О роли сомнения в познании - Соловьёва Г.Г.

Глава первая. Природа философского скептицизма

2. Юм: ограничение познания; сомнение в реальности объективного мира

3. Кант: обоснование синтетического суждения a priori

Глава вторая. Критика аргументов скептицизма

2. Гегель: логическое опровержение скептицизма

3. Преодоление сомнений скептицизма диалектическим материализмом

Глава третья. Роль продуктивного сомнения в познании

2. Сомнение как важнейшая форма критики и научного поиска

3. Через преодоление сомнения к утверждению истины. О мере сомнения в научном познании

Автор: Соловьёва Г.Г.

Теги: философия теория познания скептицизм

Год: 1976

Похожие

Личностное знание

Роль философии в научном познании

Теория познания и философия науки

Текст

АКАДЕМИЯ НАУК КАЗАХСКОЙ ССР
ИНСТИТУТ ФИЛОСОФИИ И ПРАВА
Г. Г. СОЛОВЬЕВА
О РОЛИ СОМНЕНИЯ
В ПОЗНАНИИ
Издательство «НАУКА* Казахской ССР
АЛМА-АТА • 1 976

О роли сомнения в познании. Соловьева Г. Г. Алма-
Ата, «Наука» КазССР, 1976.
142 с.
В монографии дается содержательный анализ роли
теоретического сомнения на уровне научного познания. Автор
выясняет значение скептицизма в истории материалистической
диалектики, последовательно проводя мысль о том, что только
диалектический материализм обосновывает подлинно научную
теорию знания, преодолевает сомнение в реальности
объективного мира и в возможности объективной истины.
С позиций диалектической логики рассмотрена роль
сомнения как одной из продуктивных форм достижения объективной
истины, поиска и открытия; исследуются логическая
природа сомнения, различные уровни этого понятия, выясняется
оптимальная мера разумного сомнения в научном творчестве.
Книга рассчитана на студентов, аспирантов, научных
сотрудников, философов-специалистов, а также на широкий круг
читателей, изучающих марксизм-ленинизм.
Ответственный редактор
доктор философских наук,
профессор К. X. РАХМАТУЛЛИН
10502—040
с 407(07)—76 95~~76
© Издательство «Наука» Казахской ССР, 1976 г.

ВВЕДЕНИЕ
«У входа в науку, как и у входа в ад, должно
быть выставлено требование:
Oni si convien lascire egni cospetto,
Ogni vilta convien che gui sia morta.
(Здесь нужно оставить всякое сомнение,
Здесь да умрет всякая трусость!)»1
Этими словами из «Божественной комедии» Данте,
звучащими как девиз, завершает К. Маркс
предисловие «К критике политической экономии». Не
менее известен другой его девиз, высказанный в
«Исповеди»: «De omhibus dubitandum!» («Подвергай все
сомнению»)2.
О значении разумного сомнения в научном
творчестве К. Маркс писал Ф. Энгельсу после выхода в
свет первого тома «Капитала»: «Твои пожелания,
возражения, сомнения и т. п. прошу вписывать в
чистые листы. Это очень важно для меня, так как я
рассчитываю рано или поздно на второе издание» 3.
Ф. Энгельс считал способность к критическому
анализу важнейшей предпосылкой научного поиска.
Едко высмеивая попытку одного из английских
естествоиспытателей исследовать спиритические явления
с помощью физических приборов, он писал: «Мы
сейчас увидим, взял ли он с собой главный аппарат,
скептически-критическую голову, и сохранил ли его
до конца в пригодном для работы состоянии» 4.
1 Маркс К. К критике политической экономии. М., 1935,
с. 40.
2 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 31, с. 492.
3 Письма о «Капитале». М., 1968, с. 227.
4 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 378.
3

Какова же роль сомнения в познании, каков
смысл приведенных высказываний классиков
марксизма? Чтобы разобраться в этом, рассмотрим
значение сомнения в истории философии, в становлении
научного знания, обратимся к анализу понятия
«сомнение».
Такой анализ приводит в самое средоточие
первостепенных проблем, издавна требующих ответа от
философии. Прежде всего — преодоление сомнения
в реальности объективного мира и возможности его
познания, утверждение дееспособности и творческой
мощи человеческого разума. Это, в свою очередь,
связано с обсуждением таких вопросов, как смысл и
назначение противоречия в познании, диалектика
субъекта и объекта, абсолютного и относительного,
сущности и явления.
Второй круг проблем связан с рассмотрением
сомнения как одной из важнейших форм познания
объективной истины. Сюда относится исследование
логико-методологических аспектов знания, пересмотр
основных принципов теории, переход к знанию
нового уровня, соотношение вероятного и достоверного,
воспитание творческого мышления.
В истории познания первой стройной концепцией,
специально обратившейся к анализу феномена
сомнения, явился скептицизм. Следовательно, прежде
всего необходимо выяснить, как и почему
появляется сомнение в скептицизме, какие проблемы
ставятся в связи с этим, какие намечаются
конструктивные идеи, т. е. рассмотреть скептицизм как момент
диалектики в историческом плане. На современном
этапе прогресса научного знания выдвигается
задача дальнейшей разработки «материалистической
диалектики, теории познания и логики,
методологических проблем общественных, естественных и
технических наук» 5. А здесь первостепенное значение
имеет историко-философский опыт, все ценное, что
было критически использовано диалектическим ма-
5 О мерах по дальнейшему развитию общественных наук и
повышению их роли в коммунистическом строительстве.
Постановление ЦК КПСС. — КПСС в резолюциях и решениях
съездов, конференций и пленумов ЦК, т. 9. М., 1972, с. 348.
4

териализмом. Важную роль скептицизма в истории
диалектики подчеркивал В. И. Ленин, особое
внимание обращая на доказательство скептиками
противоречия во всех понятиях науки 6.
История скептицизма — сложная многогранная
тема, имеющая много ракурсов и поворотов. Одна
только история античного скептицизма в его
отношении к элеатам и софистам может стать темой
специального исследования. Маркс, считая стоицизм,
эпикуреизм и скептицизм ключом к истинной греческой
философии, собирался написать обширную работу
по истории этих трех систем в их связи со всем
греческим спекулятивным мышлением. Античный
скептицизм он называет в докторской диссертации
в известной степени характерной, мощной, вечной
формой познания 7.
Возникая в переломные, кризисные эпохи в
жизни общества, в трагические моменты гибели
высокоразвитых цивилизаций, философский скептицизм
как бы вбирает накопленный интеллектуальный
потенциал, высокую логическую культуру и
безбоязненно, доказательно ставит сложнейшие
проблемы познания, совершает теоретико-познавательные
открытия. Его стиль — это поиски, запросы,
логические парадоксы, гносеологические загадки.
Свободный от догматической предубежденности, он отдает
на суд разума самые запутанные, трудные вопросы,
которые догматизм боязливо замалчивает и
значение которых выходит далеко за пределы эпохи,
породившей данную форму скептицизма.
В настоящей книге сделана попытка показать,
над какими гносеологическими трудностями бился
античный скептицизм, что он хотел сказать и что
сказал на самом деле; как все творческое,
продуктивное было воспринято, впитано последующей
философией, скептицизмом нового времени, который
подхватил и по-своему интерпретировал античную
проблематику. Представляется, что необходимо
отчетливо выявить и подчеркнуть следующее: в русле
6 См.; Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 29, с. 106, 203, 207*
7 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. М.,
1956, с. 28.
5

скептицизма, хотя и в негативной форме,
вырабатывались идеи, которые привели к выяснению в
диалектическом материализме реального основания
логического — чувственно-предметной деятельности,
т. е. к революционному взгляду на существо
мышления. Речь идет, следовательно, о том, чтобы
оценить тот поистине весомый вклад, который внес
скептицизм разных эпох в интеллектуальную
биографию человечества.
Изучение роли сомнения в скептицизме
включает и разоблачение агностических и идеалистических
тенденций скептицизма, что также весьма
актуально. Хотя первоначальное скептическое сомнение в
истинности отдельных положений, теорий привело
к постановке важнейших теоретико-познавательных
проблем, скептики не смогли рационально
разрешить эти проблемы, в результате чего выдвинули
всеобъемлющее сомнение и в реальности мира, и в
возможности его познания. Значит надо выяснить,
как диалектический материализм, опираясь на всю
практику человеческого познания, преодолевает это
сомнение, разрабатывает подлинно научную теорию
знания. Опровержение основных доводов
скептицизма есть одновременно полемика с некоторыми
течениями современной буржуазной философии,
для которых характерна попытка обойти
альтернативу, заключенную в основном вопросе философии,
используя маску скептицизма, его логическую
аргументацию.
Следующая задача заключается в том, чтобы
обосновать диалектико-материалистическое
понимание сомнения как важнейшей формы познания
объективной истины. При этом необходимо
проанализировать логическую природу понятия сомнения,
рассмотреть его на различных уровнях познания,
раскрыть активную познавательную функцию
сомнения в движении знания от проблемы до
гипотезы и теории, определить оптимальную меру
продуктивного, разумного сомнения в научном
познании. Такое исследование весьма актуально.
Ведь для современной науки характерен поисковый
стиль мышления, широко использующий сомнение.
Как отмечает Б. Г. Кузнецов, произошла известная
6

«рокировка» понятий пессимизма и оптимизма.
Для классической науки источником оптимизма
была вера в достижение абсолютной истины. Для
современной науки «перспектива окончательного
решения, где прекращаются вопросы «почему»?, где
исчезает вопрошающая, беспокойная линия науки,
будет... пессимистическим прогнозом. Напротив,
беспокойство, незавершенность, перспектива
бесконечной серии новых вопросов — источник оптимизма» 8.
Соответственно переосмысливается и возрастает роль
сомнения, без которого немыслим творческий поиск
в науке. Известный физик Рич. Фейман
неоднократно подчеркивал необходимость сомнения в
научном творчестве. По его мнению, либо мы оставим
открытой дверь нашему сомнению, либо никакого
научного прогресса не будет. Нет познания без
вопроса, нет вопроса без сомнения.
В произведениях К. Маркса, Ф. Энгельса,
В. И. Ленина дана глубокая, аргументированная
критика всех разновидностей и оттенков
скептицизма, выявляется подлинная роль сомнения в
познании. Однако в нашей философской литературе пока
нет трудов, в которых бы последовательно и
систематически разбирался основной круг вопросов,
связанных со скептицизмом. Отдельные аспекты
этой проблематики освещаются в некоторых
работах 9, но специально нигде не выделяется и не
анализируется роль сомнения в скептицизме. Нет
еще ни одного исследования, посвященного роли
продуктивного сомнения, выяснению его
логической природы, меры в познании. Не раскрыта
сколько-нибудь полно роль сомнения в научном ис-
8 Кузнецов Б. Г. Философия оптимизма. М., 1972, с. 14.
9 См.: Богуславский В. М. У истоков французского
атеизма и материализма. М., 1964; История античной диалектики.
М., 1972; Нарский И. С. Философия Давида Юма. М., 1967;
Хасхачих Ф. И. Об античном скептицизме. — В сб.: Вопросы
теории познания диалектического материализма. М., 1967;
Ойзерман Т. И. Главные философские направления. М., 1971;
Парамонов Н. 3. Критика догматизма, скептицизма и
релятивизма. М., 1973; Лосев А. Ф. Культурно-историческое значение
античного скептицизма и деятельность Секста Эмпирика. —'
В кн.: Секст Эмпирик, соч. в 2-х т. Т. 1, М., 1975.
7

следовании как необходимого компонента
творчества.
Осуществляя исследование в данной области,
автор руководствовался трудами классиков
марксизма-ленинизма. При этом опирался на
общетеоретические публикации Ж. М. Абдильдина, В. Ф.
Асмуса, М. И. Баканидзе, Г. С. Батищева, Л. П. Го-
киели, Э. В. Ильенкова, Б. М. Кедрова, П. В. Копни-
на, А. X. Касымжанова, В. А. Лекторского, Л. А.
Маньковского, Л. К. Науменко, А. Н. Нысацбаева,
3. М. Оруджева, Т. И. Ойзермана, К. X. Рахматул-
лина, М. М. Розенталя, С. Б. Церетели и др.,
анализировавших ряд аспектов указанной проблемы.
Основополагающими методологическими
принципами монографии являются важнейшие принципы
диалектики как логики и теории познания,
главным образом принцип противоречия.

Глава первая
ПРИРОДА ФИЛОСОФСКОГО СКЕПТИЦИЗМА
1. Античный скептицизм: противоречивость
познания; сомнение в возможности
объективной истины
И К. Маркс, и Ф. Энгельс, и В. И. Ленин
подчеркивают, что познание содержит три стороны:
прежде всего предмет схватывается как тождество,
далее в нем обнаруживается внутреннее отрицание
и, наконец, он понимается как конкретное
противоречие.
«Логика изложения у Маркса (в «Капитале».—
Г. С.) такова: сначала постулируется, что исходная
клеточка капиталистического общества — товар как
целое, тождественное, а затем Маркс переходит к
анализу его двойственности, его противоречий» К
Конспектируя гегелевскую «Науку логики»,
В. И. Ленин отмечает, что «по отношению к простым
и первоначальным «первым» положительным
утверждениям... „диалектический момент", т. е.
научное рассмотрение, требует указания различия, связи,
перехода. Без этого простое положительное
утверждение неполно, безжизненно, мертво» 2.
Именно этот переход от абстрактного,
тождественного к различию и отрицанию фиксирует
скептицизм. «Диалектика... включает в себя момент
релятивизма, отрицания, скептицизма» 3. Но скеп-
1 Розенталъ М. М. Диалектика «Капитала» К. Маркса. М.,
1967, с. 579.
2 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 29, с. 208.
3 Там же, т. 18, с. 139.
9

тицизм останавливается на отрицании, трактуя
противоречие как антиномию. Остановиться же в
познании на отрицательности, полярности значит
лишь расчленить, разложить объект.
Цель мышления — не абстрактный, не
умерщвленный анализом предмет, а живое конкретное
целое, единство многообразного, которое
постигается в конкретном понятии. Поэтому марксистская
диалектика, включая момент скептицизма, не
сводится к нему.
В истории философии диалектику нередко
отождествляли со скептицизмом, ошибочно считая,
что диалектика, как и скептицизм, ограничивается
лишь отрицанием. Но не голое, не скептическре
отрицание, сомнение существенно в
материалистической диалектике, которая «несомненно содержит в
себе элемент отрицания и притом как важнейший
свой элемент, — нет, а отрицание как момент связи,
как момент развития, с удержанием
положительного» 4. Нахождение внутреннего отрицания, переход
от тождества к различию не есть окончательный
результат познания. Диалектическая логика
трактует противоречие как конкретное единство. «По
отношению к „2-му" отрицательному положению,
«диалектический момент» требует указания
„единств а", т. е. связи отрицательного с
положительным... От утверждения к отрицанию — от
отрицания к „единству" с утверждаемым,— без
этого диалектика станет голым отрицанием, игрой
или скепсисом» 5.
Таким образом, нет смысла говорить о
самостоятельном логическом значении скептицизма как
отрицания в познании — момент отрицания
скептицизма включается, подразумевается в диалектике,
где отрицание понимается в его истинности, каким
его не знает скептицизм.
Но в историческом плане скептицизм
представляет самостоятельную ступень к диалектике как
отрицание догматизма, то направление, в русле
которого в негативной форме вырабатывались идеи
4 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 29, с. 207.
5 Там же, с. 208.
10

диалектики. «Марксистско-ленинская критика
скептицизма не сводится... к анализу и опровержению
его аргументов, она представляет собой
теоретическое подытоживание его истории, исследование его
действительного развития и закономерно
изменяющегося места в интеллектуальной жизни
человечества» 6.
Прежде всего проанализируем постановку
проблем античным скептицизмом. Философский
скептицизм появляется в Греции как обоснование и
теоретическое подкрепление социального
скептицизма, неизбежно возникающего в переломные
эпохи.
Первый период античности, классика,
отличается в сфере экономики непосредственной формой
рабовладения, что предполагает такую
политическую организацию, как полис, самостоятельный
город-государство, для которого характерна
социальная целостность и гармония; граждане полиса
мыслили себя в нераздельности с государством,
осознавая его интересы как свои собственные. Но
развитие рабовладельческого способа производства,
необходимость перехода от непосредственной
формы рабовладения к опосредствованной привели к
кризису и гибели полиса. В IV в. до н. э. Греция
вступила в длительную полосу
социально-экономических потрясений, потери государственной
независимости. В области идеологии кризис выражался в
крушении полисного идеала, зарождении
индивидуалистических, субъективистских воззрений.
Социальный пессимизм, утрата прежних социальных
устоев детерминируют философское сомнение,
которое должно было теоретически оправдать,
философски санкционировать шаткую и неустойчивую
жизненную позицию.
С точки зрения этого сомнения скептики
воспринимают и усваивают предшествующее философское
наследие, разрабатывают собственный способ
рассуждения. Исходное сомнение обусловливает
использование определенной теоретической аргу-
6 Ойзерман Т. И. Главные философские направления. М.,
1971, с. 127.
11

ментации, предзаданность логического построения'.
Аргументация скептиков направлена главным
образом против современных им догматических
систем эпикуреизма и стоицизма. Обе эти системы
опирались на свой основной принцип, не подвергая
его анализу. Стоики, трактуя истину как
совпадение мышления с реальным, видели, однако,
критерий истинности в соблюдении
формально-логического закона противоречия. В таком случае
появляется возможность произвола: истиной
может считаться любое положение, лишь бы оно
было формально непротиворечивым. Началом
другой догматической системы являлись ощущение,
созерцание, восприятие. Необоснованность этих
исходных принципов вызвала к жизни скептицизм,
для которого главное — «деятельное отрицание
всякого критерия, всяких определенных принципов,
какого рода они ни были бы: чувственное ли
знание, рефлективное ли представление или мыслящее
познание» 8.
Античный скептицизм не создал своего
позитивного содержания. Собственно скептицизм — это
выработанная им манера, способ противопоставлять
чужие взгляды и мнения. Чтобы представить
философский облик скептицизма, достаточно
проанализировать эту манеру рассуждения, так
называемые тропы сомнения и показать их в действии9.
7 Скептики оказались преемниками богатейшего
философского наследия, но их непосредственными теоретическими
предшественниками считаются элеаты, впервые поставившие
проблемы диалектики как логики, и софисты, выдвинувшие
точку зрения различных оснований. Не имея возможности
подробно остановиться на трудном и малоисследованном вопросе
взаимоотношений элеатской философии, софистики и
скептицизма, отметим только основное: скептики подхватили и
развили линию субъективизма и релятивизма, характерную для
софистов. Но если для элеатов и софистов сомнение — лишь
момент познания, преодолев который они приходят к
определенным положениям, то для скептиков сомнение — исходный и
конечный пункт философствования.
8 Гегель. Соч., т. X. М., 1932, с. 326.
9 Десять древних троп выявляют противоречивость и
относительность чувственного, ощущения. Излагать их здесь нет
смысла, тем более, что логические тропы вобрали их в себя и
пошли дальше, придав скептицизму статус логики.
12

Доминирующая мысль пяти логических тропов —
неизбежность и принципиальная неустранимость
противоречия в чувственном и рациональном
познании 10. Подвижность, изменчивость чувственного
восприятия в зависимости от особенностей
воспринимающего субъекта и от отношений между самими
объектами выявляет троп относительности.
Чувственное восприятие, ощущение не есть нечто
застывшее, раз и навсегда данное. Напротив,
ощущения противоречат друг другу» «подлежащая
вещь кажется нам той или иной по отношению к
судящему и созерцаемому вместе» п. Другой троп
доказывает противоречивость мышления, исходя
из реального положения, сложившегося в
философии: рациональное познание представляет арену
ожесточенных споров, где каждый философ,
опровергая противника, выдвигает свою теорию,
претендуя на истинность.
Как показывают оба эти тропа, нет ни одного
чувственного восприятия, ни одного теоретического
положения, гарантированного от опровержения. Ни
одному из спорящих невозможно отдать
предпочтение. Но, может быть, прибегнув к доказательству,
противники все-таки придут к единому мнению?
На это отвечают три других тропа: «Все,
приводимое в доказательство обсуждаемой вещи, требует
другого доказательства, и то, в свою очередь,
другого, и так до бесконечности». Таков основной
логический троп, выдвигающий невозможность
обоснования. Если же кто-то из спорящих решится все-
таки приостановить этот удручающий бег в
бесконечность, то вынужден будет ухватиться за
предположение, за недоказанное положение:
«доведенные до бесконечности доказательств, догматики
исходят из чего-нибудь, чего не обосновывают, но
желают принять его просто и без доказательств
10 Как подчеркивает К. Маркс, скептики являются
учеными среди философов... 4Они бросили выравнивающий,
сглаживающий ученый взгляд на прежние системы и обнаружили
таким образом противоречие и противоположность» (Маркс К.,
Энгельс Ф. Из ранних произведений. М., 1956, с. 209).
11 Секст Эмпирик. Три книги Пирроновых положений. Спб.,
1913, с. 53.
13

только в силу уступки». Тот же, кто, стремясь
доказать истинность своей теории, все-таки
упорствует, неминуемо попадает в порочный круг:
положение, которое он приводит для подтверждения
исследуемой вещи, «нуждается во взаимном от нее
подкреплении» 12. Таким образом, ни одно из
противоречащих положений не может быть спасено
доказательством. Все приводимое в доказательство,
в свою очередь, не обладает очевидностью в самом
себе, т. е. противоречивость чувственного и
рационального познания непреодолима 13.
Все остальное содержание скептицизма —
опровержение трех частей тогдашней философии
(логики, физики, этики) и всех современных ему наук —
есть развитие и подтверждение этой основной
мысли. Прием тропов позволяет обнаружить
противоречивость фундаментальных научных понятий
и теорий. С неумолимой доказательностью Секст
показывает одинаковую вероятность, равное право
на истинность противоположных утверждений.
Причем противоположными считаются не всякие
утверждение и отрицание, а такие, которые
борются между собой. Борьба же эта бесконечна и не
выявляет ни малейшего преимущества ни одной
стороны. Для определения такого состояния
вводится особый термин «равносилие». Что же
предпринять субъекту, попавшему в тиски равно
притязающих на истинность противоположных
суждений? Выход один, настаивают скептики: остаться
нейтральным, воздержаться от суждения.
«Основное же начало скепсиса лежит главным образом в
том, что всякому положению можно
противопоставить другое равное ему; вследствие этого... мы
приходим к необходимости отказаться от всяких
утверждений (догм)» 14. Воздержание же ведет к
12 Секст Эмпирик. Указ. работа, с. 53.
13 Собственно это еще не противоречие, а только его первый
этап. «Противоречие берется как антиномия — как
неразрешенное и не нуждающееся в разрешении, а адекватным,
специфически достаточным и единственно возможным способом,
каким оно высказывается в речи, признается формальная
антиномия». Батищев Г. С. Противоречие как категория
диалектической логики. М., 1963, с. 34.
14 Секст Эмпирик. Указ. работа, стр. 20.
14

желанному исходу, цели и смыслу всего скепсиса —
атараксии.
Почему же противоречие чувственного и
мыслимого, в неизбежности которого уверен скептицизм,
становится для него свидетельством слабости и
недееспособности человеческого познания,
аргументом сомнения в возможности постижения
сущности? Неопровержимо доказав
противоречивость и чувственного и мыслимого,
противопоставив всем их определениям не менее вероятное
отрицание, скептицизм разоблачил тем самым
догматизм, который придерживается односторонних
конечных положений. Требовалась удивительная
сила абстракции, отмечает Гегель, чтобы в
конкретном материале отдельных наук познать
определение отрицательного. Во всех понятиях Секст
вскрывает другое их самих. Ничто не может устоять
против этого критического натиска, против этого
необходимого, вызванного самим же замкнувшимся в
себе догматизмом порыва отрицательности.
Скептицизм снова вносит движение и жизнь в окоченевшее
догматическое мышление, представляя необходимую
ступень к диалектике.
Но в своей критике догматизма он сам, как нам
представляется, исходит из догматических позиций.
Вещь в себе, сущность, по мнению скептиков, не
может быть противоречивой, изменчивой. Секст
специально останавливается на этом вопросе,
выясняя отличие скептической философии от геракли-
товой. Гераклитовцы признают существование
начал, противоположных в одном и том же отношении.
Скептики же утверждают только, что предмет
кажется противоположным в одном и том же
отношении. Считая сущность свободной от противоречия,
скептики представляют истину, познание сущности
как нечто однажды найденное, как одноразовый акт.
Такое понимание истины исключает
противоречивость познания.
Подлинный смысл аргументации тропов
сомнения — в опровержении исходной догматической
позиции. «Все тропы скептиков направлены против
есть» (Гегель), т. е. разрушают твердыню абсолюта
и подрывают догматическое толкование истины,
16

доказывают, что истина есть процесс, бесконечное
постижение. В этом и состоит рациональное значение
скептических тропов.
Однако сами скептики не поняли смысла
своей работы и попытались истолковывать факт
противоречивости познания, оставаясь на исходных
догматических позициях. Ход их рассуждения таков:
с одной стороны принимается, что истина
непротиворечива, конечна, с другой — выясняется, что
познание противоречиво, относительно. Как же
совместить эти положения? Прежде всего
предпринимается попытка устранить противоречие
доказательством. Вопрос так и стоит — доказать
истинность той или другой стороны противоречия. Но в
самой такой постановке вопроса содержится
отрицание противоречия как конкретного единства,
раздвоения изначально единой сущности. Скептики
предполагают полную самостоятельность и
независимость противоположностей, трактуют
противоречие только как антиномию, следуя альтернативе —
или то, или другое. Так, Сексту удается усмотреть
самую суть взаимоотношений причины и следствия,
их неразрывную связь, взаимодействие в том, что
причину вообще невозможно помыслить, не
восприняв действие. Но именно эта диалектичность пугает
скептика, становится доводом сомнения в
существовании причины.
Поставив вопрос о ликвидации противоречия
в познании доказательством, скептики убеждаются,
что достигнуть этого невозможно. По-прежнему
стоит вопрос о том, как совместить догматическую
позицию непротиворечивости истины и
обнаруженный факт противоречивости познания. Остается
одно — признать, что противоречивое познание не
достигает непротиворечивой в себе сущности. Если
не отказаться от догматической посылки в
трактовке истины, критиковать догматизм в пределах
догматизма, придется признать
теоретико-познавательное поражение догматизма, а тем самым свое
собственное: истина недоступна, недостижима.
Выступая против рассудка, скептицизм сам
остается в пределах рассудка, на тех же самых
догматических позициях, что и его противник. Скептицизм
16

есть самокритика, самоотрицание догматизма. Но
так как догматизм отождествляет себя со всей
философией, то это самообличение, признание
собственной несостоятельности принимается за
поражение всего познания. Самоопровержение догматизма
неизбежно ведет к агностическому отречению от
познания, от объективной истины 15.
Хотя скептики не приняли доказанного ими
самими диалектического понимания истины как
процесса и остались верными догматическим
посылкам, в ходе исследований они поставили
важнейшую проблему определения критерия истины,
обоснования знания. На наш взгляд, подлинное значение
логического тропа о регрессе в бесконечность —
выяснение фундаментального положения: в сфере
логического нельзя избавиться от регресса в
бесконечность. Логическое доказательство будет постоянно
искать и не находить окончательной подпорки.
Необходимо разорвать замкнутый круг, ибо в
пределах познания невозможно найти искомый
критерий истины. Ни чувственное не может судить о
рациональном, ни рациональное быть судьей
чувственного. Познание должно найти себе судью вне
познания, т. е. троп расшатывал рассудочное
понимание логического, требовал признать, что оно
имеет реальное основание. Сами скептики были не
в силах понять истинный смысл тропа о регрессе в
бесконечность и расценили его как доказательство
отсутствия критерия истины вообще.
Оставаясь лишь моментом диалектики, застряв
на отрицательности, скептицизм неминуемо
приходит к теоретико-познавательному пессимизму.
Внутренний смысл тропов сомнения, все
содержание скептицизма сводится к утверждению, что
«истины не существует». Но это положение
является самопротиворечивым, как заметил еще
Аристотель, и опровергает само себя: если истины не суще-
15 «Античный скептицизм — это самокритика философии
на той ступени ее развития, когда она почти целиком
основывалась на одном лищь повседневном опыте и отличалась от
обыденного сознания его теоретической интерпретацией,
которая, однако, не подтверждалась опытом». Ойзерман Т. И.
Главные философские направления, с. 130.
2-6
17

ствует, то ложным оказывается и положение,
утверждающее отсутствие истины.
Античные скептики предвидели возможность
такого обвинения и постарались от него защититься.
При этом им была чужда мысль о принципиальном
изменении самого понимания истины. Они исходят
из правильного толкования истины как познания
вещей самих в себе. Все искания, вся скептическая
проблематика сосредоточены вокруг основного
вопроса философии о соотношении познания и вещей
самих по себе. Поэтому трудно согласиться с
гегелевской трактовкой античного скептицизма как
глобального сомнения не только в возможностях
познания, но и в реальности вещей, как
всепоглощающей кажимости 16. Определяя смысл и значение
древних троп, Гегель писал: «Всеми ими должна
быть доказана по отношению к непосредственному
знанию недостоверность того, о чем мы говорим
„оно есть"» 17.
Если стоять на такой точке зрения, то снимается
скептическая постановка проблемы, которая
предполагает безусловное признание объективной
реальности. Для скептика существование
объективных вещей есть нечто само собой разумеющееся:
«Если мы сомневаемся, таково ли лежащее под
явлением, как оно является, то мы, однако,
признаем, что оно существует» 18. Не сомневается
скептик и в реальности явления. В сфере
субъективного он чувствует себя уверенно, не испытывает
сомнений и высказывается вполне определенно.
Так, противоречащие друг другу чувственные
16 В этом Гегель усматривал даже основное отличие
античного скептицизма от нового, который якобы сомневался лишь
в возможности познания вещей. Такого же мнения
придерживаются некоторые советские философы (См.: Касымжанов
А. X. Как читать и изучать «Философские тетради» В. И.
Ленина, с. 57). На наш взгляд, справедливым является
противоположное утверждение: «...Древние скептики... не сомневались
в существовании объективного мира. Ставя под вопрос
истинность наших знаний, они понимали ее как соответствие знаний
этой действительности». Философская энциклопедия, т. 5, ст.
«Скептицизм». М., 1970.
17 Гегель. Соч., т. X, с. 423.
18 Секст Эмпирик. Указ. работа, с. 19.
18

восприятия одинаково достоверны. Нелепым было
бы оспаривать, что больному мед кажется горьким,
а здоровому сладким.
Скептик определенно высказывает и
теоретическое положение, но как субъективное состояние
сознания, каждый раз подчеркивая, что это лишь
кажется ему в данный момент. Скептические
выражения: «невысказывание», «я ничего не
определяю», «не больше то, чем это» обязательно
подразумевают первое лицо и настоящее время. «Я теперь
в таком состоянии, что не утверждаю и не отрицаю
догматически ничего из того, что подлежит
исследованию. Говоря это, он (скептик.— Г. С.)
высказывается о том, что ему кажется о подлежащих
вещах, не объявляя о них выразительно и с
убежденностью, но рассказывая то, что он
испытывает» 19. Именно признание подлинности явления
дает скептику право мыслить и действовать:
«Критерием же скептического способа рассуждения
мы считаем явление» 20.
Явление как субъективное состояние сознания
противопоставляется вещам в себе, которые
понимаются как вполне реальные, существующие во
времени и пространстве. Но одно реальное —
явление — не может выразить другое реальное — вещь
в себе. Явление не имеет объективного содержания,
оно лишь искажает сущность.
Поэтому вето на высказывание налагается
тогда, когда требуется совершить переход от того,
что кажется данному субъекту в данный момент,
от чистой субъективности к объективному, к миру
вещей самих по себе. Вот здесь-то скептик теряет
всякую уверенность, предпочитает уклониться,
воздержаться от определенного суждения. «Никто,
вероятно, не поколеблется относительно того,
таким или иным является подлежащий предмет,
но сомневаются в том, таков ли он на самом деле,
каким кажется» 21. Следовательно, сомнение
воплощается, реализуется в скептическом воздержании
19 Секст Эмпирик. Указ. работа, стр. 61.
20 Там же, стр. 23.
21 Там же.
19

от суждения о вещи самой по себе. Но именно
добыча знания об объективном, о сущности есть
смысл и назначение науки.
Итак, скептики не пытались избежать
фундаментальной противоречивости своего учения
принципиальным пересмотром смысла всей науки. Они
избрали другой путь. Понимая, что логическим
результатом сомнения, воздержания от суждения о
вещи самой по себе является положение «истина не
существует», Секст пытается предотвратить такой
вывод, ибо это вывод отрицательного догматизма,
агностицизма, от которого Секст решительно
отмежевывается, претендуя на совсем особую позицию.
«В отношении вещей, искомых в философии, одни
говорят, что они нашли истину, другие
высказались, что воспринять ее невозможно, третьи еще
ищут. Воображают себя нашедшими называемые
особым именем догматиков... как о невоспринима-
емом высказались последователи Клитомаха, Кар-
неада... ищут же скептики» 22.
По мнению скептицизма, всякий, кто принимает
какое-либо утверждение или отрицание и
останавливается на нем, заслуживает имени догматика. В этом
смысле и агностик — догматик, ибо принимает
положение о непознаваемости истины. Преимущество же
скептика в том, что он не останавливается на каком-
то раз принятом утверждении, а продолжает искать.
Поэтому скептический способ рассуждения
называется недоумевающим, ищущим, пирроновым.
Положение «истина не существует», согласно
скептицизму, есть лишь субъективное переживание: мне
кажется в данный момент, что вещи в себе
непознаваемы, и это мое собственное душевное состояние не
может быть опровергнуто и не подлежит сомнению.
Но то, что вещи принципиально, во все времена и для
всех людей непознаваемы — это отнюдь не
утверждается и не отрицается, а подвергается сомнению,
т. е. скептики еще не закрывают окончательно и
принципиально дорогу к вещам в себе, еще
оставляют познающему субъекту слабые проблески
надежды.
Секст Эмпирик. Указ. работа, с. 18.
20

Разъяснив, что суждение «истины не существует»
для скептика лишь субъективное переживание, Секст
надеялся избежать обвинения своего учения во
внутренней противоречивости. Но это была слабая
защита. В дальнейшем развитии философии
агностическое содержание скептицизма выявилось в полную
меру.
В средние века скептицизм, в частности
выраженный в сочинении П. Абеляра «Si et поп» («Да и
нет»), подтачивал сомнением церковную догматику.
«На протяжении XVI—XVIII вв. как прогрессивные,
так и реакционные мыслители именовали
скептицизмом всякую критику религии и догматической
метафизики вообще. Скептические идеи содержались в
произведениях Николая Кузанского, Эразма
Роттердамского, Агриппы Неттесхеймского, но наиболее
полно и ярко были выражены у Монтеня» 23. Нас
интересует, однако, теоретическое сомнение,
постановка проблем познания. Не останавливаясь
поэтому на всех исторических формах скептицизма,
перейдем сразу к скептицизму Давида Юма,
английского философа XVIII в.
2. Юм: ограничение познания;
сомнение в реальности объективного мира
Давид Юм, скептик восемнадцатого столетия,
тоже представлял рассудочное мышление, критику
догматизма в пределах догматизма. Но
своеобразная форма юмовского скептицизма объяснялась в
конечном счете особенностями современной ему
эпохи, прежде всего экономическими и социальными
обстоятельствами и наличным философским и
научным материалом. По нашему мнению, Юм пытался
разрешить все ту же скептическую дилемму: истина
должна быть непротиворечивой, конечной (он, как и
античные скептики, еще не мог понять истинного
смысла тропа о противоречивости), но в познании
наличествует противоречие. Нет такого вопроса в
науке, даже самого незначительного, по которому не
Философская энциклопедия, ст. «Скептизм».
21

велись бы нескончаемые споры, награда в которых
достается не разуму, а красноречию.
Как же совместить эти два противоположных
утверждения? Ответ античных скептиков — сомнение
в возможности познания объективной истины — не
удовлетворяет Юма. Он жил в эпоху, предъявившую
иные требования. Развивающийся капитализм
стимулировал расцвет естествознания, что диктовало
философии преодоление теоретико-познавательного
сомнения. В то же время для капитализма
характерно вовлечение науки, как и других духовных
богатств человека, в систему всеобщей полезности —
наука сама по себе лишена правомерности. Поэтому
Юм стремился разрешить сомнение пирронизма, но
своеобразным путем — логически обосновать трезво-
буржуазный, прагматический взгляд на существо
науки.
Не соглашаясь со скептическим решением
дилеммы, Юм предпринимает принципиально новый
подход, подсказанный ему непосредственными
философскими предшественниками — Локком и Беркли.
Не вызваны ли все эти разногласия, думает он,
неправильным использованием ума, попыткой найти
и исследовать то, что вообще не существует? Нельзя
ли освободить разум от бесплодных и утомительных
споров, проанализировав его природу и способности,
определив его исконные владения? Подобно
античным скептикам, философ ставит проблему
догматически: изгнать противоречие, найти
непротиворечивое, очевидное знание. Но путь к этому избирается
иной — определение границ самого познания.
Исследуя границы познания, Юм расправляется
с догматизмом в двух его исторических формах 24.
Скептицизм Юма, выступивший в тоге эмпиризма,
прежде всего разоблачает исходную позицию теории
познания своего противника. Но неожиданно та же
участь постигает и его собственные эмпирические
посылки. Особенность его критики заключается в
том, что он не расстается с догматической позицией
24 Хотя эмпиризм и рационализм представляли
противоположные философские направления, общим для них было
психологическое толкование эмпирического и рационального. См.:
Проблемы логики и диалектики познания. Алма-Ата, 1963.
22

психологизма, а это критика в пределах
догматизма. Критикуя догматизм, Юм подхватывает
проблему, поставленную еще античными скептиками,—
обоснование знания. Но если у скептиков эта
проблема реализовалась в поисках критерия истины, то он
ставит ее глубже, основательнее, трансформируя в
вопрос о происхождении пусть одной, зато очень
важной категории — причинности. Сам философ,
действуя в рамках рассудочного мышления, не
может правильно истолковать обнаруженные факты и
запутывается в сомнениях, однако его исследования
готовят подходы к выяснению субстанциальной
функции чувственно-предметной деятельности и
роли общественно-исторического субъекта.
Придерживаясь схемы древних, Юм
анализирует сначала скептические доводы, направленные
против чувственного познания, отвергает их и
выдвигает свою собственную аргументацию. Ее истоки в
непоследовательности материализма Локка, умело
использованной затем идеалистом Беркли. Прежде
всего философ задается вопросом: на чем основана
наша уверенность в знании причины, источника
впечатлений, т. е. в реальности объективного мира?
Надо оставить точку зрения здравого смысла,
безусловно застрахованного от подобных сомнений, и
попытаться научно обосновать эту уверенность.
Развивая аргументацию Беркли, Юм считает, что уму
никогда не дано ничего, кроме восприятий. Даже
когда мы уносимся воображением в небеса, ни на
шаг не выходим за пределы самих себя, и все, чем
мы располагаем, это только наши восприятия.
Беркли догматически решает вопрос об
источнике восприятий, отводя эту роль богу, Юм же
оставляет вопрос открытым, действует скептически:
находясь в плену восприятий, мы не в силах решить, чем
именно они порождены — внешними телами,
энергией самого ума или действием невидимого и
неизвестного духа. «В этом пункте опыт молчит и не
может не молчать. Ум никогда не имеет перед собой
никаких вещей, кроме восприятий, и он никоим
образом не в состоянии произвести какой бы то ни
было опыт относительно соотношения между
восприятиями и объектами». И разум не может отыскать у
23

себя ни единого логического довода в защиту
реальности вещей, ибо «что может быть необъяснимее того
способа, с помощью которого тело могло бы так
действовать на ум, что порождало бы свой образ в
субстанции, считающейся столь отличной от него и
даже противоположной ему по природе?» 25.
Итак, Юм приходит, на наш взгляд, к следующим
справедливым положениям. Во-первых,
эмпирический опыт, трактуемый как поток впечатлений, не
может свидетельствовать о реальности вещей.
Во-вторых, логическая аргументация действительно
бессильна в выяснении причины впечатлений. Но
подлинный смысл этих важнейших результатов еще
скрыт от самого философа. Первое есть
опровержение исходных позиций эмпиризма: если опыт как
поток впечатлений беспомощен в доказательстве
реальности вещей, значит такое понимание опыта
неправомерно26. Второе положение подрывает
рассудочное толкование логического: поскольку
реальность вещей не доказывается теоретической
аргументацией, следует пересмотреть трактовку
логического и попытаться найти его реальное основание •
Но чтобы так истолковать обнаруженные факты,
Юму самому необходимо было расстаться с
догматическими установками. Он же остается верен им.
И потому вынужден сделать вывод о
принципиальной невозможности установить причину
впечатлений, так что в решении основного вопроса
философии занимает позицию сомнения, не идет дальше
ощущений, отрицает объективное содержание в
опыте.
Остановившись на скептическом решении по
поводу достоверности чувств, т. е. реальности вещей,
философ анализирует скептические аргументы
против разума, решительно защищает математику от
скептических нападок, относительно же всех других
25 Юм Д. Соч., т. 2. М., 1966, с. 156.
26 В. И. Ленин подчеркивает, что под словом «опыт»,
несомненно, может скрываться и материалистическая и
идеалистическая линия в философии, а равно и юмистская и
кантианская. Идеалисты и скептики всех оттенков маскируют свою
реакционность словечком «опыт», который понимают одинакова
субъективистски как поток впечатлений. См.: Ленин В. И*
Поли. собр. соч., т. 18, с. 156.
24

наук выдвигает собственные доводы сомнения.
Согласно Юму, «все объекты, доступные человеческому
разуму или исследованию, по природе своей могут
быть разделены на два вида, а именно: на
отношения между идеями и факты* 27. К первому виду он
относит математику, ко второму — все остальные
науки.
Юм стоял перед дилеммой: признать математику
очевидной (очевидность эту обеспечивает, полагает
он, только априорность, что в свою очередь
предполагает аналитичность), отрицая ее творческий
характер; или же считать ее творческой, синтетической
(тогда она будет лишена всеобщности и
необходимости). Желание наделить математику всеобщим и
необходимым характером привело к отрицанию ее
творческих потенций. Если бы Юм признал за
математикой творческие возможности, он уравнял бы ее
в правах со всеми другими науками, подчеркивал
позже Кант, а это заставило бы по-другому поставить
проблему знания вообще.
Относительно всех других наук Юм опять-таки
опровергает аргументы скептиков и выдвигает свои
собственные. По его мнению, «все заключения о
фактах основаны, по-видимому, на отношении причины
и действия. Лишь с помощью этого отношения
можем мы выходить за пределы свидетельств нашей
памяти и чувств» 28. Приняв, что все знание, кроме
математики, опирается на отношение причины и
действия, философ направляет свои усилия на
исследование и обоснование этого понятия. «Вопрос был
не в том, правильно ли понятие причинности,
пригодно ли оно и необходимо ли для всего познания
природы: в этом Юм никогда не сомневался... речь шла
лишь о происхождении этого понятия» 29,—
совершенно справедливо отметит позже Кант.
Прежде всего Юм рассматривает точку зрения
рационализма, согласно которой реальные причина
и действие совпадают с логическим основанием и
следствием, т. е. причинность выводится a priori.
Следуя этому убеждению, рассуждает философ, по-
27 Юм Д. Соч., т. 2, с. 27.
28 Там же, с. 28.
29 Кант И. Соч., т. 4, ч. I. М„ 1966, с. 73.
25

кажем умнейшему человеку совершенно новый для
него предмет, и пусть он попытается вне опыта,
путем размышлений открыть действия данного
предмета. Увы, подобные попытки окажутся тщетными.
Ведь прозрачность и текучесть воды не были
основанием для первого человека, чтобы заключить, что в
воде можно захлебнуться. Положения, основанные
на причинности, являются синтетическими:
действие заранее не содержится в причине, поэтому a
priori можно вывести из одной причины
противоположные действия, одинаково представимые и
непротиворечивые с точки зрения формальной логики.
Юм, как нам представляется, справедливо
опровергает положения рационализма по вопросу
происхождения причинности. «Знание отношения
причинности отнюдь не приобретается путем априорных
заключений, но проистекает всецело из опыта» 30,
логическое основание и следствие не совпадают с
реальными причиной и действием. Но сам он не мог
еще уловить весь глубинный смысл доказанного и
предвидеть, какое значение будет иметь в будущем
установленный им факт противоположности между
логическим и реальным. Если для рационализма
каузальное отношение есть логическое, т. е.
реальное отношение объявляется логическим, то
противоположность между реальным и логическим
послужила затем началом другого, диалектико-материа-
листического воззрения, согласно которому,
напротив, логическое есть превращенная форма реального,
пересаженная и преобразованная в голове
деятельного субъекта.
Доказав, что точка зрения рационализма на
происхождение причинности ошибочна, Юм все
надежды возлагает на эмпиризм, представителем
которого считает себя. Исходный принцип
эмпиризма — каждой простой идее должно соответствовать
впечатление — требует отыскания чувственного
коррелята для каждого понятия. «Эмпирик до того
втягивается в привычное ему эмпирическое
познание, что воображает себя все еще находящимся в
области чувственного познания даже тогда, когда
30 Юм Д. Соч., т. 2, с. 29.
26

он оперирует абстракциями» 31. Считая важнейшим
признаком причинности необходимость — качество,
принудительно заставляющее действие следовать за
своей причиной, Юм стремится прежде всего найти
впечатление необходимой связи. Но его постигает
неудача: «Простое восприятие двух объектов или
актов, как бы они ни были связаны друг с другом,
никогда не может дать нам идеи силы, или связи
между ними» 32.
Факт, установленный Юмом, действительно
неоспорим. Необходимая связь не воспринимается
непосредственно, т. е. нет и не может быть никакого
впечатления необходимой связи. Гегель позже
правильно подчеркивал, обобщая юмовское открытие,
что не только необходимость, но и все остальные
категории не воспринимаются непосредственно.
«Опыт, как чувственное восприятие, не содержит в
себе необходимости, причинной связи...
Непосредственно мы воспринимаем только содержание,
состоящее из состояний и вещей, существующих рядом
друг с другом или друг после друга, но не то, что
мы называем причиной и действием» 33.
Подлинный смысл установленного Юмом
положения, по-видимому, заключается в отрицании
исходного эмпирического принципа: поскольку эмпиризм
требует найти впечатление необходимой связи, но
таковое не обнаруживается, сам исходный принцип
следует признать ошибочным, не пытаться выводить
категории из непосредственного восприятия, из
опыта как потока впечатлений. Но философ не
решается изменить эмпиризму и снова попадает в ложную
ситуацию. С одной стороны, он по-прежнему
считает, что опыт есть поток восприятий и каждой простой
идее соответствует впечатление, с другой —
убеждается, что опыт не дает впечатления необходимой
связи. Как согласовать эти положения? Вот здесь Юм и
выдвигает свое сомнение относительно возможности
наук. Все они опираются на понятие причинности,
но обосновать это понятие не удается ни a priori, ни
a posteriori. Однако в отличие от античных скепти-
31 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 550.
32 Юм Д. Соч., т. I, с. 274.
33 Гегель. Соч., т. XI. М., 1935, с. 375.
27

ков Юм не удовлетворяется сомнением, а пытается
сам же его разрешить. Тонущий эмпиризм он
стремится уберечь, выбрасывая ему весьма ненадежный
спасательный круг субъективности.
Единичный пример никогда не может вызвать
идеи необходимой связи, рассуждает философ. Но
чем отличается единичный пример от нескольких
примеров того же рода? Только другим отношением
к ним нашего ума. Наблюдение постоянного
соединения явлений порождает устойчивую ассоциацию, на
основе которой создается привычка. «Этот обычный
переход воображения от одного объекта к его
обычному спутнику и есть то чувство, или впечатление,
от которого мы производим идею силы, или
необходимой связи» 34. Два явления, называемые
причиной и следствием, в действительности лишь
соединены друг с другом, необходимую связь между ними
мы примысливаем сами. Так верность эмпиризму
вынудила Юма признать субъективный характер
необходимой связи, а значит и причинности.
«Субъективистская линия в вопросе о причинности, выведение
порядка и необходимости природы не из внешнего
объективного мира, а из сознания, из разума, из
логики и т. п. не только отрывает человеческий разум
от природы, не только противопоставляет первый
второй, но делает природу частью разума, вместо
того, чтобы разум считать частичкой природы» 35.
Логика рассуждения, опирающаяся на
последовательный эмпиризм (догматизм), неизбежно приводит
к блужданиям в лабиринте субъективизма и
агностицизма.
«Смягченный» скептицизм Юма уже более
наглядно проявляет свою идеалистическую и
агностическую сущность. Во-первых, философ
придерживается скептической позиции воздержания
относительно признания реальности объективного мира. Эта
нерешительность естественно завершается
агностицизмом, ибо если причина впечатлений — вечное
инкогнито, то разумнее отказаться от всяких
попыток знакомства с этим инкогнито. Во-вторых, у фи-
34 Юм Д. Соч., т. 2, с. 77.
35 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 18, с. 169.
28

лософа вызывает сомнение существование
причинной связи между самими впечатлениями. Если в
первом случае он так и остается скептиком, то теперь
стремится избавиться от сомнений и предлагает свое
позитивное кредо — субъективность, примысливание
причинной связи. Подобное разрешение сомнения,
преодоление скептицизма посредством
субъективизма и есть дорога к агностицизму. И впрямь незачем
искать причинную связь между впечатлениями,
поскольку она примысливается воображением.
Скептицизм по отношению к причине
впечатлений, субъективизм и агностицизм относительно
причинной связи взаимно дополняют и подкрепляют
друг друга. Философ настаивает на субъективном
характере причинности: «Нельзя прийти к иному
выводу, не признавая объективной реальности, как
источника наших ощущений» 36. Разрывая сущность
и явление, он пытается найти причинную связь
между впечатлениями, но между последними и не
может быть отношения причинения, порождения.
Причинную связь следует искать в мире сущностей,
который не поддается непосредственному восприятию.
Но отрицание объективного характера причинной
связи подтверждает юмовский тезис о том, что
причина впечатлений есть неизвестное нечто — раз
объективная необходимая связь не существует, то
не может быть такой связи между сущностью и
явлением.
Объективный смысл всей этой аргументации —
«истины не существует». Однако сам Юм в отличие
от скептиков, как нам представляется, и не думает
защищаться от обвинений в противоречивости, ибо
считает, что таковое не может быть ему
предъявлено. Дело в том, что он кардинально изменяет само
понимание истины. Весь пафос философии древних
скептиков заключался, как было сказано, в
стремлении исследовать отношения двух миров — мира
сущностей и мира явлений. В скептицизме нового
времени существенно изменяется сама постановка
вопроса, акцент переносится в сферу субъективного.
Снимается проблема объективной истины как по-
36 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 18, с. 163.
29

знания вещей самих по себе, истина понимается
лишь как познание явлений.
Юм достаточно ясно выразил эту позицию. Если,
как он доказывает, не в силах человека убедиться,
чем вызываются впечатления, и эти старания надо
оставить как совершенно тщетные и бесполезные, то
нет никакого смысла говорить о каком-либо
соответствии наших впечатлений их источнику. Неизвестно,
чему именно они должны соответствовать —
объектам, божеству или какой-то другой причине. Вопрос,
как относятся наши мысли об окружающем нас
мире к самому этому миру, заменяется вопросом,
соответствуют ли идеи впечатлениям, их порождающим.
Отношение объект — впечатление заменяется
отношением впечатление — идея.
Пользу своей новой формы скептицизма Юм
видит в усмирении гордыни разума, в ограничении его
владений. Разум не смеет посягать на познание
причины, источника наших впечатлений и на
исследование объективной причинной связи, ибо в
действительности впечатления лишь соединены, а связь
между ними, т. е. необходимость следования
действия после причины, изыскивается субъектом в его
собственной душе с помощью природного инстинкта.
Даже установив границы познания, принеся в
жертву самую сердцевину науки, Юм не спасает
философию от пирронизма. И в отведенной ему
области разум не в силах сладить с противоречиями: ни
рационализм, ни эмпиризм не могут добиться
непротиворечивого знания. В исконных своих
владениях, в сфере математики, рационализм добывает
лишь аналитическое знание, хотя и наделенное
всеобщностью и необходимостью. Попытка
рационализма прорваться в сферу опыта заканчивается
неудачей; суждения о причинности, высказанные
a priori, оказываются противоположными и
одинаково вероятными. Эмпиризм же, который, напротив,
обладает синтетическим, творческим знанием, но
лишенным всеобщности и необходимости, также
попадает в аналогичную ситуацию; суждения о
причинности, будучи субъективными, противоречат
друг другу. Необходимая связь не является
объективной, но и примысливаемая субъектом она обора-
30

чивается видимостью, полнейшим произволом.
Привычка, этот род инстинкта, может вводить в
заблуждение и подсказывать противоположные решения,
одинаково подверженные сомнению.
Соответственно своим общефилософским
установкам Юм определяет и задачи науки. Причина
впечатлений, сущность объявляется областью,
принципиально недоступной человеческому познанию.
«Природа держит нас на почтительном расстоянии от
своих тайн, а предоставляет нам лишь знание
немногих поверхностных качеств объектов, скрывая от
нас те силы и принципы, от которых всецело
зависят действия этих объектов» 37. В отличие от
античных скептиков, Юм считает, что наука может
называться своим высоким именем и без попыток
овладения сущностью. Цель науки определяется по-новому,
как изучение, наблюдение и описание потока
впечатлений. Спасение от преследований пирронизма,
вообще отрицающего науку, философ находит в
ограничении наших исследований теми предметами,
которые наиболее соответствуют силам человеческого
ума. Но и в отведенной ей области явлений
возможности науки, оказывается, ничтожны. Она
наблюдает только соединение явлений, никогда не будучи в
состоянии постигнуть что-либо вроде связи между
ними.
«Смягченный» скептицизм, как его понимает
Юм, это уже не скептицизм, не сомнение, не
воздержание, а утверждение необходимости ограничить
познание. Поэтому добровольное самоуничижение
науки рассматривается им как ее естественное
состояние. Юм не осторожничает, подобно древним
скептикам, которые подчеркивали, что незнание
есть лишь субъективное переживание, а деловито,
спокойно констатирует принципиальное невежество
науки, непреодолимое и в будущем. «Убеждение в
человеческой слепоте и слабости является
результатом всей философии» 38.
37 Юм Д. Соч., т. 2, с. 36.
w Там же, с. 33.
31

3. Кант: обоснование синтетического
суждения a priori
Иммануил Кант, родоначальник немецкой
классической философии, вслед за Юмом вынужден
признать, что метафизика свергнута с королевского
трона наук. Причина этого та же, на которую
указывал Юм и которую безуспешно пытался
преодолеть: противоречивость философских теорий,
скептический троп о противоречивости. Но Кант
принципиально по-новому подходит к преодолению этого
тропа. Современная ему экономическая и
социальная жизнь обусловили своеобразие его философии.
В ней нет места сомнению, но она представляет
самую крайнюю и резко выраженную форму
скептицизма.
Германия XVIII в. намного отставала от своих
соседей в экономическом и политическом отношении.
«Со времени реформации немецкое развитие приняло
совершенно мелкобуржуазный характер»39.
Раздробленности, разобщенности экономической жизни
соответствовала политическая мозаичность. Гегель
считал, что если вся энергия и страсть французов
воплотились в практическом действии, то более
разумная действительность Германии позволила
немцам углубиться в царство духа, в теорию. Маркс
показывает, что дело обстояло совсем иначе.
Французская буржуазная революция, как могучий
освободительный поток, захлестнула не только Францию,
но и соседние страны. Германия же, страдавшая
убожеством социально-политической жизни,
крайним недостатком революционных сил, восприняла и
отразила французское влияние пока только в
теоретической форме.
Для немецкого идеологического движения того
времени, подчеркивает К. Маркс, характерна
мнимая независимость теоретиков от бюргеров,
кажущееся противоречие между теоретическим
выражением интересов буржуазии и самими этими
интересами. «Характерную форму, которую принял в
Германии основанный на действительных классовых
интересах французский либерализм, мы находцм...
39 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 3, с. 182.
32

у Канта. Ни он, ни немецкие бюргеры,
приукрашивающим выразителем интересов которых он был, не
замечали, что в основе этих теоретических мыслей
буржуазии лежали материальные интересы и воля,
обусловленная pi определенная материальными
производственными отношениями» 40. Как и все
классики немецкой философии, Кант представлял
определенные позиции класса, стремившегося к осознанию
собственных интересов и целей и к будущему
практическому действию. Потенциально прогрессивный,
этот класс шел к самоопределению. Четкость,
социальная определенность его жизненной позиции
вызвали стремление к теоретической четкости и
строгости, к преодоленрио теоретического сомнения,
скептицизма.
Кант настойчиво стремился показать
кардинальное отличие его философии и от догматизма, и от
скептицизма. «Первый шаг в вопросах чистого
разума, характерргзующий детский возраст его, есть
догматизм... второй шаг есть скептицизм; он
свидетельствует об осмотрительности способности
суждения, проходящей школу опыта. Однако необходим
еще третий шаг, возможный лишь для вполне зрелой
способности суждения» 41. С точки зрения Канта,
догматической является любая философия,
претендующая на создание абсолютной целостной картины
мира без предварительного выяснения характера и
способностей самого разума. Он высоко оценивает
значение скептицизма как сомнения,
пробуждающего от сладкой догматической дремоты. Но
скептицизм есть лишь привал, на котором разум
осматривается и приходит к самопознанию. Если Юм для
спокойствия посадил свой корабль на мель
скептицизма, где можно навсегда застрять, задача
Канта — дать кораблю и компас, и карту для верного
достижения цели. «Критика разума необходимо
приводит в конце концов к науке; наоборот,
догматическое применение разума без критики приводит к ни
на чем не основанным утверждениям, которым мож-
Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 3, с. 184.
Кант И. Соч.. т. 3, М., 1964, с. 632.
3-6
33

но противопоставить столь же ложные утверждения,
стало быть, приводит к скептицизму» 42.
Здесь правильно оценивается роль скептицизма
как катализатора мысли, не способного, однако,
сладить с вызванной им бурной реакцией. От
скептицизма мышление должно идти дальше, чтобы
достигнуть позитивного. Кант поэтому не соглашается
со скептиками в том, что всякое определенное
суждение есть догматизм. Напротив, метафизика должна
быть построена догматически, по-ученому, а не
популярно, подчеркивает он, понимая под
догматизмом научную строгость, достоверность и
доказательность системы. Но чтобы этого достичь, философия
должна очиститься от действительного догматизма,
как его понимает Кант.
Задача критики — борьба против догматизма,
причем не со скептической позиции, а с более
высокой, преодолевшей слабости и недостатки самого
скептицизма. Такая постановка проблемы
плодотворна и значительна. Но выполнение задачи не под
силу критике, ибо и кантовская философия остается
на рассудочной ступени, не знает идеи общественно-
исторического субъекта и ориентируется только на
индивидуальное сознание. Правда, в процессе
исследований Кант намечает подходы к выяснению этого
фундаментального положения, критика же
представляла собой лишь черновой набросок диалектики и
еще не могла совладать с догматизмом, преодолев
одновременно скептицизм.
Итак, прежде чем строить воздушные замки
абсолютной системы мира, познание, по Канту,
должно обратиться к самому себе, исследовать и
определить собственные возможности и пределы. Здесь он
продолжает мысль Локка и Юма, сам этого не
скрывая и называя Юма одним из географов
человеческого разума. Однако Кант считает, что Юм лишь
«суживает наш рассудок, не определяя его границ, и
вызывает недоверие ко всему, не давая
определенного знания о неизбежном для нас неведении» 43, тогда
как такое определение должно быть произведено со-
Кант И. Соч., т. 3, с. 119.
Там же, с. 636.
34

гласно принципам, после полной оценки всех
познавательных способностей.
Действительно, хотя и Юм, и Кант начинают с
необходимости определить возможности познания,
смысл этого стремления, по-видимому, различный.
Юм пытается преодолеть сомнение скептицизма,
установить пределы познания, чтобы изгнать из него
противоречивость, и по существу не идет здесь
дальше позиции античных скептиков. Кант же стремится
определить границы познания, чтобы утвердить,
узаконить противоречие, доказать не отдельную его
сторону, а внутреннее единство
противоположностей 44. Противоречие выступает в неразвитой форме,
в образе синтетического суждения a priori. Главный
трансцендентальный вопрос так и формулируется —
как возможно синтетическое суждение a priori,
полноценное знание, которое одновременно обладает
характером несомненной очевидности, т. е.
всеобщностью и необходимостью (приоритет рационализма)
и творческой способностью расширять знание, т. е.
синтетичностью (приоритет эмпиризма)45.
Возможность аналитического суждения, в котором предикат
только поясняет субъект, понимается легко,
рассуждает Кант. Такое суждение основывается на
формально-логическом законе противоречия: предикат,
который заранее подразумевается в субъекте, не
может ему противоречить. Легко понимается и
возможность синтетических суждений a posteriori, они
выводятся из опыта. Но как берутся два понятия, ранее
не связанные, соединяются, и связь их считается
необходимой? Философ справедливо считает, что по-
44 В нашей философской литературе существует мнение,
что Кант возвел в догму непротиворечивость. Это верно, если
иметь в виду только его учение об антиномиях. Мы же
касаемся сейчас кантовского учения о синтетическом суждении
a priori, имеем в виду обоснование Кантом противоречивого,
творческого знания для мира явлений за счет
принципиального отказа от познания вещей в себе.
45 «Невозможно согласиться с тем, будто синтетическое
априорное знание есть следствие кантовского гносеологического
дуализма. Утверждение самого Канта, что здесь нет
противоречия, не должно ввести нас в заблуждение... основной смысл
здесь... признание противоречия как основы теоретического
знания». Абдилъдин Ж. Проблема начала в теоретическом
познании. Алма-Ата, 1967, с. 88.
35

добный вопрос, важнейший для построения основ
науки, никому еще не приходил в голову. Ответить
на него труднее, чем построить десятки
философских систем. Все метафизики торжественно
освобождаются от своих трудов, пока не ответят
удовлетворительно — как возможно синтетическое суждение
a priori, т. е. пока не найдут прочное основание,
фундамент философии.
Отвечая на вопрос, как же поднять знание до
ранга всеобщности и необходимости, Кант опирался
на исследования Юма. Но последний исходил из
одного важнейшего метафизического отношения —
причины и действия. Доказав, что понятие
необходимой связи не мыслится a priori, он пришел к
выводу, что эта связь есть не детище разума, а «ублюдок
воображения, укрепленного привычкой». Этот вывод
Кант считает по меньшей мере опрометчивым. По
его мнению, Юм не смог избежать такого финала,
ибо не представил всю свою задачу в целом, а
наткнулся лишь на ее часть, задавшись целью
исследовать происхождение необходимой связи как
важнейшего признака причинного отношения. Однако
всеобщность и необходимость есть характерное
свойство не только отношения причины и действия, а
всего истинного знания, всех категорий. Кантом
задача ставится обобщенно, полно — исследование
происхождения не одной, а всех категорий, т. е.
отыскание всеобщего и необходимого знания. «Мне
удалось разрешить юмовскую проблему не только в
одном частном случае, но и относительно всей
способности чистого разума» 46.
Кант соглашается с выводом Юма, что
всеобщность и необходимость не даются в непосредственном
восприятии, но отвергает субъективистское решение
скептика, отдавшего необходимость в распоряжение
инстинкта. Однако и он предполагает найти эти
основания в самом познании. Наука для него
единственное, в чем опредмечивается и воплощается
мышление. Эта предпосылка обрекала на заведомую
неудачу все кропотливые исследования.
Ограничение сферой логического не позволяло выявить обще-
46 Кант И. Соч., т. 4, ч. I, с. 75.
36

ственную природу мышления. Кант ориентировался
лишь на индивидуальное сознание, на единичный
субъект, что позже было названо гносеологической
робинзонадой. Психологизм же закрывал путь к
историзму, ибо Кант брал категории как нечто
статичное, лишенное жизни и движения. Психологизм и
отсутствие принципа развития, обусловленные
исторической слабостью кантовской философии —
вращением только в сфере мышления,— не дали кениг-
сбергскому мыслителю возможности установить
действительный источник категорий, их необходимости.
Но в самой идее априоризма намечались те пути,
которые в будущем приведут к его преодолению и
выяснению природы мышления как деривата
чувственно-предметной деятельности. Именно поэтому
критики Канта справа постарались очистить его
философию от априоризма и вещи в себе. Авенариус
«боролся не против агностицизма Канта... а за более
чистый агностицизм, за устранение того
противоречащего агностицизму допущения Канта... будто есть
необходимость и причинность, хотя бы априорная,
данная в мышлении, а не в объективной
действительности» 47.
Величайшим основоположением всего познания
Кант считает учение о трансцендентальном единстве
апперцепции: существует изначально единое
самосознание «я мыслю», которое должно пронизывать
все наши представления и объединять их как
принадлежащих одному и тому же сознанию. В
противном случае субъект распался бы на бесконечное
множество «я» соответственно многообразию и
пестроте его представлений. Чувственное многообразие
само по себе не обладает единством. Именно
самосознание, порождающее представление «я мыслю»,
изначально тождественное с самим собой,
объединяет, связывает многообразие чувственного,
эмпирического материала.
В положении о трансцендентальном единстве
апперцепции, несомненно, проявляется кантовский
идеализм и априоризм. Уже Гегель справедливо
заметил, что «не субъективная деятельность само-
47 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 18, с. 205.
37

сознания вносит абсолютное единство в
многообразие. Наоборот, это единство есть само абсолютное,
само истинное»48. Но с кантовским учением о
трансцендентальном единстве апперцепции в
философию впервые проникла великая мысль о
деятельности как основе познания. Если эмпиризм
считал доблестью очистить мышление от «идолов»,
вводящих его в заблуждение, добиться, чтобы
мышление стало пассивным рабом восприятия,
зеркально-правильно отражающим мир, то Кант
воздает должное мышлению как творческому,
активному, деятельному началу, акту
самодеятельности субъекта, спонтанной способности приводить в
единство многообразие эмпирического. Правда,
деятельность трактуется идеалистически, лишь как
деятельность рассудка посредством категорий.
«Деятельная сторона, в противоположность
материализму, развивалась идеализмом, но только абстрактно,
так как идеализм, конечно, не знает действительной,
чувственной деятельности как таковой» 49.
Крушению априоризма содействовала еще одна
значительная мысль, высказанная намеком в этой
априористической теории. Если Юм отдает
необходимость в распоряжение инстинкта, то Кант не
удовлетворяется этой субъективностью, смутно
понимая, что кроме субъекта и объекта должно быть в
познании нечто третье. Что именно, он пока еще не
улавливает. Эта мысль выражена в учении о
переходе от суждений восприятия, имеющих лишь
субъективную значимость, к суждениям опыта,
обладающим объективной значимостью. Например, суждения
«комната теплая», «сахар сладкий» — суждения
восприятия, ибо выражают отношение ощущений
одного субъекта в его теперешнем состоянии. Но
если это суждение опыта, которое получается
присовокуплением к эмпирическому суждению априорных
понятий, оно приобретает общезначимость и
необходимость, т. е. должно учить субъекта всегда, причем
не только при данных условиях и не одного этого
субъекта, а и всех остальных.
Гегель. Соч., т. I, с. 88.
Маркс К., Энгельс Ф., Соч., т. 3, с. 1.
38

Кант неоднократно подчеркивает, что
категории не есть лишь субъективное, принадлежащее
произволу и капризу одного субъекта, они
представляют принудительное, обязательное условие познания
для всех субъектов без исключения. Поэтому он
решительно протестует против отождествления его
априорных категорий с теорией Лейбница о
врожденных задатках, потенциях. В таком случае
категории были бы лишены необходимости, присущей
их понятию, основывались бы только на
произвольной, врожденной субъективной необходимости
связывать те или иные эмпирические представления.
Нельзя было бы сказать: в объекте действие
необходимо связано с причиной, а нужно было бы
ограничиться утверждением: я так устроен, что не
могу мыслить это представление иначе. «Это и есть
то, что наиболее желательно скептику... ни с кем
нельзя было бы спорить о том, что зависит только
от той или другой организации субъекта» 50.
Произвольность явления Кант пытается усмирить
априоризмом. Это уже достояние не отдельного
субъекта, а нечто надличностное. «В
априористической теории, хотя и в мистифицированной форме,
содержится признание принципа первичности
общественного сознания перед индивидуальным» 51.
Таким образом, всеобщность и необходимость
синтетического суждения a priori обеспечиваются, по
мнению Канта, априорностью. Творческий же
характер дает эмпирическое, материя. Синтетичность
означает связь различных, единство многочисленных
определений, изначальное единство
противоположностей. Всеобщность же и необходимость есть
утверждение в правах противоречия, существовавшего
ранее вне закона. Если для скептиков
противоречивость познания — синоним субъективности, то для
Канта эти понятия различны. Противоречивость,
первое условие творческого знания, высвобождается им
из мира субъективности и завоевывает характер
научности, несомненности. Кант справедливо счита-
50 Кант И. Соч., т. 3, стр. 215.
51 Баканидзе М. Проблема субординации логических форм.
Алма-Ата, 1969, с. 32.
39

ет, что подобная постановка вопроса является
новаторской — искать в познании не правоту одной
стороны противоречия, а утверждать законность и
необходимость самого противоречия. Обоснование
синтетического суждения a priori было бы
немыслимо без признания диалектического противоречия.
Но гениальная мысль о противоречии как основе
творческого мышления еще не могла быть развита в
кантовской философии в полную меру.
Синтетическое суждение a priori утверждается только в мире
явлений, за счет добровольной сдачи позиций
сущности. Опора на психологизм закрыла Канту
истинный источник всеобщности и необходимости знания,
источник категорий. Априоризм же неминуемо
вовлекал в лабиринт трансцендентального дуализма
между вещью в себе и явлением. Наличие в рассудке
доопытных понятий и положений означает
зависимость природы от субъекта — разум-де господствует
над природой, диктует ей свои законы. В то же
время, согласно Канту, субъект не полномочен
предписывать законы миру вещей — иначе его философия
являлась бы просто слепком с субъективного
идеализма Беркли.
Выход из этой ложной, созданной априоризмом
ситуации для Канта мог быть только один:
трансцендентальный дуализм, принимающий обе
стороны дилеммы за истину. Разум действительно
главенствует над природой. «Категории суть понятия,
a priori предписывающие законы явлениям, стало
быть, природе, как совокупности всех явлений» 52.
Разум, субъект, действительно, не в праве диктовать
законы миру, понимаемому как мир вещей в себе;
«категории должны быть ограничены областью
явлений как своим единственным предметом, потому что
без этого условия они теряют всякое значение»53.
Едва только разум вознамерится перейти означенные
границы опыта и применить категории к вещам в
себе, как наказывается за эту дерзкую попытку вновь
вспыхнувшими раздорами. Эта антиномичность —
не результат неряшливости мышления или ошибки
Кант И. Соч., т. 3, с. 212.
Там же, с. 303.
40

отдельного индивидуума, т. е. логической видимости,
которая легко устраняется, если только обнаружена.
Антиномичность разума есть трансцендентальная
видимость, которую нельзя устранить, даже зная о
ней.
Признание необходимости, принципиальной
неустранимости противоречия разума было
важнейшим и значительнейшим успехом, ибо этим Кант
возрождал диалектику в философии нового времени,
устраняя неподвижный догматизм рассудочного
мышления. Но насколько глубока эта мысль,
замечает Гегель, настолько тривиально и плоско
разрешение противоречий в своеобразном смысле
трансцендентального идеализма. Оказывается,
единственная польза от споров разума с самим собой —
доказательство необходимости деления на мир
чувственный (феномены) и мир умопостигаемый (ноумены).
Кант продолжает и углубляет субъективистскую
линию Юма в понимании истины. И в философии ке-
нигсбергского мыслителя акцент переносится с
вопроса о соотношении мира вещей и мира явлений
в чисто субъективный мир. Термины «феномены» и
«ноумены» употреблялись уже античными
скептиками. Кант придал им совершенно иную окраску.
Для античного скептика вещь сама по себе —
независимый от субъекта, реально существующий в
пространстве и времени предмет, которому
объективно присущи причинная связь, количественные и
качественные характеристики. Но этот реально
существующий, полнокровный, живой мир объектов
замкнут сам по себе, невыразим посредством
явления, в котором он лишь маскируется и искажается.
Скептическая мысль движется по направлению от
вещи в себе к явлению: поскольку вещь в себе не
может самообнаружиться в явлении, познание
объявляется безнадежным предприятием.
В кантовской философии мысль движется в
обратном направлении. Поскольку явление
познаваемо и приобретает черты научности, необходим отказ
от вещи в себе. Под явлением подразумевается нечто,
аффицируемое вещью в себе, но конструируемое,
творимое сознанием с помощью чистых априорных
форм чувственности — пространства и времени — и
41

чистых форм рассудка — категорий. Ноумен же,
вещь в себе, очищается от всех этих определений и
как мистическое нечто существует где-то вне
времени и пространства. «Вещь в себе... обозначает
предмет, абстрагированный от всего, что он составляет
для сознания... Очевидно, что то, что остается после
этого, есть голая абстракция, нечто совершенно
пустое, определяемое лишь как потустороннее —
отрицательность представления, чувства, определенного
мышления и т. д.» 54.
Понятие ноумен не есть понятие объекта, ибо
ноумен не воспринимается чувственно и не познается
рассудком. Это «некий х» (Энгельс), составляющий
причину явлений, но сам вечно остающийся за
пределами познания, нечто неуловимое, ускользающее,
призрачное. Выработав понятие ноумен как некую
метафизическую сущность, Кант, естественно, рвет
все связи вещей в себе и явлений. Мышление имеет
в своем распоряжении чистые априорные формы, но
они бессильны в познании ноуменов, как
вневременных, внепространственных, внепричинных. Не
обладая больше никакими средствами к познанию,
мышление не достигает ноуменов.
Таким образом, снимается скептическая
постановка проблемы о соотношении мира вещей самих
по себе и мира явлений, вопрос об объективной
истине; изменяется определение основной задачи науки
как овладение сущностью. Единственное назначение
ноуменов — обозначить границы познания.
«Понятие ноумена есть только демаркационное понятие,
служащее для ограничения притязаний
чувственности и потому имеющее только негативное
применение» 55. Незачем и задаваться целью познать это
проблематическое нечто.
Подобно Юму, Кант переносит место пребывания
истины в мир явлений. Задачи науки определяются
как познание этого субъективного мира. Общее у
этих двух философов: «они принципиально
отгораживают «явления» от того, что является, ощущение
54 Гегель. Энциклопедия философских наук, т. 1. М., 1974,
с. 161.
55 Кант И. Соч., т. 3, с. 310.
42

от ощущаемого, вещь для нас от ,,вещи в себе"» 56.
Но если Юм выдвигал сомнение в реальности
объективного мира и поэтому снимал основной теоретико-
познавательный вопрос об объективной истине, Кант
приходит к субъективистскому толкованию истины
другим путем. Он вполне определенно признает и
существование мира вещей и реальность явлений.
Однако незнание сущности, вещи в себе,
недосягаемость объективной истины есть предпосылка,
условие познания явлений. Но, принося столь великую
жертву — объективную истину — и в то же время
отвергая юмовскую привычку как порождение
субъективного инстинкта, Кант сам не выходит за узкие
пределы субъективизма. Только источником его
объявляет уже не инстинкт, а рассудок и разум.
Итак, античные скептики, обнаружив в познании
противоречие, попытались его устранить, доказать
ту или иную сторону противоречия, заранее трактуя
его как полярность. В ходе этих исследований они
поставили в негативной форме проблему
обоснования знания, выразив ее в поисках критерия истины.
Когда же попытка устранить противоречие
доказательством не удалась, скептики истолковали его
неизбежность как аргумент сомнения в достижении
объективной истины. Подлинный смысл тропа
противоречивости — истина есть бесконечный
процесс — остался скрытым для самих скептиков, не
рискнувших покинуть догматические позиции.
Скептицизм Юма, подобно античному, стремился
освободить познание от противоречивости, но уже
определением его границ. В ходе этих исследований
Юм снова поднимает проблему обоснования знания,
теперь как проблему происхождения одной из
важнейших категорий. Убедившись, что всеобщность и
необходимость не воспринимаются непосредственно,
и не соглашаясь расстаться с догматическими
установками, философ апеллирует к субъективности,
надеясь таким путем разрешить свои сомнения. Его
попытка устранить противоречивость явлений за
счет отказа от сущности заканчивается неудачей.
Кант подходит к факту противоречивости
познания революционно: необходимо утвердить противо-
56 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 18, с. 101.
43

речие и этим избавить познание от произвола,
субъективности и сомнений. Соглашаясь с Юмом, что
причинность не воспринимается чувственно, Кант
ищет иные пути обоснования категорий. Однако
тоже оставаясь на рассудочной ступени психологизма,
он вынужден ухватиться за априоризм, что
неизбежно запутывает в сетях трансцендентального
дуализма и агностицизма. Признание противоречия в
мире явлений, изгнание сомнений скептицизма
осуществляется за счет принципиального отказа от
мира сущностей.
Именно потому, что скептицизм является лишь
моментом диалектики, только намечает
диалектические идеи, сам он бессилен перед поставленными им
же проблемами, превратно интерпретирует
собственные достижения и спасается бегством в
воздержание и агностицизм. Осторожное сомнение
античного скептицизма превращается в новом
скептицизме в отрицание объективной истины, в
провозглашение науки, изучающей поток впечатлений и якобы
удовлетворяющей все устремления человека.
В «Философской энциклопедии» скептицизм
определяется как «гносеологическая позиция, в основе
которой лежит... сомнение в существовании истины и
возможности какого-либо надежного ее критерия.
Крайняя форма скептицизма, основанная на
утверждении, что в наших знаниях нет ничего,
соответствующего действительности, что достоверное знание
в принципе недостижимо, есть агностицизм» 57.
К этому примыкает определение, данное в
«Философском словаре» под ред. М. М. Розенталя:
«Скептицизм — философская концепция, подвергающая
сомнению возможность познания объективной
действительности. Последовательный скептицизм
смыкается с агностицизмом и нигилизмом» 58. Оба эти
определения имеют в виду позицию скептицизма по
второй стороне основного вопроса философии.
В «Логическом словаре» Н. И. Кондакова
читаем: «скептицизм — идеалистическое направление в
философии, выставляющее в качестве принципа сом-
57 Философская энциклопедия, т. 5, с. 23.
5S Философский словарь. М., 1972.
44

нение в возможности познания реального мира и
достижения объективной истины» 59. Здесь, как нам
кажется, справедливо подчеркивается мысль о том,
что позиция сомнения в познании объективной
истины органически связана с позицией сомнения в
реальности объективного мира.
Но, имея в виду взаимообусловленность
сомнения в реальности объективного мира и сомнения в
познании объективной истины, неправомерно, на
наш взгляд, безоговорочно объявлять скептицизм
идеалистическим учением. Хотя тяготение
скептицизма к идеализму имеет место, связь это довольно
сложная.
Античный скептицизм, как было показано, не
сомневается ни в реальности вещей самих по себе, ни
в реальности явления. Сомнению подвергается
способность явления выразить, передать сущность. Но
эта пока еще только гносеологическая позиция
скептицизма уже чревата идеализмом: хотя вещь сама
по себе и существует, для человека она ничто,
потому что невыразима в явлении. «Быть
материалистом значит признавать объективную истину,
открываемую нам органами чувств» 60,— подчеркивает
В. И. Ленин.
Новый скептицизм принимает облик
агностицизма. Это тоже сомнение, но прежде всего в реальности
объективного мира. Наиболее последовательно такая
тенденция выявилась в философии Юма. Как было
показано, Юм придерживается скептической
позиции воздержания относительно признания
реальности объективного мира. Это — тяготение к
субъективному идеализму. Если античные скептики,
настаивая на достоверности единичного самосознания,
не считали его истиной, то Юм провозглашает
истинность, реальность единичного самосознания,
ставя под вопрос объективную действительность. В
новейшее время, по словам Гегеля, «скептицизм
получает другую форму, есть идеализм... Самой плохой
формой этого идеализма является та, в которой
самосознание как единичное или формальное не идет
59 Кондаков Н. И. Логический словарь. М., 1971, с. 477.
со Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 18, с. 134.
45

дальше утверждения, что все предметы суть наши
представления. Этот субъективный идеализм мы
встречаем у Беркли, а другой оборот этого
субъективного идеализма — у Юма» 61.
Кант, вводя вещь в себе, сделал уступку
материализму, за что на него обрушились критики справа,
скептик Шульце-Энезидем и субъективный идеалист
Г. Фихте. «Мы скептики или сторонники Юма,—
говорил Шульце,— отвергаем вещь в себе, как
выходящую „за пределы всякого опыта"... Так же — только
еще более решительно — критикует Канта
субъективный идеалист Фихте» 62. Не случайно, что здесь
точки зрения скептицизма и субъективного
идеализма совпадают — сомнение в реальности
объективного мира лежит в основе идеализма.
Таким образом, позиция скептицизма нового
времени (агностицизма) — критика «односторонности»
и идеализма, и материализма, претензия на
нейтральную компромиссную линию. В. И. Ленин
подчеркивает, что точка зрения агностицизма осуждает
на колебания между материализмом и идеализмом.
«Для материалиста „фактически дан" внешний мир,
образом коего являются наши ощущения. Для
идеалиста „фактически дано" ощущение, причем
внешний мир объявляется „комплексом ощущений". Для
агностика „непосредственно дано" тоже ощущение,
но агностик не идет дальше ни к
материалистическому признанию реальности внешнего мира, ни к
идеалистическому признанию мира за наше
ощущение» 63. В. И. Ленин разъясняет, что идеализм
начинается там, где философ делает вывод о том, что
вещи суть наши впечатления.
Анализируя агностицизм, следует поэтому
отличать его исходную посылку — сомнение в реальности
объективного мира — от конечных результатов и
выводов, явно идеалистических. Ф. Энгельс называет
агностиков «стыдливыми материалистами», имея в
виду совершенно определенный тип агностицизма.
Поскольку естествоиспытатель «человек науки, по-
Гегель. Соч., т. XI, с. 370.
Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 18, с. 203—204.
Там же, с. 112.
46

скольку он что-либо знает, постольку он
материалист; но вне своей науки, в тех областях, в которых
он ничего не знает, он переводит свое невежество на
греческий язык, называя его агностицизмом» 64.
В. И. Ленин подчеркивает, что здесь Энгельс,
несомненно, прежде всего имел в виду английского
естествоиспытателя Геке ли, у которого «берклианские
выпады — случайность, а агностицизм его есть
фиговый листок материализма» 65. Агностицизм лее как
философская позиция есть «отрицание объективной
реальности, данной нам в ощущении» 66, т. е. при
всех колебаниях между идеализмом и
материализмом логически завершенный скептицизм —
агностицизм — ведет к идеализму.
Отличие идеализма и агностицизма в конечном
счете оказывается фиктивным, иллюзорным.
Признавать ли вещи собранием впечатлений или
воздержаться по вопросу об источнике впечатлений — итог
один. «Агностик говорит: не знаю, есть ли
объективная реальность, отражаемая, отображаемая
нашими ощущениями, объявляю невозможным знать
это... Отсюда — отрицание объективной истины
агностиком» 67. Сомнение в реальности объективного
мира ведет к отрицанию объективной истины, ибо
поскольку источник впечатлений объявляется вечным
инкогнито, постольку бессмысленным становится и
вопрос о соответствии наших знаний этому
неизвестному нечто.
По сравнению с античным скептицизмом в новом
скептицизме (агностицизме) акцент переносится в
сферу субъективного, снимается проблема
объективной истины как познания вещей самих по себе,
истина понимается лишь как познание явлений. Цель
науки определяется по-новому, как изучение,
наблюдение и описание потока впечатлений.
Соответственно изменяется и роль сомнения. Если
относительно реальности вещей античные скептики занимали
определенную позицию, то юмизм предпочитает
64 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 22, с. 305.
65 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 18, с. 218.
66 Там же, с. 205.
67 Там же, с. 129.
47

здесь сомнение, воздержание. Напротив, по всем
теоретико-познавательным вопросам древние
остаются на точке зрения сомнения. Юмизм же,
оказавшись в замкнутом мире явлений, сначала
высказывает сомнение относительно познания явлений, но
затем пробует избавиться от сомнения, разработать
позитивную часть философии. В философии Канта,
представляющей другую разновидность
агностицизма, сомнение в способности явления выразить
сущность преодолевается сознательным отказом от
познания вещи в себе.
Итак, античные скептики были уверены, что не
оставили от науки и философии камня на камне. Их
миссия — отрицание, взамен отринутой науки они
не предлагают ничего позитивного. Новый
скептицизм в лице Юма и Канта считал, что выступает в
защиту поруганной науки. Юм тешил себя
иллюзией, что создал смягченную форму скептицизма,
которая, в отличие от пирронизма, приносит пользу,
возрождая науки указанием их пределов. Он уже не
успокаивается только на негативном содержании,
стремясь создать нечто позитивное. Кант, продолжая
юмовскую линию, был, однако, убежден, что его
собственная критика принципиально отличается от
скептицизма, ибо не останавливается на отрицании,
а разрабатывает стройную теорию познания,
достижения всеобщего, необходимого и творческого
знания.
Судя по тому, что думали о себе сами философы,
можно было бы сделать вывод, что скептицизм из
врага науки постепенно превратился в ее друга и
защитника. На самом же деле все обстояло иначе.
Античные скептики отрицали науку именно потому,
что правильно понимали ее задачи как постижение
вещей самих по себе. Агностический смысл их
учения маскируется, стыдливо прикрывается
воздержанием, ссылкой на то, что невозможность познания
есть субъективное переживание. Новый скептицизм
признает науку именно потому, что искажает самое
ее сущность, ограничивается миром явлений, отводя
истине сферу субъективного. Теория познания
строится лишь для мира явлений. Невозможность
познания вещей в себе уже не субъективное переживание,
48

а, напротив, необходимая предпосылка познания
явлений. Скептическое сомнение — возможно ли
достичь объективную истину — превращается в
агностическую уверенность, возведенную в закон, в
отрицание объективной истины. Таким образом, от
античного скептицизма, еще не закрывшего наглухо
двери к вещам в себе, скептицизм пришел к самому
мрачному и пессимистическому выводу,
принципиальному отказу от сущности в пользу явлений.
Скептицизм не смягчался в отношении науки, как
думали Юм и Кант, а, напротив, все более и более
ожесточался. Скептическое сомнение, воздержание —
лишь особенность незрелой формы скептицизма.
Смысл скептицизма — отрицание объективной
истины — выявляется в его завершенной форме —
агностицизме. Агностицизм есть утвердившийся в
правах скептицизм, превративший осторожное
скептическое сомнение в отношении объективной истины в
отрицание, в принципиальный отказ от нее.
Скептицизм с самого начала заявлял
необоснованные претензии на особую позицию поиска, на
сомнения, рекламируя свою исключительность. Но
попытка удержаться на точке зрения сомнения
оказалась пустой декламацией. Сомнение не может
играть роль философского принципа. Оно неизбежно
разрешается, превращаясь в отрицание (сомнение в
реальности объективного мира ведет к отрицанию
объективной действительности; сомнение в
возможности объективной истины — к ее отрицанию).
Самостоятельность скептицизма как философской
концепции оказывается мнимой, иллюзорной. В
результате своем, в итоге скептицизм наглядно
демонстрирует тяготение к идеализму.
4-6

Глава вторая
КРИТИКА АРГУМЕНТОВ СКЕПТИЦИЗМА
1. Декарт: методологическое сомнение
как средство против скептицизма
Новая философия начала с того, на чем
остановилась античная,— с сомнения, хотя смысл его был
совершенно иной. «Характерно, что то именно, в чем
проявился закат древней философии, ознаменовало
собой возрождение новой... универсальное сомнение
Декарта,— между тем как скептики хоронят
греческую философию» \ Энгельс характеризует новое
время как величайший прогрессивный переворот в
истории человечества, подчеркивая, что именно с
этого времени ведет свое летоисчисление современное
исследование природы 2. Но, чтобы обратиться к
исследованию природы, необходимо было прежде всего
освободиться от ига средневековой схоластики и
слепого поклонения авторитетам. Догматизм
схоластики неминуемо вызвал очистительную бурю
скептицизма, который распространился в XVI в. во
многих странах Европы.
Буржуазные историки философии пытаются
приписать скептицизму Возрождения четко
выраженную агностическую направленность, считая, что
если античные скептики так и не нашли критерия
истины, то скептики Возрождения обрели такой
критерий... в религиозной вере. Эти взгляды
подвергнуты обстоятельной и аргументированной крити-
1 Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений, с. 122.
2 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 345.
50

ке в работах советского философа В. М.
Богуславского. Во-первых, для «скептицизма Возрождения
вообще, для скептицизма Монтеня в особенности
характерен не субъективизм, а объективизм, не
идеалистическая, а материалистическая тенденция. Этим
он коренным образом отличается от скептицизма
Юма и Канта, а также от античного скептицизма» 3.
Во-вторых, основная задача скептицизма
Возрождения заключалась прежде всего в борьбе против
средневековой схоластики и дутых авторитетов за права
возрождающейся науки. В этой борьбе Монтень и
другие прибегают к скептической аргументации и,
не в силах сладить с ней, заходят дальше того, чего
хотели достигнуть,— к скептическим нападкам на
разум.
Скептицизм Возрождения, таким образом, носит
скорее методологический характер, направлен
против гнета религии и авторитетов. Монтень считал,
что философствовать — значит сомневаться. Но те
агностические выпады, на которые невольно
сбивается этот скептицизм, в известной степени
подрывали веру в познавательные возможности человека.
Вновь стала актуальной задача преодоления
скептицизма — не только этих частных
агностических выпадов, а скептицизма вообще, в его
принципиальной основе. Два великих реформатора науки
нового времени Ф. Бэкон и Р. Декарт начинают с
сомнения, во многом опираются на скептические
доводы, однако сразу же решительно отмежевываются от
скептицизма. Оба решают сразить скептицизм его
собственным оружием. Но эмпиризм Бэкона и
рационализм Декарта проявились и в понимании ими
сомнения.
Бэкон сурово осуждает и догматизм,
провозгласивший познание природы завершенным делом, и
скептицизм, вступивший на противоположный путь
и решительно превзошедший меру. «Рассуждение
тех, кто проповедует акаталепсию, и наш путь в
истоках своих некоторым образом соответствует друг
другу. Однако в завершении они бесконечно разъе-
3 Богуславский В. М, У истоков французского атеизма и
материализма. М., 1964, с. 229.
61

диняются и противополагаются одно другому. Те
просто утверждают, что ничто не может быть
познано. Мы же утверждаем, что в природе тем путем,
которым ныне пользуются, немного может быть
познано» 4. Бэкон обвиняет скептиков в том, что свое
собственное невежество и слабость своей науки они
превратили в клевету против природы, объявив
находящимся вне пределов возможного то, чего не
смогли достичь сами. Цель же истинной
философии — вспомоществование чувствам и разуму в
великом и грандиозном деле восстановления наук.
Здесь уместно противопоставить скептические
тропы и бэконовские идолы или призраки. Тропы
доказывали беспомощность познания, обосновывая
сомнение скептицизма. В теории идолов Бэкон
также изобличает врожденные и приобретенные пороки
и слабости разума, но не для того, чтобы
провозгласить сомнение в его дееспособности. Напротив,
сомнение — одно из могущественных средств
избавления и предостережения от идолов, груза
предрассудков и ходячих, предвзятых мнений. Так, изобличая
призраки рода, философ настоятельно рекомендует:
«Пусть каждый, созерцающий природу вещей,
считает сомнительным то, что особенно сильно
захватило и пленило его разум» 5. Бэконовское сомнение
противоположно сомнению скептицизма, его цель —
излечить разум от призраков, оказать ему содействие
в познании объективной истины. Эмпиризм Бэкона
сказался и на понимании им сомнения. В своей
полемике против скептицизма он не поднимается, на
наш взгляд, до логического уровня.
Картезий, начиная с сомнения, также сразу
разграничивает свой критический подход и скептицизм.
Скептики «сомневаются ради сомнения», стремление
же Декарта «целиком направлено к тому, чтобы
достичь уверенности, отметая зыбкую почву и песок,
чтобы найти гранит или твердую почву» 6. В отличие
от Бэкона Декарт решает преодолеть скептицизм в
самих основах, в его логической аргументации. Его
4 Бэкон Ф. Новый органон. М., 1935, с. 39.
5 Декарт Р. Избр. произв. М., 1950, с. 280.
6 Там же.
62

сомнение приобретает универсальный характер, не
щадит первоначально ни чужих, ни собственных
мнений, нападая на все без исключения виды
познания.
Оказывается, учение только умножило
невежество и запутало в сомнениях и ошибках. Нет ни
одной истины, ни одного положения, на которое
можно смело опереться. «Принимая во внимание, сколь:
ко различных мнений, отстаиваемых учеными
людьми, может быть об одном и том же предмете, я
стал считать чуть ли не ложным все, что было лишь
правдоподобным» 7.
Как видим, и Декарт начинает свою философию
признанием неизбежности противоречий и споров в
познании. Однако, оставаясь в пределах
рассудочного мышления (что, естественно, было обусловлено его
эпохой), он не мог еще диалектически истолковать
троп противоречивости и тем самым преодолеть его.
Противоречие в познании неизбежно, но истина
должна быть непротиворечивой, конечной — вот та
антиномия, разрешить которую предстояло и
Декарту. Теоретическая капитуляция античных скептиков
не могла его удовлетворить. Напротив, выражая
характер своей эпохи, он был полон познавательного
оптимизма, веры в творческие возможности
человека. Наука призвана возвысить человека, сделать
его господином и хозяином природы. Такая
программа требовала разоблачения скептического
пессимизма, выработки теоретических
методологических основ науки. Но и мысль о науке явлений, о
принципиальном отказе от сущности, о преодолении
противоречивости познания установлением его
границ, характерная для Юма и Канта, пытавшихся
позже сразить скептицизм самым последовательным
скептицизмом, чужда Декарту. Если Юм и Кант,
полемизируя со скептицизмом, сами оказались
поборниками узаконенного скептицизма, то Декарт не
собирается уступить скептицизму ни пяди. Наука
для него есть прежде всего познание сущности,
вещей самих по себе.
7 Там же.
53

Только тот пробьется к истине, кто умножит
свои силы и прозорливость методом, указывающим
и освещающим верную дорогу. С самого начала
философ подчеркивает, что занимается лишь
реформированием своего собственного мышления и отнюдь
не настаивает, чтобы все безоговорочно следовали
открытому им методу. Такая постановка проблемы
метода носит психологический характер — Декарт
обращается к собственному мышлению, чтобы
извлечь общие правила метода. Психологическая же
установка противоречит самому понятию метода.
Если каждый может добыть собственные правила
познания исследованием своего мышления, то не
постижимы всеобщие, необходимые, объективные
правила, т. е. то, что подразумевается под методом.
Этот психологизм, как уже отмечалось, характерен
для всей догегелевской теории познания. Идеи,
развиваемые Декартом, хотя и опирались на
психологическое толкование мышления, дали толчок к
будущему преодолению психологизма.
Изучая собственное мышление, Декарт
наталкивается на мысль, определившую весь его метод:
самые достоверные из всех наук — арифметика и
алгебра, в которых положения последовательно,
доказательно выводятся одно из другого. Этот метод
всеобщей дедукции, по мнению философа, должен
восторжествовать и в философии, чтобы обеспечить
надежность и достоверность ее положений. «Всегда
соблюдая должный порядок в выводах, можно
убедиться, что нет ничего ни столь далекого, чего
нельзя было бы достичь, ни столь сокровенного, чего
нельзя было бы открыть» 8. Математика
осуществляет выводимость знания, опираясь на аксиомы.
Философия также должна определить свои исходные
принципы, которые стали бы основой дедукции. Эти
исходные принципы определяются, согласно
Декарту, с помощью интеллектуальной интуиции, под
которой он разумеет «не веру в шаткое свидетельство
чувств и не обманчивое суждение беспорядочного
воображения, но понятие ясного и внимательного
ума, настолько простое и отчетливое, что оно не ос-
Декарт Р. Избр. произв., с. 273.
54

ставляет никакого сомнения в том, что мы
мыслим» 9.
Таким образом, если античные скептики
оставили вопрос о критерии истины открытым,
успокоились и здесь на сомнении, Декарт считает, что разум
непосредственно созерцает истину, будучи
способным отличить ее от лжи по той ясности и
отчетливости, с которыми она представляется уму, не вызывая
у него никаких сомнений. Скептический регресс в
бесконечность, вызванный отсутствием критерия,
Декарт останавливает истинами, открываемыми
интеллектуальной интуицией. Эти истины и должны
стать началом дедукции, началом достоверного
философского знания.
Как же отыскать хотя бы одно положение,
удовлетворяющее этому требованию и могущее стать
началом дедукции? Вот здесь мыслитель и выдвигает
свое безусловное радикальное, универсальное
сомнение. Он глубоко продумал все тропы античных
скептиков и решил бить скептицизм его же оружием.
Он начинает с того, чем закончили античные
скептики, но не с тем, чтобы, подобно им,
удовлетвориться сомнением. Напротив, сомнение Декарта — лишь
уловка, маневр, тактический прием для отыскания
прочных основ науки. Испытанию сомнением
подвергаются и бог, и небо, и земля, и собственное
существование, пока, наконец, не отыщется истина,
оказавшая сомнению сопротивление. Универсальное
сомнение должно помочь найти достоверное,
поплавок в океане сомнительного. Преодолеть скептицизм
сомнением — несколько парадоксальное положение.
Но именно таким путем шел Декарт. Его сомнение
не только освобождает от ига внешних авторитетов,
оно глубже и основательнее, ибо вторгается во
внутренний мир, не щадит собственных убеждений.
«Речь идет теперь о сомнении, прослеживающем
человеческий самообман до последнего закоулка» 10.
Это универсальное сомнение не представляло
какой-то абстрактный философский принцип, будучи
9 Там же, с. 86.
10 Фишер К. История новой философии, т. I. Спб., 1906,
с. 298.
55

органически связано с крупнейшей исторической
задачей времени — воспитанием творческого,
самостоятельного, инициативного мышления, способного
к активному воздействию на природу, к созданию
новой техники, к развитию наук. «В философии
Декарта расширение операции сомнения до уровня
универсального, хотя и предварительного,
«негативного» метода, было, бесспорно, связано с социально-
критическим замыслом. Оно позволяло под видом
предварительных, якобы чисто методологических
действий начертать образ подлинно новаторского
отношения ко всему, что человеком и обществом
унаследовано, того отношения, которое уже сложилось
в действительной социальной практике...» п.
Сомнение вызывают прежде всего показания
чувств. Декарт ничего не может возразить против
скептического тропа относительности.
Действительно, палка, опущенная в воду, кажется сломанной;
четырехугольная башня представляется издалека
круглой. Но то, что раз обмануло, не может вызывать
доверия.
Если же чувства нас обманывают, где
критерий того, что вещи существуют объективно? Наши
сновидения не вызываются непосредственным,
воздействием чувственных вещей, возникая как бы сами
по себе, значит и наяву образы вещей могут
вызываться не самими вещами. Разумеется, рассуждает
Декарт, существует моральная уверенность в
объективности мира, но когда речь идет о метафизической
достоверности, мы можем сомневаться в этих вещах,
пока не разыщем других основ. Сомнение настигает
и идею бога. Существование бога, согласно Декарту,
не может быть принято как несомненное, очевидное,
не может стать основой достоверного знания:
столько людей не принимает бога, да и верующие нередко
впадают в тягостные сомнения. Идея бога должна
быть доказана на основе другого, очевидного в
самом себе положения.
Так, шаг за шагом Декарт отвергает то, что не
может само себя защитить и подвержено хотя бы
11 Мотрошилова Н. Познание и общество. Из истории
философии XVII—XVIII веков. М., 1968, с. 89.
56

малейшему сомнению. Казалось бы, и рациональное
математическое познание, доказательство не может
устоять против всепроникающего сомнения. Ведь
есть люди, которые ошибаются в самых простых
положениях геометрии, значит каждый способен на
ошибку. Можно вообще предположить, что мы
ошибаемся постоянно, даже в том, что кажется самым
достоверным. Например, хотя существование бога
пока не доказано, мы же слышали о нем и «мы не
знаем, не захотел ли он создать нас такими, чтобы
мы всегда ошибались» 12. Если же и рациональное
познание, подобно чувственному, не выдерживает
испытания сомнением, значит не существует
вообще ничего достоверного, кроме этого последнего
положения.
Однако Декарт, в противовес античным
скептикам, равно опровергавшим и чувственное и
рациональное, убеждается, что разум превосходит
чувственное и способен противостоять сомнению. Как
молния, осветившая все вокруг, сверкает мысль, ради
которой философ вступил в сражение: все можно
подвергнуть сомнению, но несомненным является
само сомнение. Сам факт сомнения не может быть
опровергнут. Критерию истинности — ясность,
отчетливость удовлетворяет первое несомненное —
сомнение. А сомневаться — значит мыслить. Вот
оно, незыблемое начало: «Cogito, ergo sum» («Я
мыслю, следовательно, существую»). Так
бесконечный регресс доказательства, ударный скептический
троп против рационального познания,
останавливается самим сомнением, ибо сомневаться в сомнении
значит утверждать сомнение.
Провозгласив свое знаменитое «cogito»,
противопоставленное схоластическому «верю, ибо нелепо»,
Декарт утвердил приоритет, главенство разума. Но,
отыскав действительно неопровержимую истину, он
не мог еще правильно истолковать ее смысл,
определить подлинное значение. Несмотря на это,
«cogito» стало важнейшим шагом на пути к
диалектическому материализму, на пути к разумному
мышлению, с точки зрения которого и вскрывается под-
12 Декарт Р. Избр. произв. с. 427.
57

линный смысл этого великого философского
открытия.
Для Декарта непосредственная очевидность
сомнения, т. е. мысли, становится достоверностью «я»
как мыслящего существа. «„Я" есть субстанция, вся
сущность или природа которой состоит только в
мышлении и которая, чтобы существовать, не
нуждается ни в каком месте и не зависит ни от какой
материальной „вещи"» 13. Превратное истолкование
«cogito» самим Декартом как свидетельства
первичности мышления было в дальнейшем использовано
идеализмом, который постоянно спекулировал на
этом аргументе, считая его своим законным
достоянием. Но «только при оценке «cogito» как принципа
абстрактно-философского и притом онтологического
может открыться путь к идеализму» 14. Поскольку
капиталистический строй предъявлял к индивидам
требования инициативности, предельной
рассудочности, постольку и в философии подчеркивалась
зависимость существования от мышления,
самосознания.
Исходя из основного положения своей
философии, Декарт доказывает существование бога, от
теоретического начала приходит к метафизическому,
отправляясь от которого удостоверяется в
объективности реального мира. Ход его рассуждений:
сомневаться — значит проявлять несовершенство. Само
же понятие несовершенства может возникнуть у
нас лишь потому, что существует нечто иное, более
совершенное. Бог, лишенный всяких сомнений, есть
воплощение всех совершенств и, поэтому, не может
быть обманщиком — отсюда выводится
достоверность, реальность мира. Таким образом, хотя
«cogito» и есть первое абсолютное, очевидное положение,
реальность мира Декарт вынужден доказывать,
опираясь на теологический костыль. Только-де все-
благость и совершенство бога гарантируют
реальность вещей.
Следовательно, философ сам неверно истолковал
и использовал свое открытие. «Cogito» сыграло в ис-
13 Декарт Р. Избр. произв., с. 233.
14 Мотрошилова Н. Указ. работа, с. 109.
58

тории философии совсем иную и гораздо более
значительную роль. «Cogito» как достоверность,
единство самосознания, было развито в кантовской
философии в форме учения о трансцендентальном
единстве апперцепции. Как было показано, учение о
трансцендентальном единстве апперцепции и
априоризме в идеалистической форме выражало
диалектическую идею активности сознания, которая через
философию Гегеля была воспринята и
преобразована марксизмом в идею общественно-исторического
субъекта. Декарт пытается вывести объективность
мира из субъективного, единичного сознания, но
судьба «cogito» была такова, что оно пробудило
диалектическую мысль, привело к идее совпадения
субъективной и объективной диалектики,
выявлению реального основания логического — чувственно-
предметной деятельности. Не единичное сознание,
не «я мыслю» подтверждает реальность мира, а,
напротив, объективный мир, освоенный
преобразующей деятельностью общества, определяет
объективность мышления как совокупного общественного
продукта.
«Cogito» содержало нечто большее, чем только
зародыш идеи активности сознания. Это первая в
истории философии попытка спасти доказательство
самообоснованием, изменить само представление о
доказательстве. Античные скептики, как известно,
считали, что нет ни одного самоочевидного в себе
положения, которое имело бы право покончить с
бесконечным бегом доказательства. Декарт, вопреки
этому утверждению, находит такое самоочевидное
положение, которое само себя утверждает и
обосновывает. «Сомневаюсь, следовательно, существую» —
даже предельный скептицизм вынужден признать
очевидность этого положения.
Нам кажется интересной трактовка «cogito»
советским философом С. Б. Церетели, согласно
которому декартовское положение в форме «сомневаюсь,
следовательно, существую» представляет
классический пример диалектической рефлексии. В самом
этом положении, в сомнении содержится внутреннее
отрицание мысли. Но отрицание мысли является
мыслью. Следовательно, отрицание мысли есть ее
59

утверждение. «Сомневаюсь, следовательно,
существую» представляет единство противоречия,
единство отрицания и утверждения. Если само отрицание
чего-то утверждает его, то оно не нуждается в
обосновании каким-то другим положением, само себя
оправдывает и обосновывает.
«Cogito» в такой интерпретации — первая мысль
о том, что логическое может иметь помимо
реального основания логическое основание, т. е.
самообоснование как дополнительный аргумент, что
доказательство не есть прямая, а представляет собой
круг — мысль, развитая Гегелем и реализованная в
полную меру Марксом. Это не означает, что
декартовское положение, обладающее безусловной
очевидностью как первая форма рефлексии, может
стать началом диалектического познания. Как было
выяснено, само по себе, взятое вне
чувственно-предметной деятельности, оно есть пустое вращение в
единичном сознании, способное породить лишь
идеализм. Понимаемое же через призму
чувственно-предметной деятельности, реального основания и
критерия истинности познания, «cogito» становится
дополнительным аргументом, позволяющим
обосновать диалектико-материалистическое мышление. Это
положение вовсе не единственное и первое
безусловное, как считал Декарт, а всего лишь один из
примеров умозаключений, внутренне самоочевидных,
которыми и должна, по мнению Церетели,
оперировать диалектическая логика 15.
Как видим, сомнение трижды фигурирует в
концепции Декарта. Сначала это скептическое
сомнение, в которое повергает философа факт
неизбежности противоречия в чувственном и рациональном
познании. Но если скептики абсолютизировали
сомнение, выступающее заключительным трагическим
аккордом их философии, французский мыслитель,
напротив, стремится к освобождению от убивающего
науку всеобщего отрицания. Против скептического
сомнения он выдвигает методологическое сомнение,
цель которого не покой, не печальная умиротворен-
15 См.: Церетели С. Б. Диалектическая логика. Тбилиси,
1971, с. 279.
60

ность незнанием, а, напротив, движение к
истинному знанию. Декарт словно направляет на все вещи
и принципы вопрошающий луч сомнения, чтобы
высветить подлинное, достоверное знание, избавиться
от ложного и мнимого. Особенность его
методологического сомнения по сравнению, например, с бэконов-
ским очищением разума от идолов, заключается в
том, что он не только предпосылает сомнение
исследованию, как лекарство от ошибок и заблуждений.
Сомнение действует не только в прологе, оно —
активный помощник в самом процессе исследования.
Вместе с тем сомнение, согласно Декарту,
выражает несовершенство, недостатки человеческого
мышления. Бог именно потому всемогущ и
совершенен, что не знает мук сомнения и пребывает в
блаженном состоянии. Сомнение, которое Декарт
применяет как средство исследования, не включается в
четыре правила метода. Напротив, первое правило
формулирует необходимость избавления от
сомнительного. В науку принимаются лишь положения,
удовлетворяющие критерию истинности,— ясность и
отчетливость, т. е. несомненность. Не зная идеи
развития в философии, оставаясь на рассудочной
ступени познания, Декарт считает, что достаточно лишь
однажды в жизни проявить беспощадную
требовательность к самому себе, усомниться во всем
принятом ранее на веру, чтобы лишить сомнение его
прав.
Методологическое сомнение, таким образом,
применяется как одноразовая тактика пока не найдена
прочная основа. Ибо цель науки — достижение не
вероятного, предположительного, а только
достоверного, несомненного знания. Тот, кто сомневается во
многих вещах, по мнению Декарта, не более в них
сведущ, чем тот, кто о них никогда не задумывался.
Но оказывается, что избавление от притязаний
скептического сомнения с помощью методологического
сомнения возможно, если принять за абсолютное
начало теоретического знания безусловное
существование... сомнения. Теперь оно выступает не как способ
воздержания от суждения и не как метод отыскания
безусловного, очевидного знания, а как абсолютное
начало декартовской метафизики. Положение ока-
61

зывается парадоксальным: чтобы покончить с такой
слабостью и несовершенством, как сомнение, и
построить совершенную науку, приходится не только
использовать само сомнение как средство, но и
выдвинуть его как окончательный, прочный
фундамент. Исходя из того, что философ сам считает
пороком, из сомнения, он вынужден доказывать
существование бога и реальность объективного мира.
Вот к каким безысходным ситуациям приводит
попытка справиться со скептицизмом в рамках
рассудочного мышления.
Итак, замыслы Декарта были грандиозны и
достойны величайшего уважения: обоснование науки,
выработка логических условий достоверного знания.
Но выход из скептического тупика он пытается
найти, спасая доказательство подпоркой сомнения. Это
лишь показное спасение. Скептицизм остается не-
опровергнутым в своих основаниях, что обусловило
особенности декартовского понимания сомнения.
Во-первых, универсальное сомнение есть
специфический философский метод обоснования
неопровержимого знания, способного устоять против
скептицизма. Во-вторых, Декарт в некотором смысле
определяет логическое содержание понятия сомнения как
одной из форм рефлексии.
Но, поскольку он толкует метод только как
хитрость, уловку познающего субъекта, постольку и
сомнение понимает лишь как субъективный прием
субъективного метода. О каком-либо объективном
содержании этого понятия не может быть и речи.
Кроме того, Декарт считает сомнение одноразовым
актом. Скептическое сомнение, сопровождающее
вероятное знание, он отвергает. Его идеал — знание
достоверное. Его критерий истины — несомненность.
Сомнение, выполнив свою работу, должно быть
изгнано как несовершенство. Декарт еще не понимает,
что сомнение — вечный спутник познающего разума,
творческого поиска. Несмотря на это, в его
философии впервые наиболее отчетливо использована
методологическая функция сомнения как приема в
поисках достоверного, средства критического очищения
разума от иллюзий, заблуждений, предрассудков.
Он показал, что сомнение может и должно играть
62

роль, противоположную сомнению скептицизма,
выступать помощником и союзником познания.
Позже эту мысль подчеркивали в своих произведениях
французские материалисты XVIII в. Так, Гельвеций
писал: «Человек, не допускающий сомнений,
подвержен множеству ошибок, он сам ставит границы
своему уму» 16.
2. Гегель: логическое опровержение
скептицизма
Решающее для опровержения скептицизма и
агностицизма, подчеркивает Энгельс, «сказано уже
Гегелем, насколько это можно было сделать с
идеалистической точки зрения» 17.
Коротко остановившись на критике скептицизма
Гегелем, покажем в то же время, что позиция
объективного идеализма помешала великому философу
одержать над скептицизмом принципиальную
победу. Только диалектический материализм, используя
действительно неопровержимые аргументы, в корне
преодолевает сомнения скептицизма.
Гегель впервые определил место и значение
скептицизма в логическом, что и дало возможность в
известной степени опровергнуть скептические
аргументы. Он различает три стороны всякого истинно
логического.
Прежде всего — абстрактное рассудочное
мышление, принципом которого является определение,
абстрактное тождество. Мышление, безусловно
включая этот момент как требование четкости, ясности
определений, не может удовлетвориться им,
остановиться на нем. Все упреки мышлению в негибкости,
жесткости относятся именно к этой стороне. И
мышление, застрявшее на абстрактности, было бы
скучным и бесполезным делом, превратившись в унылый
догматизм, который стремится к абсолютной
завершенности, окончательности знания. По определению
Гегеля, догматизм «состоит в том, что
удерживаются односторонние, рассудочные определения и ис-
Гелъвеций. Об уме. М., 1938, с. 350.
Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 21, с. 284.
63

ключаются противоположные определения. Это
вообще строгое или — или» 18.
Как противоядие против этого застоя выступает
скептицизм, олицетворяя вторую сторону
логического — диалектическую, отрицательную. Но
отрицательно-диалектическое мышление, приводящее
абстрактное тождество в движение нахождением его
отрицания, оставляет противоположности в полярной
враждебности, антиномичности, трактует их
изначально самостоятельными.
Третья необходимая сторона логического —
положительно-разумная, рассматривающая
противоречие как раздвоение единого, конкретное единство
противоположных определений. «Разумное
мышление как таковое состоит именно в том, что оно
содержит в самом себе противоположности как
идеальные моменты» 19. Мышление включает все три
момента, достигая целостности и совершенства только
на третьей ступени.
Гегель совершенно справедливо считает, что
критиковать догматизм с пользой для познания
возможно не в пределах догматизма, как это делал
скептицизм, а возвысившись над догматизмом, с позиций
третьей стороны логического,
положительно-разумной. Основное скептическое обвинение познания —
противоречивость чувственного и мыслимого — он
опровергает уже тем, что определяет место скепти-
18 Гегель. Соч., т. 1, с. 70.
Античные скептики толковали понятие догматизма очень
широко, как синоним позитивной, разрешившей сомнения
философии в отличие от пребывающего в воздержании
скептицизма. Кант употребляет понятие догматизма в ином смысле,
справедливо подчеркивая, что философия необходимо должна
быть догматичной, если понимать под догматизмом нечто
позитивное. Под собственно догматизмом Кант разумеет претензии
философии на построение абсолютной системы мира без
предварительной критической проверки способностей самого разума.
Ни скептическое, ни кантовское понимание догматизма не
удовлетворяет Гегеля. Если трактовать догматизм как все
позитивное, то и спекулятивная философия в высшей степени
догматична. Если придерживаться кантовского истолкования, то
философия навсегда приговорена к догматизму — способности
разума могут быть исследованы лишь в самом процессе
познания.
19 Гегель. Энциклопедия философских наук, т. I. M., 1974,
с. 213.
64

цизма как отрицания в логическом. Скептицизм,
показывает Гегель, прибегает к известному приему:
приписать всей философии догматическое,
одностороннее воззрение, чтобы затем обличить эту
односторонность нахождением отрицания и тем самым
низложить якобы всю философию. «Он сначала
ложно понимает разумное, а затем опровергает
его» 20.
Так, выступая против чувственного, скептицизм
заранее приписывает философии точку зрения
наивного реализма, непосредственного знания, после
чего опровергает эту позицию, считая, что одолел
всю науку. Но повержена только точка зрения
здравого смысла, обыденного рассудка, принимающего
без особых размышлений существование, например,
желтого, сладкого и т. д. Все древние тропы
направлены против непосредственного и в этом смысле
сохраняют свое значение. Основной троп этой
группы — троп относительности — как раз и доказывает
изменчивость, противоречивость чувственного,
разрушает представление о нем как о неподвижном «это
есть». «Всегда важно обращать внимание читателя
на то, что различные чувства воспринимают одно и
то же различным образом, ибо из этого становится
ясным ничтожное значение чувственной
достоверности» 21.
Гегель подчеркивает, что, говоря об ощущении
как таковом, признавая его непосредственную
данность, нельзя ставить вопроса об истинности или
ложности ощущения, ибо истинность —
характеристика знания, не останавливающегося на ощущении.
Опровергая первый из древних тропов, Гегель
соглашается, что различие в организации живых существ
действительно служит причиной различия
ощущений. Неизменность, всеобщность ощущений
скептики разрушают, доказывая, что все подвижно. Но на
смену этой всеобщности выступает другая, ибо если
больному желтухой цвет кажется иным, то известен
закон (т. е. другая всеобщность), согласно которому
наступает изменение цвета. Эта последняя всеобщ-
20 Гегель. Соч., т. X, с. 442.
21 Там же, с. 427.
5-6
65

ность подразумевает, что первая, чувственная
всеобщность не является подлинной, а представляет
только непосредственную, непознанную.
Как и троп относительности, троп
противоречивости приписывает всей философии взгляд, согласно
которому истина представляет нечто абсолютное, раз
и навсегда найденное. После этого скептицизм
объявляет бой науке, атакуя отрицанием, которое он
обнаруживает во всех понятиях и теориях. Аргумент о
противоречивости философских теорий как оружие
против всякой философии используется и поныне
людьми, которые хотели бы избавиться от труда
размышлять и философствовать,— замечает Гегель.
Но отличие одной философской теории от другой
гораздо меньше, чем отличие, например, между
белым и сладким, желтым и шероховатым. «Они
совпадают друг с другом в том отношении, что все они
являются философскими учениями, а это именно и
есть то, что упускается людьми, берущими их как
изолированные положения» 22.
Итак, нападение скептицизма смертельно ранит
лишь догматизм. Для догматической философии
скептицизм нечто чужеродное, враждебное, она
опасается встреч с ним. Диалектика же побеждает
скептицизм уже тем, что не избегает столкновений с ним,
а включает его как свой момент. Анатомирование
истины, противопоставление конечному внутреннего
отрицания выдвигается скептицизмом как тяжкое
обвинение против науки и философии. Но для
диалектики это отрицание — шаг к конкретному,
целостному познанию. «Скептицизма должно бояться
лишь конечное, абстрактно рассудочное мышление
и лишь оно не может устоять против него;
философия же, напротив, содержит в себе скептицизм как
момент, как диалектический момент» 23. Причем,
если скептицизм характеризуется сознательной и
всеобщей отрицательностью и, снимая односторонность,
сам остается только отрицанием, односторонностью,
абстракцией, то диалектика не останавливается на
отрицании, достигает положительного, конкретного,
22 Гегель. Соч., т. X, с. 426.
23 Гегель. Соч., т. I, с. 70.
66

познавая противоположности как моменты единого.
Все скептические тропы «на самом деле задевают то,
что называется догматической философией... не в
том смысле, что она имеет положительное
содержание, а в том, что она нечто определенное утверждает
в качестве абсолютного», говорит В. И. Ленин.
Цитируя Гегеля в своем конспекте, он замечает:
«против абсолюта Гегель\ Вот где зародыш
диалектического материализма» 24.
Диалектика дала Гегелю необычайно сильное
средство против скептицизма, но он не смог
рационально преодолеть один из важнейших логических
тропов — о регрессе в бесконечность. Развивая
плодотворную кантовскую идею активности
человеческого сознания и утверждения в познании
принудительного, надличностного начала, он
выдвигает принцип общественно-исторического субъекта:
для выяснения сущности мышления необходимо
обратиться к анализу всей духовной и материальной
деятельности человечества в его историческом
развитии. Впервые в истории философии был совершен
прорыв из ограниченной сферы психологизма и
субъективизма. Генетически исходя из поисков
Канта, Гегель находит иной, чем априоризм, источник
принудительности категорий. Для него это развитие
абсолютного самосознания, независимого как от
эмпирического индивидуума, так и от человеческого
общества. Принцип общественно-исторического
субъекта он формулирует на основе объективного
идеализма.
Именно поэтому Гегель бессилен перед тропом о
регрессе, хотя считает его очень важным. И в новое
время философы продолжают использовать его,
пережевывая на все лады. По мнению Гегеля, регресс
замыкается сам собою в понятии. Понятие имеет
основание в самом себе. Отдав много сил полемике с
античным скептицизмом, философ все-таки
чувствовал недостаточность своей аргументации и
вынужден был признать, что «если кто-нибудь хочет во что
бы то ни стало быть скептиком, то его нельзя
переубедить или заставить принять положительную фи-
24 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 29, с. 275.
67

лософию... как мы не можем заставить стоять
парализованного с головы до ног человека» 25.
Кантовский агностицизм Гегель опровергает
гносеологически, насколько это возможно с
идеалистической точки зрения. Утвердительный ответ на
вопрос, в состоянии ли наше мышление познавать
действительный мир, у него «подразумевается сам
собой : в действительном мире мы познаем именно его
мыслительное содержание, именно то, благодаря
чему мир оказывается постепенным осуществлением
абсолютной идеи, которая от века существовала где-
то независимо от мира и прежде него. Само собой
понятно, что мышление может познать то
содержание, которое уже заранее является содержанием
мысли» 26. Но, будучи великим диалектиком, Гегель,
изгнав сомнение скептицизма, провозгласил
абсолютность своей системы, пришел к «некритическому
позитивизму», догматизирующему действительность
как воплощение абсолютной идеи, т. е. вообще
изгнал сомнение. Это то противоречие между системой
и методом, которое привело гегелевскую школу к
разложению.
3. Преодоление сомнений скептицизма
диалектическим материализмом
Метод Гегеля не мог быть использован наукой, но
и отказавшись от него, наука снова оставалась
наедине с рассудочным мышлением, впадая в
скептицизм и агностицизм. Энгельс так обрисовывает эту
ситуацию: с одной стороны — официальные
представители гегелевской школы, выхолостившие ее
диалектический смысл и прикрывающие свое
невежество несколькими десятками мудреных
гегелевских словечек, с другой — уставшая от гегелевской
фразеологии наука, потянувшаяся к позитивному
содержанию и отказавшаяся от диалектики.
Развившийся тогда естественно-научный материализм
почти ничем не отличался от материализма XVIII в.
«Неповоротливый тяжеловоз обыденного буржуазно-
25 Гегель. Соч., т. X, с. 407.
26 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 21, с. 283.
68

го рассудка останавливался в замешательстве перед
рвом, отделяющим сущность от явления, причину
от следствия» 27, безнадежно запутавшись в самых
простых категориях.
Необходимо было критически преодолеть
философию Гегеля, дать науке новые методологические
основы.
Перед К. Марксом в полную силу встал вопрос:
как развивать науку? Ответить на него означало в
то же время разрешить другую, более общую логико-
философскую проблему — доказать возможность
самой науки, дееспособность человеческого
познания, достижимость объективной истины.
Доказательство силы разума есть изгнание сомнения
скептицизма, преодоление агностицизма.
Как было показано, при различении трех сторон
логического Гегель исходит из категории
противоречия. Соглашаясь с гегелевским делением истинно
логического на три стороны, диалектический
материализм вкладывает в понятие рассудочное и
диалектическое мышление более глубокий смысл.
Водораздел между рассудочным, метафизическим
мышлением (догматизм и скептицизм) и диалектическим,
разумным мышлением, действительно, определяется
различным пониманием противоречия. «Диалектика
и метафизика в конце концов составляют два
принципиально противоположных способа разрешения
противоречий, неизбежно возникающих в научном
развитии» 28. Но само понимание противоречия, как
нам представляется, зависит от общего подхода к
природе мышления, от того, найдено ли подлинное,
реальное основание логического. История
философии, в частности история скептицизма, есть
постоянное стремление к обоснованию познания, к
изгнанию сомнений скептицизма. Выполнение этой
задачи осуществляется в рамках категории
противоречия. В зависимости от того, насколько удается
разрешить проблему обоснования познания, зависит и
судьба противоречия, и судьба сомнения.
27 Маркс К., Энгельс Ф, Соч., т. 13, с. 495.
28 Ильенков Э. Диалектика абстрактного и конкретного в
«Капитале» Маркса. М., 1960, с. 222.
69

Догматизм убежден в непротиворечивости
сущности, вещей самих по себе: объективное
неизменно, прочно, завершено. Познание — и чувственное
и рациональное — тоже должно быть свободно от
противоречия. Если же противоречие
обнаруживается, то это только результат ошибки, субъективного
заблуждения и надо предпринять все возможное,
чтобы избавиться от него, построить формально
непротиворечивое знание. Категория противоречия
присутствует в догматизме, так сказать, негативно.
Восхваляя односторонность, догматизм
отворачивается от живого источника движения —
противоречия и застывает в неподвижности, завершенности
познания, поклоняясь абсолютной истине. Весь дух
догматизма исключает обращение к сомнению, которое
воспринимается догматиком как кощунство.
Такая интеллектуальная сонливость не
свойственна вечно деятельному и беспокойному
человеческому познанию. Спокойствие догматиков
расстраивает скептицизм, который с необходимостью
порождается самим догматизмом. Скептицизм есть
прозрение. Оказывается, и чувственное, и рациональное
познание неизбежно противоречивы, и это отнюдь
не является плодом субъективной ошибки,
логического невежества. Скептицизм беспощаден в своем
обличении догматизма, подвергает мысленному
аннулированию все определенное, всем односторонним,
конечным положениям противопоставляет их
отрицание.
Но скептицизм, на наш взгляд, не отказывается
от догматических позиций в трактовке сущности,
которая по-прежнему представляется как нечто
неизменное. Противоречию дозволяется пребывать лишь
в сфере субъективного, в объективном оно
объявляется противозаконным. Догматическое понимание
сущности обусловливает антиномичность в
скептической трактовке противоречий.
Противоположности для него не раздвоение изначально единой
сущности, а раздельно и независимо друг от друга
существующие начала. Эта полярность не
предполагает единства противоположностей, упускает самое
главное — разрешение противоречия, т. е.
скептицизм абсолютизирует отрицание, возводит его в
ГО

культ, останавливается на отрицательной стороне, не
поднимаясь до конкретного
положительно-диалектического мышления.
Проблема обоснования знания ставится поэтому
как преодоление мнимой антиномии между
сущностью, обладающей достоинством
непротиворечивости, и познанием, страдающим пороком
противоречия. Обосновать знание — значит избавить его от
противоречивости и тем самым наделить
способностью выражать сущность. Провал этой попытки
предопределяет судьбу сомнения. Неразрешенная
мнимая антиномия между сущностью и познанием
снимается воздержанием, сомнением. Если
познание наперекор всем усилиям не избавляется от
противоречия, значит сомнительно, чтобы оно могло
выразить непротиворечивую сущность. Сомнение
торжествует, обращаясь из робкой скептической
неуверенности в истинности отдельного положения во
всеобъемлющее, методически доказанное сомнение в
возможности познания объективной истины. Это —
сомнение скептицизма.
Таким образом, в русле философского
скептицизма вырабатывались важнейшие диалектические
идеи: утверждалась неизбежность
противоречивости познания, невозможность обрести критерий
истины в сфере логического, предпринимались
попытки выяснить происхождение категорий. Но не
было достигнуто главное — определение
подлинного реального основания логического. И догматизм,
и скептицизм оставались поэтому на одних и тех
же рассудочных теоретико-познавательных
позициях, стремясь объяснить познание в его же
пределах. При таком подходе неизбежна ориентация на
единичного субъекта, гносеологическая
робинзонада, породившая непреодолимые в рамках этого
воззрения логические парадоксы.
Скептицизм, следовательно, является, с одной
стороны, реакцией на догматизм, критикой
догматизма. Обнаруживая внутреннее отрицание во всех
понятиях науки* он тем самым представляет
отрицательную сторону логического, включаясь как
момент в диалектико-материалистическое
мышление. С другой стороны, скептицизм есть критика
71

догматизма с позиций же догматизма,
самокритика, самоотрицание догматизма. Вот почему он
страшен только для догматизма. Скептики
абсолютизируют отрицание, превращая его в догму,
односторонность, поэтому противоречие
расценивается как аргумент сомнения в познании
объективной истины (скептицизм представляет одну из форм
отрицательной диалектики). Даже сомнение он
доводит до крайности. Если догматизм,
абсолютизируя вечную истину, пытается остановить
движение науки, то скептицизм, догматизируя сомнение,
приходит к тому же безотрадному результату 29.
В диалектическом материализме на базе
материалистического понимания природы и общества
разработана идея общественно-исторического
субъекта. Субстанцией, основанием мышления является
чувственно-предметная деятельность, в процессе
которой формируется и рождается человек как
социальное существо. Мышление есть дериват,
идеальная форма чувственно-предметной
деятельности, движение в понятиях по логике предмета.
Практика необходимо представляет общественный
процесс, стало быть и мышление — совокупное
творение всего человечества. «Есть ли это
мышление отдельного, единичного человека? Нет. Но оно
существует только как индивидуальное мышление
многих миллиардов прошедших, настоящих и
будущих людей» 30. Поэтому диалектический
материализм ориентируется не на индивидуальное, а на
общественное сознание в его историческом
развитии.
29 Против догматизма выступает релятивизм. Но они
враждуют лишь на первый взгляд. Релятивизм заложен в
социальной и гносеологической позициях скептицизма. Выдвигая
сомнение в возможности признания объективной истины,
скептицизм тем самым подвергает сомнению и абсолютную истину. По-
рождаясь скептицизмом, релятивизм также представляет
определенный вид догматизма. Если догматизм, поклонясь
абсолютной истине, отрывается от объективного, которое изменяется, то
релятивизм, предавшись безудержной мании относительности,
тоже упускает объективное содержание. %*...Положить
релятивизм в основу теории познания, значит неизбежно осудить себя
либо на абсолютный скептицизм, агностицизм и софистику,
либо на субъективизм». Ленин В, И. Поли. собр. соч., т. 18, с. 139.
30 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т 20. с. 87.
72

Наиболее важные и часто встречающиеся при
преобразовании действительности отношения
закрепляются в категориях. И содержание мышления,
и универсальные формы мышления в конечном
счете есть результат активного отражения
объективной реальности. Категории суть «всеобщие образцы
познанного, превращенные в образ и способ
познания» 31. Только потому, что сами формы мышления
имеют тот же источник, что и содержание,
возможно движение по контурам, по логике объекта,
постижение объективной истины.
Выяснение реального происхождения категорий
еще не решает фундаментальную проблему
обоснования знания. Происхождение категорий, их
родство с самим предметом наделяет их только
возможностью уловить и адекватно выразить
объективное содержание. Превращение возможности в
действительность связано с выработкой системы
категорий, метода исследования и доказательства.
Только Марксу удалось осуществить древнюю
мечту о методе, имманентном самому предмету.
На вопрос «Как развивать науку?» Маркс отвечает
с новых логических позиций: развитие науки
представляет естественно-исторический процесс.
«Понимание состоит... не в том, чтобы, как это
представляет себе Гегель, везде находить определения
логического понятия, а в том, чтобы постигать
специфическую логику специфического предмета» 32.
Движение, развитие мысли является
естественным, поскольку оно следует реальному
объективному развитию предметов. «Логос», как всеобщее,
устойчивое и объективное в предмете, поддается
исследованию лишь с помощью категорий,
заимствованных у самого логоса и превращенных в
относительно самостоятельные, активные формы
познания.
Определение реального основания логического
и, тем самым, земного происхождения категорий и
их активной, познавательной функции характери-
31 Баканидзе М. Проблема субординации логических форм,
с. 181.
32 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. I, с. 325.
73

зует подлинно разумное, целостное, конкретное
мышление, диалектический материализм. Только
с позиций понимаемого так разумного мышления
рационально преодолевается и догматизм и
скептицизм, доказывается возможность познания
объективной истины. Совпадение субъективной и
объективной диалектики, объективного логоса и
логики понятий — смертельная для скептицизма
аргументация. Диалектический материализм,
разрешая проблему обоснования знания, выдвигает
решающие доводы, способные действительно
излечить парализованную скептицизмом мысль.
В диалектическом материализме рационально
преодолевается скептический троп
противоречивости, впервые становится ясным смысл скептической
аргументации, который упускали из поля своего
зрения сами скептики. Снимается пресловутая
антиномия: с одной стороны, сущность
непротиворечива, с другой — в познании господствует
противоречие. Не это проблема познания. Противоречие
властвует в мышлении именно потому, что
является душой движения самой сущности, объективного.
«В собственном смысле диалектика есть изучение
противоречия в самой сущности предметов...»33.
Рационально истолковав троп противоречивости,
диалектический материализм по-иному ставит и
проблему обоснования знания: вся трудность
заключается в том, как выразить объективное,
реальное противоречие, объективный Логос в
логике понятий. Содержательное обоснование знания —
это, по-видимому, доказательство единства
противоречия, адекватное познание реального
противоречия и его разрешения.
Таким образом, в зависимости от того, как
решается проблема обоснования знания,
противоречия в догматизме, скептицизме и диалектическом
материализме, зависит и судьба понятия сомнения.
В догматизме сомнение преследуется,
категорически запрещается. В скептицизме его
абсолютизируют, возводят в принцип, догму. Сомнение,
обращенное в догму, теряет свой подлинный смысл.
33 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 29, с. 227.
74

Человек, впавший в сомнение, не успокоится, пока
не отыщет избавления от него. Скептик же,
напротив, утопая в сомнении, нисколько не терзается,
считая его предвестником благостного и
безмятежного состояния духа — атараксии. Скептицизм есть
поэтому сомнение лишь в исходном стремлении, в
результате же это нечто противоположное
сомнению, равнодушный отказ от познавательного
действия, от овладения объективной истиной. В
диалектическом материализме, во-первых,
преодолевается сомнение, подрывающее веру в реальность
объективного мира, в творческую мощь разума,
преодолевается сомнение, которое лишает человека
познавательной энергии. Во-вторых, выясняется
истинная роль сомнения как преходящего, но
необходимого момента, олицетворяющего вечное
беспокойство и движение познания. Рассмотрим
подробнее и первый и второй пункты.
«История марксистской философии
свидетельствует о том, что в одни исторические периоды
выдвигались на первый план вопросы борьбы
против гносеологического догматизма, в другие —
критика гносеологического скептицизма. Но,
несмотря на различия условий и задач, классики
марксизма постоянно вели борьбу против обеих
метафизических концепций» 34.
В подготовительных материалах к докторской
диссертации («Тетради по истории эпикурейской,
стоической и скептической философии») и в самой
диссертации молодой Маркс подвергает критике
скептицизм, правда, еще с младогегельянских
позиций, подчеркивая, что точка зрения видимости есть
«профессиональное противоречие всяким мыслям,
отрицание самого процесса определения» 35. В
«Теориях прибавочной стоимости» Маркс
критикует скептиков от политэкономии уже с диалектико-
материалистических позиций, вскрывая все
убожество их доводов. В трудах Энгельса «Диалектика
природы», «Анти-Дюринг», «Людвиг Фейербах и
конец немецкой классической философии», в введе-
Ойзерман Т. И. Главные философские направления, с. 61.
Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений, с. 128.
75

нии к английскому изданию «Развития
социализма от утопии к науке» разрабатываются основные
вопросы теории познания, выдвигаются решающие
аргументы против агностицизма36. В. И. Ленин в
«Материализме и эмпириокритицизме» подвергает
доказательной, глубоко аргументированной критике
современный ему вариант философского
скептицизма — махизм и его проявление в науке —
«физический идеализм». Критике теоретических
аргументов скептицизма В. И. Ленин уделяет немало места
и в «Философских тетрадях».
В диалектическом материализме разрешаются
сомнения скептицизма относительно причины
наших впечатлений (реальности внешнего мира).
Опыт как поток впечатлений здесь действительно
бессилен, чисто логическая аргументация также не
спасает положения. Неопровержимым свидетелем
реальности внешних объектов является чувственно-
предметная деятельность, которая включает
непосредственное восприятие, но не сводится к нему.
Только деятельное, активное отношение к миру,
опредмечивание общественным субъектом своих
сущностных сил доказывает со всей
убедительностью то, что считали непосильным для
человеческого ума скептики: источник наших
впечатлений — внешний, реально существующий мир, иначе
это преобразование было бы неосуществимым.
Анализируя скептические доводы о том, что
субъект не выходит за пределы своих восприятий,
Энгельс подчеркивает: для их опровержения
недостаточно одних доводов и силлогизмов. Дело тут
не в теоретических аргументах; «это такая точка
зрения, которую трудно, по-видимому, опровергнуть
одной только аргументацией. Но прежде чем люди
стали аргументировать, они действовали. «In
Anfang war die Tat». И человеческая деятельность
разрешила это затруднение задолго до того, как
человеческое мудрствование выдумало его» 37.
В «Материализме и эмпириокритизме» В. И.
Ленин показывает, что уже глава французских энцик-
36 См.: Ильичев Л. Ф. Борьба Энгельса против
агностицизма. — «Вопросы философии», 1970, № 11.
37 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 22, с. 303.
76

лопедистов Дидро понимал: экстравагантную
берклианскую систему, к стыду человечества,
всего труднее опровергнуть, одних теоретических
аргументов недостаточно для разоблачения
идеалистического выверта.
В. И. Ленин подчеркивает, что основной софизм
идеализма изрядно потрепан со времен Беркли и
Юма. Махисты вслед за своими учителями
толкуют на все лады, что «чувственные впечатления и
есть вне нас существующая действительность»,
что материалисты совершают-де незаконный
«трансцензус» от мира чувственной данности к
вещам самим по себе. Развивая взгляды К. Маркса
и Ф. Энгельса, В. И. Ленин доказательно
опровергает основной софизм идеализма и скептицизма,
указывая, что для обозначения объективной
реальности, которая дается человеку в его ощущениях,
существует выработанная очень давно философская
категория—материя; «говорить о том, что такое
понятие может «устареть», есть младенческий
лепет» 38.
Диалектический материализм преодолевает и
сомнение в возможности овладения объективной
истиной. Основной аргумент, который выдвигали
здесь античные скептики,— противоречивость
познания. Выяснив назначение и смысл
противоречия в мышлении, диалектический материализм
лишает скептицизм его основного оружия. По-иному
теперь ставится и проблема доказательства:
обосновывается не та или другая сторона противоречия,
не односторонность, конечность, а само
противоречие, единство противоположностей. Причем
доказательство становится возможным, ибо
определяется критерий истины, с помощью которого
выявляются положения, останавливающие регресс
в бесконечность. В сфере логического регресса не
избежать, в этом были правы античные скептики.
Но их вывод — критерия истины вообще нет —
несостоятелен. Согласно диалектическому
материализму, пробу на истинность логическое
проходит в практике, «в процессе которой человек, с
Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 18, с. 131.
77

одной стороны, закономерно познает сущность
объективного материального мира, а с другой —
воплощает свое мышление в действительность» 39.
Являясь основанием мышления, кузницей
категорий, предметная деятельность именно поэтому
имеет право верховного арбитра, заключает
возможность проверки на истинность. Эта
возможность превращается в действительность, т. е,
практика становится полномочным,
неопровержимым критерием истины, когда теоретическое
знание удается практически воплотить в реальном
объекте.
Всеобщее, т. е. логическое, может быть
проэкзаменовано только общим, которое обладает в то же
время достоинством непосредственной
действительности. Именно практика воплощает это общее в
непосредственно достоверной форме, выступая
диалектическим критерием истины, подчеркивает
В. И. Ленин. Этот критерий абсолютен, поскольку
то, что он подтверждает, является объективной
истиной. Этот критерий относителен, поскольку
«критерий практики никогда не может по самой
сути дела подтвердить или опровергнуть полностью
какого бы то ни было человеческого
представления» 40.
Спасение от регресса в бесконечность
обеспечивается не только обнаружением критерия истины,
но и принципиально иным подходом к
доказательству, понимаемому не как унылая однозначность,
прямая линия, а как круг, логическая
рефлексивность, самообоснование. Это материалистически
истолкованный и развитый К. Марксом гегелевский
подход к доказательству, сжато выраженный в
словах, цитируемых В. И. Лениным: «Именно таким
образом происходит, что каждый шаг вперед в
поступательном движении, каждое дальнейшее
определение, удаляясь от неопределенного начала,
представляет собой также возвратное приближение
к последнему... идущее назад обоснование начала
39 Абдилъдин Ж., Нысанбаев А. Диалектико-логические
принципы построения теории. Алма-Ата, 1973, с. 45.
40 Ленин В, И, Поли. собр. соч., т, 18, с. 145—146.
78

и идущее вперед дальнейшее определение его —
совпадают воедино и есть одно и то же» 41.
Такой подход к доказательству,
осуществляемому в процессе восхождения от абстрактного к
конкретному, Маркс реализовал в «Капитале»,
произведении необычайно доказательной силы, где
все части органически взаимосвязаны друг с
другом. Однако использование диалектического
метода доказательства послужило различного рода
метафизикам и идеалистам поводом для обвинений
в нелогичности, в недоказанности основного,
исходного понятия стоимости. Это было или сознательное
искажение существа дела, или явное непонимание
нового похода к доказательству. Буржуазные
читатели «Капитала», воспитанные на формальной
логике, ожидали привычного, прямолинейного
доказательства, не будучи в состоянии воспринять
новый, диалектический метод, требующий гораздо
больших усилий и внимания. Диалектический
метод на каждом шагу выявляет теоретическое
невежество того читателя, который уже в начале хочет
получить всю науку, на каждом конкретном
отрезке требует всеобъемлющего и полного
доказательства, тогда как такое доказательство дается лишь
всем ходом исследования. Истина находится не в
начале и не в конце, а представляет собой весь
поступательный процесс движения знания.
Для нового скептицизма основной причиной
сомнений в познаваемости объективной истины
явилась трудность обоснования категорий. В
диалектическом материализме разрешается
проблема происхождения категорий, над которой
бились Юм и Кант. «Эмпирическое наблюдение само
по себе никогда не может доказать достаточным
образом необходимость» 42. (В этом был прав Юм.—
Г. С.) Но это не повод для сомнений в объективном
существовании всеобщности и необходимости. Не
пассивное созерцание, а активное действие, —
развивает мысль Кант, останавливаясь на
априоризме. Не самодеятельность субъекта, а реальная
41 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 29, с. 212.
42 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 544.
79

чувственно-предметная деятельность общественно-
исторического субъекта,— приходит к заключению
марксизм. Объективно существующие
необходимость и всеобщность, как и остальные категории,
не воспринимаются непосредственно отдельным
субъектом, но и не коренятся a priori в рассудке.
Эти связи могут быть установлены только в
процессе чувственно-предметной деятельности, которая
понимается не как отдельный акт, а как длительный
исторический процесс, осуществляемый обществом;
«доказательство необходимости заключается в
человеческой деятельности, в эксперименте, в
труде...» 43
Итак, диалектический материализм
утверждает возможность достижения объективной истины,
отвергая агностическую трактовку истины как
потока ощущений. Истина, поскольку она истина,
является объективной. Никакой другой истины,
обитающей в сфере субъективного, нет и не может
быть. Истина есть познание сущности. Только
знание сущности, осуществляемое в процессе
восхождения от абстрактного к конкретному, есть
полноценное знание, могущее стать компасом в
деятельном преобразовании мира
общественно-историческим субъектом. Поэтому наука, отказавшаяся
от сущности, утрачивает свое подлинное
назначение, обрекает себя на слепое блуждание в хаосе
явлений. «Задача науки заключается в том, чтобы
видимое, лишь выступающее в явлении движение
свести к действительному внутреннему
движению» 44.
Опровергая основные доводы скептицизма,
диалектический материализм выдвигает
контраргументы, вскрывающие общую логическую
несостоятельность скептицизма, его беззащитность
перед собственными же тропами. Как было
показано, скептицизм, обвиняя науки и философию в
противоречивости, сам поражен внутренним
противоречием. Его основной вывод «истины нет» его же
опровергает. От такого обвинения безуспешно пы-
43 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 544.
44 Там же, т. 25, ч. I, с. 343.
80

тались освободиться уже античные скептики. Но
недостаточно, на наш взгляд, направить против
скептицизма этот действительно важнейший
контраргумент, главное — как его трактовать. По
Гуссерлю, скептицизм сам себя отрицает именно в
силу своей противоречивости. Гуссерль сводит
логическую невозможность к противоречивости: если
теория внутренне противоречива, она невозможна.
Однако внутренняя противоречивость еще не
признак несостоятельности теории, как верно
отмечает Л. П. Гокиели. Скептическая теория не потому
невозможна, что себе же противоречит, а потому,
что ее основной вывод «истины нет» как
негативный момент приводит к регрессу в бесконечность.
Ведь тот, кто отрицает истину, должен лишить
истинности и свое утверждение и т. д. И в
остальных вопросах скептицизм запутывается в
логических сетях собственного тропа. Так, логический
кумир скептицизма — отрицание. Но если отрицать
вообще все положительное, то уже само это
отрицание выступает в роли некоторого положительного,
придется и его подвергнуть отрицанию, и т. д. Тот,
кто признает лишь относительность истины, должен
признать и относительность своего положения и
т. д. «Соответствующая логическая невозможность
выражается не противоречием, а регрессом в
бесконечность» 45.
Еще более глубока, по нашему мнению, точка
зрения С. Б. Церетели: положение «истины нет»
является логически рефлексивным. Само отрицание
истины есть ее утверждение. Отрицающие истину
тем самым утверждают ее, считая истинным само
отрицание 46. Скептицизм, следовательно, попадает
в парадоксальную ситуацию. Отрицая объективную
истину, он доказывает ее неотрицаемость. Отвергая
рациональное, опирается на его же силу, т. е.
отрицая логическое, тем самым утверждает его.
Отрицая возможность общезначимых суждений,
осуществляет это в форме общезначимых суждений,
45 Гокиели Л. О природе логического. Тбилиси, 1958,
с. 110.
46 См.: Церетели С. Б. Диалектическая логика. Тбилиси,
1971, с. 279.
6-6
81

чем доказывает их логическую неустранимость,
необходимость. Именно поэтому скептицизм сам себя:
отрицает.
Решающий же аргумент, выясняющий
логическую несостоятельность скептицизма, лежит в
области практики. Скептик не может жить и
действовать, последовательно подчиняясь своим
теоретическим посылкам. В. И. Ленин выдвигает
этот аргумент как логическое опровержение
скептицизма, ибо практика имеет решающее значение
для логического.
Немецкий философ-агностик XVIII—XIX в.
Г. Э. Шульце (называвший себя Шульце-Энезидемом,
последователем Юма и из древних — Пиррона и
Секста) предупреждает, что его «скептицизм не
затрагивает жизненной практики, оставаясь в
пределах философии». В. И. Ленин высмеивает это
якобы извиняющее скептицизм обстоятельство.
Напротив, именно невозможность придерживаться
на практике своих теорий не извиняет, а обвиняет
скептицизм. Приняв в жизни положение «истины
нет», скептик обрекает себя на полную
бездеятельность, ибо только знание объективной истины
может стать основанием деятельного
преобразования мира 47.
Таким образом, диалектический материализм
преодолевает и теоретико-познавательный
догматизм, и скептицизм. Человеческое познание
суверенно, неограниченно, абсолютно по своей природе,
стремлению, по осуществлению в бесконечной
последовательности поколений, подчеркивает
Энгельс, возражая против пессимизма скептиков, этих
профессиональных жрецов невежества. Но
познание суверенно, относительно, ибо осуществляется
отдельными людьми, силы и возможности которых
ограничены субъективными особенностями и
историческими условиями,— таково возражение против
догматизма, выдвигающего несостоятельную
задачу окончательного, завершенного познания всего
и вся 48.
47 См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 18, с. 144.
48 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 36, 88, 124.
82

Развенчав сомнение скептицизма,
диалектический материализм не отрицает необходимости
скептического сомнения и в отдельных положениях
науки, и в фундаментальных принципах и теориях.
Верно, что ученые стремятся к преодолению этого
сомнения, утверждению достоверности. Но,
изгоняемое однажды, оно появляется вновь и вновь, потому
что естественным моментом на пути к знанию
необходимому, достоверному является знание
вероятное, не свободное от скептической
неудовлетворенности. Путь развития науки — путь догадок,
предположений, гипотез, а значит и сомнений. По
одному и тому же вопросу может быть выдвинуто
несколько гипотез, одинаково вызывающих
скептическое сомнение, которое преодолевается только
с победой одной из соперничающих сторон, с
превращением знания вероятного в знание достоверное.
История философии, думается, свидетельствует,
что с самого своего возникновения проблема
вероятного знания оказывается связанной с
категорией противоречия49. Школа Пиррона и Секста
Эмпирика четко, хотя и не осознанно, проводит
эту мысль: троп противоречивости доказывает, что
обе стороны противоречия равновероятны. В то же
время превратно толкуя задачу обоснования зна-.
ния как избавление от противоречия, скептики, как
нам кажется, невольно предполагали собственное
поражение. Одна сторона противоречия
действительно достигает лишь вероятности. Удалить
противоречие — значит увековечить вероятность,
спасовать перед задачей обоснования знания.
Абсолютизируя полярность, скептики представляли
отрицательную диалектику, т. е. удовлетворение
вероятностью одной стороны противоречия.
Отсюда — непреодолимость скептического сомнения, ко-
49 Трудно представить себе современную науку без
использования понятия вероятности. Математическая теория
вероятностей, разработанная еще в XVIII в., стала основой
статистической физики и термодинамики. Новый смысл и значение
приобрела вероятность в квантовой механике. На базе понятия
вероятности успешно развивается современный вариант
индуктивной логики — вероятная логика. Мы же имеем в виду
только философский аспект этого понятия.
83

торое всегда сопровождает вероятностное знание.
Одна сторона противоречия, как справедливо
считает С. Б. Церетели, остается на уровне
вероятности. Только единство противоречия добивается
необходимости. Вероятность есть характерная
черта отрицательной диалектики, скептицизма. И как
отрицательная диалектика (скептицизм)
преодолевается, снимается материалистической
диалектикой, представляя ее преходящий момент, так и
вероятность снимается необходимостью. «Полная
необходимость есть необходимость единства
противоположностей... Само по себе невозможно отдельно
взятое вероятностно-логическое. Оно возможно как
отрицательно-диалектическое, как момент
положительной диалектики, единства противоречия» 50.
Сведение всего знания к состоянию вероятности
характерно для многих представителей буржуазной
философии. «В области сложных знаний
господствует вероятность, включающая в себя сомнение» 51.
Это возврат к отрицательной диалектике, другой
оборот скептицизма: вероятность объявляется
единственно возможным, естественным состоянием.
Познание ограничивается не по объему, а по
достоверности. Скептическое сомнение как отношение
неуверенности, всегда сопровождающее вероятностное
знание, здесь тоже увековечивается, считается
непреодолимым. Это плохо замаскированные
позитивистские устремления лишить науку научности, оставить
ее на уровне полезности, эмпирического явления.
Если все знание только вероятностно, то наука сама
себя отрицает, сама себя упраздняет — смысл
логического именно в необходимости. Поборников
абсолютизации вероятности, представителей
современного скептицизма, можно разоблачить, на наш взгляд,
даже аргументацией античного скептицизма. Любое
вероятное знание приходит в столкновение с другим,
столь же вероятным, предлагая познающему
субъекту совершить выбор (скептический троп
противоречивости). Далее, если все знание только вероятно, то
в свою очередь вероятно последнее утверждение
Церетели С. Б. Диалектическая логика, с. 392.
Фишер К. История новой философии, т. I, с. 287
84

и т. д. (скептический троп о регрессе в
бесконечность).
Итак, мы установили, что смысл и назначение
сомнения определяются в зависимости от решения
проблемы обоснования знания, противоречия.
Догматизм боязливо гонит сомнение прочь, заученно
повторяя избитые истины. Скептицизм, впадая в
другую крайность, безудержно предается
всепоглощающему сомнению и в результате смыкается с
догматизмом, превращая в догму само сомнение и
направляя его против познания. Диалектический
материализм, исключая сомнение скептицизма,
раскрывает действительную роль сомнения в познании. Во-
первых, скептическое сомнение неизбежно
сохраняется как отношение познающего субъекта к
вероятному знанию. Это сомнение преодолевается по мере
того, как вероятное знание становится достоверным.
Во-вторых, и достоверное знание может вызвать
скептическое сомнение из-за обнаруженного
противоречия или сознательно подвергнуться
методическому сомнению. И в том и в другом случае это
сомнение продуктивное, эвристическое (о чем подробнее
будет сказано в следующей главе).
Совершенно очевидно, что сомнение скептицизма
и сомнение, как его понимает диалектический
материализм, противоположны по цели и назначению.
В скептицизме цель сомнения — само сомнение.
Здесь — окончательная остановка познания,
привлекающего сомнение как свидетельство незнания,
непостижимой загадочности вещей самих по себе.
Диалектическое сомнение направлено на отдельные
положения науки, на фундаментальные принципы и
теории, т. е. представляет момент движения,
средство познания объективной истины.
Однако, несмотря на то, что сомнения
скептицизма и тезис агностицизма об ограничении науки
изучением и описанием потока впечатлений,
преодолены диалектическим материализмом, скептическая
направленность свойственна сегодня различным
течениям буржуазной философии. Причем некоторые
из них, интерпретируя античный скептицизм,
опираясь на его аргументацию, доказывают
недостижимость объективной истины, открыто признают себя
85

скептиками. Так, Нельсон отвергает возможность
познания объективной истины, используя
скептический троп о взаимной доказуемости. «Для того,
чтобы достичь познания критерия (истины.— Г. С.),—
пишет он,— мы бы должны были его уже
применять... Гносеологический критерий существовать не
может и в связи с этим не может существовать
никакая теория познания» 52. Нельсон обходит
молчанием разрешение проблемы диалектическим
материализмом, выявившим подлинный критерий
истины — практику.
Другие направления современной буржуазной
философии ориентируются на скептицизм нового
времени, исходят из субъективистского понимания
истины и ограничения познания миром впечатлений,
ссылаясь при этом на необходимость преодоления
скептицизма. Так, конвенционализм надеется
противостоять скептицизму, преодолев троп о регрессе
в бесконечность: исходные положения науки не
требуют-де доказательства, ибо являются плодом
соглашения и тем самым избавляются якобы от
регресса в бесконечность.
Но это лишь мнимое спасение от скептицизма.
Такую позицию античный скептицизм разоблачил
тропом о предположении. Конвенционалисты и есть
те догматики, которые, отчаявшись остановить
регресс, принимают первое предположение, причем без
дальнейших доказательств. Но, как показали
античные скептики, эта позиция усталого малодушия не
избавляет от основного скептического обвинения в
противоречивости. Система исходных положений,
одобренная конвенцией, может противоречить
другой системе, у создателей которой иные вкусы и
настроения. Конвенционализм, считая себя
освободившимся от скептицизма, на самом деле представляет
собой вариант самой последовательной его формы —
агностицизма. Основные положения науки он
объявляет делом соглашения, что ведет к сознательному
отказу от объективной истины.
52 Цит. по кн.: Шафф А. Некоторые проблемы
марксистско-ленинской теории истины. М., 1953, с, 55.
86

Скептические мотивы слышатся в философии
неопозитивизма, который воспринял в скептицизме
не постановку проблем, а успокоительно-мрачное
разрешение сомнений субъективизмом. В. И. Ленин
в «Материализме и эмпириокритицизме» показал
все убожество философских кривляний махистов,
претендовавших на новое слово в философии, а на
самом деле повторявших Юма и Беркли.
Позитивизм во всех его исторических формах остается
жалким преемником самого слабого в учениях этих
философов. Но если Юм взывал к субъективизму и
агностицизму, загнанный в тупик собственными
вопросами, неопозитивисты сознательно
отказываются от знания тех путей из этого тупика, которые
открыл диалектический материализм, и в то же
время претендуют на утверждение достоверного
знания, разрешившего якобы все мучительные
сомнения философии. Что же дает им такую
надежду, ведь следование Юму сопряжено с глубочайшим
пессимизмом?
Юм, как известно, придерживался скептической
позиции в отношении основного вопроса
философии. Р. Карнап подхватывает его мысль, идет чуть-
чуть дальше: и тезис о реальности внешнего мира,
и тезис о нереальности отвергаются им как
псевдопроблема. А это та же скептическая позиция,
слегка подновленная и загримированная.
Скептическая установка Юма в отношении внешнего мира
обусловливает и его агностицизм. Скептическая
позиция Карнапа, провозглашение вопроса о
реальности внешнего мира псевдопроблемой влечет
за собой агностический, позитивистский взгляд на
задачи науки. Она «не должна искать
метафизических агентов, ответственных за некоторые
события, а должна только описывать такие события в
терминах законов» 53.
Как и Юм, Карнап считает одной из важнейших
задач философии науки анализ и разъяснение
значения понятия причинности. По его мнению, следует
отказаться от попыток метафизического истолкова-
53 Карнап Р. Философские основания физики. М., 1971,
с. 50.
87

ния причинности, от исследования причинности
как философской категории. Прежде всего
нападению подвергается понятие необходимости,
составляющее определяющий признак причинности: «если
существует необходимость в законах природы, она,
конечно, не является логической необходимостью»54.
Так, два противоположных утверждения —
«Когда железо нагревается, оно расширяется» и
«Когда железо нагревается, оно сжимается» —
одинаково равноправны с точки зрения чистой
логики. Это слегка перефразированный аргумент
Юма, утверждавший, что причинность не
выводится a priori, и сыгравший в свое время значительную
роль в истории философии. Однако Карнап ни
слова не говорит об этом и выдает юмовский довод как
собственную оригинальную находку.
Излагая же свой второй аргумент против
необходимости, Карнап сразу же ссылается на Юма, не
скрывая свое заимствование. Этот довод тоже
хорошо знаком нам и сводится к уже обсужденному
положению Юма о том, что необходимость не
устанавливается и a postoriori в опыте. «То, что вы
наблюдаете, представляет не больше как
последовательность событий во времени, одного после
другого. Никакая необходимость не наблюдается» 55.
Карнап бессилен перед юмовской атакой и,
воспринимая его критику как ниспровержение
объективной необходимости, заимствует не только
критический анализ Юма, но и в некотором смысле его
«позитивное» разрешение сомнений. Перепевая
известные рассуждения Юма, он толкует о том,
что в основе причинности лежит привычка,
рожденная ассоциативным отношением двух событий.
Таким образом, мы не обнаружили пока ничего
нового в анализе Карнапом причинности — он
повторяет не только юмовские критические
аргументы, но и юмовские заблуждения. Для него вся
эта аргуметация служит основой отказа от
«метафизического» исследования категории причинности,
от выяснения ее объективного происхождения. Не
Карнап Р. Указ. работа, с. 269.
Там же.
88

видя выхода из юмовских затруднений, он
смиренно призывает видеть в причинности лишь
«регулярности природы». Было бы более плодотворным,
считает он, «заменить всю дискуссию о значении
понятия причинности исследованием различных
типов законов, которые встречаются в науке.
Когда будут исследоваться эти законы, вместе с
ними будут анализироваться и типы причинных
связей» 56. Изучение причинных связей в
конкретных науках действительно представляет
важнейшую задачу, однако ее успешное разрешение
зависит от общефилософского исследования категории
причинности, в котором Карнап терпит крах вместе
с Юмом.
Принять юмовские результаты означало
направить жало скептицизма против самой философии.
Если философия бессильна ответить на вопросы о
реальности объективного мира, о возможности
познания, сущности, то остается совсем отказаться
от ее бесплодных спекуляций и необоснованных
претензий — вывод, к которому и пришли
позитивисты. Философия объявлена лженаукой, мнимым
пророком. Она не справилась с проблемой
обоснования знания — следовательно, эта проблема должна
быть решена на почве конкретных наук. Но, вообще
отрекаясь от философии, неопозитивисты
принимают за основу юмовский скептицизм. «...Позитивизм
фактически отрицает только диалектико-матери-
алистическую философию... бросает естествознание
в объятия худших философских систем, лишает его
эвристического значения и обрекает на пассивное
следование за экспериментом, на роль регистратора
фактов» 57.
Удовлетворившись философскими позициями
Юма, неопозитивисты надеются разрешить
проблему обоснования знания в союзе с такой
авторитетной наукой, как математическая логика. Все их
надежды были связаны именно с этим союзом.
Специфика логического позитивизма Венского кружка,
56 Карнап Р. Указ. работа, с. 273.
57 Рахматуллин К. X. Борьба мировоззрений в космологии.
Алма-Ата, 1962, с. 9.
89

как указывает В. С. Швырев58, заключалась в
соединении позитивистской философии с
формально-логическими методами исследования. Если для
старого позитивизма характерна
биолого-психологическая окраска, ориентация на теорию ассоциаций,
выдвинутую Юмом, то неопозитивисты ввели
логическую струю, что должно было придать их
построениям «очарование интеллектуальной
респектабельности» (Рассел).
Привлечение математической логики и
обусловило специфическое использование основного
эмпирического принципа. Неопозитивисты не
останавливаются подобно Юму на констатации временной
зависимости идеи от впечатления. Они идут
дальше: все теоретическое знание должно быть
сведено к некоей совокупности эмпирических,
«протокольных предложений», обладающих
достоинством очевидности и не вызывающих ни
малейшего сомнения, только тогда знание обретает
искомую достоверность. Эта редукционистская
программа наиболее откровенно и последовательно
изложена в ранних работах Карнапа, где он
определяет протокольные предложения как запись
непосредственного опыта, индивидуального
переживания. Однако такая программа не в силах
устоять даже против скептического тропа
относительности : индивидуальное переживание
достоверно, но столь же достоверно другое, противоположное
ему индивидуальное переживание.
Неопозитивисты скоро и сами почувствовали
шаткость своей позиции, высказав в дискусии по
протокольным предложениям несколько вариантов
спасения редукционизма. Шлик, например,
попытался ввести вместо «протокольных предложений»
так называемые констатации,которые выражают
состояние переживаний субъекта в данный момент.
А это позиция еще античных скептиков. Утверждая
очевидность явлений, они настаивали именно на
такой форме: то, что воспринимается мною в
данный момент, неопровержимо.
58 См.: Швырев В. С. Неопозитивизм и проблемы эмпириче-
ческого обоснования науки. М., 1966.
90

В конце концов неопозитивизм приходит к
известному компромиссу эмпиризма и
конвенционализма, избирая некий «смягченный» вариант
частичной эмпирической интерпретации
теоретического знания. Но и в этом случае критерием
истинности считается непосредственно данное,
чувственно достоверное. Такое обоснование знания
иллюзорно: непосредственно данное, хотя и является
достоверным, но ни в коем случае не представляет
общезначимого, необходимого. Позитивизм даже в
сочетании с математической логикой оказался
неспособным обосновать науку.
В связи с провалом первоначальной программы
логический позитивизм претерпел значительную
эволюцию. Некоторые из неопозитивистов
пытаются откреститься от своих учителей Беркли и
Юма. Характерны в этом смысле высказывания
Г. Фейгля на XIII Международном конгрессе в
Мехико. Он уже не разделяет скептической
позиции в отношении внешнего мира, предлагая
различать два вида сомнения. «Одно дело решать
спор, например, рассматривая унаследование*
приобретенных свойств в биологии, и совершенно
другое дело устранять сомнение относительно
существования внешнего мира» 59. Таким образом,
начав с очищения Канта от вещи в себе и
провозглашения Юма и Беркли более
последовательными философами, неопозитивизм возвращается к
позиции Канта, вынужденный сделать уступку
материализму хотя бы в виде признания
существования вещей в себе. Но и кантианская позиция
давно преодолена диалектическим
материализмом. Неправомерно преувеличивать
материалистические тенденции неопозитивизма. Какой бы
линии ни придерживались сейчас его представители по
первой стороне основного вопроса философии —
скептической линии Юма или кантовского
признания «вещей в себе» — позитивизм остается
позитивизмом. Его лозунг, его кредо — наука, которая
ограничивается описанием потока впечатлений.
59 Цит. по кн.: Копнин 77. В. Логические основы науки.
Киев, 1968, с. 115.
91

Глава третья
РОЛЬ ПРОДУКТИВНОГО СОМНЕНИЯ
В ПОЗНАНИИ
1. Диалектико-материалистический анализ
понятия сомнения
Сомнение, как было показано, внутренне,
органически связано с проблемой истины, а
проблема истины, подчеркивает В. И. Ленин, есть
компетенция не психологии и феноменологии духа,
а логики, совпадающей с теорией познания. х
Необходимо поэтому выянить логическую природу
понятия сомнения.2
Диалектический материализм, в котором метод
определяется как система адекватных предмету
категорий, требует выяснения реального, объектив-
1 См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 29, с. 156.
2 Ни в философской энциклопедии, ни в одном из изданий
философского словаря под ред. М. М. Розенталя не дается
определение понятия сомнения. В Логическом словаре Н. И.
Кондакова (М., 1971) сомнение определяется психологически — как
затруднение при решении вопроса об истинности или ложности
какого-нибудь суждения, предмета, явления. Можно было бы
попытаться уточнить эту дефиницию, исходя из того, что
сомнение есть прежде всего акт мышления* и определять сомнение
как колебание, шатание, взвешивание мыслей, раздвоение ума,
ставшего перед необходимостью выбора, между истинностью и
ложностью какого-либо положения. На этот смысл указывает и
этимология слова. Сомнение — означает одновременное наличие
двух или нескольких мнений об одном и том же предмете. В
Толковом словаре живого великорусского языка В. Даля
сомнению предпосылается объяснение «думать надвое» (т. IV. М.,
1955). В немецком языке существительное Zweifel (сомнение)
образуется от числительного zwei (два). Однако и эта
дефиниция носит психологический характер.
92

ного происхождения всех категорий, всех понятий.
Принципиальная особенность марксова подхода к
системе категорий заключается в том, что все
категории, в том числе и те, которые считались сугубо
гносеологическими (абстрактное и конкретное,
историческое и логическое), прежде всего
рассматриваются как объективные, содержательные
характеристики самого объекта. То же требование мы
постарались предъявить понятию сомнения:
необходимо раскрыть его логический смысл, прежде
всего найти его объективный источник, доказать
объективное происхождение.
Мы убедились, что в истории познания — ив
догматизме, и в скептицизме, и в диалектическом
материализме — сомнение неотступно следует за
противоречием. Во-первых, причина, пробуждающая
сомнение,— всегда противоречие. Так, античные
скептики приходят в смятение, доказав, что
противоречие в познании неустранимо. Во-вторых,
направленность и действие сомнения определяются в
зависимости от оценки смысла и значения категории
противоречия. Все это убеждает в непосредственной
зависимости сомнения от противоречия. Но чтобы
поднять сомнение до уровня понятийного,
логического, необходимо прежде всего доказать его
предметное, реальное происхождение. В противном
случае это только психологический феномен, которому
запрещен доступ в сферу логики.
Выяснить объективный источник сомнения
опять-таки можно, лишь обратившись к истории его
формирования, к живому процессу познания.
Переход от мифологического к рационалистическому
сознанию, к философии как первой теоретической
форме освоения мира, где вещи оцениваются уже
не согласно ситуации, традиции, а в соответствии с
их устойчивым, предметным бытием, завершился в
античной философии догматизмом, пребывавшим в
иллюзии собственного всемогущества,
непогрешимости. Софисты одними из первых разрушили эту
иллюзию. Оказывается, об одной и той же вещи
существует несколько мнений, со-мнения, каждое
из которых может быть принято за истину. Такая
диалектика не раскрывает содержания самого
93

предмета, лишь обнаруживая его различные
отношения, которые односторонне абсолютизируются и
принимаются за всеобщее. Но здесь впервые
намечено объективное происхождение сомнения.
В философии скептицизма можно проследить
дальнейшее, хотя и не осознанное, развитие этой
мысли. Для античного скептика сомнение отнюдь
не своевольный, минутный каприз. «Должен ли
данный определенный человек впасть в сомнение,—
это для скептика-философа так же мало интересно,
как мало интересует математика вопрос, в силах
ли данный, определенный человек вычислить
площадь сферического треугольника» 3.
Принудительность, бесспорность сомнения доказываются
логически прицельной скептической
аргументацией. Философ-скептик, как бы он ни хотел
субъективно, не в силах уклониться от этого
методического и систематического сомнения, неумолимо
навязываемого ходом логических построений.
Сомнение появляется и приобретает силу
необходимости, логичности именно потому, что в познании
неотвратимо противоборствуют со-мнения,
противоположные мнения о вещи самой по себе. Сомнение
порождается со-мнениями, противоречием в самом
познании.
Однако установить объективный источник
сомнения возможно лишь с позиций диалектического
материализма, где противоречие в познании,
со-мнения трактуются как отражение предметной
противоречивости. Любое основание в самом себе
противоречиво, конечное само снимает свой
собственный догматизм внутренним отрицанием.
Момент текучести, преодоления жесткой
определенности предмета, факт реальной
противоречивости отражается в познании в форме со-мнения,
противоположных мнений о предмете. Эти
противоположные мнения, т. е. со-мнения,
непосредственно связанные с реальным противоречием, и
порождают феномен сомнения. Последнее, таким
образом, имеет, на наш взгляд, объективное
основание, предметное содержание в реальном
противоречии, но связано с ним опосредованно.
3 Рихтер Р. Скептицизм в философии. Спб., 1910, с. 27.
94

Причем объективным источником сомнения
является именно момент раздвоения единого,
осуществление внутренне присущего объекту
отрицания, самоотрицания, своего иного. Собственно
сомнение ведет свое происхождение от антино-
мичности. В скептицизме это обстоятельство
абсолютизируется. Поскольку противоречию здесь
отводится лишь субъективная сфера, оно
представляется лишь как антиномия, противопоставление
изначально различных сущностей. Полярность в
трактовке противоречия приводит к тому, что
упускается самое главное в противоречии —
разрешение, которое только и одухотворяет неподвижную,
застывшую антиномию. Сомнение скептицизма
соответственно представляет логическую антиномию, не
имеющую потенций к облегчению от мучительной
разорванности сознания. Это рассудочное сомнение.
В диалектическом материализме
устанавливается предметное происхождение категории
противоречия. Это обусловливает истинно диалектическую
трактовку, преодолевающую антиномичность.
Противоречие есть раздвоение единого, исходит из
одного основания. Именно поэтому оно имеет
возможность движения, роста, разрешения, может
быть понято как действительное, живое
противоречие, весь смысл которого — именно процесс
движения. Антиномия — лишь первый шаг в этом
движении. Здесь напряжение противопоставления
неумолимо нарастает. Но если пресечь стремление
противоречия к разрешению, если произвольно
выхватить только антиномию, противоречие
умерщвляется: в антиномии его еще нет. Если же
односторонне зафиксировать лишь разрешение,
противоречия здесь уже нет: напряжение противоположностей
снято. Только единство антиномии и разрешения
схватывает существо самого противоречия. Главное в
противоречии то, что дает ключ к тайне
самодвижения — разрешение 4.
Соответственно такому пониманию
противоречия трактуется и сомнение — как процесс, движение.
4 См.: Батищев Г. С. Противоречие как категория
диалектической логики. М., 1963.
95,

Собственно сомнение, ведущее происхождение от
объективной антиномичности, есть только первый
шаг сомнения. Второй, столь же необходимый —
разрешение, преодоление. Только единство
собственно сомнения как логической антиномии и его
разрешения дает действительно диалектический
взгляд на сомнение. Знать — значит преодолеть,
разрешить сомнение. Диалектическое сомнение
является необходимым, общезначимым. Объективная
логика предмета, объективное противоречие как бы
принуждает познающего субъекта к сомнению
даже помимо его желания. Иначе сомнению не был
бы присущ методологический характер, ведь метод
не есть нечто субъективное, подчиняющееся
прихоти отдельного субъекта.
Но определение объективного происхождения
понятия сомнения еще недостаточно для
утверждения его логического статута. Необходимо
проанализировать субъективный смысл этого понятия
как одной из форм диалектической рефлексии, т. е.
развить на новой основе глубокую мысль Декарта
о логическом содержании сомнения.
Не останавливаясь подробно на философском
прошлом понятия рефлексии, выделим только
основной подход всей домарксистской философии к
этой проблеме. Рефлексия, во-первых,
противопоставлялась практическому действию, деятельности.
Во-вторых, представлялась меланхолическим
самокопанием в глубинах индивидуального сознания.
Маркс и Энгельс в «Немецкой идеологии» вскрыли
классовый смысл призывов к такой рассудочной
рефлексии как стремления буржуазии отвлечь
трудящихся от классовых битв, восполнить
ущербность, односторонность жизни свободным рефлекти-
рованием, в котором индивид обретает якобы
целостность. На самом же деле эта рефлексия даже
не осознает, что углубляться в единичное сознание
можно лишь постольку, поскольку оно
детерминировано общественным, поскольку оно распредмети-
ло и освоило совокупное богатство человечества. В
противном случае рефлексия рискует сесть на мель,
глубокомысленно предаваясь мелочному анализу
предрассудков обыденного сознания. Самозабвен-
96

ность рассудочной рефлексии уводит в бесцельность
бесконечного регресса: рефлексия над рефлексией
и т. д. Сомнение в домарксистской философии
трактовалось как одна из форм именно такой
рассудочной рефлексии.
Маркс и Энгельс выработали диалектико-матери-
алистическое понимание рефлексии: это осознание
общественно-историческим субъектом своего
практического и духовного наследия, необходимый
момент практического действия. Прежде всего, в
марксизме раскрывается предметное, объективное
содержание исследуемой категории. При этом
материалистически переосмысливается ее
гегелевская трактовка. В «Науке логики» Гегель
подчеркивает, что познание не ограничивается
непосредственностью бытия, а стремится сорвать завесу
непосредственного, войти внутрь бытия, к
сущности. Когда начинают с этой закономерности,
указанное движение от бытия к сущности
представляется чем-то независимым от бытия, присущим
только познанию. «Но этот процесс есть движение
самого бытия. В самом бытии обнаружилось, что
оно в силу своей природы углубляется внутрь и
через это вхождение в себя становится сущностью»5
Рефлексия выступает на уровне сущности как
взаимоотражение, соотнесение, просвечивание
различных определений сущности, обращение бытия
на себя самого.
Карл Маркс материалистически переосмыслил
гегелевское истолкование рефлексии и использовал
это понятие прежде всего в его объективном,
предметном смысле, в частности, характеризуя
экономическое содержание цены. С такой
характеристикой, как меновая стоимость, товар, отмечает Маркс,
находится в непосредственном единстве и столь же
непосредственно с ней не совпадает, так что
меновая стоимость приобретает независимое
существование в специфическом материале — деньгах, к
которым товар относится как к чему-то вне его
сущему. Другое дело цена. Она не свойственна
товару непосредственно, а проявляется только при
5 Гегель. Наука логики. М., 1971, т. 2, с. 7.
7-6
97

сравнении с деньгами, при отражении от денег.
Это такая определенность товара, в которой «он
мысленно представляется как деньги. Она уже не
непосредственная, а отраженная, рефлектирован-
ная определенность...» 6 Товар рефлектирует,
опосредствует сам себя, ведь деньги хотя и
отличная от него реальность, но представляют
обособление меновой стоимости, существенной
определенности самого товара.
Таким образом, исходное и определяющее
значение рефлексии — обращение предмета на самого
себя, объективная рефлексивность. Сам по себе
предмет есть только возможность сущности. Лишь
включенный в определенную целостность, которая
является исторически его обособившейся,
расчлененной определенностью, он осуществляет
возможность сущности, т. е. предмет опосредствует,
рефлектирует сам в себя. Сущность высвечивается
только опосредствованием, рефлексией в более
широкой организации, где вещи отводится
определенная функция. Человек, будучи единичностью,
Робинзоном, есть лишь биологическое существо,
возможность своей сущности. Снятие
непосредственности, рефлексия осуществляется в
социальном бытии, в совокупности общественных
отношений, представляющих сущность человека.
«Внутреннее, существенное, в отличие от внешнего обретает
существование лишь в отношении, имеет не
непосредственное, но рефлектированное бытие,
бытие, опосредствованное в себе самом» 7.
От исходного, предметного понимания
рефлексии происходит трактовка ее как обращения
субъекта на самого себя, опосредование самого себя
размышлением. Исторически первая и наиболее
примитивная ступень рефлексии, еще не
принявшая теоретической формы,— самосознание,
осмысление человеком своего «я». Далее человек
осознает свои действия и их законы, содержание и
форму чувственно-предметной и революционной,
социальной деятельности.
6 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 46, ч. I, с. 154.
7 Науменко Л. К. Монизм как принцип диалектической
логики. Алма-Ата, 1968, с. 250.
98

Рефлектирующая активность
общественно-развитого человека направляется и на сам процесс
познания. Вся гносеология по сути дела
рефлексивна, прослеживает, что есть знание. Еще Платон в
«Теэтете» поставил эту проблему — размышление
над самим знанием, выяснение его сущности и
критериев. Логика тоже по своей сути рефлексивна,
направлена на само познание, вырабатывая
понятие о понятии, понятие о суждении и т. д. 8
Изучение разумом происхождения познания, его
достоверности, способностей и возможностей, рефлексию
над самим познанием,, Энгельс называет одним из
характерных признаков разумного мышления 9. В
отличие от Канта изучение способностей разума
используется диалектическим материализмом не для
ограничения и усмирения познания, а для
утверждения его могущества.
Диалектический материализм объясняет
неудачи всей предшествующей логики и гносеологии тем,
что та и другая ограничивались рефлексией над
самим познанием, пытаясь уловить сущность
знания в пределах самого знания. Но сколько ни
рефлектируй, ни размышляй над самим познанием,
все это останется мучительным вопросом без
ответа. Поэтому «Теэтет», где весьма заинтересованно
обсуждается, что же такое знание, так и не дал
разрешения проблемы. И кантовская гносеология
осталась лишь попыткой научиться плавать, не
входя в воду. Только привлечение совокупного
общественного опыта, осознание исторического
процесса практики раскрывает тайну логического.
«Рефлексия в конечном счете есть осознание
практики, предметного мира культуры. В этом
смысле рефлексия есть способ определения и метод
философии, а диалектика — рефлексия разума» 10.
Диалектический материализм отказывает
единичному субъекту в монополии на рефлексию, в
сомнительном удовольствии рефлектирования,
понимая рефлексию как функцию
общественно-развитого человека. В таком смысле это есть действи-
8 См.: Церетели С. Б. Диалектическая логика.
9 См. -Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 537—538.
10 Философская энциклопедия, т. 4. М., 1967, с. 499.
99

тельно работающая, а не дезорганизующая
категория, проявление силы и мудрости, возросшей
способности к деятельности, а не признак
душевной раздвоенности и творческой немощи.
Сомнение является одной из безусловных форм
самосознания, рефлексии. Эта форма
использовалась сначала неосознанно. Не было еще образовано
понятие сомнения, не было выяснено его
происхождение. Декарт впервые уловил, что сомнение есть
форма рефлексии, форма мысли, обращенная
прежде всего не во вне, а на себя. Однако он образует
понятие сомнения, рефлектируя только над самим
процессом познания, что затушевывает
объективные корни этого понятия, заставляет относиться
к нему только как к субъективному феномену.
Действительно, сомнение не является прямым
отражением объективной рефлективности. Оно
образуется при рефлексии над самим процессом
познания. Но все дело в том, как понимать этот
процесс. Для Декарта, для всего рассудочного
мышления характерно стремление к анализу
познания в пределах самого познания. Диалектический
материализм выводит познание из этой
ограниченной сферы, определяет практику как субстанцию
мышления. В таком случае, хотя понятие
сомнения и образуется лишь при рефлексии над
процессом знания, выясняется объективное,
предметное содержание сомнения, опосредованно
связанного с действительностью.
На наш взгляд, специфика сомнения в отличие
от других форм диалектической рефлексии
заключается в том, что оно всегда выражает отношение
субъекта к своему познанию (а тем самым
опосредованно к объекту) или непосредственное
отношение к объекту, а также отношение к
собственным принципам.
Будучи формой распредмечивания
унаследованного материала, сомнение может быть
охарактеризовано как возможность отрицания. В. И. Ленин
подчеркивает, что отрицание есть основание всякого
становления, беспокойства, движения. Сомнение как
возможность отрицания обеспечивает движение
мысли, переход к новому. Эта характеристика сомнения
100

позволяет обозначить его своеобразие: неустойчивая
логическая форма поиска, испытания.
Предшествующий результат подвергается первоначально не
отрицанию, а сомнению, содержащему возможность
выбора. Сомнение есть поэтому живой процесс
поиска, деятельного, пытливого освоения научного
материала. «Чтобы воспринять и освоить теоретическое
да и вообще всякое культурное наследие как живой
процесс, воспринять, не умерщвляя его, не
превращая в груду покинутых творчеством безразличных
результатов, надо суметь увидеть в нем не сумму
догм, а открытую систему проблем» п, т. е.
необходимо наследовать и сами искания, вопросы,
сомнения.
Если же ученый пытается избежать этого
трудного, тернистого пути поисков, отобрав «самое
наилучшее», то, что не содержит отрицания и не
вызывает сомнений, он добровольно ставит себя вне
подлинной науки. Такое трусливое благоразумие,
закрывающее глаза на проблемность,
противоречивость познания и потому уклоняющееся от сомнения
как возможности отрицания, Маркс называл
«могилой науки». Подвергая резкой критике
педантов-эклектиков, представителей вульгарной политической
экономии, он писал: «Это — выхолащивание всех
систем, у которых повсюду обламывают их острые
углы и которые мирно уживаются друг с другом в
общей тетради для выписок» 12.
Вторая особенность сомнения как формы
диалектической рефлексии — органическое, неразрывное
слияние логического и психологического моментов.
Невозможно уловить тонкое своеобразие сомнения,
если пытаться определить его строго логически,
забывая о его равной принадлежности сфере
психологии. Хотя обнаруженный в предмете парадокс и
вынуждает к сомнению, каждый субъект по-своему
переживает сомнение в зависимости от своих
психологических особенностей. Для одних это тягостная
пытка сомнением, другие относительно легко и
быстро разрешают конфликт мысли.
11 История марксистской диалектики. М., 1971, с. 201.
12 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 26, ч. III, с. 528.
101

В психологии сомнение считается одним из
познавательных интеллектуальных чувств наряду с
иронией и удивлением. «Существование
интеллектуальных чувств — удивления, с которого, по
Платону, начинается всякое познание, любопытства и
любознательности, чувства сомнения и уверенности в
суждении и т. п.— является ярким доказательством
взаимопроникновения интеллектуальных и
эмоциональных моментов» 13. Состояние раздвоения мысли
ведет к душевному разладу, растерянности, нередко
сопровождается отчаянием, смятением, раскаянием,
опасением, разочарованием. Отсюда такие
выражения, как червь сомнения, сомнение подкралось,
укололо, берет, взяло, гложет, терзает н.
В плане психологическом сомнение возникает в
так называемых проблемных ситуациях, являясь
определенной подготовкой к научному поиску. Как
справедливо считает Е. С. Жариков, один из
основных принципов оптимизации научного творчества —
принцип свободы мышления (новое знание ученый
получает лишь за пределами запретов, законов) — с
психологической точки зрения обеспечивается
способностью сознания к воображению и сомнению 15.
Специфика сомнения заключается и в том, что
оно является логическим противоречием, единством
утверждения и отрицания. Сомнение в сомнении
опирается на это понятие и утверждает сомнение.
Сомнение содержит отрицание мысли, но само это
отрицание есть утверждение сомнения, т. е. мысли.
Сомнение как форма диалектической рефлексии
субъекта, по нашему мнению, представляет один из
моментов его теоретической деятельности. В знании
как ставшем, утвердившемся, относительно
завершенном фрагменте сомнение преодолено. Но в
процессе познания, в живом потоке творчества
сомнение присутствует, представляя необходимую предпо-
13 Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии. М., 1946,
с. 491. См. также :Шингаров Г. X. Эмоции и чувства как
форма отражения действительности. М., 1971.
14 См.: Словарь современного русского литературного
языка. М. — Л., т. 14, стр. 247.
15 См.: Жариков Е. С. Методологический анализ
возможностей оптимизации научного творчества. Киев, 1968.
102

сылку, важнейшую форму испытания, поиска,
открытия. В то же время сомнение является моментом
теоретической деятельности. В практическом
действии, где субъект выдвигает определенную цель,
избирает четкую систему средств, сомнение
недопустимо. Но прежде чем выработать цель и
развернуть в идеальном плане структуру, план
деятельности, человек теоретически осмысливает материал,
сомневается, ищет.
Представляя форму поиска в теоретической
деятельности, сомнение тем самым включается в
систему общецелостной деятельности. Сомнение,
будучи формой диалектической, а не рассудочной
рефлексии, не противопоставляется практическому
действию. Подвергнуть диалектическому
сомнению — значит творчески осмыслить материал,
выработать определенную позицию, необходимую для
реализации действия.
Выяснение логической природы сомнения дает,
на наш взгляд, возможность рассмотреть это понятие
на различных уровнях: на уровне обыденного
понимания и на уровне научного познания. В обыденной
жизни каждый человек сомневается и по самым
незначительным поводам, и в связи с глубокими
политическими, социальными, нравственными
конфликтами и коллизиями, отнюдь не становясь при
этом скептиком. Напротив, сомнение есть
неизбежный путь формирования индивидуальности,
становления личности. Но при определенных социальных
обстоятельствах, особенно в переломные, кризисные
эпохи сомнение может быть превращено в самоцель,
в скепсис как определенный тип умонастроения и
поведения. Этот брюзжащий скепсис, высокомерный
и жалкий в своем бессилии, лишает человека
способности к плодотворному действию, парализует его
чувства и волю. Чаще всего скепсис выражает
гражданскую пассивность, стремление уклониться от
практической борьбы.
На уровне обыденного сознания сомнение в
основном непроизвольно, не используется сознательно,
методологически. Оно не поднимается до
логического статуса, до ранга всеобщности и необходимости,
имеет преимущественно психологический характер.
юз

Скептицизм обыденного сознания в отличие от
философского не обосновывает логически своих
положений, не подвергает изучению природу познания.
Однако в основе его построений — неосознанное
сомнение в возможности достижения объективной
истины.
В научном познании сомнение можно
рассмотреть на эмпирическом и теоретическом уровнях.
Эмпирическое познание есть знание
непосредственного в действительности, той ее стороны, которая
выражается категорией бытия, именно поэтому оно
осуществляется непосредственно. Сомнение здесь
касается в основном данных эксперимента,
отдельных фактов, не затрагивает еще глубинных,
фундаментальных принципов, основ теории.
Теоретическое постижение есть прорыв от этой
объективной непосредственности, внешности к
внутреннему, существенному; постижение
опосредования самого предмета, рефлектированных
определений, проявляющихся в объективно существующей
системе, целостности, в которую вовлечен предмет.
На теоретическом уровне, где выявляются
внутренние фундаментальные противоречия теории,
сомнение приобретает в основном общезначимый,
логический характер. Здесь наиболее полно и отчетливо
проявляется его активная познавательная функция.
Эту активную познавательную функцию
теоретического сомнения и рассмотрим более подробно.
2. Сомнение как важнейшая форма
критики и научного поиска
В предисловии «К критике политической
экономии» Маркс так рассказывает о ходе своих
теоретических исследований: занимаясь юриспруденцией и
философией и будучи редактором «Рейнской
газеты», он впервые попал в затруднительное
положение, когда пришлось высказываться о прениях в
рейнском ландтаге по поводу кражи дров,
участвовать в официальной полемике о положении
мозельских крестьян. Необходимость высказываться по так
называемым материальным интересам побудила
Маркса к занятиям экономическими вопросами.
104

«Первая работа, которую я предпринял для
разрешения обуревавших меня сомнений, был
критический разбор гегелевской философии права» 16.
Критическое отношение к гегелевской философии
выразилось прежде всего в сомнениях, озадачивавших
Маркса, требовавших преодоления, разрешения.
Сомнения эти, вызванные противоречием между
действительностью и «небесным саморазвитием
абсолютной идеи», были благотворны, явились первым
толчком к многолетним глубоким исследованиям.
Каково же логическое поле применимости
сомнения? Маркс подчеркивает, что метод исследования
не совпадает полностью с методом изложения. Когда
известен результат исследования, по-иному выглядит
и начало, и сам ход рассуждения. Естественно
предположить, что сомнение является моментом метода
исследования. В теории, в изложении сомнение уже
преодолено. Обращаясь в основном к
первоначальному варианту «Капитала», «Экономическим
рукописям 1857—1859 годов» и к «Теориям прибавочной
стоимости», где наиболее ярко прослеживаются
процесс исследования, открытия, а значит и творческие
искания, вопросы, сомнения, проанализируем марк-
сово понимание природы продуктивного сомнения,
его эвристической функции.
Работая над «Капиталом», Маркс критически
переосмыслил огромный материал по истории
политической экономии. Критическое усвоение
буржуазной политической экономии было детерминировано
прежде всего ее социальной, классовой позицией.
Маркс подчеркивает, что научное беспристрастное
исследование буржуазными учеными экономических
проблем было возможным до поры до времени. Как
только буржуазия захватила политическую власть,
научные споры заменились сражениями наемных
писак, озабоченных лишь одним — прикрыть
эксплуататорскую суть капитализма, представить его
как вечную, внеисторическую систему. С этих пор
научное рассмотрение вопросов стало возможным
только с позиций класса, начинающего свое
историческое восхождение, с позиций пролетариата, кото-
16 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 13, с. 6.
105

рому принадлежало будущее. Именно с этих
классовых позиций Маркс занялся уже не просто
буржуазной политической экономией, пытавшейся
доказать благоденствие капитализма, а ее критикой,
которая обосновывала пути ниспровержения
эксплуататорского строя.
Высмеивая циничную апологетику и бесстыдный
эклектизм вульгаризаторов, вся наука которых
сводилась к оправданию капитализма, Маркс
вырабатывает свою теорию в полемике с классиками
буржуазной политической экономии. Обосновав в
логике важнейший принцип общественно-исторического
субъекта, Маркс и в своей практической работе
ученого исходил из этого принципа. Наука не есть дело
гениального одиночки, в ней воплощается опыт и
мудрость веков. Она живет и развивается в
творческой преемственности, передаваясь из поколения в
поколение. Ученый никогда не начинает с нуля, как
бы ни старались доказать это пошлые эмпирики,
которые похваляются своей «объективностью»,
имеющей якобы дело сразу и непосредственно с фактами,
минуя научные достижения предшественников. Как
бы ни изощрялись эмпирики, силясь провести свой
принцип непосредственного общения с фактами, они
вынуждены оперировать общественно
выработанными понятиями, категериями, так или иначе
выяснять смысл этих понятий, определять свое
отношение к ним, критически анализировать
унаследованный материал.
Маркс считал критику предшествующих теорий
не второстепенным делом, которое не обязательно
связано с собственными исследованиями, а
важнейшим, органическим процессом, в ходе которого
рождается новое знание. Теория необходимо
развивается в форме критики предшествующего материала.
Рассказывая в предисловии «К критике
политической экономии» о совместной работе с Энгельсом над
«Немецкой идеологией», в которой предстояло
свести счеты с прежней философской совестью, Маркс
отмечает: «Это намерение было осуществлено в
форме критики послегегелевской философии» 17.
17 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 13, с. 8.
106

В свою очередь, освоение исторического
материала осуществляется только в сопоставлении его с
действительностью (исторически или логически). Иного
пути критики нет и не может быть. Новая теория
зарождается в органическом единстве
взаимообусловленных, взаимопредполагающих моментов, двух
проекций критики: критика унаследованных теорий
и критический анализ фактов.
Критическое усвоение важнейших результатов
буржуазной политической экономии означало
сомнение в этих научных результатах. Маркс
неоднократно пишет о научной честности и талантливости
Рикардо, однако выводы последнего вызывают
сомнения. Прежде всего это объясняется противоречием
между теорией, явившейся, несмотря на научную
беспристрастность ее создателя, наиболее
адекватным выражением тенденций капитала на языке
самого капитала, и действительными интересами того
класса, который представлял Маркс. Сомнение,
предопределенное противоречием между теорией и
действительностью, углубляется и подкрепляется
теоретическим противоречием, которым страдала рикар-
дианская теория. Следовательно, причиной сомнений
Маркса в положениях и выводах буржуазной
политической экономии было противоречие между этой
теорией и действительными интересами
пролетариата, а также логическое противоречие внутри теории.
Первоначальное сомнение, вызванное
указанными противоречиями, есть побуждение, толчок к
активной, целенаправленной критике. Теория,
вызвавшая сомнение, должна быть подвергнута
тщательному анализу. Такой анализ не может осуществляться
без обращения к оружию методологического
сомнения. Сомнение используется и как средство
распредмечивания, критической переработки
унаследованного материала с новых, более высоких позиций, и
как средство изучения фактов объективной
действительности. Это уже не то непроизвольное
скептическое сомнение, к которому принуждает исследуемый
объект. В данном случае его подчиняют задачам
исследования, используют сознательно, превращают
в действенное, целенаправленное средство
творческого поиска.
107

Используя методологическое сомнение как одно
из средств распредмечивания в ходе исследования,
органически сочетающего две проекции критики,
Маркс анализирует возникновение и развитие
логического противоречия в рикардианской теории и
разложение школы вследствие неудачных попыток
его разрешения. Соответственно развитию
противоречия прослеживается направленность и содержание
сомнения в буржуазной политической экономии.
Последняя была гарантирована от вторжения
противоречия, пока довольствовалась описательным,
эмпирическим уровнем, не помышляя о следовании
единому принципу. Но как только наука захотела
стать наукой, вывести из единой субстанции все
экономические категории, в нее ворвалось
противоречие. Классическая буржуазная политическая
экономия натолкнулась на такую антитезу в
своей теории, которая стала для нее камнем
преткновения.
Уже Смит зафиксировал это противоречие между
теорией и действительностью, хотя и не в общем
виде : равновеликие капиталы приносят в среднем
одинаковую прибыль независимо от их органического
строения. Но Смит непоследовательно проводит
теоретический принцип трудовой теории стоимости: то
считает ренту и процент происходящими из
прибыли, то признает за ними самостоятельное
существование. Поэтому противоречие еще не заставило
Смита задуматься. «У него не вызывал каких-либо
мучительных сомнений вопрос о связи этого факта с
выдвинутой им теорией стоимости» 18. Смит сделал
только первый, еще незначительный шаг к
овладению объективным противоречием, к осмыслению его
как научной проблемы. Этот шаг состоял в
регистрации противоречия. Но дальше Смит не пошел, не
осознал, не проанализировал то, что обнаружил.
Осмысление антиномии предполагает наличие
сомнения как одной из важнейших форм рефлексии,
осознания. Если противоречие только фиксируют,
не делая его предметом рефлексии, оно еще не
вызывает сомнений, не осознается.
18 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 26, ч. III, с. 65.
108

Рикардо впервые поставил перед собой задачу
совлечь видимость самостоятельности форм
богатства и выявить их внутреннее единство. Именно в
этом Маркс видел его историческую заслугу.
Стремление к целостному, глубокому теоретическому
построению заставило Рикардо серьезно задуматься
над тем фактом, что равновеликие капиталы
приносят равную прибыль. Противоречие предстает перед
ним в следующем виде: согласно закону стоимости
источником созидания стоимости является живой
труд, который и определяет меру стоимости, норму
прибавочной стоимости. Но закон средней нормы
прибыли противоречит этому всеобщему принципу,
устанавливая зависимость прибыли от величины
совокупного капитала. Рикардо осознал противоречие
не в его общей форме, а только как исключение из
правила. Это частичное осознание было еще одним
шагом на пути к овладению объективным
противоречием.
Само осознание осуществлялось с определенных
социальных и логических позиций, что и
обусловило его специфичность. Во-первых, Рикардо понимает
способ производства с целью присвоения чужого
труда не как исторически преходящую, а как самую
удобную форму всякого производства. Уже это
закрывало путь к действительному, историческому,
генетическому выведению различных форм из их
единства. Во-вторых, руководствуясь
метафизическим аналитическим методом, Рикардо пытается
подвести особые проявления стоимости, ее модусы
непосредственно под субстанцию, минуя
опосредствующие звенья. Метод Рикардо не позволял признать
необходимость и правомерность в теории
противоречия, «он вообще хочет доказать, что различные
экономические категории или отношения не
противоречат теории стоимости...» 19.
С этих методологических позиций невозможно
было последовательно провести принцип монизма.
Перед Рикардо встала мучительная дилемма: или
остаться верным своему исходному принципу, но
тогда нет возможности объяснить особые проявле-
19 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 26, ч. II, с. 160.
109

ния, модусы стоимости; или ввести дополнительные
факторы, отказавшись от последовательного
научного подхода. Осмысление антиномии привело к
сомнению, к поискам, но Рикардо осознал антиномию
как необходимость избавиться от нее, а не как
реальную, содержательную проблему. Сомнение
поэтому выполняло здесь лишь скептическую функцию,
выражая момент неуверенности в той и другой
стороне противоречия. Однако Рикардо сумел
преодолеть сомнения в трудовой теории стоимости, остался
верен исходному принципу, пытаясь разрешить
антиномию более конкретным анализом понятия
стоимости, хотя и чувствовал, что это ему так и не
удалось. «Я так много размышлял об этом,—
признавался он,— что теряю надежду разглядеть этот
предмет яснее собственными силами без помощи
других» 20.
Маркс показывает, что последующие попытки
разрешить противоречие, преодолеть возникшие
сомнения в рамках буржуазной политической экономии
закончились неудачей, ибо стараться объяснить
прибыль отдельного капиталиста в отдельной
отрасли прибавочной стоимостью (непосредственно
затраченным живым трудом) значит решать еще более
трудную задачу, чем квадратура круга.
«Противоречие между общим законом и более развитыми
конкретными отношениями здесь хотят разрешить не
путем нахождения посредствующих звеньев, а
путем прямого подведения конкретного под
абстрактное...» 21.
Период между 20-ми и 30-ми годами XIX в.
Маркс называет самым значительным в
метафизическом отношении для буржуазной политической
экономии, так как тогда разгорелась настоящая
теоретическая битва за и против теории Рикардо.
Авторы полемических сочинений, часто анонимные,
пытались разрешить трудности рикардовской
теории. Но поскольку с этой задачей можно было
справиться лишь с помощью совершенно нового метода,
спорщики окончательно запутались в противоречи-
20 Рикардо Д. Соч., т. 5. М., 1961, с. 210.
21 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 26, ч. III, с. 85.
110

ях. Так, один из полемистов, озаглавивший свой
труд «Споры о словах», утверждал, что все
разногласия проистекают из-за неоднозначного толкования
слов. «Подобного рода скептицизм всегда является
предвестником разложения той или иной теории,
непосредственным предшественником бездумного и
бессовестного эклектизма, приспособленного для
домашнего обихода» 22.
Основной признак скептиков от политэкономии
Маркс видит в том, что они пытаются избавиться от
противоречивых определений вещей пустой
болтовней, изгнать противоречие, которое понимается как
субъективная антиномия, продукт рефлексии или
спора о словесных определениях. Так,
мудрствующий противник «спора о словах» считает
схоластической выдумкой утверждение о самостоятельности
меновой стоимости. Он искренне возмущен тем, что
французское слово «стоимость» некоторыми
авторами употребляется не только в относительном, но и в
абсолютном значении («перенесение части
стоимости», «совокупность стоимостей»), откровенно
заявляя, что не знает, что это такое. Маркс показывает,
что противоречивое определение стоимости скептик
принимает за результат недоразумения. «Свое „я не
знаю" наш автор продемонстрировал в полной
мере,— резюмирует Маркс.— Это мы видим по всему
характеру его критики...» 23.
Этот скептицизм, пытающийся представить
действительные противоречия плодом субъективных
ошибок, развился в пошлый и беспомощный
эклектизм.
Основную антиномию между законом
стоимости и прибылью эпигоны представили в форме
четкой антитезы: или закон стоимости, или
определение прибыли. Сомнению подвергается и то, и другое.
Но последнее, как эмпирия, действительное бытие
капитала, дороже и милее апологетам. Мак Куллох,
хвастливо считавший, что последовательно развивает
теорию Рикардо, на самом деле довел ее до самого
жалкого разложения. «Разрешение противоречия у
22 Там же, с. 109.
-3 Там же, с. 133.
111

Мака, следовательно, таково: если бы действовал
рикардовский закон стоимости, то была бы
невозможна прибыль, а значит, были бы невозможны
капитал и капиталистическое производство» 24, т. е.
Мак Куллох бесцеремонно расправлялся с основой
рикардовской теории, составлявшей ее
преимущество. Вместо принципа монизма, вместо целостности
теории — эклектизм и плюрализм, удобная
триединая формула, никоим образом не разрешающая
действительного противоречия, а создающая лишь
видимость разрешения. «Различные доходы проистекают
из совершенно различных источников, один — из
земли, другой — из капитала, третий — из труда.
Следовательно, они не находятся друг с другом во
враждебной связи, ибо вообще не находятся ни в
какой внутренней связи» 25.
Антиномия устранена, сомнение разрешено, но
какой ценой! Если Рикардо пытался сладить с
антиномией в рамках теории, не изменяя принципу
монизма, апологеты отказываются от самой теории,
оставаясь на уровне обыденного сознания. В формах
дохода их действительный источник маскируется,
подчеркивает Маркс, скрытые, внутренние
закономерности проявляются на поверхности доходов
извращенно, иррационально. Именно в этой
иллюзорной форме они воспринимаются носителями,
агентами капиталистического способа производства.
Вульгарные экономисты лишь переводят на язык
политической экономии обыденное сознание,
религию обывателя: земля — источник ренты,
капитал — прибыли, труд — заработной платы.
Подобно тому, как философский скептицизм
нового времени пытался преодолеть сомнение пирро-
низма сознательным и принципиальным отказом от
вещи самой по себе, так и скептицизм буржуазной
политической экономии превращается в
самодовольное удовлетворение поверхностной эмпирией, миром
впечатлений, в отречение от всяких «теоретических
хитросплетений». Скептическое сомнение, вызванное
фундаментальным противоречием теории, разреша-
24 Там же, с. 179.
25 Там же, с. 529.
112

ется в результате сознательного отказа от
теоретической основы. Поэтому действительные оппоненты
Маркса — представители классической
политической экономии.
Маркс подвергает сомнению не закон стоимости
и не определение прибыли, а то основание, из-за
которого это противоречие кажется недопустимым.
В отличие от классиков политической экономии он
прежде всего рассматривает капитализм как
историческую, преходящую общественно-экономическую
формацию. Соответственно этому метод восхождения
от абстрактного к конкретному воспроизводит
реальное развертывание действительности, прослеживает
развитие и разрешение объективных противоречий.
Рикардо именно потому не смог разрешить
противоречие, зафиксированное Смитом, что, критически
преодолевая его теорию, надеялся осуществить это
чисто логически, в стихии понятий, посредством
формальной дедукции. Маркс же с самого начала
предупреждает, что не занимается логическим
конструированием. Разрешить противоречия
предшествующей теории можно только реальной дедукцией,
анализом реального, генетического порождения,
выведением форм стоимости из субстанции. При
таком революционно новом подходе противоречие из
субъективного фантома, синонима зла,
превращается в кардинальный принцип развития теории,
отражающей объективное движение противоречия.
Только самораскрытие действительности формирует
такую категорию, как рабочая сила, потребительная
стоимость которой есть жизненный источник
капитала. Логически этот фактор предугадать
невозможно.
С позиций диалектического и исторического
материализма удалось полностью овладеть реальным,
объективным противоречием, осознать его как
конкретную, научную проблему и тем самым в
известной степени преодолеть скептическое сомнение и в
той, и в другой стороне противоречия. Если Рикардо
стоял перед дилеммой: или закон стоимости, или
определение прибыли, то Маркс снимает саму эту
дилемму — указанное противоречие существует
реально. Проблема заключается теперь не в выборе
8-6
113

той или другой стороны противоречия,
следовательно, не в устранении его, а в признании единства
противоречия, в поисках того, как это противоречие
движется и разрешается в действительности.
Разрешение проблемы позволит окончательно преодолеть
скептическое сомнение в исходных противоречащих
положениях.
И осознание объективного противоречия как
проблемы, и поиски путей ее разрешения происходят с
помощью методологического сомнения, которое
сознательно используется как зондирование, проба
на истинность, активное вопрошение.
Таким образом, проблема — это активное,
творческое осознание объективного противоречия,
овладение этим противоречием. Объективное
противоречие между сущностным и эмпирическим слоем
действительности проявлялось и во времена Смита и
Рикардо. Однако потребовалось немало
теоретических усилий, использование новой логики научного
исследования, чтобы осознать это объективное
противоречие как научную проблему. Одной из форм
этого осознания является сомнение, которое
используется и как орудие критики предшествующего
материала, и как средство содержательного
формулирования нового, ранее неизвестного.
Овладев основной антиномией между
субстанцией и ее модификациями, не дававшей покоя
буржуазной политической экономии, Маркс тем самым верно
определил путь дальнейших исследований. Рикардо,
который, как и другие экономисты, не рассматривал
прибавочную стоимость в чистом виде, смешивая ее
с прибылью, зафиксировал основное противоречие в
форме противоречия между законом стоимости и
прибылью. Маркс, совершив революционный
переворот в науке, проанализировал прибавочную
стоимость прежде, чем формы ее проявления, и открыл
тайну самовозрастания капитала. Он формулирует
антиномию в ее общем виде как противоречие
между всеобщим законом и эмпирическими формами его
существования.
Методологическое сомнение теперь используется
как одно из средств теоретического открытия,
разрешения проблемы. Это не скептическое сомнение»
114

направленное то на одну, то на другую сторону
антиномии, это содержательное, целенаправленное
сомнение, в котором выражаются поиски путей
разрешения антиномии, определения опосредствующих
промежуточных звеньев.
Маркс разворачивает все исследование,
разрешение основной проблемы как круг вновь
возникающих проблем-антиномий, их разрешение, их
движение. Исследование простейшего, абстрактного бытия
капитала — товара начинается с постановки
следующей проблемы: в меновой стоимости товар
положен в некотором качестве, отличном от его
натурального существования. Он положен как
общественное отношение ко всем другим возможным
продуктам.
В обмене «одно и то же отношение должно быть
отношением товаров как величин... и вместе с
тем оно должно быть отношением товаров как
качественно различных вещей. Таким образом
обнаруживается не только порочный круг проблем,
поскольку разрешение одной из них уже предполагает
разрешение другой, но и совокупность
противоречивых требований, поскольку выполнение одного
условия непосредственно связано с выполнением
другого, ему противоположного» 26.
Так в виде проблемы-антиномии начинается
исследование каждого логического уровня, диктуемого
самораскрытием предмета. Исследовав
товарно-денежное обращение, Маркс убеждается, что здесь
стоимость не может самовозрастать и
самоумножаться, т. е. не здесь рождается капитал: деньги,
пущенные в оборот, не возрастают сами собой, только в
результате движения в сфере обращения, не
приносят прибыли. Но столь же неопровержим и
противоположный факт: деньги, пущенные в оборот, все-
таки приносят прибыль. «Итак, капитал не может
возникнуть из обращения и так же не может
возникнуть вне обращения. Он должен возникнуть в
обращении и в то же время не в обращении». Таковы
условия проблемы 27.
26 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 13, с. 30—31.
27 Там же, т. 23, с. 176.
116

Научная постановка проблемы подсказывает ее
разрешение, направляет к действительному
разоблачению тайны капитала, к великому открытию
источников его самовозрастания. Искать источники
самовозрастания стоимости, место рождения
капитала, надо в сфере товарно-капиталистического
обращения. Только в том случае получение
прибавочной стоимости не будет противоречить закону
стоимости, если будет найден такой специфический
товар, потребительная стоимость которого
заключается в способности умножать стоимость. Такой
специфический товар Маркс нашел в органическом
единстве двух направлений критики —
критического преодоления взглядов Смита и Рикардо и
критического анализа объективной действительности,
кропотливого изучения громадного фактического
материала.
Маркс убеждается, что Рикардо удаляет из
политической экономии потребительную стоимость, а
Сэй с важным видом заменяет ее словом
«полезность». Здесь Маркс замечает противоречие, и у
него возникают сомнения: как же в таком случае в
политической экономии могут фигурировать
элементы, относящиеся исключительно к потребительной
стоимости, если она исключается из науки? Откуда
у Рикардо вдруг, как снег на голову, появились
физические свойства земель? и т. д., выясняет Маркс.
В чистом обмене, действительно, потребительные
стоимости составляют цель обменивающихся
сторон, содержание процесса. Здесь потребительная
стоимость не касается экономической, социальной
формы, полностью поглощается потребителем. Но
справедливо ли это в системе производства? «Не
входит ли потребительная стоимость как таковая в
саму форму, в качестве фактора, определяющего саму
экономическую форму, например, в отношении
между трудом и капиталом в различных формах
труда? »28. Это очень важное сомнение Маркса
схватывает самую суть проблемы, реализуется в логическом
вопросе, который направляет все дальнейшее
исследование. Сомнение пронизывает творческий процесс
28 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 46, ч. I, с. 216.
116

марксова исследования. Если исключить
потребительную стоимость из экономических отношений и
трактовать ее только как предпосылку капитала, то
непонятно будет самое главное в капитале.
Марксу удается вскрыть механизм
капиталистической эксплуатации, показать, что именно
включение потребительной стоимости товара рабочая сила в
экономическую форму выявляет истинные
источники самоумножения капитала. В процессе простого
обращения противоположность потребительной и
меновой стоимости не намечена. Потребительная
стоимость является таковой не по отношению к
меновой стоимости (деньгам), а по отношению к
потребителю. Напротив, в процессе функционирования
капитала противоположность меновой стоимости
(капитал) и потребительной стоимости (наемный труд)
выявлена. Потребительная стоимость товара
рабочая сила выступает таковой именно по отношению
к капиталу и заключается в способности умножать
капитал.
Открыв и исследовав прибавочную стоимость,
Маркс показывает прибыль как ее превращенную
форму, ее отчуждение, модификацию, разрешая тем
самым исходную антиномию рикардианской теории.
Прибавочная стоимость создается только
прибавочным трудом. Прибыль же есть та превращенная,
трансформированная, вторичная форма, в которой
прибавочная стоимость выступает для буржуа.
В непосредственном процессе производства природа
прибавочной стоимости выступает в незамутненном
виде. В этом эмбриональном состоянии четко
проявляется факт созидания прибавочной стоимости
прибавочным, неоплаченным трудом. Но в процессе
обращения создается видимость порождения
прибавочной стоимости всем авансированным капиталом,
прибавочная стоимость выступает в особой форме
прибыли.
Конкуренция еще больше маскирует
действительное происхождение прибыли. Выравнивание нормы
прибыли в определенных отраслях в результате
конкуренции приводит к тому, что прибыль уже не по
видимости, а на самом деле отличается от
прибавочной стоимости: равновеликие капиталы получают
117

равную прибыль, независимо от того, каким
количеством живого труда они распоряжаются. Это
превращенное, особое явление прибавочной стоимости есть
действительное бытие капитала и именно так оно
воспринимается его носителями, отражается в их
сознании. В таких же видоизмененных до
неузнаваемости формах, как рента и процент, еще труднее
распознать прибавочную стоимость.
Как видим, Маркс, используя методологическое
сомнение, разрешает исходную проблему,
генетически выводит особые проявления из субстанции через
опосредствующие, промежуточные звенья, чем и
объясняется отчужденность и противоречивость
модификаций исходному началу. Буржуазные
критики Маркса клеветнически обвинили его в том, что
он-де не выполнил поставленной задачи —
противоречие, мол, остается. Идеологам буржуазии хотелось
бы добиться такого «разрешения», которое очистило
бы капитализм от антагонизмов. С этой точки
зрения они и предъявляют свои несостоятельные
претензии.
Но разрешение теоретической проблемы отнюдь
не разрешает реального противоречия, рецепт
избавления от которого хотели бы найти у Маркса
апологеты капитализма. «Субъект в процессе
практического отношения к объекту решает различные
проблемы, хотя противоречия, присущие объекту,
остаются. Проблемы снимаются с познанием этих
противоречий» 29. Разрешение проблемы — это
разрешение противоречий между субъектом и объектом,
познание субъектом реальной противоречивости
объекта, что дает ключ к кардинальному разрешению
объективного противоречия. Разрешив проблему,
Маркс разработал научную теоретическую основу
для практического, революционного переустройства
мира. Марксову теорию характеризует поэтому
революционная критичность — критика
предшествующей теории не цель, а средство в выработке
реальной программы преобразования мира. Это
философия действия, философия преодоленного сомнения.
29 Актуальные проблемы диалектической логики. Алма-
Ата, 1971, с. 591.
118

Итак, сомнение является одной из необходимых
форм теоретической деятельности субъекта, формой
критики, распредмечивания унаследованного
научного материала и в то же время зарождения, поиска,
открытия нового знания. Это — логическая
антиномия, имеющая своим источником объективное
противоречие и представляющая средство осмысления
объективного противоречия как содержательной
проблемы.
Здесь сомнение выполняет, на наш взгляд, две
эвристические функции. Во-первых, это
первоначальное сомнение, вызванное противоречием в
изучаемом предмете или теории. Возникновение
затруднения как бы принуждает познающего субъекта к
сомнению, хочет он того или нет. Так что в данном
смысле первоначальное сомнение можно назвать
скептическим, непроизвольным. Его эвристичность в
том, что от него стремятся избавиться —
неудовлетворенное сомнение мучительно, именно поэтому
Декарт считал его несовершенством. Но избавление от
такого тяжкого бремени возможно лишь в процессе
познания, научного поиска. Следовательно,
сомнение означает конец благодушия и спокойствия,
побуждает к исследованию, к критическому пересмотру
прежней позиции.
Вторая, наиболее важная функция сомнения —
методологическая. Субъект сознательно,
преднамеренно направляет сомнение против тех устоявшихся,
традиционных положений, которые считались
незыблемыми. Противоречие, послужившее причиной
скептического сомнения, подвергается теперь
глубокому, всестороннему анализу. Цель
методологического сомнения — проверить на истинность все
прежние положения, которые кажутся достоверными,
выяснить, отражает ли противоречие в теории
объективную противоречивость или оно возникло в
результате логической небрежности. Методологическое
сомнение означает не только одноразовый прием в
поисках достоверного, но и постоянное, активное,
деятельное стремление к познанию; из оружия
критики сомнение превращается в содержательный
логический вопрос — первую форму кристаллизации
нового знания.
119

Если скептическое сомнение — толчок к
критике, то методологическое — одно из средств критики,
в ходе которой, согласно диалектической логике,
рождается новая теория. И скептическое, и
методологическое сомнение являются поэтому моментами
продуктивного сомнения, которое представляет
собой не только орудие критики, распредмечивания, по
сути своей не только ретроспективно, но и
направлено вперед, являясь формой рождения качественно
нового знания. Сомнение одновременно выполняет
разрушительную, негативную и созидательную,
конструктивную работу, выражая бесконечное
движение, творческий порыв науки.
3. Через преодоление сомнения
к утверждению истины.
О мере сомнения в научном познании
Как же действует марксистский принцип
продуктивного сомнения в естественных науках?
Попробуем показать это на примере создания
специальной теории относительности.
Для истории философии и науки до известной
поры характерно обособление диалектики от логики
и использование именно последней в качестве
метода. Так, в древней Греции диалектические идеи еще
не стали каноном научного мышления. Таким
каноном выступала логика Аристотеля. Та же
закономерность характерна и для нового времени: «Все
развитие классической физики, несмотря на
возникновение в начале прошлого века диалектической
логики Гегеля и создание далее материалистической
диалектики, питалось на протяжении двух столетий
плодотворными идеями и принципами бэконовского
„Органона"» 30.
И только наука XX столетия уже не может
удовлетвориться логическим органоном, обособленным от
диалектики. «Диалектическая логика является
универсальной для современного научного знания. По
принципу и логике построения многие современные
30 История марксистской диалектики. Ленинский этап.
М., 1973, с. 539.
120

теории близки логике «Капитала», в которой в
концентрированном виде применена марксистская
методология и теория познания» 31. Достижения
науки во многом определяются тем, насколько успешно
применяет она принципы диалектики как логики и
теории познания. В этом смысле поучительно
сопоставить две творческие биографии, два
принципиально разных методологических подхода, решивших,
кто же будет автором величайшего в истории
физики открытия.
Как справедливо подчеркивает Б. М. Кедров,
революция в физике конца XIX — начала XX в.,
являясь продолжением прежних революций,
представляла в то же время качественно иную ступень,
крутой перелом в развитии науки32. Относительно
спокойный, умеренный ритм научного познания,
основанного на единых основополагающих принципах
физики Ньютона, сменился бурным, прерывистым,
стремительно нарастающим темпом развития. Это
период, когда ученые с удивлением обнаруживают,
что приходится подвергать сомнению ранее
незыблемые, устоявшиеся, традиционные взгляды, заменяя
их новыми, «безумными» и «сумасшедшими» не
только с точки зрения здравого смысла, но и с
позиции классической науки.
«Наиболее отчетливо революции в науке
проявляются именно в этом пункте: они всегда связаны с
таким переключением нашей мысли от привычных,
понятных, ставших уже обыденными вещей и
явлений, к чему-то совершенно непривычному, что
никак не укладывается в прежние представления» 33.
В эти напряженные, драматические в жизни науки
периоды возрастает роль сомнения как формы
критики и научного поиска. Но сомнение, которое не
щадит даже самых дорогих, фундаментальных
принципов, может стать и основанием скептицизма в
науке, тормозящего научное творчество, и мощным
стимулом познания, обеспечивающим новизну и
31 Абдилъдин Ж., Нысанбаев А. Диалектико-логические
принципы построения теории. Алма-Ата, 1973.
32 См.: Кедров Б. М. Ленин и революция в естествознании
XX века. М., 1969.
33 Там же, с. 35.
121

смелость мысли. Как будет расценено сомнение,
определяется философской позицией ученого.
В «Материализме и эмпириокритицизме»
В. И. Ленин цитирует слова известного французского
физика и математика Анри Пуанкаре. «Перед
нами,— говорит Пуанкаре,— «руины» старых
принципов физики, «всеобщий разгром принципов»...
«период сомнений* налицо» 34. И далее В. И. Ленин
показывает, какие гносеологические выводы сделал
ученый из этого «периода сомнений». Ломка
прежних представлений, относительность и
приблизительность физических теорий, возможность подвергнуть
их сомнению доказывает, по мнению Пуанкаре, что
эти теории представляют лишь рабочие гипотезы,
удобные схемы, никоим образом не выражающие
объективной реальности. Его скептицизм неминуемо
влечет к «физическому идеализму». «Основная идея
рассматриваемой школы новой физики — отрицание
объективной реальности, данной нам в ощущении и
отражаемой нашими теориями, или сомнение в
существовании такой реальности» 35.
Здесь скептическое сомнение в фундаментальных
принципах, естественное и необходимое в период
революционных преобразований в науке, переросло в
сомнения скептицизма в возможности объективной
истины, в объективной ценности теории. Такое
сомнение в свою очередь привело к сомнению в
реальности объективного мира зб.
В. И. Ленин подчеркивает, что лишь с позиций
диалектического материализма становится понятной
революционная смена прежних теорий, сомнение в
их истинности. Пуанкаре и К0 свихнулись в
скептицизм и идеализм через релятивизм, через
скептическое сомнение, не подозревая естественности
подобной ломки устаревших понятий. «Что из суммы
относительных истин в их развитии складывается
абсолютная истина,— что относительные истины
представляют из себя относительно верные отраже-
34 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 18, с. 267.
35 Там же, с. 322.
36 У Юма ход мысли противоположный: сомнение в
реальности объективного мира предопределяет сомнение в
возможности его познания.
122

ния независимого от человечества объекта...— что в
каждой научной истине, несмотря на ее
относительность, есть элемент абсолютной истины,— все эти
положения... представляют из себя книгу за
семью печатями для «современной» теории
познания» 37.
Скептицизм и «физический идеализм» Пуанкаре
своеобразно проявились в его конвенционалистской
позиции: каждое физическое явление может быть
интерпретировано несколькими равноправными
теориями ; выбор одной из них — дело удобства,
соглашения сведущих ученых. Именно конвенционализм
помешал Пуанкаре, обладавшему острым
критическим умом и незаурядным математическим
дарованием, стать автором одного из гениальнейших в
истории физики открытий. В 1905 г., подчеркивает
Эйнштейн, создание теории относительности было на
повестке дня. Подтвердив и во многом исправив и
углубив достижения Лоренца, Пуанкаре независимо
от Эйнштейна строго сформулировал принцип
относительности в обобщенном виде. Но, занимая
довольно скептическую позицию в отношении
физических теорий, Пуанкаре, как замечает Луи де Бройль,
не понял «значения идеи относительности во всей ее
грандиозности» 38.
Конвенционализм не дал возможности Пуанкаре
совершить научное открытие, ибо он истолковал
принцип относительности лишь как очередную
рабочую гипотезу.
Эйнштейн, как и Пуанкаре, попал в неистовый
водоворот сомнений, характерный для революции в
науке, но сумел выстоять, не делая из «периода
сомнений» гносеологических выводов в духе
скептицизма и «физического идеализма». Именно это
обстоятельство выдвинуло его как великого
реформатора, совершившего беспримерный научный подвиг.
Не овладев последовательно диалектическим
материализмом, он в период создания теории
относительности «руководствовался несомненно бессознательно
законами материалистической диалектики, приме-
37 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 18, с. 328.
38 Бройлъ Л. де. По тропам науки. М., 1962, с. 307.
123

няя их к познанию природы» 39. Эйнштейн исходил
из твердого убеждения и в реальности объективного
мира, и в возможности его познания, что и
способствовало его успеху. «Физика есть стремление
осознать сущее как нечто такое, что мыслится
независимым от восприятия» 40. «При анализе физической
теории необходимо учитывать различие между
объективной реальностью, которая не зависит ни от
какой теории, и теми физическими понятиями, с
которыми оперируют теории» 41. Эти и другие
многочисленные высказывания Эйнштейна показывают,
что он занимал четкую материалистическую
позицию в отношении реальности объективного мира, не
выражая здесь и тени сомнения.
Гносеологический оптимизм в противовес
скептицизму и конвенционализму Эйнштейн также
выражает довольно определенно: «Без веры в то, что
возможно охватить реальность нашими теоретическими
построениями... не может быть никакой науки» 42.
Творец теории относительности отметает всякое
сомнение в возможности познания объективной истины.
В создании теории относительности огромную
роль сыграло продуктивное сомнение. То, что
обусловило теоретическую слабость Пуанкаре,—
сомнение, в творчестве Эйнштейна стало одним из
мощных средств познания, проявлением силы,
инициативы, пластичности мышления. Эйнштейн подверг
сомнению положения, принимавшиеся классической
физикой за очевидные, и отсюда определил новые
пути науки.
Он неоднократно высказывался по поводу
метода теоретической физики. Согласно его взглядам,
работа физика-теоретика разбивается как бы на два
этапа. Первый — отыскание общих принципов.
Это — творческая, самая трудная задача, для
решения которой не существует определенного метода.
Исследователь с помощью творческого воображения
39 Омелъяновский М. Э. О заметке Ф. Гернека «К письму
Альберта Эйнштейна Эрнсту Маху». — «Вопросы философии»,
1960, № 6, с. 106.
40 Эйнштейн А. Собр. научных трудов, т. 4. М., 1967,
с. 260.
41 Там же, т. 3, с. 604.
42 Там же, т. 4, с. 543.
124

и интуиции как бы выпытывает у природы
принципы, отражающие общие черты огромного числа
экспериментально установленных фактов. Второй
этап — развитие дедуктивным путем следствий из
этих принципов, для осуществления чего
физик-теоретик основательно подготовлен еще в школе.
Следствия выводятся с помощью определенных методов
без особых усилий, если открыты принципы.
Взгляды Эйнштейна на существо метода
теоретической физики неопозитивисты попытались
истолковать на свой лад: он якобы свободно конструирует
исходные принципы и затем, опираясь на методы
формальной логики, выводит следствия, некоторые
из которых подтверждаются на опыте. В такой
интерпретации, во-первых, остается открытым вопрос
о соответствии принципов объективной реальности,
во-вторых, упускается самое главное — процесс
движения к новому знанию, к открытию принципов.
Диалектический материализм раскрывает
значение взглядов Эйнштейна на основе всего процесса его
исследований. Эйнштейн отождествляет всю логику
с формальной и потому считает, что в открытии
принципов логика бессильна. На самом же деле
логика властвует и здесь, но не формальная, а
диалектическая. Отыскание общих принципов происходит
только с критическим усвоением предшествующих
теорий, которое осуществляется или исторически
(при сопоставлении этих теорий с соответствующим
им экспериментом), или логически (теории
сопоставляются с современным экспериментом).
Органически связана с этим другая проекция критики —
обращение к эксперименту сегодняшнего дня,
осуществляемое только через анализ прежних понятий.
К открытию принципов исследователь идет через
критическое, творческое преодоление
унаследованного материала, опираясь на категориальный
аппарат. Существенным и необходимым средством
критики является продуктивное сомнение.
Известны два основных критерия критики
физических теорий, высказанные Эйнштейном. Первый
критерий — «внешнего оправдания», т. е. теория не
должна противоречить опыту. Хотя это положение
кажется вполне естественным и очевидным, отмеча-
125

ет ученый, однако его применение затрудняется тем
обстоятельством, что очень часто теорию можно
согласовать с опытом, вводя дополнительные
предположения и допущения. Второй критерий —
«внутреннего совершенства», т. е. в основе теории
должно лежать возможно меньшее число логически
независимых аксиом. Опираясь на эти критерии,
Эйнштейн подвергает сомнению прежде всего механику
как основу физики. Физика XIX столетия успешно
следовала программе Галилея — Ньютона, стремясь
все явления свести к единому принципу
механицизма. Плодотворность этого принципа была очевидной,
и физики были убеждены, что имеют прочные
основы своей науки, «установленные настолько твердо,
что волны сомнения не могли их касаться» 43.
Однако этот оптимизм и догматическая
безмятежность вскоре были нарушены появлением
экспериментальных фактов, вносивших явный диссонанс,
горечь сомнения в механистическую гармонию. Мы
упомянем только одну проблему, судьба которой
оказалась тесно связанной с будущей теорией
относительности. Это — гипотеза эфира, сплошной
гипотетической среды, в которую погружена якобы вся
Вселенная. Эта гипотеза, возникшая в связи с
появлением волновой теории света, казалась несомненной
и составляла важнейший элемент в физических
построениях. Задача обнаружения механической
структуры эфира считалась вполне разрешимой. Но
вскоре выяснилось, насколько трудно ее осуществить.
Явления поляризации света доказали поперечность
световой волны. Это означало, что гипотетическая
среда в основном подобна всепроникающему
твердому телу. «С точки зрения первого критерия
(проверка на опыте) включение волновой оптики в
механическую картину мира должно вызывать серьезное
сомнение» 44. Чтобы построить необходимую
механическую модель эфира, приходилось вводить такое
число искусственных и независимых друг от друга
допущений, что уверенность в механистической
точке зрения была подорвана.
43 Эйнштейн А. Собр. научных трудов, т. 4, с. 200.
44 Там же, с. 267.
126

Кризис еще более обострился в связи с
распространением электродинамики Максвелла на случай
движущихся тел. Не ответив сколько-нибудь
удовлетворительно на вопрос о том, какова механическая
структура эфира, физики пытались изучить влияние
движения тел на состояние эфира: увлекается ли
эфир движущейся средой или он остается в покое.
Все эти вопросы стали наиболее важными,
насущными для оптики и электродинамики движущихся тел.
Лоренц избрал за исходное простую
возможность — эфир полностью неподвижен, не принимает
никакого участия в движении материи. «В том, что
в теории Лоренца содержится значительная доля
истины, никто из физиков не сомневался. Но одна
сторона этой теории не могла не вызвать недоверия
среди физиков» 45. Здесь мы подходим к выяснению
драматической коллизии, непосредственно из
которой выросла теория относительности. Исходная
гипотеза о неподвижном эфире давала привилегии
одной из инерциальных систем — той, которая
покоится относительно эфира. С такой точки зрения
существует абсолютное движение в физическом смысле.
Это был сознательно постулируемый отказ от одного
из фундаментальных принципов классической
физики — принципа относительности Галилея.
Кроме того, теория Лоренца и в своих следствиях
опровергала принцип относительности. Согласно
этой теории, скорость света постоянна и не зависит
от скорости источника, но только в
привилегированной системе. В таком случае при переходе в другую
систему, движущуюся относительно первой с
постоянной скоростью, свет изменяет скорость согласно
классическому правилу сложения скоростей, т. е
оптические явления в движущейся системе
протекают иначе, уравнения Максвелла — Лоренца
неинвариантны относительно преобразований Галилея.
Основные следствия теории Лоренца были
подтверждены экспериментом. Но столь же
неопровержимо доказывался экспериментально и принцип
относительности Галилея, который устанавливает
определенное равноправие инерциальных систем.
Эйнштейн А. Собр. научных трудов, т. 1, с. 386.
127

«Принцип относительности так же стар, как и
механика, и, казалось бы, никто не может сомневаться в
нем с точки зрения опыта. И если такие сомнения
все же высказывались и высказываются еще теперь,
то это следует объяснить тем, что электродинамика
Максвелла — Лоренца кажется несовместимой с
принципом относительности» 46.
Противоречие между теорией Лоренца и
принципом относительности было настолько существенным,
фундаментальным, что представлялось нетерпимым.
Физики, покоренные внутренним совершенством и
согласованностью с опытом теории Лоренца,
сначала подвергли сомнению принцип относительности, а
потом были готовы совсем отказаться от него, как
вдруг в защиту принципа относительности прозвучал
неопровержимый аргумент.
Дело в том, что со времени возникновения
теории Лоренца следовало ожидать, что влияние
движения Земли относительно неподвижного эфира на
оптические явления будет обнаружено
экспериментально. Лоренц очень искусными и остроумными
математическими средствами показал, что это
влияние не будет обнаружено, если ограничиться при
вычислении членами, содержащими первую степень
отношения — . Однако Майкельсону удалось
поставить чрезвычайно тонкий эксперимент, который
должен был обнаружить эффект второго порядка. Но
ничего подобного не было обнаружено. Эксперимент
Майкельсона сыграл решающую роль в споре между
принципом относительности и теорией Лоренца.
Теперь зашатались основы теории.
Такова была ситуация в науке, когда выступил
Эйнштейн. Ученые стояли перед выбором: или
принцип относительности, или теория Лоренца.
Опровергая друг друга, эти положения стали спорными,
одинаково подверженными сомнению. Это было не
случайное сомнение, вызванное психологическими
особенностями отдельного ученого, а сомнение
общезначимое, принудительное, обусловленное глубоким
противоречием теории.
46 Эйнштейн А. Собр. научных трудов, т. 1, с. 386.
128

Эйнштейн, творчески воспринимая живой
процесс физического исследования, как бы наследует и
это серьезное научное сомнение, требовавшее
определенного выбора. Критически анализируя
возникновение и развитие противоречия в теории, ученый
прибегает к оружию методологического сомнения.
С помощью этого сомнения он творчески
переосмысливает достижения и трудности классической
физики и убеждается, что ответом на исходное сомнение
должен быть не выбор одной стороны, а признание
их единства.
Ученый поступает неожиданно, парадоксально:
и то, и другое положение истинно. Не может быть,
чтобы принцип относительности, столь успешно
применявшийся в обширной области механики, терпел
крах в другой области физики, тем более что в его
защиту говорили результаты решающего
эксперимента Майкельсона.
Однако основы теории Лоренца и ее следствие о
независимости скорости света от движения
источника тоже не вызывают сомнений, тем более что не
удавалось поставить рядом с этой теорией другую,
способную соперничать с ней. «Возникает вопрос:
нельзя ли согласовать основные положения теории
Лоренца с принципом относительности?» 47 Таким
образом, Эйнштейн воспринимает противоречие не как
необходимость устранения одной из его сторон, а как
содержательную проблему. Осознание противоречия
как проблемы в определенной степени снимает
скептическое сомнение и в принципе относительности, и
в основном следствии теории Лоренца.
Следующий шаг — поиски разрешения
поставленной проблемы: как объединить два конкурирующих
положения, равно опирающихся на эксперимент?
Эйнштейн признавал, что разрешить проблему ему
помог критический, скептический склад ума.
Огромную роль здесь играет продуктивное сомнение — и
скептическое и методологическое. Теперь ученый
подвергает сознательному, преднамеренному
сомнению те основания, из-за которых эти два принципа
кажутся несовместимыми. Он считает, что анализ
47 Эйнштейн А. Собр. научных трудов, т. 1, с. 46.
9-6
129

понятий, давно используемых в науке, выяснение их
генезиса не являются праздной затеей, как это
может показаться ученым, занятым лишь частными
проблемами и привыкшим использовать понятия
своей науки, не слишком вдаваясь в их смысл.
«Такой анализ позволяет подорвать излишне большой
авторитет этих понятий. Они будут отброшены, если
их не удастся узаконить должным образом,
исправлены, если они не вполне точно соответствуют
данным вещам» 48.
Первое понятие, подвергнутое сомнению и
критическому анализу,— эфир. Теория Лоренца начинает
с утверждения о существовании особой,
привилегированной системы, покоящейся относительно эфира.
Понятие невесомой субстанции, гипотетической
среды, пронизывающей всю Вселенную, стало
непреложной догмой, хотя никому не удалось построить
механическую структуру эфира и ответить на
вопрос, как он ведет себя в движущихся средах. Но
является ли это понятие таким необходимым,
следует ли так некритически относиться к нему? Хотя
Максвелл реализовал в своих уравнениях понятие
поля, а Лоренц обобщил эти уравнения на случай
движущихся тел, оба они оставляли за эфиром
права гражданства, не признавая субстанциальности,
полной самостоятельности поля. Только Эйнштейн,
критически проанализировав понятие эфира,
подвергнув его сомнению, признал его
обанкротившимся. По его мнению, свет — это не движение
неизвестного носителя, а совершенно самостоятельное
физическое явление. Это — первое принципиальное
расхождение теории относительности с классической
физикой.
Но признание субстанциальности поля еще не
разрешало поставленную Эйнштейном проблему
объединения основ теории Лоренца и принципа
относительности. Оставалось ответить на вопрос: как
согласовать постоянство скорости света в пустоте, ее
независимость от излучающего источника с
классическим преобразованием скоростей, в котором
выражается принцип относительности Галилея? Эйн-
Эйнштейн А, Собр. научных трудов, т. 4, с. 29.
180

штейн подвергает сомнению не принцип
относительности и не основное следствие теории Лоренца, а то
обстоятельство, которое приводит их в непримиримое
столкновение. Классическое правило сложения
скоростей, преобразования Галилея — вот наиболее
слабый пункт, который следует атаковать. Нельзя
ли так изменить это классическое правило, чтобы
постоянство скорости света было справедливым не
только для одной, привилегированной системы, но и
для всех инерциальных систем?
Эйнштейн критически анализирует классические
преобразования Галилея, его сомнение в их
непреложной истинности подкрепляется тем, что он
обнаруживает здесь две произвольные, неприемлемые
гипотезы, глубоко проникшие в основы физического
мышления. В классической физике предполагалось,
что движущиеся часы не изменяют своего ритма,
т. е. время принималось за абсолютную координату,
не изменяющуюся при переходе из одной инерци-
альной системы в другую. Это допущение привыкли
считать настолько очевидным, бесспорным, что не
возникало ни малейшего сомнения в его
справедливости. Но Эйнштейн выдвигает сомнение именно
против столь привычного положения, ставшего догмой.
Прежде всего, на чем основывается абсолютность
одновременности? Ведь вполне можно предположить,
что движущиеся часы изменяют свой ритм при
условии одинакового закона изменения для всех
инерциальных систем. Предположение не должно
казаться бессмысленным только потому, что оно
противоречит укоренившимся взглядам классической
физики.
Критическому анализу, сомнению подвергается
и другое фундаментальное понятие физики —
пространство, в результате чего выясняется
произвольность второй гипотезы, утверждающей, что
пространственное расстояние не зависит от выбора системы
координат.
Таким образом, освободившись от догматических
представлений, Эйнштейн подвергает сомнению
фундаментальные, наиболее простые понятия физики —
пространство и время — и обнаруживает, что эти
понятия базировались на неприемлемых гипотезах.
131

Должно существовать иное преобразование,
опирающееся на другое представление о времени и
пространстве. Это преобразование позволяет объединить
принцип постоянства скорости света и принцип
относительности Галилея. Преобразования скоростей
должны быть такими, чтобы скорость света
оставалась неизменной при переходе из одной инерциаль-
ной системы в другую. Здесь — снова радикальное
расхождение теории относительности и классической
физики.
Самая трудная, ответственная, творческая часть
работы выполнена. В результате критического
переосмысления предшествующих теорий в сочетании с
критическим анализом современного эксперимента
(опыта Майкельсона) открыт принцип
относительности Эйнштейна: все явления природы — и
механические, и оптические — протекают одинаково в инер-
циальных системах; скорость света постоянна во
всех инерциальных системах и не зависит ни от
движения источника, ни от движения системы. Но
это только допущение, гипотеза, право на которую
дает выявленная анализом необоснованность
прежних представлений. И как гипотетический ответ на
сомнение-вопрос, этот принцип не свободен от
скептических сомнений. Но физика не может
развиваться иначе, чем путем гипотез. Физическое мышление,
согласно Эйнштейну, основано на гипотетических
предположениях и аксиомах. «Наиболее
удовлетворительное положение безусловно достигается в том
случае, когда новые фундаментальные гипотезы
навеяны самим экспериментом... К этой категории
относится фундаментальная гипотеза теории
относительности, которая привела к развитию и
неожиданному расширению теории поля и смене основ
классической механики» 49.
Принцип-гипотеза, включающий скептическое
сомнение, требует дальнейшего развития знания. Он
становится основой дедукции, из него выводятся
следствия, в первую очередь — математическая
форма новых преобразований. Оказалось, что это те
самые преобразования, которые были введены ранее
Эйнштейн А. Собр. научных трудов, т. 4, с. 214.
132

Лоренцом из чисто математических соображений и
не получили в его теории содержательной
физической интерпретации. Законы природы ковариантны
относительно преобразований Лоренца,
математическая форма которых выводится из принципа
относительности Эйнштейна. Причем эти преобразования
не исключают, а обобщают преобразования Галилея:
при скорости инерциальной системы, много
меньшей скорости света, они переходят в классические
преобразования. Математический облик
приобретают и первоначальные предположения об изменении
ритма часов и сокращении длины в направлении
движения в движущейся системе. Теперь это
следствия, вытекающие из применения преобразований
Лоренца (эти следствия имеют не реальный,
динамический, а соотносительный, кинематический смысл).
Следствия, дедуцированные из
принципа-допущения, переводят его содержание на математический
язык и тем самым позволяют испытать на
эксперименте справедливость исходного принципа.
Скептическое сомнение преодолевается на практике в
эксперименте — это заключительный, решающий этап
исследования, от которого зависит, будет ли
принцип-гипотеза возведена в ранг научной теории.
Именно эксперимент решает истинность принципа,
ставшего основой дедукции, обращает его из
допущения в достоверное положение, позволяет
окончательно преодолеть скептическое сомнение.
Это ые означает, однако, что теория
относительности являет собой незыблемый абсолют,
недоступный сомнению, критике. Нет, данной теорией
завершен очередной цикл научного познания. «Чтобы не
стать лишь догматически перевернутым вторым
изданием критикуемого объекта, внешне
противопоставленным ему, но на деле воспроизводящим его
лишь „со знаком минус", критика не должна быть
лишена самокритики» 50. Современная физика тем и
отличается от классической, что не претендует на
полное, всеобъемлющее, окончательное объяснение
объективной реальности, а провозглашает
бесконечность поисков истины.
История марксистской диалектики. М., 1971, с. 138.
133

Одной из первых теорий, отказавшихся от
притязаний на абсолютность, была теория
относительности. Она подвергла критическому пересмотру
столь фундаментальные положения науки, что
должна была предвидеть возможные опровержения и
отмести представления о собственной абсолютной
завершенности. Теория Эйнштейна включает момент
самокритики, т. е. возможность сомнения,
возможность дальнейшего развития и совершенствования.
«Наши знания теперь шире и глубже, чем знания
физика девятнадцатого столетия, но таковы же и
наши сомнения и трудности» 51, признает Эйнштейн-
Хотя мы старались подчеркнуть логический
характер теоретического сомнения, нельзя не сказать
хотя бы коротко о психологическом, эмоциональном
фоне сомнения. Один из современников Эйнштейна
вспоминает: «Я не мог не восхищаться ясностью и
глубиной мыслей Эйнштейна. Он почти никогда не
терзается сомнениями, а если уж сомневается, то
сомнения его очень определенны» 52. Но творческая
биография ученого, неутолимые поиски истины
опровергают утверждение, что сомнение было ему
почти чуждо. Другое дело, что особенности его
интеллектуального и психологического склада
придали своеобразие его сомнениям — некоторую
определенность, четкость.
Наследовав общезначимое сомнение в двух
фундаментальных принципах физики, Эйнштейн
воспринял его в соответствии со своей эмоциональной и
психологической организацией. Семь лет жизнью
ученого была специальная теория относительности.
Творческий процесс этого открытия еще
недостаточно изучен, а в самих результатах, в теории, пламень
сомнения уже утих, сомнение преодолено 53. Порою
сомнения доводили Эйнштейна до отчаяния: каза-
51 Эйнштейн А. Собр. научных трудов, т. 4, с. 431.
62 Зелиг К. Альберт Эйнштейн. М., 1966, с. 143.
53 Особенностям творчества Эйнштейна посвящены статьи
М. Бернштейна: О письме Эйнштейна Жаку Адамару. —
Эйнштейновский сборник. М., 1967; А. Эйнштейн о научном
творчестве. — Эйнштейновский сборник. М., 1968. Но в этих
статьях тема сомнения в творчестве Эйнштейна не затрагивается,
хотя сомнение играло огромную роль в его поисках и было
одним из действенных средств его критического мышления.
134

лось, он уже ухватился за краешек истины, но она
вновь ускользает, и приходится, зачеркивая
сомнением прежние поиски, начинать все сначала.
Особенно мучил Эйнштейна демон сомнения в
последние годы его жизни. Сколько надо было иметь
интеллектуального мужества, чтобы совладать со
своими сомнениями, со скептическим отношением
физиков, упрекавших его за то, что он выбыл из
общего строя науки в результате донкихотства, чтобы
изо дня в день садиться за работу с верой, что
именно сегодня найдет, наконец, решение грандиозной
проблемы — объединения поля тяготения и
электромагнитного поля. Сколько раз казалось, что
достигнуто желаемое, что единая теория поля создана, и
как тяжко, как невыносимо было убедиться, что
истина ускользнула и на этот раз. Сомнение — не
сбился ли он с пути, не потратил ли напрасно
столько лет и невосполнимых уже сил — беспощадно
преследовали его. «Вблизи все кажется совершенно
иным,— говорил ученый.— Нет ни одной идеи, в
которой я был бы уверен, что она выдержит испытание
временем, и меня охватывают сомнения, на
правильном ли я пути вообще» 54. Но умение освободиться
от тирании сомнения в собственных силах и
собственных идеях снова возвращало к работе.
Описывая процесс критического усвоения
классической физики, Эйнштейн, как мы видели, нередко
обращается к понятию сомнения, чтобы
характеризовать поиски и затруднения науки. Подчеркивает
он и роль сомнения в индивидуальном творчестве
ученого. Определяя особенности работы одного из
физиков, Эйнштейн писал М. Борну: «Для него
характерен насильственный метод, которым он
стремится отвоевать истину у природы. Разумным
сомнениям он противопоставляет свою интуицию. Это
какой-то тип неистового варвара...» 55. Хотя
создатель теории относительности придавал огромное
значение творческой интуиции, в данном высказывании
он как бы противополагает разумное сомнение как
научный поиск интуиции — стремлению обойти сом-
54 Цит. по кн.: Зелиг К. Альберт Эйнштейн. М., 1966,
с. 205.
55 Эйнштейновский сборник, М., 1971, с. 13.
135

нения и рывком достигнуть истины, причем
настаивает на необходимости разумного сомнения.
Итак, какова же оптимальная мера разумного
сомнения в научном исследовании? Можно ли
найти какой-то общий критерий — что же подвергать
сомнению? На наш взгляд, анализ логической
природы понятия сомнения и его роли в познании есть
в то же время выяснение оптимальной, допустимой
меры сомнения в науке, границ его применимости.
Сомнение, о чем уже говорилось, может стать и
врагом познания, и его союзником. Мера сомнения
определяется отнюдь не количественно, как считал
один из исследователей скептицизма, немецкий
философ-идеалист конца XIX в. Рауль Рихтер 56. По
его мнению, скептицизм можно классифицировать
на полный и частичный. Полный подвергает
сомнению все возможное содержание знания и может
вовлекать в сферу сомнения и формальную сторону
высказываний. Сюда относится скепсис древних,
скепсис эпохи Возрождения (Монтень) и скепсис
эмпириков нового времени (Юм). Частичный
скептицизм охватывает сомнением лишь ограниченные
области объектов — кантовский трансцендентный
скептицизм в соединении с имманентным
догматизмом.
При таком количественном подходе упускается
главное — смысл и направленность сомнения. Нет
никакой возможности аптекарски взвешивать
сомнение, чтобы указать на позволительные дозы.
Количественная мера сомнения, его направленность и
значимость определяются всем содержанием,
характером философской системы. Скептицизм не создает
метода познания. Напротив, он стремится
разработать специальные приемы опровержения
возможности объективной истины. Полный скептицизм — это
не количественный охват сомнением тех или иных
областей знания, а сомнение в реальности самого
объективного мира и достижения объективной
истины. Здесь нет меры, границы сомнения, оно
выдвигается как самоцель и превращается в свою противо-
56 См.: Рихтер Р. Скептицизм в философии. Спб., 1910.
136

положность — атараксию, отказ от беспокойного
стремления проникнуть в сущность вещей.
Диалектический материализм указывает меру
сомнения, определяемую самой сутью марксистской
философии. Сомнение понимается как постоянно
воспроизводимый и преодолеваемый момент познания»
как одно из средств на пути к цели — овладению
объективной истиной. Причем суверенный субъект
познания — общество в своем историческом
становлении, в процессе общественно-исторической
практики преодолевает скептицизм, обретает прочные
основы знания. Положения диалектического
материализма, наиболее общие законы частных наук
подтверждены, обоснованы практикой, являются ее итогом,
своеобразным выводом и представляют
интеллектуальное богатство человечества, тот творческий задел,
отправляясь от которого наука может двигаться
вперед. Сомнение в этих положениях было бы издевкой
над всем современным естествознанием, наукой,
подчеркивает В. И. Ленин 57.
Мера сомнения в науке определяется прежде
всего мировоззрением каждого ученого. Если он твердо
стоит на позициях диалектического материализма,
то не допустит сомнения в реальности объективного
мира и возможности объективной истины, т. е.
скептицизма. Это, в свою очередь, позволяет определить
более детально оптимальную меру сомнения в самом
научном познании; здесь тоже имеются известные
ограничения. Критический, скептический порыв,
захватывающий все достижения науки, может
превратиться в инерцию, в догматизм. Так не раз
случалось в истории науки, в частности в период самой
грандиозной революции в физике. «Скептический
разум, который значительно продвинул
электродинамику, очистив ее от ненужных механических
образов, одновременно тормозил развитие учения о
теплоте. После того, как физики поняли, что теория
может быть ясной и полной, не будучи основанной на
механике, они отказались от механических теорий
во всех областях физики» 58,— подчеркивает А. Эйн-
57 См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 18, с. 102.
58 Эйнштейн А. Памяти Пауля Эренфеста. — В кн. А.
Эйнштейн. Физика и реальность. М., 1965, с. 88.
13Т

штейн. В таких случаях уже само сомнение
становится неоправданной привычкой, некоторой позой,
бесплодным критиканством,
«В каждой науке имеются законы, которые
выполняют методологическую функцию в ней, ибо
лежат в основе всех ее построений. Такую роль
играют наиболее общие законы данной науки,
общенаучные теории, достоверность которых уже доказана
практикой» 59, т. е. не может быть подвергнута
сомнению. В физике эту роль выполняют законы
сохранения, каждый крупный шаг связан с открытием
новых сохраняющихся величин. Именно подобные
положения, доказанные всем ходом практики
общественно-исторического субъекта, уже не подлежат
сомнению, в известном смысле ограничивают сферу
действия сомнения.
Говоря об этом ограничении, мы имеем в виду
так называемый филогенический разрез науки,
науку в целом как общественный, совокупный
продукт. Если же рассматривать плоскость онтогенеза,
т. е. индивидуального творчества ученого, то здесь
ситуация несколько меняется. То, что является
несомненным для общественного субъекта,
подтвержденным историческим процессом практики, не всегда
сразу может быть принято безоговорочно отдельным
ученым. Следуя призыву Маркса, подвергнув
методологическому сомнению все положения и
принципы, ученый осваивает в своем феноменологическом
развитии путь, пройденный человечеством, трудный
путь исканий и преодоления сомнений, т. е. метод
диалектического материализма. Цель такого
универсального в марксовом понимании сомнения вполне
определенна — основоположения, бесспорные с
точки зрения общественного сознания, должны стать
для отдельного ученого глубоким убеждением,
которое доказательно и аргументированно отстаивают в
схватке с самым изощренным идейным
противником.
«Начальный этап подлинного развития ума —
это сомнение в истинности преподносимых нам ис-
59 Копнин 77. Философские идеи В. И. Ленина и логика. М.,
1968, с. 367.
138

тин. В нем, в сомнении, а также в попытках
проверить собственным усилием чужую точку зрения, и
проявляется самостоятельность мышления. Если
проверка дала положительные результаты, то чужая
точка зрения становится как бы своей собственной;
если же отрицательные, то начинается
интеллектуальное столкновение с этой точкой зрения, поиск и
выдвижение контраргументов» 60.
Таково воспитание способности к сомнению:
чтобы продуктивно сомневаться, проявляя уважение
к собственному разуму, чтобы мыслить
инициативно, самостоятельно, новаторски, необходимо самому
выяснить меру разумного сомнения, научиться не
сомневаться в тех положениях, которые
подтверждены всем ходом общественной практики. Воспитание
способности сомнения подразумевает прежде всего
познание его разумных пределов, предохраняющее
от опасности впасть в патологию мысли —
скептицизм, превратить сомнение в самоцель.
Умение продуктивно сомневаться означает не
только критическое усвоение интеллектуальной
истории человечества, но и критическое отношение к
собственным идеям, мыслям и способностям. Не
ожидая возражений противника — самому
продумать все контраргументы, взвесить их и
проанализировать, столкнуть с собственной позицией.
Диалектическое мышление можно рассматривать как
напряженный внутренний диалог разума.
Но и здесь необходима разумная мера,
предостерегающая от возможности травмирования
сомнением. Эйнштейн в воспоминаниях о своем друге,
известном физике Пауле Эренфесте, пишет: «Он
постоянно страдал от того, что у него способности
критические опережали способности
конструктивные. Критическое чувство обкрадывало, если так
можно выразиться, любовь к творению собственного
ума даже раньше, чем оно зарождалось» 61.
Излишняя самокритичность, сомнение подавляет
рождающуюся, еще не окрепшую мысль.
60 Капустин М. Диалог с залом. — «Молодой коммунист»,
1973, № 8, с. 66.
61 Эйнштейн А. Физика и реальность. М., 1965, с. 114.
139

Какие же положения могут быть подвергнуты
сомнению уже после того, как ученый определил
границы применения сомнения? На этот вопрос
исследователь может ответить лишь в ходе
критического усвоения предшествующих теорий и наличного
экспериментального материала. Анализ имеющихся
трудностей, обогащенный творческой интуицией,
воображением, наталкивает на сомнение,
подсказывает направление критического действия. Причем
необходимость сомнения в тех или иных
положениях, теориях подготавливается исторически. В свое
время программа Ньютона была перспективной и
плодотворной, не вызывавшей и грана сомнения. Но
развитие науки поставило на повестку дня
пересмотр основ классической физики, сомнение в ее
основоположениях. Дело ученого — творчески
осмыслить ситуацию, нащупать самое уязвимое
место, подвергнуть его сомнению. На примере создания
теории относительности мы убедились, насколько
плодотворно такое творческое, пытливое сомнение.
Разумная способность к эвристическому
сомнению прорывает пределы устоявшегося,
традиционного, позволяет взглянуть на привычное новыми
глазами, обнаружить противоречие и парадокс.
Сомнение — это стихия научного творчества, мысль в
движении, вечная форма неустанных поисков истины.
Научная теория является результатом «истинно
трудоемкого процесса... никогда окончательно не
заканчиваемого, постоянно подверженного спорам и
сомнениям» 62.
Представители современной буржуазной
философии пытаются игнорировать обоснование
диалектическим материализмом подлинно научной теории
знания. Они вводят даже специальный термин
«скандал в философии» 63, означающий, что все
основания науки остаются сомнительными. Это
действительно скандал, но только в идеалистической
философии, до сих пор не желающей считаться с
тысячелетним опытом поколений.
62 Эйнштейн А, Собр. научных трудов, т. 4, с. 229.
63 См. «Философский словарь» под ред. Шмидта. М., 1961,
с. 535.
140

ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Разрешая проблему обоснования знания,
диалектический материализм преодолевает сомнение
скептицизма в реальности объективного мира и в
возможности объективной истины, обрекающее
человека на унылую бездеятельность. По-видимому, в
этом смысле и следует понимать первый девиз
К. Маркса — «У входа в науку, как и у входа в ад,
должно быть выставлено требование: „Здесь нужно
оставить всякое сомнение. Здесь да умрет всякая
трусость"». Прежде чем отважиться на
многолетние, кропотливые исследования, прежде чем
пуститься в столь многотрудный путь, надо отбросить
сомнения, ослабляющие эти исследования.
Доказывая творческое могущество
общественного субъекта, диалектический материализм выясняет
истинное назначение сомнения в познании.
Сомнение скептицизма и сомнение, как его понимает
диалектический материализм, противоположны по
своему смыслу и назначению К Первое покушается на
самую возможность познания, пытается
дискредитировать науку. Цель этого сомнения — воздержание
от суждения о вещи самой по себе, за которым, как
тень, следует якобы безмятежность, состояние
всепоглощающего спокойствия — атараксия. Доктрина
самодовлеющего, безграничного сомнения — своего
рода летаргия, патология мысли. Суть сомнения как
формы искания здесь извращается. Сомнение
элиминируется, превращаясь в свою противополож-
1 Неправомерны, по-видимому, встречающиеся в нашей
философской литературе утверждения, что для научного
творчества необходима изрядная доля скептицизма (см.: Алексеев
П. В., Ильин А. Я. Принцип партийности и естествознание. М.,
1972, с. 109). Здесь скептицизм отождествляется с сомнением
вообще, тогда как скептицизм в итоге своем не есть сомнение и
представляет вполне определенное философское направление,
выступающее против самой возможности познания. Скептицизм в
науке ведет к отрицанию объективной значимости теории, к
идеалистическим извращениям. На наш взгляд, необходимо
строго отграничивать скептицизм от сомнения как формы
критики и научного поиска. Направленность и смысл скептицизма
и продуктивного сомнения, как было показано,
противоположны.
141

ность — сухую, неподвижную формулу, догму.
«Скептицизм не есть сомнение. Сомнение — прямая
противоположность покоя, который является
результатом скептицизма»1.
Напротив, сомнение, как его понимает
диалектический материализм,— одно из активных средств
научного поиска, проникновения в сущность. Это
деятельное, созидающее сомнение, «вечно припаянный
элемент познания, сопровождающий науку через все
века» (Герцен), необходимая форма творческой
мысли, пробивающейся к истине. Это продуктивное,
творческое сомнение, включающее скептическую и
методологическую функции, выполняющее
негативную работу разрушения старого и конструктивную
работу созидания новых творческих ценностей.
Именно продуктивное сомнение имеет в виду
другой девиз Маркса —«Подвергай все сомнению»2.
Профессор Академии общественных наук при
ЦК КПСС Б. С. Рюриков, беседуя с молодыми
учеными, разъясняет его следующим образом: «Не
каждый дает себе труда подумать, во имя чего и как
придерживался Маркс этого любимого им изречения. Во
имя того, чтобы не просто искать, но найти истину...
продолжая подвергать сомнению невыверенные
грани проблемы, добиваясь приращения истины,
расширяя зону истинного знания, углубляя, уточняя
истину, но не отступая от нее. Марксу нужна была
только истина, ибо лишь с нею коммунисты могли идти
к массам, возглавлять их, привести к победе»3.
Сомнение не во имя сомнения, а во имя Истины, за
которую надо бороться со всей решительностью, без
всяких колебаний.
1 Гегель. История философии. Цит. по кн.: Ленин В. И.
Поли. собр. соч., т. 29, с. 273.
2 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 31, с. 492.
3 Цит. по ст.: Дмитриев В. Гуманизм знания и действия.—
«Иностранная литература», 1973, № 1, с. 203.

ОГЛАВЛЕНИЕ
Введение . . . . . . . . $
Глава первая
Природа философского скептицизма .... 9
1. Античный скептицизм: противоречивость
познания; сомнение в возможности объективной
истины .........—
2. Юм: ограничение познания; сомнение в
реальности объективного мира. .... 21
3. Кант: обоснование синтетического суждения
a priori . ....... 32
Глава вторая
Критика аргументов скептицизма .... 50
1. Декарт: методологическое сомнение как
средство против скептицизма .....—
2. Гегель: логическое опровержение скептицизма . 63
3. Преодоление сомнений скептицизма
диалектическим материализмом ..... 68
Глава третья
Роль продуктивного сомнения в познании . 92
1. Диалектико-материалистический анализ
понятия сомнения ....... —
2. Сомнение как важнейшая форма критики и
научного поиска ...... 104
3. Через преодоление сомнения к утверждению
истины. О мере сомнения в научном познании . 120
Заключение . . . . . . . 141

Соловьева
Грета Георгиевна
О РОЛИ СОМНЕНИЯ
В ПОЗНАНИИ
Утверждено к печати
Ученым советом Института философии и права
Академии наук Казахской ССР
Редактор А. Я. Козлова
Худож. редактор А. Б. Мальцев
Оформление художника М. А. Хоменко
Техн. редактор Л. И. Шашкова
Корректор М. И. Безматерных
* * *
Сдано в набор 31/XII 1975 г. Подписано к печати 5/Ш 1976 г.
Формат 84ХЮ8'/з2. Бумага № 2. Усл. печ. л. 7,4.
Уч.-изд. л. 8. Тираж 1650. УГ01031.
Зак. 6. Цена 82 коп.
* * *
Издательство «Наука» Казахской ССР.
Типография издательства «Наука» Казахской ССР.
Адрес издательства и типографии: 480021, г. Алма-Ата,
ул. Шевченко, 28.