HISTÓRIA do BRASIL


JPoiu aJjTow
ИСТОРИЯ
БРАЗИЛИИ
Издательство иностранной литературы
Москва 1962
Перевод с португальского
Ю. В. ДАШКЕВИЧА В.И.ПОХВАЛИНА
Редакция и предисловие
А. М. ХАЗАНОВА


Редакция, литературы по историческим наукам


ПРЕДИСЛ ОВИЕ
Бразилию не зря называют страной будущего. Это огромная страна занимающая почти половину всей площади Южной Америки и имеющая 70-миллионное население. Богатства земных недр здесь неисчислимы: нефть, железо, марганец, драгоценные и редкие металлы. Природа щедро одарила Бразилию плодородной почвой и исключительно благодатным климатом.
Тем не менее Бразилия — это страна с отсталой экономикой и низким жизненным уровнем населения.
Экономическая отсталость Бразилии является результатом господства в экономике страны иностранных монополий и местных феодалов.
Сдвиги, имевшие место в последние годы в экономическом развитии Бразилии, не изменили зависимого характера ее экономики. По-прежнему империалистические державы, в первую очередь США, рассматривают Бразилию как источник дешевого сырья, сферу приложения капиталов и рынок сбыта американских товаров. Но внутриполитическое положение Бразилии в последнее время все более определяется обострением классовой борьбы и усилением антиимпериалистического движения. В наши дни, в период крушения колониальной системы империализма и небывалого подъема национально-освободительного, антиимпериалистического движения народов колониальных и зависимых стран, на Латинскую Америку устремлены взоры всего человечества. Народная революция на Кубе, разорвав цепь империалистического гнета, создала важные предпосылки для дальнейшего развертывания национально-освободительного движения в странах Латинской Америки.
Советский Союз, борющийся за сохранение и упрочение мира, за мирное сосуществование государств с различными социально-экономическими системами, решительно поддерживает национально-освободительную борьбу народов Латинской Америки, выступающих за ликвидацию позорной системы колониального рабства.
Сейчас, как никогда ранее, исключительно возрос интерес широких кругов советской общественности к истории, экономике и культуре стран Латинской Америки, и в том числе Бразилии.
К сожалению, до настоящего времени на русском языке не выходило ни одной обобщающей работы, посвященной истории Бразилии.
Настоящая книга в известном смысле заполняет пробел, имеющийся в нашей научной латиноамерикановедческой литературе.
Предлагаемая вниманию советского читателя книга «История Бразилии» принадлежит перу крупного бразильского историка Роши Помбу
5


(1857—1933). Эта книга была издана в качестве учебника для студентов колледжей и философских факультетов университетов и выдержала уже 7 изданий.Она представляет собой сокращенный вариант монументальной десятитомной «Истории БраЗИлии», изданной Рошей Помбу в начале XX века.
Издаваемая ныне на русском языке с незначительными сокращениями работа Р. Помбу является по своей обстоятельности, богатству фактического материала, широте охвата событий и доступности изложения одной из лучших работ современной бразильской историографии.
Что же касается методологии, постановки важнейших проблем, то книга Р. Помбу ни в чем существенном не отличается от большинства работ других буржуазных авторов и с этой точки зрения может рассматриваться как типичный образец бразильской буржуазной исторической литературы.
Для работы Р. Помбу характерно недостаточное внимание к истории развития производительных сил, лежащего в основе всякого исторического процесса.
Не понимая законов общественного развития, автор, по существу, сводит всю историю Бразилии к гражданской истории, не видя за лежащими на поверхности явлениями глубинных базисных процессов.
Для работ Р. Помбу, как и других буржуазных историков, характерно затушевывание классовой борьбы в бразильском обществе, стремление втиснуть все его противоречия в прокрустово ложе чисто политического или расового антагонизма.
В своем труде Р. Помбу излагает историю Бразилии начиная с открытия страны в 1500 году португальским мореплавателем Кабралом и доводя изложение до момента прихода к власти Варгаса (1930). В заключительном разделе книги, написанном издательством «Мельораментус», изложение событий доведено до 1954 г. Значительное место Б своей книге Р. Помбу отводит описанию колониального периода в истории Бразилии. Эта часть исследования по своей обстоятельности, насыщенности фактическим материалом и самостоятельности автора в решении многих вопросов является, безусловно, наиболее ценной. Читатель найдет здесь весьма интересное описание системы колониального управления, истории войн с французами и голландцами и т. д.
Ограничиваясь, как правило, чисто внешней констатацией фактов и избегая их интерпретации, Р. Помбу не дает научного анализа собранного им конкретного исторического материала, относящегося к периоду становления капитализма, не вскрывает основных черт того процесса, который Маркс назвал первоначальным накоплением капитала, и не показывает в полном объеме методов колониальной эксплуатации Бразилии Португалией.
Описывая колонизацию Бразилии португальцами, Р. Помбу старается по возможности обойти вопрос о кровавых насильственных формах этой колонизации. Стремясь реабилитировать конкистадоров, он пытается представить вторжение португальцев в глубь материка как якобы вынужденное противодействие миссионерской деятельности иезуитов. Он изображает дело таким образом, будто вопрос тогда стоял так: либо насильственное порабощение индейцев колонистами, либо режим редукций (миссий) и установление теократического порядка, по его мнению еще худшего, чем «старый феодально-католический режим».
Такая постановка вопроса приводит автора к антинаучному выводу о «неизбежности отношений, сложившихся между представителями обеих рас»: белыми и индейцами.
6


Для Р. Помбу характерно националистическое преклонение перед лузитанскими (португальскими) методами колонизации, которые он противопоставляет английским методам, уверяя, что в отличие от англичан, подвергших индейцев Северной Америки полному истреблению, португальцы в Южной Америке старались вступить в союз с ними, хотя общеизвестно, что португальское истребление индейских племен не уступало английскому ни по своей жестокости, ни по своим масштабам.
Низкий уровень общественного развития коренного населения Бразилии создавал объективно благоприятные условия для захвата страны португальцами. Индейцы, не связанные национальным единством, распыленные на большой территории и ослабляемые взаимной враждой, не могли помешать установлению господства колонизаторов, имевших на своей стороне благодаря превосходству военной техники и организации решающий перевес сил.
Самобытная индейская культура была обречена европейскими завоевателями на уничтожение, а сами индейцы — на истребление и вымирание. Сокращение численности автохтонног# населения происходило далеко не так мирно, как это пытается представить официальная статистика, относя его в основном за счет метизации.
Колонизация Бразилии сопровождалась массовым уничтожением индейцев, осуществлявшимся самыми зверскими способами. «После ввоза более работоспособных негров, — сообщает немецкий путешественник Чуди, — индейцы были почти совсем обесценены, и при экспедициях речь шла не столько о поимке, сколько об истреблении возможно большего числа людей. Чтобы достигнуть этой цели, португальцы применяли самые подлые способы. Одежды людей, умерших от оспы или скарлатины, они клали в лесу с таким расчетом, чтобы индейцы взяли их и вследствие этого среди них возникли бы эпидемии, производящие ужасающие опустошения. Этот дьявольский опыт часто удавался»1.
Невозможно с точностью установить количество индейцев, уничтоженных в период колонизации Бразилии. Некоторые иезуитские авторы XVII века называют цифру в 300 тысяч, а авторы XVIII века говорят о двух миллионах истребленных индейцев.
Завоевание и колонизация Бразилии португальцами явились составным элементом процесса первоначального накопления, имевшего важные социально-экономические последствия. Как известно, Маркс, говоря о «главных моментах» первоначального накопления, подчеркивал, что эти моменты распределялись между различными странами «в известной исторической последовательности, а именно: между Испанией, Португалией, Голландией, Францией и Англией»2.
На примере Бразилии, колониальная история которой дает немало ярких иллюстраций «идиллических процессов» первоначального накопления, наглядно может быть показан механизм первоначального накопления на колониальной почве. «Основу всего процесса» составляла экспроприация сельскохозяйственного производителя. С точки зрения ближайших результатов колонизация представляла собой исторический процесс насильственного отделения, непосредственных производителей — индейцев — от средств производства, их экспроприацию. «История этой их экспроприации вписана в летописи человечества пламенеющим языком меча и огня»3.
1 J. J. Tschudi, Reisen durch Südamerika, Bd. II, Leipzig, 1866, S. 262.
2 К. M a p к с, Капитал, т. I, 1952, стр. 754.
3 Там же, стр. 720.
7


Экспроприация индейцев в Бразилии приняла даже более массовый характер, чем в Испанской Америке, что было связано с тем, что в отличие от испанцев португальцы в течение первых двух веков колонизации не находили в Америке ни золота, ни серебра. Главным богатством Бразилии казались тогда огромные массивы плодородной земли. В то время как испанцы сконцентрировали все свое внимание на освоении нескольких золотоносных районов, португальцы стремились распространить свою экспансию вширь, захватывая новые земельные пространства и истребляя или сгоняя с них все новые индейские племена.
Как отмечает Р. Помбу, с возникновением в Бразилии плантационного хозяйства остро встал вопрос о рабочей силе. Туземцев, живших в условиях первобытнообщинного строя, оказалось трудно, а подчас и невозможно включить в систему феодальных отношений. Если индейца принуждали работать, он или погибал, или восставал, или попросту убегал. Проблема рабочих рук была решена европейскими колонизаторами главным образом за счет ввоза негров из Африки, яркое описание которого дает в своей книге Р. Помбу.
Но и после начала массового ввоза негритянских рабов колонизаторы не прекратили своих попыток порабощения индейцев. Этой цели они стремились добиться двумя основными методами: 1) с помощью экспедиций «охотников за рабами» (бандейр) и 2) с помощью католических миссионеров (главным образом иезуитов). И те и другие — бандейранты (участники бандейр) и иезуиты — играли, в сущности, в общей системе колониального хозяйства роль поставщиков индейских рабочих рук. Методы их были различны, но цель одна — решение проблемы рабочей силы путем порабощения туземного населения.
Буржуазная литература всячески идеализирует бандейрантов и, не жалея громких слов, пытается создать им ореол «национальных героев» и «творцов новой Бразилии». Не составляет исключения в этом отношении и книга Помбу, хотя последний в ряде случаев осуждает методы, применявшиеся бандейрантами.
На деле история бандейр — это трагическая история зверского истребления и порабощения индейского населения Бразилии.
Наряду с осуществлявшейся в массовых масштабах охотой за индейцами другим путем решения индейской проблемы в Бразилии была организация миссионерской деятельности. Нельзя согласиться с той оценкой, которую дает Р. Помбу деятельности католических миссионеров, которые, по его словам, проявляли «такую твердость, самоотверженность и мужество, на которые были способны только эти стоически настроенные люди» (стр. 186).
Социальные функции католической церкви вообще и католических миссий в частности были с самого начала вполне определенны. Они состояли в том, чтобы, с одной стороны, давать религиозную санкцию насилиям и зверствам, чинимым колонизаторами, а с другой — путем идеологического воздействия парализовать сопротивление масс туземного населения, «обращать» их в рабов и включать их в механизм феодальной эксплуатации. Эту роль церкви понимал еще Монтескье, который писал: «Религия дает тем, кто ее исповедует, право обращать в рабство тех, кто ее не исповедует, для того чтобы ее легче было распространять. В этом-то мнении разрушители Америки и находили поддержку своим преступлениям. На этой-то мысли они и основали право, в силу которого обратили в рабство столько народов; ибо эти разбойники, которые непременно хотели быть одновременно и разбойниками и христианами, были очень религиозны»1.
1 Ш. Монтескье, Избранные произведения, М., 1955, стр. 364.
8


Подобно бандейрантам, миссионеры проникали в самые отдаленные районы страны. Они поселялись среди индейцев и, завоевав их доверие, обращали их в христианство, а заодно и в рабство и создавали так называемые редукции, являвшиеся в Бразилии клерикальной разновидностью португальского феодального поместья (фазенды) со всеми его характерными эксплуататорскими чертами, хотя и прикрытыми эффектной мишурой и церемониями католического культа.
Существенным минусом работы Р. Помбу является недостаточное внимание автора к вопросам экономического положения колониальной Бразилии.
Специфический характер экономического развития Бразилии в колониальный период определялся двумя важнейшими факторами: феодальными отношениями, в рамках которых протекала вся экономическая жизнь в колонии, и колониальным режимом, ставившим Бразилию в политическую и экономическую зависимость от Португалии.
Характерной особенностью развития бразильской экономики являлась узкая специализация хозяйства в каждый определенный период в производстве определенного экспортного продукта. Как показывает Р. Помбу, в XVI—XVII веках основой экономики Бразилии был сахар. В конце XVII — начале XVIII века сахарный бум сменился золотым. Начался один из самых драматических актов трагедии первоначального накопления, означавший для Бразилии хищническое разграбление ее природных богатств, истребление и порабощение коренного населения и погребение заживо в рудниках миллионов негритянских рабов.
О масштабах горнодобычи можно судить по тому, что Бразилия в XVIII веке дала 85 процентов мировой добычи золота1.
«Золотая лихорадка» в Бразилии наложила неизгладимый отпечаток на экономическую структуру страны. Развившись за счет других видов экономической деятельности, золотодобывающая промышленность надолго парализовала хозяйственный прогресс в стране.
Р. Помбу не подчеркивает в своей книге, что реакционная политика метрополии вкупе с засильем латифундистского землевладения явились главными причинами замедления темпов экономического развития и последующей отсталости Бразилии.
Португальский абсолютизм, тесно связанный с интересами торговых компаний, рассматривал Бразилию не только в качестве поставщика имевших широкий спрос в Европе колониальных продуктов и сырья, но и как рынок сбыта европейских товаров. Экономически отсталая Португалия, мануфактурное производство которой в XVII—XVIII веках переживало глубокий упадок, не в силах была конкурировать на мировом рынке с передовыми капиталистическими странами. Вынужденная отступать под натиском более развитых в промышленном отношении государств, Португалия стремилась, однако, удержать прежние экономические позиции за счет эксплуатации своего привилегированного рынка в колонии, сбывая там европейские товары по очень высоким ценам и прилагая в тоже время усилия к «герметической» изоляции этого колониального рынка. Наряду с колониальной торговлей важным источником доходов метрополии служили многочисленные налоги.
Торговые монополии, отчисления от горнодобычи и сельского хозяйства, таможенные пошлины и налоги, многочисленные церковные поборы — все эти главные формы колониальной эксплуатации составляли в то же вре1 R. S i m onsen, Historia económica do Brasil (1500—1820), São Paulo, 1937,. t. П, p. 86.
9


мя источники противоречий между колонией и метрополией, экономическую почву антипортугальских движений в Бразилии.
В отличие от многих других буржуазных историков Р. Помбу уделяет должное внимание вопросу об освободительной борьбе бразильского народа,— вопросу, на который в буржуазной историографии наложено своего рода «табу». Обстоятельно и скрупулезно, во всеоружии детального знания источников прослеживает Р. Помбу историю героической борьбы бразильского народа за национальную независимость. Автор пишет, что «начиная со второго столетия колонизации, как о том свидетельствуют неопровержимые данные, пробуждается национальное сознание, которое вступает в противоречие с колониальным режимом. Первая вспышка произошла в Мараньяне в 1684 году. Затем в течение первых двух десятилетий XVIII века — в районе золотых приисков. Почти одновременно это случилось в Пернамбуку (1710—1711)» (стр. 258).
С большим интересом читатель прочтет страницы книги, посвященные описанию так называемой негритянской«республики» Палмарис. В 20—30-х годах XVII века беглые негры-рабы создали на месте нынешнего штата Алагоас свое примитивное феодальное государство, построенное по типу африканских общин. Более полувека несколько десятков жителей этой своеобразной «негритянской Трои» отражали мощные шквалы окружавшего их моря расовой и классовой ненависти. Палмарисское восстание имело огромные социальные и политические последствия. Будучи крупнейшим социальным потрясением колониальной эпохи в Бразилии, оно послужило сигналом к целой серии новых восстаний рабов, нанесших в конечном итоге серьезный удар по колониальному строю и ускоривших крах рабовладельческой системы в Бразилии.
Особое внимание Р. Помбу уделяет заговору 1789 года (так называемой Инконфиденсии Минейра), посвятив ему XV главу.
В отличие от многих других буржуазных исследователей, смотревших на Инконфиденсию как на «факт исторически незначительный, не отразившийся на политической эволюции Бразилии»1, Р. Помбу считал заговор 1789 года одной из важнейших вех бразильской истории. В главе об Инконфиденсии он не ограничивается изложением уже известных фактов, но выступает и как исследователь, внося коррективы и дополнения в труды других авторов по этому вопросу. Так, например, на основе глубокого изучения документов Р. Помбу убедительно доказывает, что впервые идея об организации заговора родилась в кружке литераторов, что его идейными зачинателями были поэты Томас Гонзага и Мануэл да Коста и что лишь позднее к этому кружку присоединились другие заговорщики.
С полным сочувствием и глубокой симпатией относится автор к инкон- фидентам и их выдающемуся вождю Тирадентису. Скорбью и вместе с тем гордостью за мужественных сыновей бразильского народа пронизаны страницы книги, повествующие о трагическом эпилоге заговора — суде и казни Тирадентиса.
Р. Помбу описывает освободительные движения, приведшие в конечном счете к провозглашению независимости Бразилии, но он не вскрывает классовой природы этих движений, их основных черт и особенностей и, в частности, не указывает причин слабости бразильского освободительного движения. Он не подчеркивает того важнейшего факта, что в этом движении с самого начала можно было различить два потока: с одной 1 Такую оценку заговора дал, в частности, крупнейший буржуазный историк Бразилии Капистрану де Абреу, см. Congresso do mundo portugués, vol. XI, Lisboa, 1940, p. 23.
10


стороны, стихийная борьба широких трудящихся масс — индейцев и негров — против чудовищной эксплуатации, и с другой — сепаратистские движения белых уроженцев Бразилии, мечтавших стать хозяевами -страны. Первый поток в свою очередь был разделен барьером расовых предрассудков на две струи: движение индейцев и движение негров.
Незавершенность процесса формирования бразильской нации, клас совые и расовые предрассудки, как правило, мешали бразильским сепаратистам пойти на союз с эксплуатируемыми индейско-негритянскими массами в борьбе против португальского господства.
Тем не менее, несмотря на известную слабость и разобщенность освободительных движений в Бразилии в колониальный период, эти движения имели огромное значение, подготовляя необходимые условия для освобождения страны от колониального ига. Вследствие ударов, нанесенных по португальской империи извне и изнутри, она вступила в 80-х годах XVIII века в полосу острого политического и экономического кризиса. Инконфиденсия Минейра открыла период активной революционной борьбы за независимость, важнейшими вехами которого явились восстание в Пернамбуко 1817 года и провозглашение независимости в 1822 году.
Весьма обстоятельно, с привлечением большого фактического материала описывает автор такие важнейшие события бразильской истории, как отмену рабства («золотой закон» 13 мая 1888 года) и провозглашение республики (1889).
Но так же, как и другие буржуазные бразильские историки, Р. Помбу лишь мимоходом упоминает о крестьянской войне в Канудосе и старательно обходит вопрос о ее социальных причинах и последствиях.
Р. Помбу пишет, что во главе восстания стоял «некий таинственный вожак», пользовавшийся огромным авторитетом среди крестьян. Как пишет историк-марксист Руи Фако, «современная буржуазная историография Бразилии сознательно искажает историю борьбы в Канудосе, утверждая, что в ее основе лежал религиозный фанатизм крестьян... Подобное объяснение всегда было наиболее удобным для историков господствующих классов, отказывавшихся видеть в героической борьбе в Канудосе высшую степень возмущения крестьян угнетением со стороны латифундистов»1. На деле события в Канудосе представляли собой не что иное, как антифеодальную войну крестьян. Несколько тысяч крестьян, объединенных и возглавленных выдающимся народным вождем Антониу Конселейру, вступили в неравную борьбу с эксплуататорским классом помещиков, стремясь положить конец душившему их гнету латифундий, нищете и голоду. Против повстанцев, как пишет Р. Помбу, безуспешно посылали ряд экспедиций, но лишь после многих усилий и кровопролитной борьбы их укрепленный лагерь был взят и до основания разрушен (стр. 431). Повстанцы потерпели поражение, но они показали пример высокого героизма и самопожертвования в борьбе за право называться хозяевами своей земли.
Огромное влияние оказала на борьбу трудящихся масс Бразилии Великая Октябрьская социалистическая революция, давшая мощный толчок развитию национально-освободительного движения в колониальных и зависимых странах, в том числе и в странах Латинской Америки.
Бразильские трудящиеся с воодушевлением приветствовали Октябрьскую революцию, принимали на многочисленных митингах резолюции 1 Руи Фако, Крестьянская война в Канудосе, «Новая и новейшая история», 4959, № 1, стр. 105—106.
И


о солидарности с русским пролетариатом. Ноябрь 1918 года был отмечен острыми классовыми схватками в Рио-де-Жанейро, Порту-Алегри, Нитерое, Сан-Паулу и других городах страны.
В результате мощного революционного подъема 1918—1923 годов, возникшего под непосредственным влиянием Великой Октябрьской социалистической революции, рабочий класс Бразилии добился крупных успехов, в том числе завоевания восьмичасового рабочего дня, повышения зарплаты, некоторых демократических свобод.
Важнейшим завоеванием бразильских трудящихся явилось создание в марте 1922 года коммунистической партии. В лице коммунистической партии бразильский пролетариат и широчайшие слои народа обрели политическую силу, способную возглавить их борьбу против буржуазно-помещичьей эксплуатации и империалистического гнета и довести эту борьбу до победного конца.
Лучшие представители бразильского народа сочувствовали коммунистической партии, восторженно приветствовали и высоко оценивали роль и значение Октябрьской революции. Среди них были крупнейшие бразильские писатели Монтейру Лобату и Лима Баррето, видные общественные деятели и публицисты Аффонсо Шмидт, Педро Мотта Лима, Атавио Брандао, слушатели военной академии Сикейро Кампос и Луис Карлос Престес, который позже возглавил революционные силы Бразилии1. Среди тех, кто приветствовал Октябрьскую революцию, был и автор настоящей работы Р. Помбу.
Касаясь новейшей истории Бразилии, Р. Помбу ограничивается по преимуществу показом политической борьбы в лагере самих правящих партий и совершенно игнорирует борьбу широких народных масс против господствующих буржуазно-помещичьих классов. Чем ближе к современности подходит автор, тем все более поверхностным и схематичным становится его изложение. Буржуазно-объективистский подход к истории не дает возможности Р. Помбу вскрыть социально-экономическую подоплеку описываемых им событий. Совершенно недостаточно освещено в работе экономическое развитие Бразилии в XX веке.
Развитие капиталистических отношений в Бразилии началось сравнительно поздно и протекало в условиях засилья крупного помещичьего землевладения и политической и экономической зависимости от других, более сильных стран.
Еще в XIX веке Бразилия попала в финансовую и политическую зависимость от Англии. Исключительный интерес к Бразилии всегда проявляли правящие круги США, стремившиеся вытеснить Англию и укрепить свои собственные позиции в этой богатейшей латиноамериканской стране. Особенно бурные темпы характеризуют экспансию американского монополистического капитала в Бразилию в период первой мировой войны и в последующие годы. Накануне мирового экономического кризиса 1929 — 1933 годов на долю США приходилось 42,2 процента всего экспорта и30,1 процента импорта Бразилии.
Опорой английских и американских монополий в их экспансионистском натиске на Бразилию являлась местная феодально-помещичья олигархия, способствовавшая превращению страны в аграрно-сырьевой придаток империалистических держав.
В результате долголетнего хозяйничанья иностранных монополий 1 См. В. И. Ермолаев, Прогрессивные деятели Латинской Америки о Великой Октябрьской социалистической революции, «Новая и новейшая история», 1957, № стр. 166.
12


Бразилия оставалась страной с крайне отсталой экономикой, развитие которой получило уродливый односторонний характер. Вся хозяйственная деятельность страны была подчинена производству главным образом одного продукта — кофе, который стал монокультурой, составлявшей 70 процентов бразильского экспорта.
Крайне скупо и схематично пишет автор о крупных революционных выступлениях бразильских трудящихся, которые имели место в 1922 и 1924 годах, и, в частности, о знаменитом походе колонны Престеса. Этот поход начался, когда в июле 1924 года вспыхнуло восстание в Сан-Паулу. На помощь повстанцам двинулись воинские части, размещавшиеся на юге страны, во главе которых встал 26-летний капитан Луис Карлос Престес. Преодолев сопротивление правительственных войск, войска Престеса вырвались из Санто-Анжело и двинулись на север на соединение с революционными силами Сан-Паулу и с боями прошли путь в 26 тыс. км. Поход колонны Престеса оказал большое революционизирующее влияние на всю Латинскую Америку, укрепляя в народных массах надежду на избавление от гнета феодалов и иностранных монополий.
Годы мирового экономического кризиса характеризовались в Бразилии резким обострением классовой борьбы. В 1930 году по всей стране прокатилась волна демонстраций и забастовок. Одной из крупнейших стачек была забастовка текстильщиков в Сан-Паулу. Серьезные выступления рабочего класса имели место также в Ресифи, Сантосе, Кампусе, Порту-Алегри и ряде других мест. Одновременно во многих штатах происходили крестьянские волнения.
Нельзя согласиться с утверждением Р. Помбу о том, что волнения, начавшиеся в октябре 1930 года, явились результатом борьбы за власть между кандидатами на пост президента (стр. 435). В основе этих событий лежали, несомненно, более глубокие социальные причины. В 1930 году активизировалась борьба народных масс против феодальной олигархии и средневековых пережитков.
Однако буржуазно-помещичьему блоку удалось предотвратить революционный взрыв и приостановить подъем рабочего и крестьянского движения, использовав для этого реакционную группировку во главе с крупным помещиком Жетулиу Варгасом. Созданный Варгасом буржуазнопомещичий блок «Либеральный альянс» воспользовался недовольством бразильского народа правительством В. Луиса и с помощью демагогических лозунгов сумел оседлать революционное движение и захватить власть в стране. Приход Варгаса к власти не означал для бразильского народа разрешения его насущных проблем и создал условия для установления жестокой буржуазной диктатуры, пошедшей на компромисс с империализмом и помещичьей олигархией.
В 1935 году в Бразилии произошло народно-революционное восстание, составляющее одну из самых славных страниц в истории национально- освободительной борьбы бразильского народа. Восстание было возглавлено «Национально-освободительным альянсом» — широким союзом прогрессивных сил, в который входили коммунисты, социалисты и демократы. Однако, несмотря на мужественную борьбу повстанцев, их силы были разгромлены. Началась жестокая расправа, тысячи участников восстания были арестованы и сосланы на остров Фернанду-де-Норонья. Вождь восстания, «рыцарь надежды» Престес, был брошен в тюрьму.
Вторая мировая война, победа Советского Союза над гитлеровской Германией и милитаристской Японией послужили толчком к новому подъему освободительной борьбы бразильских трудящихся. Под нажимом народных масс президент Варгас вынужден был издать декрет об амнистии политзаключенных, о свободе деятельности политических партий и про13


ведения парламентских выборов. Коммунистическая партия после 23-летнего нелегального существования получила возможность выйти из подполья. Ее вождь Престес был выпущен на свободу. Коммунистическая партия вскоре превратилась в одну из самых влиятельных партий в стране. На парламентских и муниципальных выборах 1945—1947 годов за нее голосовало 10—12 процентов избирателей. Коммунисты получили 16 мест в Федеральном парламенте и 86 мест в законодательных собраниях штатов. Генеральный секретарь компартии Престес был избран сенатором. Компартия развернула активную борьбу за сплочение всех патриотических сил нации, выступающих за демократизацию страны, за ликвидацию господства иностранных монополий, за отмену профашистской конституции 1937 года. Напуганные ростом демократического движения в стране, реакционные феодально-клерикальные слои и опирающиеся на них монополии США организовали государственный переворот, поставив у власти генерала Дутра (1945—1950).
В мае 1947 года Дутра издал декрет о запрещении компартии. В октябре 1947 года правительство Дутра объявило о разрыве дипломатических отношений с СССР. Во время визитов Нельсона Рокфеллера в Бразилию и Дутра в США велись переговоры о передаче нефтяных ресурсов Бразилии под контроль монополий США.
Бразильский народ развернул мощное движение в защиту природных богатств своей родины, за отставку проимпериалистического правительства Дутра.
Во главе национально-освободительного движения стал рабочий класс, руководимый коммунистической партией. В 1949—1952 годах по стране прокатилась волна забастовок и демонстраций, принявших особенно упорный характер в Санту-Андре, Порту-Алегри, Сан-Паулу и других промышленных центрах страны.
Сменившее правительство Дутра правительство Варгаса вынуждено было под давлением освободительного движения пойти на частичное удовлетворение народных требований. Правительство издало декрет о повышении минимума заработной платы на 100 процентов и объявило об организации нефтяной государственной компании «Петробраз». Эти меры встревожили орудовавшие в Бразилии американские монополии, которые в 1954 году инспирировали государственный переворот. Варгас покончил с собой. Правительство возглавил Кафе Фильо — сторонник сближения с США. С приходом к власти Кафе Фильо резко усилилось вмешательство североамериканского империализма во внутреннюю жизнь Бразилии.
Еще в годы второй мировой войны Бразилия, будучи оторвана от своих традиционных европейских рынков, оказалась в полной экономической зависимости от США. Североамериканским монополиям удалось значительно потеснить в Бразилии своего главного конкурента — английский империализм.
По данным Банка Бразилии, в 1939 году прямые капиталовложения Англии в экономику Бразилии составляли 1158 млн. долл., США — 240 млн. долл., на 31 декабря 1950 года прямые капиталовложения Англии уменьшились до 233 млн. долл., а капиталовложения США возросли более чем в четыре раза, составив около 1 млрд. долл.
В 1959 году прямые частные капиталовложения Соединенных Штатов в Бразилии составляли около полутора миллиардов долларов. По свидетельству аргентинской газеты «Кондукта», «в Бразилии нет ни одной основной отрасли промышленности, которая не находилась бы в руках американских монополий... Американские банкиры являются хозяевами экономики Бразилии».
14


Монополии США грабят естественные богатства страны, они прибрали к рукам богатейшие залежи марганца, слюды, урана, вольфрама, никеля и т. д. Американская монополия «Юнайтед стейтс стил корпорейшн» контролирует через свои дочерние предприятия добычу и обработку железной руды и марганца в Минас-Жераисе. Огромные масштабы приняло разграбление нефтяных ресурсов Бразилии, осуществлявшееся американскими трестами «Стандард ойл ду Бразил», «Тексас компани» и «Кало- рик компани» при правительствах Дутра и Варгаса.
В послевоенные годы усилилось внедрение американского капитала в сельское хозяйство Бразилии.
Американские компании получают в Бразилии за счет эксплуатации трудового населения огромные прибыли. В 1951 году шесть американских компаний, в том числе фирмы «Гудьир ду Бразил» и «Файерстон», владеющие в Бразилии рядом заводов по производству автомобилей и резины, получили 65 процентов чистой прибыли. Американская энергетическая компания «Лайт энд пауэр» получила в 1955 году 600 млн. крузейро прибыли.
Захватив важные позиции в экономике и внешней торговле Бразилии, американский империализм старается придать им уродливый однобокий характер. США закупают у Бразилии только сырье и продовольствие, а продают ей готовые промышленные изделия, что сильно тормозит развитие национальной промышленности.
Важным шагом на пути осуществления этих империалистических целей США явилось заключение в 1947 году на конференции в Рио-де-Жанейро так называемого «Межамериканского договора о взаимной помощи». Этот договор тесно связан с заключенным позднее Северо-атлантическим пактом, ставшим одним из главных инструментов агрессивной политики американского империализма, направленной на подготовку и развязывание третьей мировой войны.
При президенте Дутра была создана бразильско-американская военная комиссия, фактической задачей которой являлась реорганизация бразильской армии по американскому образцу и передача ее под командование американских офицеров.
В 1956 году правительство Кубичека заключило с правительством США договор о передаче острова Фернанду-де-Норонья в распоряжение американского военного командования.
Под руководством американских офицеров и экспертов в Бразилии были построены военно-морские базы, которые планировалось включить в систему баз и коммуникаций НАТО.
Империализм США усиливает и свое наступление на Бразилию в области идеологии. С помощью прессы, кино, радио и телевидения американцы пытаются подвергать психологической обработке десятки миллионов бразильцев, стремясь подавить их патриотические чувства, навязать им свою «дружбу» и насадить свои привычки и обычаи.
Засилье империалистических монополий и гнет собственных помещиков-латифундистов обрекали на голод и нищету многомиллионное трудящееся население Бразилии.
С января 1959 по октябрь 1960 года стоимость жизни возросла на 72 процента. Только за последние чётыре года цены на хлеб выросли в 4 раза, и на мясо — в 4,5 раза.
Средняя заработная плата рабочего колеблется между 1500 и 3500 крузейро в месяц, в то время как для того, чтобыпрожить семье из четырех человек, нужно не менее 5—6 тысяч крузейро в месяц. Получая 3500 крузейро в месяц, рабочий в Сан-Паулу или в Рио-де-Жанейро должен платить за квартиру из двух комнат не менее 3 тысяч крузейро.
15


Еще хуже положение бразильского крестьянства. Большая часть тружеников деревни — это безземельные крестьяне и батраки-колоны. Подавляющее большинство населения сельских районов лишено какой- либо медицинской помощи, питается крайне плохо, страдает от эпидемических заболеваний.
По свидетельству корреспондента газеты «Нью-Йорк тайме» Т. Шульца, побывавшего в 1960 году в северо-восточных штатах, бедствующее население этих штатов «озабочено лишь одним вопросом: как выжить?» Миллионы безземельных крестьян подвергаются беспощадной эксплуатации со стороны местных помещиков и иностранных компаний.
Вот, например, как выглядит по описанию газеты «Воз операриа» уголок «американского рая», созданный компанией «Джонсон» для бразильских трудящихся: «На плантациях заняты тысячи людей. Они живут в нищете. Одни зарабатывают от 15 до 25 крузейро за десятичасовой рабо- бочий день, другие 30 крузейро за 12 часов работы... Питаются они крайне плохо, живут в крытых соломой земляных хижинах и ходят в лохмотьях или полунагими. Хозяева не признают за ними никаких прав. Жестокой -эксплуатации подвергаются женщины и дети».
Хозяйничанье империалистов в Бразилии, искусственное приспособление ее экономики к потребностям США привели к глубокому кризису сельского хозяйства. В результате, по словам газеты «Ультима opa», голод в стране «перестал быть спутником лишь тысяч семей и превратился в неразлучного спутника всего бразильского народа».
В 1961 году Бразилия пережила серьезный политический кризис. 31 января 1961 года пост президента Бразилии занял Жанио Куадрос. В своих предвыборных выступлениях Куадрос обещал проводить новый, независимый экономический и политический курс, избавить страну от подчинения Соединенным Штатам, провести аграрную реформу и уничтожить коррупцию в государственном аппарате. Такая программа привлекла широкие массы избирателей под знамя Куадроса, на котором была изображена символическая метла с надписью: «Не отчаивайтесь — приходит Жанио!»
Уже первые шаги Куадроса на посту президента показали, что он намерен осуществить свои предвыборные обещания, проводить независимую внешнюю политику, отвечающую национальным интересам страны. Под давлением народных масс и учитывая нынешнюю международную обстановку, правящие круги Бразилии встали на путь изменения внешнеполитического курса страны.
Правительство Бразилии отклонило инспирированное Вашингтоном предложение Гватемалы о созыве совещания стран западного полушария для «принятия совместных мер против Кубы», выступило за принятие Китайской Народной Республики в члены ООН и за нормализацию отношений с Советским Союзом и другими странами социалистического лагеря.
В экономической области Куадрос провозгласил курс на освобождение Бразилии от засилья иностранных монополий. Правительство Бразилии стало отказываться от сделок, предлагаемых американскими компаниями. Когда американский трест «Хэнна компани» попытался навязать Бразилии выгодный для него договор об эксплуатации залежей железной руды, Национальный совет безопасности Бразилии отверг этот проект, указав, что он рассчитан на получение американскими монополистами максимальных прибылей при минимальных затратах.
Новый политический курс, проводимый правительством Куадроса, поддерживался всем бразильским народом. Но мероприятия этого правительства вызвали переполох в Вашингтоне, где привыкли смотреть 16


на Бразилию как на колониальную окраину Соединенных Штатов. В марте 1961 года в Бразилию был срочно направлен специальный представитель президента Кеннеди, его советник по латиноамериканским вопросам _\дольф Берли. Однако миссия Берли окончилась полной неудачей. По словам бразильской газеты «Ултима opa», Куадрос «через Адольфа Берли дал понять американскому правительству, что отношение Бразилии к Соединенным Штатам и впредь будет дружественным, но это будет дружба без зависимости и без подчинения».
Однако такая дружба, как видно, не устраивает Соединенные Штаты.
В ответ на установление Бразилией дипломатических отношений с Венгрией. Болгарией и Румынией, ее выступление в защиту героического народа Кубы и мероприятия по обеспечению своей экономической безопасности правительство США обвинило ее в нарушении принципов «межамериканской солидарности». США пытаются оказывать дипломатическое и экономическое давление на Бразилию, чтобы заставить ее поддерживать агрессивную политику американского империализма против Кубы и добиться отказа ее правительства от намерения установить дружественные отношения с Советским Союзом.
Но махинации империалистов США, имеющие целью вернуть Бразилию на прежний проамериканский политический курс, наталкиваются на сопротивление бразильского народа.
В августе 1961 года объединенные силы внутренней реакции и империализма вынудили Куадроса уйти в отставку. Но поднявшаяся волна народного движения в защиту конституции, демократических свобод и за передачу президентского поста вице-президенту Гуларту сорвала попытку реакции установить диктатуру военщины и разгромить демократические силы. К власти пришло правительство Жоао Гуларта, восстановившее дипломатические отношения с Советским Союзом, что явилось крупным успехом бразильского народа. Бразилия стоит ныне на пути к разрешению своих проблем. Бразильский народ ведет мужественную борьбу против гнета иностранных и местных эксплуататоров. Миллионы людей пришли к пониманию того, что экономическая отсталость страны, нищета и неграмотность населения являются прямым результатом хозяйничанья американских монополий и сохранения феодальных пережитков в Бразилии. В борьбу за экономическое освобождение страны включились самые различные слои бразильского населения, объединившиеся в широкий и единый Фронт национального освобождения.
Все патриотические силы поддерживают государственную акционерную компанию «Петробраз», успешное развитие которой освободит страну от необходимости ввозить американскую нефть. Это вызывает крайнее беспокойство американских монополий, особенно «Стандард ойл ду Бразил», которая всякими мерами пытается помешать развитию государственного сектора в экономике Бразилии.
События последнего времени с полной очевидностью свидетельствуют о том. что в Бразилии происходит заметная перегруппировка политических сил. Быстро падает влияние реакционных сил, выступающих за сохранение зависимости страны от империализма США, и все большую роль в политической жизни начинают играть патриотические и демократические круги, требующие независимой и миролюбивой политики.
Приветствуя восстановление дипломатических отношений с Советским Союзом, бразильская газета «Диарио де нотисиас», выражая мнение широких кругов бразильской общественности, писала, что это «великая победа национального общественного мнения, победа патриотизма, настойчивости, здравого смысла, независимости Бразилии». Советский и бразильский 2 Р. Помбу 17


народы ждут, что восстановление дипломатических отношений между Советским Союзом и Бразилией послужит основой для улучшения отношений, развития экономических, научных и культурных связей между двумя странами.
Опубликование в Советском Союзе переведенной на русский язык книги бразильского историка Роши Помбу явится ценным вкладом в укрепление дружбы, сближающей народы даже самых далеких континентов.
А. М. Хазанов


Г Л А В А 1
Открытие Бразилии. Туземцы
МИР, КАКИМ ЕГО ПРЕДСТАВЛЯЛИ В XV ВЕКЕ.— ВЕЛИКИЕ МОРСКИЕ ПУТЕШЕСТВИЯ.— ОТКРЫТИЕ БРАЗИЛИИ.— ТУЗЕМНОЕ НАСЕЛЕНИЕ.— ЕЩЕ О ТУЗЕМНОМ НАСЕЛЕНИИ
МИР, КАКИМ ЕГО ПРЕДСТАВЛЯЛИ В XV ВЕКЕ
XV и XVI века знаменовали собой великую эпоху перехода от древних времен к новому времени.
Рамки известного до того мира эпохи классической почти не выходили за пределы Европы.
Помимо сведений о Европе, имелись лишь некоторые представления об Азии (до Инда), Египте (видимо, только о нижнем течении Нила) и побережье Северной Африки.
Даже в самой Европе имелись еще страны, сведения об истории которых появились значительно позднее.
Таковы были границы западного мира в ту эпоху. Что же касается сведений о других землях и странах земного шара, то все оставалось неизменным со времен античной эпохи. Более того, оказались преданными забвению даже некоторые открытия финикийцев и греков.
В тот период географическая наука как таковая еще не существовала; те немногие лица, которые изучали географию, оставили в наследство лишь свои преимущественно неверные представления и абсурдные гипотезы.
И если крайне мало было известно о самой Европе, то легко себе представить, сколь ничтожными были в то время сведения об остальных частях нашей планеты.
Сама мысль о шарообразности Земли, в тех случаях, когда она не опровергалась с абсолютной уверенностью, становилась объектом страстных споров между учеными.
Идея существования антиподов не признавалась, вызывая возмущение среди самых передовых людей.
Хорошо известен инцидент между Колумбом и преподавателями одной знаменитой в то время школы.
Когда Колумбу предложили изложить свою теорию, основанную на идее шарообразности Земли, перед светилами университета Саламанки (пользовавшегося тогда наибольшей известностью после Сорбонны), то он оказался в страшном затруднении, пытаясь опровергнуть их возражения против сделанных им выводов.
Эти ученые говорили: «Согласиться с тем, что Земля круглая, как ты этого хочешь, значит допустить существование антиподов, а это явная нелепость». И чтобы подкрепить свои доводы, они призвали к себе на помощь всю эрудицию древних. Вывод, к которому они в конечном счете
19
2*


пришли, заключался в том, что отстаивать подобную «несуразность» (то есть идею шарообразности земли) — значит «отрицать библию и соглашаться с тем, что «существуют народы, происходящие не от Адама, ибо эти народы не могли бы пересечь океан. отделяющий нас от них...»
Борясь с безумием самонадеянного, «ослепленного бредовой идеей» человека, они завершили спор следующим наивным вопросом: «Хорошо, допустим, что Земля круглая... Но скажи на милость, каким же образом сможешь ты вернуться назад после того, как спустишься вниз по океану? По какой же стороне ты возвратишься: по противоположной или по той же самой? Если по той же самой, то как же сможешь ты подняться вверх... снизу вверх?»
Согласно научным канонам того времени, Земля была разделена на три зоны, но единственно обитаемой из них считалась умеренная зона. За ее пределами, как полагали, живых существ не было.
В северной зоне наличие полярного холода не вязалось с представлением о жизни, а в южной предполагался неведомый океан — «страшное полуночное, или мрачное, море», недоступное для судоходства.
Самой древней и наиболее употребительной из сохранившихся карт была карта Агатодема, составленная во II веке на основе сведений, содержащихся в «Альмагесте» Птолемея.
На этой карте, помимо многих внутренних морей и островов, обозначена еще весьма приблизительно очерченная Европа; массив Азии резко обрывается на 180° восточной долготы; Индийский полуостров (Индостан) изображен в усеченном виде, причем к югу от него дан непропорционально огромный остров Тапробана (Цейлон), а Золотой Херсонес(Индокитай) сильно вытянут к востоку. Территория Африки на карте простирается до указанных местностей и расположена между 20° северной и южной широт.
На границе с южным берегом Азии изображена «неведомая южная земля», являющаяся продолжением Африки (не'выходя за пределы 20-й параллели) и сливающаяся с другой землей на 180° восточной долготы.
В конце XIII века появилась карта, составленная Марко Поло, которая в основном лишь воспроизводит карту Птолемея с некоторыми дополнениями в части, касающейся Китая и тех мест Азии, которые посетил путешественник. Но и на этой карте (11 столетий спустя после «Альмагеста»!) территория Африки по-прежнему обрывается на 20-й параллели.
Мадагаскар расположен на ней очень близко от Цейлона, и между этими большими островами обозначено более 12 700 мелких островов.
В том месте на 180° долготы, где Птолемей показывает сушу, протянувшуюся с севера на юг, Марко Поло помещает Острова Пряностей (1448), причем к северу от них изображен уже отделенный от континента большой остров Сипанго (Япония).
Почти через сто лет после Марко Поло в Испании была составлена карта, известная под названием Каталонской карты.
На ней даны лишь очертания берегов Иберийского полуострова (указан только Лисабон, что уже само по себе весьма знаменательно) и африканского берега до мыса Буйседор (Бохадор), причем к югу от него изображен «мыс на оконечности африканской земли».
Таким образом, уже был достигнут 30° ю/кной широты, а богатый перечень географических открытий свидетельствует, что к XIV веку португальцы были уже знакомы с побережьем Африки по крайней мере до этих мест.
Венецианский географ первой половины XV века Андреа Бьянко составил карту мира, которая, возможно, является самым любопытным научным документом того времени.
20


На этой карте суша изображена в виде единственного древнего континента, который разделен на три части (Европу, Азию и Африку) и омывается океаном.
Африка уже продолжена к югу от мыса Бохадор и простирается затем к востоку, параллельно азиатскому берегу, до 180° восточной долготы.
Азия завершается на востоке двумя огромными полуостровами.
Помимо Европы, Африки и Азии, указаны лишь бесчисленные острова (даже в местах, где до этого предполагалось наличие суши).
Среди географических трудов того времени (конец XV века) следует также упомянуть о глобусе Мартина Бегайма, немецкого космографа и мореплавателя из Нюрнберга.
Создатель этого самого раннего из всех известных нам глобусов уже проявляет стремление найти западный путь в Индию.
Между Европой, ¿Африкой (Африка еще усечена) и восточной окраиной Азии указаны многочисленные острова, самым большим из которых является остров Сипанго.
Однако эти ошибочные представления, выдаваемые за истину, являлись все же не самым большим препятствием для мореходов.
Глубоко укоренившиеся предрассудки, суеверия, легенды и нелепейшие выдумки, наполнявшие воображение всех людей того времени, и в первую очередь моряков и ученых, — вот что более всего подавляло разум и отвагу тогдашних поколений.
Считалось, что необъятное море, которое нужно было исследовать, населено чудовищами,что оно завершается бездной,поглощающей корабли, что на каждом шагу оно таит в себе опасности и препятствия, которые человек не в состоянии преодолеть.
Нужна была поэтому сверхчеловеческая отвага или исключительный героизм, чтобы решиться на разведку тайн «моря-океана».
Вот почему мы считаем необходимым прежде всего дать читателю представление о том, каков был дух человека, ограниченного тесными рамками тогдашнего мира. Это поможет читателю по достоинству оценить примечательное возрождение и великое духовное обновление этого человека, а также грандиозность изумительных деяний, свершенных им в XV веке.
И в момент, когда после почти целого столетия усилий и жертв со стороны португальцев перед страждущим взором изнуренной и упорствующей в своем неверии Европы открылись новые горизонты, мы должны особенно отметить, что последующий этап истории (с конца XV века) чудом своего рождения обязан вере и мужеству тех поколений, которые начали эпопею морских странствий.
Не следует также забывать, что, в то время как португальцы сперва задались целью предпринять свои великие морские путешествия, а затем вплотную занялись их осуществлением, все остальные народы Европы стояли далеко в стороне от этих начинаний. Одни старались добиться политической интеграции на развалинах феодального строя, другие путем самоотречения пытались примириться с условиями всеобщей нищеты. Многие, кроме того, вели войны вследствие внутренних неурядиц. И все они жили в гнетущей обстановке взаимной подозрительности и недоверия.
Франция и Англия в то время были заняты разрешением своего столетнего спора.
С утратой надежды на установление своего господства на континенте Англия вступила в период междоусобиц, которые принесли ей гораздо больше бедствий, чем сто лет войны. В то же время Франция пытается использовать все выгоды, полученные в результате победы для устройства своих внутренних дел.
21


Испания с целью добиться внутриполитического единства стремится завершить борьбу с маврами.
Голландские же провинции предусмотрительно заботятся о своем будущем.
В небольших государствах Италии, выходящих из полосы средневековой анархии, укрепляются экономические и политические позиции родовитых семейств,
Если даже в приморских странах Европы никто не замечал тех усилий, которые предпринимали португальцы, то от континентальных стран и подавно нельзя было ожидать большего интереса к начинаниям, результаты которых начали сказываться лишь после открытия великих морских путей к неизведанным землям.
ВЕЛИКИЕ МОРСКИЕ ПУТЕШЕСТВИЯ
Народы, закрепившиеся в естественном прямоугольнике на западе Иберийского полуострова, издавна связали свою жизнедеятельность с морем.
Первые их попытки выйти на просторы океана можно отнести к далеким временам финикийского господства.
Вскоре после своего отделения от Кастилии Португалия создала военный флот. Его основное назначение заключалось в охране торговых кораблей, которые покидали прибрежные воды в целях‘расширения торговых связей в бассейнах Северного и Средиземного морей.
Таким образом, вдохновителями «морского гения» нации явились короли Бургундской династии, и в первую очередь Дон Динис.
у Однако лишь при следующей династии эти едва зародившиеся тенденции усиливаются и консолидируются в одном великом порыве экспансии, направленной на заморские земли.
Вдохновителем высоких идеалов, которыми проникся этот небольшой народ, стал великий магистр Ависский, решительно взявшийся за осуществление благородной задачи сближения между собой жителей нашей планеты.
Победа при Алжубарроте в 1385 году еще более подняла национальный дух, и Дон Жуан I воспользовался этим моментом всеобщего воодушевления и взлетом рыцарского тщеславия для предпринятого им крупного начинания.
Следует сразу же заметить, что многочисленные проявления инициативы и мужества в эту эпоху объяснялись не только необходимостью расширить пределы ставшей тесной земли и развивать торговлю, но в значительной мере также и духом христианского прозелитизма и в особенности стремлением противостоять жестокости ислама.
Сразить неверных и добиться успеха! Таковы были стремления, овладевшие умами португальцев к началу эпохи выдающихся заморских экспедиций.
В соответствии с решением кортесов в Коимбре Дон Жуан I тщательно готовит экспедицию против африканских мавров, которые находятся весьма близко от Португалии и угрожают покончить с христианством, утвердившимся на полуострове.
Эта первая экспедиция, снаряженная королевством с указанной целью, была подлинным крестовым походом. На парусах кораблей, на знаменах и доспехах — повсюду были изображены кресты.
В экспедиции принял участие сын Дон Жуана, инфант Дон Энрике, твердо понадеявшийся извлечь из этого предприятия выгоду для осуществления тех обширных планов, которые отражали чаяния монархии.
22


Педру Алварис Кабрал.


Открытие Бразилии. Картина художника Оскара Перейра да Силва.
В 1415 году португальцы овладели Сеутой. Ими руководили Док Энрике в рыцарских доспехах, а также двое его братьев. Дон Энрике не терял даром времени. Можно сказать, что именно там он прошел свою боевую выучку.
С помощью образованных арабов, которых Дон Энрике привлек на свою сторону, он приобрел познания в области древней арабской литературы.
Говорят, что он даже изучил арабский язык и приобрел копии многих карт, описания путешествий и ценные книги, нужные ему для дел, которые он намеревался совершить.
По возвращении в Лисабон Дон Энрике в 1420 году начал строительство замка на высоком, выдающемся далеко в море мысе Сагриш, которому вскоре суждено было стать очагом новых рыцарских подвигов.
Рядом с замком с возведенной вокруг него крепостной стеной он строит арсенал, верфь, конторы и помещения для своих помощников, приглашает туда лоцманов и мореходов из многих стран и даже известных знатоков космографии и морского дела.
Именно отсюда, с этого скалистого мыса отправились в свои заморские странствия пионеры этих новых героических деяний.
Так началось продвижение вниз, вдоль африканского побережья.
В 1419 году Сарку и Тристан Вас открыли о. Порту-Санту и о. Мадейра.
В 1434 году Жиль Эаниш уже огибает мыс Бохадор.
Затем выходят в море Антан Гонсалвиш, Нуну Тристан, Кадамосту п многие, многие другие. Отмечается постепенное, но решительное продвижение вперед.
Пройдены уже Кабо-Бланко, Сенегал и Зеленый Мыс.
Ко времени смерти великого инфанта в 1460 году португальцы уже достигли Гвинейского залива.
В неведомые дали их влечет не только желание дойти до Индии, обогнув Африку. Эта главная цель, достижение которой сулит наибольшие выгоды, не мешает отважным плаваниям по Атлантике и в других направлениях.
24


В то время как одни пытаются пройти в Азию южным путем, другие* исследуют океан в западном направлении.
В 1432 году Гонсалу Велью открывает Азорские острова.
Многие пересекают в разных направлениях необъятное морское пространство, которое словно расширяется по мере ознакомления с ним. Этими мореплавателями были Диегу де Тейви, Гонсалу Фернандиш, Жуан Вогаду, братья Корти Реал, Фернан Телиш, Антониу Леми, Висенти Диас, Афонзу Саншис и ряд других, причем в отношении многих из них до сих пор точно неизвестно, каких успехов они добились в результате своих путешествий. Несомненно, что это произошло в значительной мере благодаря скрытности португальского двора, которую он был вынужден проявлять, когда эти открытия стали привлекать к себе внимание правительств других стран.
Но именно эти успешные плавания португальских мореходов подготовили почву для великого подвига генуэзского мореплавателя и увлекли в морские дали представителей других народов.
Колумб был последователем школы Сагриша. В Лисабоне он изучил все то, что должно было навести его на мысль о деянии, которое не явилось новостью или неожиданностью для португальцев, свыше семидесяти лет бороздивших воды Атлантики.
Со времен Дон Энрике в Португалии обсуждалась проблема возможности использования двух путей в Азию — вдоль африканского побережья и на запад. Как мы видим, движение осуществлялось в обоих направлениях.
Долгое время Колумб жил среди этого народа мореплавателей, где собрал все нужные ему сведения и вооружился весьма точными данными, намереваясь осуществить свой замысел прежде, чем португальцы смогут ознакомить с ним своего монарха.
Таба, или индейская деревня.


Лисабонский двор вел осторожную политику. Он гордился своими деяниями, но тщательно скрывал их от правителей других стран до того времени, когда стало возможным продемонстрировать грандиозность этих достижений без опасения утратить их плоды. Впрочем, позднее Лисабон часть своих завоеваний все же потерял.
Хотя успех Колумба и вызвал сильную досаду у тех, кто в результате предпринятых усилий находился уже тогда на пути к решению поставленной ими проблемы, он все же не помешал выполнению основной задачи, стоявшей перед португальцами. Стремясь наверстать упущенное, они ускорили поиски южного пути, не теряя надежды воспользоваться, насколько это было возможно, своими открытиями в Атлантике.
Для этого они в первую очередь попытались договориться с Испанией, которая неожиданно стала их крупным соперником в океане.
Лишь после урегулирования в Тордесильясе вопроса о сферах влияния португальцы смогли, теперь уже без всякого риска, возместить понесенные ими потери.
Движение вдоль берегов Африки продолжалось тем временем без перерыва. Каждый новый король удваивал усилия в этом направлении.
Дон Жуан II в значительной мере содействовал развитию достижений своих предшественников, дошедших до Конго: Дьогу Кан достигает Анголы, а затем страны готентотов (1485).
В 1488 году Бартоломеу Диас огибает южную оконечность Африки, однако экипаж вынудил его вернуться, когда он уже достиг Мозамбика.
Таким образом, была открыта южная оконечность Африки; восточный берег (приблизительно до 20° южной широты) к этому времени был уже известен.
Это событие имело решающее значение. Одновременно с экспедицией Бартоломеу Диаса другая экспедиция исследовала средиземноморское побережье и значительную часть восточного побережья Африки. Обе экспедиции почти повстречались друг с другом в пути.
Один из двух эмиссаров Дон Жуана II, Ковилья, продвинулся на значительное расстояние по Индийскому океану и достиг западного берега Индостана. Оттуда он направился к Египту, а затем, спустившись вдоль берега, достиг, как полагают, Занзибара, а по утверждениям некоторых авторов, дошел чуть ли не до Сафалы.
Известный исследователь Прести Жуан, возвращавшийся на север, был захвачен негусом в Абиссинии. Хотя он и не смог более выбраться из этой страны, жертвы, принесенные этим мужественным посланцем Ковильи, не пропали даром, так как последний на всем пути своего следования вел записи и успевал направлять информацию королю. Он даже содействовал установлению весьма сердечных отношений этой легендарной африканской империи с лисабонским двором.
Именно Ковилья направил Дон Жуану II положительные известия об Индии, проложив заодно путь для Васко да Гамы.
Можно было уже считать, таким образом, что исследование берегов Африки почти завершено и что открыты широкие пути в фантастический мир Азии.
Победа, одержанная благодаря мужеству и настойчивости представителей стольких поколений, приобретала еще большее значение в связи с непосредственными выгодами, которые принесли эти открытия. За теми, кто прокладывал пути к неведомым землям, следовали торговые корабли и караваны авантюристов, жаждавших обрести и славу, и деньги.
Благодаря сделанным открытиям стало известно, что, следуя путями, проложенными в южных морях, можно добраться до точки, достигнутой Ковильей на восточном берегу Африки.
26


Не хватало одного: еще не появился мореплаватель, который, выйдя из Лисабона, обогнул бы Африку и прибыл в Малабар, или Kanapá, или в любой другой пункт на западном побережье Индостана. Такое плавание должно было бы завершить усилия португальцев.
Дон Жуан II, которого путешествия Колумба застали врасплох и который не был расположен отказаться от сделанных его мореходами открытий, обратился непосредственно к королю Испании с требованием отодвинуть на 370 лиг1 от островов Зеленого Мыса линию меридиана, проходившую в 100 лигах к западу от островов Азорских и Зеленого Мыса.
В 1494 году оба королевства заключили в Тордесильясе договор, устанавливающий новую линию раздела владений обоих государств2.
Этим путем португальцы надеялись спасти все, что удастся, из открытий, сделанных ими в Атлантике.
Дон Жуан стал готовить флот для первого морского путешествия из Лисабона в Индию, но в это время (1495) его постигла смерть.
Его дело продолжил его наследник Дон Мануэл, и 8 июля из устья Тежу вышла небольшая флотилия Васко да Гамы.
Она спустилась вниз, вдоль африканского берега, обогнула южную оконечность материка и без особых приключений после десяти месяцев плавания достигла порта Каликут на побережье Индостана. Извечная проблема была, таким образом, успешно решена.
Возвращение Васко да Гамы взбудоражило все королевство, и не только потому, что корабли были нагружены богатствами, приобретенными во время экспедиции, но и потому, что ее участники собрали сведения, представлявшие величайший интерес для будущих открытий в «море- океане».
ОТКРЫТИЕ БРАЗИЛИИ’
После того как была решена проблема морского пути в Индию вокруг Африки, перед португальским двором встали две другие задачи, продиктованные той осмотрительной политикой, которой он неуклонно придерживался: первая — вступить во владение всеми территориями, расположенными в Атлантике в пределах установленных для Португалии границ; вторая — основать в Азии португальскую империю.
Дон Мануэл и был поглощен преимущественно решением второй задачи, однако не настолько, чтобы целиком оставить в стороне первую.
Хотя экспедиция Васко да Гамы увенчалась успехом как коммерческое предприятие, она не привела к утверждению влияния Португалии на Востоке. Там были арабы, ожесточенно ставившие христианам всяческие препятствия, которые надо было преодолевать лишь с помощью военной силы.
Именно с этой целью Дон Мануэл спешно снарядил сильный военный флот, командование которым было поручено Педру Алварис Кабралу.
В состав эскадры вошли одномачтовые парусные корабли, каравеллы и одно транспортное судно, к которым присоединились еще два торговых корабля. Всего было тринадцать судов.
Всеми кораблями командовали люди, любившие морскую службу и уже прославившиеся своими подвигами.
1 Лига — единица расстояния, равная 5 км9 Морская лига равняется 5555 м.— Здесь и далее примечания редакции.
2 Испании и Португалии.
27


В походе участвовали лоцманы и опытные моряки, принимавшие до> этого участие в плавании Васко да Гамы.
В состав экспедиции входили также Перу Вас де Каминья, секретарь фактории, которую намечалось основать в Каликуте, ставший впоследствии автором знаменитого письма, отправленного Дон Мануэлу с острова Вера-Крус; местри (бакалавр) Жуаниш, он же медик, физик и астроном, которому мы также обязаны письмом с точным указанием местоположения открытой земли; хронист Дуарти Пашеку Перейра, автор «Esmeraldo de* situ Orbis»1; восемь миссионеров-францисканцев во главе с настоятелем Энрике де Коимбра; несколько священников и викарий, назначенный в Каликут.
Всего в составе экспедиции на всех кораблях насчитывалось более тысячи человек «отборного и хорошо вооруженного люда», снабженных всеми необходимыми съестными и боевыми припасами на полтора года.
Начальнику экспедиции были даны подробные инструкции, записанные в специальном руководстве. Помимо этого, он получил в устной форме от самого короля и наиболее авторитетных королевских советников множество конфиденциальных указаний, а также советов относительно случайностей, могущих произойти во время экспедиции.
В первые дни марта 1500 года на улицах и площадях Лисабона царило» необычайное оживление, вызванное большим стечением народа из всех провинций, как это всегда происходило при объявлении об отплытии в дальние моря более или менее крупной экспедиции.
В прежние времена сцены прощания носили волнующий характер и походили на похороны. Ведь никто не мог предугадать, суждено ли путешественникам вернуться благополучно домой. Не все выходили победителями из мужественной схватки со стариком океаном. Прощание могло» быть и последним.
Но затем положение стало меняться. Герои стали мало-помалу привыкать к морю. И тогда радость и надежда стали преобладать над страхом.
Наконец, после того как все тайны морей были окончательно раскрыты, отплытие больших экспедиций превратилось в праздник для всех жителей королевства.
И вот теперь одно из таких событий взбудоражило весь Лисабон.
8 марта из дворца Алкасова вышли члены экспедиции во главе с капи- тан-мором2 и, окруженные рукоплещущей им толпой, двинулись к берегу Тежу.
Река походила на лес из мачт. Корабли были украшены флагами и множеством гордо реявших ярких вымпелов.
Под шум приветствий и звуки фанфар люди поднялись на борт, и корабли приготовились к отплытию под восторженные овации многотысячной толпы. В три часа дня были подняты якоря, и суда медленно спустились к Белену.
На следующее утро члены экспедиции явились на торжественную мессу, устроенную в часовне Рестелу. На мессе присутствовал король и весь его- двор.
Во время церемонии капитан-мор стоял рядом с Дон Мануэлом на королевской трибуне.
После мессы и проповеди епископа дон Дьогу де Ортиса король собственноручно вручил Кабралу знамя ордена Христа, славный символ нового героизма, который повергал в изумление мир.
1 «Изумруд на карте Земли».
2 Капитан-мор — старший капитан, военно-административное звание в средневековой Португалии.
28


Вновь выстроился кортеж, который направился затем к берегу. Кабрал шел рядом с королем. Впереди шагали офицеры-знаменосцы и распевающие гимны монахи с поднятыми крестами в руках.
По прибытии на берег капитан-мор и командиры кораблей стали прощаться с Дон Мануэлом, прикладываясь к его руке, а затем поднялись на борт, провожаемые последними напутствиями и пожеланиями всех собравшихся на берегу людей.
Выйдя из устья Тежу, эскадра взяла курс на юг.
Утром 14 марта она подошла к Канарским островам, где простояла целый день, ожидая окончания штиля.
Отойдя от Канарских островов и избегая штиля, Кабрал все время стремится по мере возможности удалиться от африканского берега, следуя предостережениям Васко да Гамы.
Неделю спустя все корабли вновь собрались на стоянке у острова Сан- Николау (острова Зеленого Мыса).
Отсюда флот стал уходить все дальше в открытое море.
Из прежнего опыта было известно, что мыс Доброй Надежды следует огибать в наибольшем от него отдалении.
В середине апреля эскадра находилась приблизительно на широте 17°, примерно в трехстах милях от Африки, после чего был взят курс на запад, словно в поисках какого-то известного уже пункта.
Поиски эти носили все более уверенный характер, и вскоре начали появляться признаки близости земли. 21 апреля число этих признаков стало увеличиваться.
На следующий день, 22 апреля перед глазами мореплавателей открылась линия земли, простиравшейся с севера на юг. Вскоре из темной береговой полосы показались очертания горы, которой дали имя Паскуал. Корабли бросили якоря и провели здесь ночь.
На следующий день исследователям удалось лишь установить, что земля населена дикарями. В связи с ухудшением погоды путешественники стали искать убежища и 24 апреля нашли расположенную несколько севернее закрытую бухту, достаточную по своим размерам для размещения всей эскадры.
Корабли поднялись вверх до этого места и бросили якоря у нескольких островков в длинной бухте, которая была названа Порту-Сегуру (ныне— Кабралия в Санта-Крус).
В воскресенье 26 апреля на одном из островов (Короа Вермелья) был сооружен импровизированный алтарь, у которого была совершена месса, первая на бразильской земле.
Несколько дней спустя эта церемония была проведена с большей торжественностью уже на самом материке, на вершине холма, где был водружен большой деревянный крест. Напротив был сооружен алтарь, у которого монах Энрике де Коимбра совершил официальную мессу.
Впервые в этих краях, рождавшихся для истории, раздались пушечные залпы: от имени своего повелителя Кабрал официально вступил во владение землей, дав ей название «Остров Вера-Крус»1. Было это 1 мая 1500 года.
Расскажем, кстати, как развивались события со времени отплытия с Канарских островов.
Сначала эскадра направилась в открытое море. В какой-то точке она повернула на запад, почти под прямым углом к первоначальной линии следования.
1 	«Остров истинного креста».
29


Через несколько дней и была обнаружена земля, которую искали.. Там высадились, отслужили мессу; рядом с крестом был установлен символ владычества короны1.
На следующий день после этой церемонии, то есть 2 мая, флот снова вышел в море, направляясь теперь уже по заданному курсу.
Все это произошло без малейших осложнений и выражений страха или удивления, как будто все, что делалось, было занятием, ставшим уже привычным и обыденным.
Кабрал сообщил о своем открытии королю. Каминья написал Дон Мануэлу свое известное послание. Местри Жуаниш также отправил письмо королю. Однако никто из них не ставил восклицательных знаков и не употребил ни единого слова, свидетельствовавшего о тщеславии по поводу столь большой удачи.
Эти люди писали так, словно докладывали королю о выполнении данного им поручения.
И для того, чтобы король не напугал Европу, полностью приоткрыв завесу, вновь открытую землю назвали пока «островом», как это делалось всегда и как, несомненно, было условлено перед отплытием из Лисабона..
Если это был только «остров», то почему же в следующем году первая исследовательская экспедиция, вместо того чтобы идти по широте Порту- Сегуру, отправилась открывать землю в двухстах лигах к северу?
Португальцы, несомненно, знали, что «остров» Вера-Крус был на самом деле огромной территорией...
Прежде чем продолжить свой путь, капитан-мор направил в Лисабон капитана Гаспара де Лемуш, поручив ему уведомить короля об открытии. С этим же капитаном были отправлены Дон Мануэлу сообщение главы экспедиции, а также письма Перу Вас де Каминья и бакалавра Жуаниша.
Указанное известие не вызвало в Лисабоне никакого удивления. Дон Мануэл поспешил только уведомить об этом событии монархов других стран. И это было сделано с умыслом. Не показывая вида, что к нему пришла большая удача, он сообщал лишь: найден остров, являющийся удобной стоянкой для мореплавателей, идущих в Азию...
Еще и теперь ведется немало споров относительно некоторых вопросов, связанных с экспедицией Кабрала; говорят, например, что неясно, был ли он первым, кто прибыл в эту часть Нового света, и имелось ли у него намерение открывать земли в этой части Атлантики.
Что касается указанного вопроса, то дискуссия по этому поводу излишня, поскольку открытие португальского мореплавателя является единственным исторически достоверным фактом открытия Бразилии.
Если же разногласия усилятся и затронут все стороны вопроса, то приоритет португальцев, несомненно, найдет обоснование в тех выдающихся заморских экспедициях, которые впервые были предприняты ими и в которых они не имели соперников среди других народов, вплоть до того времени, когда великие морские пути были окончательно разведаны.
А если будет выдвинуто имя какого-либо другого мореплавателя — предшественника Кабрала в Бразилии, то португальцы смогут противопоставить ему многих своих мореплавателей, которые знали о существовании американского континента даже до Колумба.
Разве могут иметь какую-нибудь действительную ценность в свете этого путешествия Жана Кузена, Висенте Пинсона и Дього де Лепр?
Другой предмет спора был еще более сомнительным.
1 Символом колониального господства Португалии считался воздвигаемый португальцами высокий каменный столб.
30


До определенного времени все хронисты и даже известные отечественные и иностранные историки считали, что открытие Бразилии было чистой случайностью.
В начале прошлого века возникли некоторые сомнения в этом, и вскоре прежняя версия, господствовавшая в течение трех столетий, стала опровергаться сначала робко, а затем весьма рьяно.
Ныне можно считать полностью опровергнутой старую легенду о буре и морских течениях.
Открывая южный путь в Азию, португальцы никогда не отказывались от мысли одновременно исследовать и западную часть Атлантики.
Начиная с Васко да Гамы, перед португальцами возникла насущная задача закрепить за собой владение землями, открытыми ими в Атлантике.
И лишь после установления обоими иберийскими королевствами соответствующих зон владения португальцы сумели достигнуть того, на что прежде не решались, стремясь не подвергать риску свое огромное достояние.
Ясно, что Кабрал вышел из устья Тежу не для открытия Бразилии. Об этом не могло быть и речи ввиду неизменной осторожности лисабон- ского двора. Последний постоянно стремился представить открытие Бразилии лишь как явление случайного характера.
Вот почему вместо того, чтобы направить одну из каравелл прямо к земле Вера-Крус, снаряжается большая экспедиция, перед которой ставится другая цель и лишь попутно ей поручается найти эту землю.
Кабрал, собственно говоря, провел всего лишь предварительную рекогносцировку.
ТУЗЕМНОЕ НАСЕЛЕНИЕ
Португальцы встретили в Порту-Сегуру людей, находившихся в состоянии совершенной дикости, а экспедиции, пришедшие сюда после Кабрала, установили, что вся эта земля была населена людьми, по-видимому принадлежавшими к одной расе.
Вопрос о том, коренное это население континента или это пришельцы, является основным при изучении этой проблемы. Однако вопроса о местном происхождении обитателей Америки уже не существует для исторической науки. Поэтому различные народы, к моменту завоевания населявшие все территории западного полушария, следует считать лишь потомками племен периода древних миграций.
Что касается происхождения этих народов и их проникновения в Америку, то существует несколько традиционных версий, достоверность которых еще нуждается в проверке.
В числе выдвигаемых гипотез наиболее популярной и признанной среди историков является версия о том, что люди, которые здесь обитают, пришли из Азии.
Действительно, само местонахождение этих народов уже свидетельствует о пройденном ими пути и о том, каким образом они обосновались затем в различных частях континента.
Проникнув через крайний север, эти люди начали спускаться по побережью Тихого океана, обосновываясь в местах, где условия существования были наилучшими.
Так начали складываться уже цивилизованные объединения людей и даже нации со значительно развитой культурой (это в первую очередь две древние империи на территории Мексики и Перу).
31


Из этих обширных центров цивилизации сразу же выделились родовые группы, полностью заселившие восточную часть двух огромных полуостровов1.
Таким образом для южноамериканцев высшим исходным типом туземной расы является население Перу.
Южноамериканский дикарь — это выродившийся аймора2, который в силу превратностей кочевой жизни утратил многие черты породившей ого цивилизации, но который в то же время сохранил многое из того, что позволяет установить его происхождение.
Перевалив на крайнем юге через Анды, люди, пришедшие в восточную часть Южной Америки, разделились на два основных потока: один из них шел к северу по берегу Атлантики, другой двигался в том же направлении через бассейн Ла-Платы.
Эти две ветви заселили весь континент, лежащий к востоку от Кордильер; в течение многих веков кочевой жизни, сохраняя более или менее тесные связи, этот людской поток раздробился на множество племен, которые в момент завоевания оказались в состоянии значительного упадка в сравнении с культурным уровнем центра происхождения их цивилизации.
Итак, в общих чертах произошло выделение двух групп индейцев: тапуйя (те, что первыми прошли через Анды и поднялись вверх через внутренние районы) и тупи (поднявшиеся по побережью).
Эти народы, оторвавшиеся от Перу, пережили здесь стадию значительного упадка культуры, или деградации. Однако благодаря собственным усилиям тупи уже начали решительно выходить из состояния упадка.
И именно поэтому у тупи обнаружились очевидные признаки начала новой фазы развития расы, в то время как у тапуйя можно еще проследить более определенные следы исходной цивилизации.
Все племена тапуйя обожествляли солнце и луну, причем некоторые авторитетные исследователи считают, что солнце было главным божеством в общей системе верований индейцев Южной Америки.
Кроме того, именно в группе тапуйя обнаруживаются наиболее живучие пережитки религии инков.
Среди племен тапуйя были распространены еще колдовство и бесчисленные суеверия, характерные для древних перуанцев.
Некоторые другие важные свидетельства указывают на их близость к культуре кичуа3.Сюда относятся: искусство керамики, не соответствующее уровню их интеллектуального развития; изготовление предметов домашнего обихода, как деревянных, так и костяных или терракотовых; культ камня; тщательность, с которой сберегается огонь (пережиток культа домашнего очага); культ предков; обязанность воина самому изготовлять свое оружие, орудия и принадлежности для охоты, рыбной ловли и т. д.
Как уже указывалось, тупи (или тупи-гуарани) в момент завоевания выходили из полосы пережитого ими упадка и сделали в своем развитии шаг вперед.
Тапуйя представляли собой прошлое этой ветви, которая выделилась из общего потока и вновь возродилась. Тапуйя (тамуйя или тамой) в переводе означает дальний родственник, дед. Тупи из Баии (тупинамба), как и все мигрировавшие на север племена, называли тамуйя (дедами) тупи, живших на юге.
1 Автор имеет в виду полуостров Юкатан в Центральной Америке и считает полуостровом всю Южную Америку.
2 Аймора — индеец из племени, проживавшего на территории Перу, у озера Титикака.
3 Кичу а — индейское племя, жившее на территории Перу.
32


Ко времени завоевания наиболее значительными группами рода тупи были гояны (на плато Пиратининга) и тамойо (на побережье между Сан-Висенти и Кабу-Фриу).
Характерной их чертой становится стремление к героическим деяниям, порожденное превратностями кочевой жизни, ибо в Перу это стремление у них не наблюдалось.
Тупи жили войной. Они необычайно гордились своей силой и удалью, которая отвечала их страстным стремлениям к славе. Наивысшей радостью для воина была победа над врагом.
Безудержная удаль и мстительность тупи доводили их до людоедства. При оценке этого изуверства тупи не следует, однако, впадать в преувеличения. Тупи не приносили врага просто в жертву своему обжорству. Жертвенные праздники были для них не просто кощунственными пиршествами, а культовыми обрядами. Поедая врага, они тем самым выказывали свое презрение к нему и делали это из чувства мести за оскорбление, нанесенное племени.
Такое людоедство почиталось даже своего рода геройством, резко отличаясь в этом отношении от людоедства бытового или религиозноритуального, которое имело место среди тапуйя.
Сам образ жизни тупи, их самобытная мораль, их более открытый характер и более широкий кругозор — все это представляло собой явный контраст тому состоянию деградации, в котором находились в то время все племена восточной Бразилии. От тех форм общественной организации, которые древние эллины называли «фратриями», они переходили к более широким союзам племен и даже к племенным конфедерациям.
К моменту европейского вторжения наиболее передовые представители этих племен уже возвысились до подлинного понимания идеи родины или, во всяком случае, проявляли уже какие-то национальные чувства.
Чтобы более наглядно представить себе, на какой стадии развития находились тупи, сравним их с древними германцами.
Как и германские племена, индейцы Бразилии не оставили собственно исторических памятников; все, что сохранилось у них от старины, сводилось к мифам, легендам, обычаям и песням, воспевающим битвы, высокие чувства, героические подвиги и великие деяния, или относящимся к божественным культам.
Религиозные церемонии тупи переплетались с воинственными ритуалами.
Единственным признаком родства, например, между батавами и фенами являлось некоторое родовое сходство, которое сохранялось, несмотря на все изменения, вызывавшиеся переменой среды и превратностями судьбы.
То же самое происходило в Бразилии. Разница между тупи, стоявшими на более высокой ступени развития, и менее развитыми тапуйя была весьма заметной; однако.эти различия не смогли стереть ни у одной из этих двух ветвей основных признаков их происхождения.
Как и германцы, тупи не знали денег (как не знали их и в Перу).
Хотя железо, возможно, и было известно некоторым германским племенам, однако повсеместно для изготовления орудий и оружия служили камень и кость, точно так же как и у тупи.
Германцы, утверждает Тацит, ходили нагими или прикрывались одними лишь шкурками (sagum). На войне они всегда сражались строем. Их стратегия состояла во внезапном нападении на врага, а их тактика — в отступлении, которое дало бы возможность вновь организовать нападение с большими силами.
3 Р. Помбу
33


В пылу битвы, даже и в тех случаях, когда им грозило неминуемое поражение, германцы никогда не забывали подобрать и отнести в безопасное место своих убитых и раненых.
Все это можно сказать и о тупи.
Если германцы и не были людоедами, подобно бразильским индейцам, они тем не менее приносили человеческие жертвы, что имело место и в Мексике.
У германцев и у тупи воин никогда не расставался с оружием; у тех и у других наивысшей добродетелью почиталась воинская доблесть; нормой брачных отношений считалась моногамия; традиционной чертой каждой семьи было гостеприимство; частная собственность отсутствовала.
Как у тех, так и у других наказуемыми преступлениями считались убийство, нарушение супружеской верности, ложь, предательство, дезертирство и воровство; точно установлены были нормы.правовых отношений между отцом и сыном, господином и рабом, между семьями внутри «табы»1,. отдельными табами одного племени и даже между различными племенами.
Помимо законов, закрепленных в обычаях, которые соблюдались по традиции, следует отметить как у тупи, так и у германцев наличие судебного права, то есть определение меры наказания судьей в тех случаях, когда преступление было чрезвычайно серьезным или выходило за рамки нанесения личного ущерба.
Индейцы уже имели к тому времени собственную культуру, основанную на преклонении перед силами природы и ее непосредственном изучении.
Следует отметить в особенности их познания в области ботаники и географии. Общие представления туземцев о местности столь обширны и любопытны, что свидетельствуют о глубокой наблюдательности и необычайной тонкости инстинкта, позволяющих им распознавать особенности той или иной области, речного бассейна, бухты или горы.
Познания в области ботаники и зоологии, вероятно, в еще большей степени свидетельствуют об интеллектуальном развитии индейцев. Система знаний у них ясная, определенная и точная.
Индейцы уверенно применяли некоторые растения в качестве лекарственных средств.
Сходство представлений о видах животных и растений в отдаленных друг от друга пунктах континента свидетельствует, что приобретенные знания являлись достоянием всей индейской расы и переходили от поколения к поколению. Некоторые растения и животные имеют одинаковые названия на Амазонке и на Риу-Гранди-ду-Сул и даже в Парагвае.
Индейцы пришли к представлению о видах растений и животных не только в силу простой интуиции. Того, что оставил нам их язык (как в области практической зоологии и ботаники, так и в области номенклатуры многих лекарственных средств), достаточно, чтобы убедиться, что, познавая окружавшую их природу, индейцы приобретали опыт, который полностью соответствовал процессу развития классической науки и заключался в выделении наиболее характерных особенностей или основных черт данного растения, плода, животного или местности, реки, залива и горы, которые им приходилось как-то обозначать.
После установления основных видов растений, говорит наш натуралист Барбоза Родригис, произошло разделение на их разновидности, причем каждой из них давалось название растения, казавшегося наиболее типичным. Отдельные разновидности объединялись в разделы или семейства, составлявшие группы, которые в свою очередь объединялись в раз-
Таба — индейское поселение. 34


личные классы. Например: «иба» — это большие деревья, строевой лес, «ибира» — дерево, кустарник, «каа» травы, «сипо» — вьющиеся растения, лианы. Наблюдения индейцев настолько верны, что отдельные разновидности в пределах одного и того же семейства устанавливались с такой точностью, словно они классифицировались настоящим ботаником. Части растения и плода различались очень правильно и удивительно точно.
Туземная терапевтика была до такой степени надежной, что многие лекарственные средства, которые употреблялись индейцами, получили применение и в нашей фармацевтической практике, причем они назначаются в тех же случаях, что и у них.
Не следует забывать также и о туземной хирургии, влияние которой ощущается во всех внутренних районах нашей страны.
Верования индейцев Южной Америки систематически еще не изучались, но и то, что известно, позволяет судить о духовной культуре индейской расы.
Теперь не остается больше сомнений, что символ «Тупа» в сознании язычника означал то же самое, что понятие «Бог» в сознании цивилизованного человека. Как Бог для последнего, так и Тупа для дикаря — существо высшее, абсолютное, таинственное, сущность которого непостижима и которое проявляется в наличии света, в ясности неба, в блеске молнии, в пламени, в солнце — источнике всей жизни.
Сознание дикаря постоянно создавало множество божеств или духов, подчиненных этим великим проявлениям божественной силы или, вернее, выражающих в конкретных явлениях идею невидимого могущества.
Эти явления также можно привести в систему: явления природы (гром, дождь, буря и т. д.); антропоморфные или традиционные божества, изображенные в мифах и представленные в идолах; наконец, множество духов, привидений и домовых. Все это составляло своего рода основу суеверий, накопленных индейцами в течение многих веков кочевой жизни.
Таким образом, ясно, что в основе психологического облика наших индейцев находился обширный натуралистический пантеон, поскольку вся туземная мифология основана на непосредственном восприятии природы как выражении великого таинства.
Духи почитались добрыми, если они оберегали жизнь, и злыми, если оказывали враждебное влияние на людей.
Наивысшими видимыми божествами были Солнце, Луна и Звезды.
Весьма любопытным, вымышленным, как и Тупа, божеством являлся Руда, бог любви, который имел своих духов.
Он жил в рощах и родниках, на вершинах гор и в глухой чаще лесов. Он приходил как с легким ветерком, так и с сильными порывами ветра и царил в сердцах людей.
Вот почему случалось порой, что группа индейцев, проходившая по лесу, замирала неожиданно в страхе, ожидая, пока не пронесется мимо неугомонное божество.
ЕЩЕ О ТУЗЕМНОМ НАСЕЛЕНИИ
Один из историков пишет, что наиболее трогательным и поэтическим верованием этих племен была уверенность в том, что меланхоличные звуки птиц — это призыв или весточка, посылаемые душами близких людей.
Именно поэтому индейцы были преисполнены почти суеверного уважения к безмолвию, сумеркам и одиночеству.
35
3*


Ночью они не осмеливались даже выйти из шалаша, так как считали, что поблизости бродят грозные существа, и даже внутри своего жилья боялись темноты.
Поэтому повсеместно всю ночь внутри их «ока»1 не угасало пламя костра.
В душе индейца никогда не стиралось представление о синих горах на западе, где, как он думал, должны собираться души умерших.
Некоторые индейцы, например гуайкуру, верили в то, что души великих людей после их смерти странствуют среди звезд; что касается души простого человека, то она, как они думали, бродит по кладбищам или вокруг жилья.
Почти все племена верили также, что с наступлением ночи среди погруженных в сон жилищ раздается плач душ усопших детей.
В той части побережья, где преобладали наиболее знатные роды тупи, некоторые великие вожди уже превратились в патриархов. Они постоянно пребывали в больших табах.
С этими первыми признаками оседлого образа жизни пришла и любовь к земле, появилось чувство собственности, которое, постепенно укрепляясь, нашло свое выражение в праве собственности.
Торговля между племенами осуществлялась путем прямого обмена.
Индейцы научились строить по всем правилам свои «табы», изготовлять оружие и разные орудия.
Оружием служили им луки, стрелы, палицы, копья, щиты, стрелометательные трубки — сарбаканы2, были у них также топоры, дротики, ножи, жернова, бороны и т. д., сделанные из камня, дерева или кости.
Они умели строить суда для плавания по рекам и заливам. Это — уба (иба), игара3 и плоты, которыми до сих пор пользуются на севере страны. Индейцы с ловкостью и изобретательностью усовершенствовали свое искусство рыбной ловли и охоты, до сих пор широко распространенное.
«Таба» состояла из длинных навесов (ока), обычно расположенных в виде пятиугольника внутри круглой изгороди (кайсара). Под каждым навесом висели два гамака для супругов. Остальные члены семьи спали на циновках (пири) вокруг гамаков.
Укладывались спать индейцы очень рано и вставали до восхода солнца. Поднявшись, прежде всего купались, после чего приступали к еде, причем имели привычку все свободное от работы время что-нибудь жевать.
В трапезе участвовали все. Члены семьи, каждый со своей «куйя»4 садились на корточки вокруг вождя, который раздавал пищу равными для всех порциями. Во время еды соблюдалась полная тишина. Пища состояла из муки, лепешек, мяса, рыбы и фруктов. Ели очень медленно, тщательно пережевывая пищу. Почти всегда много пили. Напитки приготовлялись из фруктов, злаков и овощей.
При врачевании болезней индейцы, помимо применения трав и масел, прибегали к кровопусканию.
Любопытно, что при врачевании пользовались музыкой, пением и даже внушением.
Жизнь индейца в период мира сопровождалась непрерывными празднествами, Отмечались рождения, свадьбы, половая зрелость девушек, приобщение юношей к военному искусству. Кроме того, отмечались еще 1 Ока — жилище в виде навеса из пальмовых листьев.
2 Из такой трубки стрелок выдувал ртом* стрелу, конец которой смазывался одним из растительных ядов; в приготовлении последних бразильские индейцы достигли большого искусства.
3 Уба — лодка из коры, игара — небольшая лодка-однодеревка.
4 Куйя — чаша из скорлупы плода куйя.
36


религиозные и военные праздники племени. Праздновались времена года, сбор урожая, окончание рыбной ловли, крупные победы над врагами.
Вообще сохранялись пережитки культовых церемоний, соблюдались обычаи, устраивались празднества и игрища и отмечались разные памятные события перуанцев.
Например, праздник, именуемый «бурити», напоминал праздник молодости «уарака», ежегодно отмечавшийся в Куско.
Состязания в беге, стрельбе из лука по мишени, борьбе и испытания, которые должен был проходить юноша, вступавший в жизнь,— все это было наследием исходной цивилизации.
Семейные и кровно-родовые связи у наших туземцев были очень прочны.
Как правило, при вступлении молодых людей в брачный союз предпочтение отдавалось родственникам начиная с двоюродных.
Холостой мужчина должен был вступать в брак с вдовой брата. Дядя по отношению к племяннику исполнял обязанности отца (особенно это соблюдалось в отношении сына сестры). У некоторых племен сын сестры, по-видимому, имел по меньшей мере равные права с собственным сыном данного индейца, что распространялось даже на право наследования главы племени.
Моногамия была правилом; когда же в исключительных случаях какой-нибудь из вождей имел более одной жены, главенство в доме принадлежало первой жене и она регулировала наследование по отцовской линии.
Как правило, к 25 годам мужчина должен был вступать в брак; до этого времени соблюдалось целомудрие. Девушка могла выйти замуж лишь после того, как она становилась женщиной.
Претендент на руку дочери вождя племени, своего или чужого (но дружественного), должен был договариваться с ее отцом.
Если ему не давали согласия на брак, он покорно удалялся и часто изгонялся даже из «табы».
Когда юноша влюблялся в свою избранницу, он должен был в течение двух и более лет служить родителям этой девушки, как это имело место у евреев.
Брачная церемония сводилась к торжественной передаче девушки жениху; это событие отмечалось большими празднествами и сопровождалось «обильными возлияниями».
Вступивший в брак юноша обычно должен был оставить отчий дом и войти в семью тестя.
Муж был полновластным господином своей жены и детей. Однако женщина подчинялась не просто силе, а скорее чувству понимания священности семьи, укоренившемуся в ее сознании. Она подчинялась из чувства уважения и почитания к мужу. В нем она видела не всесильного властелина, а патриарха, носителя семейной традиции, через посредство которого она и дети участвовали в жизни племени.
Неопровержимым доказательством того, что одной из основ духовного облика индейцев был культ предков, служила торжественность, с которой хоронили умерших.
Пока родственник или друг болен, члены семьи проявляют безразличие или, во всяком случае, не такую озабоченность, чтобы забросить свои обычные дела.
Но когда больной умирал, душа индейца разрывалась от горя: вся «таба» предавалась безудержной скорби.
Любопытна иерархия, соблюдавшаяся при похоронах. Рядовые покойники оплакивались обычно лишь членами своей семьи. Знаменитому воину,
37


Похороны индейца. Рисунок художника Ружендаса.
соразмерно его славе, почести воздавала вся таба, или племя, или даже весь народ, если умерший был великим вождем.
После кончины кого-либо из знатных людей ко всем воинам во все окрестности рассылались гонцы с этим печальным известием, и воины стекались к «оке», где лежал покойник.
Сначала тело обмывали; затем его смазывали медом и покрывали слоем из хлопка или перьев. Рядом с мертвецом, подготовленным таким образом к погребению и положенным в «окара»1 (прибежище среди «ока»), складывались оружие и предметы, которые умерший больше всего любил.
Затем начиналась церемония, посвященная памяти усопшего героя, произносились речи, в которых вспоминались самые блестящие его деяния и подвиги, а также случаи, когда он менял свое имя.
Пока одни говорили, другие оплакивали покойного индейца, и за пределами «окара» весь осиротевший народ выражал свое горе.
Затем покойника укладывали в большой глиняный сосуд (игасаба), придав телу положение человека, сидящего на корточках, после чего похоронная процессия несла урну на кладбище (тибикоэра), где уже была вырыта могила, которая должна была принять умершего.
И там, рядом с могилой, покойника оплакивали в течение многих еще дней.
Женщины при этом срезали свои волосы, а мужчины их отпускали; и те и другие проводили весь срок траура в уединении, пока не наступал день окончания траура.
1 Окара — вообще индейская хижина. Здесь — своего рода усыпальница
38


По истечении месяца траура справлялся праздник освобождения от печали, когда люди вновь собирались вместе, но уже с превеликой радостью и шумным весельем.
Переходя к вопросу о языках племен восточной части Южной Америки, следует указать, что ознакомление с ними указывает на изменчивость диалектов, что препятствует фиксации наиболее характерных явлений и затрудняет само изучение этих языков.
Язык тупи до сих пор еще недостаточно изучен, и о нем можно сказать лишь следующее.
Звуковой состав языка тупи является* пожалуй, самым бедным по сравнению с другими диалектами данной группы племен. В нем нет согласных «р» (твердого), «с», «л» и «ф», «д» встречается очень редко, лишь в сочетании с «м», вслед за ним. Нет ни одного примера употребления «д» в начале слова. То же самое происходит с «б», известным лишь в сочетании «нб», «р» мягкое встречается часто и наряду с «т» играет заметную роль в деле придания благозвучности языку.
Гласные те же, что и в португальском языке.
Наиболее значительной из словообразовательных частиц является частица «мо». Пожалуй, ни в одном из языков не найти односложного слова со столь обширными функциями в роли словообразовательного префикса. В словаре Батисты Каитану мы находим более тысячи слов с этой частицей. Достаточно сказать, что нет существительного или прилагательного, от которого бы не образовывался глагол с помощью этого элемента. Например от «кату» (красивый) образуется «мокату» (украшать).
Аналогичную функцию выполняют частицы «аба» и «ара» в качестве суффиксов для обозначения субстантивизации. Глагол «монгатирон» (снаряжать) образует «монгатиронсаба» (снаряжение) и «монгатиронсара» ^снаряжающий). Прилагательное «кату» (добрый или красивый) — «кату- саба» (доброта).
Что касается падежных окончаний, то тупи уже имели явно свойственный им родительный падеж (в виде окончания «суи», превращавшегося в целях благозвучия в «си», «ри» и «ти») и винительный падеж (в виде суффикса /эбс ;.
Винительный падеж часто смешивается с дательным и предложным, точно так же как родительный с творительным.
Что касается чисто грамматических категорий, то тупи была свойственна только категория числа («эта» для множественного числа).
Рыболовные принадлежности, луки и стрелы туземцев Бразилии.


Остальные грамматические значения выражались вспомогательными средствами.
Личные местоимения, сливаясь с существительными, приобретают функцию притяжательного местоимения.
Времена глагола также выражаются дополнительными формами: «оаэ» — для настоящего времени; «оэра» — для прошедшего; «рам» — для будущего.
Различные степени как у существительных, так и у прилагательных и наречий также выражаются с помощью дополнительных форм: увеличительной «этэ» или «гуасу» и уменьшительной «мирим» или просто «им». Сравнительная степень выражается частицей «бе». Дополнение при сравнении управляется с помощью «суи». Превосходная степень образуется наречием «этэ», как, например, в слове «кату-этэ», которое в развитом тупи сократилось до «кат-этэ» (с неударной формой степени сравнения).
Что касается словообразования, то в языках тупи имеются весьма любопытные особенности. Например, числительные сами по себе могут привести к весьма важной мысли о необходимости, даже с общей точки зрения сравнительного языкознания, провести исследование бразильских языков. Достаточно указать на тот факт, что тогда были бы установлены точные аналогии между формами тупи и соответствующими формами древнего санскрита. Числительное «мосопир» (три) состоит из слова «мосои» (два), к которому добавлена частиц «пир» (более, помимо, сверх). Только два первых числительных имеют собственные непроизводные названия. Остальные являются составными, точно так же как и в прародителе арийских языков.
Следует упомянуть еще об одном факте из морфологии языка тупи: это образование личных местоимений. Множественное число «жэндэ» (мы) образовано из «жэ» (я) и «ндэ» (ты), как и в санскрите.
То же самое происходит со множественным числом других лиц.
Остается заметить еще, что в языке кичуа, культурном языке инков, отмечено более двух тысяч слов, происходящих от древнего языка вед.
Можем ли мы, таким образом, не найти в языках наших индейцев никаких достойных изучения явлений, имеющих столь большое значение для решения проблемы возникновения американской цивилизации?
Помимо всего того, что относится к собственно этническим факторам, касающимся наших индейцев, было бы целесообразно исследовать и вопрос о влиянии, оказанном последними на позднейшие общественные формации, в частности об их влиянии на колонизаторов наших земель.
Именно в языке можно обнаружить наиболее заметные следы этого влияния, особенно в общей топонимии. Однако со времени начала завоевания географические названия на языке тупи редко фигурируют наравне с португальскими.
До начала XVIII века язык тупи преобладал над португальским языком в отношении два к одному. В некоторых капитаниях, как, например, Риу-Гранди-ди-Сан-Педру, Сан-Паулу, Гран-Пара, язык тупи преобладал и в более позднее время и имел более широкое распространение.
Все сказанное о туземном влиянии на язык относится и к последствиям, которые имели столкновение, а затем и сосуществование с индейцами для обычаев, ремесел, а также для многих других сторон жизни колонизаторов: эти последствия еще и сейчас сказываются повсюду в Бразилии, и особенно в местах, расположенных близ зон городов.
Необходимо, вне всякого сомнения, отдать должное и большому вкладу, внесенному индейцами в дело колонизации континента.
Так, в развитии земледелия, в исследовании внутренних районов страны индейцы были деятельными помощниками, без которых колони40


сты никогда не добились бы того, что уже сделано. Ни одно отражение нападения пиратов или корсаров, ни одна война против чужеземцев, ни одна экспедиция по исследованию континента не обходилась без индейцев, как главных действующих лиц, как людей неоценимых достоинств, приносивших успех, чьими славными подвигами полна вся история колонии.
Наконец, еще более красноречиво то величие, с которым они выражали свой героический протест, освобождаясь от насилий завоевателей. Восстания и подлинные войны против злоупотребления силой ярко свидетельствуют о том, что это людское племя обладало глубокой моральной стойкостью, которая делала его достойным и самым активным участником жизни данного континента.


ГЛАВА II
Первые экспедиции
ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЕ ЭКСПЕДИЦИИ.—НОВООТКРЫТАЯ ЗЕМЛЯ.- ФЛОРА И ФАУНА
ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЕ ЭКСПЕДИЦИИ
Мы уже знаем, что сообщение, доставленное Гаспаром де Лемуш, не вызвало большого удивления в Лисабоне.
Португалия была заинтересована в успехе не одного только Кабрала. Мечта об Индии, которой монархия жила почти в течение века, все более воспламеняла португальский двор.
Дон Мануэл радовался своим удачам, и экспедиции в Эфиопию и Азию владели душой этого поколения.
Однако действия Португалии в Атлантике зависели теперь от того положения, которое она заняла в мире в результате своих открытий. Ее владения стали значительно шире, не говоря уже об их разнообразии и раздробленности, отдаленности и разбросанности.
Но хотя все ее стремления были обращены к Азии, нельзя было оставлять без внимания и все остальное, что находилось в рамках установленной юрисдикции и что удалось закрепить с таким трудом. Это было бы необъяснимо хотя бы потому, что было определенно известно, какую ценность имело открытие Кабрала и каковы были размеры земли,открытой в этой стороне Атлантики.
Кроме того, морские экспедиции португальского королевства и, наконец, успехи Испании, связанные с экспедицией Колумба, рассеяли неверие и равнодушие к этим проблемам других народов Европы, так что было вполне естественным предположить, что они явятся теперь опасными соперниками в Атлантике, как это впоследствии и произошло.
Необходимо было поэтому срочно провести полное обследование острова Вера-Крус, для чего была снаряжена флотилия из трех кораблей, командование которой было возложено на капитана Гаспара де Лемуш, возвратившегося из Порту-Сегуру в Лисабон в 1500 году.
Экспедиции было поручено не только установить протяженность ново- открытой земли, но и разведать все, что находилось в португальской зоне влияния по соглашению, заключенному в Тордесильясе. Об этом свидетельствует тот факт, что эта первая исследовательская флотилия, как мы уже отмечали, направилась к земле, расположенной выше почти на 10° к северу от Порту-Сегуру.
Как в этой, так и в следующей экспедиции принимал участие известный мореплаватель Америго Веспуччи, которого Дон Мануэл пригласил к себе на службу.
42


И так как Веспуччи был авторитетом в области космографии и искусства мореплавания, то он, по-видимому, и получил от короля секретное поручение осуществить не просто обследование открытой земли, но какую- то более значительную работу.
Это предположение подкрепляется тем обстоятельством , что Веспуччи лишь весьма бегло исследовал побережье, и его внимание, казалось, постоянно было привлечено к решению какой-то другой проблемы.
Независимо от того, является ли это предположение обоснованным, несомненно то, что Веспуччи ничего не сделал для ознакомления португальцев с открытой землей, и Дон Мануэл отстранил его, то ли по этой причине, то ли потому, что он неудовлетворительно выполнил другую поставленную перед ним задачу.
Неизвестно, на каких условиях участвовал флорентинский лоцман в этой первой экспедиции, так же как неизвестно, командовал ли он каким- либо из кораблей.
Флотилия вышла из Лисабона в мае 1501 года, то есть через несколько месяцев после прибытия в столицу посланца Кабрала с известием ••об открытии.
В августе участники экспедиции увидели землю приблизительно на 4 или 5° южной широты. Некоторые из них высадились на берег и вскоре убедились в том, что наряду с большим любопытством со стороны туземцев они проявляют к пришельцам значительное недоверие. После того как пришельцы возвратились на корабли, на берегу собралось множество туземцев, причем казалось, что они стремятся завязать знакомство с прибывшими. Два человека из находившихся на борту людей получили разрешение и отважились сойти на берег. Они смешались с толпой, и больше их никогда уже не видели.
Несколько дней спустя капитан направил к берегу шлюпку с людьми с целью разузнать что-нибудь о пропавших смельчаках. Навстречу им вышло множество женщин, которые, впрочем, держались на некотором расстоянии от берега, проявляя подозрительность, но в то же время выражая желание установить отношения с пришельцами.
Некий рослый, смелый юноша без колебаний приблизился к ним. Они с изумлением стали рассматривать его, как вдруг с ближайшего холма спустилась вооруженная палицей женщина и предательским ударом сразила неосмотрительного юношу.
Пока женщины относили тело убитого в расположенный поблизости лес, в находившихся на берегу людей, прибывших на шлюпке, было пущено несколько стрел.
По мнению некоторых авторов, этот случай вызывает недоумение, ибо в первое время подобные факты являлись исключением. Однако та часть побережья, где этот случай имел место, уже была занята индейцами, которые впоследствии прославились своим героическим сопротивлением колонизаторам. Это были потигуары. Кроме того, как справедливо отмечает один из наших историков, еще неизвестно, была ли это первая встреча туземцев с европейцами.
Обманутая в своей надежде найти в этих местах таких же людей, как те, которые встречали португальцев в Порту-Сегуру, флотилия подняла якоря и продолжила свое плавание вдоль берега, держа курс на юго- восток.
16 августа она обогнула мыс, которому было дано имя Сан-Роки, и продолжала спускаться вдоль берега, не пытаясь больше установить взаимопонимание с туземцами.
Словно держа перед собою святцы, капитан дал имена наиболее значительным пунктам побережья: мыс Санту-Агостинью (28 августа); река 43


Сан-Мигел, река Сан-Жерониму (29 и 30 сентября); река Сан-Франсиску (4 октября); залив Тодус-ус-Сантус (1 ноября); река Санта-Лузия (13 декабря); мыс Сан-Томе (21 того же месяца); Рио-де-Жанейро (1 января 1502 года); Ангра-дус-Рейс (6 января); остров Сан-Висенти (22 января).
Начиная с мыса Санту-Агостинью учащаются высадки на берег, причем насушу сходят даже командиры кораблей, доверчивость которых возрастает по мере ослабления враждебности со стороны туземцев.
В феврале 1502 года экспедиция дошла до 32° южной широты, неподалеку от мыса Санта-Мария. Там Веспуччи принял на себя командование флотилией и сделал запасы для продолжительного путешествия, сохраняя, однако, в тайне свои намерения.
Затем он отошел от берега, взяв курс на юго-восток и спустился вниз за 50° южной широты. Там он вынужден был повернуть на север. Дойдя до африканского берега, Веспуччи направился в Лисабон, куда и прибыл в сентябре 1502 года.
Эта экспедиция, осуществление которой не может больше ставиться под сомнение, оказала большую услугу в деле исследования протяженности вновь открытой земли, и ею был составлен перечень названий значительной части географических пунктов побережья.
Первая исследовательская экспедиция сделала мало в отношении ознакомления со страной, однако достаточно, чтобы расценивать ее как одну из попыток открытия на крайнем юге пути в Индию.
Вторая экспедиция была проведена также под видом поисковой. Таким образом она маскировала свою основную цель. В то же время она кое-что сделала и в отношении дальнейшего ознакомления с новооткрытой землей.
Эту версию полностью подтверждает то примечательное безразличие, с которым в метрополии отнеслись к неудаче вновь предпринятых усилий. В июле 1503 года из Тежу вышел флот Гонсалу Коэлью. Одним из шести кораблей командовал тот же Америго Веспуччи, который более всех стремился доказать королю возможность пройти в Азию западным путем. После выхода в море между Коэлью и Веспуччи начались разногласия. Веспуччи первым возвратился в королевство (не дойдя даже до той бухты на побережье, где он уже побывал), заявив, что он потерял из виду главу экспедиции. Гонсалу Коэлью, покинутый Веспуччи, после посещения ряда мест (возможно, даже дойдя до реки, названной позднее Ла-Плата) вернулся в бухту Рио-де-Жанейро, где пробыл около двух лет. Оттуда он возвратился в 1506 году в Лисабон.
Итак, вновь оказалась бесплодной попытка, для осуществления которой у Веспуччи не хватило высоких качеств, проявленных Колумбом.
Разочарованный Дон Мануэл отказался от услуг флорентийского лоцмана. Он был настолько научен горьким опытом, что никогда больше не слушал всех тех «предсказателей», которые настаивали на осуществлении подобных проектов. Уже в конце своего правления он действует по отношению к Фернану Магеллану так же, как Дон Жуан II поступил с Христофором Колумбом.
В заключение следует сказать, что в результате неудач Веспуччи португальское королевство утратило лишь приоритет в плавании по Тихому океану и возможность завоевать славу первого кругосветного путешествия, так как западный путь в Индию не представлял больших выгод, чем уже открытый Васко да Гамой путь вокруг Африки.
После неудачи второй исследовательской экспедиции лисабонское правительство ограничивалось лишь тем, что держало в Бразилии капитанов для охраны прибрежных вод, создавало необходимые условия для ведения торговли, пренебрегая всем тем, что не имело непосредственного отношения к попыткам утвердиться в стране. Оно даже способствовало
44


Амерцго Веспуччи,


конкуренции своих подданных с контрабандистами, предоставляя соблазнительные льготы своим соотечественникам.
Поэтому в первое время торговцы из королевства отлично уживались, здесь с незваными пришельцами, причем те и другие оказывали друг другу взаимную поддержку.
По крайней мере с 1503 года (или даже со времени экспедиции Кабрала) в ряде мест побережья португальские авантюристы обосновались уже среди индейцев. Этим и объясняется то обстоятельство, что все экспедиции после 1515 года обнаруживали европейцев на той части побережья, которая была открыта в первую очередь.
Например, Кабу-Фриу, Сан-Висенти, Баия (а может быть, и другие бухты) превратились в своего рода стоянки для мореплавателей; капитаны кораблей были вынуждены проявлять там большую осторожность, не разрешая командам высаживаться на берег, чтобы предотвратить бегство матросов с кораблей, в которое матросы обращались, как только попадали на берег.
Почти все проживавшие там авантюристы объясняли свое пребывание среди индейцев тем, что они стали жертвами кораблекрушений. В большинстве случаев это было естественно и объяснялось страхом наказания за дезертирство.
Дон Мануэл начал колонизацию в соответствии с намеченным планом. Оказывая содействие лицам, охваченным авантюристическим духом наживы, он стремился извлечь из этого для себя выгоду, гарантируя колонистам лишь владение землей, а во всем остальном предоставлял этим предприимчивым людям действовать по собственному разумению. Таким образом, перед этими людьми вставала трудная задача первого столкновения с неведомой природой.
Чтобы лучше понять эту политику, следует иметь в виду некоторые специфические для того времени обстоятельства, учитывая в первую очередь то, что говорилось о новооткрытой земле, особенно после того, как распространились известия о зверствах индейцев на побережье по отношению к первым пришельцам.
Естественно поэтому, что после закрепления владения землей все усилия королевства были направлены на то, чтобы найти людей, которые взялись бы покорить ее. Дон Мануэл не скрывал этого намерения и даже превратил вновь приобретенные земли в своего рода прибежище для преступников и бандитов.
Было бы преувеличением сказать, что прозванный Счастливым монарх совершенно не заботился об острове Вера-Крус, особенно после того, как было доказано, что этот остров имеет большие размеры и является целым континентом. Однако тот факт, что Дон Мануэл не присоединил к своим титулам титул властелина новой земли, возможно, лишний раз указывает на то, что король не придавал большого значения открытию Кабрала. Поэтому властелин Гвинеи не присвоил себе титула властелина Санта-Крус, или Бразилии.
Но несмотря на это, у нас нет теперь сомнений в том, что здесь всегда находился один или несколько сторожевых кораблей и что, следовательно, нежелание начать завоевание и заселение новых земель объяснялось не отсутствием интереса к этой земле, а скорее являлось единственно возможной позицией ввиду трудностей > которые надо было преодолеть без ущерба для интересов монархии
Сам Дон Мануэл должен был в конце концов изменить свою политику по отношению к американской части своих обширных владений и не ограничиваться одним лишь содействием носителям духа наживы и искателям приключений путем предоставления льгот торговле.
46


Америка на карте Кантину. Первая карта нового континента, охватывающая оба полушария, составленная в Лисабоне в 1502 году.
Установлено, что в 1516 году он повелел «указом управляющему и должностным лицам Индийской конторы (новое учреждение, через которое велись дела с заморскими землями) выдавать топоры, мотыги и всякие другие орудия лицам, отправляющимся на поселение в Бразилию». Другим указом, изданным позднее, он предписал этим же чиновникам «подыскать опытного человека, который мог бы отправиться в Бразилию, чтобы положить начало сахароварению, и предоставить ему средства на связанные с этим расходы, а также медь, железо и другие нужные для этого материалы».
47


По всей видимости, португальский двор уже начал проявлять беспокойство в отношении Америки.
Береговая охрана уже не могла сдерживать спекуляцию, которая € каждым днем приобретала все более угрожающие размеры. А немногие «лица, проявлявшие готовность заселить» непокоренную, неизведанную землю, соревнуясь с барышниками, вовсе не были вдохновлены идеей ■ее возделывания.
В то же время число контрабандистов росло, они становились все сильнее, образуя мощные объединения, чтобы в будущем стать серьезным препятствием в момент, когда метрополия начнет стремиться колонизовать страну.
Так для Португалии складывалась обстановка, которая со временем все более усложнялась, а поэтому необходимо было как можно скорее найти выход из этого положения.
НОВООТКРЫТАЯ ЗЕМЛЯ
Открытая Кабралом земля стала позднее называться «Земля Санта- Крус».
Во время правления Дон Мануэла ее официальное название стало «Провинция Санта-Крус».
На карте 1527 года мы уже встречаем новое название — «Санта- Крус-ду-Бразил».
Миссионеры никогда не отказывались от этого старинного названия «Земля (или Провинция) Санта-Крус».
Однако точно установлено, что в обиходе, главным образом среди коммерсантов, с первых лет существования колонии употреблялось название «Бразильская земля» («Терра-ду-Бразил»), Таким образом, первоначальное наименование страны постепенно забывалось.
Несмотря на упорство, с которым отстаивалось название «Санта- Крус», победило наименование «Бразилия»1, причем первое название исторически стало пережитком и употребляется лишь в академическом смысле.
Что касается протяженности новой земли, то, несмотря на незначительное число обследований, проведенных во время царствования Счастливого короля2, можно считать, что к 1521 году были более или менее разведаны очертания значительной части атлантического побережья Южной Америки.
Что же касается собственно португальской юрисдикции, то известно, что в течение почти всего периода колониального владычества так и не удалось определить географические границы владений по меридиану, установленному договором, подписанным в Тордесильясе3.
Завоевание весьма существенно изменило границы Бразилии с испанскими землями; и даже после того, как дипломатия в целях облегчения решения пограничной проблемы, установила границы соответствующих владений, устранив недостатки прежних соглашений посредством заключения новых конвенций, протяженность границ страны продолжала оставаться невыясненной.
1 Слово «Бразилия» произошло от «бразил» — названия найденного в стране дерева, из которого добывали ценное красящее вещество.
2 Имеется в виду португальский король Мануэл Счастливый.
3 Испано-португальский договор 1494 года, фиксировавший линию раздела Нового света между двумя иберийскими державами. Согласно договору в Тордесильясе, ранее установленная папой Александром VI демаркационная линия была передвинута на запад и проходила в 370 лигах к западу от островов Зеленого Мыса.
48


Только после провозглашения независимости Бразилии стали согласовываться окончательные ее границы с сопредельными странами, и этот процесс продолжался вплоть до времен республики1.
Таким образом, только теперь можно приблизительно определить размеры всей территории Бразилии, причем, если считать, что эта территория равна около восьми с половиной миллионам квадратных километров, то это будет недалеко от истины.
Бразилия граничит почти со всеми странами Южной Америки, и ее обширные контуры на континенте теперь уже точно установлены.
Если на мгновение представить в миниатюре территорию Бразилии, то можно увидеть, что с одной стороны, на востоке, она ограничена океаном, а на противоположной стороне — единственным в своем роде сказочным ландшафтом Кордильер, которые словно гигантская стена отделяют Бразилию от того, другого, Тихого океана.
Начиная с запада в направлении от Анд рельеф почвы переходит в низменность, опускаясь по мере приближения к Атлантике. Особенности его исчезают в бескрайности континента: высота, протяженность и массивы гор — все это теряется в величии целого; поэтому занимаемая Бразилией часть территории Южной Америки по сравнению с зоной Анд кажется низменной и однообразной, и в сравнении с необычайной высотой этой горной системы почти вся поверхность Бразилии напоминает осадочные образования.
На всей этой обширной территории до сих пор, по-видимому, можно проследить геологическую историю континента. Грандиозные явления, связанные с процессом образования континента, неожиданно дали себя знать уже с того времени, когда земли Западного полушария стали подниматься из вод древнего океана; и поныне можно наблюдать, каким образом они образовывались и складывались.
К числу наиболее вероятных можно отнести утверждение, что первыми образовались земли нашего центрального плато и другие возвышенности страны, а также вершины горных хребтов, которые возникли подобно огромным островам в бесконечности морских просторов.
Затем поднялись Анды (быть может, одновременно с исчезновением легендарной Атлантиды!), образовав становой хребет континента.
В сравнении с островами на востоке Анды должны были казаться значительно более высокими.
Затем начался подъем этих островов и значительной части земли, находившейся под водой между ними и Кордильерами.
Эти земли поднимались на поверхность под давлением западной громады, все более вытесняя океан, следы существования которого до сих пор имеются во всех внутренних районах страны, вплоть до Анд.
Таким образом, огромные бассейны, образуемые Амазонкой и Ла-Пла- той, занимают теперь обширные пространства, некогда покрытые древним «средиземным» морем. Они поднялись и укрепились главным образом за счет сокращения площади Анд.
Данная мысль уже не является гипотезой: этого мнения придерживаются многие ученые.
Наша горная система, занимающая второе по значению место на континенте (как мы только что это видели), состоит из двух огромных цепей — береговой и центральной; в нее также входят горы северного склона в бассейне Амазонки.
Береговая Кордильера (или Серра-ду-Мар) начинается на юге немного выше лагуны Дус-Патус и идет вдоль побережья, местами приближаясь  * 4
1 	Бразилия была провозглашена республикой в 1889 г.
4 р. помбу 49


к берегу, а иногда несколько отдаляясь от него, и обрывается у Риу-Гранди-ду-Норти (недалеко от мыса Сан-Роки).
На всем огромном протяжении (более 500 лиг) эта цепь неравномерно расширяется и сужается и часто образует большое число ответвлений и возвышенностей.
На широте Рио-де-Жанейро (внутри страны это север Сан-Паулу и юг Минас) имеется много беспорядочных разветвлений, и массив Кордильер разделяется на две почти параллельно идущие линии — собственно береговую Кордильеру и Мантикейра.
Центральная цепь, или Вертентис, является еще более обширной и сложной, однако менее значительной по высоте. Она простирается от крайнего северо-запада Мату-Гросу в направлении на юго-восток до границы Гояса и Сан-Паулу. Там она поворачивает на северо-восток и идет до Сеара.
Цепь Парима (или Гвианская), находящаяся на крайнем севере, на границе Бразилии с владениями Франции, Голландии, Англии и с Венесуэлой, не столь значительна.
В перечень наших островов входят: океанические острова (как, например, Фернанду-ди-Норонья и Тринидад); прибрежные острова (например, Маражо, Кавиана, Мешиана и другие в устье Амазонки; остров Мараньян, где находится город Сан-Луис; Итамарака, на побережье Пернамбуку; Итапарика, у входа в бухту Тодус-ус-Сантус; остров Говернадор, в бухте Рио-де-Жанейро; остров Гранди; Сан-Себастьян, Сан-Висенти и Санта- Катарина); речные острова (например, Бананал, в бассейне Токантинс— Арагуайя и большое число других островов на Амазонке и на всех наших больших реках).
Наша общая гидрография может быть сведена к трем системам рек: амазонской, ла-платской и третьей, включающей второстепенные бассейны, которые не вошли в две первые.
Бассейн Амазонка — Токантинс является самым обширным в мире по территории и полноводности рек. Его площадь составляет более восьми миллионов квадратных километров, причем более двух третей ее приходится на Бразилию.
В Табатинге, на границе бразильской территории, ширина Амазонки составляет три километра.
В местах, где русло реки несколько суживается, ее воды, особенно в период дождей (с ноября до марта), разливаются по широкой сети проходов, протоков и лагун.
Наиболее значительными притоками Амазонки являются: Жавари (граница Бразилии и Перу), Мадейра, Тапажос, Шингу и Токантинс (с правой стороны); Путумайо, Жапура и Риу-Негру (с левой).
Бассейн Ла-Платы в части, принадлежащей Бразилии, включает воды Параны (внутри страны), реки Парагвая на западе и Уругвая на юге.
Самой большой рекой, не входящей в два указанных огромных бассейна, является Сан-Франсиску.
Кроме этого, имеются: Парнаиба (граница штатов Мараньяна и Пиауи), Итапикуру, Аподи, Доси, Параиба-ду-Сул и многие другие менее протяженные реки.
Внутренняя речная система Бразилии удивительна своими огромными возможностями, которые откроются в недалеком будущем для производительных сил страны.
Амазонка сообщается через Венесуэлу с Антильским морем. Многочисленные притоки этой реки-океана, протекающие через Боливию, Эквадор и Колумбию, приближают ее к Тихому океану; а великие притоки, текущие с юга, связывают бассейн Амазонки с истоками Ла-Платы. Через 50


другие реки, как, например, Токантинс, он подходит к реке Сан-Франсис- ку и через нее выходит к Атлантике. Бассейн Амазонки простирается до Параны, а ее притоки начинаются у береговой Кордильеры близ океана.
При общем обзоре климата страны (территория Бразилии находится в пределах 40° южной широты, занимая большую часть южной половины полушария) следует прежде всего указать на регулярность изменений, определяемых условиями образования климата.
В этом плане проще всего разделить страну на зоны, в рамках которых можно будет свести разнообразие местных особенностей к приблизительно средним величинам, имеющим определенное значение для оценки целого.
Критерий такого разделения должен основываться на самой природе страны и на соответствии условий, влияющих на создание различных климатов.
В стране имеется морская зона, включающая всю береговую линию, от мыса Оранж до крайнего юга, и внутренняя зона.
Первая зона является более однообразной, независимо от разницы широт.
Примечательная особенность климата, которая, возможно, является наилучшей его чертой, заключается, несомненно, в незначительных температурных колебаниях, отмечаемых по всему побережью.
Самые полные данные, полученные на месте в результате многолетних наблюдений, дают лишь 3—4° разницы в средних температурах на побережье от Риу-Гранди-ду-Сул до крайнего севера.
Климат всего побережья очень похож на климат Рио-де-Жанейро. Даже незначительная разница, которую можно отметить, почти исчезает под воздействием постоянных атмосферных течений, омывающих морскую зону.
Другая важная особенность заключается в том, что разница между крайними температурами возрастает по мере продвижения с севера на юг; отсюда смягчение климата при движении с юга на север.
Кроме того, имеет место явление, кажущееся на первый взгляд странным, но которое легко объяснимо, если учесть, что, помимо географической широты, следует иметь в виду и ряд других существенных климатических коэффициентов, например рост максимальных температур при движении с севера на юг, по крайней мере до определенной широты (по всему континенту). Поэтому с января по март в Буэнос-Айресе бывает значительно жарче, чем в Манаусе или Белене.
Внутренняя зона является более неровной в климатическом отношении и должна быть подразделена на три района: бассейн Амазонки; плоскогорье, разделяющее воды двух больших бассейнов; южный район, включающий штаты Сан-Паулу, Парана, Санта-Катарина и Риу-Гранди.
В общем плане климат Амазонки является теплым, однако он далеко не жаркий. Максимальная температура лишь в исключительных случаях превышает 33°, а колебания составляют 13—14°. Среднегодовая температура равна 26°
Во втором районе внутренней зоны, расположенной между 15-й и 24-й параллелями, средняя температура неизменно составляет от 20 до 25°.
Значительная часть штата Сан-Паулу и вся территория штатов Парана Санта-Катарина и Риу-Гранди-ду-Сул образуют третий район. Здесь среднегодовая температура равна 17—18°.
В Бразилии легко установить значение режима ветров как фактора, определяющего климат. Здесь, между океаном и Андами, температура почвы вызывает весьма равномерные передвижения воздушных масс. Атмосфера моря значительно холоднее атмосферы земли. Более холод- 4*
51


ним является также соседний атмосферный слой Кордильер. Между теми и другими массами воздуха с низкой температурой находится атмосфера континента с более высокой, как правило, температурой. Отсюда — постоя- янное движение двух воздушных потоков, чем и объясняются особенности климата Бразилии — воздушный поток с Атлантики и ветры, дующие с Анд. Сталкиваясь, эти потоки направляются к северу или к югу.
Здесь дуют пассаты, восточные, южные и северные ветры. Естественно, что они меняют направление под влиянием причин второстепенного значения.
Этот режим ветров определяет частоту и количество осадков в виде дождя по всей стране. В той части побережья, где господствуют свободные ветры береговой Кордильеры (от Параибы), гораздо больше отклонений, чем в остальной части побережья к югу. Этим, быть может, и вызваны особые метеорологические условия в этом районе, которые характеризуются как продолжительными проливными дождями, так и длительными засухами.
Режиму дождей соответствуют частота и интенсивность гроз. И с этой точки зрения общие метеорологические условия страны могут быть разделены на большие зоны: береговую, промежуточную (образованную горными цепями, параллельными побережью) и внутреннюю.
По мере продвижения с севера на юг в первой зоне грозы становятся чаще. Однако в тех пунктах побережья, где береговая Кордильера наиболее удалена от океана, и даже в Рио-де-Жанейро грозы бывают редко. Там, где высота гор возрастает, имеются места, в которых с ноября до марта грозы бывают почти ежедневно.
Во внутренней зоне с грозами происходит то же самое, что и с дождями. Как правило, влияние горного рельефа на частоту гроз по своей значимости занимает второе место после режима ветров. Поэтому даже во внутренних равнинных районах страны грозы не бывают столь частыми. Однако по мере приближения к Андам грозы становятся не только более частыми, но и более сильными.
Сейсмические колебания относятся к геофизическим явлениям, почти неизвестньш в Бразилии. До сих пор в этом отношении не было отмечено ничего, кроме незначительных колебаний почвы, которые всегда являлись лишь отзвуками землетрясений в Андах.
На основании физических условий, кратко описанных выше, можно сделать вывод о благоприятных для человека условиях существования в Бразилии. Все ранние хронисты единодушно восхищались превосходными природными условиями этой страны.
Единственным бедствием, постигавшим индейцев в некоторых районах, была малярия. Однако ее не знали в цивилизованных центрах.
Со временем положение изменилось. Увеличивалось население, создавались крупные центры, которые устанавливали связи с внешними портами, причем эти сдвиги не сопровождались мерами предосторожности против инфекций, заносимых извне.
В результате с XVI века страна начинает утрачивать иммунитет против эпидемий. Помимо перечисленных причин, этому содействовал также массовый ввоз африканцев.
В течение двухсот приблизительно лет (1666—1880) прибывавшие в страну больные люди периодически заражали местное население, а с некоторых пор это стало происходить настолько часто, что даже возникло убеждение в том, что речь идет об эндемичных заболеваниях или по меньшей мере о неизбежных эпидемиях. Особенно это касалось желтой лихорадки, которую все считали нашим злейшим врагом и которая в конце концов была полностью уничтожена по всей стране.
52


ФЛОРА И ФАУНА
Что касается флоры, то вся территория Бразилии может быть разделена на две большие общие зоны — тропическую и субтропическую. С некоторыми отклонениями в зависимости от географического положения и особенностей почвы граница между этими двумя зонами проходит приблизительно по 21-й параллели.
Характерными представителями растительного мира для этих зон являются араукария (южная зона) и огромные пальмы (северная зона).
Легче всего определяются границы распространения араукарии: они доходят до Сан-Паулу и достигают южной части Минас в наиболее возвышенных местах. Однако по мере продвижения от Параны к северу араукария встречается реже. К югу от Параны араукария предстает во всем своем великолепии. Именно здесь начинаются огромные хвойные леса, которые преобладают во флоре плоскогорья, образуя более или менее обширные «острова» среди бесконечных равнин и простираясь в долинах в виде широких темных полос, обозначая ими течение рек.
Однако даже в этой зоне распространение араукарии ограничено на востоке береговой Кордильерой, а на западе — разнообразными по своей растительности лесами бассейна Параны.
Зона распространения пальм не ограничивается точно указанной параллелью, однако к югу разновидности пальм меняются и среди них уже не встречаются огромные пальмы севера. Некоторые виды (например, кокосовая пальма, называемая «кокейру ди Баия») не переходят за 18-ю параллель. Распространение карнаубы1 ограничивается лишь экваториальной зоной.
Следует отметить, что четкое разделение зон является затруднительным, особенно в отношении высокогорных внутренних районов. На побережье флора видоизменяется значительно меньше (при движении от Мараньяна почти до крайнего юга). Как правило, в прибрежных районах разновидностей встречается больше, тогда как по мере повышения рельефа чпсло их уменьшается, многие из них становятся менее характерными, а некоторые даже исчезают совсем.
Растительность плоскогорий резко отличается от растительности берегов Атлантики и восточных речных бассейнов также и в отношении экзотических растений.
Итак, следует сделать вывод, что основным фактором, определяющим характер растительности Бразилии, является не географическое положение, а большее или меньшее повышение местности в различных районах. Именно поэтому мы можем нередко обнаружить в пределах одной зоны вкрапления растительности другой зоны, представляющие контраст с окружающей природой.
В береговых районах и даже в глубинных сертанах2 Амазонки нередко встречаются местности, где господствует флора плоскогорий, а на высоких плато Мату-Гросу восторженному взору жителя сертана открываются бесконечные девственные леса, буйная тропическая растительность, которая не имеет ничего общего с убожеством пустынных равнин и каатинги3, кажущихся здесь островками другого климата.
Поэтому с точки зрения ботанической географии мы можем отнести к одной группе флору Амазонки и других больших долин вне этого бассейна
1 Карнауба — бразильская пальма, дающая воск.
2 Сертан — внутренний район Бразилии»
3 Каатинга — зона лесов с низкорослыми деревьями и кустарниками.
53


Портрет Дон Мануэла.
и флору всего побережья (разделенного на секторы), а к другой группе — флору возвышенностей внутри страны.
В первой группе наиболее значительной зоной являются бассейны Амазонки и рек Парагвая и Параны. В этой зоне два крупнейших фактора растительной жизни — тепло и наличие влаги — отличаются столь большой устойчивостью и интенсивностью, что растительность здесь всегда характеризуется своей несравненной буйностью. Леса характеризуются разнообразием пальм. На прибрежных затопляемых землях в изобилии произрастают серингейра1, манговое дерево, ива, бамбук. За пределами затопляемой полосы в девственной чаще выделяются каштан, сапукайя, сумаума, масарандуба2 и т д.
1 Серингейра — каучуковое дерево.
2 Сапукайя и масарандуба — деревья, дающие ценную древесину. Сумаума — гигантское дерево, дающее растительное волокно и масло.
54


Другие районы зоны, в целом весьма сходные по своей природе, отличаются все же значительной разносторонностью. Характерная флора та же. Там (как в больших внутренних бассейнах, так и на побережье) встречаются пайнейра1, сапукайя, жекитиба и ипе, лавровое дерево, кедр и т. д.
Флора равнин резко отличается от тропической флоры. Наиболее ярко она выражена в зоне плоскогорий, прилегающих к Серра-ду-Мар.
Следует отметить, что флора плоскогорий обладает большим числом видов, присущих морской зоне, причем эта растительность не столь буйная или несколько отклоняется от общего типа. Это особенно заметно в семействе пальмовых. Наиболее распространенной пальмой является бурити, которая в то же время представлена здесь самым слабым видом. Пальмовые рощи также не похожи на гигантов Амазонки. Пальмы тикум, брежаува, гуарири и другие дают полезные плоды.
Самой большой пальмой равнин является жарива. Весьма богато представлены семейства злаковых, миртовых и другие.
К северу от Сан-Паулу ботаника этой второй группы растительности является весьма сложной, поскольку в связи с особенностями почвы там, по-видимому, смешиваются и беспорядочно разбросаны представители обеих групп растительности; на возвышенных землях преобладает флора, характерная для равнин, на низких землях — флора, характерная для возвышенностей.
Первое, что обычно отмечают при изучении фауны Бразилии,— это отсутствие крупных млекопитающих. Самым крупным из имеющихся здесь млекопитающих является тапир.
Однако мы уже знаем, что ископаемая фауна страны необычайно богато представлена видами животных третичного периода.
Таким образом, мы сталкиваемся с весьма любопытным вопросом: как можно объяснить исчезновение этих видов, когда известно, что в других местностях земного шара многие из них продолжают существовать или исчезли, оставив представителей своего вида или их разновидности?
Известно, что в Европе многие из ныне исчезнувших животных дожили до исторической эпохи. Их последующее исчезновение легко объяснимо: человек изгоняет зверей из освоенных им районов. Он мирится лишь с существованием полезных для себя видов животных. Хищники, а также диковинные и не поддающиеся приручению животные гибнут первыми в соперничестве с человеком.
В Азии слон является священным животным, кроме того, он полезен и поэтому не истреблен. В Африке слон продолжает существовать, так как человек не смог уничтожить его. Верблюд сохраняется в Африке и Азии также благодаря приносимой им пользе.
Однако разве могла восточная часть Америки до Колумба считаться завоеванной гением человека или, более того, разве могло господство того человека, которого европейцы встретили здесь, привести к полному уничтожению крупных представителей животного царства?
Известно, что ко времени открытия Америки туземное население было значительно меньше цивилизованного населения наших дней. Это значит, что на всем континенте еще были безграничные пространства неосвоенных земель.
В Южной Америке большинство племен занимало лишь побережье п долины больших рек. Поэтому бескрайние леса и пустынные дали были открыты для всех животных, оттесненных человеком-победителем.
1 Пайнейра — дерево, дающее шелковистое волокно, разновидность хлопка
55


Старинная карта провинции Санта-Крус (первоначальное название Бразилии).


Как же тогда объяснить исчезновение пород животных, которые обитали здесь и не были стеснены отсутствием или нехваткой пространства и вообще имели все условия для дальнейшего существования?
Если человек не представлял для них смертельной опасности, то почему же тогда исчезли все эти крупные разновидности третичной фауны, не оставив ни одного своего представителя?
В общем аспекте фауну страны можно разделить на фауну равнин и лесов.
Согласно мнению ученых, аналогии, отмечаемые во всей фауне лесов (от крайнего севера до крайнего юга), имеют для классификации большее значение, чем существующие между ними различия.
Достаточно беглого взгляда на наиболее характерные виды, чтобы согласиться с тем, что дело обстоит именно так.
Внутри класса млекопитающих имеется столько общих черт, что различия между отдельными видами не имеют большого значения.
Однако такая связь, существующая между фауной различных зон (даже без разделения на фауну равнин и лесов), устанавливается с более неопровержимой достоверностью на примере класса птиц, а не класса млекопитающих.
Например, при знакомстве с описанием птичьего царства острова Маражо создается впечатление, что речь идет об обитателях одного из лесов юга или внутренней части страны. Следует только изменить некоторые названия. Птицы этого большого острова на севере страны лишь за некоторыми исключениями близки к семейству известных нам птиц южных лесов, главным образом прибрежных.
То же самое можно сказать и в отношении других классов животного царства: второстепенные различия (окраска, величина и т. д.) стираются перед лицом явного сходства основных черт отдельных разновидностей внутри того или иного класса по всей стране, а в большинстве случаев имеет место даже полное совпадение этих черт.
О самом животном мире можно дать здесь лишь самые общие сведения, отказавшись от всякой попытки рассказать о всех его классах. Поэтому мы ограничимся лишь перечнем наиболее характерных, по нашему мнению, представителей этого мира.
Из млекопитающих отметим: анта, которого индейцы называют тапиром; разновидности диких свиней, наиболее крупной и свирепой из которых является кейшада (тажасу); оленей (наиболее крупный и распространенный их вид гуасу-паку у племен тупи); грызунов, представляющих наиболее многочисленный класс, в том числе мелкого грызуна преа, бесхвостого пака, водоплавающую кутиа, мышей, белок и наиболее крупного из грызунов — капивара, напоминающего гигантскую морскую свинку;, неполнозубых, также многочисленных, включая ленивцев, броненосцев, муравьедов; хищников (ягуары, лисицы, выдры, мелкие хищники); китообразных (ламантин, дельфин, кит); рукокрылых (летучие мыши); обезьян, составляющих наиболее обширный отряд млекопитающих в стране. Всего известно уже около пятидесяти видов млекопитающих, причем больше всего их насчитывается в бассейне Амазонки.
Приступая к описанию царства птиц, начнем с голенастых, среди которых отметим: страуса (который здесь меньше африканского), аистов, цапель, фламинго (черного и красного), ибисов. Бразильский страус имеет немного больше метра в длину и отличается белой, серой или пятнистой раскраской. Обитает он на равнинах и широко распространен в стране от Риу-Гранди-ду-Сул на юге до Амазонки на севере.
Встречаются и другие виды птиц: перепончатолапые (дикие утки, бигуа, пеликаны, утка марреку и т. д.); куриные (куропатки); голуби, 57


грифы (урубу); соколиные (ястребы); попугаи (от наиболее крупного арара до маленького сайра).
Самой малой из известных в Бразилии птиц является колибри (распространенное название — бейжа-флор). Имеются виды колибри, про представителей которых нельзя определенно сказать (если смотреть на них издали), птицы это или насекомые. Они изумительно красивы благодаря сверкающим цветам оперения и удлиненной изящной форме тела и летают с невероятной скоростью. Колибри все время порхают вокруг цветов, питаясь, как идет о них молва, одним только ароматом растений, так как они всегда в полете и кажется, что им недосуг даже испить цветочного соку. Это настоящие крылатые самоцветы садов и лугов.
Отряд певчих птиц полей и лесов Бразилии поражает путника не столько разнообразием окраски, сколько своими голосами.
Например, арапонга, красивая птица с белым оперением, весьма распространенная во всех лесах внутренних районов и побережья, издает металлические звуки, вибрирующие и пронзительные, напоминающие издали звуки ударов молота о наковальню. Отсюда прозвище «феррейру»1, которое ей дал народ.
Один великий певец природы создал любопытную монографию о голосах птиц Бразилии. Саракура, говорит Эркулес Флоренси, словно беседует в одиночестве сама с собой. Соко-бои с утра до ночи подражает мычанию коров. Мутун возвещает приход зари нежными гортанными звуками, словно переживая ужасы прошедшей ночи. Пение аньюмапоки, крупно!! красивой птицы сертана, имитирует звуки деревенского колокола. Аракуа кудахчет, как испуганная курица, а его неразлучная подруга повторяет за ним те же звуки. Арара разрывает воздух, извлекая из своего хриплого горла грубые звуки, из-за которых он и получил свое простонародное имя. Бесчисленные стаи попугаев, особенно с наступлением вечера, издают монотонные пронзительные звуки, оглушая ими путника.
Без сомнения, мысленно говорит себе этот энтузиаст южноамериканской природы, голоса пернатых тварей гармонируют с окрестностями, с местным пейзажем и даже со временем, когда эти голоса раздаются. Например, на Шпицбергене могут раздаваться лишь заунывные звуки и голоса, присущие его пустынному виду. Можно представить себе, каким должно быть пение птиц в Аравии, а в величественном мире Кордильер и подавно. На скалы, высящиеся среди океана, садятся величавые птицы с большой дальностью полета. Их крики можно сравнить с воем ветра, ревом бури и морских волн.
Однако Флоренси не сказал об одной певчей птице: это тангара, относительно которой мы не знаем, водится ли она также в лесах и лесных массивах севера. Тангара — довольно маленькая, с воробья, птица, летающая всегда стаями. У каждой стаи есть свой «запевала», дирижирующий общим хором. «Запевала» садится на ветку, и вокруг него располагаются остальные птицы. Когда он начинает петь, другие подпевают, вторя его движениям. Наконец по сигналу вожака вся стая поднимается в воздух и улетает петь в другие места.
Наиболее известными собственно певчими видами птиц являются дрозд сабия, крапивник (маленькая, почти ручная птичка, считающаяся священной в народе), ласточки, канарейки, щеглы и другие.
Из представителей пресмыкающихся отметим: жакаре (каймана), черепаху, змей сукуриу, баиуна, жарарака, коралловую и гремучую змею. Среди морских рыб выделяются: пираруку, пинтаду, меру, гаропа. 1 	Феррейру — кузнец.
58


шареу; среди речных рыб: пираруку, пиратининга, паку, суруби, пиранья (наиболее опасна ввиду ее прожорливости), жау и барбаду.
Среди мягкотелых известны: съедобные моллюски, устрицы, морские ежи, губки, крабы, креветка, лангуста и т. д.
Энтомологическая фауна Бразилии чрезвычайно богата, и поэтому мы отведем ей здесь несколько больше места.
Одним из наиболее богатых и интересных является отряд жесткокрылых. Самое любопытное семейство этого отряда представляют светляки, или вага-люмес.
Семейство цикадовых представлено цикадами.
Пожалуй, наиболее богато представлен отряд перепончатокрылых (муравьев). К нему принадлежат пчелы, осы, ядовитые мамангава, мари- бонду и другие.
Отряд двукрылых также отличается своей многочисленностью. В него входят: блохи, москиты, оводы.
Наиболее богатым по своим разновидностям и самым удивительным по красоте отрядом являются бабочки (чешуекрылые). Царство бабочек богаче всего представлено, по-видимому, на севере. На Амазонке уже известно около 600 видов бабочек.
Одно из наиболее любопытных и фантастических явлений, наблюдаемых в глубинных районах страны,— это миграция бабочек (особенно одного из их видов, известного под названием пана-пана).
По мнению одного из весьма авторитетных натуралистов, энтомологическая фауна Бразилии имеет некоторые особенности. Она бедна, например, плотоядными насекомыми по сравнению с соответствующей группой в Европе, а число растительноядных насекомых в Бразилии значительно выше, чем в Европе. Он отмечает также, что растительноядные насекомые Бразилии, как правило, крупнее европейских, тогда как плотоядные меньше, чем в Европе.


ГЛАВ А III
Наследственные капитании.
Начало колонизации
МАРТИН АФОНСУ.—ДОНАТАРИИ - КРУПНЕЙШИЕ КАПИТАНИИ
МАРТИН АФОНСУ
Как мы уже видели, после того как были проведены две экспедиции (1501 и 1503), обследовавшие побережье, португальский двор ограничивался лишь тем, что держал в новооткрытых приморских районах нескольких капитанов для охраны местных земель, предоставляя в то же время возможность ведения свободной торговли по всему побережью и поощряя своих подданных конкурировать с иноземными торговцами.
Однако со временем, как это можно было предвидеть, приток любителей наживы стал принимать угрожающие размеры, и вскоре стало очевидным, что недостаточно возлагать обеспечение действительного владения землей на капитанов, не имевших возможностей для решительных действий и, как правило, заботившихся лишь о том, чтобы урвать как можно больше для себя.
Таким образом в Бразилии к моменту смерти Дон Мануэла (1521) ситуация была следующей: земля охранялась от посягательств авантюристов, а португальские мореходы поощрялись к торговле с индейцами.
Проблемой Бразилии занялся Дон Жуан III. По всей видимости, в Португалии в то время еще не было ясного представления о том, какие меры могли бы быть эффективными в сложившихся условиях. Отсюда колебания, отмечавшиеся в осуществлении колонизации в первые годы.
В 1526 году Дон Жуан III решил усилить лишь наблюдение за побережьем, направив туда флотилию из шести кораблей под командованием Кристована Жакиса. Существует мнение, что этот моряк хорошо знал эти места еще с 1516 года.
В конце 1526 года он подошел к берегам Бразилии и сперва стал на якорь между островом Итамарака и самим континентом.
Там он нашел поселение, основание которого приписывается первым исследователям, и постарался расширить его. Затем он спустился до Пернамбуку, где основал другую факторию, которая должна была служить административным центром колонии.
Вслед за тем Кристован Жакис обошел с тремя или четырьмя каравеллами значительную часть побережья, достигнув, по-видимому, реки Ла-Платы.
Возвращаясь на север, он встретил в бухте Тодус-ус-Сантус три французских корабля и потопил их, захватив в плен около 300 человек, которых доставил в Португалию.
60


Однако проблема колонизации новооткрытых земель оставалась нерешенной, в то время как обстановка, созданная контрабандистами, стала угрожающей.
Тогда португальский двор принял решение о начале официальной колонизации новых земель и направил туда экспедицию, снабженную всем необходимым для той цели.
Некий Мартин Афонсу, имевший звание капитан-мора, был облечен соответствующими полномочиями и юрисдикцией в отношении всех уголовных и гражданских дел, что давало ему власть, которой он мог распоряжаться как подлинный наместник монарха.
Спешно была снаряжена флотилия из пяти кораблей. Лоцманом и помощником командира стал Перу Лопис де Соуза, брат Мартина Афонсу, известный мореплаватель.
Флотилия вышла из Тежу 3 декабря 1530 года и в конце января следующего года уже находилась в бразильских водах, ненадолго остановившись в Пернамбуку.
Мартин Афонсу направил оттуда Диогу Лейти исследовать побережье, лежащее к северу, а Жуана де Соуза отослал обратно в королевство. Экспедиция продолжала тем временем продвигаться дальше на юг. В Баии капитан-мор встретился с Карамуру1. В полдень 30 апреля 1531 года флотилия вошла в бухту Гуанабара.
Найдя хорошо защищенное место, капитан высадил часть своих людей. В месте высадки было возведено укрепление и сооружена кузнечная мастерская, предназначенная для выполнения работ по ремонту кораблей. ■Здесь были оснащены еще две бригантины.
Уступая настояниям туземцев, Мартин Афонсу направил в глубь страны четырех членов экипажа в сопровождении множества туземцев. Через два месяца эти люди возвратились, причем с ними прибыл «великий царь, властелин великой равнины», до которой им довелось дойти.
Пополнив запасы, экспедиция продолжила свое плавание на юг. 'Отплыв 1 августа, она лишь 12 августа встала на якорь в бухте Кананеа. Уже много лет там жили несколько португальцев и испанцев, уроженцев Кастилии, поддерживавших добрососедские отношения с индейцами.
Основываясь на сведениях, полученных от этих людей, капитан-мор разрешил Перу Лобу в сопровождении этих и некоторых других смельчаков провести экспедицию внутрь страны, причем он должен был возвратиться через десять месяцев. Впоследствии стало известно, что эта экспедиция оказалась далеко не столь успешной, как первая. Почти все ее участники были уничтожены туземцами.
Страдая от непогоды, флотилия спустилась почти до самого устья Ла-Платы. Оттуда Мартин Афонсу с полным правом мог повернуть обратно в поисках места, наиболее подходящего для осуществления порученного ему дела.
20 января 1532 года каравеллы находились в полулиге от бухты Сан-Висенти.
Эта бухта стала к тому времени уже одним из наиболее известных пунктов на побережье и фигурировала на главных картах и в самых ранних путеводителях. В этом месте и в его окрестностях жили португальцы в полном согласии с туземцами.
В числе прочих хроники называют имена Жуана Рамальо и Антониу Родригиса.
Имея некоторое влияние на туземцев, эти переселенцы вели торговлю е останавливавшимися в этом месте экспедициями, снабжая их плодами 1 Карамуру—один из первых португальцев, поселившихся в Бразилии. См. о нем ниже.
61


бразильской земли в обмен на европейские товары и даже продавая при»- шельцам небольшие каботажные суда, которые они уже научились строить.
Владения этих первых колонистов находились на побережье между бухтами Сан-Висенти и Кананеа.
В приморском районе, лежащем к югу, господствовали миролюбивые карижо1. Таким образом как по суше, так и по морю, исследуя заливы и извилины бухт или держа путь вдоль берега, люди Рамальо ходили до Паранагуа и Сан-Франсиску и, возможно, даже до Порту-дус-Патус (Санта-Катарина), где также проживали португальцы и испанцы.
На севере, за Санту-Амару до Кабу-Фриу господствовали тамойо2.
До 1532 года во всех этих поселениях царила сравнительно мирная атмосфера. Однако с прибытием Мартина Афонсу все начинает меняться, особенно после того, как португальская метрополия дала здесь почувствовать свою власть.
Уже в то время велась регулярная торговля между портами и жителями серры3. Там, на плоскогорье, занимая весь бассейн верхнего течения реки Тиете, правил Тибириса, с которым Рамальо заключил союз.
Таково было положение на этих землях, когда туда прибыл Мартин Афонсу.
В связи с ненастной погодой флотилия вошла в пролив к юго-западу от острова Сан-Висенти лишь вечером 22 января.
Капитан-мор высадил своих людей на южной части острова, то есть на правом берегу пролива.
Там и было немедленно заложено поселение, были построены первые дома, небольшое укрепление, часовня и все самые необходимые сооружения4  5. На мысе Санту-Амару, рядом с проливом Бертиога, было воздвигнуто другое укрепление и дозорная башня. Здесь существовала наибольшая опасность нападений. И с этих пор начинает меняться отношение тамойонов к пришельцам. Вожди Убатуба поняли, что гости прибыли в Морпиона (Сан-Висенти) не только для торговли. Именно в это время стали проявляться первые признаки вражды.
К счастью, своевременное прибытие Рамальо и его свекра Тибириса позволило в тот момент избежать опасности столкновения.
Мартин Афонсу поделил землю в поселке на равные участки, которые были распределены между колонистами. За пределами поселения земли на острове являлись общественной собственностью; каждый временно владел участком, который он обрабатывал. Получение доходов давало право окончательной собственности. Наделы предоставлялись колонистам в пожизненное пользование. Позднее этот порядок был изменен.
На острове началось возделывание некоторых культур, главным образом сахарного тростника, который ввозился с Мадейры6 и, согласно мнению некоторых авторов, был известен в Сан-Висенти еще до Мартина Афонсу.
Чтобы заинтересовать земледельцев, капитан-мор приказал построить на острове небольшой «энженьо»6 для всеобщего пользования. Он приво-
1 Карижо, или карижос, — индейские племена.
2 Тамойо — индейские племена.
3 Серра — горная цепь, возвышенность.
4 Поселение Сан-Висенти, основанное первой группой португальских колонистов во главе с Мартином Афонсу, находилось на месте нынешнего города Сан- Паулу.
5 Впервые сахарный тростник был ввезен в Бразилию с о. Мадейра Мартином Афонсу в 1532 году.
6 «Энженьо» — первоначально маленький завод для переработки тростника в сахар. Позднее наименование «энженьо» стало употребляться в более широком смысле для обозначения всего сахаротростникового хозяйства, включая завод, плантации и вспомогательные постройки.
62


Флот Мартина Афонсу де Соуза, стоящий на якоре в П орту-да с-Нау с. Картина художника Бенедиту Калишту.
дился в действие водой, при нем была часовня и жилые помещения для рабочих. Вначале это предприятие называли «Энженьо-ду-Говернадор», а позднее — «Сан-Жоржи-дус-Эразмус», по имени немецкой семьи, которая его приобрела.
Так как производство сахарного тростника получило большое распространение, то были основаны и другие «энженьо», как на острове Сан- Висенти, так и на острове Санту-Амару, а также на прилегающей части континента.
Таким образом через несколько лет сахар и водка уже вывозились оттуда в другие капитании и даже в королевство.
Из других культур большое распространение получили пшеница и виноград. Спустя столетие падре Симау де Васконселус говорил, что Сан-Висенти — это «житница всей Бразилии».
Развитие земледелия происходило настолько быстро, что вскоре возникла необходимость позаботиться о вывозе его продукции, так как масса производимых продуктов в первые же годы стала превышать местные потребности.
С этой целью сам капитан-мор организовал торговую контору, которая объединила владельцев «энженьо». Это предприятие стало посредником для колонистов, взяв на себя вывоз производимых ими продуктов, а также продажу необходимых им европейских товаров.
Мартин Афонсу, таким образом, приступил к решению основной задачи, стоявшей перед ним.
В то же время он занялся установлением определенного политического и гражданского правопорядка в колонии, насколько это было возможно в тех условиях. Он назначил гражданских судей, писарей, по лицей • 63


ских и других административных чиновников. Афонсу построил лучшую в колонии церковь, назначив Гонсалу Монтейру настоятелем прихода.
В течение первых месяцев все шло так успешно, что многие колонисты решили перевезти сюда свои семьи, будучи убежденными в том, что в Новом свете они нашли все блага земли обетованной.
Следует отметить, что вила1 ди-Сан-Висенти стала процветать с первых же дней своего существования. Она стала средоточием всей экономической жизни острова и его окрестностей, а также торговли с индейцами Итанаэ- ма, Кананеи и Пиратининги. Туда прибывали товары местного происхождения, предназначенные на экспорт. В больших складах размещались европейские товары, пользовавшиеся наибольшим спросом в колонии и среди индейцев.
У нас нет достоверных сведений о том, прибывал ли в этот порт после Мартина Афонсу до приезда Жуана де Соуза какой-либо корабль из Португалии или хотя бы кто-либо из торговцев, уже знакомых с этой частью побережья. Однако есть все основания предполагать, что бухта по-прежнему часто посещалась. Иначе нельзя было бы объяснить, как возникла монополия на ведение внешней торговли, а тем более почему на другом берегу пролива, почти напротив вилы, была создана таможня (что также приписывается Мартину Афонсу).
После наведения порядка на побережье капитан-мор смог наконец внять настойчивым просьбам Жуана Рамальо посетить плоскогорье, где, по-видимому, уже имелись признаки осложнения отношений с туземцами.
Мартин Афонсу покинул Сан-Висенти в конце 1532 года в сопровождении большой свиты, причем проводником был сам Рамальо. Свой путь в горы он начал из порта Санта-Крус. Индейцы встретили его хорошо. С интересом знакомился он с окрестностями, восхищаясь их несравненной красотой и великолепием.
От самих туземцев он получил разнообразную информацию и на основании собственных наблюдений мог судить, насколько обоснованными были жалобы Рамальо и Тибирисы на контрабандистов, разорявших ново- открытую землю. Как португальцы, так и испанцы хаотически наводняли эти края, ведя торговлю в селениях, и можно себе представить, как эта торговля велась.
Возможно, что посещение Пиратининги усилило колебания Мартина Афонсу, которые он испытывал, осуществляя бесславную задачу колонизации страны в таких условиях, ибо мечтал он о другом. Он близко познакомился с жизнью туземцев, с их невероятной бедностью и потрясающим убожеством духовной жизни. Он мог сопоставить огромные богатства и красоту страны со всей этой грустной картиной, и, кто знает, быть может, мысленно он уже предвидел грядущие дни столкновения представителей обеих рас в этом районе.
Несомненно, что если до того времени он и питал какие-то иллюзии, то теперь окончательно потерял интерес к своей миссии в Америке.
По возвращении в Сан-Висенти он сразу же принял чрезвычайные меры (какими бы малоэффективными они ни были) в отношении той формы торговли, которая всегда была причиной всех раздоров и осложнений с индейцами. Мартин Афонсу издал предписание о том, что даже «ради выкупа белые не вправе идти к индейцам в кампу2 без его разрешения или без разрешения капитанов, его наместников, которое будет выдаваться с большой осмотрительностью и лишь добропорядочным лицам».
1 Вила — поселение.
2 Кампу — равнина, здесь - местность, населенная индейцами.
64


Такая мера сдерживала, насколько это было возможно, алчность авантюристов. Поддержание порядка на плоскогорье было доверено лишь одному Жуану Рамальо, получившему чин «капитан-мора ду кампу».
Однако было ясно, что эта мера не может быть действенной в течение продолжительного времени.
Запрещение, декретированное в 1532 году Мартином Афонсу, было отменено указом, изданным в 1544 году его женой и наместницей, которая уступила настойчивым домогательствам спекулянтов.
Далее мы увидим, какие последствия имел этот указ, который, впрочем, был естественным выходом из создавшегося положения.
Одной из причин, побудивших Мартина Афонсу покинуть Бразилию, было, без сомнения, понимание того, что с теми людьми, которые у него были, и в тех условиях, в которых находилась страна, создать что-либо было нельзя. Лишь незначительную часть населения колонии составляли труженики. Именно они утвердились затем на острове и проявили деятельную заботу об устройстве жизни на новом месте, быть может надеясь, что счастье им улыбнется.
Однако большинство колонистов состояло из ссыльных и фидалго1; и те, и другие надеялись лишь на судьбу. Ссыльные поневоле вынуждены были оставаться на этой земле. Что же касается фидалго, то большинство из них, увидев, что и здесь судьба складывается для них неудачно или даже что им просто приходится труднее, чем они ожидали,— поспешило возвратиться в Португалию. Ясно, что эти люди не были созданы для жизни в здешних местах.
Когда капитан-мор уже готовился покинуть Бразилию, из Лисабона прибыл капитан Жуан де Соуза, который ездил в королевство из Пернамбуку.
Жуан де Соуза привез Мартину Афонсу письмо от короля. Дон Жуан III был весьма доволен своим наместником и писал ему, что так как в метрополии ничего неизвестно о том, как проходило исследование берега к югу от Пернамбуку до реки Ла-Плата и что сделано в отношении «освоения новооткрытой земли», то все эти вопросы оставляются на усмотрение самого Мартина Афонсу, в том числе и вопрос о его дальнейшем пребывании в Бразилии.
Ему также сообщали, что решено перейти к более действенным методам колонизации, при которых земля будет предоставляться на реальные сроки тем, кто возьмет на себя обязанность заселить ее, и что движимый серьезными мотивами, несмотря на желание узнать вначале мнение самого капитан-мора, король принял решение немедленно произвести первые пожалования, причем лучшие земли должны быть предоставлены самому Мартину Афонсу и его брату Перу Лопису.
Таким образом, содержание письма Дон Жуана совпадало с намерениями самого капитан-мора.
Он приказал погрузить на свободные корабли большое количество продуктов местного происхождения, привел в порядок все дела в колонии, назначил своим наместником викария Гонсалу Монтейру и в один из погожих дней 1533 года покинул Сан-Висенти.
Заслуга Мартина Афонсу состоит в том, что своими действиями в Сан- Висенти он наметил историческую линию колонизации и завоевания Южной Америки.
Действительно, эти усилия по созданию первого официального ядра европейской колонизации, заложившие основу для разрешения широкой проблемы заселения вновь открытых территорий, имеют для нас огромнейшее значение.
1 	Фидалго — португальские аристократы.
р. Помбу
65


Поэтому 22 января 1532 года является датой, имевшей неоценимое значение для будущего нашей страны. Это событие надо рассматривать как лишнее доказательство того, что народ первооткрывателей посвятил себя новой задаче, поставленной перед ним судьбой, в ответ на беспредельный героизм прославивших его великих поколений.
В тот день, когда первая группа колонистов раскинула свои палатки на острове Сан-Висенти, открывается для нас страница, которой твердо начинается подлинная история страны.
Таково значение экспедиции Мартина Афонсу и его свершений. Именно поэтому его имя первым записано в анналах истории бразильского народа. Он имел счастье руководить первыми шагами нации в той единственной части ее владений, где она эффективно и полностью ликвидировала свою историческую разобщенность.
ДОНАТАРИИ
После отъезда Мартина Афонсу в Бразилию в Лисабоне поняли, насколько недостаточны все эти начальные мероприятия. Ограничиться созданием в одном из пунктов побережья официального центра, где находился бы представитель метрополии, значило бы, принимая во внимание огромную территорию страны, почти ничего не сделать для борьбы с происходящими там злоупотреблениями. Если бы даже удалось колонизировать крайний юг или хотя бы эффективно освоить южную часть приморской полосы, то весь север все равно продолжал бы оставаться во власти контрабандистов и разных незваных пришельцев.
Поэтому необходимо было освоить все побережье или хотя бы те местности, которые были уже разведаны, извлекая при этом непосредственную выгоду из занятых земель.
Сделать это непосредственно за счет королевской казны, с помощью агентуры короля или его представителей, было бы очень обременительно.
Единственно возможным выходом явилась система пожалований (донатарий), то есть распределения земли между людьми, которые оказались бы в состоянии заселить ее, оборонять и возделывать с выгодой как для себя, так и для королевской казны.
Такая система уже давно и успешно применялась на Азорских островах, на Мадейре и островах Зеленого Мыса.
Эта-то идея и овладела двором.
Все это лишний раз доказывало, что там, в королевстве, о Бразилии знали мало и не имели ни малейшего представления об условиях, в которых должно было быть начато дело заселения новооткрытых земель.
На указанных выше островах, в связи с особыми обстоятельствами, система капитаний, естественно, имела больше шансов на успех. Освоение этих земель сулило весьма значительные выгоды. Благоприятным было, во-первых, то обстоятельство, что заселяемые территории были необитаемыми и поэтому их не надо было завоевывать. Во-вторых, там пользовались дешевым трудом африканцев и свое благосостояние колонисты обретали благодаря занятию сельским хозяйством.
То обстоятельство, что подобные результаты стали возможными, главным образом вследствие отсутствия на этих островах туземцев, которых приходилось бы покорять, подтверждается неудачами аналогичных попыток, предпринятых в различных пунктах континентальной Африки и даже на некоторых островах Зеленого Мыса.
На тех островах, где имелось туземное население, колонизация была таким же трудным делом, как и на континентах, где колонисты должны 66


были вначале осуществить завоевание. Известно, что испанцы в течение десятилетий истребляли гуачей на Канарских островах и что лишь после окончания крайне тяжелого периода завоевания удалось обеспечить преуспеяние этих колоний. На многочисленных островах Океании наибольшие трудности для европейцев создавало туземное население. Освоение многих колоний Малайи задерживалось главным образом необходимостью борьбы с туземцами. То же самое, несомненно, происходило на Мадагаскаре и на всех других островных территориях. Стремление к автономии и местный патриотизм возникли там лишь после того, как исчезли расовые предубеждения и предрассудки.
Австралия в этом отношении являет собой весьма характерный пример. Там не было завоевания в собственном смысле слова, а происходили лишь вытеснение и сгон туземцев (как и в Северной Америке) со всех тех районов, куда прибывали англичане. Туземцы Австралии стояли на такой ступени деградации, были настолько неспособны к сопротивлению или к усвоению элементов цивилизации, что невольно изолировались от пришельцев. Англичане понимали выгоды сегрегации и предоставили меланезийцам часть страны для резерваций, где утвердились эти кочевые племена, обреченные на неотвратимую гибель.
Наконец, острова давали еще одно огромное преимущество: их удобно было оборонять.
Совсем иные условия существовали в континентальной Америке. Именно этим обстоятельством объясняются основные причины неудачи капи- таний. Известно, что банкротство этого режима в первую очередь было вызвано борьбой с индейцами, столкновениями между донатариями, необходимостью отражать нападения пиратов и корсаров и бороться с незваными пришельцами.
Однако при лисабонском дворе никто не имел ни малейшего представления об этом. И так как при поисках выхода из возникших тогда затруднений проявлялось нетерпение, наиболее практичным решением казался заманчивый прецедент с островами.
Вот почему планы двора резко изменились еще до того, как стали известны дела Мартина Афонсу.
Естественно, что проявлению такой поспешности содействовали сообщения о действиях пиратов в этих морях и слухи о подготовке в других странах экспедиций в Бразилию, а также старания претендентов, осаждавших короля ходатайствами о предоставлении концессий в Америке.
Как мы уже видели, Дон Жуан III в своем письме Мартину Афонсу сообщал о первых пожалованиях земель (ему самому, его брату и другим лицам).
По всей видимости, новый план был восторженно встречен при дворе, и было много охотников получить пожалования.
Все загорелись желанием отправиться на новооткрытые земли. Богачи, знатные фидалго как в королевстве, так и за границей присоединялись к экспедициям, рассчитывая на удачу в Америке.
Однако этот энтузиазм был крайне непродолжительным. Неудача первых попыток сразу расхолаживала многих. В большинстве случаев поселенцам, занимавшим пожалованные земли, приходилось вести бесконечные войны с туземцами, а порой не было даже возможности противостоять беспрерывным нападениям, которые совершались даже в приморских районах. Некоторые экспедиции даже не достигали пожалованных пм земель, терпели крушение и погибали. Были такие донатарии, которые так и не отважились вообще что-либо предпринять.
В этих условиях метрополия должна была незамедлительно изыскать иные меры, чтобы предотвратить надвигавшиеся бедствия.
67
5*


Вначале была распределена та часть побережья, которая простирается от Пернамбуку к югу. Расположенные там капитании были пожалованы или обещаны, хотя карты и соответствущие законоположения были составлены лишь позднее.
В хронологическом порядке были созданы следующие капитании:
1. Капитания Сан-Висенти, пожалованная Мартину Афонсу, протяженностью 100 лиг по побережью и разделенная на две части: первая (55 лиг) — от реки Курупаши (Жукирикере) до реки Макаэ, вторая (45 лиг) — между проливами Бертиога и Паранагуа.
2. Капитания Перу Лописа, состоявшая из трех частей (всего 80 лиг по берегу): 10 лиг, вкрапленные между двумя участками, принадлежавши ми Мартину Афонсу, 40 лиг от пролива Паранагуа к югу (приблизительно до Лагуны) и 30 лиг между Игарасу и бухтой Траисан.
3. Капитания Эспириту-Санту, пожалованная Васку Фернандису Котинью и охватывавшая 50 лиг побережья от устья Итапемирин до Мукури.
4. Капитания Пернамбуку (60 лиг) между рекой Сан-Франсиску и Игарасу, пожалованная Дуарти Коэлью.
5. Капитания Баия (50 лиг) от реки Жагуариби до Сан-Франсиску. Пожалована Франсиску Перейра Котинью.
6. Капитания Ильеус, пожалованная Жоржи де Фигейреду Коррейя, протяженностью 50 лиг между Порту-ду-Пошин и рекой Жагуариби.
7. Капитания Порту-Сегуру, принадлежавшая Перу ду Кампу Тори- нью, протяженностью также 50 лиг между Мукури и Порту-ду-Пошин.
Все эти капитании были пожалованы в 1534 году.
8. Капитания Сан-Томе, или Параиба-ду-Сул, между рекой Макаэ и Итапемирин (около 30 лиг). Пожалована Перу десуГойсу.
Кроме того, были пожалованы другие земли, лежавшие между бухтой Браисан и Мараньяном, в том числе: историку Жуану де Баррусу (вместе с Айрис да Кунья), Антониу Кардозу де Баррусу и Фернанду Алварису де Андради1.
Границы этих пожалований внутри страны должны были лимитироваться соглашением, подписанным в Тордесильясе, то есть границей для всех них являлся меридиан, определенный соглашением, который на севере проходил по острову Маражо (через его восточную часть) и пересекал на юге побережье Санта-Катарина. Земли до этого меридиана и составляли то, что король называл «моим завоеванием».
Чтобы получить точное представление об этих пожалованиях, необходимо хотя бы в общих чертах ознакомиться с созданными там политическими, административными, экономическими и гражданскими институтами.
Когда говорят о пожаловании, создается впечатление, что речь идет лишь о земельной собственности, однако это не так. Монарх жаловал не земли, а лишь доходы, частичное право пользования ими, тем более что вместе с документом о пожаловании король на определенных условиях предоставлял донатарию и небольшой земельный надел в его полную, непосредственную и личную собственность.
Поэтому как в документах, так и в законоположениях пожалования всегда называются (несомненно, весьма удачно) капитаниями (то есть «правами капитана»).
1 	Всего было пожаловано 12 капитаний, представлявших собой наследственные феодальные владения донатариев, пользовавшихся в этих своеобразных княжествах ничем не ограниченной властью.
68


Капитан-донатарий являлся подлинным наместником короля, В соответствии с законами королевства и положениями о капитаниях, он обладал суверенными правами и располагал своими собственными финансами и военнохт силой.
Он не был только владельцем пожалованной ему земли, а получал ряд выгод от предоставленного ему владения, которое можно назвать «феодом». Выгоды эти заключались в титулах и доходах, связанных с управлением капитанией и передаваемых по наследству в соответствии с порядком наследования, регулируемым соответствующим законодательством.
Рассмотрим различные аспекты установленного режима. Капитяния была неотчуждаема, передавалась по наследству старшему сыну первого владельца пожалования и не делилась между другими наследниками. В отношении наследования при равной степени родства наследники мужского пола независимо от их возраста имели преимущества перед наследницами. Законным детям отдавалось предпочтение перед незаконнорожденными, но в случае отсутствия первых наследниками могли быть и незаконнорожденные дети, если они происходили не от случайной связи. Самому донатарию разрешалось также назначать наследником любого родственника, за исключением незаконнорожденных потомков. При отсутствии младших наследников по прямой линии, законных или незаконных, наследство передавалось в первую очередь старшим из родственников по прямой линии или во вторую очередь прочим родственникам, при обязательном соблюдении норм предпочтения, установленных в отношении прав наследования первого владельца, а именно законности и степени родства, пола и возраста.
Эти правила были весьма жесткими. Если донатарий нарушал их, независимо от мотивов, «даже по весьма уважительной причине» (как говорилось в законе), то он терял свое право на капитанию и в этом случае она передавалась тому лицу, которое должно было наследовать ее в случае смерти донатария.
Донатарий пользовался следующими особыми правами: он получал титулы «капитана» и «губернатора»; обретал право сохранения его фамилии преемниками; получал в собственность все солеварни и водяные мельницы, а также другие предприятия такого рода, возведенные на земле капи- тании, причем никто не мог сооружать их без его разрешения и без уплаты ему соответствующей ренты; обладал правом обращения индейцев в рабство и отправки их для продажи в Лисабон. Ему положены были следующие доходы: двадцатая часть запасов дерева пау-бразил1 и улова рыбы; десятина от всех казначейских сборов; сборы за плавание по рекам; ежегодный пенсион в размере 500 рейсов от нотариусов вил капитаний; доля от пошлин, ренты и налогов, взимаемых в главных алькальдствах2, и т. д.
Капитан-губернатор располагал полнотой власти и в гражданской сфере. Он назначал овидора3  4 и всех «судей извне»1, создавал приходы, вилы, учреждал канцелярии овидора и организовывал необходимые
1 Пау-бразил — бразильское красное дерево, из которого извлекалось ценное красящее вещество, применявшееся в красильном деле.
2 Алькальдство — испанская и португальская административная единица, находившаяся в ведении алькальда (судьи).
3 Овидор — судья в колониальной Бразилии и Португалии.
4 Судьи в колониальной Бразилии делились на выборных «ординарных судей» («juizes ordinarios») и назначаемых капитан-губернаторами «судей извне» («juizes je fora»). И те и другие были подчинены коррежидорам, осуществлявшим контроль над судопроизводством в отдельных капитаниях. Высшим судебным органом колонии был Верховный суд, состоявший из дезембаргадоров (главных судей).
69


Основание капитании Сан-Висенти.
Вид на Олинду (Пернамбуку).


C3p.^-n Ф? M
С \ . - * <
ANTONIO CARDOSO DE BARRO*.
DUARTE COELMo
e 1OÂO 0£ BARRO' AlRtb DA CUNH,
j. «■ a u t & я A o (õ LOPES DS ьо «ÀAAO; M&VWiAí
í /
Ш
4
<
(toM*
»\ jnf-ag
2
. • .' o ; ■. . <■..; .0: . SM
0, AJ a
# e s he
.ЛМа d- PERO DO CAMÍ ТСЮШМ
/
/ Capitón b áe RE Я ó lMl ÜOíS
Ь L‘ L ?T!'A O N~o 14 fl \ \ , s ; 0 i> r ■ а ъ i < к , < а ■
... *' . ! ? ' А .0 НО’ j ; - ' . - O? 5v U ■ ■ . :. -.
ЧДг’Т’М ALReJ О- >Д <- V'( ^4 'X -
СаМШпь . > С ' . ?R ■ í s ' Л
Карта первых капитании, пожалованных донатариям королем Португалии.


службы. Он сам или его овидор руководили избранием судей и чиновников палат1 и т. д.
Что касается судебной власти, то капитан и его овидор пользовались правом совместной юрисдикции, вплоть до применения смертной казни по отношению к рабам, пеонам и свободным людям из простонародья, причем вынесенный приговор обжалованию не подлежал. Иные меры применялись в отношении людей «высокого звания»: фидалго, судей, служителей культа, высокопоставленных чиновников и т. п.; для них высшая мера наказания выражалась в 10 годах ссылки и 100 крузадо2 штрафа (за исключением таких преступлений, как ересь, государственная измена, половые извращения и подделка денег, когда могла быть применена даже смертная казнь независимо от звания преступника).
Специальным указом каждая капитания объявлялась прибежищем для всех преступников, даже уже осужденных на смертную казнь, за исключением лиц, совершивших вышеперечисленные преступления (ересь, государственную измену, половые извращения и подделку денег), которые после обвинения в оскорблении его величества считались самыми тяжкими преступлениями в соответствии с уголовным законодательством тех времен. Наравне с ними или сразу же вслед за ними по своей тяжести квалифицировались такие преступления, как колдовство и святотатство.
Капитан был обязан предоставлять всем желающим (если только они были христианами) наделы земли, которая жаловалась им. Наделы освобождались от арендной платы и прочих поборов, за исключением десятины с урожая в пользу магистрата ордена Христа3.
Однако сам донатарий был не вправе брать наделы для себя или предоставлять их жене или сыну, который должен был унаследовать от него право управления капитанией.
Помимо десятины с урожая, двадцатой части от улова рыбы и от торговли пау-бразил, пряностями и лекарственными растениями, принадлежавшими королю, последний оставлял за собой право на пятую долю всех драгоценных камней и металлов, жемчуга, кораллов, золота, серебра, меди, свинца и т. д, (после вычета полагавшейся капитану десятины) .
Торговля как с королевством, так и с другими странами была свободной, впрочем, и на внешнюю торговлю распространялось взимание десятины в пользу короля.
Лишь позднее, когда конкуренция иностранцев начала угрожать национальной торговле, этот порядок был изменен.
Права и обязанности колонистов были также закреплены в законоположениях.
В случае войны колонисты вместе со всем своим людом (детьми, слугами и рабами) обязаны были служить капитану. Они должны были также платить главному алькальду в своем поселении ренту, налоги и подати, которые взимались в королевстве и королевских владениях, в соответствии с законоположениями.
1 Имеются в виду «муниципальные палаты», являвшиеся органами местного самоуправления. Эти палаты (камары) избирались общими собраниями горожан из числа самых состоятельных граждан. Их делами управляли так называемые сенаты палат. Органы местного управления, созданные по типу существовавших в Португалии муниципальных палат, играли в колонии значительную роль. Так как донатарий, управлявшие огромными территориями, практически не могли и не хотели заниматься делами местного (особенно городского) управления, то вплоть до конца XVII века органы местного самоуправления часто являлись почти единственной реальной властью па местах.
2 Крузадо — старинная серебряная или золотая монета.
3 Орден иезуитов.
72


Колонистам гарантировались: право ходатайствовать о предоставлении им наделов (сесмарий)1 без каких-либо дополнительных налогов, кроме церковной десятины; освобождение от любых налогов, не предусмотренных в уложении, а также от обязанностей, официально в нем не указанных; полная свобода прибыльной торговли с иностранными купцами; правосудие, политические и гражданские права в соответствии с законами и обычаями метрополии (хотя и с ограничениями, закрепленными в законоположениях, которых требовало особое положение капитаний).
Расходы на отправление культа должны были покрываться за счет королевской казны.
В каждой капитании король имел своего алмошарифи, или представителя казначейства, с необходимым ему числом помощников. 3aTeaf была учреждена должность местных прокурадоров2 или проведоров3. А в 1548 году, когда было создано генерал-губернаторство, финансовая администрация была объединена в главной проведории, юрисдикция которой распространялась на проведоров всех капитаний.
Итак, грамоты о пожаловании и положения представляли лишь общие наметки будущего режима колонии. Законы королевства, особенно в отношении вопросов управления, не всегда оставались неизменными для колонии. Все, что касалось вопросов о труде, о свободе промышленности, о торговле, о навигации, о фиске, о компетенции суда, о самой судебной процедуре и порядке вынесения судебных решений, об управлении вообще, о духовенстве, о системе налогообложения, о земельной собственности, о сухопутных и морских силах, о резервных войсках и т. д.,— все это постепенно подвергалось регулированию, пока не была создана целая система.
Почти все наши хронисты и историки считают, что этот период истории капитаний не имел никакого серьезного значения. Мы придерживаемся совершенно противоположной точки зрения. По нашему мнению, это была наиболее тяжелая фаза развития колонии. Донатарий и их люди были первыми, кому суждено было взяться за освоение новооткрытых земель и столкнуться с туземцами.
Этих основоположников завоевания Бразилии обвиняют в том, что они создали трудности для последующей колонизации, повсеместно восстановив индейцев против пришельцев.
Однако эти обвинители забывают о том, что такие затруднения были неизбежны, с какой бы целью ни вступали люди на эту землю. Европеец не мог прийти сюда иначе как в роли господина, побеждающего и угнетающего.
1 Слово «сесмария» ведет свое происхождение от «сексто» (лат.) —«шестая часть». Система сесмарий возникла в Португалии после того, как в 1375 году королем Э. Фернанду был издан закон, согласно которому все земли, не обрабатываемые по тем или иным причинам их собственниками, подлежали конфискации и распределению между новыми хозяевами в виде наделов (сесмарий) размером в 3—4 квадратные лиги на условиях арендного держания, с выплатой в пользу короля арендной платы, равной шестой части урожая. На колониальной почве Бразилии законодательство о сесмариях претерпело значительные изменения. Выплата шестой части урожая в Бразилии почти не практиковалась, будучи заменена церковной десятиной и в ряде случаев десятиной урожая в пользу короля. Срок владения землей стал пожизненным, но в качестве необходимого условия сохранялось обязательное использование земли.
Португальских эмигрантов не могли удовлетворить относительно мелкие земельные наделы, которые жаловались им донатариями. На практике, заручившись грамотой о пожаловании надела, они затем раздвигали его границы по собственному усмотрению вплоть до земель, уже занятых другими колонистами. Так вырастали огромные латифундии — фазенды.
2 Прокурадор — уполномоченный казначейства.
3 Проведор — казначей.
73


Законы истории неотвратимы. Нужно было или действовать, исходя из признания превосходства вторгшейся расы, или же предпочесть этому историческому процессу новый процесс миссионерства. Но тогда вместо того, чтобы доставлять колонистов и поощрять их соперничество с туземцами, мы должны были бы в первую очередь поручить иезуитам распространение катехизиса. А что же нам надлежало бы делать после установления здесь режима редукций, который являлся не только старым католическо-феодальным, но и теократическим режимом?
Достаточно поставить этот вопрос, чтобы признать неизбежность отношений, сложившихся между представителями обеих рас при столь значительной разнице их культур1.
Поэтому не следует обвинять донатариев в том, каким образом они занимали новооткрытую землю.
Что же касается обвинений, касающихся безуспешности их усилий, то несправедливость этих обвинений тем больше, чем более очевиден неуспех.
Ясно, что не все могли с равным успехом осуществить свою задачу. Однако ни один из донатариев (ни они сами, ни их эмиссары) не переставал серьезно относиться к своим задачам в Америке. Многие, как, например, Дуарти Коэлью, Перу де Гоис, Перу ду Кампу и другие, пришли сюда с открытой душой и с большим энтузиазмом взялись за освоение этих земель. Другие, как Франсиску Перейра Котинью, Васку Фернандис Котинью, Айрис да Кунья, пожертвовали своей жизнью, отважившись прийти сюда и смело вступить в единоборство с судьбой.
Поэтому справедливо вспомнить сегодня о тех героях, чья судьба, подчас неудачная, была предана забвению и которые не оставили о себе никаких воспоминаний, несмотря на то, что они первыми покоряли земли для многих других, кто пришел позднее.
КРУПНЕЙШИЕ КАПИТАНИИ
Наибольшего процветания достигли капитании Пернамбуку, Сан- Висенти и Баия. Их успехи показывают, что порядок, с самого начала установленный центральной властью, непосредственно представлявшей короля, давал весьма хорошие плоды.
Донатарий Пернамбуку, Дуарти Коэлью, был человеком благородного характера, прямолинейным, энергичным и деятельным, твердым и надежным. Сразу же после получения пожалования он отправился в Бразилию, взяв с собой, помимо собственной семьи, многих родственников.
В Пернамбуку он прибыл в начале марта 1535 года. Там уже было начато строительство ряда поселений в Порту-дус-Маркус и в Игарасу. Вначале он поселился в Игарасу, однако, найдя вскоре более подходящее место к югу у входа в бухту Пернамбуку, решил основать свою столицу здесь, на вершине красивого холма. Жителей находившегося там туземного селения под названием Марин необходимо было переселить в другое место. В этом деле большую помощь капитану оказал некий Васку Лусена, португалец, с давних пор проживавший в этих краях среди индейцев.
1 Попытки Роши Помбу изобразить кровавое подавление колонизаторами индейского населения как «историческую неизбежность», представить вторжение португальцев в глубь материка как якобы вынужденное противодействие миссионерской деятельности иезуитов являются насквозь антинаучными и реакционными. Они имеют своей целью задним числом оправдать насильственные формы колонизации Бразилии и реабилитировать конкистадоров, огнем и мечом приводивших к покорности коренное население колонии. Подробнее об этом см. предисловие.
74


После возведения укрепления, часовни, некоторых других строений и жилых домов для колонистов большинство прибывших поселилось в Марине. В Игарасу остался лишь гарнизон.
С большим усердием взялся Дуарти Коэлью за организацию колонии, стремясь установить должный порядок в обоих поселениях, а главное — наладить экономическую жизнь капитании. Он уделял большое внимание урегулированию прав владения земельной собственностью и установлению некоторых особых правил, регулирующих отношения между обитателями колонии. Он ввел обмер земли и гражданскую регистрацию семей и отдельных лиц, прибывающих в капитанию с целью в ней обосноваться. Он построил здание королевского алмошарифаду1, а все оформлявшиеся здесь документы и свидетельства считались действительными в метрополии. Он организовал суд, местную администрацию, учредил палату мер и весов и выработал соответствующие уставы для всех служб. Он занимался всем тем, что было жизненно важно для находящихся в его ведении поселений, проявляя при этом благоразумие и рассудительность.
Несмотря на то, что он стремился не давать индейцам повода к проявлению враждебности, он встречал немало препятствий с их стороны. В конце концов ему удалось удалить из колонии наиболее непокорных язычников, и землевладельцы смогли спокойно заняться сельскохозяйственным трудом.
Слухи о хороших условиях жизни в Пернамбуку привлекли туда многих колонистов из Европы, с островов и даже из других капитаний.
В 1537 году Марин официально объявляется городом под названием Олинда. Некоторое время спустя то же самое происходит с Игарасу.
Колония стала быстро развиваться. Возделывание земли и разведение скота получили значительное распространение. Уже через несколько лет было освоено возделывание некоторых туземных культур: табака, хлопка и особенно сахарного тростника, который ранее импортировался.
Эта продукция стала затем экспортироваться в королевство, а также и в другие капитании.
В результате столь успешного освоения этой колонии Коэлью стал планировать ее дальнейшее развитие. Прежде всего он стремился усилить заселение земель и хорошо ознакомиться с территорией капитании, исследовав все ее богатства. Все, что имелось на небольшом отрезке побережья, представляло собой, несомненно, лишь незначительную часть всех богатств этой территории. Особое внимание Коэлью привлекла река Сан-Франсис- ку, богатства бассейна которой уже в те времена были хорошо известны.
Дуарти Коэлью, по-видимому, даже составил большой проект исследования этого богатого бассейна, которому суждено было стать впоследствии одним из наиболее широких путей, по которым шло завоевание внутренних районов страны.
Быть может, именно ради осуществления этого плана он и решил отправиться в Европу, когда увидел, что дела капитании развиваются столь успешно. Во всяком случае, несомненно, что эта поездка была предпринята не только ради того, чтобы содействовать переселению в Америку, но и из соображений более высокого порядка.
Оставив наместником в капитании своего шурина Жерониму де Албу- керки, Дуарти Коэлью отправился в королевство, взяв с собой двух сыновей, Дуарти и Жоржи, родившихся уже в Бразилии.
Но в отсутствие донатария обстановка в колонии стала изменяться к худшему.
1 Алмошарифаду — учреждение, ведавшее сбором налогов и другими административными функциями.
75


Он скончался в Лисабоне в 1554 году, оставив своим детям капитанию в еще цветущем состоянии, хотя туземцы уже начали поднимать восстания.
В капитании Сан-Висенти настроения колонистов тоже несколько упали после отъезда Мартина Афонсу. Но после того, как донатарий прибыл в Лисабон, его отправили в Азию в качестве капитан-мора Индийского моря. Уезжая из королевства, он поручил своей жене донье Ане Пимен тел представлять его в управлении колоний.
Наместником Мартина Афонсу стал Гонсалу Монтейру, миролюбивый человек, пользовавшийся доверием колонистов благодаря своим высоким моральным качествам.
Но какое бы внимание ни было проявлено к судьбе только что возникшего поселения, трудно было одним лишь усердием возместить недостаток средств, обнаружившийся вскоре у населения колонии, лишенного почти всего необходимого.
Через некоторое время вновь возникли осложнения не только с тамойо, но начались и нападения испанцев, утвердившихся в Игуапе и вполне уверенных в том, что они находятся на землях своего короля.
Преодолев некоторые трудности и принеся известные жертвы, португальцы наконец изгнали незваных пришельцев. С индейцами они не были столь удачливы, и в течение многих лет, почти до 1570 года, во всей капитании не было покоя из-за постоянных нападений или угроз со стороны диких туземцев, подстрекаемых французами.
Будучи вынужденной в этих условиях постоянно держать специальную охрану на энженьо и возделываемых землях, колония была значительно стеснена в своем развитии и не имела возможности расширяться даже вдоль самого морского побережья.
Но несмотря на все это, заселение острова продолжалось.
В 1538 году капитан-мором был назначен Антониу де Оливейра, человек осторожный и честный, который уже исполнял до этого обязанности главы королевского алмошарифаду.
Весьма умело взялся он за упорядочение положения населения острова, стремясь создать там сильный центр, который внушил бы уважение туземцам. Он распределил на небольшие части и передал теперь уже в полное владение колонистов те земли острова, которые были заняты временно, и решил перенести поселение на место, недосягаемое для морских приливов.
В это же время началась засыпка канала, по которому до этого времени проходили корабли, что вызвало необходимость создать новую стоянку для кораблей в большом проливе, с противоположной стороны (между островом Сан-Висенти и Санту-Амару).
Но теперь экономическое развитие поселения стало тормозиться из-за значительной удаленности его от порта. Вскоре, однако, был найден естественный выход из этого положения.
В новом порту стал образовываться новый населенный центр. Негоцианты построили там свои склады, и вся торговля мало-помалу стала вестись на новом месте.
Мысль о создании нового поселения возникла у колониста Брас Кубаса, благочестивого, весьма трудолюбивого и пользовавшегося большим авторитетом человека.
В 1536 году этот человек получил надел на землях Журубатубы, по другую сторону большого пролива, построил там энженьо и распахал здесь много земли. Вся округа начала быстро заселяться земледельцами по мере вытеснения оттуда туземцев-язычников.
Брас Кубас построил себе дом в порту на участке земли, приобретенном у владельцев соответствующих наделов. Затем с помощью других 76


поселенцев он воздвиг рядом со своим домом временную часовню, где затем начали проводиться некоторые празднества.
Этого было достаточно для того, чтобы новый порт превратился вскоре в весьма оживленное поселение. Колонисты из окрестностей возвели здесь свои дома, и через некоторое время в Сан-Висенти остались только представители власти и некоторые зажиточные семьи.
По-видимому, Брас Кубас был воодушевлен успехом своих начинаний, особенно когда он почувствовал, что местные жители активно поддерживают его.
Он построил Дом милосердия (без сомнения, первый в Бразилии, а быть может, и во всей Америке). В 1543 году был открыт лазарет, которому было дано название Оспитал де Сантус в память о лазарете с таким же названием в Лисабоне. Отсюда ведет свое происхождение первоначальное название поселения По рту-ди-Сантус, которое стало затем называться просто Сантус.
В 1545 году Брас Кубас был назначен капитан-мором, наместником донатария. Одним из первых его актов было предоставление статута города приходу Порту-ди-Санту с, причем в следующем году этот акт был подтвержден королевским указом.
Капитания Баия досталась Франсиску Перейра Котинью. Это был «весьма почтенный фидалго», отличившийся в Индии, откуда он вернулся с «большой удачей и славой». Когда Котинью прибыл в Бразилию, он был уже немолод, и наиболее выделяющиеся черты его характера, по-видимо- му, свидетельствовали об отсутствии у него умеренности, простодушия, чувства гуманности и справедливости. По крайней мере этих достоинств у него не было, их отсутствие скрывалось под личиной доблести и геройства, столь ценимых в те времена.
Залив Тодус-ус-Сантус был известен начиная с первой исследовательской экспедиции. За много лет до прибытия туда донатария там существовала настоящая колония. В ней жили португальцы и испанцы, поддерживавшие отличные отношения с туземцами. Все они находились под влиянием некоего Дьогу Алвариса, которого туземцы называли Карамуру1.
Этот человек, как и Жуан Рамальо в Сан-Висенти, превратился на севере в легендарную фигуру. Со временем его известность еще более возросла.
Когда в 1536 году в залив Тодус-ус-Сантус прибыл донатарий, он был весьма удивлен и обрадован сердечной встречей, оказанной ему Дьогу Алварисом и его людьми.
Котинью решил обосноваться в уже заложенном поселении, превратив его в столицу пожалованной ему капитании. Пользуясь отличными отношениями с индейцами, колонисты стали расселяться вдоль обширного извилистого побережья и в близлежащих местностях.
Ни одно начинание такого рода не проходило в Бразилии при столь благоприятных обстоятельствах. С первых дней союз представителей обеих рас казался здесь полным и окончательным. Некоторые португальцы, только что прибывшие сюда, женились на туземных девушках, а все те, кто уже давно находился здесь, были связаны с семьями туземцев и тем облегчали сосуществование двух различных расовых элементов.
Более шести лет ни один серьезный инцидент не нарушал мира в колонии. Население могло спокойно трудиться. Было основано много энженьо; значительное развитие получили культуры сахарного тростника, хлопка, табака и другие, пользовавшиеся большим спросом.
В связи с таким успехом росло число иммигрантов и расширялись пространства земель, заселяемых людьми. Вся эта часть побережья была 1 Карамуру — название морской рыбы. Так в старину называли европейцев .
77


исследована почти до сертана. Колонизировались и многие другие места побережья.
Однако в конце концов оказалось, что благополучие колонии опиралось не на благоразумие и мудрость донатария. После первых лет спокойствия люди Котинью стали отходить от верного пути, допуская злоупотребления, которые обычно приводили к трениям между колонистами и туземцами.
Капитан-мор не проявлял стремления пресечь с необходимой строгостью несдержанность своих людей, и лишь Дьогу Алварис ценой больших усилий оказывал некоторое сдерживающее влияние на подчиненных ему португальцев. Однако неизбежно должен был наступить момент, когда и это стало уже невозможным. Индейцы, обиженные таким отношением к себе, стали проявлять непокорность даже по отношению к тому, кого прежде считали своим патриархом, начали возмущаться, бунтовать, устраивать засады и уходить из энженьо. Их вожди обращались с жалобами к Дьогу, который заступался за них перед донатарием.
Однако Котинью считал, что заступничество Дьогу вызвано завистью и соперничеством и оставался глухим ко всем предупреждениям. В результате началось всеобщее восстание против португальцев. Капитан призвал в поселок всех жителей и начал войну с туземцами. Дьогу Алварис то ли по принуждению, то ли по велению сердца предпочел поддержать своих соотечественников и встал на сторону Котинью.
Борьба продолжалась несколько лет. Индейцы совершали всевозможные набеги и в конце концов окружили поселок, вынудив капитан- мора и его людей бежать в соседние капитании.
Котинью со своими людьми укрылся в Порту-Сегуру и в Сан-Жоржи- дус-Ильеус. Наконец после года колебаний и нерешительности он решил (возможно, в результате вмешательства Дьогу Алвариса) вновь отправиться в Баию при условии, если будет гарантирован мир с туземцами.
Собрались все те, кто решил сопровождать его, и погрузились на каравеллу. На другом судне отбыли Дьогу и его люди. Однако, не доходя до Баии, один из кораблей вследствие бури сел на мель возле острова Итанарика и потерпел крушение. Индейцы этого острова, не признававшие мира, заключенного с индейцами Реконкаву1, без жалости истребили людей Котинью. Все потерпевшие крушение стали, таким образом, жертвами туземцев.
Так закончил свои дни старый капитан Франсиску Перейра Котинью после более чем десяти лет, столь успешно проведенных в Америке.
Дьогу Алварис вступил в окончательное соглашение с племенем' тупинамба и вновь утвердился в Вила-Велья вместе со своей семьей и многими из тех, кто прибыл с донатарием.
Обширный участок берега между заливом Траисан и устьем Амазонки еще не был колонизирован донатариями.
В других капитаниях, не вошедших в число перечисленных в данной главе, жизнь также шла своим чередом, и в каждой из них остались те или иные следы проделанного.
Но на крайнем севере после двух неудачных попыток больше ничего не предпринималось до начала XVII века.
Между прочим, первая из этих попыток была многообещающей, так как условия, в которых она предпринималась, были благоприятны.
Два человека, получившие земли в этой зоне, Жуан де Баррус и Фернанду Алварис де Андради, объединились с Айрисом да Кунья. Последнему было поручено командование экспедицией, которая по тем временам 1 Реконкаву — выемка, изгиб. Здесь — название берега бухты.
78


могла считаться весьма внушительной. Она была снаряжена всем необходимыми вызвала даже опасения в Европе, особенно при испанском дворе.
Выйдя из Лисабона в ноябре 1535 года, экспедиция прибыла сначала в Пернамбуку. Капитана встретил Дуарти Коэлью, который оказал своему коллеге необычайно большое внимание. Он снабдил его необходимыми сведениями, дал ему людей, знающих побережье, сертан и туземные языки, а также корабли для обследования бухт.
Из Пернамбуку Айрис да Кунья направился на север к Мараньяну.
Однако, прежде чем он достиг цели, буря рассеяла его флот, а один из кораблей — именно тот, на котором находился сам капитан,— пропал без вести.
Остальные корабли вошли в залив. На самом большом из островов (который затем получил имя Сан-Луис) люди высадились и были хорошо приняты индейцами.
Все они хотели обосноваться там, однако вскоре оказались без средств к существованию и вынуждены были вернуться обратно.


ГЛАВА IV
Генерал-губернаторство.
Томе де Соуза и дон Дуарти да Коста
ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОРСТВО. - РАСПРОСТРАНЕНИЕ ХРИСТИАНСТВА СРЕДИ ТУЗЕМЦЕВ.- ВТОРЖЕНИЕ ФРАНЦУЗОВ В ГУАНАБАРУ
ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОРСТВО
В общих чертах положение в Бразилии в 1548 году было таково: началось заселение капитании Сан-Висенти, Эспириту-Санту, Порту- Сегуру, Ильеус, Баия, Пернамбуку и Итамарака.
В этих капитаниях насчитывалось 14 или 15 поселений, многие из которых уже экспортировали в королевство различные товары, как-то: сахар, хлопок, табак, бесчисленное множество экстрактов и другие колониальные товары.
Начали устанавливаться связи между различными капитаниями, причем донатарии оказывали друг другу взаимную помощь и поддержку. Они решительно защищали свои территории от контрабандистов, наводнявших побережье. Каждое поселение уже имело укрепление и солидный гарнизон. Почти во всех портах были небольшие кузницы и верфи, где ремонтировались корабли и даже строились суда для каботажного плавания. Связи с метрополией становились все более тесными и благодаря усилиям самих колонистов, которые заключали контракты с частными поставщиками.
Одним словом, донатарии показали всему миру, что Бразилия — это уже не та негостеприимная, полная ужасов страна, какой она казалась в первое время. Они развеяли тайны и легенды, открыли дорогу будущим труженикам и подготовили почву для деятельности государственных властей.
Тем временем Томе де Соуза и его небольшая экспедиция, изолированные в одном из пунктов пустынного побережья протяженностью в 600 лиг, с трудом могли сопротивляться диким туземцам, подстрекаемым и руководимым французами.
На долю донатариев, следовательно, выпала, несомненно, менее славная, но зато более трудная задача, без выполнения которой страна не была бы подготовлена к созданию определенной системы управления.
Помимо всех других обстоятельств, которые уже давно волновали португальский двор, два факта ускорили принятие необходимого решения: неудачи Франсиску Перейра Котинью и наглые вылазки французских контрабандистов в прибрежных водах между островами Сан-Себастьян и Кабу-Фриу. Именно последнее обстоятельство с исчерпывающей полнотой свидетельствовало о неспособности донатариев обеспечить надежную охрану побережья.
80


Чувствуя себя неуязвимыми, французы стали проявлять такую дерзость, что поселки Сан-Висенти и Порту-ди-Сантус попали в тяжелое положение, оказавшись под угрозой настоящей блокады со стороны этих авантюристов.
Нельзя было более медлить с принятием решительных мер для обеспечения безопасности Бразилии.
Создание генерал-губернаторства отвечало, таким образом, нуждам колонии и преследовало следующие цели: введение единого управления по всей стране; устранение произвола со стороны капитанов-донатариев, а также несправедливостей и злоупотреблений по отношению к язычникам, регулирование отношений между различными капитаниями, при подчинении донатариев высшей власти, имеющей резиденцию в этой стране; осуществление эффективной охраны побережья путем преследования контрабандистов; защита донатариев от мятежных племен индейцев, а также от нападений пиратов и корсаров и набегов незваных пришельцев; организация более стабильного правосудия, которое способствовало бы установлению должного правопорядка в колонии; устранение злоупотреблений со стороны фиска и охрана интересов королевской казны; активизация завоевания и заселения; короче говоря, установление государственного правопорядка в колониальных владениях.
Для этого необходимо было внести некоторые изменения в систему пожалований, отменив ряд широких полномочий и привилегий, предоставленных капитанам.
Эти изменения содержались в инструкциях, которые были направлены в 1548 году Томе де Соуза (как генерал-губернатору), Антониу Кардозу де Баррусу (как главному проведору казначейства) и Перу Боржесу (как овидор-жералу).
Судя по этим инструкциям, намерения португальского правительства сводились пока что к подготовке официальной колонизации и созданию системы управления, которая должна была стать обязательной для донатариев.
Генерал-губернатор должен был «основать большую крепость и крупное поселение в Баии, откуда можно было бы оказывать помощь другим поселениям и руководить судебными делами, утверждать права сторон и заниматься вопросами королевской казны».
Инструкции 1548 года не вполне ясно определяют структуру нового режима, который был создан лишь со временем, однако по ним можно судить, что это была попытка установить здесь своего рода представительство суверена для всей колонии, что правосудие было изъято из исключительного ведения капитанов, что ставились преграды для злоупотреблений фиска путем назначения соответствующих представителей в капитаниях и подчинения самих донатариев руководству и контролю со стороны главного проведора.
Резиденцией генерал-губернаторства была избрана Баия. Благодаря удобному географическому положению этого пункта из него можно было легче всего добраться до других капитаний. Неудача Котинью облегчила возвращение пожалованных ему земель королевству, которое заключило затем договор с преемником неудачливого донатария.
Итак, создание генерал-губернаторства и все связанные с ним функции были возложены на Томе де Соуза, человека выдающихся качеств. Ему довелось служить до этого в Азии, что было большой школой жизни в те времена. В Азии он проявил себя рассудительным, осторожным, мужественным человеком, обладающим политическим тактом и в особенности твердым характером. Помимо этого, он слыл религиозным и безупречным во всех отношениях человеком.
6 Р Помбу
81


Его строгость положила вскоре предел той анархии нравов, которая царила до этого почти во всей колонии.
Вместе с Томе де Соуза в Бразилию прибыли люди, по-видимому, такого же склада.
Три высших представителя власти (генерал-губернатор, овидор-жерал и главный проведор) были независимы друг от друга или по крайней мере имели разграниченные сферы власти; однако они должны были действовать согласованно, образуя своего рода правительственный совет.
Облеченный властью главнокомандующего прибыл капитан-мор побережья Перу де Гоис, который, видимо, еще сохранил свою любовь к этой земле, несмотря на неудачу его попытки колонизовать свое пожалование (Сан-Томе или Параиба-ду-Сул).
Прибыли также и другие чиновники меньшего ранга, много офицеров и мастеров, 200 солдат регулярного войска, 300 законтрактованных колонистов и 400 ссыльных, всего более 1000 человек.
Покинув Лисабон в начале февраля, экспедиция прибыла в Баию в конце марта.
Хронисты тех времен сообщают, что, как только эскадра бросила якоря близ места прежнего поселения Котинью, Дьогу Алварис направился встречать португальцев. Известно, что Дьогу получил уведомление о приезде губернатора и, естественно, подготовился к достойной встрече.
Получив информацию о положении в колонии и об отношении туземцев, Томе де Соуза обсудил с патриархом переселенцев наиболее целесообразную форму церемонии своего вступления в страну. Губернатор выстроил войска, которые он привез с собой, и от берега все пошли строем в Вила-Велья. Впереди, неся перед собой большой деревянный крест, шествовали сопровождавшие экспедицию священники (иезуиты и приходские) .
Говорят, что торжественность шествия и гимны, поразившие воображение индейцев, растрогали до слез самих португальцев.
С берега люди направились, соблюдая строевой порядок, к старому становищу Дьогу Алва риса, где они и были размещены.
Вскоре Томе де Соуза обнаружил, что поселение Вила-Велья не подходило для закладки города, и стал искать более удобное место. Обследовав Реконкаву, он убедился, что здесь не было места, на котором можно было бы остановиться. Несколько севернее от Вила-Велья суша поднимается широким амфитеатром от берега, заканчиваясь плоской возвышенностью, покрытой в те времена лесом. Там и было решено основать столицу новых владений.
После расчистки почвы был установлен частокол. Внутри его наметили план города, обозначили улицы и площади с указанием мест для строительства различных общественных зданий. Затем было начато возведение временных построек.
С изумительным усердием этим занялись поголовно все, начиная с самого губернатора и священников и кончая женщинами и детьми. Особенно старались индейцы.
Когда были выстроены первые дома, где могли временно разместиться семьи и представители власти, началась замена частокола, ограждавшего поселок, высокой и толстой глинобитной стеной «с двумя бастионами, направленными в сторону моря, и четырьмя — в сторону суши, с артиллерией и всем, что было необходимо».
Через два месяца почти все прибывшие с губернатором люди были размещены на этой возвышенности, которую теперь уже защищали стены. Однако в Вила-Велья остались те, кто уже был связан с людьми Дьогу Алвариса. Томе де Соуза сам предложил не оставлять этого поста,служивше82


го связующим звеном между дикими туземцами и утверждавшейся цивилизацией.
Вскоре эти места полностью преобразились, и среди красот местной природы словно чудом возникало новое поселение.
После завершения строительства здания Палаты и главного собора губернатор решил со всей торжественностью отметить основание города.
Вслед за церемонией закладки нового города под названием Салвадор1 в присутствии духовенства, знати и народа он принес присягу и вступил на пост генерал-губернатора Бразилии. В свою очередь ему присягнули представители власти и чиновники, от которых он также принял подобающие случаю поздравления.
Основав город, Томе де Соуза взялся прежде всего за организацию городского управления, определив и разграничив компетенцию различных властей. Он установил границы города, под каждую часть которого отводилось 6 лиг. Был образован муниципальный совет, или палата. Нужный персонал был подобран из числа местных «добропорядочных людей», на которых были возложены обязанности административного характера.
После создания местного управления и упорядочения всех служб началось распределение земель между колонистами тем же порядком, как это уже делали донатарий.
Распределяя земли и воодушевляя земледельцев, губернатор в то же время отдавал приказания строить шоссе и дороги в тех местах, где водных путей не существовало. В окрестностях города и далее к сертану были восстановлены многие покинутые энженьо и основаны новые. Началось быстрое развитие сельскохозяйственного производства.
Прибрежные и речные пути должны были стать самым мощным орудием прогресса в колонии, и, для того чтобы содействовать их развитию, началось строительство крупной верфи, где вначале строились небольшие суда для внутренних перевозок в обширной бухте и по впадающим в нее рекам, а затем галионы, бригантины и барки для каботажного плавания. Непосредственным результатом этого явилось заселение всего берега Реконкаву.
Для развития в больших масштабах скотоводства губернатор выделил одну каравеллу специально для перевозки скота с островов, взамен которого туда отправлялась древесина. Как сообщал он королю, молочный скот представляет «наибольшую ценность в этих краях и дает здесь наибольшую выгоду».
Основание колонии, предназначенной служить местопребыванием генерал-губернатора, не могло иметь более благоприятного начала.
Однако миссия Томе де Соуза не была ограничена одним лишь основанием города. Главное, что он должен был сделать,— это создать централизованное управление, привести в порядок дела в капитаниях, установить в них королевское правосудие, содействовать усилиям донатариев, урегулировать финансовые вопросы.
В связи с этим после начала работ по строительству города его первой заботой было отрядить овидор-жерала и главного проведора в южные капитании, где более всего чувствовалась необходимость в коррективах п поддержке со стороны официальной власти.
Для этого была снаряжена флотилия в составе двух каравелл и одной бригантины под командой самого капитана побережья Перу де Гоиса.
Чиновники посетили приморские поселения ряда капитаний, приняв необходимые меры для упорядочения всех служб, а заодно и для обуздания обнаглевших французских дельцов, орудовавших в некоторых бухтах.
1 	Салвадор — спаситель.
83
6*


Эта поездка в значительной мере способствовала выяснению на месте истинных масштабов вторжения французов в этой части побережья, которое представляло серьезную опасность для португальских колоний. Перу де Гоис в силу своего положения не прекращал теперь своих требований, постоянно обращаясь с письмами ко двору и настаивая перед генерал- губернатором на срочных и решительных действиях против незваных пришельцев.
Однако Томе де Соуза не располагал средствами, с помощью которых можно было бы предпринять успешные действия против французов. Самое большее, что можно было сделать в этих условиях, —это создать видимость установления строгого надзора, содействия этим путем навигации в южном направлении. В связи с невозможностью осуществлять регулярное патрулирование вдоль побережья он ограничился по договоренности с капитан-мором тем, что облегчил навигацию до Сан-Висенти, направляя туда время от времени небольшую и почти безоружную флотилию для охраны торговых судов. Это хоть несколько умеряло дерзость и наглость контрабандистов.
Так как в Баии воцарился порядок, а администрация в общем действовала нормально, губернатор смог совершить поездку в южные капитании. В сопровождении своих чиновников и других должностных лиц он отправился туда в начале 1553 года. Останавливаясь во всех поселениях, он воочию знакомился с положением и прислушивался к жалобам капитанов и народа, особенно к тем, которые касались соблюдения должного правопорядка на местах и обеспечения обороны.
В Сан-Висенти его встретили с большой торжественностью и радостью. Здесь все было спокойно, если не считать некоторых осложнений с индейцами, которые нарушали нормальную жизнь колонистов. Губернатору пришлось поэтому позаботиться об улучшении условий обороны, восстановлении старых укреплений и постройке новых, а также об увеличении гарнизонов обоих поселков.
По просьбе Жуана Рамальо губернатор побывал в Пиратининге, где получил много жалоб на авантюристов, в том числе и португальских, которые наводнили эти земли, движимые жаждой наживы. Наиболее отчаянные из них вели торговлю даже с Парагваем, проходя через сертан. Торговля с Асунсьоном через внутренние районы достигла таких размеров, что сам Томе де Соуза был встревожен и счел целесообразным создать препятствия для таких связей.
Закончив свое пребывание здесь, губернатор поспешил вернуться в Баию, где его отсутствие уже давало о себе знать. Несдержанность колонистов порождала столкновения с дикими туземцами. Он мог теперь составить себе весьма правильное представление о том, каким образом надо решать проблему заселения земель Америки.
Осмыслив положение дел в Баии и в других капитаниях, ознакомившись с насущными нуждами, учтя ошибки, которые необходимо было срочно исправить, наметив меры, которые следовало немедленно принять, он не стал тратить время на пространные доклады, а в сжатой и точной форме изложил свои соображения королю, откровенно написав ему обо всем, и немедленно направил в королевство наиболее надежного из своих помощников, капитан-мора побережья, с тем чтобы он лично передал всю информацию, которая должна была ознакомить правительство в Лисабоне с истинным положением вещей.
Прибытие Перу де Гоиса ко двору вызвало глубокое удовлетворение в связи с воцарившейся там уверенностью, что наконец-то положено начало делу колонизации Бразилии, причем столь успешно, что это вселяло веру в возрождение в этой части обширных владений монархии
84


Старинная карта бухты Гуанабара, на которой показаны два основанных португальцами города Сан-Себастьян-ду-Рио-де-Жанейро: старый город у подножия горы Пан-де-Ашукар и новый город на холме Сан-Жануариу, названный позднее Морру-ду-Кастело.
того духа мужества и светлых надежд, который начал уже увядать в Африке и Азии.
Теперь в португальской Америке все зависело от того, насколько надежно будет продолжаться начатое дело. Для этого прежде всего было необходимо, чтобы в генерал-губернаторстве всегда управляли люди такого же рода, как охарактеризованный нами выше человек, добросовестно выполнявший свой героический долг.
85


РАСПРОСТРАНЕНИЕ ХРИСТИАНСТВА СРЕДИ ТУЗЕМЦЕВ
Основной и наиболее трудно разрешимой для колонизаторов проблемой была проблема отношений пришельцев с туземцами. Пришельцам предстояло уничтожить или оттеснить местное население, как это делали на севере англосаксы, или же вступить в союз с ним. Но как же можно было оттеснять или уничтожать их, не святотатствуя и не создавая при этом для будущего еще более серьезной проблемы? А с другой стороны, как можно было образовать союз представителей двух рас при наличии столь резких и глубоких культурных различий?
Так выглядела для нас эта проблема. Отказавшись от английского способа колонизации в Соединенных Штатах, мы должны были подойти к решению вопроса с другой стороны: мы пошли на союз1.
Однако при каких условиях становился возможным этот союз?
Выбора не было: португальцы должны были поставить низшую расу в положение подчиненных им воспитанников. Так именно поступали мы с индейцами, равно как и с африканцами.
Это был единственно правильный исторический путь в эпоху христианства.
Только так могли мы утвердиться здесь, принося в жертву других и будучи готовы жертвовать и собой, сильные не только своим могуществом но и обретенным нами сознанием необходимости руководить этим движением народов, принеся сюда великие символы, влиянию которых европейская цивилизация обязана своим единством.
Нашей начальной ошибкой было осуществление колонизации без необходимой подготовки. В течение первых 16—18 лет системы пожалований колонисты не имели моральной поддержки со стороны религии. Поэтому ослабление религиозных чувств приняло угрожающие масштабы. Неуспех донатариев в значительной мере объясняется отсутствием такой поддержки. Почти все колонисты-миряне, прибывшие сюда с капитанами, предали вскоре забвению свои обязанности и вели себя весьма безрассудно. Редкие монахи, прибывшие в колонию, уделяли весьма мало внимания религии. И даже в более поздние времена некоторые из них предпочитали уход из монастыря тяжким превратностям жизни в сертане.
Поэтому нужно было иметь исключительное апостолическое рвение, которое превосходило бы все, что можно ожидать от самоотверженности и доброты человеческого существа.
В этих условиях было счастьем, что наряду с государственной властью на сцене, где разыгрывалась драма завоевания, появилась фигура миссионера.
Еще большим счастьем для Америки было то обстоятельство, что первые усилия европейцев в деле колонизации этого континента совпали по времени с учреждением знаменитого религиозного ордена2, потрясшего своей деятельностью весь мир.
Чудеса, сотворенные в Азии отцом Франсиску Шавьером, внушили Дон Жуану II мысль прибегнуть к чудодейственному влиянию отцов церкви в тех деяниях, которые он собирался предпринять.
1 Попытка Реши Помбу противопоставить английские методы колонизации португальским не выдерживает критики. Автор совершает явное насилие над историей, уверяя, что в отличие от англичан, подвергших индейцев Северной Америки полному истреблению, португальцы в Южной Америке старались вступить в союз с ними. В действительности португальская колонизация сопровождалась массовым истреблением коренного населения Бразилии и в этом отношении не отличалась от английской колонизации севера континента.
2 Имеется в виду орден иезуитов, общество Христа.
86


Вслед за первым генерал-губернатором прибыли шесть иезуитов во главе с падре Мануэлом да Нобрега1. Это были Леонарду Нунис, Жоан де Аспилкуэта Наварру, Антониу Пирис и два святых брата2.
По прибытии в Баию они занялись прежде всего возведением главного храма и дома Общества3. Затем (когда храм и дом стали служить соответственно собором и резиденцией епископов) они выстроили новый дом и часовню на близлежащем холме (Монти-Калвариу) уже в местах, где обитали туземцы.
Они принялись изучать туземный язык и через несколько месяцев стали изъясняться на нем столь же свободно, как и на португальском. Отец Наварру читал свои проповеди на туземном языке столь бегло, что -это удивляло самих индейцев.
С самого начала эти охваченные энтузиазмом мужественные люди пошли по деревням, относясь ласково к детям, одаряя женщин, ублажая старцев, помогая больным, проявляя по отношению ко всем одинаковую сердечность и доброжелательность, опровергая, таким образом, созданную колонистами славу об их лживости и лицемерии.
Труднее всего было бороться с отвратительным обычаем принесения людей в жертву. Преисполненные благочестия падре приходили в ужас и взывали к борьбе против этих гнусностей. Они появлялись во время свершения этих жутких обрядов, проявляя такую неосторожность, что это изумляло даже самих язычников.
Несомненно, что только исключительным рвением можно объяснить столь опрометчивое поведение падре, ибо, не затронув душу этих племен, нельзя было вдруг изменить их нравы.
После первого же столкновения ревнивого благочестия с отвратительным обычаем у индейцев появились страх и уверенность в том, что падре лишь чудом остались в живых. Однажды близ Монти-Калвариу падре услышали страшный вопль, который донесся со стороны поляны; они поняли все. После некоторых колебаний они решились на шаг, грозивший им смертью. Ворвавшись в табу, они вырвали тело жертвы из рук старух в момент, когда его уже хотели расчленить на части. Падре предали тело земле и проделали все это с такой решимостью и стремительностью, что пораженные туземцы оказались не в состоянии помешать им.
Однако старухи, подобные стае грифов, стали подстрекать воинов племени против падре. Придя в себя от изумления и устыдясь пережитого ими страха, воины напали на дом падре, которые едва успели укрыться в городе.
Тогда падре решили покинуть Монти-Калвариу и основали в городе под прикрытием стен большую коллегию4.
Однако вскоре индейцы сами стали обращаться к ним за помощью.
В Баии деятельность иезуитов уже была налажена, и они стали подумывать о других местах в колонии, откуда требовали прислать на помощь миссионеров.
Еще до прибытия из Европы новых падре, как об этом просил Нобрега, он стал распределять имевшихся в его распоряжении немногочисленных миссионеров по другим капитаниям.
Отец Нобрега, назначенный вице-провинциалом5 ордена в Бразилии, с воодушевлением занялся мероприятиями, которых требовало создав1 Первые португальские миссионеры-иезуиты прибыли в Бразилию в71549 году. В дальнейшем их число все время увеличивалось, и за 250 лет иезуиты распространили «свое влияние на большую часть колонии от южных ее границ до нижней Амазонки.
2 Святыми братьями именовали священников.
3 Общество Христа.
4 То есть иезуитскую школу.
5 Чин иезуитского ордена.
87


шееся в колонии положение. Он сразу же понял необходимость установления опеки и над самими португальцами, которые нуждались в ней не меньше, чем дикие туземцы. Не обуздав и не исправив в первую очередь самих колонистов, не удалось бы добиться никакого успеха в отношении туземцев.
В результате вице-провинциал и его солдаты1 образовали два отряда: один занимался индейцами, а другой преимущественно исправлением нравов среди самих колонистов.
После создания такой системы отцы церкви вновь занялись как уже образованными ими центрами пропоганды религиозной доктрины, так и теми местами, где такие центры должны были быть созданы вновь.
Сам Нобрега с Антониу Пирис направляются в середине 1551 года в Пернамбуку, донатарий которого уже давно просил об этом.
Миссионеры встретились там с пороками, царившими во всех капитаниях; местные колонисты «нуждались в религии и морали больше, чем дикие туземцы».
Явная отрада, с которой их встречали последние, служила лишним доказательством того, что в первую очередь необходимо было «евангели- зировать португальцев». И там, в Пернамбуку, индейцы проявляли к ним такое благорасположение2  3, что отец Нобрега нашел следующий практический способ ускорить их обращение в христианство: поскольку ни один из этих падре не знал еще языка туземцев, из числа последних были отобраны сто наиболее смышленых подростков, которым с помощью переводчиков было изложено христианское учение, с тем чтобы они тут же смогли передать его другим.
Эта мера дала отличные результаты, и миссия в Пернамбуку стала вскоре одной из наиболее преуспевающих.
В 1552 году прибыл первый епископ, дон Перу Фернандис Сардинья, й хотя с ним не приехал ни один миссионер, учреждение епархии тем не менее значительно повлияло на колонистов и облегчило труд проповедников катехизиса, освободив их частично от повседневных обязанностей, связанных с отправлением культа.
Возвращаясь из Пернамбуку, отец Нобрега воспользовался случаем, чтобы посетить вместе с генерал-губернатором миссии на юге страны. На основании всего того, что он увидел в разных частях колонии, особенно в Сан-Висенти, вице-провинциал пришел к убеждению, что, оставаясь жить среди европейцев, нельзя успешно заниматься распространением христианства среди диких туземцев.
Он задумал поэтому удалиться вместе со своими людьми в глубь сер- тана, где вдали от португальских поселений можно было создать центры по распространению христианства. Он не сделал этого лишь потому, что Томе де Соуза выдвинул веские доводы против подобного плана.
1 Выражение «солдаты» употреблено здесь не случайно, так как иезуитский орден представлял собой воинствующую организацию, претендовавшую на господство
в мировом масштабе.
3 	Утверждения Роши Помбу о якобы доброжелательном отношении индейцев к иезуитам не имеют под собой никакой почвы. С первых же шагов своей деятельности в Бразилии иезуиты встретили значительные трудности вследствие сопротивления индейцев, не желавших принимать христианство и видевших в иезуитах своих заклятых врагов. По свидетельству хрониста XVII века Симау де Васконселуса, индейцы обычно бежали от иезуитов, как от дьяволов, и при их приближении жгли на дороге соль и перец, что, согласно индейским поверьям, могло уберечь их от злых духов. Как явствует из письма жившего в Бразилии в XVIII веке венгерского миссионера Фая, некоторые племена называли иезуитов «тапуи-тинга», что на их языки означало «белые варвары». Тот же Фай сообщает ряд фантов, свидетельствующих о том, что многие племена признавали только один язык общения с иезуитами—язык оружия..
88


Вынужденный ограничиться деятельностью, которую допускали существовавшие условия, Нобрега посетил плоскогорье, где заложил первый дом в Пиратининге к большой радости многочисленных племен, проживавших в окрестностях.
В 1554 году в провинции1 Бразилия было двадцать шесть священников общества Христа, из коих тринадцать находились в Пиратининге, пять — в Сан-Висенти, четыре — в Баии, два — в Порту-Сегуру и два — в Эспириту-Санту (не считая значительного числа послушников).
Таким образом, с появлением в этой части Америки падре вопрос о судьбах несчастных индейцев оказался тесно связанным с широкой проблемой распространения христианской цивилизации, и падре смело взяли на себя ее осуществление.
Сегодня, когда мы говорим о тех временах, нас поражает прежде всего не та безграничная преданность делу, которую проявляли иезуиты, сталкиваясь с нищетой и бедственным положением язычников. Больше всего нас изумляет и оказывает на нас глубокое впечатление то чувство равенства и единства, которое проявили эти люди, добровольно и искренне служа осознанному ими священному делу, так что они казались существами с единой душой.
Поэтому, когда мы говорим о них, мы стараемся представить себе всех их как бы в одном лице, поскольку они мало чем отличались в этом отношении друг от друга.
Даже наиболее смиренный из послушников настолько ясно отдавал себе отчет в существе благого дела, которому он служил, и был способен столь скромно проявить при этом свой героизм, что даже местри2 поражались этому.
Поэтому любой из них, взятый наугад, может служить блестящим образцом всех остальных.
Был, однако, в Бразилии один апостол, получивший широкую известность благодаря величию свершенных им деяний, и мы должны хотя бы вкратце коснуться его в нашем повествовании.
Схоласт Жозе де Аншьета прибыл в Бразилию в 1553 году, когда ему было 19 лет. Родился он в Тенерифе на Канарских островах в 1534 году и поступил в свое время в коллегию иезуитов в Коимбре, где учился весьма успешно. По состоянию здоровья он вынужден был отправиться в Бразилию и прибыл в Баию 13 июля с отцом Луисом де Гран и другими лицами.
В конце 1553 года он отправился в Сан-Висенти, где отец Мануэл да Нобрега встретил его с большой любовью и искренней радостью, так как «уже прослышал о его добродетелях и больших способностях».
Некоторое время он пробыл в Пиратининге, исполняя обязанности учителя, что не мешало ему проповедовать учение Христа и изучать язык индейцев тупи.
В это время он составил большое число священных гимнов и песен для индейских детей, а также библейских историй и рассказов, с помощью которых успешно вербовались и просвещались неофиты.
До самой смерти в 1597 году этот незаурядный человек, кочевавший из одной деревни в другую, не знал ни минуты покоя. Он помогал туземцам и появлялся повсюду, где нужно было оказать поддержку колонистам или защищать их землю.
В 1554 году среди равнин плато, в капитании Сан-Висенти, создается большая коллегия Сан-Паулу, которая стала центром всей деятельное™ проповедников катехизиса на юге.
1 Церковно-административная единица.
2 Местри — учитель, проповедник.
89


Дома Сан-Висенти и Пиратининга уже не вмещали всех желающих обратиться в новую религию, и по мере увеличения числа новообращенных перед миссией открывались все более широкие перспективы.
После создания провинции Бразилия отец Нобрега, назначенный вице-провинциалом, решил централизовать работу, начатую с таким успехом на плоскогорье, и в этих целях назначил настоятелем миссии Пиратининга падре Мануэла де Пайва.
Взяв с собой тех своих товарищей, без которых можно было обойтись на побережье, падре Пайва направился на равнину искать место, наиболее подходящее для новой миссии.
Они нашли прекрасное место на вершине обширного холма между рекой Тамандуатеп и ручьем Анангабау, в трех лигах от поселка Жуана Рамальо и в полулиге от деревни Пиратининга. Здесь начали возводить глинобитное строение для часовни, а вокруг нее — несколько домишек, крытых соломой.
Открытие новой миссии было отмечено с особой торжественностью. В этой примитивной часовне и была отслужена первая месса, причем для этого был избран один из наиболее славных дней христианской истории — день крещения Святого Павла (25 января).
Начало существования этого центра, изолированного от других поселений и страдавшего от почти полной нехватки припасов, было весьма тягостным.
Как обычно, падре сами выполняли все работы. Индейцы послушно помогали им в наиболее трудных работах, однако падре подавали сами всем пример, неизменно проявляя наибольшее усердие как в строительных, так и в разных домашних работах. Они выполняли работу поваров, слуг и лекарей, причем каждый нес свои обязанности, никогда не жертвуя священным долгом, который лежал на нем. Пока одни заботились о средствах к существованию, возделывая огороды и сады и собирая плоды и травы в лесу, другие проповедовали и давали уроки детям, приобщавшимся к религии.
Вокруг коллегии поселились многочисленные туземные семьи, построившие себе жилища, расположенные в определенном порядке. Таким образом через несколько месяцев там был создан импровизированный поселок, который еще не был, правда, похож на европейский городок, но уже мало походил на деревню диких туземцев. Дома, покрытые сапе1 и окруженные изгородью, выстраивались в линии, образуя удобно расположенные улицы и площади.
Миссионерам пришла в голову счастливая мысль поручить самим индейцам, объединенным в общину, все заботы об охране поселения. Для этого некоторые вожди поселились в качестве начальников сторожевых постов в пунктах, наиболее подверженных опасности нападения. По мере прибытия новых семей из сертана их расселяли по окрестностям и они образовывали внешнюю оборонительную линию.
Но даже и это не помогло предотвратить провокаций и подлинных набегов со стороны мамелюков2 из Санту-Андре.
Положение это было до известной степени улажено лишь тогда, когда Мен де Са прекратил в 1560 году соперничество обоих поселений в кампу, приказав перенести каменный столб3 из Санту-Андре в Сан-Паулу.
1 Сапе — бразильское растение.
2 Мамелюки (или кабокло) — потомки белых и индианок в Бразилии.
3 См. примечание на стр. 30.
90


ВТОРЖЕНИЕ ФРАНЦУЗОВ В ГУАНАБАРУ1
13 июля 1553 года в Баию прибыл новый губернатор дон Дуарти да Коста, с того же дня принявший на себя управление колонией.
Сразу же по прибытии он стал нарушать обычаи и традиции, установленные непритязательным и рассудительным Томе де Соуза, и начал править единолично, отказавшись даже от услуг официальных помощников, приставленных к нему королем. Из ложного стремления к самостоятельности или, возможно, из предубеждения он никого не желал слушать и ни с кем не советовался, даже по сугубо местным вопросам или в случаях, имевших особо важное значение для населения.
В результате новый губернатор оказался в изоляции и ничего не знал о том, что происходило за стенами его кабинета, что следовало исправить или уладить, зачастую даже в самом городе.
На беду дона Дуарти да Коста туземцы в некоторых капитаниях стали относиться враждебно к колонистам. Даже находясь в столице, губернатор должен был вести настоящую войну с мятежными дикими туземцами, ибо индейцы не раз угрожали нападением на город.
Можно с полным основанием считать, что в течение всего периода пребывания у власти дона Дуарти да Коста приходилось преодолевать осложнения такого рода, что не оставляло ему времени для других дел.
Раздоры, царившие в колонии во время его правления, усугублялись разногласиями между губернатором и епископом. Прелат проявлял скорее нетерпимость, нежели религиозное рвение, в своем отношении к сыну губернатора, еще неженатому молодому человеку, поведение которого, разумеется, не могло служить образцом в колонии, где нравы и без того отнюдь не отличались строгостью...
Из этого, однако, не следует, что дон Алвару да Коста был беспутным бездельником; он уже имел опыт службы в Африке, будучи же в Бразилии, в городе Баии, в момент, когда обострились отношения с индейцами, он взял на себя командование немногочисленным гарнизоном и проявил значительную храбрость и военное искусство при обороне города.
Для характеристики этих двух высокопоставленных лиц [губернатора и епископа.— Ред.] следует указать на то, что сам дон Алвару и его отец смиренно обратились к прелату и помирились с ним. Однако как епископ, так и губернатор слали королю письма с взаимными жалобами и обвинениями; король в конце концов отозвал прелата ко двору.
Не удивительно поэтому, что дон Дуарти да Коста не имел ни времени, ни средств, чтобы помешать французам вторгнуться в Гуанабару, а тем более изгнать их оттуда.
Французы уже давно были знакомы с этой бухтой и ее окрестностями; неизвестно только, почему лишь теперь, спустя более чем пятьдесят лет после ухода португальцев, у них возникло желание занять ее и утвердиться в ней.
Когда Никола Дюран де Вильгеньон возгорелся желанием сыграть великую роль в Америке, он уже был известен своими подвигами в Европе.
Вероятно, эта заманчивая мысль овладела им именно в то время, когда его счастливая звезда в Старом свете находилась в зените.
Историки утверждают, что самым трудным для него оказалось занять промежуточную позицию между королем-католиком и адмиралом Колиньи, который, хотя еще и не объявил себя кальвинистом, уже не скрывал своей симпатии к кальвинизму.
1 Гуанабара — бухта, расположенная у нынешнего Рио-де-Жанейро. Ее название индейского происхождения и означает «спрятанная или укрытая бухта».
91


Некоторые историки считают, что Вильгеньон был действительна озабочен положением, складывавшимся во Франции для гугенотов, и поэтому допускают, что рыцарь мальтийского ордена уже отходил от ортодоксального католицизма и искренне желал подготовить за пределами Европы надежное убежище для свободных христиан. В эпоху, когда религиозный фанатизм терзал людей, такой план был бы глубоко' гуманным.
Однако Гаффарель полагает, что, нуждаясь в поддержке Колиньи, могущественного министра Генриха II, Вильгеньон лишь притворился приверженцем новой веры, ловко завоевал доверие адмирала, «маня его вадеждой на создание по другую сторону Атлантики убежища для каль- нинистов на случай преследования их в Европе».
Ясно, что такое мнение было бы оскорбительным для памяти любого другого человека, но не Вильгеньона, который показал в Америке свое истинное лицо.
Как бы то ни было, Колиньи с большой охотой помогал ему в осуществлении его плана. Он разъяснил королю все выгоды этого предприятия для самой французской короны, и Генрих II разрешил отправку экспедиции, предоставив вице-адмиралу Бретани все необходимое для этого: корабли, артиллерию, боеприпасы, людей и даже деньги.
В состав экспедиции вошли одни только мужчины, и что весьма любопытно, как протестанты, так и католики. В середине августа 1555 года экспедиция покинула Дьепп.
Плавание изобиловало разными злоключениями, но наконец 10 ноября эскадра вошла в Гуанабару под гром орудий и к великой радости экипажа, завершившего свою одиссею.
Встав на якорь, Вильгеньон прежде всего предпринял разведку окрестностей с целью ознакомления со всеми бухтами и укрытиями огромного залива.
Тем временем на острове, которому дали название Ратье (Лаже, у входа в залив), была установлена оборонительная батарея. Впоследствии обнаружилось, что неудобства, вызываемые приливом, делали пребывание на этом острове нецелесообразным, и пушки были перенесены на другой, более крупный остров, находившийся в глубине залива. Там, на острове Серижипи, был создан центр оборонительных позиций.
Обосновавшись на острове, вице-адмирал прежде всего запретил всякие сношения с континентом. Его люди должны были неотлучно находиться среди безотрадных скал острова.
После высадки всех людей начались фортификационные работы. Через несколько месяцев остров был обнесен стенами. На центральном холме была воздвигнута главная башня и рядом с ней здание, служившее резиденцией командующего. -Именно этой крепости было дано имя Колиньи. В двух других фортах на северной и южной оконечностях острова были возведены бастионы, на которых разместились батареи.
Одновременно строились и жилые помещения, казармы, склады и все' самое необходимое для нужд крепости.
Однако столь изолированная от остального мира жизнь, как того хотел Вильгеньон, была невозможна. Когда французам нужно было пополнять запасы дров или пищевых продуктов, то тем, кому поручалось это дело, приходилось странствовать по соседним таба в поисках необходимых припасов. Со своей стороны тамойо завязывали чистосердечные отношения с гостями и оказывали им большие услуги.
Но упрямый командующий не сознавал всей абсурдности такой отчужденности.
92


Затем были допущены и другие ошибки. Начались столкновения *с индейцами, которые страдали от насилий и произвола со стороны пришельцев.
Можно представить себе, какие осложнения возникли перед запутавшимся непредусмотрительным и неосторожным командиром. Даже среди французов он посеял недовольство. Впрочем, уже с первых дней на острове началось скрытое брожение. Через несколько недель после прибытия стало известно о заговоре среди низших чинов, направленном против вице-адмирала и его офицеров. Заговор не удался лишь благодаря бдительности шотландских гвардейцев, окружавших и охранявших Виль- геньона.
Заговорщиков постигло жестокое наказание, но с тех пор порядок поддерживался только страхом.
Вскоре индейцы начали покидать побережье, встревоженные тем, что происходило на острове. Следствием этого массового бегства в леса сразу же явилось прекращение поставок продовольствия. Изолированные на острове люди оказались в крайней нужде, которая была близка к голоду.
Препятствия, на которые натолкнулись злосчастные чужеземцы, достигли такой степени, что сам Вильгеньон впал в отчаяние, понимая безвыходность своего положения. Предполагают, что он задумал избрать другой пункт на побережье, где можно было бы основать колонию с большими надеждами на успех. Он направил две разведывательные экспедиции — одну в Кабу-Фриу, другую на юг,— однако это ничего ему не дало.
Таким образом, вместо того чтобы понять наконец, что все неудачи явились следствием его высокомерия и бездарности, этот человек все еще верил, что в другом месте дела пойдут лучше и его система колонизации оправдает себя.
Когда во Франции стало известно, что столь бесперспективная, как казалось, экспедиция благополучно достигла местности, о которой рассказывали столько чудес, арматоров1 вновь охватил интерес к крупным торговым операциям в Америке. Но теперь все предприимчивые дельцы стали отдавать предпочтение порту Рио-де-Жанейро, так как здесь у них имелась гарантия безопасности в виде военного поста, находящегося под флагом Франции.
Итак, через несколько месяцев после основания колонии французы начали еще чаще посещать залив Гуанабара, делая это теперь уже открыто, уверенно, с дерзостью людей, ступающих на землю, которую они считали навсегда своей.
Многие участники этих экспедиций стали оседать здесь. Не желая оставаться на острове, они растекались по всему побережью, завязывая тесные отношения с индейцами. Это способствовало уменьшению численности гарнизона крепости. При первой возможности многие бежали оттуда.
Полностью потеряв надежду на осуществление своих планов и все более обособляясь от своих людей, Вильгеньон только и делал, что обращался к Франции с просьбами о средствах, а к Женеве — с просьбами о присылке колонистов. В конце концов он дождался лишь прибытия колонистов. Но это было несчастьем скорее для них, чем для него.
Пополнение это состояло исключительно из протестантов, которых отбирали под наблюдением самого Кальвина, и имело целью спасти от неизбежного краха начатое в Америке дело, на которое возлагалось столько надежд.
Арматор — судовладелец, торговец.
93


Но вместо улучшения обстановка на острове еще больше ухудшилась. Когда в марте 1557 года в Гуанабаре высадились женевские эмигранты, руководимые почтенным Дюпоном, Вильгеньон уже не был тем убежденным протестантом, который отправился из Франции в поисках убежища для своих единоверцев.
Экспедиция, прибывшая на остров, могла бы изменить обстановку, существовавшую в колонии, если бы там у руководства был другой человек. В ее составе было военное подкрепление под командой Буа ле Конта, племянника Вильгеньона. Прибыло до двухсот колонистов, в том числе дворяне и ремесленники и четырнадцать апостолов Реформации1, эмиссары Кальвина.
Вскоре между Вильгеньоном и некоторыми католиками, с одной стороны, и протестантскими священниками — с другой, стали возникать ожесточенные религиозные споры, которые затем вылились в открытую вражду.
Помимо этих веских причин для разочарования (особенно для людей, прибывших с Дюпоном), жестокосердие, с которым направляли этих людей на самые трудные работы, убило в сердцах этих несчастных все надежды, с которыми они прибыли сюда.
Чувствуя, что происходит вокруг него, Вильгеньон окончательно потерял голову и стал на путь безудержной тирании, столь свойственной его характеру.
Историки, пораженные изменчивостью, крайним непостоянством и вероломством этого человека, пытались найти разгадку мотивов, двигавших его низкой душой. Ходили слухи, что кардинал Лорены, Карл де Гиз и другие видные деятели католической партии во Франции писали ему, резко порицая его за отступничество, за то, что он, боясь обвинения, вдруг изменил свой прежний образ мыслей.
Достоверно ли это — не знаю, известно, однако, что этот человек стал хмурым и мрачным, словно кто-то постоянно казнил его душу. Из документальных данных, да и самих поступков Вильгеньона в Америке видно, что этот человек никогда не переставал быть правоверным католиком; что во Франции он сколько мог притворялся лишь для того, чтобы сделать популярным и дать патриотическую окраску задуманному им предприятию; что на острове Колиньи эта комедия продолжалась еще некоторое время, но как только он почувствовал, что Генрих II проявляет интерес к этому делу, что уже незачем изображать из себя протестанта, он решил сразу же прекратить всю эту комедию.
Но когда положение в крепости крайне обострилось, кальвинисты открыто заявили, что они продолжают оставаться приверженцами той веры, с которой покинули Женеву, и отказываются от какого-либо соглашения с заблудшим командиром.
Тогда тот понял, что лицемерить дольше нельзя, и положился всецело на свою грозную гвардию. Никто из гугенотов уже не работал к тому времени в крепости. Что же касается остальных, то их покорность вызывалась главным образом опасением навлечь на себя его ужасный гнев.
Охваченный безудержным страхом, этот человек впал в подлинное безумие. Он заперся в своей комнате, как в клетке, и оттуда стал рассылать приказы и постановления.
Наконец он вынужден был согласиться на возвращение кальвинистов в Европу, но приказал им покинуть остров немедленно.
Они вознесли благодарение судьбе за такую удачу и оставили эту геенну огненную, где страдали около восьми месяцев.
1 Протестантские проповедники, сторонники Реформации.
94


После этого они прожили еще два месяца на побережье, почти рядом с крепостью, поддерживая наилучшие отношения с находившимися неподалеку индейцами, без щедрости которых они бы, без сомнения, погибли.
Наконец 4 января 1558 года эти люди, столько выстрадавшие от превратностей судьбы, отплыли на старом французском корабле на родину.
Вильгеньон попытался было осуществить некоторые перемены, однако режим на острове остался прежним.
Ему больше никто уже не верил. Все, кто мог, старались покинуть форт. И вскоре этот лицемер стал самим собой и «показал все свое звериное нутро». Чтобы представить себе, до каких крайностей доходил этот человек в этот период исступления, достаточно вспомнить, как этот подлец обошелся с теми несколькими кальвинистами, которые предпочли возвращение в крепость риску плавания по океану на корабле, который дал течь, не успев отойти от берега. Их было пятеро женевцев, покинувших корабль. После длительных скитаний они вновь достигли Гуана- бары.
Они обратились к вице-адмиралу, взывая к его милосердию. Вначале этот варвар успокоил несчастных, но затем в его преступную душу закралось подозрение, что эти несчастные люди — лазутчики беглецов, которые, как он полагал, вовсе не уехали. Движимый бессердечием и жестокостью, от которых стынет кровь в жилах, он приказал трех несчастных утопить в заливе, а двух других направил в крепость каменотесами.
Эта ужасная трагедия была венцом его безумных и преступных деяний. Население острова и континента преисполнилось возмущением и ужасом (трудно сказать, чего было больше!). Спустя несколько дней после казни трех мучеников, говорит Гаффарель, половина колонистов разбежалась; одни от страха устремились в леса, другие направились вдоль берега в надежде на то, что их подберет какой-либо французский корабль. Многие даже просили убежища у колонистов в Сан-Висенти, где их приняли с большой сердечностью.
Более всего удивляет то, как Вильгеньон, «ненавидимый кальвинистами, внушающий ужас католикам, презираемый ими и вызывающий отвращение у местных жителей», мог стать палачом стольких людей, попирая все божеские и человеческие законы, и как он в конце концов ушел отсюда невредимым, оставив на этой малозначительной странице нашей истории самое грязное из всех пачкающих ее пятен.
Самый отъезд Вильгеньона был проявлением его трусости и низости. Лишь потрясение, вызванное смертью его жертв, по-видимому, открыло глаза тирану на все им содеянное.
Его положение еще более ухудшилось в связи с распространившимися слухами, что португальцы готовятся к действиям против незваных пришельцев. Впрочем, португальские колонисты уже начали военные действия, посылая против французов своих союзников-индейцев.
Как говорит вышеупомянутый беспристрастный историк, Вильгеньон почувствовал, что земля горит у него под ногами.
Ему не осталось ничего другого, кроме отъезда. И он уехал, предательски покинув и дав лживые обещания оставшейся горстке людей, которых он обманул и заставил вынести столько страданий.
Итак, не остается сомнений, что этот кровожадный человек, который мог бы еще долго оставаться загадкой для многих, теперь открыто показал свое нутро, уподобившись остальным злодеям, которые не заслуживают прощения потомков.


ГЛАВА V
Мен де Са. Французы в Рио-де-Жанейро
МЕН ДЕ СА.—ИЗГНАНИЕ ФРАНЦУЗОВ ИЗ ГУАНАЕАРЫ.— ОСНОВАНИЕ РИО-ДЕ-ЖАНЕЙРО
МЕН ДЕ СА
Третий генерал-губернатор прибыл в Баию в конце декабря 1557 тода и приступил к своим обязанностям в один из первых дней января 1558 года.
Страна находилась в состоянии всеобщей войны с индейцами. В таком положении она оказалась после правления дон Дуарти да Коста. В Пернамбуку, Порту-Сегуру, Эспириту-Санту население систематически подвергалось нападениям восставших туземцев-язычников. В Сан- Висенти толпы разъяренных диких туземцев наводнили район Параибы и все побережье от Сан-Себастьяна к северу.
Это бедственное положение самой южной капитании усугублялось враждой между людьми Рамальо и отцами церкви—священниками Сан- Паулу, между колонистами на побережье и населением плоскогорья1.
Французы, укрепившиеся в бухте Рио, подстрекали тамойо против безоружных, не имевших средств колонистов и тем способствовали распространению всеобщего беспокойства, которое достигло сертана.
Недавнее убийство епископа и его сподвижников усугубило скорбь и глубокое беспокойство всей Баии.
Ко всему этому следует добавить дезорганизацию всех общественных учреждений, падение нравов всех классов общества, соперничество среди некоторых чиновников, отсутствие авторитета у генерал-губернатора и его крайнюю бедность. Таково было наследие, доставшееся Мен де Са.
Колония крайне нуждалась в сильном человеке, пользующемся большим доверием. Таким человеком, по мнению короля, и был Мен де Са.
И действительно, благодаря его практическому уму и благоразумию, миролюбию в сочетании с энергией и непоколебимой твердостью и особенно благодаря его глубокому чувству справедливости в сочетании с добротой и милосердием, Мен де Са можно считать образцом колониального правителя.
Его великие деяния, бывшие продолжением начинаний Томе де Соуза, не ограничивались восстановлением в колонии веры в авторитет и силу метрополии. Если первый губернатор только начал осуществление португальской политики, то Мен де Са окончательно закрепил владычество
1 Этот вопрос освещается в письме отца Нобрега, доставленном из Рима отцом ■Серафином Лейтисом. Фотокопия письма находится в музее Ипиранга.—Прим, автора.
96


Карта бухты Тодус-ус-Сантус и города Салвадор (XVI век).
короны, узаконив его, утвердив права исключительного владения и осуществив действительный захват земель.
И если, находясь у власти в качестве непосредственного представителя короля, он добивался упрочения господства короны, то в чисто административной сфере он полностью проявил свои внутренние качества п способности общественного деятеля.
После четырнадцатилетних трудов ему удалось уладить те вопросы и навести порядок в тех учреждениях, от которых больше всего зависела судьба колонии.
Что касается основной задачи — внедрения католицизма, то по договоренности с отцами церкви он ввел единую систему, которая, как пока-
p. Помбу
97


зал опыт, была эффективной и помогла ему избавить от бесконечных кровавых войн утвердившееся на побережье пришлое население; некоторых диких туземцев он привлекал к себе, других вытеснял в сертан.
Таким образом нормализовались, насколько это было возможно, жизнь, работа и торговые связи во всей населенной части страны, что послужило основой для развития колонии в течение длительного периода, считая с начала XVII века.
Ясно, что самым серьезным затруднением, которое должен был устранить новый губернатор, было вторжение французов в Гуанабару.
Несмотря на полученные им настоятельные указания и распоряжения о скорейшей ликвидации этой опасности, он не хотел спешить с делом такой важности, считая необходимым изучить этот вопрос спокойно и связав его с общим положением в колонии.
Можно сказать, что этого человека волновала проблема Бразилии в целом. Его беспокоил не только вопрос об изгнании захватчиков, но вся широта и сложность проблемы, которую Португалии предстояло решить в этой части своих огромных владений.
Вскоре он уже мог сообщить двору, как лучше всего организовать наступление против французов. Он указывал, что противник располагает большим количеством судов на побережье и что, судя по утверждениям лиц, прибывших с юга, еще восемь судов строилось на верфи в Гуанабаре.
Пользуясь случаем, Мен де Са, отличавшийся исключительной прозорливостью, спешил сообщить лисабонскому правительству, что важнейшим условием для накапливания сил явится флот, что «арматоры — это нервы Бразилии» и что «капитания, которая их не имеет, не сможет защитить себя».
Французы внушили такой страх всей колонии, что даже в Баии опасались нападения.
Губернатор рассеял опасения двора, однако он предупреждал, что враг стремится наращивать свои силы, дабы закрепить завоеванные им позиции; что Вильгеньон располагает множеством хорошо вооруженных людей и часто получает значительные подкрепления; что навигация в Гуанабаре делается все более оживленной и что вновь строящиеся корабли предназначены для охраны (в бухте и ее окрестностях) крупных торговых операций, которые ведутся многочисленными французскими арматорами.
Из этого следовало, что у Мен де Са уже имелся план наступления на иноземных захватчиков и что он намеревался осуществить его со всей необходимой осторожностью и решительностью.
Речь шла не просто о нападении, а о постепенных и планомерных действиях, направленных к тому, чтобы затруднить пребывание французов в этом пункте, откуда они могли бы проникнуть в другие места.
Мен де Са дал понять королю, что прежде всего необходимо, пусть даже ценой больших уступок и привилегий, привлечь в Бразилию людей состоятельных, ибо они смогут освоить землю, а это основное условие ее успешной защиты. Он разъяснял, что ненаселенная земля представляет собой открытое поле для деятельности всяких авантюристов.
Другой важнейшей мерой, которую было решено осуществить на практике, явилось основание в капитании Эспириту-Санту большого города и крепости, расположенных ближе всего к французам, откуда можно было бы осуществлять нападения на них.
Эти планы показывали, что Мен де Са всесторонне оценил положение в стране, задумал и сформулировал обширную программу управления колонией.
98


Однако положение высшей власти в колонии было значительно более сложным, чем это могло показаться на первый взгляд. Вся обстановка в стране не могла не беспокоить такого человека, каким был новый губернатор. Помимо устранения последствий, которые вызывало вторжение французов, он должен был исправлять ошибки и упущения предыдущей администрации, а также укоренившиеся общие для всех капитании пороки.
В самой столице своих владений Мен де Са столкнулся с серьезными беззакониями, совершавшимися на виду у властей.
Наиболее неприятным по своим последствиям злом являлись судебные иски, «которые будоражили всю страну». Спекулянты наживали громадные барыши. Продажа собственности производилась на определенный срок для получения двойной выгоды; операция должна была осуществляться через суд.
Мен де Са пресек это зло, запретив рассмотрение таких дел в суде без специального разрешения и установив ряд формальностей, пошлин и других препятствий, которые делали затруднительным предъявление судебных исков.
Одним из пороков, которые он должен был решительно искоренять, были азартные игры, являвшиеся бедствием для всех колоний (в цивилизованных центрах оно носило несколько замаскированный характер).
Жестоко преследовались также бродяжничество, пьянство, воровство и аферы.
Таким образом вскоре были установлены новые порядки во всех поселениях.
Чтобы покончить с войнами между колонистами и индейцами и между различными индейскими племенами—войнами, которые сами христиане провоцировали с целью порабощения побежденных, губернатор установил, что как туземцы, так и колонисты, вступающие самовольно в борьбу, будут наказываться со всей строгостью. Он даже принял ряд мер против людоедства. И когда один спесивый индейский вождь из мести приказал схватить нескольких слуг губернатора, которые и были съедены во время большого празднества, Мен де Са распорядился арестовать вождя и его сыновей и держал их в заключении целый год, пока они не оказались в числе лучших друзей португальцев.
Другой вождь, проживавший в 18 лигах от города, нарушал приказы губернатора, развязывая войны и принося врагов в жертву. Он был осажден в собственной деревне и вынужден был просить о мире, который был заключен с ним при условии, что он и его люди примут христианство. «Именно эти люди,— говорил Мен де Са,— всегда помогали мне потом в войнах, происходивших в этой и других капитаниях, где мне довелось быть, и их помощь была самой значительной для меня после помощи, которую оказывал мне бог».
Убежденный в том, что как в отношении индейцев, так и в отношении колонистов все зависело от установления равновесия между силой и великодушием, поставленными на службу гуманности и справедливости, он преследовал и безжалостно наказывал тех, кто не подчинялся его распоряжениям.
Ему приходилось наказывать главным образом тех колонистов, которые протестовали против реформ и даже выступали против губернатора, нарушавшего, как они считали, дух и традиции, утвердившиеся в колонии.
Впрочем, не только в Баии возникали проблемы, столь важные для нормализации жизни местного населения, отрешения которых зависели судьбы колонии. Во всех других капитаниях царили те же беспорядки и то же зло, причем даже в еще большей степени ввиду отсутствия высших 99
7*


властей. Даже и там, где установилось видимое спокойствие, имели место постоянные конфликты и открытые войны с индейцами.
После вступления Мен де Са на пост губернатора жители Эспириту- Санту обратились к нему с просьбой об оказании им срочной помощи против восставших туземцев. Не имея тогда возможности покинуть столицу, губернатор спешно направил на юг своего сына Фернана де Са, молодого, мужественного, но неосмотрительного капитана, заплатившего жизнью за безрассудную отвагу, которую он проявил при выполнении своего воинского долга.
Едва Фернан де Са выехал в Эспириту-Санту, как губернатор стал получать тревожные сообщения из соседней капитании Ильеус. Индейцы сожгли энженьо и дома земледельцев и окружили поселение Сан-Жорнщ, куда собралось население окрестностей, оказавшееся в крайне бедственном положении. Несмотря на возражения своих чиновников, Мен де Са решил незамедлительно выехать на юг.
Одного сообщения об этом было достаточно для того, чтобы индейцы сняли осаду и население вздохнуло свободно.
С теми немногими людьми, которых в спешке удалось собрать губернатору, он прибыл в Ильеус ночью и, не давая мятежникам времени на приведение своих сил в порядок, направился к месту их концентрации в семи лигах от поселения и напал на них с такой стремительностью и силой, что дикие туземцы были застигнуты врасплох.
Однако после первой стычки с португальцами разъяренные до крайности дикие туземцы не только не потеряли мужества, но при виде своего поражения пришли от отчаяния в еще большую ярость.
Именно во время этой экспёдиции произошло знаменитое сражение между индейцами и колонистами, которое получило название «битвы пловцов». Когда дикие туземцы были разгромлены в первой стычке и Мен де Са уходил со своими людьми вдоль берега, он почувствовал, что злобные враги преследуют его, и устроил им засаду, благодаря которой преследователи были сброшены в море. Жестокая битва между мятежными и союзными индейцами продолжалась в море.
Целый месяц губернатор вел военные действия против восставших диких туземцев. Он внушил им такой страх, что большинство из них бежало в горы и скрылось в сертане. Те же, кто не мог бежать, просили мира и обязались восстановить сожженные энженьо. Так «воцарился мир на этой территории».
Мен де Са еще находился в Ильеусе, когда восстали индейцы Итапа- рики и района Парагуасу. Глубоко встревоженные жители этих мест взывали о помощи.
Это восстание влекло за собой исключительно серьезные последствия, поскольку дикие туземцы парализовали всю торговлю в районе Рекон- каву и ни одно судно колонистов не рисковало больше пускаться в плавание в этом районе.
Губернатор поспешно возвратился в столицу, привел в порядок свои силы и через восемь дней выступил против восставших. После ряда столкновений он вынудил их к сдаче и заставил повиноваться себе.
Таким образом Мен де Са решил показать, что его действия по отношению к туземцам-язычникам были единственно правильными в условиях, существовавших в то время в колонии.
Без утверждения авторитета власти в сознании диких индейцев путем применения силы и соответствующих наказаний нельзя было и помышлять о их приобщении к цивилизации. Сам губернатор говорил, что «без внушения чувства страха добиться ничего нельзя и все усилия окажутся напрасными».
100


Иезуиты полностью соглашались с ним в отношении способов наиболее эффективного обращения туземцев в католическую веру. В большинстве случаев только покоренные и укрощенные насильно индейцы в состоянии были усваивать основы священного писания.
И действительно, уже через год положение в Баии и других местах, где туземцы-язычники проявляли особую непокорность и дерзость, изменилось.
Повсеместный успех, сопутствовавший губернатору, внушал уважение к нему и заставлял бояться его. По словам местных падре, при одном упоминании его имени «индейцы дрожат от страха, и, хотя это и не значит, что мы заслужили право на вечную жизнь, этого все-таки достаточно, чтобы мы могли наставлять других на путь истинный».
Уже в 1559 году, рассказывая европейцам, каким образом удалось покончить с людоедством, простодушный Франсиску Пириш красноречиво свидетельствовал, «что индейцы, которые вели себя раньше как хищники, ныне способны горько плакать и раскаиваться».
Чтобы судить со всей справедливостью о приемах, применявшихся Мен де Са под влиянием обстоятельств, и оценить должным образом его высокую гуманность, политическую мудрость и дар исторической прозорливости, не следует забывать, что наряду с проявлениями жестокости по отношению к индейцам он сделал для них немало хорошего.
Он не только покровительствовал по мере возможности покоренным им индейцам и поручал их попечению священников, но относился к ним снисходительно, старался привить им возвышенные чувства чести, любви к семье и справедливости. Он даже выдвигал их на общественные должности и делал все возможное, чтобы пробудить в них сознание той роли, которую им предстоит играть в новом обществе, войти в которое их призывали.
Система Мен де Са, таким образом, заключалась в разумном сочетании силы власти и миссионерского слова.
Учитывая условия, в которых пребывали индейцы, и способы, какими осуществлялось завоевание, следует признать, что других, более гуманных путей проникновения в Америку не существовало1.
Необходимо также отметить, что все задачи, поглощавшие внимание Мен де Са в течение первых двух лет его правления, разрешались им без ущерба для повседневных дел по управлению колонией.
Появившись в столице колонии, он должен был прежде всего принять меры против бедственного положения, в котором оказалось ее население по вине индейцев.
Справившись с последними, он приступил к решению экономических вопросов, содействуя развитию сельскохозяйственного производства и поощряя создание большого числа энженьо.
Мен де Са осуществил также и ряд других дел. Он завершил строительство крупного энженьо Пиража, которое было собственностью казны, было начато строительством при дон Дуарти да Коста и преследовало цель оказывать помощь малоимущим земледельцам; закончил работы по сооружению собора, церкви и Дома милосердия; построил за собственный счет часовню коллегии иезуитов (где впоследствии суждено было покоиться останкам этого выдающегося правителя и политического деятеля), а также совершил и ряд других дел, пошедших на благо колонии и способствовавших ее возвеличению.
И лишь после установления мира в этих колониальных владениях и нормализации торговли в этих краях Мен де Са смог наконец заняться 1 См. предисловие и примечания на стр. 74 и 86.
101


самым важным делом, ради которого он прибыл сюда, а именно изгнанием французов из бухты Рио-де-Жанейро.
Готовясь к этому, он стал запасаться необходимым военным снаряжением и к концу 1559 года ожидал лишь подкреплений, которые должны были прибыть из метрополии.
ИЗГНАНИЕ ФРАНЦУЗОВ ИЗ ГУАНАБАРЫ
С самого начала своего правления в Баии Мен де Са, заботясь о наведении порядка в колонии, одновременно стремился собрать всю необходимую информацию о положении французов в Гуанабаре. Он также накапливал все имевшиеся в его распоряжении средства, чтобы выступить против чужеземных захватчиков сразу же после прибытия из королевства необходимых подкреплений, и прежде всего кораблей.
В последний день ноября 1559 года в Баию прибыла наконец долгожданная флотилия, и было решено немедленно же двинуться на юг.
Экспедиция заходила по пути в Ильеус, Порту-Сегуру и Эспириту- Санту и во всех этих пунктах пополнялась людьми.
28 февраля 1560 года флотилия бросила якоря у входа в бухту Рио.
Французы, находившиеся в заливе и окрестностях, спешно сосредоточились на острове, где была объявлена тревога. От экипажа одного захваченного судна стало известно, что Вильгеньон уже оставил свой пост, передав его племяннику.
Это обстоятельство, несомненно, побудило губернатора немедленно потребовать сдачи неприятеля.
Буа ле Конт резко отклонил это требование, что вынудило губернатора атаковать французов.
Кое-кто из португальцев колебался, опасаясь за исход рискованного нападения на позицию, защищаемую значительно превосходящими их силами.
Были запрошены подкрепления из Сан-Висенти, и после их прибытия началась тщательная подготовка к штурму.
В середине марта произошла битва «на море и на суше». Началась она вечером и, не стихая, продолжалась до ночи следующего дня. Пока сухопутные и морские силы ожесточенно сражались с врагом, группе португальцев и Арарибойе1 с его людьми удалось проникнуть в крепость, принудив французов бежать под покровом ночи на континент.
На следующий день, 17 марта, была торжественно отпразднована победа, причем утром в этот день португальцы отслужили «впервые мессу на этом острове».
Так как в некоторых окрестных деревнях индейцы вели себя агрессивно, губернатор приказал атаковать их, и разбитые туземцы бежали в глубь страны.
Вслед за этим возник вопрос о мероприятиях по охране залива. Не имея средств для создания еще одного португальского поселения, Мен де Са совершил грубейшую ошибку, распорядившись об уничтожении форта Колиньи, и поспешил покинуть Гуанабару, не оставив ни одного человека на обширном побережье!
Покинув залив, экспедиция направилась в Сан-Висенти, где губернатор решил побывать, воспользовавшись удобным случаем.
1 Арарибойя — индейский вождь.
102


31 марта флот встал на якорь в порту Сантус, а несколько дней спуст Эстасиу де Са отбыл в королевство с сообщением об одержанной недавн победе.
Во время своего пребывания в южной капитании (пока производился ремонт кораблей) Мен де Са смог удовлетворить некоторые требования колонистов и в первую очередь ходатайства священников, связанные с развитием колонии, в том числе просьбу о перенесении административного центра плоскогорья из Санту-Андре в Сан-Паулу. Он помог также священникам построить более короткую и удобную дорогу между поселением и побережьем, принял меры по заселению и обследованию сертана и наведению порядка в поселках и провел некоторые другие мероприятия по благоустройству страны.
Закончив ремонт флота и пополнив запасы провизии, экспедиция ушла на север.
Остановившись в Витории, губернатор удовлетворил требования колонистов и принял отставку донатария капитании Эспириту-Санту, от имени короля присоединив последнюю к владениям короны. Это решение, впрочем, так и осталось невыполненным.
Продолжая свой путь, губернатор прибыл в конце августа в Баию, где был встречен с большим ликованием. В городе царили спокойствие и чувство воодушевления.
Однако губернатору не пришлось долго прохлаждаться. Участились нападения индейцев айморе на самые отдаленные поселения, и Мен де Са был вынужден выступить в поход против них. Вскоре ему удалось покорить эти племена.
Справившись со всеми этими заботами, он взял на себя руководство административными делами, стремясь прежде всего создать новые возможности для освоения внутренних районов страны.
Первым результатом непредусмотрительности Мен де Са, не позаботившегося о занятии и охране залива Рио^ явилась война объединившихся индейских племен тамойо против всех португальских поселений Сан- Висенти.
Французы, бежавшие из форта Колиньи в леса, стали повсюду подстрекать диких туземцев против колонистов. К середине 1562 года по всей капитании чувствовалось приближение бури. Поселок Сан-Паулу подвергся нападению. Прибрежные вилы пребывали в состоянии большой тревоги. Жители укрывались в поселениях и искали помощи, хотя особенно и не надеялись на нее.
В этот момент священники Нобрега и Аншьета принимают смелое решение отправиться к индейцам для переговоров о мире. Проплыв на лодке через пролив Бертиога, они после 13 дней утомительного пути прибыли в район местонахождения предводителей племен тамойо, в 26 лигах к северу от Сан-Висенти.
Здесь их встретили с почетом. Ободренные этим приемом, падре позаботились о сооружении своеобразной часовни в виде алтаря под деревом, где 9 мая 1563 года была отслужена месса. Это была «первая обедня», увиденная в этих местах дикими туземцами, и «они восприняли ее с большим трепетом и благоговением».
Эта назидательная церемония и проповеди повторялись в течение многих дней после этого, что явилось хорошей подготовкой к осуществлению миссии, ради которой прибыли падре.
Вскоре они стали подлинными господами положения, пленив своей искренностью и тактом сердца диких туземцев. Они внушили этим беднягам такое доверие, что те раскрыли им даже планы нападения на португальцев. Этим путем падре узнали, что вступившие в союз племена и на103


родности готовили грандиозное нападение своих объединенных сил на суше и с моря на двухстах каноэ1 и что между индейцами долины Параиба достигнуто соглашение об одновременном нападении на все португальские поселения, причем индейцы торжественно поклялись не прекращать борьбы до полного уничтожения врагов и упразднения капитании.
Падре уже готовились к благодарственному молебну по случаю заключения соглашения с индейцами, когда в деревни района Убатубы прибыли многие вожди, изгнанные из Гуанабары. Узнав о намерениях священников, они решили помешать им и даже в случае необходимости принести их в жертву.
Крайне взволнованные, они направились в табу главного вождя. Здесь индейцы стали совещаться, обсуждать сделанные им предложения, приносить жалобы и протесты против действий португальцев. Избежав множества опасностей, священники путем величайших усилий добились наконец от индейцев готовности заключить мир.
Однако в связи с выдвижением новых условий Нобреге предстояло возвратиться в Сан-Висенти, оставив Жозе де Аншьета в Ипероиге в качестве заложника.
Именно в ту пору фигура молодого апостола казалась овеянной каким-то сказочным ореолом. Он проявил там столь несгибаемую моральную стойкость, сотворил столько чудес и казался невежественным туземцам столь необычным человеком, что повергал их в изумление и они «почитали Жозе каким-то высшим существом».
По словам самого Аншьеты, в этом новоявленном Патмосе2 он написал свою прославленную поэму в честь святой девы.
В Сан-Висенти Нобрега завершил переговоры о мире и, отправив в Ипероиг сопровождавших его людей, приказал Аншьете возвратиться в коллегию.
Другим последствием ошибки Мен де Са, которое легко можно было предвидеть, явилось повторное занятие Гуанабары французами.
Они поспешили восстановить разрушенный форт колонии, однако поняли, что их главный укрепленный опорный пункт должен находиться на континенте, где было легче организовать оборону и где в их распоряжении находились леса, которые могли пригодиться в случае затруднений.
В результате они утвердились уже в трех пунктах: в деревне Уру- сумирин (на берегу залива), в поселке Паранапуа (теперь остров Говер- надор) и в старом форте, который восстанавливался.
Французы стали действовать теперь еще более дерзко, чем раньшег и в бухте появляется еще больше контрабандистов.
Таким образом перед португальской колонией вновь возникла проблема изгнания французов, решить которую теперь было уже значительно труднее.
Когда в Европе стало известно о создавшемся положении, возникла мысль о радикальных и решительных действиях с целью окончательной ликвидации столь тяжелой обстановки, создавшейся для португальского суверенитета в Америке.
Эстасиу де Са было предложено немедленно вернуться, взяв под свое командование два вооруженных галиона, и передать решительный приказ губернатору об организации экспедиции в Рио-де-Жанейро, чтобы окончательно изгнать французов и положить начало колонизации побережья.
1 Каноэ — индейские лодки, которые индейцы изготовляли, по выражении* ранних бразильских писателей, «при помощи огня, воды и терпения».
2 Патмос — остров в Эгейском море, где, согласно библейской леген дег св. Иоанн написал Апокалипсис.
104


Эстасиу прибыл в Баию в 1563 году и после получения подкреплений и точных указаний отбыл на юг. В феврале 1564 года он встал на якорь у входа в бухту Рио, изучая условия, в которых находился враг.
Потерпев неудачу в попытках заставить французов выйти в море* и не располагая достаточными силами для нападения на них на суше, Эстасиу предпочел податься в Сан-Висенти, чтобы пополнить там свои людские резервы. Он прибыл туда в конце апреля и пробыл там до января следующего, 1565 года.
Накопив силы для наступательных операций, Эстасиу вошел 1 марта в залив и высадился с левой стороны высокой скалы Пан-де-Ашукар1 в месте, хорошо защищенном со стороны моря, с широким видом на залив.
Здесь сразу же были начаты работы по возведению укреплений, было построено укрытие, а затем и первые жилые дома. Капитан-мор торопился основать в этом месте будущий город, обозначил его границы в соответствии с правилами, установленными на этот счет в капитаниях, и официально объявил об основании нового города.
Прошло несколько дней без каких-либо признаков проявления враждебности со стороны врага.
Лишь 6 марта на лагерь напали тамойо, но были отброшены и потеряли много людей.
12 марта португальцы нанесли столь жестокое поражение устроившим засаду индейцам, что нападения прекратились почти на три месяца.
1 июня произошла битва на море: три французских корабля и около тридцати боевых каноэ атаковали силы Эстасиу и после нескольких часов- боя отошли, понеся большие потери.
В свою очередь капитан-мор повел наступательные операции на суше и на море. Сражение продолжалось в течение многих дней, но не дало сколь-либо решающих результатов.
Стало очевидным, что захватчики приняли необходимые меры против возможных угроз и были в состоянии обороняться даже и в тех тяжелых условиях, в которых они очутились. Тогда было решено придерживаться оборонительной тактики, распуская тем временем слухи о предстоящем прибытии крупных подкреплений из Европы. С целью измотать захватчиков было решено ограничиваться небольшими перестрелками в заливе, засадами и стычками на суше, чтобы этим путем беспрерывно беспокоить врага.
Однако было ясно, что оба противника, укрепившиеся в заливе, не станут попусту терять время, а будут прилагать усилия, чтобы добиться победы.
Самым неприятным для португальцев было то, что захватчики продолжали получать подкрепления и плавать по заливу так, словно они были хозяевами порта.
С другой стороны, Эстасиу де Са и его люди, изолированные на этом отрезке побережья, оказались в весьма тяжелом положении. Посевон не хватало для пропитания войск. К тому же все эти триста человек жили в обстановке беспрестанной тревоги, не расставались с оружием и были все время начеку, не имея возможности заняться каким-либо полезным трудом.
Все продовольствие поэтому приходилось доставлять извне, а это< не всегда было легким делом.
В конце 1565 года из Сан-Висенти прибыл падре Мануэл да Нобрега. Он вскоре всесторонне ознакомился с обстановкой и пришел к выводу 1 Пан-де-Ашукар — буквально «сахарная голова» — горный пик, расположенный у входа в Гуанабарский залив.
105


о необходимости безотлагательно принять какие-то меры по исправлению этого положения.
По договоренности с Эста сиу да Нобрега отправляет Жозе де Аншь- ета в Баию для разрешения этого вопроса, поручив ему ознакомить губернатора с бедственным положением Эстасиу и его товарищей и с угрожавшей им опасностью,
Аншьете пришлось остановиться по пути в Витория-ду-Эспириту- Санту, и поэтому в Баию он прибыл лишь в середине 1566 года.
Почти одновременно с миссионером прибыл Кристован де Баррус, доставивший подкрепления из Европы. Было решено не терять времени. По договоренности с епископом дон Педру Лейтаком губернатор обращается с призывом ко всем колонистам, а падре поднимают индейцев.
Через непродолжительное время было мобилизовано значительное число вооруженных людей и много судов.
В ноябре 1566 года из Баии отбыл Мен де Са; как и во время первой своей поездки, он останавливался по пути в Ильеусе, Порту-Сегуру и Эспириту-Санту.
18 января 1567 года он подошел к Рио. В заливе уже находились другие подкрепления, прибывшие с юга с капитаном Элиодору Эобану Перейра, командовавшим отрядом военных каноэ.
На следующий день было принято совместное решение начать 20 января генеральный штурм.
Как только французы заметили активную подготовку противника к нападению, они сосредоточились в своих траншеях.
Утром в назначенный день под грохот бомбард была отслужена полевая месса, воодушевившая всех португальцев. Почти сразу же после ее окончания был дан сигнал к атаке.
С обеих сторон был открыт огонь, заглушивший крики солдат обоих противников.
Первое укрепление на континенте было взято приступом, а его защитники бежали в траншеи Паранапуа (или Паранапукуи, как пишут некоторые авторы). Многие направились на корабли, укрытые на всякий случай в надежном месте.
Затем была атакована вторая линия траншей, которая была значительно более укреплена, чем первые позиции на суше, однако и она была взята приступом.
«Это была большая победа португальцев,— говорит Гаффарель.— Так завершилась успешно для них тяжелая борьба, которая шестьдесят лет велась между негоциантами и моряками обеих наций».
Победа досталась ценой жизни доблестного Эстасиу де Са, раненного в лицо отравленной стрелой во время штурма первого укрепления и скончавшегося после целого месяца мучений.
Уцелевшие французы на этот раз искали спасения уже не в сертане, а на борту находившихся в резерве четырех судов и покинули залив в состоянии полного отчаяния, вызванного жестоким ударом судьбы.
Итак, французское владычество на юге Бразилии пришло к концу. В той части побережья, где впервые заселение началось с такими трудностями, колония была полностью очищена от незваных пришельцев.
ОСНОВАНИЕ РИО-ДЕ-ЖАНЕЙРО
Как мы уже видели, в начале марта 1565 года Эстасиу де Са официально заложил город Сан-Себастьян-ду-Рио-де-Жанейро на узком лугу между холмами Кара-де-Кан (со стороны моря) и Урка и Пан-де-Ашукар (со стороны суши).
106


Кроме церемонии закладки города, были совершены и все необходимые официальные акты, придававшие законную силу этому событию.
Ясно, что выбор места для основания города на клинообразной полосе земли, сжатой возвышенностями и почти изолированной от континента, объяснялся чрезвычайными условиями, в которых находился капитан, когда в бухте господствовали французы.
Теперь, когда чужеземные захватчики были изгнаны, предстояло перенести городской центр в какой-нибудь другой пункт на берегу. Для этой цели был избран холм, которому дали имя Кастелу.
Чтобы оценить, насколько удачно было избрано место для нового поселения, необходимо мысленно представить себе внешний вид этой части побережья, над которой господствует возвышенность, которой суждено было стать легендарной.
За четыре прошедших с тех пор столетия рельеф этой местности изменился настолько, что было бы весьма нелегко за топографией и общим видом нынешнего города разглядеть прежние ее очертания.
С тех пор море отступило по всей длине побережья. В результате разрушения множества холмов значительно изменилась топография города. Уровень почвы повсеместно повысился, кроме того, было засыпано множество впадин (лагун и протоков), которые исчезли навсегда. Возвышенности. находящиеся ныне на некотором расстоянии от берега (например, Сан-Венгу, упомянутая нами Кастелу и другие), прежде подступали к самому морю. Прекрасные бухты, придающие столь большое очарование нашему заливу, были тогда лишь небольшими углублениями и открытыми бухточками, через которые во время больших приливов море нередко затопляло значительную часть нынешнего города. Улицы, параллельно идущие от площади Примейру-де-Марсу к Праса-да-Рипублика, весь парк и его окрестности, старинная улица Висконди-де~Итауна и весь квартал, осью которого она являлась, если и не затоплялись в буквальном смысле этого слова, то, во всяком случае, превращались во время приливов в топи и болота, высыхавшие во время продолжительной засухи. Группа возвышенностей, образованная холмами Сауди, Провиденсия, Ньеку и Сан-Дьогу, была отделена от континента; полоса топей, начинавшаяся на берегу (между Кастелу и Сан-Венту), доходила до лагуны Сен- тинела и через пролив Манге тянулась до исчезнувшего с тех пор берега Палмейрас.
Итак, благодаря своему расположению холм Кастелу казался наиболее подходящим местом этим проницательным людям, среди которых были и специалисты в области градостроительства, обладавшие необходимым техническим опытом.
Как почти все остальные окрестные холмы и взгорья, Кастелу был покрыт девственным лесом. Началась поэтому расчистка места для города, вырубка леса и нивелировка подлежащих застройке участков.
На самой высокой обращенной в сторону залива части холма (вершина Сан-Жануариу) были воздвигнуты укрепления для защиты города. В других местах на холме началось строительство главного собора, церкви, иезуитской коллегии, дома палаты, тюрьмы и частных домов.
Было очевидно, что не этой группе построек, воздвигнутых на холме, суждено было стать ядром будущего города. То была лишь достаточно крупная цитадель, которая в случае опасности могла служить убежищем для населения.
Сам город начал строиться сначала на склоне возвышенности Мизе- рикордия и у ее подножия, на той части побережья, которая носила туземное название Пьясаба (порт), а затем стала именоваться мысом Кала- босу.
107


Именно там возникло подлинное поселение. Окрестности мыса Кала- босу и квартал, осью которого является нынешняя улица Мизерикордия,— это старейшие районы города. За ними возникли улица Дирейта (нынешняя Примейру- де-Мар су) между Кастелу и Сан-Бенту, словом, окрестности Кастелу.
На этом берегу было построено много зданий, как частных, так и общественного пользования, особенно торговых складов, затем была построена часовня, а позднее небольшой дом милосердия. Были сооружены и два оборонительных бастиона.
Святой дом был построен на том участке берега, где сегодня находится большой монастырь.
Впрочем, еще по прибытии сюда Эстасиу де Са им был основан у самого входа в бухту монастырь Сан-Себастьян^ как это португальцы делали повсюду, где появлялись впервые.
Строительство, проводившееся в 1579—1580 годах, было, следовательно, продолжением того, что было начато еще в 1565 году.
После того как на вершине Кастелу была построена крепостная стена вокруг города, губернатор совершил ту же церемонию, которую около двух лет до этого провел Эстасиу де Са в месте, названном теперь Сидади- Велья1.
Так состоялась вторая закладка города, после чего губернатор приступил к организации различных органов управления и суда, которых здесь еще не было.
Он назначил окружного овидора, попечителя сирот, секретаря и нотариуса, начальника полиции, глашатая, писарей административной палаты и палаты мер и весов, проведора казначейства и т. д.
Во время своего пребывания здесь он предоставил большое число земельных наделов и вместе с тем признал наделы, пожалованные в свое время Эстасиу.
Предоставляя земельные угодья и другие блага, Мен де Са способствовал наплыву колонистов из королевства и с островов, которые привозили с собой зерно и другие припасы, а также «большое количество племенного скота», в результате чего здесь начали быстро развиваться скотоводство и земледелие.
Губернатор также заботился об упорядочении положения тех индейцев, которые оказали в свое время поддержку португальцам.
Он предоставил им земельные наделы в окрестностях бухты, где обосновалось население нескольких деревень, находившихся под покровительством иезуитов.
Главной из этих деревень была Сан-Лоренсу на восточном берегу залива. Она занимала значительную часть территории нынешнего города Нитерой. Здесь-то и поселился Арарибойя.
Насколько известно, этот индейский вождь, недовольный французами покинул Гуанабару во времена Вильгеньона и обосновался со своими людьми в капитании Эспириту-Санту, где оказал большие услуги местным колонистам.
Когда в 1560 году Мен де Са со своей первой экспедицией против чужеземных захватчиков проходил через Виторию, он сумел добиться присоединения Арарибойи и его людей (до четырех тысяч луков) к своим силам.
Именно тогда, во время нападения на французов, засевших в форте Колиньи, Арарибойя и его люди оказали португальцам решающую помощь.
1 Сидади-Велья — старый город.
108


В качестве компенсации за эти услуги Мен де Са предоставил ему крупные земельные наделы, где были основаны две деревни, Сан-Лоренсу и Йкарай. Кроме того, Мен де Са добился от короля присвоения доблестному туземному вождю титула командора ордена Христа.
Прежде чем покинуть город, губернатор решил крепко проучить некоторых вождей племени тамойо, совершавших дерзкие провокации против новых хозяев залива. Выступив против упрямых мятежников, он разорил их деревни и вынудил индейцев бежать или подчиниться.
Наконец после целого года трудов Мен де Са выполнил свою миссию и отбыл в Баию, оставив управлять колонией своего племянника Салвадора Коррейя де Са.
Всему этому начинанию сопутствовали столь благоприятные предзнаменования, что даже в те времена можно было без особого труда предвидеть, что небольшой населенный пункт, созданный ценой стольких усилий и жертв, превратится в силу необычайно благоприятного стечения обстоятельств в крупнейший город будущей нации.
По пути в столицу губернатор оказал помощь колонистам Эспириту- Санту в их борьбе с восставшими индейцами. Наведя порядок в этой капитании, он продолжил путь на север. В Баии царил мир.
После десяти лет кипучей деятельности этот незаурядный человек начал проявлять признаки усталости и стремился уйти на покой. С удвоенной настойчивостью, с полным основанием ссылаясь теперь на все сделанное им, он стал просить короля освободить его от непосильного бремени и прислать ему преемника.
В ожидании желанного приказа об отъезде он занимался чисто административными делами, ограничиваясь своими повседневными обязанностями по управлению колонией.
Вряд ли тогда можно было предположить, что после четырнадцати лет беспрестанных трудов ему уже не суждено будет вернуться на родину.
В 1570 году из метрополии ему сообщили, что его настойчивые просьбы наконец удовлетворены и на его место назначен дон Луис Фернандис де Васконселус, судьба которого сложилась неудачно.
Последний поспешил отправиться в Бразилию, выйдя из Тежу во главе флота из семи-восьми кораблей. Вместе с ним отправились 72 иезуита во главе с супериором1  2 Инасиу де Асиведу, которые направлялись для дальнейшего распространения катехизиса по всей Южной Америке.
Экспедицию постигла страшная катастрофа. В пути она подверглась нападению французских корсаров Жака Сориа и Жана Капдевилля. Жертвами жестокости и религиозного изуверства этих людей пали сам губернатор и 52 миссионера.
После этого для управления севером Бразилии был назначен Луис де Бриту де Алмейда, который прибыл в Баию лишь в начале 1573 года, почти год спустя после кончины своего энергичного предшественника, так как 2 марта 1572 года Мен де Са после четырнадцатилетнего правления тихо скончался.
Его тело было погребено в церкви коллегии иезуитов (ныне собор Баии).
За год с небольшим до этого события (18 октября 1570 года) в Рио- де-Жанейро умер падре Мануэл да Нобрега, о котором беспристрастный Саути1 писал следующее: «Этому талантливому человеку Бразилия 1 Супериор — старший ранг иезуитского священника.
2 Саути, Роберт (1774—1843) — английский поэт и историк, перу которого принадлежит труд «История Бразилии» (1819). В этом, как и в других своих трудах, Саути, которого Энгельс назвал «жалким торием», выступал как реакционный историк и апологет колониальной политики европейских держав.
109


обязана больше, чем кому-либо другому. Накануне своей смерти он поехал проститься с друзьями, словно готовился в путь». Его спрашивали, куда он едет. «Домой,—отвечал он,— на родину».
Прямым наместником генерал-губернатора с правами подлинного губернатора капитании в Рио-де-Жанейро стал Салвадор Коррейя де Са. Выполняя задачу по созданию только что основанного города, он доказал, что был человеком крепкой закалки, какие нередко встречались среди людей тогдашних поколений.
Прежде всего он позаботился о том, чтобы защитить население на суше от возможных неожиданностей со стороны индейцев. Он приказал вырубить для этого чащу, покрывавшую все окрестности, чтобы местность вокруг Кастелу была открытой.
Салвадор знал, что французы то и дело продолжали вторгаться в морскую зону Кабу-Фриу, и не забывал поэтому об усилении обороноспособности крепости и об ускорении фортификационных работ у входа в бухту. Вскоре ему представилась возможность убедиться в своей предусмотрительности.
Многие из французов, бежавшие из бухты в 1567 году, закрепились в тех местах, где с середины столетия существовали фактории, поддерживавшие нормальные отношения с тамойо. Оттуда они совершали дерзкие нападения на побережье, грабя одиноких и беззащитных жителей. Однажды, когда население города ничего и не подозревало, в залив уверенно вошли четыре корабля в сопровождении восьми военных лодок и большого числа каноэ; они остановились против того места, где находился Арарибойя с его людьми, которые собирались отправиться на свои земли, в Сан-Л о рейсу.
Захваченный врасплох капитан-мор укрыл всех жителей в крепости» и направил эмиссара к пиратам, чтобы разузнать их намерения.
Те ответили, что не намерены воевать с городом и желают лишь захватить Арарибойю, чтобы передать его индейцам тамойо.
Знаменитый вождь темимино1, узнав об этом, не испугался. Он отвел в надежное место небоеспособных людей и со своими воинами укрылся в укрепленном лагере.
Французы высадились на берег, явно намереваясь совершить на следующее утро нападение на лагерь Арарибойи. Однако он сам смело напал ночью на вражеский стан, вынудив французов вернуться на корабли и покинуть бухту.
Вылазка французов явилась предупреждением населению города, которому предстояло еще в течение продолжительного времени бороться со столь упорным врагом.
К счастью для португальцев, население города быстро росло. Из всех соседних капитании, особенно из Сан-Висенти и Эспириту-Санту, в Рио- де-Жанейро стекалось множество семей, стремившихся обосноваться во владениях, где они находились бы под защитой властей.
Через несколько лет новый город стал самым значительным центром всех поселений юга.
1 Темимино — индейское племя, к которому принадлежал Арарибойя.


ГЛАВА VI
Раздел Бразилии на два губернаторства и их последующее объединение в одно целое-
СЕВЕРНОЕ И ЮЖНОЕ ГУБЕРНАТОРСТВА.-СНОВА ЕДИНОЕ
генерал-губернаторство.— ввоз африканцев
СЕВЕРНОЕ И ЮЖНОЕ ГУБЕРНАТОРСТВА
Едва лишь Луис де Бриту де Алмейда начал в 1573 году свое правление, как вошло в силу решение метрополии о разделе Бразилии на Северное и Южное губернаторства.
По всей видимости, лисабонский двор в то время еще пребывал в нерешительности по поводу мероприятий, которые ему надлежало принять для заселения своих обширных владений и их защиты от притязаний других народов.
Ближайшей задачей для метрополии стало сейчас завоевание севера и окончательное установление порядка на юге.
Южная часть побережья, освобожденная от чужеземных захватчиков, была уже подготовлена к установлению на ней надлежащего государственного порядка; что же касается капитаний, расположенных за Пернамбуку, то они нуждались в помощи органов государственной власти, поскольку местные донатарий не сумели ничего сделать в этом отношении.
Осаждаемое подобными требованиями и сознавая неотложные нужды колонии, португальское правительство перестало колебаться и прибегло к мере, вновь показавшей всю несостоятельность его системы управления колониями, которая однажды уже привела к установлению режима донатариев. Оно разделилов се побережье на две отдельные административные единицы, назначив двух независимых друг от друга губернаторов с одинаковыми функциями.
Основной целью этого мероприятия было освободить губернатора севера от забот, связанных с южными районами, для того чтобы он мог более успешно заняться заселением северо-восточного побережья.
В результате Луис де Бриту утвердился в северной части Ильеуса (и выше), продолжая в то же время оставаться в Баии, а доктор Антониу Салема, уже имевший некоторых! опыт управления колониями, утвердился на юге Порту-Сегуру (и ниже), имея столицу в Рио-де-Жанейро.
Оба губернатора условились, помимо указанных выше важнейших проблем, решать совместно и все наиболее актуальные вопросы. Самым жгучим вопросом, в отношении которого они приняли решительные меры, были взаимоотношения с индейцами.
Хотя они и предоставили некоторую свободу действий рабовладельцам, они все же решили по мере возможности оказывать покровительство, туземным язычникам, учитывая сложившиеся в колонии условия.
111


В момент прихода к власти в северном губернаторстве Луиса де Бриту город Салвадор процветал, а положение дел в капитании свидетельствовало о преимуществах централизованного управления. Город уже занимал значительную часть берега; в нем селились коммерсанты и промышленники.
Это был самый густонаселенный пункт страны, и в течение продолжительного времени, являясь столицей колонии, он славился как богатейший центр всей Бразилии.
Трудно, впрочем, сказать, имелись ли у Пернамбуку основания завидовать Салвадору, так как пернамбуканцами издавна руководила достойная семья сюзеренов, которая неизменно следовала традициям своего великого патриарха.
Пожалуй, единственным районом, доказавшим правильность действий Дон Жуана по созданию капитаний, была капитания Дуарти Коэлью. Будучи до начала XVII века самым северным аванпостом на побережье, она до начала голландского завоевания не переживала в своем развитии ни закатов, ни упадка.
В капитанию входили два богатейших района севера. Ильеус, к югу от Баии, влачил жалкое существование, да и севернее ее португальцы не добились никаких положительных результатов.
После того как Луис де Бриту договорился со своим южным коллегой о позиции, которую следовало занять по отношению к индейцам, он рещил доказать, что, даже придерживаясь новых директив, вызывавших значительное недовольство у многих жителей, можно было обеспечить получение прежних выгод, от которых никто не желал отказываться.
Такую политику трудно понять. Однако нетрудно было предвидеть, куда она должна была завести губернатора, проводившего ее со столь необъяснимой откровенностью. В течение пяти лет своего пребывания у власти Луис де Бриту заботился лишь о войне... о той «справедливой войне», при которой нарушались все советы и даже официальные распоряжения двора в пользу язычников.
Первый поход был предпринят под предлогом освоения побережья между Баией и рекой Реал, в соответствии с распоряжениями из Лисабона.
С тех пор губернатор продолжал делать уступки рабовладельцам и неизменно прибегал в своих действиях то к помощи оружия, то к вероломству.
Кроме несправедливостей по отношению к туземцам, Луис де Бриту отличился лишь несколькими попытками найти месторождения изумрудов, хотя, по свидетельству монаха Висенти, им руководило скорее «стремление ж наживе, чем желание обнаружить сами месторождения».
Когда в Рио-де-Жанейро прибыл в качестве губернатора юга д-р Антониу Салема, городом правил Кристован де Баррус (преемник Салвадора Коррейя де Са). Кристован остался капитан-мором города, тогда как губернатор, осуществляя верховное руководство всеми делами, в том числе и административными, заботился преимущественно о портовых укреплениях и о колонизации побережья.
Главной причиной беспокойства населения была не исчезнувшая еще опасность подвергнуться в любой момент нападению французов, которые упорно держались за свою факторию в Кабу-Фриу, откуда совершали грабительские вылазки против незащищенных поселений.
Едва начав свое правление, Салема решил изгнать этих проходимцев. Во главе более чем тысячи воинов губернатор, сопровождаемый капитан- мором города, который был человеком военным, направился на штурм позиций французов.
112


В Кабу-Фриу они обнаружили много французских кораблей и вновь окопавшихся контрабандистов, которые находились под надежной охраной многочисленных тамойо.
Португальцы блокировали вход в бухту и начали неутомимо преследовать захватчиков на суше, все теснее сжимая кольцо окружения.
Так как основной целью португальцев было проучить индейцев, без поддержки которых авантюристы не решились бы продолжать свои операции, то губернатор решил предпринять политический маневр, в котором ему не пришлось впоследствии разочароваться; когда окруженные французы капитулировали, он потребовал от них лишь сдачи оружия и боеприпасов, гарантировав им право на жизнь и свободный отъезд.
Случилось то, на что он рассчитывал: с уходом французов тамойо потерпели такой разгром, что должны были покинуть эту часть побережья и бежать в горы и сертан на северо-западе.
Лишь теперь, то есть приблизительно к 1576 году, колонии юга могли считаться окончательно освобожденными от французов.
После этого Салема получил возможность изгнать со всего берега залива и из его соседних районов остатки индейских племен, которые продолжали грабить энженьо и фазенды. В результате они покорились или ушли в сертан.
Это вселило чувство уверенности в колонистов, которые, избавившись теперь от риска, стали селиться по окрестностям города и даже в глухих местах.
Салема сделал значительные успехи в решении проблемы заселения. Он обследовал равнины и леса, прокладывал дороги, где это было легче всего сделать, и по мере возможности удовлетворял общие нужды населения. Это дело продолжали его преемники.
Вторым важнейшим районом юга после Рио-де-Жанейро была капитания Сан-Висенти. Победа над французами и тамойо дала новый толчок строительству вил и других поселений в этих местах. Туда стекалось много иммигрантов, в результате чего там росло поколение мамелюков, которым суждено было сыграть столь значительную роль в истории еле* дующего столетия. Именно поэтому это столетие стало самым знаменательным и плодотворным за весь колониальный период.
Двумя другими значительными центрами были Сантус на побережье и Сан-Паулу в серре.
Пришлое население растекалось из Сантуса по окрестностям. Еще до создания генерал-губернаторства колонисты, как мы это уже видели, посещали южные берега и доходили даже до порта Патус.
Изгнав диких туземцев, пиратов и корсаров, жители побережья начали создавать другие центры. Вскоре возникли вилы Итаньяэн, Игуане, Кананейя и Паранагуа.
Впрочем, все эти поселения были до этого индейскими деревнями, из которых наиболее значительной и, возможно, самой древней была Кананейя.
Обосновавшиеся здесь колонисты жили рыбной ловлей и торговлей с туземцами. Некоторые занимались также земледелием, выращивая главным образом сахарный тростник, маниоку и т. п.
В прибрежных горах жизнь была более трудной, так как там не было ни одной культуры, которая могла бы служить основой для ведения хозяйства. Поэтому у жителей кампу возникло стремление проникнуть в глубь сертана.
Однако те, в ком не возродился прежний дух отваги и готовности и гти на риск, отказались вскоре от этого пути под влиянием постиг8 р Помбу 113


шего их разочарования и нежелания жить в трудных условиях, связанных с освоением новых земель.
Прежде чем началось продвижение мамелюков в сертан, нищета, царившая в Сан-Паулу, вошла в поговорку. И даже иезуиты познали здесь бедность и должны были перенести коллегию Пиратининги на побережье.
В этот критический момент разочарование постигло не одних только падре. В Сан-Паулу остались в основном лишь метисы и их родичи.
Когда дух предприимчивости стал направлять внимание колонистов на лесные массивы глубинных районов страны, нехватка продуктов в виде и на всем плоскогорье на некоторое время еще больше обострилась.
Животноводство развивалось слабо. Возникло лишь несколько фазенд и владений мелких собственников.
Земледелие не могло служить источником обогащения, так как сводилось к производству лишь некоторых продуктов, потреблявшихся почти полностью на месте.
Сначала здесь успешно выращивались виноград, некоторые виды фруктов и овощей. Была предпринята попытка сеять пшеницу, но это не дало никакой выгоды.
Разведение винограда всегда вызывало большой интерес, однако позднее стало ясно, что как отрасль хозяйства оно не имеет большого значения. Кроме того, потребители предпочитали европейские вина, лучшие по качеству и гораздо более дешевые.
Словом, продуктов, которые производились на равнине, вероятно, не хватало даже для потребления на месте.
Естественным результатом всего этого явился отлив населения с плоскогорья на побережье и обнищание капитании на долгие годы, пока перед ней не открылись новые горизонты.
Помимо перечисленных особенностей, здесь имели место и другие общие для всей страны явления: анархия в управлении и особенно изоли- рованнэсть отдельных поселений, что объяснялось прежде всего положением, в котором находилась метрополия в те времена и которое отражалось на всех ее колониях.
После кончины Дон Жуана III в 1557 году монархия вступила в полосу заметного упадка, но лишь с началом правления кардинала она стала переживать подлинный кризис, который завершился потерей ею независимости в 1580 году. В этот период двор занимался преимущественно лишь всяческими интригами, предшествовавшими близкой развязке всей этой комедии.
Бессознательно поддавшись хитрости Филиппа II, кардинал полностью утратил свой авторитет, особенно после того, как поражение в Африке1 возвело его на шатающийся трон королевства.
В обстановке растущего разлада при дворе, уныния, охватившего бедствующее население страны, и перед лицом зловещих предзнаменований не нашлось никого, кто проявил бы должный разум и дальновидность и позаботился бы о дальнейшей судьбе страны и ее владений. В результате в течение целых десяти лет колонии были почти полностью оставлены метрополией на произвол судьбы.
Донатарий, боровшиеся больше с изменчивостью настроений в правительстве и его безразличием, чем с нехваткой ресурсов, бросили все на произвол колонистов и жили'милостыней короны. Словно совершая распродажу, они отдавали пожалованные им капитании в обмен на некоторые подачки.
1 Имеется в виду экспедиция в Марокко и гибель короля Себастьяна (1578).
114


Вот почему, несмотря на успехи, достигнутые в Сан-Висенти, этот город не мог явиться исключением в обстановке всеобщего уныния, охватившего большинство районов колонии.
Приток населения из горных районов на побережье не давал желаемого выхода из затруднений в эти тяжелые времена, когда всем почему-то казалось, что спасение находится где-то в другом месте. Это заблуждение приняло всеобщий характер, если не считать Пернамбуку, Баию и Рио- де-Жанейро. Беспокойные и алчные колонисты рыскали из одной капитании в другую в безумной погоне за призрачным счастьем.
Поистине период 1567—1580 годов был свидетелем весьма курьезного явления, когда каждый считал, что лишь где-то за пределами той земли, на которой он живет, он сможет добиться благополучия и богатства.
Вначале объектом всеобщих вожделений был Пернамбуку. Затем, после учреждения генерал-губернаторства — Баия. Наконец все устремились в Рио-де-Жанейро, особенно колонисты из южных капитаний.
Д-р Салема, по-видимому, не постигал всей широты возложенных на него обязанностей. Он был лишь цросто правителем Рио и даже не знал о том, что происходит в других владениях, на которые распространялась его юрисдикция.
Было совершенно ясно, что мероприятие по разделению Бразилии на два губернаторства потерпело полную неудачу. В 1577 году оно было отменено королевским указом от 12 апреля, причем генерал-губернатором был назначен Лоренсу да Вейга.
СНОВА ЕДИНОЕ ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОРСТВО
После воссоздания единого управления перед колонией встала важнейшая задача завоевания земель tea севере.
Юг уже был освобожден к тому времени от чужеземных захватчиков, и португальцы полностью закрепились на всем побережье от Пернамбуку до еще неясных границ с владениями Испании.
Опасность, устраненная в этой части побережья, возникла в заброшенной до этих пор зоне, где в содружестве с индейцами жили французы, которые вели здесь торговые операции в еще более крупных масштабах, чем они это делали на юге.
Это обстоятельство серьезно беспокоило двор и самих колонистов, которые страдали от столкновений с французскими дельцами.
Как мы уже видели, Луис де Бриту вопреки ожиданиям двора ничего не сделал для решения этой неотложной проблемы. Он не только не исправил бедственного положения, но даже ухудшил его, еще более настроив туземцев против португальцев.
Лоренсу да Вейга, заменивший его с 1 января 1578 года на посту генерал-губернатора, не удосужился сколько-нибудь продвинуться по пути, ведущему в Параибу. За это дело взялся тогда некий богатый собственник из Пернамбуку, Фрутуозу Барбоза, который пользовался, видимо, покровительством генерал-губернатора.
Фрутуозу был удачливым, авторитетным человеком, который хорошо знал берега Параибы, где вел крупные торговые операции с индейцами.
Фрутуозу направился сперва в Лисабон, ко двору с намерением гарантировать себе ряд привилегий и выгод от предприятия, которое он затеял.
В Лисабоне решили, что путь, предложенный Фрутуозу, будет самым легким и удобным способом осуществления задачи колонизации, избавляющим корону от необходимости решать ее на свой собственный счет.
115
8*


В результате Фрутуозу заключил с португальским правительством контракт на завоевание и колонизацию Параибы, взяв на себя все издержки по этой операции в обмен на право получения выгод и доходов от управления покоренной им территорией в течение десяти лет, со всеми привилегиями, связанными с отправлением этих функций.
Он сразу же организовал в Лисабоне экспедицию в составе четырех кораблей, в которую включил десантный отряд, миссионеров и большое число колонистов, и отправился к месту назначения. Застигнутый штормами, он вынужден был вернуться в Лисабон, где пополнил свою поредевшую флотилию, и в 1582 году прибыл наконец в Пернамбуку.
Усилив здесь свою экспедицию, он двинулся дальше к северу. Тем временем Симоу Кардозу выступил с отрядом добровольцев по суше.
В устье Параибы Фрутуозу захватил пять из семи или восьми французских кораблей, которые грузились деревом пау-бразил. Итак, предприятие Фрутуозу, казалось, начало успешно осуществляться.
Но пока выжидали прихода сухопутных сил, отряд туземных язычников устроил Фрутуозу такую засаду, что он сразу же отказался от своей затеи, несмотря на все уговоры Симау Кардозу продолжить начатое им предприятие, и возвратился в Пернамбуку.
Положение, таким образом, еще более ухудшилось, а индейцы и французы стали держать себя «еще более высокомерно, чем прежде».
После смерти Лоренсу да Вейга (1581) и последовавшего за этим периода безвластья, во время которого Баия была охвачена беспорядками, в мае 1582 года генерал-губернатором стал Мануэл Телиш Баррету. Он был первым губернатором, назначенным Филиппом II.
Необходимо было срочно исправить положение на севере. К счастью для колонистов, в Баию пришла за провиантом часть мощной экспедиции Дього Флорес Вальдеса. Губернатор воспользовался этим, чтобы организовать крупную экспедицию в Параибу.
В Пернамбуку к этим силам присоединился дон Филипп де Мора, который управлял капитаниейв качестве наместника Жоржи де Албукерки.
Дього Вальдес с флотом поплыл морем к устью Параибы, где столкнулся с французами, которые вновь почувствовали себя в безопасности. Потерпев поражение, французы подожгли свои корабли и бежали по реке в лодках.
После этого в бухте напротив Кабеделу (где впоследствии также была возведена крепость) начал строиться форт Сан-Филипи и был оставлен гарнизон из ста человек с тремя кораблями под командой некоего Касте- жона или Кастрежона.
После ухода основных сил форт Сан-Филипи стал объектом постоянных нападений со стороны индейцев, подстрекаемых французами.
Овидор-жерал Мартин Лейтан, который неустанно заботился о защите завоеванной территории, добился отправки подкрепления этому гарнизону, оказавшемуся в затруднительном положении.
Однако когда стало известно, что великий вождь Пиражиби, питавший лютую ненависть к португальцам, в результате страданий, вынесенных им во время правления Луиса де Бриту, решил соединиться с потигу- арами, Пернамбуку охватила тревога и была организована экспедиция в Параибу, которую возглавил сам Мартин Лейтан.
В начале марта 1585 года, как свидетельствовал Висенти, на север двинулось «войско, представлявшее собою самое внушительное зрелище, которое когда-либо доводилось и вряд ли еще доведется увидеть в Пернамбуку».
Одного появления этих сил оказалось достаточно, чтобы обратить в бегство туземцев и французских контрабандистов.
116


Освободив от врагов всю равнину Параибы и ее окрестности, Мартин Лейтан возвратился в Пернамбуку, оставив в форте Сан-Филипи, в избытке снабженном всем необходимым, Кастрежона и Педру Лобу.
Успех кампании воодушевил население Пернамбуку и Итамарака,. и многие колонисты решили отправиться искать удачи на вновь завоеванных землях.
Но едва только стало известно об освоении новых земель на севере,, как было получено сообщение о распрях, возникших между испанским комендантом форта и его людьми, а также окрестными жителями. Вскоре в Итамарака прибыло много беглецов из Сан-Филипи, а вслед за ними и сам Кастрежон, который сообщил, что он разрушил форт и покинул свой пост, так как испытывал недостаток в ресурсах, да и не было противника, от которого надо было защищаться.
Несмотря на создавшуюся обстановку, неутомимый овидор-жерал сумел поднять упавший дух населения и поспешно организовать новую экспедицию.
Как раз в это время возникло одно непредвиденное обстоятельство, которое во многом облегчило новое предприятие колонистов. Экспедиция уже была готова отправиться в путь, когда в Пернамбуку прибыли два индейца, которые добивались встречи с овидор-жералом по поручению вождя Пиражиби.
Претерпев разные обиды от потигуаров, озлобленный против них, Пиражиби предложил пернамбуканцам мир и просил у них помощи в борьбе с грозными ордами потигуаров.
Мартин Лейтан поспешил направить капитана Жуана Тавариса навстречу вождю табажара1. Таварис отправился на каравелле с двадцатью воинами и на следующий день, 3 августа 1585 года, он встретился с Пиражиби на том самом месте, где впоследствии было основано поселение, которое теперь является столицей штата Параиба.
Так как достижение этого соглашения имело важнейшее значение для колонии, овидор-жерал по требованию населения отправился на север сам, чтобы официально и торжественно заключить мир.
Мартин Лейтан заложил здесь город, повелев построить на этом месте новый форт, командование которым поручил Жуану Таварису. Он отправился затем в бухту Траисан и изгнал оттуда враждебно настроенных туземцев-язычников и их союзников.
Таким образом этот человек совмещал обязанности судьи с функциями «генерала-завоевателя», как его окрестил брат Висенти.
Однако было еще далеко до полного захвата района Параиба.
В 1586 году из метрополии прибыл некий Франсиско де Моралес, чтобы занять пост командующего недавно основанным фортом. Новый командующий пошел по стопам злополучного Кастрежона, изгнав из форта Жуана Тавариса и вступив в конфликт с пернамбуканцами и союзными им индейцами.
Потигуары и французы, которые только и ждали возникновения подобных разногласий, чтобы вернуть потерянные земли, стали вскоре вновь появляться на побережье и даже в окрестностях форта.
Чувствуя опасность, Моралес неожиданно покинул свой пост, и Мартин Лейтан оказался вынужденным вновь направиться в Параибу, где нанес жестокое поражение диким туземцам и их сообщникам, прогнав их за бухту Траисан. ♦
Возвратившись из похода, Мартин Лейтан воздвигнул для большей безопасности колонистов новый форт (Сан-Себастьян), в двух лигах вверх 1 	Табажара — индейское племя, вождем которого был Пиражиби.
117


по реке, а в окрестностях построил для общего пользования энженьо по производству сахара.
Хотя завоевание Параибы не было еще полностью закончено, все же португальцы обрели теперь там свой аванпост и вплоть до этих мест стали полными хозяевами побережья и значительной части сертана.
Как мы уже видели, эти успехи были достигнуты благодаря усилиям самих колонистов, несмотря на трудности, вызванные потерей Португалией своей независимости1. В походе против потигуаров и их сообщников выделяется героическая фигура Мартина Лейтана, достойного представителя духа страны.
Так, с большим трудом происходило постепенное завоевание одного района за другим и проникновение в эту часть страны.
По-прежнему проводились экспедиции против враждебно настроенных индейцев и контрабандистов. И едва только устанавливались палатки в покоренном районе, как уже нужно было без отдыха выступать против вражеского лагеря, возникавшего неподалеку.
В авангарде этой кампании стояли самые бесстрашные из колонистов, движимые каким-то внутренним инстинктом, исполненные боевого духа. Они жили в условиях непрекращающихся военных действий, словно в лагере, постоянно перемещающемся с одного места на другое по направлению к границам, которые то и дело отодвигались по мере приближения к ним, открывая все более широкие земельные просторы для вновь создаваемого общества.
Продвижение осуществлялось по морю и через сертан. Туземцев вытесняли с одной горы на другую, причем одновременно возникала необходимость изгонять из заливов наиболее грозных противников, укреплять и охранять побережье, где всегда таилась основная опасность.
В одной лишь Параибе борьба продолжалась более десяти лет, после чего все внимание перешло оттуда на северные бухты, поскольку французы переместились из бухты Траисан в залив Потенжи и его окрестности.
Большим злом, задерживавшим продвижение в указанном направлении, были разногласия, возникавшие после каждой победы.
Помимо этого, в течение добрых четырех лет страна переживала невзгоды, вызванные новым периодом безвластия, который наступил после кончины Мануэла Телис Баррету в 1587 году.
Правление этого человека было успешным главным образом потому, что он устранил злоупотребления, допущенные Кожми Ранжела, установил порядок в стране и проявил заботу об ее обороне.
Начавшийся было период безвластия затянулся, так как назначенный на место Телиша Баррету губернатор Франсиску Жиралдис был застигнут бурей на пути к месту своего назначения, близ северного побережья, и вынужден был вернуться в королевство, где вскоре умер.
Лишь в середине 1591 года в Баию прибыл новый генерал-губернатор дон Франсиску де Соуза, благодаря усилиям которого Бразилия достигла крупных успехов, особенно в расширении завоеванных территорий и исследовании внутренних районов страны.
В капитании Параиба к тому времени обосновалось уже много колонистов, причем некоторые из них нажили немалые состояния в Бразилии. Колонисты не переставали жаловаться на затруднения, которые им чинили французы с Риу-Гранди.
Новый губернатор получил определенные инструкции на этот счет, 1 В 1580 году Португалия была завоевана Испанией, под господством которой она находилась до 1640 года.
118


а капитан-мор Пернамбуку, Мануэл Маскареньяс Омен,— ряд настоятельных рекомендаций.
Этот последний взялся в результате за организацию большой военной экспедиции, в состав которой вошли морские и сухопутные силы. Он отправился в поход с четырьмя ротами под командой Жерониму де Албукерки и в Параиба соединился с морскими силами. Там же к отряду Жерониму присоединились и мощные подкрепления Фелисиану Коэлью, состоявшие из португальцев, метисов и индейцев Пиражиби. Оттуда войска двинулись дальше на север, а Маскареньяс отправился с флотилией, чтобы встретиться с Жерониму уже в устье Риу-Гранди, где все силы высадились на берег и было начато строительство форта.
Потигуары не заставили себя долго ждать. Руководимые французами, они стали яростно нападать на захватчиков. Положение людей, строивших форт, было настолько тяжелым, что они не решились на губительное отступление лишь вследствие оказанной им вовремя помощи.
Но даже получив подкрепление, они должны были сражаться ежедневно и ежечасно, перемежая фортификационные работы с обороной, пока столкновения не прекратились.
После постройки форта там остался Жирониму де Албукерки со своими людьми, а Коэлью и Маскареньяс возвратились в свои капитании.
Умудренный опытом минувших войн и наиболее удачных выступлений против туземцев-язычников, Жирониму де Албукерки прибег к помощи миссионеров.
К счастью, ему удалось привлечь на свою сторону несколько местных потигуарских вождей, в том числе старого Поти, патриарха семьи героев, которым суждено было прославиться в борьбе колонистов против иноземцев.
По желанию дон Франсиску де Соуза заключение мира было отпраздновано как большое событие. Для участия в официальной церемонии заключения союза в Риу-Гранди прибыли капитан-мор Пернамбуку Маскареньяс Омен, Алесандри де Мора, овидор-жерал Брас де Алмейда, Фелисиану Коэлью и многие другие капитаны.
Тогда же Жирониму де Албукерки заложил поселение, которому дал имя Натал в память о дне открытия построенной там церкви (1599).
Губернатор дон Франсиску де Соуза не ограничился расширением завоеванной территории до Риу-Гранди-ду-Норти. Он восстановил ряд укреплений, построил новые крепости на побережье и усердно содействовал поискам полезных ископаемых внутри страны.
С этой целью, пока происходило продвижение от Параибы к Риу- Гранди, губернатор посетил (1598) все капитании юга до Сан-Висенти, где принял ряд мер по проведению исследований в некоторых районах сертана. В 1608 году дон Франсиску де Соуза был назначен также губернатором юга Бразилии. С этого времени вместо управления страной он стал заниматься, по-видимому, только проблемой разработки недр.
В 1602 году генерал-губернатором вместо дон. Франсиску де Соуза был назначен Дьогу Ботелью.
Стремясь ускорить завоевание севера, он направился прямо в Пернамбуку. При нем находился сарженту-мор1 Дьогу де Кампус Морену, который вскоре стал одной из наиболее выдающихся фигур нашей истории, особенно прославившись при завоевании Мараньяна.
Во время правления этого губернатора Перу Коэлью де Соуза предложил осуществить то, чего не смог в свое время добиться Фрутуозу Барбоза, 1 Сарженту-мор — военно-административное звание ступенью ниже, чем капитан-мор.
119


то есть завоевание Сеара на свой собственный страх и риск. Он оказался более удачливым, однако, натолкнувшись на препятствия со стороны своих же собственных людей, был вынужден в конце концов отказаться от своей затеи.
На этом мы закончим пока рассмотрение данного вопроса, отметив лишь, что благоприятные возможности для продвижения за Риу-Гранди представились лишь впоследствии, причем случилось это скорее благодаря усилиям самих колонистов, чем действиям соответствующих властей.
ВВОЗ АФРИКАНЦЕВ
С незапамятных времен в Африке существовало историческое рабство, то есть та форма рабства, через которую прошли все народы на определенной ступени своего социально-политического развития.
Историческое рабство породило работорговлю, то есть использование невольников в качестве живого товара. Такая форма рабства была характерна для отсталых африканских рас после того, как они вступили в сношения с другими расами, находившимися на более высоком уровне культурно го развития.
Не касаясь древних времен, отметим, что основоположниками рабства негров в новую эпоху были, по-видимому, арабы.
В результате победы ислама на крайнем северо-востоке этого континента начала развиваться торговля. Вместе с дервишами почти в самое сердце Африки проникли и полчища пророка. Так как завоевание (апостолы аллаха предпочитали именно эту форму прозелитизма) далось здесь легко, а победа над дикими туземцами не приносила ни славы, ни выгоды, то интересы завоевателей в какой-то мере обеспечивались монополией торговли и поставкой рабов в южную Азию и значительную часть восточного Средиземноморья. Эта торговля приняла широкие размеры в результате экспансии полумесяца во всей Северной Африке. В то время внешняя торговля велась по двум большим путям:восточному (через Красное море) и северному (через пустыню до Магриба).
В начале XV столетия первые христианские мореплаватели установили связи с туземцами восточного побережья Африки. Некоторые смельчаки проникли даже в глубь континента, поднимаясь по руслам больших рек. Здесь они столкнулись с арабскими работорговцами и купцами и увидели, в каком положении находились негры.
Говорят, что первым португальцем, который привез в королевство несколько африканцев с Сенегала, был некий Жил Эанис. Если допустить, что до 1432 года в Европе (по крайней мере на Иберийском полуострове) ничего не знали о черных рабах, то можно считать, что ввозить их в Португалию начали лишь во второй половине XV века. Кроме того, до конца столетия работорговля не выходила за рамки эксперимента и не принимала откровенно спекулятивного характера.
Достаточно сказать, что в 1483 или 1484 году Дьогу Кан привез из Гвинеи в Лисабон в качестве диковинки четырех негритянских мальчиков, которых он получил в подарок от одного из правителей на побережье. Он привез их не как рабов, а как гостей, чтобы по возвращении в Африку (куда они действительно возвратились) они могли рассказать своим соотечественникам, что им довелось увидеть на земле белых людей.
Настоящая торговля невольниками началась лишь в конце XV века. Сперва попытки этого рода производились на Мадейре и в Порту-Санту, затем негров стали привозить на Азорские острова, после этого — на остро120


ва Зеленого Мыса, и наконец в середине XVI века их начали доставлять в Бразилию.
Работорговля, то есть покупка рабов в Африке, перевозка их и продажа на рынках, осуществлялась с ведома и даже при поддержке правительств всех стран. Сильнее всего было соперничество ме)кду французскими, английскими, португальскими и голландскими спекулянтами.
Именно на вновь открытых землях особенно чувствовалась острая нехватка крепких рабочих рук, без которых приобретавшиеся с такой легкостью латифундии не представляли никакой ценности. В результате крупнейшая торговля рабами завязалась с Америкой.
Однако Бразилия никогда не была страной с самым многочисленным негритянским населением в Америке, и не нам принадлежит приоритет в отношении торговли неграми. Еще до нас испанцы доставили первые партии негров на Антильские острова. Куба и Гаити (особенно последний остров) превратились со временем в самые крупные в Америке центры, заселенные людьми, предки которых были доставлены из Африки. Даже сегодня в значительной части прежней Эспаньолы1 преобладают представители негритянской расы.
В Бразилию первые негры прибыли с некоторыми донатариями. Вначале ими пользовались исключительно для работ по дому, но затем они стали трудиться на энженьо.
Африканцев, как правило, поставляли предприниматели, занимавшиеся работорговлей как законном и прибыльным делом.
Из порта выгрузки партии рабов направлялись в особые пункты, где им предоставляли отдых, а затем отправляли для продажи на рынки.
Двумя большими портами по ввозу рабов в Бразилию были Баия и Рио-де-Жанейро. Отсюда рабов развозили по всей стране.
Общее количество африканцев, ввезенных сюда в течение трех столетий, исчисляется миллионами. Этого достаточно для понимания огромного значения негритянского элемента в процессе формирования этнического состава населения Бразилии.
В первое время существования колонии, до середины XVII столетия, крупнейшие центры рабовладения находились на севере страны, главным образом в Пернамбуку и в Баии. Впоследствии довольно крупным центром стал Рио-де-Жанейро.
На протяжении всего XVIII столетия в связи с потребностью в рабочей силе для энженьо, а затем и для сельскохозяйственных работ Рио был похож на африканский порт и напоминал Луанду2, превосходя ее, правда, своими размерами и оживлением.
Впрочем, не все рабы отправлялись в глубь страны. Многие из них оставались здесь же в качестве домашних слуг, рабочих торговых складов и грузчиков, для работы на местном транспорте и даже в небольших механических мастерских.
Даже среди представителей среднего класса возник обычай покупать негров, чтобы отдавать их за плату для работы на предприятиях или использовать в качестве выкупа за освобождение от призыва в армию или от общественных работ. Практика эта получила широкое распространение. Семья, которой удавалось приобрести чету рабов, обретала этим путем источник обогащения, который множился как за счет рождения детей, так и за счет возрастания продажной цены рабов. Плодовитость негритянской расы принимала здесь столь же ужасающие размеры, что и в Африке. А1ногие рабовладельцы в течение двадцати-тридцати лет увеличивали 1 Эспаньола — испанские владения на Антильских островах.
2 Луанда — порт в Анголе (Африка).
121


втрое или впятеро число находившихся у них рабов, что ныне представляется нам святотатством, но в те времена считалось большой удачей.
Что касается стоимости рабов, то достаточно сказать, что еще в середине XVIII века раб стоил одну индийскую «песу», или, как говорилось в официальных документах, «фолегу виву» в среднем стоил 100 мильрей- сов («молекоте»1 от 40 до 80 мильрейсов), а уже в начале XIX века цена на одного раба возросла с 500 до 2 тысяч мильрейсов и более. Уже обученный «ладину» стоил значительно дороже, чем «босал» (недавно прибывший из Африки). «Криолу»2 стоил дороже. Смышленый негритенок, знающий какое-либо ремесло или другое дело, стоил очень дорого. Молодая «мулатка», привлекательная и одаренная, была уже целым состоянием.
Упадок горного промысла приводил постепенно к повсеместному переходу к сельскохозяйственному производству. Рабы стали работать на полях. С начала прошлого века в связи с возделыванием кофе началась миграция негритянского населения в Сан-Паулу, Минас и Рио-де-Жанейро.
Это породило развитие внутренней торговли рабами: новоявленные негрейру3 стали закупать рабов в городах для продажи их в фазендах.
С прежними хозяевами в городах остались лишь так называемые «почтенные рабы» — кормилицы, няни, домашние слуги, ремесленники и рабочие. Именно эти элементы смешались с коренным населением Бразилии и теперь уже почти полностью ассимилировались с ним.
Попытаемся вкратце проанализировать, как отразилось рабство на характерных национальных чертах бразильцев.
Рабство лишило труд его благородной окраски. Даже и сегодня преобладает мнение, что человек из общества не может заниматься каким-либо полезным делом. Даже за свободными профессиями закрепилось то положение, которое им отводилось еще в средние века. Быть композитором, играть на музыкальных инструментах, уметь рисовать или заниматься живописью, быть архитектором или скульптором — все это почитается занятиями, недостойными людей знатного рода или занимающих высокое положение в обществе. Обучение детей считалось чуть ли не унизительным занятием. Именно поэтому, как правило, художники и музыканты колониального периода происходили из рабов или низших классов.
Сосуществование (и в большинстве случаев совместная жизнь) господ и рабов, составлявших своего рода касты, нанесли психологии нашего народа глубокие травмы, исцелить которые полностью в состоянии лишь развитие общей культуры. Легко заметить, например, такие черты, как преувеличенное стремление к наживе, власти и высоким постам, иногда даже весьма невыгодным, наряду с раболепным преклонением перед богатством, высшей властью или высокими чинами и в то же время абсурдное отрицание власти; нелепая авторитарность на самой ничтожной должности наряду с крайне легкомысленным пренебрежением справедливостью и порядком, доходящим порой до невероятной дерзости; изощренное лицемерие, которое не прочь опереться в подходящих случаях на силу закона; чванливая грубость наряду с самоуничижением; вздорный эгоизм, крайняя лень и варварская моральная опустошенность; фетишизация материальных благ и презрение к бедности, а также многие другие «достоинства», которых мы порой даже не замечаем за собой.
Режим рабства в своих проявлениях полностью походил на деспотические режимы древности. Так же как это было в древности, невозможно 1 Категории рабов: фолегу виву — сильный человек; молекоте — мальчишка.
2 Категории рабов: ладину —знающий ремесло негр; босал—невежда; криолу — негр, родившийся в Бразилии.
3 Негрейру — торговец неграми.
122


было вырваться из рамок этого режима, при котором один человек всегда командовал, а другой всегда подчинялся и должен был работать до самой смерти, тогда как его хозяин имел право наслаждаться жизнью за счет своего ближнего. И тот и другой типы людей порождены рабством, и они заразили своим тлетворным влиянием дух нации.
Не следует думать, что высшие классы свободны от этого наследия. Именно богатые семьи брали цветных для всех домашних работ. Почти повсюду домашними слугами были негры, поскольку белые отказывались от такой работы, считая ее унизительной для себя. Не было ни одного дела, занятия и даже домашнего празднества, в котором негры не принимали бы то или иное участие. Даже вне дома, по пути в церковь или во время путешествий семью сопровождал эскорт слуг-негров.
Впрочем, влияние раба сказывалось не только в процессе этого тесного и продолжительного общения с семьей господина. Основным фактором, способствовавшим проникновению африканского духа в семьи белых, была близость, в которой находилась негритянка с наиболее восприимчивой к всяким влияниям частью белой семьи, а именно с детьми ее господина, которые со дня рождения до отрочества передавались на руки няньки и бонны. Сначала на ребенка влияла кормилица, а затем няня и находившийся в услужении мальчик-негр.
Чтобы лучше всего получить представление о негритянских нравах, сохранившихся от эпохи рабства, следует обратить взор не на центральные районы наших больших городов, а посетить более уединенные городские кварталы, небольшие дома по соседству с городскими площадями, словом, такие места, в которых приютилась после отмены рабства значительная часть негритянского населения.
Если влияние рабов на национальные черты характера населения страны является неоспоримым, то в еще большей степени живые следы влиния африканцев обнаруживаются на всех остальных сторонах жизни страны — на ее промыслах и ремеслах, на ее искусстве, празднествах, языке.
Исследуя вклад негров наряду с вкладом представителей белой расы в формирование нашей национальности, следует признать, что на протяжении всей нашей истории негры играли в ней роль фактора первостепенного значения.
Целых три столетия негры выносили на своих плечах всю тяжесть трудовой деятельности, которая была основой жизни колонии, и одновременно повсюду способствовали утверждению португальцев, охраняли пх поселения и фазенды от набегов индейцев. Они защищали также пх земли от посягательств чужеземцев. Во всех выступлениях против корсаров и разных авантюристов и при отпоре поползновениям со стороны иноземных держав негры неизменно проявляли мужество и отвагу наравне с выдающимися героями двух других рас. Более чем вероятно, что без помощи негров и индейцев португальцам никогда не удалось бы сохранить здесь своего господства.
Но самая значительная роль, которую сыграли в Америке африканцы, заключается в их участии в самом создании нашего благосостояния. В этом отношении они, бесспорно, сделали больше, чем туземцы. Более двух столетий назад Антонил1 писал, что «рабы — это руки и ноги владельца энженьо, потому что без них в Бразилии невозможно ни создать, ни сохранить, ни расширить фазенду или иметь обычный энженьо». Во всех 1 Антонил — монах, оставивший ценное описание природы, хозяйства и населения колониальной Бразилии.
123


случаях, когда требовалось приложение утомительного физического труда, неизменно прибегали к помощи негров.
Негры работали не только на полях и энженьо. Они не только возделывали все основные культуры, но выступали в качестве почти единственной рабочей силы во всех трудовых операциях, связанных с нашей производственной деятельностью.
Выдающаяся роль, которую сыграли представители черной расы в этой части Америки, раскрывается во всей полноте в следующих двух основных аспектах: они создали экономику колонии, без которой никогда не утвердились бы здесь господствующие элементы страны, и отстояли ее территорию, без которой Бразилия не была бы тем, что она представляет собой сегодня.
Караульный наблюдательный пост в Форти-дус-Рейс-Магус, расположенном у входа в бухту Натала.
124


Транспортировка рабов в глубь страны. Рисунок художника Ружендаса.
Несомненно, что без морального единства представителей всех трех рас, без глубокого чувства патриотизма, объединявшего их в моменты опасности, и в особенности без способности к активному сопротивлению мы не смогли бы сохранить целостность и неделимость нашей огромной страны до момента завершения ее объединения в единое государство.
Есть еще один момент, который не следует забывать, чтобы по справедливости судить о моральном облике африканцев. Этот момент заключается в формах, в которые выливался протест негров против рабства.
С этой точки зрения судьба негров представляется еще более печальной, чем судьба индейцев. Надо учесть, что последние находились на своей собственной земле и не только господствовали в сертане, но и пользовались покровительством со стороны миссионеров. В их защиту раздавался голос гуманности, и даже правительство издавало благоприятные для них распоряжения.
К неграм же никто не чувствовал сострадания. Онинаходились на чужбине, и не было ни одной живой души, на милость которой они могли бы уповать в своих страданиях. Весь окружающий их мир оставался глухим и чуждым и относился к ним с отвращением, как к скоту.
Но даже и в этих условиях у порабощенных и презираемых всеми негров хватило душевных сил, чтобы проявить свое возмущение против чинимого над ними насилия. Здесь неграм предстояло пройти через горестный, продолжительный период ученичества, прежде чем самим стать творцами истории. В первое время после своего порабощения они не могли примириться с ужасом постигшего их безграничного несчастья. Они прибегали к самоубийствам, в результате чего партии негров, прибывавшие из глубин Африки к побережью Америки, оказывались сильно поредевшими. В ожидании погрузки на корабли многие умирали от горя или гнева. В пу ти, находясь в трюмах, одни сходили с ума, другие предпочитали умереть от голода и жажды. В неведомые края все прибывали в полупомешанном состоянии.
Вначале они яростно протестуют против своей горькой доли. Затем они поднимаются, исполненные неуклонной, мрачной решимости, чтобы 125


ответить преступлением на преступление. Вряд ли найдется в стране уголок, где не помнили бы о разыгравшейся там на этой почве трагедии.
Началась упорная борьба, но так как сеньор всегда оказывался сильнее, то неграм приходилось или сдаваться, усугубляя этим свои мучения, или же бежать в леса. Это была эпоха киломбос1.
Позднее, уже в нашу эпоху, начинается последняя фаза, когда негры мирятся со своей судьбой, чтобы в конце концов преодолеть ее. Они увидели тогда, что и сами белые наконец становятся на их сторону с открытой душой. Дело негров стало делом всей нации.
История в конечном счете преисполнена подобных контрастов. Что же делаем мы сами? Мы все успешнее исправляем прошлые ошибки и несправедливости.
Киломбос (или мокамбос) — поселения беглых негров.


ГЛАВА VII
Испанское господство.
Французы в Мараньяне.
Колонизация севера страны
ФРАНЦУЗЫ НА СЕВЕРЕ.-КОРСАРЫ В НАШИХ МОРЯХ.— ЗАВОЕВАНИЕ И КОЛОНИЗАЦИЯ СЕВЕРА
ФРАНЦУЗЫ НА СЕВЕРЕ
Много лет назад французы, вытесняемые то из одной, то из другой бухты и вынужденные уходить на север, закрепились в Мараньяне. Они пользовались поддержкой своего правительства, располагали всевозможными ресурсами и находились в добрососедских отношениях с туземцами Еще в 1594 году они полностью овладели Илья-Гранди, или островом Тринидад (Сан-Луис).
За несколько лет до этого некий Жак Риффо, занимавшийся морским разбоем у северных берегов Бразилии, соблазнился увещеваниями вождя одного из диких племен Риу-Гранди, доказывавшего ему, как легко создать колонию в этих местах, и стал строить широкие планы в этом направлении.
Вознамерившись расширить свои торговые операции путем основания в этом месте постоянного предприятия, он отправился во Францию, где вступил в компанию с другими авантюристами, изыскал необходимые средства, завербовал некоторое количество колонистов и на трех кораблях вернулся в Бразилию. Высадился он, однако, на значительном расстоянии от того места, где сперва намеревался обосноваться.
Видимо, по прибытии на побережье он узнал о решительных действиях, предпринятых португальцами в этом районе. Возможно также, что индейцы, изгнанные с Риу-Гранди, побудили его податься дальше на северо-запад.
На Илья-Гранди Риффо встретил хороший прием у индейцев тупинам- ба. Местность показалась ему более подходящей, чем та, которую он наметил для себя вначале, так как была больше удалена от местонахождения португальцев, производила более приятное впечатление и казалась богаче.
В результате Риффо решил обосноваться именно здесь и вскоре заключил союз со многими индейскими вождями. Через непродолжительное время этот пункт превратился в убежище для пиратов и контрабандистов, орудовавших в этой обширной части побережья нашей страны.
По-видимому, достигнутые ими успехи быстро вскружили головы алчных французов. До этого времени они вели себя как все авантюристы, полагавшиеся на волю превратной судьбы. Теперь же они сообразили^ какой громадный размах обретут их операции, если они станут пользоваться официальным покровительством французского короля.
Было решено поэтому, что Риффо отправится для этого в Европу, оставив на острове в качестве своего наместника некоего Шарля де Во.
127


Однако Риффо больше не возвратился в эти края. Измученные ожиданием, его соучастники приняли решение направить ко двору другого эмиссара, чтобы рассказать самому королю о том, как прекрасна земля, на которой они обитают, и как легко полностью завладеть ею, «так как у нее нет хозяина».
Вполне понятно, что Генрих IV выслушал сообщение де Во — нового посланца — с огромным интересом. Король считал вполне целесообразным попытаться проникнуть глубже в одну из частей этого континента, пользуясь тем, что Португалия пренебрегала значением принадлежавших ей огромных богатств, тогда как Испания и не помышляла пока о тщательной охране владений, которые, как она это сама хорошо понимала, ей не принадлежали.
Довольный полученным сообщением, но не намереваясь, однако, предпринимать никаких рискованных шагов, король поручил офицеру французского флота Даниэлю де ля Туш (сеньору ля Равардье) отправиться в Америку, чтобы проверить достоверность сообщения де Во. Деля Туш был моряком и путешественником. Он родился в Пуату в 1570 году в знатной семье, принадлежал к кальвинистам, но не проявил на этом поприще особого усердия. Некоторые историки полагают, что вместе с Разильи он уже успел неоднократно побывать к этому времени в Америке, и в частности у берегов Бразилии.
За шесть месяцев, проведенных в Мараньяне, ля Равардье стал горячим поклонником чудес бразильской природы и высоких качеств этих земель, уже заселенных мирными жителями, что было основной предпосылкой успеха намечаемой попытки колонизации. Он проникся уверенностью, что при некоторых усилиях и должной решимости эта изумительная страна может стать одним из лучших владений Франции.
После этого ля Равардье и де Во возвратились в Европу. Французы, которых они оставили, были настроены весьма радужно. Они находились в прекрасных отношениях с индейцами, которые принимали значительное участие в строительстве укреплений, храмов и других сооружений.
Когда ля Равардье и де Во прибыли во Францию, они уже не застали Генриха IV в живых: в мае 1610 года он был убит фанатиком Равейяком.
Однако это непредвиденное обстоятельство не обескуражило их. Главным вдохновителем этого предприятия был не король, ими были королева Мария Медичи и министр Дамвиль, могущественный адмирал Франции и Бретани, который первым обратил внимание на де Во и направил де ля Туш с поручением в Бразилию.
Граф Дамвиль продолжал и дальше деятельно покровительствовать этой затее, а королева-регентша с еще большим пылом, чем министр, оказывала ей свое содействие. Она пожаловала де ля Туш звание наместника адмирала Дамвиля и в ознаменование возлагаемых ею на экспедицию надежд одарила ее роскошным знаменем, на котором «были начерпаны гербы Франции на голубом фоне и корабль, у руля которого стояла королева, а на носу возвышалась фигура короля-наследника (Людовика XIII) с оливковой ветвью. Тщеславная надпись на знамени гласила: «Tanti dux foemina facti» («Вот на что способна женщина, находящаяся у власти»)».
Вся эта экспедиция, несомненно, имела все признаки официального начинания, несмотря на предпринятые позднее попытки скрыть все это и снять ответственность с французской короны.
Равардье вступил в союз с двумя знатными людьми — с сеньором Разильи и с неким Никола де Харлей, сеньором де Санси, который был крупным капиталистом.
Было завербовано много солдат и большое число колонистов, всего более 500 искателей приключений, в том числе и четверо монахов-капуци128


нов: Ив д’Эвро — настоятель, Клод д’Абвиль, Арсен де Пари и Амбруаз д’Амьен. Два первых стали хронистами экспедиции, и оставленные ими хроники почитаются самыми ценными документами времен французского владычества в Бразилии.
Флотилия состояла из трех кораблей и вышла из Канкаля (Бретань) в марте 1612 года. Вскоре после выхода из порта корабли были застигнуты сильной бурей, потеряли связь друг с другом, и им пришлось «причалить к разным портам Англии», однако затем они вновь соединились в бухте Плимута и оттуда без каких-либо затруднений продолжали свое плавание. Продвигаясь к югу, они прошли мимо Канарских островов и спустились до Гвинейского залива в поисках попутного ветра. Там они повернули на запад и пришли к Фернанду-ди-Норонья, где экспедиция отдыхала около пятнадцати дней.
На острове члены экспедиции повстречались с неким португальцем и несколькими индейцами, «бежавшими или изгнанными из Пернамбуку. Эти люди вызвались провести французов в Мараньян. 11 июля показались берега Бразилии и начались посещения бухт, в одной из которых повстречались два французских торговых корабля». Члены экспедиции получили от соотечественников полную и точную информацию о землях, которые они искали, и в начале августа высадились в Сан-Луисе.
Французы и индейцы оказали им весьма радушный прием.
Пришельцы прежде всего позаботились о постройке нового форта, и уже через несколько недель на одной из его башен рядом с французским флагом был водружен крест. Церемония открытия форта была обставлена с большим торжеством.
Обосновавшись на острове, французы не давали себе ни минуты отдыха.
В первые же дни было обнародовано специальное постановление, регулирующее поведение колонистов. В этом кодексе имеются весьма любопытные статьи, свидетельствующие о намерении французов начать предприятие, требовавшее длительного пребывания в Америке.
Согласно этим новоявленным драконовым законам, каждый, кто клялся «именем бога», подвергался штрафу до двух раз; за отступление от закона в четвертый раз и более полагалось телесное наказание.
Суровому наказанию подвергались лица, не проявившие должного уважения к священникам, причем мера наказания устанавливалась в соответствии с тяжестью вины. Смертная казнь применялась ко всем, кто каким-либо образом затруднял или препятствовал отправлению культа или деятельности католических проповедников.
Главный наместник, как представитель особы короля, считался лицом неприкосновенным. Смертной казни подлежал всякий, кто покушался «словом или действием» на власть этого верховного правителя, которому надлежало подчиняться и хранить верность так же, как и королю.
Категорически запрещались дуэли. Воровство, если провинившийся был вольным человеком, наказывалось избиением плетьми и каторжными работами сроком на один год; при повторном преступлении он приговаривался к повешению. Если вором оказывался раб, то его сразу же подвергали повешению.
Возмездию подлежали и преступления против туземцев. К смертной казни приговаривались лица, насиловавшие туземных женщин, как замужних, так и незамужних.
Быть может, именно этим в значительной степени объясняется тот совершенный порядок, который царил здесь более трех лет.
Следует в особенности отметить огромное влияние, которое уделялось французами воспитанию уважения и почтительности по отношению к туземцам-язычникам.
Р. Помбу
129


Не считая деревень на континенте, по словам французского хрониста> на одном лишь острове находилось 27 деревень. Он приводит названия многих из них, а также имена местных вождей. Наибольшим влиянием на острове пользовались два правителя, которым французы оказывали особое внимание и воздавали подобающие им почести. Это были Маркойя Перу и Жапиасу. Последний был вождем крупнейшей и важнейшей деревни и имел даже своих советников, помогавших ему в управлении этим обширным поселением. Туземцы, таким образом, приносили колонии огромную пользу. Одновременно со строительством домов в окрестностях форта укреплялись и некоторые другие пункты острова.
С целью обеспечения безопасности и по политическим соображениям французы добились того, чтобы в важнейших деревнях, помимо местного старшины, постоянно пребывал и французский чиновник, причем туземцам это даже льстило.
Во всех деревнях началось усердное выращивание местных культур, а также растений, привезенных французами. Индейцев стали обучать сельскохозяйственным работам и другим промыслам, которые легко было наладить.
Все прошлое пришлых авантюристов предавалось здесь забвению, и возникала надежда, что они, столь единые и схожие друг с другом в своей вере, вновь станут всей душой преданными сынами Франции.
Колония поддерживала постоянную связь с метрополией, получая от нее значительную помощь и служа убежищем для негоциантов и пиратов, которые безнаказанно и теперь еще более нагло продолжали нападать на португальские форты и поселения соседнего побережья.
КОРСАРЫ В НАШИХ МОРЯХ1
Не подлежит сомнению, что своими действиями пираты и корсары наносили португальским колонистам гораздо больший ущерб, чем те авантюристы, которые стремились обосноваться в некоторых пунктах побережья Бразилии, на завоеванных ими берегах.
Однако и Вильгеньон в Рио-де-Жанейро, а впоследствии и Равардье в Мараньяне, а затем и голландцы в Баии и Пернамбуку — все они также создавали препятствия на пути развития вновь основанных населенных пунктов.
Вместе с тем это зло имело большое и разностороннее положительное значение для судеб колонии, так как присутствие соперников служило для терпящих ущерб колонистов своего рода повелительным стимулом к объединению и совместным усилиям для защиты их общих интересов.
Естественно, что необходимость оборонять свои владения от посягательств чужеземцев должна была культивировать у жителей колонии чувство собственности, а затем это чувство, скрепленное принесенными жертвами, привело к возникновению патриотизма.
Можно считать, таким образом, что незваные пришельцы косвенным образом сделали для нас больше добра, чем причинили нам зла.
Этого нельзя сказать, однако, о действиях пиратов и корсаров. В течение первых двух столетий они были самым большим бедствием для португальских колоний.
1 В отличие от пиратства корсарство (каперство) представляло собою официальную форму морского разбоя, проводившегося с ведома и даже за счет правительств некоторых стран.
130


Вначале эти дельцы-спекулянты сочетали свои торговые операции с грабежами на побережье. Где только представлялась такая возможность, они нападали на одинокие суда или захватывали грузы в незащищенных бухтах.
Затем они развернули более крупные операции, занявшись корсарством, которое сперва прикрывалось политическими целями, а затем породило профессиональное пиратство. В те времена это было не менее почетное занятие, чем многие благородные профессии.
Морские плавания стали ремеслом бандитов, и только те, кто готов был рискнуть своим достоянием и даже жизнью, осмеливались пойти на риск плавания в океане даже с конвоем.
Однако флибустьеров не всегда удовлетворяла добыча, захваченная в открытом море, и они стали нападать на незащищенные поселения на побережье. История Америки и двух омывающих ее океанов в те времена наполнена ужасами.
Нападения на побережье Бразилии участились после того, как Португалия попала под господство Испании (1580—1640).
С первых же дней испанского владычества Бразилия становится объектом нападений со стороны тех, кто был заинтересован не только в том, чтобы конкурировать на море с обоими народами Полуострова1, но и главным образом в том, чтобы нанести удар по всепоглощающему величию Испании или хотя бы отвлечь ее вооруженные силы как можно дальше от Европы.
Грозный Фрэнсис Дрейк, яростный противник испанцев, успел уже опустошить в 1577 году берега Тихого океана, когда по его следам была спешно снаряжена новая английская экспедиция для исследования, какую выгоду могут дать торговля и завоевания в Новом свете и на Дальнем. Востоке.
Этой экспедицией командовал Эдуард Фентон. В ее состав входила всего лишь два галиона, однако хорошо вооруженных и оснащенных.
Фентон прошел по морям, омывающим Бразилию, якобы направляясь в Тихий океан, однако, не доходя до Магелланова пролива, он решил вернуться под каким-то предлогом и прибыл в порт Сантус, скрывая свои истинные намерения.
Встревоженные его прибытием жители укрыли свои семьи и приготовились ко всяким неожиданностям.
Через несколько дней разбойники оставили свое притворство и решили напасть на вилу. Они, несомненно, сделали бы это, если бы не одно счастливое стечение обстоятельств. Случилось так, что почти одновременно с флотилией Фентона из Испании вышла экспедиция Дього Флорес Вальдеса, которая преследовала грозного Дрейка. Не сумев пройти через пролив, Флорес Вальдес повернул на север и из Санта-Катарины отрядил несколько кораблей во главе с капитаном Андресом Игино, поручив им обогнуть побережье, так как до него дошли слухи о появлении корсаров в этих местах. Корабли вошли в порт Сантус в тот самый момент, когда англичане уже намеревались осуществить свой план. Они вступили с кораблями противника в бой, который продолжался до следующего дня, когда корсары ушли в открытое море и скрылись. Случилось это в 1583 году.
Через несколько лет в Америку прибыла новая пиратская экспедиция. Ею командовал некий Роберт Уитрингтон. Он дошел до устья Ла- Платы и там захватил два португальских корабля. Оттуда он возвратился на север, неожиданно вошел в бухту Тодус-ус-Сантус и захватил несколько грузившихся там судов.
1 Имеются в виду народы стран Иберийского полуострова — Испании и Португалии.
9,*
131


Напуганное население помышляло лишь о бегстве. Однако жунта1 попыталась помешать высадке пиратов.
Не сумев овладеть городом, англичане направились в другие места побережья, предаваясь в течение почти полутора месяцев безудержному разбою. Наконец жители собрались с духом и стали отражать нападения врага.
Столкнувшись с отчаянным сопротивлением, после неоднократных безуспешных попыток захватить штурмом город флибустьеры в конце концов удалились, с исступленностью варваров подвергнув многие поселения Реконкаву бессмысленному опустошению.
Вскоре вила Сантус вновь подверглась нападению английских пиратов. На этот раз сюда явился пресловутый Томас Кавендиш, бывший одним из тех морских разбойников, которые умели придать своим бесчинствам и разбою оттенок рыцарского благородства. Он завоевал себе популярность и вместо того, чтобы возмущаться, все, даже европейская аристократия, восхищались им. Этот жестокий разбойник не останавливался перед бесцельными убийствами и разрушениями. Во время своего второго плавания в Южную Америку он совершил страшнейшие преступления и опустошения. Без какого-либо серьезного повода он приказывал «вешать на рею» всех несчастных, попадавших в его руки.
Как и Дрейк, он уже успел совершить до этого в 1585—1588 годах кругосветное путешествие. Промотав доходы от своих «подвигов», он решил вновь разбогатеть с помощью пиратства.
С несколькими кораблями он направился для этого в Южную Америку. С острова Сан-Себастьян он послал своих людей грабить вилу Сантус. Утром 25 декабря 1591 года этот отряд захватил врасплох жителей вилы, находившихся в храме по случаю рождественской мессы. Разбойники заперли жителей в храме и начали грабить. На следующий день на берег сошел сам главарь шайки. Два с лишним месяца бесчинствовали здесь пираты, грабя и разрушая город, и ушли, лишь когда в городе не осталось даже продовольствия. Перед отплытием на юг Кавендиш приказал сжечь находившийся на острове энженьо.
Этот разбойник не дал жителям даже времени восстановить разрушенное. Настигнутый штормами, рассеявшими его корабли, он не сумел пробиться через пролив и вернулся на север, чтобы вновь совершать налеты на берега Бразилии.
Не дожидаясь остальных своих кораблей, он появился со своими людьми у входа в бухту Сантус, встав на якорь «напротив энженьо, расположенного на берегу моря». Тут он высадил на берег около двадцати человек для поисков съестных припасов. Эти люди захватили барку, находившуюся в порту, и, нагрузив ее припасами, захваченными в больших портовых складах, отправили ее к борту своего судна. По словам хрониста Книвета, барка была встречена «с большей радостью, чем если бы она была нагружена золотом».
На другой день на борт была доставлена новая партия груза, главным образом сахар и кукуруза. Теперь корабль Кавендиша был наполнен до отказа. Довольный таким изобилием, он приказал своим людям вернуться на судно.
Но, претерпев столь длительный и не совсем еще удовлетворенный голод, те решили, что не стоит выполнять столь неблагоразумное приказание, прежде чем местность не будет полностью ограблена.
Это оказалось роковым для ненасытных расхитителей: настигнутые несколькими португальцами и множеством индейцев, они заплатили жиз1 Жунта — административный совет.
132


нью за свою безрассудную страсть к грабежу; спасся лишь один бандит, вплавь добравшийся до корабля.
Озлобленный неудачей, Кавендиш направил на берег еще восемь- десять человек. Однако жители были настороже. Не имея возможности отомстить им, банда решила получше поживиться и, ограбив некоторые обособленно стоявшие дома, возвратилась на борт, основательно пополнив припасы.
Капитан пиратов поднял якорь и взял курс на север к Эспириту-Санту у где рассчитывал на богатую добычу.
Через неделю он появился у входа в эту бухту. Несмотря на заверения португальского лоцмана, захваченного в плен, адмирал побоялся предпринять что-либо и позволил лишь нескольким самым отважным своим людям обследовать на шлюпках это место. Глубина оказалась недостаточной для кораблей, и главарь корсаров, считая, что лоцман обманул его, немедленно, без какого-либо расследования приказал повесить несчастного.
Вопреки полученным приказаниям люди, посланные на обследование бухты, попытались приблизиться к берегу, однако местные жители встретили их враждебно. Завязалась отчаянная схватка, во время которой большинство англичан погибло. Среди вернувшихся «не было ни одного, кто не был бы ранен стрелой». Получив отпор, люди, находившиеся под командованием капитана, стали оспаривать его приказания. Такой оборот дела окончательно лишил свирепого морского разбойника всякого присутствия духа. Он не только был уязвлен столь серьезным поражением, но и чувствовал, что уже не пользуется необходимым авторитетом, чтобы руководить бандой уцелевших и впавших в отчаяние головорезов.
Покинув эти места, Кавендиш уже не вернулся больше на родину: по пути в Англию он скончался, как говорят, от тоски, невзгод и угрызений совести.
Оставив Эспириту-Санту, он, однако, не сразу еще направился в Европу, а вернулся на борту своего корабля на остров Сан-Себастьян.
Пресловутый разбойник не хотел оставить без эпилога прожитую им жизнь: на этом острове он высадил около двадцати больных, находившихся на борту, которые не в состоянии были даже ходить.
Среди этих несчастных находился моряк Антони Книвет, переживший впоследствии много приключений в сертане и оставивший нам весьма любопытное повествование о своих злоключениях.
Несмотря на все неудачи, корсарство, этот крупный промысел тех времен, продолжало возбуждать алчность авантюристов, и, судя по той популярности, которой пользовался этот овеянный героикой разбой, американским колониям не скоро еще предстояло избавиться от всех непредвиденных ситуаций, в которые их ставила жизнь.
Через несколько лет после смерти Кавендиша несколько лондонских богачей снарядили другую каперскую экспедицию, главным образом против Бразилии. Это предприятие было поручено некоему Джеймсу Ланкастеру, человеку, родившемуся и прожившему долгое время в Португалии, откуда он уехал, исполненный большой неприязни к португальцам.
Покинув Лондон в конце 1594 года, Ланкастер достиг одного из островов Зеленого Мыса — острова Майю, где долгое время охотился за кораблями, плававшими под испанским флагом. Там он соединился с другим пиратом, Веннером.
Разбойники не теряли времени даром на этой стоянке, а, используя всю свою удаль, отправляли в Европу плоды, которые они с такой легкостью, не посеяв, пожинали.
133


Проведав, что в Ресифи склады ломятся от ценных товаров, доставленных из Индии, Ланкастер и Веннер решили взять курс на Пернамбуку, чтобы не упустить столь соблазнительную и легкодоступную добычу. Они прибыли туда глубокой ночью 29 марта 1595 года на двенадцати кораблях и высадили крупный десант.
Застигнутые врасплох, пернамбуканцы не растерялись. Они укрыли свои семьи и решили защищать Ресифи, где находились все припасы, которые, как они понимали, были причиной этого налета.
Однако пираты, подстрекаемые религиозным фанатизмом, национальной враждой и страстью к наживе, проявили безудержную удаль. Сам Ланкастер с несколькими десятками специально отобранных людей погружается на шлюпки и берет штурмом форт Сан-Жоржи — единственное препятствие, мешавшее проходу кораблей. В результате португальцы бежали, не столько разбитые силой оружия, сколько объятые страхом и паникой, оставив порт англичанам.
Однако в течение всего проведенного там времени пираты не знали ни минуты покоя, особенно после того, как Ланкастер с презрением и заносчивостью отказался принять парламентеров-пернамбуканцев.
Подвергшиеся нападению колонисты окружили Ресифи, устраивали неустанно штурмы и засады, которые ни днем, ни ночью не давали разбойникам покоя.
Ожесточенные колонисты пускались на всякие хитрости против банды, окруженной и запертой в порту и не имевшей времени ни на что другое, кроме спешной погрузки товаров на галионы.
Наконец через месяц после захвата Ресифи разбойники приготовились к отплытию с награбленным добром.
Им не хотелось, однако, оставить эту местность, не проучив свои жертвы за оказанное им сопротивление. Чувствуя, что по мере приближения момента отплытия осаждающие отваживаются на все более смелые атаки, Ланкастер направил против них своего ближайшего помощника Баркера с отрядом в триста человек. Разбойники смело прошли через перешеек к Олинде, но попали в окружение, слишком поздно заметив угрожавшую им опасность, и были вынуждены беспорядочно бежать, потеряв около сорока человек, в том числе и самого капитана Баркера.
Поскольку основная операция была полностью завершена, Ланкастер не стал больше стремиться к повторению столь трудных и рискованных попыток, а предпочел отплыть в следующий же вечер и благополучно прибыл в Англию со всей своей флотилией, нагруженной богатой добычей.
Мы рассказали здесь о некоторых наиболее серьезных пиратских й корсарских нападениях, которым бразильские колонисты подвергались вплоть до конца XVI века.
Эти опасности, существовавшие в наших морях, исчезли не скоро. Почти до конца XVIII века Бразилия подвергалась нападениям и даже являлась объектом попыток завоевания со стороны европейских авантюристов, открыто или тайно поддерживаемых правительствами некоторых стран.
ЗАВОЕВАНИЕ И КОЛОНИЗАЦИЯ СЕВЕРА
Медленно продвигаясь на север, португальцы дошли до Риу-Гранди, как об этом уже говорилось выше. Дальнейшее их продвижение все более осложнялось по мере приближения к зоне, где им предстояло прийти в решительное столкновение с французами, опиравшимися на свою постоянную базу на Мараньяне.
134


В то время (в начале 1614 года) в Мадриде находился сарженту-мор Дьогу де Кампус, один из наиболее выдающихся и мужественных деятелей, отличившихся в управлении колониями и их завоевании.
Было решено, что он отправится в Бразилию, чтобы принять участие в действиях, которые предстояло предпринять против французов.
В Пернамбуку сарженту-мор встретился с Жерониму де Албукерки, который мобилизовал людей для второй экспедиции против Мараньяна.
Дабы установить согласие между обоими руководителями, генерал- губернатор Гаспар де Соуза дал им ряд указаний и наставлений, в соответствии с которыми все приказы должны были отдаваться от имени командира экспедиции, однако все решения следовало «принимать путем голосования» и во всех случаях надлежало выслушивать мнение сарженту-мора.
Дьогу де Кампус стал подлинной душой экспедиции. Он отправился морем, а Жерониму — по суше. В конце августа они соединились на Риу- Гранди, откуда двинулись на судах к устью реки Преа (или Пережа).
С целью разведать обстановку в проливе и на острове Мараньян было направлено несколько опытных людей. Вскоре они вернулись и сообщили, что в заливе к востоку от острова (ныне залив Сан-Жозе) имеется прекрасная стоянка и там не обнаружено ни одного француза.
Ввиду этого было решено немедленно направиться к Мараньяну. С большим трудом, но весьма успешно экспедиция миновала множество островов, бухт и мелких островков и дошла до острова Санта-Ана, лежащего на подходах к проливу. Оттуда она осторожно стала продвигаться дальше, вошла в эстуарий и заняла позицию напротив Илья-Гранди, в том месте, которое индейцы называли Гуашиндиба (или Гуашендуба). Тогда же был построен форт Санта-Мария.
Войдя в бухту, сарженту-мор получил убедительные доказательства того, что французы готовы к борьбе.
Действительно, несколько дней спустя ля Равардье отправил в новый форт нескольких индейцев, которые притворились, что прибыли с миролюбивыми намерениями и с целью заключения союза. В то же время индейцы с острова начали устраивать засады в окрестностях форта и убивать всех, кто неосмотрительно поподался им в руки.
Вскоре зашевелились и французы. Капитан дю Прац, который недавно прибыл из Европы с подкреплениями и которому была поручена охрана бухты, отважился приблизиться к форту на двух военных барках для рекогносцировки позиций пернамбуканцев. Французские пушки открыли беглый огонь по форту. Однако вскоре дю Працу пришлось спасаться бегством.
Рано утром 19 ноября 1614 года из форта увидели, что море «усеяно парусными и гребными лодками, которые приближались в полном безмолвии и наконец подошли к скрытому зарослями берегу, находящемуся на расстоянии пушечного выстрела от форта».
Словно насмехаясь над противником, французы начали высадку. У них было «столько труб, барабанов и рожков, которые производили такой шум, что людям, находившимся в форту, не оставалось ничего другого, как занять свои позиции».
Дю Прац во главе авангарда занял позицию на приморском холме близ форта. Немного позади расположились в боевом порядке силы наместника де Пезье, возглавлявшего отряд из 200 французов и 2 тысяч индейцев.
Ля Равардье, в распоряжении которого находилось более 200 французов и 100 индейцев, командовал эскадрой, ожидавшей подходящего момента, чтобы атаковать форт с моря огнем артиллерии, которой командовал Разильи.
Сарженту-мор разгадал тактику противника и приказал своим людям приготовиться к сражению. Силы были разделены на три группы. Жерони- 135


му со своими людьми должен был по потайной тропе, проложенной через сшгоптные заросли, обойти с фланга высоту, на которой засели французы, и неожиданно атаковать их. Сарженту-мор должен был выступить против французов по берегу. В резерве под прикрытием форта с третьей группой оставался Григориу Фрагозу, чтобы в нужный момент вступить в бой.
Все распоряжения были сделаны в течение всего нескольких минут, так как от быстроты действий зависел исход сражения. Так же стремительно были сделаны и все другие шаги, и сразу же после ухода капитан-мора Дьогу выступил, чтобы атаковать противника.
Уже ждали условного сигнала к атаке, когда на берег прибыл трубач с письмом от ля Равардье. Сарженту-мор разгадал уловку французов, которые стремились выиграть время, чтобы укрепиться на вершине холма, и в качестве ответа врагу он приказал начать бой.
На противоположной стороне холма был открыт огонь, и «по сигналу сарженту-мора «святая дева Гуаделупе!» и под выкрики «Сант-Яго!» португальцы набросились на береговые траншеи».
Завязалась невиданная в этих местах кровопролитная битва. Когда сарженту-мор овладел первой береговой траншеей, а Жерониму, обойдя холм, появился в тылу врага, индейцы, находившиеся на стороне противника, обратились в бегство. Вместе с ними бросились бежать и французы, которые стремились добраться до своих кораблей.
Полный разгром противника был неизбежен. Правда, его корабли еще пытались обстреливать форт Санта-Мария, однако это не принесло никакого успеха нападавшим.
Только ночью закончилась битва, которая, несомненно, вошла в историю страны как крупнейшее сражение ее колониальной эпохи.
Неожиданное и полное поражение французов вызвало смятение в их рядах, но не побудило португальцев почить на лаврах. В бухте около форта еще находилась вражеская эскадра, а в окрестностях его стоял гомон, заставлявший тревожиться победоносное войско, которое не очень-то верило пока в свою победу.
Все говорило за то, что враг может попытаться взять реванш и отомстить за понесенные им потери.
21 ноября капитан-мор получил письмо от ля Равардье с жалобой на нарушение португальцами правил войны. Жерониму отверг эти претензии и обратился к французам с подобными же упреками.
Ля Равардье понял, что он обманулся в своих надеждах, и 22 ноября, изменив тон, прислал другое, весьма любезное письмо, а на следующий день — третье, уже почти дружественное, выражая готовность к примирению, на которое был вынужден пойти «смертельный враг» португальского командующего (как еще накануне выражался ля Равардье!).
25 ноября в расположение португальцев прибыл эмиссар с новым письмом, в котором предлагалось без всяких церемоний заключить мир и которое было составлено в выражениях, побудивших капитан-мора отправить на следующее утро в форт Сан-Луис самого Дьогу де Кампуса, после того как в форт Санта-Мария прибыл капитан Разильи.
27 ноября было заключено перемирие впредь до разрешения конфликта дворами обоих королевств. Это перемирие длилось до декабря следующего года.
28 ноября ля Равардье был принят с подобающими почестями в форте Санта-Мария.
В Европу выехали эмиссары обеих сторон. Дьогу де Кампус и один французский капитан направились в Мадрид, а дю Прац и Григориу Фрагозу — во Францию.
136


Торжественно отпраздновав победу, португальцы стали закрепляться в Гуашиндибе. Они построили церковь, вокруг которой началось строительство поселения.
Вскоре в окрестностях возникло много деревень и началось постепенное исследование окрестных земель, причем с французами и союзными им индейцами поддерживались дружественные отношения.
Однако чужеземные захватчики не могли не понимать всего значения заключенного перемирия, которое сводило на нет все их безрассудные замыслы и развеяло все их надежды. Они сами доказывали это своими действиями. Видя, что происходит, индейцы начали покидать своих союзников. Многие виднейшие чиновники, почти все миссионеры и многие колонисты, обманутые в своих упованиях, поспешили вернуться в Европу.
Со своей стороны, понимая, в каком положении очутились французы, и почувствовав себя еще сильнее после прибытия подкреплений, доставленных капитаном Франсиску Калдейра де Кастелу Бранку, Жерониму де Албукерки решил, что он не воспользовался полностью плодами одержанной им победы, и под предлогом полученных им будто бы от своего правительства новых распоряжений предложил ля Равардье и всем его людям немедленно покинуть колонию или сдать оружие, признав суверенные права короля Испании на эту территорию.
Главарь французов не был, видимо, изумлен этим предписанием. Он сам удивлялся, сколь малотребовательными были победившие его португальцы, которые, как он хорошо понимал, были законными хозяевами страны.
Поэтому в обстановке полной сердечности было заключено новое соглашение, по которому французы обязывались покинуть Мараньян через пять месяцев, причем на этот раз им возмещались издержки, связанные с возвращением в Европу, и даже выдавалась некоторая компенсация.
В качестве гарантии соблюдения этого обязательства Жерониму де Албукерки получил один из фортов острова (Итапари), который и был занят его войсками.
По-видимому, это соглашение было для португальцев не лучше первого. На их счастье, оно не было выполнено.
В конце октября 1615 года на Мараньян прибыли Алесандри де Мора и Дьогу де Кампус, которым было поручено незамедлительно изгнать захватчиков.
Пока Алесандри де Мора усиливал морскую блокаду крепости Сан- Луис, которая была основным оплотом французов, Жерониму де Албукерки готовился атаковать ее с суши.
Осажденным оставалось только немедленно капитулировать, что представлялось наименее тягостным из всех возможных выходов. Главарь французов выдвинул свои предложения, и Алесандри де Мора согласился на его условия, отказавшись лишь выдать компенсацию за подлежащее сдаче оружие.
3 ноября 1615 года над фортом, названным теперь Сан-Филипи, были торжественно водружены оба знамени Полуострова.
Многие французы в соответствии с полученным ими на это разрешением предпочли остаться на Мараньяне, где у них уже имелись семьи и собственность, права на которую были закреплены за ними местными властями.
Однако большинство капитулировавших французов уехало. Ля Равардье и другие чиновники направились в сопровождении Алесандри де Мора в Пернамбуку, а затем выехали в Европу.
В Олинде французский авантюрист был встречен с почестями и даже смог получить «взаймы необходимые ему денежные средства».
137


Все это не помешало, однако, тому же сеньору ля Равардье предложить несколько лет спустя свои услуги Генеральным Штатам Голландии (как известил об этом Матиаса де Албукерки сам король), «чтобы вернуться на Мараньян с войском и военными кораблями и попытаться утвердиться и укрепиться на земле этого острова».
Прежде чем покинуть Сан-Луис после празднеств, устроенных в честь одержанной победы, Алесандри де Мора распределил между колонистами и индейцами, содействовавшими достижению победы, полагавшееся им вознаграждение. Он назначил комендантов и других начальствующих лиц в форты и поручил Жерониму де Албукерки (получившего теперь титул де Мараньян) управление капитанией.
В соответствии с имевшимися у него инструкциями он поручил также капитану Франсиску Калдейра де Кастелу Бранку возглавить экспедицию на север до Пара, чтобы обследовать и покорить всю эту часть побережья, входящего во владения португальского королевства.
К тому времени уже стало известно, что по всему побережью огромного устья Амазонки рыскают шайки контрабандистов и других авантюристов, вытесненных с юга в эту пустынную зону. Во время своего пребывания в Сан-Луисе французы не спешили с расследованием деятельности этих банд. Оказалось, что там рыскали главным образом англичане и голландцы, намерения которых выходили, как потом обнаружилось, за пределы простых спекулятивных операций.
25 декабря 1615 года Франсиску Калдейра отплыл с отрядом в 200 человек и приступил к обследованию побережья. Он дошел до широкого устья реки Пара и поплыл оттуда на юго-запад. Пройдя около 20 лиг, он подошел к берегу в одном из пунктов континента, в восточной части эстуария, напротив большого острова Маражо.
В этом чудесном месте он заложил деревянную крепость, которую назвал Призепиу1 в память о дне отплытия из Сан-Луиса.
Оттуда исследователи отправились для ознакомления с положением на побережье, где орудовали авантюристы, которые вели с дикими туземцами крупную торговлю. Участники экспедиций попытались даже утвердиться в некоторых пунктах.
Вскоре, однако, стало ясно, что в силу некоторых особых обстоятельств завоевание и на этот раз окажется не менее трудным делом, чем все предшествовавшие ему попытки. Здесь скопился ряд непокоренных орд, согнанных португальцами с юга, и старая ненависть туземцев усугублялась коварством пришлых контрабандистов.
Основной причиной затруднений, которые приходилось преодолевать, были разногласия, возникавшие между самими пионерами колонизации. Приходится констатировать, что колонизация началась здесь в обстановке взаимных обвинений и ссор и что лишь через сто с лишним лет в этом районе установилось какое-то подобие нормальной жизни, не говоря уже об установлении порядка.
В результате опрометчивости, проявленной по отношению к подчиненным ему офицерам, Франсиску Калдейра вступает в конфликт с войсками. Его смещают и арестовывают. Калдейру заменил капитан Балтазар Родригис де Мелу. Однако раздоры не прекращались.
Этим воспользовались индейцы, которые начали совершать все более дерзкие нападения на новоявленных захватчиков этих земель, и одно время в становищах и лесах на побережье от Мараньяна до Амазонки бушевала подлинная война.
1 Призепиу — один из дней рождественских праздников.
138


В конце концов в апреле 1619 года в Белен (это название было дано поселению, созданному вокруг форта) прибыл капитан-мор Жерониму Фрагозу де Албукерки, получивший строгие указания о наведении порядка в войсках и об обуздании туземцев.
Фрагозу начал с ареста и отправки в Лисабон всех зачинщиков беспорядков и с сурового подавления дерзких вылазок индейцев.
Зачинщики были высланы, но беспорядки продолжались. К несчастью, Фрагозу вскоре скончался, а менее чем через месяц был отстранен от должности заменивший его капитан.
После этого колонией стали поочередно управлять два человека со вздорным, но твердым характером: Педру Тейшейра и Бенту Масиел Паренти, которые оказали ей значительные услуги. Благодаря их стараниям португальский двор решил в 1621 году учредить штат Мараньян.


ГЛАВА VIII
Первое вторжение голландцев
НА СЦЕНЕ ПОЯВЛЯЮТСЯ ГОЛЛАНДЦЫ.— ВТОРЖЕНИЕ ГОЛЛАНДЦЕВ В БАИЮ.— ИЗГНАНИЕ ГОЛЛАНДЦЕВ ИЗ БАИИ
НА СЦЕНЕ ПОЯВЛЯЮТСЯ ГОЛЛАНДЦЫ
Некоторые авторы ошибочно считают, что голландцы появились на обширных территориях, открытых обоими иберийскими народами, как защитники свободной торговли от монополии. Дело обстояло как раз наоборот. Роль батавов1 в истории той замечательной эпохи была неизмеримо ниже роли, которую сыграли иберийские народы, особенно португальцы, поскольку именно последние стали проводниками влияния запада по всему миру, что имело важнейшее значение для Европы.
А что в это время делали голландцы?
Зажиточная, рассудительная и крайне эгоистичная Голландия стремилась развивать собственную экономику, занимаясь сельским хозяйством и рыболовством, основывая мастерские и мануфактуры, прокладывая каналы и сооружая дамбы.
Она выжидала только подходящего момента, чтобы расстаться со своим мирным трудом и попытаться отнять у героев-первооткрывателей плоды их трудов.
Именно к этому свелась роль голландцев и других соперников Португалии и Испании. Они были всего лишь искателями счастья, запоздалыми воинами, которые, несомненно, обладали значительной отвагой, но явились на поле битвы уже после ее окончания и завоевания победы, стремясь лишь пожать ее плоды.
Вот почему они не вправе почитать себя проводниками и защитниками принципов, которые они сами же и нарушили первыми. Рьяно взявшись за торговлю, голландцы начали проникать в порты, повсюду обманывая фиск. Затем они занялись корсарством и разбоем, создавая для этого целые флотилии, которые обогащали отдельные города и крупные торговые дома. В конце концов они безнаказанно узурпировали то, за что другие заплатили трудом и жертвами.
Можно сказать, что Голландия училась на примере Португалии, что победоносный героизм лузитанцев2 стимулировал и побуждал к действию фламандцев.
В XV веке голландцы занимали весьма скромное положение среди приморских народов Европы. Они жили у моря, но не обладали духом море-
1 Батавы — древние германские племена, жившие на территории нынешней Голландии; здесь — голландцы.
2 Португальцев.
140


плавателей. Они ждали своего часа, который пробил, когда Португалия и Испания стали изумлять своими деяниями Европу, до тех пор не имевшую почти никаких владений в других частях света.
Вначале голландцы начали вести торговлю на севере. Пока португальцы и испанцы пожинали плоды своих трудов в Африке, Азии, а затем и в Америке, фламандские судовладельцы и негоцианты занялись сбытом на разных рынках товаров, производимых европейскими мануфактурами, а также новых колониальных товаров, склады которых находились в Лисабоне и Севилье.
Именно этим путем они проложили себе дорогу к преуспеянию. Прошло немного лет, и их корабли стали уже пересекать океан и не только заходить в крупные порты Европы, но и проникать на новые рынки, открываемые в Америке и других частях света.
И когда корсарство стало серьезно угрожать навигации, они раньше всех начали прибегать к помощи больших конвоев, полностью оснащенных всем необходимым для ведения военных действий.
Для этого они стали создавать сперва товарищества, а затем крупные компании, которые были самыми выдающимися из всех известных нам торговых объединений того времени.
Начало этой системы торговли было положено основанием в 1602 году Ост-Индской компании, которое увенчалось вскоре блестящими результатами. Менее чем через десять лет эта компания овладела почти всей торговлей на востоке.
Достойна удивления железная логика, которой следовала примечательная эволюция голландцев: из рыбаков они превратились в мореходов; от обычной торговли они перешли к корсарству, а затем к пиратству и разнузданному разбою; наконец, окончательно уверовав в свою счастливую судьбу, они попытались силой овладеть территориями, которые были открыты другими.
Естественно, что Португалия, как и Испания, должна была вступить с ними в борьбу.
Португальское правительство было вынуждено отказаться от прежней практики и стало пресекать в своих владениях деятельность, которая вначале разрешалась фламандцам наравне со всеми другими торговцами. После того как в Голландии была основана первая компания, Португалия закрыла все колониальные порты для столь опасных конкурентов.
Началась подлинная война.
Громадные успехи, достигнутые Ост-Индской компанией, открыли бескрайние горизонты перед честолюбивыми фламандцами, и их внимание стала сильно привлекать к себе Бразилия.
Впрочем, уже в течение нескольких лет после начала конфликта с Испанией они пытались совершать налеты на некоторые пункты Восточной Америки, где прежде вели торговлю.
В 1599 году под предлогом плавания с исследовательскими целями (как это практиковалось в те времена) вдоль побережья Бразилии направилась экспедиция под командованием некоего Оливьера ван Норта.
Этот пират совершил несколько налетов на побережье между Рио-де- Жанейро и Сан-Висенти. Он побывал и в Эспириту-Санту. Натолкнувшись повсюду на враждебное отношение местных жителей и потеряв один из кораблей и немало соратников по плаванию, он направился к Магелланову проливу с целью достичь берегов Тихого океана.
В том же году Баия подверглась нападению семи кораблей из флотилии Лейнсена, которая была частью крупной экспедиции Питера ван дер Дуса в составе семидесяти кораблей, не скрывавшей своих намерений в американских морях. Пройдя вдоль побережья Атлантики, ван дер Дус 141


овладел островом Гранди-Канария и отправил в Голландию более тридцати кораблей, нагруженных богатой добычей.
Из Канарии он направился в Гвинейский залив, где захватил остров Сан-Томе, что стало для него роковым. Его люди заболели желтой лихорад кой, и менее чем через пятнадцать дней умерло 1200 человек, в том числе и сам адмирал. Его наместник Лейнсен, потрясенный происшедшим, вместо того чтобы направиться в Бразилию, которая была целью экспедиции, отрядил туда лишь упомянутые семь кораблей под командой капитанов Хартмана и Брура. Эти корабли захватили все-таки кое-какую добычу в Баии и возвратились в Голландию, как и вся эскадра, в 1600 году.
Однако пираты не собирались прекращать своей деятельности у берегов Бразилии. Даже помимо грабежа поселений, один лишь захват кораблей у побережья и в незащищенных бухтах сулил пиратам крупную наживу.
Для продолжения этого доходного дела, которое, кроме всего прочего,, почиталось своего рода геройством, имелись весьма веские основания. Голландским пиратам стали известны условия, в которых находились наиболее посещаемые порты Бразилии, где было чем поживиться, и они ясно представляли себе этот многообещающий способ обогащения, свидетельством чего был успех многих экспедиций, которые возвращались из Америки с богатой добычей. Самое же главное заключалось в том, что у голландских спекулянтов не было никаких оснований стремиться умерить свой пыл в отношении португальских колоний. В результате дерзость их стала возрастать.
В 1604 году у Реконкаву появилась новая флотилия под командованием некоего Пауля ван Кардена, также в составе семи кораблей, которая стала захватывать и сжигать попадавшиеся ей суда и не высаживала десантов лишь потому, что встречала мужественное сопротивление со стороны местных колонистов.
Генерал-губернатору Дьогу Ботельо, оказавшемуся бессильным перед лицом этих нападений, оставалось лишь воспользоваться этим фактом для обоснования своих просьб об оказании ему помощи. Он приказал Дьогу де Кампусу вернуться в Европу, чтобы указать на возможность узурпации колонии.
В Бразилии воцарилось сильное беспокойство, так как враги не давали покоя местному населению. Как мы видели выше, наши вилы и наиболее богатые города привлекали к себе внимание не одних лишь голландцев,, которые оказались самыми упорными и грозными врагами.
В течение нескольких лет после нападения ван Кардена на берега Бразилии совершались лишь более мелкие налеты: в это время бразильцы уже находились под защитой пресловутого перемирия, заключенного между Испанией и Соединенными Провинциями1. Лишь в 1614—1615 годах у берегов Бразилии появилась новая фламандская эскадра под командованием некоего Йориса ван Спильберга.
Можно допустить, что по отношению к этой экспедиции некоторые португальские колонисты Рио-де-Жанейро проявили излишнюю жестокость. Однако удивляться этому не приходится, если учесть, что причиной этому были дерзость, коварство и злоба самих пиратов.
Эскадра шла вдоль берега, останавливаясь то в одном, то в другом месте. Когда она находилась у Илья-Гранди, адмирал разрешил нескольким морякам высадиться на берег. Они вели себя там слишком беспечно и подверглись нападению множества колонистов и индейцев, которые безжалостно истребили их.
1 Соединенные Провинции — Голландия
142


Голландцы причалили в бухте Марамбайя, находящейся в каких- нибудь девяти лигах ниже Рио-де-Жанейро. Об этом проведал Мартин де Са, который имел энженьо неподалеку от этого места, в Тижуке. Договорившись с капитан-мором, он собрал людей и неожиданно напал на пиратов, беспечно бродивших по суше и собиравших плоды. Из тридцати шести человек двадцать два были убиты, а остальные были захвачены в плен. Были также захвачены лодки пиратов.
Находившиеся слишком далеко корабли ничем не могли помочь злосчастным пиратам, и Спильберг поспешил покинуть это место. Он отправился на юг, к берегам Тихого океана.
Спильберг так и не прошел через Магелланов пролив, а чтобы утешиться после неудач и возместить понесенные им потери, захватил нагруженную товарами португальскую каравеллу и затем сжег ее в бухте Сантус.
Вызывает удивление, что, несмотря на сложившуюся обстановку, мадридский двор крайне равнодушно относился ко всем предупреждениям. Несчастные колонисты беспрерывно взывали к метрополии о помощи в деле защиты колонии, во имя которого они приносили едва ли не бесполезные жертвы, поскольку самое большее, что они могли сделать,— это защищать ее территорию ценой потери своего имущества, покоя и даже самой жизни.
В связи с равнодушием метрополии дерзость флибустьеров усиливалась. По свидетельству Варньяжена1, пиратство на море и вдоль всего побережья до Амазонки стало настолько разнузданным, что в течение 1616 года голландцы захватили 28 кораблей, шедших из Бразилии. Чтобы представить себе ужасающие масштабы этого промысла, немало обогащавшего Голландию, достаточно сказать, что в 1623 году число кораблей, захваченных в открытом море и в портах, уже доходило до семидесяти!
Все это свидетельствует, что Бразилия становилась объектом все более наглых посягательств и что дерзость ее противников принимала теперь все более решительный и отчаянный характер.
Наступило время, когда голландцы, обогащенные новым промыслом — морским разбоем—и уже ставшие господами на востоке, перешли от корсарства и грабежей к подлинным территориальным захватам в Америке.
Помимо выгод, которые сулило им пользование плодами чужих деяний в обоих океанах, их поощрял теперь к этому и разрыв отношений с Испанией. Избалованные милостивой судьбой, принесшей им столько успехов, упоенные победой над горделивым и фанатичным Филиппом II, голландцы, верные национальному духу старых нидерландцев, были готовы отважно вступить в борьбу.
Несмотря на неустанные нападения, которым подвергалась Бразилия, нельзя сказать, чтобы ее положение было шатким, особенно принимая во внимание общий дух колонистов, лежавший в основе сопротивления внешним врагам.
В самые трудные моменты колонисты обращались с призывами ко двору, и мы уже видели, как равнодушие Испании по отношению к Восточной Америке помогло португальским колонистам убедиться в том, что Бразилия уже не может рассчитывать на метрополию, по крайней мере в отношении получения необходимой помощи.
Впрочем, не следует особенно обвинять в этом мадридский двор. Положение Испании весьма осложнилось. Ей приходилось преодолевать серьезные затруднения, возникшие внутри страны, будучи одновременно в состоянии конфликта с расположенными к северу от нее странами Евро1 Варньяжен, Франсиску Адольфу (1816—1878)—видный бразильский историк и дипломат, автор «Historia geral do Brasil» («Всеобщая история Бразилии»),
143


пы, особенно с Францией, Англией, Голландией — тремя крупнейшими державами континента.
Чтобы противостоять своим врагам и защищать за пределами Европы свои бескрайние владения во всех морях, она не всегда располагала в нужный момент необходимыми силами. Нельзя также думать, что она была в состоянии иметь всегда наготове достаточные морские и сухопутные силы, способные сразу же направиться туда, откуда раздадутся призывы о помощи.
В этих условиях целесообразнее всего было не придавать особого значения разным слухам об угрожающих опасностях или готовящихся нападениях, а ожидать решительного момента, когда представится возможность действовать наверняка. Метание из стороны в сторону в поисках возникающей опасности приводило бы лишь к бесполезной трате сил.
Так объясняется позиция испанского двора, которая колонистам казалась проявленивлМ равнодушия.
В известном смысле такое положение не было большим злом для Бразилии. Чувствуя себя покинутыми, да и к тому же королем, который не был их законным властелином, колонисты сами заботились о своей обороне. Они уже дважды спасли колонию от вторжений ~ на юге и на севере. Теперь им предстояло с той же твердостью и отвагой противостоять новым испытаниям.
ВТОРЖЕНИЕ ГОЛЛАНДЦЕВ В БАИЮ
В 1609 году Испания и Соединенные Провинции Нидерландов заключили перемирие на двенадцать лет. Хотя по отношению к колониям это соглашение имело весьма иллюзорный характер, Голландия все же не решалась напасть на Бразилию с захватническими целями, и авантюристы ограничивались своим доходным пиратским промыслом.
Однако с связи с приближением срока окончания перемирия у гаагских судовладельцев созрело намерение создать в дополнение к первой компании, которая весьма успешно вела свои дела в Африке и Азии, новое предприятие для эксплуатации американских колоний.
В 1621 году, после окончания срока перемирия, Генеральные Штаты разрешили создание новой индийской компании для ведения торговли на западе и предоставили ей чрезвычайные полномочия, в силу которых она обретала права суверенного представительства на территориях, на которых ей суждено будет обосноваться.
Менее чем через два года новое предприятие было создано, и началась разработка плана операций, к которым оно должно было приступить.
В то время Голландия стремилась осуществлять в Атлантике постоянное крейсерство с целью захвата кораблей, которые ежегодно доставляли в Испанию сказочные богатства из Америки.
Новой компании было предложено принять участие в этом деле, в котором уже участвовала первая компания и правительство Соединенных Провинций.
Однако ее руководители предпочли более осторожный и надежный способ осуществления своих намерений, стремясь сперва создать в Восточной Америке опорный пункт для операций в Атлантике.
Тогда-то и был разработан план захвата Баии, откуда можно было бы легко распространить фламандское влияние и господство на всю страну, вплоть до границ с Перу во внутренних ее районах.
Этот план вызвал всеобщий ажиотаж среди голландских богачей и был утвержден правительством.
144


В конце 1623 года снаряжается крупная эскадра в составе 26 кораблей с 500 орудиями под командой Яко Виллекенса. Вице-адмиралом был назначен грозный Питер Хёйн. На кораблях находилось всего 3300 человек, в том числе 1700 пехотинцев под командой полковника Йохана ван Дорта, которому предстояло стать губернатором завоеванных территорий.
Корабли, входившие в эту эскадру, вышли из разных портов Голландии в конце декабря 1623 и начале января 1624 года. За исключением «Голландии», на борту которой находился ван Дорт, все корабли соединились у острова Сан-Висенти (один из островов Зеленого Мыса), где находились около трех месяцев, пополняя запасы воды и продовольствия и приводя в порядок боевое снаряжение.
Они вышли оттуда 26 марта.
Слухи об этой экспедиции дошли до мадридского двора, и генерал- губернатору Дьогу де Мендонса Фуртаду было послано соответствующее предупреждение об этом, как это практиковалось в последнее время. Ему рекомендовалось быть настороже и позаботиться об укреплении Баии с помощью всех имевшихся в его распоряжении средств.
Опираясь на горячую поддержку со стороны многих капитанов Бразилии, губернатор начал готовиться к надвигавшимся событиям. Были улучшены обе крепости, Санту-Антониу и Итанажипи, а линия траншей, охранявших город со стороны суши, была надлежащим образом перестроена. На скале у города была установлена батарея (форт ду-Мар).
Население и даже епископ проявляли некоторое недовольство губернатором, но оно исчезло в тот день, когда было получено известие о появлении недалеко от входа в бухту голландского корабля, который захватил судно, шедшее с неграми из Африки, а затем скрылся из виду.
Этого было достаточно для того, чтобы колонистов охватила большая тревога. Исчезли все сомнения и пререкания, объединились все прослойки и группировки местного населения. Все приготовились к отражению нападения. Сам епископ явился к губернатору, предложив использовать его услуги там, где они могут потребоваться.
Чтобы не терять времени, были немедленно созваны все жители Рекон- каву и окрестностей, как колонисты, так и обращенные в христианство индейцы.
Можно себе представить, в каком отчаянном положении оказались семейства колонистов, особенно в окрестностях, оставшись без мужчин перед лицом грозившей опасности, слухи о которой раздувались до необычайных размеров.
Однако боевой энтузиазм, подогреваемый речами священников и примером представителей властей, побеждал все слухи и волнения.
Баия превратилась в настоящий военный лагерь. Энженьо, поля и мастерские опустели. Все думали только о военных действиях, и был слышен только звон оружия.
Епископ дон Маркус Тейшейра взял на себя командование значительной частью войск, руководил всевозможными действиями, поддерживал дисциплину в батальонах и проводил военное обучение. Своими пылкими проповедями в казармах и храмах, в которых отождествлялись религия и отечество, он вселял мужество в души людей, то охваченные пылом, то обуреваемые сомнениями.
Так проходили дни, недели, месяцы, а враги не появлялись. И вся зта тревога стала казаться местным жителям плодом простого заблуждения. Ведь давно уже здесь жили в обстановке выдуманных страхов, и люди начинали уставать от ложных треволнений. Эскадра, которая по слухам взяла курс на Бразилию еще более четырех месяцев назад, так и не появлялась. Некий корабль, появившийся было у берега, вскоре исчез из виду.
Р. Помбу
145


Поэтому оказались, видимо, правы те, кто не верил в порождавшую тревогу опасность, о которой говорили губернаторы и капитаны. Последних, по-видимому, больше устраивала война, чем мирный труд и заботы о законных интересах народа.
К числу тех, кто не очень верил в возможность нападения, принадлежал теперь и прелат, и только действительное появление вражеских кораблей могло заставить его отрешиться от своего неверия и проникнуться энтузиазмом.
Маловеры считали, что тревога поднята напрасно, так как уже почти месяц назад исчез из виду корабль, замеченный было близ побережья, что доказывало, что корабль был пиратским. Если бы фламандская эскадра действительно отплыла из Тешела, то она не могла бы задержаться на столь длительный срок, направляясь, как утверждали, в Бразилию.
Все эти рассуждения можно назвать кознями злого рока, так как они подтачивали дух населения. Достаточно представить себе, как действует на настроение человека, пребывающего в состоянии неопределенности, исчезновение мрачных предзнаменований. Нет такого мужества, которое не ослабело бы хоть немного под действием постоянных угроз, или такого хладнокровия, которое не исчезало бы под влиянием частых слухов об угрожающей опасности. Ложные тревоги, несомненно, ведут всегда .к преувеличению опасности.
Итак, фортуна начала улыбаться голландцам еще до того, как они достигли территории, к которой рвались.
Поселенцы стали разбегаться по домам, полагая, что они несут напрасные жертвы. У губернатора и епископа не было серьезных оснований к тому, чтобы приостановить это бегство, и они ограничивались лишь тем, что внушали уходящим необходимость быть наготове, чтобы по первому же сигналу прибыть в город.
Передышка оказалась недолгой. Уже через несколько дней с Бойпебы было получено новое сообщение. Губернатор направил туда своего сына, чтобы выяснить, чьи корабли там находились. Капитан Антониу де Мен- донса вскоре вернулся с известием, что у этого острова собралось множество кораблей. Больше не оставалось сомнений. И действительно, после четырехмесячной задержки голландская эскадра появилась 4 мая в наших водах, и в нескольких лигах к югу от Баии адмирал стал приводить свои корабли в боевой порядок.
Губернатор объявил тревогу. Явная неизбежность столкновения породила всеобщее смятение среди колонистов. Большинство из них собралось в крепости. К губернатору вновь явился епископ вместе со всеми домочадцами и клиром и заявил, что, «хотя в его возрасте ему, скорее, следовало бы бороться молитвами, а не оружием, он верит, что Покровитель воинства придаст ему силы, чтобы в случае необходимости пожертвовать жизнью ради cBoeii паствы, и поможет ему в борьбе с врагом; восставшим против бога и короля».
Через два-три дня в городе собралось более тысячи человек. Почти все они были добровольцами, так как в состав регулярных сил входило не более 80 человек.
Губернатор разместил этих людей в наиболее уязвимых для нападения местах, а Антониу де Мендонса со своей ротой был оставлен в резерве, чтобы в случае необходимости появиться в нужном месте.
Торговые корабли, стоявшие в порту, были отведены в укрытие. Был увеличен гарнизон укрепления, находившегося близ города. В крепости у входа в залив, помимо множества туземных стрелков, разместилось 200 колонистов. Основные силы под командой Васку Карнейру заняли позиции в порту.
146


Восьмого мая голландская эскадра появилась у входа в залив, приблизительно в девяти лигах от берега.
В городе началась паника, семьи колонистов обратились в бегство, и улицы были запружены народом.
Панике этой удивляться не приходится, если учесть, что из Европы поступали сведения о разбойниках-еретиках, жестоких и бездушных злодеях, поджигателях церквей и святых образов. Хитрые голландцы сами распускали эти слухи, чтобы подорвать боевой дух колонистов.
Стратегический замысел Виллекенса покоился на абсолютно надежных началах. Он проявил не только военное искусство, но и глубокое знание страны, морального состояния колонистов и даже оборонительных возможностей местной крепости.
План атаки, одобренный на его военном совете, заключался в следующем: десантные силы сосредоточиваются на четырех кораблях, которым придается необходимое число шлюпок для перевозки людей на берег; большинство кораблей входит в порт и атакует город; во время бомбардировки десант с четырех кораблей (около 1500 человек) по сигналу адмирала высаживается в подходящий момент близ форта у входа в бухту,
Учитывая положение, в котором находились агрессоры, следует признать, что этот план был чреват для них грозными последствиями. Голландцы, конечно, не осмелились бы пойти на риск такого нападения, если бы точно не знали, с чем им придется столкнуться. Ведь достаточно было форту Санту-Антониу воспрепятствовать высадке этого полуторатысячного десанта, чтобы план этот потерпел неудачу или по меньшей мере осложнилось проведение всей операции.
Но враг хорошо знал о положении в колонии и шел сюда, твердо уверенный в том, что ему удастся захватить крепость лобовой атакой.
Утром следующего дня (9 мая) у входа в залив появились корабли с войсками под командой Питера Хейна и заняли позицию у берега, где должна была производиться высадка.
Затем в залив вошли другие корабли, которые смело продвигались вперед, не отвечая на огонь крепости. Перед самым городом корабли выстроились в линию.
Адмирал приказал произвести залп. Вслед за этим от эскадры отделилась шлюпка с белым флагом и направилась в сторону крепости.
Однако обороняющиеся не стали ждать прибытияпарламентера. Был подан сигнал к открытию огня, и сражение началось. Вражеский флот обрушил на город, форт и стоявшие у причалов торговые корабли всю мощь своей артиллерии. «Шквал огня и железа,— писал падре Виейра,— был столь страшен, стоял такой грохот и царило такое замешательство, что многие были совершенно потрясены и объяты ужасом. Вспышки от множества выстрелов слепили глаза, густые облака дыма застилали все кругом, неустанный гром артиллерии мешал говорить и слушать, и все это в сочетании со звуками труб и других военных инструментов внушало ужас многим, повергая всех в смятение».
Сражение продолжалось весь день и не прекращалось и ночью. Дерзкому врагу не сразу удалось победить колонистов, которые были больше разъярены, чем объяты ужасом. Отряды голландских моряков бросались на торговые корабли и овладевали некоторыми из них. Последствия этих вылазок были ужасными. Команды кораблей, не имея возможности защитить свои суда, поджигали их. «Именно поэтому ночью было светло и сражение продолжалось при свете пожарища. Пожирая смолу и сахар, находившиеся на подожженных кораблях, пламя взвивалось ввысь огромными языками».
147
10*


Воспользовавшись этим зловещим заревом, Хёйн во главе отряда матросов штурмом взял форт ду-Мар и направил огонь его батарей на город. Лишь глубокой ночью в результате непрерывного обстрела с берега нападающие были вынуждены в свою очередь оставить этот бастион.
Пока вице-адмирал осуществлял свой маневр, против крепости у входа в залив высадились войска под командой Альберта Схоутена, которые наконец дождались подходящего момента.
Следуя за надежными проводниками, эти силы направились к городу, но, встретив отряд Антониу де Мендонса, были вынуждены расположиться лагерем на высоте Сан-Бенту до наступления следующего дня.
К утру город покинули все те, кто пытался защищать его. На своем посту остались только губернатор и несколько его чиновников.
Следует признать, что Дьогу де Мендонса совершил достойную сожаления ошибку. В возникшей сумятице он слишком много думал о сохранении своей воинской чести. Совершенно очевидно, что если бы он проявил меньшее упрямство, примирился со свершившимся несчастьем и покинул город, то он смог бы впоследствии привести в порядок свое дезорганизованное войско и дать отпор захватчикам.
Необходимо тем не менее воздать должное его гражданской доблести и бесспорной моральной стойкости, с которыми он встретил разразившуюся бурю. До последней минуты, как свидетельствует Виейра, «измученный, удрученный, словно новоявленный Эней среди дыма пожарищ, и несмотря на всеобщее смятение, сплачивал он солдат и увещевал их, что лучше умереть с честью, чем жить в бесчестии». По свидетельству самого Нетшера, «Дьогу де Мендонса остался вместе с семьей в городе и еще долго и отчаянно защищался в своем дворце, считая бегство бесчестием для себя».
Уход всех жителей города в окрестные поля и леса был безумством, которого не могли предвидеть враги.
Утром войска Схоутена начали осторожно продвигаться вперед, готовые к тому, чтобы огнем орудий разбить городские стены. Неожиданно для себя они увидели развевавшийся белый флаг.
Они были немало поражены, обнаружив, что город покинут всеми. Заняв крепость, они направились во дворец губернатора, где взяли в плен Дьогу де Мендонса и горстку находившихся с ним людей.
ИЗГНАНИЕ ГОЛЛАНДЦЕВ ИЗ БАИИ
Голландцы прежде всего занялись сбором обильных плодов своей легкой победы. Помимо денег, изделий из золота и серебра, мебели, церковной утвари, оружия и т. п., они захватили множество товаров, находившихся не только в складах и торговых домах, но и на судах, стоявших в порту. Затем было нагружено много кораблей, которые спешно отплыли в Голландию.
Флибустьеры воспользовались не только тем, что находилось в городе и в порту: в течение нескольких месяцев они захватывали все торговые суда, которые входили в залив, ничего не подозревая о происшедшем.
► Это был, так сказать, официальный разбой, то есть разбой, чинимый под флагом самой компании, не говоря уже о грабеже, который разрешался солдатне в награду за проявленную удаль.
Губернатор завоеванной территории Йохан ван Дорт прибыл в Баию лишь 11 мая. Он оказался более достойным человеком, и ожидали, что он установит здесь какой-то порядок.
И действительно, незваный губернатор всячески стремился внушить подвергшимся насилию баианцам симпатию и доверие к себе.
148


Естественно, что он имел весьма ложное представление о подвергшемся агрессии населении или, быть может, просто издевался над своими жертвами, слишком полагаясь на силу оружия. По-видимому, так оно и было.
Несмотря на признаки сопротивления, наблюдавшиеся в окрестностях города, голландцы проявляли непостижимую уверенность, смело продвигаясь вдоль всего Реконкаву и в окрестностях города, словно они были законными хозяевами этой территории.
Они, видимо, стремились склонить колонистов на свою сторону, пробудив в них жажду наживы (которую фламандцы считали могучей побудительной силой). Они вошли в контакт с наиболее сговорчивыми людьми, предлагая им выгодные сделки и хорошо оплачивая приобретаемые у них товары и оказываемые ими услуги. Короче говоря, они делали все возможное, чтобы привлечь на свою сторону хотя бы низшие слои населения.
Нетрудно заметить, что все эти маневры имели некоторый успех, особенно среди негров и индейцев.
Люди, бежавшие из города в ночь с 9 на 10 мая, рассеялись по окрестностям, озабоченные больше всего обеспечением безопасности своих семей.
В несколько деревень, расположенных к северу от города, стали стекаться группами многие боеспособные люди и обдумывать, каким образом выступить против захватчиков.
Беглецы концентрировались главным образом в деревне Эспириту- Санту. К жителям города присоединялись толпы индейцев, встревоженные происходившими событиями. Они проявляли по отношению к португальцам искреннюю приверженность, которая явилась серьезной поддержкой в это трудное время.
Вскоре деревня превратилась в большой военный лагерь.
Надо было найти заместителя губернатору. После рассмотрения вопроса о преемственности было установлено, что на этот пост следует назначить губернатора Пернамбуку. Пока это сообщение шло в Олинду, исполняющим обязанности капитан-мора был избран дезембаргадор1 Антан де Мескита де Оливейра.
Однако вскоре стало ясно, что он не подходил для исполнения этих функций по причине своего преклонного возраста.
Все сошлись на том, что наиболее подходящим кандидатом на этот пост в данный момент был епископ. И действительно, дон Маркус Тейшейра был способен на героические деяния, и в его сердце было больше рыцарской доблести, чем миссионерского смирения.
Он и был избран командиром патриотов. Сознавая, что теперь в этом трудном положении люди понимают и ценят .его доблесть, патриотические чувства и беззаветное служение делу колонии на благо всего народа, епископ отнесся с большим рвением к порученной ему миссии, которую он считал ниспосланной ему свыше, и в своем усердии превратился в подлинного воина. Энергичный и гордый, словно юноша, он зажигал своим примером других.
Первая мера, принятая им после получения власти, имела целью устранение слабости, которую проявляли некоторые колонисты, склонные подчиниться завоевателям. Он запретил под страхом смертной казни вступать в какие-либо сношения с врагом и призвал к оружию всех баианцев, способных сражаться.
Положение в лагере Эспириту-Санту изменилось, словно по мановению волшебной палочки. Там, где раньше царило уныние, раздавался 1 Дезембаргадор — высший судебный чиновник. 22
149


теперь боевой клич. Вскоре около двух тысяч человек были готовы выступить в поход. Они были разделены на роты под командованием капитанов, известных своей доблестью.
После организации армии мстителей первой мыслью дон Маркуса было попытаться освободить губернатора и одновременно отвоевать город. К несчастью, этим планам не суждено было осуществиться, так как захватчики были настороже.
После этого лагерь был перенесен из Эспириту-Санту в Риу-Вермелыо, на расстояние около одной лиги от города. Вокруг укреплений был установлен частокол, а по окрестностям были размещены крупные штурмовые отряды.
Так началась для голландцев полоса ожесточенной борьбы, не дававшей им ни минуты покоя. Все дороги в окрестностях города оказались перерезанными, и у врага не оставалось ни малейшей возможности получения продовольствия по суше.
Одной из первых жертв грозных летучих отрядов пал через три месяца после начала вторжения сам губернатор узурпаторов. Несомненно, что ван Дорт был недостаточно осмотрителен, быть может, потому, что его люди, покидая город, легко избегали всяких опасностей. На этот раз он выехал в сопровождении ста человек охраны для осмотра одного из укреплений, находящегося на расстоянии одной лиги от ворот Карму. Когда он возвращался, как говорит Виейра, «наши напали на них из засады, причем один из наших (это был Франсиску Падилья) набросился на губернатора, ехавшего верхом, и сбросил его с коня. После того как он был сброшен, упал и дух сопровождавших его солдат, руки которых так и не поднялись для оказания сопротивления, и лишь их ноги помогли им обратиться в бегство».
Осажденные были удручены происшедшим, и можно считать, что с этого момента положение их начало ухудшаться. В свою очередь баиан- цы, ободренные успехом, стали теснее сжимать кольцо окружения.
Еще больше воодушевило их прибытие с севера Антониу де Мораиса «с ротой солдат, снаряженных за его собственный счет», а затем и появление подкреплений из Пернамбуку под командованием Франсиску Нунис Мариныо, который был наместником генерал-губернатора Матиаса де Албукерки.
Епископ передал ему свой трудный пост и через месяц, в начале октября, скончался скорее от немощи, чем от перенапряжения.
Усердно и смело продолжал Нунис Маринью начатое дело реконкисты1. Он расширил укрепления, построил новые траншеи с южной и северной сторон, поскольку только здесь можно было ожидать нападения, так как весь восточный фланг был защищен водоемами.
Начиная с октября захватчики почти не осмеливались выходить за скрывавшие их стены. Лишь в бухте они господствовали по-прежнему. Но даже и в море их уже беспокоили и преследовали. Вдоль всего побережья Реконкаву, в пунктах, где можно было ожидать доставки продовольствия, были расставлены отряды лучников, которые делали опасной высадку на берег. Также и на острове Итапарика, где голландцы запасались провиантом, они наталкивались на враждебные действия со стороны индейцев, и лишь с крупными силами, рискуя каждый раз понести большие потери, они осмеливались являться туда.
Если бы баианцы располагали флотом, чтобы войти в залив, они заставили бы голландцев бежать или сдаться.
1 Реконкиста — обратное завоевание.
150


Голландская эскадра бомбардирует и бэрет штурмом город Баию.
Видимо, в Голландии не представляли себе тех тяжелых условий, в которых очутились захватчики, не знали ни о смерти Йохана ван Дорта, ни о дальнейших событиях, развернувшихся вслед за этим непредвиденным происшествием. Самым тяжелым результатом отсутствия авторитетного руководителя явилось падение дисциплины среди солдат. Альберт Схоу- тен, заменивший ван Дорта, был лишен престижа, которым пользовался злосчастный губернатор.
Полностью выявилась теперь вся непрочность положения фламандцев, которые, по всей видимости, только теперь, когда им довелось столкнуться -с затруднениями, стали обращаться к метрополии за помощью.
Но было уже поздно. Да и в самой Гааге перестали обращать внимание на сообщения из Америки. Сове^ девятнадцати, который руководил Вест- Индской компанией, чувствовал приближение неизбежной развязки.
Не было уже времени, чтобы попытаться избежать провала этой первой попытки. Нельзя было также надеяться на возможность благоприятного исхода сражения, так как осажденные не были уже в состоянии долго оказывать сопротивление осаждающим.
В начале декабря в баианские поселения прибыл с подкреплениями дон Франсиску де Мора. Он сообщил, что вскоре прибудет мощная эскадра, чтобы освободить город.
Новый капитан-мор договорился в Олинде с Матиасом де Албукерки о дальнейших действиях. К нему присоединились также люди Мануэла де Соуза д’Эса и Фелисиану Коэлью.
На нескольких каравеллах, снабженных продовольствием и оружием, дон Франсиску де Мора прибыл в порт, находившийся приблизительно в двенадцати лигах к северу от Баии, и оттуда сушей направился к Риу- Вермелью.
Теперь с еще большей уверенностью и решимостью он стремился не только теснее сжать кольцо окружения, но и закрыть вход в бухту, единственный путь, остававшийся в распоряжении врага.
151


В свою очередь голландцы, озлобленные постоянными нападениями и стычками, попытались пробиться в ряде пунктов, где то и дело завязывались рукопашные схватки.
Во время одной из стычек, происходивших в окрестностях города, полковника Альберта Схоутена постигла участь Йохана ван Дорта. Его место занял его брат Вильям Схоутен, однако теперь в крепости воцарилось еще большее уныние, чем после первого несчастья.
Незначительные подкрепления, прибывавшие из Голландии, вместо того чтобы ободрить осажденных, видимо, лишь разочаровывали их. С тем или иным кораблем обычно прибывало лишь несколько дюжин солдат, что было явно недостаточно, чтобы спасти крепость, осажденную столь сильным противником.
Когда началась блокада бухты, захватчики почувствовали, как их положение в крепости стало все больше ухудшаться.
Баианцы передали в руки Соуза д’Эса охрану Реконкаву, и храбрый капитан начал захват тех мест, которые еще занимали враги.
Когда на Реконкаву уже нигде нельзя было высадиться без боя, осажденные попытались было наладить снабжение провиантом в других пунктах побережья, вне бухты. Однако и там им мешали грозные штурмовые отряды, которые атаковали их на всем побережье.
Вот в каком положении очутились захватчики. Лишь надежда на крупные подкрепления, которые им обещали прислать из Гааги, побуждала их с таким трудом удерживать город и порт.
В Испании и в Португалии тем временем снаряжалась могучая эскадра, которая должна была отвоевать захваченную территорию.
На полуострове никогда не наблюдалось ничего подобного тому, что происходило теперь. Можно сказать, что в душе обоих народов поднялась буря возмущения, когда стало известно о всей дерзости фламандцев. Все слои общества, от короля до бедняка, соревновались в проявлении усердия и рвения, и слышался лишь призыв к войне с дерзкими захватчиками. Даже те, кто не мог взяться за оружие, выражали готовность принести жертвы для отражения захватчиков, отдавая свое имущество для покрытия издержек, связанных с экспедицией. Стекалось такое количество добровольцев, что иногда даже приходилось бросать жребий, чтобы решить, кому из двух братьев следовало остаться с семьей... потому что все желали отправиться.
Вскоре был снаряжен португальский флот в составе 26 кораблей и около 4 тысяч человек. Адмиралом был дон Франсиску де Алмейда, генералом сухопутных сил—дон Мануэл де Менезис.
Армада вышла из Тежу в конце ноября 1624 года и у островов Зеленого Мыса стала ждать прибытия эскадры из Испании.
Испанская эскадра состояла из 37 кораблей и 7 тысяч человек под командой адмирала дон Хуана Фахардо де Гевара.
Всей экспедицией, состоявшей из двух флотов, руководил дон Фад- рике де Толедо, главнокомандующий морскими и сухопутными силами.
В начале февраля 1625 года обе эскадры соединились в бухте Сант- Яго. Дон Фадрике взял на себя общее командование, и 11-го числа того же месяца корабли продолжили плавание в Америку. 29 марта они встали на якорь к северо-востоку от входа в Баию, у мыса Санту-Антониу.
Дон Франсиску де Мора и другие офицеры прибыли на борт королевского флагмана и изложили главнокомандующему ход военных действий. 4»
Состоялся совет, на котором был выработан план дальнейших операций. 30 марта флот закрыл вход в бухту. Только тогда голландцы обнаружили, что это была совсем не та эскадра, которую они ожидали.
152


31 марта началась высадка войск к югу от города, между Санту-Антониу и Сан-Бенту. Все совершалось в организованном порядке. Черев несколько дней прибыли подкрепления из Пернамбуку, Рио-де-Жанейро, Сан-Висенти и из других капитаний.
Дон Фадрике разместил свою штаб-квартиру на высоте Карму. Всо соседние возвышенности охранялись. Плотная линия батарей окружила город со стороны суши, а бухта была полностью блокирована.
Понимая серьезность нависшей угрозы, голландцы покинули некоторые форты и траншеи, еще находившиеся в их руках за пределами городских стен, и собрали все свои силы в крепости, полные решимости сопротивляться до прибытия ожидаемых подкреплений.
Когда в первых числах апреля все вокруг города было надлежащим образом подготовлено, наша эскадра подошла к форту ду-Мар и открыла огонь. Одновременно начался обстрел с берега.
С этого дня (6 апреля) «в обоих лагерях не знали ни малейшей передышки». Падре Висенти свидетельствует, что «в течение 23 дней ни днем, ни ночью не прекращался даже на четверть часа гром, производимый бомбардами, кулевринами и мушкетами обеих сторон».
Положение врагов, уже лишившихся своего признанного руководителя, еще больше ухудшилось в связи с возникшими в их среде разногласиями. В результате заговора Вильям Схоутен был смещен, и генералом был назначен Ханс Эрнест Кийф. Некоторая часть людей осталась на стороне первого.
Дальнейшее сопротивление стало невозможным.
27 апреля на той стороне крепости, где битва была самой ожесточенной и наши солдаты пошли на штурм траншеи, среди врагов раздались возгласы, требовавшие прекратить огонь, «потому что они желают сдаться». Затем сам голландский командующий вступил в переговоры с находившимися там офицерами. На следующий день в штаб-квартиру на Карму прибыл гонец с письмом, в котором официально предлагалось заключение мира.
После ряда переговоров фламандцы согласились на условия, выдвинутые победителями. Капитуляция была подписана 30 апреля, и 1 мая состоялось торжественное вступление королевских войск в город.
Эскадра, которую ждали голландцы, появилась в Баии лишь 26 мая. Разочарованный адмирал увидел, что на стенах города и на корабельных мачтах уже развевались португальские и испанские флаги, и предпочел мирно покинуть порт.
Итак, первая попытка голландцев утвердиться в Бразилии потерпела крушение.
Однако неудача не разочаровала окончательно амстердамских богачей. И это было естественно. Ведь они не потерпели убытка, а, наоборот, обогатились, и обогатились не только захваченной добычей. Эта выгодная попытка наделила их опытом и вместе с тем вселила в них убеждение, что» отказываться от Бразилии не следует.


ГЛАВА IX
Второе вторжение голландцев
ВТОРЖЕНИЕ ГОЛЛАНДЦЕВ В ПЕРНАМБУКУ.- МОРИЦ НАССАУ - ВСЕОБЩЕЕ ВОССТАНИЕ ПРОТИВ ГОЛЛАНДСКИХ ЗАХВАТЧИКОВ.— ИЗГНАНИЕ ГОЛЛАНДЦЕВ ИЗ ПЕРНАМБУКУ
ВТОРЖЕНИЕ ГОЛЛАНДЦЕВ В ПЕРНАМБУКУ
В начале января 1627 года в Баию прибыл новый генерал-губернатор, Дьогу Луис де Оливейра. По пути он побывал в Пернамбуку, где Матиас де Албукерки передал ему власть.
На этой территории еще не воцарилось спокойствие, обычно сопутствующее мирной обстановке. Баианцы по-прежнему проявляли те же опасения, что и до вторжения фламандцев, поскольку именно теперь еще больше следовало ожидать нападения со стороны флибустьеров.
Стало определенно известно, что в Голландии готовятся к новому выступлению против Баии, пытаясь с помощью нескольких крупных корсарских вылазок возместить себе значительный ущерб, понесенный в результате неудачи первой попытки закрепиться в Бразилии.
Дьогу де Оливейра делал все возможное, чтобы подготовиться к любым неожиданностям. Он усердно занимался этой деятельностью, когда в начале марта неожиданно появилась большая эскадра под командованием грозного Питера Хёйна, с невероятной дерзостью вошла в бухту и овладела стоявшими в порту кораблями.
Питер вовсе не думал о захвате города, а стремился лишь ограбить Реконкаву и отомстить баианцам. Именно поэтому, не довольствуясь захватом судов, он подверг город жестокой бомбардировке, прежде чем покинуть бухту и направиться к югу.
Питер дошел до Кабу-Фриу, зашел в Эспириту-Санту, откуда повернул на север и вновь приблизился к Реконкаву. Он обошел весь залив, занимаясь разбоем, а затем отплыл обратно в Голландию, где возглавил более мощную экспедицию, которой предстояло охотиться за испанским флотом.
После успешного окончания этого нового похода Питера Хёйна Голландия занялась теперь уже «вплотную» проблемой Бразилии, то есть вопросом о необходимости территориальных захватов, которые послужили бы основой для установления фламандского господства в Америке.
Объектом для нового нападения была избрана капитания Пернамбуку. В 1629 году была подготовлена большая экспедиция, командование которой было поручено генералу Хендрику Лонку. Сухопутными силами должен был командовать полковник Дидерик ван Варденбурх.
В эскадру входило более 50 кораблей с 1100 орудиями и около 8 тысяч человек.^
154


Как только в Лисабоне и Мадриде стало известно о подготовке новой агрессии, генерал-губернатору было направлено соответствующее извещение. Матиас де Албукерки, находившийся в то время в Европе, получил приказание немедленно возвратиться в Пернамбуку. Он был облечен независимой от Баии властью, распространявшейся в военных вопросах на остальные капитании севера.
С помощью местного населения Матиас начал мужественно готовиться к сопротивлению.
Девятого февраля стало известно, что голландская эскадра покинула острова Зеленого Мыса и взяла курс на Бразилию. Несколько дней спустя со сторожевых вышек на берегу были замечены в открытом море первые корабли. 15 февраля вражеская эскадра появилась перед Ресифи.
Так как парламентера, который высадился на берег с белым флагом, колонисты отправили назад, не пожелав даже выслушать его, нападающие начали бомбардировку. Огненный шквал начался около 11 часов утра 15 февраля 1630 года и продолжался до вечера.
В разгаре этого смертельного поединка полковник Варденбурх высадился с тремя тысячами человек в бухте Пау-Амарелу и на следующее утро выступил против Олинды, которую взял с бою, несмотря на сопротивление, оказанное Салвадором де Азиведу.
Овладев Олиндой, фламандцы поспешили напасть на Ресифи. Это поселение, охранявшееся фортом Сан-Жоржи под командой Антониу де Лима и фортом ду-Мар, оказывало сопротивление вплоть до 2 марта, когда дальнейшая борьба стала невозможной, так как в обеих крепостях иссякли боеприпасы.
Пока Антониу де Лима и Педру Барбоза героически защищали оба форта, Матиас де Албукерки собирал людей в Варзеа и перестраивал свои силы, чтобы вернуться затем для защиты Ресифи. Однако, прежде чем он переправился через реку на пути к перешейку, стало известно о падении ■обоих редутов, на выручку которых он спешил.
Ввиду этого Матиас де Албукерки решил перенести свой лагерь подальше от берега на возвышенность, расположенную среди живописной равнины, на одинаковом расстоянии от Олинды и Ресифи. Там, на вершине холма, он стал строить редут, который прославился под именем Аррайял- ду-Бон-Жезус1 и в течение пяти лет был центром сопротивления захватчикам и убежищем для населения во время военных действий.
Отовсюду стали стекаться туда люди, исполненные гнева и стремления искупить позор, который они навлекли на себя, позволив своей пассивностью утвердиться на нашей земле захватчикам.
Матиас разделил всех этих людей на летучие отряды под командованием наиболее храбрых военачальников, определив зону действия каждого из них. Так было создано многочисленное и грозное ополчение для ведения священной войны, которое ежедневно пополнялось новыми воинами и держало врагов в постоянной тревоге и под угрозой чувствительных ударов.
Вокруг Аррайяла была образована длинная цепь «эстансий», или аванпостов, господствующих над всем внутренним районом пернамбукан- ского побережья. Целью этих действий было сломить врага, лишить его почвы под ногами и возможности свободно дышать, заперев его в Ресифи, где «даже воду ему приходилось добывать ценой своей крови».
С этой целью Матиас де Албукерки приложил все усилия, чтобы осуществить ряд мероприятий и действий, имевших далеко идущие последствия для узурпаторов. Он закрыл перед ними все дороги, ведущие в сер-
Аррайял-ду-Бон-Жезус — лагерь благодатного Иисуса. 155


тан, в результате чего они оказались запертыми в крепости, лишившись возможности даже проникнуть в окрестные леса и поля за дровами.
Голландцы в свою очередь стремились укрепить свои позиции хотя бы в Ресифи и Олинде. Они расширяли укрепления как на перешейке, так и на острове Антониу-Вас и покрывали сетью траншей ближайшую к континенту сторону острова, словно предчувствуя приближение бурь с этой стороны. Они также восстановили стены Олинды и провели ряд других оборонительных работ.
Считая себя хозяевами положения в занятых поселениях, они старались закрепить там новые порядки.
В соответствии с полученными приказами и инструкциями Лонк передал верховную власть в колонии членам Политического совета, прибывшим из метрополии, а сам через два дня (7 мая) уехал в Европу, глубоко уверенный в том, что Пернамбуку, как и все дальнейшие приобретения, являются надежным и великолепным завоеванием Западной компании и оплотом грядущего фламандского господства в Америке.
Одной из «служб», которую захватчики не преминули создать в'первые же дни своих завоеваний, явилось корсарство в наших морях. С этой целью Политический совет назначил одного из своих членов (Вальбеека) «адмиралом бразильского побережья». В его дневниках сплошь и рядом попадаются следующего рода записи: «В этот день корабли, которые вышли в поисках добычи, вернулись ни с чем; капитаны сожалеют по по во дутого, что- они не встретили ни одного вражеского корабля».
Именно благодаря этой возможности захватчиков не очень беспокоило то неприятное обстоятельство, что защитники местной территории заперли их в двух крепостях. В качестве выхода из стесненного положения они располагали морскими просторами, на которых можно было изрядно поживиться.
Итак, их единственной целью было удержать Олинду и Ресифи в надежде, что с течением времени колонисты сами падут духом.
Только этим можно объяснить тот абсурдный стоицизм, с которым голландцы переносили постоянные стычки в окрестностях. Несмотря на тяготы, связанные с военными действиями в местах, расположенных вокруг центров их пребывания, они заверяли Голландию, что были бы в состоянии «завоевать всю Бразилию» и разбить врага повсюду на территории Америки.
Вряд ли они отдавали себе отчет, что, забегая так далеко в своих упованиях, они лишь усложняли проблему, которая и без того уже становилась грозной.
«Врагом» на всей территории Америки, несомненно, была не Португалия. Было ясно, кого именно голландцы имели в виду. И это хорошо понимали в Испании. В Мадриде сознавали всю серьезность положения. Победа фламандцев в Пернамбуку нанесла бы огромный ущерб кастильскому господству. Необходимо было поэтому защищать Бразилию в интересах всей монархии.
Поэтому была снаряжена экспедиция для оказания помощи пернам- буканцамв составе двух тысяч человек, причем одна половина из них предназначалась для Аррайял-ду-Бон-Жезус, а другая — для усиления гарнизонов Баии и Параиба. С этими силами прибыли в числе уже известных в Бразилии военачальников граф де Баньоло и донатарий капитании Пернамбуку Дуарти де Албукерки Коэлью.
Корабли, на которых прибыли эти войска, сопровождались до берегов Бразилии эскадрой под командованием дона Антонио де Окендо, которая должна была отправиться в Мексику для конвоирования испанских кораблей.
156


Экспедиция прибыла в Баию, где пробыла около полутора месяцев, пока подкрепления распределялись в соответствии с полученными инструкциями.
Как только об этом стало известно в Ресифи, адмирал Адриан Патер подготовил свой флот к действиям и вышел в море с целью воспрепятствовать высадке подкреплений. Он покинул Ресифи в последний день августа 1631 года и лишь вечером 11 сентября увидел вдали флот Окендо.
На следующее утро началась одна из наиболее прославленных битв, ■отмеченных в анналах нашей истории. Патер взял на абордаж корабль Окендо и сам был атакован испанским галионом, к которому немедленно подошел еще один фламандский корабль. Этот корабль был взят на абордаж третьим испанским галионом. Это была фантастическая битва между пятью кораблями, сцепившимися, словно грифы. Один из испанских талионов начал тонуть. На корабле Патера возник пожар. Патер стал взывать о помощи, но тщетно. Команда бросилась в море, где ее подобрали враги. Однако адмирал остался на своем посту до конца. В этот трагический момент царило такое смятение, что даже сами голландцы не знали, какая участь постигла их доблестного командира.
На некотором расстоянии от места этой катастрофы происходила битва между кораблем вице-адмирала Тейсзона и испанского вице-адмирала Валесилья. Испанец погиб, а голландский корабль сгорел.
Лишь к вечеру сражающиеся рассеялись в разные стороны, причем судьба сражения так и не была решена.
Окендо не добился полной победы, но он все же получил возможность выполнить распоряжения, с которыми прибыл в Бразилию.
Захватчики стали переживать в Ресифи крупные затруднения, находясь теперь под угрозой нападений и с моря, и с суши. Условия, в которых оказался встревоженный город, настолько осложнились, что было принято решение оставить Олинду, сосредоточив все усилия на защите Ресифи. В течение недели проводились работы по разборке лучших зданий Олинды, строительный материал которых мог оказаться полезным впоследствии. Перед уходом было разрушено все, а то, что нельзя было разобрать, сожгли и вила была оставлена в развалинах.
Располагая приблизительно 7 тысячами солдат и большим числом кораблей, голландцы считали Ресифи неприступным. Не решаясь нападать на пернамбуканцев во внутренних районах побережья, они сочли наиболее целесообразным выходом при создавшемся положении — завоевать другие пункты побережья, так как это не только расширило бы возможности для доходного корсарского промысла, но и отвлекло бы от Ресифи внимание грозных летучих отрядов, которые направлялись из Аррайяла на борьбу с голландцами.
С этой целью подполковнику Калленфельсу было поручено нападение на Параибу, где голландцы рассчитывали на поддержку некоторых племен, враждебных португальцам. На 19 кораблях с отрядом в 1600 человек Калленфельс подошел 5 декабря 1631 года к Кабеделу и высадил людей в окрестностях форта. Сам губернатор капитании Антониу де Албукерки прибыл сюда из вилы. После нескольких дней сражения враги возвратились на корабли и ушли в Ресифи.
Через неделю голландцы вновь подняли якоря, направляясь теперь еще дальше к северу, и 27 декабря появились у Риу-Гранди. Однако и здесь они были не более удачливыми, чем в Параибе, и были вынуждены взять курс на Ресифи.
Через несколько дней в поход отправилась фламандская эскадра под командой самого Варденбурха, взяв курс теперь уже на юг с намерением овладеть фортом Риу-Формозу.
157


И эта попытка окончилась неудачей.
Но голландский губернатор не отчаивался. Вскоре он опять направился на юг. Его жадный взор устремился теперь на окрестности мыса Санту-Агостинью. Мыс Назаре был важнейшей морской базой пернамбу- канцев из Аррайяла, и именно сюда направился теперь Варденбурх. Однако он вынужден был вернуться, еле избежав разгрома.
Вот почему подобные действия перестают казаться в Ресифи выходом из тяжелого положения, в котором очутились захватчики.
Положение стало столь затруднительным, что Политический совет решил направить в Голландию миссию с поручением информировать Ассамблею девятнадцати о сложившемся положении.
В это же время произошло событие, казавшееся на первый взгляд незначительным. Однако оно полностью изменило обстановку в Ресифи. Этим событием было бегство некоего Калабары.
Калабара был метис или мулат из Порту-Калву, ловкий герильеро3, хорошо знавший местность. Решительный и смелый, он долго боролся против захватчиков. Трудно сказать, что побудило его покинуть своих земляков и соратников и переметнуться на сторону врагов. Используя опыт этого проводника и храброго командира, голландцы начали теперь воевать столь же успешно, как это удавалось до сих пор пернамбуканцам.
Первой успешной операцией, проведенной с помощью этого ветерана, явилось взятие Игарасу (1 мая 1632 года). Через несколько дней было совершено нападение на Риу-Формозу, где был захвачен ряд кораблей и было разгромлено несколько энженьо. Все, что нельзя было унести с собой, было уничтожено. Вскоре было совершено вторичное нападение на этот пункт, имевший первостепенное значение для португальского лагеря.
Новое нападение на Риу-Формозу явилось одним из наиболее выдающихся эпизодов этой войны. Располагая только двумя орудиями, отряд из двадцати одного человека четыре раза отбивал атаки шестисот вражеских солдат на этот редут, которым они овладели лишь тогда, когда все его защитники пали, включая и командира Педру де Албукерки, который был. сражен мушкетом, прострелившим ему грудь навылет. После этого голландцы явно воспрянули духом.
Вслед за Риу-Формозу пернамбуканцы потеряли и редут в Афогадус,. в результате чего враги установили свое господство над долиной Капиба- риби.
Все эти успехи настолько воодушевили голландцев, что 24 марта 1633 года они дерзнули атаковать Аррайял, за что, однако, жестоко поплатились,
Вскоре была взята Итамарака, и, словно стремясь не дать угаснуть своему пылу, голландцы вновь напали на Риу-Гранди, на этот раз успешно. Успех дался им с большим трудом, однако принес свои плоды.
Параиба содрогалась от ужаса, но не теряла мужества. Против нее снова выступило 20 кораблей, на борту которых находилось 1500 человек. Но ина этот раз они должны были отступить. Они отступили, чтобы, не заходя в Ресифи, атаковать укрепления Санту-Агостинью. На этот раз hmi удалось овладеть мысом, который они соответствующим образом укрепили.
Судьба завоеванных земель изменилась. Нет такого мужества, которое в конце концов не надломилось бы от неудач.
В середине 1634 года голландские захватчики получили значительный и разнообразные подкрепления и в конце этого же года решили судьбу Параибы, захватив местные форты и вилу.
В результате они стали хозяевами более чем трех капитаний.  1
1 Герильеро—партизан.
158


Пернамбуканцы удерживали теперь лишь Аррайял, крепость Назаре- и вилу Порту-Калву, которая в марте 1635 года также попала в руки врага. На равнину, расположенную между Аррайялом и Кабу, проник фон Шкоппе. Матиас де Албукерки направился в Сериньяэм, чтобы более* успешно вести оттуда военные действия. Назаре и Аррайял подверглись осаде. По всей стране поднялось стенание.
8 июня 1635 года, после более чем пяти лет борьбы, Аррайял капитулировал. Меньше чем через месяц пал и Назаре.
Матиас де Албукерки, подчиняясь фатальной необходимости, стал готовиться в Сериньяэме к отступлению. Он уведомил об этом население- капитании, пообещав поддержку и безопасность всем семействам, которые пожелают его сопровождать. Здесь собрались «все поселенцы, пожелавшие уйти», всего около 8 тысяч человек.
Вся эта большая колонна двинулась в путь 3 июня, медленно направляясь к Алагоасу.
По пути на юг беженцам предстояло пройти близ Порту-Калву, который находился во власти врага и охранялся отрядом из 500 человек. Нужно было пробиться силой оружия. Благодаря уловке или простой хитрости одного колониста, Себастьяна де Соту, который пребывал среди голландцев, прикидываясь их другом, пернамбуканцам удалось не только устранить с пути это препятствие, но и захватить в свои руки незадачливого Калабара.
МОРИЦ НАССАУ
В Алагоасе Матиас Албукерки передал верховное командование войскам местри-де-кампу-жерал1 дон Луису де Рохас-и-Борха (герцог Ганха), который неутомимо занялся подготовкой своих вооруженных сил, а затем выступил в направлении Порту-Калву, надеясь расправиться с врагом, который опустошил весь этот район. Получив после занятия вилы известие о том, что голландцы готовились атаковать его, он решил выступить против них, не дожидаясь их прихода к крепости.
18 января 1636 года произошла битва при Мата-Редонде. В самый разгар борьбы, когда пернамбуканцы уже предвкушали победу, пал Ро- хас-и-Борха, что привело их к почти полному поражению.
Из Алагоаса выступил новый командующий, граф Багноло, который закрепился в Порту-Калву, где обрел господство над всей южной частью Пернамбуку.
Эта вила стала, таким образом, центром движения против захватчиков. Здесь снова начали действовать старые штурмовые отряды, которые стали наводить ужас на фламандцев и неустанно изматывать их повсюду, где они уже установили свое господство.
Последние крупные успехи, достигнутые захватчиками (захват Пара- ибы и Риу-Гранди и отступление пернамбуканцев на юг) получили в Голландии значительный отклик. Необычайно возросло значение начатого с такими усилиями и расширявшегося теперь предприятия, которое превратилось для молодой республики в крупную национальную проблему.
До сих пор стремление Генеральных Штатов силой навязать Америке свое политическое господство и утвердить здесь величие и идеалы своего фламандского отечества прикрывалось маской торгового предприятия.
Теперь пришло время воспользоваться милостями судьбы. Даже богачи из компании были готовы без особых колебаний поступиться своими Местри-де-кампу-жерал — главнокомандующий войсками ополчения.
159


привилегиями в обмен на те выгоды, которые они обрели бы, заинтересовав влиятельное семейство Оранских предприятием, с небывалым успехом осуществлявшимся по ту сторону Атлантики.
Человек, которыйвскорестал во главе голландцев в Пернамбуку и придал завоеванию видимость законной политической акции, был не просто военачальником и выдающимся государственным деятелем. Его можно считать одним из тех великих умов, которые редко появляются в истории, чтобы управлять народами, формировать их общественный уклад, прославлять свой век, а иногда и целые цивилизации. В других условиях он мог бы положить начало целой исторической эпохе в Новом свете.
Речь идет о графе Йохане Морице Нассау-Зиген. Когда он прибыл в Америку, ему было 32 года. По складу своего характера он питал больше склонности к наукам и искусствам, нежели к оружию, однако успел уже проявить отвагу на военной службе под командованием прославленного Морица, сына Молчаливого1.
Совет девятнадцати наделил принца всеми полномочиями. Он прибыл в Бразилию как почти неограниченный владыка. По его собственной просьбе он получил лишь временное назначение сроком на пять лет. Помимо жалованья и ежемесячного дохода в размере 1500 флоринов, за его графский титул ему полагалось 2 процента от прибылей компании.
По-видимому, Мориц прибыл сюда, надеясь сыграть здесь видную роль. Он привез с собой свиту, подобранную из образованных людей: ученых, художников, изобретателей. Создается впечатление, что он преследовал более возвышенную цель, чем простое управление колонией.
Отплыв в октябре, он прибыл в Пернамбуку 23 января 1637 года и был встречен, по словам хронистов, с выражениями глубокого уважения и радости даже со стороны португальцев, которые примирились с господством захватчиков.
Уже в первом письме в Европу (от 3 февраля) он сообщал, как поразился, «встретив одну из самых прекрасных в мире стран», и что, пользуясь хорошим состоянием войск, готовится к выступлению против врагов.
Действительно, после того как он ознакомился с обстановкой, его первой заботой наряду с отражением ударов летучих отрядов, угрожавших его войскам, стало изгнание пернамбуканцев из Порту-Калву.
Он выделил 600 человек для борьбы с партизанами, а сам с 4 тысячами солдат выступил 19 февраля против крепости. Хотя битва была ожесточенной и свирепой, она длилась недолго. В шестой раз был ранен Энрике Диас2; на этот раз пуля попала ему в руку. В этой битве участвовала некая Клара Камаран, сражавшаяся рядом с мужем «на коне и вооруженная копьем».
Победа Нассау дала ему возможность показать побежденным, в каком духе он намерен управлять колонией, и он оказал сдавшимся в плен значительные почести.
Укрепив Порту-Калву, Нассау морем достиг Жарагуа и оттуда по суше дошел до реки Сан-Франсиску, на левом берегу которой основал форт Мориц, как бы желая поставить там пограничный знак.
Затем он сразу же возвратился в Ресифи, где намеревался начать свои мирные труды.
Однако время для этого еще не пришло. Едва он начал искоренять распущенность, царившую в Ресифи среди его людей, как он вынужден 1 Имеется в виду принц Оранский.
2 Энрике Диас — замечательный герой войны против голландцев. Негр по происхождению, Диас командовал войском, набранным из рабов. Проявляя чудеса храбрости, он сеял со своими «черными отрядами» ужас и панику в рядах врагов и не раз наносил поражения Морицу Нассау.
160


был обратить внимание на угрозу с юга, со стороны столицы португальских владений, где накапливались силы для отпора голландцам.
Необходимо было прежде всего обезвредить этот центр сопротивления, чтобы одним ударом убить в ограбленных колонистах всякую надежду на обратное отвоевание колонии.
Однако экспедиция против Баии закончилась почти полным поражением. С 40 кораблями и десантом из 5 тысяч человек на борту он вошел 16 апреля 1638 года в бухту и вечером стал на якорь к северу от города, за Итапажипи. В тот же вечер он высадил войска и занял боевые позиции.
Однако после почти полутора месяцев беспрерывных кровавых схваток принц вынужден был тайно погрузиться со своими людьми на корабли и возвратиться в Ресифи, потеряв надежду на успех своих намерений. Но голландцы не захотели уйти, не проявив себя. «С постыдной жестокостью» они отомстили за постигшую их неудачу, опустошив Реконкаву. Повсюду, где им встречались незащищенные дома, они предавали их уничтожению огнем и мечом!
Эта сторона деятельности Морица явилась причиной его разногласий с негоциантами Голландии. С тех пор они так и не смогли столковаться до конца.
Осада Баии вновь пробудила нашу метрополию к действию. Там поняли, что отвага завоевателей возрастает по мере достигаемых ими успехов. Голландцы ежедневно расширяли свои завоевания, и существовала опасность, что они возобновят нападения на столицу колонии.
В Мадриде было принято решение об отправке значительных подкреплений во главе с дон Фердинандо де Маскареньясом (графом да Торре), назначенным генерал-губернатором Бразилии. Он прибыл сюда в конце января 1639 года и находился в Баии целый год, дав Нассау возможность узнать о его прибытии.
Наконец, в Ресифи стало известно, что эскадра графа да Торре вышла в море, после чего голландский флот под командой адмирала Лооса также вышел в море и начал крейсировать перед Ресифи.
И января 1640 года было получено сообщение, что португало-испанская эскадра уже находится севернее, между Итамарака и Кабеделу, и установила связь с Андре Видалом, который находился на суше. К несчастью, граф да Торре, который после целого года пребывания в Бразилии все еще продолжал готовиться к действиям, всегда упускал нужный момент.
На следующий день (12 января) началась битва. Лоос повторил тактику Патера, напав на вражеского флагмана. Как и Патеру, этот опрометчивый маневр стоил ему жизни. На следующий день сражение возобновилось. В ходе боя оба флота переместились к северу, и 14 января битва продолжалась уже на широте Параибы. 15 и 16 января прошли при полном бездействии сторон, однако 17 января борьба возобновилась, а к вечеру португало-испанская эскадра ушла в открытое море.
Если эта битва и не привела к поражению, она, во всяком случае, повлекла за собой крушение тех решительных мероприятий, которые намечались против голландцев.
Успех, достигнутый последними, был отмечен в Ресифи как крупная победа. И словно для того, чтобы еще больше возвеличить захватчиков, к ним прибыли в эти дни из Европы новые подкрепления, состоявшие из 27 кораблей и 1200 человек.
Заслуживает быть отмеченным поведение Нассау, не имевшее ничего бщего с тем мелким тщеславием, которое проявляли его люди. Сообщив
Помбу
161


обо всем компании, он просил освободить его от занимаемого им поста после окончания договорного срока.
Так как голландские богачи настаивали на необходимости повторного нападения на Баию и на усилении разбоя на побережье, Нассау передал почти весь флот адмиралу Лихтхардту для преследования в море испанских и португальских кораблей, а также для патрулирования и разорения Реконкаву с целью держать баианцев в состоянии постоянной тревоги.
Сообщение о готовящихся репрессиях облетело все капитании, вызывая повсюду ужас. Грозившая неизбежно разразиться буря несколько улеглась в результате прибытия вице-короля Дон Жоржи Маскареньяса, являвшегося крупной фигурой при дворе и прибывшего сюда с официальным поручением заняться восстановлением порядка в Бразилии. Маркиз де Монталван начал с того, что заключил с принцем соглашение с целью помешать разорению побережья и добиться ведения войны более гуманными средствами.
Ясно, что люди, которые в течение десяти лет восставали против разбоя, ожидали чего-то большего. Беспокойство этих героев еще более усилилось после того, как они узнали о событиях, происходивших в самом королевстве (1640)Б Напуганные колонисты не знали, радоваться ли им этому сообщению или нет, так как они чувствовали, что узурпаторы были еще больше рады ему. Когда стало известно, что вновь провозглашенный король1  2 заключил с Голландией союз против испанцев, а также перемирие на десять лет «в отношении принадлежащих им колоний», душами многострадальных мучеников овладело жестокое беспокойство.
Отныне правительства обеих стран (Португалии и Голландии) вступили в полосу взаимных уловок и вероломства, подобно тем лжедрузьям, которые, скрывая свою обоюдную злобу, наносят друг другу удары исподтишка. И самому Морицу пришлось стать соучастником козней, когда он приказал занять Сержипи, Луанду, некоторые острова Гвинейского залива и наконец Мараньян. В ответ на возмущение захваченных врасплох жертв он заявил, что сделал это, еще не зная о соглашении о перемирии, заключенном 12 июня.
В действительности голландцы, убежденные в том, что изменения, происшедшие на полуострове, благоприятствуют им (поскольку отныне им придется иметь дело уже с менее могущественной державой), постарались воспользоваться случаем для расширения своих завоеваний,считая, что будущие соглашения должны охватить более обширные территории.
Через два-три года после своего прибытия в Пернамбуку Мориц разочаровался в своих надеждах, которые он питал, направляясь в Америку.
Он был, видимо, сам удивлен той наивности, с которой он уповал на возможность в этих условиях осуществлять здесь какие-то более высокие задачи, чем функции простого представителя торгового предприятия. Он осознал, несомненно, свои заблуждения.
Рассказанного о его правлении недостаточно для того, чтобы убедиться, насколько этот человек, находясь в плену обстоятельств, противоречил сам себе. Лишь глубже изучив его государственную деятельность в этих владениях, можно выявить, насколько она противоречила самому его духу, благородству и высокому моральному облику.
Не будет преувеличением сказать, что его деяния в Пернамбуку — это самое большее, на что могла бы рассчитывать Бразилия, если бы голландцы окончательно утвердились в восточной Америке.
1 В 1640 году Португалия вновь обрела независимость.
2 Герцог Жуан Браганс.
162


Голландцы штурхчуют Порту-Калву.
Узурпаторы пришли сюда, провозгласив свободу рабам, но вскоре сами они начали закрепощать пленников. Сам Нассау в конце концов начал заключать контракты на поимку негров и даже позаботился о захвате африканского порта, будто бы необходимого для импорта «индийских товаров».
Прибыв в Ресифи, Нассау провозгласил свободу вероисповедания, однако вскоре стал изгонять монахов, запретил католикам публичное отправление культа, издал указ о независимости духовенства Пернамбуку от епископа Баии и даже запретил строительство церквей без официального разрешения синода.
Синод стал пользоваться верховной властью в религиозной жизни. Энженьо, которые раньше благословлялись католическими падре, должны были теперь благословляться протестантскими священниками. БраПринц Мориц Нассау.
косочетания также могли совер-
163
11*


Осада Ресифи.
шаться только пасторами. Вот как свободомыслящие фламандцы понимали свободу религии.
Синод вмешивался и в чисто гражданские дела. Он ввел полицию нравов. Школьными учителями могли быть только кальвинисты. Дети католиков были обязаны изучать официальные обряды. Синод руководил также больницами, приютами и домами призрения.
Что касается индейцев, то отношение к ним было настолько скверным, что могло вызывать только «смех сквозь слезы». Некий фламандский капитан писал в Голландию, что свобода индейцев никоим образом не может нанести ущерб компании; те, кого считают свободными, свободны лишь на словах, ибо кто вынужден работать целый месяц за три локтя ткани, тот подлинный раб.
Голландцы нисколько не заботились о просвещении эксплуатируемых ими несчастных людей. Протестантские священники боялись индейцев.
Что касается экономики, то принц в первую очередь взял в аренду энженьо эмигрантов, а затем конфисковал эту собственность, завладев таким образом имуществом общей стоимостью 2 миллиона флоринов. Он издал указ о монополизации сельскохозяйственного производства. Подобно одноименной компании, эксплуатировавшей страны Востока, компания, господствовавшая в Атлантике, обладала монополией торговли и мореплавания и ловко пользовалась ею. Достаточно сказать, что один из предметов широкого потребления, который до голландцев стоил 130—140 флоринов, во времена Нассау обходился уже в 500—600 флоринов. Так было во всем.
Сам Нассау возражал против этой'монополии, и в конце концов компания была вынуждена уступить. Однако она пошла лишь на следующие уступки. «Навигация, — пишет Нетшер, — открыта для всех при условии, что корабли принадлежат компании». Португальцам, признавшим фла164


мандское владычество, гарантировалось право экспортировать свои продукты в Голландию.
Доходы, полученные компанией в Бразилии, исчисляются в 10 миллионов флоринов, из коих 2 миллиона были нажиты работорговлей. Сюда не входят поступления от грабежа, хищений, конфискаций и всевозможных поборов.
Мы обрисовали лишь очень кратко наиболее характерные черты режима, установленного во время правления Морица Нассау.
В заключение коснемся легенды, приписывающей принцу честь создания в Пернамбуку первой в Южной Америке «законодательной» ассамблеи.
Указанное учреждение нельзя назвать даже подобием ассамблеи, поскольку оно было создано Нассау в качестве эксперимента, призванного выяснить настроения колонистов, которые внешне вполне искренне мирились с голландским господством.
Конгресс работал в течение 9 дней и вынужден был ограничиться одобрением нескольких предложений, внесенных Высшим советом.
Опыт не удался, и поэтому курьезный «законодательный орган» был распущен. Неудача этого эксперимента была вызвана следующими причинами: в ответ на запрос Высшего совета относительно целесообразности разрешения португальским гражданам пользоваться оружием для своей личной защиты депутаты ответили, что они одобрят это разрешение, если этих граждан не будут принуждать направлять указанное оружие против солдат своего короля.
Таким образом, Нассау смог убедиться, что дух нашего народа, казавшийся ему мертвым, был на самом деле весьма живуч.
Вот почему принц разочаровался в своих мечтах об установлении в Америке новой фламандской империи.
Впрочем, у него хватило благоразумия оставить, хотя и с опозданием, свои усилия. Отказавшись от государственной деятельности, он нашел покой и утешение в удовлетворении чаяний своей широкой художественной натуры. Эта сторона его деятельности носила менее продолжительный характер, и историческое значение ее меньше, однако именно в ней он обнаружил все привлекательные черты своего характера, несмотря на трудности, мешавшие ему проявить себя во всем блеске и великолепии.
Его детищем был Морицстад (город Маурисия, как его называли португальцы). Морицстад может служить знаменательным свидетельством того, на что был бы способен Нассау, если бы явился в Америку не как представитель торгового предприятия.
Купив на свои собственные средства остров Антониу-Вас, он «покрыл его сетью каналов», построил дамбы и насыпи, выровняв территорию планируемого города. Он озеленил затем весь остров, превратив его в огромный парк, где были деревья, встречающиеся в наших и африканских лесах. Наметив планировку города, он начал строительство своего дворца Фри- бург.
На новое место стали переселяться зажиточные круги населения, и через несколько месяцев рядом с Ресифи вырос современный город с широкими улицами и площадями.
Дворец Фрибург являлся своего рода чудом, поражавшим всю колонию. Слава о нем дошла до самых отдаленных мест. Это было действительно величественное здание, в котором имелись специальные помещения для музея, библиотеки, для занятий музыкой, живописью и т. д.
После этого принц построил дворец Боа-Висга и соединил оба здания пальмовыми аллеями.
165


Наконец, он установил постоянную связь с континентом и Ресифи при помощи временных деревянных мостов.
Во дворце Боа-Виста Нассау учредил своего рода академию, где преподавали образованные люди из его окружения, составлявшие нечто вроде интеллектуального двора принца.
У всякого, кто видел это грандиозное сооружение, возникало твердое убеждение в намерении Нассау навсегда остаться в Пернамбуку.
Кто мог подозревать, что приближалось время, когда ему предстоит покинуть Бразилию?
ВСЕОБЩЕЕ ВОССТАНИЕ ПРОТИВ ГОЛЛАНДСКИХ ЗАХВАТЧИКОВ
В конце 1642 года принц стал замечать признаки неизбежного столкновения. Поступали сообщения, что в Мараньяне восстают колонисты. Затем стало известно, что в Сеара взбунтовались индейцы и перебили всех находившихся там голландцев. А появившееся немного спустя (в середине 1643 года) сообщение об изгнании захватчиков из Сан-Луиса вызвало подлинную панику в Ресифи.
После создания города, названного его именем, Нассау, по-видимому, намеревался остаться навсегда в Бразилии. Он уже писал в Голландию, напоминая о скором окончании срока его контракта, надеясь, возможно, на то, что Генеральные Штаты и сама компания поставят вопрос о продлении срока его пребывания в Бразилии. Нассау ошибся, потому что вскоре по распоряжению Генеральных Штатов Совет девятнадцати отстранил его от должности.
Итак, его постигло полное разочарование, а его начинания потерпели крах.
В сентябре 1643 года он начал готовиться к отъезду, завершая свои личные дела и приводя в порядок дела, связанные с управлением колонией.
11 мая 1644 года он покинул свой Морицстад и сушей направился в Параибу, откуда 22 мая отплыл в Европу.
После отъезда принца голландское владычество вступило в полосу кризиса. Впрочем, как мы видели, пернамбуканцы никогда не переставали восставать против ограбления угнетенной земли. С 1630 года часть колонистов, в сердцах которых затаилось чувство ненависти к захватчикам, стала проявлять враждебность и проповедовать войну за изгнание голландцев.
И вот теперь все то, что тайно зрело в их душах, начинает повсюду усиленно проявляться наружу. Помимо отсутствия Нассау, этому в первую очередь содействовало восстановление независимости Португалии наряду с вероломной, лживой политикой голландского правительства а впоследствии и освобождение Мараньяна.
В середине 1644 года в Ресифи начали отовсюду поступать тревожные известия о том, что готовится всеобщее восстание против фламандцев. Обеспокоенный этими слухами Политический совет решил отправить в Баию посольство с тайным намерением выведать, что там происходит.
Генерал-губернатор Антониу Телиш да Силва, который специально прибыл сюда в 1642 году вместе с Андре Видал де Нигрейрус, чтобы содействовать восстанию и оказать ему поддержку, сделал вид, что он готов удовлетворить требования, выдвинутые этими лазутчиками.
Однако, несмотря на все усилия, которые прилагались в Баии, чтобы скрыть истинное положение, голландские эмиссары вернулись в Ресифи, по-видимому, глубоко убежденные в скором приближении бури.
166


Уже с 1642 года прославленный герой Параибы1 стал с согласия генерал-губернатора умело и осмотрительно готовить решительное выступление против захватчиков. С этой целью он совершил две поездки на север, до самой Параибы, повсюду договариваясь с уже присоединившимися к заговору вожаками и даже снабжая их оружием и боеприпасами в ожидании благоприятного момента, который вскоре наступил.
Провозглашенный вождем португальских реставраторов, Жуан Фернандис Виейра начал собирать свои силы в Варзеа и в середине 1645 года основал свою штаб-квартиру в Камаражиби. Тем временем Амадор де Араужу вместе с бесстрашным мулатом Домингусом Фатундисом также занялся формированием вооруженных отрядов на своем энженьо в Таба- тинге.
Как только об этом стало известно Политическому совету, он направил в Варзеа полковника Хауса с 500 солдатами, а в Ипожуку — майора Блара.
Не дожидаясь подхода сил врага, люди Амадора де Араужу спешно вышли на соединение с отрядами Виейры на энженьо дас-Ковас.
Оттуда Виейра двинулся дальше, словно спасаясь от преследования фламандцев, и занял позиции на горе дас-Табокас. Здесь полковник Хаус уже во главе свыше тысячи человек напал на него с намерением нанести ему поражение. Атака началась в 2 часа дня 3 августа 1645 года. Бой продолжался до наступления ночи.
На следующий день, когда патриоты готовились возобновить сражение, было обнаружено, что ночью враг бежал и притом столь поспешно, что вместе с ранеными и убитыми оставил много оружия и боеприпасов.
Эта первая славная победа на горе дас-Табокас имела огромное значение для поднятия духа колонии.
Отсюда Виейра направился к Санту-Антониу-ду-Кабу, повстречался по пути с силами Камарана и Энрике Диаса, а затем соединился с войсками Андре Видала и Мартина Суарис Морену.
В момент радостного возбуждения, который переживали эти обретшие независимость люди, известия, полученные из Варзеа, повергли их в глубокое уныние. Словно тайфун, Хаус опустошал эти объятые ужасом местности. Разъяренная солдатня не только убивала и грабила, но и разоряла все, что попадалось ей под руки, ломая и поджигая дома и церкви. Политический совет постановил, чтобы все семьи покинули «в пятидневный срок свои домашние очаги вместе со своими сыновьями и дочерьми, под страхом смерти от меча или огня или потери всего имущества, причем по истечении этого срока не будет проявляться никакого милосердия к тем, кто останется в своих домах, если их мужей, братьев или сыновей в них не окажется». Хаус исправно выполнял инструкции своего правительства.
Все это позволяло судить, насколько война сулила стать кровопролитной!
Восставшие направились в район Варзеа, утром 17 августа захватили врасплох вражеские банды в окрестностях Каза-Форти (энженьо донны Анны Паис) и нанесли им новое поражение.
После этих первых успехов восстание приобрело более широкий размах. По всему югу начались массовые выступления населения. Назаре, Порту-Калву и даже форт Маурисия и другие укрепления оказались в сентябре в руках пернамбуканцев.
После того как в Пернамбуку вспыхнуло восстание, для патриотов севера создалось ужасное положение. Несмотря на отсутствие договорен1 Подразумевается Жуан Фернандис Виейра.
167


ности с руководителями повстанцев на юге, все мужественные люди Па- раибы и Риу-Гранди подняли восстание, как только правительство Ресифи приняло новые предупредительные меры.
Виейра отправил туда подкрепления. В одном из глубинных районов Параибы был создан лагерь Аррайял-ди-Санту-Андре, куда стали стекаться борцы за независимость из обеих капитаний. Началась отчаянная, кровавая борьба.
Тем временем в Пернамбуку повстанцы продолжали вести успешные военные действия. Они овладели Олиндой, а затем и фортом Санта-Крус, лежавшим на пути к Ресифи, в окрестностях которого действовали грозные штурмовые отряды, рассылаемые из Аррайял-Нову-ду-Бон-Жезус, где находился главный лагерь повстанцев. Голландцы оказались запертыми в Ресифи, словно в клетке, и под угрозой нападения даже со стороны моря.
Стремясь расширить восстание на севере, патриоты направили туда Камарана и его людей; затем туда отправился местри-де-кампу1 Андре Видал, и вскоре обстановка здесь улучшилась.
Некоторые затруднения для действий патриотов создавала позиция, которую был вынужден занимать Лисабон по отношению к правительству Голландии, с которым он был связан мирным договором и от дружественного отношения к которому и даже от поддержки которого он не мог отказаться, попав, таким образом, в исключительно трудное положение.
Хотя Дон Жуан IV оказывал тайную поддержку войне, которая велась в Бразилии, он не уставал заверять Соединенные Провинции Нидерландов в своей лояльности и «официально» осуждал дерзких повстанцев, выступивших против голландского правительства. Он даже направил генерал-губернатору ряд официальных приказов подавить восстание и рассеять всех местри-де-кампу, капитанов и солдат, участвующих в войне.
Хотя такая хитрая политика, осуществлявшаяся двором, вызывалась обстоятельствами и оправдывалась действиями самой Голландии, она производила неблагоприятное впечатление и даже наносила ущерб сплоченности повстанцев. Этим не замедлили воспользоваться голландцы. Выставляя себя носителями власти и глашатаями справедливости самого монарха, они представляли пернамбуканцев преступниками, покушающимися на власть его величества.
Но и это не сломило сынов нашей родины: Энрике Диас, даже не располагая знаниями и опытом местри-де-кампу, разоблачил однажды уловку захватчиков, которые распорядились распространить в лагере письмо короля, осуждающее восстание. Гордо заявил он представителям Полити ческого совета: «Мои голландские сеньоры, моего друга Камарана здесь нет, но я отвечаю за двоих. Да будет известно вашим милостям, что Пернамбуку — это родина его и моя и что мы не отступимся больше от нее. Здесь мы должны будем сложить свои головы или заставить вас сложить свои. И если губернатор и его величество прикажут нам возвратиться в Баию, первое, что нам придется сделать, — это ответить им, изложив причины, по которым мы не можем отказаться от этой войны».
Эта вдохновенная речь славного негритянского вождя красноречиво свидетельствовала о величии героизма, на который натолкнулась алчность фламандцев.
В Ресифи возник голод, особенно после того, как восставшие окружили город. И если бы из Голландии не прибыло крупное подкрепление, неизвестно, как сложилась бы судьба узурпаторов еще в середине 1646 года.
1 Местрп-де-кампу — старший офицер ополчения.
168


Подкрепление это в составе 2 тысяч человек возглавлял знаменитый Зигмунд фон Шкоппе. Вместе с ним прибыли люди, которые заменили прежних членов Политического совета.
Надменный и самонадеянный Шкоппе был вполне уверен, что ему удастся одним ударом разгромить отряды недисциплинированных повстанцев, незнакомых с военным делом. По-видимому, он заранее составил себе общий стратегический план. Однако патриоты сорвали его осуществление.
Он решил тогда, что необходимо начать с отвоевания Олинды. Однако возвратившись оттуда после ряда безуспешных атак, он признался, что «эти люди сражаются так, словно им жизнь надоела...»
Через неделю он вновь приказал атаковать легендарную вилу, однако и на этот раз потерпел неудачу.
Спустя несколько дней он направил около тысячи человек к границе Варзеа, но подоспевшие туда летучие отряды заставили голландцев убраться восвояси.
Снаряженная через некоторое время новая экспедиция, которой на этот раз командовал сам Шкоппе была так же, как и предыдущая, обращена в бегство.
Чувствуя, что пернамбуканцы сильны, голландцы решили создать для них угрозу в других пунктах побережья. Они направили к югу крупные морские и сухопутные силы с намерением вновь захватить форт и поселение Пинеду. В результате неожиданного нападения им удалось овладеть этой позицией, однако лишь для того, чтобы вскоре, в апреле 1647 года, вновь оставить ее.
Почти в это же время, в феврале 1647 года, Шкоппе во главе трехтысячного отряда удалось застигнуть врасплох Баию. Среди ночи он высадился на Итапарике. Голландцы принялись грабить остров, истребляя население, не щадя ни женщин, ни детей. Около года оставался там враг, подвергая Реконкаву разгрому, а все побережье — грабежу. И лишь прибытие подкреплений к португало-бразильцам, а также резкое ухудшение положения Ресифи вынудило Шкоппе эвакуировать несчастный остров Итапарику.
Все это привело к утрате Зигмундом его сказочного престижа, изрядно измотало его, и он, видимо, потерял все надежды на восстановление своей былой славы.
Пока Дон Жуан IV с помощью своей хитрой дипломатии пытался удержать голландцев в Европе и доказать свое стремление к миру на выдвигаемых ими условиях, в Бразилии все сильнее разгоралась война.
Патриоты сжали кольцо осады вокруг Ресифи, и их вера в победу стала крепнуть с каждым днем.
Положение, в котором оказался город, привело осажденных в такое отчаяние, что они решились в конце концов искать выхода в рискованной вылазке.
С отрядом из пяти тысяч человек Шкоппе рванулся к Варзеа, стремясь пробиться на юг и отрезать район Кабу от Аррайял-Нову. Его бойко шло с большой помпой, под громкие звуки барабанов, рожков и труб, горделиво блистая оружием, с множеством знамен, среди которых выделялся большой сияющий штандарт с гербом Соединенных Провинций и эмблемами принца Оранского.
В Аррайяле вскоре стало известно об этом походе. Вожди собрали все наличные силы и немедленно двинулись в поход с целью занять позиции на пути к югу, между горами Гуарарапис и обширными болотами. простирающимися до близлежащего морского берега.
169


Утром 19 апреля 1648 года появился вражеский авангард, и между 9 и 10 часами завязалось сражение. Андре Видал обрушился, «как смерч», на врага, вступив с ним в рукопашный бой, и, несмотря на огонь вражеских орудий, захватил артиллерию противника. На одном из флангов Энрике Диас, атакованный резервом Хауса, стал отступать. Это воодушевило голландцев. Воспрянув духом, они устремились вперед, обойдя противника со стороны болота. Между тем Андре Видал подготовился к новой атаке и лавиной обрушился на врага. Прославленный герой Параибы проявлял чудеса храбрости. Он бесстрашно нападал на врага, вновь громя его батальоны. После перестройки сил обеих сторон битва возобновилась с удвоенной яростью.
После пяти часов сражения враг оставил равнину, заняв несколько холмов неподалеку от повстанцев.
На следующий день, в понедельник 20 апреля, португальцы вознамерились было возобновить битву, но увидели, что на холмах никого не осталось: голландцы бежали ночью под прикрытие городских стен.
В эти дни постигшего их возмездия осажденные возлагали большие надежды на свои морские силы. Корсарство на побережье достигло ужасающих масштабов. Став полными хозяевами на море, голландцы стремились с помощью пиратских действий возместить потери, которые они несли на суше. Лишь благодаря этому им удалось продержаться здесь еще несколько лет.
Однако военная ситуация стала теперь меняться в пользу португальских реставраторов. Определилась позиция португальского двора, который начал открыто помогать восставшим колонистам.
Эта перемена была весьма своевременной, так как патриоты, находясь в затруднительном положении, уже подумывали о том, чтобы вести войну на свой собственный страх и риск и даже в крайнем случае пожертвовать своей традиционной верностью монархии.
Стало известно, что в Европе снаряжаются крупные морские силы для оказания помощи повстанцам. Это было как раз то, чего им не хватало, и это сообщение усилило веру пернамбуканцев в конечную победу. Хорошо зная положение, в котором очутились осажденные в Ресифи захватчики, они решили теперь просто предоставить дело естественному ходу событий.
Окруженные голландцы жили лишь грабежом и возлагали все надежды на метрополию. Они стремились показать свою бдительность и даже устраивали порой вылазки за стены города, чтобы «попугать» неожиданными нападениями противника, следившего за каждым их шагом.
Через месяц после своего поражения у Гуарарапис они предприняли крупную вылазку против войск Энрике Диаса. Негритянский герой не стал дожидаться прихода врага. Он вышел ему навстречу и вынудил его «оставить поле битвы, не дав ему даже подобрать убитых». Это случилось 21 мая. Негритянский батальон преследовал голландцев до самых пригородов Ресифи, произведя там большой переполох.
В течение всего 1648 года происходила перестрелка в окрестностях города.
Однако это тяжелое положение нельзя было дольше терпеть. Необходимо было найти выход из него с помощью какого-нибудь смелого шага.
Именно тогда голландцы решили произвести новое нападение на Аррайял, оседлать дорогу на юг и открыть себе пути во внутренние районы страны.
18 февраля полковник Бринк с отрядом из 4 тысяч человек с шестью полевыми орудиями занял перевал в горах Гуарарапис. Вечером того же 170


дня повстанческая армия появилась в виду вражеского лагеря. Повстанцы притворились, будто занимают позиции перед последним, однако ночью Франсиску Баррету незаметно обогнул холм и расположился к югу от позиций фламандцев.
На рассвете 19 февраля голландцы разгадали этот маневр, и, когда португальцы с нетерпением ждали сигнала к бою, они ужаснулись, увидя, что голландское войско отступает. Местри-де-кампу-жерал не дал врагу спокойно уйти и навязал ему бой. Историки пишут, что патриоты одержали на этот раз еще более крупную победу, чем в предыдущем году.
Это крупное поражение приблизило последний час Ресифи. Удивительнее всего то, что голландцам удалось продержаться там еще свыше четырех лет! Стойкость их сопротивления обусловливалась только надеждами, которые Голландия вселяла в сердца осажденных заверениями о предстоящем соглашении с португальским королем.
Пока гаагские богачи тешили себя надеждами и строили свои козни, португальские патриоты действовали теперь уже при открытой поддержке метрополии, где была создана Торговая компания. В начале 1650 года в Бразилию прибыли первые корабли с подкреплениями для повстанцев.
Основной целью последних было сосредоточить вокруг Ресифи все свои силы, в результате чего они покинули почти все остальные районы страны.
Этим воспользовались осажденные, предприняв нападения в других местах, не прекращая в то же время вылазок против осаждающих, чтобы показать этим свою силу и отвагу.
Так прошли три года, когда в Аррайяле наконец стало известно, что Дон Жуан прервал переговоры с голландским правительством, после чего вожди Реконкисты решили добиться победоносного окончания войны.
ИЗГНАНИЕ ГОЛЛАНДЦЕВ ИЗ ПЕРНАМБУКУ
В конце 1653 года стало ясно, что лисабонский двор не намерен уступать притязаниям Голландии. Португальские патриоты еще сильнее почувствовали тогда необходимость покончить со своим затянувшимся и тягостным бездействием.
Договорившись со всеми местри-де-кампу, Жуан Фернандис Виейра вступил с главнокомандующим в переговоры о форсировании окончания войны, безотлагательная необходимость которого стала общепризнанной.
Франсиску Баррету проявлял некоторые колебания. Но в конце концов, уступая настояниям Виейры, он созвал военный совет армии. Решимость Виейры и Видала произвела на Баррету такое впечатление, что он не мог более оставаться в стороне и даже передал почти полностью в их руки судьбу кампании на этом решающем этапе.
В этот серьезный момент повстанцы получили воодушевившее их известие о том, что из Тежу должен выйти флот Торговой компании, теперь уже с официальным приказом помочь борцам за независимость.
Итак, стала вестись теперь тщательная подготовка, и у колонистов, осаждавших Ресифи, появилось все необходимое для нанесения верного удара по врагу.
В конце 1653 года было получено сообщение, что первые корабли находятся недалеко от побережья.
На этот раз флот был очень сильным и располагал значительным количеством военного снаряжения. В состав эскадры входили 13 военных кораблей, которые конвоировали 64 торговых судна. Адмиралом был 171


Педру Жакис де Магальяэнс, который уже командовал первой экспедицией, а вице-адмиралом Франсиску де Бриту Фрейри, который стал впоследствии одним из лучших хронистов этой войны.
. 20 декабря 1653 года эскадра подошла к Ресифи. Голландцы попыта¬
лись атаковать ее, однако безрезультатно и были вынуждены сосредоточить все свои корабли в порту.
Местри-де-кампу-жерал предложил адмиралу встретиться с ним. чтобы посовещаться, и Педру де Магальяэнс поспешил вместе с вице- адмиралом сойти на берег неподалеку от Олинды, у реки Тападу.
Они были встречены здесь пернамбуканскими вождями «с двумя эскадронами и большими почестями». Местные вожди обрисовали им. положение на театре военных действий и просили эскадру помочь им нанести смертельный удар по захватчикам.
Тут повторилась старая комедия, рекомендованная двором. Адмирал заявил, что не может оставаться у берега, якобы опасаясь ветров, что, помимо этого, у него «нет никакого приказа его величества относительно подобных действий» и что он не желает, чтобы «ему сняли голову». ..
Однако патриоты легко преодолели это притворное упрямство, и все сплотились воедино «во имя справедливости и отечества». С берега они направились в Олинду, где их прибытие было встречено с неописуемым ликованием.
На следующий день, 21 декабря, состоялось большое совещание офицерского состава, на котором присутствовали Магальяэнс и Бриту Фрейри. После притворной дискуссии, проведенной «для соблюдения приличия», было решено предпринять решительный штурм Ресифи сухопутными силами, причем эскадра должна была блокировать все побережье между Олиндой и Барретой.
Когда все вопросы были согласованы, адмиралы вернулись на корабли и немедленно приняли меры в соответствии с намеченными планами. Корабли вытянулись в линию вдоль берега, причем четыре из них находились под парусами, «чтобы патрулировать на море и охранять торговые корабли, которым предстояло войти в порт Назаре».
На суше началось осуществление плана, разработанного местри- де-кампу. Виейра и Видал стали обходить все лагери близ осажденной крепости. Сопровождаемые двумя инженерами, они замечали пункты, которые следовало укрепить, и сразу же усиливали все гарнизоны.
Когда все вокруг Ресифи было надлежащим образом подготовлено и предусмотрено, ночью 14 января местри-де-кампу с отрядом из 2 тысяч человек выступил против форта Салинас. Напротив него были вырыты траншеи, и утром началась перестрелка. Фламандцы стали стекаться сюда из всех близлежащих пунктов, и сражение продолжалось с небольшими перерывами до самой ночи.
Ночью повстанцы возобновили борьбу, которая продолжалась до утра, когда защитники форта капитулировали.
17 января патриоты принялись штурмовать сильный бастион Асека (или Алтенар). На закате солнца 19 января голландцы подняли белый флаг, и им были оказаны подобающие случаю воинские почести.
Тем временем враг сосредоточил в городе гарнизоны всех наружных укрепленных пунктов в ожидании часа, которому суждено будет решить его участь.
Предпринимается попытка закрепиться на острове и овладеть грозной крепостью Синку-Понтас, прикрывающей незащищенную Маурисию. Чтобы подойти к крепости, нужно было взять штурмом старый редут, находившийся уже на самом острове (форт Амелия). Из Синку-Понтаса 172


был открыт огонь, и вскоре из-за стен крепости появился сам Шкоппе с отрядом из 900 человек. На равнине, расположенной между редутом и крепостью, завязался яростный бой. Потерпев в нем разгром, Шкоппе в ужасе взывает к членам Политического совета.
Когда 23 января патриоты стали готовиться к штурму крепостных стен, враг обратился к ним с просьбой прекратить огонь. Во второй половине дня перед армией освобождения предстал капитан ван Лоо с письмом членов Совета к местри-де-кампу-жерал, которые предложили Баррету направить парламентеров для обсуждения условий капитуляции с тремя представителями, назначенными Советом.
24 января в палатке, разбитой на равнине между обоими лагерями (равнина Таборда), встретились парламентеры обеих сторон и начали обсуждение условий капитуляции.
Три дня продолжались переговоры, в процессе которых голландцы всячески стремились к тому, чтобы выразить в соглашении о перемирии мысль о том, что там, в Европе, правительства обеих стран уже решили или решат надлежащим образом весь этот вопрос...
Патриоты не согласились с такой оговоркой и добились включения в текст соответствующего документа наряду с этим предложением, официального отказа пернамбуканской стороны, составленного в следующих выражениях: «А что касается ходатайства упомянутых вассалов о том, чтобы этот договор-соглашение не нанес ущерба конвенциям, которые могут быть заключены между господином королем Португалии и господами из Генеральных Штатов до того, как им станет известно об упомянутом договоре-соглашении, то господин местри-де-кампу-жерал это ходатайство удовлетворить не согласен, ибо его не касаются какие- либо соглашения, могущие быть заключенными в будущем между упомянутыми господами, поскольку сейчас в его распоряжении есть армия и власть, чтобы добиться справедливого возвращения захваченных земель». Он как бы говорил этим в полный голос: «Нас не касается, что происходит там; здесь наше дело сделано».
Поздним вечером 26 января был наконец утвержден текст соглашения, положения которого делают честь благородству, чувству справедливости и либерализму победивших патриотов.
В итоге было решено, что город Ресифи, все остальные поселения и все форты и вооружения, имевшиеся в четырех капитаниях и находившиеся в руках голландцев, будут немедленно переданы королю Португалии; что война прекращается, причем предоставляется полная и безусловная амнистия всем португальцам, евреям и лицам любых других национальностей, перешедшим на сторону голландцев*, что ко всем участникам восстания в Бразилии будет проявлено точно такое отношение, как если бы вто происходило в Португалии; что капитулировавшие будут отпущены со всеми подобающими воинскими почестями; что подданные Голландии могут остаться и жить в Бразилии на тех же условиях, что и португальцы, а те, кто пожелает уехать, могут взять с собой все свое имущество и ликвидировать свои дела лично или через посредников.
В ту же ночь, 26 января 1654 года, был заключен мир.
На следующий день армия патриотов вступила в город, заняв все укрепления.
Вечером 28 января генерал Франсиску Баррету торжественно въехал в Ресифи в сопровождении кавалерийского эскадрона и офицеров победоносной армии.
У ворот города он был встречен генералом Шкоппе, членами Высшего совета, офицерством голландской армии и толпами местных жителей.
173


Баррету спешился и приветствовал всех «с большой учтивостью., под залпы всей крепостной артиллерии».
После посещения дома Шкоппе, «чтобы оказать ему почести и любезность», он отправился со всеми вместе пешком и, войдя в Ресифи, посетил дом советника Шоненборха, председателя Высшего совета.
Местри-де-кампу-жерал любезно предложил сопровождать всех членов бывшего правительства до их жилищ и там расстаться с ними, но они в свою очередь сами решили «оказать ему почести» и проводили его до дворца, где ранее происходили заседания Высшего совета, и там расстались с ним.
Вечером того же дня состоялся военный парад в честь великой победы. Было приложено много стараний к тому, чтобы из вежливости к побежденным сдержать по мере возможности энтузиазм пернамбуканцев и избежать слишком шумных народных манифестаций.
30 января капитулировавшие разместились в виле Олинда, откуда через некоторое время отбыли в Голландию.
2 февраля Андре Видал де Нигрейрус, которому было поручено^ доставить сообщение о радостном событии в Лисабон, отплыл туда и прибыл вечером 19 марта, когда двор и город праздновали день рождения короля.
Что происходило в этой связи в португальской столице, легче себе представить, чем описать.
Итак, окончилась девятилетняя кампания, долгая и трудная борьба против узурпации. Великое дело, во имя которого бились сердца стольких героев, победило.
После окончания этой изнурительной кампании доблестные патриоты стали возвращаться на ставшие для них священными земли, исполненные скорее благочестия, чем самодовольства. Предать все прошлое забвению — вот к чему они стремились.
В те дни в Ресифи наблюдалось, по всей видимости, больше сосредоточенности и религиозного раскаяния, чем каких-либо внешних проявлений и шумливости, присущих празднованию победы. Следует особо отметить то великодушие, с которым участники освободительного движения щадили чувства поверженного врага, после того как им удалось разбить его в ожесточенных, кровавых боях.
Мужественная борьба колонистов имела величайшее значение. Они спасли все начинания и в первую очередь латиноамериканскую целостность, основы которой португальцы заложили здесь и которую они крепили с мужеством, равного коему не найти ни в одном из других районов Америки. Они делали это с полным сознанием значения своей миссии и с искренними стремлениями, не имевшими себе равных где-либо в других местах континента.
Победа патриотов имела для Португалии гораздо более плодотворное, решительное и глубокое значение, чем то, которое имело бы для фламандской империи подавление их героического сопротивления.
Гордые своей победой, колонисты почувствовали, что своими удачами они обязаны скорее собственной доблести, чем опеке и покровительству со стороны метрополии. Дважды завоеванная ценой их собственной крови земля, которую столько раз приходилось отстаивать силой, стала для них еще ближе, священнее и любимее, будучи плодом их жертв, утверждения их веры, знаменуя собой торжество их несгибаемой воли и отваги.
Они не были больше простыми колонистами, а стали полноценными гражданами своей страны, у них появилась родина, сотворенная в результате проявления их душевного порыва и морального величия.
174


Эта справедливая гордость людей, отвоевавших свою землю, проявлялась не только в самой освобожденной зоне. Она ощущалась по всей стране и поднимала дух всего народа.
Помимо того обстоятельства, что все колонии были глубоко оскорблены унизительным для них нашествием, этому содействовал и тот факт, что в освободительной борьбе участвовали добровольцы из всех других капитаний, объединившиеся в совместной борьбе с насилием.
Повсюду чествовали героев. Имена таких выдающихся борцов, как, Виейра, Видал, Энрике Диас, братья Камаран, Франсиску Баррету, Диас Кордозу, Франсиску Рибелу, братья Барбальус и многие другие, были на устах у всего восхищенного их подвигами народа.
Однако в обстановке всеобщего воодушевления стали наблюдаться некоторые весьма любопытные и многозначительные симптомы.
После военных успехов стало выявляться повсеместно множество разных обид. Их можно было бы забыть в обстановке всеобщего торжества, но они запали слишком глубоко в сердца, чтобы сразу же перестать отравлять и ранить души сынов нашей родины. Несчастный народ пережил много горя и страданий, а поэтому нерешительность Лисабона, почти полное забвение, которому были преданы патриоты, препятствия, ставившиеся на пути повстанцев, как следствие вынужденной двойственной политики метрополии, и другие бедствия, делавшие войну столь тяжкой, возродили старую неприязнь к королевскому двору.
Все эти обиды были настолько глубокими, что никогда не забывались. О них вспоминали даже с чувством гордости и в самые торжественные моменты вновь и вновь ссылались на них.
Даже еще сто лет спустя с амвонов раздавались такие проникновенные речи: «Счастливая родина! Несчастная родина! Я зову тебя несчастной и в то же время счастливой, так как если судьба завлекла тебя в бездну немилости, то провидение подняло тебя на вершину счастья». Так говорил в 1731 году в соборе Олинды монах Жабуатан.
Официальные знаки отличия, полученные многими героями, мало трогали их: нанесенные им обиды были красноречивее этих запоздалых милостей.
Легко понять в этих условиях характер той неприязни к метрополии, которая зародилась и крепла в сердце народа. Не следует упускать из виду это чувство неприязни, ибо оно сыграло в дальнейшем первостепенную роль в истории нашей страны.
Неприязнь колонистов к метрополии усиливалась по всей стране в связи с политикой, которую лисабонский двор продолжал проводить по отношению к колонии, а еще больше в связи с предстоящим соглашением, которое он намеревался заключить в Европе с Голландией.
В то время как в Бразилии вопрос был решен силой оружия, Голландия стремилась решить его более выгодно для себя с помощью угроз: и уловок. Гаагское правительство хотело получить все, если не больше...
Поэтому, не считаясь даже с трауром, в котором пребывала королева по случаю кончины Дон Жуана IV в 1656 году, оно оказывает давление на двор, направив в Лисабон блестящее посольство и блокировав затем все важнейшие порты королевства. Вдовствующей королеве был предъявлен ультиматум с требованием восстановления всех голландских завоеваний в Бразилии и Африке, а также предоставления других земель.
Лисабон был возмущен этими требованиями, и двор прервал переговоры с представителями Голландии. Посланцы вернулись, и Голландия объявила Португалии войну. Кольцо блокады стало сжиматься, а тем временем фламандские корсары принялись преследовать на морях португальские торговые суда.
175


Так продолжалось до 1661 года, когда благодаря посредничеству Англии удалось заключить мир на следующих условиях: 1) выплата Голландской компании в течение 16 лет компенсации в сумме 4 млн. крузадо (по 250 тысяч в год) деньгами или сахаром, солью или табаком; 2) возвращение Соединенным Провинциям всей артиллерии, находившейся в Бразилии и принадлежавшей государству или компании; 3) установление свободы торговли для голландцев по всей Бразилии с предоставлением им тех же льгот и выгод, которые были предоставлены в 1655 году англичанам.
Бразилия должна была ежегодно выплачивать половину этого возмещения (120 тысяч крузадо). Кроме того, она уплатила 20 тысяч крузадо в качестве приданого инфанты, вышедшей замуж за Карла II, благодаря искреннему посредничеству которого был заключен этот мир.
Несмотря на всю тяжесть и омерзительность этих условий для колонистов, они подавили свои чувства и великодушно вновь согласились на жертвы.


ГЛАВА X
Борьба между иезуитами и колонистами. Бекман
КОЛОНИАЛЬНЫЙ РЕЖИМ.-КОЛОНИСТЫ И ИЕЗУИТЫ.-
ВОССТАНИЕ БЕКМАНА
КОЛОНИАЛЬНЫЙ РЕЖИМ
Перейдем теперь к рассмотрению отдельных сторон колониального режима. С политической и административной точек зрения генерал- губернатор являлся в Бразилии носителем верховной власти, непосредственным представителем короны, причем порой генерал-губернаторы получали титул вице-короля; позднее это стало постоянным явлением. Генерал-губернатор назначался на три года, но по желанию короля мог остаться на этом посту и на более продолжительный срок. За время своего нахождения у власти он был не вправе требовать изъявления верноподданнических чувств по отношению к себе со стороны членов муниципальных палат и других чиновников. После же ухода в отставку он должен был немедленно возвратиться в королевство «на том же судне, на котором прибыл его преемник, под страхом наложения ареста на его имущество». После окончания срока правления губернатора производилась так называемая «резиденсия», то есть обследование всей его деятельности.
Начиная с 1763 года резиденция вице-королей находилась в Рио- де-Жанейро, и они пользовались более широкими полномочиями и являлись непосредственными выразителями воли короля.
Для рассмотрения особо важных административных, а также управленческих вопросов созывалась Генеральная жунта, своего рода государственный совет, в который входили видные представители духовенства, армии, казначейства и суда. Созывал и возглавлял этот совет губернатор.
Генеральная жунта действовала как орган верховной власти в тех случаях, которые не были предусмотрены законом.
Другим органом, игравшим значительную роль в жизни колонии, главным образом в крупнейших городах, являлся сенат палаты, который пз чисто административного учреждения с ограниченными функциями в области экономики и местного управления превращался нередко в орган государственной власти х.
Некоторые муниципальные палаты (как, например, в Белене и Сан- Луисе) выступали даже в роли правительств. Многие из них вели борьбу
1 	Сенат палаты (senado da câmara) управлял делами муниципальной палаты, избиравшейся общим собранием горожан. Органы местного самоуправления, созданные по типу существовавших в Португалии муниципальных палат, играли в колонии значительно большую роль, чем в метрополии.
12 р. помбу 177


с губернаторами, а некоторые даже осмеливались поднимать голос против метрополии.
Здание сената палаты становилось центром всей местной жизни, подобно тому, как это имело место в средневековых итальянских республиках.
Наряду с муниципальными палатами власть осуществлялась и непосредственно народом, выступавшим при решении всех важнейших вопросов в качестве высшей власти, без санкции которой не могло приниматься ни одно особо важное решение.
С первого столетия существования колонии возникла должность «месте- ра»1, представителя народа, на обязанности которого лежала связь с местными властями. В Мараньяне и в некоторых других капитаниях эта фигура депутата толпы получила имя «народного судьи». Он был подобен римскому народному трибуну, возглавлявшему массы. В Рио-де-Жанейро даже образовалась корпорация этих судей. Все социальные слои и классы имели такого своего судью, который приносил присягу палате.
Провинциальный губернатор, или капитан-мор государственного ранга, имел в своей капитании права, аналогичные юрисдикции генерал- губернатора, естественно, с некоторыми ограничениями.
Судебные органы, как и все другие, создавались постепенно, по мере необходимости, на основании приобретаемого практического опыта.
Во времена режима пожалований «вся юрисдикция в гражданской и уголовной сфере» принадлежала капитан-донатарию, который назначал своих овидоров и определял их компетенцию и права, осуществляя все это в рамках законов, действовавших в королевстве.
После создания генерал-губернаторства судебная система не претерпела серьезных изменений, однако колониальная юриспруденция была унифицирована и был устранен царивший ранее беспорядок. Собственно говоря, генерал-овидория не была дополнительной инстанцией для местного суда. После овидора капитании (или округа) можно было обращаться в трибунал королевства. Попытка создания второй инстанции относится лишь к 1609 году («Риласан-да-Баия»2), но она была безрезультатной, и в 1626 году этот претенциозный трибунал был распущен и лишь в 1652 году восстановлен. С тех пор почти целых сто лет «Риласан» в Баии был высшей судебной инстанцией для всей колонии. После этой инстанции можно было в случаях, предусмотренных законом, обращаться в находившийся в Лисабоне верховный трибунал («Каза-да-супликасан»3).
В 1751 году страна была разделена на два судебных округа, причем на юге, в районе от Эспириту-Санту до Риу-Гранди, был создан «Риласан- де-Рио-де-Жанейро».
После перенесения сюда резиденции двора вице-короля «Риласан-де- Рио-де-Жанейро» стал называться «Каза-да-супликасан-ду-Бразил» и был в связи с этим реорганизован в трибунал такого же ранга, что и суд, который по-прежнему существовал в Лисабоне. Под его юрисдикцией находились все риласаны колонии. В 1808 году были созданы и другие трибуналы, как, например, «Меза-ду-Дезембаргу-ду-Пасу»4 и «Трибунал-да- Консьенсия-и-Ордейнс»5, имевшие те же функции, что и соответствующие органы в Лисабоне.
1 Старейшина.
2 «Риласан-да-Баия»— суд второй инстанции с 1652 по 1751 год, высший судебный орган Бразилии. Риласан-да-Баия состоял из дезембаргадоров (главных судей) и был подчинен непосредственно генерал-губернатору.
3 «Каза-да-супликасан» — высшая судебная инстанция.
4 «Меза-ду-Дезембаргу-ду-Пасу»—Трибунал третьей и последней инстанции.
5 «Трибунал-да-Консьенсия-и-Ордейнс» — Кассационный суд.
178


В колониальный период в каждом муниципии1, помимо овидора (если данный город являлся центром округа), имелись: попечитель сирот, один или два ординарных судьи и так называемый «двадцатник», своего» рода мировой судья, разбиравший мелкие дела.
В конце XVII столетия для каждого муниципия была учреждена должность так называемого «судьи извне», то есть судьи вне муниципалитета, или вне сената, поскольку ординарные судьи входили в число членов палаты и ежегодно переизбирались вместе с ними.
В состав судебного присутствия входили следующие должностные лица: прокурор, письмоводитель, судебный секретарь, попечитель сирот, проведор, судебный исполнитель, следователь, попечитель по делам безвестно отсутствующих лиц, счетовод, акцизный сборщик, полицейские, сыщики, тюремные надзиратели и т. д.
После надлежащего судоустройства колонии была создана замечательная система надзора, которая неизменно давала хорошие результаты, даже если судебная процедура оказывалась несовершенной, запоздалой или ошибочной. Это была система коррейсанов и синдикансий2.
Сколько злоупотреблений и судебных ошибок удалось предотвратить благодаря этому надзору!
Во времена донатариев каждый капитан имел при себе чиновников по сбору десятины в пользу короля и по управлению делами королевской монополии. Вначале это были алмошариф и рисибидор, а затем контадор п ведор 3, которые следили за взиманием налогов во всей колонии и руководили этим делом. Король стремился заинтересовать донатариев во взимании налогов, гарантируя отчисление в их пользу определенного процента от поступлений в казну.
В 1549 году вместе с первым генерал-губернатором прибыл главный проведор казначейства, под юрисдикцией которого находилась вся страна¿ В каждой капитании главный проведор имел своего представителя, областного проведора. Последнему подчинялись сборщики податей.
Обычной формой сбора налогов был так называемый арриматасан4, то есть взимание налога через посредство риндейру или контратадора5, которые занимались этим делом ради выгоды.
Вначале выплачивались следующие налоги и подати: десятина и бенефиции капитана; пятая часть стоимости драгоценных металлов и камней, акциз, пошлины, гербовые (штемпельные) сборы, проездные сборы, налоги на энженьо, мельницы и т. п., не считая многочисленных налогов и податей, взимаемых местными палатами. Представьте теперь, что все эти налоги требовалось уплатить сборщику (риндейру), который готов был содрать три шкуры со своих жертв.
На первых порах в колонии не существовало денег. Производился натуральный обмен. Затем некоторые товары были взяты за эталоны стоимости. Хлопок, табак и даже некоторые животные превратились в деньги.
С расширением торговли эта система необычайно усложнилась. Впрочем, не меньше осложнений возникало и после введения металлических денег уже в середине XVIII века во многих капитаниях.
1 Муниципий— административная единица, район, возглавляемый муниципалитетом.
2 Коррей сан — исправление; синдикансия— расследование.
3 Алмошариф — казначей, сборщик налогов; рисибидор — буквально получатель, сборщик налогов; контадор —счетовод; ведор — сборщик налогов, налоговый г л спектор.
4 Арриматасан — буквально завершение дела.
5 Риндейру — лицо, выплачивающее ренту, откупщик; контратадор — контрактант.
179
12*


Деньги,, главным образом золотые, обращавшиеся в крупных приморских городах, чеканились в метрополии; в Бразилии перед выпуском в обращение они подвергались повторной чеканке, причем почти всегда достоинство денег увеличивалось и превосходило стоимость содержащегося в них металла. Золотых дел мастера начали обрезать монеты. Для борьбы с этими злоупотреблениями монету стали чеканить с рубчатым ободком, без которого она считалась негодной к обращению.
С целью устранения возможности злоупотреблений было решено выпустить специальные колониальные деньги. Первый монетный двор был основан в Баии в конце XVII века.
Но и это не устранило спекуляции.
Из всего, что говорилось выше, можно уже составить себе некоторое представление о состоянии производства и торговли в колониальный период.
На первых порах земля предоставлялась всем колонистам. Однако для перехода земельных наделов в полную собственность требовалось соответствующее разрешение, которое давалось только в том случае, если данный надел возделывался его владельцем в течение нескольких лет подряд. Однако возделывать свою землю могли лишь те колонисты, у которых имелись достаточные средства. Поэтому бедняки не в состоянии были узаконить свое владение землей, а когда это им все-таки удавалось, они почти всегда оказывались вынужденными продать ее более зажиточным собственникам.
Именно таким образом в колониальный период складывался аграрный строй в нашей стране, в результате чего среди колонистов неизбежно возникли два класса: крупных земельных магнатов и крепостных.
Сейчас нелегко представить себе ту роль, которую в колониальные времена играл владелец (сеньор) энженьо или фазенды. Обладая, как правило, значительным политическим весом, он участвовал в управлении страной. Иными словами, ему подчинялись соответствующие власти и чиновники. Он был безраздельным господином и властелином на своем энженьо или в своей фазенде, как и во всех окрестных полях и лесах, входивших в его владения. В этих владениях для него не существовало никаких законов, помимо его собственного произвола. Принадлежавшие ему люди подчинялись ему с безропотной пассивностью. Помимо .этих людей, которые были в сущности его рабами, в зависимости от него находились и многие другие: агригаду1, напоминавшие древнеримскую клиентелу, арендаторы, рабочие плантаций сахарного тростника, надсмотрщики, учителя, торговцы, работники и т. д.
Итак, в основу больших хозяйств и возделывания ряда культур, на базе которых покоилась вся экономика страны, легла крупная собственность.
Важнейшей отраслью хозяйства колонии (даже в эпоху увлечения горнопромышленным делом) 2 всегда было производство сахара. Зонами наиболее интенсивного развития сахарного производства были районы Баии, Пернамбуку и Рио-де-Жанейро. До начала XVIII века максимальный объем экспорта сахара достигал 1,7 миллиона арроб3, а в конце этого же века (время упадка горной промышленности) он превышал 4 миллиона арроб в год. Кроме сахара, важнейшее значение имели хлопок, табак, маниоковая мука, кукуруза, рис и главным образом скотоводство. Рыболовство также играло важную роль в экономике колонии.
1 Агригаду — бедный крестьянин.
2 Имеется в виду «золотая и алмазная лихорадка», продолжавшаяся в Бразилии с конца XVII до середины XVIII века.
3 Арроба — мера веса, равная 15 кг.
180


Кофе начали возделывать в северных капитаниях в середййё XVIII века, в начале XIX века эта культура получила большое 'распространение в южных капитаниях и в конце концов заняла важнейшее место в экономике нашей страны.
Производство мате1 (также на юге) начало развиваться лишь в начале прошлого века.
Заготовка строительной древесины имела в колониальный период, видимо, большее значение, нежели сегодня.
Внутренняя торговля начала развиваться с первых же дней возникновения колонии, однако широкое разитие она получила лишь через сто лет, когда было установлено регулярное сообщение с внутренними районами страны. Внешняя торговля начала развиваться лишь после создания первых торговых домов. Вначале она сводилась почти исключительно к вывозу «бразильского дерева», пряностей, фруктов и т. д. Лишь в середине XVI столетия начался экспорт продуктов сельскохозяйственного производства.
В начальный период существования колонии торговля была свободной. Корона контролировала лишь операции между капитаниями п королевством, которые велись португальскими подданными. Только во второй половине XVI века в результате конкуренции со стороны других европейских колонизаторов Португалия изменила свою политику, наглухо закрыв двери своих владений для иностранной торговли.
В течение почти трех веков со времени основания колонии (особенно в XVII столетии) торговля и мореплавание требовали большого мужества. Пираты опустошали Атлантику, и торговые корабли могли пересекать океан лишь под охраной военного флота.
В 1649 году в качестве средства борьбы с пиратством и корсарством была организована Генеральная торговая компания Бразилии, а в 1682 году было основано другое предприятие такого же рода, действовавшее в Мараньяне. Менее ста лет спустя, в 1755 году, для торговли на севере страны была основана прославленная Генеральная торговая компания Гран-üapá и Мараньяна, которая осуществляла широкие торговые операции на территории всей этой части владений. То же самое можно сказать и о четвертой и последней Генеральной торговой компании Пернамбуку и Параибы, созданной в 1759 году.
Крупнейшие затруднения на пути колониальной торговли создавало пиратство, с которым приходилось бороться с помощью системы конвоев. Впрочем, не меньшие трудности создавало отсутствие способов пересылки денег из одного пункта в другой как вне, так и внутри страны. Местные коммерсанты были вынуждены прибегать к помощи векселей, которые в Европе оплачивались проведорией казначейства, однако это учреждение не всегда было в состоянии вовремя оплатить предъявленные ему векселя, и задолженность порой вырастала до многих миллионов крузадо!
Лишь в конце XVIII века стали подумывать о создании кредитных касс, однако ничего в этом направлении не удалось сделать до тех пор, пока двор не разрешил эту проблему, создав Банк Бразилии.
В церковно-административном отношении Бразилия находилась под юрисдикцией ордена Христа (магистрат которого в 1522 году был перенесен в королевство) и на первых порах подчинялась генеральному викарию Томара2 как представителю папы. В 1514 году Бразилия вошла в состав епархии Фуншала3. В 1551 году была создана епархия Брази1 Мате — парагвайский чай.
2 Томара — город в Португалии.
3 Фуншала — город на о-вах Зеленого Мыса.
181


лии с резиденцией в городе Салвадоре, подчиненная Лисабонскому архиепископу.
Основателем бразильской церкви был епископ дон Перу Фернандис Сардинья.
Касаясь общей оценки нравов, царивших в стране, следует отметить, что уже через сто лет после основания колонии ее население характеризовалось своими ярко выраженными самобытными чертами, своим стремлением к независимости, широкими моральными горизонтами, своими собственными идеями, наклонностями и чаяниями, а также религиозностью и уважением к правовым устоям и общим собственным языком.
В эпоху утверждения португальского господства создавались порой в глуби сертана вилы, которые должны были служить символами владычества португальцев. Примерами этому могут служить Лажис, Корумба, Барселус и многие другие вилы и города, которые существуют и поныне.
Закладка вилы или города превращалась в подлинную культовую церемонию, как это практиковалось в великую эпоху древнегреческой экспансии. На вершине холма воздвигался крест, на поверхности почвы обозначался прямоугольник стен данного поселения. Земля благословлялась. Затем на этом участке освященной земли строилась часовня, где возносились молитвы к божеству — покровителю семейств, которым предстояло поселиться в этом месте.
Для основания будущей вилы достаточно было небольшого количества домов, поскольку жители в основном расселялись по окрестностям и лишь в воскресные и праздничные дни стекались к часовне (центру вилы). Когда «ситиу» превращалось во «фригезию»1, колонисты становились более прихотливыми. Становясь состоятельнее, они начали строить дома в самой виле, в которой стали бывать все чаще. Эти состоятельные люди представляли собой местную «знать».
В самой виле люди всегда были вооружены, так как полиции не существовало. Блюститель порядка алькальд обладал правом задерживать провинившихся лишь на месте преступления. Вот почему, живя в городе, приходилось принимать те же предосторожности, что и живя в «росе»2.
Глава семьи располагал абсолютной властью над ее членами. Однако в доме фактически всем распоряжалась его жена. Говорят, что она относилась более безжалостно ко всем домочадцам — детям и рабам,— чем ее муж. Как правило, домочадцы пребывали в своих покоях и не показывались посторонним. Родственники и друзья виделись лишь в праздничные дни.
В колонии соблюдались те же праздничные дни, что и в королевстве, несколько видоизмененные лишь под влиянием индейцев и негров, имевших собственные празднества. Наиболее распространенным религиозным праздником была троица (праздник божества). В крупных городах праздновалась святая неделя. Во всех вилах отмечался день соответствующего святого-покровителя. Повсюду большой популярностью пользовались «страсти» святого Антония и Иоанна. В каждой виле имелась часовня, воздвигнутая в честь Бенедикта, излюбленного святого негров. В городских и сельских районах значительным распространением пользовалась религиозная церемония терсу (третья часть Розариу)3.
1 Ситиу — здесь самая низшая церковно-административная единица; фригезия— приход.
2 Роса — ферма, в широком смысле—деревня, в противоположность городу
3 Розариу — религиозная церемония из 15 мистерий.
182


Светские праздники делились на гражданские, исторические и народные. Весьма торжественно отмечались: день открытия Бразилии, а после 1640 года — день реставрации колоний, день рождения короля и другие табельные дни. В эти дни устраивалась иллюминация, на улицах играли оркестры, разыгрывались «инкамизады» (шуточные представления под открытым небом), проводились бои быков, скачки, рейзаду1, театральные спектакли. Наибольшей известностью в истории колонии пользуется праздник, проведенный в 1733 году в Вила-Рике по случаю открытия там новой церкви «Матрис-де-Носса-Санта-ду-Пилар»2. Одно это торжество давало представление о богатстве, которого достигла в пору своего расцвета капитания, где добывалось золото.
Наиболее шумным и разнузданным светским колониальным праздником, завезенным извне и получившим широкое распространение, был масленичный карнавал, который назывался тогда «интруду». Этот праздник по форме и в некоторых деталях изменился, однако он, по существу, сохранился до наших дней.
В колониальную эпоху государственная администрация не занималась, как теперь, народным просвещением. С начала XVIII века правительство метрополии начало проявлять некоторый интерес к техническому обучению и к преподаванию гуманитарных дисциплин. Обучение преследовало цель подготовить людей для несения государственной службы, особенно военной. Преподавание гуманитарных наук велось с целью подготовки обучаемых к поступлению в университет Коимбры. До этого вопросами просвещения занимались лишь падре в своих коллегиях и семинариях.
Однако все это было далеко от современного понятия «народное просвещение». Государственные власти начали заботиться о нем лишь со второй половины XVIII века. Человеком, положившим начало развитию этого дела во всей монархии, был маркиз де Помбал3, который в 1772 году учредил специальную статью доходов, так называемый фонд образования для финансирования народного просвещения.
Естественно, что в условиях отсутствия учебных заведений и каких- либо стимулов к умственным занятиям число культурных людей было незначительным. Стремление к интеллектуальной жизни проявлялось в организации ряда литературных ассоциаций, первой из которых явилась так называемая Бразильская академия непризнанных, основанная в 1724 году. В 1736 году в Рио4 была учреждена Академия счастливых и в 1752 году — Академия избранных. Кроме того, в Баии была основана в 1759 году Бразильская академия возродившихся. Позднее, в в 1772 году, в Рио-де-Жанейро возникла Академия наук, а в 1786 году — Литературное общество.
Все это больше походило на лихорадочную страсть, чем на подлинную любовь к знаниям и литературе. Что касается искусств, то здесь было еще меньше видных мастеров. Лишь в начале XVIII века появились такие художники, как Жозе де Оливейра, Франсиску Муцци, Роману, п скульпторы, в том числе маэстро Валентин и прославленный Антониу Франсиску Лишбоа, прозванный «Алейжадинью»5, бывший также п архитектором. Среди музыкантов следует отметить священников Мануэла Роза и Жозе Маурисиу.
1 Рейзаду — инсценировка на религиозную тему.
2 «Матрис-де-Носса-Санта-ду-Пилар» — церковь святой девы Пиларской.
3 Маркиз де Помбал, Карвалью-и-Мелью (1699—1782)— португальский политический деятель, министр короля Жозе I. Подробнее о нем см. ниже, стр. 253 и др.
4 Сокращенное название города Рио-де-Жанейро.
5 Алейжадинью — буквально «бедный калека».
183


К литературным сочинениям, появившимся в первые сто лет существования колонии, относятся «Прозопопея» Бенту Тейшейра, а также труды хронистов, из коих некоторые имеют неоценимое значение, как, например, «Описательный трактат о Бразилии» Габриела Соариса.
В XVII веке монах Висенти ду Салвадор написал свою известную «Историю Бразилии», и в этом же веке появилсякрупный поэт — Григориу Матус1. В XVIII веке началась эпоха значительного подъема национального духа в стране.
КОЛОНИСТЫ И ИЕЗУИТЫ
Как отмечает великий бразильский историк Варньяжен, первые колонисты стали вскоре перенимать у туземцев их бытовые особенности и даже многие обычаи. Они приспособились к их режиму питания, переняли способы обработки земли, приемы охоты и рыбной ловли, способы передвижения, предметы домашнего обихода и способы строительства жилищ.
Все это было вполне естественно. Представляя собой весьма незначительную группу населения по сравнению с численностью туземных элементов, находясь в чужой, неведомой стране, колонисты неизбежно должны были вскоре приспособиться к условиям новой среды, не имея возможности сохранить особенности собственного быта.
Однако все это не имело особо существенного значения. Более серьезное и тревожное положение сложилось в сфере обычаев, чувств, образа мыслей и всей психологии пришельцев в целом.
Через несколько лет жизни в Америке европейцы стали больше походить на дикарей, чем на цивилизованных людей. Они усваивали почти все обычаи и пороки индейцев, вследствие чего в небольших центрах, рассеянных на побережье нашей страны, наблюдался быстрый упадок культуры.
Нельзя сказать, чтобы ослабевали умственные способности колонистов,— нет, слабела их рассудительность. Туземные элементы поглотили чужеземцев и если не полностью ассимилировали их, то по крайней мере изменили характер пришельцев, пока эти последние не заняли господствующего положения, которое позволило им в свою очередь оказать мощное преобразующее влияние на туземцев.
Таким образом, колонисты жили здесь в тех же условиях, что и туземцы: в той же праздности, ленивые душой, морально распущенные, падкие к излишествам. Нередко у них было даже больше пороков, чем у туземцев. Бывали даже случаи, когда у европейца не хватало сил отказаться от гнусной трапезы людоедов! Согласно непогрешимому свидетельству Лери2, некоторые французы принимали участие в кощунственных пиршествах тамойо, чтобы завоевать доверие последних! О португальцах известно, что они по крайней мере не всегда осуждали людоедство, так как 1 «История Бразилии» Фрея Висенти ду Салвадора, пересмотренная, аннотированная и снабженная комментариями Капистрану де Абреу и Родолфу Гарсия, Эди- сионес Мельораментус, Сан-Паулу («Historia do Brasil» de Frei Vicente do Salvador, revista, anotade e comentada por Capistrano de Abreu e Rodolfo Garcia, Edicao da Comp. Melhoramentos de São Paulo). Поэма «Прозопопея» была опубликована в Португалии в 1601 году. «Описательный трактат о Бразилии» Габриела Соариса де Соуза был написан в 1587 году.
Григориу де Матус Герра (1633—1696)—выдающийся бразильский поэт, автор сатирических произведений, разоблачавших пороки колониального общества и высмеивавших светских и духовных властителей страны. За свои смелые произведения Григориу де Матус был сослан в Африку.
2 Лери — французский монах-миссионер, живший в Бразилии в XVI веке и оставивший интересную хронику.
184


это был самый практичный способ ослабить неприязнь диких туземцев к себе и привлечь сторонников среди вождей!
В одном из писем падре Нобреги королю, написанных через десять лет после его прибытия в Бразилию, сообщалось следующее: «Все это осуществляется при новом губернаторе (речь идет об успешном распространении христианства и установлении порядка в колонии) не потому, что в Баии стало больше народу, а потому, что Мен де Са оказался в состоянии побороть противоречивое стремление всех христиан, проживающих на этой территории, которые хотели бы, чтобы индейцы пожирали друг друга, видя в этом залог безопасности страны, чтобы они вылавливали друг друга, дабы самим иметь больше рабов».
Таким образом, изучая жизнь ранних колонистов и жизнь диких туземцев того периода, мы находим мало отличий между ними. Процесс формирования колониального общества продолжался почти целое столетие. Оно возникло после того, как в результате взаимодействия обеих рас родился новый тип социальной формации, который явился основой нового, постепенно сложившегося общества и принес в мир туземцев классическую культуру, несмотря на то, что она совершенно не соответствовала новой для нее среде.
Наибольшую опасность для цивилизации на континенте представляла полигамия. Этот туземный порок глубоко укоренился среди колонистов,, причем само выражение «полигамия» представляется далеко не подходящим определением для всей глубины падения европейцев, столкнувшихся с семейным укладом американских туземцев.
Собственно говоря, здесь не имела места так называемая «организованная полигамия»; колонисты лишь превратили обычай индейцев в новый порок, подобных которому не знала история, и даже самых равнодушных людей не могла не беспокоить судьба колонии. Однако этого беспокойства не наблюдалось, вот что удивительно!
Как правило, на первых порах из Европы прибывали лишь холостые мужчины или женатые, оставившие свои семьи дома. Пользуясь простотой местных нравов, они вступали в сожительство с туземками и вскоре стали предаваться крайнему распутству. Дом колониста уподоблялся дому терпимости. Если колонист уходил на войну вместе с дружественным ему племенем, он возвращался оттуда с толпой рабынь в качестве приза, чтобы пополнить свой гарем. Сибариты предпочитали просто покупать наложниц. Девушка продавалась за одну булавку.
Рабыни должны были выполнять множество работ для своего господина и сожителя. Рождавшиеся у них дети становились такзке рабами. Они воспитывались в гареме как дикари, в атмосфере сёнзалы1, иногда в целях удобства и экономии их отправляли к родственникам, которые воспитывали их, пока они не достигали рабочего возраста, после чего их возвращали под власть родителей и господ.
Никто не восставал против этого, поскольку все были подвержены греху. Донатарий, судьи и другие чины и даже те, кто решился привезти семью,— все пользовались своим правом.
Среди менее кровожадных индейцев существовал обычай обращать в рабство пленников, главным образом детей и женщин. Такой обычай был весьма естественным. Это была классическая историческая форма военного рабства.
А как вели себя в этом отношении колонисты? Нуждаясь в людях для возделывания земель, они поначалу поддавались слабости, характерной для эпохи первых попыток колонизации, и хитростью завлекали 1 Сензала — помещение для рабов.
185


индейцев работать на эйту1. В виде платы за труд они давали несчастным простакам какую-нибудь ничего не стоящую безделицу. По мере утверждения своего авторитета и могущества колонисты умело снижали плату и порабощали батраков. Таким образом они оказались в состоянии незаметно для индейцев поставить последних в ловко замаскированные условия рабства.
Отсюда до настоящего рабства оставался лишь один шаг. С помощью вождей дружественных племен устраивались облавы на враждебные племена и иногда захватывались целые малоки2 в качестве «военнопленных». Тогда-то и было «легализовано» порабощение туземцев. Захваченные индейцы превращались в товар точно так же, как впоследствии это происходило с африканскими неграми.
К середине первого столетия со времени основания колонии эта система вполне уже сложилась, и во всех капитаниях осуществлялась торговля рабами. Сами капитаны становились крупнейшими работорговцами и согласно правам, закрепленным в соответствующих законоположениях, экспортировали индейцев даже за пределы Америки.
Другим крупным пороком, повсеместно распространившимся с самого начала, стали занесенные европейцами азартные игры, которые были бедствием, порожденным всеобщей леностью. Они с одинаковой силой захватили все классы, от высших до низших. Даже губернаторы и вице- короли не воздерживались от игр в своих дворцах, проявляя, впрочем, осторожность при выборе партнеров, чтобы не унизить своего достоинства. Даже в качестве средств развлечения в семье игры занимали более значительное место, чем танцы, чему причиной было также и то, что в колониальную эпоху танцевали мало. Среди высших классов широкое распространение получил гаман3. В семье предпочитали карточные игры. Мужчины и женщины, старики и дети — все предавались игре с одинаковой страстью.
Любопытно отметить, что в первое время танцевали в церквах. Во многих капитаниях этот обычай сохранился почти до самого получения Бразилией независимости. Невольно возникает вопрос, не являлось ли это пережитком давней эпохи, уже позабытой в Европе и вновь возрожденной здесь, когда танец считался священной церемонией?
Всего перечисленного, по-видимому, достаточно для характеристики морального облика колонистов первых лет колонизации.
В 1549 году, когда существовали описанные выше условия, в колонии появились иезуиты. Они начали открытую борьбу с подобной распущенностью, проявляя при этом такую твердость, самоотверженность и мужество, на которые были способны только эти стоически настроенные люди, озарявшие воцарившийся хаос светом сознания и словом христианской цивилизации.
Сразу же после своего прибытия сюда они отважно выступили в роли защитников индейцев как перед колониальными властями, так и перед самим двором. Столкнувшись с непреодолимыми препятствиями, они вынуждены были смириться, однако никогда не переставали бороться против порабощения туземцев. Пороки, укоренившиеся в жизни колонистов, стали неотъемлемой ее частью, и попытки в этих условиях уничтожить данные пороки одним ударом были бы проявлением неосмотрительности, ставящей под угрозу цели, ради которых они прибыли сюда. Настаивая на уважении к несчастным существам, взывая к милосердию, когда одного голоса рассудка было недостаточно, а также к человеческим 1 Эйту — плантация, на которой работали рабы.
2 Малока — индейское многосемейное жилище; деревня.
Гаман — азартная игра, напоминающая игру в кости.
186


чувствам, когда одной справедливости было недостаточно, настаивая в ряде «случаев на уступках, порой упрашивая, а порой протестуя,— они выступали в роли единственных покровителей несчастной расы.
Одновременно иезуиты боролись и с разложением среди колонистов, проявляя по отношению к ним не меньшую чуткость и рвение, чем по отношению к туземцам. Со всей пламенностью своего сердца они выступали против проституции туземных женщин и, чтобы хоть отчасти помешать бедствию, которое непосредственно угрожало вновь возникавшему обществу, старались брать из домов терпимости безродных девочек, чтобы воспрепятствовать их возврату к варварству, практиковавшемуся в местных лесах.
Таким образом, падре боролись со всеми крупными пороками, в которых погрязли представители обеих рас.
Не будет ошибкой сказать, что труднейшей проблемой для миссионеров были отнюдь не сами туземцы!
На первых порах, когда колонистов было немного, помощь падре, как считали тогда, имела неоценимое значение. Они не только укрощали инстинкты диких туземцев, но и защищали цивилизованные поселения от восстававших полчищ индейцев.
Но когда впоследствии, во втором столетии колонизации, колонисты почувствовали свою силу, они перестали нуждаться в падре, которые ‘стали для них скорее помехой, чем защитой.
В свою очередь иезуиты, бессильные перед лицом колонистов, поняли, что для успешного распространения христианства необходимо изолировать туземцев от колонистов, и создали поэтому свои «редукции» в глубинах сертана, на недосягаемом для колонистов расстоянии. Этим путем они освободились по крайней мере от неудобств, неизбежных при тесном сосуществовании обеих рас.
Однако эти действия падре встретили резкое сопротивление со стороны губернаторов, а впоследствии, когда власти стали проявлять большую терпимость, начало проявляться зло, еще худшее, чем то, которого падре стремились избежать. В эти уединенные поселения устремились профессиональные охотники за рабами и начали ловить новообращенных, живших в этих деревнях.
Иезуиты стали взывать ко двору, но метрополия то поддерживала падре, то уступала колонистам.
Эта двойственность шла на пользу рабовладельцам: даже находясь под защито!! законов, индейцы по-прежнему подвергались настойчивым преследованиям, так как меры, которые с легкостью отменялись на следующий же день, ровно ничего не значили.
Между падре и колонистами началась жестокая борьба, которая закончилась лишь во второй половине XVIII века изгнанием иезуитов.
Столкновения носили наиболее откровенный характер на крайнем юге и на крайнем севере, где деятельность миссионеров приобрела наибольший размах.
В Сан-Висенти противоречия между падре и колонистами все более обострялись, и наконец наступил момент, когда они вылились в подлинный конфликт. Поводом к этому послужил следующий непредвиденный случай.
В 1640 году в Рио-де-Жанейро высадилась застигнутая непогодой группа испанских миссионеров из Гуайра. Они ездили в Европу с жалобой на бандейрантов1 Антониу Рапозу Тавариса, которые похищали из миссий 1 Бандейранты — завоеватели внутренних районов Бразилии, отряды головорезов, охотившихся за индейцами.
187


подготовляемых к обращению в христианство индейцев. Падре возвращались с буллой и королевским письмом, в котором содержались приказ о возврате обращенных в рабство индейцев и запрещение продолжать набеги на миссии. После опубликования буллы в Рио произошли беспорядки и даже подверглась нападению иезуитская коллегия Кастелу, одыако вмешательство властей утихомирило в конце концов страсти и прекратило эти достойные сожаления эксцессы.
Однако известие о происшествии в Рио встревожило колонистов Сан- Висенти, где находилось большинство индейцев, похищенных Рапозу. На совещании палат было постановлено принять решительные меры против иезуитов.
И если этот совет все же пошел на некоторые уступки, то в Сан-Паулу члены палат и народ 2 июля 1640 года направились к коллегии общества Христа, чтобы «предложить падре в течение шести дней очистить вилу» и удалиться «вон» из капитании. Так как падре заупрямились, срок их ухода был продлен, и утром 13 июля главы ряда палат и множество народа потребовали «исполнения решения об изгнании иезуитов, принятого в виле Сан-Висенти, столице капитании», направились толпой к коллегии и силой вытащили находившихся там восьмерых падре.
Салвадор Коррейя де Са-и-Бенивидис, управлявший в это время капитанией, попытался было унять разбушевавшиеся страсти и обратился с письмом в палату Сан-Паулу. Однако он ничего не добился и лишь еще больше ожесточил паулистов1. Через несколько месяцев он решил направиться туда, чтобы лично походатайствовать за падре, однако, узнав о положении дел в Сан-Паулу, не решился ехать дальше Сантуса.
Уступая жалобам падре, двор приказал палате согласиться на их возвращение. Но паулисты оставались твердыми и не подчинились даже официальному приказу короля Дон Жуана IV. В результате король уступил, и лишь позднее конфликт был урегулирован путем примирения сторон, однако паулисты навязали падре определенные условия, чтобы «избежать в будущем каких-либо кривотолков».
Аналогичная борьба развернулась и на крайнем севере. Оба первых иезуита, прибывших на Мараньян после Реконкисты, должны были покинуть остров, разочаровавшись в своем стремлении защитить туземцев от' угнетения колонистами. Еще более ухудшило положение местных иезуитов то обстоятельство, что на Мараньян и в Пара прибыли миссионеры других орденов (францисканцы, кармелиты и т. д.). Как правило, монахи становились на сторону колонистов в борьбе с иезуитами. Таким образом в обеих капитаниях сложилась обстановка постоянных неурядиц, которая все более волновала королевский двор. Предпринимались попытки избавиться от этого зла, мешавшего осуществлению колонизации. В первую* очередь предстояло урегулировать вопрос о туземцах и разработать обширный план распространения христианства.
Руководство этим делом взял на себя падре Антониу Виейра, который стал уже тогда крупной фигурой и пользовался огромным престижем. В январе 1653 года он прибыл на Мараньян, где уже находилось много иезуитов, приехавших несколько раньше.
Вначале все радовались этому. Сама местная «знать», которая нуждалась в рабах и была к тому же настроена несколько подозрительно, встретила с симпатией и уважением этого человека, ставшего знаменитым в Европе и пользовавшегося большим престижем при дворе.
Однако вскоре положение стало меняться, и наконец произошло открытое столкновение между миссионерами и рабовладельцами.
1 	Паулисты — жители Сан-Паулу.
188


Обеспокоенный падре Виейра направился ко двору, чтобы заявить там свой протест, и возвратился оттуда, вновь исполненный отваги, чтобы продолжить начатое им дело. С этого времени великий апостол веры не знал больше покоя. Он пребывал то в сертанах Токантинса, то на острове Маражо или в Сеара, а то взывал с амвона. Нигде в Америке .деятельность славного воинства не была более примечательной.
Однако после окончания правления Андре Видала де Нигрейруса престиж миссионеров вновь упал, и снова воспрянули духом охотники за индейцами. Ненависть к миссионерам достигла такого накала, что в 1661 году власти и вожаки этого района при поддержке монахов других орденов и приходских священников схватили всех иезуитов (в том числе и самого Виейру!) и отправили их в королевство.
ВОССТАНИЕ БЕКМАНА
Колониальный режим являлся, несомненно, одним из решающих факторов при формировании духовного облика нашего народа. Особенно часто и активно характер нашего народа стал проявляться после войн с голландцами, что достаточно ясно свидетельствовало о направлении, которое развитие нашей страны должно было принять в дальнейшем.
Мы расскажем сейчас о первом проявлении этого рода, которое имело место на Мараньяне в конце XVII века.
До голландского вторжения колонисты привыкли к отражению нападений пиратов. Впрочем, еще в середине первого столетия существования колонии они изгнали из Гуанабары французских узурпаторов. Позднее они прогнали их с Мараньяна.
Не было ни одного случая разбойничьего налета, угрозы завоевания или покушения на суверенитет владений, против которого в первую очередь не восставало бы и не поднимало бы своего протестующего голоса само население.
После того как колонисты отстояли районы побережья, они начали занимать и захватывать внутренние районы, лежащие за линией раздела, предусмотренного соглашением, подписанным в Тордесильясе, отодвигая таким образом границы владений, расширяя их территорию в большей степени, чем это было предусмотрено соответствующими соглашениями.
По вполне понятным причинам в душе вновь рождающейся нации возникало ощущение собственной силы, а затем и новое правовое сознание, отличавшееся от традиций родины-матери.
Это чувство, которому суждено было играть доминирующую роль во всей жизни вновь формирующегося общества, еще более укреплялось, углублялось и усиливалось под влиянием накопленных в течение двух столетий богатств, в результате чего колония стала подлинной опорой и житницей одряхлевшего и обедневшего королевства. Без богатой Бразилии XVIII века Португалия не могла бы вообще выжить: усилия, затраченные на осуществление эпопеи мореплаваний, лишили королевство жизненных сил, и оно не могло бы выдержать в одиночку соперничество, в которое Португалия должна была вступить, чтобы удержать свои обширные владения.
События, происшедшие на Мараньяне, явились свидетельством одного из кризисов, в которых отныне стали проявляться стимулы, двигавшие жизнью всей колонии, а также дух вновь нарождавшейся нации.
Беспорядки, стычки и волнения, охватившие Сан-Луис после изгнания французов, все более обострялись и привели в конце концов к восстанию, 189


наиболее значительному из тех, которые держали капитанию в состоянии почти беспрерывных мятежей и волнений.
Положение в этой капитании еще более ухудшилось в связи с тем, что губернаторы штата перенесли свою резиденцию в Белен, а в Сан-Луисе в качестве представителя высшей власти остался лишь капитан-мор.
В 1680 году был издан закон об отмене рабства туземцев и о предоставлении иезуитам всей полноты духовной и светской власти в деревнях. Эта мера сильно возмутила колонистов, особенно в связи с тем, что осуществлявшие ее лица начали алчно наживаться на распределении «свободных» индейцев, которые должны были отныне получать заработную плату.
Приблизительно в одно время с этими ограничительными мероприятиями правительство предоставило некоему лисабонскому предприятию «исключительное право торговли по всему штату сроком на двадцать лет».
В связи с этой концессией торговля была «повсеместно и полностью запрещена всем вассалам». Нечто курьезное было допущено по отношению к индейцам: позабыв об отмене рабства, двор разрешил этому предприятию «использовать на работах те семьи, в которых оно будет нуждаться... и совершать столько вторжений в сертан, сколько ему заблагорассудится».
Нет необходимости говорить, что сами монополисты еще больше ухудшили положение, создавшееся в связи с этой крайне нежелательной привилегией. В ответ на всеобщее возмущение губернатор Франсиску де Са- и-Менезис предпринял ряд насильственных действий и усилил постыдное покровительство предприятию, будучи лично заинтересован в нем.
Ухудшению условий жизни, особенно в Сан-Луисе, способствовали и некоторые другие факторы. Как писал Жуан Франсиску Лисбоа, «восстанию предшествовали два неурожайных и голодных года».
От высказывания своих обид и жалоб население вскоре перешло к заговорам.
Заговорщики получили поддержку со стороны монахов-кармелитов и францисканцев. По свидетельству того же Лисбоа, «их тайные сборища происходили даже в монастыре капуцинов», и «каждый день на стенах домов появлялись пасквили и сатирические стихи... зовущие народ к мятежу, и уже много месяцев монахи в своих проповедях с амвонов призывали к тому же». «Некий монах восклицал даже однажды на городской площади, что если бы ему дали четырех решительных людей, то он взялся бы за несколько часов освободить Мараньян от рабства».
В числе руководителей заговора выделялась фигура Мануэла Бекмана (или Бекимана, как его все называли и как он сам подписывался, переделывая свою фамилию на португальский лад).
Когда все было подготовлено, вожди назначили последнее совещание на вечер 23 февраля 1684 года. В эту ночь должны были начаться церемонии, связанные с религиозным праздником, приходившимся на следующий день. Мятежники решили воспользоваться стечением народа для организации беспорядков.
Совещание состоялось глубокой ночью в монастыре Санту-Антониу,, который в те времена находился за пределами города. Мануэл Бекман изложил цели совещания и задачи предстоявшего переворота. Выслушав его восторженную и решительную речь, некоторые участники совещания высказали свои соображения по поводу серьезности шага, который предполагалось предпринять. «Вспыльчивый и порывистый от природы, словно удивленный неуместной оппозицией, Бекман выступил против выдвинутых доводов, полный высокомерия и гнева. Ему ответили в том же духе, и вскоре началась ожесточенная перебранка».
Участники совещания уже готовы были разойтись, когда некий порывистый островитянин (Мануэл Сирран де Кастру) обнажил шпагу и ярост-
190


Захват индейцев в рабство португальцами. Рисунок художника Ружендаса.
но закричал, что нельзя отказываться от первоначального намерения и если найдется предатель, который откажется от выступления, то ему тут же и в тот же миг придется распрощаться с жизнью.
Этот выпад сыграл решающую роль. Преисполненные энтузиазма, участники совещания покинули монастырь и направились в город, где начали подстрекать население. Взяв с собой стражу, они пошли в дом капитан-мора Балтазара Фернандиса и объявили ему, что он смещается со своего поста. Оттуда они направились в коллегию иезуитов и уведомили падре о принятом решении, «объявив их пленниками, взятыми под арест».
Затем восставшие овладели конторой и складами Торговой компании Мараньяна.
«На рассвете все было успешно завершено. Почти все жители взялись за оружие, большинство добровольно и лишь немногие по принуждению».
Необходимо было установить теперь новые порядки. С этой целью была учреждена Генеральная жунта1, которая единодушно одобрила все проведенные мероприятия: смещение капитан-мора и губернатора, находившегося в Пара, отмену монополии и окончательное изгнание падре. Затем было создано новое правительство, в которое вошли чиновники палаты и три помощника под верховным контролем двух «народных судей».
1 Жунта была составлена из представителей трех сословий: дворянства (Бекман и Рибейру Мараньян), духовенства (викарий Фонсека и один монах-кармелит) и народа (механик Дейро и Гонсалес).
191


На эти должности были выдвинуты Мануэл Бекман и Уэжениу Рибей- ру Мараньян, на должности помощников — Томас Бекман1, Жуан де Сооуа Кастру и Мануэл Котинью де Фрейтас.
Новое правительство сразу же приступило к действиям. Была проведена военная реформа. В регулярное войско были назначены новые капитаны. Была создана гражданская гвардия. В различных местах были установлены полицейские и сторожевые посты.
Выли заменены все не внушавшие доверия чиновники. Было отдано распоряжение о конфискации складов ликвидированной компании, а иезуитам было вручено уведомление, что они подлежат высылке.
Как всегда, этот день закончился торжественным «Те Деум»2, исполнявшимся под приветственные клики толпы, звон колоколов и ружейные залпы, «в обстановке всеобщего ликования; все считали, что счастье республики и всеобщее благополучие обеспечены теперь навсегда».
Бекман играл роль наставника и руководителя народа Мараньяна. Он был своего рода вождем-трибуном, который в своих речах подавал советы, упрекал, спорил. Он часто выступал перед толпой, стоя на окне здания сената, и его красноречие награждалось бурными аплодисментами. Можно сказать, что он был носителем высшей власти, тогда как другие были лишь простыми исполнителями.
Через некоторое время Бекман решил распространить революцию не только на всю капитанию, но и на все государство. С этого времени для него началась пора разочарований. Повсюду приветствовали отмену монополии, а также изгнание падре, однако никто не желал что-либо для этого делать... Бекман возвратился из соседней Тапуитапера (ныне Алкан- тара), ничего не добившись. Муниципальную палату Белена «поразили крайности, в которые ударился народ Сан-Луиса». Хотя все происходившее в Сан-Луисе пришлось ей весьма по вкусу, она воспользовалась случаем, чтобы подтвердить свою верность губернатору... оставив в то же время себе лазейку, чтобы присоединиться к революции в случае ее победы.
Дело обстояло так: все желали восстания, но громко сказать о своих желаниях боялись и делали это лишь после серьезных размышлений.
Возвратившись из Тапуитапера в Сан-Луис, Бекман обнаружил симптомы, свидетельствовавшие об опасности, угрожавшей новому режиму в случае дальнейшего пребывания иезуитов в заключении. Он решил немедленно посадить их на корабль и разослал гонцов с распоряжением о том, чтобы в день отплытия «присутствовали все жители».
И действительно, 26 марта (в первый день святой недели) после мессы в коллегии процессия из 26 или 27 падре направилась к берегу. Там иезуиты сели на два корабля и отправились в Баию. В хрониках говорится, что народ был растроган и что весь город был удручен этим зрелищем. Поездка падре была сопряжена с большими трудностями и опасностью, и некоторые из них вернулись назад и высадились в Hapá. Остальные были хорошо встречены в Баии и имели счастье встретиться там с великим старцем Антониу Виейрой. Он весьма утешил их в постигшем их несчастье, которое выпало в свое время и на его долю.
После отъезда падре Сан-Луис неожиданно пал духом. Конечно, причиной этому было не отсутствие падре, а разочарование, наступившее после пробуждения. Люди стали задумываться над последствиями всего, что произошло. Энтузиазм первых дней испарился, и людей охватило уныние. Никто не знал, в каком направлении следует развивать начатое дело- 1 Томас Бекман —брат Мануэла Бекмана.
2 «Те Деум» — католический гимн.
192


Сам Бекман начал терять мужество, и всем стало очевидно, что он стремится внушить другим веру, которую он сам уже начал утрачивать.
Положение в Сан-Луисе осложнялось с каждым днем. Начались открытые выступления более умеренных и благоразумных людей, а затем и тех, кто начал раскаиваться.
Губернатор, пребывавший в Белене, попытался мирными средствами призвать к порядку народ Мараньяна. Он направил в Сан-Луис нескольких эмиссаров и даже пытался подкупить самого руководителя революции, но все было напрасно.
В середине октября, то есть приблизительно через восемь месяцев после начала революции, ее руководители решили направить Томаса Бекмана ко двору в качестве представителя народа Мараньяна. Это решение наглядно свидетельствовало о появившемся стремлении к установлению порядка и к выходу из создавшегося неопределенного положения. Отправка посольства ко двору означала попытку избежать возмездия.
Приезд Томаса Бекмана весьма напугал Лисабон, так как там значительно преувеличивали масштабы событий, происходивших в Сан-Луисе. Однако когда стало известно, что мятеж затухает, лисабонские власти вновь заняли высокомерную и жесткую позицию. Эмиссар был сразу же арестован, и этот шаг значительно способствовал разрешению вопроса и восстановлению порядка на Мараньяне. В качестве необходимой меры предосторожности Гомису Фрейри де Андрада было поручено восстановить полный порядок и наказать мятежников.
Между тем в Сан-Луисе стали нарастать трудности, которые приходилось преодолевать революционному правительству. В обстановке всеобщего уныния и отступничества, которые стали создавать вокруг него ужасающую пустоту, сам Мануэл Бекман начал проявлять нерешительность. Командование гарнизоном было передано старому сарженту-мору Мигелу Белу, и можно считать, что с этого момента Бекман уже не являлся верховным вождем восставшей капитании.
15 мая 1685 года у входа в бухту бросил якорь корабль, на котором прибыл Гомис Фрейри. На берег были высажены с него два человека с целью выяснить настроение умов. Когда генерал убедился, что в городе желают установления порядка, корабль вошел в порт.
Ссылаясь на необходимость позаботиться о всеобщем спасении, Бекман убеждал палату направить на судно депутацию, чтобы поздравить губернатора с благополучным прибытием и просить его подождать с высадкой, пока ему не будет подготовлена достойная встреча.
Однако, узнав, что мятежники «вздумали не передавать ему власть, если он не привез всеобщего прощения», Гомис Фрейри решил высадиться немедленно. Его встретили с подобающими почестями и даже с радостью п восторгом.
Замешанные в мятеже люди позаботились о бегстве, и лишь Мануэл Бекман остался в городе и даже «долгое время продолжал открыто появляться на людях».
Казалось, что Гомис Фрейри действительно прибыл с намерением предать все забвению, если его власть будет принята без сопротивления.
Однако вызывающее поведение бывшего руководителя мятежа, усугубленное дерзостью, с которой он пытался освободить из заключения своего брата, доставленного из Европы, понудило губернатора занять другую позицию. Он приказал арестовать вождей мятежа и особенно Бекмана, назначив награду за его поимку.
«Вынужденный покинуть город, этот беглец скитался по острову, отвергаемый одними и избегаемый другими, наталкиваясь повсюду на отчужденность, пока наконец некая вдова, тронутая его несчастьем, не
13 р. Помбу 193


дала ему хорошо оснащенную лодку, на которой он добрался до своего энженьо Меарини (в 60 лигах от Сан-Луиса)».
В этом убежище его настиг некий Лазару де Мелу, добивавшийся награды, обещанной губернатором. Некоторые историки полагают, что он был сторонником и воспитанником Бекмана. Во всяком случае, он был его близким другом и Бекман всегда принимал его как родного.
Вначале Лазару дружески беседовал со своим старым благодетелем, но когда его эскорт схватил Бекмана, он бросил его в лодку, заковал в цепи и доставил в Сан-Луис.
Суд продолжался очень недолго. Говорят, что Гомис Фрейри подписал приговор с большим сожалением.
Наступил день страшной церемонии — 2 ноября 1685 года. «На берегу, который назывался тогда Прайя-ду-Армазен (ныне да-Тринидади), была сооружена виселица, и утром там были казнены Жоржи де Сампайю и Мануэл Бекман».
В последнюю минуту, находясь уже на эшафоте, Бекман, как истый христианин, молил всех простить его и заявил, что он рад умереть за народ Мараньяна. Лисбоа пишет, что это были «последние и возвышенные слова гордого и благородного сердца, особенно поразительные для тех времен, когда революции, движимые чисто материальными побуждениями, не основывались на каких-либо доктринах или правовых устоях и когда осужденные, обычно смирявшиеся перед лицом суда, умирали, заявляя о своем раскаянии и целуя руку, которая их карала».
Этим порывом души одного из наиболее благородных людей колониальной истории закончилось первое, по-настоящему сильное проявление духа страны, направленное против деятельности метрополии.
Впрочем, губернатор и палаты Белена и Сан-Луиса, собравшись на заседание Генеральной жунты, вынесли постановление об отмене монополии. Так лишний раз было доказано, что, «несмотря на свой печальный исход, даже потерпевшая неудачу революция добивается своей цели, если последняя в своей основе разумна».


ГЛАВА XI
Палмарис, чужеземцы и «бродячие торговцы»
БАНДЕЙРЫ.-ВОЙНА ПАУЛИСТОВ ПРОТИВ ЭМБОАБАС.— ФИЛИПП ДУС САНТУС.- ВОИНА С «БРОДЯЧИМИ ТОРГОВЦАМИ».— КИЛОМБОС ПАЛМАРИС
БАНДЕЙРЫ
В XVII веке колонисты, прибывавшие в Америку, оказывались в очень стесненном положении на территории побережья, в то время как неизведанные территории сертана манили к себе смельчаков, заставляя их искать счастья на этот раз не на море, а на суше.
Осуществлявшиеся ранее энтрады1 преследовали главным образом цель обнаружить те сказочные богатства, якобы находившиеся внутри страны, о которых так много говорилось.
Эти попытки способствовали также воспитанию того геройства, которому позднее суждено было проявить себя во время великих экспедиций в далекий сертан как в поисках сокровищ, так и с целью захвата рабов2.
В сущности, именно энтрады постепенно привели к созданию отрядов, которые получили столь выразительное название «бандейр». Это были экспедиции почти военного характера. В них участвовали португальцы, мамелюки и индейцы, которых сопровождали все те, кто был необходим для надлежащей организации гражданской жизни в лесах: падре, хронисты, присяжные и даже судьи. И подобно тому, как это было в пору морских экспедиций, никто не знал, удастся ли вернуться обратно.
Начальник бандейры пользовался суверенной и почти абсолютной властью. Он заключал контракт со своими офицерами и остальными людьми. Все подчинялись дисциплине и порядку, ставшими традиционными в этих экспедициях. Каждый бандейрант снаряжался за свой счет и сам должен был нести свой груз, если не имел рабов для этой цели. Как правило, с собой брали лишь маниоковую муку, пасоку, водку, канжику, конгонью3, лимоны. Когда в джунглях не хватало продовольствия, совершалось нападение на какое-нибудь племя, «жирау»4 которого были наполнены припасами.
Выход бандейры в поход напоминал церемонии, которые совершались когда-то в портах Португалии по случаю отправки морских экспедиций в неизведанный океан, и вся вила, все население окрестностей пребывало в этих случаях в состоянии большого волнения.
1 Энтрада — вторжение, экспедиция в глубинные районы страны.
2 См. предисловие, стр. 8.
3 Пасока — мясное блюдо, канжика •— каша из кукурузной муки, конгонья — трава, из которой приготовлялся чай.
4 Жирау — настил из жердей, где хранилось продовольствие.
195
13*


В числе первых бандейр следует отметить экспедицию Антониу Рапозу Тавариса, которая выступила против иезуитских миссий Гуайры. Рапозу вышел из Сан-Паулу в середине сентября 1628 года и направился к югу. У истоков Тибажи он повернул к северо-западу и наконец разбил свой лагерь в подходящем для этой цели месте в сертане, откуда начал рассылать отряды для нападений на поселения этого района.
По мере приближения паулистов падре и их прихожане обращались в бегство. Однако, несмотря на это, число «военнопленных» росло, и их отправляли в Сан-Паулу для продажи.
Таким образом началось уничтожение знаменитой теократии Гуайры, которая незаметно превращалась в кастильское владение. Другие бандейры завершили начатое дело.
Следующей после Антониу Рапозу была экспедиция Фернана Диас Паиса, прослывшего под именем «короля изумрудов». Впрочем, еще до знаменитой бандейры, которая покрыла его славой, он победил и доставил в Сан-Паулу правителя Томбу и пять тысяч человек из трех уничтоженных им царств.
Большая бандейра, которая в 1674 году отправилась из Сан-Паулу на поиски алмазов, вступила в сертан через Гуаратингета. После многих трудностей был разбит лагерь в Сумидору близ Риу-дас-Вельяс, в центре нынешнего штата Минас-Жераис. Старого сертаниста1 начали покидать его лучшие друзья, но он не пал духом и продолжал свои исследования. Его люди терпели большие лишения, и некоторые из них даже составили заговор против него, а его сын Жозе Диас побудил его строго карать заговорщиков. В одном лишь Сумидору бандейра провела свыше трех лет. Оттуда бандейрант отправился в глубь сертана и умер, глубоко убежденный в том, что нашел знаменитые алмазы.
В 1672 году другой паулист, Паскуал Паис де Араужу, повел крупную бандейру в северо-западные сертаны. Он дошел до Пиауи, обследовал Токантинс, захватил огромное число индейцев, но неожиданно скончался в этих краях.
В 1675 году Лоренсу Кастанью Такие, дерзкий охотник за индейцами, возглавил большую экспедицию, специально направившуюся в Гояс в поисках золота, драгоценных камней и рабов. Не доходя до Гояса, он обнаружил золото в районе, который затем получил название «Минас- Жераис»2.
В следующем 1676 году Франсиску Педрозу Шавьер повел крупную бандейру на новую Вилья-Рику в Эспириту-Санту и близлежащие селения на Парагвае и возвратился, «нагруженный богатейшей добычей и с большим числом захваченных индейцев».
В 1718 году выступила бандейра Паскуала Морейра Кабрал Леми, который открыл месторождения Куяба.
Одним из наиболее известных сертанистов тех времен был Антониу Пирис де Кампус, сын бандейранта, носившего это же имя. Однако эти люди ограничивались лишь преследованием туземцев, прославившись больше своими зверствами, нежели открытиями.
Вслед за этим началась эпоха «младшего Аньянгуэры»3, Бартоломеу Буэну да Силва (сына Аньянгуэры старшего). Еще мальчиком Бартоломеу сопровождал в 1682 году своего отца в бандейре, которая ходила в сертаны на центральном плато. С Бартоломеу старшим произошел случай, закрепивший за ним прозвище, под которым он известен в истории нашей стра1 Сертанист — знаток сертана.
2 Буквально: главные рудники.
8 Аньянгуэра — злой дух, черт.
196


ны. Говорят, что после длительной охоты за людьми в сертане Бартоломеу старший прибыл в поселения туземцев гоя. Это были миролюбивые индейцы, и они хорошо приняли авантюриста. Но они отказались открыть ему место, где добывались золотые пластинки, служившие женщинам украшениями. После настойчивых, но безрезультатных расспросов Буэну прибег к уловке: он налил в стакан немного спирту и поджег его в присутствии индейцев, угрожая им сжечь всю воду в окрестностях, если они не укажут ему место добычи металла.
Испуганные гоя уступили, восклицая «аньянгуэра», словно желая сказать этим «демон», «существо с того света». В результате, Бартоломеу вернулся из сертана с большим количеством золота и... рабов, так как ни удача, ни оказанный ему прием не помешали ему прибегнуть по отношению к гоя к тем же низостям и жестокостям, которыми он уже прославился до этого.
Около сорока лет спустя, в 1722 году, его сын повторил в глубинах сертана «подвиги» отца, заслужив этим право войти в историю под именем Второго Аньянгуэры.
Бартоломеу младший вышел из Сан-Паулу в начале июля 1722 года и после трехлетних скитаний и бедствий добрался до места, где побывал когда-то со своим отцом. На берегу Риу-Вермелью он разбил лагерь, который назвал Санта-Ана и который в 1739 году был возведен в ранг вилы под названием Вила-Боа (впоследствии Гояс),
Экспансия в глубь страны на юге носила не только более широкий п стремительный характер, чем на севере. Она была богаче событиями, была обставлена пышнее и даже имела большее значение для объединения отдельных территорий в одно целое. Продвижение на крайнем севере было более осторожным, постепенным и безопасным.
Для северного района характерны огромные просторы реки-океана. Амазонка — это прямая дорога в глубь страны, не только более широкая, но и более доступная, чем южные пути через леса и горы. Возможно, что после открытия Бразилии она стала самой знаменитой и легендарной рекой мира. У Амазонки большая история, которая начинается со второй четверти XVI века. Ее исследовали вдоль всего ее течения. Первым, кто побывал на Амазонке, был Франсиско де Орельяна (1542). Рассказы этого капитана поразили всех в Европе, и особенно в Испании, поскольку обнаружилось, что, проплыв вверх по великой реке и преодолев пешком небольшой участок пути по горам, можно проделать весь путь от Атлантического до Тихого океана или наоборот.
В 1560 году из Перу вернулась большая экспедиция Педро Урсуа, которая не дала никаких результатов в связи с разладом, происшедшим между ее участниками.
Эти экспедиции отправлялись лишь в поисках золота, и поэтому, не найдя его, испанцы разочаровались в Перу и больше ничего уже не предпринимали в бассейне Амазонки. Одни лишь миссионеры начали проникать сюда через Анды, мало-помалу осмеливаясь устанавливать отношения с туземцами, которые в большинстве случаев производили впечатление миролюбивых и общительных людей.
Почти сто лет спустя после Орельяна проблема реки Амазонки стала решаться со стороны Атлантического побережья. Приказы метрополии в этом направлении стали выполняться губернатором Жакоми Раймунду деНоронья. Испанское правительство было весьма заинтересовано в открытии нового пути в Перу, считая это единственным способом освободиться от встреч с корсарами, опустошавшими район Антильского моря.
Норонья подготовил сильную экспедицию, во главе которой стал Педру Тейшейра, прославившийся своими военными подвигами.
197


В состав экспедиции вошло более двух тысяч человек, в том числе немало туземных семейств.
Все эти люди погрузились в семьдесят с лишним лодок, и в октябре 1637 года экспедиция вышла из Камета. Спустя год весьма трудного пути она прибыла в Кито, где была встречена «с большим удовлетворением и похвалами».
Узнав об этом, вице-король Перу приказал, чтобы Педру Тейшейра «немедленно вернулся» в napá, и снабдил его всем необходимым.
Теперь к экспедиции присоединились два священника из общества Христа—падре Кристобаль д’Акуна и Андре де Артьеда. Первый из них взял на себя обязанности хрониста на время обратного пути и оставил нам первое и весьма подробное описание чудес Амазонки.
Выйдя из Кито, Тейшейра спустился по Коке до Напо, где находился оставленный им пост под командой капитана Педру да Коста Фавела. В соответствии с полученными от губернатора Нороньи инструкциями Педру Тейшейра поспешил провести в присутствии двух испанских иезуитов церемонию закрепления этих земель «за португальской короной», о чем был составлен акт, подписанный всеми должностными лицами, участвовавшими в экспедиции.
Путешествие Педру Тейшейра привлекло к Амазонке взоры искателей приключений. Испанское правительство не воспользовалось этим открытым путем для перевозки золота и серебра из Перу, и лишь португальцы направлялись в те края и через столетие ознакомились с огромными масштабами бассейна Амазонки. Наиболее сильными стимулами продвижения в сертан были сбор пряностей, охота за индейцами и проповедь христианства среди туземцев. Пряности привлекали в местные леса множество дельцов. На всех больших притоках по обеим сторонам реки-океана были основаны постоянные фактории, и движение из napá в сертаны приобрело почти такое же значение, что и бандейры на юге.
Вскоре экспедиции с юга и с севера начали встречаться в центре континента, близ Анд. Одно время (в XVIII веке), связи между Мату-Гросу и Пара укрепились настолько, что даже возникла мысль о предпочтительности пути по Амазонке и ее великим притокам для обеспечения сообщения между всей северо-западной частью страны и метрополией, причем napá стала бы в этом случае морским перевалочным пунктом для всей этой части Бразилии.
В еще большей мере, чем пряностями, удаль авантюристов как на севере, так и на юге воспламеняется охотой за рабами. Охотники за индейцами по мере отступления последних в глубь лесов продвигались вперед вслед за ними, доходя до наиболее удаленных и глухих мест. И там разыгрываются столь же трагические события, как и на юге. Экспедиции, цель которых была покорить враждебно настроенные племена, можно сравнить с грозными паулистскими бандейрами. Порой только отвага иезуитов могла противостоять ярости туземцев. А сколько миссионеров заплатило жизнью за преувеличенную веру в чудодейственную силу слова!
Перечислим некоторые из наиболее известных экспедиций на севере. В 1663 году Антониу Арнау де Вилела предпринял поход против тапажо. Капитана сопровождал священник. Их встретили невраждебно. Но через несколько дней индейцы разуверились в благих намерениях пришельцев и, не дожидаясь каких-либо доказательств их злого умысла, что было бы сопряжено с опасностью для них, без жалости истребили их всех до одного.
Сообщение об их гибели вызвало среди рабовладельцев Hapá скорее всеобщую злобу, нежели уныние. Против туземцев была снаряжена более 198


сильная экспедиция. Во главе грозного отряда стал капитан Педру да Коста Фавела, который более двадцати лет назад был спутником Педру Тейшейры в его походе в Кито.
Коста Фавела обошел реку Тапажос, исследовал значительную часть территории, которая была названа Бразильской Гвианой, сжег множество селений, зверски истребил более семисот несчастных туземцев, оказавших ему сопротивление, и возвратился с четырьмястами пленниками, которые были проданы в napá на публичном аукционе.
Эта победа воодушевила колонистов Белена1, и они начали проникать в глубь страны по крупнейшим притокам великой реки, устанавливая повсюду военные посты и возводя форты.
В то время никто не отдавал себе отчета, что миссии в сертане неизменно добивались гораздо лучших результатов, чем энтрады.
За несколько лет до Косты Фавелы иезуит Франсиску Вилозу отправился в 1658 году на Токантинс, несмотря на мрачные предсказания окружающих (индейцы тех мест были настроены исключительно враждебно по отношению к колонистам). Вилозу взял с собой лишь одного белого, остальными участниками его похода были индейцы. Экспедиция шла вдоль Токантинса более месяца, и повсюду туземцы встречали ее с уважением и радушием. Падре Вилозу так умело воспользовался этим расположением, что через несколько месяцев смог вернуться, ведя за собой тысячу двести обращенных в христианство туземцев, которые поселились в окрестностях Белена к великому изумлению тех, кто обращался с индейцами, как со скотом.
Вслед за этим были проведены многие другие миссии, и всегда с таким же успехом.
Однако вплоть до 1660 года и даже позднее энтрады не прекращались, и иезуиты ограничивались лишь тем, что оказывали на них моральное воздействие, поскольку полностью прекратить эти выходы в сертан не было никакой возможности. Миссионерам, естественно, не нравилась такая форма евангелизации, когда обращаемые в христианство индейцы, поселявшиеся в окрестностях Hapá, страдали от насилий и уловок со стороны белых.
Падре убедились вскоре, что их главной задачей было избегать массовых «выкупов и вывоза» индейцев и осуществлять дело спасения индейцев сертана так, как это делалось в миссиях. И они начали готовиться к этому.
Была создана миссия Амазонки, которую возглавил падре Жуан Филиии Бетендорф, ставший впоследствии известным хронистом на севере страны.
Вся эта деятельность была неожиданно прервана в результате мятежа против падре, их изгнания в 1661 году и тех последствий, которые это событие имело для всех, кто проповедовал за пределами Сан-Луиса и Белена.
Через восемь-девять лет падре Бетендорф, назначенный супериором Мараньяна, направился с официальным визитом до самых верховьев Амазонки, восстановил резиденции на Шингу и Тапажос и занялся распространением христианства по всей Амазонке.
Вот какими путями осуществлялась колониальная экспансия на севере, сильно отличаясь в этом отношении от практики, которой отдавалось предпочтение на юге.
1 Административный центр Ilapá.
199


ВОЙНА ПАУЛИСТОВ ПРОТИВ ЭМБОАБАС 1
Трудно даже представить себе, какой всеобщий переполох вызвали распространившиеся в конце XVII столетия сведения об открытии богатых залежей золота внутри страны. Как только об этом стало известно по всей Бразилии и в королевстве, массовая миграция приобрела устрашающий размах. «Из городов и вил, с побережья и из глубин сертана стекались белые, метисы, негры, индейцы, самая невероятная смесь людей: мужчины и женщины, юные и старые, бедняки и богатые, плебеи и фидалго, светские и духовные лица, священники различных конгрегаций, у многих из которых не было в Бразилии ни дома, ни монастыря». Это было время какого-то помешательства от алчности, охватившей поголовно всех!
Нетрудно представить себе, что должно было твориться среди этих огромных скоплений разного рода людей, одержимых безумием, словно порвавших связи со всем остальным миром и находившихся к тому же за пределами досягаемости органов власти. Господство самого сильного, удача самого смышленого, превосходство самого удачливого — вот какие законы царили среди них. Во всех подвергшихся нашествию мигрантов районах с самого же начала чувствовалось, что жизнь в некоторых горнорудных центрах станет невыносимой. Даже вожаки, которых долгое время объединяло общее дело, теперь стали подозревать друг друга, а то и превращаться в непримиримых врагов.
Паулисты отстаивали прииски, которые по праву находились в их исключительном владении, так как они открыли залежи золота, а переселенцы вступали с ними в отчаянную борьбу. Когда же они почувствовали себя достаточно сильными в количественном отношении, то без колебаний сплотились, чтобы силой добиться того, в чем им насильно отказывали.
С 1706 года рост враждебности обеих сторон друг к другу заставляет предполагать, что разрыв между ними неизбежен и что достаточно будет какого-либо инцидента, чтобы ускорить столкновение обеих враждующих сторон.
Такие инциденты возникли сразу в нескольких местах и внезапно переросли в массовые волнения. Решающую роль сыграли события в Каэ- те. Однажды в воскресенье утром у входа в церковь в ожидании мессы стояли Жерониму Педрозу де Баррус и его шурин Жулиу Сезар Морейра, горделивые и властолюбивые паулисты. В это время мимо них прошел некий форастейро (переселенец), как обычно, с ружьем на ремне. Форастей- ро был дерзок и вел себя вызывающе и надменно.
Этого оказалось достаточно. Паулисты принялись отнимать ружье у форастейро. Тот стал звать на помощь, и на его защиту сбежалось много людей во главе с Мануэлом Нунисом Вианой, главарем уроженцев королевства и наиболее могущественным вождем в Минасе.
¡Умный и опытный Виана понял всю несостоятельность и опасность спора и попытался утихомирить разыгравшиеся страсти, дав почувствовать паулистам несправедливость их поступка по отношению к бедному человеку.
Но благородные манеры Вианы еще больше ожесточили паулистов, и они начали грубо оскорблять всех форастейро. То, что было лишь проявлением благоразумия, они приняли за трусость. Историк Диогу де Васконселус пишет, что от оскорблений словом они перешли к оскорблению действием. Разгневанный Виана тут же вызвал их на поединок. В это 1 Эмбоабас или форастейро — «чужаки» (так называли паулисты переселенцев„ пришедших в Минас-Жераис в поисках золота).
200


время вмешались случайные прохожие, и столкновение в столь неподходящем месте было предотвращено. Однако обе стороны бросили друг другу вызов.
Когда стало известно, что паулисты собрались отомстить за Жерониму Педрозу, Нунис Виана также стал готовиться к встрече с ними.
В связи с этим паулисты всего района собрались на совет и постарались умерить пыл спорщиков. Затем они обратились к вождю эмбоабас. Был заключен мир и подписано соглашение о завершении спора.
Однако вскоре новый инцидент взбудоражил весь район Каэте: смерть паулиста Жозе Парду, предоставившего в своем доме убежище мамелюку, который убил форастейро, за что преследовался товарищами последнего.
Война теперь стала неизбежной.
В конце 1707 года среди форастейро распространились тревожные слухи о том, что паулисты, собравшись на совет в Риу-дас-Вельяс, решили изгнать или истребить всех своих соперников, проживавших в Минасе. Говорили даже, что уже назначен день (в середине января), когда должна произойти резня во всех поселениях.
Как только об этом стало известно, в Каэте стали отовсюду стекаться толпы встревоженных форастейро, которые отдавали себя в распоряжение Нуниса Вианы. Его провозгласили «губернатором Минаса», «чтобы одним ударом покончить с наглостью паулистов и заставить их уважать законы». Виана превратил один из своих домов в Каэте в резиденцию правительства и обратился к населению Минаса с воззванием о том, что он согласился взять на себя столь большую ответственность, чтобы в создавшейся обстановке обеспечить интересы мира и справедливости.
Напуганные этим движением паулисты бежали в большой тревоге из Каэте и собрались в лагере Сабара, где стали готовиться к военным действиям.
Нунис Виана напал на них и обратил их в паническое бегство.
Эта первая победа эмбоабас усложнила обязанности губернатора Минаса, так как он противостоял теперь нестройной, разнородной массе, которую ему приходилось сдерживать. Внутри самого победившего войска начались распри, появились зависть и чувство досады. «Уроженцы севера, большей частью из Баии и Пернамбуку», решительно выступали против сдержанного отношения к побежденным. Некоторые вожаки настолько возмутились, что стали откалываться от Вианы.
Однако известие о том, что паулисты в Кашуэйра-ду-Кампу и Рибей- ра-ду-Карму угрожают лагерю Ору-Прету, устранило опасность дальнейших осложнений.
Соединившись с людьми Паскуала да Силва Гимараэнс, губернатор Минаса напал на первую вражескую позицию. Он провел два штурма, был дважды ранен и был вынужден передать командование свирепому монаху Франсиску де Менезису, виновнику всех раздоров.
Этот человек, уже известный в Минасе, злобный, хитрый и коварный, «словно демон», нанес паулистам роковой удар. Симулировав вынужденное прекращение борьбы, он дождался момента, когда в лагере паулистов все погрузились в сон, и глубокой ночью коварно и со всей жестокостью обрушился на него, застигнув отошедших ко сну паулистов врасплох. Смятение было страшным, победа — полной.
После этого второго громкого события усилились осложнения, которые Нунису Виане приходилось преодолевать, еще начиная с Сабара. Именно в этот момент Франсиску де Менезис и другие монахи, стремясь воспользоваться сложившейся обстановкой, решили возвести Нуниса Виану в ранг верховного диктатора Минас-Жераиса, наделив его, таким 201


образом, властью, якобы с божеского соизволения, что должно было придать ей законный характер в глазах всего простого люда сертана.
Там же, в Кашуэйре, состоялась весьма торжественно обставленная церемония посвящения, после чего диктатор отбыл в Серра-ду-Ору-Прету. куда прибыл как триумфатор. Этот лагерь превратился в столицу Минаса, где обосновался диктатор и его правительство.
Паулисты, удрученные своими поражениями, стали собираться в лагере Риу-дас-Мортис. Когда они стали численно превосходить противника, они решили предпринять наступление и окружили лагерь фора- стейро. Понтаду-Мору. Эмбоабас сопротивлялись до подхода подкреплений из Ору-Прету. Диктатор отправил им тысячу человек под командованием храброго, но жестокого и бесчеловечного сарженту-мора Бенту ду Амарал Котинью. Узнав о подходе подкреплений, паулисты сняли осаду и двинулись к Сан-Паулу.
Прибыв на следующий день в Понта-ду-Мору, Котинью выделил отряд для преследования беглецов. Отряд возвратился с сообщением, что приблизительно в четырех лигах от этого места находится лагерь паули- стов или по крайней мере какой-то части их сил, причем они, видимо, чувствуют себя спокойно.
Едва услышав эту новость, Котинью «вскочил, словно раненый тигр», и приказал своим людям собраться и двинуться в указанное место. На следующий день он окружил лес, где находились паулисты, и открыл огонь. Бой продолжался двое суток. Израсходовав все боеприпасы, паулисты в конце концов сдались при условии сохранения им жизни. Однако когда сарженту-мор увидел, что паулисты разоружены, он и его люди набросились на них и истребили их всех до одного. «Их было около трехсот человек, и все они были принесены в жертву. Потрясенные офицеры и многие уроженцы королевства протестовали против этого беззакония, но все было напрасно. Им оставалось лишь удалиться, чтобы не быть свидетелями этого проявления низости и каннибализма».
Нетрудно представить, какой ужас и оцепенение вызвало в Минасе и по всей колонии это святотатственное злодеяние. Лес, где произошла бойня, примыкал к королевской дороге, и с этого времени дорога была перенесена в другое место, так как никто не желал более проходить или проезжать мимо леса, названного «лесом предательства».
Сам губернатор Рио-де-Жанейро дон Фернанду Мартинс Маскареньяс де Ланкастру, который долгое время не придавал значения жалобам, приходившим из сертана, «теперь, получив сообщение о страшной бойне, понял, какая беда случилась в результате его собственной халатности». Он настолько был потрясен этим событием, что принял решение немедленно выехать в Минас.
К несчастью, это была еще более крупная ошибка, чем первая. Губернатор прибыл в охваченный войной район, возомнив себя карающим судьей и кичась своей властью. Однако Нунис Виана, симулировав нападение на него, заставил его поспешно бежать ночью из лагеря Конгоньяс.
Форастейро почувствовали себя настолько сильными, что решили направить посланца ко двору с целью изложить все самому королю, словно для того, чтобы отчитаться в каких-то законных действиях и убедить правительство в том, что они поднялись лишь в интересах обеспечения справедливости, всеобщего порядка и общественного благосостояния.
Посланцем был избран монах Франсиску де Менезис, ловкий и хитрый человек, больше чем кто-либо подходивший для выполнения этой миссии. В арсенале аргументов, которыми он располагал, имелось кое-что, 202


что больше всего ценилось в Лисабоне,— весьма внушительная пятина1, сумма которой превосходила сборы за предыдущий год, а также ценные подарки королю.
Если бы им удалось добиться осуществления своих стремлений, то есть полной амнистии, вопрос был бы исчерпан, а территория Минаса умиротворена. Если же король проявит строгость и отвергнет их, то в этом случае, «не будучи ничем обязаны отвергнувшему их королю», они сами позаботятся об устройстве своей судьбы либо на этих обширных территориях, либо даже если им придется уйти за их пределы и искать защиты своих прав под сенью других законов.
Все, что в состоянии был сделать двор в связи с этим запутанным делом,— это назначить губернатором Юга Антониу де Албукерки Коэлью де Карвалью, видного человека, которому уже довелось править Мараньяном, где он проявил благоразумие, твердость, осмотрительность и чувство справедливости.
♦Несмотря на весьма тревожные сообщения о положении в Минасе, полученные им по прибытии в Рио главным образом от своего предшественника, Антониу де Албукерки сразу же отправился в этот район, охваченный мятежом и военными действиями.
Перед отъездом он принял эмиссара форастейро монаха-кармелита Мигеля Рибейру, умного, достойного и завоевавшего себе уже известность человека, который, по-видимому, был даже другом губернатора. Мигел посвятил его во все, что произошло, охарактеризовал положение в Минасе и от имени повстанцев просил Албукерки отправиться на место, чтобы там установить истину.
Искусный политик понял все и убедился в том, что он не ошибся в отношении пути, который собирался избрать. По договоренности с монахом он не взял с собой войска, решив отправиться в сертан лишь в сопровождении личной охраны — эскорта из двадцати солдат.
В сопровождении монаха Мигеля губернатор сперва направился в лагерь Каэте, находившийся в руках паулистов. Оттуда он послал своего адъютанта к Нунису Виане в Ору-Прету с приглашением срочно явиться в Каэте.
Диктатор, который уже был готов покориться, с удовлетворением принял приглашение и на следующий день, сопровождаемый несколькими друзьями, встретился с губернатором. Албукерки отнесся к нему с должным уважением, и, чтобы придать этому событию «торжественный характер, была созвана жунта», в присутствии которой Нунис Виана передал в руки высшей власти «государственное управление в Минасе и засвидетельствовал свою покорность присягой на верность представителям короля, настоящим и будущим».
Так в самый тревожный, казалось, момент завершилось все это необычайное движение, которое, несомненно, представляло собою самое удивительное явление колониальной эпохи, завоевавшее себе широкую известность как воплощение вновь зарождавшегося гражданского самосознания.
Ясно, что о полном умиротворении районов приисков не могло быть пока и речи (случаи нарушения установленного правопорядка продолжались до середины столетия), но основная опасность, угрожавшая со стороны обладавших значительной военной силой повстанцев, которая росла по мере достижения ими дальнейших успехов,— эта опасность была устранена.
1 Пятина — налог, взимавшийся с золотых приисков в пользу короля Порту- сга.тии в размере стоимости пятой части добытого золота.
203


В целях предосторожности Виана и другие руководители удалились на некоторое время из Минаса, чтобы не мешать деятельности властей,, восстанавливавших порядок.
Однако с паулистами Антониу де Албукерки не посчастливилось.. Приняв все меры к нормализации положения в ряде приисковых районовг губернатор отправился в Сан-Паулу.
Воспоминание о кровавой бойне в «лесу предательства» возродило старую ненависть, и паулисты загорелись жаждой мести. Народ собрался в сенатском дворце, где была объявлена священная война против форастейро. Вождем был провозглашен Амадор Буэну-да-Вейга, и вскоре было создано внушительное войско.
Перед началом похода в Минас жены, как гласит предание, «вдохновляли мужей на эту акцию, внушая им, что лишь вражеской кровью могут они смыть позор, запятнавший честь и репутацию паулистов, а если они не сделают этого, то их уделом будет величайшее презрение и ненависть, а общество и их супруги навсегда откажутся от них».
Узнав о грозившей опасности, Албукерки решил предотвратить ее, взывая к рассудку вновь охваченных безумием сторон. Но было уже поздно. В Риу-дас-Мортис вновь поднялась всеобщая тревога, и казалось, что Минас находится накануне страшного пожара.
Надеясь, что и в Сан-Паулу ему удастся добиться того же, что ему удалось в Каэте, губернатор поспешил отправиться в путь. Узнав в Гуара- тингете, что паулисты «находятся на расстоянии одного дня пути», он отправил одного из чиновников навстречу Амадору Буэну с приглашением встретиться с ним, прежде чем продолжать дальнейшее движение.
Амадор согласился и прибыл в Гуаратингету. Чем окончилась их встреча, неизвестно, но можно с уверенностью сказать, что Албукерки, не сумев отговорить паулистов от их намерений, возложил на них всю ответственность за те действия, которые они собирались предпринять, и поспешил возвратиться в Рио, где принял меры для защиты находившихся под угрозой лагерей.
В свою очередь, узнав обо всем, форастейро стали собираться и укрепляться в Понта-ду-Мору. Они не успели еще закончить сооружение траншей, как появились паулисты и окружили укрепления. Завязалось ожесточенное сражение, которое длилось больше недели.
Наконец в субботу на рассвете с редута обнаружили, что «равнина вокруг лагеря пуста и повсюду воцарилась полная тишина». Причиной этому было распространившееся среди паулистов сообщение, что на помощь осажденным подходят крупные силы, и паулисты решили спешно отступить под покровом ночи, не соблюдая ни дисциплины, ни порядка.
Воодушевленные форастейро бросились в погоню за беглецами. «Погоня длилась восемь дней,— говорит Саути,— однако паулисты вырвались вперед, и так как страх подгоняет ноги сильнее, чем надежда, они прибыли в Сан-Паулу живыми и невредимыми, имея мало оснований надеяться на триумфальный прием со стороны своих задиристых супруг, подбивавших их на месть».
Лишь теперь в Минас-Жераисе, казалось, наступил мир.
Вскоре была создана новая капитания Сан-Паулу и Минас.
Антониу де Албукерки доказал паулистам, насколько предпочтительнее были действия, которые они отвергали, и помирился с ними. Вслед за этим была объявлена всеобщая амнистия, и все происшедшее было предано, по-видимому, забвению.
204


ФИЛИПИ ДУС САНТУС
В начале XVIII века в районе Минаса воцарились законность и порядок, Однако вражда и мятежи все еще продолжались в этом районе, где происходили столкновения между самими минейрос1 и между минейрос и королевским фиском.
Новые восстания и беспорядки начались тогда, когда при взимании налога на золото власти вознамерились восстановить режим подушной лодати, который в свое время вызывал множество протестов. Волнения возникли в 1716 году в Каэте и оттуда распространились по всем остальным районам, вылившись в подлинное восстание.
Губернатор дон Брас Балтазар-да-Силвейра вынужден был уступить предъявленным ему всеобщим требованиям отказаться от выполнения королевского приказа и согласиться на старую форму коллективного налога и годовой нормы. Правительство метрополии оказалось достаточно благоразумным, чтобы согласиться с этим.
Однако в 1717 году от народа, который почитал себя ограбленным, <тали поступать жалобы на богатеев, находившихся в сговоре с палатами.
Власти умело предотвратили назревавший уже взрыв. Но жалобы не прекращались, а, наоборот, все больше нарастали вплоть до событий, происшедших в 1720 году в Вила-Рике. Об этих событиях мы и собираемся рассказать. Именно тогда, быть может, еще сильнее, чем в 1708 году, проявился тот дух, которому лишь через семьдесят лет суждено было проявить себя по-настоящему, хотя все еще нерешительно и безобидно, в Вила-Рике2.
В начале сентября 1717 года прибыл новый губернатор капитании Сан-Паулу и Минас дон Педру де Алмейда, граф Асумар.
Он застал район рудников в состоянии полной анархии. Основная причина недовольства заключалась во взимании пятины. К этому следует добавить беспорядки, которые стали подлинным бичом в этих местах.
Граф Асумар прибыл с поручением построить плавильни, которые, по мнению лисабонского правительства, представляли собой надежное средство облегчить взимание налога с добычи золота и одновременно воспрепятствовать контрабандной торговле золотом3.
С этой целью он созвал в виле Карму совет из представителей властей и депутатов от минейрос. Однако граф не смог убедить их в целесообразности взимания налога в виде отчисления пятой доли, поскольку и совет, «прикинувшийся некомпетентным», решил, что следует лишь увеличить размер валового налога и платить казне двадцать пять арроб золота в год.
Граф капитулировал в надежде на более благоприятный случай.
Королевское правительство не склонно было уступать и направило в распоряжение графа Асумара драгунский полк, приказав ему соорудить плавильни и объявить, что после ввода последних в эксплуатацию будут ликвидированы все прочие формы взимания налогов, причем к обращению в стране и к вывозу из нее будет допускаться исключительно лишь металл в слитках с клеймом королевской казны.
Губернатор перестал теперь колебаться, в стране было начато строительство четырех плавилен (в Вила-Рике, Сан-Жуан д’Эль-Рей, Сабара 1 Минейрос — жители Минаса.
3 Имеется в виду заговор Тирадентиса (1789), см. ниже, стр. 263 -275
3 Согласно специальному королевскому указу, в Бразилии намечалось предпринять строительство плавилен, куда золотодобытчики должны были сдавать все добытое золото. Там его переплавляли в слитки и после изъятия пятой части возвращали добытчику. Обращение золота, не прошедшего через плавильни и не отмеченного королевской чеканкой, было запрещено под страхом конфискации имущества и бессрочной ссылки в Африку.
205


и Серру), и было объявлено, что с 23 июля 1720 года будет проводиться взимание пятины.
Сообщение это вызвало повсюду сильную тревогу, особенно среди богачей и монахов, которые стали говорить, что у них еще не перевелись союзники с 1708 года и что они могут надеяться на Нуниса Виану, который до сих пор пользовался большим престижем в районе Минаса.
И действительно, отвергнув эти приказы графа, бывший диктатор издал распоряжение, что жители района реки Сан-Франсиску не должны подвергаться уплате пятины. Этим и некоторыми другими распоряжениями старый вождь создал огромнейшие трудности для губернатора, который командировал в этот район Вианы овидора из Риу-дас-Вельяс, однако не побоялся заставить судью повернуть обратно.
Граф потерпел поражение и должен был подавить в себе жажду мщения, так как не располагал для этого достаточными силами. Ему оставалось лишь пожаловаться двору, которому он излил всю свою ненависть к старому вождю.
Король разрешил ему «призвать к порядку и наказать» этого мятежного подданного. Однако Нунис не был настолько глуп, чтобы дать себя схватить, как на это рассчитывал губернатор. Он направился в Баию и оттуда выехал в королевство, где оправдался во всем и «даже снискал себе немало милостей со стороны короля».
Асумар надеялся, что после отъезда Вианы в Минасе воцарится спокойствие. Но он ошибся. 1720 год ознаменовался крупнейшими волнениями в этом районе. Повсюду происходили беспорядки, а во многих пунктах имели место подлинные восстания. В Питанги восстал «грозный» Домин- гус Родригис ду Праду, который бросил оскорбительный вызов губернатору. В других местах происходили непрерывные волнения.
Но самым значительным за этот роковой год было восстание в Вила- Рике.
Одновременно с приказом о постройке плавилен был получен королевский указ от 25 апреля 1719 года об увольнении в отставку всех офицеров войск третьей линии в местах, где не было регулярных воинских соединений1. А так как последних не было нигде, то этим преследовалась проста цель распустить народную милицию, поручив охрану территории колонии драгунским полкам. Во всех районах поднялись большие волнения. Местные вожаки заключили соглашение между собой о подготовке восстания в Вила-Рике, которое было назначено на ночь с 28 на 29 июня.
Восстание началось с изгнания овидора. Затем собравшиеся в здании палаты повстанцы составили послание губернатору, требуя отмены ряда налогов, устранения злоупотреблений со стороны суда и отмены монополии на некоторые виды товаров. Послание графу повез Жозе Пейшоту-да- Силва — человек просвещенный и большой энтузиаст восстания, не* показывавший, однако, вида, что он сочувствует ему. Силва прибыл в вилу Карму с шумом и гамом, галопом промчался по улицам, держа в поднятой руке бумагу и крича: «Жераис восстал!»
Асумар уже ждал его, так как заблаговременно узнал обо всем. Он заверил в ответ палату и старейшин Вила-Рики, что удовлетворит все справедливые требования народа, как только будет восстановлен порядок. 1 Португальские вооруженные силы делились на войска 1-й, 2-й и 3-й линий. Ядро армии составляли войска 1-й линии — регулярные отряды, комплектовавшиеся из профессиональных воинов, постоянно несших военную службу. Войска 2-й линии состояли из добровольцев, призывавшихся на военную службу временно, обычно на срок той или иной военной кампании. Войска 3-й линии, или ополчение, набирались, как правило, из лиц, непригодных к службе в регулярных войсках.
206


Губернатор хотел тем самым избежать опасности, чтобы подготовиться к решительному удару. Он заявил также, что соберет для решения вопроса Генеральную жунту.
Обещание губернатора успокоили народ, но, подстрекаемый своими руководителями, он «вскоре вновь начал бунтовать».
«Во главе движения стал прославленный Филипп дус Сантус Фрейри, вождь и трибун плебеев, единственный популярный бунтарь». Этот человек, . роль которого в истории нашей страны начинает постепенно проясняться, был последовательным сторонником радикальных мер. Он стремился к подлинной революции, которая полностью изменила бы положение в Минасе.
Обманутые притворной сдержанностью графа, повстанцы предложили ему явиться в Вила-Рику, «чтобы успокоить народ, лично подтвердив свои заверения».
Оказавшись в затруднительном положении, граф решил возложить всю ответственность за создавшийся кризис на созванную им жунту, которая решила... даровать всеобщую амнистию населению Вила-Рики. Довольный этим решением, Асумар направил эмиссаров с поручением обнародовать амнистию среди повстанцев, однако эмиссаров изгнали из города, забросав их камнями.
Крайне напуганный граф пошел на новые уступки и отменил взимание пятины на срок свыше одного года.
Никто, однако, не поверил в его добрые намерения, считая, что за всем этим скрывается его стремление покончить с восстанием, чтобы затем обрушиться на народ. Палата настояла на том, чтобы губернатор лично явился в Вила-Рику, и тот в конце концов уступил.
Именно этого добивались повстанцы. Образовав отряд в составе около двух тысяч человек, они двинулись к виле Карму, надеясь перехватить графа в пути. Филипп дус Сантус заверил тем временем всех остальных вожаков, что в случае, если губернатор не примет их условий, он предложит ему покинуть Минас под страхом смерти.
Асумар принял все возможные предупредительные меры и даже попытался было помешать повстанцам проникнуть в вилу. Узнав, что они стремительно продвигаются вперед, он направил своего адъютанта вместе с членами палаты, чтобы встретить восставших у ворот вилы.
Толпы восставших проникли в вилу и заняли всю площадь перед дворцом, в одном из окон которого появился сохранявший невозмутимое спокойствие губернатор и обратился со словами примирения к мятежной толпе. К великому разочарованию руководителей восстания, толпа встретила губернатора приветственными криками.
После этого в зал для аудиенций поднялся Жозе Пейшоту и представил составленные в письменном виде требования народа, которые сводились к следующему: не строить плавильни; отменить монополии; отменить взимание пошлин за пользование королевской дорогой; установить валовой налог на золото в тридцать арроб; официально, от имени короля, объявить всеобщую амнистию. Было выдвинуто еще и много других требований. По мере того как Пейшоту зачитывал их, губернатор заявлял после каждого пункта: «Ходатайство удовлетворяется».
Когда чтец с балкона дворца обнародовал указ об удовлетворении всех требований, раздались еще более восторженные приветствия, так как восставшие сочли, что они одержали огромную победу.
Все сразу же возвратились в Вила-Рику, где это событие было радостно отпраздновано.
Однако мятежи не прекращались. Губернатору предъявлялись все новые требования, и создавалось впечатление, что чем больше он шел на. 207


уступки, тем больше требовали от него пользовавшиеся безнаказанностью мятежники. Вила-Рика пребывала в состоянии «лихорадочной анархии», в полной недосягаемости для каких-либо действий со стороны властей.
Стало очевидно в конце концов, что мятежники добиваются совсем другого, стремясь к полной независимости Минаса, и с этой целью желают избавиться от власти наместника короля. Они решительно выступили теперь против самого губернатора.
Настал, однако, момент, когда граф потерял терпение и решил покончить со всеми этими беспорядками. Не советуясь больше ни с кем, он направил однажды ночью прапорщика с тридцатью драгунами с приказом схватить в Вила-Рике главарей мятежа и доставить их в его распоряжение. Прапорщик выполнил приказ, но это вызвало в городе безумную ярость. Местные жители составили план нападения на вилу Карму, где находились в заключении их вожаки.
Однако Асумар уже чувствовал себя уверенно: он собрал свои силы и во главе отряда в 1500 человек вступил в Вила-Рику, застав врасплох и наведя ужас на все ее население.
В это же время граф получил сообщение о восстаниях и беспорядках во многих других местах Минаса. Момент казался угрожающим. Чувствуя, однако, свою силу, губернатор больше уже не колебался. С целью создать впечатление, что виновных в святотатственных преступных деяниях постигло наказание, были подожжены дома некоторых вожаков восстания в соседнем лагере Морру. «И пока в виле бушевал пожар, спешно проводились и другие устрашающие действия в этот зловещий и памятный день, когда граф решил безжалостно свести счеты со своими п р отивниками».
Были арестованы Жозе Пейшоту и Жозе Рибейру Диас, а также многие другие лица, не успевшие спастись. «Но самым сенсационным событием явилось появление Филипп дус Сантуса в цепях и оковах, окруженного стражей из импровизированных сбиров».
Этот самоотверженный вождь находился в Кашуэйра-ду-Кампу, «призывая к мятежу у входа в церковь, когда некий капитан со своими подручными неожиданно схватил его, приставив оружие к его груди». Лишь тогда узнал он о том, что происходило в Вила-Рике.
Фигура Филипп дус Сантуса резко выделялась на фоне всех этих беспорядков. Это был единственный человек, который, «судя по достоверным свидетельствам, не преследовал никаких эгоистических интересов и расчетов, относясь к мятежу, как к борьбе за справедливое дело. Богачи угнетали народ не меньше, чем чиновники. Не было ни одного сборщика налогов, таможенного чиновника, ординарного судьи, офицера или капитан-мора, который не принадлежал бы к классу богачей. Филипп дус Сантус был мятежником, вышедшим из недр народа, и он повел народ за собой, чтобы верх не одержали граф и его драгуны, вожаки со своими наемниками, неизменно проявлявшие неуверенность и колебания и неустанно стремившиеся обеспечить себе на случай опасности лазейку для спасения собственной шкуры. Он был не просто скромным плебеем, ран- чейру1, а подлинным выразителем талантов народа. Обычно мятежи, которые поднимали эти люди, не оправдывались ни их задачами, ни их целями, а поэтому страдания, которым они себя подвергали, могут вызвать у нас, естественно, лишь сочувствие... Филипп дус Сантус же стоял значительно выше их всех. Этот человек не только вызывает у нас сочувствие, но и будит высокие чувства в нашей душе».
1 Ранчейру — мелкий фермер.
208


Он не спекулировал на чувствах народа, а был человеком, убежденным в справедливости требований народа. Он был по праву не только «героем восстания», но и человеком, пожертвовавшим своей жизнью во имя благородного дела, и его историческое значение ничуть не меньше, чем значение человека1, возродившего спустя семьдесят два года на той же земле Минас тот дух мужества и энтузиазма, который побуждает благородных людей идти на жертву во имя торжества вдохновляющего их идеала. «Переданный в руки графа, Филипп дус Сантус был предан для видимости суду и в тот же день казнен». Как утверждает Диогу де Васкон- селус, казнь Филипп дус Сантуса была совершена при таком «вопиющем нарушении законности», что даже сам Асумар счел необходимым оправдаться в своих действиях, прежде чем у него потребовали бы объяснений. В письме королю... он признавал, что этим приговором нарушил все законы. «Я знаю, что не имел права действовать столь поспешно... но одно дело казнить его, а другое дело выслушивать его; положение же было столь тяжелым, что не следовало терять ни минуты».
Многие считают «что, согласно преданию, его привязали за руки и за ноги к четырем коням, которые разорвали его на части и понеслись по улицам... Однако в действительности дело было не так, а, пожалуй, еще отвратительнее: его повесили, а затем привязали к хвосту лошади, и та волокла его по земле, пока тело его не оказалось разорванным в клочья».
Восстание в Вила-Рике, а также другие мятежи и заговоры, которые с самого начала происходили в Минасе (Вила-Рика и события 1708 года были лишь кульминационными моментами происходивших беспорядков), явились в истории колонии наглядным доказательством того, в какой степени страсть к обогащению в состоянии изменить за короткое время душевный склад людей, до этого мирных и терпеливых.
Вся эта безудержная анархия порождалась, несомненно, множеством причин: отдаленностью золотоносных районов, которые находились в почти необитаемом сертане; отсутствием на первых порах органов государственной власти; растущим налоговым обложением и особенно злоупотреблениями фискальных чиновников; разными монополиями, распродажами с аукциона и другими чрезвычайными мерами, несправедливыми и одиозными, а также многими другими причинами, которые должны были оказывать сильное воздействие на пришлые элементы, вызывая в них безумную ярость.
Впрочем, всего этого можно было ожидать с самого начала, когда район Минаса наводнили беспорядочные массы авантюристов, разнородные как по своей крови, так и по своему культурному складу, по своим занятиям и обычаям. Все эти люди были движимы лишь одним чувством, воспламенены единственной страстью — любыми средствами урвать свою долю богатств.
Несомненно, однако, что в историческом плане вся эта борьба в целом была выражением подлинного столкновения национального духа колонии с верховной властью метрополии.
Колонистам было непонятно, почему блага, которые давала местная земля, должны были в основном попадать в руки короля и его наместников, тогда как эта земля была открыта другими.
Проследим теперь за другими аналогичными событиями, которыми был полон почти весь XVIII век, и посмотрим, не служит ли эта коллизия их основным содержанием!
1 Имеется в виду Тирадентис (см. ниже).
14 р. помбу
209


ВОЙНА С «БРОДЯЧИМИ ТОРГОВЦАМИ» i
Дух вражды и соперничества, с самого начала царивший в отношениях между уроженцами Бразилии и королевства, проявился особенно ярко в Пернамбуку, так как вследствие ряда исторических причин (героическая эпоха войны с фламандцами) у пернамбуканцев росло чувство любви к родине и усиливалась гордость за свою страну.
Уже с середины XVII века чванливые переселенцы из королевства стали сталкиваться с предубеждениями старой пернамбуканской аристократии, возродившей в ходе героической борьбы с врагом свои традиции, которые никогда не забывались. Восстановленная Олинда стала претендовать на роль столицы севера. В этом городе проживали самые знатные семейства капитании. В Пернамбуку воцарилось свое собственное общественное мнение и сознание, без поддержки которого здесь больше никто уже не мог править. Дворянство легендарной старинной крепости Марин стало смело обращаться ко двору, давая понять, что в этом районе утвердились воля и силы, с которыми монархии придется считаться, если она заинтересована в сохранении местными жителями лояльности к короне, столь блестяще проявленной ими.
Двор полностью отдает себе отчет в этом. Через несколько лет после Реконкисты сенат Олинды низложил губернатора Мендонса Фуртаду, арестовал и отправил его в Лисабон. Этот случай оказался еще более серьезным, чем дело Бекмана, которое возникло в Мараньяне восемнадцатью годами позднее.
Однако двор официально санкционировал все мероприятия, проведенные в Пернамбуку, не сделал ни одного замечания камаре Олинды и даже одобрил назначенного ею временного губернатора.
Все это свидетельствовало, что заправилы Олинды уже привыкли осуществлять власть. Никто не мог проникнуть в их замкнутый круг. Членами сената могли быть только представители знати. Незнатный человек не имел бы голоса в совете и поэтому не мог быть избранным или выдвигать свою кандидатуру в палату.
Все изгнанники из Олинды стали селиться в Ресифи, где начали богатеть, занимаясь разным трудом, и главным образом торговлей, которую знать считала делом, достойным лишь плебеев. В этом торговом районе стали селиться все те, кто стремились к наживе.
В результате Ресифи начал быстро развиваться.
Через некоторое время торговцы взяли в свои руки руководство всей экономической жизнью капитании, и вскоре жители Олинды стали относиться подозрительно к этому процветанию, предчувствуя опасность, неизбежно возникающую для них в связи с чужим успехом.
Эта подозрительность сменилась вскоре враждебностью, которая возрастала по мере обогащения негоциантов. Естественно, что последние не могли долгое время мириться с отстранением их от управления местной территорией. Но это было еще не все, так как сильнее всего они ощущали необходимость освободить торговлю Ресифи от влияния причуд Олинды.
Они начали требовать предоставления им права участия в местном управлении. Однако аристократы высокомерно отвергли это требование. Несмотря на позицию, занятую обитателями Олинды, следовало полагать, что в конце концов обе стороны нашли бы какой-то практический способ примирения или отсрочили хотя бы резкий кризис в своих взаимоотношениях.
1 Презрительная кличка, которую население Ресифи дало жителям Олинды.
210


Однако жители Ресифи (или «бродячие торговцы», как их называли в Бразилии) почти всегда встречали сочувствие у губернаторов, и это обстоятельство усложняло всю проблему.
Чем больше стремились губернаторы добиться какого-то соглашения, которое позволило бы жителям Ресифи войти в сенат, тем непримиримее становились обитатели Олинды.
«Бродячие торговцы» обратились в конце концов со своими требованиями ко двору. Несмотря на поддержку со стороны губернаторов, они ничего не добились, так как двор всегда благосклонно относился к пернамбукан- цам, хотя и не афишировал этого.
Самым справедливым для негоциантов решением казалось изъятие местного управления Ресифи из юрисдикции Олинды.
На первых порах ходатайства в этом направлении неизменно отвергались. Еще в 1700 году Дон Педру II требовал, чтобы «столь абсурдные притязания больше не предъявлялись».
Однако словно для того, чтобы утешить торговцев, в 1703 году было признано их право участвовать в избрании чиновников палаты. Но сенат Олинды добился постановления об отмене этого решения.
Торговцы Ресифи убедились тогда, что все эти случайные меры, принимаемые сегодня и отменяемые назавтра же, ни к чему не приведут, и решили требовать предоставления поселению статуса вилы.
Они стали добиваться этого с таким же рвением, с каким обычно защищают родину и свой домашний очаг. Трудно сказать, в каком из обоих лагерей, в Олинде или Ресифи, плелось больше заговоров против другой стороны, так как если жители Ресифи, пользуясь постоянной поддержкой со стороны губернаторов, строили козни против сената Олинды, то оскорбленная знать этого города в свою очередь готовилась дать им отпор на любом поприще.
После вступления на престол Дон Жуана V (1706 год) положение в отношении этой тяжбы изменилось. В июне 1707 года в Пернамбуку прибыл губернатор Себастьян де Кастру Калдас, который намеревался, видимо, покровительствовать интересам «бродячих торговцев». Он был настроен столь враждебно по отношению к жителям Олинды, что даже решил перенести в Ресифи резиденцию правительства.
Вскоре португальские негоцианты, возглавляемые губернатором, вступили в открытую борьбу против предводителей Олинды, исполненных решимости всячески отстаивать свое положение, основанное на привилегиях, которые им всегда предоставлял король.
Порой самые пылкие энтузиасты, не колеблясь, ставили интересы своей пернамбуканской родины, которая всецело владела сердцами этих людей, выше чувства верности своему королю. Еще за пятнадцать лет до описываемых событий один из губернаторов доносил «двору в официальном документе, что пернамбуканцы открыто заявляют о том, что если им удалось собственными силами освободиться от господства голландцев, то тем больше у них оснований избавиться от власти Португалии».
При помощи губернатора «бродячие торговцы» сумели добиться создания вилы Ресифи, независимой от Олинды.
Демаркацию границы между двумя муниципиями предстояло произвести по соглашению с генерал-овидором и сенатом Олинды.
Понимая, что рассчитывать на податливость жителей этого города не приходится, Кастру Калдас решил, что следует сперва учредить новый муниципий, чтобы понудить этим Олинду к большей сговорчивости в проведении демаркации.
Утром 4 марта 1710 года на одной из площадей Ресифи появился городской столб, который губернатор приказал тайно изготовить и ночью 211
14*


установить. В тот же день была образована новая палата и совершена церемония учреждения города.
В ответ на это сенат Олинды в тот же день направил протест губернатору.
Уверенный в своих силах, Кастру Калдас отдал приказ об аресте многих видных граждан Олинды. Это был его первый шаг на пути эксцессов, и с тех пор он продолжал идти по этому пути, пока не пострадал сам от последствий собственного безрассудства.
В разгар подготовки к войне, развязывание которой, казалось, пришлось этому неосмотрительному человеку по вкусу, произошел инцидент, ускоривший дальнейший ход событий. Вечером 27 октября, когда Кастру Калдас следовал по улице Санту-Антониу, из какого-то дома раздался выстрел, которым он был легко ранен. Этот выстрел явился сигналом к войне.
Ослепленный гневом губернатор приказал арестовать множество людей, которых обвиняли в организации покушения.
Пока он руководил арестами, пернамбуканские руководители стали собирать народ из внутренних районов. Отовсюду начали стекаться капитаны со своими людьми, и 9 ноября двухтысячное войско триумфально вступило в Ресифи. Кастру Калдас и многие из его приспешников бежали в Баию.
Инсургенты отстранили членов новой палаты, взяли власть в свои руки, «снесли городской столб и другие отличия города», выпустили на свободу жертвы губернатора и сменили офицеров ополчения.
На следующий день, 10 ноября, в Олинде состоялось совещание сената с участием всей пернамбуканской знати, где подробно обсуждался вопрос о перспективах дальнейшего развития победоносного движения.
Именно на этой ассамблее Бернарду Виейра де Мелу от имени Америки впервые потребовал предоставления независимости и учреждения республики. Этот пернамбуканский руководитель уже договорился с некоторыми вождями Олинды о необходимости занять определенную позицию по отношению к самому двору.
Этот шаг, видимо, был лишь одним из симптомов настроения умов, воцарившегося в одной из провинций колонии, обитатели которой прослыли больше своей удалью, нежели верностью королю. Не следует также думать, что весь этот проект представлял собою что-то более значительное, чем простую прихоть, проявленную самыми храбрыми из тех людей, которые стремились бороться со злом и не находили выхода с помощью обычных средств.
Однако каким бы ни было значение того, что имело место в Олинде, не приходится сомневаться, что на этой ассамблее 10 ноября произошло нечто из ряда вон выходящее, к чему история не может остаться равнодушной, поскольку впервые в колонии заговорили тогда столь открыто и бесстрашно о своих правах.
При обсуждении на этой ассамблее вопроса об установлении нового политического строя в связи с победой революции выступил Виейра де Мелу. Коснувшись создавшегося положения, он официально предложил объявить капитанию республикой со своим собственным правительством, «наподобие Голландии или Венеции». Он сказал, что, как показали войны с голландцами, Португалию нетрудно будет победить и что «в случае неуспеха можно всегда спокойно отступить в сертан или в пальмовые леса, чтоб укрыться от преследования королевских войск». В заключение своего выступления он заявил, что, «во всяком случае, все это лучше, чем подчиниться форастейро Ресифи».
Предложение подверглось длительному обсуждению. За него было 212


подано восемь голосов. Ассамблея почти в полном составе отнеслась сочувственно к подобной радикальной мере.
Однако были выдвинуты и более благоразумные соображения, причем некоторые участники совещания даже предлагали в качестве наиболее целесообразного выхода дожидаться справедливого решения короля.
Предложение Виейры де Мелу в связи с этим было отвергнуто, и все сошлись на том, что бразды правления следует передать епископу дону Мануэлу Алварис да Коста, который был назначен на этот пост в порядке наследования.
С целью принять окончательное решение относительно дальнейшего направления движения была созвана ассамблея местных представителей, собравшаяся в Олинде. На этом совещании победили умеренные, и было решено, что провинция сохранит верность королю. С общего согласия было также решено передать епископу всю полноту власти при условии немедленного объявления всеобщей амнистии от имени Дон Жуана V.
Бедняга епископ оказался в крайне затруднительном положении, стремясь умиротворить Олинду и Ресифи и видя в то же время, что беспорядки все более усиливаются.
Тем временем Виейра де Мелу со своими людьми, которых он вызвал из сертана, занял Ресифи и был даже готов помешать предполагаемому приезду нового губернатора, если тот не располагал необходимыми полномочиями, чтобы санкционировать все сделанное и удовлетворить все требования местных уроженцев. Все группировки решили, что в этом случае будет немедленно провозглашена республика, так как больше от двора ждать было нечего.
В свою очередь побежденный Ресифи, будучи убежден в том, что губернатор восстановит порядок и покарает зачинщиков, стал готовиться к ответному выступлению, которое не заставило себя долго ждать.
Вскоре гарнизон Ресифи вступил в столкновение с людьми Виейры де Мелу. Перепуганный епископ укрылся в коллегии иезуитов. Линейный полк овладел после бурных схваток городом и провозгласил капитана Жуана да Мота временным губернатором и наместником Кастру Калдаса. Мота предложил епископу продолжать правление, но теперь уже под руководством солдатни... Попав в затруднительное положение, прелат стремился покинуть Ресифи, прибегая для этого ко всяческим уловкам, так как диктатор Мота не относился благосклонно к его отъезду.
Оказавшись в конце концов в Олинде, епископ вновь обрел свою власть и, будучи уже свободным от влияния властителей Ресифи, получил поддержку «палаты и всех местных жителей», которые вновь объявили себя «верноподданными его величества», полагая, что временный губернатор сделает все, что от него потребуют. Что же оставалось тогда делать епископу?
Теперь мятежниками стали жители Ресифи, а почитавшие себя правыми обитатели Олинды решили побывать в виле форастейро. Последние, в свою очередь считавшие себя «поборниками законности», поклялись, что во имя короля будут сопротивляться до ожидаемого прибытия представителя законной власти.
Осада Ресифи оказалась тяжелым делом, и созданное ею ненормальное положение давало себя знать даже в Параибе и в Алагоасе. В Баию стали поступать требования о вмешательстве генерал-губернатора.
Осада продолжалась уже около трех месяцев, когда появилась армада1 из Португалии, с которой прибыл новый губернатор Фелис Жозе М ашаду де Мендонса.
1 	Армада — здесь крупное соединение военных кораблей.
213


Он был облечен неограниченными полномочиями для пресечения беспорядков, а также привез с собой санкцию на амнистию, предоставленную епископом. Уже отказавшийся было от своих обязанностей епископ забыл о своем отказе и усердно стремился настроить нового представителя власти против жителей Ресифи, которых обвинял в мятеже, усугубляя это утверждениями, что «бродячие торговцы» намеревались «по меньшей мере сдать вилу французам».
В свою очередь жители Ресифи поступили еще лучше. Жуан да Мота лично отправился встречать нового губернатора у входа в бухту и подробно информировал его об имевших место событиях.
Мендонса, оказавшийся между двух огней, начал с того, что попытался внушить доверие всем. Он приказал Жуану да Мота передать все укрепления и вилу епископу, единственному представителю власти, которого он сам признавал. Там же, на борту корабля, этот приказ был выполнен.
8 октября 1711 года Мендонса высадился на берег и на следующий же день взял в свои руки власть в Олинде, не встретив ни малейшего сопротивления, причем словно по волшебству был восстановлен мир, по крайней мере в обеих вилах.
Все álTo явилось скорее результатом кошачьей хитрости представителя короля, чем плодом подлинной политики умиротворения.
Через несколько дней началось расследование, а затем начались и гонения против тех предводителей аристократии, которые принимали активное участие в событиях 1710 года, причем всеобщая амнистия, предоставленная епископом и санкционированная королем, не принималась больше во внимание. Еще до завершения расследования были арестованы многие лица, и тотчас же, после установления виновников, «губернатор издал прокламацию, обещая награду тем, кто найдет виновных и передаст их властям, и угрожая строгим наказанием лицам, которые предоставят им убежище или защиту».
Вслед за этим Виейра де Мелу, который был всегда готов приступить к осуществлению предложенных им с самого начала действий, стал уговаривать замешанных в этом деле лиц попытаться укрыться в лагерях пальмовых лесов. Но так как никто не пожелал сопровождать его, он один со своим сыном подался туда. Однако, узнав, что его разыскивают вследствие выдвинутых против него обвинений, он решил сам явиться к властям и был заключен в крепость Брун.
Так как, по мнению Мендонсы, суд отнесся к обвиняемым недостаточно сурово, он отправил их в Португалию, откуда некоторые из них больше уже не возвратились.
Итак, окончательная победа «бродячих торговцев» казалась несомненной. И в то время как вожакам движения сопротивления Олинде, возвращавшимся из экспедиций, в которых они участвовали, оказывалась торжественная встреча, их противников настигал безжалостно каравший их меч правосудия.
Чтобы еще больше унизить пернамбуканцев, в Ресифи, пока производилось дознание, был установлен городской столб, была создана камара и было торжественно отпраздновано учреждение вилы.
Нетрудно понять, что такой мир не мог быть прочен.
И действительно, лишь через четыре года, в 1715 году, после прибытия нового губернатора дон Лоренсу де Алмейда было восстановлено нормальное положение, хотя традиционная вражда между португальцами и уроженцами Бразилии так и не прекращалась.
214


КИЛОМБОС ПАЛМАРИС
В истории африканских рабов в Бразилии был период (главным образом весь XVII век), когда негры, придя в себя после скорбных дней «банзо» (болезненная тоска по родине попавших на чужбину людей), начинали размышлять о постигшем их несчастье и о бегстве от рабства в леса. Естественно, что их хозяева стремились вылавливать их, и поэтому беглецы в свою очередь старались объединяться для оказания сопротивления «лесным капитанам»1.
Так возникали могущественные объединения беглых рабов, которые с начала упомянутого века были страшным бичом для путешественников и беззащитных жителей.
До сих пор еще встречаются следы многих поселений беглых рабов, которые назывались киломбос. Крупнейшие из них находились в районе Палмариса, на территории нынешнего штата Алагоас. Палмарис — это обширная зона пальмовых лесов, расположенная почти параллельно побережью, в 20—30 лигах от него, между Сан-Франсиску и мысом Санту- Агостинью. Там было множество киломбос, в том числе Замби, Табокас, Макаку, Сукупира2.
Эти очаги значительно выросли во время голландского вторжения в 1630 году3. Голландцы, появившиеся в Пернамбуку, тешили рабов обещаниями предоставить им свободу. Рабовладельцы же, вынужденные защищаться и бежать от голландцев, не имели возможности принудить к этому же своих рабов. Пользуясь этим, негры бежали от рабства.
Вскоре в некоторых местах в пальмовых лесах скопилось множество негров, которые стали мирно трудиться на возделанных ими полях и огородах. Вместе с ними не отказывались жить индейцы, также спасавшиеся от рабства4.
1 Институт «лесных капитанов» был учрежден королевским указом от 24 сентября 1699 года. Задачей «лесных капитанов» была поимка негров, бежавших от хозяев в леса и горы. Эти так называемые «охотники за черной дичью» с помощью собак выслеживали и травили беглых негров, как диких зверей. Нередко они тайком похищали рабов с плантаций, чтобы затем вернуть их как пойманных беглых и получить вознаграждение.
2 Замби — по имени одного из вождей Палмариса; Табокас — бамбук; Макаку— обезьяна; Сукупира — название дерева, дающего ценную древесину.
3 Автор обходит вопрос о социально-общественном устройстве киломбос Палмариса. Как показывают источники, к тридцатым годам XVII века в Палмарисе уже сложилось примитивное феодальное государство. По своему политическому устройству Палмарис представлял собой неразвитую «республику», созданную и управляемую по образцу африканских общин. Расовая общность и стремление к объединению для совместной обороны и хозяйственной деятельности — плантационного земледелия, торговли и т. д., — все эти факторы ускорили образование централизованного негритянского государства путем слияния нескольких киломбос в единую федерацию, во главе которой стояли пожизненно избиравшийся вождь и совет старейшин. Социальный строй Палмариса характеризовался феодальными отношениями в сочетании с применением рабского труда и пережитками родоплеменной организации. Только пришедшие добровольно рабы становились свободными, захваченные же силой во время набегов негры оставались рабами. Таким образом, негры-рабы в Бразилии сумели создать свое самостоятельное государство, но не сумели заменить старые социальные отношения новыми, не смогли даже ликвидировать рабство как общественный институт.
4 Это указание Роши Помбу представляет значительный интерес. Буржуазные историки обычно отрицают наличие индейцев в негритянских киломбос Палмариса. Между тем источники дают основание считать, что в Палмарисе жили не только негры, но и индейцы. В своем письме губернатору В. Фрейри от 9 сентября 1663 года генерал- губернатор Обидус называл Палмарис «убежищем беглых негров и индейцев, которые в течение долгого времени разоряют капитанию Пернамбуку». Хронист Лорету Коуту, основываясь на рассказах современников и очевидцев, упоминал в числе жителей Палмариса метисов. Все это заставляет согласиться с тезисом Роши Помбу о том, что население Палмариса состояло из негров и индейцев.
215


Еще в большей степени, чем фламандское завоевание, увеличению скоплений этих беглецов способствовала война, почти беспрерывно продолжавшаяся в течение 24 лет. Вряд ли кто или мало кто из рабов мог устоять против соблазна откликнуться на призывы, доносившиеся из сертана, и избавиться от риска смерти на войне, где они были обречены на страдания не только по вине врагов, но и вследствие общего тяжелого положения, а также из-за капитанов, под командованием которых они находились.
Пока обе воюющие стороны не отдавали себе отчета в опасности, угрожавшей установившемуся порядку, дело обходилось без особых столкновений. Киломболас1 даже поддерживали тесные связи с жителями соседних вил. Они доставляли в Порту-Калву, Сериньяэн и Алагоас свои продукты, которые обменивали на нужные им предметы: огнестрельное оружие, металлические изделия, ткани. В перечисленных поселениях негров встречали без какого-либо недоверия, и негоцианты первыми могли засвидетельствовать честность и добросовестность этих своих клиентов.
Однако после окончания первоначального периода войны с голландцами (периода сопротивления) и португальцы и фламандцы обратили внимание на создавшееся аномальное положение, которое ставило под угрозу господство как тех, так и других. В результате обе стороны стали натравливать авантюристов на конфедерацию Палмарис.
Естественно, что после того, как с ними вступили в борьбу, негры отказались от своего прежнего миролюбия. В 1640—1645 годы их насчитывалось уже десять или одиннадцать тысяч, они свыклись со своей независимой, хотя и не лишенной опасностей жизнью и приняли брошенный им вызов. Следует признать, что эта борьба принесла им определенную пользу, так как в течение следующих пятидесяти лет они приобрели значительный военный опыт. Киломбос даже держали в состоянии постоянной тревоги оккупированную голландцами зону и ее окрестности.
Когда голландцы убедились в необходимости напасть на киломбосг они увидели, что «освобожденные» ими негры уже успели сделать значительные успехи.
Первая фламандская экспедиция, проведенная в 1644 году под командованием некоего Баро, подожгла одно из киломбос и убила около ста негров, но большинство негров бежало в леса.
На следующий год вторая экспедиция уже никого не нашла на этом месте и вынуждена была вернуться обратно, обильно снабдив себя провиантом.
Когда против голландских захватчиков началось восстание, бедных негров оставили пока в покое, в результате чего у них создалось впечатление, что белые как следует проучены.
С этого времени стали возникать крупные лагери в виде крепостей,, захват которых потребует затем от португальцев более сорока лет борьбы.
В данном сертане было создано девять или десять крупных киломбос,. не считая других, более мелких или менее укрепленных.
Во главе каждого из этих крупных лагерей стоял король, который жил, окруженный почетом, в мусумбе (дворце). При нем находились совет старейшин и генералы. Жизнь в этих больших деревнях представляла собой почти полное подобие жизни в деревнях Африки, отличаясь от последней лишь некоторыми элементами, характерными для католического культа и колониальной цивилизации.
Киломболас — жители киломбос.
216


Как уже говорилось, особенно большого развития это негритянское государство достигло во время войны за освобождение Пернамбуку, став, если так можно выразиться, наростом на теле колонии, с существованием которого после неудачных попыток, предпринятых фламандцами, пер- намбуканцам приходилось невольно мириться.
После изгнания голландцев в 1654 году победившие колонисты принялись за решение этой давнишней внутренней проблемы.
В то время важнейшими киломбос по степени своей укрепленности и способности к сопротивлению были Макаку и Сукупира. В первом из них насчитывалось до 1500 хижин с населением от восьми до десяти тысяч душ. Его считали основным, центральным поселением конфедерации. В 1678 году там проживал великий вождь Гангазума, пользовавшийся большим влиянием на остальных правителей.
Лагерь Сукупира, хотя и менее населенный (в нем насчитывалось четыре или пять тысяч душ), имел большее значение как укрепленный пункт. Верховное командование в этой крепости принадлежало генералу Гангазона, брату великого короля. Этот пункт являлся как бы сторожевым аванпостом конфедерации на границе вражеской территории.
Именно эти киломбос стали подвергаться теперь нападениям, причем многие герои, рожденные Реконкистой, не считали для себя зазорным брать на себя теперь командование силами, действовавшими против негров.
Целых двадцать лет повторялись бесплодные попытки атаковать два указанных редута, где были сосредоточены основные силы киломбос. Негры зло посмеялись над всеми усилиями своих противников, проявив при этом поразительную стойкость, силу духа и отвагу, присущие только тем, кто защищает свою родину. Не менее 25 экспедиций, предпринятых против негров до 1674 года, потерпело полную неудачу.
Наконец губернатор дон Педру де Алмейда решил, что откладывать эту борьбу больше нельзя, ибо это нанесло бы серьезный ущерб колонии и даже грозило бы большой опасностью суверенитету португальской короны. Отовсюду поступали жалобы и требования со стороны населения, испытывавшего на себе последствия возраставшей смелости негров, кичившихся постоянными поражениями, которые они наносили белым.
Губернатор собрался поэтому «с силами для решительной кампании». Все было подготовлено к ведению подлинной войны с целью отбросить или уничтожить врагов, угрожавших внутренней безопасности колонии.
В конце ноября 1675 года из Порту-Калву выступила экспедиция под командованием сарженту-мора Мануэла Лопис Галвана. Напав сначала на один крупный лагерь, а затем на другой, находившийся в глубине сертана, Галван утвердился в этих местах и начал рассылать летучие отряды, которые в течение четырех месяцев преследовали беглецов в лесах.
Относительный успех этой экспедиции воодушевил дон Педру де Алмейда на организацию нового похода, во главе которого стал капитан- мор Фернан Карилью, известный в северо-восточных сертанах охотник за неграми.
Карилью выступил из Порту-Калву в 1677 году и двинулся против одного из редутов, который оказался покинутым. Он пошел затем на Суку- пиру, но она также была покинута и почти полностью сожжена.
В соответствии с имевшимися у него инструкциями Карилью основал свой лагерь на руинах этого крупного киломбо, откуда начал атаки в сертане. Однако капитан-мор не добился сколько-нибудь значительных результатов, и его люди начали дезертировать. Он обратился тогда к губернатору с просьбой об оказании помощи, главным образом о присылке 217


войск. Достаточно было поступить известию, что помощь уже находится в пути, как участники экспедиции вновь воодушевились и еще более смело и успешно продолжали преследовать негров. С прибытием подкреплений весь район киломбос охватило смятение.
После четырех месяцев погони и нападений в лесах негры были рассеяны и потерпели такое поражение, что конфедерацию Палмарис стали считать уничтоженной.
Кичась своими подвигами, Кари лью вернулся в Ресифи, где был встречен как герой, заслуживший всеобщую признательность.
Дон Педру де Алмейда решил теперь, что пришло время увенчать подвиги, свершенные войсками, проявлениями милосердия. Он направил капитана с небольшим эскортом на поиски «остатков» рассеянных и блуждающих по лесам негров, чтобы уведомить их о том, что капитан Карилью готовится раз и навсегда покончить с оставшимися киломбос, но если они согласны жить в мире с белыми, то губернатор от имени короля гарантирует им дружественный союз и хорошее обращение.
Помимо этого, всем отступникам давалось столько других обещаний, что предложение было ими принято.
18 июня 1678 года в Ресифи прибыл эскорт с двумя сыновьями великого негритянского короля и свитой из знатных лиц.
Губернатор (тогда это был уже Айрис де Соуза де Кастру) принял посольство с большой почтительностью. Он созвал совет, который решил -заключить мир с Гангазумой. Был составлен текст соответствующего документа, и вместе с посольством в сертан отправился офицер полка «дус-Эн- рикис», которому было поручено ознакомить короля с текстом мирного договора.
Итак, для Фернана Карилью наступили дни славы, тогда как для всех пернамбуканцев это был лишь период приятного заблуждения, так как предполагаемый мир установился на самом деле лишь «в воображении вестников: киломболас не только не были уничтожены, но, напротив, стали •еще более грозной силой».
Уже в следующем 1679 году возникла необходимость отправить экспедицию против короля Замби. Поход окончился полным поражением, что еще больше усилило ярость и дерзость негров, в результате чего капитании пришлось пережить еще десять тяжелых лет.
Наступил момент, когда даже королевский двор, обеспокоенный создавшимся ненормальным положением, начал настойчиво требовать решения этого вопроса.
Учитывая особенности предстоящей войны и прежде всего крупные ресурсы и преимущества, которыми располагали негры, пользовавшиеся бескрайними просторами сертана, было решено избрать путь, который казался всем наиболее целесообразным и способным привести к решающим результатам. Путь этот состоял в том, что все дело поручалось лицам, привыкшим охотиться за дикими туземцами. Лишь бандейранты были способны справиться с этими беглыми неграми, которые господствовали в бескрайних, глухих лесах и благодаря своей большой численности, сплоченности и дисциплине стали более грозной силой, чем даже индейцы.
В ту пору сертаны подвергались вплоть до крайнего севера нападениям этих смельчаков, вписавших неповторимую страницу в историю Америки.
В числе вожаков, слава о которых обошла всю колонию, выделялся паулист Домингус Жоржи Белью, который уже обследовал в свое время центральные районы до границ Мараньяна. По соглашению с генерал- губернатором губернатор Пернамбуку Жуан да Кунья Соту Майор предложил прославленному капитану окончательно покорить Палмарис.
218


Жоржи Волью принял предложение, и его представители незамедлительно подписали в Олинде соглашение с губернатором, позднее ратифицированное королем.
Однако, прежде чем отправиться в поход против негров, капитану пришлось поспешить на выручку жителям Риу-Гранди-ду-Норти, оказавшимся в весьма затруднительном положении в связи с грандиозным восстанием индейцев.
Таким образом, откладывалось решение задачи, которое с каждым днем становилось все труднее. Наконец генерал-губернатор категорически приказал Домингусу Жоржи приняться за выполнение возложенной на него задачи.
Оставив на Риу-Гранди одного из наиболее известных в те времена вождей (Матиаса Кардозу де Алмейда), капитан поспешил на юг, страстно желая проявить себя и поразить весь мир своими подвигами.
Не заходя даже в Олинду, как об этом его просил губернатор, он направился к киломбо и остановился неподалеку от Замби, намереваясь разведать обстановку.
Отряды, которые он разослал с этой целью, вместо наблюдения занялись сбором фруктов, в изобилии имевшихся в этих местах, и попали в засаду негров, дорого заплатив за собранные ими плоды.
Следует отметить, что на первых порах Жоржи Белью терпел неудачи. Во всяком случае, его людям пришлось испытать на себе всю мощь этого грозного лагеря, в котором негры под руководством Замби сосредоточили все свои силы. Киломбо, расположенный на отрогах серры Жиганти, у реки Мундау, занимал «более лиги по окружности» и казался «столь хорошо укрепленным, что ему не хватало только артиллерии».
Негры уже были предупреждены о предстоящем нападении, собрали в крепости жителей из всех окрестных мокамбос (деревень) и запаслись в большом количестве продовольствием.
Потерпев неудачу, Жоржи Белью отступил со своими людьми в Порту- Калву, где занялся переформированием своих сил, воспользовавшись наличием готовых контингентов, с помощью которых он довел численность экспедиции до семи тысяч человек.
Это войско, снабженное военным сняряжением для длительной осады, направилось в сертан, высылая «из предосторожности аванпосты и разведчиков, прокладывая дороги и принимая все меры к тому, чтобы избежать всяких неожиданностей».
Без каких-либо значительных происшествий армия подошла к большому киломбо. Окрестности оказались пустынными, и повсюду царила подозрительная тишина. Прежде чем собраться в крепости, негры разрушили все вокруг нее.
После окружения редута Жоржи Белью и два известных капитана (Бернарду Виейра де Мелу1 и Себастьян Диас) взяли на себя наблюдение за тремя главными воротами лагеря.
Первый штурм был ужасным. Осаждающих отбрасывали от укреплений с ужасающей яростью с помощью не только «огнестрельного оружия и стрел, но и кипятка, а также раскаленных углей, которые бросались из-за частокола».
Как и Варнъяжен, мы не можем не сожалеть, что эта трагедия не имела своего хрониста. Оливейра Мартинс2 нисколько не преувеличивал, когда называл этот обреченный город «негритянской Троей», «самым 1 Уже знакомый читателю по событиям 1710—1711 годов в Пернамбуку; см. стр. 212—214.
2 Оливейра Мартинс (1845—1894)— португальский писатель и историк.
219


великолепным и героическим порождением восставших рабов», история которого «напоминает «Илиаду».
Чтобы представить себе, сколь грандиозной была эта битва, достаточно вспомнить, что осада продолжалась около трех лет, причем бои происходили почти беспрерывно и днем и ночью. Беспрестанно, «но безуспешно штурмовались стены и ворота», что приводило лишь к крупным потерям со стороны осаждавших.
Наконец последние обратились в Ресифи с просьбой прислать им артиллерию, без которой, как они утверждали, было «невозможно прорваться через укрепления врага».
В конце концов Себастьяну Диасу и Виейре де Мелу удалось разбить ворота, против которых они стояли, после чего туда устремился Жоржи Велью со своими людьми. Начался штурм. Негры оказывали сопротивление, но их усилия были тщетными. В крепости, на которую несчастные возлагали все свои надежды, происходило страшное смятение. Одни умирали в бою, другие, главным образом женщины и дети, сдавались,, умоляя о пощаде, а огромное множество побежденных бежало в беспорядке в сертан.
Так, в 1694 году, после более пятидесяти лет борьбы с колониальным, обществом, пал последний редут Палмариса.


ГЛАВА XII
Война за испанское наследство.
Дюклерк и Дюгуа-Труа
ЖАН ФРАНСУА ДЮКЛЕРК.-ДЮГУА-ТРУА
ЖАН ФРАНСУА ДЮКЛЕРК
Как и все другие европейские войны колониальной эпохи, война за испанское наследство (в связи с прекращением австрийской династии после смерти Карла II в 1700 году) получила соответствующий резонанс в Америке, поскольку в нее был втянут и лисабонский двор.
Впрочем, война за испанское наследство была всего-навсего предлогом для агрессии, которой подверглась наша страна. В числе народов, угрожавших португальским владениям, наибольшую настойчивость в ранний период существования колонии проявляли французы, стремившиеся овладеть частью побережья с целью обеспечить себе здесь постоянную и надежную базу для торговли между Бразилией и Европой. Французское правительство никогда не скрывало своей заинтересованности, лежавшей в основе подобных попыток, и более или менее открыто оказывало покровительство экспедициям, целью которых был захват тех или иных территорий. А когда, разочаровавшись в ряде предпринятых до этого попыток, Франция увидела, как Англия благодаря своему посредничеству в мирных переговорах между Португалией и Голландией получила большие привилегии в Бразилии и во всех других португальских владениях, она стала настойчиво добиваться у лисабонского двора предоставления ей, хотя бы в торговой сфере, таких преимуществ, которыми пользовалась ее соперница по ту сторону Ла-Манша.
Однако она добилась у Португалии лишь некоторых уступок, не дававших существенных выгод французской торговле.
В связи с усилением сопротивления, на которое наталкивалось его стремление покровительствовать своим арматорам на основе добрососедских отношений и законными средствами, версальское правительство вновь убедилось, что лишь с помощью силы оно окажется в состоянии добиться чего-либо.
Вот почему после того, как в 1669 году был окончательно заключен мир между Португалией и Голландией, французские корабли стали все чаще появляться у берегов Бразилии, пока наконец династическая проблема, возникшая в Испании в начале XVIII века, не дала повод к ничем не прикрытой агрессии.
Не одно лишь стремление досаждать старому королевству нападениями на его заморские владения побуждало правительство Франции выдавать разрешения на ведение корсарских операций против кораблей и крепостей португальских колоний. Это стремление сочеталось с инстин-
221


ктом пиратства, еще не полностью искорененным в те времена, особенна у народов приморской Европы, которые не принимали участия в открытиях новых земель или по крайней мере не имели такой удачи, как оба народа полуострова.
На юге Бразилии уже наступил период накопления крупных богатств. Рио-де-Жанейро пользовался в Европе репутацией богатейшего города, а поэтому к нему обращались жадные взоры тех, кто еще жил разбойничьим промыслом на морях. В 1710 году, когда прославленный Дюгуа-Труа корсарствовал против англичан, он устремил свой алчный взор и всю свою удаль на «колонию Рио-де-Жанейро, одну из самых богатых и могущественных в Бразилии», — как он сам писал об этом в своих «Мемуарах».
Несомненно, что политический курс Людовика XIV весьма удачно сочетался с удалью этих авантюристов, которые и не собирались сходить со сцены.
После того как Португалия, заключив в 1703 году Метуэнский договор1 с Англией и Голландией, вступила в лигу, поддерживавшую австрийскую династию и выступавшую против герцога Анжуйского, Людовик XIV санкционировал начало военных действий на суше и на море против подданных португальской короны.
Словно только дожидаясь этого приказа, множество корсаров начало действовать. В течение первых лет войны они ограничивались захватом вражеских кораблей в море. Но в середине 1710 года арматоры Бреста подготовили хорошо оснащенную экспедицию против Рио-де-Жанейро.
Экспедиция состояла из шести кораблей (пяти военных и одного транспортного), на борту которых находились десантные войска численностью- в тысячу человек, под командой Жана Франсуа Дюклерка.
6 августа 1710 года эта флотилия подошла к Кабу-Фриу.
Французы намеревались захватить город в момент, когда бразильский флот окажется в море на пути в королевство, а большинство колонистов будет находиться в рудниках.
Однако португальское правительство не забывало об оборонительных мероприятиях и рекомендовало властям усилить бдительность.
Губернатор Франсиску де Кастру Мораис получил уведомление о появлении у берега каких-то подозрительных кораблей и подготовился ка всяким неожиданностям.
17 августа, когда уже спустились сумерки, из крепостей, расположенных у входа в бухту, заметили корабли с развевавшимися на них английскими флагами.
По сигналу набата в городе была объявлена тревога, и пока многие семьи начали уходить в предместья, силы гарнизона стали занимать на берегу наиболее уязвимые для вторжения пункты.
Утром следующего дня корабли удалились, но некоторое время спустя они вновь подошли ко входу в бухту, и так как они не обращали никакого внимания на сигналы, которые им подавали, из крепости Санта Крус был произведен пушечный выстрел и снаряд попал во флагманский корабль. Тогда корабли встали на якорь, однако вне досягаемости для обстрела с суши.
Вечером 18 августа они подняли якоря и взяли курс на юг. 27 августа они остановились у Илья-Гранди, где, несмотря на оказанное им сопротивление, французы сумели пополнить запасы продовольствия, ограбив, несколько фазенд и энженьо. Они оставались там около десяти дней, 1 Назван так по имени английского посла в Лисабоне Метуэна (правильнее Мэтыоин).
222


и за это время получили от двух пленных необходимую информацию относительно наилучшего способа нападения на город с суши.
7 сентября от флотилии отделились три корабля, которые отправились на разведку побережья к северу, до входа в бухту Рио.
План Дюклерка заключался в том, чтобы отвлечь в сторону моря внимание гарнизона крепости и неожиданно произвести нападение с суши.
Три корабля подошли к самой бухте. Были предприняты попытки высадиться на береговом пункте Арпуадор и затем на Тижуке, однако эти пункты хорошо охранялись.
Тем временем Дюклерк высадил близ Гуаратибы около тысячи человек, которые смело двинулись в городу по дороге Каморин иДус-Трес- Риус. После трудного перехода Дюклерк прибыл 18 августа в Энженьо- Велью.
Узнав о дерзкой вылазке французов, Кастру Мораис решил сосредоточить теперь все усилия на обороне города. Между тем было совершенно ясно, что при помощи имевшихся у него сил он был в состоянии разгромить этих авантюристов еще на марше. Однако он направил против них лишь несколько отрядов, которые препятствовали продвижению французов.
В городе была объявлена тревога, и за оружие взялась значительная часть населения, главным образом студенты, торговцы, чиновники и даже монахи.
Подойдя к крепости, французы сошли с шоссейной дороги и заняли окрестные возвышенности. С одной из высот они заметили большое оживление в городе, который оказался под угрозой, и поняли, что их расчеты не оправдались.
Французы очутились в крайне затруднительном положении. Отступление неизбежно привело бы к гибели всех людей.
Единственным выходом из этого тяжелого положения могла быть только отчаянная попытка пробиться в город, на что Дюклерк решился, не теряя надежды на поддержку со стороны флотилии в соответствии с согласованным планом. Он разбил свои силы на несколько крупных отрядов, и самый крупный из них, возглавляемый им самим, предпринял попытку спуститься к лагуне Сентинела (окрестности нынешней улицы Риашуэлу). Однако он натолкнулся здесь на роту студентов под командованием капитана Бенту ду Амарал Котинью.
После этого Дюклерк ретировался на холм и спустился уже близ нынешней площади Лапа. Там французы натолкнулись на тринитария1 Франсиску де Менезиса с тремястами патриотов. Обе стороны ожесточенно сражались некоторое время, пока наши не были вынуждены бежать.
Получив некоторые подкрепления, Франсиску де Менезис постарался вновь собрать своих людей и прижал захватчиков к холму Кастелу Последние попытались захватить эту высоту, но были отброшены артиллерийским огнем. Подвергаясь атакам со стороны «людей, расставленных на углах улиц и руководимых вездесущим монахом», французы двинулись по улицам Ажуда и Сан-Жозе и дошли до площади перед монастырем Карму (позднее Дворцовая площадь, ныне площадь 15 Ноября).
Французы прилагали отчаянные усилия, чтобы овладеть церковью, надеясь, видимо, укрыться в ней, но натолкнулись на сильное сопротивление войск, охранявших монастырь, и перенесли удар на губернаторский дворец и таможню, находившиеся по ту сторону площади.
Однако там находился студенческий батальон, прибывший из Сенти- нелы. Это испугало французов, и когда они увидели, что в резиденцию 1 Монах ордена тринитариев.
223


губернатора (в Розариу) прибыл полковник Григориу де Кастру Мораис с крупными подкреплениями, они поспешили укрыться в соседних складах, захваченных ими ценой больших потерь.
Среди защитников города начался необычайный переполох, так как в руки нападавших попало там шесть орудий и много боеприпасов.
Завязалась ожесточенная схватка, в которой пал доблестный полковник Григориу де Кастру Мораис.
Однако боевой дух патриотов не ослабевал. Отовсюду спешили новые исполненные ярости бойцы. Все население города стало на его защиту.
Видя невозможность противостоять этому натиску, французы отступили к каменному складу близ пристани и там закрепились. Дюклерк надеялся, что с минуты на минуту в бухте появится его эскадра.
Лишь когда захватчики оказались в затруднительном положении, губернатор Кастру Мораис вышел наконец из своего укрытия, чтобы «героически» воспользоваться ситуацией, сложившейся благодаря отваге, проявленной жителями Рио-де-Жанейро.
Стремясь проявить и свою, к сожалению, запоздалую отвагу, он вознамерился поджечь склад, где находились французы, но отказался от этого намерения, когда ему дали понять, что пожар может легко перекинуться на соседние здания, где укрывались семьи многих жителей города.
Вслед за этим был разработан план решительной атаки на врага. На улицах, выходивших на площадь, были установлены орудия, а защитникам острова Кобрас и других укрепленных пунктов было приказано открыть огонь, когда на суше начнется сражение.
Дюклерк понял, что ему грозит неминуемый разгром. Однако он притворился, что чувствует себя уверенно, и предложил Кастру Мораису весьма курьезные условия мира: он был «согласен» прекратить военные действия и удалиться из Бразилии, если губернатор позволит ему и его людям беспрепятственно погрузиться на корабли и предоставит им все необходимые гарантии.
Это предложение «со стороны агрессоров, которые полностью зависели теперь от милости своих потерпевших противников», было выслушано с возмущением. Им ответили, «что если они немедленно же не сдадутся, то здание, в котором они укрылись, будет сравнено с землей».
Французы были вынуждены сдаться на милость победителя.
Все, что произошло после их сдачи, вряд ли могло, конечно, понравиться этим корсарам. Однако победители могли по праву гордиться своим терпимым отношением к этим разбойникам, которые принесли им столько беспокойства и стоили им стольких жертв и потерь.
Однако даже еще и сегодня находятся люди, готовые обвинить жителей Рио в бесчеловечности по отношению к французам, в том, что они безжалостно убивали даже тех, кто пытался укрыться, спасаясь от доведенного до ярости населения, гнев которого теперь, после победы, был весьма естественным, и его было трудно сдержать.
Когда в разгаре битвы в здании таможни раздался взрыв, укрепившийся на вершине Санта-Тереза отряд захватчиков, который должен был своевременно прийти на помощь своим, решил, что это был условный сигнал о захвате города французами. Их предположения еще больше окрепли, когда они услышали звон колоколов во всех церквах, который они приняли за сигнал о начале столь желанного им грабежа.
Поэтому отряд без колебаний спустился вниз и вступил в город как раз в момент, когда резня была в самом разгаре.
Перед лицом печальной действительности незадачливые злодеи стали спасаться от ярости мстительной толпы, разбегаться по улицам, переживая все ужасы своего разгрома и умоляя о пощаде. Они пытались найти 224


убежище в храмах, но в большинстве случаев попадали в руки тех, кто, по их расчетам, должен был уже сам пасть жертвой агрессоров.
В разгаре этой резни был захвачен дом, в котором укрылось около семидесяти французов, вместе с несколькими пленниками, захваченными ими в окрестностях города. Французы направили монаха с просьбой о пощаде. Но даже монаху не было оказано уважения. Совершенно обезумевшая толпа перерезала почти всех этих злосчастных людей.
Французы потеряли всего около 400 человек убитыми и 150 ранеными. Наши потери составили: 50 убитых и около 70 раненых.
Пленные в количестве 440 человек были размещены в нескольких крепостях.
На следующий день, 21 сентября, у входа в бухту появились корабли, которые должны были оказать поддержку сухопутным силам. Они подавали знаки и даже произвели несколько холостых выстрелов.
С разрешения губернатора к кораблям была отправлена шлюпка с сообщением о том, что произошло. Вслед за этим были вызваны остальные суда, находившиеся у Илья-Гранди, и, получив провиант на время пути, флотилия взяла курс на Мартинику.
Дюклерк и его офицеры были сперва помещены в коллегии иезуитов, а затем в форте Сан-Себастьян на высоте Кастелу.
Вскоре Дюклерку было разрешено поселиться в городе под домашним арестом, и он поместился в доме, снятом им на улице Сан-Педру.
Он прожил там шесть месяцев, и его дом даже охранялся двумя солдатами, пока 19 марта утром он не был найден убитым в постели. Говорили, что он был убит тайком какими-то двумя лицами, которые поздней ночью проникли в его дом, не встретив, по-видимому, сопротивления со стороны охраны. Саути пишет, что «это убийство, несомненно, не было актом народного гнева. Оно могло быть только делом личной мести, причиной которой, вероятно, явилась ревность». Как указывает этот английский историк, никакого расследования не проводилось, хотя Кастру Мораис утверждал, что были приняты все меры к обнаружению убийцы.
ДЮГУА-ТРУА
Неудача Дюклерка послужила поводом для нового нападения на Рио- де-Жанейро. За это дело, которое, помимо связанной с ним соблазнительной перспективы большой наживы, сулило и славу «мести за соотечественников», взялся теперь моряк и прославленный корсар Дюгуа-Труа.
Он легко справился со всеми приготовлениями, необходимыми для подобного предприятия, спешно снарядив мощную эскадру, состоявшую из 17 кораблей с 700 пушками и десантным войском, насчитывавшим около 4 тысяч человек.
Как только об этом стало известно в Лисабоне, правительство Дон Жуана V постаралось принять все возможные меры. Так, флотилия в Бразилию была отправлена раньше времени, причем ее конвой был усилен. Был отдан приказ вооружить несколько торговых кораблей, на которые были погружены подкрепления, причем командование этими кораблями было поручено Гаспару да Коста де Атаиди (Макинис), отличному офицеру, прекрасно знающему свое дело.
Дюгуа-Труа отбыл из Ля-Рошели 9 июня 1711 года и лишь 27 августа увидел землю на широте Баии. Следуя дальше, он дошел в начале сентября до широты Рио и встал на якорь на значительном расстоянии от берега.
15 р. Помбу
225


Подкрепления во главе с Гаспаром да Коста уже прибыли. Он построил свои корабли для обороны города. Но так как прошло уже несколько дней, а враг все еще не появлялся, то возникло предположение, что слухп оказались ложными, как это часто случалось в наших морских крепостях. Войска высадились на берег и расположились здесь, не приняв никаких мер предосторожности.
Утром 12 сентября жители города были немало поражены, услышав грохот орудий, доносившийся со стороны входа в бухту. Их охватил ужас, который усугублялся полным отсутствием видимости из-за густого тумана.
Воспользовавшись туманом, Дюгуа приказал эскадре войти в бухту, не обращая внимания на огонь батарей, и занять позицию перед городом. Так и было сделано. Лишь в середине дня, когда рассеялся туман, увидели вошедшую в бухту вражескую эскадру!
Все это было столь неожиданным, что Гаспар да Коста, не имея возможности предпринять что-либо другое, приказал поджечь собственные корабли.
На следующее утро, 13 сентября, нападающие овладели островом Кобрас. Установив там свои батареи, Дюгуа уже считал себя хозяином города.
14 сентября он высадился с отрядом в 4 тысячи человек, не встретив ни малейшего сопротивления.
Губернатором все еще был Франсиску де Кастру Мораис. Он избрал почти ту же тактику обороны, что и годом раньше в борьбе с Дюклерком. С силами, которые в состоянии были противостоять врагу, он укрепился в Розариу, откуда наблюдал за ходом нападения на город.
Командир корсаров со свойственной ему предусмотрительностью и уверенностью сосредоточил свои силы на возвышенностях в северной части города, на острове Кобрас и на соседнем к нему берегу и предложил губернатору сдаться, заявив, что прибыл сюда от имени короля Франции, чтобы отомстить за жестокость, проявленную по отношению к французским подданным.
Кастру Мораис стал всячески оспаривать это утверждение, отверг обвинения, выдвинутые в качестве предлога для нового нападения на город, и в заключение заявил, что будет защищать город «до последней капли крови».
20 сентября французы начали бомбардировку укреплений Розариу, готовясь к решительному штурму, назначенному на следующий день.
К вечеру весь город был объят паникой. Даже часовые начали дезертировать со своих постов. В лагере Розариу воцарилось убеждение в неизбежности разгрома. Кое-кто пытался воодушевить людей, внушив им надежду на прибытие тщетно ожидаемых подкреплений из Минаса.
Ночью начался дождь, и вскоре над городом разразилась буря. Поддавшийся всеобщей панике губернатор стал бесконечно совещаться со своими офицерами. Многие настаивали на оказании сопротивления, а некоторые даже на решительных наступательных операциях против врага, однако большинство решило, что в ожидании помощи из Минаса необходимо перенести лагерь в другое, менее доступное для вражеского обстрела место.
Это предложение было принято. В ту же ночь с 21 на 22 сентября Кастру Мораис отступил со своим войском и закрепился сначала в Эн- женьо-Нову, а затем в Игуасу.
Это послужило сигналом для повального бегства из города. Опустели даже тюрьмы, и горожане с воплями стали разбегаться по полям и лесам в поисках убежища. В стремлении спастись люди попадали под 226


огонь вражеских орудий. Это была «одна из самых ужасных ночей, оставшихся в памяти нашей страны».
Когда утром 22 сентября Дюгуа-Труа готовился к генеральному штурму, к нему прибыл бывший адъютант Дюклерка, который сообщил, что в город можно войти без боя, так как он покинут всеми и подвергается теперь разграблению бывшими участниками первой французской экспедиции, которые вырвались из покинутых стражей тюрем.
Всю ночь с 22 на 23 сентября происходил безудержный грабеж. Были разграблены «три четверти всех домов и складов. Бочки с вином, съестные припасы, домашняя утварь, ткани, всевозможные товары и продукты — все это валялось грудами в уличной грязи». Дело дошло до того, что французам пришлось даже наказать некоторых из своих солдат, но никакая кара не могла сдержать охватившую этих людей жажду наживы. Чтобы сдержать это безудержное разорение, солдат привлекли к регулярной работе по доставке в склады награбленной добычи. Дюгуа-Труа не терпелось поскорее пожать все плоды своей удачи. Он понимал, в какое трудное положение можно попасть, если надолго задержаться в городе. Выход из крепости в сторону суши был полностью закрыт для него, что значительно затрудняло задачу снабжения провиантом в случае его нехватки.
Помимо этого, его крайне тревожила проводимая в Игуасу подготовка к реваншу, причем эта опасность должна была еще больше усилиться после прибытия из Минаса ожидаемых подкреплений.
Итак, он всячески стремился скорее завершить свое дело. В качестве первого шага в этом направлении он приказал сообщить Кастру Мораису. что, если за город не будет немедленно уплачен выкуп, «он сожжет его дотла». И чтобы показать, что это не просто пустая угроза, он разослал свою солдатню по окрестностям с приказом поджигать жилые дома и все. что им попадется на пути.
Эти акты вандализма глубоко потрясли все население, и никто больше не думал уже о прибытии подкреплений из Минаса, чтобы проучить дерзких грабителей. Единственное, к чему все стремились,— это спасти город. Естественно, что именно эти чувства руководили губернатором и всеми остальными, когда они вынуждены были уступить домогательствам врага.
В создавшихся условиях Кастру Мораис созвал совет, на котором было решено назначить нескольких офицеров парламентерами для ведения переговоров с корсаром о выкупе за город.
Дюгуа была предложена максимально возможная в тот момент сумма—600 тысяч крузадо, причем было оговорено, что для сбора этих денег потребуется продолжительный срок не только потому, что уже немало средств попало в руки французов, но и потому, что значительная часть личного имущества, даже общественная казна «были отправлены в глубь лесов и гор».
Дюгуа высокомерно отверг это предложение, сочтя его смехотворным, и потребовал в качестве военной контрибуции «двенадцать миллионов крузадо...» Он приказал продемонстрировать эмиссарам готовность уничтожить город и привести в негодность все то, что пощадит огонь, полностью разрушив все остальное.
Итак, посланцы вернулись с горестным отказом.
Но ненасытная жадность Дюгуа стала ослабевать. От негров-дезертиров он узнал, что со дня на день ожидается прибытие войск из внутренних районов и что с Илья-Гранди уже прибыло в Игуасу подкрепление в составе 1200 человек.
Надо было выходить из рискованного положения. Он решил поэтому ночью, соблюдая все меры предосторожности, выступить во главе всех 227
15*


своих сил против португальского лагеря, чтобы неожиданно появиться там на рассвете.
Обеспокоенный Кастру Мораис отправил новых посланцев, которым было поручено сообщить агрессору, что нет абсолютно никакой возможности собрать больше денег, чем было предложено, и что к этой сумме он может добавить 10 тысяч крузадо из собственного кармана, 100 ящиков сахара и 200 быков.
На этот раз французы приняли предложение. Было решено, что контрибуция будет выплачена в течение пятнадцати дней, причем в качестве заложников было взято двенадцать офицеров. Было также договорено, что жителям разрешается выкупить те вещи, которые они желают получить обратно, оплатив в короткий срок их стоимость. На этих условиях 10 октября было подписано соглашение.
Считая неизбежной опасность, которая возникнет после прибытия подкреплений из Минаса, Дюгуа-Труа подготовился ко всяким неожиданностям, усилив оборонительные посты.
На следующий день после подписания соглашения в Игуасу прибыли подкрепления из Минаса. Стремясь спасти город, Антониу де Албукерки со своей кавалерией (1500 человек) прибыл раньше, опередив основную массу своих войск (более 4 тыс. человек), которые следовали обычным маршем.
К несчастью, достойный капитан ничего больше не мог уже сделать... поскольку все было кончено, п позорное дело свершилось. Дюгуа-Труа отдавал себе отчет в огромной опасности, которая угрожала ему в связи с прибытием столь крупных сил во главе с этим доблестным, талантливым и пользовавшимся столь широкой известностью полководцем.
Естественно, что он был немало удивлен пунктуальному выполнению условий соглашения и тому, что прибытие подкреплений нисколько не отразилось на покорности местных жителей.
4 декабря 1711 года был произведен последний платеж. Всего французы получили 610 тысяч крузадо деньгами (около 250 тысяч крузейро). Однако, по мнению Варньяжена, общий размер добычи был лишь немногим меньше двенадцати миллионов, выплаты которых требовал корсар. При этом учитываются лишь официальная контрибуция и средства, добытые от обратной продажи награбленного добра его владельцам, тогда как общие потери Рио превысили тридцать миллионов крузадо!
В тот же день, когда был получен последний взнос в счет выкупа, французы погрузились на корабли, предварительно доставив на борт все, что можно было захватить с собой.
Покидая ограбленную землю, Дюгуа сделал красивый жест, демонстрируя этим свое благочестие: он пригрозил казнить всех солдат, у которых будет обнаружено церковное серебро, и в момент погрузки вручил иезуитам отобранные серебро и драгоценности для передачи их епископу.
Кичась своей огромной и легкой удачей в Рио-де-Жанейро, корсар решил завершить ее нападением на Баию под предлогом освобождения остальных солдат Дюклерка, находившихся там в плену. По его собственным словам, основной его целью было «урвать у этой колонии еще более крупную контрибуцию».
Итак, он покинул Рио в надежде умножить блеск своей славы еще более доходным разбоем. Однако после сорокадневной борьбы с противными ветрами он был вынужден вернуться во Францию. «Эта задержка оказалась роковой для двух его кораблей. Истрепанные ветром, они пошли ко дну с сотней людей на борту, причем на одном из этих кораблей находилась самая ценная часть награбленной добычи в золоте и серебре на сумму 600 тысяч французских ливров».
228


Когда эскадра прибыла в Кайенну, там затонул третий корабль, уже успевший встать на якорь.
Несмотря на все эти потери, авантюристы получили 92 процента прибыли на затраченный ими капитал!
Жители Рио, возмущенные поведением Франсиску де Кастру Мораиеа, не пожелали больше видеть его на посту губернатора.
Они немедленно же послали в монастырь Игуасу, где пребывал Антониу де Албукерки, чтобы просить его не возвращаться в свою капитанию, а стать губернатором в соответствии с указом короля. Согласно королевскому указу, полученному незадолго до этого, Антониу де Албукерки должен был взять на себя бразды правления (до окончательного решения этого вопроса королем) в том случае, если во время правления Франсиску де Кастру Мораиеа он по какому-либо поводу возвратится в Рио.
Албукерки согласился стать губернатором до принятия двором окончательного решения. Кастру Мораис даже не пытался удержать власть, видимо, уверовав в свою несчастливую звезду, то ли из-за своей неспособности, то ли из-за своей преступной бездеятельности.
Едва в Лисабоне стало известно о случившемся, в Рио был направлен преемник в лице Франсиску де Тавора. Он доставил приказ о предании суду Мораиеа, а также всех других лиц, уклонившихся от выполнения своего долга.
Виновные были подвергнуты строгому заключению. Была образована комиссия в составе семи представителей, и началось длительное расследование.
Наконец Кастру Мораис был приговорен к пожизненному изгнанию в Индию «не за измену, а за проявленные им малодушие и непредусмотрительность».
Известие о нападении на Рио-де-Жанейро вызвало тревогу во всех остальных капитаниях. Во многих из них начали собираться добровольцы, готовые отправиться на помощь городу.
На двор это сообщение произвело еще более удручающее впечатление, так как там возникли подозрения, что французы намерены отстаивать свои завоевания, движимые старыми притязаниями на территорию, хозяевами которой они уже некогда были.
Лишь полученные позднее известия развеяли опасения португальского правительства, показав, что намерения, которые поначалу казались весьма серьезными, сводились на самом деле к простому грабежу.


ГЛАВА ХШ
Бразилия в эпоху правления Дон Жуана V.
Бандейры
ЭПОХА РАЗВИТИЯ ГОРНОДОБЫВАЮЩЕЙ ПРОМЫШЛЕННОСТИ. - ПРАВЛЕНИЕ ДОН ЖУАНА V
ЭПОХА РАЗВИТИЯ ГОРНОДОБЫВАЮЩЕЙ ПРОМЫШЛЕННОСТИ
Наши виднейшие историки склонны считать, что открытие и разработка золотых и алмазных приисков «не принесли какого-либо морального облегчения жителям колонии и не привели к какО1Му-либо росту общественного достояния».
Однако внимательный анализ фактов показывает, что эпоха добычи золота имела первостепенное значение в истории Бразилии.
Достаточно напомнить, что почти до конца XVII века заселенная часть страны ограничивалась узкой полоской территории, расположенной вдоль океанского побережья. Мелкие поселения, разбросанные по берегу океана, влачили жалкое существование. В отдельных капитаниях среди вновь основанных предприятий, как правило, субсидируемых, насчитывалось не свыше двух или трех крупных, тогда как во многих других капитаниях большинство предприятий было по своим масштабам недостаточно как для создания общественного богатства, так и для накопления крупных состояний в руках отдельных лиц.
Еще до открытия золотых приисков в той или иной капитании, разумеется, встречались отдельные богатые люди. Известно, что в Сан-Паулу, в Баии, в Пернамбуку у некоторых лиц имелись золото и серебро, а кое- кто в этих местах владел даже значительными состояниями в виде драгоценностей и дорогих безделушек.
Так или иначе, подобные случаи встречались весьма редко и, естественно, не могли служить определяющим фактором в истории экономического развития страны.
Все это свидетельствовало лишь, что уже начиная с первого столетия колонизации — главным образом в капитании, расположенной на крайнем юге страны,— велась торговля с испанцами, провозившими из Перу в Бразилию контрабандой золото и серебро. Наличие крупных состояний, наконец, доказывало, видимо, что и в пределах страны накапливались тайным образом запасы золота. Это тем более вероятно, что уже нельзя теперь больше отрицать тот факт, что в Бразилии добывалось много золота еще до того, как королевская казна разведала об этом.
В Сан-Паулу, например, задолго до того, как первые образцы металла были отправлены в конце XVII века королевскому двору, местные богачи предоставили арробы обработанного золота в распоряжение губернатора 230


дона Мануэла Лобу, снаряжавшего экспедицию в район бассейна Ла-Платы1.
Однако все это, как уже говорилось, отнюдь не оказывало сколько- нибудь существенного влияния на общие условия жизни колонии.
Лишь открытие крупных золотых приисков в сертане совершило переворот в судьбе тех, кто приютился было на побережье, и перед ними открылись большие возможности нового континента.
Следовательно, в ту пору открытие золотых приисков явилось самым логичным и естественным решением всех проблем, которое только могла предоставить судьба и которое знаменовало собой поворотный пункт в истории страны.
Гнет колониального режима давал о себе знать, и вместе с тем начали шататься устои этого режима. Назревало неодолимое стремление покончить с последним. Однако там, где царит нищета, нелегко претворить в жизнь те или иные политические идеи. Лишь при известной степени экономической независимости назревшая идея способна превратить потенциальную энергию в реальные действия.
Только материальное благосостояние, придающее силы и уверенность, смогло, таким образом, подготовить население колонии к решению задачи, выпавшей на его долю.
Колонисты ступили на эти земли в поисках золота. Но только со второй половины XVI века стали распространяться слухи о золотых месторождениях, обнаруженных в различных районах капитании Сан-Висенти. В конце того же века португальский двор создал в Бразилии Главное управление приисков. А поскольку приисков, которыми следовало управлять, еще фактически не существовало, то правители занялись их поисками. И действительно, чиновники Главного управления приисков предпринимали систематические поисковые исследования в сертанах по мере очищения соответствующих территорий от воинственных туземцев.
Лишь в самом конце XVII века были обнаружены первые крупные месторождения золота и началась их разработка.
Трудно представить себе, что происходило после этого во внутренних районах страны. Как только весть об открытии этих месторождений распространилась в Бразилии и Европе, туда ринулся бесчисленный поток иммигрантов, словно весь мир был охвачен каким-то безумием, заставлявшим бросать все и спешить в районы приисков. Правительство тщетно принимало различные меры, пытаясь преградить путь этой стремительной людской лавине, ринувшейся в золотоносные районы страны. Не было никакой возможности воздвигнуть такие преграды, которые задержали бы этот человеческий поток.
Не будет преувеличением сказать, что во всех наших капитаниях началась повальная миграция, прежде всего в Минас-Жераисе, а затем и в Мату-Гросу и Гоясе. Вся трудовая деятельность на побережье оказалась заброшенной, остановились сахарные энженьо, опустели скотоводческие фазенды. Торговцы, ремесленники и даже административные и правительственные чиновники, должностные лица судебных органов и казначейства, магистраты и военнослужащие — все бросали свою работу и свои посты, отправлялись на розыски Эльдорадо, которое наконец-то стало приоткрывать свои тайны.
Однако все происходившее в сертанах совершенно несравнимо с тем, что случилось на территории, позднее названной Минас-Жераис. 1 Губернатор Рио-де-Жанейро Мануэл Лобу, возглавляя продвижение португальцев на юг, в 1679 году основал на восточном берегу Ла-Платы укрепленный пункт Колопиа-ду-Сакраменту, который должен был стать опорным пунктом в португалоиспанской борьбе за обладание эстуарием Ла-Платы.
231


Наплыв пришлых людей принимал там более массовый и беспорядочный характер, а соперничество становилось более ожесточенным и свирепым.
Вся зона, ранее известная как сертан Катагуйс, могла бы быть подразделена на отдельные районы, если бы можно было с точностью установить число устройств для промывки золота в каждом из этих районов.
Практичнее поэтому будет выделить в этой зоне такие крупные центры, как Рибейран-ду-Карму, Питангуи, Риу-дас-Вельяс и Ору-Прету, где было сосредоточено большинство золотомоек. Из всех перечисленных важнейшим центром золотопромышленности был Ору-Прету, древний исторический центр земель Минас-Жераиса.
В хронологическом порядке второй крупной золотоносной зоной стала Kynõá. В этой зоне также насчитывалось несколько важных центров, богатейшими из которых были золотомойки, находившиеся в местности, где ныне расположена столица штата Мату-Гросу.
Третьей из больших золотопромышленных зон была зона Гояс, в прежние времена известная под названием сертан Араэнс. Там еще в период правления второго Аньянгуэры (Бартоломэу Буэно сына) были основаны селения Сант-Ана (позже—Вила-Боа, а еще позднее—Гояс), Феррейру, Барра, Ору-Фину, являющиеся наиболее старыми населенными пунктами этого штата.
Еще до того как были открыты крупные золотоносные районы, португальское правительство предприняло меры по урегулированию всех вопросов, связанных с золотыми приисками, включая право владения золо- томойками, отношения между золотоискателями, взимание королевских налогов. Эти меры преследовали цель навести порядок среди огромных людских скоплений, которые бурлили возле каждого месторождения.
Согласно древнему португальскому праву, собственность на все недра земли принадлежала королевской короне, даже если сама земля была отдана в чье-либо владение. Лишь по особому, письменному пожалованию землевладельцам предоставлялось право собственности также и на находящиеся в его земле недра.
Лицу, открывшему месторождение золота, вручалась денежная премия, и ему предоставлялось право на промывку одной четвертой части запасов открытого месторождения, хотя бы это было и на чужой земле.
Прииски подразделялись по «датам»1. «Дата» признавалась за тем, кто открыл золотоносную жилу, а остальные «даты» могли быть отданы в подряд золотоискателям по ходатайствам последних.
Сборщик — «проведор» пятины был облечен властью распределять «даты», причем до передачи данного участка в концессию ему надлежало осведомиться во всех подробностях о добытчиках.
Концессионер терял свою «дату», если в течение пятидесяти суток не приступал к промывке золота, и прииск не считался находящимся в разработке, если на нем не работали по меньшей мере два человека.
Никто не мог быть посажен в тюрьму за долги, пока работал на прииске; у него также нельзя было конфисковать имущество, шла ли речь о рабах, или продуктах, или о тех или иных орудиях производства, необходимых для добычи металла.
В обязанности «проведора» входило инспектирование приисков и всех производившихся на них работ. Решения его могли быть обжалованы лишь в отдельных случаях и только перед проведор-мором королевского казначейства.
После того как были устроены первые плавильни, все добытое золото нужно было сдавать туда. Металл там плавили и взвешивали. Слитки 1 «Дата» — часть золотоносного участка.
232


снова регистрировались, и на каждом из них ставилось соответствующее* клеймо.
После отчисления пятины выплавленное золото складывали в специальный сундук, запиравшийся на три ключа. Ключи от сундука хранились у проведора, секретаря и казначея, и сундук, таким образом, мог быть открыт только в присутствии всех трех указанных чиновников.
Уже узаконенные таким образом слитки золота могли поступать на рынок. Они назывались «квитированным золотом». Владение золотом, не имевшим клейма, считалось тягчайшим преступлением. Контрабандисты, продававшие некинтированное золото, наказывались самым суровым образом: за продажу, обмен или попытки тайного вывоза золота, не прошедшего через плавильни, или даже владение им полагалась смертная казнь с конфискацией имущества, две трети которого поступали в казну короля, а третья часть — доносчику.
Позднее, в начале XVIII века, режим и вся структура горнодобывающей промышленности претерпели некоторые изменения, которые не имели, однако, особого значения для страны, поскольку они были направлены прежде всего на обеспечение интересов королевской казны.
Еще в начале колонизации, когда производилась раздача капитании, король соответствующими указами установил, что пятая часть всех добываемых полезных ископаемых принадлежит короне.
Однако форму взимания соответствующих сборов всегда было чрезвычайно трудно регулировать. Ввиду этого правительство зачастую прибегало к мерам контроля, которые вызывали лишь возмущение. Велись бесконечные процессы по делам о мошенничестве. Все это преследовало цель пресечь злоупотребления, которые тем не менее становились неизбежным явлением.
На первых порах взыскание налога производилось с веса металла: по весу вычислялась часть, подлежащая передаче в казну. Налог выплачивался регулярно лишь по доброй воле плательщика.
Впоследствии был введен подушный налог: известная доля золота выплачивалась за каждого раба или наемного работника, занятого на прииске золотодобытчика.
Видимо, подобная система была выгоднее для золотодобытчиков. По крайней мере когда ее хотели отменить, золотодобытчики стали рьяно отстаивать ее. А в Минас-Жераисе настойчивые домогательства добытчиков вылились даже в вооруженные выступления и открытый мятеж.
У метрополии, естественно, возникли подозрения: если эта система отвечает интересам золотодобытчиков, то она тем самым не может соответствовать интересам государственной казны.
С начала XVIII века в разных горнорудных районах начали основы^ вать плавильни, причем это нововведение внедрялось повсюду с большим трудом. Лишь после 1720 года его удалось полностью осуществить, да и то дорогой ценой.
Итак, система кинтирования была признана единственным эффективным средством, поскольку все другие средства не давали должного эффекта.
Однако, прежде чем ввести в практику эту систему, были предприняты попытки установить коллективные квоты для каждого муниципия в надежде, что этим путем удалось бы избежать мошенничества и других жульнических приемов, с помощью которых плательщики уклонялись от выплаты подушного налога. В Вила-Рике и Ору-Прету в 1713 году местная жунта приняла предложение, внесенное золотопромышленниками* и поддержанное всем остальным населением, округлить сумму контрибуции со всей капитании до тридцати арроб золота в год, «чтобы узаконить
233


Переселение в Минас-Жераис.
этим путем свободное обращение россыпного золота по всей колонии».
Королевский двор не сразу согласился с этим предложением: во всяком случае, он заупрямился было сперва и лишь некоторое время спустя дал свою санкцию.
Двор упорно придерживался системы взимания пятины, которая, однако, оказалась не лучше других.
Первый губернатор капитании Минас-Жераис, выделившейся ив Сан-Паулу, дон Лоренсу де Алмейда, занял этот пост в 1721 году и сразу же позаботился в соответствии с полученными инструкциями об окончательном решении вопроса о взимании налогов.
Вопрос этот он исследовал терпеливо и осмотрительно, приняв в конце концов совместно с палатами жунты решение, согласно которому устанавливалась коллективная подать с повышением размера годовой контрибуции до 37 арроб.
Королевский двор продолжал упрямиться и распорядился, чтобы в стране были основаны плавильни. И в самом деле, они позволяли повысить размер пятины, отчисляемой в королевскую казну, почти до ста арроб золота в год, что и было достигнуто, несмотря на всевозможные ухищрения, «принимавшие подчас скандальный характер».
Королевский двор немало выиграл от проявленной им хитрости. Он стал изменять налоговый режим, отдавая предпочтение тому, что приходилось не по вкусу золотопромышленникам и из-за чего они вынуждены были отдавать больше, лишь бы избежать тех правительственных мероприятий, которые приносили им еще больше убытка.
В 1733 году золотодобытчики предложили вносить сто арроб ежегодно причем речь шла лишь о каптированном золоте, в результате чего в пользу короля оставалось и «все то, что превышало в плавильнях обусловленное количество».
234


На этот раз двор согласился. Однако вскоре при дворе стало известно, что «Бразилия оказалась наводненной» золотом. Там уже начали создавать подпольные плавильни как для превращения в слитки огромных количеств золота, утаенного от королевской казны, так и для чеканки фальшивой монеты.
Встревоженный двор стал вновь угрожать золотопромышленникам введением подушного налога, который, будучи ранее малоэффективным, становился теперь выгодным для королевского двора.
И действительно, несмотря на все протесты и домогательства, вновь был введен подушный налог, который взимался вплоть до 1751 года, пока не была установлена ежегодная твердая квота в количестве ста арроб.
Подсчеты показывают, что в течение XVII века в Португалию было отправлено приблизительно от 8 до 10 тысяч арроб золота. Из чего следует, что за этот же период на приисках Бразилии было добыто немного больше 50 тысяч арроб. По другим подсчетам, на приисках было добыто в два -с лишним раза больше золота.
Добыча полезных ископаемых в колониальный период не ограничивалась одним лишь золотом. С самого начала колонизации страны объектом непрестанных поисков было также и серебро, вплоть до конца XVII века, когда золото увлекло всех и вся, «монополизировав» все усилия правительства и населения. Вследствие этого определить количество добытого серебра не представляется возможным.
Из драгоценных камней встречались изумруды, за которыми шла такая же охота, как и за золотом. Вызывалось это распространением легенд о фантастических месторождениях этого минерала в глубинных районах страны. Как известно, однако, никаких выгод от изумрудов Бразилия не получила.
То же самое произошло и с алмазами. В экономике колонии алмазы -стали приобретать какое-то значение лишь после того, как начали истощаться месторождения золота (с середины XVIII века). Впрочем, первые .алмазы были найдены как раз на золотых приисках — приблизительно в 1723 или в 1724 году, а к 1730 году значительно возросла промывка
Город Ору-Прету.
235


алмазов в районе Тижуку (Минас-Жераис), который впоследствии стал прославленным районом Диамантина.
Подсчитано, что до середины прошлого столетия было добыто в общей сложности свыше 3 тысяч кг алмазов.
Велась добыча и многих других минералов, часть которых добывается и поныне: различные драгоценные камни, железо, ртуть, цинк, олово, свинец, селитра, каменный уголь, марганец и другие.
ПРАВЛЕНИЕ ДОН ЖУАНА V
Правление Дон Жуана V,- наследовавшего трон после Дон Педру II, началось в 1706 году и закончилось с его смертью в 1750 году.
За эти 44 года произошло много событий, о которых мы уже говорили, а также немало и других, дающих представление о том, насколько быстро шло развитие Бразилии.
Этот период можно по праву назвать эпохой роста богатства и общего развития колонии.
Поскольку, как уже говорилось, в районы золотых приисков чуть ли не лавинами хлынули поселенцы побережья, правительству пришлось обратить особое внимание на нормализацию управления на побережье, которое до сих пор не ладилось в силу разных причин, справиться с которыми было все труднее.
Вследствие беспорядочной миграции в сертаны в приморской зоне стала остро ощущаться нехватка рабочих рук. Негры стали незаменимой рабочей силой на приисках. Золотопромышленники «покупали негров за любую цену». В результате рабочих рук стало не хватать не только для обработки земли, но и для работы на энженьо, в фазендах и на общественных работах в приморских районах, вследствие чего сократились сборы табака и хлопка, а также выработка сахара. «Продукция не только сократилась, ухудшилось также и ее качество, поскольку трудно было ожидать, чтобы много внимания уделялось тому, на что не возлагалось особых надежд».
Роковым следствием всего этого явилось запустение во многих отраслях хозяйства как из-за нехватки рабов, так и вследствие разорения предпринимателей.
Для борьбы с этим злом правительство прежде всего постаралось воспрепятствовать перемещению рабов в районы золотых приисков. Однако, убедившись впоследствии в бесполезности «этой попытки воспрепятствовать естественному ходу вещей», оно отменило запрет, благодаря чему «прииски стали больше процветать, чем энженьо».
В тех капитаниях, где золото обнаружено не было, также ощущалась нехватка рабочих рук, и населению приходилось принимать меры по возмещению каким-то образом этой нехватки.
Тем не менее это явление, казавшееся колонистам подлинным несчастьем, оказалось на самом деле лишь временным осложнением, которое не только не замедлило общее развитие страны, но даже ускорило его. Лишь когда особенно остро стала ощущаться нехватка людей для обработки земли и даже для работы на морском промысле, колонисты серьезно задумались над тем, что бесполезно выжидать возвращения тех, кто отправился на прииски, и следует срочно принять меры по восполнению этой всеобщей нехватки.
В результате приблизительно в середине XVIII века, то есть в то самое время, когда принимались меры по упорядочению аппарата управления, особое внимание стало уделяться не только возрождению сельского хозяйства с целью увеличения его продуктивности, как это было и до 236


открытия золотых приисков, но и внедрению новых сельскохозяйственных культур в стране, способных стать основой ее экономики.
Подобный процесс общего обновления был больше всего заметен в капитаниях крайнего севера нынешней Бразилии, именно там, где колония пережила два первых самых тяжелых столетия своего существования.
Государство Мараньян, образованное в 1621 году и восстановленное после 1655 года, управлялось в условиях этого режима до 1774 года. К началу XVIII века оно продолжало включать в себя все владения, которые оставались за пределами Бразильского государства, а по побережью протянулось от мыса Сан-Рокк до Ояпок.
Антониу де Албукерки, правивший государством Мараньян с 1690 по 1701 год, приложил, немало усилий, чтобы нормализовать обстановку, на которой еще отражалась происходившая здесь борьба. Перед своим отъездом в июне того же 1701 года в королевство он передал управление целиком в руки Фернана Карилью, который начал свое правление с войны против племени аруан, населявшего остров Маражо.
В июле 1702 года к власти пришел назначенный губернатором дон Мануэл Ролим де Моура Таварис, который вступил в борьбу с генеральным овидором. В результате этой борьбы он был снят со своего поста самым постыдным образом и после временного периода безвластья в 1707 году был заменен местри-де-кампу Кристованом да Коста Фрейри, сеньором Панкас.
Лишь после прихода к власти Кристована да Коста Фрейри стало налаживаться управление и был установлен порядок в обеих капитаниях, где в течение почти целого столетия царили бесконечные раздоры и мятежи.
В целях установления нового правопорядка и предупреждения конфликтов между губернатором и судебными властями метрополия стала принимать меры по уточнению юрисдикции обеих властей, устанавливая •определенные взимоотношения между палатами и судьями, между судьями и губернаторами, между губернаторами и палатами.
Все это позволяет сказать, что правление Дон Жуана V знаменовало собой начало периода реформ.
Чуждое всему тому, что происходило на юге, где открытие золотых приисков нарушило весь прежний уклад жизни колонистов, государство Мараньян заботилось только о своих собственных, внутренних делах. С прекращением распрей, упорядочением судопроизводства и нормализацией вопросов управления местные губернаторы занялись привлечением в свой край иммигрантов, стали привлекать к себе те индейские племена, которые жили в более отдаленных местностях или проявляли особую непокорность, начали развивать различные отрасли производства путем создания крупных предприятий, отвечавших интересам экономики края.
Важнейшей проблемой, к разрешению которой было приковано особое внимание в этой крупнейшей части страны, была проблема завоевания Амазонии. С этой целью по всему необъятному бассейну Амазонки начали строиться колонии, поселки, редукции в виде передовых постов.
Одновременно португальцы продолжали осваивать запад, где в больших фазендах Пиауи стало процветать скотоводство.
В 1718 году губернатором вместо Коста Фрейри стал выдающийся деятель Бернарду Перейра де Берреду, более известный не как губернатор, а как один из самых интересных хронистов Мараньяна.
После Перейры де Берреду сменилось еще несколько губернаторов, пока в 1737 году резиденция правительства не была переведена в город 237


Белен, а Мараньян до 1774 года оставался на положении подчиненной капитании.
В этот период в данной части португальских владений было, бесспорно, сделано немало.
В середине века колонисты Ilapá пересекали Амазонку и крупнейшие из ее притоков во всех направлениях. Они установили связи с Мату- Гросу через Мадейру, Тапажос, Шингу; с Гоясом — через Токантинс; с испанцами из Венесуэлы — через реки Негру и Ориноко, и даже с Перу — по многим другим рекам.
Степень процветания государства Мараньян можно представить себе по описанию города Белена той эпохи. Когда, выехав из Кито, туда прибыл Кондамин1 (1743), то, по его словам, ему показалось, будто он попал в Европу, так как увидел огромный город с прямыми улицами, приветливыми домами, выстроенными из камня, мрамора и кирпича, и великолепными церквами. Не прошло и тридцати лет, как город был полностью перестроен и старые жилые дома были заменены более крупными, удобными и прочными зданиями. Открыв этот край и превратив прежние глухие заросли в плодородные поля, колонисты настолько улучшили местные климатические условия, которые оказались столь пагубными для первых колонистов, что этот город стал более здоровым населенным пунктом, чем какой-либо иной крупный город юга.
В состав Бразилии входили тогда все капитании от Риу-Гранди-ду- Норти или Сеары до крайнего юга. Положение Сеары в течение долгого времени было весьма любопытно: она находилась между двух государств, входя то в Мараньян, то в Бразилию, и лишь впоследствии окончательно подчинилась последней.
Центральное правительство на самом деле лишь называлось таковым. Губернаторы в Баии не в состоянии были осуществлять свою власть, и похоже было, что они являлись лишь представителями суверенной власти метрополии.
Португальское правительство понимало создавшееся положение, однако предпочитало не ссориться со своими представителями, управлявшими столь отдаленными от монаршей власти и в то же время столь обширными и богатыми территориями.
Результатом этого были противоречия, нелепости и непостоянство, которыми характеризовалась колониальная политика Португалии: сегодня местные органы управления разъединялись, чтобы завтра же вновь объединить их; объявлялась независимость одного штата от другого в одном и том же владении, хотя было так необходимо, чтобы они взаимно поддерживали и помогали друг другу; автономные капитании объявлялись подчиненными центральному правительству или, наоборот, неавтономные капитании объявлялись независимыми от него; порой в одну и ту же капитанию назначали капитана, не зависевшего от центра и лишенного авторитета, а затем ставили туда же другого капитана, подчинявшегося Баии или даже генеральной капитании.
Все это свидетельствует, что на протяжении всего колониального- периода основная забота португальских властей сводилась к противодействию ослаблению уз, связывавших колонию с метрополией,—к тому, чтобы помешать установлению союза и единства между отдельными, наи1 Шарль Мари де ля Кондамин (1701—1774)—французский астроном, принимавший участие в измерении земного меридиана в Эквадоре. Десять лет провел в Южной Америке. Автор трудов «Путешествие в Южную Америку», «Дневник путешествия, совершенного по приказу короля на экватор», «Выдержки из наблюдений во время поездки по Амазонке» и др.
238


более населенными центрами колонии, хотя тем, кто лучше разбирался в обстановке, было уже давно ясно, что избежать этого было нельзя.
В этих условиях каждая капитания стала проникаться сознанием необходимости прежде всего позаботиться о собственных интересах, отстаивая непосредственно перед королевским двором те отдельные вопросы и мероприятия, которые ее особенно интересовали. Баианское правительство превратилось в некоего посредника между капитаниями и метрополией.
До второй половины XVIII века Бразильское государство почти все время подразделялось на две административные единицы. Администрация Севера включала капитанию Ceapá, распространяя свою власть к югу до Порту-Сегуру, избрав резиденцией Баию.
Все капитании Севера в течение рассматриваемого нами периода управлялись собственной администрацией и хотя медленно, но уверенно развивали местную экономику, уделяя особое внимание прежде всего выращиванию сахарного тростника, хлопка и табака. Однако в течение данного периода, и особенно на протяжении всего XVIII века, исключительное значение приобрело Управление южных капитаний, резиденция которого находилась в Рио-де-Жанейро. Управление Юга охватывало собой всю остальную часть страны южнее Эспириту-Санту.
Прежняя капитания Сан-Висенти была к тому времени ликвидирована. Еще в начале века вся ее огромная территория (вместе с территорией капитании Перу-де-Гоис) перешла в ведение правительства Рио-де- Жанейро. Именно на этой территории во время правления Дон Жуана V были созданы четыре генеральные капитании, независимые (по сути дела, лишь номинально) от правительства Рио. Напряженная обстановка^ сложившаяся в Минас-Жераисе в 1709 году, привела к отделению капитании Сан-Паулу и Минас от Рио. Немного лет спустя, в 1720 году, эта капитания была разделена на две самостоятельные капитании: Сан-Паулу и Минас-Жераис.
Хотя и уменьшенная в своих размерах, капитания Сан-Паулу продолжала оставаться одним из самых обширных административных подразделений во владениях португальской короны, включая в себя всю территорию южных областей и ряда крупных округов, где лишь в 1748 году были созданы новые капитании Гояс и Мату-Гросу.
Правительства всех этих округов продолжали находиться в подчинении сначала центральному правительству, а после 1733 года — правительству Рио-де-Жанейро, обладавшему юрисдикцией над всеми территориями Юга.
Капитания Сан-Паулу и Минас-ду-Ору имела только трех губернаторов: Антониу де Албукерки (1710—1713), Брас Валтасар да Силвейра (1713—1717) и Педру де Алмейда граф де Асумар. Последний передал в 1721 году свой пост дону Лоренсу де Алмейда, который стал первым губернатором Минас-Жераиса как независимой капитании.
Самая щекотливая задача дон Лоренсу де Алмейда заключалась в том, чтобы умиротворить население, в душе которого еще продолжали бушевать страсти, являвшиеся отзвуками почти пятнадцатилетнего периода беспорядков. Действуя с должным благоразумием и тактом, он установил в конце концов первопричину всех волнений: учреждение плавилен для «квитирования» золота.
Дон Лоренсу де Алмейда, который вошел в историю как умелый правитель, сменил в 1732 году граф Галвэас (Андре де Мелу-и-Кастру). Вопреки приказам королевского двора о сборе подушного налога он договорился с золотопромышленниками о продолжении взимания пятины.
В 1735 году на смену графу Галвэас пришел Гомис Фрейри де Андрада..
239


Будучи "генерал-капитаном и губернатором южных капитаний Гомис Фрейри де Андрада (будущий граф де Бобадела) пытался «объединить» правительства Сан-Паулу и Минас-Жераиса. По сути дела, всячески маскируя свои намерения, Гомис Фрейри стремился объединить весь Юг под одним правительством. Однако он преувеличивал несообразность предоставления генерал-капитану того трудного поста, который ему дали на Юге. Во время своих отлучек «из различных резиденций, своего правительства» Гомис Фрейри оставлял в них всегда своих заместителей.
За тридцать лет своего правления (1733—1763) этот человек сделал немало для Бразилии. Он был последним губернатором южных капитаний.
В 1721 году администрацию Сан-Паулу возглавил деятельный Род- ригу Сезар де Менезис. Во время его губернаторства были открыты прииски в Куяба, а затем и в Гоясе. С целью навести порядок и организовать управление вновь открытыми месторождениями, губернатор сам направился в сертан, взяв с собой солдат и большую свиту. После длительного пути, продолжавшегося свыше четырех месяцев, он прибыл в Куяба в середине ноября 1726 года.
Непоследовательная политика метрополии по-прежнему вызывала несуразности в деле управления Сан-Паулу: то эту область превращали в самостоятельную капитанию, то вновь подчиняли ее Рио-де-Жанейро. Так продолжалось до 1765 года, когда была восстановлена генеральная капитания под управлением Луиса Антониу де Соуза Ботелью и Моран Моргаду де Матеус.
В течение рассматриваемого нами здесь периода город Рио-де-Жанейро стал столь быстро разрастаться, что уже легко можно было предвосхитить его превращение в ближайшее время в огромную столицу Юга.
Мы уже отмечали, что в 1713 году губернатором вместо Антенну де Албукерки стал Франсиску де Тавора. Вслед за ним до 1733 года сменилось еще несколько губернаторов, пока не была осуществлена новая реформа в деле управления Бразильским государством. Гомис Фрейри, облеченный общей властью над всем Югом, взял на себя бразды правления сначала над тремя, а затем и над пятью обширными капитаниями, а также несколькими новыми округами, которые были созданы на территориях, прилегавших к владениям Испании.
Особо пристальное внимание португальский королевский двор уделял столкновениям колонистов южных пограничных районов владений Португалии и Испании. Столкновения эти начались еще в первые годы завоевания и усилились после восстановления суверенитета Португалии в 1640 году, оказывая большое влияние на общее развитие событий на юге. И даже после того, как в 1668 году был подписан мир между обоими королевствами, лисабонское правительство не только не оставило мысли об обеспечении интересов своих владений на юге, но, наоборот, еще больше укрепилось в этом намерении. С этой целью оно распорядилось в 1680 году основать новую колонию Сантиссиму Сакраменту на левом берегу эстуария Ла-Платы.
С тех пор вооруженная борьба на юге продолжалась непрерывно в течение более ста лет. Этот извечный конфликт прекратился лишь с провозглашением независимости Бразилии в 1822 году и созданием Восточной Республики Уругвай.
К этому моменту в истории Бразилии мы еще вернемся в другой главе. Здесь же достаточно будет отметить, что правление Дон Жуана V сопровождалось серьезными осложнениями в развитии данного конфликта, который в период правления этого короля так и не получил своего окончательного разрешения.
240


ГЛАВА XIV
Дон Жозе I и маркиз де Помбал
ВОПРОС О ГРАНИЦАХ.-ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ РАЗРЕШЕНИЕ КОНФЛИКТА.—ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ МАРКИЗА ДЕ ПОМБАЛА
ВОПРОС О ГРАНИЦАХ
С самого начала колонизации уже легко было предвидеть, какие осложнения должны были возникнуть между подданными Португалии и Испании по всей территории Южной Америки, которая оказалась разделенной лишь между этими двумя коронами Пиренейского полуострова.
Дело сводилось не только к спору между обеими монархиями о владении этими огромными территориями. Прискорбные столкновения, происходившие между представителями обоих народов, которые, будучи братьями по крови, враждовали друг с другом из-за стремления установить свое превосходство, а также из-за национальных предрассудков, вызывались главным образом трудностями, связанными с установлением и демаркацией рубежей между завоеванными ими территориями, что не поддавалось регулированию заключенными на этот счет соглашениями. Как ни старались оба правительства разграничить дипломатическим путем свои владения, подобные соглашения оказывались практически бесцельными, поскольку колонисты как с той, так и с другой стороны захватывали все эти земли самовольно.
Весь ход событий на южноамериканском континенте после учреждения колониальной администрации и до конца колониального периода обусловливался тем положением, в котором очутились оказавшиеся здесь испанцы и португальцы, движимые стремлением максимально расширять свои владения за свой собственный страх и риск.
Испанцы и португальцы повсюду видели друг в друге соперников, спешили опередить друг друга, нападали одни на других, разжигая огонь войны, не прекращавшейся в течение почти трех столетий.
Вполне понятно, что первые конфликты вспыхнули именно на юге, ибо как раз отсюда проникали в глубинные районы пионеры завоевания Восточной Америки.
Влекомые золотом Перу, испанцы, прибыв по Ла-Плате, вначале не особенно активно продвигались по направлению к северу. Лишь позднее, обнаружив свой просчет, они попытались было овладеть хотя бы значительной частью бассейна Ла-Платы, по праву принадлежавшего Испании, но здесь им пришлось столкнуться с паулистами, опередившими их в глубинных районах страны.
Сразу же после своего проникновения в эти районы португальцы начали отстаивать восточную часть бассейна Ла-Платы в качестве южной границы своих владений. После того как в 1688 году был заключен мир 16 р. помбу 241


На реке Амазонке.
с Испанией, Португалия постаралась обеспечить принадлежавшие ей, по ее мнению, права, основав в 1680 году город Нова-Колониа-дель- Сантиссимо-Сакраменто на левом берегу эстуария.
Правитель Буэнос-Айреса дон Хосе де Гарро опротестовал действия португальцев и даже потребовал освободить захваченные районы. А поскольку дон Мануэл Лобу, губернатор южной области, проводивший работы по основанию Сакраменто, игнорировал этот протест, испанцы напали на укрепление и штурмом захватили его.
Португалия начала готовиться к войне, и в 1681 году Испании пришлось возвратить ей Сакраменто, правда временно — впредь до окончательного соглашения по этому вопросу. Согласно договору от 18 июня 1701 года, акт возвращения был санкционирован и одновременно были признаны права португальской короны на северный берег реки Ла-Платы.
Свыше двадцати лет португальцы владели Сакраменто, во многом способствовав тому, чтобы этот пункт стал центром заселения края и утверждения в нем власти Португалии.
Однако после заключения последнего соглашения возникли новые осложнения в связи с войной за испанское наследство: испанцы осадили город, и португальцам после продолжительной обороны пришлось его оставить.
Как только закончилась война за испанское наследство и 6 февраля 1715 года был заключен Утрехтский договор, Колониа-дель-Сакраменто была снова возвращена Португалии. На этот раз в соглашении было особо оговорено, что «какими бы ни были акты, которые Испания сумеет представить на право владения восточным берегом реки Уругвай, их следует считать недействительными и не имеющими никакой силы, а упомянутые территории почитать принадлежащими португальской короне».
В 1716 году португальское правительство вновь вступило во владение городом Колонна.
242


Приблизительно после двадцати лет португальского владычества город снова подвергся нападению в 1735 году, на этот раз дон Мигелем де Сальседо. Осада длилась почти два года, причем как на суше, так и на море велись непрестанные сражения.
Лишь в 1737 году обе стороны сложили оружие, когда оба королевских двора приняли решение заключить мир, отдав приказы о прекращении военных действий в Америке.
Можно по праву сказать, что обе воюющие стороны были уже истощены к тому времени. Не желая наносить ущерб благоприятным отношениям, сложившимся между мадридским и лисабонским дворами, оба двора были склонны принять меры к тому, чтобы раз и навсегда покончить со столь затяжным периодом бесконечных войн. Значительную помощь в этом направлении оказало посредничество Англии, Голландии и главным образом Франции.
Обе стороны были готовы поступиться кое-чем, лишь бы добиться во что бы то ни стало разрешения всей этой проблемы. А поскольку вопрос непосредственно касался населения Америки, которое было заинтересовано в достижении какого-то соглашения, то оба королевских двора пытались большей частью действовать тайком и весьма осмотрительно, не пренебрегая и возможностью воспользоваться доброжелательной уступчивостью противной стороны, обставляя все это, однако, видимостью большой чуткости и любезности. Обе стороны относились друг к другу с чрезвычайной подозрительностью, предвзятостью и настороженностью, выслеживая, вынюхивая и разведывая намерения другой стороны, и не столько из-за взаимного недоверия, сколько из обоюдного желания хитростью урвать для себя кусок пожирнее.
В соответствии с положениями соглашения, заключенного в 1737 году, были назначены представители обоих суверенов и их непосредственные помощники. Среди советников португальского посольства выделялся прославленный Алешандри де Гусман1, сын Сантуса, который сыграл виднейшую роль в разработке условий заключенного соглашения.
Испанцы начали переговоры, обуреваемые стремлением отыграться на этот раз за счет португальских владений, которые они считали по праву принадлежащими себе. Чтобы подтвердить права на обладание северным берегом Ла-Платы, испанцы ссылались на договор, заключенный в Тор- десильясе. Если бы эти претензии были удовлетворены, то границы испанских владений настолько отодвинулись бы на восток, что включали бы в себя почти все португальские владения во внутренних районах страны.
Против поползновений испанской стороны выступили представители Дон Жуана V, подчеркивавшие, что если бы уже забытый к тому времени договор, заключенный в Тордесильясе, был ратифицирован, то границы Португалии в Азии достигли бы Молуккских островов и даже Филиппин...
Этого было достаточно, чтобы развеять все иллюзии испанцев. Было решено в качестве предварительного шага признать потерявшими силу не только договор 1494 года, но и остальные заключенные ранее соглашения, договоры и конвенции и принять за основу при установлении рубежей между обоими владениями фактически завоеванные территории и действительное обладание ими.
После этого все остальное разрешилось легко. Обе стороны согласились, чтобы граница начиналась у пункта Кастильос Грандес, на нынешнем уругвайском побережье, и далее следовала бы более или менее точно по рубежу, установленному традицией.
1 Алешандри де Гусман — выдающийся бразильский ученый, изобретатель первого в мире аэростата (1709).
243
16*


Основные изменения были осуществлены главным образом на юге, где состоялась передача Португалией Испании города Колониа-дель- Сакраменто и «всей территории к северу от Ла-Платы со всеми находившимися на ней селениями до того пункта, где, как было ныне условлено, начиналось размежевание, причем португальская сторона отказывалась от всех своих прав на плавание по этой реке».
В качестве компенсации Испания со своей стороны передавала Португалии, кроме других земель, находившихся в ее владениях до истоков Ибикуи, все селения, основанные испанцами в треугольнике, расположенном между северным берегом Ибикуи и восточным берегом реки Уругвай (Восточные иезуитские миссии).
На севере граница проходила по реке Гуапорэ, следуя далее до Маморэ до впадения последней в Мадейру, а по течению Мадейры «до полпути между Маморэ и Амазонкой» и от последнего пункта по прямой линии с востока на запад до Жавари.
Именно эта средняя линия Мадейры, которая в силу договора 1867 года переместилась до устья Бени, и стала спорной в конфликте, возникшем в начале нынешнего столетия между Бразилией и Боливией. Как известно, спор был вызван тем, что стороны по-разному определяли линию течения реки по отношению к линии экватора (пока не был установлен ее главный исток или меридиан истока Жавари). По нашему мнению, линию восток—запад, в соответствии с постановлениями упомянутого договора 1867 года, следовало переместить так, чтобы она вела к истоку Жавари, именно туда, где он на самом деле находится.
За исключением этого пункта, в мадридском соглашении от 13 января 1750 года предусматривалось, что линией границы должна служить та линия, которая принята и соблюдается колонистами.
Значительно более сложной задачей, чем установление границ, оказалось претворение подписанного договора в жизнь.
В год его подписания скончался Дон Жуан V (31 июля 1750 года), и на трон вступил Дон Жозе I, который вручил бразды правления королевством Себастиану Жозе де Карвалью-и-Мелью, впоследствии ставшему графом Оэйрас, а затем маркизом де Помбал.
Жозе Карвалью-и-Мелью начал с того, что заключил ряд новых соглашений с мадридским королевским двором, чтобы упорядочить выполнение договора, «а также развеять какие бы то ни было сомнения и внести необходимую ясность в его постановления».
Оба королевских двора назначили соответствующих комиссаров, которым было поручено провести совместно демаркационную линию. Были образованы две смешанные комиссии: одна должна была действовать с севера, а другая — с юга, так чтобы им обеим встретиться в Мату- Гросу.
Северную комиссию возглавили: от Испании — дон Хосе де Итур- риага, а от португальской короны — Франсиску Шавьер де Мендонса Фуртаду, который в то время правил капитанией Пара. В Южную комиссию мадридский двор назначил маркиза Вальделириоса, а лисабонский — Гомиса Фрейри де Андрада, который двадцать лет назад управлял территориями Юга.
Можно себе представить, сколь тяжелыми болезненным оказался обмен тех территорий, что переходили от одного суверена к другому, и сколько требовалось давления, чтобы осуществить этот взаимообмен, на котором строились все связанные с ним комбинации.
На территории, которая передавалась Португалии к востоку от реки Уругвай, было расположено, как отмечает Саути, множество процветавших редукций. В них жило приблизительно около 30 тысяч индейцев, 244


которые за долгие годы пребывания там приспособились к режиму, введенному иезуитами, выступавшими посредниками между туземцами и цивилизацией. Большинство индейцев, подобно их родителям и дедам, были связаны узами замаскированного и несколько смягченного крепостничества, однако чувствовали себя более счастливыми, чем в условиях прежней жизни в лесах.
Все эти индейцы с их женами и детьми должны были теперь эмигрировать со своими пожитками и скотом в пустыню, «отнюдь не спасаясь этим от рабства или вражеских оков, а лишь подчиняясь одному из самых тиранических распоряжений, когда-либо исходивших от бездушных властей».
Вызванное этим огромное возмущение, а под конец и всеобщее восстание индейцев приписывалось влиянию священников-иезуитов. Однако, по правде говоря, вряд ли кто-либо мог остаться равнодушным к тому, что власти предприняли на юге страны.
Иезуиты были бы достойны проклятия, если бы не подняли тогда своего возмущенного голоса. Крайне обеспокоенные, они протестовали, как всегда, упрашивая, заклиная, доказывая королям всю бесчеловечность подобного насилия.
Задолго до заключения договора, когда стороны еще только приступали к обсуждению его основ, миссии были чрезвычайно встревожены. И как только стало известно, что речь идет о взаимном обмене территориями вдоль всей границы, иезуиты-испанцы, как и португальцы, заволновались. Пока португальцы протестовали против отчуждения Колониа-дель- Сакраменто, стоившей стольких жертв и крови, испанцы выступали против передачи миссии.
В сентябре 1752 года комиссары обоих королевских дворов встретились в окрестностях Кастильус Грандис, а в конце октября приступили к демаркационным работам, установив в этом пункте первый пограничный столб.
Вплоть до подхода кИбикуи не произошло никаких инцидентов, если не считать глухого ропота, подымавшегося повсюду и усиливавшегося по мере того, как комиссия приближалась к восточной территории Уругвая, которая должна была перейти в другое владение.
В местечке под названием Санта-Текла появились первые индейцы, проявлявшие враждебность к членам комиссии и препятствовавшие их проезду. Руководители комиссии отсутствовали в то время. Гомис Фрейри, получив известие о случившемся, приказал своей группе вернуться в Колонна-дель-Сакраменто. А затем оба высоких комиссара собрались на совещание вместе с губернатором Буэнос-Айреса, приняв решение «заставить эвакуироваться силой» отходящую к португальской короне часть миссий.
Однако у португальцев закралось сомнение в искренности испанцев. Маркиз Вальделириос охотно шел на все необходимые переговоры и совещания. Но как только речь заходила о претворении в жизнь того или иного решения, он всегда находил какой-то предлог для оттяжки его осуществления. Так, например, в мае 1753 года было принято решение прибегать к военной силе во всех случаях, когда невозможно было достигнуть цели мирными средствами». Однако, несмотря на все усилия Бориса Фрейри, лишь спустя почти полтора года, то есть в сентябре 1754 года, Вальделириос стал прибегать к помощи своих вооруженных сил, причем «проявлял при этом такую медлительность и такое нежелание начинать военные действия, что португальцы почитали себя преданными в кампании, которая должна была быть проведена главным образом под ответственность Испании».
245


Ввиду этого португальский комиссар прекратил свое дальнейшее продвижение. Оба комиссара стали выжидать новых распоряжений от своих королевских дворов.
Свыше года прошло в этом выжидании, пока из Лисабона и Мадрида не пришли приказы о подавлении сопротивления индейцев вооруженной силой. После этого обе армии в составе всего трех тысяч человек начали наступление, вторглись на территорию миссий, сметая на своем пути множество мятежных индейцев. Последние, когда уже ничего иного не оставалось делат^, предавали свои деревушки огню.
Бежав со своими семьями, индейцы укрывались в сертане, где давали волю своему возмущению в связи со свалившимся на них несчастьем, словно возродились их былые воинственные инстинкты.
Таким образом, занятие сожженных или покинутых деревушек не дало никакого выигрыша. Скрывавшиеся в сертане туземцы стали еще опаснее.
Гомис Фрейри дал почувствовать это испанцам, объявив им, что он задержит передачу Колониа-дель-Сакраменто до момента, пока они со своей стороны не смогут передать ему полностью умиротворенную территорию миссий.
Развернувшиеся события свидетельствовали, видимо, и о том, что иезуиты не теряли времени зря в Европе, а у мадридского королевского двора вновь появились надежды достигнуть своей цели и отвоевать Колониа-дель-Сакраменто «без необходимости пожертвовать взамен какой-либо другой территорией».
Тогдашний губернатор Буэнос-Айреса дон Педро Севальос взял на себя решение этого вопроса и вместе с Вальделириосом установил непосредственный контакт с вождями индейцев семи миссий в Сан-Франсиску- де-Боржа.
И пока предполагалось, что Севальос постарается принять меры к пресечению назревавших беспорядков, он ограничился лишь сбором у кациков индейских племен неопровержимых доказательств того, что сопротивление индейцев проводилось будто бы вопреки советам и усилиям иезуитов.
Естественно, что, проведав об этом, португальцы еще более утвердились в своем недоверии к испанцам.
В конце концов комиссары разъехались, покинув этот район, так ничего по сути дела и не достигнув.
ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ РАЗРЕШЕНИЕ КОНФЛИКТА
Можно себе представить, какое впечатление, главным образом на королевский двор в Лисабоне, произвели известия о событиях в Америке.
Прежде всего нужно было как-то возместить неудачи, которые потерпели обе заключившие договор короны.
Возникло очень много споров, продолжающихся вплоть до наших дней, относительно того, каковы были помыслы Себастиана Жозе де Карвалью-и-Мелью, когда он возглавил кабинет: были или же не были у него подготовлены какие-либо планы или определенные меры против иезуитов. Все, что можно констатировать, не рискуя впасть в ошибку,— это неизбежность столкновения, в которое этот властолюбивый, но в то же время и либеральный министр должен был рано или поздно прийти с разносторонним и могущественным влиянием ордена иезуитов в области политики.
246


Во всяком случае, он пришел к выводу о необходимости расчистить путь для проведения намеченных им крупных реформ. Однако вряд ли он носился уже с мыслью об упразднении знаменитого ордена. Подобное намерение созревало у него лишь исподволь, по мере того, как он видел, какую реакцию вызывали в Европе, и в частности в римской курии, первые меры, принятые против иезуитов.
Смешанная комиссия на Севере натолкнулась в районе Амазонки на приблизительно такие же, если не более крупные затруднения, как Южная комиссия. Когда стало очевидным отношение к ним индейцев, комиссары стали заботиться главным образом не столько о выполнении своих обязанностей, сколько о подборе фальшивых или подлинных документов, формулируя обвинения против иезуитов, влиянию которых приписывалось индифферентное или даже враждебное отношение туземцев к комиссии.
Прежде всего были предприняты попытки отстранить иезуитов от руководства редукциями. С этой целью было опубликовано несколько приказов метрополии и даже была издана в 1741 году соответствующая булла папы Бенедикта XIV. Чтобы придать всему этому строго законный характер, необходимо было беспрерывно раздувать обвинения против иезуитов, изображая их главным образом как поработителей язычников и врагов гражданской власти. С этой целью против пастырей выдвигались самые веские обвинения.
По материалам, собранным в районе Амазонки и в Уругвае, был составлен обстоятельный пасквиль против иезуитов.
Так началась эта кампания.
19 января 1759 года Помбал издал указ о секвестре всего имущества ордена иезуитов как в пределах португальского королевства, так и его колониальных владений. В качестве предлога было выдвинуто обвинение в сентябрьском заговоре против короля, которое приписывалось иезуитам.
Однако святейший престол предпочитал, видимо, примирение наказанию. Помбал пришел в столь большую и безудержную ярость, а политика Бенедикта XIV настраивала его на столь надменный лад, что он не поколебался порвать с Ватиканом. Убедившись, что простое высказывание недовольства не приносит никаких ощутимых результатов, он отбросил в сторону все колебания и направил папскому нунцию в Лисабоне ноту, угрожая выдворить его в течение четырех суток с территории королевства.
Через три дня «отмечалась годовщина со дня неудавшегося покушения на короля, в связи с чем был опубликован указ от 3 сентября 1759 года с предписанием выдворить монахов ордена иезуитов из всех португальских владений».
Немедленно были отданы соответствующие приказы об аресте и высылке иезуитов из Бразилии. В некоторых капитаниях приказы эти выполнялись с невероятной жестокостью, в других к иезуитам относились более снисходительно.
Достойно удивления, отмечает Саути, сколь мало было случаев проявления жестокости со стороны лиц, склонных похваляться ревностным осуществлением худших замыслов несправедливой тиранической власти. Повсюду крайне строгое осуществление этой насильственной меры влекло за собой достопримечательные инциденты, которые наблюдались публикой скорее с недоверием, чем со страхом, причем радость и злобствование по этому поводу замечались чаще среди приходских священников, чем среди населения.
247


В портах королевства иезуитов пересаживали на другие корабли, не позволяя им сходить на берег, а затем отправляли в государства, признававшие власть папы, и «высаживали их на берег где попало».
Подбодренный успехом нанесенного им ужасного удара, Помбал продолжал стремиться к полному уничтожению ордена иезуитов. Своим упорством он достиг того, что его примеру последовал испанский двор. Во всей Европе ему удалось создать такую атмосферу отвращения к прославленному ордену и ужаса перед ним, что в 1773 году, вняв требованиям всех католических держав, Клемент XIV издал знаменитую буллу «Доминус ак Редемптор» о запрещении оклеветанного ордена «во благо интересов церкви и мира во христианстве».
Пока шло преследование иезуитов, положение в Америке осложнилось. Казалось даже, что мадридский двор решил воспользоваться трудностями, в которые попало правительство Лисабона, чтобы всю свою коварную политику использовать преимущественно для разрешения вопроса о границах владений на юге.
Губернатор дон Педро Севальос, отлично проинструктированный в отношении намерений своего правительства, лишь выжидал возникновения войны в Европе. Получив в 1762 году сведения, что испанцы вторглись в пределы королевства Португалии, он захватил позиции на юге, готовясь к новой фазе, в которую неизбежно должен был перейти вопрос о границах. В конце октября этого же года он овладел Кол ониа-дель-Сакраменто, а затем, вторгшись в капитанию Риу-Гранди, занял несколько важнейших укреплений.
Не успел он похвастать своими подвигами, как в Бразилию пришла весть, что оба королевских двора пришли к соглашению, договорившись о восстановлении в американских колониях того положения, которое существовало до войны.
Севальос, явно стремившийся способствовать принятию благоприятного для Испании решения, был вынужден вернуть португальцам Коло- ниа-дель-Сакраменто, но отказался возвратить территорию, захваченную им в пределах капитании Риу-Гранди. Позиция Севальоса встретила полную поддержку его правительства.
Пока эти события происходили в Америке, Помбал приступил уже в Европе к переговорам с мадридским двором. Ему удалось добиться ухода Севальоса с его поста в правительстве Буэнос-Айреса, где его заменил человек, настроенный более примирительно,— Франсиско де Паула Бука- рели-и-Урсуа. Вскоре оба королевских двора пришли к соглашению о совместном проведении политики, направленной против иезуитов.
Одновременно португальцы пытались понудить испанцев сделать то же самое, что испанцы еще недавно заставили сделать португальцев: мирным путем вернуть позиции в Риу-Гранди. Захватчики, однако, оказали сопротивление, и в течение нескольких лет обе армии вели там военные действия друг против друга.
В Буэнос-Айрес прибыл преемник Севальоса — дон Хуан Хосе де Вертис-и-Сальседо. Горя нетерпением проявить себя, он во главе отряда в 600 человек отправился в поход в Риу-Гранди, однако, натолкнувшись здесь на осведомленных уже об этом португальцев, отказался от своих намерений и вернулся в Буэнос-Айрес.
Чувствуя невозможность жить все время под угрозой, португальцы, не выжидая указаний от столичных властей и учитывая, что испанцы возводят укрепления в Риу-Гранди, решили их выбить оттуда. С конца 1775 года здесь происходили стычки и волнения.
В феврале 1776 года португальцы начали атаковать позиции, защищавшие подступы к укреплению Сан-Педру, где засели испанцы. После трех248


часового сражения португальский дивизион вынужден был отступить,, потеряв два корабля. Испанцы отметили поражение противника большими празднествами.
Больше чем через месяц, 1 апреля, здесь высадились два португальских отряда, которым удалось захватить все батареи противника, а затем и прибрежное укрепление. В ночь на 2 апреля испанцы оставили свои позиции.
Пока все это происходило в Америке, испанский двор в Европе решил начать переговоры с лисабонским двором, будучи вполне уверенным в том, что, продолжая удерживать свои позиции в Риу-Гранди, ему удастся «разрешить весь вопрос в верхах».
Весть об изгнании испанцев дошла до Мадрида в тот момент, когда уже был согласован вопрос о прекращении военных действий в Америке. Можно себе представить, какое впечатление произвела подобная новость!
Испания восприняла это как оскорбление своей национальной чести и, пылая негодованием, стала готовить ответный удар оружием. И действительно, вскоре ею была организована крупная экспедиция под командованием грозного дона Педро Севальоса, ставшего к тому времени вице-королем Буэнос-Айреса.
Испанцы высадились в бухте Канавиэйрас и захватили населенный пункт Дестэрру. Вице-король приказал губернатору Вертису, чтобы тот направился из Буэнос-Айреса против Риу-Гранди со всеми силами, какие только удастся ему собрать, в то время как он сам собирался атаковать португальцев с севера, а также с моря.
План Севальоса был достаточно внушителен, однако разразившаяся к тому времени буря расстроила его планы, и ему пришлось изменить свой стратегический замысел. Он напал на город Колониа-дель-Сакраменто а захватил его штурмом, готовясь уже развернуть наступление на Риу- Гранди, когда вести из Европы несколько охладили его пыл. Кончина Дон Жозе I и падение Помбала полностью переменили настроения двора, который был озабочен теперь установлением хороших отношений с Испанией и окончательным разрешением вопроса о границах в американских владениях.
1 октября 1777 года был подписан договор в Сан-Ильдефонсо. Согласно этому договору, португальская корона теряла не только Колониа-дель- Сакраменто, но и восточные миссии в Уругвае, территорию к северу от Кастильус-Грандис до лагуны Мирим с ее притоками, причем граница отодвигалась к реке Пиратиним, достигая реки Уругвай лишь близ водопада Пепири-Гуасу. Таким образом, испанцы полностью забирали в свои руки навигацию по рекам Уругвай и Ла-Плата.
Заключить подобное соглашение ничего не стоило, однако выполнить его оказалось не столь легко. В этом убедились комиссары обоих королевских дворов. Несмотря на все осложнения, они приступили было к его осуществлению, имея в виду значение возложенной на них задачи, когда в 1801 году стало известно о новой войне, разразившейся в Европе. К этому времени испанцы уже вторглись на территорию королевства Португалии, где заняли Оливенса и Порту-Алегри.
Трудно представить себе радость, которая охватила защитников Риу- Гранди, когда они узнали, что впредь все вопросы, которые не смогли разрешить никакие договоры, будут решаться силой оружия.
Так как регулярные войска в Риу-Гранди находились в плачевном состоянии, губернатор Себастиан Шавьер да Вейга Кабрал да Камара обратился к населению с призывом. За несколько дней положение улучшилось; было создано войско в 1500 человек, которое разделилось на два отряда и тут же направилось к границе. Одновременно во 249


всех населенных пунктах стихийно возникали штурмовые отряды из местных жителей, которые сразу же перебрасывались в район военных действий, где захватывали врасплох наблюдательные посты и авангарды противника.
Это вызвало переполох среди испанцев, покинувших свои позиции и сосредоточивших свои силы в укрепленном населенном пункте Серру Ларгу. Здесь их атаковал полковник Мануэл Маркис де Соуза и заставил сдаться.
В то время как регулярные войска одержали эту победу над испанцами, отдельным смельчакам удалось захватить ряд пунктов, имевших гораздо большее значение для монархии.
Как мы уже видели, договор, подписанный в Сан-Ильдефонсо, лишил португальскую корону тех преимуществ, которых она добилась раньше в результате усилий своих подданных и в соответствии с заключенными ранее соглашениями. Испания же достигла той цели, которой она, в сущности, никогда не скрывала, даже и во время заключения соглашения 1750 года. Эта цель заключалась в овладении Колонна и миссиями. По мнению лисабонского двора, это было единственной возможностью предупредить нависавшую серьезную опасность.
Однако позднее, когда волнение несколько стихло, всем стало ясно, насколько унизительно для португальцев было то, что произошло в 1777 году, и какой ущерб они понесли в результате этого.
Не теряя надежд на восстановление утерянного, они начали задумываться над разрешением всей этой проблемы.
В конце концов стало известно, что даже сами индейцы из миссий, возмущенные к тому времени действиями испанцев, были готовы допустить господство португальцев и даже помочь им в завоевании данной территории. Вопрос этот назрел настолько, что больше уже никто не колебался. Местным властям были даны секретные инструкции попытаться отвоевать все, что возможно, из утраченного, соблюдая при этом максимум благоразумия и прежде всего исключительную осторожность.
Все это совершалось тайком, с применением тонкой тактики и соблюдением полной безопасности.
Среди волонтеров, представших в 1801 году перед губернатором Вейга Кабралом, находился некий землевладелец капитан Мануэл дус Сантус Педроза, получивший лицензию на ведение за свой собственный страх и риск корсарских операций, как только официально будет объявлена война. Этот Педроза на самом деле выступил с отрядом в сорок человек и вскоре захватил испанскую позицию Сан-Мартиньо, обратив противника в бегство. Ворота, ведущие к миссиям, были открыты, и началось осуществление задуманных ранее планов.
Как раз в это время на сцене появились два смельчака, ставшие впоследствии героями кампании, которую Португалия повела в защиту своих прав. Это были Жозе Боржи ду Канту и Габриэл Рибейру де Алмейда. Они сформировали новый отряд и отправились из Сан-Мартиньо в направлении старых селений Уругвая.
В первые же сутки, совершив длительный переход, протяженностью приблизительно десять лиг, они напали внезапно ночью на другую испанскую позицию, Сан-Педро, где им удалось пополнить свое вооружение.
Чтобы представить себе отвагу, проявленную этими людьми, необходимо вспомнить, что после изгнания иезуитов редукции находились во власти гражданского начальника, причем в каждой из них был расквартирован постоянный отряд добровольцев, численность которого определялась значением данного населенного пункта.
250


Маркиз де Помбал.
Видимо, Испания решила принять все меры предосторожности против возможных осложнений в будущем. Весь этот район был занят испанцами, которые занимались здесь своими обычными делами.
До сих .пор еще сохранялись многие порядки, установленные при прежнем режиме редукции и способные принести еще пользу. Так, например, все боеспособные индейцы обязаны были становиться под ружье всякий раз, как только возникала необходимость защищать власть испанцев.
Испанцы больше не рассчитывали на восстановление влияния 251


иезуитов и полагали, что индейцам глубоко привилась ненависть к португальцам.
Однако и сами испанцы не особенно старались снискать себе уважение со стороны индейцев, во всяком случае они стремились к этому не больше, чем их противники. Некоторые авторы указывают, что новый режим, в который попали индейцы, оказался столь тяжелым, что бедные туземцы мечтали о своем освобождении.
Не следует думать, однако, что туземцы ставили под угрозу оборону испанцев. Нет, они смирились, казалось, со своей участью; во всяком случае, не было отмечено ни одного выступления против угнетателей.
Как бы то ни было, своим успехом смельчаки, дерзко отважившиеся вторгнуться в пределы вражеской территории, были обязаны главным образом хитрости, с которой им удалось проникнуть сюда, прикинувшись дезертирами. Набравшись сил, они начали в удобный для себя момент военные действия.
В указанных населенных пунктах не придавали, в сущности, особого значения их появлению, поскольку все были убеждены, что испанцы и португальцы находятся только в районе Риу-Гранди.
Все эти моменты, а равно и внезапность ударов, нанесенных этими доблестными героями, следует приписать в основном невероятной удаче. Именно эта удача способствовала достижению тех целей, которых не могли добиться более сорока лет назад две союзные армии.
На третий день похода вторгшиеся сюда отряды столкнулись с вражеским патрулем, который сдался, не оказав сопротивления. На следующие сутки они достигли поста Санту Инасиу. Там они узнали, что в определенном пункте сосредоточиваются и проходят подготовку люди, которые должны выйти из Асуньсона и деревень по ту сторону реки Уругвай, и что этим людям предстоит «выступить против владений Португалии».
Боржи ду Канту и Габриэл де Алмейда решили атаковать этот пункт. Они вышли в поход и с наступлением ночи атаковали лагерь, взяв в плен 400 человек (100 испанцев и 300 индейцев).
Проявив значительную ловкость, они сумели включить в свой победоносный отряд этих 300 индейцев и немедленно предприняли наступление на Сан-Мигель, который тогда являлся как бы столицей миссий. Так как пункт этот был весьма хорошо укреплен и располагал сильным гарнизоном, атаковать его было нельзя, а поэтому наступающие осадили его.
Осада оказалась на редкость удачной: как только по окрестностям распространились сведения о намерениях португальцев, в лагерь осаждавших стали стекаться люди, причем в таком количестве, что уже к ночи этого же дня под командованием португальцев оказалось свыше тысячи индейцев.
Через трое суток губернатор территории капитулировал, отступив с двумястами человек гарнизона на противоположный берег реки Уругвай. За сдачей столицы последовала сдача и других населенных пунктов. Оба военачальника распорядились обнародовать повсюду, что «господство Испании прекратилось».
Пока до Бразилии дошла весть о мире, подписанном 6 июня 1801 года в Бадахосе, все было уже кончено.
Испанцы противились признанию этого завоевания. На протяжении ряда лет вице-король Буэнос-Айреса настаивал на этом. Шли долгиег упорные и страстные споры, и много лет еще возникали дипломатические и военные конфликты. Однако не все наши жертвы пропали даром: нам удалось навсегда оставить за собой миссии, возместив, таким образом,, потерю Колониа-дель-Сакраменто.
252


ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ МАРКИЗА ДЕ ПОМБАЛА
Правление Дон Жуана V оказалось, по всей видимости, весьма пагубным для португальской монархии. Фанатизм короля и невежество королевского двора явились крупным препятствием на пути использования сказочных богатств, поступавших из Бразилии на благо нации.
Скончавшись в 1750 году, «мрачный король» оставил португальский народ не только с пустым карманом, но и с еще более опустошенной душой.
Начало правления нового короля ознаменовалось решительной попыткой спасти нацию от грозившего ей упадка.
Сам Дон Жозе I был крайне посредственной личностью, совершенно неспособной к действиям; удовлетворение он находил лишь в пиршествах и сомнительных похождениях. Не мудрено, что он был благодарен судьбе за то, что вскоре нашел человека, на которого можно было возложить руководство королевством.
Так будущий маркиз де Помбал получил возможность начать уверенно и решительно свою деятельность. Великий министр понимал, что благополучие королевства и его владений зависело главным образом от эксплуатации полезных ископаемых Бразилии. Он счел необходимым поэтому в основу возрождения монархии положить тщательную экономическую реконструкцию прежде всего колоний, которые представляли собой богатейший резерв ресурсов и требовали заботливого отношения к себе. Ему было ясно, что достигнуть этого можно было лишь путем развития местных природных ресурсов, путем создания местных отраслей производства, а главное путем возрождения в былых масштабах торговли, принесшей королевству процветание в его лучшую пору.
Именно этими важнейшими проблемами и был занят Карвалыо-и- Мелью, беря на себя верховное руководство государственными делами в период, когда уже можно было предвидеть сокращение тех исключительных прибылей, которые приносили раньше бразильские прииски и которые так обольщали предыдущее правительство.
Великой и похвальной целью его стремлений, как утверждает Саути, было благо родины, по меньшей мере восстановление прежнего благополучия монархии. Основными препятствиями к осуществлению его целей были невежество, предрассудки, дикие и нетерпимые предубеждения, и всякий, кто попытался бы бороться в Португалии с этим злом, да еще неожиданно, как намеревался сделать это Помбал, должен был неизбежно натолкнуться на сопротивление духовенства и упорно цеплявшейся за старые традиции знати. Именно это и входило в планы Помбала.
Когда он принял на себя бразды правления, ему было уже за пятьдесят. Его исключительные способности, по словам того же Саути, завоевали ему вскоре благорасположение монарха. Чрезвычайные события, происшедшие впоследствии, явились пробным камнем для его способностей. Влияние, которое он, таким образом, завоевал у короля, позволило ему, пользуясь правами абсолютной власти, осуществлять собственные проекты реформ.
К несчастью, он был не особенно разборчив в средствах достижения своих целей. Несомненно, правы те, кто представляет его как человека дальновидного, но бессовестного и бесчеловечного.
Наблюдая крайний упадок, в который пришла Португалия, он убедился в необходимости принять меры к немедленному восстановлению былого положения страны, а в силу своего характера он был склонен осуществить задуманный им план смелыми и насильственными мерами. Хотя его противники твердили, что он сперва действовал, а потом уж думал, на самом деле он был всегда непреклонен в претворении своих замыслов.
253


Ему было свойственно глубокое чувство национальной гордости,, столь характерное для португальцев. Он непоколебимо верил в свои собственные способности и силу воли. «Он отличался на самом деле огромными способностями, и не было никого из знавших его лиц, кто не почувствовал бы присутствия в нем могучего духа. Королю своему он служил усердна и преданно. Родину свою он любил. И если стремление к общественному благу может оправдать самые отвратительные действия, то похвалы по его адресу вполне заслужены им. С этим ложным в своей основе оправданием он и ушел на покой. Однако, устранившись от дел, он чувствовал себя совершенно иначе, пребывая в опале, терпя поношения, испытывая горечь от крушения своих самых мудрых помыслов, —горечь, усугубленную страстью, болезнями и немощью».
Кое-кто сочтет подобную оценку «слишком суровой и даже несправедливой». Однако о Помбале нельзя сказать ничего другого, если судить о нем верно. По мнению Саути, вполне естественно, что в облике этого выдающегося человека мы находим как светлые, так и теневые стороны.
Достаточно коснуться лишь одной стороны в многогранной деятельности маркиза де Помбала, а именно его достижений в колониях, и в частности в Бразилии, чтобы им восхищались его потомки. На протяжении всей трехсотлетней истории этого колониального владения он был единственным государственным деятелем, проявившим отчетливое понимание задач, стоявших перед Португалией в Бразилии и всей Америке.
Не говоря уже о всех исключительных достижениях Помбала в тех условиях, в которых ему приходилось действовать, его историческая заслуга состоит в том, что он проявил себя как подлинный вождь народа и как таковой заслуживает признания в веках.
Нельзя отрицать его «крупных недостатков, поскольку прежде всего он был жестоким деспотом», но в то же время следует признать, что он «был весьма способным министром, оказавшим выдающиеся услуги своей родине».
Из мероприятий, которые он провел в Бразилии, следует отметить следующие: он присоединил к короне все капитании, которые еще имели донатариев, не причинив последним ущерба; способствовал развитию промышленности и торговли; оказывал покровительство мореплаванию; создал «Риласан-де-Рио-де-Жанейро» (1751); отстаивал свободу индейцев и даже поощрял (посредством предоставления соответствующих льгот) браки между португальцами и индейцами; ввел начальное обучение во всех капитаниях; отдавал должное бразильцам, назначая наиболее выдающихся из них на высокие посты; запретил направлять в монастыри Португалии, Испании и Италии, как это обычно практиковалось тогда,, бразильских девушек, родители которых делали это из эгоистических расчетов либо в силу чрезмерного религиозного рвения; перенес резиденцию правительства Бразилии в Рио-де-Жанейро для того, чтобы «можно было лучше следить за войнами и другими осложнениями, возникавшими на юге»; отменил обязательства, налагавшиеся на торговые суда, пересекать океан лишь в составе караванов; способствовал развитию бразильского судостроения, оказывая предпочтение судам, построенным в Бразилии; урегулировал взимание налогов; упорядочил добычу алмазов и торговлю ими и, наконец, снискал себе громкую славу, ограничив и значительно урезав власть трибунала инквизиции, который только в Бразилии осудил и заключил в тюрьмы около пятисот несчастных человек обоего пола1.
1 Инквизиция — специальная церковная организация для борьбы с «еретиками»,> была учреждена в Бразилии в XVI веке и просуществовала 250 лет.
254


Один из наших историографов, Матозу Маиа, касаясь выдающихся заслуг Помбала, пишет следующее: «Несмываемы пятна, которыми запачкана его слава, а именно кровавое подавление волнений в Порту в 1757 году, когда население выступило против предоставления одной из компаний винной монополии, а правительство квалифицировало это как преступление в оскорблении его величества, понудив судей вынести двадцать шесть смертных приговоров; жестокость, проявленная по отношению к лицам, подписавшим представление от «Стола общего блага» и выступавшим против монополии, предоставленной Торговой компании ПарА и Мараньяна, королевский указ от 19 июня 1761 года, по которому запрещалось выращивание сахарного тростника в Мараньяне; королевский указ от 30 июня 1766 года с запретом работы золотых и серебряных дел мастеров в Бразилии, а также чеканки по золоту и серебру, выработке шелка и хлопчатобумажных тканей; убийство под видом суда несчастных из Тавораса и Маскареньяса, из которых не все принимали участие вместе с герцогом де Авейру в покушении на короля; жестокое и несправедливое преследование иезуитов, которые так много сделали, особенно в Бразилии; чрезмерное высокомерие, с которым он осуществлял свою власть, убежденный в том, что один лишь король стоит выше его. Несмотря на все эти оговорки, следует признать, учитывая всю его деятельность, что ему удалось приостановить на некоторое время тот упадок, который переживала Португалия».
Бесспорно, во всяком случае, что даже как историческая фигура он остается для потомков некой загадкой, или, вернее, сфинксом.
Оценивая спустя длительное время его государственную деятельность, следует признать, что он, несомненно, вдохнул новую жизнь в ставшую немощной Португалию, влил свежую кровь в этот истощенный организм, оживил старые и создал новые учреждения, упразднил устаревшие процессы и анархичные навыки, сбил спесь со знати и ущемил ее привилегии. Он выстроил новый Лисабон на развалинах старого города, разрушенного землетрясением. Его влияние пустило столь глубокие и всесторонние корни, что они еще многие годы давали о себе знать, даже после того, как сам он ушел в другой мир. Полвека спустя после его падения в Португалии уцелело лишь то, что было сделано им.
Остается решить теперь, достаточно ли всего этого, чтобы оправдать те средства, что шли вразрез с требованиями справедливости и человечности. По нашему мнению, неправильно оправдывать самые отвратительнейшие тирании за какое-то сотворенное ими добро.
Все же рано еще выносить окончательный приговор. Еще недостаточно времени прошло — всего лишь полтора с лишним века, — чтобы судить о данной эпохе с исторически правильных позиций.
В подобных случаях самое большее, что можно сделать,— это продолжать тщательное изучение документов той эпохи.
Даже в вопросах, касавшихся американских владений, как это только что было показано, деятельность Помбала была противоречива. Следует, однако, отметить, что его заслуги на этом поприще оказались, несомненно, значительно больше того зла, которое со всей справедливостью могло быть приписано ему.
Кроме реформ и других мероприятий, касавшихся Бразилии, которые уже перечислялись нами, необходимо отметить и общее влияние, которое этот человек оказал на колониальные дела.
На севере этот выдающийся министр стремился содействовать развитию Торговой компании Hapá и Мараньяна а также компании Пернамбуку и Параибы, что и стало на самом деле предлогом для обвинений, воздвигавшихся против него. Он, однако, стремился, по край255


ней мере на первых порах, содействовать экономическому возрождению королевства, главным образом путем создания привилегированных предприятий.
Примеры Англии и прежде всего Голландии, несомненно, породили у этого государственного деятеля-реформатора слепое довер е к подобного рода организациям.
Что касается первой компании, образованной в 1755 году, которая способствовала возрождению штата Мараньян, то в действительности решение о ее создании было в значительной мере вызвано настойчивыми «представлениями» губернатора Франсиску Шавьера де Мендонса Фур- таду, брата и одного из главных соратников министра. Так или иначе свыше столетия до этого уже думали над тем, чтобы путем создания всеобщей торговой компании разрешить основную проблему Бразилии. Вняв настоятельным требованиям населения, правительство метрополии заключило еще в 1678 или 1679 году соглашение с неким частным предприятием не столько для ввоза африканских рабов, сколько для налаживания регулярного мореплавания между капитаниями указанного выше штата, с одной стороны, и Европой — с другой. Излишне говорить, что неудача этой первой, да и последующих попыток отнюдь не разубедила население Мараньяна в том, что только создание крупной компании отвечало бы нуждам, испытываемым всеми колониями. Таким образом, инициатива исходила от местного населения, а Мендонса Фуртаду лишь горячо отстаивал ее перед королевским двором.
Между тем на самом деле Торговая компания Ilapá и Мараньяна не оправдала возлагавшихся на нее надежд. Как это имело место и при всех прочих попытках такого же рода, компания запуталась в клубке злоупотреблений и беспорядков, в конце концов подорвавших ее. Все же она принесла и большую пользу, пробудив во всем штате дух предпринимательства и приведя в движение многие силы, остававшиеся до этих пор втуне.
Когда компания прекратила свою деятельность и в 1778 году была восстановлена свобода торговли, штат Мараньян уже располагал собственными ресурсами и ему не угрожала опасность вновь попасть в тиски былой нищеты. Не было поэтому особой необходимости повторно прибегнуть к чрезвычайным законам и абсурдным, а также несправедливым привилегиям, чтобы удовлетворить требования промышленности и внешней торговли.
Мендонса Фуртаду, как государственный деятель, оставил неизгладимые следы во всех капитаниях Севера, прежде всего в самой сфере управления. Укрепив авторитет власти даже там, где мятежи стали традиционным явлением, он наладил аппарат управления, а также отношения между чиновниками различных категорий; привил уважение к судьям, укрепил влияние муниципальных палат; карал тех, кто плохо служил; поощрял и защищал тех, кто своей работой заслуживал поощрения; самым тщательным образом проводил разделение между юрисдикцией церкви и отправлением государственной и гражданской власти. Словом, будучи выдающимся государственным деятелем, он сумел установить в управлении штатом такие нормы, привить такой дух справедливости и честности и столь искреннее чувство уважения к общественным делам, что еще длительное время после него все это оказывало свое влияние на сознание его преемников.
Следует отметить, что Помбал развил широкую деятельность не только на севере, но и по всей стране. Он восстановил авторитет государственной власти, подобрав в ее аппарат достойных людей.
Нельзя пройти и мимо другого рода обвинений, выдвигавшихся против министра Дон Жозе I. Некоторые историографы вменяли ему в вину про-
256


водившиеся им мероприятия против выращивания сахарного тростника в Бразилии, о которых мы уже говорили. Они особо подчеркивали эту его вину с целью прежде всего доказать регрессивный характер его политики в отношении Бразилии.
Действительно, Помбал совершал столь странные ошибки и порой действовал столь безрассудно в своих порывах, что эти обвинения казались нам правдоподобными. Однако на самом деле он запрещал не выращивание сахарного тростника вообще, а лишь «превращение сахарного тростника в монокультуру», поддавшись нелепому и ложному опасению, что местные рынки лишатся всех других предметов потребления. Как это, так и другие мероприятия, которые принимались в его время и на первый взгляд, казалось, заслуживали осуждения, всегда имели за собой какое-то оправдание.
Начиная с середины XVIII века, таким образом, произошли крупные изменения в общем положении владений португальского королевства в Южной Америке.
До перевода столицы в город Рио-де-Жанейро последним вице-королем Бразилии — еще в Баии — был первый маркиз ду Лаврадиу, который спустя несколько месяцев после своего назначения скончался. Его преемником стал временный губернатор, а позднее, в 1761 году, была создана временная жунта.
Вслед за этим Помбал задался мыслью перевести резиденцию правительства в столицу Юга.
Первым вице-королем, или генеральным капитаном морских и сухопутных владений Бразилии, стал граф да Кунья, дон Антониу Алварис да Кунья, который 10 октября 1763 года принял правление из рук местной жунты, ставшей у власти на следующий день после кончины Гомиса Фрейри.
Начиная с этого периода город Рио-де-Жанейро превращается в подлинную колониальную столицу, которая создавалась в течение предыдущего столетия.
Преемником графа да Кунья, стоявшего у власти с 1763 по 1767 год, стал граф де Асамбужа (1767—1769). За ним последовал второй маркиз ду Лаврадиу (1769—1779), затем Луис де Васконселус (1779—1790), граф де Резенди (1790—1801), а позднее — будущий маркиз де Агиар (1801—1806), а после него — восьмой граф дус Аркус — с 1806 года и до прибытия принца-регента.
Все эти вице-короли не только защищали границы Юга, но и заботились о процветании города. И действительно, в течение немногим больше сорока лет весь облик и очертания города полностью преобразились.
И когда сюда прибыла королевская семья, то не без удивления обнаружила здесь некий новый Лисабон1.
Лисабон, оставшийся там, в Европе, во власти французов, был плодом деятельности маркиза де Помбала, а южноамериканский Лисабон явился копией старого. И в этом, как и во всем, что увидел здесь ДонЖуан VI, чувствовался витавший еще дух выдающегося министра.
1 В 1808 году португальский королевский дом Брагансов, спасаясь от наступавших войск Наполеона, бежал в Бразилию (см. ниже, главу XVI).
К р. Помбу


ГЛАВА XV
Инконфиденсия минейра
ПОЛОЖЕНИЕ В КОЛОНИИ В КОНЦЕ XVIII ВЕКА.- ЗАГОВОР В ВИЛА-РИКЕ.—ТИРАДЕНТИС
ПОЛОЖЕНИЕ В КОЛОНИИ В КОНЦЕ XVIII ВЕКА
Мы подошли теперь к рассмотрению эпохи, когда, достигнув гражданской зрелости, население колонии стало серьезно задумываться над своей дальнейшей судьбой. Мы уже отмечали выше, что начиная со второго столетия колонизации, как о том свидетельствуют неопровержимые данные, пробуждается национальное сознание, которое вступает в противоречие с колониальным режимом. Первая вспышка произошла в Мараньяне в 1684 году. Затем, в течение первых двух десятилетий XVIII века,— в районе золотых приисков. Почти одновременно это случилось и в Пернамбуку (1710—1711).
При этом причины подобных выступлений не только усугублялись сами по себе, но и стали ощущаться все более болезненно, вступая во все более резкий антагонизм с настроениями колонистов.
Уже в конце XVIII века народ по всей стране был воодушевлен стремлением к завоеванию своей национальной независимости. Вследствие обширности территории страны трудно было достигнуть согласованности в действиях отдельных, находившихся на большом расстоянии друг от друга населенных пунктов, вступивших в борьбу за освобождение. Стремление это, однако, стало всеобщим.
Гнет колониального режима в тот период нигде не ощущался столь тяжко, как в Минас-Жераисе, где на сказочно богатых землях рядом с роскошью уживалась нищета.
Не только неимущие классы чувствовали, сколь горестно их положение. Быть может, еще больше, чем обнищавшие и придавленные массы, эту горечь испытывали все те, кто обладал каким-то достоянием. По мере того как в их сознание все глубже внедрялась мысль об испытываемых ими несправедливостях, они проникались сознанием, что путы колониального режима становятся все более тяжкими.
Низшие слои населения, погрязшие в невежестве и нужде, жили в каком-то полном отчуждении от всего остального мира. Судьба этого несчастного люда была всегда одной и той же, а горизонт их жизни неизменно ограничивался окрестными горами. В своем беспробудном фатализме эти массы будто смирились со своим горем, словно это горе было неизбежным и неотъемлемым уделом всех, кто родился бедняком.
Имущие классы, более осведомленные, естественно, о всех преимуществах богатства, с сожалением наблюдали, как львиная часть ценностей, добываемых на приисках, уплывала в Лисабон. Помимо того, имущие 258


классы были в состоянии вкусить плоды просвещения, чтобы узнать хотя бы, что в мире, выходящем за пределы их владений, есть немало такого, что предпочтительнее их собственного достояния.
Все это в достаточной мере объясняет, почему именно в капитании Минас-Жераис сильнее всего проявлялось неуклонно нараставшее стремление к независимости. Нигде в стране не ощущалось столь сильно противоречие между возгордившимися, разбогатевшими на приисках колонистами и гнетущей опекой метрополии, как в Минас-Жераисе,
С течением времени это соперничество становилось все ощутимее и за последнее двадцатипятилетие XVIII века приняло особенно резко выраженный характер.
Всему этому способствовали различные, весьма веские причины.
Начиная с середины рассматриваемого-нами столетия начинает снижаться производительность золотомоек. Поскольку для короны сохранялось нейронным уколичество оололе , окреде^яемее той же суммой, которая взыскивалась еще во времена расцвета золотодобычи, то годовой дефицит увеличился настолько, что плательщики оказались неплатежеспособными.
На обострение положения в данной капитании, да и во всей Бразилии повлияло и падение маркиза де Помбала, выдающегося министра Дон Жозе I, политика которого в отношении Бразилии была в состоянии, по крайней мере смягчить дух соперничества, издавна раздиравшего и португальцев и бразильцев.
Было еще много других причин, заставлявших население Минаса, да и всего юга страны ощущать ныне больше, чем когда-либо раньше, железную руку метрополии — основу всех зол. Однако крупнейшим фактором в этом смысле было, несомненно, пробуждение национального сознания бразильцев в результате их контакта с внешним миром.
В капитанию прибывали культурно развитые европейцы. Сами чиновники, и главным образом высшие должностные лица,— все поражались природе этих мест и наряду с этим местным материальным условиям, в которых жили здесь люди и которые столь отличались от условий в других странах. Они не могли скрыть свой ужас перед местными уроженцами. Наблюдая нищету, которая уживалась здесь с чудесами природы, они высказывали свои замечания, заронив в души местных жителей искорки протеста, которые стали все больше разгораться.
В Вила-Рике, как и во всех других крупнейших населенных пунктах Минас-Жераиса, насчитывалось уже немало людей, которые отличались не только своим культурным развитием, но и прежде всего живейшим интересом к различным планам и проблемам, касавшимся будущего их страны.
Издавна уже наиболее состоятельные семьи посылали своих сыновей учиться в Европу. Эти юноши возвращались из Старого света, приумножая число тех, кто мечтал о величии своей родины и размышлял о ее судьбах, горячо желая наступления новых времен. По мере того как этим путем расширялись горизонты жизни в колонии, более активно созревала и идея обретения государственности в будущем.
Накануне событий в капитании Минас-Жераис многие бразильские студенты уже учились в разных странах Европы. Можно представить себе, что испытывали там эти юноши в тот момент, когда на мировой арене впервые появился североамериканский народ, когда уже начинала бурлить Франция, готовясь выполнить свою историческую миссию.
Двенадцать юношей, учившихся в университете Коимбры в Португалии, решили заключить между собой союз и дали клятву поднять после возвращения в Бразилию знамя борьбы за независимость.
259
17*


Во Франции (в Монпелье) училось также много молодых бразильцев, и среди них только из Минас-Жераиса и Рио-де-Жанейро были: Жозе Жоакин да Майа, Жозе Алварис Масиел, Домингус Видал де Барбоза. Жозе Мариану Леа л, Жозе Перейра Рибейру и другие. Жадно следили все эти юноши за той волной новых идей, что захлестывала Европу, и особенно Францию. Восхищенные событиями в Северной Америке, они с тоской думали о своей родине, изучая и обсуждая все те проблемы, которые были связаны с нею.
Один из них, Жозе Жоакин да Майа, как известно, даже начал вести настоящие переговоры по вопросу о Бразилии с великим Джефферсоном, в то время послом Соединенных Штатов в Париже.
С незыблемой уверенностью человека, отстаивающего благороднейшее дело, он написал знаменитому дипломату и государственному деятелю письмо, которое было подобно воплю скорби, вырвавшемуся из души родины1. Посол тотчас же ответил незнакомцу, столь непоколебимо излагавшему свои идеи, назначив ему, ввиду щепетильности своего официального положения, частную встречу. Сам Джефферсон поведал нам о том, что произошло на этой встрече, значение которой раскрывается в каждом слове отчета, оставленного им для истории.
В удивительно сжатом виде этот документ отражает все стороны проблемы. Хотя он касается всей Бразилии, из него явствует с достаточной ясностью, что именно в капитании Минас-Жераис находились те основные силы, на которые можно было рассчитывать.
Положение в колонии описано в этом документе столь живыми красками и проанализировано столь глубоко и потрясающе правдиво, что следует признать: устами этого юноши говорил какой-то исключительно высокий дух и политический талант. Видимо, по этой причине строились даже догадки, что Жозе Жоакин да Майа прибыл в Европу по поручению весьма влиятельных лиц из Рио-де-Жанейро и Минас-Жераиса. Да и сам он в своем втором письме к Джефферсону отмечал, что приехал во Францию специально для того, чтобы выполнить порученную ему миссию.
Внимательно выслушав искреннее, рассудительное и блестящее выступление бразильского патриота, посол указал, что у него нет надлежащих инструкций от своего правительства, которые позволили бы ему высказаться по существу данного вопроса, и, следовательно, ему придется ограничиться лишь изложением своих личных соображений относительно того дела, которое было ему изложено столь пылко и убедительно. Посол дал понять, что североамериканцы не были расположены советовать бразильцам ввязываться в войну с Португалией, дружбу с которой они особенно стремились сохранить и даже заключили недавно с ней торговый договор. Однако, несмотря на все это, бразильцы, по мнению посла, могли быть уверены в том, что в Соединенных Штатах революция во имя достижения Бразилией национальной независимости может вызвать определенный интерес и сочувствие и что расчеты на значительные выгоды привлекут, естественно, в Бразилию многих людей, которые будут готовы оказать ей помощь. В Бразилию могут направиться даже и многие офицеры, побуждаемые самыми благородными мотивами. Что же касается американских 1 В письме Джефферсону Майа писал: «Я бразилец. Вам известно, что моя родина стонет в ненавистном рабстве. Со времени вашей славной независимости наше положение с каждым днем становится все более нестерпимым, ибо португальские варвары, боясь, что мы последуем вашему примеру, не брезгуют никакими средствами, лишь бы сделать нас еще более несчастными. Зная, что эти узурпаторы не помышляют ни о чем другом, кроме угнетения, вопреки законам природы и человечности, мы решили следовать вашему примеру и, разорвав цепи, возродить нашу умирающую свободу, почти совсем попранную силой — единственной опорой власти европейцев над Америкой*.
260


граждан, то они, пользуясь правом свободного выезда без разрешения со стороны своего правительства, могут таким же образом направиться в любую страну.
Простившись с американским послом, Жозе Жоакин да Майа выехал в португальскую столицу. Хотя его попытки не увенчались столь полным успехом, как он ожидал, этот благородный и выдающийся человек покинул город Ним далеко не обескураженный. В этом не может быть сомнений, так как если бы он разочаровался в своих упованиях, то не решился бы после этого вернуться в Бразилию.
Он уже готовился было сесть на корабль, как внезапно заболел и через несколько дней умер.
Его усилия в Европе не пропали, однако, даром. Обо всем, что он делал, он посылал сообщения на родину, и люди в Минас-Жераисе, а также и в Рио-де-Жанейро, питавшие те же надежды, что и он, приходили в ликование от получаемых от него известий.
Пламя, которое он зажег и поддерживал, не погасло с его смертью. Оно продолжало воодушевлять сердца на его несчастной родине, ибо это пламя патриот сумел передать своим соотечественникам.
В старом королевстве придавали столь большое значение действиям этих бразильцев в Европе, а версии о смелой попытке Жоакина да Майа получили столь быстрое и широкое распространение и оказались столь преувеличенными, что в Лисабоне и других крупных португальских центрах получили хождение самые необычайные слухи, сея тревогу среди тех, кто имел какие-либо интересы в Бразилии. По этим слухам, для короны уже будто бы была утрачена или вот-вот будет утрачена самая ценная часть заморских владений.
Помимо всего этого, там, в Европе, в ту пору встречались столь беспокойные и возбужденные умы, что вскоре возникли самые безрассудные планы в отношении американских колоний. В недрах государственных канцелярий даже родилась идея создать в Америке для династии Брагансов обширный патримоний, составленный из Бразилии и части испанских провинций Ла-Платы или Тихоокеанского побережья, и осуществить это, как только континентальная территория португальского королевства будет включена в пределы Испании.
Как это ни странно, в картине, которую Жозе Жоакин да Майа нарисовал великому американскому политическому деятелю, не доставало как раз того момента, который имел особо важное значение во всем этом деле (или по меньшей мере этот момент был недостаточно четко обрисован). А ведь именно этот момент был основной и самой животрепещущей причиной восстания колонистов. Речь идет о положении, в котором находилась капитания Минас-Жераис, то есть та область, где в силу особо сложившихся условий народ особенно настойчиво выступал против правительства метрополии.
Именно здесь, в Минас-Жераисе, население особенно страдало под гнетом необычайно тяжелой системы обложения. Этот гнет деспотизма еще больше усилился в результате почти пятилетнего правления Луиса да Кунья Менезиса, которое ознаменовалось бесконечными актами насилия и тирании. Именно этот человек своей возбуждавшей ненависть политикой подготовил почву для заговора. Его промахи, злоупотребления и преступления вызывали возмущение всей капитании; и только страх перед возмездием сдерживал до поры до времени протест народа, сердце которого переполнялось ненавистью к тирану.
Когда в 1788 году в Минас-Жераис прибыл новый губернатор, виконт де Барбасена, во многих наиболее горячих головах это всеобщее негодование вылилось в намерение выступить против первопричины всех бед. 261


Настолько сильным было желание сбросить иго метрополии, что никто не испытывал облегчения после отставки Луиса да Кунья. Группа людей, в душе которых сильнее всего горела идея завоевания независимости, отдавала себе отчет в том, что причиной беды были не отдельные королевские чиновники, а сам режим.
Ни в одном другом крупном городе колонии не насчитывалось, видимо, так много влиятельных лиц, которые так быстро связались бы между собой и объединились под знаменем великой идеи, как это имело место в столице Минас-Жераиса.
Нельзя с уверенностью сказать, у кого первого из этих лиц родилась инициатива, кто сделал первый шаг, послуживший основой для решающих согласованных действий. Видимо, одно и то же чувство, одно и то же стремление возникло одновременно во всех сердцах.
Самое большее, что можно предположить,— это то, что мысль о революции зародилась у трех великих поэтов до сих пор незабываемой «заморской Аркадии»: Клаудиу Мануэла да Коста, Томаса Антониу Гонзаги и Инасиу Жозе де Алваренга Пейшоту.
Доктор Клаудиу да Коста был не только вдохновенным и выдающимся мастером слова, но и адвокатом по профессии. Адвокатской практикой он нажил себе состояние. Жил он в достатке. Уроженец Марианы, располагавший обширными связями, он пользовался всеобщим уважением и большим авторитетом в капитании. Из перечисленных трех поэтов он был самым старшим. Образование он получил в Коимбре и снискал себе в Европе «славу утонченного поэта итальянской школы, его приняли в Римскую Аркадию под пасторальным именем Глаучесте Сатурнио».
Томас Гонзага был поэтом и судьей1. Как поэт он ныне является самым популярным из этих трех. Родился он в Португалии, однако происходил из бразильской семьи. Отличаясь довольно мягким и добрым характером, великодушием, деликатностью и вежливостью, он расположил к себе многих лиц в Вила-Рике, где служил судьей. В момент заговора он готовился отправиться в Баию, чтобы занять там пост в местной судебной палате.
Алваренга Пейшоту, также поэт и адвокат, был уроженцем Рио-де- Жанейро, однако прожил в Минас-Жераисе около 12 лет, так как по возвращении из Европы служил там в качестве овидора округа Риу дас Мор- тис. В Сан-Жоан-дел-Рей он женился на благовоспитанной женщине донне Барбаре Элиодоре Гильермине да Силвейра, имя которой вошло в историю благодаря ее моральному величию и обрушившемуся на нее огромному несчастью.
Один из этих трех людей первым выдвинул идею превратить Минас- Жераис в независимое государство. Пожалуй, точнее будет сказать, что эта идея созрела сперва у Клаудиу и Гонзаги или у одного из них и лишь впоследствии была взлелеяна обоими, поскольку известно, что Алваренга Пейшоту вошел в заговор уже после того, как был осведомлен о нем двумя своими друзьями, уже до этого достигшими согласия между собой.
1 Томас Антониу Гонзага (1747—1809) родился в Португалии в городе Порту в семье судебного чиновника. Учился в университете Коимбры, работал судьей в Вила- Рике. Видный деятель освободительного движения, Гонзага был в то же время крупнейшим бразильским поэтом периода борьбы за национальную независимость. Его стихи, полные глубокого лиризма и музыкальности, проникнуты высоким гражданским пафосом, любовью к родине и свободе. Крупнейшим произведением Гонзаги, справедливо называемого «бразильским Петраркой», является сборник лирических стихов «Дирсеева Марилия», вторая часть которого была написана им в тюрьме. Вольнолюбивые мотивы творчества Гонзаги были близки А. С. Пушкину, который перевел его стихи на русский язык («С португальского»).
262


Гонзага и Клаудиу были близкими друзьями, даже жили всегда вместе, совместно работая над книгами, создавая поэмы, пронизанные духом глубокой и непоколебимой солидарности. Приезжая в Вила-Рику, в их трудах участвовал и Пейшоту.
В доме Клаудиу или в доме Гонзаги (чаще всего — в последнем) завязывались вдохновенные беседы. На вольном воздухе, на обширной веранде, выходившей в сад, один декламировал стихи, или другой читал только что законченное им произведение, или же обсуждались вести, поступавшие из Европы.
К этой группе постепенно присоединились и остальные приверженцы тех же идей, как, например, каноник Луис Виейра да Силва (выступавший как проповедник высокой доблести), отец Мигел Эужениу да Силва Мас- кареньяс, доктор Диогу Перейра Рибейру де Васконселус, Франсиску Григориу Пирес, Монтейру Бандейра и другие, прибывшие из других населенных пунктов, которые не забывали посещать время от времени кружок, и лишь оба священника были лишены возможности принимать в нем постоянное участие.
Вошедшие в это приятное духовное содружество люди, столь восторженно лелеявшие мечты о литературной славе, увлеклись вопросами политики. Быть может, сами того не замечая, они перешли от поклонения музам к возданию почестей другому божеству, менее спокойному и более грозному, и когда очнулись от своего увлечения, то оказались вовлеченными уже не в поэтическое творчество, а в политический заговор.
ЗАГОВОР В ВИЛА-РИКЕ
К этому первому кружку заговорщиков присоединились многие пользовавшиеся уважением лица из Вила-Рики и многих других муниципий капитании. Все, кто выделялся либо своим состоянием, либо своим культурным развитием, были в той или иной степени исполнены тех чаяний, которые разделялись всеми, но далеко не с одинаковым мужеством. Сердца всех были объяты одним чувством, но лишь самые непокорные и гордые отказывались смириться перед лицом строгих законов и предусматриваемых ими наказаний.
Среди этих непримиримых самой выдающейся фигурой был прапорщик кавалерийского полка Жоакин Жозе да Силва Шавьер, по прозвищу Тирадентис1. Этот уроженец Минас-Жераиса был выдающимся человеком, который вступил в жизнь с мечтой сыграть свою роль в истории. Скромное положение, которое он занимал в жизни среди царившей кругом роскоши, послужило сильным стимулом для первых его шагов на житейском пути. Он перепробовал много разных профессий и в каждой из них разочаровывался. Можно сказать, что из всех злоключений он вынес лишь одно впечатление — убедился в обилии горя в мире. В результате он выступил против своего окружения, против устоев своей эпохи.
Встречаются такие натуры, что, кажется, родились они преждевременно, до наступления своего часа, и поэтому не знают, как им поступать. И как только они сходят с предначертанного им самой жизнью пути, последствия этого для них становятся роковыми: вступая в противоречия
1 Тирадентис—буквально «зубодер». Жоакин Жозе да Силва Шавьер (1748—1792) родился в городе Сан-Жоан-дел-Рей в Минас-Жераисе в бедной многодетной семье. С раннего возраста ему довелось испытать нужду, унижения и тяжелые превратности судьбы. Сменив несколько профессий, Тирадентис стал в 1771 году солдатом кавалерийского полка. Несмотря на блестящие способности и мужество, он таки не смог подняться выше скромного чина прапорщика.
263


Томас Антониу Гонзага.
даже с самими собой, запутываясь во всевозможных осложнениях, они вынуждены полагаться лишь на свой собственный характер, который приводит их к самопожертвованию.
Уже по всем уголкам Минас-Жераиса пронесся глухой ропот, предвещая наступающую бурю, когда Тирадентис решил отправиться в Рио- де-Жанейро под предлогом устройства своих дел. Он бывал в столипе колонии и раньше и от своих прежних поездок туда хранил живейшие воспоминания.
Однако на этот раз, отправившись в крупнейший центр страны, он интересовался не вопросами, касавшимися его личного благополучия. Кстати сказать, никогда в жизни он не отдавал предпочтения своим личным интересам, ему чужда была жажда стяжательства. Он был известен своим бескорыстием и пренебрежением материальными благами, в результате чего к нему относились если и не как к безалаберному, то по меньшей мере как к безразличному к житейским удобствам человеку.
Он был проникнут сейчас стремлением принять самое активное участие в деле, начатом в Минас-Жераисе, и принести ему максимально возможную пользу.
Именно эти мысли владели им, когда он пустился в путь, направляясь в Рио, что имело место, видимо, около 1788 года, после полученного им отпуска.
264


Он ехал с самыми радужными надеждами. И как только прибыл в столицу, представился вице-королю. Невзирая на безразличие, с которым спустя несколько дней принял его Луис де Васконселус, он предложил вице-королю некоторые планы по городскому благоустройству1.
По-видимому, вице-король не придал большого значения ходатайству простого прапорщика, не обладавшего ни средствами, ни влиянием для производства столь крупных работ и больше походившего на какого-то одержимого, легкомысленного человека, полу авантюриста, чем на настоящего дельца или предпринимателя. Во всяком случае, вице-король счел, что нет каких-либо препятствий к тому, чтобы переслать бумаги просителя в адрес королевского двора.
В Лисабоне отнеслись серьезнее к тому, что предлагал проситель. Совет по делам заморских колоний даже вернул бумаги, предложив вице- королю представить доклад по содержащимся в них вопросам.
Прикинувшись, что он очень занят именно этими делами, Тираден- тис тем временем со всеми предосторожностями прощупывал настроения в военных кругах и среди гражданского населения.
Он находился еще в Рио-де-Жанейро, когда в Минас-Жераис направился виконт де Барбасена. Через три месяца из Европы вернулся Жозе Алварис Масиел, с которым заговорщик вскоре встретился. Легко представить себе, что произошло между этими двумя людьми, сердца которых горели одной и той же верой: один говорил о горестях, переживаемых родиной, другой — о великих свершениях, которые он наблюдал за рубежом.
Доктор Масиел проследовал в Минас-Жераис и там нашел подтверждения того, о чем ему рассказывал Тирадентис. Население капитании находилось в большой тревоге: трудные условия, в которых оно жило долгие годы, стали, казалось, совершенно нетерпимыми. Виконт де Барбасена приехал сюда со специальным заданием возместить убытки, которые издавна терпела королевская казна; он привез с собой официальный приказ взыскать все старые недоимки, не останавливаясь перед наказаниями и контрибуциями.
Взыскание накопившегося огромного долга грозило налогоплательщикам и другим должникам государственной казны полным банкротством, сумма одной лишь пятины за золото достигала почти 540 арроб, не считая всех других недоимок. По приблизительным подсчетам, сумма общей задолженности колонистов капитании по пятине, десятине и другим платежам достигала почти шести тысяч конто.
Приступив к выполнению своих обязанностей, Барбасена очень ловко стал готовить общественное мнение к осуществлению задуманного им плана. Он начал с введения поголовного чрезвычайного налога — дерра- мы, чтобы покрыть текущие недоимки впредь до получения от королевского двора окончательных указаний в отношении недоимщиков.
Трудно себе представить, что творилось в этой связи по всей капитании. Нелегко описать тот страх, то безумие, тот ужас, которые овладели местными жителями. Среди всеобщей паники выдвигались самые абсурдные предложения, намечались меры одна бессмысленнее другой, и все это усиливало всеобщее отчаяние. Зародилась даже безумная мысль «бежать от несчастья путем массового переселения и бегства в глубь сертана, куда не в состоянии была дотянуться страшная рука сборщиков деррамы».
1 Тирадентис вручил вице-королю разработанные им проекты постройки в Рио- де-Жанейро товарного склада и водопровода для снабжения населения водой из рек Андараи и Маракана.
265


Инасиу Жозе де Алваренга Пейшоту.
Деятельность ядра заговорщиков Вила-Рики, которая не прекращалась и до этого, вступила отныне в свою решающую фазу. Учитывая обстановку, в которой находился весь народ, они стали призывать теперь к революции.
Как раз в это время, в конце 1788 года, в Минас-Жераисе появился прапорщик Тирадентис, вернувшийся из Рио-де-Жанейро. Он сразу же установил контакт с товарищами, но в свой полк не явился под предлогом недомогания.
Теперь подготовка заговора пошла полным ходом, причем идеи, воодушевлявшие заговорщиков, были изложены в плане, получившем
всеобщее одобрение.
Они позаботились прежде всего
привлечь к участию в заговоре командующего войсками капитании, которым тогда был подполковник Франсиску де Паула Фрейри де Андрада, осторожный человек, пользовавшийся огромным влиянием в капитании.
Вступление этого человека в заговор придавало уверенность в безусловной победе, устраняя все сомнения и опасения. На квартирах отдельных вождей заговора, а чаще всего дома у самого Фрейри де Андрада устраивались тайные собрания. Вопрос о революции там обсуждался почти открыто, поскольку уже никто не считал нужным сохранять в тайне дело, которое обещало увенчаться несомненным успехом и ожидало лишь своего часа.
Заговорщики были уверены, что, как только прозвучит призыв к борьбе за независимость, Франция и Соединенные Штаты окажут им помощь. Что же касается других капитании, то считалось маловероятным, чтобы они не последовали примеру Минас-Жераиса. В конце концов достаточно было бы, если одновременно с Вила-Рикой отделение от метрополии провозгласили, как это ожидалось, и в Рио-де-Жанейро и в Сан-Паулу. Таким образом, вся колония разорвала бы узы, связывавшие ее с Португалией.
По плану заговорщиков предстояло затем провозгласить республику, избрав ее гербом фигуру доброго гения, разбивающего оковы. Флаг новой республики намечалось сделать белым, а на нем в качестве девиза предполагалось начертать цитату из стихотворения Вергилия (из 1-й эклоги)— «Libertas, quae sera tamen»1. Столицу республики предполагалось учредить в Сан-Жоан-дел-Рей. В Вила-Рике проектировалось основать университет. Все ценности, находившиеся в казне, намечалось конфисковать и передать в фонд государства, а все старые долги налогоплательщиков объявить аннулированными. Проектировалось открыть свободный доступ в район рудников и освободить от пошлин продукцию золотомоек. Предполагалось создать предприятия по производству всех видов изделий, которые до сих пор ввозились из метрополии. Намечалось признать право на специальное государственное попечение за родителями, имеющими свыше пяти детей. Заговорщики намеревались также упразднить в известных пределах рабство. Должны были быть созданы школы для просвещения народа.
1 «Пусть запоздалая, но свобода» (лат.).
266


В начале 1789 года в имении Крузейру, личной резиденции Фрейри де Андрада, был разработан план восстания. Были учтены силы, которыми располагали заговорщики, и каждому из участников заговора была отведена определенная роль. День выступления не был установлен, поскольку было решено, что этим днем будет тот, когда власти начнут взыскивать поголовный налог — дерраму. Для всеобщего оповещения был избран пароль: «Крестины назначены на такой-то день».
В тот день, когда финансовый совет —«Жунта де фазенда» объявит о взыскании деррамы, заговорщики должны были прибыть в Вила-Рику из окрестных пунктов, где им было предписано ожидать назначенного момента выступления. Ночью они должны были толпами собраться на улицах города, восклицая: «Да здравствует свобода!» После этого под предлогом подавления мятежа выступает со своими войсками Фрейри де Андрада, чтобы таким образом замаскировать свои истинные намерения впредь до получения известия об аресте губернатора.
Барбасена почти все время находился во дворце Кашуэйра ду Кампу, приблизительно в трех лигах от города. Туда-то и должны были отправиться те, кому было поручено захватить его. Было решено, что в случае, если он попытается оказать сопротивление и возникнет опасность для конвоя, его довезут до границы капитании Минас-Жераис и там заявят, чтобы он убирался в Португалию, поскольку народ Минас-Жераиса уже сам в состоянии управлять собственной судьбой. Если же он осмелится и дальше упорствовать, то за подобную дерзость ему придется поплатиться собственной головой.
Вне зависимости от того, какое бы извещение ни было получено из Кашуэйры, в Вила-Рике провозглашается республика и издается указ о применении смертной казни в отношении тех, кто не поспешит присоединиться к новому режиму.
Таким образом, все было заранее предусмотрено и продумано, чтобы обеспечить успех заговора. Заговорщики были настолько уверены в торжестве своего дела, что даже и не пытались держать что-либо в тайне.
Веря в удачу подготавливаемого ими переворота, заговорщики знали, что губернатор не был из числа тех, кто способен выстоять в решающий час. Обладая деспотическим характером, он поступал опрометчиво, как
и все придворные, и отнюдь не был склонен к самоотверженности. По своему характеру губернатор не отвечал задачам управления и мало заботился об общественном благе, что имело весьма далекое отношение к действительным намерениям, приведшим его в Америку. Он хорошо знал, чего обычно португальцы искали в Бразилии и что отправление обязанностей, возложенных на него королевским двором, отнюдь не проходило в спокойной, нормальной обстановке.
В результате тот, кто на первых порах казался замкнутым, загадочным, суровым и даже свирепым человеком, прятался теперь в своем убежище за пределами города.
Не следует все же забывать, что он был, видимо, хорошо информироКлаудиу Мануэл да Коста.
267


ван о некоторых событиях, происшедших в Минас-Жераисе, а также был, вероятно, предупрежден о мятежных настроениях местных жителей, о которых столько говорилось в королевстве. Вполне естественно поэтому предположить, что Барбасена не случайно предпочел удалиться из города и занять выжидательную позицию... Это подтверждается и его хвальбой по поводу проявленной им «доблести в своевременном раскрытии и предупреждении большого зла», как он сам докладывал об этом королевскому Двору.
По мнению же заговорщиков, факт удаления Барбасены из города был прежде всего проявлением его неосторожности или даже промахом, что было им на руку.
Наступил наконец момент, когда заговорщики ожидали лишь дня взыскания деррамы, без чего нельзя было надеяться придать восстанию всеобщий характер. Кое-кто даже пытался ускорить выступление, однако все зависело теперь от дня, когда должно было начаться взыскание деррамы.
Уверенный в неминуемости революции, Тирадентис, по соглашению с другими руководителями заговора решил вторично отправиться в Рио- де-Жанейро, надеясь поднять одновременно с населением Минас-Жераиса также и жителей столицы колонии.
Из Била-Рики его сопровождал только один мулат, его раб. Отправляясь в Рио, Тирадентис был твердо убежден, что явится глашатаем великой вести, которую все ожидали с нетерпением.
Однако приблизительно в это же время Барбасена проникает во все «тайны» заговора. Хитрый и коварный, он прежде всего поспешил отказаться от того мероприятия, которое считалось основным мотивом для запланированного выступления: он отменил дерраму, выдвинув для этого весьма естественные причины, дабы не спугнуть заговорщиков и иметь возможность дальше следить за ними.
Не покидая Кашуэйры, он разослал повсюду своих соглядатаев, постепенно отрезав в то же время все пути отхода заговорщикам.
Отмена деррамы ошеломила многих, которые решили, что весь их план рухнул. Не прошло и нескольких дней, как стало очевидным, что губернатор сумел ловко предотвратить назревавшие события. В результате поутихли страсти в сердцах тех, кто недавно воспламенялся благородными идеалами.
Отбросив всякую маскировку и открыто приступив к выполнению своей роли, Барбасена, преисполненный радужных надежд на свою будущую карьеру, вышел наконец из тайника. Он приказал вызвать к себе первого доносчика, и Жоакин Силвериу дус Рейс, насмерть напуганный, написал и скрепил своей подписью официальный донос1.
Губернатор сразу же сообразил, что настал момент доложить обо всем вице-королю. Так как ему было уже известно о выезде Тирадентиса в Рио-де-Жанейро, он немедленно направил ему вслед того же Жоакина Силвериу с материалами для Луиса де Васконселуса.
По всему пути до Рио-де-Жанейро Тирадентис ехал, как предвестник того светлого дня, что должен был наступить после долгой колониальной ночи. Повсюду — в фазендах, в лавках, на постоялых дворах, на дорогах — раздавался его уверенный голос, провозглашавший чудесную весть, словно голос находящегося в трансе ясновидца. Его пылкие речи поражали людей, и те, кто слушал его, трепетали от страха или загорались той же страстью.
1 Оказавшийся предателем участник заговора полковник Силвериу дус Рейс выдал Тирадентиса и его товарищей в надежде, что за это будут прощены его долги королевской казне по уплате налогов.
268


Вынужденный часто останавливаться в пути, он сильно задержался, в результате чего Жоакин Силвериу, выехавший из Вила-Рики намного позднее, догнал его. После встречи с ним Тирадентис оказался все же в состоянии наверстать потерянное время и прибыть в Рио несколькими днями раньше, чем предполагал.
В столице колонии Тирадентис вел себя не более осмотрительно и благоразумно, чем на пути к ней. Он упустил из виду, что в Рио-де-Жанейро царили совсем другие настроения, чем в Минас-Жераисе. Здесь сильнее, чем там, ощущалось присутствие самого суверена, что внушало более глубокий и суеверный страх перед властями. Даже те, кто ранее поддерживал отношения с Тирадентисом, предпочитали теперь избегать его.
Жоакин Силвериу, прибывший вслед за Тирадентисом, тотчас же предстал перед вице-королем. Однако Луис де Васконселус не придал большого значения переданным ему сведениям, считая их преувеличенными. Тем не менее, чтобы не проявить себя в такого рода деле менее скрупулезным и усердным, чем его коллега в Минас-Жераисе, он отдал Силвериу инструкции, согласно которым последний должен был продолжать слежку за злосчастным прапорщиком.
Тирадентис был в отчаянии: время шло, и все еще не было сигнала о начале восстания, которое вот-вот должно было вспыхнуть в Минас- Жераисе. Он начал уже подозревать, что за ним следят, и решил перейти на нелегальное положение впредь до получения каких-либо новых вестей. Он покинул поэтому дом, где остановился, и нашел убежище в другом, выходившем на улицу жестянщиков (ныне улица Гонсалвиса Диаса). Он вполне подготовился выехать из города в случае, если восстание в Минас-Жераисе не вспыхнет в ближайшие же четыре или пять дней.
Получив сведения о том, что прапорщик внезапно исчез, вице-король встревожился. Он тут же направил в Минас-Жераис соответствующее извещение и разослал патрули как по столице, так и по окрестностям Рио-де-Жанейро.
В сущности, обнаружить убежище Тирадентиса ничего не стоило, ибо последний сам вручил вице-королю нить Ариадны. И в конце концов тот же Жоакин Силвериу (усердно отвоевывавший свое плачевное место в истории) передал жертву в руки палача.
Для ареста заговорщика был выделен крупный наряд, и арестованный был посажен в один из подготовленных для этой цели казематов на острове Кобрас.
Пока все это происходило в Рио-де-Жанейро, Барбасена в Минас- Жераисе стал арестовывать руководителей неудавшегося заговора, и первым в его руки попал высший судейский чиновник дезембаргадор Томас Антониу Гонзага. Затем были задержаны Домингус де Абреу Виейра, д-р Инасиу Жозе де Алваренга Пейшоту, священник Карлус Коррейа де Толеду-и-Мелу, а также его брат Луис Вас де Толеду Писа, каноник Луис Виейра да Силва, д-р Клаудиу Мануэл да Коста, Франсиску Антониу де Оливейра Лопис и многие другие — по мере того, как выявлялись имена заговорщиков.
В своем великом рвении разоблачить «извергов-изменников» Барбасена и Васконселус даже столкнулись друг с другом, не поделив арену действий, поскольку каждый из них стремился сыграть свою роль самым ретивым и усердным образом.
Мы переходим теперь к описанию самой прискорбной фазы Инконфиденсии1. С момента, когда грозный призрак катастрофы неотвратимо 1 Inconfidência—по-португальски буквально «измена». Под названием «Инконфи- денсия Минейра», то есть «измена в Минас-Жераисе», вошло в историю Бразилии описанное в этой главе движение за отделение Бразилии от Португалии.
269


предстал перед несчастными, в их душе уже не оставалось больше места: прежним бунтарским порывам. Лишь в сердце одного из них продолжала гореть неугасимым огнем сокровенная, но преданная теперь идея. Этим человеком был Тирадентис, от которого тут же отреклось все его поколение.
ТИРАДЕНТИС
Ведение судебного дела против инконфидентов было поручено графу де Резенди, отъявленному колониальному деспоту, который приступил к исполнению своих обязанностей 9 июня 1790 года.
Быстро были подготовлены дела обвиняемых. Следствие было уже закончено, и готовилась формула обвинения, но пришлось еще ждать много месяцев, чтобы передать все эти материалы судьям и их помощникам. Только в конце 1790 года из королевства прибыли назначенные для этого судьи и был учрежден трибунал, в состав которого вошел и ряд лиц, назначенных вице-королем.
Еще более шести месяцев продолжались новые допросы и очные ставки. Наконец 21 октября 1791 года двадцати девяти заключенным вручили обвинительное заключение и дали каждому из них срок «в пять дней для чистосердечного признания».
В качестве защитника был назначен адвокат «Святого дома милосердия» («Санта каза ди мизерикордиа») доктор Жозе де Оливейра Фагундис, который также лечил трех узников, впоследствии умерших в тюрьме..
Его защитительная речь представляет собой один из самых любопытных документов того времени. В ней резюмируются все моменты, выгораживающие обвиняемых. В частности, в ней говорится, что хотя некоторые преступники действительно «говорили невозмутимо» о самом заговоре, тем не менее ни один из них не признал себя виновным в планировании или практическом осуществлении восстания.
Но было уже ясно, что все это бесполезно. Королевская юстиция уже получила точные инструкции и знала, что ей надо делать.
В ночь с 16 на 17 апреля 1792 года одиннадцать заговорщиков были переведены в общую тюрьму. Собравшиеся на совещание судьи весь день 18 апреля и значительную часть ночи потратили на определение приговора.
Утром в четверг 19 апреля в тюрьму прибыл секретарь суда. В присутствии всех собравшихся он в глубокой тишине, торжественно и не торопясь, зачитал приговор.
В качестве «главаря» готовившейся революции был назван преступник Жоакин Жозе да Силва Шавьер (Тирадентис), который был приговорен' к смертной казни через повешение, «причем голова его должна быть переслана в Вила-Рику и выставлена там на высоком столбе на городской площади, а тело его надлежит разделить на четыре части, которые выставить в тех местах, где преступник произносил свои «преступные речи» на пути из Минаса. Дом, где он жил в Вила-Рике, должен быть снесен с лица земли, а место, где стоял этот дом, посыпано солью, чтобы ничто больше там не росло, причем на этом участке должен быть воздвигнут столб, который напоминал бы о злодеяниях гнусного преступника и о постигшей его каре. Имущество преступника будет конфисковано, а его дети и внуки объявлены опозоренными».
Обвиняемые Франсиску де Паула Фрейри де Андрада, Жозе Алварис Масиел, Инасиу Жозе де Алваренга Пейшоту, Домингус де Абреу Виейра, Франсиску Антониу де Оливейра Лопис, а также Луис Вас де Толеду Писа были приговорены к такому же наказанию, только не подвергались 270


четвертованию. Еще четырех обвиняемых (Салвадора Карвалью ду Амарал Гуржела, Жозе де Резенди Коста-отца и Жозе де Резенди Коста-сына, а также Домингуса Видал де Барбозу) также должны были повесить, но не причиняя увечья их телам и не снося с лица земли их дома, хотя с конфискацией их имущества и объявлением их сыновей и внуков опозоренными. К аналогичному наказанию был приговорен также Клаудиу Мануэл да Коста, который покончило собой в тюрьме. Томас Антониу Гонзага и четыре других обвиняемых были приговорены к пожизненной ссылке с конфискацией всего имущества.
Остальные обвиняемые были приговорены к временной ссылке. Два человека были приговорены к галерам и наказанию кнутом не за участие в заговоре, а за лжесвидетельство.
Некоторые из подсудимых были оправданы.
В заговоре были замешаны пять священников: каноник Луис Виейра Кореа да Силва, викарий Карлус Коррейа де Толеду-и-Мелу, падре Мануэл Родригис да Коста, Жозе да Силва де Оливейра Ролим и Лопис де Оливейра.
Они не упоминаются в приговоре, поскольку в соответствии с указаниями, полученными от королевского двора, процесс над ними должен был быть проведен отдельно. Так и неизвестно, какое наказание они понесли; неизвестно также и то, были ли они здесь вообще судимы. Их отправили в Лисабон, где их заключили на четыре года в крепость Сан Жулиан да Барра, где некоторое время спустя Оливейра умер. Выжившие были направлены впоследствии в разные монастыри, а позже выпущены на свободу. Трое из них еще смогли возвратиться в Бразилию. Отец Мануэл Родригис да Коста, переживший всех, «был одним из самых пылких зачинателей нашей борьбы за независимость в Минас-Жераисе. От этой провинции он был избран в учредительное собрание, а позднее и в законодательное собрание 1826 года». Умер он в возрасте девяноста лет.
Однако вернемся к торжественно обставленной церемонии свершения правосудия. То была шутовская инсценировка, порожденная мрачным судилищем, кощунство, призванное служить назиданием. Своей свирепостью она приводила в трепет объятые ужасом души сраженных заговорщиков.
Еще задолго до назначенного дня казни судьи получили указ о помиловании, которым ее величество королева Португалии милосердия ради пожелала заблаговременно удержать беспощадную руку палачей. Однако по замыслу тогдашней отвратительной юстиции с ее показной торжественностью зрелище одиннадцати казней должно было явиться внушительным предупреждением в атмосфере царивших тогда сумерек, во мраке которых уже нарастало возмущение и ожидание грядущего рассвета.
Все было подготовлено для этой цели. Мрачная пнсценировка была рассчитана на самый внушительный эффект.
Тяжелая печать приговора уже легла на этих вырванных из мира людей, и были приняты все меры, чтобы строго, по всем правилам была совершена церемония казни одиннадцати человеческих созданий, «которые уже не жили, витая где-то между жизнью и смертью».
По улице перед зданием тюрьмы то и дело проходили украдкой простые люди из народа, побуждаемые не столько любопытством, сколько чувством милосердия, никогда не угасающим в сердце простого человека. Краем глаза они видели и на ходу ловили слухи о том, что должно произойти в ужасной «пылающей палате».
На площади Ларгу да Лампадоза уже высилась «новая виселица, из толстых бревен, необычайно высокая, чтобы подчеркнуть всю тяжесть преступления».
271


Все это «наводило ужас на всех...»
Утром 20 апреля, после того как осужденные прослушали мессу, •«с грохотом распахнулись ворота тюрьмы и появился секретарь суда о утвержденным приговором». Были отклонены и все новые ходатайства осужденных.
С каким поразительным хладнокровием наслаждались судьи зрелищем страданий этих несчастных, судорожно извивавшихся в муках дан- товой пытки!
Оставалась еще последняя надежда на ходатайство, представленное Братством милосердия, когда через полчаса в молельню поспешно вошел «тот же самый чиновник (секретарь суда), который столько раз приносил туда смертные приговоры. Поспешность его вызвала великое смятение. Его лицо, казалось, исказилось, и каждый, взглянув в его глаза, не мог не ощутить грозного величия королевского правосудия. Развернув протоколы, он прочел: «Тем не менее ходатайство отклоняется и на основании принятого постановления приговор суда должен быть приведен в исполнение».
Ожидать теперь было уже нечего. Последние слова «впились в осужденных, как когти грифа. На их телах выступил пот, и им пришлось проглотить последнюю каплю желчи».
Тогда чиновник сделал паузу, словно наслаждаясь ужасом этих смертников, а затем прочел королевское послание. Это была грамота, подписанная королевой и датированная 15 октября 1790 года, опа находилась, таким образом, в Рио-де-Жанейро уже полтора года. Итак, все, что делалось до сих пор, преследовало лишь цель еще больше помучить осужденных и преподать поучительный урок народу.
На основе королевского послания был составлен новый приговор, который секретарь суда тут же зачитал: «Во исполнение грамоты вышеуказанной Сеньоры вновь созванное совещание постановило привести приговор полностью в исполнение в отношении презренного преступника Жоакина Жозе да Силва Шавьера, поскольку лишь он один, согласно полученной грамоте, недостоин королевской милости упомянутой Сеньоры. Что же касается остальных преступников, на которых распространяется королевское милосердие, то смертная казнь заменяется им пожизненной ссылкой».
Как только произнесены были эти слова, в тюрьме и вокруг нее сразу же стали раздаваться громкие возгласы облегчения.
Что произошло затем, не поддается описанию. Весь город почувствовал себя освобожденным от кошмара, который угнетал его. Люди неистово кричали, словно потеряв рассудок. Кое-кто поспешил отправиться в Минас-Жераис, распространяя повсюду радостную для этой многострадальной земли весть... Наиболее набожные семьи устремились в часовни, со слезами на глазах вознося в молитвах благодарение всевышнему. ..
Среди осужденных, на которых легла уже было печать смерти и которые словно воскресли теперь, происходили волнующие сцены. До предела потрясенные, одни из них плакали, другие судорожно смеялись. Когда с них снимали оковы и цепи, они благословляли служителей, обнимая их, целуя им руки... так изголодались они по жизни.
В радостном возбуждении наступившего воскрешения один только Тирадентис оставался «связанным по рукам и ногам» в своем уединении, как безмолвный свидетель совершившейся неожиданно перемены. Он был единственным покинутым и несчастным, которого судьи не удостоили милости королевы. Ему предстояло стать козлом отпущения, жертвой жестокости своего поколения.
272


Тирадентис.
Перейдем к описанию эпилога всей этой трагедии, включая ту сцену чудовищной, дикой жестокости, которую следует навсегда запечатлеть в памяти потомства, дабы она послужила уроком для всех тех, кто питает отвращение к тирании и верит в справедливость. Воскрешая в своем воображении это страшное зрелище, мы в состоянии ярко представить себе все происшедшее, хотя от времен этого режима, кощунственного и зверски жестокого, нас отделяет уже больше столетия.
Следует отметить, что человек, шедший на эшафот, до последнего часа проявлял столько же мужества, сколько смирения. Отвечая священнику тюрьмы, который его утешал, он сказал: «Теперь я умру, довольный тем, что не повлеку за собой столько несчастных...»
18 р. Помбу
273


Наступил рассвет 21 апреля 1792 года, суббота ясного солнечного дня.
Вице-король приказал принять все меры, чтобы казнь Тирадентиса была совершена со всей подобающей этому случаю торжественностью. Чтобы понудить всех присутствовать при этой мрачной церемонии, была пущена в ход угроза, что тот, кто уклонится прибыть на это поучительное зрелище, может подвергнуться опале со стороны королевы.
Приведены были все войска гарнизона, не забыта была даже личная гвардия вице-короля. Несколько полков было размещено вдоль улиц, по которым должна была продвигаться мрачная процессия.
Все солдаты были одеты в парадную форму, расшитую цветными фестонами. Сбруя лошадей, на которых восседали адъютанты, офицеры, овидоры и прочие официальные лица, была разукрашена розовыми бантами. А среди всего этого торжественного сборища расхаживали «облаченные в плащи монахи с сумами, которые держали серебряные подносы и выпрашивали подаяния в толпе, чтобы помолиться за спасение души осужденного на смертную казнь брата...»
Можно было подумать, что в городе отмечалось какое-то необычайное празднество. Из окон выглядывали громко переговаривавшиеся друг с другом женщины. На украшенных улицах стоял шум и гам, повсюду галдели ребятишки.
Наступил назначенный час, и все кругом вдруг всколыхнулось. Прозвучали горны, забили дробь барабаны. Послышался пронзительный скрип колес артиллерии, конский топот, звяканье оружия, «однако все эти звуки не возмутили безмятежного спокойствия обреченного, и его лицо не выражало ни малейших признаков страха». Он нашел полный покой в молитвах. Казалось, что в тюрьме, в которой так долго он был изолирован от всего мира, изменился его прежний живой, неугомонный характер. Он молчал, погруженный в свои раздумья. Единственное, чего он хотел,— это оказаться в состоянии в час казни, стоя перед палачами, отметить величие того дела, за которое он отдает свою жизнь. Его силы поддерживались верой в свою правоту и самоотречение — «мужеством, которого стольким героям не хватало в роковой час».
В половине восьмого утра в тюрьме появился палач. Он должен был накинуть белый саван на осужденного и «надеть ему ошейник».
Разоблачась, чтобы дать возможность накинуть на него саван, Тирадентис снял также и рубашку, заметив, что «и Иисус умер таким же образом».
На городских часах пробило восемь, когда был подан сигнал, и кортеж двинулся в путь. Впереди ехал кавалерийский полк с фанфаристами, за которым шествовали священники, «братья милосердия» со своим знаменем, а также монахи-францисканцы, окружившие приговоренного и напевавшие подобающие таким церемониям псалмы. «Позади приговоренного шел палач в сопровождении своих помощников, он держал в руках концы веревки, обхватившей шею обреченного, и эта веревка держала его между жизнью и смертью».
Шествие замыкали двенадцать каторжников, кативших телегу, которой предстояло на обратном пути повезти разрубленный на части труп казненного.
В оковах, с образом Христа в руках шел приговоренный к смертной казни. Щеки его горели, он шел бодро и мужественно, глядя на распятие, которое нес на высоте глаз, и только дважды оторвал он взор свой от креста, чтобы в экстазе поглядеть на небо.
Никто и никогда еще не видел «подобной твердости и огромного самообладания в столь трагический момент. У всех присутствовавших возрастало чувство восхищения и изумления».
274


Пробило одиннадцать часов, когда осужденный прибыл на площадь Лампадоза, вступив вместе с судейскими на помост, оцепленный тремя полками.
Легкой и твердой походкой взобрался он по двадцати четырем ступенькам на эшафот, где предоставил палачу совершить его роковые приготовления, лишь трижды попросив его сократить ему муки.
И словно стремясь отказать ему в его последнем желании, в этот момент некий монах Жозе ду Дестерру, настоятель монастыря Сан-Антониу, поднялся на несколько ступенек эшафота и обратился оттуда к собравшимся с импровизированной истеричной проповедью, затянув, таким образом, муки осужденного. А затем, спустившись вниз, монах стал читать еще символ веры, пока его голос не смешался с гулом толпы и не потонул в бое барабанов, и вскоре в воздухе повисло подвешенное к одной из балок конвульсирующее тело... А палач тем временем продолжал выполнять данное ему предписание.
Потрясенная этим зрелищем толпа стала молчаливо расходиться. Треугольник, в который были построены войска, стал распадаться, и полки начали строиться в колонны под бой барабанов. Однако командир приказал стоять смирно и, стоя перед выстроившимися войсками, произнес речь о необходимости соблюдения верности суверенам, поблагодарив королеву за проявленное ею милосердие...
Уж такова природа всех деспотических режимов, что отвратительнейшая сцена четвертования трупа должна была увенчаться проявлениями народного ликования, дабы все восприняли это событие как порожденное величием королевской власти. И долго еще продолжалось это омерзительное изуверство, как образец расправы, на которую способен королевский трон.
В тот же день, вскоре после казни, было созвано заседание сената, на котором было решено призвать всех жителей столицы «устроить на трое суток иллюминацию», о чем были расклеены по городу объявления, в которых выражалась надежда, что «не потребуется прибегнуть к карам против тех, кто будет действовать иначе».
Празднества были отмечены со всей торжественностью как в столице, так и в разных селениях Минас-Жераиса.
Однако ничто не могло рассеять впечатления, что все эти манифестации были лишь жалкими уловками отличающегося своей свирепостью режима. Это свойственно всем государственным режимам переходной эпохи, когда отмирающие или проявляющие первые признаки отмирания органы власти приходят в столкновение с предвестниками наступления новых времен. Такое столкновение всегда ужасно, ибо прежде всего оно побуждает прогнивший уже режим прибегать к величайшим отклонениям от общепринятых моральных норм, к самым невероятным и чудовищным эксцессам, которые казались уже навсегда захороненными в глубине веков. Охваченный великой тревогой, чувствуя повсюду угрожающую ему опасность, старый режим словно вновь вырывает все это из ночной тьмы, в своем неистовстве пытаясь задержать неизбежный рассвет наступающего дня.
18*


ГЛАВА XVI
Переезд португальской королевской семьи в Бразилию. Дон Жуан VI.
Революция 1817 года
ПОРТУГАЛИЯ И ФРАНЦУЗСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ.-НАПОЛЕОН И ПОРТУГАЛЬСКАЯ МОНАРХИЯ.- ПРИБЫТИЕ КОРОЛЕВСКОГО
ДВОРА В БРАЗИЛИЮ.— ПРАВИТЕЛЬСТВО ДОН ЖУАНА VI
В РИО-ДЕ-ЖАНЕЙРО.— РЕВОЛЮЦИЯ 1817 ГОДА.—ВОЗВРАЩЕНИЕ
КОРОЛЕВСКОЙ СЕМЬИ В ЕВРОПУ
ПОРТУГАЛИЯ И ФРАНЦУЗСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
В политическом отношении Португалия находилась накануне Французской революции в тех же условиях, что и другие страны европейского континенту. Положение ее населения, особенно вне крупных городских центров, мало отличалось от положения населения в условиях классического феодального режима.
Экономические условия в Португалии и соответственно материальное положение ее населения были, по-видимому, даже более тяжелыми, чем во многих других странах Европы. Все это было следствием прежде всего того, что старая монархия все больше приходила в упадок.
Однако нельзя сказать, что даже после падения маркиза Помбала в стране полностью исчезло стремление к реформам. Нельзя было ожидать, конечно, что королевство сможет полностью обособиться от того, что происходило в других странах. Подтверждение этому мы находим во влиянии первых волнений в Париже на общественные настроения в Португалии.
Взоры португальского общества, так же каки либералов всей Европы, были обращены к великой метрополии латинского мира, особенно после завоевания независимости английскими колониями в Америке.
Жгучее нетерпение всех народов, ожидавших, что из Франции поступит наконец долгожданный сигнал, уступило место ликованию, граничившему с исступлением, когда Людовику XVI пришлось созывать Генеральные штаты.
Вначале имущие классы отнеслись подозрительно к событиям, происходившим в Париже. Следует отметить, однако, что позиция королевских дворов характеризовалась скорее любопытством и еле-еле скрытой симпатией, чем безразличием в полном смысле этого слова. Между тем вся культурная Европа восторженно приветствовала мужество французского народа, взявшего на себя задачу осуществить великие реформы, которых жаждали все. Люди, казалось, свыкшиеся с беззаконием, вдруг в один прекрасный день своим мятежным духом стали походить на предвестников грядущей бури. Размышляя над этим на первый взгляд внешне столь странным явлением, можно предположить, что в сознании наций, как и в сознании отдельных личностей, имеется какая-то сила, которая становится заметной и проявляется только в самые ответственные моменты жизни.
276


Что касается, в частности, Португалии, то первые впечатления, вызванные событиями в Париже, бесспорно, были выражением радости и надежды.
Как только стало известно о созыве Генеральных штатов, весь мир убедился, что длительные усилия и труды деятелей культуры современной эпохи не пропали даром.
Необходимо отметить, что события во французской столице приветствовались не одними лишь мыслящими кругами: среди активных политических деятелей, а равной в официальных кругах никто не скрывал своих симпатий к героизму великого народа даже и тогда, когда обнаружились его стремления свергнуть режим абсолютной монархии.
Португальский посол в Париже Висенти де Соуза Котинью в письмах, адресованных прославленному министру иностранных дел Луису Пинту, начал с пылких восхвалений нового режима, а кончил открытой апологией революции.
«В анналах всей мировой истории не найти подобного движения, вызванного вероломными советами королю и недостаточным пониманием требований эпохи»,— писал посол 30 июля, следовательно, уже после взятия Бастилии, когда в ходе революции определились ее социальные цели.
Со своей стороны министр иностранных дел Португалии соревновался в выражениях восторга с послом; и «даже «Газэта деЛишбоа», официальный орган королевского двора и правительства, приветствовала, как свидетельствует Латину Коэлью, радостными восклицаниями взятие Бастилии, которую она называла орудием тирании, и всячески превозносила памятное заседание 4 августа, на котором Национальная ассамблея упразднила последние реликвии феодализма, освободив от крепостной кабалы страну и народ и торжественно установив гражданское равенство между классами, доселе антагонистическими».
Сообщая о событиях во Франции, Висенти Котинью в своих донесениях осмеливался даже делать достаточно прозрачные намеки на положение в Португалии.
По его мнению, «то, что Франция провозгласила средством против своих зол, могло быть применено не только по отношению к указанной монархии, но и ко всем монархиям Европы, длительное время страдающим от тех же пороков».
Впоследствии, касаясь упразднения прежних привилегий, он высказывался еще более откровенно и определенно: «Он особенно горячо выражал свое одобрение новому законодательству, согласно которому правонарушитель не подвергался излишним страданиям и оскорблениям, и даже стал настойчиво упрашивать королеву, чтобы она своей властью и словом, без какого-либо народного волеизъявления, декретировала столь справедливые мероприятия, а также внесла и другие возможные исправления в варварски жестокий уголовный кодекс».
Все это явно доказывает, что патриоты того времени полностью сознавали, сколь нетерпимым стал прежний социально-политический порядок.
Во всяком случае, бесспорно, что на первых порах никто еще не представлял себе тогда, каких масштабов достигнут события в Париже. Даже сами зачинщики событий еще были далеки от определения того курса, по которому должна была пойти революция.
Поэтому все дальнейшие события оказались полной неожиданностью для воспламененных сердец.
Прошло немного времени, и позиция Европы по отношению к Парижу стала меняться. Те, кто ранее с радужными надеждами взирал 277


на развертывавшиеся события, стали ныне приходить в ужас от того, чему ранее аплодировали.
За первым испугом повсюду последовала такая сумятица в настроениях, что уже трудно было сказать, страх, ужас или возмущение по отношению к Франции испытывали при всех королевских дворах.
Несмотря на тенденции, которые больше уже не скрывались, новые идеи стали внушать столь большие опасения всем старорежимным правительствам, что последние стали принимать меры по предупреждению проникновения этих идей в их собственные страны.
В Португалии, как и в Испании, даже прибегли к услугам инквизиции, придав этому презренному судилищу новую власть. Вместе с тем в португальское королевство был запрещен ввоз книг и журналов и были изданы постановления о высылке многих иностранцев, преимущественно французов.
Все эти меры в конечном счете не привели в обстановке растущего страха ни к чему иному, кроме ухудшения положения, чему, между прочим, способствовало и то, что, несмотря на принятые меры предосторожности, в страну беспрерывно проникали подрывные книги и памфлеты. Глава лисабонского муниципалитета Пина Манике прославился в ту пору исключительным рвением и нетерпимостью, с которыми он преследовал всех подозрительных лиц.
Были приняты всесторонние меры военного характера с целью держать страну в состоянии боевой тревоги, изолируя ее от пожара, бушевавшего в Париже.
И у того же самого Висенти Котинью, который с такой радостью информировал Лисабон о первых зарницах революции, уже изменилась точка зрения в связи с принятием во Франции декрета, упразднявшего все почетные и аристократические титулы. Он охарактеризовал этот декрет как «постыдный и бестактный». Вот как меняется с течением времени сознание людей!
Во всех сферах наблюдалась подобная же переоценка. «Газэтаде Лишбоа», лишь недавно уделявшая столько внимания событиям во Франции, уже не помещала ни одной заметки о положении в этой стране.
Однако нельзя считать, что подобная сдержанность отражала что-то большее, чем настроения при королевском дворе. Поскольку дело шло о неизведанных еще путях, благоразумнее было не торопиться, не оставлять за собой каких-либо документальных следов...
Таким образом, Португалия заняла выжидательную позицию.
Однако уже начала создаваться всеобщая коалиция против Франции, а последняя не замедлила выступить против нее. И когда революционные армии перешли границы в ознаменование протеста новой суверенной власти против заговора деспотов, движение в Париже, до сих пор проявлявшее колебания в отношении формы правительства, решительно и полностью порывает со своими старыми учреждениями.
Несколько дней спустя после сентябрьских казней Конвент провозгласил республику.
Внутри страны возникли осложнения, потрясшие столицу и провинциальные районы страны.
В 1792 году Францию постиг ужасный катаклизм. Террор заставил встрепенуться перепуганную Европу. Правительства всех стран Европы порвали свои отношения с Францией. Их примеру последовала теперь и Англия, которая колебалась до этого.
Вмешательство Англии положило конец нерешительной позиции Испании. Португалии пришлось автоматически последовать за Испанией. Скрыв, насколько это было возможно, перед Конвентом свою
278


Дон Жуан VI.
столь необычную позицию, правительство Лисабона передало англичанам собственную эскадру и снарядило одну вспомогательную дивизию, которая должна была войти в состав испанских войск, предназначенных для вторжения во Францию.
Битва при Руссильоне и последовавшая за ней кампания в Каталонии привели к сокрушительному разгрому испанцев и португальцев.
После заключения мира в Базеле 1795 года внутренние дела Французской республики принимают менее бедственный характер. Распущен Конвент и создана Директория. В Париже подавлен мятеж секций1.
1 По-видимому, имеется в виду мятеж роялистов 13 вандемьера 1795 года в буржуазных секциях Парижа, в подавлении которого главную роль сыграл генерал Наполеон Бонапарт.
279


Бонапарт стал делать свою головокружительную карьеру. Восстановив порядок в столице, он отправился в Италию, где понудил короля Сардинии пойти на унизительный мир. Выбив австрийцев из Ломбардии, Бонапарт навязал им Кампоформийский мирный договор (1797).
Испания, полностью связанная с Францией, порвала с Англией, что означало фактически и разрыв с Португалией. Испанцы вторглись в Траж-уш-Монтиш, Алгарви, Алемтежу и заставили лисабонский двор подписать Бадахосское соглашение, повлекшее за собой потерю Оливенсы (1801).
Передышка кончилась, и старое королевство очутилось между Англией и Бонапартом. У последнего оно покупает себе право на формальный нейтралитет, но ценой несправедливой, гнуснейшей контрибуции, которую в результате многих усилий и немалых уловок удалось сократить до шестнадцати миллионов.
В 1805 году в Европе начались войны против господства Наполеона. Бонапарт убедился в необходимости укротить прежде всего британского льва и вознамерился бросить против Англии громадную армию. Он сосредоточил крупные силы в Болонье и в союзе с Испанией стал готовить мощную эскадру.
Однако Англия сумела создать новую коалицию, в которую вошли Россия и Австрия. Эта коалиция стала угрожать Франции и заставила императора уйти из Болоньи. От победы к победе он пришел к Аустерлицу.
Португальское правительство сильно встревожилось. Ему угрожала теперь Испания, слепо повинующаяся капризам и воле императора. Чтобы не потерять на всякий случай поддержку со стороны Англии, Испания попыталась обеспечить себе, но примеру Португалии, статус нейтральной державы. С этой целью она сосредоточила силы на западных границах и одновременно повела переговоры о тайном союзе в Париже.
Однако этому не суждено было осуществиться, так как неожиданно в Мадриде было получено ошеломляющее известие, что властелин Европы решил низложить Фердинанда, короля обеих Сицилии (брата короля Испании Карлоса IV), назначив на его место Жозефа Бонапарта, который уже находился на пути в Неаполь. Многострадальная Испания была объята горем.
Наполеон стал распределять троны, и снова тревога охватила европейские дворы. Подняла голову Пруссия. Отказавшись от иллюзорной мысли прийти к соглашению с ужасным человеком, который становился властелином мира, Англия опять возглавила всеобщее движение протеста.
Лисабонский и мадридский дворы вошли в тайный контакт с лондонским правительством. Как одна, так и другая сторона всячески стремилась обуздать этот разгул всесильной воли, но вместе с тем оба двора опасались неожиданных ударов по тем строптивым, что не покорялись императору.
После вступления Пруссии в новую коалицию набрались мужества выступить против Франции и многие из тех правительств, которые до сих пор придерживались позиции благоразумного выжидания.
Среди этих противников французского императора, сбросивших маски в последний момент, были оба короля Иберийского полуострова. Испания даже стала бряцать оружием столь активно, будто готовилась свершить великий военный подвиг, однако ее действия казались смехотворными, ибо было непонятно, на кого же она собралась идти войной. Мадридское правительство опубликовало прокламацию, полную героического пафоса и призывавшую население на священную войну, однако при этом не указывалось, кто же является врагом, против кого надо брать в руки оружие...
280


Общеизвестно, как протекала прусская кампания, самая блестящая из всех кампаний, которые вел император* Через месяц, одержав ряд громких побед, Наполеон торжественно вступил в Берлин, низвергнув могучим ударом прусскую монархию.
Можно себе представить, какой ужас, какую панику вызвали в Мадриде и Лисабоне сообщения об этих победах Наполеона!
Легкость и быстрота, с которой были одержаны эти победы, должны были успокаивающе подействовать на пыл императора — на этом строили свои расчеты оба королевских двора. Однако, кроме дани, Наполеон потребовал, чтобы Испания увеличила войсковые контингенты для императорской армии.
С какой бы покорностью ни уступали ему, император, озабоченный осуществлением своих грандиозных планов на континенте, делал вид, что верит тем изъявлениям покорности, которыми его хотели обмануть. Таким образом он просто выжидал удобного момента, чтобы свести кое с кем счеты.
Между тем Португалия очутилась в чрезвычайно затруднительном положении, из которого нелегко было найти выход: «Десять миллионов она платила императору (и поставляла ему войска), а с другой стороны, должна была за свой счет неоднократно снабжать английские эскадры, причем все это она делала ради сохранения своего нейтралитета, который на каждом шагу нарушался как Англией, так и Францией».
Вскоре ход событий на Иберийском полуострове привел к такой ситуации, выпутаться из которой оказалось невозможным ни с помощью золота, ни хитростью.
281


Одержав победы над своими сильнейшими противниками на континенте, Наполеон понял, какую роль предназначала ему судьба в этом поверженном и устрашенном им мире.
Как только были разгромлены выступавшие против него великие державы, император повернул оружие против врага, оказывавшего наиболее серьезное сопротивление. Он сознавал, что не сможет покорить англичан, не организовав против них блокады, при которой применение оружия было бы лишь дополнительной мерой воздействия. Изоляция Англии — вот первое условие победы.
Наполеон приступил к осуществлению своего невыполнимого замысла. С целью произвести особенно большое впечатление 21 ноября 1806 года в Берлине был опубликован указ Наполеона, согласно которому все английские корабли и товары, а также недвижимая собственность и сами английские подданные, в какой бы стране континента они ни находились, подлежат захвату по законам войны.
На подобную дерзость английское правительство ответило тем, что в свою очередь объявило всем нациям: все порты, рынки и колонии Франции, ее союзников и остальных стран, кои находятся под французским влиянием, подлежат самой строгой блокаде, и торговля товарами, происходящими из данных государств, считается нелегальной. Разрешались также корсарские действия против кораблей этих государств.
Повсюду развернулась борьба не на жизнь, а на смерть. Мир потрясали преступления. Человечество разделилось на два лагеря, сеявших ужас и производивших опустошения на суше и на море.
Не поддается описанию гнетущее беспокойство, охватившее Португалию, когда там стало известно о берлинском указе Наполеона и ноте министра Каннинга.
Сложилось крайне критическое положение, когда в войну вступила Россия. Однако с русским императором позднее было достигнуто соглашение. Балтика оказалась закрытой для англичан.
Португалии пришлось выжидать своего часа.
НАПОЛЕОН И ПОРТУГАЛЬСКАЯ МОНАРХИЯ
Навязав России свой курс (соглашение в Тильзите, заключенное в 1807 году), император решил завершить изоляцию Англии и закрыть для торговли те порты, которые еще оставались открытыми на Иберийском полуострове. Испания полностью подчинилась, после чего французский министр предписал лисабонскому правительству объявить в двадцатидневный срок войну англичанам, закрыть для английской торговли порты королевства и принадлежащих ему колоний, передать португальские военные корабли под командование французской эскадры и, наконец, наложить секвестр на все английское имущество, находящееся на португальской территории, а также арестовать подданных английского короля, проживающих или временно пребывающих в Португалии.
Легко понять, в каком бедственном положении очутился лисабон- ский королевский двор в результате этих безрассудных и наглых требований, столь унизительных для страны. Даже лондонский королевский двор признал, что Португалия не располагала средствами для того, чтобы противостоять этим затруднениям, и был первым, предложившим Португалии пойти навстречу этим требованиям, чтобы по крайней мере избежать более тяжелой беды, а именно крушения самой монархии, над которой нависла тяжелая угроза.
282


Предвидя подобную опасность, английский посланник в Лисабоне неоднократно внушал принцу-регенту мысль о целесообразности перевода в Бразилию резиденции правительства Португалии. Правда, мысль эта была не новой, ибо еще задолго до этого предлагалось перевести столицу монархии в Америку. Есть основания полагать, что и маркиз де Помбал вынашивал в свое время широкие планы в этом направлении. В описываемое же время, в период, в который Португалия вступила по воле политики Бонапарта, ярым сторонником перевода королевского двора в Бразилию выступил дон Родригу де Соуза Котинью.
В ответ на ноту португальского резидента в Лондоне Каннинг заявил, что английская эскадра готова переправить португальский королевский двор в Бразилию, «вместо того чтобы вести против королевства войну, что казалось неизбежным».
Велась двойная игра. В Лисабоне стремились уберечь королевство от одних и от других, а поэтому, подчиняясь французскому императору, Лисабон был вынужден прибегнуть к добрым услугам Англии.
Пока же лондонскому правительству было сообщено, чтобы оно не принимало всерьез присоединения Португалии к континентальной блокаде, и рекомендовано разыгрывать в то же время роль враждебной по отношению к Португалии державы, дабы убедить этим путем верховного властелина в «искреннем» участии Португалии в блокаде. Англия же со своей стороны лишь в известных пределах могла относиться терпимо к этой скандальной двойной игре и не считала возможным сознательно участвовать во всей этой комедии. Об этом лорд Каннинг и ставил в известность португальское правительство.
Потерявшему голову португальскому двору не хватало решимости, его тревога все больше росла. Исключительно сложное положение, в котором очутился двор, не давало возможности спокойно поразмыслить, какие меры следовало бы принять. В этот тяжелый момент все стремились лишь к тому, чтобы избежать непоправимых несчастий и предупредить катастрофическую развязку.
Достигнув взаимопонимания с английским правительством, принц- регент опубликовал 22 октября 1807 года указ, согласно которому все порты королевства закрывались для кораблей, прибывавших из Англии или направлявшихся в Англию, «ввиду того, —как говорилось в указе,— что португальское правительство сочло за благо примкнуть к делу континентальных держав, объединившись с Его Величеством Императором французов и с Его Католическим Величеством, чтобы способствовать ускорению восстановления мира на морях».
Подобными мероприятиями португальский королевский двор лишь еще больше усугублял свое отчаянное положение.
Правительство Лондона истолковало этот указ — либо сделало вид, что истолковало, — как формальное объявление войны. Английский посланник немедленно покинул Лисабон, хотя и остался на борту одного из английских кораблей, стоявших в лисабонском порту. Британская эскадра выступила против португальских судов, захватив некоторые из них, а позднее снова оккупировала остров Мадейру.
Любопытно, что, когда Англия получила эту весть о присоединении Португалии к блоку императора, последний вместе с представителями Испании обсуждал в Париже участь португальского королевства и судьбы португальской монархии.
Согласно тайному соглашению между Наполеоном и Испанией, заключенному в Фонтенбло 27 октября 1807 года, Португалия должна была быть разделена на три части — северную, центральную и южную. Северная, под названием Северная Лузитания, должна была состоять из 283


провинции Энтри-Доуру-и-Минью с населением около 800 тысяч человек и со столицей в городе Порту. Южные провинции Алемтежу и Алгарви с населением 400 тысяч человек должны были образовать княжество Алгарви. Крупнейшей частью должен был стать центр страны в составе провинций Бейра, Траж-уш-Монтиш и Эстремадура с населением в два миллиона человек.
В этом же соглашении предусматривалась также и участь всех трех частей страны. Королевство Северная Лузитания передавалось испанской королеве Марии Луизе в обмен на Этрурию, которая включалась в состав Франции. Княжество Алгарви должно было принадлежать пресловутому «князю мира»— Годою. Центр, или Южную Лузитанию, намечалось оставить во владении и под непосредственным протекторатом императора, который был вправе распорядиться ею по собственному усмотрению и даже восстановить здесь династию Браганса, если на то будет его воля.
Одновременно императорское правительство приказало португальскому послу Лоуренсу де Лиме покинуть Париж в течение двух суток, а французскую территорию — в течение пятнадцати суток. Из Мадрида таким же образом был выслан граф да Эга.
Узнав о столь странных и необычных мерах (а именно о высылке двух посланников, ибо соглашение хранилось в глубокой тайне), в Лисабоне поняли, что надвигалась катастрофа. Несмотря на все это, правительство Дон Жуана все еще надеялось предупредить развязку конфликта, уступив в конечном счете всем требованиям императора. 8 ноября был опубликован указ об аресте всех англичан, находившихся на территории королевства, как проживавших здесь постоянно, так и пребывавших временно. Было объявлено также о наложении секвестра на все имущество, принадлежащее англичанам в Португалии. По мере принятия всех этих мер делались соответствующие разъяснения лондонскому правительству.
Конечно, по мнению всей Европы, а равно и народов обеих стран, момент был не таким, чтобы можно было давать какие-то советы Португалии. Англичане понимали, насколько тяжелым было положение португальского королевства, и принц-регент вызывал в Лондоне своими действиями не столько возмущение, сколько сожаление и участие.
В Лондоне не думали больше об отместке или ответных репрессиях. Там прежде всего стремились оказать поддержку попавшему в тяжелое положение старому союзнику, который хотя публично и порвал союз, но тайно пытался его сохранять.
Предложения, исходившие из Лондона, о переезде королевского двора в Бразилию становились теперь особенно настоятельными ввиду опасности, в которой, видимо, один лишь принц-регент еще не отдавал себе ясного отчета, предаваясь иллюзорным надеждам, лежавшим в основе его опрометчивой политики играть в одно и то же время на руку и французскому императору, и англичанам.
Лорд Стрэнгфорд, английский посланник, который уже не имел формально официальной резиденции в Лисабоне, а все время курсировал между эскадрой и сушей, или, если угодно, наоборот, использовал всю силу своей логики, чтобы склонить охваченный паникой португальский двор принять решение, которое казалось самым благоразумным, да и единственно возможным в создавшихся затруднительных условиях.
Дон Жуан очутился между двумя группировками, возникшими в недрах его собственного двора,— сторонниками англичан и сторонниками французского императора. Он признавал, что путь, подсказанный ему лордом Стрэнгфордом, являлся самым верным, но вместе с тем чувствовал, что он весьма необычен, рискован и авантюристичен. Какой большой храбрости надо было набраться ему, столь любившему тишину своего уедине284


ния, свою безмятежную, размеренную жизнь, столь далекую от всякого шума и опасностей, чтобы покинуть всю эту тишь и ринуться навстречу неизвестности?
Помимо того, в его душе жила еще одна привязанность, которая не только не ослабла под влиянием его порочной жизни и недостатков его управления, а даже, пожалуй, еще больше возросла. Этой привязанностью была его любовь к родине, к своему народу, ко всему, что связывало его со старой Португалией настолько тесными узами, что никогда не приходила ему в голову мысль, что можно жить вне пределов своей страны.
Он терзался мыслью о бегстве из родной страны, о том, что надо бросить все на произвол чужеземцев.
Именно этим крайне отрицательным отношением Дон Жуана к данному ему совету и объясняется поспешность его бегства из Португалии, когда ему уже стало ясно, что переезд двора в Бразилию остается единственным •средством спасения и в то же время единственной мерой, способной укрепить находившуюся в опасности монархию и поднять национальное самосознание.
Принц не был человеком смелых решений. Обуреваемый сомнениями, упав духом, он все еще упорно сопротивлялся, упрямился, как ребенок, до последнего момента, пока не увидел себя у края пропасти.
Видимо, когда он очутился на грани катастрофы, его сознание внезапно пробудилось, а угроза надвигавшегося на него несчастья подстегнула его к решительным действиям. Лишь тогда он собрался с силами, чтобы бесстрашно и стойко ринуться навстречу разбушевавшейся буре. Ходили также слухи, что его желание не покидать родину и смело выжидать приговора судьбы объяснялось не мужеством, а скорее прихотью. Именно поэтому он предусмотрел и ряд мер по сохранению династии. Так, он намеревался, например, послать в Бразилию принца Дон Педру, наследника короны. Предполагалось, что, пока наследник будет укрываться в Бразилии, двор укроется в порту Пениши под защитой эскадры.
Принц да Бейра с большим восторгом отозвался на план переезда в Америку и сам стал заботиться о том, чтобы претворить его в жизнь.
Условия, в которых готовились его осуществить, были весьма тяжелыми. Трудно представить себе то состояние подавленности, в котором находилось королевство, а еще труднее вообразить, что происходило в это время в Лисабоне.
В результате указа от 22 октября начался массовый выезд англичан, вследствие чего торговля внезапно претерпела резкую депрессию. Англичане увезли с собой подавляющую часть звонкой монеты. Все товары страшно вздорожали, особенно резко поднялись цены на предметы широкого потребления. Бумажные деньги, выпущенные правительством и ставшие единственными денежными знаками, находившимися в обращении, •обесценились почти на одну треть. Промышленность была парализована, прекратились все работы. В довершение всего нарастал страх перед возможностью французского вторжения. «В любой момент можно было ожидать появления врагов на границах страны».
Было ли возможно в столь затруднительных условиях организовать экспедицию, которой предстояло перевезти принца Педру в Бразилию?
Все это знаменовало собой победу той группировки, поддержкой которой император уже заручился в Лисабоне. Пожпнать плоды этой победы прибыл в этот момент из Парижа посол Лоренсу де Лпма, ставший «орудием» на службе императорской дипломатии и вступивший в соглашение с хитрым Годоем. Именно его использовали, чтобы подготовить решающий удар по португальскому королевству.
285


Пока император выпроваживал его своим олимпийским жестом, Талейран ожидал его, чтобы внушить ему, что именно отвечало бы интересам Франции. Прежде всего, по мнению Талейрана, португальский двор должен был оставить мысль о своем отъезде, слухи о котором уже распространились по всей Европе. Талейран убеждал посла в том, что союз с императором был бы более выгоден Португалии, чем та сомнительная политика, которой следовал португальский двор. Он дал ему понять, что парижское правительство ничего не имеет против династии Браганса. Несмотря на разрыв между обоими правительствами, могли бы продолжаться переговоры с целью заключения договора о мире и дружбе, и Наполеон удовлетворился бы фиктивным секвестром английского имущества, не выставляя больше никаких требований, противоречащих суверенитету и целостности королевства.
Было ясно, что все это являлось лишь хитрым маневром, преследовавшим цель задержать отъезд королевского двора в Бразилию, пока французские войска не пересекут границу и не продвинутся к Лисабону.
И дон Лоренсу де Лима, который в Париже всегда был далек от всего того, что происходило в верхах, поддался на этот раз уловкам прославленного министра иностранных дел, и можно по праву сказать, что он явился теперь в Лисабон чуть ли не в качестве некоего эмиссара французского императора.
С большим рвением взялся дон Лоренсу де Лима воздействовать на королевский двор, достигнуть чего ему не стоило особых усилий, тем более что ему помогал в том граф да Эга, посол в Мадриде, которого хитрый Годой также сумел настроить в пользу политики французского императора.
В то время еще не наблюдалось каких-либо существенных изменений в подавленной атмосфере, окружавшей португальский двор, но по крайней мере приутихла паника, парализовавшая здешнюю жизнь.
Вести, привезенные обоими послами—Лимой и Эга, — подкрепляли, таким образом, позиции профранцузской группировки и вселяли надежды на то, что еще есть время спасти все, положившись на милость всемогущего самодержца.
В результате восторжествовала уверенность в том, что путем действительного разрыва с англичанами и точного выполнения приказов императора Португалия полностью избежит угрожающей ей опасности, и поэтому даже не потребуется отправлять Дон Педру в Бразилию.
Уставший от невзгод королевский двор предался, таким образом,, нелепым надеждам. Отныне самым опасным казался враг, находившийся по ту сторону Ла-Манша. Снова были вручены паспорта лорду Стрэнг- форду. Вся армия была приведена в боевую готовность. Войска, охранявшие границы, были переброшены на побережье.
Во Франции и Испании, вероятно, и не предполагали, что за столь, короткий срок можно натворить столько глупостей.
Восторг, охвативший Лисабон, был так велик, что здесь срочно решили отправить в Париж маркиза де Мариалву с поручением доложить императору о том, как выполняются его приказы в португальском королевстве. Маркиз был даже облечен полномочиями вести переговоры о заключении с императором фамильного союза либо пакта о вечной дружбе, к чему стремились португальцы.
Однако маркизу де Мариалве не удалось даже пересечь Пиренеи,, так как с дороги ему пришлось в страхе бежать. Когда он возвращался в королевство, его уже преследовали по пятам войска захватчиков.
286


ПРИБЫТИЕ КОРОЛЕВСКОГО ДВОРА В БРАЗИЛИЮ
Возвращение маркиза де Мариалвы развеяло в прах все жалкие иллюзии. Злосчастный королевский двор совсем потерял голову от страха. Весь Лисабон охватила неописуемая паника. Были получены уже сообщения, что французская армия форсированным маршем движется по территории королевства. Все помышляли только о бегстве.
Двор немедленно же возобновил переговоры с англичанами, снова как с добрыми друзьями, «упрашивая их сделать все, что в столь печальном положении можно было ожидать от добросердечных христиан».
23 ноября 1807 года стало известно, что французы действительно перешли границу, а их испанские союзники вторглись в разных пунктах в пределы Португалии.
На следующий же день был отдан приказ о немедленном приеме на борт кораблей королевского двора, а также всех тех, кто пожелает сопровождать королевскую семью. Отплытие было назначено на 28 ноября, однако посадка должна была быть завершена накануне. По расчетам, противник мог появиться в Лисабоне не раньше 29 ноября.
Принц-регент покинул дворец Мафра и отправился во дворец Ажуда, где занялся подготовкой погрузки экспедиции на борт, что нужно было сделать за трое суток.
25 ноября принц-регент опубликовал манифест к португальскому народу, указав причины, вынудившие его временно перевести резиденцию монархии в Бразилию. Этим манифестом он пытался утешить население своей древней родины, обнадеживая его, что королевский двор вскоре вернется. Он советовал не терять мужества и в то же время вести себя с противником благоразумно, «таким образом, чтобы не усугублять бедствие, обрушившееся на страну».
Как только по Лисабону распространилась весть об отъезде королевской семьи в Бразилию, город охватило смятение. «Начиная с 25 ноября на площадях и улицах стали собираться многолюдные толпы. Одни взывали к милосердию, другие в отчаянии кричали... Повсюду видны были слезы и слышны горькие стоны. Многие, уже считая родину потерянной и оставшейся без короля и друзей, пытались призывать толпу к оружию, чтобы защищаться до последней капли крови и попытаться огнем и мечом очистить родную землю от французов. Днем и ночью одно и то же зрелище позора и отчаяния». Из провинций беспрерывно прибывали беженцы, надеясь укрыться в Лисабоне от врага и этим сохранить свою свободу. Не было уже ни правительства, ни полиции. Казалось, что вот-вот рухнет все здание государства.
Наступил момент, когда стало ясно, что дальше медлить с отправкой королевского двора нельзя, так как 26 ноября в Лисабоне были получены сообщения, что 25-го маршал Жюно ночевал в Абрантише, всего приблизительно в 22 лигах от столицы. Посадку на суда необходимо было закончить 27 ноября.
Тем временем Лисабон был охвачен всеобщим безумием. Взволнованный народ, толпясь на пристани, по берегам реки Тежу вплоть до Белена, глядел, как грузился багаж — ящики, тюки, огромные узлы: вывозились богатства родины, ценные вещи, произведения искусства, уникальные редкости, исторические реликвии.
За погрузкой этих сокровищ и имущества наблюдали многие дворяне- фидалго и лица, выделявшиеся своим положением и капиталами. Этим же были заняты солдаты, моряки и пехотные офицеры.
«Дело шло об изгнании целой нации, спасавшейся от варваров, вторгшихся в пределы родины, к ее домашним очагам».
287


Принц-регент вместе с инфантом Испании Дон Педро Карлосом, двоюродным братом Донны Карлоты, прибыли в карете на беленскую пристань в сопровождении какого-то слуги или охранника. Их не встречали никакие высокопоставленные должностные лица, что объяснялось царившим всеобщим переполохом. Прибывших напутствовали лишь крики собравшейся тут перепуганной толпы.
Набережная находилась в весьма неприглядном состоянии, так как двое последних суток лил дождь. Принцы прошли по ней в сопровождении случайно оказавшихся здесь двух сержантов полиции. Рыдания регента сливались с рыданиями его подданных. Он судорожно пожимал руки всем, кто подходил к нему, прощаясь со всеми взволнованным, срывающимся от тяжелых вздохов голосом.
Галиот, в который они сели, направился в сторону корабля «Принсипи реал». Невозможно описать те душераздирающие сцены, что разыгрывались как среди оставшихся на берегу людей, так и на борту галиота и корабля.
Регент уже сел на корабль, когда на эту же пристань прибыла Донна Карлота-Жоакина вместе с сыновьями и со всей своей свитой и стала ожидать здесь корабль «Раинья де Португал». Принц Педру де Алкантара с воспитателем задержался в толпе, ожидая свою бабку королеву.
Тягостное впечатление произвело прибытие на пристань Донны Марии I, появившейся в сопровождении придворных дам. Королева в тяжелом припадке своей болезни начала кричать как безумная, не желая садиться на корабль. Она решила, что ее ведут на пытки, и ее охватил ужас человека, ведомого на казнь. Однако всем показалось, что, несмотря на ее помешательство, в ее уме промелькнул какой-то не погасший луч, который побуждал ее не покидать родную землю, а разделить судьбу своих подданных... С большим трудом придворным дамам удалось посадить ее в галиот, доставивший королеву на борт корабля «Принсипи-реженти». Остальные принцессы, как, например, Донна Мария Франсишка, вдова принца Бразилии, сели на корабль «Принсеза ду Бразил».
Многие знатные лица, министры и другие высокопоставленные сановники со своими семьями и свитами устроились на других кораблях. «Проходя мимо собравшихся и любопытствующих толп, некоторые из них выслушивали почтительные замечания по своему адресу, другие же, которых толпа ненавидела, слышали неприятные, а то и ругательные слова... А иным, опасавшимся народного гнева, пришлось пробираться на борт кораблей тайком, под покровом ночи.
Некоторые линейные полки, получившие приказ погрузиться на корабли, отказались подчиниться приказу и разбежались».
Около пятнадцати тысяч человек «из числа первых семейств королевства, самых зажиточных и влиятельных, покинули в этот роковой день землю Португалии, спасаясь от ужасов, которыми угрожала им французская интервенция, и надеясь найти надежное убежище на далеких берегах Америки».
Эскадра могла бы, разумеется, выйти и вечером 27 ноября, тем более что возраставший страх, который вселяли распространявшиеся сообщения о продвижении противника, усиливал стремление поскорее выйти в море. Однако сильные противные ветры не позволили ей выйти ни 27-го, ни утром 28-го, как предполагалось раньше.
Трудно описать те ужасные сцены, что разыгрывались на кораблях, ибо каждую минуту португальцы могли ожидать, что появится противник и воспрепятствует выходу судов. Свыше сорока томительных часов провели беглецы в порту, пока наконец утром 29 ноября корабли смогли поднять якоря и медленно спуститься по реке Тежу.
288


В 9 часов утра 30 ноября маршал Жюно вошел в Лисабон, но все, что он успел увидеть,— это исчезавшие уже в дали океана последние паруса кораблей королевского флота...
Французская армия насчитывала приблизительно 26 тысяч солдат. Жюно был уверен, что ему удастся без затруднений сокрушить Португалию. Однако поход оказался не столь легким, как он этого ожидал. Холод, дожди и нехватка припасов явились крупными препятствиями, которые приходилось преодолевать. Только благодаря этим затруднениям, с которыми пришлось столкнуться Жюно, португальский двор оказался в состоянии спастись в самый последний момент бегством.
Большого труда и немалых жертв (было потеряно около 5 тысяч солдат) стоило маршалу Жюно вступление 20 ноября в Португалию по дороге, ведущей на Бейру.
Армия захватчиков находилась в столь плачевном состоянии, что «достаточно было бы одной лишь видимости сопротивления, чтобы она распалась...»
25 ноября, после отдыха в Абрантише, Жюно возобновил форсированный марш на Лисабон, всячески стремясь воспрепятствовать отъезду двора.
И если бы не помешал разлив реки Тежу, вынудивший маршала, не сумевшего форсировать приток Тежу Жезере, задержаться на двое суток, то он, несомненно, сумел бы перехватить королевскую семью. К этому следует добавить, что, даже перейдя уже Жезере, он натолкнулся по дороге на Лисабон на залитые водой поля Голеган.
28 ноября Жюно уже был в Сантарене, всего в нескольких лигах от Лисабона. И в тот же день, оторвавшись от основной массы своих войск, лишь в сопровождении одного гренадерского полка и одного линейного батальона, он поспешил форсированным броском добраться до португальской столицы.
Вблизи города он встретил отряд королевской кавалерии. По-видимому, отмечает один автор, это была «первая войсковая часть, которую он встретил на своем пути». Этот пикет тотчас же перешел на сторону захватчиков и послужил маршалу проводником.
Утром 30 ноября, как уже говорилось, французы вошли в Лисабон. Первым желанием Жюно было захватить батареи Бон-Сусессу, а затем крепость Сан-Жулиан, чтобы воспрепятствовать выходу кораблей в море. Приказав артиллерии крепости открыть огонь, командующий войсками захватчиков сумел захватить некоторые из торговых судов, пытавшихся бежать «вслед за эскадрой. Над фортами, памятниками и общественными зданиями и на мачтах военных судов, оставшихся в порту, он приказал поднять флаг с изображением французских орлов».
Вернувшись с берега в город, крайне раздосадованный вражеский генерал, не теряя времени, занял разные общественные здания, а затем назначил уполномоченных в арсеналы и другие военные и морские учреждения, а также в казначейство и управление по налогам. По его приказу было конфисковано серебро и все другие ценности, принадлежавшие епархии и самым богатым церквам. Были реквизированы также «владения и имущество короны, родовые имения королевского дома и даже личное имущество фидалго и других лиц, которые бежали с регентом. Португальские воинские части были включены им в состав его войск. На различные города королевства были наложены военные контрибуции».
Действуя одновременно с французами, испанские войска занимали остальные области португальской территории на севере и юге.
В то время как французы и испанцы, словно стая хищных коршунов, терзали многострадальную португальскую землю, корабли отплывали
19 р. Помбу
289


все дальше, увозя в Америку королевскую семью со всем тем, что удалось спасти от подвергшегося разорению двора.
Можно представить себе, как чувствовали себя эти путешественники, затерявшиеся в безбрежных далях океана. Сердце Дон Жуана разрывалось от горя, прорывавшегося в рыданиях при мысли о разлуке с родиной. Он не в силах был отвести «залитых слезами глаз» от покинутой им родной земли. Он понимал, что бросил «свой народ на произвол тирании чужеземцев, что покинул свое королевство, которое топтала пята неумолимого врага, что оставил крепости на Тежу, над которыми уже развевается теперь императорский флаг, что бросил имущество и права своих подданных на произвол захватчиков и обрек на разруху и опустошение всю страну, которую ему пришлось покинуть».
Мало-помалу «стали исчезать очертания рек, песчаных берегов и гор Синтры», пока наконец уже нельзя было разглядеть линию побережья, так как вокруг был океан.
По истечении первого дня путешествия по океану налетевший внезапно шквал мгновенно разбросал корабли в разные стороны. Хорошо, однако, что эта неприятность застигла беглецов уже в открытом море: если бы они не вышли утром 29 ноября, то буря задержала бы корабли на якоре,, пока не явились бы французы.
Монотонно текли первые сутки путешествия, и беглецы сразу же поняли, насколько небрежно и непредусмотрительно они отнеслись к подготовке к столь длительному путешествию. Продуктов оказалось недостаточно, кроме того, они были плохого качества. Англичане, правда, пытались по мере возможности снабдить эскадру всем необходимым, однако это не улучшило условий на всех кораблях. Для значительного числа беглецов, и даже для женщин, не хватало помещений. Каждое судно было до отказа переполнено пассажирами, и многим пришлось ночевать прямо на юте. Полнейший беспорядок, царивший во время погрузки багажа, привел к тому, что большинство пассажиров столкнулось со всякого рода осложнениями: редко у кого на то же судно попали белье и прочие предметы первой необходимости.
На девятый день плавания разразилась сильная буря, повергшая путников в отчаяние.
До сих пор флотилия старалась не разъединяться и корабли были на виду друг у друга, однако ночью этот порядок нарушился.
Когда буря стихла, многие корабли исчезли из виду. «Оставшиеся обменялись сигналами: было отдано распоряжение разыскать пропавших. Было обусловлено, на каких координатах всем надлежит встретиться,, чтобы следовать дальше по курсу. И декабря показался остров Мадейра,, словно цветник среди морских пучин».
Лишь месяц спустя впервые показались очертания земли — то был уже американский континент.
ПРАВИТЕЛЬСТВО ДОН ЖУАНА VI В РИО-ДЕ-ЖАНЕЙРО
Вместе с другими судами рассеявшегося в разные стороны флота 22 января 1808 года бросил якорь в бухте Тодус-ус-Саптус и корабль «Принсипи реал». 24 января высадился Дон Жуан. Его встретили манифестациями, по которым трудно было определить, вызваны ли они энтузиазмом или же страхом.
В Баии принц-регент задержался почти на месяц. Здесь он начал проводить мероприятия, целью которых было внушить всем, что переезд, 290


королевского двора в Бразилию должен ознаменовать собой новую эру в жизни колонии.
Среди этих мероприятий крупнейшее значение имело открытие портов для торговли со всеми дружественными странами (послание от 28 января).
Баиянцы всячески настаивали, чтобы принц-регент избрал их город временной резиденцией правительства. Дон Жуан выразил глубокую признательность жителям Баии за их предложение и, признав справедливыми приведенные ими мотивы, заявил, однако, что теперь поздно изменить решение, которое было принято еще в Европе.
26 февраля флот поднял якоря и направился на юг, держа курс на Рио-де-Жанейро. 7 марта корабли стали на якорь в бухте Рио-де-Жанейро, близ острова Кобрас.
Вечером следующего дня началась высадка на берег. Разукрашенный город казался охваченным неудержимым весельем. Следует отметить, однако, что наибольшую радость выражали простые люди, которых до сих пор так беспощадно била судьба.
Празднества длились девять суток, и каждую ночь город был так же ярко иллюминирован и всеобщее ликование было таким же, как и в первые сутки.
Еще длительное время спустя царило праздничное настроение в городе, так как сюда не переставал прибывать народ из всех капитаний, даже из самых отдаленных пунктов, расположенных вдали от побережья. Прибывали не только губернаторы или их представители, не только епископы или их посланцы, но и другие должностные лица и депутации от населения, и все приносили свои поздравления принцу и королеве.
Когда закончились празднества, начали создаваться высшие органы власти, аппарат которой развалился в связи с отъездом королевского двора из Лисабона. Еще несколько раньше были созданы три министерства — королевского двора, морских и заморских дел, военных и иностранных дел. Во главе этих министерств были поставлены соответственно: дон Фернанду Жозе де Португал-и-Кастру (позднее—маркиз де Ажиар), виконт (позднее граф) де Анадиа и дон Родригу де Соуза Котинью (позднее граф де Линьарес). Это были действительно выдающиеся деятели как по своим знаниям, так и личным качествам. Каждый из них страдал лишь (один больше, другой меньше) общим для данного режима пороком: суеверным отношением к величию абсолютного монарха. Для каждого из них король всегда стоял превыше народа, превыше родины, превыше всего.
После сформирования кабинета начали налаживаться другие звенья государственно-административного аппарата.
Вскоре был создан государственный совет, а затем и совет по военным делам и юстиции, а также главное управление полиции.
Таковы были основные черты вновь созданного государственного аппарата.
Позднее были учреждены: апелляционный суд, дворцовое управление, управление по делам протокола и церемоний, совет казначейства, торговая палата, королевское управление по делам земледелия и мореплавания. Кроме того, было учреждено еще много других правительственных управлений (большей частью ненужных), таких, например, как «суд привилегий, канцелярии, управление по введению новых налогов, управление статута наград при королевской палате» и т. п.
Весь этот сложный аппарат, который был не только излишним, но и наносил ущерб государственному управлению, так как вносил путаницу в самые простые вопросы, был создан, видимо, правительством для того, 291 19*


чтобы оказать какую-то материальную помощь множеству дворян-фидал- го, прибывших вместе с королевским двором и очутившихся в нищете.
Лишь впоследствии были основаны заведения, которые действительно отвечали первостепенным нуждам, как, например, морское училище при монастыре Сан-Бенту, школа артиллерии и фортификации, пороховой завод, войсковой госпиталь, военный архив, королевская типография, ботанический сад. Вслед за этим были учреждены новый театр, публичная библиотека, Академия изящных искусств и Банк Бразилии.
Согласно одному из королевских указов (от 1 апреля 1808 года), отменялись все общие ограничения, которые были введены для промышленности, и было объявлено, что за всеми подданными португальской короны признается отныне полное право основывать в любой части страны предприятия по собственному усмотрению. Аналогичное разрешение распространялось и на иностранцев, приезжавших на постоянное жительство в Бразилию.
С целью стимулировать развитие промышленности в Бразилии и оказать ей необходимую поддержку был издан позднее, 11 июня, указ об отмене постановлений королевской хартии от 28 января, касавшейся правил ввоза товаров. Отныне ввозная пошлина на все товары, принадлежащие португальцам и за их собственный счет перевозимые на португальских же кораблях, устанавливалась в размере лишь 16 процентов стоимости товара вместо прежних 24 процентов, которые отныне взыскивались лишь с иностранцев.
Кроме того, был отменен налог на сырье, импортируемое для промышленных предприятий, а позднее был полностью освобожден от налогов и экспорт. Гарантировались патентные права изобретателей и оказывалось содействие внедрению новых машин и инструментов. Было объявлено, что агенты и служащие фабрик и учреждений освобождаются от военной службы. Учреждались премии и медали наиболее отличившимся промышленникам и земледельцам. Позже был издан указ, по которому вся каботажная торговля переходила в исключительное ведение бразильцев.
Теперь, когда здесь находился королевский двор, город Рио-де-Жа- нейро, естественно, уже не мог оставаться тем, чем он был в колониальный период. В связи с прибытием европейцев население города быстро выросло. Европейцы привезли с собой новые идеи, новые порядки, новые требования. Стали расцветать промышленность, торговля, искусство. Сами дворцовые празднества повлекли за собой изменения во вкусах и привычках населения, чей пробужденный дух, освободившись от состояния застоя, требовал для себя других, более широких горизонтов.
Все это способствовало благоустройству столицы, превращению ее в достойную, хотя и временную резиденцию монархии.
С другой стороны, все это, конечно, потребовало огромных расходов, и хотя нельзя утверждать, что деньги были пущены на ветер, тем не менее достигнутые этим путем улучшения не оправдывали израсходованных на них средств.
Вместе с тем нельзя было предавать забвению и родину, оставшуюся в руках врага. Надо было как-то помочь ей, по меньшей мере вселить бодрость в израненные сердца и укрепить веру в тех подданных, которые и в годину несчастья вели себя столь достойно.
Как известно, население Португалии начало вскоре выступать при поддержке англичан против французских оккупантов. Сообщения о первых победах, одержанных повстанцами юга над маршалом Жюно, вызвали безграничную радость. Однако еще больше возликовали принц- регент и весь королевский двор, когда сюда дошли известия о соглашении 292


в Синтре1, а затем об освобождении португальской территории и о признании власти монархии в Португалии.
Ввиду всего этого Дон Жуану пришлось реорганизовать регентский совет, а также внести необходимые изменения в состав правительства и королевской администрации, которые фактически не осуществляли никакой власти.
Вполне понятно, что все это еще больше усугубляло и без того> весьма затруднительное финансовое положение. Без принятия каких-то чрезвычайных мер уже нельзя было избежать тяжелых последствий.
И вот тогда, разочаровавшись в других источниках власти, решили учредить эмиссионный банк, поставив на карту собственный внутренний кредит.
Однако деятельность правительства Дон Жуана в Америке не ограничивалась только этим. Не говоря уже о том, что ему приходилось делать в области управления, его внимание привлекали неустройства во внутренней жизни страны, а также события в области внешней политики, которые больше всего беспокоили португальский королевский двор.
Прежде всего речь шла об объявлении войны Франции. 1 мая 1808 года принц-регент обратился с пространным манифестом к странам Европы, разъясняя причины, побудившие португальский королевский двор переехать в Бразилию. Охарактеризовав далее империалистическую политику Франции и все замыслы последней, он категорически подчеркивал в заключение свою враждебную позицию по отношению к ее императору. «Говоря от имени новой империи, которую он намеревается создать, Его Королевское Высочество торжественно заявил, что сложит оружие только по соглашению со своим другом и верным союзником, Его Британским Величеством».
Вслед за этим манифестом принц-регент приказал губернатору Пара подготовить экспедицию для немедленного вторжения в пределы Французской Гвианы.
Командование сухопутными и морскими силами вторжения было поручено подполковнику Мануэлу Маркишу, который в начале января 1809 года появился перед устьем реки Майори, близ Кайенны, и потребовал от французского командующего сдать крепость и все владения. После некоторой видимости сопротивления французы капитулировали, отозвав свой гарнизон и чиновников во Францию.
Мануэл Маркиш принял от имени своего суверена верховную власть над городом и над всей Гвианой в качестве временного губернатора.
Другим важнейшим моментом внешней политики стали события, связанные с южной границей. Известно, как с самых первых лет колонизации Португалия заботилась о расширении границ своих владений к югу, вплоть до реки Ла-Платы. Чтобы обеспечить свои права в этом районе, португальцы в конце второго столетия после начала колонизации основали на левом берегу эстуария крепость Колониа-ду-Сакраменту, что послужило причиной раздоров между обеими коронами, продолжавшихся больше ста лет.
Обстановка, сложившаяся к тому времени в провинциях бывшего вице-королевства Буэнос-Айреса, потребовала от португальского двора, переехавшего в Америку, принятия срочных предупредительных мер. Для этой цели была использована вся дипломатическая изворотливость дон Родригу Котинью. В конфиденциальном письме, адресованном кабильдо2 Буэнос-Айреса, Котинью обратил внимание на поло1 30 августа 1808 года Жюно подписал в Синтре акт о капитуляции, вызванной действиями португальских повстанцев и прибывших в Португалию английских войск.
2 Кабильдо — городское самоуправление (испан.).
293


жение, в котором очутились народы континента, и выдвинул спасительную идею: поставить население района Ла-Платы под покровительство португальской монархии.
Поскольку Англия несколько раньше уже дважды пыталась овладеть Буэнос-Айресом, кабильдо с недоверием отнеслось к предложенному плану и отвергло его.
Положение испанской колонии тем временем еще больше осложнилось в связи с вынужденным отречением короля Карлоса IV. И вот тогда перед жителями Ла-Платы предстала Донна Карлота Жоакина в качестве законной наследницы трона Испании и предложила создать регентство, как лучший способ решения проблемы, на который только тогдашние колонии могли рассчитывать.
Интрига зашла так далеко, а участвовавшие в ней силы действовали столь активно, что Донна Карлота, формально приглашенная управлять государствами бассейна Ла-Платы, уже готова была выехать в Буэнос- Айрес. Возможно, что так и случилось бы, если бы в самой Испании в это время не было создано другое легитимистское правительство.
Разочаровавшись в своих планах в отношении Буэнос-Айреса, правительство Дон Жуана устремило свой взор на Монтевидео. В тот момент Донна Карлота еще играла роль «поборницы национальных чувств» Испании в Америке.
Разгорелась борьба между Монтевидео и Буэнос-Айресом. Донна Карлота предложила свои «добрые услуги». Роялисты Монтевидео были согласны на любое покровительство принцессы, однако независимые в Буэнос-Айресе выразили свое недоверие посреднице.
Вскоре события развернулись таким образом, что открыли в действительности путь для осуществления замыслов Дон Жуана. Аргентинские вооруженные силы вторглись в пределы Банда Ориэнталь1 (нынешнего Уругвая) и начали осаду Монтевидео, тогда как силы Арти- гаса2 готовились в это время к походу.
Правительство Рио-де-Жанейро, посчитав своевременным оказать помощь Монтевидео, решило очистить территорию Банда Ориэнталь от войск Рондо3, однако это не успокоило пограничное население Риу- Гранди.
Португальские войска вторглись в пределы Банда Ориэнталь, и как только их цель была достигнута, обе стороны подписали соглашение о перемирии.
С 1812 года в районе Ла-Платы воцарилась анархия. Одна из аргентинских армий вновь вторглась в пределы территории Банда Ориэнталь и возобновила осаду Монтевидео, добившись в 1814 году капитуляции противника. Дальнейший ход событий создал непосредственную угрозу границам Бразилии. Правительство Рио-де-Жанейро решило тогда вновь вмешаться. Разгорелись упорные бои. Лекор повел наступление на Монтевидео и вступил туда в 1817 году «в качестве друга и покровителя». От имени Дон Жуана VI он принял бразды правления и взял на себя управление провинцией.
Война продолжалась с прежним размахом и кровопролитием, причем португальские войска удерживали тем временем в своих руках два пункта — Монтевидео и Мальдонадо. Во всех остальных районах сражались солдаты Артигаса. Деморализованный поражением под Такарембо, 1 Ванда Ориэнталь—Восточный берег.
2 Артигас, Хосе Хервасио (1764—1850)— национальный герой Уругвая, руководил национально-освободительной борьбой уругвайцев.
3 Рондо, Хосе (1773—1845) — аргентинский военный деятель, руководил осадой Монтевидео в 1811 и 1814 годах, сражался против португальцев.
294


в 1820 году грозный военачальник бежал в Парагвай. Через несколько месяцев, в 1821 году, в Монтевидео собрался конгресс представителей, который 31 июля решил включить Банда Ориэнталь в состав Бразилии под названием «Цисплатинская провинция».
РЕВОЛЮЦИЯ 1817 ГОДА
События, происшедшие в Пернамбуку, могут рассматриваться как проявление тех тенденций и чаяний, которыми были охвачены все жители колонии. Исчезли иллюзии, вызванные присутствием королевского двора, и все то зло, что не исчезло после прибытия короля в Америку, стало прежде всего приписываться порокам органов управления.
В главе XI мы уже отмечали, как в Пернамбуку в XVII веке стал возникать сильный дух патриотизма. С течением времени этот дух стал проявляться все более активно, пока в начале прошлого века он не привел к заговору, который не принял масштабов Инконфиденсии Минейра, видимо, лишь потому, что на севере не оказалось второго Барбасены. Во всяком случае, в 1801 году по этому делу началось тщательное расследование и некоторые заговорщики были арестованы.
Подобные импульсы, волновавшие сердца пернамбуканцев, привели к тому, что в 1815 году все муниципальные палаты данной провинции выступили перед самим Дон Жуаном с протестом против злоупотреблений со стороны местных властей и прежде всего против жестокой тирании судебных органов, причем одна из этих корпораций осмелилась даже выразить свой протест в весьма резкой форме.
Правительство принца-регента вместо того, чтобы придать этому должное значение и по меньшей мере выслушать все жалобы и претензии, отнеслось подозрительно к выражавшим свое возмущение жалобщикам, и не столько по поводу высокомерия, проявленного той или иной палатой, сколько по отношению к отдельным лицам — составителям данных прошений.
Обострению положения в Пернамбуку в значительной мере способствовало безразличное отношение губернатора Каэтану Пинту де Миранда Монтенегру к жалобам населения. Если, например, кто-нибудь жаловался ему на постоянные грабежи и убийства, а также на ту опасность, которая на каждом шагу подстерегала людей даже на улицах столицы Пернамбуку — города Ресифи, то он ограничивался лишь отеческими наставлениями вроде: не выходите по ночам на улицу, запирайте покрепче двери.
В 1815—1816 годах, в результате событий, происходивших на Юге, у пернамбуканцев возникли в добавление к прежним основаниям для жалоб еще и некоторые новые основания для недовольства, которые стали словно искрой, взорвавшей приглушенное до этих пор негодование.
Первой из этих причин была задержка с выплатой содержания войскам, вызванная скорее недосмотром со стороны губернатора, чем оскудением казны. Монтенегру прежде всего заботился об отправке денег в Рио-де-Жанейро, нимало не беспокоясь об обеспечении нужд своих подчиненных.
Позднее в связи с военными действиями в районе Ла-Платы начался набор в войска и были введены чрезвычайные контрибуции.
Недовольство, испытываемое всеми классами населения, породило мысль свергнуть раз и навсегда это тягостное бремя.
295


Еще с 1814 года Домингус Жозе Мартинс, а также Домингус Тео- тониу Жоржи установили связь с виднейшими политическими деятелями Мараньяна, Сеара, Риу-Гранди-ду-Норти, Параибы, Баии и даже Рио- де-Жанейро. В древней колониальной метрополии «все видные личности были приверженцами революции». Все говорит о том, что у заговора имелись ответвления во многих капитаниях, и кое-кто даже утверждал, что сам принц Дон Педру был причастен к нему.
С некоторых пор Монтенегру начал получать доносы: предупреждения приходили даже из королевского двора. Однако Монтенегру не принимал все это всерьез либо потому, что ему была чужда кощунственная мысль о восстании против королевской власти, либо потому, что. обладая безмятежным характером, он предпочитал не верить подобным утверждениям.
Но вот наступил момент, когда уже нельзя было оставаться безучастным без риска скомпрометировать самого себя. Вынужденный отказаться от своей уже ставшей опасной бездеятельности, губернатор вместо того, чтобы замедлить ход событий, как он это предполагал, необдуманно ускорил его. Он решил, что прежде всего необходимо отдать приказ о приведении в боевую готовность двух полков, офицеры которых «были особенно ревностно преданы существующему режиму», а на следующий день, 5 марта, издать прокламацию с призывом к населению Пернамбуку сохранять дух миролюбия и дружелюбия. Не желая, однако, брать на себя ответственность за те меры, которые ему приходилось принимать, он созвал 6 марта совещание командиров гарнизона, которые все почти были португальцами. На этом совещании, происходившем с 8 до 9 часов утра во дворце, достаточно ясно выявились непримиримые разногласия, существовавшие между пернамбуканцами и португальцами.
В конце концов было решено арестовать в тот же день всех видных зачинщиков заговора, как гражданских лиц, так и военных. Было достигнуто согласие, что арестами гражданских лиц займется маршал Жозе Роберту Перейра да Силва, а арестами военных — командиры соответствующих полков.
Все понимали, что выполнение задания требовало благоразумия и осторожности. И лишь бригадир Мануэл Жоакин Барбоза де Кастру выделялся своей необычайной грубостью по отношению к своим товарищам. Когда все собрались, он вызывающим, наглым тоном стал поносить офицеров, «забывших свой долг». Каждого из арестованных им заговорщиков он осыпал грубыми оскорблениями. Когда очередь дошла до капитана Жозе де Баррус Лима, Барбоза де Кастру совсем обнаглел; однако не успел он отдать приказ об его аресте, как капитан пронзил бригадира шпагой.
Это привело к взрыву. Один из португальских офицеров, присутствовавших при этом, поспешил сообщить обо всем происшедшем губернатору.
Отнесшись недоверчиво к донесению офицера, Монтенегру послал в взбунтовавшиеся казармы своего адъютанта, подполковника Алешандри Томаса, который увидел, что казармы были на самом деле объяты волнениями. Но как только он попытался обратиться с речью к войскам, он тут же упал, сраженный пулей.
Волнения мгновенно распространились на все близлежащие районы. Крики на улицах смешались со звуками труб и колокольным звоном во всех церквах. Закрывались дома и лавки. Напуганные криками восставших, португальцы пытались найти убежище в крепостях и на судах, стоявших в порту.
Монтенегру бежал в Ресифи, ища спасения в форте Брум. Там он попытался было принять спешно меры к подавлению восстания, однако 29В


уже было поздно. Все его усилия оказались напрасными. Повстанцы одержали верх повсюду.
Утром 7 марта Домингус Теотониу во главе 800 человек заставил капитулировать губернатора, который сдался на милость победителя, передав крепость восставшим.
Спустя несколько дней Монтенегру выехал в Рио-де-Жанейро, куда прибыл 24 марта. Там он был арестован и посажен в тюрьму на острове Кобрас.
Как только победила революция, руководители повстанческого движения создали в тот же день, 7 марта, временную жунту, в состав которой вошли: капитан Домингус Теотониу Жоржи, священник Жоан Рибейру Пессоа де Мелу Монтенегру, доктор Жозе Луис де Мендонса, полковник Мануэл Коррейа де Араужу, а также Домингус Жозе Мартинс. Кроме постов двух государственных министров, на которые были назначены Жозе Карлус Майринк да Силва Ферран и священник Мигел Жоакин де Алмейда Кастру (падре Мигелинью), был создан правительственный совет, членами которого были избраны лица,, наиболее достойные по своим способностям, гражданской доблести и выдержке: Антониу Карлус Рибейру де Анд рада Машаду-и-Силва, доктор Антониу де Мораис Силва и землевладелец Мануэл Жозе Перейра Калдас.
На заседании 9 марта временная жунта торжественно провозгласила, что целью революции было установление республики, и именно в этом духе был проведен ряд мероприятий, включая отмену титулов знати и классовых привилегий, введение обращения на «вы», «гражданин» и «патриот», отмену королевского налога, а также всевозможных монополий и особых льгот и т. п. Кроме того, были отменены некоторые особо ненавистные подати. Был утвержден новый государственный флаг, состоящий из белой и голубой полос, причем на голубой полосе было изображено восходящее солнце со звездой над ним, а на белой — красный крест. Утверждены были также новые национальные цвета, также белый с голубым. Было решено датировать отныне все правительственные акты от второй эры пернамбуканской свободы.
Не остается сомнений, что новый порядок завоевал вскоре живейшие симпатии населения. Вот почему уже нельзя было революционную деятельность ограничивать лишь пределами Ресифи. Было важно ни столько вселить во всей капитании сознание целей борьбы, которая велась, сколько распространить движение на север и на юг, ибо отовсюду поступали сообщения о горячей солидарности с революционерами Пернамбуку. Во всех населенных пунктах капитании, куда вскоре новая жунта разослала своих эмиссаров, местные палаты и население поддержали выступление патриотов Ресифи.
В капитании Параиба Амару Гомис Котинью вместе с Эстеваном Карнейру да Кунья провозгласили республику в присутствии многочисленных войск, и под звуки орудийных салютов и колокольного звона собравшийся народ единодушно приветствовал радостную весть.
В капитании Риу-Гранди-ду-Норти полковник Андрэ де Албукерки Мараньян арестовал капитан-мора Жозе Инасиу Боржиса. выступил в поддержку пернамбуканцев и организовал местную временную жунту.
В капитании Сеара выдвинулся в то время священник Жозе Марти- ниану Перейра де Аленкар — человек с пылкой душой, исполненный веры в победу либеральных идей. В условиях огромного энтузиазма населения он провозгласил в городе Крату 3 или 4 мая вместе с другими 297


патриотами республику. Республиканский строй был провозглашен им также в городе Жардим.
Однако вскоре распространились известия о поражении революции в капитаниях Юга, что оказалось достаточным, чтобы новый режим в обоих городах пал, а Аленкар и другие руководители были арестованы.
В Баию, где можно было рассчитывать на значительные силы, был направлен бывший священник Жозе Инасиу Рибейру де Абреу-и-Лима (отец Рома). Поскольку он несколько задержался в Алагоасе, то прибыл в Баию уже после того, как там стало известно о событиях в Пернамбуку, и 27 марта злосчастный посланец революции был арестован, как только сошел на берег со своего баркаса.
Граф Аркус, не дожидаясь какого-либо приказа или инструкции от правительства Рио-де-Жанейро, с необычайной поспешностью и рвением решил разделаться с несчастным эмиссаром пернамбуканцев. Импровизированный военный трибунал, не придерживаясь установленных норм судопроизводства, приговорил падре Рома к смертной казни, которая была приведена в исполнение менее чем через трое суток!
Эти поражения нанесли тяжелый удар по республиканцам Ресифи, которые надеялись, что восстание в двух крупнейших капитаниях решит судьбу революции.
Весть о неудачах значительно осложнила положение жунты, тем более что португальцы перешли к действиям.
Разумеется, не эти неудачи заставили поколебаться людей, преданных идее, ради которой они восстали. Более того, казалось, что поражения лишь усиливали их мужество. Трудно было допустить мысль, что приложенные героические усилия окажутся яцетными после того, как уже были достигнуты успехи, воодушевившие даже маловеров повсюду в стране.
Кстати говоря, жунта всячески старалась создать за рубежом моральную атмосферу, благоприятствующую ее правому делу, и с этой целью направила своих эмиссаров в некоторые страны Америки и Европы.
Роковой исход, однако, был предрешен. В стране со столь обширной территорией не так-то легко достигнуть единства действий всех населенных пунктов, которые не только были территориально отдалены друг от друга, но и в своем стремлении к новой жизни были вынуждены вести упорную борьбу против прежней слепой веры в королевское величие.
Повсюду началось отступление. В то время как королевская эскадра Родригу Лобу 16 апреля начала блокировать Ресифи с моря, сухопутные силы, посланные графом Аркусом под командованием маршала Жоакина де Мелу Лейти Когоминью де Ласерда, прибыли на берег реки Сан-Франсиску. Форсировав реку, они повели наступление на север.
Особенно пугали патриотов сообщения о том, что море «находится под контролем королевских эскадр», а прибрежное население приведено к повиновению и энтузиазм его подавлен реакцией.
Так сгустились тучи над «горизонтом Пернамбуку». Было объявлено, что отечество находится в опасности, и в городе Ресифи началась паника. Была введена всеобщая воинская повинность. Из губернаторского дворца резиденция временной жунты была перенесена в Соледади, «чуть ли не в открытое поле». Многие семьи покинули город, где стал ощущаться голод.
Поступили сообщения о сдаче Алагоаса, Риу-Гранди, Параибы. Капитуляция этих пунктов наполнила сердца пернамбуканцев горечью, но не заставила их дрогнуть. В Ресифи и других городах формируются батальоны добровольцев, во главе которых сражаются даже священники, в том числе настоятель францисканского монастыря.
298


25 апреля к эскадре, блокировавшей Ресифи, поступило подкрепление: из Рио-де-Жанейро прибыли морские силы; что же касается Кого- минью, то он уже вступил на территорию Пернамбуку и решительно продвигался на север. В этот критический момент навстречу королевским войскам, продвигавшимся с юга, из Ресифи во главе отряда партизан выступил Домингус Мартинс.
Однако силы оказались неравными, и вскоре отряд Домингуса Мартинса был разбит. Одному из его соратников, Франсиску де Паула Кавал- канти де Албукерки, удалось бежать и в состоянии большого смятения .добраться до Ресифи. В составе временной жунты остались всего лишь два человека — священник Жуан Рибейру и Домингус Теотониу. Домингус Мартинс находился в тюрьме. Доктор Мендонса и полковник Араужу вернулись к своим семейным очагам, размышляя о горькой судьбе, которая так жестоко посмеялась над ними.
Родригу Лобу, который был столь же нагл, как и силен, и слышать не хотел о каких-либо условиях сдачи. Категорически и ультимативно он требовал, словно его требование само по себе должно было уже явиться наказанием, лишь безоговорочной капитуляции!
Полный решимости сражаться с Лобу до конца, Домингус Теотониу установил в Ресифи свою диктатуру. Понимая, что Лобу не отступит от своих намерений, диктатор решил покинуть город, чтобы уберечь его от разрушения, и укрепиться во внутренних районах в ожидании подхода роялистов.
19 мая в 4 часа пополудни войска выступили в поход в направлении Олинды. «Повсюду царило могильное молчание. Страсти ослепили людей, -притупили их чувства. Шли все... не зная куда». Теотониу «ехал верхом впереди войск».
Священник Жуан Рибейру шагал пешком с мешком за спиной и ружьем на плече. «Он шел босиком, показывая пример другим». Из всех советников распущенной жунты один лишь Антониу Карлос разделял горькую участь толпы беженцев.
К ночи «все прибыли в энженьо Паулиста, близ Олинды, где расположились лагерем». Лишь на следующее утро в Ресифи стало известно о бегстве республиканцев. Повсюду раздавались возгласы: «Да здравствует король!»
Высадившийся на берег Родригу Лобу был встречен праздничными манифестациями.
Он сразу же взял на себя управление капитанией. И для тех душ, которые зажглись было любовью к родине наступила теперь мрачная ночь горечи и отчаяния.
Армия беглецов полностью разбежалась ночью. На месте остался лишь священник Жуан Рибейру, который предпочел покончить жизнь самоубийством, чем искать где-то убежища. Остальные разбрелись по дорогам сертана или по разным потайным местам.
По мере того как патриотов обнаруживали и арестовывали, их переправляли в Баию, где уже действовала военная комиссия, которая должна была их судить.
Комиссия работала в страшной спешке, не щадя своих сил. Она выслушивала жертву, не задавая ей каких-либо вопросов, и спустя несколько минут выносился смертный приговор без права обжалования.
Первыми на Пороховом поле были казнены Домингус Мартинс, доктор Жозе Луис де Мендонса и священник Мигелинью.
В Пернамбуку был направлен бригадир Луис ду Регу Баррету, прибывший незадолго до этого из Европы «и горевший желанием сколотить в Америке капиталец пожирней». В Ресифи он прибыл во главе круп- 299


них войсковых частей «трех родов оружия», словно стремясь обставить особой торжественностью свершение правосудия. Став во главе правительства, он тут же издал постановление о конфискации имущества всех арестованных, а также создал постоянно действующий военный трибунал.
Первой его жертвой пал Антониу Энрике Ребелу. Поднявшись на эшафот, он с воодушевлением воскликнул:«Да здравствует родина!» За ним последовали священник Педру де Соуза Тенориу, Баррус Лима и Домингус Теотониу. Все они мужественно встретили смерть.
Следующим был казнен двадцатилетний герой Жозе Перегрину Шавьер де Корвалью, которого роялистам удалось захватить лишь обманным путем, воспользовавшись его любовью к родителям. Были казнены также Амару Гомис, Франсиску Жозе да Силвейра, Инасиу Лео- полду де Албукерки Мараньян, священник Антониу де Албукерки...
Более двух лет длилась расправа над населением северных капитаний, пока наконец, как и всегда с запозданием, была милостиво дарована в 1818 году приуроченная к празднествам амнистия.
Однако это еще не значило, что королевские власти предали все забвению. Военный трибунал действовал вплоть до 1820 года, когда весть о революции в Порту остудила пыл судей.
ВОЗВРАЩЕНИЕ КОРОЛЕВСКОЙ СЕМЬИ В ЕВРОПУ
Революция 1820 года в Португалии поставила находившийся в изгнании двор Дон Жуана VI в крайне затруднительное положение, выход из которого был связан с серьезным риском для династии. В результате революции перед монархом возникла весьма печальная альтернатива: либо возвратиться в Лисабон, потеряв Бразилию, либо оставаться в Рио-де-Жанейро, потеряв Португалию.
Ход событий в старом королевстве после отъезда двора должен был неизбежно привести или к уничтожению нации как таковой, или, наоборот, к укреплению национального сознания народа, на который обрушилось столько несчастий. Португальский народ, в основном ценой собственных усилий сбросивший с себя иго войск Наполеона, попал под опеку англичан. Правительство Рио-де-Жанейро дошло до того, что изменило состав регентского совета по сравнению с тем, каким он был создан в 1807 году, с единственной целью ввести в этот совет представителя Англии! Этот представитель — а им был назначен генерал Уэлсли, будущий герцог Веллингтонский,— получил к тому же в свое распоряжение командование всеми сухопутными силами, тогда как военно-морские силы были подчинены вице-адмиралу Беркли. Португалия, таким образом, перестала быть суверенным государством.
Даже из Бразилии в метрополию постоянно направлялись рекомендации, чтобы все делалось лишь с согласия его британского величества. В самой Португалии представители регентского совета выполняли приказы Уэлсли или посланника Стюарта даже в тех случаях, когда эти приказы противоречили указаниям самого португальского монарха.
Лишь только в обращении с португальским народом эти герои- фидалгос превращались в обидчивых и свирепых людей.
Таким образом, всей доблести, с которой эти люди выступали против французов, хватило лишь на то, чтобы позабыть о врагах, которых им следовало отразить. Не лучше оказались и те, кто остался хозяйничать на своей злосчастной родине.
300


После французского вторжения в Португалию для страны наступили тяжелые дни. Обнищали поселения. Захватчики опустошили страну, подорвав все основы ее экономической жизни. Те португальцы, которым не удалось своевременно эмигрировать, попали в тиски ужасной нищеты.
Регентский совет, послушный лишь англичанам, ввел более абсолютистский режим, чем сам король, и стал неизмеримо более жестокой тиранией.
В этих условиях началась революция 1820 года.
После 1816 года среди наиболее культурных слоев населения стал назревать протест против установившегося в стране положения.
В середине 1817 года произошло неожиданно наделавшее много шума происшествие, которое еще больше усилило панику среди населения. В «Газэта де Лишбоа» регентский совет объявил о том, что маршал Бересфорд, новый главнокомандующий вооруженными силами и верховный властелин королевства, раскрыл заговор против существующего строя. Вскоре охваченный паническим ужасом Лисабон стал свидетелем казни большого числа военных, в том числе генерал-лейтенанта Гомиса Фрейри де Андради, несмотря на то что никаких сообщений о каком-либо судебном процессе по этому делу не было и в помине.
Опасаясь после этого, что регентский совет может посягнуть и на •основные устои королевства, правительство Жуана VI стало повсюду проявлять больше бдительности, терроризируя весь народ, преследуя «всех нечестивцев», давая воочию почувствовать всем твердость руки встревоженного, но в то же время беспощадного суверена и чиня огульные расправы, как это бывает тогда, когда в момент опасности люди стремятся спастись любой ценой.
Эти действия представителей регентского совета, как и советников короля, убедили многих, что лишь только беспощадными, жестокими мерами можно будто бы одолеть победоносное движение, навеянное духом современности. Во всяком случае, было очевидно, что эти люди не сделали никаких выводов не только из блестящих уроков, преподнесенных недавно всей Европой, но даже из примеров своих ближайших соседей. Так, не подействовали на них веяния либерализма в Испании, усиливавшиеся несмотря на судебные процессы, которые проводил закоснелый ретроград Фердинанд VII, и одержавшие в конце концов победу.
Революция в Испании произвела огромное впечатление на весь континент. Всполошились правящие династии, до сих пор не обретшие еще полного покоя после всего пережитого ими. Повсюду, где только слышался голос народа, возникали заговоры против изживших себя режимов.
В Португалии, где почва для этого была весьма благоприятной, опасность, грозившая королевскому режиму, ощущалась особенно остро. Регентский совет до того перепугался, что в паническом ужасе стал заранее взывать к Лондону, выпрашивая на всякий случай помощь у англичан.
Однако английский кабинет казался неумолимым и ответил, что Англия «не намерена вмешиваться во внутренние дела полуострова и что ее гарантии защищать Португалию ограничиваются лишь принятием необходимых мер в случае иностранного вторжения».
Обеспокоенный регентский совет направил тогда маршала Бересфорда в Рио-де-Жанейро, чтобы переговорить с королем относительно зловещих симптомов, дававших себя знать в королевстве.
Как ни бездумно относились приближенные Дон Жуана VI к своим обязанностям, нельзя все же сказать, что они с полным безразличием отнеслись к неожиданным вестям, которыми их поразил эмиссар регентства.
301


Однако королевский двор был настолько оторван от событий своей эпохи, от действительного положения вещей в Европе, что не нашел ничего лучшего, чем назначить маршала Бересфорда заместителем короля.
Но едва только английский маршал отправился обратно в Европу,, как в Рио-де-Жанейро пришла весть о революции в Порту.
Оправившись от первого испуга, советники короля начали строить всевозможные проекты, по существу не зная, что, собственно, ему посоветовать. Находились и такие личности, которые, веря в силу устрашения других, открыто выражали свое крайнее негодование, приписывая регентскому совету, его тупости и бездеятельности, всю вину за то, что осмеливались сделать либералы. В своем простодушии, характерном для тех времен, Томас Антониу полагал: «Только один путь открыт перед правительством короля, и этим путем необходимо следовать», что означало1 принятие энергичных мер против того, что происходило в королевстве.
Все это не помешало правительству самому обратиться к новому регентскому совету, объявив ему о «своем согласии» на созыв кортесов в соответствии с прежде установленным порядком и добавив, что сам король лично или один из принцев, его сыновей, возвратится в метрополию, как только выявятся намерения указанных выше кортесов.
Собравшись на свою сессию, революционная ассамблея совершенно недвусмысленно заявила о том, что именно она собирается предпринять. Весть о совершившейся революции была воспринята с подлинным энтузиазмом во всех португальских владениях. Почти во всех провинциях Бразилии создавались временные жунты, подчинявшиеся регентскому совету, давая этим понять Дон Жуану, что отныне признавалась уже другая власть, стоящая выше его власти.
На заседании кортесов были утверждены голосованием основы конституции, которая должна была быть провозглашена в монархии, причем повсюду приносилась присяга этим конституционным основам.
Открытое присоединение Баии к движению конституционалистов явилось последним ударом по двору Дон Жуана. Либо надо было принимать какие-то меры в связи с событиями, происходившими в королевстве, либо в Лисабоне все будет происходить так, как будто короля уже не существует. Никто не мог представить себе, насколько широко распространятся новые веяния, безраздельно восторжествовавшие в кортесах.
24 февраля 1821 года были обнародованы два указа. Согласно первому из них, Дон Педру предписывалось направиться в Лисабон. В соответствии со вторым указом, в Рио-де-Жанейро созывались уполномоченные палат всей Бразилии, островов и прочих португальских владений. Нелегко разгадать цель этого мероприятия, если не принять в расчет желание создать некий противовес тем элементам, которые действовали на Пиренейском полуострове. Видимо, эти действия были внушены Томасом Антониу. Однако второй из этих указов был повсюду отвергнут.
Для злосчастного монарха, ставшего игрушкой в руках своих раздираемых разногласиями придворных, начался новый горестный период, предшествовавший возвращению королевского двора в Европу.
Волнение умов в Рио-де-Жанейро «достигло своего апогея». Даже войска гарнизона не скрывали больше своих настроений. Все стремились стать на сторону кортесов.
Утром 26 февраля ряд войсковых частей и подразделений собрался на площади Росиу. К этим частям тут же примкнули толпы народа, уже не сдерживавшие своего возмущения.
302


Дон Жуан, крайне перепуганный (впрочем, таким он был теперь- всегда) приказал Дон Педру разузнать, чего желает народ, объединившийся с войсками.
Дон Педру прибыл на площадь Росиу и, согласно совету придворных, хотел разъяснить причины созыва уполномоченных палат в виде жунты кортесов. Однако адвокат Макамбоа стал напротив принца и заявил ему «спокойным и твердым голосом, что народ и войска требуют, во-первых, чтобы немедленно была безоговорочно признана та конституция, которую провозгласили кортесы в Лисабоне, и чтобы этой конституции была принесена присяга; а во-вторых, чтобы немедленно же были смещены министры и все чиновники, которые обманывали короля и нацию, а на государстванные посты назначены более подходящие, рассудительные лица». Макамбоа даже имел мужество «представить принцу список с именами лиц, которых следовало назначить».
Всеобщая овация, которую вызвали слова трибуна, сразу же показала, что у Дон Педру не оставалось другого выхода, кроме возвращения в Сан-Кристов ан1.
Стало совершенно ясно, что какими-либо дискуссиями заниматься теперь уже было нельзя, поскольку злосчастная монархия была повержена в прах другой одержавшей над нею верх властью. Крайне удрученный Дон Жуан передал все свои полномочия сыну, разрешив ему принимать любые меры, чтобы сберечь себя в создавшейся обстановке.
Дон Педру лично составил, а Дон Жуан подписал указ, шедший навстречу требованиям народа, и принц вновь возвратился на площадь. Росиу. Там, в театре Сан-Жуан, он уже нашел сенат в полном его составе, епископа, вновь намеченных кандидатов в министры и представителей других властей.
Дон Педру поднялся на балкон театра и оттуда обратился к народу, «провозгласив во всеуслышание конституционную систему и заверив своих слушателей, что король по доброй воле соглашается со всеми требованиями нации, и уполномочил его от своего имени сейчас же принести присягу конституции в том виде, в каком она была провозглашена в Португалии кортесами».
Вслед за этим он объявил, что король соблаговолил уступить выраженным народом пожеланиям в отношении министров и других чиновников, сместить тех, кто не достоин общественного доверия, и назначить тех, кои были предложены народом и войсками.
Слова Дон Педру были встречены с огромным восторгом. Торжествующая толпа проводила его до дворца, где Дон Педру доложил королю о выполнении возложенной на него миссии. Рассказав об удовлетворении, с которым народ и войска встретили весть о позиции монарха, Дон Педру воспользовался благоприятным случаем и посоветовал Дон Жуану лично показаться в городе, чтобы подданные смогли выразить ему свою любовь и признательность. Это могло бы создать видимость существования полной общности между модархом и его подданными в вопросах установления нового порядка и способствовать восстановлению его престижа.
Поступок Дон Педру вдохнул мужество и в Дон Жуана. Однако в тот момент, когда он прибыл на площадь Росиу и увидел толпы, которые с криками радости захлестнули, словно волны, его экипаж, бедный монарх решил, что пробил его последний час. Приходя в себя от порывов отчаяния, он разразился рыданиями и бормотал сквозь слезы: «Боже мой!
’ Сан-Кристбваи — дворец Доп Жуана в Рио-де-Жанейро, превращенный впоследствии в резиденцию императоров Бразилии.
303


Почему же мне не сказали раньше, что народ был бы так осчастливлен этой конституцией? Если бы я знал это, то не заставил бы его так долго ожидать ее». «Еле живой, он позволил провести себя в один из покоев дворца и там, плача, как ребенок, подошел к окну, поддерживаемый сыном, и пробормотал что-то не совсем внятное в поддержку последних событий».
Стало теперь ясно, что монархия разваливается. У Дон Жуана VI оставалось лишь жалкое подобие власти. Действие сцены примирения на площади Росиу продолжалось всего лишь несколько дней.
Однако что же было сделано в связи с требованиями, поступавшими из Лисабона? Королевский совет решил, что в Европу должна вернуться вся королевская семья. Однако это встревожило бразильскую группировку, которая потребовала, чтобы в Бразилии остался принц Дон Педру. Да и сам он оказывал всяческое давление на отца, доказывая ему, что американские владения будут окончательно потеряны для монархии, если здесь не останется никого, кто был бы способен сдержать натиск растущего движения в пользу независимости, которое вызывало волнения по всей стране.
Дон Жуану пришлось уступить. Указом от 7 марта было объявлено новое решение, согласно которому двор должен был вернуться «в прежнюю резиденцию и исконную колыбель монархии», но в Бразилии в качестве заместителя короля остается королевский принц до тех пор, пока не будет провозглашена разрабатываемая ныне конституция.
Однако представителям теряющего власть королевского двора будущее представлялось крайне смутным. Чего добьется в Рио-де-Жанейро Дон Педру с его непостоянным и противоречивым характером? Как будет принят Дон Жуан там, в Европе?
Эти сомнения задерживали отъезд королевской семьи и способствовали возникновению новых затруднений. За всем этим ревниво следили прежде всего сами бразильцы, опасавшиеся, что король может отказаться от своего последнего решения, которое так отвечало их желаниям. Среди приверженцев национальной независимости Бразилии стали даже раздаваться голоса в пользу быстрейшего отъезда королевского двора.
Однако оснований для подобных опасений уже не было, и было достаточно, чтобы события развивались своим естественным путем.
Дон Жуан приложил немало усилий, чтобы вместе с королевской семьей в Лисабон отправилось возможно больше представителей в кортесы от Рио-де-Жанейро и соседних провинций. Это, видимо, должно было служить подтверждением, что король полностью «солидарен» с новым порядком, установившимся в Лисабоне.
20 апреля открылась ассамблея, которой предстояло избрать представителей от Рио-де-Жанейро. Выборщиков познакомили с инструкциями, согласно которым должно было осуществляться регентство. Исполненные недоверия выборщики высказались за то, чтобы просить короля временно принять конституцию, восстановленную в Испании. Они потребовали также создания государственного совета при принце.
Взяв на себя всю полноту власти, ассамблея избрала депутацию, уполномоченную представить королю это ходатайство, а также потребовать выгрузить на берег ящики с государственной казной, которые, по имевшимся сведениям, уже были погружены на борт кораблей для -отправки вместе с королевской семьей.
Однако в Сан-Кристоване это, а главным образом другие требования вызвали хотя и приглушенное, но глубокое негодование, и было решено даже наказать за наглость лиц, допустивших столь бесстыдную демагогию.
304


Войскам неожиданно был дан приказ разогнать ассамблею. В зале, где собрались выборщики, возникла страшная суматоха. Много людей было убито и ранено. Здание, где собралась ассамблея, было закрыто.
На следующий день Дон Жуан подписал новый указ, отменявший изданный накануне указ о вступлении в силу испанской конституции...
Отныне для королевского двора все было кончено в Бразилии.
24 апреля с наступлением ночи король сел на корабль, на борту которого уже находились все те, кто должен был сопровождать его в этом плавании, означавшем новое переселение королевского двора. Около четырех тысяч человек выехало тогда из Рио-де-Жанейро.
Лишь сам злополучный король покидал Бразилию с чувством волнения. Обливаясь слезами, «бормоча бессвязные фразы, прерываемые глубокими вздохами», вышел он на палубу. Временами, казалось, он был близок к обмороку, а то вдруг начинал кричать и как-то странно жестикулировать, словно его преследовал мучительный кошмар.
Утром 26 апреля флот поднял якоря и вышел в открытое море.
20 р. Помбу


ГЛАВА XVII
Регентство Дон Педру. Независимость
РЕГЕНТСТВО ДОН ПЕДРУ И ЛИСАБОНСНИЕ КОРТЕСЫ.- КЛИЧ НА ИПИРАНГЕ.—ВОЙНЫ ЗА НЕЗАВИСИМОСТЬ.—
ПРИЗНАНИЕ НЕЗАВИСИМОСТИ
РЕГЕНТСТВО ДОН ПЕДРУ И ЛИСАБОНСКИЕ КОРТЕСЫ
Сразу же после того, как эскадра с королевской семьей отплыла в Европу, Дон Педру решительно взялся за осуществление великой исторической миссии, которая была предначертана ему самим ходом событий, проявив при этом немалое мужество и усердие человека, готового отчитаться впоследствии в проделанной им работе.
Он обратился с прокламацией к бразильцам, определив в общих чертах свою правительственную программу и обещав сделать все, что было в его силах, «чтобы Бразилия как можно скорее смогла воспользоваться всеми благами намечавшейся конституции».
Общее положение, сложившееся к тому времени в стране, способно было сломить даже самые крепкие натуры, причем условия, в которых принцу приходилось пребывать в Рио-де-Жанейро, будучи почти полностью изолированным от северных провинций, были, несомненно, крайне тяжелыми. На следующий же день после отплытия короля начало меняться даже само лицо города. Можно сказать, что его население чувствовало себя как бы в полной заброшенности и будущее представлялось ему очень смутным. «Значительно сократилась» торговля. Казалось, что жизнь представителей всех классов населения вдруг остановилась. Театры и другие места развлечения пустовали. Создавалось впечатление, что все находились в ожидании какой-то катастрофы, от которой надо было спасаться, кто как мог.
Экономическая жизнь, значительно осложнилась в результате крайнего недостатка металлической монеты в денежном обороте. Казна Банка Бразилии была опустошена.
Одним словом, разразился ужасный кризис, которому надо было противодействовать со всей решимостью, мобилизовав для этой цели все средства.
Кризис усугублялся тяжелым положением, в котором очутились почти все провинции: одни из них еще не сделали выбора между Дон Педру и Лисабонскими кортесами, другие открыто заявили о том, что не признают власти принца-регента.
Повсюду стала сразу же разгораться борьба между создавшимися двумя основными группировками: португальцами, враждебно относившимися к правительству Рио-де-Жанейро, и бразильцами, стремившимися к завоеванию независимости и уверенными в том, что день ее приближается.
306


Такова была обстановка, в которой Дон Педру начал управлять страной. Вполне возможно, что у него еще не было достаточно ясного представления о тех серьезных препятствиях, с которыми ему суждено было встретиться, однако он был, несомненно, готов вступить в борьбу со всеми преградами, какими бы они ни были.
Он начал с сокращения расходов, для чего даже перевел свою резиденцию в Боа-Виста, переместив в свою очередь в столичный дворец все министерства и другие учреждения, которые помещались до этого в арендованных для этой цели домах.
Он приступил к реорганизации, или, вернее сказать, к организации заново всех сфер управления, находившихся в полнейшем беспорядке. Следует напомнить, что в то время не существовало каких-либо смет расходов: средства расходовались наугад, ни с чем не соразмеряясь. Принп установил строгий режим бюджета, сверх которого тратить средства было нельзя. Он приступил также и к другим реформам, свидетельствовавшим о правильном понимании им своей роли и о тех помыслах, которые руководили им при этом. Он полностью гарантировал право частной собственности, отменил таможенные пошлины на ввоз книг и всех других изданий и ликвидировал цензуру печати. Он обеспечил свободу личности, запретив аресты без надлежаще сформулированного обвинения, за исключением случаев, когда преступник схвачен на месте преступления; отменил телесные наказания, заковывание в цепи, наручники и кандалы, а также применение орудий пытки, объявив, что судьи и все остальные представители власти несут ответственность за превышение своих полномочий и нарушения законов, допущенные при исполнении ими своих обязанностей.
Однако состояние умов было в ту пору настолько накаленным, что все эти мероприятия, казалось, прошли незамеченными. От внимания принца не ускользнули разногласия, раздиравшие страну, воодушевленную последними событиями и охваченную чувством национализма, которым все больше проникались как местные жители, так и уроженцы Португалии. Противоречия между обоими лагерями углублялись разногласиями между двумя министрами Дон Педру: «Граф дос Аркус стремился сделать Бразилию вотчиной своей и принца, а граф де Лузанхотел, чтобы Бразилия стала вотчиной исключительно Португалии». Последний был настолько захвачен этой мыслью, что, кроме нее, не замечал ничего. Этот человек, тщеславный и самовлюбленный финансист, был столь ограничен, что ничего не смыслил даже в той области, которая ему была поручена. Он носился даже с планом запретить в дальнейшем назначение бразильцев на какие-либо ответственные государственные посты.
Дон Педру не принимал никаких мер в отношении португальских войск, что значительно усложнило положение принца-регента.
Понимая, что Вспомогательная дивизия уже не повинуется отдаваемым ей приказам, Дон Педру пытался заручиться поддержкой других сил на случай необходимости. Ясно, что добиться этого было легче при поддержке бразильской группировки.
Так постепенно начал вырисовываться конфликт, которому суждено было вскоре вспыхнуть.
Еще до того, как регенту стало известно о настроениях в его войсках, граф де Лузан добился того, что португальский гарнизон потребовал от принца-регента торжественно вновь присягнуть на верность конституции, что уже было сделано им в отношении той конституции, которую кортесы провозгласили в свое время в Европе. Захваченный врасплох, Дон Педру был вынужден уступить этому, а также и другим требованиям мятежных войск; он даже устранил графа дос Аркус.
307
20»


Дон Педру J.
Не удивительно, что принц в это время был полностью поглощен заботами об устранении непредвиденных препятствий, возникших на пути осуществления им своих замыслов, но старался при этом не жертвовать завещанными ему функциями. По-видимому, все эти трудности сами по себе понудили его пойти на ряд мер, направленных на осуществление его политики. Его письма к отцу были с самого начала проникнуты единственной заботой: подготовить умы участников этой опрометчивой ассамблеи к тому, что должно было свершиться в Бразилии, дабы она приняла такое решение, с которым заместитель короля был бы вынужден согласиться...
308


Жозе Бонифаспу де Андрада-и-Силва.
Жестоко ошибался тот, кто не видел за этим притворным унынием и заверениями в верности простой хитрости и тактического хода ловкого политика. Достаточно было обратить внимание на следующий факт: действуя заодно с местными патриотами, Педру пошел’ на то, чтобы просить освободить его от обязанностей и отозвать в Лисабон, тогда как в действительности он хотел, чтобы его отозвали, а он, не подчинившись этому, остался бы в Рио-де-Жанейро.
Успеху всех этих начинаний способствовала позиция, занятая кортесами. Уже с самого начала они не скрывали своего недоверия и своих враждебных намерений по отношению к Бразилии. После прибытия Дон Жуана в Лисабон уже ничем нельзя было сдержать этот поток захватнической демагогии. Все усилия кортесов прежде всего были направлены 309


на то, чтобы подорвать авторитет принца среди провинциальных жунт.
Прибытие бразильских представителей в Лисабон, казалось, несколько изменило враждебную атмосферу, царившую в конгрессе. Однако здесь установился настолько сердечный союз, что некоторые меры даже открыто враждебного характера по отношению к Бразилии, вызвавшие в этой стране возмущение общественного мнения, были приняты при участии и даже под аплодисменты бразильских представителей.
Даже те сентябрьские указы, которые положили конец благоприятному положению, сложившемуся для Дон Педру, были приняты, как тогда утверждали, с помощью голосов некоторых бразильских депутатов.
10 декабря в Рио-де-Жанейро пришла весть об этих двух указах, принятых кортесами 29 сентября. Первый указ касался упразднения апелляционного суда, а равно и других трибуналов в Рио-де-Жанейро. Вторым указом Дон Педру предписывалось провести выборы во временную жунту, которой ему надлежало передать права регентства, а самому — вернуться в королевство.
Именно этого и хотели Дон Педру и все патриоты. В тот же день, 10 декабря 1821 года, в доме капитан-мора Жозе Жоакина да Роша собрались члены Клуба сопротивления и по соглашению с принцем приняли решение немедленно направить в Сан-Паулу, Минас-Жераис и Рио- де-Жанейро эмиссаров с заданием так умело настроить представителей палат и населения, чтобы они обратились к Дон Педру с просьбой не покидать бразильцев. В то же время официально было объявлено, что его королевское высочество готовится выполнить предписание кортесов и что даже сам Дон Педру писал отцу именно в этом смысле. Все это делалось, естественно, очень осмотрительно и таким образом, чтобы не возбудить подозрения у Вспомогательной дивизии.
Последствия этих шагов не заставили себя долго ждать. Жунты Сан-Паулу и Минас-Жераиса не ограничились тем, что выразили свое доверие принцу, а уполномочили соответствующих вице-президентов (Жозе Бонифасиу де Андрада-и-Силва, а также дезембаргадора Жозе Тейшейра да Фонсека Васконселуса) прибыть в Рио-де-Жанейро, чтобы переговорить с Дон Педру от имени населения своих провинций. То же самое сделали почти все палаты провинции Рио-де-Жанейро.
Все это встревожило португальские войска и их командующего Жоржи де Авилиса. По соглашению со своими офицерами командующий предъявил регенту категорическое требование «немедленно заключить в крепость, а затем выслать в королевство» тех лиц, которых гарнизон счел «нарушителями общественного порядка».
Дон Педру не замедлил ответить, что право на подачу петиций гарантировано основами конституции, которой была принесена присяга, и, следовательно, лишать бразильцев этого права нельзя.
Как только были приняты депутации трех провинций, патриоты сделали все, чтобы придать характер исключительной торжественности решению принца остаться в Бразилии вопреки указу, принятому кортесами. Стала очевидной необходимость организации какого-то публичного акта и крупной демонстрации, чтобы Лисабону стало совершенно ясно, что правительство регента уже не считает себя простым представителем древней метрополии.
К Дон Педру обратились с просьбой назначить день и час, когда он смог бы принять комиссию сената, уполномоченную представить ему петиции и пожелания населения. Его королевское высочество назначил день 9 января 1822 года.
310


Такое решение Дон Педру принял после официального совещания со своими министрами. Вполне естественно, что последние в силу своего официального положения могли заявить ему лишь о необходимости выполнения полученных распоряжений, хотя не исключено, что они попытались внушить принцу кое-что вполне достаточное, чтобы он, как умный человек, понял их с полуслова...
Утром 9 января сенат собрался в консистории церкви Розариу, куда явилось много видных представителей отдельных провинций страны в сопровождении многочисленной толпы.
В городе царило праздничное оживление.
ВИ часов утра из здания вышли члены сената во главе со своим председателем, в сопровождении знати. Их окружила бесчисленная толпа. Примечательной была эта демонстрация, при помощи которой бразильский народ утверждал свою способность и намерение стать суверенной нацией. Облаченные в парадные одежды, с обнаженными головами, все выстроились в две колонны. Впереди несли высоко поднятый штандарт палаты. Степенным шагом участники этого исторического акта поднимались по улице Увидор, и каждый с большим трудом сдерживал свою радость. Как свидетельствовали современники — и ныне мы очень хорошо можем это представить себе,— это был самый блестящий и самый торжественный эпизод в нашей истории.
В полдень в тронном зале столичного дворца принц принимал внушительную депутацию. После почтительных приветствий, обращенных к его королевскому высочеству, президент сената Жозе Клементи Перейра прочел чрезвычайно умно составленную речь, охарактеризовав представляемую петицию как основанную на соображениях высшего блага португальской нации... и даже на стремлении сдержать гнев кортесов... Жозе Клементи Перейра далее заявил, что отъезд принца мог бы немедленно вызвать отделение Бразилии от Португалии.
Напомнив о больших заслугах Дон Жуана VI перед Бразилией и подчеркнув все несправедливости, допущенные кортесами по отношению к Бразилии, и в частности их попытки вновь превратить страну в колонию и поставить ее в подчиненное положение, президент сената заявил, что Бразилия не хочет порывать с Португалией, однако требует объединения бразильской нации, самоуправления, созыва национальной ассамблеи и создания собственной исполнительной власти. В силу этого к принцу была обращена просьба, чтобы он соблаговолил принять пожелания населения и продолжал бы править как регент, пока не выяснится, в каких условиях окажется Бразилия с установлением конституционного режима.
Как только Жозе Клементи Перейра закончил свою речь, были зачитаны петиция населения Рио-де-Жанейро и разные другие заявления.
Выслушав все сказанное, принц после некоторого раздумья, согласился остаться в Бразилии, разрешив записать свой ответ в следующих ставших историческими выражениях: «Если это отвечает интересам всех и общему благополучию нации, я готов: скажите народу, что я остаюсь».
Вслед за этим прокурадор палаты развернул в одном из окон дворца штандарт сената, а Жозе Клементи, встав перед этим же окном, громко повторил собравшемуся на площади народу слова принца, которые, разумеется, были встречены с восторгом.
Уступая просьбам охваченного ликованием народа, Дон Педру показался в одном из окон, «и народ приветствовал его с самым живейшим выражением радости».
311


Когда на какое-то мгновение шум ликования утих, принц, крайне взволнованный, воскликнул, обращаясь к толпе:
«Сейчас я могу посоветовать вам только одно: сохранять единство и спокойствие!»
Три дня длились празднества.
Так был брошен вызов кортесам.
Среди всеобщего веселья одна лишь Вспомогательная дивизия выделялась как нечто чуждое и зловещее в своем молчании.
Празднества проходили без каких-либо неприятных инцидентов. Весь день 10 января и в ночь на 11 января царило полное спокойствие. Однако 11 января возникли подозрения, что в казармах строятся какие-то- козни.
И действительно, Авилис, действуя в полном согласии со своими офицерами, решил выступить против планов Дон Педру и даже заставить его подчиниться предписаниям Лисабонских кортесов.
Узнав об этом, охваченные негодованием бразильцы — как гражданские лица, так и военные — стали готовиться к тому, чтобы противодействовать намерениям командующего португальскими военными силами. Казалось будто над городом и его окрестностями прозвучал тревожный набат.
Авилис пожаловался принцу на действия населения и бразильских военных. Однако регент прервал его излияния, заявив ему, что он отстранен от командования. Авилис попытался тогда захватить принца в театре, но его дерзкий план потерпел неудачу.
12 января, на рассвете, город содрогнулся от ужаса, увидев, что высоты Кастелу заняты войсками, приведенными в полную боевую готовность.
По другую сторону находился лагерь Сант-Ана, занятый верными Дон Педру войсками, а также неистово бушевавшей толпой. Там находились фельдмаршал Жоаким де Оливейра Алварис и маститый генерал Жоаким Шавьер Кураду, по адресу которого то и дело раздавались приветственные возгласы.
Около 8 часов утра в лагерь прибыл Дон Педру и немедленно направил одного офицера на Кастелу, приказав Авилису, чтобы тот собрал солдат дивизии в казармах и приготовился к погрузке на корабли и к отъезду в Лисабон. Генерал ответил, что он не может подчиниться приказу, противоречащему решению кортесов. Однако после нового предписания он уступил, лишь попросив, чтобы войскам было выплачено жалованье.
В тот же день дивизия переправилась на другой берег бухты Гуана- бара, где должна была ожидать корабли для отплытия в Европу.
Как только корабли были готовы, оправдались полностью подозрения: Авилис начал под разными предлогами тянуть с отправкой войск.
Наконец Дон Педру потерял терпение и 8 февраля на борту фрегата «Униан» выплыл навстречу мятежникам. 9 февраля он приказал мятежникам немедленно погрузиться на корабли, угрожая в случае невыполнения приказа открыть огонь.
Лишь после этого на следующий день началась погрузка, а 15 февраля португальские войска покинули нашу бухту.
КЛИЧ НА ИПИРАНГЕ
С изгнанием португальских войск на пути Дон Педру уже не оставалось серьезных препятствий. Теперь надо было позаботиться прежде- всего об изменениях в составе правительства. Почти все прежние мини312


стры были отстранены. Новым военным министром был назначен маршал Жоакин де Оливейра Алварис, министром финансов стал Каэтану Пинту де Миранда Монтенегру, портфели министра иностранных дел, министра по делам королевства и министра юстиции были вручены Жозе Бонифасиу де Андрада-и-Силва. Портфель морского министра остался за Мануэлом Антониу Фаринья.
Жозе Бонифасиу был не только самой выдающейся фигурой среди министров: с самого начала он стал во главе правительства. Еще издавна, находясь в своей провинции, он был сторонником завоевания независимости. Можно сказать, ныне с уверенностью, что из Европы он прибыл с определенной мыслью участвовать в осуществлении той идеи, которую он считал исключительно важной.
Итак, 19 января он взял на себя руководство претворением в жизнь великих идей. Приступив к своим обязанностям, он сразу же определил направление политики, которой предстояло следовать. Страна переживала кризис, и прежде всего было необходимо создать сильное правительство. Сосредоточить всю власть в руках принца — такова была первейшая забота Андрады-и-Силва. Только облеченный всей полнотой власти регент был в состоянии управлять страной в создавшейся обстановке, в условиях перехода от колониальных порядков к национальному суверенитету. Лишь таким образом можно было не только подавить порочный дух беспорядков и мятежей, который насаждался повсюду в стране в результате подрывного влияния либеральных идей, но и сдержать нетерпение многих, которые в своем патриотическом пылу могли скомпрометировать правое дело, искусственно ускорить те события, которые логично должны были произойти позднее.
Таким, говоря в общих чертах, был политический курс Жозе Бонифасиу во время переходного периода, предшествовавшего обретению Бразилией независимости и созданию нового государства.
Уверенный в правильности предначертанного им пути, он поспешил организовать вооруженные силы, чтобы они были на всякий случай в состоянии готовности, и одновременно стремился постепенно нейтрализовать удары, которые Лисабонские кортесы наносили нашей стране.
Чтобы укрепить связи регентского правительства со всеми провинциальными жунтами, он издал 16 февраля указ о созыве Совета про- курадоров1, выбранных избирателями отдельных приходов, который должен был собраться в Рио-де-Жанейро, чтобы сотрудничать с принцем в законодательных вопросах. Вслед за этим он издал указ о том, что никакой закон и никакое распоряжение, исходящее из Лисабона, не могут применяться в Бразилии без санкции регента. Он приказал также всем жунтам приморских провинций ни под каким видом не разрешать высадку португальских войск на бразильской территории.
И по мере того, как кортесы действовали против нашей страны в своем стремлении смирить ее, этот выдающийся министр отвечал ударом; на удар, парализуя все их происки.
В марте принц приказал эскадре Машимилиану де Соуза с войсками, присланными взамен дивизии Авилиса, вернуться в Лисабон.
Можно представить себе, какой отклик нашли во всех бразильских провинциях, а также и в Европе события, происшедшие в Рио-де-Жанейро в первые три месяца 1822 года: «Я остаюсь», изгнание португаль1 Прокурадор или депутат был представителем провинциального города в столице.
313


ских войск, отсылка последней экспедиции, а также указы, изданные Дон Педру, как будто бы он уже стал сувереном!
Правительство принца принялось претворять в жизнь свои великие начинания с должной решимостью, стойкостью и твердостью. Однако нужно было также справиться с ситуацией, создавшейся в Рио-де-Жанейро и отдельных провинциях. В ту пору настроения в обществе менялись, впадая из одной крайности в другую, страсти и чаяния характеризовались своей противоречивостью, словно все потеряли ориентацию перед лицом неизвестности. Даже среди тех людей, стремления которых совпадали и которые защищали одно и то же дело, единение существовало только в момент опасности. Таким образом, чтобы успешно управлять страной, нужно было не только оказывать сопротивление врагам, как внутренним, так и внешним, но и сдерживать своих единомышленников.
В отдельных провинциях создались еще более тяжелые условия. У местного населения не хватало должной решимости перед лицом происходящих событий, хотя люди и горели желанием выйти из кризиса, который усугублялся неуверенностью в будущем. Повсюду, где надо было обновлять жунты, согласно новым указаниям кортесов, положение осложнялось в связи с обострением отношений между обеими группировками — португальской и бразильской.
Вскоре ситуация в некоторых провинциях, как, например, в Пернамбуку, а затем и в Ceapá, изменилась не в пользу Дон Педру. В других провинциях, как, например, в Мараньяне и в Ilapá, господствовали мятежники, поддерживаемые местными гарнизонами.
Положение резко ухудшилось и в Баии, где командующий вооруженными силами бригадир Мадейра де Мелу открыто стал на сторону кортесов против новой жунты, объявившей себя сторонницей Рио-де-Жанейро, который превратился в «августейший центр бразильской династии».
Пока в Бразилии происходили все эти события, в Лисабоне нарастала враждебность к бразильцам, и кортесы со все большей ненавистью стремились вновь низвести страну до положения простой колонии. Не осмеливаясь выступить против мятежного Дон Педру, кортесы попытались наказать его министров, а также те жунты, которые побудили его остаться в Бразилии. Они объявили не имеющим силы указ регента о Совете прокурадоров. Они разрешили ему остаться там до тех пор, пока не будет провозглашена конституция монархии, «при условии», что он будет подчиняться Лисабонскому конгрессу и допускать в качестве своих министров и других чиновников тех граждан, которых назначит король. Кроме того, делались недвусмысленные намеки и на принятие в соответствующее время также и других мер в отношении режима, созданного в Бразилии.
Таким образом, посредством карательных мероприятий эти люди пытались воспрепятствовать развитию революции в Америке. Они вызывающе выступали в кортесах, кичливо, устраивали пышные торжества, бахвалясь, что якобы наказали мятежников в колонии.
Когда в Португалии стало известно, что Дон Педру, не удовлетворившись созданием Совета прокурадоров, не поколебался перед тем, чтобы созвать конституционную ассамблею, Лисабонские кортесы пришли в полное замешательство, и их возмущению не было предела. Указ Дон Педру был объявлен недействительным; королевский принц смещался со своего высокого поста, и ему было приказано в течение месяца отбыть в Лисабон под угрозой утраты его прав на престолонаследие.
Через несколько дней после этого, 30 сентября, была принесена присяга на верность вновь принятой конституции. Восемь представителей Бразилии выступили против нее, отказавшись принести присягу.
314


Члены Лисабонских кортесов еще не отдавали себе должного отчета в существовании другого национального суверенитета, задолго до этого провозглашенного по ту сторону Атлантического океана.
Итак, независимость страны, уже фактически существовавшая, нуждалась только в торжественном акте, который законодательно утвердил бы ее. Дон Педру продолжал провозглашать приветствия в честь Дон Жуана VI, однако другие приветствия адресовались им уже не португальским кортесам, а будущей бразильской учредительной ассамблее, которая вскоре была созвана. Этот торжественный акт Жозе Бонифасиу подготавливал с полной решимостью и уверенностью.
Правда, в Сан-Паулу возник раскол. В те дни среди отдельных провинциальных палат выдвигалась даже идея создания некоего местного управления при каждой палате, хотя бы для того, чтобы обеспечить сохранение порядка, пока будет продолжаться «гражданская война, которую разжигали мятежники из Сан-Паулу».
Действительно, складывалось впечатление, что временная жунта в столице перешла на сторону португальской группировки, которая, по правде говоря, вела себя там не столь уж безрассудно. Дон Педру уже принял, причем весьма успешно, некоторые меры, чтобы обуздать смутьянов, действовавших под влиянием вышедших из повиновения войск гарнизона.
Благодаря отсутствию открытой оппозиции власть принца, несмотря на все эти осложнения, осталась нерушимой. Конечно, как и повсюду, здесь вспыхивали отдельные стычки между противоположными сторонами, однако стремление к независимости не встречало открытых противников.
Так приближался момент развязки происходивших событий. Жозе Бонифасиу стремился к тому, чтобы все это произошло на его родине, при этом он руководствовался не только велениями своего сердца: в соответствии с проводимой им политикой он счел более благоразумным провести этот акт вне Рио-де-Жанейро и осуществить его как своего рода непредвиденный инцидент или как один из актов протеста, с которым Дон Педру всегда выступал против деспотизма португальских кортесов.
С некоторых пор появились слухи о предстоящем визите Дон Педру в Сан-Паулу, причем принц получал от различных палат провинции послания с просьбой оказать паулистам ту честь, которая ранее была оказана Минас-Жераису.
Вероятнее всего, инициатором этого предложения был сам Жозе Бонифасиу, ибо все было заранее намечено и рассчитано, начиная с поездки в Сантус и кончая вслед за парадным ужином в Иппранге проведением торжественного акта провозглашения Дон Педру императором Бразилии.
13 августа принц издал указ о передаче регентской власти на время его отсутствия его супруге, принцессе Донне Леопольдине.
В сопровождении лишь своего секретаря и нескольких слуг и пажей Дон Педру отбыл на следующий день сухопутным путем в Сан-Паулу. Со второго дня путешествия его свита стала увеличиваться и по прибытии в окрестности паулистской столицы уже представляла собой блестящий, внушительный кортеж.
Днем 24 августа принц остановился в приходе Пенья, где переночевал. На утро 25 августа, прослушав мессу, он оседлал коня и эскортируемый почетной гвардией, одетой в парадную форму, вместе со своей свитой направился по дороге в Сан-Паулу.
Когда кортеж находился в полу лиге от города, его приближение было ознаменовано многочисленными фейерверками, тотчас же зазвонили колокола и раздались залпы орудий, установленных напротив монастыря Карму. Когда принц проезжал монументальную триумфальную арку, воз315


двигнутую у въезда в город, он был встречен «радостными возгласами» горожан, столпившихся, словно завороженные. Его высочество со своей свитой спешился и был встречен от имени города членами сената палаты с поднятым штандартом, а также епископом и остальным духовенством.
После молитв перед сооруженным там алтарем кортеж медленно тронулся в путь по направлению в Сэ, причем принц шествовал под балдахином. Улицы, по которым продвигался кортеж, были переполнены народом, расступавшимся перед процессией, а из окон, украшенных шелковыми покрывалами, принца приветствовали жительницы города, забрасывая его цветами. В кафедральном соборе Сэ было проведено богослужение с исполнением «Те Deum», после чего принц удалился во дворец, по-прежнему приветствуемый ликующими толпами народа.
Вечером город был иллюминирован. На перекрестках играли оркестры, а другие оркестры шествовали по улицам. Повсюду проводились народные увеселения, везде собирались шумные толпы народа, и все это придавало ликующему городу какой-то феерический вид.
На следующий день во дворце проходила церемония приложения к руке принца, и так же, как накануне, царило всеобщее ликование.
Достаточно было появиться Дон Педру, чтобы обстановка в Сан-Паулу мгновенно преобразилась и принц мог воочию убедиться, что, несмотря на все разногласия, стычки и борьбу между отдельными владетельными семействами, несмотря на разбушевавшиеся политические страсти, все сходились на необходимости оказать сопротивление Лисабонским кортесам.
Ввиду этого принц ограничился роспуском прежней жунты, назначив временное правительство провинции в соответствии с законами королевства.
Принц обратился с воззванием к местному населению, «напомнил ему о великих традициях паулистской территории, увещевал его не забывать славных подвигов своих предков, проявлять неизменную верность дому Брагансов, сохранять спокойствие и согласие и заявил, что рассчитывает на них, как на самого себя, в деле освобождения Бразилии».
В программу поездки принца входило также посещение Сантуса, куда Дон Педру отправился 5 сентября вместе со всей своей свитой. Он провел там весь день 6 сентября и лишь на следующее утро отправился обратно в столицу. Уже по пути в Рио-де-Жанейро он отъехал от своей почетной гвардии и большей части своей свиты, приказав им подождать его на холме на берегу реки Ипиранги.
Еще в конце августа в Рио-де-Жанейро стали прибывать из Лисабона вести, понудившие Жозе Бонифасиу немедленно созвать Государственный совет, чтобы найти окончательное решение и выход из кризиса, который не мог длиться дольше, не вызывая серьезной опасности для Бразилии.
Государственный совет собрался 2 сентября под председательством Донны Леопольдины. Королевский министр сделал доклад о сложившемся положении и указал на невозможность дальнейшего продолжения состояния неуверенности и на необходимость предпринять какой-то фешитель- ный шаг, хотя бы и с риском потерять все. Министры, как и сама принцесса, встретили это заявление аплодисментами.
Было решено написать Дон Педру и убедить его, что уже нельзя больше медлить и что надо провозгласить независимость немедленно, не теряя времени.
Пока Государственный совет заседал, на террасе дворца ожидали Паулу Эмилиу Брегару и майор Антониу Рамус Кордейру, готовые отправиться с депешами.
316


Посланцы прибыли в Сан-Паулу 7 сентября. Узнав, что принц находится в Сантусе, они без промедления направились туда, но встретили только почетную гвардию, расположившуюся на отдых на берегах Ипиран- ги. Узнав, что принц должен быть где-то недалеко, они выехали ему навстречу.
Было около 4 часов 30 минут пополудни в этот погожий субботний день, когда приблизительно в полулиге от Ипиранги Брегару и Кордейру встретились с принцем и вручили адресованную ему корреспонденцию. Его высочество тут же прочел депеши, которые как будто бы его взволновали, а затем, прикинувшись спокойным, словно погруженным в глубокие размышления, он передал бумаги своему адъютанту, что-то сказав ему вполголоса. Наконец, преисполненный решимости, он громко воскликнул: «С этим пора кончать!» Пришпорив коня, он галопом поскакал туда, где его ожидала свита. Часовой дал сигнал: «В ружье!» Гвардия поспешно построилась и отдала воинские почести принцу. Обращаясь ко всем собравшимся, Дон Педру произнес:
«Друзья! Лисабонские кортесы хотят поработить Бразилию. Настало поэтому время провозгласить ее независимость. Мы окончательно отделяемся от Португалии!» Подняв шпагу, он в порыве энтузиазма воскликнул во всю силу своего звучного голоса: «Независимость или смерть!»
Этот клич был многократно повторен, будто в приступе неистовства, всеми присутствовавшими. Он прокатился затем по всей стране.
Вместе со своей свитой Дон Педру направился отсюда в город, сопровождаемый на известной дистанции почетной гвардией.
Было приблизительно 5 часов 30 минут пополудни, когда колокола церквей возвестили о прибытии принца. Когда он проезжал по улицам и площадям города, направляясь к площади Колежиу, его встречали возбужденные толпы народа, предчувствовавшие, что произошло нечто особенное. Вскоре весть о случившемся распространилась повсюду, взбудоражив весь город.
Уже наступил вечер, когда в город галопом примчалась почетная гвардия с поднятыми шпагами, провозглашая здравицы в честь независимости, Дон Педру и Бразилии. Народ, переполнивший улицы, провожал почетную гвардию восторженными возгласами до самого здания дворца, где эти возгласы перешли в приветствия в адрес героя этого знаменательного дня.
Поздно вечером было устроено торжественное празднество. Около девяти часов вечера Дон Педру пришел в театр, где его встретили бурной овацией. Вслед за гимном независимости, спетым самим принцем и некоторыми дамами, на одно из кресел в партере вскочил священник Илдефонсу Шавьер и, протягивая правую руку к ложе, где находился Дон Педру, трижды воскликнул: «Да здравствует первый король Бразилии!» Этот возглас был подхвачен всей массой зрителей, в течение нескольких минут пребывавших в состоянии бурного порыва.
Ранним утром 10 сентября дон Педру отбыл из Сан-Паулу и вечером 14 сентября прибыл в Рио-де-Жанейро.
Трудно составить себе даже малейшее представление об «энтузиазме, который охватил Рио-де-Жанейро» в связи с прибытием Дон Педру.
12 октября он был торжественно провозглашен императором Бразилии.
Так осуществилась наконец величайшая мечта тогдашнего поколения. Оставалось теперь лишь ожидать, что все эти символические акты провозглашения независимости получат санкцию со стороны самой истории.
317


ВОЙНЫ ЗА НЕЗАВИСИМОСТЬ
Настало теперь время воплотить в жизнь провозглашенную независимость. Португальские власти хозяйничали еще пока во многих провинциях, тогда как в других не прекращались распри между самими приверженцами независимости.
Можно себе представить, имея в виду все эти препятствия, сколь затруднительным было положение, в котором очутился Дон Педру на следующий же день после его провозглашения императором. Дон Педру, обладавший незаурядными данными политического деятеля и, во всяком случае, лишенный многих из тех недостатков, которые ему приписывались, не мог чувствовать себя особенно безмятежно и прочно в эти трудные дни.
Именно поэтому, чтобы судить о нем справедливо, история должна избавить его от обвинений в совершенных им ошибках, отдав прежде всего должное его искренности и рвению, с которыми Дон Педру посвятил себя делу, в осуществлении которого он, во всяком случае, не был самым заинтересованным лицом. Больше того, ответственность за совершенные в тот период ошибки падает прежде всего не на него, а на других видных деятелей той эпохи.
Однако и эти деятели не нуждаются в защите. Сложная обстановка, создавшаяся в то время, была вызвана причинами, накоплявшимися исподволь. Деятели эти были призваны к жизни колониальным режимом, и даже самые блестящие умы не в силах были в одно мгновение избавиться от многовековых пут.
Этим и объясняются конфликты, возникавшие между наиболее искренними патриотами: то ли из-за положения, которое им довелось занимать, то ли из-за перемены выпадавших на их долю ролей, то ли из-за недовольства реформами, которые затрагивали их интересы.
Тем не менее можно смело и с чувством гордости сказать, что почти все они мужественно боролись и победили в этот наиболее тяжелый период истории Бразилии, чем заслужили уважение потомков.
Чтобы должным образом понять описываемую эпоху, нельзя забывать, что государственная политика страны не выходила из рамок колониальных традиций — ее продолжали вершить в Рио-де-Жанейро. Отсюда издавались приказы по провинциям, здесь возникали разные ситуации, которые затем ликвидировались, здесь же намечался курс, которому надлежало следовать. Именно поэтому при дворе, где после возвращения Дон Педру находились главные участники событий, наиболее резко столкнулись разожженные победой страсти.
Каково было Дон Педру сохранять равновесие в условиях этой междоусобицы, когда, вовлеченный в водоворот борьбы между отдельными группировками, он оказывался вынужденным подчас порывать со своими вчерашними сторонниками, когда он был лишен возможности примирить все враждующие стороны или оказать предпочтение одной из них, не компрометируя себя в то же время в глазах другой стороны; когда, наконец, он не мог прислушиваться к мнению самых пылких голов, не рискуя при этом своим авторитетом и потерей всего, что было им создано?
Не говоря уже о всей сложности положения в самом Рио-де-Жанейро, императорскому правительству приходилось уделять много внимания и положению, создавшемуся в отдельных провинциях, и прежде всего в Баии, где Мадейра де Мелу, поддерживаемый кортесами, продолжал выступать против законной власти.
Без очищения от этих португальских элементов Баии и других северных провинций борьба за политическое освобождение Бразилии не могла считаться завершенной.
318


Лабатут, сломив сопротивление Сержипи и вступив в Баию, установил связь с временной жунтой, после чего сторонники независимости Бразилии захватили все позиции Рсконкаву и осадили крепость с суши.
Португальский генерал, оказавшись в столь тяжелом положении, пришел к выводу, что нет никакой возможности оказать сопротивление готовившемуся общему наступлению. Однако к этому времени обострились разногласия между Лабатутом и жунтой Кашуэйры, причем до такой степени, что временная жунта, сместив и арестовав генерала и его секретаря, назначила командующим войсками полковника Жозе Жоакина де Лима-и-Силву, несколько ранее прибывшего туда с подкреплениями.
Лорд Кокрейн, находившийся со своей эскадрой близ побережья, был информирован обо всем, что происходило на берегу, и счел нужным установить контакт с Лима-и-Силвой.
Какую бы помощь от метрополии ни получали осажденные, они поняли в конце концов, что «продержаться долго не смогут. Они тешили себя надеждами, пока их не охватило полное отчаяние».
Этот момент настал. Обе эскадры — португальская и Кокрейна — застыли без движения. Проходили дни, но никакого нападения с моря, никакой стычки на суше не происходило. Видимо, патриоты намеревались скорее из жалости, чем из-за нехватки оружия, воздействовать на осажденных таким неумолимым средством, как голод. Когда идет бой, то забываешь о всех страданиях. Но как ужасно находиться в обстановке гнетущего бездействия, полагаясь лишь на судьбу и считая минуты до неотвратимой катастрофы!
В конце июня, пройдя через кольцо осады, к генералу —командующему усмирительной армией явилась депутация торговцев города с просьбой о гарантировании им жизни. Лима-и-Силва дал им заверения в этом. Тогда торговцы послали еще одну депутацию в жунту Кашуэйры.
Наконец упорное сопротивление португальского военачальника было сломлено. Поскольку Мадейра де Мелу не пожелал брать на себя ответственность и вступать официально в переговоры с людьми, которых он считал мятежниками, он упросил полковника милиции Кунья Менезиса отправиться частным образом в генеральный штаб противника, добиться там встречи с Лима-и-Силвой, а через посредничество последнего встретиться затем с адмиралом Кокрейном, чтобы тот позволил ему выйти без какого-либо риска из конфликта.
Оба императорских военачальника ответили согласием, и к удовлетворению всех была разыграна инсценировка капитуляции.
Ранним утром 2 июля 1823 года португальские войска покинули Баию, причем столь поспешно, что это было похоже на бегство.
Лорд Кокрейн не захотел терять время. Подозревая, что Мадейра попытается обосноваться где-нибудь на побережье, адмирал приказал командующему бразильской эскадрой капитану Джону Тейлору преследовать врага, пока тот не покинет бразильские воды. Сам адмирал тем временем взял курс на север.
В то время не было известно, в каком положении находились провинции Пиауи, Мараньян и Гран-Пара, обстановка в которых внушала особую тревогу. Жунты этих провинций заключили между собою соглашение о взаимной поддержке интересов Португалии, и по мере того как бразильское население проявляло все более настойчивое стремление порвать с Лисабонскими кортесами, эти жунты прибегали ко все большему давлению на него с целью погасить возраставшее народное недовольство.
В Пиауи обстановка ухудшилась в связи с прибытием нового командующего, майора Кунья Фидиэ, что произошло почти одновременно с получением известий о событиях в Сан-Паулу. Когда в городе Сан-Жоан-да
319


Клич на Ипиранге. Картина художника Педру Америку,
Парнаиба стало известно, что Сеара полностью примкнула к патриотам Юга, там была сразу же провозглашена независимость. Это произошло 19 октября 1822 года. Фидиэ выступил из Оэйраса на север и занял мятежный город. Однако и в столице провинции восставший народ приветствовал императора и избрал временную жунту, которая с большой решимостью и энергией возглавила руководство движением по всей провинции, фидиэ поспешно отступил из Парнаибы на юг, однако, не рискнув вернуться в Оэйрас, форсировал реку, переправился в соседнюю провинцию и перевел свой штаб в Кашиас.
Итак, провинция Пиауи стала свободной, и теперь на защиту своей независимости поднялся Мараньян. Жунта Сан-Луиса была вне себя от бешенства. Поскольку огонь восстания охватил всю провинцию, жунта попыталась организовать оборону столицы провинции, что стоило ей больших жертв,
Победоносные патриоты Пиауи вместе с подкреплениями, пришедшими из Ceapá и других пунктов, начали осаду Кашиаса. Только в этот момент жунту Сан-Луиса охватила тревога, однако она предпочитала держаться в стороне.
Сторонники независимости освободили почти все селения и позиции вокруг острова и бросили свои главные силы на осаду Кашиаса.
Жунта, продолжая оставаться в старой столице, впала в уныние, чему причиной были не только вести о победах, одерживаемых патриотами. Португальцы из жунты Сан-Луиса были вконец сбиты с толку вестью, полученной ими в конце июня из Европы, о том, что «король, отменив свою присягу на верность конституции, вновь обретает „все прежние права монарха”»... Можно представить себе разочарование всех этих людей, до сих пор сохранявших сильнейшую преданность политике Лисабонских кортесов и полных энтузиазма по поводу провозглашенного ими „возрождения”!»
320


Жунта Сан-Луиса, таким образом, лишилась всякой почвы под ногами» ибо в Европе прекратил свое существование тот идеал, который стремились внедрить и в Америке.
В городе развернулось всеобщее движение за прекращение сопротивления. Не обращая уже никакого внимания на приказы командующего вооруженными силами, который все еще пытался поддерживать вернувшего себе абсолютную власть короля столь же усердно, как он поддерживал до этого поверженный теперь режим «возрождения», жунта решила искать примирения с осадившими Кашиас силами.
Как раз в этот момент, 26 июля, у входа в гавань появилась императорская эскадра.
Лорд Кокрейн немедленно известил всех находившихся на суше о том, с какой целью он прибыл сюда от имени императора, и о том, что он стремится выполнить свою миссию мирным путем. Жунта сразу же созвала военный совет и в соответствии с принятым им решением поспешила уведомить адмирала, что «все члены совета стремятся к тому же, к чему стремитесь вы сами».
На следующий день, 27 июля, адмирала на борту его корабля посетили члены жунты и местный епископ. Они заверили адмирала, что готовы подчиниться ему, поклялись отречься от защиты интересов Португалии, объявили себя сторонниками независимости страны и признали Дон Педру в качестве императора Бразилии.
28 июля был совершен торжественный акт признания независимости, а через три дня португальцы в Кашиасе капитулировали.
Теперь оставалось еще освободить Пара, где положение напоминало обстановку, создавшуюся и в обеих соседних провинциях. Жунта Белена столь ревностно отстаивала интересы португальцев, что даже направила воинские подкрепления в помощь сторонникам Лисабонских кортесов в Мараньяне. Однако и ей пришлось вскоре убедиться на конкретных фактах в том, что уже ничем нельзя было воспрепятствовать теперь назревавшему выступлению против колониального режима.
Присяга на верность императору Дон Педру I. Картина художника Ж, В, Дебре,
21 р. Помбу


В конце февраля 1823 года в Белене была избрана новая палата, причем результаты выборов воочию показали всю силу патриотических настроений местного населения: ни один португалец не был избран. Окончательно потерявшие голову португальцы призвали тогда на помощь войска, распустили жунту и палату и вызвали беспорядки в провинции.
Патриотов это не обескуражило. Они стали готовиться к восстанию и рано утром 14 апреля захватили артиллерийские казармы. Однако, следуя призыву какого-то майора, который выступил в защиту власти Дон Жуана VI, солдаты, выступавшие до этого заодно с патриотами, стали в смятении сдаваться, в результате чего восстание потерпело неудачу. Одержав победу, португальцы устроили импровизированный военно-полевой суд, который приговорил к смертной казни 271 заговорщика, захваченного в плен. Этот приговор португальцы хотели тут же привести в исполнение, и лишь в результате больших усилий некоторых наиболее умеренных лиц осужденных удалось переправить в Лисабон.
Однако известие о восстановлении деспотического режима в Португалии, которое повлияло на изменение положения в Мараньяне, оказало такое же действие и в Пара.
Удивление и всеобщее разочарование, вызванные этой вестью, породили разброд среди португальцев и ободрили бразильцев.
Таково было положение в Белене, когда 10 августа там появился военный бриг «Мараньян» под командованием капитан-лейтенанта Гренфелла, который известил мятежную жунту, что он прибыл сюда по приказу адмирала Кокрейна и от имени императора с поручением оказать поддержку сторонникам независимости в столице провинции.
Созванный в связи с этим генеральный совет подавляющим большинством голосов решил пригласить Гренфелла войти в порт.
16 августа во дворце была торжественно провозглашена независимость, вслед за чем была совершена церемония принесения присяги на верность императору Бразилии.
Через три месяца, 18 ноября, в Монтевидео капитулировал дон Алвару да Коста.
Таким образом, к концу 1823 года все провинции оказались политически объединенными под эгидой вновь созданной империи.
ПРИЗНАНИЕ НЕЗАВИСИМОСТИ
После провозглашения независимости необходимо было, естественно, добиться прежде всего международного признания нового государства.
Еще до клича, провозглашенного на Ипиранге, в качестве агента Дон Педру в Лондоне подвизался маршал Фелисберту Калдейра Брант Понтис (впоследствии маркиз де Барбасена). Начиная с 1821 года этот выдающийся деятель оказывал большие услуги нашей стране, снабжая ее информацией из Лондона, представлявшей интерес для нас, и ведя переговоры о займах и об отправках оружия, боеприпасов и наемных войск. Через посредство Бересфорда ему удалось установить связь с английским кабинетом, чем он воспользовался, чтобы противодействовать маневрам Португалии, направленным против Бразилии.
Теперь он стал добиваться заступничества лорда Каннинга; знаменитого министра короля Георга IV. В течение всего 1822 года Брант Понтис, проводя в отношении Португалии политику сдержанности и благоразумия, поддерживал постоянный контакт с Каннингом, этим выдающимся министром иностранных дел, стремясь этим путем защищать интересы бразильцев, не задевая в то же время исконного друга и союзника Англии. В свою 322


очередь министр Каннинг дал понять Бранту Понтису, что у Англии была только одна причина для недовольства Бразилией: она с прискорбием наблюдала за упорством, с которым в Бразилии продолжалась торговля рабами.
Идя навстречу Каннингу, наш уполномоченный заверил его, что правительство Рио-де-Жанейро отнюдь не является сторонником этого гнусного вида торговли.
Каннинг был настолько удовлетворен этим заявлением, что обещал передать вопрос о дальнейших переговорах с Бразилией на обсуждение совета министров, предложив маршалу представить письменный доклад по этому вопросу.
Брант Понтис составил краткий меморандум, изложив ход событий, происшедших после отъезда Дон Жуана, причем не преминул напомнить, что сам португальский монарх не только назначил Дон Педру регентом королевства в Америке, но еще в момент прощания «предусмотрительно внушил ему ни в коем случае не покидать Бразилию, дабы эта лучшая часть монархии не стала добычей какого-нибудь авантюриста».
Он указал далее, что Дон Педру в точности выполнял приказания своего отца и даже приказы, отданные Лисабонскими кортесами, что нашло отражение в некоторых изданных им указах. Однако кортесы, которые отнюдь не были склонны принимать в расчет предложения принца в отношении населения Бразилии, продолжали политику угнетения бразильцев. Можно ли было ожидать в этих условиях, что правительство регента останется безучастным перед лицом произвола, чинимого Лисабонскими кортесами?
Бразильский агент не преминул также выразительно подчеркнуть, что в случае неудачи переговоров с Англией Дон Педру «будет вынужден обратиться к Соединенным Штатам Америки, если увидит, что он покинут лучшим и старейшим союзником дома Брагансов».
Меморандум Бранта Понтиса был датирован 14 ноября 1822 года, то есть два месяца спустя после провозглашения независимости Бразилии, однако в Лондоне поддерживали отношения с обоими королевствами. Об этом обстоятельстве не забывал и Каннинг, что не удивляло нашего представителя, ибо здесь была отвергнута система, которой следовали с 1821 года, всячески скрывая в ходе переговоров свои помыслы, говоря не все и не сразу, а исподволь, прибегая ко всяким туманным заявлениям, которые прояснялись только по мере продвижения на пути к победе.
Доклад нашего уполномоченного оказал столь сильное впечатление на лорда Каннинга, что Брант Понтис больше не сомневался уже, что признание правительства принца со стороны английского короля теперь уже не за горами.
Однако желанный момент был еще далеко. Лондон прежде всего поставил вопрос о том, чтобы бразильское правительство взяло на себя обязательство отменить работорговлю. И когда Брант Понтис, встревоженный приготовлениями, которые велись против Бразилии в Лисабоне, смело взял на себя это обязательство, министр заявил ему, что акт признания зависит теперь от ответа, ожидаемого от португальского правительства.
Ожидаемый ответ касался посредничества, предложенного Великобританией своему прежнему союзнику, при условии существования двух независимых королевств, но под одним сувереном. Сам маршал Брант, осведомленный о том, что независимость Бразилии стала свершившимся фактом, вынужден был заявить, что заявление английского правительства «полностью отвечает точке зрения Его Королевского Высочества принца- регента».
323
21*


Пока ожидали сообщений из Лисабона, Лондон в конце ноября был потрясен вестью о провозглашении Дон Педру императором Бразилии, приведшей в замешательство английский кабинет. Каннинг тотчас вызвал в министерство маршала Бранта и стал удивленно расспрашивать его о происшедшем. Прикинувшись также изумленным, наш уполномоченный стремился представить все это как доказательство общественных настроений, преобладающих в Бразилии, подчеркнув, что позиция принца была направлена к тому, чтобы избежать большего зла ввиду насильственных мер, предпринимаемых Лисабонскими кортесами против королевства в Америке.
В конечном счете Англия была больше всех других европейских держав заинтересована в том, чтобы оказать поддержку Бразилии. Хотя по общепризнанному мнению она делала это прежде всего для защиты интересов своей торговли, следует справедливости ради отметить также либеральный курс, взятый английским правительством на оказание содействия освобождению американских государств вообще, а также на решение проблемы рабства, считавшейся в ту эпоху однойиз самых жгучих проблем. Британский кабинет в известной мере ловко связывал ее с вопросом о судьбах рождавшихся новых государств.
В феврале 1823 года в Индию был направлен граф Эмхерст, назначенный правителем местных владений Англии, а так как ему предстояло остановиться проездом в Рио-де-Жанейро, то Каннинг уполномочил его известить правительство новой империи, что «заключение тесного союза между Англией и Бразилией» зависит теперь только от получения в Лондоне каких-либо положительных известий в отношении отмены работорговли.
Во время переговоров с лордом Эмхерстом Жозе Бонифасиу заявил ему, что было бы неблагоразумно сразу же отменить работорговлю, но что бразильское правительство обязуется провести постепенную ее отмену таким образом, чтобы завершить ее в течение ближайших двух-трех лет.
Лондон не успел еще получить известий от лорда Эмхерста, как в Португалии произошли события, в результате которых была восстановлена абсолютная власть короля. Британский министр иностранных дел воспользовался этим обстоятельством, чтобы внушить старому союзнику Англии необходимость, учитывая создавшееся положение, вступить в соглашение с Бразилией.
Тем временем в результате происшедших в португальском королевстве изменений при дворе Дон Жуана возродились надежды сохранить Бразилию привязанной к монархии. Однако достаточно было провала миссии Риу-Майор, чтобы эти надежды развеялись.
Лисабонское правительство сочло себя вынужденным апеллировать к Лондону, ставя теперь вопрос о сохранении суверенитета Дон Жуана над Бразилией... Министр Каннинг выразил готовность вновь посредничать, однако заметил, что подобная настойчивость в требованиях значительно осложнит решение спорных вопросов.
В конце концов доводы британского министра иностранных дел достигли цели: обе стороны стали изыскивать формулу для достижения соглашения.
Уже казалось, что путь к соглашению между обоими государствами расчищен, когда события 12 ноября вновь привели к возрождению в Португалии прежних надежд. В Лисабоне решили, что выступления Дон Педру против учредительной ассамблеи служили «доказательством усиления влияния португальской группировки и что император, обладая полнотой власти, уже не будет теперь больше колебаться в осуществлении своего 324


намерения признать верховную власть своего отца...» Лисабонское правительство стало вновь настаивать поэтому на установлении номинального? суверенитета португальской короны в Бразилии.
Каннинг решил тогда воздержаться от каких-либо дальнейших действий, и переговоры были прерваны.
Тем временем в Португалии стали готовить крупные силы, чтобы, как об этом писалось, «наказать мятежное правительство Рио-де-Жанейро». Лисабон весьма нагло и бесцеремонно предупредил правительства других европейских государств, что «пау-бразил и алмазы, как продукты, принадлежащие португальской короне, подлежат задержанию, где бы они ни были обнаружены», и что, кроме того, «корабли, плавающие под флагом новой империи, не должны приниматься ни в одном порту».
Поняв, однако, что все такие предупреждения окажутся бесполезными, лисабонское правительство снова обратилось к Лондону, теперь уже официально ходатайствуя о посредничестве Великобритании.
Каннинг терпеливо взялся за решение столь сложной задачи. В Лондон уже прибыли бразильские уполномоченные, которые были готовы вступить в переговоры, когда в Лисабоне произошли новые события, известные в истории Португалии под названием «абрилада» и ярко свидетельствовавшие о критическом положении, в котором оказалось старое португальское королевство.
Лишь после того как в Лисабоне был восстановлен порядок, в Лондоне начались переговоры. Министр-посредник прилагал немало усилий, чтобы сломить упрямство португальского правительства, полномочные представители которого теперь настаивали на присвоении Дон Жуану VI титула императора Бразилии. Каннинг понимал, что подобные претензии были пустым ребячеством и никоим образом не могли ущемлять права Дон Педру, императора Бразилии, и поэтому не могли стать препятствием на пути к достижению соглашения.
Стремясь сорвать переговоры, Лисабон продолжал выдвигать все новые мотивы. Министр иностранных дел и бразильцы были немало изумлены, когда в Лондоне стало известно, что португальское правительство обратилось за помощью к ряду европейских дворов и даже ищет поддержки у Священного союза с целью укрепить позиции нового эмиссара, направляемого в Рио-де-Жанейро.
Каннинг счел себя вынужденным вновь прервать переговоры.
Теперь уже для самой Англии все это дело приняло новый оборот. Правительство Соединенных Штатов признало недавно Бразильскую империю. Стало известно, что и другие державы собираются официально признать представителей нового государства. К тому же Англии пришлось недавно поторопиться с признанием некоторых республик Южной Америки испанского происхождения, и было бы совершенно непостижимо, если бы она не воздала должное и Бразилии. Вот почему Каннинг пришел к выводу, что настало время либо добиться соглашения между спорящими сторонами, либо вступить в отношения с императорским правительством Бразилии.
Чтобы поскорее прийти к какому-то определенному решению, Каннинг поручил опытному дипломату сэру Чарлзу Стюарту вступить в непосредственный контакт с обоими дворами.
В середине марта Стюарт прибыл в Лисабон и предложил Дон Жуану свои услуги — отправиться в Рио-де-Жанейро в качестве посредника, уполномоченного вести переговоры. Расценив это предложение как ходатайство, португальский кабинет снова начал выдвигать ряд абсурдных требований. Много усилий пришлось приложить посреднику, чтобы призвать португальцев к благоразумию, пока наконец он не добился от 325


короля полного устного разрешения «делать все возможное, чтобы добиться соглашения».
Стюарт отправился в Рио-де-Жанейро, куда прибыл 18июля 1825 года. Дон Педру принял его с большим удовлетворением, выразив горячую благодарность британскому королю за искреннее участие в переговорах по урегулированию спора. Дон Педру передал вопрос на рассмотрение своего правительства. Было проведено несколько совещаний, и в результате долгих споров Стюарту удалось добиться наконец присвоения Дон Жуану VI «в качестве почетного звания» титула императора. Все остальное было уже гораздо легче.
29 августа в Рио-де-Жанейро был подписан договор, состоявший из одиннадцати статей и подлежавший ратификации не позднее, чем через пять месяцев после его подписания. В самом договоре не содержалось каких-либо из ряда вон выходящих положений, и лишь в одном из приложений к нему было обусловлено, что Дон Педру берет на себя оплату долгового обязательства в 1400 тысяч фунтов стерлингов, подписанного Португалией в Лондоне от имени Объединенного королевства. Кроме того, Дон Педру брал на себя обязательство выплатить лично отцу 600 тысяч фунтов стерлингов в виде компенсации за ту «собственность», которую Дон Жуан потерял в Бразилии.
Вообще говоря, это соглашение, достигнутое в результате более чем трехлетних усилий, оказалось довольно обременительным. К тому же Бразилии пришлось уплатить два миллиона за уже обретенную ею ранее свободу.
Вскоре после этого Бразильская империя была признана и правительствами других стран.


ГЛАВА XVIII
Правление первого бразильского императора
УЧРЕДИТЕЛЬНАЯ АССАМБЛЕЯ И РЕВОЛЮЦИЯ Í824 ГОДА.- ЦИСПЛАТИНСКАЯ ВОЙНА.-ОТРЕЧЕНИЕ ДОН ПЕДРУ I
УЧРЕДИТЕЛЬНАЯ АССАМБЛЕЯ И РЕВОЛЮЦИЯ 1824 ГОДА
Важнейшей задачей теперь стало строительство нового государства. Для этого уже недостаточно было тех импульсов, которые способствовали мобилизации всех моральных сил страны в эту знаменательную эпоху вокруг пылкого, честолюбивого принца. Теперь требовались опыт, благоразумие, способность к государственному и социальному строительству, дабы уберечь для истории то, что было достигнуто патриотизмом.
Было совершенно очевидно, что основные трудности еще впереди. Даже те самые люди, которые были инициаторами провозглашения независимости, оказались разъединенными, и каждая группа отстаивала свои права на то, чтобы направлять и руководить всей предстоявшей организационной работой.
Именно среди этих группировок оказался теперь Дон Педру со всеми своими пороками и добродетелями героя, мало подходившего к эпохе, в которой ему довелось жить. И вместо того, чтобы изживать разногласия, он лишь усугублял их. Не успел он пожать первые плоды своих свершений, как удача вскружила ему голову.
Следовало ожидать того, что случилось в дальнейшем: и более благоразумные, осмотрительные элементы, и более восторженные умы — все начали питать недоверие к императору. Одним из последних в нем разочаровался Жозе Бонифасиу: очутившись между двух противоположных течений, он подвергался наибольшей опасности. Уверенный в своем влиянии на суверена, он заботился лишь о том, чтобы сдерживать своих противников. А когда наконец он спохватился, то было уже поздно: он лишился поддержки и Дон Педру, и своих сторонников.
Не оставалось никаких сомнений, что созыв учредительной ассамблеи был преждевременным. Во многих провинциях еще шла вооруженная борьба против португальских гарнизонов, и строительство государства, самый суверенитет которого оспаривался и вызывал протесты, порождало вполне понятные опасения. Жозе Бонифасиу был, несомненно, прав, когда всячески пытался оттянуть созыв учредительной ассамблеи.
Перейдем теперь к описанию последствий этой необоснованной торопливости.
3 мая 1823 года в чрезвычайно торжественной обстановке открылась учредительная ассамблея. Дон Педру зачитал на ней свою речь, с текстом которой до этого момента он не удосужился ознакомиться. Можно сказать, что речь была как будто нарочно написана с целью углубить его разногла327


сия с ассамблеей. Достаточно отметить, что в этой речи император не раз предупреждал представителей народа: «Его Величество приемлет конституцию, принятую голосованием, только в том случае, если он сочтет ее заслуживающей одобрения».
Нет никаких достоверных данных, которые пролили бы свет на действительный ход событий. Лишь немногие считали Дон Педру приверженцем конституционного режима. Во всяком случае, когда стало очевидно, что император явно становится на сторону португальской группировки, зародились подозрения, что сама независимость страны находится под угрозой.
А когда Дон Педру, казалось, вознамерился осуществить свои затаенные планы, ассамблея подняла тревогу, стала вмешиваться во все государственные дела и превратилась чуть ли не в подлинный конвент.
Чтобы разрядить обстановку, в отчаянии Жозе Бонифасиу вышел из состава совета министров, и его примеру последовал его брат, Мартинс Франсиску. Вместе с третьим братом, Антониу Карлусом, они направились в здание, где заседала учредительная ассамблея.
Была уже середина июля. Все говорило о том, что кризис подходит к развязке. Среди многих симптомов, характеризующих обстановку в те дни, следует отметить следующий: газета «Диариу ду Говерну» в разделе «Национальные новости» поместила ряд прокламаций Дон Жуана VI. Несколько позже этот же официальный орган, который приветствовал реставрацию абсолютизма в Португалии, величал героями тех, кто ниспроверг португальскую конституцию!..
Не оставалось теперь сомнений, что против нации готовился какой- то сюрприз.
Вечером 10 ноября Дон Педру приказал сосредоточить войска гарнизона в лагере Сан-Кристован. На следующий день ассамблея решила заседать непрерывно, «пока в городе длится тревожное положение».
Во время обсуждения интерпелляции, адресованной правительству, в ассамблею поступило сообщение от министра по делам империи о том, что многие гарнизонные офицеры жаловались императору на оскорбление их чести со стороны отдельных органов прессы. Чтобы «избежать каких бы то ни было беспорядков», император решил поэтому уйти вместе с войсками из центра города. В заключение сообщалось, что император ожидает соответствующих мер от палаты. Учредительная ассамблея приняла решение просить правительство представить подробную информацию, которая помогла бы внести ясность в создавшуюся обстановку.
Немного позднее в эту же ночь — которая с тех пор стала известной в истории Бразилии под названием «ночь агонии»,— было получено новое сообщение от министра по делам империи с разъяснением, что газетами, на которые жаловались военные, являются «Сентинела» и «Тамойо», руководимые тремя братьями Андрада. В этом же сообщении говорилось, что император предпочел бы, чтобы сама ассамблея приняла необходимые меры предосторожности, иными словами, достаточно ясно намекалось на необходимость «исключения» этих трех депутатов из ассамблеи.
На следующий день, 12 ноября, было решено голосованием пригласить министра по делам империи прибыть в палату. В одиннадцать часов утра министр Видела Барбоза прибыл в палату и в ответ на интерпелляцию сообщил, ко всеобщему удивлению, о следующих требованиях, предъявленных военными: 1) немедленное упразднение свободы печати, 2) исключение господ Андрада из ассамблеи. Чтобы внести полную ясность в сущность намерений императора, министр угрожающим тоном призвал ассамблею проявить благоразумие, ибо в противном случае, как он выра328


зился, «здесь может произойти то, что случилось в Португалии». Министр говорил со своего места, которое окружали его дюжие телохранители... Ходили слухи, что он специально прибыл с ними, чтобы эффектнее сыграть свою роль.
Только сейчас палата наконец-то стала понимать, что происходит. Не успел министр уйти, как по зданию разнеслось сообщение, что уже слышны сигналы марширующих войск.
Сообщение соответствовало действительности. Пока в ассамблее происходили описанные выше события, в лагере Сан-Кристован готовились решительные действия. Прискакавший сюда на коне император призвал к себе офицеров и безапелляционно и торжественно заявил им, что учредительная ассамблея «окончательно решила низложить его, а состав войск — расформировать и сослать на окраины Бразилии». Император добавил: если войска подчинятся этому решению, то он также подчинится, вложит шпагу в ножны и уедет в Европу. Если же войска воспротивятся этому и выступят в свою защиту и в защиту трона, то он станет во главе войск, чтобы разогнать мятежную ассамблею.
Офицеры, не осведомленные о действительных планах императора, без каких-либо колебаний заявили, что они готовы на все... Уверенный в поддержке офицерства, Дон Педру украсил свою шляпу большой ветвью кофейного дерева и с самодовольным видом отдал приказ о походе на город.
Первый привал был сделан в лагере Сант-Ана. Здесь Дон Педру выделил одну бригаду под командованием генерала Мораиеа, «которая поспешно направилась к зданию ассамблеи. Окружив здание, солдаты нацелили заряженные ружья на все двери и окна дворца. Затем сам генерал в сопровождении нескольких офицеров и солдат расставил часовых у главного подъезда и приказал закрыть все остальные двери после того, как будут очищены галереи».
Столпившийся кругом народ наблюдал за всем этим скорее с недоумением, чем с возмущением.
После всех этих приготовлений генерал Мораис вошел в здание палаты, где царили недоумение и тревога, и предъявил председательствующему указ о роспуске учредительной ассамблеи. Указ был зачитан, после чего председатель объявил сессию закрытой. Надев шляпу, он покинул помещение палаты. При выходе из него многим депутатам был предъявлен приказ об их аресте, отданный лично генералом Мораисом.
Словно стремясь увенчать одержанную им в этот день победу, император выехал во главе войск из лагеря Сант-Ана, проследовал по некоторым улицам города, напрашиваясь на поздравления по случаю проявленной им отваги.
Можно с уверенностью сказать, однако, что сразу в этот же день Дон Педру осознал совершенную им ошибку. Должно быть, его напугало то, что он увидел во время его триумфального проезда по городу на улицах возле разукрашенных в торжественном убранстве дворцов. Весь город оцепенел от ужаса. Даже войска, одураченные и обманутые, уже не скрывали своего недовольства и удивления, узнав всю правду. Доселе дерзкий, Дон Педру заколебался теперь, охваченный страхом за последствия своей опрометчивости.
Когда в 1826 году впервые собралась законодательная ассамблея, Дон Педру еще кичился своим конституционализмом, бросая в лицо либералам это подтверждение своей искренности по отношению к нации.
В сущности, роспуск ассамблеи был только репетицией, и это обстоятельство скрыть было уже нельзя. С восстановлением абсолютистского режима в Португалии отец и сын взаимно решили, что отныне будет легче 329


объединить оба королевства под одной короной, сохранив традиции старой монархии. Формулировки акта о роспуске ассамблеи недвусмысленно подтверждают эти намерения. Ссылка в указе на созыв другой ассамблеи была явно лишь предохранительной лазейкой, предусмотренной в самую последнюю минуту и оставляющей дверь открытой для всяких непредвиденных случаев. Вот почему в этом документе все было изложено в весьма туманных выражениях, и о созыве новой учредительной ассамблеи говорилось в нем столь неопределенно, что, несмотря на обещание, она так и не была созвана... И даже не были проведены выборы в нее...
Дальнейший ход событий явился неизбежным следствием испуга и разочарования, охватившего Дон Педру. Репетиция окончилась неудачно, но Дон Педру уже не мог остановиться. На следующий день он начал издавать указы, разъясняя смысл предпринятых им действий, но чем больше он разъяснял, тем меньше у него оставалось взаимопонимания с объятой тревогой нацией. В течение целой недели он то назначал, то смещал министров. Пытаясь успокоить общественное мнение, он создал государственный совет, которому было поручено составить проект конституции для будущей ассамблеи. Забыв о том, что было сделано накануне, он узаконил теперь свободу печати. Проводя в жизнь закон, принятый распущенной ассамблеей, он назначил президентов и командующих войсками во всех провинциях. Однако, несмотря на все это, ему не удалось устранить подозрения и сомнения, овладевшие народом.
Не менее тягостное впечатление, чем в Рио-де-Жанейро, ноябрьские события произвели и в других районах страны, и главным образом в северных провинциях, где не столь сильно преклонялись перед личностью императора. Генеральная жунта в Баии на заседании 17 декабря решила уведомить императора о «глубоком прискорбии баианцев, вызванном потрясением самой прочной опоры, на которой основывалось единство бразильского народа...» В Пара, где давали себя знать разногласия, раздиравшие провинцию, португальская группировка пришла в негодование, узнав, что «Дон Педру осуществляет в Рио то, что Дон Жуан уже совершил в Лисабоне...» Здесь пришлось даже прибегнуть к высылке наиболее рьяных приверженцев «имперских устремлений»...
Известия о событиях в Рио-де-Жанейро произвели столь глубокое впечатление на защитников дела независимости в Сан-Луисе, что здесь сразу же возникла мысль о принятии мер против португальцев, которые обвинялись в сговоре с реакционерами юга с целью уничтожить все завоевания... Положение еще более обострилось, когда сюда прибыл в качестве командующего вооруженными силами Перейра де Бургус, весьма вздорный и лишенный чувства национальной гордости человек. По всей провинции поднимается общественное мнение, «настороженное против деспотизма»... В Пиауи, в Ceapá, Риу-Гранди-ду-Норти, в Параибе и Алагоасе президенты, назначенные императором, были встречены «с явным выражением недовольства и еле сдерживаемым желанием прогнать их. В отдельных селениях Ceapá раздавались мятежные призывы, «объявлявшие Дон Педру и его династию свергнутыми с бразильского трона и провозглашавшие республиканскую формуправления». Сама жунта обратилась к императору с порицанием насильственных мер, предпринятых им против учредительной ассамблеи, указав ему, что бразильский народ предпочтет «гибель и смерть прежнему ненавистному ярму».
Если во всех провинциях страны либеральные элементы, издавна не доверявшие Дон Педру, стали более или менее открыто выражать свою тревогу по поводу разгона учредительной ассамблеи, то в Пернамбуку, где еще были живы традиции борьбы против деспотизма, либералы начали оказывать сопротивление с оружием в руках.
330


Как только там были получены сообщения о событиях в Рио-де- Жанейро, жунта передала свои полномочия Большому совету, и было избрано новое правительство, во главе которого стал Мануэл де Карвалью Паис де Андради. Выборная коллегия, одобрившая этот выбор, обратилась к императору, сообщив ему обо всем и предупредив его, что пернамбуканцы отказываются принять президента Франсиску Паиса Баррету, который, по имевшимся сведениям, был назначен в эту провинцию. Коллегия далее сообщала императору текстуально следующее: «Все жители указанной провинции весьма подозрительно относятся к необычайным событиям, происшедшим при дворе 12 ноября... крайне обеспокоенные возможностью восстановления прежнего, всегда ненавистного деспотизма, чему они готовы отважно сопротивляться».
Созванные Паисом де Андради некоторые представители муниципалитетов, собравшись в Ресифи 21 февраля, решили, чтобы Паис де Андради продолжал оставаться на посту президента, поскольку на решение императора был передан вопрос об отводе другого кандидата на этот пост. Паис Баррету вместе со своими сторонниками пытался воспротивиться этому решению, но тщетно, и вынужден был покинуть город. В это время в Ресифи прибыл капитан Тейлор с двумя военными фрегатами, чтобы силой водворить Паиса Баррету на его пост. Снова собрался Большой совет, который принял решение ничего не менять, а тем временем послать депутацию к императору, уполномочив ее просить его «отменить назначение Паиса Баррету».
Дон Педру уступил, назначив президентом провинции Жозе Карлуса Майринка да Силва Ферран. Однако последний, видимо по соглашению с Паисом де Андради, отказался принять на себя правление.
После окончания всех приготовлений и заручившись поддержкой остальных провинций Севера, Паис де Андради издал 2 июля 1824 года свой знаменитый манифест, который заканчивался провозглашением Конфедерации Экватора1.
Для водворения порядка в мятежных провинциях был направлен адмирал Кокрейн. Императорская эскадра блокировала Ресифи с моря» а полковник Франсиску де Лима-и-Силва атаковал тем временем крепость с суши. Поражение было неизбежным. Через два с половиной месяца после разрыва это движение протеста было полностью подавлено. Оно было скорее плодом стихийного импульса, чем продуманного и подготовленного плана.
Во всех остальных провинциях восстановление законного порядка оказалось более легким делом.
Победа императорских сил сопровождалась казнями, чем император еще больше усилил чувство неприязни к себе.
ЦИСПЛАТИНСКАЯ ВОЙНА
Дальнейший ход событий казался уже неизбежным. Цисплатина2 являлась желанным плодом еще для Дон Жуана VI, стремившегося воспользоваться всеми владениями, которые он рассматривал как награбленные испанской монархией.
Даже здесь, в Бразилии, никто не считал, что прежняя Банда Ориэ- таль должна стать провинцией империи. Ее фиктивное «присоединение» 1 В Конфедерацию Экватора вошли Пернамбуко, Сеара, Параиба, Риу-Гранди-ду- Норти и другие провинции.
2 Цисплатина — территория, расположенная к востоку от Ла-Платы.
331


к Бразилии было произведено, в сущности, вопреки желанию самих бразильцев. Лишь воинственно настроенный Дон Педру считал, что нужно силой удержать это абсурдное завоевание.
Нет ничего удивительного поэтому, что общественное мнение не поддержало уругвайский поход, причем наиболее ретивые его противники, особенно в Рио-де-Жанейро, даже выступили на стороне уругвайских патриотов.
Речь в данном случае шла не о том, чтобы просто закрепить старшинство одного из членов единой семьи. Нет, против нас были традиции извечного соперничества, которые разделяли два братских народа.
История Банда Ориэнталь дель Уругвай, прежней провинции Буэнос- Айресского вице-королевства, хорошо известна. Она была прежде всего яблоком раздора между испанцами и португальцами, служа в течение столетия ареной ожесточенной борьбы, посеявшей глубокую вражду между обоими народами. В связи с революцией и борьбой за независимость в провинциях Ла-Платы Банда Ориэнталь отделилась от Буэнос-Айреса, а затем попала под власть различных военачальников, которые навлекли на нее немало бед, включая вторжение на территорию Бразилии, что послужило предлогом Дон Жуану VI для завоевания Уругвая.
Однако это завоевание не могло не вызвать протестов. Множество непокорившихся патриотов эмигрировало, массы населения продолжали относиться враждебно к Бразилии, и совершенно иллюзорной была видимость умиротворения, которой кичились агенты империи.
Опираясь на свое трехтысячное войско, сосредоточенное в Монтевидео, Лекор беспрепятственно осуществлял свои функции военачальника и губернатора, но не замечал всех тех приготовлений, которые велись в Буэнос- Айресе и в соседних аргентинских провинциях.
17 апреля 1825 года из Кильмеса и Сан-Исидро1 отправились на двух баркасах 33 заговорщика. Поднявшись с соблюдением всех необходимых мер предосторожности в устье Ла-Платы, они проникли на реку Уругвай и утром 19 апреля высадились на восточной территории, в районе Аграси- ады. Вступив на берег, эти герои дали клятву освободить свою родину или пасть в бою.
Маленькая группа патриотов, которой командовал Хуан Антонио Лавальехи, направилась на север и, заняв селение Сориано, обнародовала прокламацию, призывавшую к вооруженной борьбе. Горстка начала расти, причем особенно быстро после того, как Лавальеха основал свою ставку во Флориде. Некоторые военачальники, находившиеся на службе у империи, как Хулиан Лагуна и Ривера, присоединились к революционерам.
20 августа во Флориде собрался Восточный конгресс, составленный из представителей уже освобожденных округов. Конгресс прежде всего объявил недействительными все соглашения, в силу которых бывшая Банда Ориэнталь включалась в территорию Бразильской империи. Спустя несколько дней, 25 августа, была торжественно провозглашена независимость Уругвая «под протекторатом Республики Объединенных Провинций Ла-Платы». Вслед за этим Лавальеха перевел свою ставку в Дурасно.
Императорское правительство прежде всего попыталось противодействовать поддержке революции в Уругвае со стороны аргентинцев. Захваченное врасплох эскадрой вице-адмирала Родригу Лобу, правительство Буэнос-Айреса объявило, что «в вопросах отношений между Бразилией и народами восточных провинций» оно будет соблюдать полный нейтралитет.
1 Кильмес и Сан-Исидро — аргентинские селения (ныне пригороды Буэнос- Айреса).
332


Удовлетворившись этим заявлением, вице-адмирал со своими кораблями вернулся в Монтевидео, позволив аргентинцам беспрепятственно подготовиться к проведению намеченного ими курса. Аргентинцы, таким образом, располагали достаточной передышкой, чтобы на удобном для них участке границы сосредоточить армию в восемь тысяч человек.
Против этой армии немедленно выступил военачальник Риу-Гранди- ду-Сул генерал Жозе де Абреу во главе кавалерийской дивизии, в составе 1200 человек, разбившей лагерь на берегу реки Негру. Здесь и произошли первые стычки между бразильцами и повстанцами. 4 сентября Фруту- озо Ривера был разбит частями Бенту Мануэла под Арболито. Ривера был вынужден покинуть поле боя, тогда как Абреу овладел всем побережьем реки Негру. Уже это одно могло охладить боевой дух патриотов.
Однако достаточно было блестящего геройства, проявленного Серван- до Гомесом под Ринкон-де-Аэдо 24 сентября, чтобы вселить мужество в солдат освободительной армии.
Через некоторое время, 12 октября, произошло сражение между силами Бенту Мануэла и войсками де Лавальехи на великолепной позиции около речушки Сарандй. Исход этого сражения вновь разжег энтузиазм союзников. При первом же столкновении казалось, что повстанцы охвачены паникой перед лицом стремительного наступления противника. Однако императорские силы, увидев пропасть, в которую их могла увлечь дерзость их командира, пали духом, особенно после того, как распространилась весть, что пехота гуарани обратилась в бегство. Вскоре началось общее бегство бразильских войск.
Моральный эффект нового успеха республиканских сил был огромен. Инициатива военных действий перешла в руки революционеров, и их боевые силы стали чрезвычайно быстро расти.
Известие об этих событиях получило широкий резонанс и произвело глубокое впечатление в Бразилии, в сущности, не столько вследствие нанесенного ей поражения, сколько потому, что речь шла о деле, в котором патриотизм бразильцев не раз подвергался тяжким испытаниям.
Пока в Бразилии сокрушались по поводу оборота, который приняла война, аргентинский конгресс на своей сессии, проходившей в бурной обстановке, принял без какого-либо обсуждения решение о включении прежней Банда Ориэнталь в состав Республики Объединенных Провинций.
Это было официальным актом объявления войны, которая фактически началась значительно раньше.
В Рио-де-Жанейро все эти события встревожили правительственные круги гораздо больше, чем общественное мнение. Внутреннее положение в стране к тому времени было настолько тяжелым и неопределенным, что никто больше не реагировал уже на новые бедствия. Все больше углублялся разрыв между императором и народом Бразилии. По мнению наиболее культурных современников, позиция этого человека становилась все более непостижимой. Возглавляемый им государственный аппарат обрел чисто декоративный характер. Конституционная система была «простой вывеской».
Потеряв поддержку внутри страны, императорское правительство обрушилось с особой силой на Аргентину. Все военные ресурсы империи были мобилизованы для этой цели. Были назначены новые власти как для управления провинцией Риу-Гранди-ду-Сул, так и для ведения военных операций на юге.
В течение всего 1826 года сухопутные силы сосредоточивались в районе Сант-Ана-ду-Ливраменту.
Тем временем Родригу Лобу начал блокаду Буэнос-Айреса. Аргентинское правительство со своей стороны решило неуклонно вести военные 333


операции. На пост командующего аргентинскими военно-морскими силами был вновь назначен грозный адмирал Броун, и морская война распространилась на все устье Ла-Платы. В этой обстановке прошел, как уже говорилось, почти весь 1826 год.
Союзники, следовательно, имели достаточно времени, чтобы укрепиться на суше. К концу того же года они были готовы к обороне.
Императорские силы в Ливраменту, казалось, «уже устали от столь длительного бездействия», и среди них наблюдался сильный упадок боевого духа.
Правительство Дон Педру приписывало бездарности генералов то, что на самом деле было вызвано злосчастным характером всей этой кампании. Наступил момент, когда продолжение той же политики могло привести к самым ужасным последствиям.
Стали подыскивать поэтому какого-нибудь крупного деятеля, способного взять на себя ответственность за ведение всей этой злополучной кампании, и в конце концов главнокомандующим был назначен виконт, а позднее маркиз де Барбасена. Правда, он не имел никакого высокого воинского звания, так как не был военачальником, но зато проявил себя как искусный политик и дипломат, оказавший значительные услуги в борьбе за независимость страны и за создание империи. Можно сказать, что он стал действовать, опираясь только на свой огромный престиж.
В сопровождении своего штаба Барбасена прибыл 23 ноября 1826 года в Порту-Алегри.
Не успел маркиз Барбасена отправиться на юг, как Дон Педру пришла в голову мысль воспользоваться этим обстоятельством, чтобы создать себе популярность путем простого театрального жеста: он решил сам лично прибыть на театр военных действий, чтобы завершить там войну. Отправившись морем в Санта-Каталина, он проследовал дальше сушей и 8 декабря прибыл в Порту-Алегри.
Присутствие императора, прибывшего лично руководить кампанией, воодушевило риу-грандцев. Но это воодушевление быстро испарилось, уступив место унынию. Через десять или двенадцать дней своего пребывания в Порту-Алегри, откуда он ни разу не отлучался, император в полном безмолвии пустился в обратный путь в столицу.
Неожиданная развязка всей этой комедии в момент, когда все ожидали обещанных эпических событий, явилась подлинной сенсацией и «способствовала еще большему падению престижа императора». Это не помешало ему, однако, прибыть 15 января в Рио-де-Жанейро с таким вызывающим видом, что это усиливало лишь раздражение в общественных кругах и оскорбляло национальные чувства и достоинство бразильцев. Вся эта прихоть императора явилась, несомненно, результатом полного разочарования, которое охватило его после возвращения с юга. Тем не менее он все еще намеревался бороться с превратностями судьбы...
Пока император возвращался в Рио-де-Жанейро, маркиз де Барбасена держал путь в Сант-Ана-ду-Ливраменту. Вскоре новый главнокомандующий императорской армии очутился близ театра военных действий.
Силы союзников, находившиеся под командованием военного министра Аргентины Карлоса де Альвеара, насчитывали в своих рядах свыше 10 тысяч человек, большинство которых составляла кавалерия, бывшая в то время решающей силой на поле боя.
Из Арройо-Гранде Альвеар выступил в поход на северо-восток, пытаясь захватить врасплох императорскую армию еще в Ливраменту. В январе 1827 года он вступил на территорию Риу-Гранди. 13 января Барбасена уже вышел на берег Куньяпиру, где разбил лагерь. Вокруг 334


слышался шум передвигавшихся войск противника. Обе стороны внимательно следили за движениями друг друга. Столкновение казалось неизбежным. 4 февраля Барбасена покинул Куньяпиру и перенес свои позиции на берег реки Пальмас, притока Камакуан, в ожидании первого столкновения с противником.
Не осмелившись атаковать императорскую армию у Пальмаса, Аль- веар двинул свои силы на север, подыскивая более подходящее поле боя. Убежденный в том, что противник симулирует отступление, Барбасена стал преследовать его. Странно, что бразильский главнокомандующий, который разгадал военную хитрость генерала вражеской армии, решил все же «последовать за ним».
Утром 20 февраля бразильский авангард обнаружил вражеские позиции на высотах близ Пассу-ду-Росариу. Завязался бой, в ходе которого императорская армия сразу же испытала на себе все преимущества вражеской тактики. После шестичасового боя наши части решили предпринять маневр, который они считали решающим, как вдруг на высохшем поле возник пожар, и императорские части оказались с подветренной стороны, так что дым и пламя перебросились в их сторону. Замешательство было ужасным, и никакие средства не помогли восстановить порядок среди бразильских частей. Это несчастье поставило маркиза Барбасену в исключительно тяжелое положение, которое еще больше усугубилось в результате полученного сообщения о том, что обоз с боеприпасами и армейским снаряжением попал в руки противника.
Нависла угроза отступления. И хотя союзники на самом деле не одержали никакой победы, императорские войска тем не менее потерпели крупную неудачу.
Положение, сложившееся на море, также нельзя было считать благоприятным, несмотря на отдельные победы, одержанные бразильскими кораблями. В то же время наша эскадра в устье Ла-Платы, и особенно дивизион командира Сены Перейры, понесла непоправимые потери. Позднее, в конце февраля, полной неудачей завершилась и плохо подготовленная экспедиция в Патагонию.
Продолжать войну было уже невозможно. Повсюду в Бразилии раздавались призывы против войны, как предпринятой с кощунственными намерениями.
Воспользовавшись посредничеством предложившего свои добрые услуги английского министра лорда Понсонби, само аргентинское правительство начало мирные переговоры. Однако Дон Педру и его кабинет все еще упорствовали в своих намерениях сохранить Цисплатину в качестве бразильской провинции. Аргентинский делегат согласился было с этим требованием и даже подписал соответствующее соглашение, однако народ Буэнос-Айреса чуть не убил делегата, когда тот вернулся с постыдным пактом. По всей республике поднялась волна протеста, все выступали за продолжение войны. Усилились военные действия и в Банда Ориэнталь.
В Рио-де-Жанейро император обратился с горячим призывом к стране. Однако нацию уже нельзя было поднять. Император не располагал поддержкой даже в палатах.
И снова министр Понсонби выступил в качестве посреднпка между правительствами обеих стран. В качестве делегатов аргентинского правительства в Рио-де-Жанейро прибыли генералы Балькарсе и Гуидо. Императорский двор представлял резидент Гордон.
28 августа 1828 года обе стороны согласились наконец подписать прелиминарный мирный договор, согласно которому провинцпя Цисплатина превращалась в суверенное государство.
335


Все притязания как Бразильской империи, так и Республики Объединенных Провинций Рио-де-Ла-Плата развеялись, таким образом, в прах.
Так завершился почти полуторастолетний спор, который возник в день основания колонии Сакраменту в 1680 году.
ОТРЕЧЕНИЕ ДОН ПЕДРУ I
«Став императором, Дон Педру очень изменился». После переворота, совершенного 12 ноября, он вступил в столь резкий конфликт с настроениями, господствовавшими в стране, что трудно даже понять, каким образом ему удалось оставаться на троне еще в течение более семи лет. Объясняется это, видимо, множеством событий и конфликтов, которые возникали в то время, все более осложняясь и отвлекая общественное мнение страны. Так, сперва произошла Пернамбукская революция. Затем начались неудачные войны на Юге, вызвавшие гнетущее беспокойство в стране. В это же время в Португалии происходили необычные политические беспорядки, которые еще больше усилились после кончины короля.
Несмотря на все, что произошло в Бразилии, Дон Жуан охранял династические права своего любимого сына. Дошло до того, что Дон Педру стал издавать в качестве короля Португалии суверенные государственные акты, подписывая указы как Педру IV Португальский. Среди этих указов фигурирует и тот, которым португальской нации была дарована конституционная хартия, а также тот, согласно которому была создана палата пэров в составе наиболее преданных престолу лиц. Кроме того, был издан указ, подтверждавший права регентского совета, состав которого был назначен Дон Жуаном.
Все это говорит о том, что император Бразилии стремился наследовать отцу и стать королем Португалии...
Легко вообразить, какое впечатление все это должно было оказать на бразильцев, уже испытавших чувство недоверия и предубеждения против Дон Педру.
Почувствовав, какая тревога охватила всю страну, Дон Педру счел себя вынужденным отречься от престола в пользу своей малолетней дочери Донны Марии да Глориа. В этом документе, однако, совершенно недвусмысленно говорилось о том, что речь идет об условном отречении, причем было ясно оговорено, что в случае невыполнения одного из выдвинутых условий акт отречения становится недействительным.
Но даже и после своего отречения Дон Педру «продолжал действовать так, будто управление европейским королевством и Бразильской империей находилось в одних и тех же руках».
Однако Дон Педру заблуждался и в отношении Бразильской империи, и в отношении португальского королевства: он не представлял себе действительного положения вещей в обеих этих странах, которые пытался подчинить своему абсолютному господству. Конституционная хартия в Португалии была принята лишь после многочисленных протестов. Там появилась группировка сторонников ДонМигела и Донны Карлотыи вновь возродились старые разногласия, которые доконали злосчастного Дон Жуана VI. Коварный и наглый ДонМигел, назначенный регентом от имени Донны Марии да Глориа, появился в Лисабоне «как Дон Мигел I, абсолютный король Португалии...»
Сей молодой человек, подстрекаемый матерью, дал полную волю своим желаниям: он отстранил министров, которые служили до него, назначил на их место людей, пользовавшихся его личным доверием, а вскоре 336


распустил и палату депутатов. Несколько дней спустя муниципалитет Лисабона обратился от имени населения португальской столицы к его высочеству с тем, чтобы тот принял титул короля Португалии... Была созвана «ассамблея трех сословий», которая после единодушного голосования по сословиям объявила, что «в соответствии с основными законами монархии Дон Мигел де Браганса является законным королем Португалии в Алгарвисе...»
В результате в дополнение ко всем тяжелым затруднениям, которые приходилось преодолевать Дон Педру, перед ним возникла теперь еще одна весьма серьезная проблема.
Он стал заботиться о поддержке в Португалии интересов своей дочери, как будто бы речь шла о законном деле, касавшемся империи. В Португалии обратили внимание и на тот факт, что в ходе переговоров по этому вопросу в 1829 году он выступал как человек, «возлагавший свои надежды на обеспечение себе там, в Европе, убежища на случай каких-нибудь непредвиденных событий в Америке».
Положение в Португалии (созданное, кстати говоря, им самим) явилось, несомненно, крупнейшим препятствием, встреченным Дон Педру на извилистом пути, по которому он повел страну после провозглашения ее независимости. В результате всех этих событий и неудач в Цисплатине в характере Дон Педру стало преобладать чувство раздражения, усиливавшееся в связи с обострением положения внутри страны.
Ко времени созыва в 1826 году палат депутатов возросли надежды на укрепление внутреннего положения в империи: уже замечался известный элемент порядка в стране, возникла прочная, благоразумная власть, служившая противовесом неограниченной власти, которую присвоил себе император.
Отныне руководство страной оказалось главным образом в руках Временной палаты.
Вполне естественно, что народное представительство должно было противопоставить себя вскоре произволу императора, однако Дон Педру еще не понимал, что времена меняются. Так, в своей речи на открытии сессии палаты в 1827 году он употреблял такие, например, фразы, как: «Я требую от данной ассамблеи», открыто обнаруживая свои стремления.
Однако с течением времени палата набралась мужества и стала говорить во весь голос. Там уже начали обсуждаться такие интересные вопросы, как, например, вопрос о попытках «провозглашения абсолютизма» в некоторых провинциях или вопрос о весьма распространенных в то время изъявлениях верности и преданности Дон Педру, которые последний принимал с удовольствием, хотя и делал вид, что это ему не нравилось... Играл он свою роль, однако, очень плохо, ибо в то же время всячески похвалялся всеми этими верноподданническими изъявлениями, столь милыми его сердцу.
На одном из заседаний в тот год произошел и такой случай: некий депутат высказался в своем выступлении за установление республиканского режима в стране, чем вызвал неописуемую панику в здании палаты. Поистине велик был страх, охвативший всех, однако депутат, не обращая внимания на всеобщий переполох, продолжал говорить еще более громким голосом: «Положение действительно критическое; не впервые происходят злоупотребления властью, и это началось после того, если не раньше, как была распущена учредительная ассамблея!»
Было очевидно, что все старались скрывать настроение, господствовавшее в самой палате. Происходил процесс, при котором считалось наиболее патриотичным за счет некоторых жертв и уступок избегать какого-либо насильственного выхода из кризиса переживаемого страной.
22 р. Помбу 337


Памятник Дон Педру I.
Можно сказать, что в Бразилии в ту своеобразную эпоху сложились два течения, придерживающиеся разных точек зрения в отношении исторической ориентации страны. Одно из этих течений, исходившее из законных, естественных побуждений, отождествляло существование бразильского государства с надеждами и чаяниями, связанными с борьбой за независимость. Другое отрицало неотъемлемые идеалы нации и роль отдельных ее поколений, отдавая должное лишь традиции. Сторонники первого течения придерживались идеологии тех, кто создавал нацию, закладывая основы американской, подлинной Бразилии. Другие же предпочитали вести колониальный образ жизни, приноравливаясь к старым формам и не отдавая себе отчета, что в условиях Америки ничто уже не могло оставаться неизменным.
Таким образом, вся страна фактически разделилась на официальные круги нации, с одной стороны, и народ, который шел своим историческим путем — с другой. И если сердца многих тяготели к империи, то сердца подавляющего большинства народа были привязаны лишь к Бразилии. Существовали сторонники правительства и сторонники народа, поклонники императора и патриоты родины.
В ходе столкновения этих двух течений укреплялся дух нации. Вот почему эпоха, в которой происходили эти события в стране, приобретала особое значение, будучи эпохой решающего утверждения национального самосознания на фоне всех политических превратностей.
338


Можно констатировать, таким образом, что конфликт между бразильцами и Дон Педру получил свое полное проявление.
1828 год начался под знаком того же нового духа, крепнувшего в стране. Вновь, как в 1823 году, стала процветать и безбоязненно выступать пресса, исполненная сознания своих высоких функций, и назначения. Именно в эту эпоху появился на сцене Эваристу да Вейга. олицетворявший собой дух тех времен ввиду твердости и ясности, с которыми он выражал мнение народа. «Аурора Флуминенси», начавшая выходить в конце 1827 года, стала подлинным рупором тогдашнего поколения; сознавая свою историческую роль, она непоколебимо следовала по намеченному ею пути.
На третьей сессии Генеральной ассамблеи настроения, господствовавшие в палате представителей, получали все более смелое и уверенное
Принц-регент Дон Педру па борту фрегата «Униан» в момент отъезда в Португалию.


проявление. Достаточно отметить, что в поставленной на голосование декларации содержались такие слова: «Палата будет неустанно следить за тем, чтобы гидра деспотизма не подняла вновь голову». На той же сессии палата воспротивилась допустить в свой состав одного из вновь избранных депутатов, призванного заменить выбывшего депутата, сочтя его недостойным этой чести. Дело в том, что новый избранник одобрил в свое время акт роспуска учредительной ассамблеи, а в 1825 году даже обращался с ходатайством к императору, упрашивая его «принять на себя абсолютную власть».
Предпоследнее заседание законодательной палаты закрылось под влиянием скандала, разразившегося в ответ на предложение военного министра об ассигновании средств для нужд его ведомства.
Император в свою очередь ограничился при закрытии сессии сетованиями, что ассамблея «не распорядилась своим временем столь благоразумно, как он этого ожидал...»
Год уже подходил к концу, когда в стране возникло состояние всеобщей тревоги, вызванное сообщениями о подготовке отправки из Англии контингентов португальских войск, которые, как утверждалось, направлялись в Бразилию. Против этого начались столь резкие выступления, что императору пришлось послать соответствующий контрприказ в Европу.
Сессия 1829 года, собравшаяся через месяц после открытия чрезвычайной ассамблеи, началась в напряженной атмосфере, и до самого конца на ней господствовал дух разногласий. Это была последняя сессия первой ассамблеи, причем, закрывая ее, Дон Педру вне себя от ярости произнес лишь следующие слова: «Высокочтимые и достойнейшие господа представители народа Бразилии, заседание закрыто»—и горделиво вышел.
В то время как император уже без каких-либо оговорок все более становился на сторону португальской группировки, во второй ассамблее, главным образом во Временной палате, стал усиливаться тот либеральный дух, который начал царить среди бразильского народа еще во время работы первой ассамблеи.
На одном из майских заседаний при обсуждении проекта резолюции о выражении доверия правительству один из депутатов заявил: «Разве не само правительство вызвало это восстание (в Пернамбуку в 1824 году), распустив учредительную ассамблею?.. Уже в то время стремились установить деспотизм, покончить с независимостью и ликвидировать здесь конституцию, как она была ликвидирована до этого в Португалии».
Стало очевидным, что кризис достигает высшей точки напряжения. Уже ничто не могло скрыть крупных разногласий, возникших между императором и бразильцами.
Стало вполне очевидным, что Дон Педру помышлял о том, чтобы удалиться от бразильских дел. В конце декабря 1830 года он решил отправиться в Минас-Жераис, где господствовала оппозиция. Здесь ему пришлось убедиться, что его былая популярность, которой он пользовался здесь в 1822 году, теперь уже утеряна. Жители Минас-Жераиса его жестоко разочаровали.
По возвращении Дон Педру из Минас-Жераиса лишь сторонники португальской группировки пытались утешить его. Бразильцы усмотрели в этом подвох и пытались сорвать празднества, устроенные португальцами в честь императора. Приверженцы Дон Педру вышли на улицу, выступая против патриотов, заставляя их устраивать иллюминацию и прибегая ко всякого рода другим насильственным действиям.
На улицах развернулись настоящие бои. Кризис достиг своего апогея. 17 марта императору был представлен за подписями 24 членов Законода340


тельной ассамблеи составленный в категорических выражениях меморандум по поводу имевших место событий. На следующий день от министра по делам империи был получен ответ с заверениями, что приняты все необходимые меры предосторожности.
Потеряв надежду на какой-либо иной выход из кризиса, патриоты начали открыто готовиться к революционному перевороту и вскоре заручились поддержкой войск со стороны.
Дон Педру попытался тогда отступить, но уже было поздно, и никто больше не верил его маневрам.
Весь остаток марта обстановка все больше накалялась. 5 и 6 апреля, словно стремясь еще раз противопоставить себя нации, император вздумал уволить министров, которых сам же недавно назначил и которые, казалось, пользовались симпатиями населения. В состав правительства Дон Педру хотел включить только преданных ему людей.
Как только об этом стало известно, город всполошился. На улицах стали собираться группы крайне взволнованных людей. После полудня все более возраставшие толпы народа стали скопляться в лагере Сант-Ана.
С наступлением вечера в Сан-Кристован была послана депутация в составе мировых судей с целью упросить императора восстановить прежний состав кабинета или назначить новый его состав.
Дон Педру выпроводил судей, напутствовав их следующей нашумевшей фразой: «Я готов сделать все ради народа, но ничего из-за народа».
Тогда в Сан-Кристован направился сам командующий гарнизоном Франсиску де Лима-и-Силва. Усилия его оказались тщетными. Император вел себя резко и непоколебимо.
Когда Лима-и-Силва вернулся в лагерь, он стал свидетелем братания с народом почти всех частей гарнизона, включая даже императорский батальон.
Медлить уже было нельзя. По соглашению с другими находившимися тут генералами, командующий гарнизоном решил снова послать в Боа- Виста майора Мигела де Фриаса, поручив доложить императору о крайней напряженности обстановки. Приблизительно к полуночи Мигел де Фриас прибыл во дворец.
На этот раз Дон Педру имел весьма подавленный вид, словно находился у края пропасти.
Его, несомненно, сломил страх перед неизбежным концом. Вполне возможно, что он уже сам стремился уехать из Бразилии, однако сознание катастрофы подавляло его волю и лишало сил.
Он пытался отсрочить наступление рокового часа. Предложив Мигелу де Фриасу подождать, он приказал начальнику полиции отбыть срочно в город, найти сенатора Вержейру и объявить ему, что император поручает ему сформировать новый кабинет и предлагает как можно скорее прибыть с его членами в Сан-Кристован. Приблизительно в половине третьего ночи во дворец вернулся еле живой от усталости начальник полиции и сообщил, что он нигде не мог найти сенатора Вержейру.
Так развеялась последняя надежда. Через десять минут Дон Педру вручил Мигелу де Фриасу развернутый лист бумаги: это был акт об отречении...


ГЛАВА XIX
Регентство
РЕГЕНТСКИЙ СОВЕТ.-МЯТЕЖИ И ВОССТАНИЯРЕФОРМА КОНСТИТУЦИИ.—РЕГЕНТСТВО ФЕЙЖ0-— РЕГЕНТСТВО АРАУЖУ
ЛИМЫ
РЕГЕНТСКИЙ СОВЕТ
Сразу же после обнародования акта об отречении необходимо было принять меры по обеспечению порядка в стране. Большая ответственность за происшедшие события лежала на умеренных либералах, и именно им надлежало теперь энергично действовать против всех мятежных элементов.
Накануне были проведены подготовительные заседания обеих палат, созыв которых намечался на 3 мая, «дабы обеспечить возможность съехаться в столицу необходимому количеству депутатов».
Утром 7 апреля во дворец сената прибыли 62 члена Генеральной ассамблеи (26 сенаторов и 36 депутатов). На совещательном заседании был сформирован совет нотаблей и был избран временный регентский совет, который должен был взять на себя управление страной от имени малолетнего императора1.
Регентский совет был создан в следующем составе: маркиз де Кара- велас, сенатор Николау Перейра де Кампус Вержейру и Франсиску де Лима-и-Силва.
Первым актом нового совета было восстановление кабинета, смещенного доном Педру 5 апреля.
8 апреля Генеральная ассамблея опубликовала манифест к народу, в котором оповестила его обо всем происшедшем и обратилась к нации с призывом оказать доверие временному правительству, созданному от имени суверена-инфанта для управления страной впредь до избрания ассамблеей постоянного регентского совета.
Словно вздохнув от продолжительного тяжелого кошмара, город находился несколько дней в приподнятом, праздничном настроении.
Через несколько недель, сразу же после того, как 3 мая была создана Генеральная ассамблея, регентский совет объявил, что день 7 апреля войдет в историю нашей страны как самый счастливый для Бразилии день, знаменуя собой героические деяния ее сынов, торжество конституционных свобод и поражение врагов независимости, величия и национального единства Бразилии!
Временный регентский совет проявил полное понимание своих задач в этот ответственный момент. Он заботился об укреплении духа свершившейся революции, обращая особое внимание на провинции и вводя в них более либеральные порядки.
1 Педру I отрекся от престола 7 апреля 1831 года в пользу своего пятилетнего сына Педру II.
342


Речь шла о реорганизации управления страной, несмотря на крупные осложнения, которые повсюду препятствовали деятельности нового правительства. Нужно было прежде всего создать нормальную государственную власть, обеспечив работу Законодательной ассамблеи и создав постоянный регентский совет в рамках основного закона страны.
3 мая открылись заседания обеих палат, на которые все возлагали столь большие надежды. Один из членов регентского совета, маркиз де Каравелас, выступил с тронной речью, содержавшей отчет о последних событиях, и подчеркнул высокое гражданское мужество бразильцев.
«День 7 апреля,— отмечал регентский совет,— останется навсегда памятным днем в истории Бразилии. В этот день были сметены такие преграды, как гнет, интриги или невежество, которые неоднократно мешали успешным результатам ваших мудрых обсуждений на благо родины. В этот день взошла заря нашего счастья. Провинции Сан-Паулу и Минас- Жераис с энтузиазмом приветствовали вести о победе свободы. Надо ожидать, что сообщения, направленные в другие провинции, будут встречены таким же образом, и то же самое произойдет и в Баии, где прежние события, происшедшие при королевском дворе в злосчастные дни марта, произвели столь тягостное впечатление и чрезмерно воспламенили некоторых патриотов, подтолкнув их на предъявление непомерных требований и принятие необдуманных решений, которым власти, несмотря на все свое благоразумие, не смогли противодействовать».
На заседании, состоявшемся на следующий день, была избрана комиссия из трех членов, которой было поручено отредактировать проект закона, регулирующего порядок отправления власти регентским советом.
Представленный 9 мая и принятый после продолжительного обсуждения законопроект был направлен в сенат, члены которого избирались пожизненно. В сенате законопроект долго не задержался.
17 июня во дворце сената собралась Генеральная ассамблея и избрала в состав постоянного регентского совета того же генерала Франсиску де Лима-и-Силва, а также депутатов Жозе и Коста Карвалью и Жуана Браулиу Муниса.
Так был сделан первый шаг на пути к умиротворению. Однако до полного мира еще было весьма далеко, хотя наиболее благоразумная и здравомыслящая часть населения весьма радушно приветствовала все эти меры.
К сожалению, выдающимся деятелям того периода нашей истории предстояло в будущем подвергнуть свою доблесть и отвагу тяжелым испытаниям.
Отдавая себе отчет в положении, создавшемся в Рио-де-Жанейро и в отдельных провинциях страны, оба органа власти — Законодательная ассамблея и регентский совет—действовали в духе полного согласия и единства, в твердой решимости положить конец недисциплинированности и противодействовать проявлениям анархии, которые, правда, не получали широкого распространения в стране, но все еще оставались живучими.
Начиная с первых же своих заседаний ассамблея в полном согласии с правительством стала принимать путем голосования чрезвычайные меры по обеспечению порядка в стране. В числе этих чрезвычайных мер был принят 5 июня закон, запрещавший сборища на улицах и площадях в ночное время, отменявший поручительство за виновных, захваченных на месте преступления или обвиняемых в нарушении государственного правопорядка, и предоставлявший правительству право смещать мировых 343


судей в тех случаях, когда они оказываются недостойными или нарушают закон. Были созданы также отряды муниципальной гвардии, формируемые под ответственность мировых судей из граждан, обладавших избирательным правом.
На эту милицию возлагались охрана города в ночное время и обеспечение общественного порядка. В ее состав вербовались люди самых различных профессий, независимо от их классовой принадлежности: врачи, инженеры, адвокаты, даже члены законодательного корпуса и высшие офицеры армии.
Со своей стороны столичная муниципальная палата неутомимо сотрудничала с милицией в поддержании порядка, издавая разные временные распоряжения о порядке продажи оружия, об азартных играх в общественных местах, о надзоре за прохожими в ночное время и т. д.
Позднее, в августе, были созданы отряды национальной гвардии, заменившие собой прежние отряды милиции, ополчения и муниципальной гвардии.
Пока проводились все эти мероприятия, общественное мнение было на стороне властей, как будто бы все одинаково стремились охранять интересы своей страны. Как при дворе, так и в провинциях основывались патриотические общества и клубы, которые брали на себя обязанность защищать установленный правопорядок и оказывать всемерную помощь конституционным властям.
В то же время весьма сильное развитие получила печать умеренного направления. На арену политических дискуссий и политической борьбы стали выходить люди с большим опытом, активно выступавшие против эксцессов оппозиционной прессы.
В те дни стремление к славе, раздувание скандалов, разгул страстей не знали пределов и лишь мужество защитников закона и порядка нейтрализовало все подобные эксцессы.
В сложной обстановке, характерной для того времени, весьма ярка проявились высокие моральные качества людей тогдашнего славного поколения. Учитывая огромный риск и опасность, с которыми приходилось сталкиваться в ту пору, а также те усилия и энергию, которые необходимо было прилагать, можно сказать, что и бразильская нация переживала в то время весьма ответственный период своей истории.
Недисциплинированность и попытки к мятежу приходилось подавлять не только в самой столице. Всю страну разъедал тот же самый дух анархии...
Есть основания полагать, что к концу 1831 года (после сентября) разрабатывался крупный план, преследовавший цель вызвать волнения во всех провинциях и подготовлявший, таким образом, почву для неожиданных выступлений. Из некоторых провинций уже раньше поступали сигналы и донесения о готовившихся там выступлениях.
В Ilapá свыше десяти лет орудовала одна из группировок, превратившая эту провинцию в район мятежа; местные воинские части свергли и выслали в Рио-де-Жанейро президента провинции, вследствие чего Белен полностью оказался во власти победившей группировки, совершавшей там всевозможные бесчинства.
В Мараньяне население и солдаты, собравшись на площади, выступили с требованиями принятия насильственных мер против сторонников империи, главным образом против португальцев. Президент провинции был вынужден им уступить, однако он не мог пойти на уступки мятежникам,, не получив на это согласия командующего гарнизоном. Подобным же образом мятежники вызывали потрясения и во всех остальных внутренних провинциях страны.
344


В Параиба население при поддержке войск сместило командующего гарнизоном, а также других офицеров, обвинив их во враждебной деятельности против конституционного режима.
В Пернамбуку командующий гарнизоном был смещен уже раньше. В ночь с 14 на 15 сентября восстали солдаты 14-го пехотного полка и при поддержке всего гарнизона взяли власть в городе. 16 сентября патриотический легион, составленный из студентов, милиционеров и других граждан, разбил поднявшую мятеж солдатню, в результате чего свыше 800 человек было арестовано и отправлено в тюрьму на остров Фернанду- де-Норонья, а более 300 человек было убито в боях. Два месяца спустя часть войск вместе со многими местными жителями вновь выступила, требуя принятия мер против врагов Бразилии... Этими врагами, как известно, были португальцы, которых обвиняли в совращении Дон Педру с его прежнего пути. С помощью добровольцев и правительства удалось в конце концов усмирить мятежников.
Все эти беспорядки в отдельных провинциях еще более осложняли положение регентского совета. Приходилось повсюду принимать различные меры воздействия, не забывая об условиях, в которых находились сама столица и двор.
Одним из самых серьезных и непосредственных последствий неурядиц, царивших в стране, было расстройство всей экономической жизни страны, и прежде всего государственных финансов, что еще больше усугубляло создавшееся положение.
Только благодаря мужеству людей, стоявших у власти в ту эпоху, удалось преодолеть весь этот тяжелый кризис.
Из всех провинций, раздираемых распрями, самые тяжелые потрясения выпали на долю Ceapá. В то время как здесь стало известно об отречении императора, в городе Жардим проживал некий бывший полковник милиции Жоакин Пинту Мадейра, кичившиеся своей приверженностью к личности и политическому курсу бывшего императора и прославившийся по всей провинции своим деспотизмом и произволом, за что местные либералы прониклись жгучей ненавистью к нему.
Пользуясь, однако, некоторым престижем, Мадейра сумел сколотить банду малосознательных элементов и во главе ее направился в город Крату, где 2 января 1832 года выступил с призывами к мятежу.
Там «он восстановил органы власти, а также чиновников, которые были смещены до этого со своих постов, арестовал противников, попавших в его руки, и превратил Крату в резиденцию своего правительства, распространившего свою власть по всему району, именуемому Карири».
Против него был направлен генерал Педру Лабатут. Во главе своих частей численностью в 3 тысячи человек Мадейра вступил в бой с правительственными войсками около Ико, в результате которого был разгромлен. Убедившись, что из его частей уцелели лишь жалкие остатки, а «самого его упорно преследуют враги, он предпочел сдаться». Мадейру увезли в Пернамбуку и посадили на корабль, чтобы отправить его в столицу ико двору, но под каким-то предлогом его внезапно высадили на берег. Его начали перевозить из одной тюрьмы в другую, с одного корабля на другой, пока не передали наконец на растерзание его противников, занявших места судей.
Трибуналом города Крату он был приговорен к смертной казни. Напрасно апеллировал он на основании процессуального кодекса к судебным властям столицы: утром 28 ноября он был расстрелян.
345


МЯТЕЖИ И ВОССТАНИЯ
Нельзя не проникнуться чувством глубокого восхищения людьми стоявшими во главе постоянного регентства, их изумительными усилия- ми, с которыми они справлялись с положением в стране, несмотря на то что им пришлось жить в столице, в самой гуще мятежей.
По своему характеру это был исключительный период во всей истории нашей страны. Враждующие стороны держали город в состоянии постоянного волнения и под угрозой мятежных выступлений. Одни требовали немедленной реформы установленного режима. Среди них были группы, требовавшие принятия новой конституции, поскольку действующая конституция, не созданная самим бразильским народом, изобиловала пороками, присущими ей с самого ее возникновения. Другие, настроенные более радикально, призывали к федерализации провинций.
Многие настаивали на немедленном провозглашении республики. Стремясь обеспечить победу революции, они считали, что нельзя упускать благоприятного момента, чтобы упразднить монархию, которая была португальским наследием. Они были решительными сторонниками вхождения в содружество американских народов.
Со своей стороны умеренные, несшие ответственность за положение в стране, предпочитали подлинно либеральную политику, то есть политику без эксцессов и насилия. Учитывая условия, создавшиеся в стране, они хотели, чтобы перемены совершались постепенно, благоразумно и осторожно, таким образом, чтобы в жертву не приносилась важнейшая необходимость обеспечения порядка. Они все еще считали монархию единственной подходящей формой правления для народа, только что освободившегося от колониального режима, полагая, что при правильном понимании и осуществлении этой формы правления можно провести все необходимые реформы и что монархия не исключает возможности создания более свободных институтов.
Эти два главных течения, еще недавно действовавшие заодно, будоражили жизнь всей страны, и особенно жизнь столицы империи.
Именно здесь, начиная с момента создания временного регентского совета, стало проявляться крайнее возбуждение, охватившее местную общественность. К концу апреля обстановка стала столь напряженной, что полиция уже не в состоянии была обеспечить хотя бы элементарный порядок в городе. На улицах то и дело возникали волнения, народ был возбужден. Местная жизнь, казалось, была во власти самой разнузданной демагогии. Достаточно было самого незначительного инцидента, вроде стычки между торговцами или потасовки между мальчишками, чтобы город приходил в волнение.
И несмотря на то, что регентский совет и палаты все более решительно становились на путь обновления, беспорядки не уменьшались и все более усиливалась деятельность мятежных банд, «которые терроризировали население, мешая установлению полной безопасности и спокойствия».
К середине 1831 года правительство оказалось в очень тяжелом положении. Некоторые министры были вынуждены подать в отставку. Потребовалось реорганизовать кабинет, включив в него новых людей, способных активно действовать и бороться против всевозможных затруднений. Прежде всего надо было подобрать человека твердого характера и большого личного мужества на пост министра юстиции.
К счастью, такой человек был найден в лице священника Диогу Фейжо — одного из тех редких людей, которые словно ниспосылаются нам самой судьбой и порой выступают в истории как выдвинутые самим ходом событий.
346


Заняв свой пост 5 июля, Фейжо принялся за решение гигантской задачи — наведения порядка в условиях царившего повсюду хаоса. Он понимал, что для восстановления авторитета государственной власти ей необходимо проникнуться полным сознанием своих функций. Уже первые шаги нового министра доказали его выдающиеся способности как государственно го деятеля.
В результате наиболее горячие умы ощутили неизбежность крушения своих надежд и начали готовить заговор против правительства.
Через несколько дней после того, как Фейжо стал министром, по городу распространились слухи о готовящемся восстании при поддержке части войск.
И действительно, на рассвете 12 июля батальон 26-го пехотного полка, расквартированный в монастыре Сан-Бенту, вышел из повиновения.
Министр юстиции немедленно приказал отрядить 600 муниципальных гвардейцев и окружить казармы с мятежниками. Напуганные быстротой ответного удара, мятежники сложили оружие.
В ночь с 13 на 14 июля большое волнение в городе вызвал восставший батальон полиции. К концу дня 14 июля к полиции уже примкнула часть войск гарнизона, а также большое число гражданских лиц, собравшихся на площади Акламасён, Объятый ужасом город впал в панику.
На следующий день, 15 июля, правительство получило категорическое представление с требованием высылки около ста поименно названных граждан, смещения чиновников, относившихся враждебно к конституционному режиму, а также запрещения на десять лет иммиграции португальцев. В представлении содержались и другие требования, одно нелепее другого.
Палата и сенат собрались в здании ратуши, где заседали беспрерывно. Туда же направились и члены императорской семьи со своим опекуном.
Ассамблея, регентский совет и муниципальная палата обратились с прокламацией к народу и к войскам. Это произвело желаемое воздействие, и утром 16 июля посланные правительством силы заняли лагерь мятежников без какого-либо сопротивления.
Диогу Фейжо предложил предать суду лиц, замешанных в мятеже, выступил против проведения через палату законопроекта о всеобщей амнистии, а также приостановил действие «Cartas de seguro» (род охранного свидетельства о неприкосновенности личности).
Именно в это время была создана национальная гвардия в качестве «стража конституции, которой была принесена присяга».
Вскоре и в самой палате депутатов нарушилось единство, порожденное тревогами смутного времени. Против министра юстиции возникла весьма активная оппозиция, и одновременно против него развернулась бурная кампания в печати
Даже принятие палатой одного ультралиберального проекта реформ не могло сдержать нетерпения самых горячих голов. Как только стало известно об этих реформах, по всему городу прокатилась волна беспорядков, что свидетельствовало об одном: город находился на грани новых мятежей.
В один из вечеров в конце сентября в театре Сан-Педру шел очередной спектакль. Показывали какую-то драму или комедию, когда вдруг зрители стали проявлять признаки странного беспокойства. Позже выяснилось, что между двумя офицерами, один из которых был бразильцем, а другой по происхождению португальцем, вспыхнула ссора, вызвавшая смятение среди публики.
Находившийся в зрительном зале мировой судья немедленно отдал приказ об аресте обоих. Однако многие горожане воспротивились аресту 347


офицера-бразильца. Ввиду возникшей суматохи мировой судья вызвал подкрепление, чтобы все же произвести арест.
В этот момент вмешался майор Мигел де Фриас, выступивший в защиту офицера-бразильца, тогда как офицер-португалец уже находился под арестом. Действия майора де Фриаса вызвали громкие одобрительные возгласы публики, которая увлекла за собой в глубь театра и майора и его подзащитного. Слышались крики возмущения по адресу министра юстиции и регентского совета.
Вызванные полицейские подкрепления очистили в конце концов помещение театра от публики, однако волнения в городе продолжались в течение еще трех дней.
Неделю спустя на острове Кобрас вспыхнул военный мятеж, но в результате принятых энергичных мер мятежникам пришлось сдаться.
В довершение этих неприятностей в конце 1831 года правительство оказалось перед лицом самого крупного из всех этих осложнений. Вплоть до указанного времени продолжала еще существовать группировка, поддерживающая политический курс Дон Педру. Она потерпела, однако, полное поражение и перенесла немало унижений со стороны своих самодовольных и кичливых противников-победителей. Воспользовавшись раздорами, возникшими между либералами, эта группировка вновь появилась на сцене и выступила против нации.
Для регентского совета опять наступило тревожное время. А тут еще стали появляться вести о крупном заговоре, готовящемся в Европе в пользу герцога Браганса, которого некие абсолютисты стремились толкнуть на путь авантюр.
Естественно, что нельзя было не связывать эти известия с теми событиями, которые произошли в стране после сентября.
Воодушевленные новыми надеждами, стали поднимать теперь голову не только прежние приверженцы Дон Педру, но и те, кто не верил в возможность нормализации в ближайшее время условий, сложившихся в стране.
Чтобы представить себе, насколько разбушевались политические страсти в это время, достаточно напомнить, что сторонники реставрации достигли взаимопонимания с «восторженными» («экзальтадос»)1 либералами (или замаскированными республиканцами) во имя борьбы против правительства. Апрель 1832 года вошел в историю как месяц, в котором между обеими группировками был заключен союз.
В ночь на 2 апреля эти «восторженные» либералы распространили прокламацию, в которой от имени народа и вооруженных сил говорилось о необходимости низложить регентский совет ради спасения государства ввиду маневров бывшего императора, который в Европе плел нити заговора против Бразилии.
На следующий день Мигел де Фриас, который с сентября прошлого года находился в заключении в крепости Виллегэньон, высадился на берегу в Ботафогу во главе отряда из 300 солдат из гарнизона Виллегэнь- 1 «Восторженными» («экзальтадос») современники называли республиканцев, в числе которых были представители бразильских купцов, мелких промышленников и интеллигенции. «Экзальтадос» организовали в Рио-де-Жанейро «Федералистское общество» и создали во многих городах республиканские клубы. В издававшихся ими многочисленных органах печати «экзальтадос» требовали созыва учредительного собрания для принятия новой конституции взамен абсолютистской конституции 1824 года, введения федеративной системы управления,, чистки государственного аппарата от монархистов — сторонников Педру I и ликвидации монополии португальских купцов на торговлю с Бразилией. Программа «экзальтадос» отражала стремление торгово- промышленных кругов страны к свержению абсолютизма, поддерживавшего португальскую аристократию и сковывавшего капиталистическое развитие страны.
348


•она. Бросив солдат в поход против города, он занял позиции в лагере Сант-Ана.
Однако вскоре вся эта группа была обращена в бегство войсками, выступившими во главе с подполковником Франсиску Теобалду Саншис Брандан, которому оказал ценную поддержку майор Луис Алвис де Лима-и-Силва (будущий герцог Кашиас).
4 апреля сдались и те мятежники, которые укрепились раньше в Виллегэньоне.
Через некоторое время выступили и сторонники реставрации. Они были уверены, что их удар по регентскому совету окажется смертельным.
Ранним утром 17 апреля вспыхнули мятежи в Сан-Кристоване и почти одновременно также и в районе бухты Гуанабара, где мятежники захватили ряд баркасов, попытавшись затем высадиться на берегу Глориа.
Пока принимались меры по отражению высадившихся сил, мятежники из Сан-Кристована предприняли наступление на город. Навстречу им были брошены правительственные силы, дислоцированные в лагере Сант-Ана. Бой длился недолго. Неожиданность атаки вызвала полное смятение среди исполненных уверенности в победе мятежников, которые вскоре обратились в бегство.
К вечеру перепуганные жители города испытывали лишь тягостное чувство, вызванное этим безрассудным выступлением.
Перед лицом столь серьезных выступлений регентский совет стал отдавать себе отчет, насколько возросла опасность восстановления бывшего императора на троне, от которого он был вынужден отречься.
Опекуна императорского инфанта Жозе Бонифасиу стали обвинять по меньшей мере в потворстве той группировке, которая теперь всячески препятствовала деятельности регентского совета.
Выдвигались требования принять решительные меры для предупреждения возможной антиправительственной деятельности Жозе Бонифасиу. Палата депутатов согласилась с этими требованиями, но сенат большинством в один голос отклонил их.
Тем временем палата депутатов, воодушевленная пламенной речью министра юстиции, попыталась сама разрешить этот кризис путем неконституционного голосования. Она захотела одна, независимо от сената, провести реформу конституции, что, как она надеялась, умиротворило бы страну.
На следующем же заседании палата пересмотрела свою позицию. Фейжо и его коллеги по правительству были вынуждены подать в отставку. Был создан новый кабинет.
«Восторженные» либералы наравне со сторонниками реставрации радовались этому событию, как своей победе.
Однако новый кабинет продержался лишь немногим больше месяца, после чего в состав правительства вошли видные представители умеренной партии, пользовавшиеся симпатией и влиянием в общественных кругах.
Хотя в палатах и в прессе продолжалась борьба между тремя группировками, все же 1832 год закончился в относительно спокойной обстановке.
Иначе обстояло дело в отдельных провинциях, особенно в тех, где господствующие позиции занимали сторонники бывшего императора, например в Сеара, Пернамбуку и Алагоасе, Минас-Жераисе и Баии, Мату-Гросу и Hapá.
Даже в столице, где весьма недолго длилась эта видимость перемирия между тремя группировками, стало заметно, что все желали восстановления Дон Педру на троне Бразилии.
349


В середине 1833 года обе палаты получили сообщение от регентского- совета, которое весьма удивило их. В нем говорилось, что, согласно непосредственным, официальным донесениям дипломатических представителей Бразилии в Европе, там идет подготовка к реставрации бывшего императора на престоле.
Сенат вначале разыграл притворное изумление, а затем стал хранить, полное молчание по этому вопросу. Что же касается палаты депутатов, то она вновь подчеркнула свое намерение охранять не только конституционный режим и трон Педру II, но и завоевания революции 7 апреля, препятствуя всеми законными средствами реставрации опозорившегося режима.
Дав, таким образом, сигнал тревоги, правительство приняло необходимые меры предосторожности. Оно уполномочило министра по делам империи информировать обо всем президентов провинций, ввести их в курс событий и рекомендовать им незамедлительно принять все возможные меры против сторонников реставрации.
Лишь с кончиной герцога Браганса в 1834 году была устранена эта сильнейшая причина треволнений, терзавших деятелей регентского совета. Однако, несмотря на все это, до полной нормализации жизни в империи было еще далеко.
РЕФОРМА КОНСТИТУЦИИ
Несмотря на крайне тревожный характер описанного периода регентства, еще нельзя было сказать, что уже пройдена самая тяжелая фаза тогдашнего бурного периода истории нашей страны.
В сущности, корень зла таился в самой природе тех процессов, которые возникли после 7 апреля.
Чтобы убедиться в этом, достаточно обратить внимание прежде всего на резкость, с которой нация порывала в течение долгих девяти лет со своим былым подчиненным положением. Кроме того, вместо укрепления власти, способной руководить нацией в этот период и ослабить опасности, связанные с переходом от одной формы правления к другой, под давлением «экзальтадос» была допушена ошибка, состоявшая в ограничении полномочий регентского правительства, которые являлись неотъемлемым правом верховной власти, от имени которой оно должно было действовать.
Руководители победоносной группировки не приняли в расчет, что, ограничив конституционные права регентского совета, обе палаты поставили его в крайне неловкое и стесненное положение перед нацией, тем, что оказали ему доверие, ограниченное определенными условиями.
В стране существовало недоверие к представителям власти — плод правления первого императора, которое заставляло всех быть настороже.
Вот почему нас не должна удивлять обстановка, сложившаяся в стране. В создавшихся для него условиях регентский совет не располагал ни должным престижем, ни необходимыми силами, чтобы справиться с волнениями в стране. Его министры действовали не покладая рук, однако они подвергались ожесточенным нападкам с парламентских трибун и в печати и над ними постоянно висела угроза увольнения в отставку.
Видимо, сами умеренные вскоре поняли все это и все надежды свои возложили на конституционную реформу.
К концу 1833 года буря как будто начала стихать и все внимание было приковано к парламенту, на который теперь возлагались большие надежды. И действительно, появились бесспорные симптомы того, что разногласия 350


заставлявшие содрогаться страну, переместились из казарм и с улиц в законодательные органы.
Начиная с 1831 года оба течения либеральной партии были озабочены проблемой реформы конституции, усматривая в этом логическое следствие революции 7 апреля.
Через несколько дней после открытия в этом же году второй сессии законодательных палат была назначена специальная комиссия из трех членов, на которую была возложена задача изложить в письменной форме проект поправок к отдельным статьям конституции.
Комиссия представила свой проект на заседании 9 июля. Проект не был одобрен. Было выдвинуто несколько новых проектов, пока наконец палата не отдала предпочтение проекту Миранды Рибейру, который был обсужден на нескольких заседаниях палаты, был одобрен ею 13 октября, а затем передан в сенат.
Ввиду большого исторического значения этого проекта стоит ознакомиться с отдельными его положениями. Он предусматривал, что:
1) Бразильская империя становится федеративной монархией;
2) конституция признает лишь три вида государственной власти (не считая верховного арбитража);
3) конституция определит круг деятельности трех видов власти, четко разграничив присваиваемые им функции;
4) палата будет избираться сроком на два года;
5) через каждые два года треть состава сената также будет обновляться, и срок полномочий сенатора будет продолжаться шесть лет;
6) к исполнительной власти переходят арбитражные функции, сохраняющиеся и тогда, когда все остальные функции упраздняются;
7) палаты вправе путем голосования объявить недействительным вето, налагаемое исполнительной властью на отдельные проекты закона;
8) Государственный совет упраздняется;
9) провинциальные советы превращаются в законодательные ассамблеи;
10) все общественные доходы будут подразделяться на общенациональные и самостоятельные доходы каждой отдельной провинции;
11) на время несовершеннолетия императора империя будет управляться регентом, избираемым провинциальными законодательными ассамблеями;
12) муниципии будут возглавляться интендантами, пользующимися теми же правами, что и президенты в провинциях.
Из этого видно, какой большой прогресс произошел в настроениях, господствовавших в палате, которые явно отражали чаяния тогдашнего поколения.
Полное осуществление этого проекта, бесспорно, знаменовало бы собой торжество тех кругов, которые пытались создать в Бразилии «республику во главе с президентом-императором».
Сенат ужаснулся, когда увидел, что под напором извне уже колеблются самые его устои, и попытался прежде всего затянуть обсуждение предложений, смело выдвинутых временной палатой.
Лишь на сессии 1832 года сенат начал обсуждать этот вопрос, да и то прибегая к разным уловкам, всячески затягивая его рассмотренпе в надежде выиграть время.
Видно было, что назначенная для этой цели комиссия признавала необходимость реформы, однако она приводила убедительные доводы, осуждая палату за то, что последняя стремилась поставить какие-то ограничения учредительному собранию. Верная букве и духу конституционных положений по данному вопросу, комиссия считала, что один законода-
351


Падре Диогу Антониу Фейжо.
тельный орган должен объявить о необходимости реформы, а другой — претворить последнюю в жизнь.
Исходя из этого, комиссия предложила принять проект палаты за основу и обсудить его с целью внести в него соответствующие поправки.
На этот раз сенат уже не стал больше медлить, стремясь покончить со всем этим вопросом, а поэтому, ограничившись простым упразднением ряда статей проекта реформы, указал на те его статьи, которые могли быть приняты с соответствующими поправками. Таким образом, были полностью отменены статьи 1,2, 4, 5, 6, 7, 8, 11и12 проекта и внесены поправки в оставшиеся статьи 3, 9 и 10.
Этим самым низводилось на нет все то, что было достигнуто усилиями народной палаты.
Трудно представить себе, как велико было негодование, охватившее всех политических деятелей, связанных с регентским советом, когда они увидели, что сенат выступил против требований и стремлений нации. Вот почему под впечатлением заносчивого поведения сената вспомнили о той странной стратегии, которая выявилась 30 июля, о чем уже мы говорили. Дерзкая позиция, занятая высшей палатой, была истолкована как реакция на победоносный курс, взятый 7 апреля, и сенат, цеплявшийся за пожизненный характер своего состава, рассматривался теперь как крупнейшее препятствие на пути к обновлению старого режима, угрожавшее стране, ибо стало совершенно очевидно, что в этот ответственный момент сенат стал оплотом сторонников реставрации.
Фейжб предложил поэтому, чтобы палата депутатов была преобразована в национальную ассамблею и декретировала бы реформы без участия
352


Педру де Араужу Лима.
сената. Но вспышка радости была кратковременной. Остыв и поразмыслив над последствиями столь рискованного шага, палата и регентский совет решили в конце концов отступить.
Было решено тогда обсудить поправки, предложенные сенатом. Многие из них были отвергнуты, а некоторые — приняты.
Был поставлен вопрос о совместном заседании обеих палат. 17 сентября 1832 года в Генеральной ассамблее началось обсуждение, продолжавшееся до 28 сентября. Большинство поправок, внесенных сенатом, было полностью принято, и 12 октября был утвержден закон, легший в основу декрета о реформе.
Так была пройдена первая стадия, и казалось, что все были готовы способствовать тому, чтобы это дело отвечало общим потребностям страны, не ставя под какой-нибудь опасный удар судьбу существующих институтов.
Остаток 1832 года и весь 1833 год прошли, по крайней мере в столице, в условиях относительного спокойствия.
Палата третьего созыва, избранная на срок с 1834 по 1837 год, была облечена учредительными правами. На сессии 7 июля был представлен проект реформы, основанный в целом на положениях закона от 12 октября касательно управления провинциями и муниципиями и создания регентского совета на период до достижения императором совершеннолетия.
14 июля начались прения, которые вначале развернулись вокруг вопроса о том, необходимо ли участие верхней палаты в декретировании реформы. В результате поименного голосования 70 голосами против 16 было решено, что одна лишь временная палата располагает необходимыми полно-
23 р. помбу 353


мочиями для этого, в силу чего реформа должна быть принята ею без какого-либо участия сената и независимо от его санкции.
Проект подвергся затем обсуждению в первом чтении. Во втором чтении многие выступили против статьи 1, главным образом той ее части, которая изымала муниципий, в пределах которого находилась столица империи, из юрисдикции каких-либо провинциальных властей. Казалось, впрочем, что это противоречие проистекало из неясной формулировки данной статьи, но в конце концов эта поправка к закону была принята.
То же самое произошло и в отношении других пунктов проекта. Оживленная дискуссия завязалась вокруг той части статьи 6, которая касалась вопросов депутатской неприкосновенности. В ней говорилось, что депутаты провинциальных ассамблей «не могут быть подвергнуты аресту без санкции соответствующей ассамблеи, за исключением таких преступлений, как мятеж, восстание, заговор, оказание помощи чужеземцам во вторжении на территорию империи, а также в случае задержания с поличным на месте преступления, влекущего за собой применение смертной казни».
Многие депутаты резко выступили против обширных чрезвычайных гарантий, которыми хотели окружить себя депутаты провинциальных ассамблей. Однако большинство поддержало предложение, что провинциальным ассамблеям необходимо предоставить возможность быть свободными от какого бы то ни было влияния или вмешательства со стороны центральной власти.
Эта статья обсуждалась долго и весьма напряженно; пришлось голосовать ее по частям. В результате поименного голосования было решено, что «депутаты провинциальных ассамблей не могут преследоваться за высказанные ими при исполнении своих обязанностей мнения» и что в течение срока действия своего мандата «они могут подвергаться аресту только с разрешения соответствующей ассамблеи».
Смелость, с какой была изъята третья часть данной статьи, гласившая «за исключением таких преступлений, как мятеж и т. д.», свидетельствует о ясном понимании палатой положения, в котором находилась в то время страна.
Тем не менее во время третьего чтения все это повисло в воздухе... словно ассамблея остановилась в нерешительности на том пути, по которому следовала до этого.
В конце концов были приняты с соответствующими поправками 24 статьи проекта, и 12 августа этот закон был обнародован в качестве «Дополнительного акта» к конституции империи 1824 г.
Кроме данного закона, который был окончательно принят только на сессии, состоявшейся в 1834 году, в империи начиная с 1831 года было осуществлено и много других реформ, одни из которых проводились в виде обычных законов, а другие — как акты исполнительной власти.
В числе первых следует отметить: закон о процессуальном кодексе, закон об уголовном кодексе, законы об избирательной системе, о выборах мировых судей, о национализации каботажного плавания, о пресечении торговли африканскими неграми, о муниципальных палатах, об окружных судах, о компетенции провинциальных президентов, об упразднении отрядов милиции и ополчения, о создании национальной гвардии, о юридических академиях и медицинских училищах, о порядке натурализации иностранцев, об инспекторах по народному здравоохранению, о судоустройстве и многие другие.
Важнейшие акты, изданные исполнительной властью, касались следующих вопросов: положения о таможнях, открытия военно-морского госпиталя, строительства исправительного дома, упразднения некоторых 354


должностей и управлений, реорганизации всей службы по сбору налогов, учреждения сберегательных касс и многочисленных благотворительных заведений почти во всех провинциях, упразднения монетного двора в Баии, унификации чеканки металлической монеты, обращающейся в стране, а также бесконечного множества других мероприятий, которые провела новая администрация.
Все это говорило о том, что империя вступила в фазу обновления и что общий дух в стране, казалось, благоприятствовал окончательному упорядочению государственного управления.
РЕГЕНТСТВО ФЕЙЖ0
Регент был избран 7 апреля 1835 года. Этот пост оспаривался обоими течениями, сложившимися после кончины Дон Педру,— «экзальтадос» в союзе со старыми сторонниками реставрации (которые в то время стали носить название партии «оландезес», так как являлись приверженцами Оланды Кавалканти) и умеренными либералами.
Во всех провинциях голосование прошло без каких-либо осложнений. За кандидатуру священника Диогу Фейжб было подано 2826 голосов, иными словами на 575 голосов больше, чем собрал его соперник Оланда Кавалканти, который получил 2251 голос.
Таким образом, победу одержала партия, которая и после отречения императора находилась у государственного руководства.
Однако побежденные не сдавались. Потерпев поражение на выборах, они подумывали о каких-то особых средствах и ухищрениях, чтобы свести на нет победу своих противников.
Почти до самого конца этого года, вплоть до вступления Фейжб в должность, положение в стране оставалось напряженным.
Оппозиция выступила прежде всего с предложением законодательным путем зафиксировать факт достижения совершеннолетия принцессой Донной Жануарией для передачи ей регентства империи.
Эта интрига была самой опасной, она неизбежно вела к анархии в стране. Правительство охватило гнетущее беспокойство.
Тем временем, словно для того, чтобы омрачить уже начавший проясняться горизонт, регентский совет, состоявший из трех членов, лишился двух из них. Коста Карвалью под предлогом недомогания продолжал находиться в Сан-Паулу, удалившись всецело от каких-либо дел, и не мог, следовательно, протестовать против происходивших беспорядков. Браулиу Мунис был действительно прикован к постели тяжелой болезнью, которая вскоре свела его в могилу.
Таким образом, делами регентства занимался один лишь Лима-и-Силва, который не обладал качествами государственного деятеля, способного управлять страной. Кроме того, приходилось сдерживать его профессиональные замашки.
С другой стороны, Фейжб указывал, что в условиях, создавшихся в стране, он не осмелится занять свой высокий пост.
Наконец все это осталось позади, и 12 октября 1835 года вновь избранный регент империи вступил в свою должность. Однако в стране по-прежнему царила атмосфера неуверенности и беспокойства.
Фейжб начал выполнять свои новые обязанности в чрезвычайно сложной обстановке. И сразу же обнаружилось, что этот человек, занявший столь высокий пост, не обладал необходимыми для этого способностями. равнозначными тем, которые он проявил на посту министра юстиции.
Уже само формирование кабинета прошло весьма неудачно: приня.355
23е


тое решение не удовлетворяло даже умеренных. Лишь спустя десять дней после того, как Фейжо вступил в права регента, новое правительство собралось с силами, чтобы опубликовать свой манифест к нации. Этот манифест явился новой неудачей, и не только потому, что в нем не хватало высокого гражданского духа и понимания общего блага, но и из-за формы, которую придал манифесту новый регент империи.
Среди тех группировок, на которые делилась палата, царила атмосфера не только изумления, но и подозрения. Уверенные в осуществлении намеченных ими планов, эти люди казались безразличными к подлинно реконструктивной политике, к справедливостии братству, приверженность к которым они всячески провозглашали, всецело дав волю своим порочным наклонностям.
Было совершенно ясно, что данная ассамблея никогда не пойдет на примирение с подобным правительством, как бы хорошо оно ни служило нации.
Больше всего Фейжо досаждали нескончаемые интриги, которые плелись вокруг него. Эти интриги, нападки и выражения недовольства усилились особенно после того, как в 1836 году открылись заседания Генеральной ассамблеи.
Вначале появились некоторые надежды на улучшение отношений между палатой и правительством. Однако Фейжо не сумел воспользоваться этими добрыми побуждениями и, казалось, не нуждался в поддержке со стороны парламента, чем доказал, что не имел никакого представления о подлинном характере тогдашнего режима.
С самого начала обсуждения тронной речи в палате начала складываться сильная оппозиция против правительства. Особенно способствовало этому обсуждение проблемы взаимоотношений с Ватиканом. Регентство сочло даже возможным предложить отделение бразильской церкви от Ватикана в дисциплинарных вопросах.
Другим событием, вызвавшим большое волнение в палате, было восстание в Риу-Гранди-ду-Сул.
Закрывая тогдашнюю сессию ассамблеи, регент счел возможным повторить жест Педру I: «Высокочтимые и достойнейшие господа представители нации! Шести месяцев работы сессии оказалось недостаточно, чтобы изыскать необходимые средства для исцеления общественных недугов, и последние, к несчастью, стали прогрессировать. Дай боже, чтобы на следующей сессии патриотизм и мудрость Генеральной ассамблеи оказались в состоянии справиться с неотложными нуждами государства! Объявляю сессию закрытой».
Это прозвучало как вызов, брошенный в первую очередь палате, где росло недовольство правительством.
Палата не преминула взять реванш. На следующей сессии она поспешила ответить на вызов, заявив в официальном ответе на тронную речь, что «лишь при условии тесного и лояльного сотрудничества между органами государственной власти может быть создано действенное средство против недугов, разъедающих нацию. Однако палата депутатов лишилась бы этой возможности выполнения своих самых священных обязанностей, если бы стала сотрудничать с правительством, не пользующимся доверием нации».
В тот же самый день, когда обсуждался вопрос о принятии резолюции с выражением доверия правительству, в палате депутатов раздавались следующие речи: «Нам следует обвинить министров, господа, предъявить им обвинения, а не просить об их замене. А если в их ошибках виновен назначивший их глава правительства, то конституция дает нам средства для смещения и этого человека с его поста».
356


На сессии 13 мая, на которой раздавались едкие замечания по адресу правительства, началось обсуждение проекта разрешения проблемы Риу- Гранди-ду-Сул путем проведения плебисцита, который позволил бы установить, желает ли эта провинция оставаться в составе империи.
16 мая кабинет пал, что вызвало огромную сенсацию в палате и еще больше воодушевило тех, кто выступал против правительства. Стало ясно: борьба шла против самого регентства, а не против отдельных министров.
Новый кабинет своими действиями еще больше усилил оппозицию.
Борьба между обоими органами власти все больше обострялась, и казалось, что вот-вот произойдут какие-то непредвиденные события.
Бесспорно, что сам Фейжо меньше всего способствовал нормализации положения. Среди людей, окружавших его в качестве его друзей или помощников в правительстве, многие пользовались большим престижем в палате. Лимпу де Абреу, например, на следующий же день после своего ухода из кабинета уже выступал в парламенте, успешно парируя некоторые маневры оппозиции.
Однако регент полагал, что он не нуждался в поддержке палаты, хотя бы и временно. С его точки зрения, власть, носителем которой он являлся, стояла выше всех других органов власти. Казалось, у него не было ни малейшего представления о парламентарной, представительной системе.
На сессии 6 июня произошел очень серьезный инцидент, который привлек к себе внимание большинства палаты и еще больше настроил ее против регента.
Обсуждался бюджет военно-морского флота, когда в помещение палаты вернулась из дворца депутация, которой было поручено передать ответ палаты на тронную речь. Дискуссия была прервана, и среди глубокой тишины, словно предвещавшей что-то необычное, Соуза Мартинс попросил слова. Выступив с официальным докладом, он заявил, что комиссия побывала во дворце, где была принята регентом. Оратор зачитал его превосходительству текст резолюции с выражением доверия правительству, в ответ на что депутация услышала приблизительно следую- хцее:
«Будучи весьма заинтересованным в процветании Бразилии и в соблюдении конституции, я не могу согласиться с положениями, изложенными во второй части ответа на тронную речь; однако независимо от состава палаты депутатов я предлагаю палате свое самое искреннее и лояльное сотрудничество в надежде, что по крайней мере на этот раз она выполнит свои неоднократные обещания принимать во внимание предложения правительства».
Чтобы уяснить себе характер этого инцидента, следует учесть, что упомянутая часть документа палаты гласила следующее:
«Господин! Если созыв органа законодательной власти всегда связывается с какими-то надеждами для Нации, то это вызывается тем, что, по мнению Нации, лишь на основе взаимного и действительного сотрудничества между органами государственной власти можно найти эффективные средства против бед, испытываемых страной. Палата депутатов будет стремиться обеспечить подобное сотрудничество с министрами Вашего Императорского Величества, если они, руководствуясь исключительно интересами и потребностями страны, будут также стремиться к обеспечению согласия и доверия между отдельными органами государственной власти, что является существенным условием нормальной деятельности представительных правительств».
Трудно понять, какими мотивами руководствовался Фейжо, заняв подобную позицию, которая вызвала столь большее недовольство.
357


Услышав об этой достойной порицания выходке регента, палата словно остолбенела от изумления и негодования. Затем председательствующий заявил, что он еще не пришел к заключению, следует ли, как это общепринято, воздать особую похвалу регенту в ответ на его заявление. Один из депутатов подчеркнул в своей речи, что такого рода ответ равноценен объявлению войны.
После выступления других представителей председательствующий заявил, что решение вопроса откладывается.
На следующем же заседании был утвержден проект резолюции, «одобряющей образ действий председательствующего, который, несмотря на установленную в палате практику, не пожелал воздать особой похвалы регенту за его ответ на выраженное ему доверие палаты».
Не было больше никакой возможности добиться примирения между обоими органами государственной власти. Если палата депутатов, пренебрегая возложенными на нее высокими обязанностями, стала открыто восставать против регента, то последний перестал вовсе считаться с палатой.
В тот же день, 7 июня, когда продолжались прения по вопросу о военно- морских силах, появились явные симптомы выражения недоверия новому кабинету, причем оппозиция, по сути дела выступая против регента, делала вид, будто выступает только против кабинета.
Со своей стороны регент стал отказываться санкционировать решения палаты. Последняя ответила язвительной критикой всех актов регента. Она стала противиться его действиям, все более открыто выражая ему свое недоверие. Происходила как бы смертельная схватка между обоими органами власти.
На сессии 14 июня был зачитан текст послания правительства президенту Ceapá, где два депутата нации характеризовались такими терминами, как «презренные авантюристы» и «анархисты», и рекомендовалось применить силу для противодействия их замыслам.
Волнения в палате предвещали приближение развязки,
Фейжб постигло полное разочарование. Правительственная деятельность превратилась для него в подлинную пытку. Развеялся энтузиазм, которым он был охвачен в первые месяцы своего правления, когда его увлекла мысль быть полезным своей стране. Однако ему не дали возможности заниматься делами управления — приходилось заниматься политикой, то есть как раз тем, что ему было совершенно чуждо.
Вероятнее всего, он уже по меньшей мере с мая подумывал об уходе в отставку, но не уходил из-за настояний друзей.
Наступил, однако, момент, когда нельзя было уже откладывать больше единственное решение назревшего кризиса.
Его стали обвинять в сговоре с революционерами юга и даже в измене родине. Чаша переполнилась; он понял, что лишился всякой поддержки.
Человек, не способный на то, чтобы искать соглашения, и не имевший в борьбе с палатой возможности в конституционном порядке апеллировать к нации (ибо закон, определявший полномочия регентской власти, не допускал роспуска палаты), не мог больше оставаться у власти.
Решив оставить свой высокий пост, он все же пытался укрепить положение своей партии. Он предложил с этой целью Лимпу де Абреу портфель министра по делам империи, «поскольку тот блестяще справился бы с этой должностью, однако этот представитель Минас-Жераиса отказался от сделанного ему предложения».
Оставалось теперь лишь положиться на естественный ход событий, отказавшись от какой-либо мысли спасти положение. Он вступил поэтому 358


в переговоры с Араужу Лимой. Назначив его министром по делам империи, Фейжо на следующий же день, 19 сентября, передал ему регентство в соответствии с положениями конституции.
РЕГЕНТСТВО АРАУЖУ ЛИМЫ
Приступив к выполнению своих высоких обязанностей. Араужу Лима начал сразу же действовать совершенно иначе, чем Фейжо. Свой первый кабинет он создал из наиболее выдающихся и пользующихся престижем членов парламентского большинства.
Новое правительство обратилось с манифестом к палате и сенату, изложив свою программу управления и указав на необходимость раз и навсегда покончить с недугами, разъедающими общество, и восстановить всеобщий порядок путем объединения всех бразильцев. В этих целях правительство стало добиваться проведения некоторых неотложных мероприятий. Оно объявило недействительными обнародованные ранее декреты против свободы печати. Постепенно оно начало заменять многих президентов провинций, на которых уже давно подавались жалобы, выдвигая на эти посты пользующихся его доверием лиц.
Обе палаты парламента приветствовали все положительные признаки того, что правительство считается с настроениями, господствующими в парламенте, и особенно заверения, с которыми поспешило выступить новое правительство, всячески подчеркивая свое намерение проводить курс, полностью соответствующий национальным интересам.
Лишь теперь стало совершенно очевидным, что разногласия между обоими органами власти раздувались как раз прежним, вышедшим в отставку правительством. Многие мероприятия, в которых было отказано предыдущему правительству, ныне принимались без каких-либо отлагательств, как, например, отдельные меры, касавшиеся военной администрации, или разрешение на эмиссию кредитных билетов на сумму в 4500 конто для покрытия чрезвычайных расходов, связанных с восстанием на юге. Палаты проголосовали даже за введение осадного положения на один год в охваченной восстанием провинции, в чем, кстати говоря, было Отказано прежнему правительству.
Из всего этого можно заключить, что новое правительство начало свою деятельность при хороших предзнаменованиях.
Однако в провинциях стал вскоре вновь возрождаться тот мятежный дух, который потрясал жизнь страны в первый период регентства. Явление это приписывалось проискам партии, потерпевшей крушение вместе с Фейжо.
События в столице получили, видно, соответствующий отклик в Баии, Мараньяне, Сан-Паулу, Риу-Гранди-ду-Норти, Параибе, Алагоасе, Гоясе и Мату-Гросу, более или менее серьезно нарушив общественный порядок в этих местах.
Тем временем военные действия на юге, усиливая общее состояние напряженности в стране, стали все больше угрожать целостности империи. Воодушевление, вызванное во всех провинциях мужеством риу-грандцев, нарастало по мере того, как императорские войска отступали или проявляли нерешительность перед лицом мужественных республиканцев.
Из всех беспорядков, которые в огромной степени усложняли деятельность правительства, наибольший размах приняли волнения в Баии и Мараньяне.
В первой из этих провинций некоторое время назад стали распространяться слухи о заговоре. Среди заговорщиков, как говорили, большой 359


популярностью пользовалась идея полного отделения этой провинции. Они считали данный момент подходящим, чтобы окончательно порвать с центром и освободить Баию от подчиненного положения, в котором она находилась с 1763 года.
Подобные идеи активно пропагандировались как в клубах, так и в печати; однако власти были застигнуты врасплох, когда в первых числах октября 1837 года на углах улиц появились печатные листовки, «призывавшие народ и войска постоять за честь Баии».
В день 7 ноября разнеслась весть о том, что в крепости Сан-Педру и в ее окрестностях вспыхнул мятеж. Встревоженный президент провинции приказал командующему гарнизоном выступить во главе немногочисленных сил, находившихся в его распоряжении, к месту опасности. Командующий гарнизоном попытался успокоить мятежников и призвать их к порядку, но это оказалось бесполезным. Те же солдаты, что его сопровождали, открыто вышли из повиновения и «присоединились к восставшим».
На заре следующего дня весь город был встревожен зрелищем толп вооруженных людей, бежавших с криками и угрозами к дворцовой площади. Находившаяся у ворот дворца немногочисленная стража обратилась в бегство.
Крайне перепуганный этими событиями президент поспешно покинул дворец и вместе с командующим гарнизоном укрылся на борту военного корабля.
Некоторое время спустя руководители восстания собрались во дворце и образовали временное правительство.
Однако эти беспорядки не нашли ответного отзвука в провинции. В городе Кашуэйре даже стал создаваться центр противодействия этим выступлениям, которые расценивались как простое проявление анархии, царившей в стране.
В Баию отправился новый президент провинции Баррету Педрозу. После этого туда прибыли силы во главе с новым командующим гарнизоном фельдмаршалом Жуаном Крисостому Каладу. Город был блокирован с моря дивизионом военных кораблей под командованием Мариата, а затем был осажден и с суши.
Повстанцы покинули крепость и предприняли безнадежную попытку прорваться через кольцо осады. Много дней здесь продолжались ожесточенные сражения.
В ночь на 14 марта 1838 года в различных частях города возникли пожары. Воспользовавшись этим, легитимисты проникли в город.
Утром 16 марта сдались последние республиканцы, оказавшие сопротивление. Всего повстанцы потеряли в боях более 600 человек.
Так еще раз потерпела поражение попытка осуществить те не совсем еще ясные чаяния, которые волновали страну.
События, развернувшиеся в трех провинциях — Мараньяне, Пиауи и Ceapá, имели более серьезное значение, чем то, что произошло в Баии.
С некоторых пор в Сан-Луисе на страницах местной прессы велась полемика между двумя партиями. В ходе этой полемики не выдвигались какие-либо идеи социального или политического порядка, а лишь ставился вопрос о замещении ряда официальных постов в провинции.
В марте 1838 года туда прибыл и занял пост президента д-р Висенти Камаргу, принадлежавший к консервативному течению, которое усилило свои позиции после прихода к власти Араужу Лимы.
Назначив местных делегатов (под названием префектов) с целью противопоставить их мировым судьям, принадлежавшим к враждебной 360


партии, либо приуменьшить авторитет последних, новый президент дал толчок дальнейшему разжиганию борьбы.
После этого кампания в печати приобрела резкий, ожесточенный характер. Вскоре в одном из глубинных районов этой провинции произошел инцидент, побудивший либералов взяться за оружие. Они привлекли на свою ‘сторону некоего Раймунду Гомиса — человека грубого, но храброго, являвшегося образцом колониального героя, прославившегося подвигами и внушавшего страх свойственными ему кровожадными инстинктами.
13 декабря 1838 года Раймунду вместе со своей бандой захватил селение Манга, где к нему присоединились другие разбойные элементы. Отсюда они направились к Пиауи. В селении Брежу к нему примкнули новые группы мятежников, и численность его отрядов перевалила уже за тысячу человек.
Получив сообщение об этих событиях, императорское правительство направило в Сан-Луис Соузу Мелу, чтобы заменить им Висенти Камаргу, не сумевшего, как видно, восстановить порядок.
Немедленно по прибытии в Сан-Луис новый президент бросил военные силы против банд, занимавшихся разбоем внутри провинции. Однако в марте эти силы сдались мятежникам близ фазенды Анжикус.
Это несчастье вызвало огромную панику в столице провинции, которая стала опасаться налета мятежников.
К середине 1839 года уже весь юг провинции был охвачен мятежом, и волна его подступала к Пиауи. После двухмесячной осады 30 июня город Кашиас сдался повстанцам. Опьяненные успехом повстанцы предложили президенту Соузе Мелу условия перемирия, включая требования о высылке всех ненатурализовавшихся португальцев, что, очевидно, свидетельствовало о подлинных целях мятежа. Предъявленные требования были такого характера, что президент провинции счел необходимым уведомить о них императорское правительство.
Следует отметить, что в этот момент законные власти удерживали в своих руках лишь город Сан-Луис и военный форпост на берегу реки Итапикуру (Розариу). Почти по всей провинции полыхал пожар войны и раздавались вопли жертв насилия и жестокостей, которые чинились мятежниками.
Положение приняло столь угрожающий характер, что, казалось, опасность нависла над всем севером империи. Если бы столица провинции была взята, «что зависело только от самих мятежников», и если бы во главе движения стоял какой-нибудь храбрый полководец, то подрыв политического единства Бразилии в тот период мог бы стать реальным фактом.
Все эти опасения побудили регентский совет к энергичным действиям. Нужно было немедленно выступить в защиту севера страны, где опасность угрожала самой целостности империи, причем стало очевидным, что эта опасность не менее серьезна, чем на юге.
Ввиду всего этого императорское правительство приняло решение вновь сменить власть провинции Мараньян, возложив на одно и то же лицо обязанности и президента провинции, и командующего гарнизоном. Осуществление этой важнейшей миссии было поручено полковнику Луису Алвису де Лиме — опытному человеку, храброму и честному военному деятелю, заслуживающему полного доверия благодаря своему благородному, твердому и энергичному характеру.
Алвис де Лима прибыл в Сан-Луис 4 февраля 1840 года. Сразу же после своего прибытия он объявил, что не признает и не собирается признавать какие-либо борющиеся стороны и что его единственная задача — восстановить спокойствие.
361


Стремясь восстановить порядок, он отдал приказ о наступлении против мятежников во всех районах, где те укрепились.
Крупнейшим затруднением, на которое натолкнулся Алвис де Лима, оказалась нехватка ресурсов. Несмотря на это, принятые им меры не только изменили положение сил законного правительства, но и подорвали дух мятежников. Преследуя их, новый президент стремился в то же время повлиять на них, призывая их сложить оружие и перейти к мирному образу жизни под властью нового императора.
Курс, взятый Алвисом де Лимой, дал превосходные результаты, более значительные, чем последствия самих военных операций. Вскоре от сил мятежников остались лишь небольшие отряды, спасавшиеся от преследования императорских сил. Самая крупная мятежная группа, насчитывавшая свыше 1200 человек, нашла себе убежище в отдаленном районе Пас- тус-Бонс. Но и там они были разгромлены войсками законного правительства и рассеялись в сертане.
Заручившись теперь указом об амнистии мятежников, президент отправился на юг. В первых числах ноября он прибыл в Кашиас, где принял меры против последних приверженцев негра Косми.
Из всех главарей мятежа наиболее упорное сопротивление оказал Раймунду Гомис. Атакованный в своем последнем убежище, он в конце концов был вынужден сдаться. Во время осады Калабосу был взят в плен и негр Косми, который был предан судебным властям.
Приказом от 19 января 1841 года Луис Алвис де Лима объявил об окончании гражданской войны и восстановлении мира в провинции Мараньян.
В остальных упомянутых нами провинциях беспорядки не достигли столь крупных масштабов.
Лишь в Пиауи злоупотребления барона да Парнаиба, «человека сурового и несправедливого», «злого, жестокого и невежественного царька», привели к тому, что население в отчаянии «приветствовало мятеж Раймунду Гомиса, как зарю освобождения».
В Риу-Гранди-ду-Норти аналогичные мотивы привели к убийству президента этой провинции Мануэла Рибейру.
В Алагоасе в результате местных разногласий вспыхнул в сентябре 1839 года мятеж, который принял столь серьезный оборот, что вынудил президента поспешно покинуть столицу провинции. Вопреки желанию населения, резиденция правительства была переведена из города Алагоас в город Масейо. Мятеж возник, когда стали переводить казначейство. Рассеяв полицейские силы, мятежники проникли в казармы, захватили оружие и направились в сторону правительственного дворца. Президент предпочел спастись бегством, оставив управление в руках своего заместителя Кансансана де Синимбу. Последнему удалось разогнать мятежников и восстановить порядок.
В Мату-Гросу и Гоясе в это же время произошли аналогичные прискорбные беспорядки.
Волнения имели место и в Параибе.
Наиболее тяжелые последствия имели беспорядки, происшедшие в 1838—1839 годы в местечке Франка-ду-Имперадор, в провинции Сан- Паулу. Беспорядки начались 1 января, когда здесь собралось около сотни мятежников, которые под влиянием некоего Анселму Феррейры, считавшего, что его преследуют на фазенде люди, господствовавшие во Франка, захватили после кровавых столкновений это местечко.
Согласно преданию, эти беспорядки были вызваны судебными исками, накопившимися с 1836 года, после прибытия сюда уроженца Бразилии 362


негра Бразилиу Магну, отъявленного сутяжника, который бежал из местечка Араша, где находился под судом.
Этот человек, отличавшийся своими плохими наклонностями., но обладавший большим опытом и умом, вступил в общение с теми людьми, которые заправляли местечком Франка. Он начал плести интриги, вызвавшие целый поток судебных жалоб и процессов, посеяв таким образом распри в местечке.
Благодаря мерам, принятым правительством, порядок наконец был и здесь восстановлен, мятежные группы были рассеяны, а виновники наказаны.
Пока в отдельных провинциях происходили описанные выше события, в столице регентское правительство боролось с трудностями политического характера, которые создавались его противниками.
Мы увидим позднее, какого накала достигли страсти, разбушевавшиеся в этот критический период истории нашей страны.


ГЛАВА XX
Признание императора совершеннолетним.
Гражданские войны до 1849 года.
Борьба за Ла-Плату. Орибе и Росас
ПРИЗНАНИЕ ИМПЕРАТОРА СОВЕРШЕННОЛЕТНИМ. -РЕВОЛЮЦИЯ «ФАРРАПОС».— ГРАЖДАНСКИЕ ВОЙНЫ ДО 18 49 ГОДА.— ВОЙНА ПРОТИВ РОСАСА
ПРИЗНАНИЕ ИМПЕРАТОРА СОВЕРШЕННОЛЕТНИМ
22 апреля 1838 года были проведены выборы нового регента. Педру де Араужу Лима получил 4308 голосов и был избран на этот высокий пост. За Оланда Кавалканти был подан на этот раз всего лишь 1981 голос, а за других кандидатов и того меньше: Антониу Карлус получил 597 голосов, а Коста Карвалью — 581. Таким образом, консерваторы одержали полную победу.
Вследствие того, что вопросы политического порядка стали создавать для Араужу Лимы все увеличивавшиеся трудности, особое значение теперь приобрел вопрос о совершеннолетии императора. В досрочном признании императора совершеннолетним видели выход из кризиса, хотя бы и в нарушение конституции.
Как только 3 мая открылась Генеральная ассамблея, регентский совет поспешил заверить палату, что, дескать, им приняты все меры для нормализации положения в империи. Министры нового правительства объявили о проектах реформ, прежде всего в области народного просвещения, от начальных школ до высших курсов. Министр юстиции со своей стороны указал на целесообразность реорганизации судопроизводства.
Казалось, что новое правительство стремилось укрепить общественное доверие к себе прежде всего путем неукоснительного выполнения в этот тяжелый момент своих обязанностей.
Вскоре, однако, сторонники оппозиционной партии стали чинить ему в парламенте более серьезные препятствия, чем те, которые вытекали из общественных настроений, преобладавших в отдельных провинциях.
Уже при обсуждении тронной речи либералы, несмотря на то, что они были в меньшинстве, готовы были пойти на любые эксцессы, давая волю своему чувству крайнего раздражения. Они обвиняли членов правительства в ретроградстве и даже во враждебном отношении к победоносным идеям 1831 года — единственным идеям, которые допускали образование монархии в Америке.
Консерваторы отражали эти нападки, «выступая в защиту необходимости централизации государственного управления, укрепления власти, подавления анархистских тенденций и стремлений к насаждению беспорядков, дабы в стране был восстановлен порядок и были созданы условия для постепенного, благоразумного прогресса, что способствовало бы единству империи в условиях представительной монархии, которая 364


является наиболее подходящей формой правления, способной обеспечить величие и преуспеяние страны».
В тот период среди членов палаты выдвинулись некоторые крупные фигуры, которые были яркими носителями былых боевых традиций. Это были, например, Лимпу де Абреу, Бернарду де Васконселус, Теофилу Отони, Антониу Карлус и другие, которые сделали, несомненно, немало, чтобы прославить в своих речах вновь создаваемые государственные институты.
Примечательно, что большинство представителей нации находилось в полном согласии, признавая необходимость противодействовать всем демагогическим эксцессам и подрывным доктринам, которые сеяли повсюду смуту в империи.
Большую сенсацию произвела речь Антониу Карлуса, заявившего, что он «будет оказывать поддержку правительству, поскольку оно решило придерживаться чисто парламентарной системы правления».
После голосования резолюции о выражении доверия правительству были обсуждены и приняты законы о вооруженных силах, о толковании некоторых статей Дополнительного акта, о бюджете и прочем.
Избрание нового регента было официально утверждено на объединенной сессии обеих палат, состоявшейся с 4 по 7 октября, и в тот же день, 7 октября, Араужу Лима приступил к исполнению своих новых обязанностей.
20 октября закрылась первая сессия палаты четвертого созыва. Несмотря на признаки приближающейся бури, 1838 год прошел в спокойной атмосфере.
В промежутке между двумя сессиями парламента на горизонте начали сгущаться тучи. Так возникли затруднения внутри самого кабинета в связи с выбором сенатора от провинции Рио-де-Жанейро. Не согласившись со своими подчиненными, которые рассчитывали, что выбор падет на Мигела Калмона, министра и виднейшего партийного деятеля, регент из трех кандидатов, числившихся в списке, отдал предпочтение своему другу Лопису Гаму.
Это обстоятельство поразило всех. Кабинет министров подал в отставку. В высших государственных сферах воцарилось глубокое и нескрываемое теперь уже разочарование. Можно сказать, что режим набил оскомину всем. Даже те, кто верил раньше, что нация сумеет преодолеть все невзгоды этой прискорбной фазы, стали считать себя обманутыми судьбой: они убедились, что при данном режиме правительства не прочны, блестящие правительственные программы не претворяются в жизнь, кабинеты приходится формировать лишь ценой невероятных усилий, события на севере и юге страны вызывают всеобщее беспокойство, во всех провинциях создалась ненормальная обстановка, наконец, что разногласия и распри между самими виднейшими представителями обеих партий не прекращаются ни на миг.
Чувствовалось, что во всей этой системе чего-то не хватает и это мешает ее нормальному функционированию.
Когда в 1839 году открылась Генеральная ассамблея, то оказалось, что оппозиция значительно усилилась в палате.
Положение регентского правительства, которое слабело изо дня в день, было в этот момент кризиса более тяжелым, чем два года назад, когда Фейжб настроил против себя большинство членов палаты, сильное не столько числом голосов, которым оно ра-сполагало, сколько влиянием, которым пользовались отдельные его представители. Это большинство думало тогда лишь о том, чтобы свергнуть Фейжб. В падении непримиримого регента и заключался выход из положения.
365


Однако в данный момент регентское правительство пользовалось поддержкой многочисленной партии, вследствие чего его противники еще не ставили своей целью добиться его ухода в отставку.
Период этот характерен быстрым нарастанием сил либералов, внушавших ужас сторонникам регента.
Вскоре оппозиция уже не ограничивалась одной лишь партией, а превратилась в могучий поток, устремившийся в открытое и широкое русло и направляемый стремлением, которое носило, правда, абсурдный характер, но в создавшихся условиях несло с собой спасение. Уже не столь важны были предлоги, выдвигавшиеся либералами, чтобы досрочно признать императора совершеннолетним. Самым горячим и искренним желанием в то время было одно: раз и навсегда положить конец мрачному периоду регентства.
Как в столице, так и в отдельных провинциях 1839 год был, несомненно, переходным годом эпохи. Во время работы сессии законодательного собрания положение в стране настолько усложнилось, что даже сенат, доселе неизменно невозмутимый и бесстрастный, несмотря на происходившие бурные события, стал проявлять тревогу и предложил создать своего- рода комитет общественного спасения, сформированный специальной комиссией обеих палат парламента, чтобы поручить ему определить меры, способствующие «восстановлению мира и спокойствия в различных пунктах империи, находившихся в состоянии анархии».
После длительной дискуссии палата, однако, не пожелала согласиться с предложением сената.
Когда впервые было внесено предложение признать императора совершеннолетним, почти вся палата восстала против этого. На заседании 19 августа Монтезума, выступая против вышеуказанной инициативы сената, заявил: «Мы согласимся признать императора совершеннолетним лишь в том случае, если в интересах общественного спасения регентское правительство будет облечено чрезвычайными полномочиями».
А на следующий же день с трибуны палаты депутатов можно было слышать восхваления именно этой формы разрешения кризиса, как сопряженной с меньшим риском для судеб монархии, чем другая форма, предложенная палатой пожизненных представителей — сенатом.
Таким образом, было выдвинуто предложение, которое считалось единственным путем, способным устранить опасности, угрожавшие нации.
Во всяком случае, идея положить конец аномалиям регентского периода, признав молодого императора совершеннолетним, как это требовалось законом, и обладающим всеми правами по выполнению своих императорских функций,— эта идея сама по себе не была новой. Начиная с периода правления тройственного регентского совета подобная мысль высказывалась многими. Одним из самых больших энтузиастов этой идеи был Коста Карвалью. Не один законопроект по данному вопросу уже представлялся в палату. Осуществление этого предложения взяли на себя на этот раз либералы, действуя теперь более активно, уверенные в том, что на этот раз им удастся достигнуть своей цели.
Наступил 1840 год. Партия сторонников регентства совсем пала духом. В Рио-де-Жанейро был основан «Клуб сторонников объявления императора совершеннолетним». Подобные клубы стали возникать и в некоторых провинциях, где начали вести усиленную пропаганду.
Палаты, которые созывались 9 апреля на чрезвычайную сессию, 3 мая приступили к обсуждению текущих вопросов.
Предложение о признании императора совершеннолетним было решено внести в парламент. Предпочли начать эту кампанию в сенате, но последний отверг законопроект большинством в два голоса.
366


Сторонники регентства со своей стороны пытались нейтрализовать деятельность приверженцев признания императора совершеннолетним. Учтя, что предложение последних пользуется всеобщей поддержкой, сторонники правительства пришли к выводу о необходимости перехватить инициативу и взять на себя осуществление этой идеи, чтобы направить ее в законные рамки и не приносить в жертву нынешнего регента.
Они решили внести в палату проект такой реформы конституции, которая предусматривала бы возможность признать императора совершеннолетним до достижения им восемнадцатилетнего возраста.
Это был, бесспорно, ловкий маневр, полностью опрокидывавший планы противника: процедура утверждения реформы носит обычно столь медлительный характер, что после ее завершения никто, конечно, не смог бы уже воспользоваться именем Педру II.
Именно этот проект вызвал сильное возбуждение в палате. Поскольку он с самого начала стал причиной стольких волнений, Онориу Эрмету счел целесообразным взять назад свое предложение, сославшись на решение сената против отсрочки всеобщих выборов в законодательные органы следующего созыва. Этим способом сторонники правительства пытались обезвредить все усилия своих противников.
В этих условиях, когда конституционная реформа как решение проблемы оказалась неприемлемой и когда уже нельзя было выжидать наступления законного срока для признания императора совершеннолетнпм. палата переживала пору подлинного кризиса.
Заседания палаты носили бурный характер. На галереях уже не хватало места для публики, и люди собирались во всех помещениях здания палаты. А кругом толпился народ, объятый неописуемым энту зиазмом. То и дело раздавались возгласы с требованием признан ь императора совершеннолетним.
На заседании палаты 20 июля, после того как были зачитаны некоторые акты, Лимпу де Абреу поднялся со своего места и официально предложил назначить специальную комиссию из трех человек, которой до.тж- но быть поручено незамедлительно разработать наиболее подходящую формулу признания Дон Педру II совершеннолетним.
Предложение Лимпу де Абреу было в конце концов принято, однако в состав комиссии палата избрала трех депутатов, как раз известных своим отрицательным отношением к признанию императора совершеннолетним.
Либералы сочли эту процедуру неудовлетворительной и неспособной привести к быстрому решению вопроса, как этого требовали обстоятельства.
На следующий же день Антониу Карлус потребовал, чтобы «сегодня же» комиссия представила свое мнение по этому вопросу, в противном- случае на следующий день он сам внесет «готовый проект» с целью положить конец волнениям, господствовавшим в стране.
Подстрекаемый к тому, чтобы не откладывать на следующий день внесение своего проекта, он тут же направился в презпдпум, откуда было зачитано предложение Антониу Карлуса признать Дон Педру II «отныне уже совершеннолетним».
На заседании 22 июля было решено, что этот проект требует немедленного обсуждения. Вопрос был поставлен на обсуждение, и сразу же воцарилось длительное молчание, словно все были охвачены каким-то» тяжелым предчувствием.
Затем некоторые депутаты выступили по вопросу о голосовании. В тот момент, когда председатель собирался уже поставить проект на голосование, пришло официальное сообщение, что министром по делам империи назначен сенатор Бернарду Перейра де Васконселус. Спустя 367


несколько минут первый секретарь зачитал указ регентского совета о перерыве в заседаниях Генеральной ассамблеи до 20 ноября.
Чтение этого указа прерывалось возгласами, которые раздавались со всех сторон—из зала заседания и с галерей: «Клевета! Измена! Правительство заговорщиков! Да здравствует признание императора совершеннолетним! Да здравствует Дон Педру II!»
Председательствующий пытался восстановить порядок, но безрезультатно. Замешательство в зале заседаний все возрастало.
В разгар всей этой суматохи Антониу Карлус вскочил со своего места и с жаром воскликнул: «Кто патриот и истинный бразилец, следуй за мной в сенат! Уйдем из этой проституированной палаты!»
Дальше стало твориться что-то неописуемое. Почти все депутаты с шумом и громкими криками стали покидать зал заседаний. Одновременно опустели и галереи.
Покинув палату, депутаты — сторонники признания императора совершеннолетним, направились в сопровождении многочисленной ликующей толпы к зданию сената, причем по пути — на улицах и площадях — их бурно приветствовала взволнованная публика.
Тем временем в верхней палате собрались все находившиеся в столице сенаторы, а «часть толпы ворвалась в здание сената, возле которого скопилось больше трех тысяч человек».
Так началась новая, «отличная от всех предыдущих фаза политического кризиса, охватившего государство после мая». До сих пор все пытались действовать в рамках закона, а теперь «движение вышло из легальных рамок и открыто стало на революционный путь».
Собравшиеся вместе сенаторы и депутаты решили направить во дворец депутацию, поручив ей просить императора, чтобы он ввиду создавшегося в стране положения пошел навстречу желанию всей нации и незамедлительно взял на себя выполнение своих верховных функций.
Депутация тут же была принята императором. Антониу Карлус доложил императору о большой опасности, угрожающей отечеству, и просил его во имя спасения трона и самой Бразилии приступить сразу же к исполнению своей высокой миссии.
После недолгого раздумья молодой монарх ответил, что он готов пойти навстречу пожеланиям народа. Он приказал регенту созвать на следующий же день заседание обеих палат, чтобы принести присягу конституции.
23 июля 1840 года к девяти часам утра во дворец сената прибыли «почти все представители нации, депутаты и сенаторы; свыше 8 тысяч человек собралось внутри и около здания, горя желанием увидеть эту торжественную церемонию».
В одиннадцать часов престарелый маркиз Паранагуа, председатель сената, объявил заседание открытым. Вслед за этим, поднявшись с кресла (то же самое со всей торжественностью проделали и все члены ассамблеи и зрители), он громко и неторопливо произнес: «Как председатель Генеральной ассамблеи народных представителей, объявляю отныне Его Императорское Величество господина Дон Педру II совершеннолетним и пользующимся всеми своими конституционными правами». После этого он произнес троекратное приветствие в адрес императора, которое было с воодушевлением поддержано ассамблеей и собравшейся огромной толпой.
Председатель назначил затем две депутации, одна из которых должна была направиться во дворец и просить императора, чтобы он в этот же день соблаговолил принести присягу, а другой вменялось в обязанность встретить его у входа в здание сената.
368


В половине четвертого император, сопровождаемый блестящей и многочисленной свитой, прибыл в здание сената, где его встретили приветственными возгласами.
В сопровождении знатных членов ассамблеи он направляется к трону, на который усаживается «с невозмутимым спокойствием».
Затем, встав на колени, император твердым и отчетливым голосом повторяет формулу присяги, которую зачитывает секретарь сената. После свершения этого акта председатель сената трижды приветствует его императорское величество, и слова приветствия громко повторяются ассамблеей и собравшейся толпой.
Так пришел к концу злосчастный период регентства, продолжавшийся девять долгих лет и неустанно сопровождавшийся разными прискорбными событиями. Достойно удивления, как в этих условиях империя сохранила свою целостность.
РЕВОЛЮЦИЯ «ФАРРАПОС»
В результате соседства республик, расположенных на Лаплатской низменности, население бразильской провинции Риу-Гранди мало чем отличалось своими обычаями и образом жизни от аргентинцев и уругвайцев.
На прежней Банда Ориэнталь, то есть на территории, которую длительное время оспаривали правительства двух стран, возник своеобразный удалой разбой, имевший целью борьбу как против иноземного господства, так и против отечественного законопорядка. Подвижная и беспокойная жизнь превращала гаучо1 в подлинного воинственного бедуина.
Гаучо в свою очередь породил каудильо2, который единственной формой власти и правосудия признавал лишь то, что основывалось на спле. Каудильо жил войной и поэтому всегда был склонен выступать против носителей закона.
Каудильо питал неизменное отвращение в душе к любой форме государственной власти. Сначала он выступал против Испании, впоследствии — против Бразилии.
Необходимо отметить, что стремление к борьбе против всякого гнета морально сплачивало население Уругвая с населением нашей крайней южной провинции, крепя их солидарность, которая казалась гораздо сильнее смутного чувства национализма. В сущности, там никогда не существовало границ, которые препятствовали бы всем этпм людям оказывать друг другу помощь в любой вооруженной борьбе, которую пм приходилось вести.
В связи с освобождением и провозглашением на Банда Ориенталь независимой республики Уругвай среди жителей Риу-Гранди возник план отделения этой провинции от Бразилии. Вскоре эта идея развернулась в патриотическое движение, снискавшее себе солидарность со стороны соседних каудильо.
После событий 7 апреля в провинции стали назревать революционные настроения. С отречением императора внутренняя политическая обстановка сразу же изменилась. В результате исчезновения суверенной власти значительно ослабли узы, связывавшие отдельные провинции между собой. Регентское правительство не пользовалось никаким престижем и не 1 Гаучо — скотовод, ведущий кочевой образ жизни
2 Каудильо — вожак, руководитель.
24 р. помбу 369


располагало ресурсами, необходимыми для того, чтобы силой возместить- отсутствие авторитета.
Вследствие этого ситуация благоприятствовала осуществлению намечавшихся планов, и достаточно было искорки, чтобы взорвать заряженную бомбу.
Президент Фернандис Брага, прибывший в мае 1834 года в Порту- Алегри, проявил свое враждебное отношение к либеральным настроениям населения Риу-Гранди, чем вызвал разрыв с ним.
Между наиболее видными руководителями уже было достигнуто взаимопонимание, когда встревоженный президент Брага попытался подавить подготовлявшееся выступление в колыбели. Разведывательный патруль, высланный в окрестности Порту-Алегри с целью отыскать следы противника, попал в засаду повстанцев, и президенту, не имевшему сил для сопротивления, пришлось покинуть Порту-Алегри и морским путем переправиться в город Риу-Гранди.
21 сентября 1835 года повстанцы во главе с Бенту Гонсалвисом вступили в столицу провинции. Ввиду отсутствия других вице-президентов они передали власть Марсиану Перейре, четвертому вице- президенту провинции. Повстанцы вели себя так, словно намеревались не нарушать действующих законов, и даже приветствовали конституцию империи и Доя Педру II.
Чтобы завершить свое господство в данной провинции, повстанцы штурмовали город Риу-Гранди, вынудив Фернандиса Брагу бежать в Рио- де-Жанейро.
Полагая, что еще есть время утихомирить разбушевавшиеся страсти, регентское правительство назначило новым президентом провинции доктора Жозе де Араужу Рибейру, уроженца Риу-Гранди, который был даже близок к некоторым вождям восстания.
Понимая, что ему не удастся приступить к управлению провинцией ввиду сопротивления провинциальной ассамблеи и возбужденности общественного мнения, Араужу Рибейру провел церемонию своего вступления в должность в городе Риу-Гранди 15 января 1836 года через местную муниципальную палату. Тем временем законодательная ассамблея провинции передала этот же пост новому, повстанческому президенту, Америку де Мелу, поскольку Марсиану Перейра подал в отставку. Таким образом, в провинции оказалось два президента: легальный — в Риу- Гранди и повстанческий — в Порту-Алегри.
Так вступили в борьбу две группировки, соревнуясь друг с другом в ярости, с которой они нападали на своих противников.
Бенту Мануэл Рибейру, один из наиболее видных каудильо, открыто перешел на сторону войск реакции.
Почти все первые столкновения кончались неблагоприятно для восставших. Однако достаточно было хотя бы небольшого успеха, чтобы снова влить отвагу в их сердца.
В середине 1836 года неожиданное известие об отставке Араужу Рибейру придало новые силы повстанческому движению. Этот непродуманный шаг регентства поверг приверженцев законного правительства в уныние. Они обратились ко двору за помощью, и правительство прислушалось к их просьбам, но президент уже не располагал той моральной силой, с которой можно было бы защищать интересы империи.
Однако в июне этого же года на повстанцев обрушился сильный удар: правительственные войска овладели городом Порту- Алегри.
Поражение произвело сильное впечатление на повстанцев. К Порту- Алегри спешит Бенту Гонсалвис и начинает осаду города. Но Бенту Ри- 370


бейру оттесняет его, и ему приходится перенести свой лагерь по направлению к Виаману.
Теперь правительственные силы стали господствовать в столице провинции, освободив полностью путь в Гуайба.
Спустя три месяца следует внушительная победа при Сейвале, приведшая повстанцев в отчаяние. Однако они не могли предугадать, что их ожидает новый, еще более тяжелый удар.
Увидев, что дальнейшее пребывание в Виамане сопряжено с большим риском, Бенту Гонсалвис решил во главе своих сил выступить в поход. Однако ему помешали форсировать реку Жакуи близ острова Фан- фа, который был вскоре осажден императорской флотилией. В течение многих часов он сопротивлялся, но в конце концов был вынужден сдаться Бенту Мануэлу Рибейру вместе с более чем пятьюстами патриотами.
Казалось, что с восстанием уже покончено. Бенту Гонсалвис, Оноф- ри Пирис, Корти Реал и другие руководители повстанцев были отправлены в Рио-де-Жанейро, где их заключили в разные тюрьмы.
Но даже и этот удар не подорвал боевого духа «Фарроупильяс»1 Стремясь скорее взять реванш после постигшего их несчастья, повстанцы постарались придать революции характер открытого выступления против существующего государственного строя. 6 ноября 1836 года почти все руководители восстания собрались в селении Пиратиним, где торжественно была провозглашена независимость провинции, превращенной в суверенное государство под названием «Риу-Грандская республика». Затем были избраны высшие власти нового государства, причем президентом республики был выбран Бенту Гонсалвис, а на время отсутствия последнего функции президента были временно возложены на Васконселуса Жардима.
Республика была провозглашена, и теперь предстояло создать правительство нового государства, а также гражданскую администрацию. За основу были временно приняты законы империи, и в соответствии с последними был учрежден государственный аппарат.
Эти события, за которыми последовало резкое усиление военных действий, вызвали невероятную панику при дворе.
Продолжая проявлять нерешительность в принятии мер, которыми пытались как-то поправить положение на юге, регентский совет допустил новую ошибку, вновь сместив президента Араужу Рибейру и назначив вместо него генерала Антеру де Бриту.
Антеру де Бриту прибыл в Порту-Алегри и, обнаружив, сколь затруднительной была вся ситуация, понудил экс-президента без промедления покинуть провинцию. Казалось, он был вполне уверен, что сумеет выполнить свою миссию, и горел желанием доказать, что уж ему-то, конечно, удастся сразу же повернуть ход военных действий в пользу империи.
Однако его действия, напротив, вызвали нарекания и возмущение даже среди сторонников законного правительства. Одним из тех, кому все это пришлось особенно не по душе, был Бенту Мануэл, исполнявший обязанности командующего вооруженными силами. Антеру решил с помощью какого-нибудь коварного маневра заставить Мануэла покпнуть свой пост. Бенту Мануэл со своей стороны прикинулся, будто не понимал замыслов Антеру, а тем временем строил свои собственные планы.
Приняв в Порту-Алегри такие меры, которые, по его мнению, должны были исправить промахи, допущенные его предшественником, Антеру 1 «Фарроупильяс» или «фаррапос» — буквально «оборванцы», «чернь»; так враги называли участников этого восстания.
371 24*


счел, что только его личное присутствие на театре военных действий сможет обеспечить успех императорским силам. Он решил поэтому побывать в лагере Алегрети, предварительно известив об этом Бенту Мануэла.
С большой торжественностью, «в сопровождении блестящего штаба и роскошной свиты» он прибыл к вечеру 23 марта 1837 года к ущелью Тапевй, где неожиданно натолкнулся на пикет из сотни человек, который принял вначале за почетный эскорт, высланный ему навстречу бывшим командующим вооруженными силами. В действительности, однако, это оказалась засада. Антеру взяли в плен и увезли в лагерь Бенту Рибейру.
Нескольким офицерам из его свиты удалось спастись бегством. Они поспешили добраться до Порту-Алегри, где сообщение о происшедшем вызвало панику.
Бенту Мануэл Рибейру снова перешел на сторону повстанцев. Повстанческое движение приобрело исключительный размах. Менее чем за два месяца республиканцы захватили важное укрепление Риу-Парду, а 11 мая Антониу Нету потребовал капитуляции столицы провинции, начав ее осаду, которая на этот раз длилась почти четыре года.
Патриоты воодушевились еще больше, когда в конце 1837 года в Пиратиним прибыл великий вождь восстания Бенту Гонсалвис, которому удалось бежать из тюрьмы в Баии. На корабле он доехал до Санта-Катарины, а оттуда сушей добрался до Риу-Гранди. Можно представить себе, с каким ликованием встретили славного героя его боевые товарищи.
Императорское правительство, ошеломленное всеми этими событиями, ограничивалось, в сущности, лишь сменой высших властей провинции. Прошло лишь несколько месяцев с тех пор, как оно назначило доктора Фелисиану Нуниса Пириса президентом этой провинции, а уже в ноябре 1837 года, когда регентом был Араужу Лима, оно назначило на этот пост маршала Элизариу де Бриту.
Его правление ознаменовалось новым поражением в Риу-Парду. Все сторонники законного правительства стали в тревоге взывать к императорскому двору, тогда как повстанцы ликовали по поводу успехов, достигаемых ими на пути к осуществлению своих идеалов.
В начале марта 1838 года в Пиратиним прибыл Джузеппе Гарибальди1, под командование которого была передана флотилия военных шлюпов, которые пока еще только строились.
С июля этого же года молодая республика стала располагать военно- морскими силами, которых до сих пор ей так недоставало. Вдоль всего побережья огромной лагуны2 неустанно курсировали Гарибальди и его моряки.
Положение императорских армий ухудшалось. Во власти законного правительства оставались только города Риу-Гранди, Сан-Жозе-ду-Норти и Порту-Алегри, вся же остальная часть провинции была в руках повстанцев. Дело уже шло как будто к окончательной победе последних.
В этот момент Бенту Гонсалвис обратился к народам Американского континента со своим знаменитым манифестом, в котором торжественно взывал к миру, страстно надеясь, что его голос будет услышан.
Тем временем маршал Элизариу потерпел новое поражение и совершенно пал духом. Среди сторонников законного правительства начались распри.
Ввиду создавшихся условий регент решил направить в Риу-Гранди самого военного министра. Преодолев по пути немало препятствий, военный министр прибыл 28 марта в Порту-Алегри, но в своей деятельности 1 Будущий герой национально-освободительной борьбы итальянского народа.
2 Речь идет о лагуне дус-Патус — самой большой лагуне Бразилии, протянувшейся вдоль Атлантического побережья и занимающей площадь около 10 тысяч кв.км.
372


здесь ограничился лишь принятием некоторых мер в отношении порядка ведения операций, а затем вернулся в Рио-де-Жанейро, уверенный в том, что восстание идет на убыль.
Республиканцы со своей стороны были уверены в собственной победе и не теряли надежды, что дух освободительного движения воспрянет и в других провинциях.
Как военный министр, так и повстанцы глубоко заблуждались.
В течение нескольких месяцев положение не менялось: правительственные войска продолжали удерживать в своих руках три укрепленных района, а повстанцы господствовали над всей остальной территорией провинции, не будучи, однако, в состоянии продвинуться дальше, поскольку морские силы империи господствовали в лагуне, тогда как шлюпы республиканцев были прикованы к своим убежищам и скрывались в бухтах.
В середине 1839 года императорское правительство снова решило сменить президента провинции Риу-Гранди и командующего гарнизоном, назначив на эти посты соответственно Сатурнину де Соуза-и-Оливейру и маршала Мануэла Жоржи Родригиса.
Республиканцы тем временем стремились распространить свое влияние и установить контакт со всем миром, перебросив в море свою военную флотилию.
Поскольку побережье Риу-Гранди находилось под контролем противника, Джузеппе Гарибальди разработал смелый план переброски по суше по меньшей мере двух из находившихся под его непосредственным командованием шлюпов. Он сразу же приступил к осуществлению разработанного им плана, в результате чего ему удалось перебросить два шлюпа из бухты лагуны до озера Трамандаи, откуда уже было легко добраться до океана.
В это же время Дави Канабарру с дивизией численностью около тысячи человек вторгся в пределы Санта-Катарпны, взял город Лажис и, действуя вместе с людьми Гарибальди, повел наступление на город Лагуна, который обороняли линейные части и несколько военных судов. Город подвергся штурму. Основные бои развернулись в течение двух или трех дней в районе бухты, и 23 июля 1839 года Лагуна была взята повстанцами. На следующий день, 24 июля, была провозглашена Ката- ринская республика, а город Лагуна был объявлен столицей нового государства и назван Жулиана.
Повстанцы допустили ошибку, не начав тут же наступления на север, чем предоставили передышку императорскому правительству, которое оказалось в состоянии принять энергичные контрмеры.
Новая республика просуществовала четыре месяца, а 15 ноября 1839 года в результате атак правительственных сил со стороны моря и суши город Лагуна капитулировал.
Канабарру и Гарибальди отступили со своими частями по суше, продолжая вести упорные бои, однако прибыли в Виаман, не понеся сколько- нибудь серьезных потерь.
Риу-грандские республиканцы не получили каких-либо выгод от всей этой экспедиции, а, наоборот, потерпели известный ущерб, да и моральный эффект поражения был не меньшим.
Пока все эти силы республиканцев были отвлечены операциями на севере, правительственным войскам удалось достигнуть некоторых успехов в военных действиях. Уже первые месяцы 1840 года показали, что энтузиазм патриотов начал угасать.
Однако регентский совет опять не был удовлетворен действиями своих представителей в провинции Риу-Гранди и, прибегнув к своей тради 373


ционной панацее, сместил прежних руководителей провинции, назначив туда маршала Соариса де Андреа, которому и был обязан быстрым отвоеванием Лагуны.
Андреа начал свою деятельность более или менее удачно. Бенту Мануэл совершил новый пируэт, покинув — на этот раз окончательно — ряды повстанцев. В начале августа в провинцию пришло известие о признании императора совершеннолетним, и это обстоятельство было сочтено добрым предзнаменованием для сторонников правительства. В провинции был распространен манифест императора, адресованный повстанцам. Император обещал амнистию всем, кто сложит оружие. Больше того, он прямо приказывал прекратить военные действия в надежде, что это произведет желаемый эффект.
Однако эти усилия императорского правительства оказались тщетными. Преодолеть сопротивление повстанцев можно было лишь силой. Развернулись интенсивные военные действия.
Основная часть республиканской армии выступила из Виамана в поход, возобновив с большой силой преследование частей противника.
Крайне раздосадованное положением дел правительство вновь назначило в апреле 1841 года доктора Сатурнину де Оливейру президентом республики, а графа Риу Парду—командующим гарнизоном.
Остальная часть года и первые месяцы 1842 года прошли без каких- либо перемен.
Что же касается известий о событиях в Сан-Паулу и в Минас-Жераисе, происшедших в 1842’ году, то эти сообщения воодушевили патриотов, тогда как сторонники правительства уже не в силах были скрыть свое уныние.
В этих условиях императорское правительство направило на юг барона Кашиаса. Как только 9 ноября 1843 года новый командующий армией вступил в Порту-Алегри на свой пост, он сразу же дал почувствовать, что и в Риу-Гранди он решил прибегнуть к тем же методам действия, используя силу оружия в качестве вспомогательного средства к мерам морального воздействия, которые принесли столь хорошие плоды в трех провинциях, где ему удалось недавно восстановить порядок.
В самом деле, он стал действовать столь уверенно и энергично, а вместе с тем и столь разумно, что сразу же предопределилось изменение дальнейшего хода военных действий.
Несмотря на все это, республиканцы провели 1 декабря 1843 года в Алегрети свое учредительное собрание.
Однако Кашиас непоколебимо следовал по своему пути. Война принимала затяжной характер. Весь 1844 год велись беспрерывные бои, пока наконец сами повстанцы не стали стремиться к примирению.
27 февраля 1845 года был подписан мир в Пошпу-Верди.
ГРАЖДАНСКИЕ ВОЙНЫ ДО 1849 ГОДА
Выступления, имевшие место в Сан-Паулу, Минас-Жераисе (1842) и в Пернамбуку (1848), сводились, как правило, за небольшими исключениями в отношении последней провинции, лишь к межпартийным распрям и не имели в своей основе каких-либо определенных политических идеалов.
События, происходившие в первых двух провинциях, были лишь актами протеста против кабинета, созданного 23 марта, который 24 июля уступил место кабинету либералов, сформированному после признания императора совершеннолетним.
374


Предлогом для выступлений в Сан-Паулу и Минас-Жеравсе послужили закон от 23 ноября 1841 года об учреждении Государственного совета и закон от 3 декабря того же года о реформе процессуального кодекса.
Либералы, потерпевшие поражения в палатах, пришли к выводу о необходимости воспрепятствовать претворению в жизнь этих законов. На первых порах они проводили большую кампанию в печати, возбуждали дискуссии в клубах и направляли соответствующие представления императору. Убедившись в том, что подобные действия не оказывают должного результата, они прибегли к оружию.
Руководители восстания договорились о том, что вооруженные выступления начнутся одновременно в Сан-Паулу и Минас-Жераисе, но вследствие затруднений в установлении связи восстание в Сан-Паулу произошло раньше.
Вслед за смещением бригадного генерала Рафаэля Тобиаса де Ажиара с поста президента этой провинции стали распространяться слухи, свидетельствовавшие о надвигавшейся буре.
Роспуск палаты, избранной под влиянием распущенного провинциального правительства, еще до того, как она открыла свою сессию, послужил как бы сигналом для заговорщиков.
Утром 17 мая в городе Сорокаба вспыхнуло восстание, во главе которого стоял бригадный генерал Тобиас, выдвинутый в качестве временного президента провинции «от имени императора».
Вождь повстанцев обратился с прокламацией к населению Сан-Паулу. С большим энтузиазмом и оживлением стали готовиться силы для захвата столицы провинции.
Но едва лишь эти силы успели выйти в поход, как они получили сообщение, что навстречу им движутся правительственные войска. Эта весть вызвала упадок духа среди повстанцев.
В Сан-Паулу действительно прибыл барон Кашиас во главе своей «умиротворительной колонны», сформированной в короткое время, и стал продвигаться к месту, где, по имевшимся у него сведениям, расположились лагерем повстанцы.
Верный своему правилу взывать к голосу рассудка, прежде чем прибегать к оружию, Кашиас обратился к командующему мятежников, уговаривая его отказаться от своих намерений. Лишь убедившись в тщетности своих попыток, он отдал приказ о наступлении.
Этого было достаточно, чтобы заставить повстанцев отступить. Под влиянием чувства страха и разочарования среди них начали наблюдаться случаи измены. В некоторых местностях началось разложение. Правительственные силы стали активно действовать в Кампинасе и изгнали оттуда силы мятежников, которые перевели свой штаб в Венда-Гранди.
Рафаэль Тобиас попытался было отбить Кампинас, однако, не дойдя еще до селения Иту, узнал, что город находится во власти правительственных сил. Продолжая развивать наступление, эти силы разбили повстанцев под Венда-Гранди.
Повстанцы сочли свое дело проигранным, и каждый из них стремился спастись бегством.
Тобиас отступил к Сорокабу, но, узнав там о приближении правительственных войск, также предпочел бежать.
Из всех вождей восстания барон Кашиас захватил в этом городе лишь священника Фейжо, который был заключен в тюрьму.
Пока на юге провинции происходили описанные выше события, подобные же беспорядки имели место и в некоторых пунктах в северной ее части. Основным центром волнений здесь стало селение Лорена, где самым 375


выдающимся лидером либералов был священник Мануэл Теотониу де Кастру.
Сразу же после того, как в соответствии с законом от 3 декабря сюда были назначены новые власти, священник Теотониу объявил по всему этому району, что «все, кто явится сюда, чтобы занять свои посты, будут умерщвлены».
Не придав значения этой угрозе, некий уполномоченный города Сил- вейрас решил все же занять предназначенный ему пост. Священник Теотониу выслал усиленный наряд солдат, которые предательски убили уполномоченного.
Священник Теотониу продолжал долгое время господствовать в Лорене, тогда как его сподвижники сеяли волнения в окрестностях. Лишь поражение сорокабанцев положило конец подобным выступлениям.
В провинции воцарился мир, и барон Кашиас смог вернуться в Рио- де-Жанейро, куда прибыл 23 июля.
Однако, едва вернувшись в Рио-де-Жанейро, барон Кашиас был вынужден вновь отправиться в путь, на этот раз в провинцию Минас-Жераис, охваченную гражданской войной, которая вспыхнула через три недели после начала событий в Сан-Паулу.
Взрыв произошел в Барбасене, где 10 июня руководители заговора провозгласили полковника Жозе Фелисиану Пинту Коэлью да Кунья временным президентом провинции.
Весть о восстании была с энтузиазмом встречена во многих городах, а особенно в Caõapá, Кел усе и Помба. Менее чем через месяц мятежники утвердили свое господство над наиболее населенной частью провинции, а временный президент местопребыванием своего правительства избрал временно Сан-Жоан-дел-Рей.
На этот раз императорское правительство решило принять энергичные меры, сочтя движение в Минас-Жераисе значительно более серьезным делом, чем события в Сан-Паулу.
Против новой охваченной восстанием провинции были прежде всего брошены силы под командованием полковника Жозе Жоакина де Лима-и- Силва. Со вступлением этих сил в действие совпали слухи о поражении паулистов, а также сведения об энергичных мерах, принятых правительством.
Не желая допустить упадок духа среди повстанцев в связи с восстановлением власти правительства почти по всему югу, повстанцы приняли решение сконцентрировать все свои силы и бросить их на Ору-Прету.
Прежде всего им пришлось оборонять Келус, подвергшийся атаке правительственных сил, которую им удалось в конце концов отбить.
Хотя и воодушевленные этой победой, мятежники, узнав, что барон Кашиас уже находится в Ору-Прету, отказались от мысли атаковать столицу.
Среди них возникли разногласия. Многие уже стали думать о том, чтобы сложить оружие. И даже сам вдохновитель восстания Теофилу Отони предложил на совете, состоявшемся в районе Бокаины, сдаться главнокомандующему правительственной армии.
По этому вопросу разгорелись жаркие споры среди руководителей восстания, но поскольку в тот момент было получено сильное подкрепление, то наиболее решительные из них сочли необходимым продолжать военные действия, осуществляя наступление на север.
Сразу же после своего вступления в Минас-Жераис барон Кашиас получил известие о продвижении мятежников на Ору-Прету. Он поспешил оказать помощь столице, в то время как мятежники решали в Бокаине свои споры.
376


Заняв Ору-Прету и получив сведения о том, что повстанцы направляются по дороге в Санта-Лусиа, Кашиас сосредоточил свои силы в Caóapá и Каэте и дал там бой противнику.
Завязалась ожесточенная битва, и только благодаря ловким действиям главнокомандующего правительственным войскам удалось одержать победу.
Мятежники отступили по дороге, ведущей в Лагоа-Санта, и там рассеялись.
Повстанческие силы, находившиеся в других пунктах, сложили оружие.
Любопытно, что выражения протеста этих людей переходят отныне с поля битв на страницы печати. Потерпев поражение и попав в плен, руководители восстания начали издавать теперь газету «Итаколоми», на столбцах которой выражали свое недовольство правительством и выдвигали ряд обвинений против него. Касаясь впоследствии мотивов основания этой газеты, Теофилу Отони говорил: «Этим путем мы исправляем серьезную ошибку, допущенную нами тогда, когда мы прибегли к оружию. Однако мы не прекращаем клеймить антиконституционные действия, которые послужили причиной нашего выступления».
Взятые в плен повстанцы были судимы обычным порядком и в большинстве своем оправданы. На остальных распространилась амнистия от 14 марта 1844 года.
Впервые человеческие жизни не были принесены в жертву из-за политических мотивов.
До сих пор еще не прекращаются дискуссии по вопросу о причинах восстания в Пернамбуку, и похоже, что пыл страстей, которым характеризовалась борьба в те дни, дал некоторым историкам основания отрицать, что повстанцами руководили какие-то политические мотивы или онп выступали в защиту идей, способных оправдать их выступление. Сторонникам этой точки зрения следует напомнить, что, как отмечали руководители восстания в своем манифесте от 25 ноября, их противники «прпнссят в жертву нынешнюю форму правления, иными словами — целостность империи». Более того, из других документов выявляются такие моменты, о которых они не желали говорить открыто. Даже в программе, которую в конце концов им пришлось принять, содержались столь радикальные идеи и преобразования, что трудно сказать, как они могли бы уложиться в рамки существовавшего в то время строя. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что в качестве наиболее безотлагательной меры онп требовали созыва учредительного собрания.
Как бы то ни было, бесспорно, что движение 1848 года — последнее выступление, имевшее место при монархическом режиме,— имело более серьезный характер, чем восстания в Сан-Паулу и в Минас-Жераисе.
С падением 31 января 1844 года консервативного кабинета пернам- буканские либералы постаралпсь «укрепить всеми возможными способами свое положение, передавая должности общественного значения своим сторонникам и даже в изобилии снабжая их оружием п боеприпасами». Этим они показывали, что готовы силой защищать своп позиции.
29 сентября 1848 года в политической обстановке наметились перемены. Либералы стали готовиться к отпору реакции в своей провинции. Президент провинции Феррейра Пена пытался удержать их, однако вскоре убедился, что это невозможно. Достаточно было отстранить некоторых полицейских чинов, допускавших серьезные злоупотребления в одном из населенных пунктов провинции, чтобы снова разгорелись страсти.
В первых числах ноября в Игарасу начали собираться вооруженные группы, которые сразу же направились в Назарэ, прервав связи межд\ 377


Ресифи и внутренними районами провинции. Одновременно эти группы распространили отпечатанную в типографии прокламацию, в которой говорилось, что президент провинции Пена, «продавшись мигелистской1 партии, находящейся у власти и связанной с португальцами в Рио-де- Жанейро, начал осуществлять свою задачу по превращению пернамбуканцев в рабов». Тут же подчеркивалось, что «лучше пасть с оружием в руках, чем подвергнуться столь позорной участи».
Против повстанцев выступил полковник Аморим Безерра, под командованием которого находились крупные силы. Повстанцы отступили к энженьо Муссупинью, где и стали укрепляться. Однако 14 ноября они потерпели там поражение от правительственных войск.
Через три дня после этого в Ресифи прибыл доктор Жоакин Нунис Машаду. С помощью этого человека, бывшего виднейшим лидером либералов, восстание приняло большой размах. Повстанцы стали сосредоточиваться теперь в лесах Катуки, куда начали стекаться и другие руководители восстания, среди которых выделялся Антониу Боржис да Фонсека, ставший впоследствии прославленным вождем повстанцев.
Время от времени между правите явственными силами и отдельными отрядами повстанцев завязывались бои, более или менее ожесточенные.
Вынужденные выйти из лесов Катуки, повстанцы захватили Гояну, где к ним поступило подкрепление из Параибы. После нескольких сражений они перевели свой лагерь в Игарасу.
Тем временем 25 декабря управление провинцией перешло в руки нового президента доктора Мануэла Виейры Тосты, который обратился с призывом к пернамбуканцам, заверив их, что в своем правлении он будет придерживаться справедливости, и обещал прощение повстанцам.
Либеральная печать встретила его в штыки. Руководители либералов, до сих пор еще находившиеся в Ресифи, теперь вступили в борьбу, распространив сперва прокламацию, в которой утверждали, Цто необходимо спасти Пернамбуку «от завоевания, тем более мерзкого и унизительного, что его цель — содействовать интересам португальцев».
Президент Тоста, притворившись равнодушным ко всему этому, решил действовать непреклонно и энергично, а тем временем повстанцы, сосредоточив в Агуа-Прета около двух тысяч человек, готовились к штурму столицы провинции.
Против них выступил бригадный генерал Жозе Жоакин Коэлью. Узнав об этом, повстанцы перешли в наступление на Ресифи и утром 2 февраля 1849 года вступили в предместье Санту-Антониу, отчаянно сражаясь на его улицах и площадях. Разыгрывались ужасные сцены.
Когда на защиту города явились вернувшиеся с пути силы бригадного генерала Коэлью, борьба продолжалась с прежним ожесточением, и лишь несчастье, постигшее Нуниса Машаду, вынудило повстанцев отступить. Казалось, что восстанию нанесен смертельный удар.
Однако повстанцы оставили Ресифи, еще более воодушевленные стремлением бороться за свое дело. Они перестроили свои силы, разделив их на две колонны: одна во главе с капитаном Педру Иву направилась на юг, а вторая, избравшая путь на север, двинулась по направлению к Па- раибе, где надеялась получить значительное подкрепление.
И действительно, северная колонна достигла Параибы, откуда пошла на Брежу д’Арейа, приведя в смятение всю провинцию. Но в Брежу д'Арейа повстанцы уже не смогли оказать сопротивление правительствен-
1 Имеются в виду сторонники Мигеля, брата императора Педру II и претендента на португальский трон.
378


Луис Алвис де Лима-и-Силва, герцог Кашиас.
ным частям, посланным им вдогонку. Покинув д’Арейа, колонна вернулась в Пернамбуку и разбила лагерь в Пасмаду.
Уже нельзя было больше скрывать глубокое уныние, охватившее повстанцев. Не разочаровался в этом злосчастном предприятии один лишь гордый и настойчивый Боржис да Фонсека. Под влиянием этого непреклонного вождя на совете было принято решение продолжать военные действия. И в то время как некоторые другие военные руководители направилась на юг, он сам снова вернулся в Параибу. Однако оттуда ему пришлось поспешно удалиться, ничего не добившись. Прибыв в Пасмаду, он уже не застал некоторых оставшихся здесь полководцев: они покинули ряды повстанцев, а все их люди разбежались.
Не желая идти на перемирие с командующим императорскими войсками, Фонсека решил продолжать военные действия на свой собственный
379


Сражение при Лагуне.
страх и риск. Такое решение обусловливалось скорее его сумасбродством; и фанатизмом, чем благоразумными намерениями. Его удаль была лишь жестом отчаяния перед лицом неизбежного конца.
Узнав о том, что против его сил готовится нападение, он укрылся со своим отрядом в соседнем лесу Кабу. Там он был застигнут врасплох и взят в плен.
Вечером 31 марта узника привезли в Ресифи. На улицах города собрались толпы народа. Шагая рядом с офицером, под конвоем из восьмидесяти солдат, «спокойный, с высоко поднятой головой и поглядывая по сторонам, как бы гордясь собой, Боржис да Фонсека не походил на побежденного пленника».
Южной колонне посчастливилось не больше, чем северной. Гражданские руководители восстания, убедившись в том, что все потеряно, поспешили убраться из провинции.
Оказавшись без всяких ресурсов, Педру Иву не мог оставаться больше в Агуа-Прета, где он расположился. Преследуемый правительственными войсками, он укрылся со своими людьми в сертане, где стал странствовать не столько из стремления продолжать борьбу, сколько из опасения попасть в руки врага. Так прошло свыше года, когда наконец по совету своего отца он явился с повинной к властям, после чего был направлен в тюрьму в Рио-де-Жанейро.
Он отбывал тюремное заключение в крепости Лажи, откуда ему удалось бежать. Говорят, что, направляясь в Пернамбуку, он по дороге скончался.
Так окончилось последнее из восстаний, которыми изобиловал весь длительный период организации бразильского государства.
ВОЙНА ПРОТИВ РОСАСА
Достигнув независимости, аргентинцы мечтали объединить в одном государстве все те провинции, которые входили ранее в состав прежнего вице-королевства Буэнос-Айреса. После разрешения в 1828 году 380


Цисплатинского конфликта возможность осуществления этой великой мечты как будто развеялась.
Однако прошло несколько лет и дон Хуан Мануэль де Росас1 вновь стал выдвигать старую идею. Еще со времени своего первого правления он начал подготавливать условия для осуществления своих замыслов. Первым объектом он избрал Восточное государство, отложив вопрос о Парагвае на будущее.
Он начал проводить свою политику в Монтевидео, для чего вступил в контакт с некоторыми местными военачальниками, в том числе с уругвайцами Лавальеха и Орибе, которые стали создавать крупные затруднения Фрутуосо Ривере, избранному президентом республики.
Ривера принимал меры против подобных маневров путем проведения политики мира и справедливости. Он приложил лично немало усилий, чтобы рассеять безрассудные интриги своих соотечественников, и не остановился даже перед тем, чтобы привлечь к себе Мануэла Орибе и назначить его военным министром, тогда как другой из них, Лавальеха, продолжал возглавлять оппозицию.
Все это как нельзя лучше устраивало Росаса. Орибе сумел повести себя столь ловко и хитро, что сам Ривера назначил его своим преемником на посту президента республики.
Избрание Орибе в качестве президента в 1835 году почти совпало по времени с новым возвышением Росаса в правительстве Буэнос-Айреса. С апреля 1835 года Росас пользовался «неограниченной властью», иными •словами, властью диктатора.
В соответствии с указаниями своего покровителя, ставшего абсолютным господином соседней столицы, Орибе приступил к осуществлению поставленной задачи. Он поспешил устранить многое из того, что сделал •его предшественник, и всеми средствами пытался свести на нет сильное влияние Риверы, — единственное препятствие на пути претворения в жизнь планов Росаса.
Орибе не поколебался сместить с поста главнокомандующего того •самого человека, у которого он был в свое время министром и которому был обязан самим своим президентским креслом.
Таким образом, между двумя вожаками — Орибе, открыто поддерживаемым диктатором Буэнос-Айреса, и Риверой, опирающимся на свой огромный престиж, завязалась борьба не на жизнь, а на смерть.
Орибе не нашел в себе сил, чтобы устоять в этой напряженной борьбе. В 1838 году он сообщил Генеральной ассамблее республики, что отказывается от своего высокого поста, после чего уехал в Буэнос Айрес.
Росас, однако, не примирился с этим поражением. Он побудил Орибе заявить протест против своей вынужденной отставки и готовиться к возвращению на родину в качестве президента — восстановителя порядка.
Пока Орибе формировал крупную войсковую часть для вторжения в Восточное государство, небольшие отряды его сторонников совершали набеги на границы, вызывая волнения в стране. Вскоре на сцене появился отряд Лавальеха в качестве авангарда Орибе. Против него выступил сам Ривера, который разбил его на полях Калорды.
Наступила очередь самого Орибе. Орибе, который в течение двух лет до этого, как ураган, опустошал аргентинские провинции, оказывавшие сопротивление диктатуре, стал теперь во главе отряда из 1400 человек, находившихся в полной боевой готовности. Нанеся поражение силам 1 Хуан Мануэль де Росас (1793—1877)— аргентинский политический деятель, крупный помещик; в 1829 году был избран губернатором Буэнос-Айреса с чрезвычайными полномочиями, до 1852 года был диктатором Аргентины, проводил кровавую,, антинародную политику.
381


Риверы в битве при Арройо-Гранде и обезглавив всех попавших к нему в плен (около 800 человек!), он форсировал реку Уругвай и стал постепенно продвигаться к Монтевидео.
Ривера поспешил в столицу, над которой нависла опасность. Укрепив город и поставив в нем гарнизон, он передал управление страной своему заместителю дону Хоакину Суаресу, а сам стал во главе войск.
16 февраля 1843 года Орибе появился близ Монтевидео, возвестив залпом из 21 орудия, что начинает осаду города. Пока он стал осаждать город с суши, флотилия Росаса блокировала порт.
Так началась эта фантастическая эпопея, равной которой не было в истории нового времени. Осада Монтевидео, начатая в начале 1843 года, окончилась только в конце 1851 года. Почти девять лет гнетущего беспокойства и одновременно героизма изобиловали эпизодами, которые нашли отклик во всем мире, вызвав содрогание даже в Европе.
Как же реагировала на все это Америка? Казалось, что Америка застыла тогда от страха, хотя и насторожилась в своем безмолвии.
Бразильская империя поддерживала отношения с правительством аргентинского диктатора, но, увидев, что Росас занял позицию, враждебную соглашению, заключенному в 1828 году в Рио-де-Жанейро, императорское правительство встревожилось.
Но даже и тогда его тревога оказалась весьма сдержанной. Оно ограничилось тем, что официально признало Парагвайскую республику, и стало снабжать ее средствами обороны, направляя туда военных инструкторов и инженеров, которые построили укрепления в различных пунктах страны, в том числе и в Умаита.
В Монтевидео все без исключения граждане Восточного государства — и иностранцы и даже женщины и дети—несли большие лишения. Трудно себе представить, что происходило днем и ночью в окрестностях этого города, который Дюма назвал «новой Троей»! Невозможно описать трагедии, разыгрывавшиеся за этими стенами: волнение семей, беспрерывная тревога за множество жизней, которые подстерегала смерть. А за линией обороны раздавался звон оружия, слышны были крики штурмующих, происходили непрестанно стычки, в которых победы чередовались с поражениями.
Не менее ожесточенные бои развертывались и на равнинах за пределами Монтевидео. Почти все силы, брошенные в действие как с одной, так и с другой стороны, состояли из кавалерийских частей. Противники, охваченные неистовой страстью к уничтожению, преследовали друг друга,, охотились друг за другом, словно безумцы.
Поскольку численное превосходство в силах было на стороне Орибе, Ривера в течение двух лет стремился избегать генерального сражения. Крупная неудача при Пасо де ла Паломба, казалось, чуть не свела на нет сопротивление, которое оказывалось тирании.
Ривера, однако, не пал духом. Используя свою популярность, он сумел перестроить свои войска, и вскоре неудача, о которой говорилось ранее, была полностью компенсирована победой при Солисе. После этого он стал готовить наступление против сил, осаждавших Монтевидео.
Орибе обратился за помощью в Буэнос-Айрес, после чего на сцену выступил сторонник Росаса, генерал Уркиса из Энтре-Риоса.
Ривера понес ряд поражений, а 28 марта 1845 года потерпел полный разгром в битве при Индиа-Муэрта. С горсткой храбрецов Бригидо Силвейра вел борьбу в течение еще двух лет, пока все эти герои не были уничтожены один за другим, а Силвейре, единственному оставшемуся в живых человеку, не удалось проникнуть в Монтевидео. Осада стоила городу скорби уже более трех тысяч человеческих жизней. Среди павших 382


необходимо отметить бесстрашного Марселино Соузу—того самого, которого Дюма прозвал Гектором новой Трои.
В это время представители Англии и Франции попытались — или сделали вид, что пытаются,— добиться полюбовного разрешения конфликта. Они потребовали для этого у осажденных прекратить военные действия. Те согласились, но стали выжидать.
После поражения при Индиа-Муэрта Ривера укрылся в Риу-Гранди, а оттуда направился в Рио-де-Жанейро. Теперь, когда положение осажденного города еще больше ухудшилось, его настроение переменилось и он в конце концов самоустранился от борьбы.
Упрямство Росаса возмутило посредничающие державы до такой степени, что две эскадры, направленные Францией и Англией, вынуждены были вступить в действие. Тогда тиран с присущей ему наглостью потребовал участия Бразилии в борьбе против иностранной интервенции. Однако Бразильская империя объявила нейтралитет.
Стали развертываться напряженные бои как на суше, так и на море. Росас держался твердо и неустрашимо, воодушевленный мыслью о том, что он выполняет важнейшую роль в истории Америки. В действительности интервенты проявляли нерешительность перед лицом безрассудной дерзости Росаса. Чем более вызывающе он себя вел, тем больше Англия и Франция ослабляли свои действия и призывали его к благоразумию. Это было естественно, так как они заботились в этом районе лишь о защите своих собственных интересов, а убедившись в том, что Росас в самом деле является полным хозяином положения, они предпочитали достигнуть с ним договоренности вместо того, чтобы набраться мужества и силой оружия поставить его на колени.
В создавшихся условиях Бразильская империя продолжала придерживаться своего нейтралитета, а обе вышеуказанные державы договорились в конце концов с диктатором, оставив Монтевидео на произвол судьбы.
Росас был в зените славы. Парагвай и Восточное государство трепетали перед ним.
К счастью, судьба изменила свое отношение к тирану. Уркису надоело служить интересам диктатуры, и он стал заботиться о своих собственных интересах. В результате он стал соперником Росаса. Одновременно, поняв тщетность всех протестов против вымогательств и насилий, которым с давних пор подвергались бразильцы, проживавшие в Восточном государстве, на территорию республики вторглась группа партизан из Риу-Гранди, которая завязала бои с отрядами Орибе. Жестокий и властный Росас вне себя от ярости отзывает из Рио-де-Жанейро своего посланника.
Поскольку Франция прекратила субсидировать Восточное государство, эту задачу взяло на себя теперь бразильское правительство. Бразильская империя заключила союз как с правительствами Монтевидео и Асунсьона, так и с правительствами аргентинских провинций, которые вышли из-под власти Росаса (Энтре-Риос и Корриентес).
Была создана комиссия по репарациям, что свидетельствовало, видимо, о том, что Бразильская империя стремилась подкрепить свою политику действиями.
Союзники спешили организовать, а затем и двинуть в поход свои войска.
Императорское правительство назначило главнокомандующим своих вооруженных сил графа Кашиаса, предоставив ему пост президента провинции Риу-Гранди. Командование эскадрой было поручено Гренфеллу. Дипломатическим представителем Бразилии при союзниках был» 383


назначен советник Карнейру Леан (впоследствии получивший титул маркиза де Парана).
4 мая 1851 года Гренфелл, под командой которого находилось шестнадцать боевых кораблей, появился близ Монтевидео и там ожидал благоприятного момента, чтобы выступить во взаимодействии с сухопутными силами.
В ответ на дерзость Бразильской империи, которая «не поколебалась» присоединиться к союзникам, Росас, не стесняясь, заявил, что в его намерения входит аннексия не только Восточного государства, но и провинции Риу-Гранди-ду-Сул, а также содействие провозглашению в Бразилии рее- публики...
В середине 1851 года Уркиса, который до сих пор, казалось, проявлял нерешительность, наконец-то стал действовать вместе с остальными союзниками. Около десяти тысяч человек форсировали реку Уругвай и повели наступление на Монтевидео.
Граф Кашиас, со своей стороны, выступил из Сант-Ана-ду-Ливраменту в направлении Санта-Лусиа, где должны были объединиться все -силы союзников.
Как только бразильские войска вступили на территорию Восточного государства, они встретили поддержку со стороны тех, кто дезертировал из войск Орибе.
Орибе понял, что все его усилия были напрасными и его гнусная затея была обречена на провал. Он сделал еще несколько попыток добиться перемирия в расчете, что этп поможет ему ретироваться. Он даже предложил генералу Уркисе, чтобы тот разрешил ему уйти вместе с аргентинцами, оставив в стране всех уроженцев Восточного государства. Все это, однако, ни к чему не привело.
Убедившись, что он окружен со всех сторон и бежать ему уже не удастся, он начал переговоры о капитуляции и 8 октября 1851 года подписал соответствующее соглашение с Уркисой. Ему все еще льстило сознание того, что он подписал мир только с губернатором провинции Энтре- Риос, а не с императорскими войсками, все еще продвигавшимися на Санта-Лусиа.
15 октября генерал Гарсон поднял над Монтевидео флаги союзников.
Так завершилась эта осада, продолжавшаяся почти девять лет и изобиловавшая горестными эпизодами, равных которым не найти во всей истории Америки.
Итак, агенты тирании в Восточном государстве были разгромлены. Оставалось теперь уничтожить тирана в его собственном логове.
Неуклонно и скрупулезно придерживаясь курса своей внешней политики, императорское правительство понимало, что необходимо заключить новое соглашение с его союзниками по вопросам, связанным с ответственностью за предпринимаемую кампанию, которая, к счастью, не была длительной и принесла благодатные плоды делу народов Ла-Платы.
Союзники—Бразилия, Уругвай, Энтре-Риос и Корриентес—подписали 21 ноября 1851 года особое соглашение об альянсе, а 25 ноября того же года и дополнительные статьи к нему.
Уркиса и Вирасоро пересекли реку Уругвай и направились к Диаманте, где было решено сосредоточить все силы, подготовлявшие наступление против Росаса.
Туда же была переброшена и первая дивизия императорских войск под командованием Мануэла Маркиса де Соузы (ставшего впоследствии графом Порту-Алегри). Дивизия погрузилась на шесть военных кораблей, которые поднялись по реке Паране. Ей пришлось прокладывать себе путь 384


через Тонелеро, где генерал Мансилья, укрепившись с двумя тысячами человек и шестнадцатью орудиями, оказал отчаянное сопротивление.
К 20 декабря в Диаманте сосредоточилась вся союзническая армия в составе 24 тысяч человек, не считая нескольких отрядов аргентинцев, которые также выступали против диктатора.
В конце декабря союзническая армия переправилась на правый берег реки Параны и несколько дней спустя двинулась на юг.
Все это нагнало, видимо, страх на Росаса. В середине января 1852 года наступавшие пересекли реку Кончас, не встретив сопротивления. Пока они приближались к Люхану, Кашиас и Гренфелл на корабле «Афонсу» двинулись по направлению к порту Буэнос-Айрес и бросили якорь в двух милях от Палермо, где находилась личная резиденция диктатора. Затем они произвели разведку в окрестностях порта с целью подготовки высадки десанта.
Очутившись под угрозой со стороны моря и суши, Росас наконец решил, что надо принять какие-то героические меры против надвигавшейся опасности. Оставив в Буэнос-Айресе генерала Мансилью, он лично встал во главе своей армии, состоявшей из 22 тысяч солдат трех родов оружия, и выступил из Сантос-Лугареса навстречу врагу. 2 февраля союзники достигли Касероса, заняв там позиции. Утром 3 февраля силы диктатора появились на высотах, известных под названием Чакара-де-Касерос.
В восемь часов утра начался бой, и почти весь остаток этого дня обе стороны сражались с ожесточением.
Когда был открыт огонь, Росас со своим штабом находился на веранде одного дома, близ того места, где сражалась императорская дивизия под командованием маркиза де Соузы.
Росас нарочно старался подчеркнуть свое пренебрежительное отношение к бразильским солдатам, чем стремился, очевидно, подбодрить своих людей. Между прочим, он всячески рекомендовал своей артиллерии целиться главным образом по бразильцам, уверяя, что этого достаточно, чтобы нагнать на них страх.
Однако вскоре один из его адъютантов, заметив, с какой решимостью продвигались батальоны императорской армии, обратил на это внимание диктатора.
Спустя несколько минут офицер снова доложил, что бразильцы наступают. Он уверял диктатора, что если те будут продолжать продвигаться такими же темпами, то очень скоро диктатору будет угрожать серьезная опасность.
Оценив заново положение на поле боя, Росас понял, что его звезда закатилась. Оцепенев от ужаса, а быть может, от страха перед грядущей карой, он несколько мгновений пребывал в нерешительности. Затем, сопровождаемый своей свитой, он спустился в состоянии растерянности с веранды, и все поскакали в город, где Росас нашел убежище у английского посланника, а затем на английском корабле отплыл в Англию.
Ужасная тирания была уничтожена. Бразильская империя могла гордиться тем, что она лояльно выполнила свою миссию, сотрудничая с народами Ла-Платы во имя торжества мира и справедливости.
25 F Помбу


ГЛАВА XXI
Парагвайская война
НОВАЯ ИНТЕРВЕНЦИЯ В УРУГВАЕ.-ВОЙНА ПРОТИВ ЛОПЕСА.- ОКОНЧАНИЕ ВОЙНЫ ПРОТИВ ЛОПЕСА
НОВАЯ ИНТЕРВЕНЦИЯ В УРУГВАЕ
Парагвайский диктатор Франсиско Солано Лопес возродил притязания Росаса на создание в районе Ла-Платы великой империи, способной соперничать с Бразилией. Он усердно, но тайно готовился к осуществлению своих замыслов, ожидая лишь какого-нибудь предлога, чтобы начать действовать. Этим предлогом явилась новая интервенция Бразилии в Уругвае в 1864 году.
Хотя в 1851 году были разрешены трудности, с которыми сталкивалась Уругвайская республика, это не помешало продолжению беспорядков и борьбы между политическими партиями. В 1853 году был смещен президент Хиро. В 1855 году такая же участь постигла и президента Флореса, который, впрочем, не покорился ей, а решил вступить в борьбу. На пост президента был избран Габриэль Перейра. Против него вскоре началось восстание. По приказу министра Каррераса в Кинтеросе было совершено вероломное убийство 150 сдавшихся в плен Колорадо. Этот урок на время утихомирил противников бланко1.
В 1860 году президентом был избран Бернардо П. Берро. Первые два года его правления прошли в условиях видимости полного порядка в стране. Однако с 1863 года начали распространяться слухи о заговорах. А когда стало известно, что Флорес готовится в Буэнос-Айресе к вторжению на территорию республики, крайне встревоженный президент Берро обратился к представителям иностранных государств с просьбой о помощи. В первую очередь Берро апеллировал к Бразилии, давая ей понять, что опасность грозит ему с другой стороны Ла-Платы.
Правительство Бразилии заявило, что оно не вмешивается в борьбу между партиями. Правительство Монтевидео настаивало на своей просьбе, сетовало на позицию, занятую бразильцами, проживавшими в Уругвае, протестовало против политики Буэнос-Айреса,— словом, чувствовалось, что там, на юге, снова разыгрывается буря.
Вскоре бразильское правительство стало получать жалобы от проживавшего в Уругвае бразильского населения, которому теперь больше, 1 Партии Колорадо и Бланко возникли в ходе освободительной борьбы уругвайского народа и представляли различные буржуазно-помещичьи группировки. В партию Бланко входили главным образом крупные помещики-скотоводы, ориентировавшиеся на Англию. В партию Колорадо наряду с помещиками и представителями буржуазии входили также и демократические элементы.
386


чем когда-либо раньше, угрожали бланко, расценивавшие нейтралитет Бразилии как враждебность по отношению к уругвайскому правительству.
В апреле 1863 года началось вторжение Колорадо. Два месяца спустя Флорес собрал в Мерседесе отряд из 500 человек и начал военные действия. Начало было удачным. Бланко были разбиты при Кокимбо и Лас-Каньясе.
Эти первые успехи подняли дух революционеров, тогда как столица была объята страхом. За короткое время Флорес собрал более 5 тысяч вооруженных людей и предписал своим противникам условия перемирия. Берро стремился к примирению, но в это время кончился срок его президентских полномочий. Бланко избрали после этого более решительного и не склонного к примирению президента. Им был Агирре.
Пожар вспыхнул с новой силой. Пламя войны стало бешено распространяться по всей стране. В Монтевидео росло возмущение, направленное главным образом против аргентинцев. Сам Агирре обвинял президента Конфедерации1 Бартоломеу Митре в оказании покровительства Колорадо.
Положение бразильцев, проживавших в Уругвае, осложнилось теперь еще больше, поскольку, отчаявшись, эти помещики перешли на сторону Флореса, в результате чего бланко стали еще жестче обращаться с ними.
Жители Риу-Гранди, весьма озабоченные положением своих соотечественников, направили в Рио-де-Жанейро эмиссара, чтобы сообщить имперскому правительству, что они готовы прийти на помощь своим беззащитным братьям.
Перед лицом таких фактов медлить было нельзя. Правительство решило, однако, действовать весьма осмотрительно, чтобы не дать бланко какого-либо повода для жалоб. В Монтевидео был направлен со специальной миссией советник Жозе Антониу Сарайва. Прибыв туда, он ограничился требованием прекращения эксцессов и возмещения убытков, причиненных гражданскими или военными властями бразильским подданным проживающим в Уругвае.
Полномочный представитель Бразилии был принят с показным радушием, но вскоре он подвергся оскорбительному обращению со стороны министра Эрреры. Сарайва пытался урезонить Эрреру. На сторону нашего посланника стал министр иностранных дел Конфедерации Руфпно де Эли- сальде, который в то время также находился в Монтевидео. Оба стремились скорее к достижению какого-то соглашения, которое способствовало бы восстановлению мира в республике, нежели к получению удовлетворения, которого требовали их правительства.
Оба министра встретили поддержку у полномочного представителя Великобритании Торнтона. Так образовалась группа посредников. По договоренности с Агирре и даже с министром Эррерой, который был человеком с тяжелым характером, они направились в Пунтас-дель-Росарио для переговоров с Флоресом и заключили с нпм мир на самых разумных при данной ситуации условиях. 24 июня 1864 года посредники возвратились в Монтевидео. На следующий день Агирре объявил о наступлении мира.
Однако неожиданно, к удивлению всех, в том числе и самих Агирре и Флореса, все эти соглашения потерпели полное фиаско. Причина заключалась в том, что каждый из этих двух лидеров считал достигнутое перемирие победой именно его собственной партии.
Посредники вернулись в Буэнос-Айрес. 4 августа 1864 года Сарайва направил ультиматум уругвайскому правительству, а 9 августа министр Эррера возвратил ему этот ультиматум. На следующий день бразильский 1 Аргентины.
387
25*


посланник уведомил его, что имперские войска начнут вторжение на севере уругвайской территории и что адмирал барон де Тамандаре предпримет репрессии в ответ на любые акты насилия или притеснения, направленные против бразильцев.
В Восточной республике, во главе которой находилось раздираемое партийными распрями правительство, сложилось весьма своеобразное положение. Это правительство нажило себе трех врагов, ни один из которых не хотел вмешиваться в дела двух других: Бразилию, защищавшую своих подданных, Флореса, стремившегося отомстить Колорадо, и Конфедерацию, скрывавшую за своим показным нейтралитетом враждебные чувства, которые усилились в результате оскорбления, нанесенного ее посланнику.
Генерал Флорес сразу же возобновил военные действия. Перемирие, длившееся около месяца, окончилось. Действуя весьма осмотрительно, имперские войска торжественно перешли границу и заняли всю северо- восточную зону Уругвая.
Впрочем, Бразилия позаботилась направить в район Ла-Платы советника Жозе Мария да Силва Параньюс с целью выяснить, не удастся ли ему чего-нибудь добиться. Но было уже поздно.
Тем временем Солано Лопес, вступивший в тайный сговор с Агирре, начал действовать. Он прежде всего потребовал от правительства Буэнос- Айреса объяснений по поводу помощи, которая была оказана Флоресу. Митре не дал никакого ответа на эту дерзость.
Узнав об ультиматуме Сарайвы правительству Монтевидео, Лопес направил бразильскому посланнику в Асунсьоне ноту, в которой говорилось, что «он не даст своего согласия на оккупацию бразильскими войсками какой-либо части уругвайской территории». Правительство Рио-де-Жанейро не обратило никакого внимания на эту браваду.
Первые шаги, предпринятые Лопесом, вызвали безудержное ликование среди бланко. Агирре приказал сжечь на центральной площади оригиналы соглашений, заключенных с Бразилией, обставив этот акт всей пышностью и торжественностью, присущими аутодафе.
Бразильское правительство было вынуждено отбросить всякую щепетильность в своей политике, чтобы обеспечить себе возможность совместных действий с вождем Колорадо. Результатом этого было усиление открыто враждебных действий против Агирре. Корабли бразильской эскадры блокировали порт Сальто на левом берегу реки Уругвай, а силы Флореса двинулись на эту крепость по суше, осадили ее и заставили ее защитников сдаться.
Оттуда союзники двинулись на город Пайсанду, который защищал Леандро Гомес. 2 января 1865 года, после почти месяца героического сопротивления, крепость пала.
Из Пайсанду войска двинулись через Фрай-Бентос на Санта-Лусию (окрестности Монтевидео).
Столица республики пришла в состояние крайнего возбуждения.
Агирре оказался в чрезвычайно тяжелом положении: угроза надвигалась с моря и с суши, в крепости царила полная анархия, дипломатический корпус покинул город... Лопес, к которому Агирре обратился с просьбой выполнить свои обещания в этот трудный момент, ответил ему на этот раз, что «вторжение в Мату-Гросу1 является крайне необходимой диверсией и что пока больше ничего сделать нельзя».
Потерявший голову Агирре попытался даже предпринять вторжение в Риу-Гранди. Утром 27 января у стен Жагуарана появился Басилио 1 Имеется в виду вторжение парагвайцев в Мату-Гросу (Бразилия).
388


Муньос во главе отряда из 1500 человек. Он предложил крепости сдаться. После получения отказа началась перестрелка. Бой продолжался целый день. Ночью агрессоры покинули свои позиции. Замысел бланко сорвался.
Ужас в Монтевидео усиливался по мере того, как союзники постепенно двигались от Санта-Лусии, все более приближаясь к столице.
Чувствуя неизбежность падения города в связи с приближением к нему армий союзников, Агирре оставляет свой президентский пост и спасается бегством.
Временный президент Томас Вильальба сдал крепость противнику, 21 февраля началось вступление союзных войск в город, а 23 февраля над фортом Сан-Хосе был поднят флаг империи, в честь которого был произведен салют 21 артиллерийским залпом.
В соответствии с полученными им указаниями, полномочный представитель Бразилии Параньюс признал полный суверенитет Уругвайского государства. Генерал Флорес, временно ставший президентом республики, удовлетворил все требования правительства Бразилии.
Так закончилась эта неблагодарная, но ставшая неизбежной кампания, которая имела для Бразилии самые неприятные последствия, так как послужила причиной новой войны, значительно более продолжительной и оказавшей гораздо большее влияние на внутреннюю жизнь нашей страны.
Солано Лопес нашел наконец предлог, за которым он так долго охотился, для вмешательства в события в районе Ла-Платы.
Момент для него был весьма благоприятным. Лопес убедился в том, что события открыли широкий путь к осуществлению выношенных им планов. Ни одна из двух других республик Ла-Платы не в состоянии была оказать ему сопротивление. Не следовало поэтому медлить с нанесением подготовленного им удара, так как в противном случае обескровленные соседи получат время для укрепления внутреннего положения в своих странах и после долгих лет беспорядков придут в себя.
Следует иметь в виду, что удар, который он собирался нанести, не был направлен против Бразилии. По отношению к ней Солано Лопес решил действовать как смельчак, исполненный решимости следовать своему курсу, для чего ему необходимо убрать с пути единственное мешающее ему препятствие. Он стремился лишь, чтобы Бразилия вела себя пассивно и потворствовала предпринимаемой им авантюре.
С этой целью он стал запугивать нашу страну и захватил бразильский пакетбот, следовавший в Мату-Гросу. На борту судна находился полковник Карнейру де Кампус, новый президент этой провинции, который был взят в плен. Все это было сделано неожиданно, без объявления войны.
Это случилось 12 ноября 1864 года, а почти месяц спустя полковник Барриос с отрядом из приблизительно 6 тысяч человек вышел из Асунсьона и 26 декабря появился у стен нашего форта Коимбра.
Так как командир форта подполковник Эрменежилду де Албукерки Порту-Карреру отказался принять предложение о сдаче, 27 декабря начался штурм. Бой продолжался два дня. Ночью 28 декабря гарнизон крепости был вынужден отступить.
Вскоре парагвайцы овладели всей южной частью провинции.
Когда бразильское правительство развязалось со своей вынужденной интервенцией в Уругвае, оно начало спешно готовиться к назревавшим тяжелым событиям. В лагерях Сан-Франсиску и Дайман начали собираться войска, во главе которых стал генерал Мануэл Луис Озориу. Вскоре двадцатитысячная армия была готова к походу.
389


Взятие Пайсанду.
27 января 1865 года бразильский посланник в Монтевидео, советник Жозе Мария да Силва Параньюс, официально объявил войну парагвайскому диктатору, направив дипломатическому корпусу ноту с изложением хода событий и объяснением причин, вынудивших имперское правительство занять решительную позицию в связи с нанесенными ему оскорблениями.
В свою очередь адмирал Тамандаре также уведомил представителей ряда стран о начале блокады парагвайских портов, для чего в район Трес- Бокас (место слияния Парагвая с Параной) был направлен третий дивизион эскадры под командованием Гомензору, впоследствии усиленный четырьмя канонерками. Его базой стал Бела-Виста (несколько ниже по течению от Трес-Бокаса), а командование им было возложено на начальника дивизиона Франсиску Мануэла Баррозу.
Утратив надежду на то, что своим смелым нападением на империю он завоюет себе поддержку со стороны других республик континента, Лопес потерял голову. Так как аргентинское правительство отказалось пропустить его армию через провинцию Корриентес, Лопес приказал начать вторжение и оккупировать провинцию пятитысячным отрядом под командованием генерала Роблеса.
Таким образом, правительство Конфедерации, располагавшее ничтожными возможностями для обороны, было застигнуто врасплох. Население Буэнос-Айреса, охваченное крайним возмущением, «потребовало немедленного восстановления поруганной национальной чести». В этих условиях президент Митре должен был успокоить волнение умов с помощью одного из трюков, к которым прибегают, чтобы скрыть нависшую опасность.
«Дерзость парагвайцев произвела столь сильное впечатление», что не только Флорес (президент Уругвая), но даже Уркиса (губернатор Энтре- Риоса1), до сих пор проявлявший странную сдержанность, «крайне встре-
Западный Уругвай.
390


Франсиско Солано Лопес.
воженные, спешно выехали в Буэнос-Айрес, чтобы договориться с генералом Митре и бразильским полномочным представителем доктором Франсиску Отавиану де Алмейда Роза, заменившим советника Параньюса. Прибытие Флореса вызвало огромный энтузиазм, тогда как присутствие Уркисы породило лишь всеобщее удивление, поскольку симпатии губернатора Энтре-Риоса к Солано Лопесу были хорошо известны».
Аргентинское правительство, ранее отказывавшееся сотрудничать с Бразилией в деле организации отпора бесчинствам парагвайского диктатора, теперь в силу изменившихся обстоятельств было более всех заинтересовано в объединении со своими соседями для защиты собственной территории.
Достижение полного согласия между державами, выступавшими против стремлений Лопеса установить свое господство, оказалось не очень трудным делом. 1 мая 1865 года в Буэнос-Айресе между Уругваем, Бразилией и Аргентинской Конфедерацией было заключено соглашение о наступательном и оборонительном союзе, условия которого должны были сохраняться в секрете, но были вскоре разглашены в результате коварства английской дипломатии.
По этому соглашению, до тех пор пока театром военных действий будет территория Конфедерации или Парагвайской республики, главнокомандующим союзных сил должен был выступать аргентинский президент Бартоломеу Митре; когда же операции будут вестись на уругвайской или бразильской территории, верховное командование должны были взять на себя главы соответствующих государств. В соглашении было особо
391


Битва при Риачуэло. Картина художника Витора Мейрелиса.
Битва при Кампо-Граиди. Картина художника Педру Америку.


указано, что война ведется не против парагвайского народа, а против правительства этой республики и что оружие не будет сложено до свержения деспотического режима Лопеса. Союзники обязались обеспечить независимость. суверенитет и территориальную целостность Парагвайской республики.
В то время, да и сегодня еще, это соглашение вызывало и вызывает всяческое осуждение со стороны тех, кто склонен удивляться, что три страны сочли возможным заключить соглашение с целью свержения правительства иностранной державы. Однако эти критики забывают о совершенно непредвиденной ситуации, в которой оказались правительства союзных стран. Лопес, абсолютный властелин в своей стране, совершил агрессию против Бразилии и Аргентинской республики п поставил под угрозу международный правопорядок во всей южной части континента.
Могли ли в этих условиях правительства стран, поставленных под угрозу, справиться с дерзкой агрессивностью диктатора иначе, как открыто объединившись в спасительный союз, чтобы уничтожить разбушевавшуюся тиранию и помешать деспоту нарушить мирную жизнь в трех этих странах?
ВОЙНА ПРОТИВ ЛОПЕСА
Общий стратегический замысел Лопеса состоял, по всей видимости, в том, чтобы запугать противника и путем неожиданных нападений помешать ему в организации обороны. Лопес вторгся в Мату-Гросу, в результате чего его сухопутные силы заняли надежные позиции, представлявшие большую угрозу, особенно для Бразилии. Он стал готовиться к нападению на Уругвай и Риу-Гранди, и почти одновременно с этим его флот на реке Парана начал подготовку к нанесению решающего удара по бразильской эскадре.
Эта эскадра, видимо, не ожидала каких-либо действий со стороны врага, так как она ушла из Трес-Бокаса. Именно поэтому диктатор приказал уничтожить находившиеся на реке силы, на которые больше всего рассчитывали союзники.
С полным основанием можно сказать, что судьба войны решалась на Риачуэло1. Если бы парагвайская эскадра сломила там морскую мощь Бразилии, то несомненно, что мир в Южной Америке стал бы диктовать Лопес, и кто знает, на каких условиях.
К несчастью для Лопеса, его планы потерпели крушение. Союзники постарались ввести в действие свои силы. Труднее всех было вестп борьбу Бразилии. Наряду с организацией наступления на юге Парагвая ей пришлось прийти на помощь огромной провинции Мату-Гросу. С этой целью была спешно организована сухопутная экспедпцпя, которая вышла из Сан-Паулу 10 апреля 1865 года. Но эта колонна, численность которой вместе с контингентами, присоединившимися к ней по дороге, достигала приблизительно 3 тысяч человек, прибыла в Миранду лишь через два года, причем ее состав сократился более чем наполовину. Оттуда войска направились на юг. По мере продвижения этой колонны парагвайцы отступали в глубь страны.
21 апреля 1867 года экспедиция пересекла реку Апа и вступила на парагвайскую территорию, заняв форт Бела-Впста, оставленный врагом. Люди Лопеса, сеявшие смуту в окрестностях, препятствовали нашей пехоте угонять скот. 30 апреля наши силы дошли до поместья Лагуна > 1 Небольшая река, где позднее произошло сражение.
393


«однако начали испытывать здесь такую нехватку продовольствия и другие затруднения, что единственным выходом из создавшегося положения стал отход к границе. Отступление происходило в условиях непрерывных, неописуемых лишений. Целый месяц отступавших преследовал враг, их косила чума, они страдали от полного недостатка припасов. И тем не менее экспедиции удалось изгнать захватчиков из Мату-Гросу.
Итак, отвлекающий маневр, предпринятый Лопесом в Мату-Гросу, имел лишь целью ввести в заблуждение правительство Бразилии. Подлинным театром военных действий должен был стать юг.
По окончании военных приготовлений союзные войска начали продвигаться к парагвайской границе. В первую очередь необходимо было изгнать силы диктатора из провинции Корриентес. Перед лицом этой неизбежной угрозы Лопес задумал нанести два удара, которые, по его мнению, непременно должны были увенчаться успехом: разгром бразильской эскадры, господствовавшей на реке Парана, и вторжение в Риу- Гранди-ду-Сул, что должно было понудить имперские силы вести оборонительную войну. Оба удара были нанесены одновременно.
11 июня 1865 года вражеская эскадра в полном составе спустилась вниз по реке, прошла мимо бразильского дивизиона, расположенного несколько ниже Корриентес, и заняла позиции в устье Риачуэло. На окрестных высотах парагвайцы еще раньше установили батареи, которые обнаружили себя лишь теперь.
Здесь началась битва, которая с военной точки зрения вошла в историю нашей страны как одно из наиболее знаменательных сражений. Для союзников этот бой имел решающее значение. Сражение длилось почти целый день и закончилось к вечеру победой нашего оружия.
После этого враг попытался отрезать бразильскую эскадру на Паране, у переправ Мерседес и Куэвас, силами сухопутных войск, но Баррозу воспрепятствовал всем этим маневрам.
Морская мощь диктатора была сломлена.
Пока на реке Паране происходили эти знаменательные события, из Канделярии выступил на юг вражеский армейский корпус в составе 12 ты- >сяч человек. Часть этих войск (3 тысячи солдат), направлявшаяся в Уругвай под командой майора Дуарте, была полностью уничтожена 17 августа. Полковник Эстигаррибия спустился с оставшимися войсками по левому берегу реки Уругвай. Пройдя через город Сан-Боржа, он занял 15 августа Уругваяну и укрепился там. Около полутора месяцев спустя он сдался.
План кампании, на который Лопес возлагал столь большие надежды, потерпел полное крушение. Все дерзкие вылазки, которыми он стремился изумить мир, закончились его собственным поучительным разгромом.
Теперь на север двинулся второй корпус союзных войск под верховным командованием генерала Бартоломеу Митре, который стал вести операции во взаимодействии с бразильской эскадрой.
Диктатор понял, что против него готовится крупное наступление, и в октябре приказал эвакуировать Корриентес. В конце 1865 года в этой провинции не осталось ни одного парагвайца.
Союзные войска стали сосредоточиваться на севере Корриентес для вторжения на вражескую территорию.
Утром 16 апреля 1866 года две дивизии первого армейского корпуса под командованием генерала Осорио высадились на левом берегу реки Парагвай. Лопес, который не ожидал вторжения в этом месте, был застигнут врасплох. Он бросил против наступавших свои летучие отряды. На следующее утро 4 тысячи парагвайцев атаковали колонну как раз в тот момент, когда на Паране эскадра вновь начала обстреливать укрепления на Итаниру и заставила парагвайцев отступить к Пасо-де-ла-Патрия. 394


•Однако Осорио удалось разбить напавший на него четырехтысячный отряд. 19 апреля, как только был открыт огонь, Лопес, находившийся в Пасо- де-ла-Патрия, оставил со своими основными силами этот пункт и направился в Эстеро-Белако. 2 мая авангард союзных войск неожиданно подвергся нападению со стороны пятитысячного парагвайского отряда. Лишь своевременное прибытие подкреплений спасло авангард от полного уничтожения.
Союзные войска, продвигаясь вперед, заняли населенный пункт Туиути и оказались на подступах к мощным укреплениям Рохаса. 24 мая произошло крупнейшее в этой войне сражение сухопутных сил. Бой продолжался пять часов и закончился обращением в бегство многочисленной и грозной парагвайской кавалерии.
Укрывшись в Умайте, Лопес был уверен в неприступности своих позиций, о которые должны разбиться усилия его противников.
Длительное время стояли союзники перед позициями Рохаса, днем и ночью отражая набеги парагвайских отрядов и бомбардируя в ответ траншеи врага.
Нужно было как-то обойти это препятствие, а для этого* необходимо было продолжить движение по суше и по реке. Взаимодействие с военным флотом стало теперь особенно необходимым. Война вступила в свою решающую фазу.
Для нападения на Умайту, главную крепость Лопеса, необходимо •было сломить сопротивление фортов Курусу и Курупаити. Гарнизоны зтих укреплений были значительно усилены.
Курусу был атакован несколько раз с суши и со стороны реки, пока наконец эта крепость не попала в руки союзников.
Затем была предпринята попытка захватить Курупаити. В это время Лопес, нуждавшийся в перегруппировке своих сил, обратился к союзному командованию с предложением начать переговоры, стремясь выиграть время. И действительно, ему удалось за это время усилить оборону крепости.
22 сентября начался генеральный штурм Курупаити и укреплений Рохаса, окончившийся полным поражением союзников. Лопес ликовал. И пока его противники выжидали, он усиливал свою оборону.
Маршал Кашиас, командовавший армией в связи с отсутствием Митре, продвинулся до Тиу-Куэ, к северу от укреплеций Рохаса. В это же время эскадра стала готовиться к нападению на Умайту, отрезанную от Асунсьона на левом берегу реки.
15 августа бразильская эскадра подошла к Курупаити, где Лопес сконцентрировал значительные силы. За сорок минут, которые потребовались для того, чтобы пройти в этом месте по реке, корабли адмирала Жоакина Жозе Инасиу понесли огромный урон от мощных береговых батарей, занимавших командные позиции над рекой.
Бразильская эскадра оказалась в тисках между Курупаити и Умай- той и нуждалась в устранении полученных ею повреждений. Она находилась там в течение шести месяцев.
Тем временем на суше смыкалось кольцо окружения мощной крепости, подлежавшей захвату. Но так как диктатор предвидел трудности, перед которыми его могли поставить врагп. он приказал проложить дорогу по правому берегу Параны до рекп Бермельо.
По этой именно дороге был вынужден впоследствии бежать Лопес, а вслед за ним были эвакуированы по ней из Умапты последние парагвайские силы. Но до этого союзникам предстояло приложить еще немало усилий и подвергнуться беспрерывным нападениям и разным неожиданностям со стороны врага.
395


Однако положение Лопеса становилось тяжелым. По имеющимся данным, рацион, выдаваемый в крепости, был сокращен наполовину. Необходимо было создать новые укрепления, особенно на пути через Чако, но для этого уже не хватало людей.
Однако упрямый диктатор оставался на месте. Наладив снабжение продовольствием через Чако, Лопес решил держаться до последней возможности. Он разместил вокруг Умайты около 12 тысяч человек, усилил позицию в Тимбо тридцатью орудиями и установил посты у переправы Тиби- куари на дороге, ведущей в Асунсьон.
Союзники продолжали осаду крепости до начала 1868 года, когда внутреннее положение в Конфедерации вынудило генерала Митре вновь 396


покинуть театр военных действий. 12 января верховное командование перешло к маркизу Кашиасу.
Видимо, он только этого и ждал, чтобы начать действовать. Возглавив руководство военными действиями, новый главнокомандующий поспешил активизировать операции и провести решительный штурм крепости, в которой находился Лопес, словно глумясь над медлительностью осаждавших.
По соглашению с адмиралом, маршал Кашиас решил произвести 19 февраля 1868 года прорыв кораблей через Умайту.
В три часа утра выделенные для участия в штурме корабли начали подниматься по реке. Впереди шел «Баррозу» под командой капитан-лейтенанта Артура Силвейра да Мота, получившего впоследствии титул барона Жасегуаи. Каждый корабль вел на буксире монитор. В 4 часа утра «шесть кораблей обогнули западную оконечность крепости и, продвигаясь вперед, начали обстреливать баржи и плоты, которые образовали нечто вроде моста, протянувшегося от одного берега к другому. Когда все они были потоплены, корабли устремились на полной скорости вперед. Однако 186 орудий внезапно обрушили на них сосредоточенный огонь». Это был подлинный железный шквал. На протяжении «трех лиг» земля н небо содрогались, словно при светопреставлении. Вдоль правого берега реки парагвайцы зажигают костры, освещающие цели для артиллерии, и казалось, что весь горизонт «освещен зловещим пламенем огромного пожара». Уже трудно было различать отдельные выстрелы: гром орудий сливался в сплошной грохот, и этот непрерывный шквал потрясал все вокруг.
«Баррозу» и остальным кораблям удалось прорваться через этот «мост» лишь около 5 часов утра. В полдень все они прибыли в Тахи.
Пока форсировалась река, войска бомбардировали крепость.
Несмотря на эту неудачу, Лопес не пал духом. Правда, он понял, что теперь уже нельзя было оставаться на месте, не подвергаясь большому риску. Но он решил отступить лишь для того, чтобы привести в порядок •свои силы и вновь ринуться на врага. 9 марта он отступил через Чако, оставив в крепости 3 тысячи человек с 180 орудиями. Эти силы сопротивлялись почти до конца июля, когда и они были вынуждены оставить крепость. Сопротивление, длившееся четыре месяца, дало диктатору передышку, чтобы закрепиться на новом месте в Сан-Фернандо, на правом берегу Тибикуари (приток Парагвая). Здесь была создана новая линия укреплений.
В свою очередь союзники, уже овладевшие Умайтой, стремились теперь продвинуться к новым позициям врага. Когда и над Сан-Фернандо нависла угроза, Лопес перевел свой лагерь в Ангустуру, а затем в Билету, базируясь на Серро-Леон, один из крупнейших его плацдармов, связанный железной дорогой с Асунсьоном.
Когда союзники прошли через укрепления Тибикуари, они натолкнулись на ужасающее зрелище, которое подтвердило распространившиеся за несколько дней до этого слухи: кругом валялись трупы убитых, включая ряд выдающихся деятелей Парагвая. Число жертв достигало 358. Заподозрив в заговоре ряд лиц, наиболее самоотверженно служивших <ему, Лопес приказал уничтожить их самым зверским образом.
Союзные войска продолжали преследовать диктатора. В начале сентября они подошли к речке Пикисири. На противоположной стороне ее находилась Билета, слева — Ангу стура, справа — Ломас-Валентинас, где помещалась штаб-квартира Лопеса.
Несколько месяцев длились здесь бои. Позиции, которые занимали парагвайцы, оказались неприступными, и союзники были вынуждены обойти Билету через равнину Чако, чтобы зажать эту крепость между 397


двух огней. Переход через Итороро был одним из наиболее славных эпизодов этой войны.
И декабря союзники пошли в обход Билеты с севера. У ручья Аваи они неожиданно натолкнулись на вражеский отряд из пяти или шести тысяч человек, принадлежавших к трем родам войск и находившихся в полной боевой готовности. Бразильская артиллерия немедленно начала обстрел парагвайских войск. Одновременно в атаку ринулись кавалерийский дивизион и три батальона третьего корпуса. После четырехчасового боя под проливным дождем враг был разбит. Отступившие силы противника были окружены и полностью уничтожены бразильской кавалерией.
Заняв Билету, союзники стремились овладеть укреплениями Пики- сири и Ломас-Валентинас.
На рассвете 21 декабря в поход выступил Андради Невис, командир отряда из 2500 кавалеристов, который получил приказ обойти Ломас- Валентинас с севера и попытаться прервать связь Лопеса с войсками в Пикисири.
Маневр был проведен весьма успешно. Одновременно была отрезана Ангустура и установлена связь между основными силами и корпусом, стоявшим у южных укреплений Пикисири, которыми этот корпус впоследствии овладел.
Дальнейшее сопротивление диктатора казалось невозможным. Прежде чем атаковать его последний редут, маркиз Кашиас предложил ему сдаться и избежать, таким образом, бесполезного кровопролития. Лопес ответил отказом, заявив, что он «готов продолжать войну до тех пор. пока вопрос о судьбе дела, которое он защищает, не разрешится силой оружия».
Итак, пришлось начать штурм. На рассвете 25 декабря на вражеские' траншей обрушился огонь батарей, установленных здесь в течение ночи. Началась подготовка к генеральному штурму.
Утром 27 числа бомбардировка возобновилась. В полдень с трех сторон началась атака, увенчавшаяся полным успехом. Еще до начала штурма Лопес бежал в Серро-Леон. Как только об этом стало известно, в лагере врага началось повальное бегство.
На следующий день защитникам Ангустуры было предложено сдаться. 30 декабря 1868 года, после того как командир крепости убедился в бегстве Лопеса, был подписан акт о капитуляции.
1 января в Асунсьоне высадилась бразильская бригада, которая заняла город. Несколько дней спустя туда прибыл маркиз Кашиас со своими войсками.
Страна как будто была очищена от врага. Главнокомандующий считал войну оконченной, сославшись на то, что растерявшийся и объятый страхом диктатор готовился бежать за границу и что в создавшихся условиях нельзя требовать дальнейшего преследования диктатора в незнакомой, пустынной и опустошенной стране от человека, по праву считающего свое великое дело завершенным. Он заявил впоследствии в парламенте, что он завершил большую войну, и пусть теперь другие ведут малую.
По прибытии в Асунсьон Кашиас прежде всего обратился к парагвайскому населению с призывом вернуться к своим домашним очагам, уповая на покровительство и чувство справедливости со стороны оккупантов. Он выразил затем благодарность войскам за проделанную ими славную кампанию. 18 января он передал командование маршалу Гильерми Шавьер де Соуза, а сам выехал в Монтевидео, откуда возвратился в Рио-де- Жанейро.
398


ОКОНЧАНИЕ ВОЙНЫ ПРОТИВ ЛОПЕСА
После занятия вражеской столицы союзники приступили к восстановлению республики, свято выполняя обязательства, взятые ими на себя, по соглашению о союзе. С этой целью было сформировано временное правительство. 15 августа 1869 года это правительство с большой торжественностью обосновалось в Асунсьоне.
Пока проводились все эти мероприятия, союзная армия проявляла, нерешительность и ограничивалась лишь охраной тех позиций, которым больше всего угрожала опасность быть застигнутыми врасплох упрямым и безрассудным врагом.
После разгрома в Ломас-Валентинасе Лопес ушел через Серро-Леон в горы. Вначале думали, что он стремился пробраться на север страны через внутренние районы, чтобы бежать оттуда в Боливию.
Но даже самые проницательные люди, которым приходилось сталкиваться с безумством и упрямством этой неукротимой натуры, легко заблуждались на этот счет. Лопес утвердился в виле Перибебуи, куда, как он заявил, была перенесена резиденция его правительства.
Союзники дали ему достаточную передышку для возведения новых укреплений и пополнения его войск. Он получил, таким образом, возможность организовать сопротивление, для преодоления которого союзникам пришлось приложить немало усилий. В качестве заградительного аванпоста он приказал построить траншеи на вершине обрывистой возвышенности Аскурра, в нескольких километрах от вилы. На этой мощной позиции были сосредоточены все силы, которые ему удалось собрать.
Парагвайцы почувствовали себя настолько сильными, что начали глумиться над бездеятельностью союзников, непрерывно преподнося им сюрпризы.
Бразильское правительство поняло, что тяжелый конфликт отнюдь не завершен и что необходимо покончить с подобным положением.
Маркиз Кашиас, не скрывавший своего разочарования, в конце концов начал просить об отставке. Правительство не замедлило ее принять и назначило на место маркиза принца Гастона Орлеанского — графа д’Э, супруга предполагаемой наследницы престола.
Новый главнокомандующий прибыл в Асунсьон 13 апреля 1869 года, и 16 апреля стал во главе армии. В начале июня прибыл также генерал Осорио. Началась подготовка к наступлению на Перибебуи.
10 августа крепость была окружена. Утром 12 августа начался артиллерийский обстрел. В 8 часов, когда в крепости были пробиты две бреши,, бомбардировка прекратилась и крепость была атакована с трех сторон. Атака продолжалась четверть часа. На головы наступавших сыпался град пуль, картечи и камней. Сквозь разбитые траншеи прорвалась кавалерпя. Враг был окружен и вынужден сложить оружие. Противник потерял более 1600 человек. Во время штурма «множество женщин, одни с пиками и кольями, другие с малыми детьми на руках», яростно швыряли в атакующих песок, камни и бутылки.
Настоятели приходов Перибебуи и Валенсуэла сражались с ружьями в руках. Мальчики «восьми-десяти лет лежали мертвые, и рядом с ними валялось их оружие, другие, раненные, проявляли стоическое спокойствие, не издавая ни единого стона».
Лопес, находившийся в Аскурре, бежал в Карагуатаи. Преследуя врага, союзники натолкнулись в Кампо-Гранде на войска генерала Кабальеро, построенные в боевой порядок. Завязалось сражение, которое продолжалось почти шесть часов. Под натиском бразильской кавалерии парагвайцы обратились в бегство, неся большие потери.
399


Союзники преследовали врага до самого Карагуатаи. Утром 19 августа 1869 года они двинулись дальше, продолжая преследовать диктатора, который поспешно бежал при приближении союзников.
Все считали, что Лопес потерпел окончательное поражение и стремится лишь покинуть Парагвай и что его попытки оказывать сопротивление объясняются желанием прикрыть свое бегство.
Вскоре стало ясно, однако, что этот невероятный упрямец еще не считал себя окончательно побежденным.
После бегства из Карагуатаи, переходя из одного убежища в другое, Лопёс укрепился в Куругуати, где пытался собрать новые военные силы.
Стало ясно, что, пока Лопес не будет лишен возможности действовать, кампания не закончится. Поэтому было решено не давать передышки врагу и даже помешать тирану оставить страну и продолжать свои смертоносные действия за ее пределами. Словом, речь шла о том, чтобы отрезать ему все пути отступления, и в начале октября готовилось нападение на Куругуати.
Как только Лопесу стало известно о приближении его преследователей, он отступил на север, оставив в некоторых пунктах арьергардные посты.
Генерал Камара, охранявший север страны, высылал из вилы Кон- сейсан патрули для уничтожения изолированных отрядов, которым было поручено подготовить бегство диктатора. Союзные силы нигде не давали ни минуты покоя врагу, причем их основные усилия были направлены на то, чтобы освободить и взять под свою защиту множество семей, которых Лопес заставил сопровождать его и которые находились в крайне бедственном материальном положении.
Тиран, остановившийся в Игуатеми, бросился оттуда в Итанару, а затем — в Панадеро.
Стремясь спастись бегством, он почти нигде больше не задерживался. В конце декабря он отправился из Панадеро в Серро-Кора, оставив, однако, в тылу у себя силы, достаточные, по его мнению, для того, чтобы задержать преследователей.
Туда двинулся генерал Камара. Это была теперь уже не война, а подлинная охота за бандитскими шайками, число которых росло и которым не шли на пользу получаемые ими уроки.
В середине января 1870 года стало известно, что Лопес успешно перевалил через хребет Маракажу и направился в Серро-Кора. Он намеревался пробраться по дороге Дорадус в Мату-Гросу, а оттуда—в Боливию.
Затем стало известно, что в районе Сан-Педро появились парагвайские отряды, совершающие невероятные зверства и охотящиеся за брошенными там семьями.
Туда направился полковник Жардин с отрядом кавалерии и батальоном пехоты. Ему удалось разбить и рассеять некоторые бандитские шайки и спасти 450 несчастных, близких к смерти от истощения людей.
Наконец обнаружилось важнейшее доказательство полного поражение тирана: началось повальное дезертирство среди его людей, оставленных на произвол судьбы.
В то время как Лопес в нерешительности и крайней тревоге странствовал по пустынным просторам Амамбая, те, кто до сих пор являлся соучастником его преступлений, начали восставать против его кощунственных безумств и навсегда покидали его. Согласно достоверным свидетельствам, только в январе к руководителям союзных армий явилось более тысячи дезертиров.
400


Все являвшиеся к ним дезертиры единодушно подтверждали намерение диктатора бежать в Боливию.
Тогда генерал Камара с согласия главнокомандующего подготовил хорошо продуманный удар. Он двинулся по реке Апа по направлению к границе. В окрестностях Бела-Висты ему стало известно, что Лопес ушел из района гор, покинул дорогу, ведущую в Дорадус, и раскинул свой лагерь на левом берегу реки Акидабан, в местности под названием Серро-Кора. Это был огромный холм, представлявший собой превосходную оборонительную позицию, где диктатор сосредоточил последние остававшиеся у него силы.
Видимо, окончательно убедившись в том, что счастье отвернулось от него, Лопес решил на этот раз свести здесь свои земные счеты.
Говорили, что он собирался сложить оружие во время этого последнего своего столкновения с противником. Но дальнейшие события ясно показали, что эта ужасная фигура не могла сойти со сцены без трагического финала.
Диктатор понимал, что враги окружают его последнее убежище, и пытался задержать их силами своих передовых отрядов на подступах к лагерю. Основной путь к нему лежал вдоль ручья Таку ара. Этот проход он приказал охранять батареей из двух орудий.
Полагаясь на неприступность своей позиции и ожидая невесть откуда прибытия подкреплений, диктатор, казалось, сохранял полное спокойствие.
Некоторые авторы считают, что в Серро-Кора Лопес оставался невозмутимым. Это маловероятно. То, что казалось невозмутимостью или хладнокровной уверенностью в себе, было на самом деле отрешенностью, которая обычно делает черствых людей мрачными и бесчувственными. Несомненно, он размышлял о конце своего злосчастного существования. Что бы ни случилось в то время и как бы ни окончилась неминуемая катастрофа, ничто не заставило бы его дрогнуть.
Возможно, что он содрогнулся бы перед лицом смерти... Нотам, в заключительной схватке его души уже не было бы, там была бы лишь жизнь, встретившаяся со смертью. Такие люди, как он, не могут оставаться твердыми до конца. Для этого нужен героизм другого рода, до которого ему не суждено было возвыситься.
После того как враг взял другое направление, генералу Камара также пришлось изменить свой план. Он приказал занять все пункты, через которые противник мог бежать, и стал готовиться к атаке, убежденный в невозможности бегства для врага.
Казалось, что находившиеся в лагере Серро-Кора Лопес п его верные приверженцы были равнодушны ко всему происходившему.
Лишь после того, как ему стало известно о разгроме поста в проходе, который считался неприступным, Лопес как бы пробудился от сна, а все его люди были ошеломлены.
В лагере воцарилась неописуемая паника.
Среди всеобщего смятения лишь один человек не терял по крайней мере показного спокойствия. Этим человеком был Франсиско Солано Лопес. Равнодушный к панике, царившей среди его солдат, к мольбам женщин и детей, к ружейной стрельбе п визгу картечи вокруг него, он объезжал лагерь, величаво и властно отдавая необходимые приказания.
Союзники тем временем продвигались вперед. Их авангардом командовал Силва Таварис. Его кавалерия столкнулась с самим диктатором. Лопес находился в окружении своих офицеров и отряда из 500 человек, выстроенных в боевой порядок. В руке он держал обнаженную саблю.
26 р Помбу
401


Некоторое время обе стороны пребывали в нерешительности, боясь нападать первыми.
Силва Таварис, полный неудержимого стремления не упустить блестящей возможности, располагал лишь горсткой храбрецов и тяжело переживал горечь момента.
Неожиданно на открытой равнине появились новые силы. С криками «ура» в честь бразильского народа Таварис как смерч ринулся на врага. Сопровождаемый своими героями, он прорвал «стальное кольцо» противника и пробился на дорогу, ведущую в Чиригэло.
В этот момент на поле боя появились новые отряды стрелков, сразу же вступившие в бой.
Чувствуя, что теперь все уже проиграно, диктатор и остатки его эскорта начали отступать с боем, стремясь прорваться к Чиригэло. Пройдя через Акидабам, Лопес убедился в том. что Чиригэло занят союзниками, и единственное, что ему мог подсказать теперь инстинкт,— это спасаться бегством. Сопровождаемый двумя верными ему людьми, он ищет уединения в лесах Акидабаниги, чтобы там отдаться втайне своим душевным страданиям. Здесь его настиг сам генерал Камара со своим ординарцем. Лопес не пожелал сдаться и был убит.
Смерть Лопеса положила конец войне, которой завершился длительный период беспорядков в этой части Южной Америки, почти всегда перераставших из простых конфликтов внутреннего характера в события, чреватые международными осложнениями. Лопес был последним крупным каудильо, со смертью которого в зоне Ла-Платы заканчивается исто рия страшных насилий над общественными правами человека.
Уничтожение его тирании положило начало новой эре цивилизаци i континента.
Вопреки всем злопыхательским суждениям, в том числе и за границей, относительно подлинных стремлений союзников, и особенно Бразилии, союзные державы, несмотря на одержанную ими победу, остались верны своим обязательствам, передав освобожденную ими землю ее собственным сынам1.
1 Р. Помбу дает неверную националистическую трактовку парагвайской войны (1864—1870 годы). Парагвайцы вели против соединенных сил Бразилии, Уругвая и Аргентины справедливую народную войну, которая вызывала сочувствие прогрессивной общественности всего мира. Война имела со стороны союзников захватнический характер и приняла форму карательной экспедиции. Чтобы сломить всенародное сопротивление, граф д’Э прибег к зверским методам ведения войны, приказав не брать пленных и истреблять поголовно все население Парагвая. Война закончилась подписанием договора 1870 года, по которому около половины парагвайской территории делили между собой Бразилия и Аргентина.


ГЛАВА ХХН
Отмена рабства
РЕФОРМЫ.-ОБЗОР ЛИТЕРАТУРНОЙ, ХУДОЖЕСТВЕННОЙ И НАУЧНОЙ ЖИЗНИ
РЕФОРМЫ
После окончания войны начался новый период возрождения во всех сферах жизни нашей страны. С новой силой вспыхнули в народе патриотические чувства и стало крепнуть понимание подлинного значения нашей нации. Тяжелая война привлекла к Бразильской империи внимание всего мира. Жизнью нашей страны начала интересоваться Европа, чрезвычайно расширились дипломатические связи Бразилии. Соседние американские страны стали с сочувствием и уважением прислушиваться к нашему голосу. Рассеялись подозрения и предубеждения, которые сопредельные с нами республики питали до сих пор к Бразильской империи. Это позволило нашей стране решить ряд вопросов и приступить к урегулированию других проблем, связанных главным образом с государственными границами и оставленных нам в наследство колониальным режимом. В то время мы были одной из первых наций, провозгласивших политику братства между всеми народами Америки, и нам предстояло поэтому всяческп продолжать и развивать традиционную внешнюю политику, которую Бразилия проводила со времени получения ею независимости.
Крупнейшие деятели обеих партий нашей страны мужественно взялись за решение задач, поставленных перед ними в связи с новым подъемом национального духа в стране. Дон Педру II тем временем спешит посетить Старый свет, где он, будучи высококультурным человеком, выступал как провозвестник поднимающейся нации.
Итак, 1870 год знаменовал собой начало эпохи разнообразных реформ.
В числе мероприятий административного характера, большинство из которых было успешно осуществлено, следует отметить реорганизацию муниципальных советов, системы народного просвещения и кредитных учреждений, мероприятия по развитию и поощрению промышленности, установлению единых мер и весов и т. д. Наиболее значительными реформами, однако, явились: реорганизация судопроизводства, предпринятая в 1871 году, вслед за которой был принят ряд новых законов; утверждение нового торгового кодекса, который был впервые введен в 1850 году и с тех пор подвергался исправлениям и дополнениям; утверждение нового уголовного кодекса, а также некоторых положений гражданского права; реформа полиции, национальной гвардии и пр.
На основании этого краткого перечня можно судить об огромных масштабах проделанной работы. Казалось, что впервые серьезно взялись 403
26*


За осуществление огромной задачи обеспечения правильного функционирования различных институтов страны.
К числу реформ чисто социального характера, осуществленных в период с 1870по 1888 год, решение которых было особенно затруднительным и которые оказали наиболее значительное влияние на правопорядок в стране, относится ликвидация рабства.
С первых же лет завоевания Бразилией независимости люди, находившиеся у власти в стране, задумывались над этой проблемой, стремясь, однако, действовать крайне осмотрительно при ее разрешении.
Весьма трудным делом было прекращение самой работорговли, чего удалось добиться фактически лишь во второй половине прошлого столетия.
После множества пробных попыток император уже после войны передал решение этого вопроса на усмотрение советника Параньюса, назначенного главой кабинета 7 марта 1871 года.
12 мая он представил палатам правительственный законопроект по вопросу о рабстве. Основное положение этого законопроекта сводилось к признанию свободными людьми детей, родившихся у рабыни.
Как в палате, так и в сенате началась ожесточенная борьба. Наконец после окончательного рассмотрения вопроса сенатом 28 сентября 1871 года был принят закон, получивший название «Ventre livre»1.
Однако этот закон не удовлетворял общественное мнение даже и после дополнения его рядом других законов. Все больший размах начала приобретать агитация в пользу немедленного освобождения рабов.
В стране создалась настолько острая ситуация, что в конце концов возникла необходимость окончательного решения этого вопроса, волновавшего все слои общества.
10 марта 1888 года было сформировано правительство под председательством советника Жоана Алфреду Коррейя де Оливейра, который открыто взял на себя задачу окончательного разрешения этой важнейшей проблемы, вносившей расстройство в жизнь всей страны и ставившей под угрозу общественный порядок в ней.
В самом деле, не было никаких оснований медлить с принятием решения, которое все считали настоятельно необходимым и неизбежным. Овладевшая всеми умами идея немедленного освобождения рабов нуждалась, так сказать, только в своем торжественном закреплении в виде законодательного акта.
3 мая собралась Генеральная ассамблея. В своем вступительном слове председатель Государственного совета сказал, что в тронной речи содержалась обширная правительственная программа. Однако все обсуждаемые идеи, вопросы и реформы отодвигаются ныне на задний план и рассматриваются в тронной речи лишь как занимающие подчиненное положение по отношению к важнейшей проблеме.
На заседании 8 мая министр сельского хозяйства Родригу Силва выдвинул от имени правительства с нетерпением ожидавшееся предложение, сформулированное следующим образом: «Рабство в Бразилии упраздняется!»
После того как министр покинул трибуну, вопрос был передан в специальную комиссию, которая сразу же собралась. Через несколько минут в зал заседаний вошел докладчик от комиссии Дуарти де Азиведу и зачитал следующее краткое заключение: «Специальная комиссия, назначенная данной высочайшей палатой для рассмотрения предложения правительства по вопросу о лицах, пребывающих в рабстве, и убежденная в том, 1 «Закон о свободе рождающихся».
404


что это предложение полностью отвечает исконным стремлениям бразильского народа, считает, что это предложение должно принять форму следующего проекта закона:
«Статья 1. Рабство в Бразилии объявляется ликвидированным.
Статья 2. Все распоряжения, носившие противоположный характер, отменяются».
После выполнения процедурных формальностей вопрос был включен в повестку дня следующего заседания.
9 мая, как только началось обсуждение этого законопроекта, на трибуну поднялся Андради Фигейра и произнес многословную и пылкую речь, направленную против законопроекта. С возражениями выступил министр сельского хозяйства. Ряд других депутатов выступил за или против. Было предложено дополнить законопроект словами: «со времени принятия данного закона».
После окончания прений один из депутатов потребовал, чтобы голосование было поименным. Палата согласилась, и в результате голосования оказалось, что 88 голосов было подано за принятие законопроекта и 9 — против. Позднее еще пять депутатов заявили, что они подают свой голос за его принятие.
После голосования по статье 2 законопроекта п выполнения формальностей процедурного характера 10 мая началось окончательное обсуждение законопроекта.
В обстановке общего возбуждения выступили только два депутата. Остальные записавшиеся ораторы, в том числе и от оппозиции, отказались взять слово. В зале заседаний господствовало лишь одно нетерпеливое стремление поскорее завершить это дело. Казалось, что даже побежденная оппозиция была взволнована ликованием победителей.
Окончательная редакция законопроекта была одобрена без обсуждения, и в тот же день он был передан в сенат.
В верхней палате процедура обсуждения была такой же, как и в палате депутатов. На заседании 11 мая был зачитан законопроект, была назначена комиссия в составе пяти членов, которая высказалась за то, чтобы законопроект был передан на обсуждение и одобрение сената в том виде, в каком он был получен из нижней палаты.
12 мая после второго чтения законопроект был принят, причем в прениях по нему выступил лишь один барон де Котижппп.
После процедурного перерыва 13 мая началось третье чтение законопроекта. В прениях выступили Паулину де Соуза (против) и Соуза Дан- тас-и-Коррейя (за). Законопроект был принят, п было решено передать его на одобрение верховной власти.
Председатель сената заявил, что он запросит правительство, в какой день и час и в каком месте принцесса-регентша1 соизволит принять депутацию сената, которая должна представить ей проект соответствующего указа. Глава кабинета, присутствовавший на заседании, поспешил уведомить собравшихся, что ее императорское высочество примет депутацию сената в тот же день, в три часа пополудни, в здании ратуши.
Ко времени прибытия принцессы из Петрополиса2  3 в ратуше находились: депутация сената, министры, видные политические деятели и придворные и много знатных дам. Площадь вокруг ратуши была запружена ликующим народом.
1 	В связи с болезнью Педру II обязанности регентши исполняла в это время
принцесса Изабелла.
3 	Резиденция главы государства.
405


Принцессу встретили бурными овациями. После краткой речи советник Дантас вручил ей текст законопроекта, написанный на пергаменте, который и был подписан ею ровно в 3 часа 15 минут пополудни.
Бурная радость и энтузиазм охватили в этот момент народ, множество людей заполнило зал. Раздавались громкие аплодисменты и приветствия. Многие ораторы обращались к регентше с горячими поздравлениями от имени освобожденной расы и от лица бразильской цивилизации.
Так завершилось одно из величайших событий в истории нашей страны.
Народ не напрасно стремился к этому всем своим сердцем, и вряд ли можно удивляться, что в конечном счете вопрос был решен таким образом, хотя против отмены рабства до самого конца выступал ряд видных деятелей.
Рабство было одним из величайших зол, оставшихся в наследство от колониального режима. Когда мы стали отдавать себе в этом отчет, рабство успело уже пустить столь глубокие корни в нашем общественном укладе, что его упразднение стало одной из труднейших проблем, которые нам предстояло разрешить. Именно этим объяснялось упорное сопротив ление многих.
Вот почему мы с гордостью отмечаем мужество и смелость тех, кто сумел довести это дело до успешного конца. Без них мы, конечно, помогли бы освободиться еще до конца столетия от страшного бремени, оставленного нам прошлым. И если даже мы не сумели избежать некоторых пагубных последствий освобождения, все же несомненно, что мы можем гордиться избавлением от величайшего зла таким путем, который не всякий народ был в состоянии избрать.
Итак, уничтожение рабства было важнейшей из реформ, осуществленной в рассматриваемый нами период.
К числу других социальных реформ относится законодательство о свободе совести, обусловленное необходимостью в связи с притоком иммигрантов, уравнять перед государством все вероисповедания и освободить гражданскую жизнь от всевозможных религиозных пут.
Все это проводилось без отмены государственной религии. Вначале, в 1861 году, была введена специальная регистрация некатоликов. С 1 января 1889 года был введен режим обязательной регистрации актов гражданского состояния.
С 1875 года предпринимались решительные попытки установления института гражданского брака. Наконец на заседании палаты 7 мая 1884 года само правительство выдвинуло законопроект о введении гражданского брака. Проблема освобождения от рабства, которая с этого времени до 1888 года поглощала всеобщее внимание, не позволила своевременно завершить эту реформу. Лишь 24 января 1890 года она была декретирована республиканским временным правительством.
В 1879 году был издан указ о секуляризации кладбищ.
Католическое духовенство усматривало в этих реформах происки скрытых врагов церкви и начало противодействовать им. Епископы всегда проявляли непримиримую ненависть ко всяким тайным обществам, особенно к франкмасонам, которым они приписывали козни, направленные против церкви.
В 1872 году епископ Рио-де-Жанейро лишил сана одного священника, не желавшего отречься от масонства. Масоны выступили с протестом против нетерпимости прелата. Множество масонских лож стало сплачиваться вокруг «Великого Востока Бразилии»1. К ним стали присоединяться почти все масоны империи. Обе стороны начали выпускать газеты и объявили друг другу войну.
1 	Название масонского объединения.
406


Дон Педру II в 1889 году.
В Пернамбуку дон Видал Мария Гонсалвис де Оливейра по прибытии в свою епархию распорядился об исключении из братств TexJ членов, которые являлись масонами. Братства, однако, заупрямились, вследствие чего епископ распустил их и издал соответствующий интердикт. Братства апеллировали к императору. Министр по делам империи именем императора приказал церковным властям снять интердикт. Дон Видал ответил отказом.
Правительство приказало тогда имперскому прокурору выдвинуть против прелата обвинение в неповиновении властям.
Остальные епископы последовали. с большей или меньшей степенью осмотрительности примеру епископа Олинды. С наибольшей решимостью пошел на конфликт епископ провинции Пара дон Антониу де Маседу Коста. Он также должен был предстать перед судом.
Оба епископа были арестованы, предстали перед верховным трибуналом и были приговорены к четырем годам заключения в каторжной тюрьме. В сентябре 1875 года обоих амнистировали.
Так закончился этот нелепый конфликт. Все недоразумения были улажены после того, как гражданские власти проявили больше сдержанности и рассудительности, а церковь — больше христианского смирения.
После завершения спора воцарился прежний мир. Несомненно, что ни одна из сторон не могла похвастать безупречностью своего прежнего поведения, хотя раньше в пылу спора каждая из них была убеждена в своей правоте.
В числе политических реформ, которые более или менее настойчиво подготавливались со времен регентства и которые теперь стали привлекать внимание всех партий, следует отметить изменения в избирательной системе и предоставление автономии провинциям.
После получения Бразилией независимости начали возникать представительные органы правительства, и вскоре возникла необходимость обеспечения подлинного представительства народа.
Политические деятели убедились в том, что этого можно было добиться с помощью законов, гарантирующих свободное волеизъявление на выборах. Ни в какой другой области не было издано столько законов, постановлений и инструкций, как это имело место в отношении процедуры выборов. И чем больше издавалось законоположений, тем больше раздавалось жалоб на неправильность избирательной системы.
Было ясно, что законы издавались, но не соблюдались.
В конце концов все убедились, что основная беда — двухстепенные выборы. В первичных выборах могли участвовать и неграмотные люди; широта избирательного ценза и приводила к фальсификации выборов.
Выходом из этого положения явились прямые выборы, введенные лз 1881 году.
407


Первые выборы, проведенные в соответствии с новым избирательным законом, дали превосходные результаты и показали, что наконец-то удалось создать подлинно представительную систему.
Однако создается впечатление, что лишь монархическое правительство содействовало принятию и осуществлению этого закона. Как только к власти пришли различные партии, закон стали игнорировать и нарушать, как это случалось и с разными прежними законами. Видимо, новый закон оказался более удобен для них, чем другие, так как он упростил им разные мошенничества.
Таким образом, до самого установления республиканского строя проявлялось стремление искоренить зло изданием соответствующих законов, а политические партии все более беззастенчиво нарушали их.
ОБЗОР ЛИТЕРАТУРНОЙ, ХУДОЖЕСТВЕННОЙ И НАУЧНОЙ
ЖИЗНИ
Нет ничего удивительного, что интеллектуальная жизнь в колониальный период истории Бразилии была слабо развита. Организация народного* просвещения в стране была крайне затруднительной, поскольку правительство метрополии, проводя свою лицемерную политику, не только не проявляло никакой заботы об этом, но, наоборот, ставило всяческие препятствия к просвещению народа.
В те времена только некоторые сыновья обеспеченных родителей были в состоянии получить образование в Европе. Те немногие лица, которым удавалось получить образование в Бразилии, были обязаны этой своей удачей религиозным орденам, обеспечивавшим им некоторую подготовку в своих коллегиях1 и монастырях.
Лишь в конце XVIII века вице-короли и губернаторы стали задумываться над вопросами просвещения, но их усилия в этой области ограничились организацией курсов по гуманитарным наукам в некоторых капитаниях. О народном просвещении в собственном смысле этого слова начали заботиться лишь в XIX веке.
Вполне естественно поэтому, что до того, как в Бразилию прибыла королевская семья и в Рио-де-Жанейро были переведены все учреждения и органы, созданные незадолго до этого гением Помбала, научная и литературная деятельность в этой стране была весьма редким явлением.
Вплоть до этого времени в колонии не было ни библиотек, ни каких- либо общественных организаций, ни читален, ни печати.
Если так обстояло дело в области науки и литературы, то можно себе представить, в каком положении находилось в колонии искусство, которое в те времена пренебрежительно отдавалось на откуп низшим классам. За исключением нескольких священников, никто не посвящал себя даже музыке, наиболее популярному виду искусства. Однако священники оказывали влияние на своих учеников, над которыми имели полную и безусловную власть, так как в их числе находились и неимущие, и сироты, и беглые рабы, и туземцы.
Вот почему первые проявления художественного творчества, отмеченные нашей летописью, мы находим у священников или метисов низкого происхождения.
Мы ограничимся в данном разделе кратким изложением наших достижений в трех видах искусства, отмеченных в истории нашей страны.
В первом столетии существования колонии, помимо писем, хроник, 1 Иезуитские школы.
408


летописей и других трудов, принадлежавших священникам различных орденов, следует отметить две имеющие большое значение работы, посвященные описанию нашей страны и ее населения.
Первой появилась «История провинции Санта-Крус», написанная Гандаву, которая представляет собой весьма поверхностное описание страны и того, что было сделано первыми колонистами до 1576 года1.
Вторым, значительно более обстоятельным сочинением являются «Сведения о Бразилии или Описательный трактат о Бразилии 1587 года», написанный Габриэлом Соарис де Соуза2. Это крупнейший и важнейший труд из числа работ, появившихся в течение трех столетий колониального периода. После опубликования этой работы (уже в XIX веке) и до сегодняшнего дня все, кто занимается историей или географией Бразилии, пользуются этим богатейшим и действительно неисчерпаемым источником, заслуживающим во всех отношениях величайшей похвалы и восхищения.
Современником указанных авторов был выдающийся летописец иезуит Фернан Кардим, написавший «Эпистолярное описание»3, в котором содержатся ценные сведения о некоторых капитаниях, о первых созданных в них поселениях, о местных обычаях и т. д. Этот труд был впервые издан лишь в 1847 году.
В конце XVI века творил поэт Бенту Тейшейра, написавший широко известную сейчас «Прозопопею». Эта прославленная поэма, посвященная Жоржи де Албукерки Коэлью, третьему донатарию Пернамбуку, отражает высокие качества ее автора. Во всем этом сочинении чувствуется сильное влияние величайшего португальского поэта4, который был пламенным певцом своей родины в период, непосредственно предшествовавший началу ее упадка. Оно исполнено яркого чувства жизнерадостности и энтузиазма.
В XVII веке мы встречаем уже больше подлинно бразильских имен, отличившихся в этот период развития нашей культуры.
До этого времени имелись лишь хроники и отдельные описания страны. Теперь уроженец Баии монах Висенти ду Салвадор пишет первую «Историю Бразилии»5. В его труде впервые собраны факты за длительный период истории всей страны, причем автор не ограничивается, как это делали летописцы прежних времен, описанием событий, очевидцем которых он сам являлся. «История» Висенти охватывает период с 1500 по 1627 год.
Оставляя в стороне некоторых хронистов и проповедников (средн первых выделяется падре Симан де Васконселус с его «Хронпкой Общества Христа»6), отметим выдающуюся фигуру Грегориу де Матуса, который, по выражению одного автора, был «цветом самого смешанного обществаг которое когда-либо существовало на свете».
Нет необходимости напоминать, что самой выдающейся личностью, доминировавшей на протяжении всего XVIII столетия, был падре Антониу Виейра. К сожалению, было бы неправильно включать его в наш перечень. Хотя некоторые авторы и относят его труды к литературам обеих стран, а по мнению Жоана Франсиску Лизбоа мы даже вправе считать его в большей степени бразильским, чем португальским автором, на самом деле ничто из того, что создано великим гением Виейры не может считаться принадлежащим нашей литературе. Знаменитый иезуит был выдающейся 1 Nossa primeira História, de Gandavo, publicada por Assis Cintra.—Edição da Comp. Melhoramentos de São Paulo.
2 Noticia do Brasil или Tratado Descritivo do Brasil em 1587, de Gabriel Soares de Sousa.
8 Narrativa Epistolar, de Fernao Cardim.
4 Имеется в виду Камоэнс.
5 Historia do Brasil, de Frei Vicente do Salvador, anotada e comentada por Capi- strano de Abren e Rodolfo Garcia.—Edição da Comp. Melhoramentos de São Paulo.
• Crónica da Companhia de Jesus, por padre Simão de Vasconcelos.
409


фигурой нашей истории, но, повторяем, к несчастью, не нашей литературы.
Третье столетие истории нашей страны характеризуется проявлениями национального самосознания и патриотических чувств, которые начали зарождаться еще в XVII веке. Развитие духовной жизни нации проявляется теперь в создании академий и литературных обществ, наподобие тех, которые существовали в метрополии. В 1724 году в Баии возникает «Академия непризнанных», в Рио-де-Жанейро — «Академия счастливых», а впоследствии в Баии создаются «Академия избранных» и «Академия возродившихся» Их появление свидетельствует об определенном стремлении к знаниям, об оживлении интеллектуальной жизни в стране, а также ■о стремлении соревноваться с метрополией.
Самыми выдающимися поэтами первой половины XVIII столетия были монах Мануэл де Санта Мария Итапарика и Антониу Жозе да Силва, который пал жертвой печально известной инквизиции. Он подвергался преследованиям с самого детства и в конце концов был заживо сожжен на одной из площадей Лисабона. К этому же периоду следует отнести и историка Себастьяна да Роша Пита, автора «Истории Португальской Америки»1.
Вторая половина столетия ознаменовалась значительным ростом национального самосознания. Этот заключительный период колониальной эпохи украшен многими выдающимися именами, среди которых выделяются такие классики бразильской литературы, как Жозе Базилиу да Гама, прославившийся главным образом своей эпической поэмой «Уругвай»2, посвященной маркизу де Помбалу, покровителю поэта; Санта-Рита Дуран, автор «Карамуру >, «самой бразильской из всех наших поэм»; поэт эпохи Инконфиденсии3: Клаудиу Мануэл да Коста, Инасиу Жозе де Алваренга Пейшоту и Томас Антониу Гонзага, не говоря уже о других, менее известных поэтах. В числе выдающихся хронистов следует отметить монаха Антониу де Санта Мария Жабоатан, автора «Новой святой земли»4’; Педру Такес де Алмейда Паис Леми5, труд которого имеет неоценимое значение как богатейший источник информации; монаха Гаспара да Мад- ри де Деус; Балтазара Лизбоа, Пизарру и др.
В XVIII столетии появляются первые произведения искусства, главным образом живописи.
Первым известным нам художником-живописцем был Жозе де Оливейра, за которым следуют Жоан де Соуза, Мануэл да Кунья, Леандру Жоакин, Жозе Леандру и другие. Все они творили в колониальный период.
Среди скульпторов мы не находим такого количества знаменитых имен. Чтобы заполнить этот пробел и доказать существование любви к этому виду искусства, назовем Антониу Франсиску Лизбоа, знаменитого Алей- жадинью6, который был также и архитектором, и Валентина да Фонсека-и- Силва, или местри Валентина7, как его величали. Этот художник особенно прославился как гравер. Известность получили также некоторые его ученики, а также другие мастера
В музыке мы можем указать на две великие фигуры: падре Мануэл да Силва Роза и падре Жозе Маурисиу Нунис Гарсия. Вся первая половина XIX столетия не блещет обилием литературных имен. В этот период не было великих поэтов или блестящих прозаиков. Самые выдающиеся 1 História da America Portuguesa, por Sebastião da Rocha Pita.
2 Uruguai, de José, Basilio da Gama.
3 См. главу XV.
4 Novo Orbe Seráfico, por Fr. Antonio de Santa Maria Jaboatão.
3 	Historia da Capitania de São Vicente, por Pedro Tagues.—Edição da Comp. Melhoramentos de São Paulo.
6 Буквально «бедный калека».
7 Местри — учитель, маэстро.
410


умы были всецело поглощены вопросами политики, да и сами литераторы становились ораторами и даже революционерами.
Вообще говоря, литературная деятельность отодвигается на задний план. Предпочтение отдается прикладным знаниям, профессиональному обучению, научным исследованиям и практической деятельности, словом, занятиям, обеспечивающим более прочное и выгодное положение.
Поэтому в данный период в Рио-де-Жанейро и отдельных провинциях растет число врачей, адвокатов, инженеров, судейских чиновников и выдающихся педагогов.
Однако нельзя сказать, чтобы эта эпоха ничего не дала ценного с литературной точки зрения. Следует отметить, например, таких блестящих публицистов и красноречивых парламентариев, как Кунья Барбоза, монах Франсиску де Санта Тереза де Жезус Сампайю, Эваристу да Вейга, а также Антониу Карлус, Мигел Калмон, Бернарду де Васконселус, Паула Соуза и многие другие.
Среди поэтов выделяются: Нативидади Салданья, Жозе Бонифасиу, Одорику Мендис, Домингус Боржес де Баррус и некоторые другие. Зараженные царившей тогда атмосферой, они или воспевали, как Салданья, героев древности, или занимались переводами иностранной литературы, как Одорику-и-Боржес де Баррус. Алвис Бранку, например, был скорее политиком , чем литератором. Жозе Бонифасиу был не только политическим деятелем и крупным ученым, но одновременно и великим поэтом, по меньшей мере виднейшим поэтом своего поколения. Самым эрудированным и возвышенным умом того времени был Одорику Мендис, который был также и самым трудолюбивым литератором, переведшим на португальский язык Гомера и Вергилия.
В числе историков, или, вернее, хронистов, можно отметить ряд таких имен, как каноник Луис Гонсалвис дус Сантус, Фернандяс Пинейру, Инасиу Аксиоли де Серкейра-и-Силва и другие. Ряд лиц преуспевал п в области изящных искусств.
Со второй половины XIX столетия гражданские власти стали вплотную заниматься вопросами народного просвещения на всех его ступенях. Особый интерес проявлялся к начальному обучению, однако не было оставлено в стороне среднее и высшее образование. Были созданы политехническое училище (на базе бывшего Центрального училища), медицинские факультеты, академия изящных искусств, консерватория. В Рио-де- Жанейро и отдельных провинциях были учреждены музеи, архивы, библиотеки, исторические институты и многие другие заведения.
Расширение сети учебных заведений значительно содействовало развитию просвещения и общему подъему культуры в стране.
Активное участие в этой деятельности приняло и центральное искусство. В Бразилии редко можно было найти город в ту эпоху, в котором не было бы собственного небольшого любительского театра. В Рио-де-Жанейро насчитывалось несколько театров и других зрелищных предприятий.
К сожалению, однако, после вспышки яркого дарования Жоана Каитану наступает период заката сценического искусства.
Власти со своей стороны стремились поощрять тягу к знаниям, покровительствуя авторам, печатая общественно полезные труды и т. д.
Значительное развитие получила печать, как ежедневная (критического и информационного характера), так и периодическая и другая (журналы, брошюры, книги и т. п.).
Печать, несомненно, явилась одним из важнейших факторов развития нашей культуры. Она способствовала широкому приобщению масс населения к культуре, обладая большим практическим значением и давая непосредственный эффект.
411


Можно с уверенностью сказать, что Бразилия устанавливала связи со всем культурным миром не с помощью дипломатов и торговцев, а благодаря книгам и всевозможным периодическим изданиям.
Лишенные пока еще собственных, самобытных источников вдохновения, мы становились на путь подражания (порой отнюдь не безуспешного) великим мастерам и классическим образцам, преимущественно французским, поскольку мы всегда поддерживали с Францией самые тесные связи.
Но мало-помалу делаются попытки освободиться от иностранного влияния и обратиться к самобытным источникам вдохновения.
Литература нашей страны еще не освободилась полностью от подобного влияния, но мы уже можем указать на ряд наших выдающихся мастеров. Среди поэтов это — Алварисде Азиведу, Лауринду Рабелу, Казимиру де Абреу, Гонсалвис Диас, Порту Алегри, Гонсалвис де Магальяэнс^ Фагундис Варела, Кастру Алвис и многие другие; среди прозаиков — Жозе де Аленкар, Жоакин Мануэл де Маседу, виконт де Таунай (романисты); среди историков — Жоан Франсиску Лизбоа, Варньяжен, Перейра да Силва, Жоакин Норберту, Кандиду Мендис де Алмейда, ЖоакинКаитану да Силва, Жоакин Фелисиу дус Сантус, Фернандис Гама, Морейра де Азиведу и другие.
Гонсалвис Диас и Аленкар создали целую «индианистскую» школу. Они, несомненно, добились положительных результатов, несмотря на некоторую ошибочность их взглядов. В определенный период развития нашей литературы никакие темы не занимали больше нашего воображения, чем тема индейцев и сертана. Аленкару удалось даже создать ряд типичных образов в этой области.
В сфере искусств мы имеем такую мировую величину, как Карлус Гомес (музыка), а также таких мастеров, как Витор Мейрелис и Педру Америку (живопись).
В области наук, особенно правовых и естественных, следует указать на юриста Тейшейра де Фрейтаса и других, а также на многих пользующихся большой известностью натуралистов.
Признано, что наша научная мысль получила наибольшее развитие в юриспруденции и медицине.


ГЛАВА ХХШ
Республика. Временное правительство
ПРОВОЗГЛАШЕНИЕ РЕСПУБЛИКИ.- ВРЕМЕННОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО
ПРОВОЗГЛАШЕНИЕ РЕСПУБЛИКИ
Мысли об установлении республиканского строя в Бразилии зародились в этой стране во втором столетии колониального периода ее истории. Яркими вспышками этих не вполне еще осознанных стремлений явились ¡восстания в Мараньяне в 1684 году, в Пернамбуку в 1710 и в Минасе в 1708 и 1720 годах.
Казалось, что провозглашение независимости и установление либерально-монархической формы правления должны были ослабить эти стремления. Такое представление подкреплялось положением, в котором оказались другие латиноамериканские колонии после своего отделения от метрополии. Однако доказательством того, что указанные стремления вовсе не исчезли, служит возникновение сильного республиканского движения, которое существовало как в то время, когда двор находился в Бразилии, так и позднее, при первом королевстве. Это же доказывают и восстания в 1817 и 1824 годах, а также и переворот, совершенный 7 апреля, когда .лишь опасение перед анархией спасло монархию от падения.
Сразу же после окончания смутного периода регентства в стране была восстановлена нормальная деятельность гражданских институтов и создавалось впечатление прочности положения в империи. Помимо других факторов, этому значительно содействовали результаты внешней политики нашей страны.
В1870 году, когда началось возбуждение умов в связи со стремлениямп к реформам, республиканские идеи стали также заметно возрождаться.
Несмотря на обнародование в этот период манифеста, излагавшего конкретные чаяния вновь создаваемой республиканской партпи, пропаганда республиканских идей проводилась, несомненно, без особого энтузиазма и давала незначительные результаты. Как правило, политическая жизнь наиболее культурных слоев общества ограничивалась интересами двух партий, поочередно становившихся у властп.
Некоторому подъему пропаганды республиканских идей способствовал ряд военных деятелей, вернувшихся из Парагвая, особенно после того, как из армии ушли крупные полководцы, проявившие себя во время этой кампании.
Престиж армии придал новые силы агитации против монархического режима. Усилия агитаторов приносили наибольшие плоды в военных школах, и это в свою очередь воодушевляло агитаторов, выступавших в клубах и на публичных собраниях.
413


Наконец, армия и флот открыто объединились с республиканцами из гражданского населения, и все ждали только отмены рабства, чтобы нанести решительный удар монархии.
Казалось, что монархисты ни о чем не подозревали, будучи убеждены в том, что их режим установился навечно. Возможно, именно этим объясняется тот факт, что республика была установлена как раз в такой момент нашей истории, когда монархия должна была дать народу реформы.
В числе непосредственных причин падения монархии необходимо, следовательно, отметить прежде всего равнодушное, безразличное отношение крупнейших политических деятелей к судьбе установившегося в стране правопорядка, а также и некоторые личные качества императора, которые следует считать недостатками, если они присущи главе государства. Действительно, Дон Педру II был настолько миролюбивым и либеральным монархом и отличался такой терпимостью, что мы вправе считать эти качества скорее неотъемлемыми свойствами его характера, чем проявлением неверия в будущее режима, который он олицетворял. И он даже доказал это в день, когда был свергнут, не выразив удивления по поводу случившегося с ним несчастья.
И если сам император не верил в прочность установленного правопорядка, то вряд ли следует особенно удивляться тому, что государственные деятели империи, как правило, не скрывали своих зачастую неприязненных чувств к нему.
В политической жизни страны участвовали только две партии. Пока одна партия находилась у власти, другая подвергалась остракизму. Правящая партия могла находиться у власти до тех пор, пока не возникало препятствие конституционного характера, а именно вмешательство верховной власти, стоявшей выше всяких политических разногласий. Верховная власть должна была выносить окончательное суждение, способствуя, таким образом, решению всех спорных вопросов.
Учитывая природу существовавшего режима, нельзя было придумать ничего более разумного.
Но люди, которые теряли власть, порой после долгих лет правления, не щадили никого, даже самого монарха.
Разве все это не говорит о том. что империя была лишь карточным домиком и что ей суждено было стать одним из преходящих эпизодов в истории нашей страны?
После того как в 1888 году была разрешена проблема рабства, страна вступила в период скрытой революции. Трудно сказать, чего еще не хватало для того, чтобы вооруженные силы начали открытый мятеж. Весьма любопытным показателем царивших тогда настроений была нерешительность, с которой обе партии выступили против растущего влияния военных кругов на политику империи.
Вопрос о рабстве позволил кабинету Жоана Алфреду отодвинуть на время серьезную опасность. То, что не удалось Котежипи, при всей его хитрости и осмотрительности, и что обошел кабинет, образованный 10 марта, стремился осуществить виконт де Ору-Прету. По всей видимости, однако, он не очень ясно представлял себе всю серьезность положения, а, наоборот, излишне полагался на свой престиж. Со времени сформирования своего правительства он не скрывал своих намерений твердо и решительно выступить против неправильного понимания задач армии и заставить солдат заниматься своим собственным делом.
После того как 7 июля 1889 года был образован кабинет, виконт де Ору-Прету выступил 11 июля перед обеими палатами и изложил им свою программу. Палата депутатов 79 голосами против 20 отказала ему в доверии. Правительство распустило палату и назначило новые выборы
414


Вручение послания Дон Педру II майором Солон 16 ноября 1889 года.
в палату депутатов, которой предстояло собраться на чрезвычайное заседание 20 ноября.
Таким образом, можно прийти к выводу о неизбежности развязки политического кризиса, которую давно следовало предвидеть. Какие бы характерные явления жизни нации того периода мы ни рассматривали, всюду перед нами возникает облик новой Бразилии. И Даже если бы и не наступили столь быстро события, развернувшиеся 15 ноября, то сами существовавшие в ту пору монархические институты, несомненно, должны были бы пойти на значительные уступки тем веяниям, которые воодушевляли нашу страну на всем протяжении ее истории и которые стали повелительно и во всей полноте проявлять себя теперь.
В начале октября военные и гражданские руководители вступили в тайное соглашение. Центральной фигурой этого заговора стал маршал Мануэл Деодору да Фонсека. Этот влиятельнейший представитель вооруженных сил, вернувшись из Мату-Гросу за несколько месяцев до описываемых событии, открыто стал во главе всех противников монархического строя.
Настало время назначить день задуманного восстания. Выбор пал на день 18 ноября с целью помешать началу работы Генеральной ассамблеи, чрезвычайное заседание которой было назначено на 20 ноября.
Однако по некоторым причинам выступление состоялось раньше назначенного срока. По-видимому, правительство, осведомленное об этих планах, готовилось помешать их осуществлению.
14 ноября распространились слухи о том, что отдан приказ об аресте маршала Деодору и других руководителей. Это послужило как бы сигналом для заговорщиков. Во всех воинских казармах началась суматоха, словно там готовились к бою. Утром все полки и батальоны направились в город и заняли там позиции близ генерального штаба армии.
Разузнав обо всем этом, правительство постаралось принять некоторые меры и укрылось в помещении военно-морского арсенала, а на рассвете — в штаб-квартире военного министерства. Во внутреннем дворе и перед зданием были выстроены войска в составе около 2 тысяч человек под командованием бригадного генерала Баррету. На эти силы правительство и намеревалось опереться.
415


Маршал Деодору да Фонсека.
Во главе колонны войск, вышедшей из Сан-Кристована, Деодору прибыл в район Кампу-да-Акламасан. Его встречали приветственными возгласами. Полицейские и моряки императорского флота отдавали ему честь.
Выстроив вторую бригаду перед военным министерством, маршал приказал сообщить совещавшимся там министрам, что они низложены и должны сдаться на милость победителей.
Офицер, который от имени Деодору отправился объявить министрам об их смещении, встретился в зале, где находились министры, с председателем совета министров.
Выслушав предложение, виконт де Ору-Прету обратился к Флориану и властным тоном приказал ему очистить площадь от сил маршала Деодору. Генерал-адъютант, который, казалось, колебался и был в смятении, начал симулировать активную деятельность, «входя и вновь выходя из зала, сбегая по лестницам и объезжая двор на коне». Убедившись в нерешительности Флориану, премьер-министр отдал аналогичное приказание бригадному генералу Баррету, однако последний даже не стал скрывать своей солидарности с его восставшими коллегами.
Исчерпав все возможности и убедившись, что положение не оставляло больше никаких сомнений, виконт де Ору-Прету составил телеграмму императору, находившемуся в это время в Петрополисе, с сообщением о событиях и об отставке кабинета.
Увидев телеграмму, Флориану спустился вниз, чтобы «сообщить маршалу Деодору приятное известие» и пригласить его подняться в зал, где находились подавшие в отставку министры. В течение нескольких минут он беседовал с Деодору, а потом оба «помчались галопом к воротам», приветствуемые войсками, заполнившими двор. Вскоре Флориану вновь
416


Руи Барбоза.
появился на улице, уже с войсками, которые были выстроены до этою в каре перед зданием.
Войдя в зал, Деодору обратился к Ору-Прету со словами осуждения за его действия против армии и обвинил его в отсутствии патриотизма. Однако побежденный парировал слова маршала с присущим ему невозмутимым высокомерием.
Деодору заявил тогда Ору-Прету, что он арестован и будет выслан в?Европу. И хотя маршал вскоре отменил это распоряжение, впоследствии он вновь приказал арестовать Ору-Прету, который действительно был выслан из страны.
Говорят, что «с целью убедиться в настроениях во флоте и выяснить состояние духа среди гражданского населения маршал Деодору решил пройти с войсками по городу. После свержения правительства, но до ухода министров из здания, он двинулся во главе всех восставших войск и прошел парадным строем по наиболее оживленным центральным улицам по направлению к морскому арсеналу. Там его весьма любезно встретили начальник арсенала Ванденколк и генерал-адъютант флота барон де Санта Марта». Таким образом, произошло официальное присоединение военно- морских сил к революционному движению.
«Во время этого шествия по улицам население беспрерывно приветствовало Деодору и его войска, бурно выражая свой восторг».
Несмотря на все эти события, чувствовалось какое-то угнетенное состояние, насыщенное сомнениями и неуверенностью по поводу того, что творилось вокруг.
Император покинул Петрополис, и стало известно, что в городской ратуше он даже усиленно пытался сформировать новый кабинет.
Нужно было искать какой-то определенный выход из создавшегося тревожного положения. С минуты на минуту можно было ожидать разных
х/г 27 р. Помбу 417


непредвиденных событий, которые еще больше осложнили бы и без того серьезную ситуацию.
«В три часа пополудни большие массы народа заполнили здание муниципального совета», где была торжественно провозглашена республика. Об этом был составлен соответствующий акт, который был немедленно же доставлен вождю революции с просьбой от имени бразильского народа санкционировать волеизъявление народа.
16 ноября император получил послание маршала Деодору, в котором ему сообщалось о происшедших событиях и предлагалось в течение 24 часов покинуть страну вместе со всей своей семьей.
Утром 17 ноября Дон Педру II сел со всеми своими домочадцами на корабль, который доставил его в Алагоас, откуда он отправился в путь через океан в португальскую столицу.
Так произошла смена режима, сразу же получившая одобрение всего населения бывших имперских провинций.
ВРЕМЕННОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО
После ряда попыток сразу же сформировать новый кабинет временное правительство было создано лишь 16 ноября. Ввиду настоятельной необходимости первые декреты нового правительства были датированы 15 ноября. К ним относятся: декрет № 1, временно провозглашавший и устанавливавший, что формой государственного устройства бразильской нации становится федеративная республика (этим же декретом определялись, также временно, формы административного устройства и управления в бывших провинциях империи, которые преобразовывались в штаты); декреты о назначении министров, а также губернаторов некоторых штатов и ряд других декретов. 19 ноября был издан декрет о флаге, государственных печатях и марках республики и о новом национальном гербе, а 20 ноября — декрет о роспуске провинциальных ассамблей и о сфере компетенции губернаторов штатов в период нахождения временного правительства у власти.
Потребовалось меньше месяца, чтобы создать повсюду в стране, без особых затруднений, государственный аппарат нового режима.
Это не значит, конечно, что период становления республиканского режима проходил без каких-либо осложнений. Вместо затруднений политического характера стали возникать трудности другого рода, главным образом вследствие некоторой недисциплинированности в войсках, которая отмечалась в первые дни утверждения нового режима.
18 декабря произошли первые беспорядки в казармах одного из артиллерийских полков. Солдаты вступили в бой с силами, явившимися для их усмирения. Во время схватки было убито несколько человек.
Это событие произвело большое впечатление на жителей города и встревожило временное правительство. Высказывались подозрения, что конфликт вызван происками сторонников свергнутого режима. Было проведено даже расследование, которое породило возмущение, однако никаких происков реакции обнаружено не было.
Правительство не успокоилось на этом. Недисциплинированность среди солдат приписывалась главным образом воздействию прессы, а поэтому 23 декабря был издан декрет о создании совета, составленного исключительно из военных, на который была возложена задача судить лиц, обвинявшихся в злоупотреблении свободой слова. Итак, свобода печати была ликвидирована.
418


В январе функции временного правительства перешли к совету министров, созданному для руководства всеми мероприятиями диктатуры.
15 января маршал Деодору был провозглашен народом и войсками генералиссимусом всех вооруженных сил, а несколько месяцев спустя, декретом от 25 мая, все министры получили звание бригадных генералов.
Вскоре начали возникать разногласия между министрами и генералиссимусом, а также между последним и некоторыми другими военными руководителями. Кроме того, некоторые газеты стали вызывать все большее раздражение у Деодору. Был издан новый декрет о печати. Однако генералиссимус не удовлетворился этим.
Испытывая все более растущее недовольство и неудовлетворенность, он заявил наконец, что у него «нет больше сил, чтобы оставаться на своем высоком посту», на который его выдвинули. Вняв своим внутренним побуждениям, он решил передать этот пост заместителю главы временного правительства, доктору Руи Барбоза.
Положение казалось весьма серьезным, однако все было с легкостью улажено.
В конце мая возникла серьезная размолвка между генералиссимусом и Бенжамином Констаном, но и эти разногласия вскоре уладились.
После создания нового министерства просвещения, почт и телеграфа на пост министра был назначен Бенжамин, а военным министром стал маршал Флориану Пейшоту.
Однако вслед за этим назрел новый конфликт между Деодору и кабинетом в связи с вопросом о государственных учреждениях и предприятиях в некоторых штатах и в столице республики.
Особенно бурно на заседаниях совета министров постоянно протекало обсуждение вопроса о печати, которую обвиняли в том, что публикуемые на ее страницах разоблачения создают значительные трудности для правительства.
По адресу наименее осмотрительных газет раздавались угрозы, особенно со стороны самых горячих приверженцев Деодору в военных кругах.
С наиболее резкими нападками на правительство выступала газета «Трибуна» — орган монархистов. Однажды в ноябре на здание газеты был совершен налет, помещение редакции было разгромлено. При этом был зверски убит один несчастный рабочий, не успевший скрыться, как все остальные.
Это событие вызвало сильный резонанс в обществе, во всех слоях которого возникло такое возмущение, что на следующий день шесть министров направили генералиссимусу заявление об отставке.
1 декабря было созвано внеочередное заседание совета министров, на^котором все настаивали на отставке в знак протеста против совершенного злодеяния. Деодору был категорически против отставки, демонстративно заявив, что он не дает отставки министрам, потому что кабинет должен отчитаться в своей деятельности перед страной. На этом вопрос был исчерпан.
Работа кабинета продолжалась в подобной атмосфере вплоть до последнего его заседания, состоявшегося 17 января 1891 года.
На этом заседании обсуждался вопрос о гарантировании платежей за производство работ в Порту-дас-Торрес (штат Риу-Гранди-ду-Сул). Эту концессию Деодору обещал одному из своих личных друзей. Министр финансов, который не мог явиться на заседание, сообщил в письменной форме, что он решительно возражает как против данной, так и против всех других аналогичных гарантий.
419
27*


Все присутствовавшие на заседании министры «придерживались того же мнения». Деодору счел вопрос исчерпанным. Однако министры проявляли твердость, и он заявил тогда, что откажется от власти.
Однако Деодору был далек от этого и 21 декабря удовлетворил коллективную просьбу министров об отставке, а на следующий же день вручил дальнейшие судьбы диктатуры в руки барона де Лусена.
Задолго до описываемых событий временное правительство издало декрет об изгнании из страны членов бывшей императорской семьи, а также виконта де Ору-Прету, его брата советника Карлуса Афонзу и бывшего сенатора Гаспара да Силвейра Мартинса.
Наиболее любопытным документом топ эпохи служит доклад, сделанный 28 декабря 1889 года главе временного правительства министром финансов советником Руп Барбоза. В докладе излагается краткая оценка положения монархии с финансовой точки зрения. В нем вскрываются пороки прежнего режима, резко осуждаются служившие ему люди и подробно перечисляются долги, оставшиеся после империи. В докладе указывается: «Таким образом, сумма национального долга, оставленного нам в наследство монархией, достигает одного миллиона конто».
В заключение в докладе подчеркивается: «Итак, страна знает теперь, чем она обязана в финансовом отношении своевременно свергнутому режиму и как мало оснований у этого режима надеяться на признательность со стороны тех общественных классов, чей труд способствует развитию производства, увеличению поступлений от налогов и росту богатства страны. Вместе с тем эти факты служат весьма своевременным предупреждением рождающейся республике, и в особенности ее основателям, пример которых не может не повлиять на нашу будущую деятельность. Эти факты помогут нам избежать расточительства, которое в наше время обладает столь огромной и роковой притягательной силой для демократических режимов».
Далее автор дает много весьма своевременных и благоразумных советов тем, кто встал у государственного руководства республики.
Исполненный решимости бороться с оставленным республике наследием прошлого, автор замечает: «Если мы проявим элементарный здравый смысл и позаботимся о нуждах текущего момента, нам незачем будет пугаться суммы этого долга. Мы располагаем несравненно более значительными и все возрастающими ресурсами в виде государственного и частного достояния, как-то: национальные железные дороги, фазенды, эстансии, здания и сооружения и другая общественная собственность, имущество отдельных штатов, продуктивное скотоводство и земледелие, природные ресурсы и пахотные земли. Одна лишь недвижимая собственность в столице республики оценивается более чем в 600 тысяч конто, если основываться на размерах взимаемых налогов, что значительно преуменьшает реальную стоимость этой собственности.
Поэтому нашу страну отнюдь нельзя считать малоимущей».
Временное правительство воспользовалось своими чрезвычайными полномочиями и издало ряд декретов о реформах, подготовка которых была практически закончена еще во времена империи и проведения которых уже давно добивалось общественное мнение. j
Первой реформой явился декрет о натурализации иностранцев, изданный 14 декабря 1889 года и устанавливавший шестимесячный срок для подачи заявлений темп иностранцами, которые желают сохранить свою национальность.
23 января 1890 года был узаконен гражданский брак, а также подтверждена секуляризация кладбищ.
420


Еще 7 января был издан декрет об отделении церкви от государства, причем статья первая этого декрета была сформулирована следующим образом: «Федеральным властям, а также властям штатов запрещается издавать законы, постановления или административные акты о признании или запрещении какой-либо религии, а также проводить дискриминацию в отношении жителей страны пли в органах, содержащихся за счет казны, по причине вероисповедания светских или религиозных убеждений». Статья четвертая предусматривала упразднение патроната со всеми его учреждениями, средствами и прерогативами. За всеми церквами и религиозными объединениями признавались права юридического лица «в отношении приобретения собственности и владения ею в пределах, установленных законами о неотчуждаемом имуществе, причем за каждым юридическим лицом сохраняется право на владение имеющейся у него собственностью, а также зданиями для отправления культа».
Статья шестая декрета гласила: «Федеральное правительство продолжает предоставлять соответствующие средства для содержания нынешних служителей католического культа и в течение одного года будет субсидировать преподавание в духовных семинариях, а вопрос о содержании служителей того или иного культа в дальнейшем, если только это не противоречит постановлениям, изложенным в предыдущих статьях, оставляется на усмотрение властей отдельных штатов».
Временное правительство издало и много других декретов, предусматривавших те или иные реформы, а также создание новых или обновление старых органов и учреждении.
Достойно сожаления, что тогда была упущена возможность демаркации границ между некоторыми штатами, которые издавна вели тяжбы по этому вопросу.
Несмотря на то что события, происшедшие 15 ноября, предвиделись или предчувствовались в некоторых кругах, они вызвали тем не менее всеобщее изумление в стране, причем вначале они порождали повсюду страх и неверие.
Когда изумление рассеялось, в столицах всех провинций произошло то же самое, что и в Рио-де-Жанейро. Командующие войсками (или, там, где их не было, начальники гарнизонов) временно взяли власть в свои руки впредь до прибытия назначенных правительством губернаторов.
Затем из всех провинций стали поступать заверения о поддержке нового режима, причем обе монархические партии почти неизменно соревновались между собой в поспешности представления таких заверений.
Ни в одной из бывших провинций не возникало каких-либо затруднений в связи с проведением необходимых изменений. Лишь в одной или двух из них после установления нового режима произошли незначительные инциденты или осложнения, которые без труда были устранены временным правительством.
Чтобы судить о характере подобных инцидентов, достаточно указать на то, что произошло, например, в Баии. Назначенный туда губернатором Мануэл Виторину Перейра оказался настолько непопулярным и неспособным к выполнению своих щекотливых функций в этот серьезный момент, что временное правительство было вынуждено сместить его, назначив на этот пост командующего войсками маршала Эрмеса да Фонсека. Это полностью нормализовало положение.
Такие же решения принимались в аналогичных случаях и в других штатах.
Признание республики другими странами не встретило никаких серьезных препятствий. Этого и следовало ожидать, поскольку речь шла не о возникновении нового государства, как в 1822 году, а лишь об изменении 421


государственного строя, что считается повсюду внутренним делом каждого народа.
Американские республики даже поспешили установить официальные отношения с временным правительством, и многие из них сделали это до созыва учредительного собрания.
Первой признала своего нового собрата по континенту Аргентинская республика. Это произошло 20 ноября 1889 года. В тот же день Уругвайская республика направила приветствие новому режиму, установленному в Бразилии.
Остальные латиноамериканские страны признали Бразильскую республику в следующем порядке: Венесуэла — 5 декабря 1889 года, Боливия — 12~го, Чили — 13-го, Парагвай — 19-го, Перу — 27-го, Мексика — 27 января и Эквадор — 29 января 1890 года, а все остальные страны — в феврале и марте 1890 года.
США затянули официальную церемонию признания Бразильской республики до 29 января 1890 года скорее из-за трений между партиями, чем по причинам политического характера.
В Европе дело обстояло труднее, однако и там правительства многих стран признали Бразильскую республику еще до открытия учредительного собрания. Больше всего хлопот доставила Франция, поскольку французское правительство хотело воспользоваться этим случаем, чтобы добиться решения спора о Гвиане. Франция издала акт о признании 20 июня 1890 года. Германская империя признала республику 29 ноября 1890 года.
Англия выжидала до провозглашения новой конституции, и лишь 4 мая 1891 года бразильский представитель был официально принят королевой Викторией.
К концу 1891 года Бразильскую республику признали все страны. И только царская Россия не желала признавать новый режим до смерти Дон Педру II, издав акт о признании лишь 26 мая 1892 года.


ГЛАВА XXIV
Конституция 1891 года.
Конституционные правительства до Вашингтона Луиса. Конституции 1934, 1937 и 1946 годов
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ПЕРЕУСТРОЙСТВО СТРАНЫ.-НАЧАЛЬНЫЙ ПЕРИОД СУЩЕСТВОВАНИЯ НОВОГО РЕЖИМА.- ПРЕЗИДЕНТЫ РЕСПУБЛИКИ ДО 1930 ГОДА.—КОНСТИТУЦИИ 1934, 1937 II 1946 ГОДОВ. ПРЕЗИДЕНТЫ ПОСЛЕДНЕГО ВРЕМЕНИ
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ПЕРЕУСТРОЙСТВО СТРАНЫ
Сразу же после установления республики ее деятели стали задумываться над необходимостью нормализации положения вновь провозглашенного режима.
Две точки зрения преобладали в этой области: одни считали целесообразным продлить на несколько лет существование временного правительства, другие полагали необходимым незамедлительно установить окончательную форму правления.
По мнению первых, необходимо было, кроме того, упрочить положение, создавшееся в результате событий 15 ноября, а диктатура, располагавшая чрезвычайными полномочиями, имела, по пх мнению, больше возможностей в этом отношении, нежели правительство, действуя которого ограничены рамками законов.
Другие же полагали, что республика должна внушать доверие к себе не только внутри страны, но особенно и за ее пределами, учитывая, что некоторые европейские правительства не решались признать новый государственный строй Бразилии до тех пор, пока он не будет санкционирован торжественным волеизъявлением народа. Лишь после провозглашения новой конституции и окончания в связи с этим полномочий временного правительства республику можно будет считать окончательно утвердившейся в Бразилии.
Победила эта последняя точка зрения, поскольку доводы ее сторонников были весьма вескими.
Речь шла не о создании нового государства, а о преобразовании форм политической власти в созданном ранее государстве.
В Бразилии, как и в других странах Америки, организация государственных институтов началась сразу же после провозглашения независимости в 1822 году или даже за много месяцев до этого.
И если так обстояло дело в самом начале, после ликвидации колониального режима, когда в стране существовал лишь малосовершенный государственный аппарат в виде институтов королевского абсолютизма, то естественно, что теперь, после более чем шестидесяти лет существования парламентарно-конституционного режима, тем более следовало позаботиться о замене ликвидированных звеньев государственного аппарата.
Итак, вполне резонно восторжествовала вторая точка зрения.
423


Декретом от 21 декабря 1889 года были назначены выборы в национальную учредительную ассамблею, которая должна была собраться 15 ноября 1890 года.
Министр внутренних дел издал специальные инструкции о проведении выборов, и были приняты все меры к обеспечению пропорционального представительства.
Выборы состоялись 15 сентября одновременно во всех штатах. Республиканцы одержали на них полную победу.
Так как после выполнения своих учредительных функций ассамблея должна была превратиться в конгресс, то есть в обычный законодательный орган, состоящий из двух палат, для упрощения всей процедуры выбирались отдельно депутаты и сенаторы.
В июле был составлен проект конституции после его обсуждения в совете министров.
15 ноября во дворце Боа-Виста в торжественной обстановке открылось заседание учредительной ассамблеи, на котором маршал Деодору зачитал свое послание. После избрания президиума, председателем которого был выдвинут Пруденте де Мораис, ассамблея утвердила полномочия временного правительства и продлила их до принятия новой конституции. Это было первым законодательным актом.
Задача была не очень сложной. Проект конституции, предложенный правительством, обсуждался сравнительно недолго.
Хотя правительство вполне удовлетворительно справилось с работой над проектом, все-таки имелись опасения, что в результате дебатов окончательные формулировки проекта могут подвергнуться тем или иным изменениям.
Кроме того, ассамблея отнюдь не представляла собой созвездия лучших интеллектуальных сил нации того времени. Совсем напротив, ее состав был лишь отражением победы партии, которая не блистала обилием выдающихся деятелей. В палате было немного людей, которых можно было считать не просто вновь избранными депутатами, а подлинно выдающимися фигурами.
В силу всех этих причин, а еще более потому, что учредительные собрания почти всегда служат отражением победоносных революций и самых устойчивых движений политического характера, установилось как бы общее согласие о немедленном одобрении правительственного проекта конституции. В проект, таким образом, не было внесено никаких существенных изменений. 24 февраля 1891 года была торжественно провозглашена конституция республики1.
В соответствии с положениями § 4 статьи 1 временного уложения после избрания президента и вице-президента республики (эти выборы должны были быть проведены в самом конгрессе) конгресс «будет считать свои учредительные функции законченными и, разделившись на палату и сенат, приступит с 15 июля к выполнению своих обычных функций».
Избрание первого конституционного президента не обошлось без некоторых весьма серьезных трудностей, которые были способны поставить под угрозу все достижения революции 15 ноября. В глазах гражданских политических деятелей маршал Деодору был уже не тем человеком, каким он считался раньше. Он значительно подорвал свой авторитет.
1 Согласно этой конституции, государство стало называться Соединенные Штаты Бразилии. Законодательная власть в стране была передана конгрессу, а исполнительная власть —президенту, облеченному очень широкими полномочиями, включавшими право назначения министров, введения осадного положения и вмешательства в дела штатов в случае угрозы государственной целостности страны. Конституция объявляла равенство граждан перед законом, свободу совести, слова, печати, собраний, право на подачу петиций и другие буржуазные права и свободы.
424


Теперь происходило то же самое, что и в 1822 году. Пока независимость была заветной целью, принц Дон Педру с его рыцарским благородством и наклонностью к героическим свершениям казался наиболее подходящей фигурой для того времени. После же того, как тогдашнее поколение увидело свою заветную цель осуществленной, пылкий характер Дон Педру оказался несовместимым с непривычными для него институтами и с нормализацией положения, которого добивались бразильцы.
То же самое произошло и с Деодору. Он был вполне подходящей личностью при образовании республики, однако почти совсем не годился для того, чтобы руководить страной в качестве главы вновь созданного государства.
Некоторые представленные на ассамблее классы полагали, что пришло время избавить страну от власти, которая не была создана по воле народа, и стремились избрать на пост президента другого человека, взгляды которого не расходились бы в такой мере с общественным мнением страны.
Быть может1, именно поэтому генералиссимус создал свою партию. «В те дни говорили, что в течение нескольких часов республика находилась в большой опасности». Если бы маршал Деодору не был избран президентом, вновь сказала бы свое слово армия как главный ответчик за создание новой ситуации.
Со своей стороны, противники Деодору, которые уже стали называть себя республиканскими пуританами, также образовали свою партию и выдвинули на пост президента кандидатуру Пруденти де Мораиса, маститого и наиболее авторитетного пропагандиста в пользу республики, а на пост вице-президента — кандидатуру маршала Флориану Пейшоту.
Противники Деодору рассчитывали с помощью этих кандидатур «привлечь на свою сторону не только группу депутатов от Сан-Паулу, которая была решающей силой в конгрессе, но и друзей Флориану, активных, преданных и весьма многочисленных, даже за пределами его круга.
Приближалась, несомненно, опаснейшая схватка, совершенно несовместимая, по мнению всех трезво мыслящих умов, с политическим курсом, взятым республикой».
Возникла действительно более серьезная угроза, чем это наблюдалось когда-либо раньше. Это встревожило наиболее видных руководителей, и они приложили все усилия, чтобы избежать нового столкновения между законным порядком и грубой силой. Но, несмотря на их старания, враждебная Деодору партия значительно возросла и казалась весьма сильной.
День 25 февраля был встречен с огромным беспокойством.
Говорят, что накануне суда над Людовиком XVI в Конвенте царило убеждение, что король будет оправдан значительным большинством голосов. Это убеждение основывалось на предварительной оценке мнений членов Конвента. Однако на следующий день те, кто больше всех говорил о невиновности обвиняемого, с невероятным спокойствием первыми подали голос за смертный приговор королю.
Аналогичная картина наблюдалась и в учредительном конгрессе. Многие из депутатов, еще накануне проявлявшие крайнюю враждебность по отношению к генералиссимусу, голосовали за его избрание президентом республики.
Вожди оппозиции весьма сомневались в победе Деодору, и «в связи с крайней серьезностью ситуации и опасностью восстания в армии они решили, что в случае избрания Пруденти де Мораиса конгресс сразу же вручит ему власть и незамедлительно будет тут же в самом здании конгресса создано конституционное правительство в ожидании дальнейшего развития событий. Между прочим, к зданию конгресса должны были быть стянуты для целей обороны имевшиеся у них в наличии силы».
28 р. помбу 425


Уже одно это дает представление о чрезвычайных осложнениях, которыми было чревато создавшееся положение. Армия была разделена на два лагеря, и трудно предвидеть, что могло бы случиться в подобных условиях, если бы враждующие стороны получили предлог для вооруженного столкновения.
Подлинная «опасность момента дошла в конце концов до всеобщего сознания, и все поняли, что есть только один способ избежать надвигающейся бури».
25 февраля депутаты собрались для выполнения своей трудной обязанности.
Накануне в кулуарах заседаний начали открыто распространяться слухи, что значительная часть армии готова восстать, в случае если генералиссимус не будет избран.
Заседание открылось в обстановке с трудом сдерживаемого волнения, а «выборы прошли в мрачной и гнетущей атмосфере».
После тщательного подсчета голосов оказалось, что маршал Деодору избран 129 голосами, а Пруденти де Мораис получил 97 голосов. Незначительная разница в числе поданных голосов свидетельствует об опасности, которую с таким трудом удалось предотвратить.
На этом же заседании маршал Флориану был избран вице-президентом республики.
Однако прискорбный кризис не был преодолен этим. Можно с уверенностью сказать, что его временное разрешение не только не устранило, но даже усилило его.
Это чувствовалось уже во время церемонии вступления в должность нового президента. Когда Деодору вошел в помещение конгресса, «он был встречен с ледяной сдержанностью, тогда как Флориану был оказан восторженный прием».
Итак, война была объявлена.
«Под впечатлением этих событий члены конгресса разъехались по своим штатам с весьма тягостными предчувствиями. После первого столкновения президент республики и конгресс стали смотреть друг на друга, как два противника, встретившиеся на поле битвы».
Борьба началась с яростных разногласий.
НАЧАЛЬНЫЙ ПЕРИОД СУЩЕСТВОВАНИЯ НОВОГО РЕЖИМА
Маршал Деодору, теперь уже конституционный президент республи ки, начал проводить откровенно реакционные мероприятия в различных штатах. В тех из них, представители которых отнеслись к нему враждебно в конгрессе, был «полностью изменен прежний политический курс и начались массовые увольнения государственных служащих, подобно тому как это делалось в провинциях во времена империи, когда одна из партий сменяла другую у власти».
Такой резкий курс вызвал сильное раздражение в стране. Вина за все происходившее возлагалась на министра, барона де Лусена, который стал хозяином положения в связи с влиянием, которым он пользовался у главы государства.
15 июля конгресс начал свою работу уже как обычный законодательный орган.
Во время перерыва, который длился немногим более четырнадцати месяцев, сгустилась атмосфера враждебности, возникшая в отношениях между обеими группировками в результате борьбы, предшествовавшей выборам
426


президента. Одна из этих группировок была представлена ныне самки правительством, тогда как другая росла в обеих палатах конгресса.
Начались трения между законодательной и исполнительной властью, конгресс и правительство взаимно нападали друг на друга и состязались в проявлениях своенравия и непримиримости.
Через три месяца работы конгресс окончательно рассорился с правительством.
Если бы правительство имело ясное представление о статусе президента и обладало хотя бы некоторой долей того невозмутимого спокойствия, которое столь необходимо государственным деятелям, сознательно относящимся к своим функциям, то, безусловно, удалось бы избежать неожиданной развязки этого кризиса.
Однако конституционное республиканское правительство не обладало всеми этими качествами. Именно министры президента Деодору оказались самыми активными сеятелями разногласий, и на них лежит моральная ответственность за невероятную глупость, которая допускалась по отношению к вновь созданным республиканским институтам.
Видимо, сознание силы настолько распалило страсти этих людей, что они невольно стали покушаться не только на основы нового режима, но даже и на только что провозглашенную конституцию.
Когда виднейшие республиканские вожди осознали всю остроту ситуации, они попытались предотвратить смертельную схватку.
Некоторое время говорили даже об опасности реставрации монархии и указывали на подготовку заговора, соучастником которого был один из принцев королевской фамилии.
Но чем больше старались добиться примирения, тем сильнее вспыхивали распри.
Следует отметить, что конгресс проявлял еще меньше благоразумия, чем правительство. Депутаты непрерывно распускали всевозможные слухи, выражали возмущение и протесты, и ничто уже не могло их сдержать.
Пока маршал Деодору заручался поддержкой со стороны армии, вербуя себе приверженцев в военных кругах, конгресс, прикрываясь правом неприкосновенности, проводил свою политику, проявляя все большую дерзость и уверенность в том, что ему удастся вынудить президента отказаться от своего высокого поста.
Произвольно проведя ряд мероприятий, конгресс не скрывал своего намерения отказаться утвердить правительственный бюджет.
Оппозиция пыталась также покончить с вопросом о законе об ответственности органов гражданской власти.
Президент наложил вето на соответствующий декрет, изданный конгрессом, будучи уверен в том, что таким образом он помешает козням своих врагов, отложив ознакомление конгресса с вето до начала сессии в следующем году.
Однако оппозиционеры постарались поставить этот вопрос на пленарном заседании и отвергнуть вето на данной сессии «вопреки ясным, определенным и категорическим положениям» основного закона. Уже откровенно говорилось о том, что большинство депутатов стремится добиться отставки президента республики.
Трагический конфликт достиг своего предела. Все оказались перед дилеммой: низложить президента или распустить конгресс.
В «Диариу офисиал»1 4 ноября 1891 года был опубликован изданный накануне декрет о роспуске федерального конгресса.
1 «Официальная газета»— правительственный орган.
427 28*


Вслед за этим произошли события, аналогичные событиям 1823 года, когда император распустил учредительное собрание. «Перед зданиями обеих палат были выстроены воинские части, чтобы помешать представителям законодательной власти проникнуть туда».
В тот же день маршал опубликовал манифест к нации, в котором «разъяснял свои действия и горько жаловался на конгресс», возлагая на него ответственность за события, потрясавшие страну. Деодору уверял, что лишь ради спасения республики он был вынужден прибегнуть к этому крайнему средству. В заключение он утверждал, что будет править «в соответствии с конституцией», что формы его правления не подвергнутся каким-либо изменениям и что всем будут гарантированы свобода и законные права. В Федеральном округе и в муниципии Нитерой было объявлено осадное положение и «было обещано издать декрет о своевременном созыве нового конгресса».
Несмотря на то что все эти события можно было предвидеть, особенно за последнее время, они вызвали подлинную сенсацию. Трудно было пове* рить в безрассудную дерзость, с которой правительство, уверенное в поддержке со стороны всех вооруженных сил, отважилось бросить подобный вызов нации.
Еще более прискорбно, что вслед за этим маршал получил подтверждения правильности своих действий. Ему казалось, что вся страна приветствует его патриотический героизм, так как из всех штатов потоком шли «одобрения его действий: губернаторы, гарнизоны и политические деятели слали ему сердечные телеграммы. Автор одного такого послания, губернатор одного из штатов, настолько проникся величием диктаторской власти Деодору, что объявил себя его подданным».
Оправившись от первого момента замешательства, вызванного дерзостью маршала, его противники начали усиленно готовиться к нанесению ответного удара.
В ответ на действия президента члены конгресса обратились к нации со своим манифестом, в котором по-своему разъясняли происходившие события и энергично и твердо заявляли, что их неоспоримым долгом как представителей бразильского народа является свержение диктатуры.
В некоторых штатах, как, например, в Сан-Паулу, Риу-Гранди-ду- Сул и Пара, начались выступления или же стали появляться признаки готовности к выступлениям.
Вскоре даже в самой столице республики оппозиционные настроения стали проникать в вооруженные силы. Флот, представлявший собой решающую силу, был готов теперь, после непродолжительных колебаний, вступить в действие.
Наконец 22 ноября 1891 года правительственные круги были глубоко обеспокоены известием о том, что контр-адмиралу Кустодиу Жозе де Мелу удалось овладеть всеми военными кораблями, стоявшими в бухте. «Железнодорожники уже объявили забастовку», и «устрашающие слухи ползли по городу».
Ошеломленный создавшимся положением, Деодору отдал приказ начать аресты. Но в создавшихся условиях трудно было найти какие-либо действенные средства.
На следующий день эскадра «начала маневрировать в бухте. В купол Канделярии1 был произведен орудийный выстрел, что должно было означать предложение правительству сдаться».
В городе началась невероятная суматоха. Маршал стал звонить по телефону во все форты, «отдавая решительные приказы об оказании сопро1 Собор в Рио-де-Жанейро
428


тивления». Вслед за этим он делает характерный для него жест: выдвигает ящик стола, достает оттуда револьвер и, зарядив его, заяьлжгт «Они войдут сюда только через мой труп».
Маршал был порывистым человеком... но его порывы npox’znzz как ветер.
Присутствовавшие при этой сцене друзья посоветовали ему Ezszy столь серьезных обстоятельств пойти на уступки, ссылаясь на опасжжть возникновения гражданской войны и реставрации монархи^ которм. казалось, подготавливалась всем ходом событий.
Убедить его в необходимости уйти в отставку оказалось Нетрудным делом. Выслушав соображения министра Лусена, Деодору поднялся, уперся руками о стол и, слегка наклонившись вперед и опустив голову, некоторое время раздумывал.
Затем он обратился к одному из своих адъютантов с приказом немедленно отменить распоряжения о сопротивлении, отданные фортам.
После этого он пригласил во дворец вице-президента республикп маршала Флориану Пейшоту и передал ему власть.
Как и «15 ноября, два года тому назад, все изменилось, словно по мановению волшебной палочки. Вчерашнее всемогущество, заколебавшееся уже на рассвете, развеялось при свете дня».
Но, несмотря на эти перемены, горизонт не прояснился и его по-прежнему закрывали тучи политических переворотов. Было ясно, что дух разногласий посеян и что даже в военных кругах царил разлад. В такой момент, как этот, маршал Флориану оказался «человеком, обладавшим всеми достоинствами, необходимыми для завоевания себе приверженцев и для того, чтобы одним своим появлением вызывать самые невероятные проявления фанатизма. Он был прирожденным солдатом. В обстановке всеобщей растерянности, недисциплинированности и ужасной моральной неустойчивости было весьма нетрудно подчинить всех своей воле и силе там, где преобладали слабость и нерешительность. К счастью для республики, в самый серьезный и трудный ее момент у нее оказался Пейшоту».
Легкость победы Флориану и его сторонников глубоко потрясла страну. Логическим результатом свержения Деодору явилось смещение всех губернаторов, оказавших поддержку перевороту, совершенному правительством1. К власти повсеместно пришла оппозиция.
Все эти перемены не обошлись без волнений, поскольку отрекшийся от власти президент был, видимо, готов стать во главе преданных ему людей. Первым событием такого рода явился мятеж в крепости Санта-Крус 19 января 1892 года, который был немедленно поддержан гарнизоном Лажи. Повстанцы столкнулись в бухте с правительственными войсками, и на следующий же день мятеж был подавлен.
Другим событием такого же рода явилось восстание генералов. 6 апреля 1892 года в некоторых газетах был опубликован манифест за подписью тринадцати высших офицеров армии и флота, в котором указывалось на «необходимость избрания нового президента республики до истечения срока правления первого президента». В ответ на этот манифест правительство издало декрет о разжаловании одиннадцати генералов и о понижении в ранге двух остальных.
Но эта энергичная мера не ликвидировала противодействия, которое оказывалось Флориану, а, скорее, усилила его; царившая в эти дни напряженность стала угрожающей. 10 апреля казался неизбежным новый переворот. Некоторые улицы и площади наполнились толпами взволнованных людей. Происходили вооруженные уличные стычки, демонстрации и нале1 Имеются в виду действия Деодору против конгресса.
429


ты, однако в конце концов все волнения вылились в подобие движения в поддержку маршала Деодору.
Двинувшись от дома находившегося почти при смерти маршала, манифестанты направились к Итамарати, и на Кампу-да-Акламасан столкнулись с войсками, которые были готовы пустить в ход оружие. Демонстранты рассеялись, и все обошлось без печальных последствий.
Правительство прониклось наконец сознанием необходимости покончить с подобными вольностями и маневрами. На следующий день было объявлено военное положение и было арестовано большое число граждан, как штатских, так и военных. Некоторые из них были заключены в портовую крепость, а другие были отправлены в тюрьмы Амазонас, откуда им удалось вернуться лишь после амнистии, объявленной 19 сентября 1893 года.
Конгресс, который поспешил созвать Флориану, собрался 13 декабря и заседал до 22 января 1892 года. Была одобрена политика вице-президента, и, прежде чем закрылась сессия, законодательный орган предоставил исполнительной власти все полномочия по соблюдению порядка и мира в республике».
К счастью для страны, этот вздорный акт не послужил в дальнейшем прецедентом.
Реакция не ограничилась, однако, этими выступлениями против политики Флориану. Предстояли более серьезные события, омрачившие начальный период существования республики.
Наиболее тревожным из этих событий было восстание федералистов, вспыхнувшее на крайнем юге страны в феврале 1893 года и закончившееся лишь в августе 1895 года.
Через семь месяцев после начала восстания в Риу-Гранди-ду-Сул, 6 сентября 1893 года, взбунтовалась эскадра, стоявшая в бухте Рио-де- Жанейро. Не располагая военно-морскими силами, правительство направило к берегу артиллерию, увеличило гарнизоны некоторых крепостей и начало военные действия против кораблей восставшей эскадры.
Пока в бухте Рио шли бои, федералисты продвигались все дальше на север и с помощью нескольких прибывших к ним с севера кораблей заняли Санта-Катарину и Парану. Они не проникли в Сан-Паулу благодаря оказанному им в Лапе сопротивлению; в этом бою смертью храбрых пал генерал Гомис Карнейру.
Наконец ценой больших жертв правительству удалось в 1894 году создать некоторые военно-морские силы. В связи с неизбежным наступлением правительственных войск мятежники покинули бухту Рио, а затем и ряд других пунктов к югу от столицы. В это же время федералисты ушли из Параны и Санта-Катарины.
Казалось, что братоубийственной войне суждено было еще продолжаться в Риу-Гранди, но в это время Пруденти де Мораис, преемник Флориану, пользуясь своим авторитетом, добился в августе 1895 года установления мира.
ПРЕЗИДЕНТЫ РЕСПУБЛИКИ ДО 1930 ГОДА
«Жозе де Мораис Барруса вступил на пост президента 15 ноября 1894 года, испытывая большое беспокойство и опасения. Видимо, только болезнь помешала маршалу Флориану послушаться некоторых своих сторонников, которые советовали ему не отдавать власти и объявить себя диктатором. Если бы этот человек не умер, не известно, что могло бы произойти».
430


В обстановке царившего среди республиканцев ликования в связи с победой над повстанцами юга и подавлением мятежа во флоте, в истории республики с приходом к власти первого президента, не принадлежавшего к военным кругам, открылась весьма любопытная страница. Те, кто почитали себя истинными республиканцами, не скрывали своей сильной антипатии и противодействия по отношению к вновь сложившейся ситуации, хотя президентом и стал заслуженный республиканец. Наиболее несдержанные из них хвастливо величали себя «якобинцами» и критиковали Пруденти де Мораиеа за ту вялость, с которой он руководил республикой. Основным козырем этих «якобинцев» была ярость, с которой эти фанатики были готовы обрушиться на всякого, кого они считали врагом республики.
Вскоре толки о воображаемой опасности со стороны монархистов, разочаровавшихся в мятежах, сменились реальными сообщениями о том, что в сертанах Баии началось восстание во главе с неким таинственным вожаком, пользующимся огромным авторитетом среди простого люда некоторых северных штатов. Это сообщение вызвало у «якобинской» фракции чрезвычайное раздражение, которое возрастало по мере того, как ширилось сопротивление бедняков на севере страны. Против них безуспешно посылали ряд экспедиций. Вождь повстанцев, Антониу Конселейру, укрепился в лагере Канудос1.
После многих усилий и кровопролитной борьбы их укрепленный лагерь был взят и до основания разрушен.
Но это не умерило пыла энтузиастов, которые, правда, предпочитали бороться за республику не покидая столицы. Они замыслили покушение на жизнь главы государства. 5 ноября 1897 года, когда Пруденти де Мораис находился в военном арсенале для встречи войск, возвращавшихся после подавления восстания бедняков, на него напал неизвестный солдат. На помощь президенту поспешил военный министр маршал Машаду Битенкур, который и был убит нападавшим.
Во время правления Пруденти де Мораиеа были разрешены в пользу Бразилии два международных спора. Первая тяжба велась с Англией относительно бразильского острова Тринидад, которым завладела эта держава. Второй спор велся с Аргентинской республикой по поводу района Пальмас, неправильно названного Мисьонес. Первый спор был разрешен при посредничестве португальского правительства, а второй — благодаря усилиям поверенного Бразилии барона Риу-Бранку.
15 ноября 1898 года власть перешла ко вновь избранному президенту доктору Мануэлу Феррас де Кампус Салису.
Этот президент в основном стремился восстановить экономику и финансы страны, пришедшие в упадок за время правления трех предыдущих республиканских правительств.
В течение этих четырех лет2 был разрешен вопрос о границах с Французской Гвианой (Амапа), по которому было вынесено арбитражное решение президента Федерального совета Швейцарии. Решение в пользу Бразилии было вынесено 1 декабря 1900 года, и этим решением она опять была обязана компетентности своего поверенного Жозе Мария да Сплва Параньюс Жуниора, барона Риу-Бранку.
15 ноября 1902 года на пост президента республики вступил Франсиску де Паула Родригис Алвис.
Воспользовавшись восстановлением внешнего кредита страны, новое правительство предприняло большие работы по реконструкции и оздоровлению столицы республики. С этой целью был сделан заем в сумме 8,5 млн. 1 Подробнее о восстании в Канудосе см. в предисловии.
2 Срок полномочий президента.
431


фунтов стерлингов, который был использован на строительство порта и прокладку большой улицы в торговом районе города (Авенида Риу- Бранку). Одновременно управление народного здравоохранения, возглавлявшееся Освалду Крусом, организовало службу дезинфекции и профилактики, а также службу домовой санитарной инспекции, что позволило ликвидировать наиболее серьезные эпидемии, периодически распространявшиеся среди населения. Правительство проводило все эти мероприятия при поддержке городских властей, которые представлял префект Франсиску Перейра Пасус. Муниципалитет проложил большую магистраль вдоль набережных Санта-Лузия, Лапа, Русел, Фламенгу и Ботафогу, а также ряд новых улиц и площадей, расширил другие города и «реконструировал целые районы города».
Примеру Рио-де-Жанейро последовали правительства всех штатов и отдельные муниципии, что повсеместно привело к изменению внешнего облика бразильских городских центров и к полному оздоровлению страны.
В течение этого четырехлетия бразильцам предстояло разрешить еще два пограничных спора: об Акри (с Боливией) и о Британской Гвиане. По первому вопросу барон Риу-Бранку, ставший к тому времени министром иностранных дел, вновь одержал решительную победу, подписав в 1903 году в Петрополисе соответствующее соглашение. В другом споре, несмотря на усилия нашего поверенного Жоакина Набуку, мы не смогли добиться справедливого решения со стороны избранного арбитром итальянского короля.
Преемником Родригиса Алвиса и шестым президентом стал доктор Афонсу Аугусту Морейра Пена, который посвятил себя в основном административно-хозяйственным вопросам. Он развивал дорожное строительство, создал службу по заселению земель и управление по борьбе с засухой, учредил конверсионный банк для упорядочения курса нашей валюты, реорганизовал армию и обновил состав военно-морского флота.
Однако Афонсу Пена скончался, не пробыв у власти и трех лет, и 14 июня 1909 года на пост президента вступил вице-президент доктор Нилу Песанья, который проявлял значительную осмотрительность при выполнении своих обязанностей до истечения четырехлетнего срока.
В сентябре 1909 года в Рио-де-Жанейро было подписано соглашение о границах с Перу, а в октябре 1910 года Бразилия добровольно уступила Уругвайской республике право на совместное владение лагуной Мирин. Это были еще две услуги, оказанные стране ее выдающимся министром иностранных дел бароном Риу-Бранку.
Новый президент маршал Эрмес Родригис да Фонсека начал свое правление в обстановке весьма серьезных осложнений.
Сперва произошел мятеж среди моряков, которые захватили несколько кораблей и некоторое время были хозяевами бухты. Они сдались после того, как им была обещана амнистия.
Вскоре всю страну охватили волнения в связи с проведением так называемой политики спасения, направленной против олигархий, воцарившихся в некоторых штатах. Центральной властью были смещены несколько губернаторов, однако положение ни в одном из штатов не улучшилось.
Страна волновалась, особенно Рио-де-Жанейро, где президент смог закончить свое правление, лишь установив на восемь месяцев осадное положение. В то время большим политическим влиянием пользовался сенатор Пиньейру Машаду, убитый в 1915 году.
В феврале 1912 года скончался барон Риу-Бранку, с 1902 года нахо дившийся на посту министра иностранных дел.
На срок с 1914 по 1918 год (период первой мировой войны) президентом был избран Венсеслау Брас Перейра Гомис, которому сразу же пришлось 432


столкнуться с некоторыми затруднениями, «главным образом политического характера, оставшимися в наследство от предыдущего четырехлетия».
В штате Рио-де-Жанейро возникли две ассамблеи, «причем каждая из них признавала лишь избранного ею президента». Конфликт был разрешен Верховным судом, который признал законной лишь одну из этих ассамблей и избранного ею президента.
В столице штата Эспириту-Санту также возникли кратковременные неприятности в связи с вопросом о преемнике на пост президента, но после вступления в должность вновь избранного губернатора порядок здесь был восстановлен.
В Пиауи произошли аналогичные события. Каждый из двух президентов почитал себя избранным и настаивал на признании своих полномочии. Одна из группировок угрожала столице штата. В конце концов конфликт был разрешен, и признанная законной ассамблея избрала своего президента.
В начал еиюля 1916 года в Мату-Гросу имели место более серьезные события: внезапный и резкий разрыв между президентом штата п законодательной ассамблеей. Когда туда прибыли федеральные войска, одна из партий уже взялась за оружие и готовилась оказать им сопротивление .
Не имея возможности продолжать свою работу в столице штата, ассамблея собралась в Корумбе и выдвинула обвинения против президента.
Федеральное правительство решило тогда вмешаться в положение в этом штате.
В сложившихся условиях президент сложил свои полномочия и уехал в Рио-де-Жанейро. В конце концов обе партии пришли к примирению
В конце 1916 года в штате Ilapá восстал народ и при поддержке полиции и пожарных низложил губернатора Энейяса Мартпнса. «который настроил против себя общественное мнение в связи с крупными злоупотреблениями, допущенными им на своем посту».
Помимо трудностей, связанных с этими политическими осложнениями. Венсеслау пришлось преодолевать и другие затруднения, наиболее серьезное из которых было вызвано инцидентом в Контестаду, возникшим между штатами Парана и Санта-Катарина. Правительство было вынуждено направить туда войска.
Убедившись в том, что беспорядки в этом районе вызваны «пограничными спорами между двумя штатами», президент республики решил. чт.< для преодоления этих раздоров необходимо прежде всего устранить ид причины. Он настоял поэтому на том, чтобы губернаторы этих шпже заключили соответствующее соглашение, которое положило конец тяжбе. 20 октября 1916 года во дворце Катете это соглашение был ? подписано, а затем было одобрено законодательными органами обоих штатог
В декабре 1915 года в Рио-де-Жанейро произошел бунт сержант- е. за которым скрывалась еще более серьезная опасность. В Вила-Мплптар также были предприняты в эти дни попытки поднять мятеж.
Состояние тревоги среди населения, вызванное этими событиями, еще больше усиливалось слухами о мятежных настроениях в войсках гарнизона.
Венсеслау не терял благоразумия и спокойствия в создавшихся \ г виях, и все эти беспорядки прекратились.
В это четырехлетие разыгралась мировая война. После начала войны в Европе Бразилия заявила о своем полном нейтралитете по отношению к воюющим сторонам. Однако через два года настроения в обществе стали меняться и появились тенденции, направленные против империй Центральной Европы.
433


Наконец в мае 1917 года между Бразилией и Германией было объявлено состояние войны, спровоцированное последней. В Европу был отправлен дивизион бразильских военно-морских сил, вошедший в состав союзного военно-морского флота, а затем санитарный отряд, который прибыл на место почти ко времени окончания войны, в ноябре 1918 года.
Хотя внутреннее политическое положение в стране было абсолютно спокойным и все внимание было поглощено мировой войной, в некоторых пунктах страны имели место отдельные выступления социального характера, являвшиеся откликами грандиозной катастрофы. С 1916 года начались рабочие демонстрации в столице и отдельных штатах. Наиболее значительной была демонстрация, проведенная в Сантусе в начале 1917 года, в которой участвовали представители различных классов. В знак протеста против новых обременительных налогов, введенных муниципалитетом, «с самого утра 10 января в городе были закрыты все торговые заведения», приостановилось движение транспорта и прекратилась работа в порту.
Порядок был восстановлен лишь после удовлетворения требований населения.
В июле произошла забастовка рабочих в столице штата Сан-Паулу. Это «был месяц забастовок во всех южных штатах».
В 1915 году штаты Пиауи, Мараньян, Ceapá, Риу-Гранди и Параиба были охвачены засухой. «Почти во всех этих штатах бедствия, связанные с засухой, усугубляются большими разрушительными наводнениями. В довершение всего в конце 1918 года по всей стране распространяется эпидемия гриппа, которая началась в сентябре в Баии и оттуда перекинулась на север и на юг. В середине октября эта страшная болезнь достигла Рио и начала быстро распространяться. По статистическим данным, в течение немногим более месяца в одном только Федеральном округе эпидемия унесла около 18 тысяч жизней».
В этом злосчастном четырехлетии был утвержден гражданский кодекс (1 января 1916 года).
В период 1918—1922 годов президентами были Франсиску де Паула Родригис Алвис и Делфин Морейра да Коста Рибейру. 15 ноября 1918 года последний получил как вице-президент все полномочия в связи с болезнью президента.
Положение было неустойчивым: страна жила «в атмосфере всеобщей подозрительности и тревожного ожидания, и все это усугублялось» бедствиями, постигшими страну в предшествовавшее четырехлетие. «Еще не развеялся страх, вызванный последними беспорядками в Рио; не прекращались частые забастовки, которые приносили столько хлопот прежнему правительству».
16 января 1919 года скончался избранный президентом Родригис Алвис, и вся страна вновь пришла в волнение в связи с вопросом о его преемнике.
С целью помешать победе Руи Барбоза, которого, казалось, поддер живала вся страна, правящие политические круги большинства штатов договорились между собой и избрали Эпитасиу да Силва Песоа. Избранный президент вступил в должность 28 июля 1919 года.
В начале 1920 года ему пришлось разрешать политический спор в Баии, где местные руководители восстали против губернатора. Конфликт был урегулирован в результате достижения соглашения между ними.
В марте этого же года в Рио начались выступления рабочих, которые были через два дня решительно подавлены.
В январе 1921 года забастовали рабочие морского транспорта, а вслед за этим и рабочие-строители.
434


В марте 1922 года началась предвыборная борьба, протекавшая в обстановке большого возбуждения, уже давно охватившего политические круги. Были избраны два кандидата, собравшие наибольшее число голосов, однако конгресс утвердил президентом Артура да Силва Бернардиса.
Страна и особенно ее столица находились в состоянии беспрерывного брожения. Волнения усилились после того, как правительство распорядилось в качестве дисциплинарной меры об аресте высшего офицера армии маршала Эрмеса да Фонсека.
В ночь с 4 на 5 июля восстал гарнизон форта Копакабана1, вслед за этим восстали Военный городок и Военная академия, и в это же время распространились слухи, что в Сан-Паулу направились восставшие войска гарнизона Мату-Гросу.
Правительство ввело осадное положение. Были произведены многочисленные аресты. В результате принятых энергичных мер все попытки подорвать конституционный порядок были подавлены.
Торжественные празднества по случаю столетней годовщины провозглашения независимости Бразилии не развеяли впечатления от всех этих событий, особенно у большого числа видных иностранцев, посетивших нашу страну в те дни.
15 ноября 1922 года во главе республики стал избранный президентом Артур Бернардис.
Наиболее серьезным событием за время его правления было восстание в Сан-Паулу в июле 1924 года, которое привело к военным действиям в глубинных районах страны, к боям между правительственными войсками и отступавшими участниками восстания 1924 года в Сан-Паулу.
В 1926 году, после периода крупных политических волнений, Артур Бернардис передал президентскую власть Вашингтону Луису Перейра де Соуза, бывшему губернатору штата Сан-Паулу.
Новому президенту удалось полностью сломить сопротивление революционных колонн в сертанах2. С целью стабилизации мильрейса он предпринял финансовую реформу, проведению которой помешал разразившийся в 1929 году мировой экономический кризис.
Вашингтону Луису не удалось остаться на посту президента до окончания срока его полномочий в связи с восстанием, начало которому было положено 3 октября 1930 года в штатах Минас-Жераис, Риу-Гранди-ду- Сул и Параиба. Это восстание явилось результатом борьбы за власть между кандидатами на пост президента, губернаторами штатов Сан-Паулу п Риу- Гранди-ду-Сул, Жулиу Престесом де Албукерки и Жетулиу Дорнеласом Варгасом. На выборах 1 марта 1930 года победил первый из этих соперников, и национальный конгресс провозгласил его президентом на срок 1930—1934 годы.
После победы этой революции, вслед за восстанием гарнизона Рпо- де-Жанейро 24 октября 1930 года, президент Вашингтон Луис был свергнут военной жунтой, в которую входили Аугусту Тасу Фрагозу, Жоан де Деус Мена Баррету и контр-адмирал Изаияс де Норонья. Через некоторое время жунта передала власть руководителю восстания Жетулиу Варгасу.
1 Форт в Рио-де-Жанейро. Руководителем восстания был 24-летний лейтенант Антониу Сикейра Кампос.
2 Имеется в виду знаменитый поход «колонны Престеса», начавшийся в октябре 1924 года в Риу-Гранди-ду-Сул и закончившийся в феврале 1927 года на севере страны. Поход «колонны Престеса», прошедшей через всю Бразилию с юга на север, оказал большое революционизирующее влияние на всю Латинскую Америку и имел огромное значение в борьбе против реакции и империалистического гнета.
435


КОНСТИТУЦИИ 1934, 1937 и 1946 ГОДОВ. ПРЕЗИДЕНТЫ ПОСЛЕДНЕГО ВРЕМЕНИ1
3 ноября 1930 года Жетулиу Варгас возглавил второе временное республиканское правительство, а через несколько дней он издал так называемый «органический закон», в котором определил свои полномочия, оставляя в силе значительную часть положений конституции 1891 года.
Национальный конгресс, законодательные ассамблеи штатов и муниципальные палаты были распущены, были назначены федеральные интер- венторы2, в том числе и военные, непосредственно связанные с правительством в Рио-де-Жанейро. В результате всего этого управление страной было полностью централизовано.
Политические изменения, проведенные вслед за переворотом 1930 года, не обошлись без столкновений, более или менее значительных, в различных штатах. Однако центральное правительство вскоре ликвидировало их. В 1932 году восстали паулисты, воспротивившиеся вновь установленному режиму и потере автономии штатом Сан-Паулу. Они требовали немедленного восстановления действия конституции в стране. Хотя паулисты и были побеждены, их требования были удовлетворены путем назначения на следующий год выборов во вторую Национальную учредительную ассамблею республики.
16 июля 1934 года ассамблея утвердила новую конституцию — подробный кодекс, в котором была сделана попытка резюмировать некое «среднее мнение». Наряду с определением прерогатив Федерации, штатов и муниципиев в новую конституцию были внесены некоторые новшества. Так, например, вводился корпоративный принцип выборов депутатов законодательной палаты, как это практиковалось при выборах самой учредительной ассамблеи. В федеральном сенате был выделен постоянный сектор, избираемый ассамблеями штатов и обладавший широкими функциями. Некоторым изменениям подверглась структура исполнительной власти. В раздел, касающийся организации судебной власти, были дополнительно внесены статьи о выборных и военных судах. Ряд новых положений конституции касался экономических, социальных и семейных вопросов, просвещения и культуры, национальной безопасности и т. д.
В соответствии с первым из временных положений конституции 1934 года ассамблея избрала президента республики на очередной четырехлетний срок, причем выбор пал на самого главу временного правительства Жетулиу Варгаса.
В штатах также были утверждены новые конституции и избраны губернаторы.
В следующем году под влиянием некоторых международных событий в Рио-де-Жанейро, Пернамбуку и Риу-Гранди-ду-Норти произошло руководимое коммунистами восстание, которое вскоре было подавлено войсками, верными правительству Варгаса и господствовавшему социальному строю.
В 1937 году большое значение приобрел вопрос о переизбрании президента. Кандидаты на этот пост начали предвыборную кампанию, опираясь на существовавшие в то время политические партии. Ссылаясь на то, что «растущее обострение партийных разногласий» имело тенденцию «разрешиться насильственным путем, ставя страну перед роковой возможностью возникновения гражданской войны», президент Варгас решил рас1 Этот раздел был дополнительно включен издательством «Edição da Comp. Melhoramentos de São Paulo».
2 Интервентор — временный представитель президента республики (в каком- либо штате).
436


пустить конгресс и дать стране новую конституцию, которая была провозглашена 10 ноября того же года.
В соответствии со статьей 175 этой конституции срок полномочий президента был продлен до окончания плебисцита по поводу новой конституции. Однако плебисцит проведен не был. не вошли также в силу и некоторые другие положения конституции, как, например, те, которые касались законодательных органов. Что касается исполнительной власти, то конституция 1937 года расширяла ее функции, что еще больше усугублялось чрезмерной централизацией государственного управления путем восстановления института федеральных интервенторов в штатах.
Недовольство, вызванное создавшимся положением, привело к попытке свержения президента в 1938 году.
В следующем году разразилась мировая война, что отсрочило окончательное решение проблемы государственного переустройства Бразилии, частично проведенного в соответствии с новой конституцией.
Вскоре Бразилия оказалась вынужденной — во исполнение своих обязательств по соблюдению солидарности с другими американскими странами, а также вследствие нападений со стороны германского и итальянского военно-морского флота — принять активное участие в мировой войне. Бразильские военно-морские и военно-воздушные силы патрулировали водные и воздушные пространства южной части Атлантики, а в Европу был направлен бразильский экспедиционный корпус под командованием генерала Жуана Батисты Маскареньяс де Мораиса, который вместе с контингентом бразильских военно-воздушных сил эффективно содействовал успеху союзников в Италии до полного разгрома германских и итальянских войск в долине реки По.
После окончания войны в 1945 году всеобщее внимание вновь привлекли вопросы внутренней политики. Хотя конституция 10 ноября и была дополнена некоторыми конституционными законоположениями, вместо проведения намеченного плебисцита был провозглашен так называемый Дополнительный акт 1945 года о проведении президентских и всеобщих выборов вопреки положениям конституции. Впрочем, еще до начала предвыборной кампании положение в стране ухудшилось, и бразильские вооруженные силы решили свергнуть Жетулиу Варгаса, что и было сделано 29 октября 1945 года.
Власть была передана председателю Верховного федерального суда, министру Жозе Линьяресу. Выборы были проведены при полном соблюдении порядка, и на пост президента был избран дивизионный генерал Эурику Гаспар Дутра, бывший военный министр. 31 января 1946 года он вступил в должность президента.
Была также избрана третья Национальная учредительная ассамблея, которая 18 сентября того же года закончила свою работу, провозгласив пятую, ныне действующую конституцию страны, после чего ассамблея разделилась на две палаты Национального конгресса — палату депутатов и федеральный сенат.
19 января 1947 года были избраны учредительные ассамблеи штатов, которые также выполнили свои функции, утвердив конституции штатов и превратившись в обычные законодательные органы.
На последнем этапе государственного переустройства страны, в этом же году, во всех городах Бразилии были проведены выборы в местные муниципальные палаты, а также были избраны префекты тех городов, куда, согласно конституции, они не назначаются ни федеральным правительством, пи правительствами отдельных штатов.
Правительство Дутра (1946—1951 годы) уделяло значительное внимание проблемам транспорта и энергетики. Были построены железные и шос437


сейные дороги между Рио-де-Жанейро и городом Салвадор, в результате чего была установлена сухопутная связь между южными районами страны, всем восточным побережьем и северо-востоком страны. Был сдан в эксплуатацию первый завод по очистке бразильской нефти, и было начато строительство гидроэлектростанции у водопада Паулу Афонсу на реке Сан-Фран- сиску.
В 1950 году Жетулиу Варгас был избран президентом республики и вступил в эту должность в следующем году. Новое правительство оказалось не в состоянии преодолеть экономический кризис, который испытывала страна и который обусловливался рядом причин, в том числе несоответствием между ростом промышленности и недостаточным производством продуктов питания. Одновременно начался и серьезный политический кризис. Во время покушения на одного из оппозиционных журналистов был убит офицер военно-воздушных сил. После того как стало известно, что в организации покушения были непосредственно замешаны члены личной охраны президента, началось всеобщее волнение. Армия потребовала наказания виновных, и Жетулиу Варгас согласился уйти с поста президента. Однако еще до передачи власти вице-президенту Жуану Кафэ Фильо он решил 24 августа 1954 года покончить жизнь самоубийством.
3 октября 1955 года состоялись выборы губернаторов некоторых штатов, двух третей членов федерального сената и всех членов палаты депутатов, а также членов законодательных ассамблей штатов, муниципальных палат и префектур. Согласно конституции, все эти лица избираются народом путем прямого голосования.


ОГЛАВЛЕНИЕ
Предисловие
Глава I. Открытие Бразилии. Туземцы
Глава II. Первые экспедиции
Глава III. Наследственные капитании. Начало колонизации
Глава IV. Генерал-губернаторство. Томе де Соуза и дон Дуарти
Г£л а в а V. Мен де С а. Французы в Рио-де-Жанейро
Глава VI. Раздел Бразилии на два губернаторства и их объединение в одно целое
Глава VII. Испанское господство. Французы в Мараньяне. севера страны
Глава VIII. Первое вторжение голландцев
Глава IX. Второе вторжение голландцев
Глава X. Борьба между иезуитами и колонистами. Бекман
Глава XI. Палмарис, чужеземцы и «бродячие торговцы»
Глава XII. Война за испанское наследство. Дюклерк и Дюгъс-Т:
Глава XIII. Бразилия в эпоху правления Дон Жуана V. Бонна
Глава XIV. Дон Жозе I и маркиз де Помбал
Глава XV. Инконфиденсия минейра
Глава XVI. Переезд португальской королевской семьи в Бра * Жуан VI. Революция 1817 года
Глава XVII. Регентство Дон Педру.' Независимость
Глава XVIII. Правление первого бразильского императора
Глава XlX. Регентство
Глава XX. Признание императора совершеннолетним. Граж?^г^‘ до 1849 года. Борьба за Ла-Плату. Орибе и Росас
Глава XXI. Парагвайская война
Глава XXII. Отмена рабства
Глава XXIII. Республика. Временное правительство
Глава XXIV, Конституция 1891 года. Конституционны?
до Вашингтона Луиса. Конституции 1934, 1937 и 1946