Автор: Сартр Ж-П.
Теги: язык языкознание лингвистика литература художественная литература философия французская литература переводная литература философия постмодерна
ISBN: 966-03-0627-Х
Год: 1999
Текст
Κ Ο Π fl Ε н к и fl
JEAN-PAUL
LES MAINS SALES
THÉÂTRE
ЖАН-ПОЛЬ
ГРЯЗНЫМИ
РУКАМИ
ПЬЕСЫ
Перевод с французского
Харьков «ФОЛИО»
Москва «ACT»
1999
УДК 840
ББК 84.4 Фра
С 20
Серия «Вершины. Коллекция»
основана в 1999 году
Текст печатается по изданиям:
Сартр Ж.-П. Пьесы. — М.: Искусство, 1967;
Сартр Ж.-П. Философские пьесы. — М.: Канон, 1996
Перевод с французского
Художественное оформление
Б. Ф. Бублика
На переплете —
композиция по работе
Рене Магритта «Голконда»
Ouvrage réalisé dans le cadre du programme
d'aide à la publication «POUCHKINE» avec le soutien
du Ministère des Affaires Etrangères français
et de l'Ambassade de France en Russie
Издание осуществлено в рамках программы
поддержки издательской деятельности
«ПУШКИН» при содействии
Министерства Иностранных Дел Франции
и Посольства Франции в России
Сартр Ж.-П.
С20 Грязными руками: Пьесы: Пер. с фр. / Худож. оформ.
Б. Ф. Бублика. — Харьков: Фолио; М: ООО «Фирма
«Издательство ACT», 1999. — 431 с. — (Вершины.
Коллекция).
ISBN 966-03-0627-Х (Фолио)
ISBN 5-237-03663-5 (ACT)
В книгу выдающегося французского философа и писателя
Ж.-П. Сартра (1905 — 1980) вошли наиболее известные его пьесы.
Противоречия бытия, проблемы борьбы добра и зла — таковы
основные темы драматургии писателя.
УДК 840
ББК 84.4 Фра
ISBN 966-03-0627-Х (Фолио)
ISBN 5-237-03663-5 (ACT)
© Editions Gallimard, 1947, 1948, 1951
© Б. Φ. Бублик, художественное
оформление, 1999
© Издательство «Фолио», издание на
русском языке, марка серии, 1999
М9ХИ
1943
LES MOUCHES
1943
Драма в трех актах
ШАРЛЮ ДЮКЛЕНУ,
В ЗНАК БЛАГОДАРНОСТИ
И ДРУЖБЫ
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Юпитер
Орест
Эгисф
Педагог
Первый солдат
Второй солдат
Верховный жрец
Электра
Клитемнестра
Старуха
Мужчина
Женщина
Мальчик
Молодая женщина
Первая эриния
Вторая эриния
Третья эриния
Мужчины и женщины из народа, эринии,
служители, дворцовая стража, старухи, идиот.
АКТ ПЕРВЫЙ
Площадь в Аргосе. Статуя Юпитера, бога мух и смерти. Глаза белые, лицо
вымазано кровью.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Шествие старух, совершающих жертвенные возлияния. В глубине сидит
на земле идиот. Входят О ρ ест и педагог, потом Юпит ер.
Орест. Эй, добрые женщины!
Они разом поворачиваются, вскрикивают.
Педагог. Не скажете ли?..
Они сплевывают, отступая на шаг.
Да послушайте же: мы путешественники, заблудились. Мне
нужно только справиться у вас.
Старухи разбегаются, роняя амфоры.
Старые клячи! Точно я посягаю на их прелести. Вот уж
веселенькое путешествие, государь мой! Нечего сказать,
хорошо вы придумали — отправиться сюда, когда в Греции и
Италии больше пятисот столиц, где есть доброе вино,
приветливые гостиницы и людные улицы. Эти горные жители,
наверно, туристов в глаза не видывали. Проклятый
городишко совсем истомился на солнце. Тысячу раз я
спрашивал дорогу: в ответ — вопли ужаса, паника, тяжелый
черный топот по слепящим улицам. Бр-р! Эти пустые улицы,
дрожащий воздух и солнце... Есть ли что-нибудь на свете
мрачнее солнца?
Орест. Я здесь родился...
Педагог. Да... Но на вашем месте я не стал бы этим
хвастать.
Орест. Я здесь родился, и мне приходится спрашивать
дорогу, как случайному прохожему. Постучись в эту дверь.
Педагог. На что вы надеетесь? Думаете, вам ответят?
Взгляните на эти дома и скажите, на что они похожи. Где
8
окна? Они глядят во дворы — замкнутые и наверняка
темные — а на улицу эти дома выставляют свои зады...
Нетерпеливый жест Ореста.
Хорошо. Стучу, но это безнадежно. (Стучит.)
Тишина. Снова стучит. Дверь приоткрывается.
Голос: «Что вам нужно?»
Только справиться. Не знаете ли вы, где проживает...
Дверь внезапно захлопывается.
Чтоб вам пусто было! Довольны ли вы, господин Орест,
достаточно ли с вас этого опыта? Я могу, если вам угодно,
барабанить во все двери.
Орест. Нет, оставь.
Педагог. Глядите-ка, кто-то есть. (Подходит к идиоту.)
Ваша светлость!
Идиот. М-м-м...
Педагог. Не соблаговолите ли вы указать нам дом
Эгисфа?
Идиот. М-м-м...
Педагог. Эгисфа, царя Аргоса.
Идиот. М-м-м, м-м-м!
В глубине сцены проходит Юпитер.
Педагог. Вот невезенье! Один не удрал — и тот идиот!
Вновь проходит Юпитер.
Это еще что! Он и сюда явился вслед за нами.
Орест. Кто?
Педагог. Бородач.
Орест. Ты бредишь
Педагог. Я видел, он только что прошел мимо.
Орест. Тебе показалось.
Педагог. Нив коем случае. Я в жизни не видел такой
бороды. Если не считать одной — бронзовой, которая
украшает Юпитера бородатого в Палермо. Гладите, вот он
опять. Чего ему от нас надо?
Орест. Он путешествует, как мы.
Педагог. Как же! Мы повстречались с ним на пути в
Дельфы. А когда мы сели на корабль в Ите — его борода
там уже красовалась. В Навплионе мы шагу не могли
сделать — он путался у нас в ногах. А теперь он — здесь. По-
вашему, это, конечно, случайные совпадения? (Отгоняет
9
мух рукой.) Да, мухи Аргоса, кажется, куда гостеприимней
людей. Вы только посмотрите на них, посмотрите!
(Показывает на глаза идиота.) На глазу, как на торте, — целая
дюжина, и он еще блаженно улыбается — доволен, что ему
сосут глаза. А из этих гляделок и впрямь сочится какая-то
белая жижа, точно скисшее молоко. (Отгоняет мух.) Хватит,
хватит! Ну вот, теперь к вам прицепились. (Прогоняет их.)
Это должно вас ободрить: вы все горевали, что чувствуете
себя на родине чужеземцем, но эти насекомые так бурно
выражают свою радость, они явно узнали вас. (Прогоняет
мух.) Ну, тихо, тихо! Не надо восторгов! И откуда их
столько? Они оглушительней трещоток и крупнее стрекоз.
Юпитер (подошел). Это всего-навсего мясные мухи,
чуть разжиревшие. Пятнадцать лет назад их привлекла в
город вонь падали. С тех пор они жиреют. Лет через
пятнадцать они, пожалуй, станут ростом с лягушонка.
Педагог (после паузы). С кем имеем честь?
Юпитер. Мое имя Деметриос. Я из Афин.
Орест. Мне кажется, я видел вас на корабле недели
две назад.
Юпитер. Ия вас видел.
Страшные вопли во дворце.
Педагог. Ого! Все это не сулит ничего хорошего.
Я полагаю, государь мой, что нам лучше всего удалиться.
Орест. Замолчи.
Юпитер. Вам нечего бояться. Сегодня день мертвых.
Эти вопли означают, что праздничная церемония началась.
Орест. Вы, по-видимому, много знаете об Аргосе.
Ю π и τ е р. Я частенько наведываюсь сюда. Я был здесь,
видите ли, в день возвращения царя Агамемнона, когда
победоносный греческий флот бросил якорь на рейде На-
вплиона. С высоты укреплений можно было разглядеть
белые паруса. (Отгоняет мух.) Мух тогда еще не было. Аргос
был тихим провинциальным городишкой, лениво
скучавшим на солнцепеке. Назавтра я поднялся вместе со всеми
на крепостные стены, и мы долго следили за царским
кортежем, двигавшимся по равнине. А через день, к вечеру,
вышла на укрепления царица Клитемнестра в
сопровождении Эгисфа, нынешнего царя. Жители Аргоса увидели их
лица, багровые от заходящего солнца, увидели, как они,
прильнув к бойницам, долго глядели на море, и подумали:
10
«Быть несчастью». Но промолчали. Эгисф, вы, вероятно,
знаете, был любовником Клитемнестры. Прохвост, у
которого уже тогда наблюдалась склонность к меланхолии. Вы,
кажется, устали?
О ρ е с т. Я был долго в пути, да еще эта проклятая жара.
Но я слушаю вас с интересом.
Юпитер. Агамемнон был хороший человек, но он,
видите ли, совершил крупную ошибку. Он запретил
публичную казнь. А жаль. Доброе повешенье — развлекает,
особенно в провинции, и несколько притупляет интерес к
смерти. Здешние жители в тот день промолчали, потому
что им было скучно и хотелось посмотреть на
насильственную смерть. Они ничего не сказали, когда увидели своего
царя у ворот города. И когда увидели, как Клитемнестра
протянула ему прекрасные надушенные руки, тоже ничего
не сказали. Тогда еще можно было обойтись одним
словом, одним-единственным, но они промолчали, и перед
мысленным взором каждого лежал величественный труп
с рассеченным лицом.
О ρ е с т. А вы? Вы ничего не сказали?
Юпитер. Вы возмущены, молодой человек? Я рад; это
доказывает, что вы исполнены добрых чувств. Нет, я
промолчал. Я ведь нездешний, в чужие дела не лезу. Что
касается жителей Аргоса, то назавтра, слушая, как вопит от
боли их царь во дворце, они опять ничего не сказали, они
прикрыли сладострастно закатившиеся глаза, и весь город
разомлел, как баба в любовном жару.
Орест. И убийца царствует. Ему выпали пятнадцать
лет счастья. Я думал, что боги справедливы.
Юпитер. Тише, тише! Не спешите винить богов.
Разве нужно всегда наказывать? Не лучше ли было
обратить смятенье на благо нравственного порядка?
Орест. Так они и поступили?
Юпитер. Они наслали мух.
Педагог. При чем тут мухи?
Юпитер. О, это символ. Сейчас я вам покажу, что они
сделали. Видите эту старую мокрицу — там, вон она
семенит на своих черных лапках, прижимаясь к стене; перед
вами великолепный образчик фауны, кишащей в здешних
щелях, черной и плоской. Я кидаюсь на насекомое, хватаю
его и доставляю вам. (Бросается на старуху, вытаскивает ее на
край сцены.) Вот моя добыча. Ну и мерзость! Эй! Чего мор-
11
гаешь! Вы ведь здесь привыкли к раскаленным добела
мечам солнца. Прыгает, как рыба на крючке. Скажи-ка,
старая, ты, должно быть, потеряла дюжину сыновей; ты
черна с головы до ног. Ну, говори, может быть, я тогда
отпущу тебя. По ком ты носишь траур?
Старуха. Это костюм Аргоса.
Юпитер. Костюм Аргоса? А, понимаю. Ты носишь
траур по своему царю, по своему убиенному царю.
Старуха. Замолчи! Замолчи, бога ради!
Юпитер. Ты достаточно стара, ты вполне могла
слышать те чудовищные крики, они неслись целое утро по
улицам города. Как ты поступила тогда?
Старуха. Как я могла поступить? Мой муж работал на
поле, я задвинула все засовы.
Юпитер. Да, и приоткрыла окно, чтобы лучше
слышать, притаилась за занавеской, дыханье у тебя
перехватывало, в животе сладко щекотало.
Старуха. Замолчи.
Ю π и τ е р. Ох и жаркая ж у вас была в ту ночь любовь.
Вот праздник-то был, а?
Старуха. О! Господи.... жуткий праздник.
Юпитер. Багряный праздник, вы так и не смогли
похоронить память о нем.
Старуха. Господи! Вы из мертвецов?
Юпитер. Мертвец! Ступай, ступай, безумная. Не твое
это дело, кто я. Подумай лучше о себе, о том, как вымолить
прощенье неба покаяньем.
Старуха. О, я каюсь, господи, если бы вы знали, как
я каюсь. И моя дочь тоже кается, и зять ежегодно приносит
корову в жертву; и внука, которому седьмой год, мы
приучили к покаянию. Он послушен как овечка, весь
беленький и уже исполнен чувства первородного греха.
Юпитер. Это хорошо. Убирайся, старая паскуда,
смотри не сдохни без покаяния. В нем вся твоя надежда
на спасение.
Старуха убегает.
Или я ошибаюсь, судари мои, или это пример подлинной
набожности, на старинный манер, и в страхе крепость ее.
Орест. Что вы за человек?
Юпитер. Дело не во мне. Мы говорили о богах. Ну,
следовало ли поразить громом Эгисфа?
12
Орест. Следовало.... А, не знаю я, что следовало и
чего не следовало, мне плевать... Я не здешний. А Эгисф
кается?
Юпитер. Эгисф? Сомневаюсь. Но разве это важно.
За него весь город кается. Покаянье-то берут на вес.
Жуткие вопли во дворце.
Слушайте! Чтоб они никогда не забывали криков агонии
своего царя, каждую годовщину волопас, у которого самый
громкий голос, вопит так в главном дворцовом зале.
Орест морщится от отвращения.
Ба, это пустяк. Поглядим, что вы скажете, когда
выпустят мертвецов: Агамемнон был убит пятнадцать лет тому
назад, день в день. Ах, как за это время переменился
легкомысленный народ Аргоса, как стал он близок моему
сердцу.
Орест. Вашему сердцу?
Юпитер. Не обращайте внимания, молодой человек.
Это я сам с собой. Мне следовало сказать: близок сердцу
богов.
Орест. В самом деле? Стены, вымазанные кровью,
мириады мух, вонь, как на бойне, духотища, пустынные
улицы, запуганные тени, которые бьют себя кулаками в
грудь, запершись в домах, и эти вопли, эти невыносимые
вопли: так это нравится Юпитеру?
Юпитер. Ах, не судите богов, молодой человек, у них
свои тайные муки.
Пауза.
Орест. У Агамемнона была, кажется, дочь? По имени
Электра?
Юпитер. Да. Она живет здесь. Во дворце Эгисфа. Он
перед вами.
Орест. Значит, это дворец Эгисфа? А что думает обо
всем случившемся Электра?
Юпитер. Ничего, она ребенок. У него был еще сын —
некий Орест. Говорят, он умер.
Орест. Умер! Проклятье...
Педагог. Ну конечно, государь мой, вам отлично
известно, что он умер. Жители Навплиона говорили нам, что
Эгисф приказал его убить вскоре после смерти
Агамемнона.
13
Юпитер. Некоторые утверждали, что он остался жив.
Будто бы убийцы, охваченные жалостью, покинули его в
лесу. И будто его подобрали и воспитали богатые афинские
буржуа. Что до меня, я желал бы ему быть мертвым.
Орест. Почему, простите?
Юпитер. Представьте себе, что в один прекрасный
день он явился бы к воротам этого города...
Орест. Ну и что?
Юпитер. Послушайте, встреть я его здесь, я бы ему
сказал... я бы ему сказал следующее: «Молодой человек...»
Я назвал бы его «молодой человек», так как он вашего
возраста примерно, если жив. Кстати, сударь, не скажете ли
вы мне, как вас зовут?
Орест. Мое имя Филеб, я из Коринфа. Я путешествую
с целью расширения кругозора, со мной "— раб, который
был моим наставником.
Юпитер. Прекрасно. Итак, я сказал бы: «Молодой
человек, уходите! Что вам здесь нужно? Вы хотите предъявить
свои права? Полно. Вы горячи, крепки — из вас вышел бы
храбрый командир в армии, полной боевого задора. Вы
найдете для себя дело получше, чем царствовать над
полумертвым городом, над городом-падалью, истерзанным
мухами. Здешние жители большие грешники, но они
вступили на путь искупления. Оставьте их в покое, молодой
человек, оставьте их в покое, отнеситесь с уважением к
мукам, которые они на себя приняли, уходите
подобру-поздорову. Вы непричастны к преступлению и не можете
разделить их покаяния. Ваша дерзкая невинность отделяет вас
от них, как глубокий ров. Уходите, если вы их любите хоть
немного. Уходите, иначе вы их погубите: если вы их
остановите, если хоть на мгновенье оторвете от угрызений
совести, грехи облепят их, как застывшее сало. Совесть у них
нечиста, им страшно, а запах страха, нечистой совести
услаждает обонянье богов. Да, эти жалкие души богам по
вкусу. Хотели бы вы лишить их благосклонности богов?
А что вы дадите взамен? Спокойное пищеварение,
мирную, безрадостную провинциальную жизнь и скуку? Ах,
скука — быт счастья. Счастливого пути, молодой человек,
счастливого пути. Мир в обществе и мир в душе — так
неустойчивы: не трогайте, а то разразится катастрофа. (Глядят
ему в глаза.) Чудовищная катастрофа, которая обрушится
на вас».
14
Орест. В самом деле? Так бы и сказали? Что ж, если бы
этим молодым человеком был я, я ответил бы...
Меряют друг друга взглядом. Педагог покашливает.
А, пустое, не знаю, что я ответил бы. Может, вы и правы,
к тому же все это меня не касается.
Юпитер. В добрый час. Хотел бы я, чтоб Орест
оказался столь же рассудителен. Ну, мир вам, надо идти, у
меня дела.
Орест. Мир вам.
Юпитер. Кстати, если вам мешают мухи, вот средство
от них избавиться. Посмотрите на этот рой, который
жужжит вокруг вас: я щелкаю пальцами, делаю жест рукой и
говорю: «Абраксас, гала, гала, це, це». Глядите: они падают
и расползаются по земле, как гусеницы.
Орест. Клянусь Юпитером!
Юпитер. Пустяки. Скромный светский талант. Я
дрессирую мух в часы досуга. До свидания. Мы еще увидимся.
(Выходит.)
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Орест, педагог
Педагог. Берегитесь. Этот человек знает, кто вы.
Орест. Человек ли это?
Педагог. Ах, государь мой, как вы меня огорчаете.
Неужели вы забыли все мои уроки, светлый скептицизм,
которому я вас учил? «Человек ли это?» Да на свете нет
никого, кроме людей, чтоб им пусто было. И с ними хлопот
не оберешься. Этот бородач — человек, какой-нибудь
шпион Эгисфа.
Орест. Оставь в покое свою философию. Она мне
принесла слишком много зла.
Педагог. Зла! Значит, свобода духа наносит ущерб
людям. Ах, как вы переменились! Раньше я читал в вас, как
в книге... Скажете ли вы мне наконец, что задумали? Зачем
притащили меня сюда? Что вы здесь намерены
предпринять?
Орест. Разве я говорил тебе, что собираюсь здесь что-
либо предпринять? То-то. Молчи. (Подходит к дворцу.) Вот
мой дворец. Здесь родился мой отец. Здесь потаскуха со
своим хахалем убила его. И я тоже родился здесь. Мне шел
третий год, когда Эгисфовы молодчики унесли меня. Вот
15
из этой двери мы вышли. Один из них держал меня на
руках, глаза мои были широко раскрыты, наверно, я
плакал... Ничего не помню. Вижу огромное безмолвное
здание, напыжившееся в провинциальной торжественности.
Я вижу его впервые.
Педагог. Ничего не помните, неблагодарный
господин, когда я отдал десять лет жизни, чтоб наполнить вашу
память? А все наши путешествия? А все города, которые
мы посетили? А курс археологии, который я читал для вас
одного? Ничего не помните? А раньше в вашей памяти
жило столько дворцов, святилищ и храмов, что вы могли
бы, подобно географу Павзанию, составить путеводитель
по Греции.
Орест. Дворцы! Это правда. Дворцы, колонны, статуи!
Отчего ж я так невесом, при стольких камнях в голове?
А триста восемьдесят семь ступеней эфесского храма, ты
забыл? Я поднялся по ним, они все до одной у меня в
памяти. Семнадцатая, кажется, была с трещиной. Ах, у пса, у
старого пса, который дремлет подле очага и привстает,
когда входит его господин, и тихонько повизгивает в знак
приветствия, у пса больше памяти, чем у меня: он узнает
своего господина. А у меня что есть моего?
Педагог. А культура, господин? Ваша культура
принадлежит вам, я подбирал ее для вас с любовью, как букет,
сочетая плоды моей мудрости и сокровища моего опыта.
Разве я не давал вам с детства читать все книги, чтобы
приучить вас к многообразию человеческих суждений, разве не
объехал с вами сто государств, подчеркивая при каждом
удобном случае, сколь изменчивы людские нравы? Теперь
вы молоды, богаты и красивы, сведущи, как старец,
избавлены от ига тягот и верований, у вас нет ни семьи, ни
родины, ни религии, ни профессии, вы свободны взять на
себя любые обязательства и знаете, что никогда не следует
себя ими связывать, — короче, вы человек высшей
формации и вдобавок можете преподавать философию или
архитектуру в большом университетском городе. И вы еще
жалуетесь!
О ρ е с т. Да нет. Не могу жаловаться: ты дал мне
свободу нитей, оторванных ветром от паутины и парящих
высоко над землей: я вешу не больше паутинки и плыву по
воздуху. Я знаю, что мне повезло, и ценю это. (Пауза.) Есть
люди, связанные обязательствами от рождения: у них нет
16
выбора — путь их однажды предначертан, в конце пути
каждого из них ждет поступок, его поступок; они шагают,
босые ноги с силой попирают землю, в кровь сбивая
ступни. Знать куда идешь: по-твоему, радоваться этому
вульгарно? А есть другие: они молчаливы, душа их подвластна
смутным, земным образам; вся жизнь таких людей
определилась тем, что однажды, в детстве, когда им было лет пять
или семь... Да ладно, они ведь не высшей формации. А я
уже в семь лет сознавал себя изгнанником. Запахи и звуки,
шум дождя по крыше, дрожание света — все скользило по
мне, скатывалось по моему телу — я не пытался ничего
ухватить, я знал уже, что все это принадлежит другим,
никогда не станет моим воспоминанием. Плотная пища
воспоминаний предназначена тем, кто обладает домами, скотом,
слугами и пашнями. А я... Я, слава богу, свободен. Ах, до
чего же я свободен. Моя душа — великолепная пустота.
(Подходит к дворцу.) Я жил бы здесь. Я не прочел бы ни
одной из твоих книг. Возможно, я и вообще не знал бы
грамоты: царевичи редко умеют читать. Но я бы десять
тысяч раз вошел и вышел через эту дверь. В детстве я
катался бы на ее створках, я бы в них упирался, а они
скрипели бы, сопротивляясь нажиму, мои руки познали бы их
неуступчивость. Позднее я открывал бы эту дверь по
ночам, тайком, торопясь на свидание. А еще позднее, в день
моего совершеннолетия, рабы растворили бы ее настежь и
я верхом въехал бы во дворец, переступив через этот порог.
Моя старая деревянная дверь. Я умел бы отпирать тебя с
закрытыми глазами. А эта щербинка там, внизу, ведь это
я мог по неловкости оцарапать тебя в первый день, когда
мне позволили взять копье. (Отходит.) Ранний дорический
стиль, не так ли? А что ты скажешь об этих золотых
инкрустациях? Я видел похожие в Додоне: прекрасная
работа. Что ж: доставлю тебе удовольствие — это не мой дворец,
не моя дверь. И нам здесь нечего делать.
Педагог. Наконец-то разумные слова. Что б вы
выиграли, живя здесь? Ваша душа была бы теперь затравлена
гнусным раскаянием.
Орест (горячо). Во всяком случае, она принадлежала
бы мне, эта душа. И этот жар, от которого рыжеют мои
волосы, тоже принадлежал бы мне. Мне — жужжанье этих
мух. В этот час, укрывшись в одной из сумрачных комнат
дворца, я, обнаженный, глядел бы сквозь щель между
ставен на раскаленный докрасна свет и ждал бы, когда солнце
17
станет клониться к закату и поднимется от земли, подобно
свежему дыханию, прохладная вечерняя тень Аргоса,
похожая на тысячи других и вечно новая, тень вечера, который
принадлежит мне. Пошли отсюда, педагог. Разве ты не
видишь, что мы разлагаемся на чужом солнцепеке?
Педагог. Ах, сударь, как вы меня успокоили.
Последние месяцы, если быть точным, с минуты, когда я раскрыл
вам ваше происхождение, — я наблюдал, как вы меняетесь
день ото дня, и просто лишился сна. Я боялся...
Орест. Чего?
Педагог. Вы рассердитесь.
Орест. Нет. Говори.
Педагог. Я боялся... Как вы ни натренированы с
молодых ногтей в скептической иронии, вам иногда
взбредают дурацкие идеи — короче, я спрашивал себя, не задумали
ли вы прогнать Эгисфа и занять его место.
Орест (медленно). Прогнать Эгисфа! (Пауза.) Можешь
быть спокоен, старик, слишком поздно. Не то чтоб я не
испытывал желания схватить за бороду этого растреклятого
прохвоста и сдернуть его с отцовского трона. Но что
дальше? Что мне делать с этими людьми? Ни один ребенок не
родился при мне, ни одна девушка не сыграла свадьбы, я
не разделяю их угрызений совести и не знаю никого по
имени. Бородач прав: у царя должны быть те же
воспоминания, что и у подданных. Оставим их в покое, старик.
Уйдем отсюда потихоньку. Понимаешь, если бы я мог
совершить какой-нибудь поступок — поступок, который дал
бы мне право гражданства среди них... Если бы я мог
овладеть, пусть даже совершив преступление, их
воспоминаниями, их страхом и надеждами, чтоб заполнить пустоту
моего сердца. Ради этого я убил бы родную мать...
Педагог. Сударь!
Орест. Да. Это грезы. Пошли. Узнай, можно ли
достать лошадей, мы отправимся в Спарту, у меня там друзья.
Входит Электра.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Те же, Электра.
Электра^ замечая их, подходит к статуе Юпитера, в
руках у нее ящик). Паскуда! Можешь пялить на меня сколько
хочешь свои бельма, не испугаешь, не боюсь твоей хари, раз-
18
малеванной малиновым соком. Ну что, приходили поутру
твои святые женщины? Елозили своими черными
подолами? Топали грубыми башмаками? Вот уж ты был доволен,
пугало, а? Ты их любишь, старух. Чем больше они
смахивают на мертвецов, тем милей тебе. Они оросили землю у
твоих ног своим лучшим вином — ведь сегодня праздник,
от их юбок разило плесенью: у тебя до сих пор щекочет в
носу от этого сладостного аромата. (Трется о статую.) А ну-
ка, понюхай теперь, какой дух идет от меня, я пахну
свежим телом. Я молода, я — живу! Тебя должно от этого
воротить. Я тоже пришла с жертвоприношением, пока
весь город погружен в молитву. Держи: вот очистки и
пепел очага, и протухшие обрезки мяса, кишащие червями,
и кусок заплесневелого хлеба — от него отказались даже
наши свиньи — твоим мухам все это придется по вкусу.
Счастливого праздника, эй, счастливого праздника, да
будет он последним. Я слаба, мне не повалить тебя на
землю. Я могу только плюнуть тебе в морду. Это все, на что
я способна. Но он еще придет, тот, кого я жду, со своим
большим мечом. Он поглядит на тебя и расхохочется — вот
так, уперев руки в бока и откинув голову. А потом
выхватит свой клинок и рассечет тебя сверху донизу — хрясь!
И тогда две половинки Юпитера покатятся — одна влево,
другая вправо, — и все увидят, что он деревянный. Просто
белый деревянный чурбак — этот бог мертвецов. А ужас и
кровь на лице, и прозелень вокруг глаз — всего лишь
краска, не правда ли? Ты-то знаешь, что внутри весь белый-
белый, как тело новорожденного, ты прекрасно знаешь,
что удар клинка рассечет тебя пополам, и даже капли
крови не выступит. Деревяшка! Деревяшка! Просто печное
полено! (Замечает Ореста.) Ах!
Орест. На бойся.
Электра. Я не боюсь. Ничуть не боюсь. Кто ты?
Орест. Чужеземец.
Электра. Добро пожаловать. Все, что чуждо этому
городу, мне дорого. Как твое имя?
Орест. Меня зовут Филеб. Я из Коринфа.
Электра. Да? Из Коринфа? А меня зовут Электра.
Орест. Электра. (Педагогу.) Оставь нас.
Педагог уходит.
19
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Орест, Электра
Электра. Почему ты так смотришь на меня?
Орест. Ты красива. Ты не похожа на здешних
жителей.
Электра. Красива? Ты уверен, что я красива? Так же
красива, как девушки в Коринфе?
Орест. Да.
Электра. Здесь мне не говорят этого. Не хотят, чтоб
я знала. Впрочем, мне и ни к чему, я всего лишь служанка.
Орест. Служанка? Ты?
Электра. Последняя из служанок. Я стираю простыни
царя и царицы. Очень грязные простыни, перепачканные
всякой дрянью. И нижнее белье, сорочки, прикрывавшие
их паршивые тела, рубашку, которую Клитемнестра
надевает, когда царь делит ее ложе: мне приходится стирать все
это. Я закрываю глаза и тру изо всех сил. И посуду мою я.
Не веришь? Посмотри на мои руки. Сильно они огрубели
и растрескались? Как странно ты глядишь. Может, у
царевен такие руки?
Орест. Бедные руки. Нет, у царевен не такие руки. Но
продолжай. Что еще тебя заставляют делать?
Электра. Ну, по утрам я должна выносить помои.
Я вытаскиваю из дворца этот ящик и... ты видел, что я
делаю с помоями. Этот деревянный идол — Юпитер, бог
смерти и мух. Позавчера верховный жрец, который явился
отбивать свои поклоны, поскользнулся на капустных
кочерыжках, очистках репы и устричных раковинах — он чуть
не спятил. Скажи, ты не выдашь меня?
Орест. Нет.
Электра. Можешь выдать, если хочешь, мне плевать.
Что они могут мне сделать? Побить? Они уже били меня.
Запереть в большую башню, под самую крышу? Неплохая
мысль, я избавилась бы от их лицезрения. По вечерам,
вообрази, когда я заканчиваю всю работу, они меня
вознаграждают: я должна подойти к высокой толстой женщине с
крашеными волосами. Губы у нее жирные, а руки белые-
пребелые, белые руки царицы, пахнущие медом. Она
кладет руки мне на плечи, прижимает губы к моему лбу и
говорит: «Спокойной ночи, Электра». Каждый вечер.
Каждый вечер я ощущаю кожей жизнь этого жаркого и
прожорливого тела. Но я держусь, мне ни разу не стало дурно.
20
Понимаешь, это моя мать. А если я окажусь в башне, она
не станет меня целовать.
О ρ е с т. А убежать ты никогда не думала?
Электра. На это у меня не хватило бы храбрости: мне
было бы страшно — одной, на дороге.
Орест. У тебя нет подруги, которая могла бы
сопровождать тебя?
Электра. Нет. Я одна. Я — чума, холера: здешние
жители скажут тебе это. У меня нет подруг.
Орест. Даже кормилицы нет? Какой-нибудь старой
женщины, которая знает тебя с рождения и немного
привязана к тебе?
Электра. Никого у меня нет. Спроси у моей матери:
я способна отвратить самое нежное сердце.
Орест. И ты проведешь здесь всю жизнь?
Электра (на крике). Нет! Не всю жизнь! Только не
это! Послушай, я чего-то жду.
Орест. Чего-то или кого-то?
Электра. Не скажу. Говори лучше ты. Ты тоже
красивый. Ты надолго сюда?
Орест. Я должен был уехать сегодня же. Но теперь...
Электра. Теперь?
Орест. Сам не знаю.
Электра. А Коринф — красивый город?
Орест. Очень.
Электра. Ты любишь его? Ты им гордишься?
Орест. Да.
Электра. Это так странно для меня — гордиться
родным городом. Объясни мне.
Орест. Ну... не знаю. Не могу объяснить.
Электра. Не можешь объяснить? (После паузы.)
Правда, что в Коринфе есть тенистые площади? Площади, где
по вечерам гуляют?
Орест. Правда.
Электра. И никто не сидит дома? Все гуляют?
Орест. Все.
Электра. Парни с девушками?
Орест. Парни с девушками.
Электра. И они всегда находят о чем говорить друг
с другом? И им хорошо вместе? И их смех слышен допоздна?
Орест. Да.
21
Электра. Я кажусь тебе дурочкой? Мне просто трудно
представить себе прогулки, песни, улыбки. Здешние
жители снедаемы страхом, а я...
О ρ е с т. А ты?
Электра. Ненавистью. Чем же они занимаются весь
день, девушки в Коринфе?
Орест. Наряжаются, поют, играют на лютне, ходят
в гости к подругам, а по вечерам танцуют.
Электра. У них нет никаких забот?
Орест. Есть, но совсем ничтожные.
Электра. Да? Послушай: угрызения совести есть у
жителей Коринфа?
Орест. Порой. Не часто.
Электра. Значит, они делают, что хотят, и потом
не думают больше об этом?
Орест. Именно так.
Электра. Удивительно. (Пауза,) Скажи мне вот еще
что, мне необходимо это знать из-за одного человека... из-
за одного человека, которого я жду: представь такое: один
из коринфских парней, из тех, что по вечерам смеются с
девушками, вернувшись из путешествия, находит своего
отца убитым, мать — в постели убийцы, сестру — в рабстве.
Что ж он, смоется, пятясь задом и отвешивая поклоны?
Отправится искать утешения у друзей? Или он выхватит
меч и будет драться с убийцей, пока не рассечет ему
голову? Ты не отвечаешь?
О ρ е с т. Я не знаю.
Электра. Как? Не знаешь?
Голос Клитемнестры: «Электра!»
Тшш.
Орест. Что такое?
Электра. Моя мать, царица Клитемнестра.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Орест, Электра, Клитемнестра.
Электра. Ну, Филеб? Ты что, боишься ее?
Орест. Это лицо... Я столько раз пытался представить
его себе, что, казалось, видел: усталое, дряблое под
кричащими красками косметики. Но этот мертвый взгляд, его
я не ожидал.
22
Клитемнестра. Электра, царь велит тебе
приготовиться к церемонии. Надень черное платье и
драгоценности. Ну? Чего ты в землю уставилась? Ты прижимаешь
локти к худым бокам, твое тело тебе мешает... Ты часто
держишься так при мне, но меня не проведешь
обезьяньими ужимками: я только что из окна видела другую
Электру — движенья свободны, глаза горят... Будешь ты
смотреть мне в лицо? Ответишь ты мне наконец?
Электра. Вам нужна замарашка, чтобы подчеркнуть
великолепие вашего праздника?
Клитемнестра. Прекрати комедию. Ты — царевна,
Электра, и народ ждет тебя, как каждый год.
Электра. Я — царевна? Правда? И вы вспоминаете об
этом раз в год, когда в воспитательных целях необходимо
показать народу картину нашего семейного счастья?
Прекрасная царевна, которая моет посуду и сторожит свиней!
И Эгисф, как в прошлом году, нежно положит мне руку на
плечи и будет улыбаться, прижимаясь к моей щеке и шепча
мне на ухо угрозы?
Клитемнестра. Только от тебя зависит, чтоб было
по-другому.
Электра. Да, если я поддамся заразе ваших угрызений
совести и стану вымаливать прощение богов за
преступление, которого не совершала. Да, если я стану целовать руки
Эгисфа, называя его отцом. Фу, гадость! У него под
ногтями засохшая кровь.
Клитемнестра. Поступай как знаешь. Я уже давно
отказалась приказывать тебе от собственного имени. Я
передала тебе повеление царя.
Электра. Что мне приказы Эгисфа? Это ваш муж,
мать моя, ваш драгоценный муж, ваш, а не мой.
Клитемнестра. Мне нечего тебе сказать, Электра.
Ты делаешь все, что только можешь, себе и нам на
погибель. Но как мне, в одно утро загубившей собственную
жизнь, как мне давать тебе советы? Ты ненавидишь меня,
дитя мое, но меня больше волнует другое — ты похожа на
меня: и у меня были те же заостренные черты, та же
беспокойная кровь и скрытный взгляд. Ничего хорошего из
этого не вышло.
Электра. Не хочу походить на тебя! Скажи, Филеб, —
ты видишь нас обеих, рядом, — ведь это неправда, я ведь
не похожа на нее?
23
Орест. Что сказать тебе? Ее лицо, как поле,
разоренное молнией и градом. Но и в твоем есть нечто,
обещающее бурю: в один прекрасный день страсть сожжет тебя
до костей.
Электра. Обещающее бурю? Пусть так. На такое
сходство я согласна. Да сбудутся твои слова.
Клитемнестра. А ты? Ты, разглядывающий людей,
кто ты? Дай-ка теперь я посмотрю на тебя. Зачем ты здесь?
Электра (поспешно). Это коринфянин по имени
Филеб, он путешествует.
Клитемнестра. Филеб? А!
Электра. Вы, кажется, боялись другого имени.
Клитемнестра. Боялась? Одного я достигла,
погубив себя, — теперь мне ничто не страшно. Приблизься,
чужеземец, и добро пожаловать. Как ты молод. Сколько же
тебе лет?
Орест. Восемнадцать.
Клитемнестра. Твои родители еще живы?
Орест. Отец умер.
Клитемнестра. А мать? Она, должно быть, моего
возраста? Молчишь? Тебе, наверно, кажется, что она
моложе: она еще не разучилась смеяться и петь вместе с тобой.
Ты ее любишь? Отвечай же! Почему ты покинул ее?
Орест. Хочу завербоваться в наемные войска, в Спарте.
Клитемнестра. Путешественники, как правило,
объезжают наш город за двадцать верст. Тебя не
предупредили? Жители равнины подвергли нас карантину: для них
наше покаяние — чума, они боятся заразы.
Орест. Это мне известно.
Клитемнестра. Тебе сказали, что мы вот уж
пятнадцать лет гнемся под бременем неискупимого
преступления?
Орест. Сказали.
Клитемнестра. Что виновней всех Клитемнестра?
Что самое имя ее проклято?
Орест. Сказали.
Клитемнестра. И ты все же пришел? Чужеземец,
я — царица Клитемнестра...
Электра. Не размякай, Филеб. Царица развлекается
нашей национальной игрой: игрой в публичную исповедь.
Здесь каждый кричит всем в лицо о своих грехах. Нередко,
в праздничные дни, какой-нибудь торговец, опустив же-
24
лезную штору своей лавки, ползет по улице на коленях,
посыпает голову пылью и вопит, что он убийца, прелюбодей
и изменник. Но жители Аргоса пресыщены: все наизусть
знают преступления всех. Преступления же царицы и вовсе
никого не забавляют — это преступления официальные,
лежащие, можно сказать, в основе государственного
устройства. Вообрази ее радость, когда она увидела тебя —
молодого, новенького, не знающего ничего — даже ее имени:
какой исключительный случай! Ей кажется, что она
исповедуется впервые.
Клитемнестра. Замолчи. Любой может плюнуть
мне в лицо, называя меня преступницей и проституткой.
Но никто не имеет права касаться моих угрызений совести.
Электра. Видишь, Филеб, таковы правила игры.
Люди станут молить, чтобы ты осудил их. Но будь
осторожен — суди их только за ошибки, в которых они тебе
признались: остальное никого не касается, они не
поблагодарят тебя, если ты обнаружишь что-нибудь сам.
Клитемнестра. Пятнадцать лет назад я была самой
красивой женщиной Греции. Взгляни на мое лицо и суди о
том, сколько я выстрадала. Я ничего не приукрашиваю!
Я сожалею не о смерти старого козла! Когда я увидела его
в ванне истекающим кровью, я запела от счастья, я в пляс
пустилась. И сейчас еще, спустя пятнадцать лет, как
вспомню, так всю радостью и ожжет. Но у меня был сын —
ему бы сейчас минуло столько же, сколько тебе. Когда
Эгисф отдал его наемникам, я...
Электра. У вас была, кажется, еще дочь, мать моя. Вы
превратили ее в судомойку. Но эта вина не очень-то вас
мучает.
Клитемнестра. Ты молода, Электра. Тому, кто
молод и не успел содеять зла, ничего не стоит осудить
других. Но погоди: однажды и ты повлечешь за собой следом
непоправимое преступление. Ты шагнешь и подумаешь,
что оставила его позади, но бремя его будет все так же
тягостно. Ты оглянешься: оно следует за тобой —
недосягаемое, мрачное, чистое, как черный кристалл. Ты
перестанешь его понимать, скажешь: «Да это не я, не я совершила
его». А оно все будет с тобой, стократ отринутое и
неотторжимое, оно будет тянуть тебя назад. И ты поймешь
наконец, что жребий брошен, раз и навсегда, что не остается
ничего иного, как влачить преступление до самой смерти.
25
Таков закон покаяния — справедливый и несправедливый.
Посмотрим, во что тогда превратится твоя юная гордыня.
Электра. Моя юная гордыня? Вы скорбите о своей
молодости больше, чем о преступлении, вы ненавидите
мою молодость больше, чем мою невинность.
Клитемнестра. Я ненавижу в тебе себя самое. Не
твою молодость — о нет, — мою собственную.
Электра. Ая ненавижу вас, именно вас.
Клитемнестра. Позор. Мы ругаемся, как две
ровесницы, как соперницы. А ведь я мать тебе. Не знаю — ни
кто ты, молодой человек, ни зачем к нам пожаловал, но
твое присутствие вредно. Электра меня ненавидит, я знаю.
Но пятнадцать лет мы хранили молчание, нас выдавали
только взгляды. Ты пришел, заговорил с нами — и вот мы
оскалили клыки и огрызаемся, как суки. Законы города
велят оказать тебе гостеприимство, но, не скрою, я хотела
бы, чтобы ты ушел. Ну а ты, дитя мое, мой слишком
верный образ, я не люблю тебя, это правда. Однако я скорее
дам отсечь себе правую руку, чем причиню тебе вред. Ты
отлично это знаешь и злоупотребляешь моей слабостью.
Но против Эгисфа не советую поднимать твою ядовитую
головку: он перешибает хребет гадюке одним ударом
палки. Послушайся меня: не выходи из подчинения, или
тебе достанется.
Электра. Можете ответить царю, что я на праздник
не пойду. Знаешь, что они делают, Филеб? Неподалеку от
города есть пещера, нашим юношам никогда не удавалось
добраться до ее дна, говорят, она сообщается с адом.
Верховный жрец велел завалить вход в нее большим камнем.
Так вот, поверишь ли, в каждую годовщину народ
собирается перед этой пещерой, солдаты отваливают в сторону
камень, и наши мертвецы, как говорят, поднимаются из
ада и расходятся по городу. Им ставят на стол приборы,
пододвигают стулья, готовят постели и садятся теснее,
чтобы освободить им место на вечере. Они повсюду, все
только для них. Можешь представить себе вопли живых:
«Мой дорогой покойничек, мой дорогой покойничек, я не
хотел тебя обидеть, прости меня». На следующее утро,
только петух пропоет, они вернутся под землю, вход в грот
завалят камнем, и все будет кончено до следующего года.
Не желаю принимать участия в дурацких ребячествах. Это
их мертвецы, не мои.
26
Клитемнестра. Не подчинишься добровольно, царь
приказал привести тебя силой.
Электра. Силой?.. Ха, ха! Силой? Это мило. Моя
добрая матушка, будьте любезны, заверьте царя в моей
совершенной покорности. Я появлюсь на празднестве, и коль
скоро народ хочет меня видеть, он не будет обманут в
своих ожиданиях. А ты, Филеб, прошу тебя, отложи отъезд,
погляди на наш праздник. Может, тебе представится
случай позабавиться. До скорого свидания, я пошла одеваться.
(Уходит.)
Клитемнестра (Оресту). Уезжай. Я уверена, что ты
принесешь нам несчастье. Ты не можешь быть на нас в
обиде, мы тебе ничего не сделали. Уезжай. Умоляю тебя
именем твоей матери, уезжай... (Уходит.)
Орест. Именем моей матери...
Входит Юпитер.
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Орест, Юпитер.
Юпитер. Ваш слуга сказал мне, что вы уезжаете. Он
тщетно ищет по всему городу лошадей. Я мог бы вам
достать двух кобыл с полной сбруей за умеренную цену.
О ρ е с т. Я раздумал ехать.
Юпитер. Вы раздумали ехать. (Пауза. Живо.) В таком
случае я с вами не расстанусь, вы мой гость. В нижнем
городе есть довольно приличная гостиница, где мы оба
остановимся. Вы не пожалеете, избрав меня компаньоном.
Прежде всего — абраксас, гала, гала, це, це — я вас
избавлю от мух. Затем, человек моего возраста может иногда
дать добрый совет: я ведь вам в отцы гожусь. Вы
расскажете мне о себе. Пошли, молодой человек, доверьтесь мне:
такие встречи иногда оказываются куда полезнее, чем
думаешь сначала. Возьмите, к примеру, Телемака — вы
знаете — сына царя Одиссея. В один прекрасный день он
встретил пожилого господина по имени Ментор, который
связал свою судьбу с его судьбой и следовал за ним
повсюду. Так вот, известно ли вам, кто был этот Ментор?
(Увлекает его за собой, продолжая говорить.)
Занавес
АКТ ВТОРОЙ
КАРТИНА ПЕРВАЯ
Площадка в горах. Направо — пещера. Вход завален большим черным камнем.
Налево — ступени, ведущие в храм.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Толпа, потом Юпитер, Орест и педагог.
Женщина (опускается на колени перед мальчиком). Ну
что с твоим галстуком. Третий раз перевязываю узел.
(Чистит его рукой.) Ну вот. Теперь ты чистый. Будь паинькой
и плачь со всеми, когда тебе скажут.
Мальчик. Они должны прийти оттуда?
Женщина. Да.
Мальчик. Я боюсь.
Женщина. Нужно бояться, миленький. Очень, очень
бояться. Тогда станешь порядочным человеком.
Мужчина. Повезло им сегодня с погодой.
Другой. И то счастье! Надо полагать, они еще
чувствительны к солнечному теплу. В прошлом году шел дождь,
и они были... чудовищны.
Первый. Чудовищны.
Второй. Увы!
Третий. Когда они уберутся обратно в свою дыру и
оставят нас в покое, живых с живыми, я вскарабкаюсь
наверх, погляжу на этот камень и скажу себе: «Слава богу,
на год с этим покончено».
Четвертый. Да? А мне от этого не легче. Я с
завтрашнего дня начну думать: «Каковы-то они явятся в будущем
году?» Год от году они все свирепеют.
Второй. Замолчи, несчастный. Вдруг один из них уже
пролез через какую-нибудь расщелину и бродит среди нас...
Есть мертвецы, которые являются на свидание заранее.
Обмениваются беспокойными взглядами.
28
Молодая женщина. Хоть бы скорее начинали. Что
они там думают, во дворце? Им-то спешить некуда. А по
мне, нет ничего хуже ожидания: стоишь здесь,
переступаешь с ноги на ногу под раскаленным небом и не можешь
взгляда оторвать от этого черного камня. Бр-р... А они там,
за камнем; и тоже ждут, как мы, и радуются, думая о зле,
которое причинят нам...
Старуха. Ладно, шлюха! Это — известно, чего трусит.
Она десять лет наставляла рога мужу, который умер этой
весной...
Молодая женщина. Ну и что, да, я и не отрицаю,
я ему изменяла вдосталь, но я его любила и старалась, чтоб
ему было хорошо. Он ни о чем не подозревал и умер, глядя
на меня добрыми глазами благодарной собаки. А теперь
ему все известно, испортили ему удовольствие — он и меня
ненавидит и сам страдает. Сейчас обнимет меня, его
бесплотное тело прижмется ко мне крепче, чем прижимался
когда-нибудь живой человек. Ох! Я поведу его домой, он
повиснет на моей шее, как горжетка. Я приготовила ему
вкусные блюда, пирожки, закуску — все, как он любил. Но
его ничем не смягчить. А в эту ночь... в эту ночь он ляжет
в мою постель.
Мужчина. Она права, пошли они все... Где там
Эгисф? О чем он думает? Я не в силах больше ждать.
Д ρ у г о й. И ты еще жалуешься! Думаешь, Эгисф трусит
меньше нас? Может, ты хочешь поменяться с ним местами
и провести с Агамемноном сутки с глазу на глаз?
Молодая женщина. Жуткое, жуткое ожидание.
Мне кажется, что вы все куда-то уходите от меня. Камень
еще на месте, а каждый уже во власти своих мертвецов,
каждый одинок, как капля дождя.
Входят Юпитер, Орест и педагог.
Юпитер. Иди сюда, отсюда нам будет лучше видно.
Орест. Так вот они — граждане Аргоса,
верноподданные царя Агамемнона?
Педагог. До чего уродливы! Взгляните, государь мой,
на эти землистые лица, ввалившиеся глаза. Эти люди
подыхают от страха. Таковы плоды суеверий. Смотрите на
них, смотрите. И если вы еще нуждаетесь в доказательствах
того, что моя философия великолепна, обратите затем
внимание на мой цветущий вид.
29
Юпитер. Великая заслуга — цветущий вид. Оттого что
на щеках твоих цветут маки, мой милый, ты в глазах
Юпитера не перестаешь быть тем же гноищем, что и все
остальные. От тебя так и несет, а ты не чуешь. У них же носы
полны собственной вонью, они себя лучше знают, чем ты.
Толпа ворчит.
Мужчина (обращается к толпе со ступеней храма). Что
они, с ума решили нас свести, что ли? Люди, давайте
объединимся и хором взовем к Эгисфу: мы не можем больше
терпеть, чтоб он откладывал церемонию.
Толпа. Эгисф! Эгисф! Сжалься!
Женщина. Сжалься! Сжалься! А надо мной кто
сжалится? Вот он явится с разверстой грудью, этот человек,
этот ненавистный, он заключит меня в свои невидимые,
липкие объятия, и всю ночь, всю ночь он будет моим
любовником. Α-a! (Падает в обморок.)
Орест. Какое безумие. Надо сказать этим людям...
Юпитер. Полно, молодой человек, столько шуму из-
за одной бабы, потерявшей сознание! Вы еще не то
увидите.
Мужчина (бросается на колени). Я воняю, воняю! Я
мерзкая падаль! Смотрите, мухи облепили меня, как вороны.
Клюйте, буравьте, сверлите, мухи-мстительницы, рвите
мою плоть, добирайтесь до моего поганого сердца. Я
грешен, тысячекрат грешен, я — сосуд смердящий, я
сточная яма...
Юпитер. Молодец!
Мужчина (поднимая его). Ладно, ладно. Скажешь все
это потом, когда они явятся.
Мужчина тяжело дышит, вид у него очумелый, глаза вытаращены.
Толпа. Эгисф! Эгисф! Сжалься, прикажи, чтоб
начинали, у нас больше нет сил.
На ступеньках храма появляется Эгисф. За ним Клитемнестра и В ер-
ховный жрец, стражи.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же, Эгисф, Клитемнестра, Верховный жрец, стражи.
Эгисф. Собаки! Вы смеете еще жаловаться? Или вы
забыли, сколь гнусны? Клянусь Юпитером, я освежу вам
память. (Поворачивается к Клитемнестре.) Придется на-
30
чинать без нее. Но это не пройдет ей даром. Я ее накажу по
всей строгости.
Клитемнестра. Она обещала мне быть послушной.
Я уверена, что она одевается. Крутится, вероятно, перед
зеркалом.
Эгисф (стражам). Найти во дворце Электру, и чтоб
она была здесь, добром или силой!
Стражи выходят.
(Обращаясь к толпе). По местам. Мужчины справа от меня.
Дети и женщины — слева. Хорошо.
Молчание. Эгисф ждет.
Верховный жрец. Эти люди не в силах больше
ждать.
Эгисф. Знаю. Если стражи...
Стражи возвращаются.
Страж. Государь, мы искали царевну. Но дворец пуст.
Эгисф. Хорошо. Мы займемся этим завтра. (Верховному
жрецу.) Начинай.
Верховный жрец. Отвалите камень.
Толпа. А-а!
Стражи отваливают камень. Верховный жрец приближается к входу
в пещеру.
Верховный жрец. О вы — забытые, покинутые,
отчаявшиеся, — вы, стелющиеся по земле, во мраке, как дым
из трещин вулкана, вы, не владеющие ничем, кроме
жгучей досады, вы — мертвецы, восстаньте, сегодня ваш
праздник! Придите! Вырвитесь из-под земли, как клубы
серы, гонимые ветром. Вырвитесь из чрева мира, о
мертвецы, мертвые стократ, вы — кого каждое биение наших
сердец умерщвляет наново. Взываю к вам именем гнева и
горечи, и духа мести, придите, утолите вашу ненависть,
обрушьтесь на живых! Придите, расползитесь густым
туманом по нашим улицам, втиснитесь плотным строем между
матерью и сыном, отделите влюбленного от его
возлюбленной, заставьте нас пожалеть о том, что мы еще не умерли!
Восстаньте, вампиры, упыри, привидения и гарпии, все
ужасы наших ночей. Восстаньте, солдаты, испустившие
дух, богохульствуя, восстаньте, неудачники, униженные,
восстаньте, умершие от голода с проклятьем на устах. Гля-
31
дите — вот они — живые, жирная живая добыча!
Восстаньте, обрушьтесь на них, как вихрь, грызите их до костей!
Восстаньте! Восстаньте! Восстаньте!..
Звуки тамтама. Он пляшет перед входом в пещеру, сначала медленно, потом
все убыстряя темп, пока не падает в изнеможении.
Э г и с ф. Они здесь!
Толпа. Ужас!
Орест. Это уж слишком, я...
Юпитер. Посмотри на меня, молодой человек,
посмотри мне в лицо — в глаза! В глаза! Ты понял. Теперь
молчи.
Орест. Кто вы?
Юпитер. Ты узнаешь это позднее.
Эгисф медленно спускается по ступеням храма.
Э г и с ф. Они здесь.
Молчание.
Он здесь, Ариция, — твой обманутый супруг. Он здесь, он
прижался к тебе, он тебя целует. Как он тебя стиснул, как
он тебя любит, как ненавидит! Она здесь, Нисий, она —
здесь, твоя мать, умершая, потому что ты не заботился о
ней. А ты, Сегест, гнусный ростовщик, вот они — все твои
несчастные должники, и те, что умерли в нищете, и те, что
повесились, разоренные тобой. Они здесь, сегодня они
твои кредиторы. А вы, родители, нежные родители,
опустите-ка немного взоры, ниже, к самой земле; они здесь,
мертвые дети, они тянутся к вам своими ручонками; и все
радости, в которых вы им отказали, все, чем вы их мучили,
точно свинец, прижимает к земле их крохотные души,
злопамятные и исстрадавшиеся.
Толпа. Сжальтесь!
Э г и с ф. А! Сжальтесь! Или вы не знаете, что мертвецы
лишены жалости? Вы у них в неоплатном долгу, потому
что под их счетом черта подведена навеки. Или ты
думаешь, Нисий, что добрыми делами можно загладить зло,
которое ты причинил матери? Но какое доброе дело может ее
тронуть? Душа ее, как знойный полдень, ни дуновения
ветерка, все недвижно, неизменно, безжизненно, — ее
пожирает вечное солнце, огромное, сухое, остановившееся солнце.
Мертвецы ушли навсегда — поймите всю неумолимость
32
этого слова — они ушли навсегда и поэтому хранят, как
неподкупные стражи, ваши преступления.
Толпа. Сжальтесь!
Э г и с ф. Сжальтесь? Ах вы, жалкие комедианты,
сегодня у вас есть публика. Чувствуете ли вы на своих лицах, на
своих руках взгляды миллионов замерших глаз, в которых
угасла надежда? Они нас видят — мы обнажены перед
судилищем мертвецов. Х-ха! Вот и попались: этот невидимый
прозрачный взгляд жжет вас, он необратимей самой
памяти о взгляде.
Толпа. Сжальтесь!
Мужчины. Простите нам, что мы живы, когда вы
мертвы.
Женщины. Сжальтесь. Мы живем в кругу ваших лиц,
ваших вещей, мы никогда не снимаем траура по вас, мы
оплакиваем вас от зари до заката и от заката до зари. Все
тщетно, память о вас изнашивается, утекает меж пальцев;
с каждым днем она немного тускнеет, а вина наша растет.
Вы покидаете нас, вы покидаете нас, источаясь, как кровь
из тела. Но если это может утешить ваши раздраженные
души, знайте, дорогие усопшие, что вы нам испортили
жизнь.
Толпа. Сжальтесь!
Мужчины. Простите нам, что мы живы, когда вы
мертвы.
Женщины. Сжальтесь! Мы ведь родились не по
собственной воле, нам стыдно, что мы взрослеем. Чем могли
мы вас оскорбить? Взгляните — жизнь чуть теплится в нас,
мы худы, бледны, низкорослы. Мы — бесшумны, мы —
едва скользим по земле. И мы боимся вас! О, как мы вас
боимся!
Мужчины. Простите нам, что мы живы, когда вы
мертвы.
Э г и с ф. Тише! Тише! Если вы будете так плакаться, что
останется мне, вашему царю? Настал час моей пытки:
земля дрожит, воздух помутился — грядет самый великий
из мертвецов — тот, кого я убил своей рукой, —
Агамемнон.
Орест (выхватывая меч). Прохвост! Не смей поминать
имени моего отца в своем балагане!
2 Грязными руками
33
Юпитер (обхватив его и сдерживая). Остановитесь,
молодой человек, остановитесь!
Э г и с φ (оборачиваясь). Кто посмел?
На ступенях храма появляется Электра, в белом платье.
(Замечает ее.) Электра!
Толпа. Электра!
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Те же, Электра.
Эгисф. Электра, что это за наряд? Отвечай.
Электра. Я надела самое красивое платье. Разве
сегодня не праздник?
Верховный жрец. Ты что, пришла дразнить
мертвых? Это их праздник, тебе отлично известно. Ты должна
быть в трауре.
Электра. В трауре? Почему в трауре? Я не боюсь моих
мертвых, а до ваших мне дела нет!
Эгисф. Ты права: у нас разные мертвецы. Поглядите-
ка на эту расфуфыренную шлюху — это внучка Атрея,
Атрея, который подло зарезал собственных племянников.
Последний отпрыск проклятого рода — вот ты кто! Я из
жалости терпел тебя в своем дворце, но сегодня я каюсь в
этом — в твоих жилах течет старая дурная кровь Атридов,
ты заразишь всех нас, если я не приму меры. Подожди
немного, сука, ты увидишь, умею ли я наказывать. У тебя
слез не хватит, чтоб наплакаться.
Толпа. Кощунство!
Эгисф. Слышишь, несчастная, как шумит народ,
оскорбленный тобой, слышишь, в чем упрекают тебя? Не
будь здесь меня, не сдерживай я гнев народа, тебя бы
растерзали на клочки.
Толпа. Кощунство!
Электра. Разве быть веселой — кощунство? А почему
они не веселы? Кто им мешает?
Эгисф. Она смеется, а здесь ее мертвый отец с
запекшейся кровью на лице...
Электра. Как вы смеете говорить об Агамемноне?
Откуда вам известно, что по ночам он не приникает к моему
уху? Откуда вам известно, какие слова любви и
сожаления он шепчет мне своим хриплым, сорванным голосом?
34
Я смеюсь, это правда. Смеюсь впервые в жизни. Я
счастлива. Скажете, мое счастье не радует отцовского сердца? Ах,
если он в самом деле здесь, если он видит дочь в белом
платье — ту самую дочь, которую вы превратили в мерзкую
рабыню, — если он видит, что голова ее высоко поднята,
гордость не сломлена, — я уверена, он не проклинает меня,
его глаза сверкают на истерзанном лице, его
окровавленные губы трогает улыбка.
Молодая женщина. А если она говорит правду?
Голоса. Да нет, она лжет, она сошла с ума. Электра,
уходи, бога ради, твое святотатство падет на наши головы.
Электра. Чего вы боитесь? Я гляжу вокруг и не вижу
ничего, кроме ваших собственных теней. Послушайте, что
я узнала — вам это, может быть, неизвестно: в Греции есть
счастливые города. Светлые, спокойные города, которые
греются на солнце, как ящерицы. Вот сейчас — под этим
самым небом — на площадях Коринфа играют дети. И
матери не просят прощения за то, что произвели их на свет.
Они глядят на детей улыбаясь, они ими гордятся. О матери
Аргоса, понимаете ли вы это? Способны ли вы еще понять
гордость женщины, которая глядит на своего ребенка и
думает: «Я носила его в лоне моем»?
Э г и с ф. Замолчишь ты наконец? Или я велю заткнуть
тебе глотку
Голоса в толпе. Да, да! Пусть замолчит. Хватит, хватит!
Другие голоса. Нет, дайте ей сказать! Дайте ей
сказать. Это Агамемнон вдохновляет ее.
Электра. Как сегодня ясно! Повсюду на равнине
люди задирают головы и говорят: «Как сегодня ясно!» —
и радуются. А вы, собственные палачи, или вы уже забыли,
до чего радостно на душе у крестьянина, когда он шагает
по земле и говорит: «Как сегодня ясно!»? Вы еле дышите,
головы у вас опущены, руки висят. Ваши мертвецы
прилипли к вам, вы и не шевелитесь, боясь потревожить их
малейшим движением. Вот ужас-то был бы, а? Если бы
ваша рука вдруг прошла сквозь влажный парок — душу
вашего отца или предка? Но взгляните на меня: я развожу
руки, я поднимаю их, потягиваюсь, как человек, когда он
пробуждается, я занимаю столько места на солнце, сколько
мне нужно. Разве небо пало на мою голову? Я танцую,
глядите, танцую — и чувствую только ветер в волосах. Где же
мертвецы? Или, может, они танцуют в такт со мной?
35
Верховный жрец. Жители Аргоса, я говорю вам,
эта женщина кощунствует. Горе ей и тем, кто ее слушает.
Электра. Дорогие мои мертвецы. Ифигения — моя
старшая сестра, Агамемнон — отец мой и единственный
повелитель, слушайте мою молитву. Если я кощунствую,
если оскорбляю ваши исстрадавшиеся божественные
души, подайте знак, скорее подайте мне знак, чтоб я
поняла. Но если вы одобряете меня, молчите, молчите,
молчите, мои дорогие, прошу вас, пусть лист не шелохнется,
травинка не дрогнет, пусть ничто не помешает моему
священному танцу: я танцую во славу радости, во славу
мира в сердцах людей, во славу счастья и жизни. О мои
мертвые, я прошу вашей тишины, чтобы люди, которые
меня окружают, знали — ваши сердца со мной.
(Таниует.)
Голосавтолпе. Она танцует! Поглядите! Она легка,
как язычок пламени, она танцует на солнце, как знамя,
хлоп-хлоп на ветру — а мертвецы молчат!
Молодая женщина. Посмотрите, в каком она
экстазе! Нет, святотатцы выглядят не так! Эй, Эгисф, Эгисф!
Ты молчишь; почему ты не отвечаешь?
Эгисф. Разве с вонючками спорят? Их уничтожают!
Я совершил некогда ошибку, не тронул ее; но эта ошибка
поправима; не бойтесь, я раздавлю ее — и с нею иссякнет
ее род.
Толпа. Угрозы — не ответ, Эгисф! Тебе нечего нам
больше сказать?
Молодая женщина. Она танцует, она улыбается,
она счастлива, и мертвецы точно оберегают ее. Ах!
Электра, как я тебе завидую. Но гляди, я тоже поднимаю руки,
я тоже подставляю грудь солнцу!
Голоса в толпе. Мертвецы молчат. Эгисф, ты
обманул нас!
Орест. Электра, дорогая моя!
Юпитер. Проклятье, пора прекратить болтовню этой
девчонки! (Протягивает руку.) Позидон, карибу, карибу, лю-
лабу.
Глыба, запиравшая вход в пещеру, с грохотом катится к ступеням храма.
Электра останавливается.
Толпа. Ужас!
Долгое молчание.
36
Верховный жрец. О трусливый и легковерный
народ, боги мстят! Смотрите, какие густые рои мух
опускаются на нас! Вы внимали святотатственному голосу, и вот
мы прокляты!
Толпа. Мы ничего не сделали, это не наша вина, она
пришла, она смутила нас своими отравленными речами!
В реку колдунью, в реку! Сжечь ее!
Старуха (показывая на молодую женщину). И эту туда
же, она пила ее речи, как мед, сорвите с потаскухи одежду,
секите ее голую до крови!
Молодую женщину хватают, мужчины поднимаются по ступеням храма
и бросаются на Электру.
Э г и с φ (пришел в себя). Молчать, собаки! На место,
соблюдать порядок, я сам позабочусь о наказании.
Молчание.
Ну? Видели, к чему приводит непокорность? Сомневаетесь
ли вы все еще в вашем вожде? Идите по домам, мертвецы
пойдут с вами, они будут вашими гостями весь день и всю
ночь. Дайте им место за вашим столом, у вашего очага, на
вашем ложе, постарайтесь примерным поведением
загладить все случившееся. Что до меня — я вас прощаю, хотя
ваши подозрения мне причинили боль. А ты, Электра...
Электра. Что? Не вышло — в следующий раз сделаю
лучше.
Э г и с ф. Уж я постараюсь не дать тебе такой
возможности. Ты знала, что законы города запрещают мне карать
в день праздника, и злоупотребила этим. Но я лишаю тебя
гражданства, я изгоняю тебя. Ты уйдешь босиком, без
вещей, в своем гнусном наряде. И если завтра на заре ты
еще будешь в стенах города, я прикажу, чтоб первый, кого
ты встретишь, убил тебя, как паршивую овцу. (Выходит.)
Стражи следуют за ним. Толпа проходит мимо Электры, грозя ей
кулаками.
Юпитер (Оресту). Ну что, государь мой?
Поучительно? Высокоморальная история, если я не ошибаюсь: зло
было наказано, добродетель восторжествовала. (Указывая на
Электру.) Эта женщина...
Орест. Эта женщина — моя сестра, приятель!
Убирайся, я хочу с ней поговорить.
Юпитер (мгновение смотрит на него, потом пожимает
плечами). Дело твое. (Уходит.)
Пед а го г следует за ним.
37
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Электра на ступенях храма, Орест.
Орест. Электра!
Электра (поднимает голову и смотрит на него). А, это ты,
Филеб?
Орест. Тебе нельзя оставаться в городе, Электра. Тебе
грозит опасность.
Электра. Опасность? Да, в самом деле. Видел, как
я срезалась? Тут немного виноват и ты, но я на тебя не
сержусь.
О ρ е с т. А что я сделал?
Электра. Обманул меня. (Спускается к нему.) Дай-ка
я посмотрю тебе в лицо. Так и есть, я клюнула на твой
взгляд.
Орест. Время не ждет, Электра. Слушай, убежим
вместе. Мне тут должны достать лошадей, я посажу тебя
за спину.
Электра. Нет.
Орест. Ты не хочешь убежать со мной?
Электра. Я не хочу убегать.
О ρ е с т. Я отвезу тебя в Коринф.
Электра (смеясь). А, Коринф! Вот видишь, это не
нарочно — но ты опять обманываешь меня. Что мне делать в
Коринфе? Я должна образумиться. Еще вчера я была так
непритязательна в своих желаниях: я подавала на стол,
опустив глаза, я смотрела сквозь ресницы на царскую чету:
на старую красавицу с мертвым лицом и на него, жирного,
бледного, с безвольным ртом и черной бородой, которая,
точно полчище пауков, бежит от уха до уха, и я мечтала о
струйке пара, похожей на дыхание в морозное утро, о
тонкой струйке пара, поднимающейся от их вспоротых
животов. Вот и все, чего я хотела, клянусь тебе, Филеб. А ты
чего хочешь? Не знаю, но верить тебе нельзя: в твоем
взгляде слишком большие притязания. Знаешь, как я
думала до знакомства с тобой? Я думала, что мудрость жизни в
том, чтоб отплатить злом за зло, которое тебе причинили.
Больше я ничего не хотела.
Орест. Электра, если ты последуешь за мной, ты
узнаешь, что мудрость не сводится к этому.
38
Электра. Не хочу больше тебя слушать. Ты причинил
мне много горя. Ты явился со своими голодными глазами
на нежном девичьем лице, и я позабыла о ненависти,
пальцы мои разжались, я выронила мое единственное
сокровище. Мне захотелось верить в то, что здешних жителей
можно вылечить словами. Ты видел результат: они лелеют
свое горе, они нуждаются в привычной язве и заботливо
поддерживают ее, расчесывая грязными ногтями. Их
можно вылечить только насильно: зло одолеешь лишь злом.
Прощай, Филеб, уходи, оставь меня моим дурным снам.
Орест. Тебя убьют.
Электра. Здесь есть святилище — храм Аполлона.
Там укрываются иногда преступники, никто не имеет
права коснуться волоска на их голове. Я спрячусь туда.
Орест. Почему ты отвергаешь мою помощь?
Электра. Мне должен помочь не ты. Меня освободит
другой. (Пауза.) Мой брат не умер, я знаю. Я его жду.
О ρ е с т. А если он не придет?
Электра. Придет, не может не прийти. Он нашего
рода, пойми: преступление и зло у него в крови, как у
меня. Это воин с глазами, налитыми кровью, как у нашего
отца, всегда готовый на взрыв ярости, он мучается, он
запутался в собственной судьбе, как лошадь, раненная в
живот, запутывается в кишках: и теперь он двинуться не
может, не раздирая себе внутренности. Он придет, этот
город притягивает его, я уверена, потому что именно здесь
ему дано причинить себе самое страшное зло! Он придет
набычившийся, страдающий, роя землю от нетерпения.
Я боюсь его, каждую ночь вижу во сне и просыпаюсь с
криком. Но я жду и люблю его. Я должна остаться здесь,
чтоб направить его ярость — я-то ведь не теряю головы, —
чтоб указать ему пальцем на виновных и сказать: «Рази,
Орест, рази: вот они!»
О ρ е с т. А если он не таков, как ты воображаешь?
Электра. Каким же может быть, по-твоему, сын
Агамемнона и Клитемнестры?
Орест. А если он, выросший в счастливом городе,
устал от всей этой крови?
Электра. Тогда я плюну ему в лицо и скажу:
«Убирайся, пес, ступай к бабам, ты сам баба. Но ты плохо рассчи-
39
тал: ты внук Атрея, и тебе не уйти от судьбы Атридов. Ты
предпочел позор преступлению, дело твое. Но судьба
найдет тебя и в постели: ты сначала испытаешь позор, а потом
свершишь преступление, хочешь или не хочешь!»
Орест. Электра, я — Орест!
Электра (кричит). Ты лжешь!
Орест. Клянусь тебе божественной душой моего отца
Агамемнона: я — Орест.
Молчание.
Ну? Чего ты ждешь, чтоб плюнуть мне в лицо?
Электра. Как я могу? (Смотрит на него.) Этот
прекрасный лоб — лоб моего брата. Эти сверкающие глаза — глаза
моего брата. Орест... Ах! Лучше бы ты оставался Филебом,
а моего брата не было б в живых. (Робко.) Ты прежде жил
в Коринфе?
Орест. Нет, меня воспитали афинские буржуа.
Электра. Как молодо ты выглядишь. Ты когда-нибудь
сражался? Этот меч у твоего пояса — он тебе служил
когда-нибудь?
Орест. Никогда.
Электра. Мне было не так одиноко, пока ты не
назвал себя: я ждала того, другого. Я думала всегда о его силе,
а не о своей слабости. А теперь ты здесь, Орест — это ты.
Гляжу я на тебя и вижу, что мы — сироты. (Пауза.) Но
я люблю тебя, знаешь, крепче, чем любила бы его.
Орест. Пойдем, если ты меня любишь; бежим вместе.
Электра. Бежать? С тобой? Нет. Судьба Атридов
решается здесь, а я из рода Атридов. Я тебя ни о чем не
прошу. Я больше ни о чем не могу просить Филеба. Но
я остаюсь здесь.
В глубине сцены появляется Юпитер, прячется, подслушивая.
Орест. Электра, я — Орест... твой брат. Я тоже Атрид,
твое место — рядом со мной.
Электра. Нет. Ты мне не брат, я тебя не знаю. Орест
умер, тем лучше для него. Отныне я буду почитать его
божественную душу, как чту души отца и сестры. А ты, ты —
претендующий на родство — кто ты, чтоб называться Атри-
дом? Прошла ли жизнь твоя под сенью убийства? Ты был,
вероятно, спокойным мальчиком, тихим, рассудительным —
ты был гордостью приемного отца, — чисто умытым
мальчиком, доверчиво глядевшим на мир блестящими глазами.
40
Ты доверял людям, потому что они тебе широко
улыбались, столам, кроватям, ступенькам лестниц — потому что
это верные слуги человека; ты доверял жизни, потому что
был богат, потому что у тебя было много игрушек; тебе
случалось думать, что мир не так уж плохо устроен, что
погрузиться в него так же приятно, как в теплую ванну,
сплошное удовольствие. А я в шесть лет была служанкой, я
ничему не доверяла. (Пауза.) Уходи, прекрасная душа. Мне
прекрасная душа ни к чему: мне нужен был сообщник.
Орест. Неужели ты думаешь, что я тебя оставлю одну?
Как сможешь ты тут жить, утратив последнюю надежду?
Электра. Это мое дело. Прощай, Филеб.
Орест. Ты меня гонишь? (Делает несколько шагов,
останавливается.) Разве я виноват, что не похож на
разъяренного солдафона, которого ты ждала? Его ты взяла бы за руку,
ты сказала бы ему: «Рази!» Меня ты ни о чем не просишь.
Господи, да кто же я такой, если собственная сестра
отталкивает меня, даже не испытав?
Электра. Ах, Филеб! Я никогда не смогла бы
возложить подобное бремя на твое сердце, не ведающее
ненависти.
Орест (подавленно). Ты хорошо сказала: «не ведающее
ненависти». Ни любви. Тебя я мог бы полюбить. Мог бы...
Но как? Чтоб любить, чтоб ненавидеть, надо отдаться
чувству. Как прекрасен полнокровный человек, человек,
который крепко стоит на ногах среди своих владений и
отдается в один прекрасный день любви или ненависти — он
отдает вместе с собой свои земли, дом, воспоминания.
А кто я? Что могу дать я? Я едва существую: из всех
призраков, блуждающих сегодня по городу, я — самый
призрачный. Я испытал призрачные увлечения, преходящие и
бесплотные, как пары. Но я не знаю, что такое тяжелая
страсть живого человека. (Пауза.) Позор! Я вернулся в
родной город, и сестра отказывается признать меня. Куда же
мне теперь? Какого города мне стать наваждением?
Электра. Разве нет города, где тебя ждет девушка с
прекрасным лицом?
Орест. Никто меня не ждет. Я скитаюсь из города
в город, чуждый всем и самому себе, я ухожу, и город
смыкается за мной, как тихие воды. Вот я покину Аргос, какой
след от меня останется? Разве что горечь разочарования
в твоем сердце?
41
Электра. Ты рассказывал о счастливых городах...
Орест. Что мне до счастья. Я хочу, чтоб у меня были
мои воспоминания, моя почва, мое место среди жителей
Аргоса.
Молчание.
Электра, я не уйду отсюда.
Электра. Филеб, уходи, умоляю тебя. Мне тебя жаль,
уходи, если я дорога тебе. Ты здесь не найдешь ничего,
кроме горя, а мне твоя невинность будет только помехой.
Орест. Не уйду.
Электра. Так я и позволю тебе остаться здесь, чтоб ты
мне докучал своей чистотой, чтоб я робела твоего суда?
Зачем ты упрямишься? Ты здесь никому не нужен.
Орест. Это моя последняя надежда. Ты не можешь
отнять ее у меня, Электра. Пойми: я хочу быть человеком
откуда-нибудь, человеком среди людей. Подумай: раб, когда
он проходит, усталый, не в духе, сгибаясь под тяжестью
ноши, понурив голову и глядя себе под ноги — только под
ноги, чтоб не упасть, — даже этот раб — в своем городе,
как лист в листве, как дерево в лесу. Аргос окружает его,
весомый, теплый, полный самим собой. Я хочу быть этим
рабом, Электра, я хочу натянуть город на себя, завернуться
в него, как в одеяло. Не уйду.
Электра. Проживи хоть сто лет меж нас, все равно
останешься чужим, одиноким, как путник на большой
дороге, даже хуже. Люди будут смотреть на тебя искоса, не
поднимая глаз, они будут понижать голос при твоем
приближении.
Орест. Разве служить вам так трудно? Мои руки
годятся, чтоб защищать город, у меня есть золото, чтоб помочь
нуждающимся.
Электра. Нам не нужны ни военачальники, ни
благотворители.
Орест. Тогда... (Делает несколько шагов, опустив голову.)
Появляется Юпитер, глядит на него, потирая руки.
(Поднимает голову.) Если б я хоть понимал все ясно. Ах,
Зевс, Зевс, царь небесный, я редко обращался к тебе, и ты
ко мне не был особенно благосклонен, но будь
свидетелем — я всегда стремился только к добру. Теперь я устал,
не различаю, где зло, где добро, я нуждаюсь в том, чтоб
мне указали путь. Зевс, неужели царский сын, у которого
42
отняли родину, в самом деле должен свято покориться
изгнанию — и, втянув голову в плечи, убраться
подобру-поздорову, уползти, как собака, на брюхе? Такова твоя воля?
Не могу поверить. И, однако... однако, ты запрещаешь
проливать кровь... Ах, при чем тут кровь, я сам не знаю,
что говорю... Зевс, молю тебя: если ты предписываешь мне
покориться и подло унизиться, дай знамение, потому что
я окончательно запутался.
Юпитер (про себя). За чем же дело стало: к твоим
услугам! Абраксас, абраксас, це-це!
Вокруг камня возникает сияние.
Электра (хохочет). Ха-ха, сегодня чудеса, как грибы
после дождя. Видишь, до чего полезно быть набожным,
Филеб, и испрашивать совета богов! (Надрывается со смеху )
Добродетельный молодой человек, набожный Филеб:
«Подай мне знак, Зевс, подай мне знак!» И, пожалуйста, —
вокруг священного камня появляется сияние. Убирайся!
В Коринф! В Коринф! Убирайся!
Орест (глядя на камень). Значит... это — добро. (Пауза.
Не отрываясь, смотрит на камень.) Тихонько смыться.
Тихонько. Всегда говорить «простите» и «благодарю»...
Значит, это? (Пауза. Не отрываясь, смотрит на камень.) Добро. Их
добро. (Пауза.) Электра!
Электра. Ступай, ступай, живо. Не разочаровывай
мудрую кормилицу, склонившуюся к тебе с Олимпа.
(Замолкает, озадаченная.) Что с тобой?
Орест (изменившимся голосом). Есть и иной путь.
Электра (в ужасе). Не строй из себя злодея, Филеб.
Ты испрашивал повеления богов: теперь ты знаешь их
волю.
Орест. Повеления? А, да... Ты говоришь о свете вокруг
этого большого булыжника? Этот свет не для меня, мной
теперь никто не может повелевать.
Электра. Ты говоришь загадками.
Орест. Как ты вдруг удалилась от меня... как все
изменилось! Меня окружало нечто живое и теплое. Оно
умерло... Как все пусто... Ах, какая пустота, какая
беспредельная пустота, насколько глаз хватает! (Делает несколько шагов.)
Опускается ночь... Стало холодно, ты не находишь?.. Но
что же это... что же это умерло?
Электра. Филеб...
43
Орест. Я сказал тебе, что есть и иной путь... мой путь.
Ты не видишь его? Он начинается отсюда и идет вниз, в
город. Надо спуститься, спуститься к вам,· вы — на дне
ямы, на самом дне... (Подходит к Электре.) Ты — моя сестра.
Электра, этот город — мой город. Сестра моя. (Берет ее
за руку.)
Электра. Пусти! Ты делаешь мне больно, я тебя
боюсь — и я не принадлежу тебе.
Орест. Знаю. Пока еще не принадлежишь: я слишком
невесом. Я должен взвалить на плечи тяжкое
преступление, которое потянет меня на дно — в самые глубины
Аргоса.
Электра. Что ты задумал?
Орест. Подожди. Дай мне проститься с моей
невесомой чистотой. Дай проститься с юностью. Бывают вечера,
в Коринфе, в Афинах, вечера, пьянящие песнями,
запахами, — они отныне не для меня. Не для меня рассветы,
пьянящие надеждой... Ну ладно, прощайте. Прощайте.
(Подходит к Электре.) Пошли, Электра, взгляни на наш город.
Вот он — красный на солнце, кишащий людьми и мухами,
погруженный в тупое оцепенение послеполуденного жара;
его стены, крыши, запертые двери — все отвергает меня.
Но я должен овладеть им. С сегодняшнего утра я чувствую
это. И тобой тоже, Электра, я должен овладеть. Я овладею
вами. Я обращусь в колун и рассеку надвое эти упрямые
стены, я вспорю брюхо этим домам-святошам, так что
запах жратвы и ладана вырвется наружу из разверстых ран;
я обращусь в топор, я врежусь в самую сердцевину этого
города, как врезается топор в сердцевину дуба.
Электра. Как ты изменился: глаза твои больше не
светятся, они потускнели, померкли. Увы! Ты был таким
мягким, Филеб. А теперь ты говоришь со мной, как тот,
другой, говорил в моих снах.
Орест. Послушай: все эти люди дрожат в своих
темных комнатах, окруженные дорогими покойниками, но
представь, что я возьму их преступления на себя.
Представь, что я хочу заслужить титул «похитителя угрызений
совести», что я вберу в себя покаяния всех: и покаяние
женщины, изменившей мужу, и покаяние торговца,
уморившего мать, и покаяние ростовщика, обиравшего
насмерть своих должников!
44
Скажи, разве в тот день, когда на меня обрушится
больше угрызений совести, чем мух в Аргосе, — все, чем
угрызался город, разве в тот день я не заслужу права
гражданства среди вас? Разве я не почувствую себя дома — в этих
залитых кровью стенах, подобно тому как мясник в
окровавленном фартуке чувствует себя дома в своей лавке,
среди кровоточащих туш, только что им освежеванных?
Электра. Ты хочешь искупить за нас грехи?
Орест. Искупить? Я сказал, что вберу в себя покаяния
всех, но я не сказал, как поступлю с этими кудахтающими
курами: может, я сверну им шею.
Электра. А каким образом ты возьмешь на себя наши
злодеяния?
Орест. Вы только и мечтаете от них отделаться. Царь
и царица насильно заставляют вас помнить о них.
Электра. Царь и царица... Филеб!
Орест. Боги свидетели, я не хотел пролить их кровь.
Долгое молчание.
Электра. Ты слишком молод, слишком слаб...
Орест. Неужели ты отступишь теперь? Спрячь меня во
дворце, вечером проведешь меня к царскому ложу и
увидишь, слаб ли я.
Электра. Орест!
Орест. Электра. Ты впервые назвала меня Орестом.
Электра. Да. Это ты. Ты — Орест. Я не узнала тебя,
я ждала тебя не таким. Но эта горечь во рту, этот привкус
лихорадки — я тысячу раз ощущала его в моих снах, —
я узнаю его теперь. Итак, ты явился, Орест, и твое решение
принято, и я, как в моих снах, на пороге непоправимого
поступка, и мне страшно — как во сне. О Миг, которого я
так ждала и так боялась! Отныне минуты будут цепляться
одна за другую с механической неотвратимостью, и у нас
не будет роздыха, пока оба они не упадут навзничь, и лица
их будут подобны раздавленным тутовым ягодам. Сколько
крови! И ее прольешь ты, ты, чей взгляд был так мягок.
Увы, никогда уж мне не видеть этой мягкости, никогда не
видеть вновь Филеба. Орест, ты мой старший брат и глава
семьи, обними меня, оборони — мы идем навстречу
великим страданиям.
Орест обнимает ее. Юпитер выходит из своего убежища и, крадучись,
удаляется.
45
КАРТИНА ВТОРАЯ
Во дворце. Тронный зал. Статуя Юпитера, жуткая, окровавленная.
Темнеет.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Электра, входит первой, делает знак Оресту.
Орест. Кто-то идет. (Обнажает меч.)
Электра. Это солдаты делают обход. Спрячемся здесь.
Прячутся за троном.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Электра и Орест, спрятавшиеся, двое солдат.
Первый солдат. Не знаю, что сегодня с мухами,
прямо обезумели.
Второй солдат. Чуют мертвецов и радуются. Я даже
зевнуть не смею, боюсь — ринутся в открытый рот и
устроят карусель в глотке.
Электра на мгновение показывается и снова прячется.
Послушай, что-то скрипнуло.
Первый солдат. Это Агамемнон сел на трон.
Второй солдат. И под его широким задом
заскрипели доски сиденья? Нет, коллега, невозможно: мертвецы
ничего не весят.
Первый солдат. Это простой народ ничего не
весит. А он, до того как по-царски помереть, любил
пожить по-царски и весил, год больше, год меньше, свои
восемь пудов. Вот невидаль, если ему от них осталось
несколько фунтов.
Второй солдат. Так ты думаешь... он здесь?
Первый солдат. А где ему быть? Если бы я, к
примеру, был мертвым царем и мне б ежегодно давали
увольнительную на сутки, я уж точно проводил этот денек на
своем троне — посидел бы, припомнил всякое, разные
разности из приятного прошлого, никому не причиняя зла.
Второй солдат. Ты так говоришь, потому что
живой. А был бы не живой, стал бы такой же вредный, как
остальные.
Первый солдат дает ему пощечину.
Да ты что?
46
Первый солдат. Для твоей же пользы — гляди,
одним махом семерых пристукнул, целый рой.
Второй солдат. Кого, покойников?
Первый солдат. Да нет. Мух. Вся рука в крови.
(Вытирает руку о штанину.) Паскуды.
Второй солдат. Что б богам убить их при
рождении. Подумай только, сколько здесь покойников, а все
тише воды, ниже травы, стараются никому не мешать.
Были бы мухи дохлыми, и они бы так себя вели.
Первый солдат. Заткнись, только мушиных
привидений тут не хватало...
Второй солдат. А что они тебе?
Первый солдат. Соображаешь? Их ведь дохнут
каждый день миллионы. Если бы на город выпустили всех
мух, которые умерли с прошлого лета, то на каждую живую
пришлось бы триста шестьдесят пять мертвых, и все бы
они роились вокруг нее. Бр-р! Воздух был бы просахарен
мухами, мы бы ели мух, дышали мухами, они
просачивались бы в наши бронхи, в кишки, как липкий сироп...
Слушай, может быть, здесь от этого так странно пахнет?
Второй солдат. На такой зал, в сто квадратных
метров, вполне достаточно несколько покойников людей, чтоб
все провоняло. Говорят, у наших покойников дурно пахнет
изо рта.
Первый солдат. Подумать только! Они себе портят
кровь, эти...
Второй солдат. Говорю тебе, тут что-то не то: пол
скрипит.
Они заглядывают за трон с правой стороны; Орест и Электра выходят из-
за него слева, проходят перед ступенями трона и, зайдя за трон справа, вновь
прячутся в тот момент, когда солдаты выходят слева.
Первый солдат. Никого нет, видишь. Это
Агамемнон, говорю тебе, проклятый Агамемнон! Должно быть,
сидит на этих подушках прямой, точно палку проглотил, и
смотрит на нас. Да и как ему иначе убить время, делать-то
нечего — вот он и смотрит.
Второй солдат. Может, лучше встать по стойке
«смирно», хрен с ними, с мухами, пусть щекочут нос.
Первый солдат. Был бы я сейчас в кордегардии,
в картишки б перекинулся. Мертвецы, которые туда
заходят, свои ребята, такая же пехота. Как подумаю, что покой-
47
ник-царь здесь, подсчитывает сколько пуговиц не хватает
на моем мундире, становится не по себе, точно на
генеральском смотру.
Входят Клитемнестра, Эгисф, служители вносят лампы.
Э г и с ф. Пусть нас оставят одних.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Эгисф, Клитемнестра, Орест и Электра, спрятавшиеся.
Клитемнестра. Что с вами?
Эгисф. Вы видели? Если б я не поразил их ужасом,
они во мгновение ока избавились бы от своих угрызений
совести.
Клитемнестра. Стоит ли из-за этого беспокоиться?
Вы всегда сумеете в нужный момент охладить их пыл.
Эгисф. Возможно, я здорово наловчился разыгрывать
эти комедии. (Пауза.) Я сожалею, что должен наказать
Электру.
Клитемнестра. Потому что в ней течет моя кровь?
Вы сочли уместным наказать ее, а я нахожу правильным
все, что вы делаете.
Эгисф. Женщина, я сожалею об этом не из-за тебя.
Клитемнестра. Тогда почему же? Вы не любили
Электру.
Эгисф. Я устал. Вот уже пятнадцать лет, как я держу
на вытянутой руке угрызения совести целого народа. Вот
уже пятнадцать лет, как я наряжаюсь огородным пугалом:
эти черные одеяния слиняли на мою душу.
Клитемнестра. Но, государь, ведь и я...
Эгисф. Знаю, женщина, знаю: сейчас ты станешь
говорить о своих угрызениях совести. Что ж, завидую, они
наполняют твою жизнь. А у меня их нет, но я самый
печальный человек в Аргосе.
Клитемнестра. Мой дорогой государь... (Подходит
к нему.)
Эгисф. Отстань, потаскуха! Не стыдно тебе — у него
на глазах?
Клитемнестра. У него на глазах? Кто смотрит на нас?
Эгисф. Как кто? Царь. Сегодня утром выпустили
мертвецов.
48
Клитемнестра. Государь, умоляю вас... Мертвецы
под землей и не так скоро обременят нас. Вы что, забыли,
что сами сочинили все эти басни для народа?
Эгисф. Ты права, женщина. Но что с того? Видишь,
как я устал? Оставь меня. Мне надо собраться с мыслями.
Клитемнестра уходит.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Эгисф, Орест и Электра.
Эгисф. Ну как, Юпитер? Такого царя желал ты для
Аргоса? Я представительствую, выступаю, умею кричать
громовым голосом, являю всюду лик, наводящий ужас, и
те, кому я попадаюсь на глаза, чувствуют себя виноватыми
до мозга костей. Но я — пустая скорлупа: какой-то зверь
незаметно для меня самого сгрыз мое нутро. Гляжу в себя
и вижу, что я мертвее Агамемнона. Я сказал, что печален?
Я солгал. Эта пустыня — необозримое небытие песков под
ясным небытием неба — ни печальна, ни весела: она
зловеща. Ах, я отдал бы царство, чтоб пролить слезу!
Входит Юпитер.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Те же, Юпитер.
Юпитер. Посетуй, посетуй: ты царь, как все цари.
Эгисф. Кто ты? Зачем ты здесь?
Юпитер. Ты не узнаешь меня?
Эгисф. Уходи, или я прикажу, чтоб стражи тебя
вышвырнули.
Юпитер. Ты не узнаешь меня? А ведь ты меня видел.
Во сне. Правда, я выглядел ужаснее.
Гром, молния. Юпитер принимает ужасный вид.
А теперь?
Эгисф. Юпитер!
Юпитер. Наконец-то. (Снова улыбается, подходит к
статуе.) Это я? Вот таким, значит, они видят меня, когда
молятся, жители Аргоса? Не часто богу приходится созерцать
свое изображение лицом к лицу. (Пауза.) Мать ты моя, до
чего ж я уродлив! Не очень-то они должны меня любить.
Эгисф· Они вас страшатся.
49
Юпитер. Прекрасно. Любовь мне ни к чему. А ты?
Ты меня любишь?
Э г и с ф. Что вам еще нужно от меня? Разве я не
заплатил сполна?
Юпитер. Сполна? Людской долг неоплатен.
Э г и с ф. Я валюсь под бременем...
Юпитер. Не преувеличивай! Ты здоров и толст!
Впрочем, это я не в упрек тебе. Отличный царский жир,
желтый, как свечное сало, так и надо. Ты скроен, чтоб
прожить еще двадцать лет.
Э г и с ф. Еще двадцать лет!
Юпитер. Ты хочешь умереть?
Э г и с ф. Да.
Ю π и τ е р. А если б сейчас кто-нибудь вошел сюда с
обнаженным мечом, ты подставил бы грудь под меч?
Э г и с ф. Не знаю.
Юпитер. Слушай меня внимательно. Если ты дашь
себя зарезать, как теленка, ты будешь наказан самым
строгим образом: останешься царем в Тартаре на веки веков.
Я пришел, чтобы предупредить тебя.
Эгисф. Кто-нибудь хочет меня убить?
Юпитер. Говорят.
Э г и с ф. Электра?
Юпитер. И еще кое-кто.
Эгисф. Кто?
Юпитер. Орест.
Эгисф. А! (Пауза.) Ну что ж, это в порядке вещей, тут
ничего не поделаешь.
Юпитер. «Ничего не поделаешь»? (Другим тоном.)
Вели тотчас схватить молодого чужеземца, который называет
себя Филебом. Пусть его бросят вместе с Электрой в
какое-нибудь подземелье — и я позволяю тебе забыть, что
они там. Ну? Чего ты ждешь? Зови стражу.
Эгисф. Нет.
Юпитер. Снизойдешь ли ты, чтобы объяснить мне
мотивы твоего отказа?
Э г и с ф. Я устал.
Юпитер. Чего смотришь в пол? Подними на меня
свои глаза, налитые кровью. Так, так! Ты породист и глуп,
как конь. Но твое сопротивление не из тех, что становятся
мне поперек горла. Это перец, который только придает
50
вкус твоей покорности. Я ведь знаю, что ты, в конце
концов, уступишь.
Эгисф. Я вам сказал, что не намерен входить в ваши
планы. Хватит с меня.
Юпитер. Смелей! Сопротивляйся, сопротивляйся!
Люблю полакомиться такими душами, как твоя. Глаза
мечут молнии, кулаки сжимаются, ты бросаешь отказ в
лицо Юпитеру. И, однако, ах ты, дурачок, коняшка, гадкий
маленький коняшка, сердцем ты ведь давно сказал мне: да.
Ну-ну, ты подчинишься. Или ты думаешь, что я спустился
с Олимпа просто так? Я хотел тебя предупредить о
готовящемся преступлении, потому что хочу ему помешать.
Эгисф. Предупредить меня!.. Странно.
Юпитер. Напротив, совершенно естественно: я
стремлюсь отвратить опасность от твоей головы.
Эгисф. Кто вас просит об этом? Разве Агамемнона вы
предупреждали? А ведь он хотел жить.
Юпитер. О, неблагодарная натура, о, гнусный
характер: ты мне дороже, чем Агамемнон, я даю тебе
доказательство этого, а ты еще жалуешься.
Эгисф. Я — дороже Агамемнона? Я? Это Орест вам
дорог. Когда я погубил себя, вы и пальцем не пошевелили,
вы позволили мне добежать до царской ванны с топором в
руках — и, конечно, облизывались в эту минуту там, у себя
наверху, предвкушая, как сладка душа грешника. А сегодня
вы оберегаете Ореста от него самого. И меня, которого
сами же толкнули на убийство отца, заставляете теперь
удерживать руку сына. Я только и сгодился, чтобы стать
убийцей. А он? Извините, пожалуйста, на него, разумеется,
есть иные виды.
Юпитер. Какая забавная ревность. Успокойся: я
люблю его не больше, чем тебя. Я никого не люблю.
Эгисф. Смотрите же, во что вы превратили меня,
несправедливый бог. И ответствуйте: если сегодня вы
мешаете преступлению, задуманному Орестом, почему дали
свершить преступление мне?
Юпитер. Не от всякого преступления меня воротит.
Как царь царю скажу тебе, Эгисф, со всей откровенностью:
первое преступление содеял я сам, сотворив людей
смертными. Что после этого остается вам, убийцам? Отправлять
ваши жертвы на тот свет? Велика важность, они все равно
туда отправятся; вы только немножко поторопили смерть.
51
Знаешь, что ждало Агамемнона, если бы ты не прикончил
его? Через три месяца он скончался бы от
апоплексического удара на груди у прекрасной рабыни. Но твое
преступление сослужило мне службу.
Э г и с ф. Сослужило вам службу? Я искупаю свою вину
в течение пятнадцати лет, а оно сослужило вам службу?
Горе мне!
Юпитер. Ты что? Оно сослужило мне службу именно
потому, что ты искупаешь его; мне нравятся преступления,
когда от них есть прок. Твое мне понравилось, потому что
это было слепое и глухое убийство, лишенное самосознания,
древнее, похожее скорее на стихийный катаклизм, чем на
человеческое деяние. Ты не бросал мне вызова: ты разил,
одержимый страхом и яростью, а потом, когда жар спал,
твой собственный поступок ужаснул тебя, ты отказался
нести за него ответственность. И смотри, какой доход извлек
я: за одного убитого — двадцать тысяч не вылезают из
покаяния, вот баланс. Недурная сделка.
Э г и с ф. Вижу я, что скрывается за всеми вашими
речами: у Ореста не будет угрызений совести.
Юпитер. Ни тени. В эту минуту он скромно, холодно,
методично разрабатывает свой план. На кой ляд мне
сдалось убийство без угрызений совести, убийство дерзкое,
вызывающее, спокойное, невесомое, как пар, в душе
убийцы. Не позволю! Ох, ненавижу преступления нынешней
молодежи: сорняки, плевелы, никаких полезных всходов.
Этот тихий юноша заколет тебя как цыпленка и уйдет с
красными руками и чистой совестью; я бы на твоем месте
счел это унизительным. Ну! Зови стражу!
Э г и с ф. Я уже сказал — нет. Это преступление вам так
не нравится, что оно нравится мне.
Юпитер (меняя тон). Эгисф, ты царь, я взываю к тебе,
как к царю. Ты ведь любишь царствовать.
Э г и с ф. Ну?
Юпитер. Ты ненавидишь меня, но мы — родня. Я
создал тебя по образу своему и подобию: царь — бог на
земле, он благороден и зловещ, как бог.
Эгисф. Это вы-то зловещи?
Юпитер. Посмотри на меня.
Долгое молчание,
Я сказал тебе, что ты создан по образу моему и подобию.
Мы оба следим за тем, чтоб царил порядок, — ты в Аргосе,
52
я — во всем мире; и один и тот же секрет камнем лежит
у нас на сердце.
Э г и с ф. У меня нет секретов.
Юпитер. Есть. Тот же, что у меня. Мучительный
секрет богов и царей: они знают, что люди свободны. Люди
свободны, Эгисф. Тебе это известно, а им — нет.
Э г и с ф. Проклятье, знай они это, они б давно пустили
мне красного петуха во дворец. Вот уже пятнадцать лет
я разыгрываю комедию, чтоб они не поняли своей силы.
Юпитер. Видишь, мы подобия.
Эгисф. Подобия? Какая ирония в том, что бог
заявляет о своем подобии мне. С тех пор как я сел на престол, во
всем, что я делаю и говорю, одна цель: создать
собственный образ; хочу, чтоб каждый мой подданный нес этот
образ в себе, чтоб даже наедине с собой он ощущал мой
суровый взгляд на самой тайной из своих мыслей. Но я сам
первый пал жертвой: я вижу себя таким, каким видят меня
они, я склоняюсь над открытым колодезем их душ и там, в
глубине, вижу свое отражение, оно мне отвратительно, оно
притягивает меня. О всемогущий бог, что я такое? Я всего
лишь страх, испытываемый передо мной другими.
Юпитер. Ая кто, по-твоему? (Показывает на статую.)
Я тоже — мое изображение. Думаешь, у меня не идет от
этого голова кругом? Вот уже сто тысяч лет я пляшу перед
людьми. Медленная, мрачная пляска. Нужно, чтоб и они
смотрели на меня: пока взор их прикован ко мне, они
забывают смотреть в себя. Если я забудусь на мгновение,
если позволю им оторвать взгляд...
Эгисф. Тогда?..
Юпитер. Оставим. Это мое личное дело. Ты устал,
Эгисф. Но как можешь ты роптать? Ты умрешь. А я — нет.
Пока есть люди на земле, я обречен плясать перед ними.
Эгисф. Увы! Но кто обрек нас?
Юпитер. Мы сами. У нас ведь одна страсть. Ты
любишь порядок, Эгисф.
Эгисф. Порядок. Это правда. Ради порядка я
соблазнил Клитемнестру, ради порядка убил моего царя. Я хотел,
чтоб царил порядок, и чтоб порядок был установлен мной.
Я жил, не зная желаний, не зная любви, не зная надежды:
я блюл порядок. О чудовищная и божественная страсть!
53
Юпитер. Иные страсти нам неведомы: я — бог, ты
рожден быть царем.
Э г и с ф. Увы!
Юпитер. Эгисф, — мое творение, мой смертный
брат, — именем порядка, которому мы оба служим,
приказываю тебе: схвати Ореста и его сестру.
Эгисф. Они так опасны?
Юпитер. Орест знает, что он свободен.
Эгисф (живо). Он знает, что свободен. Тогда его мало
заковать в кандалы. Свободный человек в городе, как
паршивая овца в стаде. Он заразит все мое царство, он загубит
мое дело. Всемогущий боже, чего ты ждешь? Порази его.
Юпитер (медленно). Чего я жду? (Пауза. Горбится,
усталым голосом.) Эгисф, у богов есть еще один секрет...
Эгисф. Что ты хочешь сказать?
Юпитер. Если свобода вспыхнула однажды в душе
человека, дальше боги бессильны. Это уж дела человеческие,
и только другие люди могут либо дать ему бродить по
свету, либо удушить.
Эгисф (глядя на него). Удушить?.. Хорошо. Я,
разумеется, подчинюсь тебе. Но ни слова больше, и оставь меня,
твое присутствие мне невыносимо.
Юпитер уходит.
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Эгисф некоторое время один, потом Электра и О ρ ест.
Электра (подскакивая к двери). Рази его! Не оставляй
ему времени крикнуть. Я забаррикадирую дверь.
Эгисф. Так это ты, Орест?
Орест. Защищайся!
Эгисф. Защищаться я не буду. Слишком поздно кого-
нибудь звать, и я рад этому. Но защищаться я не буду —
хочу, чтоб ты был убийцей.
Орест. Хорошо. Средства мне безразличны. Буду
убийцей. (Поражает его мечом.)
Эгисф (покачнувшись). Ты не промахнулся. (Цепляется
за Ореста.) Дай погляжу на тебя. Это правда, что ты не
испытываешь угрызений совести?
Орест. Угрызений совести? Из-за чего? То, что я
сделал, справедливо.
54
Э г и с φ. Справедливо то, чего желает Юпитер. Ты
прятался здесь и слышал его.
Орест. Что мне Юпитер? Справедливость — дело
людей, и я не нуждаюсь в богах, чтоб знать, в чем она
состоит. Справедливо раздавить тебя, гнусный пройдоха,
справедливо свергнуть твою власть над жителями Аргоса,
справедливо вернуть им чувство собственного достоинства.
(Отталкивает его.)
Э г и с ф. Мне плохо.
Электра. Он качается, лицо его бледнеет. Ужас!
Какое уродство... смерть человека!
Орест. Замолчи. Пусть унесет в могилу память о
нашей радости.
Э г и с ф. Будьте прокляты вы оба.
Орест. Долго ты будешь умирать? (Поражает его мечом.)
Эгисф (падает). Берегись мух, Орест, берегись мух.
Это еще не конец. (Умирает.)
Орест (отпихивая его ногой). Для тебя, во всяком случае,
это конец. Проводи меня в комнату царицы·.
Электра. Орест...
Орест. Ну?
Электра. Она уже не может повредить...
Орест. И что же?.. Не узнаю тебя. Раньше ты говорила
иначе.
Электра. Орест... Я тебя тоже не узнаю.
Орест. Хорошо. Я пойду сам. (Уходит.)
ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ
Электра, одна.
Электра. Будет она кричать? (Пауза. Прислушивается.)
Идет по коридору. Когда он откроет четвертую дверь... Ах,
я этого хотела! Я этого хочу, нужно, чтоб я все еще этого
хотела. (Глядит на Эгисфа.) Он мертв. Так я, значит, этого
хотела. Я не понимала. (Подходит к Эгисфу.) Сто раз я видела
его во сне распростертым на этом самом месте, с мечом в
сердце. Глаза его были закрыты, он казался спящим. Как
я его ненавидела, как радовалась своей ненависти. Он не
похож на спящего, глаза открыты, он смотрит на меня. Он
умер и моя ненависть умерла вместе с ним. Я здесь, я жду,
а она еще жива, она в своей комнате. Сейчас закричит.
Звериным криком. Ах, я не могу больше вынести его взгля-
55
да. (Становится на колени и набрасывает плащ на лицо Эгисфа.)
Чего же я хотела?
Тишина. Потом вопль Клитемнестры.
Он ударил ее. Она — наша мать, и он ударил ее.
(Поднимается.) Ну вот: мои враги мертвы. Много лет я заранее
радовалась этой смерти, теперь тиски сжали мое сердце.
Неужели я обманывала себя пятнадцать лет? Ложь! Ложь! Это не
может быть правдой: я не трусиха! Я хотела этой минуты, я
все еще хочу ее. Я хотела видеть этого гнусного борова
распростертым у моих ног. (Срывает плащ.) Пяль, сколько
влезет свои зенки. Я этого хотела, я радуюсь, что у тебя глаза,
как у дохлой рыбы.
Слабый крик Клитемнестры.
Пусть кричит! Пусть кричит! Хочу, чтоб она вопила от
ужаса, хочу, чтоб она страдала.
Крики прекращаются.
Радость! Радость! Я плачу от радости: мои враги мертвы,
мой отец отомщен.
Орест возвращается с окровавленным мечом в руке. Она подбегает к нему.
ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ
Электра, Орест.
Электра. Орест! (Бросается ему в объятия.)
Орест. Чего ты боишься?
Электра. Я не боюсь, я пьяна. Пьяна от радости. Что
она говорила? Она долго молила о пощаде?
Орест. Электра, я никогда не раскаюсь в том, что
сделал, но говорить об этом не считаю нужным: есть
воспоминания, которыми не делятся. Знай только, что она умерла.
Электра. Проклиная нас? Ответь только это:
проклиная нас?
Орест. Да. Проклиная нас.
Электра. Обними меня, любимый, стисни меня в
объятиях. Как плотен мрак ночи, как трудно свету факелов
пробиться сквозь него! Ты любишь меня?
Орест. Ночь уже кончилась. Брезжит день. Мы
свободны, Электра. Мне кажется, ты рождена мной, и я сам
родился вместе с тобой; я люблю тебя, ты — моя. Вчера
56
еще я был одинок, а сегодня у меня есть ты. Кровь
соединяет нас двойными узами — мы родня по крови, и мы
вместе пролили кровь.
Электра. Брось меч. Дай мне руку. (Берет его руку и
целует.) У тебя короткие квадратные пальцы. Они созданы
для того, чтобы брать и держать. Дорогая моя рука! Она
белее моей. Сколько силы скопилось в ней, чтоб покарать
убийц нашего отца! Обожди. (Идет за факелом и освещает им
Ореста.) Нужно, чтоб свет падал на твое лицо, мрак
сгущается, я плохо вижу тебя. Мне необходимо тебя видеть:
когда я тебя не вижу, я начинаю тебя бояться; я не должна
отрывать глаз от тебя. Я люблю тебя. Мне нужно думать,
что я люблю тебя. Как странно ты выглядишь!
Орест. Я свободен, Электра. Свобода ударила в меня
как молния.
Электра. Свободен? А я не чувствую себя свободной.
Разве ты можешь сделать, чтобы всего этого не было?
Свершилось непоправимое. Разве ты можешь помешать
тому, чтобы мы навеки остались убийцами матери?
Орест. Думаешь, я хотел бы этому помешать? Я
совершил свое дело. Доброе дело. Я понесу его на плечах, как
путник, переходя реку вброд, переносит на своих плечах
ребенка, я за него в ответе. И чем тяжелее будет нести, тем
радостней, потому что в нем — моя свобода. Вчера еще я
брел по земле куда глаза глядят, тысячи путей
выскальзывали у меня из-под ног, все они — принадлежали другим.
Я шел по любому из них — по прибрежной тропе бурлаков,
по тропке погонщика мулов, по мощеному тракту, где
мчатся колесницы, — но ни одна дорога не была моей
дорогой. С сегодняшнего дня мне остался только один путь,
и бог знает, куда он ведет, — но это мой путь. Что с тобой?
Электра. Я больше тебя не вижу! Лампы не светят.
Я слышу твой голос, но он причиняет мне боль, он
вонзается в меня как нож. Неужели отныне всегда будет так
темно, даже днем? Орест! Вот они!
Орест. Кто?
Электра. Вот они! Откуда они взялись? Они свисают
с потолка как грозди черного винограда, от них черны
стены; они застилают мне свет, их тени заслонили от меня
твое лицо.
57
Орест. Мухи...
Электра. Слышишь! Слышишь шум их крыльев,
подобный гуденью кузнечного горна? Они окружают нас,
Орест. Они нас подстерегают. Сейчас они обрушатся на
нас, я почувствую на коже тысячи липких лапок. Куда
бежать, Орест? Они разбухают, они разбухают — смотри, они
уже, как пчелы, их плотный рой нигде от нас не отстанет.
Какой ужас! Я вижу их глаза, миллионы глаз,
устремленные на нас.
Орест. Что нам за дело до мух?
Электра. Это эринии, Орест, — богини угрызений
совести.
Голоса за дверью: «Откройте, откройте/ Взломайте дверь, если они не
открывают». Глухие удары в дверь.
Орест. Крики Клитемнестры привлекли стражу.
Пойдем. Покажи мне святилище Аполлона, — мы проведем
там ночь, защищенные от людей и мух. Завтра я буду
говорить с моим народом.
Занавес
АКТ ТРЕТИЙ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Храм Аполлона. Посредине сцены статуя Аполлона. Электра и Орест спят
у подножия статуи, обхватив руками ее ноги. Вокруг них — хоровод эриний,
которые спят стоя, как цапли. В глубине тяжелая бронзовая дверь.
Первая эриния (потягиваясь). А-а-а! Я спала стоя,
вытянувшись в струнку от злости, и мне снились
бесконечные гневные сны. О, прекрасный цветок ярости, ярый
красный цветок в моем сердце! (Ходит вокруг Ореста и
Электры.) Спят. До чего белы, до чего нежны! Я ринусь им на
живот, на грудь, как поток на гальку. Я стану терпеливо
обтачивать эту мягкую плоть, уж я поскребу, поскоблю, уж я
их отполирую до костей. (Делает несколько шагов.) О, чистое
утро ненависти! Какое великолепное пробуждение: они
спят, тела их в испарине, от них пышет жаром; а я
бодрствую, я свежа, крепка, душа моя тверда как медь, — я
ощущаю себя священной.
Э л е к τ ρ а (во сне). Увы!
Первая эриния. Она стонет. Скоро ты задрожишь
от наших укусов, завопишь от наших ласк. Я возьму тебя,
как самец берет самку, ибо ты — отдана мне в супружество
и познаешь тяжесть моей любви. Ты красива, Электра,
красивее меня; но увидишь, от моих поцелуев быстро
стареют, не пройдет и полугода — я согну тебя как старуху, а
сама останусь молодой. (Склоняется над ними.) Отличная
добыча, бренная и аппетитная: гляжу на них, чую их запах, и
от гнева дух захватывает. Я ощущаю себя зарей ненависти.
О радость! Я — когти и зубы, огонь в жилах. О радость!
Ненависть затопляет и душит меня, она, как молоко,
наполняет мои груди. Проснитесь, сестры, проснитесь: утро
настало.
Вторая эриния. Мне снилось, что я кусаю.
Первая эриния. Наберись терпения: сейчас они
под покровительством бога, но скоро голод и жажда
выгонят их из убежища. Тогда ты вопьешься в них зубами.
59
Третья эриния. А-а-а! Хочу царапать.
Первая эриния. Погоди: скоро твои железные
когти проложат тысячи красных тропинок на теле
преступных. Приблизьтесь, сестры, взгляните на них.
Третья эриния. Как они молоды!
Вторая эриния. Как они красивы!
Первая эриния. Возрадуйтесь: преступники так
часто стары и уродливы; нам редко выпадает изысканная
радость — разрушать то, что прекрасно.
Эринии. Эйа-а! Эйа-а!
Третья эриния. Орест — почти ребенок. Моя
ненависть будет нежна, как мать. Я положу его бледную голову
к себе на колени, я буду гладить его по волосам.
Первая эриния. А потом?
Третья эриния. А потом, как проткну ему глаза —
вот этими двумя пальцами!
Эринии хохочут.
Первая эриния. Они вздыхают, шевелятся, скоро
они проснутся. Давайте, сестры, сестры-мухи, разбудим
преступных нашей песней.
Хор эриний.
Бзз, бзз, бзз, бзз.
Как мухи, мы облепили твое гнилое сердце,
Сердце гнилое, кровоточащее, лакомое.
Как пчелы, соберем гной и сукровицу твоего сердца.
Не бойся, мы превратим их в мед, прекрасный
зеленый мед.
Ненависть слаще нашему лону, чем любая любовь.
Бзз, бзз, бзз, бзз.
Мы обернемся пристальным взглядом домов,
Рычаньем, оскалом сторожевого пса,
Жужжаньем над твоей головой,
Шумом леса,
Свистом, треском, плеском, воем,
Мраком,
Неприглядным мраком твоей души.
Бзз, бзз, бзз, бзз,
Эйа! Эйа! Эйа-а!
Бзз, бзз, бзз, бзз,
Гной сосем мы, мухи,
60
Все ты отдашь нам,
Пищу — во рту, свет — в глубине глаз,
Мы — твои провожатые до могилы,
Только червям уступим мы место.
Бзз, бзз, бзз, бзз.
Пляшут.
Электра (просыпается). Кто здесь разговаривает? Кто вы?
Эринии. Бзз, бзз, бзз, бзз.
Электра. А! Вот и вы. Значит, мы их в самом деле
убили?
Орест (пробуждаясь). Электра!
Электра. А ты кто? А, ты — Орест. Уходи.
Орест. Что с тобой?
Электра. Я боюсь тебя. Мне снилось, что наша мать
упала навзничь, что из нее хлестала кровь и ручейками
вытекала из-под дворцовых дверей. Потрогай мои руки, какие
они холодные. Нет, оставь, не трогай меня. Из нее вытекло
много крови?
Орест. Замолчи.
Электра (окончательно проснувшись). Дай, погляжу на
тебя. Ты убил их. Это ты их убил. Ты здесь, ты только
проснулся, на твоем лице ничего не написано, а ведь это ты
убил их.
Орест. Ну и что? Да, убил! (Пауза.) Ты тоже пугаешь
меня. Вчера ты была так красива. Сейчас точно какой-то
зверь изуродовал тебя когтями.
Электра. Зверь? Твое преступление. Оно ободрало
мне щеки и веки: мои глаза и зубы точно обнажились.
А это кто такие?
Орест. Не думай о них. Они ничего не могут с тобой
сделать.
Первая эриния. Пусть войдет в наш круг, если
посмеет, увидишь, как мы ничего не можем сделать.
Орест. Тихо, суки. На место!
Эринии ворчат.
Неужели это ты танцевала вчера в белом платье на
ступенях храма?
Электра. Я состарилась. За одну ночь.
Орест. Ты все еще прекрасна, но... у кого я видел
такие мертвые глаза? Электра... ты похожа на нее; ты похо-
61
жа на Клитемнестру. Стоило ли убивать ее?. Когда я вижу
свое преступление в этих глазах, оно внушает мне ужас.
Первая эриния. Потому что ты ужасаешь ее.
Орест. Это правда? Я внушаю тебе ужас?
Электра. Оставь меня.
Первая эриния. Ну? Ты еще сомневаешься? И как
ей тебя не ненавидеть? Она жила спокойно, в своих
мечтах, ты явился, принес резню и святотатство. И вот она
делит твою вину, она прикована к этому пьедесталу, этот
островок — все, что ей осталось.
Орест. Не слушай ее.
Первая эриния. Назад! Назад! Гони его, Электра,
не позволяй прикоснуться к себе. Это мясник. От него
исходит пресный запах свежей крови. Знаешь, как неумело
он убивал старуху. Не смог даже прикончить ее разом.
Электра. Ты не лжешь?
Первая эриния. Можешь мне поверить, я так и
жужжала вокруг них.
Электра. Он нанес ей несколько ударов?
Первая эриния. Добрую дюжину. И всякий раз меч
хлюпал в ране. Она прикрывала живот и лицо руками. Он
изрубил ей все руки.
Электра. Она долго страдала? Она умерла не сразу?
Орест. Не смотри на них, заткни уши, главное —
не расспрашивай их: будешь расспрашивать — пропадешь!
Первая эриния. Она чудовищно страдала.
Электра (закрывая лицо руками). А-а!
Орест. Она хочет отделить нас друг от друга,
воздвигнуть вокруг тебя стену одиночества. Берегись: когда ты
останешься одна, совсем одна, беспомощная, они набросятся
на тебя. Электра, мы вместе решили совершить это
убийство, мы должны вместе встретить его последствия.
Электра. Ты утверждаешь, что я хотела этого?
Орест. Разве не так?
Электра. Нет, не так... Подожди... Так! Ах, я уже
ничего не знаю. Мне это преступление снилось. А ты, ты
совершил его, ты стал палачом собственной матери.
Эринии (хохочут и вопят). Палач! Палач! Мясник!
Орест. Электра, за этой дверью — просторный мир.
Простор и утро. Там, снаружи, солнце восходит над
дорогами. Мы скоро выйдем, мы пойдем по дороге, освещен-
62
ной солнцем, а эти дочери мрака утратят свою силу: лучи
солнца пронзают их как мечи.
Электра. Солнце...
Первая эриния. Ты никогда не увидишь солнца,
Электра. Мы застим тебе солнце, как туча саранчи; куда б
ты ни пошла — над твоей головой будет ночь.
Электра. Оставьте меня! Не мучьте!
Орест. Их сила в твоей слабости. Посмотри: мне они
не смеют ничего сказать. Послушай: ты предалась
неведомому ужасу и отделилась от меня. А разве ты пережила что-
то иное, чем я? Стоны матери? Или ты думаешь, что они
замолкнут когда-нибудь в моих ушах? Ее огромные
зрачки — океаны, вышедшие из берегов, — на мелово-бледном
лице; думаешь, они изгладятся когда-нибудь из моих
зрачков? А тоскливый страх, грызущий тебя? Думаешь, когда-
нибудь он перестанет снедать меня? Но что мне до всего
этого — я свободен. Пусть тоска, пусть страшные
воспоминания. Свободен. Я в согласии с самим собой. Не нужно
ненавидеть себя, Электра. Дай мне руку: я тебя не покину.
Электра. Пусти мою руку! Эти черные суки вокруг
меня — страшны, но ты еще страшней.
Первая эриния. Видишь! Видишь! Не правда ли,
куколка, мы тебя пугаем меньше, чем он? Мы нужны тебе,
Электра, ты наше дитя. Тебе нужны наши когти, чтоб
терзать свое тело, тебе нужны наши зубы, чтоб кусать свою
грудь, тебе нужна наша каннибальская любовь, чтоб забыть
о ненависти к себе, тебе нужны страдания плоти, чтобы не
думать о страданиях души. Приди! Приди! Спустись всего
на две ступеньки, и мы примем тебя в объятия, наши
поцелуи истерзают твое хрупкое тело, и наступит забытье,
забытье во всепожирающем, чистом огне боли.
Эринии. Приди! Приди!
Медленный танец, как бы околдовывающий ее. Электра встает.
Орест (хватая ее за руку). Остановись, умоляю тебя, ты
погибнешь.
Электра (яростно вырываясь). А! Ненавижу тебя!
(Сходит по ступенькам.)
Эринии набрасываются на нее.
На помощь!
Входит Юпитер.
63
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же и Юпитер.
Юпитер. На место!
Первая эриния. Хозяин!
Эринии неохотно расходятся, оставляя Электру распростертой на земле.
Юпитер. Бедные дети. (Подходит к Электре.) Чего вы
добились. Гнев и жалость борются в моем сердце. Встань,
Электра: пока я здесь, мои суки тебя не тронут. (Помогавη
ей подняться.) Какое страшное лицо. За одну ночь! За одн\
ночь! Где твоя деревенская свежесть? За одну ночь твоя
печень, селезенка и легкие износились, тело стало жалкой
тряпкой. Ах, самонадеянная, безумная молодежь, сколько
зла вы сами себе причинили!
Орест. Смени тон, приятель: этот не к лицу царю
богов.
Юпитер. И ты, гордец, тоже смени тон: дерзость
неуместна в устах преступника, искупающего вину.
О ρ е с т. Я не преступник и ты не заставишь меня
искупать то, что я не считаю виной.
Юпитер. Ты ошибаешься, пожалуй, но потерпи —
я рассею вскоре твое заблуждение.
Орест. Терзай меня сколько угодно: я ни о чем не
жалею.
Юпитер. Даже о том ужасном состоянии, до которого
ты довел сестру?
Орест. Даже об этом.
Юпитер. Слышишь, Электра? И он утверждает, что
любит тебя.
Орест. Я люблю ее больше, чем себя самого. Но он?
страдает по собственной воле и только сама может избг
виться от страданий, она — свободна.
Ю π и τ е р. А ты? Ты тоже, может быть, свободен?
Орест. Тебе это известно.
Юпитер. Взгляни на себя, бесстыжее и глупое
созданье, ты воистину величествен: скрючился меж ног
божества, тебя хранящего, — а вокруг эти голодные суки. Если уж
ты осмеливаешься называть себя свободным, остается
воспеть свободу узника, закованного в кандалы и брошенного
в подземелье, или свободу распятого раба.
Орест. А почему бы и нет?
64
Юпитер. Берегись: ты фанфаронишь, потому что
Аполлон тебе покровительствует. Но Аполлон — мой
покорный слуга. Стоит мне пальцем пошевельнуть — он тебя
покинет.
Орест. За чем же дело стало? Пошевели пальцем, хоть
всеми десятью.
Юпитер. К чему? Разве я не сказал, что мне обрыдло
наказывать? Я явился, чтоб вас спасти.
Электра. Спасти? Не насмехайся над нами, хозяин
мщения и смерти. Даже богу недозволено вселять
обманчивую надежду в сердца тех, кто страдает.
Юпитер. Через четверть часа ты можешь быть далеко
отсюда.
Электра. Живая и здоровая?
Юпитер. Даю слово.
Электра. А чего ты потребуешь с меня взамен?
Юпитер. Я ничего не требую от тебя, дитя мое.
Электра. Ничего? Я правильно расслышала, о добрый
бог, дивный бог?
Юпитер. Или почти ничего. Пустяк, который ты
можешь дать мне с легкостью, — капельку раскаяния.
Орест. Берегись, Электра. Эта капелька ляжет
тяжелым камнем тебе на сердце.
Юпитер (Электре). Не слушай его. Ответь лучше мне:
что мешает тебе осудить преступление, совершенное
другим. Ты ведь даже не сообщница.
Орест. Электра! Неужели ты отречешься от
пятнадцати лет ненависти и надежды?
Юпитер. Кто говорит об отречении? Она никогда не
хотела этого святотатства.
Электра. Увы!
Юпитер. Ну-ну, можешь на меня положиться. Я ведь
читаю в сердцах.
Электра (недоверчиво). И ты читаешь в моем сердце,
что я не хотела этого преступления? Это я-то, в течение
пятнадцати лет мечтавшая об убийстве и мести?
Юпитер. Ерунда! В кровавых снах, баюкавших тебя,
было что-то невинное: они позволяли забыть о рабстве,
врачевали раны, нанесенные твоей гордости. Но ты
никогда не собиралась их осуществить. Я ошибаюсь?
3 Грязными руками
65
Электра. Ах! Бог мой, дорогой мой Бог, как я хочу,
чтоб ты не ошибался.
Юпитер. Ты еще совсем девочка, Электра. Другие
девочки мечтают стать богаче всех или красивей всех. А ты,
ослепленная жестокой судьбой своего рода, мечтала всех
превзойти страданиями, всех превзойти преступлениями.
Ты никогда не хотела зла: ты хотела только быть
несчастной. В твоем возрасте девочки еще играют в куклы и в
классы, а у тебя, бедная малютка, не было ни игрушек, ни
подружек, ты играла в убийство, потому что в эту игру
можно играть одной.
Электра. Увы! Увы! Я слушаю и начинаю понимать
себя.
Орест. Электра! Электра! Вот теперь-то ты виновна.
Кто, кроме тебя самой, может знать, чего ты хотела?
Неужто ты позволишь другому решать за тебя? К чему искажать
прошлое? Оно беззащитно! К чему отрекаться от той
разгневанной Электры, которой ты была? От той юной богини
ненависти, которую я полюбил? Разве ты не понимаешь,
что этот жестокий бог играет тобой?
Юпитер. Чтоб я стал играть вами? Послушайте, что
я вам предлагаю: отрекитесь от вашего преступления, и я
посажу вас обоих на трон Аргоса.
Орест. На место наших жертв?
Юпитер. Что поделаешь.
Орест. И я натяну на себя еще не остывшее платье
покойного царя?
Юпитер. Это или какое-нибудь другое, не важно.
Орест. Ясно. Было б черным, не так ли?
Юпитер. Разве ты не в трауре?
Орест. В трауре по матери. А я и забыл. И моих
подданных я тоже одену в черное?
Юпитер. Они уже в черном.
Орест. И правда. Дадим им время износить старое
платье. Ну? Ты поняла, Электра? За несколько слезинок
тебе предлагают нижние юбки и сорочки Клитемнестры —
те вонючие, грязные сорочки, которые ты пятнадцать лет
стирала собственными руками. Тебя ждет также ее роль,
придется только подучить слова. Иллюзия будет полной,
никто не усомнится, что снова видит твою мать, ты ведь
стала похожа на нее. Но я — я брезглив: я не стану
натягивать на себя штаны убитого мною паяца.
66
Юпитер. Нечего нос задирать, убил человека,
который не защищался, и старуху, умолявшую о пощаде; а
послушать тебя, не зная, так решишь, что ты спас родной
город, сражаясь один против тридцати.
Орест. А может, я и на самом деле спас родной город?
Юпитер. Ты? А знаешь, кто там, за этой дверью?
Жители Аргоса — все жители Аргоса. Они поджидают своего
спасителя с камнями, вилами и дубинами в руках,
чтобы выразить ему благодарность. Ты одинок, как
прокаженный.
Орест. Да.
Юпитер. Гордиться тут нечем. На одиночество тебя
обрекает их презрение и ужас, трусливейший из убийц.
Орест. Трусливейший из убийц тот, кто испытывает
угрызения совести.
Юпитер. Орест! Я сотворил тебя, я сотворил все:
гляди.
Стены храма раздвигаются. Появляется небо, усеянное вращающимися
звездами. Юпитер в глубине сцены. Голос его становится оглушительным (звучит
через микрофон), но он там едва различим.
Смотри на эти планеты, которые движутся в строгом
порядке, никогда не сталкиваясь: это я упорядочил их
орбиты, явив справедливость. Послушай гармонию сфер,
беспредельный благодарственный гимн минералов, звучащий
с четырех сторон света. (Мелодекламация.) Благодаря мне
продолжается жизнь на земле, я повелел, чтобы дитя
человеческое было человеком, чтоб от собаки рождалась
собака; благодаря мне мягкий язык прилива лижет песок и
отступает в положенный час; я повелел произрастать
растениям, мое дыхание разносит желтые тучи пыльцы. Это
не твой дом, самозванец! Ты в мире, как заноза в теле,
как браконьер в господском лесу, ибо мир — добр. Я создал
его по своей воле, я — Добро. А ты — свершил Зло, все
сущее клянет тебя голосами, окаменевшими от ужаса.
Добро — повсюду: оно в мякоти бузины и свежести
источника, в зернистости кремния и тяжести камня: куда ни
глянь, найдешь его, — оно даже в природе огня и света.
Твое собственное тело предает тебя — оно покорно моим
предначертаниям. Добро в тебе и вне тебя оно рассекает
тебя, как коса, оно подавляет тебя, как гора, оно несет и
катит тебя, как море, оно обеспечило успех твоего дурного
67
дела; Добро было светом факелов, твердостью твоего меча,
силой твоей руки. Ты содеял Зло и им гордишься, но что
оно, как не уловка бытия, лукавый его отблеск,
обманчивое отражение, самое существование которого зиждется на
Добре. Опомнись, Орест: против тебя вся Вселенная, а ты
во Вселенной — лишь жалкий червь. Прими естественный
порядок вещей, сын, извративший естество свое. Признай
свою вину, ужаснись ею, вырви ее из себя, как гнилой
зловонный зуб. Иль бойся, чтоб море не отхлынуло перед
тобою, чтоб не иссякли источники на твоем пути, чтоб не
рухнули на твою дорогу камни и скалы, чтоб земля не
разверзлась под ногами твоими.
Орест. Пусть разверзнется земля! Пусть выносят мне
приговор утесы и цветы вянут на моем пути: всей
Вселенной мало, чтобы осудить меня. Ты — царь богов, Юпитер,
ты царь камней и звезд, царь морских волн. Но ты,
Юпитер, не царь над людьми.
Стены храма сдвигаются, вновь появляется Юпитер, сгорбленный,
усталый. Говорит нормальным голосом.
Юпитер. Я не царь тебе, жалкий червь. Кто же тогда
создал тебя?
Орест. Ты. Но не надо было создавать меня
свободным.
Юп и те р. Я дал тебе свободу, чтоб ты служил мне.
Орест. Возможно. Но она обернулась против тебя, и мы
оба тут бессильны.
Юпитер. Ага, наконец-то извиняющие
обстоятельства.
О ρ е с т. Я ищу не извинений.
Юпитер. Разве? Эта свобода, рабом которой ты себя
объявляешь, очень напоминает, знаешь ли, извинения.
О ρ е с т. Я не хозяин и не раб, Юпитер. Я сам —
свобода! Едва ты создал меня, я перестал тебе принадлежать.
Электра. Отцом нашим заклинаю тебя, Орест:
свершив преступление, не богохульствуй.
Юпитер. Слушай ее. И не надейся ее вернуть своими
словами: эта речь нова для ушей Электры, нова и
оскорбительна.
Орест. Так же как и для моих собственных, Юпитер.
И для моей глотки, из которой выходят слова, и для моего
языка, придающего им на ходу форму. Я с трудом понимаю
себя. Еще вчера ты пеленой обволакивал мой взор, воском
68
залеплял мне уши. Вчера еще у меня были извиняющие
обстоятельства: мое существование извинял ты — ты породил
меня, чтоб я служил твоим намерениям, и весь мир, как
старая сводня, твердил мне о тебе, твердил не переставая.
А потом ты меня покинул.
Юпитер. Я тебя покинул, я?
Орест. Вчера, я стоял рядом с Электрой. И вся твоя
природа ластилась к нам, она сиреной пела твое Добро и
осыпала меня советами. Чтоб я смягчился — жгучий свет
стал мягким, подобно затуманившемуся взору; чтоб я
забыл обиды — небо разнежилось, как всепрощение. Моя
юность, покорная твоей воле, стояла предо мной, точно
невеста, умоляющая жениха, который хочет ее покинуть, —
в последний раз я видел мою юность. И вдруг, внезапно,
свобода ударила в меня, она меня пронзила, — природа
отпрянула: я был без возраста, один, одиноким в твоем
ничего не значащем мирке — как человек, потерявший свою
тень. Небо — пусто, там нет ни Добра, ни Зла, там нет
никого, кто мог бы повелевать мной.
Юпитер. И что же? Прикажешь восхищаться овцой,
которую парша отделяет от стада, или прокаженным,
запертым в лазарет? Вспомни, Орест: ты был частью моего
стада, ты пасся на траве моих лугов, среди моих овец. Твоя
свобода — парша, снедающая тебя, она — изгнание.
О ρ е с т. Ты прав: это изгнание.
Юпитер. Зло еще не укоренилось: оно возникло лишь
вчера. Вернись к нам. Вернись. Посмотри, как ты одинок,
даже родная сестра тебя покинула. Ты бледен, в твоих
глазах тоскливый страх. Ты надеешься выжить? Тебя грызет
нечеловеческое зло, чуждое моему естеству, чуждое тебе
самому. Вернись: я — забвенье, я — покой.
Орест. Чуждое мне самому, знаю. Вне природы,
против природы, без оправданий, без какой бы то ни было
опоры, кроме самого себя. Но я не вернусь в лоно твоего
закона: я обречен не иметь другого закона, кроме моего
собственного. Я не вернусь в твой естественный мир:
тысячи путей проложены там, и все ведут к тебе, а я могу идти
только собственным путем. Потому что я человек, Юпитер,
а каждый человек должен сам отыскать свой путь. Человек
ужасает природу, и тебе, Юпитеру, царю богов, он тоже
внушает ужас.
69
Юпитер. Ты не лжешь: когда люди похожи на тебя,
я их ненавижу.
Орест. Берегись, ты признал свою слабость. У меня
к тебе нет ненависти. Что у нас общего? Мы разойдемся,
не коснувшись друг друга, как в море корабли. Ты — бог,
а я — свободен: мы равно одиноки, мы мучимы одним и
тем же тоскливым страхом. Почему ты думаешь, что этой
нескончаемой ночью я не искал раскаяния? Раскаяние.
Сон. Но отныне я не могу каяться и спать не могу.
Молчание.
Юпитер. Что ты собираешься делать?
Орест. Аргивяне — мои подданные. Я должен открыть
им глаза.
Юпитер. Бедняги! Ты одаришь их одиночеством и
позором, ты сорвешь одежды, которыми я прикрыл их
наготу, и ты обнажишь внезапно их существование, похабное,
пресное существование, лишенное какой бы то ни было
цели.
Орест. Если и для них нет надежды, почему я,
утративший ее, не должен с ними поделиться отчаянием?
Юпитер. Что им делать с отчаянием?
Орест. Что угодно: они свободны, настоящая
человеческая жизнь начинается по ту сторону отчаяния.
Молчание.
Юпитер. Пусть так, Орест. Все было предначертано.
В один прекрасный день человек должен был возвестить
мои сумерки. Значит, это ты и есть? И кто бы мог это
подумать вчера, глядя на твое девичье лицо?
Орест. Я и сам бы не поверил. Слова, которые я
произношу, чересчур крупны, они раздирают мой рот; судьба,
которую я несу в себе, чересчур тяжела, она переломила
мою молодость.
Ю π и τ е р. Я не люблю тебя, но жалею.
О ρ е с т. И я тебя жалею.
Юпитер. Прощай, Орест. (Делает несколько шагов.) А ты,
Электра, подумай: мое царство не кончилось, до этого еще
очень далеко — я не прекращу борьбы. Гляди, со мной ты
или против. Прощай.
Орест. Прощай.
Юпитер уходит.
70
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Те ж е, без Юпитера.
Электра медленно встает.
Орест. Куда ты?
Электра. Оставь меня. У нас нет ничего общего.
Орест. Неужели, встретив вчера, сегодня я утрачу тебя
навеки?
Электра. Дали бы боги мне никогда не встречать тебя!
Орест. Электра! Сестра моя, Электра, дорогая моя!
Моя единственная любовь, единственная услада моей
жизни, не покидай меня, останься.
Электра. Вор. Я владела столь малым: крупицей
покоя, несколькими снами. Ты отнял все, ты обокрал
нищую. Ты был моим братом, главой семьи, твой долг был
охранять меня — ты окунул меня в кровь, я — красна, как
освежеванный бык; ненасытные мухи облепили меня, мое
сердце — чудовищный рой!
Орест. Любовь моя, это правда, я забрал все, и мне
нечего дать тебе, кроме моего преступления. Но это
огромный дар. Или ты думаешь, что оно не лежит камнем у меня
на душе? Мы были слишком легковесны, Электра: теперь
наши ноги уходят в землю, как колеса колесницы в колею.
Иди ко мне. Мы отправимся в путь тяжелым шагом,
сгибаясь под нашей драгоценной ношей. Ты дашь мне руку,
и мы пойдем...
Электра. Куда?
Орест. Не знаю. Навстречу себе самим. Там, за
горами, за долами нас ждут Орест и Электра. Будем их
терпеливо искать.
Электра. Не хочу больше слушать тебя. Ты сулишь
мне только горе и омерзение. (Выскакивает вперед.)
Эринии медленно приближаются к ней.
На помощь! Юпитер, царь богов и людей, мой царь, прими
меня в свои объятия, унеси меня, оборони! Я буду покорна
твоему закону, я буду твоей рабыней, твоей вещью, я
покрою поцелуями твои ступни и колени. Защити меня от
мух, от брата, от меня самой, не оставляй меня в
одиночестве, я посвящу всю мою жизнь искуплению. Я
раскаиваюсь, Юпитер, я раскаиваюсь. (Убегает.)
71
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Орест, эринии.
Эринии порываются бежать за Электрой. Первая эриния останавливает их.
Первая эриния. Оставьте ее, сестры, она от нас
ускользнула. Но нам остается этот, и, думаю, надолго —
у него крепкое сердечко. Он будет страдать за двоих.
Эринии, жужжа, приближаются к Оресту.
Орест. Я совсем один.
Первая эриния. Да нет же, пригоженький мой
убийца, я тебя не покину: увидишь, какие игры я
придумаю, чтоб тебя развлечь.
Орест. Я буду одинок до самой смерти. Потом...
Первая эриния. Мужайтесь, сестры, он слабеет.
Посмотрите, как расширились зрачки: скоро его нервы
зазвучат, как струны арфы под пленительными переборами
ужаса.
Вторая эриния. Скоро голод выгонит его из
убежища: еще до вечера мы вкусим его крови.
Орест. Бедная Электра!
Входит педагог.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Орест, эринии, педагог.
Педагог. Ну и дела, государь мой. Где вы? Здесь ни
зги не видно. Я вам принес немного еды: жители Аргоса
осаждают храм, выйти и думать нечего; ночью мы
попытаемся убежать. Пока что ешьте.
Эринии преграждают ему путь.
А! Это кто такие? Опять суеверия. Как я сожалею о
прекрасной Аттике, где все действительное было разумно.
Орест. Не пробуй подойти, они разорвут тебя на
части.
Педагог. Тише, мои красавицы. Ну, ловите эти куски
мяса и фрукты, может, мои жертвоприношения вас
умиротворят.
Орест. Ты говоришь, что жители Аргоса собрались
перед храмом?
Педагог. О да! И даже не знаю, кто гнусней и
мстительней — эти прелестницы или ваши дорогие подданные.
72
Орест. Хорошо. (Пауза.) Открой дверь.
Педагог. Вы что, с ума сошли? Они ведь стоят там,
с оружием в руках.
Орест. Делай что тебе говорят.
Π е д а г о г. На этот раз вы соблаговолите разрешить мне
вам не подчиниться. Они закидают вас камнями, говорю
я вам.
Орест. Я твой государь, старик, и я тебе приказываю
отворить дверь.
Педагог (приоткрывает дверь). О-ё-ёй, о-ё-ёй!
Орест. Настежь!
Педагог приоткрывает дверь и прячется за одной из створок. Толпа
яростно распахивает дверь настежь и в испуге останавливается на пороге.
Яркий свет.
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Те же, толпа.
Крики в толпе. Смерть ему! Смерть! Закидайте его
камнями! Разорвите на части! Смерть ему!
О ρ е с τ (не слыша их). Солнце!
Толпа. Ты святотатец! Убийца! Мясник! Ты будешь
четвертован!
— Мы зальем твои раны расплавленным свинцом!
Женщина. Я вырву тебе глаза!
Мужчина. Я съем твою печень!
Орест (выпрямляется). Это вы, мои верноподданные?
Я — Орест, сын Агамемнона, ваш царь — сегодня день
моей коронации.
Толпа, обескураженная, глухо шумит.
Вы замолчали?
Толпа молчит.
Я знаю: вы меня боитесь. Пятнадцать лет тому назад, день
в день, другой убийца предстал пред вами, у него были
красные перчатки до локтя — кровавые перчатки, но вы
не боялись его, вы прочли по его глазам, что он — свой
человек, что он не способен отважно нести бремя своих
поступков. А преступление, которого не выдерживает тот, кто
его содеял, — преступление без преступника, не так ли?
Почти несчастный случай. Вы возвели преступника на
царский престол, и древнее преступление стало бродить в сте-
73
нах города, тихонько скуля, как собака, потерявшая
хозяина. Вы смотрите на меня, жители Аргоса, вы поняли, что
мое преступление принадлежит мне; я требую этого перед
лицом солнца; в нем — смысл моей жизни, моя гордость,
вы не можете ни наказать, ни пожалеть меня — поэтому я
внушаю вам страх. И однако, люди, я люблю вас, я убил
ради вас. Ради вас. Я пришел, чтобы потребовать свое
царство, и вы отвергли меня, я был вам чужим. Теперь я ваш,
о мои подданные. Мы связаны кровью, я обрел право стать
вашим царем. Ваша вина, ваши угрызения, ваши ночные
страхи, преступления Эгисфа — я все взял на себя, все
принадлежит мне. Не страшитесь больше ваших
мертвецов, это — мои мертвецы. Смотрите, ваши верные мухи
покинули вас ради меня. Но не бойтесь, жители Аргоса, что
я взойду, окровавленный, на престол моей жертвы: бог
предложил мне трон, я сказал — нет. Я хочу быть царем без
земель и без подданных. Прощайте, мои люди,
попытайтесь жить: все здесь нужно начинать сначала, заново. И для
меня тоже жизнь только начинается. Странная жизнь.
Послушайте, вот еще что: однажды летом Скирос был
наводнен крысами. То была какая-то жуткая проказа, они
грызли все, жители города думали, что погибнут. Но однажды
пришел флейтист. Он встал в центре города — вот так
(встает) — и принялся играть на флейте, и все крысы
столпились возле него. Потом большими шагами — вот так
(спускается с пьедестала) — он пошел, крича жителям Ски-
роса: «Посторонитесь!»
Толпа сторонится.
И все крысы подняли головы в смятении — как эти мухи.
Смотрите на мух! А потом вдруг бросились за ним.
И флейтист вместе с крысами исчез навсегда. Вот так.
(Уходит.)
Эр и ни и, вопя, бросаются за ним.
Занавес
ЗА ЗАКРЫТЫМИ
ПВЕРЯМИ
HÜISCLOS
1945
© Л.Каменская, перевод на русский язык, 1996
Пьеса в одном акте
ПОСВЯЩАЕТСЯ
«ТОЙДАМЕ»
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Инэс
Эстель
Гарсэн
Мальчик - коридорный
СЦЕНА ПЕРВАЯ
Гарсэн, Коридорный
Гостиная в стиле Второй империи. Бронзовая статуэтка на камине.
Гарсэн (входит и оглядывается). Ну вот.
Коридорный. Вот.
Гарсэн. Вот так-то...
Коридорный. Так-то.
Гарсэн. Я... я думаю, что со временем к этой
обстановке можно привыкнуть.
Коридорный. Это зависит от человека.
Гарсэн. А что, все комнаты такие?
Коридорный. Ну что вы! У нас ведь и китайцы
бывают, и индусы. Зачем им, по-вашему, кресло в стиле
Второй империи?
Гарсэн. А зачем оно мне? Знаете, кем я был? Да что
уж там, это не имеет никакого значения. В общем-то, я
всегда был окружен мебелью, которая мне не нравилась,
и попадал в ложные положения; я это обожал. Ложное
положение в гостиной стиля Луи-Филипп, как вам это
понравится?
Коридорный. Вот увидите: в гостиной стиля Второй
империи тоже неплохо.
Гарсэн. А, ну-ну. (Озирается.) Все же я бы никогда не
подумал... Вы, конечно, знаете, что там рассказывают?
Коридорный. О чем?
Гарсэн. Ну... (делает неопределенный жест) обо всем
этом.
77
Коридорный. Как вы могли поверить этим
глупостям? Это все люди, которые никогда носу сюда не
показывали. Ведь если бы они сюда попали...
Гарсэн. Да.
Оба смеются.
(Внезапно посерьезнел). А где же кол?
Коридорный. Что?
Гарсэн. Кол, жаровни, медные воронки?
Коридорный. Вы шутите?
Гарсэн (смотрит на него). А? Ну ладно... Нет, я не
шучу. (Обходит комнату.) Ну конечно, ни зеркал, ни
оконных стекол. Ничего бьющегося. (С внезапным гневом.)
Почему у меня отняли зубную щетку?
Коридорный. Наконец-то. Наконец к вам вернулось
чувство собственного достоинства. Здорово!
Гарсэн (яростно стуча по подлокотнику кресла). Прошу
избавить меня от ваших фамильярностей. Я прекрасно
понимаю свое положение, но я не намерен терпеть,
чтобы вы...
Коридорный. Ах, простите. Что же делать — все об
этом спрашивают. Как приходят, так сразу: «Где жаровня?»
И в эту минуту, уверяю вас, они и не думают о том, чтобы
привести себя в порядок. А потом, как только успокоятся,
сразу же вспоминают о зубной щетке. Ну, ради Бога,
подумайте хорошенько, зачем вам здесь чистить зубы, скажите
на милость?
Гарсэн (успокоившись). А и вправду, зачем?
(Осматривается.) И зачем мне смотреть на себя в зеркало? Зато
бронзовая статуэтка в нужную минуту... Думается, мне еще
придется смотреть во все глаза. Во все глаза, верно? Да ладно
уж, нечего скрывать: повторяю, что я не забываю о своем
положении. Хотите, расскажу вам, как это происходит?
Человек задыхается, погружается в воду, тонет, только
взгляд его еще проникает через толщу воды, и что же он
видит? Бронзовую фигурку. Вот кошмар! Да ведь вам,
конечно, запретили мне отвечать, я не буду настаивать. Но
имейте в виду, что меня не застали врасплох, не льстите
себя надеждой, что вы меня удивили: я трезво оцениваю
свое положение. (Снова ходит по комнате.) Итак, зубной
щетки не будет. И кровати тоже. Ведь здесь, конечно, не
спят?
78
Коридорный. Черт!
Гарсэн. Готов поклясться, что я прав. Зачем же спать?
Сон подкрадывается незаметно. Глаза постепенно
слипаются, но зачем спать? Ложишься на диван и... р-раз! — сон
отступает. Приходится протереть глаза, подняться и начать
все сначала.
Коридорный. Ну и романтик же вы!
Гарсэн. Замолчите. Я не буду ни плакать, ни стонать,
но я хочу смотреть правде в глаза. Я не хочу, чтобы она на
меня навалилась сзади, а я не смог бы даже ее разглядеть.
Романтик? Ну, если уж сон ни к чему... Зачем спать, когда
сон не приходит? Отлично. Погодите: почему так тяжело?
Почему всегда так тяжело? Знаю: потому что это жизнь без
просветов.
Коридорный. Каких просветов?
Гарсэн (передразнивая его). «Каких просветов»?
(Подозрительно.) Посмотрите на меня. Так я и думал! Вот в чем
причина невыносимой и грубой назойливости вашего
взгляда. Вот те на — да они атрофированы!
К о ρ и д о ρ н ы. Да о чем вы?
Гарсэн. О ваших веках. Мы, мы моргаем. Мигнули, и
все: маленькая черная вспышка, занавес падает и
поднимается вновь: вот и просвет! Глаза увлажняются, мир
исчезает. Вы не можете себе представить, как это успокаивало.
Четыре тысячи просветов в час. Четыре тысячи маленьких
побегов. А когда я говорю четыре тысячи... Ну так как же?
Я буду жить без век? Не притворяйтесь дураком. Без век,
без сна — это одно и то же. Я больше не буду спать. Но как
же я могу выносить самого себя? Постарайтесь понять,
сделайте усилие: у меня задиристый характер, и я привык...
привык сам себя поддразнивать. Но не могу же я
непрерывно сам себя задирать: там были ночи. И я спал. Спал
спокойным сном. Чтобы наверстать. И видел простые
сны. Например, прерию... Прерию, и все. Мне снилось,
что я по ней гуляю. Сейчас день?
Коридорный. Вы сами видите, что светло.
Гарсэн. Черт побери. Это у вас день. А снаружи?
Коридорный (оторопело). Снаружи?
Гарсэн. Да, снаружи. По другую сторону этих стен.
Коридорный. Там коридор.
Гарсэн. Ав конце коридора?
79
Коридорный. Другие комнаты, и коридоры, и
лестницы.
Гарсэн. А дальше?
Коридорный. Это все.
Гарсэн. У вас, конечно, бывают выходные. Куда вы
ходите?
Коридорный. К моему дяде, старшему
коридорному, на третий этаж.
Гарсэн. Как же я не догадался... Где выключатель?
Коридорный. Его здесь нет.
Гарсэн. Значит, свет погасить нельзя?
Коридорный. Дирекция может вырубить
электричество. Но я что-то не помню, чтобы на этом этаже такое
случалось. Электричества у нас сколько угодно.
Гарсэн. Прекрасно. Значит, придется жить с
открытыми глазами...
Коридорный (иронически). Жить...
Гарсэ н. Не придирайтесь к слову. С открытыми
глазами. Всегда. Всегда в моих глазах будет день. И в моей
голове тоже. (Пауза.) А если я швырну статуэтку в люстру,
она погаснет?
Коридорный. Статуэтка слишком тяжелая.
Гарсэн (пытается приподнять статуэтку). Вы правы.
Она слишком тяжелая.
Пауза.
Коридорный. Я пойду, если я вам больше не нужен.
Гарсэн (вздрогнув). Вы уходите? До свиданья.
Коридорный идет к двери.
Минутку.
Коридорный оборачивается.
Это звонок?
Коридорный кивает.
Я могу вам позвонить, если захочу, и вы будете обязаны
прийти?
Коридорный. Вообще-то, да. Но он барахлит. Там
что-то сломалось.
Гарсэн нажимает на кнопку, раздается звонок.
Гарсэн. Он работает?!
80
Коридорный. Работает! (Звонит.) Лучше не
надейтесь, это ненадолго. Всегда к вашим услугам.
Г а ρ с э н (делает жест, чтобы задержать его). Я...
Коридорный. А?
Г а ρ с э н. Нет, ничего. (Идет к камину и берет нож для
разрезания бумаги.) Это что такое?
Коридорный. Вы же видите — нож для разрезания
бумаги.
Гарсэн. Здесь есть книги?
Коридорный. Нет.
Гарсэн. Тогда для чего он нужен?
Коридорный пожимает плечами.
Ладно. Уходите.
Коридорный уходит.
СЦЕНА ВТОРАЯ
Гарсэн один. Подходит к статуэтке и гладит ее.
Садится, встает. Нажимает на кнопку. Звонка нет. Делает еще две-три
попытки. Все напрасно. Идет к двери и пытается ее открыть. Она не
поддается. Зовет.
Гарсэн. Коридорный! Коридорный!
Ответа нет. Стучит в дверь, зовет коридорного. Внезапно успокаивается
и садится на прежнее место. В этот момент дверь открывается и входит
Инэс в сопровождении Коридорного.
СЦЕНА ТРЕТЬЯ
Гарсэн, Инэс, Коридорный.
Коридорный (Гарсэну). Вы меня звали?
Гарсэн собирается ответить, но его взгляд падает на Инэс.
Гарсэн. Нет.
Коридорный (повернувшись к Инэс). Вот вы и у себя,
мадам.
Инэс молчит.
Если у вас есть вопросы...
Инэс продолжает молчать.
(Разочарованно). Обычно клиенты любят наводить справки...
Но я не настаиваю. К тому же насчет зубной щетки, звон-
81
ка и бронзовой статуэтки господин объяснит вам не
хуже меня.
Коридорный уходит. Молчание. Гарсэн не смотрит на Инэс. Инэс
осматривается, потом порывисто направляется к Гарсэну.
Инэс. Где Флоранс?
Гарсэн не отвечает.
Я вас спрашиваю, где Флоранс?
Гарсэн. Я ничего не знаю.
Инэс. Это все, что вам пришло в голову? Пытка
отсутствием? Ну, так у вас ничего не вышло. Флоранс —
дурочка, и я нисколько о ней не жалею.
Гарсэн. Простите, за кого вы меня принимаете?
Инэс. Вас? Вы палач.
Гарсэн (вздрагивает, потом искусственно смеется). Вот
нелепость! Вы правда приняли меня за палача? Вы вошли,
посмотрели на меня и решили: это палач. Какая чепуха!
Коридорный — растяпа, он должен был представить нас
друг другу. Палач! Я Жозеф Гарсэн, публицист и писатель.
Дело просто в том, что нас поселили вместе. Мадам...
Инэс (сухо). Инэс Серано. Мадемуазель.
Гарсэн. Отлично. Прекрасно. В общем, лед тронулся.
Вам показалось, что я смахиваю на палача? А по какому
признаку, скажите на милость, распознают палачей?
И н э с. У них испуганный вид.
Гарсэн. Испуганный? Это забавно. А крго же они
боятся? Неужели своих жертв?
Пауза.
Инэс. Как? Я знаю, что говорю. Я посмотрела на себя
в зеркало.
Гарсэн. В зеркало? (Осматривается.) Это невыносимо:
здесь нет ничего похожего на зеркало. (Пауза.) Во всяком
случае, будьте уверены, я не боюсь. Я прекрасно осознаю
тяжесть своего положения и отношусь к нему со всей
серьезностью. Но я не боюсь.
Инэс (пожимая пленами). Это ваше дело. (Пауза.) Вам
случается выходить отсюда и прогуливаться?
Гарсэн. Дверь заперта.
Пауза.
Инэс. Тем хуже.
82
Гарсэн. Отлично понимаю, что мое присутствие вас
стесняет. Я, в свою очередь, тоже предпочел бы остаться
один: мне нужно собраться и как-нибудь организовать
свою жизнь. Но я уверен, что мы сможем приспособиться
друг к другу: я молчалив, спокоен и шуму от меня немного.
Только позвольте мне предложить вам следующее: нам
нужно сохранять крайнюю вежливость по отношению друг
к другу. Это будет лучшим способом защиты.
И н э с. Я невежлива.
Пауза.
Гарсэн. Тогда я буду вежлив за двоих.
Молчание. Гарсэн сидит на диване. Инэс ходит по комнате.
И н э с (смотря на него). Ваши губы.
Гарсэн. Что-что?
Инэс. Вы не можете перестать шевелить губами? Они
дергаются как заводной волчок.
Гарсэн. Прошу прощения, я не обратил внимания...
Инэс. В том-то и дело.
Тик у Гарсэна продолжается.
Опять! Вы собрались быть вежливым и не обращаете
никакого внимания на свое лицо. Вы здесь не один и не имеете
никакого права навязывать мне проявления вашего страха.
Гарсэн поднимается и идет к ней.
Гарсэн. Вы не боитесь?
И н э с. А чего мне бояться? Страх годился в прошлом,
когда у вас была надежда.
Гарсэн (мягко). Надежды больше нет, но мы еще в
прошлом. Мы пока не начали страдать, мадемуазель.
Инэс. Знаю. (Пауза.) Ну, а дальше? Кто еще придет?
Гарсэн. Не знаю. Я жду.
Молчание. Гарсэн вновь садится. Инэс продолжает ходить. Губы Гарсэна
все еще дергаются, но, взглянув на Инэс, он закрывает лицо руками.
Входят Эстель и Коридорный.
СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ
Инэс, Гарсэн, Эстель и Коридорный.
Эстель смотрит на Гарсэна, который не поднимает головы.
Эстель (Гарсэну). Нет! Нет-нет, не поднимай головы.
Я знаю, что ты закрываешь руками, я знаю, что у тебя
больше нет лица.
Гарсэн убирает руки.
83
Ах! (Пауза. С удивлением.) Я вас не знаю.
Гарсэн. Я не палач, мадам.
Эстель. Яине думала, что вы палач. Я... я думала, что
кто-то хочет подшутить надо мной. (Коридорному.) Чего вы
ждете!
Коридорный. Больше никто не придет.
Эстель (с облегчением). Значит, мы останемся втроем:
месье, мадам и я? (Смеется.)
Гарсэн (сухо). Не вижу, чего тут смешного.
Эстель (продолжая смеяться). Эти диваны такие
уродливые. Поглядите, как они расставлены,— мне кажется,
будто сейчас Новый год и я пришла навестить тетушку
Мари. Вероятно, каждый предназначен для одного из нас?
Вот этот мой? (Коридорному.) Но он мне не подходит, это
ужасно: я в бледно-голубом, а диван ядовито-зеленый.
И н э с. Хотите, поменяемся?
Эстель. Бордо? Вы очень любезны, но тот ничуть не
лучше. Ладно уж, достался зеленый, пусть так и будет.
(Пауза.) Единственный, который бы мне подошел,
принадлежит этому господину.
Молчание.
Инэс. Слышите, Гарсэн?
Гарсэн (вздрагивая). Диван? О, извините. (Встает.)
Прошу вас, мадам.
Эстель. Благодарю. (Снимает пальто и садится на диван.
Пауза.) Давайте познакомимся, раз уж нам придется жить
вместе. Меня зовут Эстель Риго.
Гарсэн кланяется и собирается назвать свое имя, но Инэс его опережает.
Инэс. Инэс Серано. Я очень рада.
Гарсэн снова кланяется.
Гарсэн. Жозеф Гарсэн.
Коридорный. Я вам еще нужен?
Эстель. Нет, вы свободны. Я вас позову.
Коридорный кланяется и уходит.
СЦЕНА ПЯТАЯ
Инэс, Гарсэн, Эстель.
Инэс. Какая вы красивая. Жаль, что у меня нет
цветов, чтобы подарить их вам в знак приветствия.
Эстель. Цветы? Да, я очень любила цветы. Но здесь
бы они завяли — слишком жарко. Ведь главное — это
сохранять хорошее настроение, правда? Вы когда?..
84
И н э с. Я? На прошлой неделе. А вы?
Э с те ль. Я? Вчера. Церемония еще не закончилась.
(Говорит естественным тоном, так, будто что-то описывает.)
Ветер треплет вуаль моей сестры. Она изо всех сил
старается заплакать. Ну же, ну постарайся еще. Наконец-то! Две
слезинки блестят из-под вуали. Ольга Жардэ не в лучшем
виде сегодня. Она поддерживает сестру под руку. Она не
плачет, чтобы глаза не потекли, а я бы на ее месте... Это
была моя лучшая подруга.
И н э с. Вы очень мучались?
Э с те ль. Нет. Скорее, очень устала.
И н э с. От чего?
Э с те ль. От пневмонии. Ну вот и все, они уходят. До
свиданья. Сколько рукопожатий! Мой муж болен от
огорчения, он остался дома. (КИнэс.) А вы от чего?..
И н э с. От газа.
Э с τ е л ь. А вы, сударь?
Г а ρ с э н. От двенадцати пуль. (Жест к Эстелъ.)
Извините, я не подхожу для компании порядочных покойников.
Эстел ь. О сударь, не могли бы вы избегать этого
ужасного слова. Оно... оно действует на нервы. И вообще, что
оно означает? Может, мы никогда не чувствовали себя
такими живыми. Если уж так необходимо называть как-
нибудь это... это состояние, я предлагаю звать нас
«отсутствующими». Это звучит мягче. Сколько времени вы
отсутствуете?
Гарсэн. Примерно месяц.
Э с τ е л ь. Вы откуда?
Гарсэн. Из Рио.
Э с τ е л ь. Я из Парижа. У вас кто-нибудь остался там?
Гарсэн. Жена. (Говорит тем же тоном, что и Эстелъ.)
Она пришла в казарму, как обычно; ее не впустили. Она
смотрит сквозь прутья решетки. Она еще не знает, что я
отсутствую, но уже догадывается. Теперь уходит. Она одета
во все черное. Тем лучше, ей не придется переодеваться.
Она не плачет: никогда она не плакала. Ласково светит
солнце, а она одна, вся в черном, на пустой улице, и у нее
глаза жертвы. Ах, как она меня раздражает!
Молчание. Гарсэн садится на средний диван и закрывает лицо руками.
И н э с. Эстель!
85
Э с τ е л ь. Господин Гарсэн!
Г а ρ с э н. Что вам угодно?
Э с те ль. Вы сели на мой диван.
Гарсэн. Простите. (Встает.)
Эстель. У вас такой отсутствующий вид.
Гарсэн. Я привожу в порядок мою жизнь.
Инэс смеется.
Тот, кто смеется, мог бы последовать моему примеру.
Инэс. Моя жизнь в порядке. В полном порядке. Она
сама пришла в порядок еще там, и мне не нужно ею
заниматься.
Гарсэн. Правда? Вы думаете, это так просто?
(Проводит рукой по лбу.) Как жарко! Вы позволите? (Начинает
снимать пиджак.)
Эстель. Ах, нет! (Мягче.) Нет. Ненавижу мужчин без
пиджака.
Гарсэн (вновь надевает пиджак). Ладно. (Пауза.) Я
часто оставался на ночь в редакции. Там всегда была адская
жара. (Пауза. Опять вспоминает.) И здесь адская жара.
Сейчас ночь?
Эстель. Да, уже ночь. Ольга раздевается. Как быстро
идет время на земле.
Инэс. Сейчас ночь. Они запечатали дверь моей
комнаты. И комната пустая в темноте.
Гарсэн. Они повесили пиджаки на спинки стульев
и засучили рукава рубашек выше локтя. Пахнет людьми и
сигарами. (Молчание.) Мне нравилось быть среди мужчин
без пиджаков.
Эстель (сухо). Значит, у нас разные вкусы. (К Инэс.)
А вам нравятся мужчины без пиджаков?
Инэс. В пиджаках или без, я вообще не выношу мужчин.
Эстель (смотрит на обоих с удивлением). Но почему же,
почему нас поселили вместе?
Инэс (с подавленной яростью). Вы о чем?
Э с τ е л ь. Я смотрю на вас обоих и думаю о том, что мы
будем жить вместе. Я-то думала, что увижу здесь друзей
и родственников.
Инэс. Милого дружка с дырой в голове.
Эстель. И его тоже. Он танцевал танго как
профессионал. Но нас-то зачем собрали вместе?
86
Гарсэн. Это случайность. Они поселяют людей
куда придется, по мере поступления. (К Инэс.) Почему вы
смеетесь?
Инэс. Мне смешно слушать ваши рассуждения о
случайности. Неужели вам так нужно во всем удостовериться?
Они не допускают никаких случайностей.
Э с те ль (робко). Может, мы раньше встречались?
Инэс. Нет, никогда. Я бы вас запомнила.
Эстел ь. Или, может быть, у нас есть общие знакомые?
Вы знаете Дюбуа-Сеймуров?
Инэс. Не думаю.
Э с τ е л ь. У них все бывают.
Инэс. Чем они занимаются?
Эстел ь (удивленно). Ничем. У них замок в Коррезе и...
Инэс. Я работала на почте.
Эстел ь (отступает немного). Правда? (Пауза.) А вы,
господин Гарсэн?
Гарсэн. Я никогда не выезжал из Рио.
Эстел ь. Тогда вы правы — нас соединил случай.
Инэс. Случай? Тогда и эта мебель оказалась здесь
случайно. И случайно диван справа ядовито-зеленый, а диван
слева бордо. Случайность, да? Тогда поменяйте их местами
и посмотрим, изменится ли что-нибудь. А бронзовая
статуэтка — это тоже случайность? А жара? Эта жара?!
(Молчание.) Уверяю вас, все подстроено. Все до малейших деталей,
очень тщательно. Эта комната нас ждала.
Э с τ е л ь. Как же такое может быть? Все здесь
уродливое, жесткое, угловатое. Я ненавидела углы.
Инэс (пожимая плечами). Не думаете ли вы, что я жила
в гостиной стиля Второй империи?
Пауза.
Э с т е л ь. Так все предусмотрено?
Инэс. Все. И мы специально подобраны.
Э с τ е л ь. И это не случайность, что я оказалась вместе
с вами? (Пауза.) Чего они ждут?
Инэс. Не знаю чего, но чего-то ждут.
Эстель. Не терплю, когда от меня чего-то ждут. У
меня сразу же появляется желание сделать все наоборот.
Инэс. Ну и сделайте! Чего же вы? Вы даже не знаете,
чего они хотят.
87
Э с те ль (топая ногами). Это невыносимо! И этого
«чего-то» я должна ждать от вас? (Смотрит на них.) От
каждого из вас? Бывало, я сразу читала по лицам. А ваши лица
ничего мне не говорят.
Гарсэн (порывисто, обращаясь к Инэс). Так почему же
мы вместе? Вы сказали слишком много, договаривайте.
Инэс (удивленно). Но я абсолютно ничего не знаю.
Гарсэн. Нужно знать. (Недолгоразмышляет.)
Инэс. Если бы у нас хватило храбрости рассказать...
Гарсэн. Что?
Инэс. Эстель!
Э с τ е л ь. Ну что?
Инэс. Что вы сделали? Почему вас отправили сюда?
Эстель (живо). Но я не знаю, я не знаю ничего. Не
исключено, что это ошибка. (К Инэс.) Не смейтесь.
Подумайте, сколько народу каждый день... становятся
отсутствующими. Они прибывают сюда тысячами и имеют дело
только с подчиненными, с чиновниками безо всякого
образования. Как же избежать ошибок! Не смейтесь. (Гарсэ-
ну.) Скажите что-нибудь. Если они ошиблись в моем
случае, могли же ошибиться и в вашем. (К Инэс.) И в вашем
тоже. Разве не лучше думать, что мы все попали сюда по
ошибке?
Инэс. Это все, что вы хотели сказать?
Эстель. А что вам еще нужно? Мне нечего скрывать.
Я была бедной сиротой, воспитывала младшего брата.
Старый друг моего отца сделал мне предложение. Он был
богатый и добрый, я согласилась. Что бы вы сделали на моем
месте? Мой брат был болен и за ним был нужен
постоянный уход. Я прожила с мужем шесть лет, ни разу не
поссорившись. Два года тому назад я встретила того, кого
должна была полюбить. Мы узнали друг друга с первого взгляда.
Он хотел, чтобы я уехала вместе с ним, но я отказалась.
После этого я заболела пневмонией. Вот и все. Наверное,
можно во имя каких-то принципов упрекнуть меня в том,
что я пожертвовала своей молодостью ради старика. (Гарсэ-
ну.) Вы считаете это ошибкой?
Гарсэн. Нет, конечно. (Пауза.) А вам кажется, что
жить согласно своим принципам — это ошибка?
Эстель. Кто может нас упрекнуть в этом?
88
Гарсэн. Я издавал пацифистский журнал. Началась
война. Что делать? Все ждали от меня действий.
«Осмелится ли он?» Я осмелился. Скрестил руки на груди, и меня
расстреляли. В чем ошибка? В чем же ошибка?
Э с τ е л ь (кладет руку ему на плечо). Там не было ошибки.
Вы...
Инэс (продолжает с иронией). ...герой. А ваша жена,
Гарсэн?
Гарсэн. Что жена? Я вытащил ее из ручья.
Э с τ е л ь (к Инэс). Вот видите!
Инэс. Вижу. (Пауза.) Для кого вы ломаете комедию?
Здесь все свои.
Э с те ль (надменно). Свои?
Инэс. Да, мы все убийцы. Мы в аду, детка, ошибок
здесь не бывает и людей не осуждают на муки ни за что ни
про что.
Э с те ль. Замолчите.
Инэс. В аду! Прокляты, прокляты!
Э с те ль. Замолчите. Можете вы замолчать?! Я вам
запрещаю ругаться.
Инэс. Проклята, маленькая святоша. Проклят,
безупречный герой. У нас были счастливые мгновения, не
правда ли? Люди страдали из-за нас до самой нашей смерти,
и нам это нравилось. А сейчас надо расплачиваться.
Гарсэн (замахнувшись). Да замолчите же!
Инэс (смотрит на него без страха, но с глубоким
удивлением). Ха! (Пауза.) Погодите! Я поняла, я знаю теперь, почему
нас собрали вместе.
Гарсэн. Подумайте, прежде чем говорить.
Инэс. Смотрите, как просто. Просто, как дважды два.
Физической пытки нет, а все-таки мы в аду. И никто
больше не придет. Никто. Мы навсегда останемся здесь, все
вместе, одни. Так? Здесь не хватает только палача.
Гарсэн (вполголоса). Да, это так.
Инэс. Они просто экономят на обслуживающем
персонале. Вот и все. Как в столовых самообслуживания —
клиенты все делают сами.
Э с τ е л ь. Что вы имеете в виду?
Инэс. Каждый из нас будет палачом для двоих других.
(Пауза, раздумье.)
Гарсэн (мягко). Я не хочу быть вашим палачом. Я не
желаю вам ничего дурного, и мне до вас нет дела. Все
очень просто. Давайте договоримся: каждый будет в своем
89
углу. Вы здесь, вы там, а я тут. И давайте молчать: ни слова,
ладно? Это не так уж сложно. У каждого из нас есть свои
мысли. Что до меня, я могу десять тысяч лет не
разговаривать.
Э с τ е л ь. Я должна молчать?
Гарсэн. Да. И тогда мы спасены. Молчать,
самоуглубляться, никогда не поднимать головы. Договорились?
И н э с. Договорились.
Э с τ е л ь (неуверенно). Договорились.
Гарсэн. Тогда прощайте.
Гарсэн идет к своему дивану и закрывает лицо руками. Молчание. Инэс
тихонько поет:
Инэс. В переулке Блан-Марто
Кто-то спрятал звук в ведро,
Крепко сбил помост — и что?
Эшафот готов давно
В переулке Блан-Марто.
В переулке Блан-Марто
Утром встал палач легко.
Дел по горло у него —
Не жалеет никого.
Бьет того, казнит сего
В переулке Блан-Марто.
В переулке Блан-Марто
Вышли дамы «комильфо»
В безделушках и манто,
И не мог понять никто,
Что же вдруг произошло:
Голова пошла на дно
В ручейке у Блан-Марто.
Пока Инэс поет, Эстель пудрится и красит губы. Беспокойно
осматривается, ища зеркало. Роется в сумочке, потом поворачивается к Гарсэну.
Эстель. Сударь, у вас нет зеркальца?
Гарсэн не отвечает.
Хотя бы карманного зеркальца?
Гарсэн не отвечает.
Если вы оставляете меня в одиночестве, то хотя бы найдите
мне зеркальце.
Гарсэн все еще не отвечает.
90
Инэс (с готовностью). У меня в сумке есть зеркальце.
(Роется в сумке. С досадой.) Нет больше зеркальца. Отобрали
в канцелярии.
Эстель. Как мне все это надоело!
Пауза. Она закрывает глаза и шатается. Инэс подбегает и
поддерживает ее.
Инэс. Что с вами?
Эстель (открывает глаза и улыбается). У меня странное
чувство. (Ощупывает себя.) С вами такого не бывает?
Прикасаешься к себе, но напрасно: кажется, будто тебя нет.
Инэс. Вам повезло. Я всегда ощущаю свое нутро.
Эстель. Ах да, свое нутро... Но это расплывчато и
непонятно. (Пауза.) В моей спальне шесть зеркал. Я их вижу,
вижу их. Но я в них не отражаюсь. В них отражается
кушетка, ковер, окно... Какое оно пустое, зеркало, в котором
тебя нет. Когда я разговаривала с кем-нибудь, я садилась
так, чтобы смотреться в одно из них. Я разговаривала и
видела, как я разговариваю. Я видела себя глазами других, и
это меня развлекало. (Безнадежно.) Моя губная помада!
Я, наверное, накрасилась криво. Не могу же я вечно
обходиться без зеркала!
Инэс. Хотите, я буду вашим зеркалом? Я вас
приглашаю к себе. Садитесь на мой диван.
Эстель (указывая на Гарсэна). Но...
Инэс. Давайте не будем обращать на него внимания.
Эстель. Нам же будет хуже — вы сами это сказали.
Инэс. Неужели вы думаете, что я желаю вам зла?
Эстель. Кто знает...
Инэс. Это ты принесешь мне зло. Ну и пусть. Если все
равно надо страдать, то пусть ты будешь причиной. Садись.
Ближе. Еще ближе. Посмотри мне в глаза: ты видишь себя?
Эстель. Я совсем маленькая. Еле себя вижу.
Инэс. Тебя вижу я. Всю целиком. Задавай мне
вопросы. Я буду вернее любого зеркала.
Эстель, смущенная, поворачивается к Гарсэну, как бы прося помощи.
Эстель. Сударь! Мы вам не мешаем своей болтовней?
Гарсэн не отвечает.
Инэс. Оставь его в покое. Представь, что его больше
нет, что мы одни. Спрашивай.
Э с τ е л ь. Я правильно накрасила губы?
Инэс. Погоди... Не совсем правильно.
91
Эстель. Так я и знала. Слава богу, никто... (бросает
взгляд на Гарсэна) ...никто меня не видел. Я еще раз
накрашусь.
И н э с. Теперь лучше. Нет. Обведи контур губ. Смотри
на меня. Так, так. Правильно.
Эстель. Так же хорошо, как было, когда я вошла?
И н э с. Лучше: ярче и грубее. Адские губы получились.
Эстель. Гм! Мне это идет! Как жаль, что я не могу
посмотреть. Дайте мне слово, что это красиво.
И н э с. Ты не хочешь, чтобы мы были на ты?
Эстель. Дай мне слово, что это красиво.
И н э с. Ты красивая.
Эстель. А у вас есть вкус? У вас такой же вкус, как
у меня? Как все это глупо...
И н э с. У меня такой же вкус, как у тебя, потому что ты
мне нравишься. Посмотри на меня хорошенько. Улыбнись.
Я ведь тоже не уродина. Разве я не лучше зеркала?
Эстель. Мне трудно называть на ты женщину.
Инэс. И особенно почтового работника, как мне
кажется. Что у тебя на щеке? Какое-то красное пятно?
Эстель. Красное пятно? Какой ужас! Где?
Инэс. Ага! Я зеркало для жаворонков: мой маленький
жаворонок, я тебя поймала! Нет никакой красноты. Ни
малейшей. А что, если зеркало принялось бы врать? Или если
бы я закрыла глаза и отказалась на тебя смотреть: что бы
ты делала со своей красотой? Не бойся: нужно, чтобы я на
тебя смотрела широко раскрытыми глазами. И я буду очень
послушной. Но ты будешь называть меня на ты.
Пауза.
Э с т е л ь. Я тебе нравлюсь?
Инэс. Очень!
Пауза.
Эстель (кивая в сторону Гарсэна). Я хочу, чтобы он тоже
на меня посмотрел.
Инэс. Ну да, потому что он мужчина. (Гарсэну.) Вы
победили.
Гарсэн не отвечает.
Посмотрите же на нее.
Гарсэн молчит.
Не валяйте дурака: вы не пропустили ни одного слова из
того, что было сказано.
92
Гарсэн (внезапно поднимая голову). Да уж, конечно, ни
одного слова: я напрасно затыкал уши, ваша болтовня
оставалась у меня в голове. Оставьте меня, наконец, в покое.
Мне до вас нет дела.
И н э с. Вам и до красотки дела нет? Я разгадала ваш
маневр: важничаете, чтобы привлечь ее внимание.
Гарсэн. Я же вас просил оставить меня в покое. В
редакции говорят обо мне, и я хочу послушать. А ваша
красотка, имейте в виду, меня нисколько не интересует.
Э с те ль. Спасибо.
Гарсэн. Я не хотел вас обидеть...
Э с те ль. Невежа!
Пауза. Они стоят друг против друга.
Гарсэн. Ну вот что! (Пауза.) Я же просил вас
помолчать.
Э с те ль. Это она начала. Я у нее ничего не просила,
а она привязалась ко мне со своим зеркалом.
И н э с. Да, ты ничего не просила. Только навязывалась
ему и кривлялась, чтобы он на тебя посмотрел.
Э с τ е л ь. Ну и что?
Гарсэн. Вы с ума сошли? Так мы бог знает до чего
договоримся. Замолчите наконец. (Пауза.) Давайте спокойно
рассядемся, закроем глаза и постараемся забыть о
присутствии остальных.
Пауза. Он садится. Остальные неуверенно направляются к своим местам.
Инэс внезапно оборачивается.
Инэс. Забыть? Какое ребячество! Я вас чувствую
в себе. Ваше молчание, как крик, раздирает мне уши. Вы
можете заткнуть себе рот, можете отрезать язык, разве это
помешает вам существовать? Остановите вашу мысль? Я ее
слышу, она тикает как будильник, и я знаю, что мою вы
тоже слышите. Напрасно вы замерли на своем диване, вы
всюду; даже звуки доходят до меня нечистыми, потому что
и вы их слышите. Даже мое лицо вы у меня украли: вы
видите его, а я нет. А она? И ее вы украли у меня, если бы вы
были наедине, разве бы она осмелилась так со мной
обращаться? Ну нет! Уберите руки от лица, я вас не оставлю в
покое, не мечтайте. Вы останетесь здесь, бесчувственный,
погруженный в себя, как Будда, а я, несмотря на закрытые
глаза, буду чувствовать, что она обращает к вам малейшие
звуки, даже шорох платья, и посылает вам улыбки, которых
93
вы не видите... Ну уж нет! Я вольна выбирать себе свой ад:
я буду смотреть на вас во все глаза и бороться с открытым
забралом.
Гарсэн. Хорошо. Я так и думал, что мы этим кончим.
Они провели нас как детей. Если бы меня поселили с
мужчинами... мужчины умеют молчать. Но к чему требовать
слишком многого? (Идет к Эстель и берет ее за подбородок.)
Ну как, крошка, я тебе нравлюсь? Говорят, ты строила мне
глазки?
Эстель. Не прикасайтесь ко мне.
Гарсэн. Ба! Поставим все на свои места Я очень
любил женщин, знаешь. И они меня очень любили.
Подумай, нам ведь нечего больше терять. К чему эти
условности? К чему церемонии? Здесь все свои. Скоро мы будем
голыми, как черви.
Эстель. Оставь меня.
Гарсэн. Как черви! А я вас предупреждал. Я у вас
ничего не просил, ничего, кроме мира и молчания. Я заткнул
уши. Гомес говорил, стоя посреди редакции, и все мои
приятели-журналисты слушали. Они были без пиджаков.
Я хотел разобрать, о чем они говорят, это было непросто:
земные события развиваются так быстро. Вы не могли
помолчать? Теперь все кончено, он больше не говорит: все,
что он обо мне думал, осталось при нем. Так вот, нам
нужно идти до конца. Голые, как черви: я хочу знать, с кем
имею дело.
Инэс. Вы это знаете, Гарсэн. Теперь знаете.
Гарсэн. Пока каждый из нас не признается, за что
осужден, мы ничего не узнаем. Начнем с блондинки. За
что? Скажи нам, за что: твоя искренность поможет
избежать катастрофы. Ну, давай!
Эстель. Говорю вам, я ничего не знаю. Они не
захотели мне ничего объяснять.
Гарсэн. Ясно. Мне они тоже не пожелали ответить.
Но я сам себя знаю. Ты боишься говорить первая? Ладно.
Начну я. (Пауза.) Я не такой уж паинька.
Инэс. Понятное дело. Мы знаем, что вы
дезертировали.
Гарсэн. Не в этом дело. Забудьте об этом. Я здесь
потому, что истязал свою жену. Вот и все. На протяжении
пяти лет. Конечно, она страдает до сих пор. Вот она: когда
94
я говорю о ней, я ее вижу. Меня интересует Гомес, а вижу
я ее. Где Гомес? Целых пять лет. Вот так штука — они
вернули ей мои вещи: она сидит у окна и держит мой пиджак
на коленях. Пиджак с двенадцатью дырами. И кровь, как
ржавчина. Края дырок порыжели. Ха! Это музейный
экспонат, исторический пиджак. И я его носил! Будет она
плакать? Ты будешь плакать! Я приходил пьяный как свинья,
от меня несло вином и женщинами. Она ждала меня всю
ночь; она не плакала. И ни слова упрека, конечно. Только
глаза. Ее большие глаза. Я ни о чем не жалею. Там снег
идет. Ну, заплачешь ты наконец? У этой женщины
призвание быть мученицей.
И н э с (почти мягко). Почему вы заставляли ее страдать?
Гарсэн. Потому что это было просто. Достаточно
было слова, чтобы у нее испортилось настроение — она
была очень чувствительной. Но ни одного упрека. Я
большой задира. Я ждал, все время ждал. Но нет ни слез, ни
упреков. Я вытащил ее из ручья, понимаете? Она проводит
рукой по пиджаку, не смотря на него. Ее пальцы вслепую
ищут жары. Чего ты ждешь? На что надеешься? Говорю
тебе, что ни о чем не жалею. Вот что: она слишком мною
восхищалась. Вам это, конечно, понятно?
И н э с. Нет. Мною не восхищались.
Гарсэн. Тем лучше. Лучше для вас. Все это должно
вам казаться слишком отвлеченным. Расскажу вам
забавную историю: я поселил у себя одну мулатку. Вот были
ночи! Жена спала на первом этаже и, должно быть, нас
слышала. Она вставала первая — а мы валялись все утро —
и приносила нам завтрак в постель.
Инэс. Мерзавец!
Гарсэн. Да-да, мерзавец, но любимый. (Отстраненно.)
Нет. Это Гомес, но он говорит не обо мне... Вы сказали
«мерзавец». Черт, а что бы я иначе здесь делал? А вы?
Инэс. Я-то была, что называется, проклятой
женщиной. Уже тогда проклятой, прошу заметить. Вот я и не
особенно удивилась.
Гарсэн. И это все?
И н э с. Да нет, была еще та история с Флоранс. Но это
история о мертвецах. О трех мертвецах. Сначала он, потом
мы с ней. Там теперь никого не осталось, я спокойна —
просто комната. Я ее иногда вижу. Пустая· комната с за-
95
крытыми ставнями. А! Наконец-то они сняли печати.
Сдается внаем... Ее сдают. На двери висит объявление. Это...
забавно.
Гарсэн. Трое? Вы сказали, трое?
И н э с. Трое.
Гарсэн. Мужчина и две женщины?
Инэс. Да.
Гарсэн. Вот как! (Пауза.) Он покончил с собой?
Инэс. Он? Он на это был неспособен. К тому же не ei
вина, что он страдал. Нет, он попал под трамвай. Вот смех
то! Я жила с ними, это был мой двоюродный брат.
Гарсэн. Флоранс была блондинкой?
Инэс. Блондинка? (Взгляд в сторону Эстель.) Знаете,
я ни о чем не жалею, но мне не очень приятно
рассказывать вам обо всем этом.
Гарсэн. Дальше, дальше! Он вам надоел?
Инэс. Да, постепенно. То одно, то другое... Например,
он шумно пил — сопел в стакан. Чепуха всякая. Это был
несчастный уязвимый малый. Почему вы смеетесь?
Гарсэн. Потому что я неуязвим.
Инэс. Посмотрим. Я ее околдовала: она стала видеть
его моими глазами. И в конце концов осталась у меня на
руках. Мы сняли комнату в другом конце города.
Гарсэн. А потом?
Инэс. Потом этот трамвай... Я ей все время твердила:
«Ну вот, милочка, мы его и убили». (Молчаливо.) Я злая.
Гарсэн. Да. Я тоже.
Инэс. Нет-нет. Вы не злой. Это совсем другое.
Гарсэн. Что именно?
И н э с. Я вам потом скажу. Я вот злая: мне необходимо
для жизни страдание других. Факел. Факел в сердце. Когда
я одна, я угасаю. Шесть месяцев я горела в его сердце: я все
там сожгла. Однажды ночью она встала и открыла газ, я
об этом и не подозревала. Потом она опять легла рядом
со мной. Вот и все.
Гарсэн. Хм!
Инэс. Что?
Гарсэн. Ничего. Нечистое это дело.
Инэс. Нечистое, ну и что?
Гарсэн. Да, вы правы. (Эстель.) Твоя очередь. Что ты
сделала?
96
Эстель. Я же сказала, что ничего не знаю.
Гарсэн. Ладно, мы тебе поможем. Кто этот тип с
разбитым лицом?
Эстель. Какой тип?
Инэс. Ты сама знаешь. Тот, кого ты боялась здесь
встретить, когда вошла.
Эстель. Один знакомый.
Инэс. Почему ты его боишься?
Эстель. У вас нет никакого права устраивать мне
допрос.
Инэс. Он покончил с собой из-за тебя?
Эстель. Нет, вы с ума сошли!
Гарсэн. Тогда почему ты его боишься? Он что,
выстрелил себе в висок? Поэтому у него не должно быть
головы?
Эстель. Замолчите, замолчите!
Гарсэн. Из-за тебя, из-за тебя!
Инэс. Застрелился из-за тебя!
Эстель. Оставьте меня в покое. Я вас боюсь. Я хочу
отсюда уйти. Я хочу уйти!
Бежит к двери и рвется в нее.
Гарсэн. Уходи. Я только об этом и мечтаю. Но дверь-
то заперта снаружи.
Эстель нажимает на кнопку. Звонка нет. Инэс и Гарсэн смеются. Эстель
поворачивается к ним, прислоняется к двери.
Эстель (медленно и глухо). Вы ведете себя
неблагородно.
Инэс. Конечно, неблагородно. Мы установили, что он
застрелился по твоей вине. Это был твой любовник?
Гарсэн. Ясное дело, любовник. И он хотел, чтобы она
принадлежала ему безраздельно. Так, что ли?
Инэс. Он танцевал танго как профессионал, но,
наверное, был беден.
Гарсэн. Тебя спрашивают, был ли он беден.
Эстель. Да, он был беден.
Гарсэн. К тому же тебе надо было беречь свою
репутацию. Однажды он стал умолять тебя, а ты рассмеялась.
Инэс. Так ведь? Ты рассмеялась? И поэтому он
застрелился?
Эстель. Ты смотрела на Флоранс такими глазами?
Инэс. Да.
Пауза. Эстель смеется.
4 Грязными руками
97
Э с те ль. Вот и не угадали. (Смотрит на них,
прислонившись к двери. Сухо и вызывающе.) Он хотел от меня ребенка.
Довольны?
Г а ρ с э н. А ты не хотела.
Э с те ль. Нет, не хотела. Ребенок все-таки родился.
Я поехала на пять месяцев в Швейцарию. Никто ни о чем
не узнал. Родилась девочка. Роже был со мной, когда она
родилась. Ему хотелось девочку. А мне нет.
Гарсэн. А дальше?
Э с те ль. Балкон выходил на озеро. Я взяла большой
камень. Он кричал: «Эстель, прошу тебя, умоляю». Я его
презирала. Он все видел. Он смотрел с балкона и видел
круги на воде.
Гарсэн. Дальше.
Эстель. Вот и все. Я вернулась в Париж. А он сделал
то, что задумал.
Гарсэн. Застрелился?
Эстель. Конечно. Но это было ни к чему: ведь мой
муж ни о чем не подозревал. (Пауза.) Я вас ненавижу.
(Плачет без слез.)
Гарсэн. Бесполезно. Здесь слезы не текут.
Эстель. Я подлая. (Пауза.) Если бы вы знали, как я вас
ненавижу!
Инэс (обнимая ее). Бедная девочка! (Гарсэну.) Допрос
окончен. Хватит изображать палача.
Гарсэн. Палача... (Осматривается.) Чего бы я только
не отдал, чтобы посмотреться в зеркало! (Пауза.) Как
жарко! (Машинально снимает пиджак.) Ах, простите!
(Собирается снова его надеть.)
Эстель. Можете остаться без пиджака. Теперь...
Гарсэн. Да. (Кидает пиджак на диван.) Не сердись на
меня, Эстель.
Э с τ е л ь. Я на вас не сержусь.
И н э с. А на меня? На меня ты сердишься?
Эстель. Да.
Молчание.
Инэс. Ну вот, Гарсэн, теперь мы голые, как черви.
Стало легче?
Гарсэн. Не знаю. Может быть, немного. (Робко.) А что,
если попробовать помочь друг другу?
И н э с. Я не нуждаюсь в помощи.
Гарсэн. Инэс, все нити запутаны. Стоит вам сделать
малейший жест, махнуть рукой, как мы с Эстель почувст-
98
вуем толчок. Мы не сможем выкарабкаться каждый по
отдельности: мы должны вместе проиграть или вместе
выиграть. Выбирайте. (Пауза.) В чем дело?
И н э с. Они ее сдали. Окна открыты настежь, и
мужчина сидит на моей кровати. Они ее сдали, они сдали ее!
Входите, входите, не стесняйтесь. Это женщина. Она идет к
нему и кладет ему руки на плечи... Почему они не
зажигают света, больше ничего не видно: они что, целоваться
будут? Это комната моя! Моя! Ну почему же они не
зажигают света? Я их больше не вижу. О чем они там шепчутся?
Неужели он будет ласкать ее на моей постели? Она ему
говорит, что сейчас полдень, что очень ярко светит солнце.
Значит, я ослепла. (Пауза.) Все. Больше ничего не видно и
не слышно. Ну и ладно: надеюсь, что с земными делами
покончено. У меня больше нет алиби. (Дрожит.) Я
чувствую, что я пустая. Вот сейчас, наконец, я совсем умерла.
Я целиком и полностью здесь. (Пауза.) Вы что-то сказали?
Вы, кажется, хотели мне помочь?
Гарсэн. Да.
И н э с. Чем помочь?
Гарсэн. Помочь расстроить их планы.
И н э с. А чем я вам отплачу?
Гарсэн. Вы поможете мне. От вас потребуется
немногое, Инэс: всего только чуть-чуть доброй воли.
И н э с. Доброй воли?.. А где мне ее взять? Я испорчена.
Гарсэн. А я? (Пауза.) А что все-таки, если
попробовать?
И н э с. Я высохла. Я не могу ни брать, ни давать — как
же мне вам помочь? Высохшая ветка сгорает. (Пауза.
Смотрит на Эстелъ, закрывшую лицо руками.) Флоранс была
блондинкой.
Гарсэн. Вы знаете, что эта малютка будет вашим
палачом?
Инэс. Может быть, хотя я в этом сомневаюсь.
Гарсэн. Она им поможет вас поймать. Что касается
меня, я... я... я не обращаю на нее никакого внимания.
Только с ее стороны...
Инэс. Что?
Гарсэн. Это ловушка. Она выжидает, попадетесь вы
в нее или нет?
Инэс. Знаю. Вы — это тоже западня. Что вы думаете,
они не предусмотрели ваших слов? Может, в них скрыва-
99
ется ловушка, о которой мы и не подозреваем. Ловушки —
повсюду. Но мне до этого нет дела. Я тоже ловушка.
Ловушка для нее. Может, я ее-то как раз и поймаю.
Гарсэн. Вы никого не поймаете. Сколько бы мы ни
бежали, мы никогда не догоним друг друга, как
карусельные лошадки. Будьте уверены — они обо всем
позаботились. Бросьте, Инэс. Оставьте. Иначе вы принесете
несчастье всем троим.
Инэс. Разве похоже, что я выпущу из рук добычу?
Я знаю, что меня ждет. Я сгорю, я уже горю и знаю, что
конца не будет: я знаю все — неужели вы думаете, что я
сдамся без борьбы? Она будет моей, она увидит вас моими
глазами, как Флоранс увидела того, другого... Что вы там
говорите о несчастьях? Повторяю: я на все готова и даже
себя самое мне не жалко. Ловушка! Конечно, я попалась
в ловушку. Ну и что из этого? Тем лучше для них.
Гарсэн (взяв ее за плечо). Я могу вас пожалеть.
Посмотрите на меня. Мы обнажены. Обнажены до костей, и я
вижу вас насквозь, до самого сердца. Мы крепко связаны:
неужели вы думаете, что я хочу причинить вам зло? Я ни о
чем не жалею, не жалуюсь; я тоже высох. Но вас я могу
пожалеть.
Инэс (не мешавшая ему говорить, поднимает голову). Не
прикасайтесь ко мне. Ненавижу, когда меня трогают.
Оставьте свою жалость при себе. Гарсэн, в этой комнате есть
много ловушек для вас. Для вас! Приготовленных именно
для вас! Лучше вам подумать о себе. (Пауза.) Если вы
оставите нас с девочкой в покое, я постараюсь вам не вредить.
Гарсэн (смотрит на нее, потом пожимает плечами).
Хорошо.
Э с те ль (поднимая голову). Помогите мне, Гарсэн.
Гарсэн. Чего вы от меня хотите?
Э с те ль (встает и подходит к нему). Вы можете мне
помочь.
Гарсэн. Ее просите.
Инэс подошла ближе, встала за спиной Эстель, вплотную к ней, но не
прикасаясь. Следующие реплики она произносит почти ей на ухо. Но Эстель,
повернувшись к Гарсэну, который молча смотрит на нее, отвечает только
ему, как если бы вопросы задавал он.
Эстель. Прошу вас, Гарсэн, ведь вы же обещали!
Скорей, скорей, я не хочу оставаться одна. Ольга повела его
на танцы.
100
Инэс. Кого?
Э с те ль. Пьера. Они танцуют вместе.
Инэс. Кто такой Пьер?
Э с τ е л ь. Один дурачок. Он называл меня своей живой
водой. Он любил меня. Она повела его танцевать
Инэс. Ты его любишь?
Э с те ль. Они садятся. Она тяжело дышит. Зачем она
танцует? Наверное, чтобы похудеть. Нет, конечно. Нет,
я его не любила: ему восемнадцать, а я не людоедка.
Инэс. Тогда забудь о них. Какое тебе дело?
Э с те ль. Он был мой.
Инэс. Теперь тебе больше ничего не принадлежит на
земле.
Эстель. Он был мой.
Инэс. Да, был... Попробуй его взять, попробуй
потрогать. А вот Ольга может к нему прикоснуться. Правда?
Правда? Она может взять его за руку, погладить по колену.
Эстель. Она наваливается на него своей огромной
грудью, она дышит ему в лицо. Мальчик с пальчик, бедный
мальчик с пальчик, почему ты смеешься? Ах, я бы только
взглянула, и тогда бы она не посмела... Так как же это,
я теперь ничто?
Инэс. Ничто. От тебя ничего не осталось на земле: все
твое здесь. Хочешь нож для разрезания бумаги? Или
бронзовую статуэтку? Голубой диван тоже твой. И я, я тоже
твоя навсегда, девочка.
Эстель. Да? Это все мое? А кто из вас двоих
осмелится назвать меня своей живой водой? Вы оба не
заблуждаетесь на мой счет, вы знаете, что я дрянь. Подумай обо мне,
Пьер, думай только обо мне. Защити меня: моя живая вода,
моя дорогая живая вода, я здесь только наполовину, только
наполовину виновата, я живая вода там, внизу, рядом с
тобой. Она красная, как помидор. Это же невозможно: мы
с тобой сто раз над ней смеялись. Что это за музыка? Я ее
так любила. А, Сан-Луи блюз. Танцуйте, танцуйте. Гарсэн,
вот бы вы повеселились, если бы могли их увидеть. Она
никогда не узнает, что я ее вижу. Я вижу тебя, и твою
растрепанную прическу, и твою кривую улыбку, вижу, как ты
наступаешь ему на ноги. Просто умрешь со смеху! Давайте
быстрее, еще быстрее! Он ее тянет, толкает. Это
неприлично. Быстрее! Он мне говорил: «Вы такая легкая. Давайте,
давайте». (Танцует, продолжая говорить.) Говорю тебе, что
101
я тебя вижу. А ей все равно, она танцует и не замечает
моего взгляда. Наша милая Эстель! Что — наша милая Эс-
тель? Ах, замолчал. Ты даже не заплакала на похоронах.
Она ему сказала «наша милая Эстель». У нее хватает
наглости говорить с ним обо мне. Где же чувство меры: куда
ей и говорить, и танцевать одновременно! Но что это?..
Нет, нет, не говори ему! Я уступаю его тебе, спрячь его,
уведи, делай с ним что хочешь, только не говори ему.
(Больше не танцует.) Все. Теперь ты сможешь его удержать. Она
ему все сказала, Гарсэн: о Роже, о поездке в Швейцарию,
о ребенке — она все ему рассказала. «Наша милая Эстель
не была...» Да, действительно, я не была... Он с грустным
видом качает головой, но нельзя сказать, чтобы новость его
потрясла. Теперь можешь забрать его себе. У него длинные
ресницы, и он так похож на девушку... Мы больше не
соперницы... Он называл меня своей живой водой, своим
хрусталем. Твой хрусталь разбился на мелкие осколки.
«Наша милая Эстель». Ну и танцуйте на здоровье!
Слушайте музыку. Раз-два. (Танцует.) Я бы все отдала, чтобы хоть
на минутку вернуться на землю, только на одну минутку —
и потанцевать. (Танцует. Пауза.) Сейчас я их слышу хуже.
Они погасили свет, как для танго,— почему играют под
сурдинку? Громче! Как далеко! Я... я ничего больше не
слышу. (Перестает танцевать.) Никогда больше не услышу.
Земля со мной рассталась. Гарсэн, посмотри на меня,
обними меня.
Инэс за спиной Эстель делает Гарсэну знак отойти.
Инэс (повелительно). Гарсэн!
Гарсэн (отступает на шаг и показывает Эстель на Инэс).
Просите ее.
Эстель (цепляется за него). Не уходите! Вы мужчина
или нет? Посмотрите же на меня, не отводите глаз: разве
это так тягостно? У меня золотые волосы, и, в конце
концов, кто-то ведь из-за меня застрелился. Умоляю, вы же
должны смотреть на что-нибудь. Если не на меня, так на
статуэтку, стол или диван. На меня все-таки приятнее
смотреть. Послушай, я выпала из их сердец, как птенец из
гнезда. Подбери меня, прими меня в свое сердце —
увидишь, я буду милой.
Гарсэн (с силой ее отталкивает). Говорю вам, ее
просите.
Эстель. Ее? Она не в счет — это же женщина.
102
Инэс. Я не в счет? Но, птичка-жаворонок, ты уже
давно живешь в моем сердце. Не бойся, я не сведу с тебя
глаз, я даже моргать не буду. Ты будешь жить в моем
взгляде, как песчинки в солнечном луче.
Эстель. В солнечном луче. Ах, оставьте меня наконец
в покое. Вы недавно уже сделали попытку, и она
провалилась.
Инэс. Эстель! Моя живая вода, мой хрусталь!
Эстель. Ваш хрусталь? Это глупо. Кого вы хотите
обмануть? Все знают, что я выбросила ребенка в окно.
Хрустальные осколки валяются на земле, и мне на это
наплевать. От меня осталась одна оболочка — и эта оболочка не
для вас.
Инэс. Иди ко мне! Ты будешь, чем захочешь: живой
водой или водой грязной; в глубине моих глаз ты увидишь
себя какой захочешь.
Эстель. Оставьте меня! У вас глаз нет, что ли? Ну что
мне сделать, чтобы ты отстала? Получай!
Плюет ей в лицо. Инэс сразу ее отпускает.
Инэс. Гарсэн! Вы мне за это заплатите!
Пауза. Гарсэн пожимает плечами и направляется к Эстель.
Гарсэн. Ну что? Хочешь мужчину?
Эстель. Нет, не мужчину. Тебя.
Гарсэн. Хватит болтать. Тут кто угодно справится.
Я просто попался под руку. Ладно. (Берет ее за плечи.)
Знаешь, мне трудно тебе понравиться — я не дурачок и не
танцую танго.
Эстель. Я приму тебя таким, какой ты есть. Может,
я сделаю тебя другим.
Гарсэн. Сомневаюсь. Я буду... невнимательным. Мои
мысли заняты другими делами.
Эстель. Какими делами?
Гарсэн. Тебе неинтересно.
Эстель. Я сяду на твой диванчик и подожду, пока ты
мной займешься.
Инэс (хохочет). Сука! Ложись! Он даже не красавец!
Эстель (Гарсэну). Не слушай ее. У нее больше нет ни
глаз, ни ушей. Она не в счет.
Гарсэн. Я дам тебе все, что смогу. Это немного. Я не
буду любить тебя: я слишком хорошо тебя знаю.
Эстель. Ты хочешь меня?
103
Гарсэн. Да.
Э с те ль. Мне больше ничего не нужно.
Гарсэн. Тогда... (Склоняется к ней.)
И н э с. Эстель! Гарсэн! Вы с ума сошли! Я же здесь!
Гарсэн. Вижу, ну и что?
Инэс. На моих глазах? Вы... вы не сможете!
Эстель. Почему? Я же раздевалась перед горничной.
Инэс (цепляясь за Гарсэна). Отпустите ее! Отпустите!
Не касайтесь ее своими грязными мужскими руками!
Гарсэн (грубо ее отталкивает). Я не из благородных,
я не побоюсь ударить женщину.
Инэс. Вы дали мне слово, Гарсэн, вы дали слово!
Умоляю вас, вы обещали!
Гарсэн. Вы сами нарушили договор.
Инэс отпускает его и отступает в глубь комнаты.
Инэс. Делайте что хотите, ваша взяла. Но помните,
я здесь и я на вас смотрю. Я не отведу взгляда, Гарсэн, вам
придется обниматься у меня на глазах. Как я вас обоих
ненавижу! Занимайтесь любовью, но не забывайте: мы в аду
и настанет мой черед.
В течение следующей сцены она смотрит на них, не говоря ни слова.
Гарсэн (возвращается к Эстель и берет ее за плени).
Поцелуй меня.
Пауза. Наклоняется к ней и вдруг резко выпрямляется.
Эстель (с досадой). Эй!.. (Пауза.) Я же тебе сказала, не
обращай на нее внимания.
Гарсэ н. Не в ней дело. (Пауза.) Гомес пришел в
редакцию. Они закрыли окна: значит, уже зима. Шесть месяцев.
Уже шесть месяцев, как меня... Я тебя предупредил, что
бываю иногда рассеянным? Они дрожат от холода и
пиджаки не chîuih... Странно: им там так холодно, а мне
жарко. На этот раз они говорят обо мне.
Эстель. Это теперь надолго. (Пауза.) Расскажи хотя
бы, о чем они говорят.
Гарсэн. Ни о чем. Он ни о чем не говорит. Это
просто-напросто подлец. (Прислушивается.) Каков подлец!
(Подходит к Эстель.) Займемся нашими делами. Ты будешь
любить меня?
Эстель (улыбаясь). Кто знает?
Гарсэн. Ты будешь мне доверять?
Эстель. Смешной вопрос: ты всегда будешь у меня
на глазах, и ведь с Инэс ты мне не изменишь.
104
Гарсэн. Верно. (Пауза. Снимает руки с плен Эстель.)
Я имел в виду другое доверие. (Прислушивается.) Валяй;
говори все, что придет тебе в голову, я не буду защищаться.
(К Эстель,) Эстель, ты должна мне доверять.
Эстель. Сколько сложностей! Я отдаю тебе свои губы,
свои руки, все свое тело; все могло быть так просто!..
Доверие? Этого я обещать не могу; ты меня очень стесняешь.
Наверное, ты сделал что-нибудь ужасное, если так
просишь моего доверия.
Гарсэн. Меня расстреляли.
Эстель. Знаю — ты отказался уехать. А· потом?
Гарсэн. Я... я не совсем отказался. (Обращаясь к
невидимым.) Он хорошо выступает, поносит меня на чем свет
стоит, но не говорит, что нужно было сделать. Неужели я
должен был пойти к генералу и сказать: «Мой генерал, я не
собираюсь уезжать». Что за чушь! Они бы упекли меня за
решетку. Я хотел быть свидетелем, понимаете? Я не хотел,
чтобы мне затыкали рот. (Эстель.) Я... я сел в поезд. Меня
взяли на границе.
Эстель. Куда ты хотел уехать?
Гарсэн. В Мехико. Я рассчитывал издавать там
пацифистский журнал. (Молчание.) Ну, скажи мне что-нибудь.
Эстель. Что ты хочешь от меня услышать? Ты
правильно поступил, потому что не хотел бороться.
Раздраженный жест Гарсэна.
Ах, дорогой, я никак не угадаю, что тебе отвечать.
Инэс. Сокровище мое, нужно ему сказать, что он
удрал, как лев. Потому что твой любезный просто унес
ноги. Именно поэтому он такой раздражительный.
Гарсэн. Удрал, уехал — называйте как хотите.
Эстель. Конечно, тебе нужно было бежать; если бы ты
остался, тебя бы схватили.
Гарсэн. Вот именно. (Пауза.) Эстель, как ты думаешь,
я трус?
Э с τ е л ь. Не знаю, любовь моя, ведь я не была на твоем
месте. Думай сам.
Гарсэн (устало). Я не в состоянии.
Эстель. Тогда постарайся вспомнить; у тебя,
наверное, были основания для таких действий.
Гарсэн. Да.
Эстель. Какие?
Гарсэн. Разве это были веские основания?
105
Э с τ е л ь (с досадой). Как ты все усложняешь!
Гарсэн. Я хотел доказать... я долго думал... Были ли
у меня веские основания?
И н э с. Ах, вот в чем вопрос. Были эти основания
вескими? Ты рассуждал, ты не хотел пускаться в авантюры.
Но страх, ненависть и другие гнусности, которые обычно
скрывают, это тоже основания. Иди, спрашивай сам себя.
Гарсэн. Замолчи! Что ты думаешь — я буду слушать
твои советы? Я шагал по моей камере дни и ночи, из конца
в конец, от окна к двери, от двери к окну. Я сам к себе
приглядывался. Я следил сам за собой. Мне кажется, я всю
жизнь только и делал, что задавал сам себе вопросы, а
потом пришло время действовать. Я... я сел в поезд, это
я знаю. Но почему? Почему? В конце концов я подумал:
моя смерть решит все проблемы; если я умру как надо,
я докажу, что я не трус.
И н э с. А как ты принял смерть, Гарсэн?
Гарсэн. Плохо.
Инэс хохочет.
О, это была просто телесная слабость. Этого я не стыжусь.
Только все осталось навсегда нерешенным. (Эстель.) Поди-
ка сюда. Посмотри на меня. Мне нужно, чтобы кто-нибудь
на меня посмотрел, пока на земле говорят обо мне. Мне
нравятся зеленые глаза.
Инэс. Зеленые глаза? Смотри-ка! А тебе, Эстель? Тебе
нравятся трусы?
Эстель. Если бы ты знала, как мне это безразлично.
Трус или нет, лишь бы целоваться умел.
Гарсэн. Они сонно качают головами, затягиваясь
сигарами,— им скучно. Они думают: Гарсэн трус. Вяло и
слабо. Но все-таки они хоть о чем-то думают. Гарсэн
трус — вот что они решили, мои приятели. Через полгода
они будут говорить: трусливый, как Гарсэн. Вам обеим
повезло; о вас на земле больше никто не помнит. Моя участь
тяжелее.
И н э с. А ваша жена, Гарсэн?
Гарсэн. Ну, что жена... Она умерла.
Инэс. Умерла?
Гарсэн. Да, я забыл вам сказать. Она недавно
скончалась. Примерно два месяца тому назад.
Инэс. От горя?
106
Гарсэн. Конечно, от горя. А от чего же еще? Все
теперь в порядке: война закончилась, жена умерла, а я вошел
в историю.
Рыдает без слез, закрывает лицо руками. Эстель цепляется за него.
Э с те ль. Дорогой, дорогой! Посмотри на меня,
дорогой! Прикоснись ко мне. Положи руку мне на грудь.
Кладет его руку себе на грудь. Гарсэн делает движение, чтобы освободиться.
Оставь свою руку здесь, оставь ее, не двигайся. Они умрут
один за другим: какая разница, что они думают. Забудь о
них. Никого не осталось, кроме меня.
Гарсэн (высвобождая руку). Они-то обо мне не
забывают. Они умрут, но придут другие и перехватят эстафету:
моя жизнь осталась у них в руках.
Эстель. Ты слишком много разглагольствуешь!
Гарсэн. А что еще делать? Раньше я действовал... Ах,
хоть бы на один день вернуться к ним... какое
разоблачение! Но я вне игры: они подводят итог без меня, и они
правы, поскольку я мертв. Мертв, как крыса. (Смеется.)
Я стал общественным достоянием.
Пауза.
Эстель (нежно). Гарсэн!
Гарсэн. Ты здесь? Послушай, окажи мне услугу. Нет,
не отказывайся. Я знаю, тебе кажется, что у тебя просят
помощи, ты к этому не привыкла. Но, может, если ты
захочешь, если сделаешь усилие, мы и вправду сможем по-
настоящему полюбить друг друга. Видишь ли, тьма народу
утверждает, что я трус. Но какое мне до них дело? Если бы
нашлась живая душа, которая изо всех сил повторила бы,
что я не бежал, что я не мог бежать, что я храбрый, что я
честный, я... я уверен, что я был бы спасен. Хочешь
поверить в меня? Тогда ты мне будешь дороже всех на свете.
Эстель (смеется). Дурачок! Глупец! Неужели ты
думаешь, что я могла бы полюбить труса?
Гарсэн. Но ты говорила.
Эстель. Я шутила. Я люблю мужчин, Гарсэн,
настоящих мужчин, с грубой шкурой, с сильными руками.
Непохоже, чтобы твой подбородок был подбородком труса,
рот — ртом труса, голос, волосы — голосом и волосами
труса. А я люблю тебя за твой рот, твой голос, твои волосы.
Гарсэн. Это правда? Чистая правда?
107
Э с те ль. Хочешь, я поклянусь?
Гарсэн. Тогда мне наплевать на всех, кто там и кто
здесь. Эстель, мы выйдем из ада.
Инэс хохочет. Гарсэн перестает говорить и смотрит на нее.
В чем дело?
Инэс (смеясь.) Да она сама не верит ни одному своему
слову. Как можно быть таким наивным? «Эстель, разве
я трус?» Знай, что ей на это наплевать!
Эстель. Инэс. (Гарсэну.) Не слушай ее. Если ты хочешь
моего доверия, начни с того, чтобы верить мне.
Инэс. Вот-вот. Окажи ей доверие. Ей нужен мужчина,
можешь ей поверить, мужская рука вокруг талии, запах
мужчины, мужское желание в мужских глазах. Что до
остального... Ха! Она скажет, что ты Бог Отец, если тебе это
доставит удовольствие.
Гарсэн. Эстель! Это правда? Отвечай: это правда?
Эстель. Что ты хочешь от меня услышать? Я ничего
не понимаю в этих делах. (Топает ногой.) Как мне все это
надоело! Если бы ты и был трусом, я бы все равно тебя
любила, понятно тебе? Этого недостаточно?
Пауза.
Гарсэн (обеим женщинам). Как вы обе отвратительны!
(Идет к двери.)
Эстель. Что ты делаешь?
Гарсэн. Ухожу.
Инэс (быстро). Далеко не уйдешь — дверь заперта.
Гарсэн. Придется им открыть.
Нажимает на кнопку. Звонка нет.
Эстель. Гарсэн!
Инэс (Эстель). Успокойся, звонок сломан.
Гарсэн. Я сказал, они откроют. (Колотит в дверь.) Я не
могу больше вас выносить, не могу.
Эстель подбегает к нему, он ее отталкивает.
Пошла вон! Ты еще отвратительнее, чем та, другая. Я не
хочу завязнуть в твоих глазах. Ты липкая! Ты дряблая! Ты
как спрут, как болото. (Стучит в дверь.) Откройте наконец!
Эстель. Гарсэн, умоляю тебя, не уходи, я не буду
больше говорить с тобой, я оставлю тебя в покое, только не
уходи. Инэс выпустила когти, я не хочу оставаться с ней
наедине.
Гарсэн. Сами разбирайтесь. Я не звал тебя сюда.
108
Э с τ е л ь. Трус! Трус! Ты настоящий трус!
И н э с (подходит к Эстель). Ты не довольна, жаворонок!
Ты плюнула мне в лицо, чтобы ему понравиться, и мы
поссорились по его вине. Но он уходит, помеха нашего
счастья, и мы останемся в теплом женском обществе.
Эстель. Ты ничего от этого не выиграешь: если дверь
откроется, я убегу.
Инэс. Куда?
Эстель. Неважно. Подальше от тебя.
Гарсэн все барабанит в дверь.
Гарсэн. Откройте! Откройте! Я согласен на все, на
испанский сапог, клещи, расплавленный свинец, тиски,
удавку — на все, что жжет и дерет, я хочу мучиться
по-настоящему. Пусть лучше побои, кнут, оспа, чем эта
умственная пытка, этот призрак страдания, который ласково
касается тебя и никогда не делает по-настоящему больно.
(Трясет дверную ручку.) Вы откроете или нет? (Дверь внезапно
распахивается, он чуть не падает.) Вот те на!
Долгое молчание.
Инэс. За чем же дело стало, Гарсэн? Уходите.
Гарсэн (медленно). Интересно, почему дверь отворилась?
Инэс. Чего вы ждете? Уходите скорей.
Гарсэн. Не уйду.
И н э с. А ты, Эстель?
Эстель не двигается. Инэс смеется.
Ну! Кто же? Кто из троих? Путь свободен, что же нас
держит? Помрешь со смеху! Мы неразлучны.
Эстель бросается на нее сзади.
Эстель. Неразлучны? Гарсэн! Помоги мне. Скорее
помоги. Мы вытащим ее наружу и запремся: туда ей и дорога.
Инэс (защищаясь). Эстель! Эстель! Умоляю, оставь меня
здесь. Только не в коридор, не выгоняй меня в коридор!
Гарсэн. Отпусти ее.
Эстель. Ты с ума сошел, она же тебя ненавидит.
Гарсэн. Это из-за нее я остался.
Эстель выпускает Инэс и с удивлением смотрит на Гарсэна.
Инэс. Из-за меня? (Пауза.) Да закройте вы ее! Здесь
стало в десять раз жарче с тех пор, как дверь открыта.
Гарсэн закрывает дверь.
Из-за меня?
109
Γ a ρ с э н. Да. Ты знаешь, что такое трус.
И н э с. Знаю.
Г а ρ с э н. Ты знаешь, что такое зло, стыд, страх. Бывали
минуты, когда ты видела себя насквозь— и это не давало
тебе покоя. А затем, на следующий день, ты не знала, что
и подумать, как разобраться в этом откровении. Да, ты
знаешь цену зла. И если ты говоришь, что я трус, то со
знанием дела, верно?
И н э с. Да.
Г а ρ с э н. Тебя-то я и должен убедить — ведь мы одной
крови. Неужели ты думала, что я уйду? Я бы не оставил
тебя здесь победившую и со всеми этими мыслями про
меня в голове.
И н э с. Ты и вправду сможешь меня убедить?
Гарсэн. Я не могу иначе. Знаешь, я их больше не
слышу. Они со мной покончили. Дело закрыто. Больше я
ничего из себя не представляю на земле, я уже даже не
трус. Инэс, мы теперь одни: только вы обе еще можете
думать обо мне. Она не в счет. Но ты ведь меня
ненавидишь — если ты мне поверишь, я спасен.
Инэс. Тебе будет нелегко, ведь я упрямая.
Гарсэн. Я потрачу на это сколько угодно времени.
Инэс. О! У тебя его действительно сколько угодно.
Гарсэн (беря ее за плени.) Послушай, у каждого своя
цель, так ведь? Мне было наплевать на деньги и на любовь.
Я хотел быть человеком. Суровым человеком. Я
поставил все на одну карту. Разве трусы выбирают самые
опасные пути? Можно ли судить о целой жизни по одному
поступку?
Инэс. Почему бы и нет? В течение тридцати лет ты
тешил себя надеждой, что у тебя есть сердце; ты закрывал
глаза на множество своих маленьких слабостей, потому что
герою все простительно. Как удобно! А потом, когда
пришла опасность, тебя поставили к стенке и... и ты уехал
в Мехико.
Гарсэн. Я не придумал этот героизм. Я его выбрал.
Мы такие, какими хотим себя видеть.
Инэс. Докажи это. Докажи, что это была не выдумка.
Только поступки определяют цену наших желаний.
Г а ρ с э н. Я слишком рано умер. У меня не хватило
времени на поступки.
Инэс. Мы умираем всегда слишком рано или слишком
поздно. Жизнь кончается — нужно подводить итоги. Ты —
воплощение своей собственной жизни.
ПО
Гарсэн. Гадина! У тебя на все есть ответ.
И н э с. Давай-давай! Смелей! Тебе должно быть просто
меня убедить. Ищи аргументы, сделай усилие.
Гарсэн пожимает плечами.
Ну что? Я же говорила, что ты уязвимый. Ага, теперь ты за
все заплатишь. Ты трус, Гарсэн, трус, потому что я этого
хочу. Я хочу этого, слышишь? А ведь я слабая, Гарсэн, как
ветерок; я только взгляд — и я тебя вижу, я лишь
бесцветная мысль — и я о тебе думаю. (Гарсэн надвигается на нее,
расставив руки.) Что мне эти сильные мужские руки? На что ты
надеешься? Мысль руками не схватить. Итак, у тебя нет
выбора: нужно меня убедить. Ты в моих руках.
Э с те ль. Гарсэн!
Гарсэн. Чего тебе?
Э с те ль. Отплати ей.
Гарсэн. Как?
Э с те ль. Обними меня, услышишь, как она запоет.
Гарсэн. Вот это верно, Инэс. Я в твоих руках, но и ты
в моих.
Склоняется к Эстель. Инэс вскрикивает.
Инэс. Трус! Трус! Ищи утешение у женщин!
Эстель. Пой, Инэс, пой!
Инэс. Классная парочка! Если бы ты видела его
огромную лапу на своей спине, как она мнет платье и
впивается в тело! У него мокрые руки, он весь потный. Он
оставит пятно на твоем платье.
Эстель. Пой, птичка, пой! Обними меня крепче,
Гарсэн, она подохнет со злости.
Инэс. Да-да, прижми ее покрепче! Жар ваших тел
смешивается. Ну как, хорошая штука любовь, а, Гарсэн? Тебе
мягко и тепло, как во сне, но я помешаю тебе уснуть.
Эстель. Не слушай. Поцелуй меня, я вся твоя.
Инэс. Чего же ты медлишь? Делай что сказано: трус
Гарсэн обнимает детоубийцу Эстель. Делайте ставки!
Поцелует ли ее трус Гарсэн? Я на вас посмотрю, я сама себе
целая тьма народу. Гарсэн, ты слышишь глас народный?
(Шепчет.) Трус! Трус! Трус! Трус! Сколько ни убегай, я тебя
не оставлю в покое. Что ты надеешься от нее получить?
Забвение? Но я-то тебя не забуду! Это меня тебе надо
убедить. Меня. Давай-давай. Я тебя жду. Гляди, Эстель, он
размыкает объятия, он покорный, как собака... Тебе его
не видать!
111
Гарсэн. Так ночи никогда не будет?
И н э с. Никогда!
Гарсэн. Ты всегда будешь меня видеть?
И н э с. Всегда.
Гарсэн оставляет Эстель и делает несколько шагов по комнате. Подходит
к камину.
Гарсэн. Статуэтка... (Гладит ее.) Эта минута пришла!
Вот статуэтка, я смотрю на нее и понимаю, что я в аду.
Говорю вам, все предусмотрено. Они знали, что я встану
перед камином, дотронусь до статуэтки под вашими
взглядами. Эти пожирающие взгляды... (Внезапно оборачивается.)
А! Вас только двое? Я думал, гораздо больше. (Смеется.)
Так вот он какой, ад! Никогда бы не подумал... Помните:
сера, решетки, жаровня... Чепуха все это. На кой черт
жаровня: ад — это Другие.
Эстель. Любовь моя!
Гарсэн (отталкивает ее). Отстань. Та, другая, стоит
между нами. Я не могу любить тебя, пока она смотрит.
Эстель. Ах, так! Тогда она больше не будет на нас
смотреть.
Хватает со стола номе для разрезания бумаги, бросается на Инэс и несколько
раз бьет ее ножом.
Инэс (смеясь, отбивается). Что ты, дурочка? Забыла,
что я мертвая?
Эстель. Мертвая?
Бросает нож. Пауза. Инэс поднимает нож и яростно бьет себя им.
Инэс. Мертвая! Мертвая! Мертвая! Ни ножом, ни
ядом, ни веревкой. Это уже сделано, понятно? И мы
вместе навсегда. (Смеется.)
Эстель (хохочет). Навсегда, Господи, вот смешно!
Навсегда!
Гарсэн (смеется, смотря на них). Навсегда.
Смеясь, падают каждый на свой диван. Долгое молчание. Перестают
смеяться и смотрят друг на друга. Гарсэн встает.
Ну что ж, продолжим.
Занавес
МЕРТВЫЕ
БЕЗ ПОГРЕБЕНИЯ
MORTS
SANS SÉPULTURES
Пьеса в четырех картинах
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
В порядке появления на сцене
Франсуа
Сорбье
Канорис
Люси
Анри
Первый полицейский
Жан
Клоше
Ландрие
Пеллерен
Корбье
Второй полицейский
Декорации
Первая картина — чердак. Нагромождение различных
вещей: детская коляска, старый сундук и т. п.
Вторая картина — школьный класс. На стене портрет
Петена.
Третья картина — чердак.
Четвертая картина — снова класс.
КАРТИНА ПЕРВАЯ
Чердак. Свет проникает через слуховое окно. Вперемешку свалены чемоданы,
старая кухонная плита, деревянный манекен.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Канорис, Сорбье, Франсуа, Люси, Анри
Канорис сидит на чемодане, Сорбье — на старой скамейке, Люси — на
плите. Все они в наручниках. Франсуа ходит взад и вперед. Руки у него
тоже скованы. Анри спит на полу.
Франсуа. Вы долго еще будете молчать?
Сорбье (подымая голову). А о чем мы, по-твоему,
должны говорить?
Франсуа. О чем угодно, только бы слышать какие-
нибудь звуки.
Неожиданно раздается резкая, вульгарная музыка. Этажом ниже включили
радио.
Сорбье. Вот тебе и звуки.
Франсуа. Это совсем не то. Это их звуки. (Внезапно
останавливается.) Черт!
Сорбье. Что еще?
Франсуа. Они слышат мои шаги и думают: один уже
нервничает.
Канорис. Ну что ж, тогда перестань нервничать,
садись. Положи руки на колени, будет не так больно. И
помолчи. Попытайся уснуть или поразмышляй.
Франсуа. О чем?
Канорис пожимает плечами. Франсуа снова принимается ходить.
Сорбье. Франсуа!
Франсуа. Что?
Сорбье. У тебя скрипят ботинки.
Франсуа. Я нарочно скриплю. (Пауза. Останавливается
около Сорбье.) Ну, о чем вы можете сейчас думать?
Сорбье (подымая голову). Ты хочешь, чтобы я тебе
объяснил?
116
Франсуа (посмотрев на Сорбье, отступает). Нет. Не
надо.
С о ρ б ь е. Я думаю о девочке, как она кричала.
Люси (неожиданно выходя из задумчивости). Какая
девочка?
Сорбье. Девочка с той фермы. Я слышал ее крик,
когда нас уводили. Лестница была уже в огне.
Люси. Девочка с фермы? Зачем ты нам об этом
рассказываешь?
Сорбье. Погибло много людей. Дети, женщины. Но
я не слышал, как они умирали. А крики этой девочки я
слышу до сих пор. Я не могу больше думать о них в
одиночестве.
Люси. Ей было тринадцать лет. Она умерла из-за нас.
Сорбье. Они все умерли из-за нас.
К а н о ρ и с (Франсуа). Вот видишь, лучше было молчать.
Франсуа. Почему? Мы ведь тоже недолго задержимся
здесь. А возможно, скоро будем считать, что им повезло.
Сорбье. Они не хотели умирать.
Франсуа. А разве я хочу? Мы же не виноваты, что
не выполнили задание.
Сорбье. Нет, виноваты.
Франсуа. Мы подчинялись приказу.
Сорбье. Конечно.
Франсуа. Нам сказали: «Поднимитесь в горы и
захватите деревню». Мы ответили: «Это идиотизм, через
двадцать четыре часа немцам все станет известно». Нам
ответили: «Идите и займите деревню».Тогда мы сказали: «Ладно».
И мы пошли. Чья вина?
Сорбье. Наша. Мы должны были выполнить приказ.
Франсуа. Мы не могли его выполнить.
Сорбье. Конечно. И все же нужно было выполнить.
(Пауза.) Триста. Триста человек, которые не хотели умирать
и которые умерли ни за что. Они лежат среди камней, и их
тела почернели от солнца; их должно быть видно изо всех
окон... Из-за нас. Из-за нас в этой деревне остались только
полицаи, трупы и камни. Тяжело нам будет умирать с этим
криком в ушах.
Франсуа (кричит). Отстань от нас с твоими
мертвецами. Я моложе вас всех, я только подчинялся. Я не виноват!
Не виноват! Не виноват!
117
Люси (в течение всей этой сцены сохранявшая спокойствие,
нежно). Франсуа!
Φ ρ а н с у а (смущенно, слабым голосом). Что?
Люси. Иди ко мне, сядь рядом, братишка.
Франсуа колеблется.
(Повторяет еще более нежно.) Иди сюда!
Франсуа подходит, садится рядом с ней.
(Неловко гладит его по лицу скованными руками.) Как ты
разгорячился! Где твой платок?
Франсуа. В кармане. Я не могу его вытащить.
Люси. В этом кармане?
Франсуа. Да.
Люси (опускает руку в карман его куртки, с трудом
вытаскивает платок и вытирает ему лицо). Ты весь мокрый и
дрожишь: не надо так много ходить.
Франсуа. Если бы я мог снять куртку...
Люси. Не думай об этом, раз это невозможно.
Он пытается снять наручники.
Не старайся их разорвать. Не думай об этом, так хуже.
Сиди спокойно, дыши ровнее, замри: я замерла и
спокойна, я берегу силы.
Франсуа. Для чего? Для того чтобы потом сильнее
кричать? Грошовая экономия. Осталось так мало времени.
Я хочу двигаться. (Хочет встать.)
Люси. Останься возле меня.
Франсуа. Я должен двигаться. Стоит мне сесть, как
в голову приходят разные мысли. А я не хочу думать.
Люси. Бедный малыш.
Франсуа (опускаясь на колени перед Люси). Люси, все так
трудно. Я не могу смотреть на ваши лица; мне делается
страшно.
Люси. Положи голову мне на колени. Да, все так
трудно, а ты такой маленький. Если бы кто-нибудь мог тебе
сейчас улыбнуться и сказать: мой бедный малыш. Раньше
я избавляла тебя от всех огорчений. Мой бедный малыш...
Мой бедный малыш! (Резко выпрямилась.) А теперь не могу.
Тоска иссушила меня. Я больше не могу плакать.
Франсуа. Не оставляй меня одного. Мне стыдно тех
мыслей, что приходят мне в голову.
118
Люси. Послушай. Ведь есть человек, который может
тебе помочь... Думай о нем. Я не одинока... (Пауза.) Со
мной Жан, если бы ты мог...
Франсуа. Жан?
Люси. Они его не поймали. Сейчас он спускается
к Греноблю. Он — единственный из нас — останется
завтра в живых.
Франсуа. А потом?
Люси. Он вернется к нашим, они снова начнут
работать, в другом месте. А потом кончится война, они будут
спокойно жить в Париже, с настоящими фотографиями на
настоящих удостоверениях, и люди будут называть их
настоящими именами.
Франсуа. Что же, ему повезло. А мне что от этого?
Люси. Он идет сейчас через лес. Вдоль дороги стоят
тополя. Он думает обо мне. На всем свете он
единственный, кто думает обо мне с такой нежностью. О тебе он
тоже думает. Он думает, что ты бедный малыш. Попытайся
увидеть себя его глазами. Он может плакать. (Планет.)
Φ ρ а н с у а. Ты тоже можешь плакать.
Л ю с и. Я плачу его слезами.
Пауза.
Франсуа (резко встает). Хватит разговоров. В конце
концов я его возненавижу.
Люси. Ты же любил его.
Φ ρ а н с у а. Но не так, как ты.
Люси. Да, конечно, не так.
Шум шагов. Открывается дверь. Люси резко встает. Полицейский
посмотрел на них и молча закрыл дверь.
Сорбье (пожимая пленами). Они развлекаются. Зачем
ты встала?
Люси (садясь). Я думала, что они пришли за нами.
Канорис. Они придут позже.
Люси. Почему?
Канорис. Они ошибаются, думая, что ожидание
деморализует.
Сорбье. А разве это не так? Ждать невесело, в голову
лезут разные мысли.
Канорис. Безусловно. Но, с другой стороны, есть
время взять себя в руки. Когда меня арестовали в первый
119
раз — это было в Греции во времена Метаксаса, — они
пришли за мной в четыре часа утра. Если бы они сразу
нажали на меня, я бы заговорил. От неожиданности. Но они
не стали меня допрашивать сразу. Через десять дней они
прибегли к самым сильным средствам, но было уже
поздно: они упустили момент — фактор неожиданности.
С о ρ б ь е. Они били тебя?
Канорис. А как ты думаешь?
Сорбье. Кулаками?
Канорис. Кулаками, ногами.
Сорбье. Тебе хотелось заговорить?
Канорис. Нет, пока бьют, можно держаться.
Сорбье. Да?.. Можно держаться... (Пауза.) Ну, а когда
они бьют тебя по берцовой кости или по локтям?
Канорис. Ничего, ничего. Можно держаться. (Мягко.)
Сорбье.
Сорбье. Что?
Канорис. Не надо их бояться. Они лишены
воображения.
С о ρ б ь е. Я боюсь себя.
Канорис. Почему? Нам нечего рассказывать. Все, что
мы знаем, им уже известно. Послушайте! (Пауза.) Все
совсем не так, как себе представляешь.
Франсуа. А как?
Канорис. Я не могу этого рассказать. Кстати, тогда
мне показалось, что прошло очень мало времени.
(Смеется.) Я так сжал зубы, что потом целых три часа не мог
открыть рот. Это было в порту Новплис. На одном из этих
типов были старомодные ботинки. С острыми носами. Он
бил меня ими по лицу. Под окном пели женщины. Я
запомнил мотив.
Сорбье. В каком году?
Канорис. В тридцать шестом.
Сорбье. Вот так совпадение. Я как раз там был. Я
прибыл в Грецию на теплоходе «Теофиль Готье». По службе.
Я видел тюрьму; у ее стен растут смоковницы. Значит, ты
был там, внутри, а я снаружи? (Смеется.) Уморительно.
Канорис. Уморительно.
Сорбье (резко). А если они начнут тебя обрабатывать?
Канорис. Как?
120
Сорбье. Если они начнут тебя обрабатывать своими
приборами?
Канорис пожимает плечами.
Думаю, что стану защищаться самым простым методом.
Каждый раз буду себе говорить: продержусь еще одну
минуту. Это правильный метод?
Канорис. Никаких методов нет.
С о ρ б ь е. А что бы делал ты?
Люси. Вы не можете замолчать? Посмотрите на
мальчика: вы воображаете, что вселяете в него мужество?
Погодите еще немного, они сами вам все разъяснят.
Сорбье. Отстань, пусть заткнет уши, если не хочет
слушать.
Л юс и. А мне тоже прикажете заткнуть уши? Я не хочу
вас слушать, боюсь, что начну вас презирать. Неужели вам
нужно столько слов, чтобы обрести мужество? Я видела,
как умирают животные, и хотела бы умереть, как они:
молча.
С о ρ б ь е. А кто говорит о смерти? Мы беседуем о том,
что они сделают с нами «до». Надо к этому подготовиться.
Л ю с и. Я не хочу к этому готовиться. Зачем мне дважды
переживать то, что неизбежно должно случиться.
Посмотрите на Анри: он спит. Почему бы вам не уснуть?
Сорбье. Уснуть? А они придут и разбудят меня
пинками? Не хочу. У меня нет времени.
Люси. Тогда думай о тех, кого любишь. Я думаю о
Жане, о моей жизни, о малыше, за которым я ухаживала,
когда он заболел в гостинице в Аркашоне. Там были сосны
и большие зеленые волны. Я видела их из окна.
Сорбье (иронически). Зеленые волны, неужели? Я тебе
уже сказал, что у меня нет времени.
Л ю с и. Я не узнаю тебя, Сорбье.
Сорбье (смущенно). Ты права! Это нервы. У меня
нервы девственницы. (Встает, подходит к ней.) Каждый
защищается по-своему. Я ничего не стою, когда меня
захватывают врасплох. Если бы я только мог заранее ощутить
боль — хотя бы совсем немножко, чтобы узнать... при
встрече — я был бы более уверен в себе. Не моя вина.
Я всегда был дотошным. (Пауза.) Я тебя очень люблю, ты
же знаешь. Но я чувствую себя таким одиноким. (Пауза.)
Если ты хочешь, чтобы я молчал...
121
Франсуа. Не мешай им говорить. Главное, чтобы не
было такой тишины.
Люси. Делайте что хотите.
Пауза.
С о ρ б ь е (понижая голос). Послушай, Канорис!
Канорис поднимает голову.
Ты уже встречал людей, которые выдавали других?
Канорис. Да.
Сорбье. Ну и что?
Канорис. А какое это имеет значение, раз нам не
о чем им рассказывать.
С о ρ б ь е. Я просто хочу знать, как они потом себя
чувствовали.
Канорис. Кто как. Был один, который выстрелил из
охотничьего ружья себе в голову. Но он только ослеп.
Я иногда встречал его на улицах Пирея, его водила какая-
то армянка. Он думал, что за все расплатился. Каждый сам
решает, расплатился он или нет. А другого мы пристрелили
на ярмарке, когда он покупал рахат-лукум. После выхода
из тюрьмы он полюбил лукум, пристрастился к сладкому.
Сорбье. Счастливчик.
Канорис. Гм!
Сорбье. Если бы я им все выложил, сомневаюсь, что
мне удалось бы утешиться сахаром.
Канорис. Все так думают. Но никто не знает, пока не
пройдет через это.
С о ρ б ь е. Во всяком случае, я не думаю, что буду
испытывать после этого нежность к себе. Мне кажется, что я бы
взялся за охотничье ружье.
Франсуа. Ая предпочитаю рахат-лукум.
Сорбье. Франсуа!
Франсуа. Что, Франсуа? Разве вы меня
предупредили, когда я к вам пришел? Вы мне сказали: Сопротивление
нуждается в людях. Вы мне не сказали, что Сопротивление
нуждается в героях. Я же не герой, я не герой! Не герой!
Я делал, что мне говорили: я раздавал листовки, и
переносил оружие, и делал это с радостью, вы же видели. Но
никто не предупредил меня, что меня ожидает в конце.
Я клянусь вам, что никогда не знал, на что я иду.
Сорбье. Нет, знал. Ты знал, что Рене пытали.
122
Франсуа. Я никогда об этом не думал. (Пауза,)
Девочка, которую вы так жалеете, умерла из-за нас. А если я
заговорю, когда они начнут прижигать меня своими
сигарами, вы скажете: он трус и протянете мне охотничье ружье,
если, конечно, не выстрелите мне сами в спину, а я ведь
только на два года старше этой девочки.
Сорбье. Я говорил о себе.
К а н о ρ и с (подходя к Франсуа). У тебя больше нет
никаких обязанностей, Франсуа. Ни обязанностей, ни
приказов. Мы ничего не знаем, нам нечего скрывать. Пусть
каждый устраивается, как может, чтобы меньше страдать.
Средства не имеют значения.
Франсуа постепенно успокаивается, но остается подавленным. Люси
прижимает его к себе.
Сорбье. Средства не имеют значения... Конечно.
Кричи, плачь, умоляй, проси пощады, копайся в памяти,
чтобы найти, в чем бы признаться, кого бы выдать. Ну и
что дальше? Ставки-то нет; ты же ничего не можешь
рассказать, все твои мелкие гадости останутся при тебе, в
строгой тайне. Может быть, так лучше. (Пауза.) Но я в этом
не уверен.
Канорис. А что бы ты хотел? Знать чье-либо имя или
дату, чтобы иметь возможность отказаться их сообщить.
Сорбье. Не знаю, я даже не знаю, смогу ли я молчать.
Канорис. Значит?
Сорбье. Я хотел бы узнать самого себя. Я всегда знал,
что меня когда-нибудь схватят и в один прекрасный день
припрут к стенке, и я буду один, и никто мне не поможет.
Я спрашиваю себя — выдержу ли? Понимаешь, меня
беспокоит собственное тело. У меня паршивое, плохо
устроенное тело и женские нервы. Теперь это время пришло,
они начнут меня обрабатывать своими методами, а я
чувствую себя обворованным: я буду страдать зря, умру, не зная,
чего стою.
Музыка умолкает, все вздрагивают и начинают прислушиваться.
Анри (внезапно просыпаясь). Что случилось? (Пауза.)
Полька кончилась, теперь наш черед танцевать.
Снова звучит музыка.
Ложная тревога. Смешно, что они так любят музыку.
(Встает.) Мне снилось, что я танцую. В танцевальном зале
ресторана «Шехеразада», в Париже. Я там никогда не был.
123
(Окончательно просыпаясь.) А вот и все вы... Вот и вы...
Хочешь потанцевать, Люси?
Люси. Нет.
Анри. У вас тоже болят руки? Наверное, пока я спал,
они распухли. Который час?
К а н о ρ и с. Три часа.
Люси. Пять.
Сорбье. Шесть.
Канорис. Мы не знаем.
Анри. У тебя же были часы.
Канорис. Они их разбили. Ясно одно — ты спал
долго.
Анри. Украденное время. (Канорису.) Помоги мне.
Канорис подставляет ему спину.
(Подтягивается к слуховому окну.) По солнцу пять часов,
права Люси. (Спускается.) Мэрия еще горит. Значит, ты не
хочешь танцевать. (Пауза.) Ненавижу эту музыку.
Канорис (равнодушно). Да?
Анри. Ее, наверное, слышно на ферме.
Канорис. Там никого не осталось, некому слушать.
Анри. Знаю. Эта музыка врывается в окна, кружится
над трупами. Музыка, солнце — картина! А трупы совсем
почернели. А! Мы здорово промахнулись. (Пауза.) Что с
малышом?
Люси. Ему плохо. Вот уже восьмой день, как он не
смыкает глаз. А как тебе удалось уснуть?
Анри. Это случилось само собой. Я почувствовал такое
одиночество, что даже захотелось спать. (Смеется.) Мы
забыты всеми. (Подходит к Франсуа.) Бедный малыш. (Гладит
его по голове, и вдруг, внезапно остановившись, Канорису.) В чем
наша ошибка?
Канорис. Не знаю. А какое это теперь имеет
значение?
Анри. Была допущена ошибка: я чувствую себя
виноватым.
Сорбье. Ты тоже? Очень рад. Я думал, что нахожусь
в одиночестве.
Канорис. Так вот, я тоже чувствую себя виноватым.
Но что это меняет?
Анри. Не хочется умирать с сознанием, что виноват.
124
Канорис. Не ломай голову. Я уверен, что товарищи
не упрекнут нас ни в чем; только подумают, что нам не
повезло.
Анри. Наплевать на товарищей.
Канорис (шокированный, сухо). Значит, тебе надо
исповедоваться?
Анри. К черту исповедь. Теперь я только одному себе
должен дать ответ. (Пауза. Как бы про себя.) Все должно было
кончиться иначе. Если бы я только мог найти ошибку.
Канорис. Ты бы от этого много выиграл.
Ан ρ и. Я бы взглянул ей прямо в лицо и сказал: вот
почему я умираю. Черт возьми! Человек не может подыхать,
как крыса, не зная за что, даже не вздохнув .напоследок.
Канорис (пожимая плечами). Да?
Сорбье. Почему ты пожимаешь плечами? Он имеет
право оправдать свою смерть. Это все, что ему осталось.
Канорис. Безусловно. Пусть оправдывает, если
может.
Анри. Благодарю за разрешение. (Пауза.) Ты бы
поступил правильно, если бы занялся оправданием собственной
смерти, у нас осталось не много времени.
Канорис. Моей смерти? Зачем? Кому это нужно? Это
дело абсолютно личное.
Анри. Абсолютно личное, конечно. Ну и что?
Канорис. Я никогда не чувствовал интереса к
личным делам. Ни к чужим, ни к своим собственным.
Анри (не слушая). Если бы я только мог сказать себе
самому, что я сделал все, что мог, но это, конечно,
невозможно. В течение тридцати лет я чувствовал себя
виновным. Виновным потому, что живу. А сегодня по моей вине
горят дома, умирают невинные, а я умру виновным. Вся
моя жизнь была ошибкой.
Канорис (встает и направляется к нему). Ты не
отличаешься скромностью, Анри.
Анри. Почему?
Канорис. Ты оттого и страдаешь, что нескромен.
Я, например, считаю, что мы давно уже умерли: в тот
самый момент, когда перестали приносить пользу, а теперь
перед нами короткий отрезок смертной жизни, остается
убить всего несколько часов. Тебе больше нечего делать,
как убивать время и болтать с соседями. Не сопротивляйся,
Анри, отдохни. У тебя есть право на отдых, потому что мы
125
бессильны что-либо предпринять. Отдохни, мы уже
сброшены со счетов, мы ничего не значащие мертвецы. (Пауза.)
Первый раз в жизни я признаю за собой право на отдых.
Анри. Впервые за три года я остался наедине с самим
собой. Мне приказывали. Я подчинялся. Моя жизнь была
оправданна. Сейчас никто не может отдать мне приказания
и никто не может меня оправдать, небольшой лишний
отрезок жизни. Да. Как раз столько времени, сколько нужно,
чтобы заняться самим собой. (Пауза.) Канорис, почему мы
умираем?
Канорис. Потому что нам дали опасное задание
и нам не повезло.
Анри. Да, так будут думать товарищи, так будут
говорить в официальных выступлениях, но ты сам, ты-то что
думаешь?
Канорис. Ничего не думаю. Я жил для нашего дела
и всегда знал, что умру такой смертью.
Анри. Ты жил для нашего дела. Верно. Но не пытайся
мне доказать, что ты умираешь за него. Если бы мы
выиграли, если бы мы погибли, выполняя задание, тогда, может
быть... (Пауза.) Мы умрем из-за бессмысленного приказа и
потому, что мы его плохо выполнили, следовательно, наша
смерть никому не принесет пользы. Нам не обязательно
было захватывать эту деревню. Наше дело не нуждалось в
этом, потому что приказ был невыполним. Дело, которому
мы служили, никогда не отдавало приказов, оно никогда
ничего не требовало. Мы сами определяли его нужды, не
будем говорить о нашем деле. Тем более здесь. Пока мы
можем трудиться для него — все в порядке. А когда этой
возможности больше нет — надо молчать. А главное — не
пользоваться им для личного утешения. Нашему делу мы
больше не нужны, потому что мы уже ни на что не
годимся, найдутся другие, чтобы служить ему: в Туре, в Лилле, в
Каркассоне женщины дают жизнь детям, которые встанут
на наше место. Мы попытались оправдать свою жизнь, но
ничего не вышло. А теперь мы умрем и превратимся
в мертвецов, которым нет оправдания.
Канорис (равнодушно). Возможно. Все, что
происходит в этих стенах, не имеет значения. Надейся или
отчаивайся — это ничего не даст.
Пауза.
126
Ан ρ и. Если б только можно было что-нибудь
предпринять. Все равно что. Или хотя бы что-нибудь от них
скрыть... Черт! (Пауза. Канорису.) У тебя есть жена?
Канорис. Да. В Греции.
Анри. Ты можешь сейчас о ней думать?
Канорис. Пытаюсь. Но она так далеко.
Анри (Сорбье). А ты?
С о ρ б ь е. У меня есть старики. Они думают, что я в
Англии. Должно быть, сейчас они садятся за стол. Они рано
обедают. Если бы я только знал, что у них вдруг сожмется
сердце, вроде как от предчувствия... Но я уверен, они
совершенно спокойны. Они будут ждать меня годами, все
более и более успокаиваясь, и я постепенно умру в их
сердцах, совсем незаметно. Мой отец, должно быть, говорит
сейчас о своем саде. За обедом он всегда говорил о
садоводстве. А потом он пойдет поливать огород. (Вздыхает.)
Бедные старики. Зачем думать о них? Не поможет...
Анри. Да, это не помогает. (Пауза.) А все же я
предпочел бы, чтобы мои старики были живы. У меня никого нет.
Сорбье. Никого на свете?
Анри. Никого.
Люси (живо). Ты несправедлив. У тебя есть Жан. У нас
всех есть Жан. Он был нашим руководителем. Он думает
о нас.
Анри. Он думает о тебе, потому что любит тебя.
Люси. Он думает обо всех.
Анри (нежно). Люси! Разве мы часто говорили о тех,
кто умер? Нам не хватало времени для того, чтобы
похоронить их даже в наших сердцах. (Пауза.) Нет. Меня нигде не
ждут. Я не оставлю пустоты. Метро набито битком,
рестораны переполнены, головы трещат от кучи мелких забот.
Я выскользнул из жизни, а она осталась неизменной,
полной, как яйцо. Я должен помнить, что я заменим. (Пауза.)
А я хотел быть незаменимым. Для чего-то или для кого-то.
(Пауза.) Кстати, Люси, я тебя любил. Я это говорю тебе
сейчас, потому что теперь это не имеет значения.
Люси. Да. Это больше не имеет значения.
Анри. Ну вот. (Смеется.) Действительно не имело
смысла родиться.
Дверь открывается, входят полицейские.
Сорбье. Пожаловали! (Анри.) Пока ты спал, они уже
три раза проделывали этот номер.
127
Полицейский. Это ты назвался Сорбье?
Пауза.
Сорбье. Я.
Полицейский. Пошли.
Пауза.
Сорбье. В конце концов, я предпочитаю, чтобы
начали с меня. (Пауза. Идет к двери.) Может быть, теперь я
наконец познаю самого себя.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же, без Сорбье.
Долгая пауза.
А н ρ и (Канорису). Дай сигарету.
Канорис. У меня их отобрали.
Анри. Тем хуже.
Снизу доносятся звуки танца *жаво».
Ладно, потанцуем, раз они хотят, чтобы мы танцевали.
Люси, пойдем.
Л ю с и. Я уже сказала — нет.
Анри. Как хочешь. Здесь еще есть дамы. (Подходит к
манекену, поднимает закованные руки, перекидывает их через голову
манекена, скользя вдоль плеч и бедер. Затем, прижимая его к себе,
начинает танцевать.)
Музыка прекращается.
(Останавливается, ставит манекен на место. Медленно поднимает
руки, освобождаясь от манекена.) Они начали.
Все прислушивается.
Канорис. Ты что-нибудь слышишь?
Анри. Ничего.
Франсуа. Как ты думаешь, что они с ним делают?
Канорис. Не знаю. (Пауза.) Я бы хотел, чтобы он
выдержал. Если он не вьщержит, то будет мучиться гораздо
сильней.
Анри. Он вьщержит.
Канорис. Должен сказать, что, когда не в чем
признаваться, держаться гораздо труднее.
Пауза.
Анри. Он не кричит, значит, выдержал.
Франсуа. Может быть, они его просто расспрашивают?
128
К а н ο ρ и с. Ты так думаешь?
Крик Сорбье. Все вздрагивают.
Люси (быстро и слишком обыденно). Жан, должно быть,
уже в Гренобле. Было бы удивительно, если бы он пробыл
в дороге больше пятнадцати часов. У него, наверное,
сейчас странное чувство: в городе тихо, кафе полны народу,
и горы Веркора он вспоминает, как сон.
Крики Сорбье усиливаются.
(Повышает голос.) Он думает о нас, он слушает радио,
которое доносится из открытых окон. Солнце сверкает на
вершинах гор, чудесный летний полдень.
Крики Сорбье усиливаются.
Ах! (Падает на чемодан и, рыдая, повторяет.) Чудесный летний
полдень!
А н ρ и (Канорису). Я не буду кричать.
Канорис. И будешь неправ. Это облегчает.
Анри. Я не смогу выдержать мысли, что вы услышите,
и она будет плакать у меня над головой.
Франсуа (начинает дрожать. На грани нервного припадка).
Я не верю... Не верю.
За дверью раздаются шаги.
Канорис. Замолчи, малыш, они идут.
Анри. Чья очередь?
Канорис. Твоя или моя. Они приберегут девушку
и ребенка под конец.
В замке поворачивается ключ.
Я бы хотел, чтобы пришли за мной. Не люблю чужих криков.
Дверь открывается, полицейские вталкивают Ж а н а.
Он не закован.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Те же и Жан.
Жан останавливается и жмурится, привыкая к темноте. Все повернулись
к нему. Полицейский уходит и запирает за собой дверь.
Люси. Жан!..
Жан. Молчи. Не называй меня. Иди сюда, к стенке.
Возможно, они подглядывают. (Смотрит на Люси.) Вот и ты!
Вот и ты! Я думал, что никогда больше не увижу тебя. Кто
здесь с тобой?
5 Грязными руками
129
К а н ο ρ и с. Канорис.
Анри. Анри.
Жан. Я вас плохо вижу. А Пьер и Жак?.. Они?..
Анри. Да.
Жан. А малыш тоже здесь? Бедный мальчуган. (Тихо
и быстро.) Я надеялся, что вы умерли.
Анри (смеясь). Мы старались.
Жан. Да? (Люси.) Что с тобой?
Люси. О Жан, все кончено. Я думала, он в Гренобле,
ходит по улицам, смотрит на вершины гор... А теперь,
теперь все кончено.
Ж а н. Не плачь. У меня еще есть возможность выбраться.
Анри. Как они тебя опознали?
Жан. Они меня еще не опознали. Я наткнулся на их
патруль, внизу на Вердонской дороге. Я сказал, что я из Си-
мье; это городишко в долине, они привели меня сюда,
чтобы проверить, не вру ли я.
Люси. Но в Симье они...
Ж а н. У меня там двое друзей, которые знают, что им
сказать, я выберусь. (Пауза.) Я должен выбраться,
товарищи еще не предупреждены.
Анри (свистит). Действительно. (Пауза.) Ну, что ты
скажешь, здорово мы провалили задание?
Жан. Мы начнем снова в другом месте.
Анри. Ты-то, конечно, начнешь.
Шум шагов.
Канорис. Отойдите от него. Не нужно, чтобы они
видели, как мы с ним разговариваем.
Жан. Что это?
Анри. Они ведут Сорбье обратно.
Жан. А! Они его...
Анри. Да. Они начали с него.
Полицейские входят, поддерживая Сорбье, который обессиленный
падает на чемодан. Полицейские уходят.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Те же и Сорбье.
Сорбье (не замечая Жана). Они меня долго держали?
Анри. Полчаса.
Сорбье. Полчаса? Ты был прав, Канорис. Время
летит. Вы слышали, как я кричал?
Ему не отвечают.
Конечно, слышали.
130
Франсуа. Что они с тобой делали?
Сорбье. Сам увидишь. Увидишь. Не торопись.
Франсуа. Это очень... трудно?
Сорбье. Не знаю. Единственное, что я могу сказать:
они меня спрашивали, где сейчас Жан. И если бы я это
знал, я бы им сказал. (Смеется.) Видите: теперь я себя знаю.
Все молчат.
Что случилось? (Следит за их взглядами. Видит Жана,
прижавшегося к стене.) Кто здесь? Жан?
Анри (быстро). Замолчи. Они принимают его за парня
из Симье.
Сорбье. За парня из Симье? (Вздыхает.) Мое везенье.
Анри (удивленно). Что ты сказал?
Сорбье. Я сказал — мое везенье. Теперь мне есть что
скрывать.
Анри (почти весело). Верно. Теперь нам есть что
скрывать.
Сорбье. Я бы хотел, чтобы они меня убили.
Канорис. Сорбье? Клянусь, ты будешь молчать. Ты
не сможешь его выдать.
Сорбье. Ая тебе говорю, что выдал бы собственную
мать. (Пауза.) Несправедливо, что одной минуты
достаточно, чтобы зачеркнуть целую жизнь.
Канорис (мягко). Требуется гораздо больше времени.
Неужели ты думаешь, что минута слабости может
зачеркнуть тот час, когда ты решил покинуть все и пойти с нами?
И эти три года мужества и терпения? И тот день, когда ты,
изнемогая от усталости, нес ружье и рюкзак малыша?
Сорбье. Не морочь себе голову. Теперь я знаю, что
я такое в действительности.
Канорис. В действительности? Почему ты думаешь,
что сегодня, когда они тебя избивали, ты и был
настоящим, а не вчера, когда ты отказался от воды, чтобы отдать
ее Люси. Мы не можем быть всегда на высоте. В долинах
тоже есть свои дороги.
Сорбье. А если бы я выдал, ты бы мог мне сейчас
смотреть в глаза?
К а н о ρ и с. Ты не выдашь.
С о ρ б ь е. А если бы я это сделал?
Канорис молчит.
Вот ВИДИШЬ.
Пауза.
131
(Смеется.) Есть на свете типы, которые умрут в
собственной постели со спокойной совестью. Прекрасные сыновья,
мужья, граждане, отцы... А! Они такие же трусы, как и я,
только они об этом никогда не узнают. Им повезло.
(Пауза.) Заставьте меня замолчать! Чего вы ждете?
А н ρ и. Сорбье, ты лучший из нас.
С о ρ б ь е. Заткнись!
Шаги за дверью, все замолкают, дверь открывается. Входит полицейский.
Полицейский. Кто здесь грек?
К а н о ρ и с. Это я.
Полицейский. Пошли.
Канорис и полицейский уходят.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Те же, без Канориса.
Жан. Он будет мучиться из-за меня.
Анри. Лучше из-за тебя, иначе он будет страдать зря.
Жан. Как мне смотреть ему в лицо? (Люси.) Скажи, ты
меня ненавидишь?
Люси. Разве похоже на то, что я тебя ненавижу?
Жан. Дай мне руку.
Она протягивает ему скованные руки.
Мне стыдно, что я без наручников. Ты здесь! Я думал —
для нее уже все кончено. Кончился страх, кончились голод
и боль. А ты здесь! Они придут за тобой, а потом принесут
тебя обратно.
Люси. Все равно в моих глазах будет только любовь.
Жан. Мне придется слышать твои крики.
Л ю с и. Я постараюсь не кричать.
Жан. Но мальчуган будет кричать. Он будет кричать,
я уверен.
Франсуа. Замолчи! Замолчи! Замолчите все! Вы
хотите свести меня с ума? Я не герой, я не хочу, чтобы меня
пытали вместо тебя.
Люси. Франсуа!
Франсуа. Отвяжись от меня! Я с ним не сплю. (Жану.)
Я ненавижу тебя, так и знай.
Пауза.
Жан. Ты прав. (Идет к двери.)
132
А н ρ и. Что ты делаешь?
Жан. Я не привык посылать своих парней вместо себя,
чтобы им разбивали голову.
Анри. А кто предупредит товарищей?
Жан останавливается.
Франсуа. Оставь его! Если он хочет донести на себя,
ты не имеешь права ему мешать.
Анри (Жану, не обращая внимания на Франсуа). Красиво
получится, когда ребята заявятся сюда, воображая, что
деревня в наших руках.
Жан возвращается, опустив голову.
Дай-ка мне лучше сигарету.
Жан дает ему сигарету.
Дай малышу тоже.
Франсуа. Оставьте меня в покое. (Уходит в глубину
чердака.)
Анри. Дай прикурить.
Жан подносит ему огонь.
(Делает две-три затяжки и глубоко вздыхает, нервно всхлипывая.)
Не беспокойся. Я люблю курить, но я не знал, что это
доставляет такое удовольствие. У тебя еще осталось?
Жан. Одна.
Анри (Сорбье). На!
Сорбье молча берет сигарету, несколько раз затягивается и возвращает ее
Анри.
(Поворачиваясь к Жану.) Я рад, что ты здесь. Во-первых, ты
мне дал сигарету, а потом ты будешь свидетелем. Смерть
без свидетеля леденит. Ты навестишь родителей Сорбье
и напишешь жене Канориса.
Люси. Завтра ты уйдешь в город, унесешь с собой
последнее воспоминание о моем живом лице, ты
единственный в мире будешь помнить его. Не надо его забывать. Я —
это ты. Если ты будешь жив, и я буду жива.
Жан. Забыть твое лицо... (Идет к ней,)
Слышны шаги.
Анри. Стой на месте и молчи. Они идут. Моя очередь.
Я должен тебе сказать, иначе не успею. Слушай. Не будь
тебя здесь, мы бы страдали бессмысленно, как животные,
133
не зная за что. Но ты с нами. И все, что теперь случится,
обретает смысл. Мы будем бороться. Не за одного тебя, за
всех товарищей. Мы провалили операцию, но сохранили
свое лицо. (Пауза.) Я считал себя никому не нужным, а
теперь вижу, что могу еще пригодиться. При небольшом
везении я, возможно, смогу сказать, что умираю не зря.
Дверь открывается, полицейские вводят Канориса, поддерживая его
с двух сторон.
С о ρ б ь е. А он не кричал...
Занавес
КАРТИНА ВТОРАЯ
Класс. Парты. Стены, беленные известью. В глубине карта Африки,
портрет Петена, дверь. Черная доска. Налево — окно. На столике около окна —
радиоприемник.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Клоше, Пеллерен, Ланд ρ и е.
Клоше. Переходим к следующему?
Л а н д ρ и е. Минутку. Надо пожрать.
Клоше. Жрите, если хотите. Я могу пока допросить
еще одного.
Ландрие. Нет, это тебе доставит слишком большое
удовольствие. Ты что, не хочешь есть?
Клоше. Нет.
Ландрие (Пеллерену). У Клоше нет аппетита! Ты,
наверное, заболел?
Клоше. Я не хочу есть, когда работаю. (Подходит к
радиоприемнику и включает его.)
Пеллерен. Не крути нам мозги.
Клоше (бормочет что-то себе под нос), ...которые не
любят музыку.
Пеллерен. Что ты сказал?
Клоше. Я говорю, что всегда удивляюсь, когда
встречаю людей, которые не любят музыку.
Пеллерен. Возможно, я тоже люблю музыку. Но
в другом месте и другую.
Клоше. Ясно. А я, когда слышу пение... (С сожалением.)
Я запущу совсем тихонько...
134
Пеллерен. Нет.
К л о ш е. Вы просто скоты! (Пауза.) Послать за следующим?
Ландрие. Да отвяжись ты, ради бога! Надо
пропустить еще троих, можно это сделать разом в десять часов
вечера. Я нервничаю, когда работаю на пустой желудок.
Клоше. Во-первых, осталось только двое. Раз мы
отложили мальчишку на завтра. Во-вторых, если действовать
организованно, можно всех провернуть часа за два. (Пауза.)
Сегодня вечером из Тулузы передают «Тоску».
Ландрие. Мне наплевать. Сходи узнай, какую жратву
достали ребята.
Клоше. Я и так знаю: цыплят.
Ландрие. Опять цыплята! Осточертело. Сходи
принеси мне банку собачьей радости.
Клоше (Пеллерену). А тебе?
Π е л л е ρ е н. То же самое.
Ландрие. И пошли кого-нибудь убрать это.
Клоше. Что?
Ландрие. Вот это. Здесь у грека пошла кровь!
Противно смотреть.
К л о ш е. А по-моему, не надо вытирать кровь. Это
производит впечатление на остальных.
Ландрие. Ая не могу есть, когда на полу такое
свинство. (Пауза.) Ну, чего ты еще ждешь?
Клоше. Не надо вытирать кровь.
Ландрие. Кто здесь командует, ты или я?
К л оше пожимает плечами, выходит.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Ландрие, Пеллерен.
Пеллерен. Не гоняй его так.
Ландрие. Буду я еще стесняться.
Пеллерен. Я же тебе говорил... Его двоюродный брат
работает у Дарнана. Он ему обо всем доносит. Мне
кажется, что это он свалил Добена.
Ландрие. Грязная сволочь! Пусть поторапливается,
если хочет подкопаться под меня, у меня есть мыслишка,
что Дарнан угодит в котел раньше меня.
135
Пеллерен. Весьма возможно. (Вздыхает, машинально
подходит к приемнику.)
Ландрие. Хватит! Еще ты начнешь.
Пеллерен. Последние известия.
Ландрие (саркастически). Я считаю, что давно уже
знаю эти их известия.
Пеллерен крутит радио.
Голос диктора: «Проверьте часы. Четвертый сигнал дается ровно в
двадцать часов».
Сигнал. Они проверяют часы.
«Дорогие радиослушатели, через несколько минут начнется наш воскресный
концерт».
(Вздыхая). И правда, ведь сегодня воскресенье.
Раздаются первые такты музыки.
Заткни ему глотку.
Пеллерен. По воскресеньям я садился в свой
драндулет, захватывал на Монмартре девчонку — и прямым ходом
в Туке.
Ландрие. Когда это было?
Пеллерен. О! До войны.
Голос диктора: «...Яувидел гвоздику в церковном саду».
Повторяем: «Яувидел...»
Ландрие. Разоралась, падаль! (Хватает пустую банку из-
под консервов и швыряет ее в приемник )
Пеллерен. Совсем свихнулся? Ты же сломаешь
радио.
Ландрие. Наплевать. Я не желаю слушать это дерьмо.
Пеллерен переключает регулятор. Голос диктора: «Немецкие войска стойко
удерживают свои позиции в Шербурге и в Кайэне. В районе Сан-Ло они не
смогли остановить незначительное продвижение противника».
Ясно. Выключи. Что ты будешь делать? Куда уедешь?
Пеллерен. А что можно сделать? Мы влипли.
Ландрие. Да, влипли. Продажные шкуры!
Пеллерен. Кто?
Ландрие. Все. Немцы тоже. Все друг друга стоят.
(Пауза.) Если бы начать сначала...
Пеллерен. А я, кажется, ни о чем не жалею. Я
здорово повеселился. Во всяком случае, до последнего времени.
Возвращается Клоше с консервами.
136
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Те же и Клоше, затем полицейский
Ландрие. Послушай, Клоше, англичане высадились
в Ницце.
Клоше. В Ницце?
Ландрие. Да. И не встретили никакого
сопротивления. Они двигаются по направлению Пюже-Тенье.
Клоше (падает на скамейку). Святая Дева!
Пеллерен и Ландрие начинают хохотать.
Ага, это розыгрыш? Вы не должны так шутить.
Ландрие. Ясно. Не забудь написать об этом в твоем
вечернем отчете.
Входит полицейский.
Уберите здесь. (Пеллерену.) Ты будешь есть?
Пеллерен (подходит, берет банку мясных консервов,
смотрит на нее и кладет ее обратно, зевая). Я всегда странно себя
чувствую перед началом. (Зевает.) Должно быть, я
недостаточно злой; я раздражаюсь только тогда, когда они
упрямятся. Что это за тип, которого будем допрашивать?
Клоше. Высокий малый, лет тридцати, крепкий.
Придется повозиться.
Ландрие. Надеюсь, он не выкинет такую штуку, как
грек.
Пеллерен. Тоже скажешь. Грек просто скотина.
Ландрие. Не важно. Ты меня заразил зевотой. (Пауза.
Молча разглядывает консервную банку, затем неожиданно
обращается к полицейскому.) Чего ты ждешь? Приведи его.
Пол и цейс кий выходит. Пауза. Клоше насвистывает. Пеллерен подходит
к окну и распахивает его.
Клоше. Закрой окно. Посвежело.
Пеллерен. Какое окно? Ах, да... (Смеется.)Я не
заметил, как открыл его. (Возвращается, чтобы закрыть окно.)
Ландрие. Оставь. Здесь топор можно вешать. Мне
нужен свежий воздух.
Клоше. Как хотите.
Трое полицейских вводят Анри.
Ландрие. Посадите его. Снимите наручники.
Привяжите его к креслу.
Полицейские привязывают руки Анри к ручкам кресла.
Как тебя зовут?
137
Анри. Анри.
Л а н д ρ и е. Анри, а дальше?
Анри. Анри.
Ландрие делает знак. Полицейские бьют Анри.
Ландрие. А теперь, как тебя зовут?
Анри. Меня зовут Анри и только.
Его снова бьют.
Ландрие. Погодите, а то он у вас одуреет. Возраст?
Анри. Двадцать девять.
Ландрие. Профессия?
А н ρ и. До войны я изучал медицину.
Пеллерен. Значит, ты образованный, мерзавец!
(Полицейским.) Бейте его.
Ландрие. Не будем терять время.
Пеллерен. Изучал медицину! Бейте его!
Ландрие. Пеллерен! (Анри.) Где твой командир?
Анри. Не знаю.
Ландрие. Конечно. Перестаньте его бить. Ты
куришь? Передайте ему сигарету. Погодите. (Закуривает сам,
вынимает изо рта сигарету, протягивает Анри.)
Полицейский засовывает ее в рот Анри.
Кури. На что ты рассчитываешь? Ты нас не поразишь.
Слушай, Анри, не хорохорься: никто тебя не видит. Побереги
свое время и наше: тебе не так много часов осталось жить.
Анри. Не намного меньше, чем вам.
Ландрие. Мы считаем на месяцы: успеем тебя
похоронить. Кури. И размышляй. Раз ты человек
образованный, смотри на вещи реально. Если ты не заговоришь,
скажут твоя подружка или парнишка.
Анри. Это их дело.
Ландрие. Где твой командир?
Анри. Попробуйте заставить меня сказать.
Ландрие. Ты предпочитаешь? Возьмите у него
сигарету. Клоше, обработай его.
Клоше. Закрутите веревки палками.
Полицейские вставляют две палки под веревки, которые стягивают кисти
рук Анри.
Порядок! Их будут крутить, пока не заговоришь.
138
А н ρ и. Я не заговорю.
Клоше. Не сразу, конечно: сначала ты покричишь.
Анри. Попробуйте заставить меня кричать.
Клоше. Тебе не хватает скромности. Надо быть
скромным. Когда падаешь с большой высоты,
разбиваешься. Крутите медленно. Ну как?.. Молчишь?.. Хорошо.
Поворачивайте, поворачивайте. Погодите. Он уже начинает
страдать. Ну как? Все еще нет? По-видимому, боль не
существует для такого образованного типа, как ты. Досадно,
что эта боль отражается на твоем лице. (Нежно.) Ты
вспотел. Мне больно за тебя. (Вытирает лицо Анри своим платком.)
Поворачивайте. Закричит, не закричит? Ты пошевелился.
Ты можешь сдержать крик, но не можешь не шевелить
головой. Как тебе больно. (Прикасается пальцами к щеке Анри.)
Как ты сжал челюсти: тебе страшно? «Если я смогу
выдержать еще одну минуту, еще только одну минуту» ...Но
после этой минуты, настанет другая, потом еще одна, до
тех пор, пока ты не поймешь, что боль слишком сильна и
что легче себя презирать, чем переносить ее. Мы тебя не
оставим в покое. (Поворачивает голову Анри и заглядывает ему
в глаза.) Его глаза уже меня не ввдят. Что они видят? (Мягко.)
Ты красив. Поворачивайте. (Пауза. Торжествуя.) Ты
закричишь, Анри. Я вижу, что крик уже раздувает твое горло;
поднимается к твоим губам. Еще одно усилие.
Поворачивайте.
Анри кричит.
Ага! (Пауза.) Как тебе сейчас, должно быть, стыдно.
Поворачивайте. Не останавливайтесь.
Анри кричит.
Ты видишь, только первый крик труден. А теперь,
потихоньку, само собой ты заговоришь.
Анри. Вы услышите от меня только крики.
Клоше. Нет, Анри, нет. Ты не имеешь права быть
гордецом. «Попробуйте заставить меня кричать!» Ты убедился,
что на это потребовалось не много времени. Где твой
командир? Будь скромным, Анри, совсем скромным. Скажи
нам, где он? Ну, чего же ты ждешь? Кричи или говори.
Поворачивайте. Ну, поворачивайте же, черт возьми! Ломайте
ему руки. Стойте. Он готов! (Берет бутылку спиртного и ста-
139
кан. Нежно поит Анри.) Пей, бедный мученик. Тебе лучше?
Значит, мы снова начнем. Принесите аппаратуру.
Ландрие. Нет.
Клоше. Что?
Ландрие (проводит ладонью по лбу). Уведите его в
соседнюю комнату. Обработайте его там.
Клоше. Там нам будет тесно.
Ландрие. Приказываю я, Клоше. Вот уже второй раз
мне приходится тебе об этом напоминать.
Клоше. Но...
Ландрие (кричит). Ты что, хочешь получить по морде?
Клоше. Ладно, ладно. Уведите его.
Полицейские развязывают Анри и уносят.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Пеллерен, Ландрие.
Пеллерен. Ты идешь?
Ландрие. Нет. Меня воротит от Клоше.
Пеллерен. Он много болтает. (Пауза.) А этот тип со
своей медициной! Мерзавец. Я ушел из лицея тринадцати
лет, пришлось зарабатывать на хлеб. Мне не повезло, у
меня не было богатых родителей, которые оплачивали бы
мое учение.
Ландрие. Надеюсь, он заговорит.
Пеллерен. Черт возьми! Конечно, он заговорит!
Ландрие. Никуда не годится, когда эти типы молчат.
Крик Анри. Ландрие подходит к двери и закрывает ее. Снова крики Анри
явственно доносятся через закрытую дверь. Ландрие включает приемник.
Пеллерен (пораженный). Ты тоже, Ландрие?
Ландрие. Это из-за криков. Нужны крепкие нервы.
Пеллерен. Пусть кричит! Он мерзавец, паршивый
интеллигент!
Громкая музыка.
Сделай потише, ты мешаешь мне слушать.
Ландрие. Иди к ним.
Пеллерен колеблется, затем уходит.
Он должен заговорить. Он трус. Он должен быть трусом.
Музыка и крики. Крики прекращаются. Пауза. Пеллерен возвращается,
он очень бледен.
140
Пеллерен. Выключи музыку.
Л а н д ρ и е (выключает приемник). Ну как?
Пеллерен. Они его убьют, но он не заговорит.
Л а н д ρ и е (идя к двери). Прекратите. Давайте его сюда.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Те же, Клоше, полицейские, Лнри.
Пеллерен (подходит к Лнри). Это еще не конец. Не
бойся, все начнется сначала. Опусти глаза. Я тебе сказал,
опусти глаза! (Бьет его.) Мерзавец!
Клоше (подходит к Лнри). Протяни руки. Я надену
наручники. (Очень осторожно надевает на него наручники.) Тебе
больно, правда? Очень больно? Бедный парнишка! (Гладит
его по голове.) Не будь таким гордецом; ты кричал, ты все-
таки кричал. Завтра ты заговоришь.
Полицейские по знаку Ландрие уводят Лнри.
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Те же, кроме Лнри и полицейских.
Пеллерен. Скотина!
Ландрие. Дело дрянь!
Клоше. Что?
Ландрие. Дело дрянь, когда попадается тип, который
молчит.
Клоше. Он все-таки кричал. Он кричал... (Пожимает
плечами.)
Пеллерен. Допросим девку.
Ландрие. Девку... а если она будет молчать...
Пеллерен. Ну и что?
Ландрие. Ничего. (С внезапным бешенством.) Один из
них должен заговорить.
Клоше. Надо снова привести блондина. Он созрел.
Ландрие. Блондина?
Клоше. Сорбье. Он трус.
Ландрие. Трус? Сходи за ним.
Клоше уходит.
141
ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ
Пеллерен, Ланд ρ и е.
Пеллерен. Все они трусы. Только некоторые упрямые.
Ландрие. Пеллерен! Что бы ты делал, если бы тебе
срывали ногти?
Пеллерен. Англичане ногти не срывают.
Ландрие. А партизаны?
Пеллерен. Нам не будут срывать ногти.
Ландрие. Почему?
Пеллерен. Нам не будут срывать ногти.
Возвращается Клоше.
Клоше. Дайте мне его допросить.
ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ
Те же, Клоше, затем Сорбье в сопровождении полицейских.
Клоше. Снимите с него наручники. Привяжите его
к креслу. Хорошо. (Подходит к Сорбье.) А, вот и ты. Вот ты
и снова в этом кресле. И мы тоже здесь. Знаешь, почему
мы тебя снова привели?
Сорбье. Нет.
Клоше. Потому что ты трус и ты выдашь. Разве ты не
трус?
Сорбье. Трус.
Клоше. Вот видишь, вот видишь. Я прочел это в твоих
глазах. Покажи-ка их, твои широко открытые глаза...
Сорбье. У тебя будут точно такие же, когда тебя
повесят.
Клоше. Не хорохорься, это тебе не идет.
Сорбье. Точно такие же глаза; мы же братья. Я тебя
притягиваю. Правда? Ты не меня пытаешь, а себя.
Клоше (резко). Ты еврей?
Сорбье (удивленно). Я? Нет.
Клоше. Клянусь, что ты еврей. (Делает знак.)
Полицейские бьют его.
Ты не еврей?
Сорбье. Да, я еврей.
Клоше. Хорошо. Теперь, слушай: сначала ногти. У
тебя будет время поразмыслить. Мы не спешим, у нас целая
ночь впереди! Ты будешь говорить?
Сорбье. Вот сволочь!
142
К л о ш е. Что ты сказал?
Сорбье. Я сказал: вот сволочь. И ты, ия- сволочи!
Клоше (полицейским). Щипцы! Начинайте!
Сорбье. Не трогайте меня! Не трогайте меня! Я все
скажу. Я вам расскажу все, что хотите.
Клоше (полицейским). Почистите ему немножко ногти,
чтобы он понял, насколько это серьезно.
Сорбье стонет.
Ладно. Где твой командир?
Сорбье. Развяжите меня, я не могу больше оставаться
в этом кресле. Я не могу больше. Не могу!
По знаку Ландрие полицейские развязывают его.
(Встает и, шатаясь, идет к столу.) Сигарету!
Ландрие. Потом!
Сорбье. Что вы хотите знать? Где командир? Я знаю
где. Остальные этого не знают, а я знаю. Он оказывал мне
доверие. Он... (Внезапно протягивает руку, указывая за их
спины.) ...Он там!
Все оборачиваются.
(Бросается к окну и вскакивает на подоконник.) Я выиграл! Не
подходите, или я прыгну. Я выиграл! Я выиграл!
Клоше. Не разыгрывай из себя идиота. Если ты
скажешь, мы тебя отпустим.
Сорбье. Шпики! (Кричит.) Эй, наверху! Анри, Кано-
рис, я ничего им не сказал!
Полицейские бросаются к нему.
(Выскакивает из окна.) До встречи!
ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ
Клоше, Ландрие, Пеллерен, полицейские.
Пеллерен. Скотина! Грязный трус!
Все высовываются в окно.
Ландрие (полицейским). Сходите вниз. Если он жив,
принесите его сюда. Мы его обработаем горяченького,
пока он не сдохнет.
Полицейские выходят. Пауза.
143
Клоше. Я говорил, что нужно закрыть окно.
Л а н д ρ и е (подходит к нему и ударяет его кулаком по лииу).
Отметишь это в очередном доносе.
Пауза. Клоше вытирает платком рот. Полицейские возвращаются.
Полицейский. Подох!
Л андрие. Гадина! (Полицейским.) Приведите девку.
Полицейские уходят.
Они заговорят, черт возьми! Они заговорят!
Занавес
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Чердак. Франсуа, Канорис, Анри сидят на полу, прижавшись друг к
другу. Это тесно спаянная группа. Они говорят друг с другом вполголоса. Жан
один. Ходит по чердаку. Вид у него несчастный. Время от времени он
делает движение, как бы пытаясь вмешаться в разговор, но не решается и снова
продолжает ходить.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Франсуа, Анри, Канорис, Жан.
Канорис. Пока они меня привязывали, я смотрел на
них. Один из этих типов подошел и ударил меня. Я
поглядел на него и подумал: где-то я видел эту рожу. Потом они
начали меня бить, а я все пытался вспомнить.
Анри. Какой это?
Канорис. Высокий, такой общительный. Я встречал
его в Гренобле. Ты знаешь булочную Шазьера на главной
улице? Шазьер продает трубочки с кремом в помещении за
лавкой. Каждое воскресное утро этот тип выходил оттуда
с пакетом пирожных, перевязанным розовой ленточкой.
Я его запомнил: у него противная морда. Я думал, он
из полиции.
Анри. Ты мог бы мне сказать об этом раньше.
Канорис. Что он из полиции?
Анри. Что Шазьер продает трубочки с кремом. А тебе
этот тип тоже заговаривал зубы?
Канорис. Еще бы. Он нагнулся и дышал мне прямо
в лицо.
Жан (неожиданно). А что он говорил?
Все оборачиваются и с удивлением смотрят на него.
144
Ан ρ и. Ничего. Ерунду.
Жан. Я не смог бы этого вынести...
Анри. Почему? Это отвлекает.
Жан. Да? Конечно, я не ясно себе представляю
Пауза.
Анри (повернувшись к Канорису). Как ты думаешь, чем
они занимаются в мирное время?
Канорис. Толстый, который записывает, мог бы быть
зубным врачом.
Анри. Недурно. Наше счастье, что он не захватил
с собой бормашину.
Смеются.
Жан (гневно). Не смейтесь!
Они перестают смеяться и смотрят на Жана.
Я понимаю, что вы имеете право смеяться. Я не могу вам
запретить. (Пауза.) Если бы раньше мне сказали, что
наступит день, когда я буду вас стесняться... (Пауза.) Но как вы
можете быть веселыми?
Анри. Приходится.
Жан. Конечно. Вы страдаете за наше дело. Поэтому
у вас спокойная совесть. Я был женат; я вам об этом не
говорил: при конспирации женитьбу тоже иногда приходится
скрывать. Моя жена умерла от родов. В такой же летний
день, как сегодня. Я ходил по вестибюлю клиники, зная,
что жена умирает. Все так похоже, совершенно похоже!
Я хотел ей помочь и не мог. Ходил взад и вперед,
прислушивался, чтобы услышать ее крики. Но она не кричала.
И мне казалось, что мне было бы легче на ее месте. И на
вашем.
Анри. Мы не виноваты.
Жан. Я тоже. Я так хотел бы вам помочь.
Канорис. Ты не можешь.
Жан. Знаю. (Пауза.) Вот уже два часа, как они ее увели.
Вас они не так долго держали.
Анри. Она — женщина. С женщинами они
развлекаются.
Жан (гневно). Я вернусь. Через неделю, через месяц, но
вернусь. Я прикажу моим людям оскопить их.
145
Ан ρ и. Твое счастье, что ты еще можешь их ненавидеть.
Жан. Разве это счастье? И потом, я их ненавижу,
чтобы отвлечься. (Снова ходит, затем, что-то вспомнив, тащит
старую плиту к слуховому окну.)
К а н о ρ и с. Какой ты беспокойный. Что ты делаешь?
Жан. Хочу еще раз взглянуть на него, пока не
стемнело.
А н ρ и. На кого?
Жан. На Сорбье.
А н ρ и (спокойно). А!
Жан (влезает на плиту и выглядывает в окно). Он все еще
лежит. Они так и оставят его гнить. Хотите посмотреть?
Я помогу вам.
Канорис. Зачем?
Жан. Зачем? Мертвых вы оставляете мне.
Франсуа. Ая хочу посмотреть.
А н ρ и. Не советую.
Франсуа (Жану). Помоги мне.
Жан помогает ему взобраться на плиту.
(Смотрит в окно.) У него... У него разбит череп. (Слезает
и, дрожа, забивается в угол.)
Анри (Жану). Остроумно.
Жан. В чем дело? Вы так ожесточились: я думал, вы
можете взглянуть на труп.
Анри. Я, конечно, но не малыш. (Франсуа.)
Надгробные проповеди — это дело Жана. Тебе не надо переживать
эту смерть. Он поконсил с жизнью; не будем о нем
говорить. А тебе еще надо пройти отрезок пути. Думай о себе.
Франсуа. У меня тоже будут такие глаза и развитая
голова...
Анри. Тебя это не касается: ты себя не увидишь.
Пауза.
Жан (продолжает ходить взад и вперед. Затем
останавливается перед Канорисом и Анри.) Неужели для того, чтобы
снова стать вашим товарищем, нужно, чтобы мне срывали
ногти?
Канорис. Ты и сейчас наш товарищ.
Жан. Ты же знаешь, что нет. (Пауза.) Кто вам сказал,
что я бы не вьщержал? (Анри.) Может быть, даже удалось бы
не кричать!
Анри. Ну и что?
146
Жан. Простите меня, ребята. Я знаю, что мне остается
только молчать.
Анри. Жан, иди сядь с нами.
Жан колеблется, потом садится.
Ты был бы таким же, как мы, если бы оказался на нашем
месте. Но теперь у нас разные заботы.
Жан резко встает.
Что с тобой?
Жан. Пока они ее не приведут обратно, я не могу
сидеть на месте.
Анри. Вот видишь — ты двигаешься, ты волнуешься;
ты слишком живой.
Жан. Я полгода не решался ей сказать, что люблю ее;
ночью, когда она была в моих объятиях, я гасил свет.
А сейчас она, обнаженная, там, среди них, и они касаются
ее тела.
Анри. Какое это имеет теперь значение? Главное —
выиграть.
Жан. Что выиграть?
Анри. Выиграть. Есть две команды: одна хочет
заставить заговорить другую. (Смеется.) Идиотизм! Но это все,
что нам осталось. Если мы заговорим, мы все проиграем.
У них на счету несколько очков — я закричал, но в целом
у нас не плохие шансы.
Жан. Выигрыш, проигрыш, какое это имеет значение!
Слова! А она сейчас чувствует себя опозоренной
по-настоящему, она страдает по-настоящему.
Анри. Ну и что? Мне тоже было стыдно, когда они
заставили меня закричать. Но это же проходит. Если она
выдержит, их руки не смогут ее загрязнить. Это, знаешь,
жалкие типы.
Жан. Они мужчины, и она в их руках.
Анри. Это правда. Если хочешь знать, я ее тоже
люблю.
Жан. Ты?
Анри. Почему ты удивляешься? И мне было совсем не
весело по вечерам, когда вы вместе поднимались по
лестнице; и я часто спрашивал себя, гасишь ли ты свет.
Жан. Ты говоришь, что любишь ее? И ты можешь
сидеть спокойно?
147
Ан ρ и. Ее страдание нас сближает. Наслаждение,
которое ты ей давал, нас разделяло. Сегодня я ей ближе,
чем ты.
Жан. Неправда! Неправда! Она думает обо мне, когда
они ее мучают. Она думает только обо мне. Она переносит
позор и страдание, чтобы спасти меня.
А н ρ и. Нет, чтобы нам выиграть.
Жан. Ты лжешь! (Пауза.) Она сказала: когда я вернусь,
ты прочтешь в моих глазах одну любовь.
Шум шагов за дверью.
Анри. Она возвращается. Читай в ее глазах.
Дверь открывается; Анри встает.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же и Люси.
Жан и Анри молча смотрят на нее. Не глядя на них, прямая и строгая, она
проходит мимо и садится на авансцене. Пауза.
Люси. Франсуа!
Франсуа подходит и садится у ее ног.
Не прикасайся ко мне. Дай мне плащ Сорбье.
Франсуа подает ей плащ.
Накинь мне его на плечи. (Плотно заворачивается в плащ.)
Франсуа. Тебе холодно?
Люси. Нет. (Пауза.) Что они делают? Они смотрят на
меня? Почему они не разговаривают друг с другом?
Жан (подходит сзади). Люси!
Канорис. Оставь ее!
Жан. Люси!
Люси (тихо). Что тебе надо?
Жан. Ты говорила, что в твоих глазах будет только
любовь.
Люси. Любовь? (Грустно пожимает пленами.)
Канорис (вставая). Оставь ее; ты потом с ней
поговоришь.
Жан (яростно). Оставь меня в покое! Она моя. Вы
отдалились от меня, вы все, и я ничего не могу сделать. Но
ее вы у меня не отнимете. (Люси.) Скажи что-нибудь. Ты же
не такая, как они? Почему ты мне не отвечаешь? Ты на
меня сердишься?
148
Люси. Нет, не сержусь.
Жан. Моя нежная Люси.
Люси. Я никогда больше не буду нежной, Жан.
Жан. Ты меня больше не любишь?
Люси. Не знаю.
Жан хочет подойти к ней.
Прошу тебя, не прикасайся ко мне. (С усилием,) Я думаю,
что я, должно быть, еще люблю тебя. Но я не чувствую
больше своей любви. (Устало.) Я ничего больше не
чувствую.
К а н о ρ и с (Жану). Пойдем. (Отводит его в сторону и
усаживает рядом.)
Люси (как будто про себя). Все это не имеет значения.
(Франсуа.) Что они делают?
Франсуа. Они сели. К тебе спиной.
Люси. Хорошо. (Пауза.) Скажи им, что я молчала.
Канорис. Мы знаем это, Люси.
Люси. Хорошо.
Долгое молчание, шум шагов за дверью. Франсуа с криком вскакивает.
Что с тобой? Ах да! Твоя очередь. Держись изо всех сил.
Им должно стать стыдно.
Шаги приближаются, потом снова удаляются.
Франсуа (падает на колени Люси). Я не могу больше!
Я не могу больше!
Люси. Посмотри на меня! (Поднимает его голову.) Как
ты боишься! Ты будешь молчать? Отвечай же!
Франсуа. Я не знаю. У меня еще оставалось немного
мужества, но мне не надо было на тебя смотреть. Ты
вернулась с растрепанными волосами, в разорванном платье,
и я знаю, что ты была в их руках.
Люси (яростно). Они меня не касались. Никто ко мне
не прикасался. Я была каменная, и я не чувствовала их рук.
Я смотрела им прямо в лицо и думала: ничего не
произошло, (страстно) ничего не произошло. Все поглотило мое
молчание. В конце концов они начали меня бояться.
(Пауза.) Если ты заговоришь, Франсуа, значит, они меня
действительно изнасиловали. Они скажут: «Мы их все-таки
добили!» Они будут смеяться, вспоминая об этом. Они
скажут: «С парнишкой мы хорошо позабавились». Надо,
149
чтобы им стало стыдно: если бы я не надеялась снова
увидеть их, я бы немедленно повесилась на решетке этого
окна. Ты будешь молчать?
Франсуа пожимает плечами. Пауза.
Анри (вполголоса). Ну, Жан, кто же был прав? Она
только хочет выиграть. Вот и все.
Жан. Молчи! Почему ты хочешь снова отнять ее
у меня? Ты умрешь радостно и гордо. У меня осталась
только она, и я должен жить.
Ан ρ и. Я ничего не хочу. И это не я ее у тебя отнимаю.
Жан. Говори, продолжай. У тебя есть права, в том
числе и право мучить меня: ты заплатил вперед. (Встает.)
Как вы уверены в себе. Разве достаточно перенести
телесные страдания, чтобы иметь спокойную совесть?
Анри молчит.
Неужели ты не понимаешь, что я самый несчастный из вас
всех!
Франсуа (резко вставая). Ха! Ха! Ха!
Жан (кричит). Самый несчастный! Самый несчастный!
Франсуа (кидаясь на Жана). Посмотрите на него!
Посмотрите же на него! Он самый несчастный из нас всех. Он
спал и ел. На нем нет наручников, он увидит завтрашний
день, он будет жить. Он самый несчастный. Что тебе надо?
Надо, чтобы тебя пожалели? Скотина!
Жан (скрестив руки на груди). Продолжай!
Франсуа. При каждом звуке я вскакиваю. Я не могу
проглотить слюну, я агонизирую. Но самым несчастным он
считает себя: «Я бы с радостью умер». (Яростно.) Погоди,
я тебя награжу этим счастьем!
Люси (резко вставая). Франсуа!
Франсуа. Я выдам тебя! Выдам тебя! Я заставлю тебя
разделить наше счастье.
Жан (быстро и тихо). Сделай это: ты не можешь себе
представить, как я этого хочу.
Люси (прижимая голову Франсуа к своей груди). Посмотри
мне в глаза. Разве ты посмеешь им сказать?
Франсуа. Посметь! Опять ваши громкие слова! Я
просто его выдам, вот и все. Все будет так просто: они
подойдут ко мне, мои губы раскроются сами собой и произнесут
его имя, и я не буду винить свои губы. Что я должен сметь?
Когда я гляжу, какие вы бледные, осунувшиеся, похожие
150
на сумасшедших, ваше презрение меня больше не пугает.
(Пауза.) Я тебя спасу, Люси. Они сохранят нам жизнь.
Л ю с и. Я не хочу такой жизни.
Франсуа. Ая хочу. Я хочу любой жизни. Стыд
проходит, когда человек живет долго.
Канорис. Они не пощадят тебя, Франсуа. Даже если
ты все им скажешь.
Франсуа (указывая на Жана). По крайней мере я увижу,
как он страдает.
Анри (встает и подходит к Люси). Ты думаешь, он
выдаст?
Люси (повернувшись к Франсуа, вглядываясь в его лицо). Да!
Анри. Ты уверена?
Смотрят друг на друга.
Люси (после долгого колебания). Да!
Анри подходит к Франсуа. Канорис встает и становится рядом с Анри.
Оба смотрят на Франсуа.
Анри. Я не могу судить тебя, Франсуа. Ты мальчик,
и все это дело оказалось тебе не по силам. В твои годы,
думаю, я тоже заговорил бы.
Канорис. Мы во всем виноваты. Мы не должны были
брать тебя с собой: есть риск, которому можно подвергать
только взрослых мужчин. Прости нас.
Франсуа (отступая). Что это значит? Что вы хотите
со мной сделать?
Анри. Ты не должен говорить, Франсуа. Они тебя все
равно убьют, ты понимаешь, и ты умрешь, презирая себя.
Франсуа (испуганно). Хорошо, я буду молчать. Я вам
обещаю, что ничего не скажу. Оставьте меня в покое.
Анри. Мы тебе больше не доверяем. Они знают, что ты
наше уязвимое место. Они будут истязать тебя до тех пор,
пока ты не выдашь. Наша задача — помешать тебе
говорить.
Жан. Вы воображаете, что я позволю вам это сделать?
Не бойся, малыш. У меня свободны руки, я рядом с тобой.
Люси (преграждая ему дорогу). Почему ты
вмешиваешься?
Жан. Это твой брат.
Люси. Ну и что? Завтра он должен умереть.
Жан. Неужели это ты? Мне страшно.
151
Люси. Он должен молчать. Средства не имеют
значения.
Франсуа. Вы не...
Все молчат.
Я же клянусь вам, что ничего не скажу.
Все молчат.
Люси, на помощь, не позволяй им трогать меня! Я ничего
не скажу, клянусь тебе, я буду молчать.
Жан (становясь возле Франсуа). Вы не тронете его.
Анри. Ты что хочешь, чтобы полицейские
перестреляли всех наших товарищей, когда они, ни о чем не
подозревая и думая, что деревня в наших руках, войдут в нее?
Берегись, Жан: если ты помешаешь нам кончить это дело, ты
будешь виноват в их смерти.
Жан. Оставьте ему один шанс: может быть, он будет
молчать.
Канорис. Мы не имеем права оставлять ему этот
шанс.
Смотрят друг на друга, Жан отходит.
Франсуа (смотрит на него, кричит). Люси! На помощь!
Я не хочу умирать здесь, в этой темноте. Анри, мне всего
пятнадцать лет, я хочу жить. Не убивай меня в темноте.
Анри сжимает ему горло.
Люси!
Люси отворачивается.
Я вас всех ненавижу.
Люси. Мой маленький, мой бедный малыш, моя
единственная любовь, прости нас. (Отворачивается. Пауза.) Скорей!
Анри. Я не могу, они мне раздавили руки.
Пауза.
Люси. Готово?
Анри. Он умер.
Люси подходит к Франсуа, обнимает его тело. Голова Франсуа лежит на
ее коленях. Очень долгое молчание. Затем Жан начинает негромко говорить.
Вся следующая сцена идет вполголоса.
Жан. Что с вами стало? Почему вы не умерли вместе
с остальными? Вы внушаете мне ужас.
Анри. Неужели ты думаешь, что я себе нравлюсь?
152
Жан. Ничего. Через двадцать четыре часа ты
освободишься от себя самого. А я всю жизнь, ежедневно буду
вспоминать этого малыша, умоляющего о пощаде, и твою
рожу, когда твои руки сжимали его горло. (Подходит к
Франсуа и смотрит на него,) Пятнадцать лет! Он умер в страхе и
ненависти. (Возвращается к Анри.) Он любил тебя, он
засыпал, положив голову на твое плечо; он говорил тебе:
«Я лучше сплю, когда ты рядом». (Пауза.) Подлец!
Анри (Люси и Канорису). Ну скажите же что-нибудь, не
оставляйте меня одного. Люси! Канорис! Вы убили его
моими руками!
Молчание.
(Поворачивается к Жану.) А ты, ты, который судишь меня,
что ты сделал, чтобы защитить его?
Жан fcяростью). А что я мог сделать? Что бы вы
позволили мне сделать?
Анри. На тебе нет наручников, ты должен был меня
ударить. (Страстно.) Если бы ты ударил, если бы ты бил
меня до тех пор, пока я не свалюсь...
Жан. Нет наручников? Но вы же меня сами сковали.
Стоит мне сказать слово, сделать одно движение, как я
слышу: «А товарищи?» Вы отстранили меня, вы
приговорили меня к жизни, как его — к смерти: совершенно
хладнокровно. Не пытайтесь теперь доказать, что я ваш
сообщник, это было бы, конечно, очень удобно. Я свидетель, и
только. И я свидетельствую, что вы убийцы. (Пауза.) Ты
убил его, чтобы доказать свою силу.
Анри. Ты лжешь!
Жан. Из гордости! Они заставили тебя кричать, да?
И тебе стыдно. Ты хочешь их поразить, чтобы искупить
свою слабость; ты хочешь умереть красиво? Не правда ли?
Ты сказал, что хочешь выиграть. Сказал, что хочешь
выиграть?
Анри. Неправда! Неправда! Люси, скажи ему, что это
неправда!
Люси молчит.
(Делает шаг к ней.) Отвечай: неужели ты думаешь, что я убил
его из гордости?
Люси. Не знаю. (Пауза, затем с трудом.) Нельзя было
допустить, чтобы он им сказал.
153
Ан ρ и. Ты меня ненавидишь? Он был твой брат: только
ты одна имеешь право судить меня.
Л ю с и. Я не чувствую ненависти к тебе.
Анри подходит к телу Франсуа, которое она держит в объятиях.
(Поспешно.) Не прикасайся к нему.
Анри (медленно отворачивается и возвращается к Канорису).
Канорис! Ты не кричал там, внизу: и все-таки ты хотел,
чтобы он умер. Разве мы убили его из гордости?
Канорис. Во мне нет гордости.
А н ρ и. Но во мне она есть! Это правда, что во мне она
есть. Неужели я убил его из гордости?
К а н о ρ и с. Ты должен знать сам.
Анри. Я... Нет, я не знаю. Все произошло так быстро,
а теперь он лежит мертвый. (Неожиданно.) Не оставляйте
меня! Вы не имеете права отворачиваться от меня. Когда
мои руки сжимали его шею, мне казалось, что это руки
всех нас, иначе я никогда бы не смог...
Канорис. Он должен был умереть: если бы он стоял
ближе ко мне, то я бы его задушил. Что же касается того,
о чем ты думал...
Анри. Да?
Канорис. Это не имеет значения. Ничто не имеет
больше значения здесь, среди этих стен. Он должен был
умереть, вот и все.
Анри. Да, это так. (Подходит к телу Франсуа. Люси.) Не
бойся, я его не трону. (Наклоняется и долго смотрит на него,
потом выпрямляется.) Жан, когда мы бросили нашу первую
гранату, сколько заложников они расстреляли?
Жан молчит.
Двенадцать. Среди них был мальчик; его звали Детреше.
Помнишь: мы увидели афиши на улицах Минима. Шарбо-
нель хотел пойти и сознаться, но ты ему помешал.
Жан. Ну и что?
Анри. Ты никогда не задумывался, почему ты
помешал ему?
Жан. Это не имеет ничего общего.
Анри. Возможно. Тем лучше для тебя, если твои
основания были достаточно вескими и совесть у тебя останется
чистой. Но Детреше все-таки умер. У меня больше никогда
не будет чистой совести, никогда, до той минуты, пока они
154
меня не поставят к стенке с завязанными глазами. Но
почему я думаю о совести? Ведь малыш должен был умереть.
Жан. Я не хотел бы быть на твоем месте.
Анри (мягко). Ты не участвуешь, Жан, ты не можешь
ни понять, ни судить.
Долгое молчание, затем раздается голос Люси.
Люси (гладит волосы Франсуа, не глядя на него. Впервые с
начала сцены она говорит громко). Ты умер, а у меня сухие ι лаза;
прости, но у меня больше нет слез и смерть не имеет
больше значения. Там, в траве, лежат триста человек, и я сама
завтра буду лежать холодная и обнаженная, и не будет
руки, которая погладит мои волосы. Ты знаешь, жалеть не
о чем: жизнь тоже не имеет большого значения. Прощай,
ты сделал все, что мог. Если ты оступился на минуту, это
оттого, что у тебя не было еще достаточно сил. Никто не
имеет права осуждать тебя.
Жан. Никто.
Долгое молчание.
(Подходит и садится рядом с Люси.) Люси!
Она делает движение.
Не прогоняй меня, я так хочу тебе помочь.
Люси (удивленно). Помочь мне? Но мне не нужна
помощь.
Жан. Нет, нужна. Я уверен, что нужна: я боюсь, что ты
не выдержишь.
Л ю с и. Я как-нибудь продержусь до завтрашнего вечера.
Жан. Ты слишком напряжена, ты не выдержишь. Твое
мужество покинет тебя сразу.
Люси. Почему ты беспокоишься обо мне? (Смотрит на
него.) Тебе тяжело. Хорошо, я успокою тебя, а потом ты
уйдешь. Все стало так просто после смерти малыша; я
должна теперь заботиться о себе одной, и мне не нужно
мужества, чтобы умереть, я же не могу надолго пережить
его. А теперь уходи; я попрощаюсь с тобой потом, когда
они придут за мной.
Жан. Позволь мне остаться возле тебя —- если хочешь,
я буду молчать, но буду рядом, и ты не почувствуешь
одиночества.
Люси. Не почувствую одиночества? С тобой? О Жан,
ты, значит, еще не понял? У нас больше нет ничего общего.
155
Жан. Ты забыла, что я люблю тебя?
Люси. Ты любил другую.
Жан. Но это тоже ты.
Люси. Я стала другой. Я сама себя не узнаю. Должно
быть, что-то случилось с моей головой.
Жан. Может быть. Может быть, ты и стала другой.
Значит, я люблю эту другую, а завтра я буду любить тебя
мертвую. Я люблю тебя, Люси, тебя, счастливую или
несчастную, живую или мертвую, но тебя.
Люси. Хорошо. Ты любишь меня. А что дальше?
Жан. Ты тоже меня любила.
Люси. Да. И я любила брата, которого позволила
убить. Наша любовь так далека, почему ты говоришь мне
о ней? Она не имела никакого значения.
Жан. Ты лжешь! Ты сама прекрасно знаешь, что
лжешь! Она была нашей жизнью, не больше и не меньше,
чем всей нашей жизнью. Все, что мы пережили вдвоем.
Люси. Нашей жизнью. Да. Нашим будущим. Я жила
ожиданием, я любила тебя, и любовь была ожиданием.
Я ждала конца войны, я ждала дня, когда мы сможем
пожениться на глазах у всех, я ждала тебя каждый вечер:
у меня больше нет будущего, я жду только смерти, и я умру
одна. (Пауза.) Оставь меня. Нам нечего сказать друг другу;
я не страдаю, и мне не нужны утешения.
Жан. Неужели ты думаешь, что я пытаюсь утешить
тебя? Я смотрю в твои сухие глаза и знаю, что в душе у тебя
ад: там нет и следа страдания, нет ни одной слезы, все
сожжено и раскалено добела. Как ты страдаешь оттого, что
не можешь страдать! Ах! Я сотни раз думал о пытках, я все
пережил заранее, но я не представлял, что пытка наносит
такую ужасную рану гордости. Люси, я хотел бы вернуть
тебе немного жалости к себе самой. Если бы ты могла
смягчиться, склонить голову ко мне на плечо. Не отвечай
мне! Взгляни на меня!
Люси. Не прикасайся ко мне.
Жан. Люси, что бы ты ни говорила, мы с тобой
связаны навеки. Все, что они сделали с тобой, они сделали с
нами обоими; страдание, от которого ты бежишь, оно во
мне, оно ждет тебя, если ты придешь в мои объятия, оно
станет нашим страданием. Любовь моя, доверься мне, и
мы сможем снова говорить мы, мы опять будем вдвоем,
156
мы все перенесем вместе, даже твою смерть. Если бы ты
нашла в себе хоть одну слезу...
Люси (яростно). Слезу? Я хочу только одного — чтобы
они вернулись за мной и чтобы они снова избивали меня,
а я буду снова молчать и смеяться над ними, и тогда они
начнут бояться меня. Все здесь так серо: ожидание, твоя
любовь, тяжесть этой головы на моих коленях. Я бы хотела,
чтобы боль поглотила меня. Я хотела бы гореть, молчать
и видеть страх в их глазах.
Жан (подавленно). Ты вся иссушена гордостью, как
пустыня.
Люси. Разве это моя вина? Они ранили мою гордость.
Я ненавижу их, но я в их руках. И они в моих тоже. Я
чувствую себя ближе к ним, чем к тебе. (Смеется.) Мы! Ты
хочешь, чтобы я говорила: мы! Разве у тебя так же раздавлены
руки, как у Анри? Разве у тебя такие же раны на ногах, как
у Канориса? Послушай, все это одна комедия: ты ничего не
перенес, ты только воображаешь.
Жан. Раздавленные пальцы... Ха! Если для того, чтобы
снова стать вашим, нужно только это, хорошо, это можно
быстро сделать. (Оглядывается вокруг, хватает тяжелую
подставку.)
Люси (разражается смехом). Что ты делаешь?
Жан (положив левую руку на пол, бьет по ней). Хватит с
меня слушать, как вы превозносите свои страдания, будто
это великие заслуги. Хватит с меня клянчить у вас
милостыню. То, что они сделали с вами, я могу сделать с собой
сам: это доступно всем.
Люси (смеется). Ты промахнулся, промахнулся! Ты
можешь перебить себе все кости, ты можешь выколоть себе
глаза, но это ты, ты сам причинишь себе боль. А наша
боль — это насилие, потому что нам ее причинили другие
люди. Ты не сравняешься с нами.
Пауза.
Жан (отбрасывает подставку и смотрит на Люси. Встает).
Ты права, я не могу сравняться с вами: вы вместе, а я один.
Я не пошевельнусь больше, я не буду больше говорить.
Я спрячусь в углу, и вы забудете о моем существовании.
Видно, таков мой жребий в этой истории, и я должен его
принять, как вы принимаете свой. (Пауза.) Только что мне
в голову пришла мысль: Пьер был убит около грота Серваз,
где мы прятали оружие. Если они меня отпустят, я пойду
157
туда, положу кое-какие документы в карман его куртки
и отнесу его в грот. Отсчитайте четыре часа после моего
ухода, и если они снова начнут допрашивать вас, откройте
им этот тайник. Они найдут Пьера и решат, что это я.
Тогда, я думаю, у них больше не будет причин пытать вас
и они быстро закончат это дело. Вот и все. Прощайте.
(Идет в глубину чердака.)
Долгое молчание. Шум шагов за дверью. Появляется полицейский с
фонарем в руках. Осматривает чердак.
Полицейский (обратив внимание на Франсуа). Что
с ним?
Люси. Он спит.
Полицейский (Жану). Пойдем. Для тебя есть
новости.
Жан колеблется, с отчаянием смотрит на остальных, идет за
полицейским. Дверь захлопывается.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Канорис, Анри, Люси.
Люси. Он выбрался, правда?
Канорис. Я думаю.
Люси. Прекрасно. Одной заботой меньше. Он
вернется к себе подобным, и все будет хорошо. Подойдите
ко мне.
Анри и Канорис подходят.
Ближе, еще ближе: теперь мы остались в своем кругу.
Почему вы не садитесь? (Смотрит на них и понимает.) А! (Пауза.)
Он должен был умереть; вы же знаете сами, что он должен
был умереть. Это они убили его нашими руками. Идите
сюда. Я его сестра, и я говорю вам, что вы не виноваты.
Прикоснитесь к нему. С тех пор как он умер, он с нами.
Посмотрите, какой у него мужественный вид. Он сжал
губы, чтобы сохранить тайну. Прикоснитесь к нему.
Анри (гладя волосы Франсуа). Мой малыш! Мой бедный
малыш!
Люси. Они заставили тебя кричать, Анри, я слышала.
Тебе должно быть стыдно.
Анри. Да.
Люси. Я чувствую твой стыд, как тепло твоего тела.
Это и мой стыд. Я сказала ему, что я одна, и солгала.
158
С вами я не чувствую себя одинокой. (Канорису.) А ты не
кричал: жаль.
К а н о ρ и с. Мне тоже стыдно.
Люси. Почему?
Канорис. Мне было стыдно, когда кричал Анри.
Люси. Хорошо. Прижмитесь ко мне. Я чувствую ваши
руки и ваши плечи, малыш так тяжело давит на колени.
Хорошо, завтра я буду молчать. Ах, как я буду молчать. За
него, за себя, за Сорбье, за всех вас. Мы делаем единое
дело. Мы едины.
Занавес
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
Еще до открытия занавеса слышно отвратительное вульгарное пение: «Если
бы все рогоносцы ходили с колокольчиками...». Та же классная комната, что
и во второй картине. Утро следующего дня.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Пеллерен, Ланд pue, Клоше, позже Кор бь е.
Пеллерен с одуревшим видом сидит за партой и пьет. За кафедрой
полупьяный Ландрие, тоже пьет. Клоше стоит у окна и зевает. Время от времени
Ландрие разражается хохотом.
Пеллерен. Почему ты смеешься?
Ландрие (приставляя руку к уху). Что?
Пеллерен. Я спрашиваю, почему ты смеешься.
Ландрие (показывая на приемник, кричит). Из-за этого.
Пеллерен. А что?
Ландрие. Я нахожу эту идею сногсшибательной.
Пеллерен. Какую идею?
Ландрие. Надевать колокольчики на рогоносцев.
Пеллерен. Дерьмо! Я ничего не слышу. (Идет к
приемнику.)
Ландрие (кричит). Не выключай.
Пеллерен выключает радио. Тишина.
Вот ВИДИШЬ, ВИДИШЬ.
Пеллерен (изумленно). Что я вижу?
Ландрие. Стало холодно.
Пеллерен. Тебе холодно в июле?
159
Ландрие. Я тебе говорю, что холодно; ты ни черта не
понимаешь.
Пеллерен. А что ты мне говорил?
Ландрие. Что?
Пеллерен. О рогоносцах.
Ландрие. А кто говорил о рогоносцах? Сам ты
рогоносец. (Пауза.) Я включу последние известия. (Встает и
подходит к приемнику.)
Клоше. Нет никаких известий.
Ландрие. Как — нет известий?
Клоше. В это время не передают.
Ландрие. Посмотрим! (Включает приемник.)
Музыка. Шум.
Пеллерен. Ты нас оглушил.
Ландрие (к радиоприемнику). Сволочь! (Пауза.)
Наплевать на тебя, я буду слушать Би-Би-Си; на какой волне?
Пеллерен. Двадцать один метр.
Ландрие настраивает на волну. Слышится голос, говорящий по-чешски.
Ландрие (хохочет). Это по-чешски, ты понимаешь,
в эту самую минуту какой-то чех выступает в Лондоне.
Мир — это большая штука. (Трясет приемник.) А ты не
можешь говорить по-французски? (Выключает радио.) Налей
мне.
Пеллерен наливает ему полный стакан.
(Пьет.) Какого черта мы здесь торчим?
Пеллерен. Здесь или в другом месте...
Ландрие. Я хотел бы сейчас находиться в самой свалке.
Пеллерен. Гм!
Ландрие. Безусловно, я хочу там быть. (Хватает его за
рукав куртки.) Попробуй только сказать, что я боюсь смерти.
Пеллерен. Я ничего не говорю.
Ландрие. А что такое смерть? А? Что это такое? Все
равно через нее придется пройти, завтра, послезавтра или
через три месяца.
Клоше (живо). Неправда! Неправда. Англичан сбросят
в море.
Ландрие. В море? В заду они у тебя окажутся,
англичане. Здесь, в этой самой деревне. И тогда начнется
большой тарарам, дзинь-бум, дзинь-бум, бац по церкви, бух по
мэрии. А что ты будешь делать, Клоше? Ты будешь сидеть
в подвале! Ха-ха! В подвале! Повеселимся! (Пеллерену.) Раз
160
уж умер... Потерял мысль. Ага, вспомнил, эти хитрецы
наверху, мы их прикончим, ну так вот, мне от этого ни
холодно, ни жарко. Каждому свой черед, вот что я думаю.
Сегодня их, завтра — наш. Разве это нечестно? Я честный
человек. (Пьет.) Все скоты. (Клоше.) Почему ты зеваешь?
Клоше. Мне скучно.
Ландрие. Выпей. Разве я скучаю? Ты предпочитаешь
шпионить за нами, ты мысленно уже составляешь донос.
(Наливает стакан и протягивает Клоше.) Пей, давай пей!
Клоше. Не могу, у меня болит печень.
Ландрие. Ты выпьешь, или я разобью его о твою
морду. (Пауза.)
Клоше протягивает руку, берет стакан и пьет.
Ха-ха-ха! Скоты, все скоты. И это отлично.
Слышны шаги; кто-то ходит по чердаку. Все трое смотрят на потолок.
Слушают молча.
(Вдруг бросается к двери, открывает ее и зовет.) Корбье!
Появляется полицейский.
Угомони их. Заткни им глотки.
Полицейский уходит.
(Закрывает дверь и возвращается к остальным.)
Все трое стоят, задрав головы и прислушиваются. Пауза.
Снова придется смотреть на эти рожи. Гнусный день.
Пеллерен.Я вам нужен для допроса?
Ландрие. Почему ты спрашиваешь?
Пеллерен. Я подумал, что их командир, возможно,
прячется в лесу. Я могу взять двадцать человек и прочесать
лес.
Ландрие (глядя на него). А?
Пауза. Снова слышны шаги на чердаке.
Ты останешься здесь.
Пеллерен. Хорошо. (Пожимает пленами.) Мы теряем
время.
Ландрие. Возможно, но мы его теряем все вместе.
Невольно смотрят на потолок и весь диалог до прекращения шагов ведут
с запрокинутыми головами.
Клоше. Пора вызвать мальчишку.
Л а нд ρ и е. На мальчишку мне наплевать. Я хочу
заставить говорить этих типов.
6 Грязными руками
161
Пеллерен. Они не будут говорить.
Ландрие. Ая тебе говорю, что будут. Это скоты, надо
только уметь за них взяться. Ха! Мы недостаточно сильно
их били.
На чердаке шум и звуки ударов, затем наступает тишина.
(Удовлетворенно.) Что ты теперь скажешь? Вот они и
успокоились. Ничто не заменит физических методов.
Все трое явно чувствуют облегчение.
Клоше. А все-таки ты должен был начать с
мальчишки.
Ландрие. Согласен. (Идет к двери.) Корбье!
Никакого ответа.
Корбье!
Из коридора слышны торопливые шаги. Появляется Корбье.
Сходи за мальчишкой.
Корбье. За мальчишкой? Они его прикончили.
Ландрие. Что?
Корбье. Они его прикончили ночью. Сестра держит
его голову на коленях. Она сказала, что он спит. Он уже
холодный. На шее следы пальцев.
Л а н д ρ и е. А? (Пауза.) А кто там сейчас ходил?
Корбье. Грек.
Ландрие. Хорошо. Можешь идти.
Корбье уходит. Тишина. Клоше невольно поднимает голову к потолку.
Пеллерен (взрываясь). Дюжину пуль им в шкуру,
немедленно! Чтобы и духу их не было.
Ландрие. Замолчи! (Подходит к приемнику, включает его.)
Медленный вальс.
(Возвращается к кафедре и наливает себе стакан. В эту минуту
его взгляд падает на портрет Петена.) Ты видишь это, ты-то
сам это видишь, но умываешь руки. Ты жертвуешь собой,
отдаешь свою жизнь Франции, а на легкие факты тебе на...
Ты вошел в историю, а мы в дерьме. Скотство! (Бросает
стакан в портрет Петена.)
Клоше. Ландрие!
Ландрие. Отметь это в твоем доносе. (Пауза. Делает
усилие, чтобы успокоиться. Возвращается к Пеллерену.) Дюжину
пуль им в шкуру слишком просто. Этого-то они и хотят.
Понимаешь?
162
Пеллерен. Тем лучше для них, если они этого хотят.
Надо кончать, чтобы не видеть их больше.
Ландрие. Я не хочу, чтобы они подохли, ничего не
сказав.
Пеллерен. Больше им нечего нам сказать. За сутки,
что они сидят здесь, их командир имел возможность
скрыться.
Ландрие. Наплевать на их командира. Я хочу, чтобы
они заговорили.
Пеллерен. А если они не заговорят?
Ландрие. Не морочь себе голову.
Пеллерен. А все-таки, если они не заговорят?
Ландрие (кричит). Я тебе уже сказал, нечего морочить
себе голову!
Пеллерен. Ну что же, пусть их приведут.
Ландрие. Разумеется, я сейчас пошлю за ними. (Не
двигается с места.)
Клоше (начинает громко смеяться). А если они святые
мученики?
Ландрие (вдруг направляется к двери). Приведи их.
К о ρ б ь е (появляясь в дверях). Всех троих?
Ландрие. Да, всех.
Корбье уходит.
Пеллерен. А девку ты мог бы оставить наверху.
Шаги над головой.
Ландрие. Они спускаются. (Выключает приемник.) Если
они выдадут командира, я сохраню им жизнь.
Клоше. Ландрие, ты с ума сошел!
Ландрие. Заткни пасть!
Клоше. Они десять раз заслужили смерть.
Ландрие. Мне наплевать на то, чего они заслужили.
Я хочу, чтобы они сдались. Со мной им не удастся
разыгрывать из себя мучеников.
Пеллерен. Я... Послушай, я не могу этого вынести.
Я не могу представить себе, что они будут жить, что,
возможно, они переживут нас и что мы останемся в их памяти
на всю жизнь...
Ландрие. Тебе не стоит так огорчаться. Если они
заговорят, чтобы спасти свою жизнь, то будут избегать
воспоминаний такого рода. Вот и они.
Пеллерен быстро встает и прячет бутылки и стаканы под стул. Все трое
ждут стоя и неподвижно.
163
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же, Люси, Анри, Канорис и трое полицейских.
Все молча смотрят друг на друга.
Ландрие. А что вы сделали с мальчиком, который
был с вами?
Они не отвечают.
Пеллерен. Убийцы!
Ландрие. Молчи. (Арестованным.) Он хотел все
рассказать, а? А вы решили ему помешать.
Люси (с силой). Неправда. Он не хотел говорить. Никто
не хотел говорить.
Ландрие. Значит?
Анри. Он был слишком молод. Нельзя было
допускать, чтобы он страдал.
Канорис. Мы вместе приняли решение, и мы все за
него отвечаем.
Ландрие. Хорошо. (Пауза.) Если вы дадите сведения,
которые мы требуем, мы сохраним вам жизнь.
Клоше. Ландрие!
Ландрие. Я вам приказал молчать. (Арестованным.) Вы
согласны? (Пауза.) Итак, да или нет?
Они молчат.
(Растерян.) Вы отказываетесь? Вы отдаете три жизни за
одну? Какая нелепость! (Пауза.) Я вам предлагаю жизнь!
Жизнь! Вы оглохли?
Молчание. Затем Люси делает шаг вперед.
Люси. Выиграли! Мы выиграли! Эта минута
вознаграждает нас за все. Все, что я пыталась забыть этой ночью,
теперь я вспоминаю с гордостью. Они сорвали с меня
платье. (Указывая на Клоше.) Вот этот навалился мне на ноги.
(Указывая на Ландрие.) А этот держал меня за руки. (Указывая
на Пеллерена.) А он изнасиловал меня. Теперь я могу об этом
рассказать, я могу об этом кричать: вы изнасиловали меня,
и вам стыдно. А с меня позор смыт. Где ваши орудия
пыток? Где ваши бичи? Сегодня вы умоляете нас жить.
А мы вам отвечаем — нет. Нет! Надо, чтобы вы закончили
ваше дело.
Пеллерен. Хватит! Хватит! Дайте ей как следует!
Ландрие. Прекратить! Пеллерен, может быть, я
недолго останусь вашим начальником, но пока командую
я, мои приказы не обсуждаются. Уведите их.
164
Клоше. А мы все-таки не обработаем их еще
немножко? Потому что, в конце концов, все это одни слова.
Только слова. Ветер. (Указывая на Анри.) Этот тип, когда вчера
заявился к нам, хвастался, а мы заставили его кричать, как
женщину.
Анри. Вы увидите, удастся ли вам заставить меня
кричать сегодня.
Л а н д ρ и е. Обработай их, если тебя на это хватит.
Клоше. Ты же знаешь, даже святые мученики меня не
смутят. Я люблю работу ради самой работы. (Полицейским.)
Подведите их к столам.
Канорис. Погодите. Если мы примем ваше условие,
где доказательство, что вы сохраните нам жизнь?
Ландрие. Я даю вам слово.
Канорис. Придется этим удовольствоваться. Орел
или решка. Что вы сделаете с нами?
Ландрие. Передам вас немецким властям.
Канорис. Которые нас расстреляют.
Ландрие. Нет. Я объясню им ваше дело.
Канорис. Хорошо. (Пауза.) Я склонен рассказать,
если мои товарищи мне разрешат.
Анри. Канорис!
Канорис. Могу я остаться с ними наедине? Мне
кажется, я смогу их убедить.
Ландрие (разглядывая их). Почему ты хочешь
рассказать? Ты боишься смерти?
Долгое молчание. Затем Канорис опускает голову.
Канорис. Да.
Люси. Трус!
Ландрие. Хорошо. (Полицейским.) Ты встань у окна.
А ты у дверей. (Пеллерену и Клоше.) Пойдемте. (Канорису.)
Даю тебе четверть часа на то, чтобы их убедить.
Ландрие, Пеллерен и Клоше уходят в дверь в глубине сцены.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Канорис, Анри, Люси, полицейские. Всю первую половину сцены
Люси безучастно молчит.
Канорис (идет к окну, возвращается). Солнце садится.
Будет дождь. Вы что, с ума сошли? Смотрите на меня,
точно я собираюсь выдать командира. Я просто хочу
отправить их в пещеру Серваз, как советовал Жан. (Пауза. Улыба-
165
ется.) Они нас чуток покалечили, но мы еще сгодимся.
(Пауза.) Ну! Нужно им сказать. Незачем попусту швыряться
тремя жизнями. (Пауза. Мягко.) Почему вы хотите умереть?
Кому это нужно? Да отвечайте же! Кому это нужно?
Анри. Никому.
Канорис. Значит?
Анри. Я устал.
Канорис. Ая еще больше. Я на пятнадцать лет
старше. И обработали меня покрепче. Жизнь, которую они мне
оставят, не завидна.
Анри (мягко). Ты так боишься смерти?
Канорис. Я не боюсь. Я не боюсь. Я им солгал, я не
боюсь. Но мы не имеем права умирать зря.
Анри. А почему нет? Почему? Они покалечили мне
руки, содрали кожу: разве я не расплатился сполна?
Почему ты хочешь, чтоб я снова начал жить, когда я могу
умереть, примирившись с самим собой?
Канорис. Надо помочь товарищам.
Анри. Каким товарищам? Где?
Канорис. Везде.
Анри. Пустые слова. Если они нас помилуют, то
отправят в соляные копи.
Канорис. Ну что ж, оттуда можно убежать.
Анри. Ты? Убежишь? Что от тебя осталось?
Канорис. Если не я, так ты.
Анри. Один шанс на сто.
Канорис. Стоит рискнуть. Но даже если не удастся
убежать, есть люди и в копях: больные старики, слабые
женщины. Они нуждаются в нас.
Анри. Послушай, когда я увидел малыша на полу,
мертвого, я подумал: ну вот, я сделал то, что было нужно,
и ни о чем не жалею. Только, конечно, в тот момент я был
уверен, что умру на рассвете. Если бы я не думал, что через
шесть часов мы тоже будем трупами... (Кричит.) Я не хочу
его пережить. Не хочу пережить этого малыша еще на
тридцать лет. Канорис, это так просто: мы не успеем даже
взглянуть на дула их револьверов...
Канорис. Мы не имеем права умирать зря.
Анри. Зачем жить, когда существуют люди, которые
бьют вас, пока костей не переломают. Как потемнело.
(Смотрит в окно.) Ты прав, сейчас пойдет дождь.
166
К а н ο ρ и с. Небо совсем заволокло. Будет ливень.
Анри (неожиданно). Это из гордости.
Канорис. Что?
Анри. Мальчик. Я думаю, что убил его из гордости.
Канорис. Какое это имеет значение. Он должен был
умереть.
Анри. Это воспоминание, как пушечное ядро, будет
тащиться за мной всю жизнь. Каждую минуту я буду
проверять себя. (Пауза.) Не могу! Не могу жить!
Канорис. Не выдумывай. Тебе и без того найдется
о чем подумать. Ты чересчур занят собой, Анри. Ты хочешь
оправдаться? А надо работать. Спасение придет само
собой. (Пауза.) Послушай, Анри, если ты умрешь сегодня,
черта подведена: значит, ты убил из гордости. Если же ты
останешься жить...
Анри. Тогда?
Канорис. Тогда ничего не потеряно: о каждом из
твоих поступков будут судить по всей твоей жизни. (Пауза.)
Если ты дашь себя убить, пока ты еще способен работать,
не будет ничего нелепей твоей смерти. (Пауза.) Я зову их?
Анри (показывая на Люси). Пусть она решает.
Канорис. Слышишь, Люси?
Люси. Что я должна решать? А, да: все решено —
скажи им, что мы ничего не скажем, и пусть все будет
побыстрее.
Канорис. А товарищи, Люси?
Люси. У меня больше нет товарищей. (Направляется
к полицейским.) Зови их: мы ничего не скажем.
Канорис (идет следом за ней. Полицейским). У нас еще
пять минут. Подождите. (Отводит Люси на авансцену.)
Люси. Пять минут. Да. На что ты рассчитываешь?
Надеешься убедить меня за пять минут?
Канорис. Да.
Люси. Святая невинность! Ты-то, конечно, можешь
жить, у тебя совесть спокойна, они тебя немного помяли,
и все. А меня они втоптали в грязь, каждая частица
вызывает у меня отвращение. (Анри.) А ты? Ты разводишь
канитель, потому что задушил мальчика, ты забыл, что
мальчик — мой брат и что я — промолчала? Я взяла все зло на
себя; пусть уничтожат меня и все зло вместе со мной.
Убирайтесь! Живите, если вас от себя не воротит. Я себя нена-
167
вижу, я хочу одного, чтоб после моей смерти все на земле
было так, как будто меня и не было.
Анри. Я не оставлю тебя, Люси. Я поступлю так, как
решишь ты.
Пауза.
Канорис. Значит, я должен спасти вас против нашей
воли.
Люси. Ты им скажешь?
Канорис. Так надо.
Люси (в ярости). А я им скажу, что ты лжешь, что ты
все придумал. (Пауза.) Если б я знала... разве я дала бы вам
прикоснуться к брату?
Канорис. Твой брат хотел выдать командира, а я хочу
пустить их по ложному следу.
Люси. Это одно и то же. И в том и в другом случае они
будут торжествовать.
Канорис. Люси! Значит, ты позволила убить брата из
гордости?
Люси. Зря стараешься. Ты не пробудишь во мне
угрызений совести.
Полицейский. Осталось две минуты.
Канорис. Анри!
Анри. Я поступлю так, как скажет она.
Канорис (Люси). Зачем ты думаешь об этих людях?
Через полгода они будут прятаться по подвалам и первая
же фаната, брошенная в них, поставит крест на всей этой
истории. Не они имеют значение. Значение имеет мир и
то, что ты делаешь в мире, товарищи и то, что ты делаешь
для них.
Люси. Во мне все умерло, я чувствую себя одинокой,
я не могу думать ни о чем, кроме себя.
Канорис (мягко). Тебе в самом деле не жаль
расставаться ни с чем на земле?
Люси. Ни с чем. Все отравлено.
Канорис. В таком случае...
Жест покорности. Он делает шаг по направлению к полицейским.
Начинается дождь. Сначала легкие редкие капли, потом тяжелые, частые.
Люси (живо). Что это? (Низким, протяжным голосом.)
Дождь. (Подходит к окну, глядит на дождь. Пауза.) Три месяца
я не слышала шума дождя. (Пауза.) Господи, все это время
светило солнце. Какой ужас. Я забыла. Я думала, что при-
168
дется вечно жить при солнце. (Пауза.) Хлещет как из ведра,
будет пахнуть мокрой землей. (Унее дрожат губы,) Не хочу...
не хочу...
Анри и Канорис подходят к ней.
Анри. Люси!
Люси. Не хочу плакать, не хочу...
Анри обнимает ее.
Пусти. (Кричит.) Я любила жизнь! Я любила жизнь! (Рыдает
на плече Анри.)
Полицейский (подходит). Ну? Время истекло.
Канорис (взглянув на Люси). Ступай, скажи своим
начальникам, что мы будем говорить.
Полицейский выходит. Пауза.
Люси (взяв себя в руки). Это правда? Мы будем жить?
Я была уже по ту сторону... Посмотрите на меня.
Улыбнитесь. Я так давно не видела улыбки... Правильно ли мы
поступаем, Канорис? Правильно ли мы поступаем?
Канорис. Да. Правильно. Нужно жить.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Те же, Ландрие, Пеллерен, Клоше.
Л а н д ρ и е. Ну что?
Канорис. По дороге в Гренобль, у дорожного знака
номер сорок два, сверните направо по тропинке. Через
пятьдесят метров, в лесу, вы увидите кустарник, а за ним
грот. Командир скрывается там, с оружием.
Ландрие (полицейским). Отправьте немедленно. Десять
человек! Постарайтесь взять его живым. (Пауза.) Отведите
арестованных наверх.
Пол и цейс кие выводят арестованных. Клоше колеблется минуту,
потом проскальзывает за ними.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Ландрие, Пеллерен, затем Клоше.
Пеллерен. Ты думаешь, они сказали правду?
Ландрие. Конечно. Это скоты. (Садится за стол.) Ну
что? В конце концов мы их добили. Ты видел, как они
уходили? Они выглядели не так гордо, как вначале.
Возвращается Клоше.
169
Ландрие (любовно.) Ну что, Клоше? Мы их добили?
К л о ш е (потирая руки с рассеянным видом). Да, да, мы их
добили.
Пеллерен (Ландрие). Ты им сохранишь жизнь?
Ландрие. О! Во всяком случае, теперь...
Залп за окном.
Клоше смущенно смеется, прикрываясь рукой.
Клоше, ты не...
Клоше (делает утвердительный знак, продолжая смеяться).
Я решил, что это более гуманно.
Ландрие. Скотина!
Второй залп. Ландрие бежит к окну.
Пеллерен. Оставь. Не мешай! Где два, там и третий.
Ландрие. Но я не хочу...
Пеллерен. Как мы будем выглядеть в глазах
оставшегося в живых?
Клоше. Через минуту никто больше не будет знать обо
всем этом, ни один человек, кроме нас троих.
Третий залп.
Ландрие (падает на стул). Уф!
Клоше подходит к приемнику, включает его. Музыка.
Занавес
ПОЧТИТЕЛЬНАЯ
ПОТАСКУШКА
1 946
LA PUTAIN
RESPEGIUEUSE
Пьеса в одном акте, двух картинах
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Лиззи
Негр
Фред
Джон
Джеймс
Сенатор Кларк
Первый человек с ружьем
Второй человек с ружьем
Третий человек с ружьем
Действие происходит в маленьком городке одного из южных штатов
Америки.
КАРТИНА ПЕРВАЯ
Маленький городок в южных штатах Америки. Меблированная квартирка.
Белые стены. Диван. Направо — окно; налево — дверь в ванную комнату. В
глубине — небольшая приемная, дверь на улицу. Перед поднятием занавеса
раздается оглушительный грохот.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Лиззи, затем негр. Лиззи в рубашке. Засучив рукава, водит по комнате
пылесосом. Раздается звонок. Лиззи выключает пылесос и приоткрывает
дверь в ванную.
Лиззи (вполголоса). Звонок. Не выходи. (Открывает
входную дверь)
На пороге коренастый негр, волосы у него седые. Держится прямо.
Что такое? Вы, верно, ошиблись адресом? (Пауза.) Что вы
хотите? Отвечайте.
Негр (умоляюще). Прошу вас, мэм, прошу!
Лиззи. О чем? (Разглядывая его пристальнее.) Погоди.
Ведь это ты был в поезде? Тебе удалось убежать от них?
Как ты узнал мой адрес?
173
Негр. Я повсюду искал его, мэм... Повсюду. (Хочет
войти.) Прошу вас!
Лиззи. Не входи. У меня гость. Что тебе нужно?
Негр. Прошу вас!
Лиззи. О чем? Чего ты хочешь? Денег?
Негр. Нет, мэм. (Пауза.) Пожалуйста, скажите ему, что
я не виноват.
Лиззи. Кому сказать?
Негр. Судье. Скажите ему, мэм. Пожалуйста, прошу
вас, скажите ему это.
Лиззи. Ничего я ему не скажу.
Негр. Прошу вас!
Лиззи. Ничего не скажу. У меня достаточно своих бед.
Не стану я встревать в чужие дела. Ступай прочь.
Негр. Ведь вы знаете, что я ничего не сделал. Разве
я виноват в чем-нибудь?
Лиззи. Ни в чем ты не виноват. Но к судье я не пойду.
У судей повадки, что у лягавых, от одного их вида меня
всю выворачивает.
Негр. Дома — жена, дети остались одни; всю ночь
кружу по городу. У меня больше нет сил.
Лиззи. Удирай отсюда.
Негр. Они оцепили все вокзалы.
Лиззи. Кто оцепил?
Негр. Белые.
Лиззи. Какие белые?
Негр. Все белые, что живут в городе. Вы не выходили
сегодня утром?
Лиззи. Нет.
Негр. На улицах толпы народу. Все собрались — и
молодые и старые. Настоящая демонстрация.
Лиззи. Что это значит?
Негр. Это значит, я буду гонять по городу, покуда
меня не схватят. Когда белые, даже незнакомые,
сговариваются между собой — значит, негру грозит смерть. (Пауза.)
Скажите, что я ни в чем не виноват, мэм. Скажите судье,
скажите людям из газеты.
Лиззи. Не кричи. Я сказала тебе, что не одна. (Пауза.)
А с газетчиками на меня не рассчитывай. Сейчас мне
нельзя напоминать о себе. (Пауза.) Но если меня вызовут в
свидетели, обещаю тебе сказать правду.
Негр. Вы им скажете, что я ничего дурного не сделал?
174
Лиззи. Скажу.
Негр. Вы клянетесь, мэм?
Лиззи. Да, да.
Негр. Перед Господом, который видит и слышит нас?
Лиззи. Ох, проваливай поживее отсюда. Я пообещала,
и хватит. (Пауза.) Ну, ступай! Ступай прочь!
Негр (внезапно). Пожалуйста, спрячьте меня.
Лиззи. Спрятать тебя?
Негр. Вы не хотите, мэм? Не хотите?
Лиззи. Спрятать тебя? Мне? Вот ты каков!
(Захлопывает дверь перед его носом.) Этого еще мне не хватало! (Подходит
к ванной.) Выходи.
Фред выходит из ванной, в верхней рубашке, без воротничка и галстука.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Лиззи, Фред.
Фред. Что произошло?
Лиззи. Ничего не произошло.
Фред. Я думал — полиция.
Лиззи. Полиция? Ты что, связан с полицией?
Фред. Я — нет. Я думал — они к тебе пришли.
Лиззи (оскорбленно). Что выдумал! Я в жизни гроша
чужого не брала.
Фред. И никогда не имела дела с полицией?
Лиззи. Во всяком случае, не из-за кражи. (Снова
включает пылесос.)
Раздается невыносимый грохот.
Фред (раздражен шумом). Прекрати!
Лиззи (кричит, стараясь, чтоб он ее расслышал). В чем
дело, милый?
Фред (кричит). Ты мне раздираешь уши!
Лиззи (кричит). Скоро кончу. (Пауза.) Ничего не
поделаешь, я уж такая.
Фред (кричит). Что?
Лиззи (кричит). Говорю — такая уж есть.
Фред (кричит). Какая — такая?
Лиззи (кричит) Да, такая. На следующий день после
всего я точно одержимая: мне непременно надо принять
ванну и повозиться с пылесосом. (Выключает пылесос.)
175
Фред (указывая на неприбранную кушетку). Если ты такая,
то убери постель.
Лиззи. Что?
Фред. Убери постель. Приведи в порядок кушетку.
Прикрой грех.
Лиззи. Грех? Откуда ты это взял? Ты — пастор?
Фред. Нет. При чем здесь пастор?
Лиззи. Говоришь, как по Библии. (Глядит на него.) Нет,
ты не пастор. Уж больно ты вылощенный. Покажи-ка
кольца. (С восхищением.) Подумать только! Подумать только!
Ты небось богатый?
Фред. Да.
Лиззи. Очень богатый?
Фред. Очень.
Лиззи. Тем лучше. (Обнимает его за шею и протягивает
губы для поцелуя.) Мужчине идет, когда он богатый. Сразу
внушает доверие.
Фред (поначалу колеблется, затем отворачивается). Убери
постель!
Лиззи. Хорошо, хорошо. Уберу! (Убирает, смеясь про
себя.) «Прикрой грех!» Я бы такое не придумала. А скажи-
ка, голубчик, ведь как-никак — это твой грех.
Протестующий жест Фреда.
Ладно, ладно, и мой также. Но у меня столько грехов на
совести... (Садится на кушетку и почти насильно усаживает
рядом с собой Фреда.) Присядь-ка сюда, на греховное наше
ложе. Грех-то из приятных, да? Хорошенький грешок,
голубчик. (Смеется.) Да не опускай глаз! Ты что, боишься
меня?
Фред грубо прижимает ее к себе.
Мне больно... ты делаешь мне больно, отпусти!
Он отпускает ее.
Ну и чудак! И вид какой недобрый! (Пауза.) Как зовут тебя?
Не хочешь говорить? Как-то неприятно не знать имени. Со
мной это впервые. Фамилию редко говорят, это понятно,
что они скрывают, но имя... Как мне различать вас друг от
друга, если я не буду знать ваших имен? Ну скажи, скажи,
милый!
Фред. Нет.
Лиззи. Буду тебя называть: «господин без имени».
(Поднимаясь.) Ладно. Закончу уборку. (Переставляет разные
176
предметы.) Вот это сюда, а это туда. Теперь все в порядке.
Стулья пусть стоят вокруг стола; так приличней. Ты не
знаешь, кто здесь занимается продажей гравюр? Мне бы
хотелось повесить картинку на стенке. У меня в чемодане есть
одна — красивая. «Разбитый кувшин» называется. На ней
девушка, бедняжка разбила кувшин. Французская картина.
Фред. Какой кувшин?
Лиззи. Не знаю. Вероятно, разбила свой кувшин.
Хорошо бы повесить рядом с ней на пару старенькую
бабушку. Пусть она вяжет или рассказывает детям сказки. Да что
это я, шторы давно пора раздвинуть и распахнуть окно.
(У окна.) Отлично себя чувствую! Что за день! Приняла
ванну, провела чудесную ночь. До чего же мне легко и
приятно. Подойди-ка сюда! Полюбуйся, какой вид из окна! Ну
иди же. Прямо-таки изумительный вид! Одни деревья
кругом. Вот здорово. Подумать только, как мне повезло, сразу
найти комнату в роскошном квартале. Не хочешь
посмотреть? Не любишь своего города?
Фред. Я предпочитаю любоваться им из своего окна.
Лиззи (внезапно). Послушай, а это правда дурная
примета: увидеть негра рано утром?
Фред. Почему?
Лиззи. Я... Да вот один прошел случайно по тротуару...
Фред. Увидеть негра всегда к несчастью. Негр — это
сущий дьявол. (Пауза.) Закрой окно.
Лиззи. Дай проветрить комнату.
Φ ρ е д. Я сказал — закрой окно. Так. И задвинь штору.
И зажги свет.
Лиззи. Зачем? Это все из-за негра?
Фред. Дура!
Лиззи. Такое чудесное солнце!
Фред. Обойдемся пока без солнца. Я хочу, чтобы твоя
комната была такой, как ночью. Закрой окно, я сказал.
Солнца хватит в другом месте. (Подходит к Лиззи, пристально
глядя на нее.)
Лиззи (встревоженно). Что случилось?
Фред. Ничего. Дай мне галстук.
Л и з з и. Он в ванной. (Выходит.)
Фред быстро открывает ящики стола и роется в них.
(Входит с галстуком в руке). Вот он! (Начинает завязывать ему
галстук.) Знаешь, я избегаю принимать случайных гостей,
не люблю, когда мелькает множество новых лиц. Моя
177
мечта — завести трех-четырех постоянных друзей
пожилого возраста. И чтобы у них вошло в привычку навещать
меня. Один, скажем, приходил бы во вторник, другой — по
четвергам, третий — с субботы на воскресенье. Разумеется,
такая привычка не из дешевых, что и говорить. Ты хоть и
молод, но вид у тебя солидный. Стало быть, когда
почувствуешь искушение... ладно, ладно, молчу. Сам решай. Ты
прекрасен, как солнце. Поцелуй меня, красавчик, поцелуй
за труды. Не хочешь меня поцеловать?
Фред (резко и грубо целует ее и тут же отталкивает). Ты —
дьявол.
Лиззи. Что?
Фред. Дьявол.
Лиззи. Снова Библия? Что это с тобой?
Фред. Ничего. Забавляюсь — и все.
Лиззи. Странная манера забавляться. (Пауза.) Ты
доволен?
Фред. Чем доволен?
Лиззи (улыбаясь, подражает ему). «Чем доволен?» До
чего же ты еще у меня глупенький!
Фред. А, да, да, понимаю... Очень доволен. Очень.
Сколько я тебе должен?
Лиззи. Кто говорит об этом? Я тебя спросила —
доволен ли ты. Мог бы ответить полюбезнее. Да что с тобой?
В самом деле, ты недоволен? Ну, ты и впрямь меня удивил,
просто удивил.
Фред. Замолчи.
Лиззи. Так крепко меня обнимал всю ночь. Так
крепко. А потом совсем тихо сказал, что любишь меня.
Фред. Ты была просто пьяна.
Лиззи. Нет, я не была пьяна.
Фред. Абсолютно пьяна.
Лиззи. Совсем нет.
Фред. Значит, я был пьян. Я ничего не помню.
Лиззи. Обидно. Я разделась в ванной, и, когда вышла,
ты остолбенел. Не помнишь? А я тебе даже сказала: «Это
мой прием». Ты забыл, что захотел потушить свет и любил
меня в темноте? Я нашла, что это очень мило с твоей
стороны. Не помнишь?
Фред. Нет.
Л и з з и. А потом мы играли в двух новорожденных, как
они лежат в одной колыбели. Хоть это ты не забыл?
178
Фред. Я тебе говорю — придержи язык. То, что делают
ночью, принадлежит ночи. Днем об этом не говорят.
Лиззи (с вызовом). А если мне приятно говорить об
этом? Я, знаешь, здорово смеялась.
Фред. А, ты смеялась! (Подходит к ней, ласково гладит ее
плечи, потом внезапно хватает за шею.) Вы всегда смеетесь,
когда думаете, что вам удалось опутать мужчину. (Пауза.)
Я ее позабыл, твою ночь. Начисто позабыл. Я помню
только дансинг — и все. Все остальное помнишь только ты, ты
одна. (Сдавливает ей шею.)
Лиззи. Что ты делаешь?
Фред. Хочу тебя задушить.
Лиззи. Мне больно.
Фред. Придави я чуть-чуть сильнее, и больше некому
будет вспоминать, что было этой ночью. (Отпускает ее.)
Сколько ты хочешь?
Лиззи. Если ты обо всем позабыл, значит, я плохо
работала. Зачем платить за плохую работу?
Фред. Без глупостей. Сколько?
Лиззи. Послушай, я приехала сюда позавчера. Ты мой
первый гость. Первому я отдаюсь без денег; это принесет
мне счастье.
Фред. Мне не нужны твои подарки. (Кладет
десятидолларовую бумажку на стол.)
Лиззи. И мне не надо твоих бумажек. Все-таки
любопытно, во сколько ты меня оценил. Постой, я угадаю!
(Берет бумажку, закрывает глаза.) Сорок долларов? Нет, это
слишком много, и потом было бы две бумажки. Двадцать
долларов? Тоже нет. Значит, больше сорока долларов?
Пятьдесят? Сто?
Все это время Фред смотрит на нее, тихонько посмеиваясь.
Ну, ладно, открою глаза. (Разглядывает бумажку.) Ты не
ошибся?
Фред. Не думаю.
Л и з з и. Ты знаешь, сколько ты дал?
Фред. Знаю.
Лиззи. Возьми ее себе. Бери!
Фред протестует.
Десять долларов! Десять! Да таким девушкам, как я,
плевать на твои десять долларов! Ты видел мои ноги? (Локазы-
179
вает ноги.) А мою грудь ты видел? Где ты видел такую грудь
за десять долларов? Забирай свою бумажку и катись
отсюда, пока я окончательно не взбесилась. Десять долларов!
«Господин без имени» меня всю зацеловал. Господину все
было мало. Господин просил, чтобы я ему рассказала про
свое детство. А утром «господин без имени», видите ли,
проснулся в дурном настроении. Еще дерзит мне, словно
заплатил за месяц вперед. А все это за сколько? Не за
сорок, не за тридцать, не за двадцать долларов! А за десять!
Фред. Еще много за такое свинство.
Лиззи. Сам ты свинья! Откуда ты явился, мужлан?
Твоя мамаша наверняка была изрядной шлепохвосткой,
если не научила тебя уважать женщин.
Фред. Ты замолчишь?
Лиззи. Отъявленной шлепохвосткой!
Фред (сквозь зубы). Вот тебе совет, крошка: в нашем
краю не говорят с парнем об его матери, если не хотят,
чтобы их придушили.
Лиззи (наступая на него). А ну попробуй, задуши меня!
Попробуй!
Фред (отступая). Успокойся!
Лиззи хватает со стола вазу, явно намереваясь запустить ею во Фреда.
Вот тебе еще десять долларов, и заткнись. Не то окажешься
за решеткой.
Лиззи. Уж не ты ли посадишь меня за решетку?
Фред. Я.
Лиззи. Ты?
Фред. Именно я.
Лиззи. Любопытно.
Фред. Я — сын Кларка.
Лиззи. Какого такого Кларка?
Фред. Сенатора.
Лиззи. Правда? А я — дочь президента.
Фред. Ты видела портрет Кларка в газетах?
Лиззи. Видела... Ну и что?
Фред. Вот он. (Показывает фотографию.) Я — рядом
с ним, он положил мне руку на плечо.
Лиззи (внезапно успокаиваясь). Подумать только! Какой
же у тебя красивый отец! Дай-ка еще погляжу!
Фред (вырывает из ее рук фотографию). Хватит с тебя.
180
Лиззи. До чего ж хорош! И лицо какое благородное,
строгое! А речи его, говорят, как мед. Это правда?
Фред не отвечает.
А это ваш сад?
Фред. Да.
Лиззи. Огромный! А девочки в креслах — твои
сестры?
Он не отвечает.
Твой дом стоит на холме?
Фред. Да.
Лиззи. Значит, по утрам, когда вам подают завтрак,
тебе из окна виден весь город?
Фред. Да.
Лиззи. И звонят в колокол, когда зовут к завтраку или
к обеду? Да? Ты мог бы мне ответить.
Фред. Бьют в гонг.
Лиззи (восхищенно). В гонг! Не понимаю я тебя. Будь у
меня такая семья, такой дом — стала бы я ночевать где
попало. Ни за что, хоть бы меня озолотили. (После паузы.) А за
мамашу прошу прощения. Погорячилась. Она тоже на
фотографии?
Фред. Я тебе запретил говорить о ней.
Лиззи. Хорошо, хорошо! (Пауза.) Можно задать тебе
вопрос?
Фред молчит.
(Вздыхает.) Ну что ж, раз я приехала сюда, придется
привыкать к вашим манерам.
Пауза.
Фред (причесывается перед зеркалом). Ты жила на
Севере?
Лиззи. Да.
Фред. В Нью-Йорке?
Лиззи. Тебя это не касается.
Фред. Ты только что говорила о Нью-Йорке.
Лиззи. Каждый может говорить о Нью-Йорке. Это
ничего не доказывает.
Фред. Почему ты уехала оттуда?
Лиззи. Надоел он мне до черта.
Фред. Неприятности?
181
Лиззи. Разумеется. Они ко мне так и прилипают.
Бывают такие натуры. Видишь эту змею? (Указывает на
браслет,) Змея приносит несчастье.
Фред. Зачем же ты ее нацепила?
Лиззи. Теперь, когда она уже у меня, приходится
носить. Говорят, что змеи ужасно мстительны.
Фред. Это тебя хотел изнасиловать неф?
Лиззи. Что?
Фред. Ты приехала позавчера курьерским,
шестичасовым?
Лиззи. Да.
Фред. Значит, это была ты.
Лиззи. Никто не собирался меня насиловать. (Смеется
с оттенком горечи,) Ты соображаешь, что говоришь? Меня
насиловать?
Фред. Именно тебя. Вебстер рассказал мне вчера в
дансинге всю историю.
Лиззи. Вебстер? (Пауза,) Теперь понятно...
Фред. Что понятно?
Лиззи. Почему у тебя блестели глаза. Разохотился
после его рассказа, да? Ну и дрянь же ты... Такой
порядочный отец, а ты...
Фред. Дура! (Пауза.) Если бы я думал, что ты спала
с черномазым...
Лиззи. Что бы было?
Фред. У меня пятеро слуг, все черные. Когда меня
просят к телефону и один из них снимает трубку, он
вытирает ее, прежде чем осмеливается передать ее мне.
Лиззи (свистит). Понимаю.
Фред (вкрадчиво). У нас здесь не очень-то любят
негров, а также белых женщин, которые с ними путаются.
Лиззи. Ну хватит. Я не против негров, но у меня нет
охоты водиться с ними.
Фред. Кто тебя знает. Ты — дьявол. И негр тоже
дьявол. (Грубо.) Ну говори: он хотел тебя изнасиловать?
Л и з з и. Да тебе-то что?
Фред. Они оба вошли в твое купе и набросились на
тебя. Ты стала звать на помощь. Прибежали белые. Один
из негров выхватил бритву. Тогда белый ухлопал его одним
выстрелом. Второй негр сбежал!
182
Лиззи. Это все тебе Вебстер сообщил?
Фред. Да.
Л и з з и. А он откуда знает?
Фред. Весь город об этом твердит.
Лиззи. Весь город. Уж такое мое счастье. Видать, у вас
других забот нет.
Фред. Но все произошло именно так, как мне
сообщили?
Лиззи. Ничего подобного. Негры очень спокойно
беседовали между собой. Никто из них и не взглянул на
меня. Потом вошли четверо белых. Двое из них начали
приставать ко мне. Они выиграли матч в регби и были
вдребезину пьяны, стали говорить, что здесь пахнет
нефами, и пытались выбросить черных за окно. Нефы
защищались как могли. Под конец одному из белых подбили
синяк, тогда белый выхватил револьвер и застрелил
негра. Другой неф успел выпрыгнуть, когда поезд подходил
к перрону. Вот и все.
Фред. Его здесь знают. Ему ждать недолго. Он получит
по заслугам... (Пауза.) Когда тебя вызовут к судье, ты
расскажешь ему всю историю, как мне сейчас рассказывала?
Л и з з и. Да тебе-то что?
Фред. Отвечай.
Л и з з и. Я не пойду к судье. Пуще смерти боюсь всяких
судебных дел.
Фред. И все же тебе придется пойти.
Лиззи. Не пойду. Не желаю связываться с полицией.
Фред. Они придут за тобой.
Лиззи. Тогда расскажу то, что видела.
Пауза.
Фред. Ты отдаешь себе отчет в том, что собираешься
сделать, красотка?
Л и з з и. А что я собираюсь делать?
Фред. Давать показания против белого в пользу
черномазого.
Лиззи. Но виновен белый.
Фред. Он невиновен.
Лиззи. Раз убил, значит, виновен.
Фред. В чем виновен?
Лиззи. В том, что совершил убийство.
Фред. Но убил-то он нефа.
183
Лиззи. Да, негра.
Фред. Если каждый раз будут обвинять в убийстве
того, кто убил негра...
Лиззи. Он не имел права.
Фред. Какого права?
Лиззи. Права убивать.
Фред. Это у вас на Севере завели такие законы. (Пауза.)
Виновен он или невиновен, но ты не должна подводить
под суд человека твоей расы.
Лиззи. Я вовсе не настаиваю, чтобы кого-то осудили.
Меня спросят, что я видела, я расскажу.
Пауза.
Фред (подходит к ней, с угрозой). Так ты за черных? Что
у тебя было с этим негром? Почему ты его защищаешь?
Л и з з и. Я его даже не знаю.
Фред. В чем же тогда дело?
Л и з з и. Я должна буду сказать правду.
Фред. Правду?! Уличная девка, которой цена десять
долларов, будет говорить правду! Какая тут может быть
правда? Есть только белые и черные. Другой правды нет.
Семнадцать тысяч белых и двадцать тысяч черных. Мы не
в Нью-Йорке. Мы здесь не привыкли развлекаться. (Пауза.)
Томас — мой двоюродный брат.
Лиззи. Какой Томас?
Фред. Томас. Человек, который убил негра, — мой
двоюродный брат.
Лиззи (ошеломлена). Вот оно что...
Фред. Он порядочный человек. Ты в этом ничего не
смыслишь, но он порядочный человек.
Лиззи. Порядочный человек, который все время
приставал и задирал мне юбку. Ничего себе порядочный! Я
нисколько не изумлена, что вы из одной семейки.
Фред (замахиваясь). Грязная тварь! (Сдерживается.) Ты —
дьявол, и все зло от дьявола. Подумаешь, задирал юбку,
застрелил негра — экое преступление! Кто на это обращает
внимание? Такие поступки совершают по легкомыслию.
Томас — настоящий лидер, вот что надо ценить.
Лиззи. Возможно. Но негр ни в чем не виноват.
Фред. Негр всегда виноват.
Лиззи. Никогда я не предам человека лягавым.
184
Фред. Если будешь защищать нефа — предашь
Томаса. Одного из двух все равно предашь. Выбирай.
Лиззи. Ну и влипла же я! По уши. (Обращаясь к змее на
браслете.) Это все ты, мерзкая дрянь! Кроме беды, мне
ничего не принесла! (Кидает браслет на пол.)
Фред. Сколько ты хочешь?
Лиззи. Ничего не хочу.
Фред. Пятьсот долларов?
Лиззи. Ни цента.
Фред. Тебе за эти пятьсот долларов надо порядком
потрудиться.
Лиззи. Конечно, если иметь дело с такой сквалыгой,
как ты. (Пауза.) Так вот зачем тебе понадобилось заводить
со мной любовную интригу!
Фред. Ну разумеется.
Лиззи. Только для этого. Ты сказал себе: «Так это та
самая девка. Что ж, провожу ее домой, и мы с ней
сторгуемся!» Вот для чего ты пришел! Поглаживал мне руки,
мерзкая ледышка, а сам все время обдумывал, как меня
провести. (Пауза.) Ну, признавайся, паренек!.. И если ты
поднялся сюда, чтобы обделывать свои делишки, зачем
остался со мной до утра? А? Зачем провел со мной ночь?
Зачем?
Фред. Черт его знает зачем...
Лиззи (заливаясь слезами, садится на стул). Негодяй!
Негодяй! Негодяй!
Фред. Пятьсот долларов! И не реви ты, ради бога.
Пятьсот долларов! Лиззи, Лиззи! Будь благоразумной!
Пятьсот долларов!
Лиззи (захлебываясь от слез). Я неразумная! И доллары
твои мне не нужны! И не стану я лгать! Лучше вернусь
в Нью-Йорк! Уеду, уеду отсюда!
Звонок. Она сразу затихает. Звонок повторяется.
(Тихо.) Кто это? Молчи!
Продолжительный звонок.
Я не открою. Не шевелись.
Стук в дверь. Голос за дверью: * Откройте! Полиция!»
(Полушепотом.) Лягавые. Я чувствовала, что этим кончится.
(Указывая на браслет, брошенный на пол.) Это все ты мне наде-
185
лала. (Наклоняется, поднимает с полу браслет, надевает на руку.)
Лучше надену, чтобы хуже не было. (Фреду.) Спрячься!
Стук в дверь. Голос за дверью: «Полиция».
Лиззи. Чего ты стоишь? Ступай в ванную.
Фред не двигается.
(Толкает его изо всех сил.) Иди, иди!
Голос за дверью: «Фред, ты здесь? Ты здесь, Фред?*
Φ ρ е д. Я здесь. (Отталкивает Лиззи.)
Лиззи (оцепенев, смотрит на него). Вот оно что.
Фред идет к двери. Входят Джеймс и Джон.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Те же, Джон, Джеймс.
Входная дверь остается незапертой.
Джон. Полиция. Лиззи Мак-Кей — это ты?
Лиззи (как бы не слыша его, не отрываясь, смотрит на
Фреда). Вот зачем ты здесь!
Джон (трясет ее за плечо). Отвечай, когда тебя
спрашивают.
Лиззи. Что? Да, это я.
Джон. Документы?
Лиззи (взяв себя в руки, жестко). По какому праву вы
меня допрашиваете? Зачем пришли ко мне?
Джон указывает на свой значок.
Этакую штуку всякий может нацепить. Вы дружки этого
господина и сговорились шантажировать меня.
Джон (сует ей под нос полицейскую книжку). С этим ты
знакома?
Лиззи (указывая на Джеймса). А этот кто?
Джон (Джеймсу). Покажи ей свою книжку.
Джеймс протягивает Лиззи удостоверение. Поглядев на него, Лиззи
подходит к столу, достает документы и молча отдает их Джону.
(Указывая в сторону Фреда.) Ты привела его вчера вечером
к себе? Известно ли тебе, что проституция запрещена
законом?
Л и з з и. А вам известно, что вы не имеете права вот так
вторгаться в дом без ордера? Вы не боитесь, что я стану
протестовать и доставлю вам неприятности?
186
Джон. Не порть себе кровь из-за нас. (Пауза.) Тебя
спрашивают: ты привела его к себе?
Лиззи (после прихода полицейских заметно изменилась —
стала ожесточенней и более вульгарной). Бросьте морочить
людям голову. Ясно, что я его привела к себе. Только я
занимаюсь любовью бескорыстно. Ну что, поперхнулись?
Фред. На столе лежат две купюры по десять долларов.
Это мои.
Лиззи. Докажи.
Фред (не поглядев в ее сторону, полицейским). Вчера утром
я взял их в банке вместе с остальными двадцатью восемью
купюрами из той же серии. Остается только сверить
номера.
Лиззи (с жаром). Я отказалась от них. Отказалась от
его грязных бумажек. Швырнула их ему в харю.
Джон. Каким образом они очутились на столе, если ты
отказалась?
Лиззи (после паузы). Ну, вы меня сцапали. (Растерянно
смотрит на Фреда, почти ласковым голосом.) Так вот в чем дело.
(Полицейским.) Чего вы от меня хотите?
Джон. Садись. (Фреду.) Ты поставил ее в известность?
Фред кивает.
Тебе сказано — садись. (Толкает ее в кресло.) Судья дал
согласие выпустить Томаса, если ты подпишешь это
показание. Его уже составили, тебе остается только подписать.
Завтра тебя допросят как полагается, по всем правилам. Ты
умеешь читать?
В ответ Лиззи только пожимает плечами.
(Протягивает бумагу.) Прочти и подпиши.
Лиззи (посмотрев, что там написано). Все ложь от начала
до конца.
Джон. Возможно. Ну!
Лиззи. Не подпишу.
Фред. Погрузи ее в машину. (Лиззи.) Восемнадцать
месяцев. Ясно тебе?
Лиззи. Да, восемнадцать. Но когда я выйду, я с тебя
с живого шкуру сдеру.
Фред. Вряд ли тебе это удастся.
Смотрят друг на друга.
Вам следовало бы позвонить в Нью-Йорк, у нее там были
какие-то осложнения с полицией.
187
Лиззи (восхищенно). Какая же ты паскуда, совсем как
баба. Никогда бы не поверила, что мужчина способен на
этакое паскудство.
Джон. Решай. Подпиши, или я отвезу тебя в
публичный дом.
Л и з з и. Я предпочитаю публичный дом. Не хочу лгать.
Фред. Не хочет лгать, шлюха! А чем другим ты еще
занимаешься целыми ночами? Ты называла меня дорогим,
любимым малышом; ты что, не лгала? Вздыхала от страсти
и любовного пыла, чтобы убедить меня, как я тебе
приятен. Ты что, не лгала?
Лиззи (вызывающе). Тебя это устраивало? Да? Нет, не
лгала.
Глядят в упор друг на друга. Фред отводит глаза.
Джон. Пора кончать. Вот тебе мое перо. Подписывай.
Лиззи. Оставь его себе.
Молчание. Все трое явно растеряны.
Фред. Вот до чего мы докатились! От каприза
обыкновенной девки зависит судьба лучшего человека в городе.
(Ходит по комнате, затем внезапно останавливается перед Лиззи.)
Погляди на него. (Показывает ей фотографию.) За всю твою
собачью жизнь случалось ли тебе встречать людей,
подобных ему? Взгляни на этот лоб, на этот подбородок.
Погляди на его мундир, на медали. Нет, нет, не отводи глаз.
Всмотрись как следует: ведь это твоя жертва. Гляди на нее
в упор. Ты видишь, как он молод, сколько гордости в его
взгляде, как он красив! Спустя десять лет он выйдет из
тюрьмы облысевшим, беззубым, изможденным старцем.
Будь довольна, ты честно потрудилась. По сию пору ты
занималась тем, что обирала людей, опустошала их карманы,
сейчас ты нашла более подходящее занятие — похищать
жизни. Это один из лучших парней нашего города.
Молчишь! Ты растленна до мозга костей. (Бросает ее на колени.)
На колени, потаскушка! На колени перед портретом
человека, которого ты решила обесчестить!
В дверях появляется сенатор Кларк.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Те же и сенатор Кларк.
Сенатор. Отпусти ее. (Лиззи.) Встаньте.
Фред. Хелло!
Джон. Хелло!
188
Сенатор. Хелло! Хелло!
Джон (Лиззи). Это сенатор Кларк.
Сенатор (Лиззи). Хелло!
Лиззи. Хелло!
Сенатор. Итак, нас представили друг другу. (Смотрит
на Лиззи.) Значит, это та самая девушка. Она весьма
симпатична.
Фред. Она отказывается подписать.
Сенатор. Она абсолютно права. Вы вторглись к ней,
не имея на это никакого права. (На протестующий жест
Фреда настойчиво повторяет.) Без малейшего права вы
терроризируете ее и вынуждаете действовать против ее совести,
что чуждо американским понятиям о правах человека.
Негр покушался на вашу честь, дитя мое?
Лиззи. Нет.
Сенатор. Отлично. И совершенно ясно. Поглядите
мне в глаза. (Смотрит на нее.) Я убежден, что она не лжет.
Бедная Мэри! (Полицейским.) Идите, мальчики! Вам здесь
нечего больше делать. Остается только извиниться перед
барышней.
Полицейские уходят.
Лиззи. Кто это Мэри?
Сенатор. Мэри? Моя сестра, мать несчастного
Томаса. Бедная, милая старушка, она умрет с горя. До свидания,
дитя мое.
Лиззи. Сенатор!
Сенатор. Да, дитя мое.
Лиззи. Мне очень жаль...
Сенатор. О чем же жалеть, раз вы сказали правду?
Лиззи. Мне жаль, что это... что такова правда.
Сенатор. Мы ничего не можем сделать, никто из нас
не имеет права просить вас о ложных показаниях. (Пауза.)
Никто. Не думайте больше о ней.
Лиззи. О ком?
Сенатор. О моей сестре. Ведь вы думали сейчас о моей
сестре?
Лиззи. Да.
Сенатор. Я ясно читаю ваши мысли, дитя мое.
Хотите я вам сейчас расскажу, что происходит в вашей голове?
(Будто читает мысли Лиззи.) «Если я подпишу, сенатор
пойдет к ней и скажет: «Лиззи Мак-Кей честная девушка, она
189
возвращает тебе сына». А она, улыбнувшись сквозь слезы,
ответит: «Лиззи Мак-Кей? Я никогда не забуду ее имени».
И я — одинокое существо, выброшенное судьбой за борт
общества, буду знать, что на свете есть добрая старушка,
которая будет думать обо мне в своем большом доме. Одна
американская мать удочерит меня в своем сердце».
Бедняжка Лиззи, не думайте больше об этом.
Лиззи. У нее седые волосы?
Сенатор. Совсем седые. А если бы вы могли видеть ее
улыбку... Она... Если бы вы только видели ее улыбку... но
она уже никогда не улыбнется больше. До свидания. Завтра
вы расскажете всю правду судье.
Лиззи. Вы уходите?
Сенатор. Я иду к Мэри. Надо передать ей о нашем
разговоре.
Лиззи. Она знает, что вы у меня?
Сенатор. По ее просьбе я пришел к вам.
Лиззи. Ох, Господи! Она ждет? А вы придете и
скажете, что я отказалась подписать. Как она будет меня
ненавидеть!
Сенатор (положив руки на плечи Лиззи). Бедное мое
дитя, не хотел бы я очутиться на вашем месте.
Лиззи. Какая драма! (Поглядев на браслет.) Это ты,
тварь, виновата во всем.
Сенатор. Что?
Лиззи. Ничего, это я так. (Пауза.) Столько несчастий
вокруг... Остается только пожалеть, что негр и в самом деле
не изнасиловал меня.
Сенатор (растроганно). Дитя мое...
Лиззи (печально). Вы были бы счастливы, а я не
слишком бы сильно убивалась.
Сенатор. Благодарю вас. (Пауза.) Как бы мне хотелось
помочь вам. (Пауза.) Но, увы, истина остается истиной.
Лиззи (печально). Да, конечно.
Сенатор. Истинные факты говорят о том, что неф на
вас не покушался.
Лиззи (печально). Да, конечно.
Сенатор. Да. (Пауза.) Но, если поразмыслить, то
станет ясно, что мы представили истину в ее одностороннем
виде.
Лиззи (не понимая). Одностороннем виде...
Сенатор. Я хочу сказать, что до сих пор речь шла
лишь об элементарной истине.
190
Лиззи. Элементарной? Значит, это уже не истина?
Сенатор. Нет, нет, разумеется, истина. Но только
к истине... подходят по-разному, смотря по
обстоятельствам.
Лиззи. Вы все-таки думаете, что неф меня
изнасиловал?
Сенатор. Нет, нет, он вас не изнасиловал. С
определенной точки зрения — совсем нет. Но, видите ли, я
старый человек, прожил долгую жизнь, много раз ошибался,
и только последние годы ошибаюсь немного реже. По
поводу этого дела у меня сложилось мнение, несколько
отличное от вашего.
Лиззи. Какое же мнение?
Сенатор. Как объяснить вам? Попробуем так:
вообразите, что вся американская нация внезапно предстала
перед вами... Что бы она сказала вам?
Лиззи (испуганно). Я полагаю, что она не стала бы
со мной разговаривать.
Сенатор. Вы коммунистка?
Лиззи. Ох, что вы! Конечно, нет!
Сенатор. Тогда она сказала бы вам многое. Она
сказала бы вам: «Лиззи, так случилось, что тебе надлежит
сделать выбор между двумя моими сыновьями. Одни из них
должен погибнуть. Как поступают в подобных случаях.
Сохраняют достойнейшего. Итак, решим, кто из них
достойнее. Ты не возражаешь?»
Лиззи. Конечно, нет. Прошу прощения! Я подумала,
что это вы говорите.
Сенатор. Я говорю от имени моей страны. «Лиззи,
что из себя представляет этот негр, которому ты
покровительствуешь? Он родился случайно, бог весть где и от кого.
Я вскормила его, а он... что дал он мне взамен? Ровным
счетом ничего. Он бездельничает, ворует, распевает песни
и покупает розовые и зеленые костюмы. Это мой сын, и я
люблю его наравне с остальными моими сыновьями, но
я тебя спрашиваю: разве он ведет жизнь достойного
человека? Его смерть не будет для меня большой потерей».
Лиззи. Как вы красиво говорите!
Сенатор (собираясь с мыслями). Другой — Томас —
полная ему противоположность. Да, он убил негра, что очень
дурно. Но он мне необходим. Он стопроцентный
американец. Потомок благороднейшей семьи — одной из
старейшей в нашей стране. Он закончил Гарвардский универси-
191
тет. Он офицер — а мне нужны офицеры, —■ у него на
заводе две тысячи рабочих: две тысячи станут
безработными, если он умрет. Он — лидер, надежный оплот против
коммунизма, профсоюзов и евреев. Он обязан жить, и
твой долг —- сохранить ему жизнь. Вот и все. А теперь —
выбирай.
Лиззи. Как вы хорошо говорите.
Сенатор. Выбирай!
Лиззи (привскочив). Что? Ах, да... (Пауза.) Вы меня
запутали, я даже забыла, где я и что со мной.
Сенатор. Поглядите на меня, Лиззи. Вы мне верите?
Лиззи. Да, господин сенатор.
Сенатор. Допускаете ли вы, что я могу толкнуть вас
на дурной поступок?
Лиззи. Нет, господин сенатор.
Сенатор. Тогда вам следует подписать. Вот мое перо.
Лиззи. Вы думаете — она будет довольна мной?
Сенатор. Кто?
Лиззи. Ваша сестра.
Сенатор. Она издалека будет любить вас, как родную
дочь.
Лиззи. Быть может, она пришлет мне цветы?
Сенатор. Возможно.
Лиззи. Или свою фотографию с надписью.
Сенатор. Вполне возможно.
Л и з з и. Я повешу ее на стенку. (Пауза. Волнуясь, ходит по
комнате.) Что за история! (Сенатору.) А что вы сделаете
с негром, если я подпишу?
Сенатор. С негром? Ба! (Положив руки на ее плечи.) Если
ты подпишешь, весь город единодушно признает тебя
своей дочерью. Весь город, все матери нашего города.
Лиззи. Но...
Сенатор. Неужели ты считаешь, что весь город может
ошибаться? Целый город, где обитают пасторы и
священники, врачи, адвокаты, артисты; где живет мэр и его
заместители, а также члены благотворительных обществ. Они
могут ошибаться, по-твоему?
Лиззи. Нет, нет, нет.
Сенатор. Дай руку! (Заставляет ее подписать бумагу.)
Так. Благодарю тебя от имени сестры и племянника, от
имени семнадцати тысяч белых нашего города, от имени
американской нации, которую я здесь представляю. Дай
192
мне твой лоб. (Целует ее в лоб.) Я еще вернусь вечером: нам
есть о чем побеседовать с тобой. (Уходит.)
Фред (у выхода). Прощай, Лиззи.
Лиззи. Прощай.
Сенатор и Фред уходят.
(Подавлена, внезапно бросается к входной двери.) Сенатор!
Сенатор! Я не могу! Разорвите бумагу! Сенатор! (Возвращается в
комнату, машинально берется за пылесос.) Кажется, они меня
здорово окрутили! (Яростно водит пылесосом.)
Занавес
КАРТИНА ВТОРАЯ
Та же декорация. Между первым и вторым действиями прошло двенадцать
часов. Комната ярко освещена. Сквозь раскрытое окно видно ночное небо. С
улицы доносится нарастающий шум. В окне появляется лицо негра; ухватив-
шись за раму, он прыгает в пустую комнату. Останавливается
посередине. Раздается звонок. Негр прячется за портьерой. Лиззи выходит из ванной,
подходит к входной двери и открывает ее.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Лиззи, сенатор, негр за портьерой.
Лиззи. Входите!
Входит сенатор.
Ну, что?
Сенатор. Томас в объятиях своей матери. Я пришел
поблагодарить вас от их имени.
Лиззи. Она счастлива?
Сенатор. Очень счастлива.
Лиззи. Она плакала?
Сенатор. Плакала? Почему? Она мужественная
женщина.
Лиззи. Вы мне сказали, что она будет плакать.
Сенатор. Я говорил иносказательно.
Лиззи. Она, видно, не ожидала такого? Считала, что
я дурная женщина и буду защищать негра?
Сенатор. Моя сестра полагалась на волю Господню.
Лиззи. Что она думает обо мне?
Сенатор. Благодарит вас.
Лиззи. Она не спрашивала, как я на это решилась?
Сенатор. Нет.
7 Грязными руками
193
Лиззи. Она считает меня честной девушкой?
Сенатор. Моя сестра полагает, что вы исполнили ваш
долг.
Лиззи. Ах, да?..
Сенатор. Моя сестра надеется также, что вы
исполните ваш долг до конца.
Лиззи. Да, да...
Сенатор. Поглядите мне в глаза, Лиззи. (Обнимает ее
за плечи.) Вы исполните ваш долг до конца? Вы не захотите
разочаровать ее?
Лиззи. Не волнуйтесь. Я не могу вернуть того, что
сделала; они отправят меня в публичный дом. (Пауза.) Что это
за крики на улице?
Сенатор. Ерунда.
Лиззи. Просто невозможно выносить этот рев.
(Закрывает окно.) Господин сенатор...
Сенатор. Да, дитя мое?
Лиззи. Вы уверены, господин сенатор, что мы не
ошиблись и я поступила честно?
Сенатор. Абсолютно уверен.
Л и з з и. Я себя не узнаю: я точно в тумане, вы слишком
быстро все решаете, мне трудно понять. Который час?
Сенатор. Одиннадцать.
Лиззи. Еще восемь часов до рассвета. Я чувствую, что
не смогу сомкнуть глаз. (Пауза.) По ночам здесь так же
душно, как днем. (Пауза.) А что с негром?
Сенатор. С каким негром? А, с тем... Его ищут.
Лиззи. Что его ждет?
Сенатор пожимает плечами. Рев на улице усиливается.
(Подходит к окну.) Что означают эти вопли? Люди идут, идут
с фонарями, с собаками. Что это — факельное шествие?
Или... скажите, сенатор! Скажите, почему они так вопят?
Сенатор (вынимая из кармана письмо). Моя сестра
поручила мне передать вам это.
Лиззи (оживляясь). Она написала мне? (Вскрывает
конверт, вынимает стодолларовую бумажку, ищет письмо, не найдя
его — комкает конверт и швыряет на пол; изменившимся голосом.)
Сто долларов. Можете быть довольны: ваш сын предлагал
мне пятьсот, вы недурно сэкономили.
Сенатор. Дитя мое.
Лиззи. Поблагодарите вашу сестру. Передайте ей, что
я предпочла бы японскую вазочку или нейлоновые чулки,
что-нибудь такое, что она сама потрудилась бы выбрать по
194
своему вкусу для меня. Ведь тут главное — внимание, не
правда ли, господин сенатор? (Пауза.) Здорово вы меня
охмурили.
Молча глядят друг другу в глаза.
Сенатор (приближаясь к ней). Я отблагодарю вас, дитя
мое. А теперь наедине поговорим откровенно. Я понимаю,
вы переживаете душевный кризис и нуждаетесь в моей
поддержке.
Лиззи. Больше всего я нуждаюсь в монетах. И тут,
я думаю, мы с вами поладим. (Пауза,) До сих пор я
предпочитала стариков, за их почтенный вид. А теперь вижу, что
они к тому же отъявленные ловкачи.
Сенатор (повеселев). Ловкачи! Ах, если бы кто из моих
коллег услышал это! Какая прелестная
непосредственность! В вас есть еще нечто такое, что даже ваш непутевый
образ жизни не смог загасить. (Ласкает ее.) Да, да... что-то
в вас есть...
Лиззи пассивна, но на лице у нее презрение.
Я вернусь еще. Не провожайте меня. (Уходит.)
Лиззи стоит неподвижно, потом, схватив со стола стодолларовую
бумажку, швыряет ее на пол, падает на стул и разражается рыданиями. Рев, вопли
на улице становятся все ближе. Издали раздаются выстрелы. Негр
выходит из-за портьеры. Останавливается возле Лиззи. Она поднимает голову
и вскрикивает.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Лиззи, негр.
Лиззи. Ах! (Пауза. Встает.) Я так и думала, что ты
придешь! Так и думала, что придешь! Как ты вошел?
Негр. Через окно.
Лиззи. Чего ты хочешь?
Негр. Спрячьте меня.
Л и з з и. Я ведь уже сказала, что не спрячу.
Негр. Вы слышите, мэм?
Лиззи. Да. Слышу.
Негр. Это началась охота.
Лиззи. Какая охота?
Негр. Охота за нефами.
Лиззи. А... (Долгая пауза.) Ты уверен, что они не
видели, как ты вошел?
Негр. Уверен.
Лиззи. Что будет с тобой, если тебя схватят?
Негр. Бензин.
195
Лиззи. Что?
Негр. Бензин. (Поясняет жестами, что его ждет
сожжение на костре.) Обольют меня бензином и сожгут.
Лиззи. Понятно. (Идет к окну, задергивает портьеры.)
Садись.
Негр тяжело опускается на стул.
Надо же было, чтобы ты пришел ко мне. Когда все это
кончится? (Почти угрожающе наступая на него.) Больше
смерти боюсь всяких осложнений, понимаешь?
Негр отступает.
(Топает ногой.) Боюсь! Боюсь! Боюсь!
Негр. Они думают, что я покушался на вас.
Лиззи. Ну и что?
Негр. Они не станут меня искать здесь.
Лиззи. Ты знаешь, почему они охотятся за тобой?
Негр. Они думают, что я покушался на вас.
Л и з з и. А ты знаешь, кто им это сказал?
Негр. Нет.
Лиззи. Я.
Долгое молчание. Негр пристально глядит на Лиззи.
Что ты думаешь обо мне?
Негр. Зачем вы это сделали, мэм? Ох, зачем вы это
сделали?
Лиззи. Сама себя спрашиваю — зачем?
Негр. У них нет жалости. Они будут стегать меня по
глазам. Обольют бензином. Ох, зачем вы так поступили?
Ведь я ничего дурного не сделал вам.
Лиззи. Нет, сделал! Ты даже не представляешь,
сколько зла ты мне причинил. (Пауза.) У тебя нет желания
ударить меня?
Негр. Белые часто заставляют людей поступать против
совести.
Лиззи. Да, часто. Когда им не удается добиться этого
силой, они затуманивают мозги красивыми речами.
(Пауза.) Значит, нет? Ты не задушишь меня? Ты — добрый
человек. (Пауза.) Я спрячу тебя. Оставайся тут до
завтрашнего вечера.
Негр шагнул было к ней.
Не прикасайся ко мне, не люблю негров.
С улицы доносятся выстрелы и рев толпы.
196
Приближаются. (Подходит к окну, отодвигает занавеси,
выглядывает на улицу.) Ну, доигрались!
Негр. Что они делают?
Лиззи. Расставили часовых на обоих концах улицы
и обшаривают дом за домом. Надоумило же тебя прийти
сюда! Наверняка кто-нибудь видел, как ты завернул на
нашу улицу. (Снова смотрит в окно.) Ну вот! На этот раз
к нам. Поднимаются.
Негр. Сколько их?
Лиззи. Пятеро или шестеро. Остальные сторожат
внизу. (Вновь подходит к негру.) Не дрожи, не дрожи ты, ради
бога! (Пауза. Глядя на браслет.) Свинья! (Бросает браслет и
топчет его каблуком.) Гадина! (Негру.) И что тебя принесло сюда
в этакий момент!
Негр встает, видимо, собираясь уйти.
Стоит тебе только выглянуть — ты пропал!
Негр. По крышам.
Лиззи. При такой-то луне? (Пауза.) Подождем.
Прежде чем попасть к нам, они обшарят два этажа. Я, кажется,
просила тебя не дрожать!
Долгое молчание. Негр, подавленный, сидит на стуле.
У тебя есть оружие?
Негр. Ох, нет.
Лиззи. Ладно. (Роется в ящике, достает револьвер.)
Негр. Что вы собираетесь делать, мэм?
Лиззи. Я открою им дверь и попрошу войти. Вот уже
двадцать пять лет, как они забивают мне голову своей
болтовней о седых матерях, об американской нации, о героях
войны. Но я их раскусила наконец. Баста! Уж больше не
попадусь им на удочку. Я открою им дверь и скажу: «Да,
негр здесь. Здесь. Но он ни в чем не виноват. У меня
вытянули ложные показания. Клянусь Господом Богом, он
ничего не сделал».
Негр. Они не поверят вам.
Лиззи. Возможно. Вероятнее всего — не поверят.
Тогда ты наведешь на них револьвер, и если они не уйдут —
выстрелишь.
Негр. Придут другие.
Лиззи. Будешь стрелять и в других. Если увидишь
сына сенатора, постарайся не промахнуться: это он все
подстроил. Нас приперли к стенке. Все равно наша
песенка спета: если они найдут тебя здесь, и моя жизнь кончит-
197
ся. А уж если суждено подыхать, то лучше подыхать с
музыкой. (Протягивает ему револьвер.) Бери! Бери, говорю.
Негр. Я не могу, мэм.
Лиззи. Почему не можешь?
Негр. Не могу я стрелять в белых.
Лиззи. В самом деле? А вот они не постесняются!
Негр. Они белые, мэм.
Лиззи. Что из того? Раз они белые, они вправе
зарезать тебя, как свинью?
Негр. Это — белые.
Лиззи. Рохля! Гляди-ка, а у нас с тобой много общего,
ты такой же простофиля, как и я. Но если весь мир
сговорился против нас...
Негр. Почему вы сами не стреляете, мэм?
Л и з з и. Я тебе уже сказала, что я тоже рохля!
На лестнице раздаются шаги.
Вот они! (Усмехаясь.) Недурно мы с тобой выглядим.
(Пауза.) Удирай в ванную. И не шевелись. Замри.
Негр покорно скрывается за дверью. Лиззи ждет. Раздается звонок. Она
крестится, поднимает браслет с пола и открывает дверь. Входят трое
с ружьями.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Лиззи, трое с ружьями.
Первый человек с ружьем. Мы ищем негра.
Лиззи. Какого негра?
Первый человек с ружьем. Того самого,
который изнасиловал женщину в поезде и ранил бритвой
племянника сенатора.
Лиззи. Бог мой, не у меня же вам его искать. (Пауза.)
Вы меня не узнали?
Второй человек с ружьем. Узнал! Узнал!
Позавчера я вас видел, когда вы выходили из вагона.
Лиззи. Правильно. Это ведь он меня изнасиловал.
Понятно?
За сценой шум голосов. Все трое изумленно смотрят на Лиззи с
вожделением, но вместе с тем и со страхом. Потом пятятся назад.
Пусть только притащится сюда, — он у меня отведает!
(Указывает на револьвер.)
Все трое смеются.
198
Первый человек с ружьем. У вас нет охоты
поглядеть, как его будут вешать?
Лиззи. Дайте мне знать, когда поймаете его.
Первый человек с ружьем. Недолго ждать,
прелесть моя: все знают, что он прячется здесь, на этой улице.
Лиззи. Желаю удачи.
Все трое уходят. Лиззи закрывает дверь. Кладет револьвер на стол.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Лиззи, потом негр.
Лиззи. Выходи!
Негр выходит, падает на колени, целует край ее платья.
Я тебе сказала, не прикасайся ко мне. (Смотрит на него.) Ты
все-таки, должно быть, подозрительный тип, раз весь
город против тебя.
Негр. Я ни в чем не виноват, вы это знаете.
Лиззи. А они говорят, что негр всегда в чем-нибудь
виноват.
Негр. Никогда я не делал ничего дурного. Никогда,
никогда.
Лиззи (проводя рукой по лбу). Я точно сама не своя.
(Пауза.) До чего же погано все! Ничего не понимаю.
Негр. Это так, мэм. Это всегда так с белыми.
Лиззи. И ты тоже чувствуешь себя виноватым?
Негр. Да, мэм.
Лиззи. Но ведь ты действительно ничего дурного не
сделал?
Негр. Нет, мэм.
Лиззи. Почему же оказывается, что правы они?
Негр. Потому что они белые.
Лиззи. Я тоже — белая.
Пауза. Снаружи слышен топот ног по ступенькам лестницы.
Они уходят. (Инстинктивно приближается к негру.)
Негр задрожал, но все-таки положил ей руку на плечо. Шаги замирают.
Молчание.
(Резко отходит от него.) Ох, до чего же мы одиноки! Мы
с тобой будто две сиротки.
Звонок. Лиззи и негр молча прислушиваются. Снова звонок.
Прячься в ванную!
Стук в дверь. Негр прячется. Лиззи открывает дверь.
199
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Фред, Лиззи.
Лиззи. Ты что, рехнулся? Почему ты барабанишь
в мою дверь? Нет, ты не войдешь, подлец! С меня
довольно твоей персоны. Убирайся! Убирайся, подлец! Убирайся.
Фред отталкивает ее, запирает за собой дверь, обнимает Лиззи. Долгое молчание.
Ну?
Фред. Дьявол.
Лиззи. Ты ломился ко мне для того, чтоб об этом
сказать? Ну и вид! Откуда ты пришел? (Пауза.) Отвечай.
Фред. Они поймали негра. Но не того. И все-таки они
его линчевали.
Л и з з и. А потом что?
Фред. Я был с ними.
Лиззи (свистит). Понимаю. (Пауза.) Вот как
подействовало на тебя линчевание негра.
Фред. Меня потянуло к тебе.
Лиззи. Что?
Фред. Дьявол. Ты околдовала меня. Я тоже был среди
них, стоял с револьвером в руке, а негр раскачивался на
ветке. Я глядел на него и вдруг подумал: хочу к ней. Это
противоестественно.
Лиззи. Оставь меня! Слышишь, отпусти, говорю!
Фред. Чем это объяснить? Что ты со мной сотворила,
окаянная ведьма? Я смотрел на негра и вдруг увидел тебя.
Видел, как ты раскачиваешься над костром, и выстрелил.
Лиззи. Гад! Отпусти меня! Отпусти меня, убийца!
Фред. Что ты со мной сделала? Ты сидишь во мне, как
зуб в деснах. Где б я ни был, я вижу только тебя... вижу
твой живот, твой мерзкий живот суки... Мои ладони горят,
все время ощущаю теплоту твоего тела, вдыхаю запах твоих
волос... Бежал сюда, сам не зная — убью ли тебя или
возьму силой. Теперь — знаю. (Внезапно отпускает ее.) Не стану
я губить свою душу из-за потаскухи. (Вновь возвращаясь к
ней.) Скажи, сегодня утром, когда ты сказала, что провела
со мной чудную ночь, ты не лгала?
Лиззи. Что?
Фред. Тебе было хорошо со мной?
Лиззи. Оставь меня в покое.
Фред. Поклянись, что сказала правду. Поклянись!
(Схватил ее за запястье, скручивает ей руки.)
Из ванной явственно доносится шорох.
Кто там?
200
Лиззи. Ты сошел с ума. Никого там нет.
Фред. Кто там спрятан? (Направляется в ванную комнату.)
Лиззи. Не смей туда входить.
Фред. Значит, там кто-то есть.
Лиззи. Мой сегодняшний клиент. Из тех, кто платит.
Получай. Теперь ты доволен?
Фред. Клиент? У тебя больше никогда не будет
клиентов. Ты моя. (Пауза.) Я хочу увидеть его. (Кринит.) А ну,
выходите!
Лиззи (кринит). Не выходи. Это ловушка.
Фред. Окаянная девка! (Грубо отталкивает ее, подходит
к двери и открывает.)
Негр выходит из ванной.
Так вот кто твой клиент?!
Л и з з и. Я спрятала его, потому что за ним охотятся. Не
стреляй. Ты отлично знаешь, что он ни в чем не виноват.
Фред выхватывает револьвер. Негр рывком предупреждает его жест, на ходу
отталкивает Фреда и убегает. Фред бежит вслед за ним.
(Подбегает к двери и, увидев, что они оба исчезли за дверью,
принимается кричать). Он невиновен! Невиновен!
Раздаются два выстрела. Лиззи возвращается, с ожесточенным лицом
подходит к столу, берет револьвер. Немного погодя входит Φ ρ ед. Лиззи с
револьвером за спиной поворачивается к нему. Теперь она стоит спиной к зрителям.
Фред швыряет свой револьвер на стол.
Ну что? Ты его уложил?
Фред не отвечает.
Хорошо. А теперь твой черед.
Направляет на Фреда револьвер.
Фред. Лиззи! У меня мать!
Лиззи. Заткнись! Второй раз меня не проведешь!
Фред (медленно приближаясь к ней). Первый Кларк
собственноручно вырубил и выкорчевал целый лес; перед тем
как погибнуть в засаде, он один убил шестнадцать
индейцев. Его сын построил на том месте почти весь город: он
был на дружеской ноге с Вашингтоном и погиб в Иорктау-
не в борьбе за независимость Соединенных Штатов. Мой
прадед был вождем Вижилантов, он спас двадцать два
человека во время большого наводнения в Сан-Франциско.
Мой дед вернулся в этот край и поселился здесь. Он был
губернатором этого штата. Благодаря ему прорыли канал
201
в Миссисипи. Мой отец — сенатор; после него сенатором
буду я — его единственный наследник по мужской линии
и последний Кларк. Мы создали эту страну. Ее история —
наша история. Кларки есть повсюду, они на Аляске, на
Филиппинах, в Нью-Мехико. Неужели ты осмелишься
стрелять в Америку?
Лиззи. Если ты приблизишься, я выстрелю!
Фред. Стреляй! Что же ты не стреляешь? Стреляй! Не
можешь! Такая девчонка, как ты, не посмеет поднять руку
на такого человека, как я. Кто ты? Что ты из себя
представляешь? Какие у тебя дела на этом свете? Тебе известно, кто
был твой прадед? Я же обязан жить, мне нельзя умирать.
У меня впереди много дел, и от меня многого ждут. Отдай
револьвер!
Она протягивает ему револьвер.
(Прянет его в карман.) Что касается негра, то он бежал
слишком быстро, и я промахнулся. (Обнимает ее.) Я решил
поселить тебя на холме, по другую сторону реки, в красивом
доме с парком. Тебе будет разрешено гулять по парку, но
не выходить: я очень ревнив. Три раза в неделю, по ночам,
в среду, в четверг и в конце недели, я буду тебя навещать.
Твоими слугами будут негры. У тебя будет столько денег,
сколько тебе и не снилось. Но ты будешь выполнять все
мои причуды. А у меня их много.
Понемногу Лиззи забывается в его объятиях.
Так это правда, что тебе хорошо со мной? Отвечай. Правда?
Лиззи (устало). Да, правда.
Фред (похлопывая ее по щеке). Ну тогда все в порядке.
(Пауза.) Меня зовут Фред.
Занавес
ГРЯЗНЫМИ
РУКАМИ
1948
LES MAINS SALES
1948
© Л.Каменская, перевод на русский язык, 1996
Пьеса в семи картинах
ПОСВЯЩАЕТСЯ ДОЛОРЕС
Пьеса была впервые поставлена на сцене
театра «Антуан» в Париже 2 апреля 1948 г.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Хёдерер
Уго
Ольга
Жессика
Луи
Принц
Слик
Жорж
Иван
Карский
Франц
Шарль
КАРТИНА ПЕРВАЯ
У Ольги.
Первый этаж небольшого домика на обочине проезжей дороги. Справа
входная дверь и окно с закрытыми ставнями. В глубине, на комоде, телефон. Слева,
в отдалении, дверь. Стол, стулья. Мебель разнородная и дешевая.
Чувствуется, что человек, живущий здесь, совершенно равнодушен к обстановке. Слева,
рядом с дверью, камин, над камином зеркало. Время от времени по дороге
проходят машины. Слышны гудки.
СЦЕНА ПЕРВАЯ
Ольга, затем У г о.
Ольга, одна, сидит перед радиоприемником и крутит ручки. Слышен шум, затем
довольно отчетливый голос.
Диктор. Германские войска отступают по всей линии
фронта. Советские войска заняли населенный пункт Киш-
нар в сорока километрах от иллирийской границы.
Иллирийские войска по возможности избегают вступать в бой;
205
многочисленные перебежчики перешли на сторону
союзников. Иллирийцы! Нам стало известно, что вас
принудили поднять оружие против СССР, мы знаем, насколько
глубоки демократические традиции иллирийского народа
и мы...
Ольга поворачивает ручку, голос умолкает. Ольга замирает, смотрит в одну
точку. Через некоторое время раздается стук в дверь. Она вздрагивает. Стук
повторяется. Она медленно идет к двери. Стучат снова.
Ольга. Кто там?
Голос Уго. Это Уго.
Ольга. Кто-кто?
Голос Уго. Уго Барин.
Ольга вздрагивает и замирает перед дверью.
Ты что, не узнала мой голос? Отвори. Открой мне.
Ольга быстро идет к комоду, вынимает левой рукой какой-то предмет из
ящика, прикрывает левую руку салфеткой, идет к двери, стремительно
открывает ее и быстро отстраняется во избежание неожиданностей. На
пороге стоит рослый двадцатитрехлетний парень.
Уго. Это Я.
Молча смотрят друг на друга.
Удивлена?
Ольга. Я удивлена твоим видом.
Уго. Да, я изменился. (Молчит.) Ты меня разглядела?
Узнала? Ни с кем не спутала? (Показывая на револьвер,
прикрытый салфеткой.) Тогда убери это.
Ольга (не положив револьвера). Я думала, тебе дали пять
лет.
Уго. Вот именно, мне дали пять лет.
Ольга. Заходи и закрой дверь.
Отступает на шаг. Револьвер не то чтобы направлен на Уго, но повернут
в его сторону. Уго с любопытством глядит на револьвер, не спеша
поворачивается к Ольге спиной и закрывает дверь.
Ты что, сбежал?
Уго. Сбежал? Я еще не спятил. Им пришлось меня
вытолкать взашей. (Молчит.) Меня освободили за примерное
поведение.
Ольга. Есть хочешь?
У го. А тебе только этого и надо, правда?
Ольга. Почему?
Уго. Давать так удобно — это удерживает человека на
расстоянии. И потом жующий человек выглядит
безобидно. (Молчит.) Извини, я не хочу ни есть, ни пить.
206
Ольга. Мог бы просто отказаться.
У г о. Ты забыла, я ведь всегда был болтуном.
Ольга. Припоминаю.
У го (осматриваясь). Как здесь пусто! Хотя все на месте.
А где моя пишущая машинка?
Ольга. Продана.
У го. Правда? (Молчит. Осматривает комнату.) Пусто здесь.
Ольга. Как это пусто?
У го (делает неопределенный жест). Да так! Кажется, что
вся эта мебель стоит посреди пустыни. Там, когда я
раскидывал руки, то касался двух противоположных стен. Иди
сюда. (Она не двигается.) Правду говорят — за пределами
тюрьмы места не берегут. Сколько потерянной площади!
Как странно оказаться на свободе, даже голова кружится.
Мне првдется привыкнуть говорить с людьми, не касаясь их.
Ольга. Когда тебя выпустили?
У г о. Только что.
Ольга. Ты пришел прямо сюда?
У г о. А куда мне было идти?
Ольга. Ты с кем-нибудь разговаривал?
У го (смотрит на нее и смеется). Нет, Ольга, нет.
Успокойся. Ни с кем я не разговаривал.
Ольга (менее напряженно, смотря на него). Тебя не обрили.
У г о. Нет.
Ольга. Но чуб отрезали.
Молчат.
У го. Ты рада меня видеть?
Ольга. Не знаю.
По дороге едет машина. Гудок, шум мотора. У го вздрагивает. Машина
проезжает. Ольга спокойно за ним наблюдает.
Если тебя и правда выпустили, тебе нечего бояться.
У го (с иронией). Ты так думаешь? (Пожимает пленами.
Пауза.) Как дела у Луи?
Ольга. Все в порядке.
У г о. А у Лорана?
Ольга. Он... ему не повезло.
У г о. Я так и думал. Не знаю почему, но я давно уже
думал о нем как о мертвом. Должно быть, у вас тут многое
переменилось.
Ольга. Все стало сложнее с тех пор, как пришли
немцы.
У го (безразлично). Да, они ведь здесь.
207
Ольга. Вот уже три месяца здесь стоят пять дивизий.
Предполагалось, что они направятся в Венгрию через нашу
территорию. Но они остались.
У г о. Ага. (С интересом.) У вас много новеньких?
Ольга. Много.
У г о. Молодые?
Ольга. Молодежи немало. Теперь отбор проводится
несколько по-другому. Нужно заполнять пустые места,
и мы стали менее придирчивы.
У г о. Конечно, вам приходится приспосабливаться.
(С некоторым беспокойством.) Но главная линия осталась та
же, что и была?
Ольга (смущенно). Да как тебе сказать... в общем и
целом, пожалуй, осталась...
У г о. Дело в том, что вы продолжали жить. Находясь
в тюрьме, не так-то просто поверить в то, что другие живут.
У тебя кто-нибудь есть?
Ольга. Бывает иногда. (Жест Уго.) Сейчас нет.
У г о. Вы обо мне говорили хоть когда-нибудь?
Ольга (неумелолжет). Случалось.
Уго. Они приезжали ночью на велосипедах, как в мои
времена, садились за стол, Луи набивал трубку и кто-то
говорил: «В такую вот ночь малыш предложил взять на себя
деликатное задание».
Ольга. Все было так или почти так.
Уго. И вы говорили: «Он неплохо справился — и дело
сделал, и никого не подвел».
Ольга. Да, да, да.
Уго. Иногда я просыпался от шума дождя и думал:
у них будет вода, — и, прежде чем опять заснуть, повторял
про себя: может быть, сегодня ночью они будут говорить
обо мне. Мое главное преимущество перед мертвецами
было именно в том, что я имел возможность думать,
думать, что вы помните обо мне. (Ольга невольным и неловким
жестом берет его за руку. Смотрят друг на друга. Ольга выпускает
его руку. Уго выпрямляется.) В один прекрасный день вы
решили: ему осталось три года, а когда он выйдет на свободу
(меняет тон, не спуская глаз с Ольги)9 когда он выйдет на
свободу, мы его в награду прикончим как собаку.
Ольга (отшатнувшись). Ты с ума сошел?
Уго. Давай, Ольга, смелее! (Пауза.) Это тебе было
поручено послать мне шоколадные конфеты?
Ольга. Какие конфеты?
Уго. Ну что же ты!
208
Ольга (настойчиво). Какие конфеты?
У г о. Шоколадные конфеты с ликером в розовой
коробке. В течение шести месяцев мне регулярно приносили
передачи от какого-то Дреха. Поскольку у меня нет
знакомых с такой фамилией, я понял, что посылки от вас, и
обрадовался. Затем передачи прекратились и я сказал себе:
они меня забыли. Три месяца тому назад я опять получил
посылку от того же отправителя. Прислали шоколадные
конфеты и сигареты. Я выкурил сигареты, а мой
сокамерник съел конфеты. Бедняге было очень плохо, хуже некуда.
Тогда я подумал: они меня не забыли.
Ольга. А потом?
У г о. Это все.
Ольга. У Хёдерера были друзья, которые, вероятно,
тебя недолюбливают.
У г о. Они бы не стали ждать два года. Нет, Ольга,
я много думал об этой истории и пришел к выводу, что
партия вначале решила, будто меня еще можно
использовать, а затем переменила мнение.
Ольга (мягче). Сколько ты наболтал, Уго. Ты мелешь
без остановки, чтобы чувствовать себя живым.
Уго. Тебя никто не заставлял этого говорить. Я, значит,
много болтаю, слишком много знаю и вы никогда мне не
доверяли. Других объяснений не требуется. (Пауза.)
Знаешь, я на вас не сержусь. Вся эта история нескладно
началась.
Ольга. Уго, посмотри на меня. Ты думаешь, что
говоришь? (Смотрит на него.) Да, серьезно. (Резко.) Зачем же ты
пришел ко мне? Почему? Для чего?
Уго. Потому что ты не сможешь в меня выстрелить.
(Смотрит на револьвер в ее руках, улыбается.) По крайней мере,
мне так кажется.
Ольга с досадой кидает на стал завернутый в салфетку револьвер.
Вот ВИДИШЬ.
Ольга. Послушай, Уго: я не верю ни одному слову из
того, что ты наболтал, и я не получала никаких
распоряжений насчет тебя. Но если когда-нибудь получу, то знай, я
сделаю то, что мне прикажут. И если кто-нибудь из
товарищей по партии спросит меня, я скажу, что ты здесь, даже
если потом тебя убьют на моих глазах. У тебя деньги есть?
Уго. Нет.
О л ь га. Я дам тебе денег и уходи.
209
У г о. Куда мне идти? Слоняться по портовым улочкам
или по докам? Вода холодная, Ольга. Тут, по крайней мере,
светло и тепло. Приятней покончить счеты с жизнью
именно здесь.
Ольга. Уго, я сделаю, что прикажет мне партия.
Клянусь, я сделаю то, что она прикажет.
Уго. Ты же видишь, я прав.
Ольга. Уходи.
Уго. Нет. (Передразнивает ее.) «Я сделаю то, что
прикажет мне партия». Тебе еще предстоят неожиданности.
Сколько ни старайся, делаешь все равно не то, что
приказывает партия. «Пойдешь к Хёдереру и пустишь ему три
пули в живот». Простой приказ, верно? Но ведь не в
приказе дело. Начиная с определенного момента, приказ
остается в стороне. Приказ был где-то позади, а я шел вперед
один и убил я в одиночку и... не знаю даже почему. Мне бы
хотелось, чтобы партия тебе приказала выстрелить в меня.
Хотелось бы посмотреть. Просто посмотреть.
Ольга. Посмотришь. (Пауза.) Что ты собираешься
делать?
Уго. Не знаю. Еще не думал. Когда отворилась дверь
тюрьмы, я решил прийти сюда и пришел.
О л ь г а. А где Жессика?
У г о. У своего отца. В первое время она мне писала.
Кажется, она больше не носит мою фамилию.
Ольга. А где мне тебя поселить? Товарищи приходят
каждый день, когда им вздумается.
У го. В твою комнату они тоже заходят?
Ольга. Нет.
У го. А я заходил. Диван был покрыт красным стеганым
одеялом, стены оклеены обоями с желтыми и зелеными
ромбами, а на стене висели две фотографии, одна из них
моя.
Ольга. Ты опись составляешь?
Уго. Нет, вспоминаю. Я часто об этом думал, особенно
о второй фотографии; никак не вспомню, кто на ней.
По дороге идет машина, он вздрагивает. Оба молчат. Машина
останавливается. Хлопает дверца. Стук в дверь.
Ольга. Кто там?
Голос Шарля. Это Шарль.
210
У г о (тихо). Кто такой Шарль?
Ольга (так же). Один из наших.
У го (смотрит на нее). Понял.
Через мгновение Шарль опять стучит.
Ольга. Чего ты ждешь? Иди ко мне в комнату, освежи
в памяти обстановку.
У г о выходит. Ольга открывает дверь.
СЦЕНА ВТОРАЯ
Ольга, Шарль и Франц.
Шарль. Где он?
Ольга. Кто?
Шарль. Тот тип. Мы идем за ним от тюряги. (Недолгая
пауза.) Его здесь нет?
Ольга. Он здесь.
Шарль. Где?
Ольга. Там. (Показывает на свою комнату.)
Шарль. Хорошо.
Делает знак Францу идти за ним, засовывает руку в карман пиджака и
делает шаг вперед. Ольга преграждает ему дорогу.
Ольга. Нет.
Шарль. Мы тебя не задержим, Ольга. Хочешь,
погуляй по дороге. Когда вернешься, здесь никого не будет и
следов не останется. (Указывая на Франца.) Паренек все
приберет.
Ольга. Нет.
Шарль. Не мешай мне дело делать, Ольга.
Ольга. Тебя Луи прислал?
Шарль. Он самый.
Ольга. Где он?
Шарль. В машине сидит
Ольга. Сходи за ним. (Шарль колеблется.) Давай!
Говорю тебе, сходи за ним.
По знаку Шарля Φ ρ анц уходит. Ольга и Шарль молча стоят друг перед
другом. Ольга, не отводя от Шарля глаз, берет со стола завернутый в
салфетку револьвер.
СЦЕНА ТРЕТЬЯ
Ольга, Шарль, Франц, Луи.
Луи. Что с тобой? Почему ты не даешь им делать дело?
Ольга. Вы торопитесь.
Луи. Торопимся?
211
Ольга. Пускай они уйдут.
Луи. Ждите меня на улице. Придете, если позову. (Они
уходят.) Так в чем дело? Что ты хотела сказать?
Пауза.
Ольга (мягко). Луи, он работал на нас.
Луи. Ольга, не будь ребенком. Этот тип опасен. Он не
должен заговорить.
Ольга. Он не заговорит.
Луи. Это он-то? Да такого болтуна...
О л ь г а. Он не заговорит.
Луи. Интересно, с чего ты это взяла? У тебя всегда
была к нему слабость.
Ольга. А ты всегда был настроен против него. (Пауза.)
Луи, я позвала тебя не для того, чтобы говорить о наших
слабостях; я стою на страже партийных интересов. С тех
пор как пришли немцы, мы потеряли немало людей. Мы
не можем себе позволить убрать этого парня, даже не
попробовав его использовать.
Луи. Как его используешь? Да это же мелкий
расхлябанный анархист, буржуйский интеллигент, который
только о себе и думал, работал, когда в голову взбредет, и
пренебрегал делами из-за пустяков.
Ольга. Но этот парень в двадцать лет убрал Хёдерера,
окруженного охранниками, и ему удалось представить
политическое убийство убийством из ревности.
Л у и. А было ли это убийство по политическим
мотивам? В той темной истории до сих пор не все ясно.
Ольга. Правильно, пришло время разобраться.
Луи. История эта дурно пахнет, не хочу в нее лезть.
К тому же у нас времени нет, чтобы устраивать ему
переэкзаменовку.
Ольга. У меня время есть. (Жест Луи.) Луи, боюсь, что
в этом деле ты слишком даешь волю чувствам.
Луи. Ольга, боюсь, что ты тоже.
Ольга. Ты что, видел когда-нибудь, чтобы я уступала
чувствам? Я не прошу во что бы то ни стало сохранить ему
жизнь. Плевать мне на его жизнь. Я только хочу, чтобы до
того, как его убрать, мы решили, не может ли партия еще
его использовать.
Луи. Партия не может больше прибегать к его услугам.
Поздно. Ты же знаешь.
Ольга. Он работал под чужим именем, и его никто
не знал, кроме погибшего Лорана и Дресдена, который на
фронте. Ты боишься, что он заговорит. Если окружить
его верными людьми, он будет молчать. Ты говоришь, он ин-
212
теллектуал и анархист? Это верно, но он отчаялся. Если
направить его по верному пути, он сможет выполнять любую
тяжелую работу.
Луи. Что же ты предлагаешь?
Ольга. Который час?
Луи. Девять.
Ольга. Приезжайте в полночь. Я объясню, почему он
стрелял в Хёдерера и что он сейчас из себя представляет.
Если я решу, что он может работать с нами, я скажу это
вам, не открывая двери, он спокойно выспится, а утром вы
дадите ему инструкции.
Л у и. А если он неизлечим?
Ольга. Тогда я вас впущу.
Луи. Рискуем из-за чепухи.
Ольга. Какой здесь риск? Возле дома есть наши люди?
Луи. Есть, четверо.
Ольга. Пусть они дежурят до полуночи. (Луч не уходит.)
Луи, он работал на нас. Надо дать ему шанс.
Луи. Хорошо. Встречаемся в полночь. (Уходит.)
СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ
Ольга, затем У го.
Ольга открывает дверь, У г о выходит.
У г о. Это твоя сестра.
Ольга. Где?
У г о. Я говорю про фото на стене. Это фото твоей
сестры. (Пауза.) А мою фотографию ты сняла. (Ольга не
отвечает. Он смотрит на нее.) Ты какая-то странная. Чего им
было нужно?
Ольга. Они тебя ищут.
У г о. Да? Ты им сказала, что я здесь?
Ольга. Сказала.
У го. Ладно. (Идет к выходу.)
Ольга. Ночь светлая и возле дома товарищи.
У го. Ах, так? (Садится к столу ) Дай мне поесть. (Ольга
приносит тарелку у хлеб и ветчину. Ставит тарелку на стол,
раскладывает еду, он в это время говорит.)
У г о. Насчет твоей комнаты я все правильно помнил,
не ошибся ни разу. Все так, как я себе представлял. (Пауза.)
Когда я был в тюрьме, я говорил себе — это не более чем
воспоминание. Настоящая комната осталась там, за
стеной. Я вошел, посмотрел на твою спальню, а она выглядит
не более реально, чем в моем воспоминании. Камера тоже
213
относится к области сна. И глаза Хёдерера, когда я стрелял
в него. Думаешь, мне повезло, что я проснулся? Может,
когда твои приятели придут сюда со своими пушками...
Ольга. Они тебя не тронут, пока ты здесь.
У г о. Тебе удалось договориться? (Наливает себе вина.)
Рано или поздно мне придется уйти.
Ольга. Погоди. Еще вся ночь впереди. Многое может
произойти за ночь.
У го. А что может случиться, по-твоему?
Ольга. Кое-что может перемениться.
У г о. Что?
Ольга. Ты. Или я.
У г о. Ты?
Ольга. Это от тебя зависит.
У г о. Я должен тебе в этом помочь?
Смеется, смотрит на нее, встает и идет к ней. Она отстраняется.
О л ь г а. Я не это имела в виду.
Молчат. Уго пожимает плечами и садится. Начинает есть.
У го. Так что дальше?
Ольга. Почему бы тебе не вернуться к нам?
Уго (смеясь). Подходящий момент для такого вопроса.
Ольга. Но если бы это стало возможным? Если бы вся
эта история оказалась недоразумением? Ты никогда не
думал, что будешь делать по выходе из тюрьмы?
Уго. Как-то не задумывался.
Ольга. О чем же ты думал?
У го. О том, что я сделал. Пытался понять, зачем я это
сделал.
Ольга. И как, понял? (Уго пожимает плечами.) Что
у тебя вышло с Хёдерером? Это правда, что он ухаживал
за Жессикой?
Уго. Правда.
Ольга. И ты из ревности...
Уго. Не знаю... Не думаю.
Ольга. Расскажи мне.
Уго. Что?
Ольга. Все с самого начала.
Уго. Рассказать несложно, эту историю я знаю
наизусть, в тюрьме я каждый день твердил ее про себя. А вот
смысл, это дело другое. История дурацкая, как и все
истории. Издалека она еще на что-то похожа, но если
посмотреть вблизи, все рассыпается. Действие происходит слиш-
214
ком стремительно. Ты внезапно что-то делаешь и не
знаешь, хотел ты этого или просто не смог удержаться. Факт
тот, что я выстрелил...
Ольга. Начни с самого начала.
У г о. Начало тебе известно так же хорошо, как и мне.
Да и было ли у всего этого начало? Начать можно с марта
сорок третьего года, когда меня позвал Луи. Или на год
раньше, когда я вступил в партию. Или, может, еще
раньше, со дня моего появления на свет. Ну, ладно.
Предположим, что все началось в марте сорок третьего.
Пока он говорит, на сцене становится все темнее.
КАРТИНА ВТОРАЯ
Та же декорация — у Ольги, двумя годами раньше. Ночь. Из левой двери,
находящейся в глубине сцены, доносятся голоса, то затихая, то становясь
громче, будто идет оживленный разговор между многими людьми.
СЦЕНА ПЕРВАЯ
У г о, Иван.
Уго печатает на машинке. Выглядит гораздо моложе, чем в предыдущей
картине. Иван ходит туда-сюда по комнате.
Иван. Послушай!
Уго. Что?
Иван. Может, ты перестанешь стучать?
Уго. Почему?
Иван. Раздражает.
Уго. Ты вроде не похож на неврастеника.
Иван. Надеюсь. Но сейчас меня все раздражает. Ты не
можешь со мной поговорить?
У го (с готовностью). С удовольствием. Как тебя зовут?
Иван. Моя подпольная кличка — Иван, А твоя?
Уго. Раскольников.
Иван (смеясь). Ничего себе имечко!
Уго. Это же подпольная кличка.
Иван. Где ты ее раскопал?
Уго. Так зовут парня в одном романе.
Иван. Чем он занимается?
Уго. Убивает.
Иван. Правда? А ты убивал кого-нибудь?
Уго. Нет. (Пауза.) Кто тебя прислал?
Иван. Луи.
У го. А что тебе поручили?
215
Иван. Дождаться десяти часов.
У г о. И что тогда?
Иван делает жест, отказываясь говорить. В соседней комнате шумно,
похоже, что там ссорятся.
Иван. Что это у ребят происходит?
Уго делает такой же жест, как до этого Иван, отказываясь отвечать.
У го. Обидно, что поговорить толком не удается.
Пауза.
Иван. Ты давно в партии?
Уго. С сорок второго, уже год. Я вступил в партию,
когда регент объявил войну СССР. А ты?
Иван. Уже не помню. Похоже, я всегда в ней состоял.
(Пауза.) Это ты выпускаешь газету?
Уго. Вместе с другими.
Иван. Она мне часто под руку попадается, но я ее не
читаю. Вы тут ни при чем, конечно, но Би-би-си и
советское радио все новости сообщают на неделю раньше.
У го. А где нам их взять? Мы их слушаем по радио, как
и вы.
И в а н. Да я не спорю. Ты делаешь свое дело, и тебя не
в чем упрекнуть. (Пауза.) Который час?
Уго. Без пяти десять.
Иван. Ох... (зевает)
Уго. Что с тобой?
Иван. Ничего.
Уго. Тебе плохо?
И в а н. Да нет, порядок.
Уго. Ты вроде не в своей тарелке.
Иван. Все в порядке, я же сказал. Я всегда такой перед
этим.
Уго. Перед чем?
Иван. Перед ничем. (Пауза.) Сяду на велосипед —
и вперед. (Пауза.) Слишком я добрый. Я бы и мухи не
обидел. (Зевает.)
Входит О л ьга.
СЦЕНА ВТОРАЯ
Те же и Ольга.
Ольга ставит чемодан у двери.
Ольга (Ивану). Вот. Ты сможешь его закрепить на
багажнике?
Иван. Дай посмотрю. Да, смогу.
216
Ольга. Уже десять. Тебе пора. Ты получил указания
насчет заграждений и дома?
Иван. Получил.
Ольга. Тогда счастливо!
Иван. О неудаче — ни слова. (Пауза.) Поцелуешь
меня?
Ольга. Конечно. (Целует его в обе щеки.)
Иван (идет к двери, берет чемодан, оборачивается, прежде
чем выйти. С комическим пафосом:) До свиданья, Раскольников!
У го (улыбаясь). Иди к черту!
Иван уходит.
СЦЕНА ТРЕТЬЯ
У г о, Ольга.
Ольга. Не надо было поминать черта.
У г о. Почему?
Ольга. Так не принято.
У го (с удивлением). Ты суеверна, Ольга?
Ольга (задета). Да нет.
Уго внимательно на нее смотрит.
У г о. Что он должен сделать?
Ольга. Тебе это ни к чему.
Уго. Он взорвет Корский мост?
Ольга. Почему я должна тебе все рассказывать? В
случае провала, чем меньше ты будешь знать, тем лучше.
Уго. Но ведь-ты знаешь, что ему поручили?
Ольга (пожимая плечами). Ну, я-то...
Уго. Конечно, ты удержишь язык за зубами. Ты как
Луи — из вас слова не вытянешь, хоть убей. (Короткое
молчание.) Почему вы думаете, что я проболтаюсь? Как вы
можете мне доверять, если даже не испытали меня?
Ольга. Партия — не воскресная школа. Нам не
испытывать тебя нужно, а использовать по способностям.
Уго (показывая на пишущую машинку). А моих
способностей только на это хватает?
Ольга. Ты умеешь развинчивать рельсы?
Уго. Нет.
Ольга. Тогда о чем речь? (Пауза. Уго смотрит на себя
в зеркало.) Любуешься своей красотой?
Уго. Просто смотрю, похож ли я на своего отца.
(Пауза.) Еще бы усы, и не отличишь.
217
Ольга (пожимая плечами). Ну и что?
У го. Я не люблю отца.
Ольга. Знаем.
У г о. Он мне сказал: «Я тоже в свое время входил в
революционную группу, пописывал в их газете. Потом это
прошло, пройдет и у тебя...»
Ольга. Зачем ты мне об этом рассказываешь?
У г о. Просто так. Вспоминается каждый раз, как
смотрю в зеркало.
Ольга (показывая на дверь комнаты, где находятся люди).
Луи там?
У г о. Да.
О л ь г а. А Хёдерер?
У го. Я не знаю его в лицо, но думаю, он тоже там. Кто
он такой на самом деле?
Ольга. Он был депутатом Ландштага до роспуска.
Теперь он партийный секретарь. Хёдерер — это не настоящее
его имя.
У го. А как его по-настоящему зовут?
Ольга. Говорю тебе, ты слишком любопытен.
У го. Как они раскричались! Похоже, ссорятся.
Ольга. Хёдерер собрал членов комитета и поставил на
голосование одно предложение.
У г о. Какое?
Ольга. Понятия не имею. Знаю только, что Луи против.
У го (улыбаясь). Ну, тогда и я против. Совсем незачем
знать, о чем идет речь. (Пауза.) Ольга, ты должна мне
помочь.
Ольга. В чем?
У го. Убедить Луи допустить меня к участию в прямых
действиях. Хватит с меня писанины, ведь другие товарищи
идут на смерть.
Ольга. Ты тоже рискуешь.
У го. Не так, как другие. (Пауза.) Ольга, я не хочу
больше жить.
Ольга. Правда? Почему?
У г о (делает жест). Это слишком сложно.
Ольга. Ты, между прочим, женат.
У г о. Это ни при чем.
Ольга. Ты любишь свою жену?
У г о. Люблю, конечно. (Пауза.) Если подумать, можно
с толком использовать человека, который не хочет жить.
(Пауза. Из комнаты доносятся крики и шум.) У них там не все
ладно.
Ольга (обеспокоенно). Совсем неладно.
218
СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ
Те оке и Луи.
Дверь отворяется. Луи и еще двое мужчин быстро проходят, открывают
входную дверь и уходят.
Луи. Кончено.
Ольга. Как Хёдерер?
Луи. Настоял на своем вместе с Борисом и Люка.
Ольга. Что теперь?
Луи (пожимает плечами и не отвечает. Пауза. Затем.)
Подонки!
Ольга. Проголосовали?
Луи. Да. (Пауза.) Ему поручено начать переговоры.
Ольга. Когда следующее собрание?
Луи. Через десять дней. У нас еще неделя впереди.
(Ольга показывает ему на Уго.) Что? Ах, да... Ты еще здесь?
(Смотрит на него и повторяет рассеянно.) Ты пока здесь... (Уго
порывается уйти.) Останься. Может, у меня будет для тебя
дело. (Ольге.) Ты его знаешь лучше, чем я. Стоит его
попробовать?
Ольга. Стоит.
Луи. Он не сдрейфит?
Ольга. Ни в коем случае. Скорее...
Луи. Скорее что?
Ольга. Ничего. Попробуй его.
Луи. Ладно. (Пауза.) Иван ушел?
Ольга. Да, минут пятнадцать тому назад.
Л у и. У нас самые лучшие места — отсюда мы услышим
взрыв. (Пауза. Подходит к Уго.) Говорят, ты хочешь
действовать?
Уго. Да.
Луи. Почему?
Уго. Просто так.
Луи. Отлично. Но ты ведь белоручка.
Уго. Действительно. Я ничего не умею.
Луи. Так как же быть?
У го. В конце прошлого века в России были люди,
которые вставали на пути великого князя с бомбой за
пазухой. Бомба взрывалась, великий князь погибал и убийца
тоже. Я способен на такое.
Луи. Это были анархисты. Ты мечтаешь об этом
потому, что ты такой же, как они, — интеллигент-анархист. Ты
опоздал на пять—десять лет, с анархизмом покончено.
219
У г о. Значит, я ни на что не гожусь.
Луи. В этом деле нет.
У го. Не будем больше об этом говорить.
Луи. Погоди. (Пауза.) Может, я подыщу тебе одно дело.
У г о. Настоящее?
Луи. Почему бы и нет?
У г о. И ты по-настоящему доверишься мне?
Луи. От тебя зависит.
У го. Луи, я готов сделать все, что угодно.
Луи. Посмотрим. Садись. (Пауза.) Ситуация
складывается следующим образом: с одной стороны, фашистское
правительство регента, который подстраивается под
политику Альянса, и, с другой — наша партия,.борющаяся за
демократию, свободу, бесклассовое общество.
Промежуточную позицию занимает Пентагон, который негласно
объединяет буржуазных либералов и националистов.
Таковы три непримиримые группировки, три группы
ненавидящих друг друга людей. (Пауза.) Хёдерер собрал нас вместе
сегодня, потому что он хочет, чтобы пролетарская партия
объединилась с фашистами и Пентагоном и после
окончания войны разделила с ними власть. Как тебе это нравится?
У го (улыбаясь). Ты шутишь.
Луи. Почему?
У го. Потому что это чушь.
Луи. Однако об этой чуши мы только что спорили
битых три часа.
У го (потрясенный). Это... как если бы ты мне,
например, сказал, что Ольга донесла на всех нас в полицию
и партия поблагодарила ее за это.
Луи. Что бы ты стал делать, если бы большинство
высказалось в пользу такого сближения?
У г о. Ты серьезно спрашиваешь?
Луи. Да.
У го. Я ушел из семьи и из своей среды в тот день, когда
понял, что они основаны на угнетении. Я ни за что не
пойду на компромисс.
Луи. Но если бы дело дошло до этого?
У г о. Тогда я взял бы бомбу и прикончил легавого на
Королевской площади или, если повезет, какого-нибудь
фашистского пособника из наших военных. А потом
остался бы ждать рядом с трупом, когда за мной придут. (Пауза.)
Но ты ведь шутишь?
220
Луи. Комитет принял предложение Хёдерера четырьмя
голосами против трех. На следующей неделе Хёдерер
встретится с эмиссарами регента.
У г о. Его что, купили?
Луи. Не знаю и не интересуюсь. Объективно говоря,
он предатель, мне этого достаточно.
У го. Но, Луи, я не знаю, конечно... но... но это абсурд:
регент ненавидит нас, преследует, он заодно с немцами
против СССР, он расстреливает наших —- как же можно?
Луи. Регент больше не верит в победу Альянса — он
спасает свою шкуру, хочет в случае победы союзников
иметь возможность сказать, что играл двойную игру.
У го. А как же все остальные?
Луи. Все наши, и я в том числе, против Хёдерера. Не
забывай только, что пролетарская партия родилась в
результате слияния ПАК и социал-демократов. Соцдеки
голосовали за Хёдерера, а их большинство.
У го. А почему они?..
Луи. Потому что они боятся Хёдерера.
У г о. А мы не можем с ними размежеваться?
Луи. Мы не пойдем на раскол. (Пауза.) Ты с нами,
малыш?
У г о. Вы с Ольгой меня всему научили, вам я обязан
всем. Для меня партия — это вы.
Луи (Ольге). Он думает то, что говорит?
Ольга. Да.
Луи. Хорошо. (Уго.) Ты понял ситуацию: мы не можем
ни устраниться, ни взять верх в комитете. Вся загвоздка в
хёдереровских уловках. Без него мы их всех одолеем
(Пауза.) Во вторник Хёдерер попросил, чтобы партия
предоставила ему секретаря. Женатого студента.
Уго. Почему обязательно женатого?
Луи. Не знаю. Ты ведь женат?
Уго. Да.
Луи. Ну так как? Ты согласен?
Смотрят друг на друга.
Уго (решительно). Согласен.
Луи. Прекрасно. Поедешь завтра туда вместе с женой.
Он живет в двадцати километрах отсюда, в деревенском
доме, который ему уступил какой-то приятель. С ним
вместе — трое крутых ребят на случай нападения. Тебе
придется просто следить за ним; связь мы установим, как
только ты приедешь. Нужно, чтобы он не встретился с послан-
221
цами регента. По крайней мере, нельзя допустить, чтобы
они встретились дважды, понимаешь?
У г о. Понимаю.
Луи. Как-нибудь вечером, тебе сообщат когда, ты
впустишь троих товарищей, которые все сделают; на дороге
будет ждать машина, и ты с женой успеешь скрыться.
У г о. Послушай, Луи...
Луи. В чем дело?
У г о. И это все, на что я, по-твоему, гожусь?
Луи. Ты не согласен?
У г о. Нет. Отнюдь нет. Я не хочу быть зедомым
бараном. У нас тоже свои причуды. Мы,
анархисты-интеллектуалы, не за всякую работу беремся.
Ольга. Уго!
У г о. Вот что я предлагаю: не нужно ни шпионить, ни
связь устанавливать. Я все сделаю сам.
Луи. Ты?
Уго. Да, я.
Луи. Это тяжкая работа для дилетанта.
Уго. Ваши трое громил могут встретиться с
телохранителями Хёдерера; есть риск, что они попадутся. Я же, если
войду к нему в доверие, буду с ним наедине по нескольку
часов в день, как его секретарь.
Луи (колеблется). Не знаю...
Ольга. Луи!
Луи. Что?
Ольга (мягко). Доверься ему. Этот парень ищет свой
шанс. Он пойдет на все.
Луи. Ты за него ручаешься?
Ольга. Полностью.
Луи. Хорошо. Тогда слушай...
Издалека доносится глухой взрыв.
Ольга. Загорелось. Там пожар. Ему удалось.
Смотрит в окно.
Уго. Ему удалось. В такую же ночь на будущей неделе
вы оба опять будете ждать здесь, и беспокоиться, и
говорить обо мне, и рассчитывать на меня. И вы будете
спрашивать: что он сейчас делает? А затем раздастся телефонный
звонок или кто-нибудь постучит в дверь, вы улыбнетесь
как сейчас, и скажете: «Ему удалось».
Занавес
222
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Комната. Кровать, шкафы, кресла, стулья. На всех стульях разбросана
женская одежда, на постели — открытые чемоданы.
Же с си к а наводит порядок. Подходит к окну, смотрит в него,
возвращается, идет к закрытому чемодану с инициалами «У Б», стоящему в углу,
тащит его на авансцену, опять глядит в окно, вынимает из платяного шкафа
мужской костюм, шарит в карманах, вытаскивает ключ, открывает чемодан,
поспешно роется в нем, бросает взгляд в окно, возвращается, опять роется
в чемодане, находит что-то и внимательно осматривает, стоя спиной к
зрителям; снова смотрит в окно. Вздрагивает, быстро запирает чемодан,
кладет ключ в карман пиджака и прячет под матрас какую-то вещь.
Входит У г о.
СЦЕНА ПЕРВАЯ
Жессика, У г о.
У г о. Никак не мог отделаться. Долго время тянулось,
как по-твоему?
Жессика. Ужасно.
У го. Что ты делала?
Жессика. Спала.
У г о. Когда спишь, время быстро проходит.
Жессика. Мне снилось, что время тянется слишком
долго, поэтому я проснулась и стала разбирать чемоданы.
Навела порядок — нравится?
Показывает на разбросанную по кровати и стульям одежду.
У г о. Не знаю... Это на время?
Жессика (твердо). Навсегда.
У г о. Чудесно.
Жессика. Какой он?
У г о. Кто?
Жессика. Хёдерер.
У г о. Хёдерер? Ничего особенного.
Жессика. Какого он возраста?
У г о. Среднего.
Жессика. Что это значит?
У го. От двадцати до шестидесяти.
Жессика. Он маленького или высокого роста?
У г о. Среднего.
Жессика. Особые приметы есть?
У г о. Длинный шрам, парик и стеклянный глаз.
Жессика. Кошмар какой!
У го. Я вру. У него нет особых примет.
223
Ж е с с и к а. Ты делаешь вид, что хитришь, а описать-то
его как следует не можешь.
У го. Да уж могу, если захочу.
Ж е с с и к а. Нет, не можешь.
У г о. Могу.
Жессика. Не можешь. Какого цвета у него глаза?
У г о. Серые.
Жессика. Пчелка моя, тебе все глаза видятся серыми.
А ведь бывают и голубые, и карие, и зеленые, и черные.
Даже сиреневые встречаются. А у меня какие глаза?
(Закрывает глаза рукой.) Не подсматривай.
У г о. Твои глаза — два шелковых покрова, два сада
андалузских, две луны...
Жессика. Я спрашиваю, какого они цвета.
У г о. Голубые.
Жессика. Ты подсмотрел.
У го. Нет, ты сама мне сказала сегодня утром.
Жессика. Дурачок. (Идет к нему.) Уго, вспомни
хорошенько: у него усы есть?
Уго. Нет. (Пауза. Уверенно.) Точно нет.
Жессика (грустно). Хочется верить.
Уго (вспоминает, затем решительно). У него галстук в
горошек.
Жессика. В горошек? Ой ли?
Уго. Такой вот... (показывает, как завязывают галстук
бантом). Ну, ты знаешь.
Жессика. Попался, выдал себя! Пока он говорил, ты
не спускал глаз с его галстука. Уго, он тебя запугал.
Уго. Да нет же.
Жессика. Испугался, испугался!
Уго. В нем нет ничего пугающего.
Жессика. Тогда почему ты уставился ему в галстук?
Уго. Чтобы его не напугать.
Жессика. Ну, хорошо. Я-то на него посмотрю, а ты,
если захочешь узнать, какой он, спросишь у меня. Что он
тебе сказал?
Уго. Я ему сообщил, что мой отец — вице-президент
тосской угольной компании и что я ушел от него и вступил
в партию.
Жессика. Ну и что он?
Уго. Хорошо, говорит.
Жессика. А потом?
У го. Я не стал скрывать, что у меня ученая степень, но
убедил его, что я не какой-нибудь интеллигентик, что я не
224
гнушаюсь работы переписчика и что ставлю себе в заслугу
подчинение и самую строгую дисциплину.
Жессика. И что же он ответил?
У г о. Сказал, что это хорошо.
Жессика. Вы так два часа разговаривали?
У го. Мы делали паузы.
Жессика. Ты из тех, кто рассказывает, что он сказал
другим, но никогда не говорит, что ему ответили.
У го. Я ведь думаю, что ты интересуешься мною
больше, чем другими.
Жессика. Конечно, моя пчелка. Но ты мой. А другие
мне не принадлежат.
У го. Ты хочешь заполучить Хёдерера?
Жессика. Я всех хочу заполучить
У г о. Хм. Он вульгарный.
Жессика. Откуда ты знаешь? Ты ведь на него не
смотрел.
У г о. Галстук в горошек может носить только
вульгарный человек.
Жессика. Греческие императрицы делили ложе с
полководцами-варварами.
У го. В Греции не было императриц.
Жессика. В Византии были.
У г о. В Византии были полководцы-варвары и
греческие императрицы, но неизвестно, чем они вместе
занимались.
Жессика. А чем они еще могли заниматься? (Недолгая
пауза.) Он у тебя спрашивал какая я?
У г о. Нет.
Жессика. Впрочем, ты бы и ответить не смог, ты ведь
не знаешь. Он ничего про меня не говорил?
У г о. Нет.
Жессика. Какой невоспитанный!
У го. Вот видишь. К тому же ты слишком поздно им
заинтересовалась.
Жессика. Почему поздно?
У го. Будешь держать язык за зубами?
Жессика. Рта не раскрою.
У г о. Он скоро умрет.
Жессика. Он болен?
У го. Нет, его убьют. Как всех политических деятелей.
Жессика. Вот как? (Пауза.) А ты, пчелка, ты
политический деятель?
У г о. Разумеется.
8 Грязными руками
225
Жессика. А что обычно делают вдовы политических
деятелей?
У го. Вступают в партию своего мужа и продолжают его
дело.
Жессика. Господи! Я лучше покончу с собой на твоей
могиле.
У го. Так теперь делают только в Малабаре.
Жессика. Послушай, тогда я вот что сделаю: найду
твоих убийц, всех до одного, заставлю их изнывать от
любви ко мне и, когда они решат, что наконец утолена моя
надменная и безутешная скорбь, вонжу им нож в сердце.
У го. А что тебе интересней — убить их или соблазнить?
Жессика. Ты глуп и вульгарен.
У г о. Я думал, тебе нравятся вульгарные мужчины.
(Жессика не отвечает.) Мы играем или нет?
Жессика. Больше не играем. Мне надо разобрать
вещи.
У г о. Давай-давай.
Жессика. Очередь за твоим чемоданом. Дай ключ.
У го. Я тебе его дал.
Жессика показывает на чемодан, который она открывала в начале сцены.
Жессика. От этого — нет.
У го. Этот я сам разберу.
Жессика. Это дело не по тебе, душа моя.
У го. С каких это пор оно по тебе? Ты хочешь поиграть
в горничную?
Жессика. Ты же играешь в революционера.
У г о. Революционеры не нуждаются в горничных, они
отрезают им голову.
Жессика. Они предпочитают черноволосых вольниц,
таких, как Ольга.
У г о. Ревнуешь?
Жессика. Хорошо бы поревновать. Мы в это никогда
не играли. Поиграем?
У г о. Если хочешь.
Жессика. Хорошо. Тогда отдай ключ от этого чемодана.
У г о. Ни за что!
Жессика. А что в нем?
У г о. Постыдная тайна.
Жессика. Какая?
У го. Оказалось, что я не сын своего отца.
Жессика. Как бы ты обрадовался этому, пчелка моя.
Но, увы, это несбыточно — вы слишком похожи.
226
У г о. Неправда! Жессика, ты находишь, что я на него
похож?
Жессика. Играем или нет?
У г о. Играем.
Жессика. Тогда открывай чемодан.
У го. Я поклялся не открывать его.
Жессика. Он набит письмами волчицы, а может,
и фотографиями? Открывай!
У г о. Не открою.
Жессика. Открой! Открой!
У г о. Нет и нет.
Жессика. Ты играешь?
У г о. Да.
Жессика. Чур, я не играю. Открой чемодан.
У г о. Чур, не открою.
Жессика. Мне все равно, я знаю, что там лежит.
У г о. Ну что?
Жессика. Там... там... (Засовывает руку под матрас,
вынимает что-то, заводит руки за спину, затем выхватывает
фотографии и размахивает ими.) Вот что!
У г о. Жессика!
Жессика (торжествующе). Я нашла ключ в твоем
синем костюме и теперь знаю, кто твоя возлюбленная, твоя
принцесса и повелительница. Это не я и не волчица, это
ты, дружок, ты сам. Двенадцать твоих фотографий было
в чемодане.
У г о. Отдай их мне.
Жессика. Двенадцать фотографий из твоей
мечтательной юности. В три года, в шесть, в восемь, в десять, в
двенадцать и в шестнадцать. Ты их забрал, когда отец
прогнал тебя, и повсюду таскаешь с собой. Как же ты себя
любишь!
У г о. Жессика, я больше не играю.
Жессика. В шесть лет ты носил стоячий воротничок,
он, должно быть, натирал твою цыплячью шейку, и
бархатный костюмчик с галстуком-бантом. Маленький красавец-
мужчина, послушный ребенок! Из послушных деток,
сударыня, вырастают самые оголтелые революционеры. Они
всегда молчат, под столом не прячутся, съедают только
одну конфетку, но зато потом заставляют общество дорого
заплатить за это. Остерегайтесь послушных детей!
Притихший было Уго внезапно бросается на нее.
У го. Отдай, ведьма! Да отдай же!
227
Ж е с с и к а. Отпусти! (Уго кидает ее на постель.)
Осторожно, убьешь.
Уго. Отдай.
Жессика. Говорю тебе, револьвер может выстрелить.
(Уго поднимается, она показывает ему револьвер, который держала
за спиной.) Я его нашла тоже в чемодане.
Уго. Отдай.
Берет револьвер, роется в карманах своего синего костюма, вынимает ключ,
открывает чемодан, собирает фотографии и кладет их вместе с
револьвером в чемодан. Пауза.
Жессика. Откуда у тебя револьвер?
У г о. У меня всегда с собой револьвер.
Жессика. Неправда. До приезда сюда у тебя его не
было. И этого чемодана тоже. Ты купил и то и другое
вместе. Зачем тебе револьвер?
Уго. Хочешь, скажу?
Жессика. Ответь мне серьезно. Ты не имеешь права
скрывать от меня свою жизнь.
Уго. Никому не скажешь?
Жессика. Ей-богу, нет.
У г о. Я должен убить Хёдерера.
Жессика. Какой ты зануда, Уго. Я же сказала, что
больше не играю.
Уго. А я что, играю? Может, я это несерьезно? Кто
знает... Жессика, ты будешь женой убийцы!
Жессика. Но ты не сможешь, бедная пчелка.
Хочешь, я вместо тебя его убью? Пойду и предложу ему
отдаться...
Уго. Благодарю покорно, а вдруг промахнешься? Я уж
лучше сам.
Ж е с с и к а. Да зачем тебе его убивать? Ты ведь его
совсем не знаешь.
Уго. Затем, чтобы моя жена воспринимала меня
серьезно. Ты будешь относиться ко мне серьезно?
Жессика. Я? Я буду обожать тебя, я тебя спрячу, буду
приносить тебе пищу, развлекать в твоем укрытии, и, когда
соседи донесут на нас, я оттолкну жандармов, брошусь
к тебе на грудь, обниму и закричу: я люблю тебя...
Уго. Скажи это мне сейчас.
Жессика. Что сказать?
Уго. Что любишь меня.
Жессика. Я люблю тебя.
Уго. Скажи как следует.
228
Жессика. Я тебя люблю.
У г о. Ты говоришь не по-настоящему.
Жессика. Что это с тобой? Ты играешь?
У г о. Нет, не играю.
Жессика. Почему ты просишь меня? Это не в твоих
привычках.
У г о. Не знаю. Мне хочется думать, что ты меня
любишь. Это мое право. Ну, скажи мне. Скажи по-настоящему.
Жессика. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Нет: я тебя
люблю. Ах, иди к черту. А как ты это говоришь?
У го. Я люблю тебя.
Жессика. Видишь, у тебя не лучше получается.
У г о. Жессика, ты веришь тому, что я сейчас сказал?
Жессика. Тому, что ты меня любишь?.
У го. Тому, что я собираюсь убить Хёдерера?
Жессика. Да, конечно, верю.
У го. Сделай усилие, Жессика, постарайся быть серьезной.
Жессика. А зачем мне быть серьезной?
У г о. Нельзя же все время играть.
Жессика. Не люблю я этого, но можно попробовать
поиграть в серьезность.
У г о. Посмотри мне в глаза. Не смейся. Послушай, это
правда про Хёдерера. Меня прислала партия.
Жессика. Не сомневаюсь. А почему ты мне раньше
не сказал?
У г о. Думал, ты откажешься со мной поехать.
Жессика. Отчего же? Это мужские дела, они меня не
касаются.
У г о. Странное поручение, видишь ли... Этот тип —
крепкий орешек.
Жессика. Ну что же, мы усыпим его хлороформом
и привяжем к жерлу пушки.
У г о. Жессика, я серьезно.
Жессика. Я тоже.
У го. Ты притворяешься серьезной, сама сказала.
Жессика. Это ты притворяешься.
У г о. Поверь мне, умоляю.
Жессика. Поверю, если ты поверишь, что я серьезна.
У го. Хорошо, допустим, я тебе верю.
Жессика. Нет, ты опять притворяешься, что веришь.
У г о. Так мы никогда не договоримся. (Стук в дверь.)
Войдите!
Пока он идет к двери, Жессика становится спиной к публике,
загораживает чемодан.
229
СЦЕНА ВТОРАЯ
Слик, Жорж, Уго, Жессика.
С лик и Жорж входят, улыбаясь. У них автоматы и револьверы на поясе.
Пауза.
Жорж. А вот и мы.
Уго. Чем обязан?
Жорж. Пришли узнать, не нужно ли вам помочь.
У г о. В чем помочь?
Слик. Устроиться.
Жессика. Очень мило с вашей стороны, но мне
помощь не нужна.
Жорж (показывая на разбросанные женские вещи). Все это
нужно сложить.
Слик. Вчетвером мы быстро управимся.
Жессика. Вы так думаете?
Слик (берет комбинацию со спинки стула и держит ее
конниками пальцев). Это нужно посередине складывать? А затем
поперек?
Жессика. А мне казалось, вы скорее специалисты по
ручному труду.
Жорж. Не трогай, Слик, не то станешь думать, о чем
не следует. Извините его, мадам, мы уж полгода женщин
не видели.
Слик. Забыли, какие они из себя.
Смотрят на нее.
Жессика. Вспомнили?
Жорж. Вспоминаем понемногу.
Жессика. А что, в деревне женщин нет?
Слик. Есть-то есть, да мы туда не ходим.
Жорж. Бывший секретарь каждую ночь сигал через
стену, вот его и нашли однажды утром башкой в канаве.
Тогда старик решил взять женатого, чтобы не гулял на
сторону.
Жессика. Очень тонко придумано.
Слик. Нам-то все это ни к чему.
Жессика. Правда? Почему?
Жорж. Он сказал, что мы должны быть как хищные
звери.
Уго. Это телохранители Хёдерера.
Жессика. Знаешь, я догадалась.
Слик (показывая на свой автомат). Из-за зтого?
Жессика. Из-за этого тоже.
230
Жорж. Приняли нас за профессионалов, так ведь? Я-то
сам водопроводчик. Тут мы по совместительству по
просьбе партии.
Слик. Вы нас не боитесь?
Жессика. Что вы! Только, может, вы снимете свои
доспехи? (Показывает на револьверы и автоматы.). Положите
их в уголок.
Жорж. Никак нельзя.
Слик. Не положено.
Жессика. Хоть перед сном вы от них избавляетесь?
Жорж. Нет, мадам.
Жессика. Неужели?
Слик. Никак нет.
Уго. Они все правила соблюдают. Когда я входил
к Хёдереру, они меня подталкивали дулами пушек.
Жорж (смеясь). Вот такие мы ребята.
Слик (смеясь). Пошевелись он, вы бы остались вдовой.
Все смеются.
Жессика. Значит, ваш хозяин сильно боится?
Слик. Не боится, а не хочет, чтобы его убили.
Жессика. А зачем его убивать?
Слик. Не знаю зачем. Но его точно собираются убить.
Уж две недели, как его предупредили приятели.
Жессика. Интересно-то как!
Слик. Нужно быть начеку, и все тут. Ничего
страшного, привыкнете.
Пока Слик говорит, Жессика ходит по комнате с деланно небрежным видом.
Подходит к открытому шкафу и вынимает костюм Уго.
Жорж. Эй, Слик! Гляди, какая упаковка!
С л и к. У него работа такая. Твой секретарь за тобой
записывает, ты на него смотришь, нужно, чтобы он тебе
глянулся, иначе и мыслям конец.
Жорж ощупывает костюм, делая вид, что сметает с него пыль.
Жорж. Со шкафами будьте поосторожней, у них
стенки грязные.
Вешает костюм в шкаф, подходит к Слику. Жессика и Уго переглядываются.
Жессика (вспомнив о своих обязанностях). Садитесь,
пожалуйста.
Слик. Нет-нет, спасибо.
Жорж. Мы постоим.
Жессика. У нас, к сожалению, нечего выпить.
231
С лик. Неважно, при исполнении мы не пьем.
У го. А вы при исполнении?
Жорж. Мы всегда при исполнении.
У г о. Правда?
Слик. Видите ли, святым надо быть, чтобы выполнять
эту проклятую работу?
У г о. Я-то не на службе. Мы с женой у себя дома. Давай
сядем, Жессика.
Садятся.
Слик (идя к столу). Красивый вид.
Жорж. Хорошо у них.
Слик. Спокойно здесь.
Жорж. Видал кровать... на троих места хватит.
Слик. А хоть бы и на четверых, молодожены
потеснятся.
Жорж. Сколько лишнего места; а ведь есть люди,
которые спят на земле.
Слик. Заткнись ты, а то я ночью не усну.
Жессика. У вас что, кроватей нет?
Слик (весело). Жорж!
Жорж (смеясь). Что тебе?
Слик. Она спрашивает, есть ли у нас кровати!
Жорж (показывая на Слика). Он спит на ковре в
кабинете, а я в коридоре у спальни старика.
Жессика. Трудно приходится?
Жорж. Мужу вашему это бы не по душе пришлось, уж
больно он деликатного сложения. Мы-то привычные. Горе
в том, что у нас и комнаты нет, чтобы отдохнуть. В саду
долго не проторчишь, приходится весь день сидеть в
прихожей.
Нагибается и заглядывает под кровать.
У г о. Что вы ищете?
Жорж. Тут крысы водятся. (Встает.)
У г о. Нашли?
Жорж. Нет.
У г о. Ну и хорошо.
Пауза.
Жессика. Как же это вы оставили хозяина одного? Не
боитесь, что с ним случится беда, если вас долго не будет?
Слик. Там Леон остался. (Показывая на телефон.) Если
что-нибудь произойдет, он позвонит.
Пауза. Уго встает, бледный и взволнованный. Жессика тоже встает.
232
У г о. Симпатяги, верно?
Жессика. Чудесные ребята.
У го. А сложение у них какое!
Жессика. Как шкафы! Вы будете тремя
неразлучными друзьями. Мой муж обожает убийц. Он сам мечтает
стать убийцей.
С л и к. Это ему не подойдет. Он создан для того, чтобы
быть секретарем.
У г о. Мы, точно, поладим. Я буду мозгом Жессика
глазами, а вы мускулами. Пощупай их мускулы, Жессика!
(Щупает.) Железные! Пощупай.
Жессика. Но, может, господину Жоржу неприятно.
Жорж (напряженно). Да мне все равно.
У го. Видишь, он в восторге. Пощупай, Жессика,
пощупай. (Жессика щупает.) Железные, правда?
Жессика. Стальные.
У го. Давайте мы перейдем на ты.
Слик. Давай, приятель!
Жессика. Так мило с вашей стороны, что вы пришли
нас повидать.
Слик. Это нам приятно, да, Жорж?
Жорж. Нам особенно приятно видеть, как вы
счастливы.
Жессика. Вам теперь будет о чем поговорить в вашей
прихожей.
Слик. Конечно, и ночью мы будем вспоминать: «Им
там тепло, он обнимает свою женушку».
Жорж. Это нас приободрит.
У го (открывая дверь). Приходите еще как к себе домой.
Слик. Сейчас мы уйдем. Уйдем тут же. Только
выполним одну формальность.
У г о. Какую формальность?
Слик. Комнату обыщем.
У г о. Нет.
Жорж. Как нет?
У г о. Обыска не будет.
Слик. Не ерепенься, дурачок, у нас есть приказ.
У г о. Чей приказ?
Слик. Хёдерера.
У г о. Хёдерер вам приказал произвести обыск в моей
комнате?
Жорж. Не валяй дурака, приятель. Тебе же сказано:
нас предупредили, что на днях не миновать заварухи. Сам
понимаешь, никак нельзя не обшарить карманов у всех
233
входящих. Может, у тебя там граната или еще что похуже,
хоть я и не думаю, что ты такой уж любитель пострелять.
У го. Я спрашиваю, отдал ли Хёдерер конкретный
приказ обыскать именно мои вещи?
Слик (Жоржу). Приказал... его вещи?
Жорж. Да, приказал.
Слик. Здесь всех вновь прибывших обыскивают.
Таково правило. Ничего не поделаешь.
У го. А меня вы обыскивать не будете. Сделайте
исключение. Ничего не поделаешь.
Жорж. Ты разве не партийный?
У г о. Партийный.
Жорж. Как же тебя ничему не научили? Ты что, не
знаешь, что такое приказ?
У г о. Это я знаю не хуже вас.
Слик. Тебе неизвестно, что приказы надо выполнять?
У г о. Известно.
Слик. Ну так как?
У го. Я уважаю приказы, но себя самого я тоже уважаю
и не собираюсь подчиняться идиотским распоряжениям,
которые ставят меня в смешное положение.
Слик. Это ты так думаешь. Скажи-ка, Жорж, ты себя
уважаешь?
Жорж. Вроде нет. Иначе я бы знал. А ты, Слик?
Слик. Что я, псих? Чтобы себя уважать, нужно быть по
меньшей мере секретарем.
У го. Бедняги! Если я вступил в партию, то именно для
того, чтобы когда-нибудь все люди, секретари или нет,
получили на это право.
Жорж. Пусть он замолчит, Слик, не то я разревусь.
Мы, парень, вступили в партию потому, что нам надоело
подыхать с голоду.
Слик. И для того, чтобы все такие, как мы, имели что
пожрать.
Жорж. Хватит болтать, Слик. Открой-ка это для начала.
У г о. Ты не посмеешь.
Слик. Я не посмею, дружок? А как ты мне
помешаешь?
У го. Я не могу драться с паровым катком, но, если ты
только протянешь свою лапу, мы сегодня же уедем и Хёде-
реру придется искать нового секретаря.
Жорж. Подумаешь, испугал! Да я таких секретарей...
У г о. Ну что ж, обыскивай, если не боишься, валяй!
Жорж чешет голову. Жессика, очень спокойная во время всей сцены,
подходит к ним.
234
Жессика. Почему бы не позвонить Хёдереру?
Слик. Хёдереру?
Жессика. Он вас рассудит.
Жорж и Слик переглядываются.
Жорж. Это можно. (Идет к телефону, снимает трубку и
набирает номер.) Алло, Леон? Пойди скажи старику, что
парень кочевряжится. Что? Да так, разговорчики.
(Возвращается к Слику.) Он пошел говорить со стариком.
Слик. Ладно. Только давай так, Жорж. Мне сам
Хёдерер нравится, но если он вздумает сделать исключение
для этого буржуйского сынка, тогда как всех других
обшаривали да ощупьшали, даже почтальона, я потребую расчета.
Жорж. Согласен. Или ему придется потерпеть, или мы
уйдем отсюда.
Слик. Может, я себя не уважаю, но и у меня есть
гордость.
У го. Очень может быть, дружище, но если сам Хёдерер
отдаст приказ провести обыск, я через пять минут уеду из
этого дома.
Жорж. Слик!
Слик. Что?
Жорж. Тебе не кажется, что этот господин смахивает
на аристократа?
У г о. Жессика!
Жессика. Что?
У го. Тебе не кажется, что эти господа смахивают на
дубины?
Слик (идет к нему и кладет руку ему на плечо). Полегче,
приятель, если мы дубины, то и отдубасить тебя сумеем.
Входит Хёдерер.
СЦЕНА ТРЕТЬЯ
Те же, Хёдерер.
Хёдерер. Почему меня побеспокоили?
Слик отступает на шаг.
Слик. Он не хочет, чтобы его обыскивали.
Хёдерер. Не хочет?
У г о. Если вы им позволите делать обыск, я уеду, вот и все.
Ж о ρ ж. А если ты отменишь приказ, уедем мы.
Хёдерер. Садитесь. (Все нехотя садятся.) Кстати, Уго,
можешь ко мне обращаться на ты. У нас здесь все на ты.
Берет со спинки кресла трусики и пару чулок и собирается положить их на
постель.
235
Жессика. Разрешите? (Забирает у него вещи, комкает
и бросает на кровать, не сходя с места.)
X ё д е ρ е р. Как тебя зовут?
Жессика. Вы и женщин называете на ты?
Хёдерер. Да.
Жессика. Придется привыкать. Мое имя Жессика.
Хёдерер (пристально смотрит на нее). Я думал, ты
уродина.
Жессика. Извините.
Хёдерер (продолжая смотреть на нее). Да, жаль.
Жессика. Может, мне обрить голову?
Хёдерер (все смотрит на нее). Не стоит. (Отходит.)
Они из-за тебя чуть не подрались?
Жессика. Пока до этого не дошло.
Хёдерер. Будем надеяться, и не дойдет. (Садится в
кресло.) Не в обыске дело.
Слик. Мы...
Хёдерер. Обыск не имеет никакого значения. Мы об
этом еще поговорим. (Слику.) Что случилось? В чем вы его
упрекаете? Он слишком хорошо одет? Говорит как пишет?
Слик. Нутро у него не то.
Хёдерер. Вот этого не надо. Нутро тут ни при чем.
(Смотрит на них.) Дети мои, вы не делом занимаетесь. (Уго.)
А ты заносишься, потому что чувствуешь свою слабость.
(Слику и Жоржу.) Вы, видно, с левой ноги сегодня встали.
Вы с самого начала его невзлюбили. Завтра вы начнете его
подначивать, а через неделю, когда мне потребуется, чтобы
он написал письмо, вы заявите, что он утонул в озере.
Уго. Может, мне удастся помешать...
Хёдерер. Ты ничему не сможешь помешать. Не
раздражайся, малыш. Просто не нужно доводить до этого.
Четверо мужчин, живущих вместе, или ладят между собой,
или перегрызают друг другу глотки. Для моего
удовольствия вы должны поладить.
Жорж (с достоинством). Чувству не прикажешь.
Хёдерер (настойчиво). Прикажешь. Прикажешь, если
ты на службе, если ты член той же партии.
Жорж. Мы не из одной партии.
Хёдерер (Уго). Ты не из наших?
Уго. Из ваших.
Хёдерер. В чем же дело?
Слик. Может, мы и в одной партии, да вступили в нее
по разным причинам.
236
Хедере р. В партию вступают всегда по одной
причине.
Слик. Погоди! Он вступил для того, чтобы научить
бедных людей уважать самих себя.
Хёдерер. Неужели?
Жорж. Он так сказал.
У го. А вы для того, чтобы нажираться вволю. Это ваши
слова.
Хёдерер. За чем же дело стало? Вот вы и
договорились.
Слик. Это как?
Хёдерер. Слик! Разве ты мне не говорил, что тебе
было совестно голодать? (Придвигается к Слику, ждет ответа,
но не получает его.) И ты места себе не находил, потому что
не мог думать ни о чем другом? И что двадцатилетний
парень может заняться чем-нибудь более стоящим, чем все
время искать, чего пожрать.
Слик. Не надо было об этом говорить в его
присутствии.
Хёдерер. Разве ты не рассказал этого мне?
Слик. Ну и что?
Хёдерер. А то, что ты хотел получить жратву и еще
кое-что в придачу. Это «кое-что» он называет
самоуважением. Пусть называет. Каждый может употреблять какие
угодно слова.
Слик. Это не самоуважение. Мне не по душе, чтобы
«это» звалось самоуважением. Он в голове своей находит
слова, он думает головой.
У го. А чем ты мне прикажешь думать?
Слик. Иногда приходится задницей думать. Конечно,
я хотел положить этому конец. Хоть передышку получить
на время, чтобы подумать о чем-нибудь другом. Но тут
дело не в самоуважении. Ты никогда не голодал, а нам
мораль читаешь, как дамы-патронессы, которые заходили к
моей матери, когда она валялась пьяная, и говорили, что
она себя не уважает.
У го. Не так все просто.
Жорж. Ты голодал когда-нибудь? Спорим, что тебе,
наоборот, приходилось дышать воздухом перед обедом,
чтобы нагулять аппетит.
У г о. Вот это верно, приятель, — аппетита у меня
никогда не было. Посмотрел бы ты, как меня фосфатами
пичкали, — половина оставалась, представляешь! Мне
раскрывали рот и приговаривали: ложку за папу, ложку за
237
маму, ложку за тетю Анну, — и запихивали ложку глубоко
в рот. И все же я рос, представь себе. Но не толстел. Тогда
меня заставили пить свежую кровь на бойне — я был
бледненький. С тех пор меня от мяса воротит. Отец каждый
вечер повторял: «Этот ребенок не хочет есть...» Каждый
вечер одно и то же: «Ешь, Уго, ешь, иначе заболеешь».
Потом мне прописали рыбий жир, это был предел всему:
тебя пичкают лекарством, возбуждающим аппетит, а в это
время другие готовы продать себя с потрохами за кусок
мяса. Я из окна видел, как они проходят и несут картинки
с надписью: «Дайте хлеба». И я садился за стол. Ешь, Уго,
ешь. Ложечку за безработного сторожа, другую за старуху,
что собирает картофельные очистки на помойке, третью за
семью плотника, который сломал ногу. Я ушел из дома.
Вступил в партию, и тут та же песня: «Ты никогда не
голодал, Уго, не суй нос не в свое дело. Что ты понимаешь!
Тебе никогда не хотелось есть». Согласен, я никогда не
голодал. Никогда в жизни! Может, ты скажешь, что мне
сделать, чтобы вы меня больше этим не попрекали?
Пауза.
Хёдерер. Слыхали? Так скажите что-нибудь. Научите,
что ему делать. Слик! Тебе чего нужно? Чтобы он себе руку
отпилил? Или глаз выколол? Или жену свою тебе подарил?
Чем ему заплатить за ваше прощение?
Слик. Мне нечего ему прощать.
Хёдерер. Как же нечего: он вступил в партию не
потому, что бедность довела.
Жорж. В этом его никто не упрекает. Просто слишком
мы разные. Он вступил в партию так просто, из
выпендрежа, сделал красивый жест. А мы не могли иначе.
Хёдерер. А он, думаешь, мог? Не так уж легко
смотреть, как вокруг голодают.
Жорж. Некоторые неплохо приспосабливаются.
Хёдерер. Тем не хватает воображения. А у нашего
паренька его в избытке.
Слик. Ладно, мы не держим зла. Просто он нам как
кость в горле. Но все-таки у нас есть право...
Хёдерер. Какое еще право? У вас нет никаких прав.
Никаких. «Кость в горле!» Мерзавцы, подите полюбуйтесь
на свои рожи в зеркало, а потом, если духу хватит,
расскажете мне о своих тонких чувствах. Людей по делам судят.
Вам же лучше, если вас я не по поступкам буду судить, вы
в последнее время совсем распустились.
238
У го. Да не защищайте вы меня! Кто вас просит? Вы же
видите, что ничего не поделаешь, я привык. Как только
они вошли, я узнал их по ухмылке. Хороши они были!
Поверьте, они пришли мне отомстить за моего отца и деда, за
всю мою семью, которая не знала голода. Говорю вам, я их
знаю — они никогда меня не примут, их тысячи, и все
глядят на меня с этой ухмылкой. Я боролся, унижался, делал
все возможное, чтобы они забыли, твердил, что я их
люблю, завидую им, восхищаюсь. Ничего не вышло.
Ничегошеньки. Я сынок богатеев, интеллигенток, белоручка.
Пусть думают, что угодно. Они правы, нутро у нас разное.
Слик и Жорж молча переглядываются.
X ё д е ρ е ρ (охранникам). Ну так как? (Слик и Жорж
неуверенно пожимают пленами.) Я не буду с ним осторожничать
больше, чем с вами, вы же знаете, я ни для кого не делаю
исключений. Он не будет работать руками, но вкалывать
ему придется. (С раздражением.) Ладно, хватит об этом.
Слик (решившись). Договорились. (Уго.) Ты мне не
нравишься, приятель. Ничего не поделаешь, нам друг к другу
не притереться. Но я не желаю тебе зла, и потом мы и
вправду погорячились. Постараемся не усложнять тебе
жизнь. Порядок?
Уго (вяло). Ладно уж...
Слик. Согласен, Жорж?
Жорж. Приходится соглашаться.
Пауза.
X ё д е ρ е ρ (спокойно). Остается решить вопрос с обыском.
Слик. Да, этот обыск... Ну, теперь...
Жорж. Мы говорили, не подумав.
Слик. Сказанули просто...
Хёдерер (другим тоном). Вас никто не спрашивает.
Обыщете его, если я прикажу. (Уго, обычным тоном.) Я тебе
доверяю, малыш, но надо быть реалистом. Если я сделаю
для тебя исключение, назавтра потребуется сделать еще
одно, а затем всех нас перережут, потому что они махнут
рукой на обыск и забудут вывернуть кому-нибудь карманы.
Теперь, когда вы помирились, что, если они вежливо
попросят тебя не противиться обыску?
Уго. Боюсь, что я не соглашусь.
Хёдерер. Ах, так! (Смотрит на него.) А если я тебя
попрошу? (Пауза.) Вижу, у тебя есть принципы. Я тоже могу
встать на принцип. Но мои принципы... (Пауза.) Посмотри
на меня. У тебя есть оружие?
239
У г о. Нет.
Хёдерер. А у твоей жены?
У г о. Нет.
Хёдерер. Ладно. Я тебе верю. Вы, двое, свободны.
Ж е с с и к а. Погодите. (Все оборачиваются.) Уго, на
доверие нужно отвечать доверием.
Уго. Что ты сказала?
Ж е с с и к а. Вы можете нас обыскать.
Уго. Но, Жессика...
Жессика. Что ты хочешь сказать? Они наверняка
думают, что ты прячешь револьвер.
Уго. Безумная!
Жессика. Пусть они делают свое дело. Твоего
достоинства никто не ущемляет, ведь мы их сами просим.
Жорж и Слик мнутся на пороге, сомневаясь.
Хёдерер. Чего же вы ждете? Вам ясно?
Слик. Мы думали...
Хёдерер. Думать ни к чему, делайте, что велено.
Слик. Ладно. Хорошо.
Жорж. Нечего было огород городить.
Пока они вяло роются в вещах, Уго с изумлением неотрывно смотрит на
Жессику.
Хёдерер (Слику и Жоржу). Это вас научит доверять
людям. Я сам всегда всем верю. Всем без исключения.
(Обыск продолжается.) Пошевеливайтесь. Обыск должен
быть серьезным, ведь вам не шутя предложили его сделать.
Слик, загляни под шкаф. Вот так. Вынь костюм. Пощупай
его.
Слик. Уже прощупал.
Хёдерер. Еще раз. Поищи под матрасом. Хорошо,
Слик, продолжай. А ты, Жорж, поди сюда. (Показывая на
Уго.) Обыщи его. Пощупай карманы пиджака. Вот здесь.
И брюки тоже. Так. Револьверный кармашек не пропусти.
Прекрасно.
Жессика. А меня?
Хёдерер. Если хочешь. Жорж! (Жорж не двигается.) Ты
что, боишься?
Ж о ρ ж. Да нет, не боюсь.
Подходит к Жессике, краснея, прикасается к ней кончиками пальцев.
Жессика смеется.
Жессика. У него руки как у камеристки.
Слик подходит к чемодану, в котором был револьвер.
240
Слик. Чемоданы пустые?
У г о (напряженно). Да.
Хёдерер внимательно на него смотрит.
Хёдерер. И этот тоже пустой?
У г о. Да.
Слик приподнимает чемодан.
Слик. Нет.
У г о. Я не про этот говорю. Этот я как раз собирался
разобрать, когда вы пришли.
Хёдерер. Открывай.
Слик открывает чемодан и шарит в нем.
Слик. Ничего нет.
Хёдерер. Достаточно. Убирайтесь.
Слик (Уго). Без обид.
У г о. Без обид.
Ж е с с и к а (вдогонку). Я навещу вас в вестибюле.
СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ
Же с си к а, Хёдерер, Уго.
Хёдерер. На твоем месте я бы не увлекался визитами
к ним.
Жессика. Почему же? Они такие милашки, особенно
Жорж, прямо как девушка.
Хёдерер. Хм! (Идет к ней.) Ты недурна собой, это
факт. Жаль, но ничего не поделаешь. При настоящем
положении вещей я вижу два возможных выхода. Во-первых,
если ты достаточно великодушна, можешь составить наше
общее счастье.
Жессика. Я совсем не великодушна.
Хёдерер. Я так и думал. Впрочем, они все равно
передерутся. Тогда второй выход: когда твой муж уходит,
запирайся и никому не открывай, даже мне.
Жессика. Понятно. Я, если позволите, изберу третий.
Хёдерер. Как хочешь. (Наклоняется над ней и глубоко
вдыхает ее запах.) От тебя хорошо пахнет. Не душись этими
духами, когда пойдешь их навещать.
Жессика. Я вовсе не душилась.
Хёдерер. Тем хуже. (Идет на середину комнаты и
останавливается. На протяжении всей сцены постоянно
осматривается. Похоже, он что-то ищет. Иногда его взгляд останавливается
на Уго и он испытывающе на него смотрит.) Ладно. Ну, вот.
241
(Пауза.) Вот так. (Пауза.) Уго, я жду тебя завтра в десять
утра.
Уго. Знаю.
Хедере ρ (рассеянно, осматриваясь по сторонам). Ладно.
Все хорошо. Все хорошо, что хорошо кончается. Странный
у вас вид, дети мои, ведь все хорошо. Все помирились, все
друг друга любят... (Внезапно.) Ты устал, малыш.
Уго. Это неважно.
Хёдерер внимательно на него смотрит. Уго чувствует себя неловко,
говорит с усилием.
Я прошу меня простить за... за то, что произошло только
что.
Хёдерер (продолжая на него смотреть). Я уже забыл.
Уго. В дальнейшем вам...
Хёдерер. Я тебе сказал называть меня на ты.
У го. В дальнейшем тебе не придется на меня
жаловаться. Я не нарушу дисциплины.
Хёдерер. Слыхали уже. Ты уверен, что со здоровьем у
тебя в порядке? (Уго не отвечает.) Если нет, еще не поздно
сказать, и я тогда попрошу Комитет кем-нибудь тебя
заменить.
Уго. Я здоров.
Хёдерер. Прекрасно. Ну, я вас покидаю. Думаю, вы
не прочь остаться вдвоем. (Идет к столу и смотрит книги.)
Гегель, Маркс, хорошо. Лорка, Элиот, не знаю.
Перелистывает книги.
Уго. Это ПОЭТЫ.
Хёдерер (смотрит другие книги). Поэзия... поэзия...
Много у тебя поэзии. Ты сам сочиняешь стихи?
Уго. Н-нет.
Хёдерер. Ну, значит, раньше сочинял. (Отходит от
стола, останавливается перед кроватью.) Халат привез, ничего
себе. Ты его прихватил, уходя от отца?
Уго. Да.
Хёдерер. И два костюма тоже, полагаю?
Предлагает ему сигарету.
Уго (отказывается). Спасибо.
Хёдерер. Не куришь? (Отрицательный жест Уго.)
Хорошо. В Комитете мне сообщили, что ты никогда не
принимал участия в прямой акции. Это правда?
Уго. Правда.
242
Хёдерер. Тебя, наверное, это терзает. Все
интеллигенты мечтают действовать.
У г о. Я занимался газетой.
Хёдерер. Мне сообщили об этом. Я уже два месяца ее
не получаю. Предыдущие номера ты подготовил?
У г о. Да.
Хёдерер. Добросовестно сделано. И они решились
ради меня пожертвовать таким хорошим редактором?
У го. Подумали, что тебе я нужнее.
Хёдерер. Очень мило с их стороны. А ты как же? Тебе
хотелось поменять работу?
У г о. Да.
Хёдерер. Журнал был твоим делом: ты и рисковал,
и брал ответственность на себя,— в каком-то смысле это
могло сойти за акцию. (Смотрит на него.) А теперь ты
секретарь. (Пауза.) Почему ты ушел из газеты? Почему?
У го. Я подчиняюсь дисциплине.
Хёдерер. Что ты заладил о дисциплине? Мне
подозрительны люди, у которых это слово всегда на языке.
У г о. Мне необходима дисциплина.
Хёдерер. Для чего?
У го (устало). Я слишком много думаю. Мысли нужно
прогнать.
Хёдерер. Какие мысли?
У г о. «Что я здесь делаю? Прав ли я, когда хочу того,
чего я хочу? Не комедию ли я ломаю?» В таком роде.
Хёдерер (медленно). В таком вот роде. Итак, сейчас
твоя голова полна мыслей?
У го (смущенно). Нет, сейчас нет. (Пауза.) Но они могут
вернуться в любой момент. Я должен защищаться.
Заполнить голову другими мыслями. Предписаниями. «Делай
так-то. Иди. Стой. Скажи то-то». Мне необходимо
повиноваться. Повиноваться, и все тут. Есть, спать,, повиноваться.
Хёдерер. Ладно. Если тебе приспичило подчиняться,
мы поладим. (Кладет руку ему на плечо.) Послушай... (Уго
высвобождается и отскакивает. Хёдерер смотрит на него с
возрастающим интересом. Голос его становится резким.) Что? (Пауза.) Ха-ха!
Уго. Я... я не люблю, чтобы меня трогали.
Хёдерер (быстро и резко). Когда они шарили в том
чемодане, ты струсил,— почему?
Уго. Я не струсил.
Хёдерер. Нет, струсил. Что там внутри?
Уго. Они ведь посмотрели и ничего не нашли.
243
X ё д e ρ е р. Ничего? Посмотрим. (Идет к чемодану и
открывает его.) Они искали оружие. В чемодане можно
спрятать оружие и бумаги тоже.
Уго. Или же предметы личного пользования.
Хедере р. С того момента, как ты поступил ко мне на
службу, у тебя нет предметов личного пользования, заруби
себе на носу. (Шарит в чемодане.) Рубашки, белье, все
новенькое. У тебя, значит, деньги водятся?
У го. У жены есть деньги.
Хёдерер. Это что за фотографии? (Разглядывает их.
Пауза.) Вот оно что! Вот в чем дело! (Рассматривает одну из
фотографий.) Бархатный костюмчик. (Рассматривает другую.)
Матросский воротник и берет. Какой господинчик!
Уго. Верните фотографии!
Хёдерер. Молчи (Отталкивает его.) Вот, значит, какие
это предметы личного пользования. Ты боялся, как бы они
на них не наткнулись.
Уго. Если бы они притронулись своими грязными
лапами, если бы разглядывали и ржали...
Хёдерер. Ну вот, все и разъяснилось. У тебя все на
лице написано; я бы поклялся, что ты по меньшей мере
фанату прячешь. (Рассматривает фотографии.) Ты
изменился. Ножки тоненькие... Конечно, аппетита у тебя не было.
Такой крошечный, что тебя на стул поставили; ты скрестил
руки и смотришь на всех как наполеончик. Не очень-то
тебе весело. Да уж... не позавидуешь богатеньким деткам,
изо дня в день все одно. Не годится так начинать жизнь.
Зачем тебе повсюду таскать за собой свое прошлое, если ты
хочешь с ним покончить? (Уго делает неопределенный жест.)
По всему видать, ты часто задумываешься о себе.
Уго. Я вступил в партию, чтобы забыться.
Хёдерер. И ежеминутно напоминаешь себе о том, что
нужно забыться. Каждый сам себе хозяин. (Возвращает ему
фотографии.) Спрячь хорошенько. (Уго берет их и кладет во
внутренний карман пиджака.) До завтра, Уго.
Уго. До завтра.
Хёдерер. До свиданья, Жессика.
Ж е с с и к а. До свиданья.
На пороге Хёдерер оборачивается.
Хёдерер. Закройте ставни на засов. Неизвестно, кто
там бродит по саду. Это приказ. (Уходит.)
244
СЦЕНА ПЯТАЯ
Уго, Жессика.
Уго идет к двери и дважды поворачивает ключ в замке.
Жессика. Он, правда, вульгарный. Но галстука в
горошек не носит.
Уго. Где револьвер?
Жессика. Как мне было интересно, пчелка. Я
впервые видела, как ты сцепился с настоящими мужчинами.
Уго. Жессика, где мой револьвер?
Жессика. Уго, ты не знаешь правил игры — а окно?
За нами могут наблюдать снаружи.
Уго закрывает ставни и возвращается к ней.
Уго. Так где он?
Жессика (вынимая револьвер из-за пазухи). Хёдереру
следовало бы нанять еще и женщину для обысков. Я предложу
свою кандидатуру.
Уго. Когда ты его спрятала?
Жессика. Когда ты пошел открывать этим
охотничьим псам.
Уго. Ты нас всех провела. Я было подумал, что ты
попалась в его западню.
Жессика. Я? Я чуть было не рассмеялась ему в лицо.
«Я вам доверяю. Я всем доверяю. Это научит вас доверять
людям...» Что он вообразил? Игры в доверие проходят
только с настоящими мужчинами.
Уго. Ничего себе!
Жессика. А ты молчи, пчелка. Ты растрогался.
Уго. Я? Когда?
Жессика. Когда он сказал, что доверяет тебе.
Уго. Ничего я не растрогался.
Жессика. Нет, растрогался.
Уго. Нет, не растрогался.
Жессика. Во всяком случае, если ты когда-нибудь
оставишь меня наедине с красивым парнем, не говори, что
ты мне доверяешь. Предупреждаю, это мне не помешает
изменить тебе, если захочется. Совсем наоборот.
Уго. Я совершенно спокоен на этот счет, уйду, не
оглядываясь.
Жессика. Думаешь, я такая чувствительная?
Уго. Нет, моя снежная статуя, я верю в твою
леденящую холодность. Самый пылкий соблазнитель перед тобой
245
остынет. Он примется ласкать тебя, пытаясь воспламенить,
а ты растаешь у него в руках.
Ж е с с и к а. Дурак! Я больше не играю. (Очень короткая
пауза.) Ты сильно испугался?
У г о. Вот сейчас? Нет. Я до конца не поверил. Я
смотрел, как они обшаривают все вокруг, и говорил себе: «Мы
ломаем комедию». Ничто и никогда мне не кажется
настоящим.
Ж е с с и к а. Даже я?
У го. Ты? (Смотрит на нее, затем отводит взгляд.) Скажи,
ты тоже перепугалась?
Жессика. Да, когда подумала, что они могут меня
обыскать. Тут либо пан, либо пропал. Я была уверена, что
Жорж едва ко мне прикоснется, но уж Слик-то вцепился
бы как следует. Я боялась не того, что он найдет револьвер,
а его рук.
У г о. Не надо мне было впутывать тебя в эту историю.
Жессика. Что ты, напротив, я всегда мечтала стать
авантюристкой.
У го. Жессика, игре конец. Этот тип опасен.
Жессика. Опасен? Для кого?
У г о. Для партии.
Жессика. Для партии? А я думала, он ее
руководитель.
У го. Он один из ее руководителей. Но на поверку он...
Жессика. Только не надо ничего объяснять. Я верю
тебе на слово.
У го. И что же ты думаешь?
Жессика (нараспев). Я думаю, что этот человек опасен,
его надо убрать и тебя прислали, чтобы ты его прикон...
У г о. Хватит! (Пауза.) Посмотри на меня. Иногда мне
кажется, что ты притворяешься, будто веришь мне, а в
действительности не веришь, а в других случаях, что в глубине
души ты мне веришь, но делаешь вид, будто не веришь.
Как на самом деле?
Жессика (смеясь). Ни то, ни другое.
У го. Как бы ты поступила, если бы мне потребовалась
твоя помощь.
Жессика. А разве я только что тебе не помогла?
У го. Конечно, любовь моя, но я говорю не о такой
помощи.
Жессика. Неблагодарный.
У го (смотря на нее). Если бы я мог читать твои мысли...
Жессика. Спрашивай.
246
Уго (пожимая плечами). Господи, наверное, когда
убьешь человека, чувствуешь себя тяжелым как камень.
В голове у меня, должно быть, будет пустота. (Кричит.)
Пустота! (Пауза,) Видела, какой он упругий! Какой живой!
(Пауза.) Это правда, правда! Правда, я его убью — через
неделю он будет валяться на полу с пятью пулями в шкуре.
(Пауза.) Вот комедия!
Жессика (смеется). Бедная моя пчелка, если ты
хочешь меня убедить, что станешь убийцей, начни с того,
чтобы убедить в этом самого себя.
У го. У меня не очень убедительный вид?
Жессика. Совсем неубедительный. Ты плохо
справляешься с ролью.
У го. Но я не играю, Жессика.
Жессика. Нет, играешь.
Уго. Нет, это ты играешь. Ты всегда...
Жессика. Нет, ты. К тому же, как ты можешь его
убить, когда револьвер у меня?
Уго. Отдай его мне.
Жессика. Ни за что на свете — он мой по праву. Если
бы не я, у тебя бы его отобрали.
Уго. Отдай револьвер.
Жессика. Не отдам! Я пойду к Хёдереру и скажу ему:
я пришла вас осчастливить, — и когда он поцелует меня...
Уго, который делал вид, что смирился, бросается на нее, и, так же как в пер-
вой сцене, они падают на постель, борются, кричат и хохочут. Уго в конце
концов отнимает у нее револьвер. Она кричит под занавес:
Осторожно! Осторожно! Револьвер может выстрелить!
Занавес
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
Кабинет Хёд ер ер а.
Обстановка строгая, но комфортабельная. Направо письменный стол, в
центре столик, заваленный книгами и бумагами и покрытый ниспадающим до пола
ковром. Слева, в стороне, окно, через которое виден сад. В глубине направо —
дверь; слева от двери — кухонный столик с газовой плиткой. На плитке
кофейник. Разношерстные стулья. Действие происходит во второй половине
дня.
Уго один. Приближается к письменному столу, берет хёдереровскую ручку.
Затем подходит к плитке, берет кофейник и глядит на него, насвистывая.
Тихо входит Же с си к а.
247
СЦЕНА ПЕРВАЯ
Жессика, Уго.
Ж е с с и к а. Что это ты делаешь с кофейником?
Уго быстро ставит кофейник на место.
Уго. Жессика, тебе запретили заходить в кабинет.
Жессика. Что ты делал с кофейником?
У г о. А ты что здесь делаешь?
Жессика. Пришла тебя повидать, дорогой.
Уго. Повидала? Теперь уходи. Хёдерер скоро придет.
Жессика. Как я соскучилась по тебе, моя пчелка!
У го. У меня нет времени на игры, Жессика.
Жессика (осматриваясь). Конечно, ты неправильно
все описал. Здесь пахнет табачным пеплом, как в моем
детстве в кабинете отца. О запахе-то нетрудно было
рассказать.
Уго. Послушай...
Жессика. Погоди! (Шарит в кармане своего костюма.)
Я пришла, чтобы принести тебе его.
Уго. Кого его?
Жессика (вынимая из кармана револьвер и протягивая его
на ладошке Уго). Вот его! Ты забыл.
Уго. Я не забыл, я его никогда не беру с собой.
Жессика. А зря, ты не должен с ним расставаться.
Уго. Жессика, поскольку ты, очевидно, не поняла,
говорю тебе прямо: чтоб ноги твоей здесь больше не было.
Если тебе приспичило поиграть, играй в саду или в
пристройке.
Жессика. Уго, ты говоришь так, как будто мне шесть
лет.
У го. А кто виноват? Это невыносимо: ты посмотреть на
меня не можешь, не рассмеявшись. Ничего себе будет
картинка, когда нам стукнет по пятьдесят. Хватит — это не
более чем привычка, и привычка дурная, твоя и моя.
Понимаешь?
Жессика. Прекрасно понимаю.
Уго. Хочешь избавиться от нее?
Жессика. Хочу.
Уго. Прекрасно. Тогда начни с того, чтобы унести этот
револьвер.
Жессика. Не могу.
Уго. Жессика!
Жессика. Он твой, и ты должен его забрать.
У го. Я же сказал, что он мне не нужен.
248
Жессика. А что мне с ним делать?
У г о. Что угодно, это меня не касается.
Жессика. Ты, значит, хочешь заставить свою жену
весь день таскать с собой револьвер?
У го. Иди домой и положи его в мой чемодан.
Жессика. Но я не хочу идти домой, ты чудовище!
У г о. Не нужно было приносить.
Жессика. А тебе — забывать!
У г о. Говорю тебе, я его не забывал.
Жессика. Ах, не забывал? Значит, Уго, у тебя
переменились планы?
Уго. Замолчи!
Жессика. Уго, посмотри мне в глаза. Изменились
твои планы или нет?
Уго. Нет, не изменились.
Жессика. Ты собираешься или нет?..
Уго. Да, собираюсь, но не сегодня.
Жессика. Ах, Уго, миленький, почему же не сегодня?
Я так скучаю, прочитала все романы, которые ты мне дал,
и не желаю весь день валяться в постели, как одалиска. Так
и потолстеть недолго. Чего ты ждешь?
Уго. Жессика, а ты все играешь.
Жессика. Это ты играешь. Вот уже десять дней ты
принимаешь важный вид, чтобы произвести на меня
впечатление, а он все еще жив. Если это игра, то она
затянулась. Мы и говорить-то вынуждены шепотом, чтобы нас не
подслушали, и мне приходится терпеть, когда ты
капризничаешь как беременная женщина.
Уго. Ты прекрасно знаешь, что это не игра.
Жессика (сухо). Тогда еще хуже: ненавижу людей,
которые не делают того, что задумали. Если ты хочешь, чтобы
я тебе верила, сегодня же покончи с этим.
Уго. Сегодня не выйдет.
Жессика (обычным голосом). Вот видишь!
Уго. Какая ты навязчивая! К нему сегодня придут.
Жессика. Сколько народу?
Уго. Двое.
Жессика. Убей их тоже.
Уго. Нет ничего более неуместного, чем человек,
продолжающий играть, когда другим надоело. Я совсем не
прошу тебя мне помогать. Боже упаси! Я только хочу,
чтобы ты мне не мешала.
249
Же с с и к а. Хорошо же. Делай, что хочешь, если уж ты
решил, что я должна существовать вне твоей жизни.
Только забери револьвер, он мне карман оттягивает.
Уго. Если заберу, ты уйдешь?
Ж е с с и к а. Возьми сначала.
Уго берет револьвер и кладет его в карман.
Уго. Теперь уходи.
Ж е с с и к а. Минутку! Имею я право осмотреть рабочее
место моего мужа? (Подходит к письменному столу Хёдерера.
Указывая на него.) Кто здесь сидит? Он или ты?
Уго (неохотно). Он. (Показывая на второй стол.) Я
работаю за этим столом.
Ж е с с и к а (не слушая его). Это его почерк? (Берет листок
с письменного стола.)
Уго. Да.
Ж е с с и к а (сильно заинтересовавшись). Вот как!
Уго. Положи.
Жессика. Ты заметил, какой странный почерк? Он
каждую букву пишет отдельно.
Уго. Ну и что?
Жессика. Как ну и что? Это очень важно.
Уго. Для кого?
Жессика. Для того, кто хочет узнать его характер.
Нужно же знать, кого убиваешь. А какой зазор он
оставляет между словами! Каждая буква как островок, а слово —
архипелаг. Это что-нибудь да значит.
Уго. Что?
Ж е с с и к а. Не знаю. Как обидно: здесь все можно
прочитать — и его детские воспоминания, и про женщин,
которые у него были, и как он влюбляется, а я читать не
умею... Уго, купи мне книгу по графологии, я чувствую,
что я очень способная.
Уго. Куплю, если сейчас же уйдешь.
Жессика. А это, кажется, табурет для игры на
фортепьяно?
Уго. Он самый.
Жессика (садится на табурет и кружится). Как хорошо!
Значит, он усаживается, закуривает, начинает говорить
и крутится на табурете.
Уго. Да.
Жессика вынимает пробку из графина, стоящего на письменном столе, и нюхает
содержимое.
Жессика. Он пьет?
250
У г о. Как сапожник.
Ж е с с и к а. Во время работы?
У г о. Да.
Жессика. И никогда не напивается?
У г о. Никогда.
Жессика. Надеюсь, ты не пьешь, когда он тебе
предлагает, ты же не выносишь спиртного.
У г о. Не изображай из себя старшую сестрицу; я
прекрасно знаю, что не переношу ни алкоголя, ни табака, ни
горячего, ни холодного, ни сырого, ни запаха сена, ни
чего-либо другого.
Жессика (медленно). Он говорит, курит, пьет,
крутится на табурете...
У го. Да, а я...
Жессика (заметив плитку). А это что? Он сам себе
готовит?
У г о. Да.
Жессика (смеется). Зачем? Я могу ему готовить, я же
готовлю для тебя, он мог бы обедать с нами.
У го. У тебя так хорошо не получится, и потом ему это,
кажется, нравится. Утром он варит нам кофе. Прекрасный
контрабандный кофе.
Жессика (показывая на кофейник). Здесь?
У г о. Да.
Жессика. Этот кофейник ты держал в руках, когда
я вошла?
У г о. Этот.
Жессика. А зачем ты его взял? Ты искал что-нибудь?
У г о. Не знаю. (Пауза.) Когда он к нему прикасается,
тот обретает реальность. (Берет кофейник.) Все, к чему он
прикасается, становится реальным. Он разливает кофе в
чашки, я пью, смотрю, как он пьет, и чувствую, что он
ощущает истинный вкус кофе. (Пауза.) И этот подлинный
вкус исчезает, и настоящее тепло, и свет. Только вот это
остается. (Показывает на кофейник.)
Жессика. Что — это?
У го (широким жестом обводя комнату). Все это ложное.
(Ставит кофейник на место.) Я живу в декорации.
(Задумывается.)
Жессика. Уго!
У го (вздрагивая). Да?
Жессика. Запах табака исчезнет, когда он умрет. (Вне-
запно.) Не убивай его.
251
Уго. Значит, ты веришь, что я его все-таки убью?
Отвечай! Веришь?
Жессика. Не знаю. Вокруг так спокойно. И пахнет
как в моем детстве. Ничего не случится! Не может ничего
случиться, ты смеешься надо мной.
Уго. Вот он идет. Лезь в окно. (Тащит ее к окну.)
Жессика (сопротивляясь). Я хочу на вас посмотреть,
когда вы одни.
Уго (таща ее). Быстрей!
Жессика (скороговоркой). В отцовском кабинете я
забиралась под стол и часами смотрела, как отец работает.
(Уго левой рукой открывает окно. Жессика вырывается и залезает
под стол.)
Входит Хедере р.
СЦЕНА ВТОРАЯ
Те же и Хедере р.
X ё д е ρ е р. Что это ты там делаешь?
Жессика. Прячусь.
Хёдерер. Зачем?
Жессика. Я хотела посмотреть, какие вы, когда одни.
Хёдерер. Не вышло. (Уго.) Кто ее впустил?
Уго. Не знаю.
Хёдерер. Это твоя жена, тебе и смотреть за ней.
Жессика. Бедная пчелка, он тебя принимает за моего
мужа.
Хёдерер. А он тебе не муж?
Жессика. Нет, он мой братик.
Хёдерер (Уго). Она тебя не уважает.
Уго. Да, не уважает.
Хёдерер. Зачем ты на ней женился?
Уго. Потому что она меня не уважала.
Хёдерер. Члены партии обычно женятся на своих
партийных товарищах.
Жессика. Почему?
Хёдерер. Так проще.
Жессика. А как вы узнали, что я не член партии?
Хёдерер. Нетрудно догадаться. (Смотрит на нее.) Ты
ничего не умеешь, кроме как любовью заниматься...
Жессика. Даже этого не умею. (Пауза.) Как вы
думаете, мне стоит вступить в партию?
Хёдерер. Как знаешь, все равно не поможет.
Жессика. А кто виноват?
252
X ё д e ρ е р. Мне откуда знать? Думаю, ты, как и все,
наполовину жертва, наполовину сообщница.
Жессика (внезапно с силой). Ничья я не сообщница.
Мной распорядились, не спросив моего мнения.
Хедере р. Бывает. Во всяком случае, вопросы
эмансипации женщин меня не увлекают.
Жессика (показывая на Уго). Как вам кажется, я
приношу ему вред?
Хедере р. Ты пришла, чтобы задать мне этот вопрос?
Жессика. А почему бы и нет?
Хедере р. Думаю, что ты для него предмет роскоши.
Буржуйские сынки, приходя к нам, обычно приносят с
собой на память о прошлом что-нибудь из прежней
роскоши. Одни — свободомыслие, другие — булавку для
галстука. Этот привел жену.
Жессика. Так оно и есть. А вам, конечно, роскошь ни
к чему.
X ё д е ρ е р. Конечно, ни к чему. (Смотрят друг на друга.)
Давай, уходи и больше не возвращайся.
Жессика. Хорошо. Оставляю вашу мужскую
компанию. (Выходит с достоинством.)
СЦЕНА ТРЕТЬЯ
Уго, Хедере р.
X ё д е р е р. Ты к ней привязан?
Уго. Разумеется.
X ё д е ρ е р. Тогда запрети ей сюда приходить. Когда мне
приходится выбирать между мужиком и бабой, я выбираю
мужика. Однако не следует усложнять мне выбор.
Уго. Кто вас просит выбирать?
Хедере р. Неважно, все равно я выбрал тебя.
Уго (смеясь). Вы не знаете Жессики.
Хёдерер. Очень может быть. Тем лучше. (Пауза.) Все
же скажи ей, чтобы не приходила больше. (Внезапно.)
Который час?
Уго. Десять минут пятого.
Хёдерер. Они опаздывают. (Идет к окну, смотрит на
улицу, возвращается.)
Уго. Диктовать будете?
Хёдерер. Не сегодня. (Уго встает.) Нет, останься.
Сейчас десять минут пятого?
Уго. Да.
Хёдерер. Не придут — пожалеют.
253
У г о. А кого вы ждете?
Хедере р. Увидишь. Людей твоего круга. (Делает не-
сколько шагов.) Не люблю ждать. (Подходит к Уго.) Если они
придут, дело сделано, но если они в последний момент
сдрейфили, придется все начинать с нуля. У меня может не
хватить времени. Сколько тебе лет?
Уго. Двадцать один.
Хедере р. У тебя время есть.
У г о. Да вы тоже не старик.
Хедере р. Не старик, да. Но я под прицелом. (Показы-
вает на сад.) По ту сторону забора некие людишки день и
ночь только тем и озабочены, как бы меня убрать. А
поскольку я не могу все время думать о том, как бы уцелеть,
они в конце концов до меня доберутся.
Уго. Откуда вы это взяли?
Хедере р. Знаю я их. Они вполне последовательны.
Уго. Вы их знаете?
X ё д е ρ е р. Да. Слышишь шум мотора?
Уго. Нет. (Прислушивается.) Не слышу.
Хедере р. Подходящий момент для кого-нибудь,
чтобы перелезть через забор. Он бы не промахнулся.
Уго (медленно). Да, момент подходящий.
Хедере ρ (смотря на него). Понимаешь, им было бы
лучше, если бы я не успел принять этих посетителей. (Идет
к столу и наливает себе стакан.) Будешь?
Уго. Нет. (Пауза.) Вы боитесь?
Хёдерер. Чего?
Уго. Смерти.
Хёдерер. Нет, но мне надо спешить. Все время теперь
спешу. Раньше я терпеливо ждал. А сейчас больше не могу.
Уго. Как вы, должно быть, их ненавидите.
Хёдерер. Почему? У меня нет принципиальных
возражений против политического убийства. Такое случается
в любой партии.
Уго. Дайте выпить.
Хёдерер (удивленно). Пей. (Берет графин и наливает ему.
Уго пьет, не отрывая от него взгляда.) Что это с тобой?
Никогда меня не видел?
Уго. Да, не видел никогда.
Хёдерер. Я для тебя лишь этап, верно. Это в порядке
вещей. Ты смотришь на меня с высоты своего будущего и
говоришь себе: «Я проведу у этого типа два-три года,
а когда он подохнет, займусь чем-нибудь другим...»
Уго. Не знаю, удастся ли заняться чем-нибудь другим.
254
Хедере р. Лет через двадцать будешь рассказывать
приятелям: «В те времена я был секретарем Хёдерера».
Через двадцать лет. Забавно!
У го. Через двадцать лет...
X ё д е ρ е р. Почему бы и нет?
У г о. Еще долго.
Хёдерер. Разве? У тебя что, чахотка?
У г о. Нет. Налейте еще немножко. (Хёдерер наливает.)
Я никогда не думал, что доживу до старости. Я тоже спешу.
Хёдерер. Ты — другое дело.
У го. Нет. (Пауза.) Иногда я готов руку дать на
отсечение, чтобы поскорей стать мужчиной, а иногда мне
кажется, что я не хочу пережить свою молодость.
Хёдерер. Не знаю, что это такое.
У г о. О чем вы?
Хёдерер. О молодости — я не знаю, что это. Я из
детства сразу перескочил в зрелость.
У г о. Да, это буржуазная хвороба. (Смеется.) Многие
от нее умирают.
Хёдерер. Хочешь, я помогу тебе?
У г о. Как это?
Хёдерер. Ты, видать, не по той дорожке пошел.
Хочешь, помогу?
У г о (вздрогнув). Только не вы! (Быстро овладевает собой.)
Мне никто не поможет.
Хёдерер (идет к нему). Послушай, малыш...
(Останавливается и прислушивается.) Приехали. (Подходит к окну.)
Высокий — это Карский, секретарь Пентагона. Толстяк —
принц Поль.
У г о. Сын регента?
Хёдерер. Да. (Выражение лица его изменилось. Теперь у него
безразличный, строгий и уверенный вид.) Хватит тебе пить. Дай
мне стакан. (Выплескивает остаток в окно.) Садись, слушай,
о чем мы будем говорить, и, когда я подам знак, начнешь
записывать. (Закрывает окно и садится за свой стол.)
СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ
Те же, Карский, принц Поль, С лик и Жорж.
Посетители входят, их подталкивают автоматами С ли к и Жорж.
Карский. Я Карский.
Хёдерер (не вставая). Я узнал вас.
Карский. Вы знаете, кто это со мной?
Хёдерер. Знаю.
255
Карский. Отошлите ваших горилл.
Хедере р. Порядок, парни. Проваливайте.
С ли к и Жорж уходят.
Карский (иронически). Хорошая у вас охрана.
Хедере р. Если бы я не принимал некоторых мер
предосторожности, то не имел бы удовольствия с вами
встретиться.
Карский (поворачиваясь к Уго). А это кто?
Хедере р. Мой секретарь. Он останется с нами.
Карский (подходя к Уго). Вы Уго Барин? (Уго не
отвечает.) Вы что, с ним заодно?
Уго. Да.
Карский. На прошлой неделе я видел вашего отца.
Вас интересует, как он живет?
Уго. Нет.
Карский. Не исключено, что вы будете виновником
его смерти.
Уго. Насколько я понимаю, он виновник моего
появления на свет. Мы с ним квиты.
Карский (не повышая голоса). Никчемный вы человек.
Уго. Скажите...
Хёдерер. Замолчи ты! (Карскому.) Вы не для того
пришли сюда, чтобы задирать моего секретаря. Садитесь,
прошу вас. (Садятся.) Коньяк?
Карский. Спасибо.
Принц. И мне, пожалуйста.
Хёдерер наливает обоим.
Карский. Перед нами знаменитый Хёдерер. (Смотрит
на него.) Позавчера ваши люди опять стреляли в наших.
Хёдерер. Почему?
Карский. У нас в одном гараже склад оружия, и ваши
вознамерились его захватить, только и всего.
Хёдерер. Ну и как, удалось?
Карский. Да.
Хёдерер. Неплохо сработано.
Карский. Гордиться тут нечем. Их было десять
против одного.
Хёдерер. Когда хочешь одержать верх, лучше быть
вдесятером против одного, так вернее.
Карский. Не будем продолжать эту дискуссию;
боюсь, нам не договориться, мы не одной крови.
256
Хёдерер. Мы одной крови, но принадлежим к
разным классам.
Принц. Господа, не поговорить ли нам о деле?
Хёдерер. Разумеется. Я вас слушаю.
Карский. Нет, это мы вас слушаем.
Хёдерер. Это какое-то недоразумение.
Карский. Возможно. Если бы я не предполагал, что
у вас есть к нам определенные предложения, я бы не
пришел.
Хёдерер. Я ничего не могу вам предложить.
Карский. Лучше не придумаешь? (Встает.)
Принц. Господа, прошу вас. Сядьте, Карский. Вы не
с того начали. Разве нельзя смягчить тон нашей беседы?
Карский. Смягчить? Вы что, не заметили, как он
смотрел, когда двое его псов толкали нас в спину своими
пушками? Эти люди нас ненавидят. По вашему настоянию
я согласился на эту встречу, но уверен, что из нее ничего
хорошего не выйдет.
Принц. В прошлом году, Карский, вы дважды
устраивали покушения на моего отца, и все же я согласился на
встречу с вами. Может, у нас нет причин так уж любить
друг друга, но при чем тут чувства, когда речь идет об
интересах нации. (Пауза.) Получается, впрочем, что эти
интересы мы понимаем по-разному. Вы, Хёдерер, являетесь
исключительным выразителем законных требований
рабочего класса. Мой отец и я всегда благосклонно относились
к этим требованиям, но по причине тревожного
положения в Германии были вынуждены придавать им
второстепенное значение, ибо мы осознали, что первоочередным
нашим долгом является сохранение независимости
территории хотя бы и за счет непопулярных мер.
Хёдерер. Вы имеете в виду объявление войны
Советскому Союзу?
Принц (продолжает). Карский и его
единомышленники со своей стороны не разделяют нашу точку зрения на
внешнюю политику или недооценивают того, что Иллирия
в глазах заграницы должна предстать объединенной и
мощной, как один народ с одним вожаком, — короче, они
создали подпольную оппозиционную партию. И
получилось, что людям одинаково честным, одинаково
преданным своей родине пришлось разойтись из-за
неодинакового понимания своего долга. (Хёдерер грубо смеется.) Вы
хотели что-то сказать?
Хёдерер. Ничего. Продолжайте.
9 Грязными руками
257
Принц. Сейчас наши позиции сблизились и по всему
видно, что каждый из нас приобрел более широкий взгляд
на вещи. Мой отец не хочет продолжать бесполезную и
разорительную войну. Разумеется, мы не вправе заключать
сепаратный мир, но я могу вам гарантировать, что военные
действия будут вестись без особого усердия. Карский со
своей стороны считает, что междоусобица лишь наносит
вред нашей стране и мы все хотим способствовать
установлению мира в будущем, прибегнув сегодня к
национальному объединению. Конечно, подобный союз не может быть
осуществлен открыто, не вызвав подозрения со стороны
Германии, но он может состояться на уровне
существующих подпольных организаций.
Хёдерер. Дальше.
Принц. Это все. Мы с Карским хотели сообщить вам
радостную новость о нашем принципиальном соглашении.
Хёдерер. А мне какое до этого дело?
Карский. Послушайте, мы с ним попусту время
теряем.
Принц (продолжает). Само собой разумеется, что союз
этот должен стремиться к тому, чтобы стать
всеобъемлющим. Если пролетарская партия изъявит желание
присоединиться к нам...
Хёдерер. Что вы предлагаете?
Карский. Два голоса для вашей партии в подпольном
национальном комитете, который мы создали.
Хёдерер. Два голоса из скольких?
Карский. Из двенадцати.
Хёдерер (изображая вежливое удивление). Два голоса из
двенадцати?
Карский. Регент делегирует четверых своих
советников, шесть остальных голосов получит Пентагон. Будет
избран президент.
Хёдерер (насмешливо). Два голоса из двенадцати!
Карский. Пентагон объединяет большую часть
крестьянства, или пятьдесят семь процентов населения, а также
почти всех представителей буржуазии. Пролетариат же
составляет от силы двадцать процентов населения, к тому же
он не весь на вашей стороне.
Хёдерер. Ну и что же?
Карский. Мы перегруппируемся и сольемся на
основе наших двух подпольных организаций. Ваши люди
войдут в наше пентагоновское объединение.
258
Хёдерер. Вы хотите сказать, что наши войска будут
поглощены Пентагоном?
Карский. Это наилучшая формула для примирения.
Хёдерер. Действительно: примирение путем
поглощения одного противника другим. Конечно, после этого
совершенно логично предложить нам всего два голоса в
Центральном Комитете. Даже слишком щедро — ведь эти
два голоса не будут никого представлять.
Карский. Вы не обязаны соглашаться.
Принц (торопливо). Но если вы согласитесь,
правительство, разумеется, будет готово отменить законы
тридцать девятого года о прессе, профсоюзах и рабочей
карточке.
Хёдерер. Соблазнительно! (Стучит по столу.) Итак,
мы познакомились, теперь пора переходить к делу. Вот мои
условия: число членов руководящего комитета
сокращается до шести. Пролетарская партия получает три голоса,
остальные три вы распределяете между собой по своему
усмотрению. Подпольные организации будут, как и теперь,
совершенно обособлены и смогут предпринять совместные
действия лишь по решению ЦК. Решайте.
Карский. Это шутка?
Хёдерер. Вы не обязаны соглашаться.
Карский (Принцу). Теперь вы видите, что с этими
людьми невозможно договориться. Две трети населения
страны на нашей стороне, у нас есть деньги, оружие,
военизированные подразделения, к тому же, благодаря нашим
мученикам, у нас моральное превосходство — и вот горстка
нищих без зазрения совести требует большинства в ЦК.
Хёдерер. Так как? Вы согласны?
Карский. Нет. Обойдемся без вас.
Хёдерер. Тогда убирайтесь. (Карский недолго колеблется,
затем идет к выходу. Принц не встает с места.) Посмотрите на
Принца, Карский, он посообразительней, он уже понял.
Принц (Карскому, мягко). Не следует, не подумав,
отвергать это предложение.
Карский (резко). Это не предложение, это абсурдное
требование, которое я отказываюсь обсуждать. (Он, однако,
не уходит.)
Хёдерер. В сорок втором полиция преследовала и
ваших, и наших, вы организовывали покушения на регента,
а мы саботировали выпуск военной продукции. Когда пен-
тагоновец сталкивался с кем-нибудь из наших, один из них
обязательно бывал убит на месте. А сейчас вы вдруг вооб-
259
разили, что все мы должны по-братски обняться. С какой
стати?
Принц. Для блага партии.
Хедере р. А разве понятие «благо партии» изменилось
с сорок второго? (Пауза.) Может, это произошло потому,
что русские побили Паулюса под Сталинградом, а немцы
вот-вот проиграют войну?
Принц. Никто не оспаривает того факта, что по мере
углубления конфликта создается новая ситуация. Но я не
понимаю...
Хедере р. Полагаю, вы прекрасно все понимаете...
Я не сомневаюсь в том, что вы хотите спасти Иллирию. Но
спасти такой, какова она сейчас, сохранив режим
социального неравенства и классовые привилегии. Пока немцы
побеждали, ваш отец был на их стороне. Теперь, когда
положение дел изменилось, он пытается наладить отношения
с русскими. Это непросто.
Карский. Хёдерер, в борьбе с немцами сложили
головы многие из наших, и я не позволю вам утверждать, будто
мы вступили в сговор с врагом, чтобы сохранить наши
привилегии.
Хёдерер. Знаю, Карский, Пентагон состоял сплошь
из германофобов. Вы были в выигрышном положении:
регент выслуживался перед Гитлером, чтобы помешать ему
оккупировать Иллирию. Вы были и русофобами,
поскольку русские были далеко. Иллирия, одна только
Иллирия, — старая песня. В течение двух лет вы ее пели
националистически настроенной буржуазии. Но русские на
подходе; они будут здесь меньше чем через год, и Иллирия
не останется в одиночестве. Как же быть? Нужно получить
гарантии. Хорошо бы им сказать: Пентагон всегда работал
на вас и регент играл двойную игру. Однако они не
обязаны вам верить. Что им делать? А? Что? Ведь это мы
объявили им войну.
Принц. Дорогой Хёдерер, когда СССР поймет, что мы
искренне...
Хёдерер. Когда СССР поймет, что со всей
искренностью его победе способствовали фашистский диктатор и
партия консерваторов, не думаю, что он сразу же станет их
лучшим другом. (Пауза.) Есть лишь одна партия,
пользующаяся по-прежнему доверием СССР, единственная,
которая за всю войну была с ним в постоянном контакте; она
одна может заслать своих эмиссаров за линию фронта и
обеспечить вашу комбинацию. Это наша партия. Когда
260
русские придут, они будут на все смотреть нашими
глазами. (Пауза.) Из этого следует, что вы должны следовать
нашим указаниям.
Карский. Я не должен был приходить.
Принц. Карский!
Карский. Можно было догадаться, что на честные
предложения вы ответите бесстыдным шантажом.
Хедере р. Кричите на здоровье, меня этим не
возьмешь. Визжите как свинья недорезанная. Но запомните:
когда советские войска будут на нашей территории, мы
возьмем власть вместе, вы и мы, если будем сотрудничать;
но если мы не договоримся, к концу войны моя партия
одна придет к власти. Пора сделать выбор.
Карский. Я...
Принц (Карскому). Исступление сейчас неуместно,
надо реально оценивать ситуацию.
Карский (Принцу). Вы трус, вы заманили меня в
западню, чтобы спасти свою шкуру.
Хедере р. Какую западню? Уходите, если хотите. Мы
и без вас с Принцем поладим.
Карский (Принцу). Вы не посмеете...
Принц. Почему бы и нет? Если такая комбинация вам
не по вкусу, никто вас не заставляет участвовать в ней; мое
решение от вашего не зависит.
Хёдерер. Разумеется, союз нашей партии с
правительством регента поставит Пентагон в трудное положение
в последние месяцы войны; само собой, мы его сразу
разгоним, когда побьем немцев. Но поскольку вы не хотите
запачкать рук...
Карский. Три года мы боролись за независимость
нашей страны, тысячи молодых людей отдали жизнь за
наше дело, мы заставили всех уважать нас, и все это для
того, чтобы в один прекрасный день германская партия
спуталась с русскими и напала на нас из-за угла.
Хёдерер. Оставьте сантименты, Карский. Вы
проиграли потому, что должны были проиграть. «Иллирия, одна
только Иллирия...» — дурной лозунг, он не защитит
крошечную страну, окруженную могущественными соседями.
(Пауза.) Вы принимаете мои условия?
Карский. Я не уполномочен ничего решать
единолично.
Хёдерер. Я тороплюсь, Карский.
261
Принц. Дорогой Хёдерер, может, мы дадим ему
возможность поразмыслить; война еще не кончена и вряд ли
ей придет конец в ближайшее время.
Хёдерер. Но я не могу ждать. Может, мне придет
конец в ближайшее время. Карский, я вам доверяю. Я
всегда доверяю людям — это мой принцип. Знаю, вам нужно
посоветоваться с вашими, но я уверен, что вы их убедите.
Если вы дадите мне принципиальное согласие, завтра я
поговорю с товарищами по партии.
У го (вскакивая). Хёдерер!
Хёдерер. Чего тебе?
У г о. Как вы смеете?
Хёдерер. Молчать!
У г о. Вы не имеете права. Как же это... Господи! Ведь
это те же самые. Те, кто приходил к моему отцу... Те же
пустые и угрюмые лица... Они и здесь меня настигли. Вы
не имеете права, они все вокруг заполонят, все отравят,
они сильнее всех...
X ё д е ρ е р. Да замолчи же!
У го. Послушайте, вы оба! Партия не поддержит его
махинации. Не рассчитывайте, что он вас прикроет, партия
не на его стороне.
Хёдерер (спокойно, двум другим). Не придавайте этому
значения. Чисто личная реакция.
Принц. Понятно, но его крики утомительны. Нельзя
ли попросить ваших телохранителей вывести этого
молодого человека?
Хёдерер. Зачем же? Он сам выйдет. (Встает и идет
к Уго.)
У го (отступая). Не трогайте меня. (Засовывает руку в
карман, где спрятан револьвер.) Вы не хотите меня выслушать? Не
хотите слушать меня?
В этот момент раздается сильный взрыв, вылетают стекла, выпадает
оконная рама.
Хёдерер. Ложись!
Хватает Уго за плечи и кидает его на землю. Остальные бросаются ничком.
СЦЕНА ПЯТАЯ
Те ж е; Леон, С ли к, Жор ж вбегают. Затем — Же ее и к а.
С лик. Ты ранен?
Хёдерер (поднимаясь). Нет. Кто-нибудь ранен?
(Карскому, который встает.) У вас кровь!
262
Карский. Ничего страшного. Осколки стекла.
Жорж. Граната?
Хедере р. Граната или бомба. Промашка вышла.
Обыщите сад.
У го (повернувшись к окну, про себя). Подонки! Подонки!
Леон и Жорж прыгают в окно.
Хедере ρ (Принцу). Я ожидал чего-нибудь подобного,
но сожалею, что они выбрали именно этот момент.
Принц. Пустяки! Это смахивает на дворец моего отца.
Карский! Это дело рук ваших людей?
Карский. Вы с ума сошли?
Хёдерер. Это меня хотели убрать, и никого другого.
(Карскому.) Видите, стоит все-таки принимать меры
предосторожности. (Смотрит на него.) У вас сильно идет кровь.
Вбегает запыхавшаяся Же с си к а.
Же с с и ка. Хёдерер убит?
Хёдерер. С вашим мужем ничего не случилось.
(Карскому.) Леон проводит вас в мою комнату и перевяжет,
а затем мы продолжим беседу.
Слик. Вам всем надо подняться наверх, они могут
опять приняться за свое. Поговорите, пока Леон будет
делать перевязку.
Хёдерер. Ладно.
Жорж и Леон влезают в окно.
Ну и что?
Жорж. Бомба. Они забросили ее в сад и драпанули.
Весь удар пришелся на стену.
У г о. Подонки.
Хёдерер. Пойдемте наверх. (Направляется к выходу. У го
идет за ними.) Ты останешься здесь.
Смотрят друг на друга. Затем Хёдерер отворачивается и уходит.
СЦЕНА ШЕСТАЯ
Уго, Жессика, Жорж и Слик.
У го (сквозь зубы). Подонки.
Слик. Чего?
Уго. Люди, бросившие бомбу, подонки. (Наливает себе
стакан.)
Слик. Нервишки шалят?
Уго. Да нет.
263
Слик. Ничего страшного. Это боевое крещение.
Привыкнешь.
Жорж. Со временем тебе даже понравится. Скажи,
Слик?
Слик. Отвлекаешься, рассеиваешься, ноги
разминаешь.
У г о. Я не нервничаю, я злюсь. (Выпивает.)
Ж е с с и к а. На кого, пчелка?
У г о. На подонков, которые бросили бомбу.
Слик. Везет же, мы уже давно не злимся.
Жорж. Это наш хлеб; если бы не они, нас бы здесь не
было.
У г о. Видишь, все спокойно, все довольны. У него
текла кровь, как из недорезанной свиньи, а он повторял:
«Ничего страшного». Они храбрые. Это законченные и
отпетые сукины дети, но храбрости у них не отнимешь, и ты
не можешь их окончательно презирать. (Грустно.) Вот
загадка. Достоинства и пороки распределены несправедливо.
Ж е с с и к а. Ты не трус, любовь моя.
У г о. Я не трус, но и не храбрец. Слишком я
беспокойный. Хотел бы я уснуть и во сне быть Сликом. Посмотри-
ка на него: стокилограммовая туша, а мозг с орешек, как
у кита. Этот орешек посылает с высоты сигналы страха и
гнева, но они теряются в мускульной массе. Ему только
щекотно.
Слик (смеясь). Слыхал?
Жорж (смеясь). А он прав.
Уго пьет.
Жессика. Уго!
Уго. А?
Жессика. Хватит пить.
Уго. Почему? Что мне еще делать? Меня уволили.
Жессика. Хёдерер тебя уволил?
Уго. Хёдерер? Почему Хёдерер? Думай, что хочешь о
Хёдерере, но этот человек мне поверил. А ведь не все мне
верят. (Пьет. Идет к Слику.) Бывает, тебе поручили
деликатное дело, ты из кожи вон лезешь, чтобы его выполнить,
а затем, когда все на мази, оказывается, что над тобой
подшутили и настоящее дело поручено другим.
Жессика. Замолчи! Зачем им знать о наших семейных
дрязгах?
Уго. Семейных дрязгах? Ха! (Расплывается в улыбке.) Вот
женщина!
264
Жессика. Это он обо мне. Он уже два года меня
попрекает, что я ему недостаточно доверяю.
У г о (Слику). Вот голова, правда? (Жессике.) Да, ты мне
не доверяешь. Или доверяешь?
Жессика. По крайней мере, не сейчас.
У г о. Мне никто не доверяет. Может, я физиономией
не вышел. Скажи, что ты меня любишь.
Жессика. Не при них.
Слик. Да не обращайте на нас внимания.
У г о. Она меня не любит. Она не знает, что такое
любовь. Она ангел. Соляной столб.
Слик. Соляной столб?
У г о. Нет, я хотел сказать, ледяная статуя. Приласкай
ее, она растает.
Жорж. Брешешь!
Жессика. Пошли домой, Уго.
У г о. Погоди, я дам Слику один совет. Нравится он
мне, Слик, я его люблю, потому что он сильный и ни о чем
не думает. Хочешь совет, Слик?
Слик. Валяй, куда денешься.
Уго. Слушай, не женись слишком рано.
Слик. За меня не беспокойся.
Уго (который начинает пьянеть). Нет, послушай: не
женись молодым. Понимаешь, о чем я? Не женись слишком
рано. Не бери на себя то, что тебе не по силам. Иначе
потом не развяжешься. Все так запутано. Может, вы
заметили, молодым быть нелегко. (Смеется.) Деликатное дело.
Что тут деликатного, скажи на милость!
Жорж. Какое такое дело?
Уго. Ага! Мне дали одно поручение.
Жорж. Какое?
Уго. Они хотят заставить меня разговориться, но
попусту теряют время. Я непроницаем. (Смотрится в зеркало.)
Непроницаем! Лицо, начисто лишенное выражения. Лицо
как у всех. А ведь все должно быть написано на лице, Боже
ты мой. Все без исключения.
Жорж. О чем ты?
У го. О моем деликатном поручении.
Жорж. Слик?
Слик. Хм...
Жессика (спокойно). Не ломайте себе голову. Он хочет
сказать, что я жду ребенка. И он смотрится в зеркало,
чтобы понять, похож ли на отца семейства.
265
У г о. Вот оно! Отец семейства! Точно. В точку попала.
Я — отец семейства. Мы с ней понимаем друг друга с
полуслова. Непроницаемый вид. А должно быть видно, что я...
будущий отец семейства. По какому-нибудь признаку. По
выражению лица. По биению сердца. (Пьет.) А Хёдерера
мне жаль. Говорю вам, он бы мог мне помочь. (Смеется.)
Скажите на милость, они там наверху болтают, а Леон
обмывает противную рожу Карского. А вы все дубины.
Стреляйте в меня.
Слик (Жессике). Пареньку не надо было пить.
Ж о ρ ж. Он не умеет.
У го. Говорю, стреляйте. Делайте свое дело.
Послушайте: отец семейства никогда не бывает настоящим отцом
семейства, а убийца — настоящим убийцей. Это игра,
понимаете? А вот мертвец — всегда настоящий. Быть или не
быть, слыхали? Вы же меня понимаете. Я могу быть только
мертвецом, владельцем трех аршинов земли. А остальное —
все комедия. (Внезапно останавливается.) И это комедия. Все
эти разговоры. Все, что я говорю. Может, вы решили, что
я отчаялся? Отнюдь нет — я разыгрываю отчаяние. Как тут
остановишься?
Ж е с с и к а. Может, пойдем?
Уго. Погоди. Нет. Не знаю... Как бы решить, хочу
я или нет?
Ж е с с и к а (наливая стакан). Тогда выпей.
Уго. Ладно. (Пьет.)
Слик. Вы что, споить его решили?
Жессика. Так он скорее угомонится. Надо чуть-чуть
подождать.
Уго выпивает стакан. Жессика вновь его наполняет.
Уго (опьянел). О чем это я? Об убийстве. Мы с Жесси-
кой знаем, что это такое. Дело в том, что внутренний голос
не умолкает. (Стучит себя по лбу.) А мне нужна тишина.
(Слику.) У тебя, небось, в голове спокойно — ни звука,
черная ночь. Что это вы забегали? Не смейтесь, я знаю, что я
надрался и что я вам противен. Скажу одно: никому не
пожелаю быть в моей шкуре. Нет-нет. Плохая у меня шкура.
Да не крутитесь вы! Главное, поджечь фитиль. Кажется,
что это очень просто, но я никому не пожелаю. Фитиль, в
нем все дело. Поджечь фитиль. И все подорвутся, и я
вместе со всеми, алиби не понадобится — тишина и
спокойствие. Если только мертвецы не ломают комедию.
Подумайте, вдруг ты умер и узнал, что мертвецы-то на поверку
живые и только притворяются мертвыми. Помрем — уви-
266
дим. Вот только фитиль нужно поджечь. Это
психологически важно. (Смеется.) Не кружитесь вы так, ради бога.
Я тогда тоже покружусь. (Пытается кружиться и падает на
стул.) Вот плоды буржуазного воспитания.
У У го болтается голова. Жессика подходит и смотрит на него.
Ж е с с и к а. Довольно. Помогите мне отнести его в
постель.
Слик смотрит на нее и чешет в затылке.
Слик. Разболтался ваш муженек.
Жессика (смеясь). Вы его еще не знаете. Все, что он
мелет, не имеет никакого значения.
Слик и Жорж поднимают его за плени и за ноги.
Занавес
КАРТИНА ПЯТАЯ
В пристройке.
У го лежит в постели, под одеялом, полностью одетый. Он спит
беспокойно и стонет во сне. У изголовья неподвижно сидит Же с си к а. Когда он в
очередной раз стонет, она встает и идет в ванную. Слышно, как она пускает
воду. За оконной шторой прячется Ольга. Она раздвигает шторы,
высовывается. Подходит к У г о, смотрит на него. У го стонет. Ольга взбивает
подушку, поддерживая ему голову. В это время возвращается Жессика и
смотрит на них. В руках у нее мокрый компресс.
СЦЕНА ПЕРВАЯ
У го, Жессика, затем Ольга.
Жессика. Как вы заботливы! Здравствуйте, мадам.
Ольга. Не вздумайте кричать. Я...
Жессика. Я не собираюсь кричать. Садитесь. Мне
скорее смеяться хочется.
О л ь г а. Я Ольга Лорам.
Жессика. Я догадалась.
Ольга. Уго говорил вам обо мне?
Жессика. Да.
Ольга. Он ранен?
Жессика. Нет, напился. Разрешите. (Кладет компресс
на голову Уго.)
Ольга. Не так. (Поправляет компресс.)
Жессика. Извините.
Ольга. Что Хёдерер?
267
Жессика. Хёдерер? Сядьте же, прошу вас. (Ольга
садится.) Это вы бросили бомбу, мадам?
Ольга. Я.
Жессика. Никто не убит, в следующий раз вам
больше повезет. Как вы сюда попали?
Ольга. Через дверь. Вы не закрыли ее, когда
выходили. Никогда не надо оставлять дверь открытой.
Жессика (показывая на Уго). Вы знали, что он там,
в кабинете?
Ольга. Нет.
Жессика. Но предполагали, что он может там быть?
Ольга. Пришлось пойти на этот риск.
Жессика. Еще бы немного, и вы бы его убили.
Ольга. Было бы лучше для него.
Жессика. Вы так думаете?
Ольга. Партия не терпит предателей.
Жессика. Уго — не предатель.
Ольга. Согласна. Но я не смогу заставить других
разделить мое мнение. (Пауза.) Дело затянулось, все должно
было кончиться неделю назад.
Жессика. Случай не представился.
Ольга. Случай следует создать.
Жессика. Вас партия послала?
Ольга. Партия не знает, что я здесь, я пришла по
собственной воле.
Жессика. Понятно; вы положили бомбу в сумочку
и по-хорошему пришли бросить ее в Уго с тем, чтобы
спасти его репутацию.
Ольга. Если бы мне удалось, все бы решили, что он
подорвался вместе с Хёдерером.
Жессика. Да, но он бы погиб.
Ольга. Теперь, что бы он ни делал, ему все равно не
уцелеть.
Жессика. Нелегко с вами дружить.
О л ь г а. Да уж потруднее, чем любить вас. (Смотрят друг
на друга.) Это вы ему помешали сделать дело?
Жессика. Нисколько не помешала.
Ольга. Но и не помогли.
Жессика. Ас чего это я должна ему помогать? Он со
мной посоветовался, когда вступал в партию? И когда ему
вздумалось взяться за убийство неизвестного ему человека?
Ольга. Зачем ему с вами советоваться? Какой совет вы
ему можете дать?
Жессика. Да уж конечно.
268
Ольга. Он выбрал эту партию, взял на себя это
поручение — с вас довольно?
Жессика. Нет.
Уго стонет.
Ольга. Ему плохо. Вы не должны давать ему пить.
Жессика. Ему было бы еще хуже от осколка вашей
бомбы. (Пауза.) Жаль, что он не на вас женился; ему бы
подошла умная жена. Он бы сидел дома и гладил ваши
комбинации, вы бы в это время бросали бомбы, и мы все были
бы счастливы. (Смотрит на нее.) Я вас себе представляла
долговязой и костлявой.
Ольга. И усатой?
Жессика. Без усов, но с бородавкой под носом. Он
всегда бывал такой серьезный, когда возвращался от вас.
И говорил: «Мы обсуждали политические вопросы».
Ольга. С вами он их, конечно, не обсуждал.
Жессика. Сами понимаете, он не для того на мне
женился. (Пауза.) Вы ведь в него влюблены?
Ольга. При чем тут любовь? Вы начитались романов.
Жессика. Нужно же чем-то заниматься, если не
политикой.
Ольга. Будьте уверены, женщины умные о любви не
думают. У нас и без того забот много.
Жессика. А я, значит, думаю?
Ольга. Как и все женщины, живущие сердцем.
Жессика. Я согласна с этим определением. Мне
больше нравится жить сердцем, чем рассудком, как вы.
Ольга. Бедный Уго!
Жессика. Да, бедняга Уго! Как вы, должно быть,
меня презираете, мадам?
Ольга. Я? Мне некогда терять время по пустякам.
(Пауза.) Разбудите его. Мне надо с ним поговорить.
Жессика (подходит к постели и трясет Уго). Уго! Уго!
К тебе пришли.
Уго. А? (Садится) Ольга! Ты пришла! Как я рад — ты
должна мне помочь. Господи, голова раскалывается. Где
это мы? Я так рад, что ты пришла. Послушай, что-то
плохое произошло. Даже ты мне не поможешь. Теперь уже не
поможешь. Ведь это ты бросила бомбу?
Ольга. Я.
Уго. Почему вы не доверились мне?
269
Ольга. Уго, через четверть часа один из товарищей
перебросит веревку через стену и мне нужно будет уйти.
Я спешу, и ты должен меня выслушать.
Уго. Почему вы мне не доверились?
Ольга. Жессика, дайте мне стакан и графин.
Жессика дает ей стакан и графин. Ольга наливает воду в стакан и
выплескивает ее в лицо Уго.
Уго. Уф!
Ольга. Ты меня слушаешь?
Уго. Слушаю. (Вытираетлицо,) Как башка трещит! Вода
в графине осталась?
Жессика. Да.
Уго. Налей мне, пожалуйста. (Жессика протягивает ему
стакан воды, он пьет.) Что наши обо мне думают?
Ольга. Что ты предатель.
Уго. Ничего себе!
Ольга. Ты не можешь больше терять ни одного дня.
Дело надо сделать до завтрашнего вечера.
Уго. Не надо было тебе бросать бомбу.
Ольга. Уго, ты взялся выполнить трудное дело,
причем захотел сделать его в одиночку. Я первая тебе
поверила, хоть и была сотня причин этого не делать, и заставила
поверить других. Однако мы не бойскауты и партия не для
того существует, чтобы помогать тебе показывать свое
геройство. Есть определенное дело, и оно должно быть
сделано, все равно кем. Если через двадцать четыре часа ты не
завершишь работу, пришлем кого-нибудь другого.
Уго. Если меня кем-нибудь заменят, я уйду из партии.
Ольга. Как ты себе это представляешь? Ты думаешь,
что можно выйти из партии? Идет война, Уго, и товарищи
не шутят. Из партии уходят только вперед ногами.
Уго. Смерти я не боюсь.
Ольга. Смерть — чепуха. Но глупо умереть ни за что
ни про что. Дать себя укокошить как стукача — да что там
стукача! — еще хуже, как дурачка, от которого решили
избавиться, чтобы он не наделал глупостей. Ты этого хочешь?
Об этом ты мечтал, когда впервые пришел ко мне и был
такой счастливый и гордый? Ну, скажите же ему! Если вы
его хоть немного любите, вы не можете хотеть, чтобы его
пристукнули как собаку.
Жессика. Вам прекрасно известно, мадам, что я
ничего не смыслю в политике.
Ольга. Что ты решил?
270
У г о. Не надо было тебе бросать бомбу.
Ольга. Что ты решил?
У го. Завтра узнаете.
Ольга. Хорошо. Прощай, Уго.
У г о. Прощай, Ольга.
Ж е с с и к а. Всего доброго, мадам.
Ольга. Погасите свет. Меня не должны увидеть.
СЦЕНА ВТОРАЯ
Уго, Же ecu к а.
Ж е с с и к а. Можно включить свет?
Уго. Подожди. Может, ей придется вернуться.
Ждут, не зажигая света.
Ж е с с и к а. Можно приоткрыть ставни и посмотреть.
Уго. Нельзя.
Пауза.
Жессика. Ты огорчен? (Уго не отвечает.) Отвечай,
пока темно.
Уго. Голова болит, вот и все. (Пауза.) Недорого стоит
доверие, раз оно за неделю улетучивается.
Жессика. Действительно, недорого.
Уго. Как же жить, если никто тебе не доверяет?
Жессика. Мне вот никто никогда не доверял, и ты
меньше всех. Но я, как видишь, жива.
Уго. Она одна верила в меня.
Жессика. Уго...
Уго. Только она, ты ведь знаешь. (Пауза.) Теперь она
в безопасности. Можно зажечь свет. (Зажигает свет.
Жессика резко отворачивается.) Что такое?
Жессика. Не хочу на тебя смотреть при свете.
Уго. Погасить?
Жессика. Нет. (Подходит к нему.) Ты? Ты убьешь
человека?
Уго. Я не знаю.
Жессика. Покажи револьвер.
Уго. Зачем?
Жессика. Хочу посмотреть, как он выглядит.
Уго. Ты же его полдня таскала с собой.
Жессика. Тогда он был игрушкой.
Уго (протягивая ей револьвер). Только осторожно.
Жессика. Хорошо. (Смотрит на него.) Смешно.
Уго. Что смешно?
271
Жессика. Теперь я его боюсь. Возьми. (Пауза.) Ты
убьешь человека. (Уго смеется.) Почему ты смеешься?
У го. Вот ты и поверила. Правда, поверила?
Жессика. Да.
Уго. Нашла время, больше никто не верит. (Пауза.)
Неделю тому назад мне бы это, может, и помогло...
Жессика. Я не виновата — я верю только в то, что
вижу. Еще сегодня утром я не могла поверить, что он
умрет. (Пауза.) Когда я вошла сегодня в кабинет и увидела
того типа, у которого шла кровь, я поняла, что вы все
мертвецы. Хёдерер — мертвец, у него на лице написано. Если
ты его не убьешь, они пришлют кого-нибудь другого.
Уго. Я убью. (Пауза.) Противно было смотреть, как
у того типа текла кровь, так ведь?
Жессика. Да, противно.
У го. И у Хёдерера кровь польется.
Жессика. Замолчи.
Уго. Он будет валяться на полу, как дурак, и из него
потечет кровь.
Жессика (медленно и низким голосом). Замолчи же.
Уго. Она бросила бомбу в стену. Чем тут гордиться,
ведь нас она не видела. Кто хочешь совершит убийство,
если ему не придется смотреть на дело рук своих. Я готов
был выстрелить. Там, в кабинете, я смотрел им в лицо, а по
ее вине все провалилось.
Жессика. Ты и вправду был готов выстрелить?
У го. Я держал палец на спусковом крючке.
Жессика. И собирался стрелять! Ты уверен, что смог бы?
Уго. Я... мне повезло, я разозлился. Конечно, я бы
смог. А теперь все надо начинать сначала. (Смеется.)
Слыхала, они меня считают предателем. Хорошо им — решают,
что человек должен умереть, вычеркивают его из жизни
пристойно и элегантно. Здесь смерть превращается в
грязную работу. Бойня-то здесь. (Пауза.) Он пьет, курит,
рассказывает мне о партии, строит планы, а я думаю о том,
что он скоро будет трупом. Как гнусно!
Жессика. Да.
Уго. Помнишь, какие у него блестящие и живые глаза?
Жессика. Да.
Уго. Может, в глаза я и выстрелю. Обычно, знаешь ли,
целят в живот, но ствол относит.
Жессика. Мне нравятся его глаза.
Уго (внезапно). Это все абстракция. Нажимаешь на
спусковой крючок и потом сам не знаешь, что происходит.
272
(Пауза.) Если бы можно было отвернуться и выстрелить.
(Пауза.) Зачем я тебе все это рассказываю?
Ж е с с и к а. Вот уж не знаю.
У го. Извини. (Пауза.) А если бы я сейчас здесь вот
подыхал, ты бы меня бросила?
Жессика. Нет.
У го. Какая разница — убивать, умирать — ты все равно
одинок. Везет ему, он умрет один раз. А я эти десять дней
каждую минуту его убиваю. (Внезапно.) Как бы ты
поступила, Жессика?
Жессика. О чем ты?
У го. Послушай, если завтра я его не убью, мне
придется или исчезнуть, или прийти к ним и сказать: делайте со
мной, что считаете нужным. Если же я его убью...
(Закрывает на мгновение лицо руками.) Что мне делать? Что бы ты
сделала?
Жессика. Я? Ты спрашиваешь, что бы я сделала на
твоем месте?
У го. А у кого мне спрашивать? У меня на свете никого
нет, кроме тебя.
Жессика. Действительно. У тебя больше никого нет.
Кроме меня. Бедняжка Уго. (Пауза.) Я бы пошла к Хёдере-
ру и сказала ему: меня прислали убить вас, но я раздумала
и хочу работать с вами.
Уго. Бедная Жессика.
Жессика. Так нельзя?
Уго. Это называется предательством.
Жессика (грустно). Вот видишь, я ничего не могу тебе
посоветовать. (Пауза.) Почему нельзя? Потому что его
мнения не совпадают с твоими?
Уго. Да, если хочешь. У нас разные мнения.
Жессика. И людей, у которых другие мнения, нужно
убивать?
Уго. Иногда приходится.
Жессика. Но почему ты выбрал мнения Луи и Ольги?
Уго. Потому что они правильные.
Ж е с с и к а. Но представь себе, Уго, что в прошлом году
ты бы встретил не Луи, а Хёдерера. Тогда его идеи
показались бы тебе правильными.
Уго. Ты сумасшедшая.
Жессика. Отчего же?
Уго. Послушаешь тебя, так все мнения стоят одно
другого и их можно подцепить, как болезнь.
273
Жессика. Я так не думаю, я сама не знаю, что думаю.
Уго, он такой сильный, только откроет рот, сразу веришь,
что он прав. И потом, я думаю, что он искренне желает
партии блага.
Уго. Плевать мне на его желания и мысли. Только
действия имеют значение.
Жессика. Но...
Уго. Объективно, он социал-предатель.
Жессика (не понимая). Объективно?
Уго. Да.
Жессика. Α-a. (Пауза.) А если бы он узнал, что ты
собираешься делать, он бы тоже подумал, что ты
социал-предатель?
Уго. Понятия не имею.
Жессика. Ну, как по-твоему, подумал бы?
Уго. Какая разница? Возможно, подумал бы.
Жессика. Тогда кто же прав?
Уго. Я.
Жессика. Откуда ты знаешь?
Уго. Политика — это наука. Можно доказать, что ты
прав, а другие ошибаются.
Жессика. Почему же тогда ты колеблешься?
Уго. Долго объяснять.
Жессика. Целая ночь впереди.
Уго. Для этого нужны месяцы и годы.
Жессика. Ах, так! (Идет к книгам.) А в них все написано?
Уго. В каком-то смысле, да. Нужно только уметь
читать.
Жессика. Господи! (Берет одну книгу, открывает,
заглядывает в нее и откладывает со вздохом.) Боже!
Уго. Теперь оставь меня в покое. Ложись спать или
делай, что хочешь.
Жессика. А что такое? Что я сказала?
Уго. Ничего. Ты ничего не сказала. Это моя вина —
глупо было просить у тебя помощи. Ты из другого мира.
Жессика. А кто виноват? Почему меня ничему не
научили? Почему ты мне ничего не объяснил? Помнишь, как
он сказал? Что я для тебя роскошь. Вот уже девятнадцать
лет я живу в вашем взрослом мире, мне запрещено во что
бы то ни было вникать, и вы заставили меня поверить, что
все в порядке и что мне ничего не нужно делать, кроме как
расставлять цветы по вазам. Зачем вы меня обманули?
Зачем держали в неведении? Чтобы однажды я поняла, что
мир трещит по швам, а вы ничего не можете сделать и я долж-
274
на выбрать — не хочу, чтобы тебя убили, не хочу, чтобы ты
убивал. Почему мне взвалили на плечи эту тяжесть? Я
ничего в ваших делах не смыслю и понимать не хочу. Я не
тиран, не социал-предатель, не революционер, я ничего
плохого не сделала и ни в чем не виновата.
У г о. Я тебя больше ни о чем не прошу, Жессика.
Ж е с с и к а. Поздно, Уго, ты меня впутал в это дело.
Теперь я должна выбирать. Ради тебя и ради меня; я выбрала
жизнь с тобой, и я... О Господи! Я больше не могу.
Уго. Вот видишь.
Пауза. Уго сидит на постели, смотрит в пустоту. Жессика садится рядом
с ним, обнимает его.
Жессика. Молчи. Не занимайся мною. Я не буду
говорить с тобой, не помешаю тебе думать. Но я останусь
здесь. Утром холодно, ты получишь чуть-чуть моего тепла,
раз я ничего больше не могу тебе дать. Голова еще болит?
Уго. Да.
Жессика. Положи ее мне на плечо. У тебя горячий
лоб. (Гладит его по голове.) Бедная головушка!
Уго (внезапно вырываясь). Довольно.
Жессика (нежно). Уго!
Уго. Не изображай мать семейства.
Жессика. Никого я не изображаю и не буду
изображать.
У г о. У тебя холодное тело, и ты не можешь дать мне
тепла. Нетрудно склониться над человеком с материнским
видом и погладить его по головке; любая девчонка могла
бы быть на твоем месте. Но когда я обнимал тебя и просил,
чтобы ты стала моей женой, у тебя не так хорошо
получалось.
Жессика. Замолчи.
Уго. Почему это? Ты разве не знаешь, что наша любовь
была комедией?
Жессика. Этой ночью важна не наша любовь, а то,
что ты сделаешь завтра.
Уго. Одно с другим связано. Если бы я был уверен...
(Внезапно.) Жессика, посмотри мне в глаза. Можешь ты
сказать, что любишь меня? (Смотрит на нее. Пауза.) Так-то.
Даже этого мне не дано.
Жессика. А ты, Уго? Ты думаешь, что любил меня?
(Он не отвечает.) Ну вот. (Пауза. Внезапно.) Почему бы тебе
не попытаться его убедить?
Уго. Убедить? Кого, Хёдерера?
275
Ж е с с и к а. Раз он ошибается, ты сможешь ему это
доказать.
У г о. Ты что! Он не так прост.
Жессика. Значит, твои идеи не так уж неоспоримы,
коли ты не можешь доказать их правильность. Уго, как бы
хорошо всех помирить, и все бы остались довольны, и
работали бы все вместе. Попытайся, Уго, прошу тебя. Хоть
разок попробуй, прежде чем его убивать.
Стук в дверь. Уго вздрагивает, глаза его блестят.
Уго. Это Ольга. Она вернулась. Я так и знал, что она
вернется. Погаси свет и отпирай.
Жессика. Как она тебе нужна!
Жессика гасит свет и отпирает дверь. Входит Хедере р. Уго вновь
зажигает свет, когда дверь за вошедшим закрывается.
СЦЕНА ТРЕТЬЯ
Уго, Жессика, Хедер ер.
Жессика (узнав Хёдерера). Ха!
Хедере р. Напугал?
Жессика. Что-то я сегодня слишком нервничаю. Эта
бомба...
X ё д е ρ е р. Да, конечно. Вы часто так сидите в темноте?
Жессика. Бывает. У меня глаза очень устают.
X ё д е ρ е р. А! (Пауза.) Можно, я присяду? (Садится в
кресло.) Я вас не стесню?
Уго. Вы хотите мне что-то сказать?
Хедере р. Нет. Нет-нет. Рассмешил ты меня
сегодня — весь красный от гнева...
Уго. Я...
Хедере р. Не надо извинений, я этого ожидал. Если
бы ты не протестовал, я бы удивился. Мне нужно многое
тебе объяснить. Только завтра. Завтра поговорим. А сейчас
твой рабочий день закончен. И мой тоже. Ничего себе
денек, а? Почему бы вам не повесить гравюры на стену?
А то слишком голо. Где-то на чердаке их много валяется.
Слик вам принесет.
Жессика. А какие они?
Хёдерер. Разные. Выберешь, что понравится.
Жессика. Благодарю. Я не люблю гравюр.
Хёдерер. Как хочешь. У вас есть что-нибудь выпить?
Жессика. Нет, к сожалению.
276
Хедере р. Ну, ничего, тем лучше. Чем вы занимались
до моего прихода?
Жессика. Болтали.
Хедере р. Так продолжайте, не обращайте на меня
внимания. (Набивает трубку и закуривает. Тяжелое молчание.
Улыбается.) Да, конечно.
Жессика. Довольно трудно себе представить, что вас
здесь нет.
X ё д е ρ е р. Можете меня выставить. (Уго.) Ты не обязан
принимать своего патрона, когда на него блажь находит.
(Пауза.) Не знаю, зачем я пришел. Заснуть не получалось,
работать тоже... (Пожимает пленами.) Нельзя же все время
работать.
Жессика. Нельзя, конечно.
Xё д е ρ е р. Скоро этому делу конец...
Уго (живо). Какому делу?
Хёдерер. Делу с Карским. Он, понятно, заупрямился
сначала, но все пойдет быстрее, чем я думал.
Уго (неистово). Вы...
Хёдерер. Тихо. Завтра! Завтра! (Пауза.) Когда
определенный этап подходит к концу, чувствуешь себя не у дел.
У вас горел свет недавно?
Жессика. Да.
Хёдерер. Я стоял у окна. Не зажигая света, чтобы не
изображать из себя мишень. Заметили, какая темная и
тихая ночь? (Пауза.) Мы смотрели смерти в лицо,
Жессика. Да.
Хёдерер (со смешком). В глаза ей смотрели. (Пауза.)
Я тихо вышел из комнаты. Слик спал в коридоре, а Жорж —
в гостиной. Леон дрых в вестибюле. Я хотел было его
растолкать, а потом... (Пауза.) Вот я и пришел к вам. (Жес-
сике.) Что с тобой? Днем у тебя был не такой испуганный
вид.
Жессика. Это из-за того, какой вы сейчас.
Хёдерер. А какой я?
Жессика. Я думала, вам никто не нужен.
Хёдерер. Мне никто не нужен. (Пауза.) Слик сказал
мне, что ты беременна.
Жессика (быстро). Неправда.
Уго. Ну, Жессика, если ты Слику сказала, зачем
скрывать от Хёдерера?
Жессика. Я пошутила.
Хёдерер (долго смотрит на нее). Ладно. (Пауза.) Когда
я был депутатом ландтага, я жил у одного автослесаря. Ве-
277
чером я приходил к нему в столовую покурить трубку.
У них было включено радио, дети играли... (Пауза.) Пойду-
ка я спать. Все это мираж.
Ж е с с и к а. Что мираж?
Хёдерер. Да все это. И вы тоже. Надо работать,
ничего не поделаешь. Позвони в деревню, пусть пришлют
столяра починить окно в кабинете. (Смотрит на Уго.) У тебя
усталый вид. Ты, кажется, надрался? Отоспись хорошенько.
Можешь до девяти часов не приходить.
Встает. Уго делает шаг. Жессика бросается между ними.
Ж е с с и к а. Уго, пора!
Уго. Что?
Жессика. Ты обещал мне убедить его.
Хёдерер. Убедить меня?
Уго. Замолчи!
Пытается оттолкнуть ее. Она встает перед ним.
Жессика. Он с вами не согласен.
Хёдерер (с интересом). Я заметил.
Жессика. Он хотел объяснить.
Хёдерер. Завтра! Завтра!
Жессика. Завтра будет поздно.
Хёдерер. Почему?
Жессика (стоя перед Уго.) Он... он сказал, что
отказывается быть вашим секретарем, если вы его не выслушаете.
Вы оба спать не хотите, и впереди целая ночь, и... вы оба
чудом избежали смерти, значит, вы не можете не
договориться.
Уго. Я сказал, отстань.
Жессика. Уго, ты обещал! (Хёдереру.) Он говорил, что
вы социал-предатель.
Хёдерер. Социал-предатель! Ни много ни мало!
Жессика. Объективно. Он сказал, объективно.
Хёдерер (другим тоном и с другим выражением лица).
Ладно, приятель, выкладывай, что у тебя на душе, раз уж
никуда от этого не денешься. Придется разобраться в этом
деле перед тем, как ложиться спать. Почему я предатель?
Уго. Потому что вы не имеете права вовлекать партию
в ваши махинации.
Хёдерер. А почему бы и нет?
Уго. Потому что это революционная организация, а вы
делаете из нее правительственную партию.
278
X ё д e ρ е р. Революционные партии созданы для захвата
власти.
У го. Для захвата, согласен. Власть нужно захватить
вооруженным путем, а не выторговать.
Хедере р. Ты крови жаждешь? Досадно, конечно, но
тебе пора знать, что силой мы немногого достигнем. На
случаи гражданской войны у Пентагона есть оружие и
военные специалисты. Они станут во главе
контрреволюционных сил.
У г о. Кто говорит о гражданской войне? Хёдерер, я не
понимаю вас, надо просто набраться терпения. Вы сами
сказали: Красная армия прогонит регента и власть
достанется нам.
Хёдерер. А как нам ее удержать? (Пауза.) Уверяю
тебя, когда Красная армия вступит на нашу территорию,
всем придется несладко.
У г о. Красная армия...
Хёдерер. Да-да. Знаю. Я тоже ее жду. Жду с
нетерпением. Но запомни хорошенько: все воюющие армии,
освободительные или нет, похожи друг на друга — они живут за
счет оккупированной страны. Наши крестьяне
возненавидят русских, это неизбежно. Как же им нас любить, если
мы им навязаны русскими? Нас ославят партией
чужеземцев, а может, и еще похуже. Пентагон уйдет в подполье,
ему даже лозунги менять не придется.
У г о. Что касается Пентагона, я...
Хёдерер. Потом вот еще что: в стране разруха, не
исключены военные действия на нашей территории. Какое
бы правительство ни пришло к власти после регента, оно
будет вынуждено пойти на жесткие меры, за которые его
возненавидят. На следующий день после ухода Красной
армии поднимется гибельное для нас восстание.
У го. Восстание можно подавить. Мы установим
железный порядок.
Хёдерер. Железный порядок? Каким образом? Даже
после революции пролетариат надолго останется слабым.
Железный порядок! С помощью буржуазной партии,
которая тут же начнет саботаж, и крестьянского населения,
которое сожжет урожай, чтобы он не достался нам?
У г о. Ну и что? Партия большевиков и не такое видала
в семнадцатом году.
Хёдерер. Она не была навязана извне. Теперь
послушай, малыш, и постарайся понять. Мы возьмем власть
вместе с либералами Карского и консерваторами регента.
279
Без сложностей, без шумихи — национальный союз. Никто
не сможет обвинить нас в пособничестве другой стране.
Я потребовал половину голосов в Комитете
сопротивления, но я не настолько глуп, чтобы требовать половину
портфелей. Мы должны удовлетвориться меньшинством.
Меньшинством, чтобы другие партии несли
ответственность за непопулярные меры, а мы завоевали
расположение населения как оппозиция в составе правительства.
У них нет выхода, через два года либеральная политика
потерпит крах и вся страна обратится к нам за помощью.
У го. К этому времени партия развалится.
Хёдерер. Развалится? Почему?
У г о. У партии есть программа — осуществление
социалистического экономического хозяйствования
посредством классовой борьбы. Вы хотите воспользоваться ею для
проведения в жизнь политики классового сотрудничества в
условиях капиталистической экономики. Годы и годы вы
будете лгать, притворяться, лавировать, идти на
компромиссы, оправдывать в глазах наших товарищей
реакционные меры, принятые правительством, частью которого вы
являетесь. Никто ничего не поймет — самые стойкие уйдут
от нас, а другие потеряют только что приобретенную
политическую культуру. Мы будем отравлены, ослаблены,
дезориентированы. Мы станем реформистами и
националистами. В конечном счете буржуазным партиям останется
только взять на себя труд расправиться с нами. Хёдерер!
Ведь партия — ваше детище, вы не могли забыть, сколько
сил положили на то, чтобы ее сколотить, понесенные
жертвы, возню с установлением дисциплины. Умоляю вас, не
отдавайте ее собственными руками.
Хёдерер. Болтовня! Боишься рисковать, не лезь в
политику.
У го. На этот риск я не хочу идти.
Хёдерер. Прекрасно, тогда как удержать власть?
У го. А зачем ее брать?
Хёдерер. Ты в своем уме? Социалистическая армия
войдет в страну, затем уйдет, а ты упустишь случай
воспользоваться ее помощью? Такой случай больше никогда
не представится. Повторяю, мы недостаточно сильны, чтобы
делать революцию в одиночку.
У г о. Нельзя платить за власть такую цену.
Хёдерер. Чем, по-твоему, должна стать партия?
Скаковой конюшней? Какого черта каждый день начищать до
280
блеска нож, если никогда не пустишь его в ход? Партия —
всегда лишь средство. Цель одна — власть.
У г о. Цель одна — триумф наших идей, именно идей,
и ничего другого.
Хедере р. Ах, да, у тебя есть идеи. Это пройдет.
У го. Вы думаете, у меня одного они есть? И не за идею,
по-вашему, погибали товарищи, которых убила полиция
регента? Разве мы не предаем их, если заставляем партию
оправдывать их убийц?
Хёдерер. Плевал я на мертвецов. Они погибли за
партию, и партия пускай с ними разбирается. Я живой и делаю
политику для живых.
У го. И вы надеетесь, что живые согласятся на ваши
махинации?
Хёдерер. Мы их заставим проглотить эту пилюлю.
У г о. Обманом?
Хёдерер. Понадобится, и обманом.
У го. Вы... вы такой настоящий, такой незыблемый! Не
может быть, чтобы вы пошли на обман товарищей.
Хёдерер. Почему не может быть? Идет война, а на
войне не принято посвящать солдат во все тонкости
операций.
У г о. Хёдерер, я... я лучше вас знаю, что такое обман;
у моего отца все лгали друг другу и мне. Я стал дышать
свободно только после вступления в партию. Впервые я
встретил людей, которые не обманывают себе подобных.
Каждый доверяет всем, и все — каждому; самый последний
член партии чувствует, что распоряжения руководителей
отражают его собственное затаенное желание, и, если
приходится лихо, все знают, за что идут на смерть. Вы не
сможете...
Хёдерер. Да о чем ты?
У г о. О нашей партии.
Хёдерер. О нашей партии? В ней полно лжи. А ты,
Уго, уверен, что никогда не лгал, что в эту минуту ты не
лжешь?
Уго. Я никогда не обманывал товарищей. Я... Зачем
бороться за освобождение людей, если презираешь их?
Зачем морочить им голову?
Хёдерер. Я лгу, когда нужно, и никого не презираю.
Не я изобрел обман; он порожден обществом,
разделенным на классы, и каждый из нас унаследовал его при
рождении. С обманом не покончишь, отказываясь лгать.
Единственное средство — уничтожение классов.
281
У г о. Не все средства хороши.
Хёдерер. Хороши все, были бы эффективны.
У го. Тогда какое у вас право осуждать политику
регента? Он объявил войну СССР потому, что это было
наиболее эффективным средством сохранить национальную
независимость.
Хёдерер. Кто тебе сказал, что я ее осуждаю? Он
сделал то, что на его месте сделал бы любой другой из той же
касты. Мы боремся не против людей, не против какой-то
политики, а против класса, породившего * эту политику
и этих людей.
У го. И вы не нашли лучшего средства для борьбы, чем
предложить ему разделить власть с вами?
Хёдерер. Вот именно. На сегодняшний день это
лучшее средство. (Пауза.) Как ты озабочен своей чистотой,
дружок! Как ты боишься запачкать руки! Ну что ж,
оставайся незапятнанным. Кому это нужно и зачем ты к нам
пришел? Чистота — забота аскета или монаха. Вы,
интеллигенты и буржуазные анархисты, пользуетесь ею как
предлогом, чтобы бездельничать. Сидеть сложа руки,
оставаться неподвижными, прижав локти к туловищу и натянув
перчатки. У меня руки грязные. Грязные по локоть. В
дерьме и крови. А ты думал, можно руководить и не
запачкаться?
У г о. Надеюсь, когда-нибудь я докажу, что не боюсь
крови.
Хёдерер. Черт возьми, красные перчатки тебе
подойдут. Всего остального ты страшишься. Например, вони,
которую не выносит твое аристократическое обоняние.
У го. Опять старая песня, я аристократ и никогда не
голодал! К несчастью для вас, не один я так думаю.
Хёдерер. Не ты один? Значит, до приезда сюда тебе
было что-то известно о моих переговорах?
У г о. Н-нет. Слухи о них шли среди членов партии,
и большинство было несогласно, причем, могу поклясться,
они отнюдь не аристократы.
Хёдерер. Малыш, это недоразумение. Знаю я их,
партийных, которые несогласны с моей политикой, и будь
уверен, они моей породы, не твоей — ты скоро поймешь.
Если они не одобряют переговоров, то только потому, что
считают их несвоевременными; в других обстоятельствах
они бы первые их и затеяли. А ты возводишь свое
несогласие в принцип.
282
У го. Кто говорит о принципах?
Хедере р. Значит, дело не в принципе? Тем лучше.
Вот что тебя должно убедить: если мы договоримся с
регентом, он прекратит войну и иллирийские войска
спокойно подождут русских, которые их разоружат. Если же мы
прервем переговоры, он поймет, что проиграл, и будет
драться до последнего, как бешеная собака. Погибнут
сотни тысяч людей. Что ты на это скажешь? (Пауза.) А? Что
скажешь? Согласен одним росчерком пера уничтожить
сотни тысяч жизней?
У то (с трудом). Революцию с цветами в руках не
сделаешь. Если им такая судьба выпала...
Хедере р. То что?
У г о. То тем хуже для них!
Хедере р. Видишь, Уго! Ты не людей любишь, а свои
принципы.
У г о. А почему я должен любить людей? Они же меня
не любят.
Хёдерер. Тогда зачем ты пришел к нам? Тот, кто не
любит людей, не может за них бороться.
У го. Я вступил в партию, поскольку дело ее
справедливо, и выйду из нее, когда оно перестанет быть таковым.
Что до людей, меня интересует не то, что они из себя
сегодня представляют, а то, чем они могут стать завтра.
Хёдерер. Ая их люблю такими, какие они есть. Со
всеми их пороками и гнусностями. Люблю их голоса и их
теплые берущие руки, и кожу их, голую кожу, и тревожный
взгляд, и отчаянную борьбу, которую они ведут против
смерти и против тревоги. Для меня важно, одним
человеком на свете больше или меньше. Человек — это ценность.
Таких, как ты, я хорошо знаю, малыш, ты — разрушитель.
Людей ты презираешь, потому что презираешь сам себя;
твоя чистота сродни смерти, и революция, о которой ты
грезишь,— это не наша революция. Ты не хочешь изменить
мир, ты хочешь его взорвать.
Уго (встает). Хёдерер!
Хёдерер. Ты не виноват — вы все одинаковы.
Интеллигент не бывает настоящим революционером, в лучшем
случае — убийцей.
Уго. Убийцей? Верно.
Ж е с с и к а. Уго!
Становится между ними. Слышно, как замок открывают ключом. Дверь
отворяется. Входят Жорж и С ли к.
283
СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ
Те же, Слик и Жорж.
Жорж. Ты здесь! Мы тебя всюду искали.
У го. Откуда у вас ключ от моей двери?
Слик. У нас ключи от всех дверей. Мы же
телохранители!
Жорж (Хёдереру). Ну и нагнал ты на нас страху. Слик
протер глаза — глядь — нет Хёдерера. Надо предупреждать,
когда идешь прогуляться.
Хедере р. Вы спали....
Слик (в недоумении). Ну и что с того? С каких это пор
ты боишься нас разбудить, когда сам не спишь? (Пауза.)
Хедере ρ (смеясь). Правда, что это со мной? (Пауза.)
Я пойду с вами. До завтра, мальпп. До девяти часов.
Поговорим еще. (Уго не отвечает.) До свиданья, Жессика.
Ж е с с и к а. До завтра, Хёдерер.
Трое выходят.
СЦЕНА ПЯТАЯ
Жессика, Уго.
Долгое молчание.
Жессика. Ну что?
Уго. Ты была здесь и все слышала.
Жессика. И что ты думаешь?
Уго. Что я могу думать? Я же тебе говорил, что он
хитрец.
Жессика. Уго! Он был прав.
Уго. Бедная моя Жессика! Тебе откуда знать?
Жессика. А ты что знаешь? У тебя был довольно
бледный вид.
Уго. Черт! Конечно, со мной ему легко справиться.
Посмотрел бы я, каково ему с Луи поговорить. Тут бы он
так просто не выпутался.
Жессика. Может, он и его бы переспорил.
Уго (смеясь). Кого, Луи? Ты его не знаешь. Луи не
может ошибаться.
Жессика. Почему?
Уго. Потому. Потому что он Луи.
Жессика. Уго! Ты лукавишь! Я смотрела на тебя, пока
ты говорил с Хёдерером. Он тебя убедил.
284
У г о. Он не убедил меня. Никто не убедит меня в том,
что нужно лгать товарищам. Но если бы ему и удалось
меня убедить, то тем нужнее его убрать, иначе он убедит
кого-нибудь еще. Завтра утром я покончу с этим делом.
Занавес
КАРТИНА ШЕСТАЯ
Кабинет Хёдерера.
Оконная рама, выбитая взрывом, прислонена к стене, осколки стекла
выметены, окно закрыто простыней, приколотой кнопками.
СЦЕНА ПЕРВАЯ
Хёд ер ер, затем Же с си к а.
В начале сцены Хёдерер, стоя у плитки, варит себе кофе и курит трубку. Стук
в дверь. С лик просовывает голову.
С л и к. Девчонка пришла, хочет вас видеть.
Хёдерер. Ладно, пусть войдет. (Входит Жессика, Слик
исчезает,) Что тебе? (Она молчит.) Подойди ближе. (Она
стоит на пороге, волосы в беспорядке падают ей на лицо. Он идет к
ней,) Ты, наверное, хотела мне что-то сказать? (Она кивает.)
Так говори и уходи.
Жессика. Вы всегда торопитесь...
Хёдерер. Я работаю.
Ж е с с и к а. Вы не работали, а варили кофе. Можно мне
чашечку?
Хёдерер. Можно. (Пауза,) Ну так что?
Жессика. Дайте мне собраться с духом. С вами
тяжело говорить. Вы ждете Уго, а он еще бриться не начинал.
Хёдерер. Хорошо. Даю тебе пять минут, чтобы
собраться с мыслями. Вот твой кофе.
Жессика. Поговорите со мной.
Хёдерер. О чем?
Жессика. Я же должна собраться с мыслями.
Говорите.
Хёдерер. Мне нечего сказать, и я не умею
разговаривать с женщинами.
Жессика. Неправда, умеете. И очень хорошо.
Хёдерер. Да? (Пауза,)
Жессика. Вчера вечером...
Хёдерер. Что?
Жессика. Мне показалось, что правы были вы.
285
Хёдерер. Я был прав? (Пауза.) Спасибо, ты меня
подбодрила.
Жессика. Издеваетесь?
Хёдерер. Да. (Пауза.)
Жессика. Если бы я вступила в партию, что бы мне
пришлось делать?
Хёдерер. Нужно еще, чтобы тебя приняли.
Ж е с с и к а. Но если бы меня приняли, что бы мне
пришлось делать?
Хёдерер. Вот уж не знаю. (Пауза.) Ты за этим пришла
ко мне?
Жессика. Нет.
Хёдерер. За чем же тогда? В чем дело? Ты
поссорилась с Уго и хочешь уехать?
Жессика. Нет. Вы бы огорчились, если бы я уехала?
Хёдерер. Я бы обрадовался, что могу работать
спокойно.
Жессика. Вы говорите не то, что думаете.
Хёдерер. Ты так считаешь?
Жессика. Да. (Пауза.) Вчера, когда вы вошли, у вас
был вид очень одинокого человека.
Хёдерер. Ну и что?
Жессика. Это прекрасно -— человек, который одинок.
Хёдерер. Настолько прекрасно, что сразу возникает
желание составить ему компанию. И тут он перестает быть
одиноким. Мир скверно устроен.
Жессика. О, со мной вы вполне бы могли остаться
одиноким. Я бы не стеснила вас.
Хёдерер. С тобой?
Жессика. Я просто так сказала. (Пауза.) Вы были
женаты?
Хёдерер. Да.
Жессика. Ваша жена была членом партии?
Хёдерер. Нет.
Ж е с с и к а. А вы говорили, что нужно жениться только
на членах партии.
Хёдерер. Правильно.
Жессика. Она была красивая?
Хёдерер. Как когда, и потом, кому что нравится.
Жессика. Ая красивая, по-вашему?
Хёдерер. Издеваешься?
Жессика (смеясь). Да.
Хёдерер. Пять минут прошло. Говори или уходи.
Жессика. Вы не сделаете ему зла.
286
Хёдерер. Кому?
Ж е с с и к а. Уго. Вы к нему хорошо относитесь, правда?
Хёдерер. Чувства тут ни при чем. Он ведь хочет меня
убить, это и есть твоя история?
Ж е с с и к а. Не делайте ему зла.
X ё д е ρ е р. Да нет, я ему зла не сделаю.
Жессика. Вы... вы знали?
Хёдерер. Знаю со вчерашнего вечера. Как он
собирается меня убивать?
Жессика. Что вы имеете в виду?
Хёдерер. Каким оружием? Гранатой, револьвером,
топором, саблей, адом?
Жессика. Револьвером.
Хёдерер. Неплохо.
Жессика. Сегодня, идя к вам, он возьмет револьвер
с собой.
Хёдерер. Понятно. Зачем ты его выдала? Ты с ним
в ссоре?
Жессика. Нет. Но...
Хёдерер. Так что же?
Жессика. Он попросил меня ему помочь.
Хёдерер. И ты таким образом ему помогаешь? Странно.
Жессика. Он не хочет вас убивать. Совсем не хочет.
Вы ему очень нравитесь. Просто он получил приказ. Он не
признается, но я уверена, что в глубине души он будет рад,
если ему помешают его выполнить.
Хёдерер. Нужно подумать.
Жессика. Что вы будете делать?
Хёдерер. Еще не знаю.
Жессика. Пусть Слик тихонько отберет у него
револьвер. Больше у него нет оружия. Заберите это, и все
будет кончено.
Хёдерер. Нет. Он почувствует себя униженным.
Людей нельзя унижать. Я с ним поговорю.
Жессика. Вы впустите его сюда вооруженным?
Хёдерер. Почему бы и нет? Я хочу его убедить. Это
пятиминутный риск, не более. Если сегодня утром он не
решится, то не решится уже никогда.
Жессика (внезапно). Я не хочу, чтобы он вас убил.
Хёдерер. Ты бы огорчилась, если бы меня
прикончили?
Ж е с с и к а. Я? Я бы обрадовалась.
Стук в дверь.
287
С л и к. Уго пришел.
Хёдерер. Минутку. (Слик прикрывает дверь.) Полезай
в окно.
Ж е с с и к а. Не хочу от вас уходить.
Хёдерер. Если ты останешься, он, точно, выстрелит.
В твоем присутствии он не сдрейфит. Давай лезь!
Она вылезает в окно, и простыня вновь его прикрывает.
Пусть он войдет.
СЦЕНА ВТОРАЯ
Уго, Хёдерер.
Входит Уго. Хёдерер идет к двери и затем вместе с Уго возвращается к столу.
Стоит рядом с ним, пристально наблюдает за всеми его движениями во время
разговора, готовый схватить его за руку в случае, если Уго захочет вынуть
револьвер.
Хёдерер. Ну, хорошо спал?
Уго. Так себе.
Хёдерер. С похмелья?
Уго. Ужасно.
Хёдерер. Решился наконец?
Уго (вздрогнув). На что?
Хёдерер. Ты вчера вечером сказал, что уйдешь от
меня, если не сможешь меня заставить переменить мнение.
Уго. Я полон решимости.
Хёдерер. Хорошо. Поговорим об этом чуть позже.
А пока поработаем. Садись. (Уго садится за свой рабочий стол.)
На чем мы остановились?
Уго (читая свои записи). «Согласно данным переписи
населения, число сельскохозяйственных рабочих
понизилось с восьми миллионов семисот одной тысячи в тысяча
девятьсот шестом году до...»
Хёдерер. Слушай, а бомбу бросила женщина.
Уго. Женщина?
Хёдерер. Слик нашел следы на грядках. Ты ее
знаешь?
Уго. Как это я могу ее знать?
Пауза.
Хёдерер. Забавно, правда?
Уго. Очень.
Хёдерер. Тебе, по всей видимости, это не кажется
забавным. Что с тобой?
Уго. Я болен.
288
Хедере р. Хочешь, отдохни до обеда?
У г о. Нет, давайте работать.
X ё д е ρ е р. Тогда прочитай еще раз ту фразу.
Уго берет свои записи и читает заново.
У го. «Согласно данным переписи...»
Хёдерер смеется. Уго резко поднимает голову.
Хёдерер. Знаешь, почему она промахнулась? Бьюсь
об заклад, что она бросила бомбу с закрытыми глазами.
Уго (рассеянно). Почему?
Хёдерер. Из-за грохота. Они закрывают глаза, чтобы
их не оглушило, понимай как знаешь. Все эти крысы
боятся шума, иначе из них бы вышли отменные убийцы.
Они, знаешь, упрямые: перенимают какую-нибудь готовую
идею и верят в нее, как в Господа Бога. Нам-то сложнее
выстрелить в человека по принципиальным соображениям,
ведь идеи создаем мы сами и знаем всю кухню — мы
никогда до конца не уверены в своей правоте. Вот ты уверен
в своей правоте?
Уго. Да.
Хёдерер. В любом случае из тебя убийцы не выйдет.
Не то призвание.
У г о. По приказу партии кто угодно может стать убийцей.
Хёдерер. А если партия прикажет тебе плясать на
натянутом канате, думаешь, у тебя получится? Убийцами
рождаются. Ты вот слишком много размышляешь, ты бы
не смог.
Уго. Смог бы, если бы решил.
X ё д е ρ е р. Ты смог бы хладнокровно пустить пулю мне
в лицо, потому что я не согласен с тобой по политическим
вопросам?
Уго. Да, если бы я так решил или бы мне приказала
партия.
Хёдерер. Удивительно. (Уго собирается засунуть руку
в карман, но Хёдерер перехватывает его за запястье и слегка
приподнимает его руку над столом.) Представь, что в этой руке
оружие и что этот вот палец должен нажать на спусковой
крючок...
Уго. Отпустите руку.
Хёдерер (не отпуская руки). Представь, что я стою
перед тобой, вот как сейчас, и что ты целишься в меня...
Уго. Отпустите и давайте работать.
10 Грязными руками
289
Хёдерер. Ты смотришь на меня и, нажимая на
спусковой крючок, вдруг думаешь: «А если он был прав?»
Представляешь?
У го. Я бы об этом не думал. Я бы думал только о том,
как убить.
Хёдерер. Еще как думал бы. Интеллигент иначе не
может. До того как нажать на спуск, ты бы представил себе
последствия своего поступка; перечеркнуто дело целой
жизни, политической работе конец, меня никем не
заменишь, партия, быть может, обречена на...
Уго. Говорю вам, я бы не задумался!
Хёдерер. Ты бы не сумел иначе. И очень хорошо,
потому что, если бы ты не подумал об этом до того, целой
твоей жизни после не хватило бы на обдумывание. (Пауза.)
И что вам всем приспичило играть в убийц? У убийц нет
воображения, им ничего не стоит принести смерть,
поскольку они понятия не имеют, что такое жизнь. Я
предпочитаю людей, которые боятся чужой смерти, это
доказывает, что они умеют жить.
Уго. Я родился на свет не для того, чтобы жить, я не
знаю, что такое жизнь, и знать не хочу. Я лишний, я без
места, и я всех стесняю, никто меня не любит и не
доверяет мне.
Хёдерер. Я тебе доверяю.
Уго. Вы?
Хёдерер. Конечно. Ты — ребенок, который с трудом
вырастает, но ты станешь дельным взрослым человеком,
если кто-нибудь облегчит тебе этот переход. Если мне
удастся уцелеть после их бомб и фанат, я оставлю тебя при
себе и помогу тебе.
Уго. Зачем вы мне это говорите? Почему именно
сегодня?
Хёдерер (отпуская его). Просто чтобы доказать, что не
дилетанту запугать хладнокровного человека.
Уго. Если я что-нибудь решил, я должен это сделать.
(Про себя, с каким-то отчаянием.) Я должен.
Хёдерер. Ты смог бы убить меня, глядя мне в глаза?
(Смотрят друг на друга. Хёдерер отходит от стола и отступает
на шаг.) У настоящих убийц ничего не происходит в голове.
А ты, ты сможешь выстрелить, зная, что происходит у меня
в голове, когда ты целишься? (Пауза. Продолжает смотреть
на него.) Кофе хочешь? (Уго не отвечает.) Он готов, я налью
тебе чашку. (Поворачивается спиной к Уго и наливает кофе в
чашку. Уго встает и сует руку в карман, где лежит револьвер.
290
Видно, что он борется с собой. Через минуту Хёдерер
поворачивается и спокойно идет к Уго, неся полную чашку. Протягивает ему.)
Бери. (Уго берет чашку.) Теперь давай револьвер. Давай-
давай, ты же видишь, я предоставил тебе случай, а ты им
не воспользовался. (Сам достает револьвер из кармана Уго.) Да
это игрушка! (Идет к столу и кидает на него револьвер).
У г о. Я вас ненавижу.
Хёдерер возвращается к нему.
Хёдерер. Да нет, ты меня не ненавидишь. Какие
у тебя основания для ненависти?
Уго. Вы принимаете меня за труса.
Хёдерер. Почему? Убивать ты не умеешь, но это не
причина для того, чтобы предположить, будто и умереть ты
не сумеешь. Совсем наоборот.
У го. Я держал палец на спусковом крючке.
Хёдерер. Знаю.
У го. И я... (Бессильный жест.)
Хёдерер. Понятно. Говорил я тебе, это труднее, чем
ты думаешь.
Уго. Я знал, что вы специально повернулись ко мне
спиной. Именно поэтому я...
Хёдерер. Ну, во всяком случае...
Уго. Я не предатель!
Хёдерер. Никто тебя в этом не обвиняет. Предателем
тоже становятся по призванию.
Уго. Они подумают, что я предатель, потому что я не
выполнил их поручения.
Хёдерер. Кто это — они? (Молчание.) Это Луи тебя
подослал? (Молчание.) Не хочешь говорить, правильно.
Слушай, наши судьбы связаны. Со вчерашнего дня в моей игре
прибавилось козырей, и я постараюсь спасти и свою, и
твою шкуру. Завтра я поеду в город и поговорю с Луи. Он
упрямый, я тоже. С твоими приятелями мы уладим дело.
Труднее всего поладить с самим собой.
Уго. Труднее? Это недолго. Только отдайте мне
револьвер.
Хёдерер. Нет.
Уго. Что вам с того, если я пущу себе пулю в лоб?
Я ваш враг.
Хёдерер. Прежде всего, ты мне не враг. И потом, ты
еще можешь пригодиться.
Уго. Вы сами знаете, что мое дело швах.
291
Хёдерер. Опять двадцать пять! Ты хотел сам себе
доказать, что способен действовать, и выбрал трудный путь,
такой же трудный, как путь в царствие небесное. В твоем
возрасте это бывает. Тебе не удалось — что это доказывает?
Революции нужны не заслуги, а результат. Надо просто
работать. И делать дело, на которое способен. Если оно легко
идет, тем лучше. Настоящая работа — не та, что тебе
дороже всего стоила, а та, что лучше удалась.
У г о. Я ни на что не способен.
Хёдерер. Ты способен писать.
У г о. Писать! Слова! Одни слова!
Хёдерер. Ну и что? Важен результат. Лучше быть
хорошим журналистом, чем негодным убийцей.
У г о (колеблясь, но с некоторым доверием). Хёдерер! Когда
вы были в моем возрасте...
Хёдерер. Да?
У го. Что бы вы сделали на моем месте?
Хёдерер. Я? Я бы выстрелил. Но это не самое умное,
на что я был способен. И потом, мы не одной крови.
У г о. Я бы хотел быть вашей крови, должно быть, вы
всегда в своей тарелке.
Хёдерер. Ты так думаешь? (Коротко смеется.) Когда-
нибудь я тебе расскажу о себе.
У г о. Когда-нибудь? (Пауза.) Хёдерер, я упустил случай
и теперь знаю, что никогда не смогу выстрелить в вас,
потому... потому что я к вам привязался. Но не хочу вас
вводить в заблуждение: то, что я сказал вчера вечером,
остается неизменным — я никогда не соглашусь с вами, никогда
не буду на вашей стороне и не хочу, чтобы вы меня
защищали. Ни завтра, ни в дальнейшем.
Хёдерер. Как хочешь.
У г о. Теперь разрешите мне уйти. Хочу поразмыслить
над всей этой историей.
Хёдерер. Обещай, что не наделаешь глупостей до
встречи со мной.
У г о. Если вам угодно.
Хёдерер. Тогда иди. Подыши воздухом и
возвращайся, когда сможешь. И не забудь, что ты мой секретарь.
Пока ты меня не шлепнул или я тебя не уволил, будешь
работать на меня.
У г о выходит.
Хёдерер (идет к двери). Слик!
Слик. А?
292
Хедере р. У паренька неприятности. Наблюдай за ним
издали и, если потребуется, не дайте ему покончить с
собой. Только ненавязчиво. А если он вскоре захочет
вернуться сюда, не задерживайте его на входе под предлогом
доклада. Пусть входит и выходит, когда вздумается,
главное — его не раздражать.
Закрывает за Сликом дверь, подходит к столу, на котором стоит плитка,
наливает севе чашку кофе. Появляется Же ее и к а, отодвинув
закрывающую окно простыню.
СЦЕНА ТРЕТЬЯ
Же ее и к а, Хедере р.
Хедере р. Опять ты, язва! Чего тебе?
Жессика. Я сидела на подоконнике и все слышала.
Хедере р. Ну и как?
Жессика. Мне стало страшно.
X ё д е ρ е р. Могла уйти.
Жессика. Я не хотела вас бросать.
X ё д е ρ е р. Не очень бы ты мне помогла.
Жессика. Знаю. (Пауза.) Может, я могла бы заслонить
вас собой и получить предназначенные вам пули.
Хедере р. Ну и романтичная ты особа!
Жессика. Вы тоже.
X ё д е ρ е р. Что я тоже?
Жессика. Тоже романтичный: чтобы не унижать его,
вы рисковали жизнью.
Хедере р. Если хочешь узнать цену жизни, нужно
иногда ею рисковать.
Жессика. Вы предложили ему помощь, а он не
захотел ее принять, но вы не отступали, и, казалось, он вам
нравится.
X ё д е ρ е р. Дальше что?
Жессика. Ничего. Просто так оно и было.
Смотрят друг на друга.
Хедере р. Уходи! (Жессика не уходит.) Жессика, я не
привык отказываться от того, что мне предлагают, и я уже
полгода не прикасался к женщине. Пока ты еще можешь
уйти, но через пять минут будет поздно. Слышишь? (Она
недвижима.) У паренька никого на свете нет, кроме тебя, и
его ждут страшные неприятности. Ему нужен кто-нибудь
для поддержания духа.
Жессика. Вы можете поддержать его, а я нет. Мы
только зло друг другу причиняем.
293
Хёдерер. Вы любите друг друга.
Жессика. Даже этого нет. Мы слишком похожи.
Пауза.
Хёдерер. Когда это случилось?
Жессика. Что?
Хёдерер (делает жест.) Все это. У тебя в голове.
Жессика. Не знаю. Наверное, вчера, когда вы на
меня посмотрели и были таким одиноким.
Хёдерер. Если бы я знал...
Жессика. Вы бы не пришли?
Хёдерер. Я... (Смотрит на нее, пожимает пленами. Пауза.)
Боже ты мой, если у тебя невесело на душе, Слик и Леон
охотно помогут тебе развеяться. Почему ты выбрала меня?
Жессика. У меня на душе спокойно, и я никого не
выбирала. Мне не пришлось выбирать.
Хёдерер. Досадно. (Пауза.) Чего ты ждешь? У меня
нет на тебя времени; не хочешь же ты, чтобы я опрокинул
тебя на диван, а потом бросил?
Жессика. Решайте.
Хёдерер. Не мешает тебе знать...
Жессика. Ничего я не знаю, я не женщина и не
девушка, я жила во сне, и мне было смешно, когда меня
целовали. Теперь я здесь, перед вами, мне кажется, что я
только что проснулась и что сейчас утро. Вы настоящий.
Настоящий человек из плоти и крови, я вас боюсь и,
кажется, по-настоящему люблю. Делайте со мной что хотите,
что бы ни случилось, я вас ни в чем не упрекну.
Хёдерер. Так тебе смешно, когда тебя целуют?
(Жессика смущенно опускает голову.) Скажи.
Жессика. Да.
Хёдерер. Значит, ты холодная?
Жессика. Они так говорят.
X ё д е ρ е р. А ты как думаешь?
Жессика. Не знаю.
Хёдерер. Посмотрим. (Целует ее.) Ну как?
Жессика. Мне не смешно.
Дверь открывается. Входит У г о.
СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ
Хёдерер, У г о, Жессика.
У г о. Вот оно что!
Хёдерер. Уго...
У г о. Не надо. (Пауза.) Вот почему вы меня пощадили.
А я-то ломал себе голову — почему он не приказал своим
294
людям убить меня или прогнать? Я говорил себе: быть не
может, чтобы он был таким дураком или настолько
великодушным. Теперь все прояснилось — это из-за моей жены.
Тем лучше.
Жессика. Выслушай меня...
У г о. Оставь, Жессика, ни к чему. Я не сержусь и не
ревную, мы все равно не любили друг друга. Но он-то, он
чуть не заманил меня в западню. «Я тебе помогу стать
мужчиной». Какой я дурак! Он насмехался надо мной.
Хёдерер. Уго, даю тебе слово, что...
У г о. Да не оправдывайтесь. Наоборот, я вам
признателен. Хоть однажды мне удалось привести вас в
замешательство. И еще... еще... (Скачком — к письменному столу, хватает
револьвер и целится в Хёдерера.) Еще вы помогли мне.
Жессика (кричит). Уго!
Уго. Видите, Хёдерер, я смотрю вам в глаза, и целюсь,
и моя рука не дрожит, и мне плевать на то, что делается
у вас в голове.
Хёдерер. Погоди, малыш! Без глупостей! Не из-за
женщины!
Уго трижды стреляет. Жессика вопит. Входят Слик и Жорж.
Дурачок. Ты все испортил.
Слик. Сволочь! (Вынимаетревольвер.)
Хёдерер. Не трогайте его. (Падает в кресло.) Он
стрелял из ревности.
Слик. Как это?
Хёдерер. Я спал с его девчонкой. (Пауза.) Ах, как
глупо. (Умирает.)
Занавес
КАРТИНА СЕДЬМАЯ
В комнате Ольги.
СЦЕНА ПЕРВАЯ И ПОСЛЕДНЯЯ
Вначале голоса слышны β темноте, затем понемногу становится светлее.
Ольга. Так и было? Ты действительно убил его из-за
Жессики?
Уго. Я... я убил его потому, что открыл дверь. Больше
ничего не могу сказать. Если бы я не открыл дверь... Он
обнимал Жессику, у него на подбородке был след губной
295
помады. Как эта тривиально! Я уже давно переживал
трагедию. Я выстрелил, чтобы не нарушить жанра.
Ольга. Так ты не из ревности?..
У го. Из ревности? Возможно. Но не к Жессике.
Ольга. Посмотри на меня и ответь со всей
искренностью, поскольку то, что я тебя спрошу, крайне важно.
Гордишься ли ты тем, что ты сделал? Берешь ли ты на себя
ответственность за это? Сделал бы ты то же самое вновь?
У го. Сделал ли я это хотя бы один раз? Не я его убил,
а случай. Если бы я открыл дверь двумя минутами раньше
или позже, я не застал бы их в объятиях и не выстрелил бы.
(Пауза.) Я пришел ему сказать, что принимаю его помощь.
Ольга. Ясно.
У г о. По воле случая прозвучали три выстрела, как
в плохих детективах. Так сложилось, а начни с «если», и
получится: «Если бы я подольше пробыл под каштанами,
если бы я ушел в глубь сада, если бы я вернулся к себе в
пристройку...» Но какова моя роль во всем этом? Это
убийство без убийцы. (Пауза.) В тюрьме я себя часто спрашивал:
что бы Ольга сказала, окажись она здесь? Что бы она
хотела, чтобы я думал?
Ольга (сухо). А именно?
У го. О, я прекрасно знаю, ты бы сказала так: «Будь
поскромнее, Уго. Мне нет никакого дела до твоих
объяснений и побудительных причин. Мы поручили тебе убить
этого человека, и ты его убил. Имеет значение только
результат». Я... я не могу быть скромным, Ольга. У меня
не получается отделить убийство от его побудительных
причин.
Ольга. Мне так больше нравится.
Уго. Как больше нравится? Это сказала ты, Ольга? Ты,
которая всегда...
Ольга. Сейчас объясню. Который час?
Уго (смотрит на наручные часы). Без двадцати
двенадцать.
Ольга. Хорошо. Время есть. Что ты там говорил? Что
не понимаешь того, что ты сделал.
Уго. Скорее, я слишком хорошо понимаю. Ларчик
просто открывался. Видишь ли, я могу с тем же успехом
сказать, если захочу, что я убил по политическим мотивам
и что ярость, охватившая меня, когда я открыл дверь, была
лишь незначительным толчком, который облегчил мне
задачу.
296
Ольга (смотря на него с беспокойством). Ты так думаешь,
Уго? Действительно думаешь, что выстрелил из
правильных побуждений?
Уго. Ольга, я со всем согласен. Я дошел до того, что
спрашиваю себя, правда ли я его убил?
Ольга. Как правда?
Уго. Может, все это комедия?
Ольга. Но ты нажал на спусковой крючок?
Уго. Да. Я действительно шевельнул пальцем. Актеры
на сцене тоже шевелят пальцами. Посмотри-ка: я шевелю
указательным пальцем, я в тебя целюсь. (Целится в нее
правой рукой, отогнув указательный палец.) Тот же самый жест.
Может, наяву меня и не было. Была только пуля. Почему
ты усмехаешься?
Ольга. Это облегчает дело.
Уго. Я считал себя слишком молодым, хотел повесить
себе преступление как камень на шею. И я боялся, что
будет слишком тяжело. Ошибка вышла: оно легкое,
страшно легкое. Ничего не весит. Посмотри на меня — я
постарел, отсидел два года, расстался с Жессикой и буду
влачить эту нелепую безысходную жизнь, пока твои приятели
не возьмут на себя труд меня от нее избавить. Всему виной
мое преступление, так ведь? А оно не имеет веса, я его не
чувствую. Ни на шее, ни на плечах, ни в сердце. Оно стало
моей судьбой, понимаешь, оно извне управляет моей
жизнью, но оно невидимо, неосязаемо, оно мне не
принадлежит, будто смертельная болезнь, которая убивает, но не
причиняет страданий. Где оно? Существует ли? Но ведь я
выстрелил. Дверь отворилась... Я любил Хёдерера, Ольга.
Любил больше, чем кого бы то ни было на свете. Мне
нравилось его видеть и слышать, нравились его руки и лицо,
и, когда я бывал с ним, все мои волнения проходили. Меня
убивает не мое преступление, а его смерть. (Пауза.) Вот так.
Ничего не случилось. Ничего. Я провел десять дней за
городом, два года в тюрьме и не изменился — все также
болтаю. Надо бы придумать для убийц какой-нибудь
отличительный знак. Например, цветок мака в петлице. (Пауза.)
Ладно, что решаем?
Ольга. Ты вернешься в партию.
Уго. Хорошо.
Ольга. В полночь Луи и Шарль приедут для того,
чтобы тебя убить. Я им не открою. Скажу, что ты
поддаешься переработке.
297
У го (смеясь). Переработка! Смешное слово. Так говорят
о мусоре, правда?
Ольга. Согласен?
У го. Почему бы и нет?
Ольга. Завтра получишь указания.
У г о. Так точно.
Ольга. Уф! (Садится на стул.)
У г о. Что это ты?
Ольга. Я довольна. (Пауза.) Ты битых три часа
говорил, а я все это время боялась.
У г о. Чего?
Ольга. Того, что я должна буду им сказать.
Оказывается, все в порядке. Ты вернешься в наши ряды, и мы
подыщем тебе настоящую мужскую работу.
У го. Будешь помогать мне, как прежде?
Ольга. Да, Уго. Я помогу тебе.
У г о. Как я тебя люблю, Ольга. Ты не изменилась.
Такая чистая, ясная. Это ты меня научила чистоте.
Ольга. Я постарела?
Уго. Нет. (Берет ее за руку.)
О л ьга. Я каждый день думала о тебе.
Уго. Ольга, скажи...
Ольга. О чем ты?
Уго. Посылка была не от тебя?
Ольга. Какая посылка?
Уго. С шоколадными конфетами.
Ольга. Нет, не от меня. Но я знала, что тебе ее пошлют.
Уго. И не помешала?
Ольга. Нет.
Уго. А в глубине души что ты чувствовала?
Ольга (показывая на свои волосы). Смотри.
Уго. Что такое? Седые волосы?
О л ь га. За одну ночь появились. Мы больше с тобой не
расстанемся. Если будет тяжко, перетерпим вместе.
Уго (улыбаясь). Раскольников, помнишь?
Ольга (вздрагивая). Раскольников?
Уго. Это подпольная кличка, которую ты мне
придумала. Эх, Ольга, забыла.
Ольга. Нет, помню.
У го. Я опять так назовусь.
Ольга. Нет.
Уго. Почему? Мне она нравилась. Ты говорила, что
мне очень подходит.
Ольга. Под этим именем ты слишком известен.
298
У г о. Известен? Кому?
Ольга (вдруг устало). Сколько времени?
У го. Без пяти.
Ольга. Слушай, Уго, и не перебивай. Я должна тебе
кое-что сказать. Это мелочь. Не придавай слишком
большого значения. Ты... ты сначала удивишься, но со
временем поймешь.
Уго. О чем ты?
Ольга. Я... я так рада тому, что ты сказал по поводу
того... того, что ты сделал. Если бы ты всем этим гордился
или хотя бы испытывал удовлетворение, было бы гораздо
сложнее.
Уго. Сложнее? Что сложнее?
Ольга. Сложнее все забыть.
Уго. Забыть? Но, Ольга...
Ольга. Уго! Ты должен забыть. Я многого у тебя не
прошу, ведь ты сам сказал, что не знаешь, ни что ты
сделал, ни почему ты это сделал. Ты даже не уверен в том, что
убил Хёдерера. Прекрасно — ты на верном пути и нужно
еще постараться. Забудь этот кошмар, не говори ни с кем
на эту тему, даже со мной. Тип, убивший Хёдерера, умер.
Его звали Раскольников, и он отравлен шоколадом. (Гладит
его по голове.) Я придумаю тебе другую кличку.
Уго. Что случилось, Ольга?
Ольга. Политика партии переменилась. (Уго пристально
смотрит на нее.) Не смотри так. Постарайся понять. Когда
мы послали тебя к Хёдереру, всякая связь с СССР была
прервана. Мы должны были самостоятельно определять
нашу линию. Не смотри так, Уго!
Уго. Дальше.
Ольга. С тех пор связи восстановились. Прошлой
зимой СССР дал нам знать, что по чисто военным
соображениям желает, чтобы мы сблизились с регентом.
Уго. И вы... вы подчинились?
Ольга. Да. Мы создали подпольный комитет шести
с участием членов правительства и Пентагона.
Уго. Комитет шести. И получили три голоса?
Ольга. Да. Откуда ты знаешь?
Уго. Неважно. Продолжай.
О л ь г а. С тех пор войска практически больше не
участвовали в военных действиях. Мы спасли примерно сто
тысяч человеческих жизней. Потом немцы внезапно
вступили в страну.
299
У г о. Отлично. Полагаю, Советы также дали вам знать
о своем нежелании видеть у власти одну только
пролетарскую партию, указали, что это может вызвать недовольство
союзников и что в этом случае вас все равно сметет
восстание?
Ольга. Но...
У г о. Я все это уже слышал. Так что о Хёдерере?
Ольга. Его попытка была преждевременной, и он был
не тем человеком, который в состоянии проводить
подобную политику.
У го. Значит, надо было его убрать, ясное дело. Вы,
конечно, реабилитировали его память?
Ольга. Пришлось.
У г о. Война кончится — и ему поставят памятник,
назовут его именем улицы во всех городах и занесут в анналы
истории. Рад за него. А кто его убийца? Германский
наемник?
Ольга. Уго...
У г о. Отвечай.
Ольга. Товарищи знали, что ты наш. Они не могли
поверить в убийство из ревности. И мы им объяснили... что
могли.
Уго. Вы солгали товарищам.
Ольга. Мы не лгали. Но... но идет война, Уго.
Солдатам не говорят правды.
Уго разражается смехом.
Ольга. Что с тобой? Уго, Уго!
Уго падает в кресло, смеясь до слез.
Уго. Все, как он говорил. В точности. Фарс какой-то!
Ольга. Уго!
Уго. Погоди, Ольга, дай посмеяться. Я лет десять так
не смеялся. Что за нелепое преступление, никому до него
нет дела. Я не знаю, почему его совершил, а вы — как
с ним быть. (Смотрит на нее.) Вы одинаковые.
Ольга. Уго, прошу тебя...
Уго. Одинаковые. Хёдерер, Луи, ты — вы одной крови.
Доброй крови. Такая кровь у несгибаемых завоевателей,
у вождей. Только я ошибся дверью.
Ольга. Уго, ты любил Хёдерера.
У го. Я никогда еще не любил его так, как сейчас.
Ольга. Тогда ты должен нам помочь продолжить его
дело. (Он смотрит на нее. Она отступает.) Уго!
300
У го (спокойно). Не бойся, Ольга. Я ничего тебе не
сделаю. Только помолчи минутку, я приведу свои мысли в
порядок. Так. Значит, я подлежу переработке, но я один,
голый, без моего груза. При условии, что я сменю кожу.
Потерять память было бы еще лучше. А вот преступление
не переработаешь, правда? Это была пустяковая ошибка.
Долой ее, в помойку. Что до меня, я завтра же поменяю
имя и назовусь Жюльеном Сорелем, Растиньяком или
Мышкиным и буду работать рука об руку с пентагонов-
цами.
Ольга. Я могу...
У г о. Молчи, Ольга. Умоляю, ни слова. (Недолго
размышляет.) Я не согласен.
Ольга. Что?!
У го. Я не согласен работать с вами.
Ольга. Ты, значит, не понял. Они придут со своими
револьверами.
У г о. Знаю. Они уже опаздывают.
Ольга. Ты не должен быть убит как собака. Ты не
должен умереть ни за что ни про что! Мы будем доверять тебе,
Уго. Вот увидишь, ты станешь по-настоящему нашим
товарищем, ты доказал, на что ты способен...
Слышен шум подъезжающей машины.
Уго. Вот И ОНИ.
Ольга. Уго, это преступление. Партия...
Уго. Не надо громких слов, Ольга. В этой истории
было слишком много громких слов и они наделали бед.
(Машина проезжает.) Это не они. Я успею тебе объяснить.
Послушай: я не знаю, почему я убил Хёдерера, но знаю,
почему должен был его убить. Потому что он вел
неправильную политику, лгал своим товарищам и разлагал
партию. Если бы у меня хватило духа выстрелить, будучи
наедине с ним в кабинете, он бы погиб по этим причинам, и
я бы мог думать о себе самом без стыда. Мне стыдно за
себя, потому что я убил его... после. А вы хотите прибавить
мне стыда и изобразить дело так, будто я убил его ни за
что. Ольга, то, что я думал о политике Хёдерера, остается
неизменным. Когда я был в тюрьме, я считал, что вы со
мной согласны, и это меня поддерживало, — теперь я знаю,
что никто не разделяет моего мнения, но я его не переменю.
Шум мотора.
301
Ольга. На этот раз это они. Послушай, я не могу...
возьми револьвер, выйди через дверь моей комнаты и
попытай счастья.
У го (не беря револьвер). Вы сделали из Хёдерера великого
человека. Но я ценил его больше, чем вы когда-либо его
ценили. Если я отрекусь от того, что я сделал, он будет
безымянным трупом, отбросом партии. (Машина
останавливается.) Убитым случайно. Убитым из-за женщины.
Ольга. Уходи.
У г о. Такой человек, как Хёдерер, не погибает
случайно. Он умирает за свои идеи, за свою политику, он несет
ответственность за свою смерть. Если я перед всеми возьму
на себя свое преступление, если я отстою свое имя —
Раскольников — и соглашусь дорого заплатить, тогда его
смерть будет достойной.
Стук в дверь.
Ольга. Уго, я...
У г о (идет к двери). Я еще не убил Хёдерера, Ольга. Пока
еще не убил. Только сейчас я убью его и себя вместе с ним.
Опять стучат.
Ольга (криком). Уходите! Убирайтесь!
Уго ударом ноги открывает дверь.
Уго (кричит). Переработке не подлежит!.
Занавес
flbflBOA
И ГОСПОДЬ БОГ
1951
LE BIABLE
El LE BON DIED
1951
Пьеса в трех актах, одиннадцати картинах
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Гёц
Генрих
Насти
Банкир
Катерина
Хильда
Архиепископ
Слуга
Полковник Линегарт
Гейнц
Шмидт
Герлах
Женщина
Пророк
Бедняки
Богатые горожане
Епископ
Человек из народа
Офицеры
Санитары
Герман
Франц
Капитан Шен
Капитан Ульрих
Крестьяне
Карл
Шул^гейм
Носсак
Ритшел
Тетцель
Старик
Послушники
Священник
Прокаженный
Старуха
Наставница
Колдунья
Солдаты
Начальники
АКТ ПЕРВЫЙ
КАРТИНА ПЕРВАЯ
Слева — словно повисший между землей и небом, один из залов
архиепископского замка.
Справа — дом епископа и крепостные стены города.
Освещен лишь зал в архиепископском замке, остальная часть сцены
затемнена.
Архиепископ (стоя у окна). Где же он? О Господи!
Пальцы моих подданных стерли мое изображение на
золотых монетах, а твоя суровая дань, о Господи, стерла черты
моего лица. Не архиепископ, а тень его! Если к вечеру
придет весть о поражении, я, пожалуй, стану совсем
бесплотным. А на что тебе, Господи, тень служителя?
Входит слуга.
Полковник Линегарт?
Слуга. Нет, банкир Фукр. Он просит...
Архиепископ. Сейчас, сейчас. (Пауза.) Где же
Линегарт, чего он медлит? Я жду вестей. (Пауза.) На кухне идут
толки о сраженье?
Слуга. Только о том и толкуют, монсеньор.
Архиепископ. И что говорят?
Слуга. Сражение началось отлично. Конрад зажат
между рекой и горой...
Архиепископ. Знаю, знаю. Но в драке можно
оказаться и побитым.
Слуга. Монсеньор...
Архиепископ. Ступай!
Слуга уходит.
Как допустил ты это, Господи? Враг вторгся в мои земли.
Мой добрый город Вормс восстал против меня. Пока я
сражался с Конрадом, город Вормс всадил мне нож в спину.
Я и не знал, Господи, что ты уготовил мне столь почетную
судьбу. Неужто мне побираться слепцом вслед за
поводырем-мальчишкой? Разумеется, я к твоим услугам, раз ты
306
настаиваешь, чтобы воля твоя свершилась. Но молю тебя,
Господи, вспомни, что мне уже не двадцать и я вообще
никогда не имел призвания к мученичеству.
Издалека раздаются возгласы: «Победа! Победа!» Голоса приближаются.
Архиепископ прислушивается и кладет руку на сердце.
Слуга (входя). Победа! Победа! Мы победили, монсе-
ньор! Полковник Линегарт здесь!
Полковник (входя). Победа, монсеньор! Полная
победа! Все по уставу! Образцовая битва! Исторический день:
противник потерял шесть тысяч человек, их перерезали,
утопили; уцелевшие бегут.
Архиепископ. Благодарю тебя, Господи! А Конрад?
Полковник. Он среди павших.
Архиепископ. Благодарю тебя, Господи! (Пауза.)
Если он мертв — прощаю его. (Линегарту.) Дай благословлю
тебя. Ступай! Распространяй повсюду эту весть!
Полковник (выпрямившись). Едва успело подняться
солнце, как мы заметили тучи пыли...
Архиепископ (прерывает его). Нет, нет! Никаких
подробностей. Победу, изложенную со всеми
подробностями, трудно отличить от поражения. Ведь это победа, не
так ли?
Полковник. Изумительная победа — само
изящество, а не победа.
Архиепископ. Ступай, я буду молиться.
Полковник уходит, архиепископ пускается в пляс.
Победа! Победил! (Кладет руку на сердце.) Ох! (Преклоняет
колени на молитвенную подушечку ) Лучше помолимся!
Освещается часть сцены, справа — верхняя часть крепостной стены.
Дозорные Гейнци Шм ид m прильнули к бойницам.
Гейнц. Не может быть... Не может быть! Господь не
мог этого допустить.
Шмидт. Погоди, сейчас они опять начнут. Взгляни-
ка! Раз, два, три... три... и еще — два, три, четыре, пять...
Насти (появляется среди укреплений). Ну, что тут у вас?
Шмидт. У нас дурные вести, Насти...
Насти. Для тех, кто избран Богом, нет дурных вестей.
Гейнц. Вот уже час, как мы следим за сигнальными
вспышками. Они повторяются. Погоди! Раз, два, три...
307
пять. (Он показывает рукой на гору.) Архиепископ выиграл
сражение.
Насти. Знаю.
Шмидт. Все погибло. Нас загнали в Вормс.
Союзников нет, продовольствия нет. Ты говорил, что Гёц устанет,
что он в конце концов снимет осаду, что Конрад разгромит
архиепископа. И вот Конрад убит, войска архиепископа
у наших стен соединяются с войсками Гёца. Наш удел —
гибель!
Гер л ах (вбегает). Конрад разбит! Бургомистр и
советники заседают в ратуше.
Шмидт. Черт возьми! Придумывают, как бы получше
сдаться.
Насти. Есть у вас вера, братья?
Все. Да, Насти! Да!
Насти. Тогда не бойтесь ничего. Поражение Конрада —
знак.
Шмидт. Знак?
Насти. Знак, поданный мне Богом. Ты, Герлах, беги
в ратушу разузнай, что решил совет.
Крепостные стены города исчезают во мраке ночи.
Архиепископ (вставая). Эй, кто там?
Входит слуга.
Пригласите банкира.
Входит банкир.
Садись, банкир. Ты весь забрызган грязью. Откуда ты?
Б а н к и р. Я тридцать шесть часов провел в пути, чтобы
помешать вам совершить безумный поступок.
Архиепископ. Безумный поступок?
Банкир. Вы хотите зарезать курицу, которая, что ни
год, приносит вам золотое яичко.
Архиепископ. О чем ты говоришь?
Б а н к и р. О вашем городе Вормсе. Мне сообщили,
будто вы его осаждаете. Если его разграбят ваши войска, вы
разоритесь сами и разорите меня. Неужто в ваши годы
пристало играть в полководцы?
Архиепископ. Не я бросил Конраду вызов.
Банкир. Может, и не вы, но кто мне докажет, что не
вы заставили его бросить вызов вам?
308
Архиепископ. Он мой вассал и обязан мне
повиноваться. Но дьявол внушил ему призвать рыцарей к мятежу
и стать во главе их.
Банкир. Чего он желал прежде, чем восстать? В чем
Вы ему отказали?
Архиепископ. Он желал всего.
Банкир. Ладно, оставим Конрада. Конечно, раз его
разбили, агрессор — он. Но ваш город Вормс...
Архиепископ. Вормс — мое сокровище! Вормс —
любовь моя! Неблагодарный Вормс восстал против меня
в тот самый день, когда Конрад пересек границу.
Банкир. Очень дурно с его стороны. Но из этого
города поступает три четверти ваших доходов. Кто будет вам
платить налоги, кто возместит мне то, что я роздал в долг,
если вы, подобно Тиберию, на старости лет перебьете
своих горожан?
Архиепископ. Они причинили урон священникам,
заставили их укрыться в монастыри, оскорбили моего
епископа и запретили ему покидать свой замок.
Банкир. Пустяки! Они не восстали бы, если бы вы их
к тому не вынудили. Насилие хорошо для тех, кому нечего
терять.
Архиепископ. Чего же ты хочешь?
Банкир. Чтоб вы их помиловали. Пусть заплатят
изрядную дань — и позабудем об этом.
Архиепископ. Увы!
Б а н к и р. О чем вы вздыхаете?
Архиепископ. Я люблю Вормс, банкир. Я
великодушно простил бы город и без уплаты дани.
Банкир. За чем же дело стало?
Архиепископ. Не я начал осаду.
Б а н к и р. А кто же?
Архиепископ. Гёц.
Банки р. Кто это Гёц? Брат Конрада?
Архиепископ. Да, лучший полководец Германии.
Банкир. Что ему нужно под стенами вашего города?
Ведь он ваш враг?
Архиепископ. По правде говоря, я и сам не знаю.
Поначалу — союзник Конрада и мой враг, затем — мой
союзник и враг Конрада. А теперь... У него переменчивый
нрав, мягче о нем не скажешь.
309
Банкир. Зачем же вам понадобился такой
ненадежный союзник?
Архиепископ. Разве у меня был выбор? Он вместе с
Конрадом вторгся в мои земли. К счастью, я узнал, что
между ними возник раздор, и тайно обещал Гёцу земли его
брата, если он возьмет мою сторону. Не оторви я его
от Конрада, война давно была бы проиграна.
Банкир. Итак, он перешел на вашу сторону вместе
со своими войсками. А потом?
Архиепископ. Я поручил ему охрану тыла. Должно
быть, он соскучился. Как видно, он вообще не любит
гарнизонной жизни. В один прекрасный день он привел свои
войска под стены Вормса и начал осаду города, хоть я его
и не просил.
Банкир. Прикажите ему...
Архиепископ печально улыбается, пожимает плечами.
Он вам не подчиняется?
Архиепископ. Разве полководец на поле боя когда-
либо подчинялся главе государства?
Банкир. Словом, вы у него в руках.
Архиепископ. Да.
Снова освещены крепостные стены.
Гер л ах (входя). Совет решил послать парламентеров
к Гёцу.
Гейнц. Вот как... (Пауза.) Трусы!
Ге ρ л ах. У нас одна надежда — Гёц выставит
неприемлемые условия. Если он таков, как говорят, то не захочет
даже, чтоб мы сдались ему на милость.
Банкир. Может, он хоть имущество пощадит?
Архиепископ. Боюсь, он не пощадит и людей.
Шмидт (Герлаху). Но почему же? Отчего?
Архиепископ. Он рожден в блуде, он никогда не
знал отца. Ему одна отрада — чинить зло.
Гер л ах. Свиное рыло! Ублюдок! Он любит зло! Раз он
хочет разграбить Вормс, горожане должны сражаться до
последнего.
Шмидт. Если он и решит стереть город с лица земли,
то не станет об этом оповещать заранее. Просто потребует,
чтобы его впустили, и пообещает ничего не тронуть.
Банкир (возмущенно). Вормс должен мне тридцать
тысяч дукатов, нужно остановить все это тотчас же!
Отправьте ваши войска против Гёца.
310
Архиепископ (подавленно). Боюсь, как бы он их не
разбил.
Зал архиепископа погружается во мрак.
Гейнц (Насти). Значит, мы и впрямь разбиты?
Насти. Господь на нашей стороне, братья. Нас не
могут разбить. Этой ночью я выйду за стены города и
проберусь через вражеский лагерь до Вальдорфа, за неделю я
там соберу десять тысяч вооруженных крестьян.
Шмидт. Как мы продержимся неделю? Они сегодня
вечером могут открыть ворота врагу.
Насти. Наше дело не допустить этого.
Гейнц. Ты хочешь захватить власть?
Насти. Нет, еще не время.
Гейнц. Что же делать?
Насти. Нужно толкнуть богачей на такой шаг, чтобы
они стали бояться за собственные головы.
Все. Как ты этого добьешься?
Насти. Только кровью.
Освещается площадка под крепостной стеной. У лестницы, ведущей к
дозорным постам, сидит, уставившись в одну точку, женщина, ей 35лет, она
в лохмотьях. Мимо проходит священник, читая на ходу молитвенник.
Кто этот священник? Почему он не заточен, как все
остальные?
Ге й н ц. Ты его не узнаешь?
Насти. Ах, это Генрих! Как он изменился!.. Все равно
его должны были посадить под замок.
Гейнц. Бедняки любят его, он живет, как они. Мы
побоялись вызвать их недовольство.
Насти. Он опаснее всех.
Женщина (заметив священника). Эй, поп!
Священник убегает, она кричит.
Куда ты бежишь?
Генрих. У меня больше ничего нет. Ничего! Ничего!
Ничего! Я отдал все.
Женщина. Это не причина убегать, когда тебя зовут.
Генрих (устало возвращаясь к ней). Ты голодна?
Женщина. Нет.
Генрих. Чего же ты хочешь?
Женщина. Хочу, чтоб ты мне объяснил...
Генрих (быстро). Ничего я не могу объяснить.
Женщина. Ты даже не знаешь, о чем я говорю.
311
Генрих. Ну что? Только живо! Что тебе нужно
объяснить?
Женщина. Почему умер ребенок?
Генрих. Какой ребенок?
Женщина (с усмешкой). Мой. Да. Ведь ты сам его
вчера похоронил. Ему было три года, а умер он с голоду.
Г е н ρ и х. Я устал, сестра, я никого не узнаю. Все вы на
одно лицо, и глаза одни и те же.
Женщина. Почему он умер?
Генрих. Не знаю.
Женщина. Но ты же священник.
Генрих. Да, я священник.
Женщина. Так кто же еще объяснит, если не ты?
(Пауза.) А хорошо ли будет, если я наложу на себя руки?
Генрих^ силой). Дурно. Очень дурно!
Женщина. Так я и знала. Но мне так хочется умереть.
Вот почему нужно, чтобы ты все объяснил. (Пауза.)
Генрих (проводит рукой по лбу, делает над собой усилие).
Ничто не совершается без дозволения Божьего. Господь
есть добро: все, что ни свершается, — к лучшему.
Женщина. Не понимаю.
Генрих. Бог знает больше тебя. То, что для тебя зло,
в его глазах — добро, он взвешивает все последствия.
Женщина. Ты-то сам все можешь понять?
Генрих. Нет! Нет! Я не понимаю! Я ничего не
понимаю! Не могу, не хочу ничего понимать! Нужно верить!
Верить! Верить!
Женщина (усмехнувшись). Говоришь — нужно верить,
а сам-то, видно, и собственным словам не веришь.
Генрих. Сестра, вот уже три месяца, как я повторяю
все те же слова; не знаю, по убеждению или по привычке.
В одном не заблуждайся — верую, всеми силами верую,
всем сердцем! Господи, будь свидетелем, ни на миг
сомнение не коснулось моей души. (Пауза.) Женщина, твое дитя
на небесах, ты его встретишь там. (Преклоняет колена.)
Женщина. Да, конечно. Но это — совсем другое дело.
И устала я так, что уже сил не хватит радоваться. Даже там,
на небесах...
Генрих. Сестра моя, прости!
Женщина. За что тебя прощать? Ты мне ничего не
сделал.
312
Генрих. Прости меня. Прости меня и заодно со мной
всех священников, богатых и бедных.
Женщина (удивленно). Прощаю тебя от души. Ты рад?
Генрих. Да. Теперь, сестра моя, помолимся. Будем
молить Господа, чтобы он вернул нам надежду.
На последней реплике Насти медленно спускается по ступенькам лестницы,
ведущей к крепостной стене.
Женщина (видит Насти и радостно восклицает). Насти!
Насти!
Насти. Что тебе нужно от меня?
Женщина. Булочник! Мой ребенок мертв. Ты знаешь
все... Ты должен знать, почему он умер.
Насти. Да, я знаю.
Генрих. Насти, умоляю тебя, молчи. Горе тем, кто
повинен в раздоре.
Насти. Твой ребенок умер оттого, что богачи нашего
города восстали против епископа, своего богатейшего
повелителя. Воюют друг с другом богачи, а подыхают
бедняки.
Женщина. И Господь позволил им вести эту войну?
Насти. Нет, Господь им запретил.
Женщина. А вот он говорит — ничто не свершается
без дозволения Господа.
Насти. Ничто, кроме зла, порожденного людской
злобой.
Генрих. Ты лжешь, булочник! Мешаешь истину с
ложью, вводишь души в заблуждение.
H а с τ и. А ты смеешь утверждать, будто Господу угодны
эти жертвы, нужны напрасные страдания? Он тут ни при
чем, слышишь?
Генрих молчит.
Женщина. Значит, мой ребенок умер не по Божьей
воле?
Насти. Разве он позволил бы ему родиться, если бы
желал его смерти!
Женщина (с облегчением). Вот это мне по душе. (Сея-
щеннику.) Видишь, я все понимаю, когда со мной так
говорят. Значит, Господь в печали, когда видит мои муки?
Насти. Его печали нет предела.
Женщина. И он ничем не может мне помочь?
Насти. Конечно может. Он вернет тебе ребенка.
313
Женщина (разочарованно). Да, знаю. Там, на небесах.
Насти. Нет, здесь, на земле.
Женщина (удивленно). На земле?
Насти. Только прежде нужно пройти сквозь игольное
ушко, претерпеть семь лет горестей, лишь потом наступит
царство Божие на земле, и вернутся к нам мертвые наши,
и все полюбят всех, и больше никто не будет голодать.
Женщина. К чему ждать семь лет?
Насти. Нужно семь лет драться, чтобы избавиться
от злых людей.
Женщина. Крепко придется потрудиться.
Насти. Вот почему Господу нужна твоя помощь.
Женщина. Неужто Всемогущий нуждается в моей
помощи?
Насти. Да, сестра моя. Еще семь лет продлится
царствие лукавого на земле. Но если каждый из нас будет смело
драться, мы все спасемся, и Господь спасется вместе с
нами. Веришь ли ты мне?
Женщина (встает). Да, Насти, я тебе верю!
Насти. Женщина, твой сын не вознесен на небо, он во
чреве твоем, и будешь ты его носить семь лет, и настанет
час — он зашагает рядом с тобой, вложит свою руку в твою,
ты породишь его во второй раз.
Женщина. Я верю тебе, Насти. Я тебе верю! (Уходит.)
Генрих. Ты губишь ее душу.
Насти. Почему ты меня не прервал, раз ты в этом
уверен?
Генрих. Потому что она стала счастливей...
Насти пожимает пленами и уходит.
Господи! Я не посмел остановить его речи. Я согрешил,
Господи. Но верую, Господи, верую в твое всемогущество,
в матерь нашу святую церковь, святую плоть Иисусову.
Верю, что все решится по воле твоей, даже смерть ребенка.
Верю, что все на свете — добро. Верю, потому что это
нелепо! Нелепо! Нелепо!
Вся сцена освещается. Горожане со своими женами толпятся вокруг
епископского замка и ждут.
Голоса в толпе. Какие новости?..
— Никаких.
— Что здесь происходит?
314
-Ждут...
— Чего ждут?
— Ничего...
— Вы видели?..
— Справа.
-Да.
— Грязные рожи.
— Дерьмо в воде не тонет.
— Даже на улице опасно показаться.
— Пора кончать войну. Быстрее кончать, не то быть
беде.
— Повидать бы епископа. Повидать бы его.
— Он не покажется. Он слишком разгневан...
— Кто?.. Кто?..
— Епископ...
— С тех пор, как его заточили, он иногда показывается
в окне, приподнимает занавеску, глядит.
— Вид у него недобрый.
— Что вы хотите услышать от епископа?
— Может, у него есть новости.
Ропот.
— Епископ! Епископ! Покажись! Напутствуй нас!
— Что с нами будет?
— Конец света настал!
Из толпы выходит человек, прорывается к стене епископского замка и
прислоняется к ней. Генрих отходит от него подальше и смешивается с толпой.
Пророк. Мир погиб! Погиб! Повсюду падаль! Падаль!
Падаль! С нами Бог!
Крики. Начинается паника.
Богатый горожанин. Эй! Эй! Спокойно! Это всего
лишь пророк!
Голоса в толпе. Еще один пророк? Хватит!
— Замолчи!
— Отовсюду пророки полезли! Стоило наших попов
запирать?
Пророк. От земли пошел смрад. Солнце взмолилось
Господу: «Боженька, не хочу светить! Хватит с меня гнили.
Чем больше землю греешь, тем сильней смрад. Земля гряз-
315
нит мои лучи. Беда, — солнце говорит. — Золотые кудри
мои в дерьме».
Богатый горожанин (бьетпророка). Заткни глотку!
Пророк падает. Окно епископского замка распахивается настежь. En и-
скоп в парадных одеждах появляется на балконе.
Толпа. Епископ!
Епископ. Где войска Конрада? Где рыцари? Где
сонмы ангелов, которые должны были обратить в бегство
врага? Вы одни. Без друзей, без надежды. Вы прокляты.
Горожане Вормса, отвечайте: вы хотели умилостивить
Господа, заточив его служителей, но почему же Господь вас
покинул?
Стоны в толпе.
Отвечайте!
Генрих. Не лишайте их мужества.
Епископ. Кто это сказал?
Генрих. Это я, Генрих, священник церкви святого
Гильхау.
Епископ. Проглоти язык, богоотступник. Посмеешь
ли ты взглянуть в глаза своему епископу?
Генрих. Простите их, если они оскорбили вас, монсе-
ньор, простите их, как я прощаю вам вашу брань.
Епископ. Иуда, Иуда Искариотский. Иди повесься!
Генрих. Нет, я не Иуда.
Епископ. Почему же ты среди них, отчего ты стал их
опорой? Почему тебя не заточили вместе с нами?
Генрих. Я на свободе оттого, что они знают, как
я люблю их. И я не пошел в заточение вместе с другими
священниками, чтоб в этом пропащем городе хоть
кто-нибудь мог служить мессу и провожать покойников. Без меня
здесь не было бы церкви. Вормс был бы беззащитен перед
ересью, люди дохли бы, как псы, без причастия. Монсе-
ньор, не лишайте их мужества!
Епископ. Кто вскормил тебя? Кто тебя воспитал? Кто
научил тебя читать? Кто дал тебе знание? Кто сделал тебя
священнослужителем?
Генрих. Церковь, пресвятая матерь моя.
Епископ. Ты всем обязан ей. Прежде всего ты
принадлежишь церкви.
Генрих. Церковь прежде всего. Но я брат им...
Епископ (повышая голос). Прежде церковь!
316
Генрих. Да, прежде церковь, но...
Епископ. Я хочу обратиться к этим людям. Но если
они будут упорствовать в заблуждениях и бунтовать,
повелеваю тебе, вернись к церкви, к твоим подлинным
братьям, в монастырь, куда их заточили. Готов ли ты
подчиниться своему епископу?
Человек из народа. Не покидай нас, Генрих! Ты
пастырь бедняков. Ты наш.
Генрих (с горечью, но твердо). Прежде церковь! Монсе-
ньор, я подчиняюсь.
Епископ. Жители Вормса! Взгляните на свой
белокаменный, на свой богатый город. Взгляните на него в
последний раз. Он станет средоточием чумы и голода, и под
конец богачи и бедняки истребят друг друга. Солдаты Гёца
найдут здесь только трупы и развалины. (Пауза.) Я мог бы
спасти вас, но вы должны смягчить мое сердце.
Голоса в толпе. Спаси нас, монсеньор!
— Спаси нас.
Епископ. Эй, обуянные гордыней! На колени!
Просите прощения у Господа!
Богатые горожане один за другим становятся на колени. Бедняки
по-прежнему стоят.
Генрих, преклонишь ли ты колена?
Генрих становится на колени.
Господи, прости нам прегрешения наши и умерь гнев
архиепископа. Повторяйте за мной!
Толпа. Господи, прости нам прегрешения наши и умерь
гнев архиепископа!
Епископ. Аминь! Встаньте! (Пауза.) Сначала вы
освободите монахов и священников, затем откроете ворота
города, встанете на колени перед храмом и будете в великом
раскаянии ждать. А мы все вместе выйдем навстречу Гёцу
молить его, чтобы он пощадил нас.
Богатый горожанин. А если он будет глух
к мольбам?
Епископ. Над Гёцем — архиепископ. Он наш отец
и не оставит нас отчей милостью.
За минуту до этого у дозорных постов появился На с m и. Он слушает молча
и после этой реплики спускается по лестнице крепостной стены на две
ступени вниз.
317
Насти. Гёц служит не архиепископу, Гёц служит
дьяволу. Он присягал Конраду, своему родному брату, и затем
предал его. Даже если он сегодня пообещает сохранить нам
жизнь — неужто вы так глупы, что поверите ему?
Епископ. Эй ты, там, наверху! Кто бы ты ни был,
я тебе повелеваю...
Насти. Кто дал тебе право приказывать мне? А вы?
Зачем вы слушаете его? Кого вы сами избрали, тот вам
и начальник, других нет.
Епископ. А кто избрал тебя, чучело?
Насти. Бедняки. (Обращаясь к толпе.) Солдаты на
нашей стороне. Я выставил людей у ворот города. Смерть
каждому, кто заговорит о том, чтобы открыть городские
ворота!
Епископ. Ступай, нечестивый, веди их на погибель!
Ты лишаешь их спасенья!
H а с τ и. Не будь надежды на спасение, я первый сказал
бы вам — сдавайтесь. Но кто посмеет сказать, будто
Господь нас покинул? Вас хотят заставить усомниться в
ангелах. Братья мои, ангелы здесь. Нет, не подымайте ваших
глаз. Небеса пусты. Ангелы здесь, на земле. Ангелы напали
на вражеский лагерь!
Богатый горожанин. Какие ангелы?
Насти. Ангел холеры и ангел чумы, ангел голода и
ангел раздора. Запомните, город неприступен. Господь на
нашей стороне. Солдаты снимут осаду.
Епископ. Жители Вормса! Адские муки ждут тех, кто
послушает этого еретика. Клянусь своим райским
блаженством.
Насти. Господь давно швырнул псу под хвост твое
райское блаженство.
Епископ. Ну, а твое райское блаженство Господь,
конечно, хранит в теплом местечке, ждет, пока ты сам
явишься! То-то радуется сейчас Господь, слыша, как ты
оскорбляешь его служителя.
Насти. Кто посвятил тебя в сан?
Епископ. Святая церковь.
Насти. Твоя церковь — потаскуха, распродает свои
милости богачам. И ты возьмешься меня исповедовать? Ты
отпустишь мне фехи мои? Господь скрипит зубами, глядя
на твою душонку. Братья, нам не нужны попы! Каждый
318
может крестить, каждый может отпускать грехи, каждый
может молиться — истинно вам говорю. Каждый
человек — пророк, или Бога нет!
Епископ. Тьфу! Тьфу! Тьфу! Анафема! (Швыряет ему
в лицо свой кошель для раздачи милостыни.)
Насти (показывая на дверь замка). Эта дверь источена
червями. Нажать плечом — и распахнется. (Пауза.) Сколь у
вас терпенья, братья! (Пауза. Обращаясь к народу.) Все они
заодно: епископ, городской совет, богачи. Они хотят сдать
город врагу, потому что боятся вас. А кто после сдачи
заплатит за все? Вы! Всегда платите вы. Вставайте же, братья!
Вперед! Нужно убивать, если хотите, чтоб настало царствие
небесное.
Шум в народе.
Богатый горожанин (своейжене). Уйдем отсюда!
Другой богатый горожанин (своему сыну).
Скорей! Запрем лавку на замок, укроемся в своем доме.
Епископ. Господи, ты свидетель — я сделал все для
спасения народа. Во имя славы твоей умру без колебаний,
ибо знаю, гнев твой обрушится на Вормс и разнесет его
в прах.
Насти. Этот старик готов сожрать вас живыми. Откуда
столько силы в его голосе? Ясно — он жрет вволю.
Откройте его закрома, найдете там столько зерна, что целому
полку хватит на полгода.
Епископ (кричит). Ты лжешь! Мои закрома пусты, ты
это знаешь.
Насти. Взгляните сами, братья, взгляните! Неужто вы
поверите ему на слово?
Богатые горожане поспешно спасаются бегством. Бедняки остаются с Насти.
Генрих приближается к Насти.
Чего ты хочешь от меня?
Г е н ρ и х. Ты же знаешь, что закрома пусты! Ты знаешь,
что он живет впроголодь, отдавая последнее беднякам!
Насти. Ты за нас или против нас?
Генрих. За вас — когда вы страдаете, против — когда
вы хотите пролить кровь церкви.
Насти. Ты за нас, когда нас убивают; против нас,
когда мы начинаем защищаться.
Генрих. Я принадлежу церкви, Насти.
Насти. Ломайте двери!
Люди наваливаются на дверь. Епископ молча молится.
319
Генрих (кидается к двери). Пусть прежде убьют меня...
Человек из народа. Убить тебя? Зачем?
Генриха отталкивают и швыряют на землю.
Генрих. Вы ударили меня. Я любил вас больше
собственной души, а вы меня бьете. (Он поднимается и идет к
Насти.) Только не трогайте епископа, Насти. Только не
трогайте епископа! Убей меня, если хочешь, только не
епископа.
Насти. Почему? Он морит голодом народ.
Генрих. Ты знаешь, что это ложь. Ты это знаешь. Ты
хочешь освободить своих братьев от гнета и лжи, почему
же сам начинаешь с обмана?
Насти. Я никогда не лгу.
Генрих. Ты лжешь, нет в его закромах зерна.
Насти. Все равно! Есть золото, есть драгоценные
камни в церквах. Всех, кто подох с голоду у подножия
мраморных распятий и мадонн из слоновой кости, всех
убил он.
Генрих. Это совсем другое дело. Может, это не ложь,
но и правды тут нет.
Насти. Твоей в том правды нет, а наша есть. Господь
любит бедняков, и наша правда станет его правдой в
судный день.
Генрих. Предоставь ему судить епископа, только не
проливай кровь церкви!
Насти. У меня одна лишь церковь — все люди на
земле.
Генрих. Люди? Значит, христиане, соединенные
любовью. Ты же хочешь освятить свой храм кровопролитием.
Насти. Еще рано любить. Право на любовь мы
завоюем кровью.
Генрих. Бог запретил насилие, оно ненавистно ему.
Насти. Ну, а как же ад? По-твоему, грешников не
насилуют?
Генрих. Господь сказал: взявший меч...
Насти. ...от меча и погибнет... Что ж, мы погибнем от
меча. Все погибнем, но наши сыновья увидят царство
Божие на земле. Уйди! Ты не лучше других.
Генрих. Насти! Почему вы меня не любите? Что я вам
сделал?
Насти. Ты поп, а поп останется попом, что бы ни
делал.
320
Генрих. Я ваш. Бедняк и сын бедняка.
Насти. Что ж, значит, ты предатель, только и всего.
Генрих. Они взломали дверь!
Дверь подалась, и люди ворвались в замок.
(Бросился на колени.) Господи, если ты еще любишь людей,
если ты еще не отвернулся от них, воспротивься этому
убийству!
Епископ. Мне не нужны твои молитвы, Генрих.
Прощаю всех вас, не ведающих, что творите. А тебя,
богоотступник, проклинаю!
Генрих. О! (Падает ниц.)
Епископ. Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя!
На него кидаются с кулаками, он падает.
Насти (Шмидту). Что ж, пусть теперь попробуют сдать
город.
Человек из народа (показываясь в дверях). В
закромах не было зерна.
Насти. Значит, они спрятали его в монастыре.
Человек (кричит). В монастырь! В монастырь!
Голоса в толпе. В монастырь!
— В монастырь.
Насти (Шмидту). Этой ночью я попытаюсь пробраться
сквозь осаду.
Они уходят. Генрих подымается на ноги, оглядывается по сторонам. Теперь он
остался один с пророком. Он замечает лежащего на балконе епископа,
который глядит на него широко открытыми глазами. Генрих хочет войти в замок,
епископ подымает руку, чтобы оттолкнуть его.
Генрих. Я не войду в замок, опусти свою руку. Если
ты еще жив, и можешь простить меня — прости. Злоба —
великий грех. Земную злобу оставь здесь, на земле.
Умирать надо легко.
Епископ пытается говорить.
Что?
Епископ смеется.
Предатель? Ну да, конечно. Ты ведь слышал, они тоже
зовут меня предателем. Скажи мне, как это я только
ухитрился предать всех за раз?
Епископ продолжает смеяться.
Отчего ты смеешься, ну отчего? (Пауза.) Они избили меня.
А я любил их. Господи! Как я любил их! (Пауза.) Я любил
их, но лгал им. Я лгал им своим молчанием. Я молчал!
11 Грязными руками
321
Я молчал! Я замкнул уста, стиснул зубы. Они мерли как
мухи, а я молчал. Когда им нужен был хлеб, я нес им
распятие. Ты думаешь, распятие съедобно? Ну опусти же руку,
мы — соучастники. Я хотел жить их бедностью, страдать
вместе с ними от холода, мучиться их голодом, а они все
равно умирали. Выходит, я предавал их ria свой лад —
убеждал их, будто церковь бедна. Теперь ими овладело
бешенство, теперь они убивают. Они погибли. Им не видать
ничего, кроме ада, и в этой, и в той жизни.
Епископ произносит несколько неразборчивых слов.
А что мне было делать? Как я мог помешать им?
(Оборачивается и смотрит, что происходит в глубине.) Площадь полна
народу. Они взламывают двери монастыря. Двери прочны,
монастырь продержится до утра, а я ничем не могу помочь!
Ничем, ничем! Сомкни уста, умри достойно.
Епископ роняет ключ.
Что это за ключ? От каких дверей? От дверей твоего замка?
Нет. От дверей храма? Нет. От дверей ризницы? Нет. От
дверей усыпальницы, что всегда заперты? И что?
Епископ. Подземный ход...
Генрих. Куда он ведет? Не говори! Если бы ты смог
умереть прежде, чем скажешь...
Епископ. За город...
Генрих. Нет, я не возьму его. (Пауза.) Подземный ход
из усыпальницы ведет за город. Ты хочешь, чтобы я
отправился к Гёцу и впустил его тем же путем в Вормс? Не
рассчитывай на меня.
Епископ. Двести священников, их жизни в твоих
руках. (Пауза.)
Генрих. Вот отчего ты смеялся. Отличная шутка.
Спасибо, епископ, спасибо! Бедняки убьют священников —
или Гёц убьет бедняков. Двести священников или двадцать
тысяч человек — вот какой выбор ты мне предоставил.
Конечно, двадцать тысяч больше, чем двести. Нужно только
выяснить, скольких стоит каждый священник, и решать
должен я. В конце концов, я — это церковь. Нет, я не
возьму твой ключ: попы отправятся прямо на небеса.
Епископ умирает.
Если только не умрут, как ты, со злобой в сердце. Что ж,
ты свое сделал, прощай! Прости его, Господи, как я
прощаю. Ключ я не возьму. Нет! Нет! (Поднимает ключ.)
Пророк. Господи! Да свершится воля твоя! Мир
погиб! Погиб! Да свершится воля твоя!
322
Генрих. Господи! Ты проклял Каина и детей
Каиновых. Да свершится воля твоя! Ты допустил, чтобы боль
пронзила сердца людей, прахом пошли их желанья, дела
рук их смердели. Господи! Да свершится воля твоя! Ты
пожелал, чтобы уделом моим на земле стало предательство.
Да свершится воля твоя! Да свершится воля твоя! (Уходит.)
КАРТИНА ВТОРАЯ
На подступах к лагерю Гёца. В глубине — город.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Офицеры, Герман.
Возникает фигура офицера, который рассматривает город. Тотчас же
вслед за ним появляется еще один офицер.
2-й офицер. Что ты здесь делаешь?
1-й офицер. Гляжу на город. Порой мне кажется, что
он в один прекрасный день куда-нибудь улетучится...
2-й офицер (первому). Никуда он не денется. Такой
удачи нам не видать. (Внезапно поворачивается.) Что это?
Двое санитаров проходят с носилками, на которых лежит тело,
покрытое простыней. Оба молчат. 1-й офицер подходит к носилкам,
приподнимает простыню и тотчас опускает ее.
1-й офицер. Бросить в реку! Тотчас же!
2-й офицер. Значит...
1-й офицер. Уже весь почернел. (Пауза.)
Санитары продолжают свой путь. Больной стонет.
2-й офицер. Подождите!
Они останавливаются.
1 -й о φ и ц е р. В чем дело?
2-й офицер. Он еще жив.
1-й офицер. И знать не хочу. В воду!
2-й офицер (санитарам). Какого полка?
Санитар. Полк «Синий крест».
2-й о φ и ц е р. А, мой полк! Кругом!
1-й о φ и ц е р. Ты с ума сошел! В реку!
2-й о φ и ц е р. Я не позволю топить своих людей,
словно котят.
Они глядят друг на друга, санитары обмениваются насмешливыми
взглядами, кладут на землю носилки и ждут.
323
1-й о φ и ц е р. Не знаю, жив он или нет, но, если мы его
оставим, он заразит холерой всю армию.
3-й офицер (входя). Если не холерой, то паникой.
Живо в воду!
Санитар. Он стонет. (Пауза.)
2-й офицер (со злобой оборачивается к санитару, в ярости
выхватывает шпагу и наносит удар по лежащему на носилках
телу). Теперь он не будет стонать. Ступайте!
Санитары уходят.
2-й офицер. Третий. Третий со вчерашнего дня.
Герман. Четвертый. Там еще один свалился, как раз
посреди лагеря.
2-й офицер. Люди его видели?
Герман. Я же сказал: он свалился посреди лагеря.
3-й офицер. Будь я командующим, мы этой ночью
сняли бы осаду.
Герман. Согласен. Но ведь командуешь не ты.
1-й офицер. Что ж, нужно с ним поговорить.
Г е ρ м а н. А кто же станет говорить? (Пауза. Глядя на них.)
Вы сделаете все, что он захочет.
2-й офицер. Значит, мы пропали. Пощадит холера,
так перережут свои же солдаты.
Герман. Если только сам он не подохнет.
1-й о φ и ц е р. Он? От холеры?
Герман. От холеры или от чего иного. (Пауза.) Мне
сказали, что архиепископ не был бы чрезмерно удручен его
кончиной.
2-й офицер. Я бы не смог...
1-й офицер. И я не смог бы. Он мне внушает такое
отвращение, что мне противно поднять на него руку.
Геρ м а н. От тебя ничего и не требуется. Только
помалкивай и не мешай тем, чье отвращение не так сильно.
Пауза. Входят Гёц и Катерина.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же, Гёц, Катерина.
Г ё ц (входя). Вам нечего мне сообщить? Вы даже не
хотите доложить, что солдатам не хватает хлеба? Что холера
убивает каждого десятого? Вы ничего у меня не просите?
324
Вы даже не просите, чтобы я снял осаду, избежал гибели?
(Пауза.) Вы так меня боитесь?
Все молчат.
Катерина. Как они глядят на тебя, мое сокровище.
Не очень-то они тебя жалуют. Не удивлюсь, если когда-
нибудь они воткнут тебе в брюхо большой нож.
Гё ц. А ты меня любишь?
Катерина. Черта с два!
Г ё ц. И все же ты меня не прикончила.
Катерина. Не потому, что не хотела.
Гёц. Знаю, о чем ты мечтаешь, но я спокоен. В час
моей смерти на тебя накинутся двадцать тысяч мужчин,
это даже для тебя многовато.
Катерина. Лучше двадцать тысяч, чем один, если он
тебе противен.
Гёц. То-то мне и нравится, что я тебе противен.
(Офицерам.) Когда же я, по-вашему, должен снять осаду? В
четверг? Во вторник? В воскресенье? Так вот, друзья: этому не
бывать ни во вторник, ни в четверг. Я возьму этот город
нынешней ночью.
2-й офицер. Этой ночью?
Гёц. Да, этой ночью. (Глядит в сторону города.) Видите
там, вдали, синий огонек? Я каждый вечер на него гляжу.
И каждый вечер он гаснет именно в эту минуту. Вон,
видите, погас! Но сегодня он гаснет в сто первый и
последний раз. Прощай! Приходится убивать то, что любишь.
А вон еще... Гаснут другие огни. Черт возьми! Люди
ложатся рано, потому что хотят завтра встать пораньше. Этого
«завтра» у них не будет! Чудесная ночь! Не слишком
светлая, зато как звезд много! Сейчас луна взойдет. В такие
ночи ничего не ждешь. Всё-то они знают, ко всему готовы.
Даже к гибели. Но только не этой ночью.· Такое чистое
небо, оно им внушает доверие. Эта ночь принадлежит им.
(Внезапно.) Какая власть! Господи, этот город мой, и я дарю
его тебе. Сейчас я подожгу его во славу твою. (Офицерам.)
Из Вормса сбежал священник. Он готов ввести нас в город.
Его допрашивает капитан Ульрих.
3-й офицер. Гм...
Гёц. В чем дело?
3-й офицер. Не доверяю предателям.
Гёц. Что ты? А я их обожаю.
Входит офицер, подталкивая священника, за ними — солдат.
325
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Те же, Генрих, капитан.
Генрих (падает на колени перед Гёцем). Пытайте меня!
Вырвите мне ногти! Сдерите с меня заживо кожу!
Г ё ц (громко смеется. Падает на колени перед священником).
Вырвите мне кишки! Колесуйте меня! Четвертуйте меня!
(Встает.) Что ж, лед сломан. (Капитану.) Кто он?
Капитан. Это Генрих, священник из Вормса. Тот, кто
должен выдать нам город.
Г ё ц. Ну и что же?
Капитан. Он отказывается говорить.
Г ё ц (подходит к Генриху). Почему?
Капитан. Говорит, что передумал.
3-й офицер. Передумал? Черт возьми! Выбейте ему
зубы! Переломите ему позвоночник!
Генрих. Выбейте мне зубы! Переломите мне
позвоночник!
Гёц. Вот бешеный! (Генриху.) Почему ты хотел выдать
нам город?
Генрих. Чтобы спасти священников, которых чернь
хочет растерзать.
Г ё ц. А почему ты передумал?
Генрих. Увидел рожи ваших наемников.
Гёц. Ну и что?
Генрих. По ним все видно.
Гёц. Что именно?
Генрих. Ради спасения немногих я буду повинен в
истреблении всех.
Гёц. А разве ты раньше не видывал наемников? Ты
знал, что они не слишком благообразны.
Генрих. Эти хуже всех.
Гёц. Ерунда! Все солдаты похожи друг на друга. Кого
же ты думал встретить? Ангелов?
Генрих. Людей. И я хотел просить их пощадить
других людей. Они вошли бы в город, только поклявшись, что
оставят в живых всех жителей.
Гёц. Значит, ты готов был поверить моему слову?
Генрих. Твоему слову? (Глядит на него.) Ты Гёц?
Гёц. Да.
Генрих. Я... Я думал, что смогу на тебя положиться.
Гёц (удивленно). На мое слово? (Пауза.) Даю тебе слово.
Генрих молчит.
326
Клянусь тебе, если ты введешь нас в город, я сохраню
жизнь его жителям.
Г е н ρ и х. И ты хочешь, чтобы я тебе поверил?
Гёц. Но ты сам говорил...
Генрих. Да, до того, как увидел тебя.
Гёц (хохочет). Понятно! Тот, кто меня видит, редко
верит моему слову. Должно быть, я кажусь слишком
умным, чтобы сдержать его. Так вот, послушай: лови меня
на слове. Ради того, чтоб проверить! Только проверить...
Ведь я христианин: хочешь, поклянусь на Библии? Поверь
мне, как это ни глупо! Разве вы, попы, не обязаны
искушать нечестивцев добром?
Генрих. Искушать добром тебя? Представляю, как бы
ты был рад!
Гёц. Ты меня раскусил. (Глядит на него улыбаясь.)
Убирайтесь все!
Офицеры и Катерина уходят.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Гёц, Генрих.
Гёц (почти с нежностью). Ты весь в поту. Как ты
страдаешь!
Генрих. Моих страданий мало. Страдают другие, а не
я. Господь пожелал, чтобы я мучился чужими, а не своими
муками. Зачем ты глядишь на меня?
Гёц (по-прежнему нежно). У меня тоже бывала такая
двуличная рожа. Гляжу на тебя, а самого себя жаль: мы
с тобой одной породы.
Генрих. Ложь! Ты предал своего брата, я своих
братьев не предам.
Гёц. Ты их предашь этой ночью.
Генрих. Ни этой ночью, ни потом. (Пауза.)
Гёц (равнодушно). Что же бедняки сделают с попами?
Повесят на мясных крючьях?
Генрих (кричит). Замолчи! (Овладевает собой.) Вот
ужасы войны. Я только бедный священник, и я бессилен
их предотвратить.
Гёц. Лицемер! Этой ночью в твоей власти жизнь или
смерть двадцати тысяч людей.
Г е н ρ и х. Я не желаю этой власти. Она от дьявола.
Гёц. Хочешь или нет, но ты обладаешь ею.
Генрих убегает.
Эй, что ты делаешь? Если бежишь — значит, ты решился.
327
Генрих (возвращается, глядит на него и начинает
смеяться). Ты прав. Бежать или с собой покончить — все это ни к
чему. Все только способ умолчания. Но я избранник
Божий.
Гё ц. Лучше скажи, что ты похож на крысу.
Генрих. Все равно. Избранник — человек, припертый
к стенке дланью Господа. (Пауза.) Господи! Зачем твой
выбор пал на меня?
Гё ц (ласково). Последние муки... Как хотелось бы их
сократить. Дай помогу тебе.
Генрих. Ты хочешь мне помочь, когда сам Бог
молчит? (Пауза.) Так вот, я лгал: я не его избранник. Да и
какой из меня избранник? Кто заставил меня покинуть
город? Кто поручал тебя найти? По правде говоря, я сам
себя избрал. Пришел просить тебя о милосердии к
братьям, зная, что ничего не добьюсь. Я передумал — и не
оттого, что у вас злобные рожи, просто теперь я вижу их
наяву. Я хотел чинить Зло, увидев вас, понял, что и впрямь
причиню его. Знаешь ли ты, что я ненавижу бедняков?
Г ё ц. Да, знаю.
Генрих. Почему они бегут от меня, когда я им
протягиваю руки? Почему страдания их всегда неизмеримо
больше моих? Господи, как мог ты допустить, чтобы на свете
были бедняки! Почему не сделал ты меня монахом? Там, в
монастыре, я был бы твой, но как быть нераздельно твоим,
когда люди подыхают с голоду? (Гёиу.) Я пришел, чтобы
выдать их тебе, надеясь, что ты их истребишь, и тогда
я смогу позабыть, что они жили.
Г ё ц. Ну и что же?
Генрих. Я передумал: в город ты не войдешь.
Гёц. А что, если на то была Господня воля, если
Господь хотел, чтобы ты впустил нас в город? Так послушай:
ты промолчишь — и священники погибнут этой ночью,
наверняка погибнут. А бедняки? Ты думаешь, выживут?
Осаду я не сниму. Через месяц в Вормсе все передохнут с
голоду. Ты не властен решать — жизнь или смерть. Ты
можешь только выбрать, как им умирать. Так выбирай же
скорую смерть, они только выгадают, погибнув этой
ночью, прежде чем перебьют священников: умрут, не
замарав руки, и все окажутся на небесах. Если ты оставишь им
несколько недель, они запятнают себя кровью и отправят-
328
ся в ад. Послушай, поп, а вдруг это дьявол велит тебе
продлить их земную жизнь, чтоб они успели заслужить вечное
проклятье? (Пауза.) Скажи мне, как проникнуть в город?
Генрих. Тебя нет.
Г ё ц. Что?
Генрих. Тебя нет. Твои слова умирают прежде, чем я
их расслышу. Такие лица, как твое, не повстречаешь
ясным днем. Я знаю все, что ты мне собираешься сказать,
все твои поступки предвижу. Ты — мое создание, это я
внушаю тебе твои мысли. Мне все это снится. Все мертво,
в воздухе разлиты сновидения.
Гёц. Значит, ты тоже снишься мне, я тебя насквозь
вижу, настолько, что ты мне уже надоел. Осталось только
выяснить, кому из нас кто снится.
Генрих. Я не покидал город! Не выходил из него. Мы
играем перед намалеванными декорациями. Что ж, ты
мастер говорить, играй комедию! Знаешь ли ты роль? Я-то
свою знаю: говорить «нет! нет! нет! нет! нет! нет!» Ты
молчишь. Это наваждение, обыкновенное наваждение, да к
тому же еще нелепое. Что бы я стал делать в лагере Гёца?
(Указывает на город.) Если бы только эти огни погасли!
Почему этот город виден там, вдали, если я не выходил за его
пределы? (Пауза.) Да, это дьявольское искушение! Только
не знаю какое. (Гёцу.) Одно мне ясно: я вижу дьявола.
Спектакль начнется фантасмагорией, а потом пойдут рожи.
Гёц. Ты его уже видел?
Генрих. Чаще, чем ты свою мать.
Г ё ц. Я на него похож?
Генрих. Ты? Бедняга! Ты просто шут.
Гёц. Шут?
Генрих. Без шута не обойтись! Его роль — мне
перечить. (Пауза.) Я победил.
Гёц. Что?
Генрих. Я победил. Гаснет последний огонек.
Исчезает дьявольское видение — Вормс. Постой, сейчас и ты
исчезнешь, страшному наваждению придет конец. Ночь.
Повсюду ночь... Какой покой!
Гёц. Продолжай, поп, продолжай! Я знаю все, что ты
мне скажешь. Год назад... О да, мой брат, я знаю, как
хотелось бы вместить в себя всю эту ночь! Как я хотел того же.
Генрих (бормочет). Где же я проснусь?
329
Гёц (внезапно смеется). Ты уже проснулся, штукарь!
И знаешь это. Всё наяву — взгляни же на меня, дотронься
до меня! Здесь я, во плоти. Взгляни! Вот и луна показалась,
вот снова твой дьявольский город выступает из мрака.
Взгляни-ка, разве это призрак? Ведь это настоящая скала.
И настоящие укрепления. Это настоящий город, в нем
настоящие жители, а ты настоящий предатель.
Генрих. Предателем становишься, когда предаешь.
Зря стараешься, я не предам.
Гёц. Предашь, раз ты предатель. Послушай, поп, ведь
ты уже предатель. Две стороны дерутся, а ты хочешь в одно
и то же время быть и за тех и за других. Значит, ведешь
двойную игру. Значит, говоришь на двух языках. Страданья
бедняков ты по-латыни называешь испытанием, а
по-немецки — неравенством. Что изменится для тебя, если ты
впустишь меня в город? Станешь предателем? Но ты уже
предатель, только и всего. Предатель, который совершает
предательство,— это предатель, который приемлет себя.
Генрих. Откуда ты все это знаешь, если не я внушил
тебе эти слова.
Г ё ц. Я тоже предатель. (Пауза.) Я уже прошел тот путь,
который предстоит пройти тебе. Ты только взгляни на
меня, разве у меня не цветущий вид?
Генрих. Вид у тебя цветущий, потому что ты следуешь
своей натуре. Все незаконнорожденные — предатели, уж
это известно, а я не из ублюдков.
Гёц (хочетударить его, но сдерживается). Помни: кто
назвал меня ублюдком, больше не раскрывает рта.
Генрих. Ублюдок!
Гёц. Поп! Поп, ну образумься! Не то я отрублю тебе
уши. Впрочем, это не поможет — язык-то у тебя останется!
(Внезапно обнимает его.) Люблю тебя, мой брат. Мы оба
появились на свет вне закона. Чтобы породить тебя, попам
пришлось переспать с Нищетой. Зловещий акт. (Пауза.)
Конечно, ублюдки предают. Что они, по-твоему, еще могут
делать? Я с самого рождения раздвоился: мать отдалась
босяку; я как бы из двух половинок, которые никогда не
склеишь, одна другой противна. А разве ты лучше меня?
Полупоп, полубедняк — из этого еще ни разу не получался
цельный человек. Нас нет, и у нас ничего нет.
Законнорожденные дети даром радуются жизни на земле. Но это ни
тебе, ни мне не дано. С детства я гляжу на мир сквозь за-
330
мочную скважину. В мире у каждого свое место. Но для
нас места нет, мы изгои. Откажись от мира, который не
хочет тебя знать. Твори Зло! Увидишь, как тебе станет
легко.
Входит офицер.
Чего ты хочешь?
Офицер. Прибыл посланец архиепископа.
Г ё ц. Пусть войдет.
Офицер. Он принес вести. Противник оставил семь
тысяч убитыми. Это отступление.
Г ё ц. А мой брат?
Офицер хочет что-то сказать ему на ухо.
Не подходи ко мне и говори громко.
Офицер. Конрад убит.
С этой минуты Генрих начинает пристально вглядываться в Гёца.
Гё ц. Вот как. Нашли ли его тело?
Офицер. Да.
Гёц. В каком виде, отвечай!
Офицер. Оно обезображено.
Гёц. Удар шпаги?
Офицер. Волки.
Гёц. Какие волки? Здесь есть волки?
Офицер. Арнгеймский лес...
Гёц. Хорошо. Дайте мне закончить одно дело, и мы
направим против них целую армию: я истреблю всех волков
Арнгейма. Ступай!
Офицер уходит. Пауза.
Умер без причастия. Волки обгрызли его лицо. Но видишь,
я улыбаюсь.
Генрих (мягко). Зачем ты его предал?
Гёц. Люблю завершенность... Поп, я сам стал тем, чем
стал. Не моя заслуга, что я не знал отца, но званием
братоубийцы я обязан лишь самому себе. (Пауза.) Теперь он мой,
только мой.
Генрих. Кто? Что?
Гёц. Дом Гейденштамов. Им теперь конец. Весь род
теперь сведен ко мне, от Альбериха — основателя, до
Конрада — последнего наследника. Взгляни-ка на меня. Я —
фамильный склеп. Отчего ты смеешься?
331
Генрих. Я думал, этой ночью увижу дьявола. Теперь,
пожалуй, мы вдвоем его увидим.
Гёц. Плевать мне на дьявола. Он только берет чужие
души, но не он обрекает их на проклятье. Я хочу вести дело
только с Господом. Ведь от него пошли и чудовища и
святые. Бог видит меня, знает, что я убил своего брата, и
сердце его кровоточит. Да, Господи, все верно,— я его убил.
А что ты можешь против меня? Я совершил страшнейшее
из преступлений, а Бог справедливости меня не может
покарать: уже больше пятнадцати лет, как он меня проклял.
Что ж, хватит на сегодня: сегодня праздник. Я буду пить.
Генрих (приближаясь к нему). Держи! (Достает из кармана
ключ и протягивает его Гёиу.)
Гёц. Что это?
Генрих. Ключ.
Гёц. Какой ключ?
Генрих. Ключ от Вормса.
Гёц. Я же сказал, что хватит на сегодня. Черт побери!
Ведь он мой брат. Не каждый день хоронишь брата, я могу
себе позволить отпуск до завтра.
Генрих (приближается к нему). Трус!
Гёц (останавливаясь). Взяв ключ, я все сожгу.
Генрих. В самой глубине ложбины большая белая
скала. У подножия прикрытая кустарником дыра. Войдешь
в подземный ход и обнаружишь дверь — откроешь ее этим
ключом.
Гёц. Как тебя полюбят твои бедняки! Как они тебя
благословят!
Генрих. Мне теперь все равно, теперь я погиб... Но
тебе, ублюдок, я доверяю своих бедняков. Выбирай!
Гёц. Ты сказал, что стоит лишь взглянуть на мою
рожу...
Г е н ρ и х. Я ее плохо разглядел.
Гё ц. А что ты видишь теперь?
Генрих. Вижу, что ты противен самому себе.
Гёц. Это верно. Но только ты не слишком обольщайся.
Я уже пятнадцать лет себе противен. Разве ты не понял, что
Зло — единственное, ради чего я живу? Дай мне этот ключ!
(Берет ключ.) Что ж, поп, ты врал себе до самого конца.
Решил, будто тебе удастся скрыть от себя собственное
предательство, и под конец ты все же предал: ты вьщал Конрада.
Генрих. Конрада?
Гёц. Не беспокойся. Ты так походишь на меня, что
я тебя принял за самого себя. (Уходит.)
332
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Палатка Гёца. Сквозь щель в свете луны виден раскинувшийся вдали город.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Третий офицер, Герман, Катерина.
Герман входит и пытается спрятаться за походной кроватью. Его голова
и тело исчезают, виден лишь толстый зад. Катерина входит и, подойдя к
нему, дает ему пинок. Герман в растерянности вскакивает. Катерина хохочет
и отступает.
3-й офицер. Если ты закричишь...
Катерина. Если я закричу, тебя схватят и Гёц
велит тебя повесить. Лучше поговорим. Что ты хочешь с ним
сделать?
Офицер. Будь у тебя в жилах кровь, ты, распутница,
давно бы уже все сделала сама. Хватит! Убирайся и
благодари Бога, что за тебя все сделают другие.
Катерина. А что будет со мной, когда он умрет? Весь
лагерь набросится на меня.
Офицер. Мы дадим тебе бежать.
Катерина. А денег дадите?
Офицер. Немножко дадим.
Катерина. Дайте денег, и я пойду в монастырь.
Офицер (смеясь). Ты? В монастырь? Если тебе по
нраву женское общество, лучше поступай в бордель. У тебя
такие бедра... сможешь кучу золота заработать... Решай! От
тебя я требую лишь молчания.
Катерина. Можешь не беспокоиться. Я тебя не
выдам. Но вот позволю ли его зарезать?.. Неизвестно.
Офицер. Почему?
Катерина. У нас с тобой разные интересы, капитан.
Честь мужчины на острие шпаги, ее всегда защитишь.
А меня он превратил в потаскуху, это труднее исправить.
(Пауза.) Ночью город будет взят. С войной покончено. Все
разбредутся. Он придет сюда, и я спрошу его, как он
намерен со мной поступить. Если он оставит меня при себе...
Офицер. Гёц оставит тебя при себе?! Да ты с ума
сошла! Что он станет с тобой делать?
Катерина. Если он оставит меня, ты к нему не
прикоснешься.
О φ и ц е р. А если он тебя прогонит?
333
Катерина. Что ж, тогда он твой. Если я крикну: «Ну,
пеняй на себя!» — выходи из укрытия, он в твоих руках.
Офицер. Не нравится мне это: не люблю, когда дело
зависит от юбки.
Катерина (все это время посматривавшая наружу). Ну
что ж, тогда тебе придется встать на колени и просить его
о пощаде. Вот он.
Герман быстро прячется. Катерина смеется.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Гёц, Катерина, Герман в укрытии, позже Франц.
Гёц (входя). Чему ты смеешься?
Катерина. Своим снам. Видела тебя мертвым, с
кинжалом в спине. (Пауза.) Ну, он заговорил?
Гёц. Кто?
Катерина. Поп.
Гёц. Какой поп? Ах, да, конечно.
Катерина. Значит, сегодня ночью?
Гёц. Тебя это не касается! Сними с меня сапоги!
Катерина снимает с него сапоги.
Конрад убит.
Катерина. Знаю. Весь лагерь об этом знает.
Гёц. Дай мне вина! Это нужно отпраздновать.
Катерина подает ему вино.
И ты тоже пей.
Катерина. Не хочу.
Гёц. Пей! Черт возьми, сегодня праздник.
Катерина. Чудесный праздник: начался убийством,
кончится побоищем.
Гёц. Самый лучший праздник за всю мою жизнь.
Завтра я отправлюсь в свои поместья.
Катерина (взволнованно). Так скоро?
Гёц. Так скоро! Вот уже тридцать лет, как я мечтаю
об этом. Больше и дня не стану ждать.
Катерина кажется встревоженной.
Тебе нехорошо.
Катерина (овладевая собой). Ты заговорил о своих
землях, а тело Конрада еще не остыло.
334
Гёц. Вот уже тридцать лет, как я владею ими тайно.
(Подымает свой бокал). Пью за свои земли, за свой замок.
Чокнись со мной.
Она молча поднимает бокал.
Говори: пью за твои земли!
Катерина. Нет.
Гёц. Отчего же, девка?
Катерина. Они не твои. Разве, убив брата, ты
перестал быть незаконнорожденным?
Гёц смеется и хочет ударить ее. Она уклоняется от пощечины и хохочет,
откинувшись назад.
Земли передаются по наследству.
Гё ц. Да меня хоть озолоти, я не принял бы наследства.
Своим я считаю лишь то, что беру сам. Ну, будешь ты
пить, не то рассержусь.
Катерина. За твои земли! За твой замок!
Гёц. Пусть по замку ночами бродят разгневанные
призраки.
Катерина. Конечно, комедиант. Что бы ты стал
делать без публики? Пью за призраков! (Пауза.) Итак, мой
милый, твое лишь то, что ты сам взял.
Гёц. Только это.
Катерина. Но кроме замка и поместий ты владеешь
еще сокровищем, которому нет цены, ты как будто совсем
о нем позабыл.
Гёц. Что за сокровище?
Катерина. Это я, мой дорогой. Разве ты не взял меня
силой? (Пауза.) Что же ты намерен делать со мной?
Гёц (глядя на нее, думает). Заберу с собой.
Катерина. Заберешь с собой? (Шагает в
нерешительности.) Зачем ты берешь меня с собой? Чтобы поселить
потаскуху в историческом замке?
Гёц. Да, и положить тебя в постель моей матери.
(Пауза.)
Катерина. А если я откажусь, если не пойду за
тобой?
Гёц. Надеюсь, ты не станешь отказываться.
Катерина. Ага, значит, увозишь меня силой? Это мне
нравится. По своей воле мне идти за тобой стьщно. (Пауза.)
Почему ты всегда стремишься силой взять то, что тебе,
быть может, отдали бы даром?
335
Гёц. Чтоб знать, что я получу свое, хоть и не добром.
(Подходит к ней,) Взгляни на меня, Катерина! Что ты
скрываешь от меня?
Катерина (быстро). Я? Ничего!
Гёц. Ты с некоторых пор переменилась. Ведь ты меня
все так же ненавидишь?
Катерина. Будь спокоен. Все так же.
Г ё ц. И все еще во сне мечтаешь меня убить?
Катерина. Не раз за ночь.
Г ё ц. И ты всегда помнишь, что я осквернил и унизил
тебя?
Катерина. Всегда.
Гёц. Ты с отвращением переносишь мои ласки?
Катерина. Они меня приводят в дрожь.
Гёц. Великолепно! Если бы ты сказала, что
испытываешь блаженство в моих объятиях, я тотчас же прогнал бы
тебя.
Катерина. Но...
Гёц. Я ничего не хочу принимать, даже любви
женщины.
Катерина. Почему?
Г ё ц. Я слишком многое брал от других. Вот уже
двадцать лет, как все милостиво дают мне подачки. Жалуют
даже воздух, которым дышу. Незаконнорожденный должен
целовать кормящую его руку. О! Теперь я буду давать сам!
Как я буду щедр!
Франц (входя). Посланец его преосвященства здесь.
Гёц. Пусть войдет.
Франц уходит.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Те же и банкир.
Банкир. Я — Фукр.
Гёц. Я — Гёц, а ее зовут Катериной.
Банкир. Счастлив приветствовать столь великого
полководца.
Гёц. Рад приветствовать столь богатого банкира.
Б а н к и р. Я принес вам три превосходные вести.
Гёц. Архиепископ победил, мой брат мертв, его имение
стало моим. Не так ли?
Банкир. Совершенно верно. Что ж, я...
336
Гёц. Отпразднуем это. Вы выпьете с нами?
Банкир. Мой желудок больше не переносит вина. Я...
Гё ц. Не хотите ли эту красивую девушку? Она
принадлежит вам.
Банкир. На что она мне — я слишком стар.
Гёц. Бедная Катерина! Он тебя не хочет. (Банкиру.)
Может, вы предпочитаете мальчиков? Я пришлю вам
вечером к вашей палатке.
Банкир. Нет, нет! Никаких мальчиков! Никаких
мальчиков. Я...
Гёц. А что вы скажете о ландскнехте? Есть у меня
один — рост шесть футов, лицо заросло волосами — ни
дать, ни взять Полифем.
Банкир. О! О! Только не...
Гёц. В таком случае мы одарим вас славой. (Зовет.)
Франц!
Франц появляется.
Ты проведешь банкира через лагерь. Пусть солдаты кричат:
«Да здравствует банкир!» Пусть кидают вверх шапки.
Франц уходит.
Банкир. Я вам весьма обязан, но мне хотелось бы
сначала побеседовать с вами наедине.
Гёц (удивленно). Но разве мы с самого начала не
наедине? (Показывая на Катерину.) Ах, она? Ну, она вроде
комнатной собачонки, говорите без стеснения.
Банкир. Его преосвященство архиепископ всегда
отличался миролюбием, вы знаете, что ваш покойный брат
повинен в этой войне...
Гёц. Мой брат! (Сяростью.) Если бы эта старая кляча не
довела его до крайности...
Банкир. Господин...
Гёц. Позабудьте о том, что я вам сейчас сказал. Я был
бы вам признателен, если бы вы не касались имени моего
брата. В конце концов я ношу по нему траур.
Банкир. Итак, его преосвященство решил отметить
воцарение мира исключительными мерами милосердия.
Гёц. Браво! Он решил открыть тюрьмы?'
Банкир. Нет.
Гёц. Желает ли его преосвященство, чтобы я освободил
от наказания тех солдат, которых решил покарать?
337
Банкир. Несомненно, его преосвященство этого
желает. Но задуманная его преосвященством амнистия носит
более широкий характер: его преосвященство желает
распространить ее на жителей Вормса.
Г ё ц. Ах, вот как!
Банкир. Его преосвященство решил не карать их
столь строго за временные заблуждения.
Г ё ц. Что ж, превосходная мысль.
Банкир. Неужели мы договорились? Так быстро?
Гёц. Да, договорились окончательно.
Банкир (потирает руки). Значит, все обстоит отлично;
вы — разумный человек. Когда вы намереваетесь снять
осаду?
Гёц. Завтра все будет кончено.
Банкир. Завтра? Это все-таки немного рано. Его
преосвященство желает вступить в переговоры с
осажденными. Если ваша армия пробудет под стенами города еще
несколько дней, это облегчит переговоры.
Гёц. Понятно. А кто же будет вести переговоры?
Банкир. Я.
Гёц. Когда?
Банкир. Завтра.
Гёц. Невозможно.
Банкир. Почему?
Гёц. Катерина, сказать ему?
Катерина. Конечно, мое сокровище!
Гёц. Ты ему и скажи. Я просто не смею, это его
слишком огорчит.
Катерина. Завтра, банкир, все горожане будут мертвы.
Банкир. Мертвы?
Гёц. Все.
Банкир. Все мертвы?
Гёц. Умрут все. Этой ночью. Видите ключ: это ключ
от города. Через часок мы начнем их убивать.
Банкир. Всех? Даже богачей?
Гёц. Даже богачей.
Банкир. Но вы одобряли милосердие архиепископа...
Г ё ц. Я его и сейчас одобряю. Он оскорблен и он
священнослужитель — вот две причины для прощения. Ну а
зачем должен прощать я? Жители Вормса меня не оскорб-
338
ляли. Нет, нет, я солдат, значит, должен убивать. И буду
убивать, как велит мне мой долг. А архиепископ пускай
прощает, как велит ему его долг. (Пауза.)
Банкир начинает смеяться. Катерина и Гёц тоже смеются.
Банкир (смеясь). Вы любите посмеяться.
Гёц (смеясь). Только это я и люблю.
Катерина. Не правда ли, он очень остроумен?
Банкир. Весьма. Он очень хорошо ведет свое дело.
Гёц. Какое дело?
Банкир. Вот уже тридцать лет, как я руководствуюсь
одним принципом: корысть правит миром. Люди
оправдывали передо мной свое поведение самыми благородными
побуждениями, я слушал их одним ухом и говорил себе:
ищи корысть!
Гёц. Ну, а когда вы ее находили?..
Банкир. Тогда мы принимались толковать.
Г ё ц. В чем же моя корысть?
Банкир. Ну, знаете ли...
Гёц. В чем же все-таки?
Банкир. Не торопитесь. Вы принадлежите к очень
трудной категории людей. С вами нужно вести дело
осторожно.
Гёц. Что за категория?
Банкир. Вы идеалист.
Гёц. Что это такое?
Банкир. Видите ли, я разделяю людей на три
категории: те, у кого много денег; те, у кого совсем нет денег, и
те, у кого денег немного. Первые хотят сохранить то, что
у них есть, — их корысть в том, чтоб поддерживать порядок.
Вторые хотят взять то, чего у них нет, — их корысть в том,
чтоб уничтожить нынешний порядок и установить другой,
который им будет выгоден. И те и другие — реалисты, это
люди, с которыми можно договориться. Третьи хотят
уничтожить общественный порядок, чтобы взять то, чего у них
нет, и в то же время сохранить его, чтобы у них не
отобрали то, что у них есть. Это значит, что они на деле
сохраняют то, что уничтожают в идее. Это и есть идеалисты.
Гёц. Бедняги! Как их спасти?
Банкир. Перевести в другую социальную категорию.
Если вы сделаете их богаче, они будут защищать
установленный порядок.
339
Гёц. В таком случае сделайте богатым меня. Что вы
мне предлагаете?
Банкир. Земли Конрада.
Гёц. Вы мне их уже дали.
Банкир. Это верно. Помните ли вы, что обязаны ими
доброте его преосвященства?
Гёц. Неужели вы считаете, что я об этом забыл?
Банкир. У вашего брата были долги.
Гёц. Бедняга! (Крестится, нервно всхлипывает.)
Банкир. Что с вами?
Гёц. Пустяки: привязанность к семье. Значит, у него
были долги?
Банкир. Мы могли бы их оплатить.
Гёц. Мне в этом нет никакой корысти, поскольку я не
намеревался их признавать. Это нужно его кредиторам.
Банкир. Рента в тысячу дукатов?
Гёц. Ну а мои солдаты? Что, если они откажутся уйти
с пустыми руками?
Банкир. Еще тысяча дукатов для раздачи войскам.
Этого хватит?
Гёц. Это слишком много.
Банкир. Значит, мы договорились?
Гёц. Нет.
Банкир. Две тысячи дукатов ренты. Три тысячи.
Больше я не дам.
Гёц. Кто от вас этого требует?
Банкир. Чего же вы хотите?
Гёц. Захватить город и уничтожить его.
Банкир. Ну я еще могу понять желание захватить
город. Но, черт возьми, зачем вы его хотите.уничтожить?
Гёц. Потому что все только и хотят, чтобы я его пощадил.
Банкир (подавленный). Должно быть, я ошибся...
Гёц. Верно... Ты не сумел найти, в чем моя корысть...
Посмотрим, в чем она. Ищи, ищи же! Но только торопись:
ты должен обнаружить ее быстрей, чем за час. Если ты за
это время не отыщешь ниточки, чтоб дернуть за нее
марионетку, я заставлю тебя самого пройтись по городу — ты
увидишь, как вспыхнут пожарища.
Банкир. Вы обманываете доверие архиепископа.
Гёц. Обманываю? Доверие? Вы, реалисты, все на один
лад. Когда вам больше нечего сказать, вы начинаете
говорить языком, взятым напрокат у идеалистов.
340
Банкир. Если вы снесете с лица земли город, вам не
достанутся земли Конрада.
Г ё ц. Держите их при себе! Моя корысть, банкир, в том
и была — получить эти земли, пожить на них. Но я не так
уж уверен, что человек действует ради корысти. Берите их
себе. Пусть его преосвященство усядется на них задницей...
Я принес в жертву архиепископу своего брата, теперь от
меня еще хотят, чтобы я сохранил жизнь двадцати тысяч
смердов? Я жертвую жителей Вормса загробной тени
Конрада. Пусть жарятся в пекле в его честь. Ну а в поместье
Гейденштамов пусть селится архиепископ, если захочет.
Там он сможет посвятить себя сельскому хозяйству. Это
ему пригодится. Сегодня ночью я намерен его разорить.
(Пауза,) Франц!
Появляется Франц.
Возьми этого старого реалиста. Позаботься о том, чтобы
ему были отданы все почести. Когда он вернется в палатку,
скрути ему покрепче руки и ноги!
Банкир. Нет! Нет! Нет!
Гёц. Что?
Банкир. Поверьте, жестокий ревматизм. Ваши
веревки меня убьют. Хотите, дам вам слово не покидать палатку?
Гёц. Твое слово? Сейчас твоя корысть диктует тебе это
слово, а вскоре твоя корысть велит тебе нарушить его.
Ступай, Франц, и не забудь затянуть узлы покрепче!
Φ ρ анц и банкир уходят. Тотчас же раздаются крики:
«Да здравствует банкир!» Сначала крики слышны вблизи, затем они звучат
все дальше и постепенно стихают.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Гёц, Катерина, Герман в укрытии.
Гёц (хохочет). Да здравствует банкир! Прощайте, земли!
Прощайте, реки и поля! Прощай, замок!
Катерина (смеется). Прощайте, земли! Прощай,
замок! Прощайте, портреты предков!
Гёц. Не жалей ни о чем. Мы бы там смертельно
соскучились. (Пауза.) Старый дурак! (Пауза.) Зря он бросил мне
вызов.
Катерина. Ты злишься?
Гёц. Не твое дело. (Пауза.) Зло на то и зло, чтобы
портить всем жизнь, и прежде всего тому, кто его делает.
341
Катерина (робко). А если ты не возьмешь город?
Гё ц. Если я не захвачу его, ты станешь хозяйкой замка.
Катерина. Я об этом не подумала.
Гёц. Конечно, нет. Можешь радоваться: я захвачу
город.
Катерина. Зачем?
Гёц. Ради зла!
Катерина. Зачем делать зло?
Гёц. Добро уже сделано.
Катерина. Кем?
Гёц. Господом. А я люблю выдумку. (Зовет.) Капитана
Шена ко мне! (Стоит у выхода из палатки, выглядывая наружу.)
Катерина. Что ты разглядываешь?
Гёц. Город. (Пауза.) Хочу вспомнить, была ли луна.
Катерина. Когда? Где?
Гёц. Такая же ночь была в прошлом году, когда я брал
Галле. Я стоял у входа в свою палатку и разглядывал
дозорную башню над крепостными стенами. Утром мы начали
штурм. (Возвращается к ней.) В любом случае я уберусь
отсюда прежде, чем подымется вонь. Сяду на коня — и прощай!
Катерина. Ты? Ты уедешь?
Гёц. Да. Завтра, до полудня, никого не известив.
Катерина. А что будет со мной?
Г ё ц. С тобой? Зажми нос и моли Бога, чтоб ветер не
дул в эту сторону.
Входит капитан.
Две тысячи под ружье! Полки Вольфмара и Ульриха! Пусть
через два часа будут готовы следовать за мной. Всю армию
поднять по тревоге! Выполнять, не зажигая огней, и без
шума!
Капитан уходит.
До конца акта будут слышны приглушенные звуки подготовки к бою.
Итак, крошка, не быть тебе владелицей замка.
Катерина. Боюсь, что нет.
Гёц. Ты очень разочарована?
Катерина. Аяи не верила.
Гёц. Почему?
Катерина. Потому что знаю тебя.
Г ё ц (в порыве). Ты? Знаешь меня? (Умолкает и смеется.)
Выходит, я тоже должен быть предусмотрителен. Тебе,
должно быть, пришли в голову разные мыслишки насчет
342
того, какой ко мне нужен подход: ты за мной наблюдаешь,
ты меня разглядываешь.
Катерина. Собака тоже глядит на епископа.
Гёц. Но собаке кажется, что у епископа песья голова.
Какая голова у меня? Песья? Рыбья? Голова шлюхи? (Он
глядит на нее.) Иди в постель!
Катерина. Нет.
Гёц. Да иди же, говорят тебе...
Катерина. Ты никогда не был так настойчив.
Он кладет ей руку на плечо.
И никогда так не торопился. Что с тобой?
Гёц. Тот Гёц с головой шлюхи подает мне знак. Я хочу
уподобиться ему. К тому же тревога побуждает к любовным
утехам.
Катерина. А у тебя тревога?
Гёц. Да. (Проходит в глубину палатки, садится на кровать,
повернувшись спиной к спрятавшемуся офицеру.) Ну, иди сюда.
Катерина. Иду! (Подходит к нему и силой заставляет его
встать. Садится на его место.) Я твоя! Но скажи мне сначала,
что будет со мной?
Гёц. Когда?
Катерина. Завтра и потом.
Гёц. Почем мне знать? Станешь, кем захочешь.
Катерина. Потаскухой?
Гёц. Что ж, разве это не лучший выход?
Катерина. А если это мне не по душе?
Гёц. Найди дурака, который на тебе женится.
Катерина. А ты? Что будешь делать ты?
Гёц. Воевать. Говорят, гуситы зашевелились.
Отправлюсь туда.
Катерина. Возьми меня с собой.
Гёц. Зачем?
Катерина. Тебе может понадобиться женщина. Будут
ночи, будут лунные ночи, тебе придется брать город: ты
будешь встревожен, почувствуешь себя влюбленным...
Гёц. Все женщины одинаковы. Стоит мне захотеть —
и мои солдаты приведут мне целую дюжину.
Катерина (резко). Я не хочу!
Гёц. Не хочешь?
Катерина. Я могу стать двадцатью женщинами,
сотней женщин. Хочешь — я стану для тебя всеми
женщинами на свете. Усади меня с собой на коня, я легкая — конь
343
не почувствует моей тяжести. Я буду твоим борделем. (При-
жимается к Гёиу.)
Гёц. Что на тебя нашло? (Пауза. Глядя на нее, внезапно
говорит.) Уходи! Уходи, мне стыдно за тебя!
Катерина (умоляюще). Гёц!
Гё ц. Не смей глядеть на меня такими глазами. Ну и
потаскуха же ты, если любишь меня после того, что я с тобой
сделал!
Катерина (кричит). Но я не люблю тебя! Клянусь, не
люблю! Люби я тебя, ты никогда не узнал бы об этом. А что
тебе до любви, о которой тебе не говорят?
Гёц. К чему мне быть любимым? Ты любишь, и, стало
быть, удовольствие достается тебе. Уходи, дрянь! Я не хочу,
чтобы мною пользовались.
Катерина (кричит). Гёц! Гёц! Не прогоняй меня.
У меня нет больше никого на свете.
Гёц пытается выбросить ее из палатки. Она вцепилась ему в руки.
Гёц. Ты уйдешь?
Катерина. Пеняй на себя! Пеняй на себя!
Герман выходит из укрытия и кидается на Гёца с поднятым кинжалом.
Берегись!
Гёц (поворачивается и хватает Германа за руку). Франц!
Франц!
Входят солдаты.
(Смеется.) Все-таки мне удалось хоть одного довести до
крайности.
Герман (Катерине). Гадина! Ты меня предала!
Гёц (Катерине). Значит, ты его сообщница? Это мне по
нраву. (Треплет ее по подбородку.) Уведите его! Сейчас решу
его судьбу.
Сол даты уводят Герм а на. Пауза.
Катерина. Что ты с ним сделаешь?
Гёц. Не могу сердиться на тех, кто хочет меня убить,
я их слишком хорошо понимаю. Попросту велю его
пробуравить, как толстую бочку, он так на нее похож.
Катерина. Ну а со мной?
Гёц. Да, верно. Я должен тебя покарать.
Катерина. Никто тебя не принуждает.
344
Гёц. Как знать. (Пауза.) У моих солдат слюнки текут,
когда ты проходишь. Я подарю тебя им. А выживешь,
подыщем тебе ландскнехта, косоглазого, сифилитика, пускай
тогда поп из Вормса вас поженит.
Катерина. Не верю!
Гёц. Не веришь?
Катерина. Нет. Ты не такой... Ты этого не сделаешь.
Знаю! Не сделаешь!
Гёц. Не еде обрачной, Франц.
Франц. Какой новобрачной?
Гёц. Катериной. Сначала торжественно переженишь ее
со всеми. Ну, а потом...
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Те же и Насти.
Насти входит, приближается к Гёиу и бьет его по уху.
Гёц. Эй, му жлан, что ты делашь?
Насти. Бью тебя по уху.
Гёц. Это я почувствовал. (Хватает его,) Кто ты?
Насти. Булочник Насти.
Гёц (солдатам). Это Насти?
Солдаты. Да, это он.
Гёц. Что ж, хороша добыча.
Насти. Я не твоя добыча — сам пришел.
Гёц. Называй как хочешь... Все едино. Сегодня Бог
одаряет меня щедро. (Глядит на него.) Значит, вот он, Насти,
повелитель всей черни Германии. Таким я тебя и
представлял себе: непригляден, как сама добродетель.
Насти. Я не добродетелен. Добродетель придет к
нашим сыновьям, если мы прольем кровь, чтобы дать им на
нее право.
Гёц. Вижу — ты пророк.
Насти. Как и каждый человек на свете.
Г ё ц. В самом деле? Значит, я тоже пророк?
Насти. Любое слово — свидетельство Господне, в
каждом слове сказано все обо всем.
Гёц. Черт возьми! Придется быть осмотрительным
в речах.
345
Насти. Зачем? Все равно любое слово выдаст тебя.
Гёц. Ладно. Теперь отвечай на мои вопросы. Только
постарайся не говорить все обо всем, иначе разговору
конца не будет. Итак, ты — Насти, пророк и булочник.
Насти. Да, это я.
Гёц. Говорили, будто ты в Вормсе.
H а с τ и. Я ушел оттуда.
Гёц. Этой ночью?
Насти. Да.
Гёц. Чтоб говорить со мной?
Насти. Нет, искать подкрепления, чтобы напасть на
тебя с тыла.
Гёц. Отличная мысль! Почему же ты передумал?
Насти. Проходя по лагерю, я узнал, что нашелся
предатель, который выдал вам город.
Гёц. Представляю, как тебе было скверно.
Насти. Очень скверно.
Г ё ц. И что же дальше?
Насти. Я сидел на камне за палаткой, видел, как
зажегся свет, как заметались чьи-то тени. В эту минуту мне
было велено войти к тебе, говорить с тобой.
Гёц. Кто же тебе велел?
Насти. Как ты думаешь?
Гёц. В самом деле, кто? Счастливый ты человек! Тебе
велено, и ты знаешь кем. Представь себе, мне тоже было
велено. Знаешь что? Сжечь Вормс. Но никак не узнать, кто
мне повелел. (Пауза.) Это Бог повелел тебе дать мне по уху?
Насти. Да.
Гёц. Зачем?
Насти. Не знаю. Может, чтоб пробить воск, который
залепил тебе уши.
Гёц. За твою голову назначена высокая плата. Бог
предупредил тебя об этом?
Насти. Богу незачем меня предупреждать. Я всегда
знал, чем кончу.
Гёц. Выходит, ты и впрямь пророк.
Насти. Тут не нужно быть пророком. У таких, как
я, только две возможности умереть: смиренные помирают
с голоду, бунтарей вешают. С двенадцати лет каждому
известно — смирится он или нет.
Гёц. Ну что же, бросайся предо мной на колени!
346
Насти. Зачем?
Гёц. Чтобы вымолить у меня пощаду, конечно! Разве
Бог не велел тебе этого?
Франц натягивает на Гёца сапоги.
Насти. Нет, у тебя нет милосердия. И у Бога тоже.
К чему молить тебя о милосердии? Когда придет мой
черед, я и сам никого не пощажу. Никого!
Гёц. Тогда какого черта ты сюда пришел?
Насти. Открыть тебе глаза, брат мой.
Гёц. Какая чудесная ночь! Все ожило, все дышит. Сам
Господь шагает по земле, звезды падают с неба на мою
палатку. Вот самая прекрасная из звезд — Насти, пророк и
булочник. Пришел открыть мне глаза. Кто бы мог
поверить, что небо и земля станут утруждать себя ради города,
в котором всего двадцать пять тысяч жителей? В самом
деле, булочник, а кто тебе докажет, что ты не стал жертвой
дьявола?
Насти. Когда солнце светит в глаза, разве нужно
доказывать, что на дворе день, а не ночь?
Гёц. Но если ночью предаешься мечтам о солнце, кто
докажет тебе, что это на самом деле день, а не ночь? А что,
если я тоже видел Бога? Значит, солнце против солнца.
(Пауза.) Все они у меня в руках, все! И та, кто хотела меня
убить, и посланец архиепископа, и ты, король черни; перст
Господен предотвратил заговор, разоблачил виновных,
больше того, один из служителей Господа по его
поручению принес мне ключи от города.
Насти (его голос зазвучал властно и отрывисто).
Служитель Господа? Кто он?
Гёц. Что тебе за дело, раз ты умрешь? Признай,
Господь на моей стороне.
Насти. На твоей? Нет. Ты не человек, избранный
Богом. Ты в лучшем случае трутень Господен.
Гёц. Откуда тебе знать?
Насти. Люди, избранные Господом, разрушают или
строят, ты лишь сохраняешь все как было.
Гёц. Сохраняю?
Насти. Ты сеешь беспорядок, а беспорядок — лучший
слуга установленного порядка. Предав Конрада, ты лишил
рыцарей прежней силы, и ты ослабишь горожан, разрушив
Вормс: кому от этого выгода? Великим мира сего. Ты
служишь им, Гёц, и всегда будешь служить. Бедные становят-
347
ся беднее, богатые богаче, а могущественные еще более
могущественными.
Гёц. Значит, я делаю все наперекор самому себе.
(С иронией.) Какое счастье, что Бог послал тебя просветить
меня. Что ты мне предложишь?
Насти, Новый союз.
Гёц. Новое предательство. Вот спасибо! Я к нему
привык. По крайней мере останусь самим собой. Но с кем мне
заключить союз, раз я не должен идти на сговор ни с
горожанами, ни с рыцарями, ни с князьями. Мне просто
неясно, с кем я должен заключить союз.
Насти. Захвати город, перебей богачей и
священников, отдай город беднякам, подыми армию крестьян и
прогони архиепископа — завтра вся страна пойдет за тобой!
Гёц (поражен). Ты хочешь, чтобы я присоединился к
беднякам?
Насти. Да, к беднякам! К черни городов и деревень.
Гёц. Странное предложение!
Насти. Они твои естественные союзники. Если
хочешь разрушать по-настоящему, если хочешь смести с лица
земли воздвигнутые сатаной дворцы и церкви, разбить
непристойные статуи язычников, бросить в огонь тысячи
книг, распространяющих дьявольскую науку, если хочешь
уничтожить золото и серебро, иди к нам! Без нас ты
тратишь силы понапрасну, ты причиняешь зло лишь самому
себе. С нами ты станешь бичом Господним.
Гёц. Что вы сделаете с богатыми горожанами?
Насти. Мы отберем их имущество, чтобы одеть тех,
кто наг, и прокормить тех, кто голоден.
Г ё ц. А с попами?
Насти. Мы отошлем их в Рим.
Г ё ц. А с аристократами?
Насти. Мы отрубим им головы.
Г ё ц. А когда мы прогоним архиепископа?
Насти. Придет время строить град Господен.
Гёц. Что мы положим в основу?
Насти. То, что все люди равны, все люди братья, все
люди в Боге и Бог в каждом. Святой Дух говорит устами
каждого. Все люди священники и пророки. Каждый может
крестить, бракосочетать, благословлять и отпускать грехи.
Каждый живет открыто на земле пред лицом всех, и
каждый одинок в душе пред лицом Бога.
348
Гё ц. Боюсь, что в вашем городе люди разучатся смеяться.
Насти. Можно ли смеяться над тем, что любишь?
Законом станет любовь.
Г ё ц. А кем стану я?
Насти. Ты будешь равен каждому.
Г ё ц. А если мне не по душе быть равным вам?
Насти. Выбирай — быть равным среди равных или
лакеем князей.
Гёц. Это честное предложение, булочник. Только вот
бедняки нагоняют на меня скуку. Им ненавистно все, что
нравится мне.
H а с τ и. А что же нравится тебе?
Гёц. Все, что вы хотите уничтожить: статуи, роскошь,
война.
Насти. Ты просто одурачен. Луна ведь не твоя, а ты
воюешь за то, чтобы аристократы могли ею наслаждаться.
Гёц (с глубоким и искренним убеждением). Но я люблю
аристократов!
Насти. Ты? Ты их убиваешь.
Гёц. Да, я их понемногу убиваю, но у них плодовитые
жены рожают десятерых за каждого убитого мной. Не хочу,
чтобы вы их всех перевешали. Зачем я стану помогать вам
гасить и солнце и земные огни — наступит холодная ночь.
Насти. Значит, ты хочешь по-прежнему шуметь без
толку и без пользы?
Гёц. Да, без пользы. Без пользы для людей. Но что мне
до людей? Бог слышит меня, и я терзаю его слух, этого с
меня довольно. Бог единственный достойный противник.
Есть Бог, я и прочие тени. Этой ночью я распну Бога, убив
тебя и еще двадцать тысяч; страдание Господа бесконечно,
а стало быть, бесконечен тот, кто заставляет страдать. Этот
город будет сожжен, Господь об этом знает. Ему сейчас
страшно, я это чувствую. Его взгляд прикован к моим рукам, его
дыхание касается моих волос, его ангелы плачут. Он,
словно простой смертный, говорит себе: может быть, Гёц не
осмелится. Плачьте, ангелы, плачьте — я осмелюсь! Сейчас я
выступлю вопреки его страху и гневу. Этот город вспыхнет
пламенем; душа Господня — галерея зеркал, и отсвет
пламени повторится в них миллионы раз. Вот тогда я буду знать,
что стал настоящим чудовищем. (Францу.) Мою шпагу!
Насти (изменившимся голосом). Пощади бедняков!
Архиепископ богат, ты можешь ради развлечения разорить его.
Но мучить бедняков — сомнительное развлечение.
349
Гёц. О нет, это не развлечение.
H а с τ и. А что же?
Гё ц. У меня тоже есть своя миссия.
Насти. Молю тебя на коленях!
Гёц. Я думал, тебе запрещено умолять.
Насти. Нет никаких запретов, когда речь идет о
спасении людей.
Гёц. Мне кажется, пророк, что Бог завлек тебя в
ловушку.
Насти пожимает плечами.
Ты знаешь, что с тобой будет?
Насти. Знаю: пытка и виселица. Сказано тебе, я
всегда знал это.
Гёц. Пытка и виселица... Пытка и виселица... Как это
однообразно. Самое скучное в зле то, что к нему
привыкаешь. Нужен талант, чтобы выдумать что-нибудь новое. Но
сегодня ночью я лишен вдохновения.
Катерина. Дай ему исповедника!
Гёц. Кого?
Катерина. Ты не можешь послать его на смерть без
отпущения грехов.
Гёц. Ты гений! (Насти.) Конечно, милый человек,
я дам тебе исповедника! Исполню свой христианский
долг. Я подготовил для тебя сюрприз. (Францу.) Пойди-ка
отыщи того попа! (Насти.) Люблю, чтоб все было на самой
грани... Хорошо ли, дурно ли? Не знаю... Теряешь
рассудок...
Насти. О нет, поп меня не осквернит!
Гёц. Тебя будут пытать, покуда ты не исповедаешься
ради твоего же блага.
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Те же и Генрих.
Генрих. Ты не мог причинить мне больше зла, чем
уже причинил. Отпусти меня.
Гёц. Что он делал?
Франц. Сидел в темноте, качал головой.
Генрих. Чего ты хочешь от меня?
Гёц. Есть для тебя работа по специальности. Женщину
нужно тотчас же вьщать замуж. А этому — отпустить грехи
перед смертью.
350
Генрих. Ему? (Видит Насти.) А!
Гё ц (притворно удивлен). Вы знаете друг друга?
Насти. Значит, этот служитель Господа дал тебе ключ?
Генрих. Нет! Нет! Нет!
Гёц. Поп, тебе не стыдно лгать?
Генрих. Насти!
Насти даже не глядит на него.
Я не мог допустить убийства священников.
Насти не отвечает.
(Подходит к нему ближе.) Скажи, мог я допустить, чтобы их
перебили? (Пауза. Поворачивается, идет к Гёцу.) Зачем ему
исповедь?
Гёц. Его должны повесить.
Генрих. Тогда давайте быстрей! Только быстрей!
Поищите ему другого исповедника.
Гёц. Ты или никто.
Генрих. Значит — никто. (Хочет выйти.)
Гёц. Эй!
Генрих останавливается.
Неужели ты дашь ему умереть без отпущения грехов?
Генрих (медленно возвращается). Нет, шут, нет. Ты прав.
(Насти.) Стань на колени. (Пауза.) Брат, моя вина не падает
на церковь. Ее именем отпущу я твои грехи. Может, ты
хочешь, чтоб я покаялся при всех? (Ко всем.) Из лукавства и
злобы я предал свой город, выдал жителей его на избиение,
я заслужил всеобщее презрение. Плюньте мне в лицо.
Только хватит болтать.
Насти не пошевельнулся.
Ты, солдат, плюнь мне в лицо!
Франц (веселым тоном, Гёцу). Плюнуть?
Гёц (добродушно). Развлекайся, сынок.
Франц плюет.
Генрих. Теперь — конец. Генрих умер со стыда,
остался священник, первый повстречавшийся тебе
священник. Перед ним ты должен преклонить колена. (После
минуты ожидания с силой бьет его.) Убийца! Безумие унижаться
перед тобой, когда во всем повинен ты один.
Насти. Я?
Генрих. Да, да! Все по твоей вине! Ты разыгрывал из
себя пророка... Теперь ты побежден, в плену, ждешь висе-
351
лицы, а все, кто тебе доверился, умрут. Все! Ха! Ха! Ха! Ты
говорил, что умеешь любить бедняков, а я не умею. А
теперь видишь, что вышло? Ты причинил им больше зла,
чем я.
Насти. Больше, чем ты, мерзавец? (Кидается на Генриха.)
Их разнимают.
Кто предал, ты или я?
Генрих. Я! Я! Но я никогда не пошел бы на это, если
бы ты не убил епископа.
Насти. Бог повелел мне убить его за то, что он
заставлял бедняков голодать.
Генрих. Бог? Неужели? Как это просто! Значит, Бог
повелел мне предать бедняков за то, что они хотели
истребить монахов.
Насти. Бог не мог тебе повелеть предать бедняков: он
за них.
Генрих. Если он за них, почему же их мятежи никогда
не удаются? Почему он допустил, что и твой бунт привел
к отчаянию? Ну, отвечай! Отвечай же! Не можешь?
Гё ц. Вот она! Вот эта минута!.. Вот оно, смятенье и
кровавый пот. Как прекрасно смятенье! Как мне нравится твое
лицо! Гляжу и вижу: двадцать тысяч умрут. Я люблю тебя.
(Целует его в губы.) Слушай, брат мой! Еще не все сказано:
да, я решил взять Вормс, но если Бог на твоей стороне —
что-нибудь еще случится, что может мне помешать.
Насти (глухо, с убеждением). Да, случится.
Генрих (кричит). Нет! Ничего не будет! Ничего не
случится! Это было бы слишком несправедливо. Если Бог
должен был совершить чудо, почему он не совершил его
прежде, чем я предал? Почему он должен был погубить меня
и спасти тебя?
Входит офицер. Все вздрагивают.
Офицер. Все готово. Солдаты построены у рва, за
повозками.
Гёц. Уже? (Пауза.) Скажи капитану Ульриху, что я
сейчас буду.
Офицер выходит. Гёц устало садится.
Катерина. Вот твое чудо, мой миленький.
Гёц проводит рукой по лицу.
Иди же! Грабь и убивай! Счастливого пути!
352
Гёц (сначала устало, затем с напускной экзальтацией).
Настала минута прощания. Я вернусь, забрызганный кровью,
моя палатка будет пуста. Жаль, я уже привык к вам. (Насти
и Генриху.) Вы проведете ночь вместе — как двое
влюбленных. (Генриху.) Ты, исповедник, будешь нежно держать его
за руку, когда начнется пытка калеными щипцами. (Францу,
указывая на Насти.) Пытку прекратите, когда он согласится
исповедаться. Повесьте его, как только ему отпустят грехи.
(Как бы вспоминая о Катерине.) А, новобрачная! Франц, ты
сходишь за конюхами и представишь их этой даме. Пусть
делают с ней все, что хотят, лишь бы осталась жива.
Катерина (внезапно падает перед ним на колени). Гёц,
пощади! Только не это, только не этот ужас! Пощади!
Гёц (отступает от нее в удивлении). Ты только что так
мне дерзила! Ты не верила?
Катерина. Нет, Гёц, не верила.
Гё ц. В глубине души я и сам не верил. В Зло всегда
веришь потом.
Катерина обнимает его колени.
Франц, освободи меня от нее!
Франц хватает ее и швыряет на кровать.
Вот так, вот так... Я ничего не забываю. Ну, теперь все!
(Пауза.) А чуда нет и нет: начинаешь верить, что Бог предок
ставил мне свободу действий. Спасибо, Господи, я так тебе
признателен. Спасибо за изнасилованных женщин!
Спасибо за посаженных на кол детей! Спасибо за обезглавленных
мужчин! Если бы я только захотел сказать все, что знаю.
Мне все известно, грязный лицемер! Послушай, Насти.
Тебе я скажу без обиняков. Бог пользуется мной. Сам
видишь, и этой ночью тоже! Он снова послал мне на помощь
своих ангелов.
Генрих. Кто же эти ангелы?
Гёц. Все вы. Катерина, конечно, ангел. Ты — тоже. Ну
и банкир. (Снова обращаясь к Насти.) А ключ?.. Разве я
просил у него ключ? Я даже не подозревал об его
существовании! Но ведь он сам поручил одному из своих
священников вложить его мне в руки. Ты, конечно, знаешь, Бог
хочет, чтобы я спас его попов и монахов. Значит, он
искушает меня, но на свой лад, тонко, ничем себя не запятнав.
12 Грязными руками
353
Если я попадусь, он вправе от меня отречься: в конце
концов я мог бы выбросить ключ в овраг.
Насти. Да, конечно, мог. Ты еще и сейчас можешь.
Гёц. Подумай-ка лучше, мой ангел. Ты-то хорошо
знаешь, что не могу.
Насти. Почему?
Гёц. Не могу стать иным, чем есть. Ладно же! Пусть
будет кровавая баня во славу Господню. А когда придет
конец, он зажмет нос, чтобы не слышать смрада, и
закричит: я не хотел этого. Ты и впрямь этого не хочешь,
Господи? Тогда еще не поздно вмешаться. Я не настаиваю на
том, чтоб небо обрушилось мне на голову: хватит и просто
плевка. Поскользнусь, сломаю ногу — и на сегодня все! Нет?
Ладно, я не настаиваю. Вот, Насти, взгляни на этот ключ!
Как хорошо иметь ключ, как это полезно! А вот и руки!
Какая отличная работа! Воздадим Господу хвалу за то, что
он дал нам руки. Ключ в руке — совсем не плохо. Воздадим
Господу хвалу за все руки, которые в это мгновение держат
ключи во всех краях света! Но Господь снимает с себя
всякую ответственность за то, что делает с ключом рука, его,
бедняжки, это не касается. О Господи, ты ведь сама
невинность! Ты, ставший мерой полноты всего, как можешь ты
понять, как можешь осознать Ничто? Твой взгляд есть
свет, и он все превращает в свет. Как можешь ты познать
потемки моей души? Как может твой всеведущий разум
проникнуть в мои мысли, не нарушив их хода? Ненависть
и слабость, насилие, смерть, отвращение — все это лишь от
человека, все это лишь мое царство, в нем я один. За все,
что в нем произойдет, в ответе только я. Хорошо, хорошо,
я все беру на себя и промолчу. Даже в день последнего
суда — молчок! Буду молчать как рыба. Я слишком горд —
дам себя осудить, не проронив ни слова. Но неужели тебя
самого нисколько не смущает, что ты осудил на вечное
проклятье своего подручного? Иду, иду! Солдаты ждут, и
этот добрый ключ зовет меня, он хочет вернуться в
замочную скважину. (Уходя, оборачивается.) Кто равен мне? Я —
человек, который смущает самого Всемогущего Господа.
Из-за меня Господь противен самому себе. Есть двадцать
тысяч аристократов, есть тридцать архиепископов, есть
пятнадцать королей. Люди видели трех императоров, был
папа, был антипапа. Но назовите мне другого Гёца! Иногда
354
мне кажется, что ад — пустыня, которая ждет лишь меня
одного. Прощайте!
Хочет уйти. Генрих смеется.
Что такое?
Генрих. Дурак! Ад — это ярмарка.
Гёц останавливается и глядит на него.
(Остальным.) Вот чудак, вот фантазер: верит, что лишь он
один творит Зло. Каждую ночь на землях Германии
пылают живые факелы, десятки городов в пожарищах, и
полководцы грабят их запросто, не задумываясь. Убивают по
будним дням, по воскресеньям скромно исповедаются.
А этот принял себя за дьявола во плоти лишь оттого, что
выполняет свой долг солдата. (Гёцу.) Ну, шут, отвечай! Если
ты дьявол, то кто же я — человек, притворявшийся, что
любит бедняков, и предавший их тебе?
Гёц (на протяжении всей этой реплики глядит на него, словно
зачарованный. Под конец выпрямляется). Чего ты требуешь?
Права на вечную погибель? Даю тебе его. Ад достаточно
велик, чтобы мы с тобой разминулись.
Генрих. Ну ас другими?
Гёц. С кем?
Генрих. Со всеми. Не всем дано убивать, но все к
тому стремятся.
Гёц. Я злобен по-иному, чем они. Они творят Зло из
сластолюбия или корысти. Я творю Зло ради Зла.
Генрих. Причины не в счет, раз заведено, что можно
творить лишь Зло.
Гёц. Так заведено?
Генрих. Да, шут. Так заведено.
Гёц. Кем?
Генрих. Самим Богом. Бог пожелал, чтобы Добро
стало невозможно на земле.
Гёц. Невозможно?
Генрих. Совсем невозможно. Любовь невозможна.
Невозможна справедливость! Попробуй возлюби-ка своего
ближнего — сам увидишь, легко ли это.
Гёц. А почему бы мне не полюбить ближнего, если
такова моя прихоть?
Генрих. Потому что достаточно одному человеку
возненавидеть другого, чтобы ненависть охватила все
человечество.
355
Гёц (продолжая свое). А вот он любил бедняков.
Генрих. Ловко врал им. Возбуждал в них самые
низменные страсти. Принудил их убить старца. А что я мог
поделать? Ну что я мог поделать? Я был невинен,
преступление набросилось на меня, как хищник. Где было тогда
Добро, подлец? Где оно было? Где было меньшее Зло?
(Пауза.) Ты хвастаешь своими пороками, усердствуешь
ради пустяков. Если хочешь заслужить ад, достаточно не
вылезать из своей кровати. Мир несправедлив; раз ты его
приемлешь — значит, становишься сообщником, а
захочешь изменить — станешь палачом. Ха! Земля смердит до
самых звезд!
Гёц. Значит, все прокляты?
Генрих. О нет! Не все! (Пауза.) Верую, Господи!
Верую! Не впаду во грех отчаяния! Я заражен до мозга
костей, но знаю, что ты спасешь меня, если на то будет воля
твоя! (Гёцу.) Мы все в равной мере виновны, ублюдок, все
в равной мере заслужили ад, но Бог прощает, когда ему
угодно прощать.
Гёц. Наперекор мне он меня не простит.
Генрих. Ничтожная соломинка! Не тебе восставать
против его милосердия, не тебе истощить его бесконечное
терпение. Он возьмет тебя в руки свои и подымет к себе в
рай, если на то воля его. Одним взмахом мизинца он
разобьет вдребезги твои дурные помыслы, он разомкнет твои
уста, он силой вольет в тебя свою благодать, и ты
почувствуешь, как станешь добрым, вопреки собственному
желанию. Иди жги Вормс, иди грабь и режь! Только время и
труд даром потеряешь. Как и все люди, ты окажешься
в чистилище.
Гёц. Значит, все люди творят Зло?
Генрих. Все.
Гёц. И никто никогда не творил Добро?
Генрих. Никто.
Гёц. Превосходно. (Возвращается в палатку.) Готов
поспорить с тобой: я буду делать Добро.
Генрих. Что?
Гёц. Буду делать Добро. Идешь на пари?
Генрих (пожимая пленами). Нет, ублюдок, никаких
пари.
Гёц. Зря. Ты учишь меня, что Добро невозможно, а я
готов поспорить, что стану делать Добро. Пожалуй, это
356
лучший способ остаться в одиночестве. Я был
преступником, теперь я изменюсь. Перелицую свои одежды, готов
поспорить, что стану святым.
Генрих. Кто сможет об этом судить?
Гёц. Ты. Через год и один день. Тебе остается только
принять пари.
Генрих. Ты уже проиграл, дурак. Добро ты станешь
делать, лишь бы выиграть.
Гёц. Верно. Что ж, давай кинем кости. Если выиграю
я — значит, Зло торжествует, если проиграю... Если
проиграю, тогда мне ясно, что делать. Ну, кто станет играть
против меня? Насти?
Насти. Нет.
Гёц. Почему?
Насти. Это дурно.
Гёц. Конечно, это дурно. А ты что вообразил?
Послушай, булочник, я еще зол.
Насти. Если хочешь делать Добро, решайся и делай
его попросту.
Гёц. Хочу прижать Бога к стенке. На этот раз — да или
нет. Если он даст мне выиграть, город будет сожжен, а его
ответственность точно установлена. Итак, играем. Если Бог
на твоей стороне, тебе нечего бояться. Ты не
осмеливаешься, трус? Предпочитаешь виселицу. Кто осмелится?
Катерина. Я!
Гёц. Ты, Катерина? Почему бы и нет? (Дает ей игральные
кости.) Играй!
Катерина (играет). Два и один. (Вздрагивает.) Тебе
трудно будет проиграть.
Гёц. А кто вам сказал, что я хочу проиграть? (Берет
кости.) Боже, я зажал тебя в угол. Теперь ты должен на что-
то решиться. (Играет.)
Катерина. Один и один... Ты проиграл!
Гёц. Значит, подчиняюсь воле Господа. Прощай,
Катерина!
Катерина. Обними меня! Прощай!
Он обнимает ее.
Гёц. Возьми этот кошелек и направляйся куда хочешь.
(Францу.) Франц, скажи капитану Ульриху, чтоб он
отправил солдат спать. Ты, Насти, возвращайся в город. Еще не
поздно остановить мятеж. Если вы с рассветом откроете
ворота и священники покинут Вормс невредимыми, чтобы
357
отдаться под мою защиту, я в полдень сниму осаду.
Согласен?
Насти. Согласен.
Г ё ц. Ты вновь обрел свою веру, пророк?
H а с τ и. Я никогда не терял ее.
Гёц. Счастливец!
Генрих. Ты возвращаешь им свободу, ты возвращаешь
им жизнь и надежду. А мне, собака, мне, которого ты
вынудил предать, вернешь ли ты мою невинность?
Гёц. Твое дело самому обрести ее вновь. В конце
концов ничего еще не случилось.
Генрих. Разве важно то, что случилось? Важно мое
намерение. Я буду идти за тобой по пятам, день и ночь.
Знай, я сам буду судить твои дела. Будь спокоен, ровно
через год и один день я найду тебя, куда бы ты ни скрылся.
Гёц. Уже заря. Какая холодная! Заря вместе с Добром
вошла в мою палатку. Но мы не стали веселей: эта
женщина плачет, поп меня ненавидит. Будто мы на краю гибели.
Может, Добро вызывает отчаяние?.. Впрочем, не важно, не
мне судить о Добре — я должен его творить. Прощайте!
(Уходит.)
Катерина (начинаетхохотать, смеется до слез). Он
смошенничал! Я видела! Он смошенничал, он хотел проиграть!
Занавес
АКТ ВТОРОЙ
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Крестьяне, Карл.
1-й крестьянин. Нелегкий орешек.
Карл. Это все бароны: знаешь как они взбесились!
1-й крестьянин. А вдруг он с перепугу откажется?
Карл. Не бойтесь. Он упрям как осел. Прячьтесь!
Вот он.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Крестьяне в укрытии, Гёц, Карл.
Гёц. Брат мой, будь так добр, принеси нам графин
вина. Хватит и трех бокалов. Я не пью. Сделай это из
любви ко мне.
Карл. Брат мой, из любви к тебе я это сделаю.
Гёц уходит. Крестьяне выходят из укрытия, смеясь, хлопают себя по бедрам.
Голоса крестьян. Брат мой! Братик! Братишка!
Слыхал? Вот тебе! Только из любви! (Шутя и-смеясь,
похлопывают друг друга по спине.)
Карл. Все слуги — его братья. Говорит, что любит нас,
подлизывается, только что не целует. Вчера изволил мыть
мне ноги. Любезный господин наш, добрый брат! Тьфу!
(Плюет.) С души воротит от этих словечек. Скажешь —
и отплевываешься каждый раз. Нет, когда-нибудь его
вздернут за то, что он назвал меня братом. Когда веревка
обовьет его шею, я поцелую его в губы и скажу: «Прощай,
братик! Умри из любви ко мне!» (Уходит, унося бокалы на
подносе.)
1-й крестьянин. Вот человек! Такому не соврешь.
2-й крестьянин. Мне сказали, что он умеет читать.
1-й крестьянин. Черта с два!
359
Карл (возвращаясь). Приказ! Обойдите земли Носсака
и Шульгейма, донесите эту весть до каждой хижины: «Гёц
отдает крестьянам земли Гейденштама». И, не дав им
опомниться, добавляйте: «Если он, незаконнорожденный
распутник, отдал свои земли, то почему же владетельный
сеньор Шульгейма не отдает вам своих?» Обработайте их.
Заставьте их взбеситься от ярости. Повсюду сейте смуту.
Ступайте!
Крестьяне уходят.
О Гёц, дорогой мой брат! Ты увидишь, как я подпорчу твои
добрые дела. Раздавай же свои земли, раздавай! Придет
день — и ты пожалеешь, что не отдал концы прежде, чем
роздал их. (Смеется.) Любовь! Ты хочешь любви. Я каждый
день одеваю и раздеваю тебя, вижу твой пуп, мозоли на
ногах, твою задницу, а ты хочешь, чтоб я тебя любил.
Плевать мне на твою любовь! Конрад был груб и жесток, но его
оскорбления меня унижали куда меньше твоей доброты.
Входит На с m и.
Что тебе нужно?
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Карл, Насти.
Насти. Гёц послал за мной.
Карл. Ты Насти?
Насти (узнавая его). Это ты?
Карл. Ты знаешь Гёца? Хорошее знакомство.
Насти. Не твое дело. (Пауза.) Знаю, что ты задумал,
Карл. Ты поступил бы разумнее, если бы сидел тихо и ждал
моих приказов.
Карл. Деревне приказы из города ни к чему.
Насти. Только попробуй взяться за это грязное дело,
и я велю тебя повесить.
Карл. Как бы тебе самому на виселицу не попасть.
Зачем ты здесь? Тут дело нечисто. Поговорил с Гёцом, а
теперь советуешь нам отказаться от мятежа. Кто убедит меня
в том, что тебя не подкупили?
Насти. Кто убедит меня в том, что не подкупили тебя,
чтоб преждевременно поднять мятеж, который смогут
подавить сеньоры?
360
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Гёц, Насти, бароны.
Гёц появляется пятясь. Бароны Шул ьгейм, Но ссак, Pu m шел
окружают его и кричат.
Носсак. Тебе наплевать на крестьян. Тебе нужны
наши головы!
Шульгейм. Ты хочешь смыть нашей кровью
распутство своей матери!
Носсак. И стать могильщиком немецкой
аристократии!
Гёц. Братья, мои дорогие братья! Я даже не знаю, о чем
вы говорите.
Рит шел. Ты даже не знаешь, что своим поступком
взорвешь пороховую бочку? Что наши крестьяне
обезумеют от ярости, если мы не отдадим им тотчас же земли,
золото — все, до последней рубашки и нашего благословения
в придачу?
Шульгейм. Ты не знаешь, что они начнут осаду
наших замков?
Ρ и τ ш е л. Что нас разорят, если мы согласимся, и убьют,
если откажемся?
Η о с с а к. Ты этого не знаешь?
Гёц. Мои дорогие братья...
Шульгейм. Не болтай! Отвечай — да или нет?
Гёц. Мои дорогие братья! Простите меня, но я скажу
вам — нет.
Шульгейм. Ты убийца.
Гёц. Да, брат мой. Как и все на свете.
Шульгейм. Ублюдок! Не знал отца!
Гёц. Да. Как Иисус Христос.
Шульгейм. Мешок с дерьмом! Грязь! (Бьет его кулаком
по лицу.)
Гёц (пошатнулся, затем выпрямился и стал наступать на
него. Внезапно кидается плашмя на землю). На помощь, ангелы!
Помогите мне овладеть собой! (Дрожит всем телом.) Я
больше не ударю. Я отрублю себе правую руку, если она захочет
нанести удар. (Извивается на земле.)
Шульгейм пинает его ногой.
Розы! Дождь из роз! Ласки! Как любит меня Бог! Все
принимаю. (Встает.) Да, я незаконнорожденный, я мешок
с дерьмом, предатель! Молитесь за меня!
361
Шульгейм (бьет его). Ты отказываешься?
Гёц. Не бей меня. Запачкаешь руки.
Ρ и τ ш е л (с угрозой в голосе). Ты отказываешься?
Гёц. Господи, не дай мне расхохотаться прямо ему
в лицо!
Шульгейм. О Боже!
Ритшел. Пошли. Только зря время теряем.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Насти, Гёц, Карл.
Гёц (подходит к Насти, радостно). Здравствуй, Насти!
Здравствуй, брат мой! Счастлив вновь видеть тебя. Два
месяца назад под стенами Вормса ты предложил мне союз с
бедняками. Что ж, я принимаю его. Постой, теперь мой
черед говорить. У меня для тебя хорошие вести. Прежде
чем делать Добро, я хотел познать его и долго думал. Что
ж, Насти, я его познал. Добро есть любовь. Пусть так. Но
дело в том, что люди друг друга не любят. Что им мешает
любить друг друга? Неравенство, рабство и нищета.
Значит, это нужно уничтожить. Туг мы с тобой согласны, не
так ли? Ничего удивительного: твои уроки пошли мне на
пользу. Да, Насти, в последнее время я много думал о тебе.
Но только ты хочешь отложить царствие Божие на более
позднее время, а я похитрей тебя — придумал, как
построить его тотчас же. По крайней мере здесь, вот в этом уголке
земли. Во-первых, я отдаю свои земли крестьянам.
Во-вторых, я тут устрою первую христианскую общину, здесь все
будут равны! Да, Насти, я полководец, я веду сражение во
имя Добра и намерен выиграть его тотчас же и без
кровопролития. Хочешь помочь мне? Ты умеешь разговаривать с
бедняками. Вдвоем построим им рай, ибо Господь избрал
меня, чтобы искупить наш первородный грех. Знаешь, я
нашел название для моего фаланстера — назову его Городом
Солнца. Что с тобой? Ах ты, ослиная голова! Ты хочешь
убить мою радость. В чем еще ты хочешь упрекнуть меня?
Насти. Оставь свои земли себе.
Гёц. Оставить себе земли? И ты, Насти, требуешь
этого? Черт возьми, я ждал всего, но только не такого!
Насти. Оставь их себе! Если ты нам желаешь добра,
сиди спокойно и, главное, не затевай перемен.
Гёц. Ты думаешь, что крестьяне подымут мятеж?
362
Насти. Не думаю — знаю.
Гё ц. Надо мне было догадаться. Надо было предвидеть,
что это возмутит твою упрямую, косную душу. Только
что — эти свиньи, теперь ты. До чего же я прав, если все
вы так громко вопите. Нет, теперь я совсем осмелел: я
раздам земли. Еще бы! Добро нужно делать вопреки всем.
Насти. Кто просил тебя отдавать земли?
Гёц. Я знаю, нужно отдать.
Насти. Но кто просил тебя?
Гёц. Я знаю — слышишь? Я вижу свой путь так же
ясно, как вижу тебя. Бог просветил меня.
Насти. Когда Бог молчит, в его уста можно вложить
все что угодно.
Гёц. О великий пророк! Тридцать тысяч крестьян
подыхают с голоду, я разоряюсь, чтобы облегчить их нищету,
а ты спокойно говоришь мне, что Бог запрещает их спасать!
Насти. Ты хочешь спасти бедняков? Ты можешь их
только развратить.
Гё ц. А кто спасет их?
Насти. Не тревожься о них, они спасутся сами.
Гё ц. А что будет со мной, если меня лишат
возможности делать Добро?
Насти. У тебя свое дело —- управляй собственным
богатством, приумножай его. Так можно заполнить целую
жизнь.
Гёц. Значит, чтобы угодить тебе, я должен стать
плохим богачом?
Насти. Плохих богачей не бывает. Есть богачи —
и только.
Гёц. Насти, я ваш.
Насти. Нет.
Гёц. Разве я не был беден всю жизнь?
Насти. Есть два рода бедняков: те, кто бедствует со
всеми вместе, и те, кто бедствует в одиночку. Лишь
первые — подлинные бедняки. Вторые — богачи, которым не
повезло.
Гёц. А богачи, раздавшие свое богатство, это, должно
быть, тоже не бедняки?
Насти. Нет, это бывшие богачи.
Гёц. Значит, все мои замыслы заранее обречены.
Стыдись, Насти, ты закрываешь христианину путь к спасению.
(Ходит в волнении.) Велика гордыня владельцев замков. Они
363
ненавидят меня, но ваша гордость еще больше. Мне легче
было бы войти в их касту, чем в вашу. Терпение!
Благодарю тебя, Господи! Значит, я буду любить бедняков без
ответа. Моя любовь пробьет брешь твоей несговорчивости,
обезоружит злобу. Я люблю вас, Насти, я люблю всех вас!
Насти (мягче). Если ты любишь нас, откажись от
своего замысла.
Гёц. Нет.
Насти (иным, более настойчивым тоном). Послушай, мне
нужно семь лет.
Гёц. Зачем?
Насти. Мы будем готовы к священной войне через
семь лет, не раньше. Если ты теперь вовлечешь крестьян в
бунт, то их изничтожат в неделю — я это знаю.
Понадобится более полувека, чтобы восстановить то, что ты
разрушишь за неделю.
Карл (входя). Крестьяне пришли, сеньор.
Насти. Отошли их обратно, Гёц.
Гёц не отвечает.
Послушай, ты можешь помочь нам, если захочешь.
Гёц (Карлу). Попроси их подождать, брат мой.
Карл уходит.
Что ты предлагаешь?
Насти. Ты сохранишь свои земли.
Гёц. Это зависит от того, что ты мне предложишь.
Насти. Если ты сохранишь их, они послужат нам
убежищем и местом сбора. Я поселюсь в одной из твоих
деревень и буду рассылать приказы по всей Германии. Отсюда
через семь лет прозвучит сигнал войны. Ты можешь
оказать нам услугу, которой нет цены. Согласен?
Гёц. Нет.
Насти. Ты отказываешься?
Гёц. Я не стану откладывать Добро в долгий ящик.
Значит, ты не понял меня, Насти. Благодаря мне еще до
конца года счастье, любовь и добродетель воцарятся на
десяти тысячах акров земли. Я хочу построить Город Солнца
в своих владениях, ты же хочешь, чтобы я превратил их в
убежище для убийц.
Насти. Гёц, Добру нужно служить, как солдат.
Какой же солдат выигрывает войну один? Сначала стань
скромнее.
364
Гёц. Скромным не стану. Униженным — пускай, но
скромным нет. Скромность — добродетель слабых. Зачем я
буду помогать тебе готовить войну? Бог запретил проливать
кровь, а ты хочешь залить кровью всю Германию. Я не
стану твоим сообщником.
Насти. Ты не станешь проливать кровь? Что ж, раздай
свои земли, отдай свой замок и увидишь, как захлебнется
в крови германская земля.
Гёц. Нет, не захлебнется. Добро не может породить
Зло.
Насти. Добро не порождает Зла, пусть так, но раз твое
безумное великодушие приведет к побоищу, значит, в нем
нет Добра.
Гёц. По-твоему, Добро в том, чтобы увековечить
страдания бедняков?
Насти. Мне надобно семь лет...
Гёц. А те, кто умрет за эти годы, кто, прожив всю
жизнь в ненависти и страхе, умрет в отчаянии?
Насти. Об их душах позаботится Господь.
Гёц. Семь лет! А через семь лет наступят семь лет
войны, а потом семь лет покаяния, придется
восстанавливать разрушенное, и кто знает, что наступит затем. Быть
может, новая война, новое покаяние и новые пророки
снова потребуют семи лет терпения. Неужели ты заставишь
терпеть до самого страшного суда, ты, шарлатан? Я же
говорю, что делать Добро можно повседневно, повсечасно,
даже сию минуту. Я стану тем, кто сотворит Добро тотчас
же. Генрих говорил: «Достаточно одному человеку
возненавидеть другого, чтобы ненависть охватила все
человечество». Истинно говорю тебе: если один человек
безраздельно полюбит всех людей, эта любовь, переходя от человека
к человеку, распространится на все человечество.
Насти. И ты будешь этим человеком?
Гёц. Да, стану им с помощью Господа. Я знаю, что
Добро труднее Зла. Злом был только я, а Добро — это все
и вся. Но мне не страшно. Землю нужно согреть, и я ее
согрею. Господь повелел мне сиять, и я буду сиять,
кровью сердца источать сияние. Я — пылающий уголь, а
дыхание Господа раздувает пламя. Я сгораю заживо, я болен
365
Добром и хочу, чтобы эта болезнь стала заразной. Буду
свидетелем, мучеником, искусителем!
Насти. Самозванец!
Гёц. Тебе не смутить меня. Вижу, знаю, занимается
заря; я стану пророком.
Насти. Только лжепророк, приспешник дьявола
скажет: совершу то, что считаю Добром, даже если принесу
погибель миру.
Гёц. Только лжепророк и приспешник дьявола скажет:
пусть мир вначале погибнет, а потом я увижу, возможно ли
Добро.
Насти. Гёц, если ты встанешь на моем пути, я убью
тебя!
Гёц. Неужели ты смог бы убить меня, Насти?
Насти. Да, если ты станешь мне мешать.
Гёц. А я не мог бы. Мой удел — любовь. Я отдам им
свои земли.
КАРТИНА ПЯТАЯ
Перед входом в деревенскую церковь. У входа стоят два стула. На одном
из них — барабан, на другом — флейта.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Гёц, Насти, потом крестьяне.
Гёц (входит и зовет). Эй! Эй! Ни души на тридцать миль
вокруг: они уползли в нору. Моя доброта обрушилась на
них, как бедствие. Глупцы! (Резко оборачивается к Насти.)
Зачем ты следуешь за мной?
Насти. Чтобы быть при твоем провале.
Гёц. Провала не будет. Сегодня я закладываю первый
камень моего города. А они, должно быть, забрались в
погреба. Терпение! Если удастся вытащить оттуда хоть
десяток, ты увидишь, как сумею их убедить.
Слышны крики и звуки флейты.
Что ЭТО?
Появляется процессия полупьяных крестьян. Они несут на носилках
гипсовую статую святой.
Ишь, какие вы веселые! Решили отпраздновать
милостивый дар своего бывшего сеньора?
Крестьянин. Нет, добрый монах. Храни нас Бог!
366
Гёц. Я не монах. (Сбрасывает капюшон.)
Крестьянин. Гёц!
Крестьянин отступает в испуге. Кто-то крестится.
Гёц. Да, я Гёц! Пугало Гёц! Аттила Гёц, который роздал
свои земли из христианского милосердия. Неужто я кажусь
таким страшным? Подойдите ближе, я хочу говорить
с вами. (Пауза.) Ну что же? Чего вы ждете? Подходите!
Упорное молчание крестьян. В голосе Гёца появляются повелительные нотки.
Кто здесь главный?
Старик (неохотно). Я.
Гёц. Подойди!
Старик отделяется от толпы и подходит к Гёиу. Крестьяне молча глядят
на него.
Объясни мне. Я видел мешки с зерном в господских
амбарах. Значит, вы меня не поняли. Больше не будет оброка
с десятины, больше не будет повинностей.
Старик. Мы еще немного погодим. Пока оставим все
как есть.
Гёц. Зачем?
Старик. Чтобы поглядеть, что будет дальше.
Гёц. Отлично! Зерно сгниет. (Пауза.) А какие идут
толки о новых порядках?
Старик. Мы об этом не толкуем, господин.
Гёц. Я больше не твой господин. Зови меня братом.
Понимаешь?
Старик. Да, господин.
Гёц. Твой брат я, слышишь?
Старик. Нет. Вот уж нет!
Гё ц. Я тебе прика... я прошу тебя.
Старик. Будьте моим братом, сколько вам угодно, но
я-то вашим братом никогда не стану. У каждого свое
место, господин мой.
Гёц. Глупости, привыкнешь. (Указывая на флейту и
барабан.) Что это?
Старик. Флейта и барабан.
Гёц. Кто играет на этих инструментах?
Старик. Монахи.
Гёц. Здесь монахи?
367
Старик. Брат Тетцель прибыл из Вормса с двумя
послушниками. Он тут будет торговать отпущением грехов.
Г ё ц (с горечью). Вот отчего вы так развеселились. (Резко.)
К черту! Не допущу!
Старик молчит.
Индульгенциям грош цена. Неужели ты веришь, что
Господь станет торговать своим прощением, как барышник?
(Пауза.) Будь я еще твоим господином и прикажи я
прогнать этих трех жуликов, ты бы меня послушался?
Старик. Да, послушался.
Г ё ц. Хорошо же, в последний раз твой господин тебе
велит...
Старик. Вы больше мне не господин.
Г ё ц. Ступай! Ты слишком стар. (Отталкивает его.
Вскакивает на ступеньку лестницы, ведущей в церковь, и обращается ко
всем.) Да вы хоть раз спросили себя, зачем я отдал вам свои
земли? (Указывает на одного из крестьян.) Отвечай, ты!
Крестьянин. Не знаю.
Г ё ц (обращаясь к женщине). А ты?
Женщина (колеблясь). Может быть... вы хотели нас
осчастливить.
Гёц. Хорошо сказано! Да, я именно этого хотел. Но
счастье всего лишь средство. Что вы с ним станете делать?
Женщина (испуганно). Со счастьем? Сначала надо,
чтобы оно к нам пришло.
Гёц. Не бойтесь, вы будете счастливы. Но что вы
сделаете со своим счастьем?
Женщина. Об этом мы не думали. Ведь мы не знаем,
что это такое.
Гёц. Но я подумал за вас. (Пауза.) Вы знаете, Господь
велит нам любить. Только вот что: до сих пор это было
невозможно. Еще вчера, братья мои, вы были слишком
несчастны, чтобы можно было требовать от вас любви. Я хочу,
чтобы у вас не было отговорок. Я сделаю вас богатыми,
жирными, вы станете любить, черт возьми! Я потребую,
чтобы вы любили всех людей. Я отказываюсь повелевать
вашими телами, но лишь затем, чтобы вести за собой ваши
души, потому что Бог просветил меня. Я — архитектор, вы —
рабочие, все принадлежит всем. И земли общие, не будет
больше бедняков и богачей, не будет никаких законов,
368
кроме закона любви. Мы станем примером для всей
Германии. Что ж, братцы, попробуем?
Молчание.
Не важно, что я вас поначалу пугаю: нет ничего лучше
доброго черта, от ангелов, братцы, добра не ждут.
В толпе улыбки, вздохи, волнение.
Наконец! Наконец вы мне улыбаетесь.
Толпа. Вот они! Вот они!
Гёц, оборачиваясь, с неудовольствием замечает Те m цел я.
Г ё ц. А, черт бы побрал этих монахов.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же, Тетцель, два послушника и священник. Послушники
берут в руки барабан и флейту, приносят стол и ставят его на верхнюю
ступеньку лестницы. Тетцель кладет на стол пергаментные свитки.
Тетцель. Отцы семейств! Подходите! Подходите!
Подходите ближе. Я чеснока не ел.
В толпе смех.
Как здесь у вас дела? Земля у вас хорошая?
Крестьяне. Да, неплохая.
Тетцель. А женушки по-прежнему покою не дают?
Крестьяне. Черт возьми, как везде.
Тетцель. Не жалуйтесь, они вас защищают от
дьявола, потому что сами хитрее дьявола.
В толпе смех.
Ну, ладно, братцы! Об этом довольно: сейчас пойдет
разговор о делах посерьезнее. Музыка!
Вступают барабан и флейта.
Всю жизнь работать — это хорошо. Но порой обопрешься
о заступ, взглянешь на небеса и скажешь самому себе: «Что
со мной станет после смерти? Хорошая могилка в цветах —
это еще не все: душа в ней не поселится. Куда же
отправится душа? В ад?
Барабан.
Или в рай?»
Флейта.
Люди добрые, само собой — Господь уже подумал об этом.
Боженька так ради вас хлопочет, ему и поспать не удается.
Вот ты, например, как тебя звать?
13 Грязными руками
369
Крестьянин. Петер.
Тетцель. Отлично, так вот, Петер, скажи. Ты порой
выпиваешь лишнюю чарку? Ну, только не врать!
Крестьянин. Бывает.
Тетцель. И жену свою колотишь?
Крестьянин. Когда пьян.
Тетцель. Ну а Бога ты боишься?
Крестьянин. А как же, брат мой!
Тетцель. Святую Деву Марию любишь?
Крестьянин. Больше родной матери.
Тетцель. Вот Господь Бог и придет в смущение. «Этот
человек не так плох, как кажется,— скажет он себе. — Не
хочу, чтобы ему худо пришлось. Но он согрешил, значит,
я должен его покарать».
Крестьянин (удрученно). Ах ты беда!
Тетцель. Погоди! На твое счастье, есть святые!
Каждый из них заслужил право сто тысяч раз попасть на
небеса, но это им ни к чему — войти-то можно всего разочек.
«Что ж, — говорит Господь. — Зачем пропадать
неиспользованным билетам в рай? Лучше уж я их раздам тем, кто сам
не заслужил... Если добрый Петер купит у брата Тетцеля
индульгенцию, я впущу его в свой рай по одному из
пригласительных билетов святого Мартина». А что? Недурно
придумано?
Одобрительные возгласы.
Давай, Петер, вытаскивай кошелек! Братья, Бог предлагает
ему завидную сделку: рай за два гроша. Найдется ли такой
скряга, найдется ли такой скопидом, который не отдал бы
двух грошей за вечное блаженство? (Берет монету у Петера.)
Спасибо. Теперь отправляйся к себе и больше не греши!
Ну, кому еще? Смотрите, вот очень выгодный товар: если
покажете этот свиток своему священнику, он по вашему
выбору обязан будет отпустить вам один из смертных
грехов. Не правда ли, священник?
Священник. Правда, отпущу смертный грех.
Тетцель. А это? (Разворачивает еще один свиток.) Просто
любезность со стороны Господа Бога, не иначе. Это особые
индульгенции — добрым людям, у кого родня в чистилище.
Внесете денежки, и усопшие родственники на крыльях
прямехонько унесутся к небесам. Всего два гроша за
каждое перемещенное лицо — все попадают на небеса без
промедления. Ну, кому, кому? Тебе? Тебе? Кто у тебя умер?
370
Крестьянин. Мать.
Тетцель. Только мать? В твои-то годы только мать
и похоронил?
Крестьянин (колеблясь). Там у меня еще дядя.
Тетцель. Неужто твоему бедному дядюшке век
торчать в чистилище? Давай! Давай! Выкладывай! Всего
четыре гроша. (Берет монеты, поднимает их над серим кошельком.)
Гляди, ребята. Монетка падает, душа летит прямехонько
в рай! (Опускает экю в кошелек.)
Вступает флейта.
Вот первая!
Снова флейта.
А вот и вторая! Вот они! Вот они! Вот они! Над вами летят,
словно бабочки.
Флейта.
До скорой встречи! До скорой встречи! Молитесь там за
нас! Привет всем святым! Ну, братцы, пошлем привет...
Аплодисменты.
Ну-ка, подходи живей!
Многие крестьяне подходят ближе.
За жену и бабушку? За сестру?
Снова и снова вступает флейта.
Раскошеливайтесь!
Гёц. Назад!
Шум в толпе.
Тетцель (священнику). Это еще кто?
Священник. Их бывший господин. Опасаться нечего.
Гёц. Безумцы! Вы думаете отделаться лептой? Неужели
вы считаете, что мученики дали себя сжечь заживо, чтобы
мы могли попасть в рай так же просто, как зайти на
мельницу? Спасетесь вы лишь тогда, когда обретете
добродетели святых. Вам не купить их заслуг.
Крестьянин. Тогда лучше сразу повеситься — и
тотчас в ад. Станешь тут святым, когда работаешь в день по
шестнадцать часов!
Тетцель (крестьянину). Помолчи-ка, дурак: от тебя так
много и не требуют. Покупай время от времени парочку
индульгенций, и Бог смилостивится над тобой.
371
Гё ц. Вот-вот, покупай у него гнилой товар. Он заставит
тебя заплатить два гроша за право вернуться к твоим
грехам. Но Бог этой сделки не одобрит, и ты отправишься в ад.
Тетцель. Лишай их надежды, лишай их веры! Смелей!
Что ты предложишь им взамен?
Г ё ц. Любовь!
Тетцель. Что ты о ней знаешь, о любви?
Гё ц. А что о ней знаешь ты? Как может любить тот, кто
их так презирает, что торгует доступом на небеса?
Тетцель (крестьянам). Милые мои ягнята, разве я вас
презираю?
Все. О! Не-ет!
Тетцель. Милые мои цыплятки, разве я вас не
люблю?
Крестьянин. Любишь, любишь!
Тетцель. Я — это церковь, братья мои, вне церкви нет
любви. Церковь — общая наша мать, монахи и
священники заботятся о всех ее сыновьях, все равно, обездоленных
или богатых. Ее материнская любовь не знает пределов.
Звон колокольчика и звуки трещотки. Появляется прокаженный.
Крестьяне отбегают на край сцены. Возгласы страха.
Что ЭТО?
Священник и монахи бегом укрываются в церкви.
Крестьянин (показывая ему пальцем на прокаженного).
Вот он! Вот он! Берегитесь! Прокаженный!
Тетцель (в ужасе). Господи Иисусе Христе! (Пауза.)
Гёц подходит к прокаженному.
Г ё ц (показывая Тетцелю на прокаженного). Поцелуй его!
Тетцель. Фу!
Гёц. Если церковь, не ведая ни брезгливости, ни
отвращения, любит даже самых обездоленных своих сыновей, то
отчего же ты его не поцелуешь?
Тетцель отрицательно мотает головой.
Иисус заключил бы его в объятия! Я люблю его сильней,
чем ты. (Пауза. Подходит к прокаженному.)
Прокаженный (сквозь зубы). Еще один хочет
разыграть номер с поцелуем прокаженного.
Гёц. Подойди ко мне, брат мой!
Прокаженный. Так я и знал. (Подходит к нему
неохотно.) Не могу отказать, если речь идет о вашем спасении...
372
Но только давайте быстрей... Все они на один лад. Можно
подумать, что Господь Бог наградил меня проказой
нарочно, чтобы предоставить им возможность попасть на небеса.
Гёц хочет расцеловать его.
Только не в губы.
Поцелуй.
Тьфу! (вытирает лицо.)
Те τ цель (начинает смеяться). Ну и что? Ты доволен?
Смотри, как он вытирает рот. Может быть, с него сошла
проказа? Ну! Прокаженный, как жизнь?
Прокаженный. Жилось бы лучше, если бы на свете
было поменьше здоровых и побольше прокаженных.
Тетцель. Где ты живешь?
Прокаженный. С другими прокаженными в лесу.
Тетцель. А чем вы заполняете свой день?
Прокаженный. Рассказываем друг другу истории
о прокаженных.
Тетцель. Зачем пришел в деревню?
Прокаженный. Поглядеть, нельзя ли и мне
подцепить индульгенцию.
Тетцель. В добрый час!
Прокаженный. А они и вправду продаются?
Тетцель. За два гроша.
Прокаженный. У меня ни гроша.
Тетцель (торжествует, обращаясь к крестьянам).
Смотрите! (Прокаженному.) Вот прекрасная, совсем новехонькая
индульгенция. Что тебе больше по душе? Получить
индульгенцию или поцелуй?
Прокаженный. Черт возьми...
Тетцель. Я поступлю, как ты захочешь. Выбирай!
Прокаженный. Черт возьми, лучше дай ее мне!
Тетцель. Вот она, получай ее даром, во имя Господа.
Это тебе подарок от святой матери церкви. Держи!
Прокаженный. Да здравствует церковь!
Тетцель кидает ему индульгенцию. Прокаженный хватает ее на лету.
Тетцель. А теперь убирайся!
Прокаженный уходит. Звуки колокольчика и трещотки.
Тетцель. Что? Чья любовь сильней?
Все. Твоя! Твоя! Ура Тетцелю!
Тетцель. Ну, братья мои. Чья очередь? За сестру,
умершую в дальних краях.
Флейта.
373
За теток, которые тебя воспитали! За отца и мать! За
старшего сына! Платите! Платите! Платите!
Гё ц. Собаки! (Ударяет кулаком по столу с такой силой, что
барабан скатывается по ступенькам.) Христос изгнал
торгующих из храма... (Останавливается, глядит на молчаливых и
враждебных крестьян, опускает капюшон на лицо, стоя перед
церковной стеной, со стоном.) О! О! О! Позор мне! Не умею
с ними говорить. Господи, укажи мне путь к их сердцам!
Крестьяне глядят на него. Тетцель ухмыляется. Крестьяне глядят на Тет-
целя. Тетцель подмигивает одним глазом, прикладывает палец к губам,
повелевая молчать, и кивком указывает им на вход в церковь. Сам он входит
в церковь на цыпочках.
Крестьяне входят в церковь, вносят туда статую святой на носилках; все
исчезают. Минута молчания, затем на пороге церкви появляется Генрих
в светской одежде.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Генрих, Гёц, Насти.
Генрих (спускается к Гёцу, не замечая Насти). Ты душу
принимаешь за овощи.
Гёц. Кто это говорит?
Генрих. Огородник может решать, что хорошо для
моркови, но никто не может решать за другого, что есть
благо.
Гёц. Кто это говорит? Генрих?
Генрих. Да.
Гёц (поднимается и откидывает капюшон). Я был уверен,
что вновь увижу тебя после первого же своего ложного
шага. (Пауза.) Зачем ты здесь? Ищешь пищу для ненависти?
Генрих. «Сеющий добро пожнет его». Ты это говорил,
не так ли?
Гёц. Сказал и вновь повторяю. (Пауза.)
Генрих. Я пришел, чтоб собрать твой урожай.
Гёц. Слишком рано. (Пауза.)
Генрих. Вот твоя первая жатва — умирает Катерина.
Гёц. Умирает? Упокой, Господи, душу ее. Чего же ты
хочешь от меня?
Генрих смеется.
Не смейся. Ты отлично видишь, что не умеешь смеяться.
Генрих (как бы извиняясь). Он строит мне рожи.
Гёц (живо оборачиваясь к Генриху). Кто? (Понимает.)
Значит, вы уже больше не расстаетесь?
374
Генрих. Ни на минуту.
Г ё ц. Хорошая компания.
Генрих (проводит рукой по лицу). Он бывает надоедлив.
Гё ц (подходит к Генриху). Генрих... Если я причинил тебе
зло, прости меня.
Генрих. Простить тебя? И ты повсюду станешь
хвастать, что превратил ненависть в любовь, как Христос
превратил воду в вино?
Гёц. Твоя ненависть принадлежит мне. Я освобожу
тебя от нее и от дьявола.
Генрих (изменившимся голосом, словно кто-то другой
говорит его устами). Во имя отца, сына и святого духа. Отец —
это я, дьявол — сын мой, ненависть — святой дух. Тебе
легче разбить небесную троицу, чем разорвать нашу
тройственную связь.
Гёц. Тогда прощай! Отправляйся в Вормс читать свои
проповеди. Давай встретимся через девять месяцев.
Г е н ρ и х. Я больше никогда не вернусь в Вормс, я
больше никогда не буду читать проповеди. Теперь, шут, я уже
не принадлежу церкви. Меня лишили права служить мессу
и отпускать грехи.
Г ё ц. В чем тебя обвиняют?
Генрих. Что я за деньги выдал город.
Гёц. Грязная ложь!
Генрих. Эту ложь распространил я сам. Я поднялся на
амвон и признался во всем перед всеми, рассказал о своем
корыстолюбии, о своей зависти, о непослушании и
плотских желаниях.
Гёц. Ты лгал.
Генрих. Ну и что ж? Весь Вормс говорил, что церковь
из ненависти к беднякам повелела мне выдать их врагу на
растерзание. Надо было дать возможность церкви свалить
все на меня.
Гёц. Раз так — ты искупил свою вину.
Г е н ρ и х. Ты отлично знаешь — искупить ничего нельзя.
Гёц. Это верно. Ничего ничем не сотрешь. (Пауза.
Внезапно подходит к Генриху.) Что с Катериной?
Генрих. Порча в крови, тело в язвах. Вот уже три
недели, как она не спит и не ест.
Гёц. Почему ты не остался при ней?
Г е н ρ и х. Я ей ни к чему, и она мне тоже.
Гёц. Ее надо лечить.
Генрих. Ей нет исцеленья. Она должна умереть.
Г ё ц. От чего она умирает?
Г е н ρ и х. От стыда. Ей внушает ужас собственное тело,
которого касались руки стольких мужчин. Еще больше от-
375
вращения внушает ей собственное сердце, потому что в нем
остался твой образ. Ты — ее смертельная болезнь.
Гёц. Поп, теперь уже новый год, а я не признаю
прошлогодних заблуждений. За этот грех я буду вечно
расплачиваться на том свете, но здесь с ним покончено. Я не могу
терять ни минуты.
Генрих. Значит, есть два Гёца.
Гёц. Да, два: живой, который творит Добро, и мертвый,
который творил Зло.
Г е н ρ и х. И ты похоронил свои грехи вместе с покойным?
Гёц. Да.
Генрих. Превосходно. Только сейчас Катерину
убивает не покойник, а прекрасный, чистый Гёц, посвятивший
себя любви.
Гёц. Ты лжешь! Преступен тот, другой Гёц.
Генрих. Тут не было преступления. Осквернив ее, ты
дал ей намного больше того, чем сам обладал: ты дал ей
любовь. Она любила тебя, не знаю за что. В один
прекрасный день тебя коснулась благодать. Тогда ты дал Катерине
кошелек и прогнал ее. Вот от чего она умирает.
Гёц. Мог ли я жить со шлюхой?
Генрих. Да, потому что ее сделал шлюхой ты!
Гё ц. Я должен был отказаться от Добра или от нее.
Генрих. Но ты мог бы спасти ее, а вместе с ней и
себя, если бы оставил при себе. Но что я говорю? Спасти
одну душу, одну-единственную душу? Может ли до этого
снизойти такой человек, как Гёц? У него планы погранди-
озней.
Гёц (внезапно). Где она?
Генрих. На твоих землях.
Гёц. Значит, она захотела вновь меня увидеть?
Генрих. Но в пути ее подкосила болезнь.
Гёц. Где она?
Генрих. Не скажу. Ты и так причинил ей слишком
много зла.
Гёц (сжимая кулак в ярости). Я... (Успокаивается.)
Хорошо, я найду ее сам. Прощай, Генрих! (Кланяется в сторону
дьявола.) Мое почтение. (Поворачивается к Насти.) Пойдем,
Насти!
Генрих (пораженный). Насти!
Насти хочет последовать за Гёцем. Генрих преграждает ему путь.
376
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Генрих, Насти.
Генрих (смущенно). Насти! (Громче.) Насти, я искал
тебя! Остановись! Я должен с тобой поговорить. Презирай
меня сколько хочешь, но только выслушай. Я прошел по
владениям Шульгейма. Мятеж зреет.
Насти. Дай мне пройти, я все знаю.
Генрих. Ты хочешь мятежа? Скажи, хочешь?
Насти. Что тебе за дело? Дай пройти!
Генрих (раскинув руки). Ты не пройдешь, пока не
ответишь.
Насти (глядит на него молча, затем решается). Хочу я или
нет, никто уже не может помешать.
Г е н ρ и х. Я могу! За два дня я могу воздвигнуть
плотину, которая преградит путь морю. За это я хочу, чтоб ты,
Насти, меня простил.
Насти. Опять игра в прощение? (Пауза.) Надоела она
мне. Я в ней не участвую. Я не уполномочен ни
проклинать, ни отпускать грехи. Это дело Господа.
Генрих. Если бы Господь дал мне выбрать между
твоим и его прощением, я выбрал бы твое.
H а с τ и. Ты сделал бы дурной выбор — пожертвовал бы
вечным блаженством ради пустого звука.
Генрих. Нет, Насти, я отказался бы от прощения на
небесах ради того, чтобы быть прощенным на земле.
Насти. Земля не прощает.
Генрих. Ты мне надоел.
Насти. Что такое?
Генрих. Я не с тобой говорю. (Насти.) Ты не
облегчаешь мне задачу. Меня толкают к ненависти, а ты мне не
хочешь помочь. (Трижды крестится.) Ладно. Теперь он на
минутку оставит меня в покое. Времени нет, слушай
внимательно! Крестьяне готовятся, они хотят вести
переговоры с баронами. Это дает нам несколько дней.
Насти. И что же ты станешь делать?
Генрих. Ты знаешь крестьян. Они дадут себя
разрубить на куски ради церкви. В здешних деревнях больше
веры, чем во всей остальной Германии.
Насти (качает головой). Твои попы бессильны. Их
любят, это верно, но, если они осудят мятеж, их проповедь
будет гласом вопиющего в пустыне.
377
Генрих. Не на их речи я рассчитываю, а на их
молчание. Представь себе: вдруг, пробудившись утром, крестьяне
увидят, что двери церквей распахнуты и храмы пусты:
птичка улетела. Ни души перед алтарем, ни души в
ризнице, ни души подле усыпальницы, ни души в доме
священника.
H а с τ и. А это возможно?
Генрих. Все готово. Есть у тебя здесь люди?
Насти. Есть кое-кто.
Генрих. Пусть ходят по стране и кричат громче всех.
Главное, пусть богохульствуют. Нужно, чтобы они
вызывали бунт, сеяли ужас. А в следующее воскресенье пусть
захватят священника в Риги во время проповеди, пусть
утащат его в лес и вернутся оттуда с мечами, запятнанными
кровью. Священники всей округи ночью тайком покинут
деревни и отправятся в замок Маркштейна, где их ждут.
С понедельника Бог вернется на небеса. Детей больше не
станут крестить, грехи не будут отпускать, больные будут
умирать без причастия. Страх удушит мятеж.
Насти (раздумывая). Может, так и будет...
Дверь церкви раскрывается. Доносятся звуки органа. Крестьяне
выходят, неся на носилках статую святой.
Генрих. Насти, молю тебя, если дело удастся, скажи
мне, что ты меня прощаешь!
H а с τ и. Я бы и рад сказать. Но беда в том, что я знаю,
кто ты.
КАРТИНА ШЕСТАЯ
Спустя две недели. Церковь; все жители деревни укрылись там и больше
не выходят, там же они едят и спят; в эту минуту они молятся. Насти
и Генрих глядят, как они молятся.
Мужчины и женщины на полу. В церковь перенесли больных и калек. Стоны
и движение у подножия алтаря.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Молящиеся крестьяне, Насти и Генрих.
Насти (про себя). Не могу их больше слышать! Увы!
У вас не было ничего, кроме гнева, и я сам погасил его.
Генрих. Ты что говоришь?
Насти. Ничего.
378
Г е н ρ и χ. Ты недоволен?
Насти. Да, недоволен.
Генрих. Повсюду люди толпятся в церквах. Страх
сковал их, мятеж убит в зародыше. Чего ты еще хочешь?
Насти не отвечает.
Значит, я буду радоваться за нас двоих.
Насти бьет его.
Что на тебя нашло?
Насти. Если станешь радоваться, я переломаю тебе
ребра.
Генрих. Ты не хочешь, чтобы я радовался нашей
победе?
Насти. Не хочу, чтобы ты радовался, заставив ползать
людей.
Г е н ρ и х. Я сделал все ради тебя и с твоего согласия. Не
усомнился ли ты в самом себе, пророк?
Насти пожимает плечами.
Ведь ты не в первый раз им лжешь.
H а с τ и. Но я в первый раз бросил их на колени,
помешал им защищаться. Впервые вступил в сговор с
суеверием, впервые заключил союз с дьяволом.
Генрих. Тебе страшно?
Насти. Дьявол — творение Господа. Если Господь
захочет, дьявол мне подчинится. Я задыхаюсь в этой церкви.
Выйдем!
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Генрих, Насти, Гёц.
Генрих и Насти собираются выйти из церкви.
Гёц (входит и направляется к Генриху). Собака, для тебя
все средства хороши, чтобы выиграть пари? Ты заставил
меня потерять две недели. Я десять раз обошел свои
владения, разыскивал ее повсюду, а теперь узнал, что она была
здесь. Больная, тут, на каменном полу. И в том моя вина!
Генрих высвобождается от него и выходит вместе с Насти.
(Повторяет про себя.) Моя вина... Пустые слова... Ты ждешь,
что мне станет стыдно, но я не стыжусь. Гордыня сочится
из моих ран. Вот уже тридцать пять лет, как я подыхаю от
гордыни. Я умираю со стыда... Дальше так нельзя! (Резко.)
379
Лиши меня мысли! Отыми ее у меня! Сделай, чтобы я забыл
о себе. Преврати меня в насекомое! Да будет так!
То возрастает, то стихает бормотание молящихся крестьян.
Катерина! (Проходит сквозь толпу, вглядываясь в каждого,
и зовет.) Катерина! Катерина! (Подходит к распростертому на
плитах телу, приподнимает одеяло, тут же опускает его, исчезает
за колонной. Слышно, как он продолжает звать.) Катерина!
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Крестьяне одни. Часы на башне бьют семь. Один из спящих на полу
просыпается и вскакивает.
1 -й м у ж ч и н а. Который час? Какой теперь день?
2-й мужчина. Сегодня воскресенье. Теперь семь
часов. Нет, сегодня не воскресенье.
Голоса. Пришел конец воскресеньям, конец пришел.
Больше их никогда не будет. Наш священник унес их
с собой.
— Он оставил нам только будни, проклятые дни труда
и голода.
1-й мужчина. Ну, к дьяволу все это! Лучше снова
усну. Разбудите меня, когда настанет Страшный суд.
Женщина. Давайте помолимся.
Хильда входит, неся в руках охапку соломы. За ней следуют две
крестьянки, которые также несут солому.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Те же, Хильда, потом Гёц.
1 -я ж е н щ и н а. Хильда! Это Хильда.
2-я женщина. Как хорошо, что ты пришла! Что
слышно в деревне, расскажи нам.
Хильда. Рассказывать нечего. Всюду тишина. Только
скотина мычит от страха.
Чей-то голос. А погода хорошая?
Хильда. Не знаю.
Голос. Ты не взглянула на небо?
Хильда. Нет. (Пауза.) Я собрала солому, чтобы сделать
постели для больных. (Двум крестьянкам.) Помогите мне!
Они укладывают больного на соломенную подстилку.
Вот. Теперь этого.
Делают то же.
И эту.
Они подымают старую женщину, которая начинает всхтпыватъ.
380
Не плачь, прошу тебя. Не расстраивай их. Перестань,
бабушка, не то они все заплачут вместе с тобой.
Старуха (всхлипывая). Там мои четки... (Показывает на
пол, где она лежала.)
Хильда (рассердившись, берет четки и кидает ей на колени).
Держи! (Успокаивается и говорит более мягким тоном.) Молись
же, молись! Лучше молитва, чем слезы,— шуму меньше.
Нет, погоди, нельзя и молиться и плакать! (Вытирает
старухе глаза своим платком.) Вот, утри слезы. Хватит. Не плачь,
говорю тебе. Мы не виновны, и Бог не вправе нас карать.
Старуха (по-прежнему всхлипывая). Ох, дочка... Ты
знаешь, у него на все есть право.
Хильда (резко). Будь он вправе карать невинных,
я тотчас же предалась бы дьяволу.
Все вздрагивают, смотрят на нее.
(Пожимает пленами и прислоняется к колонне. Минуту стоит,
уставившись в пустоту, словно завороженная каким-то
воспоминанием. Затем внезапно произносит с отвращением.) Тьфу!
1-я женщина. Хильда, что с тобой?
Хильда. Ничего.
Ж е н щ и н а. Ты так умела возвращать нам надежду!..
Хильда. Надежду? На кого? На что?
Женщина. Если ты отчаешься, и нас всех охватит
отчаяние.
Хильда. Хорошо. Но слушайте меня. (Онавздрагивает.)
Здесь холодно. Вы — единственное тепло на свете. Вы
должны прижаться друг к другу и ждать.
Голос. Ждать чего?
Хильда. Пока не станет теплее. Мы терпим голод
и жажду. Нам страшно, нам плохо, но самое важное —
согреться.
Женщина. Хорошо. Прижмись ко мне. Подойди ко
мне ближе!
Хильда не трогается с места. Женщина подымается и идет к ней.
Она мертва?
Хильда. Да.
Женщина. Упокой, Господи, душу ее.
Хильда. Упокой, Господи? (Короткий смех.) Господу
она не нужна.
Женщина. Хильда, как смеешь ты так говорить?
Шум в толпе.
381
Хильда. Перед смертью она увидела ад. Вдруг
приподнялась, рассказала о своем видении и тут же умерла.
Женщина. Никто не сидит возле покойницы?
Хильда. Нет. Может, ты пойдешь?
Женщина. Ни за какие блага на свете.
Хильда. Хорошо. Я сейчас к ней вернусь. Дай мне
только немного согреться.
Женщина (обращаясь к толпе). Помолимся, братья
мои. Вымолим прощение бедной покойнице, увидевшей
ад. Может, ее ждут вечные муки. (Становится на колени
поодаль.)
Монотонный шум молитвы. Появляется Гёц и глядит на Хильду, которая
по-прежнему стоит, прижавшись к колонне.
Хильда (вполголоса). Молить о прощении! А что ты
должен нам прощать? Это ты должен просить прощения у
нас! Не ведаю, какую ты уготовил мне судьбу, а покойницу
я совсем не знала. Но если ты ее осудишь, мне не нужны
твои небеса. Неужто думаешь, за тысячу лет в раю я
позабуду застывший в ее глазах ужас? Презираю твоих дурацких
избранников, которые смеют радоваться, пока в аду
страдают обреченные на муки, а бедняки мыкают горе на
земле. Я с людьми, с ними и останусь. Ты можешь
заставить меня умереть без священника, ты можешь внезапно
призвать меня к своему суду; мы еще поглядим, кто кого
будет судить. (Пауза.) Она любила его. Всю ночь она
стонала, звала его к себе. Но чем он ее приворожил, этот
ублюдок? (Внезапно обращается к присутствующим.) Если хотите
молиться, молитесь о том, чтобы пролитая в Риги кровь
пала на голову Гёца.
Голос. Гёца?
Хильда. Он один виноват.
Голос. Пусть Господь покарает Гёца,
незаконнорожденного!
Гё ц (с коротким смешком). Что ни делаю, Добро или Зло,
всегда вызываю ненависть. (К одному из крестьян.) Кто она?
Крестьянин. Но это же Хильда!
Гёц. Какая Хильда?
Крестьянин. Хильда Лемм. Ее отец — самый
богатый мельник в деревне.
Гёц ("с горечью). Вы слушаетесь ее, как пророка. Она
сказала, чтобы вы молились о каре для Гёца, и вы тотчас
же стали на колени.
382
Крестьянин. Просто мы ее очень любим.
Г ё ц. Она богачка, а вы ее любите!
Крестьянин. Она больше не богата. В прошлом году
должна была принять постриг, но был голод, она
отказалась от своего обета и стала жить среди нас.
Гё ц. А чем она завоевала вашу любовь?
Крестьянин. Живет как монахиня, лишает себя
всего, помогает всем...
Гёц. Да, да. Все это и я могу. Должно же быть что-
нибудь еще?
Крестьянин. Я ни о чем другом не знаю.
Гёц. Ни о чем другом? Странно!
Крестьянин. Она... она добра.
Гёц (начинает хохотать). Добра? Спасибо, приятель, ты
меня просветил. (Удаляется ) Если верно, что она делает
Добро, я возрадуюсь этому, Господи, возрадуюсь, как
должно. Да приидет царствие твое, не важно где, не
важно — благодаря ей или мне. (Глядит на нее враждебно.) Живет
как монахиня? А я? Разве я не живу, как монах? Что
сделала она такого, чего не сделал я? (Подходит к Хильде.)
Здравствуй! Знаешь ли ты Катерину?
Хильда (вскакивая). Зачем ты меня спрашиваешь?
Кто ты?
Гёц. Ответь мне, ты ее знаешь?
Хильда. Да, да, знаю. (Онарезким движением
отбрасывает капюшон Гёца, открывая его лицо.) А, это ты? Тебя я тоже
знаю, хотя ни разу не видела. Ты Гёц.
Гёц. Да, это я.
Хильда. Наконец-то!
Гёц. Где она?
Хильда (глядит на него не отвечая; на губах ее застыла
гневная улыбка). Ты ее увидишь, торопиться незачем.
Гёц. Неужели ты думаешь, что она захочет страдать
лишние пять минут?
Хил ьда. Неужели ты веришь, что она перестанет
страдать, увидев тебя! (Она глядит на него. Пауза.) Вы оба
подождете.
Гёц. Чего же нам ждать?
Хильда. Покуда я не нагляжусь на тебя вдоволь.
Гёц. Безумная, я тебя не знаю и знать не хочу.
Хильда. А я тебя знаю.
Гёц. Нет.
383
Хильда. Нет? На груди у тебя волосы, как черный
бархат. На животе у тебя синяя вена, она вздувается, когда
ты ласкаешь женщин. На бедре у тебя большая родинка,
похожая на землянику.
Гёц. Откуда ты знаешь?
Хильда. Пять дней и пять ночей я провела возле
Катерины. Нас было трое в комнате: она, я, ты. Мы жили
втроем, как одна семья. Она видела тебя повсюду, под
конец я тоже стала видеть тебя. Двадцать раз за ночь
открывалась дверь, и ты входил. Ты глядел на нее лениво и
небрежно, ты гладил ее по затылку двумя пальцами. Вот
так. (Грубо хватает его за руку.) Что в них, в этих пальцах?
Что в них такого? Мясо, обросшее шерстью. (В ярости
отталкивает его.)
Гёц. Что она говорила?
Хильда. Все, что нужно, чтобы я тебя возненавидела.
Гёц. Говорила, что я зол, груб, отвратителен?
Хильда. Что ты красив, умен, храбр. Что ты дерзок
и жесток. Что женщине стоит взглянуть на тебя, чтобы
сразу влюбиться.
Гёц. Она говорила тебе о другом Гёце.
Хильда. Есть только один Гёц.
Гёц. Взгляни на меня своими глазами: где жестокость,
где дерзость? Увы! Где разум? Прежде я видел далеко и
ясно, потому что Зло просто. Но взгляд мой померк, и весь
мир стал непонятен. Хильда, прошу тебя, не становись
моим врагом.
Хильда. Что тебе до меня? Ведь я не могу тебе
повредить.
Гёц (указывая на крестьян). Ты уже повредила мне в их
глазах.
Хильда. Они принадлежат мне, я им. Не вмешивай их
в свои дела.
Гёц. Верно, что они тебя любят?
Хильда. Да, верно.
Гёц. Почему?
Хильда. Я никогда не задумывалась об этом.
Гёц. Оттого что ты красива.
Хильда. Нет, полководец. Вы любите красивых
женщин, потому что вам делать нечего и потому что вы едите
пряную пищу. Но мои братья работают целый день и
голодают. Им не до женской красоты.
384
Гё ц. Тогда в чем же дело? Они любят тебя, потому что
ты им нужна?
Хильда. Потому, что они нужны мне.
Гёц. Зачем?
Хильда. Тебе не понять.
Гёц (идя к ней). Они тебя сразу полюбили?
Хильда. Да, сразу.
Гёц (про себя). Да, я так и думал: сразу или никогда. Тут
сразу выигрываешь или теряешь. От времени и от усилий
не зависит ничего. (Резко.) Бог не может этого желать. Это
несправедливо. Выходит, есть люди, проклятые от
рождения.
Хильда. Да, есть. Например, Катерина.
Гёц (не слушая). Чем ты их обворожила, колдунья? Как
добилась удачи там, где меня ждал провал?
Хильда. Что сделал ты, чтоб приворожить Катерину?
Они как зачарованные глядят друг на друга.
Гёц (не переставая ее разглядывать). Ты украла у меня их
любовь. Когда я гляжу на тебя, я вижу их любовь.
Хильда. Ая гляжу на тебя и вижу любовь Катерины.
И ты мне отвратителен.
Г ё ц. В чем ты упрекаешь меня?
Хильда. Упрекаю именем Катерины в том, что ты
довел ее до отчаяния.
Гёц. Это не твое дело.
Хильда. Упрекаю именем этих мужчин и женщин
в том, что ты свалил нам на голову твои земли и похоронил
нас под ними.
Гё ц. К дьяволу! Я не должен оправдываться перед
женщиной.
Хильда. А от своего имени я упрекаю тебя в том, что
ты овладел мной против моей воли.
Гёц (поражен). Тобой?
Хильда. Пять ночей кряду ты владел мною, прибегая
к хитрости и насилию.
Гёц (смеется). Наверно, это было во сне!
Хил ьда. Да, во сне. В ее снах. Она втянула меня в них.
Я хотела страдать ее болью, как страдаю от их боли. Но это
была ловушка. Я полюбила тебя ее любовью. Благословен
Господь, теперь я увидела тебя. Увидела при дневном свете
и освобождаюсь от своего сна. Днем ты такой, какой на
самом деле.
385
Г ё ц. Ну так проснись! Все было лишь в твоем сне. Я не
прикоснулся к тебе. До этого утра я ни разу тебя не видел.
Ничего не было.
Хильда. Ничего. Ровно ничего. Она кричала у меня на
руках, но разве это что-нибудь значит? Со мной ничего не
случилось — ведь ты не прикоснулся к моей груди, к моим
губам. Ты красив, полководец! Ты одинок, как все богачи.
И ты всегда страдал только от ран, нанесенных тебе. В этом
твоя беда. А я едва чувствую собственное тело, не знаю, где
начинается и где кончается моя жизнь, и не всегда
отвечаю, когда меня зовут. Меня порой удивляет даже, что у
меня есть собственное имя. Я страдаю болью всех: мне
больно, когда другого бьют по щекам, я умираю с каждым,
кто умирает. Ты изнасиловал во мне всех женщин, которых
взял силой.
Г ё ц (торжествуя). Наконец-то!
Хильда смотрит на него с удивлением.
Ты будешь первой.
Хильда. Первой?
Г ё ц. Первой, которая меня полюбит.
X и л ь д а. Я? (Смеется.)
Г ё ц. Ты уже любишь меня. Я держал тебя в своих
объятиях пять ночей, я оставил след в твоей душе, ты
полюбила меня любовью Катерины, а я люблю тебя любовью
крестьян. Ты полюбишь меня. А если они твои, то и они
должны полюбить меня.
Хильда. Я выцарапаю себе глаза, если настанет день,
когда взгляну на тебя с нежностью.
Гёц хватает ее за руки. Она внезапно перестает смеяться и глядит на него
со злобой.
Катерина умерла.
Гёц. Умерла! (Он подавлен этой вестью.) Когда?
Хильда. Только что.
Гёц. Она... страдала?
Хильда. Она видела ад.
Гёц (пошатнувшись.) Умерла...
Хильда. Она сбежала от тебя, не так ли? Иди-ка
погладь ее затылок.
Молчание. Потом чей-то крик в глубине церкви. Крестьяне встают с пола
и поворачиваются лицом ко входу. Минута ожидания. Шум возрастает. Потом
появляются Генрих и Насти. Они несут на носилках Катерину.
386
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Те же, Генрих, Насти и Катерина.
Катерина (больше не кричит. Приподнявшись на носилках,
бормочет). Нет! Нет! Нет! Нет! Нет!
Гёц (кричит). Катерина! (Хильде.) Дрянь! Ты мне
солгала.
Хильда. Я? Я не лгала тебе, Гёц. Ее сердце перестало
биться.
(Она склоняется над Катериной.).
Генрих. По пути сюда мы услышали, как она стонет.
Она кричала, что ее подстерегает дьявол, она молила нас
принести ее к подножию креста.
Крестьяне с угрозой преграждают им путь.
Голоса. Нет! Нет!
— Она проклята!
— Вон отсюда!
— Вон отсюда тотчас же!
Гёц. Черт побери, собаки! Я научу вас христианскому
милосердию.
Хильда. Молчи! Ты можешь лишь причинять зло.
(Крестьянам.) Это труп, но душа ее не может оторваться от
тела, потому что она окружена демонами. Вас тоже
подстерегает дьявол. Кто же сжалится над вами, если вы не
сжалитесь над ней? Кто полюбит бедняков, если бедняки не
полюбят друг друга?
Толпа молча отходит в сторону.
Поднесите ее к подножию креста, раз она просит этого.
Генрих и Насти устанавливают носилки у подножия креста.
Катерина. Он тут?
Хильда. Кто?
Катерина. Священник.
Хильда. Его еще нет.
Катерина. Пойди за ним! Скорее! Я протяну, покуда
он не придет.
Гёц (приближается). Катерина!
Катерина. Это он?
Гёц. Это я, любовь моя.
Катерина. Ты? Я думала, это священник. (Она
кричит.) Хочу священника! Приведите его поскорее. Не хочу
умирать без причастия.
387
Гёц. Катерина, тебе нечего бояться. Никто не
причинит тебе зла. Ты слишком много страдала на земле.
Катерина. Говорю тебе — я их вижу.
Гёц. Где?
Катерина. Повсюду. Окропи их святой водой. (Она
снова начинает кричать.) Спаси меня, Гёц, спаси меня! Во
всем виноват ты, а не я. Если любишь, спаси меня.
Хильда охватывает ее руками и пытается вновь уложить на носилки.
Катерина бьется в припадке и кричит.
Г ё ц (с мольбой в голосе). Генрих!
Генрих. Я больше не принадлежу церкви.
Гёц. Она не знает этого. Перекрести ей лоб, и ты
спасешь ее от ужаса.
Генрих. К чему? Ужас ждет ее по ту сторону...
Гёц. Но это лишь виденья, Генрих.
Генрих. Ты так думаешь? (Смеется.)
Гёц. Насти, ты утверждаешь, что каждый может быть
священником.
Насти пожимает плечами, подавленный своим бессилием.
Катерина (неслушая их). Разве вы не видите — я умираю!
Хильда хочет заставить ее вновь улечься.
Оставьте меня! Оставьте меня!
Гёц (про себя). Если бы я только мог... (Внезапно
принимает решение и поворачивается к толпе.) Эта женщина погибла
по моей вине, я ее и спасу. Уйдите все!
Все медленно уходят. Насти увлекает за собой Генриха, Хильда
колеблется.
Ты тоже, Хильда.
Хильда, взглянув на него, уходит.
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Гёц, К a m ер и на, затем толпа.
Гёц. Теперь ты у меня в руках. Хоть ты и скуп на
чудеса, на этот раз тебе придется сотворить для меня чудо.
Катерина. Куда они уходят? Не оставляй меня одну.
Гёц. Нет, Катерина, нет, любовь моя, я спасу тебя.
Катерина. Как? Ты не священник.
Г ё ц. Я попрошу Христа, чтобы он разрешил мне взять
твои грехи на себя. Ты слышишь меня?
388
Катерина. Да.
Гёц. Буду нести их тяжесть вместо тебя. Твоя душа
будет чиста, как в день твоего рождения. Чище, чем если
бы грехи тебе отпустил священник.
Катерина. Как я узнаю, послушался ли он тебя?
Гёц. Я стану молиться. Если я вернусь к тебе
изуродованным проказой или гангреной, ты мне поверишь?
Катерина. Да, любовь моя, поверю.
Гёц (отходит в сторону). Это мои грехи, ты это знаешь.
Верни то, что принадлежит мне. Ты не вправе осуждать эту
женщину. Потому что виноват я один! Вот мои руки! Вот
мое лицо! Вот моя грудь! Изгрызи мне щеки! Пусть за ее
грехи гноятся мои глаза и уши! Пусть сгорит кожа на спине
и бедрах! Ниспошли на меня проказу, холеру, чуму, но
спаси ее!
Катерина (слабеющим голосом). Гёц, помоги мне!
Гёц. Слышишь ты меня, глухой Бог? Ты не отвергнешь
эту сделку — она справедлива.
Катерина. Гёц! Гёц! Гёц!
Гёц. Не могу больше слышать этот голос. (Поднимается
на амвон.) Ты умер для людей, отвечай — да или нет?
Взгляни: люди страдают. Снова нужна Голгофа. Дай мне, дай
мне твои раны! Отдай мне разверстую рану на бедре, отдай
раны, пробитые гвоздями на твоих руках! Если Бог мог
страдать, почему не может страдать человек? Уж не
ревнуешь ли ты меня? Дай мне свои стигматы, дай мне их!
(Раскинул руки крестом перед распятием.) Отдай мне их! Отдай!
Отдай! (Повторяет эти слова, словно заклинание.) Ты оглох?
О, черт возьми, какой я глупец! На Бога надейся, да сам не
плошай! (Выхватывает из-за пояса кинжал, наносит себе удар
кинжалом правой рукой по левой, левой рукой по правой, ранит себя
в бок. Затем швыряет кинжал на амвон, наклоняется и мажет
кровью грудь распятого Христа.) Войдите все!
Крестьяне входят.
Христос кровоточит!
Шум в толпе. Он поднимает руки.
Взгляните! В своем милосердии он позволил мне носить
стигматы. Кровь Христа, братья мои, кровь Христа
струится по моим рукам. (Спускается по ступеням амвона к
Катерине.) Не бойся ничего, любовь моя. Я прикасаюсь к твоему
389
лбу, твоим глазам, твоим рукам, вот кровь нашего Иисуса.
(Мажет ей лицо кровью.) Ты еще видишь дьявола?
Катерина. Нет.
Г ё ц. Кровь Христа, Катерина.
Катерина. Твоя кровь, Гёц, твоя кровь. Ты отдал ее
ради меня!
Гёц. Кровь Христа, Катерина.
Катерина. Твоя кровь... (Умирает.)
Гёц. Все на колени.
Крестьяне становятся на колени.
Ваши священники — собаки. Но ничего не бойтесь. Я
останусь здесь. Пока кровь Христа будет течь из моих ран, с
вами не приключится беды. Возвращайтесь в свои дома,
радуйтесь. Праздник настал. Сегодня для всех начинается
царство Божие. Мы построим Город Солнца. (Пауза.)
Толпа медленно, безмолвно, отхлынула. Женщина подошла к Гёиу, взяла его
за руку и смочила лицо его кровью. Хильда остается последней, подходит
к Гёиу, тот ее не видит.
Хильда. Не причини им зла.
Гёц не отвечает. Она уходит.
Гёц (пошатнувшись, опирается о колонну). Теперь они мои.
Наконец-то.
Занавес
АКТ ТРЕТИЙ
КАРТИНА СЕДЬМАЯ
Площадь в деревне Альтвейлер.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Крестьяне окружили женщину, которая их обучает. Женщина —
наставница, она молода и миловидна. В руках у нее палка, которой она
выписывает на земле буквы. Позже — Карл и молодая женщина.
Наставница. Какая это буква?
Один из крестьян. Это «л».
Наставница. А это?
Другой крестьянин. Это «ю».
Наставница. А вот эти четыре буквы?
Один из крестьян. Болк.
Наставница. Нет.
Другой крестьянин. Бовь.
Наставница. А все слово?
Один из крестьян. Любовь.
Все крестьяне. Любовь!..
Наставница. Смелей, братья мои! Скоро вы сможете
читать. И тогда вы научитесь отличать добро от зла и
правду от лжи. А теперь ответь мне ты... Какой была наша
прежняя натура?
Одна из крестьянок (словно читая катехизис).
Прежняя — значит, до того, как мы узнали Гёца.
Наставница. Какими мы были прежде?
Одна из крестьянок (так же). Дурными.
Наставница. Как бороться против нашей прежней
натуры?
Одна из крестьянок. Создавая себе вторую
натуру.
Наставница. Как создать себе вторую натуру?
Одна из крестьянок. Научившись выказывать
любовь.
391
Наставница. Любить и выказывать любовь — это
одно и то же?
Одна из крестьянок. Нет, не одно и то же...
Входит Хильда. Крестьяне указывают на нее.
Наставница. Что? (Она оборачивается.) Ах! Хильда...
(Пауза.) Сестра моя... ты нам мешаешь.
Хильда. Чем я могу вам мешать? Я ведь молчу.
Наставница. Ты молчишь, но ты глядишь на нас,
и мы знаем, что ты нас не одобряешь.
Хильда. Но я могу думать, как хочу?
Наставница. Нет, Хильда, здесь думают открыто,
при свете дня и вслух. Мысли каждого принадлежат всем.
Хочешь ли ты присоединиться к нам?
Хильда. Нет.
Наставница. Значит, ты нас не любишь?
Хильда. Люблю, но на свой лад.
Наставница. Ты не рада нашему счастью?
Хильда. Я... Ах, братья мои, вы столько страдали.
Если вы счастливы, то и я должна быть счастлива.
Входит Карл, глаза его завязаны. Его ведет молодая женщина.
Наставница. Кто вы?
Молодая женщина. Мы ищем Город Солнца.
Один из крестьян. Город Солнца здесь.
Молодая женщина (обращаясь к Карлу). Так я и
думала. Жаль, что ты не можешь видеть, какой у них
счастливый вид. Ты бы обрадовался.
Крестьяне толпятся вокруг них.
Крестьянин. Бедняги, вы хотите пить? Вы голодны!
Садитесь же.
Карл (усаживаясь). Ах, вы так добры...
Крестьянин. Здесь все добры. Здесь все счастливы.
Другой крестьянин. Но в нынешнее смутное
время люди не путешествуют. Нам пришлось ограничиться
любовью друг к другу. Вот отчего твой приход наполнил
наши сердца радостью.
Крестьянка. Так приятно, когда можешь сделать
добро чужестранцу. Что вам нужно?
Молодая женщина. Мы хотим видеть человека,
руки которого кровоточат.
Карл. Правда ли, что он творит чудеса?
Крестьянка. Только тем и занят.
392
Карл. Правда ли, что его руки кровоточат?
Один из крестьян. Дня не проходит без этого.
Карл. Я хочу, чтоб он коснулся моих век своими
окровавленными руками и вернул мне зрение.
Крестьянка. Это ему как раз по плечу, он тебя
излечит.
Карл. До чего вам повезло, что у вас есть такой
человек. И вы больше никогда не поступаете дурно?
Один из крестьян. Никто не пьет, никто не крадет.
Другой крестьянин. Мужьям запрещено бить
своих жен.
Первый крестьянин. Родителям запрещено бить
своих детей.
Карл (усаживаясь на скамью). Лишь бы только это
подольше продлилось.
2-й крестьянин. Это продлится, сколько будет
угодно Господу.
Карл. Увы! (Вздыхает.)
Наставница. Отчего ты вздыхаешь?
Карл. Мой поводырь повсюду видел вооруженных
людей. Крестьяне и бароны будут драться.
Наставница. На землях Гейденштама?
Карл. Нет, но по всей округе.
Наставница. Это нас не касается. Мы никому не
желаем зла. Мы хотим, чтоб везде царила любовь.
Карл. Правильно! Пусть они перебьют друг друга.
Ненависть, убийство, кровь других людей — только пища для
вашего счастья.
Один из крестьян. Что ты говоришь? Ты с ума
сошел!
Карл. Я лишь повторяю то, что говорят повсюду.
Наставница. А что говорят?
Карл. Говорят, что ваше счастье сделало их страдания
еще невыносимее и они дошли до предела отчаяния.
(Пауза.) Но вы правы, вас это не должно тревожить: пусть
ваше счастье окропят несколько капель крови... цена не
слишком высока.
Наставница. Наше счастье священно — так сказал
Гёц. Мы счастливы не только ради себя, но и ради всех.
Мы свидетельствуем всем и перед всеми, что счастье
возможно. Эта деревня стала священной, все должны глядеть
на нас, как христиане на святую землю.
393
Карл. Я вернусь в свою деревню и принесу эту
радостную весть. Я знаю целые семьи, умирающие с голоду: им
будет так приятно знать, что вы счастливы ради них.
Смущенное молчание крестьян.
А что вы станете делать, добрые люди, если начнется
война?
Одна из крестьянок. Мы будем молиться.
Карл. Боюсь я, как бы вам не пришлось в ней
участвовать.
Наставница. Нет, не бывать тому.
Все крестьяне. Нет! Нет! Нет!
Карл. Разве не священна война рабов, которые хотят
стать людьми?
Наставница. Все войны — святотатство. Мы
останемся на страже любви, будем мучениками мира.
Карл. По соседству с вами грабят, насилуют, убивают
ваших братьев господа, и вы не питаете к ним ненависти?
Одна из крестьянок. Мы жалеем их, потому что
они злы.
Все крестьяне. Да, мы их жалеем.
Карл. Они злы, и, значит, справедливо, что против
них восстали жертвы их зла?
Наставница. Насилие несправедливо,.откуда бы оно
ни исходило.
Карл. Осуждая насилие ваших братьев, вы, стало быть,
одобряете насилие баронов?
Наставница. Нет, конечно.
Карл. Но все же это так, раз вы не хотите, чтобы оно
прекратилось.
Наставница. Мы хотим, чтобы оно прекратилось
по доброй воле самих баронов.
Карл. А кто внушит им эту добрую волю?
Наставница. Мы.
Все крестьяне. Мы! Мы!
Карл. А что же покуда делать крестьянам?
Наставница. Терпеть, ждать и молиться.
Карл. Предатели! Вот вы и разоблачены. Вы любите
лишь самих себя. Но остерегайтесь, если война начнется,
от вас потребуют ответа, не допустят, чтобы вы оставались
в стороне, покуда ваши братья идут на смерть. Если
крестьяне победят, то бойтесь, как бы они не сожгли Город
Солнца, чтобы покарать вас за предательство. Если побе-
394
дят сеньоры, они не потерпят, чтобы дворянские земли
оставались в руках крепостных. К оружию, друзья! Если не
станете драться из братских чувств, возьмитесь за оружие
хотя бы из корысти. Счастье нужно защищать!
Один из крестьян. Мы не станем драться.
Карл. Тогда вас перебьют.
Наставница. Мы поцелуем руку, которая нанесет
нам удар. Мы умрем в молитвах за тех, кто нас убивает.
Покуда мы живы, у нас еще будет возможность пойти на
смерть; мертвые, мы поселимся в ваших душах, и наши
голоса будут звучать у вас в ушах.
Карл. Черт возьми! Вы хорошо выучили свой урок! Но
виноваты не вы. Преступен лжепророк, который вбил вам
в головы эту благостную ложь.
Крестьянин. Он оскорбляет нашего Гёца!
(Надвигается на Карла.)
Молодая женщина. Неужели вы ударите слепца?
Вы же сказали, что живете ради любви.
Один из крестьян (срывает с глаз Карла повязку).
Хорош слепой! Да это же Карл, лакей из замка. Его сердце
источено ненавистью, и он уже много недель бродит
вокруг, сея раздор и мятеж.
Крестьяне. Повесить его!
Хильда. Ах вы, кроткие овечки, теперь вы
разъярились. Карл — негодяй, потому что призывает к войне. Но
Карл говорит правду, и я не дам вам убить того, кто
говорит правду, откуда бы он ни пришел. А это правда, братья
мои, что ваш Город Солнца построен на несчастье других
людей. Бароны будут терпеть ваш город, только пока их
собственные рабы останутся рабами. Братья мои, я не
попрекаю вас вашим счастьем, но мне было легче, когда мы
вместе с вами были несчастны, — тогда наше несчастье
было несчастьем всех людей. На этой кровоточащей земле
любая радость непристойна, а счастливцы всегда одиноки.
Один из крестьян. Ступай! Тебе по душе лишь
нищета, а Гёц хочет строить.
Хильда. Ваш Гёц обманщик.
Шум в толпе.
Ну? Хватайте меня, бейте, вешайте! Чего вы ждете?
Входит Гёц.
395
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же и Гёц.
Гёц. Почему вы такие хмурые?
Один из крестьян. Гёц, это...
Гёц. Молчи! Я не хочу больше видеть мрачные лица,
сначала улыбайтесь, потом говорите. Ну, улыбайтесь!
Крестьяне улыбаются.
Один из крестьян (улыбаясь). Этот человек зовет
нас к мятежу.
Гёц. Тем лучше! Это искус. Нужно уметь выслушать
слова ненависти.
Одна из крестьянок (улыбаясь). Он оскорбил
тебя, Гёц, обозвал тебя лжепророком.
Гёц. Мой добрый Карл, неужели ты так меня
ненавидишь?
Карл. По правде говоря, да!
Гёц. Значит, я не сумел заставить себя полюбить.
Прости меня! Проводите его до выхода из деревни, дайте ему
еды в дорогу, поцелуйте на прощание.
Карл. Все это кончится побоищем, слышишь меня,
Гёц? Пусть кровь этих людей падет на твою голову!
Г ё ц. Да будет так.
Карл с поводырем уходят.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Те ж е, без Карла и молодой женщины.
Гёц. Помолимся за них.
Наставница. Гёц, нас кое-кто смущает.
Гёц. Говори.
Наставница. Хильда... Мы очень ее любим, но она
нам мешает. Она не согласна с тобой.
Г ё ц. Я это знаю.
Хильда. Что вам до этого? Ведь я ухожу.
Гёц (поражен). Ты уходишь?
Хильда. Да, тотчас же.
Гёц. Почему?
Хильда. Потому что они счастливы.
Г ё ц. И что же?
Хильда. Счастливым я не нужна.
Гёц. Они тебя любят.
396
Хильда. Конечно. Но они утешатся.
Гёц. Они еще нуждаются в тебе.
Хильда. Ты думаешь? (Оборачивается к крестьянам.)
Разве я еще нужна вам?
Крестьяне растерянно молчат.
Ты видишь? К чему я им, раз у них есть ты? Прощай!
Гёц. Вы ее отпустите, не сказав ни слова?
Неблагодарные! Кто спас вас от отчаяния, когда вы были несчастны?
Оставайся, Хильда, их именем прошу тебя. А вам, вам
я приказываю вернуть ей свою любовь.
Хильда (с внезапной яростью). Оставь все себе! Ты
выкрал у меня кошелек, но я не позволю тебе подавать мне
милостыню моими же деньгами.
Наставница. Останься, Хильда, раз он так хочет.
Мы покоримся ему, клянусь тебе, и мы тебя полюбим, как
нам велит этот святой человек!
Хильда. Оставь! Оставь! Вы любили меня по велению
сердца. Теперь все кончено. Не будем говорить!.. Забудьте
меня. Забудьте меня поскорей. Чем скорее, тем лучше.
Гёц. Оставьте нас!
Крестьяне уходят.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Гёц, Хильда.
Гёц. Куда ты пойдешь?
Хильда. Не важно. Нищеты всюду хватает.
Гёц. Опять нищета! Опять горе! Неужели нет ничего
другого на свете?
Хильда. Для меня нет. В этом моя жизнь.
Гёц. Нужно ли постоянно мучиться их муками?
Неужели нельзя радоваться их счастью?
Хильда (страстно). Я не могу! Хорошо счастье! Они
прямо блеют от счастья. (В отчаянии.) О, Гёц, с тех пор, как
ты среди нас, я стала врагом собственной души. Мне
стыдно за нее, когда я слышу ее голос. Я знаю, они теперь не
голодают, их работа не так тяжка. Счастье для баранов!
Если оно им по душе, я вместе с ними должна к нему
стремиться. Но я не могу, не хочу такого счастья. Должно быть,
я чудовище! Люблю их меньше с той поры, как они стали
меньше страдать, хотя ненавижу страдание. (Пауза.) Но
разве я злая?
397
Гёц. Нет. Ты ревнивая.
Хильда. Ревнивая? Да, ревность душит меня. (Пауза.)
Видишь, мне давно уже пора было уйти: ты развратил
меня. Но уйду я или останусь, все равно, что бы ты ни
делал, тебе суждено пробуждать зло в душах людей. Прощай!
Гёц. Прощай!
Она не уходит.
Ну, чего ты ждешь?
Она собирается уйти.
Хильда, прошу тебя, не покидай меня.
Она смеется.
Что с тобой?
Хильда (беззлобы). Ты все отнял у меня, и ты же
просишь не покидать тебя?
Гёц. Чем сильней они меня любят, тем больше я
одинок. Я стал их крышей, но у меня самого нет крыши.
Я стал их небом, но у меня самого нет неба. Нет, есть, но
видишь, как оно далеко. Я хотел стать опорой, нести на
себе небесный свод. Ерунда, небо просто дырка. Я
спрашиваю, где же Бог? (Пауза.) Должно быть, я люблю их
недостаточно, все от этого. Я только выказывал любовь, но
сама любовь не пришла. Может быть, я лишен дара любви.
Почему ты глядишь на меня так?
Хильда. Ты и не любил их, ты напрасно обокрал
меня.
Гёц. Не их любовь я должен был отобрать у тебя,
а твою. Любить их, как ты! Смотри, я завидую тебе во всем.
Завидую даже твоей ревности. Ты здесь, ты глядишь на
них, ты прикасаешься к ним. Ты — тепло, ты — свет, но
я — не ты. Невыносимо! Я не понимаю, к чему нас двое на
земле. Как я хотел бы стать тобой, оставаясь самим собой.
Входит На с m и.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Гёц, Хильда, Насти.
Насти (глухим голосом). Гёц! Гёц! Гёц!
Гёц (оборачиваясь). Кто это?.. Насти!..
Насти. Люди глухи.
Гёц. Глухи?.. Глухи к твоему голосу. Это для меня
новость.
398
Насти. Да, такого не было.
Гёц. Бог испытывает тебя, как и других? Посмотрим,
как ты справишься с этим.
Насти. Пусть Бог испытывает меня, сколько хочет. Не
усомнюсь ни в нем, ни в своем предназначении; если Бог
усомнится во мне — значит, он обезумел.
Гёц. Говори все!
Насти (указывая на Хильду). Отошли ее.
Гёц. Она — это я. Говори или уходи.
Насти. Хорошо. (Пауза.) Мятеж вспыхнул.
Гёц. Какой мятеж? (Резко.) Я ни при чем! Тут нет моей
вины. Пусть перебьют друг друга. Я тут ни при чем!
Насти. Их сдерживал только страх перед церковью, ты
доказал им, что они могут обойтись без попов, и теперь
повсюду появились проповедники ярости, они призывают
к мести.
Гёц. И все это сделано мной?
Насти. Да.
Гёц. Получай! (Ударяет его.)
Насти. Бей! Бей же!
Гёц. Ха! (Поворачивается.) Как сладко было Зло: я мог
убивать! (Шагает. Пауза.) Ну! Чего ты просишь от меня?
Насти. Ты можешь спасти нас от самого худшего.
Гё ц. Я? (Сухо смеется.) У меня дурной слух. Как смеешь
ты звать меня?
Насти. Нет выбора... У нас ни оружия, ни денег, ни
военачальников. Крестьяне не знают дисциплины, им
трудно стать хорошими солдатами. Через несколько дней
начнутся поражения, через несколько месяцев нас станут
истреблять.
Г ё ц. И что же?
Насти. Есть лишь одна возможность: сегодня я не
могу остановить мятежа, а через три месяца смог бы. Если
мы одержим настоящую победу в одном, хотя бы в одном
сражении, бароны предложат нам мир.
Гёц. Чем могу помочь я?
Насти. Ты лучший полководец Германии.
Гёц (глядит на него, затем отворачивается). Увы. (Пауза.)
Исправлять! Всегда что-то исправлять! Вы заставляете меня
399
терять время. Все вы только тем и заняты! Но у меня свои
дела, черт подери!
Насти. И ты позволишь им перерезать друг другу
горло, лишь бы тебе построить свой шутовской, свой
образцовый город?
Гёц. Эта деревня — ковчег, здесь укрыта любовь. Что
мне потоп, когда я спасаю любовь?
Насти. Ты обезумел? Тебе не избежать войны. Она
тебя отыщет здесь.
Молчание Гёца.
Ну как, согласен?
Гёц. Не спеши! (Снова оборачивается к Насти.)
Дисциплины нет, а я должен буду ее создать. Знаешь ли ты, что это
значит? Виселицы!
Насти. Знаю.
Гёц. Насти, придется вешать бедняков, вешать кого
попало для острастки — и правого и виноватого. Да что я,
какие там виноватые, все они невиновны. Сегодня я их
брат и понимаю, что они невиновны, а завтра — я их
полководец, и я перестану понимать, и я начну вешать.
Насти. И пусть! Так нужно.
Гёц. Придется мне стать мясником. У вас нет ни
оружия, ни умения. Спасение в том, что вас много! Придется
платить тысячами жизней. Подлая война!
Насти. Ты пожертвуешь двадцатью тысячами жизней,
чтобы спасти сто тысяч.
Гёц. Будь я только в этом убежден! Насти, поверь мне!
Я знаю, что такое сражение. Если мы начнем — сто шансов
против одного, что мы проиграем.
Насти. Воспользуйся этим единственным шансом!
Смелей! Не ведаю намерений Господа, но мы избраны им:
я его пророк, ты его мясник. Не время отступать! (Пауза.)
Гёц. Хильда!
Хильда. Чего ты хочешь?
Гёц. Помоги мне! Что бы ты решила на моем месте?
Хильда. Я никогда не буду на твоем месте, не хочу
этого. Вы вожаки, а я — простая женщина. Мне нечего вам
дать.
Г ё ц. Я только на тебя надеюсь.
Хильда. На меня?
Гёц. Больше, чем на самого себя.
400
Хильда. Зачем ты хочешь сделать меня соучастницей
своих преступлений? Почему заставляешь решать за себя?
Чего ради даешь мне власть над жизнью и смертью моих
братьев?
Гё ц. Я люблю тебя.
Хильда. Замолчи! (Пауза.) Ты победил — заставил
меня перейти по другую сторону баррикады. Я была с теми,
кто страдает, теперь я с теми, кто решает, как им страдать.
О Гёц! Мне больше никогда не уснуть. (Пауза.) Я запрещаю
тебе проливать кровь. Откажись!
Гёц. Мы принимаем это решение вместе?
Хильда. Да, вместе.
Гёц. И вместе будем за него в ответе?
Хильда. Да, вместе, что бы ни случилось.
Насти (Хильде). Зачем ты вмешиваешься?
Хильда. Я говорю от имени бедняков.
Насти. Никто, кроме меня, не вправе говорить от их
имени.
Хильда. Почему?
Насти. Потому что я один из них.
Хильда. Ты бедняк? Нет, этому давно пришел конец.
Теперь ты вождь.
Сцена погружается во мрак.
Гёц. Почему не сказать им правду?
Насти. Какую?
Гёц. Сказать, что они не умеют сражаться и погибнут,
если начнут войну.
Насти. Они убьют того, кто скажет им это.
Гёц. А если я попытаюсь?
Насти. Ты?
Гёц. Они ко мне относятся с доверием, я пророк и
роздал свое имущество. А что делать с доверием, как не
рисковать им?
Насти. Но если существует только одна возможность
из тысячи.
Гёц. Одна из тысячи? Хорошо! Вправе ли ты
отвергнуть ее?
Насти. Нет, не вправе. Пойдем!
Хильда. Останься!
Гёц (берет ее за плечи). Не бойся ничего. На этот раз Бог
на нашей стороне. (Зовет.) Идите все сюда.
Крестьяне возвращаются.
14 Грязными руками
401
Повсюду — бой. Завтра вспыхнет пламя во всей Германии.
Я ухожу к людям, чтобы спасти мир.
Все крестьяне. Гёц, не покидай нас. Что с нами
будет без тебя?
Гёц. Я вернусь, братья мои: здесь мой Бог, здесь мое
счастье, здесь моя любовь. Я вернусь. Вот Хильда — я
доверяю вас ей. Если в мое отсутствие вас захотят вовлечь в
войну на той или иной стороне, отказывайтесь драться.
Если вам станут угрожать, отвечайте на угрозы любовью.
Помните, братья мои, помните: любовь заставит отступить
войну.
Гёц и Насти уходят.
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Те же, кроме Гёца и Насти.
Крестьянин. Что, если он не вернется?
Молчание.
Хильда. Станем молиться. (Пауза.) Молиться, чтобы
любовь заставила отступить войну.
Крестьяне (опускаются на колени). Боже, пусть любовь
заставит отступить войну.
Хильда. Пусть моя любовь заставит отступить войну.
Да будет так!
Сцена погружается во мрак, первые реплики 8-й картины звучат тотчас же
за последней репликой Хильды.
КАРТИНЫ ВОСЬМАЯ И ДЕВЯТАЯ
Лагерь крестьян. Шум. Крики в темноте ночи.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Гёц, Насти, Карл, крестьяне.
Голоса. У-у-у-у!
Голос Гёца (подымается над шумом). Вы все
погибнете.
Голоса. Смерть ему! Смерть ему!
Свет. Лужайка в лесу. Ночь. Крестьяне, вооруженные дубинами и вилами.
Кое у кою сабли. Некоторые держат в руках зажженные факелы. Гёц и Насти
стоят на скале перед толпой.
У-у-у-у!
402
Г ё ц. Бедные люди! Вам не хватает мужества, даже чтоб
взглянуть правде в лицо.
Голос. Правда в том, что ты предатель.
Гёц. Правда, братья мои, самая очевидная правда, что
драться вы не умеете.
Крестьянин огромного роста выступает вперед.
Крестьянин. Я не умею драться?
Оживление в толпе.
Эх, братцы, выходит, я не умею драться! Да я могу схватить
быка за рога и свернуть ему шею.
Гёц (спрыгнул на землю и подошел к нему). На вид, брат
мой, ты в три раза сильнее меня.
Крестьянин исполинского роста. Я,
братишка? (Он толкает Гёца и отбрасывает его на пять шагов.)
Гёц. Отлично! (Одному из крестьян.) Дай мне эту палку.
(Рослому крестьянину.) А ты возьми вот эту. Будем драться на
шпагах. Ты видишь? Видишь? Видишь? К чему тебе твоя
сила? Только воздух сотрясать да ветер пугать.
Они дерутся.
Теперь, брат мой, прости меня, но я тебя легонько хвачу по
башке. Это для общего блага. Вот! (Наносит удар.) Прости
меня, Господи!
Крестьянин падает.
Вы убедились: он был самым сильным среди вас, а я не
самый ловкий.
Пауза. Крестьяне в удивлении молчат. Гёц, пользуясь своей победой, снова
начинает.
Хотите, я скажу вам, почему вы не боитесь смерти?
Каждый из вас думает, что она станет уделом соседа. (Пауза.)
Но я обращаюсь к Господу, отцу нашему, и говорю ему:
«Господи, если ты хочешь помочь этим людям, подай мне
знак, укажи, кто из них погибнет на войне». (Внезапно
изображает страх.) О! О! О! О! Что я вижу! О братья мои, что
будет с вами? Какое ужасное видение! Вот что вы натворили!
Один из крестьян (встревоженно). Что такое? Что ты
видишь?
Гёц. Господь растопил ваши тела, как воск. Я вижу
только ваши кости. Святая Дева! Сплошь одни скелеты!
403
Крестьянин. Что это значит? Как ты думаешь?
Г ё ц. Бог не хочет мятежа и указывает мне на тех, кто
должен погибнуть.
Крестьянин. Кто же, например?
Г ё ц. Кто? (Протягивает в его сторону указательный палец
и страшным голосом говорит.) Ты! (Пауза.) И ты! И ты! И ты!
Что за страшная пляска смерти!
Один из крестьян (потрясенный, но все же с
сомнением). Кто нам докажет, что ты пророк?
Гёц. Эй вы, не верящие мне! Если вам нужны
доказательства, взгляните на эту кровь. (Он поднимает руки. Пауза.
Насти.) Я победил.
Насти (сквозь зубы). Нет еще.
Выступает вперед Карл.
Будь осторожен с ним, он ожесточенней всех.
Карл. О мои легковерные братья! Когда же вы
научитесь недоверию? Вы стали такими неженками, что совсем
разучились ненавидеть! Стоит человеку заговорить с вами
как господину и владыке, и вы склоняете головы. А что вы
увидели? У него следы крови на руках — только и всего.
Если нужно истекать кровью, чтобы убедить вас, взгляните
на меня. (Поднимает вверх руки, с которых стекают капли
крови).
Гёц. Кто ты?
Карл. Пророк, как и ты.
Гёц. Пророк ненависти.
Карл. Таков единственный путь к любви.
Гёц. Но я узнал тебя. Ты Карл, мой лакей.
Карл. К вашим услугам.
Гёц. Лакей-пророк. Шутовство!
Карл. Не больше чем генерал-пророк.
Гёц (спускаясь по ступенькам). Покажи свои руки.
(Выворачивает его руки.) Черт возьми, он прячет в рукавах пузыри,
полные крови.
Карл. Покажи свои руки! (Глядит на его руки.) Этот
человек расцарапал ногтями старые раны, чтобы выдавить из
них несколько капель крови. Давайте, братья, попытайте
нас, решите сами, кто из нас пророк.
Голоса из толпы. Да... Да...
404
Карл. А так умеешь? (На палочке, которую он держит,
появляется цветок,) А это тебе знакомо? (Вынимает кролика из
шляпы.) А это? (Окружает себя дымом.) Покажи нам, что ты
умеешь делать.
Гёц. Такие фокусы я сотни раз видал на площадях.
Я не фигляр.
Крестьянин. Пророк должен уметь делать то, что
умеет фокусник.
Гёц. Не буду состязаться в фокусах со своим лакеем.
Братья, прежде чем стать пророком, я был генералом.
Сейчас речь идет о войне: если не верите пророку, доверьтесь
генералу.
Карл. Доверьтесь генералу, пусть только генерал
докажет, что он не предатель.
Гёц. Неблагодарный! Из любви к тебе и к твоим
братьям я расстался со всеми своими владениями.
Карл. Из любви ко мне?
Гёц. Да. Из любви к тебе, хотя ты меня ненавидишь.
Карл. Значит, ты любишь меня?
Гёц. Да, брат мой, я люблю тебя.
Карл (торжествуя). Он выдал себя, братья мои. Он
лжет нам. Взгляните на мою рожу и скажите сами, можно
ли меня любить? А вас, братцы, разве вас можно любить?
Гёц. Болван! Не люби я их, зачем бы стал я отдавать им
свои земли?
Карл. В самом деле, зачем? (Резко.) Господь
Всеведущий, на помощь! Вот мое тело, вот мои уста. Скажи нам,
почему ублюдок Гёц отдал свои земли? (Издает страшные
крики.)
Крестьяне. Бог здесь!
— Бог будет говорить!
Они становятся на колени.
Гёц. Господи, только этого не хватало.
Карл (закрыв глаза. Кричит странным, словно чужим
голосом.) Эй! Слушай! Земля!
Крестьяне. Слушаем!
Карл (так же). Господи, вижу тебя! Люди, вижу вас!
Крестьяне. Сжалься над нами!
Карл (продолжает). Гёц здесь?
405
Крестьяне. Да, отче наш. Он справа, чуть позади.
Карл (продолжает). Гёц! Гёц! Зачем ты отдал им свои
земли, отвечай!
Гёц. Кто вопрошает меня?
Карл (продолжая). Вездесущий.
Гёц. Если ты вездесущ, то знаешь все и должен знать,
почему я так поступил.
Крестьяне (сугрозой). Отвечай! Отвечай!
Гёц. Вам отвечаю я, братья мои, не ему, а вам. Я отдал
свои земли, чтобы все люди были равны.
Карл хохочет.
Крестьяне. Бог смеется! Бог смеется!
Насти спустился по ступенькам и встал за спиной Гёца.
Карл (продолжает). Ты лжешь мне, ты лжешь своему
Господу. А вы, сыновья мои, слушайте. Что бы ни делал
сеньор, он никогда не будет равен вам. Я требую, чтобы вы
перебили всех господ! Гёц, дал вам свои земли, а можете ли
вы дать ему ваши? Он вправе выбирать: оставить их себе
или дать вам. А вы разве могли отказаться? Тому, кто вас
поцеловал, верните поцелуй, тому, кто вас ударил, верните
удар. Тому, кто даст вам то, чего вы вернуть не можете,
отплатите всей ненавистью сердца. Вы были рабами, и он
поработил вас, вы были унижены, а он еще пуще унизил вас.
Утром вам в дар — горе!
В полдень вам дар — забота!
К вечеру дар — отчаяние!
Гёц. Хороша проповедь! Кто дал вам жизнь и свет? Бог.
Есть закон — даровать. Что бы Господь ни делал, он всегда
дарует. Можете вы вернуть ему его дары? Вы прах у его ног.
Значит, вы должны ненавидеть Бога.
Крестьянин. Ну, Бог — это совсем другое дело.
Гёц. Зачем он создал нас по своему образу и подобию?
Раз Бог само великодушие и любовь, то человек, подобие
его, должен любить и быть великодушным. Братья, прошу
вас: примите дары мои и дружбу! Я не требую у вас призна-
406
тельности, хочу лишь, чтоб вы не осуждали мою любовь
как порок и не попрекали меня моими дарами, словно они
преступны.
Крестьянин. Что ни говори, а я не люблю подачек.
Карл (снова обретая свой естественный голос, показывая на
нищего). Вот он все понял. Земли — ваши. Тот, кто отдает
их вам, обманщик: дарит то, что ему не принадлежит.
Берите их! Берите и убивайте, если хотите стать людьми!
Людьми вас сделает насилие.
Гёц. Братья, разве на свете нет ничего, кроме
ненависти? Моя любовь...
Карл. Твоя любовь от дьявола — гниет все, к чему она
прикоснется. Братцы, поглядели бы вы на крестьян из Аль-
твейлера. За три месяца он их в кастратов превратил. От
такой любви, пожалуй, и про девок забудем... Были вы
скотом, ненависть сделала вас людьми. Если он лишит вас
ненависти, снова станете ползать на четвереньках и молча
страдать, как скотина.
Гёц. Насти, на помощь!
Насти (показывая на Карла). Все решено, Бог на его
стороне.
Гёц (поражен). Насти!
Крестьяне. Убирайся! Убирайся к черту!
Гёц (в гневе). Уйду, не бойтесь. Идите же навстречу
смерти, подохнете — от радости плясать стану. Что за
уроды! Вы призраки, вас нет среди живых. Благодарю тебя,
Господи, за то, что ты открыл мне их души. Теперь я
понял, что ошибся: землей должны владеть аристократы,
потому что у них гордые сердца, а вы должны ползать на
брюхе — вы свиньи!
Крестьяне (хотят наброситься наГёца). Смерть ему! Смерть!
Гёц (вырывая шпагу у одного из крестьян). Попробуйте,
возьмите!
Насти (подымая руку). Довольно!
Полная тишина.
Этот человек доверился вашему слову. Научитесь держать
свое слово даже перед врагом.
Сцена постепенно пустеет и снова погружается во мрак. Последний факел
горит на скале. Насти берет его и хочет уйти.
Насти. Уходи, Гёц! Скорей уходи!
407
Гёц. Насти, Насти! Зачем ты меня бросил?
Насти. Ты потерпел поражение.
Гёц. Насти, они волки. Как можешь ты оставаться
с ними?
Насти. Вся любовь земли в них.
Гё ц. В них? Если ты разглядишь крупицу любви в этой
навозной куче — значит, у тебя хорошие глаза. Я ничего не
вижу.
Насти. Это верно, Гёц, ты ничего не видишь.
Он уходит. Ночь. Удаляющийся шум голосов. Вдали кричит женщина. Затем
слабый свет падает на Гёца.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Гёц, один.
Гёц. Вы подохнете, собаки! Буду вредить вам так, что
попомните. Вернись ко мне, моя злоба, дай мне легкость и
силу. (Пауза.) Как смешно! Любовь смыла в моей душе всю
желчь. Ну что ж. Вперед, навстречу Добру, вперед, в Аль-
твейлер; мне теперь одно из двух — повеситься или творить
Добро! Мои дети ждут меня. Ждут меня мои разжиревшие
каплуны, мои кастрированные бараны, мои ангелочки со
скотного двора. Они встретят меня с почестями. Боже, как
они мне надоели! Мне по душе другое — люблю волчью
стаю. (Уходя.) Что ж, Господи, тебе вести меня во мраке
ночи. Надо продолжать. Поражение — лишь знак,
поданный мне Богом; беда — новая возможность, горе —
милость, пусть в помощь мне придут мои неудачи. Господи,
верю, хочу верить — ты ведешь меня по свету окольными
путями, чтоб я безраздельно стал твоим. Господи, снова
стоим мы лицом к лицу, как в доброе старое время, когда
я чинил Зло. Не стоило растрачивать себя ради людей: они
только мешают... Густые заросли, их нужно раздвинуть,
чтобы добраться до тебя. Я иду к тебе, Господи, иду. Шагаю
во мраке твоей ночи. Дай руку! Скажи: ночь — это ты?
Ночь... Беспредельная, раздирающая душу пустота! Ты
здесь, в этой вселенской пустоте, все молчит, но ты
глаголешь, не видно ни зги, но ты здесь. Древняя ночь, великая
ночь, такой была ночь до появления живого на земле, ночь
незнания, ночь бед и горестей, укрой меня, ночь,
проскользни в мою душу, поглоти мое бренное тело. Хочу развязки,
408
хочу позора, одиночества, презрения. Человек создан, чтоб
уничтожить в самом себе человека и отдаться черному телу
ночи. Покуда я не вкушу всего, у меня ни к чему не будет
вкуса, покуда не овладею всем, я ничем не буду владеть,
покуда не стану всем, не буду ничем, опущусь ниже всех, и
тогда ты, Господи, поймаешь меня в сети твоей ночи и
подымешь меня над ними. (Сильным и полным тревоги голосом.)
Господи! Господи! В этом ли воля твоя? Разве я, когда
творил Зло, не искал этой ненависти к человеку, презрения к
себе самому? Как же мне отличить: одиночество Добра не
схоже с одиночеством Зла?
Медленно рассветает.
Занимается день. Я прошел сквозь твою ночь. Спасибо, что
ты ниспослал мне свет. Я увижу все в ясном свете дня.
Он оборачивается и видит, что деревня Альтвейлер лежит в развалинах.
Хильда сидит у развалин, обхватив голову руками.
(Кричит.) Эй!
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Гёц, Хильда.
Хильда (поднимает голову и глядит на него). Наконец-то!
Гёц. Где остальные? Их нет в живых? Почему? Потому
что они отказались драться?
Хильда. Да.
Гёц. Верни мне мою ночь! Скрой от меня людей!
(Пауза.) Как это случилось?
Хильда. Крестьяне из Вальсхейма пришли с оружием
в руках, потребовали, чтобы мы присоединились к ним,
а мы не захотели...
Гёц. Тогда они подожгли деревню. Великолепно!
(Хохочет.) Почему ты не умерла вместе со всеми?
X и л ь д а. Ты жалеешь об этом?
Гёц. Черт возьми, когда никого не остается в живых,
все куда проще.
Хильда. И я жалею, что осталась жить. (Пауза.) Они
заперли всех в одном из домов и подожгли его. Хорошо
сделали.
Гёц. Да, хорошо. Очень хорошо.
409
Хильда. Под конец окно распахнулось. Я выскочила.
Смерть меня не страшила. Но мне хотелось снова увидеть
тебя.
Гёц. Зачем? Мы бы свиделись на небесах.
Хильда. Мне не бывать там, Гёц. И будь мы оба там,
наши глаза не нашли бы друг друга, наши руки не
коснулись бы друг друга. Там наверху все заняты лишь Богом.
(Она прикасается к нему.) Ты здесь, несчастная, изможденная
плоть. Жалкая, бренная жизнь! Но я люблю и эту плоть и
эту жизнь. Любить можно лишь на земле и только вопреки
Богу.
Гё ц. А я люблю лишь Бога, и я уже не здесь.
Хильда. Значит, ты меня не любишь?
Гёц. Нет, и ты меня не любишь, Хильда. И ты уже не
любишь меня. Ты ненависть приняла за любовь.
Хильда. Отчего бы я стала тебя ненавидеть?
Гёц. Я погубил их.
Хильда. Нет, это я повинна в их смерти.
Гёц. Ты?
Хильда. Это я сказала им: нет! По мне, лучше смерть,
чем если б они стали убийцами. О Гёц, кто дал мне право
решать за них?
Гёц. Следуй моему примеру! Смой кровь со своих рук.
Мы — ничто, мы ничего не можем, совсем ничего.
Человеку лишь кажется, будто он действует, на самом деле Бог
направляет его шаги.
Хильда. Нет, Гёц, нет! Не будь меня, они были бы
живы.
Гёц. Что ж, пусть так. Не будь тебя, возможно. Но я тут
ни при чем.
Хильда. Помнишь свои слова: решаем вместе и
вместе будем в ответе за последствия?
Гёц. Мы не вместе. Ты хотела меня видеть? Ну вот,
гляди на меня. Прикоснись ко мне. Хорошо, а теперь
уходи. В жизни больше не взгляну ни на чье лицо. Буду
глядеть лишь на землю и на камни.
Пауза.
Я вопрошал тебя, Господи, и ты ответил мне. Будь же
благословен за то, что ты открыл мне злобу людей. За их грехи
я покараю собственную плоть. Плоть свою подвергну голо-
410
ду, холоду, ударам бича... Понемногу, шаг за шагом...
Уничтожу человека в себе, ведь человека ты создал ради
уничтожения. У меня был народ, мой маленький народ.
Всего одна деревня, почти одна семья. Но они мертвы, и я,
живой, умру для мира и проведу остаток жизни в раздумьях
о смерти. (Хильде.) Ты еще здесь? Ступай! Ищи и горести
и жизнь подальше от меня.
Хильда. Нет горемыки несчастнее тебя. Мое место
здесь. Я остаюсь.
КАРТИНА ДЕСЯТАЯ
Разрушенная деревня, полгода спустя.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Хильда, затем Генрих.
Хильда сидит на том же месте, что и в предыдущей картине, и глядит на
дорогу. Видно, что она заметила кого-то, ждет. Входит Генрих. К его
шляпе приколоты цветы. В руках у него букет.
Генрих. Вот мы и пришли. (Оборачивается к невидимому
спутнику.) Сними шляпу! (Хильде.) Меня зовут Генрих, в
прежние времена я служил мессу, теперь живу
подаяниями. (Дьяволу.) Куда ты побежал? Поди сюда! (Хильде.) Чуть
повеет мертвечиной, и он сразу чует поживу. А так и мухи
не обидит.
Хильда. Прошел год и один день, не так ли? Год
и один день после Вормса.
Генрих. Кто сказал тебе это?
X и л ь д а. Я считала дни.
Генрих. Тебе рассказывали обо мне?
Хильда. Да, когда-то!
Генрих. Правда, какой чудесный день! По пути я
собирал цветы. Букет в честь годовщины! (Протягивает ей
цветы.)
Хильда. Не хочу. (Кладет цветы рядом с собой.)
Генрих. Не бойся тех, кто счастлив.
X и л ь д а. Ты несчастен.
Генрих. Говорю тебе, сегодня праздник: всю ночь
я крепко спал. Ну, сестричка, улыбнись. Я всех люблю,
411
кроме одного человека. Хочу, чтоб все на свете были
довольны. (Резко.) Приведи его!
Она не двигается с места.
Скорей! Не заставляй его ждать.
Хильда. Он не ждет тебя.
Генрих. Он? Ты удивляешь меня. Мы с ним друзья,
готов поспорить, он уже принарядился ради встречи.
Хильда. Пощади его. Возьми цветы и уходи.
Генрих (дьяволу). Слышишь, что она говорит?
Хильда. Оставь в покое дьявола, я в него не верю.
Генрих. Я тоже.
Хильда. В чем же дело?
Генрих. Ха! Ха! Какой ты ребенок!
Хильда. Того, кто оскорбил тебя, на свете нет: он
умер для мира. Он и не узнал бы тебя. Уверена, и ты бы его
не узнал. Ты ищешь одного, найдешь другого.
Генрих. Уж кого найду.
Хильда. Молю тебя, пощади его. Зачем ты хочешь
мне зла, ведь я перед тобой не виновата?
Г е н ρ и х. Я не хочу тебе зла, ты мне пришлась по душе.
Хильда. Если ты ранишь его, прольется моя кровь.
Генрих. Ты его любишь?
Хильда. Да.
Генрих. Значит, его можно любить? Забавно!
(Смеется.) Меня многие пытались любить, но ничего не вышло.
А он тебя любит?
Хильда. Он любил меня, покуда любил самого себя.
Генрих. Ну, раз он любит тебя, мне легче причинить
ему горе.
Хильда. Прости ему обиду, и Бог тебя простит.
Генрих. Я вовсе не хочу, чтобы он меня прощал.
Я проклят — но в этом тоже есть свои хорошие стороны.
Все дело в привычке. А я привык. Еще и не в аду, а стал
привыкать.
Хильда. Бедняга!
Генрих (в ярости). Нет, нет! Нет! Какой я бедняга?!
Я счастлив, говорю тебе, счастлив. (Пауза.) Ну, зови его!
Она молчит.
Лучше позови его ты. Приготовим ему сюрприз. Не
хочешь? Тогда я сам. (Кричит.) Гёц! Гёц! Гёц!
412
Хильда. Его здесь нет.
Генрих. Где он?
Хильда. В лесу. Порой неделями оттуда не выходит.
Генрих. Он далеко?
Хильда. Отсюда лье двадцать пять.
Генрих (дьяволу). Ты ей поверил? (Закрывает глаза и
слушает, что нашептывает дьявол.) Да, да, да. (Хитро улыбается.)
Что ж, как мне его найти?
Хильда. Иди, добрый пастырь, иди. Твой спутник
покажет тебе дорогу.
Генрих. Храни тебя Бог, сестра моя. (Дьяволу.) Эй ты,
пошли! (Исчезает.)
Хильда остается одна, провожая Генриха взглядом.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Хильда, Гёц.
Гёц входит. В правой руке у него бич, в левой — кувшин. У него
изможденный вид.
Гёц. Кто звал меня?
Хильда не отвечает.
Здесь меня кто-то звал, я слышал чей-то голос.
Хил ьда. Ты всегда слышишь голоса, когда постишься.
Гёц. Откуда цветы?
X и л ь д а. Я собрала.
Гёц. Ты не часто собираешь цветы. (Пауза.) Какой
сегодня день? Какой день года?
Хильда. Зачем ты спрашиваешь?
Гёц. Кое-кто должен был прийти осенью.
Хильда. Кто?
Гёц. Забыл. (Пауза.) Скажи, какое сегодня число,
какого месяца?
Хильда. Думаешь, я считаю дни? Есть лишь один
день, и он каждый раз начинается заново: он дается нам с
рассветом, и отнимают его, когда приходит ночь. Ты
теперь как часы, которые остановились,— они всегда
показывают одно и то же время.
Гёц. Часы остановились? Нет, они идут вперед.
(Размахивает кувшином.) Ты слышишь? Вода шумит. Ангельская
музыка воды. Ад во рту, в ушах звуки рая.
413
X и л ьд а. Как давно ты не пил?
Гёц. Три дня. Нужно продержаться до завтра.
Хильда. Зачем?
Гёц (смеется дурацким смехом). Ха! Ха! Нужно! Нужно!
(Пауза. Взбалтывает воду в кувшине.) Буль! Буль! Слышишь?
Нет шума тягостней для человека, умирающего от жажды.
Хильда. Развлекайся! Дразни свои желания. Ведь
пить, когда приходит жажда, слишком просто. Без этих
непрестанных искушений ты позабыл бы о самом себе.
Гёц. Как мог бы я одержать нал собой победу, не
искушая себя, Хильда?
Хильда. О Гёц, разве это впервые? Все помню
наизусть — кувшин, и плеск воды, и твои побелевшие губы.
Неужели ты не знаешь, что будет?
Гёц. Продержусь до утра, вот и все.
Хильда. Ты никогда до конца не выдерживаешь.
Ставишь себе слишком долгий срок для испытания. Будешь
носиться с кувшином, пока не свалишься, и тогда я дам
тебе напиться.
Гёц. Ты хочешь новизны? Вот! (Наклоняет кувшин.)
Цветы тоже хотят пить. Пейте, цветы! Пейте мою воду!
Пусть небеса коснутся ваших золотых горлышек. Видишь,
цветы оживают. Земля и травы принимают мои дары,
только люди отвергли их. (Переворачивает кувшин.) Вот, больше
ни капли. (Он смеется и горько повторяет.) Ни капли... Ни
капли.
Хильда. Неужели Господу угодны твои причуды?
Гёц. Конечно. Нужно уничтожить человека, не так ли?
(Он бросает кувшин.) Что ж, теперь ты дашь мне напиться?
(Падает.)
Хильда (холодно глядя на него, смеется). А сам небось
думаешь: у нее всегда вода в запасе. Я знаю тебя.
(Отправляется за другим кувшином. Возвращается, приподнимает голову
Гёца.) Пей!
Гёц. Не раньше завтрашнего дня.
Хильда. Богу угодны твое безумие, твои причуды. Но
Бог не хочет, чтобы ты умер. Пей!
Гёц. Прежде я заставлял Германию дрожать от страха,
а теперь сам словно грудной ребенок на руках у
кормилицы. Доволен ли ты, Господи? Может ли человек быть уни-
414
женней меня? Хильда, ты все предвидишь. Ты знаешь, что
будет, когда я утолю жажду.
Хильда. Да, знаю: новая игра — искушение плоти. Ты
захочешь со мной переспать.
Г ё ц. И ты все равно требуешь, чтоб я пил?
Хильда. Да.
Г ё ц. А если я брошусь на тебя?
Хильда. Ты? Все наперед известно, как в церковной
мессе. Сначала пойдут оскорбления, непристойности,
потом ты станешь бичевать себя.
Гёц (берет кувшин). Снова поражение! (Пьет.) Собачья
плоть!
Хильда. Не плоть — душа собачья.
Гёц (ставит кувшин). Жажда утолена. Я весь опустошен.
(Пауза.) Клонит ко сну.
Хильда. Спи.
Гёц. Нет, раз я этого хочу, не буду. (Глядит на нее.)
Покажи мне твои груди.
Она не шевельнулась.
Покажи мне, соблазни меня. Дай мне подохнуть от
желания. Нет? Ах, девка! Не хочешь? Почему?
X и л ь д а. Я люблю тебя.
Гёц. Раскали свою любовь добела. Вонзи мне ее в
сердце. Пусть оно зашипит, задымится. Если ты любишь, то
должна меня мучить.
Хильда. Я твоя. Зачем превращать свое тело в орудие
пытки?
Гёц. Ты бы разбила мне голову, если б только могла
заглянуть в мою душу. Сплошной шабаш, и ты, как свора
ведьм...
Хильда (смеется). Бахвалишься.
Гёц. Будь ты зверем... я взял бы тебя, как зверь...
X и л ьд а. Как трудно тебе быть человеком.
Г ё ц. Я не человек, я ничто. Есть только Бог. Человек —
всего лишь обман зрения. Ты с отвращением глядишь на
меня?
Хильда (спокойно). Нет, раз я люблю тебя.
Гёц. Ты видишь, как я хочу тебя унизить.
Хильда. Да, оттого что у тебя нет ничего дороже меня.
415
Г ё ц (в ярости). Ты не играешь в мою игру!
Хильда. Нет, не играю.
Гёц. Покуда ты подле меня, я не смогу ощутить всю
свою гнусность.
Хильда. Для того я здесь.
Г ё ц (с трудом подымается). А если я тебя обниму, ты
оттолкнешь меня?
Хильда. Нет.
Гёц. Даже когда мое сердце полно нечистот?
Хильда. Если ты осмелишься коснуться меня, значит,
сердце твое чисто.
Гёц. Хильда, как можно любить друг друга без стыда?
Нет греха хуже любовного вожделения.
Хильда. Взгляни на меня. Вот глаза мои, губы, шея,
руки. Разве я греховна?
Гёц. Ты красива. Красота есть зло.
Хильда. Ты уверен?
Гёц. Я более ни в чем не уверен. (Пауза.) Пусть
следовать желанию — грех, зато я от него избавлюсь.
Отказаться — значит, заразой отравить всю душу... Приходит ночь,
и в этом сумеречном свете так нелегко отличить Бога от
дьявола. (Приближается к ней, обнимает и затем отталкивает
от себя резким движением.) Спать с тобой на глазах у Бога!
Нет, я не люблю свального греха. (Пауза.) Будь только ночь
потемней, чтоб укрыться от его взгляда...
Хильда. Любовь есть ночь: Бог не видит любящих.
Гёц (колеблется, затем отступает). Дай мне глаза
пронзительней, чем у рыси, дай мне проникнуть сквозь эту
кожу, увидеть, что скрыто в ноздрях и ушах этой женщины.
Я пальцем не коснусь нечистот. Как же могу я желать ее?
Она — мешок нечистот.
Хильда (страстно). В моем теле меньше нечистот, чем
в твоей душе. Вот где плотское уродство и грязь. К чему
мне пронзительный взгляд рыси? Я ходила за тобой, мыла
тебя, знаю все запахи твоих болезней. Разве я перестала
тебя любить? Ты с каждым днем все больше походишь на
труп, а я по-прежнему люблю тебя. Умрешь, и я лягу рядом
с тобой, останусь с тобой до конца, не буду ни есть, ни
пить. Ты будешь гнить у меня в объятиях, и я буду любить
416
твою смердящую плоть. Когда любишь — любишь все.
Иначе это не любовь.
Гё ц (протягивая ей бич). Хлещи меня!..
Хильда пожимает плечами.
Бичуй меня, бичуй! Отомсти за умершую Катерину, за
свою погибшую молодость, за всех, кого сожгли по моей
вине.
Хильда (внезапно хохочет). Да, я отхлещу тебя, грязный
монах. Отхлещу за то, что ты убил нашу любовь. (Хватает
бич.)
Гёц. По глазам, Хильда, по глазам!
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Те же и Генрих.
Генрих. Бичуй его, бичуй! Так, словно меня и нет.
(Приближается к Хильде.) Мой спутник шепнул мне на ухо:
обойди вокруг и вернись потихоньку. Имей в виду, его не
обмануть. (Пауза.) Она хотела помешать нашему свиданию.
Правда, что ты меня больше не ждал?
Гёц. Я? Дни считал...
Хильда. Считал дни? О Гёц, ты лгал мне. (Глядит на
него.) Что с тобой? Твои глаза сверкают. Ты уже не тот.
Гёц. Рад встрече с ним.
Хильда. Странная радость. Он причинит тебе все зло,
какое сумеет.
Гёц. Значит, любит. И тем докажет свою любовь ко
мне. Ты ревнуешь, правда?
Она не отвечает. Он оборачивается к Генриху.
Это ты собрал цветы?
Генрих. Да, для тебя.
Гёц. Спасибо! (Поднимает букет.)
Генрих. Поздравляю с годовщиной, Гёц!
Гёц. Поздравляю с годовщиной, Генрих.
Генрих. Должно быть, ты умрешь этой ночью...
Гёц. В самом деле? А почему?
Генрих. Крестьяне ищут тебя, они хотят тебя убить.
Мне пришлось бежать, чтобы поспеть сюда раньше их.
Гёц. Убить меня! Черт побери, какая честь! Я-то думал,
что меня совсем забыли. А почему они хотят меня убить?
417
Генрих. В прошлый четверг в долине Гунсбаха
бароны разбили вконец армию Насти. Двадцать пять тысяч
убитых -— это разгром. Через два-три месяца мятеж будет
подавлен.
Г ё ц (в ярости). Двадцать пять тысяч убитых! Не надо
было решаться на сражение. Дурачье! Они должны были...
(Успокаивается.) К дьяволу! Мы рождены, чтобы умирать.
(Пауза.) Конечно, во всем винят меня?
Генрих. Они говорят, что ты сумел бы предотвратить
побоище, став во главе войска. Можешь быть доволен: во
всей Германии нет человека, которого ненавидели бы так,
как ненавидят тебя.
Г ё ц. А Насти? Он бежал? В плену? Убит?
Генрих. Отгадай.
Г ё ц. Убирайся! (Погружается в свои мысли.)
Хильда. Знают ли они, что он здесь?
Генрих. Да.
Хильда. Кто им сказал? Ты?
Генрих (показывая на дьявола). Не я — он им сказал.
Хильда (мягко). Гёц! Гёц! (Касается его руки.) Гёц!
Г ё ц (вскакивает). А! Что?
Хильда. Тебе нельзя здесь оставаться.
Гёц. Почему? Идет расплата, а?
Хильда. Никакой расплаты, ты не виноват.
Гёц. Не вмешивайся не в свое дело.
Хильда. Это мое дело, Гёц. Нам нужно уходить.
Гёц. Куда?
Хильда. Не важно, лишь бы ты был в безопасности.
Ты не вправе дать себя убить.
Гёц. Почему?
Хильда. Это было бы жульничество!
Гёц. Верно, жульничество. Ну и что? Разве я не
жульничал всю жизнь? (Генриху.) Ты можешь начинать
обвинительную речь, теперь самое время — я готов.
Генрих (указывая на Хильду). Скажи ей, чтобы она ушла.
Хильда. Тебе придется говорить при мне, я его не
покину.
Гёц. Он прав, Хильда. Это суд при закрытых дверях.
Хильда. Что за суд?
Гёц. Суд надо мной.
418
Хильда. Зачем ты позволяешь ему судить себя?
Прогони этого попа, и мы уйдем отсюда.
Гё ц. Хильда, мне нужно, чтобы меня судили. Я сам что
ни день, что ни час выношу себе приговор. Но я уже себе
не верю: слишком хорошо себя знаю, чтобы поверить.
Своя душа так близко, ее не разглядеть. Пусть кто-нибудь
одолжит мне зрение.
Хильда. Возьми мое.
Гё ц. И ты уже не видишь меня: ты любишь. Генрих
ненавидит — значит, он может меня убедить. Я поверю своим
мыслям, когда услышу их из его уст.
Хильда. Я уйду, но обещаешь ли тотчас же бежать
со мной?
Гёц. Да, если выиграю свой процесс.
Хильда. Ты знаешь, что заранее решил проиграть.
Прощай, Гёц! {Подходит к нему, целует и уходит.)
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Гёц, Генрих.
Гёц (кидая букет). Живей берись за дело! Причини мне
все зло, какое можешь!
Генрих (глядя на него). Я представлял себе это иначе.
Гёц. Смелей, Генрих, дело не из трудных. Я сам
наполовину твой сообщник. Поройся хорошенько в моей душе,
дойди до самой сути.
Генрих. Значит, ты и впрямь желаешь проиграть?
Гёц. Да нет, не бойся! Только отчаяние лучше
сомнений.
Генрих. Ладно... (Пауза.) Постой, что за провал в
памяти!.. Со мной это бывает, но я тотчас припомню. (В
волнении шагает по сцене.) А я ведь принял меры: утром все
хорошенько повторил... Твоя вина: ты не такой, как должно.
Ты должен быть украшен венком из роз, глаза твои
должны светиться торжеством. Тогда я содрал бы с тебя венок,
втоптал бы в грязь твое торжество, под конец ты встал бы
на колени передо мной... Где твоя гордая повадка? Где твоя
наглость? Ты наполовину мертв. Что мне за радость в том,
чтобы тебя прикончить? (В бешенстве кричит.) Ах, я еще
недостаточно зол!
419
Гёц (смеясь). Ты, Генрих, весь сжался в комок.
Успокойся, не торопись.
Генрих. Нельзя терять ни минуты. Говорю тебе, они
идут за мной по пятам. (Дьяволу.) Ну, подскажи, ну, шепни,
помоги возненавидеть его как следует. (Жалобно.) Когда он
нужен, его никогда нет на месте.
Гёц. Давай я подскажу. (Пауза.) Мои земли...
Генрих. Земли?
Гёц. Имел я право их раздать?
Генрих. А, земли... Но ты не роздал их — отдать ведь
можно только то, чем обладаешь.
Гёц. Хорошо сказано. Владенье есть дружба между
человеком и вещами, в моих руках вопили даже вещи. Я
ничего не отдал, лишь дарственную огласил — только и всего.
И все же, поп, пусть я не роздал свои земли, но ведь
крестьяне их получили. Что ты на это скажешь?
Генрих. Они не получили их, раз не могут уберечь.
Бароны захватят эту область, посадят в замок Гейденшта-
ма, дальнего родственника Конрада, и вся фантасмагория
развеется как дым.
Гёц. Что ж, в добрый час! Я ничего не дал, никто
ничего не взял — так проще. Когда расплачиваешься золотом
дьявола, оно в руках у тебя становится трухой. Так и мои
благодеяния: прикоснись к ним — и они оборачиваются
мертвечиной. Но все же намерение было? Не так ли? Я в
самом деле хотел добра. Ни Бог, ни дьявол не могли меня
заставить отступиться. Займись-ка моими помыслами, их
осуди.
Генрих. Не так уж трудно: ты не мог пользоваться
своими благами и тут-то вознамерился от них отречься.
Гё ц. О, беспощадный голос! Разоблачай, разоблачай же
мои мысли. Не знаю, кто говорит, ты или я. Значит, все
только ложь и притворство. И я не действовал. Я только
играл роль. Ах, поп, ты метишь прямо в точку. Ну, а
дальше, дальше? Что этот шут затеял потом? Ты быстро
выдохся, однако!
Генрих (ему передалось исступление Гёца). Ты отдавал,
чтоб разрушать.
Гёц. В точку! Мне мало было умертвить владельца...
Генрих (так же). Ты решил развеять по ветру
владенья.
420
Гёц. Я держал в своих руках старинные владенья Гей-
денштама...
Генрих (все так же). И ты швырнул их оземь,
вдребезги разбив.
Гё ц. Я хотел, чтобы моя доброта стала разрушительнее
моих пороков.
Генрих. И это тебе удалось, смотри — двадцать пять
тысяч трупов. За день добродетели ты перебил больше
народу, чем за тридцать пять лет злодейства.
Гёц. Добавь еще, что убитые — те бедняки, кому я
притворства ради роздал владенья Конрада.
Генрих. Черт возьми, ты их всегда терпеть не мог.
Гёц (поднял кулак). Пес! (Останавливается и начинает
смеяться.) Чуть тебя не стукнул — значит, ты близок к правде.
Ха! Ха! Вот мое больное место. Ну, дальше! Расскажи, как
я их ненавидел, как использовал их благодарность для их
же порабощения. Прежде я насиловал их души пыткой,
потом насиловал добром. Селение превратилось в букет
одураченных, увядших душ. Они, бедняги, как обезьяны,
подражали мне во всем, а я, как обезьяна, перенимал
ужимки добродетели. Они погибли как мученики, сами не
зная за что. Послушай, поп, я предал всех на свете, даже
своего брата, но жажды предавать не утолил. И вот ночью
у крепостных стен Вормса я надумал предать Зло — только
и всего. Но Зло не так-то легко предать. В кости тогда
выпало не Добро, а только Зло, еще хуже прежнего. Впрочем,
мне было наплевать, чудовище я или святой! Главное —
я не хотел быть человечным. Скажи же, Генрих, что я
обезумел от стыда: решил удивить небеса, чтобы спастись
от людского презрения. Ну, чего же ждешь? Говори! Ах,
верно, ты не можешь говорить, твоим голосом говорю я.
(Подражая Генриху.) «Гёц, ты сменил не кожу, а язык. Свою
ненависть к людям обозвал любовью, свое безумное
стремление разрушать — великодушием. Но ты остался верен
себе, остался тем же незаконнорожденным ублюдком»...
(Снова говорит своим обычным голосом.) Боже, я подтверждаю,
что он прав, я, обвиняемый, признаю себя виновным.
Я проиграл процесс, Генрих. Ты доволен?
(Пошатнулся и прислонился к стене.)
Генрих. Нет.
421
Гёц. На тебя нелегко угодить.
Генрих. О Господи! Это ли моя победа? Как она
печальна.
Гёц. Что ты будешь делать, когда меня не станет? Ты
будешь скучать без меня.
Генрих (указывая на дьявола). Он задаст мне немало
работы. Времени не будет думать о тебе.
Гёц. А ты уверен, что они хотят меня убить?
Генрих. Уверен!
Гёц. Добрые люди! Я подставлю им шею, и все будет
кончено! Какой хороший выход для всех.
Генрих. Ничто никогда не кончается.
Гёц. Ничто. Ах.да, еще есть ад! Что ж, там я изменюсь!
Генрих. Нет! Не изменишься: мы уже в аду. Мой кум
(показывая на дьявола) — он научил меня: земля лишь
видимость. Есть небо и есть ад, только и всего. Смерть лишь
родных водит за нос, для покойника все продолжается!
Г ё ц. И для меня все будет продолжаться?
Генрих. Все. Ты сможешь вечно наслаждаться самим
собой.
Гёц. Когда я чинил Зло, Добро казалось близким.
(Пауза.) Только руку протяни. И протянул, и оно в одно
мгновение перестало быть Добром. Значит, Добро — мираж.
Генрих, Генрих, возможно ли Добро?
Генрих. Веселенькая годовщина! Год и день тому
назад ты у меня спросил о том же и я ответил: нет. Стояла
ночь. Ты, глядя на меня, сказал, что я похож на крысу, а
потом ты выкрутился, смошенничал. Что ж, смотри: вот
снова ночь, точно такая же, как тогда, но кто из нас
сегодня в мышеловке?
Гёц (шутовским тоном). Я.
Г е н ρ и х. А выйдешь из нее?
Гёц (без шутовства). Нет, не выйду. (Ходит по сцене.)
Господи, раз ты не даешь нам творить Добро, зачем
вселяешь ты в нас столь сильное к нему стремление? Если ты не
дозволил быть добрым, зачем ты лишил меня желания
быть злым? (Шагает.) Забавно все-таки, что исхода нет!
Генрих. Зачем ты притворяешься, будто говоришь
с ним? Знаешь ведь, что он не ответит.
Г ё ц. А почему он молчит? Почему он не хочет
показаться мне? Ведь он предстал даже перед ослицей пророка.
422
Генрих. Ты ничего не значишь. Пытай слабых, мучь
самого себя, целуй распутниц или прокаженных, погибай
от лишений или излишеств — Богу плевать на тебя.
Гёц. Что же тогда имеет значение?
Генрих. Ничто. Человек — ничто. Не удивляйся, ты
это знал всегда. Ты знал это, бросая кости, не то зачем тебе
было мошенничать?
Гёц хочет говорить.
Ты жульничал. Катерина видела. Ты поднял свой голос,
желая заглушить молчание Бога... Ты притворялся, что
следуешь велению Бога, а следовал только своей воле.
Гёц (раздумчиво). Да, это так.
Генрих (удивленно). Да, своей воле...
Гёц (также). Все я сам...
Генрих. Да, говорю тебе, да!
Гёц (подымая голову). Все я сам, поп, ты прав, все сам!
Я молил, я выпрашивал знака небес. Слал небесам
мольбы — ответа нет. Небеса не знают даже моего имени. Я
вопрошал себя ежечасно, что я в глазах Господа? Теперь я
знаю: ничто. Бог меня не видит, Бог меня не слышит, Бог
меня не знает. Ты видишь эту пустоту над головой: то Бог.
Ты видишь щель в двери: то Бог. Ты видишь дыру в земле:
то Бог. Бог есть молчание, Бог есть отсутствие, Бог есть
одиночество людское. Нет никого, кроме меня, я сам
решал, какое зло чинить. Я сам избрал добро. Я жульничал:
я творил чудеса. Сегодня я сам обвиняю себя. Один лишь я
мог отпустить свои грехи. Я — человек. Если есть Бог, то
человек ничто; если существует человек... Куда ты бежишь?
Генрих. Я ухожу. С тобой мне делать нечего.
Гёц. Погоди, поп, я рассмешу тебя.
Генрих. Молчи!
Гёц. Но ты не знаешь, что я хочу тебе сказать. (Глядит
на него и внезапно говорит.) Нет, знаешь.
Генрих (кричит). Неправда! Я ничего не знаю. Не хочу
знать!
Гёц. Генрих, ты сейчас узнаешь о величайшем
жульничестве — Бога нет.
Генрих кидается на него, бьет его. Под его ударами Гёц смеется и кричит.
423
Бога не существует! Радуйся! Плачь от радости! Аллилуйя!
Безумец! Не бей меня: ведь я нас обоих освобождаю. Нет
небес, нет ада! Есть лишь одна земля.
Генрих. Пусть он проклянет меня сто, нет — тысячу
раз! Лишь бы только он был! Гёц, люди назвали меня
предателем, тебя ублюдком. Они нас осудили. Если Бога нет,
от людей не спастись. Господи, этот человек
богохульствует. Верю в тебя, верю! Отче наш, иже еси на небеси, хочу
быть судимым тобой, а не равным мне, ибо ты есть
бессмертен и бесконечен.
Гёц. К кому ты обращаешься? Ты сам сказал, что он
глух. (Генрих молча глядит на него.) Нет средства избежать
людей. Прощайте, изверги! Прощайте, святые! Прощай,
гордость! Нет ничего, кроме людей.
Генрих. Но люди не хотят знать тебя, ублюдок.
Гёц. Ну, это я улажу. (Пауза.) Генрих, я не проиграл
процесса: он попросту не состоялся из-за отсутствия судьи.
(Пауза.) Я все начну сначала.
Генрих (вскакивая). Что ты начнешь?
Гёц. Жизнь.
Генрих. Это чересчур удобный выход. (Кидается на
него.) Ничего ты не начнешь. Все кончено. Сегодня нужно
подвести окончательный итог.
Гёц. Оставь меня, Генрих! Оставь меня! Все
изменилось, я жить хочу. (Высвобождается.)
Генрих (хочет его задушить). Где твоя сила, Гёц, где
твоя сила? Как хорошо, что тебе хочется жить: ты
подохнешь в отчаянии.
Ослабевший Гёц тщетно пытается оттолкнуть его.
Пусть в эти последние минуты пребудут с тобой все муки
ада.
Гёц. Оставь меня! (Хочет высвободиться.) Черт возьми,
если из нас двоих одному суждено умереть, умри ты.
(Наносит ему удар ножом.)
Генрих. Ха! (Пауза.) Я не хочу отказаться от
ненависти, от страданий... (Падает.) Для меня не будет ничего!
Пустота! Пустота! А ты завтра увидишь свет дня. (Умирает.)
Гёц. Ты мертв, а мир по-прежнему полон: никто о тебе
не пожалеет. (Подымает цветы и кидает их на труп.) Комедия
добра закончилась убийством. Тем лучше, пути назад
у меня нет. (Зовет.) Хильда! Хильда!
424
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Гёц, Хильда.
Настала ночь.
Гёц. Бог мертв.
Хильда. Что мне за дело, жив он или мертв. Я давно
уже о нем не тревожусь. Где Генрих?
Гёц. Ушел.
X и л ь д а. Ты выиграл процесс?
Гёц. Процесса не было: говорю тебе, Бог умер.
(Обнимает ее.) Никто за нами не следит. Я один вижу твои
волосы, твой лоб. Гляди без устали: мир ослеп. Если ты
отведешь свой взгляд в сторону, мне покажется, будто меня нет
на свете. Наконец-то мы одни.
Свет. Приближаются факелы.
Хильда. Вот они. Уйдем!
Гёц. Нет, подождем их!
Хильда. Они тебя убьют.
Гёц. Кто знает. (Пауза.) Останемся: я должен видеть
людей.
Факелы приближаются.
КАРТИНА ОДИННАДЦАТАЯ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Лагерь крестьян. Карл, колдунья, два крестьянина, затем Насти.
У колдуньи деревянная лопатка в форме руки, которой она прикасается
к крестьянам.
Насти (входя). Что ты здесь делаешь?
Колдунья. Те, до кого дотронусь деревянной рукой,
станут неуязвимы. Смогут наносить удары, но им ничьи
удары не будут страшны.
Насти. Брось ее! (Наступает на нее.) Ну, брось!
Колдунья ищет защиты у Карла, прячется за его спиной.
Карл, ты с ней заодно?
Карл. Да. Не мешай ей.
Насти. Покуда я здесь главный, начальники не будут
обманывать солдат.
Карл. Тогда они погибнут вместе со своими
начальниками.
Насти (крестьянам). Убирайтесь.
Они уходят. Пауза. Карл подходит к Насти.
425
Карл. Ты, Насти, колеблешься, мечтаешь, а
дезертиров все больше и больше! Армия теряет солдат, как
раненый кровь. Кровотечение нужно остановить, мы не можем
быть так разборчивы в средствах.
Насти. Что ты намерен предпринять?
Карл. Пусть эта милая красотка коснется каждого
своей лопаткой. Они поверят в свою неуязвимость и не
удерут с поля боя.
Насти. Я сделал их людьми, ты хочешь снова
превратить их в скотов.
Карл. Лучше скоты, идущие на смерть, чем люди,
которые спасаются бегством.
Насти. Пророк заблуждений и мерзости.
Карл. Да, верно, я лжепророк. Ну а ты? Кто ты?
Насти. Я не хотел этой войны.
Карл. Возможно. Но ты не мог ей
воспрепятствовать — значит, Бог не на твоей стороне.
Насти. Нет, я не лжепророк, я — человек! Бог обманул
меня. Поступай как хочешь.
Карл уходит вместе с колдуньей.
Да, Господи, ты обманул меня. Заставил меня поверить,
будто я твой избранник. Но может ли упрекнуть тебя во
лжи, может ли усомниться в любви твоей тот, кто, как я,
любит своих братьев и лжет им, как лгу я?
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Насти, Гёц, Хильда, трое вооруженных крестьян.
Насти (без удивления). Вы здесь!
Один из крестьян (показывая на Гёца). Мы искали
его, хотели прикончить. Но он совсем переменился:
раскаялся в своих заблуждениях и говорит, что хочет сражаться
в наших рядах! Вот мы и привели его к тебе.
Насти. Оставьте нас.
Они выходят.
Ты хочешь сражаться в наших рядах?
Гёц. Да.
Насти. Зачем?
Гёц. Вы мне нужны. (Пауза.) Хочу быть человеком
среди людей.
426
Насти. Только и всего?
Гё ц. Знаю, нет ничего трудней. Хочу начать все с
самого начала.
Насти. Где начало?
Г ё ц. Начало — преступление. Люди нынче рождаются
преступниками. Я должен взять на себя часть их
преступлений, если хочу завоевать хоть часть их любви и
добродетели. Я возжелал чистой любви. Глупец! Любить — значит
вместе с другими ненавидеть общего врага. Я разделяю
вашу ненависть. Я возжелал Добра. Глупец! На земле
теперь Добро и Зло неразделимы. Согласен быть злым, чтобы
стать добрым.
Насти (глядит на него). Ты изменился.
Г ё ц. Еще бы! Я потерял того, кто был мне дорог.
Насти. Кого?
Гёц. Ты не знаешь. (Пауза.) Хочу служить под твоим
началом как простой солдат.
Насти. Отказываюсь.
Гёц. Насти!
Насти. К чему мне теперь один солдат, когда я
каждый день теряю больше пятидесяти?
Г ё ц. Я принес вам свою гордыню богача, а вы отвергли
меня, справедливо отвергли, ибо я возомнил, будто вы
нуждались во мне. Но я говорю вам сегодня, что вы нужны
мне, и если вы отвергнете меня — поступите
несправедливо, ибо несправедливо прогонять просящего подаяние.
H а с τ и. Я тебя не отвергаю. (Пауза.) Вот уже год и день,
как ждет тебя твое место. Займи его. Ты встанешь во главе
войска.
Гёц. Нет! (Пауза.) Я не рожден командовать. Хочу
подчиняться.
Насти. Отлично. Я тебе повелеваю стать во главе
армии. Повинуйся!
Гёц. Насти, я готов убивать, сам готов на смерть, раз
нужно, но я никого не пошлю умирать. Теперь я знаю, что
значит умирать. Там нет ничего, Насти, ничего, у нас есть
только наша жизнь.
Хильда (прерывая его). Гёц! Молчи!
Гёц (Хильде). Хорошо. (Насти.) Полководец одинок,
а я хочу людей повсюду — вокруг себя и над собой. Пусть
люди скроют от меня небо! Насти, разреши мне стать
простым солдатом.
427
Насти. Ты им и будешь. Неужто ты думаешь, будто
военачальник стоит больше солдата? Но если не
возьмешься командовать, то уходи.
Хильда (Гёцу). Соглашайся!
Гё ц. С меня хватит тридцати шести лет одиночества.
Хильда. Я буду с тобой.
Гёц. Ты — это я, мы и вместе будем так же одиноки.
Хильда (вполголоса). Если ты будешь солдатом среди
солдат, разве ты им скажешь, что Бога нет?
Гёц. Нет, не скажу.
Хильда. Вот видишь!
Гёц. Что?
Хильда. Ты никогда не будешь им ровней, не лучше
их, не хуже — ты будешь попросту другим. И лишь случай
поможет вам понять друг друга.
Гёц. Я убил Бога за то, что он отделял меня от людей.
Но вот он мертв, а я еще больше одинок. Не потерплю,
чтобы этот гигантский труп отравлял людскую дружбу.
Я все скажу им, если нужно...
Хильда. Вправе ли ты лишать их мужества?
Гёц. Я не сразу... Потерплю год...
Хильда (смеясь). Слушай, через год мы все умрем.
Гёц. Если Бога нет, то почему я одинок — я так хотел
жить со всеми вместе.
Входят крестьяне, подталкивая колдунью.
Колдунья. Клянусь вам, никакого вреда. Дотронусь
до вас — станете неуязвимы.
Крестьянин. Мы поверим тебе, если Насти даст
до себя дотронуться.
Колдунья подходит к Насти.
Насти. Убирайся к черту!
Колдунья (вполголоса). Меня прислал Карл. Не
мешай мне, не то все пропало.
Насти (громко). Хорошо. Только скорее!
Она трет его. Крестьяне хлопают в ладоши.
Один из крестьян. Монаха не забудь.
Г ё ц. К черту!
Хильда (мягко). Гёц!
Гёц. Ну, три, красотка, натирай!
Колдунья трет его.
428
Насти (в ярости). Убирайтесь!
Крестьяне и колдунья уходят.
Гёц. Насти, до чего ты дошел.
Насти. Как видишь...
Гёц. Значит, ты их презираешь?
Насти. Я презираю лишь себя. (Пауза.) Дурацкая
комедия: я ненавижу ложь и лгу своим же братьям, чтобы
придать им мужества перед лицом смерти на войне,
которую я ненавижу.
Гёц. Черт возьми, Хильда, этот человек одинок, как я.
Насти. Больше, чем ты. Ты был одинок всегда, а я
всегда жил жизнью сотен тысяч, теперь я остался наедине
с самим собой. Гёц, прежде я не знал ни одиночества, ни
поражения, ни смятения, теперь я бессилен перед ними.
Входит солдат.
Солдат. Начальники хотят говорить с тобой.
Насти. Пусть войдут. (Гёиу.) Сейчас они мне скажут,
что им не доверяют и не подчиняются.
Г ё ц (с силой). Нет.
Насти глядит на него.
Муки, смятение, укоры совести — все это хорошо для
меня. Если от них страдаешь ты, гаснет последняя свеча,
приходит ночь. Я стану полководцем.
Входят начальники, Карл.
Один из начальников. Насти, нужно кончать
войну. Мои люди...
Насти. Будешь говорить, когда я дам тебе слово.
(Пауза.) У меня для вас новость, которая стоит победы.
У нас есть генерал — самый знаменитый полководец
Германии.
Один из начальников. Этот монах?
Гёц. Только не монах! (Сбрасывает с себя рясу — он в
военном мундире.)
Начальники. Гёц!
Карл. Гёц! Черт подери...
Один из начальников. Гёц! Тогда дело другое!
Другой начальник. Что? Что изменится? Ведь он
предатель! Вот увидите, затянет нас в западню.
Гёц. Подойди! Насти назначил меня начальником и
полководцем. Будешь подчиняться мне!
Один из начальников. Скорей подохну!
429
Гёц. Тогда подыхай, брат мой. (Закалывает его
кинжалом,) Слушайте: я беру на себя командование против
собственной воли, но я не брошу армии. Поверьте, если есть хоть
один шанс выиграть эту войну, я выиграю ее. Тотчас же
объявите: всех дезертиров — на виселицу! Сегодня к вечеру
доложить мне точно о состоянии войск, оружия,
провианта. За все ответите головой. Вера в победу· придет, когда
ваши люди будут бояться меня больше, чем врага.
Они что-то хотят сказать.
Ни слова! Ступайте! Завтра узнаете о моих планах.
Они выходят. Гёц отталкивает ногой труп.
Вот и началось царствие человека на земле. Хорошее
начало. Пошли, Насти! Я буду палачом и мясником.
Короткая пауза.
Насти (кладет ему руку на плечо). Гёц...
Гёц. Не бойся! Я не отступлю. Заставлю их трепетать от
страха передо мной, раз нет иного способа их любить. Буду
повелевать, раз нет иного способа их любить. Буду одинок
под этими пустыми небесами — раз нет иного способа
быть вместе со всеми. Идет война — я буду воевать.
Занавес
СОДЕРЖАНИЕ
МУХИ. Перевод Л. Зониной 5
ЗА ЗАКРЫТЫМИ ДВЕРЯМИ. Перевод Л. Каменской 75
МЕРТВЫЕ БЕЗ ПОГРЕБЕНИЯ. Перевод Ε Якушкиной 113
ПОЧТИТЕЛЬНАЯ ПОТАСКУШКА. Перевод Л. Болъшанцовой 171
ГРЯЗНЫМИ РУКАМИ. Перевод Л. Каменской 203
ДЬЯВОЛ И ГОСПОДЬ БОГ. Перевод Г. Брейтбурда 303
По вопросам оптовой покупки книг
«Издательской группы ACT» обращаться по адресу:
Звездным бульвар, дом 21, 7-й этаж
Тел. 215-43-38, 215-01-01, 215-55-13
Книги «Издательской группы ACT» можно заказать по адресу:
107140, Москва, а/я 140, ACT — «Книги по почте»
Литературно-художественное издание
САРТР
Жан-Поль
ГРЯЗНЫМИ РУКАМИ
Пьесы
Перевод с французского
Главный редактор В. И. Галий
Ответственный за выпуск В. В. Гладнева
Художественный редактор Б. Ф. Бублик
Компьютерное оформление обложки Л. А. Кожанова
Технический редактор Л. Т. Ена
Корректор Н. Н. Филиппова
ISBN 966-03-0627-Х
Подписано в печать с готовых диапозитивов 08.06.99. Формат 84xl08'/J2.
Бумага типографская. Гарнитура Тайме. Печать офсетная. Усл. печ. л. 22,68.
Усл. кр.-отт. 23,52. Уч.-изд. л. 26,0. Тираж 6000 экз. Заказ 3722.
«Фолио»,
310002, Харьков, ул. Артема, 8.
Налоговая льгота — общероссийский классификатор продукции
ОК-00-93, том 2; 953000 - книги, брошюры.
Гигиенический сертификат № 77.ЦС.01.952.П.01659.Т.98 от 01.09.98 г.
ООО «Фирма «Издательство ACT». Л Ρ № 066236 от 22.12.98.
366720, РФ, Республика Ингушетия, г. Назрань, ул. Московская, 13а.
Наши электронные адреса: WWW.AST.RU. E-mail: astpub@aha.ru.
При участии ООО «Харвест». Лицензия ЛВ № 32 от 27.08.97.
220013, Минск, ул. Я. Коласа, 35-305.
Отпечатано с готовых диапозитивов заказчика
в типографии издательства «Белорусский Дом печати».
220013, Минск, пр. Ф. Скорины, 79. Заказ 2471.
Ордена Трудового Красного Знамени полиграфкомбинат
ППП им. Я. Коласа. 220005, Минск, ул. Красная, 23.