/
Текст
СБОРНИКЪ
СТИХЙВОРЕНІЙ И ВАСЕНЪ
ДЛЯ ЗАУЧИВАНІЯ НАИЗУСТЬ
и
СПНСОКЪ КНИГЪ ДЛЯ ЧТЕНІЯ УЧЕНИКОВЪ НИЖЕГОРОДСКАГО
ДВОРЯНСКАГО ИНСТИТУТА
I
ИМПЕРАТОРА АЛЕКСАНДРА ІІ-го.
СЪ ПРИСОЕДИНЕНІЕМЪ СТАТЬИ '
СОСТАВЛЕННОЙ
ПРЕПОДАВАТЕЛЕМЪ РУССКАГО ЯЗЫКА
А. Никольскимъ,
О воспітателы^о-пбразовательномъ значеніи чтенія ннигъ и заучиванія
наизусть избранныхъ поэтическихъ образцовъ,
МОСКВА.
Тгпографія Э. Лисснврд и Ю. Романа
Воздвиженка, Крестовоздвиженскій пер.,
\домъ Э. Лиссяера.
1890.
ПРЕДИСЛОВІЕ.
Настоящій сборникъ составленъ съ цѣлію: 1) дать ученикамъ
Нижегородскаго Дворянскаго Института Императора Александра II
указатель книгъ для внѣкласснаго чтенія; 2) дать имъ въ руки го-
товый комплектъ поэтическихъ образцовъ для заучиванія наизусть,
такъ какъ въ хрестоматіяхъ находятся не всѣ стихотворенія и
басни, которыя коммиссія, разрабатывавшая вопросъ о внѣкласс-
номъ чтеніи1) и выборѣ образцовъ для заучиванія наизусть, сочла
полезнымъ предложить для изученія ученикамъ разныхъ классовъ
Института. Такимъ образомъ прямая, непосредственная цѣль со-
ставленнаго сборника — облегчить и урегулировать практическія
внѣклассныя занятія учениковъ Института по русскому языку.
При составленіи сборника имѣлись въ виду образовательныя и
воспитательныя цѣли средней классической школы вообще, почему
выборъ книгъ для чтенія, а также стихотвореній и басенъ для за-
учиванія наизусть сообразованъ, по возможности, съ указаніями
Учебныхъ Плановъ Министерства Народнаго Просвѣщенія, такъ что
недостающіе въ сборникѣ, но указанные Учебными Планами, об-
разцы для заучиванія наизусть помѣщены ниже въ особомъ прило-
женіи.
Вопросъ о внѣклассномъ чтеніи учениковъ, его веденіи и регу-
лированіи, безспорно одинъ изъ самыхъ важныхъ и интересныхъ
вопросовъ педагогической практики. И съ удовольствіемъ нужно
отмѣти, ь тотъ фактъ, что педагогическіе журналы, а также от-
дѣльньй брошюры и изслѣдованія стали чаще и чаще затрогивать
его въ ѴгосдѢднее время.
’) См. приложеніе къ Отчету о состояніи Нижег. Двор. Института за 1885—86
ічеби. годъ, стр. 59 и слѣд.
Потому-то въ видѣ вступленія 1) мы сочли полезнымъ помѣ-
стить извлеченіе изъ протокола коммиссіи, организованной при Ни-
жегородскомъ Дворянскомъ Институтѣ Императора Александра II
въ 1886 году для разработки вопроса о внѣклассномъ чтеніи, вы-
борѣ книгъ и стихотвореній и распредѣленіи ихъ по классамъ.
Въ этомъ протоколѣ, который предпосланъ былъ дѣятельности ком-
миссіи, указываются общія задачи и цѣли внѣкласснаго чтенія,
наиболѣе пригодный для чтенія матеріалъ, говорится о важности
заучиванія наизусть избранныхъ поэтическихъ образцовъ и отчасти
намѣчается способъ регулированія чтенія. 2) Вполнѣ сознавая важ-
ность вопроса о правильной постановкѣ чтенія въ школѣ, какъ
въ высшей степени полезнаго воспитательно-образовательнаго сред-
ства для учащихся, и всею душою желая успѣха этому дѣлу, мы
рѣшились сдѣлать нѣсколько замѣчаній о воспитательно-образова-
тельномъ значеніи чтенія систематическаго, подъ правильнымъ ру-
ководствомъ, съ ясно оігредѣленной цѣлію, о вредѣ чтенія без-
порядочнаго, случайнаго, о самомъ способѣ чтенія; о важности
заучиванія лучшихъ литературныхъ образцовъ наизусть, способѣ
заучиванія и выразительномъ чтеніи, какъ лучшемъ средствѣ для
уразумѣнія читаемаго.
Вырабатывая программу чтенія книгъ и заучиванія наизусть по-
этическихъ образцовъ, коммиссія главнымъ образомъ имѣла въ виду,
съ одной стороны, наибольшее соотвѣтствіе читаемаго и заучивае-
маго матеріала возрасту и развитію духовныхъ силъ учащихся, а
съ другой — соотвѣтствіе книгъ для чтенія, по возможности, про-
ходимому въ каждомъ классѣ учебному курсу русскаго языка. Это
видно, если разсмотрѣть распредѣленіе матеріала для чтенія и за-
учиванія наизусть по классамъ.
Такъ какъ въ дѣтскомъ возрастѣ особенно развиты воображеніе
и память, то выборъ книгъ для чтенія въ первыхъ трехъ классахъ
преимущественно сдѣланъ изъ области чудеснаго — сказки, бы-
лины, преданія; количество стихотвореній и басенъ для заучиванія
наизусть въ этихъ классахъ сравнительно больше, чѣмъ въ дру-
гихъ. При выборѣ стихотвореній и басенъ для этихъ классов^ было
обращено вниманіе на то, чтобы избранные образцы и по содер-
жанію и по языку были доступны пониманію учащихся.
Въ 4-мъ классѣ, сообразно съ требованіями учебныхъ піановъ —
упражнять учащихся въ составленіи описаній и повѣствованій,—
5
сдѣланъ изъ лучшихъ писателей выборъ книгъ и статей преиму-
щественно описательно-повѣствовательнаго характера1).
Въ 5-мъ классѣ при выборѣ книгъ для чтенія, съ одной сто-
роны, преслѣдовалась цѣль — на самыхъ образцахъ дать учени-
камъ понятіе о всѣхъ тѣхъ видахъ литературныхъ произведеній,
о которыхъ говорится въ курсѣ теоріи словесности, поэтому вы-
боръ книгъ для чтенія разнообразнѣе; съ другой стороны, въ виду
сравнительной легкости учебнаго курса этого класса по русскому
языку, количество книгъ для чтенія, а также стихотвореній для
заучиванія, увеличено.
Въ 6-мъ классѣ при выборѣ книгъ для чтенія и образцовъ для
заучиванія главное вниманіе обращено на то, чтобы ознакомить
учениковъ съ лучшими образцами русской и отчасти иностранной
драмы. Драматическая поэзія служитъ для изображенія борьбы въ об-
ласти психическихъ силъ человѣка, поскольку эта борьба обнару-
живается въ активной дѣятельности. Борьба эта бываетъ иногда очень
сложная, мотивы ея не сразу понятны, и нужно вдумываться, вни-
кать, чтобы разъяснить себѣ внутренній смыслъ коллизіи въ драмѣ.
Изученіе нѣсколькихъ лучшихъ драматическихъ образцовъ очень
важно для учащихся, такъ какъ развиваетъ въ нихъ способность
психологическаго анализа и пріучаетъ ихъ вникать въ сущность чи-
таемаго литературнаго произведенія, отыскивать основную идею
его. Но для того, чтобы понимать драму и сознательно наслаждаться
художественными красотами ея, нужны уже довольно значительное
духовное развитіе и начитанность, потому-то ученіе о драматиче-
ской поэзіи, какъ сравнительно трудный отдѣлъ теоріи словесности,
обыкновенно переносится въ 6-й классъ изъ 5-го, и чтеніе образ-
цовъ драмы умѣстнѣе всего въ этомъ классѣ, параллельно прохо-
димому курсу. Далѣе, примѣнительно къ проходимому курсу исторіи
литературы въ этомъ классѣ, при выборѣ образцовъ для заучиванія
обращено вниманіе на народную поэзію, изъ которой и взято нѣ-
сколько лучшихъ по силѣ чувства лирическихъ пѣсенъ.
Курсъ исторіи литературы въ ѴП и Л III классахъ сравнительно
сложенъ и труденъ, такъ какъ приходится имѣть дѣло съ разъ-
1) Количество стихотвореній и басенъ для заучиванія въ этомъ классѣ сокращено
сравнительно съ другими классами, въ виду трудности учебнаго курса въ этомъ
классѣ и массы обязательной работы для учениковъ.
6
ясненіемъ тѣхъ направленій, подъ вліяніемъ которыхъ развивалась
отечественная литература за послѣднія три столѣтія. Поэтому при
выборѣ книгъ для чтенія учениковъ этихъ классовъ и стихотво-
реній для заучиванія наизусть преимущественно имѣлось въ виду,
съ одной стороны, дополнить и разъяснить чтеніемъ самихъ авто-
ровъ теоретическія положенія учебника исторіи словесности; съ дру-
гой, — пріучить учениковъ самостоятельно разбираться въ книгахъ
съ научнымъ содержаніемъ, разъясняющихъ литературныя явленія.
Такимъ образомъ, напримѣръ, въ 8-мъ классѣ снова назначаются
для цѣльнаго и основательнаго прочтенія такія произведенія, какъ
Евгеній Онѣгинъ, Мертвыя души и проч. произведенія, съ от-
рывками изъ которыхъ ученики уже знакомы въ предыдущихъ клас-
сахъ. Далѣе, вмѣстѣ съ непосредственнымъ чтеніемъ самыхъ авто-
ровъ, рекомендуются сочиненія научнаго характера, освѣщающія
литературные факты и направленія болѣе подробно, чѣмъ это
въ учебникѣ. Таковы .напримѣръ книги: „Шекспиръ" Даудена
(въ числѣ книгъ для 7-го класса); Лекціи по новой русской ли-
тературѣ послѣ Гоголя Ореста Миллера, „ Пушкинъ “ Стоюнпна,
ѴШ-й т. сочиненій Бѣлинскаго — въ числѣ книгъ для учени-
ковъ 8-го класса. Вмѣстѣ съ этимъ не оставляются безъ вниманія
и образцовыя произведенія иностранной литературы, п выбраны
лучшіе образцы изъ такихъ писателей, которые болѣе или менѣе
вліяли на произведенія художественнаго творчества отечественной
литературы и важны по своему міровому значенію, какъ напр.
Шекспиръ, Гёте, Шиллеръ, Байронъ.
Въ прошедшемъ учебномъ году списокъ книгъ и стихотвореній
былъ вновь пересмотрѣнъ и, удержавъ существенныя черты прежняго
распредѣленія но классамъ, измѣненъ въ частностяхъ по обсу-
жденіи въ коммиссіи. Наиболѣе замѣтное измѣненіе заключалось
въ томъ, что нѣсколько увеличено было количество басенъ для
заучиванія наизусть въ низшихъ классахъ, на томъ основаніи, что
басни представляютъ собою прекрасное педагогическое средство
для развитія дѣтей въ логическомъ, стилистическомъ и даже нрав-
ственномъ отношеніяхъ.
ИЗВЛЕЧЕНІЕ
изъ протокола засѣданіи коммиссіи для разработки программы
внѣкласснаго чтенія учениковъ.
Обязанность школы, если она дѣйствительно хочетъ воздѣй-
ствовать на весь умственный и нравственный складъ своихъ
питомцевъ, — предоставить имъ могучія средства для развитія
своихъ духовныхъ силъ. Вліяніе школы должно проникать во
всю жизнь ученика, затрогивать различныя стороны его при-
роды и въ то же время исходить главнымъ образомъ изъ начала
убѣжденія, развивая въ немъ стремленія ко всему возвышен-
ному и доброму. Литература именно является такимъ сред-
ствомъ. Въ твореніяхъ величайшихъ мыслителей и поэтовъ она
сохраняетъ богатый источникъ нравственнаго элемента. Это
міръ идеальный, находящійся въ рѣзкой противоположности
съ грубыми матеріальными побужденіями повседневной жизни.
Школѣ очень важно, чтобы юноша въ періодъ, когда сла-
гаются умственныя силы и закладывается основаніе нравствен-
ныхъ понятій на всю жизнь, былъ возможно чуждъ житейской
прозы и оставался въ общеніи съ тѣми геніальными умами,
которые служатъ лучшими выразителями культуры всего чело-
вѣчества. Достоинство классической системы воспитанія осно-
вано именно на этомъ идеальномъ началѣ, и, только оставаясь
вѣрною своему основному принципу, школа можетъ выполнить
свою обязанность предъ государствомъ — воспитать честныхъ
гражданъ, дѣятелей, вполнѣ приготовленныхъ къ труду, гото-
выхъ служить отечеству, не увлекаясь эгоистическими инте-
ресами.
Вопросъ о внѣклассномъ чтеніи учениковъ всегда долженъ
имѣть важное значеніе для школы. Въ чтеніи, при надле-
жащемъ его направленіи, школа можетъ найти лучшее средство
8
для выполненія своихъ задачъ какъ относительно умственнаго
образованія своихъ учениковъ, такъ въ особенности при сози-
даніи ихъ нравственнаго міросозерцанія. Съ другой стороны,
ничто не можетъ оказывать столь вреднаго дѣйствія на-только
что начинающій слагаться умъ юноши, какъ чтеніе книгъ пу-
стыхъ, а въ иномъ случаѣ даже прямо пагубныхъ, или же прежде-
временное знакомство съ слишкомъ серіозными для школьнаго
возраста произведеніями литературы. Въ настоящее время,
когда распространеніе книгъ самаго разнороднаго содержанія
и не всегда безукоризненнаго качества принимаетъ въ обще-
ствѣ все большіе размѣры, является настоятельная потреб-
ность выяснить, на какія же литературныя произведенія школа
можетъ указать, какъ на образцовыя для чтенія учениковъ,
и притомъ въ строгой соотвѣтственности съ каждымъ годомъ
школьнаго возраста. Кромѣ учебныхъ интересовъ, ученикъ,
несомнѣнно, увлекается и другими, а именно побужденіями любо-
знательности, эстетическимъ чувствомъ, стремленіемъ найти
умственное развлеченіе. Школа непремѣнно должна дать на-
длежащее направленіе всѣмъ этимъ стремленіямъ, взять ихъ
въ свое вѣдѣніе, если только она хочетъ дѣйствительно вос-
питывать своихъ учениковъ.
Преподаваніе словесности въ старшихъ классахъ средне-
учебныхъ заведеній главною цѣлію должно имѣть непосред-
ственное знакомство учениковъ съ лучшими произведеніями оте-
чественной поэзіи, отчасти также прозаической литературы,
именно въ тѣхъ ея отдѣлахъ, которые имѣютъ своимъ пред-
метомъ бытъ Россіи, ея исторію и этнографію и отличаются
художественною формою изложенія. Кромѣ произведеній отече-
ственной литературы, важно, чтобы ученики познакомились
съ лучшими авторами иностранной поэзіи, которые имѣютъ
общечеловѣческое значеніе. Такіе писатели, какъ Гомеръ,
Софоклъ, Горацій, Дантъ, Шекспиръ, Сервантесъ, Шиллеръ,
Гёте, Вальтеръ-Скоттъ, Байронъ, Диккенсъ и проч., — пре-
имущественно способствуютъ развитію художественнаго пони-
манія въ молодыхъ людяхъ, и теоретическое изученіе словес-
ности невозможно безъ чтенія произведеній великихъ поэтовъ
всего человѣчества. Только при такой постановкѣ учебнаго
курса словесность можетъ имѣть важное образовательное зна-
9
ченіе и оставить ученикамъ цѣнный запасъ знаній на всю жизнь;
въ противномъ же случаѣ получается только сухой перечень
эстетическихъ положеній и фактовъ изъ исторіи литературы,
которые, какъ бы ни были интересны сами по себѣ и въ какой бы
стройной системѣ ни излагались, никогда не замѣнятъ жи-
вого слова образцовыхъ писателей. Можно даже сказать, что
къ непосредственному знакомству учениковъ съ этимъ живымъ
словомъ — къ точному, подробному знанію содержанія вели-
кихъ литературныхъ произведеній, къ усвоенію оттѣнковъ стиля
у каждаго автора при характеристикѣ возсозданныхъ имъ ти-
повъ, наконецъ къ заучиванію наизусть лучшихъ поэтическихъ
отрывковъ — главнымъ образомъ и сводится преподаваніе сло-
весности въ среднихъ учебныхъ заведеніяхъ.
Чтобы дѣйствительно изучить какое-нибудь произведеніе ли-
тературы, особенно если оно представляетъ разнообразный инте-
ресъ — и со стороны художественной формы, и по содержанію,
и по своему отношенію къ той эпохѣ, когда оно явилось, необ-
ходимо браться за него съ учениками нѣсколько разъ на раз-
личныхъ ступеняхъ ихъ развитія. Въ среднихъ классахъ главное
вниманіе обращается на фактическую сторону, на содержаніе;
даже чаще выбираются и изъ содержанія отдѣльные эпизоды,
замѣчательные въ какомъ-нибудь отношеніи, главнымъ обра-
зомъ со стороны художественности формы. Въ старшихъ клас-
сахъ, когда литературныя произведенія изучаются въ ихъ исто-
рической связи, будетъ вполнѣ умѣстно вновь перечитать ихъ
уже въ полномъ объемѣ: здѣсь значеніе ихъ выяснится уже
со стороны ихъ основной идеи, а разученныя заранѣе мѣста,
въ которыхъ идея раскрывается съ большею силою, теперь
получатъ надлежащее пониманіе. Чтеніе должно происходить
не на урокахъ, что обусловливается какъ значительнымъ раз-
мѣромъ большинства образцовыхъ литературныхъ произведеній
и недостаткомъ времени, такъ и самою цѣлью чтенія: нужно
чтобы ученикъ руководствовался прежде всего своимъ личнымъ
интересомъ, вкусомъ — обстоятельство очень важное для эсте-
тическаго развитія. Классное чтеніе можетъ имѣть мѣсто развѣ
для произведеній такихъ эпохъ, которыя для ученика пред-
ставляютъ затрудненія со стороны языка, или для небольшихъ
лирическихъ стихотвореній. Съ другой стороны, желательно,
10
чтобы художественные отрывки и отдѣльныя мелкія произве-
денія поэзіи заучивались наизусть, а для этого подобныя упраж-
ненія надо тоже начинать заблаговременно, какъ объ этомъ
говоритъ и учебная программа Министерства Народнаго Про-
свѣщенія.
Такимъ образомъ необходимо, для цѣлесообразной постановки
дѣла, чтобы непосредственное знакомство съ литературою чрезъ
чтеніе и заучиваніе наизусть образцовыхъ произведеній ученики
начинали какъ можно раньше, даже съ приготовительнаго и
перваго класса, конечно, при такомъ распредѣленіи литера-
турнаго матеріала, чтобы онъ былъ вполнѣ удобопонятенъ ихъ
возрасту.
При провѣркѣ домашняго чтенія преподавателю надо въ точ-
ности обнаружить, насколько твердо ученики запоминаютъ со-
держаніе прочитаннаго, а главное — насколько они усвоили
художественную сторону произведенія, до какой степени они
его поняли и чтд ихъ особенно заинтересовало въ немъ. При
постепенномъ знакомствѣ еще съ ранняго возраста съ лучшими
литературными произведеніями особенно важно обращать вни-
маніе на тщательное усвоеніе самаго языка каждаго писателя,
характерныхъ выраженій. Для этого-то особенно и пригодно
заучиваніе наизусть наиболѣе выдающихся образцовъ слога,
лучшихъ въ художественномъ отношеніи. Подобныя занятія не
только не будутъ обременять учениковъ, но могутъ доставить
имъ даже удовольствіе. Часто ученики по собственному сво-
ему почину заучиваютъ наизусть даже значительные стихотвор-
ные отрывки, если стихи имъ особенно нравятся.
Въ заведеніи существуетъ ученическая библіотека, изъ ко-
торой ученики получаютъ книги для чтенія въ свободное время,
безъ какихъ-нибудь ближайшихъ учебныхъ цѣлей. Важно, чтобы
именно эта библіотека, а не другія, постороннія книги, соста-
вляла постоянное чтеніе учениковъ. Чтеніе должно быть обя-
зательнымъ, распредѣляться по извѣстнымъ срокамъ и сопро-
вождаться провѣркою прочитаннаго. Это важно не только для
того, чтобы преподаватель зналъ, насколько внимательно уче-
ники читаютъ, но и для самихъ учениковъ, которые при этомъ
узнаютъ, какъ надо читать книги.
Чтеніе должно состоять изъ произведеній художественной
11
литературы, исторіи и географіи, главнымъ образомъ — Рос-
сіи, и примѣнительно къ курсамъ каждаго класса*).
Произведенія наиболѣе художественныя, находящіяся но со-
держанію въ непосредственной связи съ проходимымъ въ извѣст-
номъ классѣ курсомъ и такимъ образомъ признанныя наибо-
лѣе полезными для чтенія въ извѣстномъ классѣ, выдѣляются
въ группу книгъ обязательныхъ для чтенія; находясь въ не-
посредственной связи съ теоретическимъ курсомъ, они должны
въ большинствѣ случаевъ совпадать съ помѣщеннымъ въ Учеб-
ныхъ Планахъ министерства спискомъ литературныхъ произве-
деній, разучиваніе которыхъ обязательно на урокахъ словес-
ности. Остальныя книги, назначенныя для класса и распре-
дѣленныя по содержанію на отдѣлы, слѣдуетъ разсматривать
только какъ рекомендованныя, тоже замѣчательныя въ худо-
жественномъ отношеніи и полезныя для усвоенія теоретическаго
или историческаго курса литературы.
Рекомендуемый коммиссіею списокъ книгъ для чтенія, осо-
бенно если къ нему присоединятся избранные отрывки и статьи
историческаго и географическаго содержанія, настолько обши-
ренъ, что для учениковъ средняго уровня будетъ вполнѣ до-
статочно только этого чтенія. Но въ каждомъ классѣ есть
и выдающіеся по своимъ способностямъ ученики или обнару-
живающіе особенную склонность къ какой-нибудь отрасли зна-
ній. Дать надлежащее развитіе этимъ склонностямъ есть тоже
не послѣдняя задача педагога; направить, какъ слѣдуетъ, любо-
любознательность къ извѣстному научному предмету и тѣмъ
еще въ общеобразовательной школѣ опредѣлить дальнѣйшую
научную спеціальность юноши составляетъ прямую обязанность
школы, готовящей молодежь къ высшему образованію, особенно
относительно такихъ молодыхъ людей, которые своими способ-
ностями подаютъ надежды на дальнѣйшее преуспѣяніе. Поэтому
*) Чтеніе художественныхъ произведеній развиваетъ эстетическій вкусъ;
чтеніе избранныхъ произведеній лучшихъ отечественныхъ историческихъ пи-
сателей и изслѣдователей народнаго быта ведетъ къ разумному пониманію
исторіи Россіи п воспитываетъ духъ патріотизма. Кромѣ того, оно вноситъ
разнообразіе въ умственный міръ учащихся, избавляя отъ излишней одно-
сторонности, которая явилась бы при чтеніи исключительно произведеній
художественной литературы.
12
однѣми книгами обязательнаго чтенія и такими, которыя школа
рекомендуетъ всѣмъ вообще ученикамъ, имѣя въ виду прежде
всего средній уровень способностей, не должна ограничиваться
ученическая библіотека. Въ ней долженъ существовать еще
третій разрядъ книгъ съ болѣе разнообразнымъ, преимуще-
ственно же научнымъ содержаніемъ. Сюда могутъ войти въ
болѣе широкомъ выборѣ историческія сочиненія, особенно по
классической древности, сочиненія, относящіяся къ исторіи
искусства. Далѣе — этнографическія сочиненія и путешествія,
которыя слѣдуетъ мало-по-малу подновлять въ библіотекѣ,
потому что весь интересъ такихъ книгъ зависитъ отъ ихъ со-
временности. Небольшое число книгъ по естественной исторіи
изъ тѣхъ, которыя рекомендованы Ученымъ Комитетомъ Ми-
нистерства Народнаго Просвѣщенія, будетъ тоже полезно:
въ классѣ всегда найдется нѣсколько учениковъ, проявляющихъ
особенную склонность къ естественнымъ наукамъ, и руковод-
ство ими со стороны преподавателя этой спеціальности будетъ
всегда благотворно и направитъ ихъ любознательность по вѣр-
ному пути. Вообще же нужно помнить, что этотъ третій раз-
рядъ книгъ ученической библіотеки, не нуждаясь въ строго
опредѣленномъ каталогѣ, такъ какъ онъ долженъ постоянно
обновляться и измѣняться сообразно съ требованіями совре-
менности, въ то же время подлежитъ ограниченію относительно
выдачи для чтенія. Только болѣе способные и вполнѣ прилеж-
ные ученики, которые не вызываютъ никакого упрека отно-
сительно своихъ учебныхъ занятій, могутъ пользоваться этого
рода книгами, особенно по указаніямъ преподавателей. Полез-
нымъ такое чтеніе можетъ быть, конечно, тогда, когда уче-
никъ уже въ достаточной мѣрѣ познакомился съ тѣми книгами,
которыя рекомендованы для всего его класса.
Списокъ книгъ для обязательнаго чтенія въ младшемъ воз-
растѣ долженъ быть самый небольшой; избранныя произведенія
могутъ быть лишь незначительнаго объема, или ихъ слѣдуетъ
разбить на отдѣльные эпизоды; книги же должны имѣть форму
тоненькихъ брошюръ, такъ чтобы ученику легко было читать
ихъ за одинъ разъ. Серіозность содержанія поэтическихъ про-
изведеній, которыя въ большинствѣ случаевъ недоступны для
младшаго возраста даже относительно своей фабулы, еще
13
болѣе ограничиваетъ кругъ чтенія этого рода, и потому учени-
камъ младшихъ классовъ удобнѣе предлагать небольшія статьи
географическаго, а съ 3-го класса и историческаго содержанія,
путешествія, біографіи, разсказы о полезныхъ изобрѣтеніяхъ,
описаніе важныхъ промышленныхъ производствъ — однимъ сло-
вомъ, тотъ обширный образовательный матеріалъ, который пред-
ставляютъ изданія для народнаго чтенія. Самый размѣръ такихъ
статей и форма ихъ изложенія въ высшей степени приспособ-
лены къ уровню развитія младшаго возраста. Наконецъ въ этихъ
же классахъ важно дать прочное основаніе религіозному обра-
зованію учениковъ. Значитъ, часть времени, которое ученикъ
можетъ удѣлить отъ своихъ учебныхъ занятій, слѣдуетъ оста-
вить для духовно-нравственнаго чтенія, конечно, въ полномъ
соотвѣтствіи съ умственнымъ развитіемъ дѣтей. Избѣгая ста-
тей отвлеченнаго содержанія, можно найти превосходный ма-
теріалъ въ разсказахъ изъ священной исторіи и исторіи церкви,
въ житіяхъ святыхъ, въ назидательныхъ повѣстяхъ. Надо по-
мнить, что еще съ младшихъ классовъ начинается системати-
ческое знакомство съ священнымъ писаніемъ, на что въ этомъ
возрастѣ должно итти не мало времени. Поэтому собственно
литературное чтеніе въ младшихъ классахъ по своему объему
не можетъ имѣть большого развитія. Народную эпическую поэ-
зію, которая составляла художественную пищу юныхъ наро-
довъ, всего естественнѣе избрать для эстетическаго чтенія дѣтей:
чудеса сказочнаго міра*), величавые образы героевъ въ древ-
нихъ миѳахъ и отечественныхъ былинахъ тогда сильнѣе мо-
гутъ запечатлѣться въ памяти и навсегда оставятъ въ умѣ тотъ
богатый запасъ исконной поэзіи, которая, при дальнѣйшемъ
развитіи человѣчества, дала во многихъ случаяхъ матеріалъ для
индивидуальнаго художественнаго творчества. Но вмѣстѣ съ
этимъ количество прочитаннаго не можетъ быть велико, большія
эпопеи непремѣнно придется разучивать по частямъ. Съ дру-
*) Изъ сказокъ долженъ быть сдѣланъ строгій выборъ, чтобы излишнею
фантастичностью читаемаго не развить чрезмѣрно воображенія, не засло-
нить дѣйствительнаго міра и не охладить въ дѣтяхъ интереса къ нему.
О сильномъ и вредномъ вліяніи сказокъ слишкомъ фантастическаго содер-
жанія, доводящемъ дѣтей до болѣзненнаго состоянія, см. «Дѣтскіе годы Ба-
грова внука», стр. 276 н 277.
14
гой стороны, въ младшихъ классахъ на очереди стоитъ еще
другое занятіе, имѣющее связь съ литературнымъ образова-
ніемъ. Въ этомъ возрастѣ, когда память особенно производи-
тельно работаетъ, надо направить силы учениковъ къ усвое-
нію внѣшней стороны слова — его гармоніи и художественной
формы. Важно, чтобы ученикъ именно въ это время вполнѣ
ознакомился съ языкомъ избранныхъ родныхъ писателей, на-
учился распознавать ихъ стиль чисто по привычкѣ. Этого можно
достигнуть заучиваніемъ наизусть избранныхъ мѣстъ изъ поэ-
товъ. Объ руку съ этимъ должно итти упражненіе въ вырази-
тельномъ чтеніи, и если не обращать вниманія на это съ самыхъ
первыхъ классовъ, то впослѣдствіи трудно ожидать какихъ-ни-
будь осязательныхъ результатовъ. Можетъ быть, никакая изъ
разнообразныхъ отраслей словеснаго обученія въ средней'школѣ
не потребуетъ больше постоянныхъ занятій по опредѣленному
плану, какъ обученіе выразительному чтенію, зато и цѣль ста-
вится очень важная. Какъ пріятно имѣть при себѣ постоян-
ный запасъ художественно выраженныхъ мыслей, изящныхъ
образовъ, воспроизведенныхъ словомъ величайшихъ поэтовъ!
Удачное цитированіе этихъ словъ въ разговорѣ ли, или въ пись-
менномъ изложеніи мыслей, всегда характеризуетъ хорошо обра-
зованнаго человѣка. Истинное классическое образованіе именно
сказывается этою своеобразною чертою, и она, дѣйствительно,
есть вѣрное мѣрило того, что человѣкъ учился обстоятельно
и въ строгомъ соотвѣтствіи между содержаніемъ и формою
мысли. Но усвоеніе этого художественнаго запаса не можетъ
итти путемъ механическаго заучиванія: все, что пріобрѣтаетъ
память такимъ образомъ, или должно найти постоянное, не-
посредственное практическое приложеніе въ жизни, или же
забудется такъ же скоро, какъ и было усвоено. Чтобы лите-
ратурный матеріалъ сдѣлался достояніемъ ума навсегда, не-
обходимо имѣть особое горячее чувство къ поэзіи и притомъ
не такое, которое является какъ слѣдствіе извѣстныхъ разсу-
дочныхъ влеченій, а вытекающее изъ привычки, созданной воспи-
таніемъ. Осмысленное, исполненное чувства чтеніе, свидѣтель-
ствуя, что разучиваемый литературный образецъ дѣйствительно
усвоенъ ученикомъ и доставляетъ ему эстетическое наслажде-
ніе, даетъ вѣрное ручательство и на будущее время, что все
15
ато будетъ сохранено въ памяти. Художественная форма слова,
въ которую облечены произведенія поэзіи, непремѣнно требуетъ
и безупречной словесной передачи: безъ этого не пробудится
эстетическое чувство. Наоборотъ, постоянное упражненіе въ де-
кламаціи создаетъ потребность въ художественномъ матеріалѣ,
вызываетъ интересъ къ поэзіи и лучше всякихъ комментаріевъ
можетъ помочь пониманію литературныхъ произведеній. Задача
преподавателя поставить дѣло такъ, чтобы разученный литера-
турный матеріалъ былъ прочувствованъ учениками, удовлетво-
рилъ ихъ вкусамъ и не только твердо сохранился въ памяти,
но чтобы у нихъ являлось желаніе постоянно пользоваться имъ,
цитировать художественныя фразы и повторять любимые звуч-
ные стихи. Настоящее мѣсто для постояннаго упражненія въ вы-
разительномъ чтеніи — младшіе классы, и не только по суще-
ственному характеру этого занятія, но и въ практическомъ
отношеніи. Въ младшихъ классахъ преподаваніе отечественнаго
языка имѣетъ больше уроковъ, а главный предметъ обученія —
грамматика—односторонностью своего содержанія требуетъ нѣ-
котораго противовѣса въ изученіи слова совсѣмъ съ другой сто-
роны, эстетической. Наконецъ, изученіе литературы со стороны
содержанія въ этомъ возрастѣ можетъ быть только въ самыхъ
ограниченныхъ размѣрахъ, и направленіе объяснительнаго чте-
нія въ такомъ смыслѣ, если будетъ происходить сверхъ надлежа-
щей мѣры, не приведетъ ни къ какимъ полезнымъ результатамъ.
Такимъ образомъ въ младшихъ классахъ чтеніе художественной
литературы отступаетъ на задній планъ, сравнительно съ за-
учиваніемъ наизусть избранныхъ образцовъ, и провѣрка усвоен-
наго литературнаго матеріала должна прежде всего касаться
формы, а не содержанія. Преподаватель долженъ слѣдить за
правильнымъ, по возможности, исполненнымъ чувства чтеніемъ
разученныхъ стихотвореній и отрывковъ, постоянно ихъ пере-
спрашивать, не останавливаясь лишь на томъ, что задано къ из-
вѣстному уроку. Въ этомъ случаѣ важно отмѣчать болѣе способ-
ныхъ учениковъ, которые могутъ сдѣлать значительные успѣхи,
а иногда своимъ примѣромъ и увлечь весь классъ.
Останавливаясь на вопросѣ, чѣмъ вызвать въ ученикахъ
большую самостоятельность въ знакомствѣ съ литературою, а
въ особенности эстетическое чувство, которое сказалось бы
16
А
въ дѣйствительномъ пониманіи художественныхъ произведеній,
слѣдуетъ указать на литературныя бесѣды внѣ классныхъ за-
нятій, которыя имѣли бы характеръ не уроковъ, а школьныхъ
праздниковъ и устраивались бы въ свободное для учениковъ
время. На такомъ литературномъ собраніи наиболѣе выдаю-
щіеся ученики всѣхъ классовъ могли бы пробовать свои силы,
каждый сообразно съ своими способностями. Старшіе ученики
читаютъ лучшія свои сочиненія и устно передаютъ содержаніе
прочитаннаго, нанр., замѣчательной критической статьи объ
образцовомъ писателѣ, или же читаютъ стихотворенія и отрывки
изъ большихъ поэтическихъ произведеній. Ученики средняго
и младшаго возрастовъ декламируютъ разученное наизусть.
Драматическія сцены, требующія совмѣстнаго чтенія нѣсколь-
кихъ лицъ, вызываютъ особый интересъ и пріучаютъ къ твер-
дому запоминанію литературнаго произведенія. Если бы къ
этому присоединить музыкальныя пьесы, то бесѣда приняла бы
вполнѣ оживленный, праздничный характеръ и доставила бы
всему заведенію большое наслажденіе, — какъ слушателямъ,
такъ особенно исполнителямъ, для'которыхъ прибавилось бы еще
удовольствіе — выступить съ своими талантами предъ обще-
ствомъ. Преподавателю, при выборѣ матеріала для подобной
бесѣды, открывается возможность достигнуть такихъ цѣлей,
какія не осуществимы на урокахъ. Такъ, дѣлая предметомъ
всего вечера произведенія одного автора, можно вызвать въ умѣ
учениковъ вполнѣ цѣльпое, живое представленіе о немъ, чего
очень трудно достигнуть на урокахъ. Кромѣ того, литератур-
ныя бесѣды еще даютъ возможность пополнить свѣдѣнія по
словесности, опредѣленныя учебными планами министерства.
Въ виду небольшого количества учебнаго времени, программа
министерства, естественно, останавливается только на суще-
ственномъ, и этимъ самымъ она обходитъ иногда замѣчатель-
ныхъ русскихъ писателей, а объ иностранныхъ не даетъ вовсе
никакихъ свѣдѣній. Съ другой стороны, знакомство со всей
нашей новѣйшей литературой послѣ Гоголя въ строго опре-
дѣленномъ школьномъ курсѣ во всякомъ случаѣ преждевре-
менно; но это еще не значитъ, чтобы оставлять ее совсѣмъ
безъ вниманія. Именно въ этой литературѣ прежде всего надо
искать эстетическаго начала, которымъ она въ высокой сте-
17
пени обладаетъ, а предоставить ученику по собственному по-
чину, безъ руководства, знакомиться съ новѣйшими авторами
было бы крайне вредно; здѣсь выборъ особенно нуженъ. Ли-
тературная бесѣда, дающая ученикамъ характеристику одного
изъ такихъ писателей и знакомящая съ лучшими мѣстами изъ
его произведеній, была бы большимъ вкладомъ въ ихъ лите-
ратурное развитіе. Еще большее значеніе будетъ имѣть по-
добное же знакомство съ великимъ общечеловѣческимъ писа-
телемъ, тѣмъ болѣе, что въ этомъ случаѣ домашнее чтеніе
учениковъ недостаточно и безусловно требуетъ разъясненій со
стороны преподавателя.
Остается вопросъ о системѣ провѣрки внѣкласснаго чтенія
учениковъ. Провѣрка эта имѣетъ, безспорно, очень важное
значеніе, но педагогическая практика показываетъ, что на нее
можно удѣлить лишь небольшое количество класснаго времени.
Провѣрка можетъ производиться слѣдующимъ образомъ:
Прежде всего удобенъ бѣглый опросъ о томъ, чтд какой
ученикъ читаетъ и въ какой степени его интересуетъ данная
книга. При этомъ, направляя бесѣду соотвѣтственнымъ обра-
зомъ, можно узнать, насколько ученикъ запомнилъ содержаніе
прочитаннаго, какъ понимаетъ основную мысль произведенія,
какими представляются ему выведенныя лица. Достоинство
такой провѣрки зависитъ отъ того, какъ успѣетъ преподава-
тель въ самый небольшой промежутокъ времени предложить
такіе опредѣленные и содержательные вопросы, чтобы вполнѣ
выяснить, чтд вынесъ ученикъ изъ прочитанной книги, и въ какой
степени это зависитъ отъ его большаго или меньшаго вниманія
при чтеніи, а также отъ его пониманія. Необходимо, чтобы
весь классъ принималъ живое участіе въ бесѣдѣ; чтобы раз-
бираемое произведеніе дѣлалось въ извѣстномъ отношеніи по-
нятнымъ для всѣхъ. Тутъ можетъ представить затрудненіе и
самая личность ученика: плохое усвоеніе прочитаннаго сдѣ-
лаетъ всѣ отвѣты его безсодержательными, а время между
тѣмъ затянется. Во всякомъ случаѣ это самый простой спо-
собъ провѣрки; его можетъ примѣнять и библіотекарь, при
полученіи книги обратно, и преподаватель на урокѣ, отдѣляя
отъ класснаго времени минутъ десять и проспрашивая такимъ
образомъ 2—3 учениковъ. Но дѣлать это нужно, по возмож-
А. НИКОЛЬСКІЙ. СБОРН. СТИХОТВ. И БАСЕНЪ.
2
18
ности, на каждомъ урокѣ; тогда только будутъ желанные ре-
зультаты, особенно послѣ того, какъ ученики приспособятся
къ системѣ опроса.
Другой способъ требуетъ еще больше времени, и, практикуя
его, необходимо, въ теченіе каждой четверти учебнаго года,
отдѣлять не менѣе двухъ уроковъ для подобнаго рода упраж-
неній*).
Преподаватель заставляетъ ученика въ связномъ изложеніи
дать полный отчетъ о прочитанномъ сочиненіи. Сообразно
съ классомъ, и требованія къ ученикамъ должны прилагаться
различныя. Въ среднихъ классахъ (съ VI включительно) можно
ограничиться хорошимъ изложеніемъ содержанія. Важно, чтобы
ученикъ свободно велъ свою рѣчь и чтобы существенные факты
были переданы въ законченномъ видѣ. Уже одно упражненіе
въ изустномъ монологическомъ разсказѣ представляетъ боль-
шой педагогическій интересъ, даже помимо спеціальныхъ цѣ-
лей теоретическаго курса литературы. Но возможны и высшіе
результаты: способный ученикъ, привыкнувъ къ такому изло-
женію, сумѣетъ съ большими подробностями и въ болѣе жи-
вой формѣ остановиться на лучшихъ, сильнѣе увлекшихъ его,
эпизодахъ. Можно получить, такимъ образомъ, успѣхъ и въ
эстетическомъ отношеніи. Въ старшихъ классахъ (VII и VIII)
передача фабулы должна уступать мѣсто сознательной оцѣнкѣ
прочитаннаго, съ раскрытіемъ основной мысли сочиненія и ха-
рактерныхъ его чертъ. Поэтическое произведеніе даетъ обшир-
ный матеріалъ для характеристики художественныхъ типовъ,
а лучшіе ученики могутъ, въ этомъ случаѣ, воспользоваться
своею начитанностью въ образцовыхъ критическихъ писателяхъ,
*) Самое же удобное время для этого — начало учебнаго года. Канику-
лярныя работы по русскому языку п словесности главнымъ образомъ должны
состоять въ изученіи образцовыхъ писателей, такъ какъ самая обстановка
жизни на каникулахъ располагаетъ ученика къ чтенію гораздо больше, чѣмъ
среди занятій учебнаго времени, и онъ тогда въ нѣсколько дней можетъ
прочесть безъ перерыва даже крупныя произведенія, которыя за пригото-
вленіемъ къ урокамъ пришлось бы распредѣлить на многія недѣлп. Прежде
чѣмъ начинать учебный курсъ, можно отдѣлить уроковъ пять на провѣрку
всего прочитаннаго и заученнаго наизусть въ теченіе каникулъ, и если это
чтеніе находится въ связи съ курсомъ, который предстоитъ проходить, то
это будетъ самое лучшее введеніе къ годичнымъ занятіямъ.
19
чтобы при своемъ разборѣ установить болѣе серьезныя точки
зрѣнія на автора. Впрочемъ, не слѣдуетъ и въ старшихъ
классахъ гнаться за тѣмъ, чтобы ученики блистали особеннымъ
глубокомысліемъ, набирая запасъ своихъ сужденій въ чужихъ,
хотя бы и авторитетныхъ критическихъ мнѣніяхъ. Для пре-
подавателя важнѣе узнать, что именно извлекъ ученикъ самъ
изъ даннаго произведенія, и, въ свою очередь, объяснить ему
и всему классу, какія черты остались незатронутыми и по-
чему важно обратить вниманіе на тотъ или другой фактъ. Ни-
какъ нельзя сводить провѣрку къ простому выводу о степени
прилежанія или, пожалуй, развитія ученика; значеніе ея —
пополнить упущенное ученикомъ при самостоятельномъ зна-
комствѣ съ литературнымъ произведеніемъ и дать ему указа-
нія для дальнѣйшаго чтенія. Въ виду этого, преподаватель,
не останавливая ученика во время самаго изложенія, долженъ,
послѣ того какъ онъ кончитъ, указать на достоинства его
отчета и недостатки.
Можно производить провѣрку чтенія еще слѣдующимъ обра-
зомъ: въ среднихъ классахъ (IV, V и VI) въ концѣ каждой
учебной четверти отдѣляется урока 3 или 4 неполныхъ на
провѣрку прочитаннаго за эту четверть, не прерывая, слѣдова-
тельно, проходимаго теоретическаго курса, но только задавая
уроки по учебнику нѣсколько меньше, чтобы у учениковъ оста-
лось время подготовиться къ требуемому устному отчету о
прочитанномъ. Для того, чтобы успѣть проспросить возможно
больше учениковъ, можно содержаніе одного литературнаго
произведенія (особенно, если оно обширно по объему) заста-
вить разсказывать нѣсколькихъ учениковъ. Одинъ начнетъ раз-
сказъ и передастъ содержаніе, положимъ, одной главы романа
или одного дѣйствія драмы; затѣмъ преподаватель обращается
къ слѣдующему ученику и заставляетъ продолжать разсказъ
дальше, потомъ къ третьему и т. д. Главное вниманіе обра-
щается на складную и подробную передачу содержанія. Этотъ
способъ, примѣняемый надлежащимъ образомъ, полезенъ въ ди-
дактическомъ отношеніи — для поддержки вниманія въ классѣ:
ученики должны слѣдить за разсказомъ, такъ какъ не знаютъ,
къ кому преподаватель обратится и заставитъ продолжать
дальше; кромѣ того, ученики должны отчетливо знать содер-
2*
20
жаніе, чтобы умѣть начать съ того, на чемъ остановился раз-
сказывавшій. Въ старшихъ классахъ (VII и ѴШ) подлежащее
провѣркѣ содержаніе прочитаннаго литературнаго произведенія
можно сдѣлать предметомъ устныхъ рефератовъ учениковъ,
назначая для этого тоже урока три неполныкъ къ концу чет-
верти. Главное вниманіе здѣсь обращается на внутреннюю сто-
рону сочиненія, т.-е. на характеристику бытовыхъ чертъ, осо-
бенностей слога, дѣйствующихъ лицъ и на разъясненіе основной
мысли произведенія. Дѣло можно вести такимъ образомъ: при
провѣркѣ, напримѣръ, содержанія прочитаннаго романа „Евге-
ній Онѣгинъ", преподаватель можетъ раздѣлить учениковъ на
группы и каждой группѣ дать соотвѣтствующую работу: од-
нимъ, напр., назначить приготовить характеристику Евгенія
Онѣгина и Ленскаго, другимъ — характеристику Татьяны и
Ольги; третьи займутся разборомъ бытовой стороны романа;
четвертые сравнятъ его типы съ другими, имъ извѣстными.
Въ назначенный урокъ преподаватель заставляетъ кого-нибудь
(изъ каждой группы послѣдовательно) устно дать отчетъ въ на-
значенной ему работѣ, потомъ—другого изъ другой группы
и т. д. Ученики должны быть предупреждены, что въ своихъ
выводахъ они должны держаться ближе содержанія разбирае-
маго произведенія и подкрѣплять свои заключенія, по возмож-
ности, ссылками на содержаніе, чтобы не было голословныхъ
умствованій. Эти обобщенія нужно пріучать учениковъ дѣлать
устно. Сначала, конечно, будутъ конфузиться; слова не пой-
дутъ, какъ говорится, съ языка; потомъ попривыкнутъ, и дѣло
пойдетъ лучше. Эти, такъ сказать, импровизаціи очень по-
лезны для учениковъ, потому что постепенно пріучатъ ихъ
владѣть словомъ, — пріучатъ говорить и разовьютъ способ-
ность быстро дѣлать нужныя обобщенія, чтб очень пригодится
послѣ. По окончаніи каждымъ ученикомъ своего реферата,
преподаватель даетъ свою рецензію, указывая положительныя
и отрицательныя стороны.
Наконецъ, въ старшихъ и отчасти среднихъ классахъ наи-
болѣе выдающіяся литературныя произведенія очень полезно
дѣлать предметомъ домашнихъ письменныхъ работъ по рус-
скому языку, заставляя учениковъ прилагать къ сочиненію по-
дробный планъ.
ОдѴіІ — библиотеі^а сайта
ѵѵѵѵѵѵ.ЬіодгаЛа.ги
СПИСОКЪ
книгъ для обязательнаго чтенія и
рекомендуемыхъ.
Примѣчаніе. Книги для обязательнаго чтенія отмѣчены
крупнымъ шрифтомъ.
Классы I, II и III — обязательное чтеніе.
Примѣчаніе. Необязательное чтеніе въ этихъ классахъ
предлагается изъ отдѣловъ исторіи и географіи.
Для I класса.
1. Война мышей и лягушекъ (Передѣлка Жуковскаго).
2. Тысяча одна ночь (Въ обработкѣ для дѣтей).
3. Народныя сказки, собранныя братьями Гриммами.
4. Русскія народныя сказки, собранныя Аѳанасьевымъ (Въ об-
работкѣ для дѣтей).
5. Сказки Пушкина и Жуковскаго.
6. Конекъ-Горбунокъ Ершова.
7. Робинзонъ (Передѣлка Анненской).
Для II класса.
1. Сказки Андерсена.
2. Разсказы о греческихъ герояхъ — Нибура.
Для III класса.
2. Иліада (переводъ Гнѣдича),—одна рапсодія.
2. Одиссея (переводъ Жуковскаго), — избранные эпизоды.
22
3. Баллады Жуковскаго изъ греческой жизни: Поликратовъ
перстень; Ивиковы журавли.
4. Плутархъ для юношества.
5. Книга былинъ. Авенаріуса, — три былины.
Для класса.
а) Народная поэзія: „Миѳы классической древности“ Штоля,
т. 2-й (Троянскій Миѳъ).
б) Сочин. Жуковскаго: Рустемъ и Зорабъ; Ундина.
в) Сочин. Пушкина: 1) Полтава; 2) Мѣдный Всадникъ; 3) Ду-
бровскій; 4) Капитанская дачка; 5) Галубъ; 6) Кав-
казскій плѣнникъ.
г) Сочин. Гоголя: 1) Тарасъ Бульба; 2) Старосвѣтскіе по-
мѣщики.
д) Сочин. Тургенева: 1) Хоръ и Калининъ; 2) Муму; 3) Бѣ-
жинъ лугъ; 4) Малиновая вода; 5) Однодворецъ Овсян-
никовъ; 6) Льговъ; 7) Касьянъ изъ Красивой Мечи;
8) Бирюкъ; 9) Пѣвцы.
е) Сочин. Григоровича: 1) Зимній вечеръ; 2) Прохожій;
3) Бобыль; 4) Свѣтлое Христово Воскресенье; 5) Мать
и дочь; 6) Деревня; 7) Четыре времени года; 8) Пахарь,
ж) Сочин. С. Аксакова: Дѣтскіе годы Багрова внука, — из-
бранныя главы.
з) Сочин. гр. Л. Толстого: 1) Севастопольскіе разсказы;
2) Дѣтство и отрочество; 3) Три смерти.
и) Историческіе романы: 1) Вальтеръ-Скотта: Квентинъ Дор-
вардъ; 2) Загоскина: Юрій Милославскій; 3) Лажечни-
кова: Послѣдній Новикъ; Басурманъ; Ледяной домъ.
і) Баллады изъ жизни среднихъ вѣковъ: 1) Жуковскаго: Ку-
бокъ; Перчатка; Роландъ-оруженосецъ; Графъ Габс-
бургскій; Старый рыцарь; Судъ Божій надъ епископомъ;
Судъ въ подземельѣ; Гаральдъ.
к) Ап. Майкова: Клермонгпскій соборъ.
Всѣхъ произведеній, обязательныхъ для чтенія въ этомъ
классѣ, — 11.
23
Для класса.
а) Народная поэзія: 1) Иліада, перев. Гнѣдича. 2) Одиссея,
перев. Жуковскаго; 3) „Книга былинъ“ Авенаріуса.
б) Поэмы Пушкина: 1) Цыгане; 2) Бахчисарайскій фонтанъ;
3) Русланъ и Людмила.
в) Поэмы Лермонтова: 1) Пѣсня о купцѣ Калашниковѣ;
2) Мцыри.
г) Образцы бытового эпоса: 1) Гоголь: Мертвыя души; 2) Пуш-
кинъ: Евгеній Онѣгинъ. Оба произведенія предпола-
гается прочесть въ классѣ въ избранныхъ отрывкахъ.
д) Лирическія произведенія: 1) Пушкина; 2) Лермонтова;
3) Жуковскаго; 4) Кольцова; 5) Некрасова (школьное
изданіе). — Избранныя стихотворенія.
е) Сочин. Гоголя: 1) Ссора Ивана Ивановича съ Иваномъ
Никифоровичемъ; 2) Вечера на хуторѣ; 3) Петербург-
скія повѣсти: Шинель; Портретъ.
ж) Сочин. Григоровича: 1) Антонъ-Горемыка ; 2) Рыбаки;
3) Переселенцы.
з) Сочин. Тургенева: Записки охотника.
и) Сочин. Гончарова: Фрегатъ Паллада, — избранные отрывки.
і) Сочин. Достоевскаго: Бѣдные люди.
к) Сочин. С. Аксакова: Семейная хроника, — избранныя
главы.
л) Сочин. гр. А. Толстого: Князь Серебряный.
м) Кобзарь Шевченка.
н) Сочин. Вальтеръ - Скотта: 1) Айвенго; 2) Ламмермурская
невѣста; 3) Замокъ Кенильвортъ; 4) Пуритане; 5) Ве-
верлей.
о) Святочныя повѣсти. Диккенса.
п) Біографіи: 1) Ломоносова; 2) Крылова; 3) Жуковскаго;
4) Пушкина; 5) Кольцова; 6) Гоголя.
р) Изданія Гербеля: 1) Поэзія славянъ; 2) Англійскіе поэты;
3) Нѣмецкіе поэты.
с) Миѳы классической древности. Штоля. Т. I.
т) Чудеса древней страны пирамидъ. Оппеля.
Всѣхъ произведеній, обязательныхъ для чтенія въ этомъ
классѣ, — 13.
24
Для VI класса.
а) Образцы бытового эпоса русскихъ писателей: Лермон-
това — Герой нашего времени.
б) Образцы бытового эпоса иностранныхъ писателей: 1) Сер-
вантеса: Донъ-Кихотъ; 2) Гёте: Германъ и Доротея;
3) Гольдсмита: Векфильдскій священникъ; 4) Диккенса:
Домби и сынъ; Давидъ Копперфильдъ; Записки Пикквик-
скаго клуба; Оливеръ Твистъ.
в) Греческая драма: 1) Эсхила: Прометей; 2) Софокла: Эдггпъ
царь; Антигона; 3) Эврипида: Ифигенія въ Авлидѣ;
4) Аристофана: Облака. Всѣ избранные образцы — по
хрестоматіи Филонова, т. ПІ.
г) Западно - европейская драма: 1) Шекспира: Макбетъ.
2) Мольера: Продѣлки Скапена; 3) Шиллера: Орлеан-
ская дѣва; Вильгельмъ Телль; Марія Стюартѣ.
д) Русская драма: 1) Пушкина: Драматическія произведенія;
Борисъ Годуновъ; 2) Фонъ-Визина: Недоросль; 3) Го-
голя: Ревизоръ; 4) Островскаго: Свои люди — сочтемся.
Бѣдная невѣста; Бѣдность — не порокъ; Гроза; До-
ходное мѣсто; Не въ свои сани не садись; 5) гр А. Тол-
стого: Трилогія.
е) Народная поэзія: 1) Сборникъ пѣсенъ Кирши Данилова.
Историческія пѣсни; 2) Народная поэзія. Воскресен-
скаго; 3) Водовозова: По старой памяти, какъ по
грамотѣ.
ж) Древняя русская литература: 1) Начальная лѣтопись (по
изданіямъ Басистова и Соловьева); 2) Слово о полку Иго-
ревѣ, изд. Тихонравова; 3) Переложеніе содержанія
Слова о полку Игоревѣ Гербеля. Предполагается читать
избранные отрывки въ классѣ.
з. Исторія русской литературы — Порфирьева. Т. I.
Всѣхъ произведеній, обязательныхъ для чтенія въ этомъ
классѣ, — 15.
25
Для ЛИ класса.
а) Образцы бытового эпоса въ произведеніяхъ русскихъ пи-
сателей: 1) Тургенева:*-Дворянское гнѣздо ДРудинъ;
2) Гончарова: Обломовъ; Обыкновенная исторія.
б) Образцовыя произведенія западно-европейской литературы:
1) Гёте: Гецъ фонъ Берлихингенъ; Эгмонтъ; Ифигенія
въ Тавридѣ; 2) Лессинга: Нагнанъ Мудрый; 3) Шекс-
пира: Коріоланъ; Юлій Цезарь; Генрихъ IV; Ричардъ ПІ;
Буря; Укрощеніе строптивой; Много шуму изъ ничего;
Сонъ въ лгътнгою ночь; 3) Мольера: Тартюфъ; Скупой;
Мизантропъ; 5) Данта: Божественная комедія. Адъ. —
избранныя мгъсгпа; 6) Виктора Гюго: Соборъ Богома-
тери; 7) Теккерея: Пенденисъ; Базаръ житейской суеты.
в) Греческіе и латинскіе писатели Лукаса Колинза.
г) Біографія Шекспира. Біографія Шиллера.
д) Сочиненія русскихъ писателей ХѴШ в. и начала нынѣш-
няго: 1) Ломоносова. Избранныя сочиненія; 2) Канте-
мира— одна сатира; 3) Державина—избранныя сочи-
ненія (изд. Поливанова); 4) Князя Вяземскаго: Фонъ-
Визинъ; 5) Императрицы Екатерины II: Наказъ (от-
рывки); „О время! “ (отрывки).—Предполагается озна-
комить учениковъ съ этими произведеніями посредствомъ
класснаго чтенія; 6) Хемницера—избранныя басни.
7) Капниста: Ябеда; 8) Хераскова: Россіада (отрывки);
9) Сумарокова: Хоревъ; Дмитрій Самозванецъ, —класс-
ное чтеніе; 10) Княжнина: Рославъ; 11) Озерова:
Дмитрій Донской; Эдипъ; 12) Карамзина — избранныя
сочиненія (изд. Поливанова); Письма русскаго путе-
шественника (избранныя); БгьднаяЛиза; Наталья, бояр-
ская дочь; Исторія государства Россійскаго (избран-
ные отрывки).
«) Исторія русской литературы: 1) Караулова, 2) Порфирьева,
т. II ч. 1 и 2. Исторія всеобщей литературы — Геттнера.
ж) Шекспиръ Даудена.
Всѣхъ произведеній, обязательныхъ для чтенія въ этомъ
классѣ, — 16.
26
Для "VIII класса.
а) Образцовыя произведенія западно-европейской литературы:
1) Байрона: Чайльдъ - Гарольдъ; ПІильонскій узникъ;
Абидосская невѣста; Донъ-Жуанъ — отрывокъ: пре-
бываніе Донъ-Жуана на островѣ пирата; 2) Шекспира:
Король Лиръ; Гамлетъ; Отелло; Ромео и Джульетта;
Венеціанскій жидъ; 3) Шиллера: Донъ-Карлосъ.
б) Образцовые русскіе писатели:
1) Прочесть во всемъ объемѣ сочиненія Крылова (басни),
Жуковскаго, Пушкина (кромѣ журнальныхъ статей и
писемъ), Лермонтова (1-й томъ новаго изданія), Гоголя,
Кольцова.
2) Произведенія, требующія возможно тщательнаго изуче-
нія: Пушкина — Евгеній Онѣгинъ; Гоголя — Мертвыя
души; Грибоѣдова — Горе отъ ума; гр. Л. Толстого —
Война и миръУ 3) Лирическая поэзія: Дельвига, Язы-
кова, Батюшкова, Баратынскаго, Ап. Майкова, Мея,
гр. А. Толстого, Никитина. И. Аксакова, Хомякова,
Тютчева, Фета.
в) Критическія и историко-литературныя сочиненія:
1) Бѣлинскаго: VIII т. сочиненій и статьи о Грибо-
ѣдовѣ, Лермонтовгъ и Гоголѣ.
2) Лекціи Ореста Миллера по новой русской литера-
турѣ послѣ Гоголя.
3) Исторія русской словесности — Галахова (въ 2-хъ
том).
4) Лекціи по русской словесности — Шевырева.
5) Новая русская литература '— Водовозова.
6) Очерки исторіи русской литературы — Полевого.
7) Пушкинъ — Стоюнина.
8) Гоголь. Записки Кулиша.
Всѣхъ произведеній, обязательныхъ для чтенія въ этомъ
классѣ, — 12.
приготовительный классъ.
Мартышка и очки.
Мартышка къ старости слаба глазами стала;
А у людей она слыхала,
Что это зло еще не такъ большой руки:
Лишь стоитъ завести очки.
Очковъ съ полдюжины она себѣ достала,
Вертитъ очками такъ и сякъ:
То къ темю ихъ прижметъ, то ихъ на хвостъ нанижетъ,
То ихъ понюхаетъ, то ихъ полижетъ, —
Очки не дѣйствуютъ никакъ.
„Тьфу, пропасть!" говоритъ она: „и тотъ дуракъ,
Кто слушаетъ людскихъ всѣхъ вракъ:
Все про очки лишь мнѣ налгали,
А проку на волосъ нѣтъ въ нихъ“.
Мартышка тутъ съ досады и печали
О камень такъ хватила ихъ,
Что только брызги засверкали.
Къ несчастью, то жъ бываетъ у людей:
Какъ ни полезна вещь, цѣны не зная ей,
Невѣжда про нее свой толкъ все къ худу клонитъ;
А ежели невѣжда познатнѣй,
Такъ онъ ее еще и гонитъ.
Крыловъ.
Стрекоза и Муравей.
Попрыгунья Стрекоза
Лѣто красное пропѣла;
28
Оглянуться не успѣла,
Какъ зима катитъ въ глаза.
Помертвѣло чисто поле,
Нѣтъ ужъ дней тѣхъ свѣтлыхъ болѣ,
Какъ подъ каждымъ ей листкомъ /
Былъ готовъ и столъ и домъ.
Все прошло. Съ зимой холодной
Нужда, голодъ настаетъ.
Стрекоза ужъ не поетъ.
И кому же въ умъ пойдетъ
На желудокъ пѣть голодный?
Злой тоской удручена,
Къ Муравью ползетъ она.
„Не оставь меня, кумъ милый!
Дай ты мнѣ собраться съ силой,
И до вешнихъ только дней
Прокорми и обогрѣй!"
— „Кумушка, мнѣ странно это!
Да работала-ль ты лѣто?"
Говоритъ ей Муравей.
„До того ль, голубчикъ, было?!
Въ мягкихъ муравахъ у насъ
Пѣсни, рѣзвость всякій часъ:
Такъ что голову вскружило".
— „А, такъ ты..." — „Я безъ души
Лѣто цѣлое все пѣла".
— „Ты все пѣла? это дѣло:
Такъ поди же попляши! “
Крыловъ.
Лебедь, Щука и Ракъ.
Когда въ товарищахъ согласья нѣтъ,
На ладъ ихъ дѣло не пойдетъ,
И выйдетъ изъ него не дѣло, только мука.
Однажды Лебедь, Ракъ да Щука
Везти съ поклажей возъ взялись,
И вмѣстѣ трое всѣ въ него впряглись;
29
Изъ кожи лѣзутъ вонъ, а возу все нѣтъ ходу!
Поклажа бы для нихъ казалась и легка,
Да Лебедь рвется въ облака,
Ракъ пятится назадъ, а Щука тянетъ въ воду.
Кто виноватъ изъ нихъ, кто правъ, — судить не намъ,
Да только возъ и нынѣ тамъ.
Крыловъ.
Зеркало и Обезьяна.
Мартышка, въ зеркалѣ увидя образъ свой,
Тихохонько медвѣдя толкъ ногой:
„Смотри-ка", говоритъ, „кумъ милый мой!
Что это тамъ за рожа?
Какіе у нея ужимки и прыжки!
Я удавилась бы съ тоски,
Когда бы на нее хоть чуть была похожа.
А, вѣдь, признайся, есть
Изъ кумушекъ моихъ такихъ кривлякъ пять—шесть;
Я даже ихъ могу по пальцамъ перечесть".
— „Чѣмъ кумушекъ считать трудиться,
Не лучше ль на себя, кума, оборотиться?"
Ей Мишка отвѣчалъ.
Но Мишенькинъ совѣтъ лишь попусту пропалъ.
Такихъ примѣровъ много въ мірѣ:
Не любитъ узнавать никто себя въ сатирѣ.
Я даже видѣлъ то вчера:
Что Климычъ на руку нечистъ, всѣ это знаютъ;
Про взятки Климычу читаютъ,
А онъ украдкою киваетъ на Петра.
Крыловъ.
Любопытный.
„Пріятель дорогой, здорово! Гдѣ ты былъ?"
— „Въ кунсткамерѣ, мой другъ! Часа тамъ три ходилъ!
Все видѣлъ, высмотрѣлъ; отъ удивленья,
Повѣришь ли, не станетъ ни умѣнья
Пересказать тебѣ, ни силъ.
30
Ужъ подлинно, что тамъ чудесъ палата!
Куда на выдумки природа торовата!
Какихъ звѣрей, какихъ тамъ птицъ я не видалъ!
Какія бабочки, букашки,
Козявки, мушки, таракашки!
Однѣ какъ изумрудъ, другія какъ кораллъ!
Какія крохотны коровки!
Есть, право, менѣе булавочной головки!"
— „А видѣлъ ли слона? Каковъ собой на взглядъ?
Я чай, подумалъ ты, что гору встрѣтишь?"
— „Да развѣ тамъ онъ?" — „Тамъ".—„Ну, братецъ, виноватъ:
Слона-то я и не примѣтилъ".
Крыловъ.
Туча.
Надъ изнуренною отъ зноя стороною
Большая туча пронеслась;
Ни каплею ея не освѣжа одною,
Она большимъ дождемъ надъ моремъ пролилась
И щедростью своей хвалилась предъ горою.
„Что сдѣлала добра
Ты щедростью такою?"
Сказала ей гора:
„И какъ смотрѣть на то не больно!
Когда бы на поля свой дождь ты пролила,
Ты бъ область цѣлую отъ голода спасла:
А въ морѣ безъ тебя, мой другъ, воды довольно".
Крыловъ.
Тришкинъ кафтанъ.
У Тришки на локтяхъ кафтанъ продрался.
Чтб долго думать тутъ? Онъ за иглу принялся:
По четверти обрѣзалъ рукавовъ —
И локти заплатилъ. Кафтанъ опять готовъ,
Лишь на четверть голѣе руки стали —
Да чтд до этого печали?
Однакоже смѣется Тришкѣ всякъ,
А Тришка говоритъ: „Такъ я же не дуракъ,
31
И ту бѣду поправлю:
Длиннѣе прежняго я рукава „наставлю*.
О, Тришка малый не простой!
Обрѣзалъ фалды онъ и полы,
Наставилъ рукава, и веселъ Тришка мой,
Хоть носитъ онъ кафтанъ такой,
Котораго длиннѣе и камзолы.
Такимъ же образомъ, видалъ я иногда,
Иные господа,
Запутавши дѣла, ихъ поправляютъ;
Посмотришь — въ Тришкиномъ кафтанѣ щеголяютъ.
Крыловъ.
Синица.
Синица на море пустилась:
Она хвалилась,
Что хочетъ море сжечь.
Разславилась тотчасъ о томъ по свѣту рѣчь.
Страхъ обнялъ жителей Нептуновой столицы;
Летятъ Стадами птицы,
А звѣри изъ лѣсовъ сбѣгаются смотрѣть,
Какъ будетъ океанъ, и жарко ли горѣть.
И даже, говорятъ, на слухъ молвы крылатой,
Охотники таскаться по пирамъ
Изъ первыхъ съ ложками явились къ берегамъ,
Чтобъ похлебать ухи такой богатой,
Какой-де откупщикъ, и самый тороватый,
Не давывалъ секретарямъ.
Толпятся; чуду всякъ заранѣе дивится,
Молчитъ и, на море глаза устава, ждетъ;
Лишь изрѣдка иной шепнетъ:
„Вотъ закипитъ, вотъ тотчасъ загорится!*
Не тутъ-то: море не горитъ.
Кипитъ ли хоть? — и не кипитъ.
И чѣмъ же кончились затѣи величавы?
Синица со стыдомъ въ-свояси уплыла:
32
Надѣлала Синица славы,
А моря не зажгла.
Примолвить къ рѣчи здѣсь годится,
Но ничьего не трогая лица,
Что дѣломъ, не сведя конца.
Не надобно хвалиться.
Крыловъ.
Чижъ и Голубь.
Чижа захлопнула злодѣйка-западня.
Бѣдняжка въ ней и рвался, и метался,
А Голубь молодой надъ нимъ же издѣвался.
„Не стыдно ль", говоритъ, „средь бѣла дня
Попался!
Не провели бы такъ меня:
За это я ручаюсь смѣло!"
Анъ смотришь, тутъ же самъ запутался въ силокъ.
И дѣло!
Впередъ чужой бѣдѣ не смѣйся, Голубокъ.
Крыловъ.
/' *
Слонъ и Моська.
♦
По улицамъ Слона водили,
Какъ видно, напоказъ.
Извѣстно, что слоны въ диковинку у насъ —
Такъ за Слономъ толпы зѣвакъ ходили.
Отколѣ ни возьмись, навстрѣчу Моська имъ.
Увидѣвши Слона, ну на него метаться,
И лаять, и визжать, и рваться:
Ну такъ и лѣзетъ въ драку съ нимъ.
„Сосѣдка, перестань срамиться",
Ей шавка говоритъ: „тебѣ ль съ слономъ возиться?
Смотри, ужъ ты хрипишь, а онъ себѣ идетъ
Впередъ
И лая твоего совсѣмъ не примѣчаетъ".
— пЭхъ, эхъ!" ей Моська отвѣчаетъ,
33
„Вотъ то-то мнѣ и духу придаетъ,
Что я, совсѣмъ безъ драки,
Могу попасть въ большія забіяки.
Пускай же говорятъ собаки:
„Ай, Моська! знать она сильна,
Что лаетъ на слона!“
Крыловъ.
Перелетная пчичка.
Птичка Божія не знаетъ
Ни заботы, ни труда;
Хлопотливо не свиваетъ
Долговѣчнаго гнѣзда.
Въ долгу ночь на вѣткѣ дремлетъ;
Солнце красное взойдетъ —
Птичка гласу Бога внемлетъ,
Встрепенется и поетъ.
За весной, красой природы,
Дѣто знойное пройдетъ,
И туманъ и непогоды
Осень поздняя несетъ:
Людямъ скучно, людямъ горе;
Птичка въ дальнія страны,
Въ теплый край, за сине море,
Улетаетъ до весны.
“ Пушкинъ.
• Весна.
Весна! выставляется первая рама —
И въ комнату шумъ ворвался,
И благовѣстъ ближняго храма,
И говоръ народа, и стукъ колеса.
Мнѣ въ душу повѣяло жизнью и волей:
Вонъ — даль голубая видна!...
И хочется въ поле, въ широкое поле,
Гдѣ, шествуя, сыплетъ цвѣтами весна.
Ап. Майковъ.
ъ. Никольскій, сбори. стилета, и БДСЕНЪ.
3
34
Пѣсня пахаря.
Ну, таіцися, сивка!
Пашней, десятиной,
Выбѣлимъ желѣзо
О сырую землю.
Красавица-зорька
Въ небѣ загорѣлась;
Изъ большого лѣса
Солнышко выходитъ...
Весело на пашнѣ!
Ну, таіцися, сивка!
Я самъ-другъ съ тобою,
Слуга и хозяинъ.
Весело я лажу
Борону и соху,
Телѣгу готовлю,
Зерна насыпаю
Весело гляжу я
На гумно, на скирды,
Молочу и вѣю...
Ну, таіцися, сивка!
Пашенку мы рано
Съ сивкою распашемъ,
Зернышку сготовимъ
Колыбель святую.
Его вспоитъ, вскормитъ
Мать-земля сырая;
Выйдетъ въ полѣ травка —
Ну, тащися, сивка!
Выйдетъ въ полѣ травка,
Выростетъ и колосъ,
Станетъ спѣть, рядиться
Въ золотыя ткани.
Заблеститъ нашъ серпъ здѣсь,
Зазвенятъ и косы...
Сладокъ будетъ отдыхъ
На снопахъ тяжелыхъ!
36
Ну, тащися, сивка!
Накормлю досыта,
Напою водою,
Водой ключевою.
Съ тихою молитвой
Я вспашу, посѣю.
Уроди мнѣ, Боже,
Хлѣбъ, мое богатство!
Кольцовъ.
ПЕРВЫЙ КЛАССЪ.
Бѣлка.
Въ деревнѣ, въ праздникъ, подъ окномъ
Помѣщичьихъ хоромъ
Народъ толпился:
На Бѣлку въ колесѣ зѣвалъ онъ и дивился.
Вблизи съ березы ей дивился тоже Дроздъ:
Такъ бѣгала она, что лапки лишь мелькали,
И раздувался пышный хвостъ.
— „Землячка старая", спросилъ тутъ Дроздъ, „нельзя ли
Сказать, что дѣлаешь ты здѣсь?"
— ..Охъ, милый другъ! тружусь весь день:
Я по дѣламъ гонцомъ у барина большого;
Ну, некогда ни пить, ни *^Йть,
Ни даже духу перевесть".
И Бѣлка въ колесѣ бѣжать пустилась снова.
— ..Да", улетая, Дроздъ сказалъ, „то ясно мнѣ,
Что ты бѣжишь — а все на томъ же ты окнѣ “.
Посмотришь на дѣльца иного:
Хлопочетъ, мечется; ему дивятся всѣ;
Онъ, кажется, изъ кожи рвется,
Да только все впередъ не подается,
Какъ Бѣлка въ колесѣ
Крыловъ.
. 3*
36
Двѣ Бочки.
Двѣ Бочки ѣхали: одна съ виномъ,
Другая —
Пустая.
Вотъ первая себѣ безъ шуму и шажкомъ
Плетется,
Другая вскачь несется:
Отъ ней но мостовой и стукотня и громъ,
И пыль столбомъ;
Прохожій къ сторонѣ отъ страху жмется,
Ее заслышавши издалека.
Но какъ та Бочка ни громка,
А польза въ ней не такъ, какъ въ первой, велика.
Кто про свои дѣла кричитъ всѣмъ безъ умолку,
Въ томъ, вѣрно, мало толку;
Кто дѣдовъ*) истинно — тихъ часто на словахъ;
Великій человѣкъ лишь громокъ на дѣлахъ,
И думаетъ свою онъ крѣпку думу
Безъ шуму.
Крыловъ.
Скупой и Курица.
Скупой теряетъ все, желая все достать.
Чтобъ долго мнѣ примѣровъ не искать,
— Хоть есть и мно'до ихъ, я въ томъ увѣренъ,
Да рыться лѣнь, — такъ я намѣренъ
Вамъ басню старую сказать.
Вотъ что въ ребячествѣ читалъ я про Скупого:
Былъ человѣкъ, который никакого
Не зналъ ни промысла, ни ремесла,
Но сундуки его полнѣли очевидно.
Онъ Курицу имѣлъ (какъ это не завидно!),
Котора яйца несла,
*) Краткая форма прилагательнаго „дѣловой".
37
Но не простыя,
А золотыя.
Иной бы и тому былъ радъ,
Что понемногу онъ становится богатъ;
Но этого Скупому мало:
Ему на мысли вспало,
Что, взрѣзавъ Курицу, онъ въ ней достанетъ кладъ.
И такъ, забывъ ея къ себѣ благодѣянье,
Неблагодарности не побоясь грѣха,
Ее зарѣзалъ онъ. И что -же? Въ воздаянье
Онъ вынулъ изъ нея простые потроха.
Крыловъ.
Лягушка и Волъ.
Лягушка, на лугу увидѣвши Вола,
Затѣяла въ дородствѣ съ нимъ сравняться
(Она завистлива была) —
И ну топорщиться, пыхтѣть и надуваться.
„Смотри-ка, квакушка, что? буду я съ него?"
Подругѣ говоритъ.—„Нѣтъ, кумушка, далеко!"
—„Гляди же, какъ теперь раздуюсь я широко...
Ну, каково?
Пополнилась ли я?“ — „Почти что ничего".
— „Ну, какъ теперь?" — „Все то жъ". Пыхтѣла да пыхтѣла,
И кончила моя затѣйница на томъ,
Что, не сравнявшися съ Воломъ,-
Съ натуги лопнула и — околѣла.
Примѣръ такой на свѣтѣ не одинъ.
И диво ли, когда жить хочетъ мѣщанинъ,
Какъ именитый гражданинъ,
А сошка мелкая, какъ знатный дворянинъ.
Приловъ.
Ворона и Лисица.
Ужъ сколько разъ твердили міру,
Что лесть гнусна, вредна; но только все не впрокъ,
И въ сердцѣ льстецъ всегда отыщетъ уголокъ.
38
Воронѣ гдѣ-то Богъ послалъ кусочекъ сыру.
На ель Ворона взгромоздясь,
Позавтракать было совсѣмъ ужъ собралась,
Да призадумалась, а сыръ во рту держала.
На ту бѣду Лиса близехонько бѣжала;
Вдругъ сырный духъ Лису остановилъ:
Лисица видитъ сыръ, — Лисицу сыръ плѣнилъ.
Плутовка къ дереву на цыпочкахъ подходитъ,
Вертитъ хвостомъ, съ Вороны глазъ не сводитъ
И говоритъ такъ сладко, чуть дыша:
„Голубушка, какъ хороша!
Ну что за шейка, что за глазки!
Разсказывать, такъ, право, сказки!
Какія перышки! Какой носокъ! ,
И, вѣрно, ангельскій быть долженъ голосокъ!
Спой, свѣтикъ, не стыдись! Что ежели, сестрица,
При красотѣ такой, и пѣть ты мастерица?
Вѣдь ты бъ у насъ была царь-птица! “
Вѣщуньина съ похвалъ вскружилась голова,
Отъ радости въ зобу дыханье сперло,—
П на привѣтливы Лисицыны слова
Ворона каркнула во все воронье горло:
Сыръ выпалъ — съ нимъ была плутовка такова.
Крыловъ.
Демьянова уха.
„Сосѣдушка, мой свѣтъ!
Пожалуйста, покушай*4.!
— „Сосѣдушка, я сытъ по горло**.—„Нужды нѣтъ!
Еще тарелочку, послушай:
Ушица, ей-же-ей, на славу сварена!**
— ,,Я три тарелки съѣлъ**.— „И, полно, что за счеты,
Лишь стало бы охоты,
А то во здравье: ѣшь до дна!
Что за уха! да какъ жирна:
Какъ будто янтаремъ подернулась она!
Потѣшь же, миленькій дружочекъ?
Вотъ лещикъ, потроха, вотъ стерляди кусочекъ!
Еще хоть ложечку! Да кланяйся, жена!*1
Такъ потчевалъ сосѣдъ-Демьянъ сосѣда-Фоку
И не давалъ ему ни отдыху, ни сроку;
А съ Фоки ужъ давно катился градомъ потъ.
Однакоже еще тарелку онъ беретъ,
Сбирается съ послѣдней силой
И очищаетъ всю. „Вотъ друга я люблю!"
Вскричалъ Демьянъ: „зато ужъ чванныхъ не терплю.
Ну, скушай же еще тарелочку, мой милый!"
Тутъ бѣдный Фока мой,
Какъ ни любилъ уху, но отъ бѣды такой,
Схватя въ охапку
Кушакъ и шапку,
Скорѣй безъ пямяти домой;
И съ той поры къ Демьяну ни ногой.
Писатель, счастливъ ты, коль даръ прямой имѣешь;
Но если помолчать во время не умѣешь,
И ближняго ушей ты не жалѣешь,
То вѣдай, что твои и проза и стихи
Тошнѣе будутъ всѣмъ Демьяновой ухи.
Крыловъ.
Лисица и виноградъ.
Голодная кума-Лиса залѣзла въ садъ;
Въ немъ винограда кисти рдѣлись.
У кумушки глаза и зубы разгорѣлись...
А кисти сочныя, какъ яхонты, горятъ;
Лишь то бѣда: висятъ они высоко!
Отколь и какъ она къ нимъ ни зайдетъ,
Хоть видитъ око,
Да зубъ нейметъ.
Пробившись попусту часъ цѣлый,
Пошла и говоритъ съ досадою: „Ну, что жъ?
На взглядъ-то онъ хорошъ,
Да зеленъ — ягодки нѣтъ зрѣлой:
Тотчасъ оскомину набьешь!"
Криловъ.
40
Волкъ и Котъ.
Волкъ изъ лѣсу въ деревню забѣжалъ
Не въ гости, но животъ спасая;
За шкуру онъ свою дрожалъ:
Охотники за нимъ гнались и гончихъ стая.
Онъ радъ бы въ первыя тутъ шмыгнуть ворота,
Да то лишь горе,
Что всѣ ворота на запорѣ.
Вотъ видитъ Волкъ мой на заборѣ
Кота
И молвитъ: „Васенька, мой другъ, скажи скорѣе,
Кто здѣсь изъ мужичковъ добрѣе,
Чтобы укрыть меня отъ злыхъ моихъ враговъ?
Ты слышишь лай собакъ и страшный звукъ роговъ?
Все это, вѣдь, за мной!“—„Проси скорѣй Степана:
Мужикъ предобрый онъ“, Котъ Васька говоритъ.
—„То такъ, да у него я ободралъ барана“.
—„Ну, попытайся жъ у Демьяна!“
—„Боюсь, что на меня и онъ сердитъ:
Я у него унесъ козленка “.
— „Бѣги жъ, вонъ тамъ живетъ Трофимъ11.
— „Къ Трофиму? Нѣтъ, боюсь и встрѣтиться я съ нимъ:
Онъ на меня съ весны грозится за ягненка!“
— „Ну, плохо-жъ!... Но авось тебя укроетъ Климъ?“
— „Охъ, Вася, у него зарѣзалъ я теленка! “
— „Что вижу, кумъ?! Ты всѣмъ въ деревнѣ насолилъ
Сказалъ тутъ Васька Волку:
„Какую жъ ты себѣ защиту здѣсь сулилъ?
Нѣтъ, въ нашихъ мужичкахъ не столько мало толку,
Чтобъ на свою бѣду тебя спасли они.
И правы, — самъ себя вини:
Чтд ты посѣялъ, то и жни“.
Крыловъ.
Крестьянинъ и Работникъ.
Когда у насъ бѣда надъ головой,
То рады мы тому молиться,
41
Кто вздумаетъ за насъ вступиться;
Но только съ плечъ бѣда долой,
То избавителю отъ насъ же часто худо:
Всѣ взапуски его цѣнятъ,
И если онъ у насъ не виноватъ,
Такъ это чудо!
Старикъ-Крестьянинъ съ Батракомъ
Шелъ подъ-вечеръ лѣскомъ
Домой, въ деревню, съ сѣнокосу,
И повстрѣчали вдругъ медвѣдя носомъ къ носу.
Крестьянинъ ахнуть не успѣлъ,
Какъ на него медвѣдь насѣлъ;
Подмялъ Крестьянина, ворочаетъ, ломаетъ
И, гдѣ бъ его почать, лишь мѣсто выбираетъ:
Конецъ приходитъ старику!
„Степанушка родной, не выдай, милый!“
Изъ-подъ медвѣдя онъ взмолился батраку.
Вотъ новый Геркулесъ, со всей собравшись силой,
Что только было въ немъ,
Отнесъ полчерепа медвѣдю допоромъ
И брюхо прокололъ ему желѣзной вилой.
Медвѣдь взревѣлъ и замертво упалъ.
Медвѣдь мой издыхаетъ.
Прошла бѣда. Крестьянинъ всталъ,
И онъ же Батрака ругаетъ.
Опѣшилъ бѣдный мой Степанъ:
„Помилуй*, говоритъ, „за что?*—„За что, болванъ?!
Чему обрадовался сдуру?
Знай колетъ: всю испортилъ шкуру!*
Крыловъ.
Ларчикъ.
Случается нерѣдко намъ
И трудъ и мудрость видѣть тамъ,
Гдѣ стоитъ только догадаться —
За дѣло просто взяться.
42
Къ кому-то принесли отъ мастера Ларецъ.
Отдѣлкой, чистотой, Ларецъ въ глаза кидался;
Ну, всякій Ларчикомъ прекраснымъ любовался.
Вотъ входитъ въ комнату механики мудрецъ.
Взглянувъ на Ларчикъ, онъ сказалъ:
„Ларецъ съ секретомъ;
Такъ; онъ и безъ замка,
А я берусь открыть; да, да, увѣренъ въ этомъ;
Не смѣйтесь такъ исподтишка!
Я отыщу секретъ, и Ларчикъ вамъ открою:
Въ механикѣ и я чего-нибудь да стою11.
Вотъ за Ларецъ принялся онъ:
Вертитъ его со всѣхъ сторонъ
И голову свою ломаетъ;
То гвоздикъ, то другой, то скобку пожимаетъ.
Тутъ, глядя на него, иной
Качаетъ головой;
Тѣ шепчутся, а тѣ смѣются межъ собой.
Въ ушахъ лишь только отдается:
„Не тутъ, не такъ, не тамъ!11 Механикъ пуще рвется.
Потѣлъ, потѣлъ, но наконецъ усталъ,
Отъ Ларчика отсталъ,
И, какъ открыть его, никакъ не догадался;
А Ларчикъ просто открывался.
Крыловъ.
Прологъ къ „Руслану и Людмилѣ**.
У лукоморья дубъ зеленый,
Златая цѣпь на дубѣ томъ;
И днемъ и ночью котъ ученый
Все ходитъ по цѣпи кругомъ;
Идетъ направо — пѣснь заводить,
Налѣво — сказку говоритъ.
Тамъ чудеса: тамъ лѣшій бродитъ,
Русалка на вѣтвяхъ сидитъ;
Тамъ на невѣдомыхъ дорожкахъ
Слѣды невиданныхъ звѣрей;
43
Избушка тамъ на курьихъ ножкахъ
Стоитъ ббзъ оконъ, безъ дверей;
Тамъ лѣсъ и долъ видѣній полны;
Тамъ о зарѣ прихлынутъ волны
На брегъ песчаный и пустой,
И тридцать витязей прекрасныхъ
Чредой изъ волнъ выходятъ ясныхъ,
И съ ними дядька ихъ морской;
Тамъ королевичъ мимоходомъ
Плѣняетъ грознаго царя;
Тамъ въ облакахъ, передъ народомъ,
Черезъ лѣса, черезъ моря
Колдунъ несетъ богатыря;
Въ темницѣ тамъ царевна тужитъ,
А бурый волкъ ей вѣрно служитъ;
Тамъ ступа съ Бабою-Ягой
Идетъ-бредетъ сама собой;
Тамъ царь-Кощей надъ златомъ чахнетъ;
Тамъ русскій духъ... тамъ Русью пахнетъ!
И тамъ я былъ, и медъ я пилъ,
У моря видѣлъ дубъ зеленый,
Подъ нимъ сидѣлъ, и котъ ученый
Свои мнѣ сказки говорилъ.
Пушкинъ.
Сѣнокосъ.
Пахнетъ сѣномъ надъ лугами...
Въ пѣснѣ душу веселя,
Бабы съ граблями, рядами,
Ходятъ сѣно шевеля.
Тамъ сухое убираютъ;
Мужики его кругомъ
На возъ вилами кидаютъ...
Возъ растетъ, растетъ, какъ домъ...
Въ ожиданьи конь убогій,
Точно вкопанный, стоитъ:
Уши врозь, дугою ноги,
И какъ будто стоя спить...
44
Только Жучка удалая
Въ рыхломъ сѣнѣ, какъ въ волнахъ,
То взлетая, то ныряя,
Скачетъ, лая впопыхахъ.
Ап. Майковъ.
Въ Кремлѣ.
Вхожу ли въ старый Кремль, откуда взглядъ привольно
Покоится на всей Москвѣ первопрестольной,
Въ соборы-ль древніе, съ гробницами царей.
Первосвятителей; когда кругомъ читаю
На дскахъ ихъ имена и возлѣ нихъ внимаю
Молитвы шопоту притекшихъ къ нимъ людей,—
А тамъ въ сіяніи иконъ святые лики
И мѣсто царское и патріаршій тронъ,
А между тѣмъ гудитъ, гудитъ Иванъ-Великій,
Какъ бы изъ глубины вѣковъ идущій звонъ,—
Благоговѣніемъ душа моя объята,
И все мнѣ говоритъ: „Сіе есть мѣсто святое.
Ап. Майковъ.
Манифестъ.
Посмотри — въ избѣ, мерцая,
Свѣтитъ огонекъ;
Возлѣ дѣвочки-малютки
Собрался кружокъ;
И съ трудомъ, отъ слова къ слову
Пальчикомъ водя,
По-печатному читаетъ
Мужичкамъ дитя.
Мужички въ глубокой думѣ
Слушаютъ, молчатъ:
Развѣ крикнетъ кто, чтобъ бабы
Уняли ребятъ.
Бабы суютъ дѣтямъ соску,
Чтобы ротъ замкнуть.
Чтобъ самимъ хоть краемъ уха
Слышать что-нибудь...
45
Даже съ печи не слѣзавшій
Много, много лѣтъ
Свѣсилъ голову и смотритъ,
Хоть не слышитъ, дѣдъ.
Что-жъ такъ слушаютъ малютку?
Аль ужъ такъ умна?...
Нѣтъ, одна въ семьѣ умѣетъ
Грамотѣ она.
II пришлося ей, младенцу,
Старикамъ прочесть
Про желанную свободу
Дорогую вѣсть!
Самой вѣсти смыслъ покамѣстъ
Теменъ имъ и ей,
Но всѣ чуютъ надъ собою
Зорю новыхъ дней.
Вспыхнетъ, братцы, эта зорька!
Тьма идетъ къ концу!
Ваши дѣтки ужъ увидятъ
Свѣтъ лицомъ къ лицу!
Тьма пускай еще ярится!
День взойдетъ могучъ!
Вѣщимъ окомъ я ужъ вижу
Первый сладкій лучъ:
Онъ горитъ ужъ на головкѣ,
Онъ горитъ въ очахъ
Этой умницы малютки
Съ книжкою въ рукахъ!
Воля, братцы, это только
Первая ступень
Въ царство мысли, гдѣ сіяетъ
Вѣковѣчный день.
Майковъ.
Всенощная въ деревнѣ.
Приди ты, немощный,
Приди ты, радостный!
Звонятъ ко всенощной,
Къ молитвѣ благостной.
46
II звонъ смиряющій
Всѣмъ въ душу просится,
Окрестъ сзывающій
Въ поляхъ разносится.
Въ Холмахъ, селѣ большомъ,
Есть церковь новая;
Воздвигла Божій домъ
Сума торговая.
И службы Божіи
Богато справлены,
Иконъ подножія
Свѣчьми уставлены.
И старъ и младъ войдетъ:
Сперва помолится,
Поклонъ земной кладетъ,
Кругомъ поклонится...
И стройно клирное
Несется пѣніе,
И дьяконъ мирное
Твердитъ глашеніе
О благодарственномъ
Трудѣ молящихся,
О градѣ царственномъ,
О всѣхъ молящихся,
О тѣхъ, кому въ удѣлъ
Страданье задано...
А въ церкви дымъ висѣлъ
Густой отъ ладана.
И заходящими
Лучами сильными,
И вкось блестящими .
Столбами пыльными
Отъ солнца — Божій храмъ
Горитъ и свѣтится.
Ив. Лысаковъ.
Уженье рыбы.
Тепло на солнышкѣ. Весна
Беретъ свои права.
47
Въ рѣкѣ мѣстами глубь ясна;
На днѣ видна трава.
Чиста холодная струя.
Слѣжу за поплавкомъ:
Шалунья-рыбка, вижу я,
Играетъ съ червячкомъ.
Голубоватая спина,
Сама какъ серебро,
Глаза — бурмитскихъ два зерна,
Багряное перо.
Идетъ—не дрогнетъ подъ водой...
Пора! червякъ во рту.
Увы! блестящей полосой
Юркнула въ темноту.
Но вотъ опять лукавый глазъ
Сверкнулъ невдалекѣ.
Постой, авось на этотъ разъ
Повиснешь на крючкѣ!
Фетъ.
„Что ты спишь, мужичокъ"?...
Что ты спишь, мужичокъ?
Вѣдь весна на дворѣ,
Вѣдь сосѣди твои
Работаютъ давно.
Встань, проснись, подымись,
На себя погляди:
Что ты былъ, и что сталъ,
И что есть у тебя?
На гумнахъ — ни снопа;
Въ закромахъ — ни зерна;
На дворѣ, по травѣ —
Хоть шаромъ покати.
Изъ клѣтей домовой
Соръ метлою посмелъ,
И лошадокъ за долгъ
По сосѣдямъ развелъ;
48
И подъ лавкой сундукъ
Опрокинутъ лежитъ,
И, погнувшись, изба,
Какъ старушка, стоитъ.
Вспомни время свое:
Какъ катилось оно
По полямъ и лугамъ
Золотою рѣкой,
Со двора и гумна
По дорожкѣ большой,
По селамъ, городамъ,
По торговымъ людямъ!
И какъ двери ему
Растворяли вездѣ,
И въ почетномъ углу
Было мѣсто твое!
А теперь подъ окномъ
Ты съ нуждою сидишь,
И весь день на печи
Безъ просыпу лежишь.
А въ роляхъ сиротой
Хлѣбъ не скошенъ стоитъ:
Вѣтеръ точитъ зерно,
Птица клюетъ его...
Что ты спишь, мужичокъ?
Вѣдь ужъ лѣто прошло,
Вѣдь ужъ осень на дворъ
Черезъ прясло глядитъ;
Вслѣдъ за нею зима
Въ теплой шубѣ идетъ,
Путь снѣжкомъ порошитъ,
Подъ санями хруститъ.
Всѣ сосѣди на нихъ
Хлѣбъ везутъ, продаютъ,
Собираютъ казну,
Бражку ковшикомъ пьютъ,
Кольцовъ.
49
Крестьянская пирушка.
Ворота тесовы
Растворилися,
На коняхъ, на саняхъ
Гости въѣхали;
Имъ хозяинъ съ женой
Низко кланялись;
Со двора повели
Въ свѣтлу горенку.
Передъ Спасомъ святымъ
Гости молятся;
За дубовы столы,
За набраные,
На сосновыхъ скамьяхъ
Сѣли званые.
На столахъ куръ, гусей
Много жареныхъ,
Пироговъ, ветчины
Блюда полныя.
Бахрамой, кисеей,
Принаряжена,
Молодая жена,
Чернобровая,
Обходила подругъ
Съ поцѣлуями,
Разносила гостямъ
Чашу горькаго.
Самъ хозяинъ за ней
Брагой хмельною
Изъ ковшей вырѣзныхъ
Родныхъ потчуетъ;
А хозяйская дочь
Медомъ сыченымъ
Обносила кругомъ
Съ лаской дѣвичьей.
Гости пьютъ и ѣдятъ,
Рѣчи гуторятъ
А. НИКОЛЬСКІЙ. СБОГН. СТИХОТВ. И ВАСЕНЪ.
4
50
Про хлѣба, про покосъ,
Про старинушку:
„Какъ-то Богъ и Господь
Хлѣбъ уродитъ намъ?
Какъ-то сѣно въ степи
Будетъ зелено?“
Гости пьютъ и ѣдятъ,
Забавляются
Отъ вечерней зари
До полуночи.
По селу пѣтухи
Перекликнулись;
Призатихъ говоръ, шумъ
Въ темпой горенкѣ;
Отъ воротъ поворотъ
Виденъ по снѣгу.
Кольцовъ.
ВТОРОЙ КЛАССЪ.
Волкъ на псарнѣ.
Волкъ ночью, думая попасть въ овчарню,
Попалъ на псарню.
Поднялся вдругъ весь псарный дворъ.
Почуя сѣраго такъ близко забіяку,
Псы залились въ хлѣвахъ и рвутся вонъ на драку;
Псари кричатъ: „Ахти, ребята, воръ’“
И вмигъ ворота на запоръ.
Въ минуту псарня стала адомъ.
Бѣгутъ: иной съ дубьемъ,
Иной съ ружьемъ.
„Огня!“ кричатъ: „огня!“ Пришли съ огнемъ.
Мой волкъ сидитъ, прижавшись въ уголъ задомъ.
Зубами щелкая и ощетиня шерсть,
Глазами, кажется, хотѣлъ бы всѣхъ онъ съѣсть;
51
Но, видя то, что тутъ не передъ стадомъ,
И что приходитъ наконецъ
Ему расчесться за овецъ, —
Пустился мой хитрецъ
Въ переговоры
И началъ такъ: „Друзья! къ чему весь этотъ шумъ?
Я — вашъ старинный сватъ и кумъ —
Пришелъ мириться къ вамъ, совсѣмъ не ради ссоры.
Забудемъ прошлое! уставимъ общій ладъ!
А я не только впредь не трону здѣшнихъ стадъ,
Но самъ за нихъ съ другими грызться радъ,
И волчьей клятвой утверждаю,
„Что я..." — „Послушай-ка, сосѣдъ,"
Тутъ ловчій перервалъ въ отвѣтъ:
„Ты сѣръ, а я, пріятель, сѣдъ,
И волчью вашу я давно натуру знаю;
А потому обычай мой:
Съ волками иначе не дѣлать мировой,
Какъ снявши шкуру съ нихъ долой."
И тутъ же выпустилъ на Волка гончихъ стаю.
Крыловъ.
Щука и Котъ.
Бѣда, коль пироги начнетъ печи сапожникъ,
А сапоги тачать пирожникъ,
И дѣло не пойдетъ на ладъ;
Да и примѣчено стократъ,
Что кто за ремесло чужое браться любитъ,
Тотъ завсегда другихъ упрямѣй и вздорнѣй:
Онъ лучше дѣло все погубитъ,
И радъ скорѣй
Посмѣшищемъ стать свѣта,
Чѣмъ у честныхъ и знающихъ людей
Спросить иль выслушать разумнаго совѣта.
Зубастой Щукѣ въ мысль пришло
За кошачье приняться ремесло.
Не знаю, завистью-ль ее лукавый мучилъ,
4*
52
Иль, можетъ быть, ей рыбный столъ наскучилъ;
Но только вздумала она Кота просить,
Чтобъ взялъ ее съ собой онъ на охоту,
Мышей въ амбарѣ половить.
„Да, полно, знаешь ли ты эту, свѣтъ, работу?"
Сталъ Щукѣ Васька говорить:
„Смотри, кума, чтобы не осрамиться:
Не даромъ говорится,
Что дѣло мастера боится."
— „И, полно, куманекъ! Вотъ невидаль: мышей!
Мы лавливали и ершей."
—„Такъ въ добрый часъ, пойдемъ!" Пошли, засѣли.
Натѣшился, наѣлся Котъ,
И кумушку провѣдать онъ идетъ;
А Щука, чуть жива, лежитъ, разинувъ ротъ, —
И крысы хвостъ у ней отъѣли.
Тутъ видя, что кумѣ совсѣмъ не въ силу трудъ,
Кумъ замертво стащилъ ее обратно въ прудъ.
И дѣльно! Это, Щука,
Тебѣ наука:
Впередъ умнѣе быть
И за мышами не ходить.
Крыловъ,
Котъ и Поваръ.
Какой-то Поваръ, грамотей,
Съ поварни побѣжалъ своей
Въ кабакъ (онъ набожныхъ былъ правилъ
И въ этотъ день по кумѣ тризну правилъ),
А дома стеречи съѣстное отъ мышей
Кота оставилъ.
Но что же, возвратясь, онъ видитъ? На полу
Объѣдки пирога; а Васька-Котъ въ углу,
Припавъ за уксуснымъ боченкомъ,
Мурлыча и ворча, трудится надъ курченкомъ.
„Ахъ, ты, обжора! ахъ, злодѣй!"
Тутъ Поваръ Ваську укоряетъ:
53
„Не стыдно ль стѣнъ тебѣ, не только что людей?"
(А Васька все-таки курченка убираетъ).
„Какъ? Бывъ честнымъ Котомъ до этихъ норъ,
Бывало за примѣръ тебя смиренства кажутъ, —
А ты... Ахти, какой позоръ!
Тенеря всѣ сосѣди скажутъ:
„Котъ-Васька — плутъ! Котъ-Васька — воръ!
II Ваську-де, не только что въ поварню,
Пускать не надо и на дворъ,
Какъ волка жаднаго въ овчарню:
Онъ порча, онъ чума, онъ язва здѣшнихъ мѣстъ!"
(А Васька слушаетъ да ѣстъ).
Тутъ риторъ мой, давъ волю словъ теченью,
Не находилъ конца нравоученью.
Но что жъ? Пока его онъ пѣлъ,
Котъ-Васька все жаркое съѣлъ.
А я бы повару иному
Велѣлъ на стѣнкѣ зарубить,
Чтобъ тамъ рѣчей не тратить попустому,
Гдѣ нужно власть употребить.
Крыловъ.
Квартетъ.
Проказница-Мартышка,
Оселъ, Козелъ,
Да косолапый Мишка
Затѣяли сыграть квартетъ.
Достали нотъ, баса, альта, двѣ скрипки,
И сѣли на лужокъ подъ липки
Плѣнять своимъ искусствомъ свѣтъ.
Ударили въ смычки, дерутъ, а толку нѣтъ.
„Стой, братцы, стой!" кричитъ Мартышка: „погодите!"
Какъ музыкѣ итти? Вѣдь вы не такъ сидите.
Ты съ басомъ, Мишенька, садись противъ альта,
Я, прима, сяду противъ вторы,
Тогда пойдетъ ужъ музыка не та:
У насъ запляшутъ лѣсъ и горы!"
64
Разсѣлись, начали квартетъ, —
Онъ все-таки на ладъ нейдетъ.
— „Постойте жъ, я сыскалъ секретъ",
Кричитъ Оселъ: „мы, вѣрно, ужъ поладимъ,
Коль рядомъ сядемъ".
Послушались Осла: усѣлись чинно въ рядъ,
А все-таки квартетъ нейдетъ на ладъ.
Вотъ, пуще прежняго, пошли у нихъ разборы
И споры,
Кому и какъ сидѣть.
Случилось Соловью на шумъ ихъ прилетѣть.
Тутъ съ просьбой всѣ къ нему, чтобъ ихъ рѣшить сомнѣнье:
—„Пожалуй", говорятъ, „возьми на часъ терпѣнье,
Чтобы квартетъ въ порядокъ нашъ привесть:
И поты есть у насъ, и инструменты есть,
Скажи лишь, какъ намъ сѣсть!"
—„Чтобъ музыкантомъ быть, такъ надобно умѣнье
И уши вашихъ понѣжнѣй",
Имъ отвѣчаетъ Соловей:
„А вы, друзья, какъ ни садитесь,
Все въ музыканты не годитесь".
Крыловъ.
Мельникъ.
У Мельника вода плотину прососала.
Бѣда бъ не велика сначала,
Когда бы руки приложить;
Но кстати ль? Мельникъ мой не думаетъ тужить,
А течь день ото дня сильнѣе становится:
Вода такъ бьетъ, какъ изъ ведра.
„Эй, Мельникъ, не зѣвай! Пора,
Пора тебѣ за умъ хватиться! “
А Мельникъ говоритъ: „Далеко до бѣды!
Не море надо мнѣ воды,
И ею мельница по весь мой вѣкъ богата".
Онъ спитъ, а между тѣмъ
Вода бѣжитъ, какъ изъ ушата.
' И вотъ бѣда пришла совсѣмъ:
55
Сталъ жерновъ; мельница не служитъ.
Хватился Мельникъ мой: и охаетъ, и тужитъ,
И думаетъ, какъ воду уберечь.
Вотъ у плотины онъ, осматривая течь,
Увидѣлъ, что къ рѣкѣ пришли напиться куры.
гНегодныя!" кричитъ, „хохлатки, дуры!
Я и безъ васъ воды не знаю, гдѣ достать,
А вы пришли ее здѣсь вдосталь допивать!“
И въ нихъ полѣномъ хвать.
Какое жъ сдѣлалъ тѣмъ себѣ подспорье?
Безъ куръ и безъ воды пошелъ въ свое подворье.
Видалъ я иногда,
Что есть такіе господа
(И эта басенка имъ сдѣлана въ подарокъ),
Которымъ тысячей не жаль на вздоръ сорить,
А думаютъ хозяйству подспорить
Коль свѣчки сберегутъ огарокъ,
И рады за него поднять съ людьми содомъ.
Съ такою бережью диковинка ль, что домъ
Скорешенько пойдетъ вверхъ дномъ.
Крыловъ.
Трудолюбивый Медвѣдь.
Увидя, что мужикъ, трудяся надъ дугами,
Ихъ прибыльно сбываетъ съ рукъ
(А дуги гнутъ съ терпѣньемъ и не вдругъ),
Медвѣдь задумалъ жить такими же трудами.
Пошелъ по лѣсу трескъ и стукъ,
И слышно за версту проказу.
Орѣшника, березника и вязу
Мой Мишка погубилъ несмѣтное число,
А не дается ремесло.
Вотъ идетъ къ мужику онъ попросить совѣта
И говоритъ: „Сосѣдъ, что за причина эта?
Деревья таки я ломать могу,
А не согнулъ ни одного въ дугу.
56
Скажи, въ чемъ есть тутъ главное умѣнье?“
— „Въ томъ“, отвѣчалъ сосѣдъ,
„Чего въ тебѣ, кумъ, вовсе нѣтъ:
Въ терпѣньѣ“.
Крыловъ.
Обезьяны.
Когда перенимать съ умомъ, тогда не чудо
И пользу отъ того сыскать,
А безъ ума перенимать —
И Боже сохрани, какъ худо.
Я приведу примѣръ тому изъ дальнихъ странъ.
Кто обезьянъ видалъ, тѣ знаютъ,
Какъ жадно все онѣ перенимаютъ.
Такъ въ Африкѣ, гдѣ много обезьянъ,
Ихъ стая цѣлая сидѣла
По сучьямъ, по вѣтвямъ на деревѣ густомъ
И на ловца украдкою глядѣла,
Какъ по травѣ въ сѣтяхъ катался онъ кругомъ.
Подруга каждая тутъ тихо толкъ подругу,
И шепчутъ всѣ другъ другу:
— „Смотрите-ка на удальца!
Затѣямъ у него такъ, право, нѣтъ конца.
То кувыркнется,
То развернется,
То весь въ комокъ
Онъ такъ сберется,
Что не видать ни рукъ, ни ногъ.
Ужъ мы ль па все не мастерицы,
А этого у насъ искусства не видать.
Красавицы-сестрицы!
Не худо бы намъ это перенять.
Онъ, кажется, себя довольно позабавилъ;
Авось уйдетъ, тогда мы тотчасъ...“ Глядь,
Онъ подлинно ушелъ и сѣти имъ оставилъ.
„Что жъ“, говорятъ онѣ, „и время намъ терять?
57
Пойдемъ-ка попытаться! “
Красавицы сошли. Для дорогихъ гостей
Разостлано внизу премножество сѣтей.
Ну въ нихъ онѣ кувыркаться, кататься,
И путаться, и завиваться;
Кричатъ, визжатъ — веселье хоть куда!
Да вотъ бѣда,
Когда пришло изъ сѣти выдираться!
Хозяинъ между тѣмъ стерегъ
И, видя, что пора, идетъ къ гостямъ съ мѣшками.
Онѣ — чтобъ на утекъ,
Да ужъ никто распутаться не могъ:
И всѣхъ ихъ побрали руками.
Крыловъ.
Заяцъ на ловлѣ.
Большой собравшися гурьбой,
Медвѣдя звѣри изловили,
На чистомъ полѣ уложили —
И дѣлятъ межъ собой,
Кто чтб себѣ достанетъ;
А заяцъ за ушко медвѣжье тутъ же тянетъ.
„Ба! ты, косой'',
Кричатъ ему, „пожаловалъ отколѣ?
Тебя никто на ловлѣ не видалъ".
— „Вотъ, братцы!" заяцъ отвѣчалъ:
Да изъ лѣсу-то кто жъ? — все я его пугалъ
И къ вамъ поставилъ прямо въ поле
Сердечнаго дружка".
Такое хвастовство хоть слишкомъ было явно,
Но показалось такъ забавно,
Что зайцу данъ клочокъ медвѣжьяго ушка.
Надъ хвастунами хоть смѣются,
А часто въ дѣлежѣ имъ доли достаются.
Крыловъ.
58
Пѣснь Русскому Царю.
Боже! Царя храни!
Славному долгіе дни
Дай на земли!
Гордыхъ смирителю,
Слабыхъ хранителю,
Всѣхъ утѣшителю
Все ниспошли!
Перводержавную
Русь православную,
Боже, храни!
Царство ей стройное,
Въ силѣ спокойное!
Все жъ недостойное
Прочь отжени!
Воинство бранное,
Славой избранное,
Боже, храни!
Воинамъ мстителямъ,
Чести спасителямъ,
Миротворителямъ, —
Долгіе дни!
Мирныхъ воителей,
Правды блюстителей,
Боже, храни!
Жизнь ихъ примѣрную,
Нелицемѣрную,
Доблестямъ вѣрную
Ты помяни!
О Провидѣніе!
Благословеніе
Намъ ниспошли!
Къ благу стремленіе,
Въ счастьи смиреніе,
Въ скорби терпѣніе
Дай на земли!
Будь намъ заступникомъ,
59
Вѣрнымъ сопутникомъ
Насъ провожай!
Свѣтло прелестная
Жизнь поднебесная,
Сердцу извѣстная,
Сердцу сіяй!.
Жуковскій,
Казачья колыбельная пѣсня.
Спи, младенецъ мой прекрасный,
Баюшки — баю.
Тихо смотритъ мѣсяцъ ясный
Въ колыбель твою.
Стану сказывать я сказки,
Пѣсенку спою;
Ты жъ дремли, закрывши глазки,
Баюшки — баю.
По камнямъ струится Терекъ,
Плещетъ мутный валъ;
Злой чеченъ ползетъ на берегъ,
Точитъ свой кинжалъ.
Но отецъ твой, старый воинъ,
Закаленъ въ бою:
Спи, малютка, будь спокоенъ,
Баюшки — баю.
Самъ узнаешь — будетъ время —
Бранное житье;
Смѣло вдѣнешь ногу въ стремя
И возьмешь ружье.
Я сѣдельце боевое
Шелкомъ разошью...
Спи, дитя мое родное,
Баюшки — баю.
Богатырь ты будешь съ виду
И казакъ душой.
Провожать тебя я выйду —
Ты махнешь рукой...
60
Сколько горькихъ слезъ украдкой
Я въ ту ночь пролью!
Спи, мой ангелъ, тихо, сладко,
Баюшки — баю.
Стану я тоской томиться,
Безутѣшно ждать;
Стану цѣлый день молиться,
По ночамъ гадать;
Стану думать, что скучаешь
Ты въ чужомъ краю....
Спи жъ, пока заботъ не знаешь,
Баюшки — баю.
Дамъ тебѣ я на дорогу
Образокъ святой:
Ты его, моляся Богу,
Ставь передъ собой;
Да, готовясь въ бой опасный,
Помни мать свою....
Спи, младенецъ мой прекрасный,
Баюшки — баю.
Лермонтовъ.
Два великана.
Въ шапкѣ золота литого
Старый русскій великанъ,
Поджидалъ съ себѣ другого
Изъ далекихъ чуждыхъ странъ.
За горами, за долами,
Ужъ гремѣлъ о немъ разсказъ,
И помѣриться главами
Захотѣлось имъ хоть разъ.
И пришелъ съ грозой военной
Трехнедѣльный удалецъ,
И рукою дерзновенной
Хвать за вражескій вѣнецъ.
Но улыбкой роковою
Русскій витязь отвѣчалъ,
Посмотрѣлъ, тряхнулъ главою:
Ахнулъ дерзкій — и упалъ....
61
Но упалъ онъ въ дальнемъ морѣ
На невѣдомый гранитъ,
Тамъ, гдѣ буря на просторѣ
Надъ пучиною шумитъ.
Лермонтовъ.
Зимній вечеръ.
Буря мглою небо кроетъ,
Вихри снѣжные крутя:
То, какъ звѣрь, она завоетъ,
То заплачетъ, какъ дитя;
То по кровлѣ обветшалой
Вдругъ соломой зашумитъ;
То, какъ путникъ запоздалый,
Къ намъ въ окошко застучитъ.
Наша ветхая лачужка
И печальна, и темна.
Что же ты, моя старушка,
Пріумолкла у окна?
Или бури завываньемъ
Ты, мой другъ, утомлена?
Или дремлешь подъ жужжаньемъ
Своего веретена?
Выпьемъ, добрая подружка
Бѣдной юности моей,
Выпьемъ, съ горя; гдѣ же кружка?
Сердцу будетъ веселѣй.
Спой мнѣ пѣсню, какъ синица
Тихо за моремъ жила;
Спой мнѣ пѣсню, какъ дѣвица
За водой поутру шла.
Буря мглою небо кроетъ,
Вихри снѣжные крутя:
То, какъ звѣрь, она завоетъ,
То заплачетъ, какъ дитя.
Выпьемъ, добрая подружка
Бѣдной юности моей,
Выпьемъ съ горя; гдѣ же кружка?
Сердцу будетъ Веселѣй! Пушкинъ.
62
Зимняя дорога.
Сквозь волнистые туманы
Пробирается луна,
На печальныя поляны
Льетъ печальный свѣтъ она.
По дорогѣ зимней, скучной,
Тройка борзая бѣжитъ;
Колокольчикъ однозвучный
Утомительно гремитъ.
Что-то слышится родное
Въ долгихъ пѣсняхъ ямщика:
То разгулье удалое,
То сердечная тоска....
Ни огня, ни черной хаты....
Глушь и снѣгъ... Навстрѣчу мнѣ
Только версты полосаты
Попадаются однѣ.
Пушкинъ.
Наступленіе весны.
(Изъ Евг. Оп. гл. ѴП, I).
Гонимы вешними лучами,
Съ окрестныхъ горъ уже снѣга
Сбѣжали мутными ручьями
На потопленные луга.
Улыбкой ясною природа
Сквозь сонъ встрѣчаетъ утро года:
Синѣя, блещутъ небеса.
Еще прозрачные, лѣса
Какъ будто пухомъ зеленѣютъ.
Пчела за данью полевой
Летитъ изъ кельи восковой.
Долины сохнутъ и пестрѣютъ;
Стада шумятъ, и соловей
Ужъ пѣлъ въ безмолвіи ночей.
Пушкинъ.
63
Наступленіе осени и зимы.
(Евг. Овѣг. IV, 40—43; V, 2).
Ужъ небо осенью дышало,
Ужъ рѣже солнышко блистало,
Короче становился день;
Лѣсовъ таинственная сѣнь
Съ печальнымъ шумомъ обнажалась;
Ложился на поля туманъ;
Гусей крикливыхъ караванъ
Тянулся къ югу: приближалась
Довольно скучная пора —
Стоялъ ноябрь ужъ у двора.
Встаетъ заря во мглѣ холодной;
На нивахъ шумъ работъ умолкъ;
Съ своей волчихою голодной
Выходитъ на дорогу волкъ;
Его почуя, конь дорожный
Храпитъ, — и путникъ осторожный
Несется въ гору во весь духъ.
На утренней зарѣ пастухъ
Не гонитъ ужъ коровъ изъ хлѣва,
И въ часъ полуденный въ кружокъ
Ужъ не зоветъ его рожокъ.
Въ избушкѣ распѣвая, дѣва
Прядетъ и, зимнихъ другъ ночей,
Трещитъ лучинка передъ ней.
И вотъ уже трещатъ морозы
И серебрятся средь полей...
Опрятнѣй моднаго паркета
Блистаетъ рѣчка, льдомъ одѣта;
Мальчишекъ радостный народъ
Коньками звучно рѣжетъ ледъ.
На расныхъ лапкахъ гусь тяжелый,
Задумавъ плыть по лону водъ,
Ступаетъ бережно на ледъ,
Скользитъ и падаетъ; веселый
64
Мелькаетъ, вьется первый снѣгъ,
Звѣздами падая на брегъ.
Зима... Крестьянинъ, торжествуя,
На дровняхъ обновляетъ путь;
Его лошадка, снѣгъ ночуя,
Плетется рысью какъ-нибудь;
Бразды пушистыя взрывая,
Летитъ кибитка удалая;
Ямщикъ сидитъ на облучкѣ
Въ тулупѣ, въ красномъ кушакѣ.
Вотъ бѣгаетъ дворовый мальчикъ,
Въ салазки жучку посадивъ,
Себя въ коня преобразивъ;
Шалунъ ужъ заморозилъ пальчикъ:
Ему и больно, и смѣшно,
А мать грозитъ ему въ окно.
Пушкинъ.
Бѣсы.
Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освѣщаетъ снѣгъ летучій;
Мутно небо, ночь мутна.
Ъду, ѣду въ чистомъ полѣ;
Колокольчикъ динь-динь-динь...
Страшно, страшно поневолѣ
Средь невѣдомыхъ равнинъ!
—„Эй, пошелъ, ямщикъ! “ — „Нѣтъ мочи:
Конямъ, баринъ, тяжело;
Вьюга мнѣ слипаетъ очи;
Всѣ дороги занесло;
Хоть убей, слѣда не видно;
Сбились мы. Чтд дѣлать намъ?
Въ полѣ бѣсъ насъ водитъ, видно,
Да кружитъ по сторонамъ.
Посмотри: вонъ, вонъ играетъ,
Дуетъ, плюетъ на меня;
Вонъ — теперь въ оврагъ толкаетъ
65
Одичалаго коня;
Тамъ верстою небывалой
Онъ торчалъ передо мной;
Тамъ сверкнулъ онъ искрой малой
И пропалъ во тьмѣ пустой".
Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освѣщаетъ снѣгъ летучій;
Мутно небо, ночь мутна.
Силъ намъ нѣтъ кружиться долѣ;
Колокольчикъ вдругъ умолкъ;
Кони стали...— „Чтд тамъ въ полѣ?"
—„Кто ихъ знаетъ: пень иль волкъ?"
Вьюга злится, вьюга плачетъ;
Кони чуткіе храпятъ;
Вонъ ужъ онъ далече скачетъ,
Лишь глаза во мглѣ горятъ!
Кони снова понеслися;
Колокольчикъ динь-динь-динь...
Вижу: духи собралися
Средь бѣлѣющихъ равнинъ.
Безконечны, безобразны,
Въ мутной мѣсяца игрѣ
Закружились бѣсы разны,
Будто листья въ ноябрѣ...
Сколько ихъ! Куда ихъ гонятъ?
Что такъ жалобно поютъ?
Домового ли хоронятъ,
Вѣдьму ль замужъ выдаютъ?
Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освѣщаетъ снѣгъ летучій;
Мутно небо, ночь мутна.
Мчатся бѣсы рой за роемъ
Въ безпредѣльной вышинѣ,
Визгомъ жалобнымъ и воемъ
Надрывая сердцѣ мнѣ...
Пушкинъ.
А. НИКОЛЬСКІЙ. СВОРН. СТИХОТВ. И БАСЕНЪ.
о
66
Масленица.
Здравствуй, въ бѣломъ сарафанѣ
Изъ серебряной парчи!
На тебѣ горятъ алмазы,
Словно яркіе лучи...
Здравствуй, русская молодка,
Раскрасавица-душа,
Бѣлоснѣжная лебедка,
Здравствуй, матушка зима!
Намъ не страшенъ снѣгъ суровый,
Съ снѣгомъ батюшка-морозъ,
Нашъ природный, нашъ дешевый
Пароходъ и паровозъ...
Ты у насъ краса и сила,
Наша слава и казна,
Наша добрая забава,
Молодецкая зима!
Скоро масленицы бойкой
Закипитъ широкій пиръ,
И блинами и настойкой
Закутитъ крещеный міръ...
Въ честь тебѣ и ей, Россія,
Православныхъ предковъ дочь,
Строитъ горы ледяныя
И гуляетъ день и ночь.
Игры, братскія попойки,
Настежь двери и сердца;
Пляшутъ бѣшеныя тройки,
Снѣгъ топоча у крыльца...
Вотъ взвились и полетѣли,
Что твой соколъ въ небесахъ!
Разгулялись городъ, села,
Разгулялись старъ и младъ,
Всѣмъ зима — родная гостья,
Каждый масленицѣ радъ.
Кн. Вяземскій.
67
Москва.
Городъ чудный, городъ древній,
Ты вмѣстилъ въ свои концы
И посады, и деревни,
И палаты, и дворцы.
И, свои раздвинувъ рамки,
Понаставилъ въ нихъ картинъ;
И въ объемъ свой вдвинулъ замки
Ты, нашъ городъ-исполинъ.
Опоясанъ лентой пашенъ,
Весь пестрѣешь ты въ садахъ;
Сколько храмовъ, сколько башенъ
На семи твоихъ холмахъ!
И могучею рукою
Ты, какъ хартія, развитъ;
И надъ малою рѣкою
Сталъ великъ и знаменитъ.
На твоихъ церквахъ старинныхъ
Вырастаютъ дерева;
Глазъ не схватитъ улицъ длинныхъ —
Это — матушка-Москва!
Кто, силачъ, возьметъ въ охапку
Холмъ Кремля-богатыря?
Кто собьетъ златую шапку
У Ивана-звонаря?
Кто царь-колоколъ подыметъ?
Кто царь-пушку повернетъ?
Шляпы кто, гордецъ, не сниметъ
У святыхъ въ Кремлѣ воротъ?...
Ты не гнула крѣпкой выи
Въ бѣдовой своей судьбѣ:
Развѣ пасынки Россіи
Не поклонятся тебѣ!
Ты, какъ мученикъ, горѣла,
Бѣлокаменная!
И рѣка въ тебѣ кипѣла
Бурнопламенная.
5
68
И подъ пепломъ ты лежала
Полоненною,
И изъ пепла ты возстала
Неизмѣнною.
Процвѣтай же славой вѣчной
Городъ храмовъ и палатъ!
Градъ срединный, градъ сердечный,
Коренной Россіи градъ!
Ѳ. Глинка.
Кіевъ.
Высоко передо мною
Старый Кіевъ надъ Днѣпромъ;
Днѣпръ сверкаетъ подъ горою
Переливнымъ серебромъ.
Слава, Кіевъ многовѣчный,
Русской славы колыбель!
Слава, Днѣпръ нашъ быстротечный,
Руси чистая купель!
Громко- пѣсни раздалися,
Въ небѣ тихъ вечерній звонъ.
„Вы откуда собралися,
Богомольцы, на поклонъ?"
— „Я оттуда, гдѣ струится
Тихій Донъ, краса полей".
— „Я оттуда, гдѣ клубится
Безпредѣльный Енисей".
— „Край мой — теплый брегъ Евксина".
— „Край мой — брегъ тѣхъ дальнихъ странъ,
Гдѣ одна сплошная льдина
Оковала океанъ".
— „Дикъ и страшенъ верхъ Алтая,
Вѣченъ блескъ его снѣговъ:
Тамъ страна моя родная!"
— „Мнѣ отчизна — старый Псковъ".
— „Я отъ Ладоги холодной".
— „Я отъ синихъ волнъ Невы".
— „Я отъ Камы многоводной".
— „Я отъ матушки-Москвы".
69
Слава, Днѣпръ — сѣдыя волны!
Слава, Кіевъ, чудный градъ!
Мракъ пещеръ твоихъ безмолвный
Краше царственныхъ палатъ.
Знаемъ мы: въ вѣка былые,
Въ древню ночь и мракъ глубокъ,
Надъ тобой блеснулъ Россіи
Солнца вѣчнаго востокъ.
Хомяковъ
Къ дѣтямъ.
Бывало, въ глубокій полуночный часъ,
Малютки, приду любоваться на васъ;
Бывало, люблю васъ крестомъ знаменать,
Молиться, да будетъ на васъ благодать,
Любовь Вседержителя Бога.
Стеречь умиленно вашъ дѣтскій покой,
Подумать о томъ, какъ вы чисты душой,
Надѣяться долгихъ и счастливыхъ дней
Для васъ, беззаботныхъ и милыхъ дѣтей,
Какъ сладко, какъ радостно было!
Теперь прихожу я: вездѣ темнота;
Нѣтъ въ комнатѣ жизни; кроватка пуста;
Въ лампадѣ погасъ предъ иконою свѣтъ...
Мнѣ грустно: малютокъ моихъ уже нѣтъ!
И сердце такъ больно сожмется!
О дѣти! въ глубокій полуночный часъ
Молитесь о томъ, кто молился о васъ,
О томъ, кто любилъ васъ крестомъ знаменать, —
Молитесь, да будетъ и съ нимъ благодать,
Любовь Вседержителя Бога.
Хол/якоет.
Урожай.
Краснымъ полымемъ
Заря вспыхнула;
По лицу земли
Туманъ стелется.
Разгорѣлся день
Огнемъ солнечнымъ
Подобралъ туманъ
Выше темя горъ;
70
Нагустилъ его
Въ тучу черную.
Туча черная
Понахмурилась;
Понахмурилась,
Что задумалась,
Словно вспомнила
Свою родину...
Понесутъ ее
Вѣтры буйные
Во всѣ стороны
Свѣта бѣлаго...
Ополчилася —
И расширилась,
И ударила,
II пролилася
Слезой крупною —
Проливнымъ дождемъ —
На земную грудь,
На широкую.
И съ горы небесъ
Глядитъ солнышко;
Напилась воды
Земля досыта.
На поля, сады,
На зеленые,
Люди сельскіе
Не насмотрятся.
Люди сельскіе
Божьей милости
Ждали съ трепетомъ
И молитвою.
Заодно съ весной
Пробуждаются
Ихъ завѣтныя
Думы мирныя.
Дума первая:
Хлѣбъ изъ закрома
Насыпать въ мѣшки,
Убирать воза.
А вторая ихъ
Была думушка:
Изъ села гужомъ
Въ пору выѣхать.
Третью думушку
Какъ задумали —
Богу-Господу
Помолилися.
Чѣмъ-свѣтъ по полю
Всѣ разъѣхались,
II пошли гулять
Другъ за дружкою,
Горстью полною
Хлѣбъ раскидывать;
II давай пахать
Землю плугами,
Да кривой сохой
Перепахивать,
Бороны зубьемъ
Порасчесывать...
Посмотрю, пойду,
Полюбуюся,
Что послалъ Господь
За труды людямъ:
Выше пояса
Рожь зернистая
Дремитъ колосомъ
Почти до земли;
Словно Божій гость,
На всѣ стороны
Дню веселому
Улыбается;
Вѣтерокъ по ней
Плыветъ-лоснится,
Золотой волной
Разбѣгается...
71
Люди семьями
Принялися жать,
Косить подъ корень
Рожь высокую.
Въ копны частыя
Снопы сложены;
Отъ возовъ всю ночь
Скрипитъ музыка.
На гумнахъ вездѣ,
Какъ князья, скирды
Широко сидятъ,
Поднявъ головы.
Видитъ солнышко —
Жатва кончена:
Холоднѣй оно
Пошло къ осени;
Но жарка свѣча
Поселянина
Предъ иконою
Божьей Матери.
Кольцовъ.
ТРЕТІЙ КЛАССЪ.
Оселъ и Соловей.
Оселъ увидѣлъ Соловья
И говоритъ ему: „Послушай-ка, дружище!
Ты, сказываютъ, пѣть великій мастерище;
Хотѣлъ бы очень я
Самъ посудить, твое услышавъ пѣнье,
Велико ль подлинно твое умѣнье?“
Тутъ Соловей являть свое искусство сталъ:
Защелкалъ, засвисталъ
На тысячу ладовъ, тянулъ, переливался;
То нѣжно онъ ослабѣвалъ,
И томной вдалекѣ свирѣлью отдавался,
То мелкой дробью вдругъ по рощѣ разсыпался.
Внимало все тогда
Любимцу и пѣвцу Авроры:
Затихли вѣтерки, замолкли птичекъ хоры,
И прилегли стада.
Чуть-чуть дыша, пастухъ имъ любовался
И только иногда,
Внимая Соловью, пастушкѣ улыбался.
Скончалъ пѣвецъ. Оселъ, уставясь въ землю лбомъ,
„Изрядно “, говоритъ: „сказать не ложно,
72
Тебя безъ скуки слушать можно;
А жаль, что незнакомъ
Ты съ нашимъ пѣтухомъ:
Еще бъ ты болѣ навострился,
Когда бы у него немножко поучился ".
Услыша судъ такой, мой бѣдный Соловей
Вспорхнулъ — и полетѣлъ за тридевять полей.
Избави Богъ и насъ отъ этакихъ судей.
Крыловъ.
Свинья подъ дубомъ.
Свинья подъ дубомъ вѣковымъ
Наѣлась жолудей досыта, до отвала;
Наѣвшись, выспалась подъ нимъ;
Потомъ, глаза продравши, встала
И рыломъ подрывать у дуба корни стала.
„Вѣдь это дереву вредитъ",
Ей съ дубу воронъ говоритъ:
„Коль корни обнажить, оно засохнуть можетъ".
— „Пусть сохнетъ", говоритъ Свинья:
„Ничуть меня то не тревожитъ;
Въ немъ проку мало вижу я;
Хоть вѣкъ его не будь, ничуть не пожалѣю,
Лишь были бъ жолуди: вѣдь я отъ нихъ жирѣю".
— „Неблагодарная"! промолвилъ Дубъ ей тутъ:
„Когда бы вверхъ могла поднять ты рыло,
Тебѣ бы видно было,
Что эти жолуди на мнѣ растутъ".
Невѣжда также въ ослѣпленьѣ
Бранитъ науки и ученье
И всѣ ученые труды,
Не чувствуя, что онъ вкушаетъ ихъ плоды.
Крыловъ.
73
Пустынникъ и Медвѣдъ.
Хотя услуга намъ при нуждѣ дорога,
Но за нее не всякъ умѣетъ взяться;
Не дай Богъ съ дуракомъ связаться:
Услужливый -дуракъ опаснѣе врага.
Жилъ нѣкто человѣкъ безродный, одинокій,
Вдали отъ города, въ глуши.
Про жизнь пустынную какъ сладко ни пиши,
А въ одиночествѣ способенъ жить не всякій:
Утѣшно намъ и грусть и радость раздѣлить.
Мнѣ скажутъ: „А лужокъ, а темная дуброва,
Пригорки, ручейки и мурава шелкова?“
— „Прекрасно, что и говорить!
А все прискучится, какъ не съ кѣмъ молвить слова*.
Такъ и Пустыннику тому
Соскучилось быть вѣчно одному.
Идетъ онъ въ лѣсъ толкнуться у сосѣдей.
Чтобъ съ кѣмъ-нибудь знакомство свесть.
Въ лѣсу кого набресть,
Кромѣ волковъ или медвѣдей?
И точно, встрѣтился съ большимъ Медвѣдемъ онъ;
Но дѣлать нечего: снимаетъ шляпу
И милому сосѣдушкѣ поклонъ.
Сосѣдъ ему протягиваетъ лапу,
И, слово за слово, знакомятся они,
Потомъ дружатся,
Потомъ не могутъ ужъ разстаться,
И цѣлые проводятъ вмѣстѣ дни.
О чемъ у нихъ и что бывало разговору,
Иль присказокъ, иль шуточекъ какихъ,
И какъ бесѣда шла у нихъ,
Я но сію не знаю пору.
Пустынникъ былъ не говорливъ,
Мишукъ съ природы молчаливъ,
Такъ изъ избы не вынесено сору.
Но какъ бы ни было, Пустынникъ очень радъ,
74
Что далъ ему Богъ въ другѣ кладъ.
Вездѣ за Мишей онъ: безъ Мишеньки тошнится,
И Мишенькой не можетъ нахвалиться.
Однажды вздумалось друзьямъ
Въ день жаркій побродить по рощамъ, по лугамъ,
И по доламъ, и по горамъ;
А такъ какъ человѣкъ медвѣдя послабѣе,
То и Пустынникъ нашъ скорѣе,
Чѣмъ Мишенька, усталъ,
И отставать отъ друга сталъ.
То видя, говоритъ, какъ путный, Мишка другу:
„Прилягъ-ка, братъ, и отдохни,
Да коли хочешь, такъ сосни;
А я постерегу тебя здѣсь у досугу“.
Пустынникъ былъ сговорчивъ: легъ, зѣвнулъ,
Да тотчасъ и заснулъ.
А Мишка на часахъ — да онъ и не безъ дѣта.
У друга на носъ муха сѣла;
Онъ друга обмахнулъ;
Взглянулъ —
А муха на щекѣ; согналъ, а муха снова
У друга на носу,
И неотвязчивѣй часъ отъ часу.
Вотъ Мишенька, не говоря ни слова,
Увѣсистый булыжникъ въ лапы сгребъ,
Присѣлъ на корточки, не переводитъ духу,
Самъ думаетъ: „Молчи жъ, ужъ я тебя, воструху!“
И, у друга на лбу подкарауля муху,
Что силы есть — хвать друга камнемъ въ лобъ!
Ударъ такъ ловокъ былъ, что черепъ врозь раздался,
II Мишинъ другъ лежать надолго тамъ остался...
Крыловъ.
Ворона и Курица.
Когда Смоленскій князь,
Противу дерзости искусствомъ воружась,
Вандаламъ новымъ сѣть поставилъ
II на погибель имъ Москву оставилъ:
75
Тогда всѣ жители — и малый, и большой, —
Часа не тратя, собралися
И вонъ изъ стѣнъ московскихъ поднялися,
Какъ изъ улья пчелиный рой.
Ворона съ кровли тутъ на эту всю тревогу
Спокойно, чистя носъ, глядитъ.
.— „А ты что жъ, кумушка, въ дорогу?"
Ей съ возу Курица кричитъ:
„Вѣдь, говорятъ, что у порогу
Нашъ супостатъ".
— „Мнѣ что до этого за дѣло?"
Вѣщунья ей въ отвѣтъ: „Я здѣсь останусь смѣло.
Вотъ ваши сестры какъ хотятъ;
А вѣдь воронъ ни жарятъ, ни варятъ,
Такъ мнѣ съ гостьми не мудрено ужиться.
А можетъ быть еще удастся поживиться
Сыркомъ иль косточкой, иль чѣмъ-нибудь.
Прощай, хохлаточка, счастливый путь!"
Ворона подлинно осталась;
Но, вмѣсто всѣхъ поживокъ ей,
Какъ голодомъ морить Смоленскій сталъ гостей —
Она сама къ нимъ въ супъ попалась.
Такъ часто человѣкъ въ расчетахъ слѣпъ и глупъ:
За счастьемъ, кажется, ты по пятамъ несешься,
А какъ на дѣлѣ съ нимъ сочтешься —
Попался, какъ ворона въ супъ.
Крыловъ.
Волкъ и Ягнёнокъ.
У сильнаго всегда безсильный виноватъ;
Тому въ исторіи мы тьму примѣровъ слышимъ,
Но мы исторіи не пишемъ,
А вотъ о томъ какъ въ басняхъ говорятъ.
Ягненокъ въ жаркій день зашелъ къ ручью напиться;
И надобно жъ такой бѣдѣ случиться,
Что около тѣхъ мѣстъ голодный рыскалъ Волкъ.
76
Ягненка видитъ онъ, на добычу стремится,
Но, дѣлу дать хотя законный видъ и толкъ,
Кричитъ: „Какъ смѣешь ты, наглецъ, нечистымъ рыломъ
Здѣсь чистое мутить питье
Мое
Съ пескомъ и иломъ?
За дерзость такову
Я голову съ тебя сорву!“
-— „Когда свѣтлѣйшій Волкъ позволитъ,
Осмѣлюсь я донесть, что ниже по ручью
Отъ свѣтлости его шаговъ я на сто пыо,
И гнѣваться напрасно онъ изволитъ:
Питья мутить его никакъ я не могу".
— „Поэтому я лгу?
Негодный! слыхана ль такая дерзость въ свѣтѣ!
Да помнится, что ты еще въ запрошломъ лѣтѣ
Мнѣ здѣсь же какъ-то нагрубилъ;
Я этого, пріятель, не забылъ!"
— „Помилуй, мнѣ еще и отъ роду нѣтъ году",
Ягненокъ говоритъ. — „Такъ это былъ твой братъ".
— „Нѣтъ братьевъ у меня."—Такъ это кумъ иль сватъ,
И — словомъ — кто-нибудь изъ вашего же роду.
Вы сами, ваши псы и ваши пастухи,
Вы всѣ мнѣ зла хотите
И, если можете, то мнѣ всегда вредите;
Но я съ тобой за ихъ развѣдаюсь грѣхи".
•— „Ахъ, я чѣмъ виноватъ?" — „Молчи! усталъ я слушать.
Досугъ мнѣ разбирать вины твои, щенокъ!
Ты виноватъ ужъ тѣмъ, что хочется мнѣ кушать “.
Сказалъ — и въ темный лѣсъ Ягненка поволокъ.
Брымвъ.
Крестьянинъ въ бѣдѣ.
Къ Крестьянину на дворъ
Залѣзъ осенней ночью воръ;
Забрался въ клѣть и на просторѣ,
Обшаря стѣны всѣ и полъ, и потолокъ,
Покралъ безсовѣстно, что могъ.
77
Н то сказать: какая совѣсть въ ворѣ?!
Ну такъ, что нашъ Мужикъ, бѣднякъ,
Богатымъ легъ, а голью всталъ такою,
Хоть по міру пойти съ сумою.
Не дай Богъ никому проснуться худо такъ!
Крестьянинъ тужитъ и горюетъ,
Родню сзываетъ и друзей,
Сосѣдей всѣхъ и кумовей.
____ „Нельзя ли“, говоритъ, „помочь бѣдѣ моей?"
Тутъ всякій съ Мужикомъ толкуетъ
И умный свой даетъ совѣтъ.
Кумъ Карпычъ говоритъ: — „Эхъ, свѣтъ!
Не надобно было тебѣ по міру славить,
Что столько ты богатъ".
Сватъ Климычъ говоритъ: — „Впередъ, мой милый свѣтъ,
Старайся клѣть къ избѣ гораздо ближе ставить".
— „Эхъ, братцы, это все не такъ!"
Сосѣдъ толкуетъ Фока:
„Не то бѣда, что клѣть далеко,
Да надо на дворѣ лихихъ держать собакъ.
Возьми-ка у меня щенка любого
Отъ Жучки: я бы радъ сосѣда дорогого
Отъ сердца надѣлить,
Чѣмъ ихъ топить".
И словомъ, отъ родни и отъ друзей любезныхъ
Совѣтовъ тысячу надавано полезныхъ,
Кто сколько могъ,
А дѣломъ ни одинъ бѣдняжкѣ не помогъ.
На свѣтѣ таково жъ: коль въ нужду попадешься,
Отвѣдай сунуться къ друзьямъ:
Начнутъ совѣтовать и вкось тебѣ, и впрямь,
А чуть о помощи на дѣлѣ заикнешься,
То лучшій другъ
И нѣмъ, и глухъ.
Крыловъ.
78
Лжецъ.
Изъ дальнихъ странствій возвратясь,
Какой-то дворянинъ (а можетъ быть и князь),
Съ пріятелемъ своимъ пѣшкомъ гуляя въ полѣ,
Расхвастался о томъ, гдѣ онъ бывалъ,
И къ былямъ небылицъ безъ счету прилыгалъ.
„Нѣтъ“, говоритъ, „что я видалъ,
Того ужъ не увижу болѣ.
Что здѣсь у васъ за край?
То холодно, то очень жарко,
То солнце спрячется то свѣтитъ слишкомъ ярко.
Вотъ тамъ-то прямо рай!
И вспомнишь — такъ душѣ отрада!
Ни шубъ, ни свѣчъ совсѣмъ не надо;
Не знаешь вѣкъ, что есть ночная тѣнь,
И круглый Божій годъ все видишь майскій день.
Никто тамъ ни садитъ, ни сѣетъ;
А если бъ посмотрѣлъ, чтд тамъ растетъ и зрѣетъ!
Вотъ въ Римѣ, напримѣръ, я видѣлъ огурецъ...
Ахъ, мой Творецъ!
И по сію не вспомнюсь пору!
Повѣришь ли? Ну, право, былъ онъ съ гору“.
— „Что за диковина!“ пріятель отвѣчалъ:
„На свѣтѣ чудеса разсѣяны повсюду,
Да не вездѣ ихъ всякій примѣчалъ.
Мы сами вотъ теперь подходимъ къ чуду,
Какого ты нигдѣ, конечно, не встрѣчалъ,
И я въ томъ спорить буду.
Вонъ, видишь ли черезъ рѣку тотъ мостъ,
Куда намъ путь лежитъ? Онъ съ виду хоть и простъ,
А свойство чудное имѣетъ:
Лжецъ ни одинъ у насъ по немъ пройти не смѣетъ:
До половины не дойдетъ —
Провалится и въ воду упадетъ;
Но кто не лжетъ,
Ступай по немъ, пожалуй, хоть въ каретѣ“.
79
— „А какова у васъ рѣка?“
— „Да не мелка...
Такъ видишь ли, мой другъ, чего-то нѣтъ на свѣтѣ!
Хоть римскій огурецъ великъ, нѣтъ спору въ томъ...
Вѣдь съ гору? кажется, ты такъ сказалъ о немъ?“
___ „Гора хоть не гора, но, право, будетъ съ домь“.
— „Повѣрить трудно!
Однакожъ, какъ ни чудно,
А все чуденъ и мостъ, по коемъ мы пойдемъ,
Что онъ лжеца никакъ не подымаетъ;
И нынѣшней еще весной
Съ него обрушились (весь городъ это знаетъ)
Два журналиста да портной.
Безспорно, огурецъ и съ домъ величиной —
Диковинка, коль это справедливо“.
— „Ну, не такое еще диво!
Вѣдь надо знать, какъ вещи есть:
Не думай, что вездѣ по нашему хоромы.
Что тамъ за домы!
Въ одинъ вдвоемъ за нужду влѣзть,
И то ни стать, ни сѣсть! “
— „Пусть такъ, но все признаться должно,
Что огурецъ не грѣхъ за диво счесть,
Въ которомъ двумъ усѣсться можно.
Однакожъ мостъ-атъ нашъ каковъ,
Что лгунъ не сдѣлаетъ на немъ пяти шаговъ,
Какъ тотчасъ въ воду!
Хоть римскій твой и чуденъ огурецъ...“
— „Послушай-ка“, тутъ перервалъ мой Лжецъ,
Чѣмъ на мостъ намъ идти, поищемъ лучше броду“.
Крыловъ.
Графъ Габсбургскій.
Торжественнымъ Ахенъ весельемъ шумѣлъ;
Въ старинныхъ чертогахъ на пирѣ
Рудольфъ, императоръ избранный, сидѣлъ
Въ сіяньѣ вѣнца и порфирѣ.
Тамъ кушанья Рейнскій фальцграфъ разносилъ;
80
Богемецъ напитки въ бокалы цѣдилъ;
И семь избирателей, чиномъ
Устроенный древле свершая обрядъ,
Блистали, какъ звѣзды предъ солнцемъ блестятъ,
Предъ новымъ своимъ властелиномъ.
Кругомъ возвышался богатый балконъ,
Ликующимъ полный народомъ;
II клики, со всѣхъ прилетая сторонъ, •»
Подъ древнимъ сливалися сводомъ.
Былъ конченъ раздоръ; перестала война;
Безцарственны, грозны прошли времена;
Судья надъ землею былъ снова;
И воля губить у меча отнята;
Не брошены слабый, вдова, сирота,
Могущимъ во власть безъ покрова.
И кесарь, наполнивъ бокалъ золотой,
Съ привѣтливымъ взоромъ вѣщаетъ:
„Прекрасенъ мой пиръ: все пируетъ со мной;
Все царскій мой духъ восхищаетъ...
Но гдѣ жъ утѣшитель, плѣнитель сердецъ?
Придетъ ли мнѣ душу растрогать пѣвецъ
Игрой и благимъ поученьемъ?
Я пѣсней былъ другомъ, какъ рыцарь простой;
Ставъ кесаремъ, брошу ль обычай святой
Пиры услаждать пѣснопѣньемъ?"
И вдругъ изъ среды величавыхъ гостей
Выходитъ одѣтый таларомъ
Пѣвецъ, въ красотѣ посѣдѣлыхъ кудрей,
Младымъ преисполненный жаромъ.
„Въ струнахъ золотыхъ вдохновенье живетъ:
Пѣвецъ о любви благодатной поетъ,
О всемъ, что святого есть въ мірѣ,
Что душу волнуетъ, что сердце манитъ...
О чемъ же властитель воспѣть повелитъ
Пѣвцу на торжественномъ пирѣ?"
81
— „Не мнѣ управлять пѣснопѣвца душой
(Пѣвцу отвѣчаетъ властитель):
Онъ высшую силу призналъ надъ собой;
Минута ему повелитель;
По воздуху вихорь свободно шумитъ;
Кто знаетъ: откуда, куда онъ летитъ?
Изъ бездны потокъ выбѣгаетъ:
Такъ пѣснь зарождаетъ души глубина,
И темное чувство, изъ дивнаго сна
При звукахъ, воспрянувъ, пылаетъ “.
И смѣло ударилъ пѣвецъ по струнамъ,
И голосъ пріятный раздался:
„На статномъ конѣ, по горамъ, по полямъ,
За серною рыцарь гонялся;
Онъ съ ловчимъ однимъ выѣзжаетъ самъ-другъ
Изъ чащи лѣсной на сіяющій лугъ,
И ѣдетъ онъ шагомъ кустами;
Вдругъ слышатъ они: колокольчикъ гремитъ;
Идетъ изъ кустовъ понамарь и звонитъ,
И слѣдомъ священникъ съ Дарами.
И набожный графъ, умиленный душой,
Колѣна свои преклоняетъ,
Съ сердечною вѣрой, съ горячей мольбой
Предъ Тѣмъ, что живитъ и спасаетъ.
Но лугомъ стремился кипучій ручей,
Свирѣпо надувшись отъ сильныхъ дождей,
Онъ путь заграждалъ пѣшеходу;
И спутнику пастырь Дары отдаетъ,
И обувь снимаетъ, и смѣло идетъ
Съ священною ношею -— въ воду.
„Куда?“ изумившійся графъ вопросилъ.
— „Въ село; умирающій нищій
Ждетъ въ мукахъ, чтобъ пастырь его разрѣшилъ,
И алчетъ небесныя пищи.
Недавно лежалъ черезъ этотъ потокъ
А. НИКОЛЬСКІЙ. СБОѴН. СТИХОТВ. И ВАСЕНЪ. 6
82
Сплетенный изъ прутьевъ для пѣшихъ мостокъ —
Его разбросало водою;
Чтобъ душу святой благодатью спасти,
Я здѣсь неглубокій потокъ перейти
Спѣшу обнаженной стопою44.
И пастырю витязь коня уступилъ,
И подалъ ногѣ его стремя,
Чтобъ онъ облегчить покаяньемъ спѣшилъ
Страдальцу грѣховное бремя.
И къ ловчему самъ на сѣдло пересѣлъ,
И весело въ чащу на ловъ полетѣлъ;
Священникъ же, требу святую
Свершивши, при первомъ мерцаніи дни
Является къ графу, смиренно коня
— Ведя за узду золотую.
— „Дерзну ли помыслить я44, графъ возгласилъ,
Почтительно взоры склонивши,
„Чтобъ конь мой ничтожной забавѣ служилъ,
Спасителю Богу служивши?
Когда ты, отецъ, не пріемлешь коня,
Пусть будетъ онъ даромъ благимъ отъ меня
Отнынѣ Тому, чье даянье
Всѣ блага земныя, и сила, и честь;
Кому не замедлю на жертву принесть
И силу, и честь, и дыханье44.
— „Да будетъ же Вышній Господь надъ тобой
Своей благодатью святою;
Тебя да почтитъ Онъ въ сей жизни и въ той,
Какъ днесь Онъ почтенъ былъ тобою.
Гельвеція славой сіяетъ твоей,
И шесть расцвѣтаютъ тебѣ дочерей,
Богатыхъ дарами природы:
Да будетъ же (молвилъ пророчески онъ)
Удѣломъ ихъ шесть знаменитыхъ коронъ;
Да славятся въ роды и роды44.
83
Задумавшись, голову кесарь склонилъ:
Минувшее въ немъ оживилось;
Вдругъ быстрый онъ взоръ на пѣвца устремилъ —
И таинство словъ объяснилось:
Онъ пастыря видитъ въ пѣвцѣ предъ собой,
И слезы свои отъ толпы золотой
Порфирой закрылъ въ умиленьѣ...
Все смолкло, на кесаря очи поднявъ
И всякъ догадаіся, ктб набожный графъ,
И сердцемъ почтилъ Провидѣнье.
Жуковг іи.
Лѣсной царь.
Кто скачетъ, кто мчится подъ хладною мглой?
Ѣздокъ запоздалый, съ нимъ сынъ молодой.
Къ отцу, весь издрогнувъ, малютка приникъ;
Обнявъ, его держитъ и грѣетъ старикъ.
„Дитя, что ко мнѣ ты такъ робко прильнулъ?"
— „Родимый, лѣсной царь въ глаза мнѣ сверкнулъ:
Онъ въ темной коронѣ, съ густой бородой".
— „О нѣтъ, то бѣлѣетъ туманъ надъ водой".
— „Дитя, оглянися, младенецъ, ко мнѣ!
Веселаго много въ моей сторонѣ:
Цвѣты бирюзовы, жемчужны струи;
Изъ золота слиты чертоги мои".
— „Родимый, лѣсной царь со мной говоритъ;
Онъ золото, перлы и радость сулитъ".
— „О нѣтъ, мой младенецъ, ослышался ты:
То вѣтеръ, проснувшись, колыхнулъ листы".
— „Ко мнѣ, мой младенецъ, въ дубравѣ моей
Узнаешь прекрасныхъ моихъ дочерей;
При мѣсяцѣ будутъ играть и летать,
Играя, летая, тебя усыплять".
— „Родимый, лѣсной царь созвалъ дочерей:
Мнѣ, вижу, киваютъ изъ темныхъ вѣтвей".
— „О нѣтъ, все спокойно въ ночной глубинѣ:
То ветлы сѣдыя стоятъ въ сторонѣ".
6
84
— „Дитя, я плѣнился твоей красотой:
Неволей иль волей, а будешь ты мой!“
-— „Родимый, лѣсной царь насъ хочетъ догнать;
Ужъ вотъ онъ: мнѣ душно, мнѣ тяжко дышать...
Ъздокъ оробѣлый не скачетъ, летитъ;
Младенецъ тоскуетъ, младенецъ кричитъ;
Ъздокъ погоняетъ, ѣздокъ доскакалъ —
Въ рукахъ его мертвый младенецъ лежалъ.
Жуковскій.
Ночной смотръ.
Въ двѣнадцать часовъ по ночамъ
Изъ гроба встаетъ барабанщикъ;
И ходитъ онъ взадъ и впередъ,
И бьетъ онъ проворно тревогу.
И въ темныхъ гробахъ барабанъ
Могучую будитъ пѣхоту:
Встаютъ молодцы егеря,
Встаютъ старики гренадеры;
Встаютъ изъ-подъ русскихъ снѣговъ,
Съ роскошныхъ полей италійскихъ,
Встаютъ съ африканскихъ степей,
Съ горючихъ песковъ Палестины.
Въ двѣнадцать часовъ по ночамъ
Выходитъ трубачъ изъ могилы;
И скачетъ онъ взадъ и впередъ,
И громко трубитъ онъ тревогу.
И въ темныхъ могилахъ труба
Могучую конницу будитъ:
Сѣдые гусары встаютъ,
Встаютъ усачи кирасиры;
И съ сѣвера, съ юга летятъ,
Съ востока и съ запада мчатся
На легкихъ воздушныхъ коцяхъ
Одинъ за другимъ эскадроны.
Въ двѣнадцать часовъ по начамъ
Изъ гроба встаетъ полководецъ;
На немъ сверхъ мундира сертукъ,
85
Онъ съ маленькой шляпой и шпагой.
На старомъ конѣ боевомъ
Онъ медленно ѣдетъ по фронту,
И маршалы ѣдутъ за нимъ,
И ѣдутъ за нимъ адъютанты,
И армія честь отдаетъ.
Становится онъ передъ нею,
И съ музыкой мимо него
Проходятъ полки за полками.
И всѣхъ генераловъ своихъ
Потомъ онъ въ кружокъ собираетъ,
И ближнему на ухо самъ
Онъ шепчетъ пароль свой и лозунгъ;
И „ Франція “ тотъ ихъ пароль,
Тотъ лозунгъ — „Святая Елена“.
Такъ къ старымъ солдатамъ своимъ
На смотръ генеральный изъ гроба
Въ двѣнадцать часовъ по ночамъ
Встаетъ императоръ усопшій.
Жуковскій
Ко гробу Кутузова*).
Передъ гробницею святой
Стою съ поникшею главой...
Все спитъ кругомъ; однѣ лампады
і Во мракѣ храма золотятъ
Столбовъ гранитныя громады
И ихъ знаменъ нависшій рядъ.
Подъ ними спитъ сей властелинъ,
Сей идолъ сѣверныхъ дружинъ,
Маститый стражъ страны державной,
Смиритель всѣхъ ея враговъ,
Сей остальной изъ стаи славной
Екатерининскихъ орловъ.
Въ твоемъ гробу восторгъ живетъ!
Онъ русскій гласъ намъ издаетъ;
*) Къ тѣни полководца.
86
Онъ намъ твердитъ о той годинѣ,
Когда народной вѣры гласъ
Воззвалъ къ святой твоей сѣдинѣ:
„Иди, спасай!" Ты всталъ и спасъ...
Пушкинъ.
Пѣснь о вѣщемъ Олегѣ.
^Какъ нынѣ сбирается вѣщій Олегъ
Отмстить неразумнымъ хазаромъ:
Ихъ села и нивы за буйный набѣгъ
Обрекъ онъ мечамъ и пожарамъ.
Съ дружиной своей, въ цареградской бронѣ,
Князь по полю ѣдетъ на вѣрномъ конѣ.
Изъ темнаго лѣса навстрѣчу ему
Идетъ вдохновенный кудесникъ,
Покорный Перуну старикъ одному,
Завѣтовъ грядущаго вѣстникъ,
Въ мольбахъ и гаданьяхъ проведшій весь вѣкъ.
И къ мудрому старцу подъѣхалъ Олегъ.
„Скажи мнѣ, кудесникъ, любимецъ боговъ,
Чтб сбудется въ жизни со мною?
И скоро ль, на радость сосѣдей-враговъ,
Могильной засыплюсь землею?
Открой мнѣ всю правду, не бойся меня:
Въ награду любого возьмешь ты коня“.х
— „Волхвы не боятся могучихъ владыкъ,
А княжескій даръ имъ не нуженъ;
Правдивъ и свободенъ ихъ вѣщій языкъ
И съ волей небесною друженъ.
Грядущіе годы таятся во мглѣ,
Но вижу твой жребій на свѣтломъ челѣ.
„Запомни же ты нынѣ слово мое:
Воителю слава — отрада;
Побѣдой прославлено имя твое;
Твой щитъ на вратахъ Царяграда;
И волны и суша покорны тебѣ;
Завидуетъ недругъ столь дивной судьбѣ.
87
„И синяго моря обманчивый валъ
Въ часы роковой непогоды,
И пращъ, и стрѣла, и лукавый кинжалъ
Щадятъ побѣдителя годы ..
Подъ грозной броней ты не вѣдаешь ранъ:
Незримый хранитель могучему данъ.
„Твой конь не боится опасныхъ трудовъ;
Онъ, чуя господскую волю,
То смирный стоитъ подъ стрѣлами враговъ,
То мчится по бранному полю;
И холодъ, и сѣча ему ничего:
Но примешь ты смерть отъ коня своего “.у
Олегъ усмѣхнулся; однако чело
И взоръ омрачилися думой.
Въ молчаньѣ, рукой опершись на сѣдло,
Съ коня онъ слѣзаетъ угрюмый,
И вѣрнаго друга прощальной рукой
И гладитъ, и треплетъ по шеѣ крутой.
„Прощай, мой товарищъ, мой вѣрный слуга!
Разстаться настало намъ время:
Теперь отдыхай: ужъ не ступитъ нога
Въ твое позлащенное стремя.
Прощай, утѣшайся, да помни меня.
Вы, отроки-други, возьмите коня!
„Покройте попоной, мохпатымъ ковромъ,
Въ мой лугъ подъ уздцы отведите;
Купайте, кормите отборнымъ зерномъ,
Водой ключевою поите “.
И отроки тотчасъ съ конемъ отошли,
А князю другого коня подвели.
Пируетъ съ дружиною вѣщій Олегъ
При звонѣ веселомъ 'стакана.
И кудри ихъ бѣлы, какъ утренній снѣгъ
Надъ славной главою кургана...
Они вспоминаютъ минувшіе дни
И битвы, гдѣ вмѣстѣ рубились они.
„А гдѣ мой товарищъ? “ промолвилъ Олегъ:
„Скажите, гдѣ конь мой ретивый?
88
Здоровъ ли? Все такъ же ль легокъ его бѣгъ?
Все тотъ же ль онъ бурный, игривый?"
И внемлетъ отвѣту: на холмѣ крутомъ
Давно ужъ почилъ непробуднымъ онъ сномъ.
Могучій Олегъ головою поникъ
И думаетъ: „Что же гаданье?
Кудесникъ, ты лживый, безумный старикъ!
Презрѣть бы твое предсказанье —
Мой конь и донынѣ носилъ бы меня".
И хочетъ увидѣть онъ кости коня.
уВотъ ѣдетъ могучій Олегъ со двора;
Съ нимъ Пгорь и старые гости,
И видятъ — на холмѣ, у брега Днѣпра,
Лежатъ благородныя кости;
Ихъ моютъ дожди, засыпаетъ ихъ пыль,
И вѣтеръ надъ ними волнуетъ ковыль,
Князь тихо на черепъ коня наступилъ
И молвилъ: „Спи, другъ одинокій!
Твой старый хозяинъ тебя пережилъ:
На тризнѣ, уже недалекой,
Не ты подъ сѣкирой ковыль обагришь
И жаркою кровью мой прахъ напоишь...
Такъ вотъ гдѣ таилась погибель моя!
Мнѣ смертію кость угрожала!"
Изъ мертвой главы гробовая змѣя,
Шипя, между тѣмъ выползала;
Какъ черная лента, вкругъ ногъ обвилась —
И вскрикнулъ внезапно ужаленный князь.
Ковши круговые, запѣнясь, шипятъ
На тризнѣ плачевной Олега:
Князь Игорь и Ольга на холмѣ сидятъ;
Дружина пируетъ у брега;
Бойцы вспоминаютъ минувшіе дни
И битвы, гдѣ вмѣстѣ рубились они.
Пушкинъ.
Туча.
Послѣдняя туча разсѣянной бури!
Одна ты несешься по ясной лазури,
89
Одна ты наводишь унылую тѣнь,
Одна ты печалишь ликующій день.
Ты небо недавно кругомъ облегала,
И молнія грозно тебя обвивала,
И ты издавала таинственный громъ
И алчную землю поила дождемъ.
Довольно, сокройся! Пора миновалась,
Земля освѣжилась, и буря промчалась,
И вѣтеръ лаская листочки древесъ,
Тебя съ успокоенныхъ гонитъ небесъ.
Пушкинъ.
„На берегу пустынныхъ волиъ“...
(Отрывокъ изъ „Мѣднаго Всадника".)
На берегу пустынныхъ волнъ
Стоялъ Онъ, думъ великихъ полнъ,
И вдаль глядѣлъ. Предъ нимъ широко
Рѣка неслася; бѣдный чолнъ
По ней стремился одиноко.
По мшистымъ, топкимъ берегамъ
Чернѣли избы здѣсь и тамъ,
Пріютъ убогаго чухонца;
И лѣсъ, невѣдомый лучамъ,
Въ туманѣ спрятаннаго солнца,
Кругомъ шумѣлъ...
И думалъ Онъ:
„Отсель грозить мы будемъ шведу;
Здѣсь будетъ городъ заложенъ
На зло надменному сосѣду;
Природой здѣсь намъ суждено
Въ Европу прорубить окно,
Ногою твердой стать при морѣ;
Сюда, по новымъ ямъ волнамъ,
Всѣ флаги въ гости будутъ къ намъ —
И запируемъ на просторѣ “.
90
Прошло сто лѣтъ — и юный градъ,
Полнощныхъ странъ краса и диво,
Изъ тьмы лѣсовъ, изъ топи блатъ
Вознесся пышно, горделиво:
Гдѣ прежде финскій рыболовъ,
Печальной пасынокъ природы,
Одинъ у низкихъ береговъ
Бросалъ въ невѣдомыя воды
Свой ветхій неводъ, нынѣ тамъ,
По оживленнымъ берегамъ,
Громады стройныя тѣснятся
Дворцовъ и башенъ; корабли
Толпой со всѣхъ концовъ земли
Къ богатымъ пристанямъ стремятся;
Въ гранитъ одѣлася Нева,
Мосты повисли надъ водами;
Темно-зелеными садами
Ея покрылись острова —
И передъ младшею столицей
Главой склонилася Москва,
Какъ передъ новою царицей
Порфироносная вдова.
-------* г г» 9 »
Люблю тебя, Петра творенье;
Люблю твой строгій, стройный видъ,
Невы державное теченье,
Береговой ея гранитъ,
Твоихъ оградъ узоръ чугунный,
Твоихъ задумчивыхъ ночей
Прозрачный сумракъ, блескъ безлунный,
Когда я въ комнатѣ моей
Пишу, читаю безъ лампады,
И ясны спящія громады
Пустынныхъ улицъ, и свѣтла
Адмиралтейская игла,
И не пуская тьму ночную
На золотыя небеса,
Одна заря смѣнить другую
91
Спѣшитъ, давъ почи полчаса;
Люблю зимы твоей жестокой
Недвижный воздухъ и морозъ,
Бѣгъ санокъ вдоль Невы широкой,
Дѣвичьи лица ярче розъ,
И блескъ, и шумъ, и говоръ баловъ,
А въ часъ пирушки холостой —
Шипѣнье пѣнистыхъ бакаловъ
И пунша пламень голубой;
Люблю воинственную живость
Потѣшныхъ Марсовыхъ полей,
Пѣхотныхъ ратей и копей
Однообразную красивость;
Въ ихъ стройно-зыблемомъ строю
Лоскутья сихъ знаменъ побѣдныхъ,
Сіянье шапокъ этихъ мѣдныхъ,
Насквозь прострѣленныхъ въ бою;
Люблю, военная столица,
Твоей твердыни дымъ и громъ,
Когда полнощная царица
Даруетъ сына въ царскій домъ,
Или побѣду надъ врагомъ
Россія снова торжествуетъ,
Или, взломавъ свой синій ледъ,
Нева къ морямъ его несетъ
И, чуя вешни дпи, ликуетъ.
Красуйся, градъ Петровъ, и стой
Неколебимо, какъ Россія!
Да умирится же съ тобой
И побѣжденная стихія:
Вражду и плѣнъ старинный свой
Пусть волны финскія забудутъ,
И тщетной злобою не будутъ
Тревожить вѣчный сонъ Петра!
Пушкинъ.
92
Три пальмы.
Въ песчаныхъ степяхъ аравійской земли
Три гордыя пальмы высоко росли.
Родникъ между ними изъ почвы безплодной,
Журча, пробивался волною холодной,
Хранимый подъ сѣнью зеленыхъ листовъ
Отъ знойныхъ лучей и летучихъ песковъ.
И многіе годы неслышно прошли;
Но странникъ усталый, изъ чуждой земли,
Пылающей грудью ко влагѣ студеной
Еще не склонялся подъ кущей зеленой,
И стали ужъ сохнуть отъ знойныхъ лучей
Роскошные листья и звучный ручей.
И стали три пальмы на Бога роптать:
„На то ль мы родились, чтобъ здѣсь увядать?
Безъ пользы въ пустынѣ росли и цвѣли мы,
Колеблемы вихремъ и зноемъ палимы,
Ни чей благосклонный не радуя взоръ?...
Не правъ твой, о небо, святой приговоръ! “
И только замолкли — въ дали голубой
Столбомъ ужъ крутился песокъ золотой;
Звонковъ раздавались нестройные звуки,
Пестрѣли коврами покрытые вьюки,
И шелъ, колыхаясь, какъ въ морѣ челнокъ,
Верблюдъ за верблюдомъ, взрывая песокъ.
Мотаясь, висѣли межъ твердыхъ горбовъ
Узорныя полы походныхъ шатровъ;
Ихъ смуглыя ручки порой подымали
И черныя очи оттуда сверкали...
И, станъ худощавый къ лукѣ наклона,
Арабъ горячилъ вороного коня.
И конь на дыбы поднимался порой
И прыгалъ, какъ барсъ, пораженный стрѣлой;
И бѣлой одежды красивыя складки
По плечамъ фариса вились въ безпорядкѣ;
И, съ крикомъ и свистомъ носясь по песку,
Бросалъ и ловилъ онъ копье на-скаку.
93
Вотъ къ пальмамъ подходитъ, шумя, караванъ;
Въ тѣни ихъ веселый раскинулся станъ.
Кувшины, звуча, налилися водою,
И, гордо кивая махровой главою,
Привѣтствуютъ пальмы нежданныхъ гостей,
И щедро поитъ ихъ студеный ручей.
Но только что сумракъ на землю упалъ,
По корнямъ упругимъ топоръ застучалъ —
И пали безъ жизни питомцы столѣтій!
Одежду ихъ сорвали малыя дѣти;
Изрублены были тѣла ихъ потомъ,
И медленно жгли ихъ до утра огнемъ.
Когда же на западъ умчался туманъ,
Урочный свой путь совершалъ караванъ;
И слѣдомъ печальнымъ на почвѣ безплодной
Виднѣлся лишь пепелъ сѣдой и холодный;
И солнце остатки сухіе дожгло,
А вѣтромъ въ степи ихъ потомъ разнесло.
И нынѣ все дико и пусто кругомъ:
Не шепчутся листья съ гремучимъ ключемъ;
Напрасно пророка о тѣни онъ проситъ —
Его лишь песокъ раскаленный заноситъ,
Да коршунъ хохлатый, степной нелюдимъ,
Добычу терзаетъ и щиплетъ надъ нимъ.
Лермонтовъ.
Споръ.
Какъ-то разъ, передъ толпою
Соплеменныхъ горъ,
У Казбека съ Шатъ-горою
Былъ великій споръ.
„Берегись!" сказалъ Казбеку
Сѣдовласый Шатъ:
„Покорился человѣку
Ты не даромъ, братъ!
Онъ настроитъ дымныхъ келій
По уступамъ горъ;
94
Въ глубинѣ твоихъ ущелій
Загремитъ топоръ,
И желѣзная лопата
Въ каменную грудь,
Добывая мѣдь и злато,
Врѣжетъ страшный путь.
Ужъ проходятъ караваны
Черезъ тѣ скалы,
Гдѣ носились лишь туманы
Да цари-орлы.
Люди хитры! Хоть и труденъ
Первый былъ скачокъ —
Берегися! многолюденъ
И могучъ Востокъ! “
— „Не боюся я Востока! “
Отвѣчалъ Казбекъ:
„Родъ людской тамъ спитъ глубоко
Ужъ девятый вѣкъ.
Посмотри: въ тѣни чинары,
Пѣну сладкихъ винъ
На узорные шальвары
Сонный льетъ грузинъ;
И, склонясь въ дыму кальяна
На цвѣтной диванъ,
У жемчужнаго фонтана
Дремлетъ Тегеранъ.
Вотъ у ногъ Ерусалима,
Богомъ сожжена,
Безглагольна, недвижима
Мертвая страна;
Дальше, вѣчно чуждый тѣни,
Моетъ желтый Нилъ
Раскаленныя ступени
Царственныхъ могилъ.
Бедуинъ забылъ наѣзды
Для цвѣтныхъ шатровъ
И поетъ, считая звѣзды,
Про дѣла отцовъ.
95
Все, чтд здѣсь доступно оку,
Спитъ, покой цѣня.
Нѣтъ, не дряхлому Востоку
Покорить меня!“
— „Не хвались еще заранѣ“,
Молвилъ старый Шатъ:
„Вотъ на сѣверѣ, въ туманѣ,
Что-то видно, братъ!“
Тайно былъ Казбекъ огромный
Вѣстью той смущенъ,
И, смутясь, на сѣверъ темный
Взоры кинулъ онъ;
И туда въ недоумѣньѣ
Смотритъ, полный думъ:
Видитъ странное движенье,
Слышитъ звонъ и шумъ.
Отъ Урала до Дуная,
До большой рѣки,
Колыхаясь и сверкая,
Движутся полки;
Вѣютъ бѣлые султаны,
Какъ степной ковыль;
Мчатся пестрые уланы,
Поднимая пыль;
Боевые батальоны
Тѣсно въ рядъ идутъ,
Впереди несутъ знамена,
Въ барабаны бьютъ;
Батареи мѣднымъ строемъ
Скачутъ и гремятъ,
И, дымись, какъ передъ боемъ,
Фитили горятъ.
И, испытанный трудами
Бури боевой,
Ихъ ведетъ, грозя очами,
Генералъ сѣдой.
Идутъ всѣ полки могучи,
Шумны, какъ потокъ,
96
Страшно-медленны, какъ тучи,
Прямо на востокъ.
И, томимъ зловѣщей думой,
Полный черныхъ сновъ,
Сталъ считать Казбекъ угрюмый —
И не счелъ враговъ.
Грустнымъ взоромъ онъ окинулъ
Племя горъ своихъ,
Шапку на брови надвинулъ —
И навѣкъ затихъ.
Лермонтовъ.
Бородино.
„ Скажи-ка, дядя, вѣдь не даромъ
Москва, спаленная пожаромъ,
Французу отдана?
Вѣдь были жъ схватки боевыя?
Да, говорятъ, еще какія!
Не даромъ помнитъ вся Россія
Про день Бородина!"
— „Да, были люди въ наше время,
Не то, что нынѣшнее племя:
Богатыри — не вы!
Плохая имъ досталась доля:
Немногіе вернулись съ поля...
Не будь на то Господня воля,
Не отдали бъ Москвы ।
Мы долго молча отступали.
Досадно было; боя ждали;
Ворчали старики:
„Что жъ мы? на зимнія квартиры?
Не смѣютъ что ли командиры -
Чужіе изорвать мундиры
О русскіе штыки?"
И вотъ нашли большое поле:
Есть разгуляться гдѣ на волѣ!
Построили редутъ.
У нашихъ ушки на макушкѣ!
97
Чуть утро освѣтило пушки
И лѣса синія верхушки —
Французы тутъ какъ-тутъ.
Забилъ зарядъ я въ пушку туго
И думалъ: „угощу я друга!
Постой-ка, братъ, мусью!
Что тутъ хитрить? Пожалуй къ бою.
Ужъ мы пойдемъ ломить стѣною,
Ужъ постоимъ мы головою
За родину свою!“
Два дня мы были въ перестрѣлкѣ.
Что толку въ этакой бездѣлкѣ?
Мы ждали третій день.
Повсюду слышны стали рѣчи:
„Пора добраться до картечи! “
И вотъ на поле грозной сѣчи
Ночная пала тѣнь.
Прилегъ вздремнуть я у лафета,
И слышно было до разсвѣта,
Какъ ликовалъ французъ.
Но тихъ былъ нашъ бивакъ открытый:
Кто киверъ чистилъ весь избитый,
Кто штыкъ точилъ, ворча сердито,
Кусая длинный усъ.
И только небо засвѣтилось,
Все шумно вдругъ зашевелилось,
Сверкнулъ за строемъ строй.
Полковникъ нашъ рожденъ былъ хватомъ:
Слуга царю, отецъ солдатамъ...
Да, жаль его: сраженъ булатомъ,
Онъ спитъ въ землѣ сырой.
И молвилъ онъ, сверкнувъ очами:
„Ребята! не Москва ль за нами?
Умремте жъ подъ Москвой,
Какъ наши братья умирали! “
— И умереть мы обѣщали,
II клятву вѣрности сдержали
Мы въ бородинскій бой.
А. НИКОЛЬСКІЙ. СБОРН. СТИХОТВ. И БАСЕНЪ. 7
98
Ну жъ былъ денекъ! Сквозь дымъ летучій
Французы двигались, какъ тучи,
И все на нашъ редутъ.
Уланы съ пестрыми значками,
Драгуны съ конскими хвостами,
Всѣ промелькнули передъ нами,
Всѣ побывали тутъ.
Вамъ не видать такихъ сраженій!...
Носились знамена, какъ тѣни,
Въ дыму огонь блестѣлъ;
Звучалъ булатъ, картечь визжала.
Рука бойцовъ колоть устала,
И ядрамъ пролетать мѣшала
Гора кровавыхъ тѣлъ.
Извѣдалъ врагъ въ тотъ день не мало
Чтб значитъ русскій бой удалый,
Нашъ рукопашный бой!...
Земля тряслась, какъ наши груди;
Смѣшались въ кучу кони, люди,
И залпы тысячи орудій
Слились въ протяжный вой...
Вотъ смерклось. Были всѣ готовы
Заутра бой затѣять новый
И до конца стоять...
Вотъ затрещали барабаны —
И отступили бусурманы.
Тогда считать мы стали раны,
Товарищей считать.
Да, были люди въ наше время,
Могучее, лихое племя,
Богатыри — не вы!
Плохая имъ досталась доля:
Немногіе вернулись съ поля...
Не будь на то Господня воля,
Не отдали бъ Москвы! “
Лермонтовъ.
99
Воздушный корабль.
По синимъ волнамъ океана
Лишь звѣзды блеснутъ въ небесахъ,
Корабль одинокій несется,
Несется на всѣхъ парусахъ.
Не гнутся высокія мачты,
На нихъ флюгера не шумятъ,
И молча въ открытые люки
Чугунныя пушки глядятъ.
Не слышно на немъ капитана,
Не видно матросовъ на немъ;
Но скалы и тайныя мели,
И бури ему ни по чемъ.
Есть островъ на томъ океанѣ —
Пустынный и мрачный гранитъ;
На островѣ томъ есть могила,
А въ ней императоръ зарытъ.
Зарытъ онъ безъ почестей бранныхъ
Врагами въ сыпучій песокъ;
Лежитъ на немъ камень тяжелый,
Чтобъ встать онъ изъ гроба не могъ.
И въ часъ его грустной кончины,
Въ полночь, какъ свершается годъ,
Къ высокому берегу тихо
Воздушный корабль пристаетъ.
Изъ гроба тогда императоръ,
Очнувшись, является вдругъ;
На немъ треугольная шляпа
И сѣрый походный сертукъ.
Скрестивши могучія руки,
Главу опустивши на грудь,
Идетъ и къ рулю онъ садится
И быстро пускается въ путь.
Несется онъ къ Франціи милой,
Гдѣ славу оставилъ и тронъ,
Оставилъ наслѣдника сына
И старую гвардію онъ.
7*
100
I] только-что землю родную
Завидитъ во мракѣ ночномъ,
Опять его сердце трепещетъ,
И очи пылаютъ огнемъ.
На берегъ большими шагами
Онъ смѣло и прямо идетъ,
Соратниковъ громко онъ кличетъ
И маршаловъ грозно зоветъ.
Но спятъ усачи-гренадеры
Въ равнинѣ, гдѣ Эльба шумитъ,
Подъ снѣгомъ холодной Россіи,
Подъ знойнымъ пескомъ пирамидъ.
И маршалы зова не слышатъ:
Пные погибли въ бою,
Другіе ему измѣнили
И продали шпагу свою.
И, топнувъ о землю ногою,
Сердито онъ взадъ и впередъ
По тихому берегу ходитъ,
И снова онъ громко зоветъ:
Зоветъ онъ любезнаго сына,
Опору въ превратной судьбѣ;
Ему обѣщаетъ полміра,
А Францію только — себѣ.
Но въ цвѣтѣ надежды и силы
Угасъ его царственный сынъ...
И долго, его поджидая,
Стоитъ императоръ одинъ —
Стоитъ онъ и тяжко вздыхаетъ,
Пока озарится востокъ,
И капаютъ горькія слезы
Изъ глазъ на холодный песокъ.
Потомъ на корабль свой волшебный,
Главу опустивши на грудь,
Идетъ и, махнувши рукою,
Въ обратный пускается путь.
Лермонтовъ.
101
Вечерній звонъ.
Вечерній звонъ, вечерній звонъ!
Какъ много думъ наводитъ онъ
О юныхъ дняхъ въ краю родномъ,
Гдѣ я любилъ, гдѣ отчій домъ,
И какъ я, съ нимъ навѣкъ простясь,
Тамъ слушалъ звонъ въ послѣдній разъ!
Уже не зрѣть мнѣ свѣтлыхъ дней
Весны обманчивой моей!
И сколько нѣтъ теперь въ живыхъ
Тогда веселыхъ, молодыхъ!
И крѣпокъ ихъ могильный сонъ:
Не слышенъ имъ вечерній звонъ.
Лежать и мнѣ въ землѣ сырой!
Напѣвъ унывный надо мной
Въ долинѣ вѣтеръ разнесетъ;
Другой пѣвецъ по ней пройдетъ,
И ужъ не я, а будетъ онъ
Въ раздумьѣ пѣть вечерній звонъ!
И. Козловъ.
Нива.
По нивѣ прохожу я узкою межой,
Поросшей кашкою и цѣпкой лебедой.
Куда ни оглянусь — повсюду рожь густая;
Иду, съ трудомъ ее руками разбирая.
Мелькаютъ и жужжатъ колосья предо мной
И колютъ мнѣ лицо... Иду я наклоняясь,
Какъ будто бы отъ пчелъ тревожныхъ отбиваясь,
Когда, перескочивъ черезъ ивовый плетень,
Средь яблонь въ пчельникѣ проходишь въ ясный день.
О Божья благодать!... О, какъ прилечь отрадно
Мнѣ въ тѣнь высокой ржи, гдѣ сыро и прохладно!
Заботы полные, колосья надо мной
Бесѣду важную ведутъ между собой.
Имъ внемля, вижу я — на всемъ полей просторѣ
102
И жницы, и жнецы, ныряя точно въ морѣ,
Ужъ вяжутъ весело тяжелые снопы;
Вотъ — на зарѣ стучатъ проворные цѣпы;
Въ амбарахъ воздухъ полнъ и розана, и меда;
Вездѣ скрипятъ возы; средь шумнаго народа
На пристаняхъ кули валятся; вдоль рѣки
Гуськомъ, какъ журавли, проходятъ бурлаки,
Нагнувши головы, плечами напирая
И длинной бечевой по влагѣ ударяя.
О Боже! ты даешь для родины моей
Тепло и урожай — дары святые неба;
Но, хлѣбомъ золотя просторъ ея полей,
Ей также, Господи, духовнаго дай хлѣба!
Уже надъ нивою, гдѣ мысли сѣмена
Тобой насажены, повѣяла весна,
И непогодами не сгубленныя зерна
Пустили свѣжіе ростки свои проворно...
О, дай намъ солнышка! Пошли Ты вёдра намъ,
Чтобъ вызрѣлъ ихъ побѣгъ по тучнымъ бороздамъ;
Чтобъ намъ, хоть опершись на внуковъ, стариками
Прійти на тучныя ихъ нивы подышать.
И, позабывъ, что ихъ мы полили слезами,
Промолвить: „Господи! какая благодать!"
А. Лайков».
о с а р ь.
Я куплю себѣ
Косу новую,
Отобью ее,
Наточу ее —
И прости-прощай,
Село родное...
Въ края дальніе
Пойдетъ молодецъ...
Что внизъ по Дону,
По набережью,
Хороши стоятъ
Тамъ слободушки!
Степь раздольная
Далеко вокругъ,
Широко лежитъ,
Ковылемъ-травой
Разстилается...
Ахъ, ты, степь моя,
Степь привольная!
Широко ты, степь,
Пораскинулась,
Къ морю Черному
Понадвинулась.
Въ гости я къ тебѣ
103
Не одинъ пришелъ:
Я пришелъ самъ-другъ
Съ косой вострою;
Мнѣ давно гулять
По травѣ степной,
Вдоль и поперекъ,
Съ ней хотѣлося...
Раззудись, плечо!
Размахнись, рука!
Ты пахни въ лицо,
Вѣтеръ, съ полудня!
Освѣжи, взволнуй
Степь просторную
Зажужжи, коса,
Засверкай кругомъ!
Зулпуми, трава
Подкошенная,
Поклонись, цвѣты,
Головой землѣ!
На ряду съ травой
Вы засохните...
Нагребу копёнъ,
Намечу стоговъ —
Дастъ казачка мнѣ
Денегъ пригоршни.
Кольцовъ
ЧЕТВЕРТЫЙ КЛАССЪ.
Крестьянинъ и Овца.
Крестьянинъ позвалъ въ судъ Овцу:
Онъ уголовное взвелъ на бѣдняжку дѣло.
Судья лиса: оно въ минуту закипѣло.
Запросъ отвѣтчику, запросъ истцу,
Чтобъ разсказать по пунктамъ и безъ крика,
Какъ было дѣло, въ чемъ улика.
Крестьянинъ говоритъ: „Такого-то числа,
Поутру у мейя двухъ куръ не досчитались;
Отъ нихъ лишь косточки да перышки остались,
А на дворѣ одна Овца была“.
Овца же говоритъ: она всю ночь спала
И всѣхъ сосѣдей въ томъ въ свидѣтели звала,
Что никогда за ней не знали никакого
Ни воровства,
Ни плутовства;
А сверхъ того, она совсѣмъ не ѣстъ мясного.
И приговоръ лисы вотъ отъ слова до слова:
„Не принимать никакъ резоновъ отъ овцы,
Понеже хоронить концы
Всѣ плуты, вѣдомо, искусны;
104
По справкѣ жъ явствуетъ, что въ сказанную ночь
Овца отъ куръ не отлучалась прочь;
А куры очень вкусны,
И случай былъ удобенъ ей;
То я сужу по совѣсти моей:
Нельзя, чтобъ утерпѣла
И куръ она не съѣла;
И вслѣдствіе того — казнить овцу,
И мясо въ судъ отдать, а шкуру взять истцу".
Крыловъ.
Орелъ и Пчела.
Счастливъ, кто на чредѣ трудится знаменитой:
Ему и то ужъ силы придаетъ,
Что подвиговъ его свидѣтель цѣлый свѣтъ;
Но сколь и тотъ почтенъ, кто, въ низости сокрытый,
За всѣ труды, за весь потерянный покой,
Ни славою, ни почестьми не льстится,
И мыслью оживленъ одной,
Что къ пользѣ общей онъ трудится.
Увидя, какъ Пчела хлопочетъ вкругъ цвѣтка,
Сказалъ Орелъ однажды ей съ презрѣньемъ:
„Какъ ты, бѣдняжка, мнѣ жалка
Со всей твоей работой и съ умѣньемъ!
Васъ въ ульѣ тысячи все лѣто лѣпятъ сотъ;
Да кто же послѣ разберетъ
И отличитъ твои работы?
Я, право, не пойму охоты
Трудиться цѣлый вѣкъ — и что жъ имѣть въ виду? —
Безвѣстной умереть со всѣми на ряду!
Какая разница межъ нами!
Когда, расширяся шумящими крылами,
Ношуся я подъ облаками,
То всюду разсѣваю страхъ:
Не смѣютъ отъ земли пернатыя подняться,
Не дремлютъ пастухи при тучныхъ ихъ стадахъ;
Ни лани быстрыя не смѣютъ на поляхъ,
105.
Меня завидя, показаться“.
Пчела отвѣтствуетъ: — „Тебѣ хвала и честь!
Да продлитъ надъ тобой Зевесъ свои щедроты!
А я, родясь труды для общей пользы несть,
Не отличать ищу свои работы,
Но утѣшаюсь тѣмъ, на наши смотря соты,
Что въ нихъ и моего хоть капля меду есть".
Крыловъ.
Лисица и Оселъ.
„Отколѣ умная бредешь ты голова?"
Лисица, встрѣтяся съ Осломъ, его спросила.
— „Сейчасъ лишь ото льва.
Ну, кумушка, куда его дѣвалась сила!
Бывало зарычитъ, такъ стонетъ лѣсъ кругомъ,
И я безъ памяти бѣгомъ,
Куда глаза глядятъ, отъ этого урода;
А нынѣ въ старости, и дряхлъ и хилъ,
Совсѣмъ безъ силъ,
Валяется въ пещерѣ, какъ колода...
Повѣришь ли, въ звѣряхъ
Пропалъ къ нему весь прежній страхъ —
И поплатился онъ старинными долгами!
Кто мимо льва ни шелъ, всякъ вымещалъ ему
По-своему:
Кто зубомъ, кто рогами..."
— „Но ты коснусься льву, конечно, не дерзнулъ?"
Лиса Осла перерываетъ.
— „Вотъ на!" Оселъ ей отвѣчаетъ:
„А мнѣ чего робѣть? и я его лягнулъ:
Пускай ослиныя копыта знаетъ!"
Такъ души низкія: будь знатенъ, силенъ ты, —
Не смѣютъ на тебя поднять они и взгляды;
Но упади лишь съ высоты,
Отъ первыхъ жди отъ нихъ обиды и досады.
Крыловъ.
106
Прудъ и Рѣка.
„Что это?“ говорилъ Рѣкѣ сосѣдній Прудъ:
Какъ на тебя ни взглянешь,
А воды все твои текутъ!
Неужли-таки ты, сестрица, не устанешь?
Притомъ же, вижу я почти всегда,’
То съ грузомъ тяжкія суда,
То долговязые плоты ты носишь;
Ужъ я не говорю про лодки, челноки —
Имъ счету нѣтъ! Когда такую жизнь ты бросишь?
Я, право, высохъ бы съ тоски.
Въ сравненіи съ твоимъ, какъ жребій мой пріятенъ
Конечно, я не знатенъ,
По картѣ не тянусь я черезъ цѣлый листъ,
Мнѣ не бренчитъ похвалъ какой-нибудь гуслистъ;
Да это, право, все пустое!
Зато я въ илистыхъ и мягкихъ берегахъ,
Какъ барыня въ пуховикахъ,
Лежу и въ нѣгѣ, и въ покоѣ.
Не только что судовъ
Или плотовъ
Мнѣ здѣсь не для чего страшиться, —
Не знаю даже я, каковъ тяжелъ челнокъ;
И много, ежели случится,
Что по водѣ моей чуть зыблется листокъ,
Когда его ко мнѣ заброситъ вѣтерокъ.
Что беззаботную замѣнитъ жизнь такую?!
За вѣтрами со всѣхъ сторонъ,
Не движась, я смотрю на суету мірскую
И философствую сквозь сонъ“.
— „А философствуя, ты помнишь ли законъ?“
Рѣка на это отвѣчаетъ:
„Что свѣжесть лишь вода движеньемъ сохраняетъ;
И если стала я великою рѣкой,
Такъ это оттого, что, кинувши покой,
Послѣдую сему уставу.
107
Зато по всякій годъ
Обиліемъ и чистотою водъ
И пользу приношу, и въ честь вхожу и въ славу;
II буду, можетъ быть, еще я вѣки течь,
Когда уже тебя не будетъ и въ поминѣ,
П о тебѣ совсѣмъ исчезнетъ рѣчь“.
Слова ея сбылись: она течетъ понынѣ;
А бѣдный Прудъ годъ отъ году все глохъ,
Заволоченъ весь тиною глубокой,
Зацвѣлъ, заросъ осокой
II наконецъ совсѣмъ изсохъ.
Такъ дарованіе безъ пользы свѣту вянетъ,
Слабѣя всякій день,
Когда имъ овладѣетъ лѣнь
И оживлять его дѣятельность не станетъ.
Крыловъ.
Роща и Огонь.
Съ разборомъ выбирай друзей.
Когда корысть себя личиной дружбы кроетъ,
Она тебѣ лишь яму роетъ.
Чтобъ эту истину понять яснѣй,
Послушай басенки моей.
Зимою Огонекъ подъ Рощей тлился;
Какъ видно,'тутъ онъ былъ дорожными забытъ.
Часъ отъ часу огонь слабѣе становился.
Дровъ новыхъ нѣтъ — огонь мой чуть горитъ
И, видя свой конецъ, такъ Рощѣ говоритъ:
„Скажи мнѣ, Роща дорогая,
За что твоя такъ участь жестока,
Что на тебѣ не видно ни листка,
И мерзнешь ты совсѣмъ нагая?"
— „Затѣмъ, что вся въ снѣгу,
Зимой ни зеленѣть, ни цвѣсть я не могу",
108
Огню такъ Роща отвѣчаетъ.
— „Бездѣлица!" Огонь ей продолжаетъ:
„Лишь подружись со мной, тебѣ я помогу.
Я солн евъ братъ, и зимнею порою
Чудесъ не меньше солнца строю.
Спроси въ теплищахъ объ Огнѣ:
Зимой, когда кругомъ и снѣгъ и вьюга вѣетъ,
Тамъ все или цвѣтетъ, иль зрѣетъ —
А все за все спасибо мнѣ.
Хвалить себя хоть не пристало,
И хвастовства я не люблю, —
Но солнцу въ силѣ я никакъ не уступлю.
Какъ здѣсь оно спесиво ни блистало,
Но безъ вреда снѣгамъ спустилось на ночлегъ;
А около меня, смотри, какъ таетъ снѣгъ...
Такъ если зеленѣть желаешь ты зимою,
Какъ лѣтомъ и весною,
Дай у себя мнѣ уголокъ".
Вотъ дѣло слажено; ужъ въ Рощѣ Огонекъ
Становится Огнемъ. Огонь не дремлетъ:
Бѣжитъ по вѣтвямъ, по сучкамъ;
Клубами черный дымъ несется къ облакамъ,
И пламя лютое всю Рощу вдругъ объемлетъ.
Погибло все въ конецъ, — и тамъ, гдѣ въ знойны дни
Прохожій находилъ убѣжище въ тѣни,
Лишь обгорѣлые пеньки стоятъ одни...
И нечему дивиться:
Какъ дереву съ Огнемъ дружиться?
Крыловъ.
Свѣтлана.
(2 отрывка.)
Разъ въ крещенскій вечерокъ
Дѣвушки гадали:
За вороты башмачокъ,
Снявъ съ ноги, бросали;
Снѣгъ пололи; подъ окномъ
Слушали; кормили
109
Счетнымъ курицу зерномъ;
Ярый воскъ топили;
Въ чашу съ чистою водой
Клали перстень золотой,
Серьги изумрудны;
Разстилали бѣлый платъ,
И надъ чашей пѣли въ ладъ
Пѣсенки подблюдны.
Тускло свѣтится луна
Въ сумракѣ тумана,
Молчалива и грустна
Милая Свѣтлана.
„Что, подруженька, съ тобой?
Вымолви словечко,
Слушай пѣсни круговой,
Вынь себѣ колечко.
Пой, красавица: кузнецъ,
Скуй мнѣ златъ и новъ вѣнецъ,
Скуй кольцо златое:
Мнѣ вѣнчаться тѣмъ вѣнцомъ,
Обручаться тѣмъ кольцомъ
При святомъ налоѣ “.
— „Какъ могу, подружки, пѣть?
Милый другъ далеко;
Мнѣ судьбина умереть
Въ грусти одинокой;
Годъ промчался — вѣсти нѣтъ,
Онъ ко мнѣ не пишетъ;
Ахъ, а имъ лишь красенъ свѣтъ,
Имъ лишь сердце дышитъ!..
Иль не вспомнишь обо мнѣ?
Гдѣ, въ какой ты сторонѣ?
Гдѣ твоя обитель?
Я молюсь и слезы лью!
Утоли печаль мою,
Ангелъ — утѣшитель!"
- Вотъ въ свѣтлицѣ столъ накрытъ
Бѣлой пеленою,
по
II на томъ столѣ стоитъ
Зеркало съ свѣчою;
Два прибора на столѣ.
„Загадай, Свѣтлана:
Въ чистомъ зеркала стеклѣ
Въ полночь, безъ обмана
Ты узнаешь жр'ебій свой —
Стукнетъ въ двери милый твой
Легкою рукою,
Упадетъ съ дверей запоръ,
Сядетъ онъ за свой приборъ
Ужинать съ тобою“.
Вотъ красавица одна,
Къ зеркалу садится,
Съ тайной робостью она
Въ зеркало глядится.
Темно въ зеркалѣ, кругомъ
Мертвое молчанье;
Свѣчка трепетнымъ огнемъ
Чуть ліетъ сіянье...
Робость въ ней волнуетъ грудь.
Страшно ей назадъ взглянуть —
Страхъ туманитъ очи...
Съ трескомъ пыхнулъ огонекъ,
Крикнулъ жалобно сверчокъ,
Вѣстникъ полуночи.
Жуковскій.
Опять на родинѣ.
Вновь я посѣтилъ
Тотъ уголокъ земли, гдѣ я провелъ
Отшельникомъ два года незамѣтныхъ.
Ужъ десять лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, и много
Перемѣнилось въ жизни для меня,
И самъ, покорный общему закону, .
Перемѣнился я; но здѣсь опять
Минувшее меня объемлетъ живо —
111
И кажется, вчера еще бродилъ
Я въ этихъ рощахъ.
Вотъ опальный домикъ,
Гдѣ жилъ я съ бѣдной нянею моей.
Уже старушки нѣтъ, ужъ за стѣною
Не слышу я шаговъ ея тяжелыхъ,
Ни утреннихъ ея дозоровъ...
А вечеромъ, при завываньѣ бури,
Ея разсказовъ, мною затверженныхъ
Отъ малыхъ лѣтъ, но никогда не скучныхъ...
Вотъ холмъ лѣсистый, надъ которымъ часто
Я сиживалъ недвижимъ и глядѣлъ
На озеро, воспоминая съ грустью
Иные берега, иныя волны...
Межъ нивъ златыхъ и пажитей зеленыхъ
Оно, синѣя, стелется широко:
Черезъ его невѣдомыя воды
Плыветъ рыбакъ и тянетъ за собой
Убогій неводъ. По брегамъ отлогимъ
Разсѣяны деревни; тамъ за ними
Скривилась мельница, насилу крылья
Ворочая при вѣтрѣ^^^
На границѣ
Владѣній дѣдовскихъ, на мѣстѣ томъ,
Гдѣ въ гору подымается дорога,
Изрытая дождями, три сосны
Стоятъ: одна поодоль, двѣ другія
Другъ къ дружкѣ близко. Здѣсь, когда ихъ мимо
Я проѣзжалъ верхомъ при свѣтѣ лунной ночи,
Знакомымъ шумомъ шорохъ ихъ вершинъ
Меня привѣтствовалъ. По той дорогѣ
Теперь поѣхалъ я, и предъ собою
Увидѣлъ ихъ опять; онѣ все тѣ же,
Все тотъ же ихъ знакомый слуху шорохъ,
Но около корней ихъ устарѣлыхъ,
Гдѣ нѣкогда все было пусто, голо,
Теперь младая роща разрослась;
Зеленая семья кругомъ тѣснится
112
Подъ сѣнью ихъ, какъ дѣти. А вдали
Стоитъ одинъ угрюмый ихъ товарищъ,
Какъ старый холостякъ, и вкругъ него
Попрежнему все пусто.
Здравствуй, племя
Младое, незнакомое! Не я
Увижу твой могучій поздній возрастъ,
Когда переростешь моихъ знакомцевъ
И старую главу ихъ заслонишь
Отъ глазъ прохожаго. Но пусть мой внукъ
Услышитъ вашъ привѣтный шумъ когда,
Съ пріятельской бесѣды возвращаясь,
Веселыхъ и пріятныхъ мыслей полнъ,
Пройдетъ онъ мимо васъ во мракѣ ночи
И обо мнѣ вспомянетъ... Пушкинъ.
„Въ надеждѣ славы и добра".
Въ надеждѣ славы и добра
Гляжу впередъ я безъ боязни:
Начало славныхъ дней Петра
Мрачили мятежи и казни.
Но правдой онъ привлекъ сердца,
Но нравы укротилъ наукой,
‘И былъ отъ буйнаго стрѣльца
Предъ нимъ отличенъ Долгорукой.
Самодержавною рукой
Онъ смѣло сѣялъ просвѣщенье,
Не презиралъ страны родной:
Онъ зналъ ея предназначенье.
То академикъ, то герой,
То мореплаватель, то плотникъ,
Онъ всеобъемлющей душой
На тронѣ вѣчный былъ работникъ.
Семейнымъ сходствомъ будь же гордъ,
Во всемъ будь пращуру подобенъ:
Какъ онъ, неутомимъ и твердъ,
II памятью, какъ онъ, незлобенъ.
Пушкинъ.
115
„Была та смутная пора'.
(Отрывокъ изъ „Полтавы" пѣснь I).
Была та смутная пора,
Когда Россія молодая,
Въ бореньяхъ силы напрягая,
Мужала съ геніемъ Петра.
Суровый былъ въ наукѣ славы
Ей данъ учитель: не одинъ
Урокъ нежданный и кровавый
Задалъ ей шведскій паладинъ.
Но въ искушеньяхъ долгой кары
Перетерпѣвъ судебъ удары,
Окрѣпла Русь. Такъ тяжкій млатъ,
Дробя стекло, куетъ булатъ.
Вѣнчанный славой безполезной,
Отважный Карлъ скользилъ надъ бездной.
Онъ шелъ на древнюю Москву,
Взметая русскія дружины,
Какъ вихорь гонитъ прахъ долины
И клонитъ пыльную траву.
Онъ шелъ путемъ, гдѣ слѣдъ оставилъ
Въ дни наши новый, сильный врагъ,
Когда паденіемъ ославилъ
Мужъ рока свой попятный шагъ.
Украйна глухо волновалась.
Давно въ ней искра разгоралась;
Друзья кровавой старины
Народной чаяли войны,
Роптали, требуя кичливо,
Чтобъ гетманъ узы ихъ расторгъ,
II Карла ждалъ нетерпѣливо
Пхъ легкомысленный восторгъ.
Вокругъ Мазепы раздавался
Мятежный крикъ: „пора, пора!“
Но старый гетманъ оставался
Послушнымъ подданнымъ Петра.
Л. ЩЦ )2ЬьКІЙ. СБОГН. СТПХОТВ. И БДСЕПЪ. 8
114
Храня суровость обычайну,
Спокойно вѣдалъ онъ Украйну,
Молвѣ, казалось, не внималъ
И равнодушно пировалъ.
Пушкинъ.
„Горитъ востокъ зарею новой1'.
(Отрыв. изъ „Полтавы11, пѣснь 3-я).
Горитъ востокъ зарею новой.
Ужъ на равнинѣ, по холмамъ
Грохочутъ пушки. Дымъ багровый
Кругами всходитъ къ небесамъ
Навстрѣчу утреннимъ лучамъ.
Полки ряды свои сомкнули;
Въ кустахъ разсыпались стрѣлки;
Катятся ядра, свищутъ пули;
Нависли хладные штыки.
Сыны любимые побѣды,
Сквозь огнь окоповъ рвутся шведы;
Волнуясь, конница летитъ;
Пѣхота движется за нею
И тяжкой твердостью своею
Ея стремленія крѣпитъ.
И битвы поле роковое
Гремитъ, пылаетъ здѣсь и тамъ;
Но явно счастье боевое
Служить ужъ начинаетъ намъ.
Пальбой отбитыя дружины,
Мѣшаясь, падаютъ во прахъ;
Уходитъ Розенъ сквозь тѣснины;
Сдается пылкій Шлиппенбахъ.
Тѣснимъ мы шведовъ рать за ратью;
Темнѣетъ слава ихъ знаменъ,
И Бога браней благодатью
Нашъ каждый шагъ запечатлѣнъ.
Тогда-то, свыше вдохновенный,
Раздался звучный гласъ Петра:
115
„За дѣло, съ Богомъ! “ Изъ шатра,
Толпой любимцевъ окруженный,
Выходитъ Петръ. Его глаза
Сіяютъ. Ликъ его ужасенъ.
Движенья быстры. Онъ прекрасенъ.
Онъ весь, какъ Божія гроза.
Идетъ. Ему коня подводятъ.
Ретивъ и смиренъ вѣрный конь.
Почуя роковой огонь,
Дрожитъ, глазами косо водитъ,
И мчится въ прахѣ боевомъ,
Гордясь могучимъ сѣдокомъ.
Ужъ близокъ полдень. Жаръ пылаетъ.
Какъ пахарь, битва отдыхаетъ.
Кой-гдѣ гарцуютъ казаки;
Равняясь, строятся полки;
Молчитъ музыка боевая;
На холмахъ пушки, присмирѣвъ,
Прервали свой голодный ревъ.
И се — равнину оглашая,
Далече грянуло ура:
Полки увидѣли Петра.
И онъ промчался предъ полками,
Могущъ и радостенъ какъ бой.
Онъ поле пожиралъ очами.
За нимъ во слѣдъ неслись толпой
Сіи птенцы гнѣзда Петрова —
Въ премѣнахъ жребія земного,
Въ трудахъ державства и войны
Его товарищи, сыны:
И Шереметевъ благородный,
И Брюсъ, и Боуръ, и Рѣпнинъ,
И счастья баловень безродный,
Полудержавный властелинъ.
И передъ синими рядами
Своихъ воинственныхъ дружинъ,
Несомый вѣрными слугами,
Въ качалкѣ, блѣденъ, недвижимъ,
8*
116
Страдая раной, Карлъ явился,
Вожди героя шли за нимъ.
Онъ въ думу тихо погрузился.
Смущенный взоръ изобразилъ
Необычайное волненье:
Казалось, Карла приводилъ
Желанный бой въ недоумѣнье________
Вдругъ слабымъ маніемъ руки
На русскихъ двинулъ онъ полки.
И съ ними царскія дружины
Сошлись въ дыму среди равнины —
II грянулъ бой, Полтавскій бой!
Въ огнѣ, подъ градомъ раскаленнымъ,.
Стѣной живою отраженнымъ,
Надъ падшимъ строемъ свѣжій строй
Штыки смыкаетъ. Тяжкой тучей
Отряды конницы летучей,
Браздами, саблями звуча,
Сшибаясь, рубятся съ плеча.
Бросая груды тѣлъ на груду,
Шары чугунные повсюду
Межъ ними прыгаютъ, разятъ,
Прахъ роютъ и въ крови шипятъ.
Шведъ, русскій — колетъ, рубитъ, рѣжетъ;
Бой барабанный; клики, скрежетъ;
Громъ пушекъ, топотъ, ржанье, стонъ,
И смерть и адъ со всѣхъ сторонъ.
Среди тревоги и волненья,
На битву взоромъ вдохновенья
Вожди спокойные глядятъ,
Движенья ратныя слѣдятъ,
Предвидятъ гибель и побѣду
II въ тишинѣ ведутъ бесѣду.
Но близокъ, близокъ мигъ побѣды.
Ура! мы ломимъ, гнутся шведы.
О славный часъ! о славный видъ?
Еще напоръ — и врагъ бѣжитъ;
II слѣдомъ конница пустилась,
117
Убійствомъ тупятся мечи,
И падшими вся степь покрылась,
Какъ роемъ черной саранчи.
Пируетъ Петръ. И гордъ, и ясенъ,
И славы полонъ взоръ его.
И царскій пиръ его прекрасенъ:
При кликахъ войска своего,
Въ шатрѣ своемъ онъ угощаетъ
Своихъ вождей, вождей чужихъ,
И славныхъ плѣнниковъ ласкаетъ,
И за учителей своихъ
Заздравный кубокъ поднимаетъ.
Но гдѣ же первый, званый гость?
Гдѣ первый грозный нашъ учитель,
Чью долговременную злость
Смирилъ Полтавскій побѣдитель?
И гдѣ жъ Мазепа? Гдѣ злодѣй?
Куда бѣжалъ Іуда въ страхѣ?
Зачѣмъ король не межъ гостей?
Зачѣмъ измѣнникъ не на плахѣ?
Верхомъ, въ глуши степей нагихъ,
Король и гетманъ мчатся оба.
Бѣгутъ. Судьба связала ихъ.
Опасность близкая и злоба
Даруютъ силу королю.
Онъ рану тяжкую свою
Забылъ. Поникнувъ головою,
Онъ скачетъ, русскими гонимъ,
И слуги вѣрные толпою
Чуть могутъ слѣдовать за нимъ.
Пушкинъ.
Вѣтка Палестины.
Скажи мнѣ, вѣтка Палестины:
Гдѣ ты росла, гдѣ ты цвѣла?
Какихъ холмовъ, какой долины
Ты украшеніемъ была?
118
У водъ ли чистыхъ Іордана
Востока лучъ тебя ласкалъ?
Ночной ли вѣтръ въ горахъ Ливана
Тебя сердито колыхалъ?
Молитву ль тихую читали,
Иль пѣли пѣсни старины,
Когда листы твои сплетали
Солима бѣдные сыны?
И пальма та жива ль понынѣ?
Все также ль манитъ въ лѣтній зной
Она прохожаго въ пустынѣ
Широколиственной главой?
Или въ разлукѣ безотрадной,
Она увяла, какъ и ты,
И дольній прахъ ложится жадно
На пожелтѣвшіе листы?...
Повѣдай: набожной рукою
Кто въ этотъ край тебя занесъ?
Грустилъ онъ часто надъ тобою?
Хранишь ты слѣдъ горючихъ слезъ?
Иль, Божьей рати лучшій воинъ,
Онъ былъ съ безоблачнымъ челомъ,
Какъ ты, всегда небесъ достоинъ
Передъ людьми и божествомъ?...
Заботой тайною хранима,
Передъ иконою златой
Стоишь ты, вѣтвь Ерусалима,
Святыни вѣрный часовой.
Прозрачный сумракъ, лучъ лампады,
Кивотъ и крестъ, символъ святой...
Все полно мира и отрады
Вокругъ тебя и надъ тобой.
Лермонтовъ.
119
Русь.
Подъ большимъ шатромъ
Голубыхъ небесъ —
Вижу — даль степей
Зеленѣется.
И на граняхъ ихъ,
Выше темныхъ тучъ,
Цѣпи горъ стоятъ
Великанами.
По степямъ въ моря
Рѣки катятся,
И лежатъ пути
Во всѣ стороны.
Посмотрю на югъ —
Нивы зрѣлыя,
Что камышъ густой,
Тихо движутся;
Мурава луговъ
Ковромъ стелется,
Виноградъ въ садахъ
Наливается.
Гляжу къ сѣверу —
Тамъ, въ глуши пустынь,
Снѣгъ, что бѣлый пухъ,
Быстро крутится;
Подымаетъ грудь
Море синее,
И горами ледъ
Ходитъ по морю;
И пожаръ небесъ
Яркимъ заревомъ
Освѣщаетъ мглу
Непроглядную...
Это ты, моя
Русь державная,
Моя родина
Православная!
120
Широко ты, Русь,
По лицу земли
Въ красѣ царственной
Развернулася!
У тебя ли нѣтъ
Поля чистаго,
Гдѣ бъ разгулъ нашла
Воля смѣлая?
У тебя ли нѣтъ
Про запасъ казны,
Для друзей стола,
Меча недругу?
У тебя ли нѣтъ
Богатырскихъ силъ,
Старины святой,
Громкихъ подвиговъ?
Передъ кѣмъ себя
Ты унизила?
Кому въ черный день
Низко кланялась?
На поляхъ своихъ,
Подъ курганами,
Положила ты
Татаръ полчища.
Ты на жизнь и смерть
Вела споръ съ Литвой
И дала урокъ
Ляху гордому.
И давно ль было,
Когда съ запада
Облегла тебя
Туча темная?...
Подъ грозой ея
Лѣса падали,
Мать сыра-земля
Колебалася,
И зловѣщій дымъ
Отъ горѣвшихъ селъ
121
Высоко вставалъ
Чернымъ облакомъ.
Но лишь кликнулъ Царь
Свой народъ на брань —
Вдругъ со всѣхъ КОЙЛОВЪ
Поднялася Русь, —
Собрала дѣтей,
Стариковъ и женъ,
Приняла гостей
На кровавый пиръ.
И въ глухихъ степяхъ,
Подъ сугробами,
Улеглися спать
Гости навѣки.
Хоронили ихъ
Вьюги снѣжныя,
Бури сѣвера
О нихъ плакали...
И теперь среди
Городовъ твоихъ
Муравьемъ кишитъ
Православный людъ.
По сѣдымъ морямъ,
Изъ далекихъ странъ,
На поклонъ тебѣ
Корабли идутъ.
И поля цвѣтутъ,
И лѣса шумятъ,
И лежатъ въ землѣ
Груды золота;
И во всѣхъ концахъ
Свѣта бѣлаго
Про тебя идетъ
Слава громкая.
Ужъ и есть за что
Русь могучая,
Полюбить тебя,
Назвать матерью,
122
Стать за честь твою
Противъ недруга,
За тебя въ нуждѣ
Сложить голову!
Никитинъ.
26 августа 1856 года.
(День коронованія Александра П.)
Народомъ полонъ Кремль великій,
Народомъ движется Москва,
И слышны радостные клики,
И звонъ и громы торжества.
Нашъ Царь въ стѣнахъ издревле славныхъ,
Среди ликующихъ сердецъ,
Пріялъ вѣнецъ отцовъ державныхъ, —
Царя-избранника вѣнецъ.
Ему Господь родного края
Вручилъ грядущую судьбу;
И Русь, его благословляя,
Вооружаетъ на борьбу:
Его елеемъ помазуетъ
Она святыхъ своихъ молитвъ,
Да силу Богъ ему даруетъ
Для жизненныхъ, для царскихъ битвъ.
И преклоненны у подножья
Молитвеннаго алтаря,
Мы вѣримъ: будетъ милость Божья
На православнаго Царя!
И дастъ Всевышній даръ познанья,
И ясность мысленнымъ очамъ,
И въ сердце крѣпость упованья,
Несокрушимую бѣдамъ.
И вѣримъ мы, и вѣрить будемъ,
Что дастъ Онъ даръ — вѣнецъ дарамъ —
Даръ братолюбья къ братьямъ-людямъ,
Любовь отца къ своимъ сынамъ.
И дастъ года Онъ яркой славы,
Побѣду въ подвигахъ войны,
123
И средь прославленной державы
Года цвѣтущей тишины...
А ты, въ смиреніи глубокомъ
Вѣнца пріявшій тяготу,
О, охраняй неспящимъ окомъ
Души безсмертной красоту!
Хомяковъ.
Подражаніе псалму XIV.
Кому, о Господи, доступны
Твои Сіонски высоты?
Тому, чьи мысли неподкупны,
Чьи цѣломудренны мечты;
Кто дѣлъ своихъ цѣною злата
Не взвѣшивалъ, не продавалъ,
Не ухищрялся противъ брата
И на врага не клеветалъ;
Но вѣрой въ Бога укрѣплялся,
Но сердцемъ чистымъ и живымъ
Ему со страхомъ поклонялся,
Съ любовью плакалъ передъ Нимъ.
И святъ, о Боже, Твой избранникъ!
Мечемъ ли руку ополчитъ:
Велѣній Господа посланникъ,
Онъ исполина сокрушитъ.
Въ вѣнцѣ ли онъ: его народы
Возлюбятъ правду; весь и градъ
Взыграютъ радостью свободы,
И нивы златомъ закипятъ.
Возьметъ ли арфу: дивной силой
Духъ преисполнится его,
И, какъ орелъ ширококрылый,
Взлетитъ до неба Твоего.
Языковъ.
124
Колокольчики.
Колокольчики мои,
Цвѣтики степные!
Что глядите на меня,
Темно-голубые?
И о чемъ звените вы
Въ день веселый мая,
Средь некошеной травы
Головой качая?
Конь несетъ меня стрѣлой
На полѣ открытомъ,
Онъ васъ топчетъ подъ собой,
Бьетъ своимъ копытомъ.
Колокольчики мои,
Цвѣтики степные,
Не кляните вы меня,
Темно-голубые!
Я бы радъ васъ не топтать,
Радъ промчаться мимо,
Но уздой не удержать
Бѣгъ неукротимый.
Я лечу, лечу стрѣлой,
Только пыль взметаю,
Конь несетъ меня лихой,
А куда — не знаю!
Онъ ученымъ ѣздокомъ
Не воспитанъ въ холѣ;
Онъ съ буранами знакомъ,
Выросъ въ чистомъ полѣ;
И не блещетъ, какъ огонь,
Твой чепракъ узорный,
Конь мой, конь, славянскій конь,
Дикій, непокорный!
Есть намъ, конь, съ тобой просторъ!
Міръ забывши тѣсный,
Мы летимъ во весь опоръ
Къ цѣли неизвѣстной!
125
Чѣмъ окончится нашъ бѣгъ?
Радостью ль? кручиной?
Знать не можетъ человѣкъ —
Знаетъ Богъ единый.
Упаду ль на солончакъ
Умирать отъ зною?
Или злой киргизъ-кайсакъ,
Съ бритой головою,
Молча свой натянетъ лукъ,
Лежа подъ травою,
И меня догонитъ вдругъ
Мѣдною стрѣлою?
Иль влетимъ мы въ свѣтлый градъ
Со кремлемъ престольнымъ?
Чудно улицы гудятъ
Гуломъ колокольнымъ,
И на площади народъ,
Въ шумномъ ожиданьи,
Видитъ: съ запада идетъ
Свѣтлое посланье.
Въ кунтушахъ и въ чекменяхъ,
Съ чубами, съ усами,
Гости ѣдутъ на коняхъ,
Машутъ булавами;
Подбочась, за строемъ строй,
Чинно выступаетъ,
Рукава ихъ за спиной
Вѣтеръ раздуваетъ.
И хозяинъ на крыльцо
Вышелъ величавый;
Его свѣтлое лицо
Блещетъ новой славой.
Всѣхъ его исполнилъ видъ
И любви и страха,
На челѣ его горитъ
Шапка Мономаха.
„Хлѣбъ да соль! И въ добрый часъ!“
Говоритъ державный:
126
„Долго, дѣти, ждалъ я васъ
Въ городъ православный! “
И они ему въ отвѣтъ:
— „Наша кровь едина,
И въ тебѣ мы съ давнихъ лѣтъ
Чаемъ господина“.
Громче звонъ колоколовъ,
Гусли раздаются, '
Гости сѣли вкругъ столовъ,
Медъ и брага льются;
Шумъ летитъ на дальній югъ
Къ туркѣ и къ венгерцу —
II ковшей славянскихъ звукъ
Нѣмцамъ не по сердцу!
Гой вы, цвѣтики мои,
Цвѣтики степные,
Что глядите на меня,
Темно-голубые?
И о чемъ грустите вы
Въ день веселый мая,
Средь некошеной травы
Головой качая?
Графъ А. Толстой.
ПЯТЫЙ КЛАССЪ.
Слонъ на воеводствѣ.
Кто знатенъ и силенъ,
Да не уменъ,
Такъ худо, ежели и съ добрымъ сердцемъ онъ.
На воеводство былъ въ лѣсу - посаженъ Слонъ.
Хоть, кажется, слоновъ и умная порода,
Однакоже въ семьѣ не безъ урода:
127
Нашъ воевода
Въ родню былъ толстъ,
Да не въ родню былъ простъ,
А съ умыслу онъ мухи не обидитъ.
Вотъ добрый воевода видитъ:
Вступило отъ овецъ прошеніе въ приказъ,
Что волки-де совсѣмъ сдираютъ кожу съ насъ.
— „О плуты! “ Слонъ кричитъ: „какое преступленье!
Кто грабить далъ вамъ позволенье?“
А волки говорятъ: „Помилуй, нашъ отецъ!
Не ты ль намъ къ зимѣ на тулупы
Позволилъ легонькій оброкъ собрать съ овецъ?
А что онѣ кричатъ, — такъ овцы глупы:
Всего-то придетъ съ нихъ съ сестры по шкуркѣ снять
Да и того имъ жаль отдать “. ,
— „Ну, то-то жъ“, говоритъ имъ Слонъ, „смотрите!
Неправды я не потерплю ни въ комъ:
По шкуркѣ, такъ и быть, возьмите,
А больше ихъ не троньте волоскомъ“.
Крыловъ.
Листы и Корни.
Въ прекрасный лѣтній день,
Бросая по долинѣ тѣнь,
Листы на деревѣ съ зефирами шептали,
Хвалились густотой, зеленостью своей,
И вотъ какъ о себѣ зефирамъ толковали:
—„Не правда ли, что мы краса долины всей?
Что нами дерево такъ пышно и кудряво,
Раскидисто и величаво?
Что бъ было въ немъ безъ насъ? Ну, право,
Хвалить себя мы можемъ безъ грѣха!
Не мы ль отъ зноя пастуха
И странника въ тѣни прохладной укрываемъ?
Не мы ль красивостью своей
Плясать сюда пастушекъ привлекаемъ?
У насъ же раннею и позднею зарей
Насвистываетъ соловей.
128
Да вы, зефиры, сами
Почти не разстаетесь съ нами“.
— „Примолвить можно бы спасибо тутъ и намъ“,
Имъ голосъ отвѣчалъ изъ-подъ земли смиренно.
—„Кто смѣетъ говорить столь нагло и надменно?
Вы кто такіе тамъ,
Что дерзко такъ считаться съ нами стали?“
Листы, по дереву шумя, залепетали:
—„Мы тѣ,
Которые, здѣсь роясь въ темнотѣ,
Питаемъ васъ. Ужель не узнаете?
Мы корни дерева, на коемъ вы цвѣтете.
Красуйтесь въ добрый часъ!
Да только помните ту разницу межъ насъ,
Что съ новою весной листъ новый народится
А если корень изсушится, —
Не станетъ дерева, ни васъ“.
Ерыловъ.
Пушки и Паруса.
На кораблѣ у Пушекъ съ Парусами
Возстала страшная вражда.
Вотъ Пушки, выставись изъ бортовъ вонъ носами,
Роптали такъ предъ небесами:
„О боги! видано ль когда,
Чтобы ничтожное холстинное творенье
Равняться въ пользахъ намъ имѣло дерзновенье?
Что дѣлаютъ они во весь нашъ трудный путь?
Лишь только вѣтеръ станетъ дуть,
Они, надувъ спесиво грудь,
Какъ будто важнаго какого сану,
Несутся гоголемъ по океану,
И только чванятся; а мы громимъ въ бояхъ.
Не нами ль царствуетъ корабль нашъ на моряхъ?
Не мы ль несемъ съ собой повсюду смерть и страхъ?
Нѣтъ, не хотимъ жить болѣ съ Парусами;
Со всѣми мы безъ нихъ управимся и сами.
Лети же, помоги, могучій намъ Борей,
129
И изорви въ клочки ихъ поскорѣй! “
Борей послушался: летитъ, дохнулъ — и вскорѣ
Насупилось и почернѣло море;
Покрылись тучею тяжелой небеса;
Вялы вздымаются и рушатся, какъ горы;
Громъ оглушаетъ слухъ; слѣпитъ блескъ молній взоры;
Борей реветъ и рветъ въ лоскутья Паруса.
Не стало ихъ, утихла непогода;
Но что жъ? Корабль безъ парусовъ
Игрушкой сталъ и вѣтровъ и валовъ,
И носится онъ въ морѣ, какъ колода;
А въ первой встрѣчѣ со врагомъ, —
Который вдоль его всѣмъ бортомъ страшно грянулъ,
Корабль мой недвижимъ, сталъ скоро рѣшетомъ,
И съ пушками, какъ ключъ, онъ ко дну канулъ.
Держава всякая сильна,
Когда устроены въ ней всѣ премудро части:
Оружіемъ — врагамъ она грозна,
А паруса — гражданскія въ ней власти.
Ерыловъ.
На смерть князя Мещерскаго.
Глаголъ временъ! металла звонъ!
Твой страшный гласъ меня смущаетъ;
Зоветъ меня, зоветъ твой стонъ,
Зоветъ... и къ смерти приближаетъ.
Едва увидѣлъ я сей свѣтъ,
Уже зубами смерть скрежещетъ,
Какъ молніей, косою блещетъ,
И дни мои, какъ злакъ, сѣчетъ.
Ничто отъ роковыхъ когтей,
Никая тварь не убѣгаетъ:
Монархъ и узникъ — снѣдь червей,
Гробницы злость червей снѣдаетъ;
Зіяетъ время славу стертъ:
Какъ въ морѣ льются быстры воды,
Такъ въ вѣчность льются дни и годы,
Глотаетъ царства алчна смерть...
А. НИКОЛЬСКІЙ. СБОРН. СТИХОТВ. Н ВАСЕНЪ. 9
130
Сынъ роскоши, прохладъ и пѣгъ,
Куда, Мещерскій, ты сокрылся?
Оставилъ ты сей жизни брегъ,
Къ брегамъ ты мертвыхъ удалился:
Здѣсь персть твоя, а духа нѣтъ.
Гдѣ жъ онъ?—Онъ тамъ. — Гдѣ тамъ?—Не знаемъ.
Мы только плачемъ и взываемъ:
„О горе намъ, рожденнымъ въ свѣтъ!“
Утѣхи, радость и любовь
Гдѣ купно съ здравіемъ блистали,
У всѣхъ тамъ цѣпенѣетъ кровь,
И духъ мятется отъ печали.
Гдѣ столъ былъ яствъ, тамъ гробъ стоитъ;
Гдѣ пиршествъ раздавались лики, •
Надгробные тамъ воютъ клики,
И блѣдна смерть на всѣхъ глядитъ...
,'[ер->юавт«.
Море.
Безмолвйое море, лазурное море,
Стою очарованъ надъ бездной твоей.
Ты живо; ты дышишь; смятенной любовью,
Тревожною думой наполнено ты.
Безмолвное море, лазурное море,
Открой мнѣ глубокую тайну твою:
Чтд движетъ твое необъятное лоно?
Чѣмъ дышитъ твоя напряженная грудь?
Иль тянетъ тебя изъ земныя неволи
Далекое, свѣтлое небо къ себѣ?...
Таинственной, сладостной полное жизни,
Ты чисто въ присутствіи чистомъ его;
Ты льешься его свѣтозарной лазурью,
Вечернимъ и утреннимъ свѣтомъ горишь,
Ласкаешь его облака золотыя
И радостно блещешь звѣздами его.
Когда же сбираются темныя тучи,
Чтобъ ясное небо отнять у тебя, —
Ты бьешься, ты воешь, ты волны подъемлешь,
131
Ты рвешь и терзаешь враждебную мглу...
И мгла исчезаетъ, и тучи уходятъ; <
Но, полное прошлой тревоги своей,
Ты долго вздымаешь испуганны волны,
И сладостный, блескъ возвращенныхъ небесъ
Не вовсе тебѣ тишину возвращаетъ;
Обманчивъ твоей неподвижности видъ:
Ты въ безднѣ покойной скрываешь смятенье,
Ты, небомъ любуясь, дрожишь за него.
Жуковскій.
Пѣвецъ въ станѣ русскихъ воиновъ.
(3 строфы — Отчизна и царь.)
Отчизнѣ кубокъ сей, друзья!
Страна, гдѣ мы впервые
Вкусили сладость бытія,
Поля, холмы родные,
Родного неба милый свѣтъ,
Знакомые потоки,
Златыя игры первыхъ лѣтъ
И первыхъ лѣтъ уроки,
Чтд вашу прелесть замѣнитъ?
О родина святая,
Какое сердце не дрожитъ,
Тебя благословляя?!
Тамъ все — тамъ родшихъ милый домъ,
Тамъ наши жены, чада;
О насъ ихъ слезы предъ Творцомъ,
Мы жизни ихъ ограда;
Тамъ дѣвы — прелесть нашихъ дней,
И сонмъ друзей безцѣнный,
И царскій тронъ, и прахъ царей,
И предковъ прахъ священный.
За нихъ, друзья, всю нашу кровь!
На вражьи грянемъ силы!
Да въ чадахъ къ родинѣ любовь
Зажгутъ отцовъ могилы!
9*
132
Воины.
^а нихъ, за нихъ всю нашу кровь!
На вражьи грянемъ силы!
Да въ чадахъ къ родинѣ любов^
Зажгутъ отцовъ могилы К,
Пѣвецъ.
Тебѣ сей кубокъ, русскій царь!
Цвѣти твоя держава;
Священный тронъ твой — нашъ алтарь;
Предъ нимъ обѣтъ нашъ — слава.
Не измѣнимъ; мы отъ отцовъ
Пріяли вѣрность съ кровью;
О царь, здѣсь сонмъ твоихъ сыновъ,
Къ тебѣ горимъ любовью!
Нашъ каждый ратникъ славянинъ;
Всѣ долгу здѣсь послушны;
Бѣжитъ предатель сихъ дружинъ
И чуждъ имъ малодушный.
Воины.
Не измѣнимъ; мы отъ отцовъ
Пріяли вѣрность съ кровью;
О царь, здѣсь сонмъ твоихъ сыновъ,
Къ тебѣ горимъ любовью.
Жуковскій.
„Брожу ли я вдоль улицъ шумныхъ../*
Брожу ли я вдоль улицъ шумныхъ,
Вхожу ль во многолюдный храмъ,
Сижу ль межъ юношей безумныхъ, —
Я предаюсь моимъ мечтамъ.
Я говорю: промчатся годы,
II сколько здѣсь ни видно насъ,
Мы всѣ сойдемъ подъ вѣчны своды —
И чей-нибудь ужъ близокъ часъ.
133
Гляжу ль на дубъ уединенный,
Я мыслю: патріархъ лѣсовъ
Переживетъ мой вѣкъ забвенный,
Какъ пережилъ онъ вѣкъ отцовъ.
Младенца ль милаго ласкаю,
Уже я думаю: прости!
Тебѣ я мѣсіо уступаю:
Мнѣ время тлѣть, тебѣ — цвѣсти.
День каждый, каждую годину
Привыкъ я думой провожать,
Грядущей смерти годовщину
Межъ нихъ стараясь угадать.
И гдѣ мнѣ смерть пошлетъ судьбина:
Въ бою ли, въ странствіи, въ волнахъ?
Или сосѣдняя долина
Мой приметъ охладѣлый прахъ?
И хоть безчувственному тѣлу
Равно повсюду истлѣвать,
Но ближе къ милому предѣлу
Мнѣ все бъ хотѣлось почивать.
И пусть у гробового входа
Младая будетъ жизнь играть,
И равнодушная природа
Красою вѣчною сіять.
Пушкинъ.
Клеветникамъ Россіи.
О чемъ шумите вы, народные витіи?
Зачѣмъ анаѳемой грозите вы Россіи?
Что возмутило васъ? Волненія Литвы?
Оставьте: это споръ славянъ между собою,
Домашній, старый споръ, ужъ взвѣшенный судьбою, —
Вопросъ, котораго не разрѣшите вы.
Уже давно между собою
Враждуютъ эти племена;
Не разъ клонилась подъ грозою
То ихъ, то наша сторона.
134
Кто устоитъ въ неравномъ спорѣ:
Кичливый ляхъ, иль вѣрный россъ?
Славянскіе ль ручьи сольются въ русскомъ морѣ?
Оно ль изсякнетъ? — вотъ вопросъ.
Оставьте насъ: вы не читали
Сіи кровавыя скрижали;
Вамъ непонятна, вамъ чужда
Сія семейная вражда;
Для васъ безмолвны Кремль и Прага;
Безсмысленно прельщаетъ васъ
Борьбы отчаянной отвага —
И ненавидите вы насъ...
За что жъ? отвѣтствуйте: за то ли,
Что на развалинахъ пылающей Москвы
Мы не признали наглой воли
Того, подъ кѣмъ дрожали вы?
За то ль, что въ бездну повалили
Мы тяготѣющій надъ царствами кумиръ,
И нашей кровью искупили
Европы вольность, честь и миръ?
Вы грозны на словахъ — попробуйте на дѣлѣ!
Иль старый богатырь, покойный на постелѣ,
Не въ силахъ завинтить свой измаильскій штыкъ?
Иль русскаго царя уже безсильно слово?
Иль намъ съ Европой спорить ново?
Иль русскій отъ побѣдъ отвыкъ?
Иль мало насъ? Или отъ Перми до Тавриды,
Отъ финскихъ хладныхъ скалъ до пламенной Колхиды,
Отъ потрясеннаго Кремля
До стѣнъ недвижнаго Китая,
Стальной щетиною сверкая,
Не встанетъ русская земля? —
Такъ высылайте жъ намъ, витіи,
Своихъ озлобленныхъ сыновъ:
Есть мѣсто имъ въ поляхъ Россіи,
Среди не чуждыхъ имъ гробовъ.
Пушкинъ,
136
Полководецъ.
(Къ тѣни полководца.)
Передъ гробницею святой
Стою съ поникшею главой...
Все спитъ кругомъ; однѣ лампады
Во мракѣ храма золотятъ
Столбовъ гранитныя громады
И ихъ знаменъ нависшій рядъ.
Подъ ними спитъ сей властелинъ,
Сей идолъ сѣверныхъ дружинъ,
Маститый стражъ страны державной,
Смиритель всѣхъ ея враговъ,
Сей остальной изъ стаи славной
Екатерининскихъ орловъ.
Въ твоемъ гробу восторгъ живетъ!
Онъ русскій гласъ намъ издаетъ;
Онъ намъ твердитъ о той годинѣ,
Когда народной вѣры гласъ
Воззвалъ къ святой твоей сѣдинѣ:
Иди, спасай!" Ты всталъ и <уіасъ.
Внемли жъ и днесь на^ъ вѣрный гласъ:
Возстань, спасай царя и насъ,
+ 1,
О старецъ грозный! На мгновенье
Явись у двери гробовой —
Явись: вдохни восторгъ и рвенье
Полкамъ, оставленнымъ тобой!
Явись — и дланію своей
Намъ укажи въ толпѣ вождей,
Кто твой наслѣдникъ, твой избранный!
Но храмъ въ моленье погруженъ...
И тихъ твоей могилы бранной
Невозмутимый, вѣчный сонъ...
Пушкинъ.
136
Кавказъ.
Кавказъ подо мною. Одинъ въ вышинѣ
Стою надъ снѣгами у края стремнины;
Орелъ, съ отдаленной поднявшись вершины,
Паритъ неподвижно со мной наравнѣ.
Отселѣ я вижу потоковъ рожденье
И первое грозныхъ обваловъ движенье.
Здѣсь тучи смиренно идутъ надо мной;
Сквозь нихъ низвергаясь, шумятъ водопады;
Подъ ними утесовъ нагія громады;
Здѣсь, ниже, мохъ тощій, кустарникъ сухой;
А тамъ уже рощи, зеленыя сѣни,
Гдѣ птицы щебечутъ, гдѣ скачутъ олени.
А тамъ ужъ и люди гнѣздятся въ горахъ,
И ползаютъ овцы по злачнымъ стремнинамъ,
И пастырь нисходитъ къ веселымъ долинамъ,
Гдѣ мчится Арагва въ тѣнистыхъ брегахъ,
И нищій наѣздникъ таится въ ущельѣ,
Гдѣ Терекъ играетъ въ свирѣпомъ весельѣ.
Играетъ и воетъ, какъ звѣрь молодой,
Завидѣвшій пищу изъ клѣтки желѣзной;
И бьется о берегъ въ враждѣ безполезной,
И лижетъ утесы голодной волной...
Вотще! Нѣтъ ни пищи ему, ни отрады:
Тѣснятъ его грозно нѣмыя громады.
Пушкинъ.
Отрокъ.
Неводъ рыбакъ разстилалъ по брегу студенаго моря;
Мальчикъ отцу помогалъ. Отрокъ, оставь рыбака!
Мрежи иныя тебя ожидаютъ, иныя заботы:
Будешь умы уловлять, будешь помощникъ' царямъ.
Пушкинъ.
137
Эпилогъ къ „Полтавѣ".
Прошло сто лѣтъ — и что жъ осталось
Отъ сильныхъ, гордыхъ сихъ мужей,
Столь полныхъ волею страстей?
Ихъ поколѣнье миновалось —
И съ нимъ исчезъ кровавый слѣдъ
Насилій, бѣдствій и побѣдъ.
Въ гражданствѣ сѣверной державы,
Въ ея воинственной судьбѣ,
Лишь ты воздвигъ, герой Полтавы,
Огромный памятникъ себѣ.
Въ странѣ, гдѣ мельницъ рядъ крылатый
Оградой мирной обступилъ
Бендеръ пустынные раскаты,
Гдѣ бродятъ буйволы рогаты
Вокругъ воинственныхъ могилъ, —
Останки разоренной сѣни,
Три углубленныя въ землѣ
И мхомъ поросшія ступени
Гласятъ о шведскомъ королѣ.
Съ нихъ отражалъ герой безумный,
Одинъ, въ толпѣ домашнихъ слугъ,
Турецкой рати приступъ шумный,
И бросилъ шпагу подъ бунчукъ.
И тщетно тамъ пришлецъ унылый
Искалъ бы гетманской могилы:
Забытъ Мазепа съ давнихъ поръ;
Лишь въ торжествующей святынѣ,
Разъ въ годъ анаѳемой донынѣ
Грозя, гремитъ о немъ соборъ.
Но сохранилася могила,
Гдѣ двухъ страдальцевъ прахъ почилъ:
Межъ древнихъ праведныхъ могилъ
Ихъ мирно церковь пріютила.
Цвѣтетъ въ Диканькѣ древній рядъ
Дубовъ, друзьями насажденныхъ;
Они о праотцахъ казненныхъ
138
Донынѣ внукамъ говорятъ.
Но дочь-преступница... преданья
О ней молчатъ. Ея страданья,
Ея судьба, ея конецъ,
Непроницаемою тьмою
Отъ насъ закрыты. Лишь порою
Слѣпой украинскій пѣвецъ,
Когда въ селѣ передъ народомъ
Онъ пѣсни гетмана бренчитъ,
О грѣшной дѣвѣ мимоходомъ
Казачкамъ юнымъ говоритъ.
Пушкинъ.
Воспитаніе Онѣгина.
(„Евгеній Онѣгинъ" I, 2—8.)
Друзья Людмилы и Руслана!
Съ героемъ моего романа
Безъ предисловій сей же часъ
Позвольте познакомить васъ:
Онѣгинъ, добрый мой пріятель,
Родился на брегахъ Невы,
Гдѣ, можетъ быть, родились вы
Или блистали, мой читатель!
Тамъ нѣкогда гулялъ и я:
Но вреденъ сѣверъ для меня.
Служивъ отлично, благородно,
Долгами жилъ его отецъ;
Давалъ три бала ежегодно,
И промотался наконецъ.
Судьба Евгенія хранила:
Сперва за нимъ іпасіапіе ходила,
Потомъ шопзіепг ее смѣнилъ.
Ребенокъ былъ рѣзовъ, но милъ.
Мопзіепг ГАЪЪё, французъ убогій,
Чтобъ не измучилось дитя,
Училъ его всему шутя,
Не докучалъ моралью строгой,
139
Слегка за шалости бранилъ
II въ Лѣтній садъ гулять водилъ.
Когда же юности мятежной
Пришла Евгенію пора,
Пора надеждъ и грусти нѣжной,
Мопзіепг прогнали со двора.
Вотъ мой Онѣгинъ на свободѣ,
Остриженъ по послѣдней модѣ,
Какъ банду лондонскій одѣтъ,
И наконецъ увидѣлъ свѣтъ.
Онъ по-французски совершенно
Могъ изъясняться и писалъ;
Легко мазурку танцовалъ
И кланялся непринужденно:
Чего жъ вамъ больше? Свѣтъ рѣшилъ,
Что онъ уменъ и очень милъ.
Мы всѣ учились понемногу,
Чему-нибудь и какъ-нибудь,
Такъ воспитаньемъ, слава Богу,
У насъ немудрено блеснуть.
Онѣгинъ былъ, по мнѣнью многихъ
(Судей рѣшительныхъ и строгихъ),
Ученый малый, но педантъ.
Имѣлъ онъ счастливый талантъ,
Безъ принужденья въ разговорѣ
Коснуться до всего слегка;
Съ ученымъ видомъ знатока
Хранить молчанье въ важномъ спорѣ,
И возбуждать улыбку дамъ
Огнемъ нежданныхъ эпиграммъ.
Латынь изъ моды вышла нынѣ;
Такъ, если правду вамъ сказать,
Онъ зналъ довольно по-латыни,
Чтобъ эпиграфы разбирать,
Потолковать объ Ювеналѣ,
Въ концѣ письма поставить ѵаіе,
Да помнилъ, хоть не безъ грѣха,
Изъ Энеиды два стиха.
140
Онъ рыться не имѣлъ охоты
Въ хронологической пыли
Бытописанія земли;
Но дней минувшихъ анекдоты,
Отъ Ромула до нашихъ дней,
Хранилъ онъ въ памяти своей.
Высокой страсти пе имѣя
Для звуковъ жизни не щадить,
Не могъ онъ ямба отъ хорея,
Какъ мы ни бились, отличить.
Бранилъ Гомера, Ѳеокрита;
Зато читалъ Адама Смита,
И былъ глубокій экономъ,
То-есть умѣлъ судить о томъ,
Какъ государство богатѣетъ,
И чѣмъ живетъ, и почему
Не нужно золота ему,
Когда простой продуктъ имѣетъ.
Отецъ понять его не могъ,
И земли отдавалъ въ залогъ.
Всего, что зналъ еще Евгеній,
Пересказать мнѣ недосугъ;
Но въ чемъ онъ истинный былъ геній,
Чтд зналъ онъ тверже всѣхъ наукъ,
Что было для него измлада
И трудъ, и мука, и отрада,
Что занимало цѣлый день
Его тоскующую лѣнь —
Была наука страсти нѣжной,
Которую воспѣлъ Назонъ,
За что страдальцемъ кончилъ онъ
Свой вѣкъ блестящій и мятежный
Въ Молдавіи, въ глуши степей,
Вдали Италіи своей.
Лушкинъ.
141
Татьяна.
(„Евгеній Онѣгииъ“ II, 24—29.)
Ея сестра звалась Татьяна...
Впервые именемъ такимъ
Страницы нѣжныя романа
Мы своевольно освятимъ.
И что жъ? Оно пріятно, звучно,
Но съ нимъ, я знаю, неразлучно
Воспоминанье старины
Иль дѣвичьей. Мы всѣ должны
Признаться, вкуса очень мало
У насъ и въ нашихъ именахъ
(Не говоримъ ужъ о стихахъ);
Намъ просвѣщенье не пристало,
И намъ досталось отъ него
Жеманство — больше ничего.
Итакъ, она звалась Татьяной.
Ни красотой сестры своей,
Ни свѣжестью ея румяной
Не привлекла бъ она очей.
Дика, печальна, молчалива,
Какъ лань лѣсная боязлива,
Она въ семьѣ своей родной
Казалась дѣвочкой чужой.
Она ласкаться не умѣла
Къ отцу, ни къ матери своей;
Дитя сама, въ толпѣ дѣтей
Играть и прыгать не хотѣла,
И часто цѣлый день одна
Сидѣла молча у окна.
Задумчивость, ея подруга
Отъ самыхъ колыбельныхъ дней,
Теченье сельскаго досуга
Мечтами украшала ей.
Ея изнѣженные пальцы
Не знали иглъ; склонясь на пяльцы,
Узоромъ шелковымъ она
142
Не оживляла полотна.
Охоты властвовать примѣта:
Съ послушной куклою дитя
Приготовляется шутя
Къ приличію — закону свѣта,
И важно повторяетъ ей
Уроки маменьки своей.
Но куклы, даже въ эти годы,
Татьяна въ руки не брала;
Про вѣсти города, про моды
Бесѣды съ нею не вела.
И были дѣтскія проказы
Ей чужды: страшные разсказы
Зимою, въ темнотѣ ночей,
Плѣняли больше сердце ей.
Когда же няня собирала
Для Ольги, на широкій лугъ,
Всѣхъ маленькихъ ея подругъ,
Она въ горѣлки не играла,
Ей скученъ былъ и звонкій смѣхъ,
И шумъ ихъ вѣтреныхъ утѣхъ.
Она любила на балконѣ
Предупреждать зари восходъ,
Когда на блѣдномъ небосклонѣ
Звѣздъ исчезаетъ хороводъ,
И тихо край земли свѣтлѣетъ,
И вѣстникъ утра — вѣтеръ вѣетъ,
И всходитъ постепенно день.
Зимой, когда ночная тѣнь
Полміромъ долѣ обладаетъ,
И долѣ въ праздной тишинѣ,
При отуманенной лунѣ,
Востокъ лѣнивый почиваетъ,
Въ привычный часъ пробуждена,
Вставала при свѣчахъ она.
Ей рано нравились романы;
Они ей замѣняли все;
Она влюблялася въ обманы
143
И Ричардсона, и Руссо.
Отецъ ея былъ добрый малый,
Въ прошедшемъ вѣкѣ запоздалый.
Но въ книгахъ не видалъ вреда;
Онъ, не читая никогда,
Ихъ почиталъ пустой игрушкой,
И не заботился о томъ,
Какой у дочки тайный томъ
Дремалъ до утра подъ подушкой.
Жена жъ его была сама
Отъ Ричардсона безъ ума.
Пушкинъ.
„Когда волнуется желтѣющая нива...“
Когда волнуется желтѣющая нива,
И свѣжій лѣсъ шумитъ при звукѣ вѣтерка,
И прячется въ саду малиновая слива
Подъ тѣнью сладостной зеленаго листка;
Когда росой обрызганный душистой,
Румянымъ вечеромъ или утра въ часъ златой,
Изъ-подъ куста мнѣ ландышъ серебристый
Привѣтливо киваетъ головой;
Когда студеный ключъ играетъ по оврагу
И, погружая мысль въ какой-то смутный сонъ,
Лепечетъ мнѣ таинственную сагу
Про мирный край, откуда мчится онъ:
Тогда смиряется души моей тревога,
Тогда расходятся морщины на челѣ,
И счастье я могу постигнуть на землѣ,
И въ небесахъ я вижу Бога...
Лермонтовъ.
„Дубовый листокъ оторвался отъ вѣтки родимой...".
Дубовый листокъ оторвался отъ вѣтки родимой
И въ степь укатился, жестокою бурей гонимый;
Засохъ и увялъ онъ отъ холода, зноя и горя,
И вотъ, наконецъ, докатился до Чернаго моря.
Чернаго моря чинара стоитъ молодая;
144
Съ ней шепчется вѣтеръ, зеленыя вѣтви лаская;
На вѣтвяхъ зеленыхъ качаются райскія птицы;
Поютъ онѣ пѣсни про славу морской царь-дѣвицы.
И странникъ прижался у корня чинары высокой:
Пріюта на время онъ молитъ съ тоскою глубокой
И такъ говоритъ онъ: „Я бѣдный листочекъ дубовый;
До срока созрѣлъ я и выросъ въ отчизнѣ суровой.
Одинъ и безъ цѣли по свѣту ношуся давно я;
Засохъ я безъ тѣни, увялъ я безъ сна и покоя —
Прими же пришельца межъ листьевъ своихъ изумрудныхъ;
Не мало я знаю разсказовъ мудреныхъ и чудныхъ".
— „На что мнѣ тебя?!“ отвѣчаетъ младая чинара:
„Ты пыленъ и желтъ, и сынамъ моимъ свѣжимъ не пара,
Ты много видалъ, да къ чему мнѣ твои небылицы?
Мнѣ слухъ утомили давно ужъ и райскія птицы...
Иди себѣ дальше, о странникъ! тебя я не знаю;
Я солнцемъ любима, цвѣту для него и блистаю.
По небу я вѣтви раскинула здѣсь на просторѣ,
И корни мои умываетъ покорное море".
Лермонтовъ.
„Выхожу одинъ я на дорогу...“
Выхожу одинъ я на дорогу:
Сквозь туманъ кремнистый путь блеститъ;
Ночь тиха; пустыня внемлетъ Богу, .
И звѣзда съ звѣздою говоритъ.
Въ небесахъ торжественно и чудно!
Спитъ земля въ сіяньѣ голубомъ...
Что же мнѣ такъ больно и такъ трудно:
Жду ль чего? жалѣю ли о чемъ?
Ужъ не жду отъ жизни ничего я,
И не жаль мнѣ прошлаго ничуть;
Я ищу свободы и покоя:
Я бъ хотѣлъ забыться и заснуть...
Но не тѣмъ холоднымъ сномъ могилы
Я бъ желалъ навѣки тамъ заснуть, —
Чтобъ въ груди дрожали жизни силы,
Чтобъ, дыша, вздымалась тихо грудь;
145
Чтобъ всю ночь, весь день мой слухъ лелѣя,
Про любовь мнѣ сладкій голосъ пѣлъ,
Надо мной чтобъ, вѣчно зеленѣя,
Темный дубъ склонялся и шумѣлъ.
Лермонтовъ.
Лѣсъ.
Что, дремучій лѣсъ
Призадумался,
Грустью темною
Затуманился?
Что Бова-силачъ
Заколдованный,
Съ непокрытою
Головой въ бою,
Ты стоишь, поникъ,
И не ратуешь
Съ мимолетною
Тучей-бурею?
Густолиственный
Твой зеленый шлемъ
Буйный вихрь сорвалъ
И развѣялъ въ прахъ.
Плащъ упалъ къ ногамъ
И разсыпался...
Ты стоишь, поникъ,
И не ратуешь.
Гдѣ жъ дѣвалася
Рѣчь высокая,
Сила гордая,
Доблесть царская?
У тебя ль было —
Въ ночь безмолвную
Заливная пѣснь
Соловьиная...
У тебя ль было —
Въ дни роскошества
Другъ и недругъ твой
Прохлаждаются...
У тебя ль было —
Поздно вечеромъ
Грозно съ бурею
Разговоръ пойдетъ.
Распахнетъ она
Тучу черную,
Обойметъ тебя
Вѣтромъ-холодомъ,
И ты молвишь ей
Шумнымъ голосомъ:
„Вороти назадъ,
Держи около!"
Закружитъ она,
Разыграется...
Дрогнетъ грудь твоя,
Зашатается...
А- НИКОЛЬСКІЙ. СБОРН. СТИХОТВ. И БАСЕНЪ.
10
14Й
Встрепенувшися,
Разбушуешься —
Только свистъ кругомъ,
Голоса и гулъ...
Буря всплачется
Лѣшимъ, вѣдьмою,
И несетъ свои
Тучи за море...
Гдѣ жъ теперь твоя
Мочь зеленая?
Почернѣлъ ты весь,
Затуманился;
Одичалъ, замолкъ —
Только въ непогодь
Воешь жалобу
На безвременье.
Такъ-то, темный лѣсъ,
Богатырь-Бова!
Всю ты жизнь свою
Маялъ битвами.
Не осилили
Тебя сильные,
Такъ подрѣзала
Осень черная.
Знать, во время сна,
Къ безоружному
Понахлынули
Силы вражія;
Съ богатырскихъ плечъ
Сняли голову —
Не большой горой,
А соломинкой.
Кольцовъ.
Курганъ.
Въ степи, на равнинѣ открытой,
Курганъ одинокій стоитъ;
Подъ нимъ богатырь знаменитый
Въ минувшіе вѣки зарытъ.
Въ честь витязя тризну свершали,
Дружина дралася три дня,
Жрецы ему разомъ заклали
Всѣхъ женъ и любимца — коня.
Когда же его схоронили,
И шумъ на могилѣ затихъ,
Пѣвцы ему славу сулили,
На гусляхъ гремя золотыхъ:
„О витязь, дѣлами твоими
Гордится великій народъ!
147
Твое громоносное имя
Столѣтія всѣ перейдетъ!
II если курганъ твой высокій
Сравнялся бы съ полемъ пустымъ,
То слава, разлившись широко,
Была бы курганомъ твоимъ!ь
И вотъ миновалися годы,
Столѣтія вслѣдъ протекли,
Народы смѣнили народы,
Лицо измѣнилось земли;
Курганъ же съ высокой главою,
Гдѣ витязь могучій зарытъ,
Еще не сравнялся съ землею,
Попрежнему гордо стоитъ.
А витязя славное имя
До нашихъ временъ не дошло.
Кто былъ онъ? Вѣнцами какими
Свое онъ украсилъ чело?
Чыо кровь проливалъ онъ рѣкою?
Какіе онъ жегъ города?
И смертью погибъ онъ какою?
И въ землю опущенъ когда?
Безмолвенъ курганъ одинокій,
Наѣздникъ державный забытъ,
И тризны въ пустынѣ широкой
Никто ужъ ему не свершитъ.
Лишь мимо кургана мелькаетъ
Сайгакъ, черезъ поле скача,
Иль вдругъ на него налетаетъ,
Крылами треща, саранча;
Порой журавлиная стая,
Окончивъ подоблачный путь,
Къ кургану шумитъ подлетая,
Садится на немъ отдохнуть;
Тушканчикъ порою проскачетъ
По немъ, при мерцаніи дня,
Иль всадникъ высоко маячитъ
На немъ удалого коня;
ю*
148
А слезы прольютъ развѣ тучи,
Надъ степью плывя въ небесахъ,
Да вѣтеръ лишь свѣетъ летучій
Съ кургана забытаго прахъ.
Графъ Л. Толстой.
„Чуденъ Днѣпръ../4
(#91- • (Отрыв. изъ „Страшной мести “ Гоголя.)
Чуденъ Днѣпръ при тихой погодѣ, когда вольно и плавно
мчитъ сквозь лѣса и горы полныя воды свои. Ни зашел охнетъ
ни прогремитъ: глядишь — и не знаешь, идетъ или нейдетъ
его величавая ширина, и чудится, будто весь вылитъ онъ изъ
стекла, и будто голубая, зеркальная дорога, безъ мѣры въ ши-
рину, безъ конца въ длину, рѣетъ и вьется по зеленому міру.
Любо тогда и жаркому солнцу оглядѣться съ вышины и погру-
зить лучи въ холодъ стекляныхъ водъ, и прибрежнымъ лѣсамъ
ярко отразиться въ водахъ. Зеленокудрые! они толпятся вмѣстѣ
съ полевыми цвѣтами къ водамъ и, наклонившись, глядятъ
въ нихъ и не наглядятся, и не налюбуются свѣтлымъ своимъ
зракомъ, и усмѣхаются ему, и привѣтствуютъ его, кивая вѣт-
вями; въ середину же Днѣпра они не смѣютъ глянуть: никто,
кромѣ солнца и голубого неба, не глядитъ въ него; рѣдкая
птица долетитъ до середины Днѣпра. Пышный! ему нѣтъ рав-
ной рѣки въ мірѣ! 1 Чуденъ Днѣпръ и при лѣтней теплой ночи,
когда все засыпаетъ — и человѣкъ, и звѣрь, и птица, — а
Богъ одинъ величаво озираетъ небо и землю и величаво со-
трясаетъ ризу. Отъ ризы сыплются звѣзды; звѣзды горятъ и
свѣтятъ надъ міромъ, и всѣ разомъ отдаются въ Днѣпрѣ.
Всѣхъ ихъ держитъ въ темномъ лонѣ своемъ; ни одна не
убѣжитъ отъ него — развѣ погаснетъ на небѣ. Черный лѣсъ,
унизанный спящими воронами, и древле разломанныя горы,
свѣсясь, силятся закрыть его хотя длинною тѣнью своею —
напрасно: нѣтъ ничего въ мірѣ, чтд бы могло прикрыть Днѣпръ.
Синій, синій ходитъ онъ плавнымъ разливомъ, и средь ночи,
какъ середь дня, виденъ за столько въ даль, за сколько ви-
дѣть можетъ человѣчье око. Нѣжась и прижимаясь ближе
къ берегамъ отъ ночного холода, даетъ онъ по себѣ сере-
149
бряную струю, и она вспыхиваетъ, будто полоса дамасской
сабли, а онъ, синій, снова заснулъ: чуденъ и тогда Днѣпръ,
и нѣтъ рѣки, равной ему въ мірѣ!
Когда же пойдутъ горами по небу синія тучи, черный лѣсъ
шатается до корня, дубы трещатъ, и молнія, изламываясь
между тучъ, разомъ освѣщаетъ цѣлый міръ — страшенъ тогда
Днѣпръ! Водяные холмы гремятъ, ударяясь о горы, и съ блес-
комъ и стономъ отбѣгаютъ назадъ, и плачутъ, и заливаются
вдали. Такъ убивается старая мать казака, выпровожая своего
сына въ войско: разгульный и бодрый, ѣдетъ онъ на воро-
номъ конѣ, подбоченившись и заломивши шапку, — а она,
рыдая, бѣжитъ за нимъ, хватаетъ его за стремя, ловитъ удила,
и ломаетъ надъ нимъ руки, и заливается горючими слезами. &
Гоголь.
Смерть дерева.
(Отрывокъ.)
Изъ всего растительнаго царства дерево болѣе другихъ пред-
ставляетъ видимыхъ явленій органической жизни и болѣе воз-
буждаетъ участія. Его огромный объемъ, его медленное воз-
растаніе, его долголѣтіе, крѣпость и прочность древеснаго
ствола, питательная сила его корней, всегда готовыхъ къ воз-
рожденію погибающихъ сучьевъ и къ молодымъ побѣгамъ отъ
погибшаго уже пня, и, наконецъ, многосторонняя польза и
красота его должна бы, кажется, внушать уваженіе и по-
щаду; но топоръ и пила промышленника не знаютъ ихъ, а
временныя выгоды увлекаютъ и самихъ владѣльцевъ. Я никогда
не могъ равнодушно видѣть не только вырубленной рощи,
но даже паденія одного большого подрубленнаго дерева. Въ
этомъ паденіи есть что-то невыразимо грустное: сначала звон-
кіе удары топора производятъ только легкое сотрясеніе въ дре-
весномъ стволѣ; оно становится сильнѣе съ каждымъ ударомъ
и переходитъ въ общее содроганіе каждой вѣтки и каждаго
листа. По мѣрѣ того, какъ топоръ прохватываетъ до сердце-
вины, звуки становятся глубже, больнѣе... еще ударъ, по-
слѣдній: дерево осядетъ, надломится, затрещитъ, зашумитъ
вершиною, на нѣсколько мгновеній какъ будто задумается,
150
куда упасть, и наконецъ начнетъ склоняться на одну сторону
сначала медленно, тихо, и потомъ, съ возрастающей быстро-
тою и шумомъ, подобнымъ шуму сильнаго вѣтра, рухнетъ на
землю... Многіе десятки лѣтъ достигало оно полной силы и
красоты, и въ нѣсколько минутъ гибнетъ, нерѣдко отъ пустой
прихоти человѣка.
С. Аксаковъ.
Смерть дерева.
(Отрывокъ.)
На всемъ лежалъ холодный матовый покровъ еще падавшей,
не освѣщенной солнцемъ, росы. Востокъ незамѣтно яснѣлъ, от-
ражая свой слабый свѣтъ на подернутомъ тонкими тучами
сводѣ неба. Ни одна травка внизу, ни одинъ листъ на верх-
ней вѣтви дерева не шевелились. Только изрѣдка слышав-
шіеся звуки крыльевъ въ чащѣ дерева, или шелеста на землѣ,
нарушали тишину лѣса. Вдругъ странный, чуждый природѣ,
звукъ разнесся и замеръ на опушкѣ лѣса. Но снова послы-
шался звукъ и равномѣрно сталъ повторяться внизу, около
ствола одного изъ неподвижныхъ деревьевъ. Одна изъ макушъ
необычайно затрепетала; сочные листья ея зашептали что-то,
и малиновка, сидѣвшая на одной изъ вѣтвей ея, со свистомъ
перепорхнула два раза и, подергивая хвостикомъ, сѣла на
другое дерево.
Топоръ низомъ звучалъ глуше и глуше; сочныя бѣлыя щепки
летѣли на росистую траву, и легкій трескъ послышался изъ-за
ударовъ. Дерево вздрогнуло всѣмъ тѣломъ, погнулось и быстро
выпрямилось, испуганно колеблясь на своемъ корнѣ. На мгно-
веніе все затихло, но снова погнулось дерево; послышался
трескъ въ его стволѣ, и, ломая сучья и спустивъ вѣтви, оно
рухнулось макушей на сырую землю. Звуки топора и шаговъ
затихли. Малиновка свистнула и вспорхнула выше. Вѣтка,
которую она зацѣпила своими крыльями, покачалась нѣсколько
времени и замерла, какъ и другія, со всѣми своими листьями.
Деревья еще радостнѣе красовались на новомъ просторѣ сво-
ими неподвижными вѣтвями.
Первые лучи солнца, пробивъ сквозившую тучу, блеснули
151
на небѣ и пробѣжали по землѣ и небу. Туманъ-волнами сталъ
переливаться въ лощинахъ; роса, блестя, заиграла на зелени;
прозрачныя побѣлѣвшія тучки, спѣша, разбѣгались по синѣв-
шему небу. Птицы гомозились въ чащѣ и, какъ потерянныя,
щебетали что-то счастливое; сочные листья радостно и спо-
койно шептались въ вершинахъ, и вѣтви живыхъ деревьевъ ме-
дленно, величаво зашевелились надъ мертвымъ, поникшимъ
деревомъ.
Графъ .7. Толстой.
ШЕСТОЙ КЛАССЪ.
„Молчитъ гроза военной непогоды..."
(Отрыв. изъ „Орлеанской дѣвы“, дѣйствіе 4-е, явл. 1-е.)
Богато убранная зала; колонны обвиты гирляндами изъ цвѣтовъ; вдали
слышны флейты и гобои.
Іоанна.
(Стоитъ въ задумчивости и слушаетъ, потомъ говоритъ:)
Молчитъ гроза военной непогоды;
Спокойствіе на полѣ боевомъ;
Вездѣ шумятъ по стогнамъ хороводы;
Алтарь и храмъ блистаютъ торжествомъ,
II зиждутся изъ вѣтвей пышны входы,
И гордый столбъ обвитъ живымъ вѣнцомъ,
И гости ждутъ вѣнчательнаго пира:
Готовы тронъ, корона и порфира,
И все горитъ единымъ вдохновеньемъ,
И груди всѣмъ подъемлетъ мысль одна,
И счастіе волшебнымъ упоеньемъ
Сдружило все, что рознила война;
Гордится франкъ своимъ происхожденьемъ,
Какъ будто всѣмъ отчизна вновь дана;
И съ честію примирена корона;
Вся Франція въ собраніи у трона.
152
Лишь я одна, великаго свершитель,
Ему чужда безчувственной душой;
Ихъ счастія, ихъ славы хладный зритель,
Я прочь отъ нихъ лечу моей мечтой.
Британскій станъ — любви моей обитель,
Ищу враговъ желаньемъ и тоской;
Таюсь друзей, бѣгу въ уединенье
Сокрыть души преступное волненье.
Какъ! мнѣ любовію пылать?
Я клятву страшную нарушу?
Я смертному дерзну отдать
Творцу обѣщанную душу?
Мнѣ, усладительницѣ бѣдъ,
Вождю спасенья и побѣдъ,
Любить врага моей отчизны?
Снесу ли сердца укоризны?
Скажу ль о томъ сіянью дня?
И стыдъ не истребитъ меня!
(Звуки инструментовъ сливаются за сценой въ тихую, нѣжную
мелодію.)
Горе мнѣ! какіе звуки!
Пламень душу всю проникъ,
Милый слышится мнѣ голосъ,
Милый видится мнѣ ликъ.
Возвратися, буря брани!
Загремите, стрѣлы, копья!
Вы ударьте строй на строй!
Битва, дай душѣ покой!
Тише, звуки! замолчите,
Обольстители души!
Непонятнымъ упоеньемъ
• Вы ее очаровали:
Слезы льются отъ печали.
(Помолчавъ, съ большею живостью:)
Могла ли я его сразить? О, какъ
Сразить, узрѣвъ его прекрасный образъ?
Нѣтъ, нѣтъ, себя скорѣй бы я сразила.
153
Виновна ль я, склонясь душой на жалость?
И грѣхъ ли жалость?... Какъ?... Скажи жъ, Іоанна,
Была ль къ другимъ ты жалостлива въ битвѣ?
И жалости ль покоренъ былъ твой мечъ,
Когда младой валліецъ предъ тобою
Лежалъ въ слезахъ, вотще моля о жизни?
О, сердце хитрое, ты ль небеса
Всезрящія заманишь въ ослѣпленье?
Нѣтъ, нѣтъ, тебя влекло не сожалѣнье!...
Увы! на что дерзнула я примѣтить
Его лица младую красоту!
Несчастная, сей взоръ — твоя погибель!
Орудія слѣпого хочетъ Богъ.
Итти за нимъ должна была ты слѣпо;
Но волю ты дала очамъ узрѣть —
И отъ тебя щитъ Божій отклонился,
И адская тебя схватила сѣть.
(Задумывается, вслушивается въ музыку, потомъ говоритъ:)
Ахъ, почто за мечъ воинственный
Я мой посохъ отдала,
И тобою, дубъ таинственный,
Очарована была?
Мнѣ, Владычица, являла ты
Свѣтъ небеснаго лица,
И вѣнецъ мнѣ обѣщала ты...
Не достойна я вѣнца!
Зрѣла я небесъ сіяніе,
Зрѣла ангеловъ въ лучахъ...
Но души моей желаніе
Не живетъ на небесахъ.
Грозной силы повелѣніе
Мнѣ ль, безсильной, совершить?
Мнѣ ли дать ожесточеніе
Сердцу, жадному любить?
Нѣтъ! изъ чистыхъ небожителей
Избирай твоихъ свершителей!
Съ неприступныхъ облаковъ
Призови твоихъ духовъ,
154
Безмятежныхъ, не желающихъ,
Не скорбящихъ, не теряющихъ...
Дѣву съ нѣжною душой
Да минуетъ выборъ твой.
Мнѣ ль свирѣпствовать въ сраженіи?
Мнѣ ль рѣшить судьбу царей?. .
Я пасла въ уединеніи
Стадо родины моей...
Бурный путь мнѣ указала ты,
Въ домъ царей меня ввела;
Но... лишь гибель мнѣ послала ты...
Я ль сама то избрала?
Жуковскій.
Монологъ Пимена.
(Изъ „Бориса Годунова11.)
Ночь. Келья въ 'Іудовомъ монастырѣ.
Отецъ Пименъ. Григорій (спящій).
Пименъ (пишетъ предъ лампадой).
Еще одно послѣднее сказанье —
И лѣтопись окончена моя,
Исполненъ долгъ, завѣщанный отъ Бога
Мнѣ, грѣшному. Недаромъ многихъ лѣтъ
Свидѣтелемъ меня Господь поставилъ
И книжному искусству вразумилъ:
Когда-нибудь монахъ трудолюбивый
Найдетъ мой трудъ усердный, безыменный;
Засвѣтитъ онъ, какъ я, свою лампаду,
И, пыль вѣковъ отъ хартій отряхнувъ,
Правдивыя сказанья перепишетъ,
Да вѣдаютъ потомки православныхъ
Земли родной минувшую судьбу,
Своихъ царей великихъ поминаютъ
За ихъ труды, за славу, за добро —
А за грѣхи, за темныя дѣянья
155
Спасителя смиренно умоляютъ...
На старости я сызнова живу;
Минувшее проходитъ предо мною...
Давно ль оно неслось, событій полно,
Волнуяся, какъ море-окіянъ?
Теперь оно безмолвно и спокойно:
Не много лицъ мнѣ память сохранила,
Не много словъ доходитъ до меня,
А прочее погибло невозвратно!...
Но близокъ день, лампада догораетъ —
Еще одно, послѣднее сказанье.
Григорій (пробуждается).
Все тотъ же сонъ! Возможно-ль? Въ третій разъ!
Проклятый сонъ!... А все передъ лампадой
Старикъ сидитъ да пишетъ — и дремотой,
Знать, во всю ночь онъ не смыкалъ очей.
Какъ я люблю его спокойный видъ,
Когда, душой въ минувшемъ погруженный,
Онъ лѣтопись свою ведетъ; и часто
Я угадать хотѣлъ, о чемъ онъ пишетъ:
О темномъ ли владычествѣ татаръ?
О казняхъ ли свирѣпыхъ Іоанна?
О бурномъ ли новогородскомъ вѣчѣ?
О славѣ ли отечества? Напрасно!
Ни на челѣ высокомъ, ни во взорахъ
Нельзя прочесть его сокрытыхъ думъ:
Все тотъ же видъ смиренный, величавый...
Такъ точно дьякъ, въ приказахъ посѣдѣлый,
Спокойно зритъ на правыхъ и виновныхъ,
Добру и злу внимая равнодушно,
Не вѣдая ни жалости, ни гнѣва.
Пименъ.
Проснулся, брагь.
Г риторій.
Благослови меня, честный отецъ.
156
Пименъ.
Благослови, Господь,
Тебя и днесь, и присно, и вовѣки.
Григорій.
Ты все писалъ, и сномъ не позабылся,
А мой покой бѣсовское мечтанье
Тревожило, и врагъ меня мутилъ:
Мнѣ снилося, что лѣстница крутая
Меня вела на башню; съ высоты
Мнѣ видѣлась Москва, что муравейникъ;
Внизу народъ на площади кипѣлъ
И на меня указывалъ со смѣхомъ;
И стыдно мнѣ, и страшно становилось —
И падая стремглавъ, я пробуждался...
И три раза мнѣ снился тотъ же сонъ.
Не чудно ли?
Пименъ.
Младая кровь играетъ;
Смиряй себя молитвой и постомъ,
И сны твои видѣній легкихъ будутъ
Исполнены. Донынѣ — если я,
Невольною дремотой обезсиленъ,
Не сотворю молитвы долгой къ ночи —
Мой старый сонъ не тихъ и не безгрѣшенъ:
Мнѣ чудятся то шумные пиры,
То ратный станъ, то схватки боевыя,
Безумныя потѣхи юныхъ лѣтъ...
Г ригорій.
Какъ весело провелъ свою ты младость!
Ты воевалъ подъ башнями Казани,
Ты рать Литвы при Шуйскомъ отражалъ,
Ты видѣлъ дворъ и роскошь Іоанна!
Счастливъ! а я отъ отроческихъ лѣтъ
По келіямъ скитаюсь, бѣдный инокъ!
Зачѣмъ и мнѣ не тѣшиться въ бояхъ,
Не пировать за царскою трапезой?
157
Успѣлъ бы я, какъ ты, на старость лѣтъ
Отъ суеты, отъ міра отложиться,
Произнести монашества обѣтъ
И въ тихую обитель затвориться.
Пименъ.
Не сѣтуй, братъ, что рано грѣшный свѣтъ
Покинулъ ты, что мало искушеній
Послалъ тебѣ Всевышній. Вѣрь ты мнѣ:
Насъ издали плѣняютъ слава, роскошь
И женская лукавая любовь.
Я долго жилъ и многимъ насладился,
Но съ той поры лишь вѣдаю блаженство,
Какъ въ монастырь меня Господь привелъ.
Подумай, сынъ, ты о царяхъ великихъ:
Кто выше ихъ? Единый Богъ. Кто смѣетъ
Противу нихъ? Никто. А что же? Часто
Златой вѣнецъ тяжелъ имъ становился:
Они его мѣняли на клобукъ.
Царь Іоаннъ искалъ успокоенья
Въ подобіи монашескихъ трудовъ.
Его дворецъ, любимцевъ гордыхъ полный,
Монастыря видъ новый принималъ:
Кромѣшники въ тафьяхъ и власяницахъ
Послушными являлись чернецами,
А грозный царь — игумномъ богомольнымъ.
Я видѣлъ здѣсь, вотъ въ этой самой кельѣ
(Въ ней жилъ тогда Кириллъ многострадальный,
Мужъ праведный; тогда ужъ и меня
Сподобилъ Богъ уразумѣть ничтожность
Мірскихъ суетъ), здѣсь видѣлъ я царя,
Усталаго отъ гнѣвныхъ думъ и казней:
Задумчивъ, тихъ сидѣлъ межъ нами Грозный;
Мы передъ нимъ недвижимо стояли,
И тихо онъ бесѣду съ нами велъ.
Онъ говорилъ игумну и всей братьѣ:
„Отцы мои, желанный день придетъ:
Предстану здѣсь алкающій спасенья;
158
Ты, Никодимъ, ты, Сергій, ты, Кириллъ,
Вы всѣ — обѣтъ примите мой духовный:
Пріиду къ вамъ, преступникъ окаянный,
И схиму здѣсь честную восприму,
Къ стопамъ твоимъ, святый отецъ, припадши“.
Такъ говорилъ державный государь,
II сладко рѣчь изъ устъ его лилася,
И плакалъ онъ. А мы въ слезахъ молились,
Да ниспошлетъ Господь любовь и миръ
Его душѣ, страдающей и бурной...
А сынъ его Ѳеодоръ? На престолѣ
Онъ воздыхалъ о мирномъ житіи
Молчальника. Онъ царскіе чертоги
Преобратилъ въ молитвенную келью;
Тамъ тяжкія державныя печали
Святой души его не возмущали.
Богъ возлюбилъ смиреніе царя,
И Русь при немъ во славѣ безмятежной
Утѣшилась — а въ часъ его кончины
Свершилося неслыханное чудо:
Къ его одру, царю едину зримый,
Явился мужъ необычайно свѣтелъ,
И началъ съ нимъ бесѣдовать Ѳеодоръ
И называть великимъ патріархомъ...
И всѣ кругомъ объяты были страхомъ,
Уразумѣвъ небесное видѣнье,
Зане святый владыка предъ царемъ
Во храминѣ тогда не находился.
Когда же онъ преставился, палаты
Исполнились святымъ благоуханьемъ,
И ликъ его, какъ солнце, просіялъ.
Ужъ не видать такого намъ царя...
О страшное, невиданное горе!
Прогнѣвали мы Бога, согрѣшили:
Владыкою себѣ цареубійцу
Мы нарекли.
Григорій.
Давно, честный отецъ,
159
Хотѣлось мнѣ тебя спросить о смерти
Димитрія царевича; въ то время
Ты, говорятъ, былъ въ Угличѣ.
Пименъ.
Охъ, помню!
Привелъ меня Богъ видѣть злое дѣло,
Кровавый грѣхъ. Тогда я въ дальній Угличъ
На нѣкое былъ усланъ послушанье.
Пришелъ я въ ночь. Наутро, въ часъ обѣдни,
Вдругъ слышу звонъ; ударили въ набать;
Крикъ, шумъ. Бѣгутъ на дворъ царицы. Я
Спѣшу туда жъ — а тамъ уже весь городъ.
Гляжу: лежитъ зарѣзанный царевичъ;
Царица-мать въ безпамятствѣ надъ нимъ,
Кормилица въ отчаяньѣ рыдаетъ,
А тутъ народъ, остервенясь, волочитъ
Безбожную предательницу — мамку...
Вдругъ между нихъ, свирѣпъ, отъ злости блѣденъ,
Является Іуда — Битяговскій.
„Вотъ, вотъ злодѣй!" раздался общій вопль —
И вмигъ его не стало. Тутъ народъ
Вслѣдъ бросился бѣжавшимъ тремъ убійцамъ;
Укрывшихся злодѣевъ захватили
И привели предъ теплый трупъ младенца,
И чудо — вдругъ мертвецъ затрепеталъ!
„Покайтеся!" народъ имъ возопилъ:
И въ ужасѣ, подъ топоромъ, злодѣи
Покаялись — и назвали Бориса.
Григорій.
Какихъ былъ лѣтъ царевичъ убіенный?
Пименъ.
Да лѣтъ семи; ему ужъ нынѣ было
(Тому прошло ужъ десять лѣтъ... нѣтъ, больше:
Двѣнадцать лѣтъ) — онъ былъ бы твой ровесникъ
И царствовалъ; но Богъ судилъ иное.
160
Сей повѣстью плачевной заключу
Я лѣтопись свою; съ тѣхъ поръ я мало
Вникалъ въ дѣла мірскія. Братъ Григорій,
Ты грамотой свой разумъ просвѣтилъ:
Тебѣ свой трудъ передаю. Въ часы,
Свободные отъ подвиговъ духовныхъ,
Описывай, не мудрствуя лукаво,
Все то, чему свидѣтель въ жизни будешь:
Войну и миръ, управу государей,
Угодниковъ святыя чудеса,
Пророчества и знаменья небесны —
А мнѣ пора, пора ужъ отдохнуть
И погасить лампаду... Но звонятъ
Къ заутренѣ... Благослови, Господь,
Своихъ рабовъ! Подай костыль, Григорій. (Уходитъ).
Лушкинъ.
„Достигъ я высшей власти“.
(Изъ „Бориса Годунова".)
Царь (входитъ).
Достигъ я высшей власти;
Шестой ужъ годъ я царствую спокойно;
Но счастья нѣтъ моей душѣ. Не такъ ли
Мы смолоду влюбляемся и алчемъ
Утѣхъ любви, но только утолимъ
Сердечный гладъ мгновеннымъ обладаньемъ,
Ужъ охладѣвъ скучаемъ и томимся!...
Напрасно мнѣ кудесники сулятъ
Дни долгіе, дни власти безмятежной —
Ни власть, ни жизнь меня не веселятъ;
Предчувствую небесный громъ и горе.
Мнѣ счастья нѣтъ. Я думалъ свой народъ
Въ довольствіи, во славѣ успокоить,
Щедротами любовь его снискать —
Но отложилъ пустое попеченье:
Живая власть для черни ненавистна, —
161
Они любить умѣютъ только мертвыхъ.
Безумны мы, когда народный плескъ
Иль ярый вопль тревожитъ сердце наше.
Богъ насылалъ на землю нашу гладъ;
Народъ завылъ, въ мученьяхъ погибая;
Я отворилъ имъ житницы; я злато
Разсыпалъ имъ; я имъ сыскалъ работы:
Они жъ меня, бѣснуясь, проклинали!
Пожарный огнь ихъ домы истребилъ;
Я выстроилъ имъ новыя жилища:
Они жъ меня пожаромъ упрекали!
Вотъ черни судъ: ищи жъ ея любви!
Въ семьѣ моей я мнилъ найти отраду,
Я дочь мою мнилъ осчастливить бракомъ;
Какъ буря, смерть уноситъ жениха...
И тутъ молва лукаво нарекаетъ
Виновникомъ дочерняго вдовства
Меня, меня несчастнаго отца!...
Кто ни умретъ — я всѣхъ убійца тайный:
Я ускорилъ Ѳеодора кончину,
Я отравилъ свою сестру, царицу,
Монахиню смиренную — все я!
Ахъ, чувствую: ничто не можетъ насъ
Среди мірскихъ печалей успокоить;
Ничто, ничто... едина развѣ совѣсть!
Такъ, здравая, она восторжествуетъ
Надъ злобою, надъ темной клеветою;
Но если въ ней единое пятно,
Единое случайно завелося,
Тогда бѣда: какъ язвой моровой
Душа сгоритъ, нальется сердце ядомъ,
Какъ молоткомъ, стучитъ въ ушахъ упрекомъ,
И все тошнитъ, и голова кружится,
И мальчики кровавые въ глазахъ...
И радъ бѣжать, да некуда... ужасно!
Да, жалокъ тотъ, въ комъ совѣсть нечиста!
Лушкинъ.
А. НИКОЛЬСКІЙ. СБОРН. СТИХОТВ. И ВАСЕНЪ.
11
162
„Тѣнь Грознаго меня усыновила".
(Изъ „Бориса Годунова".}
Самозванецъ (гордо).
Тѣнь Грознаго меня усыновила,
Димитріемъ изъ гроба нарекла,
Вокругъ меня народы возмутила
И въ жертву мнѣ Бориса обрекла.
Царевичъ я. Довольно. Стыдно мнѣ
Предъ гордою полячкой унижаться.
Прощай навѣкъ: игра войны кровавой,
Судьбы моей обширныя заботы
Тоску любви, надѣюсь, заглушатъ.
О, какъ тебя я стану ненавидѣть,
Когда пройдетъ постыдной страсти жаръ!
Теперь иду •— погибель иль вѣнецъ
Мою главу въ Россіи ожидаетъ;
Найду ли смерть, какъ воинъ, въ битвѣ честной,
Иль какъ злодѣй, на плахѣ площадной,
Не будешь ты подругою моей,
Моей судьбы не раздѣлишь со мною;
Но, можетъ быть, ты будешь сожалѣть
Объ участи, отвергнутой тобою.
Марина.
А если я твой дерзостный обманъ
Заранѣе предъ всѣми обнаружу?
Самозванецъ.
Не мнишь ли ты, что я тебя боюсь?
Что болѣе повѣрятъ польской дѣвѣ,
Чѣмъ русскому царевичу? Но знай,
Что ни король, ни папа, ни вельможи
Не думаютъ о правдѣ словъ моихъ.
Димитрій я, иль нѣтъ — чтд имъ за дѣло?
Но я предлогъ раздоровъ и войны.
163
Имъ это лишь и нужно: и тебя,
Мятежница, повѣрь, молчать заставятъ.
Прощай!
Пушкинъ.
Монологъ барона.
(Изъ „Скупого Рыцаря".)
Подвалъ.
Баронъ.
Какъ молодой повѣса ждетъ свиданья
Съ какой-нибудь развратницей лукавой,
Иль дурой, имъ обманутой, такъ я
Весь день минуты ждалъ, когда сойду
Въ подвалъ мой тайный, къ вѣрнымъ сундукамъ.
Счастливый день! могу сегодня я
Въ шестой сундукъ (въ сундукъ еще не полный)
Горсть золота накопленнаго всыпать.
Не много, кажется, но понемногу
Сокровища растутъ. Читалъ я гдѣ-то,
Что царь однажды воинамъ своимъ
Велѣлъ снести земли по горсти въ кучу, —
И гордый холмъ возвысился, и царь
Могъ съ вышины съ весельемъ озирать
И долъ, покрытый бѣлыми шатрами,
И море, гдѣ бѣжали корабли.
Такъ я, по горсти бѣдной принося
Привычну дань мою сюда, въ подвалъ,
Вознесъ мой холмъ — и съ высоты его
Могу взирать на все, что мнѣ подвластно.
Чтд не подвластно мнѣ?... Какъ нѣкій демонъ,
Отселѣ править міромъ я могу;
Лишь захочу — воздвигнутся чертоги;
Въ великолѣпные мои сады
Сбѣгутся нимфы рѣзвою толпою;
И музы дань свою мнѣ принесутъ,
И вольный геній мнѣ поработится,
И добродѣтель, и безсонный трудъ
п*
164
Смиренно будутъ ждать моей награды.
Я свистну — и ко мнѣ послушно, робко
Вползетъ окровавленное злодѣйство,
II руку будетъ мнѣ лизать, и въ очи
Смотрѣть, въ нихъ знакъ моей читая воли.
Мнѣ все послушно, я же — ничему;
Я выше всѣхъ желаній: я спокоенъ;
Я знаю мощь мою: съ меня довольно
Сего сознанья... (Смотритъ на свое золото.)
Кажется, не много,
А сколькихъ человѣческихъ заботъ,
Обмановъ, слезъ, моленій и проклятій
Оно тяжеловѣсный представитель!
Тутъ есть дублонъ старинный... вотъ онъ. Нынче
Вдова мнѣ отдала его, но прежде
Съ тремя дѣтьми полдня передъ окномъ
Она стояла на колѣняхъ, воя.
Шелъ дождь, и пересталъ, и вновь пошелъ,
Притворщица не трогалась; я могъ бы
Ее прогнать, но что-то мнѣ шептало,
Что мужнинъ долгъ она мнѣ принесла
И не захочетъ завтра быть въ тюрьмѣ.
А этотъ? Этотъ мнѣ принесъ Тибо.
Гдѣ было взять ему, лѣнивцу, плуту?
Укралъ, конечно, или, можетъ быть,
Тамъ, на большой дорогѣ, въ рощѣ...
Да! Если бы всѣ слезы, кровь и потъ,
Пролитые за все, что здѣсь хранится,
Изъ нѣдръ земныхъ всѣ выступили вдругъ,
То былъ бы вновь потопъ — я захлебнулся бъ
Въ моихъ подвалахъ вѣрныхъ. Но пора.
(Хочетъ отперетъ сундукъ.)
Я каждый разъ, когда хочу сундукъ
Мой отпереть, впадаю въ жаръ и трепетъ.
Не страхъ (о, нѣтъ! кого бояться мнѣ?
При мнѣ мой мечъ: за злато отвѣчаетъ
Честной булатъ), но сердце мнѣ тѣснитъ
Какое-то невѣдомое чувство...
165
Насъ увѣряютъ медики: есть люди,
Въ убійствѣ находящіе пріятность.
Когда я ключъ въ замокъ влагаю, то же
Я чувствую, что чувствовать должны
Они, вонзая въ жертву ножъ: пріятно
II страшно вмѣстѣ...
(Отпираетъ сундукъ.)
Вотъ мое блаженство!
(Всыпаетъ деньги.)
Ступайте, полно вамъ по свѣту рыскать,
Служа страстямъ и нуждамъ человѣка.
Усните здѣсь сномъ силы и покоя,
Какъ боги спятъ въ глубокихъ небесахъ!...
Хочу себѣ сегодня пиръ устроить:
Зажгу свѣчу предъ каждымъ сундукомъ,
И всѣ ихъ отопру, и стану самъ
Средь нихъ глядѣть на блещущія груды.
(Зажигаетъ свѣчи и отпираегпъ сундуки одинъ за другимъ).
Я царствую!... Какой волшебный блескъ!
Послушна мнѣ, сильна моя держава;
Въ ней счастіе, въ ней честь моя и слава!
Я царствую! Но кто вослѣдъ за мной
Пріемлетъ власть надъ нею? Мой наслѣдникъ!
Безумецъ, расточитель молодой!
Развратниковъ разгульныхъ собесѣдникъ!
Едва умру, онъ, онъ сойдетъ сюда,
Подъ эти мирные, нѣмые своды,
Съ толпой ласкателей, придворныхъ жадныхъ,
Укравъ ключи у трупа моего,
Онъ сундуки со смѣхомъ отопретъ,
И потекутъ сокровища мои
Въ атласные дырявые карманы.
Онъ разобьетъ священные сосуды,
Онъ грязь елеемь царскимъ напоитъ —
Онъ расточитъ... А по какоііу праву?
Мнѣ развѣ даромъ это все досталось,
Пли шутя, какъ игроку, который
Гремитъ костьми, да груды загребаетъ?
166
Кто знаетъ, сколько горькихъ воздержаній,
Обузданныхъ страстей, тяжелыхъ думъ,
Дневныхъ заботъ, ночей безсонныхъ мнѣ
Все это стоило? Иль скажетъ сынъ,
Что сердце у меня обросло мохомъ,
Что я не зналъ желаній, что меня
И совѣсть никогда не грызла, — совѣсть,
Когтистый звѣрь, скребущій сердце, — совѣсть,
Незваный гость, докучный собесѣдникъ,
Заимодавецъ грубый; эта вѣдьма,
Отъ коей меркнетъ мѣсяцъ, и могилы
Смущаются и мертвыхъ высылаютъ!...
Нѣтъ, выстрадай сперва себѣ богатство,
А тамъ посмотримъ, станетъ ли несчастный
То расточать, что кровью пріобрѣлъ.
О, если бъ могъ отъ взоровъ недостойныхъ
Я скрыть подвалъ!... О, если бъ изъ могилы
Прійти я могъ, сторожевою тѣнью
Сидѣть на сундукѣ и отъ живыхъ
Сокровища мои хранить, какъ нынѣ!...
Пушкинъ.
Соха.
Ты соха ли, наша матушка,
Горькой бѣдности помощница,
Неизмѣнная кормилица,
Вѣковѣчная работница!
По твоей ли, соха, милости
Съ хлѣбомъ гумна пораздвинуты,
Сыты злые, сыты добрые,
По полямъ ковры раскинуты!
Про тебя и вспомнить некому...
Что жъ молчишь ты, безпривѣтная,
Что не въ славу тебѣ трудъ идетъ,
Не въ честь служба безотвѣтная?...
Ахъ, крѣпка, не знаетъ устали
Мужичка рука желѣзная,
И покоитъ соху-матушку
Одна ноченька беззвѣздная!
167
На межѣ трава зеленая,
Полынь дикая качается;
Не твоя ли доля горькая
Въ ея сокѣ отзывается?
Ужъ и кѣмъ же ты придумана,
Къ дѣлу навѣки приставлена?
Кормишь малаго и стараго,
Сиротой сама оставлена.
Никитинъ.
Двѣ пѣсни.
Прелестна пѣснь полуденной страны!
Она огнемъ живительнымъ согрѣта,
Какъ яркій день безоблачнаго лѣта;
Она сладка, какъ томный свѣтъ луны,
Трепещущій на зеркалѣ лагуны.
Все въ ней къ любви и нѣгѣ насъ манитъ.
Но не звучатъ отзывно сердца струны,
И мысль моя въ груди безмолвной спитъ.
Другая пѣснь, то пѣснь родного края, —
Протяжная, унылая, простая,
Тоски и слезъ и горестей полна.
Какъ много думъ взбудила вдругъ она
Про нашу степь, про гулкія метели,
Про радости и скорби юныхъ дней,
Про тихіе напѣвы колыбели,
Про отчій домъ, и кровныхъ и друзей!
Хомяковъ.
„А. мы просо сѣяли...“
А мы просо сѣяли, сѣяли;
Ой Дидъ, Ладо, сѣяли, сѣяли!
— А мы просо вытопчемъ, вытопчемъ;
Ой Дидъ, Ладо, вытопчемъ, вытопчемъ!
А чѣмъ же вамъ вытоптать, вытоптать?
Ой Дидъ, Ладо, вытоптать, вытоптать!
— А мы коней выпустимъ, выпустимъ;
Ой Дидъ, Ладо, выпустимъ, выпустимъ!
168
А мы коней переймемъ, переймемъ;
Ой Дидъ, Ладо, переймемъ, переймемъ!
А чѣмъ же вамъ перенять, перенять?
Ой Дидъ, Ладо, перенять, перенять!
— Шелковыимъ поводомъ, поводомъ;
Ой Дидъ, Ладо, поводомъ, поводомъ!
— А мы коней выкупимъ, выкупимъ;
Ой Дидъ, Ладо, выкупимъ, выкупимъ!
А чѣмъ же вамъ выкупить, выкупить?
Ой Дидъ, Ладо, выкупить, выкупить! — А мы дадимъ сто рублей, сто рублей;
Ой Дидъ, Ладо, сто рублей, сто рублей!
Не надо намъ тысячи, тысячи;
Ой Дидъ, Ладо, тысячи, тысячи!
А что же вамъ надобно, надобно?
Ой Дидъ, Ладо, надобно, надобно!
— Намъ надобно дѣвицу, дѣвицу;
Ой Дидъ, Ладо, дѣвицу, дѣвицу!
А нашего полку убыло, убыло;
Ой Дидъ, Ладо, убыло, убыло!
— А нашего полку прибыло, прибыло;
Ой Дидъ, Ладо, прибыло, прибыло!
„Катилося зерно по бархату**.
Катилося зерно по бархату,
Слава!
Еще ли то зерно бурмитское,
Слава!
Прикатилося зерно ко яхонту,
Слава!
Крупенъ жемчугъ со яхонтомъ,
Слава!
Хорошъ женихъ со невѣстою.
Слава!
Да кому мы спѣли, тому добро,
Слава!
169
Кому вынется, тому сбудется,
Тому сбудется, не минуется.
Слава!
„Ахъ, кабы на цвѣты да не морозы*'.
Ахъ, кабы па цвѣты да не морозы,
И зимой бы цвѣты расцвѣтали!
Ахъ, кабы на меня не кручина,
Ни о чемъ бы я не тужила!
Не сидѣла бы я подперпіися,
Не глядѣла бы я въ чисто поле!...
II я батюпікѣ-то говорила,
И я свѣту моему доносила:
Не давай меня, батюшка, замужъ,
Не давай, сударь, за неровню.
Не мечись на большое богатство,
Не гляди на высоки хоромы:
Не съ богатствомъ мнѣ жить — съ человѣкомъ,
Не въ хоромахъ нужда, а въ совѣтѣ.
„Идетъ кузнецъ изъ кузницы".
Идетъ кузнецъ изъ кузницы,
Слава!
Несетъ кузнецъ три молота.
Слава!
Кузнецъ, кузнецъ, ты скуй мнѣ вѣнецъ,
Слава!
Ты скуй мнѣ вѣнецъ и золотъ и новъ,
Слава!
Изъ остатковъ золотъ перстень,
Слава!
Изъ обрѣзочковъ булавочку.
Слава!
Мнѣ въ томъ вѣнцѣ вѣнчатися,
Слава!
170
Мнѣ тѣмъ перстнемъ обручатися,
Слава!
Мнѣ тою булавкою убрусъ притыкать.
Слава!
„Ужъ какъ палъ туманъ на сине море“.
Ужъ какъ палъ туманъ на сине море,
А злодѣй-тоска въ ретиво сердце;
Не сходить туману съ синя моря,
Ужъ не выйти кручинѣ изъ сердца вонъ.
Не звѣзда блеститъ далече въ чистомъ полѣ, —
Курится огонечекъ малешенекъ;
У огонечка разостланъ шелковый коверъ,
На коврикѣ лежитъ удалъ добрый молодецъ,
Прижимаетъ платкомъ рану смертную,
Унимаетъ молодецку кровь горячую;
Подлѣ молодца тутъ стоитъ его добрый конь.
И онъ бьетъ своимъ копытомъ въ мать-сыру землю,
Будто слово хочетъ вымолвить своему хозяину:
„Ты вставай, вставай, удалъ добрый молодецъ!
Ты садись на меня, своего слугу,
Отвезу я добра молодца на родиму сторону,
Къ отцу, матери родимой, къ роду-племени,
Къ малымъ дѣтушкамъ, къ молодой женѣ!"
Какъ вздохнетъ тутъ удалъ добрый молодецъ; »
Подымалась у удалого его крѣпка грудь,
Опустились у молодца бѣлы руки,
Растворилась его рана смертельная,
Пролилась ручьемъ кровь горючая...
Тутъ промолвилъ молодецъ своему коню:
— „Ахъ ты, конь мой, конь, лошадь вѣрная!
Ты товарищъ въ полѣ ратномъ,
Добрый пайщикъ службы царской!
Ты скажи моей молодой вдовѣ,
Что женился я на другой женѣ,
Что за ней я взялъ поле чистое;
Насъ сосватала сабля острая,
Положила спать калена стрѣла".
171
„Не шуми, мати зеленая дубровушка**.
Не шуми, мати зеленая дубровушка,
Не мѣшай мнѣ, доброму молодцу, думу думати;
Какъ заутра мнѣ, доброму молодцу, во допросъ итти,
Передъ грознаго судью, самого царя.
Еще станетъ меня царь-государь спрашивати:
„Ты скажи, скажи, дѣтинушка, крестьянской сынъ,
Ужъ какъ съ кѣмъ ты воровалъ, съ кѣмъ разбой держалъ?
Еще много ли съ тобой было товарищей ?“
— „Я скажу тебѣ, надежа, православный царь,
Всю правду я скажу тебѣ, всю истину,
Что товарищей у меня было четверо:
Ужъ какъ первый мой товарищъ — темная ночь,
А второй мой товарищъ — булатный ножъ,
А какъ третій товарищъ — мой добрый конь,
А четвертый мой товарищъ — тугой лукъ,
Что разсыльщики мои — калены стрѣлы".
Что возговоритъ надежа православный царь:
„Исполать тебѣ, дѣтинушка, крестьянской сынъ,
Что умѣлъ ты воровать, умѣлъ отвѣтъ держать;
Я за то тебя, дѣтинушку, пожалую
Среди поля хоромами высокими,
Что двумя ли столбами съ перекладиною".
„А и горе, горе-гореваньице“.
А и горе, горе-гореваньице!
А и въ горѣ жить — некручинну быть,
Нагому ходить — не стыдитися,
А и денегъ нѣтъ — передъ деньгами,
Появилась гривна — передъ злыми днями
Не бывать плѣшатому кудрявому,
Не бывать гулящему богатому,
Не отрастить дерева суховерхаго, •
Не откормить коня сухопараго,
Не утѣшити дитя безъ матери,
Не скроить атласу безъ мастера.
172
А и горе, горе-гореваньице!
А и лыкомъ горе подпоясалось,
Мочалами ноги изопутаны.
А я отъ горя въ темны лѣса —
А горе прежде вѣкъ зашелъ;
А я отъ горя въ почестный пиръ, —
А горе зашелъ впереди сидитъ;
А я отъ горя на царевъ кабакъ —
А горе встрѣчаетъ, ужъ пиво тащитъ.
Какъ я нагъ-то сталъ, насмѣялся онъ.
Отрывки изъ „Слова о полку Игоревѣ"1).
а) Вступленіе.
Не лѣпо ли ны бяшё^, братіе, начяти старыми словесы
трудныхъ повѣстій о пълку Игоревѣ, Игоря Святъславича?
Начяти же ся тъй былинамъ сего времени, а не
по замышленію Бояню. Боннъ бо вѣщій, аще кому хотяше
пѣснь творити, то растѣкашется мыслію по древу, сѣрымъ
вълкомъ по земли, шизымъ орломъ подъ облакы. Помняшеть
бо, ре44, първыхъ временъ усобіцы; тогда пущашеть Т соко-
ловъ на стадо лебедѣй: который дотечаше, та преди пѣ”^ пояше
старому Ярославу, храброму Мстиславу, иже зарѣза Редедю
предъ пълкы касожьскыми, красному Романови Святославличю.
Боянъ же, братіе, не Т соколовъ на стадо лебедѣй пущаше,
нъ своя вѣщія пръсты на живая струны въскладаше; они же
сами княземъ славу рокотаху.
б) Плачъ Ярославны.
Ярославнынъ гласъ слышитъ, зегзицею незнаемъ, рано кы-
четь: „Полечю, рече, зегзицею по Дунаеви, омочю бебрянъ
рукавъ въ Каялѣ рѣцѣ, утру князю х кровавыя его раны на
жестоцѣмъ его тѣлѣ". Ярославна рано плачетъ въ Путивлѣ
на забралѣ,варкучи: „О вѣтрѣ, вѣтрило! чему, господине,
1) Правописаніе отрывковъ по изд. проф. Тихонравова. — Москва 1868 г. Изд.
2-е, исправленное. Слово о полку Игоревѣ. Издано для учащихся Н. Тихонра-
вовымъ.
173
насильно вѣеши? Чему мычеши хиновьскыя стрѣлки на своею
нетрудною крилцю на моея лады вой? Мало ли ти бяіпеть
норѣ подъ облакы вѣяти, лелѣючи корабли на синѣ морѣ?
Чему, господине, мое веселіе по ковылію развѣя?“ Ярославна
рано плачетъ Путивлю городу на заборолѣ, аркучи: „О Днепре,
словутицю! ты пробилъ еси каменныя горы сквозѣ землю
Половецкую; ты лелѣялъ еси на себѣ Святославли носады до
пълку Кобякова: възлелѣй, господине, мою ладу къ мнѣ,
абыхъ не слала къ нему слезъ на морѣ рано“. Ярославна
рано плачетъ въ Путивлѣ на забралѣ, аркучи: „Свѣтлое и
тресвѣтлое слънце! всѣмъ тепло и красно еси: чему, госпо-
дине, простре горячюю свою лучю на лады вой? въ полѣ
безводнѣ жаждею имъ лучи съпряже, тугою имъ тули затче?“
СЕДЬМОЙ КЛАССЪ.
Ода на восшествіе на престолъ императрицы Елизаветы.
(2 отрывка, 5 строфъ.)
1) Царей и царствъ земныхъ отрада,
Возлюбленная тишина,
Блаженство селъ, градовъ ограда,
Коль ты полезна и красна!
Вокругъ тебя цвѣты пестрѣютъ,
И класы на поляхъ желтѣютъ;
Сокровищъ полны корабли
Дерзаютъ въ море за тобою;
Ты сыплешь щедрою рукою
Свое богатство по зеділи.
2) Великое свѣтило міру,
Блистая съ вѣчной высоты
На бисеръ, злато и порфиру,
На всѣ земныя красоты,
Во всѣ страны свой взоръ возводитъ,
Но краше въ свѣтѣ не находитъ
174
Елизаветы и тебя.
Ты, кромѣ той, всего превыше;
Душа ея зефира тише,
И зракъ прекраснѣе рая.
6) Молчите, пламенные звуки,
И колебать престаньте свѣтъ:
Здѣсь въ мирѣ расширять науки
Изволила Елисаветъ.
Вы, наглы вихри, не дерзайте
Ревѣть, но кротко разглашайте
Прекрасны наши времена:
Се хощетъ лира восхищенна
Гласить велики имена.
12) Всѣ холмы покрываютъ лики;
Въ долинахъ раздаются клики:
Великая Петрова дщерь
Щедроты отчи превышаетъ,
Довольство музъ усугубляетъ
И къ счастью отверзаетъ дверь.
18) Широкое открыто поле,
Гдѣ музамъ путь свой простирать!
Твоей великодушной волѣ
Что можемъ за сіе воздать?
Мы даръ твой до небесъ прославимъ
И знакъ щедротъ твоихъ поставимъ,
Гдѣ солнца всходъ и гдѣ Амуръ
Въ зеленыхъ берегахъ крутится,
Желая паки возвратиться
Въ твою державу отъ Манжуръ.
22) О вы, которыхъ ожидаетъ
Отечество отъ нѣдръ своихъ
И видѣть таковыхъ желаетъ,
Какихъ зоветъ отъ странъ чужихъ!
О, ваши дни благословенны!
Дерзайте, нынѣ ободренны,
Раченьемъ вашимъ показать,
Что можетъ собственныхъ Платоновъ
И быстрыхъ разумомъ Невтоновъ
Россійская земля рождать. Ломоносовъ.
175
Вечернее размышленіе о Божіемъ величествѣ.
Лицо свое скрываетъ день;
Поля покрыла мрачна ночь;
Взошла на горы черна тѣнь;
Лучи отъ насъ склонились прочь;
Открылась бездна звѣздъ полна;
Звѣздамъ числа нѣтъ, безднѣ — дна.
Песчинка какъ въ морскихъ волнахъ,
Какъ мала искра въ вѣчномъ льдѣ,
Какъ въ сильномъ вихрѣ тонкій прахъ,
Въ свирѣпомъ какъ перо огнѣ, —
Такъ я, въ сей безднѣ углубленъ,
Теряюсь, мысльми утомленъ.
Уста премудрыхъ намъ гласятъ:
Тамъ разныхъ множество свѣтовъ;
Несчетны солнца тамъ горятъ,
Народы тамъ и кругъ вѣковъ:
Для общей славы божества
'і’я.мъ равна сила естества.
Но гдѣ жъ, натура, твой законъ?
Съ полночныхъ странъ встаетъ заря!
Не солнце ль ставитъ тамъ свой тронъ?
Не льдисты ль мещутъ огнь моря?
Се хладный пламень насъ покрылъ!
Се въ ночь на землю день вступилъ1
О вы, которыхъ быстрый зракъ
Пронзаетъ въ книгу вѣчныхъ правъ,
Которымъ малый вещи знакъ
Являетъ естества уставъ!
Вамъ путь извѣстенъ всѣхъ планетъ —
Скажите, что насъ такъ мятетъ?
Что зыблетъ ясный ночью лучъ?
Что тонкій пламень въ твердь разитъ?
Какъ молнія безъ грозныхъ тучъ
Стремится отъ земли въ зенитъ?
Какъ можетъ быть, чтобъ мерзлый паръ
Среди зимы рождалъ пожаръ?
176
Тамъ споритъ жирна мгла съ водой;
Иль солнечны лучи блестятъ,
Склонясь сквозь воздухъ къ намъ густой;
Иль тучныхъ горъ верхи горятъ;
Иль въ морѣ дуть престалъ зефиръ,
И гладки волны бьютъ въ эфиръ.
Сомнѣній полонъ вашъ отвѣтъ
О томъ, что окрестъ ближнихъ мѣстъ.
Скажите жъ, коль пространенъ свѣтъ?
И что малѣйшихъ далѣ звѣздъ?
Не свѣдомъ тварей вамъ конецъ?
Скажите жъ, коль великъ Творецъ?
Ломоносовъ.
Ф е л и ц а.
(2 отрывка, 5 строфъ.)
1) Богоподобная царевна
Киргизъ-Кайсацкія орды,
Которой мудрость несравненна
Открыла вѣрные слѣды
Царевичу младому Хлору
Взойти на ту высоку гору,
Гдѣ роза безъ шиповъ растетъ,
Гдѣ добродѣтель обитаетъ!
Она мой духъ и умъ плѣняетъ:
Подай найти ея совѣтъ.
2) Подай, Фелица, наставленье,
Какъ пышно и правдиво жить,
Какъ укрощать страстей волненье
И счастливымъ на свѣтѣ быть.
Меня твой голосъ возбуждаетъ,
Меня твой сынъ препровождаетъ;
Но имъ послѣдовать я слабъ:
Мятясь житейской суетою,
Сегодня властвую собою,
А завтра прихотямъ я рабъ.
177
15) Ты вѣдаешь, Фелида, правы
И человѣковъ и царей:
Когда ты просвѣщаешь нравы,
Ты не дурачишь такъ людей;
Въ твои отъ дѣлъ отдохновенья
Ты пишешь въ сказкахъ поученья
И Хлору въ азбукѣ твердишь:
^Не дѣлай ничего худого —
II самаго сатира злого
Лжецомъ презрѣннымъ сотворишь".
16) С ыдишься слыть ты тѣмъ великой,
Чтобъ страшной, нелюбимой быть;
Медвѣдицѣ прилично дикой
Животныхъ рвать и кровь ихъ пить.
Безъ крайняго въ горячкѣ бѣдства
Тому ланцетовъ нужны ль средства,
Безъ нихъ кто обойтися могъ.
II славно ль быть тому тираномъ,
Великимъ въ звѣрствѣ Тамерланомъ,
Кто благостью великъ, какъ Богъ.
17) Фелицы слава — слава Бога,
Который брани усмирилъ,
Который сира .и убога
Покрылъ, одѣлъ и накормилъ;
Который окомъ лучезарнымъ
Шутамъ, трусамъ, неблагодарнымъ
II праведнымъ свой свѣтъ даритъ,
Равно всѣхъ смертныхъ просвѣщаетъ,
Больныхъ покоитъ, исцѣляетъ,
Добро лишь для добра творитъ.
Державинъ.
Богъ.
(3 первыя строфы.)
О Ты, пространствомъ безконечный,
Живый въ движеньѣ вещества,
Теченьемъ времени превѣчный,
Безъ лицъ въ трехъ лицахъ Божества!
А. НИКОЛЬСКІЙ. СБОРЫ. СТИХОТВ. И БАСЕНЪ.
12
178
Духъ всюду сущій и единый,
Кому нѣтъ мѣста и причины,
Кого постичь никто не могъ,
Кто все собою наполняетъ,
Объемлетъ, зиждетъ, сохраняетъ,
Кого мы называемъ — Богъ!
Измѣрить океанъ глубокій,
Сочесть пески, лучи планетъ,
Хотя и могъ бы умъ высокій, —
Тебѣ числа и мѣры нѣтъ.
Не могутъ духи просвѣщенны,
Отъ свѣта Твоего рожденны,
Изслѣдовать судебъ Твоихъ:
Лишь мысль къ тебѣ взнестись дерзаетъ,
Въ твоемъ величьѣ исчезаетъ,
Какъ въ вѣчности прошедшій мигъ.
Хаоса бытность довременну
Изъ безднъ Ты вѣчности воззвалъ,
А вѣчность, прежде вѣкъ рожденну,
Въ Себѣ самомъ Ты основалъ.
Себя Собою составляя,
Собою изъ Себя сіяя,
Ты свѣтъ, откуда свѣтъ истекъ,
Создавый все единымъ словомъ,
Въ твореньѣ простираясь новомъ,
Ты былъ, Ты есть, Ты будешь ввѣкъ!
Державинъ.
Водопадъ.
Алмазна сыплется гора
Съ высотъ четыремя скалами;
Жемчугу бездна и сребра
Кипитъ внизу, бьетъ вверхъ буграми;
Отъ брызговъ синій холмъ стоитъ
Далече ревъ въ лѣсу гремитъ.
Не такъ ли съ неба время льется.
Кипитъ стремленіе страстей,
179
Честь блещетъ, слава раздается,
Мелькаетъ счастье нашихъ дней?...
Чей трупъ, какъ на распутьи мгла,
Лежитъ на темномъ лонѣ нощи?
Простое рубище чресла,
Двѣ лепты покрываютъ очи;
Прижаты къ хладной груди персты,
Уста безмолвствуютъ отверсты!
Чей одръ — земля; кровь — воздухъ синь;
Чертоги — вкругъ пустынны виды?
Не ты ли счастья, славы сынъ,
Великолѣпный князь Тавриды?
Не ты ли съ высоты честей
Незапно палъ среди степей?
Не ты ль, который взвѣсить смѣлъ
Мощь росса, духъ Екатерины,
II, опершись на нихъ, хотѣлъ
Вознесть твой громъ на тѣ стремнины,
На коихъ древній Римъ стоялъ
И всей вселенной колебалъ?
Не ты ль, который орды сильны
Сосѣдей хищныхъ истребилъ,
Пространны области пустынны
Во грады, въ нивы обратилъ,
Покрылъ Понтъ Черный кораблями,
Потрясъ среду земли громами?
Се ты, отважнѣйшій изъ смертныхъ!
Парящій замыслами умъ!
Не шелъ ты средь путей извѣстныхъ,
Но проложилъ ихъ самъ — и шумъ
Оставилъ по себѣ въ потомки;
Се ты, о чудный вождь Потемкинъ!
Гдѣ слава? гдѣ великолѣпье?
Гдѣ ты, о сильный человѣкъ?
Маѳусаила долголѣтье
Лишь было бъ сонъ, лишь тѣнь нашъ вѣкъ;
Вся наша жизнь — не что иное,
Какъ лишь мечтаніе пустое. Державинъ.
12*
180
Памятникъ.
Я памятникъ себѣ воздвигъ чудесный, вѣчный.
Металловъ тверже онъ и выше пирамидъ:
Ни вихрь его, ни громъ не сломитъ быстротечный,
II времени полетъ его не сокрушитъ.
Такъ! весь я не умру; но часть меня большая,
Отъ тлѣна убѣжавъ, по смерти станетъ жить,
И слава возрастетъ моя, не увядая,
Доколь славяновъ родъ вселенна будетъ чтить.
Слухъ пройдетъ обо мнѣ отъ Бѣлыхъ водъ до Черныхъ,
Гдѣ Волга, Донъ, Нева, съ Рифея льетъ Уралъ;
Всякъ будетъ помнить то въ народахъ неисчетныхъ,
Какъ изъ безвѣстности я тѣмъ извѣстенъ сталъ,
Что первый я дерзнулъ въ забавномъ русскомъ слогѣ
О добродѣтеляхъ Фелицы возгласить,
Въ сердечной простотѣ бесѣдовать о Богѣ
И истину царямъ съ улыбкой говорить.
О муза! возгордись заслугой справедливой,
II презритъ кто тебя, сама тѣхъ презирай,
Непринужденною рукой, неторопливой,
Чело твое зарей безсмертія вѣнчай.
Державинъ.
Памятникъ.
Я памятникъ себѣ воздвигъ нерукотворный;
Къ нему не зарастетъ народная тропа;
Вознесся выше онъ главою непокорной
Александрійскаго столпа.
Нѣтъ! весь я не умру! Душа въ завѣтной лирѣ
Мой прахъ переживетъ и тлѣнья убѣжитъ —
II славенъ буду я, доколь въ подлунномъ мірѣ
Живъ будетъ хоть одинъ піитъ.
Слухъ обо мнѣ пройдетъ по всей Руси великой,
II назоветъ меня всякъ сущій въ ней языкъ:
И гордый внукъ славянъ, и финнъ, и нынѣ дикій
Тунгузъ, и другъ степей калмыкъ.
II долго буду тѣмъ народу я любезенъ,
181
Что чувства добрыя я лирой пробуждалъ,
Что прелестью живой стиховъ я былъ полезенъ
И милость къ падшимъ призывалъ.
Велѣнью Божію, о муза, будь послушна:
Обиды не страшась, не требуя вѣнца,
Хвалу и клевету пріемли равнодушно
И не оспаривай глупца.
Пушкинъ.
I
Пѣсня про купца Калашникова.
. (Отрывки.)
Охъ ты гой еси, царь Иванъ Васильевичъ!
Про тебя нашу пѣсню сложили мы,
Про твово любимаго опричника,
Да про смѣлаго купца, про Калашникова;
Мы сложили ее на старинный ладъ,
Мы пѣвали ее подъ гуслярный звонъ,
И причитывали да присказывали.
Православный народъ ею тѣшился.
I.
Не сіяетъ на небѣ солнце красное,
Не любуются имъ тучки синія:
То за трапезой сидитъ во златомъ вѣнцѣ
Сидитъ грозный царь Иванъ Васильевичъ.
Позади его стоятъ стольники,
Супротивъ его все бояре да князья,
По бокамъ его все опричники;
И пируетъ царь во славу Божію,
Въ удовольствіе свое и веселіе.
Улыбаясь, царь повелѣлъ тогда
Вина сладкаго, заморскаго,
Нацѣдить въ свой золоченый ковшъ
П поднесть его опричникамъ.
И всѣ пили, царя славили.
Лишь одинъ изъ нихъ, изъ опричниковъ,
Удалой боецъ, буйный молодецъ,
182
Въ золотомъ ковшѣ не мочилъ усовъ;
Опустилъ онъ въ землю очи темныя,
Опустилъ головушку на широку грудь, —
А въ груди его была дума крѣпкая.
Вотъ нахмурилъ царь брови черныя
II навелъ на него очи зоркія,
Словно ястребъ взглянулъ съ высоты небесъ
На младого голубя, сизокрылаго, —
Да не поднялъ глазъ молодой боецъ.
Вотъ объ землю царь стукнулъ палкою,
II дубовый полъ на полчетверти
Онъ желѣзнымъ пробилъ наконечникомъ, —
Да не вздрогнулъ и тутъ молодой боецъ.
Вотъ промолвилъ царь слово грозное —
II очнулся тогда добрый молодецъ.
„Гей ты, вѣрный нашъ слуга, Кирибѣевичъ,
А.іь ты думу затаилъ нечестивую?
Али славѣ нашей завидуешь?
Али служба тебѣ честная прискучила?
Когда всходитъ мѣсяцъ — звѣзды радуются,
Что свѣтлѣй имъ гулять по поднебесью;
А которая въ тучку прячется —
Та стремглавъ на землю падаетъ...
Неприлично же тебѣ, Кирибѣевичъ,
Царскою радостью гнушатися;
А изъ роду ты вѣдь Скуратовыхъ,
И семьею ты вскормленъ Малютиной.“
Отвѣчаетъ такъ Кирибѣевичъ
Царю грозному, въ поясъ кланяюсь:
— „Государь ты нашъ, Иванъ Васильевичъ!
Не кори ты раба недостойнаго:
Сердца жаркаго не залить виномъ,
Думу черную не запотчевать!...
А прогнѣвалъ я тебя — воля царская!
Прикажи казнить, рубить голову:
Тяготитъ она плечи богатырскія,
И сама къ сырой землѣ она клонится!..."
183
II.
За прилавкою сидитъ молодой купецъ,
Статный молодецъ Степанъ Парамоновичъ,
По прозванью Калашниковъ;
Шелковые товары раскладываетъ,
Рѣчью ласковой гостей онъ заманиваетъ,
Злато, серебро пересчитываетъ.
Да не добрый день задался ему:
Ходятъ мимо баре богатые,
Въ его лавочку не заглядываютъ.
II приходитъ онъ въ свой высокій домъ,
II дивится Степанъ Парамоновичъ:
Не встрѣчаетъ его молода жена,
Не накрытъ дубовый столъ бѣлой скатертью,
А свѣча предъ образомъ еле теплится.
11 смутился тогда думой крѣпкою
Молодой купецъ Калашниковъ.
II онъ сталъ къ окну, глядитъ на улицу —
А на улицѣ ночь темнехонька;
Валитъ бѣлый снѣгъ, разстилается,
Заметаетъ слѣдъ человѣческій...
Вотъ онъ слышитъ, въ сѣняхъ дверью хлопнули
Потомъ слышитъ шаги торопливые;
Обернулся, глядитъ—сила крестная!
Передъ нимъ стоитъ молода жена,
Сама блѣдная, простоволосая, —
Косы русыя расплетенныя
Снѣгомъ-инеемъ пересыпаны,
Смотрятъ очи мутныя, какъ безумныя,
Уста шепчутъ рѣчи непонятныя...
ПІ.
Надъ Москвой великой, златоглавою,
Надъ стѣной Кремлевской бѣлокаменной,
Пзъ-за дальнихъ лѣсовъ, изъ-за синихъ горъ,
По тесовымъ кровелькамъ играючи,
Тучки сѣрыя разгоняючи,
184
Зара алая подымается;
Разметала кудри золотистыя,
Умывается снѣгами разсыпчатыми,
Какъ красавица, глядя въ зеркальце,
Въ небо чистое смотритъ, улыбается.
Ужъ зачѣмъ ты, алая заря, просыпалася?
На какой ты радости разыгралася?
Какъ сходилися, собиралися
Удалые бойцы московскіе
На Москву-рѣку, на кулачный бой,
Разгуляться для праздника, потѣшиться.
II пріѣхалъ царь со дружиною,
Со боярами и опричниками,
II велѣлъ растянуть цѣпь серебряную,
Чистымъ золотомъ въ концахъ спаянную.
Оцѣпили мѣсто въ двадцать пять саженъ
Для охотницкаго боя одиночнаго.
II велѣлъ тогда царь Иванъ Васильевичъ
Кличъ кликать звонкимъ голосомъ:
„Ой, ужъ гдѣ вы, добры молодцы?
Вы потѣшьте царя, нашего батюшку,
Выходите-ка во широкій кругъ:
Кто побьетъ кого, того царь наградитъ,
А кто будетъ побитъ, тому Богъ проститъ! “
II выходитъ удалой Кирибѣевичъ,
Царю въ поясъ молча кланяется,
Скидаетъ съ могучихъ плечъ шубу бархатную,
Подпершися въ бокъ рукой правою,
Поправляетъ другой шапку алую,-
Ожидаетъ онъ себѣ противника...
Трижды громкій кличъ проклинали —
Ни одинъ боецъ и не тронулся,
Лишь стоятъ, да другъ друга поталкиваютъ.
Вдругъ толпа раздалась на обѣ стороны —
II выходитъ Степанъ Парамоновичъ,
Молодой купецъ, удалой боецъ,
По прозванью Калашниковъ.
Поклонился прежде царю грозному,
185
Послѣ бѣлому Кремлю да святымъ церквамъ,
А потомъ всему народу русскому.
Горятъ его очи соколиныя,
На опричника смотрятъ пристально.
II сказалъ ему Кирибѣевичъ:
„А повѣдай мнѣ, добрый молодецъ,
Ты какого роду, племени,
Какимъ именемъ прозываешься?
Чтобы знать, по комъ панихиду служить,
Чтобы было чѣмъ и похвастаться“.
Отвѣчаетъ Степанъ Парамоновичъ:
„А зовутъ меня Степаномъ Калашниковымъ,
А родился я отъ честного отца,
И жилъ я по закону Господнему:
Не позорилъ я чужой жены,
Не разбойничалъ ночью темною,
Не таился отъ свѣта небеснаго...
И промолвилъ ты правду истинную:
По одномъ изъ насъ будутъ панихиду пѣть,
II не позже, какъ завтра въ часъ полуденный;
И одинъ изъ насъ будетъ хвастаться,
Съ удалыми друзьями пируючи...
Не шутку шутить, не людей смѣшить
Къ тебѣ вышелъ я теперь, басурманскій сынъ, —
Вышелъ я на страшный бой, на послѣдній бой!“
И услышавъ то, Кирибѣевичъ
Поблѣднѣлъ въ лицѣ, какъ осенній снѣгъ;
Бойки очи его затуманились,
Между сильныхъ плечъ пробѣжалъ морозъ,
На раскрытыхъ устахъ слово замерло...
Какъ на площади народъ собирается,
Заунывный гудитъ-воетъ колоколъ,
Разглашаетъ всюду вѣсть недобрую.
По высокому мѣсту лобному,
Во рубахѣ красной съ яркой запонкой,
Съ большимъ топоромъ, навостренныимъ,
Руки голыя потираючи,
Палачъ весело похаживаетъ,
186
Удалого бойца дожидается, —
А лихой боецъ, молодой купецъ,
Съ родными братьями прощается:
„Ужъ вы, братцы мои, други кровные,
Поцѣлуемтесь да обнимемтесь
На послѣднее разставаніе.
Поклонитесь отъ меня Алёнѣ Дмитревнѣ,
Закажите ей меньше печалиться,
Про меня моимъ дѣтушкамъ не сказывать,
Поклонитесь дому родительскому,
Поклонитесь всѣмъ нашимъ товарищамъ,
Помолитесь сами въ церкви Божіей
Вы за душу мою, душу грѣшную!“
II казнили Степана Калашникова
Смертью лютою, позорною;
II головушка безталанная
Во крови на плаху покатилася.
Схоронили его за Москвой-рѣкой,
На чистомъ полѣ промежъ трехъ дорогъ:
Промежъ тульской, рязанской, Владимірской,
II бугоръ земли сырой тутъ насыпали,
II кленовый крестъ тутъ поставили.
II гуляютъ, шумятъ вѣтры буйные
Надъ его безыменной могилкою.
II проходятъ мимо люди добрые:
Пройдетъ старъ человѣкъ — перекрестится,
Пройдетъ дѣвица — пригорюнится,
А пройдутъ гусляры — споютъ пѣсенку.
Лермонтовъ^
На смерть Гёте.
Предстала — и старецъ великій смежилъ
Орлиныя очи въ покоѣ;
Почилъ безмятежно, зане совершилъ
Въ предѣлѣ земномъ все земное.
Надъ дивной могилой не плачь, не жалѣй,
Что генія черепъ наслѣдье червей.
Погасъ, но ничто не оставлено имъ
187
Подъ солнцемъ живымъ безъ привѣта;
На все отозвался онъ сердцемъ своимъ,
Что проситъ у сердца отвѣта.
Крылатою мыслью онъ міръ облетѣлъ,
Въ одномъ безпредѣльномъ нашелъ ей предѣлъ.
Все духъ въ немъ питало: труды мудрецовъ,
Искусствъ вдохновенныхъ созданья,
Преданья, завѣты минувшихъ вѣковъ,
Цвѣтущихъ временъ упованья.
Мечтою по волѣ проникнуть онъ могъ
И въ нищую хату и въ царскій чертогъ.
Съ природой одною онъ жизнью дышалъ:
Ручья разумѣлъ лепетанье,
II говоръ древесныхъ листовъ понималъ,
II чувствовалъ травъ прозябанье;
Была ему звѣздная книга ясна,
И съ нимъ говорила морская волна.
Извѣданъ, испытанъ имъ весь человѣкъ.
И ежели жизнью земною
Творецъ ограничилъ летучій нашъ вѣкъ,
II насъ за могильной доскою,
.За міромъ явленій не ждетъ ничего —
Творца оправдаетъ могила его.
И если загробная жизнь намъ дана,
Онъ, здѣшней вполнѣ отдышавшій,
II въ звучныхъ, глубокихъ отзывахъ сполна
Все дольное долу отдавшій,—
Къ предвѣчному легкой душой возлетитъ,
И въ небѣ земное его не смутить.
Баратынскій.
„Эти бѣдныя селенья...4*
Эти бѣдныя селенья,
Эта скудная природа —
Край родной долготерпѣнья,
Край ты русскаго народа!
Не пойметъ и не оцѣнитъ
Гордый взоръ иноплеменный,
188
Чтд сквозитъ и тайно свѣтитъ
Въ наготѣ твоей смиренной.
Удрученный ношей крестной,
Всю тебя, земля родная,
Въ рабскомъ видѣ, Царь небесный
Исходилъ, благословляя.
Тютчевъ.
Славянамъ.
Привѣтъ вамъ задушевный, братья,
Со всѣхъ славянщины концовъ!
Привѣтъ нашъ всѣмъ вамъ — безъ изъятья!
Для всѣхъ семейный пиръ готовъ.
Не даромъ васъ звала Россія
На праздникъ мира и любви;
Но знайте, гости дорогіе,
Вы здѣсь — не гости, вы — свои!
Вы дома здѣсь, и больше дома,
Чѣмъ тамъ, на родинѣ своей, —
Здѣсь, гдѣ господство незнакомо
Пноязыческихъ властей;
Здѣсь, гдѣ у власти и подданства
Одинъ языкъ, одинъ для всѣхъ,
И не считается славянство
За тяжкій первородный грѣхъ!
Хотя враждебною судьбиной
И были мы разлучены,
Но все же мы — народъ единый,
Единой матери сыны;
Но все же братья мы родные...
Вотъ, вотъ чтд ненавидятъ въ насъ:
Вамъ — не прощается Россія,
Россіи — не прощаютъ васъ.
Смущаетъ ихъ, и до испугу,
Что вся славянская семья
Въ лицо и недругу и другу
Впервые скажетъ — это я!
189
При неотступномъ вспоминаньѣ
О длинной цѣпи злыхъ обидъ,
Славянское самосознанье,
Какъ Божья кара, ихъ страшитъ.
Давно на почвѣ европейской,
Гдѣ ложь такъ пышно разрослась,
Давно наукой фарисейской
Двойная правда создалась:
Для нихъ — законъ и равноправность,
Для насъ—-насилье и обманъ...
И закрѣпила стародавность
Ихъ, какъ наслѣдіе славянъ.
И то, что дѣлалось вѣками,
Не оскудѣло и поднесь,
II тяготѣетъ и надъ нами, —
Надъ нами, собранными здѣсь...
Еще болитъ отъ старыхъ болей
Вся современная пора:
Не тронуто Коссово поле,
Не срыта Бѣлая гора!
А между тѣмъ позоръ не малый
Въ славянской, всѣмъ родной средѣ —
.Іишь тотъ ушелъ отъ ихъ опалы
II не подвергся ихъ враждѣ, *
Кто для своихъ всегда и всюду /
Злодѣемъ былъ передовымъ:
Они лишь нашего Іуду
Честятъ лобзаніемъ своимъ.
Опально-міровое племя!
Когда же будешь ты народъ?
Когда же упразднится время
Твоей и розни и невзгодъ,
II грянетъ кликъ къ объединенью,
И рухнетъ то, что дѣлитъ насъ?...
Мы ждемъ и вѣримъ Провидѣнью:
Ему извѣстны день и часъ...
II эта вѣра въ правду Бога
Ужъ въ нашей не умретъ груди,
190
Хоть много жертвъ и горя много
Еще мы видимъ впереди...
Онъ живъ — Верховный Промыслитель,
II судъ его не оскудѣлъ...
И слово — Царь-Освободитель
За русскій выступитъ предѣлъ!
Тютчевъ.
Русь.
(Отрывокъ изъ XI гл. I т. „Мертвыхъ душъ‘:.)
Русь! Русь! вижу тебя изъ моего чуднаго, прекраснаго да-
лека, тебя вижу. Бѣдна природа въ тебѣ; не развеселятъ,
не испугаютъ взоровъ дерзкія ея дива, вѣнчанныя дерзкими
дивами искусства, — города съ многооконными высокими двор-
цами, вросшими въ утесы, картинные дерева и плющи, вросшіе
въ домы, въ шумѣ и въ вѣчной пыли водопадовъ; не опро-
кинется назадъ голова посмотрѣть на громоздящіяся безъ
конца надъ нею и въ вышинѣ каменныя глыбы; не блеснутъ
сквозь наброшенныя одна на другую темныя арки, опутанныя
виноградными сучьями, плющами и несмѣтными милліонами
дикихъ розъ, не блеснутъ сквозь нихъ вдали вѣчныя линіи
сіяющихъ горъ, несущихся въ серебряныя, ясныя небеса.
Открыто-пустынно и ровно все въ тебѣ; какъ точки, какъ
значки, непримѣтно торчатъ среди равнинъ невысокіе твои
города; ничто не обольститъ и не очаруетъ взора. Но какая же
непостижимая, тайная сила влечетъ къ тебѣ? Почему слы-
шится и раздается немолчно въ ушахъ твоя тоскливая, несу-
щаяся по всей длинѣ и ширинѣ твоей, отъ моря до моря,
пѣсня? Чтд въ ней, въ этой пѣснѣ? Что зоветъ и рыдаетъ,
и хватаетъ за сердце? Какіе звуки болѣзненно лобзаютъ и
стремятся въ душу, и вьются около моего сердца? Русь!
чего же ты хочешь отъ меня? Какая непостижимая связь
таится между нами? Что глядишь ты такъ, и зачѣмъ все, что
ни есть въ тебѣ, обратило на меня полныя ожиданія очи?...
И еще, полный недоумѣнія, неподвижно стою я, а уже главу
осѣнило грозное облако, тяжелое грядущими дождями, и онѣ-
мѣла мысль предъ твоимъ пространствомъ. Что пророчитъ
сей необъятный просторъ? Здѣсь ли, въ тебѣ ли не родиться
191
безпредѣльной мысли, когда ты сама безъ конца? Здѣсь ли
не быть богатырю, когда есть мѣсто, гдѣ развернуться и
пройтись ему? И грозно объемлетъ меня могучее простран-
ство, страшною силою отразясь въ глубинѣ моей; неесте-
ственною властью освѣтились мои очи... У! какая сверкаю-
щая, чудная, незнакомая землѣ даль! Русь!...
Гоіолъ.
ВОСЬМОЙ КЛАССЪ.
Прологъ къ „Двѣнадцати спящимъ дѣвамъ".
Опять ты здѣсь, мой благодатный ген'й,
Воздушная подруга юныхъ дней;
Опять съ толпой знакомыхъ привидѣній
Тѣснишься ты, мечта, къ душѣ моей.
Приди жъ, о другъ! дай прежнихъ вдохновеній,
Минувшею мнѣ жизнію повѣй,
Побудь со мной, продли очарованья!
Дай сладкаго вкусить воспоминанья!
Ты образы веселыхъ лѣтъ примчала, —
И много милыхъ тѣней возстаетъ;
И то, чѣмъ жизнь столь нѣкогда плѣняла,
Что рокъ, отнявъ, назадъ не отдаетъ,
То все опять душа моя узнала.
Проснулась скорбь, и жалоба зоветъ
Сопутниковъ, съ пути сошедшихъ прежде
И здѣсь вотще повѣрившихъ надеждѣ.
Къ нимъ не дойдутъ послѣдней пѣсни звуки;
Разсѣянъ кругъ, гдѣ первую я пѣлъ;
Не встрѣтятъ ихъ простертыя къ нимъ руки;
Прекрасный сонъ ихъ жизни улетѣлъ.
Другихъ умчалъ могущій духъ разлуки;
Счастливый край, ихъ знавшій, опустѣлъ;
Разбросаны по всѣмъ дорогамъ міра!...
Не имъ поетъ задумчивая лира.
192
И снова въ томномъ сердцѣ воскресаетъ
Стремленье въ оный таинственный свѣтъ;
Давнишній гласъ на лирѣ оживаетъ,
Чуть слышимый, какъ генія полетъ;
И душу хладную разогрѣваетъ
Опять тоска по благамъ прежнихъ лѣтъ:
Все близкое мнѣ зрится отдаленнымъ,
Отжившее, какъ прежде, оживленнымъ.
Жуковскій.
„Безумныхъ лѣтъ угасшее веселье..."
Безумныхъ лѣтъ угасшее веселье
Мнѣ тяжело, какъ смутное похмелье.
Но какъ вино — печаль минувшихъ дней
Въ моей душѣ чѣмъ старѣ, тѣмъ сильнѣй.
Мой путь унылъ. Сулитъ мнѣ трудъ и горе
Грядущаго волнуемое море.
Но не хочу, о други, умирать!
Я жить хочу, чтобъ мыслить и страдать;
II вѣдаю, мнѣ будутъ наслажденья
Межъ горестей, заботъ и треволненья:
Порой опять гармоніей упьюсь,
Надъ вымысломъ слезами обольюсь,
И, можетъ быть, на мой закатъ печальный
Блеснетъ любовь улыбкою прощальной
Лушкинъ.
Пророкъ.
Духовной жаждою томимъ,
Въ пустынѣ мрачной я влачился,
II шестикрылый серафимъ
На перепутьѣ мнѣ явился;
Перстами, легкими какъ сонъ,
Моихъ зѣницъ коснулся онъ:
Отверзлись вѣщія зѣницы,
Какъ у испуганной орлицы.
Моихъ ушей коснулся онъ,
И ихъ наполнилъ шумъ и звонъ:
193
II внялъ я неба содроганье,
II горній ангеловъ полетъ,
II гадъ морскихъ подводный ходъ,
II дольней лозы прозябанье.
И онъ къ устамъ моимъ приникъ,
П вырвалъ грѣшный мой языкъ,
И празднословный и лукавый,
И жало мудрыя змѣи
Въ уста замершія мои
Вложилъ десницею кровавой.
II онъ мнѣ грудь разсѣкъ мечомъ,
И сердце трепетное вынулъ,
II угль, пылающій огнемъ,
Во грудь отверстую водвинулъ.
Какъ трупъ, въ пустынѣ я , ежалъ,
II Бога гласъ ко мнѣ воззвалъ:
„Возстань, пророкъ, и виждь, и внемли,
Исполнись волею Моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголомъ жги сердца людей! “
Лушкинъ.
Поэту.
Поэтъ! не дорожи любовію народной:
Восторженныхъ похвалъ пройдетъ минутный шумъ,
Услышишь судъ глупца и смѣхъ толпы холодной;
Но ты останься твердъ, спокоенъ и угрюмъ.
Ты царь: живи одинъ. Дорогою свободной
Иди, куда влечетъ тебя свободный умъ,
Усовершенствуя плоды любимыхъ думъ,
Не требуя наградъ за подвигъ благородный.
Онѣ въ самомъ тебѣ. Ты самъ свой высшій судъ;
Всѣхъ строже оцѣнить умѣешь ты свой трудъ.
Ты имъ доволенъ ли, взыскательный художникъ?
Доволенъ? Такъ пускай толпа его бранитъ,
II плюетъ на алтарь, гдѣ твой огонь горитъ,
И въ дѣтской рѣзвости колеблетъ твой треножникъ.
Лушкинъ.
А- НИКОЛЬСКІЙ. СБОРН. СТИХОТВОВ. И ВАСЕНЪ. 13
194
Поэтъ и чернь.
Поэтъ по лирѣ вдохновенной
Рукой разсѣянной бряцалъ.
Онъ пѣлъ — а хладный и надменный
Кругомъ народъ непосвященный
Ему безсмысленно внималъ.
И толковала чернь тупая:
„Зачѣмъ такъ звучно онъ поетъ?
Напрасно ухо поражая,
Къ какой онъ цѣли насъ ведетъ?
О чемъ бренчитъ? Чему насъ учитъ?
Зачѣмъ сердца волнуетъ, мучитъ,
Какъ своенравный чародѣй?
Какъ вѣтеръ, пѣснь его свободна,
Зато какъ вѣтеръ и безплодна:
Какая польза намъ отъ ней?“
Поэтъ.
Молчи, безсмысленный народъ,
Поденщикъ, рабъ нужды, заботъ!
Несносенъ мнѣ твой ропотъ дерзкій.
Ты червь земли, не сынъ небесъ:
Тебѣ бы пользы все — на вѣсъ
Кумиръ ты цѣнишь Бельведерскій.
Ты пользы, пользы въ немъ не зришь.
Но мраморъ сей вѣдь богъ!... Такъ что же?
Печной горшокъ тебѣ дороже:
Ты пищу въ немъ себѣ варишь.
Чернь.
Нѣтъ, если ты небесъ избранникъ,
Свой даръ, божественный посланникъ,
Во благо намъ употребляй:
Сердца собратьевъ исправляй.
Мы малодушны, мы коварны,
Безстыдны, злы, неблагодарны;
Мы сердцемъ хладные скопцы,
Клеветники, рабы, глупцы;
195
Гнѣздятся клубомъ въ насъ пороки:
Ты можешь, ближняго любя,
Давать намъ смѣлые уроки,
А мы послушаемъ тебя.
Поэтъ.
Подите прочь — какое дѣло
Поэту мирному до васъ!
Въ развратѣ каменѣйте смѣло;
Не оживитъ васъ лиры гласъ!
Душѣ противны вы какъ гробы.
Для вашей глупости и злобы
Имѣли вы до сей поры
Бичи, темницы, топоры;
Довольно съ васъ, рабовъ безумныхъ!
Во градахъ вашихъ съ улицъ шумныхъ
Сметаютъ соръ — полезный трудъ! —
Но, позабывъ свое служенье,
Алтарь и жертвоприношенье,
Жрецы ль у васъ метлу берутъ?
Не для житейскаго волненья,
Не для корысти, не для битвъ,
Мы рождены для вдохновенья,
Для звуковъ сладкихъ и молитвъ.
Пушкинъ
Поэтъ.
Пока не требуетъ поэта
Къ священной жертвѣ Аполлонъ,
Въ заботахъ суетнаго свѣта
Онъ малодушно погруженъ.
Молчитъ его святая лира,
Душа вкушаетъ хладный сонъ,
И межъ дѣтей ничтожныхъ міра,
Быть можетъ, всѣхъ ничтожнѣй онъ.
Но лишь божественный глаголъ
До слуха чуткаго коснется,
Душа поэта встрепенется,
Какъ пробудившійся орелъ.
13
196
Тоскуетъ онъ въ забавахъ міра,
Людской чуждается молвы;
Къ ногамъ народнаго кумира
Не клонитъ гордой головы;
Бѣжитъ онъ, дикій и суровый,
И звуковъ, и смятенья полнъ,
На берега пустынныхъ волнъ,
Въ широкопіумныя дубровы...
Пушкинъ.
Къ морю.
Прощай, свободная стихія!
Въ послѣдній разъ передо мной
Ты катишь волны голубыя
И блещешь гордою красой.
Какъ друга ропотъ заунывный,
Какъ зовъ его въ прощальный часъ,
Твой грустный шумъ, твой шумъ призывный,
Услышалъ я въ послѣдній разъ.
Моей души предѣлъ желанный!
Какъ часто по брегамъ твоимъ
Бродилъ я тихій и туманный,
Завѣтнымъ умысломъ томимъ.
Какъ я любилъ твои отзывы,
Глухіе звуки, бездны гласъ,
И тишину въ вечерній часъ,
И своенравные порывы.
Смиренный парусъ рыбарей,
Твоею прихотью хранимый,
Скользитъ отважно средь зыбей;
Но ты взыгралъ, неодолимый —
И стая тонетъ кораблей!
Не удалось навѣкъ оставить
Мнѣ скучный, неподвижный брегъ,
Тебя восторгами поздравить
И по хребтамъ твоимъ направить
Мой поэтическій побѣгъ.
Ты ждалъ, ты звалъ... я былъ окованъ;
Вотще рвалась душа моя:
197
Могучей страстью очарованъ,
У береговъ остался я.
О чемъ жалѣ ь? Куда бы нынѣ
Я путь безпечный устремилъ?
Одинъ предметъ въ твоей пустынѣ
Мою бы душу поразилъ.
Одна скала, гробница славы...
Тамъ погружались въ хладный сонъ
Воспоминанья величавы:
Тамъ угасалъ Наполеонъ.
Тамъ онъ почилъ среди мученій...
И вслѣдъ за нимъ, какъ бури шумъ,
Другой отъ насъ умчался геній,
Другой властитель нашихъ думъ.
Исчезъ, оплаканный свободой
Оставя міру свой вѣнецъ.
Шуми, взволнуйся непогодой:
Онъ былъ, о море, твой пѣвецъ.
Твой образъ былъ на немъ означенъ;
Онъ духомъ созданъ былъ твоимъ:
Какъ ты, могущъ, глубокъ и мраченъ,
Какъ ты, ничѣмъ неукротимъ.
Міръ опустѣлъ... Теперь куда же
Меня бъ ты вынесъ, океанъ?
Судьба людей повсюду та же:
Гдѣ капля блага, тамъ на стражѣ
Иль просвѣщенье, иль тиранъ.
Прощай же, море! не забуду
Твоей торжественной красы,
И долго, долго слышать буду
Твой гулъ въ вечерніе часы.
Въ лѣса, въ пустыни молчаливы
Перенесу, тобою полнъ,
Твои скалы, твои заливы,
И блескъ, и тѣнь, и говоръ волнъ.
Пушкинъ.
198
Ленскій.
(Отрыв. изъ „Евген. Онѣг.“, П, 6—10.)
....Владиміръ Ленскій,
Съ душою прямо геттингенской,
Красавецъ, въ полномъ цвѣтѣ лѣтъ,
Поклонникъ Канта и поэтъ.
Онъ изъ Германіи туманной
Привезъ учености плоды:
Вольнолюбивыя мечты,
Духъ пылкій и довольно странный,
Всегда восторженную рѣчь
И кудри черныя до плечъ.
Отъ хладнаго разврата свѣта
Еще увянуть не успѣвъ,
Его душа была согрѣта
Привѣтомъ друга, лаской дѣвъ.
Онъ сердцемъ милый былъ невѣжда;
Его лелѣяла надежда,
И міра новый блескъ и шумъ
Еще плѣняли юный умъ.
Онъ забавлялъ мечтою сладкой
Сомнѣнья сердца своего;
Цѣль жизни нашей для него
Была заманчивой загадкой;
Надъ ней онъ голову ломалъ
И чудеса подозрѣвалъ.
Онъ вѣрилъ, что душа родная
Соединиться съ нимъ должна;
Что, безотрадно изнывая,
Его вседневно ждетъ она;
Онъ вѣрилъ, что друзья готовы
За честь его принять оковы,
И что не дрогнетъ ихъ рука
Разбить сосудъ клеветника;
Что есть избранные судьбами
Людей священные друзья,
Что ихъ безсмертная семья
199
Неотразимыми лучами
Когда-нибудь насъ озаритъ,
И міръ блаженствомъ одаритъ.
Негодованье, сожалѣнье,
Ко благу чистая любовь
И славы сладкое мученье
Въ немъ рано волновали кровь.
Онъ съ лирой странствовалъ па свѣтѣ;
Подъ небомъ Шиллера и Гёте,
Ихъ поэтическимъ огнемъ
Душа воспламенилась въ немъ;
И музъ возвышенныхъ искусства,
Счастливецъ, онъ не постыдилъ:
Онъ въ пѣсняхъ гордо сохранилъ
Всегда возвышенныя чувства,
Порывы дѣвственной мечты
И прелесть важной простоты.
Онъ пѣлъ любовь, любви послушный,
, И пѣснь его была ясна,
Какъ мысли дѣвы простодушной,
Какъ сонъ младенца, какъ луна
к Въ пустыняхъ неба безмятежныхъ,
Богиня тайнъ и вздоховъ нѣжныхъ.
Онъ пѣлъ разлуку и печаль,
И нѣчто, и туманну даль,
I И романтическія розы;
Онъ пѣлъ тѣ дальнія страны,
Гдѣ долго въ лоно тишины
Лились его живыя слезы;
Онъ пѣлъ поблеклый жизни цвѣтъ,
Безъ малаго въ осьмнадцать лѣтъ.
Въ пустынѣ, гдѣ одинъ Евгеній
Могъ оцѣнить его дары,
Господъ сосѣдственныхъ селеній
Ему не нравились пиры;
Бѣжалъ онъ ихъ бесѣды шумной.
Ихъ разговоръ благоразумный
О сѣнокосѣ, о винѣ,
200
О псарнѣ, о своей роднѣ,
Конечно, не блисталъ ни чувствомъ,
Ни поэтическимъ огнемъ,
Ни остротою, ни умомъ,
Ни общежитія искусствомъ;
Но разговоръ ихъ милыхъ женъ
Гораздо меньше былъ уменъ.
Пушкинъ.
Пророкъ.
Съ тѣхъ поръ, какъ Вѣчный Судія
Мнѣ далъ всевѣдѣнье пророка,
Въ очахъ людей читаю я
Страницы злобы и порока.
Провозглашать я сталъ любви
И правды чистыя ученья;
Въ меня всѣ ближніе мои
Бросали бѣшено каменья.
Посыпалъ пепломъ я главу,
Изъ городовъ бѣжалъ я нищій, —
И вотъ въ пустынѣ я живу,
Какъ птицы — даромъ Божьей пищи.
Завѣтъ Предвѣчнаго храпя,
Мнѣ тварь покорна тамъ земная,
И звѣзды слушаютъ меня,
Лучами радостно играя.
Когда же черезъ шумный градъ
Я пробираюсь торопливо,
То старцы дѣтямъ говорятъ
Съ улыбкою самолюбивой:
„Смотрите: вотъ примѣръ для васъ!
Онъ гордъ былъ, не ужился съ нами;
Глупецъ — хотѣлъ увѣрить насъ,
Что Богъ гласитъ его устами!
Смотрите жъ, дѣти, на него —
Какъ онъ угрюмъ, и худъ, и блѣденъ,
Смотрите, какъ онъ нагъ и бѣденъ,
Какъ презираютъ всѣ его!“
Лермонтовъ.
201
Туча.
Тучки небесныя, вѣчные странники!
Степью лазурною, цѣпью жемчужною
Мчитесь вы, будто какъ я же, изгнанники,
Съ милаго сѣвера въ сторону южную.
Кто же васъ гонитъ: судьбы ли рѣшеніе?
Зависть ли тайная? злоба ль открытая?
Или на васъ тяготитъ преступленіе?
Или друзей клевета ядовитая?
Нѣтъ, вамъ наскучили нивы безплодныя...
Чужды вамъ страсти и чужды спаданія;
Вѣчно холодныя, вѣчно свободныя,
Нѣтъ у васъ родины, нѣтъ вамъ изгнанія.
Лермонтовъ.
Сонъ.
Въ полдневный жаръ въ долинѣ Дагестана
Съ свинцомъ въ груди лежалъ недвижимъ я;
Глубокая еще дымилась рана,
По каплѣ кровь точилася моя.
Лежалъ одинъ я на пескѣ долины;
Уступы скалъ тѣснилися кругомъ,
И солнце жгло ихъ желтыя вершины,
И жгло меня — но спалъ я мертвымъ сномъ.
И снился мнѣ сіяющій огнями
Вечерній пиръ въ родимой сторонѣ;
Межъ юныхъ женъ, увѣнчанныхъ цвѣтами,
Шелъ разговоръ веселый обо мнѣ.
Но, въ разговоръ веселый не вступая,
Сидѣла тамъ задумчиво одна,
И въ грустный сонъ ея душа младая,
Богъ знаетъ чѣмъ, была погружена.
И снилась ей долина Дагестана;
Знакомый трупъ лежалъ въ долинѣ той;
Въ его груди, дымясь, чернѣла рана,
И кровь лилась хладѣющей струей...
Лермонтовъ.
202
Парусъ.
Бѣлѣетъ парусъ одинокій
Въ туманѣ моря голубомъ...
Что ищетъ онъ въ странѣ далекой?
Что кинулъ онъ въ краю родномъ?
Играютъ волны; вѣтеръ свищетъ,
II мачта гнется и скрипитъ...
Увы, онъ счастія не ищетъ,
II не отъ счастія бѣжитъ!
Подъ нимъ струя свѣтлѣй лазури,
Надъ нимъ лучъ солнца золотой;
А онъ, мятежный, проситъ бури,
Какъ будто въ буряхъ есть покой!...
Лермонтовъ.
Ангелъ.
По небу полуночи Ангелъ летѣлъ
И тихую пѣсню онъ пѣлъ;
И мѣсяцъ, и звѣзды, и тучи толпой
Внимали той пѣсни святой.
Онъ пѣлъ о блаженствѣ безгрѣшныхъ духовъ
Подъ кущами райскихъ садовъ,
О Богѣ великомъ онъ пѣлъ, и хвала
Его непритворна была.
Онъ душу младую въ объятіяхъ несъ
Для міра печали и слезъ,
И звукъ его пѣсни въ душѣ молодой
Остался безъ словъ, но живой.
И долго на свѣтѣ томилась она,
Желаніемъ чуднымъ полна,
II звуковъ небесъ замѣнить не могли
Ей скучныя пѣсни земли.
Лермонтовъ.
„Не вѣрь себѣ, мечтатель молодой".
Не вѣрь, не вѣрь себѣ, мечтатель молодой,
Какъ язвы бойся вдохновенья...
203
Оно — тяжелый бредъ души твоей больной,
Иль плѣнной мысли раздраженье.
Въ немъ признака небесъ напрасно не ищи:
То кровь кипитъ, то силъ избытокъ.
Скорѣе жизнь свою въ заботахъ истощи,
Разлей отравленный напитокъ.
Случится ли тебѣ въ завѣтный, чудный мигъ
Открыть въ душѣ, давно безмолвной,
Еще невѣдомый и дѣвственный родникъ,
Простыхъ и сладкихъ звуковъ полный, —
Не вслушивайся въ нихъ, не предавайся имъ,
Набрось на нихъ покровъ забвенья:
Стихомъ размѣреннымъ и словомъ ледянымъ
Не. передашь ты ихъ значенья.
Закрадется ль печаль въ тайникъ души твоей,
Зайдетъ ли страсть съ грозой и вьюгой, —
Не выходи тогда на шумный пиръ людей
Съ своею бѣшеной подругой,
Не унижай себя. Стыдися торговать
То гнѣвомъ, то тоской послушной,
И гной душевныхъ ранъ надменно выставлять
На диво черни простодушной.
Какое дѣло намъ, страдалъ ты или нѣтъ?
На что намъ знать твои волненья,
Надежды глупыя первоначальныхъ лѣтъ,
Разсудка злыя сожалѣнья?
Взгляни: передъ тобой играючи идетъ
Толпа дорогою привычной;
На лицахъ праздничныхъ чуть виденъ слѣдъ заботъ,
Слезы не встрѣтишь неприличной.
А между тѣмъ изъ нихъ едва ли есть одинъ,
Тяжелой пыткой не измятый,
До преждевременныхъ добравшійся морщинъ
Безъ преступленья иль утраты!...
Повѣрь: для нихъ смѣшонъ твой плачъ и твой укоръ,
Съ своимъ напѣвомъ заученнымъ,
Какъ разрумяненный трагическій актеръ,
Махающій мечомъ картоннымъ. Лермонтовъ.
204
Монологъ Чацкаго — „Милліонъ терзаній..."
(„Горе отъ ума“, д. III, явл. 22-е.')
Чацкій.
Да, мочи нѣтъ! Милліонъ терзаній —
Груди отъ дружескихъ тисковъ,
Ногамъ отъ шарканья, ушамъ отъ восклицаній,
А пуще головѣ отъ всякихъ пустяковъ!
Душа здѣсь у меня какимъ-то горемъ сжата,
И въ многолюдствѣ я потерянъ, самъ не свой.
Нѣтъ! не доволенъ я Москвой.
Софія.
Скажите, что васъ такъ гнѣвитъ?
Чацкій.
Въ той комнатѣ незначущая встрѣча:
Французикъ изъ Бордо, надсаживая грудь,
Собралъ вокругъ себя родъ вѣча
И сказывалъ, какъ снаряжался въ путь
Въ Россію, къ варварамъ, со страхомъ и слезами;
Пріѣхалъ и нашелъ, что ласкамъ нѣтъ конца;
Ни звука русскаго, ни русскаго лица
Не встрѣтилъ, будто бы въ отечествѣ, съ друзьями —
Такой же толкъ у дамъ, такіе же наряды.
Онъ радъ, но мы не рады.
Умолкъ. — И тутъ со всѣхъ сторонъ
Тоска, и оханье, и стонъ:
„Ахъ, Франція! Нѣтъ въ мірѣ лучше края!“
Рѣшили двѣ княжны-сестрицы, повторяя
Урокъ, который имъ изъ дѣтства натверженъ.
Куда дѣваться отъ шяженъ?
Я одаль возсылалъ желанья
Смиренныя, однако вслухъ,
Чтобъ истребилъ Господь нечистый этотъ духъ
Пустого, рабскаго, слѣпого подражанья;
Чтобъ искру заронилъ Онъ въ комъ-нибудь съ душой,
205
Кто МОГЪ бы С ІОВОМЪ иль примѣромъ
Насъ удержать, какъ крѣпкою вожжей,
Отъ жалкой тошноты по сторонѣ чужой.
Пускай меня отъявятъ старовѣромъ,
Но хуже для меня нашъ сѣверъ во сто кратъ
Съ тѣхъ поръ, какъ отдалъ все въ промѣнъ на новый ладъ —
И нравы, и языкъ, и старину святую,
II величавую одежду на другую,
По шутовскому образцу:
Хвостъ сзади, спереди какой-то чудный выемъ,
Разсудку вопреки, наперекоръ стихіямъ —
Движенья связаны и не краса лицу!
Смѣшные, бритые, сѣдые подбородки...
Какъ платье, волосы, такъ и умы коротки!
Ахъ, если рождены мы все перенимать,
Хоть у китайцевъ бы намъ нѣсколько занять
Премудраго у нихъ незнанья иноземцевъ!
Воскреснемъ ли когда отъ чужевластья модъ,
Чтобъ умный, добрый нашъ народъ
Хотя по языку насъ не считалъ за нѣмцевъ!
„Какъ европейское поставить въ параллель
Съ національнымъ — странно что-то!
Ну, какъ перевести: мадамъ и мадмоазель?
Ужель: сударыня!" — забормоталъ мнѣ кто-то..
Вообразите: тутъ у всѣхъ
На мой же счетъ поднялся смѣхъ!
„Сударыня! ха! ха! — прекрасно!
Сударыня! ха! ха! — ужасно!"
Я, разсердись и жизнь кляня,
Отвѣтъ готовилъ имъ громовый,
Но всѣ оставили меня...
Вотъ случай вамъ со мною — онъ не новый.
Москва и Петербургъ, 'во всей Россіи то,
Что человѣкъ изъ города Бордо
Лишь ротъ открылъ — имѣетъ счастье
Во всѣхъ княженъ вселять участье.
И въ Петербургѣ и въ Москвѣ,
Кто недругъ выписныхъ лицъ, вычуръ, словъ кудрявыхъ,
206
Въ чьей, по несчастью, головѣ
Пять, шесть найдется мыслей здравыхъ,
И онъ осмѣлится ихъ гласно объявлять, —
Глядь...
( Оглядывается — вегъ вальсируютъ; старики усѣлись за карты.)
Грибоѣдовъ.
„Гдѣ сыщется еще столица, какъ Москва?"
(„Горе отъ ума“ дѣйств. II, явл. 5-е.)
Фамусовъ.
А, батюшка, признайтесь, что едва
Гдѣ сыщется еще столица, какъ Москва?!
Скалозубъ.
Дистанція огромнаго размѣра.
Фамусовъ.
Вкусъ, батюшка, отмѣнная манера,
На все свои законы есть.
Вотъ, напримѣръ, у насъ ужъ изстари ведется,
Что по отцѣ и сыну честь:
Будь плохонькій, да если наберется
Душъ тысячи двѣ родовыхъ —
Тотъ и женихъ.
Другой хоть прытче будь, надутый всякимъ чванствомъ,
Пускай себѣ разумникомъ слыви,
А въ семью не включатъ, на насъ не подиви:
Вѣдь только здѣсь еще и дорожатъ дворянствомъ.
Да это ли одно!... Возьмите вы хлѣбъ-соль:
Кто хочетъ къ намъ пожаловать — изволь,
Дверь отперта для званыхъ и незваныхъ.
Особенно для иностранныхъ;
Хоть честный человѣкъ, хоть нѣтъ,
Для насъ ровнехонько, про всѣхъ готовъ обѣдъ.
Возьмите вы отъ головы до пятокъ,
На всѣхъ московскихъ есть особый отпечатокъ.
Извольте посмотрѣть на нашу молодежь,
207
На юношей, сынковъ и внучатъ;
Журимъ мы ихъ, а если разберешь —
Въ пятнадцать лѣтъ учителей научатъ.
А наши старички, какъ ихъ возьметъ задоръ,
Засудятъ о дѣлахъ — что слово — приговоръ!
Вѣдь столбовые всѣ, въ усъ никому не дуютъ.
Что если бъ кто подслушалъ ихъ — бѣда!
Не то, чтобъ новизны вводили — никогда!
Спаси насъ Боже! нѣтъ! А придерутся
Къ тому, къ сему, а чаще ни къ чему,
Поспорятъ, пошумятъ и... разойдутся.
А дамы? Супься кто, попробуй, овладѣй!
Судьи всему — надъ ними нѣтъ судей.
За картами, когда возстанутъ общимъ бунтомъ —
Дай Богъ терпѣніе — вѣдь самъ я былъ женатъ!
Скомандовать велите передъ фрунтомъ,
Присутствовать пошлите ихъ въ сенатъ...
Ирина Власьевна, Лукерья Алексѣвна,
Татьяна Юрьевна, Пульхерія Андревна...
А дочки? можно ли воспитаннѣе быть?!
Умѣютъ же себя онѣ принарядить
Тафтицей, бархатцемъ и дымкой,
Словечка въ простотѣ не скажутъ — все съ ужимкой.
Французскіе романсы вамъ поютъ
И верхнія выводятъ нотки;
Къ военнымъ людямъ такъ и льнутъ —
А потому, что патріотки.
Рѣшительно скажу: едва
Другая сыщется столица, какъ Москва!
Грибоѣдовъ.
„Счастливъ писатель".
(Отрыв. изъ „Мертвыхъ душъ" I т. 7-я гл.)
Счастливъ писатель, который, мимо характеровъ скучныхт
противныхъ, поражающихъ печальною своею дѣйствителі
ностію, приближается къ характерамъ, являющимъ высоко
достоинство человѣка; который изъ великаго омута ежедневн
вращающихся образовъ избралъ одни немногія исключены
208
который не измѣнялъ ни разу возвышеннаго строя своей лиры,
не ниспускался съ вершины своей къ бѣднымъ, ничтожнымъ
своимъ собратьямъ и, не касаясь земли, весь повергался въ свои
далеко отторгнутые отъ нея и возвеличенные образы! Вдвойнѣ
завиденъ прекрасный удѣлъ его: онъ среди ихъ — какъ въ род-
ной семьѣ, а между тѣмъ далеко и громко разносится его
слава. Онъ окурилъ упоительнымъ куревомъ людскія очи; онъ
чудно польстилъ имъ, сокрывъ печальное въ жизни, показавъ
имъ прекраснаго человѣка. Все, рукоплеща, несется за нимъ
и мчится вслѣдъ за торжественной его колесницей. Великимъ
всемірнымъ поэтомъ именуютъ его, парящимъ высоко надъ
всѣми другими геніями міра, какъ паритъ орелъ надъ другими
высоколетающими. При одномъ имени его уже объемлются
трепетомъ молодыя пылкія сердца; отвѣтныя слезы ему бле-
щутъ во всѣхъ очахъ. Нѣтъ равнаго ему въ силѣ!... Но не
таковъ удѣлъ, и другая судьба писателя, дерзнувшаго вызвать
наружу все, чтд ежеминутно предъ очами и чего не зрятъ
равнодушныя очи, — всю страшную, потрясающую тину ме-
лочей, опутавшихъ нашу жизнь, всю глубину холодныхъ, раз-
дробленныхъ, повседневныхъ характеровъ, которыми кишитъ
наша земная, подчасъ горькая и скучная дорога, — и крѣп-
кою силою неумолимаго рѣзца дерзнувшаго выставить ихъ
выпукло и ярко на всенародныя очи! Ему не собрать народ-
ныхъ рукоплесканій; ему не зрѣть признательныхъ слезъ и
единодушнаго восторга взволнованныхъ имъ душъ; къ нему
не полетитъ навстрѣчу шестнадцатилѣтняя дѣвушка съ за-
кружившеюся головою и геройскимъ увлеченіемъ; ему не по-
забыться въ сладкомъ обаяніи имъ же исторгнутыхъ звуковъ;
ему не избѣжать, наконецъ, современнаго суда, лицемѣрно-
безчувственнаго современнаго суда, который назоветъ ничтож-
ными и низкими имъ лелѣянныя созданья, отведетъ ему пре-
зрѣнный уголъ въ ряду писателей, оскорбляющихъ человѣче-
ство, придастъ ему качества имъ же изображенныхъ героевъ,
отниметъ отъ него и сердце, и душу, и божественное пламя
таланта. Ибо не признаетъ современный судъ, что равно чудны
стекла, озирающія солнце и передающія движенія незамѣчен-
ныхъ насѣкомыхъ; ибо не признаетъ современный судъ, что
много нужно глубины душевной, дабы озарить йартину, взятую
209
изъ презрѣнной жизни, и возвести ее въ перлъ созданія; иб
не признаетъ современный судъ, что высокій восторженны
смѣхъ достоинъ стать рядомъ съ высокимъ лирическимъ дви
женіемъ, и что цѣлая пропасть между нимъ и кривляньем
балаганнаго скомороха. Не признаетъ сего современный судъ —
и все обратитъ въ упрекъ и поношеніе непризнанному писа
телю: безъ раздѣленія, безъ отвѣта, безъ участія, какъ без
семейный путникъ, останется онъ одинъ посреди дороги. Су
рово его поприще, и горько почувствуетъ онъ свое одино
чество!
И долго еще опредѣлено мнѣ чудною властью итти об
руку съ моими странными героями, озирать всю громадно
несущуюся жизнь, озирать ее сквозь видный міру смѣхъ
незримыя, невѣдомыя ему слезы! И далеко еще то время
когда инымъ ключомъ грозная вьюга вдохновенья подымете
изъ облеченной въ святой ужасъ и въ блистаніе главы,
почуютъ, въ смущенномъ трепетѣ, величавый громъ других1
рѣчей...
Гоголь.
0)Ѵи — Бйблиотеф сайта
ѵѵтѵ.ЬіодгаЛа.ги
А. НИКОЛЬСКІЙ, СБОРН. СТИХОТВ. И БАСЕНЪ.
14
ПРИЛОЖЕНІЕ
стихотвореній и басенъ, указанныхъ въ учебныхъ планахъ
Министерства Народнаго Просвѣщенія.
Гуси.
Предлинной хворостиной
Мужикъ Гусей гналъ въ городъ продавать —
И правду истинну сказать,
Не очень вѣжливо честилъ свой гуртъ гусиный:
На барыши спѣшилъ къ базарному онъ дню
(А гдѣ до прибыли коснется,
Не только тамъ гусямъ, и людямъ достается).
Я мужика и не виню;
Но Гуси иначе объ этомъ толковали
И, встрѣтяся съ прохожимъ на пути,
Вотъ какъ на мужика пеняли:
— „Гдѣ можно насъ, Гусей, несчастнѣе найти?
Мужикъ такъ нами помыкаетъ,
И насъ какъ будто бы простыхъ Гусей гоняетъ.'
А этого не смыслитъ неучъ сей,
Что онъ обязанъ намъ почтеньемъ;
Что мы свой знатный родъ ведемъ отъ тѣхъ Гусей,
Которымъ нѣкогда былъ долженъ Римъ спасеньемъ;
Тамъ даже праздники имъ въ честь учреждены".
—„А вы хотите быть за чтд отличены?“
Спросилъ прохожій ихъ. — „Да наши предки..."— „Знаю,
И все читалъ, но вѣдать я желаю,
Вы сколько пользы принесли?“
— „Да наши предки Римъ спасли!"
— „Все такъ, да вы чтд сдѣлали такое?"
211
— „Мы? Ничего!“ — „Такъ что жъ. и добраго въ васъ есті
Оставьте предковъ вы въ покоѣ:
Имъ по дѣломъ была и честь;
А вы, друзья, лишь годны на жаркое®.
Баснь эту можно бы и болѣ пояснить —
Да чтобъ Гусей не раздразнить.
Крыловъ.
Вельможа.
Какой-то въ древности Вельможа
Съ богато-убраннаго ложа
Отправился въ страну, гдѣ царствуетъ Плутонъ;
Сказать простѣе — умеръ онъ,
И такъ, какъ встарь велось, въ аду на судъ явился.
Тотчасъ допросъ ему: „Чѣмъ былъ ты? гдѣ родился?®
—„Родился въ Персіи, а чиномъ былъ сатрапъ;
Но такъ какъ, живучи, я былъ здоровьемъ слабъ,
То самъ я областью не правилъ,
А всѣ дѣла секретарю оставилъа.
—„Что жъ дѣлалъ ты?“— „Пилъ, ѣлъ и спалъ,
Да все подписывалъ, что онъ ни подавалъ®.
—„Скорѣй же въ рай его! “ — „Какъ? гдѣ же справедіивость/
Меркурій тутъ вскричалъ, забывши всю учтивость.
—„Эхъ, братецъ®, отвѣчалъ Эакъ:
Не знаешь дѣла ты никакъ.
Не видишь развѣ ты? Покойникъ былъ дуракъ!
Что если бы съ такою властью
Взялся онъ за дѣла, къ несчастью?
Вѣдь погубилъ бы цѣлый край!
II ты бъ тамъ слезъ не обобрался!
Затѣмъ-то и попалъ онъ въ рай,
Что за дѣла не принимался®.
Вчера я былъ въ судѣ и видѣлъ тамъ судью:
Ну такъ и кажется, что быть ему въ раю!
Крыловъ.
14*
212
„Ахъ ты, ночь ли, ноченька..."
Ахъ ты, ночь ли, ноченька!
Ахъ ты, ночь ли, бурная!
Отчего ты съ вечера
До глубокой полночи
Не блистаешь звѣздами,
Не сіяешь мѣсяцемъ,
Все темнѣешь тучами?
И съ тобой, знать, ноченька,
Какъ со мною, молодцемъ,
Грусть-злодѣйка свѣдалась!
Какъ заляжетъ лютая
Тамъ глубоко на сердце —
Позабудешь съ вечера
До глубокой полночи,
Припѣвая, тѣшиться
Хороводной пляскою!
Нѣтъ, взрыдаешь, всплачешься,
И, безродный молодецъ,
На постелю жесткую,
Какъ въ могилу, кинешься!
Дельвигъ
Сяду я за столъ.
Сяду я за столъ Да подумаю, Какъ на свѣтѣ жить Одинокому. Вмѣстѣ съ бѣдностью Далъ мнѣ батюшка Лишь одинъ таланъ — Силу крѣпкую.
Нѣтъ у молодца Да и ту какъ разъ
Молодой жены; Нужда горькая
Нѣтъ у молодца По чужимъ людямъ
Друга вѣрнаго, Всю размыкала...
Золотой казны, Сяду я за столъ
Угла теплаго, Да подумаю,
Бороны, сохи, Какъ мнѣ вѣкъ дожить
Коня-пахаря... Одинокому.
Кольцовъ.
213
Черкесская пѣсня.
Въ рѣкѣ бѣжитъ гремучій валъ;
Въ горахъ безмолвіе ночное;
Казакъ усталый задремалъ,
Склонясь на копіе стальное.
Не спи, казакъ: во тьмѣ ночной
Чеченецъ ходитъ за рѣкой.
Казакъ плыветъ на челнокѣ,
Влача по дну рѣчному сѣти;
Казакъ, утонешь ты въ рѣкѣ,
Какъ тонутъ маленькія дѣти,
Купаясь жаркою порой:
Чеченецъ ходитъ за рѣкой.
На берегу завѣтныхъ водъ
Цвѣтутъ богатыя станицы;
Веселый пляшетъ хороводъ.
Бѣгите, русскія дѣвицы,
Спѣшите, красныя, домой:
Чеченецъ ходитъ за рѣкой.
Пушкинъ.
Размышленіе по случаю грома.
Гремитъ!... благоговѣй, сынъ персти!
Се Ветхій деньми съ небеси
Изъ кроткой, благотворной длани
Перуны сѣетъ по землѣ!
Всесильный! съ трепетомъ младенца
Цѣлую я священный край
Твоей молніецвѣтной ризы
И — исчезаю предъ Тобой!
Что человѣкъ? паритъ ли къ солнцу,
Смиренно ль идетъ по землѣ:
Увы! тамъ умъ его блуждаетъ,
А здѣсь стопы его скользятъ.
214
Подъ мракомъ въ океанѣ жизни
Пловецъ на утлой ладіи,
Отдавши руль слѣпому року,
Онъ спитъ — и мчится на скалу!
Ты дхнешь — и двигнешь океаны,
Речешь — и вспять они текутъ.
А мы?... одной волной подъяты,
Одной волной поглощены!
Вся наша жизнь, о Безначальный,
Предъ тайной вѣчностью Твоей —
Едва минутное мечтанье,
Лучъ блѣдный утренней зари.
И. Дмитріевъ.
Надежда.
Мой духъ, довѣренность къ Творцу!
Мужайся, будь въ терпѣньѣ камень!
Не Онъ ли къ лучшему концу
Меня провелъ сквозь бранный пламень?
На полѣ смерти чья рука
Меня таинственно спасала,
И жадный крови мечъ врага,
И градъ свинцовый отражала?
Кто, кто мнѣ силу далъ сносить
Труды, и гладъ, и непогоду,
И силу въ бѣдствѣ сохранить —
Души возвышенной свободу?
Кто велъ меня отъ юныхъ дней
Къ добру стезею потаенной,
И въ бурѣ пламенныхъ страстей
Мой былъ вожатый неизмѣнный?
Онъ! Онъ! Его все даръ благой!
Онъ есть источникъ чувствъ высокихъ,.
Любви къ изящному прямой
И мыслей чистыхъ и глубокихъ!
Все даръ Его! и краше всѣхъ
Даровъ надежда лучшей жизни!
Когда жъ узрю спокойный брегъ,
215
Страну желанную отчизны,
Когда струей небесныхъ благъ
Я утолю любви желанье, —
Земную ризу брошу въ прахъ
И обновлю существованье.
Батюшковъ.
Молитва.
Въ минуту жизни трудную,
Тѣснится ль въ сердце грусть:
Одну молитву чудную
Твержу я наизусть.
Есть сила благодатная
Въ созвучьи словъ живыхъ,
И дышитъ непонятная,
Святая прелесть въ нихъ.
Съ души какъ бремя скатится,
Сомнѣнье далеко —
И вѣрится, и плачется,
И такъ легко, легко...
Лермонтовъ.
Осень.
Октябрь ужъ наступилъ; ужъ роща отряхаетъ
Послѣдніе листы съ нагихъ своихъ вѣтвей;
Дохнулъ осенній хладъ, дорога промерзаетъ;
Журча еще бѣжитъ за мельницу ручей;
Но прудъ уже застылъ. Сосѣдъ мой поспѣшаетъ
Въ отъѣзжія поля съ охотою своей —
II страждутъ озими отъ бѣшеной забавы,
И будитъ лай собакъ уснувшія дубравы.
Унылая пора, очей очарованье,
Пріятна мнѣ твоя прощальная краса!
Люблю я пышное природы увяданье,
Въ багрецъ и въ золото одѣтые лѣса;
Въ ихъ сѣняхъ вѣтра шумъ и свѣжее дыханье,
II мглой волнистою покрыты небеса,
II рѣдкій солнца лучъ, и первые морозы,
II отдаленныя сѣдой зимы угрозы.
Пушкинъ,
216
Утренняя звѣзда.
Откуда, звѣздочка-краса?
Что рано такъ на небеса
Въ одеждѣ праздничной твоей,
Въ огнѣ блистающихъ кудрей,
Въ красѣ воздушно-голубой,
Умывшись утренней росой?
Ты скажешь: встала раньше насъ?
Анъ нѣтъ! мы жнемъ ужъ цѣлый часъ, —
Не счесть накиданныхъ сноповъ.
Кто всталъ до дня, тотъ днемъ здоровъ,
Бодрѣй глядитъ на Божій свѣтъ;
Ему за трудъ вкуснѣй обѣдъ.
Другой привыкъ до полдня спать,
Зато и утра не видать.
А жнецъ съ восточною звѣздой
Всегда встаетъ передъ зарей.
Работа рано поутру —
Досугъ и пѣсни ввечеру.
А птички? Всѣ давно ужъ тутъ,
Играютъ, свищутъ и поютъ;
Съ куста на кустъ, изъ сѣни въ сѣнь,
Кричатъ другъ дружкѣ: „добрый день!"
И томно горлинки журчатъ;
Да чу! и къ завтренѣ звонятъ.
Вездѣ молитва началась:
„Небесный Царь, услыши насъ!
Твое владычество приди,
Насъ въ искушенье не введи,
На путь спасенія наставь
И отъ лукаваго избавь
Зачѣмъ же, звѣздочка-краса,
Всегда такъ рано въ небеса?...
Звѣзда-подружка тамъ горитъ.
Пока родное солнце спитъ,
Спѣшатъ увидѣться онѣ
Въ уединенной вышинѣ.
217
Тайкомъ сквозь дремлющій разсвѣтъ
Она за милою вослѣдъ
Бѣжитъ, сіяя, на востокъ
И будитъ ранній вѣтерокъ;
И, тихо вѣя съ высоты,
Онъ милой шепчетъ: „гдѣ же ты?и
Но что жъ? увидятся ли?... Нѣтъ.
Спѣшитъ за ними солнце вслѣдъ.
Ужъ вотъ оно: востокъ зажгло,
Свой алый завѣсъ подняло,
Надѣло знойный свой уборъ
И ярко смотритъ изъ-за горъ.
А звѣздочка?... Ужъ не блеститъ;
Печально-блѣдная бѣжитъ,
Подружкѣ шепчетъ: „Богъ съ тобой!к
И скрылась въ безднѣ голубой.
И солнце на небѣ одно,
Великолѣпно и красно.
Идетъ по свѣтлой высотѣ
Въ своей спокойной красотѣ;
Затеплился на церкви крестъ,
И тонкій паръ встаетъ окрестъ;
И взглянетъ лишь куда оно,
Тамъ мигомъ все оживлено.
На кровлѣ аистъ носъ остритъ,
И въ небѣ ласточка кружитъ,
И дымъ клубится изъ печей,
И будитъ мельницу ручей,
И тихо рдѣетъ темный боръ,
И звучно въ немъ стучитъ топоръ.
Но кто тамъ въ утреннихъ лучахъ
Мелькнулъ и спрятался въ кустахъ?
Съ вѣтвей посыпалась роса.
Не ты ли, дѣвица-краса,
Душѣ сказалася моей
Веселой прелестью своей?
Будь я восточною звѣздой,
II будь на тверди голубой
218
Моя звѣзда-подружка гы,
И мнѣ сіяй изъ высоты —
О звѣздочка, душа моя,
Не испугался бъ солнца я!
Жуковскій.
Лѣтній вечеръ.
Знать солнышко утомлено:
За горы прячется оно,
Лучъ погашаетъ за лучомъ
И, алымъ тонкимъ облачкомъ
Задернувъ ликъ усталый свой,
Уйти готово на покой.
Пора ему и отдохнуть:
Мы знаемъ, лѣтній дологъ путь.
Вездѣ жъ работа: на горахъ,
Въ долинахъ, въ рощахъ и лугахъ;
Того согрѣй, тѣмъ свѣту дай,
И всѣхъ притомъ благословляй.
Буди заснувшіе цвѣты
И имъ расписывай листы;
Потомъ медвяною росой
Пчелу-работницу напой,
II чистыхъ капель межъ листовъ
Оставь про рѣзвыхъ мотыльковъ.
Зерну скорлупку расколи,
II молодую изъ земли
Былинку выведи на свѣтъ;
Пичужкамъ приготовь обѣдъ,
Тѣхъ пріюти между вѣтвей,
А тѣхъ на солнышкѣ согрѣй.
II вишнямъ дай румяный цвѣтъ;
Не позабудь горячій свѣтъ
Разсыпать на зеленый садъ,
II золотистый виноградъ
Отъ зноя листьями прикрыть,
II колосъ зрѣлостью налить.
219
А если жаръ для стадъ жестокъ,
Смани ихъ къ рощѣ въ холодокъ;
II тучку темную скопи,
II травку влагой окропи,
II яркой радугой съ небесъ
Сойди на темный лугъ и лѣсъ.
А гдѣ подъ острою косой
Трава ложится полосой,
Туда безоблачно сіяй
И сѣно въ копны собирай,
Чтобъ къ ночи лугъ отъ нихъ пестрѣлъ
II съ ними рядъ возовъ скрипѣлъ.
Итакъ совсѣмъ не мудрено,
Что разгорѣлося оно,
Что отдыхаетъ на горахъ
Въ полу потухнувшихъ лучахъ,
И намъ, сходя за небосклонъ,
Въ прохладѣ шепчетъ: „добрый сонъ!“
И вотъ сошло, и свѣтъ потухъ;
Одинъ на башнѣ лишь пѣтухъ
За нимъ глядитъ, сіяя, вслѣдъ...
Гляди, гляди! въ томъ пользы нѣтъ:
Сейчасъ оно передъ тобой
Задернетъ алый завѣсъ свой.
Есть и про солнышко бѣда:
Нѣтъ ладу съ сыномъ никогда.
Оно лишь только въ глубину,
А онъ какъ разъ на вышину;
Того и жди, что заблеститъ:
Давно за горкой онъ сидитъ.
Но что жъ такъ медлитъ онъ вставать?
Все хочетъ солнца переждать.
Вставай, вставай! уже давно
Заснуло въ сумеркахъ оно.
II вотъ онъ всходитъ, въ долъ глядитъ
II блѣдно зелень серебритъ.
И ночь ужъ на небо взошла,
И тихо на небѣ зажгла
220
Гостепріимные огни;
И все замолкнуло въ тѣни,
И по долинамъ, по горамъ
Все спитъ... пора ко сну и намъ!
Жуковскій.
Горцы.
....Европейца все вниманье
Народъ сей чудный привлекалъ.
Межъ горцевъ плѣнникъ наблюдалъ
Ихъ вѣру, нравы, воспитанье;
Любилъ ихъ жизни простоту,
Гостепріимство, жажду брани,
Движеній вольныхъ быстроту
И легкость ногъ, и силу длани;
Смотрѣлъ по цѣлымъ онъ часамъ,
Какъ иногда черкесъ проворный
Широкой степью, по горамъ,
Въ косматой шапкѣ, въ буркѣ черной,
Къ лукѣ склонясь, на стремена
Ногою стройной опираясь,
Леталъ по волѣ скакуна,
Къ войнѣ заранѣ пріучаясь.
Онъ любовался красотой
Одежды бранной и простой.
Черкесъ оружіемъ обвѣшенъ;
Онъ имъ гордится, имъ утѣшенъ;
На немъ броня, пищаль, колчанъ,
Кубанскій лукъ, кинжалъ, арканъ,
И шашка, вѣчная подруга
Его трудовъ, его досуга.
Ничто его не тяготитъ,
Ничто не брякнетъ: пѣшій, конный —
Все тотъ же онъ, все тотъ же видъ
Непобѣдимый, непреклонный.
Гроза безпечныхъ казаковъ,
Его богатство — конь ретивый,
221
Питомецъ горскихъ табуновъ,
Товарищъ вѣрный, терпѣливый.
Въ пещерѣ иль въ травѣ глухой
Коварный хищникъ съ нимъ таится,
И вдругъ внезапною стрѣлой,
Завидя путника, стремится;
Въ одно мгновенье вѣрный бой
Рѣшитъ ударъ его могучій,
И странника въ ущелья горъ
Уже влечетъ арканъ летучій.
Стремится конь во весь опоръ,
Исполненъ огненной отваги,
Все путь ему — болото, боръ,
Кусты, утесы и овраги;
Кровавый слѣдъ за нимъ бѣжитъ,
Въ пустынѣ топотъ раздается;
Сѣдой потокъ предъ нимъ шумитъ —
Онъ въ глубь кипящую несется, *
И путникъ, брошенный ко дну,
Глотаетъ мутную волну,
Изнемогая, смерти проситъ
И зритъ ее передъ собой...
Но мощный конь — его стрѣлой
На берегъ пѣнистый выноситъ.
Иль ухвативъ рогатый пень,
Въ рѣку низверженный грозою,
Когда на холмахъ пеленою
Лежитъ безлунной ночи тѣнь,
Черкесъ на корни вѣковые,
На вѣтви вѣшаетъ кругомъ
Свои доспѣхи боевые:
Щитъ, бурку, панцырь и шеломъ,
Колчанъ и лукъ — и въ быстры волны
За нимъ бросается потомъ,
Неутомимый и безмолвный.
Глухая ночь. Рѣка реветъ,
Могучій токъ его несетъ
Вдоль береговъ уединенныхъ,
222
Гдѣ на курганахъ возвышенныхъ,
Склонясь на копья, казаки
Глядятъ на темный бѣгъ рѣки —
И мимо ихъ, во мглѣ чернѣя,
Плыветъ оружіе злодѣя...
О чемъ ты думаешь, казакъ?
Воспоминаешь прежни битвы,
На смертномъ полѣ свой бивакъ,
Полковъ хвалебныя молитвы
И родину?... Коварный сонъ!
Простите, вольныя станицы,
И домъ отцовъ, и тихій Донъ,
Война и красныя дѣвицы!
Къ брегамъ причалилъ тайный врагъ,
Стрѣла выходитъ изъ колчана,
Взвилась — и падаетъ казакъ
Съ окровавленнаго кургана.
Когда же съ мирною семьей
Черкесъ въ отеческомъ жилищѣ
Сидитъ ненастною порой,
И тлѣютъ угли въ пепелищѣ;
И спрянувъ съ вѣрнаго коня,
Въ горахъ пустынныхъ запоздалый,
Къ нему войдетъ пришлецъ усталый
И робко сядетъ у огня —
Тогда хозяинъ благосклонный
Съ привѣтомъ, ласково встаетъ
И гостю въ чашѣ благовонной
Чихирь отрадный подаетъ.
Подъ влажной буркой, въ саклѣ дымной
Вкушаетъ путникъ мирный сонъ,
И утромъ оставляетъ онъ
Ночлега кровъ гостепріимный.
Бывало, въ свѣтлый Баиранъ
Сберутся юноши толпою;
Игра смѣняется игрою:
То, полный разобравъ колчанъ,
Они крылатыми стрѣлами
223
Пронзаютъ въ облакахъ орловъ,
То съ высоты крутыхъ холмовъ
Нетерпѣливыми рядами
При данномъ знакѣ вдругъ падутъ,
Какъ лани землю поражаютъ,
Равнину пылью покрываютъ
И съ дружнымъ топотомъ бѣгутъ.
Но скученъ миръ однообразный
Сердцамъ, рожденнымъ для войны,
И часто игры воли праздной
Игрой жестокой смущены.
Нерѣдко шашки грозно блещутъ
Въ безумной рѣзвости пировъ,
И въ прахъ летятъ главы рабовъ,
И въ радости младенцы плещутъ.
Пушкинъ.
Кочевой таборъ.
Цыганы шумною толпой
По Бессарабіи кочуютъ.
Они сегодня надъ рѣкой
Въ шатрахъ изодранныхъ ночуютъ.
Какъ вольность, веселъ ихъ ночлегъ
И мирный сонъ подъ небесами.
Между колесами телѣгъ,
Полузавѣшенныхъ коврами,
Горитъ огонь; семья кругомъ
Готовитъ ужинъ; въ чистомъ полѣ
Пасутся кони; за шатромъ
Ручной медвѣдь лежитъ на волѣ.
Все живо посреди степей:
Заботы мирныя семей,
Готовыхъ съ утромъ въ путь недальній,
И пѣсни женъ, и крикъ дѣтей,
II звонъ походной наковальни.
Но вотъ на таборъ кочевой
Нисходитъ сонное молчанье,
224
И слышно въ тишинѣ степной
[ишь лай собакъ да коней ржанье.
Огни вездѣ погашены,
Спокойно все, луна сіяетъ
Одна съ небесной вышины
И тихій таборъ озаряетъ.
Въ шатрѣ одномъ старикъ не спитъ:
Онъ передъ углями сидитъ,
Согрѣтый ихъ послѣднимъ жаромъ,
II въ поле дальное глядитъ,
Ночнымъ подернутое паромъ.
Пушкинъ.
Переходъ на другое кочевье.
...Шумною толпою
Поднялся таборъ кочевой
Съ долины страшнаго ночлега,
И скоро все въ дали степной
Сокрылось. Лишь одна телѣга,
Убогимъ крытая ковромъ,
Стояла въ полѣ роковомъ.
Такъ иногда, передъ зимою,
Туманной утренней порою,
Когда подъемлется съ полей
Станица позднихъ журавлей
И съ крикомъ вдаль, на югъ несется, —
Пронзенный гибельнымъ свинцомъ,
Одинъ печально остается,
Повиснувъ раненымъ крыломъ.
Настала ночь; въ телѣгѣ темной
Огня никто не разложилъ,
Никто подъ крышею подъемной
До утра сномъ не опочилъ...
Пушкинъ.
225
Разсказъ старика объ Овидіи.
Межъ нами есть одно преданье:
Царемъ когда-то сосланъ былъ
Полудня житель къ намъ въ изгнанье
(Я прежде зналъ, но позабылъ
Его мудреное прозванье).
Онъ былъ уже лѣтами старъ,
Но младъ и живъ душой незлобной;
Имѣлъ онъ пѣсенъ дивный даръ
II голосъ, шуму водъ подобный.
И полюбили всѣ его,
И жилъ онъ на брегахъ Дуная,
Не обижая никого,
Людей разсказами плѣняя.
Не разумѣлъ онъ ничего,
И слабъ и робокъ былъ, какъ дѣти;
Чужіе люди за него
Звѣрей и рыбъ ловили въ сѣти;
Какъ мерзла быстрая рѣка
И зимни вихри бушевали,
Пушистой кожей покрывали
Они святого старика;
Но онъ къ заботамъ жизни бѣдной
Привыкнуть никогда не могъ;
Скитался онъ изсохшій, блѣдный,
Онъ говорилъ, что гнѣвный Богъ
Его каралъ за преступленье;
Онъ ждалъ: придетъ ли избавленье,
II все несчастный тосковалъ,
Бродя по берегамъ Дуная,
Да горьки слезы проливалъ,
Свой дальній градъ воспоминая;
II завѣщалъ онъ, умирая,
Чтобы на югъ перенесли
Его тоскующія кости.
А. НИКОЛЬСКІЙ. СБОРЫ. СТИХОТВ. И ВАСЕНЪ.
Пушкинѵ.
15
226
Кочубей въ темницѣ.
Тиха украинская ночь.
Прозрачно небо. Звѣзды блещутъ.
Своей дремоты превозмочь
Не хочетъ воздухъ. Чуть трепещутъ
Сребристыхъ тополей листы.
Луна спокойно съ высоты
Надъ Бѣлой-Церковью сіяетъ,
И пышныхъ гетмановъ сады.
И старый замокъ озаряетъ.
И тихо, тихо, все кругомъ;
Но въ замкѣ шопотъ и смятенье.
Въ одной изъ башенъ, подъ окномъ,
Въ глубокомъ, тяжкомъ размышленьѣ
Окованъ Кочубей сидитъ
И мрачно на небо глядитъ.
Заутра казнь. Но безъ боязни
Онъ мыслитъ объ ужасной казни:
О жизни не жалѣетъ онъ.
Что смерть ему? желанный сонъ.
Готовъ онъ лечь во гробъ кровавый.
Дрема долитъ. Но, Боже правый!
Къ ногамъ злодѣя молча пасть,
Какъ безсловесное созданье,
Царемъ быть отдану во власть
Врагу царя на поруганье,
Утратить жизнь — и съ нею честь,
Друзей съ собой на плаху весть,
Надъ гробомъ слышать ихъ проклятья,
Ложась безвиннымъ подъ топоръ,
Врага веселый встрѣтить взоръ,
И смерти кинуться въ объятья,
Не завѣщая никому
Вражды къ злодѣю своему!...
И вспомнилъ онъ свою Полтаву,
Обычный кругъ семьи, друзей,
Минувшихъ дней богатство, славу,
227
И пѣсни дочери своей,
И старый домъ, гдѣ онъ родился,
Гдѣ зналъ и трудъ, и мирный сонъ,
И все, чѣмъ въ жизни насладился,
Что добровольно бросилъ онъ,
И для чего? —
Но ключъ въ заржавомъ
Замкѣ гремитъ — и пробужденъ
Несчастный думаетъ: вотъ онъ!
Вотъ на пути моемъ кровавомъ
Мой вождь подъ знаменемъ креста,
Грѣховъ могучій разрѣшитель,
Духовной скорби врачъ, служитель
За насъ распятаго Христа,
Его святую кровь и тѣло
Принесшій мнѣ, да укрѣплюсь,
Да приступлю ко смерти смѣло
И жизнь вѣчной пріобщусь’
И съ сокрушеніемъ сердечнымъ
Готовъ несчастный Кочубей
Передъ Всесильнымъ, Безконечнымъ
Излить тоску мольбы своей.
Но не отшельника святого,
Онъ гостя узнаетъ иного —
Свирѣпый Орликъ передъ нимъ.
И отвращеніемъ томимъ,
Страдалецъ горько вопрошаетъ:
Ты здѣсь, жестокій человѣкъ?
Зачѣмъ послѣдній мой ночлегъ
Еще Мазепа возмущаетъ?
Орликъ.
Допросъ не конченъ: отвѣчай.
Кочубей.
Я отвѣчалъ уже; ступай,
Оставь меня.
15*
228
Орлинъ.
Еще признанья
Панъ гетманъ требуетъ.
Кочубей.
Но въ чемъ?
Давно сознался я во всемъ,
Что вы хотѣли. Показанья
Мои всѣ ложны. Я лукавъ,
Я строю козни. Гетманъ правъ —
Чего вамъ болѣе?
Орликъ.
Мы знаемъ,
Что ты несчетно былъ богатъ;
Мы знаемъ: не единый кладъ
Тобой въ Диканькѣ укрываемъ.
Свершиться казнь твоя должна;
Твое имѣніе сполна
Въ казну поступитъ войсковую —
Таковъ законъ. Я указую •
Тебѣ послѣдній долгъ: открой,
Гдѣ клады, скрытые тобой?
Кочубей.
Такъ, не ошиблись вы: три клада
Въ сей жизни были мнѣ отрада.
И первый кладъ мой — честь была:
Кладъ этотъ пытка отняла;
Другой былъ кладъ невозвратимый —
Честь дочери моей любимой.
Я день и ночь надъ нимъ дрожалъ:
Мазепа этотъ кладъ укралъ...
Но сохранилъ я кладъ послѣдній,
Мой третій кладъ — святую месть:
Ее готовлюсь Богу снесть.
229
Орлинъ.
Старикъ, оставь пустыя бредни;
Сегодня покидая свѣтъ,
Питайся мыслію суровой.
Шутить не время. Дай отвѣтъ,
Когда не хочешь пытки новой:
Гдѣ спряталъ деньги?
Кочубей.
Злой холопъ!
Окончишь ли допросъ нелѣпый?
Повремени, дай лечь мнѣ въ гробъ,
Тогда ступай себѣ съ Мазепой
Мое наслѣдіе считать
Окровавленными перстами,
Мои подвалы разрывать,
Рубить и жечь сады съ домами.
Съ собой возьмите дочь мою;
Она сама вамъ все разскажетъ,
Сама всѣ клады вамъ укажетъ;
Но ради Господа молю:
Теперь оставь меня въ покоѣ.
Орлинъ.
Гдѣ спряталъ деньги? укажи.
Не хочешь? — Деньги .гдѣ? — скажи,
Иль выйдетъ слѣдствіе плохое.
Подумай, мѣсто намъ назначь.
Молчишь? Ну, въ пытку. Гей, палачъ!
Палачъ вошелъ...
Пушкинъ.
Сказка о рыбакѣ и рыбкѣ.
(Отрывокъ.)
Жилъ старикъ со своею старухой
У самаго синяго моря;
Они жили въ ветхой землянкѣ
Ровно тридцать лѣтъ и три года.
230
Старикъ ловилъ неводомъ рыбу,
Старуха пряла свою пряжу.
Разъ онъ въ море закинулъ неводъ:
Пришелъ неводъ съ одною тиной;
Онъ въ другой разъ закинулъ неводъ:
Пришелъ неводъ съ травою морскою;
Въ третій разъ закинулъ онъ неводъ:
Пришелъ неводъ съ золотою рыбкой,
Съ не простою рыбкой, золотою.
Какъ взмолится золотая рыбка,
Голосомъ молвитъ человѣчьимъ:
„Отпусти ты, старче, меня въ море,
Дорогой за себя дамъ откупъ:
Откуплюсь, чѣмъ только пожелаешь “.
Удивился старикъ, испугался:
Онъ рыбачилъ тридцать лѣтъ и три года,
II не слыхивалъ, чтобъ рыба говорила.
Отпустилъ онъ рыбку золотую
И сказалъ ей ласковое слово:
„Богъ съ тобою, золотая рыбка!
Твоего мнѣ откупа не надо;
Ступай себѣ въ синее море,
Гуляй тамъ себѣ на просторѣ
Воротился старикъ ко старухѣ,
Разсказалъ ей великое чудо:
„Я сегодня поймалъ-было рыбку,
Золотую рыбку, не простую;
По-нашему говорила рыбка,
Домой, въ море синее просилась,
Дорогою цѣною откупалась:
Откупалась, чѣмъ только пожелаю.
Не посмѣлъ я взять съ нея выкупъ;
Такъ пустилъ ее въ синее море“.
Старика старуха забранила:
„Дурачина ты, простофиля!
Не умѣлъ ты взять выкупа съ рыбки!
Хоть бы взялъ ты съ нея корыто:
Наше-то совсѣмъ раскололось “.
Пушкинъ.
231
Уединеніе.
Привѣтствую тебя, пустынный уголокъ,
Пріютъ спокойствія, трудовъ и вдохновенья,
Гдѣ льется дней моихъ невидимый потокъ
На лонѣ счастья и забвенья!
Я твой: я промѣнялъ порочный дворъ царей,
Роскошные пиры, забавы, заблужденья,
На мирный шумъ дубравъ, на тишину полей,
На праздность вольную, подругу размышленья.
Я твой: люблю сей темный садъ
Съ его прохладой и цвѣтами,
Сей лугъ, уставленный душистыми скирдами,
Гдѣ свѣтлые ручьи въ кустарникахъ шумятъ.
Вездѣ передо мной подвижныя картины:
Здѣсь вижу двухъ озеръ лазурныя равнины,
Гдѣ парусъ рыбаря бѣлѣетъ иногда,
За ними рядъ холмовъ и нивы полосаты,
Вдали разсыпанныя хаты,
На влажныхъ берегахъ бродящія стада,
Овины дымные и мельницы крылаты;
Вездѣ слѣды довольства и труда.
Я здѣсь, отъ суетныхъ оковъ освобожденный,
Учуся въ истинѣ блаженство находить,
Свободною душой законъ боготворить,
Роптанью не внимать толпы непросвѣщенной,
Участьемъ отвѣчать застѣнчивой мольбѣ,
И не завидовать судьбѣ
Злодѣя иль глупца въ величіи неправомъ.
Оракулы вѣковъ, здѣсь вопрошаю васъ!
Въ уединеньѣ величавомъ
Слышнѣе вашъ отрадный гласъ:
Онъ гонитъ лѣни сонъ угрюмый,
Къ трудамъ рождаетъ жаръ во мнѣ,
И ваши творческія думы
Въ душевной зрѣютъ глубинѣ.
Пушкинъ.
232
ЗАМѢТКИ
о воспитательно-образовательномъ значеніи чтенія книгъ и
заучиванія наизусть избранныхъ поэтическихъ образцовъ.
Міръ окружающихъ насъ предметовъ и явленій такъ великъ,
разнообразенъ и сложенъ, что намъ нѣтъ возможности имѣть
прямое, непосредственное познаніе. Между тѣмъ, съ одной
стороны, потребности духовной организаціи человѣка таковы,
что онъ постоянно стремится къ познанію чего-либо новаго,
еще неизвѣстнаго, и проявляетъ недовольство, если нѣтъ воз-
можности удовлетворить этому внутреннему стремленію — имъ
овладѣваетъ тоска, ощущеніе духовной пустоты; съ другой
стороны, практическая жизнь, столкновенія съ другими людьми
требуютъ отъ насъ извѣстной суммы познаній, необходимыхъ
для того, чтобы мы могли занять извѣстное (надлежащее)
мѣсто въ средѣ другихъ подобныхъ намъ существъ, опредѣ-
лить свои отношенія къ окружающему насъ и дѣйствовать
должнымъ образомъ для достиженія разъ намѣченной цѣли.
Такимъ образомъ необходимы извѣстные факторы, которые
помогали бы нашему духовному развитію, ускоряли и облег-
чали его. Въ числѣ этихъ факторовъ однимъ изъ важнѣйшихъ
является чтеніе.
Посредствомъ чтенія мы быстро можемъ овладѣть такимъ
матеріаломъ, для непосредственнаго изученія котораго пона-
добились бы иногда цѣлые годы. Мы знакомимся съ цѣлымъ
міромъ дотолѣ неизвѣстныхъ намъ мыслей, идей, представле-
ній и образовъ, „быстро дѣлаемъ своимъ достояніемъ резуль-
таты вѣковыхъ опытовъ и изслѣдованій человѣчества “ и мо-
жемъ по своему усмотрѣнію распорядиться этимъ новымъ,
сдѣлавшимся доступнымъ намъ, духовнымъ богатствомъ. При
помощи этого новаго духовнаго пріобрѣтенія мы получаемъ
возможность прояснить для себя самихъ шевелящіяся въ глу-
бинѣ души неясныя стремленія, зарождающіеся и не опредѣ-
лившіеся еще взгляды и убѣжденія и освѣтить себѣ путь даль-
нѣйшей дѣятельности.
Таково интеллектуальное значеніе чтенія.
233
Но этого мало. Кому изъ сколько-нибудь образованныхъ
людей неизвѣстно, какое наслажденіе доставляетъ интересная
книга. Мы какъ бы забываемъ все окружающее и могуще-
ственною властью талантливаго писателя увлекаемся въ иной,
созданный имъ, міръ образовъ, живемъ ихъ жизнію, радуемся
ихъ радостями и скорбимъ ихъ горемъ. И часто, среди ме-
лочныхъ повседневныхъ заботъ жизни, мы освѣжаемся духовно
внутреннимъ созерцаніемъ свѣтлыхъ идеаловъ, представлен-
ныхъ въ художественномъ литературномъ произведеніи, и бод-
рѣе смотримъ впередъ, и проникаемся вѣрою въ правду и
добро.
Таково моральное и эстетическое значеніе чтенія.
Въ дѣтскомъ и юношескомъ возрастѣ, когда душевныя силы
дѣйствуютъ живѣе, воспріимчивость сильнѣе и практическія
заботы не успѣли еще заглушить стремленій къ высшему,
идеальному, — сильнѣе и впечатлѣніе, производимое чтеніемъ.
Изъ біографій знаменитыхъ писателей мы имѣемъ примѣры,
какъ весь почти духовный складъ ихъ дальнѣйшихъ воззрѣній
образовался подъ вліяніемъ господствующаго выбора книгъ для
чтенія.
Такъ Карамзинъ въ своей автобіографіи („Рыцарь нашего
времени1) свидѣтельствуетъ о томъ, какое впечатлѣніе на его
дѣтскую душу производило чтеніе романовъ, а историки ли-
тературы утверждаютъ тотъ фактъ, что первоначальное чтеніе
сильно отразилось и на дальнѣйшей господствующей духовной
настроенности вообще*) и даже на выработкѣ литературныхъ
взглядовъ этого писателя.
Дѣтскій и юношескій возрасты есть время ученія, время
обогащенія духовныхъ силъ разнаго рода познаніями. Эта не-
обходимость познаній такъ велика, дѣло познаванія такъ трудно
и объектовъ познанія такъ много, что, съ одной стороны, по-
глощается почти все время дитяти и юноши заботами о прі-
обрѣтеніи возможно большаго количества знаній; съ другой —
существуютъ извѣстныя учрежденія и лица, задачи которыхъ
заключаются въ томъ, чтобы дать учащимся стройныя, систе-
*) „Чтеніе оказалось полезнымъ для образованія нравственнаго чувства,
представивъ отроческому понятію тождество добродѣтели и красоты, порока
и безобразія11. Галаховъ, Ист. литер. Т. II, стр. 1—2. Изд. 1880 г.
•234
матическія, слѣдовательно, наилучшія въ качественномъ отно-
шеніи знанія. Эти учрежденія — учебныя заведенія, эти лица —
учителя.
Принимая во вниманіе важность и необходимость для каждаго
науки, знанія, трудность и сложность процесса обученія, много-
образіе самыхъ наукъ, — мы увидимъ, что и чтеніе, въ осо-
бенности чтеніе учащагося юношества — чтеніе въ школѣ, —
должно имѣть особый характеръ, особое направленіе*).
Такимъ образомъ мы подходимъ къ вопросу о задачахъ чте-
нія. Задачи эти слѣдующія:
1. Чтеніе должно, по возможности, быть тѣсно связано
съ тѣми предметами, которые преподаются въ школѣ, должно
бытъ, такъ сказать, иллюстраціею преподаваемаго. У юноши,
особенно у ребенка, изъ всѣхъ духовныхъ силъ особенно раз-
вита фантазія, и на эту-то духовную силу, управляющую
въ данномъ возрастѣ всѣми движеніями души, и должно прежде
всего воздѣйствовать чтеніе. Тогда облегчится и дѣло умствен-
наго познанія: рисуя предъ умомъ опредѣленный образъ пред-
мета, воображеніе надолго закрѣпляетъ его въ нашей душѣ
и проясняетъ. Объяснимъ примѣромъ. Какую бы пользу для
дѣтей принесло преподаваніе исторіи, если бы оно заключа-
лось только въ сухомъ перечисленіи событій, именъ, мѣстно-
стей, годовъ, даже при обстоятельномъ научномъ указаніи
значенія и смысла изучаемыхъ событій? Результатъ понятенъ.
Въ головѣ дѣтей весь воспринятый такимъ путемъ матеріалъ
обратился бы въ пустую номенклатуру и скоро позабылся бы,
ничѣмъ не проясняемый въ сознаніи; а многое и совсѣмъ не
дошло бы до сознанія. Другое дѣло, если учащіеся въ жи-
вомъ разсказѣ учителя или въ живомъ, картинномъ изложеніи
книги видятъ наглядное освѣщеніе сухого фактическаго изло-
женія учебника. Лица историческія тогда живутъ и дѣйствуютъ
*) Мы смѣемъ въ виду главнымъ образомъ среднюю школу, такъ какъ
въ элементарной школѣ еще не можетъ быть рѣчи о чтеніи, какъ сравни-
тельно самостоятельномъ упражненіи, а въ высшей школѣ это чтеніе или
слишкомъ спеціализируется, пли уже выходитъ изъ-подъ контроля школы.
Притомъ мы здѣсь говоримъ не о классномъ чтеніи, на которое можно удѣ-
лить лишь очень мало времени, а о чтеніи внѣклассномъ — чтеніи на дому,
только по указанію преподавателя пли по выработанной программѣ.
235
въ воображеніи ученика, событія какъ бы совершаются воочію
предъ его умственнымъ взоромъ, и все прочно, надолго за-
легаетъ въ душѣ. Или, возможно ли изученіе словесности безъ
чтенія самыхъ литературныхъ памятниковъ, безъ непосред-
ственнаго знакомства съ самими литературными произведе-
ніями? Напр., знакомство съ литературною дѣятельностью Пуш-
кина и значеніемъ ея безъ чтенія его сочиненій? Въ изученіи
исторіи литературы это чтеніе особенно необходимо, такъ
какъ художественныя произведенія, какъ результатъ дѣятель-
ности творческой фантазіи автора, становятся намъ понятными
только тогда, когда дѣйствуютъ на ту же духовную силу,
т.-е. на фантазію.
2. Чтеніе въ школѣ должно бытъ не только образова-
тельнаго, но и воспитательнаго, и даже главнымъ образомъ
воспитательнаго характера, т.-е. содѣйствовать развитію и
укрѣпленію всѣхъ лучшихъ нравственныхъ стремленій нашей
духовной природы.
Почему же такъ? Давно уже признано истиною, что однѣ
умственныя силы, хотя бы достигли блестящаго развитія, не
дѣлаютъ, еще человѣка въ полномъ смыслѣ слова. Мы ува-
жаемъ и цѣнимъ человѣка главнымъ образомъ за высоту и
чистоту его убѣжденій, за гуманность и честность его дѣй-
ствій. Сильный умъ, направленный на зло, твердая воля, за-
калившаяся въ преступныхъ эгоистическихъ дѣяніяхъ, отвра-
щаютъ насъ и страшатъ.
Потому-то въ дѣтствѣ, въ юности, когда воспріимчивость
сильна, а духовныя силы еще свѣжи, не извращены какими-
либо односторонними вліяніями, не угнетены тяжелымъ давле-
ніемъ жизни, — и нужно заботиться о развитіи лучшихъ сто-
ронъ человѣческой природы — стремленій къ правдѣ, добру,
красотѣ внутренней. Учебные предметы, преподаваемые въ
школѣ, по необходимости преслѣдуютъ почти исключительно
образовательныя цѣли, а потому школа можетъ достигнуть
благотворныхъ воспитательныхъ результатовъ, призвавъ на по-
мощь книгу для чтенія и выбравъ книгу, для этого наиболѣе
подходящую.
Основною воспитате льною задачею чтенія въ школѣ — укрѣ-
пить и развить лучшія стороны духовной природы учащихся —
236
опредѣляется отчасти и выборъ матеріала для чтенія. Разъ
преслѣдуются общія задачи духовнаго развитія, а не исклю-
чительно образовательныя, то уже въ программѣ внѣкласснаго
чтенія не должны быть помѣщены одни только спеціально-
научныя сочиненія, которыя притомъ часто и не по силамъ
еще не окрѣпшимъ умамъ учащихся въ средней школѣ. При-
томъ нужно дѣйствовать на такія стороны духовной природы
учащихся, которыя особенно развиты у нихъ, для того, чтобы
и самое воздѣйствіе было плодотворнѣе.
При внимательномъ разсмотрѣніи разнаго рода литератур-
ныхъ произведеній, мы найдемъ, что этимъ общимъ воспита-
тельнымъ цѣлямъ особенно удовлетворяютъ поэтическія произ-
веденія образцовыхъ писателей, такъ какъ, не имѣя въ виду
исключительно научныхъ, познавательныхъ интересовъ, они
представляютъ какъ бы откликъ на общіе запросы нашей ду-
шевной жизни, и, не дѣйствуя непосредственно на умъ, глав-
нымъ образомъ говорятъ нашему чувству и фантазіи, а чрезъ
это вліяютъ и на волю.
Такимъ образомъ, если школа хочетъ, чтобы чтеніе имѣло
общее благотворное вліяніе на развитіе духовныхъ силъ уча-
щихся, преимущественно же на развитіе нравственныхъ силъ
ихъ, она должна обратиться къ поэтическимъ произведеніямъ,
какъ къ животворному источнику духовнаго наслажденія и
поученія, избрать лучшіе образцы этихъ произведеній и на
нихъ сосредоточить вниманіе учащихся. Само собой разумѣется,
чтеніе этихъ произведеній не должно быть поверхностнымъ;
подъ чтеніемъ мы здѣсь разумѣемъ основательное знакомство
какъ съ внутреннею (содержаніе), такъ и съ внѣшнею (языкъ)
стороною читаемаго произведенія.
Однимъ словомъ: „слѣдуетъ предоставить ребенку чтеніе
такихъ произведеній, изъ которыхъ онъ постепенно усвои-
валъ бы себѣ представленія любви, состраданія, добра, блага,
чести, чтобы затѣмъ разрозненныя мысли слагались въ одно цѣ-
лое и принимали общее направленіе, чтобы, — еще дальше, —
онѣ переходили въ дѣйствіе; чтобы, наконецъ, вырабатывался
идеалъ жизни “ *).
*) А. Словинскій, Дѣтское чтеніе и игры. Стран. 31—32. Изд. 1888 г.
237
Чтеніе поэтическихъ произведеній такимъ образомъ должно
быть господствующимъ родомъ чтенія въ школѣ, служить, такъ
сказать, центромъ, вокругъ котораго группируются остальные
виды чтенія. Изъ этихъ остальныхъ видовъ чтенія важнѣйшимъ
является чтеніе учащимися сочиненій историческаго и геогра-
фическаго характера. Какъ при чтеніи поэтическихъ произ-
веденій изящной литературы мы находимъ удовлетвореніе об-
щимъ стремленіямъ нашей души къ идеальному міру, такъ
исторія вводитъ насъ въ созерцаніе дѣйствительныхъ явленій
человѣческой жизни на широкомъ фонѣ государственныхъ и
общественныхъ отношеній. Читая исторію, мы учимся пбни-
мать смыслъ окружающихъ насъ формъ и проявленій обще-
ственной жизни, учимся любить свое отечество, развиваемъ
въ себѣ „уваженіе къ именамъ, освященнымъ славой, — пер-
вый признакъ ума просвѣщеннагопо выраженію Пушкина.
А славные подвиги свѣтлыхъ историческихъ личностей слу-
жатъ намъ живымъ примѣромъ подражанія въ нашей соб-
ственной жизни и дѣятельности.
Какъ чтеніе историческихъ сочиненій содѣйствуетъ уразумѣ-
нію внутренняго смысла и склада окружающихъ насъ обще-
ственныхъ отношеній, такъ чтеніе сочиненій географическаго
характера даетъ понятіе и объ окружающемъ пасъ и объ
отдаленномъ отъ насъ мірѣ природы, а также о внѣшнихъ
формахъ бытовой жизни человѣка въ разныхъ странахъ, и та-
ъимъ образомъ удовлетворяетъ особенно живому въ дѣтскомъ
возрастѣ стремленію въ даль — „стремленію знать и другія
пространства, внѣ постояннаго пребыванія дѣтей
Такое чтеніе даетъ возможность присмотрѣться къ міру
природы и быта и развиваетъ трезвую, покоющуюся на фак-
тической основѣ наблюдательность.
I.
Такимъ образомъ нами намѣченъ матеріалъ, который мы счи-'
таемъ особенно пригоднымъ для внѣкласснаго чтенія въ сред-
ней школѣ. Остается вопросъ, не менѣе, даже, пожалуй, бо-
лѣе важный въ педагогической практикѣ, — какъ читать?
Нужна ли программа для чтенія? Слѣдуетъ ли регулировать
238
и извѣстнымъ образомъ какъ бы стѣснять читающаго и нельзя ли
предоставить читающему полную свободу въ чтеніи?
Уже самыя особенности духовной организаціи отрока и
юноши отчасти предрѣшаютъ этотъ вопросъ въ извѣстномъ
направленіи. Въ дѣтскомъ и юношескомъ возрастѣ особенно
развиты чувства и воображеніе, такъ что фантазія, вслѣдствіе
живости и интенсивности, чувства, вслѣдствіе силы и воспріим-
чивости, всего чаще склонны выбиваться изъ-подъ контроля
разума и увлекать волю, еще не зрѣлую, къ такимъ дѣй-
ствіямъ, которыя, будучи результатомъ перваго порыва, за-
ставляютъ иногда сильно раскаиваться послѣ. Убѣжденія и
взгляды въ этомъ возрастѣ еще шатки и неустойчивы и слиш-
комъ зависятъ отъ впечатлѣній минуты. Далѣе, путь соблазна
такъ широкъ и привлекателенъ, а опытность въ ребенкѣ и
юношѣ такъ мала, что заблужденіе всегда возможно.
Такимъ образомъ молодыя, не сложившіяся и не опредѣ-
лившіяся душевныя силы требуютъ руководства, помощи. Это
практическая сторона дѣла. Съ другой стороны, познаватель-
ной, — книгъ такъ много, въ нихъ сознанію представляется
такое громадное количество мыслей, свѣдѣній, предметовъ и
отношеній, часто совершенно разнородныхъ, взаимно противо-
положныхъ, что молодой умъ можетъ затеряться и запутаться
въ этой массѣ разнородныхъ представленій и не только не до-
стигнуть конечной познавательной цѣли — истины, но попасть
на ложный путь, если ему не поможетъ своимъ направляю-
щимъ авторитетомъ другой, болѣе опытный, болѣе зрѣлый умъ.
Такимъ образомъ необходимо имѣть извѣстное направленіе
въ чтеніи, извѣстное руководительство, или извѣстную си-
стему.
Особенно важно соблюденіе порядка и системы въ чтеніи
для средней школы. Мы имѣемъ въ виду главнымъ образомъ
классическую школу, такъ какъ этотъ типъ учебнаго заведе-
нія, безспорно, самый важный и самый распространенный.
Здѣсь, въ теченіе многолѣтняго курса школы, мы можемъ на-
блюдать, какъ изъ ребенка, едва сознающаго себя, почти без-
помощнаго въ жизни, къ концу курса образуется юноша,
почти уже опредѣлившій себя и въ своихъ интеллектуальныхъ
стремленіяхъ, и въ своихъ дальнѣйшихъ жизненныхъ цѣляхъ:
239
ученикъ, окончившій среднюю классическую школу, или со-
знательно выбираетъ себѣ научную спеціальность — это чаще.
или прямо вступаетъ въ практическую дѣятельность — это
рѣже.
Существенная обязанность школы въ томъ и заключается,
чтобы выходящій изъ нея юноша и въ науку и въ жизнь
вступалъ съ яснымъ міросозерцаніемъ, руководимый свѣтлыми
идеалами, охраненный, насколько возможно, отъ ошибокъ и
заблужденій ума и чувства. А чтобы онъ не сбился и не за
блудился, ему, неопытному, долженъ быть указанъ прямой
путь, которымъ онъ могъ бы итти, — намѣчены шаги’ его
прогрессивнаго развитія. Этотъ путь вообще, даже эти шаги
въ частности, и должна опредѣлить школа, взявшая ребенка
на свое попеченіе.
Порядокъ, система важны во всякомъ дѣлѣ. Даже въ дѣ-
лахъ ежедневной практической жизни мы легко можемъ за-
мѣтить, какъ трудно разобраться въ принадлежащихъ намъ
вещахъ, если онѣ разбросаны въ безпорядкѣ, кое-какъ. Тѣмъ
болѣе необходимъ порядокъ, стройность въ воспитаніи, кото-
рое имѣетъ дѣло съ труднѣйшею и важнѣйшею задачею —
образовать человѣка въ полномъ значеніи этого слова, т.-е.
равномѣрно и гармонично развить всѣ способности души*).
Оттого мы видимъ, что дѣло обученія, напримѣръ, совер-
шается всегда по опредѣленному плану, и чѣмъ сложнѣе и
разнообразнѣе дѣятельность, тѣмъ необходимѣе въ ней поря-
докъ, чтобы не запутаться. Необходимость извѣстной системы
въ чтеніи очевидна: 1) количество книгъ и даваемыхъ ими
свѣдѣній и представленій такъ велико, что человѣку, только
еще начинающему развиваться, нѣтъ возможности оріентиро-
ваться въ нихъ безъ указанія; 2) интеллектуальныя силы уча-
щагося еще очень слабы, а опытъ еще слишкомъ ничтоженъ
для того, чтобы онъ могъ самостоятельно взять на себя вы-
боръ книгъ для чтенія; 3) разъ взявъ ученика на свое попе-
ченіе, школа даже не имѣетъ нравственнаго права оставить
*) „Дѣятельность, направленная на достиженіе опредѣленной цѣли, должна
слѣдовать опредѣленному порядку пли плану; иначе цѣль пли совсѣмъ не
достигается, или достигается съ большою потерею времени и не вполнѣ44.
Олесницкій, Курсъ педагогики. Ч. II, стран. 142. Изд. 1887 г.
240
его на распутіи и позволить ему наугадъ погрузиться въ это
„море познанія“, предлагаемое ему чтеніемъ; съ другой сто-
роны, не имѣетъ права не заставитъ его читать въ извѣст-
номъ направленіи, по извѣстной системѣ, признанной наибо-
лѣе полезною вѣковымъ педагогическимъ опытомъ и сложив-
шимися педагогическими принципами.
Въ этой системѣ, которая должна прилагаться при чтеніи,
нужно .отличать два рода правилъ, соблюденіе которыхъ обя-
зательно въ особенности для начинающаго читать: а) общія
правила, выработанныя школою; б) частныя практическія пра-
вила, касающіяся личнаго отношенія читающаго къ читаемому.
Перваго рода правила легко могутъ быть подведены подъ
общеизвѣстные дидактическіе принципы, соблюденіе которыхъ
обязательно для всѣхъ въ дѣлѣ воспитанія и образованія.
Принципы эти слѣдующіе: 1) отъ легчайшаго къ труднѣй-
гиему; 2) отъ близкаго къ отдаленному, и 3) отъ извѣст-
наго къ неизвѣстному, т.-е. требуется строгая постепенность,
какъ основа успѣшности развитія.
Въ самомъ дѣлѣ, правильный и естественный ходъ разви-
тія душевныхъ силъ человѣка совершается послѣдовательно.
Какъ при развитіи всего органическаго въ природѣ нѣтъ скач-
ковъ, такъ не можетъ быть скачковъ и при правильномъ ду-
ховномъ развитіи человѣка. Благопріятныя и неблагопріятныя
условія могутъ нѣсколько ускорить или замедлить ходъ раз-
витія, но не могутъ совершенно остановить его. Притомъ мы
замѣчаемъ, что тѣ духовныя силы, которыя преобладаютъ у
человѣка въ совершенномъ возрастѣ, еще дремлютъ въ дѣт-
скомъ возрастѣ.
Такимъ образомъ чтеніе и должно быть такъ расположено,
чтобы читаемое соотвѣтствовало уровню и особенностямъ раз-
витія психическихъ силъ учащихся. Тогда только оно будетъ
и понятно для читающаго, и интересно, такъ какъ нельзя
интересоваться тѣмъ, чего не понимаешь. Объяснимъ примѣ-
ромъ. Какая польза, напримѣръ, для ученика 2-го или 3-го
класса гимназіи, если онъ прочтетъ и даже не одинъ разъ
такое высоко-художественное произведеніе, какъ „Борисъ Го-
дуновъ “, или „Горе отъ ума“, или „Мертвыя души“? Можно
прямо сказать, что отъ чтенія первыхъ двухъ произведеній не
241
останется въ головѣ ровно ничего, а послѣ чтенія третьяго —
лишь смутно будутъ вспоминаться отрывочныя картинки, от-
дѣльные юмористическіе эпизоды — и только. Между тѣмъ
чтеніе тѣхъ же художественныхъ произведеній въ старшихъ
классахъ можетъ стать источникомъ истиннаго наслажденія.
Далѣе, мы знаемъ, что дѣти любятъ учить стихи; но какое насла-
жденіе получитъ мальчикъ 12—13 лѣтъ, заучивши наизусть,
положимъ, стихотвореніе Пушкина — „Пророкъ", „Поэтъ",
или монологъ изъ „Бориса Годунова" — „Достигъ я высшей
власти", — все перлы изъ области русской поэзіи? Запомнятся
ряды строчекъ — и только; внутренній же смыслъ, идея поэти-
ческаго отрывка, прелесть живого, образнаго языка останутся
недоступными, а вмѣсто наслажденія останется только не-
пріятное воспоминаніе о напряженіи памяти, затрудненной
усвоиваніемъ мало сознаваемаго матеріала.
Кромѣ соблюденія постепенности и послѣдовательности въ
этомъ духовномъ питаніи ученика посредствомъ чтенія, необ-
ходимъ строгій выборъ книгъ. Мы уже выше указывали, что
предметовъ познанія такъ много, что, несмотря на самыя гро-
мадныя усилія ума, намъ невозможно овладѣть всѣмъ; съ дру-
гой стороны, какъ физическій организмъ ребенка нельзя безъ
разбору питать первыми попавшимися подъ руку веществами,
точно такъ же, и еще въ большей степени, это примѣнимо
къ организму духовному.
Отъ соблюденія постепенности, посильности, какъ въ обу-
ченіи, такъ и въ чтеніи, которое должно помогать обученію-
отъ строгаго выбора матеріала для чтенія, — выбора, руко-
водимаго воспитательно-образовательными цѣлями, — зависитъ
рядъ благотворныхъ воздѣйствій изучаемаго матеріала на душу
воспитанника.
Результаты такого воздѣйствія слѣдующіе: 1) Если по-
знавательный матеріалъ усвоивается постепенно, по мѣрѣ
его трудности, то онъ воспринимается вполнѣ сознательно,
такъ что дѣлается достояніемъ учащагося на всю жизнь. Мы
обогащаемся цѣннымъ логическимъ содержаніемъ и можемъ
воспользоваться имъ, когда намъ угодно, потому что оно,
прочно залегая въ душѣ (какъ сознательное), находится вполнѣ
въ нашей власти, и намъ легко вызвать его къ дѣятель-
А. НИКОЛЬСКІЙ. СБОРН. СТИХОТВ. И ВАСЕНЪ.
16
242
ности*). 2) Идя впередъ постепенно, неспѣшно, мы облегчаемъ
себѣ дѣло познанія, такъ какъ каждое новое свѣдѣніе опи-
рается на сумму предыдущихъ свѣдѣній и въ нихъ находитъ
себѣ разъясненіе. 3) Вслѣдствіе свойственной каждому человѣку
любознательности, все новое, сообщаемое намъ въ понят-
ной, доступной формѣ, интересуетъ насъ, возбуждаетъ охоту
къ дальнѣйшему изученію. А присутствіе интереса въ какомъ бы
то ни было дѣлѣ — душа всякаго прогресса. Безъ интереса
къ дѣлу нѣтъ успѣха въ познаніи. 4) Заинтересовавшись
чѣмъ-либо, мы стараемся, по возможности, сами, по своему
почину, сдѣлать дальнѣйшіе шаги въ познаніи, проявляемъ
самодѣятельность. Эта возможность обнаружить самодѣятель-
ность очень важна для дальнѣйшаго успѣшнаго развитія вообще
и часто содѣйствуетъ обнаруженію такихъ способностей, ко-
торыя нами самими не сознаются до времени. Изъ примѣра
нашихъ великихъ писателей, напр. Крылова, Пушкина, Го-
голя и проч., мы знаемъ, какъ знакомство съ литературными
образцами побуждало ихъ самихъ попробовать свои силы на
литературномъ поприщѣ.
Какъ общій результатъ всего этого, является развивающее
вліяніе чтенія на душу. Нашъ умственный кругозоръ расши-
ряется и расширяется прочно, ровно; взгляды, точки зрѣнія
выясняются; убѣжденія опредѣляются, упрочиваются; стремле-
нія (идеалы) становятся выше и чище, облагораживаются.
Итакъ, чтеніе является могущественнымъ воспитательно-
образовательнымъ факторомъ, если оно разумно направлено;
но это же чтеніе, если изъ него устранить всякое руководи-
тельство и порядокъ, можетъ явиться однимъ изъ главныхъ
условій интеллектуальной и моральной порчи воспитанника.
Часто приходится слышать жалобы и отъ учащихся, и даже
отъ родителей, что школа стѣсняетъ свободу чтенія, что за-
ставляютъ читать мало интересное, устарѣвшее; а потому уча-
щіеся иногда по собственному побужденію, а часто съ одо-
бренія и вѣдома родителей, читаютъ тайкомъ, внѣ контроля
школы, тѣ литературныя произведенія, которыя имъ прихо-
*) См. Психологію Владиславлева, т. I, стр. 276—277 — Условія успѣш-
ности запоминанія и зависимость ея отъ присутствія логической связи и
сознательности.
243
дятся по вкусу. Это безпорядочное чтеніе обыкновенно про-
является въ слѣдующихъ формахъ: или молодой человѣкъ чи-
таетъ безъ всякаго разбора книги, какія попадутся, стараясь
только о томъ, чтобы было прочитано какъ можно больше;
или, по собственному побужденію, а иногда подъ вліяніемъ
семьи, соревнованія между товарищами, совѣта нѣкоторыхъ
лицъ, служащихъ для него авторитетомъ, — берется слишкомъ
рано за книги, превышающія уровень его развитія; или, на-
конецъ, подъ вліяніемъ взглядовъ круга людей, среди кото-
рыхъ вращается, берется за книги съ одностороннимъ напра-
вленіемъ, съ извѣстною тенденціей, окраской.
Очевиденъ вредъ такого чтенія въ образовательномъ и
воспитательномъ отношеніяхъ. Разсмотримъ сначала вліяніе
безпорядочнаго чтенія на умственныя силы учащагося, такъ
какъ чтеніе прежде всего имѣетъ связь съ этою (интеллек-
туальною) стороною нашей души.
Нашъ умъ стремится къ истинѣ и поэтому нуждается въ яс-
ныхъ и точныхъ свѣдѣніяхъ, которыя могли бы дать ему от-
вѣтъ на постоянное стремленіе знать. Притомъ умственныя
силы развиваются постепенно, такъ что доступное для уче-
ника, напримѣръ, VII или VIII класса гимназіи является вовсе
непонятнымъ для ученика IV или V класса. Умственный го-
ризонтъ нашъ только тогда дѣйствительно расширяется, когда
одно познаніе тѣсно связано съ другимъ, такъ что образуется
цѣлый строй знаній, взаимно проясняющихъ и дополняющихъ
себя. Потому-то и важно, чтобы чтеніе, по возможности, было
тѣсно связано съ проходимымъ курсомъ. Если же пріобрѣ-
таемыя путемъ чтенія свѣдѣнія ничѣмъ не связаны между
собою, но набраны случайно, въ безпорядкѣ, иногда самыя
противоположныя, взаимно себя исключающія, то они не только
не будутъ имѣть прочности, цѣльности и устойчивости, а слѣ-
довательно и логической цѣнности, не только не разъяснятъ
намъ занимающихъ насъ вопросовъ, — но произведутъ полный
сумбуръ въ головѣ путаницу понятій и представленій, и не
дадутъ ни одного серіознаго и цѣннаго въ логическомъ отно-
шеніи знанія. Вопросы будутъ только намѣчаться, возбу-
ждаться, но не разрѣшаться, а умъ только безполезно уто-
мляться въ борьбѣ съ непосильными препятствіями.
іб*
244
Даже великіе, талантливые писатели, какъ Пушкинъ, отчасти
Карамзинъ, сознавали весь вредъ для себя отъ такого безпо-
рядочнаго чтенія и сожалѣли о немъ; но это были таланты,
которыхъ спасли отъ гибели выдающіяся внутреннія силы ихъ
духа. Что же человѣку обыкновенныхъ способностей, че-
ловѣку еще молодому, поставленному на распутіи среди хаоса
самыхъ разнородныхъ явленій, взглядовъ, идей, часто взаимно
переплетающихся, — человѣку, не имѣющему никакого критерія
для того, чтобы разобраться въ этой путаницѣ? Результатъ
очевиденъ. Съ одной стороны — умственная пустота, „верхо-
глядство", наклонность къ фразерству, ложное самомнѣніе;
съ другой — умственная апатія, вслѣдствіе отсутствія разум-
ныхъ цѣлей и непривычки интересоваться серіозными пред-
метами, вникать въ нихъ и понимать ихъ.
Еще вреднѣе въ умственномъ отношеніи (да и въ практи-
ческомъ) явленіе преждевременнаго, скороспѣлаго развитія,
съ которымъ, къ сожалѣнію, въ наше время часто приходится
сталкиваться преимущественно въ высшихъ, культурныхъ клас-
сахъ общества, когда часто сами родители заботятся объ этой
„ускоренной зрѣлости" ума своихъ дѣтей, утѣшаясь и даже
хвастаясь тѣмъ, что какой-нибудь мальчуганъ К. К. еще
съ 13—14 лѣтъ „все читаетъ серіозныя книги"; забывая,
что губятъ, • надрываютъ непосильнымъ напряженіемъ и ду-
ховную и физическую организацію ребенка... Притомъ очень
часто подобное дпазі-научное чтеніе совершается подъ из-
вѣстнымъ угломъ зрѣнія, подъ вліяніемъ господствующей
въ данномъ кружкѣ односторонней тенденціи. Послѣднее, ко-
нечно, еще вреднѣе, такъ какъ чуть не съ дѣтства заклады-
ваетъ въ душу односторонній, часто превратный взглядъ на
вещи и отношенія.
Очень мѣткая характеристика этого печальнаго явленія
преждевременной зрѣлости ума, а на самомъ дѣлѣ недозрѣ-
лости и ея результатовъ, сдѣлана проф. Владиславлевымъ въ его
Психологіи. Беремъ оттуда подлинныя слова профессора: „Какъ
быстро и рано зрѣющимъ плодамъ недостаетъ сочности и пол-
ноты вкуса, такъ слишкомъ рано созрѣвшій умъ въ своихъ
произведеніяхъ обнаруживаетъ мелкоту, тщедушность, выму-
ченное что-то и болѣзненное. Какъ ребенокъ, не по лѣтамъ
246
вытянувшійся тѣломъ, бываетъ съ неразвитою грудью, впа-
лыми щеками, безсильною мускулатурою, не окрѣпшими, какъ
будто хрупкими костями, такъ и преждевременно зрѣлому мо-
лодому уму недостаетъ крѣпости, содержанія, устойчивости.
Онъ взбирается на неестественную для него высоту умозрѣнія,
судитъ и рядитъ о вопросахъ, которыхъ значеніе, важность
и смыслъ, по малому его опыту, не могутъ быть ему вѣдомы;
онъ избираетъ точки зрѣнія и способъ отношенія къ серіоз-
нѣйшимъ задачамъ и проблемамъ жизни, которые понятны
лишь въ человѣкѣ, много извѣдавшемъ на путяхъ своего мы-
шленія и жизни; онъ обнаруживаетъ взгляды, которые есте-
ственны въ человѣкѣ, лишь какъ послѣдній выводъ глубокаго
и долгаго размышленія, какъ результатъ многотрудной и много-
опытной жизни. Такъ какъ эти умы зрѣлы не по сущности,
а по виду, формѣ, которую они на себя принимаютъ, и для
разсужденій ихъ нѣтъ почвы въ нихъ же самихъ, то прежде-
временно зрѣлые люди бываютъ большею частію резонеры,
люди фразы, копирующіе изъ себя взрослыхъ; изъ нихъ вы-
ходятъ отрицатели ради отрицанія, полагающіе за дѣло му-
дрости презрительное скептическое отношеніе ко всему, чего
важности и значенія они не подозрѣваютъ. Понятно, какое
впечатлѣніе на истинно зрѣлаго человѣка должны производить
преждевременные мудрецы въ 14—15 лѣтъ, разсуждающіе о
женскомъ вопросѣ, о собственности, демократіи и т. п., ко-
торые въ своихъ приговорахъ даютъ понять, что для нихъ
всѣ вопросы въ свѣтѣ не представляютъ затрудненія, что они
владѣютъ послѣднимъ словомъ мудрости и что ихъ рѣшенія
окончательны. Нечего скрывать, что такая зрѣлость соста-
вляетъ язву нашего времени и что она прививается преждёвре- /
меннымъ раздраженіемъ головъ: чтеніемъ безъ выбора книгъ,
по содержанію мало доступныхъ разумѣнію молодыхъ умовъ,
разговорами окружающихъ ихъ лицъ, не соображающихся
въ выборѣ предметовъ съ тѣмъ, кто ихъ слушаетъ, методами
обученія, направленными къ развитію въ молодомъ поколѣніи
резонерства и умничанья, иногда же возбужденіемъ въ моло-
домъ умѣ вопросовъ, рѣшеніе которыхъ не по силамъ ему“ *).
') Психологія Владиславлева. I. I, стран. 359—360. Изд. 1881 г.
246
Или — въ дополненіе къ этому: „Обыкновенно неумѣренное
чтеніе и притомъ чтеніе книгъ, писанныхъ не для дѣтей, вле-
четъ за собою преждевременную зрѣлость ума, знакомитъ
съ движеніями сердца, естественными въ зрѣломъ возрастѣ,
оставляя незатронутыми струны сердца, свойственныя дѣтству,
и вредно отзывается на здоровьѣ. Безъ должнаго тѣлеснаго
развитія духовное развитіе не даетъ нормальнаго человѣка" *).
Добавимъ, что это „переутомленіе" учащихся, на которое
такъ принято жаловаться въ послѣднее время, въ очень боль-
шой мѣрѣ зависитъ и отъ лихорадочнаго, неумѣреннаго на-
хватыванья, помимо школы, массы свѣдѣній, которыхъ не
въ состояніи переварить не окрѣпшій, не сложившійся еще
духовный организмъ, такъ что нервная система окончательно
истощается отъ постояннаго и безплоднаго напряженія.
Но вѣдь „мы учимся для жизни, а не для школы", а въ жизни
„достоинство каждаго человѣка мы опредѣляемъ суммою дѣлъ
его, степенью ихъ качественности", и „свѣтлою личностью
въ жизни человѣкъ является тогда, когда умственная и нрав-
ственная его стороны, гармонически развиваясь, находясь на
высокой ступени развитія, проявляютъ себя соотвѣственно этому
развитію"**). Слѣдовательно, чисто воспитательная сторона
чтенія должна для насъ стоять даже выше образовательной.
Посмотримъ, какое значеніе имѣетъ чтеніе безъ системы и
безъ разбора въ чисто воспитательномъ отношеніи.
Здѣсь намъ придется указывать вліяніе такого чтенія на во-
ображеніе и чувство, т.-е. на такія наши душевныя способ-
ности, складъ и направленіе которыхъ главнымъ образомъ
отражается въ нашей дѣятельности, въ актахъ воли.
Воображеніе, безспорно, имѣетъ громадное значеніе въ на-
шей жизни. Оно даетъ намъ особый міръ, куда мы можемъ
уноситься душою и отдыхать отъ различныхъ житейскихъ не-
взгодъ; оно рисуетъ предъ нами идеалы, къ которымъ мы стре-
мимся, которые окрашиваютъ неприглядную дѣйствительность
*) Словинскій, Дѣтское чтеніе и игры. Стран. 26—27. (Указанная вы-
держка приводится Словинскимъ изъ Приложенія къ цирк. по Кавк. учебн.
окр. за 1887 г., № 7 —„Дѣтство Пушкина", стр. 35).
**) Покровскій, „О педагогическомъ значеніи класснаго чтенія отрывковъ
изъ образцовыхъ писателей". Сгр. 1—2. Изд. 1878 г.
247
и безъ которыхъ мы не можемъ жпть. Воображеніе же помо-
гаетъ намъ уяснить многое и при нашей умственной работѣ,
подставляя конкретный образъ вмѣсто абстрактнаго, и такимъ
образомъ служитъ разуму*). Наконецъ, оно служитъ и нрав-
ственности, развивая въ насъ эстетическое чувство, любовь
къ прекрасному, благородному, отвращеніе къ пороку.
А въ дѣтскомъ и юношескомъ возрастѣ почти вся жизнь
ребенка и юноши проходитъ подъ преобладающимъ воздѣй-
ствіемъ воображенія, которое самую жизнь окрашиваетъ осо-
бымъ (чаще всего розовымъ) цвѣтомъ, такъ какъ опытъ и
дѣйствительность еще не успѣли разрушить его иллюзій. Отъ
направленія въ развитіи воображенія во время дѣтства и юности
прямо зависитъ направленіе всей дальнѣйшей жизни и воззрѣ-
ній человѣка.
Съ другой стороны, ничто такъ сильно не дѣйствуетъ на
воображеніе, какъ чтеніе**), а потому здѣсь всего необхо-
димѣе контроль, руководство въ чтеніи, чтобы не извратить
направленіе этой способности, не испортить и не загрязнить
ея. Между тѣмъ, къ сожалѣнію, чаще всего приходится ви-
дѣть, какъ учащіеся, оставляя въ сторонѣ образцовыхъ писа-
телей, упиваются чтеніемъ бездарныхъ романовъ, въ которыхъ
къ ихъ услугамъ авторъ предлагаетъ или цѣлый рядъ фанта-
стическихъ сценъ, крайне возбуждающихъ воображеніе, часто
очень мрачныхъ, ужасныхъ, но нелѣпыхъ и неестественныхъ;
или,— что еще хуже,— съ особенною любовью рисуетъ гряз-
ныя чувственныя картины, восполняя недостатокъ талантли-
вости обиліемъ соблазнительныхъ подробностей любовныхъ ин-
тригъ, распаляющихъ и развращающихъ воспріимчивую душу
юноши. Таковы въ особенности романы французской стряпни
40-хъ и 50-хъ годовъ, романы такъ-называемой „уголовной
библіотеки", а главнымъ образомъ романы новаго „реальнаго"
направленія, „натуральной школы“ и ея бездарныхъ подража-
телей.
Въ брошюрѣ г. Словинскаго: „Дѣтское чтеніе и игры", на-
*) См. Психологію Владиславлева. Т. I, стр. 422 и слѣд.
**) Объ атомъ сильномъ вліяніи чтенія на дѣтскую фантазію см. особенно
„Рыцарь нашего времени" Карамзина и „Дѣтскіе годы Багрова внука"
Аксакова.
248
писанной очень живо и талантливо, между прочимъ приводится
слѣдующій взглядъ доктора Дохмана (изъ его сочиненія „ О при-
чинахъ развитія нервныхъ болѣзней“) относительно господствую-
щаго чтенія современной молодежи: „Живя среди умственно-
разслабленнаго, нравственно-вырождающагося общества, и ли-
тература выставляетъ намъ этихъ больныхъ, патологическихъ
героевъ и дѣйствующихъ лицъ. Бездарные послѣдователи на-
турализма знакомятъ насъ лишь съ тайнами будуаровъ исте-
ричныхъ женщинъ, съ результатами извращенія нормальнаго
чувства и развитіемъ самыхъ низменныхъ стремленій въ че-
ловѣкѣ... Вездѣ желаніе поддѣлаться подъ извращенные, пси-
хопатическіе вкусы публики, утомленной и пресыщенной, же-
лающей, чтобы ее забавляли въ промежуткахъ между дѣломъ,
забавляли и забавляли во что бы то ни стало... Часть моло-
дыхъ людей удерживается въ сторонѣ отъ этого треска „обще-
ственной" жизни университетской скамьей, но — увы! — со-
блазнъ такъ великъ, жажда пріятной лѣни такъ соблазнительна,
что и изъ этой части молодежи многіе нерѣдко бросаются на
успѣхъ дня, туда, куда зовутъ ихъ трескъ и реклама, на ро-
манъ, расхваленный утромъ, на пьесу, которой аплодировали
вечеромъ" *).
Грустно видѣть, что иногда сами родители не только не
предохраняютъ дѣтей отъ подобнаго развращающаго чтенія,
но прямо потворствуютъ ему, исходя изъ той ложной и без-
нравственной мысли, что знакомство съ отрицательною сторо-
ною жизни нужно для ребенка для того, чтобы знать, чего
избѣгать; но забывая при этомъ, что въ подобныхъ книгахъ
порокъ рисуется такими соблазнительными чертами, что не-
вольно влечетъ къ себѣ неопытную, но пылкую молодую душу,
а что „знаніе грязныхъ проявленій дѣйствительности не даетъ
еще руководящаго начала, идеальнаго образа, по которымъ
можно было бы слѣдовать сквозь тьму къ свѣтлому выходу".
Очевиденъ весь воспитательный вредъ подобнаго чтенія для
учащагося. Даже въ лучшемъ случаѣ, когда нѣтъ порчи нрав-
ственной чистоты, даже въ этомъ случаѣ, воображеніе читаю-
*) Словинскій, „Дѣтское чтеніе и игры". Стр. 29—30. Выдержка изъ со-
чиненія Дохмана: „О причинахъ нервныхъ болѣзней11. Стр. 28 —30.
249
щаго безцѣльно загромождается массою образовъ и картинъ,
часто не имѣющихъ никакого отношенія къ дѣйствительности,
даже противорѣчащихъ ей странностью и неестественностью
своихъ сочетаній, иногда намѣренно искажающихъ ее; ни окру-
жающая жизнь, ни психологическій опытъ не могутъ объяснить
этой запутанной вереницы фантастическихъ картинъ, создан-
ныхъ досужею фантазіею автора, и воображеніе читающаго
только напрасно возбуждается и утомляется, отрываясь отъ
дѣйствительности и переставая понимать ее.
Хуже въ другомъ случаѣ. Нескромныя, часто невозможно-
соблазнительныя картины чувственности, которыми не стѣс-
няются наполнять страницы авторы романовъ такъ-называемой
„натуральной" школы, совершенно развращаютъ юношескую
фантазію, вводя чистую душу слишкомъ рано и слишкомъ без-
церемонно въ область такихъ отношеній, явнаго обнаруженія
которыхъ стыдится, избѣгаетъ всякій сколько-нибудь нравствен-
ный человѣкъ. Результатъ очень печальный. Фантазія юноши,
вмѣсто того чтобы возбуждаться свѣтлыми идеалами добра,
чести, правды и руководиться ими, какъ свѣточами, въ еже-
дневной жизни и господствующей дѣятельности, переполняется
одними чувственными, грязными, безнравственными картинами
и образами, такъ что глохнетъ всякое высокое душевное дви-
женіе и развиваются только низшія стремленія къ эгоистиче-
скому, грубому, матеріальному довольству и наслажденію. А
врожденная пытливость, усиленная распаленной фантазіей, по-
буждаетъ на опытѣ извѣдать тѣ порочныя, но такъ соблазни-
тельно описанныя наслажденія, о которыхъ пришлось читать.
Такъ въ самомъ расцвѣтѣ грязнится юная душа!...
Но вѣдь воображеніе даетъ направленіе и практической
жизни, потому что заставляетъ дѣйствовать во имя сложив-
шагося идеала. Слѣдовательно, если въ воображеніи нѣтъ вы-
сокихъ идеаловъ и благородныхъ нравственныхъ стремленій;
если съ самаго начала оно извращено и направлено на низ-
шія чувственныя возбужденія, то ясно, что и въ жизни чело-
вѣкъ станетъ руководиться только этими чувственно-эгоисти-
ческими стремленіями, такъ какъ у него нѣтъ ничего высокаго,
„завѣтно-святого" и это даже непонятно ему. А отсюда не-
далеко уже и до нравственнаго паденія, дурныхъ поступковъ
и даже преступленія...
250
Далѣе, создавая въ насъ міръ идеаловъ, воображеніе этимъ
самымъ стоитъ въ связи съ эстетическимъ чувствомъ, съ чув-
ствомъ прекраснаго; но истинно-прекрасное есть нравственно-
прекрасное*). Слѣдовательно, воображеніе такъ или иначе
направленное, служитъ нравственнымъ цѣлямъ**) или поло-
жительно, или отрицательно.
Въ педагогической литературѣ очень часто раздаются сѣто-
ванія на то, что въ современномъ воспитаніи слишкомъ мало
обращаютъ вниманія на развитіе эстетическаго вкуса. И низ-
менность идеаловъ большинства современнаго общества, осо-
бенно молодежи, нежелательное развитіе крайняго утилита-
ризма, черствость отношеній и односторонность воззрѣній, а
отчасти бѣдность и безцвѣтность современной „ изящной “ ли-
тературы, — объясняютъ недостаточнымъ развитіемъ въ уча-
щихся эстетическихъ наклонностей. Мысль глубоко вѣрная.
Въ самомъ дѣлѣ, можетъ ли зрѣть и развиваться нравственное
чувство, если источникъ, которымъ оно питается, — вообра-
женіе,— еще въ дѣтствѣ загрязненъ и испорченъ? если въ душѣ
накопляются представленія и образы совсѣмъ обратнаго, про-
тивонравственнаго порядка? если прекраснымъ считается только
то, что доставляетъ матеріальныя наслажденія, и выше этого
человѣкъ подняться не можетъ?
Этимъ отсутствіемъ высокихъ идеальныхъ интересовъ, кото-
рые могли бы освѣжать и успокоивать утомленную и встрево-
женную душу, отчасти объясняется и та нервная разслаблен-
ность и нравственный индифферентизмъ, на которые все чаще
и чаще слышатся жалобы всѣхъ присматривающихся къ на-
правленіямъ общественной жизни и мысли, всѣхъ интересую-
щихся дѣломъ воспитанія.
*) „Такъ какъ самая высшая сторона въ человѣческомъ духѣ есть сто-
рона нравственная (или религіозно-нравственная), то самый высшій видъ
прекраснаго — нравственно-прекрасное". Олесницкій, „Бурсъ педагогики".
Ч. I, стр. 289. Изд. 1885 г.
**) „Если обратимъ (теперь) вниманіе на дѣйствіе, производимое въ насъ
прекраснымъ, то найдемъ, что прекрасное пособляетъ нравственности и
нравственному воспитанію и само по себѣ и какъ носитель пли воплоти-
тель нравственныхъ и вообще высшихъ идей". Олесницкій, „Курсъ педаго-
гики". ТІ. I, стр. 289. Изд. 1885 г.
251
Школа должна найти выходъ изъ этого безотраднаго нрав-
ственнаго состоянія. Школа можетъ указать источникъ нрав-
ственнаго освѣженія и питанія. Но школа не можетъ одна
успѣшно бороться противъ этого зла безшабашнаго чтенія ли-
тературы сомнительнаго достоинства, а иногда и прямо вредной
въ нравственномъ отношеніи, если ей на помощь не придутъ
семья и общество. Потому-то и желательно, чтобы родители
и воспитатели юношества, по возможности, помогали или, по
крайней мѣрѣ, не мѣшали школѣ вносить порядокъ и контроль
въ такую важную сферу духовнаго развитія дѣтей, какъ чте-
ніе, которое въ наше культурное время такъ же необходимо
для души ребенка, какъ физіологическое питаніе для его тѣла.
II.
Но даже при соблюденіи общихъ дидактическихъ правилъ
въ чтеніи, при соблюденіи строгой системы и послѣдователь-
ности, при надлежащемъ выборѣ книгъ, остается еще лич-
ность читающаго, живое субъективное отношеніе читающаго
къ читаемому.
Какъ же должно читать, чтобы чтеніе было наиболѣе плодо-
творнымъ ?
Первое правило, котораго нужно держаться при чтеніи —
это доводитъ чтеніе до конца, не бросая книги на половинѣ.
Такая недоконченность работы вредна и въ образовательномъ
отношеніи, такъ какъ, заставивъ потерять время, не даетъ
яснаго познанія о читаемомъ, а лишь отрывочныя предста-
вленія, мало къ чему пригодныя; но еще вреднѣе это въ отно-
шеніи воспитательномъ, такъ какъ пріучаетъ ученика къ без-
порядочности веденія дѣла и небрежности, развивая привычку
останавливаться на полдорогѣ, препятствуя развитію энергіи
воли и настойчивости въ стремленіи къ цѣли.
Затѣмъ нужно помнить, что дѣло не въ количествѣ, а въ ка-
чествѣ прочитаннаго, а потому не слѣдуетъ заботиться о воз-
можно большемъ количествѣ прочитанныхъ книгъ или страницъ
книги. Этотъ вредъ „поглощенія" книгъ или „заучиванья",
безъ продумыванья прочитаннаго матеріала, прекрасно выясненъ
однимъ изъ великихъ мыслителей нашего столѣтія: „Во время
чтенія, — говоритъ Шопенгауэръ, — наша голова въ сущности
252
есть арена чужихъ мыслей. Оттого-то и бываетъ, что кто очень
много и почти цѣлый день читаетъ, въ промежуткахъ не от-
дыхаетъ, проводя время безъ всякой мысли, тотъ мало-помалу
теряетъ способность самостоятельно мыслить,— подобно тому,
какъ тотъ, кто постоянно ѣздитъ, подъ конецъ разучивается
ходить" *).
Такимъ образомъ чтеніе не должно быть торопливымъ, по-
спѣшнымъ. Эта поспѣшность, торопливость усвоенія — врагъ
всякаго основательнаго, прочнаго познанія: умъ пріучается
тогда скользить только по поверхности предметовъ, схваты-
вать лишь верхушки, и мало-помалу теряется способность глу-
бокаго внутренняго анализа и, слѣдовательно, познанія сущ-
ности вещей.
Изъ этого основного требованія — не гнаться за количе-
ствомъ, а за качествомъ — вытекаетъ другое руководящее
правило для читающаго: нужно вникать въ сущность читае-
маго и стараться запомнить нё только содержаніе (фабулу),
но главнымъ образомъ основную мысль извѣстнаго проиведе-
нія, его идею. Потому-то чтеніе должно сопровождаться по-
стояннымъ продумываніемъ читаемаго. „Только идея въ состоя-
ніи придать произведенію истинное единство: какъ живая душа,
проникая во всѣ члены тѣла, оживотворяетъ ихъ и превращаетъ
тѣло въ организмъ, такъ и идея даетъ живую связь частямъ
произведенія, превращаетъ ихъ въ истинное цѣлое. Безъ нея
нѣтъ художественнаго созданія... Читатель или зритель, бла-
годаря ей, выноситъ изъ знакомства съ произведеніемъ одно
цѣльное впечатлѣніе, господствующее надъ всею душою"**).
Однимъ словомъ: „Припоминаніе разсказа, повѣсти не должно
ограничиваться отвѣтомъ на вопросъ: „что?" но должно завер-
шаться отвѣтомъ на вопросы: „какъ? почему? для чего?"***).
Правда, часто бываетъ, что идея художественнаго произве-
денія скрыта въ немъ такъ, что уразумѣніе ея дается не сразу,
особенно ученику средней школы — человѣку еще только на-
чинающему читать въ строгомъ смыслѣ слова, еще не развив-
*) См. приведенную выдержку въ кн. Словинскаго: „Дѣтское чт. н игры",
стр. 49.
**) Владиславлевъ, „Психологія". Т. I, стр. 482. Изд. 1881 т.
***) Словинскій, „Дѣтское чтеніе и игры", стр. 49. Изд. 1888 г.
253
тему въ себѣ способность вдумчивости, глубокаго анализа и
синтеза. Но тогда есть хорошее средство, облегчающее по-
знаніе — это повтореніе. Общеизвѣстнымъ является тотъ
психологическій законъ, что при повтореніи впечатлѣнія пред-
ставленіе о предметѣ и проясняется и укрѣпляется. Это из-
вѣстно и изъ ежедневнаго опыта всякому учащемуся. И нигдѣ,
можетъ быть, выраженіе: „гереШіо — таіег зішііогшп“ не
имѣетъ такого полнаго и рѣшительнаго примѣненія, какъ
въ чтеніи. Въ самомъ дѣлѣ, много ли останется въ памяти
послѣ чтенія одинъ разъ такого, напр., произведенія, какъ
„Война и миръ?" Не только основной идеи мы не будемъ
въ состояніи уловить въ массѣ фактическихъ подробностей и
разнообразіи матеріала, но память будетъ безсильна удержать
отчетливо такую массу матеріала, а воображеніе — воспро-
извести все въ цѣльной, связной картинѣ; не говоря уже о
томъ, что при первомъ чтеніи совершенно останутся незамѣ-
ченными — какъ это бываетъ по большей части — прелесть
художественнаго изложенія и красоты языка. Смутно, пожа-
луй, припомнятся только наиболѣе выдающіяся сцены, картины,
да немногія отдѣльныя характерныя выраженія.
Совсѣмъ другое при вторичномъ чтеніи. Оставшееся не за-
мѣченнымъ, иногда существенно важное, теперь останавли-
ваетъ на себѣ вниманіе; уясняются детали, иногда очень ха-
рактерныя; отрывочныя сцены, картины, запомнившіяся при
первомъ чтеніи, приводятся между собою въ связь, и возни-
каетъ цѣльный поэтическій образъ. Изъ отчетливаго предста-
вленія деталей, подробностей, путемъ отвлеченія, синтеза,
опредѣленнѣе, точнѣе, выясняется и общее, лежащее въ основѣ
содержанія, т.-е. идея произведенія. Наконецъ, замѣчаются
характерныя особенности языка, и даже цѣликомъ запоми-
наются мѣста, лучшія по красотѣ выраженія.
Итакъ не слѣдуетъ лѣниться перечитывать лучшія литера-
турныя произведенія два, три, даже болѣе разъ. Многіе за-
мѣчательные поэты и писатели сознавались, что перечитываніе
великихъ художественныхъ произведеній постоянно дѣйство-
вало на нихъ освѣжающимъ образомъ, постоянно доставляло
новое высокое эстетическое наслажденіе. Результатомъ такого
внимательнаго неоднократнаго чтенія будетъ не только знаніе
254
содержанія литературнаго произведенія, но полное пониманіе
его, т.-е. умѣнье отличить въ немъ главное отъ второстепен-
наго; умѣнье объяснить смыслъ и значеніе каждой части, ка-
ждой подробности.
Далѣе. Для того, чтобы чтеніе было вполнѣ плодотворнымъ,
читающій долженъ стремиться не только усвоить содержаніе
читаемаго и основную идею сочиненія, но долженъ стараться
выяснитъ себѣ и тотъ планъ, по которому составлялось
извѣстное литературное произведеніе, т.-е. умѣть созна-
тельно раздѣлить содержаніе на части, ясно и раздѣльно пред-
ставить себѣ взаимное соотношеніе главныхъ и второстепен-
ныхъ частей. Это требуетъ внимательной, иногда довольно
сложной работы надъ изучаемымъ произведеніемъ. Для начи-
нающаго читать этому изученію плана помогаетъ составленіе
письменныхъ конспектовъ, задача которыхъ въ томъ и заклю-
чается, чтобы ученикъ умѣлъ выбрать главныя мысли и изло-
жить ихъ въ логической связи, опуская все второстепенное. При
составленіи подобныхъ конспектовъ главное вниманіе должно
быть обращено на точность и краткость выраженій.
Изученіе плана и построенія литературнаго произведенія
очень полезно для читающаго въ двухъ отношеніяхъ: 1) оно
содѣйствуетъ отчетливому, раздѣльному представленію содер-
жанія читаемаго; 2) развивая способность умственнаго сопо-
ставленія и приведенія предметовъ въ связь, оно содѣйствуетъ
развитію въ умѣ способности анализа и пріучаетъ умъ не до-
вольствоваться первымъ, случайнымъ впечатлѣніемъ, но углуб-
ляться въ сущность дѣла. А если это изученіе плана лите-
ратурныхъ произведеній сопровождается со стороны ученика
и составленіемъ конспекта важнѣйшихъ мыслей произведенія,
то пріучаетъ и къ точности выраженія, слѣдовательно, помо-
гаетъ выработкѣ логической ясности собственной мысли и
рѣчи учащагося. Потому-то составленіе конспектовъ на чи-
танное, съ цѣлію изученія плана, должно быть признано одною
изъ полезнѣйшихъ письменныхъ работъ для учениковъ стар-
шихъ классовъ среднихъ учебныхъ заведеній.
Далѣе. При чтеніи литературныхъ произведеній очень по-
лезно бываетъ прилагать сравнительный методъ изученія ихъ,
особенно при составленіи учениками старшихъ классовъ ха-
255
рактеристикъ литературныхъ типовъ или при изображеніи бы-
товыхъ картинъ по извѣстному литературному произведенію.
Способность сравниванія предметовъ можетъ быть признана
основною чертою нашего мышленія и существенною для по-
знанія. „Гдѣ есть сравниваніе, тамъ есть и мышленіе; гдѣ
нѣтъ перваго — нѣтъ и послѣдняго. Ни одинъ изъ существен-
ныхъ результатовъ мышленія не могъ бы возникнуть, если бы
не было сравниванія... Понимать предметъ — значитъ ясно пред-
ставлять соотношеніе частей, составляющихъ одно цѣлое, вмѣ-
стѣ съ существенными его признаками. Но только путемъ
сравнительнаго наблюденія и изученія предметовъ мы прихо-
димъ къ знанію существенныхъ признаковъ предмета и только
сравнивая части его между собою, мы вникаемъ въ ихъ смыслъ
и значеніе для цѣлаго“*). Такимъ образомъ ясно, что для
полнаго пониманія какого-нибудь литературнаго произведенія
или типа, въ немъ выведеннаго, необходимо сопоставленіе его
съ подобными же въ литературѣ или съ противоположными.
По психологическому закону подобія или контраста, характер-
ныя особенности предмета тогда должны представиться рельеф-
нѣе. При большемъ развитіи сознанія учащихся, большемъ
запасѣ прочитаннаго матеріала, при развившейся привычкѣ
разбираться въ литературныхъ произведеніяхъ, это сравнива-
ніе можно расширить, сопоставляя, напримѣръ, извѣстные,
типы въ русской литературѣ съ таковыми же въ литерату-
рахъ другихъ образованныхъ народовъ. Напримѣръ, можно
провести параллель между „Борисомъ Годуновымъ“ — Пуш-
кина и „Макбетомъ“ — Шекспира и т. д.
Можно еще указать на одинъ очень полезный пріемъ при
чтеніи книгъ, — пріемъ, помогающій лучшему усвоенію наи-
болѣе оригинальныхъ воззрѣній автора, наиболѣе характер-
ныхъ особенностей языка писателя: это — выписываніе въ тет-
радь или особо заведенную для того книгу лучшихъ, произ-
ведшихъ наиболѣе сильное впечатлѣніе, выраженій и мыслей
автора. Это особенно важно въ научныхъ работахъ по какому-
либо предмету и вообще при чтеніи серіозныхъ книгъ, потому
что тогда подъ руками въ конспективномъ видѣ могутъ нахо-
*) Владиславлевъ, Логика. Стран. 2. И;ці> 1881 г.
256
диться основныя научныя положенія, нужныя для извѣстныхъ
соображеній при изслѣдованіи. Многіе ученые пользовались
этимъ пріемомъ, находя его очень полезнымъ (профессоръ Го-
лубинскій),— въ особенности при чтеніи серіозныхъ книгъ от-
влеченнаго содержанія,— чтобы разобраться въ обширномъ и
сложномъ матеріалѣ. Кромѣ чисто научнаго значенія, полезно
это и для развитія и облагороженія литературнаго вкуса, по-
тому что читающій пріучается отмѣчать лучшія въ литератур-
номъ отношеніи мѣста. Этотъ обычай, — нужно замѣтить, —
издавна держится и особенно прежде былъ распространенъ
въ школахъ, когда у учениковъ появлялись цѣлыя тетради,
иногда очень обширныя, наполненныя излюбленными поэтиче-
скими и прозаическими отрывками изъ писателей.
Наконецъ, укажемъ на одно правило, соблюденіе котораго
особенно важно для начинающаго читать сознательно, т.-е.
опять-таки для ученика средней школы. Не слѣдуетъ разбра-
сываться въ чтеніи, т.-е. не нужно сразу браться за нѣ-
сколько спеціальностей, съ цѣлію будто бы побольше набрать
свѣдѣній и поскорѣе развиться умственно. Это ложный взглядъ.
Свѣдѣнія, добытыя изъ разныхъ наукъ поверхностнымъ чте-
ніемъ, не принесутъ никакой пользы, потому что будутъ слиш-
комъ отрывочны, неполны; не будутъ ассоціироваться съ гос-
подствующими, постоянными впечатлѣніями и скоро позабу-
дутся, ничѣмъ не поддерживаемыя, такъ что даромъ только
потратится время.
Что пользы нахватать множество верхушекъ изъ разныхъ
областей знанія и не быть въ состояніи произнести ни одного
основательнаго сужденія ни объ одномъ предметѣ? Напри-
мѣръ, — примѣняя сказанное къ литературѣ, — прочесть по
нѣскольку стихотвореній Пушкина, Лермонтова, Языкова, Шил-
лера, Гёте и т. д. и не знать, какъ слѣдуетъ, ни одного изъ
этихъ писателей? Гораздо лучше избрать небольшой сравни-
тельно кругъ предметовъ и, по крайней мѣрѣ, въ этой обла-
сти пріобрѣсти основательныя, подробныя свѣдѣнія. Напри-
мѣръ, при знакомствѣ съ литературными произведеніями прежде
всего должно поставить себѣ задачею основательное изученіе
важнѣйшихъ отечественныхъ писателей: Крылова, Пушкина,
Лермонтова, Гоголя; потомъ другихъ бѣжавшихъ къ нимъ по
257
времени и достоинству: Гончарова, Тургенева, Толстого. По-
стоянно сконцентрированныя на одной области представленій,
духовныя силы, кромѣ пріобрѣтенія основательныхъ познаній
въ этой области, подъ конецъ сами изощряются настолько, что
дадутъ возможность производить правильную оцѣнку предме-
товъ и явленій въ этой области, слѣдовательно, разовьютъ
вѣрный критическій тактъ, или способность безошибочныхъ
сужденій о данныхъ предметахъ.
III.
„Великихъ поэтовъ", говоритъ Легуве, „мало читать,
мы хотимъ ихъ говорить... говорить, когда захочется, всякій
разъ, какъ только придетъ желаніе, и повсюду, гдѣ только
это желаніе явится“ *). Это стремленіе не только прочесть
поэтическое произведеніе, но сдѣлать мысли и выраженія лю-
бимаго писателя какъ бы своимъ достояніемъ, усвоить его
себѣ, — является результатомъ глубокой потребности нашей
души въ прекрасномъ, изящномъ, художественномъ; потреб-
ности, положившей начало созданію разнообразныхъ искусствъ
и обнаруживающейся еще безсознательно въ дѣтскомъ воз-
растѣ.
Поэзія, какъ высшее словесное искусство, и служитъ глав-
нымъ средствомъ удовлетворенія этой исконной потребности
человѣческой души. Въ школьной практикѣ часто приходится
наблюдать, что дѣти по собственной иниціативѣ, безъ всякаго
принужденія учителя, заучиваютъ наизусть много стиховъ,
почему-либо имъ особенно понравившихся. Даже взрослые не
прочь постараться запомнить стихи, показавшіеся имъ харак-
терными въ какомъ-нибудь отношеніи. Въ классныхъ занятіяхъ
по русскому языку въ низшихъ массахъ самое интересное
для учениковъ — это процессъ разучиванія или объяснитель-
наго чтенія какого-либо стихотворенія или басни, особенно
если это сопровождается выразительнымъ чтеніемъ. Тогда быс-
тро мѣняется по большей части безучастное отношеніе уча-
щихся къ дѣлу. Классъ какъ будто встрепенется, оживится
сразу, какъ только начинается урокъ объяснительнаго чтенія.
*) Острогорскій. Выразительное чтеніе. Стран. 19. Изд. 1886 г.
А. НИКОЛЬСКІЙ. СБОРН. СТИХОТВ. Н ВАСЕНЪ. 17
258
Забываются шалости; лица возбуждены; одинъ предъ другимъ
наперерывъ стараются ученики отвѣтить на предлагаемые во-
просы или поправить неправильное чтеніе товарища. А при
надлежащемъ, выразительномъ, осмысленномъ чтеніи заучен-
наго, въ классѣ наступаетъ такая тишина, какой нельзя до-
стигнуть самыми строгими дисциплинарными мѣрами. Очевидно,
вниманіе напряжено въ высшей степени. Учащіеся сами лю-
буются вызваннымъ художественнымъ впечатлѣніемъ. Такимъ
образомъ ясно, что заучиваніе наизусть художественныхъ произ-
веденій доставляетъ ученикамъ наслажденіе, и никогда почти
не приходится слышать протеста: „много задано“, развѣ только
учитель самъ ужъ злоупотребитъ этою охотою учениковъ учить
наизусть.
Правда, въ старшихъ классахъ ученики относятся къ этому
дѣлу не такъ сочувственно. Имъ кажется слишкомъ ужъ не-
важнымъ, ребяческимъ дѣломъ заучить на память какое-нибудь
стихотвореніе, и, читая его, они въ большинствѣ случаевъ
стараются прочесть наскоро, кое-какъ, безъ всякаго выраже-
нія: стоитъ ли, дескать, тратить усилія на такіе пустяки, какъ
декламація; важно знать самое содержаніе! — ложный взглядъ,
поддерживаемый главнымъ образомъ отвлеченнымъ направле-
ніемъ въ школьномъ образованіи, когда стараются упражнять
исключительно почти разсудочную сторону: все вниманіе со-
средоточивается па усвоеніи грамматическихъ формулъ, цыфръ,
собственныхъ именъ, а не дается мѣста чисто художествен-
ному литературному образованію. Въ настоящее время въ пе-
дагогической литературѣ стали обращать вниманіе на этотъ
недостатокъ, на эту излишнюю сухость обученія, развиваю-
щую резонерство, чаще всего безплодное*).
Всякая школа, а особенно классическая, гдѣ господствуютъ
общія основы гуманитарнаго образованія, должна, по возмож-
ности, развивать и поощрять въ ученикахъ это знакомство
съ лучшими художественными произведеніями, особенно оте-
чественной словесности.
*) См. объ этомъ вопросѣ особенно Шереметевскаго — „Слово въ за-
щиту живого слова"; Острогорскаго — „Выразительное чтеніе"; точно также
статьи Истомина, Незеленова и др.
259
Помимо того высокаго наслажденія, которое дается намъ
умственнымъ созерцаніемъ прекрасныхъ образовъ, возвышен-
ныхъ чувствъ и мыслей великихъ поэтовъ, — наслажденія,
къ которому мы стремимся, стараясь овладѣть художествен-
ною формою выраженія поэта, т.-е. запомнить ее, — заучи-
ваніе наизусть избранныхъ поэтическихъ образцовъ имѣетъ
громадную важность для учащихся въ образовательно-воспи-
тательномъ отношеніи. А именно: богатство нашей психиче-
ской жизни зависитъ отъ количества представленій, хранили-
щемъ которыхъ является память. Нормальнымъ развитіемъ
памяти обусловливается и правильное развитіе нашихъ душев-
ныхъ силъ вообще. Самый разсудокъ можетъ проявлять свою
анализирующую и сравнивающую дѣятельность лишь тогда,
когда память даетъ ему обильный запасъ представленій; такъ
что сильный умъ почти всегда идетъ объ руку съ сильною
памятью. Въ дѣтскомъ возрастѣ, когда душа только еще за-
пасается представленіями, память дѣйствуетъ всего сильнѣе;
и такъ какъ отъ нея зависитъ нормальный строй и направле-
ніе нашей психической жизни, то на развитіе ея и должно
быть обращено особенное вниманіе.
Заучиваніе наизусть поэтическихъ образцовъ принадлежитъ
къ самымъ лучшимъ средствамъ для развитія памяти. Гово-
римъ — къ самымъ лучшимъ, потому что здѣсь работа памяти
соединяется не съ мучительнымъ, скучнымъ напряженіемъ ея,
какъ при заучиваніи какой-либо сухой, отвлеченной формулы
или даты, — напряженіемъ, только утомляющимъ и ослабляю-
щимъ ее, — а съ чувствомъ удовольствія, потому что прихо-
дится имѣть дѣло съ живымъ матеріаломъ, говорящимъ и
сердцу и воображенію.
Воображеніе, наглядно рисующее поэтическую картину, ко-
торую учащійся долженъ отчетливо воспроизвести памятью,
много облегчаетъ работу запоминанія и дѣлаетъ ее интерес-
ною; а необходимость соблюденія буквальной точности въ пе-
редачѣ содержанія стихотворенія или басни развиваетъ вѣр-
ность памяти, считающуюся однимъ изъ лучшихъ достоинствъ
этой душевной силы*).
*) См. Психологію Владиславлева, т. I, стран. 265—286 — Достоинства
и недостатки памяти.
17*
260
Но польза заучиванія поэтическихъ образцовъ не ограни-
чивается благотворнымъ вліяніемъ этой работы на память,
какъ это ни важно само по себѣ. Постоянно имѣя дѣло
съ лучшими художественными выраженіями мысли и чувства,
работая надъ усвоеніемъ ихъ памятью и воображеніемъ, мы
входимъ въ общеніе съ духовнымъ міромъ великаго поэта и,
такъ сказать, претворяемъ его думы и чувства въ продукты
нашей собственной души; дѣлаемъ ихъ своими собственными
мыслями и чувствами, а выраженіе ихъ въ словѣ — своимъ
выраженіемъ, и этимъ незамѣтно развиваемъ въ себѣ эстети-
ческій вкусъ, любовь къ прекрасному и умѣнье понимать,
цѣнить и отыскивать его. А прекрасное „пособляетъ нрав-
ственному и вообще духовному воспитанію тѣмъ, что вноситъ
гармонію въ нашу внутреннюю жизнь, умиротворяетъ душу,
успокоиваетъ страсти, отвлекаетъ отъ всего грубаго и пош-
лаго, облагораживаетъ, а съ тѣмъ вмѣстѣ доставляетъ душѣ
высшее наслажденіе “ *).
Таково психологическое и вмѣстѣ воспитательное значеніе
ближайшаго знакомства съ поэтическими образцами. Не менѣе
важно усвоеніе поэтическихъ произведеній въ отношеніи чисто
стилистическомъ — для выработки слова, языка, на что осо-
бенно должно быть обращено вниманіе въ школѣ и въ чемъ
особенно нуждаются учащіеся. Умѣть хорошо писать и гово-
рить, въ особенности писать и говорить не только точно и
ясно, но и изящно — громадное достоинство, громадное пре-
имущество. На постоянномъ опытѣ мы убѣждаемся, что мысль,
хотя бы цѣнная и важная, но выраженная кое-какъ, не произ-
водитъ на насъ никакого впечатлѣнія или очень слабое; но
если та же самая мысль выражена въ изящной формѣ — впе-
чатлѣніе производится неотразимое**). Тогда мы любуемся не
только логическою цѣнностью самой мысли, но и ея внѣшнею
формою, стараемся запомнить ее.
Съ другой стороны, всякій изъ насъ испытывалъ, что иногда
и чувства возбуждены сильно, и фантазія дѣйствуетъ живо,
*) О.тесшщкій, Педагогика. Ч. I, стран. 289—290. Изд. 1885 г.
**) Оттого такое громадное значеніе имѣли искусные ораторы въ исто-
рической жизни культурныхъ народовъ.
261
напримѣръ, подъ впечатлѣніемъ красотъ природы, но мы не
можемъ выразить словомъ тѣхъ чувствъ и образовъ, которые
роятся въ душѣ и просятся наружу — у насъ не хватаетъ
словъ. Вотъ здѣсь-то сознательное заучиваніе изящныхъ ли-
тературныхъ формъ выраженія мысли даетъ богатый запасъ
прекрасныхъ словесныхъ оборотовъ, которыми и можно при
случаѣ воспользоваться и при помощи которыхъ самому можно
построить рѣчь. Чѣмъ болѣе мы знакомимся съ изящными
выраженіями слова въ поэзіи, — путемъ ли чтенія, путемъ ли
заучиванія, — тѣмъ рѣчь наша лучше обрабатывается, очи-
щается; тѣмъ легче самимъ намъ выразить свою мысль въ словѣ
и выразить изящно. „Каждый изъ насъ, напримѣръ, насла-
ждается природою, каждый чувствуетъ всю прелесть тихой
лѣтней ночи, чуднаго шопота листьевъ, слегка покачиваемыхъ
мягкимъ, едва замѣтнымъ вѣтеркомъ, и прелесть серебристаго
свѣта луны, и очарованіе соловьиной пѣсни, неумолчно раз-
дающейся въ рощѣ отъ зари и до зари; но далеко не каж-
дый способенъ выразить все это съ такою живостью и интен-
сивностью, съ какою оно происходитъ въ его душѣ, не утра-
тившей еще молодой чуткости ко всему вѣчно-прекрасному и
глубоко-поэтическому. Вотъ въ такихъ-то случаяхъ и прихо-
дятъ обыкновенно на память тѣ поэтическіе образы и формы,
которые напечатлѣлись въ душѣ при чтеніи высоко-художе-
ственныхъ произведеній; они-то и помогаютъ намъ и сильнѣе
чувствовать и лучше выражать наши внутреннія ощущенія и
желанія “ *).
Въ ежедневной практикѣ мы легко и по письменному из-
ложенію мыслей, и даже по разговору, можемъ отличить че-
ловѣка, много читавшаго и читавшаго хорошія литератур-
ныя произведенія. Даже въ простомъ разговорѣ и намъ са-
мимъ доставляетъ удовольствіе, если мы умѣемъ привести
въ подтвержденіе своей мысли выдержку изъ какого-нибудь
знаменитаго писателя, и въ другихъ мы цѣнимъ эту способ-
ность цитировать наизусть лучпіія избранныя мѣста изъ поэ-
товъ, — способность, показывающую прочное литературное
образованіе.
*) Солонина, Записки по методикѣ русскаго языка. Ч. II, стран. 60—61.
Изд. 1878 г.
262
Давно уже раздаются жалобы, и офиціальныя (отчеты объ
испытаніяхъ зрѣлости) и неофиціальныя, что учащіеся, даже
окончившіе курсъ въ нашихъ классическихъ школахъ, — плохо
умѣютъ писать, совсѣмъ почти не умѣютъ говорить. Это, ко-
нечно, большой недостатокъ, въ которомъ лгало виноваты сами
учащіеся и который только и можетъ быть исправленъ, хотя
отчасти, развитіемъ чтенія и въ особенности осмысленнымъ
заучиваніемъ образцовъ изъ лучшихъ литературныхъ произве-
деній, способныхъ обогатить рѣчь „новыми оборотами и вы-
раженіями, представляющими мѣткія характеристики, сравне-
нія, уподобленія и поэтическіе образы“ (Солонина).
По особенностямъ языка самыхъ литературныхъ произведеній
и по способу отношенія автора къ изображаемому, всѣ назна-
чаемые для заучиванія наизусть поэтическіе образцы можно раз-
дѣлить па два вида: 1) басни; 2) остальныя стихотворенія
эпическаго, лирическаго и драматическаго характера и отчасти
отрывки изящной прозы. Басня имѣетъ особое значеніе для
дѣтскаго возраста*), слѣдовательно, заучиваніе ея умѣстнѣе
въ низшихъ классахъ. Тамъ она производитъ сильное впе-
чатлѣніе мѣткостью, живостью и остроуміемъ рѣчи, ясностью,
рельефностью и занимательностью поэтической аллегоріи; даетъ
пищу уму своей морализаціей, заставляя подумать надъ основ-
ною мыслію; наконецъ, служитъ нравственнымъ цѣлямъ, въ про-
стой, общедоступной формѣ, но наглядно и убѣдительно осмѣи-
вая пороки, недостатки и побуждая къ добру. Изъ стихо-
твореній эпическаго характера для низшихъ классовъ умѣстны
такія, въ которыхъ изображаются простыя, несложныя явленія
природы и жизни. Между тѣмъ многія лирическія стихотво-
ренія и драматическіе отрывки недоступны дѣтямъ по слож-
ности и глубинѣ изображаемаго чувства и вообще душевнаго
состоянія, а иногда по трудности основной идеи и по языку.
Въ старшихъ классахъ — наоборотъ: баспя кажется ужъ
слишкомъ дѣтскимъ, простымъ произведеніемъ; аллегорія ея
мало интересна, а мораль слишкомъ ясна и обыкновенна. Ду-
шевная жизнь ученика въ этомъ возрастѣ сложнѣе, самъ онъ
*) Конечно, тутъ долженъ быть выборъ басенъ, вполнѣ соотвѣтствую-
щихъ дѣтскому разумѣнію. Таковыхъ, къ счастію, большинство у Крылова.
263
развитѣе; его начинаютъ занимать вопросы чисто внутренней,
психической жизни. Такимъ образомъ ему доступнѣе и инте-
реснѣе такіе поэтическіе образцы, въ которыхъ художественно
изображены разные фазисы душевной жизни и настроенія, ко-
торые ближе къ его субъективному чувству и въ которыхъ
онъ находитъ какъ бы откликъ на собственные душевные за-
просы. Таковы, напримѣръ, большинство лирическихъ стихо-
твореній и драматическихъ монологовъ. Съ другой стороны,
изображаемый въ поэзіи міръ природы, такъ обаятельпо дѣй-
ствующій на насъ своими красотами, мало понятенъ въ дѣт-
скомъ возрастѣ. Ребенокъ неспособенъ сознательно востор-
гаться красотою окружающаго, такъ какъ не можетъ еще вы-
дѣлить себя, какъ отдѣльное наблюдающее существо, изъ этого
отовсюду обнимающаго его міра явленій. Жизнь окружающихъ
людей и ея сложныя отношенія для него тоже мало понятны.
Такимъ образомъ съ поэтическими изображеніями картинъ при-
роды, бытовцхъ отношеній, умѣстнѣе знакомить въ среднемъ
или старшемъ возрастѣ: тамъ они сильнѣе и могуществен-
нѣе дѣйствуютъ на душу. Самый языкъ этихъ стихотвореній,
въ особенности изображающихъ внутренній духовный міръ че-
ловѣка, — гораздо труднѣе для усвоенія, такъ какъ иногда
невольно долженъ отличаться нѣкоторою отвлеченностью изо-
браженія, а иногда своеобразною красотою задушевности и
психической тонкости выраженія, совершенно пропадающею
для ребенка.
Коснувшись вопроса о важности заучиванія наизусть из-
бранныхъ поэтическихъ образцовъ, считаемъ не лишнимъ ука-
зать и на способъ заучиванія ихъ, облегчающій запоминаніе.
Запоминается легко только то, что понимается учащимся. По-
этому заучивавію наизусть, особенно въ низшихъ классахъ,
должно предшествовать объяснительное чтеніе стихотворенія
или басни. Дѣло ведется такъ:
Учитель указываетъ заранѣе, какую басню или стихотво-
реніе будетъ разбирать и объяснять на слѣдующемъ урокѣ.
Тогда ученики дома могутъ подготовиться къ этому разбору,
прочитавъ предварительно назначенный для объясненія обра-
зецъ. Затѣмъ въ классѣ сначала стихотвореніе или басня про-
читывается предъ классомъ самимъ учителемъ. Такимъ обра-
264
зомъ дается первое общее впечатлѣніе. Потомъ производится
разборъ. Въ этой предварительной работѣ надъ разучиваемымъ
содержаніемъ поэтическаго образца вниманіе объясняющаго
должно быть сосредоточено прежде всего на разъясненіи от-
дѣльныхъ словъ и выраженій разбираемаго стихотворенія или
басни. Здѣсь предлагаются вопросы всему классу о смыслѣ
и значеніи каждаго неизвѣстнаго слова. Учитель долженъ во-
просами наводить учениковъ на смыслъ и значеніе словъ и
только въ крайнемъ случаѣ, когда никто не понимаетъ слова
или выраженія, долженъ объяснять самъ. Послѣ этого „веще-
ственнаго “ разбора учитель опять долженъ самъ прочесть все
стихотвореніе или басню предъ классомъ (въ цѣляхъ усвоенія
учащимися должной выразительности при чтеніи). Затѣмъ чи-
таетъ стихотвореніе или басню * **)) одинъ изъ лучшихъ учени-
ковъ, потомъ одинъ изъ среднихъ. Далѣе учитель заставляетъ
передать содержаніе объясненнаго образца своими словами,
по возможности, связывая разсказъ содержанія съ разъясне-
ніями, сдѣланными учителемъ. При передачѣ „своими словами “
нужно заботиться все-таки о томъ, чтобы ученики ближе дер-
жались тѣхъ поэтическихъ выраженій и оборотовъ, которые
встрѣчаются въ стихахъ, только чтобы пользовались ими со-
знательно. При разучиваніи басни въ классѣ полезно остано-
виться на ея морали и предложить ученикамъ самимъ подо-
брать подходящіе къ выведенной морали примѣры. Въ классѣ
всегда почти можетъ найтись хотя одинъ ученикъ, который
былъ бы въ состояніи болѣе или менѣе подходящимъ примѣ-
ромъ разъяснить идею басни, которая такимъ образомъ полу-
чаетъ наглядно-практическое истолкованіе и примѣненіе.
Что касается самаго процесса заучиванія наизусть, послѣ
всѣхъ сдѣланныхъ разъясненій, то здѣсь главное то, чтобы
не заучивать механически, по отдѣльному слову или строчкѣ,
но стараться запоминать цѣлыя строфы стихотворенія или, по
крайней мѣрѣ, цѣлыя осмысленныя выраженія*).
*) Басни, гдѣ нѣсколько дѣйствующихъ лицъ, полезно заставлять читать
нѣсколькихъ учениковъ, такъ что каждый читающій представляетъ въ чте-
ніи одно дѣйствующее лицо. Этотъ способъ чтенія очень занимаетъ дѣтей.
**) Мы здѣсь говоримъ о заучиваніи наизусть поэтическихъ образцовъ
учениками — дома, внѣ контроля школы, какъ это возможно въ среднихъ
265
Въ старшихъ классахъ среднихъ учебныхъ заведеній нѣтъ
нужды въ такомъ дробномъ объяснительномъ чтеніи стихотво-
реній, — басни тамъ почти совсѣмъ не заучиваются, — и объ-
яснительное чтеніе тамъ должно имѣть особый характеръ.
Тамъ преподаватель все вниманіе долженъ сосредоточить на
выясненіи основной идеи разбираемаго образца, на приведеніи
въ логическую связь содержанія взятаго для разбора стихо-
творенія съ его идеею; долженъ указать логическія основы
дѣленія стихотворенія на части (планъ) и, наконецъ, отмѣ-
тить свойства и особенности языка и слога разбираемаго стихо-
творенія, оттѣняя при этомъ, насколько возможно, признаки
извѣстнаго литературнаго направленія въ данномъ для заучи-
ванія образцѣ и субъективныя свойства таланта самого пи-
сателя.
При вопросѣ о заучиваніи наизусть избранныхъ поэтиче-
скихъ образцовъ, необходимо коснуться и вопроса о надле-
жащемъ, выразительномъ чтеніи ихъ.
Въ вышеприведенномъ извлеченіи изъ протокола комиссіи
указано общее значеніе выразительнаго чтенія, какъ наилуч-
шаго средства для пониманія художественныхъ произведеній
и усвоенія ихъ, а также намѣчена та мысль, что выразитель-
ное чтеніе само по себѣ есть источникъ наслажденія и для
читающаго и для слушающихъ, и легче всего можетъ пробу-
дить въ нихъ и развить эстетическое чувство и интересъ
къ поэзіи. Добавимъ кратко, что надлежащее выразительнѣе
чтеніе, постоянно и правильно практикуемое съ самыхъ низ-
шихъ классовъ, много поможетъ изгнанію той безучастной
монотонности въ устныхъ отвѣтахъ учениковъ, которая такъ
непріятно поражаетъ слушающаго: какъ будто ученикъ сразу
поглупѣлъ, начавъ отвѣчать урокъ. Помимо чисто школьнаго
значенія, упражненія и навыкъ въ выразительномъ чтеніи и
произнесеніи наизусть художественныхъ образцовъ, обратив-
шись въ привычку, разовьютъ способность искусной деклама-
ціи, которая такъ необходима въ нѣкоторыхъ профессіяхъ,
напримѣръ, для учителя, адвоката и прочихъ лицъ, посвя-
щающихъ себя публичной дѣятельности.
школахъ; въ элементарныхъ школахъ разучиваніе наизусть должно произ-
водиться прямо въ классѣ, подъ контролемъ учителя.
266
Интересующимся этимъ живымъ вопросомъ о значеніи вы-
разительнаго чтенія, кромѣ книги Легуве — „Чтеніе какъ ис-
кусство",— можно указать на книжку г. Острогорскаго—-
„Выразительное чтеніе", гдѣ подробно указана важность вы-
разительнаго чтенія для школы и жизни, даны образцы чтенія
изъ разнаго рода поэтическихъ отрывковъ и приложены прак-
тическія указанія для обученія этому чтенію. Много полез-
ныхъ указаній на способъ веденія этого дѣла находится также
въ книжкѣ г. Шереметевскаго—„Слово въ защиту живого
слова", — на которую будемъ ссылаться ниже.
Наилучшимъ матеріаломъ для выразительнаго чтенія въ низ-
шихъ классахъ среднихъ учебныхъ заведеній являются басни,
особенно такія, въ которыхъ преобладаетъ драматическая форма
изложенія. Разговорная или драматическая форма изложенія
особенно пригодна для цѣлей выразительнаго чтенія потому,
что она гораздо проще и ближе къ дѣтскимъ понятіямъ и
дѣтской рѣчи, чѣмъ всякая другая. Той же цѣли, въ особен-
ности въ среднихъ и старшихъ классахъ, могутъ служить
осмысленно выбранные драматическіе отрывки, эпическія кар-
тины и лирическія стихотворенія, гдѣ сильно и ярко выра-
жено извѣстное чувство.
При рѣшеніи вопроса, какъ обучать выразительному чтенію,
нужно прежде всего замѣтить, что здѣсь главное и почти
единственное могущественнымъ образомъ дѣйствующее сред-
ство — примѣръ самого учителя. Если учитель самъ хорошо
читаетъ, если онъ способенъ искренно увлекаться при чтеніи
художественныхъ образцовъ слова, то это дѣйствуетъ какъ
электрическая искра на молодыя чуткія души учащихся.
Правда, способность такого художественнаго чтенія встрѣ-
чается сравнительно рѣдко, какъ результатъ главнымъ обра-
зомъ природнаго поэтическаго чутья; но чтеніе, во всякомъ
случаѣ, есть искусство, и ему можно выучиться, была бы
охота. Біографіи великихъ ораторовъ и знаменитыхъ арти-
стовъ свидѣтельствуютъ о томъ, что часто даже люди съ при-
родными голосовыми недостатками упорнымъ трудомъ дости-
гали изумительныхъ успѣховъ въ искусствѣ чтенія*).
*) Си. объ этомъ Острогорскаго — „Выразительное чтеніе"; Легуве —
„Ь’агі сіе Іа Іесіиге".
267
Существенныя условія и основныя правила выразительнаго
чтенія очень остроумно и, по нашему мнѣнію, вѣрно и до-
статочно полно высказаны въ книгѣ г. Шереметевскаго —
„Слово въ защиту живого слова“ — приводимымъ и коммен-
тируемымъ имъ наставленіемъ Фамусова своему лакею Пе-
трушкѣ, какъ слѣдуетъ читать книгу:
,Читай не такъ, какъ нонамарь,
А съ чувствомъ, съ толкомъ, съ разстановкой".
(„Горе отъ ума“, д. И, явл. I.)
II въ сущности, частныя правила для выработки и самаго ве-
денія выразительнаго чтенія могутъ быть представлены въ видѣ
комментарія на эти знаменитыя слова. А именно: 1) нужно
заботиться о томъ, чтобы ученики какъ можно яснѣе и от-
четливѣе выговаривали слова и предложенія — не спѣшили,
„какъ понамарь“, и не глотали слова; 2) чтобы они замѣ-
чали пунктуацію по знакамъ препинанія. Нужно требовать,
чтобы при чтеніи непремѣнно останавливались на знакахъ.
Научить этому — дѣло очень нетрудное, такъ какъ главныхъ
знаковъ препинанія, требующихъ такой или иной остановки
голоса и извѣстной интонаціи, очень не много. 3) Нужно за-
ботиться о томъ, чтобы учащіеся отдавали отчетъ въ смыслѣ
читаемаго, а для этого стихотвореніе, которое назначено
въ классѣ для выразительнаго чтенія, полезно указывать уче-
никамъ заранѣе, для предварительнаго прочтенія на дому,
чтобы ученики могли вникнуть въ смыслъ даннаго образца и
придать правильное, требуемое смысломъ выраженіе своему
голосу при чтеніи. 4) Нужно нѣсколько разъ повторить чи-
таемое, пока достигается вѣрная интонація. Заставлять про-
честь при этомъ нужно не одного, а нѣсколькихъ учениковъ.
5) Труднѣе всего для учащихся выразить вѣрно при чтеніи
извѣстные оттѣнки чувства; здѣсь на помощь имъ долженъ
прійти уже преподаватель и искусно направленными вопро-
сами возбудить въ нихъ вѣрное представленій^ того чувства,
которое изображено въ читаемомъ поэтическомъ произведеніи
и которое требуется извѣстнымъ образомъ выразити^).
*) Полезно даже ставить внѣшніе значки, обозначающіе особенности і
интонаціи: линіи, черточки, для обозначенія наузъ, логическихъ ударенійЛЛ
Обученіе выразительному чтенію въ общемъ дѣло не легкое;
поэтому оно должно начинаться съ самыхъ первыхъ классовъ,
даже съ приготовительнаго, и итти, постепенно, впрочемъ,
ослабляясь, до старшихъ классовъ — до VII включительно.
Но и самый процессъ обученія, несмотря на его трудность,
вслѣдствіе необходимости полнаго напряженія вниманія, —
такъ пріятенъ, по нашему мнѣнію, для учащаго и для уча-
щихся и результаты такъ благотворны, что нечего жалѣть
труда, чтобы послѣ полнѣе были наслажденіе и польза.
А. Никольскій.
проч.,— „положить стихотвореніе на ноты", какъ выражается Шереметев-
скій, — чтобы указать ученикамъ надлежащее чтеніе назначеннаго стихо-
творенія. См. объ этомъ „Слово въ защиту живого слова", стран. 39—42.
А