 000 м3
6. Новое здание рейхстага — 350 000 м3
Всего — 24 200 000 м3
Хотя благодаря огромным размерам сооружений умень-
шилась стоимость каждого отдельного кубического метра,
общую стоимость даже трудно было себе представить, ибо
эти гигантские помещения требовали стен необычной тол-
щины и соответственно глубоких фундаментов; мало того,
внешние стены возводились из качественного гранита,
внутренние — из мрамора, да вдобавок двери, окна, потол-
ки и тому подобное предполагались из драгоценнейших
материалов. Смета в пять миллиардов марок на одни только
здания вокруг площади Адольфа Гитлера представляется
скорей заниженной.
Перемена настроений в народе, отрезвление, которое в
1939 году начало распространяться по всей Германии, про-
явилось не только в необходимости организовывать народ-
ное ликование там, где Гитлер двумя годами ранее вполне
мог рассчитывать на спонтанный взрыв чувств. Он и сам за
эти два года отдалился от восторженных масс. Чаще, чем
прежде, он мог вдруг проявить досаду и хмурое настроение,
когда толпа на Вильгельмсплац еще изъявляла желание его
видеть. Два года назад он частенько выбегал на «историчес-
кий балкон», теперь он нередко кричал на своих адъютан-
тов, когда те просили его показаться народу: «Да оставьте
меня наконец в покое!»
218
Это, казалось бы, побочное наблюдение неотъемлемой
частью входит в образ новой площади Адольфа Гитлера,
ибо как-то раз он просто сказал мне: «Нельзя ведь исклю-
чить, что однажды я буду вынужден принимать непопуляр-
ные меры. Это может привести к бунту. И надо уж заранее
принять меры: все окна зданий, выходящие на эту пло-
щадь, должны иметь тяжелые стальные пуленепробиваемые
ставни, двери тоже надо делать из стали, а единственный
выход на площадь снабдить тяжелой железной решеткой.
Чтобы центр рейха можно было в случае надобности защи-
щать как крепость».
Это высказывание Гитлера выдавало беспокойство, преж-
де совершенно ему чуждое. Оно вновь проявилось, когда
обсуждалось размещение казарм лейб-штандарта, который с
ходом времени превратился в полностью моторизованный,
вооруженный современнейшим оружием полк. Гитлер пере-
нес казарму в непосредственную близость большой южной
оси. «А как вы думаете, ведь если когда-нибудь возникнут
беспорядки! — и, указывая на улицу стодвадцатиметровой
ширины, — Когда они здесь покатят ко мне на своих бро-
немашинах — ни один человек не сумеет им противостоять!»
То ли армия прослышала об этом его распоряжении и по-
желала быть на месте раньше эсэсовцев, то ли Гитлер сам
так распорядился, во всяком случае, по желанию армейского
командования и с одобрения Гитлера берлинскому охранно-
му полку «Великая Германия» была отведена строительная
площадка в еще большей близости к гитлеровскому центру.
Отдаление Гитлера от своего народа, того Гитлера, который
при надобности был готов отдать приказ стрелять в соб-
ственный народ, я совершенно бессознательно для себя
выразил в фасаде его дворца. Во всем фасаде не было ни
единого отверстия, если не считать гигантского стального
входа и двери на балкон, с которого Гитлер мог показывать-
ся толпе, хотя, конечно, балкон этот нависал над толпой на
высоте четырнадцати метров, другими словами — на уровне
шестого этажа. Этот демонстративно неприступный фасад,
как мне и сегодня кажется, давал весьма точное представле-
ние о резкой перемене в успевшем между делом воспарить
в сферы самообожествления фюрере.
219
В воспоминаниях времен моего заключения этот про-
ект со своей красной мозаикой, своими колоннами, брон-
зовыми львами и золочеными барельефами приобрел ха-
рактер веселый, почти привлекательный. Но когда спустя
двадцать один год я увидел цветные снимки макета, мне
невольно вспомнилась архитектура сатрапов из фильма
Сесиля де Милля.
Наряду с фантастическим я увидел в этой архитектуре
и жестокость, точное выражение тирании.
Перед войной я потешался над чернильницей, которой
архитектор Бринкман, подобно Троосту некогда представи-
тель имперского стиля в архитектуре, однажды порадовал
Гитлера. Бринкман придал этому чисто бытовому предмету
торжественный характер, с множеством украшений, зави-
тушек и ступенек, а посреди всей роскоши вокруг черниль-
ного прибора главы государства помещалась одинокая и
незаметная лужица чернил. Мне казалось, что я еще никог-
да не видел ничего столь нелепого и вычурного. Однако
Гитлер вопреки моим ожиданиям подношение не отверг и
даже, напротив, сверх меры расхвалил бронзовое сооруже-
ние. Не меньший успех стяжал Бринкман своей моделью
рабочего кресла, которое он спроектировал для Гитлера,
хотя по размерам оно скорее подходило бы для Геринга.
Это был своего рода трон с двумя несоразмерно большими
позолоченными сосновыми шишками на краю спинки.
Оба предмета с их вычурно крикливой роскошью сви-
детельствовали о вкусах парвеню. Но начиная с 1937 года
Гитлер все более шумным одобрением поощрял подобную
тягу к роскоши. Он снова обратился мыслями к венской
Рингштрассе, которая некогда вызвала его восхищение как
исходный пункт; при этом он медленно, но неуклонно
отходил от учения Трооста.
А вместе с ним отходил и я, ибо мои проекты этого
времени имели все меньше общего с тем, что я признавал
«своим стилем». Подобный уход от собственных начал
проявлялся не в одних лишь суперразмерах моих проектов.
В них не оставалось больше ничего от некогда столь при-
ятного мне дорического стиля, они стали «искусством вре-
мени упадка» в чистом виде. Неисчерпаемое богатство
220
средств, предоставленных в мое распоряжение, но также и
гитлеровская установка на парадность вывели меня на до-
рогу к стилю, которой скорее имел своим прообразом рос-
кошные дворцы восточных деспотов.
К началу войны я разработал теорию, которую как-то
за обедом в парижском «Максиме» изложил перед компа-
нией французских немецких художников, среди которых
были Кокто и Десньо: Французская революция сформиро-
вала новое чувство стиля на смену позднему рококо. Даже
непритязательные предметы мебели приобрели тогда кра-
сивейшие пропорции. Свое классическое выражение дан-
ный стиль обрел в проектах Буле. За этим стилем револю-
ции последовал стиль директуар, который еще умел с
изяществом и легкостью применять более богатые средства.
Поворот наступил лишь со стилем ампир; увеличиваясь в
численности с каждым годом, все новые и новые элементы
при сохранении классических основных форм перегружали
их множеством украшений, пока наконец поздний ампир
не стал непревзойденным по богатству и роскоши. В этом
выражался итог стилевого развития, который столь много-
обещающе начинался консульством, но одновременно и
переход от революции к наполеоновской империи. Подоб-
ное развитие служило одновременно и знаком распада и
провозвестником наполеоновской эры. Здесь можно на-
блюдать сжатый до двадцати лет путь, для прохождения
которого обычно требуются столетия: развитие от доричес-
ких строений раннего классицизма до расчлененных бароч-
ных фасадов позднего эллинизма, как те, что мы видим,
например, в Баальбеке, романтические сооружения ранне-
го средневековья и изощренная поздняя готика в его конце.
При последовательном ходе рассуждений мне бы сле-
довало развивать дальше свою аргументацию и прийти к
выводу, что на примере позднего ампира в планах, разра-
батываемых Гитлером и мной, тоже можно угадать близя-
щийся конец режима. Но тогда я этого еще не видел.
Подобно тому как, вероятно, и окружение Наполеона в
перегруженных деталями салонах позднего ампира видело
лишь выражение величия и только последующие поколе-
ния разглядели в них предчувствие грядущей катастрофы,
221
окружение Гитлера так же восприняло чернильницу как
подобающее для государственного гения обрамление, а купол
непомерной величины — как выражение мощи Гитлера.
Последние проекты, разрабатываемые нами в 1939 году,
были чистейшим неоампиром, который можно сравнить со
стилем непосредственно перед свержением Наполеона, сто
двадцать пять лет назад демонстрировавшим перегружен-
ность деталями, страсть к позолоте, тягу к роскоши и
грядущий упадок. В этих стройках намерения Гитлера на-
ходили неприкрытое выражение не только благодаря свое-
му стилю, но и благодаря гигантским размерам.
Однажды, в начале лета 1939 года, он указал на импер-
ского орла со знаками государственного величия в когтях,
которому предстояло увенчать купол на высоте в двести
девяносто метров. «Это надо изменить. Здесь должен стоять
не орел над свастикой, здесь он будет витать над земным
шаром. Увенчать величайшее здание в мире должен орел
над земным шаром». В фотографиях макетов будущих стро-
ений, которые я велел изготовить, и по сей день можно
увидеть предложенное Гитлером изменение первоначаль-
ного проекта.
А через несколько месяцев началась вторая мировая
война.
12
Начало падения
Примерно в первых числах августа 1939 года мы без-
заботной группой вместе с Гитлером направлялись в «Чай-
ный домик» на Кельштейне.
Длинная автоколонна двигалась вверх по извилистой
дороге, которую Борман велел прорубить в скале. Через
высокий бронзовый портал мы вступили в одетый мрамо-
ром вестибюль, пронизанный горной сыростью, и вошли в
лифт из надраенной до блеска меди.
Покуда лифт поднимал нас на 50-метровую высоту,
Гитлер без всякой видимой связи, как бы продолжая раз-
говор с самим собой, произнес: «Может, скоро произойдет
222
что-нибудь очень важное. Даже если мне придется отпра-
вить туда Геринга... В крайнем случае я и сам бы мог
съездить. Я все поставил на эту карту». Дальше этого наме-
ка дело не пошло.
Всего три недели спустя, 21 августа 1939 года, мы
услышали, что министр иностранных дел Германии будет
вести переговоры в Москве. За ужином Гитлеру подали
какую-то записку. Он быстро пробежал ее глазами, залива-
ясь краской, смотрел какое-то время прямо перед собой,
ударил по столу так, что зазвенели рюмки, и срывающимся
голосом воскликнул: «Все в порядке! Все в порядке!» Но
менее чем за секунду он овладел собой, никто не посмел
задать какой-нибудь вопрос, и трапеза пошла своим чере-
дом.
Однако после ужина он пригласил к себе людей из
своего окружения: «Мы заключили с Россией пакт о нена-
падении. Вот, читайте! Телеграмма от Сталина!» Телеграм-
ма была адресована «рейхсканцлеру Гитлеру» и коротко
сообщала о заключении договора. Это был волнующий,
совершенно неожиданный поворот, какой я только мог
себе вообразить, телеграмма, на клочке бумаги дружески
объединявшая оба имени — Сталина и Гитлера. Потом нам
продемонстрировали фильм, который показывал парад
Красной Армии перед Сталиным с привлечением много-
численных войск. Гитлер выразил полное удовлетворение
по поводу этой нейтрализованной теперь военной силы и
обратился к своим военным адъютантам явно затем, чтобы
обсудить с ними истинный вес этой массовой демонстра-
ции оружия и войск. Дам по-прежнему близко не подпус-
кали, но, конечно же, они узнали новость от нас, тем
более, что вскоре о ней сообщили по радио.
Когда 21 августа Геббельс прокомментировал эту но-
вость на пресс-конференции, Гитлер велел соединить себя
с ним. Он желал узнать, как реагировали на сообщение
представители зарубежной прессы. С лихорадочно блестя-
щими глазами он передал нам полученный от Геббельса
ответ: «Сенсация непревзойденная!» А когда одновременно
зазвонили церковные колокола, представитель английской
прессы грустно заметил: «Это погребальный звон для Бри-
223
танской империи». Данная реплика произвела в тот вечер
на эйфорически возбужденного Гитлера наиболее сильное
впечатление. Он возомнил, будто вознесся столь высоко,
что судьба больше над ним не властна.
Ночью мы с Гитлером стояли на террасе замка в «Берг-
хофе» и наблюдали престранную для этих мест игру приро-
ды. На редкость яркое полярное сияние больше часа зали-
вало красным светом лежащую напротив и овеянную
легендами гору Унтерберг, тогда как небо над горой играло
всеми цветами радуги. Даже заключительный акт «Гибели
богов» и тот невозможно было поставить более эффектно.
Лица и руки каждого из нас окрасились в неестественно
красный цвет. Зрелище вызвало у всех странно задумчивое
настроение. Обратясь к одному из своих военных адъютан-
тов, Гитлер вдруг промолвил: «На сей раз прольется кровь.
Без применения силы не обойтись».
Уже за несколько недель до этого центр тяжести гит-
леровских интересов заметно переместился в военную сфе-
ру. В долгих, иногда часами длившихся беседах с каким-
нибудь из своих четырех адъютантов — главным из них
полковником Рудольфом Шмундтом — по армейскому ру-
ководству, капитанами Герхардом Энгелем — от сухопут-
ных войск, Николаусом фон Белов — от военно-воздушных
сил, и Карлом Йеско фон Путткаммером — от военно-
морского флота — Гитлер пытался обрести ясность по по-
воду собственных планов. Молодые, непринужденно дер-
жавшиеся офицеры были ему особенно симпатичны, тем
более, что он всегда искал одобрения и находил его здесь
скорей, нежели в кругу более сведущих, но скептически
настроенных генералов.
Однако как раз в эти дни, после подписания германо-
советского пакта, собеседников-адъютантов сменила поли-
тическая и военная верхушка рейха - Геринг, Геббельс,
Кейтель и Риббентроп. Прежде всего Геббельс часто и с
тревогой говорил про намечающуюся угрозу войны. Стран-
ным образом обычно столь радикально настроенный про-
пагандист считал риск чрезмерным, пытался навязать окру-
жению Гитлера линию более мирного поведения, в остальном
же обходился весьма резко с Риббентропом, которого счи-
224
тал главным представителем военной партии. Мы, люди из
ближайшего окружения Гитлера, считали Геббельса, равно
как и Геринга, который точно так же выступал за сохране-
ние мира, слабаками, дегенерировавшими среди услад вла-
сти, а потому не желавшими рисковать завоеванными при-
вилегиями.
И хотя в эти дни потерпело крах воплощение дела
моей жизни, я пребывал в твердом убеждении, что решение
национальных проблем важнее личных интересов. А если и
возникали сомнения, их отгоняла уверенность, с какой
держался Гитлер в эти дни. Он виделся мне тогда героем
античных преданий, который, не колеблясь в сознании
собственной силы пускается в самые рискованные авантю-
ры и с честью выходит из них.
Собственно, партия войны, кто бы кроме Гитлера и
Риббентропа ни входил в нее, выдвинула следующие аргу-
менты: «Будем считать, что благодаря быстрому наращива-
нию вооружений мы имеем силовое превосходство из рас-
чета 4:1. После занятия Чехословакии противная сторона
очень быстро вооружается. Но чтобы выйти на запланиро-
ванный уровень производства, им нужно, по меньшей мере,
полтора, а то и два года. Лишь с 1940 года она может начать
уменьшать наше довольно значительное преимущество. И
если они будут производить столько же, сколько и мы,
наше превосходство будет становиться все меньше; чтобы
сохранить разрыв на прежнем уровне, нам придется увели-
чить производительность в четыре раза. Но на это мы не
способны. Даже если они доведут свою производительность
до половины нашей, соотношение все время будет ухуд-
шаться. Зато сегодня у нас во всех областях новые модифи-
кации, тогда как у противной стороны — устаревший мате-
риал».
Нельзя сказать, что подобные рассуждения полностью
определяли решения Гитлера, но зато они, без сомнения,
повлияли на выбор им момента. Сперва он говорил: «Я
останусь в Оберзальцберге сколько смогу, чтобы набраться
сил перед грядущими тяжелыми днями. И лишь когда
настанет время принимать решения, я поеду в Берлин».
Но уже через несколько дней колонна машин с Гитле-
225
ром двигалась по автобану в Мюнхен. Десять машин с
большим разрывом из соображений безопасности, в них
среди прочих — моя жена и я. Было прекрасное безоблач-
ное воскресенье убывающего лета. Население с необычной
молчаливостью пропускало мимо кортеж с Гитлером. По-
чти никто не махал ему. Да и в самом Берлине вокруг
рейхсканцелярии было на редкость пустынно. Когда обыч-
но едва поднятый штандарт давал людям знать, что Гитлер
находится в резиденции, его тотчас окружал народ, кото-
рый любил приветствовать Гитлера, когда тот приезжает
либо уезжает.
♦ ♦ ♦
От дальнейшего развития событий меня, естественно,
держали в стороне, тем более, что гитлеровский распорядок
дня в эти суматошные дни заметно изменился. С тех пор
как весь двор перебрался в Берлин, следующие одно за
другим обсуждения полностью занимали время Гитлера, а
общие трапезы по большей части срывались. Среди наблю-
дений, которые моя голова по прихоти человеческой памя-
ти сохранила до сих пор, первое место занимает не лишен-
ная комизма фигура итальянского посла Бернарде Аттолико,
которого я наблюдал за несколько дней до нападения на
Польшу, когда тот, запыхавшись, ворвался в рейхсканцеля-
рию. Он принес известие, что Италия поначалу не может
выполнять обязательства, налагаемые на нее соглашением;
дуче оформил свой отказ невыполнимыми требованиями
немедленных военных и хозяйственных поставок в таком
количестве, что это ослабило бы военный потенциал Гер-
мании. Боевую мощь итальянского флота с модернизиро-
ванными соединениями и большим количеством подвод-
ных лодок Гитлер ценил очень высоко, равно как и значение
большого воздушного флота Италии. На какое-то мгнове-
ние Гитлер даже счел свою схему разрушенной, ибо исхо-
дил из соображения, что военная решимость Италии до-
полнительно устрашит западные державы. Из-за возникшей
неуверенности он даже перенес на несколько дней вторже-
ние в Польшу.
Однако отрезвление этих дней вскоре уступило место
226
новому полету мысли, и Гитлер интуитивно решил, что,
даже учитывая нерешительную позицию Италии, Запад вовсе
не обязательно так уж сразу объявит войну. Предложенное
Муссолини вмешательство Гитлер отверг: он больше не
позволит себя удерживать, ибо войско, длительное время
пребывающее в состоянии боевой готовности, начинает
нервничать, период ясной осенней погоды скоро кончится
и можно опасаться, что, когда ясная погода сменится пе-
риодом затяжных дождей, немецкие части увязнут в польской
грязи.
С Англией состоялся обмен нотами по польскому воп-
росу. У Гитлера был утомленный вид, когда однажды вече-
ром в зимнем саду канцлеровской квартиры он убежденно
заявил своему ближайшему окружению: «На сей раз мы не
повторим ошибок 1914 года. Теперь самое главное — сва-
лить вину на другую сторону. В 1914-м это было сделано из
рук вон плохо. Да и теперь разработки министерства ино-
странных дел никуда не годятся. Лучше уж я сам сочиню
все ноты». При этом он держал в руках какой-то исписан-
ный лист — возможно, проект очередной ноты министер-
ства иностранных дел. Затем он торопливо распрощался и
скрылся в верхних комнатах, так и не приняв участия в
ужине. Позднее, уже сидя в тюрьме, я прочел этот обмен
нотами и не нахожу, что Гитлер преуспел в своем намере-
нии.
Убеждение Гитлера, что после мюнхенской капитуля-
ции Запад еще раз проявит уступчивость, было подкрепле-
но сообщением службы информации, согласно которому
некий офицер английского генерального штаба, собрав
сведения о силе польской армии, пришел к выводу, будто
сопротивление поляков очень скоро будет сломлено. С
этим Гитлер связывал надежду, что английский генераль-
ный штаб сделает все от него зависящее, дабы отговорить
свое правительство ввязываться в столь бесперспективную
войну. Когда, однако, 3 сентября за ультиматумами запад-
ных держав последовало объявление войны, Гитлер после
короткого периода растерянности утешил нас, как и себя,
замечанием, что Англия и Франция объявили войну лишь
для виду, чтобы не потерять лицо перед всем миром, и что,
227
по его глубочайшему убеждению, объявление войны не
будет сопровождаться военными действиями. Вследствие
этого он отдал приказ по вермахту держаться оборонитель-
ной тактики и считал, что это с его стороны очень тонкий
политический ход.
Судорожная деловитость последних дней августа сме-
нилась зловещей тишиной. Гитлер ненадолго вернулся к
прежнему распорядку дня; он даже снова начал интересо-
ваться архитектурными планами. Сотрапезникам он объяс-
нил: «Мы, правда, находимся в состоянии войны с Англией
и Францией, но, если мы со своей стороны будем избегать
каких бы то ни было военных действий, дело так ничем и
не кончится. Вот если мы утопим их корабль и будут
большие потери, там усилится партия войны. Вы себе даже
и не представляете, каковы демократы: они будут рады-
радехоньки, если сумеют выпутаться из этой истории. А на
Польшу им наплевать!» Даже когда немецкие подлодки
занимали удобнейшую позицию перед французским воен-
ным кораблем «Дюнкерк», он не дал разрешения атаковать.
Но бомбежка британцами Вильгельмсхафена и гибель «Ате-
нии» нарушили ход его рассуждений.
Впрочем, он неисправимо держался своего убеждения,
что Запад слишком слаб, несобран и упадочен, чтобы все-
рьез воевать. Может, ему было стыдно признаться другим,
а главное, себе, что он столь глубоко заблуждался. Я еще
помню его растерянность, когда он получил сообщение,
что Черчилль намерен войти в британский военный каби-
нет в качестве министра морского флота. Держа в руках
текст этого сообщения, Геринг появился в дверях жилых
покоев Гитлера. Рухнув в ближайшее к дверям кресло,
Геринг устало произнес: «Черчилль вошел в кабинет. Это
значит, что война и в самом деле начнется. Вот теперь у нас
война с Англией». Из этих и схожих заявлений можно было
заключить, что подобное начало войны не соответствовало
ожиданиям Гитлера. На время он явно утратил успокои-
тельный облик никогда не ошибающегося фюрера.
Эти иллюзии и мечты Гитлера стояли в прямой зави-
симости от его метода работы и образа мыслей. Он и
впрямь ничего не знал о своих противниках и отказывался
228
использовать информацию, находившуюся в его распоря-
жении, напротив, он скорей полагался на свои спонтанные,
окрашенные полнейшей недооценкой озарения, как ни
противоречивы они были каждое по отдельности. В соот-
ветствии со своей неизменной присказкой, что всегда есть
две возможности, он желал начать войну в этот якобы
наиболее благоприятный момент, хотя сам к ней недоста-
точно подготовился, он видел в Англии, как он любил
повторять, «нашего врага № 1» и, однако же, рассчитывал
на соглашение с ней.
В эти первые дни сентября, как мне кажется, Гитлеру
едва ли было до конца ясно, что он неотвратимо развязал
мировую войну. Он просто хотел сделать еще один шаг,
правда, как и год назад, во время чешского кризиса, он был
готов пойти на известный риск, но именно на риск, а не
так уж сразу — на большую войну. Перевооружение флота
было явно отодвинуто на более поздние сроки; боевые
корабли, равно как и первые большие авианосцы, еще не
сошли со стапелей. Он понимал, что полную боевую зна-
чимость они приобретут лишь тогда, когда смогут в при-
близительно равных по силе соединениях выступить про-
тив врага. Вдобавок он так часто твердил о пренебрежении
к подводным лодкам во время первой мировой войны, что
сознательно не начал бы вторую, не создав сильный под-
водный флот.
Но все тревоги развеялись в первые же дни сентября,
когда польский поход принес неожиданный успех немец-
ким войскам. Гитлер обрел, судя по всему, обычную уве-
ренность и потом уже в разгар войны я даже неоднократно
слышал от него, что поход против Польши непременно
требовал крови. «Думаете, для войск было бы удачей, займи
мы Польшу без боев, как перед этим Австрию и Чехосло-
вакию? Поверьте слову, такого не выдержит самая лучшая
армия. Победы без пролития крови разлагают. Это не про-
сто удача, что в Польше дело не кончилось мирно, более
того, мы были обязаны счесть это неудачей, и я непремен-
но приказал бы нанести удар».
Впрочем, очень возможно, что за подобными рассужде-
ниями он просто желал скрыть дипломатические просчеты
229
августа 1939-го. Во всяком случае, ближе к концу войны
генерал-полковник Хейнрици рассказал мне об одной из
ранних речей Гитлера перед генералитетом, которая указы-
вает в том же направлении. «Он, Гитлер, — так записал я
примечательный для меня рассказ Хейнрици, — первым
после Карла Великого снова объединил в своих руках нео-
граниченную власть. Власть эта дана ему не напрасно, уж он
сумеет употребить ее в борьбе за Германию. А если война не
будет выиграна, значит, Германия не выдержала пробу сил,
значит, она должна погибнуть и погибнет неминуемо!»
♦ ♦ ♦
Население с самого начала расценило положение куда
серьезней, чем Гитлер и его окружение. Из-за всеобщей
нервозности в первые дни войны в Берлине была объявлена
ложная тревога. Со множеством других берлинцев я сидел
в общественном бомбоубежище. Люди с тревогой глядели
в будущее, и вообще настроение было явно подавленное.
В отличие от того, что было в начале первой мировой,
ни один полк не уходил на войну, украшенный цветами.
Улицы оставались пустынны, на Вильгельмсплац не соби-
ралась толпа, громко призывающая Гитлера. И в полном
соответствии с общим мрачным настроением Гитлер велел
однажды ночью уложить свои чемоданы в машину и дос-
тавить себя на Восточный фронт. Его адъютант через три
дня после нападения на Польшу пригласил меня на про-
щальную встречу в рейхсканцелярию, где в затемненной на
скорую руку комнате я увидел человека, который взрывался
из-за любого пустяка. Подъехали машины, он коротко
попрощался со своей остающейся в Берлине свитой. Ни
один человек на улице не уделил внимания историческому
событию: Гитлер уезжал на срежиссированную им войну.
Само собой, Геббельс мог бы без труда обеспечить ликую-
щие толпы любых размеров, но и у него, судя по всему,
было неподходящее настроение.
♦ ♦ ♦
Даже и во время мобилизации Гитлер не оставлял
своими заботами людей искусства. Под конец лета 1939
230
года армейский адъютант Гитлера затребовал у военных
комиссариатов их призывные повестки, разорвал на клочки
и выбросил; благодаря такому оригинальному способу по-
вестки как бы перестали существовать для мобилизацион-
ных служб. Однако в списке, составленном Гитлером и
Геббельсом, архитекторы и скульпторы занимали лишь
скромное место, подавляющее большинство освобожден-
ных от призыва составляли певцы и артисты. К открытию,
что молодые ученые тоже важны для будущего, Гитлер
пришел лишь в 1942 году, и не без моего влияния.
Уже находясь в Оберзальцберге, я попросил по теле-
фону Вилли Нагеля, своего бывшего начальника, а ныне
шефа приемной, подготовить документы на создание тех-
нической группы под моим началом. Мы хотели, чтобы
хорошо сработавшаяся команда по руководству большими
стройками продолжала и далее строить мосты, расширять
дороги и вообще держаться тех областей, которые могут
быть полезны для ведения войны. Хотя, надо сказать, наши
представления на этот счет были весьма расплывчаты и
туманны. И поначалу дело свелось к тому, чтобы пригото-
вить палатки и спальные мешки, а также выкрасить мой
БМВ в серый походный цвет. В день объявления всеобщей
мобилизации я отправился в здание верховного командова-
ния, что на Бендлерштрассе. Генерал-полковник Фромм,
ответственный за проведение мобилизации, праздно - как
и полагалось в прусско-немецкой организации - сидел у
себя в кабинете, тогда как дела шли своим чередом, по
намеченному плану. Мое предложение о содействии он с
готовностью принял, моя машина получила военный но-
мер, сам я — военное свидетельство. На первом этапе моя
военная деятельность тем и завершилась, ибо сам Гитлер
категорически запретил мне сопровождать армию, а вместо
того обязал меня продолжать работу над осуществлением
его планов.
Тогда я решил, по крайней мере, предоставить в рас-
поряжение армии рабочих, занятых на моих стройках в
Берлине и в Нюрнберге, а также технические штабы в
распоряжение производства пехотного и авиационного во-
оружения. Мы взяли на себя строительство ракетного
231
плацдарма в Пенемюнде и осуществление спешных стро-
ительных замыслов в сфере самолетостроения.
Я просил проинформировать Гитлера по поводу этого
казавшегося мне вполне естественным участия и не сомне-
вался в его полнейшем одобрении. К моему великому удив-
лению, я очень скоро получил на редкость грубый ответ от
Бормана: мол, с чего это я вздумал подыскивать себе новые
задачи, когда никто мне этого не приказывал, вот Гитлер
и поручил ему передать мне распоряжение, чтобы все до
единой стройки были продолжены.
Этот приказ тоже свидетельствует о том, сколь нереа-
листично и двойственно мыслил Гитлер; с одной стороны,
он то и дело повторял, что Германия бросила вызов судьбе
и теперь ей предстоит схватка не на жизнь, а на смерть, с
другой же — не желал отказаться и от своей грандиозной
затеи. При этом он упускал из виду настроение масс, ко-
торые тем меньше были способны понимать сооружение
роскошных зданий, когда экспансионистские замыслы
Гитлера впервые потребовали жертв. Это был первый при-
каз, которого я ослушался. Правда, в этот первый военный
год я видел Гитлера куда реже, чем раньше, но, возвраща-
ясь на несколько дней в Берлин либо на несколько недель
поднимаясь в Оберзальцберг, он по-прежнему заставлял
показывать ему строительные планы, настаивал на даль-
нейшем их развитии, однако с замораживанием работ он,
как я полагаю, молча смирился.
Примерно в начале октября немецкий посол в Москве
граф фон дер Шуленбург сообщил Гитлеру, что Сталин
весьма интересуется нашими строительными планами. Це-
лая серия фотографий изготовленных у нас макетов была
выставлена в Кремле, хотя по личному указанию Гитлера
самые грандиозные строения мы от Сталина все-таки ута-
или, чтобы тот, как выражался Гитлер, «не разлакомился».
Шуленбург предложил и мне слетать в Москву для объяс-
нения моих планов, но Гитлер полушутливо заметил: «А
вдруг он оставит вас у себя!» — и лететь запретил. Несколь-
ко позже немецкий посланник сообщил мне, что мои про-
екты Сталину понравились.
29 сентября Риббентроп вернулся после своего второго
232
визита в Москву, имея при себе немецко-советский дого-
вор о границах и о дружбе, призванный подтвердить чет-
вертый раздел Польши. За столом у Гитлера Риббентроп
рассказывал, что никогда еще не чувствовал себя так воль-
готно, как среди сотрудников Сталина. «Словно я оказался
среди товарищей по партии, мой фюрер». Гитлер с камен-
ным лицом пропустил мимо ушей восторги своего обычно
столь сдержанного министра. Сталин, по рассказам Риб-
бентропа, казался совершенно довольным соглашением о
новых границах и по окончании переговоров собственно-
ручно обвел карандашом участок на границе обещанной
Россией зоны, который он и презентовал Риббентропу как
гигантские охотничьи угодья. Этот жест раззадорил Герин-
га, который не желал согласиться с тем, что сталинский
довесок предназначается лично министру иностранных дел,
и заявил, что он должен достаться всему рейху и тем самым
ему, рейхсгермейстеру. Последовал бурный спор между обо-
ими охотниками, имевший следствием глубокую мрачность
министра иностранных дел, ибо Геринг оказался и более
энергичным, и более пробивным соперником. Несмотря на
войну, предполагалось ускорить перестройку бывшего дворца
рейхспрезидента под новую резиденцию для министра ино-
странных дел. Гитлер осмотрел почти завершенное здание
и выразил неудовольствие. Тогда Риббентроп бездумно и
поспешно приказал уничтожить все следы только что за-
вершенной перестройки и все начать снова. Вероятно, из
желания угодить Гитлеру он велел сделать массивные двер-
ные откосы из мрамора и гигантские фасонные двери,
которые никак не подходили для залов среднего размера.
Перед вторичным осмотром я попросил Гитлера воздер-
жаться от отрицательных замечаний, чтобы министр не
затеял третью перестройку. И Гитлер действительно лишь
потом и лишь в самом тесном кругу потешался над неудач-
ным, на его взгляд, сооружением.
В октябре я узнал от Ханке, как он докладывал Гитле-
ру, что при встрече немецких и советских войск на демар-
кационной линии в Польше все могли увидеть, насколько
скудно, можно даже сказать, бедно вооружена Красная
Армия. Другие офицеры подтвердили это наблюдение, а
233
Гитлер с величайшим вниманием выслушал и принял к
сведению. Ибо после этого мы неоднократно слышали, как
он снова и снова комментирует полученные сведения, счи-
тая их признаком военной слабости или недостатком орга-
низационных талантов. А вскоре его убеждение было под-
креплено сведениями о срыве советского наступления против
Финляндии.
О дальнейших намерениях Гитлера я, несмотря на всю
секретность, получил кое-какую информацию, когда в 1939
году он дал мне задание выстроить ему на западе Германии
штаб-квартиру. Цигенберг, господское имение гётевских
времен, расположенный в отрогах Таунуса под Наугеймом,
был для этой цели нами модернизирован и снабжен бунке-
рами.
Когда строительство было завершено, миллионы ухло-
паны, телефонный кабель протянут через сотни километ-
ров и смонтированы современнейшие средства связи, Гит-
лер вдруг спохватился, что подобная штаб-квартира слишком
дорого стоит, что, когда идет война, следует вести скром-
ный образ жизни, а потому извольте построить для него
приличествующее военному времени жилье на Эйфеле.
Вероятно, это произвело должное впечатление на тех, кто
не знал, что уже ухлопаны зазря миллионы марок, а теперь
вот предстоит снова их ухлопать. Мы обратили на это
внимание Гитлера, но он нас и слушать не стал, опасаясь
за свое реноме «неприхотливого» человека.
После быстрой победы над Францией я был твердо
убежден, что Гитлер уже стал одной из величайших фигур
немецкой истории. На меня производила сильное и тягост-
ное впечатление та летаргия, которую я угадывал в на-
строениях общественности, несмотря на все грандиозные
успехи. Гитлер между тем развивал в себе все более безу-
держную самоуверенность. Для своих застольных моноло-
гов он подобрал новую тему. Уж его-то концепция, утвер-
ждал он, не потерпела бы крушения из-за тех упущений,
которые привели к поражению в первой мировой войне.
Тогда политическое руководство враждовало с военным, а
политическим партиям дали полную возможность подры-
вать в нации единство воли и даже предпринимать кое-
234
какие предательские шаги. Бездарные наследники кня-
жеских домов должны были из протокольных соображе-
ний становиться во главе своих армий, одни должны были
пожинать военные лавры, дабы возвысить славу своей
династии. И лишь потому, что этим бездарным отпрыскам
дегенерирующих княжеских дворов придавали выдающих-
ся штабных офицеров, удалось избежать особенно боль-
ших катастроф. К тому же во главе всего войска рядом с
Вильгельмом II стоял бездарный главнокомандующий...
Тогда как теперь Германия едина, с удовлетворением по-
дытожил Гитлер, теперь отдельные земли утратили былое
значение, теперь полководцы набраны из лучших офице-
ров вне зависимости от их происхождения, привилегии
дворянства уничтожены, политика и вермахт, как и вся
нация, слились в единое целое. Во главе же стоит он. А его
сила, его воля, его энергия способны превозмочь любые
трудности.
Весь успех западного похода Гитлер приписывал себе.
План принадлежал ему. «Я неоднократно, — утверждал он
при случае, — перечитывал книгу полковника де Голля о
возможностях современного ведения боя моторизованными
соединениями и много из нее почерпнул».
* * *
Вскоре после окончания французского похода мне
позвонили из адъютантуры фюрера: я должен по исключи-
тельному поводу прибыть на несколько дней в штаб-квар-
тиру. А штаб-квартира Гитлера размещалась тогда под Се-
даном, в маленькой деревеньке Брюли-де-ла-Пеш, из
которой выселили всех жителей. В маленьких домиках вдоль
единственной улицы разместились генералы и адъютанты.
Под стать было и жилище Гитлера. Когда он здоровался со
мной, я заметил, что у него превосходное настроение.
«Через несколько дней мы полетим в Париж. Брекер и
Гислер тоже полетят с нами». С этим я и ушел, удивленный
тем, что для торжественного вступления в столицу Фран-
ции победитель вызвал нас троих.
В тот же вечер я был приглашен к военному застолью
у Гитлера, там обсуждали некоторые детали поездки в
235
Париж. Речь, как я узнал, шла не об официальном визите,
а именно о поездке Гитлера «с художественными целями»
в город, который, по его словам, с ранних лет настолько его
приковал, что ему думается, будто благодаря одному лишь
изучению планов он знает его улицы и важнейшие здания,
словно жил там.
В ночь на 25 июня 1940 года, в один час тридцать пять
минут, должно было вступить в силу соглашение о прекра-
щении военных действий. Мы с Гитлером сидели за дере-
вянным столом в простой горнице крестьянского дома.
Незадолго до назначенного времени Гитлер велел погасить
свет и открыть окна. Мы тихо сидели в темноте, заворо-
женные возможностью пережить исторический момент
рядом с его первопричиной. Трубач на улице протрубил
традиционный сигнал к окончанию боевых действий. Вда-
ли, должно быть, разыгралась гроза, потому что, словно в
плохом романе, темную комнату озарял порой отблеск зар-
ниц. Кто-то, не совладав с волнением, громко высморкал-
ся. Потом прозвучал голос Гитлера тихо, без интонаций:
«Такая ответственность...» И несколько минут спустя: «А
теперь зажгите свет снова». И вновь потекла непритяза-
тельная беседа, но для меня это осталось незабываемым
впечатлением. Мне казалось, что я впервые увидел Гитле-
ра-человека.
На другой день я съездил из штаб-квартиры в Реймс,
чтобы поглядеть тамошний собор. Меня встретил какой-то
призрачный город, почти оставленный жителями и ради
многочисленных погребов шампанских вин оцепленный
полевой жандармерией. Хлопали на ветру ставни, ветер нес
по улицам старые газеты, распахнутые двери обнажали
внутреннее убранство домов. Мирная обывательская жизнь
на какой-то нелепый миг словно застыла в неподвижности,
можно было увидеть на столах стаканы, посуду, остатки
трапезы. По пути нам попадались многочисленные бежен-
цы, которые двигались вдоль обочин, тогда как проезжая
часть была занята колоннами немецких солдат. Преиспол-
ненные самоуверенности солдаты и офицеры среди измож-
денных людей, которые везли свой скарб в детских коляс-
ках, на тачках и тому подобных примитивных устройствах,
236
создавали странный контраст. Через три с половиной года
я мог наблюдать подобные картины и в Германии.
Спустя три дня после прекращения огня рано утром,
примерно в пять тридцать, наш самолет приземлился в
аэропорту Ле Бурже. Три больших мерседеса уже стояли
наготове. Гитлер, как и всегда, сел на переднее сиденье
рядом с шофером. Брекер и я за ним на откидных сидень-
ях, а Гислер вместе с адъютантом устроились на заднем.
Всех представителей искусства обрядили в защитно-серую
форму, которая, так сказать, вводила нас в армейские рам-
ки. Путь наш лежал через обширные пригороды прямо к
«Гранд-Опера» работы архитектора Гарнье. Гитлер пожелал
в первую очередь осмотреть свое любимое барочное здание.
У портала нас поджидал назначенный немецкими оккупа-
ционными властями полковник Шпейдель.
Прославленная — из-за широты замысла, и преслову-
тая — из-за перегруженности деталями, парадная лестница,
равно как и роскошное фойе и щедро вызолоченный празд-
ничный зрительный зал подверглись тщательному осмотру.
Все ог-ни были зажжены, как при гала-представлении. Ги-
дом выступал сам Гитлер. Седовласый капельдинер, закры-
вавший ложи, сопровождал нашу маленькую группу по
пустынному зданию. Гитлер и впрямь основательно изучил
планы «Гранд-опера»; достигнув ложи у просцениума, он
заметил, что там недостает салона, и оказался прав. Ка-
пельдинер подтвердил, что это помещение много лет назад
было уничтожено при перестройке. «Вот видите, как я все
здесь знаю!» ~ удовлетворенно заметил Гитлер. Опера при-
вела Гитлера в совершенный экстаз, он восхищался ее
недосягаемой красотой, глаза у него блестели, излучая во-
сторг, как-то неприятно меня взволновавший. Капельди-
нер явно понял, кого он водит по опере. Старательно, хоть
и с подчеркнутой отстраненностью показывал он нам все
детали. Когда мы наконец собрались покинуть здание,
Гитлер что-то шепнул на ухо своему адъютанту Брюкнеру,
тот достал из бумажника пятидесятимарковую бумажку и
отнес ее стоявшему поодаль служителю. Тот любезно, но
решительно отказался. Гитлер предпринял вторую попытку
и направил с той же целью Брекера, но капельдинер по-
237
прежнему не согласился, а Брекеру объяснил, что всего
лишь выполнял свои обязанности.
Далее мы поехали через Елисейские поля до Трокаде-
ро, оттуда к Эйфелевой башне, где Гитлер снова велел
остановиться, мимо Триумфальной арки с могилой Неизвест-
ного солдата к Дому инвалидов, где Гитлер надолго застыл
перед саркофагом Наполеона. Под конец Гитлер осмотрел
Пантеон, пропорции которого произвели на него глубочай-
шее впечатление. Зато он не выказал ни малейшего инте-
реса к прекраснейшим архитектурным творениям Парижа:
площади Вогезов, Лувру, Дворцу юстиции и Сент-Шапель.
Снова оживился он, лишь когда увидел сплошной ряд
домов на Рю де Риволи. Конечной целью нашей экскурсии
была церковь Сакре-Кёр на Монмартре, романтическое,
приторное подражание купольным церквям раннего сред-
невековья, — выбор неожиданный даже для знающих вкус
Гитлера. Здесь он долго стоял, окруженный несколькими
плечистыми парнями из группы безопасности, покуда мно-
гочисленные богомольцы, хоть и узнавшие его, шли
мимо, не обращая внимания. После прощального взгляда
на город быстрое возвращение в аэропорт. В девять утра
экскурсия завершилась. «Увидеть Париж было мечтой моей
жизни. Не могу выразить, до чего я счастлив, что сегодня
эта мечта сбылась». Я даже на какое-то время пожалел его.
Первый и единственный раз в Париже, три часа сделали его
счастливым, когда он стоял на вершине своего успеха.
Во время экскурсии Гитлер завел со своим адъютантом
и полковником Шпейделем речь о возможности устроить в
Париже парад победы. Однако, поразмыслив, он отказался
от этой идеи. Официально он сослался на опасность анг-
лийских налетов, позднее, однако, сказал: «Не хочу я уст-
раивать парад победы. Мы еще не закончили войну».
Вечером того же дня он вторично принял меня в
маленькой горнице крестьянского дома. Он сидел один за
столом. Без долгих подходов он сказал: «Подготовьте текст
указа, которым я велю возобновить в Берлине строитель-
ные работы в полном объеме... Разве Париж не прекрасен?
Берлин должен стать еще прекрасней. Раньше я часто
задавался вопросом, не следует ли разрушить Париж, —
238
продолжал он с таким невозмутимым спокойствием, слов-
но речь шла о простейшем деле, — но, когда мы доведем до
конца строительство в Берлине, Париж станет не более чем
тенью. Так чего ради разрушать его?» С тем меня и отпу-
стил.
Хоть и привыкнув к импульсивным репликами Гитле-
ра, я был, однако, напуган тем, как он без тени смущения
признавался в подобном вандализме. Уже по поводу разру-
шения Варшавы он реагировал подобным образом. Уже
тогда он высказал пожелание не допустить восстановления
этого города, чтобы забрать у польского народа политичес-
кий и культурный центр. Но Варшава хоть была разрушена
в ходе военных действий, теперь же Гитлер показал, что
ему даже не чужда мысль по собственной прихоти и, в
общем, без всякой к тому причины разрушить город, кото-
рый сам же он считал прекраснейшим городом Европы,
разрушить его со всеми бесценными памятниками искусст-
ва. За несколько дней мне открылись некоторые из проти-
воречий, определявших характер Гитлера, хотя тогда я,
надо сказать, не воспринял это во всей остроте; он соеди-
нял в себе самые кричащие противоречия — от человека,
который сознает всю полноту ответственности, до нерас-
суждающего, враждебного людям нигилиста.
Однако влияние этого открытия было нейтрализовано
блестящей победой Гитлера, неожиданно благоприятными
перспективами скорого возобновления моих строительных
проектов и, наконец, его отказом от разрушительных за-
мыслов. Теперь мне предстояло превзойти Париж. В тот же
день Гитлер отдал распоряжения, причисляющие дело моей
жизни к числу задач первостепенной важности. Он прика-
зал «в кратчайшее время придать Берлину вид, соответству-
ющий величию нашей победы», и заявил: <<В осуществле-
нии этой, теперь самой важной строительной задачи рейха
я вижу значительнейший вклад в окончательное увековече-
ние нашей победы». И подписал свой указ задним числом,
проставив дату 25 июня 1940 года, то есть день перемирия
и его великого торжества.
Гитлер прогуливался перед своим домом по усыпанной
гравием дорожке с Йодлем и Кейтелем, когда адъютант
239
доложил ему, что я хотел бы попрощаться. Меня велели
позвать, и, приблизившись к этой группе, я услышал, как
Гитлер в продолжение разговора произнес: «Теперь мы
показали, на что мы способны. Поверьте моему слову,
Кейтель, русский поход по сравнению с этим всего лишь
штабная игра». В отличном настроении Гитлер попрощался
со мной, передал сердечные приветы моей жене и посулил
в самом непродолжительном времени приступить к обсуж-
дению со мной новых планов и макетов.
13
Перебор
Еще разрабатывая планы похода на Россию, Гитлер
уже размышлял о том, как и с какими постановочными
подробностями будут проходить парады победы в 1950 году,
то есть по завершении Парадной улицы и Триумфальной
арки. Но покуда он мечтал о новых войнах, новых победах
и новых празднествах, ему довелось пережить одно из
крупнейших поражений в своей карьере. Через три дня
после нашей беседы, в ходе которой он развил свои планы
на будущее, мне сообщили, что Гитлер срочно вызывает
меня с эскизами и чертежами в Оберзальцберг. В вестибю-
ле «Бергхофа» ожидали бледные и взволнованные Лейтген
и Пич, адъютанты Гесса. Они попросили меня пропустить
их первыми, так как им велено передать Гитлеру личное
письмо от Гесса. В этот момент сверху, из своих жилых
апартаментов, спустился Гитлер, одного из адъютантов
пригласили в гостиную. Я тем временем начал снова про-
сматривать свои чертежи и вдруг услышал нечленораздель-
ный, почти звериный вопль. Потом Гитлер рявкнул: «Бор-
мана сюда! Где он?» Борману было приказано как можно
скорей связаться с Герингом, Риббентропом, Геббельсом и
Гиммлером. Всех приватных гостей попросили подняться
наверх. Лишь через много часов мы узнали, что произошло:
заместитель Гитлера перелетел во враждебно настроенную
к нам Англию.
Внешне Гитлер вскоре обрел привычную выдержку.
240
Его беспокоило только, как бы Черчилль не вздумал выда-
вать случившееся перед союзниками Германии за мирную
инициативу. «Кто поверит, что Гесс вылетел не по моему
поручению, что все это не есть тайный сговор за спиной у
моих союзников?» Он не без тревоги высказал опасение,
как бы поступок Гесса не повлиял даже на политику Япо-
нии. От генераллюфтцойгмайстера, знаменитого боевого
летчика Эрнста Удета, Гитлер потребовал ответа на вопрос,
может ли двухмоторный самолет Гесса достичь своей цели
в Шотландии и на какие метеорологические условия тому
придется рассчитывать. Через короткое время Удет по те-
лефону сообщил, что у Гесса ничего не выйдет хотя бы из
навигационных соображений; можно предположить, что
при господствующих там боковых ветрах он пролетит мимо
Англии в пустоту. Гитлер немедля исполнился новых на-
дежд: «Ах, если бы он сверзился в Северное море! Тогда бы
он исчез без следа, а мы могли бы не спеша дать какое-
нибудь безобидное объяснение». Через несколько часов
его, однако, охватили сомнения, и, желая при всех обсто-
ятельствах опередить англичан, он решил дать по радио
сообщение о том, что Гесс потерял рассудок. Обоих адъю-
тантов Гесса, как поступали некогда при дворцах деспотов
с гонцами, доставившими недобрую весть, подвергли аре-
сту.
В «Бергхофе» воцарилось оживление. Кроме Геринга,
Геббельса и Риббентропа прибыли также Лей, гаулейтеры
и другие партийные вожди. Лей, как ответственный по
организационным вопросам, тотчас изъявил готовность
взвалить на себя обязанности Гесса, что было бы наиболее
правильным организационным решением. Но тут Борман
впервые доказал, какое влияние он успел приобрести на
Гитлера. Ему без труда удалось отклонить предложение Лея
и выйти из этой истории единственным победителем. Чер-
чилль тогда высказался, что этот полет высветил червото-
чину в яблочке рейха. При этом он, разумеется, не мог
даже и подозревать, с какой точностью его слова характе-
ризуют преемника Гесса.
В ближайшем окружении Гитлера с этого дня о Гессе
почти не вспоминали. Долго и всерьез занимался им один
241
только Борман. Он кропотливо изучал биографию своего
предшественника и подлыми интригами преследовал его
жену. Ева Браун, хоть и безуспешно, пыталась вступиться
за нее перед Гитлером, а потом поддерживала ее втайне от
него. Несколько недель спустя я услышал от своего врача,
профессора Хауля, что отец Гесса при смерти, тогда я велел
передать ему цветы, хотя и не назвал себя как отправителя.
По моему тогдашнему мнению, именно честолюбие
Бормана подтолкнуло Гесса к этому жесту отчаяния. Гесс,
не менее честолюбивый, видел, что его заметно оттерли от
Гитлера. Так, например, году в 1940-м Гитлер сказал мне
после многочасовой беседы с Гессом: «Когда я разговари-
ваю с Герингом, это для меня все равно что железистая
ванна — потом необычайная свежесть. Рейхсмаршал обла-
дает захватывающим умением сообщать новости. А с Гес-
сом любой разговор превращается в несносное, мучитель-
ное напряжение. Он вечно приносит дурные вести и не
дает мне покоя». Возможно, проведя столько лет на вторых
ролях, Гесс думал своим полетом в Англию снова завоевать
внимание и успех, ибо он не был наделен свойствами,
необходимыми для того, чтобы преуспеть в обстановке
интриг и борьбы за власть. Он был слишком уязвим, от-
крыт, чувствителен и почти всегда придерживался справед-
ливой оценки в споре враждующих сторон. Как типаж он
вполне соответствовал большинству партийных вождей,
которым стоило больших трудов сохранить под ногами
почву реальности.
Поведение Гесса Гитлер объяснял отрицательным вли-
янием на него профессора Гаусхофера. Через двадцать пять
лет, в тюрьме Шпандау, Гесс совершенно серьезно заверял
меня, что идею полета внушили ему во сне неземные силы.
Он вовсе не собирался противостоять или даже просто
причинить неприятность Гитлеру. «Мы гарантируем Анг-
лии сохранение мировой империи, а она развяжет нам руки
в Европе...» Такова была миссия, с которой он полетел в
Англию и которую не сумел осуществить, таково, кстати,
было одно из неизменных изречений Гитлера и до войны,
и даже после ее начала.
Если я не ошибаюсь, Гитлер так никогда и не смог
242
пережить измену своего заместителя. Еще некоторое время
спустя после покушения 20 июля 1944 года он, исходя из
своего фантастически ошибочного понимания ситуации,
заявлял, что среди непременных условий, на которых он
согласен подписать мирный договор, есть требование вы-
дать «предателя». Его необходимо повесить. Когда потом
уже я передал эти слова Гессу, тот сказал: «Он бы со мной
помирился! Не сомневаюсь! Кстати, вы не считаете, что в
1945 году, когда все уже подходило к концу, он порой
думал про себя: а ведь Гесс-то был прав?»
♦ ♦ ♦
Гитлер не только настаивал на том, чтобы даже во
время войны строительство в Берлине шло ускоренными
темпами. Под воздействием своих гаулейтеров он неимо-
верно увеличил список городов, подлежащих реконструк-
ции; поначалу это были лишь Берлин, Мюнхен, Нюрнберг
и Линц, теперь же личными указами он причислил к так
называемым реконструируемым городам еще двадцать семь,
среди них Ганновер, Аугсбург, Бремен и Веймар. Ни меня,
ни кого другого ни разу не спросили о целесообразности
подобных решений, более того, я просто получал копию
указа, без раздумий набросанного Гитлером в результате
какой-нибудь беседы. По моим тогдашним прикидкам, как
я писал Борману 26 ноября 1940 года, речь, особенно при
реконструкции городов по замыслу партии, могла идти о
сумме в 22-25 миллионов марок.
Я опасался, что эти неумеренные запросы нарушат все
мои сроки. Сперва я попытался на основе гитлеровского
указа получить все строительные планы рейха под свое
начало, но, когда из-за Бормана мне не удалось осуще-
ствить свой замысел, я 17 января 1941 года, после длитель-
ной болезни, которая дала мне время обдумать некоторые
проблемы, заявил Гитлеру, что будет лучше, если я сосре-
доточусь исключительно на порученных мне стройках в
Нюрнберге и в Берлине. Гитлер немедля согласился: «Вы
правы, будет очень жалко, если вам придется разменивать-
ся на всякие ничтожные мелочи. В случае надобности
можно заявить от моего имени, что я, фюрер, не желаю
243
вашего подключения, чтобы вас не слишком отвлекали от
творческих задач».
Я использовал эти полномочия самым широким обра-
зом и уже в ближайшие дни отказался от всех своих партий-
ных постов. Если я верно оцениваю совокупность своих
тогдашних мотивов, это было отчасти направлено и против
Бормана, который с самого начала держался по отношению
ко мне крайне неприязненно, хотя я, конечно, сознавал
полную свою неуязвимость, поскольку Гитлер часто назы-
вал меня незаменимым.
Иногда я все-таки подставлялся, и Борман наверняка
с превеликим удовольствием направлял мне из штаб-квар-
тиры грубое замечание; так, например, когда я договорился
с руководством католической и евангелической церкви о
сооружении храмов в новых районах Берлина, он холодно
сообщил, что церкви строительные площадки не выделяют-
ся.
Когда 25 июня 1940 года Гитлер своим указом «Об
увековечении победы» приказал незамедлительно присту-
пить к возобновлению строительства в Берлине и Нюрн-
берге, я несколько дней спустя сообщил рейхсминистру
доктору Ламмерсу, что «не собираюсь на основе данного
указа уже прямо сейчас, до конца войны, снова приступать
к практической реконструкции Берлина». Но Гитлер не
согласился с таким толкованием и велел немедленно про-
должить строительные работы даже и в этом случае, хотя
общественное мнение явно было против. По настоянию
Гитлера было решено, что новостройки Берлина и Нюрн-
берга, несмотря на военное время, должны быть завершены
в ранее назначенные сроки, то есть самое позднее до 1950
года. По его же настоянию я выработал «Срочную програм-
му фюрера», после чего Геринг выделил мне — середина
апреля 1941 года — потребное для этого количество чугуна,
84 000 тонн в год. Чтобы скрыть это от глаз общественно-
сти, было дано название: «Военная программа строитель-
ства каналов и железных дорог в Берлине». 18 апреля я
обсуждал с Гитлером гарантированные благодаря распоря-
жению Геринга сроки строительства Купольного дворца,
здания верховного командования вермахта, рейхсканцеля-
244
рии, Дома фюрера, короче говоря, строительства центра его
власти вокруг площади Адольфа Гитлера, в скорейшем
завершении которого он был, несмотря на войну, страстно
заинтересован. Одновременно было создано Рабочее объ-
единение по сооружению этих зданий, куда вошли семь
крупнейших строительных фирм Германии.
Вот и подбором картин для галереи в Линце Гитлер с
присущим ему упорством занимался лично, несмотря на
предстоящий поход против Советского Союза. Он рассылал
своих торговцев картинами в занятые области, чтобы изу-
чить тамошний рынок картин, и таким образом развязал
вскоре настоящую войну между торговцами, действующи-
ми от его имени, и теми, кто действовал от Геринга, при-
чем война эта принимала все более резкие формы, покуда
Гитлер не призвал своего рейхсмаршала к порядку и тем
раз и навсегда восстановил иерархию в отношениях также
и среди закупщиков.
В 1941 году в Оберзальцберг начали поступать боль-
шие, переплетенные в коричневую кожу каталоги с фото-
графиями сотен картин, которые Гитлер собственноручно
распределял по своим любимым галереям Линца, равно как
и галереям Кенигсберга, Бреслау и других городов на вос-
токе. На Нюрнбергском процессе я увидел эти коричневые
папки в руках у представителей обвинения; картины были
преимущественно изъяты парижским управлением Розен-
берга у владельцев-евреев.
Знаменитейшие государственные собрания Франции
Гитлер, однако, щадил, впрочем, его поведение было не
таким уж бескорыстным, как это могло показаться, ибо при
какой-то оказии он заявил, что по мирному договору луч-
шие экспонаты Лувра будут переданы Германии как часть
возмещения военных убытков. Для личных целей Гитлер,
однако, не прибегал к помощи своего авторитета. Из при-
обретенных либо конфискованных в оккупированных об-
ластях картин Гитлер для себя не взял ни одной.
Зато Геринг действовал безо всякого стеснения, чтобы
именно во время войны приумножить свою художествен-
ную коллекцию. В залах «Каринхалла» в три, а то и четыре
ряда висели теперь драгоценные полотна. Когда на стенах
245
больше не осталось места, он пустил в дело потолок боль-
шого вестибюля, чтобы и там разместить серию картин.
Даже на балдахине своей роскошной постели он велел
прикрепить портрет обнаженной женщины в натуральную
величину, изображающей Европу. Далее и он сам притор-
говывал картинами. В верхнем этаже его дома все стены
были увешаны картинами из собрания знаменитого голланд-
ского антиквара, который после оккупации Голландии
принужден был продать свою коллекцию за смехотворную
цену. Эти картины, как позднее со своей детской улыбкой
рассказывал мне Геринг, ему во время войны удалось про-
дать гораздо дороже всевозможным гаулейтерам, к тому же
он делал специальную надбавку за ту славу, которую, на его
взгляд, имела картина из «знаменитого собрания Геринга».
Однажды, году примерно в 1943-м, французская сторо-
на привлекла мое внимание к тому обстоятельству, что
Геринг не дает покоя правительству Виши, заставляя выме-
нять одну из знаменитейших картин Лувра на несколько
абсолютно никчемных из его коллекции. Опираясь на за-
явление Гитлера о том, что государственное собрание Лув-
ра неприкосновенно, я мог убедить своего французского
посредника не поддаваться нажиму и в крайнем случае
обращаться ко мне. Геринг отступился. Зато столь же без-
заботно он как-то продемонстрировал мне в «Каринхалле»
знаменитый Штерцингский алтарь, подаренный ему Мус-
солини зимой 1939/40 года, после принятого соглашения
по Южному Тиролю. Сам Гитлер неоднократно возмущал-
ся поведением «второго человека» при сборе ценных про-
изведений искусства, не рискуя, однако, призвать Геринга
к ответу.
Ближе к концу войны Геринг — в порядке исключе-
ния — пригласил моего друга Брекера в «Каринхалле» к
обеду. Угощение было не слишком обильным, правда, на
меня произвело крайне тягостное впечатление то обстоя-
тельство, что в завершение обеда нам с Брекером подали
обычный коньяк, тогда как Герингу лакей с довольно тор-
жественным видом налил что-то из старой, покрытой пы-
лью бутылки. «Это держат только для меня», — без всякого
стеснения пояснил он своим гостям, после чего долго рас-
246
пространялся на тему, из какого французского замка была
изъята эта редкостная находка. Затем в отличном располо-
жении духа он продемонстрировал нам сокровища, кото-
рые хранил в подвалах «Каринхалла». Среди них оказались
драгоценные античные экспонаты из неаполитанского му-
зея, вывезенные оттуда перед отступлением в конце 1943
года. С такой же хозяйской гордостью он велел распахнуть
все шкафы, дабы мы могли бросить взгляд на собрание
французских духов и мыла, которых хватило бы на не-
сколько лет. И наконец, под занавес он продемонстрировал
нам свое собрание бриллиантов и других драгоценных кам-
ней, которые наверняка стоили не одну сотню тысяч.
Гитлер же перестал закупать картины, после того как
назначил руководителя Дрезденской галереи доктора Ганса
Поссе своим уполномоченным по созданию Линцской кар-
тинной галереи. До тех пор Гитлер сам выискивал объекты
по аукционным каталогам. При этом он несколько раз пал
жертвой своего принципа задействовать для определенной
цели двух, а то и трех конкурирующих партнеров. Ибо
порой он поручал своему фотографу Гофману и одновре-
менно какому-нибудь из своих торговцев картинами над-
бавлять сверху без ограничений. Вот порученцы Гитлера
все надбавляли и надбавляли, когда другие участники давно
уже прекратили гонку, покуда берлинский аукционист Ганс
Ланге не обратил мое внимание на это странное обстоя-
тельство.
Вскоре после назначения Поссе Гитлер продемонстри-
ровал ему все свои сделанные ранее приобретения, включая
собрание Грютцнера, у себя в бомбоубежище, где вообще
хранил свои сокровища. Для Поссе, Гитлера и меня при-
несли кресла, и эсэсовская обслуга одну за другой демон-
стрировала нам картины. Гитлер нахваливал свои любимые
полотна общепринятыми формулами, однако Поссе не
поддался ни на положение Гитлера, ни на его подкупаю-
щую любезность. Профессионально и неколебимо он от-
верг многие из этих чрезвычайно дорогих приобретений:
«не подходит» или «не соответствует уровню галереи, как я
ее себе представляю». Как и обычно, когда Гитлер имел
дело со специалистом, он безропотно принимал критику.
247
Во всяком случае, Поссе отверг большую часть картин
столь любимой Гитлером мюнхенской школы.
♦ ♦ ♦
В середине ноября 1940 года в Берлин прибыл Моло-
тов. Вместе со своими сотрапезниками Гитлер наслаждался
ехидным рассказом своего врача, доктора Брандта, соглас-
но которому свита советского премьера и министра инос-
транных дел, опасаясь инфекции, приказала перед употреб-
лением прокипятить все тарелки и приборы.
В гостиной «Бергхофа» стоял большой глобус, по ко-
торому несколько месяцев спустя я мог наблюдать нега-
тивные последствия этих переговоров. Один из военных
адъютантов многозначительно показывал мне обычную
карандашную черту — с севера на юг, по Уралу. Так
Гитлер пометил, где будет кончаться область государ-
ственных интересов Германии и начинаться сфера интере-
сов Японии. 21 июня 1941 года, накануне нападения на
Советский Союз, после совместного обеда Гитлер вызвал
меня в свою берлинскую гостиную и предложил сыграть
для меня несколько тактов из «Прелюдов» Листа. «Эту
музыку вы будете часто слышать в ближайшее время, ибо
так будут звучать победные фанфары в нашем русском
походе. Ее подобрал Функ. Как она вам нравится?.. А уж
гранита и мрамора мы там возьмем сколько захотим».
Теперь Гитлер совсем не скрывал свою мегаломанию;
то, что уже много лет давало о себе знать в его архитектур-
ных замыслах, предстояло скрепить новой войной или, как
говорил Гитлер, «кровью». В своей «Политике» Аристотель
некогда писал: «Поистине величайшие несправедливости
совершаются теми, кто стремится к излишествам, а не
теми, кого гонит нужда».
К 50-летию Риббентропа в 1943 году некоторые из
сослуживцев подарили ему роскошную, выложенную полу-
драгоценными камнями шкатулку, которую намеревались
заполнить фотокопиями со всех заключенных им договоров
и соглашений. «Но когда мы захотели наполнить шкатулку,
у нас возникли большие трудности, — рассказывал Гитлеру
за ужином посол Хевель, представитель Риббентропа, —
248
осталось лишь очень мало договоров, которые мы бы к
этому времени не успели нарушить».
У Гитлера от смеха даже слезы на глазах выступили.
♦ ♦ ♦
Как и в начале войны, меня снова теперь уже в явно
решающей стадии мировой войны начала тревожить мысль
о необходимости затевать такое грандиозное строительство,
вкладывая в него все средства. 30 июня 1941 года, короче,
еще во время стремительного немецкого продвижения в
России, я предложил доктору Тодту и «генеральному упол-
номоченному немецкой строительной отрасли» заморозить
те стройки, которые не имеют военного значения и не
важны для исхода войны. Однако, наблюдая успешный ход
военных операций, Тодт захотел отложить решение этого
вопроса еще на несколько недель. А потом его и вовсе
отложили, потому что мое предложение не вызывало у
Гитлера понимания. Гитлер отверг какие бы то ни было
ограничения и так же не стремился перебрасывать рабочую
силу и строительные материалы со своих личных строек в
военную промышленность, как поступал, когда речь шла о
его любимых объектах, например автострадах, партийных
зданиях и берлинских проектах.
В середине сентября 1941 года, когда продвижение в
России уже явно перестало совпадать с залихватскими про-
гнозами, по распоряжению Гитлера были значительно по-
вышены в договорах цифры поставок гранита из Швеции,
Норвегии и Финляндии для моих берлинских и нюрнберг-
ских строек. Среди ведущих фирм норвежской, финской,
итальянской, бельгийской, шведской и голландской камне-
добывающей промышленности были размещены заказы на
сумму в тридцать миллионов рейхсмарок. Чтобы создать
возможность транспортировки таких огромных объемов
камня в Берлин и в Нюрнберг, мы 4 июня 1941 года
основали свой собственный транспортный флот, а также
собственные верфи в Висмаре и Берлине, призванные вы-
строить 1000 судов с грузоподъемностью по 500 тонн.
С моим призывом заморозить стройку мирного време-
ни не посчитались даже и тогда, когда в России уже появи-
249
лись первые признаки зимней катастрофы 1941 года. 29
ноября 1941 года Гитлер без долгих подходов сказал мне:
«Я начну строительство еще до конца войны. Я не дам
войне помешать осуществлению моих планов».
Гитлер настаивал не только на выполнении своих пла-
нов; после начальных успехов в России он приказал увели-
чить число танков, которые, стоя на гранитном постаменте,
должны были довершить архитектурное убранство улиц и
придать им воинственный характер. 20 августа 1941 года я по
поручению Гитлера докладывал удивленному адмиралу Ло-
рею, хранителю Берлинского цейхгауза, что существует на-
мерение установить между Южным вокзалом и Триумфаль-
ной аркой (строительство «Т») тридцать тяжелых трофейных
орудий. "Также и в других местах Парадной улицы и вдоль
южной оси Гитлер желает установить подобные орудия, —
объяснил я адмиралу, — для чего понадобится примерно
двести тяжелых орудий. А перед самыми значительными
зданиями должны быть установлены самые крупные танки”.
♦ ♦ ♦
Хотя представления Гитлера о государственно-право-
вом устройстве его «германского рейха немецкой нации»
оставались пока весьма расплывчатыми, в одном уже суще-
ствовала полная ясность: в непосредственной близости нор-
вежского города Тронхейм из-за благоприятного стратеги-
ческого положения предполагалось соорудить крупнейший
немецкий опорный пункт, то есть, наряду с верфями и
доком, город примерно на 250 000 жителей-немцев, который
будет включен в состав германского рейха. Планировать
новый город Гитлер поручил мне. 1 мая 1941 года я получил
от вице-адмирала Фукса из верховного командования воен-
но-морского флота необходимые данные о потребных для
такой большой верфи объемах. 21 июня гросс-адмирал Редер
и я докладывали Гитлеру в рейхсканцелярии об этом проек-
те. Затем Гитлер определил примерно местоположение горо-
да. Даже и год спустя, 13 мая 1942-го, он, наряду с разгово-
рами о вооружениях, занимался этим опорным пунктом. По
специальным картам он подробно изучал наилучшее место
для предполагаемого дока и приказал, чтобы в гранитных
250
скалах путем взрывов создать большую подземную базу для
подводных лодок. В остальном же Гитлер исходил из того,
что точно так же Сен-Назер и Лорнаян во Франции, равно
как и Британские острова в проливе Ла-Манш, благодаря их
благоприятному географическому положению должны пре-
вратиться в будущем в систему военно-морских опорных
пунктов и быть присоединены к рейху. Гитлер вполне про-
извольно распоряжался чужими опорными пунктами, инте-
ресами, правами. Его концепция мировой державы не при-
знавала никаких ограничений.
Туда же можно причислить и его намерение основать
немецкие города на занятых нами областях Советского
Союза. 24 ноября 1941 года, то есть уже после начала
зимней катастрофы, заместитель Альфреда Розенберга —
рейхсминистра захваченных восточных территорий — гау-
лейтер Мейер предложил мне возглавить отдел градостро-
ительства и спроектировать, а затем построить изолирован-
ные города, предназначенные для немецких оккупационных
сил и гражданских мероприятий. Но в конце января 1942
года я отклонил его предложение, поскольку опасался, что
централизованное управление проектированием неизбежно
будет иметь следствием единообразие новых городов. Вза-
мен же я предложил перепоручить новое строительство
большим немецким городам по отдельности.
♦ * *
После того как с первых лет войны я начал заниматься
строительством для командования армии и флота, эта орга-
низация заметно увеличилась в размерах. Правда, по мас-
штабам, которыми мне предстояло руководствоваться не-
сколько месяцев спустя, 26 000 строительных рабочих, что
были к концу 1941 года задействованы в наших программах
военного значения, не многого стоили. Но тем не менее, я
был горд внести свой, хоть и незначительный вклад в ход
войны; тот факт, что я работаю не только на осуществление
мирных планов Гитлера, как-то успокаивал мою совесть.
Всего важней была авиационная программа «Ю-88», при-
званная содействовать увеличению производства новых двух-
моторных пикирующих бомбардировщиков с дальним ра-
251
диусом действия. Три больших завода в Брюнне, Граце и
Вене, каждый в отдельности — больше, чем весь завод
«Фольксваген», были сооружены за восемь месяцев, впер-
вые — из готовых бетонных панелей. Однако начиная с
осени 1941 года мы испытывали недостаток горючего. Даже
для наших, по уровню значимости первостепенных про-
грамм в сентябре 1941 года выделяли только треть, а с
января 1942-го и вовсе одну шестую потребного — это еще
один показательный пример того, как Гитлер применитель-
но к русскому походу переоценил свои возможности.
Одновременно мне поручили устранять разрушения от
бомбежек и строить бомбоубежища. Так, сам того не ведая,
я уже готовился к деятельности министра вооружений. И
не только потому, что получил возможность ознакомиться
на рядовом уровне с теми сбоями в выпуске продукции,
которые случались из-за произвольной смены программ и
приоритетов. Таким образом я получил возможность изу-
чить расстановку сил и разногласия внутри руководства.
Так, например, я присутствовал на совещании у Ге-
ринга, в ходе которого генерал Томас высказал сомнение
по поводу чрезмерных экономических запросов руковод-
ства. Геринг во всю глотку заорал на почтенного генерала:
«А вам какое дело? Этим я занимаюсь, я, понятно? Или,
может, это вам поручен четырехлетний план? Да вы при
мне и рта раскрывать не должны, потому что фюрер все
эти вопросы поручил исключительно мне». В таких спор-
ных вопросах генерал Томас никак не мог рассчитывать на
заступничество своего шефа, генерал-полковника Кейте-
ля, поскольку Кейтель и сам был рад-радехонек, когда
Геринг на него не набрасывался. По этим причинам хоро-
шо продуманный план службы вооружения при верховном
командовании вермахта так и не был осуществлен; но и
сам Геринг, как я уже тогда понял, тоже ничего не сделал
в этом направлении. А если он даже и пытался сделать
что-нибудь, то учинял полнейший беспорядок, потому что
никогда не давал себе труда проработать ту или иную
проблему и большинство его решений основывалось, как
правило, на импульсивных идеях.
Через несколько месяцев, 27 июня 1941 года, я как
252
уполномоченный по военной промышленности участвовал
в беседе между Мильхом и Тодтом. Гитлер был уже совер-
шенно убежден, что русские окончательно разбиты, и по-
тому издал указ о немедленном завершении строительства
самолетов для подготовки очередной акции, а именно для
покорения Англии. Мильх по долгу службы настаивал на
соблюдении требуемой срочности, чем привел в отчаяние
доктора Тодта, учитывающего военное положение. Ибо и у
него была своя цель: как можно скорей нарастить произ-
водство оружия, но он, к сожалению, не располагал особым
указом Гитлера, который мог придать его задаче статус
срочности. В конце беседы Тодт так сформулировал свое
бессилие: «Будет всего лучше, если вы, господин фельдмар-
шал, возьмете меня к себе в министерство и я просто стану
вашим сотрудником».
Осенью 1941 года я побывал в Дессау на заводах
Юнкерса, чтобы вместе с генеральным директором Коп-
пенбергом согласовать нашу строительную программу и
производственные планы. К концу нашей беседы Коппен-
берг провел меня в секретную комнату, где показал срав-
нительную диаграмму запланированного на ближайшие годы
выпуска бомбардировщиков в Америке и в Германии. Я
спросил его, что думает наше руководство по поводу такого
удручающего сравнения. «То-то и оно, они просто не ве-
рят», — сказал он и вдруг, в полной растерянности, запла-
кал. Вскоре после этого Коппенберга отозвали с директор-
ского поста. Геринг же, как главнокомандующий нашей
втянутой в тяжелые бои авиацией, даже 23 июня 1941 года,
через день после нападения на Советский Союз, проявил
достаточно беззаботности, чтобы при полном параде вместе
со мной осматривать выстроенные в натуральную величину
макеты своего рейхсмаршальского управления в Трептове.
♦ ♦ ♦
Моя последняя на ближайшие четверть века и связан-
ная с искусством поездка привела меня в Лиссабон, где 8
ноября открывалась выставка «Новое немецкое строитель-
ное искусство».
Поначалу предполагалось лететь на самолете Гитлера,
253
однако, когда выяснилось, что склонные к выпивке лица из
окружения Гитлера, как, например, адъютант Шауб и фо-
тограф Гофман, тоже хотят лететь с нами, я отказался от
такого сопровождения и предложил поехать в Лиссабон в
моей машине. Я повидал старинные города, Бургос, напри-
мер, Сеговию, Толедо, Саламанку, осмотрел Эскориал,
комплекс хотя и не уступающий по масштабам Дворцу
фюрера, но сооруженный с иной, духовной целью: Филипп
II окружил ядро-дворец монастырем. Какое резкое отличие
от строительных замыслов Гитлера: здесь — удивительная
сдержанность и ясность, великолепные интерьеры, демон-
стрирующие непревзойденное владение формой, там же —
помпезность и непомерная тяга к парадности. И право же,
это, можно сказать, угрюмое творение архитектора Хуана
де Эрреры (1530-1597) соответствовало мрачному положе-
нию, в которое тем временем угодили мы, больше, чем
программно-триумфальное искусство Гитлера. Здесь в часы
одинокого созерцания у меня впервые мелькнула мысль,
что я вместе со своими архитектурными идеалами зашел в
тупик.
Из-за этого путешествия я прозевал визит кое-кого из
парижских знакомых, среди них — Вламинка, Дерена и
Деспьо, которые, следуя моему приглашению, прибыли для
осмотра макетов реконструкции Берлина. Судя по всему,
они молча приняли к сведению наши замыслы и стройки:
хроника, во всяком случае, ни единым словом не обмолви-
лась о впечатлении, произведенном на них нашей выстав-
кой. Я познакомился с ними во время моих наездов в
Париж и через свое управление неоднократно поддерживал
их заказами. Странным образом они располагали большей
свободой, чем мы, их немецкие коллеги. Ибо, когда в ходе
войны я посетил парижский осенний салон, все стены там
были увешаны картинами, уже заклейменными в Германии
как выродившееся искусство. Гитлер тоже прослышал об
этой выставке. Реакция его была столь же неожиданной,
сколь и логичной: «А нам что, нужен духовно здоровый
французский народ? Пусть себе вырождаются! Тем лучше
для нас!»
254
♦ * *
Покуда я совершал путешествие по Португалии, в тылу
Восточного фронта произошла транспортная катастрофа:
немецкая военная организация не выдержала суровой зимы.
Вдобавок русские войска при отступлении основательно
разрушали все паровозные депо, водонапорные станции и
другие технические устройства своей транспортной систе-
мы. В упоении победами лета и осени, когда «русский
медведь» казался «добитым», никто всерьез не позаботился
о восстановлении разрушенного, а Гитлер не желал понять,
что даже и с транспортной точки зрения надлежало своев-
ременно учесть трудности русской зимы.
Об этих трудностях я услышал от высоких железнодо-
рожных чиновников, от армейских и авиационных генера-
лов. После чего предложил Гитлеру перебросить на восста-
новление дорог 65 тысяч строителей, находящихся под
моим началом. Непонятным для меня образом Гитлер лишь
после двухнедельного раздумья, то есть 27 декабря 1941
года, изъявил согласие и издал соответствующий указ. Вместо
того чтобы уже в начале ноября потребовать этой переброс-
ки, он, несмотря на катастрофу, требовал завершения его
триумфальных сооружений в запланированные сроки, ис-
полненный твердой решимости не капитулировать перед
де й ствител ьн остью.
В тот же день я навестил доктора Тодта в его скромном
доме на Хинтерзее под Берхтесгаденом. Мне отвели как
поле деятельности всю Украину, а штабам и рабочим, до
той поры продолжавшим легкомысленное строительство
автобанов, отводили центр и север России. Тодт только что
вернулся из ознакомительной поездки на восточный театр
военных действий; он видел застрявшие санитарные поез-
да, в которых до смерти замерзли раненые, наблюдал стра-
дания гарнизонов в отрезанных холодом и снегом деревнях
и городках, равно как отчаяние и недовольство немецких
солдат. В самом мрачном настроении он заверил, что мы не
только физически не готовы к подобным тяготам, но и
духовно можем погибнуть в России. «Это борьба, — продол-
жал он, — в которой одержат верх примитивные люди,
255
способные выдержать все, даже неблагоприятные погодные
условия. А мы слишком чувствительны и неизбежно потер-
пим поражение. И в конечном итоге победителями окажут-
ся русские и японцы». Собственно, и Гитлер, явно не без
влияния Шпенглера, еще в мирное время высказывал по-
добные мысли, говоря о биологическом превосходстве «си-
биряков и русских», однако, когда начался восточный по-
ход, он забыл про собственные аргументы, поскольку они
противоречили его намерениям.
Неизменная страсть Гитлера к строительству, его эй-
форическая верность личным увлечениям вызвали у его
переимчивых паладинов целую волну подобных же замыс-
лов и побудили большинство из них вести жизнь победи-
телей. Здесь, как я уже тогда понял, система Гитлера про-
явила в этом, решающем пункте свои изъяны по сравнению
с режимом демократическим. Ибо никакая публичная кри-
тика не занималась этими неувязками, никто не требовал
их устранить. 29 марта 1945 года в своем последнем письме
Гитлеру я напомнил ему о своих соображениях: «У меня
болело сердце, когда в победоносные дни 1940 года я
увидел, как в широких кругах нашего руководства мы утра-
чиваем наше внутреннее достоинство. Именно тогда было
время, когда мы должны были утвердить свою позицию
перед лицом провидения».
Эти строки, пусть даже написанные пятью годами
позже, подтверждают, что я видел тогда ошибки, страдал от
упущений, подвергал критике, что меня терзали сомнения
и скепсис, правда, все это потому, что я опасался, как бы
Гитлер и его руководство не упустили победу.
* * ♦
В середине 1941 года Геринг осматривал макет нашего
города на Паризерплац. В минуту благосклонности он по-
зволил себе удивительнейшее высказывание. «Я сказал
фюреру, — заявил он, ~ что после него считаю вас величай-
шим человеком из тех, которыми располагает Германия».
Однако второй человек в нашей иерархии решил тотчас
сузить границы своей похвалы: «В моих глазах вы вообще
величайший архитектор. То есть я хочу сказать, что столь
256
же высоко ставлю ваше архитектурное творчество, как
политические и военные дарования фюрера».
Пробыв девять лет архитектором Гитлера, я возвысил-
ся до позиции неуязвимой и вызывающей восхищение.
Ближайшие три года должны были поставить передо
мной совершенно иные задачи, которые иногда действи-
тельно делали меня самым важным человеком после Гит-
лера.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
14
Вступление в новую должность
Зепп Дитрих, примкнувший к Гитлеру еще на самой
ранней стадии его политической деятельности, а теперь
командовавший отброшенным русскими от Ростова танко-
вым корпусом СС, вылетел 30 января 1942 года на самолете
правительственного авиаотряда в Днепропетровск. Я по-
просил его взять меня с собой. Мои сотрудники уже нахо-
дились в этом городе и разрабатывали план ремонта южно-
русских железных дорог. При этом я как-то даже и не
сообразил попросить предоставить в мое распоряжение
самолет — яркое свидетельство того, сколь невысоко я
оценивал свое положение и свои возможности повлиять на
ход военных действий.
Мы сидели, тесно прижавшись друг к другу, в переобо-
рудованном в пассажирский самолет бомбардировщике
«хейнкель», а под нами раскинулись навевающие мрачные
мысли заснеженные просторы Юга России. Ориентиром
нам служило полотно железной дороги; поезда ходили крайне
редко, едва ли не все станционные постройки были сожже-
ны, депо разрушены. Заброшенные деревни, обгоревшие
остовы амбаров и сараев, на почти неповрежденных доро-
гах ни одной машины. Даже находясь в самолете, мы
почувствовали, какая поистине кладбищенская тишина царит
внизу, и невольно содрогнулись. Мерно падавший снег не
только не разнообразил пейзаж, а, наоборот, делал его еще
258
более монотонным. Именно во время этого полета я нако-
нец полностью осознал, какая опасность нависла над на-
шими войсками, почти целиком отрезанными от тыловых
служб снабжения. В сумерках мы приземлились в Днепро-
петровске, считавшемся в России крупным промышлен-
ным центром.
Штаб строительных работ «Шпеер» — так официально
называлась группа из нескольких технических сотрудников
в соответствии с общей тенденцией эпохи связывать реше-
ние определенных проблем с именами конкретных людей —
временно разместился в спальном вагоне; иногда паровоз
поддавал внутрь пару и не давал нам совсем окоченеть. Не
менее ужасающими были условия работы в вагоне-рестора-
не, который мы использовали еще и как комнату отдыха.
Восстановление железнодорожных путей потребовало го-
раздо больших усилий, чем мы предполагали. Русские раз-
рушили все полустанки, пакгаузы и станционные построй-
ки, и мы так и не смогли обнаружить хотя бы одну
изготовленную из морозостойкого материала цистерну или
более или менее исправный замок стрелочного перевода.
Любой пустяк, будь то доставка в нужное место партии
железнодорожных костылей или лесоматериала, превращался
здесь в сложнейшую проблему, хотя в Германии для ее
решения секретарше было достаточно сказать два-три сло-
ва по телефону.
А снег все шел и шел. Движение на железной дороге
и шоссе приостановилось, взлетно-посадочная полоса была
вся в сугробах. Мы оказались отрезаны от всего мира, и
мой отъезд пришлось отложить на более позднее число.
Время, однако, было до отказа заполнено — беседы со
строительными рабочими, дружеские пирушки, распевание
песен, бесконечные речи Зеппа Дитриха и всевозможные
торжества. Зная, что Бог обделил меня ораторским талан-
том, я не решался произнести перед моими сотрудниками
даже краткую речь. Среди песен, рекомендованных к ис-
полнению штабом группы армий, попадались очень груст-
ные, проникнутые тоской по родине и ощущением одино-
чества на бескрайних русских просторах. В них отчетливо
слышались отголоски душевных мук, которые приходилось
259
переносить тем, кто оказался на дальних рубежах рейха. И
все же они были достаточно содержательными, эти столь
популярные во фронтовых частях песни.
Между тем опасность нарастала. Небольшая танковая
группа русских войск прорвалась на маленьком участке
фронта и подошла к Днепропетровску. В штабах шли бес-
конечные совещания с одной-единственной повесткой дня:
какие силы мы можем им противопоставить? В наличии
имелось лишь несколько винтовок и вкопанное в землю
орудие, правда, без боекомплекта. Русские были уже в
двадцати километрах от города и, судя по всему, намерева-
лись рассредоточиться в степи и окружить его. Однако у
них не было четко разработанного плана, и, кроме того,
они совершили ошибку, свойственную всем воюющим сто-
ронам: они не воспользовались своим выгодным положени-
ем. Если бы они догадались совершить марш-бросок к
длинному мосту через Днепр — к этому времени он уже был
восстановлен после нескольких месяцев кропотливой рабо-
ты - и поджечь его, то отошедшие от Ростова в юго-
восточном направлении немецкие войска оказались бы
зимой надолго отрезанными от своих тылов.
Я по своей натуре отнюдь не герой и так как за неделю
своего пребывания здесь не только не добился каких-либо
существенных успехов, но, напротив, лишь значительно
уменьшил их продовольственные запасы, то, узнав, что
готовится попытка прорыва сквозь снежные заносы на
поезде, решил немедленно уехать отсюда. Сотрудники мо-
его штаба сердечно — и, как мне показалось, облегченно
вздохнув, — простились со мной. Всю ночь мы ехали со
скоростью несколько десятков километров в час, иногда
останавливались, расчищали пути и снова вслушивались в
мерное постукивание колес. Казалось, что мы уже где-то
очень далеко на западе, когда поезд неожиданно остано-
вился на пустынном вокзале.
Все выглядело очень знакомым: сожженный пакгауз,
клубы дыма над несколькими загнанными в тупик вагона-
ми, солдатские патрули на платформе. Я вновь оказался в
Днепропетровске. Огромные, завалившие железнодорож-
ное полотно сугробы вынудили паровозную команду повер-
260
нуть обратно. С мрачным видом я ввалился в вагон-ресто-
ран, где размещался штаб, и увидел не столько удивленные,
сколько ошеломленные и сильно помятые лица своих под-
чиненных. Оказывается, они всю ночь отмечали отъезд
шефа и изрядно опустошили запасы спиртного.
В тот же день, 7 февраля 1942 года, самолет, доставив-
ший сюда Зеппа Дитриха, должен был лететь обратно.
Командир экипажа капитан Найн, который вскоре стал
моим личным пилотом, согласился взять меня с собой.
Однако добраться до аэродрома оказалось нелегко. Ночью
резко похолодало, и, хотя небо было чистым, дул сильный
ветер, швырявший в лицо комья снега. Одетые в ватники
и телогрейки местные жители пытались расчистить дорогу,
на которой высились огромные сугробы. Мы уже целый час
шли пешком, когда несколько человек вдруг окружили
меня и наперебой стали громко что-то говорить. Естествен-
но, я не понял ни одного слова, и тогда один из них
неожиданно растер мне снегом лицо. «Чтобы я не отморо-
зил щеки и нос», — подумал я, вспомнив свои поездки в
горы. К моему глубокому удивлению, один из русских даже
вытащил из кармана грязного ватника белоснежный, акку-
ратно сложенный носовой платок и протянул его мне.
С большим трудом самолет поднялся в воздух с кое-
как очищенной от снежных заносов взлетно-посадочной
полосы и взял курс на восточно-прусский город Растен-
бург — место постоянной дислокации правительственного
авиаотряда. Собственно говоря, мне нужно было в Берлин,
но это был не мой самолет, и оставалось лишь радоваться,
что на его борту я смогу проделать, по крайней мере,
большую часть пути. Таким образом, благодаря случайному
стечению обстоятельств я впервые попал в ставку Гитлера
в Восточной Пруссии.
В Растенбурге я позвонил одному из адъютантов в
надежде, что он доложит обо мне Гитлеру и тот, может
быть, захочет побеседовать со мной. С начала декабря я не
видел его, и, если бы мне удалось хотя бы сказать ему слова
приветствия, я бы счел это великой честью для себя. До
ставки я добрался на одной из машин из личного гаража
фюрера и первым делом утолил голод в одном из похожих
261
на барак домиков, отведенных под столовую. Здесь Гитлер
обычно ежедневно вкушал пищу вместе со своими генера-
лами, чиновниками и адъютантами. Однако в этот раз он
отсутствовал, ибо, выслушав доклад министра вооружений
и боеприпасов доктора Тодта, предпочел отобедать с ним
наедине в своем личном бункере. Я тем временем решил
обсудить с начальником службы военных сообщений сухо-
путных войск генералом Герке и командующим железнодо-
рожными войсками столь сложное для нас положение на
Украине.
После ужина в широком кругу, на котором присут-
ствовал и Гитлер, он и Тодт вновь удалились на совещание.
Только поздно вечером Тодт — усталый и измученный —
вернулся после долгого и, судя по всему, очень утомитель-
ного для него обсуждения создавшейся ситуации. Вид у
него был крайне подавленный. Я еще несколько минут
посидел с ним, однако он молча выпил стакан вина и ни
словом не обмолвился о причинах своего мрачного настро-
ения. В ходе очень вялого разговора выяснилось, что Тодт
намеревается на следующий день отправиться обратно в
Берлин и в его самолете есть одно свободное место.
Я очень обрадовался, что могу тем самым избежать
долгой и утомительной езды на поезде. Мы договорились
вылететь рано утром, и доктор Тодт поспешил удалиться,
так как ему хотелось хоть немного выспаться.
Тут подошел адъютант и предложил мне пройти в
бункер Гитлера. Был уже час ночи, и в Берлине мы с
фюрером зачастую именно в это время обсуждали наши
планы. Подобно Тодту, Гитлер был также угрюм и озабо-
чен. Его покои были обставлены с подчеркнутой скромно-
стью; он даже отказался от мягких кресел, ибо посчитал их
предметом роскоши. Мы заговорили о проектах реконст-
рукции Берлина и Нюрнберга, и Гитлер заметно посвежел
и приободрился. Даже его обычно бледные щеки слегка
порозовели. В конце беседы он попросил подробно расска-
зать ему о моих впечатлениях от поездки в южные районы
России и своими наводящими репликами заставлял меня
вспоминать все новые и новые подробности. Трудности,
связанные с восстановлением железных дорог, снежные
262
бури, непонятное поведение русских танкистов, дружеские
пирушки, отмеченные пением грустных песен, — обо всем
этом я постепенно рассказал ему. При упоминаниях о
песнях он сразу насторожился и спросил об их содержании.
Я вынул из кармана переданный мне текст, он пробежал
его глазами и даже слова не сказал. На мой взгляд, эти
песни, вполне естественно, выражали угнетенное душевное
состояние наших солдат. Гитлер же сразу усмотрел в этом
злой умысел врага, сознательно подрывающего дисциплину
в германских войсках, и решил, что после моего рассказа
сумеет вывести его на чистую воду. Лишь после войны я
узнал, что он приказал отдать под трибунал всех, кто рас-
порядился напечатать тексты этих песен.
Этот эпизод отразил очень характерное для него недо-
верие к людям. Он подозревал, что от него скрывают ис-
тинное положение дел, и стремился вникать в любые ме-
лочи и тут же делать важные для себя выводы. Поэтому он
был склонен подробно расспрашивать даже тех своих под-
чиненных, которые могли сообщить ему только самые об-
щие сведения. Такое подчас вполне оправданное недоверие
было неотъемлемой частью его характера. Тем не менее, он
так и не сумел получить точное представление о событиях
на фронтах и настроениях сражающихся там солдат, ибо
его окружение старалось отсечь его от источников нежела-
тельной для него информации.
Гитлер отпустил меня в три часа утра, и я решил не
возвращаться сегодня в Берлин вместе с доктором Тодтом,
чей самолет должен был вылететь через пять часов. Я
чувствовал себя совершенно разбитым и решил хорошень-
ко выспаться. В отведенной мне маленькой комнате я еще
раз поразмыслил над тем, какое впечатление я произвел на
Гитлера. Любой из его приближенных поступил бы точно
так же, особенно после двухчасового разговора с ним. Я
лично был вполне удовлетворен нашей беседой. Он вновь
сумел убедить меня в том, что мы вместе сумеем осуще-
ствить наши планы, в чем я, правда, перед лицом склады-
вающейся отнюдь не в нашу пользу ситуации на фронтах
временами сильно сомневался. В эту ночь мы в очередной
раз поверили в возможность их воплощения в жизнь и
263
довели себя до безудержно-радостного, граничащего с бе-
зумием состояния.
Утром меня разбудила громкая трель телефона. «Док-
тор Тодт погиб в авиакатастрофе», — прозвучал в мембране
взволнованный голос Брандта. С этого момента жизнь моя
круто изменилась.
В последние годы у меня сложились очень тесные
отношения с Тодтом. Мы вместе делали одно дело, и
теперь я потерял умудренного опытом товарища. Нас сбли-
зили общие черты нашей биографии: мы оба были родом
из Бадена, росли и воспитывались в зажиточных буржуаз-
ных семьях и получили техническое образование. Мы оба
любили природу и, если предоставлялась возможность,
перебирались в высокогорные пансионаты и совершали
долгие лыжные переходы. А еще мы оба испытывали не-
преодолимую антипатию к Борману. У Тодта возник с ним
серьезный конфликт хотя бы уже потому, что личный сек-
ретарь Гитлера приказал строить новые дороги в районе
Оберзальцберга и тем самым совершенно обезобразил как
местность, так и внешний облик небольшого городка. Мы
с женой часто бывали в гостях у Тодта; его семья жила в
маленькой, скромной вилле в районе Берхтесгадена на
противоположном берегу озера Хинтерзее, и никому из
местных жителей даже в голову не могло прийти, что здесь
обитает знаменитый строитель дорог и автострад.
Доктор Тодт был одним из тех немногих министров
этого правительства, кто держал себя скромно и не стре-
мился навязать свое мнение окружающим. Он не питал
склонности к интригам, и на него всегда можно было
положиться. С его вообще свойственным многим технокра-
там сочетанием сентиментальности и удивительно трезвого
ума он с трудом вписывался в руководящий слой национал-
социалистического государства. Он жил очень уединенно и
избегал каких-либо неофициальных контактов с партийны-
ми кругами. Даже на дневных и вечерних трапезах Гитле-
ра — на них обычно присутствовал только узкий круг при-
ближенных лиц — он появлялся крайне редко, хотя всегда
был там желанным гостем. Своим подчеркнуто скромным
поведением он завоевал особое уважение. Поэтому, где бы
264
Тодт ни появлялся, он всегда становился центром внима-
ния. Гитлер не просто уважал Тодта за его бесспорные
достижения, он прямо-таки преклонялся перед ним, хотя
Тодт, вступивший в НСДАП еще на раннем этапе ее суще-
ствования и всегда сохранявший лояльность ее фюреру, в
то же время вел себя довольно независимо.
В январе 1941 года, когда у меня возникли серьезные
разногласия с Борманом и Гислером, Тодт прислал мне
необычайно откровенное письмо, из которого следовало,
что он крайне скептически относится к стилю работы на-
ционал-социалистических руководителей: «Возможно, мой
опыт и то горькое разочарование, которое вызвали во мне
все эти люди — а ведь именно с ними приходится вместе
работать, — убедят вас в том, что все ваши трудности носят
временный характер, и вы постепенно придете к тому же
выводу, что и я. После чего я в душе успокоился. Запом-
ните: во время таких великих свершений... любая актив-
ность сразу же вызывает противодействие; у любого, кто не
сидит сложа руки, немедленно обнаруживаются не только
соперники, но, к сожалению, и противники, и причиной
тому вовсе не люди, но возложенные на них обязанности
и обстоятельства. Именно поэтому у людей различные точ-
ки зрения. Вы еще молоды, и, может быть, вам удастся
разом избавиться от всех этих тягостных раздумий; я же
вынужден таскать с собой этот груз».
За завтраком в столовой ставки оживленно обсуждали
возможных преемников доктора Тодта. Все сходились на
том, что никто не сможет его заменить, ибо Тодт занимал
три министерских поста. Он отвечал за дорожное строи-
тельство, за состояние всех водных путей, рек и систему
гидромелиорации и, кроме того, как министр вооружений
и боеприпасов являлся уполномоченным Гитлера в этой
области. В непосредственно подчиненном Герингу управ-
лении по осуществлению четырехлетнего плана он возглав-
лял сектор строительства и ко всему прочему создал «орга-
низацию Тодта», которая воздвигла Западный вал и ангары
для подводных лодок и строила дороги на всех оккупиро-
ванных территориях — от Северной Норвегии до Южной
Франции, а также в России.
265
Таким образом, Тодт в течение последних лет посте-
пенно взял на себя контроль за решением важнейших тех-
нических задач. Формально ему подчинялось несколько
разных ведомств, однако, в сущности, им уже ничего не
мешало со временем слиться в единое министерство, тем
более, что Тодт возглавлял еще и Главное техническое
управление НСДАП и был председателем Объединения ин-
женерно-технических союзов.
Уже в эти часы я понял, что теперь мне придется
выполнять целый ряд его задач. Ведь еще весной 1939 года
во время осмотра Западного вала Гитлер заявил, что, если
с Тодтом случится несчастье, я стану одним из его преем-
ников. Позднее, осенью 1940 года, он даже официально
принял меня в своем кабинете в рейхсканцелярии и сооб-
щил, что Тодт чрезмерно загружен. Поэтому, дескать, он
решил передать в мое ведение решение всех строительных
проблем, включая строительство Атлантического вала. Тог-
да я сумел убедить Гитлера в том, что строительство и
производство вооружений тесно связаны друг с другом и
поэтому их следует оставить под началом одного человека.
Гитлер больше не возвращался к этой теме, и я, естествен-
но, никому ничего не сказал, ибо это предложение могло
не только обидеть Тодта, но и подорвать его авторитет.
Поэтому, когда меня в довольно позднее для начала
аудиенции время ~ где-то около часу дня — первым выз-
вали к Гитлеру, я уже был готов приступить к выполнению
такого рода задания. Главный адъютант Шауб держался
очень надменно, и лицо его выражало сознание собствен-
ного величия. Гитлер же, в отличие от прошлого вечера,
держался подчеркнуто официально, выслушал высказанное
мною соболезнование, бросил в ответ пару слов и без
всяких обиняков заявил: «Господин Шпеер, я назначаю вас
преемником доктора Тодта. Отныне вы возглавляете все
ранее подчиненные ему ведомства». Я был просто ошелом-
лен. Он протянул мне руку, явно намереваясь проститься
со мной. Я же решил, что он просто обмолвился, и ответил,
что постараюсь заменить доктора на определенном участке
работы и приложу все силы для разрешения строительных
проблем. «Нет, вы замените его на всех постах. В том числе
266
и на посту министра вооружений». — «Но я же ничего не
понимаю...» — возразил я. «Я верю, что вы справитесь, —
перебил меня Гитлер, — и, кроме того, у меня нет другой
кандидатуры! Немедленно свяжитесь с министерством и
приступайте к делу!» — «Тогда, мой фюрер, вы должны
приказать мне, ибо я не уверен, что смогу справиться с
этой задачей».
Гитлер выполнил мою просьбу. Обычно свою беседу со
мной он заканчивал дружескими словами, однако в этот раз
Гитлер сохранил официальный тон фюрера германского
рейха и тут же занялся другими делами. Я простился,
понимая, что отныне мне придется привыкнуть к совер-
шенно иному стилю его работы. До этого Гитлер видел во
мне прежде всего архитектора и всячески подчеркивал, что
испытывает ко мне симпатию как к коллеге; теперь же явно
начался новый этап наших отношений, и он с самого
начала предпочел ограничить их служебными рамками. Я
стал членом его кабинета, и теперь он стремился соблюдать
дистанцию.
У двери я столкнулся с Шаубом и услышал его взвол-
нованный голос: «Господин рейхсмаршал прибыл в ставку
и непременно хочет с вами поговорить, мой фюрер. На-
помню, что вы его не вызывали». Гитлер хмуро посмотрел
на него и нехотя сказал: «Впустите его». А затем, обращаясь
ко мне, добавил: «Не уходите». Геринг вошел размашистым
шагом, произнес для приличия несколько соболезнующих
слов и прямо заявил: «Наилучшим выходом была бы пере-
дача мне всех полномочий доктора Тодта, связанных с
выполнением четырехлетнего плана. Ведь наряду с этой
должностью он занимал целый ряд ответственных постов,
и уже в силу этого у нас с ним часто возникали конфликты.
Теперь их удастся избежать».
По-видимому, Геринг прибыл в ставку на поезде осо-
бого назначения из своего расположенного километрах в
ста отсюда, в Роминтене, охотничьего замка. Авиакатастро-
фа произошла примерно в полдесятого утра, и было оче-
видно, что он очень спешил первым приехать в ставку.
Гитлер никак не отреагировал на его предложение и
лишь сухо сказал: «Я уже назначил преемника Тодта. Вот
267
рейхсминистр Шпеер. С сегодняшнего дня к нему пере-
шли все полномочия Тодта». Безапелляционный тон Гит-
лера исключал какие бы то ни было возражения. Геринг
был явно испуган и крайне недоволен его решением. Тем
не менее, уже через несколько секунд он взял себя в,
руки и заявил: «Надеюсь, мой фюрер, вы не станете
настаивать на моем непременном присутствии на похо-
ронах доктора Тодта? Вы же знаете, что наши отношения
оставляли желать лучшего, и я никак не могу принять
участие в этой церемонии». Я уже не помню, что Гитлер
ответил ему, ибо по вполне понятным причинам чувство-
вал себя крайне неловко во время этого первого офици-
ального обсуждения моего нового назначения. И все же,
насколько я помню, Геринг в конце концов согласился
присутствовать на траурной церемонии, чтобы сохранить
в тайне их взаимную антипатию. При огромном значении
внешних условностей отсутствие второго человека в го-
сударстве на такой официальной церемонии, как похоро-
ны министра, произвело бы крайне негативное впечатле-
ние.
Несомненно, Геринг пытался, не дав Гитлеру опом-
ниться, с ходу убедить его в своей правоте, и я тогда
заподозрил, что Гитлер ожидал нечто подобное и поэтому
столь стремительно провел мою кандидатуру на все освобо-
дившиеся посты.
Доктор Тодт, будучи министром вооружений, мог вы-
полнять задания Гитлера, лишь отдавая промышленникам
конкретные указания; Геринг же, напротив, как уполно-
моченный по осуществлению четырехлетнего плана, счи-
тал себя ответственным за положение дел во всей военной
промышленности. Поэтому он и его аппарат всячески
мешали Тодту предпринимать какие-то самостоятельные
шаги. В середине января 1942 года, недели за две до своей
гибели, Тодт участвовал в одном из заседаний, посвящен-
ных проблемам военной промышленности, на котором
Геринг учинил ему страшный разнос. Во второй половине
дня совещание закончилось, и Тодт сразу же заявил Фун-
ку, что с него хватит. В таких ситуациях Тодт всегда
оказывался в крайне невыгодном положении, ибо носил
268
мундир генерал-майора авиации и, несмотря на свой ми-
нистерский пост, в силу военной субординации был вы-
нужден подчиняться Герингу.
После этого короткого совещания мне стало ясно одно:
Геринг вряд ли будет моим союзником, но в случае конф-
ликта с ним я, судя по всему, могу рассчитывать на поддерж-
ку Гитлера.
Внешне Гитлер сохранил поистине стоическое спокой-
ствие человека, для которого по роду его деятельности
такие инциденты отнюдь не являются неожиданными. Вряд
ли он располагал какими-либо уликами, но, тем не менее,
уже в первые дни после авиакатастрофы заявил, что здесь
явно нечистое дело и что он не исключает возможность
диверсии. Однако в дальнейшем, если кто-нибудь в присут-
ствии Гитлера затрагивал эту тему, он реагировал раздра-
женно и даже крайне нервно. Обычно он резко заявлял: «Я
не желаю больше ничего знать об этом. Я запрещаю кому
бы то ни было заниматься этой историей». Иногда он
добавлял: «Вы же знаете, как тяжело я переношу эту поте-
рю. Мне до сих пор больно о ней говорить».
Гитлер приказал имперскому министерству авиации
установить причины гибели самолета. В результате удалось
выяснить, что самолет взорвался в двадцати метрах от зем-
ли и что очевидцы видели яркую вспышку. Тем не менее,
комиссия, ввиду важности расследуемого инцидента воз-
главляемая генералом военно-воздушных сил, пришла к
следующему весьма своеобразному выводу: «Нет никаких
оснований предполагать, что здесь имела место диверсия.
Поэтому нет необходимости проводить дальнейшее рассле-
дование». Впрочем, доктор Тодт незадолго до своей гибели
положил к себе в сейф довольно большую сумму денег. Она
предназначалась для его секретарши, с которой он много
лет работал. Как заявил Тодт: «На случай, если со мной
что-то случится».
Спонтанное решение Гитлера вновь назначить одного
человека сразу на несколько министерских постов, от ко-
торых зависело существование государства, было, в сущно-
сти, крайне легкомысленным и могло повлечь за собой
тяжкие последствия. Я был типичным человеком со сторо-
269
ны как для вооруженных сил, так и для партии и экономи-
ческих структур и никогда в жизни не держал в руках не
только армейской винтовки - я не служил в армии, — но
и охотничьего ружья. Это решение объяснялось той симпа-
тией, которую Гитлер испытывал к дилетантам и которая
побуждала его отдавать предпочтение непрофессионалам.
Он уже назначил торгового агента по продаже шампанско-
го министром иностранных дел, своего партийного идеоло-
га — министром по делам восточных земель, а бывшему
военному летчику поручил, например, руководить всей
экономикой; неудивительно, что его министром вооруже-
ний стал именно архитектор. Бесспорно, Гитлер предпочи-
тал назначать на руководящие посты дилетантов, а к про-
фессионалам типа Шахта он всю жизнь относился с большим
подозрением.
Тот факт, что я накануне этого трагического собы-
тия случайно оказался в ставке, что я в последний мо-
мент решил не лететь вместе с Тодтом в Берлин и что
после смерти профессора Трооста кончина другого чело-
века вновь определила мою дальнейшую карьеру, Гитлер
счел судьбоносным стечением обстоятельств. После моих
первых успехов он часто повторял, что без гибели Тодта
в авиакатастрофе нам бы не удалось добиться новых
достижений.
По сравнению с упрямым и несговорчивым Тодтом я,
несомненно, сперва казался Гитлеру всего лишь послуш-
ным орудием в его руках; он вообще подбирал себе прибли-
женных по их отрицательным качествам. Так как он не
терпел возражений, его выбор, как правило, падал на тех,
кто готов был слепо следовать за ним. Прошли годы, и
теперь Гитлера окружали люди, которые не только полно-
стью одобряли все его высказывания, но и без всяких
сомнений претворяли их в жизнь.
Ныне историки уделяют основное внимание моей де-
ятельности на посту министра вооружений и склонны пре-
уменьшить значение моих планов реконструкции Берлина
и Нюрнберга. Для меня же делом всей жизни была именно
архитектура, и свое неожиданное назначение я восприни-
мал как вынужденный временный отрыв от основного за-
270
нятия, как своего рода воинскую повинность. Я полагал,
что как придворный архитектор Гитлера могу снискать
широкое признание и даже славу. Каких бы блистательных
результатов ни достиг человек, занимающий в то время
даже очень важный министерский пост, они все равно
меркнут в ореоле славы Гитлера. Поэтому я вскоре потре-
бовал от Гитлера обещания по окончании войны разрешить
мне вновь заниматься архитектурой. Это свидетельствует о
том, что Гитлер распоряжался даже частной жизнью своих
приближенных. Он немедленно удовлетворил мою просьбу,
ибо полагал, что я, будучи его главным архитектором,
смогу оказать неоценимые услуги ему и его рейху. Когда
представлялась возможность поговорить о своих планах на
будущее, он иногда заявлял с тоской: «Вот тогда мы оба
уединимся и еще раз обсудим все наши проекты». Однако
со временем мне уже крайне редко приходилось слышать
от него эти слова.
Первым на мое назначение министром отреагировал
личный референт Тодта оберрегирунгсрат Конрад Хаазе-
ман, который 9 февраля прилетел из Берлина в ставку
фюрера. Поскольку среди сотрудников Тодта были люди,
занимавшие гораздо более важные и ответственные посты,
я, раздосадованный, расценил его визит как попытку про-
верить, каким авторитетом я пользуюсь в окружении фю-
рера. Хааземан сразу же намекнул, что мне следует полу-
чить сведения о наиболее характерных свойствах моих
будущих сотрудников. В ответ я в двух словах объяснил
ему, что намерен лично познакомиться с ними. В тот же
вечер я выехал на поезде в Берлин. Последние события
временно отбили у меня всякое желание пользоваться са-
молетом.
Когда утром за окнами замелькали предместья столи-
цы рейха с их заводами и множеством железнодорожных
путей, меня вдруг охватили сомнения. Я вовсе не был
уверен в том, что смогу справиться с этой грандиозной
технической проблемой и что мои личные качества удов-
летворяют требованиям, предъявляемым обычно кандида-
там на министерские посты, не говоря уже о том, что моя
компетенция в этих вопросах совершенно недостаточна.
271
Когда поезд въехал под своды Силезского вокзала, сердце
мое лихорадочно запрыгало в груди, а ноги стали словно
ватные.
Ведь именно мне предстояло занять один из ключевых
военных постов, хотя я в обращении с незнакомыми людь-
ми держал себя обычно очень застенчиво, был обделен
ораторским талантом и даже на совещаниях не умел четко
и внятно излагать свои мысли. И что скажут генералы,
когда выяснится, что им теперь придется иметь дело с
человеком, который не только никогда не служил в армии,
но еще и причислен к презренному сословию художников?
И действительно, проблема поведения и поддержания лич-
ного авторитета доставила мне не меньше забот, чем реше-
ние возложенных на меня задач.
Не менее сложной оказалась проблема управления
вверенными мне ведомствами: совершенно очевидно, что
прежние сотрудники Тодта считали меня здесь случайным
человеком. Они, правда, знали, что я поддерживал близкие
отношения с их шефом, но ведь мне также приходилось
обращаться к ним с просьбой выделить партию строймате-
риалов, а роль просителя никого не красит. Они много лет
работали вместе с Тодтом и глубоко уважали его.
По прибытии я сразу же обошел кабинеты всех, кто
занимал мало-мальски важные посты, и тем самым избавил
их от необходимости поочередно представляться мне. Кро-
ме того, я распорядился ничего не менять в кабинете
Тодта, хотя его обстановка отнюдь не соответствовала мо-
ему вкусу.
Утром 11 февраля 1942 года я встречал на Ангальтском
вокзале гроб с останками Тодта и был просто потрясен этой
церемонией, как, впрочем, и состоявшимся на следующий
день в оформленном по моему проекту мозаичном зале
рейхсканцелярии торжественным прощанием с моим пред-
шественником. Гитлер был растроган до слез. Именно тог-
да один из наиболее близких сотрудников Тодта, Дорш,
заверил меня в своей лояльности. Через два года, когда я
тяжело заболел, Геринг сумел втянуть его в свою интригу
против меня.
272
* * *
Я сразу же приступил к работе. 13 февраля в большом
конференц-зале министерства авиации должно было состо-
яться совещание с участием представителей основных ро-
дов войск и экономических структур, и статс-секретарь
министерства генерал-фельдмаршал Мильх пригласил меня
участвовать в нем. Я спросил, нельзя ли перенести совеща-
ние на более поздний срок, поскольку я еще не вошел в
курс дела, и тогда Мильх в свойственной ему грубоватой
манере и пользуясь тем, что между нами сложились добрые
отношения, задал мне встречный вопрос: дескать, со всего
рейха сюда уже едут крупнейшие промышленники, а я,
выходит, решил увильнуть? Я был вынужден согласиться с
его доводами. Накануне совещания меня вызвали к Герин-
гу. В первый раз я посетил Геринга после своего назначе-
ния министром. Он с теплотой вспомнил о том, что в
бытность мою архитектором у него со мной были прекрас-
ные отношения, и выразил надежду, что теперь ничего не
изменится. Геринг, когда хотел, мог быть просто обворожи-
тельным, и вы невольно попадали под его обаяние, хотя
следует признать, что выражался он чересчур напыщенно.
Затем он прямо высказал мне свои требования. Оказывает-
ся, он заключил с моим предшественником письменное
соглашение и собирается прислать мне на подпись копию
этого документа. В нем четко оговорено, что я занимаюсь
исключительно производством вооружения для армии и не
должен вмешиваться в вопросы, связанные с осуществле-
нием четырехлетнего плана. Беседу со мной он закончил
довольно загадочной фразой: дескать, обо всем остальном
я узнаю на совещании у Мильха. Я в свою очередь никак
не отреагировал на его слова и ответил ему в таком же
сердечном тоне. Так как комплекс мероприятий по претво-
рению в жизнь четырехлетнего плана охватывал всю эконо-
мику, то соглашение полностью связало бы мне руки.
Я чувствовал, что на совещании меня ожидает ряд
сюрпризов, и поскольку до сих пор отнюдь не был уверен
в том, что справлюсь со своей новой должностью, то вы-
сказал пока еще находившемуся в Берлине Гитлеру свои
273
сомнения. Первая реакция Геринга на мое назначение явно
произвела на фюрера тягостное впечатление, и поэтому я
вполне мог рассчитывать на его поддержку. «Ну хорошо, —
заявил он, — если кто-то выступит против вас или просто
возникнут трудности, прервите совещание и пригласите его
участников в зал заседаний кабинета министров. Я там им
все, что нужно, скажу».
Этот зал считался «священным местом», и уже сам
факт приглашения туда должен был произвести глубокое
впечатление на генералов и промышленников. А уж если
Гитлер обратится с речью к людям, с которыми мне пред-
стояло в дальнейшем работать, то лучших стартовых усло-
вий я даже представить себе не мог.
Большой конференц-зал министерства авиации был
переполнен: в совещании участвовали тридцать человек.
Среди них были такие крупные промышленные магнаты,
как генеральный директор Альберт Фёглер и председатель
Имперского союза германских промышленников Вильгельм
Цанген, командующий резервной армией генерал-полков-
ник Фридрих Фромм вместе с подчиненным ему начальни-
ком управления вооружений сухопутных войск генералом
Леебом, начальник управления вооружений военно-мор-
ских сил генерал-адмирал Витцель, начальник управления
военной промышленности и вооружений при штабе вер-
ховного главнокомандования генерал Томас, министр эко-
номики Вальтер Функ, разного рода главные уполномочен-
ные управления по осуществлению четырехлетнего плана,
а также еще несколько ответственных сотрудников Герин-
га. Мильх на правах представителя «хозяина дома» вел
заседание. Он попросил Функа сесть справа, а меня - слева
от него. В краткой вступительной речи он рассказал о тех
трудностях, которые возникают из-за столкновения инте-
ресов трех родов войск в области военной промышленно-
сти. Затем очень умно и аргументировано выступил глава
«Стального треста» Фёглер. Он поведал присутствующим о
том, что поток приказов и директив, подчас полностью
противоречащих друг другу, бесконечные конфликты, воз-
никающие по поводу степени срочности выполнения того
или иного заказа, и постоянная смена приоритетов мешают
274
наладить промышленное производство в нужных масшта-
бах. До сих пор имеются неиспользованные резервы, одна-
ко выявить их не удается из-за всевозможных споров и
колебаний, и поэтому уже давно пора навести порядок.
Решать должен один человек, и представителей промыш-
ленных кругов совершенно не интересует, кто конкретно
им окажется.
Затем выступили генерал-полковник Фромм и гене-
рал-адмирал Витцель, представлявшие соответственно су-
хопутные войска и военно-морской флот. Они, правда, с
оговорками поддержали предложение Фёглера. Остальные
участники совещания высказались в том же духе. Звучали
пожелания назначить на эту должность руководителя, хо-
рошо знакомого с их внутренними проблемами.
В конце концов министр экономики Функ встал и
обратился непосредственно к Мильху. «Ход заседания по-
казал, что у нас здесь нет разногласий, - заявил он. —
Остается лишь договориться о кандидатуре на этот пост. И
лучше всего сюда подходите вы, дорогой Мильх, ибо вы,
как никто другой, пользуетесь безграничным доверием
нашего глубокоуважаемого рейхсмаршала. Думаю, что вы-
ражу общее мнение, если попрошу вас взять на себя выпол-
нение этой задачи». Последние слова он произнес с излиш-
ним пафосом, в общем-то нехарактерным для участников
такого рода совещаний.
Бесспорно, они уже заранее обо всем договорились.
Функ еще даже не закончил свою речь, как я прошептал
Мильху: «Мы сейчас перейдем в зал заседаний кабинета
министров. Фюрер желает обсудить мои проблемы». Ум-
ный Мильх сразу сообразил, что может за этим последо-
вать. Он заявил, что воспринимает предложение Функа как
очень лестное для себя, но, к сожалению, не может его
принять.
И тут я впервые взял слово. От имени фюрера я
пригласил всех пройти в другой зал и заявил, что дискуссия
продолжится в четверг 18 февраля в здании моего мини-
стерства. Затем Мильх закрыл заседание.
Позднее Функ признался мне, что накануне совеща-
ния представлявший Геринга в управлении по осуществле-
275
нию четырехлетнего плана статс-секретарь Кернер предло-
жил ему выдвинуть кандидатуру Мильха. Естественно, Функ
решил, что он не мог это сделать без ведома Геринга.
Теперь, когда я от имени Гитлера пригласил присут-
ствующих пройти в зал заседаний кабинета министров, все,
кто исходил из прежнего соотношения сил, наверняка по-
няли, что у меня гораздо более прочное положение, чем у
моего предшественника.
♦ ♦ *
Теперь Гитлер был просто обязан выполнить свое обе-
щание. В кабинете он выслушал мой короткий рассказ и
попросил оставить его на несколько минут одного, так как
ему нужно сделать кое-какие записи. Затем он вышел в зал
заседаний и сразу же начал говорить.
Речь его продолжалась около часа. Сперва он про-
странно описал стоящие перед военной промышленностью
задачи, подчеркнул, какое значение имеет подъем произ-
водства вооружений, призвал мобилизовать пока еще скры-
тые мощные промышленные ресурсы и с поразительной
откровенностью отозвался о своем конфликте с Герингом:
«Он отвечает за выполнение четырехлетнего плана и в
рамках этой системы не может руководить производством
вооружений». По мнению Гитлера, этим должно занимать-
ся отдельное ведомство, во главе которого он предложил
поставить меня. Раньше также бывали случаи, когда он
сперва назначал человека на какую-либо должность, а за-
тем снимал его. Имеющиеся ресурсы предприятий вполне
позволяют значительно увеличить объем производства, од-
нако используются они крайне неумело. Впоследствии в
тюрьме Функ рассказал мне, что во время Нюрнбергского
процесса Геринг потребовал предъявить запись этой речи
Гитлера, ибо в ней фактически предлагалось лишить его
целого ряда полномочий. Тем самым он хотел снять с себя
обвинение в использовании на вверенных ему предприяти-
ях труда угнанных в Германию жителей других стран.
Гитлер старался не затрагивать проблему единого ру-
ководства всей системой военной промышленности. Он
говорил только о производстве вооружений для сухопутных
276
войск и военно-морского флота и намеренно ни словом не
упомянул военно-воздушные силы. Я бы также поостерегся
касаться этого довольно спорного пункта, так как здесь
требовалось политическое решение, а без него любые раз-
говоры на эту тему внесли бы только еще больший сумбур
и неясность. Так уж была устроена наша государственная
система. Свою речь Гитлер закончил обращением к участ-
никам совещания. В нем он описал мои достижения в
области строительства — правда, это вряд ли могло переубе-
дить присутствующих, — охарактеризовал мое согласие от-
казаться от своей прежней деятельности и занять новую
должность как акт самопожертвования — учитывая склады-
вающуюся на фронтах критическую ситуацию, они, види-
мо, не могли с ним не согласиться — и выразил надежду,
что мне не только окажут поддержку, но и воздержатся от
каких-либо нечестных приемов. «Будьте с ним джентльме-
нами!» ~ Гитлер крайне редко употреблял такие слова. Он,
правда, так и не сказал, в чем конкретно заключается моя
задача, но мне это было только на руку.
Так Гитлер еще не представлял ни одного министра.
Даже при гораздо менее авторитарной системе правления
такое начало определило бы всю дальнейшую карьеру. В
нашем же государстве его последствия ошеломили даже
меня. Отныне в течение довольно длительного срока я
действовал как бы в некоем абсолютно пустом простран-
стве, не встречая сопротивления практически ни с чьей
стороны, и мог делать все, что хотел.
Функ, провожавший со мной Гитлера в его квартиру в
рейхсканцелярии, пообещал приложить все усилия, чтобы
мне помочь. Почти всегда он держал свое слово.
После непродолжительного разговора на отвлеченные
темы с Борманом и мной Гитлер, перед тем как подняться
к себе наверх, посоветовал мне установить как можно более
тесные отношения с промышленниками, ибо среди них
много светлых голов. Он уже не в первый раз высказывал
эту мысль и часто подчеркивал, что промышленникам сле-
довало бы поручить самим взяться за разрешение насущ-
ных задач, ибо министерские бюрократы, к которым он
испытывал непреодолимую антипатию, всячески мешают
277
им проявлять инициативу. Я воспользовался благоприят-
ным моментом и в присутствии Бормана заверил Гитлера в
том, что в своей деятельности буду преимущественно руко-
водствоваться советами технократов. Однако для этого нужно
перестать интересоваться их взглядами, поскольку многие
из них, как известно, не являются приверженцами нацио-
нал-социализма. Гитлер согласился со мной и поручил
Борману удовлетворить мою просьбу. Таким образом, вплоть
до событий 20 июля 1944 года я избавил свое министерство
от крайне неприятных проверок со стороны возглавляемой
Борманом партийной канцелярии.
Я еще успел в тот же вечер побеседовать с Мильхом,
и он пообещал мне прекратить всякое соперничество с
управлениями вооружений сухопутных войск и военно-
морского флота и постараться наладить с ними тесное
сотрудничество. В первые месяцы мне особенно были нуж-
ны его советы. Со временем служебные отношения пере-
росли в дружбу, и я до сих пор числю его среди своих
самых близких друзей.
15
Организованная импровизация
Через пять дней мне предстояло провести первое сове-
щание в моем министерстве, и к этому моменту я был
обязан четко определить главное направление своей буду-
щей деятельности. Как ни парадоксально это звучит, но я
уже твердо знал, на каких принципах она будет основы-
ваться. Ведь мне уже довелось два года работать в сфере
производства вооружений. Я не занимал тогда высокого
поста и поэтому имел возможность получить представление
«о многих принципиальных ошибках, которых обычно не
замечают высокопоставленные руководители».
Я начертил организационную схему, на которой верти-
кальные линии обозначали такие отдельные готовые изде-
лия, как танки, самолеты и подводные лодки, то есть
вооружение всех трех родов войск. Рядом я нарисовал
многочисленные круги. Каждый из них символизировал
278
объединение, занимающееся поставками оборудования,
необходимого для производства орудий, танков, самолетов
и других видов вооружения. Именно в них я предполагал
сосредоточить, к примеру, производство деталей из ковкой
стали, подшипников или электротехнического оборудова-
ния. Как архитектор, я привык видеть мир в трех измере-
ниях, и организация работы согласно этой схеме казалась
мне весьма перспективной.
18 февраля в бывшем конференц-зале Академии ис-
кусств вновь собрались ведущие представители военной
промышленности и управлений вооружений родов войск.
Целый час я произносил перед ними речь, а затем они без
всякого обсуждения согласились строить всю свою даль-
нейшую деятельность в соответствии с новой организаци-
онной схемой. Не встретило возражений и основанное на
итогах предыдущего совещания требование предоставить
мне необходимые полномочия в целях единого руководства
всем процессом производства вооружений. Поэтому я даже
вознамерился дать им всем на подпись мое заявление, так
сказать, пустить его по кругу, хотя среди чиновников им-
перских министерств и ведомств это было не принято.
Все присутствующие еще находились под впечатлени-
ем речи Гитлера. Мильх первым заявил о своем полном
согласии с моим предложением и немедленно выразил го-
товность подписать соответствующий документ. Остальные
участники совещания настаивали, правда, на соблюдении
формальностей, но Мильх быстро успокоил их - велик был
его авторитет. И лишь представлявший военно-морской
флот генерал-адмирал Витцель продолжал упорствовать и
оговорил согласие поставить свою подпись целым рядом
условий.
На следующий день, то есть 19 февраля, я вместе с
Мильхом и генералами Томасом и Ольбрихтом выехал в
ставку, чтобы доложить Гитлеру о своих организационных
планах и сообщить ему о позитивных результатах совеща-
ния. Гитлер полностью одобрил мои намерения.
Сразу же после возвращения Геринг пригласил меня в
свой расположенный в семидесяти километрах к северу от
Берлина — в Шрофхайде — охотничий замок «Каринхалл».
279
В 1935 году Геринг первым осмотрел новую резиденцию
Гитлера в Альпах и немедленно приказал построить вокруг
своего прежнего весьма невзрачного охотничьего домика
роскошное имение. По размерам оно превосходило «Берг-
хоф». Особенно поражала непомерной величины гостиная
с огромными раздвижными окнами. Гитлер тогда без вся-
ких возражений утвердил смету расходов, а его архитектор
сумел не только удовлетворить тягу Геринга к роскоши, но
и создал все условия для превращения этого замка в случае
необходимости в командный пункт.
Такого рода совещания занимали обычно целый рабо-
чий день. В этот раз я тоже проделал долгий путь на
автомобиле, чтобы, как и было условленно, ровно в один-
надцать прибыть в «Каринхалл», а затем целый час торчал
в вестибюле, разглядывая гобелены и картины. В отличие
от Гитлера, Геринг не отличался пунктуальностью и потому
попусту тратил как свое, так и чужое время. Наконец он
вышел из расположенных на верхнем этаже личных покоев
и начал спускаться по лестнице. На жирном теле Геринга
колыхался халат из дорогой зеленой парчи, и во всем его
облике было нечто театральное. Мы довольно холодно
поздоровались, и он мелкими шажками прошел в отведен-
ный под кабинет зал, где сразу же уселся за гигантский
письменный стол, а я скромно примостился напротив. Ге-
ринг был очень взволнован и крайне недоволен тем, что я
не пригласил его тогда в зал заседаний кабинета мини-
стров. Затем он наклонился вперед и протянул мне через
стол письменное заключение министериаль-директора его
управления по осуществлению четырехлетнего плана Эриха
Ноймана о правовых последствиях подготовленных мною
документов. С проворством, которого я никак не ожидал от
такого толстяка, он вскочил и принялся возбужденно рас-
хаживать взад-вперед. Своих уполномоченных он обозвал
тряпками и трусами, ибо они беспрекословно подчинились
мне и даже не спросили его мнения. Он не давал мне даже
слова сказать, но мне это было только на руку. Ведь на
самом деле он адресовал свои горькие упреки именно мне,
а тот факт, что он не отважился обвинить меня в некоррек-
тном поведении, свидетельствовал о шаткости и уязвимо-
280
сти его позиций. Наконец он заявил, что не может прими-
риться с таким подрывом своего авторитета и немедленно
отправляется к Гитлеру, чтобы объявить ему о своей от-
ставке с поста уполномоченного по осуществлению четы-
рехлетнего плана.
В тот момент его уход вряд ли причинил бы большой
ущерб. Вначале Геринг, действительно, с большим энтузи-
азмом приступил к претворению в жизнь четырехлетнего
плана, но к 1942 году его энергия иссякла. Он потерял
всякий интерес к своему детищу, впал в апатию и не
проявлял никакой инициативы. Геринг был слишком им-
пульсивен, и непостоянство его натуры сказывалось в том,
что он стремился реализовать сразу множество идей, ко-
торые на поверку оказывались совершенно несостоятель-
ными.
Безусловно, Гитлер, исходя из политических послед-
ствий такого шага, не позволил бы Герингу выйти в отстав-
ку, а предложил бы компромисс. Этого ни в коем случае
нельзя было допускать, ибо он не устроил бы ни одну из
сторон и не только не устранил бы трудности, но, напро-
тив, еще более осложнил бы ситуацию.
Я понимал, что необходимо хоть как-то повысить за-
метно подорванный престиж Геринга — во всяком случае,
я сразу же заверил его в том, что столь желанные Гитлеру
и получившие одобрения генеральных уполномоченных Ге-
ринга нововведения никоим образом не скажутся на его
положении. Он был полностью удовлетворен моим предло-
жением, ибо я согласился подчиниться и осуществлять
свою деятельность в рамках подведомственных ему орга-
нов.
Уже через три дня я вновь посетил Геринга и предста-
вил ему на рассмотрение проект указа о назначении меня
генеральным уполномоченным по производству вооруже-
ний в системе управления по осуществлению четырехлет-
него плана. Геринг не стал возражать, хотя заявил, что у
меня чересчур далеко идущие планы и что мне следует
умерить свои аппетиты. Через два дня, то есть 1 марта 1942
года, он поставил свою подпись под этим указом. Отныне
в мои обязанности входило «в условиях войны обеспечить
281
отраслям промышленности, связанным с производством
вооружений, должное приоритетное положение в экономи-
ческой жизни».
Этот указ предоставил мне гораздо большие полномо-
чия, чем вызвавший нарекания Геринга документ от 18
февраля.
Гитлер очень обрадовался тому, что я избавил его от
неприятного разговора с Герингом. 16 марта он одобрил
указ о моем назначении, и я сразу же передал его для
публикации в печати. Я даже разыскал старую фотографию,
на которой Геринг с ликующей улыбкой обнимал меня за
плечи. Уж больно ему тогда понравился разработанный
мною проект указа о присвоении ему чина рейхсмаршала.
Тем самым я хотел показать, что кризис, о котором в
Берлине уже пошли разговоры, благополучно разрешился.
Подведомственный Герингу отдел печати сразу же выразил
решительный протест, ибо такого рода указы и фотографии
разрешено было публиковать лишь с согласия их шефа.
Мне еще не раз пришлось сталкиваться с Герингом.
Однажды он вдруг сделался чересчур обидчивым и с горе-
чью поведал мне о визите к нему итальянского посла. Тот
рассказал ему о появившихся в зарубежной печати сообще-
ниях: дескать, новый министр полностью оттеснил Геринга
на второй план. По словам рейхсмаршала, такие публика-
ции могли окончательно подорвать его авторитет в глазах
промышленников. Ведь всем давно уже было известно, что
именно за их счет Геринг вел такой роскошный образ
жизни, и у меня создалось впечатление, что он очень
опасался, как бы падение его авторитета не повлекло за
собой сокращение субсидий. Поэтому я предложил ему
пригласить крупнейших промышленных магнатов принять
участие в совещании, в ходе которого я официально буду
им представлен. К Герингу сразу же вернулось хорошее
настроение.
Совещание, для участия в котором Геринг пригласил
пятнадцать промышленников, началось с моего очень ко-
роткого выступления. Я сдержал слово, и Геринг затем
очень долго говорил о том, какое огромное значение имеет
производство вооружения. Он обязал присутствующих все-
282
ми силами способствовать его подъему и произнес еще
много пустопорожних банальных фраз. Однако он ни слова
не сказал о моем новом задании. В дальнейшем он позво-
лил мне спокойно работать и не чинил никаких препят-
ствий. Он, конечно, завидовал моим успехам, но целых два
года не предпринимал никаких попыток помешать мне.
Предоставленных полномочий оказалось, по моему
мнению, совершенно недостаточно. Поэтому я довольно
скоро — 21 марта — добился от Гитлера еще одного распо-
ряжения, в котором прямо говорилось: «Все процессы в
экономике Германии должны быть направлены на удовлет-
ворение насущных потребностей военной промышленнос-
ти». Согласно заведенным при авторитарном режиме по-
рядкам это распоряжение было равносильно предоставлению
чрезвычайных полномочий в экономической сфере.
В правовом отношении положение нашей организации
было довольно неопределенным и зиждилось в основном
на спонтанных решениях. Ни в одном из официальных
документов не была четко определена сфера моей деятель-
ности и компетенции. Я весьма успешно препятствовал
этому, ибо такая ситуация была мне только на пользу. Тем
самым мы получили возможность в каждом конкретном
случае определять степень своей компетенции интересами
дела и настроениями наших сотрудников. Следует учесть,
что мои почти неограниченные полномочия основывались
исключительно на симпатии, которую Гитлер испытывал
ко мне, и любое обоснованное юридическое оформление
их неизбежно повлекло бы за собой конфликт с другими
министерствами. Мне вряд ли удалось бы достичь согласия
с ними.
Правда, эта неопределенность была своего рода рако-
вой опухолью гитлеровского режима. Однако меня она
вполне устраивала до тех пор, пока Гитлер одобрял проек-
ты указов, которые я предлагал ему на подпись. Когда же
Гитлер перестал безоговорочно выполнять мои требова-
ния — подчас он вообще отказывался идти мне навстре-
чу, — я оказался совершенно бессилен и был вынужден
прибегнуть к хитрости.
Вечером 2 марта 1942 года, когда почти уже месяц
283
миновал с момента моего нового назначения, я пригласил
архитекторов из группы по разработке проекта реконструк-
ции Берлина на прощальный ужин в ресторан «Хорхер». Я
не стал кичиться своим новым положением, а просто обра-
тился к ним с короткой, прочувствованной речью и был до
глубины души тронут тем, что моя новая сфера деятельно-
сти оказалась не так уж далека от них, хотя на первый
взгляд они не имели к ней ни малейшего отношения. «Мне
вовсе не требовалось получать свидетельство о высшем
образовании, — заявил я, — чтобы понять: постарайся хо-
рошо делать какое-нибудь одно дело, и тогда тебе на мно-
гое откроются глаза. Я сейчас особенно внимательно изу-
чаю производство танкового вооружения, ибо это помогает
мне глубже понять смысл многих других поставленных
передо мной задач. Как человек осторожный, я исхожу из
того, что моя программа рассчитана, как минимум, на два
годаж но все же надеюсь, что мне удастся раньше вернуться
к моей прежней профессии. Но уже сейчас я могу сказать,
что пребывание на новом, связанном с руководством воен-
ной промышленностью посту оказалось для меня весьма
полезным, ибо позволяет сделать следующий вывод: имен-
но нам — техническим специалистам — суждено разрешить
проблемы будущего!» Этой несколько напыщенной фразой
я и закончил свое выступление.
Получив от Гитлера все необходимые полномочия и
зная, что Геринг настроен миролюбиво и не собирается
плести интриги за моей спиной, я приступил к претворе-
нию в жизнь концепции «освобождения промышленности
от чрезмерной опеки со стороны государства». При этом я
опирался на разработанную мной схему. В наши дни уже
никто не подвергает сомнению тот факт, что неожиданно
быстрое увеличение объемов военного производства было
вызвано внедрением именно этой схемы. Однако я не при-
думал ничего нового. И Мильх, и мой предшественник
Тодт неоднократно назначали ответственных сотрудников
ведущих промышленных предприятий руководить ответ-
ственными постами в системе военного производства. Но
истинным создателем этой концепции был Вальтер Рате-
нау. Этот чрезвычайно одаренный выходец из еврейской
284
семьи в годы первой мировой войны осуществил перевод
экономики Германии на военные рельсы. Он достаточно
рано сделал для себя вывод о том, что значительного подъе-
ма производства можно добиться путем обмена техничес-
ким опытом, четкого разделения труда между различными
предприятиями и установлением хорошо продуманных норм
выработки. Уже в 1917 году он сформулировал следующее
положение; соблюдение этих условий «полностью обеспе-
чивает увеличение выпуска промышленной продукции по-
чти вдвое при сохранении прежнего оборудования и пре-
жней оплаты труда». На самом верхнем этаже министерства
Тодта, чуть ли не под самой крышей, сидел бывший со-
трудник Ратенау, когда-то работавший в возглавляемом им
отделе стратегического сырья и позднее составивший под-
робный меморандум о его структуре. У него доктор Тодт
набирался опыта.
Мы учредили «главные комитеты», ведавшие произ-
водством основных видов вооружения, и «главные объеди-
нения», отвечавшие за поставки комплектующих изделий.
Тринадцать главных комитетов являлись как бы вертикаль-
ными звеньями моей системы, а такое же количество глав-
ных объединений служило им опорой.
Заодно я создал комиссии по разработке новых образ-
цов вооружений с привлечением к работе офицеров и по-
ручил им давать оценку лучшим промышленным изделиям.
В их обязанности, в частности, входило совершенствовать
эти образцы еще на стадии опытно-конструкторских работ
и своевременно выявлять эффективность разработок.
Лица, стоящие во главе комитетов и объединений,
были обязаны позаботиться о предельно узкой специализа-
ции предприятий и одновременно обеспечить выпуск про-
дукции в максимально возможном количестве. Гитлер и
Геринг, обеспокоенные состоянием дел в военной про-
мышленности, постоянно меняли программы, заставляя тем
самым предприятия стремиться получить — по возможно-
сти от самых разных военных ведомств — одновременно
четыре, а то и пять заказов, чтобы подстраховаться на
случай отмены одного из них. Зачастую вермахт вообще
давал им только срочные заказы. Так, например, до 1942
285
года то обстоятельство, что в связи с блицкригом расход
боеприпасов или резко уменьшался, или, наоборот, увели-
чивался, не позволяло предприятиям поставить их произ-
водство на поток. Мы, напротив, обеспечили заводам га-
рантированные заказы и старались сделать так, чтобы они
выпускали однородную продукцию.
Пользуясь историческими аналогиями, можно сказать,
что если в первые годы войны производство вооружения в
определенной степени как бы основывалось на ремеслен-
ной технике, то проведенная реорганизация совершила
настоящую промышленную революцию и привела к широ-
кому распространению в этой области машинного произ-
водства. Вскоре были достигнуты просто поразительные
успехи, но, что характерно, отнюдь не в тех отраслях, в
которые еще до войны были внедрены рациональные мето-
ды производства, как, например, в автомобильную про-
мышленность. Выяснилось, что дальнейшее повышение
производительности труда в них уже практически невоз-
можно. Моя задача заключалась главным образом в том,
чтобы выявлять незаметные в ходе повседневной работы и
копившиеся уже много лет проблемы, решать которые я
предоставлял профессионалам. Я был настолько одержим
стремлением выполнить поставленную передо мной задачу,
что не только не стремился сузить сферу своей компетен-
тности, но, напротив, старался возложить на себя как мож-
но больше ответственности. Мною двигало и желание оправ-
дать доверие Гитлера, и чувство долга, и честолюбие, и
стремление проявить свои способности на новом для себя
поприще. Ведь в свои тридцать шесть лет я был самым
молодым министром имперского правительства. Вскоре в
«промышленной системе» работало уже свыше десяти ты-
сяч сотрудников и подсобного персонала, в нашем мини-
стерстве, напротив, числилось всего лишь двести восемнад-
цать чиновников.
Такое соотношение казалось мне вполне справедли-
вым, так как я считал их деятельность не столь уж важной
по сравнению с задачами, возложенными на промышлен-
ников.
Согласно регламенту о всех важнейших событиях в
286
подведомственной отрасли министру докладывал статс-сек-
ретарь; именно он по своему усмотрению решал, о чем
следует сообщать руководителю, а о чем нет. Я в корне
изменил этот порядок и непосредственно подчинил себе не
только более тридцати руководителей «промышленных орга-
низаций», но и десять начальников управлений министер-
ства. Как правило, они должны были договариваться между
собой, я лишь сохранил за собой право вмешаться в случае
возникновения между ними серьезных разногласий по важ-
ным вопросам.
Необычными были также и наши методы работы.
Закосневшие в своем бюрократизме чиновники высших
государственных органов с пренебрежением отзывались о
«нестабильном министерстве», о «министерстве без орга-
низационного плана», о «министерстве без чиновников».
Меня обвиняли в небрежном, или американском, стиле
руководства. Мои слова: «Необходимо строго разграни-
чить компетенцию, и тогда людям не придется заниматься
всем на свете» - были направлены против кастового мыш-
ления представителей этого режима, но одновременно во
многом отвечали взглядам Гитлера. Он полагал, что гений
способен руководить государством по наитию.
Много нареканий вызвал и раздражающий многих
принцип подбора кадров. Еще в начале своей деятельности
я издал распоряжение о том, что если руководителям важ-
нейших ведомств «больше сорока пяти лет, то право реша-
ющего голоса должен получить тот его заместитель, возраст
которого не превышает сорока лет». Об этом сохранилась
соответствующая запись в протоколе совещания у фюрера
19 февраля 1942 года.
Сколько я ни докладывал Гитлеру о моих организаци-
онных планах, он не проявлял к ним ни малейшего инте-
реса. У меня даже создалось впечатление, что нежелание
заниматься этими вопросами объяснялось тем, что в опре-
деленных сферах деятельности он был совершенно неспо-
собен отделять главное от второстепенного. Кроме того, он
очень не любил разграничивать сферы компетенции. Он
даже иной раз умышленно поручал ведомствам или конк-
ретным лицам выполнять одинаковые или во многом схо-
287
жие задания. «Тогда, — говорил он, — победит сильней-
ший».
♦ * ♦
Уже через полгода после моего вступления в долж-
ность во всех подведомственных отраслях мы добились
значительного увеличения производства военной продук-
ции. Согласно «Показателям готовой продукции герман-
ской военной промышленности», производство танков в
августе 1942 года возросло по сравнению с февралем на
25%, а производство боеприпасов увеличилось чуть ли не
вдвое. В целом общая производительность военной про-
мышленности увеличилась за это время на 59,6%. Очевид-
но, мы смогли мобилизовать неиспользованные ресурсы.
Если в 1941 году индекс общего объема производства
вооружений составлял 98%, то к июлю 1944 года мы, не-
смотря на начало массированных воздушных налетов, смогли
добиться рекордного показателя. Он составил 322%. При
этом трудоемкость увеличилась всего лишь на 30%. Именно
о таком эффекте писал Ратенау в 1917 году.
Вопреки многим утверждениям эти успехи были дос-
тигнуты отнюдь не за счет таланта моих сотрудников. Без-
условно, работавшие под моим началом наделенные боль-
шими организаторскими способностями специалисты
способствовали их достижению. Однако решающую роль
сыграл тот факт, что во всех своих начинаниях я мог
опереться на поддержку Гитлера, то есть имел право в
решающий момент бросить на чашу весов авторитет фюре-
ра и его безграничную власть.
Кроме того, я широко применял методы управления
экономикой, свойственные демократическим государствам.
Они основываются на полном доверии крупным промыш-
ленникам, и те в свою очередь, как правило, стараются
оправдать его. Таким образом поощряется инициатива и
пробуждается чувство ответственности — у нас же эти фак-
торы уже давно были преданы забвению. Открытое давле-
ние и методы принуждения позволяли, правда, поддержи-
вать стабильный уровень производства, но зато подавляли
практически любое проявление инициативы. Я был вынуж-
288
ден даже заявить, что не следует думать, будто промышлен-
ники «умышленно обманывают и обкрадывают нас или
пытаются каким-либо иным путем нанести ущерб системе
нашей военной экономики».
Насколько партия была уязвлена моим независимым
поведением, я окончательно понял только после 20 июля
1944 года. На меня обрушились с такими резкими напад-
ками, что я даже отправил Гитлеру письмо, в котором
отстаивал свою концепцию делегированной ответственно-
сти.
Как ни парадоксально это звучит, но с 1942 года в
экономической жизни враждебных нам государств намети-
лись совершенно противоположные тенденции. В то время
как, например, американцы были вынуждены использовать
авторитарные методы руководства экономикой, мы, напро-
тив, всячески пытались как можно меньше регламентиро-
вать хозяйственную деятельность. Фактический запрет на
критику действий высших государственных органов привел
к тому, что уже никто не мог разобраться в хаотической
ситуации, вызванной ошибками и срывами, составлением
ошибочных планов и параллельными разработками анало-
гичных образцов вооружения. Теперь же были созданы
комитеты и объединения, в которых свободно обсуждались
различные проблемы, вскрывались недостатки и ошибки и
разрабатывались меры по их устранению. Зачастую мы
даже шутили, что вот-вот вернемся к системе парламента-
ризма. Проведенная нами реорганизация позволила хоть
как-то компенсировать пороки авторитарного режима. От-
ныне назревшие важные проблемы можно было разрешать
не только в соответствии с иерархическим принципом, то
есть руководствуясь полученными от вышестоящих инстан-
ций приказами. Разумеется, для этого потребовалось поста-
вить во главе этих органов людей, способных, перед тем
как принять разумное и обоснованное решение, выслушать
аргументы всех сторон.
Удивительной оказалась реакция руководителей пред-
приятий, которым я в начале своей деятельности направил
послание с призывом «гораздо полнее, чем прежде, инфор-
мировать меня о всех своих нуждах, заботах и замеченных
289
недостатках». Я ожидал потока писем, но на мое послание
так никто и не откликнулся. Сперва я заподозрил, что от
меня скрывают их письма, но затем выяснилось, что никто
из них так и не отважился откровенно рассказать мне о
своих делах. Позднее я узнал, что они опасались мести со
стороны гаулейтеров.
«Критики сверху» хватало с избытком, но никак не
удавалось дополнить ее критическими отзывами снизу. После
назначения министром мне часто казалось, что я как бы
повис в воздухе, ибо не поступало никаких критических
откликов на мои решения.
Своими успехами мы были обязаны многим тысячам
технических специалистов, которые ранее уже прослави-
лись своими достижениями и которым мы теперь доверили
руководство важнейшими отраслями военной промышлен-
ности. Это пробудило в них невостребованный ранее энту-
зиазм, а мой столь нехарактерный для нашего бюрократи-
ческого аппарата стиль руководства заставил их активно
включиться в работу. В сущности, я использовал такое
явление, как ощущение техническим специалистом нераз-
рывной связи со своим делом. Обычно он настолько увле-
чен им, что моральная сторона его совершенно не волнует.
Но чем активнее осуществляется технический прогресс в
мире, в котором постоянно вспыхивают войны, тем более
опасным становится этот феномен, позволяющий снять с
себя ответственность за возможные последствия своей де-
ятельности.
Я предпочитал иметь под своим началом «строптивых
сотрудников, а не покорных исполнителей», партия, на-
против, не доверяла аполитичным специалистам. «Надо бы
расстрелять нескольких директоров предприятий, и тогда
остальные, трясясь от страха, добились бы гораздо больших
достижений», — заявил как-то Заукель. Среди партийных
руководителей он слыл одним из поборников наиболее
крайних взглядов.
Два года я был защищен от каких-либо нападок. После
предпринятой несколькими генералами 20 июля неудачной
попытки государственного переворота Борман, Геббельс и
Заукель сполна отплатили мне за все. А был даже вынужден
290
обратиться к Гитлеру с письмом, в котором прямо заявил,
что не смогу дальше успешно выполнять возложенные на
меня обязанности, если мою деятельность будут оценивать
исключительно с политической точки зрения.
♦ * *
Права беспартийных сотрудников министерства мне
удалось защитить совершенно необычным для гитлеров-
ского режима способом. Едва вступив в должность, я сразу
же настоял на том, чтобы уголовные дела в связи с фактами
причинения ущерба военной промышленности возбужда-
лись только по моему ходатайству. Тем самым я сумел
обеспечить защиту своим сотрудникам даже после 20 июля
1944 года. Начальник РСХА Эрнст Кальтенбруннер даже
запрашивал мое мнение относительно того, стоит ли при-
влекать к ответственности за «пораженческие» разговоры
трех генеральных директоров: Бюхера (АЭГ), Фёглера
(«Стальной трест») и Рейша (металлургические заводы «Гу-
техоффнунгсхютте»). В своем ответном послании я особо
подчеркнул, что поставленные перед нами задачи вынужда-
ют нас обсуждать положение на фронтах с предельной
откровенностью. Это помогло избежать им ареста. С другой
стороны, суровая кара ожидала тех сотрудников созданной
мной системы, которые злоупотребляли оказанным им до-
верием и, например, указывали в своих отчетах завышен-
ные цифры расходов стратегического сырья. Пользуясь тем,
что мы не могли их проконтролировать, они пытались
создавать тайные запасы сырья и таким образом вольно или
невольно вносили сбой в процесс производства столь необ-
ходимого фронту вооружения.
С первого дня я считал, что такая огромная организа-
ция требуется нам только на ограниченный период време-
ни. И, добившись от Гитлера заверения в том, что после
окончания войны он разрешит мне вернуться к своей про-
фессии архитектора, я в свою очередь счел необходимым
успокоить промышленных магнатов и заявил им, что про-
водимая в соответствии с разработанной мной организаци-
онной схемой коренная реорганизация управления эконо-
микой вызвана исключительно войной; в мирное время
291
никто не будет вправе потребовать от них передать квали-
фицированных работников другим предприятиям или по-
делиться своими секретами с конкурирующими фирмами.
Одновременно я пытался сохранить присущий этой
организации импровизаторский стиль работы. Я приходил
в уныние при одной только мысли о том, что в ней может
воцариться традиционный бюрократический дух, и посто-
янно призывал своих сотрудников не исписывать горы
бумаг, а мгновенно решать все проблемы в ходе неофици-
альных бесед и телефонных разговоров. К тому же воздуш-
ные налеты на германские города постоянно вынуждали
нас заниматься импровизацией. О том, что я иной раз
воспринимал их как чрезвычайно полезные для нашей де-
ятельности, свидетельствуют слова, сказанные мной после
разрушения здания министерства 22 ноября 1943 года: «Пусть
даже нам сейчас очень повезло и значительная часть теку-
щей документации сгорела, избавив нас от балласта, но, к
сожалению, никак нельзя рассчитывать, что такого рода
события регулярно будут подбадривать нас».
* ♦ *
Несмотря на технический прогресс в 1940-1941 годах,
когда вермахт одерживал одну победу за другой, производ-
ство вооружений в Германии, тем не менее, не достигло
уровня первой мировой войны. В первый год русской кам-
пании производство орудий и боеприпасов составило всего
лишь четверть объема аналогичной продукции, выпускае-
мой в Германии осенью 1918 года. Даже весной 1944 года,
после всех наших поистине грандиозных успехов в области
военной промышленности, на немецких заводах все равно
производилось меньше боеприпасов, чем на предприятиях
тогдашней Германии и Австро-Венгрии, в состав которой,
как известно, входила также Чехословакия.
Одной из основных причин этого явления я считал
чрезмерно разросшийся бюрократический аппарат и на-
прасно пытался добиться его сокращения. Так, в управле-
нии вооружений сотрудников насчитывалось в десять раз
больше, чем в аналогичном ведомстве в годы первой ми-
ровой войны. Начиная с 1942-го и вплоть до конца 1944
292
года во всех моих выступлениях и письмах звучало требо-
вание упростить систему управления. И чем дольше я
выступал против столь характерного для Германии, а в
условиях авторитарного режима многократно усиливавше-
гося бюрократизма, тем отчетливее моя критика мелочной
опеки государственными органами военной промышлен-
ности приобретала характер политической концепции, на
основании которой я попытался объяснить сущность не-
гативных процессов. В послании, отправленном Гитлеру
20 июля 1944 года, за несколько часов до того, как на него
было совершено покушение, я писал, что американцы и
русские добились таких поразительных результатов имен-
но благодаря предельно упрощенным формам организа-
ции своей хозяйственной жизни, в то время как мы силь-
но отстаем от них из-за чрезмерно сложной системы
государственного регулирования экономики. Эта война
является одновременно борьбой двух систем. «Если мы у
себя ввели систему чрезмерной заорганизованности, то
наш противник отдал предпочтение искусству импровиза-
ции. И если мы не найдем ей замену, то потомству при-
дется только констатировать: мы проиграли войну, ибо
наша изжившая себя, скованная традициями и потеряв-
шая гибкость система потерпела полный крах».
16
Упущенные возможности
Самое удивительное, что Черчилль и Рузвельт без ма-
лейших колебаний заставляли свои народы нести все тяго-
ты войны, в то время как Гитлер стремился по возможно-
сти облегчить участь немцев. Тотальная мобилизация рабочей
силы в демократической Англии и довольно небрежное
отношение к решению этой проблемы в Германии свиде-
тельствовали о том, что, как ни странно, именно автори-
тарный режим стремился привлечь на свою сторону симпа-
тии народа. Его руководители, не желая жертвовать
собственным благополучием, не считали возможным вы-
нуждать свой народ в полной мере переносить тяготы и
293
лишения и стремились путем уступок поддерживать у него
хорошее настроение. Гитлер и большинство его соратников
принадлежали к поколению солдат первой мировой войны.
В ноябре 1918 года, когда вспыхнула революция, они сра-
жались на фронте и с тех пор так и не смогли изжить в себе
страх перед ней. Боязнь вызвать недовольство народных
масс заставляла их тратить на производство товаров народ-
ного потребления, выплату пособий участникам войны и
компенсаций женщинам, потерявшим в заработке из-за
ухода их мужей на фронт, гораздо больше средств, чем
тратили правительства демократических государств. И если
Черчилль мог позволить себе заявить, что не может пред-
ложить своему народу ничего, кроме «крови, слез, тяжкого
труда и пота», то у нас на протяжении всей войны тверди-
ли, как заклинание, провозглашенный Гитлером лозунг:
«Победа будет за нами». Это свидетельствовало о неустой-
чивости режима и его боязни потерять популярность среди
народа, что в свою очередь могло вызвать внутриполити-
ческий кризис.
Встревоженный отступлением наших войск на целом
ряде участков Восточного фронта, я весной 1942 года думал
уже не только о тотальной мобилизации всех ресурсов, но
и одновременно настаивал на «скорейшем окончании вой-
ны; иначе Германия неминуемо потерпит поражение. Мы
должны одержать победу не позднее конца октября, то есть
до начала русской зимы; в противном случае мы ее никогда
не добьемся. Однако одержать победу мы можем только с
помощью того вооружения, которым располагаем в насто-
ящий момент, а вовсе не того, которое окажется в нашем
распоряжении в будущем году». Каким-то совершенно не-
понятным для меня способом этот критический анализ
нашей ситуации попал в руки сотрудников газеты «Таймс»,
которая и опубликовала его 7 сентября 1942 года. Он пред-
ставлял собой плод моих совместных с Мильхом и Фром-
мом размышлений.
«Мы все предчувствуем, что этот год станет перелом-
ным в нашей истории», — публично заявил я в апреле, не
предполагая даже, что коренной перелом наступит после
окружения 6-й армии под Сталинградом, полного разгрома
294
Африканского корпуса, успешной высадки союзников в
Северной Африке и первых массированных воздушных
налетов на немецкие города. Одновременно нам предстоя-
ло внести коренные изменения в систему управления воен-
ной промышленностью, так как вплоть до осени 1941 года
она основывалась на концепции «блицкрига» с промежу-
точными относительно длительными мирными периодами.
Теперь же началась непрерывная война.
Мобилизация всех ресурсов, по-моему, должна была
затронуть в первую очередь партийные верхи. Это казалось
мне вполне справедливым хотя бы уже потому, что Гитлер
лично в своем выступлении в рейхстаге 1 сентября 1939
года заявил о своей готовности разделить с народом все
лишения и тяготы, которые могут лечь на его плечи.
Теперь же Гитлер полностью согласился с моим пред-
ложением прекратить все строительные работы в районе
Оберзальцберга, хотя еще совсем недавно он всемерно
поощрял осуществление проекта реконструкции города. На
это распоряжение я сослался, выступая через две недели
после своего вступления в должность на собрании тех, кто
наверняка будет чинить нам трудности и препятствия, то
есть перед гаулейтерами и рейхслейтерами. Я прямо заявил:
«Нет и не может быть никаких ссылок на необходимость
готовиться к мирным временам. Фюрер самым недвусмыс-
ленным образом приказал мне немедленно докладывать
ему о такого рода безответственных шагах, фактически
направленных на подрыв производства вооружений».
Фактически я открыто угрожал им, хотя сразу же по-
спешил несколько успокоить их и сказал, что если до зимы
каждый из нас был вправе добиваться льгот и поблажек, то
теперь положение на фронтах заставляет прекратить все
ненужные строительные работы на подведомственных им
территориях. И если представляется возможность получить
свободные рабочие руки и сократить расход строительных
материалов, то наш долг — проявить инициативу и подать
остальным пример.
Я был твердо убежден, что, несмотря на монотонную
манеру изложения, присутствующие, затаив дыхание, слу-
шали мой доклад. Затем гаулейтеры и крейслейтеры стол-
295
пились вокруг меня в надежде убедить в важности осуще-
ствляемых под их началом строительных проектов.
Первым изложил свои требования рейхслейтер Бор-
ман, который сумел убедить не слишком последовательно-
го в своих решениях Гитлера отменить свой приказ. На-
правленные на проведение реконструкции Оберзальцберга
рабочие, в распоряжение которых к тому же были выделе-
ны грузовики, строительные материалы и бензин, факти-
чески оставались там до конца войны, хотя уже через три
недели я вновь добился от Гитлера приказа о прекращении
всех реконструкционных работ в районе его резиденции.
Затем ко мне протиснулся гаулейтер Заукель. Он желал
получить заверение в том, что ситуация никак не отразит-
ся на возведении в Веймаре «Партийного форума», и дей-
ствительно, строительные работы там не прекращались ни
на один день на протяжении всей войны. Роберт Лей в
свою очередь настаивал на необходимости продолжить
строительство свинарника на территории его образцового
имения, ибо проводимые там опыты могут, дескать, улуч-
шить ситуацию с продовольствием. Я отказал ему в его
просьбе, но зато не смог отказать себе в удовольствии
изложить свой отказ в письменном виде. В результате Лей
получил послание, которое начиналось следующими сло-
вами: «Рейхслейтеру по организационным вопросам
НСДАП и руководителю «Германского трудового фронта».
Относительно строительства Вашего свинарника!»
Гитлер же затем выделил еще несколько миллионов
марок на реконструкцию пришедшего в упадок замка Клес-
сгейм, расположенного неподалеку от Зальцбурга, и пре-
вращение его в роскошную правительственную резиден-
цию, предназначенную для проживания приезжавших в
Германию зарубежных государственных деятелей. Гиммлер
построил для своей любовницы огромную виллу близ Берх-
тесгадена и так тщательно скрывал от всех свой замысел,
что я узнал о нем лишь в последние дни войны. Еще в 1942
году Гитлер призвал одного из своих гаулейтеров провести
реконструкцию замка Позен и отеля, а также построить в
окрестностях города личную резиденцию и разрешил ис-
пользовать материалы из неприкосновенного имперского
296
резервного фонда. В 1942-1943 годах Лей, Кейтель и еще
несколько высокопоставленных лиц из окружения Гитлера
получили в свое распоряжение поезда особого назначения
новой конструкции, хотя для этого пришлось израсходо-
вать огромное количество высококачественных материалов
и отвлечь большое число квалифицированных рабочих от
исполнения своих прямых обязанностей; И конечно, я не
имел ни малейшего представления о личных планах партий-
ных руководителей; гаулейтеры и рейхслейтеры сосредото-
чили в своих руках огромную власть. Я совершенно не
контролировал их и крайне редко мог наложить вето на их
решения. Более того, они вообще не обращали внимания
на мои запреты. Даже летом 1944 года Гитлер и Борман не
постеснялись известить своего министра вооружений о том,
что некоего владельца мастерской по изготовлению кар-
тинных рам в Мюнхене не следует привлекать к выполне-
нию военных заказов. За несколько месяцев до этого по их
личному распоряжению «фабрики по изготовлению гобеле-
нов и других предметов, имеющих художественную цен-
ность» — ими предполагалось украсить здания, которые
Гитлер намеревался возвести после войны, — было запре-
щено переводить в систему военной экономики.
Всего лишь за девять лет пребывания у власти руково-
дящий слой оказался настолько коррумпирован, что даже в
критический период войны не мог отказаться от привычно-
го роскошного образа жизни. Под предлогом необходимо-
сти «нести представительские обязанности» они селились в
роскошных особняках, обзаводились охотничьими имени-
ями, загородными виллами и замками, содержали огромное
количество слуг, устраивали приемы, на которых подава-
лись изысканные блюда и дорогие вина. Их боязнь за
собственную жизнь приняла поистине абсурдные формы.
Гитлер, приехав в предполагаемое место размещения своей
ставки, первым делом приказывал строить бункера, толщи-
на покрытий которых должна была выдержать попадание
бомб любого калибра. В конце концов она составила пять
метров. В результате в Растенбурге, Берлине, Оберзальц-
берге, Мюнхене и замке Клессгейм, а также на территории
его ставок близ Наугейма и на Сомме возникли целые
297
системы подземных сооружений, а в 1944 году он приказал
проложить в Силезии и Тюрингии горные туннели для
размещения в них своих командных пунктов. Сотни столь
нужных военной промышленности горных инженеров и
тысячи высококвалифицированных рабочих были брошены
на осуществление этого проекта.
Откровенный страх Гитлера за свою жизнь и завышен-
ная оценка им своей персоны позволили его окружению
проявлять чрезмерную заботу о своей безопасности. Геринг
приказал построить просторное бомбоубежище не только в
«Каринхалле», но и в расположенном в уединенном месте
близ Нюрнберга замке Фельзенштайн, в котором он почти
никогда не бывал; на каждом из участков 70-километрового
пути от «Каринхалла» до Берлина, пролегающего через
густые леса, были построены блиндажи с железобетонными
покрытиями. Лея, узнавшего о попадании бомбы в одно из
городских бомбоубежищ, интересовала лишь толщина про-
битого покрытия; он очень беспокоился, выдержит ли по-
толок бункера его личной виллы в предместье Берлина —
Груневальде, которое, кстати, почти не подвергалось воз-
душным налетам. Ко всему прочему, Гитлер, убежденный
в незаменимости своих гаулейтеров, приказал каждому из
них построить для себя в загородной местности дополни-
тельные бомбоубежища.
Из всех свалившихся на меня в первые дни недели
неотложных дел наиболее срочным было, конечно же, ре-
шение проблемы рабочей силы. В середине марта я осмот-
рел поздним вечером один из крупнейших берлинских
военных заводов «Рейнметалл-Борзиг» и выяснил, что мощ-
ное и дорогое оборудование его цехов практически никак
не используется; для установления двухсменного режима
дирекции попросту не хватало рабочих рук. Аналогичная
ситуация сложилась и на других военных заводах. Кроме
того, днем у нас постоянно происходили перебои в снаб-
жении электроэнергией, в то время как вечером и ночью
предприятия работали далеко не в полную мощь. К тому же
шло интенсивное строительство новых заводских корпусов
общей стоимостью примерно одиннадцать миллиардов ма-
рок, и, учитывая хроническую нехватку станков, мне каза-
298
лось, что было бы целесообразно прекратить строительство
и использовать высвободившихся людей для работы во
вторую смену.
Мои доводы показались Гитлеру вполне разумными, и
он подписал указ о сокращении сметы на строительство до
трех миллиардов марок. Однако он сразу заупрямился, когда
выяснилось, что претворение в жизнь его указа непосред-
ственно коснется долгосрочных проектов строительства
химических заводов на сумму в миллиард марок. Он всегда
стремился получить все сразу одновременно и следующим
образом обосновал свой отказ: «Возможно, война с Россией
скоро закончится. Однако в связи с моими далеко идущими
планами мне потребуется синтетического бензина гораздо
больше, чем сейчас. Поэтому я не могу прекратить строи-
тельство новых заводов, даже если оно закончится через
несколько лет». А через год — 2 марта 1943 года — я пришел,
к выводу, что нет никакого смысла «строить новые заводы,
если они будут введены в эксплуатацию только после 1
января 1945 года». Последствия неверного решения Гитле-
ра продолжали сказываться на нашей военной промышлен-
ности даже в сентябре 1944 года, когда ситуация на фрон-
тах приняла катастрофический характер.
Хотя его решение не позволило мне в полной мере
осуществить свой план, нам все же удалось высвободить
для нужд военной промышленности несколько сот тысяч
строительных рабочих. И тут неожиданно возникло новое
препятствие. Руководитель координационной группы по
использованию рабочей силы управления по осуществле-
нию четырехлетнего плана министериаль-директор доктор
Мансфельд признался мне, что у него отсутствуют необ-
ходимые полномочия и он не в состоянии заставить гау-
лейтеров распорядиться перевести с подвластных им тер-
риторий высвободившихся рабочих на другие земли. И
действительно, гаулейтеры могли сколько угодно интриго-
вать друг против друга, однако стоило хоть немного задеть
их «суверенные права», как они моментально в сплочен-
ном строю выступали против обидчика. Я понял, что,
несмотря на свои тогда весьма крепкие позиции, никогда
не смогу одолеть их. Только человек их круга, наделенный
299
Гитлером чрезвычайными полномочиями, способен разре-
шить эту проблему. Я остановил выбор на своем приятеле
Карле Ханке. Он несколько лет занимал пост статс-секре-
таря министерства пропаганды, а в январе 1941 года был
назначен гаулейтером Нижней Силезии. Гитлер пошел
мне навстречу. Однако Борману удалось успешно воспре-
пятствовать осуществлению моего замысла. Ведь Ханке
считался моим сторонником, и его назначение на эту
должность означало не только усиление моей власти, но и
вторжение в сферу влияния Бормана.
Когда я через два дня вновь сообщил Гитлеру о своем
намерении, он, правда, поддержал мои аргументы, но од-
новременно отверг предложенную кандидатуру: «Ханке пока
еще очень недолго занимает должность гаулейтера и не
пользуется особым авторитетом. Я уже говорил с Борма-
ном. Нам больше подходит Заукель».
Борман добился того, что Заукель был назначен на
этот пост лично Гитлером и подчинялся непосредственно
ему. Геринг совершенно справедливо выразил протест, ибо
ранее эта проблема решалась в рамках управления по осу-
ществлению четырехлетнего плана. Со свойственным ему
легкомысленным отношением ко всякого рода назначени-
ям и перемещениям внутри государственного аппарата
Гитлер, правда, объявил Заукеля «генеральным уполномо-
ченным», но одновременно ввел его в штат подчиненного
Герингу управления. Геринг, считая себя униженным, вновь
высказал протест. Гитлеру было достаточно разрешить Ге-
рингу самому объявить о назначении Заукеля. Он, однако,
этого не сделал, и Геринг, престиж которого и без того был
изрядно подорван, из-за происков Бормана окончательно
потерял авторитет.
Затем Заукеля и меня вызвали в ставку Гитлера; вручая
документ о его назначении, фюрер подчеркнул, что нет и
не может быть никакой проблемы рабочей силы, и почти
полностью повторил свои слова, впервые сказанные 9 но-
ября 1941 года: «На подвластной нам территории прожива-
ет свыше 250 миллионов человек; нет никакого сомнения
в том, что нам удастся полностью загрузить их работой».
Гитлер обязал Заукеля без всяких колебаний ликвидировать
300
дефицит рабочих рук за счет жителей оккупированных
земель. С этого момента начался роковой период моей
деятельности. Ведь в последующие два с половиной года я
постоянно требовал от Заукеля в принудительном порядке
направлять на военные заводы иностранных рабочих.
В первые недели ничто не омрачало наши отношения.
Заукель сразу же гарантировал Гитлеру, как, впрочем, и
мне, сделать все, что в его силах, для замены призванных
в вермахт квалифицированных рабочих. Я обещал оказать
ему со своей стороны всяческую поддержку. В сложив-
шейся ситуации мне не оставалось ничего другого, как
поверить Заукелю. Ведь в мирное время каждый год на
фабрики и заводы приходило примерно 600 000 юношей.
Они заменяли тех, кто вышел на пенсию или умер. Теперь
же под ружье поставили не только их, но и значительную
часть рабочих, которых так не хватало военной промыш-
ленности.
Короче говоря, Заукель так и не выполнил своих обе-
щаний, Гитлер совершенно напрасно возлагал свои надеж-
ды на 250 миллионов жителей оккупированных террито-
рий. Они потерпели крах как из-за слабости тамошней
германской администрации, так и из-за того, что местное
население предпочитало бежать к партизанам в леса, чем
соглашаться на депортацию в Германию.
Стоило первым иностранным рабочим появиться на
наших заводах, как представители промышленных кругов
сразу же выразили мне свое недовольство. Их аргументы
сводились к следующему: наиболее важные обязанности на
военных предприятиях ранее были возложены на лишен-
ных брони квалифицированных специалистов, и иностран-
ные рабочие не смогут их заменить. Вражеским разведкам
теперь будет очень легко заниматься саботажем и диверси-
ями - достаточно лишь включить своих людей в эти колон-
ны. Кроме того, повсюду не хватает переводчиков, которые
могли бы объясниться с людьми разных национальностей.
Я получил статистические данные, согласно которым в
период первой мировой войны трудовой повинностью было
охвачено гораздо больше германских женщин, чем теперь.
Мне показали две фотографии одного и того же предпри-
301
ятия, сделанные соответственно в 1918 и 1942 годах. На
одной из них — из проходной после окончания рабочего
дня выходили почти одни женщины, на другой — из этих
же ворот на улицу гурьбой устремились мужчины. Фотогра-
фии в американских и английских журналах также свиде-
тельствовали о том, что в отличие от нас в этих странах
значительную часть персонала на военных заводах также
составляли женщины.
Когда в начале апреля 1942 года я потребовал от Зау-
келя ввести трудовую повинность для женщин, он без
обиняков заявил мне, что этот вопрос относится исключи-
тельно к его компетенции; ко всему прочему он, как гау-
лейтер, подчиняется только Гитлеру и несет ответствен-
ность лишь перед ним. В результате он предложил мне
предоставить Герингу решать эту проблему. На состояв-
шемся в «Каринхалле» совещании Геринг, явно обрадован-
ный столь неожиданным предложением, вел себя подобо-
страстно по отношению к Заукелю, а со мной обращался
довольно пренебрежительно. Мне так и не дали толком
изложить свои аргументы: Геринг и Заукель то и дело
перебивали меня. Основной довод Заукеля сводился к тому,
что его душа не может смириться с тем нравственным
ущербом, который принесет германской женщине работа
на заводе; к тому же она может серьезно отразиться на ее
способности иметь детей. Разумеется, Геринг самым реши-
тельным образом поддержал его аргументы, а Заукель на
всякий случай без моего ведома добился еще и согласия
Гитлера.
Это был первый подрыв моих казавшихся доселе не-
сокрушимыми позиций. В связи с победой Заукель обра-
тился к коллегам-гаулейтерам с воззванием, в котором, в
частности, заявил: «Для того чтобы германская домохозяй-
ка, и прежде всего многодетная мать... явственно ощутила
на себе освобождение от тяжкого бремени войны и не
ставила бы под угрозу свое здоровье, фюрер поручил мне
отобрать на восточных землях 400 000—500 000 крепких,
здоровых девушек и доставить их в рейх». Если в Англии в
1943 году количество служанок уменьшилось на две трети,
302
в Германии их численность — 1,4 миллиона женщин и
девушек — сохранялась почти неизменной вплоть до конца
войны. Среди населения вскоре пошли разговоры о том,
что из привезенных в Германию полумиллиона украинок
большая часть занята обслуживанием семей партийных
руководителей.
♦ ♦ ♦
Объем военного производства в воюющих государствах
всецело зависел от распределения чугуна. В годы первой
мировой войны в Германии 46,5% всех его запасов было
израсходовано на военные нужды. После своего назначе-
ния министром я с удивлением констатировал, что на про-
изводство вооружений уходит всего лишь 37,5% чугуна. Я
немедленно предложил Мильху совместно заняться распре-
делением сырья.
2 апреля мы вновь отправились в «Каринхалл». Сперва
Геринг очень долго говорил на самые различные темы, а
затем наконец выразил готовность поддержать наше пред-
ложение о создании в рамках системы органов по осущест-
влению четырехлетнего плана Центрального управления
планирования. Под впечатлением нашего дружного выс-
тупления он осторожно — чуть ли не дрожащим голосом —
осведомился: «Может, вы все-таки возьмете к себе третьим
моего Кёрнера? А то получится, что его лишили полномо-
чий, и он очень огорчится».
Центральное управление планирования стало вскоре
важнейшим звеном нашей системы военной экономики.
Даже было непонятно, почему до сих пор никому в голову
не приходило создать высшую инстанцию для разработки
приоритетных программ и контроля за их осуществлением.
До 1939 года этим занимался лично Геринг, но потом не
было больше никого, кто бы, обладая должным авторите-
том, взял бы на себя решение все более усложнявшихся и
становившихся все более важными проблем и тем самым
сгладил бы все промахи и неудачи Геринга. Правда, в
изданном им указе говорилось, что в случае необходимости
он оставляет за собой право на принятие окончательного
303
решения, однако, как я и думал, Геринг ни разу не вос-
пользовался своим правом, а мы также не сочли нужным
утруждать его.
Заседания руководства Центрального управления пла-
нирования всегда проводились в конференц-зале моего
министерства. Обычно они затягивались допоздна, и в них
принимали участие многие министры и статс-секретари.
При поддержке квалифицированных экспертов они всячес-
ки отстаивали интересы своих отраслей. Вся трудность
выпавшей на нашу долю задачи заключалась в том, чтобы
ограничить потребности гражданского сектора экономики
и при этом не нанести ущерб производству вооружений
приостановкой других отраслей промышленности или чрез-
мерным снижением жизненного уровня населения.
Сам я стремился добиться максимально возможного
снижения производства товаров народного потребления,
объем которого в начале 1942 года снизился по сравнению
с довоенным периодом всего на 3%. Мне удалось умень-
шить его еще на 9%. Уже через три месяца Гитлер горько
сожалел о своем решении «перераспределять ресурсы в
пользу военной промышленности» и в ночь с 28 на 29 июня
заявил, что нужно «вновь вспомнить о материальных нуж-
дах народа». В ответ я заметил, что его заявление «побуж-
дает тех, кто ранее выражал недовольство приоритетом в
экономике военной промышленности, вновь выступить
против нынешнего курса». Однако Гитлер остался глух к
моим аргументам.
Из-за нерешительности и колебаний Гитлера мой
замысел провести тотальную мобилизацию рабочей силы
и добиться максимальной концентрации экономических
ресурсов в сфере военной экономики опять потерпел
неудачу.
Для увеличения выпуска военной продукции требова-
лось также обеспечить бесперебойное движение поездов на
имперских железных дорогах. Требовалось максимально
увеличить их пропускную способность, хотя зимой 1941
года им был нанесен тяжелейший урон. Все пути от заня-
тых нашими войсками русских территорий и вплоть до
границы рейха были забиты неотправленными поездами;
304
вооружение и боеприпасы доставлялись на фронт с немыс-
лимым опозданием.
5 марта 1942 года рейхсминистр транспорта доктор
Юлиус Дорпмюллер (несмотря на свои 73 года, он был
очень бодр и отличался ясностью мышления) и я отправи-
лись в ставку, чтобы доложить Гитлеру о возникшей про-
блеме. Я попытался убедить его, что с транспортом сложи-
лась просто катастрофическая ситуация, но Дорпмюллер не
слишком активно поддержал меня, и Гитлер, по своему
обыкновению, предпочел более оптимистическую оценку
положения. Он заявил, что «последствия наверняка не столь
уж тяжкие, как это видится Шпееру», и отложил на неопре-
деленное время решение крайне важного вопроса.
Через две недели по моему настоянию он согласился
было заменить 65-летнего статс-секретаря министерства
транспорта молодым чиновником. Однако Дорпмюллер сразу
же выразил свое несогласие. «Мой статс-секретарь слиш-
ком стар? — переспросил он, когда я сообщил ему о реше-
нии фюрера. — Да он же совсем еще молод! Когда я в 1922
году был начальником управления имперских железных
дорог, он только-только поступил туда на службу советни-
ком». Он так и не дал мне провести на эту должность
энергичного, способного человека. Еще через восемь не-
дель, 21 мая 1942 года, Дорпмюллер прямо сказал мне: «На
всей германской территории паровозно-вагонный парк
имперского управления железных дорог столь мал, что оно
не может взять на себя ответственность даже за обеспече-
ние перевозок самых срочных грузов». Как отмечено в
протокольной записи очередного проводимого фюрером
совещания, эти слова «были равнозначны объявлению себя
банкротом». В тот же день Дорпмюллер предложил наде-
лить меня диктаторскими полномочиями для урегулирова-
ния транспортной проблемы, но я отказался.
Через два дня я представил Гитлеру молодого советни-
ка имперского управления железных дорог доктора Ган-
ценмюллера. Зимой он сумел найти выход из, казалось бы,
совершенно безнадежной ситуации и наладил почти полно-
стью парализованное движение поездов на линии Минск —
Смоленск. Ганценмюллер произвел на Гитлера такое силь-
305
ное впечатление, что фюрер сразу же заявил: «Этот человек
мне очень понравился, и я назначаю его статс-секретарем».
Когда же я осторожно осведомился, не следует ли сперва
поговорить на эту тему с Дорпмюллером, он воскликнул:
«Ни в коем случае! Никто из них ничего не должен знать.
Я просто вызову вас, господин Шпеер, вместе с вашим
кандидатом в ставку. А имперский министр транспорта
пусть приедет отдельно от вас».
По личному распоряжению Гитлера в ставке их обоих
разместили в разных коттеджах, и, когда Ганценмюллер
вошел в кабинет Гитлера, ему даже в голову не могло
прийти, что здесь находится его шеф. Обращенные к нему
слова Гитлера нашли отражение в составленном в тот же
день протоколе совещания: «В прошлую зиму мне при-
шлось решать проблемы, с которыми я никогда в жизни не
сталкивался. И так называемые специалисты, и люди, зани-
мающие ответственные посты, то и дело твердили: это
невозможно, это не получится. Больше я не потерплю
подобных суждений! Истинные руководители всегда реша-
ли и решают любые проблемы. И ни с кем особенно не
церемонятся. И меня совершенно не интересует мнение
потомков о моих методах. Мы должны выиграть войну, в
противном случае Германию ожидает гибель. Вот един-
ственное, что меня волнует».
Далее Гитлер заявил: в прошлую зиму он сумел предот-
вратить катастрофу лишь потому, что успешно противосто-
ял натиску генералов, которые настаивали на отступлении.
Затем он взялся обсуждать мои предложения по восстанов-
лению регулярного движения поездов по нашим железным
дорогам. Он назначил новым статс-секретарем Ганценмюл-
лера, не только не спросив мнения его непосредственного
начальника, но даже не вызвав его из приемной. "Ганцен-
мюллер, — сказал Гитлер, — своим поведением на фронте
доказал, что обладает должной энергией и способен наве-
сти порядок на транспорте». Только после этого заявления
он велел пригласить в кабинет Дорпмюллера и его мини-
стериаль-директора Лейбрандта и заявил, что намерен сво-
им личным вмешательством изменить сложившуюся ситу-
ацию, а потом привел свои обычные аргументы: «Я в свое
306
время тоже начинал с нуля, был просто солдатом первой
мировой войны и пришел в политику, когда все, кто считал
себя истинными вождями, оказались далеко не на высоте.
Железная воля — вот что помогло мне одержать победу.
Весь мой жизненный путь подтверждает, что я никогда не
отступаю перед трудностями. Война поставила перед нАми
новые задачи, и мы просто обязаны их решить. Я повто-
ряю, для меня не существует слова «невозможно». Он пе-
решел на крик: «Не существует — и все!» Затем он сообщил
министру транспорта, что его бывший советник отныне
занимает пост статс-секретаря. Этим он поставил Ганцен-
мюллера и меня в довольно неловкое положение.
Гитлер с большим уважением отзывался о профессио-
нальных способностях Дорпмюллера. Именно поэтому
министр транспорта был вправе ожидать, что с ним пред-
варительно обсудят кандидатуру его нового заместителя.
Однако в данный момент Гитлер, вероятно, намеревался
поставить Дорпмюллера перед свершившимся фактом и
тем самым избежать неприятной полемики (она обычно
возникала в тех случаях, когда он сталкивал лбами специ-
алистов). Так и получилось: Дорпмюллер молча снес уни-
жение.
Почти сразу же Гитлер временно наделил фельдмарша-
ла Мильха и меня чрезвычайными полномочиями на транс-
порте и обязал нас позаботиться о том, «чтобы все требо-
вания удовлетворялись в полном объеме и в кратчайший
срок». Заканчивая совещание, Гитлер с металлом в голосе
заявил: «Транспортная проблема не может стать причиной
нашего поражения; следовательно, она должна быть разре-
шена». Против этого нам нечего было возразить.
И в самом деле, эта проблема была разрешена; моло-
дой статс-секретарь сумел, используя самые элементарные
методы, устранить скопление вагонов на путях, ускорить
движение поездов и добиться значительного увеличения
объемов военных перевозок. Главный комитет по желез-
нодорожному транспорту позаботился об ускорении ре-
монта поврежденных зимой в России паровозов. Если
раньше их ремонтировали довольно примитивным спосо-
бом, то теперь мы перешли на поточный метод. Несмотря
307
на значительное увеличение выпуска военной продукции,
движение поездов довольно долгое время почти не преры-
валось - к тому же на нем благоприятно сказался посте-
пенный уход наших войск с занятых ранее территорий —
до тех пор, пока начавшиеся осенью 1944 года регулярные
воздушные налеты вновь серьезнейшим образом не об-
острили транспортную проблему.
Когда Геринг узнал, что мы собираемся увеличить
производство паровозов, он пригласил меня в «Каринхал-
ле» и на полном серьезе предложил изготовлять их из
бетона, так как мы, дескать, не располагаем достаточными
запасами стали. По его словам, бетонные паровозы будут,
правда, быстрее изнашиваться, поэтому требуется лишь
изготовлять их как можно больше. Разумеется, Геринг не
знал, как конкретно наладить их производство, но зато на
протяжении нескольких месяцев с маниакальным упор-
ством цеплялся за эту безумную идею, ради которой он
вынудил меня бессмысленно потратить два часа на поездку
к нему на автомобиле и еще два часа на ожидание в
приемной. К тому же я вернулся домой голодный как волк,
так как в «Каринхалле» не принято было кормить тех, кто
приехал сюда по служебным делам — единственное, в чем
Геринг позволил ограничить себя в условиях надвигающей-
ся тотальной войны.
Через неделю после назначения Ганценмюллера статс-
секретарем я еще раз посетил Гитлера. По-прежнему убеж-
денный в том, что в критические моменты лидеры обязаны
подавать пример народу, я предложил фюреру обязать ру-
ководителей партии и рейха отказаться от использования
салон-вагонов. Конечно же, его лично я не имел в виду.
Однако Гитлер ушел от решения вопроса, заявив, что на
восточных землях очень трудно разместить высокопостав-
ленных лиц в более или менее комфортабельных условиях
и поэтому без салон-вагонов там не обойтись. Я поправил
Гитлера: ”В основном в них разъезжают именно по терри-
тории рейха" — и передал ему список огромного количества
разного рода чинов, которые беззастенчиво пользовались
салон-вагонами. Но я так ничего и не добился.
308
♦ * *
С генерал-полковником Фридрихом Фроммом мы ре-
гулярно обедали вместе в одном из отдельных кабинетов
ресторана «Хорхер». Как-то в конце апреля 1942 года он
сказал, что если мы создадим оружие, применение которо-
го даст совершенно неожиданный эффект, то у нас еще
есть шанс выиграть войну. Он поддерживает контакт с
группой ученых, занятых разработкой нового оружия. Оно
в состоянии уничтожить целые города, и с его помощью
можно заставить Англию капитулировать. Фромм предло-
жил мне посетить их. Он полагал, что уже сам факт беседы
с этими людьми имеет огромное значение.
Руководитель «Стального треста» и председатель «Об-
щества кайзера Вильгельма» Альберт Фёглер в это время
также заявил мне, что в правительственных и военных
кругах не уделяют должного внимания исследованиям в
области ядерной физики. Именно от него я впервые услы-
шал о совершенно недостаточной поддержке министер-
ством по делам воспитания и науки - во время войны с
ним, естественно, почти не считались - фундаментальных
исследований. 6 мая 1942 года я обсудил с Гитлером создав-
шуюся ситуацию и предложил назначить Геринга номи-
нальным председателем Имперского совета по научным
исследованиям, наделив его исключительно представитель-
скими функциями. Ровно через месяц он занял этот пост.
Примерно в это же время Мильх, Фромм, Витцель и я
собрались в штаб-квартире «Общества кайзера Вильгель-
ма», «Харнак-хаузе», чтобы выяснить истинное состояние
дел в области ядерных исследований. Наряду с учеными,
имена которых я не запомнил, в совещании также приняли
участие будущие лауреаты Нобелевской премии Отто Ган и
Вернер Гейзенберг. В первых выступлениях были изложены
результаты различных экспериментов, а затем Гейзенберг
сделал доклад о «расщеплении атомного ядра и работах по
созданию урановой машины и циклотрона». Он пожаловал-
ся на равнодушное отношение со стороны министерства по
делам воспитания молодежи, на нехватку денег и матери-
алов и подчеркнул, что из-за призыва в вермахт лаборантов
309
и технических специалистов германская наука утратила
ведущие позиции в целом ряде областей; напротив, судя по
статьям в американских научных журналах, там не только
щедро финансируют ядерные исследования, но и обеспечи-
вают занятых ими ученых всем необходимым. США уже
ушли далеко вперед. Учитывая разрушительную силу атом-
ной энергии, это может повлечь за собой очень серьезные
последствия.
После доклада я прямо спросил Гейзенберга, могут ли
физики-ядерщики создать атомную бомбу. Ответ его меня
обескуражил. Он, правда, заявил, что найдено научное
решение проблемы и, хотя чисто теоретически уже ничто
не препятствует созданию атомной бомбы, техническая база
для нее может быть создана не ранее чем через два года, и
то при условии, что им окажут должную поддержку. Невоз-
можность ранее осуществить Урановый проект Гейзенберг
объяснил тем, что в Европе в их распоряжении имеется
всего лишь один маломощный циклотрон, который к тому
же из-за необходимости соблюдать режим секретности ис-
пользуется далеко не в полной мере. Я предложил выделить
средства из фонда министерства вооружений на строитель-
ство циклотронов таких же размеров, как и в Соединенных
Штатах. Гейзенберг, однако, не согласился и заявил, что
из-за отсутствия опыта нам все равно придется конструи-
ровать относительно небольшие установки.
Тем не менее, Фромм согласился уволить из армии
несколько сотен ранее призванных туда научных сотрудни-
ков, а я в свою очередь призвал ученых сказать, сколько им
требуется денег и материалов для ускорения ядерных ис-
следований. Через несколько дней ко мне поступил запрос
на несколько сотен тысяч марок и на не слишком большую
партию стали, никеля и других металлов из имперского
резервного фонда; в нем также говорилось о необходимо-
сти строительства бункера и нескольких коттеджей и содер-
жалась просьба принять решение отнести проведение опы-
тов и продолжение строительства первого немецкого
циклотрона к разряду «первостепенных дел государствен-
ной важности». Неприятно пораженный скромностью тре-
бований, я увеличил смету расходов до двух миллионов и
310
обещал выделить им гораздо большее количество материа-
лов. Больше я ничем не мог им помочь, и, кроме того, у
меня создалось впечатление, что атомная бомба вряд ли
сможет существенно повлиять на дальнейший ход военных
действий.
Зная, что Гитлер был склонен поддерживать совер-
шенно фантастические проекты да еще предъявлять их
участникам бессмысленные требования, я 23 июня 1942
года только вкратце рассказал ему об этом совещании и
тех мерах, которые мы решили предпринять для поддержки
ядерных исследований. Более подробный и выдержан-
ный в гораздо более оптимистическом духе доклад Гит-
лер получил, по всей видимости, от Геббельса, а также от
своего придворного фотографа Генриха Гофмана, кото-
рый был дружен с министром почт Онезорге. Тот прояв-
лял большой интерес к проблемам расщепления атомно-
го ядра и “ подобно СС — также имел под своим началом
научно-исследовательскую лабораторию. Ее возглавлял
молодой физик Манфред фон Арденне. Тот факт, что
Гитлер предпочел выслушать не подробный отчет ответ-
ственных лиц, а, по существу, основывающиеся на слухах
рассказы тех, кто имел косвенное отношение к ядерной
физике, еще раз говорит о его склонности к дилетантиз-
му и полном непонимании значения фундаментальных
исследований.
Со мной Гитлер иногда говорил о возможности созда-
ния атомной бомбы, однако он совершенно не разбирался
в этой проблеме. Этим и объясняется его неспособность
оценить эпохальное значение ядерной физики. Временами
он, правда, пытался понять ее виды на будущее, но мои
сообщения о беседах с физиками еще больше усилили в
нем желание не вникать слишком глубоко в эти дела. И
действительно, профессор Гейзенберг так и не ответил на
мой вопрос, может ли он гарантировать полный контроль
над цепной реакцией. Вряд ли Гитлер стремился покорить
мир, чтобы он затем снова превратился в раскаленное
небесное тело. Такая перспектива уж никак его не устраи-
вала. Как-то он даже в шутку заявил, что ученые слишком
оторваны от жизни и ради раскрытия всех земных тайн
311
готовы поджечь земной шар, однако он, к счастью, до этого
не доживет.
Тем не менее, Гитлер, не задумываясь, отдал бы приказ
сбросить атомную бомбу на Англию. Подтверждение тому —
его реакция на заключительные кадры документального
фильма о бомбардировке Варшавы. Он пригласил Геббельса
и меня на просмотр в свои жилые апартаменты в рейхскан-
целярии — на экране горели дома, пикирующие бомбарди-
ровщики заходили на цели, можно было проследить всю
траекторию полета бомбы и увидеть, как самолеты взмывают
вверх, а снизу к ним тянутся огромные, снятые крупным
планом языки пламени. Гитлер, как завороженный, смотрел
на экран. В конце фильма на белом полотне неожиданно
появились контуры Британских островов. Самолет с герман-
скими опознавательными знаками спикировал на них; взрыв
— и острова буквально разлетаются на куски. «Именно такая
участь ожидает их! — с восторгом воскликнул Гитлер. —
Именно так мы их уничтожим!»
Осенью 1942 года я еще раз спросил физиков-ядерщи-
ков о возможных сроках создания атомной бомбы и, узнав,
что потребуется три-четыре года, приказал прекратить все
работы в этом направлении. Ведь тогда война или закон-
чится, или ее исход будет уже окончательно предрешен.
Зато я разрешил проводить разработку уранового реактора
для выделения энергии определенного типа. Ее следовало
использовать на оборудовании, предназначенном для воен-
но-морских кораблей.
Во время посещения завода Круппа я осмотрел изготов-
ляемые там литые урановые пластины и осведомился у од-
ного из технических специалистов, в состоянии ли мы риск-
нуть сконструировать реактор значительно больших размеров.
Он сказал мне буквально то же самое, что и профессор
Гейзенберг: "У нас нет технического опыта." Летом 1944 года
рядом с клиникой Гейдельбергского университета мне про-
демонстрировали, как в нашем первом циклотроне происхо-
дит расщепление атомного ядра; затем профессор Вальтер
Боте объяснил, что этот циклотрон можно весьма плодо-
творно использовать для медицинских и биологических ис-
следований. Меня вполне устроили его слова.
312
Летом 1943 года прекращение импорта вольфрама из
Португалии поставило под угрозу производство определен-
ного вида боеприпасов, и я распорядился использовать для
этого урановое сырье. Мы передали на военные заводы
1200 тонн урана и тем самым наглядно продемонстрирова-
ли, что полностью отказались от идеи создания атомной
бомбы.
♦ ♦ ♦
Не исключено, однако, что к 1945 году нам все же
удалось бы изготовить определенное количество атомных
бомб. Но тогда мы должны были бы своевременно напра-
вить на осуществление Уранового проекта все технические
и финансовые средства, а также научные кадры и, значит,
отказаться от любых разработок ракет с дальним радиусом
действия. С этой точки зрения создание ракетного центра
в Пенемюнде было величайшей ошибкой.
Отказ от подчинения этой сферы условиям «тотальной
войны» объяснялся, конечно, догматизмом и невежеством
Гитлера. Он глубоко уважал физика Филиппа Ленарда,
который в 1905 году получил Нобелевскую премию и в
научной среде считался одним из немногих ярых сторонни-
ков Гитлера. Ленард сумел убедить Гитлера в том, что
ядерная физика и теория относительности используются
евреями для разложения германского народа. В узком кругу
своих приближенных Гитлер со ссылкой на своего выдаю-
щегося ученого соратника именовал ядерную физику «ев-
рейской физикой». К его мнению не замедлил присоеди-
ниться Розенберг, а министерство по делам воспитания в
свою очередь так и не решилось в должной мере оказать
поддержку ядерным исследованиям.
Но даже если бы Гитлер в своем отношении к ядер-
ным исследованиям не руководствовался критерием партий-
ной доктрины и если бы наши фундаментальные исследо-
вания достигли в июне 1942 года такого уровня, что
физикам-ядерщикам выделили бы на создание ядерной
бомбы не несколько миллионов, а несколько миллиардов
марок, все равно сложившаяся в нашей военной промыш-
ленности крайне напряженная ситуация не позволила бы
313
обеспечить их необходимыми материальными ресурсами.
Нам также очень не хватало квалифицированных рабочих.
Отнюдь не только колоссальный промышленный потен-
циал позволил США осуществить этот грандиозный про-
ект. Из-за постоянно усиливающихся воздушных налетов
военная экономика Германии оказалась в критическом
положении, которое не могло не отразиться на всех мало-
мальски долгосрочных научных разработках. При макси-
мальной концентрации всех сил германскую атомную бомбу
удалось бы создать не раньше 1947 года; американцы же
имели ее уже в августе 1945 года. Нам бы так или иначе
пришлось закончить войну самое позднее 1 января 1946
года, ибо все наши запасы хромита были бы к тому вре-
мени полностью израсходованы.
Таким образом, уже в самом начале своей деятельно-
сти я обнаружил, что мы совершаем одну ошибку за другой.
Самое удивительное, что Гитлер на протяжении всей вой-
ны неоднократно повторял: «Поражение потерпит тот, кто
совершит наибольшие ошибки!» Слова эти относятся в
первую очередь к нему самому, ибо кто, как не он, своими
неверными решениями приблизил окончание войны, кото-
рую так или иначе нельзя было выиграть из-за слишком
мощного экономического потенциала противника. Так,
например, у него отсутствовал четкий план организации
воздушных налетов на английские города, по его вине в
начале войны нам крайне не хватало подводных лодок, и
вообще он так и не удосужился разработать генеральный
план ведения военных действий. Многие германские мему-
аристы правы, объясняя поражение Германии именно эти-
ми кардинальными ошибками. Из этого, однако, вовсе не
следует, что у нас вообще был шанс выиграть войну.
17
Верховный главнокомандующий
Дилетантство было одним из характерных свойств
Гитлера Он так и не освоил толком ни одной профессии
и, в сущности, всегда оставался аутсайдером. Подобно
314
многим самоучкам, он был просто не способен оценить
значение профессиональных знаний. Он не понимал, что
решение мало-мальски серьезной задачи всегда связано со
многими трудностями, а безумная жажда власти побужда-
ла его присваивать себе все новые и новые полномочия.
Он отвергал устоявшиеся мнения и благодаря хваткому
уму, не отягощенному традиционными представлениями,
мог иногда предпринимать в той или иной области меры,
на которые не был способен профессионал. Стратегичес-
кие успехи, достигнутые в первые годы войны, объясня-
ются незнанием Гитлером правил игры и свойственной
дилетантам способностью принимать спонтанные реше-
ния. Так как противник, напротив, руководствовался оп-
ределенными правилами игры, которые Гитлер, как само-
учка, да еще преисполненный самодовольства, не знал
или не желал применять, то моменты внезапности в соче-
тании с превосходством в силах создали предпосылки для
одержанных им побед. Но как только его войска начали
терпеть поражения, он, подобно многим невеждам, про-
явил полную несостоятельность. Теперь выяснилось, что
его незнание правил игры — очень серьезный недостаток,
который влечет за собой тяжкие последствия. Чем серьез-
нее становилось положение на фронтах, тем сильнее он
упорствовал в своем нежелании извлекать уроки из не-
удач, тем очевиднее становилось его дилетантство. Склон-
ность принимать неожиданные решения долгое время вела
его от победы к победе; теперь она способствовала его
краху.
Каждые две-три недели я выезжал на несколько дней
в ставку Гитлера — сперва в Восточную Пруссию, а затем
на Украину, чтобы обсудить с ним ряд технических дета-
лей. Как главнокомандующий сухопутными войсками, он
весьма интересовался ими и стремился сам решать многие
вопросы. Гитлер всегда знал, какими видами вооружений и
боеприпасов оснащен вермахт, он помнил, какой калибр у
снарядов, какова длина стволов орудий и дальность их
стрельбы, сколько важнейших видов военной продукции
хранится в данный момент на складах и сколько их произ-
водится каждый месяц. Он до мельчайших подробностей
315
изучил нашу программу и теперь, сравнивая ее с показате-
лями поставки вооружений в войска, мог делать для себя
соответствующие выводы.
Гитлер всегда, как ребенок, радовался тому, что может
блеснуть знанием цифр, характеризующих истинное состо-
яние дел в автомобилестроении, архитектуре или военной
промышленности. Он все время стремился доказать про-
фессионалам, что во многом даже превосходит их. Истин-
ный профессионал поступает благоразумно, не забивая себе
голову техническими деталями. Он всегда может заглянуть
в справочник или поручить сделать это адъютанту. Гитлер,
напротив, всегда стремился продемонстрировать свои зна-
ния, ибо это доставляло ему огромное удовольствие.
Нужные сведения он черпал из толстой книги, пере-
плетенной в красную кожаную обложку, которую пересека-
ли желтые полосы. В этот содержащий данные о тридцати-
пятидесяти различных образцах боеприпасов и вооружений
справочник регулярно вносились дополнения. Он всегда
лежал на ночном столике. Если Гитлеру во время оператив-
ного совещания хотелось поправить одного из докладчи-
ков, он приказывал ординарцу принести каталог и рас-
крыть его на нужной странице. Тем самым Гитлер всякий
раз доказывал свою правоту и демонстрировал неосведом-
ленность своих генералов. Окружение Гитлера как огня
боялось его исключительной памяти на цифры. Стоило
Гитлеру столкнуться со специалистом, твердо отстаиваю-
щим свое мнение, как он сразу же соглашался с ним и
никогда не пытался опровергнуть.
Мой предшественник Тодт иногда брал с собой в став-
ку не только ближайших сотрудников — Ксавье Дорша и
Карла Заура, но и одного из своих экспертов. Вместе с тем
он обычно сам докладывал Гитлеру и давал им слово только
в тех случаях, когда возникали споры по чисто техническим
проблемам. Я с самого начала решил не держать в голове
никаких цифр, ибо за Гитлером мне было все равно не
угнаться. Но зато я всегда брал с собой на совещания тех
специалистов, которые могли поддержать то или иное по-
ложение моего доклада.
Тем самым я избавил себя от неизменно сопутствовав-
316
шего всем «совещаниям с участием фюрера» потока цифр
и технических данных, который изливался на его участни-
ков из уст Гитлера. Я регулярно появлялся в ставке фюрера
в сопровождении примерно двадцати гражданских лиц.
Вскоре в «запретной зоне № 1» «вторжение Шпеера» уже у
многих вызывало смех. В зависимости от обсуждаемой
проблемы от двух до четырех моих специалистов приглаша-
лись на совещание, которое обычно проходило в комнате
для оперативных совещаний. Она находилась прямо рядом
с коттеджем Гитлера; скромно обставленное 80-метровое
помещение, стены которого были покрыты панелями из
светлого дерева. Сразу же бросался в глаза стоявший возле
окна четырехметровый массивный дубовый стол с разост-
ланными на нем оперативными картами; в углу стоял ок-
руженный шестью стульями с подлокотниками стол гораз-
до меньших размеров. За ним сидели участники совещания.
Обычно я старался говорить как можно меньше и,
развив тему доклада, предлагал присутствовавшему здесь
специалисту высказать свое мнение. Ни обилие генералов,
адъютантов, охранных секторов, заграждений и пропусков,
ни ореол таинственности, окружавший всех работавших с
Гитлером сотрудников, вовсе не оказывали пугающего воз-
действия на квалифицированных специалистов. Они много
лет успешно занимались своим делом, прекрасно знали
себе цену и держались с чувством собственного достоин-
ства. Иногда беседа превращалась в жаркую дискуссию,
ибо они зачастую даже забывали, кто перед ними. Гитлер
относился к этому с юмором и не скрывал уважительного
отношения к этим людям; вообще на совещаниях он вел
себя довольно скромно и обращался с его участниками
подчеркнуто вежливо. Он также отказался от своей манеры
убеждать несогласных в своей правоте, парализуя их волю
долгими, утомительными речами. Он умел отличать глав-
ные вопросы от второстепенных, обладал гибким умом и
умел не только мгновенно выбрать из нескольких вариан-
тов один, но и убедительно обосновать свое решение. Он
легко ориентировался в технических процессах и легко
разбирался в планах и чертежах. Его вопросы свидетель-
ствовали о том, что за короткое время доклада он в основ-
317
ном успевал схватить суть даже самых сложных обсуждае-
мых проблем. Но обычно — недостаточно глубоко.
Мне никогда не удавалось предсказать заранее ре-
зультат этих совещаний. Иногда он без всяких оговорок
соглашался с доводами, которые, казалось, в корне проти-
воречили его взглядам; иной раз, напротив, он настойчиво
противился осуществлению второстепенных мер, хотя еще
недавно настаивал на их проведении. Тем не менее, я
выбрал очень удачный способ обведения его вокруг паль-
ца с помощью специалистов, обладавших гораздо более
детальным знанием предмета, чем он. Лица из ближайше-
го окружения Гитлера с удивлением и не без зависти
констатировали, что после таких заседаний с участием
квалифицированных специалистов Гитлер часто призна-
вал их правоту, хотя на предшествовавших оперативных
совещаниях яростно отстаивал свое мнение.
На кругозор Гитлера повлияло как его мировосприя-
тие, так и окончательно сложившиеся к концу первой
мировой войны эстетические взгляды и стиль жизни. Он
сосредоточил свое внимание исключительно на традицион-
ных видах вооружений сухопутных войск и военно-мор-
ских сил. В этой области он неуклонно расширял свои
познания и очень часто выдвигал разумные идеи. Однако
его совершенно не интересовали новейшие технические
разработки, и он оставался глух к голосам тех, кто стремил-
ся убедить его в необходимости развивать метод радиоло-
кации, создавать атомную бомбу, реактивный истребитель
или ракеты. Он крайне редко летал на предоставленном в
его распоряжение «Кондоре», так как боялся, что этот
самолет новейшей конструкции однажды не сможет выпу-
стить шасси. Гитлер относился к нему с недоверием и
любил повторять, что предпочитает старый, добрый Ю-52
с неподвижным шасси.
Нередко Гитлер после окончания совещания в тот же
вечер излагал своим военным советникам полученные от
нас сведения. Иногда Гитлер как бы случайно забывал
сообщить, от кого конкретно он их почерпнул. Когда на
полях сражений появились первые Т-34, Гитлер ликовал,
ибо он еще раньше требовал удлинить стволы танковых
318
орудий, и теперь русские подтвердили его правоту. Еще до
своего назначения министром я слышал, как Гитлер, после
того как ему продемонстрировали новейший образец танка
T-IV, горько жаловался в саду рейхсканцелярии на упрям-
ство чиновников управления вооружений сухопутных войск.
Гитлер доказывал, что удлинение ствола танкового орудия
увеличит его скорость, но они упорно не желали прислу-
шаться к его доводам и в первую очередь доказывали, что
конструкция танка совершенно для этого не приспособле-
на и удлиненный ствол только усилит нагрузку на носовую
часть.
Теперь Гитлер, желая убедить несогласных с его пред-
ложениями, всегда приводил в качестве решающего аргу-
мента этот эпизод: «Тогда я оказался прав, а они никак не
хотели поверить мне. И теперь я снова буду прав!» В то
время как командование сухопутных войск наконец выра-
зило желание получить в свое распоряжение танк, обладав-
ший большей по сравнению с Т-34 скоростью, Гитлер
принялся настаивать на необходимости усилить пробивную
силу орудия танка и установлении на нем более мощной
брони. В данном случае он также оперировал нужными
цифровыми показателями и вполне компетентно рассуждал
о точности попадания бронебойных снарядов и начальной
скорости их полета. Свою точку зрения он отстаивал, ссы-
лаясь на опыт военного кораблестроения: «В морском сра-
жении тот, у кого орудия обладают большей дальностью
стрельбы, может вести огонь с большего расстояния. Пусть
даже с разницей в один километр. Ну, а если добавить сюда
более мощную броню... тогда он полностью превзойдет
противника. Что же вы тогда хотите? Быстроходному ко-
раблю остается лишь использовать свое преимущество в
скорости и поскорее исчезнуть за горизонтом. Или вы
намерены доказать мне, что большая скорость дает неоспо-
римые преимущества перед более мощной броней и даль-
нобойной артиллерией? Все это в полной мере относится к
танкам. Легкие и быстроходные танки должны уступить
место тяжелым».
В этих дискуссиях мои непосредственно связанные с
промышленностью специалисты, как правило, не принима-
319
ли прямого участия. Мы были обязаны конструировать
танки в соответствии с требованиями командования сухо-
путных войск вне зависимости от того, кто конкретно их
предъявлял: Гитлер, генеральный штаб или управление
вооружений.
Вопросы тактики нас никак не касались, и поэтому
полемику вели в основном офицеры. В 1942 году Гитлер
еще не привык резко обрывать дискуссию и объявлять
свою точку зрения непререкаемой. Тогда он еще спокойно
выслушивал возражения и в не менее спокойной манере
излагал свои аргументы, к которым, разумеется, прислуши-
вались с особым вниманием.
Так как по требованию Гитлера вес «тигра» был увели-
чен с 50 до 75 тонн, мы решили начать работы по созданию
нового, более легкого — весом 30 тонн — танка. Уже одно
его название «пантера» говорило о его большой маневрен-
ности. Мотор при этом у него должен быть таким же
мощным, как у «тигра». Но Гитлер постоянно требовал
усилить его броневую защиту и увеличить длину орудийно-
го ствола, и в результате начальный вес «пантеры» составил
сорок восемь тонн.
Чтобы хоть как-то компенсировать потери, связанные
со столь странным превращением быстроходного танка в
не отличавшийся высокой маневренностью «тигр», мы на-
ладили серийное производство малого, легкого и опять же
очень подвижного танка. Одновременно Порше, желая
обрадовать и успокоить Гитлера, разработал проект сверх-
тяжелого танка, весом свыше 100 тонн. Поэтому выпущено
было всего несколько образцов. С целью ввести в заблуж-
дение агентов вражеских разведок чудовище назвали «мы-
шью». Порше и без того перенял у Гитлера чрезмерное
пристрастие к сверхтяжелой боевой технике и при случае
информировал его об аналогичных разработках противни-
ка. Как-то Гитлер срочно вызвал генерала Буле и заявил: «Я
слышал, что враг вот-вот начнет использовать танк с гораз-
до более мощной броневой защитой, чем наши. Вы уже
располагаете соответствующими сведениями? Если это прав-
да, то нужно немедленно... немедленно начать разработку
нового образца противотанкового орудия. Его пробивная
320
сила должна быть... нужно увеличить жерло или удлинить
ствол, короче, мы должны как-то отреагировать. И немед-
ленно!»
Основная ошибка Гитлера заключалась в том, что он,
будучи верховным главнокомандующим вермахтом, занял
еще пост главнокомандующего сухопутными войсками и
получил возможность полностью предаться «любимому за-
нятию», то есть сосредоточить все внимание на новых
типах танков. Обычно эти вопросы решали между собой в
жарких спорах офицеры генерального штаба и сотрудники
управления вооружений и военно-промышленного комите-
та. Прежний главнокомандующий сухопутными силами
обычно вмешивался только в исключительных случаях.
Гитлер же мелочной опекой и привычкой давать подроб-
нейшие указания офицерам и специалистам снял с них
всякую ответственность и тем самым невольно побудил их
халатно относиться к своим обязанностям.
Решения Гитлера не только повлекли за собой разра-
ботку множества аналогичных видов вооружений, но и
нарушили привычный порядок снабжения ими войск, со-
здав здесь невообразимый хаос. Особенно губительные
последствия имело непонимание им необходимости регу-
лярной доставки на фронт достаточного количества запас-
ных частей. Генеральный инспектор танковых войск гене-
рал-полковник Гудериан в беседах со мной часто повторял,
что быстрый ремонт позволяет сохранять боеспособность
танков и требует относительно немного затрат. Однако
Гитлер при поддержке руководителя одного из управлений
моего министерства Заура отдал предпочтение не произ-
водству запасных частей, а гораздо более дорогостоящему
крупносерийному выпуску новых танков.
Все эти безобразия творились в подведомственной глав-
нокомандующему резервной армией сфере, и поэтому я
несколько раз брал генерал-полковника Фромма с собой в
ставку, чтобы тот имел возможность изложить Гитлеру
аргументы своих подчиненных. Фромм был наделен спо-
собностью говорить четко и ясно; уверенность в себе соче-
талась в нем с дипломатическим тактом. Обычно он воссе-
дал, зажав саблю между ног и положив руку на эфес.
321
Казалось, Фромм весь заряжен неукротимой энергией, и я
до сих пор полагаю, что благодаря своим незаурядным
способностям он сумел помешать принятию нескольких
неверных решений. Уже после нескольких совещаний авто-
ритет его в ставке сильно вырос. Тотчас же он встретил
сильное сопротивление со стороны Кейтеля — тот явно
почувствовал, что влияние его может уменьшиться, — и
Геббельса, который очень нелестно аттестовал Гитлеру глав-
нокомандующего резервной армией и прямо обвинил его в
политической неблагонадежности.
Вскоре при обсуждении проблемы снабжения фронто-
вых частей у Фромма возник конфликт с Гитлером, и тот
сразу же достаточно ясно намекнул мне, чтобы я не брал
больше генерал-полковника с собой в ставку.
Все эти многочисленные совещания проводились с
целью разработки программы вооружений сухопутных войск.
Гитлер всегда руководствовался следующим принципом:
«Чем больше я требую, тем больше мне достанется», — и,
к моему удивлению, программу, которая многим специали-
стам казалась невыполнимой, в конце концов удавалось
даже перевыполнить. Гитлер своим авторитетом сумел за-
действовать не учтенные ранее ресурсы. Но начиная с 1944
года он уже совершенно потерял чувство реальности, и все
наши попытки внедрить в производство разработанные по
его приказу утопические проекты дали только минималь-
ный результат.
Мне казалось, что Гитлер, устав от бремени ответ-
ственности за проведение военных операций, искал отдох-
новения в многочасовых совещаниях, посвященных про-
блемам военной промышленности. Гитлер сам иногда
говорил мне, что они оказывают на него такое же воздей-
ствие, как когда-то наши с ним беседы об архитектуре, то
есть успокаивают ему нервы. Даже когда положение на
фронтах становилось все более угрожающим, Гитлер все
равно готов был тратить много времени на эти совещания;
иногда он, словно нарочно, проводил их в те моменты,
когда его фельдмаршалы или министры хотели срочно встре-
титься с ним.
322
* * ♦
Наши встречи были связаны теперь с демонстрацией
на расположенном неподалеку от «Волчьего логова» поле
новых образцов боевой техники. Выглядело это обычно
так: сперва мы доверительно беседовали с Гитлером, а
затем отправлялись на полигон, где все выстраивались в
шеренгу, и неизменно стоявший крайним справа началь-
ник штаба ОКВ фельдмаршал Кейтель поочередно пред-
ставлял генералов и инженеров. В таких ситуациях Гитлер
особенно тщательно следил за соблюдением церемониала.
До поля было всего несколько сотен метров, но Гитлер
никогда не позволял себе проделать этот путь пешком. Он
садился в свой служебный автомобиль рядом с шофером, а
я устраивался на заднем сиденье.
На полигоне Гитлер тщательно вникал во все детали и,
продолжая вести непрерывные переговоры со специалиста-
ми, взбирался по заранее подставленным лесенкам на бо-
евые машины. Одобрительно отзываясь о них, мы часто
говорили такие слова: «Какой изящной формы ствол» или
«До чего ж этот танк радует глаз!» — так мы с ним обычно
выражались, когда беседовали об архитектуре.
Во время одного из таких испытаний Кейтель принял
75-мм противотанковое орудие за легкую полевую гаубицу.
Гитлер сделал вид, что не заметил его промаха, но на
обратном пути с пренебрежением заметил: «Вы слышали?
Как же Кейтель мог так ошибиться? А ведь он раньше был
в чине генерала артиллерии!»
В другой раз командование военно-воздушных сил
прислало на соседний аэродром множество боевых само-
летов нового образца. Геринг лично взялся рассказать о
них Гитлеру. Офицеры его штаба составили шпаргалку, в
которой поочередно перечислили все представленные
типы самолетов с подробным указанием их летно-такти-
ческих данных. Однако Геринга забыли информировать о
том, что один из образцов не успели своевременно дос-
тавить на аэродром. Геринг был настроен весьма благо-
душно и, строго придерживаясь текста, так и не догадал-
ся, что имеется в виду совершенно другой тип самолета.
323
Гитлер сразу все понял, но предпочел не заметить его
ошибку.
О начавшемся в конце июня 1942 года новом генераль-
ном наступлении на Восточном фронте я, как и большин-
ство моих сограждан, узнал из газет. В ставке царило радост-
ное настроение. Каждый вечер главный адъютант Шмундт,
стоя у висевшей на стене карты, разъяснял гражданскому
персоналу, как продвигаются наши войска. Гитлер ликовал.
Он вновь сумел доказать свою правоту генералам, настой-
чиво советовавшим ему ограничиться обороной и наступ-
лениями на отдельных участках фронта. Фромм также не
скрывал своей уверенности в удачном исходе столь крупно-
масштабных наступательных операций, хотя еще совсем
недавно в разговоре со мной заявил, что они для нас —
непозволительная роскошь.
Левый фланг наступавших восточнее Киева наших войск
становился все длиннее и длиннее. Вскоре они приблизи-
лись к Сталинграду. Пришлось предпринять неимоверные
усилия для того, чтобы кое-как наладить на захваченных
землях железнодорожное сообщение и обеспечить доставку
на фронт солдат и вооружения. Не прошло и трех недель
после начала успешного наступления, как Гитлер перебрал-
ся на расположенный неподалеку от украинского города
Винницы передовой командный пункт. Так как русские
самолеты почти не показывались, а авиация западных со-
юзников и подавно никак уж не могла сюда проникнуть -
это было ясно даже чрезмерно опасавшемуся за свою жизнь
Гитлеру, — то на отведенной под новую ставку территории
не стали сооружать мощные железобетонные строения.
Военный и гражданский персонал разместили в разбросан-
ных по лесу благоустроенных и весьма приятных на вид
деревянных блокгаузах.
Я воспользовался частыми полетами в ставку, чтобы в
свободные часы познакомиться с культурой и обычаями
России. Однажды мне довелось попасть в Киев. Если сразу
после Октябрьской революции в русских городах дома стро-
ились в стиле таких авангардистов, как Корбюзье, Май и
Эль-Лисицкий, то усиление власти Сталина в конце двад-
цатых годов повлекло за собой возврат в архитектуре к
324
консервативным традициям классицизма. Например, про-
ект здания Верховного Совета Украины вполне мог быть
создан талантливым выпускником парижской Академии
изящных искусств.
Мне даже пришла в голову мысль разыскать архитек-
тора и предложить ему работу в Германии. Построенный в
классическом стиле стадион украшали явно скопирован-
ные с античных скульптур статуи атлетов. Они представля-
ли собой довольно трогательное зрелище, ибо кто-то обла-
чил их в трусы и купальные костюмы.
На месте одной из самых знаменитых церквей Киева
я обнаружил груду развалин. Мне рассказали, что при
Советах здесь находился склад боеприпасов, который затем
по неизвестной причине взлетел на воздух. Позднее Геб-
бельс рассказал мне, что на самом деле рейхскомиссар
Украины Эрих Кох решил уничтожить символ ее нацио-
нальной гордости и приказал взорвать церковь. Геббельс
был крайне недоволен его поведением и открыто возму-
щался жестокими методами управления оккупированными
территориями России. Ведь в то время жители Украины в
большинстве своем были настроены довольно миролюбиво,
и я даже мог позволить себе гулять без охраны по ее
дремучим лесам. Уже через полгода чинимые чиновниками
германской администрации произвол и насилие привели к
тому, что там повсюду появились партизаны.
Мне также довелось побывать в таком промышленном
центре, как Днепропетровск. Я был до глубины души по-
ражен обилием в нем институтов и техникумов. Ни один
германский город не мог сравняться с ним. Непреклонное
стремление Советского Союза стать одной из ведущих
индустриальных держав произвело на нас очень сильное
впечатление. Еще я осмотрел останки ДНЕПРОГЭСа, на
которой в свое время были установлены изготовленные в
Германии турбины. Перед отступлением многочисленная
команда саперов взорвала в нескольких местах водоподъем-
ную плотину, а затем русские инженеры перекрыли подачу
масла, и работавшие на полном ходу и оставшиеся без
смазки механизмы превратились в итоге в кучу железного
лома — яркое свидетельство того, к каким разрушительным
325
последствиям может привести простой поворот рычага. По-
зднее, когда Гитлер уже не скрывал своих намерений в
случае поражения превратить Германию в пустыню, одна
только мысль об этом надолго лишала меня сна.
♦ * *
В ставке Гитлер также почти никогда не отказывался
от привычки обедать и ужинать в тесном кругу своих бли-
жайших сотрудников. Но если в рейхсканцелярии на таких
трапезах преобладали люди, одетые в коричневую партий-
ную униформу, то здесь его окружали генералы и офицеры.
В отличие от роскошно обставленного зала рейхсканцеля-
рии здешняя столовая скорее напоминала привокзальный
ресторан какого-нибудь провинциального городка. Выло-
женные деревянными панелями стены, окна, как в бараке,
окруженный стандартными стульями длинный стол на двад-
цать человек. Гитлер всегда садился в середине, спиной к
окну; напротив занимал место Кейтель, а стулья справа и
слева от фюрера предназначались исключительно для по-
четных гостей. Как и прежде в Берлине, Гитлер здесь тоже
произносил длинные монологи на излюбленные темы, от-
водя присутствующим роль бессловесных слушателей. Оче-
видно, он всеми силами старался в как можно более убе-
дительной манере довести свои мысли до сознания тех
гостей, кто, в сущности, был ему чужд и, кроме того,
отличался родовитым происхождением и получил превос-
ходное образование. Поэтому застольные разговоры в став-
ке носили более интеллектуальный характер, чем такие же
беседы в рейхсканцелярии.
Если в первые дни наступления во время этих трапез
мы пребывали в приподнятом настроении, ибо нас очень
радовало стремительное продвижение наших войск по
южнорусским равнинам, то через восемь недель все сидели
с мрачными лицами, и даже у Гитлера был довольно рас-
терянный вид.
Наши войска заняли, правда, нефтяные промыслы
Майкопа, а передовые танковые колонны сражались у Те-
река и через астраханскую степь, где не было никаких
транспортных коммуникаций, прорвались к Волге. Но во
326
время этого прорыва был потерян темп, характерный для
первых недель наступления. Службы снабжения не успева-
ли доставлять в войска продовольствие и боеприпасы, им
уже не хватало запасных частей, и наступающие колонны
слишком растянулись. К тому же месячный выпуск продук-
ции на наших военных заводах не был рассчитан на наступ-
ление через такую огромную территорию. Производство
танков и артиллерийских орудий составляло всего лишь
соответственно 1/3 и 1/4 уровня 1944 года. Не говоря уже
о том, что перебрасываемая на такие расстояния боевая
техника в огромном количестве выходила из строя, еще
даже не вступив в бой. Специалисты с танкового полигона
в Куммерсдорфе утверждали, что ходовая часть и двигатель
тяжелого танка, прошедшего 600-800 километров, всегда
нуждаются в ремонте.
Гитлер этого не понимал. Он был одержим желанием
использовать мнимую слабость противника и требовал от
своих изнуренных долгим маршем войск прорыва на Юж-
ный Кавказ и вторжения в Грузию. Поэтому большей части
и без того ослабленного авангарда он приказал наступать из
Майкопа на Сочи и далее по узкой прибрежной полосе
выйти южнее Сухуми. Он требовал нанести главный удар
именно в этом направлении, так как полагал, что захват
Северного Кавказа не потребует больших усилий.
Но передовые части были уже настолько измотаны,
что, несмотря на все приказы Гитлера, не смогли больше
продвинуться даже на километр. На одном из оперативных
совещаний фюреру показали аэрофотоснимки подступов к
Сочи, густо заросших ореховыми деревьями. Было ясно,
что солдатам будет очень тяжело пробираться сквозь эти
заросли под вражеским огнем. Начальник генерального
штаба Гальдер попытался доказать Гитлеру, что наступле-
ние в южном направлении обречено на провал: ведь рус-
ские могут устроить взрывы на крутых склонах гор, и тогда
германские войска не смогут пройти по побережью. Но
Гитлер не желал никого слушать: «Любые трудности можно
преодолеть! Сперва мы должны захватить шоссе. И тогда
путь на равнины южнее Кавказа будет открыт. Там мы
сможем дать отдых нашим армиям, создадим базы снабже-
327
ния и через год-два нанесем удар в подбрюшье Британской
империи. Небольшими силами освободим Персию и Ирак,
а уж индусы точно встретят наши дивизии радостными
возгласами».
Когда в 1944 году мы всерьез занялись полиграфичес-
кой промышленностью с целью перевести ее производ-
ственные мощности на выпуск военной продукции, то
неожиданно выяснили, что на одной из лейпцигских ти-
пографий по-прежнему исправно выполняли карты Персии
и печатали немецко-персидские разговорники. ОКБ просто
забыло отменить свой заказ.
Даже для совершенно несведущего в военном деле
человека было ясно, что наше наступление выдохлось. И
тут вдруг в ставку поступило сообщение о том, что подраз-
деление германских горных стрелков взобралось на окру-
женную ледниками самую высокую гору Кавказа Эльбрус —
его высота составляет 5600 метров — и водрузило на ней
имперский военный флаг. В сущности, это была чистейшей
воды авантюра, которая никак не могла отразиться на ходе
военных действий. Мы все полагали, что вообще не стоит
придавать безумной выходке альпинистов-фанатиков боль-
шое значение. Реакция Гитлера была совершенно иной.
Мне редко приходилось видеть, как Гитлер гневается, но я
никогда не думал, что он способен настолько потерять
самообладание. Несколько часов он кричал и бился в ис-
терике, словно этот эпизод поставил под угрозу весь стра-
тегический план Восточной кампании. Даже через неделю
он никак не мог успокоиться и проклинал «этих сумасшед-
ших альпинистов, которых следовало бы отдать под трибу-
нал». Он говорил, что этих идиотов обуяло честолюбие и
они полезли на эту дурацкую вершину, хотя он недвусмыс-
ленно приказал бросить все силы на Сухуми. И теперь он
еще раз убедился, что его приказы толком не выполняются.
Срочные дела вынудили меня вернуться в Берлин.
Через несколько дней главнокомандующий наступавшей на
Кавказ группы армий был смещен со своего поста, хотя
Йодль всячески пытался его отстоять. Когда я недели через
две вновь прилетел в ставку, Гитлер уже обрушил свой гнев
на Кейтеля, Йодля и Гальдера. Теперь он демонстративно
328
не подавал им руки, не принимал участия в общих трапезах
и вплоть до конца войны предпочитал обедать и ужинать,
уединившись в своем бункере, куда иногда приглашал из-
бранных лиц. Отношения Гитлера с его военными советни-
ками окончательно испортились.
Был ли тому причиной неудачный исход летнего на-
ступления, на который он возлагал столько надежд, или,
возможно, тогда у него впервые появилось предчувствие
неизбежности поражения? По-видимому, он просто не хотел
выглядеть в глазах своих генералов и офицеров неудачни-
ком и поэтому не желал больше сидеть с ними за одним
столом. К тому же в своих долгих, обращенных к этим
людям монологах он почти полностью исчерпал запас зна-
ний, полученный им из множества беспорядочно прочи-
танных в детстве и юности книг, и его дилетантские рас-
суждения уже не производили должного впечатления. Может
быть, он даже почувствовал, что не оказывает больше на
своих сотрудников магического воздействия.
Как бы то ни было, но через месяц все стало на свои
места, и Гитлер вдруг неожиданно начал снова проявлять
благосклонность к Кейтелю и Йодлю. Если первый все это
время ходил с понурым видом, хотя и отличался при этом
еще большим служебным рвением и теперь как-то сразу
вдруг повеселел, то второй оставался верен себе и никак не
реагировал на неприязненное отношение Гитлера. Однако
генерал-полковник Гальдер был вынужден уйти в отстав-
ку - спокойный, замкнутый человек, не сумевший ни
убедить Гитлера пересмотреть свои примитивные воззре-
ния на военное искусство, ни противостоять его неукроти-
мой энергии и поэтому всегда производивший несколько
беспомощное впечатление. Новый начальник генерального
штаба сухопутных войск Курт Цейтцлер ничем не напоми-
нал своего предшественника. Он не отличался особым так-
том, по натуре был грубоват и всегда зычным голосом
докладывал о положении на фронте. Его никак нельзя было
отнести к категории независимо мыслящих военачальни-
ков. Ведь Гитлеру требовался беспрекословный исполни-
тель, который, по словам фюрера, «не будет долго размыш-
лять над моими указаниями, а приложит все силы для их
329
выполнения». Цейтцлер как нельзя лучше соответствовал
этим представлениям, и поэтому из всего высшего коман-
дного состава сухопутных войск Гитлер выбрал именно его.
Занимавшему в этой иерархии подчиненное место Цейтц-
леру, минуя два предшествующих звания, сразу же присво-
или чин генерал-полковника.
♦ ♦ *
После назначения нового начальника генерального
штаба я до поры до времени был единственным штатским
лицом, которому Гитлер разрешил присутствовать на так
называемых «оперативных совещаниях». Я рассматривал
это как знак особого благоволения, и, действительно, Гит-
лер был доволен моей деятельностью на посту министра
вооружений, так как выпуск военной продукции постоянно
увеличивался. Но он наверняка не дал бы своего разреше-
ния, если бы опасался, что я своими возражениями могу
вызвать бурные дебаты, которые подорвут его престиж.
Страсти утихли, и Гитлер снова взял себя в руки.
Ежедневно ровно в полдень проводилось «обсуждение
оперативно-стратегической обстановки»; как правило, оно
продолжалось два-три часа. Все его участники выстраива-
лись вокруг стола для оперативных карт, за которым на
обычном плетеном стуле с подлокотниками сидел Гитлер.
Наряду с адъютантами в совещании принимали участие
офицеры штаба ОКВ и генерального штаба сухопутных
войск, офицеры связи военно-воздушных и военно-мор-
ских сил и войск СС, а также личный представитель Гим-
млера; в основном это были симпатичные молодые люди в
звании полковника или майора. В их обществе Кейтель,
Йодль и Цейтцлер вели себя весьма непринужденно. Иног-
да в ставку приезжал Геринг. В знак особого расположения
и из-за его тучной комплекции Гитлер приказывал тогда
принести табуретку с мягким сиденьем и разрешал Герингу
сесть рядом с ним.
Карты освещались переносными конторскими лампа-
ми на длинных штативах. Сперва обсуждалось положение
на Восточном фронте. Перед Гитлером расстилали три или
четыре склеенные вместе карты диспозиции крупных вой-
330
сковых соединений размером примерно 2,50x1,50 метра
каждая. Сначала внимательно изучали ситуацию на север-
ном участке. На картах была отражена в деталях боевая
обстановка на вчерашний день - фиксировались не только
какие-либо наступательные операции, но даже рейды раз-
ведывательных групп. Начальник генерального штаба под-
робно комментировал чуть ли не каждый эпизод военных
действий. Карты постоянно двигали по столу, чтобы у
Гитлера перед глазами всегда был именно тот участок фронта,
о котором в данный момент шла речь. Если же на нем
происходили мало-мальски значительные события, то об-
суждение сложившейся там ситуации продолжалось до-
вольно долгое время, причем Гитлер всегда помнил, какое
было положение на вчерашний день, и тщательно отмечал
любые изменения. Уже сама подготовка доклада требовала
от начальника генерального штаба и его офицеров колос-
сального напряжения сил и отвлекала их от гораздо более
важных дел. Я ничего в этом не понимал и всегда поражал-
ся тому, как Гитлер, слушая доклад, одновременно менял
диспозицию, перебрасывал дивизии с одного участка фрон-
та на другой или вникал во все подробности.
В 1942 году он еще довольно равнодушно воспринимал
сообщения о поражениях наших войск, хотя, возможно,
такая реакция объяснялась тем, что его ум начал терять
былую остроту. Во всяком случае, внешне он сохранял
полное спокойствие и не только не впадал в отчаяние, но,
напротив, упорно стремился полностью соответствовать
образу принимающего взвешенные решения, не знающего
сомнений полководца. Он часто утверждал, что получен-
ный в окопах первой мировой войны опыт, которым не
обладают его прошедшие школу генерального штаба совет-
ники, позволяет ему гораздо лучше осмыслить во всех
деталях боевые эпизоды. Частично он был прав, однако, по
мнению многих офицеров, «взгляд из окопа» не позволял
Гитлеру внимательно изучить оперативно-стратегическую
обстановку в целом. Генерал-полковник Фромм в свой-
ственной ему лаконичной манере утверждал, что предпочел
бы иметь на посту верховного главнокомандующего сугубо
штатского человека, чем бывшего ефрейтора, который к
331
тому же никогда не воевал на Восточном фронте и не
способен понять специфический характер тамошнего теат-
ра военных действий.
Гитлер занимался в буквальном смысле слова латанием
дыр. Но зато ему приходилось мириться с тем, что карты
давали совершенно недостаточное представление о своеоб-
разии местности. Весной 1942 года он лично приказал
отправить на фронт первые шесть боеспособных «тигров».
Как обычно, от образцов новейшей боевой техники ожида-
ли сенсационных результатов. Гитлер рисовал перед нами
совершенно фантастическую картину: снаряды советских
противотанковых 76-мм орудий, обычно даже с большого
расстояния легко пробивавшие лобовую броню наших тан-
ков T-IV, теперь рикошетом отскакивают от массивной
башни и корпуса «тигра», и тот в конце концов вминает в
землю огневые точки. Генералы сразу же обратили внима-
ние Гитлера на то обстоятельство, что для демонстрации
боевой мощи «тигров» он выбрал болотистую местность и
танки не смогут там маневрировать. Гитлер не согласился
с их доводами, но сделал это довольно спокойно. Остава-
лось лишь напряженно ожидать итогов первой атаки «тиг-
ров», и я лично всерьез опасался за их ходовую часть. Как
выяснилось, от нее мало что зависело. Русские просто
дождались, когда «тигры» пройдут мимо их позиций, а
затем открыли огонь по первому и последнему танкам.
Снаряды сразу же пробили башни — с боковой стороны
броня на них оказалась недостаточно крепкой. Остальные
четыре танка не могли больше двигаться ни взад, ни впе-
ред, а развернуться им не позволяли раскинувшиеся вокруг
болотистые земли. Теперь они были обречены на уничто-
жение. Гитлер никак не отреагировал на столь явный про-
вал боевой задачи, происшедший, ко всему прочему, по его
вине, и в дальнейшем никогда не касался этой темы.
О положении на западном театре военных действий —
тогда бои шли только на территории Северной Африки —
докладывал генерал-полковник Йодль. Гитлер и здесь стре-
мился вникать во все подробности. Роммель неоднократно
вызывал недовольство Гитлера тем, что очень невнятно
докладывал в ставку о продвижении своих войск, то есть
332
попросту скрывал от нее истинное положение дел с целью
неожиданно преподнести сенсационную новость о полно-
стью изменившемся положении на фронте. Гитлер бурно
негодовал, но, питая сильную симпатию к Роммелю, за-
крывал глаза на его поведение.
Собственно говоря, именно Йодль как начальник шта-
ба оперативного руководства вермахта должен был коорди-
нировать военные действия на всех фронтах. Но Гитлер
демонстративно взял эту задачу на себя, однако так толком
и не занимался ее выполнением. В сущности, Йодль не
обладал четко определенными полномочиями. Желая вооб-
ще получить хоть какое-то поле деятельности, его штаб
взял на себя руководство операциями на отдельных фрон-
тах. В результате Гитлер оказался как бы между двумя
конкурирующими генеральными штабами и мог выступать
в своей любимой роли третейского судьи. Чем хуже стано-
вилось положение, тем ожесточеннее эти штабы спорили
между собой по поводу переброски отдельных дивизий с
Восточного фронта на Западный и наоборот.
В ходе одновременного «обсуждения оперативно-стра-
тегической обстановки в сфере действий военно-воздуш-
ных и военно-морских сил» офицеры связи или адъютан-
ты, представлявшие эти рода войск, обычно делали
обобщающие доклады о происшедших за последние сутки
событиях. Они вкратце сообщали о воздушных налетах на
Англию, о бомбардировках немецких городов и впечатля-
ющих успехах германских подводных лодок. Гитлер пре-
доставил своим главнокомандующим военно-воздушными
и военно-морскими силами почти полную свободу дей-
ствий и обычно “ по крайней мере, в тот период -
вмешивался лишь в тех редких случаях, когда требовался
его совет.
В конце совещания Кейтель, как правило, представлял
на подпись несколько документов. Обычно речь шла о тех
вызывающих насмешку или страх распоряжениях, которые
должны были избавить его от последующих упреков со
стороны Гитлера. Я сразу же заявил, что Кейтель в недо-
пустимой форме злоупотребляет этим своим правом, ибо
таким образом в корне отличающиеся друг от друга пред-
333
ставления и намерения обретают силу приказа и создают
совершенно невообразимую сумятицу и хаос.
* * *
Из-за присутствия большого количества людей в срав-
нительно маленьком помещении всегда был спертый воз-
дух, из-за которого я ~ как и многие другие участники
совещаний - очень быстро уставал. Вентиляционная уста-
новка, по словам Гитлера, лишь создавала «избыточное
давление», что в свою очередь вызывало головную боль и
легкую тошноту. Поэтому ее включали только до и после
совещания. Даже в хорошую погоду окна всегда оставались
закрытыми, даже днем они были занавешены плотными
шторами. Из-за этого внутри царила довольно мрачная
атмосфера.
Я ожидал, что участники совещания безропотно вос-
примут прочитанный им доклад, и был поражен тем, как
офицеры откровенно, хотя и вполголоса, обсуждали изло-
женные в нем проблемы. Зачастую они, не обращая ника-
кого внимания на присутствие Гитлера, рассаживались за
его спиной. Гитлеру это мешало лишь в тех случаях, когда
они излишне волновались и слишком громко переговари-
вались между собой. Стоило ему с недовольным видом
поднять голову, как все сразу же замолкали.
Открыто возражать Гитлеру, и то лишь сперва в очень
осторожной форме, на оперативных совещаниях начали
лишь где-то с осени 1942 года. Гитлер довольно спокойно
воспринимал критические замечания тех, кто эпизодичес-
ки принимал участие в этих совещаниях, но зато от своих
постоянных сотрудников требовал полного повиновения.
Сам он, пытаясь убедить кого-либо в своей правоте, долго
распространялся на общие темы и старался по возможно-
сти не касаться конкретных проблем. Своим собеседникам
он обычно не давал даже слова сказать и обычно удачно
избегал обсуждения спорных моментов, предлагая заняться
этим в беседе с глазу на глаз. Он полагал, что высшим
военачальникам будет довольно затруднительно признать
свою неправоту в присутствии штабных офицеров. Ему
также казалось, что тогда они точно не смогут противосто-
334
ять его колдовскому очарованию и красноречию. По теле-
фону Гитлер не мог в полной мере воспользоваться этими
своими качествами и поэтому очень не любил обсуждать
важные проблемы с невидимыми собеседниками.
Поздним вечером проводилось еще «вечернее обсуж-
дение оперативно-стратегической обстановки», в ходе ко-
торого один из молодых офицеров генерального штаба
докладывал о событиях, происшедших в последние часы.
При этом Гитлер обычно предпочитал получить информа-
цию лично, уединившись с ним. Однако, если я перед этим
ужинал с Гитлером, он всегда приглашал меня присутство-
вать при докладе. Характерно, что держал он себя более
свободно, чем днем, и вообще вся атмосфера в эти часы
была куда менее гнетущей.
* * *
Вину за то, что Гитлер со временем вообразил себя
сверхчеловеком, несет и его ближайшее окружение. Еще
генерал-фельдмаршал Бломберг - первый и последний во-
енный министр в правительстве Гитлера — неоднократно
публично заявлял, что «фюрер обладает выдающимся пол-
ководческим талантом». Даже гораздо более скромный и
наделенный гораздо большим самообладанием человек,
непрерывно выслушивая в свой адрес одни только хвалеб-
ные слова, через какое-то время был бы уже не в состоянии
реально оценить свои возможности.
По своей натуре Гитлер был склонен выслушивать
советы только от тех, кто подобно ему предавался иллюзи-
ям и был готов даже превзойти его в чрезмерно оптимис-
тической оценке ситуации. Это в первую очередь относится
к Кейтелю. Всякий раз, когда Гитлер принимал решения,
с которыми большинство офицеров было не согласно и на
которые они поэтому реагировали демонстративным мол-
чанием, не кто иной, как Кейтель, стремился убедить
фюрера, что тот якобы как всегда поступил правильно, и
находил для этого нужные слова. Он постоянно был рядом
с Гитлером и в результате полностью попал под его влия-
ние. Из военачальника, внушавшего уважение не только
своей респектабельной внешностью, но и по-бюргерски
335
основательными взглядами, он превратился, в сущности, в
лакея, то есть в человека неискреннего, не имеющего соб-
ственного мнения и готового всячески льстить и угождать
своему господину. В душе Кейтель, несомненно, жестоко
страдал, но ничего не мог поделать с собой: бесперспектив-
ность дискуссий с Гитлером в конце концов побудила
Кейтеля уже заранее во всем соглашаться с ним. Ведь
вздумай он начать отстаивать свое мнение, Гитлер тут же
бы нашел ему замену и, конечно же, назначил начальником
штаба ОКВ такого же льстеца и угодника.
В 1943-1944 годах старший адъютант Гитлера Шмундт,
занимавший одновременно должность начальника главного
управления кадров сухопутных войск, вместе с еще не-
сколькими генералами пытался добиться назначения на
этот пост решительного и энергичного фельдмаршала Кес-
сельринга, и Гитлер в результате заявил, что никогда не
откажется от услуг Кейтеля, ибо тот «предан ему как соба-
ка». Вероятно, он хотел, чтобы все люди из его окружения
походили на Кейтеля.
Йодль очень редко открыто возражал Гитлеру. Как
правило, он скрывал свои мысли, чтобы затем в беседе с
Гитлером убедить его пойти на уступки или даже полнос-
тью отменить свое решение. Иногда он даже позволял себе
пренебрежительно отзываться о Гитлере, что свидетель-
ствовало о его более-менее трезвой оценке личности вер-
ховного главнокомандующего. Подчиненные Кейтеля —
например, генерал Варлимонт — уж никак не могли обла-
дать большей смелостью, чем их шеф; Кейтель никогда не
защищал их от нападок Гитлера. При случае они пытались
откорректировать совсем уж противоречащие здравому
смыслу приказы Гитлера и тем самым свести к минимуму
возможный ущерб от них. Под руководством покорного,
боявшегося проявить хоть малейшую самостоятельность
Кейтеля штаб ОКВ для достижения своих целей был вы-
нужден искать самые немыслимые обходные пути.
Готовность высшего генералитета во всем соглашаться
с Гитлером в определенной степени объяснялась также их
переутомлением. Гитлер привык работать так, что ни о
каком нормальном распорядке дня генералов и офицеров
336
штаба ОКВ не могло быть и речи. Они даже никогда
толком не высыпались. Такие чрезмерные физические на-
грузки играют определенную роль, особенно когда человек
обязан трудиться с полной отдачей на протяжении длитель-
ного срока. Даже при неофициальных встречах Кейтель и
Йодль производили впечатление изнемогающих под бреме-
нем ответственности и душевно опустошенных людей. Видя,
что все сотрудники Гитлера работают на износ, я решил,
что им на помощь нужно привлечь новых людей и наряду
с Фроммом под предлогом необходимости доложить о по-
ложении дел в Центральном управлении планирования
несколько раз брал с собой туда своего друга Мильха.
Сперва все шло хорошо, и Мильх, предложив отказаться от
планировавшегося крупносерийного выпуска тяжелых бом-
бардировщиков и вместо этого приступить к осуществле-
нию программы производства истребителей, встретил по-
нимание со стороны Гитлера и заметно усилил свое влияние
на него. Но тут Геринг запретил ему появляться в ставке.
Резиденцией Геринга на территории ставки служил
небольшой павильон, ибо он обычно приезжал туда нена-
долго. Когда я осенью 1942 года встретился с ним под
крышей этой легкой постройки, рейхсмаршал тоже произ-
водил далеко не самое лучшее впечатление. Внутри ничего
не напоминало спартанскую обстановку бункера Гитлера, и
вообще Геринг предпочитал сидеть на мягких креслах. С
подавленным видом он сказал: «Если после этой войны
удастся сохранить Германию в границах 1933 года, будем
считать, что нам крепко повезло». Правда, он сразу же
попытался сгладить впечатление от столь мрачной оценки
нашего положения и произнес несколько банальных сен-
тенций, которые должны были засвидетельствовать его
непоколебимую уверенность в победе. Тем не менее, мне
теперь казалось, что, несмотря на откровенное бесстыд-
ство, с которым Геринг соглашался едва ли не с каждым
словом Гитлера, в душе он уже сознавал неотвратимость
поражения.
Приехав в ставку, Геринг имел обыкновение на не-
сколько минут уединяться в отведенном для него павиль-
оне. Его представитель генерал Боденшатц тут же покидал
337
комнату для оперативных совещаний и, как мы предпола-
гали, извещал своего шефа по телефону о всех возникших
спорных проблемах. Затем Геринг появлялся в комнате и,
не дожидаясь приглашения, горячо отстаивал именно ту
точку зрения, которую Гитлер непременно хотел навязать
своим генералам. И тогда Гитлер, окинув торжествующим
взглядом участников совещания, говорил: «Вот видите,
рейхсмаршал полностью разделяет мое мнение».
* * *
7 ноября 1942 года я оказался вместе с Гитлером в его
направляющемся в Мюнхен поезде особого назначения. В
таких поездках над Гитлером не довлела господствующая в
ставке рутина, и мне без труда удавалось втянуть его в
многочасовые обсуждения общих проблем развития воен-
ной промышленности. В одном из вагонов этого спецпоез-
да находились мощная радиостанция, телефонный узел и
отдел телеграфной связи. Гитлера сопровождали Йодль и
несколько высокопоставленных офицеров генерального
штаба.
В поезде царила очень напряженная атмосфера. Мы
опаздывали на несколько часов, так как подолгу стояли на
каждой более-менее большой станции в ожидании, пока
нашу линию подключат к имперской сети телефонной свя-
зи. Мы с нетерпением ждали свежей информации, ибо уже
знали, что рано утром целая армада транспортных судов в
сопровождении многочисленных кораблей охранения вош-
ла в Гибралтарский пролив.
Прежде Гитлер во время остановок своего спецпоезда
всегда подходил к окну. Теперь же ему, видимо, хотелось
отгородиться от внешнего мира; во всяком случае, шторы
на том окне, которое выходило на перрон, были теперь
всегда наглухо задернуты. Когда мы поздно вечером сели
вместе с Гитлером ужинать в салон-вагоне — его стенки
были отделаны палисандром, — никто из нас сперва не
обратил внимания на стоявший на соседнем пути товарный
поезд, и возвращающиеся с Восточного фронта в вагонах
для скота изможденные, изголодавшиеся немецкие солда-
ты, среди которых было много раненых, какое-то время
338
пристально смотрели на собравшуюся за уставленным изыс-
канными блюдами столом компанию. Открывшаяся Гитле-
ру буквально в двух метрах от окна салон-вагона картина
человеческих страданий заставила его резко вскочить с
места. Однако он не вскинул руку в знак приветствия, и
вообще никакой другой реакции не последовало — он лишь
жестом приказал ординарцу быстро опустить шторы. Этим
завершилась одна из редких в третий период войны встреч
Гитлера с простыми, сражающимися на фронте солдатами.
А ведь когда-то он сам был таким же...
Теперь на каждой станции мы получали сообщение о
том, что количество кораблей постоянно растет. Видимо,
США и Англия приступили к осуществлению грандиозной
операции. Все их обнаруженные нашими разведывательны-
ми самолетами суда уже миновали Гибралтарский пролив и
вошли в Средиземное море. «Десантная операция, не име-
ющая себе равных в мировой истории», — с восхищением
отозвался о ней Гитлер и, может быть, даже вспомнил в
этот момент, что такого рода операции направлены сейчас
непосредственно против него. Корабли встали на якорь к
северу от берегов Алжира и Марокко, и вплоть до утра не
предпринималось никаких попыток высадить десант.
Гитлер всю ночь ломал голову над загадочным поведе-
нием англо-американского командования и выдвигал одну
версию за другой. Он полагал, что, вероятнее всего, этот
конвой доставил крупные партии боеприпасов, продоволь-
ствия и горючего для развивавших наступление против
нашего Африканского корпуса частей 8-й английской ар-
мии. По его словам, корабли собирались в одном месте,
чтобы под покровом защищающей их от немецких самоле-
тов темноты прорваться через Мессинский пролив. Но,
полагая, что противник, подобно ему, также питает склон-
ность к рискованным военным операциям, Гитлер не ис-
ключал следующей возможности: «Они еще сегодня ночью
высадятся в Центральной Италии и не встретят там ника-
кого сопротивления. Германских войск там нет, а итальян-
цы разбегутся кто куда. Таким образом они смогут отрезать
с юга Северную Италию. И какая же судьба ожидает тогда
Роммеля? Он вскоре потерпит сокрушительное поражение.
339
У него же почти не осталось резервов, а нашим кораблям
к нему не прорваться!» Гитлер поставил себя на место
противника и пришел в упоение от открывшейся ему вне-
запно перспективы проведения хотя бы на словах подобной
широкомасштабной десантной операции, ведь сам он уже
давно не имел таких возможностей: «Я бы сразу же занял
Рим и сформировал бы там новое итальянское правитель-
ство. Или вот еще один вариант. Эта армада направляется
к берегам Южной Франции и высаживает там войска. Мы
всегда слишком легко шли на уступки. И вот вам результат!
Там вообще нет германских войск, я уже не говорю об
укреплениях. Мы совершили огромную ошибку, не напра-
вив туда войска. Правительство Петена, разумеется, не
окажет никакого сопротивления!» В этот момент он, види-
мо, забыл, что смертельная угроза нависла сейчас не над
кем-нибудь, а именно над ним.
Высказанные Гитлером соображения не имели ника-
кого отношения к действительности. Ему даже в голову не
могло прийти, что такая грандиозная десантная операция
вовсе не обязательно должна граничить с авантюрой. Вы-
садить войска на берег в безопасных местах, откуда они
смогли бы почти беспрепятственно развивать наступление,
и тем самым избежать ненужных потерь — такая стратегия
была глубоко чужда его натуре. Но в эту ночь он, безуслов-
но, осознал, что вскоре будет открыт второй фронт.
Я до сих пор хорошо помню, как шокировала меня
речь, которую Гитлер произнес по поводу годовщины
предпринятой им в 1923 году неудачной попытки государ-
ственного переворота. Вместо того чтобы подчеркнуть всю
серьезность положения и призвать людей работать с мак-
симальным напряжением сил, он демонстрировал уверен-
ность в победе и бросал в зал избитые фразы. «Они пол-
ные идиоты, если думают, что смогут когда-нибудь
разгромить Германию... Мы не погибнем, а значит, погиб-
нут другие». Так Гитлер говорил о противнике, о котором
еще вчера отзывался с большим уважением.
Поздней осенью 1942 года Гитлер ликующим голосом
заявил на одном из оперативных совещаний: «Итак, рус-
ские посылают в бой курсантов военных училищ — неопро-
340
вержимое доказательство того, что они исчерпали все свои
резервы. Иначе бы они не пожертвовали молодыми офи-
церскими кадрами».
Через несколько недель, 19 ноября 1942 года, Гитлер —
он к тому времени уединился в Оберзальцберге — получил
первые сообщения о начале крупномасштабного зимнего
наступления русских войск, которое еще через девять не-
дель привело к капитуляции 6-й армии. После мощной
артиллерийской подготовки советские части прорвали под
Серафимовичем оборонительные позиции румынских ди-
визий. Гитлер сперва попытался объяснить эту катастрофу
низкими боевыми качествами своих союзников и, стремясь
принизить ее значение, начал с пренебрежением отзывать-
ся о них. Однако вскоре советские войска пробили брешь
в обороне германских дивизий и вырвались на оператив-
ный простор.
Гитлер расхаживал взад-вперед по огромному залу
«Бергхофа»: «Наши генералы постоянно совершают одну и
ту же ошибку. Они переоценивают силы противника. А
ведь, судя по фронтовым сводкам, он уже не располагает
достаточным количеством солдат и офицеров. Он ослаб,
так как понес слишком большие потери. Но никто не хочет
с этим считаться. Вообще никто! А как плохо обучены
русские офицеры! Они же вообще не в состоянии зани-
маться подготовкой наступления. Уж мы-то знаем, что для
этого требуется. Рано или поздно русские остановятся. Они
просто выдохнутся. А мы тем временем бросим в бой
несколько свежих дивизий, и все вернется на свои места».
В «Бергхофе» он был как бы отрезан от всего мира и
поэтому не понимал, что на самом деле произошло. Через
три дня, видя, что тревожные сообщения идут нескончае-
мым потоком, он спешно выехал в Восточную Пруссию.
Еще через несколько дней мне довелось рассматривать
в Растенбурге штабную карту, на которой протянувшийся
от Воронежа до Сталинграда южный участок фронта на
полосе шириной в 200 километров был весь прорежен
множеством красных стрелок. Они обозначали наступав-
шие советские войска. Между ними кое-где были нарисо-
ваны маленькие голубые круги — очаги сопротивления ос-
341
татков немецких и союзных частей. Вокруг Сталинграда
уже сомкнулось кольцо окружения. На карте его изобража-
ли красные круги. Гитлер был очень обеспокоен создав-
шимся положением и приказал спешно перебросить туда
войска с других участков фронта и оккупированных терри-
торий. Он так и не удосужился создать оперативный ре-
зерв, хотя генерал Цейтцлер задолго до этих событий пре-
дупреждал его, что каждая из сражающихся на юге России
дивизий вынуждена слишком растянуть свои боевые поряд-
ки и поэтому не в состоянии отразить мощное наступление
советских войск.
После окружения Сталинграда Цейтцлер - помню,
меня тогда поразили его воспаленные от многих бессонных
ночей глаза и белое как мел лицо — предложил немедленно
разрешить 6-й армии осуществить прорыв, а затем упорно
отстаивал свою точку зрения. Он подробно рассказывал,
как мала у осажденных суточная норма выдачи продоволь-
ствия, и подчеркивал, что из-за нехватки топлива сражаю-
щиеся на развалинах или на заснеженных полях солдаты
даже в сильный мороз не получают горячей пищи. Гитлер
спокойно выслушивал его доводы. Он был совершенно
невозмутим и держался с непоколебимой уверенностью,
как бы желая продемонстрировать, что Цейтцлер преувели-
чивает опасность и у него просто сдали нервы. «Проводи-
мая по моему приказу контратака с юга приведет к восста-
новлению линии фронта. Мы уже не в первый раз
оказываемся в таком положении. И всегда в итоге с честью
выходили из него». Он распорядился направить вслед за
наступавшими войсками эшелоны с продовольствием, го-
рючим и теплой одеждой, чтобы после деблокирования
Сталинграда сразу же облегчить страдания солдат и офице-
ров 6-й армии. Затем он вновь согласился выслушать Цейт-
цлера и даже ни разу не перебил его. Начальник генераль-
ного штаба прямо заявил: участвующие в контратаке силы
слишком слабы и, лишь соединившись с прорвавшейся в
западном направлении 6-й армией, сумеют занять и укре-
пить позиции к югу от Сталинграда. Гитлер так и не смог
переубедить его. Наконец после получасового спора у Гит-
лера лопнуло терпение: «Сталинград обязан выстоять. Ведь
342
это наша ключевая позиция. Если мы не позволим русским
провозить грузы по Волге, они окажутся в крайне затруд-
нительном положении. Как же иначе они перевезут зерно
из Южной России на Север». Этот аргумент прозвучал не
очень убедительно, и у меня создалось впечатление, что
Сталинград для него просто некий символ. Как бы то ни
было, но после полемики с Цейтцлером он прекратил вся-
кую дискуссию на эту тему.
На следующий день ситуация ухудшилась. Цейтцлер
еще более настойчиво стремился заставить Гитлера пере-
смотреть свою точку зрения, в комнате для оперативных
совещаний царила гнетущая атмосфера, а у Гитлера был
совершенно подавленный вид. Он даже сам вдруг заговорил
о возможности прорыва и вновь приказал подсчитать, сколь-
ко тонн продовольствия и горючего необходимо для под-
держания боевого духа свыше 200 000 солдат.
Ровно через двадцать четыре часа судьба попавших в
окружение частей была окончательно решена, так как в
комнате для оперативных совещаний внезапно появился
веселый и бодрый Геринг. На лице его сияла улыбка, и он
очень походил на актера оперетты, которому досталась
роль победоносного рейхсмаршала. «Можно ли обеспе-
чить снабжение 6-й армии по воздуху?» — неожиданно
робким голосом спросил его Гитлер. Геринг вытянул руки
по швам и торжественно объявил: «Мой фюрер! Я лично
гарантирую вам, что наши самолеты доставят 6-й армии
все необходимые грузы. Можете быть в этом уверены!»
Позднее Мильх рассказал мне, что, согласно расчетам
генерального штаба военно-воздушных сил, не представ-
лялось возможным установить воздушный мост с оказав-
шимися в сталинградском «котле» войсками. Цейтцлер
также высказал свои сомнения. Но Геринг резко оборвал
генерала и заявил, что теперь это дело находится исклю-
чительно в его ведении и подчиненные ему офицеры
произведут все необходимые подсчеты. Гитлер, который
всегда тщательно составлял колонки цифр, в тот день
даже не соизволил выяснить, сколько конкретно потребу-
ется для этого самолетов. После слов Геринга он как-то
сразу оживился. К нему вернулась его прежняя решитель-
343
ность: «Тогда нужно во что бы то ни стало удержать
Сталинград! Незачем вести бессмысленные разговоры о
прорыве 6-й армии. Она будет вынуждена тогда оставить
все свое тяжелое вооружение и станет небоеспособной.
Нет, 6-я армия останется в Сталинграде!»
Хотя Геринг знал, что теперь от него зависит судьба
многих тысяч людей, 12 декабря 1942 года он со спокойной
душой пригласил нас на премьеру оперы Рихарда Вагнера
«Нюрнбергские мейстерзингеры», которой предполагалось
торжественно открыть новый театральный сезон в восста-
новленном после бомбежки здании Берлинской государ-
ственной оперы. Мы приехали туда разодетые в парадные
мундиры и фраки и чинно заняли места в правительствен-
ной ложе. Царившее вокруг веселье настолько резко кон-
трастировало с происходившими на фронте событиями, что
я еще долго попрекал себя за то, что принял приглашение
Геринга.
Через несколько дней я вновь прибыл в ставку. Цейт-
цлер теперь ежедневно сообщал о количестве продоволь-
ствия и боеприпасов, доставленных по воздуху 6-й армии;
оно составляло ничтожную долю того, что обещал Геринг.
Правда, Гитлер неоднократно требовал от Геринга отчета,
но рейхсмаршал ловко уходил от объяснений и ссылался на
плохую погоду, туман, град или пургу. Он утверждал, что,
как только погода улучшится, самолеты будут сбрасывать в
«котел» обещанное количество грузов.
Тем временем в Сталинграде еще больше урезали нор-
мы выдачи продовольствия. Теперь, приходя в офицерскую
столовую генерального штаба, Цейтцлер всякий раз демон-
стративно требовал, чтобы ему подавали точно такой же
паек. Через несколько дней Гитлер заявил ему, что подоб-
ное выражение солидарности с солдатами 6-й армии недо-
пустимо для начальника генерального штаба, который обя-
зан беречь свои силы и нормально питаться. В свою очередь
Гитлер запретил подавать в офицерской столовой коньяк и
шампанское. Запрет действовал несколько недель, и все это
время в полевом штабе Гитлера господствовало упадочни-
ческое настроение и лица офицеров превратились в маски.
За столом мы теперь упорно молчали, так как никому не
344
хотелось говорить о неотвратимой гибели еще недавно
победоносной 6-й армии.
Группировка, направленная Гитлером на деблокирова-
ние «котла» и доставку оказавшимся в окружении войскам
боеприпасов и продовольствия, так и не смогла выполнить
поставленной перед ней задачи, однако когда я опять в
начале января 1943 года оказался в ставке, то был поражен
оптимизмом Гитлера. Он все еще не терял надежды, хотя
если что-то и могло спасти 6-ю армию, то лишь разреше-
ние на выход из «котла».
В один из этих дней мне довелось наблюдать, как в
примыкающем к комнате для оперативных совещаний по-
мещении Цейтцлер буквально умолял Кейтеля именно се-
годня поддержать его и добиться от Гитлера соответствую-
щего приказа. Он говорил, что это единственный шанс
избежать страшной катастрофы. Кейтель с излишним па-
фосом в голосе согласился с начальником генерального
штаба и торжественно обещал оказать ему всяческую под-
держку. Но когда Гитлер опять заявил, что солдаты 6-й
армии обязаны стоять до конца, Кейтель был до такой
степени тронут его словами, что подошел к карте и показал
пальцем на едва различимую среди больших красных кру-
гов надпись: «Сталинград» и громко сказал: «Мой фюрер,
мы удержим его!»
Оказавшись в безвыходной ситуации, Гитлер 15 января
1943 года предоставил Мильху чрезвычайные полномочия.
Фельдмаршал получил право использовать самолеты как
военной, так и гражданской авиации для доставки грузов в
Сталинград и, не запрашивая Геринга, издавать все необ-
ходимые для этого распоряжения. Я много раз говорил с
ним тогда по телефону, и он обещал попытаться вывезти из
Сталинграда моего брата. Однако из-за всеобщей неразбе-
рихи его так и не смогли найти. Брат слал мне отчаянные
письма. Из них я узнал, что, когда он заболел желтухой и
у него опухли конечности, его поместили в полевой госпи-
таль, но условия там были совершенно невыносимые, по-
этому он решил вернуться в свою часть и действительно
кое-как добрался до артиллерийского наблюдательного
пункта, на котором раньше служил. С этого момента он
345
числился пропавшим без вести. Сотни тысяч семей, подоб-
но мне и моим родителям, какое-то время получали достав-
ляемые военно-транспортными самолетами из окруженно-
го Сталинграда письма от своих близких, а потом потеряли
с ними всякую связь. В дальнейшем Гитлер ни словом не
обмолвился об этой, происшедшей исключительно по его
и Геринга вине катастрофе. Он только приказал срочно
сформировать новую 6-ю армию, чтобы она возродила сла-
ву своей предшественницы.
18
Интриги
Зимой 1942 года, в самый разгар Сталинградской бит-
вы, Борман, Кейтель и Ламмерс решили как бы взять
Гитлера в кольцо. Отныне только они имели право пред-
ставлять главе государства на подпись всевозможные при-
казы, распоряжения и прочие аналогичные документы.
Гитлер часто необдуманно подписывал указы, противоре-
чащие ранее изданным, создавая тем самым невообрази-
мую сумятицу, и теперь три человека решили положить
этому конец. Гитлеру оставалось лишь принять оконча-
тельное решение. В дальнейшем «коллегия трех» намерева-
лась растолковывать Гитлеру суть разного рода направляе-
мых к нему ходатайств и предложений. Гитлер возлагал
большие надежды на ее объективность и нелицеприятный
подход к делу.
«Коллегия трех» следующим образом распределила
между собой сферы влияния. Через Кейтеля к Гитлеру
должны были поступать на подпись приказы и директивы
всех командных инстанций вермахта, однако главнокоман-
дующие военно-воздушными и военно-морскими силами с
самого начала решительно воспротивились установлению
над ними опеки, и он так ничего и не добился. Ламмерс
намеревался взять на себя разрешение конфликтов между
министерствами, а также урегулирование всех вопросов,
относящихся непосредственно к управленческой сфере де-
ятельности государственных органов. Но Борман постепен-
346
но лишил Ламмерса реальной власти и не давал ему воз-
можности долго беседовать с Гитлером. Борман стремился
всякий раз сам докладывать о внутриполитическом поло-
жении в стране, но он не обладал достаточно широким
кругозором и, кроме того, был лишен контакта с внешним
миром. Свыше восьми лет он безотлучно, словно тень,
следовал за Гитлером, не рискуя отправиться в сколько-
нибудь длительную командировку или уйти в отпуск, и
больше всего заботился о том, чтобы никто не смог подо-
рвать его авторитет. Он очень хорошо знал, какую опас-
ность представляют честолюбивые заместители для своих
непосредственных руководителей, так как в свое время
занимал именно такую должность в аппарате Гесса. Ведь
стоило только представить этих чиновников Гитлеру, как
тот сразу же давал им поручения и вообще обращался с
ними как со своими приближенными. Это объяснялось не
только его стремлением везде и всюду следовать принципу
«разделяй и властвуй», но еще и тем, что ему нравилось
видеть вокруг себя новые лица и подвергать испытаниям
новых людей. Поэтому многие министры на всякий случай
старались не иметь под своим началом образованных и
энергичных заместителей.
Если бы «коллегии трех» удалось осуществить свое
намерение изолировать Гитлера и снабжать его только
тщательно отфильтрованной ими информацией, то в итоге
это могло привести к отказу от режима личной власти,
однако Борман, Кейтель и Ламмерс слишком привыкли
действовать от имени Гитлера и рабски следовали его воле.
Впрочем, Гитлер вскоре перестал считаться с установлен-
ными ими правилами — любая опека была ему в тягость,
ибо в корне противоречила его натуре. Вполне естественно,
создание «коллегии трех» сбило с толку тех, кто не входил
в ее состав, и на первый взгляд существенно ослабило их
позиции.
На самом деле один лишь Борман представлял потен-
циальную опасность для высших должностных лиц, так
как, действительно, сумел занять непомерно высокое поло-
жение. Воспользовавшись инертностью Гитлера, он сам
определял, кто из правительственных чиновников может
347
получить аудиенцию у фюрера — вернее, кого из них не
следует допускать к нему. Почти никто из министров,
рейхс- и гаулейтеров не имел прямого доступа к Гитлеру;
всем им приходилось просить Бормана изложить ему их
проблемы. Борман действовал очень быстро, и уже через
несколько дней высокопоставленный руководитель полу-
чал письменный ответ, которого иначе ему пришлось бы
ждать несколько месяцев. Для меня Борман делал исклю-
чение. Я отвечал за выпуск не гражданской, а военной
продукции и в любое время мог добиться приема у Гитлера.
Время аудиенции мне назначали его адъютанты.
Обычно наше с ним совещание заканчивалось тем, что
адъютант с бесстрастным лицом по-военному кратко док-
ладывал о приходе Бормана и тот сразу же появлялся на
пороге с неизменной папкой в руках. Монотонно и подчерк-
нуто деловито он в нескольких предложениях излагал суть
присланных ему меморандумов, а затем предлагал свой
вариант решения. В большинстве случаев Гитлер кивал
головой и говорил: «Согласен». Одного этого слова оказы-
валось достаточно, для того чтобы побудить Бормана при-
ступить к составлению пространных директив, хотя зачас-
тую Гитлер лишь для проформы выражал свое согласие.
Таким образом в течение часа иногда принималось десять
и более важных решений; фактически именно Борман про-
водил внутреннюю политику рейха. Через несколько меся-
цев он сумел добиться подписи Гитлера под, казалось бы,
ничего не значащим документом и стал «секретарем фюре-
ра». Если до этого момента он был формально уполномо-
чен заниматься только внутрипартийными делами, то новая
должность уже официально позволяла ему вмешиваться в
любую сферу деятельности.
* * *
Стоило мне добиться первых успехов в области про-
изводства вооружений, как Геббельс тут же перестал оби-
жаться — наши отношения испортились после истории с
Лидой Бааровой — и начал всячески обхаживать меня. В
свою очередь летом 1942 года я попросил его использовать
всю свою пропагандистскую машину — кинохронику, ил-
348
люстрированные журналы, газеты — для поднятия моего
престижа. Достаточно было министру пропаганды отдать
приказ своим подчиненным, и слава обо мне прокатилась
по всему рейху. Теперь сотрудники министерства вооруже-
ний в своих ежедневных стычках с государственными и
партийными органами могли опираться на мой возросший
авторитет.
Речи Геббельс^ создавали ощущение, что их произно-
сит исступленный фанатик, но в действительности оратора
никак нельзя было назвать человеком с буйным темпера-
ментом. В жилах его текла отнюдь не горячая кровь. Он
был прилежен, трудолюбив, крайне педантичен, а привер-
женность партийной доктрине сочеталась в нем с широким
кругозором и ясным умом. Он был способен не только
сразу же вникнуть в суть обсуждаемой проблемы, но и -
как мне тогда казалось — сделать правильным вывод и дать
верную оценку ситуации. Геббельс умел мыслить логи-
чески - верный признак того, что он когда-то учился в
университете. Этот циник робел только перед Гитлером.
В первый период войны Геббельс не только не отли-
чался честолюбивыми замыслами, но, напротив, уже в 1940
году высказал пожелание после ее победоносного оконча-
ния тотчас уйти в отставку и предаться любимым занятиям,
так как к тому времени новое поколение придет к власти
и возложит на себя бремя ответственности.
Сложившаяся на фронте в декабре 1942 года катастро-
фическая ситуация побудила его все чаще приглашать к
себе троих коллег: Вальтера Функа, Роберта Лея и меня.
Его выбор пал на нар не случайно: все мы получили высшее
образование.
Мы были потрясены исходом Сталинградской битвы,
и поразила нас даже не столько трагическая участь солдат
6-й армии, сколько тот факт, что Гитлер, обладая такой
огромной властью, не смог предотвратить катастрофу. Ведь
до этого все неудачи компенсировались победами, застав-
ляющими сразу же забыть о понесенных потерях. На этот
раз впервые ничего подобного не предвиделось.
«Сперва нам удалось добиться значительных успехов
на полях сражений, ограничившись половинчатыми мера-
349
ми внутри страны, - заявил Геббельс во время одной из
таких встреч в январе 1943 года. — И мы решили, что
сможем и дальше без больших усилий одерживать одну
победу за другой. Напротив, англичанам гораздо больше
повезло, ибо их экспедиционный корпус попал в окруже-
ние под Дюнкерком еще в начале войны. Этим поражением
они обосновали необходимость резкого ограничения насе-
лением своих потребностей. Сталинград — это наш Дюн-
керк. Мы стремимся поддерживать в народе хорошее на-
строение, но этого мало. Так мы победы не добьемся».
Ссылаясь на данные, полученные от разбросанных по
всей стране отделений своего министерства, Геббельс под-
черкнул, что среди населения растет недовольство. Люди
требуют прекратить потакать вредным привычкам тех, кто
привык жить в роскоши; вообще сейчас требуется не толь-
ко напрячь все силы, но и заметно ограничить себя во всем,
иначе руководству уже не вернуть утраченного к себе до-
верия.
Перевод экономики на военные рельсы также вынуж-
дал население пойти на немалые жертвы. Гитлер постоянно
требовал увеличить выпуск военной продукции, и, кроме
того, вермахт понес на Восточном фронте такие огромные
потери, что для пополнения его рядов власти были вынуж-
дены призвать почти одновременно 800000 молодых квали-
фицированных рабочих. Но любое сокращение на фабри-
ках и заводах германского персонала неизбежно создавало
для нас трудности.
Неожиданно выяснилось, что даже в подвергшихся
сильным воздушным налетам городах жизнь идет своим
чередом. И хотя многие помещения, в которых находи-
лись финансовые управления, были разрушены, а хра-
нившиеся в них документы сгорели, объем налоговых
отчислений в казну почти не сократился. Стремясь пре-
доставить промышленникам как можно больше самосто-
ятельности, я предложил перестать относиться к ним с
недоверием и резко сократить штаты наших администра-
тивных и контрольных инстанций, в которых числилось
чуть ли не 3 миллиона человек. Разгорелась жаркая дис-
куссия, так как я представил план, дающий налогопла-
350
тельщикам возможность самим оценить свое финансовое
положение и выплачивать определенную сумму подоход-
ного налога. В свою очередь государство отказывается от
пересмотра ранее сделанного распределения налогов. Для
доказательства своей правоты мы с Геббельсом приводи-
ли следующий аргумент: какое значение имеют несколь-
ко миллионов сокрытых доходов, когда война ежемесяч-
но стоит нам миллиарды?
Еще больший протест вызвало мое требование устано-
вить для всех чиновников такой же режим рабочего време-
ни, как и на предприятиях военной промышленности. По
моим подсчетам, эта мера, как, впрочем, и резкое сниже-
ние уровня жизни привилегированных слоев населения,
дала бы возможность привлечь для работы на военных
заводах примерно 200000 человек. На состоявшемся в эти
дни заседании руководства Центрального управления пла-
нирования я сам был вынужден с горечью признать, что
осуществление моих столь радикальных предложений по-
влечет за собой весьма тяжкие последствия: «В результате,
если война продлится еще достаточно долго, мы все, грубо
говоря, превратимся в пролетариев». Ныне я даже радуюсь
тому обстоятельству, что мне тогда не удалось претворить
в жизнь свои планы, иначе в экономической жизни Герма-
нии в первые послевоенные месяцы воцарился бы полный
хаос, а ее государственные структуры окончательно распа-
лись. Но я твердо убежден, что, окажись, скажем, Англия
в аналогичном положении, такого рода предложения были
бы немедленно осуществлены.
Гитлер долго колебался, прежде чем одобрить предла-
гаемые нами меры по сокращению государственного ап-
парата, ограничению спроса на товары народного потреб-
ления и закрытию многих культурных учреждений. Я
предложил поручить выполнение этой задачи Геббельсу,
но не доверявший никому Борман испугался, что его
честолюбивый соперник получит слишком большую власть.
По его настоянию все необходимые для этого полномочия
получил член «коллегии трех» доктор Ламмерс — лишен-
ный дара импровизации безынициативный чиновник, у
которого волосы вставали дыбом при одной только мысли
351
о том, что ему придется задеть интересы столь почитаемой
им бюрократии.
Не кто иной, как Ламмерс, председательствовал вместо
Гитлера на состоявшемся впервые за несколько лет в янва-
ре 1943 года заседании имперского кабинета министров.
Участвовать в нем были приглашены лишь те его члены,
чьи отчеты предполагалось выслушать. Но уже тот факт,
что их собрали не где-нибудь, а в зале заседаний кабинета
министров, свидетельствовал о том, какую огромную власть
обрела или намеревалась обрести «коллегия трех».
Это и последующие заседания проходили довольно
бурно. Геббельс и Функ поддержали мою программу, а
министр внутренних дел Фрик и, разумеется, Ламмерс,
как и следовало ожидать, выступили против нее. Заукель,
недолго думая, заявил, что может набрать на оккупиро-
ванных землях любое требуемое от него количество рабо-
чих, в том числе квалифицированных специалистов. Не
встретил отклика и обращенный к партийным руководи-
телям призыв Геббельса отказаться от излишне роскошно-
го образа жизни. Ведь стоило только обычно молчаливой
и никогда не имевшей собственного мнения Еве Браун
услышать о том, что власти намереваются запретить в
парикмахерских делать перманент и прекратить производ-
ство косметики, как она тут же воспользовалась своим
влиянием на Гитлера, и он тут же пошел на попятную. Он
рекомендовал мне вместо недвусмысленного запрета огра-
ничиться «тайным созданием искусственного дефицита
краски для волос и других косметических изделий», а
также «прекратить изготовление щипцов для перманента».
После нескольких заседаний в рейхсканцелярии нам с
Геббельсом стало ясно, что Борман, Ламмерс и Кейтель
отнюдь не стремятся поддержать практические меры по
увеличению производства вооружений и все наши усилия
оказались совершенно напрасными из-за излишнего вни-
мания к мелким деталям.
* * *
18 февраля 1943 года Геббельс в своей речи призвал к
«тотальной войне». Он обращался не столько к рядовым
352
гражданам, сколько к тем представителям привилегирован-
ных слоев, которые никак не хотели согласиться с нашей
радикальной программой мобилизации всех тыловых ре-
сурсов. В сущности, это была попытка использовать широ-
кие массы для оказания давления на Ламмерса и других
колеблющихся и занимающих выжидательную позицию
руководителей государства.
Только во время наиболее удачных выступлений Геб-
бельса мне доводилось видеть так умело доведенную до
экстаза публику. Когда мы затем приехали к нему на
квартиру, Геббельс, к моему удивлению, очень трезво про-
анализировал свою чрезмерно эмоциональную манеру, раз-
мышляя вспух над тем, достиг ли он нужного психологи-
ческого эффекта, — так, наверное, поступил бы после
представления профессиональный актер. В тот вечер он
был также очень доволен поведением аудитории: «Вы
обратили внимание? Они реагировали на мельчайшие ню-
ансы моей речи и всегда аплодировали только в нужных
местах. Такой политически грамотной публики вы больше
нигде в Германии не встретите». Как выяснилось, партий-
ные организации специально подбирали людей, и среди
них оказались популярные писатели, журналисты и акте-
ры — например, Генрих Георге. Запечатленная на пленку
и затем продемонстрированная в кадрах кинохроники их
бурная реакция, безусловно, оказала сильное воздействие
на население. Геббельс также стремился своей речью на-
помнить мыслящему сейчас исключительно военными ка-
тегориями Гитлеру о необходимости уделять внимание
внешней политике Кроме того, министр пропаганды хо-
тел напомнить западным государствам о той опасности,
которая с Востока угрожает всей Европе, и через несколь-
ко дней с удовлетворением отметил, что их пресса дружно
отреагировала именно на этот его призыв.
Геббельс, действительно, не скрывал своего желания
стать министром иностранных дел С присущим ему крас-
норечием он долго пытался настроить Гитлера против Риб-
бентропа и, как ему казалось, добился успеха, ибо Гитлер,
вопреки своему обыкновению сразу же переводить разго-
вор на более интересную для него тему, молча слушал его
353
рассуждения. Геббельс уже предвкушал победу, когда Гит-
лер вдруг неожиданно принялся расхваливать его соперни-
ка. Фюрер заявил, что Риббентроп как никто другой умеет
вести переговоры с «союзниками», и закончил свою речь
лапидарной фразой: «Вы неверно оцениваете Риббентропа.
Он один из наиболее выдающихся государственных деяте-
лей Германии, и история даст ему когда-нибудь более
высокую оценку, чем Бисмарку, ибо он достиг гораздо
большего». Заодно он, ссылаясь на речь Геббельса во Двор-
це спорта, обвинил министра пропаганды в намерениях
установить контакты с западными державами и запретил
ему в дальнейшем затрагивать эту тему в своих выступле-
ниях.
Тем не менее, после содержащей призыв к «тотальной
войне» речи Геббельса были предприняты конкретные меры,
сразу же горячо одобренные общественностью. Он прика-
зал закрыть в Берлине все дорогие рестораны и увесели-
тельные заведения. Геринг, правда, попытался отстоять свой
любимый ресторан «Хорхер», но, когда участники органи-
зованной Геббельсом демонстрации чуть не перебили там
все стекла, рейхсмаршал был вынужден отступить. С той
поры у него испортились отношения с Геббельсом.
Вечером того же дня, когда Геббельс произнес упомя-
нутую речь, в его расположенном близ Бранденбургских
ворот особняке — министр пропаганды построил его неза-
долго до начала войны — собрались многие видные воена-
чальники и государственные деятели. Среди них были фельд-
маршал Мильх, министр юстиции Тирак, статс-секретарь
министерства внутренних дел Штукарт, а также статс-сек-
ретарь Кернер, Функ и Лей. Впервые оживленно обсужда-
лось внесенное Мильхом и мной предложение: как побу-
дить Геринга использовать его полномочия председателя
совета министров по обороне рейха и четко определить
основные направления внутренней политики.
Через девять дней Геббельс снова пригласил Функа,
Лея и меня к себе. Огромный, роскошно обставленный
особняк производил теперь мрачное впечатление. Желая
продемонстрировать, что первым решил подчиниться усло-
виям «тотальной войны», Геббельс приказал наглухо запе-
354
реть огромные залы, в которых он обычно устраивал при-
емы, а в остальных помещениях вывернуть почти все элек-
трические лампочки. Нас пригласили пройти в относитель-
но небольшой — примерно сорок-пятьдесят квадратных
метров ~ зал. Лакеи в ливреях быстро расставили на столах
бутылки с французским коньяком и чашки с чаем, а затем
Геббельс велел им удалиться и больше нам не мешать. «Так
дальше продолжаться не может, — без обиняков начал он. -
Фюрер далеко и не знает, как мы здесь в Берлине оцени-
ваем ситуацию. Я не могу ни повлиять на его политические
решения, ни даже доложить ему о том, какие срочные меры
намерен предпринять в рамках своей компетенции. Вся
информация поступает к нему через Бормана. Нужно зас-
тавить Гитлера чаще приезжать в Берлин». Далее Геббельс
заявил, что Гитлер фактически отстранился от проведения
внутренней политики. Ею занимается Борман, умело созда-
вая у Гитлера иллюзию, что тот по-прежнему держит все
бразды правления в своих руках. Борманом движет только
честолюбие, он доктринер и препятствует осуществлению
мало-мальски разумных планов. Поэтому в первую очередь
нужно сделать так, чтобы он больше не оказывал на фю-
рера такого сильного влияния.
Вопреки обыкновению, Геббельс на этот раз не поща-
дил Гитлера и подверг его критическим нападкам: «У нас
не только кризис власти, но и, собственно говоря, «кризис
властителя!» Для такого прирожденного политического де-
ятеля, как Геббельс, было совершенно непонятно, поче-
му Гитлер отказался от политической деятельности ради
такого, не столь уж важного по сравнению с ней, занятия,
как руководство военными операциями. Нам оставалось
только согласиться с ним — ведь никто из нас не обладал
таким политическим весом, как Геббельс. Его критика
Гитлера раскрыла истинную суть нашего поражения под
Сталинградом. Геббельс — и мы вместе с ним — впервые
усомнился в возможности Гитлера одержать победу. Ми-
нистр пропаганды как бы предчувствовал, что фюреру уже
не будет больше сопутствовать удача.
Я опять напомнил о своем предложении снова наде-
лить Геринга теми полномочиями, которыми он обладал в
355
начале войны. Ведь тогда был создан государственный орган,
имеющий право издавать указы даже без предварительного
согласования их с Гитлером. Теперь его можно было ис-
пользовать для того, чтобы лишить Бормана и Ламмерса
узурпированной ими огромной власти. Они будут вынужде-
ны подчиниться государственной структуре, полномочия
которой долгое время оставались неиспользованными из-за
инертности Геринга. Так как отношения между ними и
Геббельсом окончательно испортились из-за инцидента с
рестораном «Хорхер», собравшиеся дружно попросили меня
встретиться с рейхсмаршалом.
Возможно, современный читатель будет поражен тем
обстоятельством, что наш выбор пал на человека, который
вот уже несколько лет пребывал в апатии и вел роскошный
и праздный образ жизни. Хочу лишь напомнить, что мы
тогда стремились объединить наши усилия и предприняли
последнюю попытку изменить ненормальную ситуацию. В
конце концов, Геринг не всегда был таким и с тех времен,
когда он занимался осуществлением четырехлетнего плана
и созданием военно-воздушных сил, сохранил репутацию
хотя и склонного к насилию, но все же энергичного и
умного человека. Не исключено, что он вновь ощутил бы
в себе прилив энергии и, как прежде, очертя голову взялся
бы теперь за выполнение нового задания. Но даже если бы
этого не произошло, то мы все равно были уверены, что
Совет обороны рейха — именно та структура, которая спо-
собна принимать кардинальные решения.
Когда я сейчас размышляю над этими событиями, то
прекрасно понимаю, что отстранение от власти Бормана и
Ламмерса ничего бы не изменило. Ведь та смена внутрипо-
литического курса, которой мы так настойчиво добивались,
могла произойти вовсе не вследствие отстранения от дол-
жности секретаря Гитлера, а в результате осознания им
необходимости перемен. Фактически Гитлер должен был
выступить против самого себя. Но о таком повороте собы-
тий мы даже не думали. Наоборот, мы намеревались обре-
сти прежнее влияние, чтобы оказать Гитлеру еще большую
безоговорочную поддержку в проведении им столь пагуб-
ного курса, чем чрезмерно, по нашему мнению, осмотри-
356
тельный Ламмерс и интриган Борман. Мы просто хотели
внести в него незначительные коррективы, и это лишний
раз свидетельствует о том, что все мы жили в отгороженном
от реальной жизни, замкнутом мире.
Участие в этой акции означало, что я пересмотрел свои
прежние взгляды и не считал себя больше только специа-
листом, погруженным в собственные, сугубо профессио-
нальные проблемы, а принял активное участие в полити-
ческой жизни. Я всегда тщательно старался держаться от
нее подальше, но когда это не удалось, то сделал для себя
следующий вывод: было бы неверно полагать, что я смогу
заниматься исключительно своим делом. При авторитар-
ном режиме человек, желающий принадлежать к правящей
элите, неизбежно втягивается в борьбу за передел сфер
политического влияния.
* * ♦
Геринг пребывал на своей вилле в Оберзальцберге.
Мильх рассказал мне, что Гитлер обрушил на рейхсмарша-
ла град упреков, обвиняя его в неумении командовать во-
енно-воздушными силами, и он, раздосадованный, предпо-
чел отправиться в длительный отпуск. Геринг немедленно
выразил готовность принять меня уже на следующий день,
то есть 28 февраля 1943 года.
Во время нашей многочасовой беседы царила непри-
нужденная атмосфера, и на меня благотворно действовала
почти домашняя обстановка сравнительно небольшой вил-
лы, владелец которой не счел нужным скрывать интимные
стороны своей жизни. Как ни странно, но я до сих пор
помню, как меня тогда поразили его покрытые красным
лаком ногти и напудренное лицо. К тому времени я уже
привык, что на его халате из зеленой парчи всегда красу-
ется огромная рубиновая брошь.
Геринг спокойно выслушал наше предложение и мой
рассказ о состоявшейся встрече в Берлине и лишь иногда
вынимал из кармана неоправленные драгоценные камни и
с удовольствием перебирал их холеными пальцами. Его
явно радовало, что мы о нем вспомнили, Он тоже понимал,
что из-за возросшего влияния Бормана создалась опасная
357
ситуация, и полностью одобрил наши намерения. Однако
Геринг был по-прежнему очень обижен на Геббельса, и мне
оставалось лишь предложить пригласить министра пропа-
ганды сюда и втроем обсудить наши планы.
Уже на следующий день Геббельс прибыл в Берхтесга-
ден, где я рассказал ему о результатах нашей беседы. Затем
мы отправились к Герингу, и я поспешил удалиться, пре-
доставив двум поссорившимся государственным деятелям
возможность откровенно поговорить друг с другом. Когда
меня через какое-то время снова позвали в комнату, то
Геринг уже довольно потирал руки в предвкушении схват-
ки — он снова обрел бодрость духа. Он заявил, что первым
делом следует назначить членами совета министров по
обороне рейха Геббельса и меня; до сих пор мы не входили
в его состав — еще одно, впрочем, подтверждение чисто
номинального значения этой структуры. Затем Геббельс
предложил обсудить возможность смещения Риббентропа с
занимаемого им поста: министр иностранных дел, который
обязан убедить Гитлера проводить более разумную вне-
шнюю политику, превратился просто-напросто в рупор его
идей и при столь безнадежном для нас положении на
фронтах не способен найти политическое решение военно-
го конфликта.
Геббельс все больше распалялся и наконец, не выдер-
жав, закричал: «И Риббентроп, и Ламмерс втерлись в дове-
рие к фюреру! Он так и не смог разгадать их истинную
сущность!» Геринг вскочил как ужаленный: «Когда я выс-
тупаю, он все время вставляет реплики, а потом строит
козни за моей спиной. Но теперь он за все поплатится. Уж
об этом я позабочусь, господа!» Геббельс не скрывал, что
вид не на шутку разгневавшегося Геринга доставляет ему
удовольствие, и старался еще больше настроить его против
их общих соперников, но одновременно опасался, что
импульсивный и прямолинейный рейхсмаршал может на-
делать глупостей: «Будьте уверены, господин Геринг, мы
откроем фюреру глаза. Вот только как бы нам не переста-
раться Нужно действовать очень осторожно. Вы же знаете
фюрера. И ни в коем случае нельзя быть слишком откро-
венными с другими членами совета министров. Они не
358
должны знать, что мы намерены постепенно отстранить
«коллегию трех» от рычагов власти. Нами движет не често-
любие, а верность фюреру. И если все мы будем поддержи-
вать друг друга, то никто нас не одолеет и мы воздвигнем
вокруг фюрера непреодолимую преграду!»
Геббельс был очень доволен встречей с рейхсмарша-
лом: «Ничего подобного я не ожидал. Вы заметили, как
Геринг воспрял духом?» И действительно, за последние
несколько лет я никогда еще не видел Геринга таким
бодрым, энергичным и отважным. Мы еще долго гуляли с
ним по тихому и спокойному Оберзальцбергу, размышляя
вслух об истинных намерениях Бормана. Я откровенно
заявил, что Борман собирается стать не более и не менее
как преемником фюрера и пойдет на все ради того, чтобы
скомпрометировать в глазах Гитлера Геринга, а также всех
нас. Я рассказал также, что Борман использует любую
возможность для подрыва авторитета рейхсмаршала. Ге-
ринг очень внимательно слушал меня. Напоследок я пове-
дал ему о традиционно устраиваемых Гитлером в Обер-
зальцберге чаепитиях, на которые Геринга никогда не
приглашали. Именно там мне довелось ознакомиться с
приемами, используемыми Борманом в закулисной борьбе.
Он никогда в открытую не выступал против тех, кого
считал своими соперниками, а осторожно плел интригу,
старательно выстраивая мелкие эпизоды так, чтобы они
сложились в целостную картину и в итоге произвели бы
нужный эффект. Например, решив испортить репутацию
Шираха, Борман принялся рассказывать за чайным столом
порочащие гаулейтера Вены анекдоты, но, когда соответ-
ствующим образом настроенный Гитлер пренебрежительно
отозвался о Ширахе, неожиданно начал расхваливать его.
Похвала, однако, звучала настолько двусмысленно, что уже
через год Гитлер начал испытывать непреодолимую анти-
патию к Шираху и даже несколько раз отказывался прини-
мать его. Теперь Борман мог со спокойной душой и с
оттенком презрения в голосе в отсутствие Гитлера так
отозваться о Ширахе: он, дескать, как никто другой годится
на должность гаулейтера Вены, ведь там все интригуют друг
против друга. Внешне Борман вроде бы даже стремился
359
своими словами несколько подправить уже изрядно под-
порченные репутацию Шираха, но в действительности на-
носил ему последний удар. В конце своего рассказа я
подчеркнул, что Борман точно так же способен оклеветать
и Геринга.
Борману было совсем нетрудно это сделать. Рейхсмар-
шал сам неоднократно давал ему повод, и Геббельс также
в один из этих дней со снисходительной интонацией гово-
рил, что «если хорошо не знать Геринга, то он со своим
пристрастием к вычурным одеждам произведет довольно
странное впечатление». На посту главнокомандующего во-
енно-воздушными силами Геринг показал полную никчем-
ность, но это никак не сказалось на его поведении и образе
жизни. Уже гораздо позднее — весной 1945 года, — когда
Гитлер на оперативном совещании публично оскорбил его,
Геринг с горечью заявил адъютанту фюрера от военно-
воздушных сил Белову: «А ведь Шпеер меня предупреждал.
Он оказался прав. Борман своего добился». Геринг ошибал-
ся. Борман добился своего двумя годами раньше.
* * *
Через несколько дней — 5 марта 1943 года — я вылетел
в ставку якобы для того, чтобы в очередной раз обсудить
проблемы производства вооружений. На самом же деле я
намеревался повысить авторитет Геринга и Геббельса в
глазах Гитлера и без труда сумел убедить его пригласить
сюда министра пропаганды. Гитлеру очень понравилось
мое предложение: он надеялся, что Геббельс, который сла-
вился как превосходный рассказчик, хоть немного скрасит
его пребывание здесь.
Геббельс прибыл в ставку через три дня и немедлен-
но отвел меня в сторону. «В каком настроении фюрер,
господин Шпеер?» — спросил он. «У меня создалось
впечатление, ~ ответил я, — что Гитлер не склонен сей-
час принять Геринга». Я также посоветовал Геббельсу
вести себя сдержанно и лучше не форсировать развитие
событий. Сам я в беседе с Гитлером осторожно прощупал
почву и не стал настаивать на своем предложении. Геб-
бельс согласился со мной: «Вероятно, вы правы. Герингу
360
пока нельзя встречаться с фюрером. Рейхсмаршал может
все испортить».
Вот уже несколько недель союзная авиация, почти не
встречая отпора, совершала налеты на Германию, и это еще
более ослабило и без того шаткое положение Геринга.
Стоило сейчас в присутствии Гитлера упомянуть его имя,
как фюрер тут же разражался гневными тирадами и обви-
нял Геринга в отсутствии четко разработанного плана воз-
душной войны. В тот день Гитлер неоднократно высказы-
вал опасения по поводу того; что непрекращающиеся налеты
не только разрушат наши города, но и окончательно подо-
рвут боевой дух народа. Однако ни опасения Гитлера, ни
расчеты его противников — британских политических дея-
телей и военачальников, разработавших стратегию непре-
рывных бомбовых ударов, — так и не подтвердились.
Тогда же Гитлер пригласил Геббельса и меня на обед.
Как ни странно, но за столом не было Бормана, без кото-
рого Гитлер теперь вообще не мог обойтись. Но из этого
вовсе не следовало делать вывод, что он начал тяготиться
присутствием своего секретаря. Геббельс сумел разговорить
Гитлера. Таким оживленным и веселым я его уже давно не
видел. Он воспользовался случаем и излил нам душу, при-
чем, как обычно, весьма пренебрежительно отозвался по-
чти обо всех своих сотрудниках.
После обеда я понял, что мне пора удалиться и оста-
вить их вдвоем. Они беседовали несколько часов. Гитлер
вежливо выпроводил меня, что вполне соответствовало его
манере проводить грань между конкретным человеком и
возложенными на него обязанностями. Мы вновь встрети-
лись за ужином. Гитлер приказал зажечь камин, ординарец
поставил перед нами бутылку вина, а перед Гитлером —
«Фахингер», и мы сидели до утра, наслаждаясь непринуж-
денной, чуть ли не домашней атмосферой. Я больше мол-
чал, так как беседой нас развлекал Геббельс. Он блистал
красноречием, говорил отточенными фразами и, знакомя
Гитлера с берлинскими сплетнями и любовными похожде-
ниями известных личностей, умело сочетал сарказм, восхи-
щение и сентиментальность. Геббельс мастерски смешал
воедино новости театра, кино и события былых времен и,
361
как всегда, подробно поведал Гитлеру о своих детях; рас-
сказ об их любимых играх и зачастую неожиданно умных
изречениях в эту ночь также отвлек Гитлера от насущных
забот.
Геббельс превосходно умел напомнить Гитлеру, что
тот в недавнем прошлом с честью выдерживал самые тяж-
кие испытания. Он как бы вновь побуждал Гитлера пове-
рить в себя и льстил его самолюбию, которое никак не
могла удовлетворить трезвая оценка положения на фрон-
тах. В свою очередь Гитлер отблагодарил Геббельса тем, что
с похвалой отозвался о достижениях его министерства.
Руководители Третьего рейха вообще неустанно хвалили
друг друга, и каждый стремился внушить другому уверен-
ность в собственных силах.
Геббельс и я, преодолев сомнения, договорились в
этот вечер хотя бы намекнуть Гитлеру о наших планах
активизации деятельности Совета министров по обороне
рейха. Вся обстановка способствовала осуществлению на-
шего замысла, и благодушно настроенный Гитлер вряд ли
оскорбился бы, уловив в наших словах скрытую критику
его методов правления, но, к сожалению, эту идиллию
нарушило сообщение о сильном воздушном налете на
Нюрнберг. То ли Гитлер предугадал наше намерение, то ли
его предупредил Борман — во всяком случае, он устроил
такую сцену, каких я еще не видел. Он приказал немедлен-
но разбудить старшего адъютанта Геринга генерал-майора
Боденшатца и обрушил в его присутствии град упреков на
«бездарного рейхсмаршала». Геббельс и я кое-как успоко-
или его. Но все наши усилия оказались совершенно на-
прасными, и Геббельс счел разумным не касаться пока этой
темы. Одновременно, выслушав из уст Гитлера столько
похвалы, он решил, что его политическое влияние значи-
тельно усилилось, и больше уже никому не говорил о
«кризисе властителя». Казалось, он, как и в прежние вре-
мена, опять безгранично доверял Гитлеру. Тем не менее, он
все же решил продолжить борьбу против Бормана.
17 марта Геббельс, Функ, Лей и я встретились с Герин-
гом в его берлинской резиденции на Лейпцигерплац. Рейхс-
маршал принял нас в своем кабинете и держался сперва
362
подчеркнуто официально. Он восседал за огромным пись-
менным столом в кресле в стиле ренессанс, а мы сидели
напротив на неудобных, жестких стульях. Обстановка ни-
чем не напоминала задушевную атмосферу, в которой про-
ходил наш разговор на вилле в Оберзальцберге. Геринг,
видимо, сожалел о своей откровенности.
Пока остальные молчали и лишь изредка подавали
реплики, Геринг и Геббельс рассказывали друг другу о
страшной опасности, исходящей от «коллегии трех», и
предавались иллюзиям, стремясь убедить себя в том, что
мы без труда сумеем избавить Гитлера от ее опеки. Геб-
бельс, очевидно, забыл, что Гитлер всего несколько дней
тому назад с презрением отзывался о Геринге. Обоим ка-
залось, что они уже близки к цели. Геринг, как обычно
впадавший то в апатию, то в эйфорию, призывал не пре-
увеличивать влияния «клики из ставки»: «Не следует их
переоценивать, господин Геббельс! Собственно говоря, и
Борман, и Кейтель — всего лишь секретари фюрера. Просто
они слишком много себе позволяют. Сами по себе они —
полные нули». Геббельса очень тревожило то обстоятель-
ство, что гаулейтеры подчинялись непосредственно Борма-
ну и он вполне может приказать им воспрепятствовать
осуществлению наших планов на территории рейха. Я вспом-
нил, что Геббельс уже пытался побудить рейхслейтера по
организационным вопросам Лея использовать свои полно-
мочия в борьбе против Бормана, и в конце концов предло-
жил предоставить Совету министров по обороне рейха право
вызывать гаулейтеров и в случае необходимости привлекать
их к ответственности. Геббельс прекрасно понимал, что
Геринг вряд ли будет слишком часто появляться на заседа-
ниях, и поэтому предложил проводить их каждую неделю
и как бы невзначай заметил, что, если рейхсмаршал будет
слишком занят, он лично готов временно заменить его на
посту председателя. Геринг не разгадал коварного замысла
министра пропаганды и легко согласился с его предложе-
нием. Подспудно тлевшая зависть к формально более мо-
гущественному соратнику была готова вспыхнуть с новой
силой, и никакая борьба с общими политическими сопер-
никами не могла ее заглушить.
363
* * *
Мне давно уже было известно, что те данные об ис-
пользований рабочей силы, которые Заукель приводил в
своих отчетах, а Гитлер в своих хвастливых заявлениях, не
совпадали с реальным положением дел на предприятиях
военной промышленности. Разница составляла несколько
сотен тысяч человек. Я предложил своим «союзникам»
совместными усилиями вынудить Заукеля, считавшегося
одним из наиболее ярых приверженцев Бормана, назвать
подлинные сведения.
Когда-то Гитлер приказал построить близ Берхтесгаде-
на большой дом наподобие тех, в которых обитали бавар-
ские крестьяне, и временно разместить там аппарат рейхс-
канцелярии. Гитлер имел обыкновение иногда проводить в
Оберзальцберге целый месяц, и тогда Ламмерс и его бли-
жайшие сотрудники руководили оттуда деятельностью пра-
вительственных органов. Именно через Ламмерса Ге-
ринг пригласил нас, а также Заукеля и Мильха прибыть 12
апреля 1943 года в отведенное под зал заседаний одно из
помещений этого дома. Перед совещанием Мильх и я
рассказали Герингу о наших требованиях. Он принялся
потирать руки: «Уж это я для вас сделаю! Уж здесь я наведу
порядок!»
Появление в зале заседаний Гиммлера, Бормана и Кей-
теля явилось для нас полной неожиданностью, и в довер-
шение ко всему Геббельс передал, что не сможет принять
участие в совещании, так как на подъезде к Берхтесгадену
у него начались почечные колики и сейчас он даже не
может встать. Я до сих пор не уверен, что тогда он был
действительно болен. Иногда мне кажется, что Геббельс
просто обладал хорошим чутьем и решил до конца заседа-
ния отсидеться в своем спецвагоне. Оно и впрямь привело
к распаду нашего союза. Заукель усомнился в том, что всей
нашей экономике требуется именно 2100000 рабочих, зая-
вил, что достиг весьма значительных результатов, удовлет-
ворил все насущные потребности предприятий и пришел в
ярость, когда я обвинил его в искажении цифровых дан-
ных.
364
Мильх и я ожидали, что Геринг потребует от Заукеля
объяснений и заставит признать необходимость изменения
системы мобилизации рабочей силы. Вместо этого Геринг,
к нашему ужасу, обрушился с резкими нападками на Миль-
ха, явно имея в виду меня: Мильх, дескать, ведет себя
совершенно возмутительно и чинит препятствия нашему
старому, доброму партайгеноссе Заукелю, который работа-
ет не покладая рук и добился огромных успехов. Он, во
всяком случае, чувствует себя ему во многом обязанным.
Мильх просто не желает видеть несомненных достижений
Заукеля... Казалось, Геринг говорит с чужого голоса. В
завязавшейся затем долгой дискуссии по поводу столь во-
пиющей разницы между отчетными и реальными показате-
лями каждый из присутствовавших министров, не обладая
должным знанием предмета, пытался найти этому объясне-
ние. Так, Гиммлер бесстрастным голосом заметил, что,
наверное, эти рабочие умерли.
Это заседание обнаружило всю тщетность наших уси-
лий. Оно не только не внесло ясности в темную историю
с нехваткой рабочей силы, но и сорвало попытку начать
борьбу против Бормана.
По окончании совещания Геринг отвел меня в сторо-
ну: «Я слышал, что вы охотно сотрудничаете с моим статс-
секретарем Мильхом. Хочу вас по-дружески предостеречь.
Он очень ненадежный человек и ради своих интересов
способен предать даже близких друзей». Я немедленно
сообщил об этом разговоре Мильху. Он засмеялся: «Не-
сколько дней тому назад он мне то же самое про тебя
сказал». Своей попыткой посеять вражду между мной и
Мильхом Геринг нарушил наше соглашение. Очевидно,
любое проявление дружеских чувств он воспринимал как
угрозу.
Через неделю Мильх заявил мне: столь быстрая пере-
мена взглядов Геринга объясняется тем, что гестапо распо-
лагает неопровержимыми доказательствами его пристрас-
тия к морфию. Мильх уже давно призывал меня обратить
внимание на зрачки рейхсмаршала. Во время Нюрнберг-
ского процесса мой адвокат доктор Флекснер подтвердил,
365
что Геринг еще до 1933 года стал морфинистом и он сам
защищал его в суде от обвинения в незаконном присвоении
ампул с морфием.
Следует также отметить, что уже из чисто финансовых
соображений наша попытка настроить Геринга против Бор-
мана была заранее обречена на неудачу. Как явствовало из
представленного на Нюрнбергском процессе документа, с
разрешения Бормана «Фонд Адольфа Гитлера» выделил
концерну Геринга шесть миллионов марок.
* * *
После распада нашего вынужденного союза Геринг,
вопреки ожиданиям, отнюдь не успокоился, однако прояв-
ляемая им активность была, как ни странно, направлена
против меня. Он изменил своей привычке и через несколь-
ко недель потребовал от меня пригласить в Оберзальцберг
руководителей крупнейших объединений металлургической
промышленности. Совещание проходило в отведенном мне
под мастерскую домике за обтянутым ватманом чертежным
столом и запомнилось лишь довольно странным поведени-
ем Геринга. Необычайно возбужденный, с заметно сузив-
шимися зрачками, он прочитал не скрывавшим своего удив-
ления промышленникам лекцию о производстве металла.
Он явно хвастался перед ними своим знанием устройства
доменных печей и процесса плавки. Выступление Геринга
отличалось также обилием общих слов и громких призы-
вов: нужно увеличить выпуск продукции и как можно
больше внедрять в производство новые разработки; про-
мышленность слишком привержена традициям, она долж-
на осваивать новые методы, уметь прыгнуть выше головы...
и так далее. К концу двухчасовой речи поток слов стал
постепенно иссякать, Геринг уже с трудом шевелил язы-
ком, а на его лице появилось отсутствующее выражение.
Внезапно он положил голову на стол и спокойно заснул.
Мы не стали будить решившего немного вздремнуть, как
обычно, одетого в роскошный мундир рейхсмаршала Ге-
ринга, дабы не ставить его в неловкое положение, и про-
должали обсуждать свои проблемы до тех пор, пока он не
проснулся и не объявил сразу же об окончании совещания.
366
Столь же безуспешным оказалось проведенное им на
следующий день обсуждение проблем радиолокации. Он
снова пребывал в приподнятом настроении, изъяснялся
высокопарным слогом, не обладая профессиональными
знаниями, поучал присутствовавших специалистов и нако-
нец продемонстрировал широту натуры, издав целый пакет
распоряжений. Когда он покинул заседание, мне пришлось
приложить немало усилий, чтобы хоть как-то загладить
невольно причиненный им вред, не отменяя формально его
приказов. Тем не менее, этот инцидент мог иметь такие
тяжкие последствия, что я был вынужден поставить в из-
вестность Гитлера. Фюрер воспользовался первой же пред-
ставившейся возможностью и 12 апреля 1943 года вызвал
военно-промышленных магнатов в ставку, чтобы восстано-
вить престиж правительства.
* * *
Через несколько месяцев я случайно встретил в ставке
Гиммлера. С неприкрытой угрозой он заявил: «Я полагаю,
вам не следует больше побуждать рейхсмаршала проявлять
излишнее рвение».
Мне в любом случае не удалось бы расшевелить Ге-
ринга. Он окончательно впал в привычное для него, схожее
с летаргическим сном состояние и пробудился только в
Нюрнберге.
19
Второй человек в государстве
В начале мая 1943 года — всего лишь через несколько
недель после распада нашего вынужденного союза — Геб-
бельс поспешил признать, что Борман обладает теми дос-
тоинствами, которыми министр пропаганды еще недавно
наделял Геринга. Он заверил Бормана, что впредь будет
передавать предназначенную для фюрера информацию ис-
ключительно через него, и попросил ускорить принятие
Гитлером нужных ему решений. Борман по достоинству
оценил готовность министра пропаганды признать свое
367
поражение и в дальнейшем оказал ему ряд услуг. Геббельс
в свою очередь окончательно перестал считаться с Герин-
гом и если иной раз поддерживал его, то лишь в тех
случаях, когда речь шла об исполнении рейхсмаршалом
чисто представительских обязанностей.
Было совершенно очевидно, что власть постепенно
переходит к Борману. Но он понимал, что я могу ему
понадобиться, и, будучи осведомленным о моей неудачной
попытке оттеснить его от трона, тем не менее, всегда был
очень любезен и неоднократно намекал, что мне, подобно
Геббельсу, следовало бы переметнуться на его сторону. Я
так и не воспользовался столь заманчивым предложением:
слишком высокую цену пришлось бы мне тогда заплатить,
ведь я оказался бы в полной зависимости от Бормана.
Геббельс по-прежнему поддерживал со мной тесный
контакт. Мы оба стремились достичь одной цели — полной
мобилизации всех внутренних ресурсов. Безусловно, я чрез-
мерно доверял ему: меня пленили его поразительное раду-
шие, безукоризненные манеры и, конечно же, трезвый ум
и умение мыслить логическими категориями.
Внешне почти ничего не изменилось. Мир, в котором
мы жили, принуждал к ханжеству и лицемерию. Соперники
редко искренне разговаривали друг с другом, ибо любое их
слово могли исказить и в таком виде передать Гитлеру. Они
плели интриги и, зная, что у Гитлера ежечасно меняется
настроение, использовали этот фактор в закулисной борь-
бе. Мне также приходилось играть, образно выражаясь, на
вконец расстроенном рояле свою партию, и я без зазрения
совести прибегал к хитроумным уловкам, используя как
свои, так и*чужие связи.
Во второй половине мая мне передали приглашение
Геринга выступить вместе с ним во Дворце спорта и рас-
сказать о положении дел в военной промышленности. Я
согласился, но через несколько дней, к своему удивлению,
узнал, что Гитлер поручил произнести речь Геббельсу. Когда
мы согласовали тексты выступлений, министр пропаганды
посоветовал мне не задерживаться на трибуне, поскольку
его речь продлится целый час: «Если вы будете говорить
дольше получаса, публика потеряет всякий интерес». Как
368
обычно, мы послали записи своих выступлений Гитлеру с
пометкой, что мой текст будет сокращен примерно на
треть. Гитлер тут же вызвал меня в Оберзальцберг. В моем
присутствии он внимательно прочел доклады и безжалост-
но исчеркал их, в течение нескольких минут сократив речь
Геббельса почти наполовину: «Поручаю вам, Борман, сооб-
щить Геббельсу, что текст выступления Шпеера мне очень
понравился. Я нахожу его превосходным». Своей похвалой
Гитлер повысил мой авторитет в глазах Бормана и суще-
ственно подорвал престиж Геббельса. Оба они еще раз
убедились, что я по-прежнему пользуюсь уважением фюре-
ра. Я же теперь мог рассчитывать, что в случае необходи-
мости он поддержит меня даже вопреки мнению ближай-
ших соратников.
В своей речи 5 июня 1943 года я впервые объявил о
достижении предприятиями военной промышленности
высоких темпов производства и сразу же вызвал недоволь-
ство как партийных руководителей, так и фронтовых гене-
ралов. Если первые заявляли мне: «Выходит, можно обой-
тись без жертв! Зачем нам тогда волновать народ и пугать
его катастрофическим снижением жизненного уровня?», то
вторые всякий раз, когда их части не получали должного
количества вооружений или боеприпасов, открыто выска-
зывали сомнение в правильности приведенных мной дан-
ных.
* * *
Темпы зимнего наступления Красной Армии в конце
концов снизились. Благодаря значительному увеличению
выпуска военной продукции нам удалось не только восста-
новить в ряде мест сплошную линию Восточного фронта,
но и дать Гитлеру возможность, несмотря на огромные
потери в боевой технике, основательно подготовиться к
летнему наступлению, в ходе которого предполагалось окру-
жить и уничтожить советские войска в районе Курска.
Далеко выдвинутый на запад Курский выступ создавал для
этого благоприятные предпосылки. Гитлер неоднократно
переносил срок начала операции «Цитадель». Это продол-
жалось до тех пор, пока вермахт не получил танки нового
369
образца, на которые фюрер возлагал большие надежды.
Особенно он рассчитывал на сконструированный профес-
сором Порше танк с электродвигателем. Гитлер твердо
верил, что эта боевая машина сотворит чудо.
За ужином в одном из уединенных залов рейхсканце-
лярии, оформленном под столовую в богатом крестьянском
доме, я случайно узнал от Зеппа Дитриха, что Гитлер издал
приказ не брать пленных. Якобы в ходе наступления войск
СС выяснилось, что советские войска жестоко расправля-
лись с попавшими к ним в плен нашими солдатами, и
Гитлер в ярости возвестил, что в отместку прольет во много
раз больше крови советских пленных.
Меня не столько ошеломило, сколько встревожило это
сообщение: ведь мы сами себе причиняли вред. Гитлер
намеревался уничтожить сотни тысяч военнопленных, а мы
уже несколько месяцев напрасно пытались раздобыть так
остро недостающий контингент рабочей силы примерно
такой же численности. Поэтому я воспользовался первой
же возможностью и выразил Гитлеру резкий протест. Пе-
реубедить его оказалось совсем несложно, и он, как мне
показалось, даже испытал облегчение, взяв назад данное
войскам СС обещание. В тот же день — 8 июля 1943 года —
он дал указание Кейтелю подготовить проект директивы о
направлении всех пленных на военные заводы.
Все наши споры оказались совершенно напрасными.
Наступление началось 5 июля, но, несмотря на широкое
применение новейшей боевой техники, нам так и не уда-
лось срезать Курский выступ и взять в кольцо советские
войска. Излишняя самоуверенность в очередной раз подве-
ла Гитлера, и после двух недель ожесточенных боев он был
вынужден признать тщетность своих надежд. Неудачный
исход битвы под Курском означал, что отныне Советский
Союз завладел стратегической инициативой даже в благо-
приятное для нас время года.
Генеральный штаб сухопутных войск сразу же после
второй зимней катастрофы настаивал на строительстве в
глубинных прифронтовых районах промежуточных рубе-
жей, но Гитлер, разумеется, не согласился с ним. Но после
провала летнего наступления он сам потребовал приступить
370
к строительству оборонительных сооружений в 20-25 кило-
метрах от основных зон боевых действий. Генеральный
штаб, напротив, предложил закрепиться на крутых склонах
западного берега Днепра. Линия фронта проходила пока
еще более чем в 200 километрах от него, и мы могли еще
успеть возвести здесь мощные укрепления. Гитлер наотрез
отказался поддержать эту идею. Если во время своих побе-
доносных военных кампаний он обычно всячески расхва-
ливал немецких солдат и называл их лучшими в мире, то
теперь он прямо заявил: «Мы не можем позволить себе
приступить к инженерному оборудованию тыловых пози-
ций по чисто психологическим причинам. Как только в
войсках станет известно, что в ста километрах от боевых
рубежей возводятся оборонительные сооружения, никто уже
не сможет заставить их пойти в бой. Они не только не
окажут сопротивления врагу, но при первой же возможно-
сти побегут назад».
Тем не менее, по приказу Манштейна и с молчаливого
согласия Цейтцлера в декабре 1943 года на берегу Буга
началось создание линии обороны. Советские войска нахо-
дились тогда в 150-200 километрах восточнее этой реки.
Когда Гитлер от моего заместителя Дорша узнал о наруше-
нии своего запрета, то в необычайно резкой форме прика-
зал прекратить все строительные работы, выдвинув такой
же аргумент, как и полгода назад. Дрожащим от волнения
голосом он заявил, что укрепление тыловых позиций сви-
детельствует о пораженческих настроениях Манштейна и
большинства генералов его группы армий.
Упрямство Гитлера поставило наши армии в крайне
невыгодное по сравнению с наступающими советскими
войсками положение. В России уже в ноябре невозможно
было рыть окопы в промерзшей земле. Мы же понапрасну
теряли время, и в итоге наши солдаты оказались совершен-
но неприспособленными к тяжелым погодным условиям. В
отличие от них противник был полностью подготовлен к
зимней кампании.
Упорное нежелание Гитлера признать, что произошел
коренной перелом, выразилось также и в изданном им
весной 1943 года распоряжении начать строительство пя-
371
тикилометрового автомобильного и железнодорожного
моста через Керченский пролив, хотя мы уже давно про-
вели над ним подвесную канатную дорогу и 14 июня
увеличили ее пропускную способность до тысячи тонн
грузов в день. Этого едва хватало для сооружения оборо-
нительных позиций в расположении частей 17-й армии.
Но Гитлер никак не желал отказаться от плана вторжения
в Иран через Кавказ; он настаивал на выполнении своего
приказа и обосновывал его необходимостью перебросить
на Кубанский плацдарм войска и вооружение для после-
дующего осуществления этого плана. Его генералы, на-
против, уже давно забыли о нем. Во время осмотра наших
позиций на Кубанском плацдарме они в один голос вы-
сказали сомнение в том, что им вряд ли удастся выдержать
здесь натиск противника, обладавшего огромным превос-
ходством в силах. Но когда я передал Гитлеру их опасе-
ния, он с пренебрежением заявил: «Пустые отговорки!
Енике, как и генеральный штаб, не верит в возможность
нового наступления».
Чуть позже ~ летом 1943 года — командующий 17-й
армией генерал Енике запросил через Цейтцлера разреше-
ние на отход с Кубанского плацдарма подчиненных ему
частей, так как над ними нависла угроза окружения. В
Крыму он намеревался занять более выгодные позиции и
подготовиться к отражению предстоящего зимнего наступ-
ления советских войск. Гитлер в ответ с еще большей
настойчивостью потребовал ускорить строительство столь
нужного для претворения в жизнь его наступательных пла-
нов моста. Уже тогда было ясно, что он никогда не будет
построен. 4 октября последние подразделения германских
войск начали отступление с созданного Гитлером на азиат-
ской части континента плацдарма.
* * ♦
Если на вилле Геринга я обсуждал проблему преодо-
ления кризиса власти, то с Гудерианом, Цейтцлером и
Фроммом встречался для того, чтобы откровенно пого-
ворить о кризисе методов руководства военными операци-
ями. Летом 1943 года Гудериан попросил меня устроить
372
ему в приватной обстановке встречу с Цейтцлером. Из-за
недостаточного разграничения полномочий отношения
между генеральным инспектором бронетанковых войск и
начальником генерального штаба были довольно напря-
женными. К обоим я испытывал глубокую симпатию и с
готовностью взял на себя роль посредника. Как выясни-
лось, у Гудериана в связи с этой встречей были далеко
идущие намерения. Он хотел разработать совместно с Цей-
тцлером план смещения Гитлера с поста главнокоманду-
ющего сухопутными войсками.
Они быстро забыли о ранее возникших между ними
разногласиях и рьяно принялись обсуждать ненормальную
ситуацию. По словам Цейтцлера, следовало гораздо более
энергично отстаивать интересы сухопутных сил. Гитлер,
как верховный главнокомандующий вермахта, обязан бес-
пристрастно относиться ко всем подчиненным ему основ-
ным родам войск и частям СС. В свою очередь Гудериан
высказал мысль, что главнокомандующий сухопутными
войсками обязан поддерживать тесные личные контакты с
командующими армиями, знать истинные потребности
фронтовых частей и внимательно следить за бесперебой-
ным снабжением их вооружением и боеприпасами. Оба
они пришли к единому мнению, что у Гитлера нет для
этого ни времени, ни желания. Он без разбора назначает
и отправляет в отставку генералов, которых едва знает.
Правильную кадровую политику способен проводить лишь
главнокомандующий, хорошо знакомый со своим высшим
командным составом. В конце беседы Гудериан заявил,
что Гитлер фактически предоставил главнокомандующим
военно-воздушными и военно-морскими силами, а также
Гиммлеру право по своему усмотрению решать все кадро-
вые вопросы. В сухопутных войсках дела обстоят совсем
по-другому.
Каждый из нас попытался на свой страх и риск убедить
Гитлера сложить с себя непосильные для него обязанности.
Но стоило только Гудериану и мне отдельно друг от друга
осторожно начать разговор на эту тему, как Гитлер сразу же
необычайно резко оборвал нас. Он, видимо, счел для себя
оскорбительным такого рода намеки. Я не знал, что неза-
373
долго до этого с подобным предложением к нему уже
приходили фельдмаршалы Клюге и Манштейн, и Гитлер,
очевидно, предположил, что мы сговорились.
♦ * *
Давно миновали времена, когда Гитлер с готовностью
выполнял все мои пожелания. И хотя предоставление мне
дополнительных полномочий, безусловно, способствовало
бы увеличению выпуска военной продукции, Борман, Лам-
мерс и Кейтель всячески пытались воспрепятствовать это-
му. Но они не смогли противопоставить никаких убе-
дительных аргументов внесенному Деницем и мной
предложению передать под мое начало все производство
вооружения для военно-морских сил.
С Деницем я познакомился в июле 1942 года, то есть
сразу же после моего официального вступления в новую
должность. В Париже командующий подводным флотом
принимал меня в небольшой, уютной квартире жилого
дома, по тогдашним понятиям, ультрасовременной пост-
ройки. Ведь накануне командующий германскими военно-
воздушными силами на территории Франции фельдмаршал
Шперле устроил в мою честь неподобающе роскошный для
военного времени обед с неимоверным обилием блюд и
изысканных вин, и поэтому скромная обстановка апарта-
ментов Деница произвела на меня весьма благоприятное
впечатление. Ведь Шперле разместил свой штаб не где-
нибудь, а в Люксембургском дворце, когда-то принадле-
жавшем Марии Медичи. Фельдмаршал походил на своего
шефа не только неуемной тягой к роскоши и присущим им
обоим желанием пустить пыль в глаза, но и тучной комп-
лекцией.
Еще больше Деница и меня сблизила совместная по-
ездка на побережье Атлантического океана, где полным
ходом шло строительство ангаров для подводных лодок.
Главнокомандующий военно-морскими силами Редер был
явно не в восторге от нашей дружбы. Недолго думая, он
запретил Деницу обсуждать со мной технические пробле-
мы.
В конце декабря 1942 года командир успешно действо-
374
вавшей на морских коммуникациях противника подводной
лодки Шютце сообщил мне, что у Деница возникли серь-
езные разногласия с командованием военно-морских сил и,
видимо, его вскоре сместят с поста командующего подвод-
ным флотом. Через несколько дней от статс-секретаря На-
умана я узнал, что назначенный министерством пропаган-
ды следить за освещением в печати военно-морских
операций цензор вычеркнул фамилию Деница из подписей
под всеми фотографиями, изображающими отправившихся
в совместную инспекционную поездку-командующего под-
водным флотом и его непосредственного начальника.
В начале января я снова оказался в ставке и своими
глазами видел, как взволновало Гитлера появившееся в
иностранной прессе сообщение о морском сражении, о
котором Редер и его штаб лишь вкратце информировали
фюрера. В итоге обсуждение возможного применения бо-
лее рациональных методов строительства подводных лодок
как-то само собой вылилось в откровенный разговор о
причинах моего неудачного сотрудничества с Редером. Я
рассказал ему о том, что Редер, в сущности, запретил
Деницу встречаться со мной, об опасениях офицеров под-
водного флота за его судьбу и о происках цензуры. Из
наблюдений за поведением Бормана я сделал вывод, что
нужного эффекта можно достичь, если заронить в душу
Гитлера хоть малейшее подозрение. Бессмысленно было
пытаться впрямую повлиять на него, ибо он отказывался
принимать решение, если чувствовал, что его ему навязы-
вают. Поэтому я лишь дал понять, что Дениц способен
устранить те трудности, которые препятствуют осущест-
влению наших планов. На самом деле я хотел смещения
Редера, и, как ни странно, мне это удалось. Учитывая
прямо-таки маниакальную привязанность, которую Гитлер
испытывал к своим старым сотрудникам, я, естественно, не
возлагал слишком больших надежд на нашу встречу.
30 января Дениц был произведен в чин гросс-адмирала
и назначен на место Редера, которого перевели на почет-
ную должность генерального инспектора военно-морских
сил. Это давало лишь право на торжественные похороны
Решительный характер Деница, его глубокие профес-
375
сиональные знания и умение вовремя привести техничес-
кие аргументы вплоть до конца войны надежно защищали
военно-морской флот от последствий импульсивных и
непродуманных решений Гитлера. Я теперь часто встре-
чался с гросс-адмиралом, однако наше тесное сотрудниче-
ство началось, как водится, с недоразумения. В середине
апреля 1943 года Гитлер выслушал доклад Деница и, не
спросив моего мнения, немедленно объявил выпуск во-
оружения для военно-морских сил первоочередной зада-
чей, хотя еще три месяца тому назад — 22 января -
приоритет получила программа расширения производства
танков. Между армией и флотом могла разгореться жесто-
кая конкурентная борьба, но никакого моего вмешатель-
ства для ее предотвращения не потребовалось. Дениц
быстро осознал, что сотрудничество с мощным аппаратом
управления вооружений сухопутных войск принесет ему
гораздо больше пользы, чем все обещания Гитлера. Вско-
ре мы договорились передать под контроль моего ведом-
ства судостроительные заводы, а также все производство
торпед и снарядов для корабельных орудий. Взамен я
твердо обещал добиться осуществления разработанной Де-
ницем программы строительства военно-морского флота.
Если раньше мы вводили в строй в месяц самое большее
двадцать подводных лодок суммарным водоизмещением
16000 тонн, то теперь нам предстояло довести их число до
пятидесяти. Соответственно общий тоннаж должен был
также возрасти. Кроме того, мы договорились увеличить
количество минных тральщиков и торпедных катеров.
Дениц объяснил мне, что если мы не усовершенствуем
конструкцию своих подводных лодок, то будем вынуждены
практически прекратить подводную войну. Командование
военно-морских сил наконец признало порочность кон-
цепции строительства погружающихся на короткий срок
«подводных кораблей» и решило установить на подводных
лодках аккумуляторные батареи повышенной емкости. Это
позволило использовать более мощные электромоторы и
увеличить тем самым скорость и дальность плавания под
водой.
376
В таких случаях самое главное — найти подходящего
руководителя проекта. Мой выбор пал на некоего Меркера.
Этим я нанес смертельную обиду всем инженерам-корабле-
строителям, ибо сей уроженец Швабии раньше ничем по-
добным не занимался, но зато показал себя превосходным
конструктором пожарных автомобилей. 5 июля 1943 года
он представил нам новую программу строительства подвод-
ных лодок. Если раньше они строились на верфях, где не
представлялось возможным расширить производство, то
теперь Меркер предложил перенять опыт автомобильной
промышленности США и изготовлять все оборудование,
включая энергетические установки, внутри страны, а затем
доставлять их по воде или по суше на верфи и там собирать
поточным методом, как автомобили, в данном случае —
отсек к отсеку. Его оригинальная идея едва ли не до слез
растрогала Деница, и он, расчувствовавшись, в конце засе-
дания заявил: «С этого момента мы начинаем новую жизнь».
Сперва мы лишь в общих чертах представляли себе,
как должны выглядеть подводные лодки нового образца.
Для тщательной разработки проекта была создана комис-
сия, во главе которой, вопреки правилам, стал не один из
ведущих специалистов в области кораблестроения, а адми-
рал Топп. Дениц откомандировал его в наше распоряже-
ние, и нам даже не потребовалось четко определять сферу
его компетенции, поскольку он сразу же нашел общий
язык с Меркером.
Не прошло и четырех месяцев после первого заседания
комиссии по кораблестроению, как уже 11 ноября 1943
года были готовы все чертежи, а еще через месяц Дениц и
я осматривали спущенную на воду деревянную модель
подводной лодки. Еще во время проведения опытно-конст-
рукторских работ главный комитет по судостроению начал
раздавать заказы промышленникам; впервые мы использо-
вали этот метод, когда готовились приступить к производ-
ству новой модели танка «пантера», и он полностью оправ-
дал себя. Лишь благодаря ему оказалось возможным уже в
1944 году провести испытание первых шести подводных
лодок нового образца. Даже в первые месяцы 1945 года,
несмотря на поистине катастрофическую ситуацию, мы,
безусловно, выполнили бы свое обещание строить ежеме-
сячно, как минимум, сорок подводных лодок, если бы
верфи не подвергались интенсивным воздушным налетам.
* * *
Через три недели после подписания Деницем и мной
совместного распоряжения о принятии новой программы
кораблестроения, 26 июля 1943 года, я добился от Гитлера
обещания передать весь контроль за ее осуществлением в
ведение моего министерства. По тактическим соображени-
ям я обосновал свое распоряжение тем, что многим пред-
приятиям придется свернуть производство товаров народ-
ного потребления и целиком переключиться на выполнение
военных заказов. Я объяснил Гитлеру, что задействовать
придется не только 500000 немецких рабочих, но также
руководителей заводов и фабрик, которые, естественно,
придется переоборудовать. Большинство гаулейтеров вос-
противится столь высокомасштабной реконструкции. Ми-
нистерство экономики уже показало свою неспособность
противостоять им — я как бы заранее предвосхищал собы-
тия, но их развитие подтвердило мою правоту.
В ходе необычайно долгих и нудных, сводившихся
преимущественно к поиску обходных путей переговоров
всех причастных к претворению в жизнь этой программы
рейхсминистров и представителей управления по осуществ-
лению четырехлетнего плана в конце концов призвали
высказать свои возражения в письменном виде, а затем
Ламмерс 26 августа собрал их в зале заседаний кабинета
министров. Функ неожиданно проявил широту натуры,
«произнес блещущую остроумием речь на собственных
похоронах» и тем самым добился от всех присутствующих
единодушного согласия на передачу моему ведомству кон-
троля над производством всех видов вооружений. Ламмерс
скрепя сердце был вынужден пообещать попросить Борма-
на известить Гитлера об итогах этого совещания. Через
несколько дней Функ и я отправились в ставку, чтобы
заручиться окончательным согласием Гитлера.
К моему великому удивлению, фюрер в присутствии
378
Функа сразу же резко оборвал меня и раздраженно заявил,
что не желает выслушивать никаких пояснений к проекту
нового закона. Борман, дескать, пару часов тому назад
предупредил его о моем намерении вынудить его поставить
свою подпись под документом, который, оказывается, не
согласован ни с рейхсминистром Ламмерсом, ни с рейхс-
маршалом. Он требует, чтобы его не втягивали ни в какие
истории и не заставляли становиться на сторону одного из
соперников. Я попытался было втолковать ему, что вполне
достаточно, если Ламмерс в силу своей должности догово-
рится не с Герингом, а со статс-секретарем подчиненного
ему управления, но Гитлер снова перебил меня: «Я рад, что
хотя бы Борман до конца предан мне». Он явно подозревал,
что мы хотим обмануть его.
Функ рассказал обо всем Ламмерсу, и мы спешно вы-
ехали навстречу Герингу, который направлялся в ставку из
своего расположенного в Роминтенской пустоши охотничь-
его хозяйства. Сперва рейхсмаршал не скрывал своего него-
дования; его, бесспорно, так же тенденциозно информиро-
вали о наших планах и предупредили, чтобы он держал ухо
востро. Однако любезный, обходительный Функ своим крас-
норечием сумел сломить возникшую между нами стену и
постепенно убедил Геринга в необходимости поддержать
предложенный проект закона. От нас потребовалось только
внести в него следующую поправку: «Рейхсмаршал Велико-
германского рейха по-прежнему сохраняет за собой все пол-
номочия руководителя управления по осуществлению четы-
рехлетнего плана». Поправка эта не имела никакого реального
значения. Я возглавлял Центральное управление планирова-
ния и вполне мог распоряжаться большинством формально
подчиненных Герингу предприятий.
Рейхсмаршал в знак согласия поставил свою подпись
под законопроектом, а Ламмерс в свою очередь передал по
телеграфу, что ни у кого больше нет против него возраже-
ний. После этого Гитлер также заявил о своей готовности
подписать законопроект, который вступил в силу 2 сентяб-
ря. Отныне моя должность официально именовалась не
«рейхсминистр вооружений и боеприпасов», а «рейхсми-
нистр военной промышленности».
379
Борман так ничего и не добился. Однако я не стал
жаловаться на него Гитлеру, а предоставил ему возмож-
ность поразмыслить на досуге над поведением своего сек-
ретаря. На собственном опыте я уже убедился, что не стоит
разоблачать происки Бормана и ставить Гитлера в неловкое
положение.
Борман никак не мог смириться с моим стремлением
расширить сферу компетенции своего министерства и на-
делить его как можно более широкими полномочиями.
Кроме того, моя деятельность на этом посту требовала
поддержания тесных контактов с такими представителями
высшего командного состава, как Гудериан, Цейтцлер,
Фромм и, наконец, Дениц. В окружении Гитлера меня
поддерживали адъютанты Гитлера от сухопутных войск и
военно-воздушных сил генералы Энгель и фон Белов, глав-
ный адъютант Шмундт, а также лечащий врач Гитлера
Карл Брандт, которого Борман считал своим личным вра-
гом.
Как-то вечером, после нескольких рюмок «Штейнхаге-
ра», Шмундт доверительно сообщил мне, что в отличие от
Геринга все генералы относятся ко мне с огромным дове-
рием. С несколько чрезмерным пафосом он воскликнул:
«На сухопутные войска вы всегда можете положиться, гос-
подин Шпеер, они на вашей стороне».
Честно говоря, я не знал, зачем Шмундт так открыто
льстил мне, и вообще казалось, что он просто перепутал
мнение генералитета и основного офицерского состава су-
хопутных войск. Я также предположил, что Шмундт не
только мне говорил такие комплименты, и, конечно же,
они сразу же становились известными Борману. Слишком
тесным был круг сотрудников ставки.
Примерно в это же время — осенью 1943 года - Гитлер
изрядно смутил меня, назвав в присутствии нескольких
офицеров полевого штаба Гиммлера и меня своими «равно-
правными соратниками». Какими бы соображениями он ни
руководствовался, его высказывание вряд ли могло понра-
виться рейхсфюреру СС, наверняка полагавшему, что, кро-
ме него, никто не пользуется таким непререкаемым авто-
ритетом. В один из этих дней я встретился с Цейтцлером,
380
и он поспешил поделиться со мной радостной вестью:
«Фюрер очень доволен вами! Он недавно заявил, что воз-
лагает на вас большие надежды! После Геринга на нашем
политическом небосклоне взошло новое светило!» Я по-
просил Цейтцлера никому не рассказывать об этих словах
фюрера. Но так как мне уже успели поведать о них и другие
обитатели «запретной зоны № 1», не подлежало сомнению,
что Борману также стало известно мнение Гитлера. Обла-
давший огромным влиянием его секретарь был вынужден
признать, что этим летом ему не удалось настроить своего
шефа против меня. Наоборот, Борман добился прямо про-
тивоположного результата.
Так как Гитлер обычно был довольно скуп на похвалу,
Борман сразу же воспринял ее как угрозу. Он полагал, что
я вдвойне опасен ему, так как не принадлежу к среде
преданных ему партийных иерархов. С этого момента в
кругу своих ближайших сотрудников он неоднократно об-
винял меня не только во враждебном отношении к партии,
но и в намерении стать преемником Гитлера. Нельзя ска-
зать, что он был совсем уж не прав. Я припоминаю, что в
беседах с Мильхом несколько раз касался этой темы.
Бесспорно, Гитлер оказался тогда в довольно затруд-
нительном положении, ибо не знал, кого избрать своим
преемником. Геринг утратил всякий авторитет. Гесс своим
поступком сам исключил себя из числа претендентов, во-
круг Шираха Борман сплел сеть интриг, и он теперь был
связан по рукам и ногам, а сам начальник партийной
канцелярии, как, впрочем, Гиммлер и Геббельс, не являл-
ся, но мнению Гитлера, «в должной мере творческой лич-
ностью». Во мне Гитлер обнаружил, вероятно, родственные
черты. Я был для него талантливым архитектором, который
не только довольно быстро сделал политическую карьеру,
но и обеспечил подъем производства военной продукции,
неожиданно проявив организационные способности в до-
вольно специфической области. Я только никак не показал
себя в сфере внешней политики — четвертой вотчине Гит-
лера. Возможно, он рассматривал меня как одаренного
художника, волею случая заброшенного в политику и, воп-
реки всем утверждениям, добившегося здесь больших успе-
381
хов. Моя биография как бы подтверждала правильность
выбранного им собственного жизненного пути.
В тесном кругу я называл Бормана не иначе как «че-
ловеком с рачьими клешнями». Энергичный, хитрый и
жестокий Борман готов был, подобно раку, намертво вце-
питься в ногу любому, кого он подозревал в намерении
забраться наверх. Теперь он стремился лишить меня реаль-
ной власти и прилагал все усилия для достижения этой
цели. С октября 1943 года гаулейтеры единым фронтом
выступали против меня, и уже через год я иной раз в
отчаянии выражал готовность подать в отставку. Вплоть до
конца войны ни Борман, ни я так и не смогли одержать
победу в этой борьбе. Гитлер постоянно сдерживал Борма-
на и поддерживал меня; иногда он проявлял ко мне благо-
склонность, но бывал также очень груб со мной. Однако
сотрудники моего аппарата добились поистине огромных
успехов и весьма умело использовали наш военно-про-
мышленный потенциал. Тут уж Борман ничего не мог
поделать. Эта структура была слишком тесно связана с
человеком по имени Альберт Шпеер. Без него она попросту
бы распалась, что в свою очередь немедленно поставило бы
под угрозу проведение военных операций.
20
Воздушные налеты
Упоение достигнутыми в первые месяцы успехами и
словами благодарности вскоре прошло, так как на мои
плечи легло тяжкое бремя забот. Препятствия мне чинили
на каждом шагу. Тревогу вызывали не только нерешенные
проблемы рабочей силы и материально-технического снаб-
жения и придворные интриги. Участившиеся налеты бри-
танской авиации, немедленно сказавшиеся на положении
дел в военной промышленности, заставили меня на какое-
то время забыть о Заукеле, Бормане и Центральном управ-
лении планирования. Однако эти обстоятельства одновре-
менно способствовали повышению моего авторитета.
Несмотря на то что многие предприятия вышли из строя,
382
мы в результате не только не снизили, но, напротив, еще
больше увеличили выпуск вооружения, боеприпасов и бо-
евой техники.
Эти налеты означали, что война пришла в Германию.
В горящих, опустошенных городах теперь каждый день
ощущали ее жаркое дыхание, и это побудило нас напрячь
все силы.
Выпавшие на долю населения испытания только уси-
лили его волю к сопротивлению; рядовые немцы скорее
окрепли духом — такое впечатление создалось у меня тогда
после встреч с ними, а также после посещения военных
заводов. Мы лишились девяти процентов производствен-
ных площадей, но, удвоив усилия, с лихвой возместили эти
потери.
Наиболее ощутимый ущерб нанесли вынужденные
оборонительные меры; стволы десяти тысяч тяжелых зе-
нитных орудий на территории рейха или различных запад-
ных театрах военных действий были направлены в небо,
хотя их можно было бы перебросить в Россию и использо-
вать там для стрельбы по танкам и другим наземным целям.
Если бы не активные действия авиации союзников против
Германии - своего рода второй фронт, — наша противотан-
ковая артиллерия получила бы гораздо больше боеприпа-
сов. Кроме того, на отражение ее атак были брошены сотни
тысяч молодых солдат. Треть предприятий оптической про-
мышленности изготовляла прицелы для зенитной артилле-
рии, половина всех электротехнических заводов произво-
дила для нее радиолокационное оборудование. Поэтому,
несмотря на высокий уровень развития этих отраслей гер-
манской промышленности, армии западных союзников были
гораздо лучше оснащены современными приборами, чем
наши фронтовые части.
♦ ♦ ♦
Первое представление о том, какие серьезные испыта-
ния ожидают нас в 1943 году, мы получили уже в ночь с 30
на 31 мая 1942 года, когда англичане совершили налет на
Кёльн. В нем участвовали 1046 самолетов, то есть практи-
чески вся их бомбардировочная авиация.
383
По случайному стечению обстоятельств в то утро Ге-
ринг вызвал нас к себе, но не в «Каринхалл», а в располо-
женный во Франконской Швейцарии замок Вельденштейн.
Рейхсмаршал пребывал в дурном настроении и никак не
желал поверить сообщениям о воздушном налете на Кёльн.
«Нельзя за ночь сбросить столько бомб! — орал он расте-
рянному адъютанту. - Немедленно соедините меня с гау-
лейтером Кёльна!» В итоге мы стали свидетелями совер-
шенно бессмысленного телефонного разговора. «Ваш
полицай-президент в своем отчете нагло лжет!» Гаулейтер,
видимо, возразил ему. «Я, как рейхсмаршал, заявляю вам,
что эти цифры чрезмерно завышены. Как вы можете док-
ладывать фюреру такую чушь!» Гаулейтер на другом конце
провода явно настаивал на своем. «Как вы считали зажи-
гательные бомбы? Вы же лишь приблизительно могли оп-
ределить их количество! Я еще раз заявляю вам, что оно
сильно преувеличено. Это все ложь! Тотчас же внесите
исправления в ваш доклад фюреру! Или вы хотите сказать,
что я лгу? Я сам сообщу фюреру подлинные данные. И
никто не посмеет усомниться в них!»
Затем как ни в чем не бывало Геринг показал нам
свою новую резиденцию, в которой когда-то жили его
родители. Он вел себя так, словно уже давным-давно
наступил мир: приказал принести архитектурные проекты
и долго объяснял нам, какой великолепный замок будет
воздвигнут на месте окруженного развалинами скромного
родительского дома. Но прежде всего он собирался пост-
роить здесь надежное бомбоубежище, проект которого
также был готов.
Через три дня я прибыл в ставку и убедился, что ее
обитатели никак не могли успокоиться — так сильно взвол-
новал их воздушный налет на Кёльн. Я рассказал Гитлеру
о странном разговоре Геринга с гаулейтером Гроэ. Есте-
ственно, я высказал предположение, что Геринг располагал
более точными сведениями, чем его собеседник. У Гитлера,
однако, уже создалось свое мнение. Он представил Герингу
уже почерпнутые из прессы вражеских государств данные;
количество участвовавших в налете бомбардировщиков и
сброшенных бомб даже превышало цифры, приведенные в
384
донесении полицией президента Кёльна. Гитлер был край-
не возмущен стремлением Геринга исказить факты, но
возлагал также часть вины на главное командование воен-
но-воздушных сил. На следующий день он, как всегда,
принял Геринга и больше ни разу не упомянул об этой
некрасивой истории.
♦ * *
Уже 10 сентября 1942 года я заявил Гитлеру, что пре-
кращение производства танков во Фридрихсхафене и ша-
рикоподшипников в Швейнфурте неизбежно повлечет за
собой тяжкие последствия. Гитлер немедленно приказал
окружить эти два города плотным кольцом зенитных бата-
рей. Я понял, что, если вместо причиняющих значитель-
ный ущерб целым районам, но, в сущности, совершенно
бессмысленных «бомбежек по площадям» союзники попы-
таются целенаправленно разрушать центры военной про-
мышленности, исход войны будет окончательно решен уже
в 1943 году. 11 апреля я предложил Гитлеру поручить осо-
бому комитету промышленников изучить все системы энер-
госнабжения Советского Союза и выявить их наиболее
уязвимые места. Но через четыре недели не мы, а британ-
ская авиация предприняла первую попытку, действуя по
принципу поперечного миелита, парализовать нерв нашей
военной промышленности и тем самым оказать решающее
влияние на ход войны. 17 мая девятнадцать английских
самолетов нанесли бомбовые удары по дамбам Рурской
области.
Полученные на рассвете первые сообщения меня чрез-
вычайно встревожили. Была разрушена дамба на реке Мёне,
и ее воды, клокоча, хлынули в долину. Ничего не было
известно об остальных трех плотинах. Рано утром мы вы-
летели в Рур и к тому моменту, когда самолет приземлился
на аэродроме Верль, были просто потрясены открывшейся
сверху картиной разрушений. Так, находившаяся у подно-
жия разрушенной дамбы, оснащенная мощными агрегата-
ми электростанция была буквально стерта с лица земли.
Целые районы Рурской области оказались под водой.
385
Залитое ею и засыпанное грязью и илом электрооборудо-
вание насосных станций вышло из строя. В результате
остановились многие заводы, оказалась нарушенной схема
поступления населению питьевой воды. Представленный
мною вскоре в ставку отчет, как было сказано в соответ-
ствующем протоколе, произвел глубокое впечатление на
фюрера. Он даже пожелал оставить его у себя.
В ходе этого рейда англичанам не удалось разрушить
остальные три плотины и поставить жителей Рурской доли-
ны летом в очень тяжелое положение — ведь именно из
этих водохранилищ они получали питьевую воду. Однако
бомба все же попала в дамбу Сорпеталь. В тот же день я
осмотрел воронку и облегченно вздохнул: к счастью, она
оказалась ниже уровня воды. Попади бомба чуть выше — и
маленький ручеек очень быстро превратился бы в бурный
поток, который смыл бы возведенную из земли и каменных
глыб насыпь. Оказалось, что гораздо эффективнее посы-
лать всего лишь несколько самолетов для нанесения ударов
по конкретным целям, чем отправлять чуть ли не всю свою
бомбардировочную авиацию разрушать наши города. В
данной ситуации англичане совершили только одну ошиб-
ку, и я до сих пор не могу понять, почему они так посту-
пили. Они слишком рассредоточили свои силы и в ту же
ночь сбросили зачем-то бомбы еще и на расположенную в
семидесяти километрах отсюда плотину Эдерталь, которая
не имела никакого отношения к системе водоснабжения
Рура.
Через несколько дней переброшенные мной со строи-
тельства Атлантического вала в район Мёне и Эдера 7000
человек не покладая рук трудились над восстановлением
дамб. К 22 сентября 1943 года, то есть еще до начала частых
осенних дождей, пробитая в дамбе Мёне брешь глубиной
двадцать два и шириной семьдесят семь метров была пол-
ностью заделана. Это означало, что после сильных осадков
к лету 1944 года в водохранилище скопится достаточно
запасов воды. Уж не знаю, почему британская авиация не
сорвала восстановительные работы, хотя такая возможность
у нее имелась. Достаточно было сбросить на стройплощад-
386
ку несколько зажигательных бомб, и все строительные леса
были бы охвачены пламенем.
♦ * ♦
Я понимал, что боевой потенциал наших военно-воз-
душных сил к тому времени резко снизился, и тем не
менее, учитывая наш опыт, вновь и вновь задавал себе
вопрос: почему они все-таки не совершили налеты на ана-
логичные стратегически важные объекты противника? Ведь
их разрушение могло иметь катастрофические последствия
для военной экономики этих стран. Прошло две недели, и
в конце мая я опять предложил Гитлеру создать рабочую
группу по установлению стратегически важных целей на
территории вражеских государств. Гитлер остался верен
себе, то есть, как обычно, не проявил должной решимости.
«На мой взгляд, бессмысленно убеждать генеральный штаб
военно-воздушных сил в необходимости прислушаться к
советам ваших сотрудников из числа промышленников. Я
лично уже неоднократно говорил на эту тему с генералом
Ешоннеком — и никакого результата». Очевидно, Гитлер не
собирался в данной ситуации воспользоваться своей влас-
тью; ему вообще не дано было понять, что такого рода
операции могут коренным образом изменить ход военных
действий. В период между 1939 и 1941 годами он, несом-
ненно, однажды уже упустил свой шанс. Ему следовало бы
не посылать свои самолеты сбрасывать смертоносный груз
на английские города, а четко скоординировать действия
подводных лодок. Они могли бы блокировать те англий-
ские порты, чьи сооружения по своей мощности не были
рассчитаны на прием и отправку большого количества су-
дов, - ведь к берегам Англии уже тогда шли конвои с
грузами. Теперь Гитлер не понял, что судьба даруют ему
еще один шанс. Правда, англичане, если не считать их
налетов на дамбы Рурской области, поступали столь же
неразумно.
Но ни отказ Гитлера поддержать мое предложение, ни
отсутствие возможности хоть как-то повлиять на главное
командование военно-воздушных сил ничуть не обескура-
жили меня. 23 июня я собрал у себя нескольких специали-
387
стов и создал из них комиссию по установлению наиболее
важных объектов противника. Наше первое предложение
касалось угледобывающей промышленности Англии, так
как изданная там справочная литература содержала исчер-
пывающие сведения об этой отрасли индустрии и конкрет-
ной роли каждого предприятия в увеличении топливного
баланса страны. К сожалению, мы запоздали со своим
предложением на два года: наша авиация была уже не в
состоянии осуществить эту акцию.
Мы учли ее ограниченный боевой потенциал и вновь
вспомнили об уязвимых местах в энергохозяйстве России.
К тому же, по нашим данным, там отсутствовала налажен-
ная система противовоздушной обороны. Кроме того, струк-
тура энергохозяйства Советского Союза была совершенно
иной, чем в западных государствах. Если промышленное
развитие в этих странах привело к строительству электро-
станций средних размеров, то в Советском Союзе произ-
водство электроэнергии было сосредоточено в нескольких
пунктах, расположенных, как правило, по обширной тер-
ритории промышленных зон. Так, например, Москву снаб-
жала электроэнергией находящаяся в верховьях Волги элек-
троцентраль. А ведь, согласно полученным нами сведениям,
60 процентов всех так необходимых оптической и электро-
технической промышленности приборов производилось в
столице Советского Союза. Достаточно было обрушить град
фугасных и зажигательных бомб на расположенные в Ураль-
ском промышленном районе электростанции, как в Совет-
ском Союзе не только бы встали на долгий срок сталели-
тейные заводы, но и полностью приостановилось бы
производство танков и боеприпасов. Одно прямое попада-
ние в турбину или ее подводящие линии — и хлынувшие
потоки воды причинят больше разрушений, чем несколько
бомб. А поскольку многие советские электростанции были
построены с помощью немецких фирм, мы располагали
также всей технической документацией и чертежами.
26 ноября Геринг приказал усилить 6-й авиационный
корпус под командованием генерала Рудольфа Майстера
соединениями дальней бомбардировочной авиации. В де-
кабре весь корпус был переброшен под Белосток. Мы сроч-
388
но изготовили деревянные макеты электростанций, чтобы
пилоты могли отрабатывать на них приемы прицельного
бомбометания. В начале декабря я доложил Гитлеру о под-
готовке операции, а Мильх информировал о наших планах
нового начальника генерального штаба военно-воздушных
сил Гюнтера Кортена, с которым он поддерживал дружес-
кие отношения. 4 февраля в своем письме Кортену я под-
черкивал, что «даже на сегодняшний день сохранились еще
оперативные возможности... для развязывания воздушной
войны против Советского Союза... У меня есть все основа-
ния предполагать, что налеты на электростанции в Мос-
ковско-Волжском районе приведут к существенному сни-
жению военно-промышленного потенциала Советского
Союза». Как правило, успешное проведение таких акций
зависит от многих случайных факторов. Я лично вовсе не
был убежден в том, что эта операция могла изменить ход
войны. В послании Кортену я лишь выразил надежду на то,
что она ослабит наступательную мощь Красной Армии, на
восстановление которой при условии бесперебойных по-
ставок боевой техники из США потребуется несколько
месяцев.
И вновь’выяснилось, что мы запоздали на два года. В
связи с зимним наступлением русских войск на Восточном
фронте сложилась критическая ситуация, и Гитлер, в оче-
редной раз оказавшись в затруднительном положении, опять
проявил поразительную недальновидность В конце февраля
он заявил мне, что «корпус Майстера» получил приказ
подвергнуть массированной бомбардировке железнодорож-
ные магистрали с целью сорвать подвоз подкреплений и
военных грузов наступающим русским войскам. Я попы-
тался доказать, что этим он ничего не добьется, ибо земля
в России в это время промерзает насквозь, и бомбы могут
проделать в ней только неглубокие воронки. Я также на-
помнил Гитлеру, что движение по изготовленным из гораз-
до менее прочных материалов рельсам немецких железных
дорог восстанавливалось обычно уже через несколько ча-
сов. Но он не пожелал прислушаться к моим аргументам.
Эта почти вся совершенно бессмысленная операция никак
не отразилась на темпах наступления русских войск; бое-
389
вой потенциал корпуса был растрачен впустую, и почти все
входившие в его состав самолеты были уничтожены.
Более того, Гитлер вдруг вознамерился жестоко ото-
мстить Англии и окончательно утратил всякий интерес к
новой стратегии воздушной войны. А ведь даже после ги-
бели «корпуса Майстера» в нашем распоряжении остава-
лось еще вполне достаточное для ее осуществления коли-
чество бомбардировщиков. Но Гитлер убедил себя в том,
что стоит совершить несколько массированных налетов на
Лондон, как Англия тут же прекратит воздушное наступле-
ние на Германию. Только поэтому он потребовал еще в
1943 году начать разработку и производство новых образ-
цов тяжелых бомбардировщиков. Безрезультатными оказа-
лись все попытки доказать ему, что на' территории России
есть гораздо более значительные стратегические цели. Прав-
да, Гитлер даже летом 1944 года подчас соглашался с моими
доводами, но ни он, ни высокопоставленные генералы
военно-воздушных сил не оказались в состоянии понять
сущность принципиально новой стратегии воздушной вой-
ны. Следует отметить, что здесь противник ничем не отли-
чался от них.
♦ ♦ ♦
Пока я предпринимал оказавшиеся напрасными уси-
лия, англо-американская авиация в течение восьми дней, с
25 июля по 2 августа — совершила пять массированных
налетов на Гамбург. Итог этой ненужной с любой тактичес-
кой точки зрения акции был ужасен. Сразу же была пол-
ностью разрушена водопроводная станция, и пожарные не
смогли быстро потушить охвативший целые кварталы по-
жар. Языки пламени жадно лизали плавившийся асфальт,
бросившиеся в подвалы люди вскоре погибали от удушья,
а те, кто успевал выскочить на улицу, превращались в
живые факелы. Казалось, в городе произошло очень силь-
ное землетрясение или извержение вулкана. Гаулейтер Ка-
уфман слал Гитлеру одну телеграмму за другой, умоляя
приехать в Гамбург. Так ничего и не добившись, он попро-
сил Гитлера хотя бы принять членов наиболее отличивших-
390
ся спасательных команд. Но фюрер ему даже в этом отка-
зал.
Гамбург постигла участь, уготованная Гитлером и Ге-
рингом в 1940 году Лондону. Я помню, что мы тогда
собрались как-то за ужином в рейхсканцелярии и Гитлер
был настолько упоен перспективой разрушения столицы
Англии, что, все более распаляясь, принялся убеждать го-
стей: «Вы когда-нибудь видели карту Лондона? Город по-
строен так, что достаточно одного очага загорания — и он,
как и 200 лет тому назад, превратится в море огня. Геринг
абсолютно прав: фугасные бомбы не дадут нужного эффек-
та. А вот после зажигательных бомб от Лондона останутся
только обгоревшие развалины! И пожарные ничего не смо-
гут сделать!»
После налетов на Гамбург я был настолько встрево-
жен, что на состоявшемся 29 июля во второй половине дня
заседании руководства Центрального управления планиро-
вания прямо заявил: «Еще несколько акций такого масш-
таба — и столь бурно обсуждаемые нами проблемы отпадут
сами собой. Все стремительно покатится вниз... И тогда
нам останется лишь провести последнее заседание...» Через
три дня я сообщил Гитлеру, что система военной промыш-
ленности начинает разваливаться и что стоит подвергнуть
столь же массированным бомбардировкам еще шесть круп-
ных городов — и производство вооружения в Германии
полностью приостановится. Внешне Гитлер никак не отре-
агировал на мои слова. «Уверен, что вы снова сумеете
навести порядок», — спокойно ответил он и перевел разго-
вор на другую тему.
Самое удивительное, что Гитлер оказался прав. Мы,
действительно, смогли снова навести порядок, но отнюдь
не благодаря действиям руководящих органов нашей сис-
темы, которые даже при самых благих побуждениях спо-
собны были давать лишь общие указания, а потому, что
персонал предприятий и в первую очередь рабочие прило-
жили все силы и предотвратили спад производства. К сча-
стью, после налетов на Гамбург не последовало столь же
разрушительных бомбовых ударов по другим городам. Про-
391
тивник опять дал нам возможность приспособиться к ситу-
ации и свести к минимуму ущерб от его будущих акций.
17 августа, то есть через две недели после бомбарди-
ровки Гамбурга, над Германией впервые появились самоле-
ты стратегической авиации США. Они нанесли удар по
Швейнфурту. Здесь находилось большинство наших шари-
коподшипниковых заводов, которые так и так не удовлет-
воряли потребности военной промышленности.
Противник опять совершил кардинальную ошибку.
Большая часть его «летающих крепостей» — 146 из 376
самолетов - сбросила свой смертоносный груз не на эти
предприятия, а на расположенный в Регенсбурге авиасбо-
рочный завод. Его разрушение не оказало никакого воздей-
ствия на положение дел в нашей авиационной промышлен-
ности. Наиболее важное значение имело то обстоятельство,
что 17 августа английские самолеты почти одновременно и
по-прежнему беспорядочно бомбили другие города.
Объем производства особенно необходимых для вы-
пуска военной продукции подшипников диаметром от 6,4
до 24 см уменьшился почти на тридцать восемь процентов.
Поэтому нависшая над Швейнфуртом угроза новых воз-
душных налетов не заставила нас эвакуировать из города
шарикоподшипниковые заводы, так как эта операция по-
влекла бы за собой приостановку их выпуска на три-четыре
месяца. По той же причине мы отказались от перебазиро-
вания шарикоподшипниковых заводов из берлинского рай-
она Эркнер, а также из Каннштатта и Штейра, хотя их
месторасположение было наверняка известно врагу.
В июне 1945 года я получил письменный запрос из
штаба английских военно-воздушных сил. Его офицеров
интересовали возможные последствия одновременной бом-
бардировки всех наших шарикоподшипниковых заводов.
«Уже через два месяца мы были бы вынуждены значитель-
но снизить темпы производства вооружений, - ответил я
им, - а еще через два месяца вообще прекратить его в том
случае, если:
1. Одновременно были бы совершены налеты на все
шарикоподшипниковые заводы (в Швейнфурте,
392
Штейре и Каннштатте, а также во Франции и Ита-
лии);
2. Эти предприятия затем каждые две недели три-четыре
раза подвергались бы бомбардировке;
3. Еще через какое-то время тяжелые бомбардировщики
союзников по два раза каждые восемь недель на
протяжении шести месяцев совершали бы налеты на
эти заводы, что привело бы к полному срыву восста-
новительных работ».
После первого удара мы смогли так быстро оправиться
лишь потому, что использовали запасы шарикоподшипни-
ков как со складов вермахта, так и применяемые в так
называемом непрерывном производстве. Как правило, этот
процесс продолжался шесть-восемь месяцев, а затем рабо-
чие - зачастую чуть ли не в рюкзаках — переносили кус-
тарно изготовленные изделия из цехов в монтажные мас-
терские. Мы всерьез опасались, что если противник перейдет
к стратегии уничтожения с воздуха конкретных целей, то
разрушение пяти-шести небольших промышленных объек-
тов губительным образом скажется на всей нашей военной
п ром ы ш л е н ности.
Второй удар последовал только через два месяца. 14
октября мы обсуждали с Гитлером в его штаб-квартире в
Восточной Пруссии насущные проблемы моего ведомства,
когда на пороге внезапно появился Шауб: «Рейхсмаршал
хочет срочно поговорить с вами. На этот раз у него радост-
ная новость!» После разговора по телефону с Герингом
Гитлер сообщил нам, что новый дневной налет на Швейн-
фурт отбит и противник понес большие потери. Якобы по
всей округе валяются обломки сбитых американских бом-
бардировщиков. Я сразу почувствовал: здесь что-то не так,
и попросил разрешения покинуть совещание, ибо намере-
вался лично позвонить в Швейнфурт. Но связь с городом
была прервана, и только с помощью полиции мне удалось
поговорить с мастером одного из заводов. По его словам,
бомбы не только разрушили все заводские корпуса, искры,
попавшие в закалочные ванны, вызвали в цехах пожар, но
и вообще на этот раз причинен гораздо больший ущерб.
393
Производство подшипников нужных нам диаметров упало
теперь на целых шестьдесят процентов.
В этой ситуации я немедленно предоставил одному из
моих самых энергичных сотрудников — генеральному ди-
ректору Кесслеру — чрезвычайные полномочия в такой
специфической области, как изготовление подшипников.
Наши ресурсы были уже на исходе, а все попытки наладить
импорт шарикоподшипников из Швеции и Швейцарии так
толком ни к чему не привели. Тем не менее, нам удалось
избежать катастрофы, так как мы где только можно ис-
пользовали скользящие подшипники. К нашему великому
удивлению, противник опять неожиданно прекратил нано-
сить удары по шарикоподшипниковым заводам.
Правда, 23 декабря его самолеты разбомбили сбороч-
ный цех в Эркнере, но, скорее всего, это произошло совер-
шенно случайно, так как в тот день они просто беспорядоч-
но сбрасывали бомбы на Берлин. И только в феврале 1944
года положение кардинальным образом изменилось. На
протяжении четырех дней Швейнфурт, Штейр и Каннш-
татт по два раза подвергались сильным воздушным налетам.
Затем наступил черед Эркнера, а потом бомбы вновь обру-
шились на Швейнфурт и Штейр. Через шесть недель вы-
пуск шарикоподшипников снизился на двадцать девять
процентов.
В начале апреля 1944 года налеты на эти города снова
внезапно прекратились. Своими непоследовательными дей-
ствиями союзники сами лишили себя возможности при-
близить поражение Германии. Если бы в марте и апреле
они действовали бы так же энергично, как в декабре и
феврале, мы довольно скоро были бы вынуждены капиту-
лировать. Так как даже при увеличении общего объема
производства вооружений на 16 процентов с июня 1943 по
апрель 1944 года, создавшийся дефицит шарикоподшипни-
ков привел бы к прекращению выпуска танков, самолетов
и другой боевой техники. Как ни странно, но развитие
военной промышленности Германии полностью подтвер-
дило правоту Гитлера, который утверждал, что на свете нет
ничего невозможного и что все, кто сомневается в его
словах, будут вскоре посрамлены.
394
Только после войны я узнал причину столь неразум-
ной тактики противника. Оказывается, в штабах его воен-
но-воздушных сил искренне полагали, что уж если в Гер-
мании установлен такой жестокий режим, то при эвакуации
заводов из подвергшихся воздушным налетам городов во-
обще не возникнет никаких трудностей. 20 декабря 1943
года Харрис высказал твердое убеждение в том, что «к
началу этого этапа войны немцы уже предприняли все
мыслимые усилия по рассредоточению таких важных стра-
тегических объектов, как шарикоподшипниковые заводы».
Прямо скажем, он сильно переоценил эффективность авто-
ритарного режима, который внешне действительно казался
сплоченным и несокрушимым.
Еще 19 декабря 1942 года, то есть за восемь месяцев
до первого налета на Швейнфурт, я направил всем орга-
нам военной промышленности приказ, в котором, в част-
ности, говорилось следующее: «Усиление вражеской ак-
тивности в воздухе вынуждает нас как можно скорее
принять все необходимые меры по перебазированию ос-
новных военных заводов». Поддержки своему начинанию
я нигде не встретил. Гаулейтеры любой ценой хотели
сохранить мир и спокойствие в своих небольших, по-
деревенски уютных городках, где почти не ощущалось
дыхание войны, и поэтому наотрез отказались размещать
у себя эвакуируемые предприятия. Их директора в свою
очередь не хотели ввязываться в дрязги с партийными
руководителями и навлекать на себя обвинения в полити-
ческой неблагонадежности. В итоге я так ничего и не
добился.
После второго мощного налета на Швейнфурт 14 сен-
тября 1943 года было снова принято решение рассредото-
чить часть восстановленных предприятий по окрестным
деревням, а остальные разместить в небольших, располо-
женных вне зоны активных действий вражеской авиации
городках в восточной части Германии. Естественно, я вновь
повсюду встретил сильное сопротивление. Так, в январе
1944 года было предложено частично перевести производ-
ство подшипников в пробитые в горах туннели, а в августе
мой уполномоченный все еще жаловался, что возникшие
395
трудности грозят «затянуть до бесконечности работы по
расширению и оборудованию штолен».
Вместо прицельных бомбардировок производственных
площадей английская авиация развернула воздушное на-
ступление на Берлин. Вечером 22 ноября 1943 года я про-
водил заседание в своем кабинете, когда в половине восьмого
по радио прозвучало тревожное сообщение о приближении
к столице целой армады бомбардировщиков. Вскоре мы
услышали, что она уже достигла Потсдама, — я прервал
совещание и спешно отправился к расположенному непо-
далеку похожему на башню сооружению, где размещался
командный пункт управления огнем зенитной артиллерии.
С верхней площадки был хорошо виден Берлин. Но едва я
взошел на нее, как почувствовал, что от мощных разрывов
бомб пол подо мной ходит ходуном и сотрясаются даже
крепкие стены башни. Оглушительный рокот волнами про-
катывался над городом, на протяжении двадцати минут
воздух непрерывно сотрясали гулкие разрывы бомб. Я стрем-
глав бросился вниз по лестнице, а вслед за мной устреми-
лись зенитчики. Кое-кого из них перед этим взрывной
волной с силой ударило о стены, и теперь они зажимали
кровоточащие раны. Весь нижний этаж был до отказа по-
лон людьми. Лица их уже смутно различались в пелене: в
воздухе осела осыпавшаяся со стен штукатурка. Как только
гул затих, я отважился подняться наверх и обомлел: здание
моего министерства было объято пламенем. Я тут же поехал
туда. Несколько секретарш в касках и поэтому похожих на
амазонок под доносившийся время от времени грохот от
взрывающихся вдалеке бомб замедленного действия пыта-
лись вынести из огня папки с документами. На месте моего
кабинета дымилась огромная воронка.
Огонь быстро распространился по всем помещениям и
угрожал перекинуться на восьмиэтажное здание управле-
ния вооружений сухопутных войск. Мы все были, есте-
ственно, крайне возбуждены и теперь, ощутив неожиданно
прилив энергии, решили спасти хотя бы представлявшие
большую ценность телефонные аппараты специальных ли-
ний связи. Мы просто выдергивали провода из розеток, а
затем относили телефоны в надежное место в подвале зда-
396
ния. Утром меня посетил начальник управления генерал
Лееб. «На рассвете пожар удалось потушить, но, к сожале-
нию, мы ничего не можем делать, — с усмешкой сказал
он, — кто-то унес все телефонные аппараты».
Геринг находился тогда в «Каринхалле» и, узнав о
моем ночном посещении пункта управления зенитным ог-
нем, немедленно приказал больше не пускать меня на
верхнюю площадку. Но у меня сложились настолько доб-
рые отношения со служившими в «башне» офицерами, что
они не побоялись ослушаться приказа рейхсмаршала и не
препятствовали мне подниматься наверх.
Во время воздушных налетов на Берлин с верхней
площадки открывалось потрясающее зрелище. Оно могло
очаровать и заставить забыть обо всем на свете, и прихо-
дилось постоянно напоминать себе, что ты живешь в
реальном и очень жестоком мире. Город был ярко осве-
щен фейерверком из сыпавшихся сверху гроздьями осве-
тительных ракет — берлинцы называли их «рождествен-
скими елками», — факелами вспыхивали пораженные
снарядами сам'олеты, а остальные бомбардировщики ис-
полняли в это время в багрово-черном небе пляску свято-
го Витта, пытаясь уйти от тянувшихся к ним лучей про-
жектора. Словом, дух захватывало от этой воистину
апокалипсической картины.
Как только самолеты, отбомбившись, легли на обрат-
ный курс, я сразу же сел в машину и отправился на распо-
ложенные в наиболее разрушенных кварталах заводы. Мы
ехали по заваленным обломками кирпичей, битым стеклом
и всяким хламом улицам, вокруг горели дома, у развалин
сидели или стояли люди, на тротуарах громоздилась мебель
и всевозможный спасенный из огня скарб, в воздухе кру-
жил пепел, от гари и известковой пыли першило в горле,
и создавалось ощущение полнейшей безнадежности. Иног-
да люди вдруг начинали истерически хохотать — столь
странное поведение свойственно им обычно в моменты
грандиозных катастроф. Над городом вздымался в небо
шестиметровый, прорезанный пламенем черный столб дыма.
Поэтому даже днем улицы были как бы погружены во тьму.
Я уже неоднократно пытался рассказать об этом Гит-
397
леру. В последний раз он прервал меня буквально на полу-
слове: «А, кстати, Шпеер, сколько танков будет отправлено
на фронт в следующем месяце?»
Через четыре дня — 26 ноября - в результате нового
массированного налета на Берлин на нашем крупнейшем
танковом заводе в Алькете вспыхнул сильный пожар. Бом-
бы также превратили в руины здание берлинского телефон-
ного узла, и поэтому мы никак не могли вызвать пожарных.
Наконец моему сотруднику Зауру пришла в голову счастли-
вая мысль: позвонить по аппарату прямой связи в ставку —
благо этот телефонный кабель не был поврежден — и по-
просить дежурного офицера известить управление пожар-
ной охраны. Таким образом, Гитлер также узнал о случив-
шемся. Он не стал больше никого запрашивать, а немедленно
распорядился бросить на тушение пожара на танковом
заводе все размещенные как в Берлине, так и на террито-
рии всего гау пожарные части.
К этому времени я уже находился в Алькете. Почти все
цеха сгорели, но берлинским пожарным, которые приехали
раньше других, довольно быстро удалось обуздать разбуше-
вавшееся пламя. Вскоре на завод начали непрерывно при-
бывать пожарные команды из таких сравнительно отдален-
ных городов, как Бранденбург, Ораниенбург и Потсдам, и
обер-брандмейстеры один за другим подходили ко мне,
чтобы отдать рапорт. Они получили приказ лично от фю-
рера, и поэтому даже я не смог побудить их отправиться
тушить другие пожары. К утру все прилегающие к заводу
улицы были забиты множеством пожарных машин. Их
пребывание здесь было совершенно бессмысленным, а между
тем огонь охватил уже многие кварталы Берлина.
В сентябре 1943 года Мильх и я провели выездное
совещание в научно-исследовательском центре ВВС в Рех-
лине на Мюрицзее. Это было сделано ради того, чтобы мои
сотрудники до конца осознали, какие технические пробле-
мы волнуют командование военно-воздушных сил. Нам
представили графики выпуска всех типов самолетов во
вражеских государствах, и прежде всего в США. Мы при-
шли в ужас, когда узнали, что в дальнейшем там предпо-
лагают во много раз увеличить производство бомбардиров-
398
щиков, приспособленных для совершения налетов в днев-
ное время. Оказывается, нынешние бомбардировки с таки-
ми губительными для мирного населения последствиями
были всего лишь репетицией.
Естественно, встал вопрос о том, насколько Гитлер и
Геринг информированы об этих производственных показа-
телях. Мильх с горечью заявил мне, что уже несколько
месяцев напрасно пытается заставить Геринга выслушать
доклад его экспертов по авиационной промышленности
вражеских государств. Но Геринг упорно отказывается при-
нять их, так как фюрер сказал ему, что это все пропаганда,
и теперь рейхсмаршал просто повторяет за ним его слова.
В свою очередь я также неоднократно стремился обратить
внимание Гитлера на эти тревожные цифры, и каждый раз
у меня ничего не получалось: «Не давайте себя обманывать!
Вам подбрасывают фальсифицированные данные. А пора-
женцы из министерства авиации, естественно, попались на
эту удочку». Примерно так он реагировал на все преду-
преждения еще зимой 1942 года и теперь, когда наши
города один за другим превращались в руины, по-прежнему
упорно отстаивал свою пагубную точку зрения.
Примерно в это же время я стал свидетелем ожесто-
ченного спора между Герингом и генеральным инспекто-
ром истребительной авиации Галландом. Последний в тот
день доложил Гитлеру, что несколько истребителей, сопро-
вождавших эскадрильи американских бомбардировщиков,
сбиты не где-нибудь, а под Аахеном. Далее он утверждал,
что если на этих истребителях в ближайшее время устано-
вят дополнительные бензобаки, то под их защитой самоле-
ты американской бомбардировочной авиации еще глубже
проникнут в воздушное пространство Германии. Гитлер
рассказал о его опасениях Герингу. Рейхсмаршал как раз
собирался сесть в свой специальный поезд и отправиться в
Роминтенскую пустошь, когда Галланд пришел проститься
с ним. «Как вы посмели заявить фюреру, что американские
истребители могут долететь до границ рейха?» — закричал
на него Геринг. «Господин рейхсмаршал, — спокойно отве-
тил Галланд, — они вскоре залетят в глубь нашей террито-
рии». Геринг пришел в неистовство: «Чушь, Галланд, что за
399
безумные фантазии? Это чистейшей воды обман!» Галланд
покачал головой: «Да нет, господин рейхсмаршал, это дей-
ствительно так». Он стоял в подчеркнуто небрежной позе —
фуражка чуть сдвинута набок, во рту сигара: «Под Аахеном
сбиты американские истребители. Сей факт не подлежит
сомнению!» Но Геринг никак не желал согласиться с ним:
«Да такого просто быть не может, Галланд!» «А вы проверь-
те, господин рейхсмаршал, — с издевкой ответил Галланд. —
Вам ведь совсем нетрудно это сделать». Тогда в голосе
Геринга зазвучали примирительные нотки: «Ну, Галланд,
вы же опытный летчик и прекрасно знаете, что это просто
невозможно. Давайте условимся: вас ввели в заблуждение!»
Но Галланд в ответ молча качал головой, пока Геринг
наконец не заявил: «В таком случае есть лишь одно объяс-
нение столь невероятному событию. Подбитые истребите-
ли не сразу рухнули на землю, а еще какое-то время летели
в западном направлении». Галланд даже бровью не повел:
«В восточном, господин рейхсмаршал, и я глубоко убеж-
ден...» ’’Достаточно, господин Галланд, — официальным
тоном заговорил Геринг, явно желая прекратить затянув-
шуюся дискуссию, — как своему подчиненному я приказы-
ваю вам признать мою правоту! Вы поняли? Никакие аме-
риканские истребители не долетали до Аахена! Ясно? Я так
и скажу фюреру, что их там не было». И, больше не слушая
Галланда, зашагал к поезду. У вагона он еще раз повернул-
ся и с нескрываемой угрозой в голосе сказал: «Извольте
выполнять приказ!» Я никогда не забуду выражения лица
генерала, когда он, усмехнувшись, небрежно бросил: «Слу-
шаюсь, господин рейхсмаршал!”
По сути своей Геринг вовсе не был склонен витать в
облаках, и иногда мне доводилось слышать от него трезвую
оценку ситуации. Но в данный момент он вел себя, как
человек, проявивший свою полную несостоятельность и
теперь стремившийся обмануть себя и других. Своим неже-
ланием считаться с реальным положением дел и прислу-
шаться к разумным аргументам он в 1941 году уже довел до
самоубийства знаменитого летчика-истребителя и первого
генераллюфтфлюцойгмайстера Эрнста Удета. 19 августа 1943
года в своем кабинете застрелился один из ближайших
400
сотрудников Геринга, начальник генерального штаба воен-
но-воздушных сил генерал-полковник Ешоннек. По словам
Мильха, в найденной на его столе предсмертной записке он
требовал, чтобы рейхсмаршал не присутствовал на его по-
хоронах. Однако Геринг не только принял участие в траур-
ной церемонии, но и от имени Гитлера возложил венок на
могилу Ешоннека.
♦ * *
Я всегда считал одним из наиболее ценных качеств
человека его умение трезво смотреть на вещи и не забивать
себе голову бредовыми идеями. Но когда я размышляю о
предшествовавшем тюрьме периоде своей жизни, то вы-
нужден сделать вывод, что и мне всегда было свойственно
предаваться иллюзиям.
Упорным нежеланием считаться с реальностью — эта
тенденция, кстати, получила довольно широкое распро-
странение ~ грешили отнюдь не только деятели нацио-
нал-социалистического режима. Но если в нормальных
условиях положение могли исправить злая ирония, кри-
тические отзывы и, наконец, отказ общества принимать
человека всерьез, то в Третьем рейхе убедить кого-либо,
а особенно тех, кто принадлежал к правящей элите, в
необходимости пересмотреть свои иллюзорные представ-
ления было совершенно невозможно. Напротив, словно в
кабинете кривых зеркал, любой самообман создавал все
более искаженное восприятие действительности, уводя
человека из мрачного реального мира в не имевший с
ним ничего общего мир грез. В этих зеркалах я мог
увидеть только многократно увеличенное изображение
моего лица, и ни один чужой лик не нарушал этого
однообразия.
Мы все по-разному бежали от реальности. Безусловно,
Геббельс гораздо более трезво оценивал ситуацию, чем,
например, Геринг или Лей. Но если вспомнить, как беско-
нечно далек был от подлинной жизни мир, в котором мы
жили, то оставалось лишь признать, что между теми, кто
предавался несбыточным мечтаниям, и так называемыми
реалистами не было почти никакой разницы.
401
21
Гитлер осенью 1943 года
Люди, которые много лет работали с Гитлером, полно-
стью разделяли мнения его адъютантов: за последний год с
ним, действительно, произошли серьезные перемены. Вряд
ли стоит удивляться этому, так как в 1943 году он пережил
капитуляцию 6-й армии под Сталинградом и был вынужден
смириться с тем, что свыше 250000 его солдат в Тунисе
сложили оружие, а англо-американские самолеты, не встре-
чая сколько-нибудь значительного сопротивления, разру-
шали немецкие города. Ему также пришлось согласиться с
решением командования военно-морских сил отозвать из
Атлантического океана наши подводные лодки, хотя он
столько надежд связывал с результатами их боевых дей-
ствий. Бесспорно, Гитлер в данном случае верно оценил
ситуацию и, словно стыдясь своих по-человечески понят-
ных слабостей, попытался скрыть под наигранным опти-
мизмом разочарование и горечь поражения. Историк может
абстрагироваться от индивидуальных особенностей Гитлера
и рассматривать его лишь как объект изучения. Для меня
же он прежде всего человек из плоти и крови; я по-
прежнему физически ощущаю его присутствие в моей жизни.
Где-то между весной 1942 и летом 1943 года он бывал
временами очень мрачен. Но затем он удивительным обра-
зом изменился и даже в самых безнадежных ситуациях не
скрывал уверенности в победе. С того времени в памяти не
сохранилось ни одного его пессимистического высказыва-
ния, хотя я с нетерпением ждал этих слов. Возможно, он
столько времени внушал себе мысль о неотвратимости
победы Германии, что в конце концов сам поверил в нее.
Чем неизбежнее становилась грядущая катастрофа, тем
непреклоннее отстаивал он эту мысль, тем крепче станови-
лась его вера в правильность всех принятых им решений.
Люди из его ближайшего окружения с тревогой наблю-
дали за его поведением. Он Становился все более замкну-
тым и перед принятием решения уединялся в наглухо изо-
лированных помещениях. Одновременно ум его утратил
прежнюю гибкость, и он был не в состоянии выдвигать
402
новые идеи. Образно выражаясь, он мог идти только по
проторенной дороге — у него уже не было сил сойти с нее.
Основной причиной его стремления во что бы то ни
стало настоять на своем явилось безнадежное положение, в
котором он оказался из-за несокрушимой мощи противни-
ков. В январе 1943 года они договорились требовать только
безоговорочной капитуляции Германии. Гитлер был, пожа-
луй, единственным, кто полностью осознал всю серьез-
ность их заявлений и не строил никаких иллюзий, в то
время как Геринг, Геббельс и кое-кто еще из его соратни-
ков подчас в разговорах не скрывали намерений использо-
вать политические разногласия между Англией, США и
Советским Союзом. Другие ожидали, что он сам прибегнет
к политическим средствам и тем самым попытается смяг-
чить последствия своих провалов. Разве раньше, в период
между оккупацией Австрии и заключением пакта о ненапа-
дении с Советским Союзом, он с кажущейся легкостью не
выходил из затруднительных положений с помощью вся-
ческих хитроумных уловок? Теперь же на оперативных
совещаниях он все чаще повторял: «Не стройте иллюзий.
Назад пути нет. Мы можем двигаться только вперед. Все
мосты за нами сожжены». Этими словами Гитлер отказывал
своим министрам в праве на любые мирные инициативы.
Их подлинный смысл я понял только на Нюрнбергском
процессе.
* * *
Изменения в характере Гитлера я уже объяснял чрез-
мерными и все возрастающими нагрузками на его орга-
низм, вызванными необычным для него режимом работы.
Если раньше Гитлер после определенного периода бурной
деятельности мог позволить себе расслабиться и надолго
впасть в апатию, то после начала русской кампании он был
вынужден ежедневно выполнять огромный объем работы.
И если в прежние годы он опять же превосходно умел
заставить других трудиться за себя, то теперь бремя забот
делалось все более тяжким и ему приходилось постоянно
вникать во все подробности. Он заставил себя придержи-
ваться строгого распорядка дня, но глубоко чуждая его
403
натуре дисциплина отнюдь не способствовала принятию им
разумных и взвешенных решений.
Конечно, и до войны бывали случаи, когда Гитлер,
доведя себя до полного изнурения, впадал в состояние
прострации, выражавшееся в явной боязни принимать ре-
шения, периодически ослабленном внимании к происходя-
щим вокруг событиям, а также длинных и необычайно
нудных монологах на отвлеченные темы. На все вопросы и
предложения Гитлер отвечал лишь «да» или «нет»; непонят-
но было, понял ли он, о чем идет речь, или был всецело
погружен в свои мысли и машинально произносил ни к
чему не обязывающие слова. Однако тогда он довольно
быстро выходил из этого состояния. Достаточно было про-
вести несколько недель в Оберзальцберге, и он сразу же
выглядел посвежевшим и отдохнувшим, в глазах появлялся
ясный блеск. Гитлер начинал правильно реагировать на
ситуацию и с прежней решительностью брался за дела.
В 1943 году сотрудники Гитлера также довольно часто
вынуждали его взять отпуск. Тогда он покидал ставку на
несколько недель, а то и месяцев, и отправлялся в Обер-
зальцберг. Однако и там он не менял распорядка дня.
Борман по-прежнему постоянно приносил ему на подпись
различные документы, не иссякал поток посетителей, стре-
мившихся воспользоваться его пребыванием в «Бергхофе»
или рейхсканцелярии; в штаб-квартирах он был недоступен
для гаулейтеров и министров, и теперь все они требовали
предоставить им возможность повидаться с ним. Наряду с
этим ежедневно, как и в ставке, здесь также проводились
долгие оперативные совещания, ибо где бы Гитлер ни
находился, полевой штаб в полном составе всегда следовал
за ним. Зачастую Гитлер, выслушав высказанные нами
просьбы побеспокоиться о своем здоровье, отвечал: «Вам
легко советовать мне взять отпуск. Но ведь это невозмож-
но. Я даже на одни сутки не могу никому другому передать
руководство военными операциями».
Генералы и офицеры полевого штаба с юных лет при-
выкли много и тяжело работать, им не дано было понять,
что Гитлер не выдерживает такого напряжения. Борман
также не желал осознать, что возлагает на него непосиль-
404
ное бремя. Но даже будь у них желание взять на себя часть
его нагрузок, Гитлер все равно не смог бы пойти им на-
встречу, так как упустил время и не удосужился подобрать
себе толковых заместителей. А ведь даже у любого дирек-
тора фабрики есть люди, отвечающие за все мало-мальски
важные участки. У Гитлера же не было под началом ни
дельного главы кабинета министров, ни энергичного глав-
нокомандующего вермахтом, ни способного командующего
сухопутными войсками. Вот уже несколько лет он нарушал
древнюю традицию, согласно которой чем выше пост зани-
мает человек, тем больше у него должно быть свободного
времени. Раньше он придерживался этого принципа.
От чрезмерных нагрузок и ощущения одиночества
Гитлер окончательно очерствел душой и вообще пребывал
в довольно странном состоянии. Он изводил себя сомнени-
ями, сделался крайне раздражительным и временами бывал
необычайно суров. Если раньше он с легкостью принимал
решения, то теперь ему приходилось напрягать свой изну-
ренный мозг. Я много лет занимался спортом и хорошо
знаю, что такое перетренированность. В этой ситуации
показатели резко снижались, а мы становились вялыми и
раздражительными; реакция наша была уже не такой хоро-
шей, мы чисто механически выполняли указания тренера и
страстно мечтали о передышке, во время которой в нас
пробуждалось желание снова приступить к тренировкам.
Умственное перенапряжение может привести к тем же ре-
зультатам, что и перетренированность. В трудные военные
годы я по себе замечал, что в условиях, когда отсутствуют
свежие впечатления, а решения принимаются автоматичес-
ки, тебя вдруг охватывает чувство безразличия и мысли
вяло копошатся в голове.
♦ * *
Отъезд Гитлера на фронт в ночь на 3 сентября 1939
года из здания рейхсканцелярии, в которой все окна были
уже занавешены черными маскировочными шторами, имел
весьма серьезные последствия. С тех пор у него уже по-
иному начали складываться отношения с народом. Когда
теперь, примерно раз в полгода, ему приходилось соприка-
405
саться с толпой, то выяснялось, что она уже не горит
желанием восторженно приветствовать Гитлера, а он в свою
очередь утратил способность внушать людям веру в себя.
На последнем этапе борьбы за власть в начале тридца-
тых годов Гитлер взвалил на себя не менее тяжелую ношу,
чем в самый разгар войны. Но тогда, изнуренный и изму-
ченный, он, выступая на митингах, не столько растрачивал
силы на участников, сколько, наоборот, черпал в них му-
жество и вдохновение. Даже между 1933 и 1939 годами,
когда занимаемый Гитлером пост значительно облегчил
ему жизнь, он все равно заметно оживлялся, когда в Обер-
зальцберге ежедневно окидывал взором толпы восторжен-
ных почитателей. Митинги сделались тогда неотъемлемой
частью жизни Гитлера — они были для него своеобразным
возбуждающим средством. После них он становился более
подтянутым и молодцеватым и обретал гораздо большую
уверенность в себе.
Близкие ему люди в ставке — секретарши, адъютанты,
врачи — оказывали на него, видимо, гораздо меньшее воз-
действие, чем те, с кем он до войны общался в Оберзальц-
берге или рейхсканцелярии. Ведь в штаб-квартирах не было
никого, кто бы при встречах с ним приходил в неистовый
восторг или от волнения терял дар речи. Ежедневное обще-
ние с Гитлером — в этом я убедился, еще когда мы вместе
мечтали об осуществлении наших грандиозных архитектур-
ных проектов, — неизбежно лишало фюрера того боже-
ственного ареола, который создавал вокруг него Геббельс,
и, хотя авторитет его оставался незыблемым, он представал
в глазах окружающих обыкновенным человеком со всеми
присущими ему потребностями и слабостями.
Встречи с военным персоналом ставки также не при-
бавляли Гитлеру сил. В тамошней деловой атмосфере лю-
бое излишне восторженное преклонение перед ним произ-
вело бы крайне неприятное впечатление. Более того,
офицеры показали себя как люди, не склонные к бурному
проявлению эмоций, но, напротив, трезво оценивающие
себя и окружающих. Но даже если бы они не были таки-
ми — все равно их с детства приучили вести себя сдержан-
но. На этом фоне тем более заметным становилось рабо-
406
лепное поведение Кейтеля и Геринга. Но оно было неесте-
ственным, и Гитлер никоим образом не заставлял военный
персонал ставки заискивать перед ним. Здесь господствовал
сугубо деловой стиль отношений.
Гитлер не выносил ни малейшей критики своего обра-
за жизни. Поэтому его ближайшее окружение вынуждено
было смириться с ним, хотя и не скрывало своего беспо-
койства. Гитлер также избегал любых разговоров личного
характера, за исключением редких задушевных бесед с та-
кими своими соратниками времен «борьбы с режимом»,
как Геббельс, Лей или Эссер. Но в разговорах со всеми
остальными, в том числе и со мной, он не позволял себе
дружеских ноток и всегда тщательно соблюдал дистанцию.
Теперь он настолько редко бывал свеж и бодр и проявлял
готовность немедленно принять соответствующее решение,
что такие дни потом надолго запоминались.
♦ ♦ ♦
Шмундту и мне почти одновременно пришла мысль
побудить Гитлера принять несколько молодых фронтовых
офицеров. Одним своим присутствием они могли бы ожи-
вить затхлую атмосферу почти полностью отрезанной от
внешнего мира ставки. Но у нас ничего не получилось. Во-
первых, сам Гитлер не проявил особого желания тратить на
это свое, как он высказался, драгоценное время. А во-
вторых, мы поняли, что можем натворить бед. Так, Гитлер
уже принял участвовавшего в прорыве к берегам Терека
молодого офицера-танкиста, и тот рассказал, что его часть
не встретила практически никакого сопротивления и толь-
ко нехватка боеприпасов заставила их прекратить наступле-
ние. Гитлер так разволновался, что несколько дней не мог
успокоиться и постоянно возвращался к этому разговору:
«Вот в чем дело! Оказывается, не хватает снарядов для
75-мм орудий! Каков объем их производства? Любым спо-
собом его нужно срочно увеличить». На самом деле мы
располагали довольно большими запасами этих снарядов,
но при бурных темпах летнего наступления 1942 года их не
успевали доставить на позиции. Но Гитлер никак не желал
с этим считаться.
407
Во время встреч с молодыми фронтовыми офицерами
Гитлер узнавал и о других фактах, которые становились
для него свидетельством серьезнейших промахов гене-
рального штаба. В действительности трудности были вы-
званы в основном навязанными Гитлером войскам темпа-
ми наступления. Гитлер не желал прислушиваться к доводам
специалистов, а его познания в этой области были явно
недостаточными — он не понимал, какая сложная система
управления войсками требуется для проведения столь ши-
рокомасштабных операций.
Время от времени Гитлер также лично вручал в ставке
высокие награды офицерам и солдатам, а так как он не
слишком высоко оценивал способности генералов своего
полевого штаба, то всякий раз устраивал им затем разнос и
менял оперативные планы. Поэтому Кейтель и Шмундт
старались по возможности нейтрализовать посетителей.
* * *
Гитлер в ставке также устраивал чаепитие, но начина-
лось оно обычно в два часа ночи, продолжаясь час или два.
Спать Гитлер ложился теперь на рассвете, и я даже как-то
заявил по этому поводу: «Если война продлится еще долго,
у нас установится распорядок дня такой же, как у всех, кто
привык рано вставать. Будем считать, что мы пьем с фю-
рером не вечерний, а утренний чай».
Гитлер, несомненно, очень страдал от бессонницы и
рассказывал нам, что стоит ему рано лечь в постель, как он
очень долго лежит с открытыми глазами и мучается оттого,
что не может заснуть. За вечерним чаем он порой жаловал-
ся, что часто просыпается и засыпает только на рассвете.
На чаепития приглашались только хорошо знакомые
Гитлеру люди: врачи, секретарши, адъютанты, референты,
представитель начальника отдела печати имперского пра-
вительства, посланник Хевель, иногда личная повариха,
готовившая фюреру диетические блюда, — здесь особую
роль играло то обстоятельство, что она была родом из
Вены, — и кто-нибудь из посетителей, разумеется, из числа
приближенных Гитлера. Естественно, на них всегда при-
сутствовал Борман. Меня там также считали желанным
408
гостем. Собирались мы в личной столовой Гитлера и сиде-
ли на неудобных стульях с подлокотниками. Гитлеру очень
хотелось создать «уютную» атмосферу — он обычно зажигал
камин, с подчеркнутым радушием угощал секретарш пирож-
ными и вообще изображал из себя любезного хозяина,
старающегося окружить гостей особой заботой и внимани-
ем. Мне оставалось лишь посочувствовать ему: все потуги
Гитлера показать, что от него также может исходить доб-
рота, оказались тщетными.
В ставке было не принято слушать музыку, и нам
оставалось только слушать бесконечные монологи Гитлера.
Шутки его были давным-давно известны, однако гости
делали вид, что слышат их в первый раз, и заставляли себя
смеяться. Не меньше усилий требовалось им, для того
чтобы изобразить на своих лицах внимание, когда они
слушали хорошо знакомые им рассказы Гитлера о его труд-
ной юности или событиях времен «борьбы с режимом».
Кроме того, этот круг лиц вряд ли смог бы оживить
беседу. Согласно действовавшему здесь неписаному прави-
лу нельзя было касаться таких тем, как положение на
фронтах и политическая ситуация, а также критиковать
высокопоставленных чиновников. Разумеется, Гитлер так-
же не испытывал особого желания заводить об этом разго-
вор. В привилегированном положении опять-таки оказался
Борман — только он был вправе спровоцировать подобные
обсуждения. Поводом для них могли послужить также те
письма Евы Браун, в которых она сообщала о наиболее
вопиющих случаях косности и тупоумия властей. Эти не-
приятные известия выводили Гитлера из себя. Так, узнав о
запрещении жителям Мюнхена в середине зимнего сезона
кататься в горах на лыжах, он разразился гневной и очень
длинной тирадой о своей непрестанной и, к сожалению,
пока безуспешной борьбе с упорно не желающими призна-
вать свои промахи бюрократами; в итоге Борману было
поручено расследовать все случаи чиновничьего произвола.
Пристальное внимание, которое Гитлер уделял таким
незначительным проблемам, свидетельствовало о том, что у
него резко снизился порог раздражительности. С другой
стороны, все эти, в сущности, пустяковые случаи в каком-
409
то смысле позволяли ему расслабиться и почувствовать
облегчение, так как возвращали ощущение былого могуще-
ства. Гитлер знал, что на этом, пусть даже весьма ограни-
ченном пространстве он еще может распоряжаться, обладая
всей полнотой власти. Хоть на какие-то мгновения он мог
забыть о своем бессилии, которое особенно зримо прояви-
лось в окончательном перехвате противником стратегичес-
кой инициативы и невозможности изменить ход событий с
помощью самых грозных приказов.
Но и в окружении близких людей Гитлер, тем не
менее, не мог до конца избавиться от сознания безнадеж-
ности своего положения. Поэтому он вновь и вновь прини-
мался жаловаться: он, дескать, вопреки желанию занялся
политической деятельностью и не стал архитектором лишь
потому, что, только став главой государства, мог претво-
рить в жизнь грандиозные и соответствующие его вкусу
проекты. Он все больше жалел самого себя и неоднократно
повторял, что мечтает только об одном: «Как можно скорее
снова повесить на гвоздь серый мундир. После победонос-
ного окончания войны цель моей жизни будет достигнута,
и я смогу спокойно удалиться к себе в Линц и провести
последние годы жизни на берегу Дуная. И пусть мой пре-
емник ломает голову над решением доставшихся ему в
наследство проблем». Гитлер и до войны, оказавшись в
непринужденной атмосфере Оберзальцберга, иногда выра-
жал намерение когда-нибудь отойти от дел. Но тогда он,
по-видимому, кокетничал. Теперь же он был вполне искре-
нен, ибо произносил эти слова без всякого пафоса — ров-
ным, спокойным голосом, в котором отчетливо звучала
горькая интонация.
Найти забвение он пытался в работе над планами
реконструкции родного города. Об этом свидетельствовал
его неувядаемый интерес к ним. Главного архитектора Линца
Германа Гислера на завершающей стадии войны все чаще
вызывали в ставку. Напротив, проекты перестройки Гам-
бурга, Берлина, Нюрнберга или Мюнхена, которые когда-
то так много значили для него, Гитлера уже почти не
интересовали. Как-то он даже с мрачным видом заявил, что
смерть избавила бы его от страшных мук, которые он
410
вынужден сейчас терпеть. Рассматривая представленные
ему Гислером планы реконструкции Линца, Гитлер очень
часто останавливал взор на проекте своего склепа, который
предполагалось соорудить в одной из башен предназначен-
ного для партийных органов комплекса зданий. Он не
скрывал, что даже после победы не желает покоиться рядом
со своими фельдмаршалами во Дворце солдатской славы в
Берлине.
Во время этих ночных бесед в своих расположенных на
Украине и в Восточной Пруссии штаб-квартирах Гитлер
зачастую производил впечатление крайне неуравновешен-
ного человека. Гости под утро уже чуть не засыпали, и
только чувство вежливости и долга заставляло их приходить
на эти чаепития. После долгих, утомительных заседаний
монотонный голос Гитлера действовал на нас усыпляюще.
У нас буквально слипались вехи. Я помню, как в ожидании
Гитлера кто-то осторожно спросил: «А где же Моррелль?»
В ответ прозвучало: «Его и прошлым вечером не было
здесь». «Мог бы и прийти, — вмешалась в разговор одна из
секретарш. — Получается, что присутствуют одни и те же...
Я, может, хочу сегодня выспаться». Другая секретарша
поддержала ее: «Надо, чтобы остальные также приходили
сюда... Они себе легкую жизнь устроили, а нам приходится
отдуваться за них. Нет, так дело не пойдет». Эти люди по-
прежнему относились к Гитлеру с огромным уважением, но
уже не преклонялись перед ним.
♦ * ♦
Завтракал Гитлер ближе к полудню, а затем просмат-
ривал сводку сообщений германской прессы и иностран-
ных информационных агентств. Мнение Гитлера о проис-
ходящих в мире событиях создавалось именно под их
воздействием; в значительной мере от этих материалов
зависело его настроение. По поводу отдельных, в основном
поступивших из-за рубежа сообщений он иногда момен-
тально высказывал выраженную подчас в крайне агрессив-
ном тоне официальную точку зрения, и доктор Дитрих или
его заместитель Лоренц записывал под диктовку слова
Гитлера. При этом он даже не думал, что нарушает прерО-
411
гативы своих ведомств, и не считал нужным заранее поста-
вить в известность кого-либо из их руководителей, а также
Геббельса и Риббентропа.
Напротив, доклад Хевеля о международном положе-
нии Гитлер воспринимал довольно спокойно. Сейчас мне
кажется, что его интересовала не столько реальная жизнь,
сколько ее отражение на страницах газет. Затем Шауб
приносил ему сводку о совершенных ночью воздушных
налетах. Эти сведения гаулейтеры передавали Борману. Как
правило, я уже через день-другой выезжал в подвергшиеся
бомбежке города с целью осмотреть расположенные там
заводы и могу с полным основанием заявить, что Гитлер
был точно осведомлен об истинных масштабах разруше-
ний. И действительно, гаулейтеру не имело смысла зани-
жать размеры причиненного ущерба; ведь его авторитет
только возрастал, если ему удавалось наладить на опусто-
шенных территориях нормальноую жизнь и развернуть про-
изводство.
Гитлера удручали не столько огромные потери среди
населения или гибель целых жилых кварталов, сколько
сообщения о разрушении архитектурных шедевров, и в
первую очередь зданий театров. В предвоенные годы при
разработке «планов реконструкции германских городов»
его прежде всего интересовало, какое впечатление возво-
димые в них сооружения произведут на окружающих.
Меньше всего он думал об удовлетворении социальных
нужд людей; их бедственное положение его вообще не
волновало. Поэтому теперь он сразу же требовал немед-
ленно приступить к восстановлению сгоревших зданий
театров. Иногда я пытался открыть ему глаза на серьезные
трудности, которые испытывали предприятия строитель-
ной промышленности. По-видимому, местные власти, не
желая вызвать волну недовольства среди населения, вся-
чески уклонялись от выполнения этих приказов, а Гитлер,
чье внимание было всецело поглощено событиями на
фронтах, почти никогда не требовал докладывать ему о
сроках завершения восстановительных работ. И только в
Мюнхене — его Гитлер считал своим вторым родным
городом — и Берлине он сумел добиться восстановления
412
зданий оперных театров и потратил на это огромные сред-
ства.
Гитлер, впрочем, демонстрировал поразительное не-
знание истинного положения вещей и подлинных настро-
ений населения, когда в ответ на все возражения безапел-
ляционно заявлял: «Среди населения нужно поддерживать
хорошее настроение и именно поэтому его никак нельзя
лишать возможности ходить в театр». У жителей городов
были, разумеется, совсем иные заботы. Эти высказывания
еще раз подтверждали, насколько глубоко укрепились в
Гитлере с детства привитые «бюргерской средой» представ-
ления.
Вину за воздушные налеты Гитлер целиком возлагал на
английское правительство и евреев и поэтому при чтении
сводок, по обыкновению, обрушивался с яростными напад-
ками на них. По его мнению, создание сильной бомбарди-
ровочной авиации могло остановить врага и защитить не-
мецкие города от разрушений. Всякий раз, когда я заявлял
ему, что для развертывания воздушного наступления про-
тив Англии мы не располагаем достаточным количеством
бомбардировщиков и взрывчатых веществ, он неизменно
отвечал: "Вы и так, Шпеер, сделали больше, чем могли,
думаю, что вы и эти трудности преодолеете». Вообще уже
значительно позже я пришел к следующему выводу: имен-
но потому, что нам, несмотря на частые воздушные налеты,
удалось увеличить выпуск военной продукции, Гитлер не
слишком серьезно относился к появлению в небе Германии
вражеских самолетов. Поэтому он отвергал все наши с
Мильхом предложения о свертывании производства бом-
бардировщиков и резком увеличении выпуска истребите-
лей до тех пор, пока они не утратили всякий смысл.
Несколько раз я безуспешно пытался уговорить Гитле-
ра совершить поездку по разрушенным городам. Геббельс
также неоднократно жаловался мне, что при всем своем
влиянии на Гитлера никак не может убедить его сделать
этот шаг. Он очень завидовал Черчиллю: «Ах, если бы
фюрер съездил в один из таких городов, я бы такую про-
пагандистскую кампанию развернул!» Но Гитлер упорно не
желал пойти нам навстречу. Направляясь теперь в Берлине
413
со Штеттинского вокзала в рейхсканцелярию или в Мюн-
хене на свою квартиру на Принцрегентштрассе, он прика-
зывал следовать туда по самому короткому маршруту, хотя
раньше предпочитал добираться туда окольными путями.
Несколько раз я сопровождал Гитлера и видел, как безучаст-
но взирает он на мелькавшие иногда за окном автомобиля
руины. Порой казалось, что он даже не замечает их.
♦ ♦ ♦
Моррелль настойчиво рекомендовал Гитлеру совер-
шать долгие прогулки, но фюрер очень редко следовал его
совету. Вроде бы не составляло никакого труда проложить
несколько дорожек в лесах Восточной Пруссии, но Гитлер
решительно отверг все эти предложения и просто ежеднев-
но прохаживался по небольшому - не больше ста метров —
участку на территории «запретной зоны №1».
Во время прогулок Гитлер основное внимание уделял
не спутнику, а своей овчарке Блонди, которую он, восполь-
зовавшись случаем, пытался дрессировать. Сперва он учил
ее исполнять команду «апорт!», а затем заставлял баланси-
ровать на помосте высотой в два метра. Он, конечно же,
знал, что собака признает хозяином того, кто ее кормит, и
поэтому всегда перед тем, как приказать ординарцу от-
крыть загон, несколько минут наблюдал, как голодная
Блонди с громким лаем бросается на проволочную ограду.
В знак особой милости я был удостоен разрешения иногда
входить вместе с ним в загон, в то время как все остальные
обязаны были держаться на почтительном расстоянии. Даже
самые близкие Гитлеру люди не играли в его жизни такой
роли, как эта овчарка.
Если ни один из посетителей ставки не вызывал у
Гитлера чувства особого благорасположения, то тогда он
предпочитал обедать или ужинать в обществе своей собаки.
Когда мне на два-три дня приходилось задерживаться в его
штаб-квартире, он, как правило, всегда приглашал меня
разделить с ним трапезу.
Кое-кто в ставке полагал, что мы обсуждаем за едой
важные проблемы или беседуем на сугубо личные темы. Но
у меня с Гитлером никогда не получался обстоятельный
414
разговор о положении на фронтах или ситуации в эконо-
мике, и оставалось только говорить о каких-то пустяках
или долго и нудно обсуждать с ним производственные
показатели.
Вначале Гитлер еще проявлял интерес к проблемам,
которые мы с ним когда-то обсуждали, и заводил, к при-
меру, разговор о будущей реконструкции немецких горо-
дов. В беседах он также очень часто возвращался к выдви-
нутому им в свое время требованию начать после войны
строительство трансконтинентальной железнодорожной
магистрали, которая должна была соединить разные по
уровню экономического развития регионы его будущей
империи. Он лично установил ширину колеи — ее размеры
значительно превышали принятые нормы - и долгими,
бессонными ночами внимательно изучал представленные
ему управлением имперских железных дорог проекты раз-
личных планов вагонов и подробные расчеты грузоподъем-
ности товарных поездов. Правда, из заключения экспертов
министерства транспорта следовало, что израсходованные
на строительство магистрали силы и средства так и не
удастся окупить, но Гитлер упорно не желал отказаться от
этой идеи. Он, впрочем, был твердо убежден в том, что
единая сеть железных дорог укрепит его империю еще
более жестким каркасом, чем автострады.
С каждым месяцем Гитлер становился все более мол-
чаливым. Многие приглашенные Гитлером на обед, в сущ-
ности, были глубоко чуждыми ему людьми, и, видимо,
поэтому он предпочитал мое общество, так как мог тогда
расслабиться и не пытаться непременно поддерживать раз-
говор. Надо признать, что с осени 1943 года всякая трапеза
превращалась для всех, кому выпала честь сидеть с Гитле-
ром за одним столом, в крайне мучительное занятие. Мы
молча черпали ложками суп, а затем, дожидаясь, пока
принесут следующее блюдо, обменивались иногда замеча-
ниями о погоде. В этом случае Гитлер с пренебрежением
отзывался о метеорологической службе, говорил о ее не-
способности дать точный прогноз погоды, а затем разговор
снова возвращался к еде. Гитлер был очень доволен своей
личной поварихой, высоко оценивал ее умение готовить
415
вегетарианские блюда и часто предлагал мне отведать одно
из них. Он очень боялся прибавить в весе: «Ни в коем
случае! Вы только представьте себе меня с брюшком. Это
было бы концом моей политической карьеры!» Если он
чувствовал, что не может противостоять искушению, то
вызывал ординарца: «Заберите, пожалуйста, тарелку, эта
еда уж больно хороша на вкус». Гитлер позволял себе
поиздеваться над теми, кто ел мясо, но никогда не пытался,
скажем, убедить меня изменить моей привычке. Он даже
ни словом не возражал против бокала «Штейнхагера» после
жирной пищи и только с явным сочувствием в голосе
замечал, что вполне обходится без него. Стоило подать на
стол мясной бульон, и я уже не сомневался, что он сейчас
заговорит о «трупном чае». Когда приносили вареных ра-
ков, он принимался рассказывать о том, как в одной из
деревень умерла старуха и родственники сбросили ее труп
в ручей, чтобы таким образом наловить побольше раков.
Если же он видел жареных угрей, то как бы между прочим
замечал, что лучше всего эти рыбы клюют на дохлую кош-
ку.
Еще когда нам доводилось вместе ужинать в рейхскан-
целярии, Гитлер не стеснялся неоднократно рассказывать
все эти истории. Теперь же, когда наши войска терпели
одно поражение за другим и медленно отступали к грани-
цам Германии, эти рассказы следовало, наверное, воспри-
нимать как свидетельство бодрого настроения Гитлера. Но
они не только не вызывали смех — напротив, за столом
царило гробовое молчание. На меня лично Гитлер произ-
водил впечатление обреченного человека.
Во время продолжавшихся зачастую несколько часов
заседаний, а также обеда или ужина Гитлер приказывал
своей собаке лежать в отведенном для нее углу. Блонди
недовольно рычала, но подчинялась приказу. Но стоило
овчарке почувствовать, что на нее больше не смотрят, как
она осторожно подползала к креслу хозяина и в конце
концов клала голову ему на колени. Тогда Гитлер бесцере-
монно прогонял ее обратно в угол. Все более-менее сооб-
разительные приближенные Гитлера, и я в том числе, ста-
рались не оказывать овчарке никаких знаков внимания.
416
Это было не так-то просто, особенно когда за столом она
клала лобастую голову мне на колени и внимательно смот-
рела вовсе не на стоявшую перед ее хозяином тарелку с
вегетарианской пищей, а на поглощаемые мной куски мяса.
Стоило Гитлеру заметить, что его собака вроде бы пытается
подружиться с кем-либо из гостей, как он раздраженным
голосом приказывал ей лечь на место. Но, в сущности, эта
овчарка была единственным живым существом в ставке,
способным воодушевить Гитлера и придать ему бодрость. А
ведь Шмундт и я именно этого и добивались. Жаль только,
что Блонди не умела разговаривать.
Гитлер все больше и больше утрачивал способность
общаться с людьми, но происходило это постепенно и
почти незаметно для окружающих. С осени 1943 года Гит-
лер постоянно повторял слова, свидетельствующие о том,
каким он чувствовал себя одиноким и несчастным: «Пой-
мите, Шпеер, когда-нибудь у меня останутся лишь два
близких существа: фройлейн Браун и моя собака». В голосе
Гитлера звучало откровенное презрение к людям, и я даже
не пытался убедить фюрера, что также испытываю к нему
теплые чувства или что слегка оскорблен его словами. На
первый взгляд это было единственное сбывшееся пророче-
ство Гитлера. Однако здесь не было никакой его заслуги;
просто он по достоинству оценил стойкий характер своей
фаворитки и преданность своей собаки.
Только проведя много лет в тюремной камере, я по-
нял, что значит ежедневно испытывать на себе огромную
психологическую нагрузку. Лишь тогда я осознал, что меж-
ду Гитлером и узником тюрьмы было много общего. Его
бункер только летом 1944 года стал похож на мавзолей, но
раньше он напоминал тюремную камеру — крепкие стены,
низкий потолок, железные двери и задвижки. Заключен-
ный, которого вывели на недолгую прогулку по тюремному
двору, и Гитлер, без всякого желания прохаживающийся по
со всех сторон окруженной колючей проволокой террито-
рии, — оба они почти одинаковое количество времени
дышали свежим воздухом и любовались живой природой.
Гитлер чувствовал, что его время наступало, когда
после обеда около двух часов начиналось оперативное
417
совещание в расширенном составе. Казалось, с весны 1942
года ничего не изменилось. Вокруг Гитлера, сидящего за
большим столом для оперативных карт, толпились все те
же генералы и адъютанты. Вот только из-за прошедших за
последние полтора года событий участники совещаний
сильно постарели и утратили прежний лоск. С понурым,
безучастным видом воспринимали они призывы и при-
казы.
Обсуждение оперативных задач проходило довольно
вяло. Все надеялись, что нам удастся измотать и ослабить
противника. Хотя Россия по численности населения значи-
тельно превосходила Германию, согласно протоколам доп-
росов военнопленных и сообщениям с отдельных участков
Восточного фронта, русские в ходе наступательных опера-
ций понесли колоссальные потери в живой силе, которые
существенно ослабили их людской потенциал. В разговорах
любой, даже самый незначительный успех наших войск
невероятно преувеличивался, и Гитлер в очередной раз
получал бесспорное доказательство того, что Германия
сможет сдерживать натиск русских армий у своих границ до
тех пор, пока они не истекут кровью. И многие из нас
верили, что Гитлер сумеет в случае необходимости свое-
временно закончить войну.
Желая сделать прогноз возможного развития событий,
Йодль подготовил для Гитлера доклад. Заодно он решил
напомнить ему, что по-прежнему является начальником
штаба оперативного руководства вермахта, ибо Гитлер все
чаще и чаще вмешивался в его прерогативы. Йодль знал,
что Гитлер с большим недоверием относится к всевозмож-
ным математическим расчетам. Еще в конце 1943 года
фюрер с презрением отозвался о вышедшем из-под пера
начальника главного управления военной экономики Геор-
га Томаса меморандуме, ибо генерал необычайно высоко
оценил советский военный потенциал. Томасу, как и ОКБ,
немедленно было запрещено заниматься этой темой, но
Гитлер, тем не менее, еще долго выражал негодование по
поводу меморандума. Когда осенью 1944 года сотрудники
моего управления планирования, движимые наилучшими
побуждениями и желая помочь верховному командованию
418
в принятии правильных решений, составили докладную
записку о производстве вооружения во вражеских государ-
ствах, Кейтель также запретил нам направлять в ОКВ тако-
го рода документы.
Йодль хорошо представлял, что ему предстоит преодо-
леть немалые трудности. Поэтому для осуществления сво-
его замысла он выбрал полковника авиации Кристиана.
Этот сравнительно молодой человек на оперативных сове-
щаниях имел лишь право совещательного голоса, но зато
обладал одним неоспоримым достоинством: его жена была
непременной участницей устраиваемых Гитлером ночных
чаепитий. Предполагалось проанализировать тактические
планы противника и сделать соответствующие выводы. Я
помню лишь, как Кристиан, склонившись над столом с
разостланными на нем несколькими огромными картами
Европейского континента, ровным голосом объяснял ситу-
ацию упорно молчавшему Гитлеру. В результате Кристиан
и Йодль так ничего и не добились.
Ни у кого из присутствовавших на оперативных сове-
щаниях не вызывала возмущение манера Гитлера прини-
мать решения по наитию. Он не брал в расчет ни анализ
военного положения, ни потребности войск в боевой тех-
нике, обмундировании и продовольствии и никогда не
поручал группам экспертов со всех сторон рассмотреть
наши наступательные планы, а также возможные контрме-
ры противника. Генералы и офицеры его полевого штаба
были полностью подготовлены к проведению этих столь
необходимых в условиях современной войны разработок;
требовалось лишь дать им конкретное задание. Гитлер,
правда, с готовностью выслушивал информацию о положе-
нии на том или ином участке фронта, однако только в его
голове разрозненные сведения соединялись в целостную
картину. Поэтому фельдмаршалы, как и ближайшие со-
трудники Гитлера, являлись, в сущности, просто его воен-
ными советниками, ибо все решения были уже предопре-
делены заранее. Гитлер всегда соглашался вносить в свои
планы только незначительные изменения. Кроме того, он
не желал извлечь опыт из сражений на Восточном фронте
в 1941-1942 годах.
419
♦ ♦ ♦
На военном персонале ставки лежало тяжелейшее бре-
мя ответственности, и генералы и офицеры больше всего
на свете мечтали о том, что поступивший сверху приказ
избавит их от необходимости принимать решения и тем
самым снимет вину за возможные последствия. Мне крайне
редко доводилось слышать о том, что кто-то из них просил-
ся на фронт, обьясняя это тем, что в ставке ему постоянно
приходится вступать в конфликт с совестью. Здесь речь
идет о до сих пор необъяснимом для меня феномене;
несмотря на все критические высказывания, почти никто
из нас не проявил готовности перейти от слов к делу. На
самом деле мы уже были неспособны сделать решительный
шаг. В затхлой, притупляющей все эмоции атмосфере став-
ки нас совершенно не волновало, к каким последствиям
приведут решения Гитлера на фронте, где сражались и
гибли наши солдаты. Они, например, могли в очередной
раз попасть в «котел» из-за того, что Гитлер не желал
прислушаться к предложению генерального штаба и мед-
лил с приказом об отступлении.
От главы государства никто не вправе ожидать регуляр-
ных выездов на фронт. Но главнокомандующий сухопутны-
ми войсками, предпочитающий к тому же вникать во все
подробности, просто обязан время от времени появляться в
зоне боевых действий. В случае болезни он должен напра-
вить туда своего личного представителя, а если он слишком
опасается за свою жизнь, то должен подать в отставку.
Гитлеру и генералам его полевого штаба достаточно
было несколько раз съездить на фронт, и они без труда
убедились бы, что их кардинальные ошибки приводят к
бессмысленному кровопролитию. Гитлер же и его военные
советники полагали, что достаточно иметь под рукой опе-
ративные карты. Они не знали, ни какими сильными бы-
вают в России морозы, ни как там ужасны дороги, не
ведали они и тех мук, которые приходилось терпеть в
окопах нашим лишенным зимних квартир и обмундирова-
ния, измученным и полузамерзшим солдатам. Их воинский
дух был уже окончательно подорван. Тем нс менее, на
оперативных совещаниях Гитлер считал, что эти части
420
обладают прежней боевой мощью, и соответственно ис-
пользовал их. Он проводил по карте операции с измотан-
ными в боях, потерявшими почти все вооружение дивизи-
ями и устанавливал им совершенно нереальные сроки.
Сплошь и рядом он приказывал немедленно вступить в
сражение, и передовые отряды оказывались под огнем
противника еще до того, как дивизии успевали полностью
развернуть свои боевые порядки. В итоге наши соединения
постепенно уничтожались, так и не сумев собрать разроз-
ненные силы в кулак.
Ставка была оборудована новейшей по тому времени
аппаратурой связи и быстро получала информацию со всех
важнейших театров военных действий. Но Гитлер слишком
уповал на сведения, получаемые по радио, а также по
каналам телефонной и телеграфной связи. К тому же такая
отлаженная система связи в отличие от войн прошлых лет
лишала военачальников возможности проявить инициативу
на своем участке фронта, так как Гитлер непрерывно вме-
шивался в их прерогативы. Чем тяжелее складывалась си-
туация на фронтах, тем больше применение современной
аппаратуры связи увеличивало разрыв между реальностью и
присущими Гитлеру фантастическими представлениями о
ней. А ведь именно ими он руководствовался при проведе-
нии оперативных совещаний.
Гитлер полагал, что в гораздо большей степени, чем
его генералы, обладает необходимыми для полководца ка-
чествами, а именно: острым аналитическим умом, настой-
чивостью и железными нервами. После катастрофы зимы
1941/42 года Гитлер непрестанно повторял, что впереди нас
ждут гораздо более серьезные испытания и тогда он сумеет
показать, какие у него крепкие нервы.
Нередко Гитлер в оскорбительном тоне разговаривал с
окружавшими его офицерами генерального штаба: они,
дескать, не проявляют должной стойкости и без причины
готовы отдать врагу завоеванные земли. И вообще, эти
засевшие в генеральном штабе трусы никогда бы не реши-
лись вступить в войну. Они всячески отговаривали его и
утверждали, что у нас не хватит сил. Затем Гитлер прини-
мался, как обычно, перечислять достигнутые им, вопреки
421
негативной оценке генеральным штабом положения, по-
беды - в нынешней ситуации его слова производили осо-
бенно страшное впечатление. Пустившись в такого рода
рассуждения, он иногда терял самообладание — лицо по-
крывалось красными пятнами, голос срывался на крик: «Вы
не только завзятые трусы, вы еще и закоренелые лгуны!
Школа генергшьного штаба приучает лгать и обманывать.
Вы представили мне неверные данные, Цейтцлер! Вас са-
мих обманывают! Поверьте, нам сознательно внушают, что
положение гораздо хуже, чем на самом деле. Тем самым
меня хотят заставить начать отступление!» Разумеется, Гит-
лер всегда приказывал во что бы то ни стало удерживать
линию фронта, но через несколько дней или недель совет-
ские войска все равно прорывали наши позиции. Гитлер
снова приходил в ярость и снова ругал своих офицеров.
Теперь он заодно с пренебрежением отзывался так же о
немецких солдатах: «Нет, солдат времен первой мировой
войны был гораздо более стойким; он насмерть стоял под
Верденом и на Сомме. А сейчас он бежит от врага». Кое-
кто из тех, кого он так беспощадно бранил, оказались в
числе участников заговора 20 июля. Его тень пала почти на
всех генералов и офицеров. Если раньше Гитлер умел сдер-
живать себя и находить нужные, производившие глубокое
впечатление на людей из его окружения слова, то теперь он
терял всякий контроль над собой. Он говорил без умолку,
словно преступник, желающий выговориться и готовый, не
страшась опасных для себя последствий, выдать даже про-
курору свои самые сокровенные тайны. Иногда мне каза-
лось, что какая-то незримая сила вынуждает Гитлера извер-
гать из себя нескончаемый поток слов.
* * *
Стремясь доказать будущим поколениям, что всегда
отдавал верные приказы, Гитлер еще поздней осенью 1942
года распорядился вызвать в ставку присяжных стеногра-
фов рейхстага, которые теперь присутствовали на всех опе-
ративных совещаниях и записывали каждое слово.
Если Гитлеру казалось, что найден выход из затрудни-
тельного положения, он иногда произносил такие слова:
422
«Вот видите! Я всегда оказываюсь прав. А эти идиоты из
генштаба никак не хотят мне поверить». И даже если
отступление превращалось в беспорядочное бегство, он все
равно ликующим голосом заявлял: «А разве я три дня назад
не приказывал начать отступление? Мой приказ опять не
выполнен. Вообще мои приказы сплошь и рядом не выпол-
няются, а вы всегда находите отговорки и играете русским
на руку. Вы лжете, когда утверждаете, что русские помеша-
ли осуществить ту или иную операцию». Гитлер никак не
желал признать, что его поражение в первую очередь объяс-
няется неспособностью Германии воевать сразу на несколь-
ких фронтах и что в этом безвыходном положении мы
оказались исключительно по его вине.
Неожиданно окунувшиеся в атмосферу сумасшедшего
дома стенографы, возможно, еще несколько месяцев тому
назад идеализировали Гитлера и верили утверждениям Геб-
бельса о том, что фюрер наделен гениальным умом. Теперь
же им пришлось спуститься с небес на землю. До сих пор
у меня перед глазами стоит следующая картина: стеногра-
фы с бледными, понурыми лицами ведут протокол заседа-
ний или в свободное время нервно расхаживают взад-впе-
ред по территории ставки. Я воспринимал их как посланцев
народа, обреченных стать непосредственными свидетелями
настоящей трагедии.
Ранее Гитлер, убежденный в правильности своей тео-
рии «неполноценности славянской расы», называл войну с
ней не иначе как «занятием на ящике с песком». Однако
чем дольше длилась война, тем больше он испытывал не-
вольное уважение к русским. На него очень сильное впе-
чатление произвела их способность стойко и мужественно
переносить поражения. О Сталине Гитлер отзывался с боль-
шим уважением и особенно подчеркивал схожесть ситуа-
ций, в которых они оба очутились и которые потребовали
от них железных нервов. Он находил сходство между своим
нынешним положением и ситуацией, в которой оказались
защитники Москвы в конце 1941 года. Если же он вдруг
вновь ощущал уверенность в победе, то с иронией замечал,
что после поражения России во главе ее следовало бы
оставить Сталина — разумеется, при условии его подчине-
423
ния германским властям, — так как он, как никто другой,
умеет управлять русским народом. Вообще он видел в Ста-
лине своего напарника и, видимо, из уважения к нему
приказал хорошо обращаться с его сыном, попавшим к нам
в плен. Слова о том, что война с Россией не более чем
«занятие на ящике с песком», были сказаны сразу же после
подписания перемирия с Францией, а с тех пор Гитлер
очень сильно изменился.
Если битвы на Восточном фронте убедили его в том,
что перед ним решительный и стойкий противник, то сра-
жения с войсками западных государств лишь усилили в нем
уверенность в их крайне недостаточной боеспособности.
Эту веру он сохранил вплоть до последних дней войны.
Даже после одержанных союзниками в Африке и Италии
побед он по-прежнему был убежден в том, что их солдаты
не выдержат первой же сильной атаки и бросятся бежать.
Гитлер считал, что демократия ослабляет народ. Даже ле-
том 1944 года он утверждал, что вскоре вернет все занятые
западными союзниками территории. С не меньшим пре-
небрежением отзывался он и о государственных деятелях
западных стран. Черчилля он считал алкоголиком и бездар-
ным демагогом и на полном серьезе утверждал, что Руз-
вельт перенес не детский, а вызванный сифилисом про-
грессивный паралич и поэтому психически невменяем. Эти
оценки опять-таки отражали весьма характерную для пос-
ледних лет его жизни замену реальности иллюзорными
представлениями.
* * ♦
Внутреннее убранство построенного в Растенбурге на
территории «запретной зоны №1 «чайного домика» прият-
но отличалось от обставленных с нарочитой скромностью
остальных помещений ставки. Здесь можно было спокойно
беседовать за бокалом вермута, здесь фельдмаршалы ожи-
дали аудиенции у Гитлера. Сам же он долгое время не
появлялся здесь, так как предпочитал встречаться с генера-
лами и офицерами штаба верховного командования вер-
махта исключительно в служебной обстановке. Но через
несколько дней после событий 25 июля 1943 года, когда в
424
Италии фашизм потерпел полный крах и главой правитель-
ства был назначен Бадольо, Гитлер как-то под вечер при-
гласил сюда на чай примерно десять своих военных и
политических советников. В разгар обсуждения бесславно-
го конца фашистского режима Йодль вдруг неожиданно
выпалил: «Фашизм лопнул как мыльный пузырь». Все при-
сутствующие как-то сразу испуганно замолчали, а потом
постарались сменить тему разговора. Йодль же явно пере-
пугался и густо покраснел.
Через несколько недель в ставку вызвали принца Фи-
липпа Гессенского. Он принадлежал к числу тех сановни-
ков, к которым Гитлер относился с подчеркнутым уважени-
ем. Филипп очень много сделал для него. В первые годы
империи он помог установить контакты с руководителями
фашистского государства. Кроме того, именно через прин-
ца Гитлеру удалось раздобыть множество ценных произве-
дений искусства. Их было запрещено вывозить из Италии,
но Филипп сумел уладить все формальности благодаря
своим родственным связям с королевской семьей.
Когда через несколько дней принц собрался уезжать,
Гитлер неожиданно запретил ему покидать территорию
ставки. Он по-прежнему был по отношению к нему вежлив
и внимателен и даже приглашал на обеды и ужины, но если
раньше люди из близкого окружения Гитлера считали для
себя честью завязать беседу с «настоящим принцем», то
теперь они обходили его, как прокаженного. 9 сентября по
приказу Гитлера Филиппа и его супругу, дочь короля Ита-
лии принцессу Мафальду, отправили в концлагерь.
Даже по прошествии нескольких недель Гитлер все
еще при случае гордо заявлял, что давно заподозрил принца
Филиппа в передаче секретных сведений членам итальян-
ской королевской династии; он тогда приказал установить
за ним наблюдение и прослушивать его телефонные разго-
воры. Выяснилось, что принц выдал жене наш дипломати-
ческий код. Тем не менее, Гитлер до поры до времени
воздерживался от принятия каких-либо мер и по-прежнему
высказывал принцу свое благорасположение. «Такова моя
тактика», — подчеркнул он, радуясь, что обнаружил в себе
еще и талант криминалиста.
425
Арест этой супружеской четы напомнил всем прибли-
женным Гитлера, что они полностью в его власти и что их
может ожидать такая же судьба. Они невольно почувство-
вали, что коварство Гитлера поистине не знает границ и
что любой из них может оказаться объектом его присталь-
ного внимания. И тогда Гитлер прикажет следить за каж-
дым шагом этого человека, а затем безжалостно расправит-
ся с ним. И — что самое ужасное — он даже не пожелает
выслушать его.
С тех времен, когда Муссолини поддержал включение
Австрии в состав рейха, его отношения с Гитлером стали
для всех нас символом нерушимой дружбы. После смеще-
ния Муссолини с поста главы правительства и его бесслед-
ного исчезновения Гитлер стремился соблюсти прямо-таки
«нибелунгов обет верности» и на оперативных совещаниях
постоянно требовал сделать все, чтобы найти пропавшего
союзника. Он говорил, что из-за этого несчастья его днем
и ночью мучают кошмары.
12 сентября 1943 года в ставке созвали совещание, на
которое, помимо меня, были также приглашены гаулейте-
ры Тироля и Каринтии. В протокол было официально
занесено, что не только Южный Тироль, но и вся остальная
территория вплоть до Вероны отныне находятся под юрис-
дикцией гаулейтера Тироля Хофера, а граничащая с гау
Каринтия, большая часть Венеции, включая Триест, пере-
дается под управление гаулейтера Райнера. Мне же в тот
день без труда удалось добиться разрешения на переход под
мою компетенцию всех военных заводов на остальной тер-
ритории Италии. Итальянская администрация лишалась
права распоряжаться ими. К великому нашему удивлению,
через несколько часов после подписания этих трех указов
стало известно об освобождении Муссолини. Оба гаулейте-
ра, как, впрочем, и я, уже решили, что слишком рано
обрадовались расширению своих властных полномочий:
«Нет, с дуче фюрер никогда не решится так поступить!»
Через какое-то время я встретил Гитлера и немедленно
предложил ему лишить меня наделенных ранее прав. Я
ожидал похвалы и был крайне поражен его словами: «Нет,
указ сохраняет свою силу». Я обратил внимание Гитлера на
426
то обстоятельство, что после образования нового фашист-
ского правительства во главе с Муссолини нельзя посягать
на суверенитет Италии. Гитлер на мгновение задумался, а
затем не терпящим возражений тоном заявил: «Представьте
мне еще раз на подпись указ, только датируйте его завт-
рашним числом. И тогда всем станет ясно, что освобожде-
ние дуче никоим образом не отменяет его». Несомненно,
Гитлер еще за несколько дней до этого расчленения Ита-
лии знал, что уже установлено местонахождение Муссоли-
ни. Невольно возникает подозрение, что именно поэтому
нас троих заблаговременно вызвали в ставку.
На следующий день Муссолини прибыл в Растенбург.
Гитлер был искренне тронут и обнял его. Он поздравил
Муссолини с очередной годовщиной подписания Трой-
ственного пакта и в своей телеграмме выразил «дуче, с
которым меня связывает тесная дружба... сердечные поже-
лания и уверенность в том, что фашизм вновь возродит
Италию и страна с честью выйдет из всех испытаний и
опять обретет свободу».
За день до этого он лишил Италию значительной части
ее территории.
22
Распад
По мере увеличения объема производства вооружений
мои позиции вплоть до осени 1943 года неуклонно укреп-
лялись. Когда мы исчерпали все ресурсы Германии, я по-
пытался использовать промышленный потенциал оказав-
шихся в сфере нашего влияния европейских стран. Вначале
Гитлер не решался полностью мобилизовать их производ-
ственные мощности для удовлетворения наших нужд и
вообще намеревался позднее прекратить всякое промыш-
ленное развитие на оккупированных восточных землях, так
как, по его мнению, оно лишь способствовало распростра-
нению коммунистических идей и появлению нежелатель-
ного слоя интеллигенции. Но обстоятельства заставили его
отказаться от своего замысла. Он обладал в достаточной
427
степени трезвым умом и в конце концов осознал, что
гораздо выгоднее сохранить там заводы и фабрики и вклю-
чить их в систему нашей военной экономики.
Из всех оккупированных нами индустриально разви-
тых стран наибольший интерес представляла Франция.
Вплоть до весны 1943 года мы почти не использовали в
своих целях ее промышленный потенциал. От проводимого
там Заукелем принудительного набора рабочих для отправ-
ки в Германию было больше вреда, чем пользы. Стремясь
избежать трудовой повинности, рабочие увольнялись с за-
водов, выпускающих военную продукцию. В мае 1943 года
я впервые высказал Заукелю претензии по этому поводу, а
в июне на одном из состоявшихся в Париже совещаний
предложил запретить Заукелю проводить эти акции, хотя
бы на заводах, выполняющих наши заказы.
Я и мои сотрудники намеревались наладить в первую
очередь во Франции, а также в Бельгии и Голландии про-
изводство таких товаров народного потребления, как одеж-
да, обувь, текстильные изделия и мебель в количестве,
более-менее удовлетворяющем потребности нашего населе-
ния, и одновременно полностью свернуть аналогичное
производство в Германии. Когда в первые дни сентября я
сосредоточил в своих руках руководство практически всей
хозяйственной жизнью страны, то немедленно пригласил в
Берлин министра промышленности Франции. Занимавший
этот пост профессор Сорбонны Бишелон был известен как
очень способный и энергичный человек.
После недолгой перебранки я заставил министерство
иностранных дел оказать ему подобающие государственно-
му деятелю почести. Мне даже пришлось обратиться за
помощью к Гитлеру, и я прямо заявил ему, что не могу
впустить Бищелона к себе «через черный ход». И только
тогда министра поместили в правительственную резиден-
цию для почетных гостей.
За пять дней до приезда Бишелона я добился от Гит-
лера одобрения идеи создания «Европейской организации
планирования промышленного развития» и вхождения в
нее Франции на равных с остальными государствами пра-
вах. Но, подобно Гитлеру, я был также твердо убежден в
428
том, что при обсуждении этой проблемы право решающего
голоса также должно остаться за Германией.
17 сентября 1943 года я принял Бишелона, с которым
меня вскоре связывали уже не только служебные отноше-
ния. Мы оба были сравнительно молоды, полагали, что
будущее за нами, и поэтому однажды твердо пообещали
друг другу избегать ошибок, совершенных ныне правящи-
ми представителями поколения первой мировой войны. Я
был также готов убедить Гитлера отказаться от плана при-
соединения к Германии многих французских провинций,
хотя бы уже по той простой причине, что, на мой взгляд,
после создания на большей части Европейского континен-
та единого промышленного комплекса вопрос о государ-
ственных границах отпадет сам собой. Мы тогда настолько
прониклись идеей, что упорно не желали замечать ее уто-
пичности, — это еще раз говорит о том, что мы жили в
иллюзорном, призрачном мире.
В последний день переговоров Бишелон попросил
разрешения встретиться со мной с глазу на глаз и затем
доверительно сообщил мне, что по настоянию Заукеля
премьер-министр Лаваль строжайше запретил ему обсуж-
дать проблему отправки в Германию французских рабочих,
и предложил, тем не менее, поговорить на эту тему. Он
поделился своими заботами, и я прямо спросил: «А не
стоит ли просто-напросто оградить французские предпри-
ятия от депортации?» «Тогда все мои проблемы решены.
И ничто уже не воспрепятствует осуществлению нашей
программы, — облегченно вздохнул Бишелон. — Должен,
однако, вас предупредить, что тем самым французы факти-
чески освобождаются от исполнения в Германии трудовой
повинности». Я и сам это понимал. Но лишь таким образом
я мог добиться выпуска на французских заводах и фабриках
нужной нам продукции в максимальном объеме. Мы доби-
лись невозможного. Он пренебрег указанием Лаваля, я
перешел дорогу Заукелю, и оба мы — в сущности, без
всякой поддержки сверху — достигли соглашения, чревато-
го далеко идущими последствиями.
Затем мы отправились на совместное заседание, во
время которого юристы долго обсуждали последние спор-
429
ные пункты нашего соглашения. Наконец мое терпение
иссякло. Ведь даже самые отточенные параграфы не могут
заменить готовность обеих сторон проявить добрую волю.
Поэтому я прервал никчемный спор и предложил обме-
няться с Бишелоном рукопожатием и тем самым считать
соглашение подписанным. Представлявшие как Германию,
так и Францию юристы были неприятно поражены. Я же
до самого конца войны придерживался этого соглашения и
заботился о сохранении промышленного потенциала Фран-
ции даже в те месяцы, когда он уже не представлял для нас
никакой ценности и Гитлер приказал его уничтожить.
Соглашение оказалось выгодным для обеих сторон.
Теперь я располагал дополнительными производственными
мощностями, а французы в свою очередь по достоинству
оценили предоставленную им возможность в разгар войны
вновь начать производство сугубо мирной продукции. Я
также договорился с командующим нашими войсками во
Франции, и персонал множества предприятий по всей стра-
не оказался защищен он депортаций. Я даже лично обязался
выполнить эти обещания, вывешенные на стенах фабрик и
заводов и гарантирующие всему персоналу возможность
спокойно работать и не бояться Заукеля. Но и французские
промышленники были теперь обязаны увеличить производ-
ство, позаботиться о перевозке своей продукции и обеспе-
чении продовольствием людей — в результате депортации не
затронули в общей сложности десять тысяч предприятий.
На выходные я отвез Бишелона на загородную виллу
моего друга Арно Брокера, а в начале следующей недели
ознакомил сотрудников Заукеля с текстом соглашения и
призвал их в-дальнейшем стараться всеми силами заставить
французских рабочих оставаться на своих предприятиях.
Зная по опыту, что в выигрыше всегда оказывается тот,
кто успеет первым изложить свои аргументы, я решил опе-
редить Заукеля и уже через десять дней отправился в ставку.
И действительно, Гитлер выразил удовлетворение и полно-
стью одобрил текст соглашения. Его не испугало даже воз-
можное снижение месячного объема производства в случае
беспорядков или забастовок. Это означало почти полное
прекращение проведения Заукелем своих акций на террито-
430
рии Франции. Количество отправляемых ежемесячно на
работы в Германию французов уменьшилось с 50000 до 5000.
Через несколько месяцев — 1 марта 1944 года — Заукель с
возмущением писал: «Сотрудники отделений моего управле-
ния во Франции заявили мне: «Здесь все кончено! Нет
никакого смысла продолжать нашу деятельность». Во всех
префектурах объявлено: министр Бишелон заключил офи-
циальное соглашение с министром Шпеером. Лаваль сказал
мне: «Я больше не намерен отправлять людей в Германию!»
Вскоре я, прибегнув к таким же доводам, добился прекраще-
ния депортаций в Голландии, Бельгии и Италии.
♦ * ♦
20 августа 1943 года Генрих Гиммлер был назначен
рейхсминистром внутренних дел. Ранее рейхсфюрер СС —
эту необычайно расширившую свои функции организацию
уже называли «государством в государстве» — также воз-
главлял полицию и, как ни странно, подчинялся прежнему
министру внутренних дел Фрику.
Местная администрация в лице гаулейтеров знала, что
Борман никогда не даст ее в обиду, и своими действиями
всемерно ослабляла верховную власть. Этих людей можно
было условно разделить на две категории: одни стали гау-
лейтерами еще до 1933 года и, как правило, показали
полную неспособность распоряжаться своим администра-
тивным аппаратом. Но наряду с ними за эти годы выросла
новая прошедшая выучку под началом Бормана плеяда
гаулейтеров: молодые, преимущественно с юридическим
образованием чиновники, способные усилить влияние
партии на государственный аппарат.
Я уже говорил, что во внутренней политике Гитлер
руководствовался принципом «разделяй и властвуй», и это
нашло выражение также и в том, что гаулейтеры, с одной
стороны, как партийные функционеры подчинялись Бор-
ману, а с другой - их непосредственным руководителем как
«уполномоченных по обороне рейха» был министр внут-
ренних дел. До тех пор пока этот пост занимал столь
слабый, бесхарактерный человек, как Фрик, такое положе-
ние не представляло опасности для Бормана. Но после его
431
отставки все, кто следил за развитием политической ситу-
ации в Германии, сразу же высказали предположение, что
в лице Гиммлера Борман получил опасного соперника.
Я тоже так полагал и очень рассчитывал на усиление
влияния Гиммлера. И прежде всего я ожидал, что он сумеет
противостоять Борману и приостановить зашедший уже
слишком далеко процесс распада единой системы управле-
ния рейхом. Гиммлер твердо обещал мне, что любой отка-
завшийся выполнять его распоряжения гаулейтер будет
немедленно привлечен к ответственности.
♦ ♦ ♦
6 октября я выступил перед рейхслейтерами и гаулей-
терами. Целью моего выступления было открыть глаза
политическому руководству рейха на истинное положение
вещей, лишить его надежд на скорый запуск баллистичес-
кой ракеты с дальним радиусом действия и разъяснить
наконец, что отныне враг определяет характер и объем
производства в Германии. Нашу все еще ориентированную
на выпуск гражданской продукции экономику следует ко-
ренным образом перестроить и из занятых в производстве
товаров народного потребления шести миллионов рабочих
полтора миллиона направить на предприятия военной про-
мышленности. Теперь эти товары и изделия будут изготов-
ляться во Франции. Я не скрывал, что это соглашение
ставит Францию в гораздо более выгодное по сравнению с
нами положение в послевоенный период. «И все же, по
моему мнению, — заявил я замершим в напряженном ожи-
дании партийным руководителям, — если мы собираемся
выиграть войну, то должны пойти на жертвы».
Я был, наверное, слишком резок, когда сказал им: «Я
прошу вас очень серьезно отнестись к моим словам: пора
положить конец укоренившемуся у нас обычаю разрешать
отдельным гаулейтерам в виде исключения сохранять на
подведомственных им территориях в полном объеме произ-
водство гражданской продукции. И если они теперь в те-
чение двух недель не выполнят мое требование, я лично
отдам распоряжение о закрытии предприятий. Заверяю вас,
что любым способом заставлю признать авторитет импер-
432
ских властей. Я уже говорил на эту тему с рейхсфюрером
СС, и отныне в отношении не желающих подчиняться
гаулейтеров будут приняты соответствующие меры».
Гаулейтеров вывела из себя не столько моя готовность
к решительным действиям, сколько эти две последние фразы.
Едва я закончил речь, как несколько из них в ярости
накинулись на меня. Эта группа кричавших и буйно жес-
тикулировавших гаулейтеров во главе с Бюркелем - он был
среди них старшим по возрасту — в один голос заявила, что
я угрожал им концлагерем. Желая хоть как-то объяснить
свою позицию, я попросил Бормана еще раз дать мне
слово, но он лицемерно заявил, что это ни к чему, так как,
дескать, никакого недоразумения не произошло.
Вечером многие из гаулейтеров так перепились, что не
смогли без посторонней помощи добраться до специально-
го поезда, который должен был ночью доставить их в
ставку. Утром я попросил у Гитлера разрешения сказать
этим людям несколько крепких слов, но он, как всегда,
предпочел не обижать вспыльчивых соратников былых вре-
мен. Борман уже успел рассказать ему о брошенных ими в
мой адрес обвинениях. Гитлер, не слишком вдаваясь в
подробности, дал мне понять, что гаулейтеры никак не
могут успокоиться. Вскоре стало ясно, что Борману хотя и
не полностью, но все же удалось опорочить меня в глазах
Гитлера. Он неустанно подрывал мой авторитет и теперь
впервые добился определенного успеха. Я сам вложил ему
в руки оружие и с этого момента уже не мог больше
рассчитывать на безусловную поддержку Гитлера.
Вскоре выяснилось, что слова Гиммлера о его стрем-
лении добиться неукоснительного выполнения предписа-
ний имперских властей также недорого стоят. Я передал
ему документы, свидетельствующие о непрекращающемся
сопротивлении гаулейтеров моим намерениям, и довольно
долго ждал реакции. Лишь через несколько недель его
статс-секретарь Штукарт со смушенным видом объявил
мне, что министр внутренних дел недолго думая переслал
все материалы Борману и что только недавно от него по-
лучен ответ. В послании Бормана говорилось, что все из-
ложенные в документах факты были тщательно проверены;
433
как и следовало ожидать, гаулейтеры были вправе не вы-
полнять мои ошибочные распоряжения. Гиммлер согласил-
ся с его доводами. Мне не следовало ни возлагать надежду
на укрепление авторитета имперских властей, ни вступать
в коалицию с Гиммлером. Лишь через несколько месяцев
я понял, почему мой замысел потерпел крах. Как рассказал
мне гаулейтер Нижней Силезии Ханке, Гиммлер действи-
тельно решил положить конец слишком независимому
положению некоторых местных руководителей и — а это
равносильно оскорблению ~ начал передавать им распоря-
жения через командиров расположенных на территории их
гау частей СС. С неожиданной быстротой выяснилось, что
гаулейтеры пользуются безоговорочной поддержкой в воз-
главляемой Борманом партийной канцелярии, так как уже
через несколько дней Борман добился от Гитлера запрета
на эти граничащие, по его словам, со злоупотреблением
властью меры. Гитлер мог с презрением отзываться об
отдельных гаулейтерах, но в решающие моменты всегда
выяснялось, что в душе он искренне привязан к людям,
вместе с которыми в двадцатые годы совершал восхожде-
ние к вершине власти. И ни Гиммлер, ни СС оказались не
в состоянии заставить его забыть о прежних чувствах и
изменить свое отношение к «закадычным дружкам». Пер-
вую акцию рейхсфюрер СС провел крайне неумело и после
поражения окончательно отказался от мысли заставить гау-
лейтеров подчиняться себе; вопреки его намерению «упол-
номоченных по обороне рейха» не стали вызывать на сове-
щания в Берлин. В дальнейшем Гиммлер удовлетворился
тем, что поставил под свое начало не обладавших таким
политическим влиянием обер-бургомистров и начальников
окружных управлений и вынудил их согласовывать с ним
свои решения. Борман и Гиммлер уже давно обращались
друг к другу на «ты», а после этой истории между ними
сложились особенно близкие отношения. Произнесенная
мною речь выявила расклад интересов внутри нашего по-
литического руководства, показала реальное соотношение
сил и подорвала мои позиции.
На протяжении всего лишь нескольких месяцев я сделал
три неудачные попытки заставить режим использовать для
434
своего сохранения имеющиеся в его распоряжении возмож-
ности. Я стремился убедить наших руководителей в необхо-
димости предпринять опережающие действия и тем самым
попытаться избежать смертельной опасности. Не прошло и
недели после моего выступления, как Гитлер поручил мне
взять на себя контроль за разработкой проектов будущей
реконструкции разрушенных бомбежками городов. Я сумел
добиться от него чрезвычайных полномочий в той сфере,
которая моим противникам, и не в последнюю очередь Бор-
ману, представлялась гораздо более важной, чем проведение
многих вызванных войной мероприятий. Отчасти они уже
считали восстановление этих городов важнейшей своей зада-
чей в будущем. Указ Гитлера напомнил им, что теперь им
придется согласовывать свои действия со мной.
В остальном же я собирался предотвратить нависшую
над разрушенными городами угрозу: настроенные враждеб-
но к любым проявлениям свободного духа гаулейтеры на-
меревались под предлогом реконструкции снести обвет-
шавшие памятники архитектуры, даже если они всего лишь
нуждались в реставрации. Так, например, когда я приехал
в подвергшийся накануне сильному воздушному налету
Эссен и, поднявшись на высокую террасу, мрачно смотрел
на раскинувшиеся внизу руины, то стоявший рядом гаулей-
тер как бы между прочим сказал, что теперь будет полно-
стью снесен кафедральный собор: он, дескать, все равно
очень сильно поврежден и только мешает придать городу
современный облик. Обер-бургомистр Мангейма просил
меня воспрепятствовать попыткам полностью расчистить
обгоревшие развалины городского замка и сносу здания
Национального театра. Как мне сообщили из Штутгарта,
тамошний гаулейтер также потребовал разрушить город-
ской замок, в который попала зажигательная бомба.
Во всех этих случаях они следовали ими самими про-
водимому лозунгу: стереть с лица земли церкви и замки!
После войны мы возведем уже свои собственные архитек-
турные шедевры! В таком подходе отчетливо проявлялся
комплекс неполноценности, испытываемый партийными
руководителями перед историей. Кроме того, один из гау-
лейтеров следующим образом объяснял мне столь откро-
435
венное желание покончить с прошлым: «Замки и церкви -
оплот реакции, и поэтому наша революция должна их
смести!» В его словах чувствовался фанатизм, присущий
партийным вождям на ранней стадии развития НСДАП. По
мере достижения компромиссов и соглашений с властями
они постепенно вроде бы отказались от крайних взглядов.
Но во время войны в них снова пробудился дух нетерпи-
мости, и они принялись яростно бороться с прошлым.
Я придавал такое значение сохранению исторического
ансамбля немецких городов и проведению их разумной
реконструкции, что даже в ноябре 1943 года, то есть в
самый разгар войны, обратился к гаулейтерам с целым
рядом предложений, которые значительно отличались от
моих предвоенных планов: не тратить деньги на создание
шедевров архитектуры, а, наоборот, стараться проявлять
бережливость, не скупясь при этом на устройство широких
транспортных магистралей — иначе город начнет задыхать-
ся из-за огромного скопления транспорта на дорогах, —
массовое строительство жилых домов, реконструкцию ста-
рых городских кварталов и застройку центральных улиц
магазинами. О строительстве каких-либо монументальных
зданий не было и речи. К тому времени у меня, как,
впрочем, и у Гитлера, с которым я подробно обсудил ос-
новные положения своей новой градостроительной кон-
цепции, уже пропало всякое желание разрабатывать подоб-
ные проекты.
* * *
В начале ноября советские войска приблизились к
Никополю, в районе которого находились богатые залежи
марганцевых руд. Тогда же произошел случай, характеризу-
ющий Гитлера не менее ярко, чем Геринга, — эпизод с его
генеральным инспектором авиации.
В один из первых дней ноября начальник генерального
штаба Цейтцлер взволнованным голосом сообщил мне по
телефону, что Гитлер опять обрушился с нападками на него
и потребовал немедленно бросить на защиту Никополя все
дислоцированные поблизости дивизии. По его словам,
Гитлер был очень возбужден и заявил, что без марганца нам
436
придется в ближайшее время признать свое поражение!
Шпеер, дескать, будет вынужден полностью приостановить
производство вооружений, так как он не располагает запа-
сами марганца. Цейтцлер настоятельно попросил меня
помочь ему; сейчас следовало не сосредотачивать войска на
этом участке фронта, а, напротив, спешно выводить их
оттуда, чтобы избежать нового Сталинграда.
Я немедленно связался с такими крупными специали-
стами в области металлургической промышленности, как
Рёхлинг и Роланд. Разумеется, именно от марганца зависе-
ла выплавка качественной стали, но после звонка Цейтцле-
ра было ясно, что его месторождения в южной части Рос-
сии для нас уже потеряны. Однако, посовещавшись, Рёхлинг
и Роланд неожиданно обрадовали меня, и 11 ноября я
послал Гитлеру и Цейтцлеру телеграмму следующего содер-
жания: «При использовании нынешнего способа выплавки
стали запасов марганца в рейхе хватит на одиннадцать-
двенадцать месяцев. Имперское объединение металлурги-
ческой промышленности гарантирует, что даже в случае
потери Никополя применение других способов позволит,
не снижая выпуск качественного проката, растянуть эти
запасы на восемнадцать месяцев». Одновременно я конста-
тировал, что даже потеря расположенного рядом Криво-
рожского железорудного бассейна, который Гитлер также
собирался оборонять всеми силами, никак не отразится на
выпуске продукции немецкой металлургической промыш-
ленности.
Через два дня я прибыл в ставку и застал Гитлера в
очень плохом настроении. Он еще никогда так резко не
разговаривал со мной: «Как вы смели направить начальни-
ку генерального штаба меморандум о положении с марган-
цевой рудой?» Я никак не ожидал такой реакции, ибо
полагал, что на Гитлера благоприятное впечатление произ-
ведут приведенные мной данные. Поэтому я растерянно
пробормотал: «Но, мой фюрер, ведь результат в нашу пользу!»
Но Гитлера совершенно не удовлетворил мой ответ: «Вы
вообще не должны посылать какие-либо меморандумы
начальнику генерального штаба! А уж если вам захочется с
кем-нибудь поделиться мыслями, пожалуйста, я к вашим
437
услугам! Вы поставили меня в дурацкое положение. Я как
раз приказал бросить все силы на защиту Никополя и
привел вескую причину, побуждающую группу армий сра-
жаться до конца! Тут вдруг приходит Цейтцлер с вашим
меморандумом. И получается, что я - лжец. Теперь вина за
потерю Никополя целиком ложится на вас. Я запрещаю
вам — тут он сорвался на крик — посылать кому бы то ни
было памятные записки! Вы поняли? Запрещаю!»
Тем не менее, мой меморандум произвел должный
эффект, так как Гитлер уже больше не требовал во что бы
то ни стало удержать в наших руках месторождение марган-
цевой руды. Но поскольку советские войска приостановили
наступление на этот район, мы оставили Никополь только
18 февраля 1944 года.
В тот же день я передал Гитлеру второй меморандум,
в котором изложил сведения об основных запасах других
стратегически важных легированных сплавов. Указав, что
«здесь не учитывается импорт этих стратегически важных
материалов из стран Балканского полуострова, Турции,
Никополя, Финляндии и северной части Норвегии», я тем
самым осторожно намекнул на вероятный уход Германии с
этих территорий. Основные показатели были приведены в
следующей таблице:
Марганец Никель Хром
Основные запасы, т 140 000 6 000 21 000
Поступление за счет внутренних ресурсов, т 8 100 190 -
Потребление, т 15 500 750 3 751
На сколько хватит запасов, мес. 19 10 5,6
Вольфрам Молибден Кремний
Основные запасы, т 1 330 425 17 900
Поступление за счет внутренних ресурсов, т - 15,5 4 200
Потребление, т 160 69.5 7 000
На сколько хватит запасов, мес. 10,6 8 6,2
438
На основании этой таблицы я сделал следующий вы-
вод: «Мы располагаем крайне незначительными запасами
хрома, и это может привести к тяжким последствиям, так
как высокоразвитая военная промышленность остро нуж-
дается именно в хроме. Если прекратятся поставки из стран
Балканского полуострова и Турции, то наши потребности
в хроме могут быть обеспечены только на протяжении чуть
больше пяти с половиной месяцев. Это означает, что после
расходования наших запасов заготовок для труб, которых
должно хватить на два месяца, придется приостановить
производство самолетов, танков, грузовиков, бронебойных
снарядов, подводных лодок и артиллерийских орудий».
Тем самым я хотел дать понять Гитлеру, что в данной
ситуации Никополь не играет особой роли и что война
закончится примерно через десять месяцев после ухода
наших войск с Балканского полуострова и разрыва отноше-
ний с Турцией. Гитлер молча выслушал меня, а затем
отвернулся и принялся обсуждать с моим сотрудником
Зауром новую программу производства танков.
Вплоть до лета 1943 года Гитлер регулярно звонил мне
в начале каждой недели, выслушивал информацию и зано-
сил производственные показатели в заранее подготовлен-
ный список. Я сообщал ему данные в строго определенной
последовательности и слышал в ответ возгласы типа: «Очень
хорошо! Чудесно! Неужели сто восемнадцать «тигров»? Это
больше, чем вы обещали... И сколько «тигров» вы предпо-
лагаете произвести в следующем месяце? Для нас сейчас
важен каждый танк...» В конце разговора он иногда давал
оценку положения: «Мы сегодня снова заняли Харьков.
Пока все идет хорошо. Благодарю вас за приятные но юсти.
И наилучшие пожелания супруге. Она еще в Оберзальцбер-
ге? Тогда еще раз кланяйтесь ей от меня». Я благодарил и,
как обычно, произносил: «Хайль мой фюрер!», а он весело
отвечал: «Хайль Шпеер!» Эти слова были равносильны
награде — он очень редко заканчивал так разговор с Герин-
гом, Геббельсом и другими своими соратниками. И произ-
носил он их с легкой иронией, как бы подчеркивая свое не
слишком серьезное отношение к официально принятому
«германскому приветствию». В такие моменты я чувствовал
439
себя превосходно и не замечал, что за этой фамильярнос-
тью скрывается некоторое пренебрежение. Я уже давно не
испытывал к нему прежних чувств, а он в свою очередь
даже при общении со мной в неофициальной обстановке
тщательно соблюдал дистанцию; хотя я больше не занимал
уникальную в своем роде должность его придворного архи-
тектора и сделался просто одним из чиновников, слова
Гитлера все еще оказывали на меня магическое воздей-
ствие. И если уж быть до конца откровенным, то целью
всех интриг и закулисной борьбы за власть была возмож-
ность услышать когда-нибудь от Гитлера такие слова или
ощутить на себе его благорасположение. Положение любо-
го из нас зависело именно от этого.
Постепенно он перестал мне звонить. Довольно трудно
определить, когда конкретно это произошло, но примерно
с осени 1943 года у Гитлера появилась привычка выслуши-
вать ежемесячный отчет от Заура. Я не стал протестовать,
так как считал, что Гитлер вправе лишить меня доверия. Ко
всему прочему Заур и Дорш были членами партии с мно-
голетним стажем, и Борман поддерживал с ними хорошие
отношения. Поэтому я вдруг начал чувствовать себя до-
вольно неуверенно в своем собственном министерстве.
Сперва я попытался укрепить позиции путем назначе-
ния к каждому из десяти моих начальников управлений
заместителя из числа промышленников. Однако Дорш и
Заур смогли сделать так, что их ведомств это не коснулось.
Когда же появились явные признаки создания в министер-
стве оппозиции во главе с Доршем, то 21 декабря 1943 года
я произвел своего рода «государственный переворот» и не
только назначил начальниками отдела кадров и организа-
ционного отдела двух своих самых надежных сотрудников -
с ними я познакомился еще во время работы архитектором,-
но и подчинил им имевшую ранее самостоятельный статус
«организацию Тодта».
На следующий день я отправился искать прибежища
от выпавших на мою долю в 1943 году тягот, многих разо-
чарований и интриг не куда-нибудь, а в Северную Лаплан-
дию — самый удаленный и заброшенный уголок империи.
И хотя Гитлер в 1941-1942 годах неоднократно запрещал
440
мне поездки в Норвегию, Финляндию и Россию, так как
там слишком опасно, а я для него, дескать, незаменимый
человек, на этот раз он без колебаний дал свое согласие.
Вылетели мы на рассвете на выпущенном на заводах
Фокке-Вульфа самолете новейшей конструкции — четырех-
моторном «Кондоре», который благодаря запасному топ-
ливному баку обладал повышенной дальностью полета. Я
не собирался произносить речи перед солдатами, офицера-
ми и рабочими из «организации Тодта», а, напротив, очень
хотел хоть как-то порадовать их в рождественские праздни-
ки и поэтому взял с собой скрипача Зигфрида Борриса и
фокусника-непрофессионала, выступавшего после войны
под псевдонимом Каланаг и снискавшего огромную попу-
лярность. Самолет шел на бреющем полете, и мы из иллю-
минатора любовались тянувшимися бесконечной верени-
цей финскими озерами, по которым мы с женой в молодости
страстно мечтали проплыть на байдарке. Ближе к полу-
дню — в северных краях светает обычно поздно, и лишь к
этому времени солнечные лучи окончательно рассеяли
ночную мглу — мы приземлились близ Рованиеми на кое-
как устроенной в снегах взлетно-посадочной полосе.
Уже на следующий день мы выехали в открытой маши-
не в Петсамо — расположенный в шестистах километрах на
север порт на Белом море. Пейзаж за окнами был удруча-
юще однообразен, но стоило солнцу медленно выплыть из-
за горизонта, как все вокруг окрасилось в желто-красные
тона и природа поразила какой-то неземной красотой.
Ночевали мы в срубе, отведенном командующему немецки-
ми войсками в Заполярье, и уже оттуда отправились к
нашим солдатам на полуостров Рыбачий - самый отдален-
ный и отличающийся наиболее суровыми условиями учас-
ток Восточного фронта, всего лишь в восьмидесяти кило-
метрах от Мурманска. Мы с трудом шли на лыжах через
сугробы в сопровождении генерала Хенгля. Сотканную из
снега и тумана пелену наискосок прорезал зеленый луч,
высвечивая раскинувшуюся по обе стороны пустынную,
словно вымершую местность, на которой не росло ни од-
ного дерева. На одной из передовых позиций мне проде-
монстрировали, какой эффект производит прямое попада-
441
ние снаряда нашего 150-мм орудия в советский блиндаж.
Ранее я лишь один раз присутствовал на такого рода «учеб-
ных стрельбах»; это произошло на дислоцированной на
расположенном прямо напротив Дувра мысе Гри-Не бата-
рее тяжелых орудий, и то ее командир позднее признался
мне: он приказал скорректировать огонь так, чтобы снаря-
ды падали в море. Здесь же я своими глазами видел, как от
мощного взрыва в воздух взлетели деревянные балки. Сразу
же стоявший рядом ефрейтор молча рухнул на землю: вы-
пущенная советским снайпером пуля через смотровое от-
верстие в орудийном щитке попала ему в голову. Хотя это
звучит довольно странно, но я лишь тогда впервые увидел
истинное лицо войны. Если раньше наше пехотное орудие
на артиллерийском полигоне представляло для меня всего
лишь полезное техническое изобретение, то теперь я вдруг
увидел, как оно уничтожает людей.
Во время этой инспекционной поездки солдаты и
офицеры дружно жаловались на перебои в снабжении их
стрелковым оружием. Особенно им не хватало пистолетов-
пулеметов, и солдатам приходилось пользоваться трофей-
ными советскими автоматами.
Этот упрек следовало целиком адресовать Гитлеру. Как
бывший солдат первой мировой войны, он упорно не желал
отказываться от традиционного и хорошо знакомого ему
карабина. Летом 1942 года он в твердой уверенности, что
пехотинцу гораздо удобнее пользоваться винтовкой, реши-
тельно отверг наше предложение наладить производство
уже разработанных автоматов нового образца и вооружить
ими вермахт. Как я уже убедился, последствия обретенного
им тогда в окопах опыта сказались теперь в том, что он все
свое внимание уделял вызывавшему у него тогда сильное
восхищение тяжелому вооружению и танкам и откровенно
игнорировал разработку и производство новых видов стрел-
кового оружия.
Сразу же после своего возвращения я попытался ис-
править это упущение. В начале января генеральный штаб
и командующий резервной армией уточнили и дополнили
нашу программу производства стрелкового оружия. Гитлер,
полагавший, что в этом никто не разбирается лучше его
442
самого, только через шесть месяцев одобрил ее и с тех пор
постоянно попрекал нас тем, что мы не укладываемся в
установленные сроки. Почти за год мы достигли весьма
значительных успехов и почти в двадцать раз увеличили
выпуск автоматических винтовок. Мы на два года раньше
смогли бы добиться столь высоких достижений, если бы
большинство производственных мощностей не были задей-
ствованы для изготовления тяжелого вооружения.
* * *
На следующий день я осмотрел никелевый рудник
близ Коносьёкки - наш единственный источник этого
сырья. Ради него я, собственно говоря, и приехал сюда на
Рождество. Выяснилось, что все терриконы заполнены ру-
дой, так как отсутствует транспорт для ее вывоза. Почти все
наши грузовики были направлены в район строительства
электростанции для перевозки бетона, которым предпола-
галось укрепить покрытия и тем самым защитить ее от
воздушных налетов. Я немедленно отнес строительство этого
объекта к более низкой категории срочности и потребовал
тут же начать вывоз накопившихся запасов никеля.
Посреди густого леса, довольно далеко от озера Инари,
вокруг умело сложенного костра, служившего одновремен-
но источником тепла и света, собрались лесорубы — немцы
и финны, и Зигфрид Боррис начал праздничный вечер с
исполнения части партитуры Баха ре-минор. Затем мы
несколько часов шли на лыжах к палаточному лагерю.
Насладиться тишиной и видом северного сияния при трид-
цати градусах мороза у меня, однако, не получилось —
ветер изменил направление, и обе половины палатки за-
полнились дымом. В три часа ночи мне пришлось выбрать-
ся из палатки на свежий воздух и забраться в свой сшитый
из шкуры северного оленя спальный мешок. А утром я
внезапно почувствовал сильную боль в колене.
Через несколько дней я опять приехал в ставку. По
настоянию Бормана было решено провести совещание с
участием руководителей важнейших министерств и ведомств,
на котором предполагалось утвердить рабочую программу
на 1944 год и выслушать претензии Заукеля ко мне. Нака-
443
нуне я предложил Гитлеру обсудить возникшие между нами
разногласия в более узком кругу, то есть на заседании под
председательством Ламмерса. Мне казалось, что мы сами
можем разобраться между собой. Гитлер выслушал меня и
с металлом в голосе заявил, что не потерпит никаких по-
пыток повлиять на участников совещания. Пусть они не-
предвзято выскажутся о создавшемся положении, а он уже
затем примет решение.
После такой резкой отповеди я вместе со своими эк-
спертами отправился к Гиммлеру. Ранее я попросил также
прийти к нему фельдмаршала Кейтеля. Я надеялся, что
хотя бы с ними смогу договориться и мы втроем не позво-
лим Заукелю снова начать проводить депортации на окку-
пированных западных землях. Кейтель и Гиммлер, которым
подчинялись военная администрация и органы правопо-
рядка на оккупированных территориях, опасались, что эти
акции приведут к усилению партизанского движения. Мы
договорились, что на совещании оба они обоснуют невоз-
можность проведения новых депортаций отсутствием у них
достаточных сил и средств. Я надеялся, что смогу тем
самым положить конец чрезмерно активной и довольно
бессмысленной деятельности Заукеля и заставить импер-
ские власти принять чрезвычайные меры по мобилизации
собственных людских ресурсов, и в первую очередь жен-
щин.
Но если я смог соответствующим образом настроить
Гиммлера и Кейтеля, то Борман проделал то же самое с
Гитлером. Он довольно холодно поздоровался с участника-
ми совещания, и они сразу поняли, что фюрер пребывает
в плохом настроении. Любой, кто хорошо знал Гитлера,
понимал, что такое поведение не предвещает ничего хоро-
шего, и обычно старался не заставлять его в таком состо-
янии принимать ответственные решения. Я также предпо-
чел в этот день не вытаскивать из портфеля важные
документу и ограничивался высказываниями по вполне
безобидным вопросам. Однако уйти от обсуждения основ-
ной темы совещания было невозможно, и Гитлер резко
перебил меня и раздраженно заметил: «Я запрещаю вам,
господин Шпеер, в дальнейшем пытаться предопределить
444
результаты заседаний. Пока еще я, а не вы, занимаю пост
рейхсканцлера. Запомните это раз и навсегда!»
Разгневанному Гитлеру никто не посмел возражать.
Мои союзники ~ Кейтель и Гиммлер — также не решились
высказать свое мнение. Напротив, они заверили Гитлера в
том, что окажут всемерную поддержку программе Заукеля.
Гитлер начал выяснять у присутствовавших министров
потребности их ведомств в рабочей силе в 1944 году. Он
тщательно записал все их требования, лично подвел итог и
обратился к Заукелю с вопросом: «Скажите, партайгеноссе
Заукель, вы сумеете доставить в рейх в этом году четыре
миллиона рабочих, да или нет?»
Заукель тут же начал хорохориться: «Конечно, мой
фюрер, я обещаю вам это! Можете быть уверены, что я
сдержу слово! Но мне нужна свобода действий на оккупи-
рованных территориях». Когда же я попытался убедить
собравшихся в том, что есть прямой смысл в значительной
степени удовлетворить потребности в рабочей силе за счет
собственных ресурсов, Гитлер прервал меня на полуслове:
«Кто отвечает за мобилизацию трудовых ресурсов? Вы или
Заукель?» Не терпящим возражений тоном он приказал
Кейтелю и Гиммлеру дать соответствующие указания под-
чиненным им органам. Кейтель в ответ произнес лишь:
«Слушаюсь, мой фюрер!», а Гиммлер промолчал. Я снова
потерпел неудачу. Дальнейшее обсуждение этой проблемы
только усилило бы позиции Заукеля. После окончания
совещания настроение Гитлера явно улучшилось, и он даже
сказал мне несколько дружеских слов. Я не испытал ника-
кой радости от них. В результате Заукелю так и не удалось
доставить в Германию новые контингенты рабочей силы.
Это объяснялось не столько моими попытками через свои
отделения во Франции и различные инстанции вермахта
сорвать осуществление его планов, сколько полным паде-
нием авторитета Германии в глазах французов, неуклонным
нарастанием активности «маки» и нежеланием оккупаци-
онной администрации создавать себе дополнительные труд-
ности.
Последствия совещания в штаб-квартире фюрера ска-
зались только на мне. Обращение Гитлера со мной нагляд-
445
но продемонстрировало его окружению, что я впал в неми-
лость. Победителем в споре между Заукелем и мной оказал-
ся Борман. С этого момента сотрудничавшие со мной про-
мышленники постоянно подвергались сперва скрытым, а
затем уже и открытым нападкам, и мне все чаще приходи-
лось защищать в партийной канцелярии этих людей от
выдвинутых против них политических обвинений и даже
ходатайствовать за них в СД.
* * ♦
От забот и тревог меня не могло отвлечь даже празд-
нование Герингом 12 января 1944 года в «Каринхалле»
своего дня рождения. В предпоследний раз руководители
рейха собрались вместе по столь торжественному поводу.
Мы не обманули ожиданий Геринга и приехали к нему с
дорогими подарками — коробками голландских сигар, вы-
везенными с Балкан слитками золота, ценными картинами
и скульптурами. Мне Геринг передал, что хотел бы полу-
чить мраморный бюст Гитлера работы Брокера. Посреди
отведенного под библиотеку необычайно просторного зала
стоял огромный стол с подарками, который Геринг с гор-
достью демонстрировал гостям. Он также раскладывал на
столешнице исполненные его личным архитектором черте-
жи: предполагалось более чем в два раза увеличить размеры
похожей на замок загородной виллы рейхсмаршала.
В изысканно обставленной трапезной стол поражал
богатством убранства, но отнюдь не роскошью приносимых
официантами в белых фраках блюд — хозяин дома учел
обстоятельства военного времени. На каждом празднова-
нии дня рождения Геринга торжественную речь обычно
произносил Функ, и сейчас он по традиции — и, как в
дальнейшем выяснилось, в последний раз — взял слово. Он
всячески расхваливал способности Геринга, отдал дань его
человеческим качествам, перечислил его основные заслуги
перед Германией и, наконец, провозгласил тост за «одного
из величайших немцев». Восторженные слова Функа резко
контрастировали с реальным положением дел: над рейхом
нависла неотвратимая угроза гибели, а его иерархи устро-
или «пир во время чумы».
446
Когда гости, встав из-за стола, разбрелись по простор-
ным залам, я попытался узнать у Мильха, на какие средства
Геринг позволяет себе вести такой роскошный образ жиз-
ни. Фельдмаршал рассказал, что совсем недавно по пору-
чению близкого друга Геринга и не менее знаменитого, чем
он, летчика-аса времен первой мировой войны Лёрцера,
ему доставили вагон с приобретенными в Италии, на «чер-
ном рынке», товарами. Предполагалось, что Мильх продаст
на здешнем «черном рынке» дамские чулки, мыло и другие
дефицитные предметы туалета. Прейскурант был составлен
так, чтобы эта торговая операция не отразилась на ценах
«черного рынка» в Германии. Мильху пообещали солидную
долю от прибыли, но он не поддался искушению, а прика-
зал распределить товары среди сотрудников своего мини-
стерства. Как позднее выяснилось, содержимое многих
других вагонов, пришедших из оккупированных нами стран,
было все-таки продано. Провернувший эту сделку началь-
ник интендантской службы министерства авиации Плаге-
ман был вскоре переведен в непосредственное подчинение
рейхсмаршала.
Я также на собственном опыте познал, как Геринг
отмечал свои дни рождения. Каждый год накануне я полу-
чал извещение о том, что из полагавшихся мне как члену
прусского государственного совета 6000 рейхсмарок весьма
значительная часть израсходована на подарок рейхсмарша-
лу. Моего согласия никогда не спрашивали. Я рассказал об
этом Мильху и в свою очередь узнал от него, что перед
каждым днем рождения Геринга из резервного фонда ми-
нистерства авиации выделялась крупная сумма и рейхсмар-
шал затем сам решал, какую картину на нее купить.
Мы оба прекрасно понимали, что эти деньги покрыва-
ют лишь небольшую часть огромных расходов Геринга. Мы
не знали, кто конкретно из промышленников вносит сюда
свою лепту, но догадывались, что без этого не обходится,
так как Геринг иногда звонил нам и просил оказать содей-
ствие какой-нибудь фирме.
Свежие впечатления от поездки в Лапландию резко
контрастировали с тепличной атмосферой, в которой жила
насквозь коррумпированная и предпочитающая предавать-
447
ся иллюзиям политическая элита рейха. Кроме того, в душе
меня очень угнетала неопределенность моих отношений с
Гитлером. Почти два года я работал с полным напряжением
сил, ни одного дня не отдыхал, и теперь это сказалось на
моем состоянии. В тридцать восемь лет я себя чувствовал
стариком. Боль в колене не затихала ни на минуту. Силы
мои были на исходе. А может быть, я уже просто не мог
находиться среди этих людей?
18 января 1944 года меня отвезли в больницу.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
23
Болезнь
Профессор Гебхардт — группенфюрер СС, известный
среди европейских спортсменов как весьма квалифициро-
ванный ортопед, — руководил расположенной примерно в
ста километрах от Берлина — в Хоэнлихене ~ больницей
Красного Креста. Ее корпуса стояли на берегу окруженного
лесами озера. Я не знал, что лечить меня будет человек,
считавшийся одним из немногих близких друзей Генриха
Гиммлера. Свыше двух месяцев я провел в очень скромно
обставленной палате занимаемого частной лечебницей и
поэтому стоявшего несколько в отдалении корпуса больни-
цы. Но я не хотел прерывать работу, и поэтому в соседних
помещениях разместились мои секретарши и были уста-
новлены телефонные аппараты прямой связи с министер-
ством.
В Третьем рейхе любое заболевание министра неиз-
бежно порождало серьезные трудности. Слишком уж часто
Гитлер объяснял уход одного из иерархов своего режима в
вынужденную отставку плохим состоянием его здоровья. В
высших политических сферах сразу же настораживались,
узнав о «болезни» какого-нибудь высшего должностного
лица. Поэтому хотя я и действительно был болен, тем не
менее, счел разумным демонстрировать как можно боль-
шую активность. Кроме того, мне не хотелось ослаблять
контроль над подчиненными; подобно Гитлеру, я также не
449
обзавелся умным и толковым заместителем. Врачи и секре-
тарши предпринимали воистину титанические усилия, что-
бы обеспечить мне покой, и все равно, даже лежа в посте-
ли, я зачастую чуть ли не до полуночи проводил по телефону
переговоры, выслушивал отчеты и отдавал распоряжения.
Я даже не успел толком освоиться в палате, как позво-
нил возмущенный Бор, который недавно был назначен
начальником отдела кадров моего министерства. Оказыва-
ется, он обнаружил в своем кабинете запертый сейф, и
Дорш тут же потребовал отвезти его в штаб-квартиру «орга-
низации Тодта». Я приказал оставить все, как есть, но, по
словам Бора, через несколько дней к нему явился в сопро-
вождении упаковщиков представитель гаулейтера Берлина
с намерением забрать сейф, так как вместе с содержимым
он якобы является собственностью партии. Бор не знал,
что делать, и лишь после звонка одному из ближайших
сотрудников Геббельса, Науману, удалось договориться о
переносе этой, с позволения сказать, акции. Правда, чи-
новник из аппарата гаулейтера опечатал сейф, но я распо-
рядился снять заднюю дверцу, и уже на следующий день
Бор привез целый пакет фотокопий весьма любопытных
документов. Оказывается, на многих из тех, с кем я почти
два года плодотворно сотрудничал, было заведено досье,
содержащее преимущественно их негативную оценку. В
основном моих сотрудников обвиняли в антипартийных
взглядах и даже предлагали отдать некоторых под надзор
гестапо. Выяснилось также, что у партии в министерстве
было доверенное лицо. Меня поразил не столько сам факт,
сколько личность того, кто им оказался. Интересы партии
отстаивал не кто иной, как Ксавье Дорш.
С осени я напрасно пытался повысить в должности
одного из своих чиновников. Однако он не вызывал дове-
рия у недавно образовавшейся в министерстве клики, и
прежний начальник отдела кадров находил всевозможные
отговорки до тех пор, пока я буквально не заставил отпра-
вить в ставку аттестацию. Незадолго до болезни я получил
от Бормана составленный в необычайно резкой и грубой
форме отказ. Теперь мы обнаружили среди найденных в
сейфе бумаг составленный, как выяснилось, по настоянию
450
Дорша бывшим начальником отдела кадров Хааземаном,
проект этого послания, слово в слово совпадающий с по-
лученным мною тогда текстом. Я немедленно позвонил
Геббельсу; как гаулейтеру Берлина ему подчинялись все
официальные и неофициальные партийные представители
в столичных министерствах. Он без колебаний согласился
с назначением на эту должность моего давнего сослуживца
Фрэнка: «Не должно быть никаких «теневых кабинетов».
Безобразие! Сейчас каждый министр является членом партии.
Или мы доверяем ему — или он лишается своей должнос-
ти!» Мне, однако, так и не удалось выяснить, кто в моем
министерстве был агентом гестапо.
Гораздо труднее оказалось во время болезни сохранить
свои позиции. К статс-секретарю Бормана Клопферу я
обратился с настоятельной просьбой приказать партийным
органам не выходить за рамки своих полномочий и не
докучать промышленникам излишней опекой. Дело в том,
что стоило мне заболеть, как советники гаулейтеров по
вопросам экономики без всяких на то оснований дружно
начали присваивать себе распорядительные функции под-
разделений моего министерства. Функа и перешедшего в
его ведомство одного из приближенных Гиммлера, Олен-
дорфа, я призвал поддержать меня и одновременно отпра-
вил Гитлеру письмо, в котором поделился с ним своими
заботами и также попросил о помощи. За четыре дня я
надиктовал двадцать три машинописные страницы — яркое
свидетельство моего тогдашнего крайне нервозного состо-
яния. Я просил еще раз письменно определить сферу моей
деятельности и самым недвусмысленным образом подтвер-
дить мои полномочия. В сущности, я лишь повторил вы-
сказанные в резкой форме на заседании в Позене требова-
ния, которые вызвали такое возмущение гаулейтеров. Далее
я писал, что планирование и централизованное руковод-
ство всем процессом промышленного производства воз-
можно лишь в том случае, «если все органы, руководящие
производственной деятельностью», будут подчинены толь-
ко мне.
Через четыре дня я вновь обратился к Гитлеру; наши
нынешние отношения не позволяли быть с ним до конца
451
искренним, и тем не менее, я решил чистосердечно расска-
зать об образовавшейся в министерстве клике, которая
тайком препятствует выполнению моих приказов и распо-
ряжений. Суть обращения к Гитлеру сводилась к тому, что
небольшая групгга бывших сотрудников Тодта во главе с
Доршем поступила вероломно по отношению ко мне и
поэтому я вынужден заменить Дорша человеком, пользую-
щимся моим полным доверием.
Это было одно из последних посланий, которые я
отправил Гитлеру по личной инициативе. Сообщив о сме-
щении с должности его фаворита, я поступил неразумно,
ибо нарушил неписаный закон режима. Следовало бы,
выбрав нужный момент, умело настроить Гитлера против
неудобных мне людей и тем самым побудить его начать
кадровые перестановки. Я же в открытую не только заявил
о своей нелояльности, но и позволил себе усомниться в
нравственных качествах одного из своих сотрудников. Еще
более безрассудный поступок я совершил, отправив копию
своего письма Борману. Это уже был прямой вызов, и
причиной, по-видимому, послужило пробудившееся во мне
упорное желание настоять на своем. Ведь я чувствовал, что
фактически оказался в полной изоляции.
На время болезни я как бы лишил себя властных
полномочий, а именно они имели для фюрера решающее
значение. Он перестал реагировать на мои предложения,
требования и жалобы — ни на одно из них я так и не
дождался ответа. Меня уже не считали ни фаворитом Гит-
лера, ни одним из его возможных преемников — наветов
Бормана и нескольких проведенных в больнице недель
оказалось достаточно для того, чтобы лишить меня всякого
политического веса. Определенную роль сыграло и свой-
ство Гитлера вычеркивать из памяти тех, кто надолго исче-
зал из его поля зрения. Если же этот человек снова появ-
лялся в его окружении, отношение к нему вполне могло
опять измениться. Поэтому за время болезни я сильно
разочаровался в Гитлере и перестал испытывать к нему
теплые чувства. Однако в те дни я был еще слишком слаб,
чтобы выразить бурное негодование или, напротив, прийти
в отчаяние. Мне вдруг стало все глубоко безразлично.
452
Наконец, до меня дошли слухи о том, что Гитлер по-
прежнему благоволит к Доршу, который примкнул к нему
еще в двадцатые годы. Он даже почти демонстративно
провел с ним доверительную беседу и тем самым значи-
тельно укрепил его позиции. Геринг, Борман и Гиммлер
решили, что расстановка политических сил изменилась, и
попытались окончательно подорвать мой авторитет. Разу-
меется, каждый из них действовал в одиночку, руковод-
ствуясь своими собственными соображениями и ничего не
сообщая друг другу о своих планах. О замене Дорша моим
человеком больше не могло быть и речи.
Двадцать дней я неподвижно лежал на спине — нога
была в гипсе, — и у меня оказалось достаточно времени,
чтобы разобраться в выпавших на мою долю в последнее
время обидах и разочарованиях. Стоило мне в первый раз
встать, как через несколько часов проявились первые симп-
томы эмболии легких - сильные боли в груди и спине и
обилие крови в мокроте. Однако профессор Гебхардт опре-
делил у меня почему-то мышечный ревматизм, велел рас-
тирать грудную клетку пчелиным ядом (форапином) и про-
писал сульфаниламид, хинин и болеутоляющие таблетки.
Через два дня у меня вновь начались резкие боли, и, хотя
мое состояние явно вызывало тревогу, Гебхардт упорно
настаивал на прежнем диагнозе. Тогда моя жена позвонила
доктору Брандту, и он в ту же ночь отправил в Хоэнлихен
заведующего терапевтическим отделением университетской
клиники в Берлине и одного из ближайших сотрудников
Зауэрбруха, профессора Фридриха Коха. Брандт, который
был не только главным лечащим врачом Гитлера, но еще и
занимал должность «генерального уполномоченного по
вопросам здравоохранения и санитарному делу», поручил
Коху заботу о моем здоровье и категорически запретил
Гебхардту давать ему какие-либо указания. Он также при-
казал предоставить Коху помещение поблизости от моей
палаты и обязал его ни днем ни ночью не отходить от меня.
Как отметил затем Кох в своем отчете, три дня мое
состояние «внушало тревогу. Сильная одышка, посиневшее
лицо, частый пульс, мучительный рефлекторный кашель,
боли и мокрота с кровью. Клиническая картина позволяет
453
предположить инфаркт». Врачи уже осторожно намекнули
мне, что вполне возможен летальный исход. Я же, оказав-
шись в пограничной - между жизнью и смертью - ситуа-
ции, как ни странно, пребывал в эйфории: маленькая па-
лата вдруг превратилась в огромный, с наборным паркетным
полом зал, а три недели торчавший у меня перед глазами
простой деревянный шкаф неожиданно показался выто-
ченным из ценных пород дерева, инкрустированным ше-
девром плотницкой работы. Мне уже давно не было так
легко и спокойно на душе.
Когда я начал поправляться, мой друг Роберт Франк
рассказал мне о ночном откровенном разговоре с Кохом.
Он узнал от него совершенно поразительную вещь: оказы-
вается, когда я был в почти бессознательном состоянии,
Гебхардт потребовал от Коха прибегнуть к методам лече-
ния, которые, по мнению терапевта, могли привести к
очень печальным для меня последствиям. Кох сперва никак
не хотел понять, чего от него хотят, а потом решительно
отказался выполнить требование Гебхардта, и тогда послед-
ний сразу же пошел на попятную: он, дескать, просто хотел
испытать его.
Франк заклинал меня ничего не предпринимать, так
как Кох боялся, что его отправят в концлагерь и он там
бесследно исчезнет, а у него самого наверняка будут непри-
ятности с гестапо. Держать рот на замке мне следовало по
той причине, что я никак не мог посвятить Гитлера в эту
историю. Его реакцию вполне можно было предвидеть: он
пришел бы в ярость, заявил бы, что такого быть не может,
нажал бы на кнопку звонка ~ она у него была всегда под
рукой — и приказал бы тут же появившемуся словно из-под
земли Борману немедленно арестовать тех, кто осмелился
оклеветать Гиммлера.
В наши дни в такое верится с трудом, но тогда эта
история не показалась мне столь уж невероятной. Даже
среди высокопоставленных партийных руководителей Гим-
млер пользовался репутацией безжалостного, расчетливого
человека, неуклонно добивающегося своей цели; никто не
отваживался всерьез поссориться с ним. К тому же ему
тогда представилась весьма благоприятная возможность:
454
мой организм не выдержал бы даже малейшего осложне-
ния, и ни у кого не возникло бы подозрений. Этот инци-
дент вызывал аналогии с «борьбой диадохов»; он свиде-
тельствовал о том, что мои позиции хотя и ослаблены, но
все еще достаточно прочны. Я был также убежден, что
неудача не остановит моих соперников и они начнут пле-
сти новые интриги.
Только в Шпандау Функ поведал мне историю, кото-
рую он не осмелился рассказать в 1944 году и ограничился
тогда лишь осторожными намеками. Я узнал, что осенью
1943 года во время устроенной в штабе танкового корпуса
Зеппа Дитриха попойки, в которой наряду с Гебхардтом
участвовал также приятель Функа и его бывший адъютант
Хорст Вальтер, директор больницы в Хоэнлихене прямо
заявил: по мнению Гиммлера, Шпеер стал слишком опасен
и его надо убрать.
Я больше не мог оставаться здесь и, хотя здоровье мое
оставляло желать лучшего, начал все более настойчиво
добиваться перевода в другое место. Гебхардт сперва никак
не хотел отпускать меня из-под своей опеки, ссылаясь на
состояние моего здоровья; даже когда в начале марта я уже
начал ходить, он все равно упорствовал. Лишь после силь-
ного налета американских бомбардировщиков на располо-
женную неподалеку больницу Гебхардт, решив, что они
охотились за мной, за ночь изменил свое мнение и признал
меня вполне транспортабельным. 17 марта я наконец поки-
нул это жуткое место.
Незадолго до конца войны я попытался выяснить у
Коха, что же тогда произошло. Но профессор лишь под-
твердил, что у него действительно произошел из-за меня
конфликт с Гебхардтом и тот дал ему понять: он, дескать,
не просто врач, но еще и человек, «наделенный соответ-
ствующими политическими полномочиями». Было понят-
но, что Гебхардт старался тогда как можно дольше продер-
жать меня в своей клинике.
23 февраля 1944 года меня навестил Мильх и сообщил,
что американские 8-й и 14-й воздушные флоты усилили
налеты на наши авиационные заводы. Поэтому в следую-
щем месяце выпуск продукции на них снизится примерно
455
на две трети. Мильх полагал, что нашел выход из создав-
шегося положения, и привез с собой изложенный на бумаге
план. По аналогии с так называемым «штабом по коорди-
нации работы промышленных предприятий Рура», успешно
занимавшегося устранением последствий бомбардировок на
территории Рурской области, он предлагал создание «Егер-
штаба», чтобы, объединив усилия обоих министерств, уве-
личить выпуск боевых самолетов. В моем положении ра-
зумнее всего было бы дать уклончивый ответ, но я сразу же
поддержал предложение Мильха, ибо очень не хотел, чтобы
наши военно-воздушные силы оказались в затруднитель-
ном положении. Нам обоим было ясно, что с образованием
«Егер-штаба» последний род войск вермахта передаст про-
изводство вооружения в ведение моего министерства.
Прямо из постели я позвонил Герингу и предложил
ему подписать распоряжение о нашей совместной деятель-
ности. Рейхсмаршал наотрез отказался поддержать нас и
обвинил меня в нарушении его прерогатив. Тогда я позво-
нил Гитлеру, которому эта идея понравилась. Однако он
чрезвычайно холодно встретил мое предложение о назначе-
нии руководителем «Егер-штаба» гаулейтера Ханке. «Я и
так совершил большую ошибку, возложив на Заукеля обя-
занности генерального уполномоченного по использова-
нию трудовых ресурсов. Как гаулейтер он обязан прини-
мать только не подлежащие отмене решения, а здесь ему
постоянно приходится вести переговоры и идти на компро-
миссы. Ни одному гаулейтеру я не дам больше таких пору-
чений. - Судя по голосу, Гитлер сильно разозлился. —
История с Заукелем привела лишь к падению авторитета
всех без исключения гаулейтеров. Выполнение этого зада-
ния возьмет на себя Заур!» На этом Гитлер внезапно обо-
рвал разговор. За последнее время он уже во второй раз
вмешался в мою кадровую политику. Наверное, я своим
предложением и впрямь расстроил его. Тут выяснилось, что
Мильх также отдает предпочтение Зауру, заметно усилив-
шему за время моей болезни свое влияние, и поэтому я
безоговорочно выполнил приказ Гитлера.
За долгие годы я уже научился определять отношение
Гитлера к какому-нибудь близкому ему человеку по той
456
манере, в которой он приказывал своему адъютанту Шаубу
поздравить того с днем рождения или, наоборот, выразить
сочувствие в связи с болезнью. Если он небрежно произно-
сил: «Цветы и послание», это означало, что ему на подпись
представят стандартный текст. Цветы же адъютант выбирал
по своему усмотрению. Знаком особого благоволения счи-
тались написанные им от руки несколько строчек. Если он
хотел выразить какому-нибудь из своих многочисленных
знакомых особую признательность, то приказывал Шаубу
принести поздравительные открытки и ручку, а иногда
даже лично отбирал цветы. Когда-то я наряду с кинозвез-
дами и певцами также принадлежал к тем, кого он удоста-
ивал особого внимания. Поэтому когда я после такой тяже-
лой болезни получил от него вазу с цветами и открытку с
напечатанным на машинке стандартным, не содержащим
ни одного теплого слова текстом, то понял, что, хотя и
возглавляю одно из важнейших правительственных ведомств,
я не обладаю почти никаким влиянием и фактически стою
на низшей ступеньке иерархической лестницы. Наверное,
мне не следовало столь болезненно реагировать на такое
унизительное отношение. Гитлер, правда, три раза звонил
в больницу и осведомлялся о моем самочувствии, но не
скрывал, что считает меня виновным в собственном бед-
ственном положением: «Зачем вы там на плато бегали на
лыжах? Я всегда говорил, что это чистейшей воды безумие.
Кто только придумал прикреплять к ногам длинные доски!
Скорее порубите их на дрова!» Он чувствовал, что у него не
получается заканчивать наши с ним беседы шуткой, и
поэтому всякий раз произносил в конце разговора эту
фразу.
♦ * *
Профессор Кох полагал, что горный воздух Оберзальц-
берга вряд ли исцелит мои легкие. В парке расположенного
близ Зальцбурга замка Клессгейм, правительственной рези-
денции для почетных гостей, владевшие им в свое время
архиепископы заказали архитектору Фишеру — привержен-
цу стиля барокко — построить изящной формы павильон,
получивший название «Трилистник». В этом недавно отре-
457
монтированном домике мне разрешили поселиться 18 мар-
та, ибо в самом замке в этот день проходили переговоры с
регентом Венгрии Хорти, который через двадцать четыре
часа был вынужден дать согласие на ввод германских войск
в свою страну. В последний раз наши солдаты вступили на
территорию иностранного государства. Вечером, в переры-
ве между переговорами, Гитлер навестил меня.
Я не видел его десять недель и впервые за время
нашего знакомства обратил внимание на его мясистый нос
и неестественно бледный цвет лица. Оно вообще показа-
лось мне довольно неприятным — верный признак моего
изменившегося к нему отношения. Отныне я начал смот-
реть на Гитлера как бы со стороны и давать непредвзятую
оценку его поступкам. Около года он позволял себе трети-
ровать меня, и теперь я впервые задумался о его роли в
моей жизни. Если раньше нескольких его слов или буйной
жестикуляции было достаточно, чтобы вывести меня из
оцепенения и пробудить во мне кипучую энергию, то во
время этой встречи, несмотря на подчеркнутую доброжела-
тельность Гитлера, я не чувствовал ничего, кроме сковав-
шей тело усталости. Мне мучительно хотелось как можно
скорее отправиться с женой и детьми в Меран, провести
там несколько недель и вновь набраться сил, хотя я, соб-
ственно говоря, даже не знал, зачем они мне, — ведь у меня
больше не было никакой цели в жизни. Но, когда за эти
пять проведенных в замке Клессгейм дней я убедился, что
мои недруги опять начал плести интриги, во мне снова
пробудился инстинкт самосохранения. Уже на следующий
день Геринг по телефону поздравил меня с днем рождения.
Когда же я сделал хорошую мину при плохой игре и как бы
невзначай обмолвился, что чувствую себя превосходно, он
без всякого сожаления в голосе, а даже с какой-то радостью
воскликнул: «Ну нет, здесь вы не правы! Профессор Геб-
хардт сообщил мне вчера, что у вас очень плохо с сердцем.
И никаких шансов на улучшение нет, понятно? А может
быть, вы еще ничего не знаете?» В конце беседы Геринг
принялся всячески восхвалять мои достижения, как бы
намекая тем самым на предстоящую отставку. Я сказал, что
ни рентген, ни электрокардиограмма не обнаружили ника-
458
ких признаков сердечного заболевания. Геринг заявил, что
меня просто обманывают. На самом деле обманутым ока-
зался именно он. Гебхардт намеренно ввел его в заблужде-
ние.
Гитлер также с мрачным видом изрек в присутствии
моей жены: «Шпееру придется уйти!» Оказывается, он раз-
говаривал с Гебхардтом, и тот сказал ему, что я уже никуда
не гожусь.
Очевидно, Гитлер думал о разработанных нами гран-
диозных архитектурных проектах, осуществить которые мне
уже не позволит неизлечимая болезнь сердца. А может
быть, он вспомнил о раннем уходе из жизни своего первого
придворного архитектора профессора Трооста — во всяком
случае, в тот же день он вновь объявился в замке Клес-
сгейм, чтобы поразить мое воображение огромным букетом
цветов. Такого я от него не ожидал. Уже через несколько
часов после его отъезда позвонил Гиммлер и официально
заявил мне, что фюрер поручил Гебхардту как группенфю-
реру СС взять на себя ответственность за мою безопасность
и как врачу позаботиться о моем здоровье. Теперь меня
охраняла подчиненная Гебхардту группа вооруженных эсэ-
совцев.
Гитлер словно почувствовал, что я охладел к нему, и 23
марта пришел проститься со мной. Я же был глубоко ос-
корблен тем, что он, вероятно, только во время этих визи-
тов вспомнил о нашей былой близости. Мы не виделись
всего лишь несколько недель, и этого срока оказалось
достаточно, чтобы забыть о моих заслугах как архитектора
и министра. Конечно, я понимал: Гитлеру приходится
выполнять слишком много обязанностей и испытывать такое
давление, что он вправе пренебречь теми своими сотрудни-
ками, которые не слишком часто попадаются ему на глаза.
Но все его поведение в эти недели показало мне, каким
незначительным влиянием я пользуюсь в кругу его прибли-
женных и как мало значат для него такие качества, как ум
и профессионализм. Может быть, я был слишком холоден
с ним, и Гитлер, словно в утешение, с удрученным видом
сказал, что также сильно подорвал свое здоровье и, навер-
ное, скоро совсем ослепнет. Когда я сказал, что с сердцем
459
у меня все в порядке и что профессор Брандт может под-
твердить мои слова, он только молча кивнул в ответ.
♦ ♦ ♦
На горе Меран возвышается замок Гойен. Здесь я
провел самые счастливые дни за время моего пребывания
на министерском посту. Гебхардт поселился в домике и
почти не вмешивался в мой распорядок дня.
Зато Геринг в совершенно не свойственной ему манере
проявил бурную активность и, не спросив моего разрешения
и даже не поставив меня в известность, взял с собой на
совещание к Гитлеру Дорша и Заура. Безусловно, он хотел
воспользоваться благоприятным моментом и, еще более
расшатав мое положение и усилив влияние обоих моих
совершенно безопасных для него соперников, вновь утвер-
дить себя в роли второго человека в государстве. Далее он
говорил, что уже принято решение о моей отставке, и в один
из этих дней выяснял у гаулейтера Обердонау Эйгрубера
мнение партийных инстанций о своем приятеле, генераль-
ном директоре Мейндле. Геринг мотивировал это тем, что
хочет предложить Гитлеру его кандидатуру на освобождаю-
щийся министерский пост. О своих претензиях на него
заявил также занимавший неимоверное количество должно-
стей рейхслейтер Лей. «В случае ухода Шпеера я готов стать
его преемником, — безапелляционно заявил он. — Можете
быть уверены, что я справлюсь с этой задачей!»
Тем временем Борман и Гиммлер попытались опоро-
чить в глазах Гитлера остальных начальников управлений
моего министерства и таким образом добиться их увольне-
ния. От третьих лиц — Гитлер не счел нужным меня инфор-
мировать — я узнал, что он очень разгневан и троих из
них - Либеля, Вегера и Шибера — вскоре сместил с зани-
маемых должностей. Прошло несколько недель, и Гитлер,
очевидно, уже напрочь забыл о своих встречах со мной в
замке Клейссгейм. За время болезни из высших должнос-
тных лиц рейха, помимо Фромма, Цейтцлера, Мильха и
Деница, сочувствие мне выразил только министр экономи-
ки Функ.
Усиление воздушных налетов заставило Гитлера не-
460
сколько месяцев тому назад выдвинуть требование размес-
тить военные заводы в недрах гор или в огромных бунке-
рах. Я попытался объяснить ему тогда, что бетон - далеко
не лучшее средство борьбы с бомбардировщиками и что на
перебазирование под землю всех предприятий, производя-
щих вооружение, потребуется слишком много лет. Образно
выражаясь, наша военная промышленность подобна проре-
занной множеством рукавов и притоков дельте реки, и
противник, к счастью, пока еще не начал подвергать бом-
бардировкам ее русло. Я имел в виду химические заводы,
шахты, электростанции и многие другие предприятия раз-
ных отраслей промышленности. Мне становилось страшно
при одной только мысли о том, что враг начнет последо-
вательно бомбить их. Несомненно, весной 1944 года Анг-
лия и США уже вполне могли нарушить бесперебойное
снабжение военных заводов химическими веществами, топ-
ливом, электроэнергией и металлом и тем самым сделать
бессмысленными все наши попытки защитить их от вра-
жеской авиации.
14 апреля Геринг проявил инициативу — вызвал к себе
Дорша и с многозначительным видом заявил, что, по его
мнению, требования фюрера может осуществить только
«организация Тодта». Дорш ответил, что его организация
имеет право строить объекты исключительно на оккупиро-
ванных землях. Тогда вечером ему велели явиться к Гитле-
ру, который прямо сказал: «Я желаю, чтобы в дальнейшем
вы осуществляли такое крупномасштабное строительство
также и на территории рейха». На следующий день Дорш
представил не только список мест расположения будущих
объектов, но и смету расходов на строительство шести
подземных сооружений. Площадь каждого из них должна
была составить 100000 квадратных метров. Он пообещал
сдать их в эксплуатацию уже в конце 1944 года. Гитлер
немедленно издал указ, которым не только перевел Дорша
в свое непосредственное подчинение, но и отнес этот про-
ект к высшей категории срочности. Таким образом, Дорш
получил право снимать с других объектов любое количе-
ство людей, перераспределять строительные материалы и
распоряжаться огромными денежными суммами. Тем не
461
менее, нетрудно было предвидеть, что строительство этих
гигантских сооружений не только не будет доведено до
конца в указанный срок, но и вообще не может быть
никогда завершено. Если ложь столь примитивна, то очень
легко узнать правду.
Гитлер не счел нужным поставить меня в известность
о своих намерениях. Он еще больше ущемил мои права, но
вовсе не чувство обиды и не оскорбленное самолюбие
побудили меня в отправленном 19 апреля письме откровен-
но высказать сомнения в правильности принятых им реше-
ний. Этим посланием я положил начало длинной череде
писем и меморандумов, которые на самом деле свидетель-
ствовали не столько о возникших между нами разногласи-
ях, сколько о постепенном пробуждении моего самосозна-
ния - ведь на протяжении многих лет Гитлер оказывал на
меня поистине магическое воздействие, и я был не спосо-
бен трезво оценивать факты и события. В письме я прямо
писал, что такие грандиозные проекты суть чистейшей
воды утопия, так как «размещение немецких и иностран-
ных рабочих даже в самых примитивных условиях потребу-
ет колоссальных усилий и не позволит продолжать восста-
новительные работы на разрушенных бомбардировками
предприятиях военной промышленности. Я не только не
могу приступить к строительству новых заводов... но и
вынужден приостановить сооружение целого ряда военно-
промышленных объектов, ибо обязан создать все необходи-
мые предпосылки для сохранения в ближайшие месяцы
нынешнего объема военного производства».
Затем я в открытую упрекнул Гитлера в бестактном
поведении: «Еще будучи вашим архитектором, я всегда
стремился предоставить своим сотрудникам как можно
больше самостоятельности. Зачастую они разочаровывали
меня, поскольку далеко не каждый из них выдерживал
испытание известностью. Иные из них, снискав достаточно
высокий авторитет, начинали всячески противодействовать
мне». Нетрудно было догадаться, что я имел в виду Дорша.
Далее я в несколько нравоучительной манере излагал сле-
дующие мысли: «Тем не менее, это не помешает мне и в
будущем неуклонно следовать этому принципу. По моему
462
глубокому убеждению, лишь тот, кто его придерживается,
вправе занимать в государстве высокий пост» Я высказал
также твердую убежденность в том, что контроль за произ-
водством вооружений, строительством и перебазированием
военных заводов на данном этапе должен быть сосредото-
чен в одних руках; за Доршем предполагалось оставить
строительство укреплений на оккупированных землях. Ру-
ководство возведением военно-промышленных объектов на
территории собственно Германии я намеревался поручить
давнему сослуживцу Тодта Вилли Хенне и подчинить его и
Дорша Вальтеру Бругману, в лояльности которого я не
сомневался. Гитлер отверг мое предложение, и через пять
недель — 26 мая 1944 года — Бругман, подобно Тодту, погиб
в происшедшей по так и невыясненной причине авиаката-
строфе.
Герхард Фрэнк передал это послание Гитлеру в пред-
дверии его дня рождения; в случае отказа Гитлера признать
мою правоту я собирался подать в отставку. Информацию
о его реакции я получил из самого надежного в таких
случаях источника — от заведующей секретариатом Гитлера
Иоганны Вольф. Он был крайне раздражен содержанием
моего письма и произнес буквально следующие слова: «Даже
Шпеер обязан считаться с интересами государства».
За шесть недель до этого он аналогичным образом
отреагировал на мое решение временно приостановить
начатое по его личному указанию в Берлине строительство
бомбоубежищ для высших должностных лиц, так как сле-
довало бросить все силы на устранение причиненного сто-
лице тяжкого ущерба. Судя по всему, Гитлер решил, что я
позволяю себе слишком вольно толковать его приказы; во
всяком случае, именно так он мотивировал свои упреки в
мой адрес. Он прекрасно знал, что я тяжело болен, и, тем
не менее, лично продиктовал Борману предназначенное
мне и составленное в чрезвычайно грозных тонах послание.
В нем, в частности, говорилось, что «каждый немец обязан
беспрекословно исполнять приказы фюрера, и никто не
имеет права приостанавливать их действие». Гитлер угро-
жал, что «в случае отказа высокопоставленного чиновника
выполнять его распоряжения он немедленно даст указание
463
гестапо отправить саботажника в концентрационный ла-
герь».
Когда до меня дошли слухи о реакции Гитлера, из
Оберзальцберга позвонил Геринг: он, дескать, слышал о
моем намерении уйти в отставку и поэтому по поручению
высшей инстанции обязан передать мне, что только фюре-
ру дано право решать, когда министру следует уйти со
своего поста. Длившийся полчаса разговор проходил до-
вольно бурно, пока наконец я не предложил такой комп-
ромиссный вариант: «Я не стану подавать в отставку, а
постараюсь как можно дольше болеть и просто тихо-мирно
прекращу выполнять свои обязанности». Геринг востор-
женно поддержал мое предложение: «Хорошая мысль! Это
нас вполне устраивает! Думаю, что фюрер не будет против!»
Гитлер, который в случае серьезных разногласий всегда
старался избегать конфронтации со своими сановниками,
не осмелился заявить мне в лицо, что сделал соответству-
ющие выводы и теперь намерен отправить меня в отпуск.
Через год, когда дело дошло уже до почти полного разрыва
отношений между нами, он также не решился заставить
меня временно отказаться от исполнения своих обязанно-
стей. Теперь мне иногда кажется, что Гитлер мог, наверное,
разгневаться на одного из сановников и приказать ему
подать в отставку. Но люди из его ближайшего окружения
всегда уходили по своей воле.
Какими бы соображениями я ни руководствовался —
во всяком случае, мне самому понравилась мысль временно
удалиться от дел. Ежедневно на голубом небе появлялись
предвестники скорого окончания войны — американские
самолеты из 15-го воздушного флота, взлетев со своих баз
в Италии, пролетали над Альпами и обрушивали град бомб
на наши промышленные объекты. Ни один истребитель не
вылетал им навстречу, ни одно зенитное орудие не откры-
вало по ним огонь.
Эта картина полного бессилия производила гораздо
более сильное впечатление, чем любая сводка военных
действий. Я с грустью подумал, что, хотя нам пока удается
восполнять потери в вооружении и боевой технике, такое
мощное воздушное наступление вскоре сведет на нет наши
464
усилия. Неотвратимо надвигалась катастрофа, и разумнее
всего было воспользоваться предложенным Герингом шан-
сом и не занимать в тот момент, когда свершится катаст-
рофа, ответственный пост, а затаиться в тихом уголке. Но,
несмотря на серьезные разногласия с Гитлером, мне даже
в голову не могло прийти отказаться от должности и пре-
кратить всякое сотрудничество с ним, чтобы тем самым
ускорить конец нацистского режима. Должен признаться,
что, окажись я в таком же положении уже в наши дни, мне
бы такая мысль тоже не пришла.
Один из моих ближайших сотрудников — Роланд —
посетил меня во второй половине дня 20 апреля и помешал
далее размышлять на такую грустную тему. Среди промыш-
ленников уже ходили упорные слухи о моем намерении
подать в отставку, и Роланд приехал, чтобы уговорить меня
отказаться от своего замысла: «Все это время промышлен-
ники верно следовали за вами, и вы просто не вправе
отдавать их в руки ваших возможных преемников. Могу
себе представить, кто метит на ваше место! Для нас сейчас
самое главное — сохранить после проигранной войны осно-
ву промышленного потенциала. Поэтому вы обязаны ос-
таться на своем посту!» Насколько я помню, речь о «вы-
жженной земле» впервые завел именно Роланд, когда
заговорил о том, что руководители рейха в отчаянии навер-
няка прикажут разрушать заводы и фабрики, взрывать мосты
и железные дороги на территории Германии. Именно в этот
день у меня появилось смутное ощущение ответственности
за свой народ и свою страну; я отделил судьбу Гитлера от
их судьбы.
Около часа ночи ко мне приехали из Оберзальцберга
Мильх, Заур и доктор Фрэнк. Из переданного мне Миль-
хом послания Гитлера я узнал, что он, оказывается, по-
прежнему высоко ценит меня и его отношение ко мне
ничуть не изменилось. Гитлер прямо-таки объяснялся мне
в любви, но, как рассказал через двадцать три года Мильх,
он согласился написать это письмо только после настойчи-
вых просьб фельдмаршала. Если бы я получил его от Гит-
лера всего лишь несколько недель тому назад, то был бы
глубоко растроган и несказанно счастлив. Теперь же я
465
твердым голосом заявил: «Нет, с меня хватит! Знать ничего
не хочу!» Но трое ночных гостей продолжали уговаривать
меня. Сопротивлялся я не слишком долго; поведение Гит-
лера показалось мне претенциозным и неискренним, но
Роланд сумел убедить меня в том, что на своем посту я
смогу выполнить новую и наиболее ответственную задачу.
Через несколько часов я поддался наконец уговорам, но с
условием, что Дорш опять будет подчиняться мне. На сле-
дующий день Гитлер подписал указ, сохраняющий нынеш-
ний статус-кво: Дорш опять переходил в мое подчинение,
сохранив за собой руководство строительством бункеров
для военных заводов.
Через три дня я понял, что принял слишком опро-
метчивое решение, и решил снова обратиться к Гитлеру.
Ведь из-за нового распределения полномочий я оказался
в очень невыгодном положении. Если я окажу Доршу
всемерную поддержку, то поставлю под угрозу срыва
осуществление других проектов и на меня посыплются
жалобы многочисленных имперских инстанций. Если же
не выполню требования Дорша, то мне придется выслу-
шивать его претензии и отвечать на его заявления. «По-
этому, — говорилось далее в моем письме * Гитлеру, -
наилучшим выходом было бы выделить из системы орга-
нов управления военной промышленностью отдельное
ведомство и возложить на него руководство всем про-
мышленным строительством». Я предлагал назначить Дор-
ша «генеральным уполномоченным по строительству» с
подчинением его напрямую Гитлеру и подчеркивал, что
любое другое решение лишь повлечет за собой дальней-
шее ухудшение наших с ним отношений.
Во время написания письма мне неожиданно пришла
мысль прервать свой отпуск, отправиться в Оберзальцберг,
чтобы лично изложить Гитлеру свое предложение. Гебхардт
сперва пытался возражать и, ссылаясь на предоставленные
ему Гитлером полномочия, требовал, чтобы я остался, ибо
по состоянию здоровья могу не выдержать перелета. Тогда
я предъявил ему полученную несколько дней тому назад от
профессора Коха справку. Наконец Гебхардт позвонил Гим-
млеру, и рейхсфюрер дал согласие на мой отъезд при усло-
466
вии, что перед аудиенцией у Гитлера у меня с ним состо-
ится беседа.
Когда в таких ситуациях от тебя ничего не скрывают,
сразу испытываешь облегчение. Гиммлер был откровенен
со мной. Он рассказал, что Гитлер уже давно принял реше-
ние о выделении из моего министерства управления, кон-
тролировавшего деятельность строительных организаций, и
преобразовании его в отдельное ведомство во главе с Дор-
шем. Гиммлер сообщил также, что в обсуждении этой
проблемы активное участие принимал Геринг, и призвал
меня не создавать трудностей. Меня покоробила их наглая
манера договариваться за моей спиной; с другой стороны,
их план полностью соответствовал моим намерениям, и
поэтому я с готовностью согласился удовлетворить просьбу
рейхсфюрера СС.
Едва я появился на своей вилле в Оберзальцберге, как
вошел адъютант Гитлера и от его имени пригласил меня на
традиционное чаепитие. Я намеревался обсудить с Гитле-
ром сугубо служебный вопрос; разумеется, неофициальная
обстановка смягчила бы остроту возникших между нами
противоречий, но именно этого я хотел избежать. Я отка-
зался от приглашения, а Гитлер с пониманием отнесся к
такому необычному для меня поступку и уже на следующий
день назначил мне аудиенцию в «Бергхофе».
Держался Гитлер подчеркнуто официально. В фуражке,
с перчатками в руке он встретил меня у входа и сразу же
проводил к себе в апартаменты. Своим поведением он сумел
добиться нужного психологического эффекта и произвести
на меня довольно сильное впечатление. Однако теперь мое
отношение к нему было далеко не однозначным. С одной
стороны, меня никак не могли оставить равнодушным ока-
зываемые им знаки внимания; с другой — я постепенно
начал сознавать, какую роковую роль играет он в судьбе
немецкого народа. И хотя обаяние Гитлера еще имело надо
мной власть, и он инстинктивно чувствовал, как нужно
вести себя со мной, я все чаще ловил себя на мысли, что не
могу больше безоговорочно подчиняться ему.
Во время нашего разговора меня поразило несвой-
ственное Гитлеру стремление убедить собеседника в пра-
467
вильности своей позиции. Он отверг мое предложение о
выделении из министерства самостоятельного строительно-
го ведомства: «Я ни в коем случае не допущу этого. Мне
некому поручить руководство строительством таких важ-
ных объектов. К великому несчастью, доктор Тодт погиб.
Вы же знаете, господин Шпеер, какое значение я придаю
строительству. И заранее одобряю все предпринимаемые
вами в этой области меры». Гитлер сам себе противоречил,
так как еще несколько дней тому назад в присутствии
Геринга и Гиммлера окончательно решил поручить выпол-
нение именно этой задачи Доршу. Он, как всегда, со спо-
койной душой позабыл о своих недавних высказываниях и
даже не подумал о том, что, в сущности, глубоко задел
самолюбие Дорша; столь явное пренебрежение собствен-
ным мнением свидетельствовало о его открытом презрении
к людям. Тем не менее, приходилось считаться с тем, что
он вскоре опять изменит точку зрения. Поэтому я предло-
жил Гитлеру еще раз хорошенько подумать и больше уже
не возвращаться к обсуждению этого вопроса. Гитлер в
ответ заявил: «Нет, я принял окончательное решение и не
собираюсь его менять». В конце беседы он даже предъявил
начальникам трех моих управлений не слишком серьезные
претензии. Между тем я уже внутренне был готов к осво-
бождению их от занимаемых должностей.
Потом Гитлер прошел со мной к гардеробу, вновь взял
фуражку и перчатки, видимо намереваясь проводить меня
до выхода. Мне показалось, что он решил слишком уж
строго придерживаться церемониала, и тоном человека из
его близкого окружения я сказал, что условился встретить-
ся на верхнем этаже с адъютантом от военно-воздушных
сил фон Беловом.
Вечером я, как обычно, сидел у камина в компании
Евы Браун и нескольких приближенных Гитлера. Разговор
не клеился, Борман предложил включить проигрыватель, и
мы, прослушав несколько арий из опер Вагнера, наслажда-
лись, отдыхая душой, восхитительными мелодиями из «Ле-
тучей мыши».
После перенесенных совсем недавно обид, оскорблен-
ный и униженный, я вдруг почувствовал полное умиротво-
468
рение: по телу разлилось тепло и показалось, что все кон-
фликты разрешены. Неопределенность положения очень
угнетала, и мне мучительно хотелось услышать слова бла-
годарности и признательности, чтобы с новыми силами
взяться за работу. Я одержал победу в закулисной борьбе за
власть с Герингом, Гиммлером и Борманом. Они, конечно,
никак не ожидали такого результата, полагая, что со мной
все кончено. Мне уже тогда показалось: Гитлер вовремя
понял, что они преследуют собственные, своекорыстные
цели и слишком глубоко втянули его в свою игру.
Когда я размышляю о причинах, побудивших меня
неожиданно войти в круг этих людей, то, несомненно,
одним из наиболее важных мотивов было желание сохра-
нить за собой высокий пост и соответствующее положение
в обществе. Но после приобщения к правящей элите нацист-
ского режима мне всегда хотелось, чтобы на меня также
падал отблеск славы и величия Гитлера. До 1942 года я
полагал, что как архитектор могу позволить себе независи-
мость в оценках и суждениях; однако затем мне льстила и
вскружила голову возможность пользоваться огромной вла-
стью, назначать людей на должности в своем аппарате,
решать действительно очень важные вопросы и распоря-
жаться миллиардными суммами. И хотя я подчас сознавал
свое бессилие, в душе мне никогда не хотелось отказывать-
ся от такого стимулятора, как упоение властью. Последние
события заставили меня несколько по-иному воспринимать
мое положение, однако обращение промышленников и
сохранившееся неизменным умение Гитлера подавлять мою
волю как рукой сняли зародившиеся было во мне сомне-
ния. Разумеется, наши отношения дали трещину, и я чув-
ствовал, что никогда больше не буду до конца предан ему.
Но я вернулся в круг близких Гитлеру людей, и меня это
очень радовало.
♦ ♦ *
Через два дня я привел к Гитлеру Дорша, чтобы уже
официально представить его как руководителя, в рамках
моего министерства отвечающего за осуществление всей
программы промышленного строительства. Гитлер отреаги-
469
ровал именно так, как я и ожидал: «Я отнюдь не собираюсь
вмешиваться в сферу вашей деятельности, дорогой Шпеер.
И если хотите поручить данную задачу Доршу — это ваше
право. Но вся ответственность ложится на вас». Судя по
всему, я одержал победу, которая, однако, меня не слиш-
ком радовала: по опыту я уже убедился, что не следует
слишком доверять словам Гитлера, ибо утром он вполне
мог переменить решение.
Герингу я направил выдержанное в исключительно
деловом тоне послание, в котором известил его о назначе-
нии Дорша моим представителем по всем связанным со
строительством вопросам в управлении по осуществлению
четырехлетнего плана. Я даже не стал спрашивать мнения
рейхсмаршала, а с изрядной долей сарказма подчеркнул,
что «ваше полное доверие к министериаль-директору Дор-
шу предполагает безусловное согласие на его назначение на
эту должность». Геринга, похоже, возмутило такое пренеб-
режительное отношение, но он ничего не мог поделать и
ограничился лишь кратким ответом: «Я полностью согла-
сен с вами и уже распорядился перевести все строительные
организации военно-воздушных сил в подчинение Доршу».
Понять, как отнесся к этому Гиммлер, было совершен-
но невозможно: в таких ситуациях он всегда оказывался
скользким как угорь. Зато Борман впервые за два года
заметно изменил свое отношение ко мне в лучшую сторо-
ну. Он видел, что я добился значительных успехов и сумел
вырваться из сети искусно и с таким старанием сплетенных
интриг; он был не тот человек и не обладал достаточной
властью,, чтобы не считаться с происшедшими изменения-
ми и по-прежнему относиться ко мне с откровенной не-
приязнью. Я демонстративно не замечал Бормана, и так
как его это, несомненно, задевало, то он при первой же
возможности решил втереться ко мне в доверие. Мы не-
большой группой, как обычно, медленно брели по дороге,
ведущей к «Орлиному гнезду», и тут он вдруг — явно
переигрывая — принялся уверять меня в своей полной
непричастности к имевшим цель подорвать мои позиции
проискам и интригам.
Вскоре Борман пригласил меня и Ламмерса к себе, на
470
очень неуютно и как-то безлико обставленную виллу, и
начал очень настойчиво уговаривать нас выпить, а затем
уже ближе к полуночи внезапно предложил перейти на
«ты». На следующий же день я сделал вид, что никаких
попыток сближения он не предпринимал, а Ламмерс, на-
оборот, с готовностью принял фамильярное обращение.
Это отнюдь не помешало Борману при первой же возмож-
ности без малейших колебаний поставить Ламмерса в край-
не затруднительное положение и одновременно — хотя я
откровенно игнорировал его — постоянно демонстрировать
мне свою симпатию, во всяком случае, до тех пор, пока
Гитлер благоволил ко мне.
В середине мая 1944 года я отправился в Гамбург для
осмотра тамошних верфей, и гаулейтер Кауфман в довери-
тельной беседе рассказал, что даже по прошествии полуго-
да местные партийные руководители все еще никак не
могут успокоиться из-за моего тогдашнего памятного выс-
тупления, а Борман подливает масла в огонь и всячески
настраивает их против меня. Кауфман предупредил, чтобы
я не пренебрегал этой угрозой.
Я достаточно серьезно воспринял его совет и во время
следующей беседы с Гитлером поведал ему о нависшей
надо мной опасности. Он тогда вновь выказал мне особое
внимание, пригласив в свой обшитый деревянными пане-
лями кабинет на первом этаже «Бергхофа». Там он обычно
разговаривал на приватные темы с близкими людьми или
проводил строго конфиденциальные переговоры. Дружес-
ким тоном он посоветовал мне не раздражать гаулейтеров
и с пониманием отнестись к ним, иначе в дальнейшем я
сильно осложню себе жизнь. Он знает их недостатки, боль-
шинство из них по своей натуре солдафоны или просто
грубые, неотесанные мужланы, но зато они преданные и
надежные соратники, их нужно принимать такими, какие
они есть. Гитлер дал понять, что вовсе не от Бормана
зависит его отношение ко мне: «Конечно, многие жалуются
на вас, но для меня этот вопрос решен». Его слова означа-
ли, что Борман и здесь потерпел неудачу.
Гитлер явно испытывал неловкость из-за того, что
меня вовремя не удостоили почетной награды. Рассказывая
471
о своем намерении вручить Гиммлеру высший орден рейха,
он снова просил меня отнестись к этому с пониманием и,
как бы извиняясь, добавил, что рейхсфюрер СС за свои
особые заслуги как никто другой достоин его. «Надеюсь,
после войны мои успехи на поприще архитектуры будут
отмечены не менее высокой наградой, а именно "Орденом
за заслуги в области науки и искусства"», - довольно бодро
ответил я. Тем не менее у меня создалось впечатление, что
Гитлер всячески старается смягчить мое возможное нега-
тивное отношение к награждению Гиммлера.
Еще одно довольно неприятное событие терзало в тот
день мою душу. Я был очень встревожен опубликованной
9 апреля английской газетой «Обсервер» статьей, представ-
ляющей меня чужеродным телом среди фанатичных при-
верженцев нацистской партийной доктрины. Я опасался,
что Борман вот-вот положит на стол Гитлеру статью, и
поэтому, желая опередить его, весело пошутил на эту тему,
а затем передал фюреру ее переведенный на немецкий язык
текст. Лицо Гитлера приняло суровое выражение, он надел
очки и начал читать: «Шпеер в каком-то смысле более
важен для Германии, чем Гитлер, Гиммлер, Геринг, Геб-
бельс или генералы. Образно выражаясь, все они преврати-
лись всего лишь в подручных этого человека, без которого
в действительности страна не смогла бы вести войну и
который выжимает из ее военной промышленности макси-
мум возможного. На наш взгляд, Шпеер олицетворяет осу-
ществленную «революцию управляющих». Он не из тех
нацистов, что ведут себя вызывающе и всячески стремятся
обратить на себя внимание. Мы располагаем сведениями о
его мировоззрении и полагаем, что он придерживается
умеренных и вполне традиционных взглядов. Он мог при-
мкнуть к любой партии, которая позволила бы ему зани-
маться своим делом, и удовлетворить свое честолюбие. В
его внешнем облике нет ничего примечательного — вполне
заурядный, опрятно одетый, весьма учтивый человек, кото-
рого уж никак нельзя отнести к разряду коррумпированных
деятелей нацистского режима; этот добропорядочный се-
мьянин, нежно любящий жену и шестерых детей, безуслов-
но, принадлежит к среднему классу. В отличие от других
472
руководителей Германии, в нем почти нет черт, присущих
типичному немцу или типичному нацисту. Он скорее воп-
лощает собой тип личности, которая начинает играть все
более важную роль в политической и социально-экономи-
ческой жизни воюющих государств; чистейшей воды тех-
нократ, у которого есть только одна цель в жизни — сделать
карьеру с помощью своих технических знаний и организа-
ционных способностей. Именно отсутствие чрезмерной
восприимчивости и богатого духовного мира, а также лег-
кость, с которой они овладевают сложной и в какой-то
степени страшной технологией нашего века, позволяют
этим, в общем-то, заурядным людям в наши дни достичь
немыслимых высот. Пришло их время. От гитлеров и Гим-
млеров мы как-нибудь избавимся, но шпееры, что бы там
ни происходило с каждым из них в отдельности, еще очень
долго будут пребывать среди нас». Гитлер внимательно
дочитал статью, сложил лист бумаги с напечатанным круп-
ными буквами текстом и с уважительным видом молча
вернул его мне.
Прошло еще какое-то время, и я начал постоянно
ощущать нарастание отчуждения между мной и Гитлером.
Нет ничего труднее, чем заставить себя относиться с пре-
жним уважением к человеку, в чем-то уже утратившему в
твоих глазах авторитет. Впервые оказав неповиновение
Гитлеру, я стал гораздо более самостоятельным в мыслях и
поступках. Ведь моя строптивость не только не вызвала его
гнев, но, напротив, заставила вести себя довольно беспо-
мощно и оказывать мне особые знаки внимания. Я, правда,
также пошел на попятную, но теперь опыт подсказывал
мне, что упорным отстаиванием своей точки зрения можно
переубедить Гитлера.
И все же этот опыт лишь зародил во мне первые
сомнения относительно присущих режиму методов правле-
ния. Скорее, меня возмутило нежелание правящей элиты
делить с народом вызванные войной тяготы и лишения, ее
равнодушное отношение к судьбам людей, а распростра-
ненное в этой среде интриганство раскрыло мне глаза на ее
аморальность и беспринципность. Постепенно я начал
внутренне отделять себя от нее и, хотя и не без душевных
473
колебаний, медленно расставаться с прежней жизнью, с
поставленными ею задачами, с возложенными на меня
обязательствами и с тем бездумным ее восприятием, из-за
которого я оказался ныне в таком положении.
24
Трижды проигранная война
8 мая я вернулся в Берлин, чтобы вновь приступить к
работе. А через четыре дня произошло событие, заставив-
шее меня навсегда запомнить эту дату - 12 мая 1944 года.
Ведь именно в этот день противник окончательно одержал
победу в сфере военного производства. До этого нам уда-
лось, несмотря на значительные потери в вооружении, в
общем и целом удовлетворять потребности вермахта. После
налета 935 бомбардировщиков из состава 8-го американ-
ского воздушного флота на заводы по производству искус-
ственного горючего в центральной и восточной частях Гер-
мании начался совершенно новый период воздушной войны;
он положил начало полному краху немецкой военной про-
мышленности.
Уже на следующий день мы вместе со специалистами
одного из подвергшихся бомбардировке заводов пробира-
лись через груды кирпичей, разбитой арматуры и исковер-
канных труб. По самым благоприятным прогнозам, возоб-
новить производство здесь можно было лишь через
несколько недель. Правда, у нас в запасе имелось еще
574000 тонн авиационного бензина, и при экономном
режиме его могло хватить на девятнадцать месяцев.
19 мая я спешно вылетел в Оберзальцберг и в присут-
ствии Кейтеля доложил Гитлеру о надвигающейся катаст-
рофе: «Враг нанес удар по одному из наших самых уязви-
мых мест. И если он продолжит их наносить, нам вскоре
придется почти полностью приостановить производство
горючего. Остается только надеяться, что его штаб военно-
воздушных сил, подобно нашему, не умеет четко планиро-
вать операции!» Кейтель, как всегда, стремился угодить
Гитлеру и поэтому принялся уверять, что опасность не так
474
уж велика, что в его распоряжении достаточно запасов
горючего и в конце концов привел обычный аргумент
Гитлера: «Мы уже столько раз с честью выдерживали самые
тяжелые испытания». Затем, обращаясь к Гитлеру, твердым
голосом заявил: «И сейчас мы тоже выстоим, мой фюрер!»
Однако Гитлер, похоже, не разделял его оптимизма,
ибо он созвал совещание, в котором наряду с Герингом,
Кейтелем и Мильхом должны были принять участие про-
мышленники Краух, Плейгер, Бютефиш и Е.Р.Фишер, а
также руководитель управления планирования и учета сы-
рьевых ресурсов Керль. Геринг попытался было помешать
приезду промышленников под тем предлогом, что, дескать,
не следует допускать посторонних к обсуждению такой
важной темы. Но Гитлер уже утвердил список участников
совещания.
Через четыре дня мы стояли в огромном холле и жда-
ли, когда Гитлер освободится и пригласит нас в свои апар-
таменты. И если я настоятельно просил приехавших со
мной владельцев заводов по производству синтетического
бензина высказать Гитлеру всю правду, то Геринг, наобо-
рот, убеждал их воздержаться от чрезмерно пессимистичес-
ких высказываний. Он не без оснований опасался, что
Гитлер основную долю вины возложит именно на него.
Тут мимо нас прошли участвовавшие в предыдущем
совещании высокие военные чины, и адъютант пригласил
нас наверх. Гитлер небрежно пожал всем руки и вообще
держался холодно и отчужденно. Промышленники были
трезвомыслящими людьми и, как следовало из их выступ-
лений, не собирались ничего от него скрывать. Смысл
речей сводился к тому, что в случае продолжения воздуш-
ных налетов на их предприятия наше положение вскоре
окажется совершенно безнадежным. Гитлер, правда, иногда
прерывал их репликами типа: «Я думаю, вы справитесь»
или «Мы оказывались и в более трудных ситуациях», а
Кейтель и Геринг наперебой старались продемонстриро-
вать еще больший оптимизм, чем он. Но промышленники
оказались более «крепкими орешками», чем приближенные
Гитлера; они твердо стояли на своем и в подтверждение
своих доводов привели цифры и данные сравнительного
475
анализа. Неожиданно Гитлер начал призывать их в даль-
нейшем также трезво оценивать ситуацию, словно фюрер и
впрямь устал от постоянного искажения фактов, лести и
ложного оптимизма, и ему захотелось узнать истину, какой
бы горькой она ни оказалась. Подводя итоги совещания,
Гитлер прямо заявил: «По моему мнению, выход из строя
заводов по производству синтетического горючего, искус-
ственного каучука и азота может вынудить нас прекратить
военные действия». Если вначале Гитлер был угрюм и вел
себя довольно безучастно, то после своего выступления он
произвел впечатление вполне разумного человека, умеюще-
го к тому же в нужный момент взять себя в руки. К
сожалению, когда через несколько месяцев действительно
произошла катастрофа, он опять не пожелал прислушаться
к голосу разума. Напротив, Геринг уже в холле упрекнул
нас в том, что мы своей слишком мрачной оценкой ситу-
ации излишне встревожили Гитлера.
К гранитному крыльцу подкатили автомобили, и уча-
стники совещания, за исключением Геринга, отправились
перекусить в ресторан «Берхтесгаденское подворье». В та-
ких случаях Гитлер всегда рассматривал свою резиденцию
в предгорьях Баварских Альп исключительно как место для
официальных встреч. Но стоило машинам отъехать, как из
всех комнат верхнего этажа вышли те, к кому Гитлер был
действительно искренне привязан. Он на несколько минут
удалился, а затем предстал перед нами в черном плаще и
шляпе. В руке он сжимал трость. Мы, как всегда, гурьбой
побрели к «Орлиному гнезду». В круглой «чайной комнате»
нам подали кофе с пирожными, в камине потрескивали
поленья, мы разговаривали о совершеннейших пустяках, и
Гитлер в кругу приятных ему людей словно стряхнул с себя
груз забот, мы прямо-таки ощутили, как он сильно нужда-
ется в нас. Со мной он также больше не говорил о навис-
шей над нами страшной опасности.
♦ * *
Неимоверные усилия дали свои плоды. Через шестнад-
цать дней непрерывных восстановительных работ на под-
вергшихся налетам заводах начали только выпускать про-
476
дукцию в прежнем объеме, и тут на них обрушились новые
бомбовые удары. Одновременно самолеты 15-го американ-
ского воздушного флота подвергли в эти дни бомбардиров-
ке нефтеперерабатывающие заводы близ Плоешти — неф-
тяного района Румынии.
Выпуск военной продукции снизился чуть ли не вдвое;
эта ситуация подт- 'дила наш пессимистический прогноз
и убедительно опровергла успокоительные заявления Ге-
ринга. Гитлер, судя по его отдельным замечаниям, оконча-
тельно разочаровался в рейхсмаршале.
Не только для пользы дела я решил не дожидаться
дальнейшего развития событий и уже сейчас воспользо-
ваться ослаблением позиций Геринга. Мы достигли весьма
значительных успехов в производстве истребителей, и у
нас были все основания предложить Гитлеру передать
авиационные заводы в ведение моего министерства; наря-
ду с этим меня так и подмывало сполна отплатить Герингу
за его недостойное поведение во время моей болезни. 4
июня я обратился к Гитлеру с просьбой «оказать воздей-
ствие на рейхсмаршала и сделать так, чтобы это предло-
жение исходило именно от него». Гитлер беспрекословно
согласился со мной; он по достоинству оценил мое наме-
рение пощадить самолюбие Геринга. Он даже довольно
резко заявил: «Все производство самолетов должно перей-
ти под контроль вашего министерства, и я не допущу
никаких дискуссий на эту тему. Я немедленно вызову
рейхсмаршала и сообщу ему о своем намерении, а вы
затем обсудите с ним все детали».
Еще несколько месяцев тому назад Гитлер не решился
бы так обращаться со своим верным соратником. Так, в
конце прошлого года он поручил мне съездить к Герингу в
отдаленную Роминтенскую пустошь и передать ему какое-
то не слишком приятное известие — какое именно, я,
честно говоря, давно забыл. Геринг, видимо, понял, кто дал
мне это задание, и вопреки обыкновению обращался со
мной как с почетным гостем. Он приказал запрячь карету
и часами катал меня по своим обширным охотничьим
угодьям. При этом он говорил без умолку, не давая мне
даже рта раскрыть, и я в конце концов был вынужден
вернуться в ставку, так и не выполнив поручения Гитлера.
Правда, он меня ни словом не попрекнул.
В этот раз Геринг не стал, как прежде, прикрывать
показным радушием нежелание говорить на неприятную
для него тему. Я встретился с ним в кабинете его виллы в
Оберзальцберге. Гитлер уже успел сообщить Герингу о цели
моего визита, и он очень резко отозвался о метаниях и
колебаниях фюрера. Еще две недели тому назад он, оказы-
вается, собирался забрать из моего ведения строительные
организации, но после недолгой беседы со мной передумал
и отменил свое решение. «К сожалению, фюрер далеко не
всегда способен проявить сильную волю», — с мрачным
видом сказал Геринг и добавил, что, если таково желание
Гитлера, он, конечно, передаст мне авиационные заводы.
Однако, по его словам, совсем недавно Гитлер был совер-
шенно иного мнения и даже заявил, что у Шпеера слишком
обширная сфера деятельности и он не в состоянии полно-
стью ее контролировать.
Мое стремление максимально использовать уже под
своим началом производственный потенциал авиационной
промышленности было фактически сведено на нет проис-
шедшими чуть позже событиями, первопричиной которых,
как всегда, было завоевание противником превосходства в
воздухе. И хотя значительную часть своей авиации союзни-
ки намеревались использовать только для прикрытия выса-
дившихся во Франции войск, после двухнедельного пере-
рыва они вновь подвергли бомбардировке заводы по
производству искусственного горючего.
Лишь к концу июля мы смогли частично восстановить
их, и выпуск авиационного бензина достиг до 609 тонн в
день. Мы радовались хотя бы уже потому, что он составил
десятую часть прежнего объема производства. Но на мно-
гих заводах, производящих жидкое топливо, оказались по-
вреждены системы трубопроводов. Прямых попаданий по-
чти нигде не отмечалось, но из-за сотрясений, вызванных
разрывами сброшенных неподалеку бомб, на трубопрово-
дах во многих местах разошлись сварные швы. Вновь загер-
метизировать их было почти невозможно. В отправленных
Гитлеру 30 июня и 22 июля меморандумах подчеркивалось,
478
что ожидаемое в начале августа резкое падение производ-
ства заставит нас израсходовать большую долю запасов
авиационного бензина и горюче-смазочных материалов, а
это опять же неизбежно приведет к «губительным послед-
ствиям».
Вместе с тем я предложил Гитлеру принять целый ряд
мер, которые могли бы если не предотвратить, то хотя бы
отсрочить трагический исход. В основном мой план сво-
дился к предоставлению Эдмунду Гейленбергу — он отвечал
за изготовление боеприпасов и добился больших успехов —
чрезвычайных полномочий. Для форсирования темпов вы-
хода продукции на соответствующих предприятиях он дол-
жен был получить право в рамках тотальной мобилизации
самым решительным образом проводить конфискацию всех
необходимых материалов, приостанавливать выпуск про-
дукции, не имеющей важного стратегического значения, и
привлекать квалифицированных рабочих. Гитлер сперва
отказался поддержать мой план: «Стоит мне дать кому-либо
такие полномочия, как наш танковый парк сразу умень-
шится. А этого я никак не могу допустить!» Он явно еще
не до конца осознал всю серьезность ситуации, хотя я уже
довольно часто говорил с ним о том, как предотвратить
надвигающуюся угрозу. Я все время пытался втолковать
ему, что от танков не будет никакого проку, если мы не
сумеем залить их бензобаки горючим. И лишь когда я
пообещал ему не снижать производство танков и Заур
подтвердил мои слова, Гитлер поставил свою подпись под
подготовленным мной текстом указа. Через два месяца
количество мобилизованных на восстановление заводов по
производству синтетического бензина рабочих составило
150000 человек. Поздней осенью 1944 года их было уже
350000.
Диктуя первый меморандум, я с горечью думал о не-
понимании политическим руководством трагизма нашего
положения. Передо мной лежали составленные в управле-
нии планирования сводки о ежемесячном падении произ-
водства, прекращении выпуска продукции и возможных
сроках возврата к прежним темпам; непременным условием
для этого являлось полное или частичное прекращение
479
воздушных налетов. В своей второй докладной записке я
буквально заклинал Гитлера «отправлять на фронт лишь
небольшую часть выпускаемых авиационной промышлен-
ностью истребителей» и призывал понять, что «гораздо
целесообразнее заранее прикрыть с воздуха производящие
жидкое топливо заводы и быть уверенным в том, что, по
крайней мере, в августе и сентябре его производство не
остановится, чем оставить все, как есть, и почти наверняка
знать: в сентябре или октябре военно-воздушные силы из-
за его нехватки могут приостановить боевые операции».
По этому поводу я уже второй раз обращался к Гитле-
ру. На проходившем в конце мая в Оберзальцберге совеща-
нии Галланд заявил, что увеличение выпуска истребителей
позволяет создать новый воздушный флот, предназначен-
ный исключительно для защиты рейха. Гитлер поддержал
его предложение. В свою очередь Геринг, прислушавшись
наконец к доводам представителей химической промыш-
ленности, на совещании в «Каринхалле» торжественно обе-
щал ни при каких обстоятельствах не отправлять на фронт
воздушный флот «Рейх». Но после открытия второго фрон-
та Гитлер и Геринг без малейших колебаний приказали
перебросить его соединения во Францию, где они не толь-
ко не добились сколько-нибудь заметных успехов, но и
понесли огромные потери. Через несколько недель эта
армада была фактически полностью уничтожена. В конце
июня Гитлер и Геринг были вынуждены дать слово выде-
лить для противодействия воздушным налетам не менее
двух тысяч истребителей. Уже в сентябре самолеты должны
были вылетать на перехват вражеских бомбардировщиков,
но отсутствие у наших правителей разума обрекло на неуда-
чу и эту акцию.
Еще одну попытку убедить их трезво взглянуть на
создавшуюся ситуацию я предпринял на состоявшемся 1
декабря 1944 года очередном совещании, посвященном
использованию военно-промышленного потенциала. Я при-
звал их «отдавать себе отчет в том, что люди, планирующие
воздушные налеты на наши промышленные объекты, име-
ют более-менее ясное представление о специфических осо-
бенностях экономики Германии и что пилоты вражеских
480
бомбардировщиков — в отличие от наших — руководству-
ются весьма разумным планом. Наше счастье, что против-
ник только полгода тому назад приступил к последователь-
ному его осуществлению». В дальнейшем выяснилось, что
во вражеском лагере еще два года тому назад выдвинули
предложение изменить концепцию действий стратегичес-
кой авиации. Так, в издаваемом созданным в США Депар-
таментом экономической войны бюллетене от 9 декабря
1942 года подчеркивалось, что гораздо разумнее «произве-
сти значительные разрушения на действительно жизненно
важных промышленных объектах, чем стремиться подверг-
нуть интенсивным бомбардировкам как можно большее
количество заводов. Уже разработан соответствующий план,
и осталось только с непреклонной решимостью претворить
его в жизнь». Американские специалисты пришли к совер-
шенно правильному выводу. Гораздо сложнее оказалось
осуществить составленный ими план.
Еще в августе 1942 года Гитлер на совещании с пред-
ставителями командования военно-морских сил заявил, что,
если союзные войска высадятся на побережье Франции,
они должны сразу же захватить какой-нибудь крупный
порт - иначе десантная операция обречена на неудачу. Без
регулярного пополнения парка боевой техники и запасов
военного снаряжения они просто не смогут отразить контр-
атаки вермахта. Но протяженность побережья Франции,
Бельгии и Голландии была слишком велика, и германская
строительная промышленность не располагала достаточ-
ным количеством производственных мощностей, чтобы
построить здесь сплошную линию железобетонных оборо-
нительных и обеспечивающих сооружений. Кроме того, у
нас не было такого количества солдат, чтобы хотя бы
частично укомплектовать гарнизоны стольких огромных
укрепленных районов. Поэтому оставалось только окру-
жить все более-менее крупные порты поясом боевых соору-
жений, а на протянувшихся между ними участках побере-
жья возвести закрытые наблюдательные пункты. Гитлер
предполагал, что пятнадцать тысяч блиндажей надежно
укроют наших солдат от артиллерийского огня с вражеских
кораблей, а затем они вступят в бой уже под открытым
481
небом, ибо, по его мнению, отражение атаки противника с
закрытых позиций не позволяет в должной мере проявить
стойкость и мужество. Гитлер вплоть до мельчайших под-
робностей разработал план строительства этих оборони-
тельных сооружений и даже лично — преимущественно в
ночные часы — создавал проекты отдельных опорных пун-
ктов. Его эскизные рисунки поражали своей точностью.
Гитлер не стеснялся хвалить сам себя и неустанно повто-
рял, что его проекты - образец идеального отношения к
потребностям фронтовиков. И действительно, командую-
щий инженерными войсками практически не внес в них
никаких коррективов.
Строительство велось такими стремительными темпа-
ми, что за неполных два года мы израсходовали 13302000
кубометров фортификационного бетона на общую сумму
3,7 миллиарда рейхсмарок и уменьшили запасы металла на
военных заводах на 1,2 миллиона тонн. Но уже через две
недели после высадки союзных войск оказалось, что одна-
единственная гениальная техническая идея сделала эти
огромные расходы совершенно бессмысленными. Вражес-
кие солдаты установили прямо на берегу близ Арроманша
разгрузочные платформы, смонтировали доставленные сюда
по частям на кораблях другие портовые сооружения и обес-
печили тем самым бесперебойную доставку на плацдарм
боеприпасов, вооружения, продовольствия и новых армей-
ских частей. Таким образом, нам пришлось уже в ходе
боевых действий изменить весь план обороны.
Назначенный в конце 1943 года генеральным инспек-
тором береговых укреплений Роммель проявил гораздо
больше прозорливости. Сразу же после своего назначения
он был вызван в ставку верховного главнокомандования в
Восточной Пруссии. Гитлер долго беседовал с фельдмарша-
лом, а потом проводил его к своему бункеру, где у входа я
дожидался приема. Казалось, здесь спор между ними раз-
горелся с новой силой, ибо Роммель без обиняков заявил
Гитлеру: «Мы должны отбить уже первый десантный бро-
сок. Опорные пункты вокруг портов для этого не подходят,
зато если по всему побережью вбить колья, установить
проволочные заграждения и прикрыть подходы к ним мин-
482
ними полями, то англичане и американцы сразу окажутся
в очень затруднительном положении и наши контрмеры
дадут нужный эффект». Роммель говорил рублеными фра-
зами, в его голосе звучала решимость: «Если это не удастся,
никакой Атлантический вал их не остановит. В Триполи и
Тунисе они под конец подвергли нас таким массированным
бомбардировкам, что даже отборные войска были совер-
шенно деморализованы. И если нам не удастся прекратить
атаки с воздуха, мы вряд ли сумеем даже с помощью
заграждений сдержать натиск врага». Он был очень вежлив
с Гитлером, но держался несколько отстраненно и почти
демонстративно не называл его «мой фюрер». Для Гитлера
Роммель был профессионалом высокого класса, способ-
ным, как никто другой, отразить атаки войск западных
союзников. Лишь поэтому он так спокойно воспринял его
критические замечания. Вместе с тем он, казалось, с нетер-
пением ждал момента, когда Роммель выскажет свой пос-
ледний аргумент, так как затем сразу же заявил: «А сейчас
я вам кое-что покажу, господин фельдмаршал». Гитлер
подвел нас к установленному на бронированной платформе
на колесах 88-мм зенитному орудию. Солдаты продемонст-
рировали отменную выучку: ствол мгновенно вздымался к
небу, а от колебаний при стрельбе его надежно предохра-
няли боковые крепежные устройства. «Сколько таких ору-
дий вы сможете изготовить в ближайшие месяцы, господин
Заур? — спросил Гитлер и, услышав, что несколько сотен,
успокоительным тоном сказал: Запомните: эти орудия рас-
сеют армады бомбардировщиков над нашими дивизиями».
Видимо, Роммель подумал, что бессмысленно приводить
какие-либо доводы человеку со столь дилетантскими суж-
дениями. Во всяком случае, в ответ он только пренеб-
режительно и даже несколько сочувственно улыбнулся. Когда
Гитлер заметил, что не смог внушить фельдмаршалу уве-
ренность, то помрачнел, быстро попрощался с ним и по-
спешил вместе с Зауром и мной в свой бункер. Больше он
ни словом не упомянул этот эпизод. Уже после успешно
проведенной союзниками десантной операции Зепп Дит-
рих произвел на меня сильнейшее впечатление рассказом о
том, как после следовавших один за другим массированных
483
воздушных налетов его элитные дивизии утратили боевой
дух. Уцелевшие солдаты находились в состоянии полней-
шей апатии, плохо соображали и лишь через несколько
дней начали постепенно приходить в себя.
6 июня я оказался в «Бергхофе», и около десяти часов
утра один из адъютантов Гитлера сказал мне, что рано
утром англо-американские войска высадились в Норман-
дии. «А фюрера разбудили?» Он покачал головой. «Нет, обо
всех новостях ему докладывают за завтраком». Поскольку
Гитлер в последние дни неоднократно заявлял, что против-
ник намерен совершить отвлекающий маневр, а затем осу-
ществить вторжение совсем в другом месте, никому не
хотелось навлечь на себя обвинение в неверной оценке
оперативной обстановки.
На состоявшемся через несколько часов совещании
Гитлер, казалось, окончательно убедил себя в том, что враг
пытается ввести его в заблуждение: «Вспомните: в одном из
полученных нами сообщений точно указывались место,
день и время проведения десантной операции. Именно
поэтому я еще больше утвердился во мнении, что сейчас
речь идет об отвлекающем маневре». Гитлер утверждал, что
вражеская разведка подбросила эту информацию с целью
заставить его раньше времени и не там, где нужно, бросить
в бой свои дивизии. На самом деле Гитлеру передали
абсолютно достоверные сведения, подтверждавшие к тому
же его первоначальное предположение. Ведь ранее он счи-
тал наиболее вероятным местом высадки англо-американ-
ских войск именно Нормандию. Но теперь он почему-то
решил, что его дезинформируют, и пересмотрел прежнюю
точку зрения.
В предшествующие недели Гитлер получал противоре-
чащие друг другу сведения о времени и месте высадки
англо-американского десанта от яростно конкурирующих
между собой разведывательных служб СС, вермахта и ми-
нистерства иностранных дел. Как и во многих других обла-
стях, Гитлер и здесь взял на себя трудную даже для специ-
алиста задачу определить, чья информация заслуживает
484
наибольшего доверия и какая из этих разведок действи-
тельно смогла внедрить своих агентов в правительственные
учреждения вражеских государств. В результате он начал
откровенно иронизировать над их неспособностью сделать
точный прогноз возможного развития событий и в конце
концов даже начал утверждать, что секретные службы зани-
маются полнейшей ерундой: «Как вы полагаете, сколько
этих якобы совершенно надежных агентов уже перевербо-
вано союзниками? Они умышленно подбрасывают нам дез-
информацию. Я даже не буду передавать эти сведения в
Париж. Не хочу излишне нервировать наши штабы».
Только к полудню был решен важнейший в тот день
вопрос о вводе в бой войск из резерва штаба верховного
командования во Франции. Без приказа Гитлера не могли
быть произведены никакие перегруппировки войсковых
частей, а фюрер долго упорствовал и крайне неохотно
уступил настоятельным требованиям командующего Запад-
ным фронтом фельдмаршала Рундштедта. Из-за столь силь-
ного промедления две танковые дивизии не смогли быть
переброшены в ночь с 6 на 7 июня к созданному англо-
американскими войсками плацдарму, а днем их подвергли
таким мощным бомбовым ударам, что еще до соприкосно-
вения с противником наши части понесли огромные поте-
ри в живой силе и технике.
Этот сыгравший, пожалуй, решающую роль в исходе
военных действий день отнюдь не был отмечен бурными
страстями. Даже в наиболее драматические моменты Гит-
лер старался сохранять спокойствие - генералы и офицеры
полевого штаба следовали его примеру, любые проявления
нервозности или беспокойства сочли бы здесь нарушением
правил хорошего тона.
В последовавшие за тем дни и даже недели упорное
отстаивание Гитлером своего ошибочного мнения дошло
уже до абсурда. Он продолжал настаивать на том, что
главный удар будет нанесен совсем в другом, уже покину-
том нашими войсками районе. Командование военно-мор-
ских сил поддержало его, так как не считало этот участок
побережья пригодным для проведения широкомасштабной
десантной операции. Одно время Гитлер всерьез полагал,
485
что более крупные силы союзников высадятся близ Кале, -
то есть как бы требовал от противника признать свою
правоту. Ведь именно там он еще в 1942 году приказал
установить под бетонными колпаками снятые с военных
кораблей тяжелые орудия. Этим объясняется и его отказ
нанести контрудар частями дислоцированной неподалеку
от Кале 15-й армии.
Гитлер ожидал высадки основного контингента войск
союзников в прибрежной полосе от Кале до Шербура еше
и потому, что здесь были оборудованы двадцать пять стар-
товых позиций, предназначенных для ежедневного обстре-
ла Лондона несколькими сотнями самолетов-снарядов.
Гитлер предполагал, что противник в первую очередь наме-
рен уничтожить пусковые установки. Он никак не ожидал,
что союзники, высадившись в Нормандии, вскоре займут и
эту часть Франции. Он рассчитывал, что в ходе тяжелых
боев удастся если не сбросить первые эшелоны вражеского
десанта в море, то хотя бы максимально сузить захвачен-
ный им плацдарм.
Гитлер и мы все надеялись, что «Фау-1» посеет страх
и ужас во вражеском лагере и сильно переоценили тактико-
технические данные этих ракет. Правда, небольшая ско-
рость самолетов-снарядов вызвала у меня сомнения в эф-
фективности их применения. Я настоятельно рекомендовал
Гитлеру осуществлять запуск только при низкой облачно-
сти, но он не пожелал прислушаться к моему мнению и
приказал срочно начать массированный ракетный обстрел
тыловых районов Англии. Когда же 12 июня в лихорадоч-
ной спешке был произведен запуск «Фау-1», то лишь де-
сять крылатых ракет взмыли в воздух и только пять из них
достигли Лондона. Гитлер сразу же забыл, что именно он
настаивал на их немедленном боевом применении, и на
одном из оперативных совещаний обрушился с резкими
нападками на создателей нового оружия. Геринг тут же
поспешил возложить вину на своего соперника Мильха, и
Гитлер вознамерился было отдать приказ о прекращении
производства этих, как он выразился, «совершенно ник-
чемных самолетов-снарядов». Но тут начальник отдела
печати показал ему вышедшие под сенсационными заго-
486
ловками сообщения лондонских газет о причиненных
«Фау-1» разрушениях. Как выяснилось впоследствии, эти
данные были сильно преувеличены, и Гитлер мгновенно
передумал и потребовал, напротив, увеличить выпуск кры-
латых ракет. Геринг тут же заявил, что командование воен-
но-воздушных сил и он лично всемерно поддерживали это
«поистине выдающееся достижение технической мысли», и
больше ни разу не упомянул о Мильхе, которого собирался
сделать козлом отпущения.
До вторжения Гитлер неоднократно подчеркивал, что
после его начала будет лично руководить военными опера-
циями на территории Франции. С этой целью миллионы
марок были израсходованы на прокладывание на многие
сотни километров телефонных кабелей, а рабочие «Органи-
зации Тодта» трудились день и ночь и наконец возвели
оборудованные всем необходимым железобетонные бунке-
ры, предназначенные для размещения двух штаб-квартир
Гитлера. Теперь же, когда стало ясно, что из Франции
придется уйти, он оправдывал эти колоссальные расходы
тем, что бункеры одной из ставок находятся прямо на
будущей западной границе Германии и их вполне можно
использовать как оборонительные сооружения. 17 июня он
осмотрел свою вторую, расположенную близ Суассона, штаб-
квартиру под кодовым названием «В-2» и в тот же день
вернулся в Оберзальцберг. «У Роммеля сдали нервы, он
впал в уныние, — раздраженно заявил Гитлер. — А в наши
дни, если хочешь чего-то достигнуть, нужно быть оптими-
стом». После этих слов судьба Роммеля была предрешена.
Гитлер все еще был уверен, что противнику не удастся
сколько-нибудь заметно расширить плацдарм. Его гораздо
больше волновала другая проблема. С тревогой в голосе он
сказал мне, что во Франции полным-полно партизанских
отрядов и они могут помешать запуску «Фау-2».
Продвижение союзных войск почти совпало по време-
ни с начавшимся 22 июня мощным наступлением Красной
Армии, которое вскоре привело к сокрушительному разгро-
му двадцати пяти немецких дивизий. Советские войска
неудержимо продвигались вперед. В эти дни, когда руши-
лись Западный и Восточный фронты, а противник добился
487
полного господства в воздухе, Гитлер проявил не только
самообладание, но и поразительное упорство. За долгие
годы борьбы за власть ему пришлось претерпеть немало
неудач, и они, вероятно, укрепили его волю. Может быть,
в так называемый «период борьбы с режимом» он понял,
что, когда рядом присутствуют люди из твоего окружения,
на лице не должно быть никаких признаков тревоги. Гит-
лер вызывал у них восхищение своей способностью сохра-
нять спокойствие даже в самые критические моменты.
Несомненно, они так безоговорочно принимали решения
Гитлера, потому что полностью доверяли ему. Очевидно,
Гитлер всегда сознавал, что взоры множества людей уст-
ремлены на него и многие из них впадут в отчаяние, если
он хоть на мгновение потеряет выдержку. Но сохранение
самообладания требовало неимоверных волевых усилий: он
желал, чтобы над ним не были властны ни годы, ни бо-
лезнь, ни принимаемые ежедневно по рецепту Моррелля
сильнодействующие средства, ни бремя непрерывно возра-
стающих нагрузок. Иногда я замечал в нем сходство с
шестилетним ребенком, который без устали способен бе-
гать и резвиться и которого ничто не может вывести из
себя; порой Гитлер даже казался смешным, но все равно
невольно внушал уважение своим поведением.
Одной лишь неукротимой энергией невозможно объяс-
нить этот феномен — ведь Гитлер излучал оптимизм и
демонстрировал несокрушимую уверенность в победе, ког-
да поражения следовали одно за другим. В тюрьме Функ
объяснил мне, почему ему так ловко удавалось вводить
врачей в заблуждение относительно истинного состояния
своего здоровья. Оказывается, он просто верил своим сло-
вам. Функ добавил, что этот тезис лежал в основе геббель-
совской пропаганды. Непреклонную решимость Гитлера я
также могу объяснить тем, что он заставил себя поверить в
неизбежность победы. В каком-то смысле он преклонялся
перед самим собой. Он все время как бы держал перед
собой зеркало, в котором видел не только себя, но и
провидение, всякий раз подтверждавшее его правоту. Он
верил не в Бога, а в счастливый случай и поэтому умел
внушить себе надежду, и чем безысходней становилась
488
ситуация, тем решительнее он противопоставлял событиям
веру в свою судьбу. Разумеется, при разработке военных
операций он мыслил достаточно трезво, но соотносил их
ход с истовой верой в себя и ухитрялся даже в поражении
различать контуры ниспосланной провидением грядущей
победы. Иногда он, правда, сознавал безнадежность поло-
жения, но оставался непоколебим в своей уверенности, что
судьба в последний момент вмешается и изменит ситуацию
в его пользу. Гитлер действительно был не вполне норма-
лен, но выражалось это лишь в его непоколебимой вере в
свою звезду.
Одержимость Гитлера не могла не оказать воздействия
на его окружение. Где-то в подсознании я, конечно, пони-
мал, что конец уже близок, и тем не менее, когда речь
заходила о таком ограниченном участке, как моя непосред-
ственная сфера деятельности, продолжал призывать к «вос-
становлению объектов производства военной продукции».
Во мне как бы уживались сознание неотвратимости пора-
жения и вера в возможность иного исхода.
Когда я на очередном проходившем в Линце 24 июня
1944 года совещании, несмотря на наше тройное пораже-
ние, попытался было внушить присутствующим оптимизм,
то потерпел полное фиаско. Ныне я порой просматриваю
текст моей тогдашней речи и всякий раз поражаюсь соб-
ственному безрассудству. Ведь я стремился убедить серь-
езных людей в том, что достаточно напрячь все силы - и
еще можно будет переломить ситуацию. В конце речи я
даже уверенным голосом заявил, что в нашей сфере кри-
зис уже почти полностью преодолен и что в будущем году
мы добьемся такого же прироста производства вооруже-
ний, как и в нынешнем. Меня тогда вдруг неудержимо
понесло, и я высказал предположения, которые моим
слушателям наверняка показались чистейшей воды утопи-
ей. Мы и на самом деле смогли в ближайшие месяцы
увеличить выпуск военной продукции. Но разве я не по-
казал себя реалистически мыслящим человеком, когда
наряду с этим направил Гитлеру целую серию меморанду-
мов, в которых прямо предупреждал его о надвигающейся
катастрофе? Такой разрыв между разумом и верой был,
489
вероятно, присущ каждому, кто входил в близкое окруже-
ние Гитлера.
Свое выступление я завершил вполне банальной фра-
зой, в которую, однако, вложил довольно глубокий смысл:
«Мы будем и дальше выполнять свой долг, чтобы спасти и
сохранить немецкий народ». Тем самым я как бы публично
признал, что для меня есть нечто более дорогое, чем пре-
данность Гитлеру и его делу. Именно это хотели услышать
промышленники, и именно этого добивался от меня в
апреле Роланд. С тех пор я постоянно вспоминал его слова
и наконец понял, что передо мной стоит задача, для реше-
ния которой действительно стоит приложить все свои силы.
Но факт остается фактом: я не смог убедить руководи-
телей крупных промышленных объединений в своей право-
те. И сразу же после своего выступления, и в последующие
дни мне довелось услышать немало горьких слов, проник-
нутых ощущением полнейшей безысходности. За десять
дней до этого Гитлер обещал мне лично выступить перед
промышленниками, и я очень надеялся, что после его речи
у них поднимется настроение.
Еще до войны Гитлер приказал Борману построить
близ «Бергхофа» гостиницу, чтобы те, кого привело сюда
стремление увидеть фюрера, могли перекусить или даже
переночевать по соседству с ним. В ресторанном зале «Плат-
тенхофа» 26 июня собрались около ста представителей во-
енной промышленности. Еще во время совещания я при-
шел к выводу, что они крайне отрицательно относятся к
усилению влияния партийного аппарата в экономической
жизни. И в самом деле, судя по всему, среди партийных
функционеров сильно возросло количество поборников
своего рода «государственного социализма». Их намерения
передать в ведение гаулейтеров находившиеся в собствен-
ности государства предприятия уже частично увенчались
успехом. Над подземными заводами, которые были постро-
ены на средства государства, но весь руководящий персо-
нал, квалифицированных рабочих и оборудование выдели-
ли частные фирмы, в первую очередь нависла угроза после
войны полностью оказаться под государственным контро-
лем. Порожденная войной и доказавшая к тому же свою
490
эффективность система управления промышленностью впол-
не могла стать основой зиждущегося на идее государствен-
ного социализма экономического устройства, и поэтому,
чем больших успехов добивались наши промышленники,
тем глубже они своими руками рыли себе могилу.
Я попросил Гитлера успокоить их и в своей речи
непременно отразить этот момент. Тогда он потребовал
сформулировать основные положения его доклада. В пред-
ставленных мною тезисах подчеркивалась необходимость
твердо пообещать руководителям включенных в наш воен-
но-промышленный комплекс фирм, что в предстоящие
трудные времена им будет оказана поддержка и что их
защитят от посягательств местных партийных инстанций.
Далее я предлагал недвусмысленно заявить, что «времен-
ный переход подземных заводов в разряд государственных
предприятий ни в коем случае не означает отказа от прин-
ципа неприкосновенности частной собственности и что
даже не может быть и речи о каком-либо регулировании
экономики и огосударствлении промышленности».
В своем выступлении Гитлер строго придерживался
моих тезисов, но держался довольно скованно и произвел
весьма невыгодное впечатление. Он часто запинался, обры-
вал фразы на полуслове, иногда никак не мог вникнуть в
смысл произносимых им слов и тогда замолкал и с расте-
рянным видом шарил глазами по залу. Для всех присутству-
ющих речь Гитлера явилась ярчайшим свидетельством его
полного душевного и физического истощения. Именно в
тот день положение на Западном фронте резко ухудшилось
и стало ясно, что Шербур нам уже не удержать. Захват
первого крупного французского порта союзниками озна-
чал, что теперь они могут полностью обеспечить потребно-
сти своих войск в вооружении и боевой технике. Это,
естественно, значительно повысило их боеспособность.
Мы не понимали, почему в такой напряженный момент
Гитлер вдруг решил поделиться с нами своими сумбурными
взглядами на ход исторического развития. Он долго и путано
рассуждал о том, что «создатель не только творит, но и берет
сотворенное им под свою опеку. В этом суть и истоки такого
явления, которое мы обозначаем такими терминами, как
491
«частный капитал», «частное владение» или «частная соб-
ственность». Вопреки утверждениям коммунистов процесс
развития человечества завершится не претворением в жизнь
их идеала всеобщего равенства, то есть коммунизмом, но,
напротив, именно потому, что одни добьются чего-то в
жизни, а другие нет, первые в конце концов неизбежно
возьмут под свою опеку последних...» По его мнению, «един-
ственно возможной предпосылкой для продвижения челове-
чества на пути к своему процветанию является всемерное
поощрение частной инициативы. И если эта война завер-
шится нашей победой, для германской экономики наступит
период расцвета частного предпринимательства. Не верьте,
что я собираюсь создавать какие-либо органы государствен-
ного управления экономикой... Как только наступит мир, я
тут же предоставлю полную свободу действий выдающимся
деятелям германской экономики и буду внимательно при-
слушиваться к их советам... Лишь благодаря вам мне вообще
удается решать порожденные войной проблемы. В знак моей
бесконечной благодарности я обещаю, что никогда не забуду
ваших заслуг и что не найдется ни одного немца, который
обвинит меня в невыполнении взятых на себя обязательств.
Это означает: если я обещаю вам, что после войны наступит
невиданный период расцвета германской экономики, то
следует очень серьезно отнестись к моим словам. Они не-
пременно сбудутся».
На протяжении всей скомканной и путаной речи Гит-
лера почти ни разу не прозвучали аплодисменты. Нас всех
словно палкой по голове ударили. Возможно, желание ис-
пугать промышленников перспективами, которые их ожи-
дают в случае поражения Германии, побудило Гитлера
произнести следующие слова: «Не подлежит сомнению, что
если мы проиграем войну, то придется навсегда забыть об
экономике, основанной на частной собственности. Ведь
истребление германского народа, естественно, повлечет за
собой полный крах германской экономики. И не только
потому, что противнику не нужны конкуренты, — это слиш-
ком поверхностная оценка ситуации. Нет, речь идет о
наших принципиальных разногласиях с ним. От исхода
войны зависит, какая из двух точек зрения победит: или мы
492
будем отброшены на несколько тысячелетий назад и вер-
немся, по сути дела, в первобытное состояние — ведь
государство будет тогда регулировать всю производствен-
ную деятельность, — или же человечество будет и дальше
развиваться естественным путем через поощрение частной
инициативы». Через несколько минут он снова вернулся к
этой мысли: «В случае поражения вам, господа, незачем
будет заниматься перестройкой экономики на мирный лад.
Ибо каждому из нас придется решать для себя проблему
ухода в мир иной; сделает ли он это своими руками, даст
себя повесить, предпочтет умереть от голода или же согла-
сится отправиться на каторжные работы в Сибирь — ни о
чем больше ему тогда не придется размышлять». Эту фразу
Гитлер произнес чуть ли не с издевкой, он не скрывал
своего презрения к «трусливым бюргерам». Промышленни-
ки, безусловно, почувствовали себя оскорбленными, и хотя
бы уже поэтому тщетными оказались мои надежды на
благотворное воздействие на них речи Гитлера.
То ли фюрера смущало присутствие Бормана, то ли
начальник партийной канцелярии сумел соответствующим
образом настроить его, во всяком случае, заявление Гитле-
ра об отказе от усиления регулирующей роли государства в
сфере экономики прозвучало довольно невнятно. Тем не
менее, я решил, что его речь следует сохранить для нашего
архива. Гитлер тут же пообещал записать ее на пленку и
попросил меня внести в текст соответствующие корректи-
вы. Я выполнил просьбу Гитлера, и, когда через какое-то
время напомнил ему о его обещании, он как-то очень
уклончиво ответил, что намерен сам обработать текст.
25
Неверные расчеты, «Чудо-оружие»
и 00
Чем хуже становилась ситуация, тем реже Гитлер при-
слушивался к противоречащим его мнению аргументам. Он
показал себя еще большим деспотом, чем прежде. Его
упорство в отстаивании собственной, ошибочной точки
493
зрения роковым образом сказалось на разработках наибо-
лее эффективного образца нашего «чудо-оружия», осна-
щенного двумя реактивными двигателями истребителя «Ме-
262», скорость которого превышала 800 километров в час;
ни один вражеский самолет не мог сравняться с ним в
скороподъемности.
Еще в 1941 году на испытательном аэродроме авиаци-
онного завода Хейнкеля в Ростоке мне довелось услышать
адский рев одного из первых реактивных двигателей. Его
создатель профессор Эрнст Хейнкель настаивал на скорей-
шем внедрении в производство этого поистине эпохального
изобретения. Во время проходившего в сентябре 1943 года
выездного совещания на Центральном испытательном аэро-
дроме ВВС в Рехлине Мильх молча показал мне телеграмму
с приказом Гитлера немедленно прекратить подготовку
серийного выпуска «Ме-262». Мы, правда, решили игнори-
ровать приказ. Однако темп работ по изготовлению реак-
тивного истребителя замедлился, так как их уже нельзя
было отнести к первоочередным задачам авиационной про-
мышленности.
Через несколько месяцев — 7 января 1944 года - Мильха
и меня срочно вызвали в ставку. Оказывается, Гитлер озна-
комился с выдержками из сообщений английской прессы,
в которых говорилось о близком завершении испытаний
самолета сверхскоростного типа, и резко изменил отноше-
ние к нашим планам. Теперь он требовал как можно скорее
наладить выпуск «Ме-262». Но в последнее время этой
проблеме не уделялось должного внимания, и мы смогли
лишь пообещать, что с июня 1944 года наши военно-
воздушные силы будут получать ежемесячно шестьдесят
реактивных истребителей, а с января 1945 года их число
возрастет до двухсот десяти.
Уже тогда Гитлер дал понять, что намерен переделать
«Ме-262» в быстроходный бомбардировщик. Этим он обес-
куражил специалистов из министерства авиации. Они,
однако, полагали, что несколько позже Гитлер все-таки
прислушается к их разумным доводам. Добились они со-
вершенно противоположного результата. Гитлер еще бо-
лее настойчиво потребовал для увеличения бомбовой на-
494
грузки убрать все бортовое вооружение, так как, дескать,
вражеские истребители все равно не смогут догнать реак-
тивный самолет. Он вообще очень недоверчиво отнесся к
новому изобретению и даже потребовал, чтобы на боль-
шой высоте «Ме-262» летал только прямо, иначе, дескать,
корпус и двигатель могут не выдержать.
Применение бомбардировщика с незначительной бом-
бовой нагрузкой в 500 килограммов и сработанным по
упрощенной схеме прицелом дало совершенно ничтожный
эффект. Но если бы «Ме-262» сразу же начали использо-
вать как истребитель, то американцы недосчитались бы
множества своих четырехмоторных бомбардировщиков.
В конце июня 1944 года Геринг и я вновь напрасно
попытались переубедить Гитлера. Тем временем «Ме-262»
прошел все испытания, и летчики истребительной авиации
настаивали на использовании его для защиты немецких
городов. Гитлер в ответ недолго думая привел следующий
аргумент: физическая нагрузка на летчиков-истребителей
значительно возрастает из-за виражей и быстрой смены
уровней высоты и поэтому «Ме-262» из-за своей огромной
скорости в воздушном бою оказывается в невыгодном по-
ложении по сравнению с вражескими истребителями. И уж
если Гитлер внушил себе эту мысль, все попытки убедить
его в том, что потолок высоты «Ме-262» недосягаем для
американских истребителей, были заранее обречены на
неудачу. И чем настойчивее уговаривали его, тем упорнее
он не желал пересматривать свою точку зрения и лишь
утешал нас заверениями, что в недалеком будущем, разуме-
ется, даст согласие на использовайие «Ме-262» в качестве
истребителя.
Было разработано несколько модификаций этого са-
молета, и Гитлер своим приказом внес сумятицу в умы
представителей высшего командного состава, так как они
рассчитывали с помощью «Ме-262» добиться коренного
перелома в воздушной войне. Кто только не пытался пере-
убедить Гитлера: Иодль, Гудериан, Модель, Зепп Дитрих и,
конечно же, генералы авиации. Последние особенно актив-
но оспаривали совершенно дилетантское решение Гитлера.
Кончилось все тем, что они навлекли на себя его гнев:
495
Гитлер чувствовал, что военачальники в каком-то смысле
сомневаются в его военных способностях и компетенции.
Осенью 1944 года он вообще решил подвести итог спорам
и рассуждениям и категорически запретил дальнейшие де-
баты на эту тему.
Когда я сообщил по телефону новому начальнику ге-
нерального штаба военно-воздушных сил Крейпе, что со-
бираюсь, несмотря на запреты, в середине сентября пред-
ставить Гитлеру меморандум с изложением своей позиции,
он настоятельно посоветовал мне вообще не касаться этой
проблемы. По словам Крейпе, одно лишь упоминание о
«Ме-262» способно привести Гитлера в ярость и он навер-
няка подумает, что мое выступление инициировано коман-
дованием военно-воздушных сил. Но я пренебрег просьбой
генерала и, сославшись на мнение офицеров не только
ВВС, но и сухопутных войск, еще раз заявил Гитлеру, что
при нынешнем положении на фронтах было бы грубейшей
ошибкой переделывать реактивный истребитель в бомбар-
дировщик. Гитлер не пожелал прислушаться к моему голо-
су, и я, поняв тщетность всех усилий, решил не заниматься
больше делами, не входящими непосредственно в сферу
моей компетенции, а вернуться к исполнению своих пря-
мых обязанностей.
* ♦ ♦
В 1944 году мы намеревались приступить к серийному
производству не только реактивных самолетов, но и других
видов новейшей боевой техники, среди которых следует в
первую очередь назвать управляемый по радио самолет-
ракетоносец и самонаводящуюся электроторпеду. Была также
закончена разработка проекта ракеты класса «земля-воз-
дух».
В конце концов мы поняли, что нужно не разбрасы-
ваться, а выбрать наиболее значимые проекты и сосредо-
точить все усилия на их осуществлении. Представители
соответствующих ведомств договорились в дальнейшем не
столько способствовать созданию все новых и новых об-
разцов вооружения, сколько отбирать самые перспектив-
ные с точки зрения наших реальных возможностей конст-
496
рукторские разработки и активно внедрять их в производ-
ство.
И опять же именно по вине Гитлера союзники, не-
смотря‘на множество тактических ошибок, смогли добить-
ся в 1944 году существенных успехов в воздушной войне.
Гитлер не только препятствовал проведению опытно-кон-
структорских работ по созданию реактивного истребителя,
но и поставил перед собой цель жестоко покарать Англию
с помощью ракет дальнего радиуса действия. В конце июля
1943 года по его приказу многие производственные мощно-
сти были использованы для массового выпуска баллисти-
ческих ракет «Фау-2» длиной четырнадцать метров и весом
свыше тринадцати тонн. Предполагалось ежедневно об-
стреливать Англию двадцатью четырьмя ракетами, каждая
из которых несла боевой заряд мощностью в одну тонну. В
общей сложности это соответствовало бомбовой нагрузке
шести «летающих крепостей». Для сравнения укажем, что
в 1944 году ежедневно 4100 вражеских четырехмоторных
бомбардировщиков сбрасывали на города Германии трид-
цать пять тысяч тонн бомб. Как говорится, комментарии
излишни.
Я не только согласился с этим решением Гитлера, но
и горячо поддержал его и тем самым совершил одну из
своих самых серьезных ошибок за время деятельности на
посту министра вооружений. Нам следовало бы бросить все
силы и средства на производство ракеты класса «земля-
воздух». Ведь если бы мы сосредоточили усилия талантли-
вых специалистов и технического персонала руководимого
Вернером фон Брауном научно-исследовательского центра
в Пенемюнде на доработке этой получившей кодовое на-
звание «Вассерфаль» зенитной ракеты, то уже в 1942 году
могли бы приступить к ее крупносерийному выпуску.
От самонаводяшейся ракеты — длина восемь метров,
вес боевого заряда около трехсот килограммов, потолок
высоты пятнадцать тысяч метров — не мог уйти практичес-
ки ни один вражеский бомбардировщик. Запуск ее можно
было производить как днем, так и ночью, невзирая на
облачность, мороз или туман. И уж если мы могли позднее
ежемесячно выпускать девятьсот «Фау-2», то наверняка бы
497
сумели производить в месяц несколько тысяч требующих
гораздо меньше затрат зенитных ракет. Я до сих пор убеж-
ден, что с помощью этих ракет и реактивных истребителей
уже весной 1944 года можно было надежно оградить наши
промышленные объекты от воздушных налетов. Гитлер же
предпочел израсходовать огромные средства на создание
баллистических ракет. Осенью 1944 года окончательно
выяснилось, что наш самый дорогостоящий проект оказал-
ся одновременно и самым бессмысленным. К сожалению,
честолюбие и желание поскорее добиться результата побу-
дили меня оказать содействие осуществлению этой про-
граммы. За время пребывания на министерском посту это
была, пожалуй, моя единственная кардинальная ошибка.
Не в последнюю очередь именно по этой причине мы так
и не смогли добиться коренного перелома в воздушной
войне.
* ♦ ♦
Зимой 1939/40 года я установил тесный контакт с
сотрудниками ракетного центра в Пенемюнде. Сперва я
разрабатывал для них только строительные проекты. Мнб
очень нравилось общаться с группой молодых, далеких от
политики ученых, которую возглавлял реально мыслящий и
привыкший смотреть далеко вперед Вернер фон Браун.
Сложилась весьма непривычная ситуация: нескольким мо-
лодым и еще неопытным людям поручили претворить в
жизнь проект стоимостью в сотни миллионов марок. К
тому же тогда казалось, что осуществить его можно лишь
в очень отдаленной перспективе. По-отечески заботливый
полковник Вальтер Дорнбергер избавил специалистов от
бюрократических препон и создал все условия для разра-
ботки ими на первый взгляд совершенно утопических идей.
После первого знакомства я сразу же проникся симпа-
тией к Вернеру фон Брауну и его окружению: тогда мне
казалось, что они вознамерились совершить чудо. Я старал-
ся как можно чаще приезжать в Пенемюнде, и всякий раз
эти романтики-рационалисты производили очень сильное
впечатление. Я чувствовал в них родственные души. До-
вольно скоро мне представился случай на деле доказать
498
свою симпатию к ним. Поздней осенью 1939 года Гитлер
лишил проект создания ракетного оружия приоритетной
категории, что автоматически означало значительное со-
кращение ассигнований, отзыв рабочих со строящихся объек-
тов и перебои в снабжении необходимыми материалами. Я
же, напротив, делал вид, что ничего не произошло, и не
стал испрашивать особого разрешения у управления воору-
жений сухопутных войск, а просто с его молчаливого согла-
сия продолжал возводить нужные сооружения в Пенемюн-
де. Любому другому такая строптивость, наверное, дорого
бы обошлась.
И если после назначения на пост министра я еще
больше заинтересовался ракетной программой, то Гитлер
по-прежнему относился к ней довольно скептически: он
испытывал инстинктивное недоверие к любым нетрадици-
онным видам вооружений. Кругозор Гитлера в этой обла-
сти был ограничен сложившимися в годы первой мировой
войны представлениями. Реактивные истребители, атомная
бомба и ракеты пролагали дорогу в неведомый и страшный
для него мир.
13 июня 1942 года отвечавшие за производство воору-
жения для трех родов войск вермахта фельдмаршал Мильх,
генерал-адмирал Витцель и генерал-полковник Фромм
вылетели вместе со мной в Пенемюнде, чтобы присутство-
вать на таком знаменательном событии, как первый запуск
баллистической ракеты. На раскинувшейся посреди сосно-
вого леса поляне возвышалось конусообразное сооружение
высотой с четырехэтажный дом. Не только мы, но и весь
научный персонал ракетного центра, затаив дыхание, жда-
ли результата. Я понимал, что Вернер фон Браун и его
сотрудники все свои надежды связывали с удачным запус-
ком ракеты, и вместе с тем сознавал, что они стремились
не столько создать еще один новейший образец боевой
техники, сколько заботились об ускорении научно-техни-
ческого прогресса.
Воздух был насыщен спиртовыми парами - верный
признак того, что баки с горючим заполнены. Послышался
постепенно нарастающий, похожий на рев огромного дико-
го зверя гул. Ракета медленно оторвалась от опоры, на
499
какую-то долю секунды застыла в воздухе, словно опираясь
на тянувшийся за ней огненный шлейф, а затем мгновенно
скрылась в низко нависших над землей облаках. Лицо
Вернера фон Брауна сияло от счастья, а я все никак не мог
прийти в себя, пораженный той легкостью, с какой созда-
тели этого шедевра технической мысли фактически отме-
нили действие всех гравитационных законов. Ведь ракета,
совершившая с огромной скоростью вертикальный взлет
без всякого носителя, весила тринадцать тонн.
Специалисты принялись было объяснять нам, на ка-
кую высоту она поднялась, но уже через полторы минуты
вновь послышался дикий рев, а затем грохот взрыва. Как
оказалось, ракета упала на землю примерно в километре
отсюда. Выход из строя системы управления никак не
повлиял на превосходное настроение Вернера фон Брауна.
Он по-прежнему от души радовался удачному взлету раке-
ты, ибо это, по его мнению, означало решение основной
проблемы.
14 октября 1942 года я попытался окончательно разве-
ять сомнения Гитлера и сообщил ему, что состоялся второй
запуск ракеты, которая преодолела положенные сто девя-
носто километров и поразила район расположения цели.
Отклонение от объекта поражения составило всего лишь
четыре километра. Впервые летательному аппарату удалось
приблизиться к просторам Вселенной, и мне показалось,
что мы заметно приблизились к осуществлению вековой
мечты человечества. Теперь Гитлер также проявил бурный
интерес к ракетному проекту и, как обычно, не соизмерив
свои желания с действительностью, потребовал изготовить
для первого боевого применения не менее пяти тысяч
ракет.
Мне же теперь предстояло заняться подготовкой про-
изводственных площадей. Приступить к серийному произ-
водству баллистических ракет можно было не ранее второй
половины будущего года, но уже 22 декабря я представил
Гитлеру на подпись соответствующий приказ в надежде,
что к июлю 1943 года в моем распоряжении уже будет
лежать вся необходимая техническая документация.
Мой расчет полностью оправдался, и 7 июля 1943 года
500
я от имени Гитлера пригласил руководителей ракетного
центра приехать в ставку. По прибытии туда я дождался
окончания оперативного совещания и вместе с Гитлером
отправился в кинозал, где сотрудники Вернера фон Брауна
уже развесили по стенам схемы и стенограммы. После
краткого вступительного слова погас свет, застрекотал ки-
ноаппарат и началась демонстрация привезенного из Пене-
мюнде цветного фильма. Красочное зрелище заворожило
Гитлера, он не отрываясь смотрел на экран и даже замер,
когда увидел, как ракета плавно взмыла в воздух и устре-
милась в стратосферу. Затем Вернер фон Браун без малей-
шей робости в голосе и с каким-то даже юношеским задо-
ром изложил Гитлеру свои планы и полностью завоевал его
расположение. Пока Дорнбергер рассказывал об организа-
ционных проблемах, я предложил Гитлеру присвоить Вер-
неру фон Брауну звание профессора. «Согласен, - радостно
воскликнул он. - Пусть Мейснер подготовит указ, и я
лично подпишу его».
Гитлер на редкость тепло распрощался со специалис-
тами ракетного центра и по возвращении в свой бункер
пришел в полное упоение от открывшихся ему перспектив:
«”А-4” решит исход войны в нашу пользу,, Как только мы
подвергнем англичан массированному ракетному удару, они
тут же прекратят бомбить наши города. Мы избавим труже-
ников тыла от бед и страданий! К тому же производство
такого мощного оружия не требует значительных затрат.
Вы, Шпеер, обязаны всемерно содействовать крупносерий-
ному выпуску „А-4“. Я, правда, собирался подписать при-
каз о начале осуществления новой программы производ-
ства танков, но теперь изменил свое решение. Ракетное
оружие дальнего радиуса действия имеет гораздо более
важное значение. Но владеть им должны только немцы.
Если за рубежом узнают о нем, нам останется лишь уповать
на милость Божью».
Когда мы остались вдвоем, он начал расспрашивать
меня о возрасте Вернера фон Брауна: «Неужели ему двад-
цать восемь лет? Выглядит он гораздо моложе». Впрочем,
он был очень удивлен тем, что такой молодой человек
способен развивать идеи, которые могли изменить облик
501
будущего. Позднее, поясняя свою мысль, Гитлер утверж-
дал, что в наш век люди бессмысленно растрачивают луч-
шие годы, в то время как Александр Великий в двадцать
три года покорил могучую державу, а Наполеон в тридцать
лет показал себя гениальным полководцем. Он явно наме-
кал на Вернера фон Брауна, который в Пенемюнде дей-
ствительно добился уникальных технических достижений.
Осенью 1943 года выяснилось, что мы поторопились с
обнадеживающими прогнозами. В июле мы так и не полу-
чили макеты и чертежи и не смогли выполнить свое обе-
щание приступить вскоре к серийному производству ракет.
К тому же после начала экспериментальных пусков «Фау-2»
с боеголовками большинство из них по непонятной причи-
не взрывалось в конце траектории, не долетая до земли.
Поэтому в своем выступлении перед высшими партийными
руководителями 6 октября 1943 года я призвал их не рас-
считывать на «боевое применение в ближайшее время но-
вого оружия», так как сложное оборудование баллистичес-
ких ракет не позволяет быстро перейти от штучного
изготовления к серийному производству.
Только в сентябре 1944 года на Англию обрушились
первые ракеты «Фау-2». Но не пять тысяч, как предрекал
Гитлер, а всего лишь двадцать пять в течение девяти дней.
Ни о каком массированном ракетном ударе не могло быть
и речи.
♦ * *
Стоило Гитлеру высказать свое восхищение проектом
создания «Фау-2», как Гиммлер тут же развил бурную де-
ятельность и через шесть недель предложил фюреру огра-
дить разработки этого якобы решающего исход войны ору-
жия от происков вражеских разведок самым простым и
надежным способом. Производство всех его компонентов и
узлов следовало сосредоточить в полностью отрезанных от
внешнего мира концлагерях, где заключенным было запре-
щено переписываться с родственниками и знакомыми. Гим-
млер даже обещал набрать из их числа необходимое коли-
чество квалифицированных рабочих и заявил, что от
промышленных предприятий потребуется только предоста-
502
вить в его распоряжение управленческий и инженерный
персонал. Гитлер поддержал эту идею, а нам с Зауром не
оставалось ничего другого, как согласиться с ним, — у нас
просто не было убедительных аргументов в пользу иного
варианта.
В итоге нам пришлось начать с руководством СС пе-
реговоры о создании совместного предприятия «Миттель-
верке». Мои сотрудники очень неохотно взялись за выпол-
нение этой задачи, и, как оказалось, их опасения были
вполне оправданны. Формально мы сохранили контроль
над производственными процессами, но все споры неиз-
менно завершались победой обладавших гораздо большими
возможностями руководителей СС. Образно выражаясь, Гим-
млер как бы вставил ногу между порогом и нашей дверью,
и теперь мы сами помогали ему открыть ее.
У меня уже был горький опыт сотрудничества с рейхс-
фюрером СС. Каждому располагавшему обширными связя-
ми или пользовавшемуся особым доверием Гитлера
рейхсминистру он, как правило, присваивал почетное гене-
ральское звание СС. Меня он также собрался удостоить
высокой чести, и если бы я согласился, то носил бы звание
оберстгруппенфюрера СС, которое соответствовало чину
генерал-полковника. Но я предпочел отказаться и в самых
изысканных выражениях сообщил Гиммлеру, что командо-
вание сухопутных войск, руководство СА и Национал-со-
циалистского автомобильного корпуса уже безуспешно
пытались присвоить мне различные почетные звания. Что-
бы подсластить пилюлю, я напомнил ему, что в свое время
вступил в мангеймский отряд СС — я даже не предполагал,
что не был формально зачислен в его ряды.
Разумеется, Гиммлер удостаивал такое количество выс-
ших должностных лиц генеральскими званиями СС с це-
лью укрепить свое влияние и распространить его на не
имевшие к нему никакого отношения сферы их деятельно-
сти. Я имел все основания не доверять Гиммлеру, так как
рейхсфюрер СС вовсе не отказался от намерений в той или
иной степени подчинить себе органы управления военной
промышленности и уже в 1942 году принялся оказывать
давление на некоторых моих сотрудников. Он явно стре-
503
милея увеличить число концлагерей и перебазировать на их
территорию производственные мощности военных заводов.
Фромм сразу же обратил мое внимание на опасность, ко-
торую таят в себе предложения Гиммлера. Вскоре выясни-
лось, что Гитлер также полностью на моей стороне. Еще до
войны я имел неосторожность разместить заказы на при-
надлежавших СС кирпичных заводах и мастерских по об-
работке гранита и с тех пор старался не иметь с ними
никаких дел. 21 сентября Гитлер разрешил конфликт в мою
пользу и приказал направлять заключенных на военно-
промышленные предприятия; Гиммлеру пришлось хотя бы
на время умерить свои притязания.
Вначале директора заводов жаловались, что заключен-
ные поступают к ним в совершенно изможденном состоя-
нии и уже через несколько месяцев их приходится отправ-
лять обратно в лагерь. На приобретение определенных
профессиональных навыков им требовалось как минимум
две недели; мастеров, способных обучить их, катастрофи-
чески не хватало, и мы просто не могли позволить себе
каждые несколько месяцев повторять заново весь процесс
обучения. После неоднократных жалоб командиры подраз-
делений войск СС, охранявших заключенных, получили
приказ содержать их в более-менее сносных условиях и
увеличить нормы выдачи продовольствия. Вскоре я пред-
принял ряд инспекционных поездок по военным заводам и
сразу же обратил внимание на сытые и довольные лица
работавших там заключенных.
♦ ♦ ♦
Через год, однако, ситуация изменилась, и Гитлер
решил в дальнейшем передать производство ракет в веде-
ние СС.
В течение многих лет в недрах входящей в Гарцский
массив горы Конштейн производились разработки извест-
няка. Перед войной в проложенном сквозь нее туннеле с
несколькими десятками перпендикулярных выработок был
устроен склад стратегически важных химических веществ.
10 декабря 1943 года я осмотрел уже расширенные штоль-
ни, в которых предполагалось наладить производство
504
«Фау-2». Заключенные устанавливали на уже забетониро-
ванном полу станки и прокладывали вдоль стен провода.
Они безучастно смотрели куда-то сквозь меня и сжимали в
ладонях поспешно сорванные с головы сшитые из голубого
тика береты.
Мне никогда не забыть профессора из Пастеровского
института в Париже, который выступал со свидетельскими
показаниями на Нюрнбергском процессе. Он был одним из
тех узников концлагерей, которых направили на этот раке-
тосборочный завод. Ровным, спокойным голосом он рас-
сказывал о царивших на «фабрике смерти» нечеловеческих
условиях. О своих мучителях он говорил не столько с
ненавистью, сколько с удивлением, не понимая, видимо,
что могло превратить их в таких извергов.
При воспоминаниях о событиях тех лет меня всякий
раз охватывает чувство вины. Ведь в тот день со слов
надзирателей я уже узнал, что узники дышали отравленным
воздухом, что им приходилось спать на голом, сыром,
каменном грунте и что смертность среди них поэтому была
очень высока. Я, правда, тут же распорядился немедленно
построить на склоне соседней горы деревянные бараки для
заключенных и выделил для этого необходимое количество
материалов. В остальном же я ограничился тем, что потре-
бовал от коменданта лагеря и его подчиненных немедленно
улучшить условия содержания узников и выдавать им двой-
ной паек. Они заверили меня, что выполнят все мои ука-
зания.
Я успокоился и целый месяц не уделял должного вни-
мания этой проблеме. И лишь когда 13 января 1944 года
отвечавший за медицинское обслуживание сотрудников всех
подразделений моего министерства доктор Пошман в са-
мых мрачных тонах описал мне ситуацию на ракетосбороч-
ном заводе «Миттельверке», я немедленно направил туда
одного из своих начальников управлений. Одновременно и
Пошман принял соответствующие меры. К сожалению, через
несколько дней я тяжело заболел, и многие наши начина-
ния оказались из-за этого неосуществленными. Тем не
менее, 26 мая Пошман доложил мне об отправке не состо-
ящих на военной службе врачей в трудовые лагеря. Разуме-
505
ется, нам тут же стали чинить препятствия. Еще в тот же
день я получил от Роберта Лея выдержанное в чрезвычайно
грубом тоне послание, в котором он резко протестовал
против деятельности Пошмана. Лей утверждал, что меди-
цинское обслуживание трудовых лагерей относится исклю-
чительно к компетенции подчиненных ему ведомств, и с
гневом требовал от меня привлечь Пошмана к дисципли-
нарной ответственности за превышение своих полномочий.
Я тут же написал ему, что не вижу никаких оснований для
выполнения его требований. Ни один из этих шагов я не
предпринимал без согласования с доктором Брандтом и мог
обосновать свою позицию не столько гуманными сообра-
жениями, сколько разумными доводами. Поэтому меня мало
волновала реакция Лея на мое письмо. Я был твердо уве-
рен, что Гитлер не только поставит на место обойденных
нами партийных чиновников, но еще и вдоволь поиздева-
ется над ними.
Однако я так и не дождался от Лея каких-либо ответ-
ных мер. В свою очередь Гиммлер также попытался пока-
зать мне, что может обращаться с любым, даже занимаю-
щим высокий пост человеком так, как ему заблагорассудится.
14 марта 1944 года он приказал арестовать Вернера фон
Брауна и двух его сотрудников. Начальнику центрального
управления сообщили, что они якобы нарушили одно из
моих распоряжений и занимались разработкой сугубо мир-
ных проектов. И действительно, Вернер фон Браун и его
окружение зачастую откровенно обсуждали возможности
использования в отдаленном будущем ракет для доставки
почты с Европейского континента в США и обратно. Им
нравилось давать волю фантазии, и они даже изготовили
чертежи почтовой ракеты. Когда Гитлер навестил меня в
Клессгейме, я воспользовался удобным случаем и добился
от него обещания освободить их. Но только через неделю
они вышли на свободу, и на протяжении шести недель
Гитлер не раз возвращался к этой истории и с угрюмым
видом заявлял, что, желая оказать мне любезность, он
попал в весьма затруднительное положение. Как бы то ни
было, но Гиммлер достиг своей цели. Отныне даже ответ-
ственные руководители ракетного проекта не чувствовали
506
себя в безопасности. Они понимали, что, если кто-нибудь
из них снова будет арестован, я уже не смогу так быстро
добиться его освобождения.
♦ ♦ *
Уже давно Гиммлер добивался создания в системе СС
своего рода огромного концерна. Мне лично казалось, что
Гитлеру эта идея не по душе, и я, как мог, поддерживал
его. Этим, видимо, объяснялось, почему Гиммлер так вел
себя во время моей болезни. За несколько месяцев ему
удалось переубедить Гитлера, и фюрер призвал меня под-
держать проект создания непосредственно подчиненного
руководству СС концерна, включающего в себя предпри-
ятия как добывающей, так и перерабатывающей промыш-
ленности. Он обосновал свое требование довольно стран-
ным аргументом: дескать, при его преемнике у министра
финансов может появиться желание резко сократить фи-
нансирование СС, и эта организация должна обладать
достаточной экономической мощью, чтобы противостоять
этим намерениям.
Произошло то, чего я так сильно опасался. Я, правда,
сумел уговорить Гитлера особо отметить в протоколе сове-
щания, что находящиеся в ведении Гиммлера производ-
ственные мощности «подлежат такому же контролю, что и
все остальные предприятия военной промышленности, иначе
распадется созданная с таким трудом за два года единая
система обеспечения всех родов войск военной продукци-
ей». Несмотря на все заверения Гитлера, я вовсе не был
уверен, что он будет до конца отстаивать свое мнение.
Гиммлер же, бесспорно, вскоре узнал об итогах нашей
встречи и поспешил пригласить меня к себе на виллу в
Берхтесгадене.
Рейхсфюрер СС порой высказывал совершенно фанта-
стические идеи, и Гитлер неоднократно заявлял, что не в
состоянии уследить за безудержным полетом его мыслей и
что многие из них вызывают у него смех. Но при этом
Гиммлер обладал трезвым умом и упорно стремился к до-
стижению вполне определенных политических целей. На
совещаниях Гиммлер всегда был неизменно вежлив со все-
507
ми участниками — правда, порой возникало ощущение, что
вел он себя не вполне искренне, — и старался, чтобы рядом
с ним постоянно присутствовал кто-либо из его офицеров.
Он также имел такое редкое для большинства соратников
Гитлера качество, как способность признать правоту оппо-
нента. Во время дебатов он зачастую уделял излишнее
внимание мелочам, тщательно взвешивал каждое слово и
производил впечатление педанта и формалиста. Очевидно,
его совершенно не волновало мнение окружающих — ведь
из-за этой своей привычки он казался им косным и огра-
ниченным человеком. Секретариат Гиммлера работал с
четкостью отлаженного и хорошо смазанного механизма,
что свидетельствовало скорее об отсутствии у рейхсфюрера
СС ярко выраженных индивидуальных черт; во всяком
случае, мне всегда казалось, что в чрезмерно деловом стиле
работы сотрудников секретариата проявлялся заурядный
характер их шефа. Его машинисток никак нельзя было
назвать хорошенькими, но зато они отличались необычай-
ным усердием и добросовестностью.
Гиммлер изложил мне свою тщательно продуманную
концепцию, свидетельствующую о его далеко идущих пла-
нах. Во время моей болезни, несмотря на активное проти-
водействие Заура, СС завладело предприятиями крупней-
шего военно-промышленного объединения Венгрии —
концерна Манфреда-Вайса. По словам Гиммлера, они дол-
жны были стать организационным ядром его будущей про-
мышленной империи. Рейхсфюрер СС попросил меня ре-
комендовать ему какого-нибудь авторитетного специалиста,
способного оказать помощь в создании такого огромного
концерна. После недолгого раздумья я предложил ему кан-
дидатуру Пауля Плейгера, который в свое время возглавлял
строительство крупных сталелитейных заводов в рамках
программы осуществления четырехлетнего плана. Плейгер
слыл своенравным, энергичным человеком, и я рассчиты-
вал, что он, благодаря своим обширным связям с промыш-
ленниками, сумеет обуздать непомерный аппетит Гиммле-
ра. Но рейхсфюреру СС не понравилось мое предложение,
и в дальнейшем он никогда больше не делился со мной
своими планами.
508
Такие высокопоставленные руководители СС, как Поль,
Юттнер и Бергер, несмотря на жесткую и бескомпромисс-
ную манеру вести переговоры, отличались тем добродуши-
ем, которое свойственно обычно вполне заурядным людям;
они начисто были лишены каких-либо оригинальных черт.
От двух других приближенных Гиммлера, как и от их шефа,
веяло холодом. И Гейдрих, и Каммлер обладали идеальной
арийской внешностью: светлые волосы, голубые глаза, че-
реп удлиненной формы. Одевались они подчеркнуто эле-
гантно, обладали хорошими манерами, могли в любой
момент принять совершенно неожиданное для окружаю-
щих решение и с завидным упорством, преодолевая любое
сопротивление, добиваться его осуществления. Характерно,
что в свое время для выполнения определенных задач Гим-
млер выбрал именно Каммлера. Несмотря на фанатичную
приверженность рейхсфюрера СС национал-социалисти-
ческой доктрине при подборе кадров на руководящие дол-
жности, он совершенно не интересовался партийным ста-
жем кандидата; Гиммлер искал умных, энергичных и
старательных людей — остальное его мало волновало. Вес-
ной 1942 года он добился назначения высокопоставленного
чиновника строительного управления министерства авиа-
ции Каммлера на пост начальника строительного отдела
главного административно-хозяйственного управления СС.
Летом 1943 года благодаря его стараниям на Каммлера
было возложено руководство строительством ракетных за-
водов и полигонов. После этого мне довольно часто дово-
дилось встречаться с ним, и новый подопечный Гиммлера
показал себя решительным человеком, умеющим просчи-
тывать каждый свой шаг и готовым на все ради достижения
намеченной цели.
Гиммлер загрузил его работой, при всяком удобном
случае старался представить Гитлеру в самом выгодном
свете, и вскоре пошли слухи о том, что рейхсфюрер СС
готовит своего протеже на роль моего преемника. Мне
нравились расчетливость и трезвый ум Каммлера, который
при выполнении многих задач был моим партнером, в силу
занимаемой должности — соперником, а по происхожде-
нию, воспитанию и карьере — едва ли не двойником. Он
509
также вырос в зажиточной бюргерской семье, получил
высшее образование, проявил недюжинные способности
при руководстве строительством самых разных объектов,
был замечен и сделал карьеру отнюдь не по своей специ-
альности.
* * *
Во время войны производительность труда на про-
мышленных предприятиях в значительной степени зависе-
ла от того, какой контингент рабочей силы они получали,
Поэтому уже в начале сороковых годов главное админист-
ративно-хозяйственное управление СС втайне приступило
к расширению сети трудовых лагерей, строительство кото-
рых велось все более форсированными темпами. Началь-
ник одного из управлений министерства вооружений Ши-
бер в своей докладной записке от 7 мая 1944 года обратил
мое внимание на стремление руководства СС использовать
находившиеся в его распоряжении контингенты рабочей
силы для экономической экспансии. Кроме того, гестапо
при малейшем нарушении каких-либо правил немедленно
арестовывало трудившихся на наших заводах иностранных
рабочих и направляло их в трудовые лагеря. По подсчетам
моих сотрудников, весной 1944 года нас таким образом
ежемесячно лишали тридцати-сорока тысяч рабочих. По-
этому в представленном мною Гитлеру в начале июня ме-
морандуме говорилось, что «военная промышленность не в
состоянии выдержать ежегодно сокращения контингента
рабочей силы на 500000 человек... тем более, что речь идет
о тех, кого с такими усилиями сумели обучить определен-
ным профессиональным навыкам».
Им следовало «как можно скорее предоставить воз-
можность вернуться к прежним занятиям». Гитлер обещал
обсудить эту проблему с Гиммлером и потом принять окон-
чательное решение. Но Гиммлер в беседах как с Гитлером,
так и со мной упорно отрицал очевидные факты и утвер-
ждал, что ничего подобного не было.
Я также убедился, что сами заключенные очень боя-
лись вновь оказаться в подведомственных СС лагерях. Так,
510
во время осмотра сталелитейного завода в Линце мне сразу
же бросилось в глаза, как свободно расхаживали они по
просторным цехам. Здесь они чувствовали себя наравне с
остальными рабочими, стояли, склонившись над станками,
перетаскивали оборудование или перебрасывались парой
слов с мастерами. Охраняли их не эсэсовцы, а солдаты из
армейских подразделений. При виде группы из двадцати
русских я попросил переводчика выяснить, есть ли у них
претензии. В ответ они дружно замахали руками. В отличие
от изможденных, с трудом державшихся на ногах узников
расположенного в недрах горы Конштейн филиала Бухен-
вальда у этих людей был относительно сытый вид, и, когда
я, как бы между прочим, спросил, не хотят ли они вернуть-
ся обратно в лагерь, на их лицах выразился неподдельный
ужас.
Больше я ни о чем не спрашивал. Когда я теперь
размышляю о своих тогдашних ощущениях, то все больше
убеждаюсь, что был слишком одержим желанием добиться
победы в отчаянной гонке со временем и никакие гуман-
ные соображения не могли заставить меня забыть о произ-
водственных показателях. Один американский историк как-
то сказал, что я любил технику больше, чем людей. Он был
не так уж не прав; вид измученных, страдающих людей
вызывал у меня сочувствие, но это никак не отражалось на
моем поведении. Ни разу я не позволил эмоциям возобла-
дать над разумом и, принимая решения, руководствовался
исключительно соображениями целесообразности. На Нюрн-
бергском процессе меня в основном обвиняли в использо-
вании’ принудительного труда заключенных на военных
заводах.
Наверное, если бы мне удалось вопреки сопротивле-
нию Гиммлера еще больше увеличить число работавших на
наших предприятиях узников концлагерей и тем самым
дать шанс выжить еще тысячам людей, судьи бы сочли, что
данный поступок лишь усугубляет мою вину. Как ни пара-
доксально это звучит, но в таком случае я согласился бы
отсидеть еще несколько лет. Меня, признаться, мало вол-
новали как мотивы, двигавшие членами Международного
511
трибунала, так и возможное отягощение моей участи фак-
тически гуманным поступком — я просто не видел здесь
повода для раздумий. Меня гораздо больше тревожил сле-
дующий вопрос: почему, вглядываясь в лица заключенных,
я так и не смог увидеть истинный облик режима? Тогда я
еще не мог судить его по нравственным законам; я и теперь
иногда спрашиваю себя, кем же был в действительности
этот молодой и ныне мне совершенно чуждый человек,
который в те годы уверенной походкой проходил по цехам
Линцского сталелитейного завода или рассматривал распо-
ложенные в штольнях горы Конштейн производственные
помещения «Миттельверке».
Как-то летом 1944 года меня навестил мой близкий
друг, гаулейтер Нижней Силезии Карл Ханке. Прежде он
много рассказывал мне о сражениях в Польше и Франции,
об убитых и раненых солдатах и офицерах, о том, как
мучительно больно смотреть на муки и страдания людей, и
я считал его добросердечным человеком. В этот раз он
буквально рухнул в одно из стоявших в моем кабинете
обшитых зеленой кожей кресел и, запинаясь, принялся
умолять меня никогда не принимать приглашения осмот-
реть расположенный на территории гау Верхняя Силезия
концлагерь. Он лично не имеет права, да и не в силах
рассказать, что там творится.
Я никогда больше не говорил на эту тему ни с ним, ни
с Гитлером, ни с Гиммлером, ни со своими близкими
друзьями. Я не пытался выяснить какие-либо подробности,
а предпочел вообще ничего не знать об Освенциме —
Ханке, безусловно, говорил именно о нем. Как только он
предостерег меня, я вновь бессознательно попытался снять
с себя ответственность. Об этих минутах я вспомнил в
Нюрнберге, когда заявил, стоя перед Международным три-
буналом, что я также причастен к совершенным по прика-
зам правителей рейха преступлениям, так как принадлежал
к его высшему политическому руководству. Я не мог уйти
также от моральной ответственности, ибо предпочитал за-
крыть глаза на террор и бесчинства, поскольку боялся, что
тогда мне придется сделать соответствующие выводы. И ни
один из совершенных в последние годы войны добрых
512
поступков не может компенсировать мое аморальное пове-
дение. К тому же я понимал, что веду себя безнравственно.
Именно поэтому я до сих пор чувствую свою личную вину
за Освенцим.
26
Операция «Валькирия»
Однажды, когда мой самолет низко кружил над разва-
линами завода по производству синтетического горючего, я
был просто поражен меткостью пилотов союзной авиации.
Мне стало страшно при одной лишь мысли о том, что им
ничего не стоит за день разбомбить все мосты через Рейн.
Эксперты, внимательно изучившие четкие и детально про-
работанные аэрофотоснимки изрытой огромными воронка-
ми территории завода, полностью подтвердили мои опасе-
ния. Я спешно отправил в район расположения мостов
нужное количество опорных стальных балок для быстрого
в случае необходимости их восстановления и приказал из-
готовить десять паромов.
Через десять дней — 29 мая 1944 года — я с тревогой
писал Йодлю: «Сбрасываемые с вражеских самолетов бом-
бы в последнее время ложатся с такой плотностью, что
приходится признать: их летчики значительно усовершен-
ствовали свое мастерство и теперь вполне могут разрушить
все мосты через Рейн. И в каком мы окажемся положении,
если противник перережет все коммуникации наших ар-
мий, дислоцированных на территории западноевропейских
стран, и высадит свои войска не в районе Атлантического
вала, а на побережье Северного моря? Он вполне может
осуществить эту десантную операцию, так как его авиация
уже добилась там полного превосходства в воздухе. Во
всяком случае, он понесет тогда гораздо меньшие потери,
чем при штурме Атлантического вала».
На территории своей собственной страны мы не рас-
полагали сколько-нибудь значительными войсковыми со-
единениями, и я всерьез опасался, что события будут раз-
виваться в следующей последовательности: противник
513
выбрасывает воздушные десанты на аэродромы Гамбурга и
Бремена, затем его небольшие по численности подразделе-
ния захватывают порты этих городов, где высаживаются
мощные армейские группировки, которые, практически не
встречая сопротивления, продвигаются к Берлину. Мосты
через Рейн разрушены, его воды преграждают путь армиям
Западного фронта, а армии Восточного фронта ведут тяже-
лые оборонительные бои и, ко всему прочему, из-за слиш-
ком больших расстояний не могут быть своевременно пе-
реброшены на помощь столичному гарнизону.
Одним словом, в своих предположениях я исходил из
того, что вражеские военачальники — люди такого же аван-
тюрного склада, что и Гитлер. И если Йодль с иронией
заявил мне в Оберзальцберге, что я, видимо, решил ко
всему прочему снискать еще и лавры стратега, то Гитлер,
напротив, весьма серьезно отнесся к моим опасениям. 5
июня Йодль отметил в своем служебном дневнике: «На
территории Германии следует создать организационно-штаб-
ной костяк новых дивизий, в состав которых в экстренном
случае могут влиться отпускники. Шпеер намерен ударны-
ми темпами изготовить для них вооружение. 300000 отпуск-
ников — это примерно 10-12 дивизий».
Ни Йодль, ни я не знали, что уже давно приняты меры
для претворения в жизнь этой идеи. Были даже составлены
подробные инструкции о порядке проведения операции
«Валькирия», план которой был разработан еще в мае 1942
года. Он предусматривал быструю мобилизацию сил резерв-
ной армии в случае возникновения беспорядков в тылу.
Теперь же Гитлер вдруг проявил интерес к этому плану и
даже провел 7 июня в Оберзальцберге совещание, в кото-
ром наряду с Кейтелем и Фроммом принял также участие
полковник Штауффенберг.
Его кандидатуру на пост начальника штаба резервной
армии предложил не кто иной, как главный адъютант Гит-
лера генерал Шмундт. Он полагал, что граф Штауффенберг
сумеет пробудить энергию в уже изрядно уставшем и утра-
тившем былую активность Фромме. По словам Шмундта,
Штауффенберг заслуженно считался одним из самых спо-
собных и опытных офицеров вермахта. Даже Гитлер не-
514
однократно призывал меня к тесному сотрудничеству с
ним. Штауффенберг не утратил своеобразного юношеского
обаяния, даже тяжелые ранения (он потерял на фронте
руку и глаз) не исказили его облик и не отразились на
характере. Общение с такими, казалось бы, совершенно
несхожими людьми, как члены сложившегося вокруг Сте-
фана Георге кружка и офицеры генерального штаба, на-
всегда оставило след в нем. После свершения им героичес-
кого и отныне навсегда связанного с его именем поступка
я часто размышлял о Штауффенберге и пришел к выводу,
что лучше всего о таких, как он, сказал Гёльдерлин: «Их
характер поражает своей противоестественностью, но не
следует забывать об обстоятельствах, вынудивших их под
напускной суровостью скрывать добрую и нежную душу».
* * *
6 и 8 июля состоялось еще два совещания. В жилых
апартаментах «Бергхофа» за стоявшим возле огромного —
во всю стену — окна круглым столом расселись Гитлер,
Кейтель, Фромм и сопровождавшие их генералы и офице-
ры; прямо рядом со мной занял место Штауффенберг, ни
на минуту не расстававшийся с туго набитым портфелем.
Он подробно рассказал о плане операции «Валькирия».
Гитлер очень внимательно слушал его, а затем после недол-
гих дебатов одобрил почти все предложенные им меры. Он
не стал возражать против предложения передать в случае
начала военных действий на территории рейха всю испол-
нительную власть командующим военными округами и ос-
тавить за гаулейтерами только право совещательного голо-
са. Было прямо сказано, что командные инстанции вермахта
могут давать указания чиновникам государственного аппа-
рата и магистратов, не испрашивая предварительно разре-
шения местных партийных руководителей.
* * *
Уж не знаю, было ли так спланировано заранее, или же
все произошло по воле случая, но Штауффенберг был
далеко не единственным из главных причастных к заговору
генералов и офицеров, кто в те дни оказался в Берхтесга-
515
дене. Как мне стало известно лишь теперь, именно тогда
они приняли окончательное решение убить Гитлера, и
начальник организационного отдела штаба верховного глав-
нокомандования генерал-майор Гельмут Штиф уже раздо-
был мину замедленного действия с кислотным взрывате-
лем. 8 июля после долгих и бесплодных переговоров с
Кейтелем о призыве на военную службу ранее получивших
бронь рабочих я встретился для обсуждения этой проблемы
с генералом Фридрихом Ольбрихтом. Как обычно, он сразу
же принялся жаловаться на трудности, возникшие из-за
искусственного разделения вермахта на четыре рода войск.
Он привел ряд конкретных примеров вопиющих неурядиц
и заявил, что, если бы удалось вернуться к прежнему по-
ложению, сухопутные войска сразу бы пополнились сотня-
ми тысяч молодых солдат из рядов военно-воздушных сил.
На следующий день я встретился в «Берхтесгаденском
подворье» с генерал-квартирмейстером Эдуардом Вагне-
ром, генералом для особых поручений при начальнике ге-
нерального штаба Фрицем Линдеманом, командующим
войсками связи Эрихом Фельгибелем и Гельмутом Шти-
фом. Все они были причастны к заговору, и уже в ближай-
шие месяцы никому из них не суждено было остаться в
живых. Может быть, именно потому, что уже никакая сила
не могла отвратить их от принятого после долгих колеба-
ний решения совершить государственный переворот, они и
пребывали в веселом расположении духа и не желали при-
знавать серьезность ситуации. Сухие слова протокола не
отражали моего недоумения по поводу столь легкомыслен-
ного отношения к почти безнадежному для нас положению
на фронтах: «Генерал-квартирмейстер полагает, что все
трудности легко преодолимы... Генералы оценивают поло-
жение на Восточном фронте довольно оптимистически и
не видят оснований для беспокойства».
Еще две недели тому назад Вагнер изображал ситуа-
цию в самых мрачных тонах и, предвидя неизбежность
дальнейшего отступления наших войск, требовал от руко-
водителей военной промышленности обеспечить их таким
количеством вооружения, которое она была просто не в
состоянии изготовить. Ныне я глубоко убежден, что делал
516
он это с целью доказать Гитлеру, что армия испытывает
катастрофическую нехватку вооружения, и тем самым ис-
подволь внушал ему мысль о неотвратимости поражения.
Как-то присутствовавший на одном из совещаний Заур при
полной поддержке Гитлера как школьника отчитал гене-
рал-квартирмейстера, который был гораздо старше его.
Теперь же я воспользовался моментом, извинился перед
Вагнером за поведение моего сотрудника и заверил генера-
ла в своей неизменной симпатии к нему. Но он, как выяс-
нилось, уже давно забыл об этом сперва так расстроившем
его инциденте.
Мы подробно обсудили негативные последствия по-
спешных и плохо продуманных оперативных приказов и
пришли к выводу, что штаб верховного главнокомандова-
ния в значительной степени утратил контроль над ситуаци-
ей. Генерал Фельгибель рассказал, что наличие у каждого
из родов войск собственной системы связи требует исполь-
зования неимоверного количества обслуживающих их сол-
дат и огромных дополнительных расходов. Он пытался
доказать Гитлеру, что, даже если отбросить заботу об эко-
номии, все равно гораздо разумнее было бы проложить,
скажем, от Афин или Лапландии не две линии связи,
соединяющие дислоцированные там соединения сухопут-
ных войск и военно-воздушных сил с их высшими команд-
ными инстанциями, а одну, но гораздо более мощную и
способную выдержать любую перегрузку. Гитлер категори-
чески отверг его предложение. Я также на нескольких
примерах из своей практики доказал преимущество единой
системы управления производством вооружения для всех
родов войск.
Хотя я с редкой для того времени откровенностью
обсуждал с заговорщиками многие проблемы, мне ничего
не удалось узнать об их намерениях. Лишь один-единствен-
ный раз я заподозрил, что готовится какая-то акция, но
повод для этого мне дали отнюдь не беседы с ними, а
реплика Гиммлера. Как-то поздней осенью 1943 года во
время своего очередного пребывания в ставке я вышел
подышать свежим воздухом и увидел неторопливо прогули-
вающегося Гитлера в длинном кожаном пальто. На шаг
517
отстав от него, чуть согнувшись, шел рейхсфюрер СС. Они
остановились неподалеку, и я стал невольным свидетелем
их разговора. Первое, что я услышал, были слова Гиммле-
ра: «Итак, мой фюрер, я поговорю с «серым кардиналом»
и сделаю вид, что я с ними заодно. Вы не возражаете?»
Гитлер молча кивнул. «Они явно что-то затевают. Может
быть, мне удастся войти к ним в доверие и выведать их
коварные замыслы. И если, мой фюрер, к вам из какого-
либо еще источника поступят сведения о готовящемся за-
говоре, вы теперь будете знать, почему я так поступил».
Гитлер жестом выразил согласие и, повернув голову в сто-
рону Гиммлера, сказал: «Ну разумеется, я вам полностью
доверяю». У одного из адъютантов я попытался выяснить,
кто скрывается под прозвищем «серый кардинал». «Да это
же министр финансов Пруссии Попитц!» — ответил он.
♦ * ♦
Порой мне кажется, что накануне этих в высшей сте-
пени драматических событий судьбой еще не было оконча-
тельно предрешено, где мне следует находиться 20 июля: на
Бендлерштрассе, то есть в непосредственной близости от
главных участников заговора, в штаб-квартире абвера или
в особняке Геббельса. 17 июля Фромм через Штауффен-
берга пригласил меня через три дня приехать к нему на
Бендлерштрассе, чтобы вместе пообедать, а затем провести
небольшое совещание. Я был вынужден отказаться, так как
именно около полудня 20 июля должен был выступить с
докладом перед весьма солидной аудиторией, состоящей из
представителей имперского правительства и финансово-
промышленных кругов. Мой отказ отнюдь не обескуражил
начальника штаба резервной армии, и он еще более на-
стойчиво принялся уговаривать меня принять приглашение
Фромма: дескать, я ему очень нужен. Но я опасался, что
после долгого и наверняка утомительного выступления уже
не смогу обсудить с генералом столь важную тему, как
положение на военных заводах — такой разговор требовал
слишком больших усилий, - и во второй раз вежливо, но
решительно отклонил предложение Фромма.
Геббельс предоставил в распоряжение участников со-
518
вещания поражавший великолепием конференц-зал своего
министерства, стенная роспись в котором была выполнена
еще Шинкелем. Около одиннадцати я взошел на трибуну,
окинув взглядом застывших в напряженном ожидании при-
мерно двести человек; послушать мой доклад пришли все
находившиеся в тот момент в Берлине министры, статс-
секретари и высокопоставленные чиновники — словом, вся
столичная политическая элита. Начал я со ставшего тогда
уже почти ритуальным и провозглашаемого едва ли не
повсеместно призыва к труженикам тыла приложить все
силы и обеспечить потребности вермахта. Произнес я его
чисто механически, без всякого пафоса и не менее буднич-
ным тоном принялся рассказывать о положении в военной
промышленности. Развешанные по стенам графики и схе-
мы позволяли присутствующим получить конкретное пред-
ставление об объемах производства вооружений.
Примерно в то же самое время, когда я закончил свой
доклад и Геббельс сменил меня на трибуне, чтобы как
хозяин дома выступить с заключительной речью, грохот
разорвал тишину в расположенной неподалеку от Растен-
бурга ставке Гитлера. Это детонировал гекситовый заряд
взрывного устройства, пронесенного туда Штауффенбер-
гом в своем портфеле. Если бы мятежники проявили боль-
ше расторопности, то могли бы не только совершить поку-
шение на Гитлера, но и арестовать чуть ли не всех
рейхсминистров и многих руководящих сотрудников их
ведомств. Для этого вполне достаточно было бы прислать
к министерству пропаганды пресловутого лейтенанта с де-
сятью солдатами. Геббельс пока еще ни о чем не подозре-
вал и, сойдя с трибуны, пригласил нас с Функом к себе в
кабинет. В последнее время стоило нам только собраться
втроем, как мы немедленно заводили разговор об упущен-
ных или пока еще не использованных возможностях моби-
лизации тыловых ресурсов. В этот раз мы также начали
обсуждать эту проблему, как вдруг из висевшего на стене
репродуктора прозвучало: «Господина министра срочно
вызывает ставка. У аппарата доктор Дитрих». Геббельс нажал
на клавишу: «Переключите на мой кабинет». Затем он
подошел к огромному письменному столу и снял трубку
519
телефона: «Доктор Дитрих? Геббельс слушает... Покушение
на фюрера? Только что?.. Значит, фюрер жив? Так-так, в
домике Шпеера, понятно. Уже известны какие-нибудь под-
робности? Фюрер предполагает, что это дело рук рабочих
из «организации Тодта»?!» Дитрих, видимо, не мог больше
продолжать разговор, и Геббельс с явным сожалением на-
жал на рычажки. Мы еще не знали, что взрыв в ставке
Гитлера означал начало операции «Валькирия», план кото-
рой заговорщики вот уже несколько месяцев откровенно
обсуждали даже с Гитлером. Ведь формально речь шла
всего лишь о мобилизации частей резервной армии для
борьбы с беспорядками в тылу.
«Этого только не хватало», — мельком подумал я, когда
Геббельс вкратце пересказал нам содержание своего разго-
вора с Дитрихом и еще раз недвусмысленно заявил, что
подозрение падает на рабочих из «организации Тодта».
Ведь если это предположение подтвердится, Борман немед-
ленно начнет снова плести интриги и распускать всякие
сплетни, чтобы окончательно запятнать мою рейутацию.
Геббельс уже сейчас был крайне раздражен тем, что я так
и не смог толком ответить на его вопросы, подверглись ли
эти люди тщательной проверке и был ли над ними в ставке
установлен строгий контроль. Я лишь сообщил ему, что
несколько сотен рабочих охрана каждый день пропускала в
«запретную зону №1», поскольку им было поручено укре-
пить стены и покрытия бункера Гитлера. Именно поэтому
Гитлер временно избрал для проведения оперативных сове-
щаний отведенное мне фанерное строение барачного типа.
В мое отсутствие оно так и так пустовало, и, кроме того,
ни в одном другом помещении ставки не могло собраться
большое количество человек. Геббельс осуждающе посмот-
рел на меня и, качая головой, сказал, что при таком лег-
комысленном отношении к мерам безопасности довольно
легко проникнуть на эту, казалось бы, самую охраняемую
в мире территорию. «Какой смысл тогда устанавливать
заграждения и на каждом шагу проверять документы?» -
воскликнул он с таким видом, словно человек, отвечавший
за безопасность Гитлера, и впрямь присутствовал среди
нас.
520
После этих слов Геббельс поспешил удалиться: его,
как, впрочем, и меня, даже покушение на фюрера не могло
освободить от исполнения своих прямых обязанностей. В
министерстве меня уже ждал бывший адъютант Гитлера от
сухопутных войск, а ныне командир одной из фронтовых
частей полковник Энгель. Меня очень интересовало его
мнение о выдвинутом мной в одном из меморандумов
предложении назначить своего рода «второго диктатора».
Предполагалось, что наделенный чрезвычайными полно-
мочиями один из высших военачальников без колебаний и
не опасаясь подорвать чей-то авторитет покончит с нераз-
берихой и предельно упростит организационную структуру
вермахта. Машинально я датировал меморандум двадцатым
июля, хотя составил его уже несколько дней тому назад, и
высказал в нем идеи, которые подробно обсуждал с главны-
ми участниками заговора.
Мне даже в голову не пришло совершить такой эле-
ментарный поступок, как позвонить в ставку и узнать все
подробности. Видимо, я понимал, что мой звонок вызовет
там еще большую суматоху, кроме того, я чувствовал, что
не стоит лишний раз напоминать о себе, — ведь подозрение
в совершении покушения пало на рабочих из подведом-
ственной мне организации. После обеда у меня была наме-
чена встреча с посланником Клодиусом из министерства
иностранных дел, и, наскоро перекусив, я приступил к
обсуждению к ним проблемы «обеспечения бесперебойной
поставки румынской нефти». В разгар беседы позвонил
Геббельс. Я никак не ожидал, что у него может быть такой
хриплый, дрожащий от волнения голос: «Я прошу вас ос-
тавить все дела и немедленно приехать ко мне! Нет, по
телефону я ничего не могу рассказать». Естественно, я тут
же прервал совещание и около пяти часов подъехал к
возвышавшемуся чуть южнее Бранденбургских ворот вели-
чественному зданию — особняку министра пропаганды.
Геббельс встретил меня на пороге своего расположенного
на втором этаже кабинета и сразу же ошеломил совершен-
но потрясающей новостью: «Из ставки сообщили, что на
всей территории рейха происходит военный переворот.
Ситуация очень сложная, и я хотел бы, чтобы вы сейчас
521
были рядом со мной. Я склонен к поспешным решениям,
а вы человек более уравновешенный и, если потребуется,
сможете меня всегда поправить. Мы обязаны обдумать
каждый свой шаг».
Это известие взволновало меня не меньше, чем Геб-
бельса. Я сразу же вспомнил, что неоднократно встречался
со многими военачальниками, и, о чем бы мы ни говори-
ли — о безнадежном положении на всех фронтах, удачно
осуществленной западными союзниками высадке в Нор-
мандии, подавляющем превосходстве Красной Армии или
значительном снижении производства горючего — из на-
ших уст то и дело звучали очень резкие высказывания в
адрес Гитлера. Мы единодушно осуждали его за дилетан-
тизм, бессмысленные решения, непрерывные оскорбления
и унижения занимающих командные посты генералов, по-
стоянные кадровые перетасовки с увольнениями в отставку
и понижениями в должности. Я, правда, никак не ожидал,
что попытку свергнуть нацистский режим предпримут имен-
но Штауффенберг, Ольбрихт, Штиф и офицеры из их окру-
жения. Скорее уж поднять мятеж мог такой импульсивный
и вспыльчивый человек, как Гудериан. Позднее выясни-
лось, что Геббельс уже тогда знал: следствие установило
полную непричастность к покушению рабочих из «органи-
зации Тодта», и подозрение пало теперь на Штауффенбер-
га. Но Геббельс ничего мне не сказал и даже не счел
нужным поставить меня в известность о своем недавнем
разговоре с Гитлером.
Тогда мне казалось, что, какими бы благородными
мотивами ни руководствовались заговорщики, их выступ-
ление в такой трудный момент могло иметь для нас только
катастрофические последствия. Поэтому Геббельс мог пол-
ностью рассчитывать на мою поддержку.
Я подошел к выходившему на улицу окну и обомлел:
солдаты в полном походном снаряжении - на голове каски,
за поясом гранаты, в руках автоматы наизготовку, — раз-
бившись на маленькие группы, быстро продвигались к Бран-
денбургским воротам. Затем они установили там пулеметы
и перекрыли проезд всем видам транспорта. Двое солдат
встали у входа в парк Тиргартен. Я позвал Геббельса, он
522
мельком взглянул в окно и быстро удалился в примыкав-
шую к кабинету спальню. Сквозь приоткрытую дверь я
разглядел, как он трясущимися руками вынул из маленькой
коробочки несколько ампул и сунул их в карман пиджака.
Почувствовав мой взгляд, он обернулся и, с трудом сдержи-
вая волнение, пробормотал: «На крайний случай».
Геббельс послал адъютанта выяснить, какие конкретно
приказы получили солдаты, но они отказались с ним раз-
говаривать. По словам адъютанта, один из солдат, охраняв-
ших вход в парк, небрежно процедил сквозь зубы: «Сюда
никто не войдет, а оттуда никто не выйдет».
Геббельс лихорадочно накручивал диск телефона, пы-
таясь дозвониться в различные партийные и государствен-
ные учреждения. От полученных сведений у нас обоих
голова шла кругом. Так, например, он узнал, что к Берлину
приближаются якобы уже не только части Потсдамского
гарнизона, но и войска многих военных округов. Я же,
несмотря на крайне отрицательное отношение к попытке
переворота, вдруг впал в апатию и воспринимал происхо-
дившие вокруг события со странным ощущением своей
полной непричастности к ним. Геббельс же заметно нерв-
ничал, хотя старался держать себя в руках. Он как бы давал
понять, что убежден в неотвратимости поражения мятеж-
ников, хотя, когда какое-то время наше положение каза-
лось почти безнадежным, явно пал духом. Министра про-^
паганды несколько обнадеживало то обстоятельство, что
заговорщики не отключили его телефон и не выступили по
радио с обращением к народу. Геббельс пришел к выводу,
что они колеблются и не решаются предпринять решитель-
ные меры. Действительно, было совершенно непонятно,
почему мятежники не взяли под контроль узлы связи, хотя,
судя по составленному за несколько недель и четко распи-
санному по времени плану, они намеревались не только
арестовать Геббельса, но и занять Берлинскую телефонную
станцию, Центральный телеграф, Главный узел связи СС,
Дом радио и его расположенные вокруг столицы трансля-
ционные передатчики. Одного взвода солдат было бы дос-
таточно для ареста Геббельса. Мы бы не смогли оказать
сопротивления: в особняке министра пропаганды имелось
523
всего несколько пистолетов. Геббельс наверняка отказался
бы подчиниться и принял бы яд; не зря он держал наготове
ампулы с цианистым калием. Таким образом заговорщики
с легкостью бы избавились от своего самого способного и
опасного противника.
Мы могли использовать для подавления мятежа только
находившиеся в распоряжении Гиммлера и считавшиеся
самыми надежными войска СС. Самое удивительное, что в
эти решающие часы Геббельс никак не мог связаться с
ним. Рейхсфюрер СС внезапно куда-то исчез, и Геббельс
никак не мог объяснить его поведение. Он даже заподозрил
Гиммлера в измене, и высказанные им в адрес рейхсфюрера
СС и министра внутренних дел столь же тяжкие обвинения
явились для меня наиболее убедительным подтверждением
шаткости нашего положения.
Мне Геббельс, видимо, также не слишком доверял. Во
всяком случае, перед тем как в очередной раз набрать
номер телефона какого-то учреждения, он вдруг попросил
меня выйти в соседнюю комнату. Тогда мне стало оконча-
тельно ясно, что он не столько нуждался в моей поддержке,
сколько просто решил присмотреть за мной; к тому же
теперь в числе подозреваемых в организации покушения
оказался непосредственный начальник Штауффенберга
Фромм. Геббельс знал о моей дружбе с командующим
резервной армией, которого он уже давно называл не иначе
как «врагом партии».
Я сразу же вспомнил об этом и, попрощавшись с
Геббельсом, попросил соединить меня с телефонным узлом
на Бендлерштрассе. «Генерал-полковника Фромма нет на
месте», — последовал ответ. Позднее я узнал, что в тот
момент арестованный мятежниками Фромм сидел взаперти
в соседней со своим кабинетом комнате. «Соедините меня
с его адъютантом, - потребовал я и узнал, что его номер
не отвечает. - Тогда с генералом Ольбрихтом». В трубке
сразу же послышался его приятный голос. «Что там у вас
стряслось, господин генерал? — несмотря на серьезность
ситуации, я не изменил привычке и, как обычно, разгова-
ривал с ним шутливым тоном. — Мы тут с Геббельсом
проводили небольшое совещание, я уже собирался было
524
уехать — дел, сами знаете, невпроворот, - и на тебе, сол-
даты меня не выпускают». Ольбрихт поспешил извиниться:
«Произошла ошибка. О вас даже речи не было. Сейчас я
все улажу». Я хотел было задать ему вопрос, но в мембране
уже зазвучали короткие гудки. Я не стал подробно расска-
зывать Геббельсу о нашем разговоре. Его содержание и
интонация свидетельствовали о моих дружеских отношени-
ях с Ольбрихтом, и Геббельс вполне мог предположить, что
мы сговорились. Тогда бы он окончательно перестал дове-
рять мне.
Пока я разговаривал с Ольбрихтом, к Геббельсу зашел
заместитель гаулейтера Берлина Шах и рассказал буквально
следующее: его знакомый — некто Хаген, который ранее
служил в оцепившем сейчас правительственный квартал
караульном батальоне, - ручается, что его командир, майор
Ремер, убежденный национал-социалист. Хаген уже привез
Ремера сюда на мотоцикле, и теперь майор ожидает ауди-
енции в приемной. Он, дескать, хочет получить объяснения
лично от министра пропаганды. Геббельс немедленно сно-
ва пригласил меня к себе. Он был твердо убежден в том, что
сумеет привлечь майора на свою сторону, и почему-то
хотел сделать это непременно в моем присутствии. Геб-
бельс особо подчеркнул, что уже сообщил Гитлеру о пред-
стоящей беседе и тот с нетерпением ожидает в ставке ее
результатов и в любой момент готов поговорить с майором.
Когда Ремер появился на пороге кабинета, Геббельс
заметно успокоился и пребывал уже не в таком возбужден-
но-нервном состоянии. Казалось бы, он сумел убедить себя
в том, что исход мятежа предрешен, а значит, в его соб-
ственной судьбе также не предвидится никаких резких
перемен. Всем своим видом он явно старался показать, что
не следует излишне драматизировать ситуацию и что через
несколько минут станет окончательно ясно: попытка пере-
ворота потерпела полный провал.
Геббельс сразу же напомнил Ремеру о данной им при-
сяге. Майор ответил, что действительно поклялся в верно-
сти фюреру и партии, но после смерти Гитлера обязан
исполнять приказы только генерал-лейтенанта фон Хазе. И
тогда Геббельс привел самый убедительный аргумент: «Фю-
525
pep жив!» Геббельс говорил непрерывно, не давая ошелом-
ленному Ремеру прийти в себя: «Он жив! Несколько минут
тому назад я разговаривал с ним! Клика честолюбивых
генералов попыталась совершить военный переворот! Как
они посмели! Такого гнусного преступления история еще
не знала!» Известие о том, что Гитлер жив, избавило ока-
завшегося в весьма затруднительном положении майора от
всех сомнений. Он улыбнулся и пристально посмотрел на
нас, словно ожидая подтверждения таких отрадных для
него слов. Геббельс напомнил ему об историческом момен-
те и об огромной ответственности перед историей, которая
ныне тяжким бременем легла на его сильные плечи: дес-
кать, редко судьба дает такой шанс и нужно попытаться не
упустить его. Выражение лица Ремера мгновенно измени-
лось, и тот, кто в эти секунды наблюдал за ним, мог быть
уверен: Геббельс одержал победу. Теперь министр пропа-
ганды выложил свой главный козырь: «Я дам вам сейчас
возможность поговорить с фюрером, но учтите: он может
отменить приказ вашего непосредственного начальника».
Последние слова Геббельс произнес с оттенком пренебре-
жения.
Позвонить в ставку не составило никакого труда: в
свое время от особняка Геббельса была проложена специ-
альная линия дальней связи. Даже минуты не прошло, как
Гитлер подошел к телефону, и Геббельс, вкратце обрисовав
ситуацию, передал трубку Ремеру. Майор тут же узнал
голос фюрера. Он невольно встал по стойке «смирно» и,
как заведенный, повторял: «Так точно, мой фюрер... Так
точно! Слушаюсь, мой фюрер!»
Затем Геббельс снова взял трубку, и Гитлер рассказал
ему, чем закончился разговор с Ремером: все воинские
части в Берлине переходят в распоряжение майора, кото-
рый также обязан неукоснительно выполнять указания
министра пропаганды. Таким образом, можно сказать, что
причиной поражения заговорщиков послужило наличие
всего лишь одного исправного телефонного кабеля. Геб-
бельс решил немедленно предпринять активные контрмеры
и приказал собрать в саду своего особняка всех солдат
караульного батальона.
526
Однако пока еще было рано говорить о полном подав-
лении мятежа. Поэтому около семи вечера Геббельс прика-
зал передать по радио сообщение о неудачном покушении
на Гитлера и особо подчеркнуть в нем, что фюрер жив и
уже вновь приступил к исполнению своих обязанностей.
Заговорщикам дорого обошлись их нерешительность и
пренебрежение такими техническими достижениями, как
телефон и радио.
Неожиданно выяснилось, что мы рано обрадовались
победе. Прибытие на Фербеллинскую площадь танковой
бригады, отказавшейся выполнять приказы Ремера, сразу
же поставило под сомнение успех проведенных нами ак-
ций. Ее командир заявил, что подчиняется только генерал-
полковнику Гудериану. «За малейшее неповиновение —
расстрел на месте!» — лаконично и по-армейски четко
закончил он свою короткую речь. Геббельсу нечего было
противопоставить этому полностью укомплектованному,
оснащенному по штатам военного времени и поэтому об-
ладавшему огромной боевой мощью соединению. Поэтому
от позиции его командира тогда полностью зависела наша
судьба.
Пока было неясно, на чьей стороне танкисты. Геб-
бельс и Ремер не исключали, что Гудериан также причастен
к заговору. Но я хорошо знал командира бригады полков-
ника Болбринкера и немедленно попытался связаться с
ним по телефону. Его ответ успокоил ,меня: он привел
танки на площадь для подавления мятежа.
Тем временем состоявший в основном из старослужа-
щих солдат караульный батальон выстроился в саду особ-
няка, и Геббельс, перед тем как выйти к ним, с самодоволь-
ным видом заявил: «Если мне удастся их переубедить,
считайте, что мы победили. А теперь смотрите, как я буду
их приручать». Уже стемнело, мглу прореживал только
падавший из приоткрытой двери в сад луч света. Министр
пропаганды держал себя очень уверенно и вообще вел себя
так, словно победа уже одержана и лавры победителя при-
надлежат сегодня ему одному. Однако следует отдать ему
должное: он мгновенно сумел привлечь к себе внимание.
Его представлявшая собой, в сущности, лишь набор пусто-
527
порожних фраз и общих слов речь удивительным образом
глубоко тронула солдат. Я внимательно вгляделся в их лица
и понял, что выступление Геббельса произвело на них
очень сильное впечатление.
Около одиннадцати в отведенной мне комнате появил-
ся полковник Болбринкер и сообщил, что освобожденный
из-под ареста Фромм намерен учинить, по сути дела, само-
суд над попавшими к нему в руки заговорщиками. Я сразу
же понял, что тем самым он только навлечет на себя
тяжкие подозрения; к тому же я полагал, что лишь Гитлер
вправе решать дальнейшую судьбу этих людей. В начале
первого я вместе с Ремером и Болбринкером отправился на
Бендлерштрассе, чтобы предотвратить экзекуцию. Посреди
погруженного во мрак Берлина ярко освещенное фарами —
с них недавно сняли маскировочные щитки — стоявших во
дворе грузовиков здание ОКВ производило нереальное и
совершенно жуткое впечатление. Казалось, здесь происхо-
дят съемки фильма и лучи «юпитеров» высветили установ-
ленную в темном павильоне декорацию. Здание казалось
еще более огромным из-за отбрасываемых длинных, похо-
жих на мечи теней.
У поворота на Тиргартенштрассе офицер СС жестом
приказал моему шоферу остановиться у бордюра тротуара.
Под деревьями, почти неразличимые в темноте, стояли в
окружении множества младших чинов СС начальник РСХА
Кальтенбруннер и снискавший славу освободителя Муссо-
лини Отто Скорцени. Никто из них не щелкнул, как обыч-
но, с подчеркнуто молодцеватым видом каблуками в знак
приветствия, они лишь молча склонили головы и вообще
старались держаться незаметно: говорили чуть ли не шепо-
том и больше всего походили сейчас на участников траур-
ной церемонии. Я объяснил Кальтебруннеру, что приехал
сюда с целью помешать Фромму расправиться с нескольки-
ми главными участниками заговора. Я ожидал, что Каль-
тенбруннер и Скорцени если и не обрушатся с резкими
нападками на давнего конкурента СС — армию, то, по
крайней мере, не будут скрывать своего ликования - ведь
в данной ситуации сухопутные войска действительно за-
пятнали себя позором. Но в ответ я услышал, что эти
528
события их, в общем-то, никак не касаются: «Мы ни в коем
случае не собираемся проводить какие-либо акции без со-
гласования с армейским командованием и уж тем более не
намерены посягать на его права. А потом, ведь военно-
полевой суд уже вынес свой приговор». Затем Кальтенбрун-
нер с излишней поспешностью принялся заверять меня в
том, что части СС не получали приказа подавить мятеж или
привести в исполнение приговор трибунала. Он, дескать,
запретил своим людям даже переступать порог здания ОКВ,
так как это может ухудшить и без того крайне напряжен-
ные отношения с армией. Но вскоре выяснилось, что вы-
сокопоставленные руководители СС просто дожидались
благоприятного момента и отнюдь не собирались и далее
руководствоваться этими тактическими соображениями. Уже
через несколько часов карательный аппарат СС проводил
повальные обыски и аресты на всей территории рейха. В
первую очередь репрессиям подверглись, естественно, уча-
ствовавшие в заговоре офицеры сухопутных войск.
Едва Кальтенбруннер закончил говорить, как на фоне
ярко освещенного здания возник гигантский силуэт чело-
века. Облаченный в парадную форму огромного роста ге-
нерал тяжелой поступью приближался к нам. Я сразу узнал
Фромма и, быстро распрощавшись с Кальтенбруннером,
поспешил навстречу командующему резервной армией.
«Мятеж подавлен, — тщательно выговаривая каждое слово,
произнес Фромм, и чувствовалось, что он с трудом владеет
собой. — Я уже передал соответствующие приказы в штабы
военных округов. Какое-то время я был лишен возможно-
сти исполнять свои служебные обязанности. Меня заперли
в комнате, примыкающей к моему кабинету. И сделали это
офицеры моего штаба». В его окрепшем голосе отчетливо
звучали гнев и тревога. Он явно пытался оправдать по-
спешный расстрел нескольких заговорщиков. «Я счел сво-
им долгом предать их военно-полевому суду, —Фромм на
мгновение замолчал, а потом еле слышно, подавленным
голосом произнес: — Генерала Ольбрихта и моего началь-
ника штаба полковника Штауффенберга больше нет в жи-
вых».
Фромм непременно хотел поговорить с Геббельсом, и
529
я так и не смог убедить его заехать сперва в мое министер-
ство. Генерал-полковник настаивал на встрече с Геббель-
сом, хотя и он и я прекрасно понимали, что ему не следует
сейчас появляться в особняке министра пропаганды.
Тем временем туда уже доставили арестованного ко-
менданта Берлина генерала Хазе. При мне Фромм вкратце
обрисовал ситуацию и попросил Геббельса соединить его
со ставкой. Вместо ответа Геббельс не терпящим возраже-
ний тоном велел ему подождать в одной из комнат и лишь
тогда набрал номер коммутатора своего министерства. Потом
он потребовал оставить его одного и после продолжавше-
гося более двадцати минут разговора с Гитлером вышел из
кабинета и приказал одному из солдат встать на часах возле
комнаты, в которой находился Фромм.
Глубокой ночью объявился до этого совершенно не-
уловимый Гиммлер и, хотя никто его не просил, тут же
принялся очень обстоятельно объяснять свое долгое от-
сутствие. Оказывается, он руководствовался испытанной
тактикой борьбы с мятежами: если переворот начался в
столице, высшим должностным лицам следует держаться
подальше от нее и немедленно готовить эффективные
контрмеры. Геббельса, похоже, его объяснение вполне
удовлетворило. Он пребывал в превосходном настроении,
а начав рассказывать о происходивших в Берлине событи-
ях, буквально впал в эйфорию. Своим содержащим массу
излишних подробностей рассказом Геббельс продемонст-
рировал Гиммлеру, что именно он, без всякой поддержки
извне, сумел овладеть ситуацией: «Если бы они действо-
вали более умело! Ведь они были в гораздо более выиг-
рышном положении, чем мы! А какие у них были козыри
на руках! И как нелепо они себя вели! Я пытаюсь предста-
вить себя на их месте! Им следовало занять Дом радио и
начать передавать пусть даже заведомую ложь. А они по-
ставили у моих дверей часового, но зато преспокойно
позволили связаться с фюрером и развернуть бурную де-
ятельность. Они даже не отключили мой телефон! Упус-
тить такой'шанс... Иначе как дилетантами их не назо-
вешь!» Далее Геббельс заявил, что заговорщики слишком
полагались на издавна укоренившуюся в сознании немец-
530
ких офицеров и солдат привычку беспрекословно испол-
нять любой приказ. Но именно поэтому попытка пере-
ворота была заранее обречена на провал. «Ибо они за-
были, — с удовлетворением констатировал он, - что
национал-социалистическое государство приучило немцев
к самостоятельному образу мышления и теперь они разби-
раются в политике. Их уже не заставишь безропотно под-
чиниться клике генералов. Они больше не марионетки».
Геббельс вдруг резко замолчал, а затем дал ясно понять,
что я здесь лишний: «Теперь, дорогой Шпеер, я прошу
оставить нас вдвоем. Мне нужно кое о чем побеседовать
с рейхсфюрером. Спокойной ночи».
♦ * ♦
21 июля главы основных правительственных ведомств
были приглашены в ставку для участия в торжественной
церемонии поздравления Гитлера. Мне буквально приказа-
ли взять с собой Заура и Дорша, хотя остальные министры
прибыли без своих заместителей. Гитлер с показным раду-
шием поочередно приветствовал каждого, и только мне он
небрежно пожал руку и даже слова не сказал. По непонят-
ной причине люди из его ближайшего окружения теперь
избегали меня: стоило мне появиться в одном из помеще-
ний ставки, как они дружно замолкали и демонстративно
старались не смотреть в мою сторону. Отвечающий за связь
с гражданскими учреждениями адъютант Гитлера Шауб
заявил мне: «Теперь мы знаем, кто именно стоит за этим
покушением» - и поспешил удалиться, словно боялся, что
я начну задавать вопросы. Мне так и не удалось толком
ничего выяснить. Но особенно я был встревожен тем об-
стоятельством, что Заура и Дорша без меня пригласили на
ночное чаепитие.
Напротив, впавший недавно в немилость Кейтель —
его отставка, казалось, уже была предрешена — после 20
июля снова стал одним из наиболее приближенных к Гит-
леру лиц. Оказывается, стоило в тот день выброшенному
взрывной волной из окна Кейтелю встать на ноги, как он,
увидев в проеме сорванной с петель двери Гитлера, бросил-
ся к нему с криком: «Мой фюрер, вы живы, вы живы!»
531
Затем он в нарушение всякого этикета крепко обнял Гит-
лера и даже попытался очистить его мундир от копоти.
Совершенно очевидно, что Гитлер никак не мог теперь
отказаться от услуг человека, столь бурно выразившего
свои верноподданнические чувства. К тому же Гитлер ре-
шил, что Кейтель, как никто другой, сумеет жестоко ото-
мстить заговорщикам: «Фельдмаршал чуть сам не погиб.
Уж он-го их не пощадит».
На следующий день Гитлер неожиданно довольно бла-
госклонно разговаривал со мной, и приближенные сразу же
последовали его примеру. Любезным тоном он пригласил
меня на совещание, в котором также приняли участие
Кейтель, Гиммлер, Борман и Геббельс. Гитлер, как обычно,
спокойно позаимствовал чужую идею и объявил о назначе-
нии Геббельса «рейхскомиссаром по проведению тотальной
мобилизации». Гитлеру даже в голову не пришло упомя-
нуть, что это предложение содержалось в направленном
мною ему две недели тому назад меморандуме. Неудачное
покушение и срыв попытки государственного переворота
на какое-то время опять пробудили в нем кипучую энер-
гию, каждый его жест демонстрировал решимость, и то,
чего мы с Геббельсом добивались больше года, оказалось
сейчас возможным осуществить всего за несколько минут.
В конце совещания Гитлер вновь завел разговор о
событиях последних дней. Ликующим голосом он заявил,
что близится долгожданный коренной перелом в ходе во-
енных действий, ибо место удаленных с высших команд-
ных постов предателей отныне займут более одаренные
генералы. Смысл дальнейших рассуждений Гитлера сво-
дился к следующему: он вполне понимает, почему Сталин
расстрелял Тухачевского и его приверженцев. Тем самым
Сталин добился прихода к руководству вооруженными си-
лами более молодых, не обремененных опытом службы в
армии военачальников. Он — Гитлер — ранее считал вы-
двинутые на прошедших в 1937 году в Москве процессах
обвинения ложными, но в свете событий 20 июля изменил
свою точку зрения и, хотя не располагает конкретными
данными, не исключает возможного тайного сотрудниче-
ства между генеральными штабами Германии и России.
532
Все дружно согласились с ним. Особенно меня пора-
зил Геббельс. Он буквально облил помоями генералов вер-
махта — столько издевки и презрения было в его словах. Я
попытался было возразить ему, но он резко оборвал меня.
Гитлер предпочел не вмешиваться в наш спор.
Известие о том, что командующий войсками связи ге-
нерал Фельгибель входил в число заговорщиков, вызвало у
Гитлера новый приступ гнева. Подозрения в его адрес он
высказывал срывающимся от ярости голосом, но с оттенком
самодовольства. Сообщение как бы подтверждало опасения
Гитлера, и он искренне радовался этому: «Теперь я знаю,
почему в эти годы мне так и не удалось претворить в жизнь
мои грандиозные планы покорения России. Повсюду засели
предатели! Если бы не они, мы бы уже давно одержали
победу! Теперь я могу со спокойной совестью предстать
перед судом истории! Нужно непременно выяснить, не ус-
тановил ли Фельгибель телеграфную связь со Швейцарией.
И если да, то станет ясно, каким образом русские получают
сведения обо всех моих планах. И допросить его следует с
применением всех средств!.. Эта история снова подтвердила
мою правоту! Когда я утверждал, что у вермахта не должно
быть единого командования, никто не соглашался со мной.
Нельзя сосредотачивать руководство нашими вооруженны-
ми силами в одних руках. Это слишком опасно! Теперь,
надеюсь, вам понятно, почему я приказал сформировать как
можно больше дивизий СС? И я своего добился, хотя все
вокруг ставили мне палки в колеса...»
Затем Гитлер снова обрушился с гневными нападками
на заговорщиков и заявил, что «истребит их всех и искоре-
нит измену в офицерском корпусе». Тут он вспомнил тех,
кто когда-либо не соглашался с ним, и немедленно причис-
лил их к заговорщикам. Так, по его словам, Шахт умыш-
ленно дезорганизовал производство вооружения, а он, к
сожалению, слишком часто поддавался его уговорам и во-
обще был излишне мягок. Гитлер приказал немедленно
арестовать Шахта и угрожающим тоном добавил: «Гесса мы
тоже повесим, как и этих скотов, этих преступников в
офицерских мундирах. Именно с него все и началось, он
породил измену в наших рядах и подал им пример».
533
После столь бурного приступа ярости Гитлер немного
успокоился и начал подробно рассказывать о покушении,
о том, как он отказался от носилок и хотя и с трудом, но
добрел до своего бункера, о грядущих переменах и о том,
что победа опять близка. После подавления мятежа он
вновь почувствовал уверенность в своих силах, впал в эй-
форию, и мы в очередной раз с готовностью поверили ему.
Как известно, жизнь Гитлеру спасло то обстоятель-
ство, что к 20 июля не успели закончить внутреннюю
отделку его нового бункера и для проведения оперативного
совещания выбрали предназначенное для меня легкое дере-
вянное строение, в котором к тому же были распахнуты
окна и двери. В замкнутом пространстве подземного поме-
щения после такого мощного взрыва никто бы из присут-
ствующих не уцелел. Этот бункер, на мой взгляд, следовало
бы рассматривать как некий символ. Внешне он напоминал
египетскую пирамиду, но в сущности представлял собой
испещренную зигзагообразными полосами и наподобие
валуна округленную по углам и верхнему краю огромную
бетонную глыбу без окон, куда не проникал свежий воздух
и где железобетонные, пятиметровой толщины стены, от-
деланные изнутри под темный дуб, оставляли очень мало
места для полезной площади. В этом склепе Гитлер жил,
работал и спал. Создавалось ощущение, что этой толщью
монолитного, проложенного стальной стружкой железобе-
тона он в прямом смысле слова отгородился от внешнего
мира, чтобы наедине с самим собой предаваться безумным
мечтам.
Я воспользовался своим пребыванием в ставке и уже
вечером 20 июля нанес прощальный визит уволенному с
поста начальника генерального штаба Цейтцлеру. Заур бук-
вально навязался пойти со мной. Нашу беседу прервало
появление адъютанта Цейтцлера, подполковника Сменда,
которого через несколько недель приговорят к смертной
казни. Он пришел доложить о своем возвращении из ко-
мандировки. Заур сразу же заподозрил неладное и прошеп-
тал мне: «Видели, как они посмотрели друг на друга? Они
явно сговорились между собой». Я раздраженно ответил:
«Нет». Когда он наконец удалился и мы остались одни,
534
выяснилось, что Сменд ездил в Берхтесгаден с заданием
забрать все документы из сейфа генерального штаба. Цейт-
цлер, как бы между прочим, рассказал об этом эпизоде и
тем самым окончательно убедил меня в том, что заговор-
щики не посвятили его в свои планы. Я также не узнал,
высказал ли Заур свои предположения Гитлеру.
Через три дня — 24 июля — я вылетел из ставки в
Берлин.
♦ ♦ *
В столице я узнал, что обергруппенфюрер СС Кальтен-
бруннер настойчиво добивается встречи со мной, он еще
ни разу не был у меня. Боли в ноге усилились, и я был
вынужден принять его лежа. Кальтенбруннер смерил меня
внимательным взглядом, и я сразу почувствовал исходив-
шую от него угрозу. Он тотчас объяснил цель своего при-
хода: «В одном из сейфов на Бендлерштрассе мы обнару-
жили составленный заговорщиками список членов будущего
кабинета. Вы числитесь в нем министром вооружений». Он
начал выяснять, знал ли я об их намерении сохранить за
мной прежнюю должность, но разговаривал учтивым тоном
и был, как обычно, очень вежлив. Вскоре он перестал
задавать мне вопросы и вынул из портфеля документы,
содержавшие разработанный мятежниками план реоргани-
зации исполнительной власти и системы управления воору-
женными силами. Вероятно, он был составлен офицером,
так как особое внимание уделялось организационно-ко-
мандной структуре вермахта. Своего рода Большому гене-
ральному штабу подчинялись не только все три рода войск,
но и командующий резервной армией, который должен
был руководить также производством вооружений. В схеме
подведомственных ему органов управления военной про-
мышленностью я обнаружил аккуратно вписанную печат-
ными буквами в одну из клеток канвовой бумаги свою
фамилию: «Вооружение: Шпеер». Сверху кто-то из скепти-
чески настроенных заговорщиков написал: «Если получит-
ся» — и поставил рядом жирный вопросительный знак.
Высказанное им сомнение и мой отказ приехать 20 июля на
Бендлерштрассе спасли меня от почти неминуемого ареста.
535
Как ни странно, но Гитлер в разговорах со мной никогда
не затрагивал эту тему.
Разумеется, я уже тогда размышлял над своим возмож-
ным поведением в случае победы мятежников. Предложи
они мне остаться в должности министра вооружений, я бы,
наверное, согласился, но оговорил бы срок исполнения
своих служебных обязанностей строго определенным пере-
ходным периодом. Зная тогда то, что мы знаем теперь, о
главных участниках заговора и о двигавших ими благород-
ных побуждениях, я бы наверняка стал их сторонником и
лишь какое-то время мог бы сотрудничать с ними. В то же
время именно поэтому я бы вряд ли согласился остаться в
правительстве в случае их победы; ведь я принадлежал к
правящей элите нацистского режима, и понимание его
истинной природы просто не позволило бы мне по нрав-
ственным соображениям занять в послегитлеровской Гер-
мании какой-либо руководящий пост.
В тот день в конференц-залах всех берлинских мини-
стерств собрались высокопоставленные чиновники, чтобы
заявить о своей безусловной верности фюреру. Везде эта
процедура заняла не более двадцати минут. Никогда еще я
не чувствовал себя на трибуне так уверенно и произнес,
наверное, самую неудачную речь в своей жизни. Обычно я
старался избегать шаблонных фраз и преисполненных из-
лишнего пафоса призывов, но на этот раз громогласно
прославлял величие Гитлера, клялся в своей непоколеби-
мой вере в победу и впервые закончил свое выступление
возгласом: «Зиг хайль!» Раньше от меня никто не требовал
столь откровенного проявления верноподданнических
чувств, и вообще любое подобострастие противоречило
моему вкусу и темпераменту. Именно поэтому я чувствовал
себя неуверенно, так как понимал, что безнадежно скомп-
рометировал себя и, образно выражаясь, ступил на тропу,
ведущую в никуда.
Впрочем, мои опасения были вполне обоснованными.
О моей судьбе ходило множество слухов. Одни утверждали,
что я арестован, другие с безапелляционным видом заявля-
ли, что вынесенный мне смертный приговор якобы уже
приведен в исполнение, — верный признак того, что скры-
536
тое общественное мнение по-прежнему расценивало мое
положение как довольно шаткое.
Но все сомнения развеялись как дым, когда Борман
пригласил меня выступить 3 августа на совещании гаулей-
теров в Позене. Собравшиеся все еще находились под
впечатлением событий 20 июля, и, хотя сам факт пригла-
шения сюда должен был полностью реабилитировать меня
в их глазах, тем не менее, они едва ли не объявили мне
бойкот.
Среди множества собравшихся в Позене гаулейтеров я
чувствовал себя совершенно одиноким. Отношение выс-
ших партийных руководителей ко мне лучше всего вырази-
ла небрежно брошенная Геббельсом реплика: «Теперь мы
знаем, на чьей стороне Шпеер».
В июне 1944 года объем производства вооружений
достиг наивысшего уровня. В этот раз я решил не раздра-
жать гаулейтеров и рейхслейтеров рассуждениями на общие
темы, ухудшая тем самым свое и без того нелегкое положе-
ние, а предпочел обрушить на них поток цифр, характери-
зующих наши успехи, а также рассказать им о новых гран-
диозных программах, осуществляемых по прямому указания
Гитлера. Когда же я рассказал о том, сколько неиспользо-
ванного военного снаряжения хранится на складах вермах-
та, слушатели заметно оживились, а Геббельс громко вос-
кликнул: «Саботаж, чистейшей воды саботаж!» После 20
июля правители рейха повсюду искали измену, заговор и
коварные происки тайных врагов. Как бы там ни было, но
мой отчет произвел довольно сильное впечатление на гау-
лейтеров.
Из Позена они отправились в ставку, где на следую-
щий день Гитлер выступил перед ними в кинозале. Хотя
занимаемая должность никак не позволяла мне войти в
этот круг, Гитлер потребовал, чтобы я также принял учас-
тие в совещании. В тот день я предпочел занять место в
заднем ряду.
Гитлер долго говорил о последствиях событий 20 июля,
вновь объяснил наши неудачи предательством ряда офице-
ров сухопутных войск, рисовал будущее в розовом свете и,
как отмечалось в протоколе, заявил, что «никогда еще не
537
был так уверен в себе». Раньше все его усилия были на-
прасными из-за скрытого саботажа, но теперь преступная
клика разоблачена, и поражение мятежников, возможно,
благоприятно скажется на исходе военных действий. Гит-
лер буквально повторил слова, сказанные им сразу после
покушения в узком кругу своих приближенных. Должен
признаться, что, несмотря на то что в глубине души я
понимал всю бессмысленность рассуждений Гитлера, я был
готов поверить ему — уж больно пылко и самозабвенно
произносил он речь, — как вдруг прозвучали фразы, кото-
рые немедленно спустили меня с небес на землю и не
позволили больше заниматься самообманом: «Если немец-
кий народ потерпит поражение в этой борьбе, то лишь по
причине своей слабости. Это будет означать, что он не
выдержал ниспосланного ему историей испытания и дол-
жен исчезнуть с лица земли».
К моему удивлению, Гитлер, вопреки привычке никог-
да не отмечать публично заслуги близких ему людей, с
похвалой отозвался о моей деятельности. Видимо, он пони-
мал, что при таком настроении гаулейтеров я вряд ли смогу
по-прежнему трудиться столь же плодотворно, и поэтому
счел нужным устранить все сомнения в моей лояльности.
Он как бы продемонстрировал партийным иерархам, что
после 20 июля его отношение ко мне нисколько не изме-
нилось.
Я воспользовался этим обстоятельством и попытался
помочь тем своим сотрудникам и знакомым, которые под-
верглись репрессиям. Заур же не погнушался стать донос-
чиком и, воспользовавшись пребыванием в ставке, донес
Гитлеру на занимавших ответственные посты в управлении
вооружений сухопутных войск генерала Шнейдера и пол-
ковника Фихтнера. Поводом для ареста Шнейдера послу-
жило услышанное якобы Зауром от него высказывание о
неспособности Гитлера дать оценку техническим пробле-
мам, а для взятия под стражу Фихтнера оказалось достаточ-
но высказанного в его адрес голословного обвинения: он,
дескать, в должной мере не способствовал производству
новых типов танков, хотя Гитлер еще в начале войны
настоятельно требовал начать их крупносерийный выпуск.
538
Однако Гитлер был далеко не уверен в том, что оба они
виновны в умышленном саботаже, и, когда я заступился за
них, немедленно согласился с моими доводами и распоря-
дился освободить их с условием, что ни генерал, ни пол-
ковник не займут больше никаких должностей в управле-
нии вооружений сухопутных войск.
В том, насколько Гитлер поверил в неблагонадежность
офицерского корпуса, я убедился, наблюдая за его реакци-
ей на полученное 18 августа сообщение из штаба Западного
фронта. Его главнокомандующий фельдмаршал Клюге тре-
мя днями раньше отправился с инспекционной поездкой в
7-ю армию, и на протяжении многих часов с ним была
потеряна всякая связь. Когда Гитлер узнал, что фельдмар-
шала сопровождал только адъютант, у которого была с
собой рация, то уже не сомневался в том, что они отпра-
вились на заранее условленную встречу с представителями
союзников с целью обсудить с ними условия капитуляции
войск Западного фронта. И только сильный воздушный
налет помешал фельдмаршалу осуществить свой коварный
замысел. Гитлер тут же сместил Клюге с его поста и рас-
порядился вызвать фельдмаршала в ставку. Тут поступило
сообщение о том, что Клюге в дороге скончался от сердеч-
ного приступа, и Гитлер, сославшись на свое чутье, прика-
зал гестапо самым тщательным образом обследовать труп.
Выяснилось, что Клюге принял яд. Гитлер возликовал и
заявил, что теперь полностью убедился в причастности
Клюге к заговору, хотя фельдмаршал в предсмертном пись-
ме заверял фюрера в своей готовности отдать за него жизнь.
Тогда же я увидел в бункере Гитлера лежащие на
большом столе для оперативных карт донесения Кальтен-
бруннера о допросах заговорщиков и, воспользовавшись
дружескими отношениями с одним из адъютантов фюрера,
попросил дать их мне на две ночи, ибо опасался, что
показания кого-либо из арестованных могут быть исполь-
зованы против меня. Ведь после 20 июля любые высказан-
ные ранее критические замечания считались проявлением
пораженческих настроений. Однако протоколы не содер-
жали каких-либо компрометирующих сведений. Гестапо
могло меня обвинить лишь в том, что именно с моей
539
легкой руки будущие мятежники стали называть готовых во
всем соглашаться с Гитлером лиц из его ближайшего окру-
жения «китайскими болванчиками».
На том же столе все эти дни лежала кипа фотографий.
Я машинально взял их и тут же положил обратно, так как
на самой верхней фотографии мне сразу бросилось в глаза
болтающееся на виселице тело человека в арестантском
халате и форменных брюках с широкими генеральскими
лампасами. Стоящий рядом офицер СС любезным тоном
пояснил: «Это Витцлебен. А других посмотреть не желае-
те?» Вечером нас пригласили на просмотр заснятой на
кинопленку казни заговорщиков. Я знал, что не смогу
спокойно смотреть на экран, и поспешил под предлогом
чрезмерной загруженности делами отказаться от приглаше-
ния. Среди множества торопливо устремившихся в кинозал
людей в черных мундирах СС или штатских костюмах не
было ни одного офицера вермахта.
27
Под натиском западных союзников
Когда я в начале июля предложил Гитлеру вместо
показавших свою полную непригодность членов «коллегии
трех» поручить проведение тотальной мобилизации Геб-
бельсу, то никак не мог предположить, что уже через не-
сколько недель окажусь в неравном по сравнению с ним
положении: выдвинутые против меня подозрения в прича-
стности к заговору значительно подорвали мой авторитет.
Кроме того, все большее число партийных руководителей
объясняло наши неудачи недостаточно активным действи-
ем партии в решении многих проблем. Будь их воля, весь
командный состав вермахта состоял бы только из членов
партии. Гаулейтеры открыто выразили сожаление по пово-
ду того, что в 1934 году руководство СА не смогло подчи-
нить себе рейхсвер, и считали, что пришла пора наверстать
упущенное и претворить в жизнь идею Рема о создании
«Народной армии»; в их понимании своевременное воспи-
тание офицерского корпуса в духе национал-социализма
540
предотвратило бы поражения последних лет. Теперь они
считали, что следует хотя бы всерьез заняться политико-
экономической сферой и заставить государственные инсти-
туты, как и всех нас, безропотно выполнять партийные
директивы.
Уже через несколько недель после совещания высших
чинов партии в Позене руководитель главного комитета по
производству вооружения Тике представил мне докладную
записку, в которой говорилось, что «гаулейтеры, команди-
ры подразделений СА и прочие партийные деятели без
всякого уведомления пытаются вмешиваться в дела пред-
приятий». В результате «их директора оказались как бы в
двойном подчинении». Многие органы управления воен-
ной промышленности «поддались давлению, что в итоге
привело к полной неразберихе».
Преисполненных честолюбием и буйной энергией
гаулейтеров всячески поощрял не кто иной, как Геб-
бельс, который вдруг почувствовал себя не столько рейхс-
министром, сколько партийным руководителем. При под-
держке Бормана и Кейтеля он фактически проводил
призыв в вермахт всего мало-мальски пригодного для
этого населения, и следовало ожидать, что он не поже-
лает прислушаться ни к каким разумным доводам и сни-
мет бронь со значительной части персонала военных
заводов. Это в свою очередь поставит их работу на грань
срыва. 30 августа я объявил начальникам управлений о
своем намерении передать производство вооружений в
ведение гаулейтеров. Я понял, что не могу больше про-
тивостоять им.
Я остро чувствовал сейчас свою беззащитность, так
как, подобно большинству министров, был лишен возмож-
ности изложить Гитлеру свое мнение о намерениях партий-
ных иерархов. Он старательно избегал бесед на любые
неприятные для него темы. Поэтому я решил, что целесо-
образнее изложить ему свои претензии в письменном виде.
Я выступал против намерения партии подчинить себе
всю систему промышленного производства. 2 сентября я
отправил Гитлеру письмо, в котором к тому же подробно
рассказал о том, к каким ухищрениям прибегают партий-
541
ные инстанции для достижения заветной цели — смещения
меня с поста министра вооружений.
Я писал, что события 20 июля «породили еще большее
недоверие к сотрудничающим со мной промышленникам».
В партии по-прежнему господствует мнение, что мое бли-
жайшее окружение состоит из «реакционно настроенных,
обладающих узким экономическим кругозором и враждеб-
ных партии» людей. Я также привел в своем послании
откровенные высказывания Бормана и Геббельса о том, что
созданная мной система управления военной промышлен-
ностью и в первую очередь мое министерство представляют
собой «прибежище крайних реакционеров из числа руково-
дителей экономики». В конце письма я подчеркивал, что
«не в состоянии успешно продолжать свою деятельность,
если ее и далее будут оценивать на основании партийно-
политических критериев».
Я указывал, что готов согласиться на вмешательство
партийных инстанций в производство вооружения лишь
при соблюдении двух условий. Во-первых, как гаулейтеры,
так и их экономические советники все свои решения по
вопросам, касающимся выпуска военной продукции, долж-
ны предварительно согласовывать со мной: «Отсутствие
четкой субординации приведет к полнейшей безответствен-
ности». Во-вторых, я потребовал, чтобы Гитлер вновь под-
держал меня: «Необходимо решить, следует ли в дальней-
шем сохранить нынешнюю, основанную на полном доверии
к промышленникам систему хозяйственного управления
или же ее нужно полностью реорганизовать. По моему
глубокому убеждению, за руководителями предприятий надо
сохранить все их прежние полномочия». Я завершил пись-
мо просьбой не менять выдержавшую испытание на прак-
тике организацию военного производства и лишь принять
соответствующее решение, «которое также ясно даст по-
нять, в каком направлении будет развиваться экономика».
21 сентября я вручил Гитлеру мое послание. Он вни-
мательно прочитал его и, не говоря ни слова, нажал кнопку
звонка. Немедленно появившемуся в дверях адъютанту он
приказал передать письмо Борману. Одновременно он по-
ручил своему секретарю вместе с находившимся тогда в
542
ставке Геббельсом обсудить его содержание. Это означало
мое полное поражение. Гитлер к тому времени слишком
устал, чтобы ввязываться в обсуждение проблемы, о кото-
рой он имел довольно смутное представление.
Через несколько часов Борман пригласил меня в свою
расположенную буквально в нескольких шагах от бункера
Гитлера канцелярию. Его небрежный вид — рубашка с
распахнутым воротом, плотно прилегающие к жирному телу
подтяжки ~ резко контрастировал с элегантным костюмом
министра пропаганды. Геббельс сразу же заявил, что со-
гласно указу Гитлера от 25 июля я обязан подчиняться ему,
а он в свою очередь собирается в полной мере воспользо-
ваться предоставленными ему широкими полномочиями.
Борман согласился с ним и подчеркнул, что намерен пре-
секать любую попытку влияния на Гитлера. Разговор при-
обретал все более неприятный характер: Борман откровен-
но хамил, а Геббельс время от времени бросал короткие
угрозы. Я пожинал плоды собственной инициативы; нео-
жиданно для меня она обернулась союзом Геббельса и
Бормана.
Гитлер по-прежнему никак не реагировал на мои тре-
бования, хотя дня через два опять выразил ко мне распо-
ложение, без всяких оговорок подписав составленный мной
проект призыва к директорам заводов, в котором, в сущно-
сти, содержались те же предложения, что и в моем письме.
В обычной ситуации это было бы равносильно победе над
Борманом и Геббельсом. Но Гитлер тогда уже не пользо-
вался в партии незыблемым авторитетом. Его ближайшие
соратники просто не обратили внимания на его жест и
продолжали чинить произвол и вмешиваться в экономичес-
кие процессы: партийный аппарат к тому времени уже в
значительной степени разложился, и эти явления не могли
не отразиться на поведении его руководителей. Они уже не
считали нужным неукоснительно выполнять указания Гит-
лера. Разумеется, определенную долю вины за потерю сво-
его авторитета нес сам Гитлер. Ведь Геббельс требовал
разрешить ему мобилизовать в вермахт как можно больше
людей, я утверждал, что это отрицательно скажется на
производстве вооружения, а Гитлер проявил полнейшую
543
беспомощность, ибо никак не мог выбрать один из двух
вариантов. Он поддерживал то одну, то другую сторону и
издавал противоречащие друг другу приказы, пока наконец
интенсивные бомбардировки немецких городов и неудер-
жимое продвижение вражеских армий разрешили наш спор
и сделали совершенно излишними любые разговоры о па-
дении авторитета Гитлера.
* ♦ ♦
Политические события и непрестанные интриги на-
столько измучили меня, что любой свой отъезд из Берлина
я стал воспринимать как отдых. Поэтому я начал вскоре
выезжать в инспекционные поездки на различные участки
фронта в надежде, что, располагая не столько официальной
информацией, сколько полученными из первых рук сведе-
ниями, смогу повлиять на отдельные решения ставки.
Когда я теперь вспоминаю об этом, то прихожу к
выводу, что ни мои сообщения, ни письменные отчеты не
возымели должного эффекта. Например, многие фронто-
вые генералы настоятельно просили меня восполнить их
потери в вооружении и боевой технике — ведь наши воен-
ные заводы, как и раньше, работали почти на полную
мощность. Но ни Гитлер, ни назначенный им главноко-
мандующим резервной армией Гиммлер не желали прислу-
шиваться ни к каким разумным аргументам и упорно при-
держивались той точки зрения, что отступающие войска
морально уже фактически капитулировали перед врагом и
поэтому - тут они использовали весьма характерное выра-
жение — «пусть эти воинские части и дальше истекают
кровью». По мнению Гитлера и Гиммлера, их следовало
заменить спешно формируемыми так называемыми «народ-
но-гренадерскими дивизиями».
В том, к каким пагубным последствиям привела отста-
иваемая ими позиция, я убедился, посетив в конце сентяб-
ря 1944 года дислоцированное близ Битбурга одно из под-
разделений учебной танковой дивизии. Его испытанный в
боях командир показал мне местность, на которой из-за
неопытности экипажей танков недавно сформированной
бригады произошла трагедия. Еще на марше из-за повреж-
544
дений ходовой части вышли из строя десять из тридцати
двух только что доставленных в часть «пантер». Офицеры
штаба бригады крайне неумело провели рекогносцировку
открытой местности, и их соединение попало под огонь
американской батареи противотанковых орудий, бившей
по нему, как на учебных стрельбах, прямой наводкой и
уничтожившей еще пятнадцать «пантер». «А все потому,
что экипажи еще не научились толком управлять ими. Эх,
если бы моим опытным парням дали бы эти танки, они бы
такого натворили!» - сокрушался капитан. Я описал Гит-
леру этот инцидент и в конце с нескрываемой иронией
заметил, что «доукомплектование воинских частей зачас-
тую дает гораздо больший эффект, чем формирование но-
вых соединений». На Гитлера мой рассказ не оказал ника-
кого воздействия. На одном из оперативных совещаний он
заявил, что за время службы в пехоте приобрел бесценный
опыт и теперь твердо убежден в следующем: солдаты лишь
в том случае тщательно следят за сохранностью своего
оружия, если знают, что никто не восполнит им его потери.
В ходе других поездок я убедился, что на отдельных
участках Западного фронта уже предпринимались попытки
достичь соглашения с противником. Неподалеку от Арн-
хейма я встретил разгневанного генерала войск СС Битри-
ха. За день до этого его 2-й танковый корпус разгромил
английскую воздушно-десантную дивизию. Однако еще во
время боев он договорился с ее командиром и разрешил
англичанам не эвакуировать оставшийся за линией фронта
их полевой госпиталь. Но тут партийные функционеры
устроили самосуд над находившимися там английскими и
американскими летчиками. Все усилия Битриха оказались
напрасными. Прозвучавшие из его уст резкие упреки в
адрес партии производили сильное впечатление уже хотя
бы потому, что их произносил генерал СС.
Бывший адъютант Гитлера от сухопутных войск, а
ныне командир расквартированной близ Дюрена 12-й пе-
хотной дивизии полковник Энгель на свой страх и риск
договорился с противником о переносе раненых в перерыве
между боями в более безопасные места. Не имело никакого
смысла заводить в ставке разговор о такого рода соглаше-
545
ниях, ибо я уже имел возможность убедиться, что Гитлер
рассматривал их как проявление «трусости». В нашем при-
сутствии он неоднократно с издевкой отзывался о «ложных
рыцарских традициях прусского офицерского корпуса» и
утверждал, что жестокость, с которой обе стороны сража-
ются друг с другом на Восточном фронте, создает у солдата
ощущение безысходности и тем самым укрепляет его бое-
вой дух — ведь в таких трудных условиях ему даже в голову
не придет руководствоваться мало-мальски гуманными со-
ображениями.
На моей памяти Гитлер только один раз, хотя и крайне
неохотно, но согласился заключить соглашение с против-
ником. Поздней осенью 1944 года командование англий-
ских военно-морских сил позволило беспрепятственно эва-
куировать немецкие гарнизоны с, казалось бы, полностью
блокированных островов Эгейского моря на территорию
материковой Греции. Перевозившие наших солдат суда
проходили в пределах видимости английских кораблей. В
ответ командование немецких войск обещало усилить за
счет этих частей обороняющие Салоники соединения и
удерживать город до подхода английских дивизий. После
обсуждения этой предложенной Йодлем акции Гитлер раз-
драженно заметил: «Больше мы на такие компромиссы не
пойдем».
♦ ♦ ♦
В сентябре 1944 года гаулейтеры западных земель,
командиры дислоцированных там фронтовых частей и вла-
дельцы заводов ожидали, что армии западных союзников
воспользуются своим полным превосходством в силах и
вскоре развернут широкое наступление. Любой, кто хоть
немного сохранил чувство реальности, даже представить
себе не мог, что почти не располагавшие тяжелым воору-
жением и изнуренные в боях немецкие войска смогут ос-
тановить их натиск, и уж тем более, никак нельзя было
поверить в новое, на этот раз спасительное не для против-
ника, а для нас «чудо на Марне».
В компетенцию моего министерства входила подготов-
ка к разрушению всех промышленных объектов на остав-
546
ляемых нами территориях. На Восточном фронте уже дей-
ствовал приказ Гитлера «при отступлении оставлять за со-
бой выжженную землю». Едва армии западных союзников,
заняв на побережье Нормандии плацдарм, начали продви-
гаться вперед, как Гитлер без малейших колебаний отдал
аналогичную директиву войскам Западного фронта. Сперва
он руководствовался сугубо оперативными соображениями,
так как намеревался затруднить подвоз на передовые пози-
ции противника предметов снабжения, использование для
ремонта вышедшей из строя боевой техники электростан-
ций и газопроводов и предотвратить возможность создания
им в перспективе военных заводов на занятых территориях.
Пока до окончания войны было еще далеко, я признавал
правоту Гитлера, но его намерения потеряли всякий смысл
в тот момент, когда стало очевидно, что поражение Герма-
нии неизбежно.
Совершенно безнадежное положение побудило меня
делать все, чтобы опустошительные последствия войны не
сказались роковым образом на восстановлении экономи-
ки. Неожиданно мне удалось довольно легко переубедить
Гитлера, который с каждым днем все более яростно наста-
ивал на проведении разрушительных акций. Так как он
всегда утверждал, что в ближайшее время будут возвраще-
ны все захваченные врагом территории, я тут же сослался
на его слова и доказал, что имеющиеся там производ-
ственные мощности нужно сохранить и после отступления
вражеских войск вновь использовать для выпуска военной
продукции.
Развитие событий на Западном фронте заставило Гит-
лера прислушаться к моим аргументам. Как только амери-
канские войска прорвали передовую линию нашей оборо-
ны и окружили Шербур он принял 20 июня решение о том,
что, «невзирая на вызванные положением на фронте вре-
менные трудности с транспортом, все производственные
мощности французских предприятий должны быть полно-
стью загружены». Тем самым Гитлер позволил главе воен-
ной администрации не выполнять его приказ о принуди-
тельной эвакуации в Германию одного миллиона французов
в случае успешного осуществления союзниками десантной
547
операции. Он имел в виду не подлежащий ранее депорта-
ции рабочий и технический персонал целого ряда заводов.
Однако вскоре Гитлер вновь заговорил о необходимо-
сти уничтожить всю французскую промышленность. 19
августа, когда наступавшие с северо-запада союзные войска
находились еще довольно далеко от Парижа, мне удалось
добиться от Гитлера согласия не разрушать, а лишь времен-
но приостанавливать работу на расположенных в угрожае-
мых зонах заводах.
Но заставить Гитлера принять по этому вопросу прин-
ципиальное решение было совершенно невозможно, и мне
всякий раз приходилось убеждать его в том, что мы непре-
менно вернем эти территории. Я сам себе не верил, и этот
изрядно затасканный аргумент постепенно начал вызывать
у меня отвращение.
Когда в конце августа вражеские войска приблизились
к железорудным месторождениям в Брие и Лонгви, ситуа-
ция сразу же изменилась, ибо в 1940 году Лотарингия была
фактически присоединена к рейху, и я впервые как бы
вторгся в непосредственно подведомственную гаулейтеру
сферу. Любая попытка убедить его перед отступлением не
производить никаких разрушений была заранее обречена
на провал, и поэтому я обратился непосредственно к Гит-
леру, который поручил мне сохранить в неприкосновенно-
сти все залежи железной руды и промышленные предпри-
ятия и передать соответствующие указания гаулейтеру.
В середине сентября Рёхлинг сообщил мне в Саабрю-
кене, что подающая ток на насосные установки оказавших-
ся за линией фронта шахт электростанция находится на
нашей территории, и в очень осторожных выражениях
попросил разрешения не отключать пока еще не повреж-
денную высоковольтную линию электропередач. Я сразу же
дал свое согласие и поддержал также предложение коман-
дира одной из фронтовых частей по-прежнему подавать ток
в захваченный противником Люттих, чтобы находившиеся
там полевой госпиталь и больница не закрылись из-за
нехватки электроэнергии.
Через несколько недель мне пришлось решать вопрос
о дальнейшей судьбе германской промышленности. Ее ру-
548
ководители, естественно, отнюдь не горели желанием раз-
рушать свои заводы и фабрики; совершенно неожиданно к
их точке зрения присоединились несколько гаулейтеров.
Последовал довольно странный период моей жизни, отме-
ченный двусмысленными беседами, полными скрытых на-
меков и недомолвок; эти разговоры представляли собой
попытку узнать истинные взгляды собеседника. Иногда
даже возникало ощущение, что тебя сознательно провоци-
руют, заставляя высказаться слишком откровенно, и каж-
дое твое слово могло легко обернуться против тебя.
Я решил на всякий случай подстраховаться и в док-
ладе Гиммлеру о своей поездке на фронт 10-14 сентября
подчеркнул, что оказавшиеся в непосредственной близо-
сти от линии фронта предприятия хотя и не в полном
объеме, но продолжают выпускать необходимую продук-
цию. Желая убедить его в правильности своих доводов, я
привел следующий конкретный пример: город Аахен ока-
зался в угрожаемой зоне, и, тем не менее, один из тамош-
них заводов по-прежнему производил ежемесячно четыре
миллиона патронов, которые партиями отправлялись пря-
мо на фронт. Я подчеркнул, что было бы целесообразно
вплоть до последнего момента не прекращать их произ-
водство, даже если это предприятие подвергнется артилле-
рийскому обстрелу, и настоятельно рекомендовал не эва-
куировать из Аахена коксовальные заводы: накопившиеся
там запасы выработанного каменного угля нужны для
системы теплоснабжения Кельна, а получаемые ежеднев-
но в качестве побочного продукта несколько тонн бензола
используются для удовлетворения нужд вермахта. Если
демонтировать оборудование на расположенных в при-
фронтовой зоне электростанциях, то неизбежно закроют-
ся почтовые отделения и выйдут из строя линии военной
связи дислоцированных в этом районе войск. Одновре-
менно я со ссылкой на прежние решения Гитлера отпра-
вил гаулейтерам телеграмму с требованием сохранить в
целости и сохранности все промышленные сооружения.
Внезапно ситуация опять изменилась. После возвра-
щения из этой поездки в Берлин я решил провести не-
сколько дней в нашей ведомственной гостинице для техни-
549
ческих специалистов на Ванзее, и там начальник централь-
ного управления Либель сообщил мне, что во все мини-
стерства поступил приказ Гитлера о проведении на терри-
тории Германии политики «выжженной земли».
Зная, что в номерах могут быть установлены микрофо-
ны, мы вышли в сад и прилегли на выставленных на
лужайке шезлонгах; день был не по-осеннему теплым, при-
пекало солнце, по искрящейся бликами зеркальной глади
озера медленно скользили яхты. Гитлер не желал, чтобы
немцы жили на оккупированных врагом территориях - вот
в чем, по словам Либеля, заключался истинный смысл его
приказа. А те, кто все же рискнул там остаться, должны
были влачить жалкое существование в совершенно нечело-
веческих условиях. Предполагалось не только взорвать
промышленные предприятия, газовые заводы и электро-
станции, но и сжечь крестьянские дома, забить скот, унич-
тожить запасы продовольствия, а также всю необходимую
для выдачи продовольственных карточек и оформления
банковских счетов документацию, все акты гражданского
состояния и адресные книги. Гитлер наотрез отказался
сохранить даже уцелевшие после воздушных налетов па-
мятники архитектуры и вознамерился стереть с лица земли
старинные замки, церкви, здания драматических и оперных
театров. Именно по настоянию Гитлера 7 сентября «Фёль-
кишер беобахтер» опубликовала написанную высокопар-
ным стилем передовую статью, всячески превозносившую
и даже воспевавшую эти акты вандализма: «Ни один вы-
росший на немецкой земле колос не должен давать пищу
врагу, ни слова не должен он услышать из немецких уст, и
ни один немец не смеет протянуть ему руку помощи. Пусть
все мосты будут разрушены и все дороги перегорожены —
пусть враг везде и всюду ощущает на себе испепеляющую
ненависть, пусть везде и всюду его подстерегает смерть».
Напрасно я пытался пробудить в Гитлере сочувствие к
немцам, вынужденным не по своей воле покинуть родные
места. Так, в своем отчете я следующим образом описал их
бедственное положение: «В районе Аахена толпы измучен-
ных, несчастных людей, среди которых множество стари-
ков и детей, точно так же, как и беженцы во Франции в
550
1940 году, бредут неведомо куда. Если придется эвакуиро-
вать еще большие контингенты населения, это может вы-
звать невообразимый хаос, и поэтому придется воздержать-
ся от принятия скоропалительных решений по эвакуации».
Я призывал Гитлера «совершить поездку в западные обла-
сти рейха и своими глазами увидеть, что там творится...
Народ ждет от вас этого поступка».
Но Гитлер так и не последовал моему призыву. Напро-
тив, стоило ему узнать, что крейслейтер Аахена Шмеер
попытался избежать насильственных мер по эвакуации
населения, как он немедленно распорядился снять его с
должности, исключить из партии и отправить солдатом на
фронт. Не имело никакого смысла пытаться уговорить
Гитлера отменить свои приказания, а для каких-либо само-
стоятельных действий у меня отсутствовали необходимые
полномочия. Но я был настолько встревожен, что сразу же
без всякой подготовки продиктовал текст телеграммы, ко-
торую Борман после согласования с Гитлером должен был
отправить восьми гаулейтерам западных земель. В той те-
леграмме я ни словом не упомянул отданные Гитлером в
последнее время распоряжения и как бы подталкивал его
издать директиву в духе прежних решений. Я стремился
учесть психологический настрой Гитлера и исходил из его
веры в победу — неважно, был ли он искренне убежден в
ней или просто обманывал себя. Я подводил его к мысли
о том, что если он не откажется от своего намерения
осуществить принцип «выжженной земли», то тем самым
как бы признает свое поражение и уже не сможет с чистой
совестью призывать народ стоять до конца. Директива была
составлена по-военному четко, в лапидарном стиле: «фю-
рер твердо убежден в том, что уже в ближайшее время
сумеет вернуть все захваченные врагом территории. По-
скольку расположенные на западных землях промышлен-
ные предприятия играют важную роль в производстве во-
оружения и боевой техники, то меры по эвакуации следует
проводить так, чтобы заводы и фабрики всегда могли снова
заработать на полную мощь... Выводить предприятия из
строя на длительный срок путем демонтажа оборудования
следует только в самый последний момент... Электростан-
551
иии в угледобывающих районах не следует разрушать, так
как это приведет к отключению водоотливных сооружений
и почти неизбежному прорыву подземных вод в шахты,
откачивать которые придется потом в течение нескольких
месяцев». Вскоре я позвонил в ставку, чтобы выяснить,
ознакомился ли Гитлер с текстом директивы. Оказалось,
что циркуляр с незначительными изменениями уже отправ-
лен в руководящие партийные инстанции. Я опасался, что
внесенные Гитлером коррективы предусматривали гораздо
более конкретные и серьезные меры по выведению пред-
приятий из строя, но выяснилось, что он не стал менять
содержания и лишь собственноручно смягчил пассажи,
проникнутые чрезмерным оптимизмом и напускной верой
в победу. Вторая фраза звучала теперь так: «Нам ни в коем
случае нельзя терять веру в то, что нам удастся вернуть хотя
бы часть занятых врагом западных земель».
Зато приписанные Борманом несколько строк сразу же
обязали гаулейтеров с особым вниманием отнестись к этой
телеграмме: «По поручению фюрера направляю вам посла-
ние господина рейхсминистра Шпеера и прошу неукосни-
тельно выполнить все содержащиеся в нем требования».
Даже Борман в данной ситуации поддержал меняю. Каза-
лось, он в гораздо большей степени, чем Гитлер, сознавал,
какие губительные последствия может иметь полное разо-
рение эвакуируемых территорий.
♦ * ♦
В сущности, Гитлер, призывая не терять веру в воз-
можность вытеснения противника с занятых им немецких
земель, всего лишь пытался сделать хорошую мину при
плохой игре. Неделю тому назад он окончательно убедился
в том, что, даже если удастся временно стабилизировать
линию фронта, войну так и так придется закончить из-за
нехватки стратегического сырья. Этот мЪй высказанный в
том году прогноз Йодль дополнил анализом оперативно-
стратегической обстановки и в одном из своих докладов
заявил, что вермахт занимает слишком огромную террито-
рию; он даже уподобил его удаву, который проглотил ка-
кое-то животное больших размеров и теперь не в состоянии
552
его переварить. Поэтому он предложил вывести войска из
Финляндии, Северной Норвегии, северных районов Ита-
лии и большей части Балканского полуострова, чтобы за-
тем занять создававшие нашим войскам несомненные пре-
имущества оборонительные позиции на берегах рек Тиссы
и Савы и у южных отрогов Альп. Тем самым он надеялся
получить в свое распоряжение множество дополнительных
дивизий. Сперва Гитлер даже слышать не хотел об этом, но
в конце концов поддался уговорам и 20 августа разрешил
произвести, по крайней мере, предварительные расчеты с
целью определить, к каким последствиям приведет отказ от
этих богатых ресурсами территорий.
Я еще не успел закончить и отредактировать очеред-
ную докладную записку, как 2 сентября 1944 года прави-
тельство Финляндии подписало с Советским Союзом со-
глашение о перемирии и потребовало, чтобы немецкие
войска до 15 сентября покинули страну. Настроение Гитле-
ра сразу же резко изменилось. Теперь он даже в мыслях не
допускал возможности добровольного вывода наших войск
откуда бы то ни было.
Йодль же, напротив, еще более настойчиво, чем преж-
де требовал отхода частей вермахта из Лапландии еще до
наступления осенних холодов, ибо, если на отступавшие
войска обрушатся бураны, они будут вынуждены бросить
все свое вооружение. И опять Гитлер прибег к тем же
самым аргументам, что и год назад, когда речь шла об
отступлении из районов на юге Украины, богатых марган-
цевыми рудами: «Если мы потеряем месторождения никеля
в Северной Лапландии, через несколько месяцев остано-
вятся все наши военные заводы».
Однако я заставил его пересмотреть эту точку зрения.
5 сентября я отправил Йодлю и Гитлеру с фельдъегерем
меморандум, в котором утверждал, что исход войны для нас
решит не потеря никелевых рудников в Финляндии, а
прекращение поставок хромовой руды из Турции. Если
даже предположить, что военная промышленность будет
по-прежнему работать на полную мощь — в условиях не-
прекращающихся воздушных налетов это было совершенно
нереально, — все равно 1 июля 1945 года она получила бы
553
последнюю партию хромовой руды. «Учитывая производ-
ственный потенциал тех отраслей нашей перерабатываю-
щей промышленности, которые всецело зависят от поста-
вок хромовой руды, - а к ним следует отнести практически
всю военную индустрию, — выпуск военной продукции
полностью прекратится 1 января 1946 года».
Предсказать реакцию Гитлера на то или иное предло-
жение было в этот период невозможно. Я уже приготовился
к тому, что в бессильной ярости Гитлер сорвет гнев на мне,
но он довольно спокойно выслушал мои аргументы, не
принял никакого решения и, вопреки совету Йодля, мед-
лил с выводом войск до середины октября. Вероятно, в
тогдашней ситуации даже столь мрачный прогноз не про-
извел на него особого впечатления. Становился все более
очевидным неотвратимый развал как Западного, так и Во-
сточного фронтов, и в этих условиях даже Гитлер в глубине
души сознавал, что до 1 января 1946 года нам никак не
продержаться.
Гораздо больше тревоги вызывала тогда у нас нехват-
ка горючего. В конце сентября я писал Гитлеру: «Дисло-
цированная близ Крефельда и состоящая из свыше трид-
цати семи боеспособных самолетов группа истребителей,
несмотря на благоприятные погодные условия, после двух
дней вынужденной паузы и получения двадцати тонн авиа-
ционного бензина совершила торько продолжавшийся
очень недолго боевой вылет в район Аахена, в котором
участвовало лишь двадцать истребителей». Когда через
несколько дней мой самолёт приземлился на расположен-
ном восточнее Берлина аэродроме учебно-тренировочного
центра ВВС в Верлеухене, его начальник объяснил мне,
что на тренировочные полеты теперь отводится не более
часа в неделю на одного курсанта: его соединение полу-
чило только незначительную часть полагавшейся партии
горючего.
Подразделения сухопутных войск в свою очередь из-за
нехватки горючего почти полностью потеряли маневрен-
ность. В конце октября я сообщил Гитлеру о своей ночной
поездке в одну из частей 10-й армии, занимавшей позиции
южнее реки По. Я увидел там «колонну из 150 грузовиков,
554
каждый из которых был запряжен четырьмя быками; танки
и тягачи также взяли на буксир множество грузовиков».
В начале декабря я был особенно встревожен тем об-
стоятельством, что «из-за отсутствия горючего резко сни-
зился уровень подготовки механиков-водителей танков».
Разумеется, еще в гораздо большей степени, чем я, о нашем
бедственном положении знал генерал-полковник Йодль.
Чтобы получить необходимые для нанесения контрудара в
Арденнах 175000 тонн горючего - раньше для производства
такого количества требовалось всего два дня, - 10 ноября
1944 года он распорядился прекратить его доставку в те
группы армий, которые не участвовали в запланированной
операции. Тем временем непрерывные налеты на нефтепе-
рерабатывающие заводы отразились на положении всех
наших химических предприятий. Мне пришлось поставить
Гитлера в известность о том, что «приходится подмешивать
в порох соль, иначе гильзы оказываются не до конца запол-
ненными». И действительно, изготовляемые нами в октяб-
ре 1944 года и последующие месяцы порох и взрывчатые
вещества на 20 процентов состояли из каменной соли, что
значительно снижало их эффективность.
* * *
Оказавшись в столь отчаянном положении, Гитлер
решил разыграть свою последнюю карту и наглядно проде-
монстрировать противнику достижения в области новей-
шей боевой техники. Как ни странно, но выпуск истреби-
телей на заключительном этапе войны увеличился; в общей
сложности за эти шесть месяцев мы отправили на фронт
12720 самолетов. Достаточно вспомнить, что перед началом
войны в 1939 году в нашем распоряжении было всего лишь
711 истребителей. В конце июля Гитлер в очередной раз
согласился отправить две тысячи летчиков на прохождение
специальной подготовки, поскольку мы все еще надеялись
с помощью массированных боевых вылетов нанести амери-
канской авиации огромные потери и вынудить ее командо-
вание прекратить бомбардировки нашей территории. Ведь
эскадрильи бомбардировщиков как во время их полета к
цели, так и при возвращении на базу можно было почти
555
беспрепятственно атаковать на протяжении свыше тысячи
километров.
Согласно сделанным генеральным инспектором ис-
требительной авиации и мной расчетам, на один сбитый
над Германией бомбардировщик придется один наш ис-
требитель, однако потери их летного состава вдвое пре-
взойдут наши. Ведь половина членов экипажей сбитых
наших самолетов сумеет выброситься с парашютом и при-
землиться на немецкой земле. Следовательно, они снова
смогут вернуться в строй. Американских же летчиков не-
минуемо ждал плен. Поэтому, хотя США и располагали
необычайно мощным промышленным потенциалом, имея
в своем распоряжении огромные людские резервы и прак-
тически безграничные возможности для подготовки кад-
ров для военно-воздушных сил, мы в данной ситуации
окажемся в гораздо более выгодном положении по срав-
нению с ними,
10 августа Галланд позвонил мне и дрожащим от вол-
нения голосом пригласил немедленно вылететь вместе с
ним в ставку: Гитлер по свойственной ему привычке вдруг
ни с того и ни с сего отдал приказ перебросить насчиты-
вающий 2000 истребителей и уже почти сформированный
воздушный флот «Рейх» на Западный фронт, где, по нашим
данным, его вскоре ожидала почти неминуемая гибель.
Гитлер, разумеется, догадался, зачем мы приехали к нему.
Он понимал, что нарушил данное им в июле обещание
использовать истребители для прикрытия с воздуха нефте-
химических заводов. Однако он не пожелал вступать в
полемику на оперативном совещании и заявил, что примет
нас после его окончания.
♦ ♦ ♦
Я весьма осторожно выразил сомнение в правильно-
сти его приказа и постарался, несмотря на крайнюю взвол-
нованность, как можно более спокойным голосом расска-
зать о катастрофическом положении нашей военной
промышленности. Я привел конкретные цифры и со все-
ми подробностями описал страшные последствия непре-
рывных воздушных налетов. От всего услышанного Гитлер
556
разнервничался, настроение его явно испортилось. И хотя
он еще не сказал ни слова, это было заметно по тому, как
изменилось выражение его лица, как он судорожно сжи-
мает и разжимает кулаки, грызет ногти. Чувствовалось,
что в нем нарастает внутреннее напряжение. Когда я за-
кончил свой доклад и уже полагал, что смог убедить его
в необходимости направить все базирующиеся на террито-
рии рейха истребители на борьбу с бомбардировщиками,
Гитлер больше не владел собой. Его лицо покрылось крас-
ными пятнами, он уставился невидящими глазами куда-то
в пустоту и заорал во все горло: «Проведение каких-либо
оперативных мероприятий является исключительно моей
прерогативой! Вас это никак не касается! Ваше дело —
производство вооружения, вот и занимайтесь им!» Воз-
можно, если бы, кроме нас двоих, здесь никого не было,
он бы прислушался к моим доводам. Но из-за присутствия
Галланда Гитлер не захотел ни вникнуть в мои аргументы,
ни пойти на уступки.
Внезапно он замолчал, а затем одной фразой подвел
итог обсуждению этой проблемы: «У меня нет больше для
вас времени». Галланд и я в полной растерянности отпра-
вились в мой коттедж.
На следующий день мы уже собирались махнуть на все
рукой и вернуться в Берлин, как вдруг Шауб пригласил нас
к Гитлеру. Фюрер окончательно утратил самообладание,
речь его была сбивчива, он буквально захлебывался в по-
токе слов: «Я вообще больше не желаю выпускать самоле-
ты. Вся истребительная авиация будет расформирована!
Немедленно прекратите производство самолетов! Вам по-
нятно или нет?! Вы, кажется, постоянно жаловались на
нехватку квалифицированных рабочих? Немедленно пере-
бросьте их на производство зенитных орудий. Всех рабочих
на изготовление зенитных орудий! И все материалы тоже!
Я вам приказываю. И тотчас же отправьте Заура в ставку!
Нужно разработать программу выпуска зенитных орудий.
Увеличить их производство в десять раз... Я ежедневно
читаю в иностранной прессе о том, какую опасность пред-
ставляют зенитные орудия для англо-американской авиа-
ции. И боятся они пока еще только их, но уж никак не
557
наших истребителей». Галланд попытался было возразить:
истребители в небе над Германией собьют гораздо больше
вражеских самолетов, чем зенитки. Тут Гитлер прервал его
и, собственно говоря, попросту выставил нас за дверь.
В «чайном домике» я сразу же налил себе полный
стакан вермута из приготовленной специально для таких
случаев бутылки: эти сцены всегда вызывали у меня желу-
дочные колики. Галланд, который обычно в любых ситуа-
циях умел сохранять спокойствие и вообще прекрасно вла-
дел собой, на этот раз был явно растерян и никак не мог
взять себя в руки. Генералу даже в голову не могло прийти,
что подчиненные ему соединения истребительной авиации
могут быть расформированы из-за обвинения их летчиков
в трусости и неумении вести воздушные бои. Я же, напро-
тив, уже привык к внезапным приступам ярости Гитлера и
хорошо знал, что, действуя умело и осторожно, можно
побудить его отменить необдуманные решения. Я успокоил
Галланда: предназначенные для выпуска истребителей про-
изводственные мощности уж никак нельзя будет приспосо-
бить для изготовления орудийных стволов. Нам требова-
лись не столько зенитки, сколько снаряды к ним, которых
не хватало из-за отсутствия достаточного количества взрыв-
чатых веществ.
Заур также опасался, что Гитлер поставит перед нами
абсолютно невыполнимые требования, поэтому на следую-
щий день во время беседы с ним с глазу на глаз категори-
ческим тоном заявил, что для увеличения производства
зенитных орудий требуются поставки токарно-расточных
станков особого образца для просверливания отверстий в
длинных стволах.
Вскоре Заур и я вновь прибыли в ставку, чтобы под-
робно обсудить этот приказ, который Гитлер ко всему
прочему еще и отдал в письменном виде. Но когда я еще
раз обратил внимание Гитлера на то обстоятельство, что
истребители следует применять исключительно для защиты
воздушного пространства Германии, в глазах его заплясали
искры гнева, он опять перебил меня, не терпящим возра-
жений тоном подтвердил свое требование и объявил об
окончании совещания.
558
Это был первый приказ Гитлера, который ни Заур, ни
я так и не выполнили. Я решил действовать на свой страх
и риск и через день на совещании руководителей военной
промышленности счел нужным особо подчеркнуть, что «мы
ни в коем случае не должны снижать объемы производства
истребителей». Через три дня я собрал у себя представите-
лей авиационной промышленности и в присутствии Гал-
ланда объяснил им всю важность порученного им задания
«избавить нас от величайшей опасности — полного развала
нашей военной промышленности - путем увеличения во
много раз выпуска истребителей». Тем временем Гитлер
несколько успокоился и без всяких возражений согласился
отнести составленную программу производства истребите-
лей — конечно же, в ограниченных масштабах - к разряду
наиболее приоритетных направлений. Буря миновала.
♦ ♦ *
По мере того как мы сокращали производство отдель-
ных видов вооружения и даже полностью прекратили неко-
торые опытно-конструкторские работы, Гитлер все актив-
нее и увереннее внушал генералам и высокопоставленным
чиновникам партийного и государственного аппарата на-
дежду на создание нового оружия, которое якобы решит
исход войны. Когда я приезжал в сражающиеся на фронте
дивизии, солдаты и офицеры зачастую, загадочно улыбаясь,
спрашивали, когда же наконец произойдет боевое приме-
нение «чудо-оружия». Мне очень не хотелось сеять такого
рода иллюзии — ведь рано или поздно этим людям придется
испытать горькое разочарование, - и поэтому в середине
сентября, когда уже был осуществлен запуск ракеты «Фау-2»,
я обратился к Гитлеру с письмом, содержавшим следующие
строки: «В войсках широко распространена вера в предсто-
ящее в самое ближайшее время использование нового,
решающего исход войны оружия. Солдаты и офицеры рас-
считывают, что это произойдет буквально на днях. Это
убеждение разделяют также многие представители высшего
командного состава. Я не уверен, что было бы разумно и
дальше продолжать эту пропагандистскую кампанию».
В беседе с глазу на глаз Гитлер, правда, признал мою
559
правоту, однако по-прежнему продолжал обещать скорое
появление на фронте некоего «чудо-оружия». В связи с
этим в середине ноября я обратился к Геббельсу с письмом,
в котором подчеркнул, что «считаю нецелесообразным
внушать населению надежды, которые мы в ближайшее
время наверняка не сможем оправдать... Поэтому я насто-
ятельно прошу вас принять все меры и не допустить появ-
ления в дальнейшем на страницах ежедневных газет и
специализированных изданий всевозможных намеков на
якобы достигнутые нашей военной промышленностью гран-
диозные успехи».
Геббельс, действительно, немедленно запретил публи-
ковать какие бы то ни было сообщения о разработках
новых видов вооружения. Как ни странно, но слухов стало
еще больше. Только в Нюрнберге я узнал от одного из
ближайших сотрудников министра пропаганды Фриче, что
Геббельс создал специальный отдел по их распростране-
нию. Эти слухи содержали во многом правдивую информа-
цию о проводимых нами перспективных научных разработ-
ках. Ведь на дневных и вечерних заседаниях, посвященных
проблеме производства нетрадиционных видов вооруже-
ния, в том числе и атомной бомбы, часто присутствовали
лица из окружения Геббельса, которые внимательно слуша-
ли наши рассуждения о новейших технических открытиях.
Если страна переживала бурные времена, ее жители
обычно тешили себя надеждами и поэтому создавали пита-
тельную почву для различных слухов. Газетам же, напро-
тив, почти никто не верил. Исключение для огромного
количества отчаявшихся людей составляли в последние
месяцы войны публикуемые на страницах различных изда-
ний гороскопы. По словам Фриче, министерство пропаган-
ды использовало их как инструмент воздействия на обще-
ственное мнение. В составленных в соответствующем духе
гороскопах говорилось о том, что препятствия, возникшие
на пути, будут неизбежно сметены, предрекались грядущие
неожиданные перемены и внушалась вера в благополучный
исход. У режима не было будущего, и оставалось только
уповать на благоприятные для него астрологические про-
гнозы.
560
28
Падение в пропасть
Созданная к весне 1944 года система управления воен-
ной промышленностью, основным руководящим звеном
которой было мое министерство, осенью начала развали-
ваться. И не только потому, что производство ракет даль-
него действия, с которыми руководство рейха связывало
все надежды, было в результате поручено СС, — роковую
роль сыграло также то обстоятельство, что нескольким
гаулейтерам удалось настоять на своем и подчинить себе
военные заводы, расположенные на подведомственных им
территориях. Такого рода инициативы встретили полную
поддержку Гитлера. Так, например, он немедленно одобрил
предложение Заукеля построить в Тюрингии большой под-
земный завод для крупносерийного выпуска одномоторных
реактивных истребителей, которые фюрер высокопарно
именовал «народными истребителями». Однако распад си-
стемы централизованного управления не повлек за собой
роковых последствий по той простой причине, что вся
наша экономика уже начала агонизировать.
Еще одним очевидным признаком царившего в умах
нашего военно-политического руководства смятения стало
его стремление добиться успехов с помощью крайне при-
митивных видов вооружения. Ставка делалась не на техни-
ческие достижения, а на героизм. В апреле 1944 года Дениц
назначил предложившего когда-то целый ряд оригиналь-
ных идей вице-адмирала Хейе уполномоченным по строи-
тельству сверхмалых подводных и надводных кораблей; в
августе уже можно было приступить к их массовому произ-
водству, но к тому времени союзные войска уже прочно
закрепились на побережье Нормандии и стало ясно, что
момент для проведения таких операций окончательно упу-
щен. В свою очередь Гиммлер задумал сформировать «от-
ряд летчиков-смертников» и использовать для борьбы с
вражескими бомбардировщиками пилотируемые «Фау-1».
Не менее примитивным был и так называемый фаустпат-
рон — ручной гранатомет, который должен был заменить
столь необходимые нам противотанковые орудия.
561
ч Поздней осенью 1944 года Гитлер неожиданно заинте-
ресовался производством противогазов и назначил полно-
мочного представителя, ответственного за это направление
и подчиненного непосредственно ему. Была спешно разра-
ботана программа защиты населения от последствий хими-
ческой войны. И хотя после настойчивых требований Гит-
лера начиная с октября выпуск противогазов увеличился в
три раза и превысил цифру 2 300000, обеспечить всех
жителей городов средствами химической защиты можно
было лишь через несколько месяцев. Поэтому партийные
издания начали публиковать инструкции, напоминающие о
том, как в случае газовой атаки можно защитить себя
элементарными подручными средствами. Например, насто-
ятельно рекомендовалось прикрыть нос и рот бумагой.
Тогда Гитлер, правда, неоднократно говорил об опасности
массированного сброса на немецкие города начиненных
ядовитым газом бомб, но назначенный им уполномочен-
ный по проведению профилактических мероприятий мой
друг Карл Брандт высказал предположение, что на самом
деле идет лихорадочная подготовка к развязыванию нами
химической войны. Имевшийся в нашем распоряжении и
также считавшийся «чудо-оружием» газ «табун» легко про-
никал через фильтровальные сетки противогазов любых
конструкций, и воздействие его даже в минимальных дозах
было смертельным.
Поэтому было решено провести совещание в Зонтхо-
фене, и Роберт Лей — кстати, по профессии химик —
предложил мне отправиться туда в его салон-вагоне. Беседа
с ним, как обычно, сопровождалась распитием бутылки
крепкого вина. Лей всегда страдал косноязычием, но в этот
раз он был сильно взволнован и говорил особенно сбивчи-
во и невнятно: «У нас уже есть новый ядовитый газ, я сам
слышал об этом. Фюрер должен его применить именно
сейчас. А иначе когда? Потом будет поздно! Вы тоже рас-
толкуйте ему, что у нас нет другого выхода». Судя по всему,
Лей уже беседовал с Геббельсом на эту тему, ибо министр
пропаганды вдруг принялся выяснять у руководителей хи-
мической промышленности степень эффективности исполь-
зования отравляющих веществ, а затем попытался угово-
562
рить Гитлера приступить к боевому применению «табуна».
Раньше Гитлер никогда не был сторонником химической
войны, теперь же на одном из оперативных совещаний в
ставке вдруг намекнул, что собирается использовать газ
новейшей модификации против наступавших советских
войск. Не слишком уверенным голосом он высказал надеж-
ду, что, дескать, правительства Англии и США не предпри-
мут каких-либо активных действий для предотвращения
газовых атак на Восточном фронте, поскольку на этом
этапе войны не заинтересованы в стремительном продви-
жении русских армий. Но никто из участников совещания
не поддержал его, и Гитлер больше никогда не заводил
разговор на эту тему.
Генералы, безусловно, опасались непредвиденных по-
следствий. Я лично 11 октября в письме Кейтелю подчерк-
нул, что в результате развала нашей химической промыш-
ленности запасы циана и метанола практически полностью
исчерпаны и поэтому после 1 ноября изготовление «табу-
на» придется прекратить, а производство иприта ограни-
чить четвертью его прежнего объема. Кейтель, правда,
побудил Гитлера отдать грозный приказ — ни при каких
обстоятельствах не сокращать выпуск ядовитых газов. Но
такого рода распоряжения уже не имели никакого реально-
го смысла. Никто просто не обратил на него никакого
внимания, и распределение оставшихся запасов химичес-
ких веществ производилось в соответствии с разработанной
моими специалистами схемой.
♦ ♦ ♦
11 ноября мне пришлось вслед за составленными ранее
меморандумами о падении производства горючего отпра-
вить в ставку еще одно не менее тревожное сообщение: уже
на протяжении шести недель в Рурскую область был невоз-
можен проезд никаких видов транспорта. Я решил рас-
крыть Гитлеру глаза на истинное положение вещей и с
тревогой писал ему, что «речь уже идет не об успешном
продолжении войны, а о сохранении структуры экономики
Германии, которая из-за потери Рейнско-вестфальского
промышленного региона может в ближайшее время потер-
563
петь полный крах... Уже имеются сведения о предстоящем
закрытии целого ряда предприятий. Избежать этого в дан-
ной ситуации фактически невозможно».
Далее я информировал Гитлера о том, что уголь пере-
стал поступать на остальную территорию рейха, его запасы
на железнодорожных складах стремительно уменьшаются,
газовые, нефтеперерабатывающие и маргариновые заводы
под угрозой остановки и даже в больницы кокс доставляют
в весьма ограниченных количествах.
Везде и всюду я видел признаки разложения. Товарные
поезда с грузом угля не доходили до места назначения: в
пути их попросту грабили по приказу гаулейтеров. В Бер-
лине дома не отапливались, газ и электроэнергию подавали
только в определенные часы, и наше управление распреде-
ления топливных ресурсов, невзирая на гнев и возмущение
чиновников рейхсканцелярии, тут же приславших мне жа-
лобу, вынуждено было даже им сократить норму выдачи
угля на февраль-март будущего года.
В такой ситуации нечего было даже и думать об осу-
ществлении наших программ. Мы занимались исключи-
тельно латанием дыр. Подобно разработавшим стратегию
воздушной войны офицерам штабов военно-воздушных сил
вражеских государств, я также не учел огромных запасов
деталей и заготовок, скопившихся на заводских складах.
Стоило нам провести инвентаризацию, как выяснилось,
что на протяжении еще нескольких месяцев вполне можно
рассчитывать на достаточно высокий уровень производства
вооружений. Спокойствие, с которым Гитлер принял к
сведению этот названный нами «Программой экстренных
или дополнительных мер» план, производило жуткое впе-
чатление. Он не сказал ни слова, так как, видимо, подобно
нам, уже понял, что ничего изменить нельзя.
Приблизительно в это же время на одном из оператив-
ных совещаний Гитлер в присутствии всех генералов из
своего ближайшего окружения безапелляционно заявил:
«Какое счастье, что один из руководителей нашей военной
промышленности настоящий гений. Я имею в виду Заура.
Он, несомненно, преодолеет все трудности». Генерал Тома-
ле робко попытался обратить его внимание на следующее
564
обстоятельство: «Мой фюрер, здесь присутствует министр
Шпеер». «Да, я знаю, — буркнул Гитлер, явно раздражен-
ный тем, что его перебили, — но Заур — гений, который
сумеет исправить положение». Как ни странно, но я до-
вольно безучастно воспринял эти слова Гитлера, хотя он
намеренно оскорбил меня. Просто я уже готовился подать
в отставку.
♦ ♦ ♦
12 октября 1944 года, когда положение на Западном
фронте окончательно стабилизировалось и хлынувшие че-
рез границу толпы охваченных паникой солдат и офицеров
были преобразованы в боеспособные воинские соедине-
ния, Гитлер после оперативного совещания отвел меня в
сторону, взял с меня обязательство хранить молчание и
только после этого заявил, что собирается собрать все
войска Западного фронта в один кулак и нанести мощный
контрудар: «От вас требуется сформировать из немецких
рабочих полностью моторизованную строительную часть,
способную в случае разрушения автомобильных и железно-
дорожных мостов в кратчайший срок в любых условиях
провести восстановительные работы. Обратитесь к опыту
военной кампании 1940 года, тогда все получилось наилуч-
шим образом». Я позволил себе заметить, что для выпол-
нения такой серьезной задачи в нашем распоряжении слиш-
ком мало грузовиков. «У нас сейчас нет более важной
задачи, — с неожиданной твердостью в голосе заявил он. -
Ради ее выполнения следует забыть обо всем и не думать
о последствиях».
В конце ноября Гитлер еще раз заявил, что возлагает
все надежды именно на это наступление. С беззаботным
видом он добавил, что убежден в успехе, ибо ничего дру-
гого ему просто не остается: «Если оно не даст ожидаемых
результатов, войну можно считать проигранной... Но мы
своего добьемся!» Гитлер снова пустился в пространные
рассуждения и, как обычно, утратил чувство реальности:
«Достаточно будет осуществить один-единственный про-
рыв на Западном фронте! Вот увидите! Американцы в па-
нике бросятся бежать. Мы прорвемся на центральном уча-
565
стке и захватим Антверпен. А без этого порта они не смогут
снабжать свои войска по морю. Все английские армии
окажутся в огромном «котле». Мы возьмем сотни тысяч
пленных. Как прежде в России!»
Примерно в это же время я встретился с Альбертом
Фёглером, чтобы обсудить с ним бедственное положение,
в котором оказалась Рурская область из-за ^прекращаю-
щихся воздушных налетов. Он сразу же, безо всяких оби-
няков, спросил: «Когда же это кончится?» Я дал ему по-
нять, что Гитлер намеревается сосредоточить все силы на
одном направлении и предпринять последнюю попытку.
Но Фёглер, казалось, не слушал меня и с непреклонной
решимостью продолжал развивать свою мысль: «Неужели
он не понимает, что так дальше продолжаться не может?
Уничтожено слишком много производственных мощнос-
тей! Еще несколько месяцев ~ и мы уже не сумеем восста-
новить нашу промышленность». «Мне кажется, — ответил
я, — что Гитлер выкладывает на стол свой последний ко-
зырь и хорошо понимает это». Фёглер недоверчиво посмот-
рел на меня: «Ну разумеется, после того, как наша система
промышленного производства затрещала по всем швам, у
него больше не осталось других козырей. Полагаю, что он
собирается провести эту операцию на Восточном фронте,
чтобы хоть немного облегчить там положение?» Я уклонил-
ся от ответа. «Ясное дело, на Восточном фронте, — уверен-
ным тоном заявил Фёглер. — Надо быть совершеннейшим
безумцем, чтобы оголить это направление и перебросить
войска на Западный фронт, где положение более-менее
стабильное».
Назначенный вместо Цейтцлера начальником генераль-
ного штаба сухопутных войск генерал-полковник Гудериан
начиная с ноября едва ли не на каждом оперативном сове-
щании говорил о концентрации советских войск на по-
знаньском и бреслауском направлениях и подчеркивал, что
это создает непосредственную угрозу Верхней Силезии.
Тем самым он хотел убедить Гитлера направить сосредото-
ченные для наступления на Западном фронте дивизии в
Польшу, чтобы избежать надвигающейся катастрофы. На
Нюрнбергском процессе многие обвиняемые пытались
566
оправдать стремление Гитлера продолжать безнадежно про-
игранную войну даже зимой 1944/45 года его желанием
спасти жизнь беженцам с восточных земель и избавить от
русского плена как можно больше немецких солдат. Одна-
ко принятые им в тот период решения свидетельствовали о
прямо противоположных намерениях.
Я решил внести посильную лепту в достижение наи-
большего эффекта при осуществлении замысла Гитлера и
обещал главнокомандующему группой армий «Б» фельд-
маршалу Моделю лично контролировать обеспеченность
его частей вооружением. Когда 16 декабря началось на-
ступление в Арденнах, я уже временно расположился в
небольшом охотничьем домике неподалеку от Бонна. До-
бирался я сюда в мотавшемся на гремящих стрелках мотор-
ном вагоне, а за окном всю дорогу мелькали стоявшие на
запасных путях и сортировочных станциях к востоку от
Рейна товарные поезда с горючим и другими жизненно
важными для наступавших войск материалами — они не
могли двигаться дальше из-за воздушных налетов.
В живописных горах Эйфеля Модель разместил свою
штаб-квартиру в возвышавшемся посреди узкой, заросшей
густым лесом долины огромном охотничьем замке, кото-
рый принадлежал весьма состоятельному промышленнику.
Подобно руководству генерального штаба сухопутных войск,
он также отказался от строительства здесь для себя и своего
окружения железобетонных бункеров, чтобы не привлекать
внимания агентов вражеских разведок к этому району.
Фельдмаршал пребывал в превосходном настроении: союз-
ников удалось застать врасплох, фронт был прорван и его
войска стремительно продвигались вперед. Погодные усло-
вия оказались как нельзя более благоприятными. Об этом
Гитлер буквально заклинал небеса накануне наступления,
так как, по его словам, «операция могла увенчаться успе-
хом только при плохой погоде».
В данной ситуации я выступал в роли стороннего
наблюдателя и стремился оказаться как можно ближе к
линии фронта. Боевой дух наступавших войск был очень
высок, затянутое снеговыми тучами небо внушало надежду,
что англо-американская авиация появится еще не скоро.
567
На следующий день на дорогах творилось нечто невообра-
зимое: машины со скоростью черепахи ползли по обледе-
невшему за ночь трехколейному магистральному шоссе.
Мой автомобиль вклинился в колонну перевозящих бое-
припасы грузовиков и в течение часа никак не мог преодо-
леть расстояние в три-четыре километра. Я очень боялся,
что из-за туч вот-вот выглянет солнце, а вслед за ним
появятся вражеские самолеты.
Модель объяснял этот хаос недостаточной дисципли-
нированностью новых воинских формирований, а также
царившей в тылу полнейшей неразберихой. Как бы то ни
было - все вместе создавало ощущение, что трехлетнее
пребывание Гитлера на посту главнокомандующего сухо-
путными войсками имело самые отрицательные послед-
ствия: армия, ранее славившаяся своей безупречной орга-
низованностью, теперь напрочь ее утратила.
Первоначальной целью нашего преодолеваемого с та-
ким трудом маршрута был расположенный на левом север-
ном фланге 6-й танковой армии СС мост, который амери-
канские солдаты успели взорвать. Мне очень хотелось
оказаться полезным Моделю, и я обещал выяснить, как
можно было его быстрее восстановить. Солдаты довольно
скептически восприняли мое появление. Один из них сле-
дующим образом объяснил моему адъютанту причину при-
езда сюда министра Шпеера: «Фюрер задал ему хорошую
взбучку за то, что мост до сих пор не восстановлен. Вот он
и примчался к нам расхлебывать кашу, которую сам же и
заварил». И действительно, темпы восстановительных ра-
бот были крайне медленными. Ведь мы добросовестно от-
неслись к поручению Гитлера и набрали в строительные
части «организации Тодта» наиболее квалифицированных
специалистов, которые застряли на восточном берегу Рейна
из-за «пробок» на железных дорогах. Там же простаивали
вагоны с инженерно-саперным снаряжением. Наступление
должно было скоро остановиться хотя бы из-за отсутствия
столь остро необходимого мостового оборудования.
Успешному осуществлению операции препятствовала
также нехватка горючего. Танковые части двинулись в на-
ступление, располагая совершенно недостаточными запаса-
568
ми топлива. Гитлер проявил поразительное легкомыслие.
Он полагал, что захваченного на американских складах
горючего с лихвой хватит нашим танкистам. Когда возник-
ла угроза приостановки наступления, я немедленно связал-
ся по телефону с директорами находившихся в располо-
женной неподалеку Рурской области заводов по производству
бензола и приказал немедленно сформировать автопоезд из
цистерн и отправить его на фронт. Тем самым я помог
Моделю выйти из крайне затруднительного положения.
Но уже через несколько дней ни о каком снабжении
наших войск не могло быть и речи, так как туман рассеялся
и безоблачное небо заполнило множество вражеских истре-
бителей и бомбардировщиков. Ездить днем даже на скорост-
ном легковом автомобиле было крайне сложно и опасно,
нередко мы от души радовались, когда успевали укрыться
в перелеске. Груженные боеприпасами и всевозможным
воинским снаряжением машины передвигались теперь толь-
ко ночью; в непроглядной темноте они медленно ползли в
прямом смысле слова от столба к столбу. 23 декабря, то
есть накануне сочельника, Модель откровенно заявил, что
Гитлер непреклонно настаивает на продолжении наступле-
ния, хотя достигнуть поставленных целей было совершенно
невозможно.
В зоне боевых действий я находился до конца декабря
и за это время неоднократно посещал различные дивизии,
попадал под обстрел и бомбежку и видел заснеженное поле,
сплошь заваленное трупами скошенных пулеметными оче-
редями наших солдат - последствия попытки атаковать по
открытой местности хорошо укрепленные позиции против-
ника. Накануне отъезда я навестил Зеппа Дитриха. Бывший
фельдфебель кайзеровской армии, а ныне командующий
танковой армией СС разместил свою штаб-квартиру близ
бельгийского пограничного города Уффализа. Он был од-
ним из тех немногих, кто примкнул к Гитлеру еше в годы
становления партии, и теперь, будучи по натуре человеком
простым, больше не стремился поддерживать с ним близ-
кие отношения. Разговор вскоре зашел о последних прика-
зах ставки. Гитлер все более настойчиво требовал «любой
ценой» захватить окруженную нашими войсками Бастонь.
569
По словам Дитриха, он никак не желал понять, что даже
отборные дивизии СС не в состоянии с легкостью сломить
сопротивление американцев. Гитлера так и не удалось убе-
дить в том, что американцы оказались стойкими солдатами
и что вообще они достойные противники. «Кроме того, ~
угрюмо пробурчал он, — нам перестали доставлять боепри-
пасы. Их авиация почти полностью перекрыла дороги».
Наше полнейшее бессилие хорошо проиллюстрировал
прервавший ночную беседу налет мошной армады четырех-
моторных бомбардировщиков. Вой сирен, грохот взрывов,
вспыхивающие в облаках красно-желтые сполохи, оглуши-
тельный рев моторов - и никакого отпора с нашей сторо-
ны. Противник наглядно демонстрировал свое военное пре-
восходство, и, глядя отрешенно на эту картину, я мельком
подумал, что неверная оценка Гитлером ситуации приняла
уже совершенно абсурдный характер.
Мы полагали, что покров темноты надежно защитит
нас, и потому 31 декабря выехали из зоны боевых действий
ровно в четыре часа утра, чтобы прибыть в ставку Гитлера
не позднее двух часов ночи. Нам все равно пришлось то и
дело укрываться от устроивших самую настоящую охоту на
одиночные машины вражеских истребителей, и дем не
менее, даже в таких условиях мы сумели за двадцать два
часа преодолеть расстояние в 340 километров.
Штаб-квартира Гитлера на Западном фронте, из кото-
рой он руководил наступлением в Арденнах, находилась в
самом конце заброшенной долины, в двух километрах от
расположенного близ Бад-Наугейма замка Цигенберг. По-
среди густого леса здесь, как и во всех остальных местах
постоянного пребывания Гитлера, были построены замас-
кированные под блочные домики бункеры с мощным же-
лезобетонным покрытием.
♦ * *
Со времени назначения министром я два раза пытался
поздравить Гитлера с Новым годом, и оба раза у меня
ничего не получилось. В 1943 году мой самолет из-за силь-
ных морозов покрылся коркой льда, в 1944 году причиной
послужило повреждение его двигателя.
570
Прошло два часа с момента наступления Нового, 1945
года, когда я, миновав многочисленные посты охраны,
вошел в бункер, отведенный под личные апартаменты Гит-
лера. Я не слишком опоздал: адъютанты, врачи, секретар-
ши и, разумеется, Борман толпились вокруг Гитлера. От-
сутствовали лишь служившие в ставке генералы. Громко
хлопали пробки, из похожих на снаряды бутылок с фран-
цузским шампанским золотистая, пенистая жидкость с
шипением перетекала в фужеры. В непринужденной, но
отнюдь не разнузданной атмосфере праздника Гитлер, ка-
залось, был единственным, кто, не прибегая к стимулиру-
ющим средствам, тем не менее, пребывал в полнейшей
эйфории.
Начало нового года отнюдь не сулило ни малейшего
облегчения, но здесь все радовались уже хотя бы тому, что
календарь принес какие-то перемены. Во всяком случае, у
меня создалось именно такое ощущение. Гитлер был на-
строен весьма оптимистично и уверял, что в 1945 году
ситуация изменится. Мы, дескать, вскоре преодолеем са-
мую острую фазу кризиса и в конце концов одержим по-
беду. Из окружающих только Борман восторженно поддер-
жал его, остальные предпочли промолчать. В течение двух
часов Гитлер с неистовством религиозного фанатика заве-
рял нас в своей правоте, и внезапно все, и я в том числе,
несмотря на достаточно скептическое настроение, почув-
ствовали, что он как бы снял с наших плеч груз забот.
Гитлер отнюдь не утратил своих воистину магических спо-
собностей. Мы уже были не в состоянии рационально
мыслить. Достаточно было задуматься хотя бы над тем
обстоятельством, что Гитлер провел параллель между собой
и Фридрихом Великим в конце Семилетней войны, как тут
же стало бы ясно: ни о какой победе даже речи быть не
может. Но никому из нас и в голову не пришло немного
поразмышлять на эту тему.
Отличительным признаком состоявшегося через три дня
с участием Кейтеля, Бормана и Геббельса расширенного
совещания было стремление вновь пробудить несбыточные
надежды. Теперь изменить ход военных действий должно
было народное ополчение. Стоило мне заявить, что это
571
означало бы окончательный развал всех отраслей военно-
промышленного производства, которые окажутся не в состо-
янии произвести вооружение в таком огромном количестве,
как Геббельс с недоумением уставился на меня, а затем,
повернувшись к Гитлеру, с пафосом воскликнул: «В таком
случае, господин Шпеер, вся историческая вина за проиг-
ранную войну ляжет на вас, ибо окажется, что мы одержали
бы победу, если бы имели в своем распоряжении еще не-
сколько сотен тысяч солдат! Так почему же вы не хотите
согласиться со мной? Обдумайте хорошенько мои слова!»
На какое-то мгновение мы застыли словно вкопанные,
пристально глядя друг другу в глаза, - и тут Гитлер разре-
шил наше противостояние, поддержав предложение Геб-
бельса.
Приглашенным в ставку Геббельсу и его статс-секре-
тарю Науману было разрешено также принять участие в
последовавшем вслед за этим совещанием очередном об-
суждении положения в военной промышленности. По сво-
ей укоренившейся в последнее время привычке Гитлер в
ходе дискуссии демонстративно не обращал на меня вни-
мания. Он даже не пожелал выслушать мое мнение и об-
ращался исключительно к Зауру. Мне была отведена роль
молчаливого слушателя. После заседания Геббельс довери-
тельным тоном поведал мне, что поражен моим безучаст-
ным отношением к поведению Заура, который явно наме-
рен занять мое место. Но все разговоры об этом казались
мне уже пустой болтовней. Фактический провал наступле-
ния в Арденнах означал скорый конец войны. Все наши
последующие военные операции представляли собой лишь
судорожные и заранее обреченные на неудачу попытки
отсрочить оккупацию страны.
Не только у меня пропало всякое желание отстаивать
свои взгляды и вступать с кем-либо в полемику. В ставке
воцарилась атмосфера равнодушия, которую никак нельзя
было объяснить лишь всеобщей апатией, переутомлением и
психологическим воздействием Гитлера. Если для предше-
ствующих лет и даже месяцев было характерным столкно-
вение интересов и бурные конфликты между различными
группами и кланами, стремившимися любыми способами
572
завоевать расположение Гитлера и взвалить вину за ^прек-
ращающиеся поражения на соперников, то теперь все де-
монстрировали откровенное безразличие, и именно это как
нельзя лучше свидетельствовало о приближении конца. Так,
например, когда Зауру удалось в эти дни добиться замены
Гиммлера на посту «руководителя производства вооруже-
ния для сухопутных войск» генералом Буле, почти никто не
обратил внимания на это обстоятельство, хотя оно означа-
ло лишение рейхсфюрера СС части его обширных полно-
мочий. Отсутствовала рабочая, в истинном смысле этого
слова, обстановка; происходившие вокруг события не вы-
зывали никаких реакций хотя бы уже потому, что сознание
неотвратимости поражения убивало всякую активность.
Я даже позволил себе совершить продолжавшуюся
свыше трех недель поездку на фронт — верный признак
отсутствия какой-либо возможности осуществлять руко-
водство из столицы. Хаос и неразбериха крайне затрудняли
централизованное управление военной промышленностью -
на приказы и директивы из Берлина все чаще и чаще не
обращали внимания.
* * *
12 января, как и предполагал Гудериан, советские вой-
ска перешли в наступление по всему фронту и быстро
преодолели наши оборонительные рубежи. И даже если бы
Гитлер немедленно принял решение перебросить с Запад-
ного на Восточный фронт свыше 2000 танков новейшей
конструкции, это вряд ли смогло бы изменить соотноше-
ние сил.
Через несколько часов мы ждали начала оперативного
совещания в так называемом «посольском зале» увешанной
гобеленами приемной рейхсканцелярии. Как только при-
ехал задерживавшийся из-за переговоров с японским по-
слом Осимой Гудериан, одетый в черную эсэсовскую фор-
му ординарец распахнул дверь в кабинет Гитлера. По
разостланному по полу пушистому, сотканному вручную
ковру мы прошли к стоявшему возле окна столу для опе-
ративных карт. Изготовленная в Австрии столешница пред-
ставляла собой гигантскую, вырезанную из цельного куска
573
мрамора плиту. Пересечение желто-белых полос на ярко-
красном фоне делало ее похожей на коралловый риф. Мы
расселись у окна прямо напротив Гитлера.
Немецкая группировка на Курляндском полуострове
оказалась полностью блокированной. Гудериан попытался
убедить Гитлера отдать приказ эвакуировать ее оттуда мо-
рем в Германию. Гитлер, как обычно в таких случаях, начал
возражать. Ни Гудериан, ни Гитлер не желали идти на
уступки, и вскоре оба уже разговаривали друг с другом на
повышенных тонах. Наконец Гудериан с редкой для лиц из
ближайшего окружения Гитлера откровенностью высказал
свою точку зрения. Вероятно, сказалось воздействие выпи-
тых в японском посольстве крепких напитков; он был
очень возбужден и уже не считался ни с чем. Глаза его
заблестели, усы угрожающе топорщились, он вскочил со
стула и, вперив взор в поднявшегося со своего места Гит-
лера, закричал: «Мы просто обязаны спасти этих людей!
Пока еще мы можем успеть вывезти их оттуда!» Гитлер,
разгневанный вызывающим поведением Гудериана, с не-
преклонным видом заявил: «Нет, они останутся там! Мы не
можем отдать врагу эти земли!» Но Гудериан был намерен
отстоять свою точку зрения. «Но это же совершенно бес-
смысленно! - воскликнул он. — Люди не должны погибать
зря. Время не ждет! Нужно срочно приказать солдатам
грузиться на корабли!»
И тут произошло нечто такое, чего никто даже в мыслях
не мог предположить. Гитлер вдруг побледнел, он был явно
напуган столь бурной реакцией Гудериана. Собственно гово-
ря, он не должен был допускать, чтобы с ним разговаривали
в почти оскорбительном тоне — ведь это сильно подрывало
его престиж. Но, к моему удивлению, он внезапно заговорил
о чисто военных аспектах проблемы и принялся утверждать,
что оборона занимаемых сейчас на Курляндском полуостро-
ве позиций приведет к гораздо меньшим потерям, чем отвод
войск к побережью, который якобы приведет к их полному
разложению. Однако Гудериан легко опроверг его и, приве-
дя конкретные цифры, доказал, что тактика отхода разрабо-
тана до мельчайших подробностей. Тем не менее, Гитлер
отказался отменить свое решение.
574
Свидетельствовал ли данный эпизод о падении автори-
тета Гитлера? Так или иначе, но последнее слово осталось за
ним. Никто из присутствующих не покинул кабинет и не
заявил, что Гитлер отныне не вправе нести ответственность
за судьбу страны. Вот почему этот инцидент в результате
никак не отразился на престиже Гитлера, хотя все мы на
мгновение замерли, пораженные откровенным нарушением
этикета. Цейтцлер также иногда возражал Гитлеру, но вел
себя гораздо сдержаннее и никогда не выходил за рамки
приличий; чувствовалось, что при всем своем несогласии он
испытывал к нему глубокое уважение. Теперь же впервые в
присутствии многих приближенных Гитлера начальник ге-
нерального штаба сухопутных войск осмелился в некоррек-
тной форме спорить с ним; это означало, что, образно
выражаясь, рухнул мир и еще более ощутимой стала дистан-
ция между Гитлером и его окружением. Гитлер, правда,
сумел сохранить свой престиж, то есть, казалось бы, добился
очень многого. Но потерял он еще больше.
♦ ♦ ♦
Стремительное продвижение советских войск побуди-
ло меня предпринять еще одну поездку в Силезский про-
мышленный регион с целью выяснить, не саботируют ли
нижестоящие инстанции мои распоряжения о сохранении
промышленных предприятий. 21 января в Оппельне назна-
ченный недавно главнокомандующим группой армий
«Центр» фельдмаршал Шернер сообщил мне, что подчи-
ненные ему соединения фактически существуют только на
бумаге: почти все танки и тяжелое вооружение остались на
полях сражений. Никто не знал, как близко советские
войска подошли к Оппельну. Во всяком случае, офицеры
штаба спешно покинули город, и в гостинице остались те,
кому негде было ночевать.
В моем номере на стене висел офорт Кете Кольвиц
«Карманьола»: толпа пляшет вокруг гильотины, лица людей
искажены ненавистью, рты их, казалось, свело в крике, а
в стороне в бессильной позе сидит на земле плачущая
женщина. Вдруг возникло ощущение, что меня ждет такая
же страшная участь. Днем я был настолько загружен дела-
575
ми, что эти страхи ютились где-то в подсознании, но зато
ночью они выползли оттуда и с еще большей силой начали
давить и терзать мне душу. Этой ночью я так и не смог
заснуть. Я лежал в полудреме, а перед глазами все время
возникали персонажи офорта. Вправе ли народ восстать и
излить свой гнев на обманувших его вождей? Вправе ли он
расправиться с ними так, как изображено на гравюре? Мои
друзья незнакомые, собираясь в узком кругу, теперь часто
заводили разговор о своем будущем. Почти все были твердо
убеждены в том, что в перспективе их не ждет ничего
хорошего. Мильх, например, неоднократно уверял, что
противник не намерен церемониться с руководителями
Третьего рейха. Я полностью разделял его точку зрения.
От ночных кошмаров меня избавили телефонные звон-
ки, острыми иглами вонзившиеся в барабанные перепонки
и сразу заполнившие голову назойливыми звуками. Звонил
мой офицер связи в ставке полковник фон Белов. Еще 16
января я настойчиво убеждал Гитлера в том, что после
блокирования Рурской области потеря Верхней Силезии
повлечет за собой немедленный крах экономики Германии.
В своей телеграмме я еще раз подчеркнул необычайно
важное стратегическое значение Верхней Силезии и попро-
сил дать согласие направлять в группу армий Шернера «как
минимум 30-50 процентов всего объема военной продук-
ции».
Одновременно я хотел оказать поддержку Гудериану,
который требовал отказаться от всех дальнейших попыток
развить наступление на Западном фронте и перебросить
немногие оставшиеся в нашем распоряжении танковые
части к восточным границам. Я также подчеркивал, что
«русские слишком растянули свои боевые порядки и, не-
смотря на ясную погоду и хорошую видимость с воздуха,
без всякой маскировки доставляют на передовые позиции
боеприпасы и прочее военное снаряжение. В условиях,
когда дальнейшее применение истребителей на Западном
фронте вряд ли сможет существенно улучшить наше поло-
жение, вероятно, имело бы смысл перебросить их на Во-
сточный фронт для массированных атак с воздуха, по-
скольку противник здесь по-прежнему испытывает страх
576
перед этими самолетами». Теперь же Белов сообщил мне,
что Гитлер с саркастической усмешкой одобрил мое пред-
ложение, но не предпринял никаких конкретных мер.
Считал ли он своим подлинным врагом исключительно
западные державы и симпатизировал ли в душе сталин-
скому режиму? Мне вспомнились отдельные реплики и
высказывания Гитлера, которыми, вероятно, можно было
объяснить истинные мотивы его поведения в эти дни.
На следующий день я отправился в административный
центр силезского промышленного региона Каттовиц и по
дороге попал в аварию. Был сильный гололед, и моя маши-
на столкнулась с неожиданно выскочившим из-за поворота
грузовиком. От сильного удара грудью не только треснул
руль, но и погнулась рулевая колонка. Я с растерянным
видом, бледный как мел сидел на ступеньках деревенской
гостиницы и, словно выброшенная на берег рыба, жадно
хватал ртом воздух. «Вы сейчас выглядите как министр
государства, проигравшего войну», — на полном серьезе
сказал Позер. Мой автомобиль пришел в полную негод-
ность, и обратно в Оппельн нас доставили на машине
«скорой помощи». Когда я более-менее пришел в себя, то
тут же позвонил в Каттовиц и убедился, что тамошние
сотрудники тщательно выполняют все мои указания.
На обратном пути в Берлин я заехал в Бреслау, и Ханке
устроил мне экскурсию по старинному, построенному еще
Шинкелем и недавно отреставрированному зданию земель-
ного управления. «Нельзя допустить, чтобы оно досталось
русским! — воскликнул он. — Лучше я сожгу его дотла!»
Бреслау уже не интересовал гаулейтера, так как было ясно,
что город вскоре будет захвачен врагом. После долгих уси-
лий мне наконец удалось объяснить Ханке, какую художе-
ственно-историческую ценность представляет это строе-
ние. Одним словом, я уговорил его не уподобляться
вандалам.
Во время поездки мы запечатлели на пленку сцены бед
и страданий беженцев, и в Берлине я немедленно предста-
вил Гитлеру целую кипу фотографий. Во мне еще тепли-
лась надежда, что вид несчастных женщин, детей и стари-
ков может тронуть его душу. Я рассчитывал хоть таким
577
способом заставить Гитлера перебросить с Западного фрон-
та часть дивизий навстречу практически не встречающим
на своем пути сопротивления русским войскам. Но Гитлер
лишь мельком взглянул на фотографии и резким движени-
ем отодвинул их в сторону. Я так и не понял: то ли он не
проявил интереса к судьбе этих людей, то ли, наоборот,
впечатление оказалось слишком сильным.
24 января Гудериан посетил Риббентропа и без обиня-
ков заявил ему, что война проиграна. Министр иностран-
ных дел побоялся высказать свое мнение. Он опасался, что
его могут втянуть в какую-нибудь неприятную историю, и
поспешил с наигранным удивлением рассказать Гитлеру,
что его начальник генерального штаба имеет, оказывается,
собственную точку зрения на положение на фронтах. Через
два часа Гитлер, с трудом сдерживая волнение, заявил на
оперативном совещании, что в дальнейшем будет жестоко
карать любого, кто позволит себе подобные пораженческие
высказывания. Все его сотрудники, независимо от чина и
звания, вправе обращаться только непосредственно к нему:
«Я категорически запрещаю кому бы то ни было давать
общую оценку ситуации. Это является исключительно моей
прерогативой! И если кто-либо вздумает утверждать, что
война проиграна, я поступлю с ним как с изменником со
всеми вытекающими отсюда последствиями для него и его
семьи. Я приму самые решительные меры, чтобы никому
больше даже в голову не пришло рассуждать на эту тему!»
Никто из нас не осмелился даже слово сказать. Мы
молча внимали гневным тирадам Гитлера и так же молча
покинули конференц-зал. Теперь число участников опера-
тивных совещаний пополнилось еще одним человеком. Он
старался держаться незаметно и, как правило, молча сидел
у стены, но даже своим присутствием внушал невольный
страх. Это был начальник РСХА Эрнст Кальтенбруннер.
♦ ♦ ♦
Ввиду недвусмысленных угроз Гитлера и непредсказу-
емости его поведения через три дня, то есть 17 января 1945
года, я отправил тремстам руководящим сотрудникам под-
чиненных мне ведомств отчет об итогах работы военно-
578
промышленных предприятий за прошедшие три года. Кро-
ме того, я пригласил к себе своих коллег — архитекторов —
и попросил их собрать и спрятать в надежном месте фото-
копии наших проектов. Я не собирался делиться с ними
своими заботами и тревогами. Собственно говоря, у меня
не было даже времени для долгих бесед с ними. Но они все
равно поняли: я прощался с прошлым.
30 января я передал Гитлеру через полковника Белова
меморандум. По чистой случайности это совпало с двенад-
цатой годовщиной «прихода к власти». В меморандуме я
привел конкретные цифры и факты, доказывающие, что
война в сфере экономики фактически окончена и что те-
перь следует заняться снабжением населения продоволь-
ствием и позаботиться о сохранении топливно-энергети-
ческой базы.
С целью опровергнуть ни на чем не основанные утвер-
ждения Гитлера о якобы предстоящем в 1945 году необы-
чайном увеличении нашего военно-промышленного потен-
циала я приложил к меморандуму данные о планируемых в
ближайшие три месяца объемах производства танков, воо-
ружения, авиационных моторов и боеприпасов и завершил
его словами: «Потеря Верхней Силезии означает, что воен-
ная промышленность Германии окажется не в состоянии
удовлетворить потребности фронта... Стойкость и мужество
наших солдат уже не смогут компенсировать полное пре-
восходство противника в боевой технике». Тем самым я как
бы призывал Гитлера не слишком уповать на чудеса геро-
изма, которые, как он неоднократно утверждал, проявит
немецкий солдат на немецкой земле.
Гитлер, судя по его реакции, ознакомился с меморан-
думом. Он вдруг начал игнорировать меня и упорно не
замечал моего присутствия на оперативных совещаниях. 5
февраля он потребовал, чтобы я приехал к нему вместе с
Зауром. Опыт подсказывал мне, что ничего хорошего ждать
от этой встречи не приходится. Однако он пригласил нас в
отведенную под личные апартаменты комнату в своей слу-
жебной квартире в рейхсканцелярии и как бы дал понять,
что не собирается осуществлять высказанные им угрозы.
Свое недовольство Гитлер обычно выражал тем, что застав-
579
лял приглашенных стоять, но нам с Зауром он любезно
предложил сесть в плюшевые кресла. Говорил он сдавлен-
ным голосом, словно никак не мог проглотить засевший в
горле ком; создалось ощущение, что он испытывает опре-
деленное чувство неловкости и поэтому не намерен нака-
зывать меня за строптивость. Гитлер как бы решил сделать
вид, что ничего не произошло и что нас просто пригласили
обсудить рутинные вопросы производства вооружения. Он
наконец прочистил горло и подчеркнуто спокойным голо-
сом предложил сообщить ему о перспективах на ближай-
шие месяцы, а Заур в свою очередь постарался смягчить
слишком мрачное впечатление от моей докладной записки.
Следует признать, что у него был определенный повод для
оптимизма. Мои прогнозы на прошлый год во многих
случаях оказались ошибочными, ибо противник так и не
сделал тех выводов, которых я от него ожидал.
Я не принимал никакого участия в разговоре и сидел,
насупив брови и плотно стиснув губы. «Мне лично вы
можете посылать докладные записки с оценкой ситуации в
военной промышленности, — он внезапно повернул голову
в мою сторону, — но я запрещаю вам направлять их копии
в любые государственные, военные и партийные инстан-
ции и делиться с кем-либо вашей точкой зрения. Что же
касается последнего абзаца, — он говорил сейчас со мной
как с совершенно посторонним и глубоко антипатичным
ему человеком, — то так вы даже мне не имеете права
писать. Воздержитесь в дальнейшем от обобщающих выво-
дов и предоставьте мне заниматься этим делом». Голос его
отнюдь не дрожал от возмущения, напротив, Гитлер мед-
ленно цедил слова сквозь зубы. Эта манера таила в себе
гораздо большую опасность, чем приступ дикой ярости,
поскольку уже на следующий день Гитлер обычно успока-
ивался и его легко можно было уговорить отменить приня-
тое накануне необдуманное решение. Но сейчас я отчетли-
во чувствовал, что Гитлер не пойдет ни на какие уступки.
Он довольно холодно простился со мной и с дружеской
улыбкой пожал руку Зауру.
30 января я через Позера передал шесть копий моего
меморандума во все отделы генерального штаба сухопутных
580
войск. Желая продемонстрировать, что хотя бы формально
приказ Гитлера выполнен, я затребовал их теперь назад.
Гудериану и высшим чинам его ведомства Гитлер строго-
настрого запретил даже просматривать эти документы и
приказал спрятать их в сейф.
Я немедленно приступил к подготовке нового мемо-
рандума. Зная, что Заур, в сущности, разделяет мою точку
зрения, я решил заставить его высказать свое истинное
мнение и договорился с руководителями основных главных
комитетов о том, что на этот раз именно Зауру будет
поручено составить и подписать меморандум. Шаткость
моего тогдашнего положения как нельзя лучше характери-
зовал тот факт, что я тайно перенес нашу встречу в Бернау,
где находился завод, принадлежавший Шталю — крупному
промышленнику, отвечавшему в нашей системе за произ-
водство боеприпасов. Каждый из участников совещания
обязался уговорить Заура сформулировать в письменном
виде основные положения докладной записки, почти слово
в слово повторяющей мое «объявление о банкротстве».
Заур вертелся как юла. Он наотрез отказался делать
любые письменные заявления, но в конце концов обещал
на следующем совещании в рейхсканцелярии подтвердить
мой пессимистический прогноз. Но следующее совещание
не принесло никаких сюрпризов. Едва я закончил доклад,
как Заур тут же попытался сгладить тягостное впечатление
от него. Он рассказал о своей беседе с Мессершмидтом и
вынул из портфеля эскизный проект четырехмоторного
реактивного бомбардировщика. И хотя на создание сверх-
дальнего самолета, способного долететь до Нью-Йорка,
даже в нормальных условиях потребовалось бы несколько
лет, Гитлер и Заур тут же начали с упоением обсуждать
последствия бомбового удара по наибольшему по числен-
ности населения городу США. Они представили себе воз-
можный психологический эффект от разрывов бомб в ка-
менных джунглях «города небоскребов» и пришли в
неистовый восторг.
В феврале-марте 1945 года Гитлер, правда, иногда ту-
манно намекал, что различными способами уже установил
контакт с противником, но не сообщал никаких подробно-
581
стей. У меня же создалось впечатление, что он скорее
стремился создать атмосферу нетерпимости и вражды, ко-
торая исключила бы любое примирение между воюющими
сторонами. Так, например, он был очень недоволен тем,
как осветили немецкие газеты Крымскую конференцию, и,
инструктируя в моем присутствии представлявшего в став-
ке отдел печати имперского правительства Лоренца, потре-
бовал отразить это событие в гораздо более агрессивных по
тону публикациях. «Собравшихся в Ялте поджигателей вой-
ны нужно оскорбить, унизить и подвергнуть таким ярост-
ным нападкам, чтобы они даже не вздумали обращаться с
мирными предложениями к немецкому народу. Ни при
каких обстоятельствах мы не можем позволить им высту-
пить с подобной инициативой. Эта банда хочет только
одного: вбить клин между немецким народом и его руко-
водителями. Я всегда говорил: о капитуляции даже речи
быть не может!» Гитлер на мгновение запнулся, а затем
воскликнул: «История не повторяется!» Эта мысль прозву-
чала также в последовавшем вскоре выступлении Гитлера
по радио, в котором он заверил «этих государственных
деятелей в том, что любая попытка оказать на национал-
социалистическую Германию воздействие с помощью пус-
тых фраз, выдержанных в духе «14 пунктов» Вильсона,
заранее обречена на провал, поскольку немецкому народу
больше не свойственны наивность и легковерность». Далее
он заявил, что лишить его обязанности бескомпромиссно
отстаивать интересы народа может лишь тот, кому дано на
это право. Он имел в виду господа Бога, к которому не-
однократно взывал в своей речи.
* * *
Если в годы победоносных военных кампаний Гитлер
проводил время в кругу генералов, то по мере приближения
краха его режима он все чаше предпочитал общество тех,
с кем когда-то начинал политическую карьеру. Теперь каж-
дый вечер он по несколько часов беседовал с Геббельсом,
Борманом и Леем. Никто не мог зайти к ним, никто не
знал, о чем они разговаривали — предавались ли воспоми-
наниям о былых временах или обсуждали грядущее пораже-
582
ние и его возможные последствия. Напрасно я ждал, что
кто-нибудь из них хотя бы посочувствует горькой участи
побежденного народа. Но они, словно утопающие, хвата-
лись за любую соломинку, жадно внимали сулящим скорые
перемены слухам и были неспособны разделить со своим
народом его судьбу. «Американцам, англичанам и русским
достанется лишь голая земля» — этой фразой нередко те-
перь заканчивались оперативные совещания. Гитлер никог-
да не высказывался столь же решительно, как Геббельс,
Борман и Лей, но зато он неизменно поддерживал их.
Через несколько недель выяснилось, что Гитлер выступил
поборником еще более крайних мер. В отличие от своих
соратников Гитлер, приняв позу государственного деятеля,
некоторое время не позволял себе столь откровенных вы-
сказываний. Но затем он показал свое подлинное лицо и
отдавал приказы, фактически обрекавшие на гибель немец-
кий народ.
На одном из проходивших в начале февраля оператив-
ных совещаний я был настолько поражен картой с обозна-
чением прорванных во многих местах линий фронтов и
бесчисленных «котлов», в которые попали наши армейские
группировки, что отвел Деница в сторону: «Так дальше
продолжаться не может». Ответ гросс-адмирала был под-
черкнуто краток: «Я представляю здесь .военно-морской
флот. Все остальное меня не касается. Фюрер как-нибудь
найдет выход из создавшегося положения».
Характерно, что те, кто ежедневно собирался вокруг
сидевшего с хмурым видом за столом для оперативных карт
Гитлера, ни разу не помышляли о проведении совместной
акции. Разумеется, Геринг уже давно погряз в коррупции и
был на грани нервного истощения. Но Геринг был одним
из тех немногих высших должностных лиц рейха, кто трез-
во оценивал личность Гитлера и видел, как сильно он
изменился за годы войны. Если бы рейхсмаршал как вто-
рой человек в государстве вместе с Кейтелем, Йодлем,
Деницем, Гудерианом и мной в ультимативной форме по-
требовал от Гитлера сообщить наконец, как он намерен
закончить войну, фюреру пришлось бы пойти нам навстре-
чу. И не только потому, что Гитлер издавна стремился
583
избежать такого рода конфликтов со своим окружением;
именно теперь он никак не мог позволить себе продемон-
стрировать лживость созданного им самим мифа об отсут-
ствии разногласий среди руководства рейха.
В один из февральских вечеров я навестил Геринга в
«Каринхалле». Изучив перед этим карту оперативной об-
становки, я обнаружил, что он сосредоточил вокруг своего
охотничьего замка целую воздушно-десантную дивизию.
Гитлер, уже давно сделавший из Геринга козла отпущения
за все поражения наших военно-воздушных сил, на опера-
тивных совещаниях постоянно оскорблял и унижал его. Но
еще большим разносам он подвергал его в отсутствие по-
сторонних. Гитлер так кричал на него, что было слышно
даже в приемной. Я сам был этому свидетелем.
В тот вечер в «Каринхалле» Геринг первый и един-
ственный раз оказался мне по-человечески близок. Он
приказал лакею накрыть стол возле камина — приборы для
еды и бокалы были из фамильного сервиза Ротшильдов —
и больше нас не беспокоить. Я решил быть до конца
откровенным и подробно описал причины своего разочаро-
вания в Гитлере. В ответ Геринг заявил, что вполне пони-
мает меня и что сам испытывает аналогичные чувства. Но
я, дескать, примкнул к фюреру гораздо позже, чем он, и
поэтому раньше внутренне отделил себя от него. Ему же
сделать это очень нелегко, ведь он столько лет был рядом
с Гитлером, делил с ним и радость и горе, прошлое накреп-
ко связало их - и он уже никогда не сможет порвать с ним.
Через несколько дней по приказу Гитлера сосредоточенная
вокруг «Каринхалле» воздушно-десантная дивизия была
переброшена на позиции южнее Берлина.
Приблизительно в это же время один из высших чинов
СС дал мне понять, что Гиммлер готовится предпринять
решительные меры. В феврале рейхсфюрер СС был назна-
чен главнокомандующим группой армий «Висла», но, по-
добно своим предшественникам, также не смог сдержать
наступление русских войск. Настал его черед выслушать
гневные упреки Гитлера. Нескольких недель пребывания
на фронте оказалось достаточно для того, чтобы полностью
подорвать авторитет Гиммлера.
584
Тем не менее, рейхсфюрер СС по-прежнему внушал
всем страх, и у меня мурашки побежали по коже, когда
адъютант однажды сообщил, что он хочет поговорить со
мной; первый и единственный раз я встречался с Гиммле-
ром с глазу на глаз. Окончательно меня поверг в смятение
новый начальник центрального управления Хупфауэр, с
которым я неоднократно и достаточно откровенно обсуж-
дал наше положение. Взволнованным голосом он поведал
мне, что к нему намерен приехать Кальтенбруннер.
Правда, когда адъютант прошептал: «Он один», я не-
сколько успокоился. В моем кабинете зияли пустые окон-
ные проемы; вставлять стекла не имело больше смысла, так
как они все равно бы вылетели от детонации разрываю-
щихся ежедневно неподалеку авиационных бомб. Электри-
чество снова отключили, и на столе стоял огарок свечи.
Гиммлер, как и я, предпочел не снимать шинели. Он плот-
нее запахнул ее, сел напротив меня, после двух-трех ничего
не значащих фраз попросил подробнее рассказать о ситу-
ации на военных заводах, а затем вдруг принялся рассуж-
дать на отвлеченные темы. Изрекаемые им суждения от-
нюдь не свидетельствовали о глубоком уме: «То в гору, то
под гору — такова жизнь. Но уж если покатился вниз,
нужно достичь дна, и тогда, господин Шпеер, снова нач-
нется подъем». Я никак не мог согласиться со столь при-
митивным суждением, но и опровергать его у меня не было
ни малейшего желания. Вообще в этот вечер я был не
особенно разговорчив, и Гиммлер поспешил удалиться. Я
проводил его до порога, он очень любезно простился со
мной и ни словом не обмолвился о цели своего визита. Я
так и не понял, что ему было нужно от меня и почему в это
же время Кальтенбруннер вдруг вздумал посетить Хупфау-
эра. То ли мои критические высказывания побудили их
искать контакта со мной, то ли они просто решили выяс-
нить наши тайные замыслы.
14 февраля я направил министру финансов графу Шве-
рин-Крозигку письмо с предложением «конфисковать все
поступившие после 1933 года в огромном объеме на бан-
ковские счета денежные суммы». Я рассчитывал тем самым
стабилизировать курс марки, покупательная способность
585
которой с трудом поддерживалась административными
мерами. Однако рано или поздно от них наверняка при-
шлось бы отказаться, и тогда инфляция достигла бы совер-
шенно немыслимого уровня. Когда Шверин-Крозигк по-
пытался обсудить мое предложение с Геббельсом, то сразу
же встретил яростное сопротивление. Ведь министр пропа-
ганды был одним из тех, чьи интересы непосредственно
затрагивала эта акция.
Еще меньше шансов на успех имела другая моя идея.
Она стала еще одним свидетельством моего полного отрыва
от реальности. Так, во всяком случае, я воспринимаю те-
перь мое тогдашнее намерение. В конце января у меня
состоялась полная туманных намеков и недоговоренностей
беседа со статс-секретарем министерства пропаганды Вер-
нером Науманом. Мы случайно оказались вместе в бомбо-
убежище его ведомства. Я предполагал, что Геббельс спо-
собен проявить благоразумие и сделать соответствующие
выводы, и поэтому в разговоре с Науманом я не слишком
определенно высказался в том смысле, что, дескать, все
высшие руководители рейха во главе с Гитлером должны
заявить о своем согласии добровольно сдаться противнику,
если взамен немецкому народу будут обеспечены более или
менее нормальные условия жизни. Эта мысль породила
исторические реминисценции — ведь Наполеон после по-
ражения при Ватерлоо добровольно вверил свою судьбу
английскому правительству. Ее навеяли также оперы Ваг-
нера, многие герои которых жертвовали собой. Как хоро-
шо, что из этого ничего не вышло.
♦ * *
Из всех сотрудничавших со мной промышленников
наибольшую симпатию вызывал семидесятилетний член
правления концерна «Сименс» начальник отдела опытно-
конструкторских работ доктор Люшен. Я всегда охотно
прислушивался к его мнению. Он предсказывал, что не-
мецкий народ ожидают очень трудные времена, но впереди
у него великое будущее.
В начале февраля Люшен наведался в мою скромную
квартиру на Парижской площади. Она размещалась в сто-
586
явшем в глубине двора одном из корпусов министерства
вооружений. Люшен вынул из кармана листок бумаги и
произнес: «Знаете ли вы наиболее популярную сейчас ци-
тату из «Майн кампф»?»
«В обязанности дипломатии входит не дать народу
героически погибнуть и позаботиться о его спасении. Для
достижения этой цели оправданно использование любых
средств, и отказ от применения одного из них следует
рассматривать как граничащее с преступлением нарушение
своего долга». По словам Люшена, еще более к нынешней
ситуации подходит следующая выдержка из книги Гитлера:
«Забота о сохранении престижа государства не является
самоцелью: в противном случае любую форму тирании
следовало бы признать неприкосновенной и не подлежа-
щей никакой критике. Если верховная власть прибегает к
методам, ведущим к гибели народа, то каждый, кто сознает
свою принадлежность к нему, не только вправе, но и обя-
зан выступить против этой власти».
Люшен молча удалился, а я принялся расхаживать
взад-вперед по комнате. Это высказывание Гитлера как бы
подводило черту под моими мучительными размышления-
ми последних месяцев. Оставалось только сделать следую-
щий вывод: Гитлер — даже судя по его политической про-
грамме — сознательно предал свой народ и принес его в
жертву своим целям. Я вдруг почувствовал, что больше не
связан с Гитлером никакими обязательствами.
В эту ночь я принял решение устранить Гитлера. Ра-
зумеется, из этой глупой затеи ничего путного не получи-
лось. Все ограничилось разговорами, и вообще в моем
замысле было нечто по-мальчишески легковесное. Но од-
новременно он предельно обнажил всю глубину морально-
го падения нацистского режима и его лидеров. Меня до сих
пор трясет от ужаса при одной только мысли о том, в кого
превратился человек, претендовавший некогда на звание
личного архитектора Гитлера. Ведь в эти дни мы иногда
подолгу просиживали вместе и даже рассматривали наши
совместные архитектурные проекты прошлых лет. Но и в
такие моменты я лихорадочно размышлял над тем, где
раздобыть ядовитый газ, чтобы убить человека, который,
587
несмотря на все разногласия, по-прежнему относился ко
мне с глубокой симпатией и на многое закрывал глаза.
Много лет я провел среди тех, для кого человеческая жизнь
ровным счетом ничего не значила, — я даже не замечал
этого. Теперь же я вдруг понял, что накопленный в подсоз-
нании опыт не пропал даром. Я не только запутался в
хитросплетениях лжи, интриг, всевозможных гнусных по-
ступков и кровожадных планов, но и сам стал частью этого
безумного мира. В сущности, я двенадцать лет жил среди
настоящих убийц и ни разу не задумывался над этим;
сейчас, в преддверии краха режима, именно Гитлер дал мне
моральный стимул приступить к подготовке покушения на
него.
На Нюрнбергском процессе Геринг всячески издевал-
ся надо мной и называл вторым Брутом. Кое-кто из осталь-
ных обвиняемых также упрекал меня в «нарушении прися-
ги на верность фюреру». Но все эти ссылки на присягу
были всего лишь пустопорожней фразой, попыткой уйти от
обязанности думать и отвечать за свои поступки. Не кто
иной, как Гитлер, лишил их права прибегать к этим совер-
шенно несостоятельным аргументам. Я, к сожалению, осоз-
нал это лишь в феврале 1945 года.
♦ ♦ ♦
Однажды я прогуливался в саду рейхсканцелярии и
обратил внимание на вентиляционный вывод бункера Гит-
лера. Прикрытый только колосниковой решеткой, вентиля-
ционный люк отчетливо выделялся на фоне редкого кус-
тарника. Специальное фильтровальное устройство очищало
поступающий внутрь воздух. Оно не могло, однако, защи-
тить от газа «табун».
По чистой случайности в эти дни я особенно близко
сошелся с председателем главного комитета по боеприпа-
сам Дитером Шталем. Он не скрывал, что считает неотвра-
тимым поражение Германии, и следователи гестапо предъ-
явили ему обвинение в пораженческих высказываниях.
Шталь попросил меня помочь ему избежать суда. Я связал-
ся со своим хорошим знакомым, гаулейтером Бранденбурга
Штюртцем, который в свою очередь помог Шталю выпу-
588
таться из этой истории. В середине февраля, то есть через
несколько дней после визита Люшена, Берлин подвергся
едва ли не самому массированному за всю войну воздуш-
ному налету, и я вместе со Шталем оказался в одном из
отсеков министерского бомбоубежища. Сама ситуация рас-
полагала к откровенному разговору. Мощная стальная дверь
отгораживала нас от всего мира, мы замерли в неудобных
позах на стоявших у голых бетонных стен обычных стульях
и неторопливо обсуждали нравы и порядки в рейхсканце-
лярии. По нашему единодушному убеждению, проводимая
правителями рейха политика неизбежно вела к катастрофе.
Внезапно Шталь вцепился мне в руку и закричал: «Про-
изойдет нечто ужасное, нечто совершенно ужасное!»
Я осторожно осведомился, не сможет ли он достать
ядовитый газ новейшей модификации. Шталь не только не
поразился, мягко говоря, довольно необычному вопросу,
но и с готовностью обещал выполнить мою просьбу. После
непродолжительной паузы я сказал: «Других средств закон-
чить войну нет. Я хочу попробовать пустить газ в бункер
рейхсканцелярии». Хотя мы вполне доверяли друг другу,
мне вдруг на мгновение стало страшно за свои слова.
Шталь, однако, воспринял их довольно спокойно и ровным
голосом обещал уже в ближайшее время сделать все воз-
можное.
Через несколько дней он сообщил мне, что установил
контакт с начальником отдела боеприпасов управления
вооружений сухопутных войск майором Сойкой и вроде
есть возможность устроить учебные стрельбы начиненными
«табуном» гранатами из изготовляемых на заводе Шталя
ружейных гранатометов. Действительно, министру воору-
жений или председателю главного комитета по боеприпа-
сам было гораздо труднее получить доступ к «табуну», чем
любому работнику администрации заводов по производству
ядовитых газов. Кроме того, выяснилось, что «табун» ока-
зывает смертоносное воздействие только при взрыве, а
значит, в данном случае даже речи не могло быть о его
применении, так как от взрыва сразу бы треснули тонкие
стенки вентиляционного колодца. Уже наступил март, а я
все еще никак не мог приступить к осуществлению своего
589
замысла. Я не видел другого способа устранить не только
Гитлера, но и его ночных собеседников — Бормана, Геб-
бельса и Лея.
Шталь полагал, что сумеет вскоре достать ядовитый
газ, состоящий из более традиционных компонентов. Со
времен строительства рейхсканцелярии я был знаком с
руководителем ее технического управления Хеншелем и
теперь смог убедить его в том, что воздушные фильтры
используются уже давно и наверняка пришли в негодность.
Гитлер в моем присутствии неоднократно жаловался на
спертый воздух в бункере, я сослался на его слова, и
Хеншель недолго думая тут же приступил к демонтажу
фильтровального устройства, лишив подземные помещения
системы защиты.
Но даже если бы мы раздобыли газ, то вряд ли сумели
бы применить его по назначению. В один из этих дней я
под каким-то предлогом отправился осматривать вентиля-
ционный вывод и увидел, что картина вокруг резко изме-
нилась. На крыше рейхсканцелярии и стоявших вокруг
зданий были выставлены усиленные посты охраны. Воору-
женные автоматами рослые парни в эсэсовской форме
настороженно поглядывали по сторонам. Там были также
установлены прожекторы, а вентиляционное отверстие
прикрыто каминной трубой. Я никак не ожидал этого.
Сперва я заподозрил, что кто-то сумел разгадать мой замы-
сел. Но затем выяснилось, что все произошло чисто слу-
чайно. В конце первой мировой войны Гитлер в результате
отравления газами временно потерял зрение. Поэтому он
приказал водрузить на вентиляционное отверстие камин-
ную трубу на случай газовой атаки. Ведь ядовитый газ
тяжелее воздуха.
В сущности, его приказ был мне только на руку, так
как теперь я мог с легким сердцем отказаться от осуществ-
ления заведомо обреченного теперь на неудачу плана. Чуть
не месяц я потом дрожал от страха, когда представлял себе,
что кто-то может раскрыть наш заговор; иногда я никак не
мог отделаться от ощущения, что мое намерение нетрудно
разгадать даже по выражению лица. Ведь после событий 20
590
июля 1944 года аресту подлежали, говоря официальным
языком, «родные и близкие лиц, обвиняемых в государ-
ственной измене», и я сознательно подвергал страшной
опасности свою жену и шестерых детей.
Поэтому я решил напрочь забыть о своем прежнем
замысле и сосредоточить все усилия на срыве тех планов
Гитлера, которые были направлены на превращение Герма-
нии в «зону пустыни». Я сразу почувствовал облегчение;
так в моей душе все перемешалось: искренняя привязан-
ность к Гитлеру соседствовала с нежеланием больше под-
чиняться ему, а стремление сохранить лояльность фюре-
ру - с готовностью совершить на него покушение. Но не
только страх мешал мне сразить Гитлера выстрелом из
пистолета. Ему было достаточно взглянуть мне в глаза, и я
сразу чувствовал на себе его гипнотическое воздействие.
Вплоть до последнего дня власть Гитлера надо мной была
слишком велика.
Мне никак не удавалось разобраться в своих ощуще-
ниях, и мое смятенное состояние нашло выражение в том,
что, несмотря на осознание всей аморальности поведения
Гитлера, я никак не мог подавить в себе чувство жалости
к нему. Я искренне сожалел о приближающейся гибели
человека, всю жизнь стремившегося доказать, что для него
нет непреодолимых преград. Гитлер внушал мне омерзение,
но одновременно я сочувствовал ему и никак не мог изба-
виться от его колдовских чар.
♦ * ♦
Кроме того, я действительно испытывал страх. В сере-
дине марта я вновь вознамерился направить в ставку мемо-
рандум, затрагивающий запретную тему поражения, и по-
этому решил приложить к нему обращенное лично к Гитлеру
письмо. Зеленый карандаш, пользоваться которым разре-
шалось только министрам, мелко подрагивал в моих дерга-
ющихся от нервного возбуждения пальцах. Совершенно
случайно я исписал изломанными буквами листок бумаги,
на оборотной стороне которого моя секретарша на специ-
альной пишущей машинке с большими литерами напечата-
591
ла цитату из «Майн кампф». Я как бы напоминал Гитлеру,
что он сам призывал выступить против проигравшего воину
правительства.
«Написать прилагаемый меморандум вынуждает меня
мой долг перед вами и немецким народом». Я помедлил
немного и несколько изменил фразу. Теперь она звучала
так: «...мой долг как министра вооружений и военной про-
мышленности перед немецким народом и лично вами».
29
Дьявольская одержимость
На завершающем этапе войны я мог отвлечься и успо-
коиться, только уйдя с головой в активную деятельность. Я
решил, что уж если Зауру так хочется, то пусть он факти-
чески возьмет на себя руководство разваливающейся систе-
мой военной экономики и пытается сохранить относитель-
но приемлемый объем производства вооружения. Я же,
напротив, стремился теперь наладить как можно более тес-
ное сотрудничество с промышленниками. Мы думали уже
не о войне, а о мире и на совещаниях обсуждали проблему
перехода к экономике послевоенного периода.
Для Гитлера и высокопоставленных партийных руко-
водителей план Моргентау оказался как нельзя кстати, ибо
он позволил объявить во всеуслышание: уж теперь, дескать,
ни у кого не должно остаться сомнений в том, что пораже-
ние приведет к гибели немецкий народ. И действительно,
значительная часть населения им поверила. Мы же, напро-
тив, имели все основания утверждать, что ничего подобно-
го не произойдет. Ведь точно такие же цели ставили перед
собой Гитлер и его приближенные, когда отдавали приказ
начать вторжение на территории иностранных государств.
Они лишь более последовательно старались претворить их
в жизнь. Однако дальнейшее развитие событий показало,
что Польша, Чехословакия, Франция и Норвегия, вопреки
намерениям Гитлера и его окружения, в условиях оккупа-
ции сохранили и приумножили свой промышленный по-
тенциал, так как, в конце концов, у них был стимул ис-
592
пользовать его в собственных целях, и даже самые ярые
поборники тактики «выжженной земли» ничего не могли
сделать. Если же удается восстановить промышленность, то
волей-неволей приходится соблюдать условия сохранения
основ хозяйственной жизни, то есть кормить людей, шить
для них одежду и платить им зарплату.
Так, во всяком случае, обстояли дела на ранее оккупи-
рованных территориях. И единственной предпосылкой для
этого, по нашему мнению, было сохранение основных
производственных мощностей. Именно этим я и занимался
в конце войны, отбросив какие бы то ни было идеологичес-
кие и национальные предрассудки. Для преодоления не-
имоверных трудностей, вызванных главным образом ожес-
точенным сопротивлением многих должностных лиц, мне
приходилось лгать, притворяться и чуть ли не становиться
двуликим Янусом. На одном из проходивших в январе 1945
года оперативных совещаний Гитлер протянул мне сводку
сообщений иностранной прессы и угрожающим тоном спро-
сил: «Я приказал вывести из строя все промышленные
предприятия на территории Франции. Как же получилось,
что всего через несколько месяцев общий подъем их про-
изводства уже приблизился к довоенному уровню?» Он
злобно посмотрел на меня. «Возможно, речь идет просто о
пропагандистском маневре», - спокойно ответил я. Гитлер
всегда с пониманием относился к таким пропагандистским
акциям, как публикация в печати ложных сообщений, и
инцидент был исчерпан.
В феврале 1945 года я побывал в нефтяном районе
Венгрии, в не занятой пока еще советскими войсками
части угледобывающего региона Верхней Силезии, в Че-
хословакии, а напоследок вылетел в Данциг. Повсюду мне
удалось не только обязать сотрудников территориальных
органов неукоснительно следовать выработанной нами ли-
нии, но и договориться с генералами. Мне также довелось
наблюдать концентрацию близ озера Балатон нескольких
дивизий СС, которые Гитлер намеревался бросить в круп-
номасштабное контрнаступление. План этой операции был
полностью засекречен. Тем более, странным было то обсто-
ятельство, что на рукавах шинелей солдат и офицеров
593
красовались нашивки и эмблемы, выдававшие их принад-
лежность к отборным воинским соединениям. Но совсем
уж нелепым казалось стремление Гитлера с помощью не-
скольких танковых дивизий низвергнуть недавно утвердив-
шуюся власть Советов на Балканском полуострове. Он
полагал, что через три-четыре месяца народы стран Юго-
Восточной Европы окончательно разочаруются в навязан-
ных им Советским Союзом режимах. Гитлер не только не
впал в отчаяние, но и сумел убедить себя и других в том,
что первые успехи немедленно приведут к желанным пере-
менам; повсеместно вспыхнет народное восстание, и насе-
ление вместе с нами выступит против общего врага —
Советского Союза. Разумеется, у него не было ни малей-
ших оснований для такого рода утверждений.
В Данциге я посетил штаб-квартиру Гиммлера, зани-
мавшего тогда еще пост главнокомандующего группой ар-
мий «Висла». Вместе со своим штабом он расположился в
весьма комфортабельных вагонах спецпоезда. Я оказался
невольным свидетелем телефонного разговора рейхсфюре-
ра СС с генералом Вайсом, умолявшим разрешить ему
отступить с занимаемых позиций ввиду полной невозмож-
ности сдержать натиск русских войск. Гиммлер ответил ему
стандартной фразой: «Я вам дал соответствующий приказ.
И за его выполнение вы отвечаете головой. Отступление
будет стоить вам не только карьеры. Я лично займусь
вами».
Однако когда я на следующий день приехал в штаб
генерала Вайса, то выяснилось, что его части еще ночью
покинули позиции. Угрозы Гиммлера не произвели на гене-
рала ни малейшего впечатления: «Я отнюдь не собираюсь
заставлять своих солдат выполнять заведомо невыполнимые
требования. Я вообще делаю лишь то, что возможно». Угро-
зы Гитлера и Гиммлера перестали оказывать воздействие. Во
время этой поездки я также приказал министерскому фото-
графу заснять бесконечные колонны охваченных паникой
беженцев. Гитлер снова отказался посмотреть фотографии,
правда, на лице его в этот момент появилось даже страдаль-
ческое выражение. Тем не менее, каким-то расслабленным
жестом он опять отодвинул их подальше от себя.
594
В Верхней Силезии я познакомился с генерал-полков-
ником Хейнрици, который оказался на удивление разум-
ным и понятливым человеком. В последние недели войны
я еще раз убедился в этом. В середине февраля мы догово-
рились сохранить в целостности железнодорожные магис-
трали, по которым в будущем предполагалось транспорти-
ровать уголь в юго-восточном направлении. Мы также
посетили вместе шахту неподалеку от Рибника. Она оказа-
лась в прифронтовой зоне, но советские войска не пред-
принимали никаких попыток сорвать работы по добыва-
нию угля; казалось, противник начал с пониманием
относиться к проводимой нами политике. Польские шахте-
ры также сумели приспособиться к ситуации и спускались
под землю отнюдь не с меньшим, если даже не с большим
энтузиазмом, чем прежде. Мы твердо обещали им не раз-
рушать шахту в обмен на обещание воздержаться от любых
актов саботажа, и они с готовностью пошли нам навстречу.
В начале марта я отправился в Рурскую область. Та-
мошние промышленники больше всего были озабочены
следующей проблемой: даже если шахты и сталелитейные
заводы останутся целыми, но зато будут разрушены все
мосты, то прервется весь технологический цикл. В тот же
день я поехал к фельдмаршалу Моделю. Он был крайне
взволнован и рассказал мне, что Гитлер приказал ему вы-
делить несколько пехотных дивизий для нанесения контр-
удара во фланг сосредоточившимся близ Ремагена вражес-
ким войскам с целью снова захватить мосты через Рейн. С
подавленным видом он заявил: «Эти дивизии потеряли
почти все вооружение, а значит, утратили боеспособность.
Боевая мощь каждой из них меньше роты! В ставке даже
понятия не имеют, что здесь творится! А вину за провал
контрнаступления взвалят, конечно же, на меня». Модель
был настолько недоволен приказами Гитлера, что сразу же
согласился с моими предложениями и обещал в ходе пред-
стоящих боев за Рурскую область постараться сохранить
все коммуникации, а особенно железнодорожные мосты.
Я полностью сознавал роковые последствия их разру-
шения для нашей экономики и поэтому убедил Гудериана
издать приказ, категорически запрещающий производить
595
взрывы зданий и сооружений, если они могут повлечь за
собой «уничтожение систем обеспечения населения». В
свое время Гудериан намеревался на собственный страх и
риск отдать сражающимся на Восточном фронте войскам
именно такой приказ; когда же он представил на подпись
отвечавшему за западный театр военных действий Йодлю
проект аналогичного распоряжения, то начальник штаба
оперативного руководства предложил ему обратиться к Кей-
телю. Фельдмаршал, правда, не отверг проект приказа, но
заявил, что обязан обсудить его с Гитлером. Нетрудно было
предвидеть результат. На следующем оперативном совеща-
нии Гитлер потребовал принять еще более жесткие меры по
осуществлению тактики «выжженной земли» и выразил
крайнее возмущение поведением Гудериана.
* ♦ *
В середине марта я опять представил Гитлеру мемо-
рандум, в котором откровенно изложил ему свое видение
ситуации и привел целый перечень необходимых на данном
этапе войны мероприятий. Этим я сознательно нарушил
установленное им в последние месяцы табу. На состояв-
шейся несколькими днями раньше в Бернау встрече с про-
мышленниками я еще раз подтвердил свое намерение даже
ценой собственной жизни не допустить разрушения про-
мышленных объектов.
Мне очень не хотелось, чтобы Гитлер, пробежав гла-
зами первую страницу, вообще отказался читать меморан-
дум дальше. Поэтому я начал его с традиционного отчета
о добыче угля. Но уже на второй странице при перечисле-
нии насущных экономических проблем я отвел первое место
не сохранению военного производства, а удовлетворению
потребностей гражданского населения: обеспечению его
продовольствием, газом и электроэнергией. Вне всякой
связи с предыдущими высказываниями я подчеркивал, что
«окончательный крах германской экономики» произойдет
через четыре-восемь недель и «ни о каком продолжении
войны тогда уже не может быть и речи». Я обращался
непосредственно к Гитлеру, стремясь убедить его в том, что
«никто не вправе считать свою личную судьбу также судь-
596
бой немецкого народа». Заканчивался меморандум следую-
щими словами: «На этом этапе войны мы не должны бес-
смысленными разрушениями отягощать и без того очень
трудную жизнь нашего народа».
В этот раз я остерегся передавать насчитывающий
двадцать две страницы меморандум Гитлеру без предвари-
тельной подготовки. От него можно было ожидать чего
угодно, и даже приказа о моем немедленном аресте. Поэто-
му я обратился к Юлиусу Шаубу с просьбой уговорить
Гитлера подарить мне на сорокалетие свою фотографию с
собственноручно сделанной памятной надписью. Я был
единственным из соратников Гитлера, кто за двенадцать
лет ни разу ни о чем подобном его не попросил. И вот
теперь, когда крах его режима был уже неминуем, а нашим
близким отношениям пришел конец, я как бы давал по-
нять, что хотя и неоднократно возражал ему и в своем
меморандуме фактически откровенно предрекал скорую
гибель, но, тем не менее, по-прежнему глубоко уважаю его.
Но мне все равно было тревожно на душе, и я решил после
передачи меморандума постараться оказаться как можно
дальше от рейхсканцелярии. Под предлогом проведения
очередного совещания с сотрудниками территориальных
органов я собирался в ту же ночь вылететь в окруженный
советскими войскам Кёнигсберг. Заодно я хотел проститься
с ними.
Договорившись с фон Беловом и Шаубом, я отправил-
ся 18 марта на оперативное совещание с целью избавиться
наконец от буквально жгущей мне руки докладной запис-
ки. Вот уже несколько дней оперативные совещания про-
водились не в спроектированном мной семь лет тому назад
роскошном кабинете рейхсканцлера, а в одном из подзем-
ных бункеров. С нескрываемой горечью Гитлер сказал мне:
«Видите ли, господин Шпеер, в данной ситуации столь
превосходно оформленный вами зал уже не подходит для
оперативных совещаний».
Обсуждалось положение в Саарской области, на кото-
рую наступала армия генерала Паттона. Гитлер настоятель-
но требовал защищать эту территорию до последней капли
крови и приводил те же аргументы, что и год назад, когда
597
советские войска вплотную подошли к району месторожде-
ний марганцевых руд близ Никополя. Он вдруг обратился
за поддержкой ко мне и, явно волнуясь, попросил: «Объяс-
ните участникам совещания, какие последствия будет иметь
для нас потеря Саарского угольного бассейна». Я невольно
воскликнул: «Тогда конец!» Мы оба смутились и какое-то
время молча смотрели друг на друга. Затем Гитлеру, види-
мо, стало неловко, и он сменил тему обсуждения.
В тот же день главнокомандующий Западным фронтом
фельдмаршал Кессельринг доложил, что население всячес-
ки препятствует отражению атак американских войск. Все
чаще и чаще жители попросту не пускают к себе в деревни
наши части и требуют от командиров поклясться на Биб-
лии, что они не вступят здесь в бой и не подвергнут
местность угрозе разрушения. В большинстве случаев офи-
церы вынуждены были пойти навстречу требованиям отча-
явшихся людей. Гитлер без долгих раздумий велел Кейтелю
составить проект приказа о принудительной эвакуации всего
населения прифронтовой зоны. Кейтель, как всегда одер-
жимый желанием угодить Гитлеру, тут же присел за стояв-
ший в углу столик и принялся усердно водить пером по
бумаге.
Один из генералов попытался убедить Гитлера в том,
что в нынешних условиях невозможно провести эвакуацию
сотен тысяч людей, так как железнодорожный транспорт
полностью дезорганизован. На Гитлера его слова не произ-
вели никакого впечатления. «Тогда пусть идут пешком!» —
безапелляционным тоном заявил он. Генерал начал было
доказывать, что вермахт не в состоянии развернуть в мало-
населенных местностях необходимое количество полевых
кухонь, но Гитлер резко отвернулся. Он ясно дал понять,
что не желает больше разговаривать с ним.
Текст подготовленного Кейтелем и одобренного Гит-
лером проекта приказа гласил: «Пребывание гражданского
населения в прифронтовой зоне не только снижает боеспо-
собность войск, но и создает непосредственную угрозу ему
самому. Поэтому фюрер приказывает очистить территорию
на западном берегу Рейна, и в первую очередь Саарскую
область и Пфальц от всего проживающего там населения...
598
Эвакуацию произвести в юго-восточном направлении и
южнее линии Санкт-Вендель — Кайзерслаутерн — Людвиг-
схафен. О конкретных мерах командованию группы армий
«Г» надлежит договориться с гаулейтерами, которые полу-
чат соответствующее распоряжение от начальника партий-
ной канцелярии. Начальник штаба верховного командова-
ния генерал-фельдмаршал Кейтель».
Ни у кого не вызвали возражений также следующие
слова Гитлера: «Мы не можем больше считаться с интере-
сами гражданского населения». Уходил я вместе с совет-
ником Бормана Цандером, который в отчаянии то и дело
повторял: «Ничего не выйдет! Это катастрофа! Ведь ниче-
го не подготовлено». В порыве негодования я заявил, что
отменяю полет в Кёнингсберг и немедленно отправляюсь
в западные районы. Полночь миновала, и наступил день
моего сорокалетия. Я попросил у Гитлера разрешения
поговорить с ним. Он вызвал камердинера: «Принесите
надписанную мной фотографию». Гитлер сердечно по-
здравил меня и вручил красный футляр с золотым тисне-
нием на крышке в виде имперского орла. Предназначен-
ные кому-нибудь в дар свои фотографии в серебряных
рамках он всегда клал именно в такие коробки. Я побла-
годарил Гитлера, положил футляр на стол и вынул из
портфеля меморандум. Гитлер, глядя на меня, тихим голо-
сом сказал: «В последнее время я с трудом могу написать
даже несколько строк. Вы же видите, как дрожит рука.
Зачастую я даже не в состоянии поставить свою подпись.
Поэтому надпись на фотографии получилась очень нераз-
борчивой». Я немедленно открыл футляр и убедился, что
разобрать его нервный, корявый почерк действительно
нелегко. Было понятно только, что он от души благодарил
меня за плодотворную работу и уверял в неизменности
своих дружеских чувств. Помедлив немного, я с тяжелым
сердцем передал ему ответный подарок — меморандум,
констатировавший полный крах его политики.
Гитлер молча взял документ. Чтобы хоть немного смяг-
чить ситуацию, я рассказал о своем намерении этой же
ночью выехать в западные районы и поспешил удалиться.
В приемной я собрался было вызвать .машину, как вдруг
599
мне неожиданно предложили вернуться в кабинет Гитлера.
Даже не дав мне опомниться, он заявил: «Я подумал и
решил, что будет лучше, если мой шофер Кемпка отвезет
вас туда на моем автомобиле». Я начал возражать и в конце
концов уговорил Гитлера разрешить мне выехать туда хотя
бы на моей машине. На душе было тревожно ~ я перестал
испытывать к нему симпатию, которой снова проникся в
тот момент, когда он вручил мне свою фотографию. Незри-
мая нить, связывавшая меня с Гитлером, видимо, уже окон-
чательно порвалась. Гитлер, явно расстроенный этим об-
стоятельством, разрешил мне удалиться, но у самой двери
окликнул меня и твердым голосом, как бы подводя черту
под нашими спорами, заявил: «На этот раз вы получите
письменный ответ». Внимательно посмотрел на меня и
продолжил: «Если война проиграна, народ так или иначе
обречен на гибель. Немецкий народ утратил право даже на
самые элементарные жизненные условия. Восточный народ
оказался сильнее, и будущее по справедливости принадле-
жит исключительно ему. Все равно в живых остались пре-
имущественно неполноценные люди, ибо самые достойные
пали в этой борьбе».
♦ * ♦
Я с облегчением вдыхал врывающийся через приот-
крытое окошко холодный воздух. С Кемпкой мы договори-
лись поочередно вести машину, и сейчас я сжимал руль,
напряженно всматриваясь в выбегавшее из-под колес шос-
се. На заднем сиденье, привалившись к спинке, мерно
посапывал мой офицер связи с генеральным штабом под-
полковник фон Позер. Было уже два часа ночи, и если мы
собирались преодолеть 500 километров, отделявших нас от
расположенной близ Наугейма штаб-квартиры главноко-
мандующего Западным фронтом до рассвета, то есть до
появления в небе идущих на бреющем полете вражеских
самолетов, нам следовало прибавить скорость. Кемпка,
внимательно прислушиваясь к монотонному голосу, доно-
сившемуся из настроенного на волну службы оповещения
наших «ночных истребителей» радиоприемника: «’’Ночные
истребители” в квадрате... несколько «москито» в квадра-
600
те... «ночные истребители» в квадрате...», водил пальцем по
разложенной на коленях карте с нанесенной сеткой квад-
ратов. При приближении вражеских эскадрилий мы долж-
ны были прикрыть маскировочными щитками фары и мед-
ленно ехать по обочине. Пока же мы врубили на полную
мощь не только две огромные цейсовские фары, но и две
противотуманные и, рассеивая мглу конусом яркого света,
неслись вперед под гул мотора. Утро застало нас еще в
пути, однако низкая облачность временно парализовала
активность вражеской авиации. В штабе мне удалось даже
несколько часов поспать.
Около полудня я встретился с Кессельрингом, но наша
беседа не принесла никаких результатов. Он постоянно
подчеркивал, что как солдат обязан беспрекословно выпол-
нять приказы верховного главнокомандующего. Совершен-
но неожиданно меня поддержал уполномоченный НСДАП
при его штабе. Мы расхаживали взад-вперед по террасе
замка, и он после недолгих колебаний пообещал мне по
возможности воздерживаться от отправки Гитлеру докладов
о поведении населения, дабы не вызывать у него негатив-
ной реакции.
Когда Кессельринг произносил за обедом тост по слу-
чаю моего дня рождения, на замок с завораживающим
душу ревом внезапно спикировали вражеские самолеты, и
в тот же миг после первых же пулеметных очередей со
звоном посыпались стекла. Мы все дружно бросились на
пол. Наконец с опозданием истошно завыла сирена, и
совсем рядом справа и слева послышались гулкие разрывы
бомб. Сквозь клубы дыма и известковую пыль мы бегом
бросились в бункер.
Очевидно, союзники поставили перед собой вполне
конкретную цель — разбомбить штаб Западного фронта.
Непрерывно гремели взрывы, стены в бункере тряслись,
пол ходил ходуном, но ни одна из бомб не попала прямо
в замок. После окончания воздушного налета мы продол-
жили совещание, в котором принял также участие круп-
нейший саарский промышленник Герман Рёхлинг. Этому
почтенному человеку весьма преклонного возраста (ему
было больше семидесяти лет) Кессельринг без обиняков
601
сообщил, что уже в ближайшие дни будет вынужден отсту-
пить из Саара. Рёхлинг воспринял известие о предстоящем
захвате иностранными войсками родной земли и неизбеж-
ной утрате своих заводов довольно равнодушно, ровным,
спокойным голосом заметив: «Мы уже один раз были вы-
нуждены уступить Саар врагу, но затем вновь обрели его.
И я верю, что, несмотря на преклонный возраст, доживу до
тех дней, когда мы опять завладеем этим краем».
Следующим этапом моей поездки был Гейдельберг,
куда переместился штаб по координации производства во-
оружений в юго-западной части Германии. Я хотел вос-
пользоваться случаем и в свой день рождения хоть немного
побыть вместе с родителями. Ездить днем по шоссе было
практически невозможно, но я еще в юности изучил здесь
все объездные пути, и мы с Рёхлингом, невзирая на ясную,
теплую весеннюю погоду решили все-таки отправиться в
путь и добираться до цели через Оденвальд. Впервые мы
были друг с другом совершенно откровенны; слывший ранее
ярым приверженцем Гитлера Рёхлинг теперь не скрывал,
что считает безумием фанатичное стремление продолжать
войну. В Гейдельберг мы приехали к вечеру и узнали, что
в Сааре все складывается довольно неплохо: никто не со-
бирался ничего разрушать. До прихода американских войск
оставалось всего несколько дней, и приказ Гитлера уже не
мог стать причиной многих бед и несчастий.
Все дороги были забиты отступавшими частями, и
измученные, еле волочившие ноги солдаты ругали нас по-
чем зря. Лишь после полуночи мы добрались до располо-
женного в одной из окруженных виноградниками дереву-
шек штаба дислоцированной в Пфальце армии. Генерал СС
Хауссер оказался гораздо более благоразумным человеком,
чем его непосредственный начальник. Он прямо заявил,
что приказ о принудительной эвакуации выполнить невоз-
можно, а требование подготовить к взрыву мосты охарак-
теризовал как совершенно безответственное. Когда после
пяти месяцев пребывания в плену меня везли на грузовике
из Версаля через эти края, я собственными глазами увидел,
что ни одна железнодорожная магистраль, ни один автомо-
бильно-дорожный мост не были разрушены.
602
Гаулейтер Пфальца и Саара Штёр наотрез отказался
выполнять полученный им приказ об эвакуации населения,
и между ним и мной состоялся довольно странный диалог:
«Если фюрер привлечет вас к ответственности, можете в
свое оправдание соспаться на мои слова. Дескать, я заста-
вил вас не выполнять это распоряжение». — «Очень любез-
но с вашей стороны, но я привык сам отвечать за свои
поступки».
В остальном же гаулейтер и министр достигли полного
взаимопонимания.
Для того чтобы добраться до находившейся теперь в
Вестервальде штаб-квартиры фельдмаршала Моделя, нам
предстояло проехать еще 200 километров. На рассвете из-
за облаков вынырнули американские истребители, и нам
пришлось немедленно съехать с шоссе и окольными путя-
ми добираться до деревни, у которой был обманчиво мир-
ный вид. Никому бы даже в голову не пришло, что здесь
разместился штаб группы армий. Мы не обнаружили не
только ни одного связного-мотоциклиста — ездить разре-
шалось только ночью, ~ но вообще ни одного человека в
военной форме.
В деревенской гостинице я напомнил Моделю о нашей
беседе в Зигбурге. В это время в комнату вошел офицер с
телеграммой в руке. Модель пробежал ее глазами, и выра-
жение его лица сразу же изменилось. «Это касается вас», —
запинаясь пробормотал он, стараясь не смотреть мне в
глаза.
Гитлер выполнил обещание и в письменном виде от-
ветил на мой меморандум. Каждый раздел его приказа
полностью противоречил выдвинутым мной 18 марта тре-
бованиям. В нем предписывалось разрушить до основания
«все военные объекты, вывести из строя системы транспор-
та, связи и бытового обслуживания, а также уничтожить все
материальные ценности на территории рейха». Это был
смертный приговор немецкому народу, так как последова-
тельное осуществление тактики «выжженной земли» озна-
чало его гибель. Этот же приказ практически лишал меня
полномочий: отменялись все мои распоряжения о сохране-
нии промышленного потенциала. Теперь гаулейтерам вме-
603
нялось в обязанность позаботиться об уничтожении мате-
риально-технических ресурсов Германии.
Мне стало страшно при одной только мысли о возмож-
ных последствиях: на долгий срок нас лишали таких благ
цивилизации, как электроэнергия, газ, чистая вода, паро-
вое отопление и транспорт. Железнодорожные пути, шлю-
зы, доки, корабли, паровозы, современно оборудованные
складские помещения и средства телефонной связи — все
подлежало тотальному уничтожению; одним словом, Гит-
лер и вправду вознамерился вернуть страну в средневеко-
вье.
По поведению Моделя теперь можно было отчетливо
понять, что ситуация в корне изменилась: между нами как
бы возникла невидимая стена. В разговоре он тщательно
старался избежать обсуждения такой, по его мнению, ще-
котливой темы, как сохранение в целостности предприятий
Рурского промышленного региона, хотя именно с этой
целью я и приехал к нему. Спать меня положили в кресть-
янском доме. Я был настолько возмущен и раздосадован,
что, несмотря на сильную усталость, так и не смог заснуть.
Через несколько часов я встал, прогулялся по окрестным
полям, а потом поднялся на холм. При виде раскинувшейся
у его подножия окутанной легкой туманной дымкой дерев-
ни на душе сразу сделалось легко и спокойно. Отсюда я без
труда разглядел местность далеко-далеко за холмами Зауэр-
ланда. Я мучительно размышлял о том, почему человек
хочет превратить в пустыню страну, где столько сказочно
красивых мест. От усталости я прилег на заросшую папо-
ротником землю. Все здесь казалось каким-то нереальным.
От земли, из-под которой уже показались первые ростки,
исходил такой дурманящий пряный запах, что у меня даже
закружилась голова. Обратно я возвращался, когда солнце
уже скрылось за горизонтом. Я решил окончательно и
бесповоротно, что приложу все усилия, но не допущу вы-
полнения этого приказа. Я отменил назначенное на вечер
совещание и спешно выехал в Берлин, ибо полагал, что
главное сейчас выяснить, какая там обстановка.
Солдаты вытолкали машину из кустарника, и мы, не-
взирая на барражировавшие над шоссе самолеты противни-
604
ка, еще ночью, с затемненными фарами, выехали в восточ-
ном направлении. Кемпка небрежно положил ладони на
обод руля, а я лихорадочно листал свои записи, большин-
ство из которых было сделано на прошедших в эти два дня
совещаниях. Я постарался запомнить основные положения,
а затем начал незаметно рвать листки бумаги - мне очень
не хотелось, чтобы они попали в чужие руки, — и выбра-
сывать их в окно. Во время одной из коротких остановок
я заметил, что из-за сильного встречного ветра клочки
бумаги скопились в углу подножки, и, выбрав момент,
когда Кемпка отвернулся, носком сбросил их в придорож-
ную канаву.
30
Ультиматум Гитлера
Я настолько устал, что вдруг почувствовал полное рав-
нодушие к собственной судьбе и не испытал ни малейшего
волнения, встретив 21 марта в рейхсканцелярии Гитлера.
Он был довольно молчалив, мимоходом осведомился о
результатах моей поездки и ни словом не упомянул «пись-
менный ответ». Я также решил не заводить с ним разговор,
ибо понимал, что толку от этого не будет. Зато Кемпку
Гитлер продержал у себя чуть ли не целый час и даже не
известил меня о своей беседе с ним.
В нарушение распоряжения Гитлера я в тот же вечер
передал Гудериану второй экземпляр моего меморандума.
Кейтель же в ужасе даже отказался взять его в руки: выво-
ды, содержавшиеся в докладной записке, могли произвести
впечатление взорвавшейся бомбы, и фельдмаршал опасался
за свою карьеру. Напрасно я пытался выяснить, как и при
каких обстоятельствах появился этот приказ Гитлера. Пос-
ле того как в составленном заговорщиками списке членов
кабинета министров обнаружили также и мое имя, ко мне
стали относиться довольно настороженно. Вероятно, в ок-
ружении Гитлера сочли, что я окончательно впал в неми-
лость; я и в самом деле почти полностью утратил реальное
влияние на подведомственную мне сферу.
605
Два принятых в эти дни решения Гитлера свидетель-
ствовали, что отныне он не остановится ни перед чем. В
сводке ОКВ от 18 марта я прочитал о приведении в испол-
нение смертного приговора офицерам вермахта; их обвини-
ли в том, что они не подготовили своевременно к взрыву
мост через Рейн близ Ремагена. Совсем недавно Модель в
беседе со мной сказал, что они ни в чем не виноваты. От
«ремагенского кошмара» — так выразился Модель - многие
высшие должностные лица так и не смогли оправиться
вплоть до конца войны.
В тот же день мне дали понять, что Гитлер распоря-
дился предать смертной казни генерал-полковника Фром-
ма. Еще несколько недель тому назад министр юстиции
Тирак в перерыве между первым и вторым блюдом как ни
в чем не бывало сообщил мне: «Фромма мы также вскоре
отправим в мир иной». Все мои усилия переубедить Тирака
не дали никаких результатов; мои аргументы не произвели
на него ни малейшего впечатления. Поэтому я немедленно
отправил на его имя официальное письмо, в котором на
пяти страницах опроверг большую часть выдвинутых про-
тив Фромма обвинений и заявил о своей готовности выс-
тупить в качестве свидетеля защиты на заседании Народно-
го трибунала.
Никогда еще рейхсминистр не выступал с такого рода
ходатайством, и уже 6 марта, то есть через три дня, Тирак
ответил мне в очень резком тоне: я, дескать, не имею права
выступать на заседании Народного трибунала без специаль-
ного разрешения Гитлера. «Фюрер велел тотчас же передать
мне, - подчеркнул Тирак в своем послании, - что не
намерен кому бы то ни было разрешать в виде исключения
выступать свидетелем по делу Фромма. Поэтому я не могу
приобщить к нему ваше заявление”. После казни бывшего
командующего резервной армией я окончательно осознал,
что оказался в крайне затруднительном положении.
Я решил не расслабляться, не идти ни на какие ком-
промиссы, а, напротив, проявлять упорство.
Когда Гитлер пригласил меня 23 марта на очередное
совещание, посвященное проблемам производства воору-
жения, я послал вместо себя Заура. Когда я затем ознако-
606
милея с его записями, то еще раз убедился, что и Гитлер и
он, словно легкомысленные юноши, не желали считаться с
реальной ситуацией. Хотя вся система военной промыш-
ленности оказалась на грани развала, они оба не придумали
ничего лучшего, как уделить пристальное внимание разно-
го рода проектам, словно в запасе у них был весь 1945 год.
Так, например, они не только всерьез обсуждали возмож-
ности увеличения производства чугуна — что было совер-
шенно нереально, — но и договорились приступить к вы-
пуску в «максимальном количестве» 88-мм противотанковых
орудий и 210-мм гранатометов. Особый восторг вызывали
у них предложения по разработке новейших образцов во-
оружения: специальной винтовки для солдат воздушно-
десантных войск — разумеется, также в «максимальном
количестве» — или гранатомета, приспособленного для
стрельбы снарядами огромного 305-мм калибра. Протокол
содержал также запись приказа Гитлера, потребовавшего
уже через несколько недель представить ему на рассмотре-
ние чертежи пяти новых вариантов типов танков, находя-
щихся в данный момент на вооружении вермахта. Кроме
того, он очень заинтересовался известным с древних вре-
мен «греческим огнем» и запретил переделывать в бомбар-
дировщик истребитель «Ме-262».
Два с половиной года, вопреки мнению специалистов,
он упрямо настаивал на своем и вот теперь наконец неволь-
но признал собственную тактическую ошибку.
* ♦ ♦
21 марта я вернулся в Берлин. Через три дня рано
утром мне доложили о том, что английские войска севернее
Рура перешли в наступление на широком фронте и, прак-
тически не встретив сопротивления, форсировали Рейн. По
словам Моделя, наши войска были не в состоянии дать им
отпор. Если в сентябре 1944 года валовая продукция воен-
ной промышленности достигла наивысшего уровня и бла-
годаря этому нам удалось в кратчайший срок превратить
беспорядочно отступавшие и бросившие свое вооружение
армии в боеспособные соединения, отразившие натиск врага,
то теперь мы не располагали такими возможностями и
607
армии западных союзников почти беспрепятственно про-
двигались в глубь Германии.
Я снова сел за руль автомобиля и отправился в Рур-
скую область, поскольку от сохранения ее промышленного
потенциала всецело зависело развитие экономики нашей
страны в послевоенный период. В Вестфалии у моей маши-
ны лопнула шина, и мы были вынуждены временно пре-
рвать поездку. В сумерках узнать меня было довольно слож-
но, и я, воспользовавшись этим обстоятельством, на одном
из хуторов вступил в разговор с крестьянами. Неожиданно
выяснилось: за последние годы их настолько приучили
доверять Гитлеру, что даже в этой ситуации они нисколько
не сомневались в его победе! «У фюрера наверняка есть в
запасе последний козырь, который он пустит в ход в нуж-
ный момент. А пока он заманивает противника в ловушку!»
Даже некоторые министры по наивности своей верили в
хитроумный замысел Гитлера: он якобы намеренно уступил
врагу часть территории, чтобы в последний миг использо-
вать против него сокрушительное «чудо-оружие».
Так, например, Функ как-то спросил меня: «У нас ведь
есть какое-то особое оружие, правда? И благодаря ему
события вскоре примут благоприятный для нас оборот?»
Прямо ночью я провел совещание с руководителем
штаба по координации работы промышленных предприя-
тий Рура доктором Роландом и его сотрудниками. Их отчет
произвел на меня ужасающее впечатление. Оказывается,
возглавлявшие на территории Рура земельные партийные
организации трое гаулейтеров твердо решили выполнить
пресловутый приказ Гитлера. Один из наших ответствен-
ных сотрудников — Хёрнер, который, к несчастью, одно-
временно был начальником технического управления
НСДАП, по их требованию составил план, осуществление
которого повлекло бы за собой полное разрушение про-
мышленных предприятий Рура. Хёрнеру очень не хотелось
этим заниматься, но он привык выполнять указания на-
чальства.
Когда я ознакомился с основными положениями пла-
на, то не мог не отдать должного профессиональным навы-
кам его автора: предполагалось затопить шахты и разру-
608
шить все подъемные машины, чтобы даже в отдаленной
перспективе их невозможно было восстановить. План Хёр-
нера предусматривал также затопление у входа в речные
порты Рура груженных цементом пароходов, что привело
бы к блокированию водных путей.
Вражеские войска уже вторглись с севера на террито-
рию Рурской области, и гаулейтеры намеревались на следу-
ющий же день устроить серию взрывов. По их предположе-
нию, на шахтах имелись значительные запасы взрывчатки,
детонаторов и бикфордовых шнуров. Однако они не распо-
лагали достаточным количеством транспортных средств и
поэтому были вынуждены обратиться за помощью в терри-
ториальные органы моего министерства.
Роланд немедленно вызвал двадцать наиболее надеж-
ных сотрудников управленческих структур угледобываю-
щей промышленности в замок Ландсберг, где находилась
штаб-квартира его ведомства. Совещание длилось совсем
недолго, так как соучастники восприняли как само собой
разумеющееся предложение сбросить все предназначенное
для взрывных работ оборудование в подстволки шахт. Од-
ному из сотрудников было поручено спешно вывезти из
Рурской области все грузовики. В крайнем случае было
решено передать их вместе с запасами горючего в распоря-
жение фронтовых частей. Наконец, я обещал Роланду во-
оружить пятьюдесятью автоматами его людей. Они были
преисполнены решимости защищать электростанции и дру-
гие промышленные объекты с оружием в руках и поэтому
представляли собой грозную силу, поскольку личный со-
став полиции и партийные функционеры были вынуждены
сдать все свое оружие на армейские склады. Мы не скры-
вали, что фактически занимались подготовкой мятежа.
Гаулейтеры Флориан, Гофман и Шлессман собрались
в деревне Руммельоль близ Хагена. Я пренебрег всеми
запретами Гитлера и на следующий день еще раз попытался
их переубедить. Особенно жаркий спор разгорелся у меня
с гаулейтером Дюссельдорфа Флорианом, который отстаи-
вал следующую точку зрения: если война проиграна, то
отнюдь не из-за ошибок Гитлера или партии, но исключи-
тельно по вине немецкого народа, и пережить катастрофу
609
таких масштабов суждено лишь жалким и ничтожным лич-
ностям. В отличие от Флориана Гофман и Шлессман в
конце концов согласились со мной, однако заявили, что
обязаны выполнять приказы фюрера, иначе вся ответствен-
ность целиком ляжет на них.
Они пребывали в полнейшей растерянности еще и
потому, что из канцелярии Бормана поступил новый указ
Гитлера, предусматривающий гораздо более жестокие меры
по разрушению системы жизнеобеспечения на территории
рейха. Гитлер подтвердил свой приказ «эвакуировать насе-
ление из всех районов, которые мы не в состоянии удер-
жать и которые могут быть захвачены врагом». Ответом
возможным оппонентам звучали следующие фразы: «Фю-
реру неоднократно докладывали о колоссальных трудно-
стях, сопряженных с выполнением его требования. Однако,
принимая во внимание все обстоятельства, он категоричес-
ки запрещает какое-либо обсуждение этого приказа».
Принудительная эвакуация жителей Рейнской и Рур-
ской областей, Мангейма и Франкфурта могла быть прове-
дена только в малонаселенные районы, главным образом в
долины Тюрингии и Эльбы.
Плохо одетые, голодные горожане заполонили бы тер-
ритории, на которых было невозможно оказать квалифици-
рованную медицинскую помощь, а также обеспечить жиль-
ем и питанием. Там их ожидали голод, болезни и нищета.
Собравшиеся гаулейтеры в итоге пришли к выводу, что
партийные инстанции попросту не могут выполнить эти
приказы. Исключение составил один лишь Флориан, ко
всеобщему изумлению зачитавший текст пронизанного
пафосом воззвания к партийным функционерам Дюссель-
дорфа, которое он собирался расклеить по всему городу. В
нем он грозился при приближении вражеских войск под-
жечь все уцелевшие после бомбежки здания и эвакуировать
жителей.
Двое других гаулейтеров выразили сомнение в пра-
вильности таких действий. Я сумел убедить их в своей
точке зрения: дескать, нельзя прекращать работу военных
предприятий Рура, ибо таким образом обороняющие его
войска будут непрерывно получать оружие и боеприпасы.
610
Это означало, что намеченное на следующий день разруше-
ние электростанций было перенесено на неопределенное
время.
Затем я отправился в штаб-квартиру фельдмаршала
Моделя. Он выразил готовность по возможности отказаться
от боев на территории промышленного района и не пред-
принимать никаких акций по разрушению предприятий.
Далее он обещал в ближайшие дни установить контакт с
Роландом и его сотрудниками.
От Моделя я также узнал, что американские войска
ведут наступление на Франкфурт, что совершенно непо-
нятно, где именно проходит линия фронта и что еще этой
ночью Кессельринг перебазировал свою ставку в восточном
направлении. Однако в три часа утра она находилась еще
в прежнем месте, неподалеку от Наугейма. В беседе с
начальником штаба Западного фронта генералом Вестфа-
лем выяснилось, что он также склонен к вольному истол-
кованию приказа Гитлера. Поскольку даже он оказался не
в состоянии ответить на вопрос, как далеко продвинулся
противник ночью, мы обходными путями отправились че-
рез Шпесарт и Оденвальд в Гейдельберг и по дороге заеха-
ли в небольшой городок Лор.
Наши войска уже отступили, жители попрятались по
домам, и на опустевших улицах и площадях царила доволь-
но своеобразная атмосфера ожидания перемен. На одном
из перекрестков стоял солдат с двумя фаустпатронами в
руках. Он ошарашенно посмотрел на меня. «Кого вы жде-
те?» - спросил я его. «Американцев». - «И что вы будете
делать, когда они придут? — «Тут же задам деру», — недолго
думая ответил солдат. У меня создалось впечатление, что не
только здесь, но и повсюду, где я побывал в эти дни,
считали: война закончилась.
В Гейдельберге в штаб по координации работ военно-
промышленных предприятий уже поступили изданные та-
мошним гаулейтером Вагнером приказы о разрушении во-
допроводных и газовых станций не только в моем родном
городе, но и во всех остальных городах Бадена. После
долгих размышлений о том, как предотвратить их осуще-
ствление, было найдено поразительное по простоте реше-
611
ние. Мы сняли с них копии и опустили в почтовые ящики
города, который вот-вот должен был быть занят противни-
ком.
Американские войска уже захватили расположенный в
двадцати километрах отсюда Мангейм и медленно продви-
гались к Гейдельбергу.
После ночного совещания с обер-бургомистром докто-
ром Найнхаузом я решил напоследок послужить родному
городу и попросил генерала СС Хауссера объявить Гейдель-
берг открытым городом и сдать его без боя.
На рассвете я простился с родителями. В последние
часы ими также овладело то оставлявшее весьма жуткое
ощущение спокойствия и самообладания, которое тогда
вообще было свойственно ввергнутому в пучину страданий
народу. Я садился в автомобиль, а они все еще стояли у
дверей дома, затем отец спустился по ступенькам, внима-
тельно поглядел мне в глаза, молча пожал руку и долго
смотрел вслед. Мы уже не надеялись снова увидеться.
Шоссе на Вюрцбург было забито отступающими вой-
сками, в панике бросившими оружие и снаряжение и по-
хожими больше на цыганский табор. Когда в предрассвет-
ных сумерках на опушку леса отважился выбраться кабан,
солдаты в разномастном обмундировании едва ли не всех
родов войск, забыв обо всем на свете, с шумом и криком
бросились за ним в погоню.
В Вюрцбурге гаулейтер Гельмут угостил меня необы-
чайно вкусным завтраком и, пока мы набивали животы
деревенской колбасой и яйцами, как бы между прочим
заметил, что во исполнение директивы Гитлера уже распо-
рядился приступить к разрушению расположенных в Швайн-
фурте шарикоподшипниковых заводов; представители пред-
приятий и партийных органов уже ожидали в соседнем
помещении его указаний. План был довольно хорошо про-
думан. Предполагалось поджечь закалочные ванны, так как
опыт устранения последствий воздушных налетов показал,
что после этого станки превращались в груды хлама. Спер-
ва гаулейтер упорно не желал прислушаться к моим аргу-
ментам и в свою очередь спросил меня, когда же фюрер
наконец применит «чудо-оружие»? Борман и Геббельс,
612
оказывается, сообщили ему из ставки, что уже отдан приказ
о его боевом использовании. Мне в очередной раз при-
шлось объяснять, что никакого «чудо-оружия» не суще-
ствует. Я знал, что гаулейтер принадлежит к числу тех
партийных руководителей, которые отличались благоразу-
мием, и поэтому призвал его не выполнять приказ Гитлера.
Я стремился доказать ему, что в данной ситуации взрывы
промышленных объектов и мостов обрекают наш народ на
гибель.
Далее я упомянул о том, что восточнее Швайнфурта
происходит концентрация немецких войск с целью начать
контрнаступление и отвоевать один из центров нашей во-
енной промышленности; следует отметить, что я вовсе не
лгал, ибо верховное командование действительно готови-
лось нанести контрудар. Я также доказывал, что без шари-
коподшипников Гитлер не сможет продолжать войну, и
этот старый испытанный аргумент наконец возымел дей-
ствие. Уж не знаю, сумел ли я убедить гаулейтера в своей
правоте, но он явно не был готов взять на себя историчес-
кую вину за поражение Германии в результате разрушения
швайнфуртских заводов.
Когда мы выехали из Вюрцбурга, небо прояснилось.
Изредка нам попадались небольшие по численности соеди-
нения, в пешем порядке и без тяжелого вооружения на-
правляющиеся навстречу противнику. Это были брошен-
ные в последнее наступление учебные части. Деревенские
жители усердно рыли ямы в своих садах и прятали там
фамильное серебро и мало-мальски ценные вещи. Повсюду
крестьяне встречали нас весьма дружелюбно. Правда, им
очень не нравилось, когда мы при появлении вражеских
истребителей прятались между домами. Ведь тем самым мы
подвергали опасности их жилища. «Господин министр, вы
бы не смогли проехать чуть дальше, к дому соседа?» —
обычно кричали они из окон.
Именно потому, что население было настроено до-
вольно миролюбиво и мы нигде не встречали хорошо осна-
щенные воинские соединения, многочисленные подготов-
ленные к взрыву мосты произвели на меня совсем уж дикое
впечатление.
613
По улицам городов и деревень Тюрингии бесцельно
бродили одетые в форму члены различных формирований
НСДАП, и в первую очередь штурмовики. Заукель мобили-
зовал в их ряды в основном пожилых людей или шестнад-
цатилетних подростков. Их включили в состав «фолькс-
штурма», но так и не смогли раздобыть для них оружие.
Через несколько дней Заукель призвал их не щадить себя
в борьбе с врагом и тут же сбежал на автомобиле в Южную
Германию. Вечером 27 марта я вернулся в Берлин.
* * *
В мое отсутствие Гитлер распорядился поручить груп-
пенфюреру СС Каммлеру в дальнейшем руководить не
только строительством ракетных заводов, но и созданием
всех современных образцов боевых самолетов. Тем самым
Гитлер не только лишил меня возможности контролировать
производство авиационного вооружения, но и поставил в
совершенно нетерпимое положение, немыслимое с право-
вой точки зрения и еще более углубившее организацион-
ный хаос. Он разрешил Каммлеру давать указания сотруд-
никам моего министерства и приказал Герингу и мне
скрепить подписями протокол о своем согласии подчи-
няться группенфюреру СС. Я прекрасно понимал, что этим
он оскорбил и унизил меня, но сдержал гнев и молча
подписал протокол: в этот день я вообще не воспринимал
проблемы, обсуждавшиеся на оперативном совещании.
Почти одновременно Позер сообщил мне, что Гитлер уво-
лил Гудериана в отставку; официально его отправили в
отпуск поправлять пошатнувшееся здоровье, но все, мало-
мальски посвященные в закулисную сторону событий, пре-
красно понимали, что он уже никогда не вернется на
прежнюю должность.
В лице Гудериана я потерял одного из тех немногих
приближенных Гитлера из числа высших военных чинов,
кто не только поддерживал меня, но и призывал неуклонно
следовать избранным курсом.
Ко всему прочему секретарша принесла мне разрабо-
танные командующим войсками связи инструкции по ис-
полнению приказа Гитлера об уничтожении всех матери-
614
альных ценностей. Они полностью соответствовали его
намерениям и предусматривали уничтожение системы свя-
зи не только вермахта, но и почтового ведомства, управле-
ний железных дорог и водных путей, полиции и районных
электростанций. В них содержалось требование «путем взры-
вов, поджогов или разрушений...» полностью вывести из
строя все коммутаторы линий электропередач и опоры,
антенны и приемно-передающие устройства радиостанций.
Приказ предусматривал полное уничтожение не только всех
запасных частей, кабелей и проводов, но и блок и кабель-
схем, а также технической документации. Поэтому ни о
каком восстановлении каналов связи на занятых противни-
ком территориях не могло быть и речи. Правда, генерал
Альберт Праун дал понять, что он, как мог, смягчил резкие
требования.
Кроме того, мне по секрету сообщили, что Гитлер
собирается уже официально возложить на Заура обязанно-
сти министра вооружения, но подчинить его Гиммлеру, для
которого намерен учредить должность генерального инс-
пектора военной промышленности. Отсюда следовало, что
Гитлер не желает больше видеть меня на прежнем посту.
Вскоре мне позвонил Шауб и весьма резким тоном прика-
зал прибыть вечером в рейхсканцелярию.
В отведенном под кабинет Гитлера и расположенном
глубоко под землей бункере мне стало несколько не по
себе. Гитлер был один и принял меня очень холодно. Он не
подал мне руки, даже толком не ответил на мое привет-
ствие и сразу же тихо и с угрозой в голосе сказал: «Борман
доложил мне, что вы призвали гаулейтеров Рурской обла-
сти не выполнять мои приказы и заявили им, что война
проиграна. Надеюсь, вы понимаете, что полагается за такие
высказывания?»
Внезапно голос его изменился, напряжение спало и
он, словно вспомнив о былом, заговорил как нормальный
человек: «Не будь вы моим архитектором, я бы сделал
надлежащие выводы». Вовсе не потому, что у меня хватило
мужества, скорее из чувства противоречия и вызванного
переутомлением ощущения полного безразличия к своей
судьбе я, не раздумывая, ответил: «Поступайте так, как вы
615
считаете нужным, и, пожалуйста, не делайте для меня
никаких исключений». Гитлер, видимо, никак не ожидал от
меня этих слов и был явно сбит с толку. После короткой
паузы он довольно любезным тоном, но, как мне показа-
лось, не без задней мысли продолжал: «Вы устали и боль-
ны. Поэтому я распорядился немедленно отправить вас в
отпуск. Ваши обязанности в министерстве возьмет на себя
другой человек». «Нет, я чувствую себя совершенно здоро-
вым, — твердым голосом возразил я, — и если я как ми-
нистр вас больше не устраиваю, то увольте меня в отстав-
ку». В этот момент я вспомнил, что год назад Геринг уже
отверг такого рода предложение. Гитлер резко перебил
меня и, как бы подводя итоги беседе, заявил: «Нет, я не
хочу этого. Но я настаиваю, чтобы вы ушли в отпуск по
болезни». Я никак не хотел уступить. «Но я не могу нести
ответственность за состояние отрасли, когда другой дей-
ствует от моего имени». И с примирительной интонацией,
как бы извиняясь перед Гитлером, еще раз повторил: «Я не
могу, мой фюрер». За все время разговора я впервые назвал
его официальным титулом, но на Гитлера это никак не
подействовало: «У вас нет другого выбора. Выбросите из
головы даже мысль об отставке». Как бы демонстрируя
свою слабость, он добавил: «Поймите, внутри - и внешне-
политические обстоятельства таковы, что я не вправе отка-
заться от ваших услуг». Я как-то сразу приободрился и
возразил ему: «А я не вправе уйти сейчас в отпуск. И если
меня не уволили с должности, значит, я по-прежнему ру-
ковожу министерством. Я вполне здоров».
Наступила долгая пауза. Гитлер сел и, когда я без
приглашения последовал его примеру, доверительным то-
ном сказал: «Если вы, Шпеер, твердо убеждены в том, что
война еще не проиграна, то продолжайте и дальше руково-
дить вашим ведомством». После ознакомления с моими
меморандумами и документом Бормана он прекрасно знал,
как я оцениваю ситуацию и какие выводы для себя сделал.
Однако он хотел заставить меня хотя бы на словах согла-
ситься с ним, чтобы таким образом навсегда лишить воз-
можности разъяснять другим истинное положение вещей.
«Вы же знаете, что это противоречит моим убеждениям, —
616
откровенно, но без особой уверенности в голосе заявил я, —
Война проиграна». Тогда Гитлер пустился в воспоминания
и принялся рассказывать о том, как он, благодаря настой-
чивости, энергии и фантастической вере в победу, всегда
находил выход из, казалось бы, совершенно безнадежных
ситуаций. Он изрядно утомил меня бесконечным повество-
ванием о «периоде борьбы» и возникшем зимой 1941/42
года катастрофическом положении с транспортом и даже
привел в качестве примера мою успешную деятельность на
посту министра вооружений. Все это я неоднократно слы-
шал и теперь мог слово в слово повторить его монолог.
Голос его звучал довольно монотонно, но благодаря неве-
роятной и одновременно завораживающей манере говорить
Гитлеру почти всегда удавалось убедить собеседника в сво-
ей правоте. Я испытывал те же ощущения, что и несколько
лет тому назад в «чайной комнате», когда он вперил в меня
свой гипнотизирующий взор, а я был не в силах отвести
глаза.
Сейчас я упорно молчал и лишь неотрывно смотрел на
него. Видимо, поэтому он пошел на уступки и несколько
смягчил свои требования: «Если бы вы поверили, что война
еще может быть выиграна, если бы заставили себя поверить
в это... Вот тогда все было бы просто замечательно». В его
голосе отчетливо зазвучала просительная интонация, и у
меня мелькнула мысль, что Гитлер, не скрывающий своей
слабости, еще более легко покоряет сердца и умы, чем в
позе властителя. При других обстоятельствах я бы, навер-
ное, расчувствовался и поддался его уговорам. Но в этот раз
он так и не смог переубедить меня, ибо я постоянно
помнил о его разрушительных намерениях. В результате я
изрядно разволновался и чуть громче, чем следовало, отве-
тил: «Не могу, при всем желании не могу. И потом, я не
хочу походить на тех мерзавцев из вашего окружения,
которые заверяют вас в своей непреклонной вере в победу,
а сами давно уже в нее не верят».
Гитлер никак не отреагировал на мои слова. На мгно-
вение он замер, глядя куда-то прямо перед собой, а затем
вновь принялся рассказывать о «периоде борьбы» — в эти
недели такое случалось довольно часто — и о том, как
617
судьба неожиданно спасла Фридриха Великого. «Нужно
верить, — подчеркнул он, — что все изменится к лучшему.
Вы еще надеетесь на победоносное завершение войны или
уже частично утратили веру в победу?»
Гитлер еще раз попытался добиться хотя бы формаль-
ного согласия, чтобы тем самым наложить на меня опре-
деленные обязательства: «Если бы вы сохранили хоть ка-
кую-то надежду на нашу победу! Меня бы это вполне
удовлетворило». Я ничего ему не ответил.
В бункере воцарилось тягостное молчание. Наконец
Гитлер рывком поднялся со стула и с той же резкой инто-
нацией в голосе, что и в начале беседы, заявил: «В вашем
распоряжении двадцать четыре часа! Обдумайте хорошень-
ко мои слова! Завтра я жду от вас ответа». На прощание он
также не подал мне руки.
Еще одним подтверждением истинных намерений
Гитлера явилась полученная мной сразу же после этого
совещания телеграмма начальника службы военных сооб-
щений от 29 марта: «Наша цель - не допустить функци-
онирования всех видов транспорта на оставляемых терри-
ториях... Нехватка взрывчатых веществ заставляет творчески
использовать все имеющиеся возможности так, чтобы
преодолеть разрушительные последствия за короткий срок
оказалось бы невозможно». Далее в циркуляре содержался
подробный перечень объектов, подлежащих полному унич-
тожению. К ним относились мосты всех конструкций,
железнодорожные пути, аппараты централизации стрелок
и сигналов, все технические сооружения на сортировоч-
ных станциях, фабрично-заводское оборудование, а также
шлюзы и судоподъемники. Одновременно следовало унич-
тожить все паровозы, пассажирские и товарные вагоны, а
грузовые суда и баржи затопить в реках и каналах и тем
самым перекрыть по ним движение. Предполагалось ис-
пользовать все виды взрывчатых веществ, устраивать по-
жары или просто ломать и крушить. Лишь специалист мог
определить точный ущерб, который понесла бы Германия
в результате выполнения этого тщательно разработанного
приказа.
618
* * *
В маленьком, отведенном мне под временное жилье
помещении в заднем корпусе министерства, я без сил рух-
нул на кровать и начал довольно бессвязно размышлять о
том, как в течение суток составить ответ на ультиматум
Гитлера. В конце концов я встал и принялся формулиро-
вать основные положения будущего послания. Сперва я
оказался довольно непоследовательным и попытался со-
вместить несовместимое. Стремление переубедить Гитлера
сочеталось с желанием оказать ему поддержку и одновре-
менно заставить прислушаться к правдивой оценке поло-
жения. Наконец я сумел взять себя в руки и четко высказал
свое мнение: «Когда я ознакомился с приказом об уничто-
жении промышленных объектов, материальных и культур-
ных ценностей (от 19 марта 1945 года), а вслед за тем и с
приказом о принудительной эвакуации населения, преду-
сматривавшим проведение самых жестких мер, то расценил
их как начало осуществления вполне определенного замыс-
ла». Высказавшись достаточно категорично, я перешел к
ответу на заданный Гитлером в ультимативной форме воп-
рос: «Я не могу поверить в успех нашего правого дела, если
мы одновременно планомерно уничтожаем в эти решаю-
щие месяцы основы существования нашего народа. Он не
заслужил такой участи, и мы поэтому не можем уповать на
судьбу... Я прошу вас воздержаться от проведения этих
акций. И если вы хоть как-то удовлетворите мою просьбу,
я вновь проникнусь верой в победу и у меня хватит муже-
ства и энергии продолжать свою деятельность на министер-
ском посту. Воля судьбы не зависит от нас. Однако еще
есть время позаботиться о будущем нашего народа и спасти
его от гибели».
Обычно такого рода личные послания было принято
заканчивать традиционным: «Хайль, мой фюрер!» Я же
завершил его фразой, выражающей мою самую сокровен-
ную надежду: «Боже, защити Германию!»
Я отнюдь не был уверен, что Гитлер хоть немного
прислушается к моим доводам, и даже опасался, что он
расценит это письмо как проникнутое мятежным духом и
619
даже подвергнет меня репрессиям. Во всяком случае, когда
я позвонил одной из его секретарш и попросил перепеча-
тать предназначенное лично Гитлеру и написанное от руки
моим довольно неразборчивым почерком послание на спе-
циальной пишущей машинке с особо крупным шрифтом,
она с вызовом ответила: «Фюрер запретил мне принимать
от вас письма. Он хочет услышать ответ из ваших уст».
Вскоре мне было приказано немедленно явиться к Гитлеру.
Около полуночи мой автомобиль, петляя между разва-
линами неоднократно подвергавшихся бомбардировкам
административных зданий на Вильгельм штрассе, остано-
вился наконец перед рейхсканцелярией. Двадцать четыре
часа прошло, а я все еще не знал, как ответить на вопрос
Гитлера. Я решил положиться на волю случая.
У Гитлера был довольно потерянный, если не ска-
зать — испуганный, вид. Он сразу же спросил меня: «И
так?» На какое-то мгновение я смутился, а затем, лишь бы
что-то сказать, произнес ни к чему не обязывающие слова:
«Мой фюрер, я безоговорочно поддерживаю вас».
Гитлер ничего не ответил, но был явно растроган. Он
помедлил, а затем протянул мне руку, а глаза его, как уже
неоднократно случалось в последнее время, наполнились
слезами. «Теперь все будет хорошо», — облегченно вздох-
нув, сказал он.
Я никак не ожидал, что смогу растрогать его. На
какой-то миг даже возникло ощущение, что в наших отно-
шениях ничего не изменилось. Я решил немедленно вос-
пользоваться ситуацией: «А уж если вы можете полностью
рассчитывать на мою поддержку, то поручите опять мне
выполнять ваш указ, не гаулейтерам, а мне». Он велел мне
составить соответствующий документ и выразил готовность
немедленно подписать его, однако по-прежнему настаивал
на разрушении промышленных объектов и мостов. Расста-
лись мы около часу ночи.
В соседнем бункере я составил «Правила исполнения»
приказа Гитлера от 19 марта 1945 года. Во избежание не-
нужных вопросов я сделал вид, что отнюдь не собираюсь
отменять его. Однако я внес в него следующие изменения:
«Исполнение приказа возлагается на учреждения и органы,
620
непосредственно подчиненные рейхсминистру вооружения
и военной промышленности, который по согласованию со
мной разрабатывает также необходимые инструкции. Он
также вправе давать указания уполномоченным по обороне
рейха». ,Это означало, что я полностью восстановлен в
своей должности Далее я включил в текст фразу о том, что
«вывод из строя промышленных объектов может быть при
определенных условиях равнозначен полному разрушению».
Сидевший за столом для оперативных карт измучен-
ный и усталый Гитлер дрожащей рукой внес незначитель-
ные изменения и без долгих разговоров подписал документ.
Мне кажется, что Гитлер прекрасно понимал, что те-
перь его замысел может быть осуществлен далеко не пол-
ностью. Перед уходом я также сумел убедить его в том, что
«применение тактики выжженной земли» может дать нуж-
ный результат лишь на обширных просторах России, а не
на сравнительно небольшой территории Германии, и сде-
лал отметку в протоколе.
Однако Гитлер со свойственным ему лицемерием в тот
же вечер отдал за моей спиной приказ командующим арми-
ями «проявлять фанатизм в борьбе с наступающим врагом
и совершенно не считаться с интересами населения».
* * ♦
Уже через час я приказал ординарцам использовать все
имевшиеся в нашем распоряжении мотоциклы и автомоби-
ли и отправиться в типографию и управление телеграфной
связи, чтобы немедленно приостановить выполнение при-
каза Гитлера в его первоначальном варианте. Ровно в четы-
ре часа утра я без согласования с Гитлером передал в
соответствующие инстанции разработанные мной инструк-
ции и со спокойной душой велел придерживаться ранее
переданных мной, а потом отмененных Гитлером указаний
о сохранении промышленных объектов, газовых и водопро-
водных станций, предприятий энергоснабжения и обще-
ственного питания.
В тот же день я, опять же не получив от Гитлера
никаких полномочий, распорядился продолжать работу на
подведомственных «организации Тодта» строительных объек-
621
тах, невзирая на угрозу захвата их вражескими войсками, и
направил десять или двенадцать поездов с продовольстви-
ем ~ точное число теперь уже не помню — в районы,
непосредственно примыкавшие к окруженной Рурской об-
ласти. Вместе с генералом Винтером из штаба оперативного
руководства мы разработали директиву о приостановке взры-
вов мостов, но Кейтель, конечно, воспрепятствовал ее от-
правке в воинские соединения. С обергруппенфюрером СС
Франком, под началом которого находились все принадле-
жавшие вермахту склады с обмундированием и продоволь-
ствием, я договорился раздать хранившиеся на них запасы
гражданскому населению и поручил моему уполномоченно-
му на территории Польши и Чехословакии Мальцахеру пре-
дотвратить разрушение мостов в Верхней Силезии.
На следующий день я встретился в Ольденбурге с
наместником рейха в оккупированных Нидерландах Зейсс-
Инквартом, официально именовавшимся «генеральным
комиссаром». По дороге туда во время вынужденной оста-
новки я отвел душу, впервые потренировавшись в стрельбе
из пистолета. После необходимого в таких случаях вступ-
ления Зейсс-Инкварт, к моему удивлению, признался, что
сумел установить контакт с противником и не намерен
выполнять приказ Гитлера, вознамерившегося затопить
значительную часть территории Нидерландов. Не пришлось
мне также долго убеждать гаулейтера Гамбурга Кауфмана,
к которому я заехал на обратном пути. Он сразу же согла-
сился с моими доводами.
Многие из высокопоставленных должностных лиц
поддержали меня. Отвечавший в моем министерстве за
связь с государственными учреждениями доктор Хупфауэр
связался со статс-секретарями важнейших ведомств с це-
лью добиться эффективного противодействия политике
Гитлера. Обещал нам также помочь заместитель Бормана
Клопфер. Мы сумели выбить у Бормана почву из-под ног,
и теперь многие его распоряжения не достигали своей
цели. Накануне краха Третьего рейха Гитлер, по всей веро-
ятности, оказался всецело под его влиянием, но за крепки-
ми стенами их бункеров действовали совсем другие законы.
Даже группенфюрер СС Олендорф, занимавший тогда дол-
622
жность начальника III управления (служба внутренней бе-
зопасности) РСХА, в плену уверял меня, что ему неоднок-
ратно докладывали о предпринимаемых мной мерах, но он
неизменно прятал эти документы под сукно.
Действительно, в апреле 1945 года я, опираясь на под-
держку статс-секретарей, мог добиться в контролируемой
мной сфере больше, чем Гитлер, Геббельс и Борман вместе
взятые. С новым начальником генерального штаба Кребсом
я познакомился, когда генерал еще служил под началом
Моделя, и поэтому у меня с ним сразу же сложились
хорошие отношения; однако Йодль, Буле и командующий
войсками связи Праун также с пониманием отнеслись к
проводимым мной акциям.
Я сознавал, что если Гитлер узнает о них, то немедлен-
но сделает надлежащие выводы. Скорее всего, он бы жес-
токо расправился со мной. В эти месяцы я вел очень
рискованную игру и поэтому неукоснительно придержи-
вался простого принципа: держаться как можно ближе к
Гитлеру. Любая попытка отделиться от него немедленно
дала бы повод для подозрения. У меня никогда не было
склонности покончить жизнь самоубийством, и поэтому я
на всякий случай приготовил для себя убежище в располо-
женном в ста километрах от Берлина обычном охотничьем
домике; кроме того, Роланд всегда помог бы мне укрыться
в одном из охотничьих замков князя Фюрстенберга.
Даже в начале апреля Гитлер на оперативном совеща-
нии неоднократно говорил о предстоящем контрнаступле-
нии и предлагал нанести удар по открытым флангам армий
западных противников, которые, ежедневно преодолевая
большие расстояния, уже приближались к Эйзенаху. Он с
легкостью перебрасывал дивизии с одного участка фронта
на другой и, увлеченный этой военной игрой, не понимал,
что поступает жестоко и бесчеловечно. Ведь если я, к
примеру, после возвращения из поездки на фронт видел
нанесенные на карту маршруты передвижения наших войск,
то сразу же вспоминал, что в тех местностях, где мне
довелось побывать, или вообще не было никаких войско-
вых соединений, или они состояли из солдат, вооруженных
одними винтовками.
623
В свою очередь я ежедневно проводил совещания в
узком кругу, на которых мой представитель при генеральном
штабе докладывал о последних событиях; тем самым он
нарушал приказ Гитлера, строго-настрого запретившего ин-
формировать гражданские учреждения о военном положе-
нии. Позер сообщал нам, какая территория будет в ближай-
шие сутки занята противником, и почти никогда не ошибался.
Его трезвая оценка ситуации не имела ничего общего со
скрывающими истинное положение дел выступлениями на
проходивших теперь в бункере под рейхсканцелярией опе-
ративных совещаниях. На них ничего не говорилось об
эвакуации и отступлении. У меня даже возникло ощущение,
что Кребс, возглавив генеральный штаб, окончательно отка-
зался от попыток открыть Гитлеру глаза на реальное поло-
жение вещей и предпочел вместо этого старательно зани-
маться вместе с ним военными играми. Когда же, вопреки
высказанным ранее предположениям, противник захватывал
все новые города и территории, на настроении Гитлера это
никак не отражалось. Если еще несколько недель тому назад
он порой кричал на своих сотрудников, то теперь, видимо,
осознал свое бессилие и покорился судьбе.
В начале апреля Гитлер вызвал к себе главнокоманду-
ющего Западным фронтом. Случайно я оказался свидете-
лем этого странного разговора. Кессельринг попытался было
сказать Гитлеру всю правду. Но Гитлер вскоре перебил его
и принялся разъяснять ему, как удар нескольких сотен
танков по флангам наступающих на Эйзенах ударных час-
тей американских войск приведет к их полному уничтоже-
нию, вызовет страшную панику и в итоге повлечет за собой
изгнание армий западных союзников с территории Герма-
нии. Он долго разглагольствовал о якобы хронической
неспособности американских солдат переживать пораже-
ния, хотя совсем недавно во время наступления в Арденнах
убедился, что это далеко не так. Я был крайне раздосадован
поведением фельдмаршала Кессельринга, который сперва
недолго возражал Гитлеру, а затем всерьез принялся обсуж-
дать с ним его планы. Но затем решил, что нет никакого
смысла волноваться: ведь, так или иначе, эти сражения
будут разыграны только на бумаге.
624
На одном из последующих оперативных совещаний
Гитлер вновь вернулся к своей идее удара с флангов. Я как
можно более безразличным тоном заявил: «Если все будет
разрушено, от возвращения этих земель не будет никакого
толку. Я ведь не смогу наладить там производство». Гитлер
молчал. «Я также не смогу быстро восстановить мосты».
Гитлер, очевидно, пребывал в эйфории и поэтому сказал:
«Не волнуйтесь, господин Шпеер, там не успеют разрушить
все мосты. И потом, мои приказы выполняются теперь
лишь частично». Я как бы в шутку заметил, что здесь нет
ничего отрадного. К моему удивлению, Гитлер высказал
готовность подписать подготовленный мной проект указа.
Когда я сперва показал его Кейтелю, фельдмаршал даже
закричал от возмущения: «Опять изменения! У нас же есть
директива от 19 марта... На войне приходится взрывать
мосты, тут уж ничего не поделаешь!» Наконец он в целом
одобрил мой проект, и Гитлер также поставил свою подпись
под приказом, предусматривающим ограничиться только
прекращением функционирования видов транспорта и сис-
тем связи и вплоть до самого последнего момента восстанав-
ливать и наводить мосты. Гитлер не схватил свой любимый
синий карандаш и не вычеркнул из составленного мной
текста заключительную фразу: «При проведении мероприя-
тий по разрушению промышленных объектов и эвакуации
населения следует в первую очередь позаботиться о том,
чтобы... после победоносного окончания военных действий
их последствия никоим образом не препятствовали восста-
новлению производственных мощностей». Даже за три не-
дели до полного краха он все еще сохранял веру в победу.
В тот же день генерал Праун отозвал свое распоряже-
ние от 27 марта и даже втайне приказал сохранить в не-
прикосновенности запасы оборудования на складах, чтобы
после войны можно было сразу приступить к восстановле-
нию каналов связи. По его мнению, Гитлер отдал совер-
шенно бессмысленный приказ, ибо противник располагал
хорошо отлаженной системой фронтовой связи. Мне так и
не удалось выяснить, отменил ли начальник службы воен-
ных сообщений свое чреватое страшными последствиями
распоряжение.
625
Зато Кейтель — и надо признаться, с полным основа-
нием - обвинил меня в том, что изданная Гитлером по
моему настоянию директива от 7 апреля окончательно раз-
рушила порядок управления и создала невообразимый хаос
в отношениях между вышестоящими и нижестоящими во-
енными инстанциями. Ведь только за прошедшие девят-
надцать дней — с 18 марта по 7 апреля - по этому поводу
было издано двенадцать противоречащих друг другу прика-
зов. Но зато хаотическое состояние, возникшее в этой
сфере, не позволило ввергнуть в хаос всю Германию.
31
Пять минут первого
В сентябре статс-секретарь министерства пропаганды
Вернер Науман предложил мне выступить по радио с речью
и транслировать ее по всем германским радиостанциям с
целью усилить в народе волю к сопротивлению. Я сразу
предположил, что Геббельс готовит мне ловушку, и отверг
это предложение. Теперь же, когда Гитлер подписал подго-
товленный мной проект указа, то есть согласился следовать
намеченной мной линии, я решил своим выступлением по
радио вызвать отклик широких кругов общественности, для
того чтобы призвать ее предотвратить превращение значи-
тельной части территории Германии в пустыню. Я выразил
согласие и немедленно отправился в расположенный в одном
из самых уединенных мест провинции Бранденбург — не-
подалеку от озера Штехлинзее — охотничий домик Мильха.
Видя, что дело идет к концу, мы заранее подготови-
лись к любым неожиданностям. Я понимал, что Гитлер
может прибегнуть к крайним мерам и отдать приказ о моем
аресте, и поэтому тренировался на берегу озера в стрельбе
из пистолета по муляжам, а в перерыве набросал конспект
своей будущей речи. Под вечер я был полностью удовлет-
ворен достигнутыми результатами: без паузы я уже всажи-
вал в цель всю обойму, а составленный мной текст выступ-
ления не допускал никаких кривотолков и в то же время не
раскрывал до конца мои замыслы. За стаканом вина я
626
зачитал его Мильху и одному из друзей фельдмаршала: «Не
следует заблуждаться и верить в создание «чудо-оружия»,
способного заменить самоотверженного бойца!» Далее я
подчеркнул, что мы отказались от тактики «выжженной
земли» ради спасения страны, и, как тогда было принято,
с пафосом заявил: «Все, кто, отличаясь чрезмерным рвени-
ем, не желают вникнуть в истинный смысл этих акций,
должны быть строго наказаны. Ибо они вольно или неволь-
но посягают на святая святых немецкого народа — источ-
ники его жизненных сил и совершают тем самым тяжкий
грех».
Я вкратце упомянул о возможности возвращения за-
хваченных противником территорий и, используя термино-
логию начальника службы военных сообщений, сказал
несколько слов о намерении некоторых должностных лиц
полностью разрушить всю транспортную систему: «Народ
должен всеми силами и средствами сорвать осуществление
этих замыслов. И если он предпримет разумные действия,
то ему, правда, придется ограничить себя в еде, но запасов
продовольствия хватит до следующего урожая».
Когда я закончил, Мильх с деланным равнодушием
заметил: «Смысл понятен всем, в том числе и гестапо».
11 апреля машина со звукозаписывающей аппаратурой
подъехала к подъезду министерского здания, рабочие быс-
тро протянули к моему кабинету провода, и тут вдруг
раздался телефонный звонок: «Немедленно явиться к фю-
реру и прихватить с собой текст выступления».
Я, естественно, привез предназначенный для опубли-
кования в печати вариант, в котором были несколько смяг-
чены наиболее резкие формулировки. Гитлер пил чай в
своем бункере с одной из секретарш и сразу же приказал
принести для меня третью чашку. Давно я не общался с
ним в такой по-домашнему непринужденной атмосфере.
Гитлер неторопливо надел делавшие его похожим на учи-
теля очки в тонкой металлической оправе, взял карандаш,
пробежал глазами первые страницы и тут же принялся
вычеркивать целые абзацы. Иногда он тихо и беззлобно
бормотал про себя: «Это мы уберем» или «Этот пассаж
здесь ни к чему». Секретарша довольно бесцеремонно бра-
627
ла отложенные в сторону листки и внимательно просмат-
ривала их. «Очень жаль такую замечательную речь», — с
искренним сожалением сказала она. На прощание Гитлер
любезным тоном, едва ли не по-дружески посоветовал мне:
«Подготовьте лучше новый вариант». Произносить иска-
женную вмешательством Гитлера речь было совершенно
бессмысленно. К тому же без его разрешения я не мог
выступить на радиостанциях, входивших в имперскую си-
стему радиовещания. Поскольку Науман больше не обра-
щался ко мне с подобной просьбой, я постарался забыть
эту историю.
В середине декабря 1944 года Вильгельм Фуртвенглер
дал свой последний концерт в Берлинской филармонии и
после его окончания пригласил меня в директорскую ком-
нату, где немедленно ошеломил поразительным по своей
наивности вопросом: «Есть ли у нас еще шанс выиграть
войну?» Я ответил, что конец уже близок, и Фуртвенглер
кивнул в знак согласия: он, видимо, не ожидал от меня
иных слов. Мне казалось, что над ним нависла опасность,
ибо Борман, Геббельс и Гитлер не забыли его довольно
откровенных высказываний и смелого выступления в защи-
ту подвергавшегося преследованиям дирижера Хиндемита.
Поэтому я посоветовал Фуртвенглеру остаться в Швейца-
рии, куда он собирался отправиться на гастроли. «Но что
тогда будет с моим оркестром? Я же отвечаю за него». Я
обещал в ближайшие месяцы позаботиться о музыкантах.
В начале апреля директор филармонии Герхарт фон
Вестерман сообщил мне, что Геббельс собирается мобили-
зовать музыкантов на защиту Берлина. Я немедленно по-
пытался убедить его по телефону отменить свое решение и
не призывать этих людей в ряды фольксштурма. Геббельс
необычайно резким тоном, словно делая мне выговор, за-
явил: «Лишь благодаря мне этот оркестр добился таких
неслыханных успехов. Только благодаря моим усилиям и
финансовой поддержке его знают и ценят во всем мире. У
тех, кто придет после нас, нет никаких прав на него. Так
пусть же он погибнет вместе с нами». Я немедленно вспом-
нил о том, как Гитлер в начале войны предотвратил призыв
в вермахт находившихся под его покровительством худож-
628
ников и артистов, и приказал полковнику Позеру объехать
все призывные пункты и уничтожить учетные карточки
музыкантов. Чтобы хоть как-то помочь оркестру в трудную
минуту, мое министерство попросило устроить несколько
концертов.
«Закончат они Романтической симфонией Брукнера», —
сказал я своим друзьям на состоявшемся вечером 12 апреля
прощальном концерте. В городе, к которому уже подступи-
ли вражеские войска, все, кто прослышали про этот воис-
тину последний концерт, сидели сейчас в неотапливаемом
зале филармонии на принесенных с собой стульях, кутаясь
в пальто и шинели. Берлинцы, видимо, были приятно
поражены тем, что в зале ярко горел свет; обычно в эти
часы регулярно отключали электричество. Но я распоря-
дился сегодня сделать исключение. Вначале по моей просьбе
оркестр исполнил последнюю арию Брунгильды и заклю-
чительную сцену из «Гибели богов». Этот жест символизи-
ровал чувства, которые я испытывал накануне окончатель-
ного поражения рейха, а именно грусть и воодушевление.
Ни одно из музыкальных произведений долгие годы не
производило на меня такого сильного впечатления, как
прозвучавшая тогда после концерта для скрипки Бетховена
симфония Брукнера с ее построенным по канонам совер-
шеннейшего архитектурного проекта финалом.
В министерстве меня попросили срочно позвонить
дежурному адъютанту Гитлера. Услышав мой голос, он
воскликнул: «Ну где же вы? Фюрер ждет вас». Давно я не
видел Гитлера таким возбужденным. Он буквально метался
по бункеру и сразу же бросился ко мне со сводкой сообще-
ний иностранной прессы: «Я всегда говорил, что скоро
совершится великое чудо, и мое предсказание наконец-то
сбылось. Ну и кто оказался прав? Война еще далеко не
проиграна. Вот прочитайте. Скончался Рузвельт!» Гитлер
никак не мог успокоиться: всегда покровительствующее
ему провидение теперь, казалось, окончательно продемон-
стрировало, на чьей оно стороне. Так, во всяком случае, он
полагал. Геббельс и многие из присутствовавших с сияю-
щими от радости лицами поздравляли Гитлера с очередным
подтверждением его правоты. «Повторилась история почти
629
двухвековой давности, когда попавший в столь же безна-
дежное положение Фридрих Великий в последний момент
оказался победителем. Чудо спасло династию Гогенцоллер-
нов. Если тогда ситуация изменилась после внезапной смерти
русской императрицы, то сейчас имеющие историческое
значение перемены произойдут в связи с кончиной прези-
дента США», — без умолку твердил захлебывающийся от
радости Геббельс. Все вокруг оживились и с еще большим
рвением, чем в предыдущие месяцы, принялись демонстри-
ровать ложный оптимизм. У меня же словно пелена упала
с глаз, и я трезво взглянул на Гитлера. Сперва казалось, что
к нему снова вернулось душевное равновесие и теперь он
вне себя от радости. Но затем возбуждение прошло, Гитлер
с измученным видом рухнул в кресло и застыл в оцепене-
нии; он вновь стал похож на человека, утратившего всякую
надежду.
Известие о смерти Рузвельта породило бесчисленное
множество фантастических планов и замыслов. Так, через
несколько дней Геббельс позвонил мне и предложил поду-
мать над предложением отправиться на одном из приспо-
собленных для дальних рейсов самолетов к исполняющему
обязанности президента США Трумэну. Эти проекты кану-
ли в небытие так же быстро, как и появились на свет.
♦ ♦ ♦
В один из этих дней я застал в бывших апартаментах
Бисмарка Роберта Лея, окруженного большой группой
людей. Среди беспорядочно столпившихся вокруг него
адъютантов и ординарцев я заметил также Бормана и Ша-
уба. Лей ринулся ко мне с диким воплем: «Изобрели лучи
смерти! Для их применения не нужно ничего особенного!
Мы такие аппараты в любом количестве изготовим! Я
тщательно изучил всю техническую документацию, нет
сомнения - они решат исход войны!» Борман ободряюще
кивнул, и Лей, отдышавшись и, как обычно, заикаясь,
продолжил: «Но, конечно же, в вашем министерстве указа-
ли изобретателю на дверь. К счастью, он обратился ко мне.
Теперь вы просто обязаны лично заняться этим делом, и
немедленно. В данный момент нет ничего более важного!»
630
Разгорячившийся Лей долго ругал моих сотрудников за
некомпетентность и обвинил их в бюрократизме и косно-
сти. Он даже заявил, что мозги у них заплыли жиром. Это
было настолько абсурдно, что я даже не стал возражать:
«Вы совершенно правы! А почему бы именно вам не за-
няться этим делом! Я назначу вас, скажем, «уполномочен-
ным по созданию лучей смерти» и все оформлю надлежа-
щим образом». Мое предложение привело Лея в полный
восторг: «Ну конечно, я возьму на себя выполнение этой
задачи! И здесь я готов подчиняться вам. В конце концов,
я по профессии химик!» Я призвал его не теряя времени
приступить к проведению экспериментов и использовать
выращиваемых в его имении кроликов, ибо применение
для таких целей заранее подготовленных соответствующим
способом животных зачастую приводило к неверным выво-
дам. И действительно, через несколько дней откуда-то мне
позвонил его адъютант и попросил выделить необходимое
для эксперимента электрооборудование.
Мы решили играть комедию до конца. Я посвятил в
эту историю моего друга Люшена и попросил его обеспе-
чить изобретателя нужной ему аппаратурой. По возвраще-
нии он заявил: «Я достал все, кроме прерывателя электро-
цепи. Прибора с нужной им скоростью нет ни на одном
складе. Но «изобретатель» ни о чем другом даже слушать не
хочет. И знаете, что я выяснил? - тут губы Люшена чуть
скривились в иронической усмешке. — Наша электропро-
мышленность уже лет сорок как не производит таких пре-
рывателей. Впервые о нем упоминается в первом издании
«Гретца» (учебник физики для средних школ). А вышло оно
в начале века».
По мере продвижения навстречу друг другу армий
России и западных союзников один за другим рождались
планы — спровоцировать столкновение между ними. Так,
Лей со всей серьезностью утверждал: «Если русские запо-
лонят восточные земли, оттуда хлынет мощный поток бе-
женцев, который без труда сметет все пограничные и про-
чие барьеры на западных границах. И в результате нового
великого переселения народов мы вновь захватим западные
государства». Гитлер, правда, довольно иронически отно-
631
сился к прожектам своего взбалмошного руководителя «Тру-
дового фронта», однако в эти дни явно выделял его из всех
остальных своих приближенных и оказывал ему особые
знаки внимания.
♦ * *
В первой половине апреля в Берлин неожиданно и без
всякого приглашения приехала Ева Браун и заявила, что
желает теперь быть всегда рядом с Гитлером.
Он в свою очередь настаивал на ее возвращении в
Мюнхен, а я даже предложил ей место в нашем самолете
службы фельдъегерской связи. Но она твердо настаивала на
своем, и теперь все, кто вместе с Гитлером поселился в
бункерах под рейхсканцелярией, знали, зачем она приехала
сюда. Ева Браун не только олицетворяла, но и в действи-
тельности была провозвестницей неминуемой гибели.
Доктор Брандт, лечащий врач Гитлера с 1934 года и
непременный участник традиционных чаепитий в Обер-
зальцберге, вовремя не эвакуировал жену и ребенка из
Тюрингии, которую вот-вот должны были захватить амери-
канские войска. Теперь сам он, как тогда было принято
выражаться в бюрократической среде, «умышленно оставил
их на занятой врагом территории». Гитлер созвал военно-
полевой суд, в состав которого вошли Геббельс, руководи-
тель «Гитлерюгенда» Аксман и генерал СС Бергер; одно-
временно он позволил себе вмешаться в судопроизводство
и, взяв на себя как бы роль прокурора, а заодно и верхов-
ного судьи, обвинил Брандта в следующих преступлениях:
он, дескать, умышленно не разместил свою семью в Обер-
зальцберге и, кроме того, подозревается в передаче через
жену американцам секретных документов. На этом основа-
нии Гитлер потребовал для него смертной казни. Вольф,
многие годы руководившая секретариатом Гитлера, рыдала
навзрыд и бормотала сквозь слезы: «Я его больше не пони-
маю». Наконец в бункер вошел рейхсфюрер СС и успокоил
изрядно разволновавшихся приближенных Гитлера: «Спер-
ва нужно допросить важного свидетеля, которого никак не
могут найти... — Гиммлер замолчал на мгновение, хитро
прищурился и закончил фразу: — И никогда не найдут».
632
Этот неожиданный инцидент поставил меня также в
довольно затруднительное положение, так как 6 апреля я
отвез свою семью в расположенное вдали от побережья
Балтийского моря с его большими городами имение. Оно
находилось в провинции Гольштейн неподалеку от Кап-
пельна. Теперь вдруг выяснилось, что я совершил преступ-
ление. Когда Ева Браун, выполняя поручение Гитлера,
осведомилась о местонахождении моих жены и детей, я с
легким сердцем солгал, что поместил их на вилле своего
друга в окрестностях Берлина. Вполне удовлетворенный
моим ответом, Гитлер заверил, однако, что, если он решит
перебраться в Оберзальцберг, нам придется последовать за
ним. Тогда еще он не отказался от намерения сражаться до
конца в так называемой «Альпийской крепости».
Геббельс заявил, что даже если Гитлер покинет Бер-
лин, он лично встретит смерть в столице: «Жена и дети не
должны пережить меня. Американцы сразу же начнут их
обрабатывать, а затем используют для пропагандистской
кампании против меня». Его жена, напротив, отвергла даже
намеки на возможность убийства ее детей. В этом я убедил-
ся, когда в середине апреля навестил ее в Шваненвердере.
Но затем муж, видимо, заставил ее подчиниться своему
решению. Через несколько дней я предложил госпоже Геб-
бельс в последний момент ночью подослать баржу к при-
брежному участку возле их особняка в Шваненвердере и
оставить ее там возле причала. Мне казалось, что она могла
бы укрыться в трюме вместе с детьми и не показываться на
палубе до тех пор, пока баржу не отнесло бы течением к
западному берегу Эльбы. Оставалось только запастись про-
дуктами. К сожалению, она отвергла мое предложение.
Стоило Гитлеру заявить, что в случае поражения он
покончит с собой, как многие его сотрудники наперебой
принялись уверять в своей готовности последовать его
примеру. Я же полагал, что им следовало скорее уж прине-
сти себя в жертву и добровольно сдаться противнику. Пользо-
вавшиеся огромной популярностью среди военных летчи-
ков Баумбах и Галланд в последние дни войны вместе со
мной разрабатывали совершенно авантюристический план
захвата ближайших сподвижников Гитлера с целью поме-
633
шать им совершить самоубийство. Мы выяснили, что Бор-
ман, Лей и Гиммлер каждый вечер выезжали в различные
укромные в защищенные от воздушных налетов места в
окрестностях Берлина. План наш был очень прост: стоило
вражескому самолету сбросить светящуюся авиабомбу, как
любой автомобиль резко тормозил и все, кто сидел в нем,
разбегались в поисках укрытия. Точно такую же реакцию
вызвали бы и выстрелы из ракетницы, а наши люди, воо-
руженные автоматами, без труда одолели бы состоящую из
шести человек группу сопровождения. Ко мне на квартиру
уже доставили световые боеприпасы, подобрали нужных
людей и обговорили детали. Повсюду царил полнейший
хаос, и нам следовало найти более-менее надежное место,
куда можно было бы доставить арестованных. К моему
удивлению, доктор Хупфауэр, ранее активно сотрудничав-
ший с Леем, требовал, чтобы захват Бормана был произве-
ден шестью имевшими за плечами фронтовой опыт члена-
ми НСДАП. Он утверждал, что в партии больше всего
ненавидят именно его. В подтверждение этих слов гаулей-
тер Кауфман вызвался лично прикончить «Мефистофеля
фюрера». Однако начальник штаба бронетанковых войск
генерал Томале, узнав о наших проектах, встретился со
мной ночью на проселочной дороге и посоветовал не пред-
восхищать приговор Божьего суда. В итоге мы согласились
с ним.
Борман же стремился к достижению своих целей. Без
всяких на то оснований он полагал, что я пользуюсь таким
огромным авторитетом у Гитлера лишь благодаря Брандту,
и, когда последний оказался в тюрьме, статс-секретарь
Клопфер счел нужным предостеречь меня: оказывается,
инициатором его ареста выступил не Гитлер, а Борман и
вообще вся эта акция в итоге направлена против меня. Он
настоятельно рекомендовал мне воздержаться от любых
необдуманных высказываний. Меня также сильно встрево-
жили сообщения, переданные одной из вражеских радио-
станций: мой племянник должен был предстать перед во-
енно-полевым судом по обвинению в тайном печатании в
типографии сочинений Ленина и я якобы помог ему выйти
на свободу. Кроме того, будто бы уже выписан ордер на
634
арест Хеттлаге, к которому в партии всегда относились
крайне враждебно; наконец, одна из швейцарских газет
прямо указала на бывшего главнокомандующего сухопут-
ными войсками фон Браухича и меня как на единственных,
с кем можно вести переговоры о капитуляции Германии.
То ли противник пытался посеять раздор среди руководи-
телей рейха, то ли это были просто слухи.
Во всяком случае, командование сухопутных войск не
оставило эти сообщения без внимания и втайне выделило
в мое распоряжение несколько надежных, вооруженных
автоматами офицеров-фронтовиков, которых я временно
поселил у себя на квартире. На самый крайний случай у нас
стояла наготове восьмиколесная бронированная разведыва-
тельная машина. На ней мы собирались бежать из Берлина.
Я до сих пор не знаю, кто конкретно и на основании каких
сведений решил позаботиться о моей безопасности.
Советская армия активно готовилась к штурму столи-
цы рейха. В связи с этим Гитлер назначил генерала Рейма-
на комендантом «крепости Берлин». Сперва он подчинялся
генерал-полковнику Хейнрици — новому командующему
сосредоточенной на территории между побережьем Бал-
тийского моря и Франкфуртом-на-Одере группой армий. Я
полностью доверял своему старому знакомому, ибо совсем
недавно он помог мне передать в целости и сохранности
русским войскам Рыбникский угольный бассейн. Когда
Рейман принялся налаживать подготовку к взрыву всех
берлинских мостов, 15 апреля, то есть за день до начала
наступления русских армий по всему фронту, я отправился
в расположенную неподалеку от Пренцлау штаб-квартиру
Хейнрици, чтобы подкрепить свое мнение весомыми аргу-
ментами. Я взял с собой таких квалифицированных специ-
алистов, как советник по вопросам строительства и подзем-
ных работ берлинского магистрата Лангер и начальник
столичной железной дороги Бек. В свою очередь Хейнрици
по моей просьбе вызвал на совещание Реймана.
Лангер и Бек четко доказали, что осуществление плана
Реймана означало бы исчезновение Берлина с лица земли.
Генерал сослался на полученный им от Гитлера приказ
оборонять город всеми имеющимися в его распоряжении
635
средствами: «Я вынужден сражаться до конца, а для этого
нужно разрушить мосты». Хейнрици счел нужным вме-
шаться в наши дела: «Только там, где проходит направле-
ние главного удара?» Рейман энергично замотал головой:
«Нет, везде, где будут идти бои». И тогда я прибег к своему
самому испытанному аргументу: «Вы столь непреклонны
потому, что верите в победу?» Генерал смутился на мгно-
вение, а затем утвердительно ответил на мой вопрос. «Но
ведь если Берлин будет почти полностью разрушен, здеш-
ние промышленные предприятия полностью выйдут из строя.
А без них невозможно выиграть войну». Рейман застыл с
растерянным видом. Наша встреча, вероятно, не дала бы
никаких результатов, если бы Хейнрици не приказал вы-
нуть взрывчатку из зарядных камер мостов, расположенных
на важнейших железнодорожных и автомобильных магис-
тралях Берлина.
Когда мы остались вдвоем, Хейнрици откровенно за-
явил: «Мое распоряжение означает, что в Берлине не будет
взорван ни один мост, так как вокруг города вообще не
будет боев. Если русские прорвутся к Берлину, сосредото-
ченные на флангах наши войска отойдут на север и юг. А
севернее Берлина мы упремся в разветвленную систему
каналов». Я сразу же понял его мысль: «Выходит, Берлин
долго не продержится?» — «Во всяком случае, его гарнизон
не сможет оказать сколько-нибудь сильного сопротивле-
ния», — ответил генерал-полковник.
16 апреля Позер, разбудил меня рано утром, так как
мы с ним намеревались наблюдать с холма близ Врицена за
окончательно решающим исход войны наступлением, на-
чавшимся с форсирования советскими войсками Одера.
Однако в густом тумане нельзя ничего было разглядеть, и
лишь появившийся через несколько часов лесничий сооб-
щил, что наши части беспорядочно отступают и что рус-
ские скоро будут здесь. Мы не стали искушать судьбу и
быстро покинули эту местность.
Назад мы ехали мимо судоподъемника Нидер-Финов,
выдающегося технического достижения тридцатых годов,
миновать который не мог ни один направляющийся в Бер-
лин по Одеру корабль. Повсюду на металлических каркас-
636
ных конструкциях были умело заложены взрывные заряды.
Вдали непрерывно громыхала канонада. Командир взвода
саперов доложил, что взрыв может быть произведен в лю-
бую минуту. Здесь все еще продолжали выполнять приказ
Гитлера от 19 марта. Распоряжение Позера разминировать
мост лейтенант воспринял с явным облегчением. Тем не
менее, мы уехали отсюда с довольно тяжелым ощущением,
так как поняли, что далеко не все воинские части получили
директиву от 3 апреля.
Не имело никакого смысла вновь пытаться передать
этот приказ по каналам военной связи, так как вся система
находилась на грани полного развала. Но я знал, что всегда
могу рассчитывать на помощь Хейнрици, и решил осуще-
ствить свой прежний план прямого обращения к обще-
ственности. Я надеялся, что в условиях вызванной боями
неразберихи генерал-полковнику не составит труда предо-
ставить в мое распоряжение в местах дислокации подчи-
ненных армейских частей радиостанции и я смогу призвать
людей одуматься.
Мы довольно быстро проехали тридцать километров и
оказались в превращенных Герингом в охотничьи угодья
глухих лесах Шорфхайде. Я отпустил своих спутников,
присел на пень и чуть ли не на одном дыхании сделал
набросок речи, представлявшей собой откровенный призыв
к мятежу. В этот раз я намеревался без всяких оговорок
запретить разрушение заводов, мостов, железных дорог и
объектов связи и приказать солдатам вермахта «всячески
препятствовать этому и в случае необходимости применять
оружие». Я потребовал передать войскам союзников всех
находившихся в тюрьмах и концлагерях политических зак-
люченных и евреев и не мешать военнопленным и иност-
ранным рабочим вернуться на родину. В своем обращении
к народу я также предполагал заявить о запрете деятельно-
сти «Вервольфа» и призвать к сдаче без боя городов и
территорий. В конце я собирался с изрядной долей пафоса
воскликнуть, что мы «преисполнены непоколебимой верой
в великое будущее нашего народа».
Я поручил Позеру передать генеральному директору
берлинских электростанций доктору Рихарду Фишеру то-
637
ропливо написанную записку с требованием при любых
обстоятельствах обеспечить электроснабжение самой мощ-
ной немецкой радиостанции в Кёнигсвустерхаузене; эта
радиостанция, ежедневно передававшая приказы «Верволь-
фа», должна была объявить о полном запрете этой органи-
зации.
Поздним вечером я встретился с Хейнрици в Даммси-
мюле, куда он тем временем перенес свою штаб-квартиру.
В течение довольно недолгого времени органы государ-
ственной власти не имели возможности контролировать
оказавшиеся в «зоне боевых действий» радиостанции - вот
тогда-то я и хотел выступить с речью. Однако, по мнению
Хейнрици, я оказался бы в плену, даже не успев закончить
обращение, поэтому он предложил заранее сделать запись
на пластинку. Люшен приложил все усилия, но так и не
смог разыскать подходящую записывающую аппаратуру.
Через два дня мне все-таки пришлось уступить настой-
чивой просьбе Кауфмана и отправиться в Гамбург, где
командование военно-морской базы уже приступило к под-
готовке взрыва портовых сооружений. Гаулейтер проявил
недюжинную энергию и на заседании, в котором наряду с
крупными промышленниками приняли участие представи-
тели судостроительных предприятий, портовой админист-
рации и офицеры военно-морского флота, добился отмены
этого решения. На следующий день я встретился с Кауф-
маном в доме, из окон которого был виден простор Аусен-
Альстера. Охраняли нас вооруженные студенты. «Самое
лучшее, — сразу же заявил Кауфман, - если вы останетесь
у нас. Здесь вы в полной безопасности. Мои люди никогда
не подведут». Но я вернулся в Берлин и первым делом
напомнил Геббельсу, что он уже вошел в историю как
«завоеватель Берлина», но имя его будет стерто с этих
скрижалей, если он уйдет из жизни, имея репутацию раз-
рушителя этого города. Какими бы странными ни казались
эти слова, они как нельзя лучше соответствовали нашим
тогдашним воззрениям и могли подействовать на Геббель-
са, который полагал, что добровольным уходом из жизни
можно приумножить свою посмертную славу. Вечером 19
апреля Гитлер на оперативном совещании заявил, что он
638
согласен с гаулейтером Берлина и, используя все резервы,
даст противнику решающий бой на подступах к столице
рейха.
32
Разгром
В последние недели жизни Гитлер, как мне казалось,
вышел из состояния оцепенения. Он стал гораздо более
доступен и даже иногда был склонен обсуждать собствен-
ные решения. Еще в декабре 1944 года нечего было и
думать о том, что он когда-нибудь выразит желание выслу-
шать мое мнение о бесперспективности дальнейшего про-
должения военных действий. Невозможно было предста-
вить себе, что он согласится пойти на уступки и пересмотреть
свой приказ о применении тактики «выжженной земли» и
будет вежливо предлагать свою правку текста задуманного
мной выступления по радио. Он вновь начал прислуши-
ваться к аргументам, которые прежде безоговорочно отвер-
гал. Но это вовсе не означало, что он снова почувствовал
себя внутренне свободным. Гитлер скорее производил впе-
чатление человека, осознавшего, что дело его жизни окон-
чательно погибло; благодаря еще не до конца растраченной
энергии он по инерции двигался по накатанной колее, но
на самом деле уже махнул на все рукой и покорился судьбе.
Создавалось ощущение, что в душе у него пустота.
Возможно, он всегда был таким. По прошествии стольких
лет я временами задаю себе вопрос: а может быть, именно
непрочность его внутреннего мира, отсутствие духовной
наполненности предопределили его жизненный путь от
юных лет и до дня гибели? Поэтому им и овладело желание
творить насилие и жестокость; никакие благородные поры-
вы не могли его обуздать, ибо им было просто неоткуда
взяться. Никто не мог проникнуть в его внутренний мир —
там все уже было мертво и царила пустота.
Обычно подобное безволие и безразличие наблюдают-
ся у людей в пожилом возрасте, и Гитлер действительно
производил впечатление глубокого старика. Руки его тряс-
639
лись, он заметно горбился, сильно шаркал ногами; то и
дело запинался и говорил утратившим повелительную ин-
тонацию слабым, дребезжащим, в минуты сильного волне-
ния - это опять же часто случается именно со стариками -
срывающимся голосом. Иногда он вдруг становился не по-
детски, а как-то уж очень по-стариковски упрямым. Вне-
шний облик его также изменился: мертвенно-бледное, одут-
ловатое лицо, потухшие глаза с набрякшими веками. На
исхудавшем теле мундир болтался как на вешалке, а обыч-
но всегда тщательно отутюженные и вычищенные формен-
ные брюки были измяты и покрыты пятнами от еды.
В этом состоянии Гитлер, безусловно, вызывал сочув-
ствие у своего окружения. Я также едва не проникся к нему
жалостью и с трудом преодолел искушение — уж больно
разительным был контраст между нынешним Гитлером и
человеком, которого я знал многие годы. Может быть, по-
этому его приближенные не возражали, когда он приказывал
перебросить на тот или иной участок фронта существовав-
шие только на бумаге дивизии или отдавал распоряжение
поднять в воздух самолеты, которые не могли взлететь из-за
нехватки горючего. Они уже примирились с тем, что он все
чаще и чаще терял чувство реальности и, давая волю своим
фантазиям, говорил о неминуемом разрыве в отношениях
между Советским Союзом и западными союзниками. И хотя
его окружение сознавало, что эти рассуждения ни на чем не
основаны, все же постоянно, словно заклинание, повторяе-
мые слова не могли не оказать своего, я бы сказал, мисти-
ческого воздействия. Так, например, Гитлер уверял, что
лишь ему одному по силам вместе с западными державами
одолеть большевизм; это звучало достаточно убедительно,
тем более, когда он заявлял, что намерен добиться коренно-
го перелома в войне, но сам лично страстно желает только
одного: скорее уйти из жизни. Именно самообладание Гит-
лера и готовность безропотно принять смерть вызывали
сочувствие и заставляли еще больше уважать его.
Ко всему прочему он стал гораздо более дружелюбен и
по-домашнему обходителен. Чем-то он напоминал призрак
того Гитлера, с которым я познакомился двенадцать лет
тому назад. Он был по-прежнему мил и любезен с несколь-
640
кими женщинами, на протяжении многих лет входившими
в его окружение. С особой симпатией он относился к вдове
своего трагически погибшего камердинера госпоже Юнге;
его расположением также пользовалась повариха — она
была родом из Вены и превосходно готовила диетические
блюда. Среди тех, с кем Гитлер в последние недели своей
жизни общался в неофициальной обстановке, были также
его секретарши госпожа Вольф и госпожа Кристиан. Вот
уже несколько месяцев он предпочитал обедать, ужинать и
пить чай исключительно в их обществе и почти не пригла-
шал на свои трапезы мужчин. Я лично давно уже не сидел
с ним за одним столом. В остальном же появление Евы
Браун заставило Гитлера несколько изменить свои привыч-
ки, однако оно никак не отразилось на подчеркнуто дру-
жеских отношениях с женщинами из его окружения. Веро-
ятно, Гитлера влекло к ним потому, что они своим
поведением больше подтверждали его довольно примитив-
ные представления о верности вождю в час опасности, чем
его ближайшие соратники, которым он, видимо, уже не до
конца доверял. Исключение составляли, очевидно, Борман,
Геббельс и Лей, в преданности которых он, казалось, был
полностью уверен.
Нынешний Гитлер был лишь жалким подобием того
человека, перед которым еще недавно дрожал весь мир, но
подчиненные ему инстанции по-прежнему автоматически
выполняли указания — слишком велика была сила инер-
ции, хотя Гитлер, конечно же, уже не мог заряжать их
энергией. На мой взгляд, этим автоматизмом объясняются
также действия генералов, которые предпочитали двигаться
по проторенной дорожке и вплоть до последних дней суще-
ствования рейха, за редким исключением, беспрекословно
выполняли приказы Гитлера, хотя воля последнего ослабла
и он далеко не всегда настаивал на непременном их выпол-
нении. Кейтель, например, требовал разрушать мосты в
ситуации, когда сам Гитлер уже впал в уныние и фактичес-
ки отказался от своего прежнего намерения.
Гитлер не мог не заметить, что люди из его окружения
явно забыли про дисциплину. Раньше Гитлер входил в
помещение и все присутствовавшие стремительно вставали
641
и ждали, пока он сядет. Теперь же зачастую можно было
наблюдать, как лакеи не стеснялись в его присутствии
беседовать с гостями, а изрядно накачавшиеся спиртными
напитками сотрудники дремали, развалившись в креслах,
или громко и даже на повышенных тонах разговаривали
друг с другом. Может быть, он умышленно не замечал
происшедших с этими людьми перемен. Я же воспринимал
окружающее как кошмарный сон. Изменилась также и
обстановка в личных апартаментах рейхсканцлера: исчезли
гобелены, со стен сняли картины, ковры скатали и вместе
с дорогой мебелью отнесли на всякий случай в один из
бункеров. Переезд производился в лихорадочной спешке, о
чем свидетельствовали пятна на обоях, валяющиеся повсю-
ду 1азеты, пустые стаканы и грязные тарелки с остатками
пищи и, наконец, забытая на стуле шляпа.
Гитлер уже давно не появлялся в кабинетах рейхскан-
целярии; он заявил, что из-за непрекращающихся воздуш-
ных налетов постоянно не высыпается, а это, в свою оче-
редь, отрицательно сказывается на его работоспособности.
Он решил окончательно переселиться в подземный бункер.
Мне всегда казалось, что его поспешный переезд в
свой будущий склеп имел символическое значение. Пере-
бравшись в запрятанный глубоко под землей и полностью
изолированный от внешнего мира бункер, он окончательно
отгородился толщей железобетонных стен от разыгрывав-
шейся наверху трагедии. Его больше с ней ничто не связы-
вало. Когда он говорил, что конец уже близок, то имел в
виду исключительно себя, а отнюдь не немецкий народ.
Завершилось бегство Гитлера от реальной жизни, с которой
он упорно не желал считаться еще в молодые годы. В те
дни я именовал этот ирреальный мир «островом блажен-
ных».
Но даже в апреле 1945 года я иногда встречался с
Гитлером, чтобы просто поговорить о планах реконструк-
ции Линца или посидеть молча рядом, предаваясь былым
мечтам. Отведенный под его кабинет бункер был тогда,
наверное, самым безопасным местом в Берлине: от поверх-
ности его отделяли пятиметровый слой бетона и двухмет-
ровый слой земли. Тем не менее, потолок прямо-таки
642
сотрясался от взрывавшихся поблизости мощных авиабомб
— песчаная берлинская почва создавала почти идеальные
условия для распространения взрывной волны. В эти мину-
ты Гитлер, дрожа всем телом, плотно прижимался к спинке
кресла. Какая разительная перемена произошла с бесстрашно
сражавшимся на фронтах первой мировой войны ефрейто-
ром кайзеровской армии! Гитлер разваливался буквально на
глазах. Он превратился в один сплошной комок нервов и
полностью перестал владеть собой.
♦ ♦ ♦
Собственно говоря, последний день рождения в жизни
Гитлера по-настоящему не праздновался. Обычно 20 апре-
ля автомобили один за другим въезжали во внутренний
двор рейхсканцелярии, часовые в парадной форме брали
«на караул», высшие должностные лица рейха и зарубеж-
ные гости вручали свои поздравления. В царившей вокруг
торжественной атмосфере чувствовались уверенность и
непоколебимое спокойствие. Теперь Гитлер, правда, согла-
сился подняться наверх и на фоне невероятно запущенного
помещения выглядел еще более жалко. В саду ему предста-
вили делегацию наиболее отличившихся в боях членов
«Гитлерюгенда»; он потрепал нескольких мальчиков по
щекам и начал было глухим — словно сквозь слой ваты -
голосом произносить высокопарную речь, но вскоре чуть
ли не на полуслове прервал ее. Видимо, Гитлер почувство-
вал, что уже не сможет ни в чем убедить их и только
вызывает жалость. Оказавшиеся в довольно неловком поло-
жении участники церемонии постарались как можно ско-
рее перейти к докладам о положении на фронтах. Никто
толком не знал, что ему следует говорить. В этой обстанов-
ке Гитлер явно с трудом заставил себя соблюсти приличия
и выслушать поздравления.
Прошло совсем немного времени, и мы в очередной
раз расселись за столом для оперативных совещаний, уста-
новленным в узком и тесном — размером не более товар-
ного вагона — бункере. Прямо напротив Гитлера сидел
Геринг. Он всегда придавал огромное значение внешнему
виду и в эти дни поразил нас тем, что сменил свой тради-
643
ционный серебристо-серый мундир на сшитую из серо-
коричневого сукна форму. Заодно он заменил огромные —
шириной пять сантиметров — с золотым плетением погоны
на обычные матерчатые с просто и скромно приколотым к
ним его знаком отличия — золотым рейхсмаршальским
орлом. «Точь-в-точь американский генерал», — прошептал
мне один из участников совещания. Но Гитлер, видимо, не
заметил столь разительных перемен в униформе его бли-
жайшего сподвижника.
На совещании обсуждалось предстоящее наступление
советских войск на центральные кварталы Берлина. Если
накануне Гитлер собирался покинуть столицу и перебрать-
ся в «Альпийскую крепость», то за ночь он изменил реше-
ние и заявил о своем намерении остаться в Берлине, где
вот-вот должны были начаться уличные бои. Его тут же
принялись убеждать в том, что пока еще не поздно пере-
нести ставку верховного командования в Оберзальцберг.
Геринг обратил внимание Гитлера на. то обстоятельство,
что мы пока еще удерживаем единственную связывающую
северную и южную части Германии и проходящую через
Баварский Лес магистраль, однако она в любой момент
может быть перерезана противником, и тогда ни о каком
переезде в Берхтесгаден уже не может быть и речи. Гитлер,
слушая такие речи, изрядно разгорячился и с горечью за-
явил в ответ: «Как я могу призывать войска стоять до конца
в решающей битве за Берлин и тут же покинуть город и
перебраться в безопасное место!» Он вперил взор в бледно-
го, выпучившего глаза Геринга, по лицу которого непре-
рывно текли ручейки пота, и дрогнувшим от волнения
голосом закончил свою отповедь следующими словами: «Я
всецело полагаюсь на волю судьбы и остаюсь в столице.
Если судьба захочет, то в последний миг даст мне возмож-
ность вылететь в Оберзальцберг».
Как только оперативное совещание закончилось и ге-
нералы поспешили удалиться, вконец растерявшийся Ге-
ринг подошел к Гитлеру и, запинаясь, пробормотал, что
неотложные дела требуют его непременного присутствия в
Южной Германии и он просит разрешения этой же ночью
покинуть Берлин. Гитлер отсутствующим взглядом посмот-
644
рел на него, и мне вдруг показалось, что он уже сожалеет
о поспешно принятом решении остаться в столице, где его
ждала почти неминуемая гибель. Возможно, он даже не-
много завидовал Герингу, но даже виду не подал, что
разгадал его замысел, а лишь произнес несколько ничего не
значащих слов и равнодушно пожал рейхсмаршалу руку. Я,
стоявший в нескольких шагах от них, мельком подумал, что
стал свидетелем исторического момента: впервые один из
руководителей рейха пусть скрытно, но дистанцировался от
фюрера.
После оперативных совещаний было не принято про-
щаться с Гитлером, и мы 20 апреля 1945 года, покидая
бункер, по-прежнему придерживались этой традиции. Воп-
реки первоначальному намерению подполковник Позер
потребовал, чтобы я ночью приготовился к отъезду. Совет-
ские войска стремительно продвигались вперед и уже выш-
ли на одну из окраин Берлина. Но и мы не теряли времени
даром и еще несколько дней тому назад начали готовиться
к бегству: наиболее нужные вещи отправили в Гамбург, а
два жилых вагона уже стояли на берегу Эйтинского озера
неподалеку от расположенной в Плене штаб-квартиры Де-
ница.
В Гамбурге я еще раз посетил Кауфмана. Подобно мне,
он также считал безумным намерение любой ценой про-
должать борьбу. Ободренный стойкостью гаулейтера, я дал
ему прочесть текст написанной мной неделю тому назад на
пне в Шорфхайде речи. «Вы просто обязаны произнести ее.
Почему вы этого не сделали?» Узнав о возникших трудно-
стях, он сказал: "А почему бы вам не выступить по нашему
радио? С техническим руководством я договорюсь. Вы
сможете хотя бы записать свою речь на пластинку?»
В ту же ночь Кауфман отвез меня в бункер, где вре-
менно расположилось техническое руководство гамбург-
ской радиостанции. Пустыми коридорами мы прошли в
небольшое, отведенное под студию звукозаписи подземное
помещение, и Кауфман представил меня двум радиотехни-
кам, которые, очевидно, уже знали о моем замысле. На
мгновение мне стало страшно при одной только мысли о
том, что я сейчас полностью завишу от этих людей. На
645
всякий случай я решил подстраховаться и как бы заставить
их разделить со мной ответственность, поэтому я сразу же
заявил, что, если содержание моего выступления их не
устроит, они могут разбить пластинки. Затем я сел перед
микрофоном и зачитал свою речь. Радиотехники молча
выслушали ее, может быть, они страшно перепугались,
может быть, в душе были полностью согласны со мной, но
у них не хватало мужества открыто выступить против нацист-
ского режима. Так или иначе, но они ничего не сказали и
уж, тем более, не стали спорить со мной.
Я отдал пластинку на хранение Кауфману и оговорил
с ним условия, при которых он имел право передать речь
в эфир без моего согласия: если меня убьют по приказанию
одного из моих политических противников, к которым я
относил в первую очередь Бормана; если Гитлер, узнав о
моем плане, распорядится приговорить меня к смертной
казни и если после смерти Гитлера его преемник не отка-
жется от продолжения губительной для страны политики.
Поскольку генерал-полковник Хейнрици отнюдь не
собирался защищать Берлин, можно было предположить,
что через несколько дней город будет взят и война наконец
закончится. Генерал СС Бергер рассказал мне, что Гитлер
уже 22 апреля намеревался покончить с собой. Об этом же
мне сообщила Ева Браун. Однако потом он передумал и
заменил Хейнрици командующим воздушно-десантными
войсками Штудентом: Гитлер считал его одним из самых
энергичных военачальников. Он полагал, что в столь отча-
янной ситуации может положиться на Штудента хотя бы по
одной простой причине: генерал не отличался большим
умом. Эта акция придала Гитлеру мужества, и он приказал
Кейтелю и Йодлю перебросить к Берлину все имеющиеся
в их распоряжении дивизии.
К тому времени у меня уже не было никаких обязан-
ностей, ибо военная промышленность практически прекра-
тила свое существование. Но, охваченный душевным смя-
тением, я без устали разъезжал по стране. Зачем-то я без
всякой цели посетил имение близ Вильзнака, куда когда-то
неоднократно выезжал вместе с семьей на выходные дни.
Там я встретил одного из сотрудников доктора Брандта; он
646
рассказал, что бывшего лечащего врача Гитлера держат под
арестом на одной из вилл в западном предместье Берлина.
Он также подробно описал эту местность, дал номер теле-
фона виллы и сказал, что охраняющие ее эсэсовцы легко
идут на контакт. Мы принялись обсуждать возможность
освобождения Брандта и пришли к выводу, что в условиях
царившего тогда в Берлине полнейшего хаоса это не так уж
трудно сделать. К тому же мне очень хотелось повидать
Люшена. Я твердо решил уговорить его бежать из Берлина.
Именно эти обстоятельства побудили меня в послед-
ний раз отправиться в столицу рейха. Но над ними прева-
лировало желание в последний раз увидеть Гитлера и по-
прощаться с ним, ибо он все еще, как магнит, притягивал
меня. Я же никак не мог отделаться от ощущения, что два
дня назад попросту сбежал от него. Неужели только таким
образом могло закончиться наше многолетнее сотрудниче-
ство? Столько дней, столько месяцев мы едва ли не каждый
день по несколько часов обсуждали совместно разработан-
ные проекты, и у нас сложились едва ли не товарищеские
отношения. На протяжении многих лет он принимал меня
и мою семью в Оберзальцберге, где показал себя любез-
ным, обходительным и зачастую даже излишне обеспоко-
енным благополучием гостей хозяином. Непреодолимое
желание напоследок встретиться с Гитлером говорило о
моем двойственном отношении к нему. С одной стороны,
я полностью уступил доводам рассудка, который подсказы-
вал мне, что Гитлеру уже давно пора уйти из жизни. Ведь
все мои направленные против него в последние месяцы
планы были порождены стремлением помешать ему погу-
бить немецкий народ. Ничто лучше не свидетельствовало о
нашем антагонизме, как моя записанная на пластинку речь
и тот факт, что я с нетерпением ждал его смерти, — и здесь
опять же проявилась моя внутренняя связь с ним. Ведь я
настаивал на передаче в эфир моей речи после его смерти
только потому, что не хотел сделать для себя окончатель-
ного вывода и признаться себе: она прямо направлена
против него; я все больше и больше проникался сочувстви-
ем к Гитлеру — ведь он терял власть прямо на глазах.
Думаю, что такие же ощущения испытывали в последние
647
дни рейха многие приближенные Гитлера. Сознание своего
долга, присяга, узы верности, чувство благодарности - и
понимание, что человек, которому они вроде бы стольким
обязаны, теперь принес несчастье не только им, но и
Германии.
Хорошо, что я смог напоследок повидаться с Гитле-
ром. Я до сих пор считаю, что поступил совершенно пра-
вильно, когда поехал к нему, презрев все наши разногласия
и сделав поистине широкий жест. Тогда, правда, собрав-
шись выехать из Вильзнака, я еще не совсем отдавал себе
отчет в своем поступке и действовал почти автоматически.
Перед отъездом я написал несколько строк жене. Мне
хотелось подбодрить ее, и я ясно дал понять, что не наме-
рен погибать вместе с Гитлером. В девяноста километрах от
Берлина шоссе оказалось забито двигающейся навстречу
мне по направлению к Гамбургу бесконечной колонной,
состоявшей едва ли не из всех видов транспорта: какие-то
допотопные модели машин и роскошные современные ав-
томобили, грузовики и фургоны для развозки товаров,
мотоциклы и даже еще совсем недавно находившиеся в
ведении обер-брандмайора Берлина пожарные машины.
Пробиться через этот мощный поток было совершенно
невозможно. Для меня навсегда осталось загадкой, где во-
дители и пассажиры сумели внезапно раздобыть столько
бензина — ведь его разрешалось расходовать исключитель-
но на служебные поездки и нормы выдачи неуклонно со-
кращались. Очевидно, они заранее запаслись им.
Из расположенного в Киритце штаба дивизии я позво-
нил на виллу, где в ожидании казни томился несчастный
Брандт, и, к глубокой радости, узнал, что согласно особому
распоряжению Гиммлера его перевезли в Северную Герма-
нию и больше ему ничего не угрожает. К сожалению, я так
и не смог разыскать Люшена, но решения не изменил и
сообщил Шаубу о своем намерении прибыть в столицу во
второй половине дня. В штабе мы узнали, что части Крас-
ной Армии стремительно продвигаются вперед, однако им
вряд ли удастся в ближайшее время полностью окружить
Берлин. Во всяком случае, военный аэродром в Гатове — на
берегу озера Хавель — пока еще в наших руках. Поэтому мы
648
сразу же после телефонных переговоров направились на
поражавший своими размерами учебный аэродром в Рехли-
не; базировавшиеся здесь самолеты непрерывно атаковали
наступавшие к югу от Потсдама советские войска. Я не-
однократно бывал в Рехлине для ознакомления там с но-
вейшими образцами авиационной техники, и хорошо знав-
ший меня комендант аэродрома без колебаний согласился
доставить нас в Гатов на борту учебного истребителя. Из
Берлина меня и моего офицера связи предполагалось вы-
везти на двух «шторхах» - одномоторных разведывательных
самолетах с очень низкой посадочной скоростью.
В сопровождении эскадрильи истребителей мы выле-
тели на юг. Погода была ясная, и с тысячеметровой высоты
битва за столицу рейха отнюдь не представляла собой устра-
шающего зрелища. Напротив, иногда даже казалось, что
внизу царит мир и спокойствие, хотя тогда на хорошо
знакомой мне местности — я неоднократно ездил по этим
дорогам, посещал деревни и небольшие города - наши
солдаты с трудом сдерживали натиск противника, стремив-
шегося, как и почти двести лет тому назад, овладеть Бер-
лином. Непрерывно стреляли орудия, извергая из своих
стволов снопы огня, пылали крестьянские хутора — но
сверху вспышки пламени производили довольно безобид-
ное впечатление: словно просто кто-то все время чиркал
спичками. Правда, вдали, на восточной окраине Берлина,
в утренней дымке четко прорисовывались огромные клубы
дыма. Гул мотора заглушал залпы орудий.
Эскадрилья истребителей направилась выполнять бое-
вое задание — атаковать наземные цели южнее Потсдама,
а наш самолет приземлился в Гатове. Аэродром выглядел
совершенно заброшенным. И лишь служивший под нача-
лом Йодля и потому входивший в число приближенных
Гитлера генерал Кристиан собирался лично поднять в воз-
дух свой стоявший на краю летного поля самолет. Обста-
новка не располагала к беседе, мы обменялись ничего не
значащими фразами, а затем я и Позер забрались по алю-
миниевым лесенкам в уже стоявшие на взлетной полосе
«шторхи». Собственно говоря, мы могли бы добраться от-
сюда до Берлина на автомобиле, но дружно решили, что раз
649
уже ввязались в авантюру, то следует полностью вкусить ее
романтическую прелесть. «Шторхи» легко оторвались от
земли, на бреющем полете прошли над автомобильной
магистралью Восток — Запад, по которой я проезжал вместе
с Гитлером накануне его так помпезно отпразднованного
пятидесятилетия, и, к немалому удивлению немногочис-
ленных прохожих, приземлились прямо у Бранденбургских
ворот. Здесь мы остановили автомобиль с эмблемой вер-
махта и велели отвезти нас в рейхсканцелярию. Чтобы
преодолеть отделявшие Вильзнак от Берлина сто пятьдесят
километров, нам потребовалось около десяти часов.
Я не знал, чем мне грозит встреча с Гитлером. Ведь за
эти два дня он мог полностью изменить свое отношение ко
мне. Но меня почему-то это не очень волновало. Я наде-
ялся на счастливый исход нашей авантюры, но заранее
приготовился к самому худшему варианту.
Построенное мной семь лет тому назад величественное
здание рейхсканцелярии уже обстреливали тяжелые ору-
дия, однако их снаряды причинили значительно меньший
ущерб, чем обрушившиеся на него во время последних
дневных воздушных налетов американские бомбы. Я обхо-
дил завалы, опасно накренившиеся обломки стен и груды
истолченного и оплавленного мрамора и наконец оказался
в засыпанных щебнем бывших жилых апартаментах рейхс-
канцлера, где провел столько приятных вечеров за беседа-
ми с Гитлером, где в свое время проводил совещания
Бисмарк и где сейчас адъютант Гитлера Шауб стаканами
пил коньяк с какими-то совершенно незнакомыми мне
людьми. И хотя я заранее предупредил по телефону о своем
приезде, меня, как выяснилось, никто не ждал. Мое появ-
ление застало их врасплох. Шауб радостно приветствовал
меня. Отсюда я сделал вывод, что им еще ничего не извест-
но о записанной в Гамбурге на пластинку речи, и у меня
как-то сразу отлегло от сердца. Шауб отправился доклады-
вать Гитлеру о моем неожиданном появлении, а я в свою
очередь поручил Позеру через телефонный узел рейхскан-
целярии разыскать Люшена и попросить его немедленно
приехать сюда.
650
По возвращении адъютант Гитлера произнес сакра-
ментальную фразу: «Фюрер хочет поговорить с вами». За
прошедшие двенадцать лет мне столько раз приходилось
слышать эти слова, но сейчас, спускаясь по насчитывавшей
пятьдесят ступенек лестнице, я думал только об одном:
суждено ли мне сегодня выйти наружу целым и невреди-
мым. Первым, кого я встретил в начале длинного коридора,
был Борман. Я никак не ожидал от него такого вежливого
и обходительного обращения и почувствовал себя чуть более
уверенно. Ведь даже по выражению лиц Бормана и Шауба
можно было безошибочно судить о настроении Гитлера. Он
осторожно завел разговор на крайне интересующую его
тему: «Когда вы будете беседовать с фюрером... нужно
выяснить, остаемся ли мы в Берлине или улетаем в Берх-
тесгаден; ему уже давно пора перебраться в Южную Герма-
нию и руководить оттуда обороной рейха... Пока еще это
возможно... Я очень прошу вас уговорить его покинуть
столицу». Из всех нынешних обитателей подземелья под
рейхсканцелярией больше всего цеплялся за жизнь именно
Борман, который еще три недели тому назад призывал
партийных функционеров не падать духом, победить или
погибнуть с честью. Я постарался уклониться от ответа, но
должен признаться, что возликовал душой, ибо человек,
который еще совсем недавно пытался погубить меня, те-
перь умолял спасти его от смерти.
Затем меня провели в бункер Гитлера. Теперь я уже
вряд ли смог бы, как несколько недель тому назад, растро-
гать его клятвой верности. По-моему, Гитлера уже ничего
не волновало, и мне вновь показалось, что под его телесной
оболочкой царит полная пустота. Он как бы выгорел внут-
ри дотла. С каменным выражением лица, за которым могло
скрываться все, что угодно, сухим, деловым тоном он спро-
сил, как я оцениваю его деятельность. Я сразу догадался,
что Гитлер далеко не случайно задал этот вопрос. Он уже
подбирал себе замену, и я и поныне твердо уверен в том,
что, окажись на месте Деница, которому вдруг выпала
незавидная участь стать преемником Гитлера, Борман или
651
Гиммлер, они бы действовали гораздо менее осмотрительно
и проявили бы гораздо меньше мужества и самообладания.
Я наилучшим образом охарактеризовал гросс-адмирала и
приукрасил свой рассказ подробностями, которые, несом-
ненно, должны были произвести на Гитлера сильное впе-
чатление. Однако я не пытался подсказать ему решение,
ибо это могло привести к прямо противоположному резуль-
тату.
Неожиданно Гитлер спросил: «Как вы полагаете... сто-
ит ли мне и дальше оставаться здесь? Йодль сказал, что
завтра еще можно успеть вылететь в Берхтесгаден». Я, не
раздумывая, посоветовал ему остаться в Берлине. В Обер-
зальцберге, дескать, его уже ничего не ждет, поскольку с
падением Берлина война так и так закончится. «Я полагаю,
что уж лучше принять смерть в столице, до конца исполняя
обязанности фюрера немецкого народа, чем там, где вы
обычно проводили свои выходные дни». Я опять почув-
ствовал к Гитлеру жалость. Я надеялся, что нашел хороший
выход из создавшегося положения, но, как потом выясни-
лось, мне следовало дать ему совет улететь в Оберзальц-
берг - ведь тогда бы бои в Берлине закончились на неделю
раньше.
Я ожидал, что Гитлер, как обычно, призовет в конце
беседы не терять веры в благополучный исход, но он вяло
и довольно безразлично, как о чем-то само собой разуме-
ющемся, внезапно заговорил о смерти: «Я уже давно при-
нял решение остаться здесь. Мне просто хотелось услышать
ваше мнение». Недрогнувшим голосом он продолжил: «Я
не намерен продолжать борьбу. Слишком уж велика опас-
ность попасть раненым в плен к русским. А я не желаю,
чтобы враги глумились над моим телом. Я решил покон-
чить с собой и распорядился сжечь мой труп. Фройлейн
Браун хочет последовать моему примеру, а Блонди я перед
этим застрелю. Поверьте, Шпеер, я с легкостью уйду из
жизни. Один краткий миг — и я навсегда избавлюсь от
бесконечных страданий». Было ощущение, что я разговари-
ваю с покойником. Мне стало не по себе, ибо наступил
финал трагедии.
В эти месяцы я иногда люто ненавидел Гитлера, тайно
652
боролся с ним и подчас обманывал его, но в тот момент я
чуть не потерял самообладание.
Неожиданно для себя я тихим голосом признался ему,
что фактически помешал выполнению его приказа об унич-
тожении промышленных объектов и систем жизнеобеспе-
чения в оставляемых нашими войсками районах Германии.
На мгновение его глаза наполнились слезами. Однако он
никак не отреагировал на мои слова. Он смотрел куда-то
сквозь меня и упорно молчал. Очевидно, Гитлер уже пол-
ностью отрешился от этого мира, и казавшиеся еще не-
сколько недель тому назад чрезвычайно важными вопросы
теперь перестали его интересовать.
Порой мне кажется, что он инстинктивно понимал
истинный смысл предпринятых мной в январе — апреле
1945 года и направленных против него акций. Видимо, он
сделал правильные выводы из моих меморандумов; воз-
можно даже, он сознательно позволил мне на всех уровнях
саботировать выполнение его приказов и тем самым дал
еще одно доказательство многогранности и загадочности
своей натуры.
В этот момент адъютант доложил, что с докладом об
оперативной обстановке прибыл начальник генерального
штаба сухопутных войск Кребс. Вроде бы ничего не изме-
нилось: верховный главнокомандующий вермахтом, как
обычно, выслушивал сообщения о положении на фронтах.
Но если еще три дня тому назад в оперативном совещании
участвовали главнокомандующие всеми родами войск и
небольшой подземный конференц-зал был до отказа запол-
нен генералами и старшими офицерами вермахта и СС, то
ныне почти все они покинули Берлин. Не только Геринг,
Дениц и Гиммлер, но также Кейтель, Йодль и начальник
генерального штаба военно-воздушных сил Коллер вместе
с большинством своих подчиненных уже выехали из столи-
цы; остались только офицеры связи, среди которых самым
старшим по званию был полковник. Изменился также по-
рядок проведения оперативных совещаний: никто из при-
сутствующих не располагал сколько-нибудь достоверной
информацией, и начальник генерального штаба сухопутных
войск мог высказать лишь предположения. На разостлан-
653
ной перед Гитлером карте была нанесена обстановка толь-
ко вокруг Берлина и Потсдама. Но даже на ней данные о
продвижении советских войск не совпадали со сведениями,
полученными мной несколько часов тому назад на команд-
ном пункте истребительной авиации в Рехлине. К этому
времени советские дивизии продвинулись далеко вперед. К
моему удивлению, Гитлер вздумал снова продемонстриро-
вать непоколебимый оптимизм, резко контрастировавший
с недавними уверениями в твердой решимости покончить
жизнь самоубийством. Разумеется, ему уже было не дано
заставить людей поверить себе, и слова его не оказывали
прежнего воздействия. Кребс по привычке терпеливо слу-
шал Гитлера. Раньше мне зачастую казалось: Гитлер, утвер-
ждавший, что может найти выход из самого отчаянного
положения, действительно был твердо убежден в этом;
теперь же я понял, что он двурушник. Сколько же времени
он обманывал нас? Когда он осознал, что война проиграна:
зимой 1941/42 года, когда мы так и не смогли взять Мос-
кву, после поражения под Сталинградом, после высадки
западных союзников во Франции или после провала на-
ступления в Арденнах? Когда он искренне заблуждался, а
когда умышленно вводил других в заблуждение? Возможно,
у него сейчас опять произошла резкая перемена настрое-
ния, и он так же искренне заверял Кребса в предстоящем
благоприятном для Германии исходе войны, как и ранее
меня в своем намерении добровольно уйти из жизни.
Начальник генерального штаба довольно быстро за-
кончил продолжавшийся обычно несколько часов доклад
об оперативной обстановке. Это свидетельствовало об аго-
низирующем состоянии состоявшей отныне всего лишь из
нескольких человек ставки верховного командования. В
этот день Гитлер даже не стал тешить себя иллюзиями и
разглагольствовать о чуде, которое якобы безусловно свер-
шится в последний момент по воле провидения. Он доволь-
но скоро отпустил нас, и мы покинули помещение, в
стенах которого пребывающий теперь в смятении Гитлер за
очень короткий срок принял столько ошибочных решений
и породил столько преступных замыслов. Гитлер обращал-
ся со мной как с человеком из своего окружения, которого
654
видел чуть ли не каждый день. На прощание он по привыч-
ке не пожал мне руки и даже не спросил, собираюсь ли я
остаться в Берлине. В вестибюле я встретил Геббельса,
который с металлом в голосе заявил: «Вчера фюрер принял
воистину историческое решение. Он приказал открыть фронт
западным союзникам, чтобы их войска смогли беспрепят-
ственно войти в Берлин». Я опять стал свидетелем весьма
характерного для состояния умов ближайших сподвижни-
ков Гитлера явления: они готовы были мгновенно поверить
любому сообщению, способному вселить в их души пусть
даже заведомо несбыточную надежду; через несколько ча-
сов они опять впадали в уныние. Геббельс рассказал мне,
что перевез в бункер жену и шестерых детей, дабы они, как
он выразился, ушли из жизни не где-нибудь, а именно в
этом историческом месте. В отличие от Гитлера Геббельс
превосходно владел собой, и, глядя на него, никто бы не
подумал, что он уготовил себе и своей семье страшную
участь.
Уже начало темнеть; я собрался было уходить, но туг
один из прикомандированных к госпиталю рейхсканцеля-
рии офицеров медицинской службы войск СС сообщил
мне, что госпожа Геббельс лежит в постели и никак не
может оправиться от перенесенного недавно сердечного
приступа. Я попросил разрешения навестить ее. Я бы
охотно побеседовал с нею с глазу на глаз, но Геббельс уже
ждал меня в тамбуре и сразу же проводил в маленькое
помещение, где на койке в изнеможении лежала его жена.
Лицо ее было бледным как мел, она тихим голосом рас-
сказывала о каких-то пустяках, хотя чувствовалось, что
она испытывает тяжкие страдания при мысли о приближа-
ющейся неотвратимой гибели ее детей. Геббельс ни на
шаг не отходил от меня, и разговор поэтому ограничился
обсуждением состояния ее здоровья. Только в конце бесе-
ды она осторожно завела речь о том, что ее на самом деле
волновало: «Как я счастлива, что хоть Гаральд (ее сын от
первого брака) останется в живых». Я также держал себя
довольно скованно и прямо-таки выдавливал из себя сло-
ва — но о чем вообще можно говорить в такой ситуации?
Наконец мы простились, так толком и не сказав ничего
655
друг другу. Ее муж даже в минуту расставания не оставил
нас наедине.
В вестибюле все вдруг страшно всполошились. Как
выяснилось, Геринг прислал телеграмму, и Борман немед-
ленно отнес ее Гитлеру. Я машинально последовал за ним.
Геринг запрашивал Гитлера, вправе ли он на законном
основании приступить к исполнению обязанностей главы
государства в случае, если Гитлер не изменит своего реше-
ния остаться в «крепости Берлин». Борман, однако, обви-
нил Геринга в попытке переворота; возможно, он в пос-
ледний раз попытался убедить Гитлера перебраться в
Берхтесгаден и уже оттуда навести порядок. Гитлер же
сперва вообще никак не отреагировал на это сообщение.
Но тут ему вручили новую радиограмму от Геринга. В
бункере царила полнейшая неразбериха, и никто даже не
заметил, как я сунул ее копию в карман. «Секретно! Пе-
редавать только через офицера! Радиограмма 1899. Пункт
отправки: Робинзон. Пункт приема: Курфюрст, получена
23.4 в 17 часов 59 минут. Рейхсминистру фон Риббентро-
пу. Я попросил фюрера известить меня о своем решении
не позднее 22 часов 24 апреля. Если к этому времени
выяснится, что фюрер не в состоянии руководить рейхом,
вступает в силу его указ от 19.6.1941 года, согласно кото-
рому я являюсь его преемником на всех занимаемых им
ранее постах. (Если) до 23.4.1945 года фюрер вообще не
даст о себе знать, я прошу вас немедленно вылететь ко
мне. Рейхсмаршал Геринг».
Борман рассматривал очередное послание Геринга как
еще одно подтверждение своей версии. «Геринг изменник! —
взволнованно воскликнул он. — Он уже посылает телеграм-
мы членам кабинета министров и извещает их о своем
намерении на основании якобы имеющихся у него полномо-
чий сегодня в полночь занять ваше место, мой фюрер».
Если содержание первой радиограммы Гитлер воспри-
нял довольно спокойно, то во второй раз Борман безоши-
бочно определил наиболее чувствительную струну в его
душе, на которой очень умело сыграл. Борман также соста-
вил текст ответной радиограммы, в которой его старый
соперник обвинялся в измене национал-социализму и пре-
656
дательстве фюрера. Кроме того, Гитлер приказал передать
Герингу, что воздержится от принятия каких-либо мер
против него, если он согласится уйти в отставку со всех
постов по состоянию здоровья. Борману наконец удалось
заставить Гитлера преодолеть апатию. Последовал приступ
дикой ярости, в которой нашли выражение горечь пораже-
ния, ощущение собственного бессилия, сострадание к са-
мому себе и отчаяние. Лицо его налилось кровью, глаза,
казалось, были готовы выскочить из орбит, из горла вы-
рвался страшный крик: «Я тоже давно знал об этом. Я знал,
что Геринг полностью разложился. Он развалил военно-
воздушные силы. Он открыто брал взятки. Именно из-за
него в нашем государстве пышным цветом расцвела кор-
рупция. Ко всему прочему он уже много лет не может
обойтись без морфия. Я давным-давно это знаю!» Гитлер
кричал, не обращая никакого внимания на окружающих, а
я подумал, что эти слова достаточно полно характеризуют
его самого: знал и ничего не предпринял. На удивление
быстро Гитлер успокоился и вялым, безразличным голосом
произнес: «А мне все равно. Пусть Геринг преспокойно
ведет переговоры о капитуляции. Если война проиграна, не
имеет значения, кто конкретно этим займется». В этих
словах сквозило откровенное презрение к немецкому наро-
ду: для признания поражения Германии вполне годился
наркоман и взяточник. Приступ ярости вконец обессилил
Гитлера, и он буквально рухнул в кресло. Он много лет
изнурял себя, а в последние годы направлял всю свою
неукротимую волю на то, чтобы заставить себя и других
забыть о неотвратимости поражения. Теперь энергия ис-
сякла, и он уже больше не мог скрывать свое истинное
душевное состояние. Теперь он окончательно покорился
судьбе.
Через полчаса Борман принес ответную радиограмму
Геринга: в связи с тяжелым сердечным заболеванием рейхс-
маршал просит освободить его от всех занимаемых им
постов. Сколько раз Гитлер, решив избавиться от кого-
либо из своих соратников, предпочитал объявить о его
добровольном уходе в отставку по болезни, для того чтобы
сохранить в немецком народе веру в сплоченность его
657
руководства. Этой тактики Гитлер придерживался до пос-
ледних дней жизни.
Накануне краха рейха Борман наконец достиг завет-
ной цели и избавился от давнего соперника. Возможно,
Борман убедился в полнейшей непригодности Геринга;
однако люто ненавидел и низверг его он за то, что рейхс-
маршал сосредоточил в своих руках слишком много власти.
В определенной степени я сочувствовал Герингу, так как
хорошо помнил, как он уверял меня в своей верности
Гитлеру.
Инсценированный Борманом скандал затих, отзвучало
несколько тактов «Гибели богов», и мнимый Хаген ушел со
сцены. К моему удивлению, Гитлер довольно благожела-
тельно отнесся к высказанной мной не без колебаний
просьбе. Несколько активно сотрудничавших с нами ди-
ректоров заводов «Шкода» со страхом ждали прихода рус-
ских, так как имели все основания опасаться за свою судь-
бу. Но зато ранее они располагали широкими связями с
американскими промышленниками и вполне могли рассчи-
тывать на хороший прием в штаб-квартире Эйзенхауэра,
куда надеялись добраться на самолете. Еще несколько дней
тому назад Гитлер категорически отказался бы выполнить
их просьбу; теперь же он выразил готовность немедленно
уладить все необходимые формальности.
Тут Борман напомнил Гитлеру, что Риббентроп на-
стойчиво добивается встречи с ним. Гитлер довольно раз-
драженно отреагировал на его слова: «Сколько раз я гово-
рил, что не желаю даже разговаривать с ним». Но Борман
настаивал: «Риббентроп заявил, что не уйдет до тех пор,
пока вы его не примете. Он будет, как верный пес, ждать
у порога». Это сравнение явно понравилось Гитлеру, он
сразу подобрел и приказал вызвать Риббентропа и оставить
их вдвоем. Видимо, Гитлер рассказал ему о предстоящем
вылете директоров заводов «Шкода» в ставку американской
армии. Даже в такой отчаянной ситуации Риббентроп по-
требовал, чтобы никто не смел вмешиваться в подведом-
ственную ему сферу. В вестибюле он с упреком заявил мне:
«Это является исключительно прерогативой министерства
иностранных дел, — а затем уже не таким раздраженным
658
тоном добавил: — Но в данной ситуации я не буду возра-
жать против издания соответствующего указа, если вы вклю-
чите в него слова «по предложению рейхсминистра инос-
транных дел»». Я, естественно, не стал спорить с ним.
Насколько я знаю, Гитлер больше никаких официальных
документов со своим министром иностранных дел не согла-
совывал.
Тем временем в рейхсканцелярию прибыл мой добрый
друг и наставник Люшен, заботливо опекавший меня в эти
месяцы. Я так и не смог уговорить его покинуть Берлин;
лишь в Нюрнберге я узнал, что сразу же после капитуляции
берлинского гарнизона он покончил с собой.
Около полуночи ординарец в эсэсовской форме по-
просил меня зайти к Еве Браун. Маленькое, служившее
одновременно спальней и гостиной подземное помещение
было со вкусом обставлено, она попросила перенести сюда
дорогую мебель, изготовленную несколько лет тому назад
по моим эскизам специально для отведенных ей в служеб-
ной квартире канцлера двух комнат. Ни по размерам, ни по
изысканной отделке она никак не соответствовала угрюмой
атмосфере бункера с его низким сводом и мощными, зани-
мавшими большую часть пространства стенами. Да к тому
же дверцы комодов были украшены изображением четы-
рехлистника в форме ее инициалов.
Гитлер удалился, и мы могли спокойно поговорить. Из
всех обреченных на гибель обитателей подземелья под рейхс-
канцелярией она, пожалуй, единственная держала себя с
достойным восхищения самообладанием. Если Геббельс вел
себя чересчур экзальтированно и постоянно подчеркивал
свою готовность к самопожертвованию, Борман думал лишь
о спасении собственной жизни, Гитлер фактически махнул
на все рукой, а Магда Геббельс была окончательно слом-
лена ощущением собственного бессилия, Ева Браун даже в
этой обстановке сумела сохранить привычное спокойствие
и не утратила способности шутить. «А как насчет бутылки
шампанского на прощание? И еще я хочу угостить вас
шоколадными конфетами. Вы ведь, наверное, довольно
долго ничего не ели». За несколько проведенных мной в
бункере часов она единственная догадалась, что я испыты-
659
ваю голод, и своим вниманием и заботой до глубины души
тронула меня. Ординарец принес бутылку французского
шампанского, пирожные и конфеты. Когда он вышел, Ева
Браун печально улыбнулась уголками губ и сказала: «Зна-
ете, очень хорошо, что вы приехали сюда. Фюрер предпо-
лагал, что вы втайне противодействуете ему. Но своим
визитом вы доказали, что это далеко не так. Верно?» Я
предпочел промолчать. «Впрочем, ему очень пришелся по
душе ваш совет. Он решил остаться здесь, и я, разумеется,
тоже. Остальное вы знаете». Опять же в бункере только ее
волновали судьбы людей. «Сколько их уже погибло? — с
нескрываемой горечью спросила она. - И ради чего?..
Впрочем, мы, наверное, больше не увидимся. Положение
таково, что Берлин вскоре будет захвачен русскими. Фюрер
уже хотел было прекратить борьбу. Но Геббельс отговорил
его, и вот мы пока здесь». Во время нашей непринужден-
ной беседы она несколько раз очень резко отозвалась о
Бормане, который по-прежнему продолжал плести интри-
ги, и постоянно повторяла: «Я очень счастлива, что оказа-
лась здесь».
Было три часа утра. Гитлер уже встал, и я попросил
передать, что хочу проститься с ним. Этот день выдался на
редкость тяжелым, я чувствовал себя совершенно разбитым
и опасался, что в момент прощания не смогу совладать с
собой. Человек, которому я двенадцать лет тому назад
посвятил свою жизнь, выглядел дряхлым стариком. Я был
растроган и одновременно пребывал в душевном смятении.
Он же, напротив, вообще не испытывал ни малейшего
волнения. Улыбка казалась приклеенной к лицу, слова
были такими же холодными, как и его рука. «Вы уезжаете?
Хорошо. До свидания». Ни просьбы передать привет семье,
ни одного слова благодарности, ни пожелания счастливого
пути. На какой-то миг я не сдержался и начал уверять, что
непременно еще раз приеду. Но он легко догадался, что я
просто стесняюсь сказать правду, и небрежным жестом
приказал мне удалиться.
Через десять минут я покинул апартаменты канцлера
под гробовое молчание собравшихся там людей. На улицу
я решил выйти через соседние помещения построенной
660
мной рейхсканцелярии. Генератор вышел из строя, и я на
прощание просто постоял несколько минут во внутреннем
дворе, очертания которого с трудом различались на фоне
ночного неба и о внутреннем убранстве которого я мог
сейчас только догадываться. Царившая вокруг тишина со-
здавала ощущение какого-то нереального, призрачного мира:
так тихо обычно бывает только ночью и в горах. Замолк
доносившийся сюда прежде даже в ночные часы шум боль-
шого города, и только время от времени вдали громыхали
разрывы русских снарядов. Приступая несколько лет тому
назад к строительству новой рейхсканцелярии, я мечтал,
надеялся и строил планы на будущее. Разрушенным оказа-
лось не только построенное мной здание, но и вся моя
жизнь.
♦ * *
«Ну и как?» — спросил меня Позер. «Слава Богу, мне
не нужно изображать принца Макса Баденского», - со
вздохом облегчения ответил я, ибо совершенно правильно
истолковал поведение Гитлера в минуту прощания. Через
шесть дней он в своем политическом завещании назначил
моим преемником Заура.
На ведущей от Бранденбургских ворот широкой ули-
це установили несколько красных фонарей, наспех сфор-
мированные рабочие отряды быстро очистили ее от зава-
лов, засыпали воронки и таким образом превратили во
взлетно-посадочную полосу. Наш «шторх» плавно взмыл в
воздух; с правой стороны мелькнула длинная тень: Колон-
на победы.
Мы счастливо избежали встречи с самолетами против-
ника. Сверху было хорошо видно множество охвативших
Берлин и его окрестности пожаров, озаренные вспышками
жерла орудий, похожие на светлячки сигнальные ракеты;
тем не менее, следует признать, что массированный воз-
душный налет на столицу рейха представлял собой гораздо
более кошмарное зрелише. «Шторх» устремился туда, где
пока еще царил мрак и можно было проскочить среди
вспышек разрывов. Уже светало, когда мы наконец добра-
лись до Рехлина.
661
Я приказал подготовить к взлету истребитель и доста-
вить на нем наместнику Гитлера в Праге Карлу Герману
Франку приказ о незамедлительной отправке к американ-
цам директоров заводов «Шкода» — дальнейшая судьба
этого документа мне неизвестна. Дабы не встречаться на
подлете к Гамбургу с беспрепятственно барражировавшими
в воздухе английскими истребителями, я решил подождать
до вечера и случайно узнал, что Гиммлер находится сейчас
в расположенной всего лишь в сорока километрах отсюда
той самой больнице, в которой я год назад оказался при
довольно странных обстоятельствах. Наш «шторх» призем-
лился неподалеку от нее на лугу. Гиммлер был очень удив-
лен моим внезапным появлением. Принял он меня в пала-
те, в которой я когда-то лежал, да еще в присутствии
профессора Гебхардта, что делало ситуацию совершенно
абсурдной. Как обычно, Гиммлер, демонстрируя подчерк-
нуто товарищеское отношение к собеседнику, уходил от
любого откровенного разговора. Прежде всего его интере-
совали мои впечатления от битвы за Берлин. Рейхсфюрер,
безусловно, уже слышал об изданном Гитлером указе о
смещении Геринга со всех постов, но, когда я рассказал
ему о якобы добровольной его отставке, он сделал вид,
будто его это вообще не волнует. «Геринг станет его пре-
емником. Я уже давно договорился с ним, и он обещал мне
пост премьер-министра. Для того чтобы сделать его главой
государства, мне вовсе не требуется согласие Гитлера... Вы
ведь хорошо знаете рейхсмаршала». Тут он понимающе
улыбнулся и без всякого стеснения заявил: «Я, естественно,
буду играть решающую роль. Я уже подобрал кандидатуры
для моего кабинета министров. На сегодня у меня назна-
чена встреча с Кейтелем...» Вероятно, Гиммлер предпола-
гал, что я приехал к нему выпрашивать для себя новую
должность.
Он окончательно утратил чувство реальности и жил в
мире иллюзий и фантазий. «Без меня у европейских госу-
дарств нет будущего, — безапелляционно заявил он. — Им
придется примириться с моим пребыванием на посту ми-
нистра полиции ради соблюдения порядка и спокойствия.
Час переговоров с Эйзенхауэром - и он также присоеди-
662
нится к их мнению! Они целиком зависят от меня — иначе
на континенте воцарится полнейший хаос». Он рассказал о
своих встречах с графом Бернадоттом, в ходе которых была,
оказывается, достигнута договоренность о передаче конц-
лагерей под эгиду Международного Красного Креста. Те-
перь я понял причину появления несколькими днями ранее
в Заксенвальде близ Гамбурга огромной колонны автомо-
билей с эмблемами этой организации. Если прежде в выс-
ших эшелонах власти всерьез намеревались накануне пора-
жения уничтожить всех политических заключенных, то
сейчас Гиммлер по собственному почину пытался догово-
риться об их судьбе с державами-победительницами. Гит-
лер же, судя по нашей последней беседе, потерял всякий
интерес к этой проблеме.
В конце разговора Гиммлер намекнул, что у меня пока
еще есть шанс войти в состав его правительства. Я с изряд-
ной долей сарказма в голосе предложил ему нанести про-
щальный визит Гитлеру и обещал предоставить в его рас-
поряжение свой самолет. Но Гиммлер отказался, сославшись
на нехватку времени. Никакие уговоры на него не действо-
вали: «Теперь я обязан заняться формированием кабинета
министров, и потом, я отвечаю за будущее Германии и не
могу рисковать жизнью». Тут адъютант доложил о прибы-
тии Кейтеля, и нам пришлось прервать беседу. Мы прошли
в соседнюю палату, и там фельдмаршал в моем присутствии
с таким же непреклонным видом, с каким он еще совсем
недавно твердым командирским голосом с пафосом заверял
Гитлера в своей неизменной преданности, теперь заявил
Гиммлеру о своей готовности беспрекословно выполнять
его указания. Вечером я снова прибыл в Гамбург. Гаулейтер
сразу же предложил немедленно, то есть еще до официаль-
ного объявления о смерти Гитлера, передать мою речь по
радио. Но при мысли о трагедии, разыгравшейся в эти дни
и часы в бункере под рейхсканцелярией, у меня пропало
всякое желание заниматься подпольной деятельностью.
Гитлеру еще раз удалось парализовать мою волю. Для себя
и отчасти для других я обосновал столь резкую перемену в
своих взглядах тем, что было бы неверно и бессмысленно
предвосхищать очевидный исход этой трагедии.
663
Я простился с Кауфманом и отправился в Шлезвиг-
Гольштейн. Мы временно поселились в стоявших на берегу
Эйтинского озера жилых фургонах. Иногда я навещал Де-
ница и знакомых офицеров генерального штаба, которые,
подобно мне, оказались обречены на вынужденное безде-
лье и точно так же с нетерпением ожидали дальнейшего
развития событий. Так 1 мая я оказался рядом с Деницем
в тот момент, когда назначенному преемником Гитлера
гросс-адмиралу принесли радиограмму, существенно огра-
ничивавшую его полномочия. Гитлер фактически связал
руки новому рейхспрезиденту, заранее определив состав
кабинета министров: рейхсканцлером был назначен Геб-
бельс, министром иностранных дел — Зейсс-Инкварт, ми-
нистром по делам партии — Борман, который одновремен-
но заявил о своем прибытии в ближайшее время в ставку
Деница. «Да такое просто в голове не укладывается! -
Дениц никак не мог прийти в себя от возмущения. — Кто-
нибудь видел радиограмму?» Его адъютант Людде-Нейрат
заявил, что по дороге из радиоузла никуда не заходил.
Тогда Дениц приказал обязать дежурного радиста никому
ничего не говорить об этом сообщении, а саму радиограм-
му спрятать в сейф. «А что мы будем делать, если Борман
и Геббельс действительно прибудут сюда? — спросил гросс-
адмирал и не терпящим возражения тоном сказал: — Я не
желаю иметь с ними ничего общего». В тот вечер мы
пришли к выводу, что Бормана и Геббельса нужно под
каким-нибудь предлогом арестовать.
Так Гитлер вынудил своего преемника уже при вступ-
лении в должность совершить служебное преступление.
Сокрытие официального документа оказалось последним
звеном в длинной цепи лжи, предательств и интриг: Гим-
млер, стремившийся установить контакты с представителя-
ми западных держав и тем самым предавший своего фюре-
ра; Борман, обманувший Гитлера ради смещения Геринга
со всех занимаемых им постов; Геринг, вознамерившийся
за спиной Гитлера договориться с союзниками; Кауфман,
вступивший в переговоры с командованием английских
войск и готовый предоставить в мое распоряжение свою
радиостанцию; Кейтель, еще при жизни Гитлера пытав-
664
шийся заручиться поддержкой одного из его предполагае-
мых преемников, и, наконец, я сам, в эти месяцы всячески
обманывавший своего благодетеля и покровителя и одно
время даже замышлявший его убийство. Нас заставил так
действовать не только режим, который мы же и олицетво-
ряли, но и лично Гитлер, который опять же предал нас,
себя самого и свой народ. Таков был конец Третьего рейха.
♦ ♦ ♦
О смерти Гитлера было объявлено 1 мая, и вечером
того же дня я собирался лечь спать в одном из маленьких
и тесных помещений в штаб-квартире Деница. В чемодане
я неожиданно обнаружил красный кожаный футляр с фо-
тографией Гитлера и вспомнил, что до сих пор так и не
открыл его. Моя секретарша дала его мне с собой в дорогу.
И тут я окончательно потерял самообладание. Как только
я поставил фотографию на стол, у меня началась настоящая
истерика. Моя связь с Гитлером окончательно порвалась,
он утратил власть надо мной, и чары его развеялись. Оста-
лись только навсегда запечатленные в моей памяти зава-
ленные трупами поля сражений, разрушенные города, мил-
лионы скорбящих людей, концлагеря. Постепенно мне
удалось забыться и кое-как заснуть.
Через две недели под впечатлением хлынувших на нас
потоком разоблачений преступлений, творившихся в конц-
лагерях, я писал новому главе правительства графу фон
Шверин-Крозигку: «За тяжкую участь, ожидающую немец-
кий народ, всю полноту ответственности несет его прежнее
руководство. Однако каждый, кто занимал хоть какой-
нибудь руководящий пост в прежних структурах власти,
должен взять на себя определенную долю вины, чтобы хоть
как-то облегчить судьбу своего народа».
Именно тогда начался совершенно новый период в
моей жизни, который длится и поныне.
эпилог
33
Плен
Новый рейхспрезидент Карл Дениц, возможно, в еще
большей степени, чем все мы, был подвержен влиянию
национал-социалистической идеологии. Двенадцать лет мы
верно служили этому режиму и теперь полагали, что было
бы просто неприлично резко порывать с ним. К тому же
вызванные известием о смерти Гитлера горестные ощуще-
ния какое-то время не позволяли трезво оценить ситуацию.
Но в итоге присущая кадровому военному моряку делови-
тость возобладала над эмоциями, и Дениц сразу же стал
придерживаться той точки зрения, что мы должны как
можно скорее закончить войну и на этом завершить свою
деятельность.
Еще 1 мая Дениц, принявший на себя обязанности
нового верховного главнокомандующего вермахтом, провел
совещание с фельдмаршалом Эрнстом Бушем. Последний
намеревался атаковать наступавшие на Гамбург и обладав-
шие значительным превосходством в силах английские
войска, но Дениц потребовал воздержаться от любых ак-
тивных боевых действий. Он заявил, что немецкие воин-
ские части должны сражаться на Западном фронте лишь до
тех пор, пока скопившиеся под Любеком толпы беженцев
из восточных районов не окажутся в северо-западной части
Германии. Изрядно разволновавшийся Буш даже обвинил
гросс-адмирала в стремлении слепо следовать указаниям
666
Гитлера. Но на Деница такие аргументы больше не дей-
ствовали. Он твердо отстаивал свою точку зрения и в конце
концов сумел переубедить фельдмаршала.
Казалось, 30 апреля новому главе государства удалось
уговорить Гиммлера не настаивать на предоставлении ему
одного из наиболее влиятельных министерских постов в его
правительстве, однако уже на следующий день рейхсфюрер
СС без предварительного уведомления внезапно прибыл в
штаб-квартиру Деница. Это произошло около полудня, и
гросс-адмирал пригласил его и меня на обед, но вовсе не
потому, что испытывал к Гиммлеру добрые чувства. Скорее
даже наоборот: он вызывал у него сильную антипатию, но
Дениц полагал, что было бы просто невежливо отнестись с
пренебрежением к рейхсфюреру СС, еще недавно считав-
шемуся одним из самых могущественных людей Германии.
Гиммлер сообщил, что гаулейтер Кауфман собирается сдать
Гамбург без боя и уже напечатаны листовки, призывающие
население спокойно отнестись к вступлению в город анг-
лийских войск. Дениц был крайне возмущен, этим обстоя-
тельством: если каждый будет действовать сам по себе, то
ему тогда вообще не имело смысла приступать к исполне-
нию своих новых обязанностей. Я немедленно отправился
в Гамбург.
Принявший нас в тщательно охраняемом вооруженной
группой студентов здании земельного управления гаулейтер
был не менее взволнован, чем Дениц: оказывается, коман-
дир гарнизона получил приказ защищать Гамбург всеми
имеющимися в его распоряжении средствами, а командо-
вание английских войск предъявило ультиматум, угрожая
подвергнуть город наибольшему за эти годы массированно-
му воздушному налету. «Может, мне, — срывающимся от
волнения голосом продолжал Кауфман, — следовало посту-
пить подобно гаулейтеру Бремена, который призвал жите-
лей стоять до последнего, а сам тайком сбежал? В резуль-
тате город был очень сильно разрушен». По словам
Кауфмана, он твердо решил не допустить никаких боев за
Гамбург, в крайнем случае мобилизовать население и на-
чать разоружать солдат. По телефону я сообщил Деницу,
что здесь вот-вот может вспыхнуть мятеж. Гросс-адмирал
667
попросил дать ему время на раздумье и примерно через час
отдал приказ о капитуляции Гамбургского гарнизона.
Еще 21 апреля во время записи моей речи на гамбург-
ской радиостанции Кауфман долго уговаривал меня вместе
с ним добровольно сдаться в плен. Теперь он вновь вернул-
ся к этому предложению, но я также отверг его, как и
разработанный ранее Вернером Баумбахом план бегства.
Один из наших наиболее прославленных военных летчиков
предлагал мне и еще нескольким своим друзьям провести
первые месяцы оккупации Германии на берегу одной из
укромных бухт Гренландии. Мы должны были долететь
туда на четырехмоторном гидроплане, базировавшемся на
побережье Северной Норвегии и доставлявшем продукты
на одну из расположенных в Гренландии метеостанций.
Уже были сложены в ящики книги, лекарства, письменные
принадлежности, кипы чистой бумаги (я собирался сразу
же приступить к написанию мемуаров), револьверы, моя
разборная байдарка, лыжи, палатки, ручные гранаты для
глушения рыбы и съестные припасы. С тех пор как на
экраны вышел фильм с участием Удета «SOS! Айсберг»,
Гренландия сделалась одним из моих излюбленных мест
отдыха. Но, как только Дениц взял в свои руки бразды
правления, я отказался также и от этого плана, который
удивительным образом создавал романтическое настроение
и одновременно внушал мне страх.
♦ ♦ ♦
На обочине ведущего в Эйтин шоссе валялись горящие
автоцистерны и автомобили с насквозь прошитыми пуле-
метными очередями бортами. В небе кружили английские
истребители. Ближе к Шлезвигу дорога оказалась забита
машинами, принадлежавшими как вермахту, так и частным
лицам. Вереница бредущих с понурым видом людей, среди
которых было много солдат, тянулась вдоль шоссе. Меня
сразу узнали, но никто не стал выказывать недовольства;
беженцы вели себя довольно сдержанно, но по выражению
их лиц было заметно, что они скорее сочувствовали мне.
Вечером 2 мая я прибыл в Плен и узнал, что Дениц,
не желая быть захваченным стремительно продвигавшими-
668
ся вперед английскими войсками, поспешил перебраться
во Фленсбург. Но зато я встретил здесь Кейтеля и Йодля,
которые поспешили предложить свои услуги преемнику
Гитлера. Дениц и его окружение временно расположились
на пассажирском судне «Патрия», после завтрака в капи-
танской каюте я протянул гросс-адмиралу указ о сохране-
нии в целостности и сохранности мостов всех конструкций,
и он без колебаний подписал его. Хоть и с большим опоз-
данием, но я добился своего — ведь впервые я предъявил
Гитлеру это требование 19 марта.
Дениц также поддержал мое предложение выступить с
обращением к населению уже занятых противником терри-
торий и призвать его немедленно приступить к восстанов-
лению экономики; я собирался призвать народ выйти из
состояния апатии, «в которую он впал, ибо выпавшие на
его долю в последние месяцы страдания парализовали его
волю». Дениц лишь потребовал, чтобы я отправился в от-
веденное под правительственную резиденцию здание воен-
но-морского училища в Мюрвике близ Фленсбурга и согла-
совал текст речи с новым министром иностранных дел
Шверин-Крозигком. Граф в целом одобрил его и только
попросил вставить несколько тут же продиктованных им
фраз, разъясняющих сущность правительственной полити-
ки. Мою речь транслировали две единственные оставшиеся
в зоне вещания на пока еще контролируемой нами терри-
тории мощные радиостанции в Копенгагене и Осло.
При выходе из радиостудии я встретил Гиммлера. Он
сразу же принялся с надменным видом доказывать мне, что
гарантией нашей безопасности могут послужить все еще
занимаемые немецкими войсками Норвегия и Дания. Они,
дескать, представляют для противника такую ценность, что
в обмен на согласие не производить в этой части Сканди-
навского полуострова никаких разрушений можно было б
выторговать у него целый ряд уступок. Однако из моей
речи можно сделать вывод, что мы собираемся просто, безо
всякой компенсации передать эти земли западным союзни-
кам, и уже поэтому она нанесла весьма значительный ущерб.
Кейтеля Гиммлер огорошил предложением назначить цен-
зора, осуществляющего надзор над всеми официальными
669
заявлениями правительства, и выразил готовность взять на
себя выполнение этой задачи. С подобной инициативой в
тот же день выступил наместник Гитлера в Норвегии Тер-
бовен. Но Дениц придерживался сходного со мной мнения
и 6 мая подписал приказ, в котором категорически запре-
тил уничтожать какие-либо объекты на пока еще занима-
емых нами территориях — Чехословакии, Норвегии, Дании,
а также ряда районов Голландии.
Не менее решительно гросс-адмирал отверг план пере-
езда правительства из Фленсбурга — который в любой мо-
мент мог быть захвачен английскими войсками — в Прагу.
Особенно туда влекло Гиммлера. Он уверял, что кабинет
министров должен избрать местом своего пребывания имен-
но древний имперский город, а не захолустный Фленсбург.
Гиммлер, правда, забыл упомянуть, что тогда бы мы оказа-
лись на территории, контролируемой не командованием
военно-морского флота, а подчиненными ему войсками
СС. Итог затянувшейся дискуссии подвел Дениц. Он под-
черкнул, что мы ни в коем случае не должны переносить
свою деятельность за пределы Германии. «И пусть англи-
чане забирают нас, если им так хочется».
В ответ на это Гиммлер потребовал от возглавившего
теперь правительственный авиаотряд Баумбаха доставить его
на самолете в Прагу. Баумбах и я решили высадить его на
одном из вражеских аэродромов. Но Гиммлер по-прежнему
располагал хорошо отлаженной агентурной сетью и сумел
разузнать о нашем замысле. «Еще неизвестно, куда меня
доставит ваш самолет», — с нескрываемой злобой сказал он
Баумбаху. Когда через несколько дней мы установили кон-
такт с Монтгомери, Гиммлер вручил Йодлю письмо с
просьбой передать его командующему 21-й группой англо-
американских войск. По словам отвечавшего за связь с ней
генерала Кинцля, в послании Гиммлер выражал готовность
встретиться с фельдмаршалом, если тот гарантирует ему
личную безопасность. Рейхсфюрер СС настаивал также, чтобы
в плену с ним обращались как с военачальником на том
основании, что он одно время занимал пост командующего
группой армий «Висла». Монтгомери, естественно, не полу-
чил этого послания, ибо Йодль сразу же уничтожил его. Он
670
сам рассказал мне об этом в Нюрнберге. Как и в любой
критической ситуации, в эти дни многие показали свое
истинное лицо. Так, гаулейтер Восточной Пруссии и рейхс-
комиссар Украины Кох по прибытии в Фленсбург потребо-
вал предоставить в его распоряжение подводную лодку, что-
бы уплыть на ней в Южную Америку. С аналогичным
требованием к Деницу обратился также гаулейтер Лозе. Гросс-
адмирал в очень резкой форме отказал им. Розенберг, ока-
завшийся теперь самым высокопоставленным руководите-
лем НСДАП, собирался распустить партию: кроме него,
дескать, никто не вправе издать такого декрета. Через не-
сколько дней его привезли в Мюрвик в бессознательном
состоянии. Чуть придя в себя, он заявил, что принял яд;
позднее выяснилось, что рейхслейтер был попросту совер-
шенно пьян.
Некоторые, однако, вели себя довольно достойно;
многие наотрез отказались затеряться среди заполнивших
Гольштейн толп беженцев. Так, Зейсс-Инкварт, хотя у
побережья рыскали вражеские корабли, имел мужество при-
плыть ночью из Голландии на торпедном катере, чтобы
обсудить ситуацию с Деницем и мной. Он решительно
отказался занять какой-либо пост в правительстве и пред-
почел вернуться обратно. «Мое место там, - с грустью
сказал он. — По возвращении меня сразу же арестуют».
♦ * ♦
Через три дня после соглашения о прекращении огня
в северо-западной части Германии, 7 мая, был подписан
акт о безоговорочной капитуляции наших войск на всех
фронтах, который в ночь с 8 на 9 мая был скреплен
подписями Кейтеля и главнокомандующих тремя родами
войск вермахта в здании бывшего военно-инженерного
училища в Карлсхорсте, где разместился штаб 1-го Бело-
русского фронта. Кейтель с упоением рассказывал нам, что
советские генералы, которых геббельсовская пропаганда
представляла какими-то презирающими обычаи цивилизо-
ванных стран варварами, после этой торжественной цере-
монии пригласили немецкую делегацию на прием, пора-
жавший воображение изобилием шампанского и икры.
671
Кейтель явно не сознавал, что после совершения такого
акта, означавшего крах рейха и отправку в плен миллионов
немецких солдат, ему следовало просто утолить голод, но
не прикасаться к шампанскому со стола победителя. Вос-
торженный отзыв о его великодушии свидетельствовал о
полном отсутствии у Кейтеля чувства собственного досто-
инства и вкуса. Впрочем, это наглядно проявилось еще во
время битвы под Сталинградом.
Английские войска сомкнули кольцо окружения во-
круг Фленсбурга. Здесь образовался крошечный анклав, на
территории которого наше правительство пока еще номи-
нально обладало всей полнотой власти. На блокшиве «Пат-
рия» разместилась «Союзная контрольная комиссия по делам
ОКВ» под председательством генерал-майора Рукса, кото-
рая вскоре превратилась в некое представительство запад-
ных держав при правительстве Деница. На мой взгляд, его
кабинет выполнил поставленную перед ним задачу и, под-
писав капитуляцию, завершил безнадежно проигранную
войну. Поэтому 7 мая я предложил выступить с обращени-
ем, в котором бы подчеркивалось, что мы, хотя и лишены
свободы действий, тем не менее, готовы взять на себя
выполнение новых задач: «Мы понимаем, что противник,
невзирая на это, все равно привлечет нас и всех остальных
руководителей национал-социалистического государства к
ответственности за нашу прежнюю деятельность». Эту фра-
зу я включил в текст воззвания, чтобы избежать превратных
толкований наших намерений.
Но оказавшийся теперь во главе министерства внут-
ренних дел статс-секретарь Штукарт разработал меморан-
дум, где доказывал, что Дениц, как законный глава госу-
дарства, не должен добровольно отказываться от своей
должности, дабы не ставить под сомнение правопреем-
ственность будущих правительств рейха. Гросс-адмирал,
ранее разделявший мою точку зрения, поддержал идею
Штукарта, и его правительство еще целых две недели про-
должало формально исполнять свои обязанности.
Прибыли первые английские и американские репорте-
ры, и каждый из их репортажей пробуждал разного рода
несбыточные надежды и иллюзии. Одновременно многие
672
поспешили избавиться от эсэсовских мундиров, и за одну
ночь Вегенер, Штукарт и Олендорф превратились в штат-
ских лиц, а близкий друг Гиммлера - Гебхардт - щеголял
в форме генерала медицинской службы и даже нацепил на
руку повязку с красным крестом. Поскольку правительству
было уже, в общем, нечем заняться, оно усердно принялось
создавать всевозможные властные структуры и уделять вни-
мание исключительно проблемам самообеспечения. Так,
Дениц, подражая кайзеру, назначил глав своих военного
(адмирал Вагнер) и гражданского (гаулейтер Вегенер) каби-
нетов. После долгих споров было решено, что к главе
государства по-прежнему следует обращаться «гросс-адми-
рал»; была создана служба информации, и специально
выделенный для этого человек целыми днями сидел у ста-
рого радиоприемника и опушал новости. Непонятно каким
образом оказавшийся во Фленсбурге ранее принадлежав-
ший Гитлеру огромный мерседес теперь отвозил Деница в
его расположенную всего лишь в пятистах метрах от «Пат-
рии» квартиру. Объявился бывший ассистент личного фо-
тографа Гитлера Генриха Гофмана, чтобы увековечить
на своих снимках деятельность правительства; в связи с
этим я с горечью заявил адъютанту Деница, что трагедия
превратилась в трагикомедию. Если до подписания капиту-
ляции Дениц действовал весьма разумно — и именно ему
следует поставить в заслугу столь быстрое окончание вой-
ны, - то теперь он был сбит с толку совершенно непред-
сказуемым развитием событий. Двое членов нового кабине-
та министров, Бакке и Дорпмюллер, бесследно исчезли; по
слухам, их доставили в штаб-квартиру Эйзенхауэра, чтобы
обсудить меры по возрождению Германии. Фельдмаршал
Кейтель, все еще занимавший пост начальника штаба вер-
ховного командования, был арестован; наше правительство
не только не обладало реальной властью, на него попросту
никто не обращал внимания.
Мы прекрасно понимали, что ничего не можем, и, тем
не менее, составляли меморандумы неизвестно для кого. В
отведенной под конференц-зал бывшей классной комнате
регулярно проходили заседания кабинета министров, и
создавалось ощущение, что Шверин-Крозигк твердо наме-
673
рен наверстать упущенное, ибо все эти годы правительство
фактически ни разу не собиралось на свои заседания. Стол
был выкрашен масляной краской, в комнату принесли сту-
лья со всего здания. На одно из заседаний исполняющий
обязанности министра продовольствия как-то прихватил из
своих запасов несколько бутылок водки. Мы достали ста-
каны и бокалы и принялись обсуждать такую важную про-
блему, как реорганизация в духе времени кабинета мини-
стров. Разгорелась бурная дискуссия по поводу назначения
министра по делам церкви. Одни предложили кандидатуру
известного теолога, другие хотели назначить на этот пост
Нимёллера — хотя бы у одного из министров должна быть
репутация, способная произвести соответствующее впечат-
ление на союзников. Эти разговоры настроили меня па
саркастический лад, и я внес предложение уступить места
в правительстве лидерам социал-демократов и руководите-
лям партии центра. Оно, правда, не встретило понимания.
Неиссякаемые запасы министра продовольствия заметно
оживили настроение. По моему мнению, мы попросту пре-
вратились в комических персонажей и напрочь утратили
серьезность и основательность, так выгодно отличавшие
нас во время проходивших в этом здании переговоров о
капитуляции. 15 мая я направил Шверин-Крозигку письмо
с предложением включить в состав правительства лиц,
пользующихся доверием союзников, и убрать из него тех,
кто был слишком близок Гитлеру. К тому же «для нас было
бы непозволительной роскошью поручать художнику зани-
маться проблемой погашения долгов, как, впрочем, прежде
не следовало назначать виноторговца рейхсминистром ино-
странных дел». Я просил снять с меня обязанности мини-
стра экономики и промышленности. Ответа на свое посла-
ние я так и не получил.
* * *
После капитуляции во Фленсбург зачастили младшие
офицеры американской и английской армий. Они довольно
бесцеремонно расхаживали по нашей «правительственной
резиденции». Как-то в середине мая в мой кабинет загля-
нул лейтенант американской армии. «Скажите, где сидит
674
Шпеер?» — спросил он. Когда я представился, он заявил,
что его командование собирает данные о последствиях
нанесенных союзной авиацией бомбовых ударов. Я выра-
зил готовность ответить на все вопросы.
Несколькими днями ранее герцог Гольштейнский пре-
доставил в мое распоряжение расположенный в десяти
километрах от Фленсбурга замок Глюксбург, который пред-
ставлял собой построенную в XVI веке и окруженную со
всех сторон водой крепость. В тот же день я встретился там
с несколькими одетыми в штатское сотрудниками создан-
ной при штабе Эйзенхауэра «Службы по изучению резуль-
татов действий стратегической бомбардировочной авиации
США». Они были приблизительно одного возраста. Мы
подробно обсудили особенности применявшейся обеими
враждующими сторонами тактики воздушной войны, равно
как и совершенные ими ошибки. На следующее утро адъ-
ютант доложил мне, что к входу в замок в сопровождении
группы офицеров подошел американский генерал. Часо-
вые, направленные сюда командованием немецкой танко-
вой группы, ловко взяли «на караул», и в мою комнату
вошел командующий входившим в состав 8-го воздушного
флота соединением бомбардировочной авиации Ф. Л. Ан-
дерсон. Теперь он в буквальном смысле слова находился
под охраной немецких солдат. Генерал вежливо поблагода-
рил меня за готовность принять участие в дальнейшем
обсуждении различных аспектов воздушной войны. Оно
продолжалось еще три дня; 19 мая нас посетил президент
вашингтонской организации «Экономик уорфэйр» Д’Олир
в сопровождении своих сотрудников: Александера - он
занимал должность его заместителя, доктора Гэлбрейта,
Пола Нитце, Джорджа Болла, полковника Джилкриста и
Уильямса. За время пребывания на посту министра воору-
жений я имел возможность убедиться, какую огромную
роль играла эта служба в разработке военной стратегии
США.
В течение всех этих дней в нашем своего рода «инсти-
туте по изучению воздушной войны» отношение ко мне
было самое дружелюбное, однако все изменилось, как только
мировую печать обошло сообщение об устроенном генера-
675
лом Паттоном в честь Геринга завтраке с шампанским. Но
еще ранее Андерсон удостоил меня весьма своеобразным
комплиментом. Ни прежде, ни позднее никто никогда не
давал столь лестной оценки моей деятельности. Генерал
сказал буквально следующее: «Если бы я заблаговременно
узнал о достигнутых им успехах, то послал бы весь 8-й
воздушный флот вбомбить его в землю». 8-й воздушный
флот насчитывал свыше двух тысяч тяжелых бомбардиров-
щиков, и мне оставалось лишь радоваться тому, что Андер-
сон чересчур поздно пришел к этому выводу.
* * *
Моя семья в это время находилась в сорока километ-
рах от Глюксбурга. Терять мне было нечего, я знал, что
рано или поздно меня арестуют, и поэтому выехал на
автомобиле из Фленсбурга и благополучно пересек оккупи-
рованную зону, воспользовавшись беспечностью англий-
ских солдат. Они спокойно прогуливались по улицам, не
обращая никакого внимания на мою машину. Стволы ору-
дий, стоявших на перекрестках, были закутаны в белые
чехлы. Я подъехал прямо ко входу в особняк, в котором
разместилась моя семья. Мы от души радовались так удач-
но проделанному мной трюку. Но командование английс-
ких войск все-таки, видимо, что-то заподозрило. 21 мая
меня заставили вернуться во Фленсбург и заперли в одном
из помещений здания, временно отведенного под штаб-
квартиру английской разведки. Сидевший у дверей солдат
держал на коленях автомат и не сводил с меня глаз. Отпу-
стили меня только через несколько часов. Мой автомобиль
бесследно исчез, и английским офицерам пришлось отвез-
ти меня в Глюксбург на одной из своих машин.
Через два дня рано утром ко мне в комнату вбежал
адъютант и, запыхавшись, сообщил, что подразделения
английских войск окружили Глюксбург. Вошедший вслед
за ним сержант объявил, что я арестован. Он отстегнул
ремень с кобурой, вроде бы случайно положил его на стол
и удалился, чтобы дать мне возможность собрать вещи.
Затем меня на грузовике отвезли во Фленсбург. По дороге
я обратил внимание на множество установленных на даль-
676
них подступах к замку противотанковых орудий. Тогда же
со здания военно-морского училища был спущен импер-
ский военный флаг. Обычно его поднимали каждое утро, и
стремление сохранить именно этот атрибут прежней власти
как нельзя лучше свидетельствовало о том, что правитель-
ство Деница, несмотря на все усилия, так и не смогло
порвать с прошлым. С самого начала мы с Деницем пола-
гали, что не следует менять флаг. Я считал, что мы не
вправе заниматься преобразованием государственного уст-
ройства Германии. Ведь фленсбургский период был всего
лишь завершающим этапом в истории Третьего рейха.
При нормальных обстоятельствах низвержение с вер-
шин власти, наверное, повлекло бы за собой сильное ду-
шевное потрясение, но тогда, к своему удивлению, я не
испытал особого волнения. В плену я довольно быстро
освоился — сказалась, видимо, выработанная за двенадцать
лет привычка к подчинению, — но ведь и в гитлеровском
государстве в душе я никогда не ощущал себя свободным
человеком. Зато, избавленный от бремени ответственности
за последствия собственных решений, я вдруг почувствовал
в первые месяцы сильную сонливость, мне было лень ду-
мать, и я едва мог скрыть это от окружающих.
Во Фленсбурге министры правительства Деница встре-
тились вновь. Мы сидели на расставленных вдоль стены
скамейках в помещении, напоминавшем зал ожидания, и
походили на ждавших отправки своего корабля эмигрантов,
поскольку в ногах у нас стояли чемоданы с нехитрым
скарбом. Настроение было подавленным. Нас вызывали по
одному в соседнее помещение для регистрации. В зависи-
мости от склада характера по возвращении оттуда одни
громко высказывали недовольство, другие молча пережива-
ли нанесенное оскорбление или пребывали в полнейшей
растерянности. У меня же неприятная процедура личного
досмотра вызвала только отвращение. Вероятно, нас так
тщательно обыскивали, потому что чуть раньше Гиммлеру
удалось покончить жизнь самоубийством: во рту у него
была спрятана ампула с цианистым калием.
677
Деница, Йодля и меня вывели в маленький двор, где
нас просто поразило обилие торчавших из окон верхнего
этажа автоматных стволов. Фоторепортеры и кинооперато-
ры щелкали затворами и крутили ручки камер, а я попы-
тался сделать вид, будто весь этот устроенный для прессы
и кинохроники театр меня никак не касается. Наконец нас
вместе с остальными товарищами по несчастью заставили
забраться в кузов грузовика. Спереди и сзади ехали в общей
сложности тридцать или даже сорок броневиков. Стольких
машин сопровождения мне еще ни разу не доводилось
видеть — ведь обычно я ездил на своем автомобиле без
всякой охраны. На аэродроме нас поджидали два двухмо-
торных транспортных самолета, куда нас и разместили.
Сидя на чемоданах и ящиках, мы производили довольно
жалкое впечатление. Мы не знали, куда летим, и после
стольких лет уверенного движения к вполне определенным
целям теперь следовало приучить себя к мысли, что впере-
ди — полнейшая неизвестность. За это время нам лишь
дважды были ясны пункты конечного назначения: Нюрн-
берг и Шпандау.
Самолет пролетел над побережьем, а затем внизу долго
тянулась бескрайняя водная гладь Северного моря — зна-
чит, Лондон? Но тут самолет повернул на юг, и мы поняли,
что внизу территория Франции: только там могла быть
такая природа и такие дома. Показался большой город, и
уж не помню кто безапелляционно заявил, что это Реймс.
Но это оказался Люксембург. Когда самолет приземлился,
мы увидели выстроившихся в два ряда американских солдат
с автоматами на изготовку. Мне сразу вспомнились сцены
из гангстерских фильмов, ведь именно так в них доставляли
в тюрьмы арестованных опасных преступников. Подъехала
колонна грузовиков; в кузове между нами уселись на дере-
вянных скамьях солдаты, упираясь дулами автоматов в наши
бока. Прохожие свистели нам вслед и выкрикивали руга-
тельства. Так начался первый этап моего пребывания в
плену.
Нас подвезли к огромному зданию, оказавшемуся оте-
лем «Палас» в Мондорфе, и еще с улицы мы разглядели
сквозь стеклянные двери нервно расхаживающих взад-впе-
678
ред по холлу Геринга и других высших иерархов Третьего
рейха: министров, фельдмаршалов, рейхслейтеров, статс-
секретарей и генералов. Возникло ощущение, что ты ока-
зался в музее призраков: все, кто накануне краха рейха
рассеялись, словно пыль на ветру, вновь собрались здесь. Я
старался держаться подальше от них и хотел лишь одного:
в полной мере насладиться царившей здесь спокойней ат-
мосферой. Лишь однажды я поинтересовался у Кессель-
ринга, почему он, даже после того как связь с высшими
командными инстанциями вермахта прекратилась, продол-
жал взрывать мосты. Как истинный солдафон, он заявил в
ответ, что мосты следует разрушать до тех пор, пока про-
должаются военные действия; как главнокомандующий, он
несет ответственность только за безопасность своих солдат.
Вскоре начались раздоры, так как было непонятно, кто
кому обязан подчиняться. Ранее преемником Гитлера был
объявлен Геринг, но в последний момент главой государ-
ства был назначен Дениц; Геринг, однако, был самым
старшим по званию, ибо носил чин рейхсмаршала. Между
новым главой государства и незадачливым преемником
Гитлера втихомолку завязалась скрытая борьба; они начали
выяснять, кто кого должен пропускать вперед в залах ог-
ромного, похожего на дворец'отеля, кто возьмет на себя
обязанности старшего за обеденным столом и кто вообще,
бесспорно, самый главный в нашей компании. Договорить-
ся им так и не удалось. Оба соперника теперь старательно
избегали встреч друг с другом у дверей, а в ресторане
каждый из них председательствовал за отдельным столом.
Геринг особенно подчеркивал свое привилегированное
положение. Когда Брандт как-то упомянул в разговоре, что
лишился всего имущества, Геринг буквально рявкнул на
него: «Не говорите ерунды! У вас нет оснований сетовать па
судьбу. Что вы там имели? Вот я, действительно, понес
огромные потери...»
* * ♦
Не прошло и двух недель, как я узнал, что меня
собираются перевести в другое место; с этого момента
американцы начали относиться ко мне чуть более уважи-
679
тельно. Мои товарищи по несчастью с чрезмерным опти-
мизмом восприняли это известие. Они истолковали его как
поручение принять участие в возрождении Германии, ибо
никак не могли примириться с мыслью, что оно произой-
дет без нас. Меня просили передать приветы родным и
близким, у входа ждал теперь не грузовик, а лимузин, и
сопровождающим был не вооруженный автоматом угрю-
мый сержант военной полиции, а любезно улыбающийся
лейтенант. Путь наш лежал в западном направлении. Авто-
мобиль пересек Реймс к резво устремился прямо к Парижу.
В центре французской столицы лейтенант вышел возле
одного из административных зданий и вскоре вернулся
оттуда с картой и новыми инструкциями. Он приказал
ехать вверх по течению Сены, и я в смятении подумал, что
меня решили поместить в Бастилию; я забыл о том, что ее
давным-давно снесли. Лейтенант был явно встревожен, он
внимательно разглядывал названия улиц, то и дело сверял
наш маршрут с картой, и я с облегчением понял, что мы
заблудились. Я вспомнил свои школьные познания англий-
ского языка и, чудовищно коверкая его, предложил свои
услуги; лейтенант помедлил немного и, преодолев колеба-
ния, назвал конечную цель нашего путешествия: отель
«Трианон-Палас» в Версале. Дорогу туда я хорошо знал,
ведь именно там мне довелось провести несколько чудес-
ных дней, когда я создавал проекты немецкого павильона
для Всемирной выставки в Париже в 1937 году.
Роскошные автомобили на стоянке у входа и часовые
в парадной форме свидетельствовали о том, что отель был
предназначен для размещения штабов союзных войск, но
уж никак не военнопленных; как выяснилось, здесь нахо-
дилась штаб-квартира Эйзенхауэра. Лейтенант скрылся
внутри отеля, а я получил возможность спокойно наблю-
дать за тем, как к подъезду один за другим подкатывали
автомобили и из них неторопливо, с ощущением собствен-
ной значимости выходили генералы, явно занимавшие здесь
весьма высокие посты. Должен признаться, что это зрели-
ще доставило мне удовольствие. Прошло довольно много
времени, пока сержант наконец проводил нас по аллее
680
мимо нескольких лужаек к миниатюрному замку с распах-
нутыми воротами.
В Шенэ я провел несколько недель. Меня поместили
в маленькую, по-спартански — койка и стул — обставлен-
ную комнату; выходившие на задний двор окна были к
тому же забраны колючей проволокой. У двери сразу же
встал вооруженный часовой.
На следующий день я получил возможность восхитить-
ся также фронтоном замка. Окруженный со всех сторон
вековыми деревьями и высокой стеной, он находился в
глубине маленького парка, к которому примыкали строе-
ния Версальского замка. Изысканные статуи XVIII века
создавали поистине идиллическую атмосферу. Прогулки
продолжались обычно полчаса; за мной неизменно следо-
вал солдат с автоматом. Было строжайше запрещено уста-
навливать с кем-либо контакты, но уже через несколько
дней я располагал кое-какими сведениями об остальных
арестованных. Здесь оказались сплошь ведущие техничес-
кие специалисты и ученые, многие из которых работали
ранее в системе сельского хозяйства и имперских железных
дорог. Среди них был и бывший министр Дорпмюллер. Я
узнал также знаменитого авиаконструктора, профессора
Хейнкеля, и еще многих из тех, с кем мне довелось сотруд-
ничать. Через неделю мой неизменный спутник неожидан-
но остался в отеле. Мне разрешили свободно передвигаться
по этой территории. Окончился период одиночества, жизнь
протекала теперь уже не так однообразно, и это положи-
тельно сказалось на моем душевном состоянии. Появились
также новые люди: различные сотрудники моего админис-
тративного аппарата, и среди них Фрэнк и Заур, а также
желавшие пополнить свои знания офицеры технических
служб английской и американской армий. Мы договори-
лись поделиться с ними опытом, накопленным в области
производства вооружений.
Правда, я лично вряд ли мог тут чем-либо помочь, ибо
Заур располагал гораздо более подробными данными. По-
этому я от души был благодарен нашему коменданту, май-
ору английских воздушно-десантных войск, когда он, ре-
681
шив немного скрасить мое пребывание здесь, пригласил
меня совершить небольшую прогулку на автомобиле.
Мы заехали в поражавший своей красотой, построен-
ный королем Франциском I замок в Сен-Жермен-ан-Ле и
уже оттуда по берегу Сены направились в Париж. Вид «Кок
Гарди» — знаменитого ресторана в Боживале — пробудил во
мне ностальгические воспоминания: столько чудесных ве-
черов провел я там в обществе Корто, Вламинка, Деспьо и
других французских художников и скульпторов. Наконец
мы добрались до Елисейских полей. Майор предложил
прогуляться, но я побоялся, что меня могут узнать. Через
площадь Согласия мы свернули в примыкавшие к набереж-
ной переулки. Народу здесь было немного, и мы отважи-
лись предпринять небольшую прогулку, а затем через Сен-
Клу вернулись в Версаль.
Через несколько дней во двор замка въехал большой
автобус, доставивший к нам своего рода туристическую
группу. В ней, среди прочих, оказались Шахт и бывший
начальник управления вооружений генерал Томас. Их, как
и многих остальных ранее принадлежавших к политичес-
кой и военной элите рейха заключенных немецких концла-
герей, американские войска освободили в Южном Тироле.
Какое-то время они провели на Капри, а затем их привезли
в лагерь. По слухам, среди них был также Нимёллер; мы не
знали его в лицо, но среди вновь прибывших оказался
тщедушный седовласый человек в черном костюме. Хейн-
кель, конструктор Флеттнер и я были твердо убеждены в
том, что это Нимёллер. Мы искренне сочувствовали чело-
веку, лицо которого было отмечено печатью перенесенных
страданий. Флеттнер уже собрался выразить ему от нашего
имени симпатию, но едва он произнес первые слова, как
услышал: «Тиссен! Моя фамилия Тиссен! А вон там стоит
Нимёллер». Пастор выглядел очень моложаво, он сосредо-
точенно и неторопливо пускал клубы дыма из зажатой в
зубах трубки — являя пример того, как следует стойко и
мужественно на протяжении нескольких лет переносить
тяготы пребывания в тюрьмах и концлагерях. Позднее я
часто вспоминал его. Через несколько дней туристский
682
автобус снова подъехал к отелю; с нами остались только
Тиссен и Шахт.
♦ ♦ ♦
После перевода ставки Эйзенхауэра во Франкфурт мы
очень скоро удостоились чести лицезреть колонну из деся-
ти американских военных грузовиков. Согласно тщательно
разработанному плану нас посадили в кузова двух грузови-
ков, а на остальные погрузили мебель. Когда мы проезжали
через Париж, на каждом перекрестке собиралась выкрики-
вавшая ругань и угрозы толпа. Восточнее французской сто-
лицы мы устроили на лугу привал; конвоиры и пленные
сидели бок о бок и со стороны представляли собой доволь-
но мирное зрелище. Предполагалось в первый день доста-
вить нас в Гейдельберг, и, когда мы так и не добрались
туда, я был очень этому рад: мне не хотелось располагаться
на ночлег в тюрьме своего родного города.
На следующий день мы оказались в Мангейме. Город
выглядел совершенно заброшенным: на улицах ни одного
человека, разрушенные дома. И только несчастный солдат
вермахта — заросшее щетиной лицо, изодранная в клочья
форма, бумажный короб на спине — растерянно стоял на
обочине, как бы символизируя собой поражение Германии.
Близ Наугейма мы свернули с трассы, преодолели крутой
подъем и въехали во двор замка Крансберг. В конце 1939
года я осуществил его реконструкцию, так как в пятидесяти
километрах отсюда находилась тогда ставка Гитлера и Ге-
ринг намеревался разместить в этих крепостных строениях
свою штаб-квартиру. Для его многочисленной челяди был
построен дополнительный двухэтажный флигель, в кото-
ром теперь помещались мы.
В отличие от Версаля этот лагерь не был окружен
колючей проволокой, из окон верхнего этажа флигеля можно
было преспокойно разглядывать окрестности, и даже изго-
товленные по моему эскизу окованные железом ворота
всегда были открыты. Мы могли свободно разгуливать по
территории замка, в верхней части которой я когда-то
посадил фруктовые деревья и окружил их высокой стеной.
683
Здесь мы обычно располагались на отдых; за заросшими
лесами склонами горы Таунус глубоко внизу виднелась
деревушка Крансберг, и дымящиеся трубы ее домов дей-
ствовали на нас успокаивающе.
По сравнению с нашими голодающими земляками мы
вели неподобающе роскошный образ жизни, поскольку
получали продовольственные пайки со складов американ-
ской армии. Однако деревенские жители рассказывали о
нашем лагере какие-то жуткие истории. Якобы нас там
избивали, почти не кормили, и ходили упорные слухи, что
в темнице одной из башен томится Лени Рифеншталь.
Собственно говоря, нас доставили в этот замок, чтобы
обсудить целый ряд сугубо технических проблем. Здесь
оказались не только специалисты, но чуть ли не все руко-
водство моего министерства: почти все начальники управ-
лений и руководители комитетов по производству боепри-
пасов и танков, по автомобильной, судостроительной,
текстильной и химической промышленности, а также про-
фессор Порше и многие другие известные конструкторы.
Но крайне редко к нам забредал какой-нибудь любозна-
тельный офицер или представитель спецслужб. Заключен-
ные были этим крайне недовольны, ибо надеялись, что
после допросов довольно быстро окажутся на свободе.
Несколько дней провел здесь также Вернер фон Браун со
своими сотрудниками; по их словам, они уже получили
предложения из Англии и США, и даже русским удалось
проникнуть в тщательно охраняемый лагерь в Гармише и
там связаться с ними через работавших на кухне людей. В
остальном же мы, чтобы совсем не околеть от скуки, регу-
лярно делали утреннюю гимнастику, проводили своего рода
дискуссии, и Шахт как-то поразил нас всех, прочитав со-
чиненное им лирическое стихотворение. Каждую неделю
мы даже устраивали своего рода кабаре. В импровизирован-
ных сценах постоянно обыгрывалось наше пребывание здесь,
и иногда только смех удерживал нас от слез.
♦ * *
Как-то около шести часов утра меня разбудил один из
моих бывших сотрудников: «По радио передали, что вы и
684
Шахт включены в список обвиняемых на Нюрнбергском
процессе». Я был настолько потрясен этим, что с трудом
сохранил самообладание. И хотя я, в сущности, полагал,
что, как один из наиболее видных деятелей нацистского
режима, должен нести ответственность за совершенные им
преступления, в душе все же не верил, что такое в действи-
тельности может мной произойти. Еще несколько не-
дель тому назад я v тревогой рассматривал опубликованные
в одной из газет фотографии камер нюрнбергской тюрьмы
и читал сообщение о том, что туда уже доставлены несколь-
ко членов кабинета министров. И если Шахту довольно
скоро пришлось сменить наш отличавшийся сравнительно
мягким режимом лагерь на нюрнбергскую тюрьму, меня
отсюда забрали почти через месяц.
Несмотря на то что против меня были выдвинуты
весьма тяжкие обвинения, караульный персонал по-пре-
жнему был настроен довольно дружелюбно. Американцы
даже попытались утешить меня: «Вас вскоре оправдают, и
вы напрочь забудете всю эту историю». Сержант Уильямс
заявил, что к началу судебного процесса мне нужно нако-
пить силы, и немедленно увеличил мою норму выдачи
продовольствия, а исполнявший обязанности коменданта
лагеря полковник английской армии еще в тот же день
пригласил меня отправиться на прогулку на его автомоби-
ле. Мы проехали по окрестным лесам, посидели под разве-
систым плодовым деревом, немного побродили вокруг зам-
ка, и он рассказал мне об охоте на медведей в Кашмире.
Но миновали чудесные сентябрьские дни, и в конце
месяца в ворота въехал джип с опознавательными знаками
американской армии. Сперва комендант наотрез отказался
выдать своего подопечного и даже связался по телефону с
Франкфуртом. Уильямс до отказа набил мой чемодан про-
дуктами и то и.дело спрашивал, не нужно ли мне еще чего-
нибудь. Когда я наконец сел в машину, охрана и заключен-
ные чуть ли не в полном составе выстроились во дворе
замка. Все пожелали мне доброго здоровья и удачного
исхода судебного процесса. И только полковник молча
простился со мной. Я никогда не забуду его добрые и в тот
момент очень испуганные глаза.
685
34
Нюрнберг
Вечером меня доставили в пресловутый фильтрацион-
ный лагерь Оберурзель неподалеку от Франкфурта, где
дежурный сержант сразу же с издевкой отпустил в мой
адрес несколько глупых шуток. Затем меня накормили
водянистой похлебкой. Я заел ее кексом из выданных мне
Уильямсом припасов и, слушая всю ночь перекличку сто-
явших на часах американских солдат, с тоской вспоминал
прекрасный замок Крансберг; утром мимо под конвоем
провели немецкого генерала с изможденным лицом, на
котором застыла гримаса отчаяния.
Дальше нас везли на грузовике с обтянутым брезентом
кузовом. Мы сидели в невероятной тесноте, плотно при-
жавшись друг к другу, и я узнал обер-бургомистра Штут-
гарта доктора Штрёлина и бывшего регента Венгрии Хорти.
И хотя нам никто ничего не сообщил, мы уже твердо знали,
что едем в Нюрнберг. Только в сумерках мы прибыли к
месту назначения. Ворота тюрьмы были открыты, меня
провели по коридору, знакомому мне по фотографиям,
опубликованным пару недель тому назад в одной из газет;
и я даже оглянуться не успел, как оказался запертым в
камере. В окошке расположенной на другой стороне кори-
дора камеры показалось лицо Геринга. Он кивнул мне. Я
огляделся: набитый соломой матрас, старое, истрепанное,
грязное одеяло и вокруг ни одного человека, который бы
хоть как-то мог посочувствовать тебе. Камеры на всех
четырех этажах были переполнены, однако повсюду царила
тревожная тишина, изредка прерываемая лязгом замков.
Это означало, что одного из заключенных повели на до-
прос. Геринг непрерывно расхаживал взад-вперед в своей
камере, и в смотровом окошке постоянно мелькало его
тучное тело. Вскоре я также начал расхаживать по камере:
сперва туда-обратно, а потом еще и по кругу.
Примерно неделю я пребывал в полнейшем неведении
относительно своей дальнейшей судьбы, а затем произошла
перемена, которую человек в обычных условиях просто бы
никогда не оценил, но которая тогда имела для меня колос-
686
сальное значение: меня перевели на третий этаж и помес-
тили на солнечной стороне. Камеры здесь отличались оп-
ределенным комфортом, в частности, имелись относитель-
но удобные кровати. Вскоре меня впервые посетил начальник
тюрьмы, полковник американской армии Эндрюс: «Очень
рад вас видеть здесь». Ранее он был начальником лагеря в
Мондорфе и уже там настаивал на соблюдении строжайше-
го режима. Поэтому я решил, что он попросту издевается
надо мной. Но зато какой радостной оказалась встреча с
подсобным немецким персоналом. Поваров, разносчиков
еды и парикмахеров тщательнейшим образом отобрали из
числа военнопленных. Но именно потому, что им довелось
перенести в плену муки и страдания, они в отсутствие
надзирателей немедленно выражали готовность хоть чем-
нибудь помочь нам. Они неназойливо сообщали иногда об
опубликованных в газетах новостях, высказывали добрые
пожелания и стремились хоть как-нибудь подбодрить нас.
Когда я опускал верхнюю часть окна камеры, то в
погожие дни принимал даже эдакие солнечные ванны. Я
расстилал на полу одеяло и подставлял тело лучам солнца.
В камере горела лишь тусклая лампочка, я был лишен книг,
газет и журналов и был вынужден без всякой посторонней
помощи справляться с душевными муками.
♦ * *
Часто мимо моей камеры проводили Заукеля. Стоило
ему заметить меня, как на его лице появлялось мрачное и
одновременно смущенное выражение. Наконец дверь каме-
ры распахнулась, и на пороге появился американский сол-
дат с листком бумаги, на котором были указаны моя фами-
лия и номер кабинета следователя. Через дворы по боковым
лестницам меня провели во Дворец юстиции. По дороге
нам встретился возвращающийся с допроса Функ, у кото-
рого был очень подавленный вид. Последний раз мы виде-
лись с ним в Берлине и были тогда еще свободными людь-
ми. «Вот мы и опять встретились», — проходя мимо,
выкрикнул он. Глядя на его рубашку с грязным распахну-
тым воротом, мятый костюм и мертвецки бледное лицо, я
подумал, что, наверное, произвожу такое же жалкое впе-
687
чатление. Ведь я вот уже несколько недель не имел возмож-
ности посмотреться в зеркало и теперь, вероятно, много лет
уже не буду ее иметь, Я видел также Кейтеля, стоявшего в
одном из кабинетов навытяжку перед американскими офи-
церами, и был потрясен его жалким видом.
Молодой американский офицер любезным тоном пред-
ложил мне сесть и начал задавать вопросы. Очевидно,
Заукель попытался ввести следственные органы в заблуж-
дение и возложить на меня всю ответственность за исполь-
зование подневольного труда иностранных рабочих. Следо-
ватель был настроен довольно благожелательно и лично
составил текст даваемого под присягой заявления, в кото-
ром расставил все по своим местам. Я облегченно вздохнул,
так как после отъезда из Мондорфа убедился, что многие
заключенные неукоснительно придерживались принципа
«компрометируй отсутствующих» и сумели в значительной
степени испортить мою репутацию. Затем меня провели к
заместителю главного обвинителя от США Додду. Он вел
себя крайне агрессивно, и в результате, как говорится,
нашла коса на камень. Я старался держаться мужественно,
не уклоняться от ответов и не думал о возможных послед-
ствиях, хотя, наверное, следовало уже тогда разработать
тактику защиты. Напротив, я ни словом не упомянул о
ситуациях, которые могли бы представить меня в выгодном
свете. В камере я сказал себе: «Вот ты и попал в ловушку»,
и, действительно, мои высказывания составили большую
часть выдвинутых против меня позднее обвинений.
Но одновременно допрос послужил для меня хорошим
стимулом; я до сих пор считаю, что действовал совершенно
правильно и не щадил себя. Со страхом и все-таки с
намерением и дальше придерживаться той же линии я ждал
следующего допроса. Однако больше меня никуда не вызы-
вали. Я так и не понял почему — возможно, на них сильное
впечатление произвела моя откровенность. Меня лишь
несколько раз допрашивали советские офицеры, которых
сопровождала секретарша с ярко накрашенными губами и
обилием косметики на лице. Они вели себя очень коррек-
тно и сумели довольно сильно поколебать мое сформиро-
вавшееся во многом под воздействием нацистской пропа-
688
ганды мировоззрение. Возглавлявший группу советских
следователей полковник как-то спросил меня: «Но ведь вы
читали «Майн кампф»?» Я же только бегло пролистал эту
книгу, во-первых, потому, что сам Гитлер объявил многие
содержавшиеся в ней положения и выводы устаревшими, а
во-вторых, читать ее было безумно тяжело. Я покачал го-
ловой, чем доставил ему явное наслаждение. Тогда я, раз-
досадованный, объявил, что читал это сочинение Гитлера.
На процессе моя ложь имела неожиданные последствия. Во
время перекрестного допроса советский обвинитель проци-
тировал мое высказывание, и мне под присягой пришлось
заявить, что тогда я сказал неправду.
* * ♦
В конце октября всех обвиняемых собрали на нижнем
этаже и одновременно вывезли из здания остальных заклю-
ченных. От наступившей тишины на душе было особенно
тяжело. Двадцать один человек ждали начала процесса.
Наконец из Англии доставили Рудольфа Гесса; одетый
в сизого цвета шинель, он шел по коридору в сопровожде-
нии двух скованных с ним наручниками американских
солдат. На лице его было отсутствующее и вместе с тем
упрямое выражение. Я привык видеть всех обвиняемых
одетыми в роскошные мундиры, расхаживающими с не-
приступным видом или, наоборот, ведущими себя довольно
развязно. Поэтому мне как-то не верилось в происшедшие
с ними столь разительные перемены и иной раз даже каза-
лось, что все происходящее вокруг мне только снится.
Тем не менее, мы уже привыкли к тюремным поряд-
кам. Никто из нас, будь он рейхсмаршалом, фельдмарша-
лом, гросс-адмиралом, министром или рейхслейтером, вряд
ли когда-либо мог предположить, что американские воен-
ные психологи будут проверять его интеллект с помощью
специального теста. Но никто из нас не выразил протеста —
напротив, все как один старались продемонстрировать
выдающиеся умственные способности.
Ко всеобщему удивлению, победителем при прохожде-
нии теста, включавшего проверку памяти, реакции и фанта-
зии, оказался Шахт. Оказывается, в зависимости от возраста
689
начислялись дополнительные очки. Никто также не ожидал,
что блестящие результаты покажет Зейсс-Инкварт. Среди
тех, кто занял первые места, оказался и Геринг; я же, как
выяснилось, обладал довольно средними способностями.
Через несколько дней царившую в нашем корпусе
кладбищенскую тишину нарушил приезд комиссии, состо-
явшей из нескольких офицеров. Сперва из коридора донес-
лись чьи-то неразборчивые высказывания, затем дверь ка-
меры распахнулась, и мне без долгих разговоров вручили
напечатанное на машинке обвинительное заключение. Итак,
предварительное следствие закончилось, и вот-вот должен
был начаться судебный процесс. По своей наивности я
полагал, что каждому из нас вменят в вину им конкретно
совершенные преступные деяния. Но оказалось, нас ско-
пом обвинили во всех чудовищных преступлениях, пере-
численных в этом документе. Меня охватило чувство пол-
нейшей безысходности. Но, даже впав в отчаяние, я
продолжал разрабатывать линию своего поведения на пред-
стоящем процессе. Я твердо решил не заботиться о своей
дальнейшей судьбе, не пытаться спасти свою жизнь, но
взять на себя всю ответственнбсть. И хотя мой адвокат и
члены Международного трибунала определенным образом
противостояли мне, на протяжении всего процесса я твердо
придерживался своей линии.
Впечатление от обвинительного заключения сказалось
в следующих, написанных жене строках: «Приходится при-
знать, что жизнь моя кончилась. Только после этого при-
знания я смогу завершить ее так, как считаю нужным... Я
намерен предстать перед судом именно как рейхсминистр,
а не как частное лицо. И поэтому не вправе считаться с
вами и думать о себе. У меня есть только одно желание: до
конца придерживаться этой линии. Надеюсь, у меня хватит
сил. Как ни странно это звучит, но, как только я оставил
все надежды, настроение у меня сразу улучшилось. Зато
когда я думал, что у меня есть хоть какой-то шанс спастись,
то сразу чувствовал себя крайне неуверенно и с тревогой
ждал начала процесса... Может быть, я тем самым помогу
немецкому народу. Поверь, далеко не все здесь способны
вести себя как я».
690
Тогда же тюремный психолог Г. М. Джильберт с эк-
земпляром обвинительного заключения в руках обходил
камеры с целью выявления мнений заключенных. Многие
с издевкой отозвались о предъявленных им обвинениях или
дали довольно уклончивые ответы, я же, к его удивлению,
написал: «Процесс необходим. Даже в авторитарном госу-
дарстве должна существовать коллективная ответственность
за такие страшные преступления».
На протяжении десяти месяцев я последовательно
придерживался этой позиции. Я и поныне считаю, что
никогда в жизни мне не пришлось проявить столько муже-
ства и стойкости.
Вместе с обвинительным заключением нам передали
длинный список немецких адвокатов, по которому каждый
мог выбрать себе защитника или предложить свою канди-
датуру. Как я ни напрягал память, но никого так и не
вспомнил. Приведенные в списке фамилии адвокатов были
мне незнакомы, и я попросил суд по собственному усмот-
рению выбрать мне защитника. Через несколько дней меня
отвели в один из размещавшихся в полуподвальном этаже
Дворца юстиции кабинетов. Из-за стола встал тщедушный
человек в очках с массивной оправой и тихим голосом
сказал: «Если вы не против, вашим адвокатом буду я.
Позвольте представиться: доктор Ганс Флекснер из Берли-
на». Он держался приветливо и совершенно не пытался
придать себе важный вид. Мы подробно обсудили обвини-
тельное заключение, и он сразу же произвел на меня очень
приятное впечатление благодаря своей естественной мане-
ре поведения. В конце беседы он вручил мне формуляр:
«Возьмите с собой и на досуге подумайте, устраиваю ли я
вас». Я тут же поставил свою подпись и в дальнейшем не
раскаялся. Флекснер проявил себя как весьма осмотритель-
ный, прекрасно чувствующий ситуацию адвокат. Но для
меня гораздо большее значение имел тот факт, что он
искренне сочувствовал мне; за десять месяцев мы проник-
лись друг к другу симпатией и до сих пор поддерживаем
достаточно близкие отношения.
Во время предварительного расследования следствен-
ные органы всячески препятствовали общению заключен-
691
ных между собой. Теперь же режим был ослаблен, и мы не
только чаще выходили в тюремный двор, но и могли сколь-
ко угодно разговаривать друг с другом. Обсуждались одни
и те же темы: предстоящий процесс, обвинительный акт,
неправомочность Международного трибунала, попрание
чести и достоинства заключенных — возмущенные голоса
сливались воедино, а приводимые аргументы были исклю-
чительно однообразны. Среди двадцати одного обвиняемо-
го я обнаружил лишь одного единомышленника, с которым
можно было обстоятельно поговорить о принципе ответ-
ственности. Это был Фриче. Позднее к моей позиции с
определенным пониманием отнесся Зейсс-Инкварт. С ос-
тальными же было совершенно бесполезно вступать в дис-
куссию. Мы говорили на разных языках.
По другим вопросам мы также придерживались проти-
воположных точек зрения. Особенно важной нам представ-
лялась проблема, связанная с характеристикой диктатуры
Гитлера на процессе. Так, Геринг, ранее довольно крити-
чески относившийся к некоторым акциям нацистского
режима, требовал, чтобы мы перед судом оправдывали любые
его деяния. Без всякого стеснения он утверждал, что смысл
этого заключается лишь в создании мифа, позволяющего
представить нацистское государство в наиболее выгодном
свете. Я же считал, что пора перестать лгать немецкому
народу и помочь ему начать новую жизнь. Только правда
могла способствовать полному разрыву с прошлым.
Как-то Геринг довольно откровенно заявил, что побе-
дители могут убить его, но уже через пятьдесят лет брен-
ные останки рейхсмаршала окажутся в мраморном сар-
кофаге и немецкий народ будет чествовать его как
национального героя и мученика. Тем самым он раскрыл
истинные побудительные мотивы своего поведения. Прав-
да, многие заключенные полагали, что их ждет такая же
участь. В целом же Геринг был настроен довольно мрачно
и неоднократно говорил, что все мы обречены на смерть
и у нас нет никаких шансов спастись. Поэтому, дескать,
нечего даже пытаться защищать себя. По этому поводу я
даже с иронией заметил: «Геринг намерен попасть в Валь-
галлу с огромной свитой». На самом же деле именно
692
Геринг наиболее яростно опровергал выдвинутые против
него обвинения.
С тех пор как Геринг прошел курс лечения в Мондор-
фе и Нюрнберге и его излечили от наркомании, он проявил
качества, каких я от него не ожидал. Энергия в нем бук-
вально била ключом, и из всех обвиняемых он производил,
пожалуй, наиболее яркое впечатление. Я очень сожалел,
что он не был таким незадолго до начала войны и на
различных ее наиболее напряженных этапах “ ведь тогда
привычка употреблять наркотики ослабила его волю и он
не находил в себе сил возражать Гитлеру. А ведь никто,
кроме Геринга, не обладал таким авторитетом и такой
популярностью, и Гитлеру неизбежно пришлось бы счи-
таться с его мнением. Он действительно был одним из тех
немногих, кто обладал здравым умом и предвидел роковые
последствия многих решений Гитлера. Однако Геринг упу-
стил свой шанс и теперь, вопреки всякому смыслу, исполь-
зовал вновь обретенную энергию в преступных целях: он
собирался ввести в заблуждение собственный народ. Во
время одной из прогулок он узнал, что кое-кто из венгер-
ских евреев уцелел, и равнодушно заметил: «Вот как, там
еще кто-то остался? А я думал, что мы их всех на тот свет
отправили». Такого цинизма я даже от него не ожидал.
Решение взять на себя всю ответственность за совер-
шенные нацистским режимом преступления вызвало во
мне сильное душевное волнение. Подчас мне даже прихо-
дила мысль добровольно уйти из жизни, ибо это была
единственная возможность избежать предстоящих суровых
испытаний. Ночами я иногда попросту впадал в отчаяние.
Однажды я даже попытался туго перемотать больную ногу
полотенцем и вызвать венозное воспаление. В Крансберге
один из ученых-химиков рассказал нам, что если раскро-
шить сигару, затем растворить в воде и выпить эту смесь,
то вполне возможен смертельный исход; я долгое время
носил в кармане искрошенную сигару, но, как известно,
между намерением и действием дистанция огромного раз-
мера.
Духовной опорой сделалась для меня воскресная служ-
ба в церкви. В Крансберге я наотрез отказался посещать ее.
693
Но в Нюрнберге я пришел к иному выводу. Обстоятельства
вынудили меня, как, впрочем, и почти всех обвиняемых, за
исключением Гесса, Розенберга и Штрейхера, регулярно
приходить в нашу маленькую часовню.
За эти недели наши костюмы превратились в лохмо-
тья, и американцы выделили нам рабочую одежду из чер-
ной габардиновой ткани. Теперь в наши камеры зашли
тюремные служащие, чтобы мы выбрали себе для процесса
костюмы, которые затем должны были быть тщательно
вычищены и отглажены. Каждую деталь туалета вплоть до
пуговицы на манжетах приходилось согласовывать с комен-
дантом.
Полковник Эндрюс в последний раз прошелся по ка-
мерам, и 19 ноября 1945 года каждого из нас в сопровож-
дении солдата, но без наручников привели в пока еще
пустой зал суда и рассадили по местам. В первом ряду
сидели Геринг, Гесс и Риббентроп; я оказался на второй
скамье третьим с конца, бок о бок с приятными мне
людьми: справа Зейсс-Инкварт, слева фон Нейрат. Прямо
передо мной маячили затылки Штрейхера и Функа.
Мы все очень радовались началу процесса: наконец-то
должна была решиться наша судьба.
♦ ♦ ♦
Процесс начался с длинного сокрушительного обвине-
ния главного обвинителя от США Роберта Джексона. Меня
несколько ободрила фраза о том, что вина за преступления
режима ложится на плечи двадцати одного подсудимого, но
уж никак не на весь немецкий народ. Такой подход полно-
стью соответствовал моим представлениям об одном из
возможных последствий этого процесса: ненависть к не-
мецкому народу, которая еще в годы войны всячески раз-
дувалась вражеской пропагандой и которая после разобла-
чения зверств и насилия превзошла все пределы, теперь
сосредоточится на нас. В одном из писем Флекснеру я,
определяя свое поведение на суде, подчеркивал, что в об-
щем и целом меня совершенно не волнуют и даже кажутся
694
излишними любые действия, предпринимаемые для моей
защиты.
Накопившиеся за многие месяцы документы и показа-
ния свидетелей как бы призывали еще более ужесточить
наказание за совершенные преступления. Абсолютно не
учитывался тот факт, что далеко не все обвиняемые были
к ним лично причастны. Страх и ужас сковали мое тело, и
вынести столь тяжкие испытания мне удалось лишь пото-
му, что с каждым разом ощущения все более и более
притуплялись. До сих пор у меня перед глазами стоят
фотографии, документы и приказы, которые производили
совершенно чудовищное впечатление и в которые с трудом
верилось; никто из обвиняемых, однако, не усомнился в их
подлинности.
В остальном же все шло своим чередом: с утра до
полудня судебное разбирательство, затем перерыв на обед
(ели мы обычно на верхнем этаже Дворца юстиции), снова
допросы и выступления в зале суда и, наконец, возвраще-
ние в камеру, где я быстро переодевался, отдавал погладить
свой костюм, торопливо поглощал ужин и, как правило,
просил отвести меня в адвокатскую комнату, где до десяти
часов обсуждал с Флекснером ход процесса и делал замет-
ки, отрабатывая линию защиты. Поздним вечером я без сил
валился на койку и мгновенно засыпал. По субботам и
воскресеньям заседаний Международного трибунала не
проводилось и поэтому беседы с адвокатами длились гораз-
до дольше. Времени на прогулки по тюремному двору
почти не оставалось — они продолжались лишь полчаса в
день.
Хотя все обвиняемые были в одинаковом положении,
между нами не возникло никакого чувства солидарности.
Мы раскололись на отдельные группы. Наиболее характер-
ным проявлением этого было создание своеобразного «ге-
неральского сада»: низкая изгородь отделила небольшую —
6x6 метров — часть тюремного сада. Представители военной
элиты решили отделиться от нас и теперь ходили по кругу
по этому совершенно неподходящему для прогулок участку
земли. Гражданские лица отнеслись к их акции с подчерк-
нутым уважением. Обедали мы, согласно распоряжению
695
дирекции тюрьмы, в разных помещениях; я оказался в
одной группе с Фриче, Функом и Ширахом.
Тем временем в нас вновь затеплилась надежда, ибо
теперь каждый знал, в чем конкретно его обвиняют. Во
всяком случае, Фриче и я вполне могли рассчитывать на
более-менее мягкие приговоры, и задним числом следует
признать, что мы действительно сравнительно легко отде-
лались.
У почти всех присутствующих в зале суда при взгляде
на нас лица становились суровыми, а в глазах появлялся
стальной блеск. И только в кабине переводчиков к нам
относились по-другому. Мне, например, здесь кивали с
приветливой улыбкой; кое-кто из сотрудников аппаратов
главных обвинителей от Англии и США также относился к
обвиняемым с определенной долей сочувствия. Но особен-
но горько и больно мне было, когда журналисты начали
заключать пари по поводу предстоящей каждому из нас
меры наказания и большинство утверждало: смертная казнь
через повешение.
* ♦ *
После длившегося несколько дней и использованного
адвокатами для окончательной отработки линии защиты
перерыва в заседаниях суда последовал «контрудар», на
который некоторые возлагали большие надежды. Когда
Геринга вызвали для дачи показаний, он обещал Функу,
Заукелю и остальным обвиняемым взять всю ответствен-
ность на себя и тем самым снять с них вину. Вначале
Геринг держался довольно мужественно, но чем больше с
ним обсуждали различные подробности, тем разочарован-
ней делались лица тех, кто рассчитывал с его помощью
облегчить свою участь.
В этой словесной дуэли Джексон обладал тем пре-
имуществом, что мог совершенно неожиданно извлечь из
огромного портфеля документ и поставить подсудимого в
довольно неловкое положение, в то время как Геринг
умело использовал незнание прокурором многих деталей.
Но в итоге Геринг начал отчаянно бороться за спасение
свой жизни: он постоянно прибегал к отговоркам, пус-
696
кался в туманные рассуждения и оспаривал очевидные
факты.
Вызванные следующими для ответа на вопросы обви-
нения Риббентроп и Кейтель вели себя точно так же и
своим стремлением полностью обелить себя произвели еще
худшее впечатление, чем Геринг; стоило прокурору предъ-
явить какой-нибудь документа за их подписью, как они
дружно начинали ссылаться на приказ Гитлера. Их поведе-
ние вызвало у меня чувство омерзения, и я, не выдержав,
назвал Риббентропа и Кейтеля «почтальонами с министер-
скими окладами»; эти слова попали затем едва ли не во все
газеты мира. Когда я уже сейчас размышляю над их тог-
дашними ответами, то прихожу к выводу, что оба они, в
сущности, были правы; ведь и тот и другой являлись только
номинальными руководителями своих ведомств, в задачу
которых входило лишь передавать приказы Гитлера подчи-
ненным инстанциям. Розенберг, напротив, последователь-
но отстаивал свои взгляды, и все попытки его адвоката в
кулуарах убедить бывшего рейхслейтера отказаться от на-
цистского мировоззрения оказались безуспешными. Когда-
то защищавший Гитлера на суде, а впоследствии занимав-
ший пост генерал-губернатора Польши Ганс Франк признал
свою вину; Функ приводил довольно убедительные аргу-
менты в свою защиту и временами даже вызывал сочув-
ствие, а излишне блиставший красноречием адвокат Шахта
пытался сделать из своего подзащитного чуть ли не участ-
ника заговора против Гитлера и этим добился скорее про-
тивоположного результата: приводимые им в пользу Шахта
документы и свидетельства не возымели должного воздей-
ствия. Дениц опять же яростно отстаивал свою правоту и
доказывал справедливость применявшейся им тактики под-
водной войны. Он явно испытал глубочайшее удовлетво-
рение, когда его адвокат предъявил суду заявление главно-
командующего Тихоокеанским флотом США Нимица:
американский адмирал свидетельствовал, что придер-
живался тех же принципов использования подводных ло-
док, что и командование военно-морским флотом Герма-
нии. Редер держался подчеркнуто деловито, Заукель
производил довольно жалкое впечатление, ибо его наи-
697
вность граничила с глупостью, Йодль внушал уважение
хладнокровием и точными ответами на задаваемые вопро-
сы. Он был одним из тех немногих обвиняемых, кто пол-
ностью контролировал ситуацию.
Нас допрашивали по очереди, и нервы мои были на
пределе, так как показания давал уже Зейсс-Инкварт. Даже
адвокат не строил никаких иллюзий относительно его уча-
сти, поскольку он оказался непосредственно причастен к
депортациям и расстрелам заложников. Зейсс-Инкварт не
утратил самообладания и в конце допроса заявил, что обя-
зан отвечать за все происшедшее по его вине. Судьба его
была окончательно решена. Мы, однако, очень радовались
за него: через несколько дней ему сообщили, что его счи-
тавшийся пропавшим без вести в России сын жив.
* ♦ ♦
После оглашения моей фамилии я весь затрясся и
быстро проглотил успокаивающую пилюлю, которую мне
предусмотрительно вручил немецкий врач. В десяти шагах,
за адвокатским столом, стоял Флекснер; слева на возвыше-
нии восседали члены Международного трибунала.
Флекснер раскрыл свою толстую папку, и допрос на-
чался. Я сразу же заявил: «Будь у Гитлера друзья, я, безус-
ловно, был бы одним из них». Представитель обвинения
никак не ожидал такого откровенного высказывания. На-
чалось обсуждение бесчисленного множества почерпнутых
из предъявленных документов подробностей; я не старался
уйти от ответов или хоть как-то оправдать себя. Затем я
произнес несколько фраз. Их смысл заключался в следую-
щем: я полностью брал на себя вину за последствия всех
выполненных мной приказов Гитлера. Я, правда, отстаивал
ту точку зрения, что в любом государстве нижестоящие
инстанции обязаны исполнять любые поступающие сверху
приказания и одновременно отдавать себе отчет в их воз-
можных последствиях; но даже если их угрозами принуди-
ли к исполнению, это все равно не избавляет от ответствен-
ности. Но гораздо важнее для меня было возложить на себя
вину за все предпринятые Гитлером начиная с 1942 года
акции, равно как и за все совершенные после этого, неваж-
698
но, кем конкретно, преступления против человечества. «В
сфере управления государством каждый отвечает за вверен-
ный ему участок, — заявил я перед судом. — Однако при-
надлежность к правящей элите предполагает также коллек-
тивную ответственность. Я имею в виду сподвижников
главы государства... Это в полной мере относится и к
авторитарному режиму, и пусть никто из его руководителей
не думает, что после такой страшной катастрофы ему уда-
стся уйти от ответственности. Ведь если бы Германия вы-
играла войну, ее лидеры с готовностью взяли бы на себя
ответственность за все совершенные во время нее преступ-
ные деяния... Я лично считаю это своим долгом еще и
потому, что глава правительства сумел избежать ответствен-
ности перед немецким народом и всем миром».
В беседе с Зейсс-Инквартом я выразил эту мысль в еще
более резкой форме: «А если бы ситуация вдруг изменилась
и мы бы выиграли войну? Нетрудно представить себе, как
бы каждый похвалялся своими заслугами и выпячивал свои
достижения. Но только вот не вышло, и теперь вместо
орденов, всяческих почестей и денежных вознаграждений
приходится ждать смертного приговора».
В эти дни Флекснер напрасно пытался убедить меня не
брать на себя ответственность за все, происходившее вне
стен моего министерства; по его словам, это могло кон-
читься для меня очень печально. Но я, сделав такое откро-
венное признание, испытал глубокое облегчение и лишь
радовался тому, что смог избежать искушения и не прибег-
нул к разного рода отговоркам. Теперь я с сознанием
собственной правоты мог перейти к показаниям, касаю-
щимся моей деятельности на заключительном этапе войны.
Я предполагал, что рассказ о пока еще мало кому извест-
ных намерениях Гитлера в случае поражения обречь на
гибель немецкий народ позволит более легко расстаться с
прошлым и воспрепятствует созданию мифа о «великом
фюрере». Эти мои высказывания вызвали бурное негодова-
ние Геринга и многих других обвиняемых.
Напротив, о подготавливаемом покушении на Гитлера
я собирался упомянуть лишь вкратце и только для того,
чтобы показать, насколько опасными казались мне его
699
губительные намерения. «Я бы не хотел слишком вникать
в подробности», — заявил я, стремясь направить допрос в
нужное мне русло. Судьи тут же начали переговариваться
между собой, а затем председатель Международного трибу-
нала обратился ко мне со следующими словами: «А нам,
напротив, было бы очень интересно узнать подробности.
Объявляю о переносе судебного заседания на другой день».
У меня не было никакого желания углубляться в эту исто-
рию, ибо получалось, что я как бы хочу обелить себя.
Поэтому я крайне неохотно пошел им навстречу и попро-
сил адвоката не упоминать в своей речи эту часть моих
показаний.
В дальнейшем все шло по накатанной колее в полном
соответствии с разработанной нами тактикой ответов на
вопросы судей. Не желая слишком подчеркивать свои за-
слуги на завершающем этапе войны, я счел нужным сделать
следующую оговорку: «Я не слишком рисковал, когда пред-
принял эти меры. С января 1945 года в Германии было
совсем несложно противостоять официальной политике;
любой мало-мальски разумный человек одобрял подобные
действия. Даже многие из тех, кто давно примкнул к
НСДАП, выполнили тогда свой долг перед народом. Со-
вместными усилиями мы предотвратили выполнение без-
умных приказов Гитлера».
Флекснер с явным облегчением сложил листки в папку
и занял место среди остальных адвокатов. Наступил черед
выступать главному обвинителю от США и члену Верхов-
ного суда этой страны — Джексону. Его появление ни-
сколько не удивило меня, ибо накануне вечером в мою
камеру буквально ворвался американский офицер и заявил,
что Джексон твердо решил в моем случае также лично
провести перекрестный допрос. В отличие от предыдущих
дней он начал речь довольно спокойным голосом и старал-
ся избегать резких выражений. Он еще раз зачитал выдер-
жки из документов, свидетельствующих о моей персональ-
ной ответственности за использование труда насильственно
вывезенных с оккупированных территорий гражданских лиц,
и неожиданно удостоил меня комплиментом: я, оказывает-
ся, единственный, кто имел мужество открыто заявить Гит-
700
леру, что война проиграна. Я тут же в полном соответствии
с истиной указал, что с Гитлером не боялись спорить также
Гудериан, Йодль и некоторые из главнокомандующих груп-
пами армий. На его вопрос: «Выходит, заговоров было еще
больше?» — я дал весьма уклончивый ответ: «Когда стало
ясно, что поражение неминуемо, устроить заговор было
совсем нетрудно. Можно было подойти едва ли не к любо-
му человеку на улице и попросить его оценить ситуацию.
Почти все говорили: «Чистейшей воды безумие». И если у
него хватало мужества, он присоединялся к вам... Здесь
пытаются создать впечатление, что приходилось чуть ли не
постоянно рисковать жизнью. На самом деле это не совсем
так. К несчастью, у власти находилось несколько дюжин
безумцев, но остальные восемьдесят миллионов немцев
отнюдь не утратили здравый смысл и прекрасно понимали,
что их ждет».
Помощник главного обвинителя от Советского Союза
генерал Рагинский также провел перекрестный допрос, во
время которого по вине переводчика возникло множество
недоразумений, а затем Флекснер передал суду целую пач-
ку письменных показаний двенадцати человек, свидетель-
ствовавших в мою пользу. На этом рассмотрение моего
дела было временно прекращено. Вот уже несколько часов
меня мучили сильные боли в желудке; в камере я рухнул на
топчан, терзаемый болью во всем теле и чувствуя полное
нервное истощение.
35
Выводы
Обвинители в последний раз произнесли речи, и про-
цесс фактически закончился. Теперь мы могли сказать лишь
свое последнее слово. Его должны были передать по радио
без всяких сокращений; для нас это была последняя воз-
можность обратиться к обманутому народу и, признав свою
вину или откровенно рассказав о совершенных в недавнем
прошлом тягчайших преступлениях, помочь ему найти выход
из тупика.
701
Продолжавшийся девять месяцев процесс наложил на
нас неизгладимый отпечаток. Даже Геринг, твердо намере-
вавшийся непременно доказать свою правоту и отличав-
шийся сначала довольно агрессивным поведением, резко
осудил массовые убийства и заявил, что не понимает, зачем
и кому это было нужно. Кейтель уверял, что предпочитает
пойти на смерть, лишь бы не оказаться еще раз втянутым
в такие страшные преступления. Франк подчеркивал, что
из-за Гитлера вина легла на весь немецкий народ. Он
призвал тех, кто продолжал упорствовать в своих заблужде-
ниях, «не вставать на путь политического безумия, ибо он
приведет к гибели». Его слова звучали чрезмерно экзальти-
рованно, но, в сущности, соответствовали моим взглядам.
Даже Штрейхер в своем последнем слове резко осудил
«истребление евреев». Функ говорил о том, что при одной
мысли о таких зверствах сгорает отгстыда, Шахт указывал,
что «душа его теперь не будет знать покоя», Заукель при-
знавал, что «бесчеловечные действия, выявленные на этом
процессе, поразили его в самое сердце», по мнению Пале-
на, «силы зла оказались могущественнее, чем силы добра».
Зейсс-Инкварт именовал совершенные нацистским режи-
мом и при его прямом участии злодеяния не иначе как
«ужасными эксцессами», Фриче призывал рассматривать
«убийство пяти миллионов человек как предостережение
будущим поколениям». И все они в той или иной степени
отрицали свою вину.
Таким образом, моя надежда в каком-то смысле сбы-
лась: мы отвлекли внимание на себя и значительная доля
вины - в юридическом толковании этого термина - легла
на нас. Но эта злополучная эпоха не только дала наглядный
пример таящихся в человеке неисчислимых мерзостей —
именно теперь возник исторический фактор, позволяющий
четко отличить этот кровавый диктаторский режим от всех
его предшественников. Его значение ни в коем случае
нельзя недооценивать. Как один из руководителей государ-
ства, без малейших колебаний использовавшего всю свою
техническую мощь против человечества, я на суде стремил-
ся также постичь смысл происшедшего. В своем последнем
слове я, в частности, сказал: «Это была первая диктатура
702
индустриального государства в эпоху современной техники,
она целиком и полностью господствовала над собственным
народом... С помощью таких технических средств, как ра-
дио и громкоговорители, у восьмидесяти миллионов людей
было отнято самостоятельное мышление, они были подчи-
нены воле одного человека. Телеграф, телефон и радио
давали, например, возможность высшим инстанциям пере-
давать свои приказы непосредственно низшим организаци-
ям, где они ввиду их высокого авторитета беспрекословно
выполнялись. Это приводило к тому, что многочисленные
инстанции и штабы были соединены непосредственно с
верховным руководством, от которого они получали ужас-
ные приказы; следствием этого был надзор за каждым
гражданином и строгое засекречивание преступных дей-
ствий. Для постороннего этот государственный аппарат
покажется неразберихой среди всех проводов телефонной
станции, но так же, как и станция, этот аппарат управлялся
единой волей.
Прежние диктатуры нуждались в квалифицированных
сотрудниках для низших организаций, в лицах, которые
могли думать и действовать самостоятельно. Авторитарная
система в период господства техники может отказаться от
них, одни только средства связи позволяют механизировать
деятельность низших звеньев управления государством. Как
следствие этого возникает новый тип бессловесного испол-
нителя приказов...
Совершенные в эти годы чудовищные преступления
объяснялись не только индивидуальными свойствами Гит-
лера. Они приобрели такой масштаб еще и потому, что
Гитлер широко использовал самые современные техничес-
кие средства».
Произнося последнее слово, я думал о возможных
последствиях установления неограниченной диктатуры тех-
нократов, широко применяющих новейшие научно-техни-
ческие достижения и одновременно всецело зависящих от
них: «Эта война окончилась самолетами-снарядами, само-
летами, летающими со скоростью распространения звука,
новыми видами подводных лодок и торпедами, которые
сами находят свою цель, атомными бомбами и перспекти-
703
вами ужасной химической войны... Военная техника через
пять-десять лет даст возможность проводить обстрел одно-
го континента с другого при помощи ракет с абсолютной
точностью попадания. Такая ракета, которая будет действо-
вать силой расщепления атома и обслуживаться, может
быть, всего десятью лицами, может уничтожить в Нью-
Йорке в течение нескольких секунд миллион людей... По-
явилась возможность распространять в различных странах
заразные болезни среди людей и животных и при помощи
бактерий уничтожать урожаи...
Как бывший министр высокоразвитой промышленно-
сти вооружения, я считаю своим последним долгом зая-
вить:
Новая мировая война закончится уничтожением чело-
веческой культуры и цивилизации. Ничто не может задер-
жать развитие техники и науки и помешать им завершить
свое дело уничтожения людей, которое начато в таких
страшных формах во время этой войны. Поэтому этот
процесс должен способствовать тому, чтобы в будущем
предотвратить опустошительные войны и заложить основы
для мирного сожительства народов. Что значит моя соб-
ственная судьба после того, что случилось, и перед лицом
такой великой цели!»*
Я сознавал, что исход процесса не сулит мне ничего
хорошего, и поэтому вполне искренне произнес после-
днюю фразу. Я действительно приготовился к самому худ-
шему и как бы подвел черту под своей прежней жизнью.
♦ * ♦
Члены Международного трибунала для вынесения при-
говора на неопределенный срок удалились на совещание.
Ждать нам пришлось четыре долгие недели. Нервы мои
были на пределе, и, чтобы хоть немного забыться после
почти восьми месяцев душевных мук, я погрузился в чте-
ние романа Диккенса «Повесть о двух городах», посвящен-
ного эпохе Великой французской революции. В нем под-
робно описывалось, как узники Бастилии в ожидании
* Цит. по: Нюрнбергский процесс. М., 1961, т. 8, с. 299-301
704
решения своей судьбы не только не впадали в отчаяние, но,
напротив, сохраняли спокойствие и даже иногда весели-
лись. Я же, как выяснилось, был неспособен проявить
такую свободу духа — ведь главный обвинитель от Совет-
ского Союза потребовал для меня смертной казни.
30 сентября 1946 года обвиняемые в свежеотглаженных
костюмах в последний раз заняли места на скамье подсу-
димых. В момент обоснования приговора суд решил изба-
вить нас от кинокамер и фоторепортеров. Погасли до этого
ярко сиявшие юпитеры, позволявшие зафиксировать на
пленку каждое движение, и в зале сразу стало мрачно и
даже жутковато. Тут мерной поступью вошли члены Меж-
дународного трибунала, и обвиняемые, обвинители, защит-
ники, присутствовавшая в зале публика и журналисты в
последний раз встали со своих мест. Как обычно, предсе-
датель Международного трибунала лорд Лоуренс покло-
нился во все стороны и сел в свое кресло.
Сменявшие друг друга члены Международного трибу-
нала монотонными голосами зачитывали, пожалуй, самую
страшную главу в германской истории. Тем не менее, осуж-
дение властной элиты позволяло не возлагать всю вину на
немецкий народ. Ведь если с одного из ближайших спод-
вижников Гитлера, Бальдура фон Шираха, долгое время
занимавшего пост руководителя «Гитлерюгенда», и стояв-
шего у истоков восстановления и развертывания военно-
промышленного потенциала Германии министра экономи-
ки в правительстве Гитлера Яльмара Шахта были сняты
обвинения в подготовке и развязывании агрессивной вой-
ны, то как можно было обвинять в этом простых солдат, а
тем более, женщин и детей? Если против гросс-адмирала
Редера и заместителя Гитлера Рудольфа Гесса в результате
так и не выдвинули обвинение в причастности к преступ-
лениям против человечества, то как можно было отдавать
за это под суд обычного технического специалиста или
рабочего? Я также надеялся, что процесс окажет непосред-
ственное воздействие на оккупационную политику держав-
победительниц: теперь они уже не могли расширительно
толковать отнесенные ими к разряду преступных деяния и
подвергнуть репрессиям весь народ. Я имел в виду основ-
705
ное выдвинутое против меня обвинение: использование
принудительного труда.
Далее последовало обоснование приговоров каждому
из подсудимых. Моя деятельность получила холодную и
беспристрастную оценку, которая полностью соответство-
вала моим предположениям. Меня обвинили в депортации
в Германию иностранных рабочих, а также в том, что,
противодействуя планам Гиммлера, настаивая на отправке
советских военнопленных из концлагерей на предприятия
военной промышленности, я руководствовался исключи-
тельно деловыми соображениями, но уж никак не гуман-
ными мотивами.
Все обвиняемые, даже те, кому грозил смертный при-
говор, сохранили самообладание. Они слушали молча, без
каких-либо признаков волнения. Мне до сих пор непонят-
но, как я перенес процесс, ни разу не впав в истерику, и
каким образом мне удалось, выслушивая обоснование при-
говора, внешне сохранить спокойствие, хотя в душе все
трепетало. Флекснер был настроен очень оптимистично:
«Уверяю, вы получите от четырех до пяти лет».
На следующий день мы увиделись в последний раз
перед вынесением приговора. Мы спустились в подвал
Дворца юстиции, а затем каждого из нас по отдельности
подняли наверх на лифте. Назад никто не возвращался.
Наконец настал мой черед, и в сопровождении американ-
ского солдата я вошел в маленькую тесную кабину. Распах-
нулись дверцы, и через минуту я уже стоял на небольшом
возвышении прямо напротив членов Международного три-
бунала. Мне передали наушники, и в ушах громко прозву-
чало: «Альберт Шпеер — к двадцати годам лишения свобо-
ды».
Через несколько дней мне вручили приговор. Я не стал
обращаться к державам-победительницам с просьбой о его
пересмотре. Любое наказание все равно казалось мне нич-
тожно малым по сравнению с теми бедами и горестями,
которые мы причинили миру. «Всегда можно найти оправ-
дательные мотивы, - записал я через несколько недель в
своем дневнике, — но за такие чудовищные преступления
нет и не может быть прощения».
706
И теперь, когда минуло четверть века, отнюдь не толь-
ко отдельные прегрешения, как бы ни были они велики,
мучают мою совесть. Когда я вспоминаю о прошедшем,
мне вовсе не хочется детально разбирать прошлое, ибо сам
факт причастности к этим событиям свидетельствует о моей
аморальности. Я не только способствовал развязыванию
войны, целью которой было — об этом мы всегда говорили
в узком кругу — установление мирового господства, Благо-
даря своей энергии и способностям я сумел на несколько
месяцев продлить ее. На крыше Купольного дворца я пред-
полагал установить скульптурное изображение орла, держа-
щего в когтях земной шар. Я прекрасно знал, что для
Гитлера это имело не только символическое значение — он
действительно стремился к его завоеванию. Мне было из-
вестно, что Францию предполагалось превратить в малень-
кое, всецело зависящее от Третьего рейха государство. К
нему также должны были быть присоединены Бельгия,
Голландия и Бургундия. Народам Польши и Советского
Союза была уготована судьба илотов. Гитлер и раньше не
особенно скрывал свои намерения истребить всех евреев и
в итоге в своем выступлении 30 января 1939 года открыто
заявил об этом. Я далеко не всегда одобрял его действия,
но разрабатывал архитектурные проекты, воплощавшие его
устремления, и производил вооружение, предназначенное
для достижения его целей.
Последующие двадцать лет жизни меня поочередно
охраняли солдаты армий тех четырех государств, народы
которых в значительной степени именно по моей вине
понесли в этой войне неисчислимые жертвы. Охрана да
еще шесть заключенных — вот круг моего общения в эти
годы, и именно от простых солдат я все больше узнавал об
истинных результатах моей предыдущей деятельности.
Многие из них, и в первую очередь советские солдаты,
потеряли на войне отца или брата. Но ни один из них ни
разу ни в чем не обвинил и не попрекнул меня. Сброшен-
ный с вершины власти и оказавшись практически никем,
я был бесконечно благодарен судьбе за то, что оказался
среди этих людей. Они тщательно соблюдали данные им
инструкции, и, тем не менее, я чувствовал, что они отно-
707
сятся ко мне с симпатией и всегда готовы прийти на
помощь... Помню, как за день до своего назначения мини-
стром я оказался на Украине и наверняка отморозил бы
себе щеки, если бы не тамошние крестьяне. Тогда я был
просто тронут их поступком, глубоко не задумываясь над
этим. Теперь же, когда ко мне по-доброму относились
люди, от которых следовало бы ожидать скорее враждебно-
го отношения, мне захотелось понять их, и я написал эту
книгу.
«Последовавшая в результате этой войны катастро-
фа, — писал я в 1947 году в своей камере, — наглядно
продемонстрировала хрупкость и неустойчивость веками
создаваемой системы современной цивилизации. Теперь
мы знаем, что живем в очень непрочном доме. Сложная
структура современного общества может постепенно разло-
житься под воздействием усиливающихся негативных тен-
денций. И никто не сможет остановить этот процесс, если
прогресс будет по-прежнему сопровождаться деперсонали-
зацией, которая опять же приводит к утрате чувства ответ-
ственности за свои поступки».
Ослепленный, казалось бы, безграничными возможно-
стями технического прогресса я посвятил лучшие годы
жизни служению ему. В итоге меня постигло горькое разо-
чарование.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Приступая к написанию этой книги, я намеревался не
только рассказать о прошлом, но и высказать предостереже-
ние на будущее. Уже в первые месяцы пребывания в плену,
еще в Нюрнберге, потребность хоть немного облегчить душу,
на которую тяжким грузом легли минувшие события, побуди-
ла меня начать делать записи. Движимый теми же чувствами,
я продолжил это занятие в 1946-1947 годах и наконец в марте
1953 года окончательно решил написать мемуары. Благотвор-
но или, наоборот, негативно сказалось на них то обстоятель-
ство, что творил я в состоянии полного одиночества, которое
меня столь угнетало? Я ощущал острое стремление дать без-
жалостную оценку себе и другим. 26 декабря 1954 года я
закончил свой труд. Когда я вышел из тюрьмы Шпандау 1
октября 1966 года мои мемуары насчитывали свыше двух ты-
сяч страниц. Я дополнил их хранящимися в федеральном
архиве в Кобленце материалами своего секретариата.
Я искренне благодарен людям, с которыми неоднократно
беседовал в последние два года, а именно — директору изда-
тельства «Ульштейн и Пропилен» Вольфу Йобсту Зидлеру и
члену консультативного совета этого издательства Иоахиму
Фесту. Именно благодаря их настойчивости в этой книге на-
шлось место как многим рассуждениям, посвященным общим
проблемам, так и анализу психологических и исторических
аспектов описываемых событий. Наши беседы еще более под-
крепили и усилили принципиальную оценку, данную мной
Гитлеру, его режиму и моей причастности к совершенным им
преступлениям, в написанном десятью годами ранее первом
варианте воспоминаний.
Я благодарен также сотруднику ЮНЕСКО доктору Аль-
фреду Вагнеру, архивисту доктору Томасу Трумпу и госпоже
Гедвиге Зингер из Федерального архива в Кобленце, а также
Дэвиду Ирвингу, предоставившему в мое распоряжение не
публиковавшиеся ранее выдержки из дневников Йодля и Геб-
бельса.
709
УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН
В указателе помещены все имена, встречающиеся в тексте,
кроме Гитлера, который упоминается едва ли не на каждой стра-
нице, и самого Шпеера. К сожалению, в ряде случаев не удалось
указать имена и даже инициалы действующих лиц. В указателе не
приводятся должности или иные характеристики, поскольку об
этом подробно говорится в тексте.
А
Абель Адольф 68
Аксман Артур 632
Александер 675
Александр Великий 502
Альмендингер Фрида 10
Аман Макс 46, 119
Аманулла 21
Андерсон Ф. Л. 675, 676
Арденне Манфред фон 311
Арендт Бенно фон 152
Аристотель 248
Аттолико Бернардо 226
Б
Баарова Лида 203, 348
Бадольо Пьетро 425
Бакке Эрнст 673
Баумбах Вернер 633, 668, 670
Бауэр Ганс 178
Бах Иоганн Себастьян 443
Бек Людвиг 635
Белов Николаус фон 224, 360,
380, 468, 576, 577, 579, 597
Бергер Готглоб 509, 632, 646
Бергман Густав фон 146
Бергнер Элизабет 20
Беренс Петер 27, 57, 200, 201
Бернадотт 663
Бестельмейер Герман 200
Бетховен Людвиг ван 16, 629
Бисмарк Отто фон Шёнхаузен
74, 94, 160, 179, 206, 216,
354, 630, 650
Битрих 545
Бишелон Жан 428-431
Бломберг Вернер фон 65, 96,
148, 188, 335
Боде Вильгельм фон 201
Боденшатц Карл 337, 362
Бозе Герберт фон 72
Болбринкер 527, 528
Болл Джордж 675
Бонан Пауль 68, 110, 200
Бор Эрвин 450
Бордоне 124
Борман Мартин 53, 63, 76, 92,
116, 117, 119-127, 129, 132,
135, 136, 165, 169, 170, 175,
178, 180, 203, 207, 209, 222,
232, 240-246, 264-266, 270,
277, 278, 283, 290, 296, 297,
300, 302, 304, 307, 346-369,
374, 375, 378-382, 404, 417,
421, 422, 424, 445-450, 454,
458, 460, 464-467, 473, 477,
482-485, 503, 507, 533, 545,
550, 554-557, 564, 566, 584,
585, 596, 603, 612, 623, 626,
629, 630, 636, 641, 644, 647,
648, 654, 659, 664, 665, 669-
674, 678
Боррис Зигфрид 441, 443
Боте Вальтер 312
Боулер Филипп 148, 209
Брандт Карл 88. 143, 145,
202, 207, 248, 264, 380, 453,
460, 506, 562, 632, 634, 646,
648, 679
Браун Вернер фон 497-502,
506, 684
Браун Ева 63, 64, 122-128,
138, 140, 143, 146, 180, 203,
710
242, 352, 409, 417, 468, 632,
633, 641, 646, 652, 659, 660
Браухич Вальтер фон 148, 635
Брекер Арно фон 124, 158,
160, 189, 201, 202, 235, 237,
238, 246
Брике Йозеф 21
Бринкман 172, 220
Бругман Вальтер 463
Брукманы 54, 56
Брукнер Антон 137, 181, 629
Брюкнер Вильгельм 46, 58, 69,
88, 91, 96, 113, 153, 237
Буле Вальтер 221, 320, 573,
623
Булле Этьен Л. 213
Бурбоны 213
Буш Эрнст 666
Бюлов Бернард фон 162
Бюркель Йозеф 433
Бютефиш 475
Бюхер 291
В
Вагнер (адмирал) 673
Вагнер Адольф 46, 53
Вагнер Альфред 710
Вагнер Винифред 90, 181, 207,
208
Вагнер Рихард 16, 124, 177,
344, 468, 586
Вагнер Роберт 611
Вагнер Эдуард 516, 517
Вайдеман Ганс 36
Вайс 594
Вакерле 52, 163
Валлот Пауль 209
Ван дер Нюлле 55
Ван дер Роэ Миз 27, 200
Варлимонт Вальтер 336
Вебер Кристиан 139
Вегенер Пауль 673
Вегер 460
Верди Джузеппе 16
Берлин 46
Вестерман Гехарт фон 628
Видеман Фриц 167
Видукинд 131
Вильгельм II 56, 92, 235
Вильсон Вудро 582
Винтер 622
Витцель Карл 274, 275, 279,
309, 499
Витцлебен Эрвин фон 540
Вламинк Морис де 254, 682
Вольф (архитектор) 196
Вольф Иоганна 62, 463, 632,
641
Г
Галланд Адольф 399, 400,
480, 556-559, 633
Галль 67
Гальдер Франц 327-329
Ган Отто 309
Ганфштенгль Эрнст 175, 176
Ганценмюллер Теодор 305-308
Гарнье Шарль 55, 237
Гаупт Альбрехт 19
Гаусхофер Карл 242
Гаха Эмиль 161
Геббельс Йозеф 35, 201, 203,
204, 207, 208, 223-225, 230,
231, 240, 241, 290, 311,
312, 322, 325, 348-364, 367-
369, 381, 401, 403, 406,
407, 412, 413, 423, 439,
450, 451, 472, 518-533, 537,
540-543, 560, 562, 571, 572,
582, 583, 586, 590, 612,
623, 626, 628-633, 638, 641,
655, 659, 660, 664, 710,
711, 713
Геббельс Магда 202, 203, 206,
207, 208, 655, 659
Гебхард Карл 449, 453-455,
458-460, 466, 662, 673
Гейдрих Рейнгард 509
Гейзенберг Вернер 309-312
Гейленберг Эдмунд 479
711
Гельдорф Вольф фон 151
Гельмут 516, 612
Гендерсон Невиль 79
Георг VI 149
Георге Генрих 353
Георге Стефан 15, 515
Геринг Герман 46-61, 69, 70,
79, 86, 116, 121, 126-128,
132, 134, 145, 150, 165, 172,
173, 175, 184, 188, 189, 192,
200, 203, 214, 220, 223-225,
228, 233, 240-246, 252, 253,
256, 265, 267-269, 272-285,
298, 300-304, 308, 309, 323,
330, 337, 338, 343-346, 354-
368, 372, 379-381, 384, 385,
388, 391, 393, 397, 399-401,
403, 407, 436, 439, 446, 447,
453, 456, 458-461, 464-470,
472, 475-480, 486, 487, 495,
583, 584, 588, 614, 616, 637,
643-645, 653, 656-658, 662,
664, 676, 679, 683, 686, 690,
692, 693, 694, 696, 697, 699,
702
Герке 262
Гесс Рудольф 37, 61, 77, 84,
109, 120, 121, 127, 139, 165,
190, 240-243, 347, 381, 533,
689, 694, 705
Гёльдерлин Фридрих 515
Гёте Иоганн-Вольфганг 128
Гиммлер Генрих 46, 60, 61, 72,
121, 130, 131, 165, 169, 175,
196, 199, 200, 211, 240, 296,
330, 364, 365, 367, 373, 380,
381, 431-434, 444, 445, 449,
451, 453-455, 459, 460, 466-
470, 472, 502-512, 517, 518,
524, 530, 532, 544, 549, 561,
573, 584, 585, 594, 615, 632,
634, 648, 652, 653, 662-664,
667, 669, 670, 673, 677, 706
Гинденбург Пауль фон 21, 66,
70, 72, 73, 87, 98
Гислер Герман 198, 199, 235,
237, 265, 410, 411
Гогенцоллерны 74, 630
Голль Шарль де 235
Гоммель Герман 7
Гофман Альберт 609
Гофман Генрих 46, 53, 58, 68,
90, 115, 120, 144, 178, 247,
254, 311, 673
Гропиус Вальтер 27, 57, 200
Гроз Джозеф 384
Грютцнер Эдуард 58, 59, 125,
247
Гугенберг Альфред 36
Гудериан Гейнц 321, 372, 373,
380, 495, 522, 527, 566, 573,
574, 576, 578, 581, 583, 595,
596, 605, 614, 701
Гэлбрейт Джордж 675
Гюртнер 70
д
Даговер Лил 48
Дениц Карл 374-380, 460, 561,
583, 645, 651, 653, 664-673,
677-679, 697
Дерен Андре 254
Деспьо Шарль 221, 254, 682
Джексон Роберт 694, 696, 700
Джилкрист 675
Джильберт Г. М. 691
Джинс Джеймс 32
Диккенс Чарльз 704
Дитрих 46, 53, 63, 88, 127,
207, 411, 519, 520, 570
Дитрих Зепп 46, 258, 259, 261,
370, 455, 483, 495, 569
Додд Томас 688
Д’Олир Франклин 675
Дорнбергер Вальтер 498, 501
Дорпмюллер Юлиус 305-307,
673, 681
Дорш Ксавье 272, 316, 371,
440, 450-453, 460-463, 466-
470, 531
712
Е
Енике Эрвин 372
Ешоннек Ганс 387, 401
3
Заукель Франц 170, 290, 296,
300-302, 352, 364, 431, 445,
614, 688, 697, 702
Заур Карл 316, 321, 398, 439,
440, 456, 460, 465, 479, 483,
503, 508, 517, 531, 534, 535,
538, 557-559, 564, 565, 572,
573, 579, 580, 581; 592, 606,
615, 661, 681
Зауэрбрух Фердинанд 453
Зеверинг 73
Зейсс-Инкварт Артур 622, 664,
671, 690, 692, 694, 698, 699,
702
Земпер Готтфрид 56
Зидлер Вольф 709
Зидлер Эдуард 45
И
Ибсен Генрик 16
Ине Эрнст фон 56
Ирвинг Дэвид 710
Й
Йодль Альфред 239, 328-332,
333, 336-338, 418, 419, 425,
513, 514, 546, 552-555, 583,
596, 623, 646, 649, 652, 653,
669, 670, 678, 698, 701, 710
К
Кайзер Георг 16
Кальтенбруннер Эрнст 291,
528, 529, 535, 539, 578, 585
Каммлер Ганс 509, 614
Канненберг 178
Карл Великий 131, 230
Каспар Герман 201, 202
Кассирер Эрнст 66
Каульбах Вильгельм фон 163
Кауфман Карл Отто 390, 471,
622, 634, 638, 645, 646, 664,
667, 668
Квенцер 11
Кейтель Вильгельм 148, 224,
239, 240, 252, 297, 322, 323,
326, 328-330, 333, 335, 336,
337, 345-347, 352, 363, 364,
370, 374, 407, 408, 419, 444,
445, 474, 475, 514-516, 531,
532, 541, 563, 571, 583, 596,
598, 599, 605, 622, 625, 626,
641, 646, 653, 662-664, 669,
671-673, 688, 697, 702
Кемпка Эрих 600, 605
Кемпф Вильгельм 201
Керль Ганс 475
Кессельринг Альбрехт 336,
598, 601, 611, 624, 679
Кесслер 394
Кёрнер Билли 276, 354
Китон Бестер 48
Клайбер Эрих 16
Клодиус 521
Клопфер Герхард 451, 622, 634
Клюге Ганс Гюнтер фон 539
Книпфер 214
Кобелл 58
Кокто Жан 221
Коллер Карл 653
Кольвиц Кете 575
Коппенберг 253
Корбюзье Шарль 324
Кортен Гюнтер 389
Корто Альфред 682
Кох Фридрих 453-455, 457, 466
Кох Эрих 325, 671
Краух 475
Кребс Ганс 623, 624, 653, 654
Крейз Вильгельм 187, 200-202
Крейпе Вернер 496
Кренкер Даниэль 19
Кристиан Эккард 139, 419, 649
Куденхове-Калерги 15
713
л
Лаваль Пьер 429, 431
Ламмерс 45, 46, 104, 105, 244,
346, 347, 351-353, 356-358,
364, 374, 378, 379, 444, 470,
471
Ланге Ганс 247
Лангер 635
Лаутербахер Хартман 171
Леду Клод Никола 213
Лееб Вильгельм фон 274, 397
Лей Роберт 296-298, 349, 354,
362, 363, 401, 407, 460, 506,
562, 582, 583, 590, 630, 631,
634, 641
Лейббрандт 106
Лейбль Вильгельм 59
Лейтген 240
Ленард Филипп 313
Ленбах Франц фон 53
Лендер Зара 48
Ленин Владимир Ильич 634
Лёрцер 447
Либель Вилли 91, 460, 550
Линдеман Фриц 516
Липперт Юлиус 100, 101
Лист Ференц 248
Лозе 671
Лорей 250
Лоренц Хейнц 411, 582
Лоуренс Джеффри 705
Людвиг II 195
Людде-Нейрат 664
Лютер Мартин 89
Люшен Фридрих 586, 587, 589,
631, 638, 647, 648, 650, 659
М
Май Эрнст 324
Майоль Аристид 201
Майстер Рудольф 388, 389,
390
Макарт 59
Макс Баденский 661
Малер Густав 16
Мальцахер 622
Мансфельд 299
Манштейн Фриц Эрих фон
371, 374
Марх Отто 111
Мафальда 425
Медичи Мария 374
Мейер 251
Мейндль 460
Мейснер Отто 87, 209, 501
Мендельсон- Бартольди
Феликс 27
Меркер Отто 377
Мессершмидт Вилли 581
Мечников Илья Ильич 144
Микеланджело Буонаротти 125
Милль Сесиль де 20, 220
Мильх Эрих 253, 273-279, 284,
294, 303, 307, 309, 337, 343,
345, 354, 357, 364, 365, 381,
389, 398, 399, 401, 413, 447,
455, 456. 460, 465, 475, 486,
487, 494, 499, 576, 626, 627
Митфорд Юнити 53
Модель Вальтер 495, 567-569,
595, 603-606, 607, 611, 623
Молотов Вячеслав Михайлович
248
Монтгомери Бернард Лоу 670
Моргентау Генри 592
Моррелль Теодор 144-147, 161,
411, 414, 488
Мосли Освальд 168
Мунк Эдвард 37
Муссерт Антон 168
Муссолини Бенито 75, 97, 98,
151, 152, 197, 227, 246, 426,
427, 528
Мюллер (владелец
типографии) 173
Мюллер Людвиг 131
Н
Нагель Вилли 30, 32, 231
Найн 261
714
Найнхауз 612
Наполеон Бонапарт 104, 221,
222, 238, 502, 586
Науман Вернер 375, 450, 572,
586, 626, 628
Науман Фридрих 15
Нейрат Константин фон 114,
148, 149, 204, 694
Нерон 92, 216
Нимёллер Мартин 135, 674,
682
Нимиц Честер 697
Нитце Пол 675
Ницше Фридрих 88
Нойман Эрих 280
Нольде Эмиль 36
О
Олендорф Отто 451, 622, 673
Ольбрих Йозеф М. 57
Ольбрихт Фридрих 279, 516,
522, 524, 525, 529
Онезорге Вильгельм 120, 311
Осима Хироси 573
Осман Жорж Э. 103, 104
Оуэнс Джесси 100
П
Палленберг 20
Паннини 124
Папен Франц фон 71, 72
Паппенгайм Фридрих
Фердинанд цу 7
Паттон Джордж 597, 676
Пауль Бруно 57
Пельциг Ганс 19, 23
Пепке 50
Перре Огюст 112
Петен Анри Филипп 340
Пёлерт 56
Пискатор Эрвин 20
Пич Альбрехт 240
Плагеман 447
Плейгер Пайль 475
Плейгер Пауль 508
Позер 577, 580. 600, 614, 624,
629, 636, 637, 645, 649, 650,
661
Поль Освальд 509
Попитц Йоханнес 518
Портен Хенни 48
Порше Фердинанд 320, 370,
684
Поссе Ганс 247
Пошман 505
Праун Альберт 615, 623, 625
Путткаммер Карл Йеско фон
224
Пуччини Джакомо 16
Пфундтнер Ганс 111
Р
Рагинский Марк Юрьевич 701
Райнер Фридрих 426
Ратенау Вальтер 284
Редер Эрих 148, 250, 374, 375,
697, 705
Рейман Гельмут 635
Рейнгард Макс 20
Рейш 291
Рем Эрнст 46, 69, 71, 115,
121, 139, 540
Рембрандт Харменс ван Рейн
59
Ремер Отто Эрнст 525-528
Рёхлинг Герман 437, 548, 601,
602
Риббентроп Йоахим фон 121,
134, 148-150, 224, 225, 232,
233, 240, 241, 248, 353, 354,
358, 412, 578, 656, 658, 694,
697
Римский-Корсаков Николай
Андреевич 16
Рифеншталь Лени 83, 84, 684
Розенберг Альфред 84, 121,
132, 133, 173, 200, 211, 245,
251, 313, 671, 694, 697, 712
Роланд 437, 465, 466, 490,
608, 609, 611, 623
715
Роллан Ромеи 16
Роммель Эрвин 332, 333, 339,
482, 483, 487
Ротман н 58
Рузвельт 293, 424, 629, 630
Рукс 672
Рундштедт Герд фон 485
Руфф Людвиг 94
Рюман Хейнц 48, 184
С
Скорцени Отто 528
Сменд Гюнтер 534, 535
Сойка (майор) 589
Сталин Иосиф Виссарионович
215, 223, 232, 233, 324, 423,
424, 532
Т
Таут Бруно 27
Тербовен Йозеф 670
Тессенов Генрих 19-24, 27, 29,
33, 36, 43, 52, 54, 85, 201
Тике Артур 541
Тирак Отто 354, 606
Тиссен Фриц 682, 683
Тициан 124
Тодт Фриц 105, ПО, 114, 115,
150, 200, 249, 253, 255, 262-
272, 284, 285, 316, 440, 441,
450, 452, 461, 463, 468, 487,
520, 522, 568, 621
Тома Людвиг 58, 59
Томале Вольфганг 634
Томас Георг 252, 274, 279,
418, 564, 682
Томас Герг 252
Топп 377
Торак Йозеф 201, 202
Троост Пауль Людвиг 38, 40,
50, 52, 54, 55, 56, 57, 66,
67, 110, 124, 162, 163, 164,
186, 220, 270, 459
Трумэн Гарри 630
Тухачевский Михаил
Николаевич 532
У
Удет Эрнст 241, 400, 668
Уильямс 675, 686
Ф
Фаульхабер Михаэль 140
Фейербах Ансельм 124
Фелнер Фердинанд 55
Фельгибел Эрих 517
Фельгибель Эрих 516, 533
Фест Йоахим 709
Фёглер Альберт 274, 275, 291,
309, 566
Фёрстер-Ницше 88
Фидий 95
Филипп II 254
Филипп Гессенский 425
Финк Вернер 193
Фихтнер 538
Фишер 457
Фишер Е. Р. 475
Фишер Рихард 637
Флекснер Ганс 365, 691, 694,
695, 698-701, 706
Флеттнер Антон 682
Флориан Фридрих 609, 610
Форхёльцер 68
Франк Ганс 84, 697
Франк Карл Герман 662, 702
Франк Роберт 201, 202, 454
Франко Франциско-и-
Баамонде 175
Франсуа-Понсе Андре 112
Франциск I 682
Фридрих II (Великий) 108,
194, 204, 571, 618, 630
Фридрих III 144
Фридрих-Вильгельм I 194
Фриз 58
Фрик Вильгельм 82, 171, 352,
431
Фрич Вернер фон 148, 149
Фриче Ганс 560, 692, 696, 702
716
Фромм 231, 274, 275, 294, 309,
310, 321, 322, 324, 331, 337,
372, 380, 460, 499, 504, 514,
515, 518, 524, 528-530, 606
Фрэнк Гехард 451, 463, 465>
681
Фукс 250
Функ Вальтер 268, 274-277,
349, 352, 354, 362, 378, 379,
446, 451, 455, 460, 488, 519,
608, 687, 694, 696, 697
Фуртвенглер Вильгельм 16, 81,
82, 628
Фюрстенберг 623
X
Хааземан Конрад 271, 451
Хадамовский Эйген 173, 174
Хазе Пауль фон 525, 530
Ханке Карл 28, 29, 32-36, 63,
168, 173, 174, 193, 201, 203,
206, 207, 215, 233, 300, 434,
456, 512, 577
Хансен Теофиль 56
Ханфштенгль Эберхард 36
Харелл 20
Харрис Артур 395
Хауль 242
Хауссер Пауль 602, 612
Хевель Вальтер 134, 248, 408,
412
Хейе Варнер 561
Хейнкель Эрнст 494, 681, 682
Хейнрици Готхард 230, 595,
635-638, 646
Хелмер Герман 55
Хенгль441
Хенне Вилли 463
Хеншель 590
Хеттлаге Карл 194, 635
Хёрнер 608
Хиндемит Пауль 628
Хорст Вальтер 455
Хорти Миклош 458, 686
Хосбах Фридрих 83
Хофер Франц 426
Хофман Людвиг Христиан 11
Хупфауэр Теодор 585, 622, 634
ц
Цанген Вильгельм 274
Цандер 599
Цейтцлер Курт 329, 342-345,
371-373, 380, 381, 422, 436-
438, 460, 534, 535, 566, 575
Ч
Чаплин Чарльз Спенсер 48
Черчилль Уинстон 161, 228,
241, 293, 294, 413, 424
Чехова Ольга 48
Ш
Шарун 27
Шауб Юлиус 46, 73, 150, 254,
266, 267, 393, 412, 457, 531,
557, 597, 615, 630, 648, 650,
651
Шах Герхард 525
Шахт Яльмар 135, 270, 533,
682, 683, 684, 685, 689, 697,
702, 705
Шварц Фриц 46, 127
Шверин-Крозигк Лютц фон
195, 585, 586, 665, 669, 673,
674
Шернер Франц 575, 576
Шибер Вальтер 460, 510
Шинкель Карл Фридрих 34,
163, 519, 577
Ширах Бальдур фон 359, 360,
381, 696, 705
Шлейхер Курт 70
Шлессман 609
Шмеер 551
Шмундт Рудольф 161, 224,
324, 336, 380, 407, 408, 417,
514
Шнейдер 538
Шоу Джордж Бернард 20
717
Шпеер Бертольд 48
Шпейдель Ганс 237
Шпенглер Освальд 20, 26, 256
Шперле Гуго 374
Шпицвег Карл 59, 124
Шредер 62
Шрек 46, 47, 90
Шталь Дитер 581, 588, 589, 590
Штауффенберг Клаус фон 514,
515, 518, 519, 522, 524, 529
Штейнле Эдуард фон 125
Штёр 603
Штиф Гельмут 516, 522
Штрёлин Карл 686
Штрассер Грегор 83
Штрейхер Юлиус 46, 80, 84,
139, 694, 702
Штудент Курт 646
Штук Франц фон 53
Штукарт Вильгельм 672, 673
Штюртц 588
Шуленбург Вернер фон дер 232
Шульце-Наумбург Пауль 88
Шушниг Курт 135, 150, 153
Шютце 375
Э
Эберт 87
Эдуард VIII 99
Эйгрубер Аугуст 460
Эйзенхауэр Дуайт Дейвид 658,
662, 673, 675, 680, 683
Эйкен Карл фон 143
Эккарт Дитрих 139
Эль-Лисицкий 324
Энгель Герхард 224, 380, 521,
545
Эндрюс 687, 694
Эррера Хуан де 254
Эртель Курт 125
Эссер Герман 46, 127, 139,
407
Ю
Юго Женни 48
Юнге 641
Юттнер Ганс 509
Я
Яннингс Эмиль 48, 125
Содержание
ПРЕДИСЛОВИЕ...............................5
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ..............................7
I. Происхождение и юность.................7
2. Профессия и призвание.................21
3. Стрелка переведена....................28
4. Мой катализатор.......................42
5. Строительная гигантомания.............67
6. Большое задание.......................97
7. Оберзальцберг....................... 114
8. Новая рейхсканцелярия............... 140
9. День рейхсканцелярии................ 161
10. Раскрепощенный ампир............... 182
11. Земной шар..........................208
12. Начало падения......................222
13. Перебор.............................240
ЧАСТЬ ВТОРАЯ............................258
14. Вступление в новую должность........258
15. Организованная импровизация........ 278
16. Упущенные возможности...............293
17. Верховный главнокомандующий.........314
18. Интриги............................ 346
19. Второй человек в государстве........367
20. Воздушные налеты................... 382
21. Гитлер осенью 1943 года.............402
22. Распад..............................427
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ............................449
23. Болезнь.............................449
24. Трижды проигранная война............474
25. Неверные расчеты, «Чудо-оружие» и СС .... 493
26. Операция «Валькирия» ...............513
27. Под натиском западных союзников...... 540
28. Падение в пропасть................. 561
719
29. Дьявольская одержимость..........592
30. Ультиматум Гитлера.............. 605
31. Пять минут первого...............626
32. Разгром..........................639
ЭПИЛОГ...............................666
33. Плен.............................666
34. Нюрнберг.........................686
35. Выводы...........................701
ПОСЛЕСЛОВИЕ..........................709
УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН ......................710
Литературно-художественное издание
Шпеер Альберт
ВОСПОМИНАНИЯ
Ответственный редактор Жеребилов А. А.
Технический редактор Идатчикова Л. В.
Подписано в печать с готовых диапозитивов 29.09.97. Формат 84х108!/з2.
Бумага типографская. Печать офсетная. Усл. печ. л. 37,8.
Тираж 16 000 экз. Заказ 2100.
Фирма «РУСИЧ». Лицензия ЛР № 040432 от 29.04.97.
214000, Смоленск, ул. Глинки, 7.
При участии ООО «Харвест». Лицензия ЛВ № 32 от 27.08.97.
220013, Минск, ул. Я. Коласа, 35 — 305
Отпечатано с готовых диапозитивов заказчика
в типографии издательства «Белорусский Дом печати».
220013, Минск, пр. Ф. Скорины, 79.
Альберт Шпеер со своей невестой Маргарет Вебер. 1925.
Геббельс во Дворце спорта в Берлине.
1932.
Гитлер приветствует толпу
из окна Канцелярии. 1933.
Гитлер на балконе
Канцелярии.
> Справа-Лени Рифеншталь.
Над архитектурными проектами. 1934.
Модель стадиона в Нюрнберге.
Начало строительства
стадиона.
Гитлер и Ева Браун.
Осмотр галереи в здании Рейхсканцелярии. 1939.
Зал кабинета министров.
Шпеер с Евой Браун.
1940.
Модель берлинского Купольного дворца.
Фасад дворца Гитлера.
Гитлер в парижской Опере. Справа - А. Шпеер.
Гитлер и Шпеер у Эйфелевой банши.
С Гитлером на Украине.
Лето 1942.
Беседа с Герингом
после вступления в
должность министра
вооружений.
Беседа с Гитлером.
11а прогулке с Гитлером в
Бсргхофе. 1944.
Демонстрация Гитлеру нового военного грузовика.
Шпеер испытывает новый вездеход.
11оверженная эмблема гитлеровского рейха.
Последнее слово
подсудимого
Шпеера. Нюрнберг,
1946.
В камере.
Нюрнберг. 1946.