Текст
Ф.ЗЕЛИНСКИЙ
Ф. ЗЕЛИНСКИЙ
из жизни
ИДЕЙ
В ЧЕТЫРЕХ ТОМАХ
ТОМА ПЕРВЫЙ И ВТОРОЙ
ill
НАУЧНО-ИЗДАТЕЛЬСКИЙ ЦЕНТР
«ЛАДОМИР»
МОСКВА
1995
Оформление
И. Цапко
ЗЕЛИНСКИЙ Ф.Ф.
Из жизни идей. В 2 т. Т. 1./Репринт с изд. 1911, 1916 гг.
- М.: Ладомир, 1995. - 900 с.
0 4703010100 - 015 с * © И.И. Цапко. ОсЬормление
3 Без объявл. _„„ ^ r v
593(03)-95 1995.
ISBN 5-86218-182-2 (т.1)
ISBN 5-86218-181-4
изъ
жизни идей.
НАУЧНО-ПОПУЛЯРНЫЯ СТАТЬИ
ПРОФ, ПЕТРОГРАДСКАГО УНИВЕРСИТЕТА
0. ЗЪДИНСКАГО
ИЗДАН1В ТРЕТЬЕ,
ИСПРАВЛЕН Л ОК. 11 ДОПОЛНЕННОЕ.
»£**Ц*
ПЕТРОГРАДЪ.
Типограф1я М. М. Стасюлевича, Вас. остр., 5 лин., 28.
1916.
йсвийпз^
4092
Изъ предисловш къ первому изданш. v
Давая своему сборнику заглав1е „Изъ жизни идей", я
им$лъ въ виду определить его отношеше къ тому, въ чемъ
я вижу задачу своей жизни какъ ученаго, учителя и писателя.
Съ гЬхъ самыхъ поръ, какъ мои занятия античнымъ м1ромъ
приняли сознательный и самостоятельный характеръ, онъ былъ
для меня не тихимъ и отвлекающимъ отъ современной жизни
музеемъ, а живою частью новейшей культуры; я видЬлъ пре-
имущественное значен]'е античности въ томъ, что она была
родоначальницей тгьхъ идей, которыми мы и нынть живемъ.
Изучая, такимъ образомъ, античность, если можно такъ вы-
разиться, съ наклономъ къ современности, я наагЬтилъ планъ
гигантскаго научнаго здашя, которое бы обнимало и бшгра-
ф\ю и бюлопю гЬхъ идей, совокупность которыхъ составляетъ
современную умственную культуру. Конечно, мн4 было ясно,
что выполнеше этой задачи превышаете силы отдельной лич-
ности; все же я черпалъ энерпю и бодрость для своихъ на-
учныхъ изсл^довашй въ созерцаши моего пока еще чисто
дриврачнаго здашя, и убйжденъ, что оно можетъ сослужить
такую же службу и другимъ.
Bet вошедпия въ этотъ сборникъ статьи—кромЪ одной—
задуманы мною какъ составныя части этого здашя; не ве8д4
VI
эта связь ясна для посторонняго наблюдателя, гЬмъ не менйе
я свгЬю уверить, что им-Ьется она вездЬ...
Эти статьи были раньше напечатаны въ слйдующихъ жур-
налахъ, отчасти уже прекратившихъ свое существоваше:
I. Идея нравств. оправдашя—„Млръ Божш" 1899 л.
И. Ифигешя—„Северный Курьеръ" 16 ш 1900.
III. Воскресшее поэты:
1) Вакхилидъ—„Коемополисъ" 1898 v—vi.
2) Геродъ—„Филологическое Обозр^ше" 1892.
3) Менандръ— пСЛв. Курьеръ" 30 ix 1900.
IV. Антигона.—„ОЬв. Курьеръ" 1 i 1900.
V. Первое свЪтопреставлеше.— „В4стн. Всем. Ист."
1899 XII.
VI. Про нечистую силу — „С4в. Курьеръ" 29 х 1900.
VII. Античный м1ръ въ поэзш Майкова—„Р. Вйстникъ"
1899 vii.
VIII. Парламентаризмъ въ римской республики — „САв.
Курьеръ" 29 vii 1900.
IX. Новый памятникъ древнеримского быта—„Млръ БожШ"
1904 п.
X. Остраколоия—^Сйв. Курьеръ" 16 iv 1900.
XI. Рабочая песенка—„М1ръ БожШ" 1901 у.
XII. Ницше и античность—„ОЬв. Курьеръ" 2 ix 1900.
XIII. Происхождеше комедш—„Научн. Обозр/ 1903 i—и.
XIV. Гейдельбергъ—яС4в. Курьеръ 13 vni 1900
XV. Золотой в-Ькъ—„В-Ьстн. Самообразовашя" 1903 №.2.
в. Згьлинскт.
G.-Петербургъ.
Октябрь 1904 г.
Предислов1е ко второму изданш.
Измйнетя, внесенныя въ это издаше, вызваны отчасти
сделанными за последнее время находками. Такъ статья о
Герод* подверглась довольно крупной переработки въ зависи-
мости отъ увеличившагося числа отрывковъ, вслйдстше чего
дв$ новыя сценки предстали передъ нами въ неожиданному
хотя пока еще нисколько туманномъ св£г&. По той же при-
чине пришлось совеЬмъ выкинуть статью о Менандре: нельзя
было ее перепечатывать, въ то время какъ ученый м1ръ зналъ,
что уже не сценки, а ц*Ьлые акты изъ четырехъ комедШ ве-
ликаго поэта найдены въ Египте и не сегодня-завтра должны
появиться. Я получилъ ихъ уже поели того, какъ бблыпая
часть книги была напечатана.
Взам-Ьнъ пропущенной статьи въ настоящее издате вклю-
чены три новыя, %а именно:
1) Античная Ленора (№ VII; впервые въ „Вестник*
Европы" 1906 ш).
2) Еврипидъ въ перевод* И. в. Анненскаго (№ XIII;
впервые въ „Перевали" 1907 х—xi).
3) Мотивъ разлуки (№ XVI; впервые въ „Вестник*
Европы" 1903 х).
в. Згълиншй.
С-Иетербургъ.
Январь 1908 г.
Предиелов1е къ третьему изданш.
Печатая это третье издаше въ удвоенномъ противъ преж-
няго числи экземпляровъ, я им-Ью основаше считать его
окончательнымъ. Съ этой точки зрйшя я и просмотрЪлъ и
исправилъ веб входяпця въ его составъ статьи. Къ „Менандру"
я уже не возвращался, такъ какъ этотъ воскресили поэтъ
былъ образцово обработанъ проф. Г. Ф. Церетели въ книги,
одинаково интересной какъ для спещалистовъ, такъ и для широкой
публики. Зато статьи о Воскресшихъ поэтахъ обогатились
очеркомъ о новонайденной „ИпсипштЬ" Еврипида, впервые
напечатанномъ въ „В'Ьстник'Ь Европы" (1901 VII—VIII).
Статью „Нитцше и античность" я пропустилъ, такъ какъ эта
тема была мною обработана обстоятельнее въ очерке, напе-
чатанномъ въ редактированномъ мною I том-fc полнаго перевода
сочинетй этого философа („Моск. Книгоиздательство" 1912);
его я приберегъ для предположеннаго IV тома настоящаго
сборника, им4ющаго современемъ появиться подъ особымъ
заглав1емъ „Возрожденцы". А такъ какъ туда же тяготила и
статья „Древтй виръ въ поэзш А. Н. Майкова" то и ее я
изъ этого тома исключилъ. Зато я прибавилъ статейку „Земля
и война", напечатанную раньше въ сборники „Невсшй
Альманахъа, такъ какъ по содержашю она подходитъ къ
общему характеру этого тома. Не могу сказать того же про
статью „Уральсшя впечатл4шя" (нигд-Ь раньше не печатав-
шуюся); если бы читатель нашелъ эти странички изъ днев-
ника туриста излишними, то я затруднился бы что либо
сказать въ ихъ оправдаше.
О. Згьлинскт.
Петроградъ.
Декабрь 1915.
ИДЕЯ НРАВОТВЕННАГО ОПРАВДАНЫ,
ЕЯ ПРОИСХОЖДЕН1Е И РАЗВИТ1Е.
(1899).
Велишя нравственныя идеи въ своемъ распространены
среди людей разд'Ьляютъ участь великихъ научныхъ истинъ:
переходя изъ рукъ гешя, впервые едблавшаго ихъ доступ-
ными, въ руки посредственностей, они на видъ остаются
гЬмъ же, ч4мъ были въ начали, но теряютъ то, что въ нихъ
было самымъ дорогимъ для насъ—ту незримую магнетическую
силу, которая притягивала къ нимъ сердца. Въ настоящее
время—не безъ гордости замйчаютъ друзья прогресса—любой
школьникъ знаетъ то, что никогда стоило Копернику трид
цатитрехл'Ьтнихъ трудовъ; это вйрно, и эта гордость справедлива.
Все же астрономъ-мыслитель предпочтетъ книгу de revolutio-
nibus orbium coelestium великаго гуманиста самому изящному
изъ нов^йшихъ изложешй коперниковской системы. Правда,
осилить ее будетъ стоить немалаго труда; правда и то, что
ея читатель не обезпеченъ отъ многочисленныхъ ошибокъ,
которыя еще раздйлялъ Коперникъ и которыя исправила
позднейшая наука. Но эти неудобства искупаются однимъ
громаднымъ, незамЗшимымъ преимуществомъ: читая ее, мы
делаемся свидетелями гигантскихъ усилШ человйческаго духа,
отъ которыхъ не сохранилось болйе сл^да въ ходячихъ изло-
жетяхъ того, что было ихъ результатомъ; мы видимъ въ пол-
ной деятельности вулканъ, по давно потухшей лав* котораго
теперь безопасно гуляютъ прохож1е.
2
I. ИДЕЯ НРАВСТВЕННАГО ОПРАВДАН1Я.
То же относится и къ нравственнымъ идеямъ; разница
лишь въ томъ, что, будучи именно только идеями, а не
истинами, научно доказанными и неопровержимыми, он* го-
раздо более страдаютъ отъ того, что ароматъ оригинальности
въ нихъ выдохся, и его см-Ьнилъ тотъ не всёмъ пр1ятный
запахъ жилого помйщетя, которымъ посредственность не-
избежно заражаетъ все, чего она касается. Пускай гелюцен-
трическая система составляешь достояше всякаго школьника,
пускай она развивается въ скучныхъ произведешяхъ убогихъ
компиляторовъ—никто всл,Ьдств1е этого отъ нея не отвернется,
не назоветъ ее „избитой", „заезженной", ^пошлой", не
обратится отъ нея къ другой, более новой и интересной си-
стеме. Здесь не то. Эпитетъ пошлости, безвредный для науч-
ной истины, убшственъ для нравственной идеи;—и вотъ на-
чинается скиташе мыслей и чувствъ. Жажда новизны, жела-
Hie во что бы то ни стало избегнуть пошлости—заставляешь
людей отъ здороваго обращаться къ болезненному и вымучен-
ному, отъ простого къ замысловатому, отъ яснаго къ туман-
ному; все хорошо, лишь бы оно было новымъ или, по край-
ней мере, казалось таковымъ. Придетъ время — и это новое
станетъ старымъ, избитымъ, пошлымъ и подвергнется двой-
ному осуждетю, и за болезненность, и за пошлость; и то за-
бытое старое воскреснетъ и найдетъ себе восторженныхъ по-
клонниковъ. Такъ было, такъ будетъ всегда.
И дурного тутъ нетъ ничего: всякая эпоха живетъ своей
жизнью, и всякая жизнь интересна. Все же обреченному жить
въ эпоху скиташя мыслей и чувствъ пр1ятно и отрадно обра-
щаться къ тому времени, когда здоровое не было еще пошлымъ,
а интересное—болезненнымъ; когда идеи, ставппя позднее хо-
дячею монетою, еще только вырабатывались и, появляясь на
светъ, были насыщены той магнетической силой, которую со-
здаетъ соединеше двухъ элементовъ: здоровья и новизны. Въ
этомъ именно и заключается прелесть античности для техъ.
кто умеетъ ее понимать. Конечно, и античность не была той
сплошной и однородной массой, какой ее себе представляютъ
мноие у насъ; и она жила и развивалась, и въ ея пределахъ
здоровое могло состариться и вызвать жажду новаго, хотя бы
и болезненнаго. Все же въ своей совокупности она была сво-
ОРЕСТЕЯ.
3
домъ здоровыхъ темъ, повторявшихся съ тйхъ поръ въ не-
исчислимыхъ вар1ащяхъ до нашихъ временъ и имйющихъ по-
вторяться, пока живъ будетъ м!ръ.
Съ одной изъ этихъ темъ я намйренъ познакомить чита-
теля въ нижеслгЬдующихъ главахъ.
I.
Когда у йасъ ставили „Орестею" Танеева, либретто ко-
торой ц4ликомъ заимствовано изъ трилогш того же имени-
Эсхила, наша публика отнеслась довольно-таки холодно къ
творенш великаго греческаго трагика; нашлись даже наивные
люди, порицавппе родоначальника европейской драмы за „из-
битость" обработаннаго имъ сюжета. Неверная жена боится %
вб'звращешя съ похода своего царственнаго мужа; когда же
онъ' возвращается, она убиваетъ его съ помощью своего новаго
друга. Сынъ убитаго мститъ за его гибель; но проклят1я его
матери, воплощенныя въ богиняхъ-мстительницахъ Эршияхъ,
из.ч>няютъ его изъ родины, и онъ обрйтаетъ покой лишь посл'Ь
того, какъ его бправдываетъ учрежденный ббжествомъ строий
и правый судъ. Какъ все это пр!осто, ясно, здорово, т.-е.,
выражаясь на современномъ языйЬ, какъ шаблонно, избито,
неинтересно!.. Конечно, отъ либреттиста нельзя было и требовать,
чтобы онъ въ своей скромной переделки сохранилъ т4 черты
подлинника, которыми бол'Ье всего дорожитъ мысляпцй читатель,
<-:?эбы ойъ сохранилъ сл4ды усилШ гиганта-пахаря, впервые
работающего на Явственной нив4 человеческой мысли. Онъ
сдФлалъ, что могъ: оставилъ и въ общемъ, и въ частностяхъ
развит1е Эсхиловой фабулы, прибавилъ отъ себя несколько
сценъ и ради ясности и ради эффекта,—и вышло то, что
могло и должно было выйти.
Наша точка зр4тя однако другая. Насъ предате объ
ОрестгЬ-матереуб1йц,Ь йнтересуетъ не какъ предаше и не какъ
сюжетъ трагедш или оперы, а исключительно какъ „носитель"
одной изъ важнгьйшихъ и велитйшихъ нравственных* идей—•
идеи оправданья преступника. Действительно, что такое нрав-
ственное оправдаше? Оправдаше, это—возстановлеше душевнаго
4
J. ИДЕЯ НРАВСТВЕННАГО ОПРАВДАН1Я.
равновОДя, утраченнаго при совершенш греха или престу-
плешя, это — выздоровлеше заболевшей души. Подобно идее
выздоровлешя, и идея олравдан1я—идея вечная и не старею-
щая; она такъ же действительна для насъ, какъ действи-
тельна небесная Лира, ласкающая насъ по ночамъ темъ же
тихимъ, таинственнымъ светомъ, какимъ много вековъ назадъ
она ласкала более воспршмчивые глаза современниковъ Пе-
рикла. И если читатель при чтенш нижеследующихъ стра-
ницъ не почувствуете, что речь идетъ о непосредственна
блиэкихъ его сердцу интересахъ, что передъ нимъ раскрывается
книга его собственной души,—то пусть онъ винить лишь не-
умелость толкователя, не справившегося со своею задачей, не
смогшаго правильно передать то, что онъ правильно вычиталъ
и уразумелъ.
Само собою понятно, что, говоря о происхождеши и
развитш идеи оправдашя, мы должны перенестись въ те вре-
мена, когда вообще зарождались и развивались нравственвыя
идеи, т.-е. въ античность; но, быть можетъ, покажется стран-
нымъ, что авторъ, собираясь проследить происхождеше и раз-
вит1е нравственной идеи, обращается не къ философамъ-мора-
листамъ, а къ миеологш, что онъ беретъ ее не въ отвлеченномъ
виде, а въ оболочке ея мдоа-носителя. Чтобы выяснить это,
необходимо сказать несколько словъ о томъ, что такое эта
античная, т.-е. греческая миеолопя, и какъ ее сл'Ьдуегь по-
нимать.
Греческая „миеолопя", какъ ее обыкновенно называюсь,
т.-е. повествовательная часть греческой релиии, представляетъ
удивительное, единственное въ своемъ роде явлеше; плохо о
ней судятъ те, которые видятъ въ ней нечто единое, устано-
вившееся, недвижное. Въ ней все живетъ, все движется, все
растетъ, расцветаетъ и вянетъ; отъ величавыхъ концепщй
Эсхила до взящныхъ арабесокъ Овид1я очень далеко, едва ли
не дальше, ч4мъ отъ Овид1я до опереточной миволоии Оффен-
баха. Былъ у древнихъ народовъ красивый обычай, перешедашй
позднее и къ хришанскимъ,—посвящать трофеи своихъ по-
б4дъ надъ врагами въ храмъ своего родного божества, такъ
что этотъ храмъ давалъ въ вещественныхъ свидетельствахъ
внешнюю исторш своего народа. Но кроме этихъ каменныхъ
ПЕРВОБЫТНЫЙ МИОЪ.
5
храмовъ, былъ у нихъ и храмъ незримый, нерукотворный, въ
который они посвящали трофеи не вн&пгаихъ, а внутреннихъ
поб*Ьдъ, живыя свидетельства своего нравственнаго и умствен-
наго прогресса; этимъ храмомъ была ихъ родная миеолопя.
Миеъ—естественная, необходимая форма, въ которую облека-
лась идея, не находившая еще для выражешя самой себя
готоваго отвлеченнаго языка; всякое измЗшете въ Mipocosep-
цанш имело посл4дств1емъ органическое ивменете миеовъ;
кто съумЪлъ бы представить намъ греческую миеолопю въ
ея историческомъ развитш, тотъ далъ бы этимъ самымъ—въ
иносказательной форме—исторш эволющи греческой народной
души. Бъ нижеслйдующемъ сд4ланъ опытъ такого развиия на
одномъ изъ многочисленныхъ миеовъ греческой религш — на
мне* объ Оресте-матереубШце. Правда, работа, которую я
имею въ виду, должна быть ивследовашемъ, изсл^доватемъ *
филологическимъ; здесь же дано, для удобства читателей-нефи-
лологовъ, не изслйдоваше, а пов^ствовате. Изсл4дователь отъ
извЪстнаго переходить къ менее известному, руководясь въ
нашей области данными этимолоии, исторш литературы и куль-
туры, сравнительной миеолопи; повествователь переходить отъ
более ранняго къ более позднему, пользуясь результатами тру-
довъ изследователя. Въ данномъ же случае именно более позднее
является более извйстнымъ и наоборотъ; нашъ путь, поэтому,
прямо противоположенъ тому, котораго долженъ былъ бы дер-
жаться изследователь. Прошу это помнить при чтенш ниже-
следующихъ страницъ.
П.
Первой идеей, представившейся младенческому уму чело-
века, когда для него, наконецъ, занялась варя сознательной
жизни, была идея его зависимости отъ силъ природы; эти по-
следшя, въ сумеркахъ зарождающагося сознашя, стояли передъ
нимъ туманными великанами со сверхчеловеческой мощью, но
съ человеческими страстями и стремлешями. Таковы были
боги первобытнаго человечества. Ихъ могло быть много; но
особенно близкими были ему те, дЪйств1я которыхъ, вследствие
6
I. ИДЕЯ НРАВСТВЕВНАГО 0ПРАВДАН1Я.
своей повторяемости, более всего вл!яли на его жизнь, власть
которыхъ онъ чувствовалъ надъ собой съ особенной силой.
Ежедневно ночь убиваетъ день, ежегодно зима убиваетъ лито;
ежедневно человйкъ долженъ былъ искать убежища отъ стра-
ховъ ночи, ежегодно отъ страдашй зимы; онъ д'Ьлалъ это <?ъ
твердой надеждой, что царство обоихъ этихъ жизневраждебпыхъ
началъ будетъ непродолжительно: придетъ Солнце-богатырь л
сорветъ сверкаюпце доспехи побежденной ночи, придетъ
Солнце-богатырь и разрушитъ туманную твердыню побежден-
ной зимы. Таковы были главные миеы первобытнаго челове-
чества; мы встр4чаемъ ихъ на всемъ протяженш земного
шара.
Новая эра началась тогда, когда человечество, оставивъ
колею чисто животной, физической эволюцш, вступило на путь
сознатедьнаго умственнаго прогресса; началась только для гЬхъ
народовъ, которымъ, по неиспов4димымъ законамъ природы,
былъ назначенъ этотъ путь.
Соответствующая новой эре новая идея была посл'Ьдова-
тельнымъ развийемъ т4хъ двухъ старыхъ идей, перенесешемъ
ихъ въ бол^е высокую, умственную сферу; и вдйсь мы имеемъ
ту же борьбу жизнетворнаго и жизневраждебнаго начала, дня
и ночи, лета и зимы, только еще ступенью выше. Временной
единицей новой идеи были уже не сутки и не годъ, а более
крупный першдъ, относяпцйся къ году приблизительно такъ
же, какъ годъ относится къ суткамъ. Все, что имгьло начало,
будетъ имгьть и конецъ; но за концомъ будетъ повое начало;
эта великая идея, на которую навела человека гибель дня
подъ натискомъ ночи и гибель лета подъ натискомъ зимы съ
ожидаемымъ въ обоихъ случаяхъ торжествомъ Солнца-бога-
тыря—эта идея была перенесена на великое лето жизни чело-
вечества. И оно имело свое начало: было время, когда и люди,
подобно всемъ прочимъ животнымъ, жили по законамъ своей
родительницы Земли; она ихъ одевала, она ихъ кормила, она
ихъ наделяла всемъ темъ знашемъ, въ которомъ они нужда-
лись для того, чтобы, проживъ положенный имъ векъ, передать
„светочъ жизни" другому поколешю,—темъ загадочнымъ для
бюлога, чудеснымъ для простого мыслящаго человека знашемъ,
которое мы называемъ инстинктомъ. Такъ было некогда, но
ЗЕВСЪ И ЗЕМЛЯ.
7
уже давно, очень давно; то быль „золотой в$къ", царство
Земли и ея силъ. Теперь не то: остальныя твари живутъ еще
по законамъ Земли, за что и вкушаютъ ея дары и пользуются
исходящимъ отъ нея знашемъ, но человЪкъ ихъ нарушаетъ.
Челов^къ живетъ въ открытой вражде съ Землей: онъ острхемъ
заступа и плуга разрываетъ широкую грудь Земли, заставляя
ее производить посеянные имъ плоды; онъ остр1емъ секиры
р&зрушаетъ ея вековой зеленый плащъ; онъ остр1емъ кирки
пробиваетъ себе доступъ въ ея внутренности — in viscera
Теггае. Не Земля научила его такъ насиловать ее; это было
д$ломъ мятежнаго духа, возставшаго противъ Земли и ея
силъ. Победа Духа надъ Землей и ея силами положила на-
чало человеческой культуре; тогда разгневанная вещая Земля
скрыла свое знаше. Ощупью ищи вйрнаго пути; страдай,
чтобы твой мучительный опытъ пошелъ тебе впрокъ; погибай,
чтобы твоя смерть послужила урокомъ другимъ, — таковъ
былъ новый законъ Духа, за которымъ послЗгдовалъ человОДъ.
Этого Духа древше греки называли Зевсомъ или, вернее,
возвели въ роль этого. Духа своего древнЗгйшаго бога неба
и дня, могучаго (выражаясь миеологически) супруга пред-
вечной Земли, д,Это ты, — говорить Эсхилъ въ своей глу-
бокомысленной молитве Зевсу,—повелъ человека по пути со-
знашя; ты повелелъ, чтобы слово страдамемъ учись стало
закономъ".
Итакъ, Зевсъ во главе своихъ силъ одержалъ победу надъ
Землей и ея силами—Титанами; Земля смирилась, но не на-
всегда. Она знаетъ, что великое лето человеческой культуры,
имея начало, должно иметь и конецъ; зная это, она „задумала
славное дело* предательства и убйства противъ своего победо-
носнаго супруга. Онъ ведь не знаетъ, что онъ „обреченъ";
свое знаше она оставила при себе; и вотъ она тайно лел4етъ
своего Змея—змей былъ у древнихъ символомъ гибельной силы
Земли—или своихъ Змеевъ (число безразлично), своихъ Гиган-
товъ. Придетъ время, и Зевсъ со своими силами падетъ подъ
натискомъ Гигантовъ, наступить великая зима въ жизни чело-
вечества. Но и она не будетъ вечной; предсказывая неизбеж-
ную гибель человеческой культуры, древняя мудрость и тутъ,
какъ это было естественно, открывала ей надежду на возро-
8
I. ИДЕЯ НРАВСТВЕННАГО ОПРАВДАН1Я.
ждете: придетъ Солнце-богатырь, придетъ сынъ того убитаго
Духа; онъ отмстить за отца, онъ поразитъ Землю и взлелйян-
наго ею Змия—и наступить новое светлое царство духа, новое
великое лито.
Такова общая мысль древнейшей германской и греческой
миеологш; несмотря на открывавшуюся въ далекой перспектив
надежду, ихъ характеръ быль грустный, такъ какъ гибеЬ»
представлялась болйе близкой, ч^мъ возрожден1е, и эта гибель
была неотвратима. Да, неотвратима; для выражешя этой не-
отвратимости быль созданъ—тоже общш обЗшмъ миеолопямъ—
миеъ о Геракл4-Сигурд4, намйченномъ рокомъ спасителе бо-
говъ, который гибнетъ, не усп*Ьвъ совершить своего подвига,
гибнетъ не отъ руки враговъ, а отъ руки той ДЬвы, для ко-
торой онъ дороже всего на свйтЬ. Германцы покорились не-
отвратимости своихъ „сумерекъ боговъ*, своей Gotterdumme-
rung; но греки преодолели ее путемъ новаго прогресса, на-
ступившая много времени поел* ихъ отдйлешя отъ остальныхъ
вЬтвей ар!йскаго племени и принадлежащаго поэтому имъ
однимъ. Обь этомъ будетъ р4чь тотчасъ; теперь же окинемъ
еще разъ взоромъ только-что развитый нами главный миеъ
релипи Зевса, обпцй германскому и греческому племени.
Земля, „задумавшая славное дйло" (по-гречески: Клите-
мнестра), живетъ усмиренной, но въ дупгЬ мятежной супругой
Зевса, „обреченнаго" (по-гречески Агамемнона). Задумала она
свое Д'Ьло при помощи Зм'Ья-Эгисеа; придетъ время, когда Ага-
мемнонъ подъ ихъ ударами погибнетъ, и Клитемнестра съ Эгис-
еомъ будутъ царствовать надъ людьми. Но и этому царству
наступить конецъ; придетъ сынъ Агамемнона, Солнце-богатырь,
мститель за убитаго; отъ его руки падутъ и Эгисеъ и Клите-
мнестра, и онъ унасл'Ьдуетъ царство своего отца.—Уже въ этой
форм'Ь миеа мы им4емъ и мужеуб1йство, и матереубШство; но
оба они еще не ощущаются, какъ нарушешя нравственна™
закона. Пока названныя лица, хотя смутно, сознавались какъ
олицетворешя физическихъ началъ, нравственная сторона д4ла
оставалась подъ порогомъ сознашя. Нуженъ былъ велишй ре-
лигюзный переворота въ жизни греческаго народа для того,
чтобы физическая сторона была предана забвенш, и нрав-
ственная, въ силу которой нашъ миеъ сделался носителемъ
АПОЛЛОНЪ.
9
идеи оправдашя, выступила на первый планъ; этимъ перево-
ротомъ была реформа религги Зевса подъ влгянгемъ религги
Аполлона.
III.
Всякая релипя, содержащая учете о мессш, содержите
именно въ немъ зародышъ своего собственнаго разрушешя;
рано ли, поздно ли, но обещанный мешя долженъ явиться и
увлечь за собою сердца. MecciaHCKie элементы древнегерманской
релиии подготовили почву для торжества хриспанства; для
греческой же релиии Зевса необходимость реформы, соответ-
ственно более быстрому росту греческой культуры, явилась
много ранее. Въ неопределимое точнее время, въ эпоху воз-
никновешя древн^йшихъ гомерическихъ поэмъ, культъ светлой
божественной четы Аполлона и Артемиды (Д1аны) сталъ рас-
пространяться по Грецш. Проникъ онъ туда съ Востока: для
Гомера Аполлонъ еще—троянскШ богъ. Быть можетъ, епкро-
дина еще восточнее; по крайней мере, персы, вторгаясь въ
Элладу, оказывали уважеше Аполлону и Артемид*, признавая,
въ нихъ своихъ родныхъ боговъ. Но какъ бы тамъ ни было,
древн-Ьйпие следы указываюсь на Трою; тамъ за неприступ-
ными утесами Иды есть блаженная страна в4чнаго „свита";
Лишя (Lycia=Lucia), населенная благочестивымъ „загорнымъ"
народомъ — гиперборейцами. Тамъ обычное местопребывате
Аполлона; съ этой своей святой горы онъ спускается къ
смертнымъ.
Оттуда его культъ распространился на западъ; въ греческую
территорш онъ проникъ черезъ ту же историческую теснину,
чрезъ которую и позже вторгались победоносные враги—черезъ
бермопилы. Эта местность была полна воспоминашй о Геракле,
безвременно погибшемъ спасителе боговъ: воспоминатя эти были
отличной почвой для Bocnpiarifl новой релиии: где погибъ Ге-
раклъ, тамъ торжествовалъ Аполлонъ. Изъ вермопилъ культъ
новаго бога двинулся далее на юго-западъ, въ срединную часть
Грецш; здесь была гора Парнассъ и на ней самое древнее
святилище Земли. Его-то и занялъ Аполлонъ, являясь во всехъ
смысл ахъ обещаннымъ релипей Зевса мешей; здесь онъ убилъ
10 I. ИДЕЯ НРЛВСТВЕННАГО ОПРАВДАН1Я.
Змея, взлел'Ьяннаго Землей, исторгъ у ней знаше, которое
она скрывала, и основалъ свой древнййнпй Дельфшскш храмт
и оракулъ. Парнассъ сталъ святой горой Аполлона, главнымъ
центромъ его культа. Связь между нимъ и вермопилами суще-
ствовала и въ историческое время: всегда собрашя такъ назы-
ваемыхъ амфиктшновъ (т.-е. представителей отъ государству
обязавшихся защищать Дельфшскш храмъ) начинались въ 0ер-
мопилахъ или, какъ ихъ проще называли, въ Пилахъ, но про-
должались на святой гори въ Дельфахъ. Эта же связь полу-
чила и миоологическое выражеше, довольно своеобразное, —
въ раздвоенш личности Аполлона на Аполлона-представителя
Пилъ и Аполлона-представителя горы: первый былъ нареченъ
Пиладомъ, второй (отъ греческаго oros — „гора") Орестомъ.
Такъ-то возникла въ фантазш грековъ эта знаменитая и по-
ныне чета.
Подъ вл1яшемъ культа Аполлона древнейшая релиия Зевса
была реформирована. Аполлонъ убилъ Змия, взлел'Ьяннаго Зем-
лей, Змея, грозившаго гибелью Зевсу,—стало быть, этой гибели
не будетъ: вечность царству Зевса обезпечена. Но все, что
началось, должно и кончиться; царство Зевса кончиться, не
должно,—значитъ, оно не могло иметь и начала, Зевсъ пред-
в'Ьченъ и в'Ьченъ. Н4тъ ему гибели; нЪтъ и причина гибели,
нЬтъ и вражды между нимъ и Землей; когда релиия Аполлона
проникла въ древнййнпй центръ культа Зевса, въ Додону,
она устами вдохновенной жрицы-пророчицы новаго бога про-
возгласила въ двухъ стихахъ сущность происшедшей реформы:
Есть Зевсъ, былъ онъ и будетъ; воистину молвлю, великъ Зевсъ!
Зиждетъ плоды вамъ Земля: величайте же матерью Землю!
Конечно, дореформенная релиия, имевшая въ своемъ осно-
ваны борьбу Духа и Земли, была глубокомысленнее новой, но
зато новая была жизнерадостнее: можно было свободнее вздох-
нуть, не чувствуя близъ себя пасти Змея, не думая о тяготею-
щей надъ богами и надъ культурой человечества гибели.
Что же касается стариннаго миоа религш Зевса, миоа о
Зевсе-Агамемноне и Земле-Клитемнестре, то и онъ былъ до-
полненъ подъ вл1яшемъ новой религш. Обещанный Солнце-
богатырь сталъ, конечно, Аполлономъ, а именно Аполлономъ
ОЧЕЛОВЪЧЕШЕ МИОА.
11
святой горы, iyvfe былъубитъ ЗмМ,—Орестомъ; Аполлонъже при-
велъ съ собою и свою сестру „лучезарную" Артемиду-Электру.
Все же роль этой последней была довольно неопределенной,
такъ какъ она не была органической, первоначальной частью
миеа. Но со всеми этими дополнешями нашъ миеъ не могъ
долее оставаться богословскимъ миеомъ: Зевсъ-Агамемнонъ
ведь погибаетъ отъ руки Земли-Клитемнестры; по релиии же
Аполлона, Зевсъ былъ веченъ и жилъ въ мири съ Землей.
И вотъ божественные элементы миеа мало-по-малу предаются
забвешю: передъ нами уже не Зевсъ-Агамемнонъ, не Земля-
Клитемнестра, а просто Агамемнонъ, Клитемнестра, Эгисеъ,
Орестъ, Электра;—къ счастью, въ Спарте сохранился до исто-
рическихъ временъ культъ „Зевса-Агамемнона", какъ живое
доказательство первоначально богословскаго характера всего
миеа. Вместе съ Зевсомъ и царство его спустилось съ неба
на землю: тотъ Асгардъ греческой релиии—„белый" городъ
боговъ, въ которомъ былъ царемъ Зевсъ-Агамемнонъ, — былъ
локализованъ въ Грещи то какъ пелазгическШ, то какъ ахей-
скш „Аргосъ".
Весь масштабъ изменился: разъ гигантск1е и туманные
образы сЬдой старины были низведены до человеческой нормы
и стали ясны и пластичны,—къ ихъ дйяшямъ стала прило-
жима и человеческая оценка: съ утратою богословскаго элемента
выдвинулся на первый планъ элементъ нравственный. Клите-
мнестра стала просто неверной женой, замыслившей вместе
со своимъ любовникомъ убШство своего супруга; Орестъ сталъ
вернымъ сыномъ, отомстившимъ за смерть своего отца... Кстати:
онъ сделалъ это по приказанш Аполлона, подъ святой горой
котораго онъ воспитывался; въ этомъ сохранился следъ перво-
начал ьнаго тождества Ореста съ Аполлономъ святой горы.
Bet эти человечесшя действ1я требовали человеческой моти-
вировки; ее далъ первый поэтъ, обработавши нашъ миеъ —
авторъ такъ называемой киклической поэмы „о возвращеши
богатырей" (Nostoi), приписывавшейся въ древности Гомеру.
Человеческая же мотивировка разсчитана на возбуждеше чело-
веческихъ же чувствъ симпатш и антипатш. Весь миеъ по-
строенъ такъ, чтобы наши симпатш были на стороне преда-
тельски убитаго царя и его мстителя, юнаго богатыря Ореста;
12 I. ИДЕЯ НРАВСТВЕННАГО ОПРАВДАН1Я.
но матереубшце мы симпатизировать не можемъ — вотъ
почему въ поэзш замечается тенденщя выдвинуть убгёство
Орестомъ Эгисеа, безчестнаго обольстителя супруги своего царя,
и предать забвенш уб1йство имъ самой Клитемнестры. „Иль
ты не слышалъ", говоритъ въ Одиссей Авина Телемаху,—
Славу какую стижалъ среди смертныхъ Орестъ богоравный
Т1шъ, что Эгисеа сразилъ нечестивца,—того, что коварно
Смерти Атрида предалъ? За отца своего отомстилъ онъ;
Такъ лее и ты, дорогой,—ты не даромъ могучъ и прекрасенъ—
Мужественъ будь, дабы добрымъ тебя также словомъ почтили.
И мы можемъ быть уверены, что современемъ нравствен-
ность взяла бы свое. Клитемнестра была бы устранена изъ
миеа и какъ непосредственная исполнительница казни надъ
своимъ супругомъ, и какъ жертва мести со стороны своего
сына; и тутъ, и тамъ ея место занялъ бы Эгисоъ, а ей до-
сталась бы второстепенная роль — роль кающейся грешницы,
которую не трудно было бы простить победоносному сыну. Это,
повторяю, несомненно случилось бы,—если бы не религюзная
реакщя восьмого и седьмого в4ковъ. Нашъ миеъ им^лъ счастье
или несчастье попасть въ это реакционное течете, и оно, со-
храняя его въ его первоначальной форм*, придало ему новое
содержаше, такое, о которомъ до т*хъ поръ и речи не было.
Центромъ этой религюзной реакщи былъ тотъ же дель-
фШскш оракулъ на святой гор* Аполлона.
IV.
Въ гомерическомъ гимне въ честь Аполлона-делосскаго
богиня острова Делоса, которому суждено было сделаться м4-
стомъ рождешя новаго бога, говоритъ по этому поводу ро-
женице:
Властолюбивъ, говорятъ, будетъ сынъ Аполлонъ твой, Латона;
Первымъ онъ быть пожелаетъ боговъ среди сонма беземертныхъ,
Первымъ средь смертныхъ людей.
Властолюб1е было отличительной чертой культа Аполлона
въ Грещи или, говоря правильнее, той небольшой кучки жре-
цовъ и жрицъ, которая ведала этотъ культа въ Дельфахъ.
ДЕЛЬФ1ЙСКАЯ РЕФОРМА.
13
Истор1я не сохранила памяти объ индивидуальныхъ деяшяхъ
каждаго и каждой изъ нихъ, и это жаль; она этимъ лишила
насъ знакомства съ цблымъ рядомъ выдающихся своимъ умомъ
и силой, беззаветно преданныхъ своему д'Ьлу и вйрующихъ
людей... Подлинно ли в4рующихъ? Прошли, къ счастш, гЬ
времена, когда передовые люди могли представлять себе умныхъ
руководителей релииозной силы человечества только лицеме-
рами; мы знаемъ теперь (или, по крайней мере, могли бы
знать), что искренней вере легко поддержать въ человек*
тотъ священный огонь, благодаря которому его жизнь стано-
вится сплошнымъ подвигомъ на благо человечества, но что
выдержанное въ течеше целой жизни (не говоря уже о цЬ-
ломъ ряде поколенш) лицемер1е есть нечто чудовищное, пре-
восходящее человечесюя силы. И если бы дельфШсшй храмъ
сохранилъ портреты своихъ верховныхъ жрецовъ, мы безъ
труда признали бы въ одномъ изъ нихъ—Григор1я Великаго,
въ другомъ—Григор1я VII, въ третьемъ—Иннокенйя III. Свя-
тая гора въ Дельфахъ и святой престолъ въ Риме — порази-
тельно схож1я явлешя; объ этомъ сходстве намъ не разъ при-
дется вспоминать.
Но, какъ я сказалъ, индивидуальныя деяшя делЦлйскихъ
жрецовъ забыты; мы можемъ судить только о коллективныхъ
деяшяхъ дельфШскаго бога. Ихъ целью была, съ одной стороны>
духовная гегемошя надъ эллинами и, если возможно, также и
надъ другими народами (поскольку тутъ роль играла политика,
о ней речь будетъ ниже); съ другой стороны, сочетате нрав-
ственнаго элемента съ релипознымъ, чуждое древней дорефор-
менной релиии Зевса. Положимъ, въ этомъ отношенш релипя
Аполлона не стоитъ особнякомъ—ту же цель поставили себе
и обе друия новыя релиии, релипя Деметры (Цереры) и
Дюниса (Вакха). Разница состоитъ, однако, въ томъ, что эти
две релиии старались достигнуть своей цели путемъ тайныхъ
обществъ; ихъ адепты должны были дать посвятить себя въ
элевсинстпя или орфичесшя таинства. Напротивъ, релипя
Аполлона стремилась къ своей цели явно, не зная никакихъ
таинствъ; дельфШсшй храмъ былъ открыта для всехъ, всехъ
одинаково встречалъ вырезанный надъ его дверьми глубоко-
мысленный девизъ: „познай самого себя".
14
I. ИДЕЯ НРАВСТВЕННАГО ОПРАВДАН1Я.
Радостной в*Ьстью новой релипи былъ, какъ мы видЬли,
миръ Зевса и Земли. Самый дельфшстий храмъ стоялъ на томъ
мйстй, гд4 некогда находилось самое славное святилище в4щей
богини; умилостивлеше Земли стало главнымъ требовашемъ Апол-
лоновой релипи. Но земля была не только кормилицей смерт-
ныхъ, той, которая „зиждетъ имъ плоды": она же принимала
ихъ души, когда наступала ихъ смерть. Вотъ почему культъ
душъ сделался главнымъ предметомъ внимашя Аполлона. Уди-
вительна была въ этомъ отношенш безпечность въ эпоху па-
дешя релипи Зевса, изображенную въ гомеровскихъ поэмахъ.
Ея главное правило—„мертвый въ гробгЬ мирно спи, жизнью
пользуйся жувущдй", пока очередь не дойдетъ и до тебя; а
тамъ и тебя приметъ обитель Аида, и ты будешь иавйки от-
дйленъ отъ Mipa живыхъ. Убьютъ у тебя сына или близкаго
родственника — это причинитъ теб'Ь известное огорчеше или
ущербъ, въ возм^Ьщеше котораго ты можешь требовать огь уб]'йцы
соответственной суммы наслаждешй, другими словами—виры;
но онъ им4етъ дйло исключительно съ тобой и съ твоимъ огор-
чешемъ, а не съ убитымъ. Убитый самъ по себ'Ь никакихъ
правъ не им-Ьетъ, онъ „въ гроб'Ь мирно спи".
Теперь не то. Подъ легкимъ покровомъ гомеровской безпеч-
ности въ народ* сохранились смутныя представлешя перво-
бытной эпохи анимизма, согласно которымъ мертвый не спитъ
мирно во гроб'Ь, а требуетъ себ'Ь дани отъ живущихъ, страшно
карая т4хъ, которые ему въ ней отказываютъ; согласно которымъ
онъ въ случай убшства не довольствуется ролью простого
объекта сделки между убшцей и своимъ ближайшимъ родствен-
никомъ, а требуетъ крови убШцы, страшно карая гЬхъ, которые
ему въ ней отказываютъ. Вотъ эти-то представлешя (мы встр-Ь-
чаемъ ихъ въ вид-Ь непонятыхъ пережитковъ даже въ гоме-
ровскихъ поэмахъ) дали релипи Аполлона точку опоры для
реформы, которую мы, именно по этой причинЬ, можетъ на-
звать релииозною реакщею. Право души было объявлено свя-
щеннымъ, независимо отъ правъ пережившихъ покойнаго род-
ственниковъ; принимать виру стало безнравственнымъ. Если
гд^-нибудь въ Грещи приключалось какое-либо несчастье, будь
то чума, или неурожай, или какое-нибудь страшное преступлеше,
и люди обращались съ запросомъ въ дельф1йскш храмъ,—то это
КРОВАВАЯ МЕСТЬ.
15
несчастье объявлялось карой со стороны души какого-нибудь
погибшаго мужа, разгневанной тЬмъ, что ей отказывали въ
уход*, или что ея убшцы остались безнаказанными. Въ течете
ближайшихъ за реформой столгЬтш вся Грещя покрылась мо-
гилами такихъ „героевъ", какъ ихъ называли, культъ кото-
рыхъ былъ государственнымъ дйломъ. Сп^шу прибавить, что
въ этой примеси къ новой религш не было ничего мрачнаго.
Правда, живуице должны были удалять часть своихъ заботъ
мертвымъ; но зато они сами съ болынимъ спокойств1емъ могли
думать о своей собственной смерти, зная, что и о нихъ не
забудутъ. Этого было для начала достаточно; дальн4йние шаги
были сделаны релипями Деметры и Дшниса, провозгласившими
безсмертге души и вечное блаженство добрыхъ и передавшими
эти светлые догматы Платону, а черезъ Платона—намъ.
Въ культ* душъ, повторяю, ничего мрачнаго не было; но
тютъ гд* была опасность возникновешя мрачнаго, анти-сощаль-
паго института. ВгЬдь если убитый могъ быть умилостивленъ
только кровью убшцы, пролитой своимъ мстителемъ, — то это
значило, что теперь мститель долженъ былъ сделаться убшцей,
крови котораго въ прав* требовать убитый имъ первый убшца,
и такъ далйе; это значило, что каждое убшство должно сде-
латься первымъ звеномъ ц^пи убшствъ, имгЬющихъ прекра-
титься лишь съ уничтожетемъ всего племени, гд* оно произошло.
А между гЬмъ какой же другой исходъ оставался, разъ принят1е
виры считалось безнравственнымъ? — Исходъ былъ придуманъ
Аполлономъ: онъ былъ такого рода, что, благодаря ему, Апол-
лонъ действительно сталъ первымъ среди 'сонма безсмертныхъ
боговъ, руководителемъ совести смертныхъ. Исходъ этотъ гла-
силъ такъ: „Нельзя откупиться деньгами отъ пролитой крови;
одинъ только Аполлонъ мооюетъ отпустишь человшу совер-
шенное имъ убшство, очищая его отъ его гргъха". Самъ
Аполлонъ убилъ взлелйяннаго Землей Змия, спустился къ царю
преисподней и несъ у него рабскую службу въ течете одного
„великаго года". Этой службой онъ очистилъ себя и пршбрелъ
право очищать другихъ. Такимъ образомъ, религгя устами
Аполлона объявляла себя посредницей между человйкомъ и его
совестью; чистъ тотъ, кому Аполлонъ отпустилъ. его гр4хъ;
преступенъ тотъ, кому онъ его не отпустилъ.
16
I. ИДЕЯ ПРАВСТВЕННАГО 0ПРАВДАН1Я.
Таковы были две новыя истины Аполлоновой религш.
Первая объявляла священнымъ право убитаго на кровавую
месть; вторая обещала убшце прощеше при посредничестве
дельфшскаго бога. Или, говоря правильнее, таково отвлеченное
выражеше этихъ истинъ; но въ ту эпоху, о которой идетъ
р^чь, люди не были еще пр1учены думать отвлеченно — они
думали миеологически. Новыя истины требовали для своего
выражешя миеологической формы.
V.
Шло ли на встречу этому требованш предаше, которому по-
священъ настояпцй очеркъ,—предаше объ Оресте-матереубшце?
У грековъ, какъ это естественно, мать считалась самымъ
священнымъ для человека существомъ. Когда въ „Облакахъ"
Аристофана сынъ, нравственно развинченный новомодпымъ со-
фистическимъ воспиташемъ, доказываетъ отцу, что съ точки
зрешя разума онъ, сынъ, имеетъ полное право наставлять
своего отца побоями, отецъ его внимательно слушаетъ и даже,
не будучи въ состоянш справиться съ его софистикою, согла-
шается съ нимъ; но когда молодой человекъ пытается доказать
то же самое и по отношенш къ своей матери, чаша терпешя
переполняется: отецъ его проклинаетъ и въ отчаянш отпра-
вляется поджечь домъ его учителя. Матереубшство было, по-
этому, изъ всехъ физически возможныхъ преступлены самымъ
страшнымъ, самымъ возмутительнымъ. И вотъ причина, почему
миеъ объ Оресте, имеющш своимъ центромъ матереубшство,
былъ какъ нельзя более пригоднымъ для выражешя новыхъ
истинъ Аполлоновой религш.
Роковая непреложность какого-нибудь требовашя выступаетъ
темъ сильнее, чемъ непреодолимее представляется то препят-
CTBie, надъ которымъ оно въ конце концовъ торжествует Въ дан-
номъ случае первое требоваше гласитъ такъ: „сынъ убитаго дол-
женъ умилостивить его справедливый гневъ кровью его убшцы".
Возникалъ вопросъ: безусловно ли? „Да,—отвечалъ Аполлонъ,—
безусловно". Даже если убшцей была родная мать мстителя?
' „Да".—Второе требоваше гласитъ такъ: „если убшца хочетъ,
ПРЕТВ0РЕН1Е МИОА.
17
чтобы его грйхъ былъ отпущенъ, пусть онъ обратится къ
Аполлону; кого очиститъ Аполлонъ, тому нечего бояться гнйва
убитаго". Опять возникаетъ вопросъ: безусловно ли? И опять
Аполлонъ долженъ былъ ответить: „да, безусловно". Даже
если убитой была родная мать? „Да".—Эти два отвита долженъ
былъ заключать мивъ-носитель новыхъ истинъ Аполлоновой
религш. Первый изъ нихъ уже былъ данъ миеомъ объ ОресгЬ,
но только въ его первоначальной форм'Ь, а невъ той, которую,
подъ вл1ян1емъ нравственно-поэтическихъ соображешй, придали
ему п4вцы гомеровской школы. Что касается второго ответа,
то въ самомъ миегЬ его еще не было, но онъ очень легко могъ
быть внесенъ въ него; для этого Дельфамъ нужно было только
подвергнуть его соответственной редакщи, чтЬ они и сде-
лали.—Вотъ какимъ образомъ миеъ объ ОресгЬ-матереубшц'Ь
попалъ въ реакщонно-реформенное течете восьмого в-Ька,
исходившее изъ дельфшскаго храма; выборъ Дельфовъ долженъ
былъ остановиться на немъ т^мъ бол'Ье, что онъ уже и безъ
того, въ посл4днемъ развитш своей богословской формы, со-
держалъ въ себ4 аполлоновскш элементъ въ лиц4 Ореста и
его сестры Электры, изъ которыхъ первый былъ, какъ мы
видели, первоначально самимъ Аполлономъ святой горы, а
вторая—сестрой его, Артемидой.
Отношеше другъ къ другу об*ихъ редакщи нашего миеа,
гомеровской и дельфшской, лучше всякихъ отвлеченныхъ раз-
сужденш покажетъ намъ существенность религюзной реформы,
состоявшейся между той и другой; будетъ, поэтому, полезнымъ
представить читателю ту и другую. Первую мы можемъ раз-
сказать словами самого Гомера въ „Одиссей"; вторая намъ
не сохранилась, но такъ какъ подъ ея вл1яшемъ находились
и некоторый поздн-Ьйппя поэмы, и въ особенности изобрази-
тельные памятники, то мы им4емъ и о ней довольно точное
представлеше.
Что касается, прежде всего, гомеровской редакщи, то она
состоитъ въ слйдующемъ. Отправляясь подъ Трою, Агамемнонъ
оставилъ своего младенца-сына Ореста и свое царство, Аргосъ,
подъ властью своей жены Клитемнестры. Воспользовавшись
его отсутств1емъ, его двоюродный братъ ЭгисЬъ сталъ склрнять \
ее къ измени. Она долго сопротивлялась ему: ;л,сердцёмъ она
18 I. ИДЕЯ ЦРАВСТВЕННАГО ОПРАВДАНЫ.
одарена была добрымъ", говоритъ Гомеръ, явно стремящшся
ее выгородить; къ тому же ея мужъ, уЬзжая, оставилъ ее
подъ охраной п4вца — да, именно иЬвца: въ этой маленькой
подробности сказывается гордость эпическихъ поэтовъ, чувство-
вавшихъ себя нравственной силой до гбхъ поръ, пока этой
роли не потребовала для себя релипя.—Но вотъ неизбежное
свершилось: ибвецъ- хранитель былъ удаленъ на пустынный
островъ, гд'Ь онъ сталъ добычею хищныхъ птицъ, а Клитемнестра
стала супругой Эгисеа. Некоторое время спустя Троя пала;
Агамемнонъ съ добычей, среди которой находилась троянская
царевна Кассандра, вернулся въ свой родной Аргосъ. Эгисеъ,
уведомленный объ его прибыли, вышелъ къ нему на встречу
и пригласилъ его на пиръ; и вотъ, за дружеской трапезой,
онъ убилъ его, „какъ быка убиваютъ за яслями". Умирая,
Агамемнонъ услышалъ жалобный голосъ — голосъ Кассандры,
пораженной на смерть ударомъ Клитемнестры; долго метался
онъ на землгЬ, Клитемнестра же ушла, не закрывъ даже глазъ
убитому мужу. Вотъ, значитъ, въ чемъ ея преступлеше; убшцей
мужа она по этой редакщи не была.—Семь л^тъ царствовалъ
Эгисоъ надъ Аргосомъ; на восьмой годъ Орестъ вернулся изъ
Авинъ (какъ онъ туда попалъ, объ этомъ ниже, стр. 27), убилъ
Эгисоа и торжественно со всЬми аргосцами отпраздновалъ
тризну по „преступной матери и трусливомъ Эгисой".— Это
последнее мйсто очень характерно. Лишь вскользь упоминаетъ
иЬвецъ о томъ, что и Клитемйестра погибла, онъ не хочетъ
д'Ьлать изъ нея предмета внимашя; главное — Эгисоъ, онъ
былъ и убшцей Агамемнона, и жертвой мести со стороны его
сына. Итакъ, тризна отпразднована; что же дальше? — Что
дальше? Орестъ сталъ царемъ и прославился какъ мститель за
своего отца; его ставили въ примйръ и другимъ, какъ добраго
и в'Ьрнаго сына. — А Клитемнестра съ Эгисоомъ? — О нихъ
даже и рйчи нЬтъ; „спящш въ гроб4 мирно спи". — Такова
гомеровская редакщя; разсмотримъ теперь всл4дъ за ней ре-
дакщю дельфшскую.
Клитемнестра дала себя обольстить Эгисеу и съ нимъ вм^сгЬ
задумала убшство Агамемнона, живя въ Лаконики, въ городе
Амиклахъ, близъ Спарты (эта новая локализащя была введена
подъ вл1яшемъ политической эволюцш, о которой р4чь будетъ
ДЕЛБФ1ЙСКАЯ ОРЕСТЕЯ.
19
ниже). У Эгисеа, однако, главнымъ побуждешемъ была не
любовь и не жажда власти: на немъ лежадъ долгъ кровавой
мести за своихъ маленькихъ брать^въ, варварски убитыхъ
отцомъ Агамемнона. Ихъ тени требуютъ возмезд1я; за уб!йцу,
котораго уже н'Ьтъ, долженъ пасть его сынъ. Преступлете
было совершено непосредственно после того, какъ Агамемноиъ
со своимъ в^рнымъ глашатаемъ Талеиб1емъ вернулся изъ-подъ
Трои; когда онъ вошелъ въ купель, чтобы омыться после
долгаго путешеешя, Клитемнестра надЬла на него длинный
плащъ, на подоб!е рубашки безъ рукавовъ, чтобы онъ не могъ
защищаться, а загЬмъ еЬкирой убила его; Эгисеъ же непо-
средственная у частая въ преступлены не принималъ. Онъ
дЬйствовалъ черезъ Клитемнестру; поэтъ дельфШской Орестеи
нарочно выдвигаетъ на первый планъ ее, чтобы объектомъ
кровавой мести для сына была родная мать—мы видели, по-
чему именно этотъ пунктъ былъ драгоц'Ьненъ для Дельфовъ.
Сынъ этотъ былъ тогда еще малол'Ьтнимъ. Разумеется, Эгисеъ бы
его не пощадилъ, его, въ которомъ онъ долженъ былъ видеть
будущаго мстителя за смерть отца и постоянную угрозу для
себя самого. Къ счастью, кормилица мальчика во-время тайно
увела его и передала Талеибш, а этотъ увезъ его изъ страны
къ давнишнему кунаку Агамемнона, царю фокейской Крисы
у подножш святой горы Аполлона; тотъ и воспиталъ его вместе
съ собственнымъ сыномъ, Пиладомъ. Когда онъ выросъ, онъ
обратился къ дельфгёскому богу съ вопросомъ, что ему делать;
богъ цригрозилъ ему страшнымъ наказашемъ въ случай, если бы
онъ уклонился отъ долга кровавой мести, и велёлъ ему хи-
тростью бороться съ силой. Посл'Ь этого отвита Орестъ съ
Пиладомъ и Талоиб1емъ отправились въ Амиклы.—Въ то же
время и Клитемнестре приснился страшный сонъ: ей приви-
делся змий съ окровавленной головой, и этотъ змий внезапно
превратился въ царя Агамемнона. Встревоженная сномъ, ви-
новникомъ котораго она считаетъ своего покойнаго мужа, опа
посылаетъ свою дочь Электру вместе со старой кормилицей
принести умилостивительный возл1яшя на его могялу* И вотъ,
у могилы Агамемнона, гневная гЬнь котораго незримо стойте
въ центр* событШ, происходить тайный разговор* между бра«
томъ и сестрой; цель его—открыть троимъ посланцамъ дель-
20
I. ИДЕЯ НРАВСТВЕННАГО ОПРАВДАН1Я.
фшскаго бога доступъ въ царсшя палаты. Это удается; уви-
д*въ Эгисеа на престол* своего отца, Орестъ бросается на
него съ мечомъ въ рук*. Тщетно царсше телохранители сп*-
шатъ на помощь: Пиладъ не даетъ имъ приблизиться къ царю.
Тогда Клитемнестра, съ с*кирой въ рукахъ,—той самой, ко-
торой она раньше убила мужа — заступается за Эгисеа; но
ТалеибШ вырываетъ ее изъ ея рукъ, а Орестъ, покончивъ съ
Эгисеомъ, тутъ же убиваетъ и свою мать.
А дальше?.. Въ этомъ и заключается характерная черта
дельфШской редакщи, что она ставить этотъ вопросъ, не су-
ществующей для гомеровской эпохи. УбШство матери сыномъ
вызываетъ изъ преисподней богинь-мстительницъ Эришй; он*
пресл*дуютъ уб!йцу, не давая ему покоя; онъ не можетъ
оставаться въ Амиклахъ, онъ б*житъ на с*веръ, къ храму
того бога, который руководилъ его душой. И Аполлонъ не
оставилъ его: очистивъ его, онъ далъ ему лукъ и стр*лы,
чтобы защищаться отъ пресл*довашя Эришй. Преисподняя
безсильна противъ стр*лъ, отъ которыхъ никогда погибъ ве-
лишй Зм*й: Эринш вернулись въ свою мрачную обитель, и
Орестъ окончательно занялъ престолъ своего отца.
VL
Съ точки зр*шя Аполлоновой религш предаше объ Орест*
было установлено навсегда въ только-что представленной форм*
и бол*е развиваться не могло: вся Грещя, вид*вшая въ Апол-
лон* «бога» вообще, приняла его въ этомъ вид*. Дальн*йшее
видоизм*неше нашего предашя было лосл*дств1емъ дальней-
шей эволюцш нравственныхъ идей, которая состоялась, однако,
не на почв* Аполлоновой релиии, а какъ протеста противъ
нея. Исходнымъ пунктомъ для этого протеста были Аеины;
такъ какъ ему способствовала политическая эволющя ближай-
шихъ за дельфгёской реакщей стол*пй, то мы должны зд*сь
прежде всего поговорить о ней, и въ связи съ ней—о поли-
тическомъ значенги предангя объ Ореспыъ вообще.
Подъ вл1яшемъ эпической поэзш Агамемнонъ давно усп*лъ
превратиться для грековъ въ историческое лицо; это былъ тотъ
ПОЛИТИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕН1Е ОРЕСТЕИ. 21
царь, который, въ силу унаследованной отъ предковъ власти,
созвалъ прочихъ греческихъ царей въ общШ походъ противъ
варваровъ. Все они тогда послушно явились на его зовъ: и
престарелый владыка мессенскаго Пилоса, и ретивый вождь
еессалшскихъ мирмидонянъ, и юные начальники аоинскаго на-
рода, и царь соседней, братской Спарты, и хитроумный князь
далекой Иеакп. Иначе и быть не могло: на то у Агамемнона
былъ священный, богоданный жезлъ, происхождеше котораго
было прекрасно известно п4вцамъ-гомеридамъ:
Тотъ жезлъ былъ Гефеста работой;
Мастеръ Гефестъ его Зевсу ноднесъ, повелителю неба;
Зевсъ же Гермесу вручилъ, своему быстроногому сыну;
Тотъ его 11 ёлону-князю, наезднику отдалъ лихому;
Пелопъ Атрею оставилъ, народовъ чтобъ былъ властелиномъ:
Царь же Атрей, умирая, богатому отдалъ OiecTy;
Тотъ, наконеггъ, Агамемнону далъ, дабы правилъ державно,
Многихъ царемъ острововъ и всего его Аргоса ставя.
Такъ-то Агамемнонъ сталъ царемъ надъ царями, управляя
^всбмъ Аргосомъ», т.-е. всей Грещей, земнымъ отражешемъ
небеснаго Аргоса-Асгарда, «б-Ьлаго города» боговъ. По смерти
Агамемнона богоданный жезлъ захватилъ Эгисеъ, и народы съ
ропотомъ повиновались ему; после Эгисеа оЪъ достался закон-
ному наследнику Оресту, освободившему отъ позора отч1й
домъ; но что же съ нимъ случилось дальше? Кому после
Ореста достался богоданный жезлъ, „многихъ царемъ остро-
вовъ и всего его Аргоса ставя"?—Этого никто не зналъ; по
изложеннымъ выше причинамъ имя Ореста было первоначально
послйднимъ именемъ въ генеалогш Атридовъ.
Греческая HCTopia начинается съ переселешя племенъ, раз-
рушившихъ доисторическую героическую культуру, о которой
намъ дали представлеше раскопки въ Микенахъ и КритЬ —
точно такъ же, какъ истор1я новой Европы начинается съ ве-
ликаго переселев1я народовъ, разрушившихъ римскую имперш.
И здесь, и тамъ за эпохой переселешя последовала долгая
эпоха брожешя, во время которой о главенстве одного народа
или царя надъ другимъ не могло быть и речи; но мало-по-
малу изъ числа племенъ выделилось одно, самое сильное и
могущественное, и выставило требоваше, чтобы друпя подчи-
22
I. ИДЕЯ НРАВСТВЕННАГО 0ПРАВДАН1Я.
нились ему. Это требоваше поддерживалось прежде всего силою,
какъ это и естественно; но не менее естественнымъ было и
желаше къ силе присоединить право. Право состояло въ воз-
становлеши связи между новой гегемошей и старой; ч'Ьмъ для
королей франковъ была римская корона, делавшая ихъ на-
следниками Цезарей и Августовъ, тЬмъ для новыхъ властителей
Грецш былъ богоданный жезлъ Агамемнона и Ореста, послед-
нихъ царей надъ царями, посл4днихъ носителей гегемонш
въ героической Грецш. Тутъ переходъ совершился даже еще
естественнее; в4дь замокъ Агамемнона, по разсказамъ поэтовъ,.
стоялъ въ «златомъ обильныхъ Микенахъ», на восточномъ
полуострове Пелопоннеса — немудрено, что ореолъ его славы
озарилъ тотъ народъ, который занялъ этотъ полуостровъ. Здесь,
недалеко отъ разрушенныхъ Микенъ, былъ построенъ городъ
Аргосъ, одно имя котораго делало его наследникомъ власти
надъ гомеровскимъ Аргосомъ, т.*е. Грещей; первый перюдъ
греческой исторш былъ перюдомъ преобладашя Аргоса надъ
другими племенами—по крайней мере, въ Пелопоннесе. Оно
продолжалось до седьмого века, когда аргивскш царь Фидонъ
въ последнш разъ воплотилъ въ своей особе велич!е Аргоса,
какъ перваго среди пелопоннесскихъ государству но уже при
его ближайшихъ потомкахъ Аргосъ потерялъ гегемошю. Она
никогда более къ нему не вернулась; отъ всего минувшаго
велич1я ему ничего не осталось, кроме воспоминанш и зву-
чавшаго горькой ирошей славнаго имени «белаго города»
боговъ.
Падете Аргоса было возвышешемъ Спарты; оно состоя-
лось въ последнюю половину седьмого века. Будучи полити-
чески единой (а не разделенной на уделы, подобно Аргосу),
'завладевъ, къ тому же, соседней Мессешей,—она была, безъ
всякаго сомнешя, самымъ могущественнымъ въ Грецш госу-
дарствомъ и. могла помышлять о гегемоны. Сила для этого у
нея была: но было ли право? Штъ, право было тамъ, где
стояли развалины древняго города Атридовъ, въ Аргосе... Въ
этомъ затруднительномъ положенш Спарта поступила точно
такъ же, какъ въ средше века поступали саксонсше и шваб-
CKie герцоги, мечтавппе объ императорской короне. Те обра-
щались въ Римъ; Спарта обратилась въ Дельфы. Соперниче-
АРГОСЪ И СПАРТА.
23
ство германскихъ князей доставило святому престолу въ РимЬ,
кроме духовной, и светскую власть; соперничество греческихъ
племенъ доставило святой горе Аполлона, кроме духовной ге-
гемоне, о которой речь была выше, и гегемонш свитскую.
Спарта стала на два безъ малаго столЗтя мечомъ Эллады; но
рука, поднимавшая этотъ мечъ, находилась въ Дельфахъ.
Действительно, гегемошя Спарты была гораздо более на
руку Дельфамъ, нежели гегемотя Аргоса, который, сильный
своимъ правомъ, могъ прекрасно обходиться безъ нихъ. Право
это имело основашемъ не допускающую никакого сомнйшя го-
меровскую традищю, согласно которой Агамемнонъ, вождь элли-
новъ, царствовалъ именно въ Аргосе и Микенахъ; недвусмы-
сленность этой традищи дозволяла аргосцамъ признать въ древ-
н4йшихъ героическихъ гробницахъ Микенъ гробницы Агаме-
мнона, Клитемнестры и Кассандры. Всему этому съ помощью
Дельфовъ былъ созданъ противовеса Прежде всего была со-
чинена, въ противовйсъ гомеровской традищи, та дельфшская
Оресшея, о которой речь была выше; главная цель ея, какъ
мы видели, была нравственно-релипозная, но не трудно было
заодно удовлетворить и политическимъ требовашямъ минуты,
что и было сделано: вопреки Гомеру, не Аргосъ и не Ми-
кены, а спартансшя Амиклы были объявлены столицей Агаме-
мнона (стр. 18). Именно Амиклы были очень удобны для этой
цели; это былъ очень древтй городъ, въ немъ были старинныя
героичесшя гробницы, которыя современемъ могли пригодиться.
Все же Дельфьт действовали медленно, исподволь. Въ Амик-
лахъ правился древтй культъ богини Александры: ее-то ото-
жествили съ пророчицей Кассандрой, которая была убита вместе
съ Агамемнономъ. Спартанскш культъ Зевса-Агамемнона, вос-
ходившш еще къ космогонической форме миоа, тоже долженъ
былъ сослужить свою службу, хотя мы объ этомъ ничего точ-
наго не знаемъ. Все это было хорошо, но недостаточно: видь
богоданный жезлъ Агамемнона по праву перешелъ къ Оресту,
онъ былъ посл4днимъ носителемъ эллинской гегемонш; что же
случилось съ Орестомъ? Мы видели, что именно въ дельфШ-
ской традищи Орестъ, какъ носитель дельфшской идеи оправ-
датя, игралъ первенствующую роль; его очистилъ Аполлонъ—
въ чемъ же состояло это очищеше? Знать это могли одни
24 I. ИДЕЯ НРАВСТВЕННАЯ) ОШ'АВДАШЯ.
только Дельфы, и они это знали: о in. вел4лъ ему привести
изъ Таврической земли кумиръ своей божественной сестры.
Артемиды. Теперь д4ло обстояло очень просто; гд^ находился
этотъ кумиръ, тамъ и Орестъ провелъ свои посл-Ьдше дни.
ЕдЬ же онъ находился? Въ Грецш было несколько древн-Ьй-
шихъ кумировъ этой богини; который изъ нихъ былъ
Таврическимъ? Решить этотъ вопросъ могли одни Дельфы,
какъ высшш авторитетъ въ духовныхъ д4лахъ, и они решили
его въ пользу Спарты. Спартансый кумиръ былъ объявленъ
гЬмъ, который некогда былъ привезенъ Орестомъ; въ под-
тверждеше этого новаго откровешя была пущена въ обо-
ротъ благочестивая легенда. Кумиръ этотъ, вещали Дельфы,
былъ забытъ во время всеобщаго смятетя, послЪдовавшаго за
переселешемъ племенъ, но вотъ (въ IX в.) никто Астрабакъ
со своимъ братомъ его открыли и, неосторожно его коснув-
шись, сошли съ ума: учредите же культъ «герою» Астрабаку!
Культъ былъ учрежденъ, и подлинность спартанскаго кумира
этимъ всенародно засвидетельствована. Орестъ привезъ кумиръ
Таврической Артемиды въ Спарту — значитъ, онъ царство-
валъ зд4сь; любители Гомера могли построить себ4 золотой
мостъ предположешемъ, что онъ зд^сь женился на дочери спар-
танскаго царя Менелая. Теперь недоставало только одного, са-
маго главнаго, — недоставало самого Ореста. Гд4 находились
останки посл4дняго носителя всеэллинской гегемонш? Знать и
указать это могъ только Аполлонъ, которому было известно
все; онъ долго медлилъ, но, наконецъ, въ VI в4кЬ решился
выдать СпаргЬ великую тайну: по указашямъ Дельфовъ со-
стоялось «перенесете останковъ» Ореста въ Спарту, разсказъ
о которомъ, интересный не одной только своей наивностью,
сохранился у Геродота.
Такъ то Дельфы и покровительствуемая ими Спарта шество-
вали все дальше по наклонной плоскости, первымъ шагомъ по
которой была замена Микенъ Амиклами въ дельфшской Оре-
стегЬ; все болЬе и бол-Ье вечные интересы виры и нравствен-
ности сковывались съ преходящими интересами политики. Дель-
фшская Орестея облетала всю Элладу, находя себ4 распростра-
нителей въ лиц^ первостепенныхъ поэтовъ шестого и пятаго вв.
Стесихора, Симонида, Пиндара, не говоря о художникахъ; въ
ДЕЛЬФЫ И СПАРТА.
25
рукахъ Спарты находились оба паллад1я всеэллинской геге-
моны, кумиръ Таврической Артемиды и останки Ореста,—что
значило противъ такихъ в4скихъ доказательствъ свидетельство
св4тскихъ п4вцовъ, прославлявшихъ Аргосъ и Микены! И вотъ
священное право Спарты, какъ законной наследницы Агаме-
мнона и Ореста, становится догматомъ въ Элладе; когда, въ
виду персидскаго погрома, сиракузскш царь Гелонъ услов1емъ
помощи, о которой его просили, поставилъ требоваше, чтобы
его избрали начальникомъ греческихъ войскъ, — спартансшй
посолъ гордо отв-Ьтплъ ему: „застонетъ же Пелопидъ Агаме-
мнонъ, узнавъ, что спартанцы дали отнять у себя гегемотю
Гелону и сиракузянамъ!" Такова была незыблемая опора свя-
щеннаго права Спарты.
Со Спартой торжествовали и Дельфы; ихъ духовная геге-
мошя въ Элладе была неоспорима, мало того: въ качестве
главнаго распорядителя греческой колонизащи они въ значи-
тельной мере руководили внешней политикой Грецш. Одно
было нехорошо, и дельфшсые жрецы при своей политической
мудрости врядъ ли могли ошибаться на этотъ счетъ: отдавъ
Спарте Ореста, Дельфы навеки связали себя съ ней и ли-
шили себя возможности, на случай, если бы этотъ ихъ мечъ
притупился, прибегнуть къ другому.
VII.
Притупился онъ въ начале пятаго века, въ эпоху пер-
сидскаго погрома, когда Спарта была вынуждена поделиться
своей гегемошей съ новымъ и маловл1ятельнымъ до техъ поръ
государствомъ — Аеинами. Легко было понять, что этотъ де-
лежъ не более, какъ временная мера, что Аеины, гордыя
своими заслугами и сознашемъ своей физической и интеллек-
туальной силы, будутъ стремиться къ тому, чтобы весь бого-
данный жезлъ Агамемнона перешелъ въ ихъ руки. При та-
комъ положенш делъ ихъ отнотеше къ Дельфамъ не могло
быть дружелюбнымъ: къ нравственному антагонизму, о кото-
ромъ речь будетъ въ следующей главе, прибавился антагонизмъ
политически.
2-696
26
I. ИДЕЯ НРАВСТВЕННАГО ОПРАВДАНЫ.
Въ этомъ отношенш роль Аеинъ сильно напоминаетъ роль
Венещи къ исходу среднихъ в-Ьковъ. Какъ известно, Венещя
во всемъ, что касается религш, была верной дочерью католи-
ческой церкви—врядъ ли гд4-либо можно было найти такое
обил!е и богатство храмовъ, такую глубокую и щепетильную
набожность, какъ въ городи св. Марка; это, однако, не ме-
шало ему быть самымъ ярымъ противникомъ расширешя свет-
ской власти папъ. Не иначе и „богобоязненныя Аеины", какъ
ихъ называли, относились къ святой гор* Аполлона. Нигде
не было такого количества храмовъ, нигде праздники не обхо-
дились съ такимъ благолЬшемъ, какъ въ городи Паллады;
мало того—врядъ ли где-либо такъ часто обращались въ ре-
лигюзныхъ дЪлахъ къ дельфШскому богу, новый храмъ кото-
раго былъ отстроенъ въ значительной мере на аеинсюя деньги.
И все это ничуть не мешало Аеинамъ въ политическихъ во-
просахъ выступать противъ интересовъ Дельфовъ. Ничто не
характеризуетъ лучше оригинальности этого двойственнаго по-
ложешя, какъ счастливый для Аеинъ исходъ „ священной
войныа пятаго века: этимъ исходомъ, съ одной стороны, уничто-
жалась свитская власть Дельфовъ, т.-е. независимость ихъ тер-
риторш отъ окружающаго ее фокидскаго государства, — съ
другой стороны, аеинскимъ посламъ выговаривалось право
въ первую очередь быть допускаемыми къ оракулу.
Нечего говорить, что Аеинамъ въ ихъ стремлешяхъ къ ге-
гемоны нельзя было разсчитывать на поддержку Дельфовъ; а
все же было желательно узаконить эти стремлешя возстано-
влешемъ связи между древней гегемошей Атридовъ и новой,
о которой мечтали Аеины. Было желательно; да, но не более:
время брало свое, и политическая миеолоия начинала терять
кредитъ. Все же некоторые шаги въ этомъ направлены были
сделаны, хотя, насколько мы можемъ судить, не государствомъ.
Въ ближайшемъ соседстве со Спартой все еще стоялъ пору-
ганный ею царственный Аргосъ, увенчанный ореоломъ своихъ
великихъ воспоминашй; стали помышлять о томъ, чтобы по
возможности ближе связать его съ Аеинами. Первый, въ го-
лове котораго возникла эта мысль, былъ въ то же время пер-,
вый аеинянинъ, задумавппй осуществить идею аеинской геге-
моны— тиранъ Писистратъ: имея уже власть въ своихъ ру-
ДЕЛЬФЫ И СПАРТА.
27
кахъ, онъ женился на аргивянкй и далъ сыну, котораго она
ему родила, гордое имя „начальникъ войска" (Гегесистратъ),
воскрешая этимъ память о героическомъ начальник* грече-
скаго войска Агамемнон*; а что эта аргивянка была изъ цар-
скаго рода, видно изъ того, что всл-Ъдете ихъ брака аргосцы
стали союзниками аеинянъ. Правда, гомеровская традищя, на
которой Аргосъ основывалъ свои права, была вытЬснена дель-
фШской; т'Ьмъ желательнее было для Писистрата водворить пер-
вую во всЬхъ ея правахъ. Его заботы объ очищенш и рас-
пространены гомеровскихъ поэмъ известны; взам-Ьнъ ихъ онъ
могъ требовать, чтобы слепой пйвецъ подтвердилъ своимъ сви-
дЪтельствомъ нйкоторня, не вполне достовйрныя, но любезныя
аеинянамъ вйровашя. Мы знаемъ о нйкоторыхъ „поправкахъ",
введенныхъ въ текстъ Гомера именно въ Аоинахъ и въ
правлеше Писистрата, и врядъ ли ошибемся, относя къ нимъ
и затронутое выше (стр. 18) загадочное м4сто, согласно кото-
рому Орестъ вернулся въ Аргосъ не изъ Дельфовъ, а изъ
Аеинъ, А если Аеины вскормили юнаго птенца убитаго ми-
кенскаго орла, то не естественно ли, что, покинувъ Аргосъ
поел* убШства матери и давъ себя очистить Аполлону,
онъ вернулся въ Аеины? Такъ-то въ Аоинахъ зарождается
вЪроваше: не въ Аргосъ и подавно не въ Спарту вернулся
очищенный богомъ Орестъ, носитель идеи всеэллинской геге-
моны, а въ Аоины; въ Аоинахъ богоданный жезлъ Атридовъ
пустилъ новые отпрыски. Вернулся же онъ, какъ мы видели
выше (стр. 24), съ древнимъ кумиромъ Таврической Артемиды:
и вотъ такой кумиръ, которымъ обладала одна аттическая де*
ревня, былъ объявленъ тождественнымъ съ тЬмъ, который
Орестъ привезъ изъ Тавриды; для вящшей вразумительности
Писистратъ учредилъ этому кумиру культъ въ аеинскомъ кремли.
Случилось это въ VI вйкй, когда политическая миеолоия
еще пользовалась кредитомъ. Дельфы были встревожены; очень
вероятно, что упомянутое выше „перенесете останковъ"
Ореста въ Спарту, состоявшееся именно въ эпоху Писистрата,
было отв4томъ Дельфовъ на его новшества. Но этого было мало.
Писистратъ и его родъ сталъ ненавистенъ Дельфамъ, и они
настояли на его изгнанш изъ Аеинъ. А когда, съ благосло-
вешя дельфшекаго бога, состоялся походъ персовъ на Элладу,
2*
28 I. ИДЕЯ НРАВСТВЕННАГО ОПРАВДАН1Я.
то среди добычи, увезенной персами изъ разоренной Аттики,
находился и мнимо-таврическш кумиръ Артемиды. Ясно,
что безобразный чурбанъ ничймъ не могъ прельщать царя
золотой Персш; но зато его устранеше изъ Аттики было
очень желательно для Дельфовъ, дййствовавшихъ тогда заодно
съ персами.
Но и удалеше кумира не могло ослабить виру въ соби-
Tie, о которомъ онъ никогда свидетельствовал^ пускай Та-
врическая Артемида теперь вторично попала къ варварамъ—
все же до тЬхъ поръ она была въ АттикЬ, будучи оставлена
въ ней Орестомъ. Аоинская трагед1я пятаго в4ка охотно за-
нималась Орестомъ, намеренно подчеркивая его связь съ Аеи-
нами на зло Дельфамъ и СпартЬ — въ этомъ состоялъ для
Аоинъ полишичешй интересъ предав1я объ Орест4-матере-
убшцЬ, независимо отъ нравствешаго, къ которому мы перей-
демъ вскоре. Понятно, что интересъ этотъ увеличился въ ту
войну, которая должна была решить споръ о гегемонш между
Аеинами и Спартой,—въ войну пелопоннесскую. Спарта все
еще владела останками, которые она съ соглас1я Дельфовъ
выдавала за останки Ореста; это безпокоило набожную часть
аеинскаго населешя. Могъ ли Орестъ доставить победу тому
городу, который до сихъ поръ еще не учредилъ культа въ
его честь? И вотъ требование объ учреждети культа герою
Оресту стало раздаваться все настоятельн-Ье; мотивировалось
оно т4мъ, ч4мъ обыкновенно мотивировались так1я требовашя:
гн'Ьвомъ героя, отъ котораго терпели въ глухую полночь за-
поздалые прохож1е по пустыннымъ, неосв'Ьщеннымъ улицамъ
Аеинъ. Но времена были уже не гЬ: просвищете свило себй
прочное гнездо въ Аеинахъ конца V века, и то, что стол4-
т1емъ раньше показалось бы важнымъ дйломъ, теперь возбуж-
дало только смйхъ; къ сильному огорченно набожныхъ людей,
слово «герой Орестъ> стало кличкой ночныхъ безобразниковъ,
над-Ьлявшихъ робкихъ обывателей побоями съ очень матер1аль-
ною ц^лью—стянуть у нихъ хитонъ или плащъ.
Со всЬмъ тймъ страна Паллады чувствовала себя дочерью
повелителя эллиновъ Агамемнона и законной наследницей его
власти. Отчаянно боролась она за нее, но успйхъ не былъ
на ея сторон*. Тотъ самый Геллеспонтъ, который вид-Ьлъ ни-
когда торжество Агамемнона, былъ свид'Ьтелемъ уничтожешя
посл-Ьднихъ авинскихъ силъ; вскоре городъ сдался спартан-
скому военачальнику Лисандру и его союзникамъ, отдавая въ
его руки свою судьбу. Жестоыя предложешя делались тогда
въ палатки Лисандра—и на военномъ совйтЬ, и за товари-
щеской трапезой: ч4мъ болйе кто раньше дрожалъ передъ
могуществомъ Аеинъ, тЬмъ бол4е желалъ онъ теперь стереть
ненавистный городъ съ лица земли, жителей продать въ раб-
ство, а страну обратить въ пастбища. Тогда, говорить Плу-
тархъ, одинъ изъ сотрапезниковъ заиЬлъ первую хорическую
nfecHb изъ Еврипидовой «Электры»:
Агамемнона славная дочь!
Мы ириходимъ, Электра, къ тебЪ,
Въ твой убопй, нецарственный домъ...
Намекъ былъ понять; онъ тронулъ присутствующихъ до слезъ.
Аеины не были разрушены, но гегемонш они потеряли:
жезлъ Агамемнона перешелъ къ тому городу, въ которомъ на-
ходилась признанная могила его сына.
Вторично Спарта стала мечомъ Эллады; подъ ея предво-
дительствомъ возобновилась война съ в4ковымъ восточнымъ
врагомъ. Чтобы засвидетельствовать передъ всйми историче-
скую связь спартанской гегемонш съ героической гегемошей
Атридовъ, спартансмй царь Агесйлай задумалъ открыть по-
ходъ, по примеру Агамемнона, жертвоприношешемъ въ Авлид*.
Но Авлида была на беотшской территорш; вивы, которымъ
было суждено пожать плоды раздора между обоими могуще-
ственными греческими государствами, воспротивились зат44
Агесилая, и она не удалась. Это авлидское жертвоприношете—
последняя попытка использовать обаяше легенды о гегемо-
нш Атридовъ, о которой мы знаемъ; въ последовавшее время
она окончательно отошла въ область поэзш. Животворная сила
греческаго народа изсякла, и кредитъ политической миеологш
былъ подорванъ навсегда.
30
I. ИДЕЯ НРАВСТВЕННАГО ОПРАВДАН1Я.
YIII.
Изложеше наше зашло впередъ, чтобы до конца просле-
дить вл1яше политической эволюцш на pa3BHTie интересую-
щаго насъ миеа; теперь прошу читателя вернуться къ тому
месту, где у насъ оборвалась нить разви^я нравственныхъ
идей въ связи съ развииемъ того же миеа. ДельфШская Оре-
стея должна была возвестить Mipy две новыя истины: во-пер-
выхъ, что право души на кровавую месть есть право священ-
ное и неукоснительное, чемъ бы ни приходился убШца мсти-
телю; во-вторыхъ, что Аполлонъ можетъ очистить преступ-
ника во всякомъ случае, какимъ бы грехомъ онъ себя ни за-
пятналъ. Опасныя последств1я первой истины предупреждались
второй: мститель терялъ право на кровавую месть, если убгёца
былъ очищенъ Аполлономъ; но вторая истина делала Апол-
лона и его дельфШскихъ заместителей руководителями совести
всехъ верующихъ эллиновъ. Не встреть дельфШсшй богъ
отпора этимъ своимъ притязашямъ, — вся истор1я греческой
культуры получила бы сакральный, теократически характеръ;
политикой Грецш стала бы воля дельфШской коллеии, ея фи-
лософ1ей—дельфшстя славослов1я въ честь победы светлокуд-
раго бога надъ великимъ Змеемъ, взлелеяннымъ Землей.
Но онъ встретилъ отпоръ; встретилъ его со стороны Аеинъ.
Аеиняне по-своему справились съпережитками анимизма въсвоихъ
веровашяхъ и обычаяхъ. Съ одной стороны, врожденная ихъ
вдумчивость не дозволяла имъ одобрить исходъ, найденный
безпечной и легкомысленной 1он1ей Гомера,—исходъ, при ко-
торомъ душа убитаго являлась только объектомъ сделки между
его убшцей и его ближайшимъ родственникомъ, и причинен-
ное последнему огорчеше уравновешивалось соответственной
суммой наслаждешй: принимать виру считалось въ Аеинахъ
такимъ же безнравственнымъ поступкомъ, какъ и въ Дель-
фахъ. Но, съ другой стороны, и найденный въ Дельфахъ
исходъ не соответствовалъ аеинскому м1росозерцашю, такъ
какъ онъ оставлялъ безъ внимашя одно изъ важнейшихъ на-
чалъ аеинской души, то самое, которое сделало Аеины источ-
ликомъ человеческой культуры — гражданственность. При
АРЕОПАГЪ.
31
всемъ своемъ коренномъ различш, юшйское и дельфшское
решетя задачи сходились въ одномъ: согласно имъ, челов'Ькъ
былъ въ принцип* ч-Ьмъ-то обособленнымъ и самодовлЬющимъ.
У шншцевъ убшца имйлъ дйло исключительно съ ближайшимъ
родственникомъ убитаго; по дельфшскому учешю, къ этимъ двумъ
сторонамъ прибавлялась третья—душа убитаго, требовательная
и мстительная; но нитамъ, ни зд*сь не принималась во внимате
община, къ которой принадлежалъ и убитый, и убшца, и мсти-
тель. Въ Авинахъ именно эта община заявляла о своихъ пра-
вахъ. Она говорила убшцЬ: „челов'Ькъ, котораго ты убилъ,
былъ моимъ гражданиномъ; убивая его, ты оскорбилъ меняа;
она же говорила и мстителю: „челов'Ькъ, котораго ты пресле-
дуешь, мой гражданинъ и стоитъ подъ моимъ покровительствомъ;
прежде ч-Ьмъ допустить его пресл^доваше, я должна убедиться,
что онъ виновенъ. Поэтому, я намерена быть судьей между
тобой и имъ; если я признаю его виновнымъ, то онъ мною же
будетъ наказанъ, но если я его оправдаю, то ты долженъ его
пощадить". Этимъ въ древнюю этику вводилось новое начало;
вопреки притязашямъ дельфшскаго бога, община себе при-
сваивала отомщеше и право воздать.
Вещественнымъ символомъ этого права былъ аеинскШ Арео-
пагъ; великое значеше этого стариннаго судилища состояло въ
томъ, что оно, творя стропи и правый судъ по убшствамъ,
делало невозможнымъ и взаимное истребление гражданъ, тре-
буемое древн4йшимъ анимизмомъ, и нравственное ихъ растли-
те принимашемъ виры у свежей могилы убитаго, дозволяемое
шшйскимъ ращонализмомъ, и, наконецъ, унижеше человече-
ской совести передъ волей бога и его заместителя-жреца, про-
пов^дываемое въ Дельфахъ. Произошло убшство, — убшца и
мститель являлись на Аресовъ холмъ; убшца становился на
„камень Обиды*, мститель на „камень Непримиримости"; оба
излагали дело кратко, сухо, безъ всякихъ попытокъ выставить
себя въ хорошемъ свете и разжалобить судей — такъ требо-
валъ обычай. Выслушавъ обоихъ, коллепя судей-ареопагитовъ
постановляла свой приговоръ по большинству голосовъ; если
голоса разделялись, то полагали, что незримо присутствующая
богиня-покровительница города, Паллада-Аеина, присоединяла
€вой голосъ къ т-Ьмъ, которые были поданы въ пользу обви-
32
I. ИДЕЯ НРАВСТВЕННАГО ОПРАВДАН1Я.
няемаго, и этотъ „голосъ Аеины" его спасалъ. Вообще же,
предвидя осу ждете, преступникъ могъ еще до конца сл*дств1я
оставить городъ: жалкая участь изгнанника была почти равно-
сильна смерти. Но если онъ былъ оправданъ, то онъ возвра-
щался къ своему очагу и продолжалъ состоять подъ покрови-
тельствомъ законовъ.
А душа убитаго? Неужели аеинскШ исходъ былъ возвра-
щетеыъ къ шшйскому ращонализму? — Н*тъ; душа убитаго
или, в*рн*е, ея заместительницы и заступницы Эринш пред-
полагались присутствующими тутъ же въ мрачной пещер* подъ
Аресовымъ холмомъ. Вырывая у нихъ убшцу, община созна-
вала, что она навлекаетъ на себя ихъ гн*въ, что процессъ
между убшцей и мстителемъ еще не конченъ, а лишь возве-
денъ на бол*е высокую ступень, на которой сторонами будутъ—
она, сама община, и „благосклонныя богини" (Евмениды"),
какъ ихъ изъ уважешя называли. Чтобы умилостивить ихъ,
имъ учредили культъ, и этотъ культъ былъ д*ломъ государства;
отъ оправданнаго обычай требовалъ только скромнаго жертво-
приношетя въ пещер* Евменидъ, поел* чего онъ могъ спо-
койно вернуться домой, въ уверенности, что государство, оправды-
вая его, беретъ на себя его отв*тственность передъ грозными
силами преисподней.
Таковъ былъ исходъ, найденный въ Аеинахъ: гуманность,
гражданственность и релииозность были имъ одинаково удо-
влетворены. Зато же и гордились Аеины своимъ Ареопагомъ.
Казалось невозможнымъ, чтобы такое великое, благод*тельное
учреждеше было создано людьми ради людей; сама Аеина,
гласило предаше, учредила въ своемъ любимомъ город* этотъ
судъ, чтобы разеудить двухъ боговъ, Носидона и Ареса, изъ
которыхъ первый обвинялъ второго въ убшетв* своего смерт-
наго сына. Такъ-то Аресъ согласился предстать передъ судомъ;
оттого-то, заключали дал*е, и само м*сто суда получило имя
„Аресова холма"—Ареопага.
Сознавали ли благочестивые аеиняне VII и VI в*ковъ, что,
прославляя свой Ареопагъ, они подкапывались подъ самое осяо-
ваше могущества вс*ми чтимаго дельфШскаго бога? Очень в*-
роятно, что н*тъ: совм*стимость противор*чащихъ другъ другу
релипозныхъ понятШ свойственна челов*ку въ эпоху юности
его умственной культуры. Но долго она существовать не могла;
при тщательности и глубин* аеинскаго мышлешя должна была
наступить пора, когда противор*ч1е сделалось очевиднымъ, когда
совести аоинянъ былъ предоставленъ выборъ между двумя исхо-
дами—либо отказаться отъ суда Паллады, либо, удерживая его,
вступить въ открытую борьбу съ дельфшскимъ богомъ. Пора эта
наступила тогда, когда нравственный антагонизмъ между Аеи-
нами и Дельфами обострился антагонизмомъ политическимъ.
Поел* всего, что было сказано выше, намъ не покажется уди-
вительным^ что сражеше было дано на почв* все того же
предашя объ Орест* матереубшц*; знаменосцемъ Паллады былъ
въ этомъ сраженш родоначальникъ трагедш Эсхилъ.
IX.
Н*тъ надобности пересказывать содержаше всей эсхиловой
Орестеи. Само собою разумеется, что права царственнаго Аргоса
были возстановлены аоинскимъ поэтомъ: не лаконсмя Амиклы7
какъ твердили Дельфы въ угоду своей союзниц* Спарт*, а
аргоссюя Микены были признаны столицей вождя эллиновъ.
Но въ остальномъ Эсхилъ старался держаться, гд* только
можно было, дельфШской Орестеи, чтобы т*мъ р*зче отт*нить
различ1е въ основномъ пункт*. Ради этой своей главной ц*ли
онъ пожертвовалъ даже невинной передержкой, внесенной Пи-
систратомъ въ гомеровскую Орестею: не въ Аоинахъ, а у под-
нояйя святой горы Аполлона воспитывался Орестъ. Нужно
было представить его любимцемъ и ставленникомъ дельф1йскаго
бога для того, чтобы немощь этого бога выступила потомъ
т*мъ разительн*е.
Душа убитаго Агамемнона взываетъ о мщеши; Аполлонъ
возлагаетъ эту обязанность на его сына. Узнавъ о вол* бога,
чистый юноша безропотно идетъ исполнить свой тяжелый по-
двигъ; на него, на своего владыку и покровителя, уповаетъ
онъ въ минуту сомн*шй и душевной борьбы:
Не выдастъ насъ державный Аполлонъ!
Его глаголъ, раскатамъ грома равный,
Святую месть изгнаннику внушилъ.
34 I. ИДЕЯ НРАВСТВЕННАГО ОПРАВДАНГЯ.
Ему внималъ я; въ сердце леденела
Живая кровь; и онъ мне такъ в'вщалъ:
„За казнь отца убшцъ казнить ты долженъ
И жизнь за жизнь, и кровь за кровь взыскать:
Не то—своей ответишь ты душою
И тяжкихъ б'вдъ обузу понесешь".
Онъ мне сказалъ какъ родичей караетъ
Убитаго разгневанная тень;
Я знаю все: таинственный недугъ
Ожесточенной челюстью съЪдаетъ
Бею кожу ихъ; лишай покроетъ бледный
Повисшую, изорванную плоть,
II зацвететъ все тело въ язвахъ гнусныхъ.
Другую месть Эринш нашлютъ,
За кровь отца ослушника терзал:
НЪтъ боле сна мне; рой видешн страшныхъ
Въ полночной тьме предстанетъ предо мной,
На ложе думъ покой мне отравлял.
И все-таки онъ не увйренъ въ себ4; вернувшись тайно со
своимъ другомъ на родину, онъ хочетъ прежде всего помолиться
на могиле своего отца,—этимъ начинается дййств1е средней
драмы эсхиловой трилоии, вся первая часть которой, происходя
у гробницы Агамемнона, насквозь проникнута тяжелымъ, мо-
ги льнымъ воздухомъ. Но и убитый почуялъ приближеше мсти-
теля: изъ своей подземной обители онъ наслалъ страшный сонъ
на неверную жену, и она въ первый разъ решается умило-
стивить его душу: по ея приказашю, ея дочь Электра съ при-
служницами отправляется почтить возл!ятями прахъ покойнаго.
Все это мы знаемъ уже изъ дельфШской Орестеи. Но тамъ
роль Электры могла оставаться неопределенной, такъ какъ она
служила лишь вн'Ьшнимъ рычагомъ дЪйстшя; зд$сь же мы им4емъ
передъ собою драму, а драма нуждается въ характеристики, въ
психологическомъ обосноваши того, что въ ней происходитъ.
Характеристику Электры можно дать въ немногихъ словахъ:
въ ней живетъ душа ея убитаго отца. Только въ одномъ чув-
ствуетъ она себя дочерью своей матери: „Точно волкъ крово-
жадный,—говоритъ она,—неумолима моя душа: въ этомъ мое
материнское наслЗДе". Она знаетъ за собой эту черту и
боится ея; трогательна ея молитва на могиле отца: „Родитель
мой! Не дай мн4 сделаться такой, какова моя мать; сохрани
„ОРЕСТЕЯ" ЭСХИЛА.
35
въ смирены мое сердце, въ чистот* мои руки". Да, это тра-
гическая фигура; читая ея слова, мы чувствуемъ, что она
им*етъ вей данныя для того, чтобы современемъ самой сде-
латься героиней трагедш. Но зд*сь ея роль второстепенная;
герой—Орестъ, отъ него зависитъ все. Покорный вол* бога,
онъ решился исполнить возложенный на него подвигъ; но
устоитъ ли эта решимость противъ впечатл*нш родной земли,
противъ вида дворца, въ которомъ живетъ его мать? Опять
сомн*шя овладели его душой; чтобы побороть ихъ, онъ пошелъ
помолиться на могил* отца. И отецъ внялъ его мольб* и вы-
слалъ ему на встречу ту, въ которой живетъ его душа, —
Электру. Встреча брата и сестры обставлена несколько слож-
нее, ч*мъ въ дельфШской Оресте*; подробности этой обста-
новки вызвали поздние насмешку Еврипида, но на современ-
никовъ Эсхила он* произвели сильное впечатл4ше. Электра
не знаетъ ни сомн*нш, ни колебанш; жажда мести за отца—
основная черта ея характера, она наполняетъ все ея существо.
Она рада прибытш брата, но лишь постольку, поскольку
она видитъ въ немъ „возстановителя дома ея отца"; она не
чуждается и д*вичьихъ мечташй о замужеств*, о собственномъ
дом*, но потому только, что над*ется въ день своей свадьбы
принести на могилу отца обильныя пожертвовашя изъ того
отцовскаго насл*д1я, котораго ей теперь не выдаютъ. Такъ-то
теперь у гробницы Агамемнона происходить свидаше Ореста
и Электры; она (вм*ст* со старшей прислужницей) разсказы-
ваетъ брату объ участи отца, о своей собственной жалкой жизни,
наконецъ, о сн*, нав*янномъ убитымъ на ихъ мать; подъ
вл1яшемъ этихъ разсказовъ прежняя р*шимость возвращается
къ Оресту.
Этимъ роль Эсхиловой Электры кончена; исполнивъ то, чего
отъ нея требовалъ отецъ, она возвращается въ домъ матери.
На сцен* остается Орестъ со своимъ другомъ. Планъ ихъ
простъ: вызвать изъ чертоговъ царя и царицу, сообщить имъ
лживую в*сть о смерти мстителя и, обманувъ этимъ ихъ по-
дозрительность, добиться возможности исполнить волю бога и
убитаго. Но Эгисеа н*тъ; къ пришельцамъ выходитъ Клите-
мнестра, высокая и бл*дная, горделивая въ сознанш того не-
слыханнаго, неизгладимаго позора, которымъ она окружила
36 Г. ИДЕЯ НРАВСТВЕННАГО ОПРАВДАНЫ.
себя. Не радостна ей сообщенная весть; и мы сознаемъ, что
не одно только материнское чувство въ ней зашевелилось.
Жизнь научила ее гордо носить передъ чужими бремя своего
греха, но въ уединенш оно тяготило ее, и къ страху, съ ко-
торымъ она вспоминала о Дельфахъ и растущемъ въ нихъ
мстителе, примешивалась некоторая слабая надежда. Ведь
этотъ мститель—то самое дитя, которое она никогда родила,
будучи честной супругой славнаго мужа; онъ былъ единствен-
нымъ символомъ ея потерянной чистоты, онъ одинъ не былъ
забрызганъ той „кровавой грязью", въ которую ея новый бракъ
втянулъ и ее, и ея дочь, и весь ея домъ. Пока живъ былъ
Орестъ, жила надежда на конечное примиреше съ м1ромъ
чести и добра; его смерть увековечила ея позоръ.
Все же она не забываетъ и о долге гостепршмства; солнце
зашло, пора путникамъ на покой. Посылаютъ за Эгисоомъ;
темъ временемъ сумерки усиливаются; когда онъ приходитъ,
густой мракъ покрылъ всю сцену — самая подходящая обста-
новка для того, что имеетъ теперь свершиться. Полный радост-
наго нетерпешя, Эгисеъ спешитъ во дворецъ къ чужестран-
цамъ, чтобы услышать подтверждеше пр1ятной вести; тамъ его
и настигаетъ смерть. Все это происходитъ быстро, какъ нечто
побочное и маловажное; главное—впереди. Вызванная подняв-
шимся крикомъ, Клитемнестра выходитъ на сцену: „Что слу-
чилось?" — „Мертвыеубиваютъживыхъ!* слышитъ она въ ответъ.
Слова эти объясняютъ ей все; решившись защищаться до по-
следней возможности, она посылаетъ слугу за секирой — той
проклятой секирой, которой она некогда убила мужа. Поэтъ
нарочно упоминаетъ объ этой черте дельфшской Орестеи, чтобы
оттенить свое отступлеше отъ нея въ следующемъ. Еще до
возвращешя слуги Орестъ выходитъ изъ мужской половины
дворца; въ рукахъ у него мечъ, обагренный кровью Эгисоа,
предъ нимъ—безоружная мать.
Безоружная, да,—но зато мать. Она знаетъ это. „Остано-
вись!" кричитъ она изступленному сыну, разрывая одежду, по-
крывающую ея грудь; „пощади лоно, на которомъ я такъ часто
тебя убаюкивала, пощади грудь, молокомъ которой я тебя вскор-
мила!" Передъ этимъ видомъ решимость вторично оставляетъ
Ореста: .,Что делать, Пиладъ?—спрашиваетъ онъ: —могу я
„ОРЕСТЕЯ* ЭСХИЛА.
37
пощадить свою мать?" Пиладъ стоить тутъ же при немъ; онъ
неотступно и молчаливо сопровождалъ его, какъ нймой свиде-
тель того, о чемъ знали только они, да святая гора Аполлона;
зд^сь онъ въ первый и единственный разъ нарушаетъ свое
молчате. „А волял Феба? — говорить онъ: — а клятва твоя?
Всякую вражду предпочти вражд-Ь бога". Вотъ, значить, чтб
даетъ руки Ореста решительный толчекъ: не голосъ сердца,
не воспоминаше объ отц4, не увйщашя сестры—все это пере-
силить видъ обнаженной материнской груди; первымъ и
послЬднимъ двигателемъ кроваваго д4ла остается воля дель-
фшскаго бога.
Наконець, все свершено. При первомъ свйтЬ утренней зари
мы опять видимъ Ореста, передъ нимь съ одной стороны —
трупы казненныхъ, съ другой — роковой плащъ, въ которомъ
быль убить Агамемнонъ. Кругомъ народъ; прежде чймъ за-
нять престолъ отца, Орестъ долженъ оправдать передъ аргос-
цами свой поступокъ. Взволнованнымъ голосомъ произносить
онъ краткое, но сильное слово; народъ его одобряетъ. Да,
убшство царя было возмутительнымъ дйломъ; да, убгёцъ по-
стигла поздняя, но справедливая кара. Итакъ, всЬ сочувствуютъ
Оресту; что же онъ не сходить съ амвона, не возвращается
въ свой дворецъ?.. Онъ продолжаетъ стоять на томъ же мйстй,
неуверенно смотря то на убитую мать, то на окровавленный
плащъ отца; точно не сознавая, гд^ онъ находится, отдается
онъ влечент своей блуждающей мысли:
Виновна ты? Иль нить? Но вотъ свидетели
Кровавый плащъ изобличить тебя:
Эгисоа мечъ оставилъ слъдъ на ткани.
П бурое, старинное пятно
Поныне блескъ порфиры разрушаетъ.
Въ чужой земли изгнанникомъ я выросъ.
Но ;>тотъ день сознанье мнб вернулъ.
Твою, отецъ. оплакалъ я кончину,
Ты отомщенъ; но горю нътъ конца,
II въ траур* стоятъ передо мною
Сестра и мать и весь мой родъ.—и вангь
Победный кликъ терзаетъ сердце мнЪ!
Напрасно голоса изъ народа стараются успокоитъ юношу,—
что значатъ ихъ блйдныя угЬшетя! Да, всякая жизнь полна
38
I. ИДЕЯ НРАВСТВЕННАГО ОПРАВДАН1Я.
печалей, никто не вышелъ чистымъ изъ ея омута, но при чемъ
все это зд^сь?
Н*тъ, н*тъ, постойте, дайте досказать!
Ч*мъ кончится все ;>то,—я не знаю;
Вн* колеи умчался конь ретивый
Души моей, поводья ускользаютъ
Изъ рукъ, умомъ не въ силахъ управлять я.
Я слышу: Ужасъ п*снь свою играетъ,
И сердце пляшетъ нодъ ея наи*въ...
Пока въ ум* сознанья искры тлъютъ,
Изываю къ вамъ; я въ правь былъ, друзья,
Ке убить, противную богамъ
Преступницу, что мн* отца сгубила.
Самъ Аполлонъ отвагу мн* внушилъ;
„Послушавшись, гргьха не сотворишь тыи,
Сказалъ онъ мн*; .,ослушавшись...', но н*тъ!
Т*хъ улхасовъ языкъ не перескажетъ.
Смотрите же: паломникомъ иду я,
Святую в*твь десницей поднимая,
Нъ срединный храмъ, на очаг* гд* Феба
К го огонь горитъ неугасимый.
Насъ я прошу—все видънное вами
Иъ своей душ*, друзья, запечатлеть
II разсказать въ тотъ день, когда со странсшй
На родину вернется Менелай.
Простите-жъ вс*; оставить васъ я долженъ:
\\ мать свою своем убилъ рукою—
Ни жизнь, ни смерть той славы не сотрутъ!
Вотъ гд4 впервые изъ-подъ дельфшской концепщи мелькаетъ
новое, неведомое доселе начало. Самъ богъ внушилъ юноши,
что онъ не сотворитъ грйха, исполняя его волю, и юноша
пов4рилъ ему; вс4 одобряютъ его: и сестра, и другъ, и весь
яародъ; всЬ признаютъ волю бога непогрешимой,—и все же
онъ не чувствуетъ себя спокойнымъ. Тщетно старается онъ
опереться о тотъ свой посохъ, который до тЬхъ поръ служилъ
ему столь надежной опорой,—посохъ выскользаетъ у него изъ
рукъ; какая-то таинственная сила говорить ему, что онъ все-
таки неправъ, что есть ничто, противъ чего самъ богъ безси-
ленъ.
Еще одно мгновеше — и расшатанный умъ Ореста усту-
пить напору этой новой силы; овладевающее имъ безумге
„ОРЕСТЕЯ" ЭСХИЛА.
39
поэтъ, следуя народнымъ представлешямъ, воплотилъ въ образ*
ужасныхъ богинь-мстительницъ подземной тьмы. Не паломни-
комъ, н4тъ,—точно зверь, преследуемый стаей псовъ, мчится
Орестъ къ храму-средоточио Земли, где надъ останками сра-
женная Змея горитъ неугасимый огонь на очаг* Феба.
\
X.
И все-таки до сихъ поръ протеста противъ дельфшской
Орестеи заключался въ одномъ только настроенш, вызванномъ
поэтомъ; сама фабула изменена не была. И тамъ Орестъ оста-
влялъ свою родину, гонимый Эришями; спасаясь отъ нихъ,
онъ бежалъ въ Дельфы, и Аполлонъ, очистивъ его, далъ ему
свои стрелы, съ помошью которыхъ онъ отогналъ отъ себя
своихъ мучительницъ. Согласится ли Эсхилъ увековечить въ
своей поэм* торжество дельф1йскаго бога надъ силами Земли
и смутной совестью человека? Согласится ли онъ подтвердить
дельфшскш догматъ, что Аполлонъ властенъ отпускать чело-
веку его грехъ'?
Орестъ въ Дельфахъ, но Эринш съ нимъ; Аполлонъ очи-
стилъ своего просителя, но Эринш не удаляются; оне только
заснули и дали преступнику несколько вздохнуть и опомниться,
но оне не оставляютъ его и готовы вновь его преследовать,
лишь только онъ покинетъ священную обитель. И Аполлонъ
сознаетъ свое безсшпе. „Беги,—говоритъ онъ Оресту,—и не
давай усталости победить тебя; оне не отстанутъ отъ тебя,
будешь ли ты держать путь по материку или чрезъ море. Но
иди къ городу Лаллады и, подойдя къ ея храму, ухватись
руками за ея старинный кумиръ. Тамъ найдемъ мы судей
надъ тобой и ими; властвуя надъ убгьдительнымъ словомъ, мы
обргътемъ спасете для тебяа.
Вся дальнейшая драма—только развийе этой новой исто-
рической мысли, благодаря которой аеинская гражданственность
восторжествовала надъ дельфшскимъ теократизмомъ. Не полно
властнымъ господиномъ совести, нетъ,—защитникомъ пресле-
дуемая преступника является Аполлонъ въ Аеины, передъ
судъ Паллады. Вняла Паллада речамъ обеихъ сторонъ; но и
40 I. ИДЕЯ НРАВСТВЕННАГО ОПРАВДА1Ш1.
она не решается произнести нриговоръ, который явился бы
закономъ, извне навязаннымъ человеческой совЬсти. Пускай
человгьческая личность ищешь себгь опоры и оправданья во
мтьнги совокупности лучшихъ изъ равныосъ себгь,—вотъ ^ав'Ьтъ
Паллады грядущимъ временамъ — всгьмъ временамъ, ка^ъ она
сама объявляетъ. Учреждается судъ на „Аресовомъ хЬлме";
сходятся двенадцать ареопагитовъ, избранныхъ изъ числа луч-
шихъ аеинскихъ гражданъ; выслушавъ увещашя об^ихъ сто-
ронъ—Эринш и Аполлона, —они молча подаютъ свои голоса.
При счет* голосовъ число оказывается равнымъ за и противъ
Ореста; но Паллада присоединила свой голосъ къ тЬмъ, кото-
рые были поданы въ его пользу, и онъ признается оправдан-
нымъ. Остается одно: умилостивить гнгЬвъ Эринш. Он£ соби-
раются проклясть страну, которая прштила и оправдала матере-
убшцу; но сама Паллада ихъ умилостивляетъ учреждешемъ
имъ культа подъ тгЬмъ же Аресовымъ холмомъ.
Орестъ чувствуетъ, что гр^хъ ему отпущенъ; съ жаромъ
благодарить онъ богиню, спасшую его и его домъ, и об-Ьщаетъ
ей и ея городу на в-Ьки вечные дружбу и помощь своихъ
потомковъ, т.-е. аргосцевъ. Оставимъ политически} характеръ
этихъ послгЬднихъ обещашй; для насъ достаточно одного: что,
будучи оправданъ судомъ Ареопага, Орестъ чувствуетъ себя
свободнымъ отъ греха; оправданъ же онъ былъ даже не боль-
шинствомъ, а только равенствомъ голосовъ. Для чего понадо-
билось поэту эта последняя фикщя? Почему, желая предста-
вить въ своей драм'Ь оправдате Ореста, не представилъ онъ
его единогласными Потому, что онъ хогЬлъ противопоставить
резкой и безусловной аксюме дельфшскаго теократизма столь же
резкую и безусловную аксюму аеинской гражданственности.
„Ты найдешь себе опору и оправ дате во мненш совокупности
лучшихъ изъ равныхъ тебеа, гласилъ заветъ Паллады. И тутъ
возникалъ вопросъ: безусловно ли? И Паллада отвечала: „Да,
безусловно".—Даже если это мнеше выразится только болыпин-
ствомъ,даже—если только равенствомъ голосовъ?—„Да".
Итакъ, одинъ голосъ решаетъ участь подсудимаго и, что
важнее, сомнетя совести грешника въ ту или другую сторону.
Но если это такъ, то где же совокупность? Сознавалъ ли поэтъ
это затруднеше? О да, сознавалъ. „Честно ведите счетъ голо-
НЕРАЗРЕШЕННЫЙ ВОПРОСЪ.
41
самъ, чужестранцы,—говорить Аполлонъ ареопагитамъ,—тща-
тельно слЬдя, чтобы при разбор* не случилось ошибки. Отсут-
CTBie одного голоса можетъ причинить великое горе; прибавлеше
одного голоса можетъ вновь поднять пошатнувпийся домъа. Но,
говоря 1такъ,'онъ только подчеркиваешь затруднеше, а не раз-
решает^ его. И снова возникаетъ томительный, проклятый
вопрос^ „могу ли я считать, что нашелъ себЪ опору и оправ-
дате во мнйнш совокупности лучшихъ изъ равныхъ мнЬ, если
эта совокупность сводится къ одному лишь голосу?" И на
этотъ вопросъ Эсхилъ отвита не нашелъ.
Но поэтъ Паллады можетъ утишить себя сознашемъ, что
и т4 двадцать слишкомъ вйковъ, которые прошли со времени
постановки его трагедш, искомаго ответа не нашли. Пока про-
цветала античная культура, идея аеинской гражданственности
росла и крепла, заслоняя собой потухающш ореолъ святой
горы Аполлона и не давая ожить тлйющимъ подъ золой искрамъ
шншскаго индивидуализма. Пришло время,—пала и она. Дан-
ный на вйчныя времена зав*Ьтъ Паллады былъ забытъ: возникъ
новый принципъ, который мы, такъ какъ онъ сознательно от-
дйлилъ правосудде отъ нравственности, им4емъ полное право,
именемъ исторш, назвать безнравственнымъ: принципъ, что
правосудие должно блюсти исключительно интересы государства
и его главы и ивгЬть поэтому своимъ единственнымъ органомъ
чиновника, получающаго свою власть отъ главы государства.
Возникъ, говоря проще, инквизищонный судъ императорской
эпохи.
Въ сравненш съ нимъ даже юшйск1й индивидуализмъ
могъ быть названъ прогрессомъ; гневно стучался онъ въ рас-
шатанныя ст4ны римскаго государства, въ лицЬ сЬверныхъ
племенъ съ ихъ правомъ сильнаго, съ ихъ вирой. Когда эти
сгЬны рушились, когда германсше варвары наводнили всю
область римской культуры отъ Каледонскихъ горъ до Сахары,
тогда первый циклъ въ исторш цивилизацш былъ завершенъ.
Человечество вернулось на ту ступень своего разви^я, на ко-
торой мы застали его въ эпоху гомеровскихъ поэмъ. Начи-
нается новый циклъ, новый кругъ; несмотря на значительное
различ1е въ рад1усахъ, эти два круга концентричны.
42 I. ИДЕЯ НРАВСТВЕННАГО ОПРАВДАНЫ.
Затронутое здесь мнете объ отношенш новой культуры къ
древней находится въ полномъ согласш съ теор1ями новЬйшей
исторической науки; но оно самымъ р'Ьзкимъ образомъ противо-
речить взглядамъ, усердно распространяемымъ теми, которые
привыкли черпать свои историчесыя сведетя изъ третьихъ и
десятыхъ рукъ: согласно этимъ взглядамъ, культура д)эевняго
Mipa представляется какъ бы дйтствомъ, культура среднихъ
в-Ьковъ—какъ бы юностью, культура новыхъ временъ—какъ бы
возмужалостью человечества. Взглядъ этотъ однако ошибоченъ;
а такъ какъ ошибка, которую онъ содержитъ, ошибка въ выс-
шей степени вредная, д-Ьлающая невозможнымъ самое пони-
маше исторш развийя человечества, то онъ долженъ быть
опровергаемъ самымъ энергичнымъ образомъ. Нетъ, древняя
культура обнимаетъ всю жизнь южнаго человечества, его детство,
юность, возмужалость и старость; именно въ этой завершен-
ности заключается ея ценность для насъ—и еще въ томъ, что
она не стоить отдельно отъ нашей культуры, а заключается
въ ней, какъ изъ двухъ концентрическихъ круговъ мепышй
заключается въ болыпемъ. Впрочемъ, указанный выше оши-
бочный взглядъ, какъ уже было замечено, давно оставленъ
историками; онъ держится среди экономистовъ, но исключи-
тельно вследств!е ихъ недостаточнаго знакомства съ культурой
древняго Mipa. Несомненно правильное мнете, что экономи-
ческое развийе античной эпохи прошло чрезъ все стадш, ко-
торыя суждено было пройти и экономическому развитш новой
Европы, уже нашло себе авторитетныхъ и энергичныхъ побор-
никовъ и вскоре, надеюсь, окончательно восторжествуетъ.
Что въ области нравственности дело обстоитъ не иначе,
на это указываетъ уже самый фактъ связи и взаимодейств1я
культурныхъ силъ. И если бы кто взялся проследить разви^е
идеи нравственнаго оправдатя въ исторш культуры севернаго
человечества, начавшейся съ эпохи переселетя народовъ, —
онъ нашелъ бы, конечно, большое число Bapiaijm, подчасъ
очень замысловатыхъ, обусловливаемыхъ множествомъ и разно-
o6pasieMb боровшихся между собою въ различныя времена
течешй, И если онъ въ этомъ множестве и разнообразш ио-
теряетъ прямую нить органическаго развиия, то вотъ ему нашъ
советъ — обратиться отъ новаго Mipa къ древнему, где онъ
НОВЫЙ М1РЪ.
43
найдетъ, вместо несмЬтнаго числа смущающихъ и утомляющихъ
зрйте узоровъ—простые и отчетливые контуры рисунка; если
онъ, твердо запечатл-Ьвъ въ своей памяти этотъ рисунокъ, за-
т4мъ вернется къ новому Mipy, ему такъ же легко будетъ
разобраться въ его замысловатыхъ узорахъ, какъ мы въ музы-
кальныхъ композищяхъ, помня основную тему, легко разби-
раемся въ самыхъ трудныхъ и сложныхъ ея вар!ащяхъ.
Позволимъ же себе, прежде ч4мъ окончательно разстаться
съ нашей темой, проследить ее среди того лабиринта узоровъ,
которымъ новый м!ръ покрылъ унаслйдованныя отъ античности
простыя и ясныя нравственныя идеи.
Въ начале его развийя, повторяемъ, мы опять встр'Ьчаемъ
идею оправдашя въ той безпечной и неглубокомысленной форме,
которую мы знаемъ еще по гомеровской 1оши: согласно ей,
оправдаше сводится къ простому возм^щенш причиненнаго
ущерба, къ вире. И трудно сказать, сколько времени продер-
жалась бы эта примитивная форма, если бы германцы продол-
жали сидеть за рубежемъ романскаго Mipa; но, вступивъ на
почву романизма, они вступили въ область, озаряемую солнцемъ
культуры. Подъ лучами этого солнца и развийе нравственныхъ
идей новыхъ властелиновъ Mipa пошло быстрее; усп^хъ, вы-
павний на долю первобытному германскому индивидуализму,
оказался яепрочнымъ. Дельфшскш ореолъ, потухшш на Пар-
нассЬ, вновь зас1ялъ на Ватиканской ropi; снова раздался дав-
ншший кличъ, такъ сладко убаюкивающш человеческую совесть:
„чистъ тотъ, кому я отпускаю его гр4хъ, гр^шенъ тотъ, кому
я его не отпускаю". И мир1ады паломниковъ, потянувшихся
въ Римъ съ единственной целью получить отпущеше греховъ
и вновь обрасти утерянную чистоту, дали ясное и непрелож-
ное свидетельство о могуществе нравственной силы, живущей
въ сердце человека.
Ореолъ этотъ с1яетъ и поныне, но блескъ его уже не
тотъ; разладъ, внесенный эпохой Возрождешя въ единство
средневековаго м1росозерцашя, далъ свои плоды и тутъ. Правда,
понадобилось не мало времени, чтобы слабое деревцо, взошед-
шее въ тумаяахъ крайняго севера, но подкрепленное жизне-
творнымъ сокомъ возродившейся античной культуры, могло вы-
расти и осенить весь цивилизованный м1ръ — для насъ это
44 I. ИДЕЯ НРАВСТВЕННАГО ОПРАВДАНЫ.
время наступило всего лгЬтъ сорокъ тому назадъ. Но, какъ бы
тамъ ни было, это наше время; послй двухъ слишкомъ тысяче-
летий мы встр'Ьчаемъ величайшш изъ всЬхъ нравственныхъ
вопросовъ на томъ же Mtcrfe, на которомъ его оставилъ Эсхилъ.
И мы повинуемся данному на В'Ьчныя времена завету Паллады:
„Ищи себ4 опоры и оправдатя, человеческая личность, во
мн4нш совокупности лучшихъ изъ равныхъ теб4!а Даже, робко
спрашиваетъ наша совесть, даже если эта совокупность сво-
дится къ одному только голосу, давшему перевйсъ тому или
другому мнЬнш?—„Что делать—да!
ИФИГЕН1Я.
(1900).
I.
Два упрека не переставали раздаваться по адресу Еврипида
въ течете всей его — не очень долгой для тёхъ здоровыхъ
временъ—жизни: его обвиняли въ неуваженш къ родной
в4р4 и въ ненависти къ женщин*. Въ обоихъ упрекахъ за-
ключалась часть истины, но именно только часть. Правда, что
поэтъ-мыслитель, въ у Mi котораго жилъ. дМствовалъ и стра-
далъ духъ Зевса, подчасъ пренебрежительно судилъ о томъ,
что исходитъ отъ Земли и льнетъ къ Земли, о релиии и
женщине... о взаимной симпатш которыхъ прошу вспомнить
р*зк1я, но мйтшя слова Мефистофеля; но толпа, въ силу не-
изменно присущаго ей симплизма, слишкомъ поторопилась
сделать свои обобщешя. Привыкшая создавать по своему по-
добш образъ своихъ великихъ людей, она не сумела понять
и оценить того, что ея противникъ былъ и поэтомъ, и мысли-
телемъ; что, какъ мыслитель, онъ ум4лъ терпеливо собирать
частицы Голубиной книги истины, разбившейся при своемъ
паденш на землю, и не довольствовался какимъ-нибудь слу-
чайно найденнымъ ея осколкомъ; а какъ поэтъ, ум$лъ вопло-
щать борюпцяся мысли и превращать логическую антиномш
въ трагическш конфликтъ.
Толпа не понимала Еврипида; зато онъ ее прекрасно по-
нималъ, а потому и не старался быть понятымъ ею: лишь поел*
его смерти Аеины увидали гЬ дв4 трагедш, въ которыхъ онъ
46
II. ИФИГЕН1Я.
отвйтилъ на оба вышеупомянутыхъ упрека и разъяснилъ своимъ
современникам свое отношеше и къ ре лип и, и къ женщине.
Трагедш в-Ьры онъ воплотилъ въ своихъ «Вакханкахъ», тра-
гедш женственности—въ своей «Ифигенш Авлидской».
II.
Мы видимъ въ «Вакханкахъ» трагедш в4ры, въ <Ифигенш»
трагедш женственности; надъ обеими поэтъ работалъ, можно ска-
зать, одновременно, а потому и неудивительно, что главная тема
одной трагедш звучитъ, въ качестве побочной, также и въ другой.
Въ «Вакханкахъ» женщина избрана носительницей и религюзнаго
экстаза, и протеста противъ него; равнымъ образомъ въ «Ифиге-
нш» сосудомъ идеи избранъ самый соблазнительный для религюз-
наго человека разсказъ изъ священнаго предашя эллиновъ—тотъ
самый, на который почти четыре в-Ька спустя ссылается римсшй
поэтъ-вольнодумецъ Лукрецкш,* стараясь разубедить своего друга
Мемм1я въ нечестивомъ характере своей антирелипозной поэмы:
Вотъ я чего о н ас а юс г»: ты можешь подумай», мой Меммт.
Что нечеетиваго знанья ты вкусишь начала и вступишь
На нреступлетя путь. О, не бойся: релиия чаще
Люднмъ являла примЪръ нечестивыхъ, престуиныхъ дт.янш.
Пль ты не знаешь, въ Авлид!; какъ жертвенникъ дт.вы Д1аны
Девичья кровь осквернила? какъ Ифлгенш заклали
• )ллинской рати вожди, нанлучнпе, первые мужнУ..
Столькихъ советчицей золъ могла быть релипя люднмъ!
И н4тъ сомнйтя, что и нашъ поэтъ могъ бы выдвинуть
этотъ благодарный мотивъ: оскорбленная въ своихъ самыхъ
священныхъ чувствахъ Клитемнестра, мать героини, могла бы
точно такъ же потребовать къ ответу жестокое божество, какъ
это дЬлаетъ въ «Вакханкахъ» другая мать, невольная дйто-
убгёца Агава. Но, быть можетъ, именно по этой последней
причине этого не случилось; лишь изредка слышимъ мы
сдержанный ропотъ побочной темы, въ словахъ хора, напри-
м4ръ (пер. И. в. Анненскаго):
Твой духъ высокъ, царевна-голубица.
Но злы 0Ht—богиня л судьба.
ИФИГЕН1Я.
47
Вообще же грозная прихоть богини оставлена вдали какъ
необъяснимое, но и не подлежащее объяснению решете рока.
Греческое войско собралось въ Авлидй, готовое къ отплытш
въ Трою; но н4тъ ему попутныхъ вйтровъ и не будетъ, пока
Агамемнонъ, общШ вождь соединенныхъ греческихъ племенъ,
не принесешь въ жертву богингъ авлидскаго побережья Арте-
мидгъ (Д1ан4) свою старшую дочь Ифигенгю. Прямого при-
казашя тутъ н'Ьтъ: Ифигетя можетъ оставаться въ чертогахъ
отца, никакой кары за это не будетъ; придется только, по
необходимости, распустить войско, отказаться отъ похода, про-
ститься съ мечтами о победи и славе.
III.
Въ этомъ завязка трагедш; и въ этомъ также причина,
почему она, несмотря на варварскш мотивъ челов-Ьческаго
жертвоприношешя, не перестаетъ быть близкой и нашему
сердцу. Власть и деятельность, победа и слава не даромъ
даются человеку: кто къ нимъ стремится, тотъ долженъ быть
способенъ принести имъ въ жертву кротте и нужные идеалы,
ютяпцеся въ глубине его сердца; несметное число разъ по-
вторялась необходимость жестокаго выбора, поведшаго къ
жертвоприношешю Ифигенш... Разумеется, читатель не дол-
женъ думать, что въ этихъ словахъ заключается вся „идея"
Ифигенш; они высказаны лишь для того, чтобы ему легче
было признать родственныя черты въ грандюзномъ облике
героической старины. Идея не заключается въ мие-Ь, какъ ядро
въ скорлупе; она живетъ въ немъ, какъ душа живетъ въ теле.
Одухотворенный идеей мивъ—особый психическш органивмъ,
развивающейся по своимъ собственнымъ законамъ; въ возмож-
ности созидашя такихъ организмовъ состоитъ преимущество
философской поэзш передъ отвлеченной философ!ей.
Власть и деятельность, слава и победа зовутъ Агамемнона
въ долину Скамандра, подъ стены Трои; этимъ самымъ они
требуютъ смерти Ифигенш. После упорной борьбы, онъ ре-
ши лъ исполнить это требоваше: его гонцы скачутъ въ Аргосъ,
чтобы вернуться оттуда съ царевной. Все ли решено теперь?
48
II. ИФИГЕН1Я.
Съ точки зр4шя древтъйшей трагедш—все. Эсхилъ представилъ
намъ въ своемъ „Агамемноне" и борьбу въ сердце царя и ея
исходъ; какъ ни показалось ему ужаснымъ поставленное бо-
гиней услов!е— онъ смирился, „склонилъ выю подъ ярмомъ
Необходимости"; по его приказашю, мужи подняли д-Ьву надъ
жертвенникомъ, сдерживая повязкою ея миловидныя уста, чтобы
они въ минуту предсмертнаго ужаса не изрекли прокляйя его
дому... Это — преступаете, и поэтъ это сознаетъ; а между
тймъ, „смерть пожинается на нив* rpixa". За убитую жен-
щину-голубицу отомстила женщина-зм^я. Ею Клитемнестра
въ начал* не была; она стала ею поел* того, какъ ея дочь
была принесена въ жертву власти и слав4 ея супруга.
Иного рода исходъ даетъ намъ посмертная трагед1я
Еврипида.
IV.
Гонцы помчались въ Аргосъ; скоро они вернутся оттуда
вмЬетЬ съ царевной, которую имъ, несомненно, выдала довер-
чивая царица Клитемнестра. Да и какъ было не выдать? Царь
писалъ ей въ своемъ письме, что ихъ дочери предстоитъ свадьба
съ самымъ славнымъ изъ эллиновъ, съ Ахилломъ... Но въ
течете ночи мучительная борьба вновь разгоралась въ души
царя, и этотъ разъ победило сердце: онъ пишетъ жени новое
письмо съ приказомъ оставить дочь въ Aproci, и передаетъ
это письмо вирному старику-рабу Клитемнестры. Письмо пере-
хватываетъ Менелай. Менелай бол-Ье прочихъ пострадалъ бы,
если бы не состоялся походъ, предпринятый ради него; про-
исходив горячая сцена между нимъ и братомъ. Доводы Ме-
нелая внушены себялюб!емъ, и опровергнуть ихъ не трудно:
стоитъ ли ради Елены жертвовать Ифигетей? Д4ло вовсе не
въ немъ:
Но Эллада, царь, Эллада! Ей за что-тъ терпеть обиды?
Иль въ угоду царской дочкЪ намъ отдать на носмйянье
Наши славныя угрозы?..
Такъ-то власть и деятельность, победа и слава являются
намъ въ другомъ облики: это уже не награда, отъ которой
можно и отказаться, это долгъ—долгъ воина передъ соратни-
ИФИГЕН1Я.
49
ками, долгъ царя передъ подданными. Конфликта обостряется:
этотъ мужской, воински, царскш долгъ встаетъ передъ нами
въ такомъ грозномъ, всеподавляющемъ величш, что его тор-
жество надъ женскимъ чувствомъ любви и нежности кажется
намъ неизб4жнымъ.
Сама судьба приходитъ ему на помощь: Ифигетд уже
зд^сь, въ греческомъ стангЬ, и сопровождаетъ ее Клитемнестра,
не пожелавшая отказаться отъ своего материнскаго права—самой
выдать свою дочь замужъ, самой нести передъ нею брачный
факелъ. Даже Менелай смягченъ предстоящимъ горемъ; онъ
мирится съ братомъ, сов'Ьтуетъ ему пощадить дочь, но—Эллада,
Эллада! Призракъ долга, разъ будучи вызванъ, уже не уда-
ляется; ярмо Необходимости плотно сидитъ на плечахъ, его
не стряхнешь.
V.
Но и на другой сторон* силы не меньше. Тайна раскрыта:
Клитемнестра узнала, зач4мъ ее съ дочерью вызвали изъ
Аргоса. Она заручилась могущественнымъ средствомъ спасешя;
но прежде ч4мъ имъ воспользоваться, она хочетъ просьбами
склонить царя. Ей «Эллада» ничего не говоритъ; она стоитъ
за свои женстя права, а эти права ясны, несомненны, не-
преоборимы. Подобно большинству гречанокъ, она вышла за
своего мужа не по любви, а по воли родителей; но, разъ ставъ
его женой, она была ему покорна и в-Ьрна, свято охраняя
честь его и его дйтей—гбхъ четверыхъ дйтей, которыхъ она
ему родила. А онъ какъ ей намйренъ отплатить?
. . .Скажи, нодумалъ ли, когда
Въ походъ уйдешь надолго ты, что будетъ,
Что будетъ съ сердиемъ матери ребенка,
Котораго зарежешь ты, Атридъ?
Какъ эта мать на ложе мертвой птички
Осуждена глядеть, и на гнездо
Пустое, дни за днями, одиноко
Глядеть, и плакать, и припоминать...
„Подум&къ ли?" — О да, разумеется, подумалъ; но эти
думы не въ силахъ сорвать ярмо Необходимости, отъ нихъ
50
II. ИФИГЕН1Я.
только больнее становится разрываемому на части родитель-
скому сердцу... Нечего делать, нужно прибегнуть къ послед-
нему, крайнему средству.
VI.
Это средство—Ахиллъ. Славный сынъ нереиды, воспитанный
въ одиночестве горъ мудрымъ кентавромъ, чуждъ всякаго—
какъ мы сказали бы теперь—«сощальнаго инстинкта». И
ему «Эллада> ничего не говорить: онъ видитъ въ ней лишь
надоедливую помеху для своей личной воли, а его воля
страстна, могуча и чиста, точно вихрь съ Пелюнскихъ вы-
сотъ. Онъ возмущенъ темъ, что Агамемнонъ воспользовался
его именемъ для своего коварнаго замысла. О браке онъ не
помышляетъ—Ифигенш онъ никогда не виделъ и въ первый
разъ о ней слышитъ,—но это все равно: девушки, которая
разъ была названа «невестой Ахилла», онъ въ обиду не дастъ.
Правда, онъ одинъ; вся «Эллада» противъ него, даже его
собственная дружина почти вся его оставила, не желая жерт-
вовать общимъ благомъ ради красивой мечты. Но зато онъ —
первый въ войске богатырь, непобедимый сынъ морской богини;
онъ придетъ, станетъ рядомъ съ жертвенникомъ, вооруженный
съ головы до ногъ, во главе оставшихся ему верными воиновъ,—
и горе тому, кто подыметъ ножъ на его названную невесту.
Въ войске это знаютъ, и всеобщее возмущеше растетъ; Одиссей,
представитель сощальнои силы, разжигаетъ страсти воиновъ
противъ молодого безумца. Видно, быть жаркому бою; эллин-
ская кровь въ изобилш ороситъ алтарь девственной богини.
...Не Ахиллъ герой нашей драмы; но справедливость тре-
буетъ, чтобы мы мимоходомъ указали на эту замечательную
личность, предвоплотившую въ себе весь средневековый ры-
царскШ романтизмъ, съ его безразсудной отвагой, съ его без-
заветнымъ благородствомъ, съ его преданностью женщине и
ея правамъ.
ИФИГЕН1Я.
51
VII.
Не Ахиллъ герой нашей драмы; ея героиня—представи-
тельница женственности, Ифигетя. Что такое Ифигешя? Это—
прелестный нужный цв-Ьтокъ, выросший подъ прохладной сЬнью
терема, при благосклонномъ покровительстве той же богини-
д%вы, Артемиды. Будучи гордостью своего отца и сама гордясь
имъ, этимъ образцомъ всЬхъ совершенствъ въ ея глазахъ, она
мирно росла навстречу тому времени, при мысли о которомъ
ей делалось и сладко и жутко—времени, когда ей придется
назвать другого человека своимъ супругомъ, быть хозяйкой и
царицей въ другомъ дом*, въ другой стране. И вотъ, это время
явилось, для ея дйвичьихъ грезъ нашелся, вйрнйе—былъ ей
названъ определенный предметъ. Слово «свадьба» прозвучало
въ ея ушахъ, призывая къ полному расцвету все ея юное
существо... и вдругъ этотъ прекрасный миражъ исчезъ, другое
слово коснулось ея слуха страшное слово: смерть, смерть отъ
руки того, кого она боготворила.,—ея отца. Вся ея молодость
возмущается противъ этой угрозы; протестъ—вечный, разди-
рающей протестъ жизни противъ уничтожешя — внушаетъ ей
ея первыя слова:
О, не губи безвременно меня!
Глядеть на свЪтъ такъ сладко, а спуститься
Въ подземный мракъ такъ страшно — пощади!
Она говорить это отцу, и отецъ ей отв^чаетъ:
... Эллада MHt велитъ
Тебя убить, ей смерть твоя угодна...
Но если кровь, вся наша кровь, дитя,
Нужна ея свободе чтобы варваръ
Въ ней не царнлъ и не безчестилъ женъ —
Атридъ и дочь Атрида не откажутъ.
Эллада! Что ей Эллада? Что она тутъ понимаетъ? Но она
любить того, отъ кого она слышитъ эти слова, и эта любовь
ей замЗшяетъ всё объяснешя, вей доказательства; ц4пи жизни
слабйютъ, она различаетъ гдЬ-то, въ туманной дали, какой-то
новый идеалъ, который она любить на в4ру, такъ какъ ему
служитъ любимый ею челов^къ. Все же ея рЪшеше еще не
52
II. ИФИГЕН1Я.
принято; она безпомощно плачетъ на рукахъ матери: зач'Ьмъ,
зачймъ все это!
Является Ахиллъ. Она хочетъ скрыться отъ него, съ име-
немъ котораго она породнила свои девичьи грезы, но скрыться
негд'Ь; она видитъ его, блистающаго красотой и отвагой, го-
товаго пролить свою кровь за ту, которую безъ его в-Ьдома
нарекли его невестой—видно, смерть не такъ ужъ страшна.
Это—второй урокъ любви. Пусть правда на ея стороне—
она видитъ и вйритъ, что и ея отецъ правъ, и что эти дв4
правды вступятъ другъ съ другомъ въ убшственный бой, если
ихъ не примиритъ любовь. Отецъ указалъ ей ц4ль, женихъ
указалъ ей и путь: теперь она бол4е не колеблется. Не подъ
гнетомъ насшпя, н4тъ — добровольно отдаетъ она себя въ
жертву за отца, за жениха, за войско, за ту «Элладу», лю-
бить которую ее научили любимыя уста; ея свободная, вдох-
новляемая любовью воля разобьетъ ярмо Необходимости.
Такова сила голубицы. Ей не дана творческая отвага,
созидающая идеалы жизни; ей даны любовь и верность, а съ
ними—способность воспринимать и беречь с4мя идеала, заро-
няемое въ ея душу любимымъ человЬкомъ, беречь его до
самозабвешя, до жертвы... Такъ, видно, понималъ женщину
Еврипидъ.
ВОСКРЕСНЫЕ ПОЭТЫ.
I.
Вакхилидъ.
(1898).
1.
Вскрылась еще одна давно забытая могила греческой, т.-е.
общечеловеческой поэзш; еще разъ дана намъ возможность
внимать рйчи, замолкшей бол$е ч-Ьмъ пятнадцать вйковъ тому
назадъ. Вскрылась эта могила, какъ и прежшя, въ класси-
ческой стран* могилъ, въ ЕгиптЬ, святыя пустыни котораго
понын* обладаютъ силой, признанной за ними еще Плато-
номъ—силой сохранять въ своей неприкосновенности слйды
культуръ, которыя на сйвер* перюдически уносятъ и стираютъ
съ лица земли повторяющееся на немъ въ определенные про-
межутки времени перевороты; р-Ьчь же, вновь проснувшаяся
поел* пятнадцатив-Ькового молчашя, принадлежитъ лирическому
поэту пятаго вика до Р. X. Вакхилиду кеосскому, одному
изъ числа девяти «каноническихъ» представителей греческой
лирики, пользовавшемуся во время процв^татя античной куль-
туры сравнительно ум'Ьренньшъ усиЬхомъ у грековъ, почти
никакимъ у римлянъ и совс-Ьмъ заброшенному съ т4хъ поръ,
какъ умеръ тотъ императоръ, любимецъ котораго онъ былъ—
КЫанъ Отступникъ.
Высокш интересъ, внушаемый трагической личностью по-
сл-Ьдняго язычника на римскомъ престол*, невольно сообщается
54 ш. воскрЕСШ1Е поэты: 1. вакхилидъ.
и поэту, котораго онъ такъ охотно читалъ; при всемъ томъ,
нельзя не сознаться, что если бы намъ предоставили по соб-
ственному выбору воскресить одного изъ лирическихъ поэтовъ
Эллады, то мы всякому другому отдали бы предпочтете передъ
Вакхилидомъ. Объ этомъ поэтЬ и древше были не очень вы-
сокаго мн^шя; что же касается насъ, то мы не имЬли до-
статочпыхъ данныхъ для того, чтобы этому—сравнительно—
не особенно одобрительному отзыву древности противопоста-
вить свой; все же изъ скудныхъ отрывковъ, дошедшихъ до
насъ благодаря цитатамъ позднййшихъ писателей, особенно
выдавались два. Первый, самый крупный, прославляетъ миръ
и его блага; это, насколько мы можемъ судить, первый по
времени вздохъ тоски и надежды, вырвавппйся изъ груди
в'Ьчно раздираемой кантональными войнами и междоусобицами
Эллады; въ прозаическомъ перевод* онъ гласитъ такъ:
Великая эта богиня даруетъ смертнымъ и достатокъ и цвбты сладко-
звучныхъ пБсенъ. По ея волб, въ честь боговъ багровое пламя на укра-
шенныхъ жертвенникахъ пожираетъ бедра быковъ и длинношерстыхъ
овецъ; по ея волб молодежь ръзвится въ палестрахъ и наслаждается
игрой флейтъ и вечерними пирушками. Тбмъ временемъ желБзныя ру-
коятки щитовъ покрываются тканями черныхъ пауковъ; остр1я копш и
лезв1я мечей разъвдаетъ ржавчина; не слышенъ сигналъ мбдной трубы,
не вынужденъ внезапно покидать наши вбки сонъ, услаждаюпцй наше
сердце. «Зато улицы запружены гостями, спешащими на веселый ниръ;
зато благодарственныя пбсни двтей возносятся къ небу.
Другой сравнительно крупный отрывокъ въ игривой формЬ
застольной п4сни рисуетъ AMcTBie вина на душу людей, эту
„сладкую пытку", какъ поэтъ выражается, заставляющую че-
ловека раскрыть свое сердце и обнаружить свои самые за-
таенные помыслы.
Сладкая пытка гуляющей чарки согрБваетъ сердце не менъе любви; умъ
воснламеняетъ надежда, скрытая въ Дюнисовыхъ дарахъ. И вотъ одинъ изъ
гостей срываетъ стбны городовъ и воображаетъ себя царемъ надъ всбмъ
народомъ; золотомъ и слоновой костью сверкаетъ его дворецъ; въ гавань
входятъ тяжелыя суда, везущ1я изъ Египта благодатный хлб6ъ, высшее
изъ богатствъ... вотъ каюя думы волнуютъ сердце пируютцаго!
Это, повторяю, самые крупные изъ отрывковъ Вакхилида,
сохраненныхъ намъ въ выдержкахъ позднЬйшихъ писателей;
есть и друие, поменьше объемомъ, но едва ли не бол4е ха-
ПРЕЖН1Е ОТРЫВКИ.
55
рактерные своимъ содержатемъ. Изъ нихъ особое внимате
обращалъ на себя одинъ коротеныай отрывокъ, гласяпцй—
съ сохранетемъ въ переводе сжатости и некоторой намеренной
темноты подлинника—такъ: „одинъ отъ другого мудръ, и въ
старину, и теперь; не такъ-то, видь, легко отыскать ворота
несказаннаго еще". Слова эти были поняты какъ защита
подражательности; ихъ полемически тонъ заставлялъ догады-
ваться, что поэтъ им4етъ въ виду обвинете со стороны ка-
кого-нибудь противника; такое обвинете не трудно было найти
въ следующихъ словахъ Пиндара: „мудръ тотъ, кто своимъ
богатымъ знашемъ обязанъ своей природе; напрасно съ нимъ
стараются сравниться тЬ, что мудры учешемъ — такъ вороны
усердно кричатъ на божественную птицу Зевса". Кстати и
древше говорятъ намъ о н'Ькоторомъ антагонизме между Пин-
даромъ и Вакхилидомъ; кстати мы знали, что Вакхилидъ былъ
племянникомъ глубокомысленнаго Симонида кеосскаго и могли
предположить, что онъ и какъ поэтъ пошелъ по его слйдамъ.
Все это наводило само собой на представлеше о Вакхилидй
какъ о поэтй-подражател-Ь въ противоположность къ самобыт-
ному таланту Пиндара, и суждеше о немъ въ новейшей лите-
ратуре было не особенно лестное.
Теперь впервые намъ дана возможность судить о нашемъ
поэт* не съ чужихъ словъ и не на основанш скудныхъ
отрывковъ и шаткихъ комбинащй, а собственнымъ умомъ и
на основанш целаго ряда крупны хъ поэмъ: найденный въ
Египте неизвестно где и препровожденный въ Лондонъ не-
известно кемъ папирусъ содержитъ двадцать его етихотворешй,
объемомъ въ тысячу слишкомъ стиховъ, которыя теперь можно
удобно читать въ чистенькомъ изданш Кеньона (the poems of
Bacchylides, from a papyrus in the British museum edited
by Fred. Kenyon. Лондонъ. 1897) 1). Поэмы эти распадаются
на две категорш: четырнадцать эпиниюй, шесть балладъ.
Оба термина требуютъ объяснешя. Что такое, прежде всего,
эпинитя?
1) Изъ позднЪйншхъ самое удобное—издаше iUassa (ЛеШщигъ, у Teub-
пег-я). Оно даетъ, однако, одинъ текстъ; изъ комментированных'!» изляшй
заслуживаюсь быть упомянутыми — издаш'я Jurenka (нт.мецкое) и J ebb'а
(английской').
56 III. BOCKPECIHIE ПОЭТЫ! 1. ВАКХИЛИДЪ.
2.
гЪдкое четверостипие Вольтера на Пиндара:
Divin Pindare.
Toi qui celebras autrefois
Les chevaux de quelques bourgeois
Kt de Corinthe et de ЛГеуаге...
могло бы остаться совершенно неизм'Ьненнымъ и по отношенш
къ Вакхилиду: и его эпиникш имйютъ своею вмьшнею ц'Ьлью
(отчасти) прославлеше бйговыхъ коней—положимъ, не мегар-
скихъ и коринескихъ мЬщанъ, а сиракузскаго царя 1ерояа,
но все-таки коней. Правда, только внешнею цЬлью, и даже
не столько ц'Ьлью, сколько поводомъ; главнымъ содержашемъ
эпиникш будетъ все-таки н'Ьчто другое, а именно увлекательный
разсказъ изъ сЬдой, легендарной старины, а загЬмъ—болЬе
или менЬе глубокомысленныя размышлешя философско-нрав-
ственнаго характера. Все это такъ; гЬмъ не менЬе фактъ
тотъ, что если бы гнидой жеребецъ 1ерона Ференикъ (дЬй-
ствительно, поэтъ сообщаетъ намъ и его кличку и его масть)
остался за флагомъ, то и первая олимшйская -ода Пиндара,
и пятая эпинишя Вакхилида остались бы ненаписанными, и
можно не безъ основашя возразить, что безсловесной твари
такая честь не по чину. Вольтеръ, повторяю, со своей точки
зрЪшя вполнЬ правъ, и его насмешка свидЬтельствуетъ о
большей вдумчивости, ч^мъ неосмысленные восторги его пред-
шественников^ видно, онъ привелъ объектъ своего мышлешя
въ непосредственную связь со своей личностью, между гЬмъ
какъ тЬ безъ собственнаго чувства повторяли традищонныя
хвалебныя слова.
Болыпаго отъ той эпохи нельзя было и требовать. Но
вотъ восемнадцатый в'Ькъ, saeculum philosophicum, прошелъ
и его смйнилъ девятнадцатый, saeculum historicum; онъ от-
крылъ то, что мы можемъ назвать исторической перспективой
въ воспринимали образовъ прошлаго. И если теперь историкъ—
какъ это случилось не такъ давно—говоря о Пиндар4, про-
водите слЬдующую параллель: „Это похоже на то, какъ если бы
какой-нибудь Теннисонъ воснЬлъ лорда Розбери за его по-
6iду на скачкахъ Дерби, причемъ восхвалилъ бы лошадь,
жокея, шотландскую церковь, предковъ благороднаго лорда,
городъ Эдинбургъ въ частности и всю Шотландш вообще, и
упомянулъ бы о блестящемъ пиршестве, которъщъ лордъ
послй победы почтилъ своихъ друзей и особенно поэта", то
это пахнетъ уже анахронизмомъ. Остроумный историкъ оста-
вилъ безъ внимашя одну довольно-таки существенную разницу:
Теннисонъ подобнаго рода одой возбудилъ бы смйхъ, между
тЬмъ какъ Пиндаръ и Вакхилидъ не только никакого см4ха
не возбуждали, но и прославились какъ «мудрые» поэты.—
Уже давно было выставлено требоваше, чтобы каждая литера-
тура служила предметомъ историческаго изсл-Ьдовашя не иначе,
какъ въ связи съ т4мъ обществомъ, для котораго она была
назначена; постараемся удовлетворить этому требованш въ
отношенш Вакхилида и его эпиникш.
Для этого мы должны первымъ дйломъ забыть о вольте-
ровскихъ буржуа; наше общество—общество аристократическое.
И не оно только, но и все его время, — время аристократи-
ческое; аристократически складъ ума повсюду или царитъ,
или, по крайней мйрй, пребладаетъ. Это последнее обстоя-
тельство выясняетъ намъ причину, почему поэтовъ, подобныхъ
Пиндару и Вакхилиду, не было и не могло быть послй первой
половины У-го вика: когда въ Элладе возобладали Аеины, а
въ Аеинахъ — демократия, тогда и поэты аристократическаго
м1росозерцатя перевелись. Разумеется, мы не можемъ отри-
цать, что и победители конца V-ro вика находили поэтовъ
для прославлешя своихъ поб4дъ; но это были поэты посред-
ственные, въ род4 того нел-Ьпаго панегириста, котораго осмЪялъ
Аристофанъ въ своихъ «Птицахъ». Впрочемъ, объ этомъ
потомъ.
Оставляя въ стороне политичесюя симпатш и антипатш
и становясь на чисто человеческую точку зр^шя, мы должны
признать, что люди о которыхъ мы говоримъ—люди во многихъ
отношешяхъ прекрасные, здоровые гЬломъ и душой. Въ ихъ
жилахъ, прежде всего, обязательно течетъ божеская кровь;
надъ этимъ позволительно смеяться теперь, но тогда въ это
верили. Въ т4 два-три стол1шя, которыя предшествовали
времени ихъ жизни, генеалогическая поэз1я была великимъ
3-696
58 ш. воскресник поэты: 1. вакхилидъ.
дЬломъ эпохи; вдохновенный пйвецъ, черпавппй свою творче-
скую силу, а съ ней и знаше, непосредственно у Аполлона,
ясно доказалъ каждому изъ нашихъ аристократовъ его боже-
ственное происхождеше. Скептики могли справиться въ поэти-
ческихъ «Каталогахъ» и «беогонш» Гесюда, составлявшихъ
вм^стЬ золотую книгу греческаго рыцарства; съ ихъ помощью
можно было проследить каждую родословную вплоть до искон-
наго Хаоса. Будучи потомками боговъ, они и въ своей жизни
старались уподобиться своимъ родоначальниками, они старались
быть «легкоживущими», подобно имъ. Необходимымъ сред-
ствомъ для этого было богатство; наши аристократы — люди
богатые, очень богатые для своего времени и своего народа.
Впрочемъ, нашъ терминъ «богатство» тутъ не особенно уда-
ченъ; отъ него несетъ затхлой атмосферой капитализма, между
т-Ьмъ какъ отъ того богатства в4етъ св-Ьжимъ запахомъ земли;
это—сила, непосредственно отъ земли исходящая и. послЬ
сравнительно небольшого круговорота, къ земли возвращаю-
щаяся. Нашъ аристократъ — не капиталисте; какъ таковой,
онъ сталъ бы предметомъ презрйшя для собратьевъ и пйвцовъ—
тогдашнихъ творцовъ и представителей общественнаго мн4шя.
Чтд ему даетъ земля, то онъ немедленно пускаетъ въ оборотъ,
въ живую жизнь.
Что же это была за жизнь? Ея идеалъ опред^лилъ Солонъ
въ своемъ двустишш:
Счастливъ, даны кому дйти прекрасный,—кони .nixie,
Своры охотничьихъ псовъ,- -гость изъ далекой страны.
Иервыя сами собою понятны, какъ услов1е продолжешя рода,
какъ дальн-Ьйпие носители исходящаго отъ боговъ-родона-
чальниковъ благословешя. Конь — живой символъ рыцарства
вс4хъ временъ. Собаки необходимы аристократу для его излюб-
ленной утЪхи, охоты. Гость же—н'Ьтъ, его значеше не можетъ
быть передано въ нйсколькихъ словахъ, о немъ нужно сказать
подробнее.
Гость изъ далекой страны — это, во-первыхъ, свйдупцй и
словоохотливый (на то онъ эллинъ) разсказчикъ о томъ, что
происходитъ на разныхъ концахъ греческаго Mipa, того Mipa,
который, какъ никакая другая страна въ св4тЬ, съумйлъ со-
вместить въ себ4 самые различные типы людей и государства
ГОСТЬ ИЗЪ ДАЛЕКОЙ СТРАНЫ.
59
Врядъ ли существовалъ когда-нибудь народъ, столь охочШ до
такихъ разсказовъ, какъ греки; но это еще далеко не все.
Во-вторыхъ, гость—живой органъ народной молвы; какъ теперь
онъ за столомъ своего хозяина разсказываетъ ему о томъ,
что вид'Ьлъ и слышалъ на бЬломъ св4т4. такъ точно онъ въ
другое время, у другихъ людей, разскажетъ и про теперешняго
своего хозяина: нужно, чтобы онъ вид'Ьлъ его домъ въ полномъ
блеске. Угощешя, поэтому, — лучшее употреблеше, которое
человйкъ можетъ сделать изъ своего богатства; они обезпе-
чиваютъ ему славу, выше которой нить ничего на свйтЬ. Если же
гость къ тому же и п4вецъ, подобно Пиндару или Вакхи-
лиду, то веб двери предъ нимъ настежь открыты; н4тъ во
всей Грещи владыки, который бы сталъ гнушаться его. И
п4вецъ сознаетъ это; онъ понимаетъ, что даетъ своему цар-
ственному хозяину не мен-Ье того, что получаетъ отъ него;
его р4чь, поэтому, прямодушна и полна достоинства. „ Чело-
веку *, говоритъ Вакхилидъ 1ерону сиракузскому, старому и
больному, накануне его смерти (эпинишя 3):
Человику не дано, отброснвъ сЪдую старость, вернуть ceof, цвету-
щую молодость; но свт>тъ доблести не угасаетъ съ гбломъ—муза его
раститъ. Ты, Геронъ, явилъ смертнымъ нрекраснЪйиие цвбты богатства;
добрымъ же дЪламъ не служить украшешемъ молмаше. Придетъ время—
и люди но справедливости прославятъ благодарность медорйчиваго кеос-
скаго соловья.
Но и это еще не все. Помимо всего сказаннаго, гость, въ-
третьихъ, часто самъ аристократъ, бол4е или мен4е вл1я-
тельный членъ правительства своей страны. Онъ дастъ убе-
жище своему теперешнему хозяину, если бы тому, — посл-Ь
одного изъ т$хъ переворотовъ, которыми такъ богата истор1я
каждаго греческаго государства,—пришлось оставить свою ро-
дину; онъ и самъ, при такихъ же услов1яхъ въ своей родин4,
воспользуется его гостепршмствомъ. TaKie «союзы гостепршм-
ства» были поэтому важнййшимъ элементомъ политической жизни
аристократической Грещи, которая вся была покрыта незримой
еЬтью, или, вйрнйе, болыпимъ множествомъ сЬтей такихъ
союзовъ. И это были часто настояпця сЬти, въ которыя сплошь
и рядомъ попадала политическая свобода отд4льныхъ государства
полагаясь, кромй приверженцевъ изъ народной массы своего
з*
60 III. ВОСКРЕСШ1Е ПОЭТЫ.* 1. ВАКХИЛИДЪ.
города, и на могущество своихъ загородныхъ «гостепршмцевъ»,
вчерашнш аристократъ захватывалъ въ свои руки бразды пра-
влетя и превращался въ тирана. Разумеется, это была измена
аристократическому принципу, которой не одобрялъ покровитель
аристократической Грещи, дельфШскш Аполлонъ, и вдохновляе-
мые имъ певцы; все же соблазнъ былъ великъ, и устоять
противъ него было трудно. Не одна только «сладкая пытка>
Дюниса вызывала со стороны нагаихъ бояръ ташя признатя,
какъ приведенное выше въ застольной песни Вакхилида; мнопе
и въ трезвомъ состоянш склонны были думать такъ, какъ
думаетъ одинъ изъ нихъ въ стихотворенш Солона: „О, одинъ
только день дайте мне быть тираномъ Авинъ, а загЬмъ хоть
шкуру съ меня дерите, хоть уничтожьте меня со веЬмъ моимъ
родомъ!" Ибо, поясняетъ тотъ же Солонъ, „если слишкомъ
большое богатство достается въ удйлъ человеку съ невоздержной
душой, то пресыщете имъ рождаетъ въ немъ спесь (hybris).
а спесь вводитъ въ гргьосъ". Итакъ, нужно было уловить кри-
тически моментъ, не дать возникнуть чувству пресыщешя,
приводящему въ движете колесо 64дств1я; такова была главная
задача нравственной философш дельфШскаго Аполлона.—не да-
ромъ каждаго, обращающагося къ его оракулу, встречало наста-
влете „познай самого себя!", вырезанное на дверяхъего храма.
Такимъ критическимъ моментомъ была победа на одномъ
изъ всеэллинскихъ празднествъ, и, главнымъ образомъ, побгьда
въ Олимпги. Здесь богатство вельможи выступало въ своемъ
полномъ блеске, не въ присутствш однихъ только домочад-
цевъ и гостей, а передъ всеми, можно сказать, эллинами,
вселяя бодрость въ доброжелателей и страхъ въ недруговъ и
завистниковъ; здесь сказывались, затемъ, результаты заключен-
ныхъ союзовъ гостепршмства: по множеству людей, теснившихся
вокругъ нашего вельможи, можно было воочш убедиться въ
его могуществе и величш. Все это вместе составляло его реаль-
ную силу; прибавьте теперь къ ней идеальный невесомый эле-
мента—слова, провозглашенныя глашатаемъ при самой торже-
ственной изъ всехъ возможныхъ въ Грещи обстановокъ: „по-
бедилъ 1еронъ, сынъ Диномена, сиракузянинъа; прибавьте,
при известной крайней впечатлительности эллиновъ, эту уве-
ренность въ томъ, что богиня Победа сочувствуетъ нашему
СОБЛАЗНЪ ПОБЕДЫ.
61
герою—мудрено ли, что у него при этомъ голова начинаетъ
кружиться, что «пытка Победы» оказывается не мен4е дей-
ствительной, ч4мъ «сладкая пытка» Дюниса? Спишу присово-
купить, что все это—вовсе не моя конструкщя; какъ много-
значительны, при всей своей простоте, слова, съ которыхъ
Геродотъ начинаетъ свой разсказъ о Килоновомъ преступленш:
„Былъ въ Аеинахъ никто Килонъ, челов^къ, побйдивпий въ
Олимши; онъ, возгордившись, возмечталъ о томъ, чтобы стать
тираномъ своей родины"... Да что Килонъ, челов4къ Vll-ro сто-
л4т1я! Два в4ка спустя, во время полнаго торжества демократ,
Алкив!аду пришлось защищаться въ народномъ собранш по
поводу победы, одержанной кмъ въ Олимши.
Вотъ почему олимшйская победа какого-нибудь Килона
далеко не одно и то же, что победа лорда Розбери на скач-
кахъ Дерби; вотъ почему поэтъ, призванный говорить передъ
побйдителемъ въ этотъ критически моментъ его жизни отъ
имени того бога, который его вдохновлялъ, бога-покровителя
всей аристократической Грещи,—вызывалъ не см4хъ, а очень
внимательное и напряженное настроеше. Такимъ поэтомъ былъ
и Вакхилидъ; посмотримъ, какъ онъ отнесся къ своей задаче
въ т4хъ своихъ эпиниюяхъ, которыя намъ вернула неведомая
египетская гробница.
3.
Разобьемъ для этого эпиникш на ея двгЬ составныя
части—часть, такъ сказать, оффищальную и часть неоффи-
щальную. Этого д^лешя требуетъ, какъ мы увидимъ тотчасъ,
справедливость.
Оффищальная часть содержитъ то, что поэтъ долженъ
былъ сказать по желанш победителя. Тутъ только форма при-
надлежала ему, содержаше было предписано, и уклониться отъ
этого предписашя поэтъ не им4лъ права. Вотъ малолйтнш
Алексидамъ изъ Метапонта поб'Ьдилъ въ Дельфахъ въ борьбе;
немного ранйе онъ состязался также въ Олимши и, по мнй-
нио своего отца, получилъ бы награду, если бы не интриги
со стороны судей. Это уб^ждеше обиженнаго отца было за-
кономъ для поэта, которому пришлось, такимъ образомъ, въ
62 ш. воскресшге поэты: 1. вакхилидъ.
оффищальной части своей поэмы, говоря о победители, его
отцй, его родин* и т. д., коснуться также и этого пункта.
И вотъ онъ начинаетъ (эпин. 11):
Благодатная 11об*да, подруга людей! Отедъ твои—возсТ.даюиий на
высокомъ престол* владыка небожителей; ты же, стоя рядомъ съ оев-
сомъ на золотомъ Олимп*, выдаешь исходъ доблести для безсмертныхъ
и смертныхъ. Будь же милостива, нрекраонокудрая дочь справедливаго
Невса! [благодаря теб*. в*дь, и нын* ираздничныя собрашя удалых г»
юношей нрославляютъ богочтн.чый градъ Метапонтъ, восн*ваютъ и дель-
фшскаго иоб*дителя, красива го сына Фаиска. Благосклонным!, взором ъ
встр*тилъ ею рожденный на Делос* сынъ полногрудой Латоны: много
вьнковъ пало вокругъ Алексидама на равнину Кирры, въ награду за em
могучую поб*доноснз'ю борьбу. Не внд*ло солнце въ тотъ день, чтобы онъ
хоть разъ уиалъ на землю. Скажу даже, что онъ и на божественномъ ри-
сталищ* благочестиваго Нелона у ирекраснаго Алфея (т.-е. въ Олпмти)
ук*нчалъ бы свои кудри гостеприимной в*твью зеленой маслины и, счастли-
вый, вернулся бы въ свою богатую стадами родину—если бы кто-то не изм*-
ннлъ прямого пути нравосуд1я. Много ловкости обнаружил!» тогда наигъ
см*лый отрокъ: но богъ ли тутъ виновенъ, или блуждающее суждеше лю-
дей, а только высшая награда была исторгнута у него пзъ рукъ. оато
теперь ласковая Артемида даровала ему иоб*ду. и т. д.
Или вотъ—Пиеей, тоже малол4тшй, сынъ Лампона эгин-
скаго, поб'Ьждаетъ въ немейскихъ играхъ, въ такъ называемомъ
панкратш (соединете борьбы съ кулачнымъ боемъ); отецъ
желаетъ, чтобы въ эпиникш была, между прочимъ, выражена
благодарность и учителю мальчика въ атлетическомъ искусстве.
Менандру аеинскому; исполняя его желаше, Вакхилидъ поетъ
(эпин. 13):
Прославляйте, юноши, славную ноб*ду Пиоеи н полезное учеше Ме-
нандра. Кго и у волнъ Алфея (т.-е. въ Олимши) много разъ почтила сня-
тая великодушнля Аоина (намекъ на родину Менандра), и вообще на все-
.чллнискнхъ состязашяхъ ув*нчала головы нремногихъ мужей (учениковъ
Менандра). .Кого не подчинила себ* дерзновенная Зависть, тотъ долженъ
хвалить по справедливости >того умнаго челов*ка. Конечно, н*тъ у
смертныхъ д*ла, котораго не коснулось бы злослов1е: но правда при-
выкла иоб*ждать, и всенокоряющее время всегда возвеличиваетъ хорошее
д*яше.
Что мы зд^сь действительно должны говорить о желанш
заказчика, а не о доброй вол4 поэта, видно, помимо всего
прочаго, изъ того, что и Пиндаръ, сочинивннй эпиникш
(5-ю немейскую) въ честь той же победы того же Пиеея, тоже
ОФФИЩАЛЬНАЯ ЧАСТЬ ЭПИНИК1И.
63
не забываетъ учителя; „знай, говорить онъ победителю, что
счастье Менандра доставило теб^ сладкую награду за твои
труды; н$тъ города лучше Аеинъ, чтобы рождать зодчихъ для
атлетовъ".
Или вотъ еще—1еронъ поб4ждаетъ на консвихъ скачкахъ
въ Олимши; нужно съ честью помянуть коня, доставившаго
победу своему господину. И тутъ желаше победителя одинаково
обязательно для обоихъ поэтовъ, проелавившихъ это торже-
ство, и для Пиндара, посвятившаго ему свою знаменитую
первую олимпШскую оду, и для Вакхилида, написавшаго по
поводу его свою пятую эпиникш. Вакхилидъ отнесся къ своей
задаче очень добросовестно:
Гнйдого Ференика, бурноногаго .жеребца, видЪла злнторукаи i-Japu но-
бЪждающимъ и у широкаго Алфея, и въ божественной ИиоонЪ (т.-е. въ
Дельфахъ); касаясь :]емли рукой. свилЪтельствую, что въ него ни разу,
въ состязаши, когда онъ стремился къ цЪли, не попала пыль отъ неред-
ннхъ коней; быстрый, какъ Борей, но оберегая своего наЪздника, рвалсл
онъ впередъ. добывая новую победу гостенршмному 1ерону.
Пиндаръ и зд-Ьсь короче: „сними китару съ гвоздяи, го-
ворить онъ самъ себ1>, „если тебя наводитъ на пр!ятныя мечты
красота Олимши и Ференика, когда онъ б^жалъ вдоль Алфея,
не нуждаясь въ бичи, и доставлялъ победу своему господину"—
и только. Зд4сь, впрочемъ, благородная кличка жеребца (Phere-
nikos— „поб'Ьдоносецъ") несколько облегчала д4ло поэта; не
всегда находился онъ въ столь счастливомъ положенш, и Вак-
хилиду пришлось однажды (въ 14 эпиникш), вм-ЬстЬ съ побй-
дителемъ, Елеоптолемомъ еессалШскимъ, воспеть и его „слав-
наго коня Бурку" (Pyrrhichos)—делать было нечего.
Такова та часть эпиникш, которую я назвалъ выше „оффи-
щальнойм. Намъ вспоминаются художники итальянскаго Воз-
рождешя, которымъ игумены монастырей или богатые жертво-
ватели заказывали картины тоже съ HenpeMfcHHHMb уедстемъ,
чтобы были изображены гЬ-то и гЬ-то, въ такомъ именно, а
не въ другомъ видй, все равно, совместимо ли это требоваше
съ требовашями художественности, или н4тъ. При вид'Ь этихъ
картинъ намъ становится жалко художника, который долженъ
былъ цйною такихъ уступокъ покупать себ4 право свободнаго
художественнаго творчества: съ такими же точно чувствами
64 ш. воскресные поэты: 1. вакхилидъ.
должны мы относиться и къ поэтамъ эпиникш, им4я въ виду
заказные элементы ихъ поэмъ. Покладистый юшецъ Вакхилидъ
еще сравнительно легко уступалъ обычаю и воле вельможъ;
но гордый Пиндаръ, еиванецъ родомъ и дор!ецъ душой, воз-
мущался противъ цепей, сковывавшихъ его свободный твор-
ческш духъ. Мы видели, что въ т^хъ м4стахъ, где его можно
сопоставить съ Вакхилидомъ, онъ значительно короче его; въ
небольшой по объему фразе, какъ бы нехотя и мимоходомъ,
касается онъ гЬхъ прозаическихъ подробностей, которыя Вак-
хилидъ послушно развиваетъ въ ц4лыхъ строфахъ. Но у него
есть и гораздо более характерныя места, показывающая, до ка-
кой степени ему было непр1ятно, когда отъ него требовали,
чтобы вместе съ побйдителемъ была прославлена и его родня,
чтобы были упомянуты братья, чтобы остался доволенъ отецъ,
чтобы былъ полыценъ д4дъ, а если у него есть и дядя, такъ
чтобы не былъ забытъ и дядя. Въ одной од* (6 истмШско?)
онъ, поел* роскошнаго описашя встречи Геракла съ Теламо-
номъ, сл^дующимъ образомъ продолжаетъ: „но я не могу до-
лее прославлять ихъ доблести: я, ведь, пришелъ сюда, Муза,
руководителемъ праздничныхъ хоровъ для Филакида, Пиеея и
Евтимена; пусть же, по аргосскому обычаю (т.-е., какъ мы
сказали бы, „лаконически"), все будетъ высказано въ немно-
гихъ словахъ. Они одержали три победы въ панкратш, изъ
нихъ одну на Истм4, остальныя въ тенистой Немей, какъ
славные отроки, такъ и ихъ дядя". Еще недвусмысленнее этого
насм^шливаго лаконизма другое место, повергшее въ недо-
умЬше и древнихъ и новыхъ толкователей (въ 11 пиеШской
од*); сказавъ объ убшетвй Агамемнона и его посл,Ьдств1яхъ,
поэтъ самъ себя обрываетъ и говоритъ: ;,ВСП0МНИ? однако,
Муза, о своемъ д^лЬ: ты, ведь, согласилась за плату уступить
свой наемный голосъ — собирай же отовсюду свои напевы,
прославляй и отца, пиеШскаго победителя, и самого браси-
дея..." Не всегда такая фамильярность была допустима; не-
редко личность победителя требовала серьезнаго отношешя къ
его вол* — тогда являлись на сцену мнимо-вдохновенныя ги-
перболы, деланные восторги и все особенности выспренняго
„пиндарическаго" стиля, отъ которыхъ веетъ такимъ холодомъ
на современнаго читателя. Положимъ, не все места въ этомъ
СКОВАННОСТЬ ТВОРЧЕСТВА.
65
род4 заслуживают^ осуждешя; духъ поэта. могучШ по при-
роде, могучъ и въ оковахъ, и внимательный читатель не разъ
и въ оффищальныхъ частяхъ эпиникШ найдетъ перлы поэти-
ческаго творчества—чаще у Пиндара, но изр-Ьдка и у Вакхи-
лида. Сюда относится, въ особенности, одно м-Ьсто изъ пятой
эпиникш посл'Ьдняго, „Вашъ гость", говоритъ онъ тутъ 1ерону.
„служитель (музы) Уранш о золотомъ вйнк-Ь, шлетъ свой гимнъ
въ вашъ славный городъ...
Такъ орелъ, вт.стникъ державнаго '»Зевса, высоко въ аоир* разсвкаетъ
воздухъ своими быстрыми крыльями, смелый въ сознаши своей неутомимой
силы. Бъ страхъ спасаются отъ него сладкозвучныя пташки; его же не
удерживаютъ ни вершины просторной земли, ни вздымаюшдяся волны вЪчно
двнжущагоси моря; онъ витаетъ въ безпредЪльномъ хаосъ *), порывы Зе-
фира ласкаютъ его тошпя перья, и люди, легко узнавъ его, указьтваютъ
на него другъ другу.
Можно бы привести изъ Вакхилида еще два три такихъ
удачныхъ описашя; вообще же слйдуетъ помнить, что не по
такимъ м'Ьстамъ должно судить объ эпиник!яхъ и ихъ по-
этахъ; они — не бол^е какъ дань чужой, обязательной вол1!,
которою поэтъ покупалъ право быть полнымъ хозяиномъ сво-
его творчества въ другой, „неоффищальной" части эпиникш.
4.
У Вакхилида, какъ и у Пиндара, эта часть является и
наиболее крупной по объему, и наиболее интересной по со-
держашю; состоитъ она изъ двухъ элементовъ, лирическаго и
эпическаго. Второй обыкновенно въ поэмахъ предшествуетъ
первому; все же мы, для удобства изложешя, займемся сначала
первымъ.
Вотъ тутъ-то и нужно представить себ4 какъ можно на-
гляднее обстановку, при которой исполнялась поэма. Богамъ
отдана честь, шумитъ торжественный пиръ, вино льется р*Ькой;
на видномъ мйстЬ, во всемъ блеске своего богатства, окру-
г) Хаосъ (буквально „пасть") по первоначальному представлешю—пу-
стое пространство между землей и твердымъ сводомъ усъяннаго звездами
неба.
5
66 ш. воскресппе поэты: 1. вакхилидъ.
женный множествомъ гостей, такихъ же вельможъ, какъ и
онъ самъ,—пируетъ хозяинъ, любимецъ Победы. Кашя думы
волнуютъ его сердце подъ двойнымъ опьяняющимъ возд4й-
ств1емъ успеха и вина? Для какого д4ла воспользуется онъ
явнымъ расположешемъ къ нему боговъ?... И вотъ, передъ нимъ
поэтъ, „пророкъ" (такъ онъ самъ себя называетъ) того бога,
который для всей аристократической Грещи былъ высшимъ
авторитетомъ не только въ релипозныхъ и нравственныхъ, но
и въ политическихъ вопросахъ; что-то скажетъ онъ ему устами
всЬхъ этихъ юношей, исполняющихъ его эпиникш? Съ до-
вольной улыбкой прослушалъ победитель вступлеше, просла-
вляющее его победу; затЬмъ эта улыбка сошла съ его устъ,
когда началась эпическая часть иЬсни, посвященная поэтиче-
скому пересказу какого-нибудь миеа, выборъ котораго не сразу
понятенъ. Впрочемъ, н$тъ и надобности понимать его сразу:
эпинишя—подарокъ на всю жизнь. Победитель откладываетъ
свое суждеше, и мы посл'Ьдуемъ его примеру; но вотъ поэтъ
снимаетъ личину миеа и прямо отъ себя говоритъ нашему
вельмож* следующее (эпин. 1):
Я утверждаю и всегда буду утверждать, что зародыши величайшей
славы содержитъ въ ce6t доблесть; богатство же сопутствуетъ и низкнмъ
людямъ, оно лишь увеличиваетъ гордыню мужа... Если кто, будучи смерт-
нымъ, получилъ въ удЪлъ здоровье, если онъ въ собственномъ имуществе
находитъ средства къ жизни, то онъ можетъ поспорить съ первыми; воя-
кой человеческой доле доступна радость, если ел не отравляютъ болезни,
не нридавливаетъ безнадежная бедность. Одинаково страстно и вельможа
стремится къ высокой и нпзкопоставленный къ скромной цт»ли; успЪхъ во
всЪхъ дЪлахъ не приноситъ радости сэгертнымъ, всегда нреследуютъ они
то, что ускользаетъ отъ нихъ. Чей умъ волнуютъ легков'Ьсныя заботы, тотъ
можетъ разсчитывать только на ту жизнь, которая ему дана; доблесть
многотрудна, но, будучи осуществлена какъ должно, она оставлнетъ и по
смерти мужа вожделенный памятникъ неувядающей славы.
ь
Призадуматься тутъ есть надъ ч-Ьмъ: поэтъ говоритъ о са-
мой ц4ли о самомъ смысл* человеческой жизни. Къ чему, въ
самомъ д4л4? слйдуетъ стремиться? Очень вероятно, что мнопе
изъ современныхъ Вакхилиду вельможъ про себя ответили бы
на этотъ вопросъ: „къ богатству"—но именно только про себя;
открыто они бы этого не высказали, но все-таки признали бы
богатство очень желательнымъ средствомъ для другой ц£ли.
ARETA.
67
Поэтъ и этого не допускаетъ: не богатство человеку нужно,
а только достатокъ, т.-е. свобода отъ угнетающей и порабо-
щающей человека бедности. Разъ у насъ есть достатокъ и
здоровье—всякая радость намъ доступна, и мы не уступаемъ
въ счастье ни одному богачу. И онъ видь, этотъ богачъ, не
удовлетворен^ и ой* видитъ передъ собою предмета яовыхъ
стремлешй; положимъ, этотъ предметъ значительнее нашего,
но его стремлеше къ нему, а следовательно и чувство неудо-
влетворенности — такое же, какъ у насъ. А если такъ, то
ясно, что не въ этомъ направлены должны мы искать цели
своей жизни.
Ц^ль эта—aretd; у Платона мы переводимъ это слово че-
резъ „добродетель", но тому смыслу, который оно имеетъ у
Вакхилида, более соответствуем наше слово „ доблестьtt, кото -
рымъ я его и перевелъ. Все же намъ не такъ-то легко опре-
делить, въ чемъ она состоитъ, такъ какъ мы должны при этомъ
оставить въ стороне не только христианскую, но и сократов-
скую мораль. Насъ смущаетъ выражеше: „если доблесть осу-
ществлена, какъ должно..."; что это такое, это осуществле-
Hie (или завершеше) доблести?
Возьмемъ, какъ подспорье, другое место — начало 14-ой
эпиникш.
Счастливы]"! уд£лъ, ниспосланный богами,—лучшее, чего можетъ же-
лать для себя человЗжъ. Тяжкое несчаст1е угнетаетъ и добраго, но, будучи
ноборено, какъ слЪдуетъ, оно же его дЪлаетъ сильнымъ и виднымъ среди
всЪхъ. Не одно и то же равно почетно для всбхъ; много доблестей у лю-
дей, но одна, дЪйствительно счастливая, впереди вс£хъ, это—доблесть мужа,
который во всякомъ д'Ьл'Б руководится нравильнымъ разсудкомъ. Не нри-
личествуетъ многострадальнымъ битвамъ игра лиры и звучные хоры; не
нриличествуетъ веселымъ пиршествамъ шумъ мЪдныхъ доспйховъ. Въ каж-
домъ челов'вческомъ д/Ьл* чувство прилич1я (Kairos) выше всего; поступай
какъ должно, и самъ богъ возвеличить тебя.
Вдумавшись немного, мы поймемъ мысль поэта: вездгь
всегда быть на высотгь положенгя—вотъ лучшая „доблесть'*.
Идеалъ этотъ совместимъ со всякимъ направлешемъ чело-
веческой жизни; безъ него всЬ эти направлешя безцельны.
„Каждый", говоритъ поэтъ въ 10-й эпиникш,
держится своей дороги, чтобы по ней достигнуть возвеличивающей
человека славы; много у людей различнаго уменья. У одного—мудрость, у
68 ш. BOCKPEcmie поэты: 1. вакхилидъ.
другого—дары Харитъ (т.-е. физическля достоинства) вызываютъ расцвЪтъ
золотыхъ надеждъ; третШ стремится къ знашю божьей воли; для четвер-
тая— дЪти нредыетъ его разнообразныхъ мечтанш; пятому—возд-Бланныя
поля, стада коровъ радуютъ сердце. Всему этому будущее даетъ неопре-
делимый исходъ; неизвестно, куда насъ направитъ судьба. Самое же луч-
шее—жить такъ, чтобы какъ можно бол^е добрыхъ прославляло тебя.
Теперь мы догадываемся и о томъ, что такое „осуществле-
ше", или „завершеше", доблести; это — то, что, помимо на-
шей доблести, нужно для того, чтобы какъ можно болйе доб-
рыхъ людей прославляло насъ: почетная известность доблести,
рожденная ею добрая слава. Всдомнимъ приведенныя выше
слова поэта къ 1ерону: „доброму д4лу не приноситъ украше-
шя молчаше". И вотъ почему вакхилидовой areta болЬе всего
соответствуете наше слово „доблесть": areta должна „блесгЬть",
иначе она не „осуществлена", не „завершена". 1еронъ по-
беждаете въ Олимши; „тутъ", говоритт Вакхилидъ (3-я эни-
нишя),
весь народъ воззвалъ: о трижды блаженный мужъ! Получивъ отъ
^евса въ удЪлъ державнййшую почесть въ г)лладЪ, онъ знаетъ, что не
должно хоронить груду богатствъ иодъ черньгмъ покровомъ мрака—
такъ-то и богатство можетъ быть превращено въ доблесть. По
другой дороге и малол4тшй Пивей эгинсшй достигъ той же
цели; „всевидная доблесть", говоритъ ему поэтъ (13-ая эпи-
нишя),
не даетъ себя уничтожить ненросв'втнымъ мракомъ ночи; окружая
себя неустанной славой, оиа странствуетъ и по землЪ, и по вЪчно-движу-
щемуся морю; она любитъ и многочтимый островъ Эака (Эгину).
Да, всевидная доблесть! въ этомъ вся суть. А тому, чтобы
она стала всевидною, можетъ содействовать и поэз1я; „пре-
красное д^яше", говоритъ поэтъ (9-ая эпинишя), „удостоив-
шись подобающей ему песни, восходитъ въ высокую обитель
боговъ".
Вотъ какого рода мысли внушаетъ Вакхилидъ столпамъ
аристократической Грещи въ минуту, которая была для нихъ
кульминащоннымъ пунктомъ въ ихъ жизни, но могла сделаться
и поворотнымъ пунктомъ. Не стремись къ более полному
ЗНАЧЕН1Е МИОА ВЪ ЭПИНИК1И.
69
счасты^—ты ужъ достигъ всего, чего можетъ требовать для
себя че^овйкъ. Вся Эллада познала твою доблесть; она стала
предмето^мъ песни, увековечившей ее; чего же еще более?
\
Но не», въ одной только лирической части своихъ одъ про-
водить Ваккилидъ эти и родственныя имъ мысли; они же подъ
легкимъ, прозрачнымъ покровомъ миеа составляютъ содержа-
ще и эпической части. Правда, не всегда: иногда для нея
служили т^мой воспоминашя, связанныя съ родиной или
родомъ победителя. Наследственность — ядро аристократиче-
ской идеи. Наследственна и доблесть; и она переходитъ
изъ поколешя въ поколете, какъ благословеше героевъ-
родоначальниковъ. Вполне естественно, поэтому,.чтобы при случае
явнаго проявлешя доблести на всеэллинскомъ состязанш воз-
давалась честь и этимъ героямъ-родоначальникамъ, отъ которыхъ
она перешла къ победителю. Но кроме нихъ предполагалось
содействовавшимъ победе и родное божество того города, изъ
котораго происходилъ победитель; и оно, поэтому, могло тре-
бовать себе дани уважешя въ 'победной песни. Мы были уже
знакомы съ этимъ благочестивымъ обычаемъ поэтовъ благодаря
Пиндару; новая находка увеличила нашъ запасъ примеровъ.
Для первой изъ двухъ упомянутыхъ разновидностей мы можемъ
теперь сослаться на 13-ю, для второй—на 11-ю эпиникш
Вакхилида.
Героемъ 13-й эпиникш былъ тотъ Пиеей эгинсшй, о кото-
ромъ речь была не разъ. Островъ Эгина игралъ въ миеахъ
славную роль, какъ родина справедливаго Эака, отца Пелея и
Теламона и, следовательно, деда Ахилла и Аянта, самыхъ
могучихъ изъ сражавшихся подъ Троей богатырей. Зато и
гордилась же Эгина этими своими «Эакидами»; нежность, съ
которою эгинеты обходили ихъ память, могла считаться чемъ-то
особеннымъ, даже и въ очень благочестивой на этотъ счетъ
Грецш. Геродотъ разсказываетъ, что когда еиванцы, воюя съ
авинянами, попросили помощи у эгинетовъ, то те пресерьезно
ответили имъ, что отправятъ имъ на помощь Эакидовъ. Пона-
70 in. bockpechiie поэты: 1. вакхилидъ.
деявшись на ихъ coAMcTBie, еиванцы дали битву, я/о были
разбиты; тогда они вторично обратились къ своимъ союбникамъ
и попросили ихъ, чтобы они Эакидовъ оставили себ-Ь, а имъ бы
послали воиновъ.—При такой живой и искренней / в-Ьр-Ь въ
этихъ родныхъ героевъ не удивительно, что они упоминались
на каждомъ мало-мальски значительномъ эгинскомъ праздне-
стве; „не вкусны п*сни моему сердцу, если въ нихъ нйтъ
Эакидовъ", говоритъ Пиндаръ въ подобномъ случр, съ той
добродушной ирошей, которую мы уже знаемъ за нимъ. И
Вакхилидъ въ указанной эпиникш прославляетъ! Эакидовъ,
Ахилла и Аянта; но онъ дйлаетъ это безо всякой иронш,
послушно следуя Гомеру; его повйствоваше, поэтому, для насъ
и не особенно интересно.
Вторая изъ намйченныхъ эпиникш — счетомъ 11-ая—
посвящена Алексидаму метапонтскому. Роднымъ божествомъ
Метапонта были Артемида (Д1ана); поэтъ не сомневается въ
томъ, что именно она, эта «кроткая» богиня, доставила победу
мальчику, обиженному (какъ мы видели выше) въ Олимпш.
Ее, поэтому, и прославляетъ онъ въ главной, эпической части
своей пгЬсни; она и кроткая и могучая богиня и любитъ по-
могать обиженнымъ, обращающимся къ ея помощи.
Ей зато никогда и сынъ А банта (тириноскш князь Претъ) воздвиг ъ
жертвенникъ, свидетель многихъ молитвъ—онъ самъ и его красивоод'Ьтия
дочери, которыхъ иередъ тт>мъ державная Гера изгнала изъ роскошныхъ
чертоговъ ихъ отда,подвергнувъ ихъ умъ непреоборимой пыткй изступлешя.
Он* шли съ девичьими думами въ святилище порфироносной богини и го-
ворили нромежъ себя, что ихъ отедъ много богаче, чЪмъ светлокудрая со-
нрестольница святого всесильнаго ^евса. Вскинь1 ла богиня и вселила разладъ
мислей въ ихъ души; онт> бросились бежать въ густолиственныя горы,
издавая страшный крикъ, и оставили богозданный городъ Тириноъ.
ЗатЗшъ поэтъ обстоятельно поясняетъ, почему Претъ, будучи
сыномъ аргивскаго царя Абанта, жилъ не въ Aproci, а въ Ти-
риней; посл'Ь этого экскурса онъ возвращается къ его дочерямъ.
Оттуда-то бежали онт>, ненорочныя темнокудрыя дочери Прета; его же
сердце омрачилось, невйдомая дотоле скорбь посетила его. Онъ пытался
вонзить себЪ въ сердце двуострый мечъ, но соратники удержали его
ласковыми речами и силою рукъ. Тринадцать нолныхъ мт>сяцевъ скита-
лись out, по тт>ннсть[мъ л-всамъ, бт>жа по направленш къ кормилицй овецъ
Аркадш; но когда ихъ отецъ дошелъ до ирекраснотекущей рЪки Луса—
ДОЧЕРИ ПРЕТА.
71
Прошу\ обратить внимаше на своеобразную недомоловку: ведь
поэтъ вовсе не сказалъ намъ раньше, что Преть отаравился
искать авоихъ дочерей! Съ этой особенностью повествователь-
наго стиля Вакхилида мы встретимся еще не разъ.
...то онъ омылъ въ ней свое т£до и затЪмъ, простирая руки къ яснымъ
лумамъ бы&троконной. колесницы солнца, сталъ призывать прекрасноокую
дочь Латоны о пурпуровомъ покрывали, чтобы она освободила его дочерей
отъ ихъ некчастнаго изступлешя: „Я принесу теб-в въ жертву двадцать
ненорочныхгА бурыхъ телокъ!" Услышала его молитвы охотница-дочь мо-
гучаго отца! уговоривъ Геру, она прекратила богомерзкое бешенство
увЪнчанныхъ цветами д*въ. И тотчасъ ей отмежевали участокъ земли, воз-
двигли алтарь, обагрили его кровью овецъ и учредили хороводъ женщинъ.
Оттуда ты последовала за любителями брани ахейцами въ рыцарски* го-
родъ и, на счастье имъ, обитаешь въ Метапонт-в, золотая владычица на-
родовъ; и мои предки—разрушивъ, наконецъ, по вол* безсмертныхъ боговъ
съ м-вднобронными Атридами прекрасный городъ llpiaMa,—выростили тебй
роскошную рощу у чистыхъ волнъ Каса (новидимому, р£ка близъ Мета-
нонта). Кто обладаетъ справедливымъ умомъ, тотъ во всякое время найдетъ
без численное множество храбрыхъ дЪлъ ахейцевъ.
Этими словами кончается не только эпическая часть эпи-
никш, но и вся эпинишя; конецъ, надобно сознаться, несколько
неожиданный, но только въ формальномъ отношенш,—въ отно-
шеши содержашя разсказъ конченъ, и мы ничего более отъ
поэта не ждемъ.
Что же сказать о немъ, какъ о таковомъ? Я говорю здесь,
разумеется, не объ его филологическомъ интерес*—это особая
статья: миеъ о безумш дочерей Прета былъ намъ изв'Ьстенъ
до сихъ поръ лишь въ немногихъ чертахъ, связь метапонт-
скаго культа Артемиды съ аркадскимъ на рек* ЛусЬ не была
известна вообще, такъ что съ этой точки зр4шя новонайден-
ная эпинишя сохранить свое значеше. Но это, разумеется,
не заслуга поэта; если же говорить только о последней, то
сказать остается очень мало. Передъ нами положительно
образчикъ довольно посредственной поэзш; кто знаетъ эпиче-
ск1я части въ одахъ Пиндара — эти внезапно появляюпцяся,
ярко освйщенныя картины, на которыхъ нашъ взоръ покоится
всего нисколько мгновешй, но которыя надолго запечатлеваются
въ нашемъ сердце,—тотъ къ повествован™ Вакхилида снисхо-
дительно не отнесется. Въ немъ недостаетъ непосредственнаго
чувства, непосредственнаго учасия поэта въ описываемыхъ
72 ш. воскрЕсш1Е поэты: 1. вакхилидъ.
/
сценахъ; сила и оригинальность творчества заменена м4нериз-
момъ, исправно снабжающимъ каждое вводимое предогавлеше
какимъ-нибудь стоячимъ эпитетомъ; въ результате получается
впечатл-fcme сероватой добропорядочности, отъ которш ни гла-
замъ не весело, ни души не тепло. Будь вей пов4ствовашя Вакхи-
лида въ томъ же роде, намъ пришлось бы только/повторить
сожал-Ьше о томъ, что судьба вернула намъ имени* его, а не
кого-нибудь изъ остальныхъ восьми или семи лириковъ.
Но въ томъ-то и дело, что не веб они въ этомъ роди.
Оба разсмотр-Ьнныхъ только-что разсказа предсЦвляютъ ту
общую черту, что поводъ къ ихъ приведенш былъ чифо внешнш.
Почему прославляются Эакиды? Потому, что победитель былъ
эгинетомъ, а Эакиды — родные герои Эгины. Почему просла-
вляется Артемида? Потому, что победитель былъ кетапонтин-
цемъ, а Артемида — родная богиня Метапонта. Роль этихъ
миеическихъ личностей, такимъ образомъ, такая же оффищаль-
ная, какъ роль бурноногаго жеребца Победоносца или славнаго
коня Бурки. А мы уже видели, что хотя Вакхилидъ и под-
чинялся безропотно требовашямъ этикета, но источникомъ
поэтическаго вдохновешя этикетъ для него не служилъ. Оста-
вимъ поэтому эти полуоффищальные разсказы и перейдемъ къ
темъ, въ которыхъ поэтъ является поляымъ хозяиномъ своего
предмета; сюда относятся обе крупныя оды въ честь 1ерона
сиракузскаго.
Начнемъ съ пятой эпиникш; ея предметъ—победа только-
что упомянутаго жеребца. Посвященныя последнему прочув-
ствованныя слова приведены были выше (стр. 63); отъ нихъ
поэтъ вотъ такимъ образомъ переходитъ къ эпической части
своей оды:
Счастливъ, кому богъ удйлнлъ часть того, что есть прекраснаго на
св!>тт», и далъ провести въ достатке завидную дли другихъ жизнь; полное же
блаженство не досталось на долю ни одному изъ обитателей земли. Такь
некогда и сокрушитель городовъ, непобедимый сынъ громовержца ^евса...
Ясное дело, что поэтъ говоритъ о Геракле; онъ долженъ
собственной жизнью подтвердить правило, что полнаго счастья
смертному не дано: Положимъ, мысль эта не блещетъ ориги-
нальностью—со временъ Гомера она встречается въ греческой
литературе очень часто. Но она была дорога и поэту, и богу,
ГЕРАКЛЪ ВЪ ПРЕИСПОДНЕЙ.
73
отъ имени котораго онъ говоритъ, и была прилична случаю;
а разъ ^сть сердечное у чаете творца — мы можемъ ожидать,
что онъ йыкажетъ свою силу въ своемъ творенш. Выслушаемъ же
его разсвазъ.
... сынъ Зевса спустился въ обитель легконогой Иерсефоны, чтобы
увести на свЪтъ изъ Аида злобнаго пса, отродье страшной Ехидны (т.-е.
Кербера). Много душъ несчастныхъ смертныхъ увидЪлъ онъ тутъ у воднъ
Кокита, точцо листья, которые въ-теръ крутитъ на отрогахъ Иды, корми-
лицы овецъ; Ьреди нихъ выдавалась гбнь смЪлаго копьеносца, Пореаонова
внука (т.-е. Мелеагра). Когда его увид'влъ дивный герой, Алкменинъ сынъ
(Гераклъ), в^ блескъ- его доспЪховъ, онъ навелъ звонкую тетиву на крю-
чокъ своего лука и, открывъ колчанъ, вынулъ изъ него стрелу съ мед-
ной оконечностью. Но душа Мелеагра приблизилась къ нему и, ясно его
узнавъ, произнесла: „Сынъ великаго Зевса! Остановись на мЪстт», проясни
свой духъ и не мечи безполезно жестокой стрЪлы иротивъ душъ умер-
шихъ: OHf> не боятся ея'\ Такъ молвила она; удивился владыка, Амфнтрш-
новъ сынъ, и возразилъ: „Какой богъ, какой смертный выростилъ такой
отпрыскъ, и въ какой стране? И кто убилъ его? Наверное полно-
грудая Гера пошлетъ его убШцу и иротивъ моей головы; но лто уже бу-
детъ заботой светлокудро и Паллады...
И вотъ, пока беззаботный богатырь, отогнавъ мысли о своей
собственной гибели и поручивъ себя своей великодушной за-
ступнице Палладй, молча любуется на могучую т4нь Мелеагра,
последняя подробно разсказываетъ ему о своей смерти: какъ
разгневанная его царственнымъ отцомъ Артемида наслала
свирЗшаго вепря на его землю, охота на котораго — славная
на всю Грецш калидонская охота—собрала самыхъ знамени-
тыхъ витязей тогдашней Эллады; какъ зат-Ьмъ изъ-за шкуры
убитаго звйря Мелеагръ поссорился съ родней своей матери
Алееи, и въ происшедшей изъ этой ссоры битв* два брата
Алееи пали отъ его руки; какъ, наконецъ, последняя, внЬ
себя отъ горя, бросила въ огонь роковую головню, заключав-
шую въ себе, по опред-Ьленш рока, силу самого Мелеагра.
Въ это время я убивалъ Климена, храбраго сына Деинила, встрйтивъ
его иередъ башнями стйны, между тЪмъ какъ друпе спасались въ древнюю
твердыню Плевронъ; не надолго хватило мнт> сладкой жизни. Я почувство-
валъ, что силы оставляютъ меня; о горе! съ илачемъ иснустилъ я последнее
дыхаше, несчастный, оставляя мою светлую молодую жизнь'1. Говорятъ,
что непреклонный въ бою сынъ Амфитршна тогда въ первый и нослйднш
разъ увлажнилъ слезой свои bt>kh, сожалея объ участи несчастнаго мужа;
отвечая ему, онъ сказалъ: „Самое лз^чшее для смертныхъ — не родиться
74 ш. воскресш1Е поэты: 1. вакхилидъ.
на свътъ, не видеть лучей солнца; но въдь нЪтъ помощи отъ такихъ жа-
лобъ. Нужно говорить о томъ, что возможно исполнить. Есть лц въ чер-
тогахъ воинственнаго Энея (Oeneus, отца Мелеагра) незамужняя дочь,
похожая ростомъ на тебя? Ее я бы охотно сдълалъ своей милой супругой".
Ему ответила душа безстрашнаго Мелеагра: .,Я оставилъ в/ь нашемъ
дворцъ Деяниру о нъжной шеъ, не изведавшую еще дълъ золотой вол-
шебницы-Афродиты". I
ЗдЬсь—конецъ эпической части поэмы: не далекъ и конецъ
поэмы вообще. Намъ онъ кажется неожиданным^ но не тако-
вымъ является онъ знакомому съ греческой былино^ читателю.
Онъ 8налъ, что Деянира — действительно будушая супруга
Геракла и въ то же время, хотя и противъ своей воли, его
будущая убйца: для него разсказъ былъ законченъ съ произ-
несетемъ этого имени—законченъ не только со стороны тех-
ники, но и со стороны идеи. „Смертному не дано полное
счастье"—такова была идея лирической части; „думая завер-
шить его, онъ готовитъ себе гибельи—вотъ логически выводъ,
данный въ нашемъ разскаве. Его герой—«непобедимый» Ге-
раклъ. При встреч* съ тенью могучаго богатыря онъ вздраги-
ваетъ; ему страшно подумать, что есть на земли существо до-
статочно сильное для того, чтобы убить этого исполина. Мысль
„убШца Мелеагра можетъ стать и моимъ убгёцей", осЬняетъ
его на минуту, но только на минуту; онъ быстро прогоняетъ
ее, поручая себя своей всегдашней защитнице Палладе, и съ
восхищешемъ всматривается въ призракъ своего собеседника,
сохранивши, согласно представлешямъ грековъ, всю внешность
живого Мелеагра. Все более и более пленяетъ его мысль
породниться съ нимъ, взять за себя его сестру—если у него
такая есть, и если она похожа на него. Разсказъ Мелеагра
о своей гибели трогаетъ его до слезъ—онъ уже смотритъ на
него какъ на своего брата; но предостережете, которое этотъ
разсказъ содержитъ, онъ пропускаетъ мимо ушей. Съ такою же
беззаботностью, какъ и раньше, онъ отгоняетъ отъ себя мрач-
ныя мысли и тотчасъ проситъ себе въ жены его сестру, за-
бывая о томъ, что сестра Мелеагра въ то же время дочь
Алееи, его убШцы. Такимъ-то образомъ онъ готовитъ себе
гибель въ ту самую минуту, въ которую мечтаетъ завер-
шить свое счастье женитьбой на сестре перваго въ Элладе
богатыря.
ПОСЛЕДНЯЯ ПОБЕДА IEPOHA.
75
Стбртъ ли после этого разсказа о Геракл* и Мелеагр*
вспоминать о тЬхъ, о которыхъ мы говорили выше — про
Артемиду и про Эакидовъ? Разве только для того, чтобы
лишнш разъ подчеркнуть разницу между свободнымъ поле-
томъ нич^мъ не связаннаго духа и его послушнымъ движе-
темъ по предначертанной коле*. Не этотъ ли свободный по-
летъ и разум*лъ поэтъ, когда онъ — въ приведенномъ выше
(стр. 65) отрывке изъ той же пятой эпиникш — сравнивалъ
свою песнь съ орломъ, котораго не „удерживаютъ ни вершины
просторной земли, ни вздымаклщяся волны вечно движуща-
яся моря?"
Закончу эту часть своего очерка третьей эпинишей Вак-
хилида, написанной въ честь того же 1ерона; это—во многихъ
отношешяхъ самая замечательная изъ всЬхъ.
Она застала могучаго сиракузскаго владыку уже на одр*
смерти. Въ посл^дшй разъ проявилъ онъ свою „всевидную
доблестьи своей победой на колеснице въ Олимши; чтобы
увековечить память о ней, онъ посвятилъ нисколько золотыхъ
треножниковъ въ храмъ того бога, который, будучи покрови-
телемъ аристократической формы правлешя, все-таки милостиво
отнесся къ нему, хотя тревожныя для всей Сицилш обстоя-
тельства и заставили его управлять Сиракузами на началахъ
единовластия. Ясно было, что обыкновенный тонъ эпинишй былъ
тутъ неуместенъ; нечего было призывать къ умеренности че-
ловека, покончившаго свои счеты съ землей и ея надеждами
и имевшаго передъ собой вечность. Вакхилидъ понялъ это>
въ немногихъ словахъ касается онъ самой победы и вызвая-
ныхъ ею приветственныхъ возгласовъ въ честь победителя,
который „знаетъ, что не должно хоронить богатство подъ чер-
нымъ покровомъ мрака"; вспомяивъ о богатомъ даре, отпра-
вленномъ 1ерономъ въ Дельфы, онъ продолжаешь:
Да, бога, бога должно возвеличивать; въ этомъ—самое прочное счастье»
^Зато некогда и владыку укротительницы коней Лщци, Креза, спасъ Апол-
лонъ, когда- во исиолнеше непреложной воли Зевса—Сарды были взяты
войскомъ персовъ. Доживъ до многослезнаго дня, до котораго онъ не
разсчитывалъ дожить, Крезъ не хот'блъ дожидаться рабства; приказавъ
воздвигнуть костеръ передъ своимъ м'бдност'бннымъ дворцомъ, онъ взо-
шелъ на него вмЪстъ" со своей благородной женой и своими прекрасно-
кудрыми дочерьми. Плакали навзрыдъ дЪвы; онъ же, простирая свои руки
76 III. ВОСКРЕСШЕЕ ПОЭТЫ! 1. ВАКХИЛИДЪ.
къ высокому эеиру, воскликнулъ: „Непреоборимый рокъ! гдЪ же благо-
дарность боговъ? гдб владыка Аполлонъ? Вотъ несм^тныл полчища вра-
говъ надвигаются на домъ Ал1атта (отца Креза); огнемъ истфебляетсн
нашъ городъ; кровь обагрила волны золотоноснаго Пактола; въ безчестш
уводятъ женщинъ изъ прекрасныхъ чертоговъ. Что прежде было нена-
вистно, то теперь мило; смерть—самая желанная участь'4. Такъ сказалъ
онъ и велълъ любимому рабу зажечь его деревянный домъ. Вскрикнули
Д'ввы и обвили руками шею милой матери; в1>дь явная смерть — самал
горькая для смертныхъ.—Но когда уже заб'вгалъ по костру сверкающими
змейками страшный огонь, Зевсъ наслалъ черную тучу и потушилъ бур-
ное пламя. Не бываетъ невъроятнымъ то, что создаетъ забота боговъ:
Аполлонъ тогда унесъ къ гиперборейцамъ старца и поселилъ его тамъ
съ его легконогими дочерьми за его благочест1е, за то, что онъ бол he
даровъ, ч-вмъ кто-либо изъ смертныхъ, посвятилъ въ божественныя Дельфы.
Можно быть очень хорошимъ знатокомъ античнаго Mipa и
все-таки остаться пораженнымъ этимъ разсказомъ. Что это?
Мивъ? Нить, это—легенда; ея смыслъ—оправдаше божества,
теодицея. Не забудемъ, что гиперборейцы и ихъ страна, это—
рай Аполлоновой релипи; есть даже основашя полагать, что
гора гиперборейцевъ была Монсальватомъ греческихъ вйрованш.
„Яи на корабли, ни п&шкомъ", говорить Пиндаръ, „не най-
дешь ты чудеснаго пути къ сборищу гиперборейцевъ... Ра-
дуется Аполлонъ ихъ вечному веселью и славослов1ямъ... И
муза не чуждается ихъ нравовъ: всюду кружатся хороводы д4въ,
всюду раздается голосъ лиры и шумные напевы флейтъ; ув4н-
чавъ волосы золотистой лавровой ветвью, они благодушно пи-
руютъ. Ни болезни, ни гибельная страсть не нависли надъ
благословеннымъ пламенемъ; они живутъ, не зная ни трудовъ,
ни раздоровъ, не боясь гнЬва сверхсправедливой Немесиды" —
той Немесиды, которая караетъ, какъ ничто преступное, стре-
млеше человека къ слишкомъ полному счастью. И вотъ къ
ихъ-то сонму пршбщаетъ Аполлонъ старца Креза съ его семьей,
чтобы и онъ благодушно пировалъ, ув4нчавъ голову золоти-
стой лаврового вйтвью, чтобы и его дочери кружились въ хо-
роводахъ блаженныхъ д4въ; за что? Былъ ли онъ въ родстве
съ богами, подобно Менелаю, которому вйщая дочь морского
царя говоритъ (въ Одиссей):
Ты-жъ, Менелай, не умрешь: па окраине Mipa земного
Боги тебя поселятъ, въ Елисейской блаженной долинЪ;
Сладостно жизнь тамъ течетъ, какъ нигдЪ, для людей земнородныхъ.
КРЕЗЪ ВЪ РАЮ.
77
Ихъ тамъ не мучатъ ни сн'Ьгъ, ни порывы Борея, ни ливень;
Нътъ; океана тамъ волны прохладою въчною дышатъ,
В£чно тамъ съ шепотомъ нЪжнымъ ласкаетъ Зефиръ человека.
Это—за то, что Елены супругъ ты и зять Громовержца.
Или былъ онъ посвященъ въ элевсинстя и орфичестя мисте-
рш, суливппя вечное блаженство своимъ адептамъ и кром-Ь
нихъ—никому? Нйтъ; за что Крезъ былъ удостоенъ рая, это
намъ товоритъ самъ поэтъ: „за благочестле". Это—единичное
свидетельство; никто не счелъ бы раньше возможной такую
мысль для пятаго вика, для доплатоновскаго м1росозерцашя.
Положимъ, поэтъ самъ тутъ же и поясняетъ: „за то, что онъ
болйе даровъ, ч*Ьмъ кто-либо изъ другихъ, посвятилъ въ боже-
ственныя Дельфы", и по этому поясненш мы сразу узнаемъ
пропасть между чистой эсхатолопей Платона и грубоватой
жреческой, которой сл4дуетъ Вакхилидъ; но при всемъ томъ
мысль, что челов4къ награждается раемъ за добрыя д4ла, за
личныя заслуги—явлеше поразительное для той эпохи, о ко-
торой мы говоримъ.
Интересъ нашей эпиникш не исчерпывается, однако, этой
сакрально-нравственной стороной; въ ней есть и сакрально-
политическая, пожалуй, еще болйе интересная.
Чтобы понять ее, нужно представить себ4 во всей его со-
блазнительной красоте золотой сонъ дельфшской коллегш сре-
дины VI вика. Духовная ея гегемошя въ ЭлладЬ была обще-
признана; многочисленныя гречесюя колоти распространили ея
славу и на окраины цивилизованнаго Mipa; и вотъ Крезъ, вла-
стелинъ золотой Лидш, самый могущественный изъ извйстныхъ
эллинамъ царей, обращается въ Дельфы съ богатыми прино-
шешями, прося совета для задуманной имъ войны. Въ случай
утвердительнаго отвита со стороны Дельфовъ, благополучный
исходъ войны сулилъ имъ не болйе и не менйе, какъ все-
м1рную духовную гегемошю; но былъ ли онъ в4роятенъ? По-
видимому, да. Во всякомъ случай, Дельфамъ онъ показался
таковымъ; съ благословешя Аполлона Крезъ двинулся въ по-
ходъ противъ Кира. Результатомъ было разрушеше лидшской
державы и плйнеше самого Креза; золотой сонъ Дельфовъ
исчезъ, оставивъ посл'Ь себя горькое сознаше роковой поли-
тической ошибки, грозившей въ корень подорвать обаяше
78 in. bockpecuiie поэты: 1. вакхилидъ.
дельфгёскаго бога. „Смотри", говоритъ Гермесъ Харону у
Лукдана, „вотъ Ерезъ посвящаетъ Аполлону ПивШскому зо-
лотые кирпичи, въ благодарность за оракулъ, отъ котораго
онъ и погибнетъ немного спустяи—страшныя слова, но бол4е
ч4мъ естественныя посл'Ь того, что произошло. Все же они
были произнесены лишь скептвкомъ эпохи упадка античнаго
Mipa; въ нашу эпоху народъ былъ еще довЬрчивъ, и концомъ
всего случившагося былъ новый отпрыскъ па волшебномъ де-
реве греческой саги — легенда, о которой я только-что гово-
рилъ, и которую мы имйемъ полное право назвать дельфтской
легендой. „Аполлонъ"—таковъ ея смыслъ — „далъ Крезу не
меньше, а больше того, чего тотъ требовалъ: онъ требовалъ
удачи на земл4, Аполлонъ же далъ ему въ награду за его
благочеепе вечное блаженство въ раю". А посему—продол-
жаемъ словами поэта—„бога, бога должно возвеличивать; въ
этомъ самое прочное счастье".
Какъ легко узнаемъ мы во всемъ этомъ ту—какъ ее на-
зываете Гейне — „колыбельную пйсню о небесахъ, которой
всегда убаюкивали большое дитя, именуемое народомъ"; но
кто бы могъ подумать, что она слышалась на земли въ столь
раннюю эпоху?
6.
Что же, однако, сказать о томъ цЬломъ, отдйльныя части
котораго мы разобрали въ трехъ предыдущихъ главахъ? Что
она въ своей совокупности, эпинишя первой половины 5-го в4ка?
Мы легче поймемъ это, перенесшись мыслями въ бол'Ье позд-
нее время—такъ поколйшя на два. На аеинской сцен* испол-
няется комед1я Аристофана „Птицы". Смелый аеинянинъ Пиее-
теръ основалъ городъ Тучекукуевскъ, могучую столицу птичьяго
царства, и совершаетъ по этому поводу обычное жертвоприно-
шеше. Священнодействие, однако, прерывается приходомъ не-
прошеннаго гостя—поэта.
Поэтъ (восторженно).
Сей градъ блаженный и святой,
Тучекукуевскъ, Муза, днесь
Въ хвалебной п^сни ты воспой...
ПАР0Д1Я АРИСТОФАНА.
79
ПиеЕТЕРЪ.
Что за напасть? Ты кто? Скажи, любезный!
Поэтъ.
Я— лыощш медовы хъ потоки рйчеи,
Божественныхъ Музъ легконопй служитель,—
Глаголомъ Омира вт>щая.
Пиоеткгъ.
'Нотъ оно что! ты—рабъ. Но какъ ;ке, братецъ,
Себ1; ты гриву отростилъ такуюV
Поэтъ.
О, нЪтъ, чeлoвtчe! Шитъ иредъ тобой,
Божественныхъ Музъ легконопй служитель,—
Глаголомъ Омира въ-щая.
Ппоетеръ (косясь па дырявый плащъ поэта)
Что налегкт» ты—;*то л, братъ, ви;ку.
А все-гкъ, шитъ, скажи мнт>: чего ради
Нелегкая сюда тебя несетъ?
Поэтъ.
Тучекукуевскъ, градъ вашъ, я воснЪлъ
Нъ зъло прекрасныхъ хороводныхъ одахъ.
Въ киклическихъ и въ Симонида emit».
Пиекткгъ.
Когда же ихъ ты сочинить успЪлъ?
Поэтъ.
Давно, давно сей градъ я прославляю.
Пиоетеръ.
Нотъ диво-то! А я его рожденья
Десятодневъ сегодня лишь справляю,
Сегодня лишь младенцу имя даль!
Поэтъ (улыбаясь.
Мгновенна-бо вЪсть сладкозвучные Музы,
Что быстрая прыть вт.троногихъ коней.
(вдохновенно).
Се ты, владыка Теронъ,
1)тнейска града повелитель!
ш. воскресши поэты: 1. вакхилидъ.
Ты, 1ереевъ наременъ
Священнымъ именемъ, родитель!
Рабу смиренну твоему
Даруй, о вождь отчизны славной,
Что пожелаешь дать ему,
Кивкомъ главы твоей державной!
ПивЕТЕРЪ (обращаясь к<, своимъ).
Намъ ввтжь съ нимъ, господа, не развязаться.
Г»оли не дать чего-нибудь. Вотъ, ты:
Въ илащт, небось, въ фуфайкт» щеголяешь;
Онимн-жъ (фуфайку и niiiTy дай
Премудрому (поэтуу.
Вери фу(|)айку! ГрЪйся!
II то морозомъ в*етъ отъ тебя.
11оэтъ (берешь фуфайку).
Охотно Муза сладкогласа
Твою, о царь, нр1емлетъ мзду;
Но внемли- се, съ высотъ Парнаса
1\ъ тебЪ я съ Пиндаромъ иду.
Пиоктеръ (въ отчаянги).
Г)Огп! Когда-жъ отстанетъ онъ отъ насъ?
Поэтъ.
Въ равнинахъ Скип] и пустынной
Дрожа скитается Стратонъ,
•Зане, глупецъ, тулупъ овчинный
Стяжать не умудрился онъ.
Везславно риза невелика
Ко плоти отошла моей,
Плаща лишившися. Владыка,
Ты мой глаголъ уразумйй.
Пиоетегъ.
Уразумт>лъ: (фуфайки, значитъ, мало,
Подай и нлащъ. Ужъ такъ и быть!
(Показывая фуфайку).
Шиту радъ я прислужиться. (Поэту)
Другъ мой:
Вери и—улепетывай.
(Одному изъ евоихъ)
Сними;
ВЫРОЖДЕШБ ЭПИНИКШ.
81
Поэтъ.
Теку.
А дома оду сочиню такую:
Обитель мразовъ, дрожи градъ,
Златопрестольная, воспой!
Въ небесну ширь, гд*б снЪгъ и хладъ,
Проникъ я см-влою стопой.
Ура! (Уходить).
Пиоетеръ (ворчитъ).
Отъ мразовъ ты, положимъ, обезпеченъ,
Въ чужой одевшись плащъ. Да богъ съ тобой!
А все-жъ не думалъ я, что эта сволочь
Про городъ нашъ пронюхаетъ такъ скоро.
Что это за поэтъ? Определенное лицо или типъ? Мы
этого не знаемъ, да оно и не важно; и въ томъ и въ другомъ
случай это—прямой потомокъ Пиндаровъ и Вакхилидовъ. Пере-
веденная сцена изъ Аристофана даетъ намъ верное понятие
о вырожденш эпиниши и всей родственной ей такъ называе-
мой энжшастической (т.-е. хвалебной) лирики и объ ея без-
почвенности въ Аеинахъ конца У-го в4ка.
Чтб же изменилось? Все, или почти все.
Прежде всего мы не встрйчаемъ того политическаго строя,
которымъ обусловливалась жизнеспособность эпиниши. Мы знаемъ
уже, что строй этотъ—строй аристократически; въ Аеинахъ же
Аристофановой эпохи торжествовала демократ, ч4мъ дальше,
т/Ьмъ больше. — Во-вторыхъ, и релипозный складъ умовъ —
если можно такъ выразиться—сталъ нисколько инымъ. Поэтъ
эпиниши былъ пророкомъ Аполлона; обаяше же Аполлона
было въ Аеинахъ Аристофана уже не гЬмъ, что раньше въ
аристократической Грещи Пиндара и Вакхилида. Положительно,
дельфШскому богу не везло въ политик* послй неудачи съ
Крезомъ, которую онъ такъ мило прикрылъ разсказанной Вак-
хилидомъ легендой. Не Аполлонъ, а Дюнисъ былъ въ Аеинахъ
богомъ-покровителемъ поэзш; драма и диеирамбъ возобладали
надъ пэаномъ и эпинишей.
Но главное то, что нравственный идеалъ, выработанный
въ эпоху эпиниши, потерпйлъ крушеше. Еакъ хорошо вт>
82 ш. воскресши; поэты: 1. вакхилидъ.
своемъ роде, какъ законченно было то м!росозерцаше, выста-
влявшее «всевидную доблесть», pasiphanes areta, высшею
целью челов-Ьческихъ стремленш! И поэ1я находила при немъ
свое законное место, свое неотъемлемое право на существо-
ваше. Она содействовала «завершенш доблести», она делала
ее «всевидной», прославляя имя и дйяшя доблестнаго мужа.
Мы въ праве увлекаться этимъ идеаломъ и эпохой, его вы-
работавшей; это была счастливая, жизнерадостная эпоха. Но
она носила въ себе зародышъ своей гибели; есть мысли, ко-
торыя достаточно ясно выразить для того, чтобы ихъ опровер-
гнуть. Этика Вакхилида ставила завершеше доблести въ зави-
симость отъ внйшнихъ условШ; съ этимъ отв4томъ человеку
примириться нельзя. Началась долгая, суровая работа мысли,
результатомъ которой было превращеше внешней areta во
внутреннюю, доблести въ добродетель, идеала эпиникш въ
идеалъ философш Сократа и Платона. Софисты первые уро-
нили идеалъ эпиникш, уронили именно гЬмъ, что высказались
за него, но, поступая со строгой последовательностью, дали
ему такое толковаше, которое привело бы въ ужасъ благоче-
стивыхъ «пророковъ» Аполлона, Пиндара, Симонида—и пле-
мянника и подражателя последняго, нашего Вакхилида. Въ
«Государстве» Платона софистъ врасимахъ съ жаромъ от-
стаиваетъ положеше, что человекъ несправедливый, но поль-
зу ющшся славой справедливости, гораздо счастливее мужа спра-
ведливая, но въ этомъ качестве непризнаннаго. Могъ бы Вак-
хилидъ его опровергнуть? НЬтъ; ведь ясно, что «всевидная
доблесть» на стороне перваго. Вотъ почему Платонъ въ своемъ
боевомъ д!алоге, написанномъ противъ софистовъ, въ «Про-
тагоре», выставляетъ отца греческой софистики союзникомъ и
сподвижникомъ Симонида: онъ выступаетъ тамъ защитникомъ
и толкователемъ одной эпиникш последняго и терпитъ кру-
шете вместе съ ней.
Да, идеалъ эпиникш долженъ былъ погибнуть для того,
чтобы надъ нимъ восторжествовалъ идеалъ философш; но это
не уменыпаетъ ни его поэтическаго, ни его культурно-истори-
ческаго значешя и интереса. Намъ нравятся эти сильные те-
ломъ и душею герои Пиндара и Вакхилида, прерываюпце свои
шумныя застольныя беседы для того, чтобы выслушать певца,
ДОБЛЕСТЬ И ДОБРОДЕТЕЛЬ.
83
говорящаго имъ о ложномъ и объ истинномъ счастье, о до-
стоинстве различныхъ стремлешй человека, о смысле и о цене
его жизни. Намъ нравится ихъ интересъ къ высшимъ вопро-
самъ бьшя; мы видимъ, это т4 самые люди, къ которымъ
чрезъ два поколетя и вечно ищущш Сократъ будетъ обра-
щаться со своими вопросами, чтобы узнать, наконецъ, какъ
челов'Ькъ себя понимаетъ. Намъ нравится и данный отв^тъ,
«всевидная доблесть», этотъ душистый и пышный цвйтокъ,
выросппй на нив* ихъ мысли; мы знаемъ, что это не пусто-
цвета, что когда онъ завянетъ и засохнетъ, то изъ него вы-
ростетъ здоровый и спасительный плодъ—идея добра.
А поэтому намъ нравится и эпиниюя Вакхилида. Читая
ее, мы сознаемъ, что мы не на какой-нибудь более или менее
интересной отдаленной тропинке, н^тъ, что мы остаемся на
столбовой дорогЬ умственнаго и нравственнаго прогресса че-
ловечества. Но именно то, что составляетъ главный интересъ Бак-
хилидовой эпиникш, затрудняетъ въ то же время и ея пони-
мате; чтобы ее понять, мы должны были перенестись въ то
общество, изъ котораго и для котораго она возникла.
7.
Иное дело—баллады того же поэта, вторая и меньшая
часть его насл$д1я, выданнаго намъ, наконецъ, таинственной
египетской могилой. Терминъ этотъ, выбранный мною для обо-
значешя шести посл'Ьднихъ поэмъ Вакхилида, происхождешя
новййшаго; въ сочинешяхъ самого Вакхилида соответственный
сборникъ—какъ это доказала позднейшая находка — носилъ
зашше «диеирамбы». Но такъ какъ это заглав1е само нуж-
дается въ объясненш, а съ другой стороны, они, по своему
содержанш, более всего приближаются къ тому типу лирико-
эпической поэзш, который мы называемъ балладой,—то позво-
лительно будетъ удержать предложенный мною терминъ.
Подобно эпиншиямъ, и баллады Вакхилида назначены не
для чтешя, а для исполнешя. Одна изъ нихъ, третья, кон-
чается словами: „Возрадуйся, Аполлонъ, песнямъ хора кеос-
цевъ и ниспошли имъ богоданную счастливую судьбуа, изъ
84 ш. воскрешше поэты: 1. вакхилидъ.
которыхъ мы заключаемъ, что она была назначена къ испол-
нешю на празднестве кеосцевъ, земляковъ поэта, въ честь
Аполлона. Изъ сильно пострадавшаго начала второй баллады
можно вывести заключеше, что она должна была быть испол-
нена дельфшцами на празднике того же бога. Пятая озагла-
влена „16. Для аеинянъ", шестая: „Идасъ. Для лакедемонянъ",
что наводитъ насъ на такого же рода предположешя отно-
сительно ихъ назначешя; и мы имйемъ, разумеется, полное
право распространить эту аналогш также и на оставшаяся
баллады, первую и четвертую. Но, кроме этихъ преимуще-
ственно вн-Ьшнихъ примЬтъ, ничто не связываетъ- балладу съ
ея назначешемъ; она понятна и безъ него, понятна теперь
такъ же, какъ и тогда. Этимъ она резко отличается отъ
эпиникш.
Впрочемъ, одного требуетъ и она: знашя миоолопи. Дей-
ствительно, все баллады—миеологическаго содержашя и, кроме
того, разсчитаны на людей, до некоторой степени сведущихъ
въ миеахъ. Вакхилидъ, поэтому, не представляетъ читателю
своихъ героевъ, полагаясь на то, что они и такъ известны;
но это не все. Гораздо замечательнее следующая черта. За-
конченность не обязательна для балладъ Вакхилида; оне могутъ
не иметь начала, могутъ не иметь конца. Мы встретились
уже съ этой особенностью въ эпиниюяхъ; но тамъ эпическая
часть была лишь арабеской, более или менее искусно впле-
тенной въ лирическую поэму. Гораздо разительнее она въ бал-
ладахъ, при ихъ исключительно эпическомъ содержанш. По-
ясню сказанное на примерахъ.
Первая баллада озаглавлена: „Антенориды, или посольство
объ Елене"; изъ перваго слова мы догадываемся, что главную
роль въ ней играли сыновья того Антенора, который, будучи
троянцемъ, сочувствовалъ грекамъ, за что и далъ свое имя
одной части последняго круга Дантова ада, назначенной пре-
дателямъ своего отечества. Говорю: догадываемся; такъ какъ
начало баллады намъ не сохранено, то мы и объ его компо-
зищи судить не можемъ. Въ сохранившейся же части раз-
сказано, какъ греческихъ пословъ, въ томъ числе Менелая,
ввели въ советъ царя Пр1ама. Менелай первый начинаетъ
говорить: „Друзья брани, троянцы", сказалъ онъ,
„АНТЕНОРИДЫ* И „ГЕРАКЛъ".
85
высокодержавный, всевидяицй Зевсъ не виновенъ въ великихъ бьд-
ств1яхъ, постигающихъ смертныхъ; всбмъ доступна, для всбхъ достижима
прямая Правда, подруга священной Законности и мудрой вемиды; бла-
женны тЪ люди, которые ее избираютъ своей правительницей. Напротивъ,
ни передъ ч-вмъ не останавливающаяся Кривда (hybris), расцветающая въ
хитрой лжи, въ неразумныхъ излишествахъ—она быстро можетъ дать че-
ловеку чужое богатство и силу, но столь же быстро низвергаетъ его въ
глубокую пропасть гибели; она погубила и гордыхъ гигантовъ, сыновъ
Земли.
Зд'Ьсь—конецъ баллады: даже продолжете р4чи Менелая не
сообщено. Въ этомъ—сп4шу это заметить—сомнйтя быть не
можетъ; нельзя предположить, что конецъ баллады намъ только
не сохраненъ, такъ какъ въ метрическомъ отношенш поэма
закончена.
Такую же странность встрйчаемъ мы во второй балладе,
посвященной последнему жертвоприношенш Геракла. Начи-
нается она словами: „Мы поемъ, какъ никогда смелый сынъ
Амфитрюна оставилъ городъ Эхалш добычею пламени../; за-
т4мъ идетъ разсказъ о благодарственномъ жертвоприношенш
Геракла по случаю взятля. этого города. „ Тогдаа, продолжаетъ
поэтъ,
непреоборимый рокъ подсказалъ Деянир-в многослезную хитрость
когда она узнала горькую вЪсть о томъ, что безстрашный сынъ Зевса
ведетъ белорукую 1олу женой въ свой богатый домъ. О несчастная, о
горемычная, что задумала она! Погубила ее могучая ревность и мрачная
завеса передъ гЬмъ, чему суждено было исполниться, когда на цветистой
рък£ Ликорм-в она приняла отъ Несса роковой, чудесный даръ.
И опять конецъ; въ чемъ состояла хитрость Деяниры и какой
она им'Ьла исходъ—объ этомъ ничего не сказано.
Темноты тутъ, разумеется, н4тъ никакой. Слушатели Вак-
хилида знали—да и мы это знаемъ—что Менелай въ главной
части своей р^чи требовалъ возвращешя ему Елены, и что
это его требоваше уважено не было; они знали, что Деянира,
чувствуя себя оставленной своимъ мужемъ Геракломъ, при-
бегла къ мнимо-любовному средству, подаренному ей никогда
коварнымъ кентавромъ Нессомъ, и противъ своей воли отра-
вила имъ своего мужа во время его благодарственнаго жертво-
приношешя. Очевидно, Вакхилидъ отнесся къ своему д4лу
иначе, ч'Ьмъ къ нему отнесся бы современный поэтъ. Мы
86 ш. воскресппе поэты: 1. вакхилидъ.
требуемъ отъ поэмъ законченной композицш независимо отъ
того, предполагаетъ ли авторъ свой сюжетъ изв'Ьстнымъ чита-
телямъ или нйтъ; и н4тъ надобности доказывать, что наше
требоваше справедливо. Точно такъ же понимали свою задачу
и древше поэты, писавпие поэмы родственнаго характера, на-
чиная, приблизительно, съ веокрита — о бол4е раннихъ мы
представлешя не им-Ьемъ. У Вакхилида не то. Греческая
сага—это р-Ька, текущая вдоль л'Ьса по равнин-Ь. Вотъ черезъ
просЬку заглянуло солнце и ярко осветило небольшое про-
странство этой ргЬки. Ему д4ла нгЬтъ до того, что освещенное
имъ пространство не им-Ьетъ ни начала, ни конца; и мы лю-
буемся игрою лучей на поверхности волнъ, ничуть не смущаясь
незаконченностью этой картины. Такъ, повидимому, и совре-
менники Вакхилида охотно мирились съ тймъ, что ихъ поэтъ
освйщалъ своимъ талантомъ лишь произвольно выбранный имъ
уголокъ веЬмъ знакомой саги.
Съ историко-литературной точки зрйшя это явлеше инте-
ресно. Не Вакхилидъ былъ изобрйтателемъ баллады; таковымъ
должны мы считать Стесихора, отъ поэмъ котораго сохрани-
лись лишь отрывки. Если законченность не обязательна для
Вакхилида, то она подавно не обязательна и для этого го-
раздо бол4е древняго поэта. Такимъ образомъ наша находка
освгЬщаетъ намъ ц4лую область ранней греческой лирики, о
которой мы до сихъ поръ ничего сказать не могли.
Но если законченность и не обязательна для балладъ Вак-
хилида, то это не значитъ еще, чтобы она въ нихъ отсутство-
вала совсЬмъ. Мы познакомились до сихъ поръ лишь съ двумя
его балладами; всЬхъ же шесть. Правда, о шестой, въ виду не-
значительности сохранившагося отрывка, ничего сказать нельзя;
но уже въ пятой—въ 16—мы имйемъ если не законченный,
то, по крайней мгЬр*Ь, цельный разсказъ. Приключения 16 до-
ведены до конца; недостаетъ, однако, объединяющей идеи,
фокуса, такъ сказать, композицш, а потому и законченности
за этой балладой признать нельзя. А такъ какъ по своимъ
поэтическимъ достоинствамъ она стоитъ не выше разсказа о
дочеряхъ Прета въ 11-ой эпиникш, то мы ее можемъ оставить
въ стороне. Остаются, такимъ образомъ, двгЬ: третья и чет-
вертая; изъ нихъ последняя законченна, если не по формй,
то по иде-Ь, первая же—и въ томъ, и въ другомъ отношеши.
Начнемъ, однако, съ той, т.-е. съ четвертой баллады.
По преданно, аеинсклй царь Эгей, приживъ отъ трезен-
ской царевны сына весея, оставилъ его у матери. Прощаясь
съ ней, онъ приподнялъ огромный камень и, положивъ подъ
него свой мечъ, опустилъ обратно; женЬ же сказалъ, чтобы
она тогда только отправила сына къ нему, когда онъ будетъ
настолько силенъ, чтобы добыть изъ-подъ камня его мечъ. За-
гЬмъ потекли /оды; Эгей состарился, и его душой овладела
(поел* расправы съ Ясономъ) злая волшебница Медея. Но
вотъ намеченный Эгеемъ и зат/Ьмъ забытый имъ срокъ насту-
пила весей явился. Никто его не узналъ, кровгЬ Медеи; пред-
чувствуя, что этотъ юноша положить конецъ ея власти, она
возбудила подозр4н1е стараго царя противъ него и уговорила
его поднести ему ядъ въ прив4тственномъ кубки. Принимая
кубокъ изъ рукъ отца, весей, согласно обычаю, отстегнулъ
свой мечъ и положилъ его на столъ; по этому мечу отецъ его
призналъ и еще во-время усиЬлъ вышибить у него изъ рукъ
отравленный кубокъ. Медея убедилась, что ея д-Ьло проиграно,
и спаслась бйгствомъ.
Все это поэтъ предполагаетъ изв4стнымъ своимъ слушате-
лямъ; онъ переносить насъ въ тотъ моментъ, когда вйсть о
приближеши таинственнаго юнаго богатыря была принесена
въ Аеины. Вся баллада состоитъ изъ разговора между Эгеемъ
и ...неизвестно кймъ: быть можетъ, Медеей, но возможно также,
что это былъ своего рода хоръ, царскле ратники; начинается
она въ истинно-былинномъ стили такъ:
Царь священныхъ Аеинъ, властитель веселыхъ шшйцевъ! Отчего не-
давно мйднозвонная труба запала воинственную ибснь? Недругъ ли во
глав* войска нереступаетъ границы нашей земли? Или злодеи-разбойники
силой уводятъ стада оведъ, обижая пастуховъ? Или что другое озабочи-
ваетъ твое сердце? Говори; я полагаю, что если какой-либо смертный рас-
иолагалъ силой отважныхъ юношей, то располагаешь ею и ты, сынъ Пан-
дюна и Креусы!
Эгей объясняете въ чемъ д'Ьло, разсказываетъ о нодвигахъ
юнаго незнакомца, о томъ, какъ онъ истребилъ разбойниковъ;
„боюсь, — заключаете онъ свой разсказъ, — что это кончится
ч4мъ-то недобрымъ". Тревога растетъ:
88 ш. BOCKPEcmiE поэты: 1. вакхилидъ.
А кто этотъ челов'вкъ, по твоимъ изв'встаямъ, и откуда? Съ какой
свитой приходитъ онъ? Ведетъ ли большую рать съ браннымъ орушемъ?
Или шествуетъ въ однихъ только своихъ досп'Ьхахъ, точно купецъ-ски-
талецъ по чужой земл-в,—онъ, столь стойюй, могучШ и смелый, что смогъ
усмирить великую силу т'бхъ мужей? Видно, самъ богъ его посылаетъ
для суда надъ дурными людьми. Трудно видь человеку, всегда тво-
рящему зло, избегнуть зла самому; все можетъ совершиться въ долгомъ
времени.
Отв4тъ Эгея не особенно успокоителенъ; онъ описываетъ
осанку и вооружеше юноши и заключаетъ словами:
Въ глазахъ его сверкаетъ багровое пламя вулкана; онъ—отрокъ на
порог* юности, но знаюшдй утЪху Ареса, войну и медный шумъ битвъ;
направляется же онъ въ царство доблести—Аеины.
Этимъ знаменательнымъ словомъ кончается баллада. Поэтъ
описалъ одинъ только моментъ—возникновеше тревоги, но это
описаше едино и законченно.
Но эта четвертая баллада при всЬхъ <;вояхъ неоспоримыхъ
достоинствахъ не выдерживаетъ сравнения съ третьей, оза-
главленной „Молодежь и весейа; такъ какъ эта последняя
должна быть признана в-Ьнцомъ не только балладъ, но и
всЬхъ поэмъ Вакхилида, то мы им4емъ право заняться ею
обстоятельнее.
8.
Корабль о черной корми, увозивппй храбраго Оесея и съ нимъ дв1>
седмицы прекрасной iqmncKou молодежи, уже разсвкалъ волны Крит-
скаго моря; мощно надували 6*блый парусъ с-вверные в^тры, по вол* слав-
ной владычицы брани, эгидоносицы Аеины.
Такова обстановка, въ которую поэтъ прямо переноситъ
своихъ слушателей; остальное они знали сами. Явившись въ
Аеины, весей, сынъ Эгея—который, однако, былъ только его
земнымъ отцомъ, между гЬмъ какъ его мистическимъ, боже-
ственнымъ отцомъ былъ, по в-Ьровашямъ грековъ, владыка
моря Посидонъ — засталъ этотъ городъ данникомъ царя Ми-
носа; въ видЬ дани онъ долженъ былъ посылать ему ежегодно
семь отроковъ и семь дЬвушекъ на съедете заключенному въ
лабиринтъ чудовищу Минотавру. Желая или освободить свое
отечество отъ этого позора, или погибнуть, весей взялся со-
„6ЕСЕЙ ИЛИ МОЛОДЕЖЬ*.
89
провождать тЬхъ отроковъ и дйвушекъ, которымъ въ томъ году
выпалъ печальный жребШ; среди посл'Ьднихъ находилась и
красавица Эрибея. Миносъ лично явился за своей добычей; и
вотъ они вмйст/Ь отправляются въ Еритъ.
Ранили сердце Миносу лютые дары Киприды, негой увенчанной бо-
гини; не смогъ онъ до две удержать своей руки отъ девушки, коснулся
ея б'влаго лица. Вскрикнула Эрибея, призвала мъдноброннаго Пащцонова
внука; взглянулъ на нихъ весей—грозно сверкнули черные зрачки подъ
его бровями, страшная боль взволновала ему душу. И онъ сказалъ:
„Сынъ великаго Зевса! нечестно управляешь ты сердцемъ въ своей
груди; удержи, герой, свою гордую силу. Что намъ назначила всесильная
воля боговъ, что намъ приноситъ опустившаяся чашка в'всовъ справедли-
вости—рокъ свой мы выполнимъ, когда наступитъ часъ; ты же не давай
хода своимъ обиднымъ помысламъ. Пускай тебя зачала на ложъ Зевса
подъ отрогами Иды благородная красавица, дочь Феникса — въдь и меня
дочь богатаго Питоея родила морскому Посидону, а темнокудрыя Нереиды
даровали ей золотую фату. Поэтому я прошу тебя, вождь кноссШцевъ, воз-
держаться отъ многослезной гордыни; не хочу я видъть веселаго св*Бта
безсмертной Зари, если ты кого-либо изъ моихъ молодыхъ спутницъ под-
чинишь себъ противъ ея воли. Нътъ! прежде мы испытаемъ силу своихъ
рукъ, а что будетъ дальше—ръшитъ богъ".
Такъ сказалъ мужъ о доблестномъ копьб, удивляя дловцовъ своей
гордой отвагой. Вскипблъ зять Солнца (Миносъ); сталъ онъ думать
новур, коварную думу.
„Сильный отецъ мой Зевсъ", сказалъ онъ, „услышь меня! Если правда,
что тебъ меня родила бълорукая финиюянка, то ниспошли съ неба, какъ
ясное знамеше, быструю огневолосую молшю. (Къ Оесею:) Если же и тебя
трезенская Этра родила сотрясателю земли Посидону, то (снимая кольцо
съ руки), бросившись смъло въ обитель твоего отца, принеси мнъ съ глу-
бины моря вотъ это прекрасное золотое украшеше моей руки. А слы-
шитъ ли мою просьбу всъмъ управляюпцй владыка молши Кронидъ—это
ты узнаешь тотчасъ".
Услышалъ могучШ Зевсъ безмерную молитву; великую славу пода-
рилъ онъ Миносу, желая сдълать всевидной честь своего милаго сына.
Сверкнула молшя; Миносъ, увидъвъ вожделенное чудо, простеръ руки къ
святому эоиру, воинственный мужъ, и сказалъ:
„Ты видишь, весей, этотъ ясный даръ Зевса? Бросься же и ты въ
шумящее море; а отецъ твой, Кронидъ Посидонъ, доставитъ тебъ высшую
славу на зеленой землъ14.
Такъ сказалъ онъ: у того же не содрогнулась душа. Ставъ на плот-
ную палубу, онъ прыгнулъ; мирно приняла его морская пучина. Возлико-
валъ въ душъ своей сынъ Зевса и—велгьлъ пустить по вгьтру прекрасный
корабль] но судьба готовила другой исходъ. Быстро пронеслось судно; съ-
верный вътеръ изо всей силы дулъ позади него. Вздрогнули всб дъти
4-696
90 ш. воскресппе поэты: 1. вакхилидъ.
аоинянъ, когда герой бросился въ море, и слезы полились по ихъ н£ж-
нымъ щекамъ; они ждали горькой участи для него.
Тбмъ временемъ морсюе дельфины быстро понесли великаго Эесея
къ дому его отца; онъ вошелъ въ чертогъ боговъ. Съ трепетомъ уви-
дблъ онъ святыхъ дочерей блаженнаго Нерея; отъ ихъ дивныхъ тблъ
исходила заря, точно отъ пламени, золотыя тесьмы обвивали ихъ волосы;
весело выступали онъ въ хороводъ своими гибкими ногами. Онъ увидблъ,
затъмъ, и дорогую супругу своего отца, прекрасно о кую Амфитриту; она
облачила его въ пурпуровый плащъ и возложила на его кудри драгоцен-
ный вънецъ—тотъ вънецъ съ алыми розами, который ей некогда пода-
рила на ея свадьбе коварная Афродита.
Нбтъ для разумныхъ людей ничего нев-вроятнаго въ томъ, что тво-
рится по волб боговъ: онъ появился у корабля о красивой кормБ. О, въ
какихъ помыслахъ застигъ онъ кносскаго вождя, когда онъ вышелъ не-
вредимымъ изъ моря, наудивлеше всбмъ, съ дарами боговъ, блиставшими
вокругъ его членовъ! Тутъ девушки въ новомъ весельи съ радостнымъ
крикомъ приветствовали его; далеко огласилось море; а вблизи юноши
своимъ мягкимъ голосомъ запали пэанъ.
Аполлонъ делоссюй! Возрадуйся пбснямъ хора кеосцевъ и ниспошли
имъ богоданную счастливую судьбу.
Какъ было сказано выше, наша баллада им4етъ въ руко-
писи два заглав1я: „Молодежь" и „весей". Я желалъ бы
предложить третье: „Медовый мъхяцъ делосскаго союза".
Читатель догадывается, что я хочу завести р4чь объ алле-
горическомъ толкованш нашей баллады, и, пожалуй, будетъ
склоненъ отнестись недоверчиво къ этой попытке. Замечу,
поэтому, тутъ же, что вопросъ о допустимости или недопу-
стимости аллегорическаго толковашя долженъ быть рйшаемъ
въ каждомъ отд4льномъ случай отдельно: будучи, напр., не-
допустимымъ у Шекспира, оно не только допустимо, но и
прямо необходимо у Данте. Что же касается возникшихъ въ
V-мъ в-Ькй до Р. X. миеовъ—а мы им4емъ полное основаше
полагать, что нашъ принадлежитъ къ ихъ числу—то они веЬ
могутъ быть названы небесными проекщями земныхъ явленш;
особенно же это касается т/Ьхъ, героемъ которыхъ мы видимъ
весея. Будучи первоначально довольно темнымъ м4стнымъ ге-
роемъ, какихъ было въ Грещи множество, онъ въ эпоху ти-
рана Писистрата входитъ въ славу какъ идеальный царь-объ-
МЕДОВЫЙ МЬСЯЦЪ ДЕЛОССКАГО СОЮЗА. 91
единитель Аттики. Но полный расцвЪтъ его почиташя со-
стоялся лишь въ У-мъ вйкй и связанъ съ именемъ того че-
ловека, который былъ завершителемъ „делосскаго" союза юшй-
скихъ морскихъ государствъ подъ главенствомъ Аеинъ — Ки-
мона. Въ 469 г. Кимонъ съ благословешя дельфШскаго бога—
который былъ расположенъ къ нему за его аристократическую
и спартанофильскую политику — перенесъ (мнимые) останки
весея въ Аеины, учредилъ ему кулътъ и выстроилъ храмъ,
носивпий его имя. СгЬны этого храма были расписаны совре-
менными художниками, Полигнотомъ и Микономъ; объ одной
изъ картинъ этого послгЬдняго поздн-Ьйппй очевидецъ, Павсанш,
говоритъ следующее: „Роспись третьей сгЬны для незнакомыхъ
съ предашемъ неясна, отчасти по винЬ времени, отчасти же
потому, что Миконъ изобразилъ не все. Отвезя въ Критъ ве-
сея, а съ нимъ и остальныхъ отроковъ и дйвушекъ, Миносъ
воспылалъ страстью къ Перибей (sic). Когда же весей ему
воспротивился, онъ въ гнив* среди другихъ оскорбительныхъ
ргЬчей сказалъ ему и то, что онъ не сынъ Посидона, такъ
какъ не въ состоянш принести ему обратно его перстееь,
если онъ броситъ его въ море. Сказавъ это, Миносъ, говорятъ,
бросилъ перстень; весей же вышелъ изъ моря съ этимъ перст-
немъ и съ золотымъ вйнкомъ, подаркомъ Амфитриты".
Штъ надобности доказывать, что картина Микона—точная
иллюстращя къ балладе Вакхилида. А такъ какъ об4 они—
и картина и баллада—приблизительно одновременны, связь же
картины съ политикой Кимона засвидетельствована, то позво-
лительно догадываться о такой же связи также и для бал-
лады. Теперь вспомнимъ, что баллада была написана для хора
города Ееоса, который былъ однимъ изъ шшйскихъ госу-
дарствъ, вошедшихъ въ составъ делосскаго союза; прибавимъ
къ этому, что она была исполнена въ честь „делосскаго"
Аполлона, покровителя этого союза; все это не можетъ не
навести насъ на мысль, что прославляемый поэтомъ весей—
олицетвореше главенства Аеинъ надъ делосскимъ союзомъ
шшйскихъ государствъ.
А теперь присмотримся ближе къ содержанш баллады.
Она сводится къ двумъ дййств1ямъ: заступничеству за Эрибею
и приключешю съ кольцомъ. Въ обоихъ противникомъ весея
4*
92 ш. воскРЕспиЕ поэты: 1. вакхилидъ.
былъ критскШ царь Миносъ; если весей—представитель Аеинъ,
какъ главы делосскаго союза, то что такое Миносъ? Отвить
не можетъ быть сомнительнымъ: представитель Спарты, какъ
главы всЬхъ греческихъ государствъ, не исключая и Аеинъ,
до сравнительно недавняго времени. Для этой роли онъ го-
дился какъ нельзя лучше: Еритъ былъ уже въ эпоху Гомера
дорическимъ государствомъ, отца же Миноса Зевса и спар-
танцы называли своимъ родоначальникомъ. А если такъ, то и
смыслъ приключешя съ кольцомъ выясняется сразу. Миносъ
бросаетъ въ море свое кольцо; весей добываетъ его, доказывая
этимъ свое происхождение отъ владыки моря Посидона. Спарта
теряетъ главенство надъ морскими государствами (гегемонш
на море, какъ говорили проще) и оно переходить къ Аеи-
намъ, какъ первостепенной въ Грещи морской державе. До
какой степени этотъ символизмъ удобопояятенъ, показываетъ
всЬмъ известный родственный обрядъ обручешя венещанскаго
дожа съ Адр1атикой.
Переходъ морской гегемоны отъ Спарты къ Аеинамъ былъ
неизб'Ьжнымъ посл4дств1емъ дальновидной политики вемистокла
и Саламинской победы; но въ те времена люди во всЬхъ
историческихъ собьтяхъ доискивались личныхъ мотивовъ, и
причиной утраты Спартой гегемонш была выставлена гордость
(hybris) спартанскаго царя Павсашя и оскорблешя, которыя
отъ него претерпевали союзники-кшшцы. Именно эти оскор-
блешя повели къ тому, что юшйцы отложились отъ спартан-
цевъ и стали искать заступничества у Аеинъ—такъ повйству-
ютъ вей гречесше историки, начиная Геродотомъ, продолжая
вукидидомъ и Исократомъ и кончая Плутархомъ. Такъ пред-
ставляетъ дело и Вакхилидъ; Миносъ оскорбляетъ Эрибею,
одну изъ «юшйскихъ» д'Ьвушекъ-спутницъ весея (прошу за-
метить, что Вакхилидъ не безъ умысла называетъ отроковъ и
д4вушекъ, сопутствующихъ весею, «ютйской молодежью»,
хотя это были, разумеется, авиняне и авинянки); весей засту-
пается за нее, вступаетъ въ споръ съ Миносомъ и въ этомъ
споре побеждаетъ.
Интереснее всего то, что аллегор1я Вакхилида, у котораго
девушка является символической представительницей оскор-
бленныхъ Павсашемъ союзниковъ, была современемъ облечена
8ЕСЕЙ И КИМОНЪ.
93
въ плоть и кровь и превратилась въ настоящую легенду; эту
легенду, какъ нельзя лучше подтверждающую правильность
нашего толковашя, мы читаемъ у Плутарха въ бюграфш Ки-
мона. „Видя, что Павсанш обращается съ союзниками грубо и
своевольно и допускаетъ много безчинствъ всл4дств1е своего
необузданнаго нрава и своей безразсудной сиЬси, Еимонъ
сталъ ласково принимать обижаемыхъ и человеколюбиво съ
ними обращаться; такъ-то онъ незаметно, не съ помощью ору-
ж!я, а обходительностью и добрымъ словомъ завоевалъ геге-
мошю надъ Элладой: большинство союзниковъ обратилось къ
нему и къ Аристиду, не будучи въ состоянш выносить тяже-
лый нравъ и BiicoKOMipie Павсашя. Говорятъ, между прочимъ,
что Павсашй однажды вел-Ьлъ привести къ себ4, для любов-
ныхъ наслажденш, византшскую девушку, дочь знатныхъ ро-
дителей, по имени Клеонику; запуганные родители, за невоз-
можностью сопротивлешя, отправили девушку; она же, попро-
сивъ спальниковъ убрать огонь, стала молча въ темнот* под-
ходить къ ложу Павсашя, который уже спалъ. При этомъ она
наткнулась на св4тильникъ и нечаянно опрокинула его; Пав-
санШ, услышавъ шумъ, испугался, схватилъ лежаний тутъ же
кинжалъ—воображая, что къ нему приближается какой-то не-
другъ — и ударилъ имъ девушку. Она упала и тотчасъ отъ
удара умерла; но съ гЬхъ поръ и Павсашя оставилъ покой.
Ночью, во время сна, ея т4нь являлась ему и гневно шеп-
тала ему стихъ:
Близокъ возмезд1я часъ! человеку на гибель надменность.
Это и было главной причиной того, что возмущенные союз-
ники съ Кимономъ во глав*, осадили его и заставили уйти
изъ Византш".
Разумеется, наша баллада не нуждается въ этомъ толко-
ваши для того, чтобы быть понятной—я самъ сказалъ выше,
что она понятна и такъ для всЬхъ, кто мало-мальски зна-
комъ съ греческой миоолопей. Штъ; второй ея смыслъ суще-
ствуем параллельно съ первымъ, ничуть не подчиняя его
себ4. Главный его интересъ—историческш; онъ жив4е, ч4мъ
какое бы то ни было историческое повйствоваше свидетель-
ствуете о довйрш ншйскихъ союзниковъ къ Аоинамъ въ пер-
94 ш. воскреспие поэты: 1. вакхилидъ.
вые годы авинской морской гегемоны. Вотъ почему я выше
предложилъ озаглавить нашу балладу: «Медовый мёсяцъ де-
лосскаго союза».
9.
Усп4хъ Вакхилида, сказалъ я выше, былъ сравнительно
умйреннымъ у грековъ и почти ничтожнымъ у римлянъ. По-
следнее неудивительно и неважно; ни Пиндаръ, ни Симонидъ,
въ силу характера своей поэзш, не могли пользоваться успй-
хомъ у другого народа, кроме своего. Важно первое обстоя-
тельство; оно повл1яло на оценку Вакхилида въ новейшей
литературе, причемъ, какъ это бываетъ часто, сравнительное
пренебрежете было заменено абсолютнымъ. Вотъ, ради при-
мера, отзывъ о Вакхилид-Ь въ наиболее распространенномъ
изъ руководствъ греческой словесности—въ руководств* Криста
(Christ): „Его поэз1я была только отзвукомъ величавой гешаль-
ности Симонида; ему недоставало самородной силы оригиналь-
ная творчества. Равнымъ образомъ и въ стили онъ пошелъ
не дальше опрятной гладкости". Мне думается, что теперь,
поел* открьтя подлинныхъ поэмъ Вакхилида, этотъ приговоръ
долженъ быть признанъ несправедливымъ. Никто не поставить
новонайденнаго представителя греческой лирики выше того,
который до посл-Ьдняго времени былъ для насъ ея единствен-
нымъ представите л емъ, выше Пиндара: сравнительная оценка
древнихъ останется въ сил*. Но онъ займетъ почетное место
въ пантеоне древней поэзш, немного ниже своего старшаго
собеседника.
„Великъ буду я среди великихъ, малъ среди малыхъ",
гордо сказалъ про себя однажды этотъ последнш. И онъ былъ
правъ; нужно уметь возвыситься душою до надгорныхъ сферъ
мысли, чтобы оценить суровыя красоты Пиндаровой музы. Кто
на это неспособенъ, для того Пиндаръ останется первообра-
зомъ выспренняго шитическаго парешя и более ничемъ. Вак-
хилидъ этихъ словъ про себя повторить бы не могъ. Онъ—
поэтъ общедоступный; въ этомъ его главное отлич1е отъ Пин-
дара. Древше говорятъ намъ, что царь 1еронъ предпочиталъ
ОЦЕНКА ВАКХИЛИДА..
95
его этому последнему, и что это предпочтете, оказываемое его
сопернику, возмущало гордую душу еиванскаго поэта. Тщетно
искали мы подтверждешя этому известно въ новонайденныхъ
поэмахъ; но, допуская его достоверность, мы безъ труда его
поймемъ.
Вакхилидъ доступнее Пиндара, прежде всего, по своей
внешней форме. Какъ легко и плавно льется его стихъ, какъ
естественны и незамысловаты его конструкции! Все у него ясно,
все удобопонятно; можно прочесть много его стиховъ одинъ за
другимъ, не испытывая непр1ятнаго чувства, что то или другое
место лишь наполовину понято, что следовало бы прервать
чтеше, чтобы тщательнее вникнуть въ его смыслъ. Это, безъ
сомнйтя, заслуга, и заслуга немалая—гЬмъ более, если поду-
мать о тйхъ трудностяхъ въ самой техники стихосложешя
лирическихъ поэмъ, которыя приходилось ему преодолевать, о
техъ мудреныхъ лирическихъ схемахъ, отъ которыхъ рябитъ
въ глазахъ у непривычнаго читателя, и которыя поэтъ дол-
женъ былъ неуклонно соблюдать въ строгомъ соответствш строфъ
и эподовъ. Надобно признать, Вакхилидъ съ замечательной
легкостью владелъ стихомъ; это—Овидш греческой лирики.
Доступнее онъ Пиндара, во-вторыхъ, и по идейному содер-
жанш своихъ поэмъ: Врядъ ли онъ когда-либо ощущалъ ту
трагическую неудовлетворенность истиннаго поэта-творца, не
находящаго выражешя тому, что волнуетъ его грудь,—ту не-
удовлетворенность, въ сознанш которой Мицкевичъ однажды
сказалъ, что „мысль извращаетъ чувство, а слово извращаетъ
мысль". Мы чувствуемъ ее не разъ у Пиндара, когда онъ,
гневно отбрасывая мысль, не желающую укладываться въ слове,
прибегаетъ къ образу, или, наоборотъ, разрушаетъ образъ
мыслью; но Вакхилидъ—совершенно другая натура. Мягкш и
податливый, онъ жилъ въ полномъ мире со своими мыслями;
светлое, безмятежное настроеше господствуетъ въ его поэмахъ.
Онъ глубоко веруетъ въ свой идеалъ «всевидной доблести» и
говорить о немъ въ сознанш, что и все окружаюпце въ него
веруютъ.
Эпинитя, последнимъ поэтомъ которой онъ былъ, умерла
вместе съ нимъ, но умерла по-гречески: съ улыбкой на устахъ.
96
ш. воскресные поэты: 2. геродъ.
II.
Геродъ
И ЕГО БЫТОВЫЯ СЦЕНКИ.
(1892).
1.
Истекшш 1891 годъ надолго останется памятнымъ въ исто-
рш классической филолоии; онъ принесъ намъ, не говоря о
мелкихъ новинкахъ, два крупныхъ и драгоцЬнныхъ дара—
книгу Аристотеля о государств* аеинскомъ и бытовыя сценки
Герода. Какой счастливой случайности обязаны мы этими двумя
находками—объ этомъ соблюдается тЬми, кому знать надле-
житъ, упорное и знаменательное молчаше; лишь самый фактъ
случайности остается несомн'Ьннымъ, а съ у станов лешемъ этого
факта устраняется всякая надобность задавать себ* вопросъ о
связи между обоими крупными приращешями греческой пись-
менности. Т4мъ не менйе, благодаря второй случайности, связь
эта существуешь; историкъ греческой словесности, желаюшдй
определить мйсто Герода въ интересующей его наук*, долженъ
будетъ избрать исходной точкой Аристотеля и новонайденный
его трактатъ; солидный и серьезный опытъ учен'Ьйшаго изъ
греческихъ философовъ и игривыя картинки одного изъ наи-
менее серьезныхъ греческихъ поэтовъ находятся въ довольно
тесной причинной связи другъ съ другомъ, и только установ-
леше этой связи дастъ намъ возможность правильно судить о
послйднемъ.
Въ третью четверть четвертаго вика до Р. X. родительница
нашей культуры представляла довольно безотрадную картину—
безотрадную не потому, что ея содержашемъ была отчаянная
и безнадежная борьба лучшихъ греческихъ государствъ за свою
независимость, а потому, что въ этихъ самыхъ государствахъ
люди измельчали и не были бол4е въ силахъ нести тяжелое
бремя геройства, завещанное имъ предками. Все же въ этой
мрачной картин* мы находимъ одно мйсто, освещенное самыми
ОРГАНИЗАЩЯ НАУКЪ.
97
яркими лучами солнца,—место, гд4 нашелъ себе убежище генш
прогресса, давно уже покинувшш народное вече и поле брани.
Это место—роща Аполлона Ликейскаго въ Аеинахъ, где училъ
и бесЬдовалъ Аристотель. Никогда до этого и никогда после
этого опытъ организащи и централизацш науки не былъ сд4-
ланъ въ столь широкихъ разм*£рахъ и съ такой надеждой на
успЪхъ. Я не буду говорить здесь о самомъ руководителе
этомъ единственномъ человеке, знавшемъ решительно все, что
было доступно знанш въ т4 времена,—а этого было гораздо
более, ч^мъ склонны думать люди, незнакомые съ греческой
наукой; едва ли не важнее учености Аристотеля, которой онъ
никому завещать не могъ, была его организаторская деятель-
ность. Онъ назначалъ каждому изъ своихъ учениковъ соответ-
ствующую его таланту работу; подъ его руководствомъ и при
его непосредственномъ участш образовался тотъ кладъ уче-
ности, который остался после смерти учителя достояшемъ его
школы и продолжалъ носить имя того, кто былъ душой обще-
ства и наложилъ на общее дело печать своего духа. Еладъ
этотъ состоялъ, какъ известно, изъ трехъ категорш сочиненш:
1) сочинешй, дающихъ эмпирически матергалы къ отдель-
нымъ наукамъ; 2) сочинешй, имеющихъ содержашемъ фило-
софско-теоретическое изложете этихъ наукъ, и 3) сочиненш
популярныхъ, назначенныхъ для более широкаго круга чита-
телей. О последнемъ разряде мы ничего почти не знаемъ; ко
второму принадлежатъ все сохранивпияся намъ подлинныя
сочинешя Аристотеля, кроме одного—именно трактата «о го-
сударстве Аоинскомъ», единственнаго представителя перваго
разряда.
Этотъ трактата содержитъ довольно пространное изложеше
какъ исторш, такъ и системы аеинской конститущи и былъ
частью очень обширнаго сочинешя, носившаго заглав!е ПоХ.1-
xetat и имевшаго содержашемъ систему и, повидимому, исто-
piio конститущи 158-ми почти исключительно греческихъ го-
сударства Вотъ какихъ исполинскихъ размеровъ былъ суб-
стратъ, на которомъ Аристотель воздвигъ небольшое по объему
здате своей «Политики». Мы знаемъ, что и для другихъ фи-
лософско-теоретическихъ сочиненш Аристотеля существовали
въ древности таше субстраты: намъ они не сохранены.
98
III. В0СКРЕСШ1Е ПОЭТЫ! 2. ГЕРОДЪ.
Но родной сестрой политики, по мнЬшю Аристотеля, была
этика. Об* эти науки превосходятъ важностью все остальныя,
обе он4 им^ютъ практическую и притомъ обшую цель; эта
цель—осуществлеше идеи добра. Нельзя думать, чтобы фило-
софъ, построивший свою «Политику» на такомъ огромномъ
фундаменте, какъ 158 книгъ ПоХстесшу, свою «Этику» со-
здалъ апрюрнымъ путемъ; другими словами, мы должны до-
пустить сочинеше, относившееся къ «Этики» Аристотеля точно
такъ же, какъ его 158 книгъ IloXrceUbv относятся къ его
«Политик*». Ставя вопросъ такимъ образомъ, мы почти что
рйшаемъ его; действительно, мы получаемъ пропорщю, три
члена которой известны, а при такихъ услов1яхъ неизвестный
четвертый членъ можетъ быть опред4ленъ безъ всякихъ затруд-
нений. Этотъ неизвестный членъ будетъ иметь содержашемъ
описаше определеннаго числа человеческихъ характеровъ, по-
добно тому, какъ ILoXizsiai имели содержашемъ описаше опре-
деленнаго числа государственныхъ конституций; но, конечно,
характеры эти не будутъ характерами определенныхъ лицъ-
современниковъ Аристотеля, что было бы нескончаемо и без-
смысленно. Въ этомъ отношеши методъ автора нашего #'а дол-
женъ былъ существенно отличаться отъ метода «Политш».
Чтобы воздвигнуть прочное основате эмпирической этики, не-
достаточно было копировать характеры встречныхъ лицъ; на-
добно было предварительно, путемъ наблюдешя и психологи-
ческаго анализа, виделить въ сложномъ механизме характера
данной личности существенное среди случайнаго, дать этому
существенному наименовате, проследить его въ характерахъ
другихъ лицъ, у которыхъ оно проявляется съ большей силой,
и такимъ образомъ найти типическаго представителя того су-
щественнаго, о которомъ идетъ речь; его-то портретъ необхо-
димъ для эмпирической этики, и собрате такихъ портретовъ
будетъ именно сочинешемъ, котораго мы доискиваемся, я'омъ
нашей пропорцш. Другими словами: субстратомъ Аристотеле-
вой этики была обширная эпьологгя, построенная на техъ же
началахъ и по тому же методу, какъ и медицинская патолоия;
это последнее сравнеше мы будемъ иметь въ виду и въ даль-
нейшемъ ходе нашего разсуждешя.
этолоия.
99
2.
Сочинете, о которомъ идетъ р-Ьчь, действительно суще-
ствовало въ древности; оно ходило подъ именемъ беофраша,
лучшаго друга и ученика Аристотеля, и носило заглав1е Перс
^ftuv. Намъ оно известно довольно точно благодаря сохра-
нившимся тремъ извлечетямъ, содержащимъ описатя тридцати
характеровъ. Конечно, извлечете никогда не можетъ заменить
подлинника; къ тому же въ данномъ случай эксцерпторы не
только тщательно пропустили все, чтб было сказано веофра-
стомъ о цгЬли его сочинетя, но одинъ изъ нихъ еще приба-
вилъ отъ себя предислов1е, долго вводившее въ заблуждете
читателей. Очевидно, эксцерпторъ самъ заблуждался; онъ д-Ь-
лалъ извлечете изъ сочинетй, въ которомъ было описано
много дурныхъ и см'Ьшныхъ сторонъ человйческаго характера;
не мудрено, что онъ приписалъ этому сочиненш ц4ль мора-
листическую: „дабы наши сыновья стали лучше, видя пооста-
вленнымъ имъ въ назидате прим4рамъ, как1е люди наиболее
достойны того, чтобы съ ними поддерживать сношетя", какъ
онъ самъ выражается въ предисловие Не такъ давно веофрастъ
попалъ даже въ сатирики. Одинъ нашъ современникъ поже-
лалъ подарить русской публики переводъ одного извлечетя
изъ его Перс ^{kov, но по незнатю пересолилъ и—очевидно
изъ желатя сделать свой переводъ интереснее—написалъ
его такимъ крйпкимъ слогомъ, какой наверное никогда не
грезился даже эксцерптору, не говоря уже о тонкомъ и благо-
воспитанномъ беофраетЬ; на основати-то этого перевода одинъ
критикъ—не филологъ, впрочемъ,—сначала произвелъ 0ео-
фраста въ сатирики, а загЬмъ выбранилъ его за его бледность
и отсутств1е сатирической соли. На самомъ же д^лй сочинете
веофраста им4етъ не моралистичесшй и уже, конечно, не
сатирически, а исключительно этологическш характеръ. Мора-
листъ Сенека и сатирикъ Ювеналъ описываютъ человйчесме
пороки съ ц4лью возбудить отвращете къ нимъ,—этологъ
веофрастъ описываетъ гЬ же пороки съ ц^лью ихъ изучетя;
первые пишутъ страстнымъ и гнйвнымъ, посл4днш—спокой-
нымъ и д-Ьловымъ тономъ. Насколько веофрастъ отличается
100
ш. воскреспие поэты: 2. геродъ.
отъ моралистовъ и сатириковъ, настолько онъ приближается
къ медикамъ, изучающимъ болезни челов^ческаго тЬла и объ-
ясняющимъ намъ, по какимъ симптомамъ можно узнать какую
болезнь. Возьмемъ, ради примера, начало десятой характе-
ристики: „о скаредности ((ихроХоуСа): подъ скаредностью мы
понимаемъ превосходящую разумную м$ру бережливость по
отношенш къ деньгамъ; скареднымъ мы называемъ человека,
который, наприм'Ьръ, уступая свой домъ друзьямъ для собрашя,
взыскиваешь по 1/2 обола съ человека; или, видя, что его
рабъ разбилъ горшокъ или сковороду, д'Ьлаетъ ему соотв-Ьт-
ствующ1й вычетъ изъ его порщи; или не дозволяетъ поднять
упавшую съ его дерева маслину или финикъ, и т. д.*. Таковы
вей тридцать характеристикъ; сперва идетъ опредйлеше бо-
лезни души, затЬмъ симптомы, по которымъ она узнается.
Не трудно представить себ$, какую важность должно было
имйть обширное сочинеше, изъ котораго извлечены сохранив-
нпеся намъ жалюе эксцерпты, для такой этики, какой была
этика Аристотеля, въ которой проводилось учете о virtus in
medio, о томъ, что каждая добродетель есть качество среднее
между двумя пороками, — бережливость, наприм4ръ, качество
среднее между скаредностью и расточительностью. А если такъ,
то, мы, конечно, не ошибемся, признавая Аристотеля вдохно-
вителемъ этого столь необходимаго для его всенаучной лабо-
раторш сочинешя.
Постараемся представить себ* этотъ фактъ во всей его
важности. Аристотелю понадобилось, въ числ-Ь другихъ сочине-
нш, образующихъ его стройную энциклопедш человйческихъ
знанш, также и этика, разборъ нравственныхъ свойствъ чело-
веческой души. Каждый изъ его предшественников^, имйя
д4ло съ подобнаго рода задачей, просто изложилъ бы то, до
чего онъ додумался своимъ умомъ, основываясь на томъ,
чему научила его жизнь. Аристотель поступаетъ иначе; онъ
говоритъ своимъ ученикамъ: „идите въ народъ и наблюдайте
всЬхъ; не гнушайтесь неприглядныхъ чертъ людей, съ кото-
рыми вы будете им4ть д4ло; опЬ для васъ важнее ихъ св-Ьт-
лыхъ сторонъ, подобно тому какъ для медиковъ больные люди
важнее, чймъ здоровые. Не пренебрегайте мелочами; онЬ легче
всего ускользаютъ отъ наблюдателя, а между гЬмъ именно онЬ
„ХАРАКТЕРИСТИКИ" 0ЕОФРАСТА. 101
составляютъ характеры т4хъ людей, которые, въ свою очередь,
составляютъ общество. Не увлекайтесь; вы должны постоянно
помнить, что вы—естествоиспытатели, и что единственное чув-
ство, которое вы должны ощущать при видЬ предмета вашихъ
наблюденш,—любознательность".Такъ приблизительно долженъ
былъ выразиться Аристотель. Его устами наука устранила пре-
граду, отделявшую ее до тЬхъ поръ отъ жизни. Про Сократа
Цицеронъ говоритъ, что онъ свелъ философш съ неба и по-
селилъ ее въ хижинахъ людей; Аристотель сдЬлалъ то же
самое съ наукой: онъ объявилъ весь окружающий насъ м1ръ
ея предметомъ.
Посл,Ьдств1я этого слова были чрезвычайно замечательны.
До тйхъ поръ эллины, можно сказать, не знали реализма въ
полномъ смысле слова: въ высокомъ искусстве, включая туда
и поэзш, онъ подчинялся идеализму, въ низменномъ былъ
низведенъ до карикатуры: произведете искусства должно было
или облагораживать человека своей красотой, или веселить
его своею уродливостью; чувство простой и безпристрастной
любознательности не предполагалось существующимъ у публики.
Теперь все это меняется; вся окружающая насъ пустая и ме-
лочная жизнь была объявлена интересной — и вотъ реализмъ
широкой струей вливается въ искусство и поэзш. Скульптура
ощущаетъ на себе его влдяше; ваятели изображаютъ, рядомъ
съ богами и героями, обыкновенныя и грубыя физюномш па-
стуховъ, рыбаковъ, деревенскихъ бабъ и мальчишекъ; живопись
следуетъ примеру скульптуры,—создается жанръ. Въ поэзш ко-
мед!я прежде всего поддается новому течешю; она изгоняетъ
карикатуру и пасквиль и превращается въ ту картину нравовъ,
которая и поныне до некоторой степени шг1шяетъ насъ въ
творетяхъ Мольера — до некоторой степени, такъ какъ то,
что было естественнымъ и реальнымъ у Менандра, сделалось
условнымъ у его французскаго подражателя.
Вообще поэз1я благодаря своимъ твердо выработаннымъ
формамъ мало годилась для воспр1яйя новаго содержатя; темъ
не менее течете реализма было столь мощно, что эти формы
не устояли. Если не считать трагедш, о судьбе которой въ
те времена мы слишкомъ мало знаемъ, то все отрасли поэзш, про-
должавпия свое существовате, прониклись реализмомъ. Въ
102 ш. воскресшие поэты: 2. геродъ.
этомъ отношенш первое место принадлежитъ человеку, кото-
раго мы привыкли считать творцомъ такъ называемой алексан-
др1йской поэзш—Еаллимаху. Какой родъ поэзш, казалось бы,
менее доступенъ реализму, ч-Ьмъ гимны въ честь боговъ? ТЬмъ
не менее реализмъ проникаетъ и туда; въ гимне Каллимаха
въ честь Артемиды мы находимъ очень интересную въ этомъ
отношенш картинку. Описывается, какъ малолетняя Артемида
отправилась къ Киклопамъ добывать себе вооружеше; поэтъ
рисуетъ намъ жилище Киклоповъ, ихъ страшный видъ, ихъ
работу. Подруги Артемиды—все они были девятилетними де-
вочками—перепугались при виде этихъ чудовищъ; поэтъ ихъ
извиняетъ (ст.. 64): „Имъ не грешно было испугаться ихъ;
даже те дочери блаженныхъ, которыя не очень маленыия, не
могутъ безъ страха видеть Киклоповъ; и если кто-либо изъ
девочекъ не слушается своей матери, то мать стращаетъ
свою дочку Киклопомъ,—и вследъ затемъ изъ угла дома вы-
лезаетъ Гермесъ, выпачкавъ все тело сажей, и пугаетъ де-
вочку; она же, закрывъ личико руками, бросается на лоно
матери". Все это могло произойти и, безъ сомнешя, часто
происходило въ семейной жизни современниковъ Каллимаха.
Гермесъ здесь просто—проказникъ-старшш братъ, приходяпцй
на помощь матери не столько съ педагогическою целью,
сколько для своего удовольств1я, чтобы самому посмеяться на
счетъ трусихи-сестры. Конечно, поэтъ не постарался объяснить
намъ, какимъ образомъ у небожителей завелась вся эта де-
твора; онъ прекрасно зналъ, что никто изъ его современни-
ковъ не задастъ ему такого вопроса. Читая тате гимны, не-
вольно вспоминаешь релипозную живопись временъ Возрожде-
тя, когда художники такъ же мало стеснялись со своими
сюжетами и вводили обстановку обыденной жизни въ изобра-
жеше священныхъ сценъ.
Поел* гимновъ сдалась и эпическая поэз1я; тотъ же Кал-
лимахъ посвятилъ прекрасный эпосъ «Гекалу» описанш уго-
щешя аеинскаго царевича весея деревенской старушкой Ге-
калой, при чемъ были описаны съ большимъ реализмомъ, какъ
сама хозяйка, такъ и убранство ея убогой хижины и скромныя
блюда, которыми она потчевала своего высокаго гостя. Этотъ
примеръ нашелъ себе подражателей. Темъ не менее надобно
РЕАЛИЗМЪ ВЪ АЛЕКСАНДР1ЙСК0Й П0Э31И. 103
сознаться, что это проникновеше старыхъ формъ новымъ со-
держашемъ было само по себе противно духу реализма,—по
крайней мере того реализма, котораго требовалъ Аристотель.
Въ комедш нашъ интересъ сосредоточивается на фабуле, а
фабула въ слишкомъ широкихъ разм-Ьрахъ пользуется момен-
томъ случайности, чтобы быть вполне реалистичной. Въ гим-
нахъ и эпосахъ выступаютъ боги и герои,—реализмъ играетъ
второстепенную роль. Новое содержаше требовало новой формы;
это прекрасно понялъ современникъ Каллимаха, одинъ изъ
лучшихъ поэтовъ Эллады — беокритъ. Спишу заметить, что
веокритъ не былъ реалистомъ; онъ былъ скорее романтикомъ,
можно даже сказать, что въ этомъ заключается его главная
сила. Но въ нйкоторыхъ своихъ стихотворешяхъ онъ усту-
паетъ новымъ в^яшямъ и приближается къ Каллимаху, а въ
одномъ даже заходитъ значительно далее его. Это стихотво-
peHie—«Праздникъ Адониса»; его ядро—гимнъ въ честь этого
несчастнаго любимца Афродиты. Итакъ, мы опять имйемъ дело
съ гимнической поэз1ей; дана возможность, стало быть, срав-
нить веокрита съ Каллимахомъ, и результатъ сравнешя реши-
тельно въ пользу веокрита. Реалистически элементъ не вне-
сенъ веокритомъ въ самый гимнъ, какъ это было сделано
Каллимахомъ; ему посвящена особая бытовая сценка, вн'Ьшнимъ
образомъ соединенная съ гимномъ. Одна женщина-мещанка
навйщаетъ другую; поболтавъ другъ съ дружкой всласть глав-
нымъ образомъ о своихъ мужьяхъ, онЬ отправляются на празд-
никъ Адониса, слушаютъ гимнъ въ его честь и загЬмъ воз-
вращаются домой. Фабула, стало быть, самая простая; не она
привлекаетъ къ себе нашъ интересъ. Для самого поэта глав-
нымъ былъ, повидимому, гимнъ, но насъ плЗшяетъ не онъ,
а именно обе собеседницы-мещанки и ихъ пустыя речи, ды-
пгашдя естественностью и жизненной правдой. Повидимому,
авторъ этого стихотворешя изучалъ людей именно такъ, какъ
этого требовалъ Аристотель; онъ почти что уже нашелъ
форму, въ которой нуждалась поэзш, съ техъ поръ какъ къ
ней было предъявлено требоваше чистаго реализма—форму
этологической поэмы. Я говорю «почти что», такъ какъ вео-
критъ, всетаки, сделалъ гимнъ въ честь Адониса ядромъ всего
стихотворешя. Чтобы осуществить форму этологической поэмы,
104 ш. воскресши поэты: 2. геродъ.
оставалось сделать еще одинъ шагъ впередъ — отбросить со-
всЬмъ это ядро и оставить одну только сценку, веокритъ этого
шага не сд'Ьлалъ очевидно потому, что онъ былъ въ дупгЬ не
реалистомъ, а романтикомъ.
3.
До 1891 года мы должны были предполагать, что этотъ
шагъ вовсе не былъ едЬланъ: веокритъ оставался для насъ
самымъ реалистическимъ поэтомъ такъ называема™ эллинисти-
ческаго першда. Нын4 же, благодаря счастливой находки, мы
знаемъ, что этотъ дроб4лъ былъ восполненъ послйдователемъ
и почитателемъ веокрита — именно гЬмъ поэтомъ, которому
посвященъ настоя щш очеркъ. Геродъ представляетъ собою пре-
дельную точку въ томъ направлены греческой мысли, исход-
ной точкой котораго было поставленное Аристотелемъ требо-
ваше, чтобы путемъ изучешя характеровъ окружающихъ насъ
людей былъ заложенъ фундаментъ достаточно солидный для
того, чтобы нести на себЬ здаше эмпирической этики; чего
достигъ въ деловой, ученой проз* беофрастъ, къ чему стре-
мились,каждый въ своей области, Менандръ, Каллимахъ, вео-
критъ, то осуществилъ Геродъ. Его мы должны считать твор-
цомъ этологической поэмы, всецело посвященной изображенш
нравовъ окружающихъ насъ людей, безъ всякихъ побочныхъ
соображенш, притомъ изображенш цхъ ради одной только лю-
бознательности, а не въ видахъ проповеди или сатиры. Еще разъ
подчеркиваю эту последнюю разницу: Геродъ, подобно вео-
фрасту, быть этологомъ, а не моралистомъ или сатирикомъ.
Этимъ онъ, къ слову сказать, отличается отъ того бол4е ран-
няго поэта, съ которымъ его часто сближаютъ—отъ Софрона
сиракузскаго, бытовая сценка котораго такъ нравилась Платону.
Въ этомъ его значеше: онъ понялъ, въ чемъ состояло тре-
боваше его времени, и создалъ тотъ родъ поэзш, который наи-
более соотв-Ьтствовалъ этому требованш. Отсюда слйдуетъ, что
онъ былъ замйчательнымъ челов'Ькомъ, но далеко еще не сл-Ь-
дуетъ, чтобы онъ былъ великимъ поэтомъ. Напротивъ; вео-
критъ, какъ поэтъ, стоитъ выше его, и если мы затрудняемся
ОТЪ ОЕОКРИТА КЪ ГЕРОДУ.
105
произнести то же суждеше относительно Еаллимаха, то виною
тому, по всей вероятности, несчастная случайность, лишившая
насъ возможности читать его Гекалу и Этш. Не всегда рефор-
маторы бываютъ великими людьми; очень часто челов4къ де-
лается реформаторомъ не столько благодаря своимъ положи-
тельнымъ качествамъ, сколько благодаря одному отрицатель-
пому—отсутствш сердечной теплоты, привязывающей насъ къ
традицш, хотя бы мы и сто разъ признали ее отжившею свой
вйкъ. Но, какъ я уже сказалъ, Геродъ, во всякомъ случае,
поэтъ замечательный и заслуживающей того, чтобы мы позна-
комились съ нимъ ближе—т.-е., говоря точнее, съ его стихо-
творешями, такъ какъ объ его жизни мы почти ничего не
знаемъ. Въ первой его сценке читается восторженная похвала
Египту и его „доброму царю"; отсюда мы можемъ заключить,
что Геродъ жилъ при дворе египетскаго царя или, по край-
ней мере, намеревался посетить этотъ дворъ, подобно 0ео-
криту. Тамъ же упоминается ^ святыня обоготворенной четы
брата-сестры", изъ чего мы заключаемъ, что сценка написана
после смерти „сестры", т.-е. Арсинои Филадельфы, въ 270 г.
Две друия сценки имеютъ театромъ действ!я островъ Косъ,
но такъ какъ герои этихъ сценокъ представлены чужестран-
цами, то ясно, что самъ поэтъ не былъ оттуда родомъ. Въ
одной изъ этихъ сценокъ, именно въ четвертой, одна изъ со-
бесе дницъ съ апломбомъ называетъ Апелла эфесцемъ, хотя не
было никакой надобности называть его родину, да къ тому же
Апеллъ родился не въ Эфесе, а въ Колофоне, и только впо-
следствш получилъ граждански права въ Эфесе, Это наводитъ
на мысль, что герои нашего поэта, а съ ними и онъ самъ,
были эфесцами. Заключеше это подтверждается однимъ местомъ
въ первой сценке, именно выражешемъ „хоромы нашей бо-
гини" въ смысле „рай земной"; отсюда видно, что городъ, о
которомъ идетъ речь, славился культомъ одной богини, а это
какъ нельзя лучше подходитъ къ Эфесу, обладавшему именно
въ те времена роскошнымъ храмомъ Артемиды. Вотъ и все,
что мы знаемъ о личности нашего поэта.
Зато мы должны быть благодарны судьбе, возвратившей
намъ недавно семь полныхъ его стихотворенш, каждое длиною
среднимъ числомъ въ 100 стиховъ. Это—законченныя сценки
106 ш. воскресные поэты: 2. геродъ.
изъ быта маленькихъ людей—современниковъ и, повидимому,
земляковъ Герода. Фабула, какъ и следовало ожидать, везде
отличается простотой и обыденностью; высокаго полета мыслей
и красоты слога мы требовать не въ праве; точно такъ же
естественность и, такъ сказать, безнамйренность подбора исклю-
чали нравоучительную или сатирическую тенденщю. Поэтъ
пишетъ безо всякой задней мысли; онъ какъ бы говоритъ чи-
тателю: „кому интересно послушать речи кумушекъ и богомо-
локъ, самодурокъ-барынь и сердитыхъ матушекъ, строгихъ учи-
телей и проказниковъ-мальчугановъ, ремесленниковъ и людей
неопрятной профессш,—тотъ можетъ взять въ руки мою книжку;
но пусть онъ ничего не требуетъ, кроме голой правды. Мои
герои говорятъ стихами, а не прозой, но во всемъ остальномъ
они—точные снимки съ тЬхъ, которыхъ вы ежедневно можете
найти на улицахъ и у прилавка, на папертяхъ храмовъ и
въ засЬдашяхъ суда, въ убогихъ хижинахъ и еще более убо-
гихъ квартиркахъ третьяго этажа; кому не интересны подлин-
ники, тому не советую заниматься и этими моими портретамии.
Въ этомъ существенная разница между Геродомъ и Менан-
дромъ, даже совершенно независимо отъ фабулы: Менандръ
при всемъ своемъ реализме остается художникомъ, Геродъ не
более какъ добросовестный копистъ.
Въ нашъ в^къ фотографической живописи и эксперимен-
тальнаго романа такое отношеше автора къ своему сюжету
является вполне естественными съ этой точки зр4шя можно
сказать, что Геродъ избралъ для своего воскресешя очень удоб-
ный моментъ. Но отсюда еще далеко не слйдуетъ, чтобы Ге-
родъ былъ въ наши дни писателемъ вполне понятнымъ также
и для т4хъ, кто можетъ завести съ нимъ знакомство только при
посредничестве переводчика. ВсЬмъ известно, какъ трудно пе-
редать на чужомъ языки особенности народной речи: именно
то, что въ подлиннике сразу поражаетъ насъ своей жизнен-
ной правдой, въ перевод* выходитъ безцветнымъ и даже книж-
нымъ. И все-таки переводъ остается, при всехъ своихъ недо-
статкахъ, единственнымъ средствомъ, которымъ мы распола-
гаемъ для того, чтобы дать представлеше о Героде лицамъ,
не имеющимъ возможности читать его въ подлиннике; необхо-
димо только, чтобы они прониклись убеждешемъ, что это очень
РЕАЛИЗМЪ ГЕРОДА.
107
недостаточное средство, и что въ подлинники они нашли бы
наверное превосходнымъ то, что въ переводи имъ покажется
только сноснымъ.
4.
Возьмемъ, ради примера, третью сценку. Метротима, жен-
щина преклонныхъ л4тъ, входитъ, въ крайнемъ волненш, въ
домъ своего ближайшаго родственника, учителя Ламприска,
ведя за руку своего сына Еоттала, здороваго мальчугана при-
близительно 12 —14 л4тъ. Слишкомъ много у нея накииЬло
на дупгЬ; ея р4чь льется какъ потокъ, и по всему видно, что
она кончитъ не скоро, хотя цЬль своего посЬщешя она вы-
сказала уже съ первыхъ словъ. „Да благословятъ тебя, Лам-
прискъ, любезныя музы и дадутъ теб4 испытать всякую ра-
дость и насладиться жизнью! Вели рабу поднять этого негодяя
себ4 на плечи и дай ему такую порку, чтобы его скверная
душа осталась у него на однйхъ губахъ. Онъ совершенно ра-
зорилъ меня бедную своей игрой въ орлянку; да, бабокъ ему
теперь уже мало, онъ придумалъ для меня еще болйе тяжкое
наказаше. Спроси-ка его, гд4 квартира его учителя — куда
мпЬ каждое тридцатое число (охъ, ужъ эти мн4 тридцатый
числа!) приходится идти съ платой, хотя бы я навзрыдъ пла-
кала — не скоро найдется онъ ответить теб4; зато вертепъ,
гд'Ь живутъ носильщики и бйглые рабы — этотъ онъ твердо
знаетъ и другому показать можетъ. Бедная доска, которую я
исправно натираю воскомъ каждый м'Ьсяцъ, лежитъ сиротой
у ножки его кровати — той, что ближе къ crimi; онъ нена-
видитъ ее пуще смерти, а если и возьметъ когда-нибудь въ
руки, то и тогда ничего путнаго не напишетъ, а только весь
воскъ соскоблитъ. Бабки (нетронутыя) валяются во всЬхъ м4-
шкахъ и сЬткахъ; они лоснятся точно наша бутылочка съ
масломъ, которой мы постоянно пользуемся. Въ грамот* онъ
ни аза не разберетъ, если ему не твердить пять разъ одно и
то же; намедни отецъ заставилъ его разбирать по складамъ
слово „Маронъ"—такъ этотъ грамотей Марона превратилъ
въ Симона, такъ что я сама себя прозвала дурой за то, что
вместо того, чтобы учить его пасти ословъ, даю ему хорошее
108 ш. воскресние поэты: 2. геродъ.
воспиташе, думая найти въ немъ подспорье на черный день.
Другой разъ, когда мы—или я, или его отецъ, подглуховатый
и подслеповатый старикъ — велимъ ему сказать какое-нибудь
м4сто изъ трагедш, приличное его возрасту, такъ онъ ц*дитъ,
какъ сквозь дырявый мйшокъ: „Аполлонъ... ловецъ...а. „Да
в*дь это", говорю я, „сум*етъ сказать теб*, несчастный, даже
твоя бабушка, никогда не обучавшаяся грамот*, да и любой
фрипецъ". А поиробуй-ка посильнее постращать его — такъ
онъ три дня не знаетъ порога нашего дома и тЬмъ временемъ
разоряетъ свою бабку, б4дную старуху, или взберется на
крышу и сидитъ тамъ, вытянувъ ноги и опустивъ голову,
точно мартышка. А мн*-то каково вид4ть его тогда, какъ ты
думаешь! И не столько его самого жалко, сколько черепицъ,
которыя крошатся точно хворостъ, такъ что при приближены
зимы меня заставляютъ платить по три полушки за каждую.
Плачешь, да ничего не поделаешь: вс* жильцы въ одинъ го-
лосъ твердятъ, что это сд*лалъ Метротиминъ сынъ Котталъ —
и чувствуешь, что это правда, такъ что даже раскрыть ротъ
совестно... Ужъ пожалуйста, Ламприскъ, если хочешь, чтобы
вотъ эти богинц дали теб* счастье и удачу для твоей даль-
нейшей жизни, дай ты ему не менЬе... — „Не безпокойся,
Метротима", утешаете ее учитель, „онъ останется доволенъ".
СлЬдуетъ жестокая расправа, очень подробно описанная Ге-
родомъ. Подъ конецъ проказникъ делается „пестр'Ъе зм1яа,
но Метротим* кажется, что все еще недостаточно; Ламприскъ
обЬщаетъ ей продержать ея сына нисколько времени у себя,
подъ домашнимъ арестомъ, и познакомить его въ это время
основательно, подъ аккомпаниментъ розги, съ книгой; это
об*щате ее успокоиваетъ, и она уходитъ разсказать обо всемъ
мужу.
Я нарочно привелъ in extenso жалобу Метротимы; въ ней
заключается главный интересъ нашей сценки съ бытовой точки
зр*шя. Н*тъ надобности доказывать, что эта женщина отнюдь
не комическш персонажъ. Она уже на склон* л*тъ, она почти-
что вдова, такъ какъ ея старый мужъ, „страдающш глазами
и ушами", къ работ* очевидно неспособенъ. Она—глава семьи;
ея сына сос*ди называютъ „сыномъ Метротимы", а не по
отчеству: отца, стало быть, какъ бы не существуетъ. Она очень
УЧИТЕЛЬ.
109
б4дна: ей трудно платить учителю грамоты его ничтожное ме-
сячное жалованье, трудно отдать нисколько полушекъ за раз-
битая черепицы. За свои трудовые гроши она р-Ьшила дать
сыну хорошее воспиташе, надеясь на будущее; но этотъ сынъ
развивается такъ, какъ часто развиваются мальчики, не чув-
ствуюпце надъ собой авторитета отца; наука ему не по вкусу,
зато онъ дружится съ людьми самой сомнительной нравствен-
ности и играетъ съ ними въ азартныя игры на деньги, взятыя
у матери, или—что еще в^роятнйе—вырученныя за продан-
ную домашнюю утварь. Таково горе этой маленькой семьи.
Все же поэтъ постарался о томъ, чтобъ портретъ его героини
вышелъ не слишкомъ идеальнымъ; онъ внесъ въ ея горе тотъ
диссонансъ, который присущъ неподдельному горю, по край-
ней мйрй т4хъ людей, которые не пршбр'Ьли путемъ строгага
самоизучешя и самовоспиташя некоторой, можно сказать, гла-
д1аторской выправки. Зд^сь, прежде всего, комическая нотка:
нескончаемость рЪчи бедной женщины, приводящей не только
всяк1е пустяки изъ жизни ея сына, но и едЬланныя ею по
поводу этихъ пустяковъ тоже довольно пустыя замйчаюя. Зд^сь,
во-вторыхъ, добрая доля наивнаго эгоизма; можно не прида-
вать значешя словамъ Метротимы, что ей жаль не сына, ко-
торый можетъ полегЬть съ крыши и сломать шею, а черепицъ—
эти слова она могла сказать въ сердцахъ. Но она открыто со-
знается, что, давая сыну хорошее воспиташе, она думаетъ о
себ4; это очень тонкая и правдивая черта. Материнская лю-
бовь, такймъ образомъ, не особенно велика; мнй думается, что
современный реалистъ остался бы вполне доволееъ характе-
ромъ этой матери.
5.
Послй матери займемся типомъ супруги; мы встр'Ьчаемъ его
въ первой сценке. Метриха, хорошенькая молодка, вотъ уже ни-
сколько м'Ьсяцевъ оставлена своимъ мужемъ Мандрисомъ; онъ
уЬхалъ,—ну, разумеется, туда, куда убзжали тогда предпршм-
чивые люди, въ Египетъ, къ „доброму царюа Птолемею (Фи-
ладельфу или Евергету); о тонкомъ панегирики этому последнему
была р^чь выше. Въ это-то скучное время отсутств1я мужа ее
110 III. ВОСКРЕСШ1Е ПОЭТЫ! 2. ГЕРОДЪ.
поеЬщаетъ ласковая старушка Гиллида, „тетка Гиллида", какъ
ее называетъ Метриха; судя по всему, она врядъ ли могла сво-
бодно навещать свою молодую подругу въ бытность ея мужа.
Метриха ей рада: есть съ кЪмъ поболтать; а чтобы болтать
можно было безъ сгЬснешй, прислуга высылается изъ комнаты.
Предосторожность оказывается ук-Ьстной: старушка „р4чь ве-
детъ обинякомъ", но цЬль, къ которой она стремится, довольно
ясна. „Давно ты уже вдовой сидишь, дитятко мое? Видь съ
тЬхъ поръ, какъ Мандрисъ уЬхалъ въ Египетъ, уже десять
мйсяцевъ прошло, а написалъ ли онъ теб* хоть одну букву
съ т4хъ поръ? Позабылъ онъ тебя, вотъ что: полюбилось ему
вино изъ новой чарки. А въ ЕгипгЬ живется хорошо — охъ,
какъ хорошо! Чего тамъ только н*Ьтъ! и богатство, и слава, и
зрйлища, и царская милость. А женщинъ тамъ столько, сколько
зв'Ьздъ на небесномъ своди; и всЬ они первыя красавицы, не
хуже тЪхъ трехъ богинь, что никогда предстали передъ Па-
рисомъ на гор* Ид'Ь". Сравнеше это для этихъ богинь вовсе
не лестно; набожная Гиллида сознаетъ это и бормочетъ про
себя: „авось онЬ не разслышали, что я про нихъ сказала",
а загЬмъ снова обращается къ своей собеседниц*. „Такъ за-
чймъ же ты, бйдняжка, сиднемъ сидишь дома?(«кресло греешь»
какъ она картинно выражается). Сама не успеешь оглянуться,
какъ наступитъ старость, и пропадетъ твоя красота. Перестань
тосковать, повеселись денька два или три съ новымъ другомъ.
Нехорошо кораблю стоять на одномъ якорй. Неровенъ часъ,
нагрянетъ буря... ну, не пугайся, дитятко, да хранятъ тебя
боги отъ нея—но в*дь буря можетъ разразиться хоть сейчасъ;
такъ вотъ тогда-то онъ, этотъ другъ, спасетъ тебя и не дастъ
в-Ьтрамъ унести тебя въморе. Всяко бываетъ". — „Чего же теб'Ь
надо?"—спрашиваетъ ошеломленная Метриха.—„Анасъникто
не подслушиваетъ?"— „ДОтъ, никто".—„Такъ вотъ слушай".
Тутъ Гиллида рисуетъ своей подруг* портретъ идеальнаго
юноши, который разъ увидалъ ее на одномъ празднеств* и
съ т*хъ поръ забыть не можетъ; если в-Ьрить Гиллид*, онъ
вн* себя, онъ изнываетъ, но все-таки обнаруживаетъ доста-
точно здраваго смысла, какъ видно изъ того, что онъ обра-
тился со своими жалобами къ опытной Гиллидй, и притомъ,
какъ показываетъ следующее, не съ пустыми руками. Зато та
сводня.
Ill
описываетъ его въ самыхъ яркихъ краскахъ. Какъ подобаетъ
благородному эллину, онъ нисколько разъ былъ побйдителемъ
на пиоическихъ и истмическихъ играхъ—не чета Мандрису,
стало быть. Онъ невероятно богатъ; при этомъ онъ челов'Ькъ
смирный и добрый, мухи не обидитъ; онъ—алмазъ непорочный.
Онъ сверхъ того щедръ и подаритъ подруге такую вещь, о
которой она даже мечтать не смела. „Послушайся меня*,
заключаете искусительница свою речь, „клянусь богами, я
говорю это изъ любви къ тебе". Но это увйреше не помо-
гаете; Метриха, при всей своей неопытности, поняла, чего
отъ нея требуютъ. Она строго и не безъ скрытой угрозы
замечаете: „Недаромъ, Гиллида, слово молвится: волосъ бе-
леете, и умъ тупеете. Клянусь возвращешемъ Мандриса и
милой Деметрой, другой бы я этихъ речей не простила; я
проучила бы ее такъ, что она запила бы у меня другимъ го-
лосомъ, и впредь считала бы порогъ своего дома своимъ вра-
гомъ. Да и тебя я прошу обращаться съ такими речами къ
уличнымъ щеголихамъ, а не ко мне. Пускай уже Пио1ева
дочь Метриха греете себе кресло; не будутъ, по крайней
мере, люди смеяться въ глаза Мандрису". Итакъ, соблазни-
тельница потерпела полную неудачу; но Метриха прекрасно
понимаетъ, что такихъ людей, какъ Гиллида, надобно или не
знать вовсе, или—завязавъ съ ними знакомство—беречь. Она
призываетъ прислугу, ч4мъ заодно заставляетъ старуху дать
разговору другое направлеше, и велитъ ей принести для гостьи
чарку добраго вина. Гиллида сначала ворчитъ, но пить не
отказывается; видя, что дело проиграно, она притворно хва-
лите хозяйку за ея верность и про себя желаетъ долгой
юности двумъ другимъ кл1енткамъ, которыми она, очевидно,
имеете основаше быть довольной.
Сценка съ Метротимой стояла особнякомъ въ древней ли-
тературе; настоящую мы въ состоянш сопоставить съ тремя
аналогичными произведешями: во-первыхъ, съ одной сценой
въ комедш Плавта «Mostellaria» (ст. 177 ел.), встречав-
шейся, вероятно, и въ греческомъ подлиннике, — въ комедш
Филемона, современника Менандра; во-вторыхъ, съ элепёй
Овид1я (Amores I 7); въ-третьихъ, съ сценкой Лушана («Раз-
говоры гетеръ" 7). Главный мотивъ везде одинъ и тотъ же:
112 ш. В0СКРЕСШ1Е поэты: 2. геродъ.
пожилая женщина предлагаетъ молодой красавице, ради бо-
гатыхъ подарковъ и обезпечешя въ будущемъ, изменить об*ту
верности. Второстепенныя различ!я въ фабуле мы можемъ
оставить безъ внимашя, такъ какъ не въ фабул* заклю-
чается главный интересъ сценокъ Герода; ограничимся одной
этолопей.
Въ этомъ отношенш самый сильный недочетъ оказывается
на сторон* Овид!я; красавица не охарактеризована вовсе, или
почти что вовсе; про нее сказано только, что она красн*етъ.
Что же касается старухи, то она является у Овид1я ведьмой
въ буквальномъ смысл* слова: она своими чарами стягиваетъ
луну съ небосклона, вызываетъ т*ни умершихъ, летаетъ по
воздуху и т. д.; подобно Геродовой Гиллид*, и она любитъ
выпить, но у нея эта страсть, по которой она и названа
Дипсадой, превосходитъ всякую разумную м*ру: поэтъ насъ
ув*ряетъ, что она никогда не встр*чаетъ утренней зари въ
трезвомъ вид*. Новый другъ, котораго она рекомендуетъ кра-
савиц*, обладаетъ только однимъ качествомъ: онъ неизм*римо
богатъ. Она пускается въ длинное разсуждеше о томъ, что
это качество зам*няетъ вс* остальныя. Присмотр*вшись ближе,
мы зам*чаемъ, что въ этомъ разсужденш и заключается глав-
ный интересъ элегш, что все остальное—не бол*е какъ рамка
къ нему. Другими словами — поэтъ пресл*довалъ не этологи-
ческую, а моралистическую ц*ль; а если такъ, то несправедливо
и сравнивать его съ Геродомъ.—Гораздо ближе къ Героду въ
этомъ отношенш Плавтъ, alias Филемонъ. Филолахетъ, милый
юноша, выкупилъ на отцовсмя деньги прекрасную невольницу
Филемайю, и ему угрожаетъ поэтому жестокш нагоняй со
стороны строгаго родителя; въ ожиданш этого посл*дняго онъ
пришелъ полюбоваться на свое новое счастье и случайно
дЬлается свид*телемъ разговора Филематш съ ея старой при-
служницей Скафой. Скафа говоритъ Филематш приблизительно
то же, что Гиллида Метрих*. Но странное д*ло! Сопоставляя
Плавта съ Геродомъ, мы находимъ, что у Герода все просто,
естественно, у Плавта шаржированно и шаблонно. Шаржъ мы
можемъ оставить на сов*сти римскаго поэта, допуская, что
подлинникъ этимъ гр*хомъ гр*шенъ не былъ; но и тогда
перев*съ окажется на сторон* Герода. Почему это? Потому,
сводня.
113
что у Филемона эта сцена существуетъ ради фабулы, у Ге-
рода — ради себя самой. Фабула требуетЪ. чтобы Филемаия
была изображена идеаломъ душевной чистоты; это необходимо
для того, чтобы наши симпатш оставались на стороне юноши,
пренебрегшаго ради нея отцовской волей. Во имя этой цЬли
поэтъ нисколько поступился полной естественностью, между
гбмъ какъ Геродъ ничймъ связанъ не былъ. Этотъ прим'Ьръ
очень поучителенъ: онъ какъ нельзя лучше доказываете, что
только бытовая сценка, а не комед1я, могла быть той формой,
въ которой нуждалась этологическая поэма.
А если такъ, то мы заранее должны будемъ отнестись
съ особеннымъ интересомъ къ тому автору, у котораго мы
заимствовали нашу третью параллель—Лутну. Действительно,
здесь мы им-Ьемъ дело съ бытовой сценкой, такой же, какъ
и сценка Герода, только написанной прозой, а не стихами,
отъ чего естественность, разумеется, можетъ только выиграть.
Но, къ сожал^нш, это только такъ кажется; при болгЬе вни-
мательномъ изученш сборника, къ которому принадлежитъ и
наша сценка, именно «Разговоровъ гетеръ», делается очень
вйроятнымъ, что его сценки представляютъ собою переложен1е
прозой сценъ, заимствованныхъ изъ комедш Менандра и его
сподвижниковъ, при чемъ главная задача автора состояла,
разумеется, въ томъ, чтобы избежать характера отрывочности,
осторожно порвать нити, связывавпия избранныя имъ сцены
съ фабулой всей комедш, такъ, чтобы о не являлись цельными
и законченными. Это ему прекрасно удалось въ нашей сценки.
Этотъ разъ искусительница—родная мать; она недовольна гЬмъ,
что ея дочь отталкиваетъ отъ себя всЬхъ богатыхъ и щедрыхъ
юношей, которые желали бы ухаживать за нею, и ладитъ
только съ однимъ невзрачнымъ молодымъ человйкомъ низкаго
происхождетя и безъ всякаго состояшя. Дочь защищаетъ свой
поступокъ, но не такъ, какъ это д^лаетъ Филемайя Плавта.
Она не говоритъ: „Я его одного люблю, я хочу быть ему
верной". Въ той бедной среде, въ которую насъ вводитъ
авторъ, любовь и верность составляютъ лишь часть пышнаго
наряда гетеры. Въ немъ блистаютъ лишь на улице и въ кругу
веселящейся молодежи; дома его не носятъ, такъ какъ онъ
плохо уживался бы съ реализмомъ голыхъ стенъ и битой
114 ш. воскРЕСшгЕ поэты: 2. геродъ.
утвари. Девушка говоритъ, что ея бедный другъ обещалъ ей
то, чего не привыкли обещать, и подавно не привыкли ис-
полнять богатые юноши — об'Ьщалъ жениться на ней. ,Обе-
щал ъ!" вздыхаетъ мать; но дочь тоже понимаетъ, что она
играетъ съ большимъ рискомъ для себя—съ рискомъ потерять
свою молодость и все-таки остаться ни съ ч-Ьмъ. Она дгЬлаетъ
такъ не потому, чтобы была уверена въ ycnixi, а потому,
что не видитъ для себя другой возможности пристроиться; съ
этимъ должна согласиться и мать. — Какъ видно изъ этого
эскиза, по части реализма Лушанъ не уступаешь Героду, въ
чемъ, впрочемъ, н^тъ большой заслуги, если припомнить,
что онъ жилъ четырьмя стол&пями позже его. За Геродомъ
остается лишь одно преимущество, — неподражаемая , прелесть
народной рйчи.
6.
Познакомимся теперь съ третьимъ изъ женскихъ типовъ Ге-
рода — съ самодуркой-барыней. Имя ей—Битинна. Если бы я
имйлъ возможность привести въ точномъ переводи вс4 ея рйчи—
мнй не трудно было бы выставить ее настоящей родоначальницей
героинь«Пошехонской старины». Но точность переводчика имйетъ
свои пределы; познакомиться съ грубымъ цинизмомъ, который
характеризуешь эту женщину въ ея сношешяхъ со своей челядью,
можно только въ подлинник*. Относительно содержашя я дол-
женъ ограничиться краткимъ намекомъ: р*Ьчь иретьо Гастрон*,
красавц'Ь-раб* Битинны, котораго та приревновала къ какой-
то другой женщин*, Амфите*. Наша барыня изображена во-
обще женщиной съ необузданными страстями и склонной къ
насилио; а тутъ еще предметъ ея ревнивой ненависти является
вм^сгЬ съ тЬмъ ея рабомъ, ея полной собственностью. Не-
чего и говорить, что происходить сцена, достойная самыхъ
темныхъ времепъ крепостного права. Битинна велитъ дру-
гому рабу, Пиррио, связать «лакомку» Гастрона, да потуже, и
отвести въ мельницу, служившую въ то же время и засгЬн-
комъ для провинившихся рабовъ. Заплечнымъ мастеромъ со-
стоялъ никто Гермонъ; ему Битинна велитъ передать Гастрона,
чтобы онъ наградилъ ея бывшаго любимца кнутомъ, давъ ему
РЕВНИВИЦА.
115
тысячу ударовъ въ спину и тысячу въ животъ; „смотри, не
забудь", говорить она Пиррш: „тысячу сюда и тысячу сюда;
слышалъ?" Пирргё уходить, уводя съ собой Гастрона на вер-
ную смерть. Тутъ поэтъ прибавилъ новую интересную черту:
повидимому, прочимъ рабамъ приходилось не мало терпеть
отъ прихотей Гастрона, пока онъ пользовался милостями ба-
рыни; зато съ какой радостью набросился на него теперь
этотъ самый Пиррш, съ какимъ наслаждешемъ влечетъ онъ
его на пытку, поскорее, чтобы Битинна не успела опомниться!
Но Битинна все-таки опомнилась; въ самомъ дЗ^тЬ, что она
сделала? Убьютъ въ ея отсутств1е ея раба, не давъ ему и
сотни ударовъ, пропадутъ даромъ три мины, которыя она за-
платила за него и, главное—не надъ к-Ьмъ ей будетъ бол'Ье
измываться. „Скорее, скорее, раба44, говорить она прислуж-
нице, „зови ихъ обратно, пока они еще недалеко". Эта при-
служница, Кидилла, играетъ интересную роль въ этомъ гад-
комъ хозяйств*. Она, девушка съ добрымъ сердцемъ, имйеть
большую власть надъ своей въ корень испорченной госпожей;
последняя—неизвестно какими судьбами—вскормила ее, какъ
она сама выражается, на своихъ собственныхъ рукахъ и лю-
бить не менЬе родной дочери. Кидилла рада; она пускается
въ догонку за удаляющимися. „Пиррш, остановись! Или ты
оглохъ? Тебя зовутъ! Господи, что это такое! Подумаютъ, что
ты тащишь какого-то гробокрада, а не товарища-раба! Не
совестно ли теб-Ь съ такой силой волочить его на пытку?
Смотри, Пирр1й, не иройдетъ пяти дней, какъ я увижу твои
собственныя ноги въ тйхъ же кандалахъ, которыя ты пригото-
вилъ для него". Пиррш волей-неволей возвращается. ТЬмъ вре-
менемъ Битинна успела придумать другое наказаше. „Его ты
введи сюда и оставь связаннымъ", говорить она Пиррш, „а
самъ пойди за Коаемъ—гЬмъ, что клеймитъ рабовъ,—и вели
ему придти сюда съ иглами и чернилами. Будешь ты у меня
пестрымъ", говорить она съ злорадствомъ Гастрону, „не такъ,
такъ иначе". Но тутъ Кидилла вступается за несчастнаго.
„Прости его", говорить она жестокой госпожи, „если хочешь,
чтобы твоя дочь осталась живой, если хочешь выдать ее за-
мужъ и ласкать малютокъ-внучатъ". Но Битинна слишкомъ
оскорблена; ея честь, о которой она имйетъ очень своеобраз-
116 III. BOCKPECIHIE ПОЭТЫ*. 2. ГЕРОДЪ.
ныя понят1я, слишкомъ глубоко ранена. „Не мучьте меня*
Кидилла", говорить она, „а то я убйгу изъ дома. Какъ! мнй
отцустить этого негоднаго раба? Да ведь поел* этого пер-
вая встречная можетъ по праву плюнуть мпЬ въ лицо. Штъ!
коль скоро онъ не умйетъ вести себя по-человечески, пускай
хоть клеймо на его лбу научитъ его знать, кто онъ". „Но
в-Ьдь черезъ пять дней двадцатое число и праздникъ Герешй*,
зам^чаетъ Кидилла. Это въ самомъ деле д^йствуетъ на ба-
рыню: она отпускаетъ раба, но только на время. „Дай намъ
только справиться съ чествовашемъ мертвыхъ, и будетъ тебе
праздникъ после праздника". Такимъ образомъ сцена кончается
угрозой, но мы ей более не веримъ: черезъ пять дней гн^въ
Битинны усп4етъ остыть, Гастронъ опять понравится ей гЬмъ,
ч4мъ нравился раньше, и предсказаше Кидиллы относительно
Пирр1я сбудется. Д6йств1е нашей сценки, такимъ образомъf
закончено.
7.
Перейдемъ къ более отрадной картине. Четвертая сценка
вводитъ насъ въ храмъ Асклешя, повидимому въ Косе* Шкая
Фила со своей подругой Кинно пришла помолиться богу и
принести ему петуха въ жертву за иецйлеше отъ болезни; она
творитъ молитву, а затЬмъ, вместе съ подругой, разсматри-
ваетъ художественныя произведешя, которыми наполненъ храмъ.
Эта тема сразу вызываетъ сравнеше съ идшшей веокрита
«Праздникъ Адониса», о которой речь была выше. Результатъ
сравнешя можетъ быть высказанъ въ немногихъ словахъ:
идилл!я веокрита живее и поэтичнее, сценка его подражателя
однообразнее и реалистичнее. Начнемъ съ самой молитвы. У
веокрита она сплошь написана торжественнымъ и поэтичными
слогомъ и изобилуетъ прекрасными картинами: „Владычица,
возлюбившая Гольги, Идал1й и высокШ Эриксъ, золотомъ играю-
щая Афродита! сколь прекраснымъ привели тебе Адониса отъ
вечно текущаго Ахеронта, на двенадцатый м^сяцъ, нежнонопя
Горы (Hdrai); самыя медленныя среди блаженныхъ любезныя
Горы, но съ радостью встр*чаютъ ихъ вей смертные, такъ какъ
онё всегда что-либо съ собою приносятъ. Киприда, Дюнина
БОГОМОЛКИ.
117
дочь! ты, какъ гласитъ предаше среди людей, сделала без-
смертною изъ смертной Веренику, вливъ амбросШ въ грудь
женщине; въ благодарность тебе, многоименная и многочтимая,
Верепикина дочь, Арсиноя, чудной красоты, какъ Елена, всЬмъ,
что только есть прекраснаго, украшаетъ Адониса" и т. д. Въ
молитве героини нашего Герода тоже встречается нисколько
гомерическихъ словъ, но они производятъ у нея такое же впе-
чатлите, какъ церковпославянсшя словеса въ устахъ нашихъ
богад'Ьленокъ. „Слава тебе, владыка Пэанъ, храняпцй Трикку,
обитающш въ миломъ Косе и Эпидавр4; слава и твоей роди-
тельнице Корониде и Аполлону; слава и Гииее, которой ты
касаешься своей десницей; слава и т4мъ, кому посвящены эти
жертвенники, Панацей и Эпюне и Iaco; слава и Подалирдо и
Махаону, исцелителямъ отъ жестбкихъ болезней, разрушив-
шимъ домъ и стены Лаомедонта; слава всЬмъ богамъ и боги-
нямъ, поселившимся у твоего очага, отецъ Пэанъ! Примите
милостиво отъ меня на ужинъ этого петуха, глашатая моей
хижины, котораго я приношу вамъ въ жертву. Наша жизнь—
жизнь бедная и трудная, а то мы принесли бы тебе быка или
жирную свинью ради болезней, которыя ты снялъ съ насъ,
коснувшись насъ, владыка, своими целительными руками". Слу-
житель принялъ отъ нихъ петуха, и богомолки, въ ожиданш
его отвита, остаются одни на паперти, среди чудныхъ статуй.
Киннб, повидимому, уже раньше бывала въ Косе; она объ-
ясняете своей подруге то, чтб она видитъ; та прйходитъ ото
всего въ восторгъ. Нечего и говорить, что на нее более всего
дЬйствуютъ изображешя реалистичесюя. „ Смотри, душенька,
на эту девочку, съ какой жадностью она глядитъ вверхъ на
яблоко; такъ и кажется, что она тутъ же духъ испуститъ, если
ей его не дадутъ! Штъ, ты смотри, Кинно, ради Миръ, какъ
этотъ мальчишка душитъ стараго гуся! Если бы я не знала,
что онъ изъ камня, я бы подумала, что онъ вотъ-вотъ у мо-
ихъ ногъ загогочетъ! Право, современемъ люди сумеютъ и въ
камни вливать жизнь". Последнее замечаше Филы намъ осо-
бенно интересно, такъ какъ группа, къ которой оно относится—
мальчикт, дупшщй гуся—намъ сохранена. Ея подруга, Кинно,
какъ женщина, видавшая виды, не выражаетъ особаго энту-
з1азма; она знаетъ, что самое лучшее оне увидятъ въ самомъ
118 ш. воскРЕСШ1Е поэты: 2. геродъ.
храмй, куда, однако, еще не пускаютъ. Не пускаютъ другихъ,
но Киннб уверена, что ее и Филу, благодаря ея протекщи,
впустятъ. „Иди за мной, душенька", говорить она подруг*, „и
я покажу теб*Ь такую вещь, какой ты еще отъ роду не виды-
вала. Эй, Кидилла", зоветъ она прислужницу, „поди-ка кликни
служителя». Но Кидилла сама поглощена окружающей ее не-
виданной роскошью; она, какъ бы очнувшись, удивленно смо-
тритъ на госпожу. Та внЬ себя. „Теб*Ь говорятъ", кричитъ она
въ сердцахъ, „чего ты зазывалась? А она и внимашя не обра-
тила на мои слова и стоитъ, выпучивъ глаза пуще рака!
Говорятъ теб4: иди и позови служителя!—Что за тварь! Ни
въ праздникъ, ни въ будни нельзя похвалить тебя; везд'Ь ты
меня б4сишь. Зато клянусь теб4, Кидилла, вотъ этимъ самымъ
богомъ—хоть и не хочется мнй сердиться, но ты заставляешь
меня—кляиусь, повторяю: придетъ тотъ день, когда ты поче-
шешь свою глупую башку!" Подруга старается успокоить рас-
ходившуюся Еинно. „Не давай во всемъ воли своему сердцу,
Кинно; она в4дь раба, а у рабы уши тупостью законопа-
чены". Между гЬмъ народу стало прибывать; двери храма
отворяются, поднимаютъ занав4съ. У Филы глаза разбегаются;
въ храм4 картинная галлерея, и какихъ только картинъ тамъ
н4тъ! „Смотри, Кинно, что за чудныя вещи! Ну, кто бы не
подумалъ, что это написала какая-нибудь новая Аеина? Слава
ей, владычице! Мн4 кажется, если уколоть этого самаго маль-
чика—у него ранка будетъ; а куски говядины у него на ско-
вороде—они какъ будто прыгаютъ, точно горяч1е! А серебря-
ный ухватъ! Вотъ вытаращили бы глаза 1Шеллъ и Патекискъ,
Лампрюновъ сынъ (ювелиры, невидимому)! они подумали бы,
что онъ и взаправду серебряный. А вотъ этотъ быкъ съ про-
водникомъ и женщиной, идущей всл^дъ, и вотъ этотъ носастый,
и этотъ курносый—тихая жизнь у нихъ такъ и смотритъ изъ
глазъ! Право, если бы это мпЬ, какъ женщине, не было не-
ловко, я завизжала бы, какъ бы быкъ меня не забодалъ —
смотри, какъ онъ косится другимъ глазомъ!" Кинно гордо
улыбается: „Да, милая моя, счастливыя руки у эфесца Апелла
на всямя картины; про него нельзя сказать, что онъ одно
умйетъ, а другого н4тъ; случится ему приняться за бога —
онъ и бога съумеетъ изобразить. Такъ-то, душенька: кто не
БОГОМОЛКИ.
119
смотритъ съ восторгомъ на него и на его работы, того сл*Ь-
дуетъ повесить внизъ головой въ мастерской скорняка!" Здесь
разговоръ об4ихъ пр1ятельницъ прерываетъ приходъ служителя,
который объявляетъ имъ, что богъ милостиво принялъ ихъ
приношеше; после краткихъ хозяйственныхъ распоряженш со
стороны Филы подруги удаляются.
Такова наша сценка; въ ней молитвы чередуются съ со-
зерцашемъ предметовъ искусства, последнее опять прерывается
бранью по адресу рабы; все вместе составляетъ живую кар-
тину действительности. Только одно место нашей поэмы про-
изводив впечатлите чего-то д^ланнаго; это — панегирикъ
Апеллу; оно и навело меня на мысль, что поэтъ былъ самъ
эфесцемъ и хогЪлъ почтить память своего великаго земляка.
Но—чтобы вернуться къ составнымъ частямъ нашей сценки—
молитвы встречаются у Герода только здесь; они интересны
съ сакральной точки зр-Ьшя и найдутъ себе место рядомъ съ
другими молитвами, въ особенности съ однородными п'Ьснями-
пэанами въ честь Асклешя, которыя обнаружили раскопки
послйднихъ л4тъ. Художественные восторги тоже встречаются
только здесь; место имъ отныне въ сборнике археологиче-
скихъ свидетельствъ изъ древности—Schriftquellen Овербека.
Ни въ какой сборникъ не войдетъ интересная разве только
съ культурно-исторической точки зрешя перебранка съ рабы-
ней; между темъ она является излюбленной темой Герода. Не
беремся решать вопроса, была ли въ Грецш тупость рабынь
больше или сварливость хозяекъ; какъ бы то ни было, но въ
древнейшемъ греческомъ памятнике, въ которомъ выступаетъ
современная хозяйка со своей рабыней—въ «Лисистрате» Ари-
стофана (ст. 184) обращеше первой къ последней имйетъ сле-
дующую гуманную форму: „Где Скиеена? Ты чего зазевалась?
Дай-ка намъ щитъ", и т. д. У Герода это—неизбежный тонъ;
даже добродетельная Метриха прогоняетъ прислугу фразой, ко-
торую можно передать такъ: „ну, поворачивайся, раба!" Во
второй и третьей сценкахъ рабынь нетъ, четвертая—наша; о
героине пятой сценки, самодурке Битинне, речь была выше;
шестая—имеющая содержашемъ «интимный разговоръ» двухъ
подругъ, въ сущность котораго мы вникать не будемъ—начи-
нается со следующей картины. Къ мещанке Коритто прихо-
120 ш. bockpechiie поэты: 2. геродъ.
дитъ ея подруга Метро; она вежливо приглашаетъ ее при-
сесть, но оказывается, что и присесть некуда; прислуга не
догадалась принести кресло посетительнице. Вспыльчивая Ко-
ритто выходитъ изъ себя: „Обо всемъ должна я сама распо-
рядиться; ты же, дура, ничего не сумеешь сделать отъ себя.
Что это, право! глыбой какой-то, а не рабой, торчишь ты въ
дом^; зато, когда тебе отсыпаютъ крупу, ты все крупинки
считаешь, и если хоть чуточку просыпать, ты целый день
ворчишъ и кипятишься, даже стенамъ тошно становится".
Темъ временемъ раба пошла за кресломъ, но видя, что оно
все въ пыли, считаетъ своимъ долгомъ предварительно почи-
стить его. Это еще более беситъ хозяйку. „Это ты теперь
вздумала его гладить и чистить, когда въ немъ потребность?
Злодейка, кланяйся этой моей подруге; не будь ея, дала бы
я тебе отведать моей ладони". Подруга тоже не изъ благодуш-
ныхъ; она не успокаиваетъ хозяйку, какъ это делаетъ бого-
молка Фила, а только соболезнуешь ей. „Ахъ., милая Еоритто,
ты несешь такое же ярмо, какъ и я; и мне, точно собаке,
приходится лаять и скалить зубы на этихъ проклятыхъ; однако,
о чемъ я пришла поговорить съ тобою..." Недогадливая раба
опять не замЬчаетъ, что подруги желаютъ быть наедине. „Уби-
райтесь вы отсюда", кричитъ Коритто, сопровождая свое при-
казаше непонятнымъ для насъ ругательствомъ, „только уши да
языкъ у васъ есть, всего другого какъ бы не бывало". Раба,
разумеется, уходитъ и возвращается только къ концу сценки
провожать уходящую гостью; конецъ, къ сожаленпо, сильно
пострадалъ въ рукописи, все же изъ отрывковъ видно, что ей
и тутъ достается отъ ея неугомонной госпожи.
Отъ восьмой сценки были обнародованы сначала только
первые три стиха; далее рукопись обрывается. Въ послЬдую-
щихъ издашяхъ, благодаря удачному сложенш и дополненио
лоскутковъ, число стиховъ стало рости и къ 1907 г. уже до-
стигло восьмидесяти. Особенно хорошо возстановлено начало—
новая вар1ащя на излюбленную тему Герода. Просыпается хо-
зяйка (?) и начинается содомъ. „Вставай, раба Псилла; будетъ
тебе храпеть! Наша свинья, чего добраго, издохнетъ отъ жажды.
Ужъ не ждешь ли ты, пока солнце тебя не прожаритъ? И
какъ это у тебя, безчувственной, бока не болятъ отъ этого
интимный разговоръ.
121
спанья! А ночи нынче девятичасовыя! Вставай, говорятъ, зажги
свЬтильникъ, если хочешь, и пусти свинью пастись. Ты еще
ворчишь? Видно, у тебя затылокъ чешется и будетъ чесаться
до тЬхъ поръ, покуда я не приглажу его палкой. Мегаллида,
глупая, и ты спишь сномъ Эндимкша? Твоя работа, видно, не
очень тревожитъ тебя; а у насъ н'Ьтъ даже повязки на празд-
никъ, и на весь домъ не найдется даже одной маленькой
шкурки шерсти. Вставай, дура". И такъ дал4е.
8.
Какъ видно, служанкамъ не очень хорошо жилось въ изо-
бражаемомъ Геродомъ обществе; о положенш рабовъ—кромй со-
вершенно особаго типа, Гастрона въ пятой сценки—мы узнаемъ
гораздо меньше. Виною тому то обстоятельство, что почти всгЬ
сценки Герода имйютъ содержашемъ женскую жизнь. Мужчины
выступаютъ на первый планъ—если не считать сомнительной
восьмой, о которой р4чь впереди — только въ двухъ, второй
которую я пропускаю съ умысломъ, и седьмой.
Эта последняя озаглавлена <Сапожпикъ»; д,Ьйств1е происхо-
дить въ мастерской самого героя, сапожника Кердона; къ нему
является покупательницей нйкая Метро, повидимому, м-Ьщанка,
и съ ней дв'Ь подруги; третья почему-то не решается войти и
останавливается у дверей. „Вотъ, Кердонъ", говоритъ Метро, „я
привела къ теб^ своихъ подругъ; авось у тебя найдется пока-
зать имъ хорошую работу, достойную твоихъ рукъ". „Не да-
ромъ, Метро, я такъ люблю тебя"; любезно отв4чаетъ сапож-
никъ, и тотчасъ зоветъ раба: „Дримилъ, вынеси женщинамъ
большую скамейку. У, тебя зовутъ! Опять заснулъ? Эй, Пистъ,
дай ему хорошенько въ морду, чтобы онъ стряхнулъ эту свою
спячку. А то лучше шиломъ"... Порча текста не даетъ пере-
вести дословно продолжешя этой р'Ьчи; все же видно, что
Дримилъ скамейку наконецъ приноситъ. ЗагЪмъ второй рабъ,
Пистъ, по приказашю хозяина, отпираетъ шкафы одинъ за
другимъ. Сначала разсматриваются сандалш; Кердонъ восхва-
ляетъ свой товаръ: „Любуйся, Метро: вотъ подошва, самая
нервМшая изъ всЬхъ подошвъ. Посмотрите и вы, женщины;
5-696
122 ш. воскресши; поэты: 2. геродъ.
каблукъ какъ придЗзланъ, точно медными гвоздями прибитъ.
Никакого изъяна тутъ н^тъ; никто не скажетъ, что въ этой
сандалш одно хорошо, а другое нехорошо, н4тъ, вся она чудо
какъ хороша. А цв'Ьтъ какой!" и т. д. Нисколько далее онъ
приснащиваетъ свою р4чь обычными у торговцевъ его гильдш
завйретями: „Да отвджутъ мне боги во всЬхъ радостяхъ жизни,
если я лгу. Я видь не то, что друпе; те только и норовятъ,
чтобы содрать съ покупателей крупный барышъ, а по части
искусства куда имъ до меня!" ЗатЬмъ онъ распространяется
о своей горемычной жизни, но видя, что покупательницъ эти
подробности не интересуютъ, переходитъ къ делу. „А впро-
чемъ", говоритъ онъ, „не въ словахъ нуждается коммерщя,
а въ деньгахъ: если эта пара тебе не нравится, Метрб, то
мальчикъ принесетъ другую, затЬмъ еще одну, пока вы не убе-
дитесь сами, что Кердонъ сказалъ вамъ сущую правду". Дей-
ствительно, приносятъ столько разнаго товара, что отъ однихъ
назвашй голова кругомъ идетъ; Метро, однако, возвращается
къ той паре, которая была показана первой. Наступаетъ психо-
логически! моментъ. „Сколько возьмешь за ту первую пару?"
спрашиваетъ Метрб, „только смотри, не слишкомъ громко
греми, а то мы убежимъ". Кердонъ отв-Ьчаетъ уклончиво:
„Н4тъ, ты сначала вникни во все достоинства этой работы,
а зат^мъ уже сама назначь цену; коли будешь знать товаръ,
никакого подвоха тебе отъ меня не будетъ. А затймъ я уже
знаю, коли тебе нужна настоящая сапожничья работа, ты и
ц^ну назовешь такую—клянусь тебе моей седой головой, изъ
которой уже и волосы вылезаютъ,—чтобы искусному мастеру
было чемъ закусить". Храбрится Еердонъ, а самъ про себя
молитву творитъ: „Ой, не оставьте меня, Гермесъ и Убеда,
благодетели мои! Если и теперь неводъ вернется пустымъ, я
право не знаю, чемъ намъ посолить похлебку". „Ты что бор-
мочешь?" спрашиваетъ Метрб; „говори ясно, какая цена этой
паре". „Ужъ право", отвечаетъ Кердонъ, „какой бы сторо-
ной ни показать ее, меньше, чемъ за мину ее уступить нельзя;
даже если бы сама Аеина ее покупала, она не выторговала бы
ни одной полушки". Метро только смеется. „Не даромъ въ
твоей лавчонке", говоритъ она, „такъ много всякаго добра.
Береги тщательно свой товаръ; къ двадцатому числу Тавреона
САПОЖНИКЪ.
123
месяца Геката справляетъ свадьбу Артакены, тутъ-то ей баш-
маки и понадобятся; тогда-то, можетъ быть, онё и принесутъ
тебе то, что ты запросилъ, наверное принесутъ: только сшей
себе м'Ьшокъ, а то твои мины ласки растащутъ".—„Ужъ какъ
хочешь", говоритъ Кердонъ, „а только сама Геката не по-
лучитъ этой пары за меньше, ч4мъ за мину, и Артакена не
получитъ". Такъ д4ло и разстрайвается; къ счастью, подруги
Метрб оказываются более сговорчивыми, въ особенности одна
молодая женщина, которую Кердонъ осыпаетъ своими любез-
ностями, такъ что въ конце концовъ обе стороны остаются
довольны другъ другомъ.
Вернемся, однако, къ восьмой сценке, къ «Сновид,Ьтю>
изъ котораго мы заимствовали выше перебранку хозяйки (?)
съ рабынями. Новыя находки посл-Ьднихъ л^тъ (1907) увели-
чили, какъ было сказано, число стиховъ этой сценки до восьми--
десяти — и эти-то новые стихи значительно изменили нашъ
взглядъ на нее и заставили между прочимъ прибавить вопро-
сительный знакъ къ слову „хозяйки". Еъ сожалйнт, грече-
ск]'я глагольныя формы нигде не обнаруживаютъ пола разсказ-
чика; русская передача, поэтому, въ этомъ пункте будетъ по-
неволе гадательна.
„...А ты, Анна (мужчина или женщина, неизвестно), по-
слушай, если хочешь—въ уме у тебя, видь, недостатка н'Ьтъ—
какой я вид^лъ сонъ. Показалось мне, что я тащу въ гору
козла, болыпущаго и бородатаго. Недалеко отъ вершины я въ
изнеможенш сЬлъ..." ЗагЬмъ описате вследств1е плохой со-
хранности текста становится отрывочнымъ; передъ нами, точно
въ настоящемъ сновид-Ьти, мелькаютъ туманные призраки:
кате-то юноши-козопасы что-то страшное дйлаютъ надъ
козломъ, зат4мъ происходятъ кашя-то игры, точно на Дюни-
с1яхъ, зат^мъ появляется какой-то сердитый старикъ и про-
гоняетъ разсказчика, угрожая его прибить въ случай упорства.
„Спасите, люди!"—кричитъ разсказчикъ,—„я умру, если ста-
рикъ меня ударитъ. Но да будетъ мне свидйтелемъ этотъ
юноша..." Тутъ сновид-Ьшю конецъ. — Его толковаше приба-
вляетъ самъ поэтъ; объ Анн* съ его или ея умомъ н'Ьтъ
болЬе и речи. Козелъ — это задача поэта; пастухи — это гЬ,
которые растерзаютъ его трудъ (критики? плапаторы?). — Но
5*
124 ш. воскресник поэты: 2. геродъ.
кто такое старикъ? И кто такое заступникъ-юноша?... Тутъ
издатели вспомнили о другомъ отрывки, который былъ изв$-
стенъ еще раньше, но казался заимствованнымъ изъ пролога
или эпилога всего сборника, такъ какъ поэтъ говорилъ въ
немъ о себгЬ и о томъ, что онъ свою технику «хромого ямба»
заимствовалъ у древняго юшйскаго поэта Гиппонакта. Итакъ,
старикомъ будетъ Гиппонактъ; это правдоподобно; ну, а юноша?
ЗдЬсь сл'Ьды окончательно теряются.
Такъ-то, къ удивлешю всбхъ филологовъ, сонъ получилъ
аллегорическое значеше; маска хозяйки, бранившей своихъ ра-
бынь, была приподнята, и изъ-подъ нея насмешливо выглянуло
лицо самого поэта. Довольны мы этой метаморфозой? Боюсь,
что н-Ьтъ. Мы аллегорш вообще не любимъ, предпочитая имъ
сценки живой, безнам4ренной жизни, а эта аллегор1я, къ
тому же, такъ мудрена, что намъ ея и не разрешить. Но,
быть можетъ, виною этому отрывочность текста; вооружимся же
терп'Ьшемъ въ ожиданш новыхъ находокъ.
Была ли наша сценка по крайней мир* эпилогомъ?—
НЬтъ. За «СновидЬшемъ» появилась новая, числомъ девятая,
сценка, «Розговины», переносящая насъ опять въ женскую
обстановку. Какъ видно по сохранившимся неполнымъ 13 сти-
хамъ, д-Ьло происходить на женскомъ праздник* весмофорш,
столь хорошо изв4стномъ намъ благодаря гетальной комедш
Аристофана. Но днемъ «9есмофор1азусъ» была Нест1я, празд-
никъ Деметрина поста; зд^сь постъ считается конченнымъ,
женщины разговляются, другими словами—наступаетъ посл'Ьд-
шй день весмофорш, веселый праздникъ Каллигети. Чтб это
последнее имя означаетъ,—это мы узнали только нын*: жен-
щины устраиваютъ sorcacShrj^ dyuva, состязаше, у кого самыя
прекрасныя дЬти... Какъ видно, есть за что благодарить и эту
новМшую находку.
9.
Таково сочинеше, которому лишь теперь, поел* двухъ
слишкомъ тысячел4тш, было суждено занять вновь подобающее
ему мгЬсто во всем1рной литератур*. Само собою разумеется,
что его научный интересъ далеко не исчерпывается вышеска-
СНОВИДЪШЕ.
125
заннымъ. Для филолога драгоценна между прочимъ и его форма;
Геродъ пользуется, повторяемъ, т. н. «хромымъ ямбомъ»,—
вполне сознательно, какъ это обнаружила последняя находка,
подражая древнему Гиппонакту, отъ котораго намъ сохрани-
лись лишь жалк1е отрывки; а такъ какъ слйдуюицй поэтъ,
писавпий этимъ стихомъ — баснописецъ Бабрш — жилъ около
пятисотъ лЬтъ позже Герода, то легко понять, какой интересъ
должны представлять, съ чисто филологической точки зрйшя,
стихи Герода. Загадочное «вступлеше» римскаго сатирика
Першя, написанное гЬмъ же ямбомъ, делается для насъ по-
пятное благодаря Героду: при естественномъ родств'Ь этологи-
ческаго направлешя съ сатирическимъ представляется очень
в'Ьроятнымъ, что Персш просто ему подражалъ. Лингвистика
тоже не осталась въ проигрыпгЬ: сценки Герода написаны
гЬмъ же юническимъ д1алектомъ, какъ и истор1я Геродота,
но вслйдсятае своего драматическаго характера и предпочтешя,
которое въ нихъ оказывается низменной, вульгарной ргЬчи, до-
ставляюсь намъ очень много новаго по части языка. Къ тому же
р-Ьчь Герода испещрена всякими пословицами и поговорками;
любители древняго folk-lore'a и спещально пословицъ найдутъ
зд4сь обильную жатву. О реал1яхъ я и не говорю; громадная
важность нашей находки для этой области классической фи-
лологш достаточно явствуетъ изъ ея содержашя.
Обо всемъ этомъ я упоминаю лишь вскользь: въ видахъ
единства я рйшилъ ограничиться одной только историко-лите-
ратурной стороной интересующаго насъ сочинешя. Обыкновенно
тотъ, кто разсматриваетъ съ особенной обстоятельностью одно
какое-нибудь литературное явлеше, делается склоннымъ пре-
увеличивать его значеше. Постараемся избежать этой ошибки:
бросимъ издали прощальный взглядъ на Герода, представляя
себ'Ь его въ обществе прочихъ греческихъ поэтовъ, которые
пикогда не переставали быть учителями человечества; тогда
правильная перспектива возстановится сама собой. Впрочемъ,
и тутъ выясненные выше факты помогутъ намъ в^рно оценить
интересное литературное явлеше, о которомъ идетъ р-Ьчь, въ
ряду другихъ явлетй.
Мы видимъ, что реализмъ въ греческой поэзш явился
тогда, когда окружающая человека среда обыденности была
126 ш. воскресшге поэты: 2. геродъ.
объявлена интересной; мы вид*ли также, что это последнее
собьте, если его можно такъ назвать, было д*ломъ науки.
Отсюда сл*дуетъ, что Геродъ и родственные ему поэты, если
таковые были, принадлежать бол*е греческой науки, ч*мъ
греческой поэз1и; терминъ «ученой поэзш», применяемый обык-
новенно къ поэзш александршскаго перюда, является въ дан-
номъ случай совершенно ум*стнымъ, хотя и въ нисколько осо-
бомъ смысл*. Каково же наше отношеше къ греческой наук*?
Ее, прежде всего, мало кто знаетъ, по весьма естествен-
нымъ причинамъ, но мн*шя большинство людей о ней довольно
невысокаго; греки предполагали движете солнца вокругъ земли,
не знали о существов'анш Америки, считали воду элементомъ,
не им*ли поняйя объ элекричеств*, и т. д. ЗагЬмъ, если
кто беретъ на себя трудъ ознакомиться съ греческой наукой,
то въ результат* получается обыкновенно очень пр1ятное ра-
зочароваше; оказывается, что греки знали очень много такихъ
научныхъ истинъ, которыя мы склонны принимать за открътя
БОВ*йшаго времени, что они ум*ли строить довольно сложныя
машины, и т. д. Ч*мъ бол*е изсл*дователь углубляется въ
свой предмета, т*мъ бол*е исполняется онъ уважешя къ нему.
На этомъ-то и сл*дуетъ остановиться трезвому человеку; фан-
тасты, правда, идутъ нередко далЬе и доказываюсь, смотря
по своей специальности, что древше предвосхитили у нов*й-
шихъ ученыхъ бактерюлогш и антисептическое л*чеше, что
они знали электричество и рад1активность, хотя и въ форм*
тайнаго учен1я, что имъ были известны взрывчатыя вещества,
не уступающая по своей сил* пороху, и т. д. Конечно, отно-
сительно Герода так1я крайности невозможны уже потому, что
онъ слишкомъ доступенъ. Мы можемъ требовать для него
только некоторой доли того уваженгя, которое люди св*дупце
воздаютъ греческой наук*, какъ необыкновенно раннему и
сравнительно очень мощному проявленш наблюдательной силы
челов*ческаго ума. На этомъ мы останавливаемся; н*тъ при-
чины опасаться, чтобы кто-нибудь не вздумалъ ставить поэта
Метротимы и Кердона въ одинъ рядъ съ знаменитыми писа-
телями-реалистами нов*йшихъ временъ.
Не таково наше отношеше къ великимъ поэтамъ Эллады,
начиная Гомеромъ и кончая Еврипидомъ; ихъ никто не ста-
ОЦЪНКА.
127
нетъ читать съ той снисходительной и поощрительной улыбкой,
съ которой видавшш виды человЬкъ приветствуем первый
ущгЬхъ сильнаго, но еще незрйлаго таланта. Всяшй, кто им'Ьлъ
счастье прочесть и понять ихъ произведешя въ подлинник*—
переводъ показываете лишь изнанку узора — знаетъ, что онъ
имЬлъ передъ собой не первую, слабую попытку молодого еще
человечества, возобновленную съ гЬхъ поръ съ гораздо болйе
серьезнымъ усиЬхомъ, а ничто единственное въ своемъ род4,
чего не превзошли и пе могутъ превзойти вс-Ь послйдовавпие
поэты всгЬхъ временъ. Таковы преимущества идеалистической
поэзш; ея представители не чуж!е лучи отражаютъ. а св-Ьтять
своимъ свгЬтомъ и согргЬваютъ насъ теплотой своего сердца;
они сообщаютъ намъ не то, что подслушали, а то, что про-
чувствовали и до чего додумались.
А со всЬмъ т4мъ ничто не мйшаетъ намъ отнестись съ
интересомъ къ новонайденному предшественнику новййшихъ
изъ новыхъ писателей; следуете только помнить, что не онъ
и не кто-либо изъ его сподвижниковъ стараго и новаго вре-
мени, а пйвецъ «Прометея» былъ Прометеемъ нашей культуры.
III.
Царица-прислужница.
(НОВОНАЙДЕННАЯ «ИПСИПИЛА» ЕВРИПИДА).
(1909).
I.
Египетская сказка пока еще продолжается. Чистые пески
бездовдной страны выдали намъ еще одно твореше античной
музы, ввЬренное ихъ охрани безъ малаго двадцать вйковъ на-
задъ—крупные отрывки трагедш Еврипида. Подобно пэанамъ
Пиндара и н'Ькоторымъ другимъ находкамъ, и эта последняя
128 ш. воскресшее поэты: 3. еврипидъ.
принадлежите къ ряду важныхъ литературньтхъ текстовъ, най-
денныхъ въ 1906-мъ году неутомимыми англгёскими изсл'Ьдо-
вателями, Гренфеллемъ и Гентомъ, въ свалочномъ м4сгЬ древ-
пяго Оксиринха.— Въ свалочномъ м^стЬ... Уже это одно наво-
дитъ на мысль, что самая рукопись для своего древняго вла-
дельца особой ценности не представляла. Действительно, текстъ
трагедш написанъ не очень заботливой рукой на оборотной
сторон* папируса, лицевая сторона котораго содержала какой-то
счетъ. Это значить, что папирусъ былъ купленъ именно для
этого счета, какъ видно изъ формы письменъ, еще въ I в^к-Ь
по Р. X. Неизменная судьба такихъ счетовъ та, что они
имйютъ известную важность въ ближайшее по своемъ возни-
кновенш время, а по истеченш этого времени ихъ интересъ
сводится къ нулю. Такъ и нашъ папирусъ, съ записаннымъ
на лицевой сторонЬ счетомъ, по минованш надобности былъ
проданъ или отданъ, какъ малоценный писч1й матергалъ, не-
взыскательному человеку, которому могла пригодиться его
неиспользованная оборотная сторона. Это былъ скорее всего
какой-нибудь школьный учителъ, челов4къ небогатый, не
имйвплй возможности пользоваться для своихъ записей совер-
шенно чистыми папирусами. Для нуждъ преподавашя онъ и
записалъ на оборотной сторон* своего счета ту трагед1ю Еври-
пида, которую онъ проходилъ со своими учениками, отмечая
на поляхъ, кромЪ чередовашя дййствующихъ лицъ, также и
число стиховъ по сотнямъ. ЗатЬмъ онъ пересталъ нуждаться
въ своемъ свитк* или умеръ; свитокъ съ другимъ хламомъ
былъ брошенъ въ свалочное мйсто, гд* и пролежалъ вплоть
до нашихъ дней. Онъ не истлЪлъ, но искрошился, и его
счастливымъ находчикамъ стоило немалаго труда составить rfe
триста бол'Ье или менйе цйльныхъ стиховъ, которые мы те-
перь читаемъ въ только-что (1908 г.) появившемся VI-мъ том*
ихъ капитальная издашя.
Да, египетская сказка еще продолжается, мертвые еще вос-
кресаютъ. Только надолго ли ея хватитъ? Говорятъ, т4 ори-
гинальные пршски, которымъ мы обязаны находками послйд-
нихъ л4тъ, въ скоромъ времени будутъ истощены. Это бы еще
не обезкуражило филологовъ, оптимизмъ которыхъ, приподня-
тый чудесными воскресешями ближайшаго прошлаго, не такъ
ИПСИПИЛА.
129
скоро откажется отъ своихъ надеждъ: ну, что же, эти лршски
изсякнутъ, зато будутъ обнаружены новые. Нетъ, говорятъ о
более грозной опасности; предполагается съ помощью плотинъ
поднять уровень Нила. Тогда вода зальетъ неведомые тайникц,
где еще покоится, быть можетъ, столько необнаруженныхъ па-
мятниковъ старины; въ нисколько дней размякнетъ и разру-
шится то, что столько вйковъ оставалось нетл'Ьннымъ. Вотъ это
действительно мысль, при которой болезненно сжимается сердце
филолога—и не одного только филолога. Подумать, что тамъ, подъ
легкой оболочкой земли, покоятся Саффо, Эпихармъ, Каллимахъ,
Менандръ, что одинъ счастливый ударъ заступа можетъ раскрыть
имъ уста, что ихъ воскресеше близко, такъ близко—и что вдругъ
ихъ затопитъ безжалостная стих1я, что они будутъ уничтожены
навсегда... Конечно, подняйе производительныхъ силъ страны—
великое дело; но неужели его нельзя отложить, пока она не вы-
дастъ намъ покоящихся въ ней памятниковъ? Столько одинаково
важныхъ мелюративныхъ задачъ ждутъ своего разрЬпдешя въ
мйстностяхъ, где ихъ разр-Ъшеше не грозитъ никакой опас-
ностью сокровищнице нашей умственной культуры; неужели
нельзя съ нихъ начать, оставляя пока неприкосновеннымъ Еги-
петъ и давая возможность этой чудесной стране могилъ испол-
нить до конца свою роль, какъ чудесной страны воскресешй?
II.
Я назвалъ новонайденную трагедш Еврипида „Царица-
прислужница", чтобы дать читателю представлеше о ея содер-
жанш. Въ древности, благодаря знакомству всего народа со
сказашями родной миоологш, для этого достаточно было оза-
главить драму именемъ ея героя или героини. Такъ и посту-
пилъ Еврипидъ въ данномъ случае. Его трагед!я называлась
„Ипсипила" (Hypsipyle). Это—женское имя, очень благозвуч-
ное для греческаго уха: его значеше—„высоковратная". Какъ
будто не совсемъ подходящее для женщины; но объ этомъ речь
впереди. Кто такая эта Ипсипила?
Былевая поэз1я древней Грещи дважды имела поводъ за-
ниматься ею въ связи съ двумя центральными собьгпями ска-
130 т. воскресшш поэты: 3. еврипидъ.
зочной старины: походомъ Аргонавтовъ въ Колхиду и похо-
домъ Семи вождей противъ вивъ. Тамъ мы им'Ьемъ дгЬло съ
Ипсипилой-царицей, здесь—съ Ипсипилой-прислужницей. Тра-
гед1я Евриаида им^етъ героиней прислужницу; но такъ какъ
прежняя участь царицы и у него является яркимъ фономъ
воспоминашй для жалкой доли прислужницы, то и мы должны
сначала заняться ею. Итакъ, передъ нами Ипсипила-царица;
где же ея царство?
Ея царство—суровый островъ Лемносъ, въ северной части
греческаго архипелага, недалеко отъ ерашйскихъ береговъ.
Здесь еще въ историческую эпоху горели каше-то таинствен-
ные подземные огни, свидетельствовавшее о деятельности вул-
каническихъ силъ — знаменитые на всю Грещю „лемносск1е
огни". Гефестъ былъ, поэтому, однимъ изъ главныхъ боговъ
страны; въ честь его былъ названъ одинъ изъ ея двухъ го-
родовъ, Гефесйя. Ея старинныхъ жителей Гомеръ называетъ
„синаямии, т. - е. разбойниками; действительно, положеше
острова на пути въ Мраморное и Черное моря делало морской
разбой очень соблазнительнымъ для его населеш'я. То же по-
ложеше недалеко отъ еракШскихъ береговъ позволяетъ думать,
что и эти синтш принадлежали къ обширному вракшскому пле-
мени; и действительно, мы встречаемъ у нихъ въ качестве
второго главнаго, уже не м*стнаго, а племенного бога—глав-
наго бога орашйцевъ, Дшниса. Отъ него вела свое происхо-
ждеше царствовавшая въ доисторическую эпоху динашя; царя
воанта считали сыномъ Дшниса и Ар1адны, а дочерью воанта
была Ипсипила.
Тамъ же, однако, на томъ же суровомъ и загадочномъ
острове завоеватели-греки (о нихъ вскоре) встретились еще съ
однимъ, сильно заинтересовавшимъ ихъ явлетемъ — съ жен-
скимъ царствомъ амазонокъ. Ихъ существоваше было обще-
известно: второй городъ лемносцевъ, Мирина, былъ названъ
такъ въ честь славной царицы амазонокъ и хранилъ память
о ней въ течете всей исторической эпохи древней Грецш;
Мириной же была названа жена царя воанта, мать нашей
Ипсипилы. Все это заставляетъ отнести древнейппя лемноссшя
сказашя къ обширному и увлекательному циклу миоовъ объ
амазонкахъ.
ЦАРСТВО АМАЗОНОКЪ.
131
Ютились эти миеы повсюду вдоль черноморскаго побе-
режья—и во вракш, и въ Малой Азш, и у поднож1я Кавказа.
Греки охотно представляли себй своихъ любимыхъ героевъ въ
бою съ отважными поляницами сивера, причемъ то эти герои—
какъ это едЬлалъ Гераклъ—отправлялись на подвиги въ ихъ
сказочную страну, то сами амазонки—какъ пов'Ьствуетъ сага
о весей—совершали смелые набеги на греческую землю, то,
наконецъ, ихъ великодушная и необузданная рать являлась
внезапно къ какому-нибудь царю Пр1аму, теснимому врагами
посл-Ь смерти героя-сына Гектора, и ихъ царица Пеноесилея
гибла въ поединке съ Ахилломъ, влюбляя его въ себя въ ми-
нуту смерти. Все это были прекрасныя, поэтичесшя сказашя;
счастьемъ гЬхъ амазонокъ было то, что ихъ предполагаемая
родина находилась далеко, внЪ кругозора греческихъ интере-
совъ, и поэз1я могла гулять по ней вволю, не встречая пре-
пятствш со стороны политики.
Лемносъ—не то. Онъ на порогЬ исторического времени
былъ завоеванъ греками; это завоеваше должно было быть
нравственно оправдано. В^щее слово Данте—
La colpa seguira, la parte offesa —
подтвердилось и зд^сь: „вина последовала за обиженной сто-
роной", пострадавпие были признаны преступниками. Постра-
дали синтш, жители Гефестш—на то они были синтш, т.-е.
разбойники. Пострадали амазонки Мирины — он4 совершили
еще гораздо болйе страшное преступлете, знаменитый на всю
Грещю „лемноссый грйхъ". Этотъ лемносскш гр4хъ долженъ
былъ объяснить также и происхождеше женскаго царства на
ЛемносЬ; разсказъ о немъ гласилъ такъ.
Было это тогда, когда воантъ, сынъ Дюниса, былъ царемъ
Мирины; лемшяне вели тогда постоянныя войны съ жителями
оракшскаго материка. Во время одной изъ этихъ войнъ лем-
шянокъ постигъ гн'Ьвъ Афродиты—объясняемый, какъ обыкно-
венно, упущешемъ установленныхъ для богини почестей,—
всл$дств1е котораго муж*я ихъ возненавидели и стали жить
со своими оракшскими пленницами. Лемв1янки никоторое время
терпели, но загЬмъ, не будучи въ силахъ выносить оскорбле-
flie, сговорились въ одну ночь перебить и своихъ разлучницъ,
132 ш. воскРЕСШ1Е поэты: 3. еврипидъ.
и невЪрныхъ мужей, и заодно—изъ опасетя мести—все муж-
ское населеше. Это и былъ „лемносскШ грЪхъ, первенствую-
щей среди гр'Ьховъ", какъ его называетъ Эсхилъ.
Юная Ипсипила ему причастна не была: не им-Ья мужа
и вЗфно любя своего отца, воанта, она пожелала его спасти.
Пользуясъ мракомъ ночи, она уложила его въ ларецъ и, по-
лагаясь на милость его божественнаго родителя, Дюниса, до-
варила морскимъ волнамъ, которыми его и прибило къ острову
Сикину. Какъ видно отсюда, гречесшй миеъ, клеймя лемнос-
скихъ амазонокъ, въ то же время выгораживалъ Ипсипилу; эта
симпапя должна была имйть свои причины, въ которыхъ мы
и постараемся разобраться впосл'Ъдствш. Какъ бы то ни было,
лемноссюя женщины, оставшись одн4, должны были собствен-
ными силами устроить свое государство. Царицей надъ собой
они естественно поставили Ипсипилу, полевыя работы поде-
лили между собой, а враговъ стали ждать, полагаясь на ко-
ванные доспехи своихъ мужей. Враги, однако, объявились не
сразу; зима прошла благополучно, наступило лито...
Л4то же принесло имъ аргонавтовъ.
III.
Аргонавты своимъ сплететемъ съ лемносскими амазонками-
были обязаны двумъ соображешямъ: одно было политическая,
другое—релииозно-миеологическаго характера. Политика ми-
еовъ не создаетъ: она лишь группируетъ миеологичесше эле-
менты, изменяя имена и отношешя, переиначивая тЬ или друпя
частности, перенося и подтасовывая факты. То же случилось
и здгЬсь.
Къ особенностямъ политической миволоии принадлежите
такъ называемая „миеологическая проекщя", т.-е. перенесете
политическихъ отношенШ или ихъ правовой подкладки въ отда-
ленную эпоху сказочной старины; ее-то и имйемъ мы зд4сь.
На зар4 греческой исторш дишй варварскш островъ Лемносъ
былъ завоеванъ греческимъ племенемъ мишевъ (Minyae)—пле-
менемъ, погибшимъ въ этнографическомъ водоворот* къ ксшцу
ахейской эпохи греческой исторш, но славнымъ въ ея дале-
АРГОНАВТЫ.
133
комъ прошломъ. А между тгЬмъ это племя и было носителемъ
миеа объ аргонавтахъ. И вотъ, чтобы узаконить захватъ острова,
они решили, что еще аргонавты и ихъ вождь Ясонъ на пути
въ далекую Колхиду заахали на Лемносъ и получили его въ
законное влад-Ьше отъ тамошнихъ амазонокъ, съ которыми они
сочетались бракомъ... Конечно, можно было спросить: хватило ли
кучки см'Ьлыхъ пловцовъ, наполнившихъ чудесную „Арго*, на
всЬхъ молодыхъ вдовъ и невесть Мирины? Но не будемъ
слишкомъ требовательны; для понятш той ранней, аристокра-
тической Грещи было вполне достаточно, если удалось хоть
сотню знатн'Ьйшихъ женщинъ связать съ аргонавтами и черезъ
нихъ съмишйскими завоевателями—и прежде всего, разумеется,
царицу женскаго царства Ипсипилу, которой пришлось выйти
за вождя своихъ гостей, за Ясона.
Таково было политическое соображеше; но, какъ я зам*-
тилъ выше, политика не создаетъ, а только соединяетъ. Она
могла перенести на Лемносъ бракъ Ясона и Ипсипилы; его
самого она не создала, а воспользовалась готовымъ уже эле-
ментомъ саги. Къ его разбору мы и переходимъ теперь—и
этотъ разборъ выяснитъ намъ, между прочимъ, и загадочное
имя „высоковратной" царицы, необъяснимое на почвй чисто
лемносскихъ преданш. Заведетъ же онъ насъ въ самую сердце-
вину греческой миеолоии — въ миеъ о спасители царства
<5оговъ.
Его мы однако во всемъ его объеме развивать не можемъ;
для нашихъ цЬлей будетъ вполн4 достаточно сообщить и по-
яснить его краткую формулу. Эта формула, добытая методами
исторической мивологш на греческой почв4 и проверенная ме-
тодами сравнительной миоолоии на индоевропейской, гласитъ
такъ. Царству боговъ грозитъ гибель отъ сыновъ Земли—ги-
гантовъ. Чтобы отвратить эту гибель, Зевсъ создаетъ, въ со-
ответствш съ рйшешемъ рока, человека божественнаго сбмени.
Угадывая его намйретя, его дочь, жертвуя своей божествен-
ностью, спускается на землю, чтобы стать подругой его сына
и руководить имъ на его земномъ пути. Но и сыны Земли
принимаютъ свои миры: желая погубить намйченнаго рокомъ
спасителя, они приводятъ къ нему прекрасную дйву земного
или подземнаго происхождешя, въ объяйяхъ которой онъ за-
134 ш. bockpechiie поэты: З. еврипидъ.
бываетъ о своей небесной покровительнице и, изм*нивъ ей,
падаетъ жертвой ея ревцости.—Еакъ видитъ читатель, это—
тотъ же миеъ, который является центральнымъ и въ герман-
ской миоолоии — миеъ о Сигурд*-3игфрид*. Въ Грещи, въ
силу ея племенного дроблешя, и спаситель расщепился на ни-
сколько миеологическихъ образовъ: его называютъ то Гера-
кломъ, то Ахилломъ, то Мелеагромъ, то Ясономъ. Всл*дств1е
странствовашй и скиташй племенъ, а также и всл*дств1е пе-
рем*нъ, происшедшихъ съ исконной релиией Зевса, и миеы
объ этихъ спасителяхъ видоизменились: первая д*ва (герман-
ская Брунгильда) утратила свой характеръ небесной валкирш,
вторая (германская Гутруна или Кримгильда)—свое родство съ
подземнымъ царствомъ. Остались, однако, сл*ды и приматы
того и другого; остался, зат*мъ, коренной мотивъ—сплетете
героя съ двумя женщинами и его гибель, какъ посл4дств1е
этой измены. Такъ Гераклъ, супругъ Деяниры, увлекается
1олой; такъ Ахилла, нам*ченнаго спасителя Елены, соблаз-
няетъ Поликсена; такъ Мелеагръ колеблется между Аталантой
и Клеопатрой; такъ, наконецъ, Ясонъ изм*няетъ своей вели-
кодушной спасительниц* Меде*, ради Ипсипилы... Это еще
не совсЬмъ то, чтб намъ даетъ лемпосская сага, но вооружимся
терп*я1емъ; а пока отм*тимъ попутно, что Ипсипила действи-
тельно носитъ въ своемъ имени примату своего родства съ
подземнымъ царствомъ: „Высоковратнымъ" было именно оно,
какъ видно изъ многихъ именъ и эпитетовъ греческой миоо-
лоии, да не только ея—врата ада известны и изъ христн-
ской эсхатолоии, до Данте включительно. Такъ и роковая не-
веста Ахилла носитъ совс*мъ неподходящее для девушки имя
Поликсены—„принимающей многихъ гостей": „многопр1емлю-
щей" была обитель Аида. Такъ и Гераклова 1ола названа ца-
рицей Эхалш, т.-е. „страны исчезновешяtt: все это—родствен-
ныя, взаимо подтверждающая другъ друга прим*ты.
Но мы увлеклись частностями; пора представить читателю
въ его главныхъ чертахъ миоъ о Ясон*, на мрачномъ фон*
котораго возникъ поэтическШ образъ Ипсипилы.
Онъ построенъ на мотив*, встречающемся также въ дру-
гихъ родственныхъ греческихъ миоахъ и, что особенно важно,
въ параллельномъ германскомъ мне* о спасители—на мотив*
ЗОЛОТОЕ РУНО.
135
„проклятаго золота", приносящаго гибель своему владельцу. Это
золото—знаменитое „золотое руно". Оно находится на краю
свита, въ Колхиде, подъ охраной неусыпнаго змия; туда отпра-
вляется молодой герой Ясонъ со своими товарищами на корабли
Арго. Зач-Ьмъ? Его посылаетъ злой царь Пелш, захвативши
престолъ его отца Эсона въ еешшйскомъ 1олкЬ... Все это—
образы очеловйченнаго мива. Но имя Эсона явно происходитъ
отъ слова, означающего по-гречески „рокъ" (Aison отъ aisa) и
напоминаетъ намъ этимъ о „роковомъ* спасителе. Дйло было бы
еще яснйе, если бы мы могли признать правильной этимолопю,
очень распространенную между учеными, имени Ясона отъ гла-
гола, означающаго по-гречески „исцЬлять" (Iason отъ iasthai).
Все же эта этимолоия сомнительна (ей противоречить количе-
ство звука г, долгаго въ одномъ, краткаго—въ другомъ слов'Ь),
и какъ будто естественнее связывать имя героя съ именемъ
его родины (древняя форма Iaolkos, „кшйскш волокъ")и гЬхъ
шшйцевъ (древняя форма Iaones), которые за нимъ двинулись
черезъ Босфоръ по суровымъ волнамъ Евксина. Тогда при-
шлось бы признать Ясона просто племеннымъ героемъ юшй-
цевъ, какъ Ахилла—ахейцевъ; мы имйли бы въ обоихъ слу-
чаяхъ племенной аттрибутъ героя-спасителя, результатъ пле-
менного дроблешя греческаго народа.
Со своими аргонавтами Ясонъ благополучно достигаетъ
Колхиды, является къ царю Ээту, излагаетъ свое пору чете.
Царь ставитъ услов1емъ исполнеше трехъ гибельныхъ подви-
говъ—другими словами, отправляетъ юношу на вирную смерть.
Но ему помогаетъ любовь—любовь царской дочери, царевны
Медеи (это имя значитъ „мудрая"; наша Василиса Премудрая,
выступающая въ такой же роли—прямой переводъ греческаго
basilissa Medeia). Съ помощью Медеи онъ похищаетъ золотое
руно, спасается на свой вирный корабль, 4детъ на родину.
Царь мчится за нимъ; чтобы замедлить погоню, Медея уби-
ваетъ своего малолйтняго брата, котораго она захватила съ
собою... страшное д4йств1е золотого руна начинаетъ сказы-
ваться. Разсчетъ оказывается в4рнымъ; пока царь хоронитъ
сына, беглецы спасаются на родину. Золотое руно вручается
Пелш; но онъ отказывается уступить царство и гибнетъ отъ
коварнаго замысла Медеи... роковое золото потребовало новой
136 ш. bockpecihie поэты: 3. еврипидъ.
жертвы. Возмущеше народа изгоняетъ изъ 1олка волшебницу
и ея мужа; они—бездомные скитальцы при двор* коринескаго
царя: ЯсОнъ, Медея и т* двое д*тей, которыхъ она успела
ему родить. У царя дочь, которую онъ не прочь бы выдать
за см*лаго и прекраснаго гостя, если бы не Медея. Разыгры-
вается трагед]я—недаромъ Медея захватила проклятое золото съ
собою. Жертвою ея ревности падаетъ и соперница съ отцомъ,
и ея собственныя д*ти, которыхъ она родила мужу,—и тогда
она добровольно его покидаетъ, разрушивъ и его прежнш, и его
будущш домъ.
IV.
Во всемъ этомъ пока Ипсипилы н*тъ. Да, но зато н*тъ
и имени у той коринеской царевны, которая вызвала измену
и гибель Ясона. Въ миеахъ ея отецъ называется Ереонтомъ,
она сама — Ереусой, но это не имена, а нарицательныя —
„царь" и „царица"—часто встр*чаюпцяся какъ имена-затычки
для безъименныхъ личностей миоа. Мн* думается, именно ее
и звали первоначально Ипсипилой: она видь открыла Ясонову
дому „высоюя врата" подземнаго царства. Потеряла же она
это имя тогда, когда миеъ объ аргонавтахъ, по вышеизложен-
нымъ политическимъ разсчетамъ, былъ связанъ съ Лемносомъ.
Ипсипила стала царицей лемносскихъ амазонокъ; этимъ самымъ
мотивъ Ясоновой измены былъ удвоенъ. Можно заключить и
наоборотъ: удвоеще мотива изм-Ьны доказываетъ позднейшую
формащю того миеа, который его допускаетъ. Но кром* удвое-
шя получилась еще другая неловкость: такъ какъ приключеше
на Лемнос* пришлось поместить передъ приключешемъ въ
Колхиде, то вышло, что Ясонъ не Медей измёнилъ ради Ипси-
дилы, а наоборотъ, Ипсипил* ради Медеи. Это—полнейшая
несообразность: вся трагед1я Медеи теряетъ смыслъ, если Ясонъ
уже раньше им*лъ жену, которой онъ ради нея изм-Ьнилъ.
Вотъ почему Еврипидъ въ своей знаменитой „Медей" совер-
шенно оставляетъ въ сторон* лемносскую Ипсипилу.
Итакъ, благодаря совершившейся перестановки, весь миеъ
объ Ясон* расщепился на два варханта: вар1антъ. предпола-
гаюпцй лемносское приключеше, и вар1антъ, не предполагаю-
ЛЕМНОССКАЯ ИДИЛЛ1Я.
137
ицй его. Мы здесь, разумеется, должны проследить первый
вар1антъ. Перенесемъ же Ипсйпилу на Лемносъ, хотя зд4сь
ея имя уже не имЬетъ бо.тЬе никакого смысла, и будемъ про-
должать нашъ разсказъ съ того места, где мы прервали его
въ концй второй главы.
Лето того года, которое последовало за „лемносскимъ
грехомъа, принесло лемшянкамъ аргонавтовъ. При виде сме-
лой дружины, приближавшейся къ ихъ острову, лемшянки со-
брались на совёщаше ко дворцу царицы. Ипсипила предло-
жила послать гостямъ подарки и упросить ихъ уехать; ее тяго-
тила мысль о совершенномъ грехе. Но ея старая советница
Поликсо взглянула на дело глубже: какая участь предстоитъ
имъ? Ее, старуху, похоронятъ молодыя; но кто похоронитъ
молодыхъ, когда оне, состарившись, умрутъ? И вотъ, боги
посылаютъ имъ аргонавтовъ; здесь — женщины безъ мужей,
тамъ — мужчины безъ женъ.,. Не ясно ли, какъ следуетъ
поступить? Сказано — сделано; къ аргонавтамъ отправляется
посланница съ „душерадостной" вестью: „поживите съ нами,
а затемъ, — счастливаго пути". Рисуется картина безпеч-
наго амазонскаго веселья; аргонавты не были бы теми сме-
лыми юношами, какими ихъ изображаетъ предаше, если бы
эта картина имъ не понравилась. Заключаются легше, кратко-
срочные, амазонсше браки; два года остаются аргонавты на
Лемносе.
Это пока—идилл1я: трагедш еще нетъ. Не было бы и за-
родыша таковой, если бы Ипсипила была настоящей амазон-
кой, подобно другимъ. Но она ею не была тогда, когда, во-
преки всеобщему решенш, спасла своего отца воанта; не стала
она ею и теперь. Ясона она полюбила какъ мужа, не на
время, а навсегда; въ немъ она видела царя своего острова,
прекратителя ненавистнаго ей женскаго царства. Она отпустила
его на подвигъ въ Колхиду, но съ темъ, чтобы после этого
подвига онъ вместе съ золотымъ руномъ вернулся съ арго-
навтами на Лемносъ. И вотъ аргонавты уплыли... Ипсипила
осталась, но не одна, а со сладкой материнской надеждой подъ
сердцемъ. Въ отсутств1е мужа она родила близнецовъ-маль-
чиковъ: одного она назвала Бвнеемъ („о прекрасномъ корабле"),
въ честь владельца чудесной „Аргб", другого—въ память о
138 ш. bockpechiie поэты: З. еврипидъ.
своемъ OTHji — воантомъ. Съ этимъ двойнымъ драгоцЬннымъ
даромъ счастливая мать стала ожидать своего мужа.
Стоитъ ли досказывать? Ясонъ въ Колхиде, подвиги, Ме*
дея... Везя Медею, „Арго" уже не могла заахать на Лем-
носъ. Картину тревоги и отчаяшя в-Ьроломно покинутой Ипси-
пилы изобразилъ Овидш въ своихъ „Героиняхъ" (Эл. VI); къ
его красочному описанш я и отсылаю читателя х).
V.
Ипсипила не коснулась золотого руна: оно пронеслось мимо
ея береговъ на боязливо ускользающей отъ нея „Аргоа. Но
она была подругой его похитителя, Ясона, и несчастье обре-
ченнаго мужа не могло не задать и ея. Послй вероломства
Ясона царству Ипсипилы наступаетъ конецъ.
Зд^сь— шовъ нашей трагедш, самое трудное для ея раз-
сказчика м-Ьсто. Очень красиво и эффектно бываетъ, сосредо-
точат мыслями на одной ея половине, посылать взоры на дру-
гую, оттеняя настоящее либо прошлымъ, либо будущимъ. Такъ
ОвидШ въ последней части своего послашя представляетъ намъ
Ипсипиду предвкушающей трагически исходъ счастья своей
соперницы, гибель послйднихъ жертвъ золотого руна. Это можно
сделать въ быстромъ и смутномъ видйти; но поэтъ очень за-
труднился бы связать трагедш Ипсипилы и Медеи въ одно гар-
моническое цйлое. В4дь весь смыслъ Медеиной мести — въ
томъ, что, убивая и невесту Ясона, и своихъ отъ него дйтей,
она разрушаетъ и настоящш, и будущШ „домъ" своего мужа,
между т4мъ какъ этотъ мужъ только о томъ и думаетъ, чтобы
создать и укрепить свой домъ. Представимъ себе теперь, что
у него есть на ЛемносЬ и жена, и дЬти, и царство: все
значеше мести пропадаетъ. Ужъ конечно не Ипсипила отверг-
нетъ разбитаго жизнью мужа — не даромъ она гречанка* Это
прекрасно понималъ и самъ Овидш: въ другомъ своемъ по-
сланш, написанномъ отъ имени Медеи, онъ объ Ипсипилй
умалчиваетъ; тамъ лемносское приключете даже не упоминается.
1) Овщцй, Баллады-иослатя, пер. в. ЗЪлинскаго, стр. 97 ел.
ШОВЪ ТРАГЕД1И.
139
Такъ равно и у Ёврипида, какъ мы увидимъ, передъ гла-
^зми Ипсипилы-прислужницы только и носится время ея цар-
скаго велич1я, ея любовнаго счастля—Аргб и ея герои, и 64-
лйюнця волны, убйгаюпця изъ-подъ киля чудеснаго корабля; эту
картину она видитъ еще въ минуту близкой смерти. Но какъ
связалъ.поэтъ об4 половины трагической жизни своей героини?
Я только что сказалъ, что зд^сь „шовъ" нашей трагедш.
Въ настоящихъ разсказахъ, составляющихъ умственную соб-
ственность ихъ творцовъ, тате швы свидетельствуюсь о не-
ловкости посл'Ьднихъ и поэтому справедливо вменяются имъ
въ вину. Но въ миеахъ д-Ьло обстоитъ иначе: зд$сь швы есте-
ственно возникаютъ при всякой попытки соединить въ одно
ц'Ьлое самобытно происшедпия разнородныя части. Будучи до-
садными въ эстетическомъ отношенш, они для изсл4доватсля
происхождешя миеа служатъ драгоценной уликой, значительно
облегчая ему его задачу. Отсюда сл-Ьдуетъ спещально для на-
шего миеа выводъ: o6i половины миеа объ Ипсипил-Ь возникли
самостоятельно. Или другими словами: лемносскш миеъ объ
ИпсипилЬ-царицЬ первоначально не имйлъ ничего общаго съ
немейскимъ миеомъ объ Ипсипилй-прислужпицЬ. Выводъ этотъ
подтвердится въ дальн'Ьйшемъ, когда мы будемъ разбирать спе-
щально немейсшй миеъ; но уже теперь полезно будетъ им4ть
его въ виду.
Итакъ: необходимость соединить въ одно ц4лое об'Ьихъ
Ипсипилъ—первая и главная причина образовашя упомянутаго
шва. Въ самомъ д^лй, возьмемъ хотя бы овид1евскую Ипсипилу:
гдй тутъ будущая прислужница? Она обманута Ясономъ, да;
но точно также ея подданныя-амазонки обмануты прочими
аргонавтами. Главная ц4ль все-таки достигнута: онгЬ—матери,
будущность маленькаго народца обезпечена. Можно допустить,
что, ставъ матерями, он-Ь откажутся отъ своего мужененави-
стничества; тогда старшш изъ сыновей Ипсипилы, Евней, уна-
сл^дуетъ царство матери и будетъ въ мир4 управлять остро-
вомъ Дюниса. Такой исходъ имгЬетъ повидимому въ виду Го-
меръ (Ил1ада VII 467 ст. Гн.):
Тою порой корабли, нагруженные винами Лемна,
Мнопе къ брегу пристали; Евней Ясонидъ прислалъ ихъ,
Сынъ Ипсипилы, рожденный съ Ясономъ, владыкой народа.
140 ш. воскресш1Е поэты: 3. еврипидъ.
Зд'Ьсь онъ, какъ разсчетливый царьгкоммерсантъ, доставляетъ
осаждающимъ Трою ахейцамъ главный продуктъ своего острова—
вино. Еще лучше свидетельствуем о династической непрерыв-
ности Дюнисова рода на ЛемносЬ другое м4сто изъ того же
Гомера — описаше чаши, которую Ахиллъ предложилъ какъ
призъ ристателямъ на Патрокловой тризнй (XXIII 744 ст.):
Мужи ее финикшцы, по мглистому плавая Понту,
Въ Лемносъ продать привезли, но какъ даръ предложили Ноанту.
Царь же Евней Ясонидъ, выкупая 11р1амова сына,
Падшаго въ плЪнъ Ликаона, отдалъ Менетиду Патроклу.
Итакъ, искусная финишйская чаша, полученная въ даръ
воантомъ, по наследству переходитъ отъ него къ его дочери
Ипсипил'Ь, отъ Ипсипилы—къ ея сыну Евнею.
И ничто не доказываетъ намъ, что Эсхилъ д Софоклъ, въ
трагед1яхъ о щрицгъ Ипсипил'Ь, понимали свою тему иначе.
Отъ Эсхила древность знала три относяицяся сюда трагедш,
образовавшая, невидимому, трилогно—„Арго", „Ипсипилу* и
„Кабировъ". Дошли отъ нихъ только жалше отрывки; все же
кое-что можно извлечь и изъ нихъ. А именно намъ говорятъ,
что въ последней изъ перечисленныхъ трагедш Кабиры (тайн-
ственныя божества соседней и родственной Лемносу Самоера-
кш) благословляли Лемносъ, предвещая ему его будущее обил1е
виномъ. Такъ точно и въ „Евменидахъ" того же Эсхила,
заканчивающихъ кровавую трилопю „Орестею", Евмениды
благословляютъ аттическую почву. Аналоия позволяетъ намъ
догадываться, что и религюзная идея въ лемносской трилопи
была выражена одинаково. Еакъ въ „Орестей" учреждеше
культа Евменидамъ исцйляетъ родъ Атридовъ отъ посл4дствш
мужеубшства Клитемнестры, такъ и въ лемносской трилопи
учреждеше культа Кабирамъ было искуплешемъ „лемносскаго
rpixa". He даромъ Эсхилъ во второй драм* „Орестеи* сравни-
ваете преступлеше Агамемноновой жены съ „лемносскимъ rpi-
хрмъ". Итакъ — счастливый, благоговейный конецъ; а этимъ,
повидимому, исключается всякая мысль о дальнЪйшихъ не-
счастьяхъ благочестивой Ипсипилы. Держался ли той же тра-
диции и Софоклъ въ своихъ „Лемшянкахъ" 1)—этого мы, за
г) См. Софоклъ въ пер. Н. ЗЪлинскаго III, стр. 216 ел.
ИПСИПИЛА ВЪ HEMEfc.
141
отсутств1емъ свидетельству сказать не можемъ; но во всякомъ
случае ничто не доказываете противоположнаго.
Кто же впервые отожествилъ лемносскую Ипсипилу съ не-
мейской и сталъ такимъ образомъ творцомъ миеа о царице-
прислужнице? Конечно, рискованно давать определенные от-
веты на такого рода вопросы, тймъ более, когда мы знаемъ,
что Ипсипиле-прислужницб была посвящена потерянная тра-
гед1я Эсхила „Немея"; судить мы можемъ только о фабуле
Еврипида. Каковъ былъ у него переходъ отъ одного миеа къ
другому — объ этомъ раньше возможны были только догадки.
Теперь отвътъ намъ данъ самой новонайденной трагед1ей, и
притомъ отвътъ такой смелый и сложный, что никакая догадка
не могла бы его предвосхитить.
Прежде всего и главнымъ образомъ Еврипидъ имйлъ ре-
шимость совершенно оставить въ сторон* Ясона, #акъ супруга
Медеи. Действительно, идилл!я Ипсипйлы съ трагед1ей Медеи
не уживалась — мы видели выше, почему. Это такъ, но все
же не верилось, что Еврипидъ, творецъ „Медеи", черезъ
двадцать летъ после постановки этой самой сильной своей тра-
гедш могъ бы совершенно отъ нея отречься, могъ бы обречь
на забвеше знаменитый типъ „вероломнаго" Ясона и, въ угоду
роману Ипсипйлы, представить намъ своего героя вернымъ
супругомъ лемносской амазонки,
Продолжаемъ еще разъ разсказъ съ того места въ нашей
IV-ой главе, где онъ уклонился въ сторону Медеи и картины
Овид1я. Мы—на Лемносе съ Ипсипилой, счастливой матерью
обоихъ младенцевъ-близнецовъ, Евнея и воанта; Ясонъ съ
аргонавтами далеко, въ сказочной Колхиде. Вдругъ среди лем-
шянокъ распространяется весть, что ихъ царица не участво-
вала въ общемъ грехе, что она спасла жизнь своему отцу
Воанту. Все возмущены; жизни ослушницы грозитъ опасность.
Спасаясь отъ убгёцъ, она бежитъ на пустынный морской бе-
регъ. Ей удается скрыть свой побегъ отъ лемшянокъ, но зато
она становится добычей морскихъ разбойниковъ, которые уво-
зятъ ее на своемъ корабле въ аргосскую гавань Навплш и
продаютъ ее въ рабство пемейскому царю Ликургу. Переходъ
совергаенъ: передъ нами Ипсипила-прислужница.
Темъ временемъ Ясонъ, исполнивъ свой подвигъ, плыветъ
142 ш. воскресные поэты: 3. еврипидъ.
со своими аргонавтами обратно. По уговору онъ зайзжаетъ въ
лемносскую Мирину, но жены не находитъ; не находитъ и
того, кто могъ бы ему сказать, гдЪ она. Онъ находитъ только
обоихъ д4тей, сыновей своей Ипсипилы и правнуковъ Дюниса*
носящихъ неизгладимую печать своего происхождешя отъ бога —
золотое изображеше виноградной лозы на плечи. Съ грустью
въ души онъ забираетъ обоихъ дЬтей съ собой на родину, въ
1олкъ; тамъ онъ вскоре умираетъ. ДЬтей тогда беретъ его то-
варищъ, одинъ изъ аргонавтовъ, Орфей, и отвозитъ ихъ къ
ce64 во вракш. Онъ старательно занимается ихъ воспиташемъ
и обучаетъ одного, Евнея, искусству музъ, а другого, боанта,
всякаго рода физической ловкости.
Но какова же была за все это время судьба Лемноса? На
этотъ вопросъ и новонайденная трагед1я намъ отвита не даетъ:
быть можетъ, отв$тъ былъ данъ въ тйхъ м^стахъ, которыя
намъ не сохранились, а быть-можетъ Еврипидъ оставилъ этотъ
пунктъ, какъ побочный, въ стороне. Трудно допустить, чтобы
Ясонъ, вернувшись на Лемносъ, оставилъ его во власти гЬхъ
амазонокъ, отъ которыхъ погибла Ипсипила. Что старый воантъ
былъ спасенъ Ипсипилой—это онъ могъ узнать теперь, если
не зналъ раньше отъ самой спасительницы. Было естественно
послать людей искать его, а гЬмъ временемъ учредить на ЛемносЬ
ничто въ родЬ регентства... Какъ бы то ни было, одно трагед!я
говорить ясно: въ конц'Ь концовъ старый воантъ, спасенный
промысломъ Дюниса, вновь занялъ свой престолъ въ Ми-
рин-Ь. Узнавъ, гдЪ его внуки, онъ пожелалъ им4ть ихъ при
себ4. Ясониды вернулись на Лемносъ, но не надолго; при первой
возможности они отправились на поиски своей матери.
Теперь всЬ элементы романа налицо—романа поисковъ и
приключешй, съ преднамеренной счастливой развязкой, ка-
кихъ намъ не мало завещала позднейшая античность. Прежде,
однако, ч4мъ проследить его частности въ новонайденной тра-
гедш Еврипида, бросимъ еще одинъ взглядъ на самый пере-
ходъ. Нужна ли была эта сложность? Къ чему было удалять
обоихъ мальчиковъ изъ Лемноса, если имъ все равно черезъ
1олкъ и вракш предстояло вернуться на Лемносъ?
Къ счастью, мы можемъ выяснить эти вопросы вполне
удовлетворительно и при этомъ представить еще одинъ образ-
СУДЬБА ЯСОНИДОВЪ.
143
чикъ органическаго вырастатя греческихъ миеовъ изъ эле-
ментовъ традищи и рбязательности этой традицш даже для
творческаго ума поэтовъ.
Д£ло въ томъ, что въ Авинахъ исторической эпохи суще-
ствовалъ родъ, называвппй себя Евнидами и считавшш своимъ
родоначальникомъ Евнея, сына Ипсипилы. Въ этомъ роди
была наследственна игра на киеарй и пляска; онъ привле-
кался къ культовой музыки и чтилъ своего божественнаго ро-
доначальника Дюниса подъ именемъ Дюниса Мельпомена
(„Поющаго"). Теперь намъ понятна фикщя, что Орфей обу-
чилъ Евнея мусическому искусству: онъ видь самъ былъ ве-
ликимъ киеаристомъ сказочной древности, и Евнидамъ было
лестно именно отъ него производить свои занят1я. Итакъ,
одного изъ обоихъ братьевъ Орфей обучилъ музыки; но по-
чему же онъ обучилъ другого физической ловкости? Имйетъ ли
и эта черта генеалогическую основу? Намъ о роди воанти-
довъ ничего неизвестно. Можно предположить, что Еврипидъ
просто повторилъ на Ясонидахъ известный педагогическш
контрастъ: такъ точно видь и еивансше Дюскуры, Амфюнъ
и Зетъ, отличались первый—мусическимъ даровашемъ' (своей
игрой на лир-fe онъ создалъ еивансшя стйны), а второй —
склонностью къ гЬлеснымъ упражнешямъ, и Еврипидъ въ очень
эффектной и знаменитой сцен4 своей „Антюпы" изобразилъ
этотъ контрастъ. А впрочемъ мы къ этому вопросу еще вер-
немся по поводу развязки „Ипсипилы".—Какъ бы то ни было,
отдать Евнея на воспиташе Орфею было необходимо, а по-
лучить его Орфей могъ только отъ Ясона, своего, товарища
по плавашю. Этимъ обходъ вполне объясненъ.
Мы теперь—у самаго преддвер1я трагедш Еврипида. ВсЬ
препятешя устранены и ничто не мйшаетъ войти въ храмъ.
VI.
Трагед1я начиналась съ появлешя „прологиста"; это —
спещально Еврипидовсюй обычай, не очень ценный съ эсте-
тической точки зрйтя, но практически удобный въ ту эпоху,
когда определенность и четкость миеологической трагедш была
144 ш. BOCKPEcniiE поэты: З. еврипидъ.
затемнена множествомъ вар!антовъ, введенныхъ трагическими
поэтами за сто слишкомъ л-Ьтъ существовашя трагедш. Про-
логистомъ выступаетъ, повидимому, сама Ипсипила. Первые
стихи ея пролога были известны и раньше:
Тотъ гЦонисъ, что съ тирсомъ и въ небридт>
Средь светочей въ ущелш Парнасса
Дельфшскихъ дт>въ вплетаетъ въ хороводъ,
Водилъ Ооапта *)...
Начало суховатой родословной, какъ это бываетъ часто у
Еврипида: Дюнисъ—воантъ—Ипсипила, ея бракъ съ Ясо-
номъ, ея д4ти, ея несчастье. Бывшая лемносская царица,
проданная въ рабство, служитъ немейскому царю Ликургу и
его жени Евридик'Ь, и они приставили ее теперь, въ награду
за ея долголетнюю верную службу, няней къ ихъ младенцу -
сыну Офельту. И она привязалась къ этому малютки и въ
немъ нашла утйшеше взам4нъ отнятыхъ отъ нея собственныхъ
ея д'Ьтей. Гд4-то они теперь?.. Досказавъ свою грустную думку,
она входитъ обратно во дворецъ: ребенокъ требуетъ ухода.
Являются два странника; по ихъ разговору зрители узнаютъ,
что это—оба сына Ипсипилы, Евней и боантъ, отправившиеся
отыскивать свою мать и забредппе случайно въ Немею. Какъ
царевичи, они рйтаютъ просить гостепршмства у самого царя;
одинъ изъ нихъ стучится въ дверь.
Остановимся здесь на минуту. Читатель видитъ, что пред-
стоитъ узнате матери сыновьями. Этотъ мотивъ узнашя (ana-
gnorismos, какъ его называютъ технически) принадлежитъ къ
излюбленнымъ мотивамъ и въ еврипидовской трагедш, и въ
потекшей отъ нея эротической комедш Менандра и его со-
общниковъ; но для его эффектности требуется, чтобы онъ былъ
обставленъ посложнее. Здтзсь же постановка гр'Ьшитъ, на пер-
вый взглядъ, чрезмерной простотой. Ипсипила знаетъ, что у
нея есть двое сыновей, и не можетъ не знать ихъ именъ—
если не обоихъ, то хоть воанта, унасл4довавшаго имя ея
отца. Сама она известна въ Немей подъ своимъ собственнымъ
именемъ, и даже ея прошлое знаютъ всЬ, какъ показываетъ
сцена съ хоромъ. Наконецъ, и сыновья должны были узнать
*) Курсивомъ печатаются дополнешн— и мои, и чунли.
МОТИВЪ УЯНАШЯ.
145
отъ своего дйда, если не отъ Орфея, и имя, и прежнюю
судьбу своей матери. Итакъ, никакихъ затрудненш нЬтъ:
стоить юношамъ въ разговоре назвать другъ друга по имени,
или кому-нибудь изъ домочадцевъ произнести имя Ипсипилы—
и трагед1я кончена. Между гЬмъ поэту ничего не стоило
осложнить интригу и затруднить развязку, допустивъ, напр.,
что Япсипила—а это было бы такъ естественно—скрываетъ
отъ окружающихъ свое царское имя. Онъ этого не сдЬлалъ;
значить, для него суть была не въ „узнанш", а въ другомъ.
На стукъ изъ дворца выходить Япсипила съ ребенкомъ
на рукахъ. Ребенокъ вскрикиваетъ при вид* чужихъ людей;
верная няня прежде всего его успокаиваетъ. Зд4сь начинаются
новонайденные отрывки:
Не плачь, Офельтъ родимый, успокойся.
Вотъ, вотъ отецъ пртдетъ, онъ игрушекъ
Намъ привезешь и личико твое
Отъ этихъ слезокъ живо прояснится.
(Юношамъ, невольно любуясь на нихъ).
Вы-ль это, юно гаи, къ намъ постучались?
Счастлива та, что родила васъ! Все-жъ
Скажите, чЪмъ нашъ домъ служить вамъ можетъ?
Ооантъ.
Пршта просимъ мы на ночь одну.
Припасы все у насъ съ собой; не будемъ
Мы въ тягость дому вашему, не будемъ
Тебя отъ д'вла отвлекать, жена.
Ипснпила.
Въ отсутствш хозяинъ дома, гости,
Ликургъ; но ждемъ его мы съ каждымъ часомъ.
Пока же всгьмъ царица управляешь.
Ооантъ.
Итакъ, госшямъ чершогь вашъ недоступен^
И намъ къ другимъ умгьсшнгьй обратишься?
Инсипила.
О, н'бтъ. Не въ нравахъ нашего царя
Гостямъ ошказывашь. Насъ не боятся.
Всегда подъ кровомъ нашимъ кто-нибудь;
146 ш. воскресши поэты: 3. еврипидъ.
Войдите-жъ смгьло, и найдете все вы,
Что услаждаетъ странниковъ, друзья!
в01НТЪ.
Ну что-жъу войдемъ. Тебъъ же благодарность
За указанье и привгьтъ, жена.
Съ этими словами оба юноши удаляются во дворецъ, въ
мужскую половину. Быстро промелькнуло первое свидаше ма-
тери съ обоими сыновьями; они не узнали другъ друга. Все-
таки что-то кольнуло Ипсипилу при видй стройныхъ и пре-
красныхъ Ясонидовъ и вырвало у нея невольный возгласъ:
„Счастлива та, что родила васъ!" Посл-Ь ихъ ухода ея мысли
съ удвоенной силой возвращаются къ своему излюбленному
предмету—далекой лецносской родинЬ. Она осталась одна на
сцен-Ь съ ребенкомъ на рукахъ; она садится на ступеньку подъ
колонной, беретъ погремушку и поетъ про себя, тйша ма-
лютку ея игрой...
Нисколько словъ объ этой погремушки. Нравы древней
трагедш были стропе, каждое смягчеше традищи Фриниха и
Эсхила возбуждало неудовольств1е людей староаеинскаго закала.
Что Еврипиду его погремушка не сошла безнаказанно, это
намъ доказываетъ одно любопытное м4сто изъ „Лягушекъ"
Аристофана — знаменитаго посмертнаго суда Эсхила и Еври-
пида. Суровый ЭсхиЛъ нам4ренъ жестоко пародировать лири-
ческую технику своего противника; онъ говоритъ(ст. 1304 ел.).
Давайте лиру! Впрочемъ, что нужды
Мнй въ ней? Эй, ты, что погремушкой тешишь,
Сюда пожалуй, муза Еврипида!
Дли этихъ п-Бсенъ ты одна пригодна.
Но мы, конечно, не разд-Ьлимъ этой суровости и будемъ
благодарны судьбЪ, что она возвратила намъ хоть отчасти эту
„apiio погремушки", которая такъ возмущала Аристофана и
его единомышленниковъ. Это — красивая и трогательная кар-
тина, и „Муза Еврипида" поступила, думается намъ, вполне
правильно, найдя ее достойной трагедш
Греми, погремушка, греми.
АР1Я ПОГРКМУШКИ.
147
Какъ въ зеркале ясномъ, въ ребенка очахъ
Былую я жизнь воскрешаю.
Расти же въ с1яши бЪлой зари,
Расти, мой малютка; я детство твое
Молитвой и песней взлелею.
Греми, погремушка, греми.
Тамъ въ Лемнос* дивномъ, за ткацкимъ станкомъ
Иныя я ntcHH навала.
Прости меня, Муза: малютке теперь
Твой ласковый даръ посвящаю, его
Баюкать и холить должна я.
Греми, погремушка, греми.
Тутъ, по неукоснительному обычаю трагедш, къ замечтав-
шейся Ипсипил-Ь долженъ выйти хоръ. Этотъ никогда цен-
тральный и преобладающе элементъ трагедш, чймъ дал-Ье,
тбмъ бол^е терялъ свое значеше, по мйрй того, какъ въ
ущербъ лиризму развивался драматически ея характеръ; поэты
одно время старались связать его съ д$йств1емъ, мотивируя
его появлеше и удЬляя ему некоторую роль въ происшедшихъ
событляхъ, но загЬмъ отказались отъ этихъ попытокъ и прими-
рились съ представлешемъ о хори, какъ о чемъ-то отвлеченномъ,
ненужномъ для дМств1я, но и не м-Ьшающемъ ему. Наша тра-
гед]'я—одна изъ послйднихъ Еврипида; ко времени ея возникно-
вешя эта точка зр4тя на хоръ уже усп4ла установиться.
Изъ кого состоитъ хоръ „Ипсипилы"? Изъ немейскихъ
женщинъ. Что связываетъ свободныхъ гражданокъ Немей съ
рабой царскаго дома? Ничто; но обычай требуетъ, чтобы хоръ
сочувствовалъ героини, утЬшалъ ее въ ropi и давалъ ей со-
веты. Зач-Ьмъ они появляются именно теперь? Сообщить ей
о надвигающейся рати аргивянъ, ведомой Адрастомъ и осталь-
ными изъ „семи вождей". Какое до этого д'Ьло Офельтовой
няни? Никакого; но было полезно напомнить объ этомъ зри-
телямъ и, вообще, принято, чтобы посл'Ь пролога являлся
хоръ. Вотъ и вся мотивировка.
Хоръ.
Ты у входа, дорогая?
Домъ мела, иль нолъ водою
Окропляла, покоряясь
Рабской участи своей?
ш. bockpeciuie поэты: 3. еврипидъ*
Иль, какъ прежде, неустанно
Стругъ чудесный воспеваешь,
Стовесельную Арго?
Иль сверкаетъ предъ очами,
Дубъ старинный обвивая
ГГодъ стальной зеницей змЪл
Неприступное руно?
Иль о Лемносв мечтаешь,
Гд* Эгейскими волнами
Гулюй берегъ оглашенъ?
И не знаешь, что безстрашно
J Jo нолямъ святой Немей,
Миновавъ пред-Блъ аргосскш,
Къ Амфшнову творенью
Рать свою Адрастъ могучш
МЪднобронную ведетъ?
Онъ созвалъ всю мощь Эллады,
Лгьтъ числа щитамъ блестящимъ,
Шьтъ числа звенящимъ лукамъ;
Рвутся въ бой лих1е кони,
И гудитъ земля сырая
Подъ ударами копытъ.
И пс н и и л а.
Вы правы, подруги. Стоить предо мной
Недвижно Аргд дорогая.
Готовится прыгнуть чрезъ синюю гладь
Оъ причаломъ въ рукахъ легконопй Пелей,
Рожденный Эгиною витязь.
А дальше -подъ мачтой стоитъ на мосту
Владйлецъ киоары чудесной,
Орфей-сладкон'Бвецъ, любимецъ боговъ;
Подъ дивными пальцами струны звучатъ
И льется волшебная пйснн.
Ке онъ игралъ средь колышущихъ волнъ,
Усилья гребцовъ умеряя.
Мн* въ душу запалъ незабвенный напЪвъ;
Труды же данайдевъ и грозный походъ
Другимъ прославлять предоставлю.
Хоръ.
Отъ н^вдовъ я в^сть слыхала,
Какъ паревна въ дни былые,
АРГОНАВТЫ.
149
Финшиянка Европа.
Уплыла въ далекш край;
Отчгй домъ и градъ покинувъ,
Зевсовъ Критъ она отчизной
Богоданной обрела.
Тамъ, въ стран* Куретовъ древнихъ.
Родинб своей исконной,
Ей престолъ и власть царицы
Олимтецъ даровалъ,
И счастливую державу
Она мирно завещала
Тремъ могучимъ сыновьямъ.
И еще я въсть слыхала,
Какъ аргивянка-царевна
Въ изступлеши умчалась
Изъ отчизны—и проклятье
Облегченная сложила
Много славная 16.
Взвесь ты рБчь мою, подруга:
За несчастьемъ счастью мбсто.
Не покинетъ угнетенной
Твоего отца родитель,
Прекратить твои страданья
Благодатный Дгонисъ.
И и с ц п и л а.
Слыхала и я многослезную вгъстъ
Про участь лихую Прокриды.
Съ ней мужъ примирился, повелъ ее въ лЪсъ
й тамъ безразсудно стрелой умертвилъ
И горько оплакалъ подругу.
И мнб лишь страданья отъ Бога даны,
IT. мнб лишь въ могил* отрада;
Но гдъ тотъ пъвецъ, тотъ питомецъ богинь,
Чью чуткую душу слеза вдохновитъ,
Чья пъснь мое горе взлелБетъ?
Зд-Ьсь кончается вступлеше, первое лирическое интермеццо
трагедш. Грусть нашла ce6i облегчеше въ п'Ьсн'Ь; волны стра-
дашя улеглись, д4йств1е можетъ начаться.
150 ш. воскресные поэты: 3. еврипидъ.
VII.
Д4йств1е трагедш начинается съ нриходомъ того, кто былъ
лучшимъ среди „семи вождей", выстунившихъ въ нечестивый
ноходъ противъ Амфюновыхъ вивъ.
Действительно, знаменитый ноходъ „семи вождей" слу-
жить фономъ для Ипсипилы-прислужницы, точно также какъ
походъ аргонавтовъ — для Ипсипилы-царицы. 064 половины
жизни героини принадлежать двумъ различнымъ миоологи-
ческимъ цикламъ—лишнее доказательство ихъ первоначальной
самобытности.
Напомнимъ главныя черты этого похода. Прокляйе, произ-
несенное Эдипомъ протлвъ его непочтительныхъ сыновей,
исполнилось быстро по ихЪ воцаренш въ вивахъ: Этеоклъ
изгналъ Полиника и сталъ править единолично. Полиникъ
обратился за помощью къ Адрасту аргосскому; войдя ночью
въ царскш станъ, он^ встретилъ у входа другого изгнанника,
этолшца Тидея. По недоразуменш между ними завязался бой;
прибйжавппй на звукъ оруж1я Адрастъ рознялъ ихъ и при
этомъ, увидйвъ ихъ гербы на щитахъ—у одного вепря, у дру-
гого—льва, вспомнилъ о темномъ оракул*, приказавшемъ ему
выдать своихъ дочерей именно за этихъ чудовищъ. Исполнивъ
волю бога, онъ р*шилъ прежде всего Полиника водворить
обратно въ изгнавшей его родин*. Для этого онъ снарядилъ
походъ, созвавъ лучшихъ вождей Эллады; особенно драгоценна
была помощь его вассала Амф1арая, мудраго правителя, храб-
раго воина и любимаго богами прорицателя.
У этого Амф1арая была давнишняя вражда съ Адра-
стомъ, прекращенная женитьбою на его сестре Эрифил* и
обоюднымъ обязательствомъ, въ случа* возникновешя новаго.
спора, повиноваться ея р*шенш. Именно теперь этотъ споръ
возникъ. Амф1арай наотр*зъ отказался принять учасие въ
братоубшственномъ поход*; такимъ образомъ, Эрифил* при-
шлось произнести решающее слово. И тутъ опять—какъ въ
поход* аргонавтовъ—вступаетъ въ д*йств!е мотивъ прокля-
таго золота. Такое золото находилось среди драгоценностей
ПРОКЛЯТОЕ ЗОЛОТО.
151
рода Кадмидовъ—роскошное ожерелье, полученное никогда
Кадмомъ за своей женой Гармошей отъ ея матери Афродиты
(а по исконной формй миеа—добытое имъ отъ умерщвленнаго
имъ Аресова зм4я, что уже совершенно сближаетъ это оже-
релье съ „кольцомъ Нибелунговъ"). Оно по наследству до-
сталось Эдипу; Полиникъ уотЬлъ захватить его, прежде ч-Ьмъ
б-Ьжать изъ бивъ; теперь онъ воспользовался имъ для того,
чтобы подкупить Эрифилу. Призванная решить споръ, Эрифила
определила, чтобы ея мужъ повиновался ея брату; такъ-то
Амф1арай сталъ однимъ изъ „семи вождей" и отправился въ
походъ, изъ котораго ему не суждено было вернуться.
Вожди двинулись изъ Аргоса черезъ фл1унтскую Немею на
сЬверъ; предстоялъ переходъ въ соеЬднюю область. Для этого
требовалось жертвоприношеше, а для жертвоприношешя—клю-
чевая вода, которая въ «многожаждущемъ Aproci» была ред-
костью. Этотъ мотивъ и приводитъ Ам<|иарая, естественнаго
руководителя жертвоприношешя, во дворецъ царя Ликурга. Съ
его появлешемъ начинается первое дгьйствге нашей трагедш.
Корифейка.
О *)евсъ, промыслитель Немей святой!
Какихъ ты гостей посылаешь къ намъ въ домъ?
Доричесшй плащъ украшаетъ ихъ стань;
Какая нужда но нустыннымъ нолямъ
Ихъ въ область чужую заводитъ?
Амфгарай (про себя).
Н1»тъ радости въ отлучи человеку.
Случится быть нужд*—кругомъ тебя
Пустынная, безлюдная равнина.
Н'бтъ друга, не съ кЪмъ словомъ обменяться.
Не знаешь, что и делать. Былъ и я
Бъ б^д* такой—и съ облегченнымъ сердцемъ
Увиделъ здесь, въ святой Немейской роще
Отца ^евеса—дарственный дворецъ.
(Залтчаетъ Ипсипилу).
Тебя прошу—невольницей ли ты
Дворъ охраняешь, или въ свободной доле,—
Поведай мце, кто изъ земли Цшунтской
Владелецъ дома и богатствъ его?
152 III. В0СЕРЕСШ1Е ПОЭТЫ: 3. ЕВРИПИДЪ.
Ипсипила.
Счастливый домъ Ликурга предъ тобой».
Онъ, ставленника страны приасотйской,
Святыню Зевса местную блюдетъ.
АмФ1АРАЙ.
Скажи-жъ ему, чтобъ далъ воды текучей
Намъ зачерпнуть и совершить обрядъ
Напутственный. Мутна вода въ запрз'дахъ,
Загрязнена безчисленною ратыо.
Ипсипила.
А кто вы и откуда къ намъ пришли?
АМФ1АРАЙ.
Аргосды, изъ Микенъ мы собрались;
Переходя земли родной пределы,
Должны за рать мы жертву принести.
А путь мы держимъ къ Кадмовымъ воротамъ—
Пусть только богъ походъ благословитъ.
Ипсипила.
Дозволь спросить: зач'Ьмъ вы рать созвали?
АМФ1АГАЙ.
'Чтобъ Полинику возвратить престолъ.
Ипсипила.
А самъ ты кто, чужихъ печальникъ б-ь-дствш?
АМФ1АРЛЙ.
Амф1арай, Оикловъ сынъ, в-вщатель.
Ипсипила.
О славный мужъ! Ты-ль здгъсъ, передо мной?
АМФ1АРАЙ.
Да, славный. И въ безславномъ дгъмь гибну.
Ипсипнла.
Ктв-жъ гибели тебя обрекъ? Скажи!
ЗАВЯЗКА.
153
АМФ1АРАЙ.
Жена велгъла, миръ творя намъ въ споры.
Ипсипила.
Жена на мужа посягнуть дерзнула?
АМФ1АРАЙ.
Принявъ златое ожерелье въ даръ.
Какъ видно изъ дальнййшаго отрывка, Амф1арай, от-
вечая на вопросы собеседницы, разсказываетъ ей всю исторш
ожерелья въ связи съ родословной Кадмидовъ. Это такъ на-
зываемая „эпическая стихомие!яа, своего рода драматурги-
ческШ фокусъ (надлежало вести разсказъ въ форм* д1алога
такъ, чтобы собеседники чередовались стихъ за стлхомъ), одна
изъ техническихъ условностей древней трагедш, которая насъ
оставляетъ холодными. Мы, поэтому, не очень ропщемъ на
судьбу, которая сохранила намъ только начало стихомивш.
Изъ дальнейшихъ клочковъ видно, что и Амф1арай разспраши-
ваетъ свою собеседницу о ея участи, что она назвала ему
свое имя. Объ этомъ можно догадаться. Но какъ действ1е раз-
вивалось дальше?
При отрывочномъ состоянш новонайденной трагедш вполне
естественно, что интересъ критика, судящаго о поэтическихъ
достоинствахъ того или другого места, стушевывается передъ
любопытствомъ изследователя, желающаго прежде всего воз-
становить подробности действ1я. Разговоръ Амф1арая и Ипси-
пилы особенныхъ красотъ не представляетъ: это—обычный
спокойный приступъ къ завязке. Теперь моментъ завязки при-
ближается—и наши отрывки ничего намъ не даютъ. Что-жъ,
попытаемся обойтись безъ нихъ.
Одно ясно: Амф!арай попроситъ Ипсипилу указать ему
родникъ чистой воды для жертвоприношешя. Она исполнитъ
его просьбу—и ея маленькш питомецъ Офельтъ погибнетъ
жертвою стерегущаго родникъ змея. Это—магистраль предашя
объ Ипсипиле-прислужнице; къ тому же отрывки изъ про-
чихъ действШ трагедш показываютъ намъ, что такъ действи-
тельно происходило дело у Еврипида. Но частности?
6-696
154 ш. воскресшее поэты: 3. еврипидъ.
Раньше при возстановленш Еврипидовой фабулы пользо-
вались самымъ широкимъ образомъ разсказомъ поздняго рим-
скаго поэта, о которомъ предполагали, что онъ во всемъ вдохно-
влялся трагед1ей Еврипида. Это — Стащи, авторъ никогда
знаменитой, теперь забытой „биваиды". Пользуясь всЬмъ ап-
паратомъ псевдоклассической бутафорш, этотъ талантливый, но
холодный эпикъ, виртуозъ языка и стиха, сл'Ьдующимъ об-
разомъ описываетъ эпизодъ съ Ипсипилой- прислужницей.
Когда войско Адраста вступаетъ въ пределы Немей, Дш-
нисъ, желая оградить отъ враговъ свою оиванскую родину,
уб'Ьждаетъ все немейсте р4ки и ручьи скрыть подъ землей
свое течете. ВсЬ повинуются, кроме укромной Ланий. Войско
терпитъ страшную жажду; къ счастью, Адрастъ находитъ
Ипсипилу и упрашиваетъ ее показать ему какую-нибудь струю
воды. Она повинуется и, чтобы не быть стесненной въ своихъ
движешяхъ, оставляетъ ребенка на лугу среди цвйтовъ. Она
ведетъ войско къ Ланий; пока вей утоляютъ свою жажду, она
разсказываетъ царю про лемносскш гр4хъ и свое несчаейе.
ЗатЬмъ она возвращается на прежнее место—и находитъ ре-
бенка убитымъ.—Теперь намъ ясно, что Стащи если и поль-
зовался Еврипидомъ, то значительно измЬнилъ его фабулу.
Никакой засухи н4тъ, нЬтъ и жажды войска. Амф1араю нужна
проточная вода для жертвоприноешшя; торопиться, поэтому,
нечего. Оба собеседника разсказываютъ другъ другу свою
исторш, поскольку это было нужно, еще передъ отправлешемъ
на поиски воды; а такъ какъ торопиться нечего, то и для
Ипсипилы отпадаетъ мотивъ оставлешя ребенка: она беретъ
его съ собой. Ейтъ, невидимому, Стащя придется оставить
въ стороне. Но чего же намъ собственно недостаетъ?
Недостаетъ того элемента, который превратилъ бы простое
и случайное собьте въ драматическую завязку. Представимъ
себе происходящее на сцене съ возможной наглядностью.
Ипсипила—женщина подневольная, она приставлена беречь
малолетняго царевича. И вотъ къ ней подходитъ чужой чело-
векъ и проситъ ее пойти съ нимъ за водой; она беретъ ре-
бенка и идетъ съ нимъ. Согласитесь, тутъ есть некоторая не-
ловкость... Не будемъ говорить о хоре. Конечно, становясь
на почву реализма, можно бы сказать, что было бы естественнее
СТАЩИ И ЕВРИПИДЪ.
155
послать за водой любую изъ этихъ пятнадцати свободныхъ
безд'Ьльницъ, ч*Ьмъ занятую своимъ дйломъ прислужницу. Но
именно этого реализма въ отношенш хора не было: зрители
свыклись съ условностью его роли, и идея отправить за водой
хоревтку показалась бы имъ не менйе дикой, чймъ если-бы
Ипсипила обратилась съ этимъ предложев1емъ къ кому-нибудь
изъ публики. Повторяю, оставимъ хоръ; неловкость и помимо
его несомненна, и сохраненный намъ, благодаря случайной
цитат*, стихъ Ипсипилы:
Что-жъ, покажу аргивянамъ источникъ;
Но...
своей формулировкой свидетельствуетъ, что и она эту нелов-
кость чувствовала. Къ ней мы, однако, еще вернемся; идемъ
дальше.
Ипсипила съ Амф1араемъ уходятъ; на сцен* одинъ хоръ.
Его мысли естественно витаютъ около разсказанныхъ событШ,
у начала того похода „семи вождей", который втянулъ въ
въ свои круги и мирную Немею. Намъ сохранился искале-
ченный лиричесшй отрывокъ стиховъ въ десять, въ которомъ
явно говорится о ночной схватке Тидея съ Полиникомъ и
о суд* Адраста; невидимому, онъ относится именно къ той
хорической nicH'b, которая завершила собою покойное и мир-
ное первое дМеше. ЗатЬмъ звуки п^сни умолкаютъ, насту-
паете дгьйствге второе.
VIII.
Его открываетъ Ипсипила, въ крайнемъ испуги и отчаянш
примчавшаяся съ того м4ста, гдЪ она указала Амф1араю род-
никъ. Несчасйе совершилось: малютка Офельтъ сталъ жер-
твою зм4я. Нисколько искал'Ьченныхъ отрывковъ, описывав-
шихъ страшное появлеше чудовища и рисующихъ горе Ипси-
пилы, повидимому, относятся къ этому мйсту трагедш; къ со-
жал4н1ю, они не разр-Ьшаютъ намъ нйкоторыхъ серьезныхъ
затрудненш. Во-первыхъ, какимъ образомъ могъ ребенокъ
достаться з:"Ью? У Стащя неблагоразумная няня оставляетъ
б*
156 III. В0СКРЕСШ1Е ПОЭТЫ: 3. ЕВРИПИДЪ.
своего питомца на лугу, чтобы тотъ ея не замедлялъ, а за-
тЬмъ долго разговариваете съ Адрастомъ; у Еврипида, напро-
тивъ, она беретъ дитя съ собой. Приходится придумывать
такой моментъ, который могъ заставить ее разстаться съ нимъ.
ЗагЬмъ: куда давался Офельтъ? У Стащя змий его убиваетъ,
и онъ остается на лугу „весь превращенный въ рану"; но
какъ изобразилъ дйло Еврипидъ? Вопросъ опять остается от-
крытыми
Во всякомъ случай, ребенокъ погибъ, ему уже не помочь;
Ипсипил'Ь приходится подумать о себй. Во дворце—царица
Евридика, ничего еще не знающая о смерти своего един-
ственнаго сына; Ипсипила—ея раба; что будетъ съ ней, когда
все станетъ известно? Не пожелаетъ ли Евридика выместить
на ней свое материнское горе? Да, это слишкомъ даже по-
нятно. Объ этомъ и идетъ р-Ьчь тамъ, гдЪ для насъ возобно-
вляется связная часть трагедш; мйсто это небольшое, но
интересное.
Ипсипила.
Подруги милыя, одно мгновенье
Ръшитъ судьбу мою. Конецъ позорный
•Мн£ угрожаетъ; о, какъ страшно мнъ!
Корифейка.
Неужли нътъ надежды на спасенье?
Ипсипила.
Одно спасенье—бросить этотъ домъ.
Корифейка.
Что-жъ возмущаетъ такъ тебя, скажи?
Ипсипила.
Смерть мальчика и мн4 готовитъ гибель.
Корифейка.
Ахъ, съ давнихъ поръ сроднилась съ горемъ ты-
Ипсипила.
Да, съ давнихъ—и бороться съ нимъ съумъю.
СМЕРТЬ ОФЕЛЬТА.
157
Корифейка.
Но средства гдй? Куда направишь путь свой?
Ипсипилл.
Куда душа и ноги понесутъ.
Корифейка.
Ты не уйдешь: кругомъ везд* заставы.
Ипсипилл.
Ужель?—Ну, что-жъ; придумаемъ другое.
Корифейка.
О, не скрывай: мы всЬ тебЪ друзья.
Ипсипилл.
Не попросить ли, чтобъ увелъ съ собою...
Корифейк'а.
Кто-жъ уводить чужихъ рабовъ согласенъ?
Зд^сь возвращенная намъ часть д1алога обрывается; бу-
демъ благодарны судьбе, что это не случилось двумя стихами
раньше. Действительно, именно этими двумя стихами даль-
нМппй ходъ дййствш предначертапъ. Кто будетъ согласенъ
увести рабыню Ипсипилу? Только одинъ человйкъ въ Mipi:
тотъ, кому она оказала услугу, тотъ, изъ-за кого она навлекла
на себя всю эту б4ду. И кто знаетъ, быть-можетъ онъ даже
обязался это сделать? Мы видь видели: Ипсипила не сразу
его послушалась, она колебалась, какъ бы чуя недоброе. При-
помнимъ загадочный стихъ:
Что-жъ, покажу аргпвянамъ источникъ;
Но...
Не продолжала ли она:
Но если гнЪвъ царицы заслужу я,
Не выдадутъ аргивяне меня?
Правда, ни онъ, ни она не могли предвидеть такого несчастья;
но не все ли равно? Обязательство есть, есть для Ипсипилы
158 ш. воскресшее поэты: 3. еврипидъ.
вирная опора. Въ свигЬ Ам<|парая неудачница-няня покинетъ
постылую Немею и...
...И оставить въ постылой Немей убитую горемъ Евридику,
оплакивающую смерть своего единственнаго ребенка. Это ли
сд-Ьлаетъ Ипсипила? Забыла она, что сама когда-то была ма-
терью, что и ее заставили въ ЛемносЬ покинуть обоихъ ма-
лютокъ-Ясонидовъ?
НЬтъ, Ипсипила этого не едЬлаетъ. Правда, дальнейший
ходъ ея разсуждешй, какъ мы видели, намъ не сохраненъ,
но фактъ тЬмъ не менйе ясенъ. Она не ищетъ заступничества
у Амф1арая, она отдаетъ себя во власть царицы: въ третьемъ
д'Ьйствш мы находимъ ее въ рукахъ Евридики. А чтобы мы
не думали, что внешняя сила помйшаетъ осуществлен™ ея
первоначальнаго плана, еще первоиздатели обратили внимаше
на ея трогательный возгласъ, въ последней сценЬ съ цари-
цей: „Напрасно было мое благородство!" Да, очевидно, дйло
происходило именно такъ: все было готово къ сласенш, но
въ последнюю минуту образъ убитой горемъ матери предсталъ
передъ глазами Ипсипилы, и у нея не хватило духу искать
заступничества противъ нея. Она добровольно пойдетъ къ ней,
съ повинной головой, оно бросится къ ея ногамъ, заклиная
ее именемъ ея ребенка, котораго видь и она, Ипсипила, лю-
била больше всего на CB-ferfc.
Благо ей, что она не б-Ьжала къ Амф1араю. Бросая домъ
Евридики, она этимъ самымъ бросила бы и его гостей—гЬхъ
двухъ юношей, которыхъ она сама недавно въ него ввела, не
признавъ въ нихъ своихъ сыновей-Ясонидовъ.
Не правда ли, какъ теперь выясняется замыселъ поэта,
о чрезмерной простоте котораго мы говорили раньше, въ
шестой глав4? Да, конечно, Фортуна все приготовила наилуч-
шимъ образомъ, „узнаше" не стбитъ бол4е никакого труда;
и все-таки оно не состоится, если на помощь ФортунЬ не при-
детъ нравственная сила. И именцо она, эта нравственная сила,
и становится главнымъ предметомъ нашего внимашя, и рядомъ
съ ней игра фортуны стушевывается, низведенная до уровня
внешней обстановки. Въ этомъ—достоинство „Ипсипилы" въ
сравненш съ бол4е раннимъ Дономъ", въ которомъ этотъ „мо-
тивъ узнашяа господствуетъ при отсутствш нравственныхъ силъ.
ПОЕЗДА НАДЪ ИНТРИГОЙ.
159
Остановимся здЬсь на минуту; намъ представляется случай
покончить съ однимъ стариннымъ предразсудкомъ.
Еврипидъ написалъ „Ифигешю Таврическую"; написалъ
таковую, следуя его почину, и Гёте. Сравнеше об'Ьихъ тра-
гедШ—излюбленная тема нЪмецкихъ теоретиковъ и эстетиковъ
и на каеедрй, и на школьной скамьи — причемъ всЬ плюсы
оказываются на стороне нов-Ьйшаго поэта. Онъ превратилъ
греческую героиню въ „ германскую д'Ьву" главнымъ образомъ
гЬмъ, что зам'Ьнилъ мотивъ хитрости, посредствомъ которой
<еврипидовская героиня торжествуетъ надъ царемъ Тавриды,
мотивомъ нравственной поб'Ьды надъ нимъ. Еврипидовская Ифи-
гешя замышляетъ тайный поб^гъ изъ Тавриды, пользуясь для
этого легков^емъ простака-варвара; Гётевская отдаетъ себя
въ его руки и уходитъ, напутствуемая благословешемъ тронутаго
царя. Прогрессъ несомн-Ьненъ—поскольку онъ касается об'Ьихъ
трагедш; но не сл4дуетъ еврипидовскую трагедш, о которой
идетъ р*Ьчь, отожествлять съ Еврипидомъ вообще. Действи-
тельно, когда Еврипидъ писалъ „Ифигенш Таврическую", онъ
увлекался еще элементомъ интриги, которую онъ довелъ до
такого совершенства, что можетъ считаться ея представителемъ
въ трагедш; спещально интрига побега была имъ развита съ
такою виртуозностью, что его умнЪйшш противникъ Аристо-
фанъ жестоко осм^ялъ его за нее въ поставленныхъ въ 412 г.
„0есмофор1азусахъа. Сл'Ьдуетъ ли допустить, что Еврипидъ
послйдоваль мудрому греческому правилу: „учись у враговъ"?
Не знаемъ; но фактъ тотъ, что въ поставленныхъ послй этого
года трагед!яхъ у Еврипида наблюдается стремлеше, выра-
жаясь кратко, победить интригу. Такова его „Ифигетя Авлид-
ская". Ифигетя должна быть принесена въ жертву для благо-
получ1я похода; ея молодая жизнь возмущается противъ этого
приговора; она находитъ заступника, она можетъ спастись —
но вотъ въ решающую минуту она отказывается ото всякой
помощи и добровольно жертвуетъ собой ради благополуч1я по-
хода. Тогда суровость разгневанной богини смягчается, и она
сама спасаетъ великодушную дйву.
Такую же победу надъ интригой имЬемъ мы зд^сь, и вотъ
причина, почему элементы самой интриги отступаютъ, какъ мы
видели, на заднш планъ. Имйя вс* средства спасешя въ ру-
160 ш. воскреспие поэты: 3. еврипидъ.
кахъ, Ипсипила отъ нихъ отказывается и отдаетъ повинную
голову на судъ гневной матери-царицы.
Этимъ, надобно полагать, кончалось второе д4йств1е. Были ли
въ немъ и друпя сцены, кромй упомянутыхъ—мы не знаемъ.
Не знаемъ также, каково было содержаше хорической п-Ьсни,
отделявшей второе д,Ьйств1е отъ третьяго.
IX.
Въ чемъ состояла главная сцена третьяго дгьйствгя—эта
всякШ знатокъ трагической техники Еврипида можетъ преду-
гадать заранее. Предстоять упреки доведенной до отчаяшя
Евридики, защита Ипсипилы, речи, проникнутая страстью и
волнешемъ—для нихъ у древнихъ трагиковъ, и особенно у
Еврипида, имелись особыя сцены со строго определенной ком-
позищей: такъ называемые агоны. Соображетя обоихъ про-
тивниковъ поэтъ сосредоточиваетъ въ двухъ связныхъ, напра-
вленныхъ другъ противъ друга р-Ьчахъ; за каждой следовало
обыкновенно двустиппе хора, которому въ этихъ агонахъ при-
надлежитъ роль не всегда безстрастнаго судьи. Можно быть
какого угодно мнЬшя объ этой условности Еврипидовой тра-
гедш; нЬтъ спора, насъ эти почти судебныя рЬчи, съ ихъ ло-
гически выдержанной аргументащей, подчасъ расхолаживаютъ.
Но тогда люди увлекались искусствомъ слова; спещально объ
Еврипидй мы знаемъ, что вс*Ь молодыя Авины были въ во-
сторги отъ ei:o „судебныхъ р-Ьчей*.
Итакъ, предстоитъ „агонъ" Евридики и Ипсипилы. Чта
скажетъ няня погибшаго Офельта? Что она любила это дитя;
что она сама когда-то была матерью; что она безъ злого умысла
положила его туда, где онъ сталъ жертвой змия; что не должна
решать важныя дела подъ вл1яшемъ гнева... Действительно>
среди отрывковъ есть одинъ, очевидно сюда подходящш; сохра-
нены только начала строкъ, но съ ними—что очень ц6нно—
и имена дМствующихъ лицъ. Всматриваясь пристально въ
уцЬлевппя слова, мы мало-по-малу получаемъ картину, позво-
ляющую намъ съ н^которымъ правдоподоб1емъ дополнить и
недостающее. Повидимому Ипсипила кончаетъ свою речь:
ГН-ЬВЪ МАТЕРИ.
161
Ее заглушай въ ce6ib завита правды
И взвесь значенье слова моего.
Зач'вмъ порывамъ гнйва отдаваться?
Пусть время умудритъ тебя—и ты
Хулы избгынешъ женскаго сужденья.
Почтить ты сына хочешь? Подожди:
Рядъ дней дитяти чести не убавитъ.
A coviptrnmnu— возврата нгьтъ тебгь.
Корифейка.
Твое достойно слово, Ипсипила:
Одобрять Bet разумные его.
Евридика.
Къ чему тутъ словъ красивыхъ вереницы?
Н'Ьтъ, гн4въ матери не такъ легко умилостивить: т*Ьнь без-
временно погибшаго Офельта требуетъ себ^ искупительной
жертвы. Мы им'Ьемъ тутъ дЬло съ исконнымъ, почти рефлек-
торнымъ чувствомъ, выразителемъ котораго явился Цицеронъ
въ одной своей р-Ьчи (прот. Катил. IV, 12): „Въ самомъ д-Ьл*,
позвольте васъ спросить; если бы отецъ семейства, видя, что
какой-нибудь его рабъ умертвилъ его д4тей, зар4залъ его
жену, истреби лъ огнемъ его домъ, не захогЬлъ бы предать
этого раба жестокой смерти—сочли бы вы его кроткимъ и мило-
серднымъ или, наоборотъ, безчувственнымъ и безчелов'Ьчнымъ?
По-моему—жестокое и каменное сердце у того, кто въ такомъ
положеши отказался бы смягчить собственное горе и стра-
даше — горемъ и страдашемъ преступника". Конечно, здЬсь
говорится о зломъ умысли, о преступлены—но Евридика уве-
рена, что таковое имеется и здЪсь. Почему? Какой разечетъ
могла она предполагать у Ипсипилы? Мы этого не знаемъ—
ответная р4чь Евридики пропала—но что она действительно
считала Ипсипилу убшцей своего дитяти, это доказываетъ ея
последняя сцена съ нею.
Евридика не нам-Ьрена отказать себЪ въ единственномъ,
мрачномъ ут-Ьшеши своего горя. Она—въ то же время и сто-
рона, и судья. Ипсипила — ея раба; она присуждаетъ ее къ
смерти.
162 III. В0СКРЕСШ1Е ПОЭТЫ! 3. ЕВРИПИДЪ.
И, къ нашему крайнему сожалйнш, здесь начинается круп-
ный проб-Ьлъ въ нашей трагедш: ни о содержаши хорической
песни, следовавшей за третьимъ д-Ьйств1емъ, ни о развитш
фабулы во всемъ четвертомъ дгьйствт мы ничего определен-
на™ сказать не можемъ. Тщетно всматриваемся мы въ де-
сятки папирусныхъ клочковъ, въ эти разрозненныя частицы
словъ и предложенш: они ничего намъ не даютъ. А между
гЬмъ, это д4йств1е должно было быть ареной интересныхъ и
захватывающихъ событш. Мы ведь видели, что оба сына Ипси-
пилы еще въ пролог* вошли въ домъ Евридики; между т*мъ
въ конце трагедш они — съ Амф1араемъ, и онъ говоритъ о
себе, что, въ благодарность за оказанную ему Ипсипилой
услугу, онъ возвратилъ ей ея сыновей. Итакъ, въ этомъ чет-
вертомъ действш юноши уходятъ къ Амф1араю. Но зачемъ?
Кто ихъ послалъ? Ипсипила? Но если бы она съ ними еще
разъ встретилась, то узнаше было бы неминуемо. А между
темъ оно теперь еще произойти не могло; въ своихъ пред-
смертныхъ вопляхъ въ пятомъ действш Ипсипила вспоминаетъ
о своихъ двухъ сыновьяхъ какъ о виденш прошлаго, наравне
съ Аргб. Итакъ, ихъ послала Евридика? Это вполне возможно.
Она была ихъ хозяйкой и имела право разсчитывать на не-
которое внимаше съ ихъ стороны. Но зачемъ могла она ихъ
къ нему или за нимъ посылать?
Положеше изследователя въ случаяхъ, подобныхъ нашему,
не лишено некотораго трагикомизма. Хочется, мучительно хо-
чется разобрать пружину действ1я; и вотъ всматриваешься въ
этотъ мракъ, всматриваешься въ него до техъ поръ, пока въ
немъ не начнутъ показываться смутные контуры фигуръ...
которыя, быть можетъ, не что иное какъ плодъ нашей соб-
ственной разстроенной фантазш. Но вотъ, все-таки, некоторая
улика. Намъ сохранился довольно длинный, хотя и искалеченный
съ правой стороны отрывокъ (№ 58); по его размеру видно,
что это—хорическая песнь, по содержанш—что она просла-
вляла чудесное появлеше Дюниса; Это бы еще ничего: мало ли
въ этой трагедш пропало хорическихъ песенъ. Но вотъ что
любопытно: съ левой стороны сохранилась цифра, обозначаю-
щая счетъ стиховъ, а именно 1100. Эта цифра определяетъ
место нашей хорической песни въ трагедш — она, очевидно,
ясониды.
163
стояла посл'Ь четвертаго д4йств1я. Но если посл4 четвертаго
д4йств1я прославляютъ Дюниса, то, видно, опъ далъ къ этому
иоводъ... и онъ им'Ьлъ полное основаше для этого: в4дь его
внучка была присуждена къ смерти. Не то, чтобъ онъ явился
самъ—у Еврипида боги являются только къ концу трагедш,
какъ dei ex machina — но онъ могъ послать знамеше, испу-
гавшее Евридику; Амф1арай, какъ вещатель, былъ призван-
нымъ толкователемъ знамешя; не естественно ли было Еври-
дикЬ за нимъ послать, а хору—восиЬть чудеса грознаго бога?
Перестанемъ, однако, всматриваться въ мракъ. Предложен-
ная догадка указываетъ возможность, не бол4е. Мы стояли бы
на гораздо болйе прочной почв*, еслибы могли положиться на
Стащя; но мы видели уже, что римскш поэтъ не слйдовалъ
Еврипиду въ изображены гибели ребенка — не слйдуетъ онъ
ему и въ изображены развязки. У него, прежде всего, не
Евридика, а самъ свирепый Ликургъ угрожаетъ Ипсипилй. За
нее, спасительницу войска, вступается Адрастъ и всЬ вожди.
Ликургъ не можетъ отбить у нихъ своей невольницы; ему са-
мому грозитъ гибель. Тогда онъ обращается къ своимъ гостямъ,
обоимъ юношамъ. Они готовы вступить въ бой за своего хо-
зяина; но въ зам-ЬшательствЪ раздается имя Ипсипилы — они
узнаютъ свою мать, и битва прекращается.—Еврипидъ ли это?
НЬтъ, конечно; но знатоки древней трагедш охотно признаютъ,
что это—до-еврипидовская форма предашя. Нашъ поэтъ не
любилъ бряцашя оруж1емъ; какъ онъ въ „Вакханкахъ" замй-
нилъ битву вакханокъ съ еиванцами нравственной победой
Дюниса надъ ихъ вождемъ, такъ и зд4сь имъ устранено дйй-
ств1е физической силы ради бол4е полнаго торжества нрав-
ственная начала. Какъ тамъ его предшественникомъ былъ
воинственный Эсхилъ, такъ и зд^сь это предположеше будетъ
наиболее вЪроятнымъ... Еъ счастью намъ говорятъ, что Эсхилъ
написалъ трагедш подъ заглав1емъ „ Немея", въ которой было
описано учреждеше немейскихъ игръ въ честь погибшаго сына
Немей Архемора — т.-е., какъ читатель увидитъ, именно на-
шего Офельта. И любопытно посмотр-Ьть, какъ систематически
Еврипидъ устранялъ и зам-Ьнялъ все, что обусловливало воин-
ственный характеръ драмы его предшественника. Тамъ всту-
палъ въ д,Ьйств1е самъ грозный Ликургъ — зд^сь онъ отсут-
164 III. В0СКРЕСШ1Е ПОЭТЫ! 3. ЕВРИПИДЪ.
ствуетъ, его зам-Ьняетъ его жена Евридяка, оскорбленная мать>
противъ которой натискъ оруяия былъ бы совсЬмъ неум-Ьст-
нымъ. Тамъ за спасительницу заступается полководецъ Адрастъ—
зд4сь кротки и благочестивый Амф1арай. И въ довершеше
всего, этотъ Амф1арай, какъ мы увидимъ, прямо и ясно го-
ворить Ипсипил'Ь:
. . . заступиться за тебя пришелъ я
Не съ силой, нътъ, а съ правдою въ рукахъ.
Таковъ былъ обычай у древнихъ поэтовъ—они не просто оста-
вляли въ стороне отвергнутые ими мотивы своихъ предше-
ственниковъ, а любили, отклоняя, указывать на нихъ.
Какъ бы то ни было, сравнеше со Стащемъ нич-Ьмъ не
обогатило трагедш Еврипида, не заполнило з1яющаго пробила
четвертаго д,Ьйств1я. ЙЬтъ; но зато оно дало намъ возмож-
ность не безъ вероятности возстановить ходъ дййстлия у его
предшественника (Эсхила?) и этимъ лишнш разъ оттЬнить
поэтическую технику нашего поэта. Итакъ результатъ есть,
хотя и не тотъ, который насъ ближайшимъ образомъ инте-
ресу етъ.
Хоромъ въ честь Дюниса кончалось четвертое дййст^е;
наступало пятое.
X.
Въ этомъ пятомъ дгьйствги мы опять чувствуемъ твердую
почву подъ ногами, Передъ нами жалостная картина. Ипси-
пилу, связанную, ведутъ на казнь; тутъ же та, по чьем^ при-
казанш она умираетъ, нймая въ своемъ горЬ и своемъ; гнйв^
Евридика. Къ ней въ послйдшй разъ взмаливается осужденная
(№ 60):
Итакъ, решила ты
СЛЕПОМУ ГН^Ву СЛ'БПО ПОДЧИНИТЬСЯ,
И даже знать не хочешь, что случилось?
(Евридика молчитъ).
Ч.то-жъ ты молчишь, презр'Ьвъ мои слова?
Да, я виновна въ гибели ребенка,
ЗАСТУПНИЧЕСТВО АМФ1АРАЯ.
165
Но не убила я его. Онъ былъ
Пито.мецъ мой; его я на рукахъ
Своихъ носила: всвмъ, опричь рожденья,
Былъ онъ обязанъ мн1>—любимецъ мой,
Наделда лш:ши будущей моей.
(Евридика молчитъ).
О бортъ Арго! о б^дые разливы
Лазурныхъ волнъ! О д'Ьти! Смерть настала.
О ты, Оикловъ сынъ, иророкъ почтенный,
О, заступись, приди, спаси отъ смерти
Позорной—все изъ-за тебя терплю!
Приди, свидетель непреложный—слова
Царица не отвергнетъ твоего!
(Евридика молчитъ).
Ведите; нЪтъ мн£ друга, н-бтъ спасенья.
Ошиблась въ благородстве я своемъ.
(Входить Амфъарай, сопутствуемый обоими Леонидами. Эти послгьднге
останавливаются поодаль отъ жепшинъ. Лмфгарай быстро подходить къ
Евридшщ которая, при ею приближетщ опускаетъ покрывало на лицо.
Ипсипила бросается къ его ногамъ).
А м ф i а г а й (Евридшт).
Остановись, не посылай на плаху
Ее, царица; красота твоя
Неликодушья быть должна залогомъ.
И не и и н л а.
Къ твоимъ колЪнямъ припадаю, вождь,
Святымъ искусствомъ бога заклинаю.
Ты во-время пришелъ. Отъ лютыхъ бЪдъ
Освободи: изъ-за тебя я гибну.
Мнт> смерть близка: ты видишь, я въ оковахъ
У ногъ твоихъ—я, проводница ваша.
О мужъ святой, сверши святое дт>ло.
Не допусти, чтобъ эллиновъ молва
Тебя въ измени уличить дерзнула.
О ты, чей взоръ въ пылающихъ скрижаляхъ
Читаетъ Аргоса сул\>6у—скажи ей,
Какъ сынъ ея иогибъ: ты видт^лъ все.
Она л;е мнитъ, что съ умысломъ я злымъ
Дитя сгубила, чтобы домъ разрушить.
Амф1арай (Ипсипилп, поднимая ее).
Да, все я знаю; я предугадалъ
Твою судьбу, несчастная пестунья,
166 III. ВОСКРЕСППЕ ПОЭТЫ: 3. ЕВРИПИДЪ.
И заступиться за тебя иришелъ и
Не съ силой, н'бтъ, а съ правдою въ рукахъ.
Безбоженъ, кто, принявши благостыню,
»3а благостыню не съумЪлъ воздать.
(Евридиюь).
Открой мн-б см'вло ликъ твой, чужестранка.
Мой стропи нравъ вездъ молва Эллады
Прославила; природа мнб велитъ
Себя блюсти и почитать rfc грани,
Что межъ людьми воздвигъ обычай древшй.
(Евридика поднимаешь покрывало).
Спасибо. А теперь спокойно слушай.
Во всемъ ошибку извинить мы можемъ,
Въ суд'Ь-жъ о жизни человека—н'бтъ.
Евридика.
Мой гость, аргосской родины сосбдъ!
Что н'бтъ свят-вй тебя—давно я знаю,
И очи нредъ тобой не побоюсь
Открыть. Что скажешь, все готова слышать,
На все ответить: ты всего достоинъ.
АМФ1АРАЙ.
Послушай же. Желаю я смягчить
Твой гнъвъ жестокгй на бЪдняжку эту...
Ради нея? Н'бтъ, ради правды божьей.
Лжи не скажу; Фебъ видитъ, что меня
Пророческой наук^ вразумляетъ.
Я упросилъ ее воды текучей
Мнй указать струю; желалъ я жертву
Богамъ за войско принести, предылъ
Аргоссюй преступая. Неохотно
Пошла она. И вотъ, вблизи ключа.
Ущелье путь намъ преградило. Няня,
Чтобы ловчгьй перескочить, ребенка
На миъъ одинъ довгьрила травгь.
За ней мы всб слгьдомъ пошли, желая
Скоргьй воды въ кувшины зачерпнуть.
Вдругъ грива зм-бя мимо глазъ сверкнула—
Онъ бросился на мальчика, Тотъ бегствомъ
Спасаться сталъ; но зм7ъй его настигъ
И кольцами чудовищнаго тгьла
Его обнялъ; мы ринулись за нцмъ.
Я дротъ метнулъ—свершилась гибель яагаа.
СПАСЕН1Е ВПСИПИЛЫ.
167
Да, паша. Жногихъ бгьдъ починомъ сталъ намъ
.,Начатокъ рока", Археморъ-О^елмиг.
Не ты одна убита этимъ горемъ:
Оно Аргосу предв'вщаетъ смерть.
Не\для побгьдъ мы двинемся подъ Оивы,
Не намъ добычу города дгьлитъ.
Взойдешь у многихъ страстное желанье,
Оставивъ Кадма бранныя поля,
На родину вернуться—мо вотще.
Аирастъ одинъ увидитъ отчгй городъ,
Семи вождей послгъдышъ одинокт.
Теперь ты знаешь^ какъ свершился рокъ твой;
Запомни-жъ наставлеше мое.
Счастливцевъ не видалъ я между смертныхъ:
ДЪтей хоронимъ мы, рождаемъ новыхъ
И умираемъ сами. Неизбежно
Должны земли мы землю возвращать,
Жизнь пожинать, какъ колосъ плодоносный,
И съ мракомъ св'бтъ чередовать; не должно
Стенать о томъ, что требуетъ природа.
Твою-жъ утрату Аргосъ возм*бститъ;
Мы похоронимъ твоего малютку
R не на день, иль два, а навсегда
Твое отрадой будетъ горе смертнымъ:
Его могилу слава освнитъ;
Онъ дань получитъ состязашй щумныхъ,
Венчая побгьдителя чело.
Лгъвцы ирославятъ доблестнаго мужа,
И не забудетъ счаст1я во въкъ—
Кто разъ на тризнгь славной Архемора
Побгьды баловнемъ провозглашенъ
Въ Немейской рошЬ.
А ее отъ кары
Освободи: она невинна. Горе
Оьумгьй сплести съ нетлгьнной красотой—
И ей ты сына и себя прославишь.
Еврпдика.
Дитя мое, твоя свершилась доля,
И. лучше мести вгьчной славы блескъ.
Я вижу: нравъ даетъ печать д'вяньямъ,
Добра и зла вершаетъ онъ пред'влъ.
Довърься смъло праведному мужу,
И не вступай въ общеюе со злымъ.
168 ш. воскРЕСШ1Е поэты: 3. еврипидъ.
ЗдЬсь обрывается тотъ крупный отрывокъ папируса, кото-
рому мы обязаны почти полнымъ возстановлешемУ этой пате-
тической сцены. Должно ли признать и сцену оконченной? Это
было бы зам4чательнымъ совпадешемъ. Правда, ^ентенцюзный
характеръ посл4днихъ словъ Евридики говоритъ Ьъ пользу того
предположешя, что она, произнесши ихъ, уходить: древте тра-
гики любили татя нравоучительныя заключения р4чи. Но съ
другой стороны все-таки многаго недостаетъ. Участь Ипсипилы
не решена: разумеется, она будетъ помилована — хотя и это
еще не сказано,—но что же дальше? „Помиловать ее я со-
гласна, но жить подъ одной кровлей съ виновницей смерти
моего дитяти не могу. А потому..."—этой мысли мы ждемъ
отъ дальн-Ьйшаго.
Равнымъ образомъ и о похоронахъ ^Архемора"—какъ
отныне будетъ называться „начатокъ рокаа, младенецъ-герой
Офельтъ—ничего определенная еще не Сказано. Итакъ, есть
еще матер!алъ для дальнййшаго обмана мыслей между Еври-
дикой и Амф1араемъ; но зат-Ьмъ она уходитъ. Вероятно, съ
ея уходомъ кончалось и пятое д4йств1е, и хоръ п-Ьлъ свою
установленную п-Ьсню неизвестна™ намъ содержашя.
Шестое и послгьднее дгьйствге ироисходитъ между осталь-
ными героями трагедш—Ипсипилой, Амф1араемъ и Леонидами.
Не подлежитъ сомнЬн1ю, что оно давало „узнате" матерью
сыновей и сыновьями матери. Такое узнаше жило еще долго
въ памяти эллиновъ, какъ объ этомъ свидйтельствуетъ одна
сохранившаяся намъ эпиграмма („Антолопя" III 10), стояв-
шая первоначально подъ картиной, изображающей нашу сцену:
О, обнаружь, мой Ооантъ, золотую лозу Дюниса:
Мать Инсииилу-рабу ей ты отъ смерти спасешь.
Гнт>въ Евридики ее осудилъ, когда змт»й земнородный,
Рока являя почину въ адъ Архемора увлекъ.
BcKopt затгвмъ ты оставишь ограду Асоновой дщери
fl уведешь свою мать снова на Лемносъ святой.
„Нашу сцену", конечно; только изъ нашей ли трагедш? Если
да, то поэтъ эпиграммы выразился не совсЬмъ точно: Ясони-
дамъ уже нечего спасать Ипсипилу отъ смерти—это едЬлалъ
еще раньше Амф1арай. Но какъ бы то ни было, сценой въ
этомъ роди должно было начаться шестое д4йств1е. Амф1арай
УЗНАН1Е.
169
остался съ Ипсипилой; нужно кавъ-нибудь ее пристроить. Есть
у нея родственники? О, да, есть: два сына, если только они
живы. Можно допустить, что оба Ясонида обратили внимаше
на эти слова: совпадете именъ должно было ихъ убедить,
что царица-прислужница и есть та ихъ мать, которую они
отправились отыскивать. Но какъ имъ убедить Ипсипилу,
испытанную горемъ и поэтому недоверчивую къ счастью? Зо-
лотой знакъ Дшниса на плечи юношей рёшаетъ д-Ьло. Послй
двадцатилетней разлуки мать нашла своихъ дйтей: тамъ, гдгЬ
вновь начинается связный текстъ—сохранивппйся зд4сь счетъ
стиховъ (1600) доказываетъ, что мы близки къ развязки тра-
гедш—мы находимъ счастливую Ипсипилу въ объяияхъ обоихъ
Ясонидовъ, Амф1арая же стоящимъ тутъ же съ доброй улыб-
кой на устахъ (№ 64).
Ипсипила.
Свершило вращенъе Судьбы колесо!
Свершило, и въ ласковомъ 6f»rf»
Мн* жизни надежду вернуло
И съ жизнью д'втей иенаглядныхъ оно.
То ужасъ, то радость сулилъ его путь;
Но нын'Б онъ счастье упрочилъ намъ всЪмъ.
АмФ1АРАЙ.
Итакъ, жена, я сделалъ все, что могъ.
За добрую услугу и усердье
Усерд1емъ я равнымъ отплатилъ,
Te6t дЪтей нежданныхъ возвращал.
Храни же ихъ, храните мать, друзья,
И будьте счастливы. А мы въ походъ свои
Задуманный на вивы двинемъ рать.
(Уходить).
ИПСИ11ИЛА.
Будь счастливъ, гость! Ты счаст1я достоинъ.
Леониды.
Да, счастливъ будь!
170 ш. воскресдие поэты: 3. еврипидъ.
Евнеп.
Какой же богъ, родная,
Так'ь страстно жаждалъ горя твоего?
Ипсипила.
Про жалкое бегство
Узнаешь, мой сынъ!
О Лемносъ надводный,
За чтб на чужбину
Изгналъ ты меня?
За то-ль, что я нт»жно
Отца пощадила
С'Ьдую главу?
Е в н £ й.
Они отца убить тебЪ велели?
Ипсиппла.
Мни страшно и вспомнит!,
Объ ужасв томъ.
О д'вти родныя!
Не женщины—н£тъ—
Лих1я Горгоны
Товарищей ложа
Кинжаломъ сразили
Въ объят1яхъ сна.
Ев ней.
Но какъ ;ке ты отъ смерти ускользнула?
Ипсипила.
Есть берегъ пустынный—
Раскатамъ онъ вторитъ
Бушующихъ волнъ:
Лишь птицы морсюя
Гнездятся на немъ.
Ев не и.
Но кто-жъ сюда изгнанницу наиравидъ?
Ипсипила.
Повольники злые
По жалкимъ путямъ
ИПСИПИЛА И ЯСОНИДЫ. 171
Въ Навили скую гавань
На рабскую службу
Меня отвезли
И сбыли данайцамъ
Несчастный товаръ.
Ев ней.
О мать мол! Какъ много ты страдала!
И пси пила.
Не сЪтуй—страданьямъ
Конецъ наступилъ.
Но самъ ты какъ выросъ
И чьего рукою
Былъ вскормленъ, о сынъ мой?
Скажи своей матери,
Все разскажи.
Ев не Гг.
Въ 1олкъ обоихъ отвезла Аргб.
Ипсипила.
О да, удаливъ васъ
Отъ груди моей!
Ев ней.
Когда же смерть похитила Неона—
Иисипила.
Онъ умеръ? О сынъ мой!
Ахъ, новое горе
И новыя слезы
Приносишь ты мп*.
Ев не и.
Орфей ибоихъ въ Оракш увелъ.
ИпсннилА.
Какую утт>ху
Отцу-горемык*
Готовилъ онъ этимъ?
Скажи мн*, дитя.
172 ш. bockpechiie поэты: З. еврипидъ.
Ев ней.
Меня киоары научилъ ладамъ,
Его же къ бранной битвЪ приспособил!».
И пси и и л а.
Но какъ же вернзглись
Вы, дЪти, чрезъ волны
Огейсюя снова
На Лемносъ родной?
Ев ней.
воантъ, отецъ твой, неревезъ внучатъ.
Ипсинилл.
боантъ! Онъ живъ?
Ев ней.
Нлагословеньемъ Вакха.
ЗдгЬсь связный текстъ прекращается; изъ сохранившихся
въ дальнМшемъ группъ буквъ видно, однако, что названный
въ посл'Ьднемъ стихи богъ остается темой разговора еще не-
которое время — это подготовляетъ зрителей къ его личному
появление въ последней сценй. Действительно, Еврипидъ лю-
билъ таыя богоявлешя въ конц* своихъ трагедш— знамени-
таго deus ex machina; что онъ и въ нашей трагед]'и остался
в4ренъ своему обычаю, доказываетъ сохранившшея клочокъ
папируса. Клочокъ жалкш — только начальныя буквы восьми
строкъ — но съ именемъ Дюниса передъ второй изъ нихъ.
Итакъ, Дюнисъ давалъ окончательную развязку трагедш; что же
говори лъ онъ своей внучкЬ и обоимъ правнука мъ? Первымъ
дйломъ, конечно, онъ приказывалъ братья мъ вернуться съ ма-
терью на Лемносъ и—надо полагать—оставаться тамъ до ея
кончины. ЗагЬмъ онъ предсказалъ Евнею его — быть-можетъ
вынужденный— уходъ изъ Лемноса и переходъ къ аеинянамъ;
имъ онъ передастъ свои права на островъ, которыя будутъ
со временемъ осуществлены, и въ лиц4 своихъ потомковъ-
Евнидовъ получитъ отъ нихъ въ награду наследственный культъ
своего родоначальника, Дюниса - Мельпомена. Младшему же,
РАЗВЯЗКА.
173
воанту... мы тутъ слегка фантазируемъ, но его дальнейшая
судьба не могла быть пропущена, и поэтъ, думается, не да-
ромъ подчеркнулъ его воинственность—итакъ, воанту онъ пред-
в^щаетъ, что онъ тоже оставитъ Лемносъ, во въ другомъ на-
правленш и, перейдя въ Тавриду, станетъ царемъ воинствен-
ныхъ и винолюбивыхъ скиоовъ и прштитъ у себя дочь Ага-
мемнона Ифигенш, перенесенную къ нему неисповедимой во-
лею Артемиды. Действительно, того царя Тавриды тоже звали
воантомъ, и позднййлие поэты отождествляли его съ нашимъ...
правда, съ дйдомъ, а не съ внукомъ. Но съ дйдомъ его не-
возможно отождествить по хронологическимъсоображешямъ; ото-
ждествляя же его съ боантомъ-внукомъ, мы получаемъ въ л иди
нашей Ипсипилы звено, соединяющее походъ Аргонавтовъ и
съ походомъ Семи противъ вивъ, и съ походомъ Агамемнона
подъ Трою.
Такъ-то въ этой заключительной р*Ьчи Дюниса страстность
трагедш постепенно переходитъ въ объективное спокойств1е
эпоса; когда его последнее слово прозвучало, все участвующее
въ трагедш со знаками немого благоговешя расходятся.
XI.
Трагед1я прошла передъ нами. Быть можетъ, остроумию
ученыхъ удастся еще добыть новые факты изъ техъ много-
численныхъ клочковъ, которые теперь лишь подзадориваютъ
наше любопытство полуосмысленными группами своихъ пись-
менъ; быть можетъ, продолжающаяся египетская сказка добро-
вольно предоставитъ въ наше распоряжеше новые матер1алы.
Пока же приходится довольствоваться темъ, что въ предыду-
щемъ нами установлено.
Итакъ, что же мы скажемъ объ Ипсипиле - прислужнице?
Прежде всего—что поэтъ прекрасно поступилъ, удержавъ
допущенное его предшественникомъ—будь то Эсхилъ или кто-
нибудь другой—ея отождествлеше съ Ипсипилой-царицей.
Действительно, первоначально это были две различныя и
самобытныя героини саги. Что миеъ объ Ипсипиле Лемнос-
ской не былъ разсчитанъ на это продолжеше въ роще Немей-
174 ш. воскресште поэты: 3. еврипидъ.
скаго Зевса—это мы уже видели; точно также можно, однако,
утверждать, что и мйеъ объ Ипсипил'Ь-прислужниц'Ь не былъ
разсчитанъ на то лемносское начало. Весь смыслъ этой Ипси-
пилы исчерпывается гЬмъ, что она открыла своему питомцу,
Архемору-Офельту, „высоковратную" обитель смерти и этимъ
символически предрешила несчастный конецъ похода Семи.
Вообще, что это за прозрачныя, говоряпця имена! Амф1арай—
„отовсюду окруженный прокляпемъ"; Адрастъ—„не могущш
избегнуть своей участи"; Археморъ—„начатокъ рока", нако-
нецъ, Ипсипила „высоковратная" въ выясненномъ выше смысле.
Можно ли сомневаться, что они были созданы, такъ сказать,
съ наклономъ другъ къ другу?..
Но это было когда-то; для аттической трагедш Ипсипила-
прислужница неразрывно связана съ Ипсипилой-царицей—уже
начиная съ Эсхила. Все же для Эсхила эта женская фигура
была вообще второстепеннымъ лицомъ; даже не зная содержашя
его „Немей", даже независимо отъ того, правильно ли наше
предположеше о вл1янш ея на разсказъ Стащя, мы можемъ
утверждать, что для благочестиваго поэта главнымъ предметомъ
интереса было учреждеше немейскихъ игръ въ воздаяше за
преждевременную смерть Архемора и символически — за не-
счастный конецъ похода Семи. Понятно ли намъ это? Спо-
собны ли мы видеть въ земнородномъ змий, погубившемъ мла-
денца Евридики, того стариннаго Аресова змея, блюду щаго
основанныя на месте его логовища вивы и губящаго въ за-
родыши враждебную имъ рать аргосскаго орла? Способны ли
мы видеть въ огромномъ несчастш, постигшемъ народъ, огром-
ное, болезненное напряжете его жизненной энерпи, требую-
щее себе разрйшетя въ славе посмертныхъ игръ? Говорить ли
что-либо нашему сердцу эта своеобразная нравственная энтро-
тя?.. Если нетъ, то лучше оставимъ Эсхила; перейдемъ къ
Ёврипиду.
Эсхилъ назвалъ свою трагедш „Немеей", Еврипидъ „Ипси-
пилой"; этимъ многое сказано. Тотъ мотивъ, который у Эсхила
былъ второстепеннымъ, у Еврипида становится главнымъ—мо-
тивъ страдалицы-женщины. Она была царицей и стала при-
служницей; все мечты, соединенныя съ ея давнишнимъ цар-
скимъ велич1емъ, сопровождают ее въ ея рабскую долю, со-
ИПСИПИЛА.
175
ставляя трогательный, патетически контрастъ съ ея безотрад-
ной действительностью. ГдЬ им4емъ мы еще этотъ контрастъ?
Въ патетической VI-ой рапсодш Ил1ады. Предвидя будущее,
Гекторъ говоритъ своей женЬ Андромах* (VI 454 ел. Гн.):
...какъ тебя аргивянинъ мйдыо покрытый
Слезы лшщую въ плЪнъ повлечетъ и похититъ свободу,
й, невольница, въ Аргос* будешь ты ткать чужеземки,
Воду носить отъ ключей Месеиды иль Гинереи
Съ ропотомъ горькимъ въ душ'в, но заставитъ жестокая нужда.
Льющую слезы тебя кто-нибудь тамъ увидитъ и скажетъ:
Гектора это жена, превышавшаго храбростью въ битвахъ
Всбхъ конеборцевъ-троянъ, какъ сражались вкругъ Илюна.
Скажетъ, и въ сердце твоемъ пробудится новая горесть.
Но это—мимолетное видите будущаго; въ настоящее его
превратила все тотъ же Еврипидъ, давппй въ своей „Андро-
махи" именно трагедго Андромахи-прислужницы. То было л4тъ
пятнадцать назадъ; что же намъ даетъ „Ипсипила"? Повто-
peHie? Нъть; Еврипидъ не повторяется.
Не о своемъ царстве мечтаетъ Ипсипила въ неволе—не
свой дворецъ въ высокой Миринй видитъ она предъ собою,
не своихъ богоотверженныхъ амазонокъ, запятнанныхъ „лем-
носскимъ грйхомъ" и вдобавокъ ее изгнавшихъ. При вид-Ь ея
подруги заран-Ье знаютъ, что она,
какъ прежде, неустанно
Стругъ чудесный воси'вваетъ,
Стовесельную Аргб.
И когда ее волочатъ на смерть, она съ отчаятемъ взываетъ:
О бортъ Аргб! О бЪлые разливы
Лазуриыхъ волнъ!
Да; все счастье ея прошлаго сосредоточено въ моменте, когда
къ лемносскому берегу стала подплывать Арго. Она величаво
разсЬкаетъ волны съ устремленными впередъ гребнями, обли-
вающими бЪлой, клокочущей иЬной морскую лазурь; высоко
на борту стоить Пелей съ причаломъ въ рукахъ, готовяпцйся
прыгнуть на берегъ, какъ только судно подешдетъ; а дальше,
на среднемъ мосту, прислонившись къ мачгЬ, виднЬется Орфей,
176 ш. воскресшее поэты: 3. еврипидъ.
дающш своей игрой сигналы дружнымъ усил1ямъ гребцовъ;
еще дальше... Да, эта картина незабвенна. Аргд—это больше,
чгЬмъ царство; Арго—это чудо.
Такой же униженной и въ атмосфере такого же чуда изо-
бразилъ Рихардъ Вагнеръ свою Эльзу въ ея ясновидческой
п-Ьсни перваго акта; другой параллели я не знаю.
Это—новый образъ, новая ценность; слава в4чно подвиж-
ной, вйчно изобретательной музй Еврипида, что она могла
его создать! Слава также египетскимъ пескамъ, что они намъ
его возвратили!—Но сколько несчастья въ счастье! Какъ не-
стерпимо больно бываетъ читателю новонайденныхъ фрагмен-
товъ, когда они то-и дйло обрываются именно тамъ, гд-Ь раз-
вит1е AUficTBia возбуждаетъ самый живой его интересъ!
„Ужъ слишкомъ мечтательна тщеславная д4ваа (Traumselig
ist die eitle Magd) —говорить про Эльзу ея обвинитель. Слиш-
комъ мечтательна и наша Ипсипила. Вначале, слыша о по-
ходи Семи, она остается къ нему вполне равнодушна. Но
вотъ этотъ походъ мало-по-малу втягиваетъ ее въ свои круги.
Является Амф]*арай, лучппй изъ Семи; онъ знаетъ и видитъ
въ ней бывшую царицу, а не прислужницу, онъ проситъ ее
о важномъ, богоугодномъ д4л4. Такъ точно и Ясонъ некогда
во глав*Ь своихъ аргонавтовъ являлся къ ней—тамъ, на Лем-
нос4. Долгъ прислужницы велитъ ей обратиться къ ея гос-
пожи, чтобы она или ее отпустила, или другую послала. Она
такъ и хочетъ сделать, но—Арго, Арго! НЬтъ, въ присутствш
этого человека она себя прислужницей не чувствуетъ. Долгъ
нарушенъ; грйхъ и кара налицо.
Да, красиво и ясно вырисовывается характеръ героини на
туманномъ фон* разрушенной трагедш. Къ сожал'Ьнш, онъ—
единственный: Амф1арай, Евридика, Ясониды погибли въ раз-
валинахъ. ТЬмъ сильнее запечатлевается онъ въ памяти, и чи-
татель охотно уноситъ съ собой это новое обогащав музея
женскихъ типовъ Еврипида—образъ царицы-прислужницы, те-
шащей погремушкою вверенное ея заботамъ дитя въ то время,
какъ чудесная Арго стоитъ неподвижно передъ очами ея души.
АНТИГОНА.
(1900).
I.
Мы любимъ узнавать именно въ женскихъ образахъ, со-
зданныхъ лучшими поэтами великихъ европейскихъ литературъ,
олицетворешя нащональнаго характера—скажу бол4е, нацю-
нальной идеи даннаго народа; Татьяна, Зося, Гретхенъ—это
ничто болйе, ч4мъ типы русской, польской, немецкой жен-
щины, это живые символы трехъ нащй, красу и гордость ко-
торыхъ он* составляютъ. Почему такими символами являются
именно женсте образы, догадаться не трудно: очевидно, по
той же причини, по которой сами поня^я народовъ и земель—
Poccifl, Польша, Гермашя,—выражаются словами женскаго
рода и изображаются, гд* это нужно, въ вид* идеальныхъ
женщинъ; по той же причини, наконецъ, по которой и слово
«земля» во вс*хъ языкахъ удерживаетъ свой первоначальный
женскш родъ.
Женщина по самой природ* своей ближе къ земл*, ч*мъ
мужчина; въ ней, несущей главную долю заботъ и трудовъ
въ д*л* продолжешя породы, живетъ чуткой, хотя и безсо-
знательной силой сама совесть, сама душа породы. Пока чело-
вечество, въ раннш перюдъ его существовашя, вело блаженно-
безц*льную жизнь на лон* природы, женщин* естественно
принадлежала преобладающая роль: она представляла охрани-
тельное начало, въ то время, какъ духъ мужчины, вольный,
безпокойный, революционный, трудился надъ измышлешемъ
искусственныхъ условш, которыя обезпечивали бы ему возмож-
178
IV. АНТИГОНА.
ность не блаженно-безцйльнаго бьшя, а томительно целесо-
образной деятельности. Совокупность этихъ условш мы назы-
ваемъ юсударствомъ. Представительница породы признала власть
надъ собой представителя государства; она, которой, по грубому
слову народной мудрости, «законъ не писанъ» (не писанъ по-
тому, что въ ней живетъ другой, более могучШ законъ—со-
весть породы)—она, повторяю, молча смирилась передъ этимъ
навязаннымъ ей закономъ. Есть, однако, пред^лъ и ея сми-
ренш и безпрепятственной власти государственнаго закона:
везд* тамъ, где государственная власть затрогиваетъ и наси-
луетъ совесть породы—везде тамъ последняя, въ лице своей
представительницы-женщины, заявляетъ свой протестъ. Жен-
щина изъ охранительнаго начала превращается въ начало ре-
волющонное, и успехъ ея револющи зависитъ отъ живучести
той породы, совесть которой она представляете.
Не требуйте сознатя этого конфликта отъ новыхъ наро-
довъ, у которыхъ даже само слово «законъ» безразлично озна-
чаете и естественную силу, исходящую отъ земли, и искус-
ственное установлете, исходящее отъ человека; но античность,
хранившая память о борьбе человека съ землей, античность,
которой суждепо было после многихъ вековъ условности вер-
нуть современное человечество къ природе — его глубоко со-
знавала. И те же греки, которые были творцами той идеи
государственности, которой мы живемъ поныне — они же во-
плотили и протестъ противъ нея въ своей Антигоне.
Антигона—не только типъ греческой женщины, не только
живой символъ своей нащи, наравне съ Татьяной, Зосей,
Гретхенъ: ея значеше—сверхнащональное, MipoBoe: она—
олицетворете женскаго принципа любви въ борьбе съ муж-
скимъ прпнципомъ власти.
II.
Антигона всецело принадлежитъ Аеинамъ, будучи создана,
можно сказать, аттической трагед1ей. Все три великихъ тра-
гика вдохновлялись ея образомъ: Эсхилъ его только наметилъ
въ эпилоге своихъ «Семи вождей>; Софоклъ его развилъ и
закончилъ; Еврипидъ, насколько мы можемъ судить—его тра-
АНТИГОНА.
179
тецгя намъ не сохранена—и по отношенш къ нему проявилъ
свою роковую страсть разбивать кумиры своего народа и свои.
Наша Антигона—Антигона Софокла.
Два брата-царевича враждуютъ изъ-за престолонасл4д1я въ
бивахъ; слаб'Ьйппй, будучи изгнанъ, ведетъ чужеземную рать
противъ родного города; виванцы победоносно отражаютъ при-
ступъ, но въ битв'Ь гибнутъ оба брата, падая одинъ отъ руки
другого. Смерть сравняла участь и защитника и врага своей
родины; стремясь возстановить попранную—какъ ему казалось—
справедливость, новый царь страны, Креонтъ, приказываетъ
оставить безъ погребетя трупъ посл-Ьдняго, чтобы его душа,
обезчещенная, блуждала по туманнымъ пропастямъ ада, не
находя себ-Ь успокоешя даже поел* смерти. Царское слово—
законъ въ монархически управляемыхъ вивахъ; къ быстро
разлагающемуся трупу приставлена стража; нарушителю закона
грозитъ смерть... „Какъ все это далеко отъ насъ!"—восклик-
нетъ читатель. Ужъ будто въ самомъ д'Ьл-Ь такъ далеко? Во
времена сказочной старины законъ запрещалъ вамъ, въ извЪст-
ныхъ случаяхъ, хоронить вашего убитаго брата; много в'Ьков')
спустя такой же законъ запрещаетъ вамъ признавать своим'
сыномъ рожденнаго вамъ любимой женщиной ребенка, или
воспитывать вашихъ дЪтей въ вашей вйрй, или напутствовать
умирающаго на его родномъ языки... въ изв'Ьстныхъ случаяхъ
Вн-Ьшшя формы меняются, сущность — насилован1е сов-Ьсти
закономъ—остается неизменной.
Да; запрещено хоронить брата] д*Ьло въ томъ, что пос,Л
убитыхъ остались две сестры, Антигона и Йемена. Съ ихт
появлешя начинается AiuciBie трагедш; еще до разевйта старшая
вызвала младшую для переговоровъ. Характеръ смиренной
Исмены изв'Ьстенъ героин* и такъ, но она—единственный
кром4 нея представитель семьи, нельзя не предоставить ей
возможности почтить погибшаго брата. Замыселъ Антигоны
приводитъ Йемену въ ужасъ; „ты хочешь идти противъ за-
кона?"— „Я хочу похоронить своего брата". Никатя убйждетя
на нее не дййствуютъ—и всего мен4е страхъ передъ смертью.
Робкая Йемена подавлена ея велич!емъ: „ты безумна", гово-
рить она ей, „но зато ты умеешь быть другомъ своихъ друзей".
И Антигона уходитъ.
180
1Y. АНТИГОНА.
III.
Ночныя тйни исчезли; восходящее солнце застаетъ въ 0и-
вахъ радость и ликоваше. Врагъ прогнанъ, опасность мино-
вала: граждане вспоминаютъ съ гордостью и благодарностью
пережитые трудные дни. Къ нимъ выходить ихъ новый царь
Креонтъ. Онъ мудро и стойко, не отступая ни передъ какой
личной жертвой, вывелъ свою отчизну изъ 6^ctb1a; зато онъ
в4ритъ въ себя и въ оказываемое ему богами покровительство,
сознаетъ себя царемъ божьею милостью, не допускаетъ сомнЪшя
въ томъ, что его слово — законъ. Свое слово относительно
обоихъ братьевъ онъ тутъ же сообщаетъ старшимъ изъ граж-
данъ (младшимъ, т.-е. войску, оно было уже известно); ни
въ комъ не встрйчаетъ оно отпора—врагъ своей отчизны оди-
наково ненавистенъ всЬмъ. Но вотъ является одинъ изъ при-
ставленныхъ къ труйу стражей и сообщаетъ тревожную в4сть:
оказывается, царское слово уже нарушено, въ предразсв-Ьтныя
сумерки кто-то уже успЬлъ совершить надъ убитымъ символи-
чески, но действительный обрядъ погребешя. Креонту ясно,
что это—дйло интригъ недовольной его воцарешемъ партш;
подъ страхомъ смерти приказываетъ онъ стражу доставить ему
виновнаго, кто бы онъ ни былъ.
Граждане-представители общины всецело на сторон* сво-
его царя; въ замечательной по своей философской глубин* пЬсн*
прославляютъ они «величайшее изъ чудесъ—человека», под-
чинившего себ* стихш, восторжествовавшаго надъ всякой живой
тварью на супгЬ, на мор-Ь и въ поднебесье, создавшаго гра-
жданскую общину и управляющш ею законъ. Да, законъ—
это вйнецъ челов-Ьческихъ стремлешй, и вм4ст* съ тЬмъ ихъ
пред^лъ; благословленъ, кто соблюдаетъ законъ, подчиняя ему
стремлетя своей души; проклятъ кто его нарушаетъ!.. Итакъ,
законъ — предйлъ всему; ему же, повидимому, предала н^тъ.
IV.
Не усиЬло раздаться последнее слово этого учешя, какъ
уже появляется его ослушница въ лиц* пойманной стражемъ
и ведомой къ царю Антигоны. Старцы ошеломлены ея прихо-
АНТИГОНА.
181
домъ; самъ Креонтъ недоумеваете „Ты совершила это дело?"...
„Ты знала, что оно было запрещено?"... Да, совершила; да,
знала; она не хочетъ прибегать къ уверткамъ, которыя бы
ослабили значеше ея протеста. „Не Зевсъ былъ тотъ, кто мне
объявилъ этотъ запретъ, и не божественная Правда издала
для смертныхъ таше законы; твои указы безсильны противъ
предв'Ьчныхъ началъ, вложенныхъ богами въ сердце человека"...
Тщетно старается Креонтъ ей доказать—онъ видь не тиранъ,
а, представитель разумнаго принципа власти — что его указъ
былъ справедливъ, карая заслуженной враждой врага своей
родины; смерть унесла врага, оставляя лишь брата, и „не
участ1е во вражде—учасйе въ любви мой уд4лъ". Въ этихъ
безсмертныхъ словахъ женшй принципъ любви провозглашенъ
какъ протестъ противъ мужского принципа закона и опираю-
щейся на законъ власти.
Призывается, какъ заподозренная соучастница, Йемена; она
готова разделить участь сестры, но та отъ нея отрекается:
„Ты избрала жизнь, я—смерть". Ревниво оберегая полноту
и исключительность своихъ правъ, молодая мученица требуетъ
кары для себя одной, насмешливо, хотя и съ болью въ сердце,
осуждая на жизнь нерешительную сестру. Креонтъ велитъ пока
увести обеихъ и остается одинъ среди своихъ советниковъ-
старцевъ. Те не могутъ найти исхода изъ сомненШ, въ ко-
торыя ихъ повергло все виденное ими; не решаясь отказаться
отъ своей веры во вседержав1е закона, они склонны припи-
сать мятежный поступокъ Антигоны действ1ю старинной вины,
помутившей ясный разумъ ея рода, и смиренно преклоняются
передъ мощью Зевса, которая одна не обуревается гибель-
нымъ напоромъ враждебныхъ силъ.
V.
Не бездушнымъ деспотомъ изобразилъ поэтъ своего Креонта:
въ его лице онъ далъ своей героине достойнаго противника.
Его образъ мыслей покоится на разумномъ основанш, и его
последовательность не лишена героизма. Антигона была ему
дорога, какъ невеста его единственнаго оставшагося въ жи-
выхъ сына — второго онъ уже принесъ въ жертву за свою
182
IV. АНТИГОНА.
родину въ самый разгаръ войны; т4мъ не менее онъ р4шилъ
и ею пожертвовать, чтобы только остался незыблемымъ прин-
ципъ законной власти, который онъ олицетворяетъ. Съ этимъ
рйшешемъ онъ встречаете и сына, когда тотъ, взволнованный,
приходитъ просить его за осужденную невесту.
Приходитъ онъ, впрочемъ, не только съ просьбой, но и
съ изветемъ—изв$шемъ тревожнымъ и внушительнымъ. Ока-
зывается, что царь уже не пользуется единодушнымъ сочув-
ешемъ своихъ подданныхъ; въ общине произошелъ расколъ,
самоотверженная девушка увлекла за собою сердца, обаяше
закона поблекло, его затмило какое-то другое начало, но ка-
кое—этого онъ самъ хорошенько сказать не умеете, Креонтъ
непреклоненъ. Община! разве общине его учить, его, царя
бож!ею милостью? И его собственный сынъ заодно съ теми,
которымъ бы хотелось расшатать его престолъ? Значитъ, и
его обольстилъ женскш принципъ, и онъ слуга женщины?
Шгтъ; „Антигона умретъа—таково егобезповоротноер4шен1е.—
„Хорошо!"—восклицаете его сынъ:—„она умретъ и—своей
смертью еще кого-то погубите". Въ отчаянш онъ уходитъ,
оставляя отца и старцевъ. Те потрясены происшедшимъ: ихъ
сердце болитъ, но ихъ умъ прояснился. Они изверились
во вседержавш закона; „Любовь, непобедимую въ борьбе",
прославляетъ ихъ песнь, „Любовь, возседающую участницей во
власти среди великихъ нравственныхъ началъ". Да, любовь
должна победить, но современемъ; а пока ведутъ на смерть
ея великодушную заступницу и проповедницу.
VI.
Какъ займъ въ героине при мысли объ ожидающей ее
въ мрачномъ подземелье голодной смерти пробуждается де-
вушка, какъ въ ней, непосредственно передъ вечной разлукой,
звучитъ струна жизни, напевающая ей про милый светъ
солнца, про ручей и рощу родной 0ивы—этого здесь не пере-
сказать. Героизмъ Антигоны отъ этихъ трогательныхъжалобъ
не страдаетъ; „за то принимаю я смерть, что воздала честь
благочестш"—ея последнее слово. Но и героизмъ Креонта
АНТИГОНА.
183
не сломленъ: пусть отъ него отшатнулись и община, и соб-
ственная семья—зато онъ царь божьею милостью, зато Зевсъ,
источникъ и покровитель власти, за него.
...Подлинно ли за него? Приходитъ в'Ьстникъ и толкователь
его замысловъ на земл-fc, вЪпцй старецъ ТиресШ; передъ нами
первообразъ знаменательной сцены, много разъ впосл'Ьдствш
повторенной—столкновешя жреца и царя, представителя духов-
ной и представителя свитской власти. Н'Ьтъ, Зевсъ не за
Креонта; „ты дважды нарушилъ его заповедь: ты отнялъ
у земли того, кто принадлежалъ ей; ты отправилъ подъ по-
кровъ земли живую, которой мйсто было среди живыхъ". Еще
минуту сопротивляется несчастный, вс4ми оставленный царь:
это в4дь не Зевсъ говоритъ, а жрецъ, челов-Ькъ, подкупленный,
вероятно, его врагами... Но онъ самъ уже не вйритъ своимъ
словамъ; усталый и одиношй, онъ отказывается отъ дальнМ-
шаго сопротивлешя, идетъ исправить свою двойную вину. Уже
поздно: Антигона сама себя умертвила; ея женихъ умираетъ
на глазахъ своего отца; смерть посл4дняго сына сводитъ въ
могилу и его преданную, безответную мать; сила власти по-
гребена подъ развалинами счастья!
VII.
Конфликтъ власти и совести, закона и любви не былъ
раньше изображаемъ въ поэзш; Антигона, какъ первая муче-
ница, им4етъ право соединить свое имя съ идеей, которую
она освятила своей смертью. Въ древности она достигла хоть
того, что въ человеческой мысли окрепло сознаше предЬловъ
государственной власти и государственна™ закона; если, со-
гласно опред4лее1ю лучшихъ мыслителей древности, „законъ
есть высппй разумъ (ratio summa), приказываюпцй делать
правильное и запрещающш д'Ьлать противоположное", то великая
нравственная проблема не была этимъ решена практически,
но были, по крайней мйрй, пресечены пути къ неправиль-
ному и безнравственному ея р4шешю. Въ новыя времена и
этотъ успйхъ былъ потерянъ; Антигона много и много разъ
была ведена на смерть, не только на городскихъ площадяхъ
184
IV. АНТИГОНА.
и въ государственныхъ темницахъ, но—что еще хуже—и въ
тихихъ умственныхъ лаборатор1яхъ мыслителей и писателей.
И можемъ ли мы утверждать, что ея мартирологъ уже кон-
чился? Если припомнить, какъ недавно, сравнительно, она по-
лучила право возвысить свой голосъ, вновь произносить г£
святыя слова, которыя она, бол-Ье чймъ двадцать вйковъ на-
задъ, безпрепятственно произносила съ авинской сцены, то не-
весело становится на дупгЬ, и не безъ сомн^шя спрашиваешь
себя: будетъ ли хоть наступаюпцй двадцатый в4къ принадлежать
Антигоне?
ПЕРВОЕ СВ5ТОПРЕСТАВЛЕН1Е.
(Дек. 1899).
Досужей годов£ угодно было предсказать намъ кончину
нашего бреннаго Mipa къ первымъ числамъ благополучно
истекшаго нынй ноября. Хотя татя прорицашя повторяются
перюдически и ихъ исходъ неизменно одинъ и тотъ же, гЬмъ
не менйе праздная выдумка, о которой идетъ рйчь, не оста-
лась безъ вреднаго вл1яшя: благодаря безсовйстной спеку ляцш,
не постыдившейся обратить въ источникъ наживы безпросв'Ьт-
ную тьму, въ которой поныне пребываетъ пугливая душа на-
шего народа, в4сть о предстоящёмъ свйтопреставленш полу-
чила широкое распростраяеше среди деревенскаго люда. Угне-
тенные повторяющимися недородами крестьяне приняли ее,
какъ н'Ьчто естественное; она шла навстречу той мрачной
теодицее, на которую наводила ихъ умы жестокость мачехи-
земли за посл4дше годы. „Оттого-то", покорно говорили они,
„Богъ и не далъ намъ хл-Ьба, что и жить то осталось не-
долго". Но местами теор1я переходила и въ практику; бывали
примеры, что люди отказывались убирать урожай со своихъ
полей, ссылаясь на то, что пользоваться имъ все равно не
придется. Хватилась, наконецъ, кое-гдй и местная админи-
страция; по ея настоянш книгопродавцы обязались не прода-
вать бол4е смущающихъ народъ вздорныхъ брошюрокъ. Теперь,
когда страхъ прошелъ, явилась возможность подвести итоги
совершившемуся.
Какъ-никакъ, а мысль объ ожидавшейся 1 ноября 1899 г.
кончине Mipa представляетъ собою идею—нелепую* не спорю,
7-696
186
V. ПЕРВОЕ СВЪТОПРЕСТАВЛЕШЕ.
но все-таки идею. Такш идеи, полезныя и вредныя, ежедневно
массами рождаются, массами уносятся вйтромъ общественнаго
мнйтя, подобно тому, какъ настояпцй в4теръ массами уно-
ситъ семена ели и омелы, земляники и крапивы; въ обоихъ
случаяхъ природа чрезмерно плодовита, заранее разсчитывая
на гибель 99% своихъ д^тищъ. Требуется совпадете цйлаго
ряда благопр1ятныхъ условШ для того, чтобы этой гибели не
было, чтобы сЬмя полезной или сорной травы могло взойти и
развиться; только тамъ, где всЬ эти услов*я налицо — только
тамъ это развиие будетъ полнымъ. При наличности лишь
нйкоторыхъ условШ семя, быть можетъ, взойдетъ, но дастъ
жалкую, тщедушную былинку, неспособную къ дальнейшему
развитш; т4мъ не менее, и эта былинка, и то крепкое, обиль-
ное благотворными или ядовитыми соками дерево — одно и
то же растете: ботаникъ не д'Ьлаетъ между ними существен-
наго различ1я, хотя бы глазъ обыкновеннаго человека и за-
труднился признать въ первой подоб1е послйдняго. — У насъ
имелись именно только нйкоторыя изъ требовавшихся условШ,
вслйдстие чего и результата получился, слава Богу, довольно
жалшй. Имелось, во-первыхъ, основан1е для ожидаемаго со-
бьтя въ народной в4ргЬ; имелся, во-вторыхъ, глубошй умствен-
ный мракъ съ его неизм'Ьннымъ спутникомъ—суев'Ьрнымъ стра-
хомъ; имелось, въ-третьихъ, угнетенное настроете, вызванное
повторяющимися неурожаями въ нашей преимущественно земле-
дельческой стране; имелось, наконецъ, въ-четвертыхъ, она
сама, эта вздорная идея, какъ разъ тогда пущенная въ обо-
рота где-то на запад* и жадно подхваченная беззастенчивыми
барышниками у насъ. Благодаря всему этому и получился
тотъ сравнительно скромный усп*хъ. Но представимъ себе,
что къ этимъ услов1ямъ присоединились бы друпя, при томъ
не только наводнетя, пожары, поветр!я, войны, но и ташя
собьтя, о которыхъ и говорить страшно—и кто можетъ опре-
делить, какой результатъ получился бы тогда?
О такомъ-то случае я и хотелъ бы побеседовать съ чи-
тателемъ въ настоящемъ очерке. Я озаглавилъ его «Первое
светопреставлеше» — действительно, тотъ случай, который я
имею въ виду, является первымъ, о которомъ истор1я пове-
ствуете О более раннихъ не имелось определенныхъ све-
ИЗЪ НЕДАВНЯГО ПРОШЛАГО. 187
д4вш. Правда, ходили слухи о томъ, что земля не разъ и въ
прежнее время подвергалась перюдическимъ катастрофам^
всякш разъ упичтожавшимъ культуру ея жителей; Платонъ въ
знаменитомъ м4сгЪ своего «Тимея» объясняетъ сравнительную
юность греческой цивилизацш тЬмъ, что благодаря этимъ ка-
тастрофамъ именно образованные жители низменностей уноси-
лись въ море разбушевавшимися стих1ями, и только диме оби-
татели горъ оставались въ живыхъ. Но предате не сохра-
нило памяти о нихъ, если не считать одной—всем1рнаго по-
топа Девкалшна и Пирры; да и тутъ одно только голое собьше
признавалось историческимъ фактомъ, а не его подробности,
всецело потекппя изъ богатой фантазш даровитыхъ поэтовъ.
Та эпоха, напротивъ, о которой говорю я, пришлась въ ясный
полдень исторической жизни человечества; оно не только поль-
зовалось вс4ми благами культуры, но и достигло въ ней та-
кого высокаго уровня, какого не знало впослйдствш въ течете
многихъ в4ковъ; его пытливая мысль съумйла освободиться отъ
веЬхъ оковъ, которыми вековая традищя сдерживала раньше
свободу ея движетй; и гЬмъ не менйе совпадете всЬхъ выше-
упомянутыхъ условш было такъ чудесно, такъ подавляюще,
что не только слипая чернь, но и лучппе, просв,Ьщенн,Ьйш1е
люди тогдашняго времени подчинились его сил4, уверовали въ
недалекш конецъ Mipa и сделались распространителями этой
виры среди своихъ соотечественниковъ. Эпоха эта—та (и это
совпадете далеко не случайно), которая непосредственно пред-
шествовала началу нашей эры.
I.
Первымъ и важнййшимъ услов1емъ была и зд^сь релипя
и та опора, которую въ ней находила в4ра въ предстояпцй
конецъ Mipa. Это услов1е мало кому известно; насколько зна-
мениты MecciaHCKie элементы 1удаизма и ихъ роль въ исторш
возникноветя и распространетя хрисианской виры, настолько
забыты аналогичныя явлетя въ области античнаго язычества.
Старинная церковь объ этомъ судила иначе: въ третьемъ стихи
своей заупокойной п4сни:
7»
188
V. ПЕРВОЕ СВЪТОПРЕСТАВЛЕНГЕ.
Dies irae, dies ilia
Sol vet saeclum in fa villa
Teste David cum Sibylla—
она рядомъ съ благочестивымъ царемъ Израиля называетъ вгЬ-
щую деву-язычницу какъ пророчицу того дня гнева, который
разв-Ьетъ по пространству пепелъ истребленнаго м1роздашя.
Образъ Сивиллы выросъ на почве религш Аполлона, ко-
торая въ свою очередь была развийемъ и реформой еще более
древней и глубокомысленной религш Зевса. Последняя исхо-
дила изъ представлешя о царившемъ некогда на земле «золо-
томъ веке», когда не было еще ни труда, ни войны, ни греха,
когда мать-Земля съ материнской нежностью заботилась о че-
ловеке, давая ему и пищу, и одежду, и знаше—да, и знаше
въ той, къ счастью, незначительной долгЬ, въ которой оно было
ему нужно для блаженнаго, хотя и безц'Ьльнаго бьтя. Изъ
этого состояшя вырвалъ людей Зевсъ; возмутившись противъ
Земли и ея силъ-Титановъ и поборовъ ихъ, онъ повелъ чело-
вечество по новому пути. Трудъ былъ провозглашенъ усло-
в1емъ и знашя, и жизни; но трудъ повелъ за собою частную
собственность; частная собственность — споры изъ-за нея, на-
сил1е, войну; насил1е съ войной породили неправду, престу-
плеше, гр^хъ. Это постепенное ухудшеше условШ жизни и
нравовъ человечества древше изображали картинно въ ряде
последовательныхъ «вековъ»—серебрянаго, мйднаго и жел^з-
наго—имена которыхъ были подсказаны, кроме сравнительной
оценки металловъ, также и смутными воспоминашями о давно-
прошедшихъ до-историческихъ эпохахъ. ВажнМшимъ «собы-
т1емъ» въ этомъ постепенномъ паденш человечества было по-
следнее, появлеше среди него «неправды». Уже раньше легко-
живушде боги почти все оставили многослезную обитель людей;
теперь ее покинула и последняя изъ небожительницъ, боже-
ственная Правда. Оскорбленная преступностью человеческаго
рода, святая дева поднялась на небо, где и пребываетъ —
какъ позже учили — поныне, витая среди небесныхъ светилъ
подъ видомъ созвезд1я Девы. Что же касается покинутаго ею
людского рода, то, разъ отдавъ себя во власть неправды, онъ
этимъ самымъ обрекъ себя на гибель; такъ-то предстоящее въ
отдаленномъ будущемъ истреблеше человеческаго рода, какъ
DIES IRAE.
189
нравственная необходимость, подтвердило метафизическую не-
обходимость гибели царства Зевса и боговъ. Метафизическая же
необходимость основывалась на неоспоримомъ законе, что все
имевшее начало должно иметь и конецъ; царство Зевса осно-
ванное на развалинахъ царства Земли путемъ победы надъ ея
силами-Титанами, погибнетъ отъ Земли же и ея силъ-Гигантовъ;
несчастный исходъ боя Гигантовъ долженъ положить конецъ
тому, чему положилъ начало счастливый исходъ боя Титановъ.
Вотъ въ общихъ чертахъ содержаше мрачной релипи
Зевса, древнейшей религш не только грековъ, но и герман-
цевъ, и вероятно другихъ арШскихъ племенъ, включая и сла-
вянское. Правда, въ отдаленной перспективе за гибелью откры-
валась возможность новаго начала, новой чистой жизни, но
эта перспектива именно вслгЬдств1е своей отдаленности врядъ-ли
могла служить дгЬйствительнымъ угЬшешемъ. Человечество ч-Ьмъ
дальше, т-Ьмъ страстнее стало ждать спасителя и искупителя,
который бы отвратилъ тяготеющую надъ богами и человйче-
ствомъ гибель, истребилъ сЬмя гр'Ьха, вернулъ деву-Правду
съ эмпирея на землю. Такое ожидаше никогда не бываетъ
тщетнымъ; желанный спаситель и искупитель явился, нако-
нецъ, въ образе Аполлона. Новая релипя Аполлона принесла
богамъ миръ съ Землею и обезпечеше дальнейшаго ихъ цар-
ства.—Зевсъ, говорила она, уже сразился съ Гигантами, по-
корилъ ихъ и съ техъ поръ царствуетъ безбоязненно навеки;
людямъ же она принесла очищеше отъ греховъ, устраняя та-
кимъ образомъ, нравственную необходимость ихъ истреблешя.
Такова была реформа Зевсовой релипи релипей Аполлона.
Но реформы и реформацш по самому существу элемен-
товъ, съ которыми имъ приходится считаться, не бываютъ
полными. Старыя веровашя въ той или другой форме про-
должаютъ тлеть подъ золой, изредка вспыхивая зловещимъ
пламенемъ; компромиссы, извращаюнце въ теорш чистоту но-
ваго учешя, оказываются на практике необходимыми. Пусть
Аполлонъ принесъ людямъ очищеше отъ греха; глядя другъ
на друга и на себя, они безъ труда убеждались, что неправда
продолжаетъ жить среди нихъ, что лучезарная дева попреж-
нему пребываетъ въ безстрастномъ, безгрешномъ эеире. Это
убеждеше не могло не отразиться и на догматахъ Аполло-
190
V. ПЕРВОЕ СВЪТОПРЕСТАШШНГЕ.
новой релипи; да, Аполлонъ принесъ людямъ очищеше,—въ
этомъ сомневаться было нечестиво, — но гибель человечества
была имъ лишь отсрочена: хорошо и то, что у стараго змия
не вырастаетъ новыхъ головъ. Самъ же онъ не сраженъ; тому
греху, который когда-то запятналъ человечество и изгналъ
деву-Правду, искуплешя нетъ. Придетъ время—и онъ погло-
титъ родъ людской; но затемъ онъ самъ погибнетъ отъ светло-
ликаго бога, вернется дева-Правда, вернется золотой векъ.
Когда же это будетъ? Не скоро... такъ, по истеченш «вели-
каго года»; до этого дня ни мы, ни наши дети, ни внуки не
доживутъ.—Ну и отлично; значитъ можно быть спокойнымъ.
Но кто же были пророки и проповедники этой новой ре-
липи? Въ точности мы себе не можемъ составить предста-
влетя объ организащи ея пропаганды; знаемъ, однако, что не
последнюю роль играли въ ней женщины-пророчицы. Жен-
щина ближе къ природе, т.-е. къ Земле, чемъ мужчина; у
нея змоцюнальное начало более подчиняете себе интеллектъ,
чемъ у него; ее преимущественно фантаз1я всехъ народовъ на-
деляетъ даромъ вещей мысли, исходящей отъ Земли. Вотъ
почему мы встречаемъ вещихъ девъ постоянными спутницами
релипи Аполлона въ ея победоносномъ шествш съ востока
на западъ. Зовутся оне Сивиллами—темное, не поддающееся
объяснешю имя, быть можетъ, даже не греческаго, а восточ-
наго происхождешя. Древнейшая изъ нихъ это — троянская
Сивилла, она же и Кассандра. Предаше, предваряя ея роль,
какъ пророчицы гибели человечества, представляетъ ее вдохно-
венной девой, предсказавшей IIpiaMy падете его царства. Но
разсказъ о троянской войне несовместимъ съ представлешемъ.
что троянцамъ ихъ участь была известна заранее; видно имъ
было о ней сказано, но они пророчице не поверили. Но по-
чему же не поверили? И этому миеотворная фантаз1я грековъ
нашла объяснеше; вотъ слова, въ которыхъ она сама у Эсхила
повествуетъ хору аргосскихъ старцевъ о своеиъ несчастш
(Агам. 1198 ел., пер. Майкова):
Хор5. Мы дивимся,
Какъ ты пришла изъ-за моря—и знаешь,
Какъ будто видела все, что зд-бсь было.
Касс. Мн/б даръ всевид'внт.я данъ Аполлономъ.
АПОЛЛОНЪ.
191
Хорь. Онъ благосклоненъ былъ къ тебЪ? ЛюбилъУ
Касс. Доныне стыдъ мн* былъ бы въ томъ сознаться.
Хоръ. Достоинство хранимъ мы въ счастье строже!
Касс. Любилъ... и требовалъ моей любви.
Хоръ. ТТ ты его порывамъ уступила?
Касс. Дала обътъ, но не сдержала слова.
Хорь. Ужъ нолучивъ сперва даръ прорицания?
Касс. Ужъ гибель я предсказывала Tpot.
Хоръ. И гнЪвъ его тебя не поразилъ?
Касс Ужасный пгбвъ: никто не сталъ мнЪ в-Ьрить!
Родственнаго характера былъ миеъ, разсказываемый про
самую знаменитую изъ Сивиллъ—если не считать дельфшской
Пиош, которая, въ сущности, была той же Сивиллой — про
эриврейскую (изъ гор. Erythrae въ Малой Азш). Когда Апол-
лонъ требовалъ ея любви, она, въ свою очередь, потребовала,
чтобъ онъ даровалъ ей столько л4тъ жизни, сколько песчи-
нокъ на эриорейскомъ взморкЬ. Аполлонъ исполнилъ ея же-
лаше, но подъ услов1емъ, чтобы она никогда не видЬла болйе
родной земли. Тогда она поселилась въ италгёскихъ Кумахъ,
граждане которыхъ окружили ее болыпимъ почетомъ, какъ
пророчицу и любимицу ихъ главнаго бога. Годы проходили
за годами, поколотя умирали за покол'Ьшями, одна только
Сивилла не знала смерти; но, состарившись и одряхл'Ьвъ до
посл4днихъ пред'Ьловъ, она сама стала тосковать по ней; —
слишкомъ поздно убедилась она въ своей роковой ошибки,
что, прося бога о дарованш долгой жизни, она забыла по-
просить его продолжить также ея молодость. Наконецъ, ку-
манцы сжалились надъ нею и, зная объ условш, подъ кото-
рымъ ей дана была долговечность, послали ей письмо, запе-
чатанное, по старому обычаю, глиной. Глина была изъ эри-
ерейской земли; увидЬвъ ее, Сивилла испустила духъ. Но ея
вйпцй голосъ не умеръ вмести съ нею; и послй ея смерти
онъ продолжалъ слышаться въ пещерахъ вулканической ку-
манской земли, одна изъ которыхъ известна и понынЬ подъ
именемъ «грота Сивиллы». И еще въ поздшя времена память
о Сивилле жила въ нисколько странной игр* куманскихъ
дЬтей,—если только это была игра,—о которой намъ разска-
зываетъ современникъ императора Нерона, Петротй. Посреди
комнаты (повидимому) свешивалась бутылка; дЬти, окружая
192
V. ПЕРВОЕ СВЬТОПРЕСТАВЛЕШЕ.
бутылку, спрашивали: „Сивилла, чего хочешь?"—голосъ изъ
бутылки отв'Ьчалъ: „умереть хочу".
Эта эриерейско-куманская Сивилла представляетъ для насъ
особый интересы благодаря ей вира въ предстоящую, черезъ
определенное число л4тъ, гибель человйческаго рода была пе-
ренесена изъ Грещи въ Римъ. Да, въ Римъ; объ этомъ су-
ществовало особое, небезызвестное и ныне предаше. Еъ царю
Тарквитю Гордому явилась однажды таинственная старуха и
предложила ему купить, за очень высокую цену, девять книгъ
загадочнаго содержашя. Царь разсм^ялся; тогда она бросила
въ горЪвшш тутъ же огонь три книги изъ девяти и потребо-
вала за остальныя шесть ту же цену. Тотъ же пр1емъ она
повторила еще разъ; тогда озадаченный царь купилъ у нея
последшя три книги за требуемую цену и, сложивъ ихъ въ
подземель-Ь Капитолшской горы, назначилъ особыхъ жрецовъ-
толкователей ихъ мудренаго содержашя. Таинственная старуха
была именно куманская Сивилла, а купленныя царемъ три
книги—знаменитая впоследствш «Сивилливы книги». Смыслъ
всего предашя заключается, разумеется, въ факте, что вепця
книги Сивиллы были изъ Кумъ перенесены въ Римъ. Пере-
несены же оне могли быть только вместе съ культомъ того
бога, который былъ залогомъ ихъ достоверности—съ культомъ
Аполлона. Такимъ образомъ релипя лучезарнаго бога, родиной
которой была давно разрушенная Троя, нашла себе, наконецъ,
прштъ въ Риме; на этомъ преемстве основывается, не говоря
о прочемъ, и столь знаменательное вероваше: «Римъ — вто-
рая Троя».
Сивиллины книги стали скрижалями судьбы римскаго го-
сударства; къ нимъ обращались въ тревожныя и тяжелыя ми-
нуты, чтобы узнать, какими священнодейств1ями можно уми-
лостивить угрожающей Риму или уже разразившшся надъ нимъ
игЬвъ боговъ. Конечно, предсказашя Сивиллы были даны въ
самой общей форме, безъ именъ; деломъ жрецовъ было ре-
шать, какое прорицаше соответствуем данному случаю. Намъ
теперь легко смеяться надъ этимъ способомъ предотвращешя
катастрофъ: въ Риме тоже наступила своя просветительная
эпоха, когда надъ нимъ стали смеяться. Но смехъ—смехомъ,
а заведенные предками обряды должны были быть исполняемы J
СИВИЛЛА.
193
на этотъ счетъ даже между просвещеннейшими людьми со-
мнйнш быть не могло. Тотъ самый вельможа, который въ
разговор* съ Цицерономъ подъ прохладной синью тускулан-
скихъ чинаръ, промйнявъ торжественную римскую тогу на
удобный греческш плащъ, вышучивалъ Сивиллу и ея при-
чудливыя пророчества,—онъ, какъ quindecimvir sacrorura,
очень серьезно, развернувъ старинныя книги, въ споре со
своими коллегами рйшалъ важный вопросъ, 'сколько овецъ
заклать Д1ане по поводу замгЬченнаго и доложеняаго арищй-
ской бабой тревожнаго знамешя, а именно, что сидевшая на
священномъ дерев* ворона заговорила челов-Ьческимъ голо-
сомъ. И въ этомъ даже не было никакого лицем,Ьр1я; любовь
къ родному городу и его величда естественно переносилась
и на его в-Ьроватя и все прочее. Сколько Скавровъ, Мес-
салъ, Пизоновъ, Марцелловъ на этомъ самомъ стуле занима-
лось р*шетемъ т4хъ же или такихъ же вопросовъ! Итакъ,
квириты, смейтесь сколько угодно въ Тускул*, но на Капи-
толш сохраняйте степенный и сосредоточенный видъ.
Л впрочемъ... пришло время, когда и въ Тускуле стало
не до смеха.
И.
Кончина Mipa была предсказана Сивиллой къ исходу «ве-
ликаго года». Срокъ этотъ былъ такой отдаленный, что на
первыхъ порахъ никто имъ не интересовался. Когда же, по
истеченш многихъ столйтш, вопросъ о немъ получилъ науч-
ный, хронологически интересъ, то оказалось, что безпокоиться
о немъ было уже поздно. Научный интересъ... да; только
наука, методы которой были пущены въ ходъ при рйшенш
нашего вопроса, была довольно своеобразна, представляя собой
странную смесь метафизики и эмпирш, миоологш и астрономш.
А именно: было решено, что «великш годъ» равенъ совокуп-
ности четырехъ вйковъ, золотого, серебрянаго, м'Ьднаго и же-
л^знаго. Ближайшей задачей было определить продолжитель-
ность такого «века»; решили, что таковымъ должна считаться
максимальная продолжительность человеческой жизни (на это
решеше наводило самое значеше греческаго слова, соответ-
194
V. ПЕРВОЕ СВЪТОПРЕСТАВЛЕНТЕ.
ствующаго русскому «вйкъ»). Итакъ, спрашивалось, какова же
максимальная продолжительность человеческой жизни; на осно-
вами довольно недостаточной, невидимому, статистики ее опре-
делили въ 110 л4тъ. Такимъ образомъ, «великШ годъ» ока-
зался равнымъ 440 годамъ; астрономы подтвердили этотъ ре-
зультата указашемъ на то, что какъ разъ въ этотъ перюдъ
времени все планеты возвращаются къ своему первоначаль-
ному положенш. Все это было въ высшей степени утеши-
тельно. Ведь Сивилла была современницей троянской войны:
ея жизнь, такимъ образомъ, совпадала съ началомъ XII века
до Р. X.; къ эпохе, о которой мы говоримъ—эпохе алексан-
дршской учености, III-му и П-му веку до Р. X.—назначенный
ею 440-летнШ срокъ давно уже истекъ. Стало быть, волно-
ваться было нечего.
Такимъ-то образомъ легкомысленная, жизнерадостная Грещя
освободилась отъ кошмара, которымъ предсказаше Сивиллы
ей угрожало; не такъ легко отнесся къ этому д$лу Римъ.
Происходило это, безъ сомнетя, оттого что Сивиллины книги
были нацюнальной его святыней, а Троя, родина Сивиллы,
считалась какъ бы пра-Римомъ. Непогрешимость приписывае-
мыхъ вещей деве оракуловъ была краеугольнымъ камнемъ
релииозной жизни римскаго народа; нетъ, ужъ если кто-ни-
будь ошибся, то не она, а скорее ея хитроумные толкова-
тели-александр1йцы. Откуда взяли они, что подъ «великимъ
годомъ» следуетъ разуметь четыре века? Изъ Гесюда. Пре-
красно. Но Гесюдъ самъ жилъ приблизительно четырьмя ве-
ками позже троянской войны и поэтому болыпаго числа ве-
ковъ знать не могъ; какъ же можно было на него ссылаться?
А ужъ если «велишй годъ» представлялъ изъ себя круглую
сумму вековъ, то скорее всего десять... Мы не можемъ пору-
читься, что люди разсуждали именно такъ; но фактъ тотъ,
что римскими жрецами-толкователями Сивиллиныхъ книгъ «ве-
ликш годъ» былъ признанъ равнымъ десяти «векамъ», т.-е.
1100 летамъ. А если такъ, то, принимая во внимаше время
жизни Сивиллы, слгьдовало ждать кончины м1ра въ течете
перваго вша до Р. X.
И действительно, съ этого времени пугало светопреста-
влешя нависло надъ Римомъ. Правда, предсказашя Сивиллы
ВЕЛИК1Й ГОДЪ.
195
хранились въ тайн4; только коллеия 15 толкователей (квин-
децимвировъ) им4ла доступъ къ нимъ, да и.то только съ осо-
баго въ каждомъ отдйльномъ случай разрйшетя сената. Но
этотъ оракулъ слишкомъ близко затрогивалъ интересы всЬхъ,
слишкомъ сильно дМствовалъ на воображеше людей, вид^в-
шихъ тогда въ окружающемъ ихъ Mipi гораздо болйе зага-
докъ, ч4мъ видимъ ихъ мы теперь. Товарищамъ ли сенато-
рам^ жени ли, верному ли отпущеннику разболталъ свою
тайну неосторожный жрецъ - квиндецимвиръ, мы не знаемъ;
знаемъ только, что около середины перваго в4ка до Р. X.
сбмя грозной идеи отделилось отъ произведшаго его дерева и,
гонимое в-Ътромъ молвы, пошло летать по бйлу-свйту, въ
поискахъ удобной къ его воспр1ятш почвы. УсиЬхъ былъ
обезпеченъ заран-fce; почва была воспршмчива уже тогда и съ
каждымъ годомъ становилась BOcnpmM4HBie, и наше сЪмя не
преминуло выказать ту свою замечательную всхожесть, ко-
торая не оставила его и поныне.
Что же это была за почва?
III.
...Такъ-то съ течешемъ дней и велики! ст£ны вселенной
Рухнутъ, и тлБюицй ирахъ ихъ развалинъ нанолнитъ пространство.
Пища обм-Бномъ веществъ обновляетъ живыя созданья,
Пища имъ силу даетъ, ихъ отъ гибели пища сиасаетъ.
Тщетное рвенье! Живительный сокъ въ ослабевали жилы
Ужъ не течетъ, ужъ его не вливаетъ скупая Природа.
Да, ея старость настала; Земля, утомившись родами,
Лишь мелкоту создаетъ—да, Земля, всего сущаго матерь,
Та, что животныхъ иородъ родила исполинскш туши...
Какъ? иль ты думаешь, другъ, что съ поднебесья irfeni, золотая
Всбхъ ихъ, одну за другой, потихоньку на землю спустила?
Иль что на берегъ скалистый морсюя ихъ вынесли волны?
Н'Ьтъ: родила ихъ все та лее Земля, что и нын-б питаетъ,
Та, что и желтый нивы, и сочныя винныя лозы
Собственной силой тогда создала намъ, смертнымъ, на пользу.
Ихъ и ростимъ мы и холимъ, и что же? Весь трудъ свой влагая,
Даромъ изводимъ воловъ мы, крестьянскую силу изводимъ,
Даромъ нашъ плугъ разъ'вдаетъ земля; ужъ не кормитъ насъ поле:
Меньше становится жито, растетъ лишь лихая работа.
196
У. ПЕРВОЕ СВЪТОПРЕСТАВЛЕШЕ.
Чаще ужъ иахарь-старикъ, головою седою качая,
Стонетъ, что злая година весь трудъ его рукъ погубила;
Прошлые дни вспоминая, что никогда было, и нын*
11то наступило,—онъ славитъ отцовъ благодатные годы.
Стонетъ предъ чахлой лозой виноградарь, и дни проклинаетъ.
Жизни своей, и въ молитв* напрасной богамъ досаждаетъ:
„Да", говоритъ, „въ старину благочеспя болЪе было;
„Такъ-то на мелкихъ над'Ьлахъ нривольнЪе жили крестьяне,
Нежели нынй, когда и земли, и скота, стало больше".
Вотъ—почва.
Приведенные стихи принадлежать одному изъ самыхъ та-
лантливыхъ поэтовъ республиканская Рима — Лукрещю; ими
кончается вторая книга его замечательной поэмы «О природе».
Мы видимъ, италшская земля истощена; над4лъ уже не въ
состоянш прокормить сидящей на немъ семьи; набожный вино-
градарь видитъ въ повторяющихся недородахъ признаки гнйва
бож1я, вызваннаго упадкомъ благочестля среди людей—видно,
голосъ Сивиллы до него еще не дошелъ. Въ лиц* Лукрещя
наука идетъ его поучать; скажетъ ли она ему слово ут/Ьшешя,
разсЬетъ нависпня тучи унышя, подниметъ упавшШ духъ?
НЪгъ. При м1росозерцанш виноградаря исходъ еще возможенъ:
если боги гневаются на насъ за наше нечете—что-жъ, бу-
демъ опять благочестивы, будемъ набожно обходить праздники,
соблюдать посты, исправно умилостивлять Ларовъ еим1амомъ,
полбою и кровью поросенка; вы увидите, всЬ д^ла пойдутъ
лучше. Но наука безжалостно отрезала этотъ исходъ. „Бед-
ный", говоритъ Лукрещй,
...того онъ не знаетъ, что все постепенно дрихлЪетъ,
Все совершаетъ свой путь,—путь къ тихой и мрачной могидЪ.
Научный детерминизмъ въ данномъ случае сходился съ
релипознымъ. Мы не можемъ сказать, зналъ ли Лукрещй о
предсказашяхъ Сивиллы, или н4тъ: онъ былъ посл'Ьдователемъ
эпикурейской философш, которая хотя и признавала боговъ,
но не допускала никакого вмешательства съ ихъ стороны въ
человйчесша д4ла, а стало быть—и предсказатй. Но важно
было то, что эпикурейское учете о предстоящемъ разложеши
м1роздашя было подтверждено симптомами изъ земледельческой
жизни тогдашней Италш, и что оно въ своемъ результате
СТАРОСТЬ ЗЕМЛИ.
197
совершенно сходилось съ пророчествомъ Сивиллы; отнын-Ь уже
не стыдно будетъ поэтамъ, воспитаннымъ въ тйхъ же фило-
софскихъ традищяхъ, какъ и Лукрецш, но мен4е рйзкимъ и
прямолинейнымъ, ч4мъ онъ,—преклониться передъ авторите-
томъ миеической троянской пророчицы и сделать свою поэзно
носительницей ея идей. Но это случилось много позже, и
Риму было суждено испытать не мало ужасовъ, прежде чЪмъ
д'Ьло до этого дошло.
И теперь, впрбчемъ,—мы ведемъ свой разсказъ съ начала,
шестидесятыхъ годовъ, — признаки были довольно тревожные.
ИталШская земля туго награждала за потраченный на нее
трудъ; недороды сделались перюдическимъ явлешемъ. Они по-
вели, какъ это бываетъ всегда, къ оскудйнш деревни; обни-
щалые крестьяне стекались въ городъ Римъ. Тамъ они пред-
ставляли изъ себя силу: не обладая даже ничЬмъ другимъ,
римскш гражданинъ сохранялъ за собою одно сокровище, изъ-за
котораго предъ нимъ должны были заискивать сильные того
времени—свое право голоса. Только такой кандидата могъ раз-
считывать на усп4хъ, который съум'Ьлъ заручиться поддержкой
этого голоднаго и полунагого крестьянина-пролетар1я. И дей-
ствительно, онъ не замедлилъ постоять за себя: „помощь го-
лодающимъ" явилась быстро и внушительно, въ видгЬ такъ
называемыхъ „хл'Ьбныхъ законовъ". Эти хлебные законы обя-
зывали годичныхъ магистратовъ производить въ хл4бородныхъ
провинщяхъ — Сардинш, Сицилш, Африки — закупки на ка-
зенный счетъ хл^ба для продажи по дешевой цйнЬ, а то и для
даровой раздачи об'Ьдн'Ьвшимъ римскимъ гражданамъ. Но эти
законы были легче издать, чймъ исполнить. Какъ свезти за-
купленный хлйбъ въ Римъ, когда моря кишели пиратами, когда
даже италйсшя гавани и побережья страдали отъ ихъ напа-
детй? И на кашя средства его закупать, когда самыя доходныя
провинцш, весь благодатный Востокъ находился въ рукахъ
самаго опаснаго врага Рима, царя Митридата? Такъ-то законы
оставались законами, а хл4бъ былъ дорогъ, и народъ голо-
далъ. Онъ безъ труда понялъ, что требовашя чести римскаго
знамени тождественны съ его собственными насущными инте-
ресами и, поэтому, всей душой отдался человеку, котораго онъ
€челъ способнымъ позаботиться и о тЪхъ, и о другихъ; а
198
V. ПЕРВОЕ СВФТОПРЕСТАВЛЕН1Е.
этимъ человйкомъ былъ Помпеи. Онъ обйщалъ народу осво-
бодить его и отъ пиратовъ, и отъ Митридата, если его обле-
кутъ съ этой целью сверхзаконными, исключительными полно-
моч1ями; онъ,—что было много труднее,—съум^лъ заставить
народъ поварить его обещатямъ, уверовать въ него и его
счастье; онъ, наконецъ—что было труднее всего—исполнилъ
данное народу слово, притомъ въ столь короткш срокъ, что и
друзья его были удивлены, и враги ошеломлены. Обо всемъ
этомъ говорится въ известной р4чи Цицерона „Объ избранш
Помпея полководцемъ". Мноие ее читали, но мнопе ли до-
гадывались о томъ, какъ она интересна, если ее разсматри-
вать на фон* всей римской жизни гЬхъ временъ?
Слово было сдержано: хл4бъ разомъ подешев'Ьлъ. Римъ
свободнее вздохнулъ; можно было пока не думать о пророчестве
Сивиллы. Одно было тревожно во всемъ этомъ д^лЬ—само
услов1е оказанной Помпеемъ помощи, данныя ему сверхзакон-
ныя, исключительныя полномоч1я. Благодаря имъ, въ близкой
перспективе показался призракъ единовлашя; а этотъ при-
зракъ, подобно всему, что происходило и подготовлялось въ
жуткую эпоху пятидесятыхъ годовъ, былъ на-руку Сивилле.
IV.
Сивилла жила (или предполагалась жившей) въ те времена,,
когда не было другой формы правления, кроме царской; не-
удивительно, поэтому, что у нея царь, какъ представитель
общины, встречался нередко. На первый взглядъ могло бы
показаться, что это одно должно было повредить ей, какъ пер-
вой пророчице судебъ республиканскаго Рима; на деле же не-
удобства были гораздо меньше. Обычпыя прорицашя Сивиллы
касались умилостивленш, очищенш и т. д. и требовали, та-
кимъ образомъ, отъ царя исполнешя чисто-релииозныхъ обря-
довъ; а для такого рода делъ у римлянъ во все времена былъ
свой „царь"—почтенный, но совершенно устраненный отъ
политики rex sacrificulus. Имя было сохранено, сущность изме-
нена; таковъ былъ благочестивый обманъ, совершенный рим-
скимъ народомъ по отношенш къ своимъ богамъ, — въ ожи-
ПРИЗРАКЪ ЕДИНОВЛАСТИЯ.
199
Д&нш того времени, когда Августъ пустилъ въ ходъ ту же
хитрость противъ самого римскаго народа.
» Наличность этого номинальнаго „царя" позволяла римля-
намъ въ обыкновенное время приводить въ исполнеше ука-
зашя Сивиллы безо всякой опасности для республиканскаго
строя государства; но ея предсказаше о конц* Mipa было та-
ково, что это предохранительное средство оказалось недоста-
точными Св*топреставленш должны были предшествовать не
одни только грозныя знамешя, ниспосланныя богами, но и тя-
желыя, кровопролитный войны; пророчица видела свой народъ
въ борьб* съ разрушительнымъ натискомъ вражеской рати,
вид*ла какъ онъ, то побеждая, то отступая, отбивался отъ
варваровъ, —и везд* царь поб*ждалъ, шрь отступалъ, царь со-
биралъ вокругъ себя своихъ в*рныхъ воиновъ, чтобы отсро-
чить до последней возможности печальное р*шеше рока. Что
было делать съ этимъ предсказашемъ? Было бол*е ч*мъ ясно,
что оно было совершенно неприменимо къ невоинственному и
безсильному царю-жрецу, поставленному предками, чтобы от-
вести глаза богамъ; нить, тотъ царь, о которомъ говорила
Сивилла, былъ настоящимъ царемъ, вождемъ и властителемъ
своего народа. Оставалось одно: скрывать отъ гражданъ анти-
республиканскШ образъ мыслей Сивиллы. Его и скрывали; къ
счастью, зас*дашя коллепи квиндецимвировъ были и безъ того
закрытыми. Но правда, какъ это и естественно, то и д*ло
просачивалась черезъ искусственную плотину тайны. Итакъ,
кончин* Mipa должно предшествовать разрушеше республикан-
скаго строя; Римъ подпадетъ сначала власти царя, а загЬмъ,
подъ его предводительствомъ, пойдетъ навстречу войнамъ и
ужасамъ посл*днихъ дней; отнын* у людей той эпохи имеется
въ бол'Ье или мен*е близкой перспектив* не одно только св*то-
иреставлеше, но, какъ подготовлеше къ нему, и своего рода
„появлеше антихриста*.
Кто же имъ будетъ?
Понятно, что этотъ вопросъ многихъ волновалъ; нонятно
также, что онъ долженъ былъ возбуждать очень противор*чи-
выя чувства. Большинство римлянъ содрогалось при одномъ
звук* имени rex, при чемъ наследственная политическая анти-
пат1я въ нашу эпоху, вЬроятно, была приправлена и большей
200 У. ПЕРВОЕ СВЪТОПРЕСТАВЛЕНГЕ.
/
или меньшей примесью суевйрнаго страха. Но не забудем^,
что эта эпоха была въ то же время и просветительной эпохой
въ римской исторш; я уже сказалъ, что мнопе изъ образо-
ванныхъ людей были склонны смеяться втихомолку надо вс&ми
вообще предсказатями, не исключая и книги судебъ римскаго
государства. Быть ли, или не быть свйтопреставленш, это—
вопросъ, решете котораго можно было предоставить будущему;
а вотъ вопросъ о царской власти — это дйло другое. Пускай
народъ узнаетъ, что царь нам'Ьченъ рокомъ; это скорее за-
ставить его примириться съ фактомъ, когда онъ совершится.
Можно быть очень просв4щеннымъ челов4комъ и все-таки, ради
высшихъ соображенш, охотно играть на суеверной струнке
народной души: это проявлете политической мудрости было
известно древнимъ римлянамъ такъ же хорошо, какъ и намъ.
Первымъ замечтался Помпеи. Онъ былъ уже облеченъ
сверхзаконными полномоч1ями; усмиренный Востокъ, повергнувъ
свои сокровища къ его ногамъ, уже встрйчалъ его какъ царя
надъ царями; въ его рукахъ была очень внушительная воен-
ная сила, между т4мъ какъ безоружный Римъ не им4лъ дру-
гого оплота, кром4 чувства законности въ сердцахъ его гра-
ждаяъ. Съ трепетомъ ждала Итал1я, ч-Ьмъ кончится борьба
въ дупгЬ ея могущественная военачальника; но въ конц4
концовъ исходъ борьбы оказался благополучнымъ. Помпеи
распустилъ свое войско и вернулся въ Римъ частнымъ чело-
в4комъ—вернулся для того, чтобы испытать одно разочаро-
вате, одно унижете за другимъ. Ему не простили того, что
призракъ царскаго вйнца разъ показался надъ его головой,
окружая ее яркимъ, хотя и непродолжительнымъ блескомъ.
Пришлось покорителю Востока искать союзниковъ для того,
чтобы удержать хоть некоторое значете въ государств*; и тутъ
начинается то чудесное совпадете обстоятельствъ, которое, раз-
рушая плоды просветительной эпохи, открыло суевйрш доступъ
въ умы даже такихъ людей, которыхъ школа Эпикура должна
была, кажется, предохранить отъ всякаго страха передъ таин-
ственными силами и сверхъестественными явлетями. Д4ло въ
томь, что тотъ союзникъ, къ которому поневоле долженъ былъ
обратиться Помпеи, былъ не только самымъ способнымъ поли-
тикомъ и полководцемъ тогдапшяго Рима, — онъ и по своему
АНТИХРИСТЪ.
201
происхождешю имйлъ вс4 данныя для тсдю, чтобы обратить
въ свою пользу предсказаше Сивиллы о римскомъ цари. КХпй
Це&арь велъ свой родъ отъ древнихъ троянскихъ царей, по-
томковъ Ила, основателя Илюна; эта генеалопя, будучи много
древние самого Цезаря, возбуждала въ т4 времена такъ же
мало сомн-Ьнш, какъ и этимолоия, на которую она отчасти
опиралась; Ilus—lulus — Julius; отъ Ила происходилъ Эней,
отецъ Аскашя-1ула, отъ 1ула — Юлш Цезари. Мы видйли,
что вира въ троянское происхождеше Рима была естествен-
нымъ посл,Ьдств1емъ переселешя троянской Сивиллы въ Римъ;
но въ такомъ случай было ясно, что благословеше Сивиллы
могло быть дано только Энею, перешедшему изъ Трои въ
Италш и перенесшему туда троянскихъ боговъ; а если такъ,
то оно по наследству перешло къ его потомкамъ, къ КЬиямъ.
Если по слову Сивиллы Римъ долженъ былъ им*Ьть царя, то
кто былъ къ этому сану болйе приспособленъ, чймъ мужъ изъ
крови 1ула, потомокъ Ромула, основателя царственнаго города,
столицы Mipa?
Цезарь предоставилъ народной молви совершать свою тихую
и верную работу, а самъ сталъ заботиться о томъ, чтобы въ
рйшаюпцй моментъ въ его рукахъ была достаточная факти-
ческая сила. Съ этой ц4лью онъ отправился воевать въ Галлш;
но война затягивалась, срокъ управлешя этой провинщей бли-
зился къ концу, надо было добиться продолжешя власти, а
съ этой ц£лью расположить въ свою пользу какъ можно болйе
вл!ятельныхъ лицъ. И вотъ онъ для переговоровъ приглашаетъ
въ Луку вс-Ьхъ своихъ приверженцевъ; ихъ оказалось столько,
что друзья республики ужаснулись. Ихъ голосъ слышится въ
предостережены, которое вещатели въ эту самую минуту сочли
полезнымъ дать растерявшейся римской знати по поводу одного
изъ меогочисленныхъ знамешй, кймъ-то гдй-то усмотрйннаго.
„Есть опасность",—говорили они,— „что благодаря раздорамъ
среди знати руководители государства поплатятся жизнью, что
вслЪдстше этого экономичесюя и военныя силы государства
достанутся во власть одного человека, а зат-Ьмъ послйдуетъ...
deminutio"; Это послйдне слово не однихъ насъ озадачиваетъ;
древше часто пользовались скромными, мягкими словами для
обозначешя страшнаго предмета. Въ данномъ случай вещатели
202
V. ПЕРВОЕ СВФТ0ПРЕСТАВЛЕН1Е.
избрали слово, означавшее «убыль, утрата, уменыпеше», по
разумели, повидимому, «конецъ».
Въ первый разъ предметъ всеобщей боязни получилъ такое
ясное, можно сказать, оффищальное наименоваше. Цицеронъ,
которому осложнешя государственныхъ д4лъ не давали выска-
зывать свое ын$ше вполне открыто, ухватился, однако, за эту
часть предсказашя вещателей, призывая сенатскую партдо къ
единенш и согласш. „Пусть эта взаимная вражда",—говорить
онъ въ своей р-Ьчи «Объ отвйтй в-Ьщателей»,—„исчезнетъ изъ
нашего государства; тогда исчезнуть и всЬ эти страхи, кото-
рыми насъ пугаютъ. Тогда этотъ змгьй, который то скры-
вается здгьсь, то, взвившись, бросается туда, разбитый и
раздавленный погибнетъ"... Что это за зм4й?—Увидимъ.
Напрасны были и предостережешя вещателей, и красно-
речивые призывы оратора; собьтя шли своимъ путемъ, ме-
дленно, но неумолимо. Черезъ нисколько л4тъ вся Галл1я была
у ногъ Цезаря, а съ нею ему досталась п громадная денеж-
ная и военная сила; вскоре загЬмъ его леионы перешли че-
резъ Рубиконъ, и поля бессалш, Африки, Испанш покрылись
костьми защитниковъ римской республики. Цеэарь сталъ кон-
суломъ, сталъ диктаторомъ; онъ фактически имйлъ въ своихъ
рукахъ всю силу царской власти; недоставало только ея имени
и вн4шнихъ признаковъ.
Съ давнихъ поръ стремился онъ и къ нимъ. Болйе два-
дцати л4тъ назадъ развивалъ онъ народу, по поводу смерти
одной родственницы, происхождеше своего рода отъ древнихъ
троянскихъ царей; основываясь на немъ, онъ ходилъ подчасъ,
изъ уважешя къ старин*, въ красныхъ башмакахъ, каковая
обувь считалась царской. Поел* его победы надъ врагами его
статуя была поставлена на Капитолш рядомъ со статуями царей.
Такъ-то онъ мало-по-малу пр1учалъ своихъ согражданъ къ той
роли, которую онъ разечитывалъ играть среди нихъ; но они
туго поддавались этой науки, и когда консулъ Антоши въ 44 г.
въ праздникъ Луперкадш осмелился, якобы отъ имени народа,
предложить Цезарю царсмй вйнецъ, народъ встрйтилъ это
предложеше ропотомъ и стонами, и лишь торжественный от-
казъ чествуемаго вернулъ ему его прежнее благодушное на-
строете. Тогда решились испытать крайнее средство: уговорили
ЮЛ1Й ЦЕЗАРЬ.
203
квиндецимвировъ обнародовать предсказаше Сивиллы—конечно,
въ возможно благонамеренной форме, безо всякаго намека на
предстоящую после избрашя царя deminutio. „Римъ нуждается
въ царгь для того, чтобы восторжествовать надъ своимъ глав-
нымъ, вгьковымъ враюмъ—парвянами"—вотъ форма, въ которой
слово Сивиллы могло быть пущено въ оборотъ безо всякихъ
вредныхъ послйдствш.
Да, надъ пареянами. Римъ заблуждался относительно вра-
говъ, отъ которыхъ ему грозила опасность: не придавая важ-
ности сильнымъ и см4лымъ племенамъ германцевъ, вечно враж-
довавшимъ между собою и призывавшимъ другъ противъ друга
римскую власть, онъ съ тревогой обращалъ свои взоры на
Востокъ, преувеличивая въ своемъ воображены могущество и
выносливость сосЬдняго парошскаго государства. Действительно,
смелые наездники-стрелки парошскаго царя нанесли римской
державе десять летъ назадъ чувствительное поражеше и все
еще не были за это наказаны: смерть полководца Красса
оставалась неотомщенной, взятые въ шйнъ леионеры, по-
женившись на пареянкахъ, возделывали чуж!я поля на дале-
комъ Евфрате, римсюе орлы украшали дворецъ парегёскаго
царя. Мысль объ этомъ глубоко оскорбляла нащональную гор-
дость Рима; но къ чувству негодовашя примешивался и из-
вестнаго рода суеверный страхъ. Если Риму суждено было
погибнуть, какъ это говорила Сивилла, то, очевидно, пароя-
намъ въ этомъ деле была предоставлена не последняя роль;
очевидно, они-то и представляли собой ту дикую, варварскую
силу, которой предстояло восторжествовать надъ обреченной на
смерть тысячелетней культурой. Да, Римъ погибнетъ, падутъ
храмы Капитол1я и форума, обрушатся дворцы Палатина и
Каринъ, и дикш наездникъ-пареянинъ промчится по опу-
стошенной площади царственнаго города, попирая священный
прахъ Ромула звенящими копытами своего коня. Вотъ картина,;
мерещившаяся отныне римлянамъ, когда они, вспоминая о ве-
щемъ слове Сивиллы, старались облечь въ более определенныя
формы образъ предстоящаго въ близкомъ будущемъ разрушешя.
При этихъ услов1яхъ планъ Цезаря былъ задуманъ недурно;
пожалуй, римскш народъ не отказа лъ бы въ царскомъ венце
тому, кто освободилъ бы его отъ этого кошмара. И тутъ предпола-
204
Y. ПЕРВОЕ СВФТОПРЕСТАВЛЕН1Е.
галось соблюсти мудрую последовательность: сначала властитель
Рима хогЬлъ выступить царемъ только въ провинщяхъ, чтобы
такимъ образомъ возвысить обаяше свое и своего государства
въ глазахъ враговъ; а затЪмъ, когда царскш венецъ переста-
нетъ резать глаза римскому солдату, можно было надеяться,
что этотъ солдатъ и въ гражданской тоге откажется отъ чрез-
мерной чувствительности — тбмъ более, если первый римскш
царь принесетъ своему городу въ даръ тр1умфъ надъ побе-
жденнымъ и покореннымъ Востокомъ.
Вотъ какт мысли волновали диктатора и подвластный ему
народъ въ весенше месяцы 44 года; будучи усердно распу-
скаемы, онЬ произвели довольно важное дёйств1е, подготовляя
метаморфозу, имевшую совершиться лишь 10—20 лйтъ спустя.
Роль «царя» въ предстоящихъ собьгияхъ раздвоилась: онъ былъ
съ одной стороны предв4стникомъ ожидаемой катастрофы, анти-
христомъ языческагосвйтопреставлетя, но, съ другой стороны,—
освободителемъ своего народа, победителемъ надъ лютымъ вра-
гомъ. Кто знаетъ, быть можетъ, ему удастся, съ благословешя
боговъ, вывести свой народъ невредимымъ изъ бедств!я, по-
добно тому, какъ его родоначальникъ Эней вывелъ доварившихся
ему людей и боговъ невредимыми изъ пламени горящей Трои?..
Мартовстя иды положили конецъ всЬмъ этимъ мечташямъ;
призракъ царскаго венца оказался и этотъ разъ роковымъ
для человека, чью голову онъ ос-Ьнялъ. Цезарь палъ подъ
ударами уб1йцъ: не стало царя изъ рода 1ула, но не стало и
намйченнаго рокомъ освободителя римскаго народа.
У.
Собьгия, наступивппя непосредственно после убшства Це-
чзаря, были таковы, что тольро очень крепче духомъ люди
могли побороть въ себе уверенность въ близости предстоящей
гибели Mipa.
„Въ течеше всего года, последовавшаго за убшствомъ
Цезаря", говоритъ Плутархъ, „солнце было бледно и безъ
лучей; тепло, отъ него исходящее, было незначительно и без-
сильно, въ воздухе, чувствовалась какая-то мгла и тяжесть,
ЗВЪЗДА-МЕЧЪ.
205
всл4дств!е недостатка очищающаго теплорода; хлйбъ, отцветши,
преждевременно вялъ и гибъ отъ холода окружающей среды".
Въ древнихъ разсказахъ о гигантомах1яхъ упоминалось и о томъ,
что солнце должно потухнуть и исчезнуть въ пасти рокового
змия, имйющаго поглотить вселенную: народъ это помнилъ и
съ тревогой смотрйлъ на небесный сводъ въ ожиданш новьтхъ
страшныхъ знаменifi.
Его ожидашя не были обмануты. Въ ма* м4сяцЬ, когда
наследники убитаго диктатора давали народу завйщанныя имъ
игры въ честь его божественной родоначальницы Венеры, съ
наступлешемъ вечера на восточномъ небосклон* показалась
непривычная «зв4зда-мечъ». Тотчасъ по рядамъ зрителей про -
шелъ крикъ «комета!»; тотчасъ появились вещатели, напом-
нивппе народу о страшномъ значенш этого знамешя. „Дважды",
говорили они, „видйлъ его Римъ: въ первый разъ междоусобная
война Mapifl и Суллы, во второй разъ—Помпея и Цезаря
последовала за его появлешемъ. Оба раза должны мы были
искупить его потоками римской крови". Теперь комета появи-
лась въ третш разъ, а число три имйетъ роковое значеше въ
ударахъ судьбы. — Къ счастью, насл-Ьдникъ имени и славы
убитаго, молодой Цезарь Октав1анъ, не растерялся: обращая
въ свою пользу общераспространенныя в^роватя, касавпияся
небесныхъ свйтилъ и такъ называемыхъ катастеризмовъ (т.-е.
перехода въ звезды душъ обоготворяемыхъ людей), онъ объ-
явилъ новоявленную звезду душою самого Цезаря, который,
такимъ образомъ, оказывался принятымъ въ сонмъ небожителей.
Это заявлете несколько успокоило народъ, и онъ могъ съ
большимъ спокойств!емъ смотреть на загадочное светило, про-
должавшее с1ять еще въ течете шести дней; но разгорав-
шаяся вскоре затбмъ третья междоусобная война подтвердила
правильность первоначальнаго толковашя смысла «звезды-меча».
Еще тревожнее было приключившееся въ томъ же году
опустошительное наводнете Тибра. Сильными западными вет-
рами воды славной римской ргЬки были задержаны у ея устья,
лежавшаго всего на 15 футовъ ниже ея уровня въ Риме;
поднявшись, она пошла затоплять низменную часть своего
л-Ьваго берега, которая была въ то же время самой оживленной
и населенной частью Рима. Сначала она покрыла своими вол-
206
V. ПЕРВОЕ СВъТОПРЕСТАВЛЕВТЕ.
нами овощный и мясной рынки, лежавшие на самомъ берегу:
загЬмъ, вливаясь черезъ густо застроенную Тусскую улицу,
что между КапитолШскимъ и Палатинскимъ холмами, она на-
воднила форумъ, подмывая его храмы и базилики, и останови-
лась не раньше, чймъ разрушила самый очагъ Рима, храмъ
Весты. Если даже общественныя здашя не устояли противъ
напора воды, то легко можно себ$ представить, что случилось
съ многоэтажными ветхими домами Тусской, Новой и другихъ
улицъ, по которымъ себ4 прокладывала путь разъяренная
стих1я. Несметная толпа народа осталась безъ крова; она могла
на досуге, смотря съ римскихъ холмовъ на водное простран-
ство у ихъ подножм, разсуждать о причинахъ и смысли раз-
разившагося б£дств1я. Установить его связь съ убшствомъ ди-
ктатора было не трудно; сама миеолопя, преподросившаяся
народу съ подмостковъ сцены, давала ве£ требуемыя разъяс-
нешя. ВсЬ знали, что весталка Ил1я, она же и Рея Сильв1я,
мать Ромула и Рема, была въ то же время и родоначальницей
КЫевъ Цезарей; что будучи впосл'Ьдствш брошена въ Тибръ,
она стала супругой бога р4ки и съ гЬхъ поръ живетъ без-
смертной нимфой въ его чертогахъ. Мудрено ли, что она
воспылала rHUBOM'b при убтствй своего славнаго потомка? что
Тибръ, ея преданный супругъ, уступая ея настойчивымъ прось-
бамъ, вызвался быть мстителемъ за убитаго?.. Не скоро забылъ
римстй народъ это наводнеше, которое мы—и по его причи-
намъ, и по силй, и по произведенной имъ паники—можемъ
см'Ьло сравнить съ гймъ, жертвою котораго сделалась наша
столица въ ноябре 1824 года; много л-Ьтъ спустя о немъ
вспоминаетъ Горащй, говоря:
Мы вид1;ли какъ Тибръ, обороти теченье
Съ ;)труХ5скихъ береговъ, желтъчощей волной
На намятникъ царя направилъ разрушенье,
На Весты храмъ святой.
Стенаньемъ Илш на мщенье ополченный,
Онъ лЪвымъ берегомъ волнуясн потекъ,
Потекъ наперекоръ властителю вселенной,
Услужливый потокъ *).
1) Оды I 2. Выдержки изъ Горащя приводятся въ (местами иснрав-
ленномъ) перевод* Фета; выдержки изъ остальныхъ поэтовъ—въ моемъ.
НАВ0ДНЕН1Е.
207
Эти слова стоятъ у него въ очень интересной для насъ
од$, им-Ьющей своимъ предметомъ именно ожидавшшся въ rfe
годы конецъ вселенной; наводнеше Тибра упоминается йа-ряду
съ другими знаметями, заставлявшими опасаться второго все-
MipHaro потопа, повторетя того, который много вйковъ назадъ
истребилъ и обновилъ людской родъ при Девкалюн* и Пиррй:
Довольно ужъ отедъ и градомъ и снйгами
Всю землю покрывалъ, нич-бмъ не умолимъ;
Ужъ иодъ его рукой, краснеющей громами,
Тренетцетъ древпш Римъ;
Тренещетъ и народъ, чтобъ Пиррину годину,
Исполненную чудъ, опять не встр"втилъ взоръ,
Тотъ вЪкъ, когда Протей ногналъ свою скотину
Смотреть вершины горъ.
II рыба втерлась тамъ въ визовый иершины,
Гд^ горлице лесной была знакома сень,
II нлавалъ посреди нахлынувшей пучины
Испуганный олень.
Темный народъ допускалъ возможность этого потопа, осно-
вываясь на ниспосланныхъ ему тревожныхъ знамешяхъ; люди
образованные обращались за совЬтомъ къ науки. Отвйтъ науки
намъ сохраненъ въ очень любопытномъ м-fecrfc «изсл-Ьдованш
о природ*» Сенеки (III 27). л3ададимъ себ* вопросъ, какимъ
образомъ, когда наступить намгьченный рокомъ день всем1р-
наго потопа, большая часть земли будетъ погребена подъ вол-
нами: действующими ли въ океане силами отдйленнййппя моря
будутъ подняты на насъ,—или пойдутъ непрерывные дожди и
упорная зима, раздавивъ лито, выльетъ безконечное множество
воды изъ разорванныхъ тучъ,—или земля, открывая все новые
источники, обнаружитъ все большее и большее число рйкъ,—или,
наконецъ, будетъ не одна только причина зла, а веб пути
одновременно къ нему поведутъ: вм^ст* и дожди пойдутъ, и
р^ки станутъ рости, и моря, оставивъ свои м4ста, надвинутся
на сушу, и всЬ силы соединятся для уничтожешя рода чело-
вйческаго.—Справедливо последнее мн4ше; н^тъ ничего труд-
наго для природы, особенно если она работаетъ для собствен-
ной гибели. Въ начал* жизни она бережетъ свои силы и про-
являете себя въ медленномъ, ускользающемъ отъ взора ростЬ,
но дйло разрушешя творитъ быстро, напоромъ всей своей мощи...
208
V. ПЕРВОЕ СВФТОПРЕСТАВЛЕН1Е.
Прежде всего будутъ лить непрекращаюпцеся дожди; безпро-
св4тныя тучи покроютъ небо унылой пеленой, надъ землей
будетъ стоять вЬчный туманъ и какая-то густая, влажная мгла
вслйдстие отсутств1я осушающихъ в4тровъ. Отсюда болезни
посЬвамъ; хл'Ьбъ, выколосившись до налива, сгшетъ на корню,
а после гибели того, что посеяла рука человеческая, болотныя
травы заполнятъ все поля. Вскоре зат^мъ и более крепюя
растетя уступаютъ злу: ложатся деревья, корни которыхъ раз-
мыло водой, не держатся ни лозы, ни кусты на топкой и
размякшей почве. И вотъ не стало ни хлеба, ни травъ; на-
ступаетъ голодъ, люди ищутъ своей первобытной пищи. На-
прасно! падаютъ и дубы и все друия деревья; до гЬхъ поръ
ихъ на высокихъ мФстахъ сдерживали скалы, въ разсЬлинахъ
которыхъ они росли — теперь же и он'Ь уже размыты, да и
крыши, насквозь промокппя, сползаютъ со стропилъ, фунда-
менты, до дна пропитанные водой, оеЬдаютъ, вся почва пре-
вращается въ болото. Тщетно стараются подпереть шатаю-
щдяся здашя: видь и подпорки приходится прикреплять къ
скользкимъ м^стамъ, такъ какъ прочныхъ не осталось въ той
грязи, изъ которой состоитъ почва. А тучи все гуще и гуще
сплочиваются надъ землей, таетъ сн^гъ ледниковъ, наросшш
въ течете столйтш—и вотъ бурный потокъ, стекая съ высо-
кихъ горъ, уноситъ и безъ того слабо державпиеся лиса,
скатываетъ расшатанныя въ своихъ основашяхъ скалы, сры-
ваетъ хижины, а съ ними и ихъ хозяевъ, сплавляетъ стада;
онъ уже разрушилъ менышя строешя и унесъ то, что было
на его пути, и теперь съ удесятеренной силой устремляется
на более значительныя преграды. Онъ опустошаетъ города,
топитъ заключенныхъ въ свои стены жителей, не знающихъ,
на что имъ жаловаться, на потопъ ли, или на разрушен!е—
столь одновременны оба бедств1я, и то, которое ихъ топитъ,
и то, которое ихъ давитъ. А затЬмъ, принявъ въ себя еще не-
сколько другихъ потоковъ, онъ уже на далекое пространство
заливаетъ равнину. Въ то же время и реки, по природе своей
широтя, задержанныя ливнями, выступаютъ изъ своихъ бере-
говъ... А дожди, между темъ, льютъ и льютъ, небо все гуще
заволакиваетъ; прежде оно было облачно, теперь его покрыла
сплошная ночь, ночь тревожная и страшная, прерываемая зло-
ВСЕМ1РНЫЙ ПОТОПЪ.
209
вещими огнями: часто сверкаютъ молнш, бури бичуютъ море,
теперь впервые увеличенное отъ прилива р4къ и не нахо-
дящее себ4 м4ста. Оно надвигается на берега; потоки про-
буютъ воспрепятствовать его выступленш и погнать обратно
его приливъ, но въ большинстве случаевъ уступаютъ ему,
точно задержанные неудобствомъ устья, и превращаютъ поля
въ одно сплошное озеро. И вотъ уже все пространство залито
водой, всЬ холмы погребены подъ волнами, всюду неизме-
римая глубина, лишь самые высоте хребты горъ представляютъ
возможность брода. Туда-то и бежали несчастные, взявъ съ
собой женъ и дЪтей и стада; н-Ьтъ у нихъ средствъ сноситься
между собой, такъ какъ вода наполнила всю низменность; лишь
къ вершинамъ жмутся остатки рода челов^ческаго, облегчен-
наго въ своемъ крайнемъ положенш лишь гЬмъ, что его страхъ
уже перешелъ въ какое-то тупое безчувств1е".
Вотъ отзвуки наводнешя, которое испыталъ Римъ въ
44 году, непосредственно нослй смерти Цезаря. Оно, къ слову
сказать, не ограничилось Римомъ: если Горащй, римлянинъ
по воспитанно и связямъ, вспоминаетъ преимущественно о
немъ, то транспаданецъ Виргилш сообщаетъ то же самое о
своей родной р-Ькй По. Его описаше тоже интересно: поло-
жимъ, въ немъ много баснословнаго, но для занимающаго
насъ вопроса и легенда им4етъ свое значеше. Богъ солнца,
говоритъ этотъ поэтъ въ своей ноэм-Ь <0 земледЬлш», тоже
бываетъ предв-Ьстникомъ грядущихъ б4дъ:
Часто онъ намъ предвтлцаетъ глухш волненья въ народи,
Скрытыхъ злодЪевъ обманъ н зародыши войнъ многокровныхъ.
Въ годъ, когда Цезарь погибъ, онъ изъ жалости къ падшему Риму
Мглой HenpocBtTHOH покрылъ свой божественный ликъ лучезарный;
II ужаснулось людей нечестивое племя, и вопли
Всюду средь нихъ раздалися: <То вгьчная ночь наступаете*
Поэма «О земледЗши» была сочинена Вирпшемъ много
спустя, когда страхъ уже прошелъ; вотъ почему онъ даетъ
другое, болйе безобидное толковаше грозному знаменш, о ко-
торомъ, какъ мы видели выше, свидетельствуем и Плутархъ.
«Солнце скорбитъ о смерти Цезаря»—это и есть то позднейшее,
благочестивое толковаше; но непосредственное, народное тол-
коваше было другое:—«то в-Ьчная ночь наступаете!»
210
У. ПЕРВОЕ СВБТОПРЕСТАВЛЕН1Е.
Впрочемъ, въ тотъ сумрачный годъ и земля, и морская пучина
Знаменья злыя давали, и псы-духовидцы, и птицы.
Часто, разрушивъ Циклоповъ очагъ, сотрясенная Этна
Жидкаго ръки огня и расплавленныхъ камней потоки
Съ гуломъ глухимъ извергала; Гермашя бранному крику
Съ неба ночного внимала и шуму доспъховъ жел'Ьзныхъ;
Землетрясете въ Альпахъ народъ напугало; повсюду
Голосъ послышался грозный изъ чащи лЪсовъ молчаливыхъ;
Влъдныя т"бни блуждали во мракъ ночномъ, и—о ужасъ!—
Голосомъ съ нами людскимъ безсловесная тварь говорила.
Мало того: разверзалась земля; прекращали теченье
Р^ки; въ святыняхъ кумиры боговъ обливались слезами;
Р'вкъ властелинъ Эриданъ, охвативъ разъяренной пучиной
Горныя рощи, понесъ на поля ихъ, срывая попутно
Стойла и скотъ хороня. II злов,вщ1я жилы являлись
Въ чревт, закланныхъ овецъ, и колодцевъ студеныя воды
Кровь обагряла, и жалобный голосъ волковъ кровожадныхъ
Bet города оглашалъ въ безпокойное время ночное.
Быстро и в4рно исполнялась программа предсказанной
Сивиллой катастрофы. За небесными страхами — наводнетя;
за наводнешями—голодъ. Хлйбъ не уродился; подъ вл1ятемъ
упорнаго ненастья колосья сгнили на корню. Надежды на
подвозъ изъ хлйбородныхъ провинцш не было и быть не могло;
въ началЬ было не до того, а впослйдствш стало поздно: моря
были во власти Секста Помпея, сына бывшаго тр1умвира, ко-
торый, собравъ флотъ и вооруживъ сицшпйскихъ рабовъ,
воскресилъ память корсарскихъ и невольническихъ войнъ ми-
нувшаго поколотя. Кое-какъ провели л4то 44 г. и следующую
зиму, а затЬмъ положеше стало ухудшаться съ каждымъ мЬ-
сяцемъ. Народъ голодалъ и въ деревняхъ, и въ городахъ, в
въ Рим'Ь; но только въ Римй онъ могъ оказывать давлеше на
правителей и требовать улучшешя своей участи. Онъ и сте-
кался въ Римъ все въ болыпемъ и болыпемъ числи, ютясь,
гд4 попало, питаясь, чЬмъ кто могъ; политические лозунги были
забыты, всЬ парпйныя требовашя слились въ одномъ протяж-
ному злов-Ьщемъ вошгЬ, который отнын-Ь пресл4довалъ прави-
телей на каждомъ ихъ шагу—въ вопли «хл'Ьба!» Но хл4ба взять
было негд4; тЬмъ временемъ голодъ и скученность довершали
свое дЪло; и вотъ, подъ возрастающимъ вл!яшемъ этихъ двухъ
бйдствШ появилось третье, еще бол-fee ужасное—чума.
голодъ — моръ—война.
211
Наводнешя,— голодъ,— чума... теперь дЬло было за по-
€л4днимъ изъ великихъ враговъ и истребителей рода челове-
ческая, за войной. Но и война была недалеко, и при томъ
самая разрушительная изо всЬхъ возможныхъ войнъ,—война
междоусобная. Царсктй вйнецъ убитаго диктатора былъ разо-
рванъ на мелшя части; тотъ, кто хогЬлъ имъ владеть, долженъ
былъ его собрать по лоскутамъ, а каждый лоскутъ долженъ
былъ стоить жизни своему владельцу. Началась война въ
Италш—началась сравнительно тихо и скромно и съ надеждой
на быстрое окончаше; но ея результатомъ былъ, вместо ожи-
давшаяся объединешя, грозный и кровавый тр1умвиратъ. На-
ступило время жестокихъ проскрипцШ: рознь между тр1умви-
рами и «освободителями» была непримирима, при Филиппахъ
пали послйдте бойцы за римскую республику. Но и эта жертва
не дала желаннаго успокоешя: уже въ ближайппе посл'Ь ги-
бели Брута месяцы обнаружился въ самой Италш разладъ
между членами тр!умвирата, зародышъ долгихъ смутъ и войнъ;
а въ то же время Секстъ Помпеи, <сынъ Нептуна», какъ
онъ себя называлъ, одновременно пускалъ въ ходъ и обаяше
своего действительная, и силы своего названнаго отца, чтобы
морить народъ голодомъ и этимъ подрывать власть своихъ
вр^говъ-тр1умвировъ.
Теперь все бичи, когда-либо терзавние людей, одновре-
менно действовали; не могло быть сомн4н1я, что именно те-
перь должна была наступить предсказанная Сивиллой година
гнева, теперь или—никогда.
VI.
Мы желали бы, въ виду всйхъ этихъ обстоятельствъ, знать
нисколько подробнее сущность предсказашя Сивиллы. Къ со-
жалйнш, наши источники въ отношенш этого пункта очень
немногословны; все же путемъ комбинащи разрозненныхъ дан-
ныхъ можно составить себе представлеше о немъ, быть мо-
жетъ, не во всЬхъ его частяхъ одинаково неоспоримое, но
въ совокупности достаточно близкое къ истин*.
Сивилла предсказала обновлете Mipa после истечешя «ве-
ликаго года».—Мы видели уже, что этотъ велишй годъ иными
212
У. ПЕРВОЕ СВЪТОПРЕСТАВЛЕШЕ.
определялся въ четыре, другими въ десять «вйковъ», въ
110 лгЬтъ каждый. Для нашего светопреставлешя только по-
следнее опред^лете имело смыслъ, но и первое не было
вполне отброшено; какъ-никакъ, а оно должно было быть
довольно знаменательнымъ моментомъ. Если допустить — что
было наиболее естественнымъ—что пророчество Сивиллы-Кас-
сандры было дано въ начале троянской войны, т.-е. въ 1193 г.,
то конецъ четвертаго «века» приходился въ 753 г.; приблизи-
тельно въ это время—какъ это доказывали друпя хронологи-
ческ!я соображешя— должно было прштись основаше Рима.
И действительно, мы имеемъ поводъ предполагать, что закре-
плеше основашя Рима за 753 г. — т.-наз. Варронова эра—
состоялось именно подъ вл1ятемъ указаннаго уравнешя 1193 —
440 = 753. Правда, согласно тому же счету, конецъ десятаго
века долженъ былъ совпасть съ 93 г.—а между темъ этотъ
годъ давно уже прошелъ; и, разумеется, имей мы дело съ
научной Teopiefi—это возражеше было бы убшственнымъ. Но,
во-первыхъ, въ деле суевер1я человечески умъ удивительно
растяжимъ; вспомнимъ, сколько разъ наши раскольники въ
XVII веке, на основанш каждый разъ «исправленныхъ» раз-
счетовъ, отодвигали срокъ ожидаемаго ими светопреставлешя.
Во-вторыхъ, Teopifl, о которой мы говоримъ, не претендуетъ
не только на научность, но даже и на единство: иные при-
меняли ее такъ, друпе иначе, народъ же прислушивался оди-
наково ко всемъ, не замечая допускаемаго имъ при этомъ
противореч!я. Въ-третьихъ, Сивилла ведь не сказала, что ги-
бель Mipa состоится въ одинъ день—достаточно, если она на-
чалась съ 93 г.
Второй вопросъ имелъ своимъ предметомъ тотъ первород-
ный грехъ, которымъ человечество навлекло на себя эту
страшную кару. Въ легенде о четырехъ поколешяхъ, легенде
умной и глубокомысленной, этотъ грехъ, изгнавшш деву-
Правду изъ нашей юдоли въ заоблачныя пространства, поиме-
нованъ не былъ; понятно, однако, что народная фантаз1я этимъ
не удовольствовалась. Стали размышлять; въ греческой миео-
лоии Сисифъ рано прослылъ за перваго великаго грешника;
но для Рима этотъ миеологическш персонажъ никакого инте-
реса не представлялъ. На римской почве решете вопроса за-
НЕРВОРОДЙЫЙ ГРЬХЪ.
213
висело отъ того, признавать ли четырехв^ковый великш годъ
и, следовательно, такъ сказать, малое искуплеше въ годъ
основашя Рима, или н^тъ. Если н^тъ, то римская истор1я
была прямымъ продолжешемъ троянской; тяготевшее надъ
Римомъ прокляие было то же самое, отъ котораго некогда
погибла Троя; а въ такомъ случай дело было совершенно
ясно... Прошу тутъ читателя отнестись снисходительно къ
странной легенд*, которую я имею сообщить, и помнить, что
д-Ьло идетъ о первородномъ rpixi. Троянсшя стены были
воздвигнуты при ЛаомедонгЬ, отце IIpiaMa; по его просьб*,
двое боговъ, Нептунъ и Аполлонъ, взялись — за плату — ихъ
соорудить и обезпечить, такимъ образомъ, вечность защищен-
ному ими городу. Но Лаомедонтъ, воспользовавшись услугами
боговъ, не пожелалъ выдать имъ впоследствш условленной
платы. Вотъ это «клятвопреступлеше Лаомедонта» и сделалось
источникомъ проклятья; оно навлекло гибель на Трою, а
поел* ея разрушешя перегало на тотъ городъ, который былъ
ея продолжешемъ—наРимъ... Но возможно ли допустить, чтобы
въ образованную эпоху Вирпшя и Горащя люди серьезно сму-
щались этимъ миоическимъ преступлешемъ, самая грубость
котораго должна была казаться несовместимой съ идеальными
обликами тогдашнихъ боговъ? Въ той области, о которой идетъ
р^чь, все противореч1я уживаются; тотъ самый сенаторъ, ко-
торый ставилъ въ своей божнице прекрасную статую работы
Праксителя, въ государственномъ храме воскурялъ еим1амъ пе-
редъ безобразнымъ чурбаномъ, наслед1емъ грубой старины. Яе
кто иной, а самъ ВиргилШ кончаетъ первую книгу своей поэмы
«О земледелш» следующей молитвой, прося боговъ объ ихъ по-
кровительстве новому искупителю Рима—императору Августу.
Боги родные, ты, Ромулъ-отецъ, ты, древняя матерь
Веста, что Тибръ нашъ блюдешь и священный хребетъ Налатина,
Гибнущш вт>къ нашъ спасти вы хоть этому юноши дайте!
Сжальтесь! Довольно въ бояхъ непрестанныхъ мы пролили крови,
Лаомедонтовой Трои преступный обЪтъ искупая!
(Laoinedonteae luimus perjuria Trojae).
Согласно другой теорш, признающей четырехвековый «ве-
ликш годъ», троянскш грехъ не былъ перенесенъ на почву
Рима; годъ основашя города былъ въ то же время и годомъ
214
V. ПЕРВОЕ СВЪТОПРЕСТАВЛЕШЕ.
обновлешя имйющаго признать его власть человечества. Эту
теорш впоследствш развилъ Горащй въ красивой фикщи,
которую мы даемъ ниже въ перевод* Фета, — перевод*, къ
сожаленш, не везде достаточно правильномъ (оды III 3).
РЪчью npiflTHoro Гера промолвила
Сонму боговъ; „РШонъ, Илюнъ святой
„Въ прахъ обращенъ отъ судьи беззаконного,
„Гибель навлекшаго, и отъ жены чужой.
„Троя съ тъхъ поръ, какъ въ уплатъ условленно\\
„Лаомедонтъ отказалъ небожителямъ,
„Проклята мной и Минервою чистою
„Съ племенемъ всъмъ и лукавымъ правителемъ...
„Нашей враждою война продолженная
„Отбушевала., :Й нынгъ смиреннаго
..Марса прошу и душгь иепавистнаго
„Внука троянскою жригьей рожденнаго—
т.-е. Ромула, сына весталки Реи Сильвш. Итакъ, Римъ былъ
чистъ въ день своего основашя, въ тотъ знаменательный день,
когда оба брата, питомцы волчицы, совершили первыя «ауспищи»
на месте, где позднее выросъ Римъ, — славное на веб вре-
мена augurium augustum. А если такъ, то это значитъ, что
первородный гр4хъ былъ сотворенъ тамъ же, на римской
почве. Относительно дальн4йшаго не могло быть сомн^шя:
древнее предаше шло на встречу встревоженной фантазш
людей. Когда Ромулъ, гордый благословешемъ боговъ, сталъ
сооружать ст4ну новаго города, его обиженный братъ въ по-
руганье ему перепрыгнулъ черезъ нее; тогда основатель, раз-
гневавшись, убилъ его, сказавъ: „такова да будетъ участь
каждаго, кто задумаетъ перескочить черезъ мои стЪны". Ле-
генда эта была, повторяю, старинная, и первоначальный ея
смыслъ былъ ясенъ: основатель Рима до того любилъ свой
городъ, что не пожалйлъ даже брата, опорочившаго дурнымъ
знамешемъ его основате; онъ убилъ его точно такъ же, какъ
позднее основатель республики Брутъ убилъ своихъ сыновей,
злоумышлявшихъ противъ нея. Такъ думали въ старину; но
теперь, съ наступлешемъ всЬхъ описанныхъ въ предыдущей
глав^ страховъ, и отношеше угнетенныхъ римлянъ къ древней
легенде изменилось. Какъ его ни объясняй, а поступокъ Ро-
мула былъ братоубшствомъ; не следуетъ ли допустить, что и
ПЕРВОРОДНЫЙ ГРФХЪ.
215
братоубШственная война, отъ которой Римъ погибалъ, была
наказашемъ за него? Тогда древн-Ьйшая сгЬна Рима была
осквернена пролитой кровью брата: можно ли ожидать иску-
плешя раньше, чймъ не будетъ разрушена она сама, эта
оскверненная и проклятая сгЬна? Вотъ онъ, значитъ, этотъ
первородный грйхъ Рима; когда, посл'Ь непродолжительнаго
мира, Октав!анъ и Помпеи вторично обратили свое opyaie
другъ противъ друга, Горащй напутствовалъ ихъ сл-Ьдующимъ
стихотворешемъ (эподъ* 7):
Куда, куда, ирестунные?
И для чего мечи свои
Вы изъ ноженъ хватаете?
Иль но земл* и по морю
Латинской крови пролито
Все мало—вы считаете?
Не съ тЪмъ, чтобъ ненавистный намъ
II горды)! Кареагенъ предсталъ
Твердынею сожженною,
Не съ т'бмъ, чтобъ неподатливый
Пританецъ, весь закованный,
Дорогой шелъ Священною.
Штъ,—чтобы, какъ желательно
Пареянамъ, этотъ городъ нашъ
Иогибнулъ самъ отъ рукъ своихъ...
Слепое ли безум1е
Илечетъ. иль сила мощная,
Иль гр1ьхъ васъ? Отвечайте мн1>!-—
Молчатъ, и бледность томная
На лицахъ ноявилася,
И мысли отнялись вполне.
Да, римлннъ гонятъ подлинно
Судьбы, и злодея тем ъ
Ихъ жизнь еще объятая,
Когда на землю канула
Кровь Рема неповинная,
Но правнукамъ заклятая.
Третлй вопросъ касался самой катастрофы. Сивилла гово-
рила собственно не объ истреблеши, а объ обновлены рода
челов-Ьческаго. Десять вйковъ, изъ которыхъ состоитъ «велишй
годъ», исчерпали его исторш; по ихъ истечеши она должна
начаться вновь. Каждый изъ этихъ в4ковъ — и зд'Ьсь мы
216 V. ПЕРВОЕ СВЪТОПРЕСТАВЛЕШЕ.
имЬемъ, вероятно, смешеше греческихъ верованш съ восточ-
ными—имйлъ своего бога-покровителя: такъ первый, золотой
в-Ькъ, им-Ьлъ своимъ покровителемъ Сатурна; покровителемъ
десятаго, посл^дняго, былъ Аполлонъ. Деломъ Аполлона было,
следовательно, произвести великш пёреворотъ; когда онъ
убьетъ великаго змея, тогда дева-Правда вернется къ людямъ
и вновь наступить царство Сатурна. Но какъ произойдетъ
этотъ пёреворотъ? Предполагаем ли обновлеше челов^ческаго
рода его предварительное истреблете, или н^тъ? Долженъ ли
великш змей сначала поглотить человечество, или же стрела
далекоразящаго бога убьетъ его прежде, ч4мъ онъ исполнить
свое гибельное дело? Таковы были вопросы, и не мудрено,
что на нихъ отвечали различно, смотря по. настроенно вре-
мени. Въ пятидесятыхъ годахъ Цицеронъ, какъ мы видели
выше (гл. IV), считалъ возможнымъ благополучный исходъ
борьбы съ великимъ змйемъ—котораго, онъ, разумеется, тол-
ковалъ аллегорически—подъ услов1емъ соглас1я въ правитель-
ствующей партш; но междоусобная война разрушила эту
иллюзш. Съ у станов лешемъ единовласмя Цезаря надежда
воскресла вновь; стали видеть въ Цезаре избранника судьбы,
искупителя Рима, подъ победоноснымъ предводительствомъ ко-
тораго вечный городъ восторжествуетъ надъ пареянами и надъ
раздоромъ у собственнаго очага; но убШство диктатора поло-
жило конецъ и этимъ мечташямъ. Теперь все государство
было объято войной; мракъ былъ чернее и гуще, чемъ когда-
либо, и требовалась большая смелость для того, чтобы при
всеобщемъ разложенш надеяться на мирное обновлеше чело-
веческаго рода, встревоженнаго и небесными знамешями, и
ответами науки, страдающаго и отъ голода, и отъ чумы, и
отъ нескончаемой, безнадежной войны.
VII.
Время, о которомъ идетъ речь, т.-е. главнымъ образомъ
тридцатые годы, съ прибавлешемъ къ нимъ конца сороковыхъ—
было временемъ расцвета обоихъ лучшихъ поэтовъ, которыхъ
когда-либо имелъ Римъ, — техъ самыхъ, къ стихотворешямъ
ПЕРВОРОДНЫЙ ГРЪХЪ.
217
которыхъ мы уже не разъ обращались въ предыдущихъ гла-
вахъ. Они и въ дальнййшихъ останутся нашими главными
источниками. Къ нашему крайнему сожалйнш, мы не имйемъ
другихъ современныхъ нашей эпохи памятниковъ; что же ка-
сается позднМшихъ, то вполне понятно, что они не говорятъ
более «о свйтопреставленш», страхъ передъ которымъ уже
усиЬлъ пройти. Пророчествами интересуются только тогда,
когда они сбылись или еще могутъ сбыться; что касается не-
сбывшихся пророчествъ, то они быстро предаются забвешю,
согласно любопытному и важному закону индивидуальной и
народной психолоии—тому закону, безъ котораго и вира въ
пророчества никогда не могла бы возникнуть и удержаться
среди людей,
Въ этомъ заключается также, къ слову сказать, причина,
почему изложенные въ настоящей статьи факты такъ мало
известны историкамъ: разъ имеешь д4ло съ поэтами, является
невольно некоторая подозрительность и желаше все затрудняю-
щее насъ сваливать на пресловутую <титическую вольность».
Но изсл*Ьдован1я новййшихъ временъ значительно съузили об-
ласть этой шитической вольности, подводя подъ определенные
законы то, что раньше казалось дйломъ произвола, и пр1учая
насъ считаться и съ различнымъ отъ нашего м1росозерцашемъ;
что же касается настоящей статьи, то я для того и поста-
рался группировать поэтичесюя свидетельства съ прозаиче-
скими, чтобы показать ихъ полную гармонш и, стало быть,
одинаковую достоверность.
Вернемся, однако, къ нашимъ поэтамъ.
Обоихъ родила деревня; на обоихъ наложила свою печать
природа, въ ближайшемъ общенш съ которой протекло ихъ
детство. Отсюда не только ихъ любовь къ природе, столь худо-
жественно изображенной ими въ ихъ стихотворешяхъ, но и
неизменная спутница деревни и деревенской жизни—известная
мечтательная религюзность, скрывающаяся глубоко въ тайни-
кахъ души, часто помимо и даже противъ нашей воли. Даль-
нейшее воспиташе не особенно благопр1ятствовало развитш
этой религщзности: оба поэта подпали вл1янш школы Эпикура
и даже съ некоторымъ энтуз1азмомъ примкнули къ учешю
этого героя мысли, устранившаго въ своей философш всякое
8-696
218
V. ПЕРВОЕ СВФТОПРЕСТАВЛЕН1К
вмешательство боговъ въ человйчесшя д4ла и поставившая
законъ природы на мгЬсто свергнутаго божества. Но вл1яше
эпикуреизма было неполнымъ: релииозность, какъ окраска тем-
перамента, не дала себя стереть доводами разума, и въ резуль-
тате получилась лишь известная двойственность. Вполне со-
глашаясь съ Эпикуромъ, Вирпшй восп-Ьваетъ происхождеше
Mipa изъ атомовъ и пустоты; Горацш въ обществе Мецената
и того же Bиpгилiя весело см-Ьялся надъ благочестивыми обы-
вателяли захолустной Гнатш. уверявшими его, что въ ихъ
храм* ладанъ сгораетъ безъ огня (сат. I 5):
еврей пусть вЪритъ Апелла,
А не л; и учился, что боги живутъ безмятежно,
И если диво какое проявить природа—не боги-жъ
Въ гнввъ съ высокаго неба его иосылаютъ на землю.
Но тотъ же Горацш наедине съ велич1емъ грозной при-
роды былъ способенъ испытывать совершенно иныя чувства;
тогда доводы разума умолкали, тогда вновь звучали въ глубине
его души таинственные аккорды, отголоски шума дубовыхъ
рощъ его апулШской родины. Онъ самъ, чуткш къ голосу
своей души, описалъ намъ такое обращеше въ интересной
од-Ь (I 34; переводъ зд4сь, къ сожалйнш, особенно пеудовле-
творителенъ):
Скудный боговъ почитатель и вЪтренный,
Мудростью заблужденный безумною,
Нынй задумалъ ветрила поставить я
Вспять и, разставшись съ пучиною шумною,
Истинный путь отыскать; в'бдь ДДеспитеръ,
В'вчно огнемъ потрясавmiii надъ тучею,
Оъ громомъ нромчалъ по лазури безоблачной
^вучныхъ коней, съ колесницей летучею...
Въ силу этой двойственности своего апросозерцашя Го-
рацш могъ совершенно серьезно внимать тревожнымъ голо-
самъ, предв4щавшимъ близкую кончину Mipa. Для этого ему
даже не нужно было изменять философш; мы видели уже,
что эпикуреецъ Лукрещй признавалъ свою эпоху старостью
матери-земли, за которой не замедлитъ последовать разложеше;
если же ГорацШ отъ эпикурейской философш обращался къ
стоицизму, то и тутъ онъ встр'Ьчалъ „намеченный рокомъ
ГОРАЩЙ И ВИРГИЛ1Й.
219
день всем1рнаго потопа", описаше котораго мы дали выше
словами Сенеки. Трудно было при такихъ обстоятельствахъ
не уверовать въ предстоящее св^топреставлеше; релипя его
предвещала, наука допускала. А тутъ еще наступила смерть
диктатора и всё ужасы, которые были ея посл4дств1ями.
Горащй находился тогда въ Аеинахъ. Какъ римскш гра-
жданину онъ былъ зачисленъ въ войско Брута, послйдшй
оплотъ свободной республики. Какъ известно, надежды, возла-
гавппяся на возстановлеше этой республики, были жестоко
обмануты; съ „подрезанными крыльями", какъ онъ выражается
самъ, вернулся Горацш въ Италш. Пролитая при Филиппахъ
кровь не утолила жажды гибельнаго зм^я; тр!умвиры, соеди-
ненные на время обязанностью отомстить за Цезаря, теперь
обратили ужъ другъ противъ друга братоуб1йственные мечи.
Видно, первородный грйхъ требуетъ быстраго и полнаго иску-
плешя; кровь убитаго Рема, взывающаго о мщетя, не успо-
коится, пока будутъ стоять сг£ны Рима и пока прахъ его
убшцы, Ромула, не будетъ разв-Ьянъ по веЪмъ в&грамъ.
Таково было настроение, подъ вл1яшемъ котораго поэтъ
написалъ свое самое замечательное изъ входящихъ въ нашу
область стихотворетй—шестнадцатый эподъ.
Вотъ второй уже в1жъ потрясаютъ граждански! войны.
И разрушается Римъ собственной силой своей...
Тотъ Римъ, котораго никакие BHiinHie враги не могли по-
бедить, его мы,
Племя той проклятой крови, своими руками иогубимъ
И зверями опять будетъ земля занята.
Варваръ, увы, победитель на пенелъ наступить и въ Риме,
Громкимъ копытомъ стуча, всадиикъ промчится чужой,
Ромула царственный прахъ, защищенный отъ в'Ьтра и солнца,—
Не доведись увидать!—дерзкой развЪетъ рукой.
Это точное толковаше словъ Сивиллы; если Цезарь былъ
намеченный рокомъ спаситель Рима отъ пареянъ, то теперь
победа пароянъ надъ Римомъ — решенное дйло; они будутъ
оруд1емъ бож1ей воли, исполнителями суда надъ оскверненнымъ
братской кровью городомъ.
8*
220
V. ПЕРВОЕ СВ*>ТОПРЕСТАВЛЕН1Е.
Итакъ, на спасете Рима разсчитывать нельзя; остается
для отважнаго человека одно—порвать узы, связываюпця его
съ проклятымъ городомъ. Планъ этотъ тогда далеко не казался
такимъ фантастическимъ, какимъ онъ представляется намъ
нын-Ь; совпадете ц-Ьлаго ряда условШ заставляло верить въ
его осуществимость.
На первомъ план* стоитъ и тутъ релиия, въ которой
сохранилась память о какомъ-то земномъ раЬ—«Елисейскихъ
поляхъ», или «островахъ Блаженныхъ», находящихся гд-Ь-to
далеко, за океаномъ. О первыхъ пов'Ьствуетъ Гомеръ:
Ты-жъ, Менелай, не умрешь: на окраин* Mipa земного
Г>оги тебя носедятъ, въ Елисейской блаженной долин*.
Сладостно жизнь тутъ течетъ, какъ нигдт,, для людей земнородныхъ;
Не изнуряетъ ихъ зной, ни порывы Борея, ни ливень,
Н'втъ; Океана тамъ волны прохладою вЪчною дышатъ,
Вйчно тамъ съ шепотомъ нужнымъ ласкаетъ зефиръ человека.
объ островахъ же Блаженныхъ свидетельствуете Гесюдъ, говоря
объ избранныхъ богатыряхъ миеическихъ войнъ:
Имъ многославный Уевесъ на окраин* Mipa земного
Чудную землю назначилъ, вдали отъ обители смертнмхъ,
Но и вдали отъ боговъ, и подъ власть ихъ Сатурнову отдалъ.
На островахъ тамъ Блаженныхъ живутъ съ беззаботной душок»
Въ счастии вЪчномъ герои у водъ океана глубокихъ.
Трижды въ году пожиная дары благодатной природы.
Схожесть—очень естественная—этихъ описашй съ ходя-
чими описашами золотого вика породила мните, что Елисей-
сюя поля (или острова Блаженныхъ)—та же земная обитель,
но нетронутая гнйвомъ Земли и первороднымъ грйхомъ, из-
гнавшимъ дйву-Правду изъ среды людей. Зд4сь продолжается,
поэтому, золотой в4къ; сюда иногда Юпитеръ, за ихъ заслуги,
переселяетъ доблестныхъ людей.
Таковъ первый факторъ; вторымъ была локализащя фан-
тастическихъ гомеровскихъ местностей, которой деятельно за-
нимались гречесме географы. Такъ баснословная земля Феаковъ
была отождествлена съ Коркирой, земля циклоповъ — съ Си-
зцшей и т. д.; что касается р^ки-океана, то ее естественнее
ПРОРОЧЕСТВО ГОРАЦ1Я.
221
всего было признать въ великомъ мор4, омывавшемъ западные
берега Европы и Африки.
Третьимъ факторомъ были разсказы путешественниковъ о
зам*Ьчательномъ плодородш нын'Ьшнихъ Еанарскихъ острововъ.
Кароагеняне, гласило предаше, знали ихъ м^стоположеше, но
никого къ нимъ не допускали—во-первыхъ, изъ боязни, какъ бы
весь ихъ народъ туда не переселился, а во-вторыхъ, чтобъ
имйть убежище на случай, если бы ихъ владычеству насту-
пилъ конецъ. За Канарскими островами это имя—острова Бла-
женныхъ—и осталось; подъ этимъ именемъ они были известны
древнимъ географамъ.
Четвертымъ факторомъ были изв-Ьсия объ общинахъ, бро-
савшихъ подъ неотразимымъ натискомъ врага свои города и
переселявшихся въ друие, бол^е благодатные края. Самымъ
славнымъ былъ подвигъ гражданъ малоаз1атской Фокеи: спа-
саясь отъ ига персовъ, эти храбрые люди оставили свою ро-
дину и, проклявъ торжественно отщепенцевъ изъ своей среды,
сЬли на корабли; въгЬхавъ въ открытое море, они бросили въ
пучину громадную железную гирю и дали клятву, что тогда
только вернуться въ родную Фокею, когда эта гиря всплыветъ
на поверхность. ЗагЬмъ они отправились на западъ и, посл'Ь
многихъ приключенш, основали городъ Массилш (нын* Мар-
сель).— Такъ точно и посл'Ь разгрома Италш Аннибаломъ
часть римской молодежи помышляла о переселенш въ друпе
края. Тогда Сцишонъ воспрепятствовалъ осуществлению этого
плана; но въ эпоху террора Суллы его осуществилъ вождь
римской эмигращи, Серторш. Онъ основалъ новый Римъ въ
Испанш; но Испашя, какъ часть римскаго государства, era
не удовлетворяла, и онъ мечталъ о томъ, чтобъ отвести ко-
лон]ю за океанъ, на острова Блаженныхъ.
Теперь вновь настали тяжелыя времена, много тяжелее
тйхъ, что были при Сулл'Ь; теперь мысль Сертор1я была ум4ст-
н4е, ч'Ьмъ когда-либо раньше. Ея пропов-Ьдникомъ и сделался
Горащй; подражая прим-Ьру старыхъ п'Ьвцовъ, пЬснями вдохно-
влявшихъ своихъ согражданъ на трудные подвиги, онъ всю
свою поэтическую силу, весь свой молодой пылъ вложилъ въ
святое — какъ ему казалось — д'Ьло спасешя лучшей части
Рима отъ тягогЬющаго надъ городомъ нрокляйя:
222
V. ПЕРВОЕ СВъТОПРЕСТАВЛЕШЕ.
Можетъ быть, спросите вы—сообща, или лучнпе люди—-
Чбмъ бы на помощь придти Риму въ тотъ гибельный часъУ
Лучшаго пбтъ вамъ совета; какъ никогда, молвятъ, Фокейцм.,
Давши велишй зарокъ, всб уплыли на судахъ,
Нивы оставивъ и храмы и хижинъ прохладный сбни
На житте кабанамъ, да кровожаднымъ волкамъ—
Такъ отправляться и намъ. куда ноги помчатъ, иль куда насъ
Нотъ ионесетъ но волнамъ, или же Африкъ лихой...
Но поклянемся мы въ томъ: лишь тогда, когда камней громады
Съ дна на поверхность всилывутъ, не возбраненъ намъ возвратъ...
Въ ц*Ьломъ рядЬ эффектныхъ вар1ацш проводится эта
мысль—навсегда безо всякой надежды на возвращеше оставить
обреченный на гибель городъ. Но куда идти?.. До сихъ поръ
поэтъ выражался неопределенно—„куда умчатъ ноги, куда по-
несутъ вйтры"—желая исподволь подготовить слушателей къ
своему чудесному замыслу; теперь онъ обнаруживаетъ свое на-
мйреше. Руссклй читатель безъ труда признаетъ въ немъ по-
пулярный у насъ мотивъ: „тамъ за далью непогоды есть бла-
женная страна"—этотъ вечный мотивъ тоски и желашя.
Насъ кругосвБтный ждетъ океанъ; тамъ прибьемся мы къ ннвамъ
Благословеннымъ, найдемъ пышные тамъ острова,
Гдъ возвращаетъ иосбвъ ежегодный безъ пахоты поле,
И безъ подчистки лоза все иродолжаетъ цвести.
Гдб никогда безъ илодовыхъ ветвей не бываетъ олива,
И на родимомъ дичкб фигъ дозрБваетъ краса.
Медъ тамъ течетъ изъ дупла дубового, тамъ съ горныхъ утесовъ
'Легкш стремится нотокъ тихо журчащей струей...
И такъ дал^е; все ясн^е и яснЬе вырисовывается передъ
слушателями картина золотого в4ка. Золотой вЬкъ! Да, онъ
сужденъ, по вещему слову Сивиллы, тому поколЪшю, которое
вновь насел итъ искупленную землю; но возможно ли увидать
его уже теперь? Возможно; т* острова не испытали скверны—
пусть только т4, кто собирается ихъ занять, будутъ чисты и
стойки душой, подобно гбмъ героямъ, которыхъ боги тамъ
поселили.
Зевсъ берега тб назначилъ лишь благочестивому люду,
Въ день, какъ испортить ръшилъ мбдью онъ вбкъ золотой;
Мбдью за ней и желБзомъ ввка закалилъ онъ; отъ нихъ-то,
Благочестивые, вамъ мною указанъ уходъ.
ОСТРОВА БЛАЖЕННЫХЪ.
223
VIII.
Нашла ли пылкая проповедь поэта отголосокъ въ сердцахъ
его современниковъ? У насъ нйтъ объ этомъ никакихъ извйстШ.
Горацш не былъ единственнымъ солдатомъ Брута, вернувшимся
въ Италш после поражешя при Филиппахъ; не ему одному
подвластная тр1умвирамъ Итал1я была мачехой. Но время не
ждало; вскоре назрели друие вопросы, друпе конфликты: сонъ
о римской республики быстро отошелъ въ прошлое.
Положете д-Ьлъ продолжало быть очень неустойчивымъ;
тр1умвиры то соединялись для общихъ дййствш противъ Секста
Помпея и его рабовъ-корсаровъ, то враждовали между собой;
но во всйхъ перипеияхъ этой двойной борьбы выделялась все
ярче и ярче личность молодого Цезаря Октав1ана. Своей уме-
лостью, равно какъ и своей воздержностью и милосерд1емъ
онъ заставилъ римлянъ простить себе и учасйе въ проскрип-
щяхъ 43 года, и жестокое д4ло мести за убитаго диктатора;
о его планахъ ничего не было известно, а ужъ если выби-
рать между нимъ и Антошемъ, или между нимъ и Секстомъ
Помпеемъ, то выборъ для республиканца не могъ быть сомни-
тельнымъ. Вскоре мы видимъ Горащя въ его свит*, точнее
говоря, въ кружке его приближеннаго Мецената, къ которому
его прюбщилъ Виргилш. Победа надъ Секстомъ Помпеемъ въ
35 году открыла заморскому хлебу доступъ въ Италш: на-
родъ вздохнулъ свободнее, самое тяжелое время могло счи-
таться прожитымъ. Все съ большей и большей любовью оста-
навливался взоръ на царственномъ юноше, съумевшемъ влить
новую надежду въ сердца отчаявшихся римлянъ; быть можетъ,
обновлеше вселенной состоится мирнымъ путемъ, безъ истре-
блешя рода человеческаго? Быть можетъ, молодой Цезарь ока-
жется темъ искупителемъ своего народа, которому суждено
отвратить тяготеющую надъ нимъ гибель? Действительно, обще-
ственное мнете все более склонялось къ этому взгляду на
дело; когда вскоре после победы надъ С. Помпеемъ начался
окончательный разладъ между Цезаремъ и Антошемъ и стала
угрожать опасность новой гражданской войны, чувства Горащя
224
У. ПЕРВОЕ СВЪТОПРЕСТАВЛЕШЕ.
были уже друпя. Онъ не требуетъ бол4е бегства изъ стЬнъ
обреченнаго города, онъ желаетъ только, чтобы государствен-
ный корабль былъ спасенъ отъ надвигающейся грозной бури.
„Недавно ещеа, говорить онъ въ своемъ обращенш къ этому
кораблю съ явнымъ намекомъ на разсмотр4нный въ предыду-
щей глав4 эподъ, „ты внушалъ мнй чувство безпокойнаго
отвращешя; зато теперь ты мнй внушаешь одну лишь тоску,
одну тяжелую заботу; о, не вв-Ьряй себя полному утесовъ
морю!" (оды I 14). Но и это воззваше не достигло своей
цЬлв; корабль пошелъ на встречу грозной бур-Ь и, управляемый
своимъ искуснымъ кормчимъ, благополучно ее поборолъ.
Въ этой новой войн* симпатш бол4е ч4мъ когда-либо
были на сторон* Цезаря: Антонш, правитель Востока, не по-
лагаясь на собственныя силы, повелъ противъ своей родины
иноземное, египетское войско. Битва была дана у Актщскаго
мыса, украшеннаго храмомъ Аполлона. Это обстоятельство еще
увеличило всеобщее упоеше. Аполлонъ. тотъ самый Аполлонъ,
которому, по прорицанш Сивиллы, следовало, какъ богу-по-
кровителю посл-Ьдняго вика, обновить вселенную—онъ даро-
валъ победу Цезарю! Не ясно ли было, что именно его онъ
назначилъ искупителемъ человечества? Другимъ и этого было
мало. Время было страстное; велики были невзгоды пережи-
тыхъ л4тъ, велика и благодарность тому, кто съумйлъ ихъ
превозмочь. Обновитель-богъ, искупитель-челов'Ькъ... а что,
если оба они были тождественны? А что, если богъ Апол-
лонъ принялъ на себя образъ человека, чтобы искупить гр4хъ
и обновить м1ръ? И вотъ пронесся по вселенной радостный
крикъ о совершившемся чуди... Это началось л-Ьтъ 20—30 до
Рождества Христова.
Позволю себ* по этому поводу маленькое отступлеше. Давно
былъ замйченъ разительный контрастъ между настроешемъ
обйихъ лучшихъ эпохъ римской литературы — эпохой Цице-
рона, какъ ее принято называть, и в-Ькомъ Августа. Тамъ
вольнодумство, смелая пытливость мысли, не признающей пре-
дйловъ себе и своей сшгб, все решительно делающей пред-
метомъ своей работы—зд^сь какое-то смиренное преклонеше
передъ высшей волей, какая-то жажда пьедесталовъ и куми-
ровъ, и особенно— неслыханный дотоле въ Рим4, столь не-
ЦЕЗАРЬ ОКТАВХАНЪ.
225
пр1ятно йасъ поражающш апооеозъ человека. Было время,
когда въ (происшедшей перемени винили почти исключительно
честолюбЦ Августа и рабол-Ьше его свиты, включая туда и
поэтовъ: рнъ, дескать, пожелалъ быть царемъ, но видя, что
это труднс|, р-Ьшилъ сделаться богомъ, что было гораздо легче.
Нынй таЦе объяснеше одного изъ интересн4йшихъ явлешй
всем1рной ^cropin уже невозможно; изучеше надписей доказало
повсеместность того упоешя, результатомъ котораго былъ апо-
оеозъ императора, а при слабой въ сущности администращи
римскаго государства—имевшей какой угодно характеръ, но
только не полицейскш—такая повсеместность не можетъ быть
выведена изъ воли правителя. Н^тъ, правителю ничего не
оставалось, какъ регулировать движете, которое было создано
не имъ; создано же было оно самимъ народомъ подъ вл!яшемъ
песлыханныхъ бйдствш и неожиданнаго, прямо чудеснаго изба-
влешя отъ нихъ. Предсказаше Сивиллы играетъ во всемъ этомъ
первенствующую роль; оно съ самаго начала придало всему про-
исходящему релипозный характеръ, оно было виною тому, что
и благодарность избавителю выразилась въ религюзной форме.
Что касается поэтовъ, то они шли не впереди движешя,
а медленно и нехотя уступали ему. Стоитъ обратить внимаше,
какъ осторожно и туманно выражается Горацш въ той одЬ,
которая является для насъ первымъ вздохомъ облегчешя после
пережитыхъ невзгодъ—именно только вздохомъ облегчешя, а
не радостнымъ крикомъ освобождешя. Описавъ ужасы минув-
шихъ летъ, — мы привели выше (стр. 206) соответствующая
строфы,—поэтъ продолжаетъ:
Какое божество молить? И кто поможетъ
Народу изо всвхъ въ превратностнхъ судьбы?
Какая пбсня жрицъ заставить Весту можетъ
Дъвичьи внять мольбы?
Гдб очиститель намъ Юпитеромъ избранный?
Ты, наконецъ, приди, молешемъ смягченъ,
Увивши рамена одеждою туманной,
Въщатель Аподлонъ!
Сойди, блестящая улыбкой Эрицина (т.-е. Венера);
Тебя Амуръ и Смъхъ сопровождаютъ въ путь;
Иль удостой на чадъ возлюбленнаго сына (т.-е. Ромула)
Ты, праотецъ, взглянуть (т.-е. Марсъ)...
226
V. ПЕРВОЕ СВФТОПРЕСТАВЛЕШЕ.
Склонись, сынъ Май (т.-е. МеркурШ), станъ съ проворными крылами
На образъ юноши земной переменить: J
Мы будемъ признавать, что избранъ ты богахчи I
За Цезаря отмстить. /
Надолго осчастливь избранный градъ Квирина; |
Да не смутитъ тебя гражданъ его порокъ! J
II поздно ужъ отъ насъ подыметъ властелина
Летучги в'втерокъ.
Тр1умфы громте и славное прозванье
Владыки и отца принять не откажи,
И мрда (т.-е. пароянина) коннаго строптивое возсташ1е
Ты, Цезарь, накажи!
Аполлонъ приглашается лишь присутствовать при д'Ьл'Ь
искуплешя— очевидно потому, что отъ него исходитъ объ-
явленное его пророчицей Сивиллой в4щее слово о предстоя-
щемъ обновленш вселенной; не даромъ онъ названъ «в4ща-
телемъ» (augur). Венера и Марсъ приглашаются какъ боги-родо-
начальники—Венера, какъ мать Энея, Марсъ, какъ отецъ Ро-
мула. Что касается императора, то онъ не отождествляется ни съ
Аполлономъ, ни съ Марсомъ: лишь вскользь высказывается пред-
положеше, что онъ — Меркурш, принявшш на себя образъ
юноши. Онъ сдЬлалъ это уже разъ, по приглашенш Зевса:
Teof» нзъ боговъ наипаче ир1Ятно
Съ сыномъ земли сообщаться: ты внемлешь кому пожелаешь *),
чтобы безопасно проводить IIpiaMa въ греческш станъ: тогда
онъ предсталъ передъ нимъ
благородному юно nit видомъ подобный,
Первой брадой опушенный, коего младость прелестна.
Но Меркурш не принадлежитъ къ великимъ богамъ; съ
нимъ сыны земли общались скорее запросто — а у молодого
императора былъ действительно прекрасный царственной станъ
и благородный обликъ, дышащш одухотворенной отвагой и
силой. Последняя же строфа напоминаетъ императору объ
условш, подъ которымъ Римъ, повинуясь Сивилле, признаетъ
его своимъ владыкой, — о победи надъ пареянами, все еще
\) 1Ыада (XXIV 334 ел. пер. ГнЪдича).
БОГОЧЕЛОБЪКЪ.
227
ее искупившими кровь Красса и лепоновъ, все еще продол-
жающими угрожать едва окрепшему тЬлу римскаго государства.
Импер|аторъ не отказывался отъ этой задачи, но отклады-
валъ ея исполнеше до бол-fce удобнаго времени; а пока онъ,
уступая теяешю, старался извлечь возможную пользу изъ обая-
шя, кото^ымъ победа надъ Антотемъ у мыса Акййскаго
Аполлона окружила его имя. Былъ основанъ храмъ въ честь
этого бога на Палатинской ropi, по соседству съ дворцомъ
самого императора; но и помимо того онъ всячески выста-
влялъ себя любимцемъ свйтлаго бога, покровителя посл4дняго
вика великаго года, предоставляя народу и, особенно, провин-
щямъ идти въ этомъ отношенш много дальше его самого.
Будучи фактически владыкою объединеннаго имъ римскаго го-
сударства, онъ долго не решался остановиться на определенной
внешней формуле, которая бы выражала эту фактическую
власть; колебался также между двумя возможностями, либо
удержать эту власть въ своихъ рукахъ, либо сделать сенатъ
правительствующимъ органомъ, передавъ ему часть своихъ
полномоч1й. Годъ 27-й положилъ конецъ колебатямъ. Импе-
раторъ призвалъ къ власти сенатъ, предоставляя, однако, себй
самому наиболее значительную ея часть; взамйнъ этого, онъ
считалъ себя въ правй требовать отъ сената титула, который бы
выражалъ внйшнимъ образомъ его исключительное положеше
въ государстве. IIpiflTHte всего былъ бы ему титулъ Ромула;
въ немъ заключалось бы ясное указаше на начало новой эры
для Рима, на исполнеше прорицашя Сивиллы. Но Ромулъ
былъ царемъ, а царское имя продолжало внушать Риму не-
преодолимое отвращеше; императоръ долженъ былъ, поэтому,
отказаться отъ этой мысли и найти другой путь, ведущш къ
той же ц^бли. Какъ было сказано выше, началомъ римскаго
государства считался религшзный обрядъ, посредствомъ кото-
раго было испрошено благословеше боговъ предстоящему акту
основашя города. Этотъ обрядъ (augurium), какъ положившей
начало городу, давно уже назывался «взростившимъ» Римъ
(augurium augustumr отъ augere). Вотъ этотъ-то эпитетъ импе-
раторъ и присвоилъ себ4, какъ титулъ; называя себя Augustus,
онъ давалъ понять, что его правлеше будетъ вторымъ основа-
шемъ никогда оскверненпаго, нынй же искупленнаго города.
228 Г. ПЕРВОЕ СВФТОПРЕСТАВЛЕН1Е.
/
Оставалось торжественньшъ образомъ совершить Актъ этого
искуплешя и второго основашя города; но тутъ мы) касаемся
самаго больного места въ счастливой жизни императора Це-
заря Августа.
У второго основателя римскаго государства не было сы-
новей; его бракъ со Скрибошей, свояченицей Секста Помпея,
заключенный по политическимъ разсчетамъ, сдйлалъ его отцомъ
лишь одной дочери, легкомысленной Юлш. Братьевъ у него
тоже не было; самымъ близкимъ ему лицомъ, после его до-
чери, была его сестра Октав1я, у которой былъ сынъ отъ
перваго брака, молодой Марцеллъ. Этотъ его родной племян-
никъ былъ, такимъ образомъ, единственнымъ близкимъ ему
по крови мужчиной; прекрасный собой, даровитый и скромный,
онъ былъ естественнымъ наслйдникомъ власти императора, ко-
торый и отличалъ его всячески передъ его сверстниками. Все же
въ жилахъ Марцелла текла не его кровь; благословеше бо-
говъ, дарованное Августу, не перешло бы на сына его сестры;
продолжатель династт Цезарей долженъ былъ происходить по
крови отъ него. Августъ это сознавалъ; лишь только Марцеллъ
достигъ требуемаго возраста, онъ женилъ его на своей родной
дочери, Юлш. Теперь народъ съ нетерпеливой надеждой взи-
ралъ на этотъ бракъ Марцелла и Юл in: имйюпцй родиться сынъ
обоихъ, сынъ изъ крови Цезарей, истинный наслйдникъ осЬ-
няющаго Августа бож1яго благословешя, будетъ несомненно за-
логомъ благоденств1я римскаго народа; со дня его рождешя по-
текутъ счастливые годы, съ этимъ днемъ будетъ всего естест-
веннее связать и торжество искуплешя и обновлешя вселенной.
До сихъ поръ счастье сопутствовало Августу во всЬхъ
его начинашяхъ: казалось невозможнымъ, чтобы оно отказало
ему въ исполненш этого его пламеннаго желашя. Самъ Августъ
не слагалъ съ себя консульства, желая въ этомъ сане встре-
тить рождеше своего внука. Народъ съ волнетемъ, да, но съ
волнетемъ радостнымъ, ждалъ наступлетя желаннаго дня, и
Виргилш былъ только выразителемъ всеобщаго настроешя,
когда онъ напутствовалъ молодую чету следующимъ стихотво-
АВГУСТЪ.
229
решемъ —рихотворешемъ очень замйчательнымъ, которому
суждено было пршбр4сть громкую, редкостную славу. Оно
стоить въ сборники его „ дастушескихъ стихотворешй", по-
дражанш сицилшскому поэту Оеокриту; согласно этому онъ
во вступленр обращается къ вдохновлявшей этого поэта музй:
Муза земли Сицилшской, внуши мнй иные напевы;
ВсЪхъ це нл'бнитъ мурава, да приземистый кустъ тамариска;
Ужъ есЛ)И пЪтт, про лт»са—пусть лЪса будутъ консула славой.
Вотъ ужъ последнее время настало Сивилл иной пЪсни,
Новое зиждя вачало великой вЪковъ вереницт»;
Вскоре вернется и Дйва, вернется Сатурново царство,
Вскорт, съ небесныхъ высотъ снизойдетъ вожделенный младенедъ.
Ты лишь, роженицъ отрада, пречистая дт>ва Д1ана,
Тайной заботой взлелей намъ сулимаго рокомъ малютку;
Онъ вЪдь положитъ конецъ ненавистному вику железа,
Онъ до предт>ловъ вселенной намъ племя взроститъ золотое;
Ты лишь лелъй его, дЪва: вЪдь Фебъ уже властвуетъ, братъ твой.
Да, и родится онъ въ Твой консулатъ, ата гордость столетья,
Года великаго дни съ Твоего нотекутъ консулата!
Ты, о нашъ вождь, уничтожишь rptxa рокового остатки.
Отдыхъ даруя землъ1 отъ мучешй гнетущаго страха.
Время придетъ—и пебесная жизнь его нриметъ, и узритъ
Въ сонмЪ боговъ онъ героевъ и самъ ирюбщится ихъ лику,
Миръ укрепляя вселенной, отцовскою доблестью данный.
Время придетъ; а пока, прислужиться желая малютке,
Плющемъ ползучимъ земля и душнстымъ покроется нардомъ,
Въ лотоса пышный уборъ и въ веселый аканоъ нарядится.
Козочки сами домой понесутъ отягченное вымя,
Станутъ на львовъ-иснолиновъ безъ страха коровы дивитьс;:,
Сами собою цв£ты окружатъ колыбельку малютки;
Сгинетъ предательскт змгьй, ядовитое всякое зелье
Стинетъ: сиршскш амомъ обновленную землю иокроетъ.
Годы текутъ; ужъ читаешь ты, отрокъ, про славу героевъ,
Славу отца познаешь и великую доблести силу.
Колосъ межъ тЪмъ золотистый унылую степь украшаетъ,
Сочная гроздь винограда средь терши колючихъ алЪетъ,
Меда янтарнаго влага съ суроваго дуба стекаетъ.
Правда, воскреснетъ и сонъ первобытной вины незабытый:
Въ море помчится ладья; вокругъ города выростутъ ст-бны;
Плугъ бороздой оскорбитъ благодатной кормилицы лоно:
Новый корабль Аргонавтовъ, по новаго кормчаго мысли,
Горсть храбрецовъ увезетъ; вотъ и новыя битвы настали,
Новый Ахиллъ-богатырь нротивъ новой отправился Трои.
230 V. ПЕРВОЕ СВБТОПРЕСТАВЛЕН1Е.
Пылкая юность пройдетъ; возмужалости время наотунитъ.
Вроситъ торговецъ ладью, перестанетъ обману товарфъ
Судно служить; повсеместно сама ихъ земля производите
Почвы не рЪжетъ соха, уже не ръ-жетъ лозы виноградарь;
Снялъ ужъ и пахарь ярмо съ изстрадавшейся выи бычачьей;
Мягкая шерсть позабыла облыжной обманывать краской:
Н'втъ, на лугу ужъ баранъ то пр1ятною блещетъ порфирой,
То золотистым?, шафраномъ, то яркимъ огнемъ багшшиды.
Столь благодатную п^снь по несмешному рока ръшеныо,
Нити судебъ выводя, затянули согласныя Парки.
Ты-жъ, когда время придетъ, многославный вЪнецъ свой нр1емли:,
Милый потомокъ боговъ, вседержавнымъ ниспосланный Зевсомъ!
Видишь? Отъ тверди небесной до диа безнредЪльнаго моря
Сладкая дрожь пробежала по т-влу великому Mipa;
Видишь? Природа ликуетъ, грядущее счастье ночуя.
О, еслибъ боги продлили митЬ жизнь и мой духъ сохранили,
11тобъ о д'вяньяхъ твоихъ могъ я ntcHio сложить для потомства!
П/бсныо бы той побЪдилъ я тогда и оракшца Орфея,
М сладкозвучнаго Лина, хотя-бъ вдохновляли ихъ боги
(Мать Каллшпа—Орфея, а Лина—отецъ сребролукш);
Даже и Панъ, предъ Аркадш сз^дъ мною вызванный смЪло—
Даже и Панъ предъ Аркадьи судомъ побЪжденный отстунитъ.
Милый! Начни-жъ узнавать по улыбкЪ дикъ матери ясный;
Мало ли мать настрадалась въ томительный срокъ ожиданья!
Милый младенецъ, начни; кого мать не встречала улыбкой,
Богъ съ т^мъ стола не дЪлилъ, не делила и ложа богиня.
Въ 25 году была отпразднована свадьба Марцелла и Юлш;
ня 24 годъ ждали роакдетя младенца. Тотчасъ бы по всему
подвластному Августу Mipy помчались гонцы приглашать на-
роды въ Римъ на великое, искупительное торжество, которое
состоялось бы въ сл4дующемъ 23 году. И Горащй предпола-
галъ украсить это торжество своей no93ien; ода I 21
Ддану—нЪжнмя хвалите хоромъ дйвы,
Хвалите, отроки, вы Цинт1я съ мольбой, и т. д.
была, по всей вероятности, написана въ ожиданш его. Такъ
велика была повсеместная уверенность, что Фортуна не отка-
жетъ Цезарю въ этомъ новомъ драгоц4нномъ подарки.
И все-таки она ему въ немъ отказала. Двадцать четвер-
тый годъ не принесъ наследника императорскому дому, а сле~
дующш унесъ даже надежду на его появлеше. Марцеллъ за-
немогъ; отправленный лечиться въ знаменитыя своими мор-
\ ПРОРОЧЕСТВО ВИРГИЛ1Я. 231
скими купЦьями Баи, онъ тамъ и скончался въ одинъ изъ
посл^дних'в м4сяцевъ того года, который долженъ былъ быть
годомъ искгаительнаго торжества. Велико было горе, причи-
ненное смертью этого св'Ьтлаго, ласковаго юноши; Августъ, не
оставлявшЦ надежды до послйднихъ дней, отказался отъ зва-
шя консула! въ которомъ онъ разсчитывалъ встретить зарю зо-
лотого вика] Проперщй почтилъ элеией смерть юноши и горе
его семьи (III 18); но самый прекрасный памятникъ поста-
вилъ ему все тотъ же Виргилш. Эней навйстилъ своего отца
Анхиса въ преисподней; тотъ показываетъ ему души тЬхъ, ко-
торымъ суждено съ течешемъ времени украсить своими име-
нами лйтоп^сь римской исторш, души еще нерожденныя, но
уже чуюпця радость или горечь ожидающихъ ихъ судебъ. Среди
прочихъ онъ показываетъ ему героя Аннибаловой войны, того
Марцелла, который былъ прозванъ «мечемъ Рима»; рядомъ
съ нимъ Эней замйчаетъ юношу:
Весь красотой онъ с1яетъ и блескомъ сверкаюшихъ латъ, но
Грусть омрачаетъ чело и потуплены ясный очи.
„Кто, мой отецъ, этотъ спутникъ идущаго грознаго мужа?
.,Сынъ ли его? Иль далекш великаго рода потомокъ?
„Какъ его шумно приветствуют всб! И какъ самъ онъ нрекрасенъ!
„Жаль лишь, что грустною мглой его мрачная ночь освняетъ".
Тутъ прослезился Анхисъ и въ печальной отвътствовалъ р^чи:
„Сынъ мой, оставь подъ иокровомъ твоихъ несказанное горе!
„Рокъ лишь покажешь народамъ его, но гостить средь народовъ
„Долго не дастъ; чрезм'врнымъ, о боги! знать, блескомъ державу
„Римскую онъ бы покрылъ, кабы долъе жилъ между нами.
„Сколько, ахъ, жадобныхъ стоновъ иодъ городомъ Марса великимъ
„Лугъ прибережный услышитъ! и, св'бжш курганъ огибая,
„Сколь безконечную встретишь, о Тибръ! ты печальную свиту!..
„Отрокъ злосчастный! О, если бы могъ ты жестокое рока
„Слово нарушить! Ты будешь—Марцелль\ О, лшией бйлой,
„Алою розой MHt дайте почтить омраченную душу
„Внука; услугой напрасной хоть сердца печаль облегчу н!::
Таковъ былъ исходъ т/Ьхъ св*Ьтлыхъ надеждъ, съ которыми
тотъ же народъ два года назадъ отпраздновалъ веселую свадьбу
Марцелла и Юлш.
232 V. ПЕРВОЕ СВЪТОПРЕСТАВЛЕШЕ.
X.
Марцелла не стало; но народъ продолжалъ жить, продол-
жалъ требовать, чтобы его правитель торжественнымъ иску-
пительнымъ обрядомъ освободилъ его отъ «мучеиш гнетущаго
страха». Печаль императорскаго дома могла отсрочить испол-
неше этого требовашя, но не предать его забвешю.
Правда, если относиться къ делу строго, то отсрочка была
равносильна полному отказу отъ торжества. Оно (должно было
быть пр1урочено къ моменту истечешя десятаго вйЬка и новаго
начала «великой вереницы в4ковъ», а назначеше этого момента
зависало, понятно, не отъ воли правителя—последнему оста-
валось только уловить его, разсчитавъ его наступлеше по не-
преложнымъ хронологическимъ даннымъ. Но мы знаемъ уже,
какъ растяжима хронолопя суевер1я; въ данномъ случай не
было определенна™ начальнаго года для счета вековъ, не
было и несомненна™ опредйлетя того, что такое в^къ. Отно-
сительно этого послйдняго существовали три теор1и: по однгЬмъ,
в^къ (saeculum) равнялся 110 годамъ, по другимъ—100
(это—принятое у насъ опред^лете), по третьимъ—вйкъ кон-
чался тогда, когда умиралъ посл^дшй изъ жившихъ или ро-
дившихся въ день его начала людей, а такъ какъ знать это
было невозможно, то боги разными чудесными знамешями до-
водятъ объ этомъ до всеобщаго свйдетя. Наблюдете такихъ зна-
менш подало никогда, въ первую пуническую войну, поводъ
къ учреждешю «в4ковыхъ игръ» (ludi saeculares). Память объ
этомъ событш была очень жива; она была связана, можно ска-
зать, съ возникноветемъ самой римской литературы.
Учреждете этихъ игръ состоялось по непосредственному
внушенш Сивиллиныхъ книгъ. Въ ТаренгЬ съ давнихъ поръ
праздновались трехдневныя игры въ честь Аполлона-Пакиноа;
это былъ умилостивительный и искупительный праздникъ. Те-
перь, около 250 года до Р. X., толкователи Сивиллиныхъ
книгъ, усматривая во множестве тревожныхъ знаменш указа-
те на приближающшся конецъ вика, решили, что эти «тарен-
тинсшя игры» должны быть перенесены въ Римъ и отпразд-
въковыя игры.
233
нованы какъ «вйковыя», съ т4мъ чтобы повторяться къ концу
каждаго BUia, но не чаще. Для этого нужно было пригласить
въ Римъ образованная) тарентинца, который хорошо бы зналъ
и обряды празднества, и латинскш языкъ, и сделать его рим-
скимъ гражданиномъ, чтобы онъ „умилостивилъ боговъ по ино-
земному обряду, но съ римскою душою". Удобнымъ для этого
лицомъ оказался тарентинецъ Андроникъ; получивъ римское
гражданство подъ именемъ М. Лив1я Андроника, онъ научилъ
своихъ новыхъ согражданъ обходить по уставу празднество
«тарентинскихъ игръ». Оставшись загЬмъ въ Риме, онъ пере-
велъ по-латыни Одиссею, насадилъ путемъ переводовъ или
подражанш греческимъ образцамъ друие роды поэзш—все это
было, разумеется, очень грубо и аляповато, но вызвало со-
ревноваше, и въ результате вышло, что нашъ тарентинецъ,
вызванный въ Римъ ради «вйковыхъ игръ», сделался родона-
чальникомъ римской литературы. Услужливая легенда тотчасъ
явилась на помощь Сивилле, вселяя въ римлянъ уб4ждете,
что ихъ «вйковыя игры» были не нововведешемъ, а лишь воз-
•обновлетемъ обряда, правившагося съ самаго начала суще-
ствовашя города къ концу каждаго «вика».
Легко себе представить, съ какой готовностью Августъ
взялся воскресить этотъ забытый обрядъ. «Тарентинсшя игры»
имели веб требуемыя данныя для того, чтобы сделать изъ
нихъ то грандюзное искупительное торжество, котораго народъ
требовалъ въ видахъ избавлешя отъ кошмара угрожающаго
свЪтопреставлешя: оне сами по себе были искупительнымъ
торжествомъ, оне были уже пр1урочены къ истеченш отд-Ьль-
ныхъ в4ковъ Сивиллиной песни, оне правились, наконецъ, въ
честь того же Аполлона, который былъ покровителемъ и Ав-
густа, и истекающаго десятаго вика. Оставалось определить
въ точности годъ истечешя этого века; толкователи Сивилли-
ныхъ книгъ, по неизвйстнымъ намъ соображешямъ, решили,
что таковымъ будетъ 23 годъ. На этотъ годъ игры и были
назначены; очень вероятно, что Августъ потому поторопилъ
свадьбу Марцелла и Юлш—жениху было всего 17 не-
весте всего 14 л^тъ — чтобы, по развитымъ въ предыдущей
главе причинамъ, цр1урочить в^ковыя игры ко времени ро-
ждешя ожидаемаго наследника Когда же эта последняя на-
234
У. ПЕРВОЕ СВЪТОПРЕСТАВЛЕНТЕ.
дежда не оправдалась, когда вместо обещанной народу радости
последовала болезнь и смерть императорскаго зятя, — мысль
объ 'искупительномъ торжестве была оставлена.
Навсегда или только на время? На этотъ вопросъ трудно
дать определенный отв^тъ; во всякомъ случай несомненно, что
черезъ нисколько л4тъ о ней заговорили опять. ККия, по
истеченш предписаннаго обычаемъ времени вдовства, была
выдана императоромъ за энергичнаго М. Агриппу, которому
она вскоре—въ 19 г. до Р. X. — родила сына; съ другой
стороны, пареяне безъ войны признали себя побежденными
и выдали Августу орловъ Крассовыхъ леионовъ, такъ что и
съ этой точки зрешя пророчество Сивиллы могло считаться
исполнившимся. Непр1ятно, разумеется, было то, что срокъ
вековыхъ игръ былъ, собственно говоря, упущенъ; но этому
горю можно было пособить. Квиндецимвиры, проверить слож-
ные (м. пр. и астрологическ1е) разсчеты, на основанш кото-
рыхъ конецъ десятаго века былъ пр1уроченъ къ 23 годуг
нашли въ нихъ ошибку; по исправлены этой ошибки оказа-
лось, что началомъ новой эры долженъ быть признанъ не 23,
а 17 годъ. Къ этому году и стали готовить неслыханные по-
своей пышности «вековыя игры».
Объ этихъ играхъ мы имеемъ довольно определенное пред-
ставлете: о нихъ упоминаютъ не разъ позднейпие авторы,
къ тому же въ 1890 году, при регулировке Тибра, были
найдены оффищальные документы, сюда относяпцеся — указъ
императора квиндецимвирамъ и два постановлешя — съ точ-
нымъ описашемъ ритуала. Вестники приглашали народъ къ
участш въ торжестве, „котораго никто никогда еще не виделъ
и никто никогда более не увидитъ"; съ 31 мая до 3 шшя
длились празднества, происходившая непрерывно днемъ и ночью,
при чемъ чередовались жертвоприношетя различнымъ богамъ,
драматичесшя представлешя въ театрахъ, угощешя, процессш
подъ звуки торжественныхъ славословш, и т., д. Изъ боговъ
особое почтеше было оказано Земле и Паркамъ, что объ-
ясняется искупительнымъ характеромъ праздника: имъ принад-
лежалъ запятнанный грехомъ родъ человеческш, ихъ следо-
вало вознаградить за то, что они милостиво отпустили era
изъ-подъ своей власти; но кроме того были почтены боги-по-
ВЪКОВЫЯ ИГРЫ.
235<
кровители римской державы, Юпитеръ съ Юноной, затймъ—
покровитель истекающаго в4ка, Аполлонъ съ Д1аной, и нако-
нецъ—богини-заступницы роженицъ. Можно себъ- представить
съ какой благодарностью помолился бы народъ этимъ боги-
нямъ, если бы торжество состоялось въ 23 г. посл4 благопо-
лучнаго рождешя „вожделйннаго младенца *!
Съ особымъ интересомъ прочли мы въ новонайденныхъ
документахъ слова: „По окончанш жертвоприношетя двадцать
семь отроковъ, сыновья живыхъ отцовъ и матерей, и столько же
д4въ исполнили кантату; кантату написалъ Кв. Горацш Флаккъ".
Эта кантата намъ сохранена; она издается въ собрашяхъ
стихотворешй нашего поэта особо подъ заглав1емъ carmen
saeculare. He будучи вполнЬ свободной отъ недостатковъ, обык-
новенно присущихъ такимъ кантатамъ, эта п4снь т4мъ не
мен4е производитъ приятное впечатлите своимъ радостнымъ,
праздничнымъ настроешемъ. Имъ дышитъ уже первый при-
вгЬтъ—прив'Ьтъ солнцу:
Солнце-кормилецъ, что день съ колесницей намъ ясной
Кажешь и прячешь, инымъ возрождаясь и тЪМъ же
Пусть ничего на пути ты не узришь могучей
Города Рима!
Оно же царитъ во всей остальной одъ\ Всймъ богамъ
праздника воздана честь; съ народа сложена томящая обуза.
См'Ьл^е смотрять участники торжества на встречу грядущимъ
временамъ:
„Боги!" взываютъ они,
Боги! возвысьте въ понятливой юности нравы!
Боги! вы старость святой тишиной окружите!
Ромула внукамъ—потомства, богатства и славы
Громкой пошлите!..
Съ древней стыдливостью, съ Миромъ и Правдой дерзаетъ
Доблесть забытая вновь появляться межъ нами*
Снова Довольство отрадное всбмъ разсыпаетъ
Рогъ свой съ дарами...
Это, хотя и въ бол4е сдержанныхъ выражетяхъ, то же
чаяше приближающагося золотого в4ка, какъ и въ вышепри-
веденной эклогЬ Виргидш: возвращается Сатурново царство съ
236
У. ПЕРВОЕ СВФТОПРЕСТАВЛЕШЕ.
его довольствомъ, возвращается и д^ва-Правда со свитою своихъ
ясныхъ сестеръ. Исполнилось ли это предсказаше?.. Было бы
странно и спрашивать объ этомъ. Д-Ьва-Правда осталась въ
небесной лазури, гдЬ она пребываетъ и понын4; что же ка-
сается человечества, то хорошо было и то, что, благодаря ра-
достному искупительному торжеству, оно надолго освободилось
•отъ того пугала, передъ которымъ оно трепетало до тЬхъ
поръ—отъ перваго въ л&гописяхъ исторш «свЬтопреставлетя».
ПРО НЕЧИСТУЮ СИЛУ.
(ИМ).
I.
Счастливъ тотъ, кто, доживъ до преклонныхъ л4тъ, у гаг
саетъ тихой и безбольной «естественной* смертью: его душа,
состарившись вмйст* съ тЬломъ, спокойно улетаетъ отъ Mipa
живущихъ, она рада вкусить вечный покой на блйдномъ лугу
подземной обители. Но горе тому, кто въ цв4тгЬ л'Ьтъ, не
утоливъ своей жажды жизни, палъ жертвой вражьяго кинжала
или вражьей болезни; горе ему и—горе намъ, его односель-
чанамъ или согражданамъ. Штъ мира его душ*: не хочется
ей, сильной и здоровой, удалиться къ туманнымъ берегамъ
Ахеронта, ее непреодолимо тянетъ къ намъ, къ той чапгЬ
жизни, отъ которой ее насильно оттолкнули; она пребываетъ
среди насъ, оскорбленная и озлобленная, завистливая и мсти-
тельная, и будетъ пребывать до тЬхъ поръ, пока не испол-
нитъ положеннаго ей рокомъ числа л'Ьтъ, или пока мы путемъ
сильньтхъ чаръ не заставимъ ее отъ насъ удалиться. Днемъ
она. заключенная въ своей гробниц*, тихо сторожитъ прахъ
своего бывшаго т-Ьла; но пусть только Луна, царица гЬней,
взойдетъ надъ опусгЬвшими дорогами съ ихъ курганами и
памятниками — и освобожденныя души въ ночномъ вйтр*
мчатся къ обители живыхъ. Собаки издали чуютъ ихъ при-
ближете и даютъ знать о немъ зловгЬщимъ воемъ; обыватели
боязливо жмутся въ своихъ жилищахъ, боязливо хватаются за
припасенный на всякш случай серебряный амулетъ „отъ вся-
238
VI. ПРО НЕЧИСТУЮ СИЛУ.
каго noBUTpiH и всякой напасти". Теперь небезопасно выйти
на улицу, небезопасно и произнести имя—свае или близкаго
человека; окружающш воздухъ насыщенъ немилой и неласковой
«нечистой> чилой. Она и хочетъ, и можетъ вредить: лучше
не возбуждать ея внимашя. показываясь ей или произнося
имя, которое могло бы дать направлеше ея злой воли и злой
мощи. Пусть себе тихо бродитъ въ ночной мгле, пока утренняя
заря не загонитъ ее обратно туда, откуда она пришла.
Не бойтесь: другъ не произнесетъ вашего имени въ при-
сутствш нечистой силы, но—не произнесетъ ли его врагъ
именно съ т-Ьмъ, чтобы вамъ повредить? Опасность тутъ не-
сомненно есть, но небольшая: могутъ не услышать, могутъ
не запомнить,—наконецъ, отъ слабой напасти и амулетъ
спасетъ. Есть средства подМствительнйе: знаютъ ихъ люди
свйдуцце, колдуны и колдуньи. Эти средства, очень разно-
образныя, имйютъ все одну цель: подчинить нечистую силу
воле человека, заставить ее действовать по его указашямъ.
Письмена сильнее словъ, формула закляйя сильнее вольной
просьбы, металлъ сильнее лоскутка бумаги; изъ металловъ же
наиболее родственный умершимъ — свинецъ, этотъ мертвецъ
среди металловъ, немой, тяжелый и безжизненный (т.-е. не
эластичный). А чтобы лихая молитва наверное была прочитана
кЬмъ сл^дуетъ, ее нужно зарыть туда, где обыкновенно пре-
бываетъ зловредная душа. Когда, въ правлеше Тибер1я, бла-
городный Германикъ умиралъ отъ таинственной болезни, его
друзья приписывали его смерть чарамъ его враговъ и въ числе
доказательствъ приводили—какъ разсказываетъ Тацитъ—най-
денныя ими „зловепця формулы и заклят1я съ именемъ Гер-
маника, написанныя на свинцовыхъ пластинкахъ".
Не всегда, впрочемъ, закляйе было направлено противъ
жизни врага. Проснется челов4къ съ какой-то непонятной
тяжестью въ рукахъ или ногахъ, съ какой-то противной уста-
лостью, разлитой по всему телу, чувствуетъ, что у него память
отшибло, языкъ заплетается, поджилки дрожатъ—а ему пред-
стоитъ бйгъ въ ипподроме, или свидаше съ любимой женщиной,
или р^чь передъ судомъ. И вотъ для него ясно, что его
немощь—следств1е прикосновешя «безвременно погибшаго»
(aoros), котораго на него наслалъ его соперникъ или против-
СВИНЦОВЫЯ ЗАКЛЯТ1Я.
239
никъ: ужъ наверное его имя стоитъ на свинцовой пластинки,
зарытой въ прах* могилы или брошенной въ колодезь къ
утопленнику...
П.
Ташя свинцовыя пластинки въ количеств-b нйсколькихъ
сотенъ экземляровъ сохранились и до нашихъ временъ, со-
ставляя прелюбопытный классъ эпиграфическихъ памятниковъ.
Были онЬ обнаруживаемы исподволь уже со среднихъ десяти-
летий истекшаго в4ка; но лишь за посл-Ьдше годы, благодаря
главнымъ образомъ трудамъ Вюнша, Цибарта и Одолляна
(Audollent), составилась достаточно богатая коллекщя, дающая
надлежащее представлеше объ указанной сторон* античной
жизни. Большинство свинцовыхъ пластинокъ найдено въ АттикгЬ,
горы которой содержали довольно обильныя свинцовыя залежи;
все же онЬ попадаются и въ другихъ мйстностяхъ обширнаго
района греческой культуры, между прочимъ, и въ южной Poccin.
Найденныя зд'Ьсь пластинки были изданы не такъ давно
г. Придикомъ; современемъ он* войдутъ въ составъ богатаго
сборника южно-русскихъ надписей, издаваемыхъ акад. В. В. Ла-
тышевымъ.
Интересна тутъ, прежде всего, внешняя сторона д4ла:
символизмъ, столь уместный въ сношешяхъ съ нечистой силой,
даетъ себя знать и зд4сь. Желая своему врагу всякаго рода
«превратностей», проклинающш часто считалъ нужнымъ вы-
разить эту идею особымъ «превратнымъ» способомъ письма:
онъ ставилъ буквы не слива направо, какъ писали тогда и
какъ пишемъ мы понын-Ь, а справа налево. Инымъ и это ка-
залось еще недостаточно действительными нужно было, чтобы
и ц4лыя строки читались не сверху внизъ, а снизу вверхъ.
Но и эту тщательность можно было превзойти: особенно
опытные въ чернокнижш люди писали буквы своего заклят
въ совершенно произвольномъ порядке, такъ чтобы именно
только нечистая сила и могла ихъ прочесть. Сдйлавъ требуемую
запись, пластинку складывали или свертывали, на подоб1е
тогдашнихъ писемъ, и зат4мъ пробивали однимъ или не-
сколькими медными гвоздями: гвоздь — символъ принуждешя,
240
VI. ПРО НЕЧИСТУЮ СИЛУ.
почему и сама богиня принуждешя у древнихъ, Ананка, изо-
бражалась съ гвоздями въ руке. Готовое письмо отправляли
туда, где жила душа злого покойника,—самымъ удобнымъ для
этого временемъ считалось новолуше—и ждали того, что бу-
детъ далее.
III.
Но главное, разумеется, не эти внешности, а- самое со-
держаше закляия. Интересно оно первымъ д^ломъ, конечно,
для исторш cyeBipifl, этого великаго, хотя и отрицательнаго
фактора нашей культуры. Интересно оно, во-вторыхъ, и по-
мимо того для исторш нравовъ: не забудемъ, что cyeBUpie
гнездилось преимущественно въ бедныхъ и необразованныхъ
классахъ населешя, т.-е. такихъ, которые почти не оставили
сами другихъ непосредственныхъ памятниковъ своей жизни.
Но едва ли не самой драгоценной стороной нашихъ заклятш
является въ нашихъ глазахъ та близость аффекта, то дыхаше
жизни, которое мы чувствуемъ, разбирая эти кривыя и ломан-
ныя письмена, невежественно нацарапанныя невежественной
рукой. Сатирикъ Персш где-то смеется надъ молитвами, „ко-
торыя нельзя поверить богамъ иначе, какъ отведя ихъ въ
сторону"; именно такого рода молитвы имеемъ мы здесь,—
молитвы, которыя молящшся ни за что бы не поверилъ по-
стороннему человеку, страстныя, часто преступныя желашя его
оскорбленной или запуганной души.
Въ самомъ деле, прошу прочесть хотя бы следующш за-
говоръ: „Я связываю веодору и отдаю ее связанной той бо-
гине, что у Персефоны (т.-е. Гекате, владычице привиденш)
и темъ, что умерли безъ цели (т.-е. до брака): безъ цели
(т.-е. успеха) быть и ей, и всему, что она намерена сказать
Каллш, и всему, что она намерена сказать Харш, и всемъ
ея деламъ, словамъ и работамъ... Я связываю веодору, чтобы
не имела успеха у Xapifl. и чтобы забылъ Харш веодору, и
чтобы забылъ Харш ребенка веодоры, и ложе, которое онъ
делилъ съ веодорой. И какъ этотъ трупъ лежитъ безъ цели
(т.-е. безъ сознашя или воли), такъ же безцельнымъ быть всемъ
словамъ и деламъ веодоры... Я связываю веодору... и ложе,
ЗАГОВОРЫ ЛЮБВИ.
241
которое она делила съ XapieMx, чтобы забылъ объ ея ложе
Харш, чтобы забылъ Xapifl и о ребенке Оеодоры, въ которую
опъ влюбленъ".
Нужно ли объяснять этотъ грустный романъ, единствен-
ны мъ сл'Ьдомъ котораго осталась исписанная рукой колдуньи
свинцовая пластинка? „Ты хочешь жениться, Памфилъ", чи-
таемъ мы въ одномъ изъ самыхъ интересныхъ д1алоговъ
Лушана, „хочешь взять за себя дочь судовщика Фидона...
где же твои клятвы, где же слезы, которыя ты проливалъ?
Забылъ ты о своей Миртш, забылъ какъ разъ теперь, когда
у меня твой ребенокъ вотъ уже восьмой мйсяцъ подъ серд-
цемъ". То же самое, приблизительно, имЪемъ мы и здесь.
Но веодора несогласна молча отказаться отъ своихъ правъ;
она хочетъ переговорить съ молодымъ Хар1емъ—онъ видь ее
любитъ,—хочетъ переговорить и съ Калл1емъ, его отцомъ: онъ
долженъ понять, образумиться. Узнала объ этомъ намйренш
невеста, испугалась — видно, и ей полюбился обольститель
Оеодоры. Тутъ человеческой силой не поможешь; и вотъ она
обращается къ колдуньи, и он4 р'Ьшаютъ «связать* нена-
вистную соперницу. Закля^е написано; но каково будетъ не-
весте въ темную, безлунную ночь отнести его къ могиле по-
койника?
А вотъ, наоборотъ, заговоры разлучницъ, желающихъ от-
влечь мужей отъ ихъ законныхъ женъ: „Отдаю Гермесу подзем-
ному эретр1янку Зоилу, жену Кабира, ея пищу, ея питье, ея
ночи, ея улыбку..." или: „Демоны и духи, обитаюшде въ этомъ
мгЬсгЬ, мужчинъ ли или женщинъ, заклинаю васъ священнымъ
именемъ (следуете страшный, но невразумительный наборъ
буквъ). Дайте, чтобы Витрувш Феликсъ возненавид'Ьлъ Валерш
Квадратиллу, чтобы онъ забылъ о ея любви: предайте ее
жестокой каре за то, что она первая нарушила об'Ьтъ вер-
ности, который она дала своему мужу Феликсу". Этотъ по-
следит заговоръ на нисколько вйковъ позднее того перваго;
это видно не только изъ встр4чающихъ въ немъ римскихъ
именъ, но изъ изменившаяся характера самихъ заклинашй.
Геката и Персефона отошли на заднш планъ, ихъ сменили
неудобопроизносимыя для грека, но темъ более внушительныя
«абрайскгя» (т.-е. еврейсшя) имена.
242
VI. ПРО НЕЧИСТУЮ СИЛУ.
IV.
Сл4дуетъ, однако, сознаться, что заговоры съ романической
подкладкой (среди которыхъ встречаются и совершенно не-
удобопереводимые) составляютъ меньшинство. Вообще, если
разделить заговоры на категорш, оставляя непонятные для
насъ въ стороне, то придется выделить, какъ самую численную
и самую неутешительную категорш, те пластинки, которыя
даютъ только имя (или рядъ именъ), иногда съ глаголомъ
«связываю». Въ другихъ указывается въ самыхъ общихъ
чертахъ на обиду, которую проклинаемыя лица причинили пи-
шущему: „Связываю Евриптолема и Ксенофонта, ихъ языки,
ихъ слова, ихъ дела; все. что они замышляютъ и дйлаютъ,
да будетъ безуспешно! Милая Земля, наложи руки на Еври-
птолема и Ксенофонта, сделай ихъ немощными и ихъ д-Ьяшл
безуспешными, нашли чахотку на Евриптолема и Ксенофонта.
Милая Земля, помоги мне: будучи обиженъ Евриптолемомъ и
Ксенофонтомъ, я связываю ихъ". Земля призывается здесь,
какъ владычица усопшихъ: кроме того, читателю наверное
бросилась въ глаза, какъ особенность этихъ заклинашй, страсть
ихъ авторовъ къ повторешямъ: особенно часто повторяются
имена собственныя—чтобы нечистая сила ихъ хорошенько за-
помнила и не наслала, по недоразуменш, требуемыхъ бедъ
на кого-нибудь другого. Но и мысли повторяются, при томъ
въ почти тождественныхъ, лишь слегка измененныхъ словахъ
(прошу сравнить заговоръ противъ беодоры). Такое повтореше
въ древнемъ красноречш считалось непозволительнымъ; напро-
тивъ, оно составляетъ характерный признакъ современнаго
краснореч1я: „repetitio",—говаривалъ Наполеонъ—„ единствен-
ная серьезная риторическая фигура". Это сближеше инте-
ресно; оно показываетъ, что современныя речи имеютъ скорее
характеръ заговоровъ, чемъ речей... Но не будемъ отвле-
каться...
Другая особенность состоитъ въ томъ, что связываются не
только самыя лида, но и отдельныя части ихъ тела или души.
Правда, выбранные примеры для этой особенности мало ха-
СУДЕБНЫЕ ЗАГОВОРЫ.
243
рактерны; есть друпе, гораздо бол-Ье полные, содержащее цйлую
анатомш. Связывается языкъ, руки, ноги, грудь и т. д., но
чаще всего языкъ, какъ самая опасная и зловредная часть
челов'Ьческаго гЬла. Вредить можетъ онъ везде и всегда, но
бол-Ье всего — на судгь: неудивительно, что довольно значи-
тельная часть заговоровъ им'Ьетъ непосредственное отношеше
къ судебному д'Ьлу. „Владыка чаръ", читаемъ мы въ одной
особенно безграмотной надписи, „я связываю Дюкла, моего
противника по суду, связываю языкъ и разумъ какъ его са-
мого, такъ и всЬхъ его помощниковъ, связываю его р-Ьчь,
связываю заготовленныя имъ свид'Ьтельсшя показашя, связываю
всЬ судебныя доказательства, которыя онъ собираетъ противъ
меня. Наложи руку на него, чтобы всЬ судебныя доказатель-
ства, которыя собираетъ противъ меня Дюклъ, были напрасны,
чтобы помощники Дюкла не принесли ему никакой пользы,
чтобы Дюклъ былъ разбитъ мною во всЬхъ инстанщяхъ, чтобы
Дюклъ нигде ничего доказать не могъ". Чего ожидалъ за-
клинающш отъ нечистой силы? Мы это можемъ сказать до-
вольно точно: чтобы Дюклъ, представъ передъ судьями, вне-
запно лишился способности произнести свою речь, чтобы у
него или языкъ оцЗшен'Ълъ, или память отшибло... «Отъ вол-
нешя» и «страха»—сказали бы мы; но люди суеверные и
то, и другое склонны были приписывать вл1я-щю нечистой
силы. Интересную иллюстращю къ только-что сказанному
даетъ разсказъ Цицерона объ одномъ казусе, приключившемся
когда-то его коллеги по адвокатуре, Kypiony. „Однажды",
говоритъ онъ, „были мы противниками въ одномъ очень важ-
номъ гражданскомъ процессе; я только-что кончилъ свою р'Ьчь
за Титишю, ему предстояло говорить отъ имени Нев1я. Вдругъ
оказалось, что у него все дело вылетало изъ памяти; это онъ
приписалъ чарамъ и заговорамъ Титинш". Цицеронъ, какъ
челов'Ькъ просвещенный, объясняетъ этотъ казусъ не вмйша-
тельствомъ нечистой силы, а отвратительной памятью Курюна;
все же заслуживаетъ внимашя, что Курюнъ, римскш сена-
тора бывпий консулъ и полководецъ, могъ быть въ то же
время такимъ суев4рнымъ человЬкомъ.
244
VI. ПРО НЕЧИСТУЮ СИЛУ.
У.
Особнякомъ стоитъ рядъ загозоровъ, прочитанныхъ и из-
сл'Ьдованныхъ лишь въ самое последнее время вышеназван-
нымъ филологомъ Вюншемъ. Принадлежатъ они последнему
вику существовашя Западной Имперш,. когда Римъ сталъ ве-
ликой клоакой, куда стекались суевгЬр1я со всЬхъ концовъ ци-
вилизованнаго Mipa. Умственная его жизнь была довольно
слаба; предметомъ всеобщаго интереса были скачки въ иппо-
дроме, героями дня были счастливые или искусные возницы и
ихъ лошади. Bet политичесшя партш стушевались передъ пар-
иями цирка; кто лобйдитъ, «бйлый» или «красный», «зеле-
ный» или «синш»?—вотъ каковъ былъ самый жгучш, самый
томительный вопросъ. При такомъ положенш дЬлъ было бы
очень странно, если бы возницы, люди сугубо необразованные,
не обратились бы за помощью и къ нечистой силй. Но гре-
ческ1е и римск1е боги уже потеряли свою власть надъ нею; го-
раздо бол4е могущественной признавалась варварская, еврейско-
египетская см4сь, а въ ней—уродливый ослоголовый Тифонъ-
Сетъ (или Сиеъ). Къ нему-то и къ его свитЬ и обращались
въ критическую минуту „...наложите руку на гЬхъ коней, что
записаны на этой пластинки, сдЬлайте ихъ безсильными,
безногими, безпомощными, наложите руку на нихъ съ ны-
нешня го же дня и часа, теперь, теперь, теперечко, скоро, скоро.
Наложите руку на Артем1я, сына Сапиды, и Евоим1я, сына
Пасхалш, и Евгешя, сына Венерш, и Домнина, сына Фор-
туны (матери вместо отцовъ по правилу: mater semper
certa, pater incertus) съ нынйшняго же часа, а съ ними
и на коней зеленаго, которые записаны на этой пластинки,
и т. д.". Интересную параллель къ этимъ заклямямъ предста-
вляетъ случай изъ жизни св. Илартна, разсказанный бл. Iepo-
нимомъ. Пришелъ къ нему однажды въ Газ4 возница и по-
просилъ дать ему средство противъ чаръ его конкуррента—
а былъ этотъ конкуррентъ почитателемъ бога Марны. Св. Ила-
рюнъ, посл*Ь н^котораго колебашя, согласился и далъ проси-
телю святой воды, сила которой разрушила чары противника.
ЗАГОВОРЫ ВОЗНИЦЪ.
245
Христнинъ побйдилъ; тогда народъ убедился, что христн-
<ж1й Богъ сильнее Марны, и согласился принять хрисйанство.
Отмечу вкратце, что заговоры возницъ представляютъ
•огромный интересъ и для исторш релиий—не только языче-
<зкихъ, но и хриепанской въ ея зачаточномъ перюд4; но объ
етомъ интерес* здесь говорить не приходится.
VI.
...„И тотъ, кто вамъ сп'Ьлъ эту песню,— онъ самъ всю
ту рухлядь перерылъ, и въ виду найденныхъ памятниковъ съ
гордостью почувствовалъ себя членомъ культурнаго общества" —
этими юмористическими словами заканчиваетъ нймецшй поэтъ
Шеффель одно изъ своихъ забавныхъ палеэтнологическихъ
стихотворешй. Авторъ настоящаго очерка былъ бы очень радъ,
если бы могъ применить эти слова и къ себе. Нечистая сила,
исчад1е мрака невежества, испаряющаяся и исчезающая подъ
лучами солнца просвещешя—что за восхитительная картина!
Соответствуешь ли она только действительности? Я не говорю
зд^сь о томъ что очень многочисленный классъ людей и по-
ныне одержимъ суевер1емъ,—это вопросъ времени, и до при-
шеств1я антихриста еще далеко. Нетъ, останемся въ преде-
лахъ нашего культурнаго общества. Ведь если бы оказалось,
что нечистая сила вовсе не исчезла, а только переселилась
изъ внешняго Mipa во внутреншй — согласитесь, прогрессъ
былъ бы не великъ. Или если бы—меняя метафору—оказа-
лось, что исчезла-то она исчезла, но не подъ вл1яшемъ про-
свещешя и науки, а вследств1е конкурренщи другой, еще
более нечистой, чемъ она сама, силы—то и тутъ утешитель-
паго было бы мало. Какъ же обстоять дела?
Конечно, влюбленная интеллигентка нашихъ дней не ста-
нешь обращаться къ могучей ПерсефонЬ, поручая ей пищу и
питье, румянецъ и улыбку своей соперницы. Равнымъ обра-
зомъ и мой противникъ-интеллигентъ не станетъ молиться
подземному Гермесу, чтобы онъ связалъ мой языкъ и мое
перо, мою память и мою сообразительность, чтобы мне быть
имъ разбиту передъ всякимъ слушателемъ и всякимъ читате-
246
VI. ПРО НЕЧИСТУЮ СИЛУ.
лемъ. Въ этомъ мы признали бы несомненный прогрессъ,—
если бы въ томъ и другомъ случай действовала любовь къ
св^ту и правде, отвращете къ кривымъ и темнымъ путямъ,
къ коварству и подножкамъ; но такъ ли это? Вникнемъ въ
дело глубже—и тотчасъ всплывутъ наружу побуждешя и со-
ображешя совершенно другого рода.
Въ самомъ деле, на что нашей красавице Персефона,
когда къ ея услугамъ гораздо более могучая и въ то же время
более податливая богиня—Сплетня? И на что моему против-
нику Гермесъ, когда къ его услугамъ страшные въ нашемъ
оппортунистически настроенномъ обществе демоны — Доносъ,
Подвохъ, Клевета и пр.? НЬтъ, читатель, воля ваша; лучше
темная ночь, чемъ пасмурный день; и лучше нечистая, чемъ—
неопрятная сила.
АНТИЧНАЯ ЛЕНОРА.
(19М).
I.
Скоро исполнится сто л^тъ съ гЬхъ поръ, когда на стра-
ницахъ «В4стника Европы» появилась русская баллада, впервые
познакомившая русскую публику съ романтическимъ мотивомъ
Бюргеровской невесты смерти, Леноры — знаменитая въ свое
время «Людмила» Жуковскаго (1808). Какъ известно, этимъ
починомъ поэта-романтика и русская интеллигенция была
прюбщена къ тому спору за народнически романтизмъ, ко-
торый загорался много раньше въ Германш по поводу ори-
гинальной баллады-знаменосицы Бюргера. Съ гЬхъ поръ много
воды утекло: романтизмъ отшум'Ьлъ, но народничество осталось,
и именно у насъ, въ Россш, оно наиболее окрепло и дало
Mipy свои самыя могуч1я и прекрасныя произведешя. Без-
спорно, много жемчужинъ вынесло оно на поверхность изъ
глубины народнаго сознашя, но и много ила и тины; часто
горькое разочароваше постигало гЬхъ энтуз!астовъ, которые
см4ло бросались въ пучину народнаго моря, надеясь найти
па его дн4 прочные и вечные устои гЬхъ коралловыхъ остро-
вовъ добра и красоты, которые такъ заманчиво разнообразятъ
его поверхность. И ч'Ьмъ дал'Ье, гЬмъ бол-Ье увеличивается у
насъ число т4хъ, чье „злобою сердце питаться устало"; ч'Ьмъ
дал4е, тЬмъ напряженнее прислушиваются они къ новымъ го-
лосамъ, раздающимся опять-таки съ Запада, и къ нарождаю-
щейся новой nicni, которой только наши потомки сум-Ьютъ
дать имя.
248
VII. АНТИЧНАЯ ЛЕНОРА.
Но пока народнически романтизмъ переживалъ фазисы
своей естественной эволюцш въ литературе, его значеше въ
науке, какъ важнаго культурно-историческаго фактора, оста-
валось непоколебимымъ: «мотивъ Леноры»—поныне одна изъ
любимейшихъ темъ для фольклористовъ и историковъ литера-
туры, причемъ первые собираютъ вар1анты этого мотива въ
народной поэзш всехъ временъ и странъ, а вторые изучаютъ
движете, вызванное въ ейропейской литературе балладой Бюр-
гера. И та, и другая тема оказалась очень благодарной, и
«литература о Леноре» росла съ каждымъ десятилет1емъ;
спещально русская наука обладаетъ обстоятельнымъ руковод-
ствомъ въ этой области въ труде проф. Созоновича, подъ за-
глав!емъ: „Къ вопросу о западномъ вл1яши на славянскую и
русскую поэзш" (Варшава 1898).
Былъ ли «мотивъ Леноры» созданъ народной mmieft но-
вой Европы, или же перешелъ онъ къ ней отъ народовъ древ-
ности, т.-е., черезъ посредство Рима, отъ Грещи? Вопросъ
этотъ, разумеется пезависимъ отъ вопроса о томъ, имелся ли
у древнихъ нашъ мотивъ: объ этомъ последнемъ и спорить
нечего, такъ какъ факты налицо и они достаточно известны
изследователямъ. Штъ; но можно, признавая наличность этихъ
фактовъ, темъ не менее отрицать прямую преемственность
между античной и романтической Ленорой. Я долженъ, однако,
заметить, что проф. Созоновичъ, говоря на стр. 99 — 104
своего труда объ античныхъ сказашяхъ, родственныхъ сказа-
шямъ о Леноре, склоненъ признать эту преемственность; я
полагаю, что онъ правъ, и надеюсь, что настояпцй очеркъ
еще более подтвердитъ вероятность этого мн£шя. Все же не
въ этомъ состоитъ его главная задача: составляя его, я хо-
телъ, прежде всего, представить въ более полныхъ и нагляд-
ныхъ чертахъ, чемъ это делалось доселе, исторш развийя
античной Леноры.
II.
При всемъ томъ мы, чтобы отнестись сознательно къ исто-
рико-литературному значешю античной родоначальницы ро-
мантической Леноры, должны взять за точку исхода эту по-
„ленора" бюргера.
249
сл'Ьднюю, и я прошу позволешя напомнить читателю вкратце
содержаше Бюргеровской баллады—ея точный переводъ, Жу-
ковсмй, какъ известно, далъ русской публике черезъ двадцать
слишкомъ л4тъ поел* своего вольнаго подражашя въ «Люд-
миле» («Ленора», баллада изъ Бюргера, 1831 —Стихотворешя
подъ ред. Ефремова, 9-е изд., т. II, стр. 468 и ел.).
Встревоженная страшными сновидйшями, молодая Ленора
ждетъ съ душевнымъ трепетомъ возвращешя своего жениха,
отправившагося съ войскомъ Фридриха въ силезшекую войну.
Ея предчувств1я оправдываются: среди возвращающихся воиновъ
ея милаго н4тъ. Тогда она проклинаетъ и свою жизнь, и Бога,
и святыя тайны, и надежду на вечное блаженство; тщетно ея
мать старается ее успокоить,—въ отчаянныхъ вопляхъ и жало-
бахъ проходить весь день, наступаетъ ночь. Слышится топотъ
коня, дверь отворяется: въ вошедшемъ она узнаетъ жениха.
Тотъ ее торопить въ путь, на новоселье, устраняя ея сомн$-
шя злов-Ьще-двусмысленными успокоешями. Не долго думая,
она садится на его коня; они 4дутъ. „М4сяцъ светить намъ,
гладка дорога мертвецамъ". Поля и луга, села и рощи ле-
тятъ мимо нихъ; ч'Ьмъ дальше, ймъ страшнее: вотъ погре-
бальное шеств1е, вотъ рой привид^нш у виселицы. Наконецъ,
они прискакали: кругомъ могилы, сама она въ объятчяхъ
мертвеца, и духи поютъ ей предсмертную иЪснь: „Терпи,
терпи, хоть ноетъ грудь, Творцу въ б'Ьдахъ покорна будь!"
Эти послйдтя слова особенно ярко оггЬняютъ нравоучи-
тельный характеръ баллады, который, впрочемъ, и безъ нихъ
очевиденъ. Свидаше съ милымъ понимается не какъ награда
Ленорй за ея любовь и верность, а какъ кара. Радость со-
вершенно отсутствуете; не успела невеста, при появленш же-
ниха, стряхнуть бремя долгаго горя, какъ его странное тре-
боваше отъЬзда въ ненастную ночь ввергаетъ ее въ новую
тревогу. Описаше страшной ночной скачки съ мертвецомъ за-
нимаешь въ балладе преобладающее положеше; рядомъ съ этимъ
впечатл'Ьшемъ меркнуть всЬ остальныя.
Повторяю, участь Леноры представлена сплошнымъ ужасомъ,
представлена карой; а причину кары благочестивый поэтъ-хри-
стнинъ усмотр'Ьлъ въ богохульственномъ отчаянш, которымъ
она ответила на ниспосланное ей Господомъ испыташе.
9-696
250
VII. АНТИЧНАЯ ЛЕНОРА.
Конечно, религиозная мотивировка кары остается собствен-
ностью поэта; въ народной легенде мотивировка могла быть
иная или отсутствовать совсЬмъ. Зато одно несомненно: везд4
тамъ, гд^ ночная скачка съ мертвецомъ стоитъ въ центре бал-
лады, представлеше о свиданш какъ о кар$ напрашивается
само собою, и представлете о немъ какъ о наград* исклю-
чается. Съ этой точки зрйшя прямой противоположностью къ
Бюргеровской Ленор4 и ея народнымъ первообразамъ является
другая, тоже народная, обработка мотива; она записана въ
нйсколькихъ вар1антахъ въ разныхъ областяхъ Германш (одинъ
изъ этихъ вар1антовъ, н-Ьмецко-моравсюй, приведенъ проф. Со-
зоновичемъ, стр. 138). Въ виду ея важности для нашего во-
проса я позволю себй привести ее въ перевод*, синтетически
примиряющемъ отдельные BapiaHTH; оговариваюсь, что мой
переводъ точно приноровленъ къ напеву, но не къ размеру
немецкой народной п-Ьсни:
Тихо другъ бредетъ къ подруге
II въ окно стучится къ ней:
.,—Дома-ль ты, моя зазноба?
Встань, впусти меня скорей!"
,,—Н'бтъ съ тобой для насъ беседы,
Не могу тебя впустить:
Я давно лгоблю другого,
^За тобою мнЪ не быть".
,,—Тотъ, кого давно ты любишь.
Милый другъ мой, это я;
Ручку дай; меня узнаетъ
Ручка б'влая твоя".
„—-Отъ тебя землею нахнетъ,
Самъ ты смерти холодней!".
..—Какъ не пахнуть мнЪ землею?
Восемь лЪтъ лежу я въ ней!
Разбуди отца родного,
Разбуди родную ты:
Данъ в'внокъ тебЪ зеленый
До небесной высоты!"
Первый благов-Ьстъ раздался —
Помертвьлъ невесты ликъ;
Благовъстъ второй раздался—
Смертный хладъ ее проникъ;
Трет1й благовъстъ раздался—
Испустила духъ она;
Такъ-то ночь двоихъ влюбленныхъ
Упокоила одна.
Нъ ночь одну для двухъ влюбленныхъ
ВЪчной жизни часъ насталъ;
Самъ Господь съ небесной выси
Другъ нхъ съ другомъ обвънчалъ.
Нельзя сказать, чтобы страхъ вовсе отсутствовалъ въ этой
обработки: онъ ясно слышится въ четвертой строфе. Но дальше
ея онъ не проникаетъ; затЬмъ идетъ описаше свидашя влюб-
ленныхъ и медленнаго, счастливаго умирашя невесты въ
объяйяхъ жениха подъ торжественный звонъ утренняго бла-
говеста, которымъ самъ Богъ какъ бы освящаетъ ихъ бракъ.
О ночной скачке не только не говорится—она прямо исклю-
чается всей обстановкой разсказа. Итакъ, мотивъ кары отсут-
ствуешь; его зам-Ьняетъ мотивъ награды, звучапцй особенно
сильно въ посл'Ьднихъ словахъ жениха съ ихъ красивой за-
гадочностью: „данъ в4нокъ тебе зеленый до небесной высоты"
(Grttn Kranzlein sollst du tragen—Bis in den Himmel' nein).
Награды—за что? И въ этомъ песня не оставляетъ никакого
сомнешл: за верность, съ которой невеста хранила свою лю-
бовь для жениха за все время его долгаго отсутств1я, вер-
ность, о которой свидетельствуете ея отказъ вступить даже
въ беседу съ чужимъ человйкомъ въ ночное время. Именно^
ею она заслужила зеленый вйнокъ.
Я ограничиваюсь этими двумя обработками, такъ какъ он£-
знаменуютъ собою оба полюса въ нравственной оценки мотива.
Леноры. А теперь переходимъ къ ея античной родоначальнице.
Это—еессал1йская царица Лаодамгя.
III.
Упоминается она впервые — хотя и безыменно — въ томъ,
месте Нтды, где перечисляются по городамъ дружины ахей-
цевъ, выступивпия въ походъ противъ Трои. Среди прочихъ,
9*
252
VII. АНТИЧНАЯ ЛЕН0РА.
называются и жители н^которыхъ еессалшскихъ городовъ,
между прочимъ и Филаки (II 698):
ВсЪхъ ихъ при жизни своей велъ въ ноле нитомецъ Ареса
Иротесилай; но тогда онъ въ землЪ ужъ покоился мерной.
Тамъ онъ, въ Филак1>, жену неутешной вдовою оставилъ
JT полуконченный домъ; уложилъ же дарданецъ героя
Въ мигъ, когда первымъ и:',ъ всбхъ съ корабля соскочилъ онъ па
берегъ.
И только. Зналъ ли Протесилай, что, соскакивая первымъ
на берегъ, онъ обрекалъ себя смерти? Это, собственно, не
сказано, но понятно, что если бы поздиМпий поэтъ позанялся
специально его участью, то такое предположеше было бы для
него очень заманчиво: простая случайность превратилась бы
въ обдуманный планъ, несчастье — въ самоотвержеше. Такое
развит1е, повторяю, было бы вполне естественно. Но зато для
вдовы Протесилая краткое упоминаше ЕЫады никакихъ за-
чатковъ дальн4йшаго развится не заключало; ея неутешная
скорбь—обш,1й удъ\лъ вс-Ьхъ вдовъ.
Но мы давно отказались отъ мысли видеть въ Гомере
первичную ячейку всей греческой миоолопи; были местный
традищи, память о которыхъ поддерживалась местными куль-
тами. Будучи значительно древнее Гомера, оне, гЬмъ не
менее, могли значительно позже его попасть въ литературу.
Въ литературу — т.-е., прежде всего, въ после -гомеровскш
эпосъ. Действительно, тотъ эпосъ, въ которомъ были описаны
первыя собьтя троянской войны—такъ называемыя «Кипрш»,—
долженъ былъ поневоле заняться и подвигомъ Протесилая. Но
мы объ этомъ знаемъ очень мало. Знаемъ, что въ немъ само-
отверженный герой палъ отъ руки Гектора; очевидно, авторъ
хот'Ьлъ почтить Протесилая,. давая ему въ противники луч-
шаго троянскаго героя, но онъ этимъ противорйчилъ Гомеру,
который строго отличалъ дарданцевъ отъ троянцевъ съ Гек-
торомъ во глав^. Знаемъ, далее, что здесь жена Протесилая
была названа «Полидорой», но былъ ли къ ней пр1уроченъ
«мотивъ Леноры»—неизвестно. Скорее—н4тъ: этотъ мотивъ
неразрывно связанъ съ именемъ Лаодамш.
Итакъ, где впервые встречается Лаодам1я? Для насъ—въ
трагедш Еврипида подъ заглав1емъ «Протесилай», но именно
ПРИЗРАКЪ И СТАТУЯ.
253
только для насъ. Хотя эта трагед!я и потеряна, но ея фабула
можетъ быть до некоторой степени возстановлена по литера-
турнымъ и археологическимъ свидетельствами, и вотъ тутъ-то
оказывается, что Еврипидъ, ради разнообраз1я дгЬйств1я, соеди-
нилъ два параллельныхъ мотива, которые раньше существо-
вали отдельно. Существовали; но где? Промежуточное место
между эпосомъ и трагед1ей занимала лирика; и действительно,
мы увидимъ, что ей придется поставить въ счетъ если не оба
параллельныхъ мотива, то по крайней мере одинъ изъ нихъ.
Но что же это за параллельные мотивы? Они известны
намъ изъ поздн4йшихъ свидетельству изъ которыхъ я—
ради ясности — приведу самое позднее, византшскаго грам-
матика Цециса (Хил!ады II 52). Конечно, Цецисъ въ ориги-
нальные источники не заглядывалъ; по такъ какъ алексан-
дршская и римская ученость, изъ которыхъ онъ черпалъ свою
эрудицио, намъ не сохранена, то приходится поневоле имъ
пользоваться. Итакъ, вотъ его свидетельство, если перевести
откровенной прозой его прозаическую поэзно: „Этотъ Проте-
силай былъ сыномъ Ификла. Оставивъ свою молодую жену
Лаодам!ю, онъ вместе съ прочими эллинами отправился въ
походъ противъ троянцевъ и, первымъ соскочивъ на берегъ,
первымъ изо всЬхъ былъ убитъ. А загЬмъ миоографы говорятъ,
что Персефона, увид^въ его красоту и его скорбь о разлуки
съ Лаодам!ей, упросила Плутона вернуть ему жизнь и отпра-
вила его изъ обители Аида къ жени. Такъ говорятъ миоы;
правдивая же истор1я разсказывается вотъ какъ. Когда выше-
названная супруга Протесилая узнала о случившемся съ мужемъ
несчастш, а именно объ его смерти, она изготовила себе дере-
вянное mw>6ie Протесилая и изъ тоски по супругу ложилась
спать съ нимъ, не будучи въ состоянш вынести его отсутств1е.
А друпе тогда стали говорить, что ночью его призракъ всегда
является его жене; такъ-то и было сочинено то сказаше".
Здесь дело ясно: мы имеемъ, повторяю, два параллель-
ныхъ мотива. Согласно первому, убитый Протесилай, съ со-
изволешя подземныхъ боговъ, возвращается къ нежно любимой
жспе; это и есть то, что мы называемъ «мотивомъ Леноры».
Согласно второму, Лаодам!я, по смерти мужа, изготовдяетъ
его изваяше, съ которымъ и ночуетъ, точно съ живымъ чело-
254
ГИ. АНТИЧНАЯ ЛЕНОРА.
в'Ькомъ. Это подсмотрели, и люди, не зная, въ чемъ дело,
пустили въ ходъ басню, что ее по ночамъ нав'Ьщаетъ при-
зракъ ея мужа. Что это такое? Въ этомъ никакого сомн^шя
быть не можетъ: это — рационалистическая обработка мотива
Леноры. Ея авторъ плохо в^рилъ въ чудеса, но относился до-
верчиво къ миоологической традищи; тамъ, где она была не-
пр1емлема, онъ старался объяснить ее путемъ недоразум^шя:
„дело обстояло сл-Ьдующимъ естественнымъ образомъ; но люди,
по ошибке и невежеству, пустили въ ходъ следующую басню,
которая и удержалась". Повторяю: «мотивъ статуи»—мотивъ
искусственный, книжный; но онъ имгЬетъ своимъ основашемъ
«мотивъ призрака», т.-е. мотивъ Леноры, являясь его рацюнали-
стическимъ толковашемъ.
Можно ли приписать этотъ книжный мотивъ, это толко-
Banie народнаго миоа индивидуальной фикщей,—эпохе, которая
насъ здесь интересуетъ, эпохе греческой лирики, около 500 г.
до Р. X.? Я думаю, вполне; но пусть читатель посудитъ самъ.
Пиндаръ въ первой олимшйской одгЬ предлагалъ новую форму
предашя о Пелопе: „сынъ Тантала,—говоритъ онъ,—о тебе
я скажу иначе, ч4мъ мои предшественнике. Те давали старую,
грубую, каннибалистяческую Bepciio, согласно которой Танталъ,
чтобы испытать боговъ, пригласилъ ихъ на пиръ и угостилъ
мясомъ собствепнаго сына Пелопа; но Пиндару противна мысль
о такомъ „обжорстве боговъ". Штъ, дело произошло вотъ
какъ. Пиръ, действительно, состоялся; на немъ Посидонъ,
пленившись красотой отрока-Пелопа, похитилъ его. „А когда
ты исчезъ, тогда кто-то изъ завистливыхъ соседей распустилъ
молву, что ты былъ съеденъ богами". Это—не единственный
примеръ; но мы удовольствуемся имъ.
Да, рефлекЫя дала знать о себе въ лирическую эпоху
греческой миеолопи; мы ей смЬло можемъ приписать и «мо-
тивъ статуи», придуманный для объяснешя «мотива призрака».
Мало того; мы должны это сделать, такъ какъ трагед1я Еври-
пида—мы это увидимъ тотчасъ—предполагаетъ оба мотива не
только существующими, но и достаточно вкоренившимися въ
народное сознаше. Но объ этомъ будетъ сказано тотчасъ;
теперь же остановлю внимаше читателей на самой идее парал-
лелизащи призрака и статуи. Она у грековъ была темъ более
ПРИЗРАКЪ И СТАТУЯ.
255
естественна, что у нихъ одно и то же слово (eidolon) озна-
чало и то, и другое; но я могу подтвердить ее интереснымъ,
незам'Ьченнымъ до сихъ поръ примйромъ. Спасая честь Елены,
лирическш поэтъ Стесихоръ допускаетъ идею, что не она сама,
а ея призракъ былъ увезенъ Парисомъ въ Трою. Послйдова-
телемъ Стесихора былъ Эсхилъ. Идея предшественника была
для него данной, съ которой следовало считаться; съ другой
стороны онъ, не чувствуя надобности спасать честь Елены,
держался исконной традицш, согласно которой она сама дала
себя увезти троянскому похитителю. А если такъ, то, значить,
ея призракъ остался у Менелая. Съ этимъ онъ считается; но,
находя эту идею въ этой форм'Ь непр1емлемой, онъ толкуетъ
ее по-своему — и притомъ точь-въ-точь такъ же, какъ и тотъ
нашъ анонимъ идею о призраке Протесилая. Менелай искалъ
утйшешя въ созерцанш статуи Елены, но тщетно: „нена-
вистна мужу ласка прекраснаго изваяшя: въ его пустыхъ
глазахъ н$тъ мгЬста Афродит*" („ Агамемнонъ", ст. 416). Но
и это будетъ превратно понято, „и люди скажутъ, что ея при-
зракъ властвуетъ въ дом*". Сходство полное: статуя замйняетъ
призракъ. И дальше, и дальше тянется параллелизащя: она пере-
ходить къ народамъ новой Европы, и, много столг1шй спустя,
статуя—этотъ разъ уже самого новаго Менелая—вернется съ
кладбища въ опозоренный домъ, чтобы увлечь съ собой въ цар-
ство мертвыхъ дерзновеннаго обольстителя его молодой жены.
IV.
Возвращаемся къ нашимъ параллельнымъ мотивамъ: отъ
внимашя читателя не ускользнуло, что въ нихъ пока н4тъ
развязки. По одному—самъ Протесилай изъ преисподней воз-
вращается къ женъ: по другому—она нежится съ его извая-
шемъ. Прекрасно; но какова же, въ концЬ концовъ, ея участь?
Цецисъ намъ на этотъ вопросъ отвита не даетъ: онъ приду-
мываетъ—какъ онъ заявляетъ самъ—свою собственную раз-
вязку, которая именно поэтому для насъ неинтересна. Про-
шотр^въ, однако, внимательно проч1е разрозненные отрывки
миеографической традицш, мы находимъ искомую развязку, или,
256
VII. АНТИЧНАЯ ЛЕН0РА.
вйрн-Ье, две, по одной для каждаго мотива — а это, въ свон>
очередь, доказываетъ ихъ первоначальную самостоятельность.
Развязку перваго мотива даетъ намъ древтй комментаторъ
Вирпшя, СервШ; комментируя то место своего автора, где тотъ,
въ числе прочихъ теней преисподней, упоминаетъ и Лаодамда
(Энеида II 447), онъ поясняетъ: „Лаодам1я была женой Про-
тесилая; получивъ извете, что ея мужъ погибъ первымъ въ
троянской войне, она возымела желаше увидать его призракъ;
когда ей это было дозволено, она уже не могла оторваться отъ
него и погибла въ его объят1яхъ". Стоитъ сравнить этотъ
кратки разсказъ съ той народной песенкой, переводъ которой
я пом^стилъ выше (стр. 250). Сходство прямо поразительное:
то же блаженное умираше въ объят1яхъ милаго, явившагося
на кратковременное свидаше изъ могилы. Здесь все понятно:
царство умершихъ прочно держитъ того, кто разъ въ него
вступилъ, и если даетъ ему отпускъ, то ненадолго: съ исчез-
новешемъ ночного мрака—„при звуки утренняго благовеста",
какъ сказалъ бы поэтъ-христнинъ,— долженъ исчезнуть и
тотъ, кто отныне принадлежите ночи. Но эта вторая разлука
еще тяжелее первой; ея влюбленная уже не можетъ пережить.
Таковъ нашъ мотивъ, обпцй разсказу Серв1я и немецкой на-
родной песенке; какъ объяснить это сходство? Хотелось бы
думать, что и въ древности существовала такая песня о Лао-
дамш, что она, перейдя въ средше века, вызвала появлеше
той немецкой... А впрочемъ, нужна ли тутъ песня? Виришй
былъ самымъ популярнымъ и любимымъ поэтомъ средневековья,
а вместе съ нимъ жилъ и его толкователь СервШ;" то место,
где упоминается Лаодам1я, стоитъ въ непосредственномъ со-
седстве съ однимъ изъ знаменитМшихъ эпизодовъ всей Энеиды—
свидашемъ Энея съ Дидоной въ царстве теней. Ейтъ сомнешя,
что молодые «схолары», насущнымъ хл*Ьбомъ которыхъ былъ.
ВиргилШ, знали это место особенно хорошо, а эти схолары
были, въ свою очередь, создателями средневековой поэзш за-
падной Европы. Я думаю, если вообще признать прямую за-
висимость новейшей Леноры отъ античной, то предположенный
нами здесь переходъ представляется наиболее в-Ьроятнымъ.
Еще одна частность. По свидетельству Серв!я, тоска Лао-
дамш заставляетъ боговъ преисподней отпустить къ ней ея
мужа; по вышеприведенному свидетельству Цециса, напротивъ,
починъ принадлежитъ Протесилаю — эту сцену, просьбу Про-
тесилая и заступничество Персефоны, изображаете Лушанъ
въ одной изъ своихъ знаменитыхъ «бесбдъ мертвыхъ» (23).
Понятно, что по этому побочному вопросу прочной традищи
быть не могло; была и примирительная верЫя, согласно ко-
торой совпадете желанш обйихъ сторонъ склонило Плутона
дать Протесилаю отпускъ.
Переходимъ, однако, отъ мотива призрака ко второму
вар1анту, къ мотиву статуи. Узнавъ о смерти Протесилая—
или, по другимъ, тотчасъ по его отправлеши подъ Трою—
Лаодам!я изготовляетъ его деревянное (или восковое) изобра-
жеше и проводитъ съ нимъ ночи, точно съ живымъ. Развязка
пока не предвидится: статуя не связана, подобно призраку,
кратковременностью отпуска. Чтобы сделать развязку возможной,
нужно предположить, что кто-нибудь отнялъ у Лаодамш то,
что составляло ея единственное утЪшете; но кто могъ это
сделать? Отв^тъ одинъ: тотъ, въ чьей власти она была послй
ухода и смерти мужа, ея отецъ Акастъ. Но чймъ объяснить
эту жестокость Акаста? Ответить можно было различно. При
скудости фантазш, ее можно было мотивировать просто жела-
шемъ стараго царя, чтобы его дочь не убивалась понапрасну;
такова традищя, сохраненная намъ въ краткомъ пересказ*
миеографа Гигина (гл. 104): „Лаодам1я, потерявъ мужа, ве-
лела изготовить восковое изображеше его, поставила его, точно
святой кумиръ, въ своей спальни и стала ему воздавать по-
чести. Однажды служитель, въ утреннее время, принося ей
плоды для жертвоприношешя. заглянулъ въ щель и увид'Ьлъ,
что она держитъ въ объяйяхъ статую Протесилая и ц^луетъ ее.
Вообразивъ, что у нея любовникъ, онъ разсказалъ увиданное
ея отцу Акасту. Тотъ пришелъ, внезапно отворилъ дверь
спальни и узналъ статую Протесилая. Не желая, чтобы его
дочь дол4е мучилась, онъ приказалъ воздвигнуть костеръ и
сжечь на немъ и статую, и священную утварь; тогда Лаодам1я,
не будучи въ состоянш вынести горе, сама бросилась въ огонь
и погибла".
Это, повторяю, при скудости фантазш; при нисколько
большей ея плодовитости и мотивировка могла быть найдена
258
VII. АНТИЧНАЯ ЛЕН0РА.
бол'Ье богатая и убедительная. Отчего не хочетъ Акастъ,
чтобы его дочь отдавалась воспоминашямъ о своей прежней
любви? Оттого, что у него насчетъ ея особые планы. Дйтей
у Лаодамш не было; она нич4мъ не была привязана къ дому
и семьи своего покойнаго мужа. Если даже Пенелопу, мать
почти взрослаго Телемаха, ея отецъ Икарш, отчаявшись въ
возвращенш Одиссея, торопилъ въ новый бракъ, то это т4мъ
бол'Ье простительно для отца совсЬмъ молоденькой Лаодамш.
Итакъ, его дочь, юная вдова, опять невеста: женихъ найденъ,
день свадьбы назначенъ. Но Лаодам1я упорно отказывается
променять покойнаго на живого. Откуда такая настойчивость?
Служитель сообщаетъ ему свое открытое: Лаодамш по ночамъ
нав'Ьщаетъ любовникъ. Теперь все ясно: разгневанный отецъ
вламывается въ теремъ мнимой грешницы—и находитъ въ ея
объятояхь статую. Она оправдана; но вмйстЬ съ гЬмъ найденъ
и предмета, приковывающш ее къ памяти Протесилая; теперь
развязка Гигина понятна.
Кто былъ авторомъ этого мотива новаго брака, столь
эффектно обогатившаго мотивъ статуи? Ответа на этотъ вопросъ
мы дать не можемъ; самый мотивъ мы находимъ тамъ и сямъ
въ поздн-Ьйшей миеографической традищи, и я думаю, что его
происхождеше естественнее всего объяснить такъ, какъ это
сделано зд^сь. А теперь пора перейти къ тому, у кого сю-
жетъ античной Леноры получилъ свою классическую обра-
ботку—къ Евритлдц и его «Протесилаю».
У.
Поставимъ, однако, еще одинъ вопросъ—тотъ самый, ко-
торый мы поставили выше по поводу новййшей Леноры. Сл4-
дуётъ ли вид4ть въ развязки драмы награду или кару? И если
последнее, то за что?
Относительно „мотива призрака" отв-Ьтъ не можетъ быть
сомнителенъ: умершаго Протесилая отпускаютъ изъ преисподней
для того, чтобы угЬшить вирную вдову—зд^сь идея награды
подчеркнута даже еще сильнее, ч-Ьмъ въ нов'Ьйшей народной
пйсенкй. Другое дйло—мотивъ статуи; божьей милости нйтъ
ЕВРИПИДЪ.
259
никакой, и если собрать воедино всЬ черты варганта—безвре-
менную смерть молодого мужа, скорбь вдовы, жалкое утйшеше,
которое она находитъ въ своей любви къ статуй, ея гибель—
то героиня представится несомненно несчастной и, стало быть,
наказанной. К/Ьмъ и за что? Что касается перваго вопроса, то
если кому угодно было видеть въ привязанности героини къ
статуй извращеше половой чувственности, подъ вл1яшемъ утраты
прямого предмета любви, то онъ виновницей кары долженъ
былъ признать Афродиту. Что же касается второго вопроса,
то мы прямого отвита дать не можемъ, но у древвихъ поэтовъ
имелось въ такихъ случаяхъ нисколько трафаретное объяснеше:
герой наказанъ за то, что не воздалъ божеству при такомъ-то
случай такой-то почести. Возможно, что оно было пущено въ
ходъ и здйсь.
Какъ бы то ни было, вотъ содержате трагедш Еврипида,
насколько его можно возстановить на основанш отрывковъ и
всей позднейшей традицш.
Въ прологи выступаетъ, какъ это часто бываетъ у нашего
поэта, божество — а именно Афродита. Она разгневана на
Лаодамш; жертвой ея гнйва палъ — быть можетъ, отъ руки
ея сына Энея—молодой мужъ виновной, разставшшся съ нею
въ первый же день после брачной ночи. Теперь царь Акастъ
готовитъ для нея новую свадьбу, но ей не бывать: она вну-
шила невйстй-вдовй неестественную любовь, которая будетъ
причиной ея гибели.
Сходятся филакшсюя жены, подруги Лаодамш (это—хоръ
трагедш); они хотятъ уговорить ее, въ виду предстоящей
свадьбы, отказаться отъ траура и надеть приличествующш
случаю нарядъ. Лаодам1я выходитъ къ нимъ; къ ихъ утйше-
шямъ и совйтамъ она глуха; видно, что ея мысли гдгЬ-то далеко
и всего менее съ ея новымъ женихомъ. Иногда странная,
загадочная улыбка скользитъ по ея устамъ; съ нетерпйшемъ
ждетъ она наступлешя ночи. Подругамъ она говорить, что
хочетъ очиститься вакхическими обрядами, которые должны
быть недоступны непосвященнымъ; удаляясь, она проситъ ихъ
спить вакхическую песню въ честь бога, что они и дйлаютъ.
Следующее происходить за сценой, въ терему Лаодамш,
и делается извйстнымъ зрителю поздние, черезъ очевидца —
260
УЛ. АНТИЧНАЯ ЛЕНОРА.
какъ это принято въ греческой трагедш. Съ немногими на-
персницами Лаодам!я вошла въ заповедную комнату своего
терема; зд4сь, въ крытой зеленью беседки, увенчанный плю-
щемъ, стоитъ восковой кумиръ Протесилая, преобразованный
въ Дюниса. Флейты играютъ. кимвалы гудятъ; подъ звуки этой
оглушительной музыки вдова-вакханка справляетъ свою мисти-
ческую свадьбу съ новымъ Дшнисомъ—подоб!е той, которую
ежегодно справляла въ древнййшемъ аеинскомъ святилищ* на
Лимнахъ супруга архонта-царя съ гЬмъ же Дюнисомъ, въ
память аоинской царицы Ар]"адны...
Знала ли Лаодамгя, чтб она делала, воздавая таюя почести
восковому кумиру? знала ли она о таинственной, магической
связи между восковымъ изображешемъ и изображаемымъ? Страст-
ные, восторженные призывы, обращенные къ бездушному по-
добш Протесилая, проникли къ нему самому; врата смерти
слабйютъ передъ силою чаръ; царь подземныхъ отпускаетъ
вызванную душу; Гермесъ провожаетъ ее обратно въ м1ръ жи-
выхъ. Въ изступленш дюнисовой пляски Лаодам!я упала, изну-
ренная, къ подножгю своего кумира; внезапно передъ нею пред-
сталъ самъ Протесилай, молодой и прекрасный,—какимъ онъ
былъ, когда прощался съ нею, отправляясь въ роковой походъ.—
Этотъ момептъ трагедш изображенъ на знаменитомъ саркофаги,
хранящимся въ церкви св. Клары въ Неаполе.
Ночь прошла; стало светать. Еъ терему Лаодамш при-
ближается служитель съ плодами для жертвоприношешя. Обык-
новенно она бываетъ готова въ это время; теперь же все
тихо, домъ молчитъ. Что бы это могло значить? онъ смотритъ
сквозь щель—и въ ужас* отшатывается. Такъ вотъ она зна-
читъ, эта прославленная верность его молодой госпожи! вотъ
зач4мъ она такъ упорно отказывается онъ новаго брака! А
впрочемъ, развй не веб женщины таковы? Съ прокляйями
по адресу слабаго пола идетъ онъ разсказать царю Акасту
о своемъ открытш.
Приходитъ, въ изступленш гн$ва, Акастъ. Онъ хочетъ
вломиться въ спальню дочери, захватить на мйсгЬ преступле-
тя ея любовника — но, прежде ч'Ьмъ онъ могъ исполнить
свою угрозу, дверь сама отворяется, изъ терема выходитъ.
вм-Ьсто незнакомаго прелюбодея, его зять, Протесилай. Гн'Ьвъ
ЕВРИПИДЪ.
261
сменяется ужасомъ, ужасъ — новымъ гнйвомъ. Зачймъ онъ
зд4сь? ЗачЪмъ простираетъ изъ мрака преисподней свои не-
насытныя руки на ту, которой м4сто еще долго среди живыхъ?
Начинается споръ — странный, тягостный споръ: о правахъ
жизни и правахъ смерти, о любви, побеждающей адъ, и объ
убогихъ разсчетахъ земного благополуч!я. На этотъ разъ по-
беждает/в жизнь: является вторично Гермесъ и напоминаетъ
Протесилаю, что дарованное ему время прошло, что преис-
подняя ждетъ своего жителя. Протесилай исчезаетъ; Акастъ
входитъ въ покои своей дочери.
Онъ застаетъ ее въ забытьи, обнимающей кумиръ мни-
маго Дшниса. Теперь причива происшедшаго для Акаста оче-
видна: эти притворныя вакхичесшя таинства, которыя якобы
для очищешя, справляла его дочь—это были-чары, преступныя,
нечестивыя чары, направленныя къ разрушенио преграды
между жизнью и смертью, къ распространен^ власти смерти
на м!ръ живыхъ. И этотъ восковой кумиръ Протесилая —
главное оруд1е этихъ чаръ, главное звено между его домомъ
и обителью мертвыхъ. Но онъ разрушитъ это звено, онъ
вернетъ свою дочь тому Mipy, который им4етъ воЬ права на
нее. По его приказанш сооружаютъ костеръ; онъ хватаетъ
кумиръ. Тщетно сопротивляется Лаодам1я, обвивъ руками един-
ственный залогъ возвращешя своего мужа: „не выдамъ, хоть
онъ и бездушенъ, моего друга!" Его вырываютъ, съ нимъ—
вЬнки и кимвалы и всЬ символы притворныхъ Дюнисш. Вотъ
уже все охвачено пламенемъ; вторично смерть осЬняетъ Про-
тесилая, и на этотъ разъ окончательно и безъ возврата. Да,
Акастъ былъ правъ: восковой кумиръ былъ звеномъ между
царствомъ смерти и его дочерью; теперь, охваченный смертью,
онъ и ее увлекаетъ съ- собою. Лаодам1я, „еще украшенная
символами вакхическихъ таинствъ" *), бросается въ пламя,
поглотившее ея друга; теперь они вновь соединились,—соеди-
нились навсегда.
*) Эту черту сохранилъ Филостратъ въ своихъ „Картинахъ", II U.
262
VII. АНТИЧНАЯ ЛЕНОРА.
VI.
Такова эта странная трагед1я — одно изъ самыхъ бёзум-
ныхъ творешй прихотливой музы Еврипида. Какъ видно съ
перваго взгляда, поэтъ достигъ разнообраз!я и 0бил1я д*Ьйств1я
т4мъ, что соединилъ оба параллельныхъ мотива миеа о Лао-
дамш — исконный мотивъ призрака и придуманный для его
рацюналистическаго истолковашя мотивъ статуи. Отъ ихъ со-
единешя получился, путемъ своего рода творческаго синтезу
новый благодарный мотивъ — мотивъ чаръ. Магическое зна-
чеше воскового изображения известно изъ символическихъ
обрядовъ греческаго любовнаго колдовства: такъ, Симета то-
питъ въ огне восковое подоб1е своего невЬрнаго жениха,
чтобы заставить его испытать муки любви, Фикщя вышла
очень убедительной и еще более эффектной.
Эффектной, да; но для кого? Насколько мы можемъ су-
дить, современники Еврипида отнеслись холодно къ этой его
трагедш съ ея смесью небывалаго эротизма и романтической
эсхатолопи; по крайней мере, Аристофанъ, столь усердно
высмйивавплй все сколько-нибудь замйчательяыя драмы этого
антипатичнаго ему поэта, совершенно обходитъ своимъ вни-
машемъ его „Протесилая". Повидимому, Еврипидъ, создавая
его, опередилъ настроен!е своихъ соотечественниковъ на доб-
рыя полтора стол-Ыя: когда наступила эпоха александршскаго
романтизма, тогда только народилась публика, способная по-
нять и оценить эту трагедш.
Зато этой публике она пришлась по вкусу цйликомъ,
какова она была. Мы знаемъ, что александршсше поэты
подвергли миоы старинной родины новой переоценке и пере-
работки, всюду выдвигая или вводя т6 элементы, которые мы
ныне называемъ романтическими; Лаодамш они быстро npi-
общили къ каталогу своихъ любимицъ, но, сколько ни пере-
рабатывали ее, ничего существенно новаго къ ея еврипи-
довской фабуле прыбавить не могли. Мы судимъ объ этомъ
не столько по оригинальной александршской поэзш — отъ
нея намъ ничего сюда относящаяся не сохранилось, —
сколько по ея подражательниц*, римской поэзш перваго века
до Р. X.
Начнемъ съ Катулла. Говоря объ услуги, оказанной ему
другомъ,—этотъ другъ предложилъ ему свой домъ для свиданШ
съ Лезб1ей, — онъ вспоминаетъ схожую сцену изъ миеологш,
а именно тайныя свиданья, до брака, Лаодамш съ Протеси-
лаемъ (68, ст. 73 и ел.):
Такъ въ отдаленные дни, нетерп'Ьшемъ страсти пылая,
Въ Протесилая чертогъ Лаодам1я вошла,
Тщетно основанный, прежде чъмъ кровью священной своею
Жертва могла обагрить вышнихъ влаДыкъ алтари.
Да не полюбится мнъ, Немесида, суровая дЪва,
Д'бло, что нашихъ господъ вол^ перечитъ святой!
Жаждетъ голодный алтарь благочест1я дани кровавой!
Это признать и ее опытъ лихой научилъ.
Вырвалъ несчастную рокъ изъ объятШ желаннаго мужа
Прежде, ч'бмъ въ сладкой дъпи идя, зима за зимой
Hi»гою долгихъ ночей утолила любовную жажду,
И одинокая жизнь стала возможна жен*.
Роль Лаодамш здесь чисто эпизодическая, а это, въ свою
очередь, исключаетъ всякую возможность новаторства въ области
миеа о ней; врядъ ли можно сомневаться, что Катуллъ сл4дуетъ
здесь своему образцу, александргёской поэзш. Даетъ ли она
что-либо новое въ сравненш съ Еврипидомъ? Одну маленькую,
но интересную подробность. Очевидно, и нашъ неизвестный
авторъ представлялъ себе участь Лаодамш какъ кару: кара
предполагаете прегрешеше, но противъ кого? Еврипидъ, по-
ставивши! себе тотъ же вопросъ, отвйчалъ на него: противъ
Афродиты; вотъ въ этомъ отношенш нашъ поэтъ и разошелся
съ нимъ... Позволю себе заметить—если бы кто нашелъ не-
яснымъ въ моемъ перевод* отношеше оборота: „прежде ч'бмъ
и т. д.",—что я тутъ воспроизвожу намеренную туманность
самого подлинника: александрШсше поэты, а съ ними и ихъ
римск1е подражатели, требовали очень внимательнаго и вдум-
чиваго къ себе отношешя. Все же, при более тщательномъ
размышленш, становится несомненнымъ, что поэтъ хотелъ
сказать следующее: вина Лаодамш заключалась въ томъ, что
она, не дожидаясь свадьбы съ ея жертвоприношешями, уско-
рила свое счастье тайными свидашями съ Протесилаемъ въ
264
VII. АНТИЧНАЯ ЛЕНОРА.
его неоконченномъ доме. Этимъ она возбудила противъ себя
гн$въ—не Афродиты, конечно, которую бракъ, какъ таковой,
не интересовалъ, а строгой покровительницы этого учреждешя,
Геры. Свадебныя жертвоприношешя имйютъ целью располо-
жить эту богиню въ пользу брачущихся; въ нашемъ случай
Гера, почувствовавъ себя оскорбленной, отомстила Лаодамш
т^мъ, что разорвала ея бракъ тотчасъ поел* его заключешя
и предоставила молодую жену всЬмъ пыткамъ возбужденной,
но неутоленной страсти... Въ этомъ послйднемъ заключается,
къ слову сказать, характерная особенность Катулловой вереш;
мы не называемъ ее, однако, новшествомъ, такъ какъ считаемъ
очень в4роятнымъ, что она имелась уже у Еврипида.
Но при чемъ здесь „тщетно основанный" (inceptam frustra)
чертогъ Протесилая? Александршсше поэты любили намеки и
писали для читателей, ум4ющихъ ихъ понимать. Въ данномъ
случай намекъ обнаруживаем намъ и происхождеше всей идеи
оскорблешя Геры. Авторъ постарался вдуматься въ смыслъ
гомеровскихъ стиховъ о Протесилай (выше, стр. 252).
Тамъ онъ въ Филакй жену неутешной вдовою оставилъ
1\ иолуконченный домъ...
Почему „полуконченный" (hemiteles)? Конечно, отвгЬтимъ
мы, не въ томъ смысли, что самое здаше не было достроено,
а либо въ более широкомъ (младожены не успели вполне
устроиться), либо въ символическомъ (домъ, какъ семья, завер-
шается рождешемъ детей). Но мы знаемъ въ то же время,
что древте иногда—напр., Лутанъ—понимали нашъ оборотъ
именно въ его прямомъ смысле; и вотъ рождался дальнМппй
вопросъ: какимъ образомъ домъ Протесилая могъ оказаться не-
достроеннымъ? Невесту вводили, разумеется, въ готовый домъ
жениха; итакъ, мы въ данномъ случагЬ им-Ьемъ фактическое
ускореше или предвареше свадьбы... Отсюда—дальнейшее.
Несколько старше Катулла былъ малоизвестный поэтъ Левгй,
отъ поэмъ котораго намъ сохранились только заглав1я да от-
рывки; среди нихъ была также посвященная нашему сюжету
баллада подъ вычурнымъ заглав1емъ „Протесилаодам1я". Это
была, судя по отрывкамъ, настоящая баллада въ нашемъ смысле
слова, написанная короткими ямбическими стихами, точь-въ-
ЛЕВ1Й.
265
точь какъ и сама „Ленора"; переводя ея отрывки, я только
риему прибавилъ отъ себя. Лаодам1я тоскуетъ по пропавшемъ
безъ вести супруги; что онъ умеръ, этого она не знаетъ, и въ ея
дупгЬ со страхомъ за жизнь милаго борются и друпя заботы:
,,3атмилъ, боюсь, въ краю богатомъ
Красавицъ Ил1она рой,
Сверкая жемчугомъ и здатомъ,
Подруги память молодой;
Его пленила чужестранка—
О, еслибъ ложенъ былъ мой страхъ!—
Краса Востока, сард1янка
Съ лщцйской н'бгою въ очахъ!"
Съ этимъ мотивомъ мы до сихъ поръ еще не встречались—
и не встретимся даже въ подробной психологической картине,
которую начертало перо Овид1я; какъ это ни странно, но рим-
скШ поэтъ предварилъ имъ мысль новейшей баллады, и даже
не столько „Леноры* сколько „Людмилы", которая именно съ
нея и начинается:
„I^t ты, милый? Что съ тобою?
Съ чужеземной) красою,
Знать, въ далекой сторон!;,
Нзм'бнилъ, неверный, мнъ?"
Вероятно, и у Лев1евой Лаодамш ревнивыя опасешя усту-
пили место более реальному страху; мы этого не знаемъ. Какъ
бы то ни было, но реальный страхъ оправдывается: получено
извете о смерти Протесилая, и ея отецъ не намеренъ долее
ждать. Онъ пршскалъ для дочери новаго жениха; ея сопроти-
влешя напрасны, справляется свадьба. Эта свадьба описывается
подробно: тутъ и священнодейств!я, и пиръ, и чествовашя
боговъ и веселье смертныхъ:
И вдругъ смятенье, стукъ и грохотъ:
То ворвалась толпа шутовъ,
II льется пт>снь, и слышенъ хохотъ
Шумитъ потокъ нескромныхъ словъ—
обычная приправа греческой и римской свадьбы; Fescennina
jocatio. Наконецъ торжество кончилось, молодые уходятъ къ
себе:
266
VII. АНТИЧНАЯ ЛЕНОРА.
Вотъ надо всей землею сонной
Ужъ Ночь покровъ сомкнула свой,
И но природе утомленной
Разлился сладостный покой...
Ч4мъ-то злов'Ьщимъ в'Ьетъ отъ этой ночной тишины, сменившей
шумный день; мы зна<емъ этотъ мотивъ изъ „Леноры".
До той поры, какъ ночь пришла,
II темный сводъ надъ нами
Усыпался звездами...
II вотъ какъ будто легкш скокъ
Коня въ тиши раздался..
Повидимому, и у римскаго поэта зд4сь сл-Ьдовало появлеше
призрака. Вопли уведенной насильно невесты достигли слуха
ея любимаго перваго мужа, нарушили его чуткШ сонъ подъ по-
кровомъ земли; онъ приходить къ ней—приходитъ за ней.
Вотъ какъ мы, руководясь отрывками и общими чертами
фабулы, можемъ возстановить балладу Лев!я. Конечно, этихъ
отрывковъ слишкомъ мало для того, чтобы мы могли ручаться
за полноту нашей реконструкции. О статуй Протесилая въ нихъ
не упоминается вовсе; конечно, это могло быть д-Ьломъ случая^
но съ другой стороны, можно сослаться на то, что верс1я, очень
схожая съ только-что возстановленной, предполагается въ крат-
комъ резюме Евстае1я въ его коментарш къ ИгпадЗ} (II 315, и
41, ел.): „А друие говорятъ, что Лаодам1я, всл£дств1е гн4ва
Афродиты, и посл4 смерти Протесилая пылала любовью къ
нему; по получети извйстля о его гибели она не только стала го-
ревать о немъ, но и будучи заставляема отцомъ вступить во второй
бракъ, не отказалась отъ своей любви; насильно заключенная,
она все-таки проводила ночи съ мужемъ, предпочитая союзъ
съ мертвымъ общенш съ живымъ, пока не умерла отъ тоски".
О популярности нашего миеа въ александршекую и рим-
скую эпоху свидетельствуешь и краткш намекъ у Проперщя
(I 19); но такъ какъ онъ никакой новой черты не приба-
вляете къ тому, что намъ уже известно, то мы, не останавли-
ваясь на немъ, прямо переходимъ къ тому поэту, отъ котораго
намъ осталось единственное цельное произведете, посвящен1-
пое сюжету античной Леноры—къ Овидт.
0ВИД1Й.
267
VII.
«Лаодаьпя» Овид1я— не иросто баллада: это баллада-по-
слате. Она принадлежитъ къ циклу любовныхъ послашй ми-
еическихъ героинь, сохраненному намъ подъ двойнымъ загла-
в1емъ epistulae или heroides, и занимаетъ въ немъ тринадца-
тое м-Ьсто 1). Общая всЬмъ поэмамъ этого цикла форма такова:
героиня, по какой бы то ни было причине разлученная со
своимъ милымъ, пишетъ ему письмо. Понятно, что самый фактъ
такого письма былъ въ подавляющемъ большинстве случаевъ
вымысломъ самого поэта, а потому и выборъ момента для
него всецело завиеЬлъ отъ него. Онъ выбиралъ его съ такимъ
разсчетомъ, чтобы ему можно было ввести въ сочиняемое
письмо какъ можно болйе эффектнаго балладическаго матер1ала;
но иногда при этомъ встречались особаго рода трудности, и
между прочимъ въ нашемъ случае. Собственно балладическш
характеръ участь Лаодамш принимаетъ лишь послй получев1я
изв4епя о смерти Протесилая; но именно тогда не было уже
никакого основашя писать ему письмо. Онъ долженъ былъ,
поэтому, избрать бол4е раннш моментъ; а если такъ, то тра-
гед1я Лаодамш могла быть затронута лишь въ формй неволь-
ныхъ намековъ или предчувств1й. Разумеется, noasia отъ этого
ничуть не потеряла—совершенно напротивъ; исполненная зло-
в4щихъ чаянш, «Лаодамгя» принадлежитъ къ лучшимъ поэмамъ
всего цикла «Героинь».
Попытаемся, прежде всего, возстановить эпическую фабулу,
предполагаемую нашимъ поэтомъ; зная объ его стремленш исчер-
пать эпическш матер1алъ съ возможной полнотой, мы будемъ
имйть полное право исключить изъ этой фабулы все то, на чтЪ
въ нашей балладе не встретится никакого намека. А потому
мы заключаемъ: ничего такого, что могло бы вызвать гнйвъ
боговъ, въ Овид!евой «Лаодамш» не предполагается: ни упу-
щеннаго жертвоприношешя, ни предваренной свадьбы въ по-
г) Переводъ читатель найдетъ въ моей книг!»: Овщпй, баллады-по-
слашя, пер. t). -ЗЪлинскаго (изд. М. и С1. Сабашниковыхъ, Москва 19КЗ>
стр. 171 ел.
268
VII. АНТИЧНАЯ ЛЕНОРА.
луготовомъ домгЬ. Лаодам1я вышла за Протесилая по всЬиъ
правиламъ греческой обрядности; она живетъ царицей въ его
дом'Ь — теперь, въ его отсутств1е, подъ властью его стараго
отца, своего свекра Ификла, въ ближайшемъ общенш со своимъ
отцемъ Акастомъ и своей матерью и почетно навещаемая же-
нами филашйскихъ вельможъ. Правда, ея медовый м'Ьсяцъ съ
молодымъ мужемъ былъ прерванъ въ самомъ начали: этотъ
«врипидовскШ мотивъ мы должны предположить и у Овид1я,
хотя опредйленяаго указанш на это н4тъ. Этимъ объясняется
та своеобразная чувственность, которою баллада проникнута;
такъ и видно, что брачная жизнь еще не успела, говоря сло-
вами Катулла,
ЭДЬгою долгихъ ночей утолить ея жажды любовной.
Она еще молода: этимъ объясняется наивность сов$товъ,
которые она даетъ своему мужу, наивность, усугубляемую въ
нашемъ случае контрастомъ. Видь тотъ челов'Ькъ, которому
она такъ настоятельно советуете всячески беречь свою жизнь
и видеть свою единственную ц4ль въ томъ, чтобы, уйдя отъ
смерти, какъ можно скорей вернуться въ ея объятия — его
знало предаше какъ самаго храбраго и самоотверженнаго въ
ахейскомъ войск*, какъ того, который не задумался идти на
встречу верной смерти, чтобы, принеся себя въ жертву, обез-
печить своей родин-Ь усп*хъ на войн*.
Итакъ, Протесилай уплылъ отъ своей молодой жены поел*
первыхъ же дней ихъ брачной жизни; по уговору, онъ соеди-
нилъ свои силы съ прочимъ греческимъ флотомъ въ беотш-
ской гавани Авлидй, и зд4сь его съ прочими задержали не-
блатоир1ятные в'Ьтры. Объ этой задержке узнала Лаодам1я; и
вотъ она пишетъ ему туда же, въ Авлиду. Это избранный
поэтомъ моментъ; все дальнейшее могло быть сообщено лишь
въ вид* чаяшй и вйщанШ.
Протесилаю суждено погибнуть; въ этомъ сомн^шя н^тъ.
Уже при его уходи изъ дому произошла пустая, но зловещая
случайность: переступая за порогъ, онъ зад4лъ его ногой.
Лаодам1я заметила это тревожное знамеше и поспешила, въ
тихой молитв*, дать ему хорошее толковаше. Но ея душа
неспокойна, и она все-таки р-Ьшается написать мужу объ этой
0ВИД1Й.
269
нехорошей примите, чтобы онъ былъ осторожепъ въ бою. Но
это не все. Ее безпокоятъ сновидйшя: она видитъ своего
мужа по ночамъ съ грустнымъ выражетемъ лица и слышитъ
отъ него, вместо ожидаемыхъ нежностей, одни только печаль-
ный, зловЪпця слова. Да, онъ несомненно погибнетъ, и мы
знаемъ даже, какъ онъ погибнетъ: онъ будетъ убитъ, первымъ
спрыгнувъ на троянскш берегъ. В4щаше о томъ, что первый
гость вражьей земли будетъ первой жертвой войны, уже рас-
пространилось въ греческомъ войске; оно дошло и до Лао-
дамш, и ей страшно, какъ бы оно не сбылось на ея мужгЬ:
съ наивной настойчивостью проситъ она его не гоняться за
призракомъ пустой славы. Мы знаемъ также, отъ кого онъ
погибнетъ: имя Гектора запало въ сердце его жены и напол-
няете ее безотчетнымъ страхомъ. Еакъ она узнала о немъ?
Это вполне естественно: похищеше Елены, ближайшш поводъ
войны, было темой повсем'Ьстныхъ разговоровъ, всЬ интересо-
вались личностью искусителя и его речами; такъ и Лаодамш
были известно, что онъ, въ виду предстоящей войны, особенно
разсчитывалъ на помощь своего доблестнаго брата, перваго
изъ троянскихъ богатырей.
Итакъ, Протесилаю суждено пасть отъ руки Гектора въ
первой же схватки на троянскомъ побережьи; какова же бу-
детъ участь Лаодамш? Какому мотиву отдастъ ОвидЫ пред-
почтете — мотиву статуи или мотиву призрака? Или, быть
можетъ, онъ, подобно Еврипиду, комбинируете оба? — Несо-
мненно последнее; въ этомъ насъ убеждаете конецъ послашя.
Лаодам1я говоритъ о восковомъ изображенш, замгЬняющемъ ей
Протесилая; она описываеть его въ странныхъ, загадочныхъ
выражешяхъ; видно, что душа обреченнаго уже наполовину
переселилась въ его изваяше. Правда, въ одномъ онъ расхо-
дится съ Еврипидомъ: у того Лаодам1я велите изготовите себ'Ь
изображеше мужа уже послй того, какъ она узнала о его
смерти. Но это уклонете было необходимо, если вообще
Овидш дорожилъ этой чертой и хогЪлъ упомянуть о ней. А
съ другой стороны и «мотивъ призрака» затронута въ послгЬд-
нихъ стихахъ, въ торжественномъ обЪгЬ молодой жены „по-
следовать спутницей за мужемъ, куда бы онъ ее ни позвалъ,
случится ли то, чего она, увы, боится, или же онъ останется
270
VII. АНТИЧНАЯ ЛЕНОРА.
невредимъ". Очевидно, сбудется первое: убитый, онъ придетъ
за нею, и она вмйегЬ съ нимъ покинетъ этотъ м1ръ. О воз-
можности новой свадьбы не упоминается вовсе.
Такова эпическая канва Овид!евой баллады; но читателя
интересуетъ не столько она, сколько лиричесте узоры, кото-
рыми поэтъ ее разукрасилъ. Въ нихъ онъ и зд-Ьсь проявилъ
<;вое обычное мастерство. Передъ нами совершенно определен-
ный женскШ типъ, отличный отъ другихъ, соединенныя ха-
рактеристики которыхъ составляютъ нашъ сборникъ. Его фор-
мула можетъ быть выражена въ немногихъ словахъ: это —
влюбленная молодая жена, счастье которой было прервано въ
<;амомъ начали. ВсЬ ея мечты направлены къ его возстано-
вленш, веб ея чувства—волнующееся море между посл4днимъ
поц'Ьлуемъ разлуки и первымъ поц'Ьлуемъ свидашя. Интересно
проследить, какъ во всЬ ея мысли вплетается алой лентой это
представлеше любовной ласки. Она слышитъ о задержки флота
въ АвлидЪ—ей досадно, что даромъ пропадаютъ дни, отнятые
у ея поцЪлуевъ; она завидуетъ троянкамъ, что он*, снаряжая
'мужей въ бой, будутъ и провожать, и встречать ихъ лобза-
ниями; она со жгучей страстностью представляетъ себ4 сцену
возвращешя своего мужа и заранее вкушаетъ тЬ ласки, ко-
торыми она намерена прерывать его разскэ-зы о своихъ по-
двигахъ. Эти подвиги для нея ничуть не интересны.—она же-
лаете, чтобы ихъ было меньше. Изъ вс4хъ ахейцевъ подъ Илю-
номъ только Менелай имгЬетъ основаше быть храбрымъ, такъ
какъ только его въ осажденномъ город* ждетъ ласка уведенной
жены. У другихъ н-Ьтъ повода совершать отважные подвиги, и
менйе всего у Дротесилая. Ей больно при одной мысли, что
любимый ею человъкъ терпитъ невзгоды отъ жесткаго шлема
или брони; совершенно отождествляя себя съ нимъ, она хочетъ
по м-Ьр* возможности разделить эти невзгоды. Представлеше же,
что онъ можетъ получить рану, для нея прямо невыносимо: она
чувствуетъ, въ силу того же отождествлешя, что изъ этой его
раны ея собственная кровь брызнетъ навстречу обидчику.
Но эти цв^ты любовнаго счастья преждевременно поблекли
и завяли; до нихъ заранее дотронулась холодная рука смерти,
и мы везде чувствуемъ ея леденящее прикосновеше. Я уже
говорилъ о гЬхъ предчувств1яхъ, которыми наполнена наша
0ВИД1Й.
271
баллада; но я указалъ только на объективныя между ними, а
между гЬмъ Лаодам!я сама, точно влекомая роковой силой, ихъ
увеличиваетъ своей неосторожностью. Тогда, когда съ ея му-
жемъ при его уходе случилось то маленькое несчастье, она
хотела отозвать его, но во-время удержалась, зная, что отзы-
ваше уходящаго какъ бы заранее обрекаетъ его путь на не-
удачу; и все-таки она, увлекаясь своими страхами вслгЬдств!е
задержки въ Авлид'Ь, настоятельно просить мужа вернуться
домой и слишкомъ поздно зам'Ьчаетъ, что этим$ страстнымъ
отзывашемъ она увеличиваетъ число ду.рныхъ приметь. Лю-
бовь Менелая къ жене она съ его точки зр^тя одобряетъ,
но со своей — осуждаетъ: ей страшно при мысли объ ея по-
сл,Ьдств1яхъ. Страхъ и здесь увлекаетъ ее, и она заранее
скорбитъ о тЬхъ многихъ вдовахъ, которымъ придется оплакать
его месть,—забывая, что говорить заранЬе объ этомъ вдовстве
значить способствовать его осуществлению, и что вызванная
ею злая сила скорее всего можетъ осуществить его на ней
самой. Въ обоихъ случаяхъ она спохватывается—и этимъ лишь
усиливаетъ тяжелое впечатлите, производимое ея увлечетемъ.
VIII.
Память о Протесилае и Лаодамш хранилась не только въ
литературе; она была связана и съ культами, которые прави-
лись въ честь перваго изъ нихъ, какъ „героя" въ сакраль-
номъ значенш слова. Культъ героевъ, представляющш столько
сходства съ культомъ святыхъ въ хританской церкви, полу-
чилъ особое развитее, благодаря религш дельфшскаго Аполлона;
благодаря ей вся Грещя покрылась могилами героевъ, чество-
BaHie которыхъ было релииознымъ долгомъ соотвгЬтственныхъ
общинъ; возникли и предатя о явленш людямъ героевъ и
совершаемыхъ ими чудесахъ. Ихъ представляли себе исполин-
скаго роста—десяти локтей и более—и столь же сверхчелове-
ческой красоты; они карали гЬхъ, кто имъ отказывалъ въ ува-
женш, но и помогали вЬрующимъ, даруя имъ исцелешя отъ бо-
лезней и в4щан1я объ ожидающей ихъ въ будущемъ судьбе.
272
VII. АНТИЧНАЯ ЛЕНОРА.
Все славные участники троянской войны имели свои культы,
какъ герои, въ различныхъ частяхъ греческаго Mipa; им-Ьлъ
таковой и Протесилай. Онъ имйлъ даже два: одинъ на ро-
дине, въ оессалшской Филаке, другой — въ еракшскомъ го-
роде ЭлеунтЬ на Геллеспонте, противъ троянскаго побережья.
О первомъ упоминаетъ Пиндаръ: тамъ въ честь героя происхо-
дили конныя ристашя съ призами для победителей. Въ ЭлеунтЬ
находилась его могила, окруженная вязами; объ этихъ вязахъ
ходило предаше, что тЬ ихъ ветви, которыя были обращены
къ Трои, рано теряли свои листья, — символъ безвременной
смерти героя. Тамъ же находился и его храмъ съ прорица-
лищемъ, настолько богатый, что онъ соблазнилъ персидекаго
наместника во время ухода персидскихъ войскъ поел* платей-
скаго поражешя и былъ имъ разграбленъ. Это разсказываетъ
Геродотъ; но еще более, ч-Ьмъ шесть вековъ спустя, позднш гре-
ческш писатель Филостратъ подробно говоритъ объ элеунтскомъ
культе Протесилая въ своемъ д1алогЬ подъ заглав1емъ Негоь
cus. Одинъ финишянинъ, высадившись въ Элеунт4, вступаетъ
въ разговоръ съ тамошнимъ виноградаремъ; послёдшй пользуется
особымъ покровительствомъ героя Протесилая — „того еесса-
лшекаго", какъ онъ поясняетъ, „мужа Лаодамш,— это обо-
значете онъ особенно любитъ". Обо многомъ разспрашиваетъ
его фишшянинъ, касающемся чудесной посмертной жизни его
покровителя,—и мы съ удовольств!емъ читаемъ эту интересную
религюзную идиллт, напоминающую помпеянсте ландшафты,
въ которыхъ прислоненный къ дереву тирсъ и привешенный
кимвалъ напоминаютъ о присутствш божества въ охраняемой
имъ природе; съ т^мъ бблыпимъ интересомъ читаемъ мы ее,
что она написана уже въ эпоху борьбы язычества съ хриейан-
ствомъ, и то одухотворете и обоготвореше прекрасной природы,
которымъ она дышитъ, уже запечатлено печатью смерти, И вотъ,
между прочимъ, гость виноградаря спрашиваетъ его о любви его
героя къ Лаодамш; какова она теперь? „Онъ любитъ ее, чуже-
странецъ,—отвечаетъ виноградарь,—и ею любимъ, и они жи-
вутъ другъ съ другомъ, какъ самые нежные молодые супруги".
Это—последнее, что мы слышимъ изъ древности о Проте-
силае и Лаодамш и объ ихъ любви, поборовшей смерть.
ПАРЛАМЕНТАРИЗМЪ ВЪ РИМСКОЙ РЕСПУБЛИК*.
а уоо).
I.
„Совершенно напрасно воображаютъ, что парламентски
режимъ былъ изобретенъ во всЬхъ своихъ частяхъ англшской
нащей въ сравнительно недавнюю эпоху; мы увидимъ, что онъ
былъ въ силе уже у римлянъ две тысячи л4тъ тому назадъ".
Такъ читаемъ мы въ появившейся не такъ давно книге подъ
:заглав1емъ „La vie parlementaire к Rome sous la republique".
Ея авторъ, Ж. Б. Миспуле (Mispoulet), хорошо изв'Ьстенъ въ
ученомъ Mipi своими серьезными, отчасти даже капитальными
изслЪдовашями въ области древне-римскаго—государственнаго
и частнаго—права: находясь въ настоящее время, какъ секре-
тарь-редакторъ французской палаты депутатовъ, въ близкихъ
oтнoшeнiяxъ также и къ современному парламентаризму, онъ
обладаетъ всеми данными для того, чтобы не только со всей
научной полнотой и добросовестностью изложить свою матерт,
но и вдохнуть въ нее духъ живой действительности.
И въ самомъ деле, передъ нами и ученая, и живая,—а,
стало быть, полезная и интересная книга подъ выписаннымъ
выше заглав1емъ. Она составляетъ двенадцатый выпускъ изда-
ваемой известной парижской фирмой Thorin et fils „Библю-
теки исторш права и государственныхъ учреждены".
Само собою разумеется, что такое преимущественно совре-
менное понятсе, какъ парламентаризмъ, можетъ быть приме-
274 VIII. ИАРЛАМЕНТАРИЗМЪ ВЪ РИМСКОЙ РЕСПУБЛИКА.
нено къ римской старинЬ только подъ услов1емъ его растя-
жимости—полиаго соотв4тств1я не будетъ: оно и не требуется.
Наличность характерныхъ общихъ чертъ зд£сь и тамъ вполне
оправдываютъ выборъ слова и выборъ темы, доказывая пра-
вильность перваго и поучительность второй; эти обшдя черты
мы и отмйтимъ, следуя указашямъ автора, который ихъ вы-
двинулъ въ своей книгЬ вполне удовлетворительнымъ и исчер-
пывающимъ образомъ. А затЬмъ займемся и не менгЬе поучи-
тельяымъ войросомъ, почему парламентаризмъ въ полномъ,
современномъ значеши этого слова былъ въ древнемъ Римй
невозможенъ.
II.
Органомъ парламентская режима былъ въ Рпм4, разу-
меется, сенатъ, члены котораго, числомъ около 600, косвенно
избирались народомъ и заседали обыкновенно подъ предсЬда-
тельствомъ одного изъ обоихъ консуловъ. Правда, законода-
тельныхъ полномочш эта корпоращя, въ отлич!е отъ современ-
ныхъ парламентовъ, не имйла; но это различ!е, важное въ
государственно-правовомъ отношенш, не имйло вл1яшя на ха-
рактеръ прешй. Главное то, что мы находимъ въ Рим* „ пред-
ставителей правительства, хотя и бол4е могущественныхъ,
ч$мъ наши министры, но въ сущности поставленныхъ, подобно
имъ, въ зависимость отъ собрашя, избраннаго—косвенно—на-
родомъ, съ волею котораго они должны постоянно считаться".
Это по части идеи; по части же формы „читатель", говоритъ
тотъ же нашъ авторъ, „не замедлитъ убедиться, что парла-
ментере обычаи совсЬмъ не изменились съ того времени и
сумйегь безъ труда вставить современныя имена въ тотъ или
другой громкш инцидентъ, а также подметить и то, чтб мы не
совсЬмъ почтительно называемъ парламентской китайщипой".
Желая представить своимъ читателямъ все это, авторъ раз-
дйлилъ свою книгу на три части; въ первой онъ разсказалъ
обгщй ходъ развит1я римской конституции, вторая содержитъ
теоретически разборъ парламентской машины, третья—возста-
новлеше историческихъ заеЬдашй римскаго сената за то два-
дцатилЗше, о которомъ сохранилось наиболее св'ЬдЬнш на-
ДВЪ ПАРНИ.
275
чиная д'Ьломъ Катилины (63 г. до Р. X.) и кончая убшствомъ
Цезаря (44 г.).
Нечего говорить, что эта третья часть представляетъ самый
живой интересъ для современнаго читателя.
III.
Действительно, передъ нами развертывается очень пестрая
и очень ясная картина.
Какъ во всякомъ парламенте, услов1емъ страстности и,
быть можетъ, плодотворности прети является наличность дзухъ
партШ: одной — правительственной, другой — оппозищонной.
Называюсь он* себя optimates и populares. Первые, несомненно,
консерваторы, вторые, если угодно, либералы; следуетъ, однако,
помнить, что въ Риме, какъ и въ Англш, консерваторъ не
былъ реакцюнеромъ и, равнымъ образомъ, либерализмъ не имелъ
революцюннаго привкуса. Само собою разумеется, затемъ, что
кроме этихъ двухъ крупныхъ партш были „ультра" въ томъ
и другомъ направлен!и, были средшя группы различньтхъ от-
тенковъ. были, наконецъ, и татя, которыя объединялись не
столько идеей, сколько личнымъ обаяшемъ или вл]'яшемъ свохъ
руководителей.
Таковы элементы „парламентской жизни" римскаго сената.
Что касается, затемъ, ея самой, то следуетъ прежде всего
признать, что парламентскихъ скандаловъ въ современномъ
вкусе римскш сенатъ не зналъ. Даже появлеше такого пред-
мета всеобщей ненависти, какъ Катилина, въ памятномъ за-
седали 7 ноября 63 года скандала не вызвало. Произошла
гораздо более достойная и въ то же время гораздо более вну-
шительная демонстрация: сидевппе по соседству сенаторы по-
кинули свои места, оставляя заговорщика одинокимъ среди
опустевшихъ скамеекъ. Но, при всемъ томъ, разнообраз1е и
страстность нренш не заставляли желать ничего лучшаго.
Обыкновенно председатель-консулъ самъ излагалъ дело и
затемъ, соблюдая порядокъ старшинства, предоставлялъ слово
отдельнымъ сенаторамъ. Свобода и равенство были de jure
полныя, но фактически только самые вл!ятельные или сведушде
276 VIII. ПАРЛАМЕНТАРИЗМЪ ВЪ РИМСКОЙ РЕСПУБЛИКА.
сенаторы пользовались своимъ правомъ, да и тЬ выражались
кратко, такъ какъ до захода солнца должно было состояться
голосоваше. Въ другихъ случаяхъ консулъ подвергалъ обсу-
жденш докладъ какой-нибудь коммиссш; тогда слово предоста-
влялось первымъ д-Ьломъ ея главе. Д-Ьло осложнялось, когда
при подачгЬ мненШ возникало резкое разноглас1е между двумя
сенаторами; въ такихъ случаяхъ обычай разргЬшалъ непосред-
ственный споръ между ними, въ которомъ парламентская сво-
бода была доведена иногда до очень далекихъ пред'Ьловъ. Рав-
нымъ образомъ, и председатель могъ путемъ непосредственнаго
обращешя къ тому или другому сенатору вызвать его на откро-
венность; вообще его права были очень значительны, особенно
при голосованш, порядокъ котораго онъ всецело держалъ въ
своихъ рукахъ. Вотъ почему въ случае конфликта между пред-
седателем^ консуломъ и сенатомъ иоложеше послйдняго было
довольно невыгодное, и ему оставалось только, если онъ желалъ
настоять на своемъ, прибегнуть къ одному изъ обоихъ крайнихъ
средствъ: или обратиться къ заступничеству трибуновъ. или
заявить, что онъ не будетъ заниматься никакими другими де-
лами до гЬхъ поръ, пока его требоваше не будетъ уважено;
первое является особенностью римской конституцш, второе же
находитъ себе параллель въ „отказе" совремеиныхъ парла-
ментовъ, въ случае столкновешя съ правительствомъ, „воти-
ровать бюджетъ". Еще более пахнетъ современностью сцена,
которую нашъ авторъ (стр. 282) описываетъ следующимъ обра-
зомъ: „Очередь доходитъ до Клод1я... Онъ пытается произвести
обструкщю, сохраняя слово до конца засЬдашя; по, по проше-
ствш трехъ часовъ, онъ долженъ былъ кончить, не будучи въ со-
стояли устоять противъ криковъ и враждебныхъ манифестами
собран1яu.
IV.
Но, при всемъ томъ, римскш сенатъ не былъ парламен-
томъ въ современномъ смысле этого слова: не былъ потому,
что его члены не были депутатами. Депутаты избираются на
определенное время гражданами определенна^) округа—т.-е.,
говоря точнее, той парией, къ которой въ данпомъ округе при-
ВОПРОСЪ О ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВ*.
277
надлежитъ большинство; ихъ обязанность — сообразоваться съ
желашями к программой этой партш. Римск1е сенаторы, на-
противъ, въ течете всей своей жизни удерживаютъ гЬ полно-
моч1я, которыя были имъ вручены, хотя и косвенно, всЬмъ
римскимъ народомъ.
Вс-Ьмъ народомъ! Это гордое слово соответствовало действи-
тельности въ те далешя времена римской исторш, когда этотъ
народъ жилъ на семи холмахъ или въ ближайшихъ ихъ окрест-
ностяхъ; но чймъ шире распространялось римское гражданство,
тЪмъ более это соответеше было нарушаемо. Особенно острый
переломъ наступилъ къ началу перваго вика до Р. X.: когда
поел* великой италшской войны все свободное населеше Италш
до р^ки По получило римсшя граждансшя црава; тогда соби-
равшаяся на Марсовомъ поле толпа избирателей и количе-
ственно, и качественно перестала соответствовать „всему рим-
скому народу".
Тогда, казалось бы, и наступилъ удобный моментъ для
пересмотра римской конституцш въ духе современнаго парла-
ментаризма. Надлежало разделить сменившую Римъ Италш на
избирательные округа, съ темъ, чтобы каждый отправлялъ въ
Римъ, на определенное время, по одному депутату; надлежало,
затемъ, собранш этихъ депутатовъ предоставить законода-
тельныя права, которыми до техъ поръ пользовался „ весь на-
родъ", а ради этого—или слить его, такъ или иначе, съ се-
натомъ или поставить рядомъ съ нимъ, въ качестве своего
рода „палаты общинъ".
Подобно Моммзену, и нашъ авторъ считаетъ такое пред-
ставительство единственнымъ правильнымъ и спасительнымъ
для Рима исходомъ и не щадитъ упрековъ демократической
партш, что она этого исхода не нашла. „Организовать демо-
кратш*, продолжаетъ онъ (стр. 47), „согласовать ея режимъ
съ принципомъ свободы—это и есть та задача, надъ которой
мы трудимся вотъ уже целое стол^ие... Римская республика
въ этомъ деле не можетъ намъ служить примеромъ; но она
можетъ служить намъ урокомъ, указывая намъ на подводный
камень, о который она разбилась: цезаризмъ".
278 YJII. ПАРЛАМЕНТАРИЗМЪ ВЪ РИМСКОЙ РЕСПУБЛИКА.
V.
Почему, однако, этотъ столь естественный для современнаго
человечества исходъ не былъ найденъ римской демокрайей?
И почему—чтЬ еще изумительнее—никому изъ тогдашнихъ
деятелей не пришла въ голову даже возможность такого исхода,
хотя бы въ форме предположена, утоши?.. Историкъ, обыкно-
венно, берется за столь же легкую, сколь и безплодиую задачу,
доказывая, что несовершившееся не совершилось потому, что она
совершиться не могло; все же бываютъ случаи, когда именно та-
кого рода задачи раскрываютъ передъ нами интересныя стороны
народной психологш, и нашъ случай, кажется одинъ изъ нихъ.
Вспомнимъ небезызв"Ьстныя слова стараго англшскаго пар-
ламентар1я: „изо веЬхъ речей, выслушанныхъ мною въ парла-
менте, очень немногая заставили меяя изменить свое убеждете
и ни одна—своего голоса". Не будемъ останавливаться на томъ,
что въ упоминаемыхъ „очень немногихъ" случаяхъ почтенный
депутатъ, очевидно, подавалъ голосъ противъ своего убеждешя;
важно не это, а вообще та незначительная роль, которую
играетъ вольная, личная совесть человека въ сравненш съ
наказной совестью — если можно такъ выразиться — депутата.
Не трудно убедиться, что эта наказная совесть—необходимое
услов1е современнаго парламентаризма. Депутатъ—ставленникъ
своей партш; избирательный комитета поставилъ его кандида-
туру, имея въ виду, конечно, его талантъ, его знашя, его
нравственную безупречность (все это—драгоценное оруж1е въ
партшнои борьбе), но прежде всего и главнымъ образомъ его
благонадежность съ точки зрЬшя партш, его стойкость, его
непереубЬдимость. Отныне его путь предначертанъ; программа
партш—это и есть та наказная совесть, которая въ парламент-
ской жизни должна заменить его вольную, личную совесть. Целый
рядъ вопросовъ ею предрешенъ; что же касается остальныхъ,
связь которыхъ съ партшнои программой не сразу ясна, то его
отношеше къ нимъ будетъ ему предписано решешемъ фракцш.
После этого пусть его противники изощряютъ сколько угодно
свое краснореч1е на парламентской трибуне; erit sicut cadaver.
НАКАЗНАЯ СОВЕСТЬ.
279
VI.
Вотъ это и есть то услов!е, которое было невыполнимо для
римлянина. Я^тъ надобности вдаваться въ сравнительную оценку
античнаго и современнаго человека, ставить наивный вопросъ.
который „лучше"; немыслимость для гражданина античной
общины наказной совести вытекаетъ изъ центральнаго свойства
античной души — индивидуализма. Античность и индивидуа-
лизмъ—понята родственныя; до того родственныя, что одна
и та же эпоха новМшей исторш—эпоха гуманизма—раз-
сматривается одними, какъ эпоха возрождешя античности,
другими, какъ эпоха пробуждетя индивидуализма, при чемъ
гЬ и друпе одинаково правы. Среди римскихъ сенаторовъ масса
самыхъ разнообразныхъ характеровъ; есть сильные и слабые,
благородные и низменные. Вотъ Ста1енъ, вотъ Бульбъ, вотъ
Тальна: эти господа съ болыпимъ удовольстемъ продадутъ
свой голосъ за золото или статую, за улыбку вельможи или
за веселую ночь. Но, поступая такъ, они сознаютъ, что про-
данное принадлежало имъ, и что по совершенш акта продажи
они безличные, безчестные люди — а если они этого не со-
знаютъ, то т4мъ лучше это сознаютъ друпе. Считать же себя
свободными, честными людьми, отдавая свою личную совесть
въ кабалу партш, кружку, направленш — на это они совер-
шенно неспособны.
И въ этомъ заключается главное различ!е между древне-
римской и современной парламентской жизнью. Все полити-
ческое красноргЬч1е древняго Рима им4етъ своимъ предполо-
жетемъ полную свободу выбора, полную переуб'Ьдймость каждаго
слушателя. Конечно, партш есть; но принадлежность сенатора
къ партш обусловливается его личнымъ уб^ждешемъ, или по
крайней мйр-Ь его личнымъ желашемъ, а не его зависимостью
отъ своихъ избирателей. Неудивительно, что привыкшему къ
современной парламентской жизни человеку мноия явлешя той
жизни кажутся непонятными. Вотъ, наприм-Ьръ, сцена изъ за-
сЬдашя, посвященнаго вопросу о возвращенш Цицерона изъ
изгнашя. Весь сенатъ этого укелалъ; но коясуломъ былъ Me-
280 VIII. ПАРЛАМЕНТАРИЗМЪ ВЪ РИМСКОЙ РЕСПУБЛИКА.
теллъ Непотъ, врагъ Цицерона, а безъ соглас1я консула д'Ьло
состояться не могло. Тогда старппй сенаторъ, Сервилш Иза-
врШскш, обратился къ нему съ пламенной рйчью; онъ закли-
налъ его именемъ его предковъ, славныхъ въ римской исторш
Метелловъ, и умолялъ его не изменять традищямъ своего рода.
Непотъ былъ тронутъ до слезъ: отвечая Сервилш, онъ далъ
формальное обйщате не противиться возвращенш изгнанника. —
Возможно ли такое быстрое, непосредственное обращеше въ
современномъ парламенте? Шть; и вотъ нашъ авторъ считаетъ
его невозможнымъ также и въ римскомъ сенате. „Вероятнее",
говоритъ онъ (стр. 277), „что консулъ только воспользовался
этимъ случаемъ, чтобы нисколько театральнымъ образомъ сде-
лать извёстнымъ свое заранее принятое рйшеше". Увы! не
одна только эта сцена—весь характеръ римскаго сенатскаго
краснор^шя остается непонятнымъ для того, кто на него смо-
тритъ черезъ очки современнаго стойкаго и непереубйдимаго
парламентар1я.
VII.
Сравнительная оценка современной и античной души, по-
вторяю, не входитъ въ нашу задачу: очень возможно, что но-
вейшее человечество съ его сильнымъ сощальнымъ инстинк-
томъ сделало больше, ч4мъ античное съ его развитымъ инди-
видуализмомъ. Но болйе чймъ вероятно, съ другой стороны,
что оно не устояло бы противъ крайностей, къ которымъ его
влечетъ эта сила—противъ стадности, ремесленности, застоя—
если бы не воспринятые имъ элементы античной культуры,
уже много разъ содййствовавпие пробужденш личной совести
и личнаго свободнаго творчества.
НОВЫЙ ПАМЯТНИКЪ ДРЕВНЕРИМСКАГО БЫТА.
(1901).
I.
Памятникъ, который мы имгЬемъ въ виду, съ внешней
стороны весьма неказистъ. Пусть читатель представитъ себе
груду „кругляшекъ", чернаго или, по крайней мере, темнаго
цвета, величиною отъ медной полушки до трехкопеечной мо-
неты, съ неровной, шероховатой поверхностью. Взявъ кру-
гляшку въ руку, вы по в4су узнаете, что она свинцовая; всма-
триваясь пристальнее въ шероховатости ея поверхности, вы
не безъ труда замечаете, что то, что вы по первому впеча-
тл^нш склонны были принять за случайныя повреждетя подъ
вл1яшемъ времени и дурного обращешя, на самомъ деле
является изображея1емъ. Вы различаете — где человеческую
голову, гд'Ь всего человека, гд* животное, где дерево, где
чашу, четверикъ, кресло, жертвенникъ, где несколько буквъ.
Да, въ вашихъ рукахъ „памятникъ искусства"; все же не
торопитесь радоваться: искусство это довольно скромнаго и
низкопробнаго характера—это вы замечаете уже по темъ уси-
л1ямъ, которыхъ вамъ стоитъ определете изображаемыхъ пред-
метовъ. Вотъ—животное, о которомъ филологи вместе съ зооло-
гами будутъ спорить, къ какой породе млекопитающихъ его
причислить: не то собака, не то кошка, не то мышь. Вотъ—
человеческая фигура; только мужская или женская, этого намъ
уже не разобрать. Вотъ две фигуры, другъ противъ друга:
10-696
282 IX. НОВЫЙ ПАМЯТНИКЪ ДРЕВНЕРИМСКАГО БЫТА.
быть можетъ, божественная чета Дмскуровъ, а можетъ быть
и два дерущихся глад1атора. Вотъ—муха... если только это не
простая буква. Вотъ — орелъ; на это толковаше насъ наво-
дить оборотная сторона, представляющая, повидимому, Юпи-
тера, а то мы могли бы его принять за петуха. И такъ далее.
Конечно въ этой неопределенности виновато также и время,
не пощадившее нашихъ скромныхъ памятниковъ, но далеко
не оно одно: съ самаго начала это были, по всей видимости,
изд'кш грубой ремесленной техники, разсчитанныя на мас-
совый сбытъ среди невзыскательной публики.
При этой невразумительности и, какъ казалось, неинтерес-
ности изображешй, при малоцйнности самого матер1ала—
свинца—понятно, что нумизматы, къ области которыхъ наши
памятники естественно были отнесены, обращались съ ними
довольно пренебрежительно. Съ точки зр£шя коллекцюнеровъ-
любителей эти „пломбы" были какъ бы придачей нумизмати-
ческихъ коллекцш, покупаемой и сбываемой за оптовую цену:
не для нихъ заводили доропе футляры и витрины, где на
суконной или бархатной подкладке красуются статеры и тетра-
драхмы, aurei и динары; ихъ редко каталогизировали, а если
случалось, то нехотя и небрежно, какъ предметъ нестоющш
внимашя. При всемъ томъ вопросъ о назначенш загадочныхъ
кругляшекъ ставился, но опять-таки ставился, если можно
такъ выразиться, оптомъ; отвиты получались поэтому несоглас-
ные, произвольные и неубедительные, и наука о древнемъ
Риме сочла более благоразумнымъ обходиться вовсе безъ по-
мощи столь пенадежнаго источника. Такимъ образомъ памят-
ники, о которыхъ идетъ речь, сами по себе существовали уже
давно и были известны кое-кому въ ученомъ Mipi; но па-
мятниками древнеримскаго быта они не служили и служить
не могли до гЬхъ поръ, пока ихъ отношеше къ этому быту
оставалось неопределенными
Решить эту нелегкую задачу и этимъ обогатить науку о
древнеримскомъ быте новымъ источникомъ взялся нашъ мо-
лодой ученый, проф. М. И. Ростовцевъ. Приступая къ делу
не съ прихотливымъ подчасъ интересомъ любителя, а съ ме-
тодической выдержкой сведущаго филолога, онъ понялъ, что
при более чемъ лаконической несловоохотливости каждаго па-
свинцовыя кругляшки.
283
мятника въ отдельности только ихъ масса можетъ дать отвйтъ
на поставленный вопросъ; что ему, потому, необходимо собрать
съ возможной полнотою вс* относяпцеся сюда матер1алы. Это-то
онъ и им^лъ въ виду въ своихъ заграничныхъ путешествгяхъ,
предпринятыхъ имъ, впрочемъ, не съ одной этой, а съ обще-
научной целью. Завели они его далеко — не только во все
почти европейсшя государства, но также и въ северную Африку
и Малую Азш, всюду, однимъ словомъ, где можно было раз-
считывать найти более или менее значительныя коллекцш на-
шихъ пломбъ, въ общественныхъ ли музеяхъ или частныхъ
рукахъ. Но недостаточно было изучить и катологизировать ихъ
на мйстЬ: никакая опись не могла сохранить полнаго пред-
ставлешя, необходима™, однако, при сравнительномъ анализе
всей совокупности однородныхъ памятниковъ. Кое-что изсл-Ь-
дователю удалось прюбресть въ свою собственность — анти-
квары, какъ уже было замечено, ценили этихъ пасынковъ ну-
мизматики не особенно дорого — но понятно, что это было
лишь незначительное меньшинство. Для прочихъ пришлось за-
казывать гипсовые слепки; лишь по ихъ полученш г. Ростов-
цевъ могъ считать первую часть своей задачи—собраше ма-
тер1аловъ—па первыхъ порахъ оконченной.
Но, разумеется, это было лишь началомъ всего труда: со-
бравъ памятники, надлежало въ нихъ разобраться, прочесть и
классифицировать ихъ. Эти две работы должны были идти
параллельпо: неполно или неправильно прочитанный памят-
никъ могъ быть прочитанъ лучше при помощи другого, тожде-
ственная), но лучше сохраненная, или же родственнаго. Че-
ловеку, далеко стоящему отъ дела, не легко представить себе,
сколько при этой двойной работе получается мелкихъ, но
пр1ятныхъ и бодрящихъ успеховъ. Возьмемъ самый обыкно-
венный случай: часть изображешя на пломбе разобрана,
другая, вследств1е черезчуръ плохой сохранности, егЬтъ. Вдругъ
найденъ другой экземпляръ, на которомъ, наоборотъ, сохра-
ненная на первомъ часть изображешя пострадала, но зато
остававшаяся тамъ не разгаданной выделяется вполне отчет-
ливо — и вотъ при помощи этой находки решеше всей за-
гадки найдено. Или другой случай: на одной пломбе изобра-
жеше, рядомъ съ нимъ две непонятныя буквы- инищалы—
10*
284 IX. НОВЫЙ ПАМЯТНИКЪ ДРЕВНЕРИМСКАГО БЫТА.
очевидно съ ними ничего не поделаешь. Но вотъ еще одна
пломба, съ такимъ же изображешсмъ, но буквъ несколько
больше —опять piuieHie найдено. Важно, однако, следующее.
На пломбахъ, конечно, две стороны, съ различными изобра-
жешями на каждой: очевидно, оба они имели какое-нибудь
отношете къ назначенш пломбы. Они, стало-быть, „род-
ственны" между собою. Такъ, скажемъ, на пломбе № 1 имеются
изображешя а и Ь; но вотъ другая № 2, на ней изображеше
Ь повторяется, но вмЬсто а она даетъ новое, с—и такъ вотъ
уже три „родственныхъ" изображешя. Понятно, что эта игра
можетъ продолжаться; на № 3 мы можемъ найти a +d, на
№ 4 Ъ + е и т. д. А то и такъ: на № 5 можетъ оказаться
изображеше не тождественное, но все же схожее съ № 1 —
та же фигура тамъ стоитъ, здесь сидитъ—не а, стало быть,
а а', И такъ далее въ томъ же род*. Въ результат* мы по-
лучимъ более или менее замкнутый кругъ изображены—дру-
гими словами, однородную серую памятниковъ съ достаточно
больгаимъ числомъ изображен^ и легендъ, чтобы ответить на
вопросъ о своемъ назначенш. Действительно, эта счастливая
мысль „выделешя однородныхъ серш" была для г. Ростовцева
той ар1адниной нитью, которая вывела его изъ лабиринта. Онъ
им'Ьлъ благоразум!е ставить вопросъ о назначенш и смысле
не для всЬхъ пломбъ вместе взятыхъ, а для каждой однород-
ной ихъ серш въ отдельности; благодаря этому рЬшеше за-
гадки было найдено, немые до него памятники въ его рукахъ
заговорили.
Что они ему разсказали — это я постараюсь пересказать
читателямъ въ слгЬдующихъ главахъ; здесь замечу еще, что
онъ изложилъ результаты своихъ трудовъ въ трехъ одновре-
менно выпущенныхъ книгахъ, а именно: 1) латинской описи
всЬхъ ставшихъ ему известными пломбъ подъ заглав1емъ:
Tesserarum urbis Romae et suburbi plumbearum sylloge —
всЬхъ ихъ 3.600 номеровъ, не считая повторешй; 2) фото-
типическомъ атласе къ этой sylloge, въ которомъ на 12 та-
блицахъ воспроизведено около 800 пломбъ; наконецъ, 3) рус-
скомъ изследованш подъ заглав1емъ: „Римсшя свинцовыя тес-
серы" (вс4 три въ С.-Петербург* въ 1903 г.). Какъ видитъ
читатель, нашъ авторъ свои пломбы называетъ „тессерами";
МЕТОДЪ ОБРАБОТКИ.
285
этотъ не сразу вразумительный терминъ стоитъ въ связи съ
т4мъ отв'Ьтомъ, который онъ далъ на вопросъ о ихъ назна-
ченш. Подобно этому назначение, и самый терминъ будетъ
объясненъ въ дальнЬйшемъ.
II.
Pauem et circenses — таковы были, по словамъ римскаго
сатирика, обе оси, вокругъ которыхъ вращались все колеса
мыслей и чувствъ обыкновенная римскаго гражданина... и
его ли одного? Другой сатирикъ, писавшш сатиру уже не на
одинъ только Римъ, а на человечество и даже м1ръ,—Шо-
пенгауеръ, — видгЬлъ въ этихъ двухъ словахъ символъ всей
жизни человека, поочередно бичуемаго обоими врагами своего
существовашя, нуждой и скукой. Вернемся, однако, къ Риму.
Отв'Ьтъ на первое, самое насущное требоваше посл4довалъ
уже къ концу второго в-Ька до Р. X. въ форме, поражающей
насъ на первый взглядъ, а именно, что всякш римскш граж-
дапинъ, какъ таковой, им'Ьетъ право на известный минимумъ
хлеба; доставлять' ему таковой обязана была казна, т.-е., дру-
гими словами, провинщалы, такъ какъ поборами съ нихъ по-
полнялась казна. Стали появляться одинъ за другимъ такъ
называемые фрументарные законы, им4вдие целью регулиро-
вать то, что позднее стали называть фрументащями, т.-е. обез-
ne4enie хлЬбомъ римской городской толпы. Не намъ осуждать
это скороспелое piineHie сощальнаго вопроса: его осудила
iiCTopifl, свидетельствующая о вредномъ вл1яши вскормленнаго
и развращеннаго даровымъ хлебомъ городского пролетар1ата на
римскую жизнь послгЬднихъ временъ республики. Ея наслЗДе
досталось принципату, а съ нимъ и вопросъ, что делать съ
привыкшей къ государственной помощи столичной толпой.
Отв'Ьтъ вышелъ не особенно героически, не особенно гуман-
ный, но умный и ласковый, какъ и все, что выходило изъ
рукъ Августа: было решено, что государственную помощь по
части пропиташя будутъ получать не римсше граждане вообще,
и наиболее бедные среди нихъ, число которыхъ достигало,
впрочемъ, почтенной цифры 200.000. Это были знаменитые
286 IX. НОВЫЙ ИАМЯТНИКЪ ДРЕВНЕРИМСКАГО БЫТА.
отныне aere incisi, счастливые обладатели пенсюннаго би-
лета—по-римски „фрументарной тессеры" —обезпечивающаго
имъ право на получеше известной мерки зерна въ М'Ьсяцъ,
билета, который они, впрочсмх, имели право не только заве-
щать, но и продать. Несмотря на эту последнюю льготу, под-
рывающую практическую целесообразность нововведешя, но
последовательно вытекающую изъ либеральная характера рим-
скихъ политико-экономическихъ ипститутовъ — можно будетъ
сказать, что съ императорской реформой фрументащй элементъ
благотворительности былъ введенъ въ государственную адми-
нистрацию; отсюда былъ только одинъ шагъ до того разумнаго
и гуманнаго принципа, который впервые провозгласила хри-
спанская община и далее котораго и современная культурпая
жизнь не пошла — принципа: „трудоспособному — трудъ, не-
трудоспособному— подаяше" (ts/vittj epyov, u&pavef s\boc),
какъ гласитъ одно, очень замечательное место въ восьмомъ
изъ приписываемыхъ Клименту Римскому посланш.
Все это было, разумеется, известно и раньше; не была
известна детальная организащя этого дела, и вотъ ее-то вы-
яснили скромные памятники г. Ростовцева.
Представимъ себе прежде всего эпоху Августа или Тибе-
pia. Нашъ пенсюнеръ желаетъ получить свою ежемесячную
порцш; получитъ онъ ее въ определенномъ месте города, по
какъ? Нужно передать заведующему чиновнику какой-пибудь
документъ взаменъ получаемой порцш — не можетъ же онъ,
по предъявляемымъ для удостоверешя свидетельствам^ запи-
сывать имя, родъ и трибу каждаго, въ то время какъ тысячи
другихъ ждутъ очереди! И вотъ пенсшнеръ отправляется предва-
рительно—по нашему, къ участковому приставу, а по-римски--
къ викомагистру; тамъ онъ получаетъ медную монету, носящую
на лицевой стороне изображеше головы императора, а на обо-
роте—цифру (отъ I до XIX) въ лавровомъ венкЬ. И то и дру-
гое подобрано съ умысломъ: голова императора говорить на-
шему пролетарш, что то, что онъ имеетъ получить, есть по-
дарокъ ему отъ императора — пусть онъ знаетъ, что онъ на
иждивенш у главы государства, это сознаше поведетъ къ укре-
плешю его верноподданническихъ чувствъ, а стало быть, и къ
упрочетю монархш и спещально правящей династш. Что ка-
ТЕССКРЫ.
287
сается цифры, то ея значеше, если не считать лавроваго венка,
менее идеологическое: это просто номеръ того магазина, где
будетъ производиться раздача. Понятно, что при значительномъ
количеств* пенсюнеровъ—вспомнимъ, что ихъ было 200.000 —
одного магазина было мало: вероятнее всего, ихъ было одно
время 20, по одному на каждыя 10.000. Разумеется, былъ
возможенъ и другой способъ: прикрепить каждаго обитателя
данной части заранее къ данному магазину и выдать ему марки
за годъ впередъ, по одной на каждый м-Ьсяцъ; тогда на обо-
роте вместо ненужной цифры придется изобразить имя каждаго
месяца... НЬтъ, не имя, какъ это принято у насъ, а соответ-
ственно более конкретному мышлешю античнаго человека, сим-
волъ, т.-е. знаки зод1ака, соответствующее отдельпьшъ мгЬся-
цамъ. При широкой популярности астрологш эти знаки были
известны вс^мъ грамотнымъ людямъ: разъ на обороте знакъ
Рыбъ—ясно, что это февральская марка.
Перенесемся въ правлеше Нерона: продовольственное дело
централизовано, каждому пенсюнеру приходится ежемесячно въ
определенный день отправляться въ хлебную биржу (т. наз.
porticus Minucia). Но въ прочемъ перемепъ не произошло:
только марки въ участке выдаются уже не бронзовыя, а ради
дешевизны свинцовыя—видно, имиераторъ уже не такъ инте-
ресуется хлебнымъ дЬломъ.
Спустимся еще на полъ-столе^я ниже: та же хлебная
биржа, те же свинцовыя марки, но только головы императора
яа нихъ уже нетъ. Дело сделано, учете принесло свои плоды.
Пролетар1атъ настолько свыкся съ мыслью, что его кормилецъ—
императоръ, что уже нетъ надобности постоянно ему о ней
напоминать; скорее могло показаться профанащей отливать го-
лову императора на такой презрЬнной вещи, какъ свинцовая
кругляшка. Ее заменили друпя эмблемы, довольно интересныя:
то колосья или хлебная мерка, на содержаше которой указы-
ваютъ торчапце изъ нея колосья, то взаменъ этихъ разсчи-
танныхъ на аппетитъ проголодавшихся пролетар1евъ изображе-
ны, или же противъ нихъ, на обороте—символы хлебородныхъ
провинцш; змея, какъ намекъ на Египетъ, носорогъ, какъ
символъ Африки, кроликъ, какъ представитель Испаши; то
увЬщате бережно обращаться съ императорскимъ хлебомъ въ
288 IX. НОВЫЙ ПАМЯТНИКЪ ДРЕВНЕРИМСКАЯ БЫТА.
вид'Ь изображешя добродйтельнаго и домовитаго зверька, какъ
улитки или муравья... на ряду съ ними г. Ростовцевъ (стр. 75)
называетъ и кузнечика, но эзоповская басня, переделанная Кры-
ловымъ, этого толковашя не рекомендуешь, и я думаю скорее,
что кузнечикъ имйетъ зд4сь другое символическое значеше, на-
поминая получателю летнее время, когда солнце печеть и
хл4бъ наливается. Ну, а затЪмъ, разумеется, боги-покрови-
тели удачи и достатка, Abundantia, Bonus Eventus, Felicitas
и друие.
Кстати: теперь читатель знаетъ, что такое эти тессеры,
которымъ г. Ростовцевъ удйлилъ столько внимашя; „тессе-
рами" назывались въ Римй именно наши контрольныя марки
или билеты. Вообще, одной изъ главныхъ причинъ различ1я
матер1альной культуры въ древности и у насъ была сравни-
тельная дороговизна тамъ такихъ матер1аловъ, которые у насъ
принадлежатъ къ самымъ малоцбннымъ. Такъ, дороговизной
стекла объясняется тотъ особый видъ частныхъ домовъ въ
древнемъ Mipi, который насъ поражаетъ въ Помпеяхъ. Такъ и
въ нашемъ случае дороговизной бумаги объясняется употребле-
Hie иныхъ—къ счастью для насъ, болгЬе прочныхъ матер1аловъ
для свид4тельствъ и тому подобныхъ документовъ. Египетъ со-
хранилъ намъ сотнями податныя и друпя росписки на глиня-
ныхъ черепкахъ („остракахъ") и далъ намъ этимъ возможность
возстановить точную картину податного д$ла по крайней мйрЬ
для одной провинщи Римской Имперш: такую же службу со-
служили намъ свинцовыя тессеры для фрументащоннаго д^ла,
а также для иныхъ сторонъ римской жизни, о которыхъ р^чь
будетъ впосл4дствш. Но что значитъ слово tessera? Его пер-
воначальное значеше—повидимому отъ греческаго теооара —
прямоугольная табличка. При заключенш союза гостепршмства
хозяинъ и гость ломали такую табличку пополамъ; каждая сто-
рона оставляла ce6i свою половину, какъ наследственный „сим-
волъ" союза, по которому даже потомки могли признать въ
себЬ „гостепршмцевъ", прилаживая об'Ь половины одну къ дру-
гой по пролому. То была tessera hospitalis; отсюда слово tessera
распространилось и на друпя удостовйретя, безотносительно
къ ихъ внешней (круглой или овальной) форм'Ь.
ИГРЫ.
289
III.
Поел* средства отъ голода — средство отъ скуки, посл-Ь
panis—circenses, а съ ними и друпя зрелища и увеселешя.
Уже съ давнихъ поръ римскш сенатъ въ лиц'Ь своихъ эдиловъ
и преторовъ окуналъ имъ довольство римской черни, а съ нимъ
и безопасность "свою и безоружной Италш отъ вспышекъ на-
роднаго гн-Ьва; римеше цезари, какъ правительствующш органъ,
въ этомъ отношенш стали сначала рядомъ съ сенатомъ, а за-
гЬмъ и на его мйсто. Они не жалили средствъ для того,
чтобы заставить столичную толпу долго говорить о блеске
своихъ игръ; положимъ, въ этомъ отношенш эдилы и преторы
эпохи сенатскаго режима были ихъ достойными предшествен-
никами, но императорская пышность превзошла республикан-
скую настолько, насколько огромный и въ своемъ разрушенш
Колоссей превзошелъ сравнительно скромныя постройки вре-
менъ Суллы и Помпея.
Игры были различныхъ родовъ: выше всЬхъ по своему
культурному вл1янно стояли игры въ театре, сценичесшя пред-
ставлешя трагед1й и комед1й; атлетическш характеръ носили
игры въ стадш, перенесенныя въ Римъ изъ Грещи и никогда
особенно не прививпияся; зато широкой популярностью поль-
зовались игры въ амфитеатре, т.-е. пвдаторегля представле-
шя, и въ цирки, т.-е. ристашя колесницъ. Эти дв4 посл'Ьд-
нихъ категорш преимущественно имеются въ виду тамъ, гд4
говорится объ увеселешяхъ римской толпы; глад1аторы-поб4-
дители и возницы-победители,— таковы были любимые герои
Рима. Впрочемъ, въ амфитеатръ приходили не только для того,
чтобы видеть бой глад1аторовъ между собою: особой приманкой
были т. наз. venationes, т.-е. бой зверей, преимущественно ди-
кихъ, какъ между собой, такъ и съ людьми. А иногда съ по-
мощью особыхъ приспособлены вся арена погружалась въ воду:
въ образовавшшея такимъ образомъ бассейнъ въезжали корабли
съ командой и дессантомъ, на глазахъ зрителей происходило
подоб1е морского сражешя (naumachia). Все это вмести взятое
образовало одну изъ самыхъ блестящихъ и захватывающихъ—
290 IX. НОВЫЙ ПАМЯТНИКЪ ДРЕВНЕРИМСКАГО БЫТА.
но, конечно, далеко не самыхъ почетныхъ страницъ исторш
императорскаго Рима; интересная для историка-моралиста, она
еще более интересна для историка-психолога,—для того, кто
выяснилъ себе, что все это соединеше пышности и жестокости
было не прихотью высшей власти, а необходимымъ двигате-
лемъ общественнаго организма.
Разъ игры были императорской милостью, подобно фру-
ментащямъ, то и каналы, посредствомъ которыхъ эта милость
могла проникать въ народъ, должны были быть аналогичны;
другими словами, марочная система, уместная тамъ, была
уместна и здесь. И действительно, намъ сохранено очень много
тессеръ, отношеше которыхъ къ зрйлищамъ очевидно по вы-
литымъ на нихъ изображешямъ... Да, изображешямъ; любовь
античнаго человека ко всему конкретному сказалась и здесь.
Нын4шн1е театральные билеты, безъ сомнЬшя, очень целесо-
образный и полезный институтъ; но можно ли представить
ce6i бол'Ье тоскливую коллекщю, чЪмъ коллекщю старыхъ
театральныхъ билетовъ? Про тессеры, напротивъ, никто этого
не скажетъ; какъ ни грубы ихъ изображетя, а все же это
ничто большее, ч-Ьмъ сухое удостовгЬрен1е: это—символъ также
и въ нашемъ смысли слова. Можно даже сказать: въ качестве
удостов^ретя он* уступали нашимъ. Получившая ихъ беднота
знала, что место въ театре или амфитеатре ей обезпечено, но
какое—это будетъ зависать отъ ея собственной выносливости. И
вотъ за много часовъ до спектакля, вероятно даже съ вечера, она
осаждаетъ здаше; у каждаго входа —ихъ же было множество—
толпятся жаждупце зрйлищъ квириты; вновь прибывающш сна-
чала обходитъ здаше, чтобы убедиться, въ какой „клинъ" ему
легче будетъ попасть, и, облюбовавъ ту или другую кучку, при-
стаетъ къ ней и терпеливо ждетъ очереди. Начинается впускъ;
приставленный ко входу „диссигнаторъ" отбираетъ у посетителей
ихъ тессеры—онъ знаетъ, сколько ему можно впустить народу.
Положенное число онъ впускаетъ, остальнымъ отказываетъ, пре-
доставляя имъ искать себе пристанища въ другомъ „клине". И,
конечно, они его найдутъ—ведь тессеръ выдано не больше, чемъ
здаше можетъ вместить публики—но только придется поискать,
и места имъ достанутся уже не изъ лучшихъ: те давнымъ давно
уже заняты более предусмотрительными людьми.
ИГРЫ.
291
Всей этой процедуре насъ научили сохраненныя тессеры..
не столько, впрочемъ, т4мъ, чтб на нихъ изображено, сколько
т£мъ, чего на нихъ н^тъ. НгЬтъ же на нихъ того, что мь
сочли бы главнымъ: обозначешя мйста, или, по крайней M-fepi,
„клина" (читатель, конечно, догадался, что подъ клиномъ,
cuueus, римляне разумели клинообразное отдЗзлеше амфитеа-
трально расположенныхъ м4стъ, т.-е. промежутокъ между двумя
рад1усами, соотв'Ьтствуюпщг одному входу). А разъ этого обо-
значена н4тъ—описанный порядокъ является единственно воз-
можными
По самимъ же изображешямъ мы узнаемъ гораздо больше.
Прежде всего, голова императора играетъ на нашихъ тес-
серахъ приблизительно такую же роль, какъ и на фрумента-
щонныхъ: другими словами, городскую толпу сначала нужно
было пр1учить къ мысли, что и panem и circenses даритъ имъ
императоръ, а загЬмъ, когда урокъ былъ надлежащимъ обра-
зомъ затверженъ, его повторять перестали.
ЗагЬмъ: изъ трехсотъ свыше типовъ зрйлищныхъ марокъ
только четыре моэдао было отнести къ театральнымъ предста-
влетямъ, остальныя почти вс/Ь относятся къ амфитеатру или
цирку, т.-е. либо къ кровавымъ боямъ на арен'Ь, либо къ
б'Ьгамъ колесницъ. Результатъ этотъ никакъ нельзя назвать
отраднымъ: видно, въ театрахъ особенной гЬсноты не было.
Тщетно Сенека громилъ жестошя зрелища въ амфитеатрахъ,
съ которыхъ „люди возвращаются безчеловйчн-Ье вслЬдств1е
того, что были среди людей *; тщетно Плинш Младшш изда-
вался надъ безсмысленностыо цирковыхъ ристалищъ съ ихъ
парт1ями и партсйными симпайями—публика бол£е жаждала
ольяиевгн, вызываемаго видомъ крови или игрой фортуны, чгЬмъ
умственныхъ наслажденш. Это знали и изготовители тессеръ:
эти послйдшя также должны были возбуждать въ обладателяхъ
сладкое предчувств1е того, что имъ предстояло увидать. На
многихъ изображены глад1аторы; но, конечно, при маломъ
калибре тессеры и грубости работы нельзя было передать того,
что было всего дороже для публики—индивидуальныхъ чертъ
любимцевъ. На другихъ красуется корабль—это значитъ, что
предстоитъ „навмах1я", морское сражеше. Но особенно много
мотивовъ дали venationes... въ буквальномъ переводи—„охоты",
292 IX. НОВЫЙ ПАМЯТНИКЪ ДРЕВНЕРИМСКАГО БЫТА.
а на дЬл'Ь—не совсЬмъ. „Изображешя", говорйтъ нашъ авторъ
(стр. 104), „распадаются на две серш: изображаются либо
яохотники" въ схватки съ различными зверями (львомъ, каба-
номъ, медв'Ьдемъ), либо бои зверей между собою. Особаго вни-
машя заслуживаете изъ первой серш тессера № 580: на
одной стороне ея изображенъ бой охотника со львомъ, на
другой —съ кабаномъ. На лицевой сторон* находится контра-
марка: SOT 0..." надобно знать, что это 9, какъ инищалъ
греческаго слова 8ANAT02 („смерть"), у яменъ собствен-
ныхъ соответствовало нашему знаку f; такимъ образомъ вы-
писанныя буквы означали: „Сотюнъ умеръ" или, в4рнгЬе,
„убитъ". „Тессера"? продолжаете авторъ, „очевидно дважды
служила маркой: во второй разъ выпускался вторично левъ,
отъ котораго погибъ яебезъизв'Ьстный, повидимому, охотникъ.
Такъ то входной билете служилъ до некоторой степени и про-
граммой, указывая на piece de resistance даннаго дня игръ".
Такъ представляется дело, если взглянуть на него глазами
публики; къ счастью, мы для дополнешя картины можемъ
взглянуть на нее также и глазами ея героевъ, т.-е. «охот-
никовъ» — на нее и заодно на самую публику: она видь не по-
следняя часть картины. „Но Тотъ, кто сказалъ; просите и
дастся вамъ—далъ просящимъ тотъ исходъ, котораго каждый
желалъ. Видь когда они говорили между собой о своемъ вож-
д'Ьленномъ мученичестве, Сатурнинъ высказалъ желаше, чтобы
его ставили противъ всЬхъ зверей, дабы ему достался самый
славный вйнедъ; согласно этому, въ самомъ начале зрелища
онъ и Ревокатъ подверглись укушешямъ леопарда, а потомъ
ихъ на подмосткахъ ломалъ медведь. Сатуру же медведь былъ
противнее всехъ, онъ надеялся, что его прикончитъ леопардъ
однимъ укушешемъ. Когда онъ, поэтому, былъ сопоставленъ
съ кабаномъ, то не онъ, а тотъ охотникъ, который его при-
вязывалъ, былъ заколотъ этимъ зверемъ и скончался на сле-
ду юпцй день, Сатуръ же былъ только сшибленъ съ ногъ. Когда же
его привязали къ подмосткамъ для встречи съ медведемъ, мед-
ведь не пожелалъ выйти изъ клетки, такъ что онъ вторично
остался невредимъ.
„Молодымъ же женщинамъ (патрищанке Перпетуе и ра-
быне Фелицитате) дьяволъ приготовилъ свирепую корову, вы-
МУЧЕНИКИ.
293
державъ для посмешища соотв4тств1е н въ отношенш пола;
ихъ раздали и въ с4тчатыхъ накидкахъ привели на арену
Возропталъ народъ, видя, что одна — нужная д-Ьвушка, дру-
гая — родильница съ капающимъ изъ грудей молокомъ. Ихъ
увели и въ рубашкахъ привели опять. Первой была сшиблена
Перпетуя; упавъ, она прикрыла туникой обнаженное бедро,
бол'Ье заботясь о стыди, чЬмъ о боли; зат$мъ, найдя свою
шпильку, она приколола волосы: не подобало, в'Ьдь, мученице
принять смерть съ распущенной косой, чтобы не казаться
скорбящей въ минуту своей славы. Посл'Ь этого она встала и,
увид'Ьвъ, что Фелицитата сшибленная лежитъ на земли, подо-
шла къ ней, протянула ей руку и подняла ее. 064 стояли
рядомъ; но тутъ жестокость народа была побеждена, и ихъ
увели. Оставался Сатуръ; когда къ нему, ужъ къ концу зре-
лища, выпустили леопарда, онъ отъ одного его укушетя былъ
облитъ такимъ обильнымъ потокомъ крови, что это было какъ бы
вторымъ крещешемъ ему: такъ, хотя и по-своему, понялъ это
и народъ, воторый сталъ ему кричать: „съ легкой банькой,
<;ъ легкой банькой!" (salvum Шит, salrum Шит. Passio S.
J^rpetuae 19 ел.).
Да, картина интересна во всЪхъ своихъ частяхъ: небез-
полезно помнить ее, перебирая относяпияся сюда свинцовыя
тессеры г. Ростовцева, описанныя начиная съ № 579 его
Sylloge и изображенныя на таб. IV атласа: это сопоставлеше
человека со львомъ или кабаномъ заранее настраивало фан-
тазш обладателя, предваряя жестоко-сладострастное опьянеше
при вид* алой крови, ключемъ бьющей изъ б4лаго тгЬла жи-
вого человека.
IY.
Будетъ, однако, о panem et circenses; обратимся къ дру-
гимъ сторонамъ императорской политики, бол-Ье безобиднымъ съ
точки зр^шя политической нравственности, на которыя тоже
свинцовыя тессеры проливаютъ новый св'Ьтъ. Д4ло идетъ, выра-
жаясь по современному, объ учреждены пажескаго корпуса.
Итал1я была безповоротно аристократической страной. Не
даромъ институтъ кл1ентелы получилъ зд'Ьсь наибольшее рас-
294 IX. НОВЫЙ ПАМЯТНИКЪ ДРЕВНЕРИМСКАГО БЫТА.
пространеше и вылился въ самыя характерный, самыя отчет-
ливыя формы: немнопе сравнительно роды держали въ своихъ
рукахъ и муниципальную землю, и населете, преуспйяте ко-
тораго тысячью нитей было соединено съ преуспёятемъ era
синьоровъ. И таковой Итал1я, какъ известно, осталась и въ
средше века, и въ новыя времена почти до нашихъ дней,
когда об4дн4ше синьорш силою наталкиваетъ нащю на но*
вые пути.
Намъ не совсЬмъ понятно то обаяше, та святость, можно
сказать, которой древнее имя окружало своего носителя въ
глазахъ римлянъ и италШцевъ вообще. „Я, все же, почтен-
нее моего коллеги-отпущенника"; говоритъ одна личность у Го-
ращя. „Ну и что же?" насмешливо ему отвйчаетъ народъ,
„ужъ не вообразилъ ли ты, чего добраго, что сталъ Павломъ
или Мессалой?". Немного спустя друзья порядка попрекали
мятежные леионы именами ихъ главарей. „Что это? каме-
нибудь Перценнш или Вибулены будутъ править Римомъ вместо
Нероновъ и Друзовъ?" Да, Эмилш Павлы, Валерш Мессалы,
Клавдш Нероны, Ливш Друзы — изъ этихъ именъ состоитъ
вйнецъ славы римскаго народа; чтобы удержать его въ своихъ
рукахъ, нужно было завладеть ихъ носителями.
И вотъ для этой цели учреждается корпоративная органи-
защи римской знатной молодежи. Каждый сенаторскШ сынъ
поступаетъ въ эту корпоращю, во главе которой стоитъ самъ
предполагаемый престолонасл'Ьдникъ, какъ „начальникъ моло-
дежи" princeps juventutis... He такъ давно этотъ титулъ былъ
присвоенъ знаменитому Бруту до его сенаторства, но теперь
времена уже не те, и ужъ, конечно, не Брутовъ должна была
воспитывать организащя, имеющая престолонаследника своимъ
главой. Воспитательпымъ средствомъ должны были служить
всякаго рода физичесшя упражнешя, д-Ьлаюцця человека кр^п-
кимъ и выносливымъ; это—школа для будущихъ победителей
страшнаго врага на евфратской границе, пароянъ. А пока
наши юнцы резвятся на Марсовомъ поле и въ определенные
дни приглашаюсь весь Римъ любоваться на свою ловкость,
исполняя передъ приглашенными свойственную ихъ возрасту
игру. Такъ некогда и сынъ основателя императорскаго рода,
1улъ, во главе троянской молодежи исполнялъ передъ своимъ
ОРГАНИЗАЦИЯ МОЛОДЕЖИ.
295
родителемъ игру, описанную Виргил1емъ въ V книге Энеиды;
оттого-то—говорить услужливая легенда—эти игры и поныне
носятъ имя троянскихъ. Напрасно Горацш, сынъ земли и
питомецъ греческой философш, предостерегалъ своего государя
противъ возстановлешя древней Трои: она возстановлялась сама
собой, императорская Итал1я готовилась стать такой же аристо-
кратической, какой была и республиканская; нужно было только
превратить нобилитетъ въ дворянство. Такъ-то монархическая
идея заключаетъ союзъ съ древнейшей сакральной легендой
Рима: молодая гвард1я императора группируется вокругъ троян-
скихъ святынь.
Это, положимъ, было намъ известно и помимо тессеръ:
эти послЬдшя лишь иллюстрируютъ сказанное, да дополняютъ
нйкоторыя подробности организацш. Такъ мы изъ нихъ узнаемъ,
что отдельные отряды юношества стояли подъ начальствомъ
особыхъ магистровъ, коихъ он4 намъ называютъ нисколько;
но главное, что на игры «юношей» народъ приглашался съ
помощью т^хъ же марокъ. Что же касается иллюстрацш...
какъ-ни-какъ, а интересно на тессер'Ь, вокругъ увенчанной
головы Нерона, прочесть надпись: „непобгЬдимаго Нерона"
(Neronis invicti) съ именами магистровъ на обороте. Непобе-
димымъ былъ онъ. увы, не на войне, которой онъ никогда не
видалъ, а въ гЬхъ же играхъ, на которыхъ онъ командовалъ
своей молодой ратью, какъ princeps juventutis, причемъ побе-
ждать его, понятно, нельзя было. Страстное увлечете этими
состязашями легко объясняется гЬмъ, что Неронъ еще въ воз-
расти исполнителя «троянскихъ игръ» сталъ римскимъ импе-
раторомъ; TBopeHie Августа было по злой иронш судьбы же-
стоко извращено этимъ его праправнукомъ, посл4днимъ потом-
комъ 1ула на римскомъ престоле.
Но вотъ мы всецело поручаемъ себя тессерамъ, и оне
уводятъ насъ за пределы города Рима, въ Ланувш, Тускулъ,
Тибуръ и друие мунициши ближней и дальней Италш. Инте-
ресны надписи, еще интереснее порой изображешя. Вотъ, для
примера, ланувинсюя тессеры: на лицевой стороне голова
грозной „Юноны ланувинской", вокругъ припись: „ланувин-
сше товарищи", а на обороте — взвиваюшдйся змей, рядомъ
съ нимъ кормящая его девушка. Смыслъ изображешя не сразу
296 IX. НОВЫЙ ПАМЯТНИКЪ ДРЕВНЕРИМСКАГО БЫТА.
понятенъ; его поясняетъ свидетельство писателя 3 века, Эл!ана.
„Въ рощи ланувинской Юноны есть широкая и глубокая пе-
щера; это—логовище зм4я. Туда въ определенные дни отпра-
вляются священныя девы, неся въ рукахъ хлебъ, съ завязан-
ными глазами; ведетъ же ихъ прямымъ путемъ къ логовищу
змия божш духъ, и они шествуютъ не спотыкаясь, шагъ за
шагомъ и спокойно, точно видя, куда они идутъ. И если онЬ—
девственницы, то змий принимаетъ отъ нихъ пищу, какъ
чистую и подобающую зверю-любимцу боговъ; если же нЬтъ,
то онъ, зная своимъ вЪщимъ духомъ объ ихъ паденш, оста-
вляетъ приношеше нетронутымъ, и муравьи, раскрошивъ пред-
варительно для своего удобства хлебъ совращенной, выносятъ
его изъ рощи, очищая святое место. По этой примете жи-
тели узнаютъ о случившемся, девушки допрашиваются, и та,
что опозорила свою девственность, подвергается установленной
кар4 (Hist. anim. XI 16).
Следуетъ прибавить, что этихъ муравъевъ ланувинскш змей
завелъ лишь сравнительно поздно, какъ своихъ помощниковъ
въ деле нравствениаго оздоровлешя своего муницишя: перво-
начально онъ со своей задачей справлялся самъ. Еакъ — на
это мы имеемъ намеку въ зловеще краткихъ стихахъ Про-
перщя, записавшаго ланувинскую легенду двумя столейями
раньше Эл1ана (IV 8, 3 ел.).
Издревле змт,й. долговечный святой охраняетъ Ланув1й;
Вудетъ доволенъ судьбой, кто этотъ край навестить.
Т амъ въ безнросвт>тномъ утдельи глубокая пропасть з1яетъ;
Дт>ва нисходитъ туда (охъ, ненадеженъ ей путь!)
Въ день, когда змий многочтимый годичнаго ждетъ приношенья
II копошится, крутясь съ шипомъ голоднымъ на дни.
Страшно дЪвидЪ въ пещеру къ такому обряду спускаться,
Страшно ей, нужную длань пасти змеиной вверять...
Вотъ онъ взвился, вотъ изъ рукъ принесенную выхватилъ пищу...
Коробъ трясется, дрожитъ въ бедной девичьей рук*...
Та, что себя соблюла, возвратится къ своимъ невредимой;
..Быть урожаю!1' кричитъ вслЪдъ ей, ликуя, народъ.
Таково ланувинское чудо; какое отношеше, однако, имеютъ
къ нему „ланувинеше товарищи", о которыхъ говоритъ при-
пись тессеры? Ответъ одинъ: сакральнымъ центромъ союза
былъ древнш культъ ланувинской Юноны. А принимая во вни-
ЛАНУВИНСКОЕ ЧУДО.
297
маше друие моменты, которые у нашего автора тщательно
перечислены и взвешены—мы ихъ- повторять не будемъ—мы
приходимъ къ убйжденш, что этими «ланувинскими товари-
щами» были именно юноши, ираздновавпие ежегодныя игры
(Juvenalia) въ честь и своей богини и императора, и что они
набирались изъ лучшихъ семей муницитя; то же самое при-
ходится допустить и о другихъ муниципальныхъ и провин-
щальныхъ городахъ. Повсюду знатная молодежь корпоративно
организуется; организащя преследуете троякую цйль: воспи-
тательную, релипозную, политическую. Воспитательная со-
стоитъ въ томъ, чтобы развить въ молодежи физическую силу
и нравственную выдержку, религюзная—въ томъ, чтобы вос-
кресить интересъ къ роднымъ культамъ; политическая — въ
томъ, чтобы везд'Ь насадить питомники будущихъ слугъ импе-
ратора, проникнутыхъ вйрноподданическимъ духомъ. Образ-
цомъ служили, какъ видно, столичные пажи; какъ они, чтобы
придать себй обаяше религюзнаго института, воскресили ста-
ринныя троянсшя предатя, связанныя съ легендой объ осно-
вами Рима; такъ точно и ихъ муниципальные собратья группи-
ровались вокругъ старинныхъ муниципальныхъ культовъ. Щль
была достигнута: италшская аристократ, смолоду воспитанная
въ монархическихъ чувствахъ, сохранила ихъ навсегда.
Нельзя не преклониться передъ умомъ императора, создав-
шаго эту столь разветвленную, столь действительную органи-
защю; и было бы очень интересно узнать, какими средствами
онъ воспользовался для ея осуществлетя. Онъ былъ, быть мо-
жетъ, не первымъ, и ужъ во всякомъ случай не посл4днимъ,
задумавшимъ создать, путемъ воспиташя, „новую породу лю-
дей"; но во всякомъ случай—едва ли не единственным^ ко-
торому эта смелая мысль удалась.
Вспоминая о новыхъ и новййшихъ неудачахъ этой мысли,
мы съ гЬмъ болыпимъ недоум-Ъшемъ возвращаемся къ дйлу
Августа: передъ нами — чудо, гораздо чуднйе того ланувин-
скаго. Еакъ сохранилъ онъ свою молодежь невредимой отъ
древняго зм-Ья республиканской крамолы? Какъ приворожилъ
онъ на ниву монархизма тотъ пышный урожай, о которомъ
свид'Ьтельствуютъ послйдуюпця cmrfma?—Еъ сожалйнш, наши
тессеры даютъ намъ только доказательства внйшнихъ успйховъ
298 IX. НОВЫЙ ПАМЯТНИКЪ ДРЕВНЕРИМСКАГО БЫТА.
идеи; объ интимныхъ причинахъ этихъ успйховъ свид4тельствъ
у насъ н-Ьтъ... если не считать презрительнаго намека не-
исправима™ республиканца Тацита, его знаменитаго укора: et
Romae mere in servitium consules, patres, eques. Видно, Итал1я
пошла за Римомъ, импер1я за Etraiiefi; видно, главе государ-
ства пришлось не столько вызывать волну, сколько направлять
ее въ заранее уготованное русло... что онъ и исполнилъ съ
т4мъ яснымъ умомъ и трезвою расчетливостью, которая была
ему всегда свойственна.
Много интереснаго даютъ намъ наши тессеры также и по
этой части; но вотъ, перебирая ихъ одну за другой, мы на-
талкиваемся на очень оригинальный типъ. Происходилъ онъ
изъ Тускула, т.-е. изъ римскаго Версаля или Царскаго Села;
его надпись гласитъ: sodales Tusculane—т.-е., какъ поясняетъ
авторъ: Tusculanae; прошу обратить внимаше на окончате—
„около головы юноши, по всей вероятности, императора или
члена императорскаго дома! в., на обороти орелъ въ венке*
(стр. 134). Эмблемы, такимъ образомъ, самыя монархичесшя;
гЬмъ более насъ озадачиваетъ припись. Откуда взялись эти
тускулансюя пажихи? Съ перваго взгляда хотелось бы допу-
стить ошибку въ толкованш надписи; но, быть можетъ, авторъ
правъ, настаивая на своемъ. Действительно, Горацш свои песни
объ обновленномъ Рим* — т4 же, въ которыхъ онъ привет-
ствуете организацш молодежи, протестуя, однако, противъ ея
аристократическая характера—посвящаетъ и отрокамъ, и д4-
вамъ: virginibus puerisque canto; действительно, политика дель-
ф1йскаго Аполлона, выдвинутаго Августомъ, состояла, между
прочимъ, въ организащи молодежи обоего пола въ отдельные
«eiacbi», какъ по-гречески назывались эти кружки... Да, это воз-
можно; къ сожаленш, для более прочныхъ комбинащй у насъ
матер1ала не хватаетъ. Что делать, будемъ ждать дальнейшихъ
откроветй.
У.
Передъ нами прошли три интересныхъ и важныхъ кар-
тины изъ жизни императорскаго Рима; фрументацш—импера-
торсшя игры—организащя молодежи. Объединялись эти кар-
ЖЕНСКАЯ МОЛОДЕЖЬ.
299
тины прежде всего—и для насъ это единство имело решаю-
щее значеше, находясь въ ближайшемъ отношенш къ нашей
теми—однимъ внешнимъ признакомъ: т4мъ, что они подали
поводъ все три къ выпуску свинцовыхъ тессеръ, которыя были
въ первомъ случай контрольными марками, регулировавшими
раздачу дарового хлеба, во второмъ и въ третьемъ—входными
билетами на императорсте или „юношесюе" спектакли. Но
кроме этого вн4шняго критер!я, о важности котораго никто
въ тЪ времена не думалъ, указанные три института объеди-
нялись также и общей идеей: все три были въ рукахъ импе-
раторовъ средствомъ воспиташя Рима и римскаго гражданства
въ монархическомъ духе. Отсюда и оффшцальный характеръ
относящихся сюда тессеръ: голова императора или вообще вы-
сочайшихъ особъ украшаетъ, хотя бы на первыя времена,
ихъ лицевыя стороны—на первыя времена, т.-е. до т4хъ поръ,
пока воспитате въ монархическомъ духе не могло считаться
закоиченнымъ. А закончено оно было именно при Флав1яхъ,
къ концу I века: действительно, последнимъ проблескомъ рес-
публиканскихъ идей была междоусобная война после смерти
Нерона, насколько она была связана съ личностью Вергишя
Руфа; съ нимъ и она была похоронена навсегда.
Но оффищальныя и полуоффищальныя тессеры составляютъ
только меньшую часть среди веЬхъ сохранившихся; значитель-
ное большинство ихъ заводятъ насъ въ друпя области, откры-
ваюсь передъ нами друия картины. Изъ массы этихъ „част-
ныхъ тессеръ", какъ ихъ называетъ авторъ, первое место
принадлежитъ т*Ьмъ, которыя связаны съ деятельностью такъ
пазыв. коллегии
Коллепя—это преинтересная единица древне-римской обще-
ственной жизни, зародышъ средневековаго корпоращопнаго
строя—не то братство, не то артель, не то клубъ. Съ брат-
ствомъ ее сближало то, что ея идейнымъ центромъ былъ обык-
новенно, а можетъ быть и всегда, культъ какого-нибудь бо-
жества, и ея члены гарантировали другъ другу приличное по-
гребете; съ артелью или, правильнее, цехомъ—то, что сплошь
и рядомъ членами были люди, занимавнпеся однимъ и тймъ же
ремесломъ, по которому они и давали себе имя; съ клубомъ,
паконецъ то, что очень часто первый и второй смыслъ ея
300 IX. НОВЫЙ ПАМЯТНИКЪ ДРЕВНЕРИМСКАГО БЫТА.
«уществовашя стушевывался передъ третьимъ—вместе попиро-
вать и повеселиться. Въ сущности, гб корпорацш юношей, о
которыхъ р4чь была въ предыдущей главе, были тоже своего
рода коллепями; но то были коллегш аристократичесюя, со-
«тоявппя подъ особымъ покровительствомъ самого императора;
здесь же мы имгЬемъ дело чаще всего съ пролетар1атомъ, съ
отпущенниками и даже рабами. Характерное для италшской
жизни меценатство давало себя знать и здесь: кто поважнее
да потароват4е, тгЬхъ охотно избирали въ „магистры" коллегш;
если же благодетель не считалъ это магистерство достаточнымъ
удовлетворетемъ своего честолюб1я, а по своей щедрости тако-
вого заслуживалъ, то его провозглашали «отцомъ» или, если
это была женщина, «матерью» коллегш. А случаевъ проявить
свою щедрость было не мало. Благодетель могъ, напр., по-
строить или подарить коллеии здаше для ея собранш: тогда
коллепя определяла поставить въ этомъ здаши на видномъ
м^сте его статую, и польщенный благодетель бралъ расходы
на эту статую на свой счетъ—honore contentus impensam re-
misit, какъ значится въ соответственныхъ надписяхъ. Или онъ,
умирая, оставлялъ коллегш сумму денегъ на торжественное
обхождеше его годовщинъ и другихъ заупокойныхъ пирушекъ:
и ему почетно, и коллепаламъ npiflTHO. А впрочемъ, къ чему
было ждать непременно смерти? Коллеиалы рады были и жи-
выхъ чествовать, только бы не на свой счетъ. Такъ-то кол-
лепя стала одной изъ формъ, въ которую вылилась исконно-
италшская кл1ентела; она прекрасно иллюстрируетъ сказанное
выше о естественномъ аристократизме италшскаго обществен-
наго строя.
Къ этой-то коллепальной жизни нашъ авторъ справедливо
отяоситъ значительное число изданныхъ имъ тессеръ. Для
некоторыхъ это отношеше засвидетельствовано надписями, но
это—ничтожное меньшинство: те маленьше люди, о которыхъ
идетъ речь, предпочитали абстрактнымъ письменамъ конкретный
символъ. Коллегш чисто сакральнаго характера могли пользо-
ваться, какъ символомъ, изображешемъ своего божества. Но
намъ отъ этого не легче: мало ли какое значеше можетъ
иметь на тессерахъ изображете MepRypifl или Фортуны!
Другое дело—ремесленныя коллегш: эмблема ремесла прозрачна
КОЛДЕПИ.
301
и удобопонятна. А такихъ эмблемъ много. Вотъ тессеры съ
фигурой человека, несущаго на спине полный куль: это—
эмблема коллепи носильщиковъ, bajuli et catabolenses. Они
играли важную роль при выгрузки кораблей съ зерномъ,
сл'Ьдовавшихъ вверхъ по Тибру въ Римъ, и благодарный Тибръ
сохранилъ намъ много ихъ тессеръ. Вотъ пастухъ, окруженный
своимъ стадомъ—какимъ, объ этомъ при зоологической туман-
ности изображешя лучше не спрашивать; это—тессеры рим-
скихъ мясниковъ. Вотъ—рыба, а на обороте якорь; ясно, что
передъ нами тессера рыбацкой артели. Такъ, затЬмъ, молотъ
и щипцы характеризуюсь кузнецовъ, лестница — плотниковъ,
стулъ — столяровъ, гребень и зеркало — цирюльниковъ или
людей родственныхъ профессш и т. д. Положительно, пр1ятно
бываетъ перебирать эти тессеры. Намъ такъ много говорятъ
о праздной лени, въ которой жители столицы Mipa проводили
свой в'Ькъ, объ ихъ пренебреженш къ работе и т. д.; а тутъ
мы не только видимъ свидетельства кипучей трудовой жизни
императорскаго Рима—мы видимъ также уважеше къ этому
труду, символы котораго красуются въ качеств* гербовъ кол-
лепи на ихъ тессерахъ.
На ихъ тессерахъ, да; но на что имъ были эти тессеры?
Какую роль играли он-Ь въ ихъ жизни?
Посл^ сказаннаго выше ответь не можетъ быть сомии-
тельнымъ: аналоия оффищальныхъ тессеръ напрашивается
сама собою. Те служили для регулировки императорскихъ и
другихъ щедротъ; татя же щедроты встречаются и въ колле-
иальной жизни—все равно, исходили ли он4 отъ самой кол-
лепи, или отъ ея магистровъ, или отъ ея „отца" или „ма-
тери". Нами сохранена любопытная надпись—правда, не сто-
личная, а муниципальная, но предполагающая обстановку, ко-
торая и въ столиц* не могла быть иной; гласитъ она такъ:
„Меланеъ, рабъ Публ1я Дещя, и его коллеги-магистры воз-
вели вновь трибуналъ Геракла, перестроили театръ со сценой
и освятили его двухдневными сценическими играми за соб-
ственный счетъ". А впрочемъ, чтобы не было сомнешя, пи-
сатель эпохи первыхъ императоровъ Аскошй намъ ясно сви-
детельству етъ, что „магистры коллегш нередко давали игры".
Коллепя, магистромъ которой былъ рабъ, безъ сомнешя, и
302 IX. НОВЫЙ ПАМЯТНИКЪ ДРЕВНЕРИМСКАГО БЫТА.
сама состояла въ значительной степени изъ рабовъ: ея особое
благогов4ше передъ Геракломъ понятно—этотъ челов4къ-богъ
и самъ при жизни былъ человйкомъ иодневольнымъ, будучи
посылаемъ на подвиги своимъ повелителемъ Еврисееемъ, а
одно время и взаиравду служилъ рабомъ у лид1янки Омфалы.
И вогь нашъ разбогатЬвпий рабъ (таковыхъ было не мало),
польщенный въ своемъ честолюбш избрашемъ въ магистры
коллепи „почитателей Геракла" своего муницишя, жертвуетъ
сумму на перестройку н'Ькоторыхъ частей коллепальнаго здашя
и, сверхъ этого, справляетъ въ ознаменоваше своихъ щедротъ
„двухдневныя сценичесшя игры", т.-е. приглашаешь пргЬзжую
труппу поставить нисколько разсчитанныхъ на вкусъ невзы-
скательной публики фарсовъ въ роди гЬхъ, которые у нын4ш-
нихъ итальянцевъ называются пульчинеллатами. Входъ для чле-
новъ коллепи былъ, разумеется, даровой—а таковыхъ въ
людныхъ коллеияхъ могло быть по нескольку тысячъ; и вотъ,
чтобы не затерся какой-нибудь посторонне человгЬкъ, имъ раз-
давались заблаговременно входные билеты, т.-е. именно наши
тессеры, съ изображешемъ коллепальныхъ эмблемъ: статуи
Геракла, если игры устраивала коллеия его „почитателей",
или какихъ-нибудь другихъ.
Но это не все, и даже, повидимому, не главное. Главное—
это раздачи и угощешя., регулярныя и иррегулярныя, о ко-
торыхъ мы осведомлены очень хорошо благодаря сохранив-
шимся коллеиальнымъ уставамъ—уставу коллепи „почитателей
Эскулапа и Гипеи" и др. Таюя раздачи происходили въ день
рождешя императора, но также и въ день рождешя (т.-е. го-
довщину учреждешя) коллепи; затЬмъ—въ Новый Годъ и въ
поминальные дни. Средства на эти раздачи выдаются иногда
изъ процентовъ на тЬ капиталы, которые имеются у коллепи;
такъ одна интересная надпись постановляетъ „...чтобы изъ до-
ходовъ съ вышеозначенныхъ им4нш происходили жертвопри-
ношешя въ день Новаго Года, 12 февр. въ день рождешя
императрицы Домищи, 18 шня въ храмовой праздникъ Силь-
вана, 21 шля въ день розы (заупокойный праздникъ) и
25 октября въ день рождешя императора Домищана, и чтобы
въ эти дни члены коллепи сходились для совместной пирушки".
Теперь понятны приписи коллепальныхъ тессеръ въ роди
КОЛЛЕПАЛЬНЫЯ ЩЕДРОТЫ.
303
„да здравствуетъ императрица Сабина" (Sabinae Augustae
feliciter) и т. под.; но понятны также и т-Ь тессеры, которыя
упоминаютъ окраинныя местности Рима, въ род-Ь „у храма
Марса", „у opixa" и т. д. Вышеупомянутая коллепя почита-
телей Эскулапа и Гииеи устраиваетъ свои угощешя въ своемъ
„коллепальномъ зданш у храма Марса"—очевидно, руководясь
т4мъ обстоятельствомъ, что зд-Ьсь, внЬ таможенной черты,
продукты были дешевле. „И теперь", продолжаетъ авторъ
(стр. 163), „Римъ въ этомъ отношенш остался все гЬмъ же.
Въ воскресный день при хорошей погоди въ многочисленныхъ
загородныхъ траттор1яхъ fuori porta, гдй воздухъ чистъ и благо-
даря отсутствш dazio consumo вино дешево, непременно пи-
руютъ de suo члены какой-нибудь ремесленной ассощацш или
кружка. Вся картина интимной жизни римскихъ коллегш ста-
новится ясной и рельефной для каждаго, кто хоть разъ по-
бывалъ на одномъ изъ такихъ banchetti.
А теперь оглянемся назадъ: какую ц^ль им'Ьли наши кол-
лепальныя тессеры? Да все ту же: panem et circenses. Оно и
неудивительно. Имиераторсмя щедроты касались только бг£д-
ныхъ римскихъ гражданъ: они были „вписаны на казенный
хл4бъ", какъ гласила оффищальная формуле, имъ же выда-
вались даровыя марки на пос$щеше театровъ. Но эта бед-
нота все же въ силу своего гражданства составляла аристо-
кратш въ населенш не только римской имперш, но и города
Рима: гордое civis Romanus sum не потеряло своего значетя
даже и въ эпоху императоровъ. Ниже этой бедноты было на-
стоящее дно римскаго общества, глубокое и мрачное, недо-
ступное для лучей императорской милости: зд^сь жили, рабо-
тали, страдали и умирали бедные „перегрины" и бедные рабы.
Оно не входитъ въ государственную организащю: но зато для
него есть организация общественная, единицей которой была,
согласно сказанному, коллепя. И вотъ коллепя, будучи по своему
устройству сколкомъ съ государства, подражаетъ ему также и
въ его каритативномъ начали: вводятся, по аналоии государ-
ственных^ и коллеиальныя щедроты, раздачи хлйба, вина,
денегъ, игры. А въ качеств-Ь вещественныхъ свидЗзтельствъ
этой коллеиальной благотворительности, дополнявшей государ-
ственную, намъ остались опять-таки наши скромные памят-
304 IX. НОВЫЙ ПАМЯТНИКЪ ДРЕВНЕРИМСКАГО БЫТА.
ники, свинцовыя тессеры, съ ихъ коллегиальными эмблемами
и не всегда вразумительными приписями.
А впрочемъ, насмешливое слово римскаго сатирика мельк-
нуло передъ нами въ посл^дшй разъ; тй картины, которыми
мы займемся на сл-Ьдующихъ страницахъ, введутъ насъ уже въ
настоящую трудовую жизнь римскаго населешя. А потому,
прощаясь съ panem et circenses, нелишнимъ будетъ и зд^сь
сослаться на очень удачную аналопю, приведенную авторомъ
на стр. 169 изъ новыхъ временъ для тессеръ римскихъ кол-
лепй. Это—бронзовыя и свинцовыя марки, mereaux и jetons
Парижа и penningen голландскихъ городовъ, идупця съ XV в.
и до XVIII и регулировавпия внутреннюю жизнь городскихъ
корпорацш. И зд4сь мы им^емъ эмблемы ремесла, или же
изображеше того святого, который въ корпорацш пользовался
особымъ почтетемъ — полнейшая аналопя къ „почитателямъ
Геракла" или „почитателямъ Эскулапа и Гипеи". И здгЬсь
свинцовыя марки были нередко средствомъ контроля; „изъ
серш посл-Ьднихъ", говоритъ авторъ, „особенно любопытна
cepifl пригласительныхъ билетовъ (1599 въ Утрехте) на
vinum honorarium, украшенная изображетемъ виноградной
кисти". Такъ то по необходимости участ1е однихъ и гёхъ же
элементовъ производитъ время отъ времени одни и тЬ же
фигуры въ пестромъ калейдоскопе общественной жизни.
VI.
Изъ предыдущего выяснилось, что тессера по своему зна-
чент и своей роли въ римскомъ быгЬ скорее всего можетъ
быть сопоставлена съ нашимъ билетомъ. Что такое билетъ?
Суррогатъ денегъ, точно такъ же какъ деньги — суррогатъ
менового товара въ самомъ широкомъ смысле слова. При пере-
ходе отъ меновой торговли къ денежной деньги играютъ
первоначально лишь роль посредствующаго элемента, необхо-
димость котораго вызвана гЬмъ, что обм-Ьнъ происходитъ уже
не между двумя лицами, а между тремя или большимъ чи-
сломъ. Пока каждая изъ торгующихъ сторонъ была продав-
цемъ и покупателемъ въ одномъ и томъ же лицгЬ, деньги
СМЫСЛЪ ТЕССЕРЫ.
305
были ненужны: если А, имйвтш лишняго барана, нуждался
въ хлебе, а В, изобиловавпий хл-Ьбомъ, желалъ прюбр4сть
барана, то об&гЬнъ между ними совершался непосредственно.
Но если у В хлеба не было, а былъ таковой у С, который
въ баране не нуждался, то былъ необходимъ какой-нибудь
посредствующш знакъ, символъ известной платежной силы,
соответствующей ценности барана, который, переходя отъ В
къ А при продаже посл4дняго первому барана, могъ въ свою
очередь дать А возможность прюбресть отъ С соответственное
количество хлеба. Этимъ символомъ и стали деньги. А при
развиты денежной торговли деньги стали и сами товаромъ:
вместо первоначальной символической ценности оне получили
ценность абсолютную. Пусть д^тямъ значеше рубля выясняется
уравнешемъ, согласно которому онъ соответствуешь двадцати
французскимъ булкамъ — для взрослаго человека рубль есть
рубль, вызывающей въ немъ совершенно определенную интен-
сивность чувства независимо отъ всякихъ булокъ или другихъ
побочныхъ представлетй.
А разъ деньги стали товаромъ, то и всяшй торгъ на деньги
сталъ меной; и въ техъ случаяхъ, когда одна изъ торгую-
ющихъ сторонъ, В, раздваивается на В—получающую деньги,
и С—выдающую товаръ, сталъ необходимымъ посредствующш
знакъ, символъ, имеющш определенную, условную ценность
для сношенш между В и С, но не далее: вотъ этимъ-то сим-
воломъ и сталъ билетъ, или, по-римски, тессера. Въ театре
товаромъ является место, съ котораго можно смотреть пред-
ставлеше; выдаетъ это место капельдинеръ, или, по-римски,
диссигнаторъ. Если это въ то же время и владелецъ театра,
и уплата денегъ не сопряжена ни съ какой потерей времени,
то ни въ какихъ тессерахъ надобности нетъ. При менее па-
тр1архальной обстановке, однако, желаше избегнуть прово-
лочки, обычной прп уплате денегъ, а также и недовер1е къ
честности диссигнатора должны были повести къ раздвоенш
этой последней личности на личность кассира, принимающаго
деньги, и диссигнатора, назначающаго место; а результатомъ
этого раздвоешя явилась необходимость учредить символиче-
ски знакъ, ценный только для сношешй между кассиромъ и
дйссигнаторомъ. Этимъ знакомъ и была древняя тессера; она
306 IX. НОВЫЙ ПАМЯТНИКЪ ДРЕВНЕРИМСКАГО БЫТА.
была, такимъ образомъ, суррогатомъ монеты, ц4ннымъ исклю-
чительно въ пред'Ьлахъ того предпр1ят1я, для котораго она
была выпущена.
А разъ это такъ, то встречаемость тессеры въ промы-
шленно-торговыхъ предпр!ят!яхъ можетъ быть определена чисто
апрюрнымъ путемъ: мы можемъ предполагать ее везде тамъ,
где получеше денегъ и выдача товара не совмещены въ одномъ
и томъ же лице. Сюда относятся, согласно замеченному только
что, театры и т. п.; мы говорили о нихъ выше съ точки зре~
шя благотворительности, но несомненно, что были и платныя
билеты-тессеры, которые, однако, по внешнему виду не отли-
чались отъ даровыхъ. А затЬмъ, вторую крупную категорш
должны были составить какъ и у насъ, пассажирсше билеты,
и притомъ двухъ родовъ, для сухопутныхъ и водныхъ сооб-
щена. Тессеры перваго рода несомненно существовали, и очень
вероятно, что известное ихъ число сохранено и намъ, но
какъ ихъ отличить отъ тессеръ состязанш въ цирке—сказать
трудно. У нашего автора подъ рубрикой circus собрана
масса тессеръ съ изображетемъ лошади; конечно, если на
обороте изображена пальма, символъ победы, то никто не ста-
нетъ спорить, что передъ нами тессера цирковая. Но если,
какъ въ № 771 и ел., оборотъ представляетъ фигуру Мерку-
р1я съ его характернымъ жезломъ и кошелькомъ, то, пожалуй,
более вероятнымъ явится предположеше, что тессера была по-
священа торгово-промышленному предпр1ятш, т.-е. провозу
пассажировъ по болынимъ дорогамъ, ведшимъ отъ Рима во все
четыре стороны. То же самое касается и тессеръ, дающихъ на
лицевой стороне лошадь, а на обороте какое-нибудь имя соб-
ственное— Clemens или Rusticus. Кто эти Клименты и Ру-
стики? Быть можетъ, возницы въ цирке, быть можетъ — ло-
шади, но можетъ быть и хозяева предпр1ятш, о которыхъ идетъ
речь. Подъ №№ 821 и 828 авторъ описываетъ тессеры, пред-
ставляюпця на лицевой стороне изображеше лошади, на обо-
роте—имена собственныя Helpis (=надежда) и Tyranis. Что
это за имена? По автору, имена собственныя лошадей, что
вполне правдоподобно—первое могло символизировать надежду
на победу, которую собственникъ возлагалъ на свою кобылку,
второе—«тиранический» нравъ этой последней. Но вотъ, идя
ПАССАЖИРСК1Я ТЕССЕРЫ.
307
дальше, мы на тессер-fe Л1: 1138, не дающей никакого изобра-
жешя, находимъ имя Asinia Tyranis, на №№ 1424 и 1425
дважды имя Helpis съ изображешемъ MepKypifl или Фортуны—
не правильнее ли будетъ допустить, что передъ нами—хозяйки
такихъ же почтово-извозныхъ предпр1ятш? Какъ бы то ни было,
несом1гЬнныхъ признаковъ пока не обнаружено.
Другое д'Ьло — тессеры водныхъ сообщенш; тутъ у насъ
подъ ногами, благодаря счастливой находке и остроумному
толковаьпю автора, вполне твердая почва. Я уже выше, въ
самомъ начале статьи, говорилъ о т4хъ мелкихъ, но пр1ятныхъ
и бодрящихъ уснЬхахъ, которые достаются на долю изслйдо-
вателя при работе надъ такимъ матер1аломъ, какъ нашъ; быть
можетъ; читателю будетъ интересно, благо представился удобный
случай, последовать за нами въ лабораторт изсл-Ьдователя и
пережить съ нимъ вместе одну изъ такихъ пр1ятныхъ минутъ.
Уже раньше были известны тессеры, имеюпця на лицевой сто-
роне изображеше барки, а на обороте буквы С А; къ нимъ
примыкали друпя, датощш только барку или родственное гребное
или парусное судно и несколько буквъ, представлявшихъ, ве-
роятно, сокращеше имени собственнаго. Ихъ знали, но де-
лать съ ними было нечего, пока матер1алъ не былъ собранъ
г. Ростовцевымъ*. да и после его трудовъ мы, вероятно, npi-
урочили бы ихъ либо къ коллепи грузовщиковъ или лодочни-
ковъ, либо къ «навмах1ямъ» въ амфитеатр*. Но вотъ автору
достается тессера, неизвестная прежнимъ изследователямъ, съ
изображешемъ опять-таки барки, но уже съ более полною
приписью вместо загадочныхъ С А, а именно: CYD AES.
Теперь решете загадки было найдено: съ буквъ cyd... начи-
нается только одно латинское слово (вернее: греко-латинское),
а именно: cydarum—«лодка,барка».Итакъ, получается припись:
«плата за лодку». Этимъ назначеше этой тессеры, а стало быть
и однородныхъ, было сразу определено. За иллюстращей дело
не стало: автору припомнилось место изъ юмористическаго опи-
сашя путешеств1я въ Брундиз1й у Горащя (Sat. I б пер.
Фета: речь идетъ о галере, перевозившей пассажиров* по ка-
налу черезъ помптиншя болота, причем* гребцам* помогал*
мулъ, тащивпий галеру съ берега).
308 IX. НОВЫЙ ПАМЯТНИКЪ ДРЕВПЕРИМСКАГО БЫТА.
Тутъ наши слуги съ гребцами, гребцы со слугами вступили
Въ споры.—„Причаливай тутъ!"—„Ты триста готовъ напихать ихъ!"
. ..Стой, довольно!" Пока разочлись, да мула прицепили,
Ц-блый часъ прошелъ.
„Пока разочлись"—точнее: „пока была собрана плата", dum
aes exigitur. Заметьте, «плата» называется aes, точно такъ же,
какъ и на тессере. Плату требуютъ еще до плавашя — стало-
быть, требуетъ ее кассиръ, а не кондукторъ; а если такъ, то
вероятно, что пассажиры получали отъ него тессеру, въ роди
нашей съ надписью cydari aes.
Итакъ, билеты театральные, билеты пассажирсюе — вотъ
уже две категорш. Можно прибавить и третью: билеты для
входа въ бани, безъ которыхъ и у насъ не обходятся этого
рода заведешя. У насъ бумажки или бляхи, у римлянъ свин-
цовыя тессеры, часто съ надписями, не оставляющими ника-
кого сомнЬшя относительно ихъ назначетя: Balineum Germani
(«бани Германа»), balineum novum и т. д. Ну, а загЬмъ,
разумеется, эмблемы: Меркурш на своемъ баране, съ жез-
ломъ и мошной—на то это «торговыя бани». Труднее сказать,
на что владельцу Субуранскихъ бань понадобилась Виктор1я,
которая къ банному промыслу, повидимому, никакого касатель-
ства не имгЬетъ; но это уже дело личнаго вкуса или благо-
четя хозяина. Символомъ же Викторш была пальма, которая
тоже появляется на несомненно банныхъ тессерахъ... настаи-
ваемъ на этомъ символическомъ значенш, чтобы читатель не
подумалъ, что эта пальма соответствуешь нашему венику. Есте-
ственнее было привлечь Нептуна, стих1ей котораго жили бани;
и его мы встречаемъ на двухъ тессерахъ съ его трезубцемъ
и дельфиномъ. Очень соблазнительнымъ было тоже изображе-
Hie раздетаго мужчины, прыгающаго въ воду: это значило,
что въ баняхъ имелась такъ назыв. писцина, т.-е. бассейнъ
для плаванья.—И такъ далее; страсть античнаго человека къ
конкретнымъ представлешямъ, къ наглядности и символизму
сказалась и здесь; — благодаря ей даже коллекщя банныхъ
тессеръ представляетъ иптересъ для коллекцюнера и изсле-
дователя. Представьте себе для сравнешя соответствующую
коллекщю нашихъ банныхъ бляхъ—и вы оцените это свойство
античнаго человека.
ВАНИ И ПРОЧЕЕ.
309
Такова третья категор1я; сказать ли и о четвертой, тоже
несомненно установленной авторомъ? Она относится къ такимъ
домамъ, о которыхъ принято говорить подъ дымкой; но разъ
эти заведешя пользовались тессерами, и ихъ тессеры намъ
сохранились, обойти ихъ молчашемъ нельзя. Отсутств1емъ
откровенности эти тессеры не грйшатъ: символы то соблазни-
тельно грубые, то просто грубые, приписи въ родгЬ amor, arnica
отв'Ьчаютъ со всей желательной ясностью на вопросъ объ ихъ
назначены. Но вотъ изображеше, приковывающее наше вни-
маше: на обороти тессеры, дающей на лицевой сторон* слово
amor, совершенно явственно изображена рука, держащая боль-
шимъ и указательнымъ пальцами человеческое ухо. Что бы
это могло значить? Былъ у римлянъ символически обычай:
призывая человека въ свидетели вид'Ьннаго и услышаннаго
(antestari), его брали за ухо; это значило «помни! А теперь
позволительно будетъ сослаться на конецъ прекраснаго юно-
шескаго стихотвореньица Виргшпя «Трактирщица» (сора),
посвященнаго—къ слову сказать—особЬ, которой уже не да-
леко до пашихъ тессеръ:
Кубокъ и кости сюда—и да прокляты будутъ заботы!
За ухо щиплетъ насъ смерть, молвя: «живи! я иду».
Лучъ красоты попалъ въ лужу и озарилъ ее. Что делать—
таковъ античный м1ръ.
УЛ.
Теоретическое разсуждеше въ начале предыдущей главы
дало намъ возможность определить экономическое значеше
тессеры; согласно сказанному тамъ, тессера — суррогатъ мо-
неты, имгЬюпцй ценность исключилельно въ пред-Ьлахъ того
предпр1ятля, для котораго она выпущена. Таковымъ было,
однако, въ антйчномъ Mipi не только торгово-промышленное
предпр1ят1е въ род4 названныхъ только-что: имъ былъ каждый
бол'Ье или менйе значительный частный домъ. Мы приближаемся
тутъ къ очень любопытной теорш, которую ярче всЬхъ раз-
вилъ известный экономистъ Бюхеръ въ своей наделавшей
310 IX. НОВЫЙ ПАМЯТНИКЪ ДРЕВНЕРИМСКАГО БЫТА.
столько шуму книжке Die Entstehung der Volkswirtschaft:
теорш о самодовлеющемъ доме, какъ основной единице антич-
наго хозяйства. Бюхеру возражалъ въ то время Эд. Мейеръ
въ своей брошюре Die wirtschaftliche Entwickelung des Alter-
tums; у насъ споръ этотъ возобновился между И. М. Гревсомъ
(Очерки изъ исторш римскаго землевладешя I), принявптимъ
съ некоторыми ограничешями экономическую теорш Бюхера,
и Н. И. КаргЬевымъ, оспаривавшимъ эту Teopiro въ своей ре-
цензш на только-что упомянутую книгу (Русское Богатство 1900).
Полагаю, что и тессерамъ г. Ростовцева суждено сказать свое
слово въ этомъ споре, который никакъ не можетъ еще счи-
таться р-Ьшеннымъ; все же продолжать его здесь я не буду.
Самъ я скорее стою на сторон* Эд. Мейера и Н. И. Карцева;
все же считаю несомяйннымъ, что частный домъ былъ въ
древности гораздо более самодовлеющей единицей, ч-Ьмъ когда-
либо въ новое время: прекрасно иллюстрируютъ это положеше
д^лъ между прочимъ и наши тессеры.
Действительно, вникнемъ, ради примера, въ домовое хо-
зяйство того крупнаго кулака-помещика, котораго намъ такъ
безподобно изобразилъ римский сатирикъ Петронш — Три-
малхюна; домъ ли это, или государство? „Ничего онъ не
покупаетъ", говорили про него его добрые знакомые, „а все
растетъ у него дома (domi): и шерсть, и апельсины, и пе-
рецъ—захочешь птичьяго молока, такъ и того найдешь"; на
то у него поместья и въ Италш, и въ Сищши, и въ Африке,
и еще где угодно. Огромности хозяйства соответствуют штаты
прислуги: „не наберется и десятой части, которая бы знала
своего господина". А прислуга—это все маленьшя хозяйства:
мужъ, жена, дети; и все эти хозяйства находятся в^ эконо-
мической зависимости отъ центральнаго очага дома и въ эконо-
мическихъ сношешяхъ между собой. Допустимъ, что рабы
получали свое пропиташе и npo4ie предметы потреблешя на-
турой—бережливые охотно уменьшали свою порщю, чтобы изъ
такихъ маленькихъ экономШ составлять себе свое частное
состояньице, свое peculium... Впрочемъ, это еще довольно при-
митивный способъ, практиковавппйся въ эпоху Теренщя, но въ
нашу только въ очень скромныхъ хозяйствахъ: тотъ Меланеъ,
рабъ ГГубл1я Дещя, который, какъ мы видели выше, былъ ма-
ТЕССЕРЫ ДОМОВЫХЪ ХОЗЯЙСТВЪ.
311
гистромъ коллеии и перестроилъ на свой счетъ ея здаше—на-
жилъ свое peculium, конечно, не такимъ образомъ. Духъ спе-
кулящи и барышничества отъ господъ перешелъ къ рабамъ:
денежное хозяйство было въ ходу внутри каждаго отдЬльнаго,
болгЬе или мен4е крупнаго дома. А для такового требовались
деньги—и притомъ, для внутреннихъ оборотовъ, деньги свои,
домовыя, но тавдя, которыя можно бы было во всякую ми-
нуту разменять на государственныя въ центральной домовой
кассб. Такими деньгами были именно наши тессеры, выпу-
скаемыя отъ имени хозяина и такъ или иначе имъ гаранти-
рованныя. Теперь намъ понятно, почему въ императорскую
эпоху такъ мало чеканилось мелкой разменной монеты: рим-
сше маленьше люди, будь то рабы или кл1енты, естественно
группировались вокругъ крупныхъ богатыхъ домовъ и пользо-
вались поэтому ихъ денежными знаками. Конечно эти знаки
юридически им4ли ценность только въ частномъ хозяйстве
того дома, который ихъ выпускалъ; но само собою разумеется,
что ихъ принимали и во всемъ томъ районе, который охва-
тывала его слава. Отчего было торговцу мясного или овощнаго
ряда не принимать отъ рабовъ и юпентовъ хорошо аккре-
дитованная дома его тессеры, которыя онъ могъ во всякую
минуту разменять въ домовой конторе на государственную
монету? Откажется —тймъ хуже для него; он4 перейдутъ къ
его конкурренту. Конечно, д4ло было сопряжено съ нгЬкото-
рымъ рискомъ: стоитъ хорошо аккредитованному дому прого-
рать—и его тессеры придется продавать на в^съ. Но такъ какъ
ихъ ценность какъ монеты была и такъ не Богъ вйсть какая,
то кризисы могли быть лишь самые незначительные; можно быть
ув-Ьреннымъ, что наши тессеры никого по Mipy не пустили.
Да, это очень интересная страница изъ экономическая
быта древнягоРима, которую намъ раскрываютъ наши тессеры—
и притомъ заметьте, только он4: зд^сь еще бол4е, ч4мъ въ
предыдущей главй, тессеры являются нашимъ основнымъ и
исключительнымъ источникомъ.—Но какъ же распознать паши
частныя домовыя тессеры и выделить ихъ изъ числа прочихъ?
Вполне естественно, прежде всего, что, будучи выпущены отъ
имени частнаго лица, он-Ь должны носить на себ4 его имя;
вотъ это-то имя, при отсутствш всего, что могло бы указы-
312 IX. НОВЫЙ ПАМЯТНИКЪ ДРЕВНЕРИМСКАГО БЫТА.
вать на какое-нибудь другое назначеше, и будетъ характери-
зовать наши тессеры, какъ таковыя. Стоитъ пробежать эту
очень многочисленную серш, описате которой начинается у
автора съ № 1103 и идетъ до 1572; не думайте, что насъ
тутъ встр^тять одни только голыя имена. Конечно, есть и
ташя: если упомянутая уже выше Азишя Тираннида сочла свое
выписанное полностью имя достаточнымъ украшешемъ своей
тессеры, то это вполне простительно. Когда то, будучи еще
просто Тираннидой и, следовательно, рабой, она была хозяйкой
извознаго предпр1я1чя и имгЬла эмблемой свою кормилицу, ло-
шадь; теперь, разбогагЬвъ и получивъ со свободой граждан-
ство, она бол4е всего дорожить т-Ьмъ, чтобы ее знали какъ
Азинш Тиранниду, благородную римскую гражданку, «ген-
тилку» знаменитыхъ Азишевъ Поллюновъ и Азишевъ Галловъ.
У другихъ фантаз1я болйе плодовита. Такъ нередко встре-
чающаяся имена Fortunatus, Fortunata такъ и напрашивались
па символъ: ихъ носители охотно изображаютъ Фортуну на
обороти своихъ тессеръ. По такой же причини и нгЬкто Аквилш
изобразилъ на своихъ тессерахъ орла; положимъ, онъ имЗ>лъ бы
такое же точно право производить свое имя отъ aqua, какъ
и отъ aquila, но мы вполне понимаемъ, что онъ предпочелъ
последнее. Хорошаго знатока греческой миоологш должны мы
признать въ ЛихасЬ, хотя онъ былъ повидимому рабомъ: онъ
читалъ или вид'Ьлъ на сценЪ «Геракла Этейскаго» Сенеки и
зналъ поэтому, что его героически тезка былъ некогда бро-
шенъ Геракломъ объ евбейскую скалу; на этомъ основанш
онъ и воспроизвелъ голову этого популярнаго героя на обо-
роте своей тессеры. Публш Глитш Галлъ далъ намъ свой
собственный портретъ, которымъ теперь можно любоваться на
табл. IV атласа подъ № 33 (нельзя сказать, чтобы онъ вы-
шелъ въ особенно авантажномъ видгЬ), а загЬмъ, на оборой,
свой символъ: петуха съ вЪнкомъ въ клюв4; видно, онъ пред-
почиталъ производить себя отъ петуха (gallus), чймъ отъ гал-
ловъ. Но особенпо отличился Г. Юлш Катъ: обладая однимъ
изъ самыхъ древяихъ и аристократическихъ римскихъ про-
звищъ, онъ позорно забылъ объ его прекрасномъ значенш
(catus «умный») и, сблизивъ его невпопадъ съ простонарод-
нымъ catus— «котъ», изобразилъ на обороте своей тессеры,
ТЕССЕРЫ ДОМОВЫХЪ ХОЗЯЙСТВЪ.
313
вместо Минервы, это четвероногое съ характерно поднятымъ
хвостомъ.
А впрочемъ, такъ какъ во главй хозяйства стоятъ двое,
мужъ и жена, Gaius et Gaia, то и тессеры издаются иногда
отъ имени обоихъ; особенно ясна тутъ описанная подъ № 1195,
дающая на лицевой стороне женскш портретъ съ нриписью
Curtia Flacci (т.-е. Курщя, жена Флакка), а на обороти—
мужской портретъ съ приписью Flaccus. Впрочемъ. читатель
не долженъ видгЬть признака особой галантности Флакка въ
томъ, что его супруги предоставлена «лицевая» сторона; это—
фантаз1я не то г. Ростовцева, не то безыменнаго перваго изда-
теля тессеры, описашемъ котораго онъ воспользовался. „Мужа
и жену", продолжаетъ нашъ авторъ (стр. 193), «имЪютъ въ
виду и тессеры съ изображешемъ двухъ змий на одной сто-
роне", причемъ я долженъ заметить, что для знакомаго съ
древнимъ м1ромъ человека это замйчаше звучитъ не такъ
дико, какъ для обыкновеннаго читателя: змМ былъ действи-
тельно у древнихъ римлянъ символомъ «гешя» человека, того
загадочнаго божественнаго начала въ его натуре, о значены
котораго я прошу сравнить свою статью о римской релиии
(«Изъ жизни идей» т. III стр. 17). А съ этимъ мы прибли-
жаемся къ довольно обширной категорш частныхъ тессеръ,
дающихъ, вмйсгЬ съ невразумительными для насъ буквами,
изображеше этого гешя, либо въ вид-Ь зм4я, согласно только
что сказанному, либо въ человгЬческомъ вид-Ь.
Но это еще не все. Можно было ограничиться именемъ
хозяина, можно было снабдить его извлеченнымъ изъ имени
символомъ, этимъ зародышемъ нашего герба, можно было изо-
бразить хозяйскаго ген1*я,—но можно было также, и это было
самое лучшее, отдать тессеры подъ покровительство того боже-
ства, которое пользовалось особымъ почиташемъ хозяина, и,
стало быть, его челяди. Такихъ тессеръ намъ сохранилось до-
вольно много; но наше уважеше къ благочестш ихъ эмиссю-
неровъ нисколько расхолаживается при обозр-Ьнш гЬхъ бо-
жествъ, которыя на нихъ изображены. Шэтъ или почти н4тъ
гЬхъ старинныхъ римскихъ боговъ, которые взростили молодое
государство — Марса, Яна, Цереры, Юноны; самъ Юпитеръ
почти что забытъ — что д-Ьлать, громовержецъ въ столице не
11-696
314 IX. НОВЫЙ ПАМЯТНИКЪ ДРЕВНЕРИМСКАГО БЫТА.
очень страшенъ; нисколько популярнее Аполлонъ и Д1ана,
культъ которыхъ былъ особенно выдвинуть Августомъ, но и
ихъ затмили боги матер1альной удачи, Меркурш и Виктортя,
особенно же — коллективное божество позднейшей римской
релиии, Фортуна, встречающаяся такъ же часто, какъ всЬ
друпя божества вместе взятыя. Не будемъ, однако, неспра-
ведливы: должно принять въ разсчетъ также и назначеше
тессеръ. Оне были суррогатомъ денегъ, а деньги сами по
себе—вещь матер1альная. Неудивительно, что и божества къ
этому делу подбирались ташя же матер1альныя: Юпитеръ съ
высоты Капитш охранялъ велич1е римской державы,—въ
покровители крупнаго и мелкаго барышничества онъ бы не
пошелъ и, пожалуй, послалъ бы infortunium на техъ, кто
сталъ бы призывать его всуе.
Такимъ образомъ, наши частныя тессеры, помимо своего
экономическаго значешя, знакомятъ насъ также и съ некоторыми
интимными сторонами домашней жизни древнихъ римлянъ:
та же откровенность, что и выше, проявляется и здесь. Но
главное ихъ значеше все-таки экономическое, и то, чему оне
насъ здесь учатъ, это — гораздо большая важность частнаго
почина въ древности сравнительно съ нашей эпохой. Это
явлеше вполне аналогично темъ, которыя давно уже были
известны: домъ-государство, такъ рельефно обрисовывающшся
въ своей релипозной, административной, судебной, воспита-
тельной и т. д. роли, вполне естественно представляется намъ
теперь самобытной единицей и въ области денежнаго хозяй-
ства—открьте г. Ростовцева вполне вяжется со всей прочей
физюжшей древне-римскаго дома, и въ этомъ заключается,
разумеется, лишнш залогъ его убедительности. Но онъ имъ
не удовольствовался, или вернее: онъ искалъ подтверждешя
не въ прочихъ чертахъ древне-римскаго дома, а въ аналогичныхъ
институтахъ более новыхъ временъ. Какъ въ древнемъ Риме,
такъ и въ Париже и Лондоне XV и XVI в. недостатокъ госу-
дарственной разменной монеты повелъ къ тому, что частные
дома стали издавать серш свинцовыхъ и другихъ mereaux
или tokens, снабжая ихъ, для удостоверешя подлинности, своими
гербами или портретами своихъ главъ. „Такимъ образомъ",
говоритъ нашъ авторъ (стр. 200), „наши тессеры привели насъ
ТЕССЕРЫ ДОМОВЫХЪ ХОЗЯЙСТВЪ.
315
абсолютно къ тЬыъ же результатамъ, къ которымъ привела
ц^лый рядъ ученыхъ несравненно бол'Ье богатая cepifl па-
мятниковъ, относящаяся къ временамъ, внутренняя жизнь ко-
торыхъ известна памъ гораздо лучше, чймъ жизнь I—II вв.
по Р. X.". Конечно, этому сближенно можно только порадо-
ваться; оно лишшй разъ подтверждаете то, что было выведено
изъ вполне надежныхъ основашй.
VIII.
Дальнейшее насъ не касается. Вполне естественно, что
авторъ, желая всесторонне использовать свой матер1алъ, за-
нялся въ следующей глав^ своей книги изображешями на
тессерахъ съ художественной точки зрйтя (стр. 201 ел.),
изучая зависимость тессерныхъ типовъ отъ монетъ, съ одной
стороны, и рйзпыхъ камней—съ другой; естественно также,
что онъ, посвящая свою Sylloge почти исключительно столич-
нымъ тессерамъ, пожелалъ дать въ видй приложешя къ своему
изелйдованио опись италШскихъ и провинщальныхъ тессеръ
(стр. 241—302). Все это будетъ съ благодарностью принято
спещалистами, но къ нашей тем* отношешя не им-Ьетъ: насъ
интересовали тессеры исключительно какъ источникъ древне-
римскаго быта.
Скорее насъ могли бы касаться гЪ многочисленныя тес-
серы, которыя у автора въ Sylloge помещены подъ унылымъ
заголовкомъ tesserae incertae; составляютъ он£, къ сожалйнш,
большую половину всего числа. Содержаше ихъ довольно
разнообразное: изображешя боговъ, листья, в4нки, пальмовыя
в^тви, масса ненонятныхъ для насъ сокращешй—но о назна-
чены невозможно сказать что-либо определенное. Положимъ,
авторъ смотритъ на д4ло не очень пессимистически: его уснЬхъ
внушаетъ ему надежду, что другимъ удастся, пользуясь его
методомъ, выделить еще нисколько однородныхъ cepift. При-
соединяемся къ этой надежде; но, пока д'Ьло не сделано,
источникомъ древне-римскаго быта эти тессеры служить не мо-
гутъ. Такъ-то и съ этой точки зрйшя нашъ обзоръ пока
конченъ.
!!•
316 IX. НОВЫЙ ПАМЯТНИКЪ ДРЕВНЕРИМСКАГО БЫТА.
Многому ли онъ насъ научилъ? Передъ читателемъ прошло
нисколько картинъ, охватывающихъ, въ своей совокупности,
не малую часть римской общественной жизни: даровая раз-
дача хл4ба бйднымъ римскимъ гражданамъ, даровые билеты
имъ же на игры и зрелища, организащя римской знатной
молодежи, какъ столичной, такъ и муниципальной, жизнь
римскихъ коллепй маленькихъ людей съ ихъ спектаклями и
пирушками, торгово - промышленные предпр!ят1я, наконецъ,
сложное хозяйство крупныхъ частныхъ домовъ... Но, можно
спросить, могутъ ли наши тессеры считаться единственнымъ
источникомъ для всего этого? НЬтъ, конечно. За исключетемъ
последней картины, матер!алъ которой мы, следуя примеру
автора, ц4ликомъ заимствовали у тессеръ,—онгЬ какъ источ-
никъ конкуррируютъ съ другими источниками какъ литера-
турная, такъ и эпиграфическаго и другого характера. Но и
тамъ он4 сохраняютъ свое значеше какъ самостоятельный,
хотя и не самодовлйющш источникъ: нигд'Ь они не ограничи-
ваются повторешемъ того, что намъ и такъ уже было известно—
везд* они дополняютъ наши свйд'Ьшя, помогаютъ намъ дори-
совывать свои картины то въ бол'Ье, то въ менйе существен-
ныхъ частяхъ. Чтобы убедиться въ этомъ, притворимъ на
минуту окно, которое они намъ открыли въ римское прошлое;
насколько съузится нашъ горизонта! Конечно, о римскихъ
фрументащяхъ и играхъ, о panis et circenses мы знали бы
и такъ; но пропали бы не только наглядныя св'Ъд'Ьшя объ
организащи этого дгЬла, которыми мы обязаны имъ, но и то
тонкое отгЬнеше императорской политики по отношенш къ
нему, которое сказывается въ большемъ или меныпемъ при-
влечены къ нему личности правящаго императора. Равнымъ
образомъ мы не изъ тессеръ узнали объ организащи римской
молодежи; но безъ нихъ мы не знали бы объ ея участш
во всенародныхъ играхъ и о покровительстве этому д^лу импе-
раторовъ, а главное—не знали бы о томъ, насколько прим-Ьръ
столицы нашелъ себй подражате со стороны муниципальной
и провинщальной знати. Деятельность коллегш намъ известна
почти исключительно по надписямъ: тессеры дополняютъ лишь
нйкоторыя частности, возстановляя, главнымъ образомъ, паралель
между государственной и общественной благотворительностью.
ЗНАЧЕНИЕ ТЕССЕРЪ ДЛЯ НАУКИ.
317
Гораздо самостоятельнее ихъ роль по отношешю къ торгово-
промышленнымъ предпр1ят1ямъ,—прошу вспомнить хотя бы
сказанное о пассажирскихъ билетахъ для легкаго судоходства
по Тибру,—не говоря уже о частныхъ хозяйствахъ, которыя
только благодаря имъ намъ стали известны въ своей финан-
совой самобытности. Этого, полагаю я, достаточно для выяс-
нешя важности новаго памятника,—т4мъ болйе, если сообра-
зить, что г. Ростовцевъ имЬетъ полное право называть себя
его первымъ изслгЬдователемъ, и что его преемники, пользуясь
собраннымъ имъ мaтepiaлoмъ, несомненно прибавятъ не мало
новаго къ тому, что нашелъ онъ.
ООТРАКОЛОИЯ.
(1900).
I.
Слова, стоящаго въ заголовки этой статьи, читатель ни
въ одномъ словаре не найдетъ: все же мы смйемъ надеяться,
что его звукъ будетъ не вполне чуждъ его уху. Не говоря
уже о томъ, что оно — точнее, его корень — понынЬ живетъ
въ русскомъ словгЬ «устрица» (этимологическая связь будетъ
ясна изъ дальн'Ьйшаго) — всяшй образованный челов^къ слы-
халъ объ «остракизме», и мноие, вероятно, помнятъ анекдотъ
объ АристидгЬ, которому пришлось самому, по просьб'Ь негра-
мотнаго гражданина, написать свое имя на черепки («остр^к4>),
осуждающемъ его на изгнаше.— „Да развй ты знаешь Ари-
стида?" — „Штъ".— „За что же ты его изгоняешь?" —„Да
мн-Ь надоело, что всгЬ называютъ его справедливым^'.— Въ
этомъ анекдогЬ много психологической глубины, но насъ здг£сь
интересуетъ не нравственный обликъ почтеннаго Стримодора
(или какъ тамъ его), а исключительно его черепокъ. Къ
чему такой неудобный способъ баллотировки?—Онъ переста-
нетъ казаться таковымъ, если припомнить: 1) что бумаги тогда
не было и 2) что аеинсюя фабрики глиняныхъ издйлш сла-
вились на всю Грещю и даже вн4 ея предйлоБъ. А на гли-
няномъ черепке — достаточно св'Ьтломъ, достаточно тонкомъ,
достаточно гладкомъ—можно было безъ особеннаго неудобства
писать не только имена добрыхъ друзей, но и бол4е интерес-
ныя вещи, и, между прочимъ, — таможенныя и друпя рос-
ИСПИСАННЫЕ ЧЕРЕПКИ.
319
писки. Такъ-то посуда древнихъ, проживъ свой в'Ькъ въ ка-
честве цельной и два в4ка въ качестве битой, просущество-
вала еще двадцать вЪковъ въ качестве очень ц*Ьннаго науч-
наго источника.
Случилось это, впрочемъ, не въ Грещи, отъ которой намъ,
по климатическимъ услов1ямъ, сохранено очень немного испи-
санныхъ черепковъ, а въ греческомъ Египте птолемеевской
и римской эпохъ. Глиняная посуда изготовлялась въ Египте
съ давнихъ поръ, но обычай пользоваться глиняными череп-
ками для росписокъ былъ введенъ, повидимому, лишь греками
по завоеваны этой страны Александромъ Великимъ. Начиная
съ этого времени, мы располагаемъ множествомъ исписан-
ныхъ черепковъ; съ четвертаго века по Р. X., однако, ихъ
делается зпачительно меньше. Объясняютъ это т4мъ, что со-
стоявнпяся къ началу этого в4ка коренныя реформы Дшкле-
TiaHa изменили практиковавшшся раньше обычай.
II.
Поистине чудесна, судя по описашямъ очевидцевъ, со-
хранность этихъ двухтысячел-Ьтнихъ грамотъ. „Письмена такъ
ясны и отчетливы, чернила такъ свежи, какъ будто запись
была сделана сегодня". Но этой сохранностью мы обязаны
исключительно египетскому песку, покрывавшему наши че-
репки все это промежуточное время; лишь только ихъ пере-
носятъ въ Европу, какъ начинается разрушительная работа
атмосферической влаги. Проникая черезъ поры глины, она со-
единяется съ входящими въ ея составъ солями, всл,Ьдств1е
чего по всей поверхности черенка выростаетъ какой-то мохъ
соляныхъ кристалловъ, легай точно пухъ одуванчика, разъ-
едая и разрушая поверхность, а съ нею и драгоцйнныя пись-
мена. Въ последнее время, правда, найденъ способъ путемъ
прощелачивашя черепковъ противодействовать этой гибельной
кристаллизащи; но оправдаются ли возлагаемыя на это изобре-
тете надежды—покажетъ будущее, и всякш обладатель череп-
ковъ поступитъ благоразумнее, если, немедля, предастъ глас-
ности содержаше своихъ сокровищъ.
320
X. ОСТРАКОЛОПЯ.
А такихъ обладателей не мало. Начиная съ того самаго
времени, когда интересы археологовъ впервые обратились на
Египетъ, раскопки не переставали обнаруживать, среди дру-
гихъ памятниковъ, также и исписанные черепки, и бол-Ье или
мен-Ье крупныя ихъ коллекцш имеются и въ музеяхъ, и у
частныхъ лицъ. Не очень незначительна и остракологическая
литература; списокъ публикащй занимаетъ почти дв£ стра-
ницы, и первая изъ нихъ по времени пом-Ьчена великимъ
именемъ,—именемъ Б. Г. Нибура. Но всЬ они носятъ слу-
чайный и отрывочный характеръ; лишь нын-Ь историку древ-
няго Mipa дана возможность извлечь серьезную пользу для
своей науки изъ сохраненнаго египетскими песками богатаго
матер1ала. Этой возможностью онъ обязанъ замечательному
труду бреславльскаго профессора У. Вилькена (U. Wilcken) подъ
загл. «Griechische Ostraka aus Aegypten und Nubien». Трудъ
этотъ появился въ ЛейпцигЬ въ 1899 г.; вотъ почему мы
имйемъ право называть остракологно «новымъ» источникомъ
экономической исторш древняго Mipa. Состоитъ онъ изъ двухъ
томовъ: текстъ самихъ черепковъ — всего 1624 номера — со-
общенъ во второмъ, меныпемъ томи; что же касается перваго,
то опъ на 823 стр. даетъ рядъ изсл4дованш о т4хъ различ-
ныхъ вопросахъ, на которые наши черепки проливаютъ новый
св'Ьтъ. Уже одни размеры этого труда, который авторъ печа-
талъ въ течете десяти л4тъ, даютъ нь-мъ представлете о
значенш новыхъ текстовъ для исторической науки.
Въ чемъ же, однако, состоитъ это значете?
III.
Не советую читателю — даже знакомому съ греческимъ
языкомъ — сделать попытку убедиться въ немъ непосред-
ственно путемъ чтешя соединенныхъ во второмъ томЪ Виль-
кена документовъ. Трудно представить себй болйе скучное
времяпровождеше. „Внесъ Змеиош. сынъ Пахнуб1я подушной
подати въ пятый годъ Тибер1я Цезаря Августа 27-го Фар-
муои восемь (8) драхмъ серебра". „Отъ податного инспектора
Пахомпатенефота: внесъ ПахнубШ, сынъ Фаноф!я, матери Та-
ЭЛЛИНИЗАЩЯ ЕГИПТА.
321
хомтбекш, въ пользу ручной полищи ассигнациями 8 драхмъ,
десять оболовъ, въ восьмой годъ государя Адр1ана 11 Фар-
муеи", „Мимнъ съ компаньонами, откупщики податей острова,
кланяются Памонеу. Получили отъ тебя въ счетъ твоей не-
доимки въ восемь драхмъ—четыре драхмы въ 5 годъ государя
Нерона. 2 Фаменоеа". И такъ далее, на протяженш 429 стр.
А впрочемъ,—терпите и здесь не остается безъ награды;
мало-по-малу на общемъ сЬромъ фоне датъ и цифръ выде-
ляются более или менее св4тлыя точки. Прежде всего бро-
саются въ глаза—отмйченныя, вероятно, и читателями—имена
собственныя. Нельзя сказать, чтобы они были особенно благо-
звучны. Мы не знаемъ, существовало ли въ Александры рас-
поряжете, чтобы лица египетскаго происхождетя выписывали
полностью свои имена и отчества на выв^скахъ своихъ ла-
вокъ; но если да, то мы легко можемъ представить себе, при
известной въ древности насмешливости греческаго населетя
этого города, повсеместные взрывы дешеваго, но вполне гипе-
ничнаго смеха. Для серьезнаго человека более интересно
следующее. Все эти люди, имена которыхъ выписаны выше и
въ интересахъ наборщика и корректора повторены не будутъ,—
египтяне, говоривппе между собой несомненно по-египетски; а
между темъ въ своихъ роспискахъ они пользуются греческимъ
языкомъ, и пользуются настолько хорошо, что ошибки противъ
правописатя встречаются довольно редко, да и ястречаюпцяся
большею частью таковы, что новейшая педагогика отнесла бы
ихъ къ разряду „психическихъ" ошибокъ. Какъ это объяснить?
Скажутъ: властью завоевателей. Прекрасно. Но ведь до гре-
ковъ персы въ течете двухъ столетш владели Египтомъ по
праву завоевателей; власть ихъ была даже гораздо сильнее,
такъ какъ Египетъ былъ для нихъ лишь провинцию, между
темъ какъ у греческихъ завоевателей-Птолемеевъ не было силы
вне завоеванной ими страны. И все-таки отъ персидскаго
языка и следа не осталось после Александра Великаго, между
темъ какъ греческш языкъ и после своихъ насадителей про-
должалъ прочно держаться въ стране, сохраняя свое положете
„языка интеллигенции" въ течете всего перюда римскаго и
византшскаго владычества; действительно, его уничтожилъ лишь
самумъ, поднявшшся съ аравшской пустыни, но уничтожилъ
322
X. ОСТРАКОЛОПЯ.
вместе съ культурой, носителемъ которой онъ былъ. Тутъ
есть надъ чймъ призадуматься — и думы эти будутъ довольно
отрадны.
IV.
Сл'Ьдуетъ, впрочемъ, заметить, что среди этихъ неудобо-
произносимыхъ именъ встречаются и н4которыя очень знако-
мыя намъ — Паисш, Пахомш, Оннофрш; удивительнаго тутъ
ничего нетъ, такъ какъ соответственныя имена православнаго
календаря—имена египетсшя, попавппя туда, благодаря ду-
ховнымъ подвигамъ египетскихъ монаховъ и отшельниковъ.
Съ установлешемъ этого факта исчерпанъ интересъ, пред-
ставляемый именами —по крайней мере для неегиптолога; но
сказанное о знанш ихъ носителями греческаго языка требуетъ
оговорки.
ДЬло въ томъ, что во многихъ роспискахъ встречаются
прибавлешя „писалъ я, такой-то", часто съ обозначешемъ
должности „податной ипспекторъ", „секретарь"—но это только
скрепы, гарантирукнщя подлинность документа.
Есть друпя, более недвусмысленныя. Такъ, въ росписк4,
выданной откупщикомъ Симономъ, сыномъ Газара, значится:
„писалъ Деллусъ, по просьбе Симона, такъ :сакъ последнш
не ум^етъ писать". Въ другой такая приписка: писалъ вместо
него Евменъ, по его просьбе, такъ какъ онъ не очень ловко
пишетъ*. Значитъ ли это „по неграмотности росписался..."?
И въ этомъ не было бы ничего страннаго: ведь и тотъ не-
другъ Аристида, съ котораго мы начали, находился въ томъ же
положенш. Но нетъ; на третьемъ черепке, где мы читаемъ со-
вершенно такую же приписку, другимъ почеркомъ прибавлено:
„я, Дамонъ, согласенъ съ вышеозначеннымъ". Итакь Дамонъ
не былъ неграмотнымъ, а только писалъ „не очепь ловко*,
то-есть, повидимому, не зналъ сложнаго и ответственна™ кан-
целярскаго стиля. А если въ случае несобственноручной рос-
писки требуется оговорка, то значитъ росписка, где такой
оговорки нетъ, написаны собственноручно, т.-е. все эти Пах-
нубш и т. д. знали грамоте—и именно греческой грамоте. Это
опять-таки результатъ утешительный.
КАНЦЕЛЯРСК1Й СТИЛЬ.
323
Мимоходомъ можно отметить и друия бытовыя подробности.
Такъ, въ н'Ькоторыхъ мЪстахъ сборщики податей начинали
текстъ своей росписки съ поклона плательщику — образчикъ
приведенъ выше: плательщику было отъ этого, разумеется, не
легче, все же существоваше этого обычая свидетельствуем объ
известной гуманности въ отношешяхъ между обеими сторо-
нами.—Въ другихъ роспискахъ мы читаемъ приписку: „прежде
написаннымъ ты пользоваться не долженъ", т.-е., выражаясь
по-нашему, „прежнюю росписку считать недействительной";
причину выясняетъ намъ сохраненная на одномъ черепке
мотивировка: явсл4дств1е того, что въ нее вкралась ошибка" —
лишнее доказательство тр дности и ответственности канцеляр-
скаго стиля.
Само собой разумеется, что все росписки тщательно дати-
рованы. Въ этомъ пессимисты могутъ усмотреть иронш судьбы:
не обидно ли, въ самомъ, деле, что мы, не знаюпце въ точ-
ности года Рождества Христова, знаемъ въ то же время очень
определенно, что Спукай, сынъ Пмуи, уплатилъ сьои две
драхмы банной пошлины именно 26 Паини въ 22 годъ Ти-
6epifl, т.-е. 20 шня 35 г. нашей эры? Но оптимисты отве-
тятъ: что же, спасибо и на этомъ. Во-первыхъ, эти точныя
датировки помогутъ намъ возстановить всю эволюцт глиняной
промышленности Египта за шесть вековъ... ну, это, положимъ,
не для всгЬхъ интересно. Во-вторыхъ, они за тотъ же перюдъ
даютъ намъ эволющю греческаго курсивнаго шрифта, а съ нею
и возможность датировать друпе, более интересные памятники.
А въ третьихъ—благодаря имъ, мы получаемъ возможность npi-
урочивать къ определенному времени и те экономическге инсти-
туты, о которыхъ говорится въ тексте росписокъ.
У.
Въ этомъ последнемъ, разумеется, главная суть. Какъ ни
лаконичны наши черепки,—полторы слишкомъ тысячи экзем-
пляровъ составляютъ достаточно почтенный статистическШ ма-
тер1алъ; группируя его въ систематическомъ порядке, сопо-
ставляя однородные документы, объясняя одинъ при помощи
324
X. ОСТГАКОЛОПЯ.
другого, мы мало-по-малу возсоздаемъ тотъ фонъ, на которомъ
они делаются понятными — податную организащю Египта въ
птолемеевскую и римскую эпохи. Правда, черепки являются
тутъ не единственнымъ нашимъ источникомъ; есть у насъ и
отрывочныя литературныя свидетельства въ сочинешяхъ древ-
нихъ историковъ, есть зат^мъ, и это особенно ценно, папи-
русы, сохраненные теми же верными песками страны фарао-
новъ. Изъ этихъ последнихъ мы узнаемъ въ общихъ чертахъ
систему податного обложешя Египта указанныхъ эпохъ; черепки
относятся къ нимъ, какъ практика относится къ теорш, какъ
иллюстращи относятся къ текстамъ. Они и оживляютъ теорети-
чески данныя, и разнообразятъ ихъ, и вносятъ въ нихъ те по-
правки, которыя вызваны временемъ или местными уокшями.
Передъ нами проходитъ длинный рядъ разнообразныхъ
пошлинъ: подушный оброкъ, ремесленный налогъ, соляной
акцизъ, пошлины на хлёбъ, на плоды, на орехи, на расти-
тельное масло и т. д., сборы въ пользу различныхъ учрежденш,
на статую императору... увы! и на нее взималась подушная
подать въ 3—4 обола съ человека, а когда императоровъ было
одновременно двое, то и подать была двойная. Передъ нами
проходитъ, затемъ, и не менее длинный рядъ учрежденш и
должностей, созданныхъ съ целью взимашя пошлинъ. Изъ него
мы узнаемъ, что все пошлины, въ самомъ широкомъ смысле
слова, отдавались на откупъ съ публичнаго торга: кто предла-
галъ самую крупную сумму, тотъ и получалъ право собирать
въ свою пользу определенныл пошлины определеннаго округа.
Это не значитъ, однако, что государство предоставляло откуп-
щикамъ право хозяйничать въ пршбретенномъ округе: оно
приставляло къ нимъ своихъ контролеровъ, а деятельность
этихъ последнихъ была такъ стеснительна, что надежды на
перевыручку было мало для привлечешя откупщиковъ: при-
шлось прибегнуть къ особаго рода десятипроцентному возна-
граждешю. Все это требовало тщательной и сложной отчет-
ности, и вотъ тутъ-то папирусы конкуррируютъ съ черепками:
приходныя книги, разумеется, папирусныя, и съ начальствомъ
полагается сноситься на папирусе, но росписки центральная
банка откупщикамъ и откупщиковъ плателыцикамъ—глиняныя.
И вотъ почему оне сохранились намъ въ такомъ множестве
ПОДАТНОЕ ОБЛОЖЕН1Е ЕГИПТА.
325
VI.
Но, можетъ спросить читатель, какое намъ дйло до всего
этого? Д'Ьло есть, и выяснить его даже легче, ч4мъ это ка-
жется многимъ. Учреждетя развиваются органически, подобно
растешямъ; настоящее создано прошлымъ и объясняется, по-
этому, на основанш прошлаго. Правда, не всякое прошлое
объясняетъ наше настоящее; для этого нужно, чтобы оно со-
стояло съ нимъ въ причинной и генеалогической связи. Въ
царств-Ь азтековъ тоже была, надо полагать, какая-нибудь по-
датная система; но если бы намъ и удалось ее обнаружить—
она не им4ла бы для насъ особеннаго интереса, такъ какъ
н'Ьтъ нитей, которыя бы соединяли культуру азтековъ съ
нашей. Другое д4ло — птолемеевскш и римстй Египетъ. Въ
настоящее время установлено, что монарх1я Птолемеевъ была
въ экономическомъ и финансово-административномъ отношенш
мостомъ между Грещей и Римомъ: здйсь институты греческихъ
республикъ получили то широкое, великодержавное развийе,
которое сделало ихъ способными войти въ составъ исполин-
скаго государственнаго организма — императорскаго Рима. А
императорски! Римъ — это громадный культурный бассейнъ,
западный рукавъ котораго цивилизировалъ романсшя и Гер-
мания государства новой Европы, а восточный, именуемый
Визаначей—Pocciio.
Это—фактъ, игнорировать который опасно, такъ какъ кара
за это игнорироваше—невежество со всЬми его умственными
и нравственными послЗдашями. Не можетъ быть нацюналь-
ныхъ и хронологическихъ перегородокъ тамъ, гд4 имеется
стройная, непрерывная, хотя и не прямолинейная эволющя;
въ выясненш цельности этой эволющи и заключается главная
заслуга молодой экономической исторш цивилизованнаго Mipa,
при чемъ некоторая доля этой заслуги приходится также и
на новорожденную „остраколоию".
РАБОЧАЯ ШВОЕНКА.
(ИЮ1).
i)TOT'b стонъ у насъ песней аонетси...
Некрасова
I.
Да, этотъ стонъ у насъ пйсней зовется, — и не у насъ
однихъ, а везд'Ь тамъ, гдй руками и вообще силами человека
совершается тяжелая физическая работа; именно работа, а не
одна только регулировка производимаго силами природы труда.
Когда-то признакомъ каждаго поселешя людей была „п4сня,
подобная стону", раздававшаяся изъ устъ мукомола, или, чаще,
мукомолки; признакъ этотъ былъ столь характеренъ и рази-
теленъ, что у пророка 1еремш его прекращеше является равно-
сильнымъ опусгЬшю земли. Это было то время, когда не было
другой мельницы, кромй ручной: мукомолка упиралась руками
и грудью въ шестъ, приводивши въ движете верхшй жер-
новъ, и начиналось утомительное, однообразное круженье, со-
провождаемое монотоннымъ скрежетомъ мельницы и столь же
монотонной п'Ьсней работницы. Экзеыпляръ такой п4сни изъ
древняго Mipa намъ случайно сохранился; его родина — Лез-
босъ, его время—эпоха процв'Ьташя этого острова подъ гла-
венствомъ города Митилены и его правителя, мудраго Питтака,
который, происходя изъ низкаго рода, достигъ высшаго въ
своемъ государств'Ь сана. Его-то и поминали въ своей п-ЬснЬ
лезбоссшя мукомолки:
пъсня-стонъ.
327
Мели, мельница, мели:
ВЪдь и Ниттакъ нашъ мололъ,
Что великой Митиленой нынЪ править.
Если принять во внимаше, что работа шла очень медленно,
и что поэтому число участницъ было, сравнительно, большое,
то можно будетъ представить себ*Ь роль „мукомольной п^сни"
въ акустической физюномш, если можно такъ выразиться,
античной деревни. Но вотъ последовало открытие, кореннымъ
образомъ, хотя и не сразу, изменившее эту физюномш: была
изобретена водяная мельница. Съ какимъ вздохомъ облегчешя
ее прив4тствовалъ древтй м1ръ,—объ этомъ мы можемъ су-
дить по одной, тоже случайно сохранившейся въ греческой
антологш эпиграмме:
Дайте рукамъ отдохнуть, мукомолки; спокойно дремлите.
Хоть бы про близкш разсвт,тъ громко н'втухъ голоснлъ:
Нимфамъ пучины ручной вашъ трудъ поручила Церера;
Какъ зарезвились он*, ободъ крути колеса!
Видите? Ось завертелась, а оси крученый спицы
Съ рокотомъ движутъ глухимъ тяжесть двухъ паръ жернововъ!
Снова намъ вЪкъ наступилъ золотой: безъ труда и уышй
Начали снова вкушать даръ мы Цереры святой.
Чья работа, того и п'Ьсня; п*Ьсню мукомолки сменила
п'Ьсня Нимфъ ручной пучины. Мы любимъ эту пйсню и по-
нимаемъ Шуберта, который взялъ ее въ аккомпаниментъ своихъ
прелестныхъ Mtillerlieder; со всЬмъ гЬмъ приходится признать,
что мукомольная п-Ьсенка отошла въ вечность. Та же участь
постигаетъ на нашихъ глазахъ и ту бурлацкую пйсню, ко-
торая еще недавно носилась „надъ великою русской р*Ькой";
и ее уже сменяете другая п'Ьсня, гораздо менее пр1ятная на-
шему слуху, ч'Ьмъ та п'Ьсня Нимфъ, —тяжелое, сердитое пых-
т/Ьше парохода-буксира. То же самое вездй: съ расцв'Ьтомъ
техники въ ея различныхъ отрасляхъ повелительно-безстраст-
ный шумъ машины убиваетъ скромную и участливую рабочую
п-Ьсенку; еще нисколько десятилйтш—и отъ п^сни-стона оста-
нется одно только воспоминате.
328
XI. РАБОЧАЯ ШЬСЕНКА.
II.
Сл'Ьдуетъ ли желать наступлешя этого времени, или опа-
саться его? И то, и другое одинаково безполезно. Какими чув-
ствами мы бы ни сопровождали совершающуюся на нашихъ
глазахъ эволющю, мы ея не остановимъ, не удержимъ въ
живыхъ того, что осуждено на смерть. Рабочая песенка осу-
ждена; съ ней и обращаются, какъ съ осужденной,—холятъ,
балуютъ. Целые отряды „фолклористовъ" заняты ея выслгЬ-
живашемъ и записывашемъ; ее издаютъ въ опрятныхъ сбор-
никахъ, въ подлинныхъ текстахъ, съ нотами подлинныхъ напгЬ-
вовъ и даже, прости Господи, съ аккомпаниментомъ. Мало того:
ее переносятъ въ концертныя залы, свои и заграничныя; спе-
циально ту некрасовскую наверное большее число людей слышало
въ исполнены мужскихъ хоровъ, чгЬмъ при ея первоначальной
обстановки, изъ многострадальной груди волжскихъ бурлаковъ.
Не мало чести выпало на долю рабочей песенки; ласкаетъ
ее мода, но уважаетъ и наука. Участие этой последней ска-
зывается менее шумнымъ и замйтнымъ образомъ, но ьато оно,
см^емъ думать, надежнее и долговечнее; о немъ и будетъ
речь въ яижеследующихъ строкахъ.
Д^ло въ томъ, что, по TeopiH известнаго нймецкаго эко-
номиста Карла Бюхера, рабочая песенка представляется не
бол^е, не менее, какъ родоначальницей поэзш и музыки вообще.
Свои изследовашя, заведпия его далеко вне области его спе-
щальной науки, Бюхеръ обнародовалъ въ 1897 г. въ трудахъ
саксонской „Gesellschaft der Wissenschaften" не какъ нечто
законченное, а лишь для того, чтобы обратитъ внимате спе-
щалистовъ на затронутые имъ вопросы. И действительно, вни-
маше было обращено; отовсюду—какъ это часто случается въ
Германш, при той завидной кооперащи наукъ и ученыхъ, о
которой мы здесь и понят1я не имеемъ,—посыпались новые
матер!алы, возражешя, поправки, указашя; въ результате
вышло, что уже черезъ два года авторъ могъ выпустить второе
издаше 1) своего труда въ виде солидной самодовлеющей книги
*) Hunt» имеется уже третье, еще болт>е увеличенное4.
ЧТО ТАКОЕ РАБОТА?
329
(Arbeit und Rhjtlimus. Лейпцигъ, 1899 г.). Эта книга была
встречена съ еще болыпимъ сочувств!емъ представителями са-
мыхъ разнообразныхъ наукъ: даже классическая филология,
столь ревниво оберегающая свой участокъ отъ набЬгоЕъ иска-
телей приключенш изъ смежныхъ областей, — даже она при-
нуждена была объявить устами одного изъ своихъ корифеевъ.
У. ф.-Виламовица, что автору удалось обнаружить „если не
корень вообще, то одинъ изъ корней поэзш".
Какъ это понимать?
Прежде всего спрашивается, что такое рабочая п'Ьсня?
Отв^тъ „пйсня, исполняемая за работой", ничего не объяс-
пяетъ, такъ какъ вызываетъ со своей стороны вопросъ, что
такое работа? Экономисты это прекрасно знаютъ... или, по
крайней м^рй, говорятъ, что знаютъ; но ихъ ответы, каковы бы
они ни были, длл нашей ц$ли не годятся, такъ какъ всякое,
претендующее на полноту опред'Ьлеше нашего поняйя должно
включить въ себя также и умственную работу, которая, однако,
не была и не могла быть стимуломъ къ пЬсн4. Ограничиваясь,
поэтому, физическою работой,—какъ это и д'Ьлалъ Бюхеръ,—
можно будетъ сказать, что работа есть движете мышцъ, на-
правленное на достижеше лежащей вн-Ь его самого полезной
ц'Ьли. ОпредгЬлен1е это не сразу, быть можетъ, покажется вра-
зумительнымъ; но достаточно будетъ напомнить объ nrpi, ц^ль
которой заключается въ ней самой, и оно станетъ понятнымъ.
Конечно, придирки остаются возможными, такъ, „моцюнъ"
никто не назоветъ работой, а между тгЬмъ онъ подъ наше
опред'Ьлеше подходить; съ другой стороны, слово „полезной"
надо заменить „сознаваемой, какъ полезная", такъ какъ,
въ противномъ случай, рабоч1е, сооружавгше костеръ для
Яна Гуса, останутся за рубежомъ. ВсЬ эти придирки стуше-
вываются иередъ кореннымъ недостаткомъ опред'Ьлешя, ко-
торый дгЬлаетъ его негоднымъ для всякаго историческаго изслй-
довашя о работе: мы стараемся провести различ!е между ра-
ботой и игрой, а между гЬмъ въ первобытномъ состоянш че-
ловека оба эти поня'пя совпадаютъ. Работа дикаря вызвана
столько же стремлешемъ дать исходъ накопившемуся запасу
энерии, сколько и желашемъ достигнуть лежащей внй его
работы полезной цгЬли; это—не чистая работа, а работа-игра
330
XI. РАБОЧАЯ Ш&СЕНКА.
и это обстоятельство не осталось безъ вл1яшя на характеръ
рабочей песенки.
Итакъ, спросятъ: работа-игра создала п4сню-стонъ?
Ш>тъ, не она; для того, чтобы рабочая п'Ьсенка стала
п4сней-стономъ — для этого первобытная работа-игра сама
должна была превратиться въ работу-пытку.
III.
Befe растительныя отправлешя челов4ческаго организма под-
чинены ритму; въ равном'Ьрныхъ интерваллахъ подымается и
опускается наша грудь, въ равномйрныхъ интерваллахъ бьется
нашъ пульсъ, этотъ живой метрономъ, регулирующШ игру
жизни въ нашихъ жилахъ. Устраните мысленно сознате изъ
нашего организма, — и всЬ отправлешя этой жизни будутъ
строго соблюдать определенный ритмъ вплоть до той великой
паузы, которую мы называемъ смертью. Сознашемъ нарушается
ритмъ; не зная его для своихъ собственныхъ функцш,/ оно
прерываетъ его также и въ гЬхъ растительныхъ отправлешяхъ
нашего гЬла, на которыя оно можетъ распространить свою
власть; ему мы обязаны всЬми ускоретями и замедлетями
ритма въ работе какъ легкихъ, такъ и кровообращешя. Въ
связи съ этимъ различ1емъ стоитъ другое. Неритмичесюя
функцш сознашя утомляютъ нашъ организмъ; онъ требуетъ
отдыха отъ нихъ въ видй сна. Напротивъ, ритмичесмя функцш
дыхашя и кровообращенгя насъ не утомляютъ: он'Ь поэтому
и не прерываются, продолжаясь и во время сна.
Отсюда следуете, что всякая физическая работа будетъ
насъ гбмъ бол4е утомлять, ч'Ьмъ бол'Ье она будетъ находиться
въ зависимости отъ сознашя, и гЬмъ мен4е, чймъ гЬсн-Ье бу-
детъ ея связь съ растительными отправлетями нашего орга-
низма; естественно стремясь делать свою работу мен^е утоми-
тельной, человъкъ этимъ самымъ стремится превращать ее изъ
сознательной въ автоматическую. А это, въ свою очередь,
имйетъ посл,Ьдств1емъ ритмичность работы: будучи поставлена
въ связь съ растительными отправлетями организма, она есте-
ственно подчиняется ихъ ритму. Итакъ, ч4мъ ритмичнее ра-
РИТМЪ И РАБОТА.
331
бота, тгЬмъ менЬе она утомляетъ насъ; первый шагъ къ облег-
ченш физической работы, это—подчинея1е ея ритму.
Въ этомъ заключается физюлогическое значеше ритма; въ
этомъ также — поскольку рабочая сила является главнымъ фак-
торомъ политической экономш—и его экономическое звачете.
И вотъ почему, говорить Бюхеръ (стр. 366), „мы не должны
вторить современнымъ экономистамъ, признающимъ всякш одно-
образный трудъ притупляющимъ и въ высшей степени изну-
ряющимъ. Именно однообраз1е работы является величайшимъ
благод'Ьяшемъ для человека, пока онъ самъ моэюетъ опреде-
лять темпъ своихь движенгй и можешь ихь прекращать по
своему желатю] только оно допускаетъ ту ритмичность и
автоматичность работы, которая сама по себ4 доставляетъ намъ
удовлетвореше тЬмъ, что освобождаетъ нашъ духъ и даетъ
просторъ фантазш... Изнуряетъ человека только такая одно-
образная работа, которая не допускаетъ ритма и требуетъ
при каждой новой операщи новаго, хотя бы и однороднаго
дгЬйств!я нашего сознашя, въ род^ сложешя цйлыхъ колоннъ
чисслъ, иереписывашя текстовъ и т. д.и. И тутъ же—да бу-
детъ намъ дозволено это отметить—нашъ авторъ дйлаетъ вы-
писку: „Очень тоншя наблюдешя о вл1яши автоматичности
на душевное настроете работающаго и на качество работы,
а также о д4йствш препятствгё, нарушающихъ ритмичешй
ходъ работы и требующихъ новаго размышлешя, см. у Л. Тол-
стого, „Анна Каренина", т. I, ч. 3, гл. 4 и 5".
Еъ этому физюлогическому и экономическому значенио
ритма присоединяется третье, которое, если угодно, можно
назвать соцюлогическимъ; оно вступаетъ въ силу каждый разъ,
когда въ одной и той же работе участвуютъ мнопе. Всяшй
наблюдалъ, какъ рабоч1е при постройке каменнаго дома пере-
брасываютъ кирпичи изъ пижняго этажа въ верхше. Это—
положительно красивое зрелище; красиво оно благодаря стро-
гому ритму, съ которымъ каждый рабочш, нагибаясь, ловить
кирпичъ и, выпрямляясь, бросаетъ его товарищу. ЗдЪсь, однако,
ритмъ соблюдается не ради красоты и равнымъ образомъ не
исключительно въ видахъ сбережешя силъ: попробуй рабочш
нарушить ритмъ — и кирпичъ попадетъ ему въ голову или
иролетитъ мимо него.
332
XI. РАБОЧАЯ ПЪСЕНКА.
Вотъ как1л обстоятельства содействовали возникновенш
ритма въ работе; ритмъ этотъ, однако, помимо самой мерности
движепш работающаго, будучи направленъ на какой нибудь
вн£штй предмета, сопровождается звукомъ; сюда относятся
не только тате громше звуки, какъ ударъ молотка или „бабы",
плескъ веселъ и т. д., но и таше менее слышные, какъ свистъ
косы или трете кирпича о мозолистую руку рабочаго. Такимъ
образомъ, всякая работа сопровождается своей пгъсней, со-
стоящей пока изъ одного только ритмическаго шума; это—
песня работы, но еще не рабочая пЬсня.
IV.
„Занятый тяжелой физической работой, челов'Ькъ въ мо-
мента крайняго напряжешя мышцъ д4лаетъ такъ наз. инспи-
рацюнную паузу,. стягивая мускулы голосовой щели и не давая
такимъ образомъ выхода сдавленному въ лсгкихъ воздуху. Съ
ослаблешемъ мышцъ спирающШ язычекъ выдавливается такъ
наз. экспирацюннымъ толчкомъ, причемъ дрожаще голосовыхъ
связокъ имгЬетъ посл$дств1емъ громкое выдыхаше, выражаю-
щееся, смотря по обстоятельствам^ либо открытымъ гласнымъ
а, о, либо глухимъ согласнымъ, уфъ, упъ и т. д.". Такъ объяс-
няешь одинъ изъ многочисленныхъ советчпковъ и помощниковъ
Бюхера, медикъ Оппенгеймъ (стр. 301) физическую потребность
человека— въ известные моменты своей работы „ухнуть".
Повторяемая въ изв'Ьстныхъ промежуткахъ, равномерность
которыхъ обусловливается ритмомъ самой работы, это „уханье"
стало зародышемъ рабочей песни. Первоначальная рабочая
песенка не знаетъ словъ, или состоитъ изъ однихъ только
междометШ, характеръ которыхъ определяется характеромъ
самой работы. Равнымъ образомъ эта песенка не знаетъ или
почти не знаетъ напева; она состоитъ изъ одного только ритма,
совпадающаго съ ритмомъ самой работы, причемъ, однако,
ослаблете напряжешя естественно выражается не только осла-
блешемъ, но и понижешемъ звука.
Таково физюлогическое происхождеше рабочей песенки;
падобно только помнить, что сами по себе физюлогическое
МЕЖД0МЕТ1Я.
333
факторы дали бы лишь зародышъ таковой, но не ее самоё.
Все же и въ этомъ своемъ примитивномъ видй она—реальная
величина, а не плодъ конструкщи; мнопя изъ сообщаемыхъ
Бюхеромъ рабочихъ п4сенокъ финскихъ народовъ состоять изъ
однихъ только ритмическихъ звуковъ, безъ напева и словъ; да
и въ значительной части вполне развитыхъ и, если можно
такъ выразиться, литературныхъ пйсенъ междомейя образуютъ
прочное ядро, вокругъ котораго группируются мйняюпцяся,
смотря по обстоятельствамъ, слова. Такова та древне-греческая
„дубинушка" которую мы читаемъ у Аристофана въ его ко-
медш „Ирина" (требуется съ помощью канатовъ сдвинуть ка-
мень съ отверсйя подземелья, въ которое заключена богиня
мира Ирина).
Ну-те дружно, ну-те всЬ!
Сейпасъ, сейчасъ конецъ!
Натужьтесь, не слабейте,
Тяните молодцомъ!
Вотъ, вотъ сеймасъ конецъ!
О эя дружно, эя ncf>!
О эя, эя, эл, эя, :)Я, эй!
О эя, эя, эя, эя, эя, Bet,!
Но какъ же объяснить происхождеше т/Ьхъ двухъ элемен-
товъ, которыхъ недоставало рабочей п-Ьсенк^ въ ея первона-
чальной форм-Ь—напева и словъ?
Первый вопросъ заводитъ насъ въ темную область музыко-
медицины; какъ бы мы ни объясняли это явлеше, но фактъ
тотъ, что, кромй ритма, и напйвъ им'Ьетъ возбуждающее
вл1яше на человека. Многочисленные опыты, произведенные
психологами-эксперименталистами, не остайляютъ никакого со-
мнЪшя въ оживляющемъ дййствш мелодш па утомленный орга-
низмъ. Вотъ почему изъ барабаннаго боя, свойственнаго (въ
томъ или другомъ вид'Ь) первобытнымъ народамъ, развился
мелодичный маршъ;.та же эволющя можетъ быть прослежена
и въ другихъ сферахъ физической работы. Сначала положеше
мелодш было непрочно; она подвержена частымъ изм'Ьнешямъ
въ сравненш съ постояннымъ и не меняющимся ритмомъ;
мало-по малу она крупнеть и вм^стЬ съ ритмомъ опред-Ьляетъ
акустическую физшном1ю рабочей песенки.
334
XI. РАБОЧАЯ ПЕСЕНКА.
Что же касается словъ, то ихъ возникновеше было го-
раздо бол*е сложнымъ процессомъ.
Первое по старшинству (но отнюдь не по интересу) м*сто
занимаютъ слова-сигналы. Они обязательно должны были явиться
при дружной работ*, особенно при такой, которая требовала воз-
можная сосредоточешя рабочей силы для удара, толчка и т. д.
Эти слова-сигналы немногимъ отличаются отъ самихъ междо-
метШ, т*мъ бол*е, что и эти междометгя, ведупця свое происхож-
дете отъ одинокихъ усший каждаго, при дружномъ характер*
работы могли и должны были также служить сигналами.
Оба эти элемента вм*ст* взятые образуютъ остовъ рабочей
п*сепки; ея плоть создалась другимъ путемъ.
У.
Этотъ путь намъ будетъ понятенъ, если мы припомнимъ
важный для возникновешя рабочей п*сенки фактъ. что перво-
начальная работа человека им*ла характеръ работы-игры. Въ
этомъ элемент* игры, приправляющемъ работу, заключается
зародышъ всякаго искусства; между прочимъ, и поэзш.
Учаспе сознашя, необходимое при начал* каждой работы,
слаб*етъ по м*р* того, какъ сама работа получаетъ автома-
тически характеръ. ЧЬмъ дальше, тЬмъ мен*е занимается оно
тЬлодвижешями, ставшими механическими; но въ то же время
возбуждеше, порожденное ритмомъ, сообщается и сознанно, оно
жив*е, энергичнее, ч*мъ въ обыкновенное время. Приливающая
и не расходуемая на работу сила ищетъ себ* прим*нешя; она
естественно находитъ это прим*неше въ тргь. Рабочая п*сенка
въ своей лучшей, поэтическо-музыкальной части — игра сознашя,
освобожденная отъ обязанности контролировать работу муску-
ловъ и возбужденнаго сопровождающимъ эту работу ритмомъ.
А разъ имеется потребность творчества — за объектами
творчества ходить недалеко. Они имеются въ достаточномъ
подбор*, начиная объектомъ самой работы, продолжая участвую-
щими и присутствующими, зат*мъ — чувствами работающего
и кончая его воспоминашями.
Объектъ работы естественно возбуждаетъ учасйе работаю-
СЛОВА.
335
щаго, если только онъ заинтересованъ въ его благополучш,
что бываетъ чаще всего при свободной, а не подневольной
рабой. Зависитъ это благополуч!е не только отъ доброй воли
работающаго, но и отъ гфлаго ряда случайностей, которыя
первобытный челов4къ склоненъ приписывать вл1яшю таин-
ственныхъ силъ. Эти таинственныя силы надлежитъ умилости-
вить или запугать теперь же, во время возникновешя пред-
мета, которому он* могутъ вредить; такимъ образомъ къ ра-
боте примешивается ворожба, изъ рабочей иЬсни выростаетъ
п-Ьсня-заговоръ, carmen превращается въ cbarme.
Но это — слишкомъ важная статья, чтобы къ ней отно-
ситься легкомысленно. Не всякш рабочщ владйетъ тайнами
ворожбы; пожалуй, надежнее будетъ за деньги пригласить свй-
дущаго человека, чтобы онъ п^лъ за работой. Такъ-то ра-
бочая песенка отделяется отъ самого работающаго, порождается
новое сослоше — сослов1е пъ-вцовъ; изъ античнаго Mipa намъ
сохранена среди т.-наз. „гомерическихъ эпиграммъ" внуши-
тельная п4сня этого рода:
Ксли вы денегь дадите, снош, гончары, я вамъ пйсню.
Внемли молитвамъ, Аоина; десницею печь охраняя,
Дай, чтобы вышли на славу горшки и бутылки и миски,
Чтобъ обожглись хорошенько и прибыли дали довольно,
Чтобъ продавалмся бойко на рынки, на улицахъ бойко,
11тобъ отъ той прибыли жирной за пт>сню и насъ наградили.
Если-жъ, безстыжее племя, пйвца обмануть вы хотите,
Тотчасъ же всвхъ созову супостатовъ я печи гончарной:
Эй, Разбивака, Трескунъ, Горшколопъ, Сыроглиннпкъ коварный,
Эй, Нетушимъ, что искусству тому столько бЪдъ ужъ над'влалъ!
Бей и жаровню, и домъ, вверхъ дномъ опрокидывай печку,
Все разноси, гончары же пусть крикомъ избу оглашаютъ!
Какъ лошадиная челюсть скрежещетъ, такъ печь да скрежещетъ,
Въ дребезги всь разбивая горшки и бутылки, и миски!
Также и ты, дочь Солнца, царица колдунш, Цирцея,
Зелья подбрось имъ лихого, чтобъ съ мастеромъ дт>ло погибло!
Также и Хиронъ-владыка своихъ пусть приводитъ кентавровъ
(Т-бхъ, что избегли десницы Геракла, и тт>хъ, что побиты);
Все истопчите кругомъ, пусть съ трескомъ обрушится печка,
Пусть они съ жалобнымъ стономъ на лютое 6^cTBie смотрятъ!
Буду, смеясь, любоваться на долю лихую злод£евъ!
Если-жъ спасать кто захочетъ—тому пусть голову пламя
Всю обожжетъ, и послужитъ другимъ его участь наукой!
336
XI. РАБОЧАЯ ШЬСЕНКА.
Таково соприкосновеше чародейства съ рабочей песней.
Мы не можемъ, конечно, утверждать, что песня-заговоръ и
песня-молитва непременно развились изъ нея, что они не
имели своего самостоятельнаго корня; достаточно того, что до-
казана возможность такого развийя.
Кроме объекта работы, возбужденная и творческая мысль
работающаго могла остановиться и на работающихъ, и на при-
сутствующих!,. Если присутствуете хозяинъ и работодатель, то
его особа оттесняла все проч1я; его славили, если онъ этого
заслуживалъ, но и стыдили и поносили, если онъ своею ску-
постью давалъ къ этому поводъ. Товарищей обыкновенно драз-
нили— товарокъ, разумеется, еще больше. Это могло происхо-
дить поочередно; тогда получалась пгЬсня-д1алогъ. А песня-
д]алогъ—это зародышъ драмы.
Нередко, однако, характеръ работы или настроеше рабо-
тающихъ было таково, что внйштй м1ръ не привлекалъ ихъ
внимашя; тогда творческой потребности давалъ пищу вну-
треннш м1ръ. То, что полусозпательно скрывалось въ тайни-
кахъ души въ качестве ли радостнаго или грустнаго чувства,
то теперь, подъ вл1яшемъ возбуждающаго ритма, облекалось
въ слова и звуки, переходило въ песню. Такъ возникла лю-
бовная песенка, но и песня-думка; последняя, будучи посвя-
щена воспоминашнмъ, естественно имеетъ лирико-элегичесшй
характеръ. Все сказанное здесь подтверждается массой при-
меровъ; несомненно, все отрасли поэзш могли возникнуть изъ
рабочей песни.
Но, чтобы это могло случиться, для этого былъ пуженъ
дальнейшш шагъ—эманципащя рабочей песни.
VI.
Если мы, исходя отъ развитыхъ типовъ поэзш, зададимся
целью проследить въ восходящемъ порядке ихъ разви^е и,
поскольку это возможно, ихъ возникновеше, то мы неизбежно
всякш разъ натолкнемся на единую и неразлучную тр1аду, со-
ставляющую зерно всякой поэзш: эта тр!ада—сочеташе словъ,
напева и пляски. Чемъ древнее поэз1я, темъ более въ ней
ЭМАНЦИПАЩЯ ПЪСНИ.
337
музыка преобладаетъ надъ текстомъ и пляска надъ обоими;
эта последняя—самый старинный элементъ тр1ады. Она же
первая была отброшена; освобожденная отъ этого громоздкаго
элемента, песня, какъ таковая, т.-е. какъ рядъ иЬтыхъ сти-
ховъ, начала новую, более вольную жизнь. Второй отпала
музыка, сначала какъ аккомпаниментъ, а потомъ и какъ пйше;
песня превратилась въ стихотвореше, которое можно было
распространять не только устно, но и письменно. Но харак-
терный элементъ стихотворешя, размйръ, былъ только пережит-
комъ музыки и пляски; съ ихъ падешемъ онъ пересталъ быть
нужнымъ — стихотворная форма переходитъ въ прозаическую.
Итакъ, если мы желаемъ доискаться происхождешя поэзш,
мы должны держаться ея соединешя съ пляской. Теперь спра-
шивается, что такое пляска? Если исходить, какъ это требуется
темой, отъ древнейшей и первобытной ея формы, то придется
сказать, что пляска—это ритмичесюя движешя тела, а не
однЬхъ только ногъ. Изъ этого опред$лешя ясно, что пляска
непосредственно родственна физической работе; она отличается
отъ нея только отсутств1емъ объекта, на который она была
направлена, т.-е. смысломъ, а не формой. Сеятель во время
работы равномерно, въ опредйленномъ ритме переступаетъ съ
ноги на ногу, запускаетъ руку въ мйшокъ, загЬмъ, быстро
ее выпрямляя, бросаетъ зерна. Это—работа, такъ какъ ц-Ьль
всгЬхъ описанныхъ движенш—обсеменить поле. Устраните эту
ц^ль, отнимите у сеятеля мешокъ, но заставьте его проделы-
вать те же движешя—и передъ вами будетъ не работа,
а пляска. Эту пляску мы называемъ мимической, такъ какъ
мысль о сеянш сопровождаетъ пляшущаго и насъ, его зри-
телей; но не трудно представить себе постепенное исчезно-
веше этой сопровождающей мысли. Последств1емъ будетъ по-
степенное изменеше и упрощеше характерныхъ именно для
сеяшя движенш, ихъ такъ называемая стилизащя, совершенно
аналогичная той, которой подвергаются въ орнаментике расти-
тельные мотивы; мимическая пляска превращается въ простую,
лишенную сопровождающей мысли, а следовательно, содержашя.
Есть основаше предполагать, что все пляски произошли
именно такимъ путемъ; а если это такъ, то мы наметили также
путь перехода рабочей песни въ „хорическую". Правда, не-
338
XI. РАБОЧАЯ Ш&СЕНКА.
подготовленному читателю этотъ путь можетъ показаться до-
вольно страннымъ; съ какой стати сеятель будетъ производить
всЬ движешя сЬяшя, кроме какъ съ целью обсеменетя нивы?
Казалось бы, разумная работа достаточно утомительна; къ чему
повторять ее безъ цели? Это соображеше было бы вполне
правильно, если бы не то обстоятельство, о которомъ была
речь выше: характеръ игры, присущи работе первобытнаго
человека, въ силу котораго она, помимо своей цели, предста-
вляется ему самоинтересной; вотъ этотъ-то непосредственный
интересъ и побуждалъ къ повторенш. Съ одной стороны,
пр1ятное возбуждеше, обусловленное ритмомъ работы, служило
стимуломъ и наградой людямъ, исполняющимъ также и работу-
пляску; съ другой стороны, такое же чувство удовлетворена
предполагалось и у боговъ-хранителей работы. Ихъ-то и было
всего естественнее чествовать мимическими плясками, изобра-
жающими состояпця подъ ихъ охраной работы.
Въ этомъ и заключалось то, что мы назвали выше эман-
ципащей рабочей песни; съ ея превращешемъ въ хорическую
для нея было открыто широкое поле, на которомъ она могла
расти и развиваться вполне. Игра ради игры создала поэзш
ради поэзш—создала то „излишнее", необходимость котораго,
признанная известной французской поговоркой, никогда не
оспаривалась людьми, имеющими хоть какое-нибудь представ-
леше объ этнологическихъ и культурно-историческихъ фактахъ.
VII.
Эманципащя рабочей ибсенки была однако лишь однимъ
изъ обоихъ направлешй, въ которомъ происходило ея развит1е;
другимъ направлешемъ было, напротивъ, ея закабалете.
Работа-игра была лишь фазисомъ въ развитш человечества.
Дик1е народы на этомъ фазисе остановились; но для культур-
ныхъ долженъ былъ наступить прогрессъ, поведппй — хотя и
не во вс4хъ областяхъ равномерно и одновременно—къ диф-
ференщацш. И вотъ „порвалась ц4пь старинная": работа-
игра выделила изъ себя, съ одной стороны—чистую игру,
взявшую отныне подъ свою охрану поэзш, съ другой стороны,
ЗАКАБАЛЕН1Е ПЪСНИ.
339
работу-кабалу. А вместе съ работой была закабалена и ея
товарка и утешительница, рабочая песенка.
Я уже сказалъ, что этотъ процессъ совершался неравно-
мерно. Въ иныхъ областяхъ труда метаморфоза, о которой мы
говоримъ, наступила очень рано. Говоря, наприм^ръ, о работе
мукомоловъ, мы не можемъ указать фазиса, въ которомъ эта
работа не была бы подневольной; вотъ почему она везде или
почти вездгЬ исполняется женщинами или рабами. Но въ дру-
гихъ областяхъ доброхотный трудъ можетъ быть указанъ ря-
домъ съ кабальнымъ; и тутъ-то стоитъ обратить внимаше на
различный характеръ рабочей песенки въ томъ и другомъ
случае. Въ удостоверен^ этого различнаго характера и заклю-
чается одна изъ главныхъ заслугъ Бюхера; касается это, глав-
нымъ образомъ, полевой работы.
Ясный и несомненный фактъ, что несколько человекъ
вместе могутъ при одинаковой затрате времени и труда про-
делать большую массу физической работы, чемъ если бы
каждый работалъ отдельно, повелъ къ ассощащи труда. Въ
области полевыхъ работъ этотъ принципъ выражался двояко:
либо въ виде доброхотной ассощащи, либо въ виде подне-
вольной, причемъ подъ последней мы должны разуметь и
рабскШ трудъ, и барщину, и наемную работу, такъ какъ, при
всемъ своемъ различш въ остальномъ, эти три разновидности
съ той точки зрешя, которая насъ интересуетъ, равносильны.
Доброхотная ассощащя съ целью помочь крестьянину
скорее убрать хлебъ существуетъ главнымъ образомъ въ сла-
вянскихъ земляхъ; у насъ она называется помочью или толокой.
Участвуюпце—молодежь обоего пола; платы не полагается, но
само собой разумеется, что хозяинъ долженъ расщедриться
на угощеше. Характеръ толоки, вследств!е этого, праздничный;
какъ парни, такъ и девушки надеваютъ свои лучппе наряды;
у кого такого нетъ, тому остается только повторять жалобу
украинской дивчины:
На тымъ боци, на толоцгг
Вси хороши хлопци;
Мене-жъ маты не пущаев
Во въ черной сороци.
340
XI. РАБОЧАЯ ПЪСЕНКА.
Неудивительно поэтому, что и рабочая песня, сопровождающая
этотъ родъ работы, носитъ веселый, праздничный характеръ.
При непринужденности труда, помимо ритма, и совместное
учасие обоихъ половъ действуете возбуждающе; фантаз1я
охотно гуляетъ по запретнымъ, но соблазнительнымъ тропин-
камъ вольной и беззаботной любви. Рабочгя песни „помочанъ"
полны намековъ и картинокъ въ этомъ род*.
Подневольная работа тоже им-Ьетъ свою песню, только
нап^въ ея иной. „Трудъ нашихъ рукъ, пшеница, наша пища,
идетъ къ другому; жена и д-бти дома голодаютъ, некому о
нихъ заботиться. Ихъ пищу беретъ другой, слезы проливаетъ
молодая мать; ея грудь вянетъ отъ голода, и плачетъ слабый
младенецъ",—такъ поется въ грузинской песне. „Я—бедная
раба, — поетъ эстонка, — за плату служу, цепями скованная
невольница. Всегда я должна идти, всегда быть первой, хотя бы
небо дышало огнемъ, хотя бы дождь меня молотилъ". Такихъ
примеровъ можно подобрать много. Свое оживляюще^ дейсше
песня проявляетъ и здесь, она даетъ исходъ полусознатель-
ному чувству, которое безъ нея продолжало бы глухо ныть въ
тайникахъ души. Но характеръ чувства сообщается и ей; вы-
росшая подъ гнетомъ насшпя, — политическаго или экономи-
ческая, все равно — она стала хилой и безцветной, подобно
ползущему подъ камнемъ растенш. Штъ игры, нетъ и ве-
селья; работа-пытка родила п4сню-стонъ.
YIII.
Хронологически подсчетъ тутъ невозможенъ; если бы даже
удалось экономической исторш установить время возникновешя
подневольности въ каждой области труда, все же мы не имели бы
достаточно надежныхъ данныхъ для интересующаго насъ здесь
вопроса, такъ какъ намъ не удалось бы пр1урочить сохранив-
ппяся рабоч1я песенки къ тому или другому времени. Одно
можно сказать съ уверенностью: что та работа, которая сама
въ себе носитъ характеръ пытки и въ позднейшемъ времени
служила наказашемъ, никогда доброхотной не была. »Среди
всёхъ работъ, которыхъ требуетъ хозяйство первобытныхъ на-
ТОСКА И НАДЕЖДА.
341
родовъ, нгЬтъ тяжелее и скучнее работы мукомола", говорить
Бюхеръ: здесь, поэтому, п-Ьсня-стонъ слышится везде и всегда,
„Работайте, мелите живо!" поютъ работницы въ восточномъ
Судане; „Джеллабахи сильны; если мы не будемъ работать,
они побьютъ насъ палками". На то они дикари; въ сооовйт-
ственныхъ п'Ьсняхъ цивилизованныхъ народовъ палка не такъ
откровенно даетъ о себе знать. ТЬмъ не менее ея присутств!е
чувствуется; перечитывая рабоч1я песни мукомоловъ, мы легко
понимаемъ, что вызвавшая ихъ работа—работа изъ-подъ палки.
Но, странное дело! Почему этотъ привкусъ совершенно
не слышится въ той лезбосской песенке, съ которой мы на-
чали свой очеркъ?
Мели, мельннда, мели:
В'Ьдь и Питтакъ нашъ мололъ,
Что великой Митиленой нынй правитъ!
„Онъ былъ т^мъ же, чЬмъ мы теперь — значитъ, и мы
можемъ стать т-Ьмъ же, ч-Ьмъ сталъ теперь онъ"—вотъ что
хочетъ намъ сказать эта древнейшая изъ веЬхъ извйстныхъ
намъ рабочихъ п-Ьсенокъ. И намъ вспоминается утешительное
вероваше древнихъ грековъ, согласно которому
Bet» на Олимнъ удалились блаженные, землю покинувъ;
Только Надежда живетъ духомъ добра средь людей.
Только надежда можетъ облегчитъ бремя тяжелаго подне-
вольнаго труда; какъ бы ни былъ густъ окружаюний насъ
мракъ—онъ перестаетъ быть невыносимымъ, если виднеется
светлая точка, обещающая намъ выходъ изъ него на св'Ьтъ,
на свободу. Пусть она — очень далеко, пусть ея достижеше
для насъ такъ же невероятно, какъ была невероятна для
лезсбосскихъ мукомолокъ царская участь; ничто не мешаетъ
намъ, если только мы умеемъ надеяться, представлять себе
нашъ идеалъ и близкимъ, и достижимымъ. На завтра счастье,
скажемъ мы себе, а пока—„мели, мельница, мели".
ЕВРШШДЪ ВЪ ПЕРЕВОД* И. 9. АННЕНОКАГО.
АЛКЕСТА и МЕДЕЯ >).
(1907).
I.
Прошу понимать это шаблонное заглав1е не въ шаблон-
номъ его смысле: не передача русскими стихами шести тра-
гедш Еврипида составитъ содержаше моей статьи, хотя, ко-
нечно, рйчь будетъ и о ней/ И. 0. Анненстй—вовсе не пере-
водчикъ въ обыкновенномъ смысле слова, не толмачъ, стараю-
щшся только своими словами передать непонятную для его среды
р$чь подлинника. Еврииидъ для него—часть его собственной
жизни, существо, родственное ему самому, и притомъ род-
ственное какъ схожими, такъ и контрастирующими чертами
своего естества. Его онъ воспринялъ, въ него онъ вчувство-
вался всею своей душой; и этого усвоеннаго имъ Еврипида
онъ передаетъ своимъ читателямъ. Для этой полной передачи
одного только „перевода" въ т/Ьсномъ смысли слова было мало:
никакое искусство толмача не можетъ передать той борьбы
1) „Театръ Еврипида. Полный стихотворный иереводъ съ греческаго
всЪхъ пьесъ и отрывковъ, дошедшихъ до насъ нодъ этимъ именемъ. Въ
трехъ томахъ, съ двумя введешями, статьями объ отдЪльныхъ пьесахъ и
объяснительнымъ указателемъ И. 9. Анненскаго". Т. 1 (сод. введете п. з.
„античная трагед1я", переводъ драмъ ,,Алкеста". „Медея", „Ишюллтъ",
„Гераклъ", Донъ" и ,,Киклопъ", и статьи объ этихъ шести драмахъ.
628 стр. 8°),
СУБЪЕКТИВИЗМЪ И ХУДОЖЕСТВЕННОСТЬ. 343
постигающаго ума съ постигаемымъ предметомъ, тйхъ пери-
пепй вчувствовашя, результатомъ которыхъ является воскре-
шен1е переводимаго въ душе переводчика. За каждой изъ пере-
веденныхъ драмъ сл'Ьдуетъ, какъ дополнете къ ней, объясни-
тельная статья; лишь вместе взятыя оне даютъ намъ въ пол-
ной мере „Еврипида въ переводе И. 0. Анненскагоа.
Но, могутъ спросить, не содержится ли въ этомъ пони-
маши умалешя ценности книги? Видь, въ сущности, читатель
требуетъ отъ переводчика „настоящего", а не преломленнаго
автора. И, действительно стоитъ где бы то ни было появиться
оригинальному, колоритному, однимъ словомъ—художественному
переводу, какъ тотчасъ же выступаете на сцену критикъ съ
заявлешемъ, что переводчикъ далъ намъ своего собственнаго,
а не „настоящаго" автора. А яастоятдй авторъ—если спро-
сить критика, — получится, если провести подлинникъ черезъ
механическш аппарата словаря и грамматики... НЬтъ плачев-
нее ошибки: никогда безжизненное не будетъ передачей жизни.
Субъективизмъ въ художественномъ переводи неизбйженъ; его же
право на внимаше читателей стоитъ въ прямой пропорщи съ
интересностыо самого „ субъектаа.
Въ сущности, называя переводъ И. 0. художественным^
мы этимъ самымъ называемъ его субъективным!,; въ чемъ
оправдаше этого субъективизма—на это я намекнулъ только-
что. Душа у переводчика—тонкая, изящная, нужная; кто чи-
талъ хотя бы его „книгу отражешй", всецело посвященную
эстетической критики произведенш новой русской литературы,
тотъ знаетъ, что онъ всего менее— узкш спещалистъ. Самъ
художникъ формы въ широкомъ и глубокомъ значенш этого
слова, онъ и у другихъ любитъ и ц^нитъ изысканность; ему
дорогъ отгЬнокъ, дорога прихотливость, запечатленная печатью
живой, желающей и выбирающей души. Стоитъ ли после этого
говорить, насколько интересно „отражете* въ этой душе такого
нюансированнаго и прихотливаго поэта, кахъ Еврипидъ?—Но
въ чемъ же тогда задача критики? Я не могу критиковать Еври-
пида И. 0. иначе, чемъ противопоставляя ему того, который
отразился въ моей собственной душе,- то-есть, разумеется, та-
кого же субъективнаго. Это—услов1е неизбежное, lex operis.
Но въ данномъ случае оно вместе съ темъ и выродно; кто бы
344 XII. ЕВРИПИДЪ ВЪ ПЕРЕВОДА И. 0. АННЕНСКАГО.
изъ насъ ни былъ правъ—несомненно, что концепщя И. 9.
будетъ наилучшимъ образомъ оттенена благодаря такому сопо-
ставленш или противопоставлен^, а это и есть задача настоя-
щей статьи.
Сначала, однако, нисколько словъ о самомъ переводи въ
тЬсномъ смысли слова. Я назвалъ его художественными это
не значитъ, однако, что строий къ требовашямъ формы чи-
татель нигде не встр'Ьтитъ пищи для критики. Нашъ пере-
водчикъ—художникъ, да, но художникъ прихотливый и нетер-
пеливый, повинующшся своему настроенно, творящш неравно-
мерно, сообразно съ чередовашемъ прилива и отлива вдохно-
вешя—и это чередоваше оставило свои следы на самомъ пе-
ревод*. КромгЬ того, на немъ сказалось также, думается мне,
вл1яте одной иллюзш, которой переводчики часто бываютъ
подвержены: творя въ полномъ, интимнейшемъ знакомстве съ
подлинникомъ, они нередко бываютъ склонны допускать таше
обороты, которые именно при этомъ знакомстве непосредственно
понятны и поэтому остаются темными для неподготовленнаго
читателя. Есть, затемъ, и ташя места, относительно которыхъ
критикъ, какъ филологъ, могъ бы поспорить съ переводчикомъ.
Но, конечно, не о нихъ буду я говорить въ этой статье, да и
вообще не объ особенпостяхъ перевода, какъ такового: о немъ
достаточно сказаннаго, съ прибавлешемъ, что при всемъ томъ
нереводъ И. 0. остается переводомъ художественнымъ и за-
нимаетъ очень почетное место въ русской переводной лите-
ратуре. Спешимъ перейти отъ частностей къ целому—къ отра-
женш Еврипида въ душе переводчика.
Впрочемъ, и это целое можетъ быть постигнуто лишь въ
частностяхъ; къ тому же последшя далеко не все еще налицо.
Но дело не въ числе; среди переведенныхъ трагедШ нахо-
дятся ташя замечательныя, ташя характерныя для гешя Еври-
пида, какъ Алкеста и Медея. Въ то же время оне—наиболее
раншя изъ сохранившихся и въ книге помещены первыми;
естественно, что и въ объяснительныхъ къ нимъ статьяхъ пере-
водчику пришлось особенно часто касаться принцишальныхъ
вопросовъ. Последуемъ же за нимъ въ эту вечно живую, вечно
интересную область.
Но тутъ мы съ первыхъ же шаговъ встречаемъ заставу.
АЛКЕСТА И МЕДЕЯ.
345
„Ценность поэтическаго объективировашя и даже его психоло-
гическая правда,—говорить И. 9., стр. 237,—еще очень со-
мнительны. Красота поэзш заключается, прежде всего, въ сво-
бодномъ и широкомъ проявлеши поэтической индивидуальности,
и узы натуралистической школы нисколько не мен4е стесни-
тельны и условны, чймъ камя-нибудь иаивныя единства Пьера
Корнеля". Съ послйднимъ отрицательнымъ суждетемъ я не
прочь согласиться; но положительное? Такъ и видно, что его
даетъ поэтъ и немножко, думается мн-Ь, pro domo sua. Чи-
татель же скажетъ: это—не piineme вопроса, а лишь отсрочка
р4шешя. Въ „Гамлете" свободно и широко проявляется поэти-
ческая индивидуальность его автора; но, право же, въ „Пйтухй"
нашего общаго знакомаго Ивана Ивановича она проявляется
ничуть не хуже. Почему же мы перваго славимъ, а второго
н^тъ? Очевидно, потому, что ценность об4ихъ индивидуаль-
ностей неодинакова. Итакъ, споръ переносится только на другую
почву. Мы выпустили птичку изъ кл4тки въ комнату; сомне-
ваюсь, чтобы зд^сь было легче ее поймать.
Но этотъ споръ, пожалуй, слишкомъ крупнаго калибра для
небольшой статьи; вернемся къ „АлкесгЬ" и „Медей".
II.
Что такое „Алкеста"? Молодому еессалшскому царю Адмету
рокомъ дарована милость, чтобы онъ могъ, когда приспйегь
день его безвременной кончины, вместо себя отправить охот-
ника въ царство мертвыхъ. День наступаетъ; но никто изъ
близкихъ, ни старикъ-отецъ, ни старуха-мать не согласны уме-
реть за Адмета, соглашается лишь его молодая жена, Алкеста.
Она умираетъ. Въ омраченный домъ является скиталецъ—Ге-
раклъ: долгъ гостепршмства велитъ Адмету принять его и—
чтобы гость не отказался отъ приглашешя—скрыть отъ него
свое несчастье. Все же Гераклъ узнаетъ о немъ случайно;
чтобъ услужить другу, онъ отбиваетъ Алкесту у бога смерти
и возвращаетъ ее въ домъ ея мужа.
Что такое „Медея"? Ясонъ отправился къ царю Ээту до-
бывать золотое руно; онъ исполняетъ свою задачу и спасаетъ
12-696
346 XII. ЕВРИПИДЪ ВЪ ПЕРЕВОДЕ И. 9. АВНЕНСКАГО.
свою жизнь благодаря любви къ нему дочери Ээта, царевны
Медеи, которую онъ и увозить домой. Вскоре они, — Ясонъ,
Медея и ихъ два маленькихъ сына—изгнанные изъ родины, при-
нуждены искать убежища у кориноскаго царя Креонта. Здесь въ
молодого героя влюбляется единственная дочь царя, наследница
царства; помехой ихъ браку является Медея—она должна усту-
пить. Но она не согласна уступить — и жертвами ея козней
гибнутъ не только Креонтъ съ дочерью, но и оба сына Ясона.
Есть ли въ этихъ двухъ трагед1яхъ сходство? Да, есть:
оно заключается въ центральной мужской личности. Адметъ и
Ясонъ—въ сущности одинъ и тотъ же характеръ. Таково мни-
те переводчика: „Этотъ златокудрый эллинъ—одинъ изъ т-Ьхъ
людей, славу и счастье которыхъ оберегаютъ или даже со-
здаютъ влюбленныя въ нихъ женщины. Ихъ много: Адметъ,
Ясонъ"... (стр. 220). Въ чемъ же основная черта ихъ харак-
тера? Въ томъ, что они „эгоисты". Нашъ переводчикъ много
разъ ихъ такъ называетъ, и притомъ не въ эристическомъ тоне,
а со спокойной, самопонятной уверенностью, очевидно не ожи-
дая встретить возражешй со стороны своихъ читателей.
И действительно, кашя тутъ возражешя возможны? Одинъ
идетъ къ своему отцу, Ферету, и говорить ему: „умри за меня,
чтобы я могъ зажить новой жизнью"; отвергнутый имъ, онъ
обращается съ тЬмь же требовашемъ къ жене, безсовестно
злоупотребляя ея молодой, самоотверженной любовью. Другой
говорить жене: „Оставь мой домъ, чтобы я могъ зажить но-
вой жизнью". Это ли не эгоизмъ? Конечно; только если
Адметъ—эгоистъ, то и жертва за него Алкесты теряетъ вся-
кую нравственную ценность; несомненно правой въ своей не-
нависти и мести оказывается Медея. И вотъ, кажется, при-
чина, почему новейшая драма, усыновивъ Медею, отвергла
Алкесту. Современная Алкеста сказала бы мужу. „Я бы съ
радостью отдала свою жизнь за тебя; но разъ ты этой жертвы
требуешь, или желаешь, или ждешь — ты становишься недо-
стойнымъ и ея и меня". А изъ этой концепцш трагедш не
сделаешь.
Да, повидимому, приговоръ безповоротенъ. Одинъ только
человекъ протестуетъ противъ него, и этотъ одинъ — самъ
Еврипидъ.
АЛКЕСТА И МЕДЕЯ.
347
Прочтите внимательно сцену прощашя Адмета съ Алкестой,
сцену его возвращетя съ ея похоронъ—да в*Ьдь этому чело-
веку сто разъ легче было бы умереть самому, чймъ отпра-
влять на смерть жену, продолжая жить въ опусгЬвшемъ и
опостыл4вшемъ дворцЫ
И прочтите внимательно сцену Ясона съ детьми... Но и
помимо ея: вникните въ его отношетя къ этой самой нена-
видящей и проклинающей его Медей! Она изгнана—ну, и съ
глазъ долой; чтб можетъ быть лучше для эгоиста? Такъ н4тъ же:
онъ всячески ублажаетъ царекгё гн4въ, стараясь сохранить ее
цъ КоривоЬ, и когда она своими угрозами добилась изгнашя—
онъ предлагаете ей свою помощь, ищетъ для нея убежища у
своихъ близкихъ, и, конечно, когда его старый слуга увйряетъ
Медею, что ея изгнаше только временное — мы чувствуемъ,
что онъ этимъ выражаетъ мысли своего хозяина. Да и сама
Медея знаетъ, что ея супругъ не эгоистъ: оттого-то она и
оставляете ему жизнь, это высшее благо всЬхъ эгоистовъ.
Положительно, мы путаемся въ противорЗшяхъ—и я сильно
подозреваю, что именно эти противоргЬч1я и имъ подобныя и
навели нашего переводчика на его отрицательное отношеше
къ „психологической правде. Посмотримъ, однако, нйте ли
другого исхода.
III.
Очень часто противоргЬч1я — психологичесшя и друпя—по-
лучаются вслгЬдств1е того, что критикъ, сознательно или без-
сознательно, навязываете изслйдуемому автору свою манеру
мыслить и чувствовать, точно она — единственно возможная и
допустимая. Въ данномъ случай мы молчаливо навязали Еври-
пиду свою концепцт человгька — единственную, которую мы
знаемъ, которая намъ непосредственно понятна. А между тЬмъ
въ эпоху Еврипида другая концепщя была въ ходу—до того
въ ходу, что поэте даже не оговаривается, а считается съ
пею, какъ съ общимъ, самопонятнымъ фономъ. Разница между
этими двумя концепц1ями еще не замечена—что и понятно,
такъ какъ мы еще не додумались до бюлогической этики; но
она на очереди. Назовемъ пока одну — онтономической, дру-
12*
348 хи. еврипидъ въ переводе и. е. анненскаго.
гую—филономической (pliylo-) концепщей; первая—наша, вто-
рая—та, которую предполагаете Еврипидъ. Пробный камень для
обеихъ—представлеше о Боге, карающемъ преступлешя лю-
дей въ третьемъ и четвертомъ поколеши, представлен}е, кото-
рое древшй Израиль разд'Ьлялъ съ древней Элладой. Съ онто-
номической точки зр"Ьшя это—верхъ несправедливости; съ фило-
номической—высшая правда. Когда Цицеронъ, говоря объ этомъ
представленш (;,о природе боговъ" III 90), гневно воскли-
цаетъ: „какое же государство потерпело бы законодателя, ко-
торый за вину отца или деда сталъ бы наказывать сына или
внука?"—то мы убеждаемся, что къ его эпохи онтономическая
концепщя въ сознанш образованныхъ людей окончательно вытес-
нила филономическую. Въ эпоху Еврипида дела обстояли иначе.
Возьмите дерево—скажемъ, сосну. Изъ ея ствола въ строй-
номъ порядке вырастаютъ, постепенно уменьшаясь, ветви. Каж-
дая изъ нихъ живетъ своею собственною жизнью, растетъ и
гибнетъ сама по себе; но все же все онгЬ объединены общимъ
стволомъ, и ядъ, который проникъ бы въ одну в^твь, не пре-
мину лъ бы современемъ заразить и остальныя. Представимъ
себе теперь эти ветви одаренными сознашемъ: если это со-
знаше будетъ ограничиваться каждой ветвью въ отдельности,
то мы получимъ онтономическую копцепщю. Но если каждая
ветвь будетъ, сверхъ того, еще непосредственно сознавать и
свою связь съ остальными, то ея сознаше будетъ филономи-
ческимъ. Отсюда видно, что последнее сознаше полнее и со-
вершеннее перваго.
При чтеши Эсхила, Пиндара, Геродота мы убеждаемся,
что въ те времена люди действительно еще сознавали фило-
номически. Человекъ чувствовалъ себя заодно съ предками и
потомками; ныне живушдя особи — по красивому сравненно
Эсхила—точно поплавки погруженной сети: оне на плоскости
современности даютъ свидетельство о техъ своихъ предкахъ>
которые уже погрузились въ глубь прошлаго; черезъ нихъ эти
последте живутъ, безъ нихъ ихъ уничтожеше было бы пол-
нымъ. И это бюлогическое безсмертсе было для эллина нашей
эпохи куда важнее того эсхатологическаго, которое обусловли-
вало веру въ обитель Аида. Говоря о томъ, какъ боги нака-
зали вероломство Главка, Эпикидова сына, Геродотъ съ осо-
ПРАВО НА СМЕРТЬ И ДОЛГЪ ЖИЗНИ.
349
бымъ ударешемъ заявляетъ, что н4тъ теперь его потомковъ,
н-Ьтъ его „очага" на земли: ничто не можетъ сравниться съ
горемъ той души, у которой отрезали поплавокъ, соединявши
ее съ м!ромъ свита и жизни.
Понятно, что эта непосредственно сознаваемая связь и со-
лидарность поколйнш не могла не создать особой этики, отлич-
ной отъ той онтономической, которую испов'Ьдуемъ мы. Чтобы
понять ее, вернемся къ нашему дереву и его в-Ьтвямъ; сведемъ
число последнихъ, ради схематическаго упрощешя, къ тремъ.
Во-первыхъ, нижняя. Она уже потемнела, отчасти даже по-
желтила; она еще гибка, но вы чувствуете, что этой гибкости хва-
титъ не надолго. Для экономш дерева она уже не нужна; вы
можете уже теперь ее сломать, предупреждая осеншя бури, и
остальное дерево ничуть отъ этого не пострадаетъ. Мы не знаемъ
остальныхъ ея нравственныхъ принциповъ, но съ бюлогической
точки зр^шя она поистине им4етъ „право на смерть".
Во-вторыхъ, средняя. Она распустилась на солнцЬ самой
богатой, самой яркой зеленью; претворешемъ сока, произво-
димымъ реакщей свита, она питаетъ не только себя, но и
все дерево, являясь носительницей его жизненныхъ силъ, за-
логомъ его существовашя. Им'Ьетъ ли эта в"Ьтзь „право на
смерть"? Штъ, конечно: природа, равнодушная къ судьбе вет-
вей, но ревнивая къ сохранение дерева, возложила на нее
тяжелый подчасъ долгъ: „долгъ жизни".
Наконецъ, верхняя. Ея н&жная, мягкая хвоя еще неспо-
собна питать дерево; она сама питается имъ. Ея потеря еще не
грозитъ дереву скорой гибелью—быть можетъ, оно даже вовсе
не погибнетъ. Быть можетъ, преобладающая сила средней в'Ьтви
создастъ новые отпрыски, которые обезпечатъ дальнейшую его
жизнь. Но его ростъ во всякомъ случай будетъ задержанъ:
„долгъ жизни", поэтому, лежитъ отчасти и на ней.
1У.
Все сказанное относится къ героямъ „Алкесты": имя ниж-
ней вгЬтви — Феретъ, средней—Адметъ, верхней—Евмелъ. Мы
раньше неправильно выразились: „Умри за меня"—никогда
350 XII. ЕВРИПИДЪ ВЪ ПЕРЕВОДЕ И. 9. АННЕНСКАГО.
Адметъ этого отцу не говорилъ. Его молчаливое ожидаше
сводилось къ словамъ: „Умри за нашъ домъ. Ты можешь это
едЬлать, я—н'Ьтъ: у тебя есть право на смерть, на мне лежитъ
долгъ жизниа. И, конечно, чувствуя такъ, онъ не ргоистъ —
это слово совершенно неуместно тамъ, где часть говоритъ
отъ имени того цйлаго, носительницей котораго она является.
И, конечно, онъ правъ.
Да, правъ, но только съ точки зрЪшя филономической морали.
Пусть въ обществе подъ вл1яшемъ индивидуализма филоно-
мическое сознаше ослабнетъ—и дело Адмета предстанетъ въ
ияомъ св-ЬгЬ. Именно эпоха Еврипида была эпохой возник-
новешя онтономического сознашя: конфликтъ, немыслимый
раньше, сталъ возможенъ теперь. Носителемъ онтономической
идеи Еврипидъ выставилъ старца Ферета. Всбмъ грекамъ было
памятно циническое слово, которое онъ говорилъ сыну:
Самъ любишь жизнь ты, кажется; въ отцб
ЗачЪмъ признать любви не хочешь той же?
„Той яге"—съ онтономической точки зрйшя, да. Но стоитъ
взглянуть на д'Ьло съ филономической точки зр4н1я — и неправда
этого заявлешя станетъ очевидной. Н'Ьтъ, не той же любовью
любитъ жизнь тотъ, кто наполняетъ ею лишь свои собствен-
ныя вянупия жилы, и тотъ, кто черезъ себя переливаетъ
ее въ своихъ детей и ихъ детей, въ весь этотъ потокъ бу-
дущаго, смутно сознаваемый въ самыхъ сокровенныхъ нЬдрахъ
человеческой души. Феретъ не чувствуетъ этой разницы; Адметъ
ее чувствуетъ, но выразить не можетъ—какъ не можетъ ее
выразить и самъ Еврипидъ: сила абстракщи до этого еще не
дошла. Одно для него ясно: челов'Ькъ, который бы отказался
пожертвовать последними каплями своей жизни для того, чтобы
купить себ'Ь бюлогическое безсмертле — невозможенъ. Если
Феретъ пренебрегъ гЪмъ залогомъ безсмертдя, т4мъ поплавкомъ
на поверхности временъ, который онъ имгЬетъ въ лице Адмета—
то потому только, что Адметъ въ действительности для него
такимъ поплавкомъ не былъ. Другими словами: Феретъ въ
действительности ему не отецъ. Отсюда его слово:
Когда
Надъ головой висЪла смерть моею,
Ты не притпелъ, старикъ. Ты ножалълъ
ПРОБЛЕМА АЛКЕСТЫ.
351
Остаткомъ дней пожертвовать. Затвмъ же
Надъ юностью, загубленной тобою,
Теперь приходишь плакать? Обличенъ
Передъ людьми достаточно; едва ли
Ты даже былъ отцомъ моимъ, старикъ.
— справедливо остановившее на себ* внимаше переводчика.
И можно поручиться, что слушатели Адмета чувствовали съ
нимъ заодно; въ этомъ иасъ уб4ждаготъ надгробныя надписи
отцовъ на могйлахъ сыновей съ ихъ постоянно варьируемымъ
прип'Ьвомъ; „я похоронилъ зд'Ьсь того, которому следовало бы
меня похоронить".
Но при чемъ же зд'Ьсь Алкеста, героиня трагедш? Она и
словомъ и д'Ьломъ за филономическую концепщю жизни. Она
жертвуетъ собой за Адмета вовсе не потому, чтобы она согла-
шалась съ той сравнительной оценкой мужской и женской
жизни, которую мы потомъ услышимъ изъ устъ Ифигети
(ст. 125).
Вбдь одинъ ахейскш воинъ стоитъ насъ десятковъ тысячъ.
Тй слова были сказаны передъ походомъ, а война действительно
обезц'Ьниваетъ женщину въ сравненш съ мужчиной-воиномъ.
НЪтъ; но Алкеста чувствуетъ, что для дома Адмета она ме-
н-Ье нужна, ч4мъ Адметъ: ея смерть будетъ раной для -дома,
смерть Адмета—его гибелью. И вотъ почему, умирая, она за-
прещаетъ—это слово зд4сь уместно—Адмету вступать во вто-
рой бракъ. Дйло тутъ вовсе не въ посмертной женской рев-
ности: совершенно напротивъ. Тамъ, гдЬ Алкеста прощается
съ брачнымъ ложемъ, тамъ, гдЬ она думаетъ исключительно о
своей любви къ своему молодому мужу — тамъ она находитъ
мысль о преемнице вполне естественной: пусть бы только эта
преемница такъ же любила Адмета, какъ она!
О ложе, ты, что брачный ноясъ мой
Распущеннымъ увидало,—прости!
Я не сержусь, хоть только ты сгубило
Меня; тебЪ и мужу изменить
Боялась я и, видишь,—умираю.
Другой женБ послужишь ты; она
ВърнБй меня не будетъ... развъ только
Счастливее.
352 xii. еврипидъ въ перевод* и. е. анненскаго:
Но стоить ей вспомнить о д-Ьтяхъ—и ея мните меняется.
Къ преемниц* она равнодушна, но мачехи своихъ дЪтей не
допускаетъ. Почему? Именно потому, что она умираетъ не за
Адмета, а за его домъ, и даже не за его домъ, а за ихъ
обпцй домъ, залогъ также и ея бюлогическаго безсмертля. Она
желаетъ, чтобы волна жизни перелилась черезъ Адмета въ его
потомство, но она желаетъ также, чтобы каналами были ея
дйти. А при мачех* это невозможно: она, конечно, поста-
рается, чтобы соки жизни Адметова дома потекли черезъ ея
съ нимъ д*тей, и чтобы дЪти Алкесты завяли и засохли, какъ
преждевременный, безплодный отпрыскъ. Прочтите ея предсмерт-
ное обращеше къ мужу: какъ зд^сь каждое слово дышитъ этой
безотчетно чувствуемой филономической концепщей жизни!
Отцомъ и матерью ты преданъ... Смерть
И такъ надъ ними ужъ нависла; ты же,
Ты былъ одинъ у нихъ. И умереть
Они могли бы честпо, уступивши
Теб* (яянье солнца: на другихъ
Д^тей у стариковъ в'бдь н-Ьтъ надежды...
И я могла бы жить, да и теб!>
Оплакивать жены-бъ не приходилось,
Съ сиротами вдовая... Видно такъ
Кто изъ боговъ судидъ... Да будетъ воля
Его... А мн-б одно ты обещай.
О мзд'Ь прошу—не равной: в'бдь цЪшгёе
Ч-вмъ жизни даръ, у челов'вва н^тъ...
Ты скажешь самъ Адметъ, что справедливо
Жедаше мое... Люби д'втей,
Какъ я люблю ихъ! Ты-жъ ихъ любишь? Правда?
В'бдь не безумецъ ты... О, сохрани
Для нихъ мой домъ! Ты мачехи къ сиротамъ
Не приводи, чтобъ въ зависти д'втей
Моихъ она, Адметъ, не затолкала,
Не запугала слабыхъ... И змъя
Для пасынковъ ея не будетъ зл-бе.
Да, на этой почвй возможенъ конфликта; а гдЪ конфликта,
тамъ и трагед!я. Одно только нехорошо: для этой трагедш
развязки н'Ьтъ. Для развязки пришлось ввести новое лицо, Ге-
ракла, и новый мотивъ, гостепршмство, и этимъ раздвоить тра-
гедш; конфликта разыгрывается между отцомъ и сыномъ,
ПРОБЛЕМА МЕДЕИ.
353
сама же героиня остается въ стороне. Для полной и единой
трагедш пришлось бы сдтьлать героиню носительницей той
другой, онтономической концепцги жизни; другими словами—
заменить проблему Алкесты проблемою Медеи.
V.
Действительно, въ наличности этого конфликта—главная
разница между Медеей Еврипида и всЬми позднейшими. Bci
поздн-Ьйнпе поэты перевели проблему Медеи на онтономическую
почву; при этомъ Медея получилась правильная — она и у
Еврипида была онтономисткой—но Ясонъ пропалъ. Male gra-
tus Iason—вотъ формула для его характера у Овид1я, да и
раньше.
Для насъ, согласно сказанному, проблема Медеи выростаетъ
изъ проблемы Алкесты. Ясонъ — тотъ же Адметъ, черта въ
черту. Ферета и4тъ — онъ и не нуженъ, такъ какъ предста-
вляемая имъ идея обрила носительницу въ героине. Зато та
преемница, о которой думаетъ Алкеста, введена въ драму: за
нее на сцен-Ь говоритъ ея отецъ, Креонтъ. ДЬти героя, какъ
эмблема дома, нужны: они тутъ же на нашихъ глазахъ. Ну,
а Алкесту сменила Медея.
Чтобы понять значеше этой перемены, пточтемъ внима-
тельно ту сцену, въ которой Ясонъ отв^чаетъ на упреки Ме-
деи (д. II сц. 7):
Отвечу
По поводу женитьбы. Поступилъ,
Во-первыхъ, я умно, затЪмъ и скромно г)
И, наконец ь, на пользу и теб^,
IT нашимъ д-Ьтямъ. Только ты дослушан.
Когда изъ 1олка цт>пью за собою
Сюда одни несчасия принесъ я,—
Изгнаннику какой удЪлъ счастливей
Пригрезиться могъ даже, ч-бмъ союзъ
Съ царевною? И ты напрасно колешь
Насъ т£мъ, жена, что ненавистно ложе
*) Т.-е. не руководимый побужденной! чувственности, не нодъ г*л!н-
шемъ новой любви, какъ представляла ce6f> дЪло Медея.
354 хи. бврипидъ въ перевод* и. е. лнненскаго.
Медеи мн-б, и новою сраженъ
Я cTpacTiio.
Женился
И, чтобъ себя устроить, чтобъ нужды
Не вид-бть намъ—по опыту я знаю,
Что бйднаго чуждается и другъ.
(Задушевно).
Твоихъ же я хотЪлъ достойно рода
Поднять д'втей, на счаспе себт»,
Чрезъ братьевъ ихъ, которые родятся.
(Замечу между скобокъ, что я тутъ измйнилъ смыслъ пе~
реводчика: у него къ посл-Ьднимъ тремъ стихамъ стоитъ ре-
марка: „стараясь придать голосу задушевность". При моемъ
пониманш Ясона, какъ представителя филономической морали,
я не нуждаюсь въ гипотезе притворства, которая въ данномъ
случай исключается также и сценой съ детьми, о которой
см. ниже. Не притворяется тотъ, кто чувствуетъ свою правду
за собой).
Характеренъ отв'Ьтъ Медеи:
Местный
Уюворндъ бы близких']» и нотомъ
Нстуиилъ бы въ бракъ, а ты снерви жччшлгн...
>1 сонъ.
Скажи тебЪ заранее— сейчасъ
гГы такъ бы и послушалась!
А вотъ АлкесгЬ Адметъ сказалъ все заранее, и она послу-
шалась. Будь зд^сь вместо Медеи Алкеста —Ясонъ сказалъ бы
ей: „Нашъ домъ требу етъ отъ насъ жертвы—и ты прекрасно
знаешь, что для меня эта жертва много тяжелее, чймъ для
тебя. Теперь онъ разрушенъ, шлкское царство потеряно, мы —
изгнанники, живемъ чужою милостью, у нашихъ д4тей нйтъ
надежды на будущее, н'Ьтъ для нихъ равнаго брака; они за-
глохнуть на чужбине, и вскоре не будетъ въ Эллад'Ь того,
который хранилъ бы память о дом4 Эсонидовъ. Чтобы под-
нять его, есть одно средство: тотъ бракъ, который мнй пред-
лагаюсь съ дочерью коринескаго царя Креонта, не имгЬющаго
сыновей. Конечно, его царства наши съ тобой д4ти не уна-
сл'Ьдуютъ—оно принадлежитъ по праву тому сыну, которому
ПРОБЛЕМА МЕДЕИ.
355
предстоитъ родиться отъ новаго брака, будущему внуку царя
Креонта. Но зато, какъ сыновья правителя страны, а загЬмъ
какъ старпие братья будущаго царя, они будутъ первыми въ
Корине* вельможами, а вмйсгЬ съ ними будешь возвели-
чена и ты". И, конечно, Алкеста поняла бы его. Искрен-
ность же этихъ соображешй достаточно доказывается обраще-
шемъ Ясона къ д4тямъ, на которое я уже не разъ ссылался:
Вамъ же, дъти,
При помощи боговъ я доказатт,
Свои заботы долпя надъюсъ.
Когда-нибудь межъ первыми людьми
Увижу васъ въ Кориной—черезъ братьевъ,
Которые родятся. А пока
Растите, дт>тки,—далыпе-жъ дт>ло бога,
Коль есть такой, что лгобитъ насъ и наше.
Дастъ богъ, сюда вернетесь въ цв^тт, силъ
[I юности, и недругамъ моимъ
Покажете, что расцвълп не даромъ...
Но, конечно, не Медей понять эту инстинктивную заботу
о домЗз Эсонидовъ, живущую въ сердце теперешняго носителя
его жизненныхъ силъ. Что ей этотъ домъ? Она безжалостно
разрушила домъ своего отца ради Ясона; она знаетъ только
одно чувство—любовь къ этому человеку:
Все, что имЪла я, слилось въ одномъ.
И ;>то былъ мой мужъ.
Миря также и его на свою собственную, онтономическую
м'Ьрку, она не можетъ себе объяснить его поступка иначе,
какъ предположешемъ, что онъ разлюбилъ ее ради соперницы.
Отсюда и первоначальный планъ ея мести:
Чтобы отца и дочь, и мужа съ нею
Мы въ трупы обратили... (д. I сц. 6).
О д4тяхъ ни слова; правда, она местами и имъ грозитъ, но
просто потому, что они ей опостылели, какъ д4ти Ясона, а
не для того, чтобы ихъ убшствомъ уничтожить его. Эта по-
следняя мысль вырабатывается у нея мало-по-малу, по Mipi
того, какъ она разсудочно убеждается въ неправильности своего
первоначальная предположешя о причинахъ Ясоновой измены...
356 XII. ЕВРИПИДЪ ВЪ ПЕРЕВОДА И. в. АНЯЕНСКАГО.
Я нарочно подчеркнулъ слово «разсудочно»; Медея не была бы
Медеей, если бы она когда-либо могла сердцемъ и инстинктомъ
постигнуть Ясона и его филономическую мораль — тогда вся
идея мести, какъ безпричинной, отпала бы сама собой. Но
нЬтъ: она продолжаетъ чувствовать и волить онтономически, она
попрежнему дышитъ местью, и новое откровеше д'Ьйствуетъ
на нее лишь постольку, поскольку оно опредгЬляетъ собой вы-
боръ средствъ и орудш мести. А, ты не о собственномъ счастье
мечталъ? Тогда и убивать тебя нечего. Ты мною пожертвовалъ
за свой домъ? Разрушимъ же этотъ домъ, и настоящш и бу-
душдй, оставляя въ живыхъ Ясона, чтобы онъ видЬлъ и чув-
ствовалъ крушеше своихъ надеждъ.
Новое откровен1е... она слышитъ его впервые изъ устъ
Ясона (выписанныя выше слова), и оно на минуту озадачи-
ваешь ее: отсюда ея на первый взглядъ странное возражеше:
„отчего же ты мн4 этого раньше не сгсазалъ?", которое Ясонъ
разбиваетъ тотчасъ безусловно правильнымъ отвгЬтомъ: „да развЪ
ты была бы въ состоянш меня понять?" Но это—впечатлите
минутное, и она тотчасъ же заглушаетъ его онтономическими
соображешями, вызывающими справедливое презрите ея мужа.
Но вотъ новый факторъ дМств]'я— сцена съ Эгеемъ... Я не
согласенъ съ переводчикомъ въ его пониманш Эгея: „это—
полный контрастъ Ясону и по натуре, и по характеру ума,
и по положенно въ драмЪ" (стр. 230); по-моему, это—тотъ же
Ясонъ, такой же филономистъ. Если онъ порицаетъ Ясона, то
потому только, что Медея представила его поступокъ въ не-
правильномъ, онтономическомъ св^гЬ:
Да сдЬдалъ что жъ Ясонъ? Скажи мнй прямо.
Мед г: я.
Онъ взялъ ",кену—хозяйку надо мной.
Эгеп.
Онъ не ноомЪлъ бы, нЪтъ. Постыдно сдишкомъ.
Медея.
Нотъ именно онъ такъ и ностунилъ.
ПРОБЛЕМА МЕДЕИ.
357
\ Эгкй.
(Влюбился, мто-л1», иль тьг ему постыла?
Медея.
Должно быть, страсть,— нзм1ша-жъ налицо.
Эгей.
' Такъ богь же съ нимъ. коль сердцемъ онъ такъ ипзокъ.
Зато значеше всей сцены съ Эгеемъ для далыгЬйшаго дМ-
ств1я И. 0. оцбнилъ совершенно правильно. Пока Эгей гово-
рить о своемъ горячемъ желанш тЛтъ дйтей, онъ заставляетъ
Медею думать о томъ, какъ Ясону должпы быть дороги его
сыновья. Мысль о томъ, чтобы лишить его этой радости, изъ
области безсознательной потребности переходить у Медеи, подъ
вл1яшемъ словъ и настроешя Эгея, въ форму сознательную,
и, когда аеинсюй царь уходитъ, Медея даетъ не только себй,
но и хору отчетъ въ этомъ преступномъ желанш (стр, 230).
Только выражешя подобраны онтономичесшя, мысль же совер-
шенно правильная. Действительно, всмотримся въ слова Эгея,
гд^ онъ обйщаетъ Меде4 гостеприимство въ Аеинахъ:
Намъ
Заманчиво и обйщанье (Медеи) сделать
Меня отдомъ. Я весь ушелъ душой
Въ желанье ;>то, имъ я весь захваченъ.
Видь, право же, они, по крайней мир*, двусмысленны. Ка-
к1я у молодой, красивой Медеи имеются средства, чтобы сде-
лать женатаго Эгея отцомъ? Различныя... и въ томъ числи то,
которое на языкЬ Медеи называется «изменой>. Эгей не по-
боялся этой двусмысленности; почему? Да потому, что ему,
действительно, все равно: онъ „весь ушелъ душою" въ одно
желаше—им'Ьть д^тей, продолжить родъ Пандюна далйе той
особи, которой имя—Эгей.
Сравните съ этой исповедью филономизма исповедь Медеи:
Все, что нмйла я, слилось въ одномъ,
И это былъ мой мужъ—
358 хи. еврипидъ въ перевод* и. е. авненскаго.
и разница станетъ очевидной. Да, положительно, таше ори/-
гиналы есть, и Ясонъ одинъ изъ нихъ. Теперь онъ сталъ ей
понятенъ, когда она увидала его нравственный обликъ въ зер-
кальной дупгЬ Эгея, и яснымъ стало для нея ея pftmeme: 1
!
Сама Ясоновъ съ корнемъ /
И вырву домъ. J
(Д. III сц. 9). Совершенно в^рно: такъ она и должна была
выразиться.
VI.
И она победила—и притомъ* не въ одной только трагедш.
Филономическая концепщя человека и жизни, филономическая
мораль никогда, даже въ древности, не развились въ систему.
Оно и понятно: для однихъ опЬ не нуждались въ доказатель-
ствах^ для другихъ были недоказуемы. Одни — это „люди"
въ полномъ смысли слова: они чувствуютъ, сами не отдавая
себй въ этомъ отчета, что они теперь несутъ факелъ жизни, пе-
реданный имъ ихъ предками, и что ихъ долгъ—передать этотъ
факелъ своимъ потомкамъ такъ, чтобы онъ пылалъ не съ умень-
шенной, а съ увеличенной силой; они чувствуютъ, что въ нихъ
сосредоточено будущее всей ихъ породы, и что отъ нихъ за-
висите повести эту породу по восходящей или же по нисхо-
дящей в^тви. Это—ни съ чймъ несравнимое, гордое сознаше;
аристократизмъ, если хотите, но аристократизмъ бюлогичесый,
существенно отличный отъ сословнаго.
„Друпе"—это люди-одиночки, люди-атомы. Они не будутъ
непременно эгоистами, о нъугъ: они способны любить отца,
мать, друга, жену, дйтей—но это будетъ любовь къ непосред-
ственно видимому, а не та мистическая къ далекому претво-
решю своего естества въ непознаваемомъ будущемъ, къ его
безсмертш на земли.
Филономическая мораль недоказуема — отъ того-то она и
пошла на убыль тогда, когда люди стали интересоваться до-
казательствомъ морали, что случилось именно въ эпоху Еври-
пида. Это бы ее еще не погубило—кругъ людей, доступныхъ
ПОБЕДА ОНТОНОМИЗМА. 359
Доказательству, даже у грековъ не составлялъ всего народа.
Она погибла тогда, когда ея идеалъ—бшлогическое безсмертсе—
флъ замЗшенъ другимъ, безсмерйемъ эсхатологическими Это
последнее проповгЬдывалось уже въ древнюю эпоху ревнителями
разныхъ мистическихъ культовъ, но восторжествовало оно благо-
даря христнству. Оно повсюду провозгласило „безконечную
ценность" одинокой человеческой души; оно окончательно вы-
травило изъ сознатя людей восходящую вгЬтвь породы и ея
бе(зсмерт1е на земли. Оно не прочь было даже самую породу
обречь на исчезновеше: „брачупцеся поступаютъ хорошо, не-
брачупцеся—лучше". Надо было явиться антихристу, питомцу
античности, для того, чтобы „любовь къ земли нашихъ д^тей"
стала вновь понятна людямъ...
Однако, мы увлеклись основательно — и это по поводу
двухъ только трагедш. Полагаю, впрочемъ, что это увлечете
раздйлятъ вс4 читатели новой книги: ужъ таковъ Еврипидъ...
и таковъ его переводчикъ.
/
{
I
!
j
i
ПР0И0Х0ЖДЕН1Е КОМЕДШ j
(1903).
I.
Въ исторш комедш еще сильнее, чймъ въ исторш ея
серьезной старшей сестры, сказывается зависимость довфишаго
творчества отъ античности. Если мы постараемся.^р^осл-Ьдить
въ восходящей линш развийе современнаго комическаго репер-
туара— мы безъ труда зам'Ьтимъ, что онъ произошелъ отъ
сшяшя двухъ раздйльныхъ струй, изъ коихъ одна ведетъ свое
начало отъ Мольера, другая отъ Шекспира. Но Шекспиръ въ
своей первой комед1и, той, на которой онъ самъ йзучилъ
npieMH комической техники, въ „Комедш ошибокъ^, воспро-
извелъ фабулу и мотивы комедш Плавта „Менехмы"; еще
ясн-fce зависимость Мольера отъ его римскихъ образцовъ Плавта
и Теренщя, которымъ онъ сознательно подражалъ, изменяя,
и осложняя ихъ интригу въ дух'Ь болЬе требовательных^ по
части esprit временъ Людовика XIV. Такимъ образомъ Плавтъ
и Теренщй по справедливости могутъ быть названы отцами
новейшей комедш.
Но и Плавтъ съ Теренщемъ не были оригинальными поэ-
тами; ихъ образцомъ была шутливая комед1я нравовъ, рас-
цветшая въ Аеинахъ въ реалистическую эпоху греческой
поэзш, въГУ—III в. до Р.Х., и связанная съ именами Менандра
и Филемона. Эта такъ называемая новоаттическая комед1я, ра-
зумеется, тоже не была вполнЬ самобытнымъ литературнымъ
явлешемъ: она органически развилась изъ средееаттическои
„ахарняне".
361
йомедш IV в., которая въ свою очередь была д'Ьтищемъ древне-
аттической, процветавшей въ 2-ую пол. V-ro века. Ея главный
представитель, Аристофанъ, въ то же время—самый древнш
шкэтъ, отъ котораго намъ сохранились цбльныя комедш; со
времени постановки самой ранней изъ нихъ, съ 425 г. до
Р X., начинается для насъ истор1я этой литературной отрасли.
Это не значитъ еще, что мы лишены возможности ответить
на! вопросъ, откуда произошла и какъ развивалась та комед!я,
которая достигла своего расцвета въ поэтическомъ творчестве
Аристофана; только этотъ отв4тъ будетъ, въ силу естествен-
ныхъ условш самого дела, более или менее гадателенъ.
Развитой только-что схемой содержаше моего пастоящаго
очерка предначертано. Такъ какъ родоначальницей всЬхъ на-
шихъ комедШ была поставленная въ 425 г. комед!я Аристо-
фана подъ не сразу вразумительнымъ заглав1емъ „Ахарняне",
то я прежде всего считаю полезнымъ познакомить читателей
съ этимъ очень своеобразнымъ произведешемъ греческаго гешя.
Моей второй задачей будетъ проследить происхождеше того
рода комедш, представительницей котораго является эта пьеса;
третьей—развить дальнейшую ея исторш черезъ среднш и
новоаттическш перюды вплодь до того ея фазиса, въ которомъ
она стала образцомъ для новейшихъ временъ, т.-е. до Плавта
и Теренщя.
II.
Комед1я „Ахарняне" представляетъ, какъ я сказалъ только-
что, очень много своеобразныхъ чертъ; одна изъ самыхъ свое-
образныхъ состоитъ въ томъ, что я не могу приступить къ
изложенш ея содержашя, не изобразивъ предварительно хоть
въ краткомъ эскизе политическаго положешя Аоинъ въ ту
минуту, когда она была поставлена.
Это было, согласно сказанному, въ 425 г., въ первые
годы великой войны Аоинъ со Спартой за первенство въ Тре-
щи. Положеше въ Аоинахъ было тяжелое: решившись опи-
раться на море и не тратить своихъ силъ на безнадежную
защиту страны, городъ Паллады созвалъ въ свои стены всбхъ
жителей своихъ деревень; ежегодно врагъ опустошалъ поля
362
XIII. ПР0ИСХ0ЖДЕН1Е К0МЕД1И.
и виноградники, для осужденныхъ же на бездййегае крестьяне
приходилось придумывать искусственную деятельность отчас/и
военнаго, отчасти административно-судебнаго характера, что^ы
примирить ихъ съ идеей продолжешя войны. Главою этрй
воинственной политики былъ демагогъ Клеонъ, ея самыцгь
ревностнымъ приверженцемъ—полководецъ Ламахъ; что ка-
сается крестьянъ, то часть ихъ съ нею мирилась, кто подъ
соблазномъ легкаго и сравнительно хорошо оплачиваемаго труда,
кто изъ ненависти къ опустошителямъ своей родины; другая
же часть—спещально крестьянская парт1я—тяготилась войной
и ея невзгодами и постоянно требовала заключешя мира, кото-
рый далъ бы ей возможность вернуться на свои поля и къ
привычной деревенской работе. Вотъ къ этой-то крестьянской
дартш и примкнулъ комическш поэтъ Аристофанъ; въ его
комедш „Ахарняне" много см-Ьху, но см4хъ этотъ—смгЬхъ
сквозь слезы о потерянномъ мир'Ь, потерянной связи съ при-
родой и матерью-землей.
Представителемъ своихъ идей поэтъ выводитъ крестьянина
съ прозрачнымъ именемъ „Дикеополь" (т.-е. „справедливый
гражданине); по гражданскому долгу онъ является къ раз-
свйту въ народное собрате, но его ц'Ьль, о которой онъ насъ
поучаетъ въ своемъ первомъ монологи, очень определенна:
производить посильную обструкщю противъ воинствующей nap-
Tin и всячески добиваться заключешя мира. Народное собрате
открывается; оно посвящено прежде всего выслушашю отчета
пословъ, отправленныхъ въ Персш и вракш для заключешя
союзовъ въ видахъ продолжешя войны. Дикеополь вздыхаетъ.
Изъ отчета видно, что послы потерпели полнейшее ф1аско, но
желаютъ скрыть его; съ этой ц-Ьлью они привели съ собою
вещественныя доказательства своего мнимаго успеха: первый—
знатнаго персидскаго сановника, „око царя" по торжественной
восточной титулатур-Ь (причемъ комическш поэтъ не устоялъ
противъ соблазна вывести на сцену это „око царя" въ видЪ
настоящаго чудовищныхъ разм-Ьровъ глаза), а другой—воин-
ственную еракшскую рать. Хитрость не удается: сановникъ
говоритъ совеЬмъ не то, что ему внушено, ерашйская же рать
оказывается чиетЬйшею швалью, умЬющей только воровать; но
собрате настроено до того воинственно, что не замйчаетъ
„ахарняне".
363
даже обнаруженная обмана и утверждаетъ отчетъ пословъ.
Дикеополь въ отчаянш; когда же наконецъ заговорятъ о мир4?
Его желаше исполняется: на трибун* появляется какой-то
Юродивый изъ аристократовъ и разсказываетъ о порученш,
данномъ ему богами, заключить миръ со Спартой—порученш,
исполнешю котораго м^шаетъ только одно обстоятельство: ему
прогоновъ не выдаютъ. Шансы его и теперь очень плохи: едва
услышавъ слово „миръ", начальство велитъ его увести съ
трибуны. Но это уже слишкомъ; Дикеополь жадно хватается
за эту соломинку и поручаетъ юродивому заключить сепарат-
ный миръ для него и его семьи. Нечего говорить, что эта
идея частнаго мира—идея чисто фантастическая, вполне при-
личествующая комедш древнеаттическаго перюда, которая не
останавливалась передъ самыми неудобоисполнимыми загЬями.
Сцена меняется; до сихъ поръ мы были на площади со-
брашя, теперь гд'Ь-то въ другомъ м4сггЪ. Юродивый возвра-
щается, и приноситъ съ собою миръ въ вид£ трехъ пробъ
вина—пятшгЬтняго, десятил^тняго и тридцатилетня го. Дикео-
поль, разумеется, выбираетъ последнюю. Но тотъ же юро-
дивый разсказываетъ ему о новой б4дгЬ. Къ наиболее постра-
давшимъ отъ войны деревнямъ принадлежали Ахарны; такъ
вотъ ея-то крестьяне, пров'Ьдавъ о приносимомъ изъ Спарты
мире, побежали всл-Ьдъ за посломъ, чтобы побить его камнями,
какъ изменника. Дикеополю теперь море по колено; онъ
благодарить юродиваго за его услуги, и они разстаются.
Опять меняется сцена: мы въ деревне, передъ хижиной
Дикеополя. Счастливый герой впервые после шести л^тъ войны
справляетъ сельскш праздникъ ДюниЫй; къ сожалгЬнпо, его
разстраиваютъ ахарняне, напавппе на сл^дъ принесеннаго
мира. Съ трудомъ удается Дикеополю избегнуть смерти; ему
разрйшаютъ, наконецъ, сказать р*чь въ свою защиту, во подъ
угрозой казни въ случай неуспеха. Положеше незавидное;
защищать миръ со Спартой значитъ защищать Спарту одному
передъ толпой ея ненавистниковъ. Ему вспоминается, что у
Еврипида есть такая точно сцена въ одной трагедш. Правда,
тамъ ораторъ съум-Ьлъ разжалобить окружающихъ своимъ ни-
щенскимъ одЪяньемъ; хорошо бы пршбрёсть у Еврипида этотъ
костюмъ. Дикеополь отправляется къ Еврипиду, домъ котораго
364
XIII. ПРОИСХОЖДЕНИЕ КОМЕД1И.
ради удобства предполагается тутъ же рядомъ. Начинается
препогЬшная сцена. Еврипидъ наряжаетъ Дикеополя нищимъ
царемъ-скитальцемъ, причемъ дгЪло не обходится безъ язвитель-
ныхъ насм*Ьшекъ по адресу этого нелюбимаго Аристофаномъ
трагическаго поэта. Но вотъ метаморфоза кончена; начинается
р4чь—парод1я политической р*чи—въ которой доказывается,
что въ войн4 виноваты исключительно Аеины и ихъ демагоги,
а отнюдь не Спарта. Среди ахарнянъ расколъ; одна половина
дала себя убедить, другая упорствуетъ. ДЬло доходитъ до драки;
упорствуюшде призываютъ на помощь главнаго ревнителя войны,
полководца Лаыаха. Начинается споръ между Ламахомъ и Ди-
кеополемъ о главной темгЬ комедш — войн4 и мир^; доводы
Дикеополя сильнее, ахарняне, всЬ переходятъ на его сторону.
Ламахъ, сконфуженный, уходитъ; Дикеополь, оправданный, мо-
жетъ вернуться къ своимъ мирнымъ занятошъ. Этимъ кон~
чается первая половина комедш; хоръ ахарнянъ, одинъ остав-
шшся на сцен'Ь, обращается къ зрителямъ съ такъ называе-
мой „парабазой"—ув'Ьщашями отчасти серьезнаго, отчасти
шутливаго характера по поводу тогдашней политики Аеинъ.
Вторая половина посвящена описанио послйдствш заклю-
ченная Дикеополемъ частнаго мира. Площадка передъ его
хижиной—порто-франко для торговцевъ со всей Эллады, подъ
услов1емъ, однако, чтобы они продавали свой товаръ только
Дикеополю, а никакъ не Ламаху, который—опять ради сцени-
ческаго удобства—предполагается егогсосЬдомъ. Первымъ при-
ходить торговецъ изъ Мегары, пограничнаго городка, совер-
шенно захудалаго и разореннаго войной; за неим'Ьшемъ дру-
гого товара онъ собственныхъ дочекъ нарядилъ свинками и
въ этомъ вид-Ь сбываетъ ихъ Дикеополю за пучекъ луковицъ
и м4рку соли, въ сцен4, пересыпанной двусмысленностями
самаго рискованнаго характера. За мегарцемъ—еиванецъ съ
разными лакомствами, этотъ разъ уже подлинными; такъ какъ
ему въ обм'Ьнъ нуженъ местный, аеинскш товаръ, то Дикео-
поль передаетъ ему случайно подвернувшагося „ сикофантаft
(фигуру, родственную съ нашимъ „аблакатомъ"). ТЬмъ време-
немъ слухъ о мир-Ь Дикеополя усп4лъ разойтись: многимъ
становится завидно, и они просятъ героя поделиться съ ними
его благами. Но нашъ герой упрямъ; и посланецъ Ламаха,
„ахарняне".
365
и крестьянинъ воинственной партш уходятъ ни съ ч*мъ; только
нев*ст*, желающей насладиться своимъ медовымъ м^сяцемъ и
не отпускать жениха на войну, онъ исполняетъ ея желаше
„за то, что она женщина и въ войн* не виновата*4. Но вотъ
одновременно являются два вестника, одинъ къ Ламаху, дру-
гой къ Дикеополю; Ламаха начальство отправляетъ прогнать
вторгпийся въ страну беотшскш отрядъ, Дикеополя жрецъ Дю-
ниса приглашаетъ на пирушку въ складчину. Параллельно оба
снаряжаются, одинъ въ походъ, другой на пиръ, взаимно
огрызаясь другъ на друга; наконецъ, ушли. Поел* антракта
оба возвращаются. Ламахъ—раненый, на носилкахъ, Дикео-
поль—пьяный, въ очень веселой компанш; Ламахъ стонетъ, Ди-
кеополь смеется; этимъ потйшнымъ дуэтомъ кончается комедгя.
III.
Если присмотреться ближе къ этому причудливому произ-
ведешю греческой музы, то мы будемъ прежде всего поражены
полнымъ отсутств1емъ'т,Ьхъ элементовъ, которые считаются не-
обходимымъ достояшемъ комедш нов*йшаго репертуара—ин-
триги и психологш характеровъ. Никакой интриги въ Ахар-
нянахъ н*тъ, мотивы фабулы нанизываются одинъ на другой
нескончаемой вереницей; всякш разъ по исчерпанш даннаго
мотива д*йств1е кажется оконченнымъ, оно продолжается только
благодаря произвольному введешю новаго. Въ самомъ д^л*,
припомнишь""развйт1е д*йств1я. Тоска Дикеополя по мир* —
первый мотивъ; онъ исчерпывается въ той сцен*, гд* юроди-
вый ему этотъ миръ приноситъ. Та же сцена вводить и новый
мотивъ—враждебность ахарнянъ; но вотъ Дикеополю удается
ихъ переубедить — опять мотивъ исчерпанъ, мы не знаемъ,
чего намъ ожидать отъ дальн*йшихъ сценъ. Въ нихъ изобра-
жаются посл*дств1я мира—приключешя Дикеополя съ мегар-
цемъ, еиванцемъ, крестьяниномъ, подружкой; тутъ, что ни
сцена, то новый мотивъ, умираюпцй такъ же быстро, какъ
онъ и возникъ. Наконецъ параллельное отправлеше Дикеополя
съ Ламахомъ—опять особый мотивъ, комед1я въ комедш. Какъ
видно, н*тъ общаго, центральнаго драматическаго мотива, ко-
366
XIII. ПР0ИСХ0ЖДЕН1Е К0МЕД1И.
торый господствовалъ бы надо всей пьесой, какъ это принято
въ нашей комедш; выражаясь кратко, мы можемъ сказать, что
у Аристофана мы им4емъ нанизывающш драматиз^^ЕЙПро-
тивоположность къ централизующему драматизму современной
комедш. Я долженъ оговориться, что, приписывая централизую-
щей драматизмъ современной комедш, я не думаю отрицать его
существоваше въ комедш древнихъ: мы находимъ его въ разви-
томъ видй у Плавта и Теренщя, т.-е. у Менандра и Филемона,
а его зачатки даже у Аристофана (въ Облакахъ, напр.). Но мы
не находимъ его въ Ахарнянахъ, а эта комед1я, какъ я уже
сказалъ, типична для всего древнеаттическаго направлешя.
Не находимъ мы въ нихъ равнымъ образомъ психологш
характеровъ. Нич'Ьмъ не охарактеризована, прежде всего, цен-
тральная личность Дикеополя: это въ начали — представитель
политическаго принципа, а затЪмъ — самый заурядный чело-
вЬчекъ, любяпцй поесть и попить и не выносящш походовъ
съ ихъ лишешями и невзгодами. Ярче обрисованы, правда,
друпе персонажи—хвастливые ораторы-послы, юродивый, Ла-
махъ, Еврипидъ, обнищалый мегарецъ и др.; но это не ха-
рактеры, психолопя въ ихъ обрисовкгЬ вполне отсутствуетъ;
это даже не типы, а карикатуры. Карикатурность—опять от *
личительный признакъ древнеаттической комедш, въ противо-
положность къ психологической характеристики новой.
Идемъ дальше. Комизмъ ситуацш, бойкость д1алога вполне
присущи уже и нашей комедш; въ этомъ отношенш дальней-
шее развнт1е состояло не въ прогрессе, а скорее въ н4кото-
ромъ ослабленш комической прыти Аристофана. Онъ можетъ
быть вполне реалистиченъ, если захочетъ; но онъ вовсе не
считаетъ своимъ долгомъ жертвовать ради реализма могучимъ
полетомъ своей фантазш. Идея сепаратнаго мира съ порто-
франко при всей своей несбыточности ничутъ не сгЬсняетъ
Аристофана; въ другой пьесЬ герой, выростивъ жука-навоз-
пика чудовищныхъ разм4ровъ, улетаетъ на немъ на Олимпъ
къ богамъ; въ третьей онъ отправляется къ птицамъ и убе-
ждаете нхъ основать единое птичье царство съ могучей сто-
лицей Тучекукуевскомъ. Комедгя Аристофана въ своей основе
фантастична; этимъ она отличается отъ реалистической ко-
медш поздн'Ьйшихъ временъ и нашей.
АРИСТОФАНЪ.
367
И все-таки мы не коснулись еще главной отличительной
черты аристофановой комедш — той, которая бол'Ье всего бро-
сается въ глаза при ея чтеши. Пересказу Ахарнянъ мнй при-
шлось предпослать краткое описаше тогдашняго политическая
положешя Аеинъ; действительно, предъ нами комед1я полити-
ческая, ея центральная идея—идея о мир4 со Спартой—при-
надлежите къ области политики, а не нравовъ и вн-Ьшняго
быта. Но это еще не все: проводя политическую идею, Ари-
стофанъ не задумывается выводить на сцену своихъ недруговъ
въ роди Ламаха въ карикатурномъ образе, а о другахъ от-
крыто говорить безо всякихъ сгЬсненш: его комед1я—не только
политическая, но и обличительная.
Въ другихъ его комед!яхъ эта обличительная тенденщя
обрисовывается еще ярче: во Всадникахъ онъ изображаете въ
карикатурномъ видй могучаго демагога Клеона, въ Облакахъ—
Сократа, въ которомъ онъ вид4лъ врага древнеавинскихъ тра-
дицш, въ Лягушкахъ—Еврипида, котораго онъ иенавид4лъ по
причинамъ родственнаго характера. Замечу тутъ же, что этотъ
обличительйый характеръ древнеаттической комедш повелъ къ
ея гибели; но объ этомъ у насъ р*чь будете впереди.
Теперь мы собрали главныя черты аристофановой комедш;
можно будетъ поставить вопросъ объ ея возникновенш. Итакъ,
какъ же произошло и выросло это столь своеобразное твореше
аттической народной души—эта древнеаттическая комед1я, на-
низывающая и карикатурная по своей драматической техники
фантастическая и обличительная по своему содержашю?
IV.
Ответить на этотъ вопросъ можно двумя путями; либо пу-
темъ бол'Ье внимательнаго техническаго изслЪдоватя самой
комедш, которая, какъ и всякш организмъ, въ себй самой
сохранила слйды своего возникновешя, либо путемъ анализа
тгЬхъ скудныхъ свид'Ьтельствъ о происхожденш комедш, кото-
рыя намъ сохранены изъ древности. Самое надежное будетъ,
конечно, комбинировать оба метода.
Начнемъ съ перваго. Мы видЬли уже^ что древнеаттиче-
ская крмёдшлюбитъ нанизывать мотивы; все же въ приведен-
368 XIII. ПР0ИСХ0ЖДЕН1Е К0МЕД1И.
номъ мною образце нанизанные мотивы не однородны: есть
среди нихъ.. одинъ, занимающш среди прочихъ исключительное
положеше, это—мотивъ преследовашя мироносца^харнянами.
Выделяется этотъ мотивъ изъ числа прочихъ т|мъ} что вво-
дитъ въ д,Ьйств1е xgjpz комед1и; въ, самрмъ д|д:^лЩкко^д4сь
хоръ изъ ахарнскихъ крестьян^ принимаетъ д4ятельпо^участш
въ дЬйствш, при всЬхъ дальнМшихъ событияхъонъ^присут-
ствуетъ въ качестве простого зрителя, вовсе не будучи^ну-
женъ для того, что происходитъ на сцене. Въ чемъ же за-
ключается его у чаше тамъ, гдгЬ онъ выступаетъ дМствую-
щимъ лицомъ? Во-первыхъ, онъ прибегаешь на сцену съ явнымъ
нам'Ьрешемъ побить камнями виновника мира; во-вторыхъ, онъ
вызываетъ защиту Дикеополя и его споръ съ Ламахомъ о войне
и мире— споръ, которому предшествуешь споръ об4ихъ поло-
винъ самого хора, доходяшдй даже до драки; наконецъ, въ-
третьихъ, онъ присуждаетъ победу Дикеополю и тутъ же обра-
щается къ публики съ наставлешями въ такъ называемой па-
рабазе. Я должепъ прибавить, чего мой пересказъ передать не
могъ, что эти три части также и по размеру строго выде-
ляются изъ прочихъ частей комедш. Теперь полезно будетъ
припомнить, что эти три части хорической комедш, какъ я te
буду называть, встречаются почти во веЬхъ драмахъ Аристо-
фана — именно появлеше хора, споръ и парабаза, причемъ
самой важной изъ нихъ является споръ, ведомый всегда на
бол^е обп^я темы; здесь—о войне и мире, во Всадникахъ—о
политике Клеона, въ Облакахъ—о старомъ и новомъ воспи-
танш и т. д. А такъ какъ мы знаемъ, что по услов1ямъ гре-
ческаго театра хоръ былъ первоначальнымъ и самымъ суще-
ственнымъ элементомъ драмы — недаромъ мнопя комедш,
въ томъ числе и Ахарняне, именно отъ хора получили свое
наименоваше, — то мы будемъ склонны признать въ хориче-
ской комедш ядро древнеаттической комедш вообще.
Теперь сравнимъ съ этой хорической комед1ей друпя
сценки, въ которыхъ хоръ присутствуетъ только какъ зри-
тель. Мегарецъ продалъ Дикеополю своихъ дочерей, наряжен-
ныхъ свинками; сикофантъ хочетъ помешать торгамъ; его
Дикеополь бьетъ. Беойецъ приноситъ ему свой товаръ; опять
подвертывается сикофантъ; герой его связываетъ и продаетъ
ДВА ЭЛЕМЕНТА.
369
беотшцу. Таких-!^ сценокъ у Аристофана масса, и мнопя изъ
нихъ кодтются т4мъ, что герой колотитъ кого-нибудь къ
вящшему ^овольствш невзыскательной публики; мы узнаемъ
здфсь любимый мотивъ всЬхъ^ народныхъ фарсовъ до нашего
Петрушки включительно. Итакъ, шутливый" "сцёнкнГ пётругпеч-'
ной комедш, какъ мы позволимъ себе ее называтГ—-второй
элёЖентъ въ комедш Аристофана; въ немъ мы должны будемъ
прТШгаГтьГэлементъ пришлый, такъ какъ онъ не требуётъ при-
сугегвш хора, этой исконной части аттической комедш.
"Такимъ образомъ, нашъ анализъ аристофановой комедш
научилъ насъ следующему. Она произошла изъ сл1ятя двухъ
элементовъ, одного—исконнаго и м^стнаго, другого—пришлаго.
Исконнымъ элементомъ была хорическая комед1я собственно по-
литическаго содержашя, пришлымъ—карикатурная петрушеч-
ная комед!я. А теперь посмотримъ, чтЪ намъ скажутъ свиде-
тельства древнихъ; къ нашему полному удовлетворенно и они
говорятъ о двойномъ происхожденш комедш.
Одно изъ нихъ гласитъ такъ: „Комед1я возникла по сле-
дующей причин*. Крестьяне, обижаемые аеинскими гражда-
нами и желаюпце обличить ихъ (прошу отметить это слово),
приходили въ городъ, около времени, когда люди ложатся
спать, и, проходя по улицамъ, перечисляли обиды, которыя они
терпели отъ нихъ,—т.-е., говоря яснее, кричали приблизи-
тельно следующее: здесь живетъ человекъ, поступивпий такъ-
то и такъ-то съ крестьянами—такъ что соседи, услышавъ это,
на следующш день разсказывали другъ другу о ночныхъ жалобахъ
крестьянъ. Это было позоромъ для обидчика и нередко застав-
ляло его отказаться отъ своего образа действш. Частое повто-
peHie значительно сократило число обидчиковъ; тогда город-
ск1я власти нашли, что эта затея комиковъ полезна для госу-
дарства, оне ихъ отыскали и предложили имъ повторить ее
въ театре". Быть можетъ, дело произошло не такъ просто,
какъ это полагалъ самъ авторъ въ своемъ романтическомъ
оптимизме, но ясно, что здесь говорится о возникновенш
исконно авинской обличительнной хорической комедш.
Друия свидетельства заводятъ насъ далеко вне Аттики;
намъ разсказываютъ о народныхъ увеселетяхъ «маскирован-
ныхъ людей» въ Спарте, изображавшихъ накрытаго на месте
370
XIII. ПРОИСХОЖДЕН1Е КОМЕД1И.
преступлешя воришку или какого-нибудь заморскаго шарла-
тана-врача. Очевидно, мы им'Ьемъ здесь нечто существенно
отличное отъ только-что описанной обличительной комедш,—
насмешка направлена не противъ личностей, а противъ типовъ,
изображаемыхъ въ карикатурномъ виде—и въ то же время
род^венное тймъ бытовымъ сценкамъ, которыя составляютъ
второй элементъ комедш Аристофана. Действительно, среди
этихъ сценокъ мы находимъ одну, въ которой собесЬдникъ
героя хочетъ украсть жертвенное мясо и за это награждается
побоями, а шарлатаны—хотя и не врачи, а прорицатели, мате-
матики и т. д. — составляютъ излюбленный персоналъ этихъ
сценокъ. Я. уже сказалъ, что такого рода бытовыя комедш за-
свидетельствованы для Спарты: засвидетельствованы они также
и для другихъ, преимущественно дорическихъ городовъ Грецш.
Это вполне гармонируетъ съ результатомъ анализа аристофа-
новой комедш, который намъ доказалъ, что этотъ второй эле-
ментъ былъ элементомъ не исконно-аттическимъ, а пришлымъ.
У.
Вотъ, стало быть, каковы были оба корня древнеаттиче-
ской, а следовательш - и. нашей комедш. О ^азвитш перваго
йзъ~~нихъ—обличительной комедш—до его соединенш со вто-
рьГмъвъ литературйой, т. ск., аттической комедш мы не имеемъ
определенныхъ сведущи; въ несколько лучшихъ услов1яхъ на-
ходимся мы относительно второго элемента, карикатурной бы-
товой сценки. Она и до и после своего сл1яшя съ обличитель-
ной 1шмед1ей на аоинской сцене имела свое особое самосто-
ятельное развит1е, и это развит1е стоитъ того, чтобы съ нимъ
вкратце ознакомиться.
"~ Отъ обличительной комедш бытовая сценка отличалась своей
значительно большей подвижностью. Обличительная насмешка
обиженныхъ крестьянъ не была понятна вне того места, где
жилъ обидчикъ, она была къ нему прикреплена: напротивъ,
те „маскированные" актеры, которые изображали приключешя
и разочаровашя воришекъ или шарлатановъ, везде могли раз-
считывать на усиЬхъ, где только имелась невзыскательная пу-
БЫТОВАЯ СЦЕНКА.
371
блика, довольствующаяся обстановкой ихъ незатейливой сцены.
И вотъ бытовая сценка разъ-Ьзжаетъ по всему греческому Mipy;
съ течешемъ времени она развиваетъ свой репертуаръ и выра-
батываете постоянныя маски, о которыхъ мы кое-что знаемъ.
Была тамъ прежде всего самая любимая маска—дурака, всЬми
обманываемаго, хотя подчасъ и не лишеннаго некоторой ду-
рацкой хитрости; маска балаганнаго дЬда, плюгаваго старика;
маска обжоры, маска интригана и т. д. Но дерзкая бытовая
сценка не довольствуется человеческой обстановкой: она вавла-
д'Ьваётъ и царствомъ боговъ, пародируя н карикируя родные
мйоЩ'любимаго народнаго богатыря Геракла она превра-
щай^!^ типъ 6бжоры"Г румяпаго "Вакха въ типъ трусливаго
щего!Щ"мало того, она не останавливается даже передъ отцемъ
Зевсомъ, который со своими многочисленными любовными по-
хожденТямй (ш~лъ "дъйствительно благодарнымъ комическимъ
типоиъуТо.къгз^о1кА^Ж'особый литературный жанръ веселой
трагедш, который современемъ, благодаря Плавту^ пррникъ щ>
галантную французскую лрааио-Л-7 вика и нашелъ свое по-
следнее воплоЩйе^'въ" миеологической оперётН Оффёнбаха.
РГсдйтъ бытовой сценки съ миеологической парод!ей вклю-
чительно связанъ съ однимъ очень громяимъ именемъ — съ
именемъ комическаго поэта Эпшарма, жившаго въ сицилш*
скомъ городе Сиракузахъ въ эпоху Эсхила;*онъ ее облагородилъ,
сдЬлавъ ее носительницей—какъ это пи кажется страннымъ—
серьезныхъ- фи.тософркттхъ идей. Благодаря ему бытовая сценка
проникла въ литературу; ею восторгались, начиная съ Платона,
мнопе самые серьезные гречесые писатели, отзывы которыхъ
заставляютъ насъ быть высокаго мн4шя объ этомъ раннемъ
представителе драматургическаго искусства. Намъ было бы
желательно проверить эти отзывы собственнымъ непосредствен -
нымъ ознакомлешемъ съ Эпихармомъ; къ сожал1шш, отъ него
ни одной цельной драмы не сохранилось, отрывки же, не очень
многочисленные и, что хуже, малозначительные но объему, не
даютъ намъ достаточнаго представлетя о немъ. Йхъ число не
такъ давно обогатилось однимъ, найденнымъ въ Египте на
клочки папируса; онъ принадлежалъ къ комед1и, озаглавленной
„Одиссей-переб'Ьжчикъ*, и даетъ намъ никоторое иредеташ-
те о построенш фабулы въ этой комед!и. Еще гомеровская
372
XIII. ПР0ИСХ0ЖДЕН1Е К0МЕД1И.
Одиссея знаетъ объ одномъ очень см4ломъ похожденш героя
подъ Троей, какъ онъ, переодевшись въ нищенское платье,
отправился во вражескш городъ на разведки. Его тогда узнала
по старой памяти Елена, но выдать не пожелала, такъ какъ
она тогда и сама, по ея словамъ, стосковалась по прежнемъ
супруги и желала вернуться къ нему. Такъ вотъ этимъ при-
ключетемъ воспользовался Эпихармъ; но его комическш Одис-
сей слишкомъ благоразуменъ для того, чтобы серьезно подвер-
гать себя такой опасности. У него есть средство гораздо проще,
чтобы и зарекомендовать себя смйльчакомъ передъ своими, и
въ то же время сохранить свою особу въ целости: онъ отпра-
вится якобы въ Трою, на самомъ же деле спрячется по пути
къ какой-нибудь канаве, и загЪмъ, отсидйвъ въ ней опреде-
ленное время, вернется въ греческш станъ и разскажетъ о
положены въ Трое, что богъ ему на душу положитъ. —Какъ
онъ исполнилъ это доблестное намйреше, этого мы сказать
не можемъ—нашъ отрывокъ намъ этого не говоритъ. Все же
эта находка была для насъ, филологовъ, радостнымъ сюрпри-
зомъ: она доказала намъ, что Эпихарма въ Египте читали
довольно долго; а такъ какъ находки папирусовъ въ этой
стране продолжаются, то есть надежда, что когда-нибудь всплы-
ветъ наружу более или менее цельная пьеса этого древний-
шаго представителя литературной комедш.
Съ Эпихармомъ мы встрёчаемъ греческую комедио въ Си-
цилш, т.-е въ колошальной Грещи; но ея победоносное
niecTBie здесь не остановилось, она прошла въ Италш—прежде
всего, конечно, въ тамошшя греческ1я колоши. И здесь мы
встречаемъ бытовую сценку вместе съ ея разновидностью,
миеологической парод!ей; это касается главнымъ образомъ са-
маго крупнаго греческаго города въ Италш, Тарента. А отъ
грековъ она постепенно стала просачиваться и къ туземцамъ,
къ италшцамъ; возникаетъ туземная комед1я, перенявшая отъ
греческой ея типичесодя маски — дурака, старика, .обжоры,
интригана—отчасти въ ихъ греческой форме, отчасти въ пе-
реводе на туземный языкъ. Италшсшй народъ отъ природы
склоненъ йъ шутке и карикатуре; карикатурная сценка быстро
къ нему привилась, она стала первымъ плодомъ туземнаго
творчества, о которомъ мы знаемъ. И далее и далее шество-
ЭПИХАРМЪ.
373
вала эта поистине народная комед1я на сЬверъ, пока не по-
пала наконецъ въ Римъ. Здесь она стала известна подъ на-
зватемъ ателланской комедш (отъ имени кампанскаго города
Ателлы, изъ котораго Римъ ее заимствовалъ); я долженъ за-
метить, что это случилось задолго до вторжеия литературной
комедш, связанной съ именами Плавта и Теренщя. Та суще-
ствовала сама по себе, привлекая главнымъ образомъ образо-
ванную публику; но рядомъ съ ней незатейливая, часто импро-
визованная ателлана съ ея поташными типическими масками
продолжала забавлять простой народъ, пониманш котораго
она, благодаря своей карикатурности, была гораздо доступнее.
Пришло время, когда литературной комедш пришлось сойти
со сцены и уступить свое место водевилю (миму) и балету
(пантомиме) — ателлана попрежнему пользовалась милостью
простонарод!я, которое ни за что не хотело жертвовать своими
безсмертными масками дурака и прочихъ. Пришло время,
когда и водевиль съ балетомъ пали подъ гнетомъ прокляйя
хрисианской церкви—ателлана, благодаря своему скромному,
малозаметному положенш, не испытала на себе тяжести этого
прокляйя: дуракъ и обжора съ интриганомъ продолжали по-
прежнему смешить христ1анскую Италш, которая, хотя и не
безъ тайныхъ угрызенш совести, однако не могла устоять противъ
соблазна посмотреть на представлешя отверженныхъ церковью,
но любимыхъ народомъ скомороховъ и giullari А когда насту-
пили веселыя времена Возрождешя, то и старинная и без-
смертная ателлана возродилась подъ именемъ commedia dell'arte,
съ ея тоже типическими масками Панталона, Бригеллы и т. д.—
масками, античное происхождеше которыхъ не подлежитъ со-
мнешю. Столь живучей оказалась греческая бытовая сценка,
перешедшая изъ настоящей Грещи въ Италш и быстро завое-
вавшая симпатш владыки вселенной—Рима.
VI.
Но какъ ни было плодотворно шеств1е бытовой сценки
по дорическимъ государствамъ и на западе—гораздо важнее
для развийя комедш было ея перенесете въ Аеины. Здесь
374 XIII. ПР0ИСХ0ЖДЕН1Е КОМЕДШ.
ея роль была двойная. Во-дервыхъ, она, какъ самостоятельная
и самодовлеющая отрасль драматической литературы, пыталась
развиваться сама по себе, вполне игнорируя те зачатки ко-
мизма, которые уже существовали на аеинской почве въ виде
описанной мною раньше народной обличительной комедш,—и
действительно, мы встречаемъ на аеинской сцене чисто кари-
катурную комедш какъ бытового, такъ и миеологическаго харак-
тера, лишенную всякаго политическая колорита. Но, во-вто-
рыхъ, она вступила въ союзъ съ обличительной комед1ей,
слилась съ ней и породила ту политическую комедш, предста-
вителемъ которой является для насъ Аристофанъ. Мы видели,
что союзъ этотъ былъ не совсЬмъ органическимъ: комическимъ
писателямъ, при всей ихъ гешальности, не удавалось, или, по
крайней Mipi, не всегда удавалось слить оба разнородныхъ
элемента въ одно однородное целое; очень часто—какъ мы
это видели на Ахарнянахъ—дело пошло не дальше несколько
механическаго нанизывашя комическихъ мотивовъ. При всемъ
томъ политическая комед1я, именно какъ политическая, чувство-
вала себя неизмеримо выше своей конкуррентки: было в4дь
гораздо почетнее творить судъ надъ могучими демагогами въ
роде Клеона, чемъ выводить на сцену проказы какого-нибудь
Ивана-дурака или разочаровашя голоднаго Геракла, остав-
ленная безъ обеда. А затемъ — обличительная комед1я была
для аеинянъ роднымъ, бытовая сценка—пришлымъ элементомъ;
помимо всего прочаго, и патрштическая гордость заставляла
отдавать преимущество политической отрасли. И действительно,
.въ комед1яхъ Аристофана мы находимъ не мало презритель-
ныхъ намековъ на его конкуррентовъ, поэтовъ карикатурной
бытовой комедш съ ея проказниками-рабами и голодными Ге-
раклами; въ противоположность къ нимъ онъ гордится темъ,
что онъ—какъ сказочные богатыри, поражавпие змеевъ—сра-
зился съ этимъ столь опаснымъ и гибельнымъ стоглавымъ чу-
довищемъ, съ Клеономъ, что онъ былъ поборникомъ не ино-
странна™, а родного направлешя.
Безспорно, въ устахъ Аристофана эти гордыя заявлешя
были вполне уместны. „Всадниками" озаглавила онъ ту свою
комедш, въ которой онъ вывелъ на сцену Клеона; здесь онъ
поставил* себй трудную эадачу построить всю драму на обличи-
ПОЛИТИЧЕСКАЯ К0МЕД1Я.
375
тельномъ начал-Ь, не прибегая вовсе въ апизодическимъ сцен-
камъ бытового характера; это у него—единственный прим4ръ.
Идея комедш—та, что такая безсов4стная личность, какъ
Клеонъ, можетъ быть побеждена только еще бол4е безсовйст-
ной; для ея проведешя поэтъ воспользовался следующей алле-
горической обстановкой. Живетъ въ Аеинахъ дряхлый, поло-
умный старикъ, по имени Народъ (Demos); есть у него рабъ-
дворецкШ, кожевникъ по ремеслу, который завладйлъ всЬмъ
его дов4р1емъ и пользуется имъ для того, чтобы обижать
другихъ рабовъ (явный намекъ на Клеона, который былъ именно
кожевникомъ, или, по крайней мйрй, владйльцемъ кожевеннаго
завода). Чтобы избавиться отъ него, двое обиженныхъ имъ рабовъ
заручаются сод,Ьйств1емъ никоего колбасника, настоящаго fort
de la halle—грязнаго, полуграмотнаго, но сильнаго и дерзкаго.
Ему сочувствуешь и сод4йствуетъ хоръ, состояний изъ всадни-
ковъ—членовъ аристократической корпорацш, ненавидя щей
Клеона и ненавидимой имъ. Въ ц'Ьломъ ряд-Ь сценъ происхо-
дить со всевозможными вар1ащями поединокъ между кожевни-
комъ-Клеономъ и этимъ колбасникомъ, который везд* остается
поб'Ьдителемъ; это въ сущности—многократное повтореше од-
ного и того же мотива, но поэтъ до того изобр'Ьтателенъ въ
частностяхъ, онъ такъ хорошо ум-Ьетъ подмечать и пароди-
ровать — то подъ дымкой аллегорш, то открыто — слабыя и
смЪшныя стороны аеинской политической жизни, что мы не
чувствуемъ_моаотонности этого повторешя и вполне одобряемъ
аоинянъ, наградившихъ эту комедш первымъ призомъ.
" Еще выше, съ нашей точки зрйшя, уносится Аристофанъ
нъ следующей по времени комедш, въ Облакахъ, самомъ зна-
мен итомъ изо всЬхъ его творешй. Въ ней изображены б^д-
ствгя некоего авинскаго старика, Стрепйада. Онъ изъ про-
стыхъ, но женился на благородной, которая и ихъ сына вос-
питала въ атмосфере благородныхъ страстей и претенз1й; онъ
сталъ лихимъ на4здникомъ, но такъ какъ за его лошадей
приходилось платить его отцу, то этотъ отецъ запутался въ
долгахъ и теперь накануне полнаго банкротства. Что тутъ
делать? Стрешяадъ слышалъ, что поблизости живетъ умный
человйкъ, ум4ющш въ процессахъ черное выставлять бйлымъ
и наоборотъ; имя этому человеку—Сократъ. Вотъ если бы у
376
XIII. ПР0ИСХ0ЖДЕН1Е К0МЕД1И.
него поучиться, можно бы выиграть процессъ съ кредиторами
и освободиться отъ долговъ. Начинается ученье; на зовъ Со-
крата слетаются туманныя божества новой софистической виры,
Облака, и благословляютъ старика на трудное д4ло. Но его
слабая голова не можетъ обнять всей этой новомодной пре-
мудрости, на экзамене онъ торжественно проваливается, и Со-
кратъ его прогоняетъ. Нечего д4лать, приходится отправить
въ учете сына. Съ тЬмъ д'Ьло идетъ бойчее: вскоре красно-
щекш и простоватый кавалеристъ превращается въ блйдноли-
цаго крючкод'Ья-адвоката и таковымъ возвращается къ отцу.
Тотъ въ восторги; кредиторамъ доказывается, что ихъ требо-
вашя съ точки зрйшя высшей юриспруденщи совершенно не-
основательны, и они, сконфуженные, уходятъ. Но вскоре по-
является и оборотная сторона медали: ученый сынъ поль-
зуется преимуществами своей эрудицш также и противъ отца
и по поводу какого-то литературнаго спора вразумляетъ его
побоями, а зат4мъ хладнокровно доказываетъ ему, что онъ
им'Ьетъ полное право бить своего отца, да заодно и мать—
недаромъ его научили черное выставлять бйлымъ. Тутъ дове-
денный до отчаяшя Стрепс1адъ зоветъ своихъ рабовъ и съ
ихъ помощью сжигаетъ домъ Сократа вмйстй съ его обитате-
лями.—Въ этой комедш насъ ненр1ятно поражаетъ, что пред-
ставителемъ безнравственнаго софистическаго воспиташя выве-
денъ врагъ софистовъ и отецъ греческой и нашей морали,
Сократъ; но иначе быть не могло. Сознательная мораль Со-
крата не могла не показаться опасной для традицюяной старо-
аеинской морали; въ лицЬ Аристофана старыя Аеины отбива-
лись отъ того, кто основалъ общечелов4ческую нравственность
на развалинахъ нацюнальнаго аттическаго м!росозерцан1я.
Пропускаемъ второстепенныя драмы Осы и Ирину; пере-
ходимъ къ Птицамъ, этому новому, едва ли не самому блестя-
щему проявленш смелой фантазш нашего поэта. Зд^сь Ари-
стофану пришлось бороться съ трудностями цензурнаго, такъ
сказать, характера: подъ гнетомъ войны аоиняне запретили
обличительную комедш, надо было поэтамъ какъ-нибудь изво-
рачиваться. При такихъ услов1яхъ сверстники Аристофана не-
редко переходили отъ политической комедш къ бытовой—
Аристофанъ этого не сдгЬлалъ; онъ воспользовался мотивами
ПОЛИТИЧЕСКАЯ К0МЕД1Я.
377
родныхъ сказокъ и построилъ изъ нихъ причудливую и шут-
ливую фабулу, пересыпавъ ее въ частностяхъ массой полити-
ческихъ намековъ. Двое аоинянъ уходятъ изъ родины на поиски
блаженнаго царства: указать его долженъ имъ удодъ, который
по миоолопи былъ превращеннымъ въ птицу царемъ и въ ка-
честве такового приходился сродни аеинянамъ—причемъ пред-
полагается, что онъ, именно въ качестве бывшаго человека,
еще не забылъ говорить и понимать по-гречески. И действи-
тельно, онъ принимаетъ ихъ ласково; изъ разговоровъ съ нимъ
выясняется, что блаженное царство недалеко, это — царство
птичье. И вотъ у одного изъ аоинянъ возникаетъ гешальная
мысль: что, если веЬхъ птицъ организовать и основать единое,
могучее птичье государство? Занимая среднее положеше между
небомъ и землею, оно несомненно подчинило бы себе и бо-
говъ и людей: боговъ можно бы въ случае сопротивлешя съ
ихъ стороны морить голодомъ, не допуская къ нимъ жертвен-
наго дыма черезъ воздушное пространство; что касается людей,
то они, конечно, предпочтутъ поклоняться птицамъ. какъ более
близкимъ и могучимъ существамъ, чемъ далекимъ и безучаст-
нымъ богамъ. Планъ удается; основывается птичья столица
Тучекувуевскъ; боги после краткаго сопротивлешя принуждены
сдаться, и предаршмчивый аоинянинъ, какъ настояшдй ска-
зочный герой, получаетъ въ жены, вместе съ царствомъ, дочь
Зевса Василш — родоначальницу всехъ Василисъ-премудрыхъ
нашихъ народныхъ сказокъ.
Запрещеше вскоре было снято съ обличительной комедш:
въ следующей драме, Лисистрате, мы опять встречаемъ на-
шего поэта на политической почве, и опять, какъ въ Ахарня-
нахъ, миръ составляетъ центральную идею его пьесы. Только
обстановка теперь уже другая; на мужчинъ, хотя бы даже и
юродивыхъ, Аристофанъ более не надеется,—женщины берутъ
дело мира въ свои руки, супруги и матери воиновъ всей
Эллады, аоинянки, спартанки, коринеянки, еиванки; ихъ вдох-
новительница, разумеется, аоинянка — героиня нашей драмы,
Лисистрата. Составляется тайный заговоръ представительницъ
эллинскихъ городовъ—я долженъ заметить, что при существо-
вали въ Грецш исключительно женскихъ праздниковъ обшдй
фонъ для тайныхъ заговоровъ былъ данъ какъ нельзя лучше.
13-696
378
XIII. ПР0ИСХ0ЖДЕН1Е КОМЕДШ.
Участницы даютъ страшную клятву — отказывать своимъ
мужьямъ во всякой ласкЬ до т4хъ поръ, пока они не пре
кратятъ войны. Не могу тутъ разсказывать всЬхъ частностей
этой оригинальной забастовки: долженъ ограничиться замЪча-
шемъ, что муза Аристофана и тутъ осталась вйрна своей
обычной откровенности и использовала всласть свою смелую
до невозможпаго тему. Въ концй концовъ д4ло кончается
полнымъ торжествомъ женщинъ, и Лисистрат* поручается
арбитражъ между воюющими сторонами.
Пропускаемъ опять одну пьесу; переходимъ прямо къ ли-
тературно-критической комедш Аристофана, къ его Лягушкамъ.
Она была написана подъ св4жимъ впечатл'Ьшемъ почти одно-
временной смерти двухъ великихъ аеинскихъ трагиковъ, Со-
фокла и Еврипида. Какъ приверженецъ староаеинской куль-
туры, Аристофанъ былъ поклонникомъ строгой трагедш Эсхила
съ ея глубокой релипозностью и непоколебимой традицюнной
моралью; къ Софоклу онъ относился безразлично, но Еври-
пидъ съ его психолопей и софистикой страсти былъ ему
прямо антипатиченъ. Теперь поел* смерти посл'Ьднихъ чле-
новъ великаго тр!умвиратй трагической сцены настало время
подвести итоги его деятельности; эту задачу и исполнилъ
Аристофанъ въ своихъ Лягушкахъ. Основная мысль фабулы
такая: богъ-покровитель аеинской драмы, Дюнисъ (Вакхъ),
опечаленный оскудйшемъ трагедш, р^шаетъ отправиться въ
преисподнюю, чтобы такъ или иначе извлечь оттуда своего
любимца Еврипида. На пути туда онъ испытываетъ множество
лриключешй въ дух* извйстныхъ намъ уже карикатуръ бы-
товой комедш: надо было позабавить зрителей, которымъ пред-
стояло выслушать не мало серьезныхъ разсужденш въ даль-
нМшемъ ходи драмы. Но вотъ наконецъ ц^ль достигнута, онъ
у воротъ дворца царя тйней; вдругъ изнутри доносится страш-
ный шумъ. Что случилось?—Д^ло въ томъ, что въ подземномъ
царств* существуетъ особаго рода академ1я при двор* Плу-
тона; въ этой академш трагическую каеедру занималъ съ дав-
нихъ поръ Эсхилъ. Софоклъ ничего противъ этого не имЬлъ;
но когда въ обитель мертвыхъ сошелъ Еврипидъ, то этотъ
безпокойный челов'Ькъ тотчасъ поставилъ свою кандидатуру, и
Эсхилу пришлось съ нимъ сразиться. Дюнисъ, такимъ обра-
ПОЛИТИЧЕСКАЯ КОМЕД1Я.
379
зомъ, пришелъ какъ разъ во-время: ему, какъ лицу компе-
тентному, поручается роль судьи. И вотъ начинается диспутъ
между Эсхиломъ и Еврипидомъ, диспутъ, занимающей всю
вторую половину комедш. Драмы разбираются всесторонне,
начиная съ идеи и тенденщи и кончая самыми спещальными
техническими подробностями; читая этотъ древнййшт образ-
чикъ литературно-эстетической критики, мы удивляемся умствен-
ному развитш аоинской публики, которой можно было препод-
носить со сцены, и притомъ съ комической сцены, так1я серьез-
ныя и пространныя критичесюя разсуждев1я. .Результата спора,
разумеется, тотъ, что Дшнисъ убеждается въ превосходстве
поэз1и Эсхила и его беретъ съ собою въ Аеины, а на время его
отсутешя вакантное кресло въ академш передается Софоклу.
Лягушки — последняя комед1я V века, но не последняя
комед1я Аристофана вообще: отъ него сохранились еще две,
принадлежапця уже IV веку; въ нихъ однако заметно значи-
тельное ослаблеше обличительнаго задора. Мы займемся вскользь
лишь первой изъ нихъ, озаглавленной „Женское в;£че"; оне
интересны для насъ какъ отголосокъ техъ феминистическихъ
утошй, безъ которыхъ не могла обходиться умственная жизнь
такого интеллигентная общества, какъ аеинское. Женщины,
собравшись вместе по поводу одного женскаго праздника,
приходятъ къ рйшевш, что имъ следуетъ при первой воз-
можности отнять политическую власть у мужчинъ, какъ дока-
завшихъ свою полную къ ней неприспособленность. Чтобы
исполнить это постановлеше, оне, переодетыя мужчинами, про-
никаютъ въ народное собрате и голосуютъ въ немъ по всемъ
формальностямъ закона: результата голосования, разумеется,
тотъ, что власть передается женщинамъ; зачинщица всего плана,
Цраксагора, избирается „полководицей". Она тотчасъ энергично
принимается за требуемьтя реформы. Общество перестраивается
на коммунистическихъ началахъ, но этого мало: проблема брака
и любви тоже должна быть решена. Какъ она решается, удобнее
прочесть у самого Аристофана; могу только сказать, что сме-
лостью ея решешя Аристофанъ перещеголялъ всехъ утопистовъ
вплоть до нашихъ дней. Нечего говорить, что заполняюпия по-
следнюю часть комедш сценки бытового характера и знакомой
намъ уже техники всецело посвящены именно этой проблеме.
13»
380
XIII. ПРОИСХОЖДЕНИЕ КОМКД1И.
VII.
Нельзя было не остановиться подробнее на политической
комедш Аристофана, этомъ самомъ оригинальномъ и см'Ьломъ
произведенш человйческаго духа; какъ таковое, она была в*Ьр-
нымъ снмволомъ Аоинъ въ самую самобытную эпоху ихъ су-
ществовашя, во 2 половину V вика, когда мысль не знала
пред'Ьловъ себ4 и своему творчеству, а политическая воля
считала возможнымъ перенести въ действительность всякое
порождеше мысли. Въ ташя эпохи народъ живетъ не для себя:
разрывая нити традицш, воля совершаете ошибку за ошибкой,
нагромождая этимъ запасъ опыта для потомства, но ведя по-
степенно къ гибели себя и своихъ носителей. Аоинская воля
довела государство до полнаго разгрома къ концу V в'Ька;
послй этого разгрома городъ Палладьт, слабый и приниженный,
убедился въ необходимости жить наконецъ для себя. Для этого
надлежало смиренно возстановить традицш и предать анаеемй
слишкомъ смелый полетъ писательской и философской мысли;
это и было сделано къ началу IV в. — эпохи, съ которой
Леины начинаютъ терять интересъ для насъ. Некогда поли-
тическая комед1я и Сократъ были врагами; теперь они оба
въ одинаковой степепи показались врагами благоразумной по-
литической жизни. Приблизительно въ одно и то же время оба
были обречены на гибель: Сократа заставили выпить чашу съ
ядомъ, а на политическую комед1ю былъ наложенъ оконча-
тельный запретъ.
Вотъ ч4мъ кончилась полувековая борьба между полити-
ческой и карикатурной комед1ей: съ исчезновешемъ первой,
вторая осталась полной владычицей аоинской сцены. Карика-
турная комед1я, какъ мы видели, въ хори не нуждалась, онъ
былъ для нея неорганическимъ прибавлетемъ, вызваннымъ
обязательнымъ единообраз!емъ общихъ сценическихъ yaiOBifi;
теперь, когда ея конкуррентки, обличительной хорической коме-
дш, не стало, хоръ и въ карикатурной комедш легко могъ быть
упраздненъ. Его и упразднили; этимъ былъ едЬланъ значитель-
ный шагъ впередъ на пути къ знакомому намъ типу комедш.
СРЕДНЕАТТИЧЕСКАЯ К0МЕД1Я.
381
Карикатурная комед1я, согласно сказанному выше, распа-
далась на двй отрасли — бытовую и миеологическую; об£
усердно культивируются въ эпоху среднеатпгической комедш,
какъ мы называемъ, со словъ древнихъ, аттическую комедш
четвертаго в4ка. Мы знаемъ это по значительному числу за-
главШ и отрывковъ, которые намъ сохранились; цбльной ко-
медш до насъ не дошло, но зато дошла латинская переделка
одной комедш этой эпохи — неизв-Ьстнаго автора — а именно
Амфитрюнъ Плавта. Какъ видно уже по заглавно, это—ко-
мед1я миоологическая; а такъ какъ это—единственный сохра-
ненный намъ образчикъ этой драматургической отрасли, дающш
если не исчерпывающее, то во всякомъ случай довольно ясное
представлеше о ней, то будетъ небезъинтересно остановиться
нисколько на его содержанш.
Въ сущности, сюжетъ Амфитрюна—сюжетъ очень серьез-
ный; такъ, по крайней M-fepi, къ нему относилась верующая
Грещя. Въ его центре стоитъ миеъ о рожденш Геракла (или
Геркулеса), сына Зевса и смертной женщины Алкмены, су-
пруги еиванскаго царя Амфитрюна. Не простое любовное по-
хождеше одного изъ „легкоживущихъ" олимшйскихъ боговъ
видй^^рующая^Грёцш въ этомъ мией: согласно древнейшей
релйгГйГ, царству Зевса, воздвигнутому на развалинахъ царства
Земли7""грозила гибель отъ силъ этой приниженной и порабо-
щенной^ богини; спасти его могъ только смертный божествен-
на^ сШёвщ^ сщгтЕый договоромъ боговъ и прокладываю-
щш себ* собственной силой свой тяжелый жизненный путь.
Кто знакомъ съ Пйбелунгами Вагнера, тотъ по аналогичной
роли Вотана и Зигфрида можетъ себЬ составить представлеше
о томъ, чймъ былъ для религш Зевса миеъ о рожденш Геракла.
Именно для того, чтобы дать Mipy его спасителя, Зевсъ въ образе
Амфитрюна нисходитъ къ его супруги, целомудренной Алкмен*,
и дйлаетъ ее матерью перваго богатыря среди людей. Конечно,
съ приходомъ настоящаго Амфитрюна обманъ обнаруживается.
Алкмена въ отчаянш—но тутъ самъ Зевсъ за нее заступается,
раскрываетъ обоимъ супругамъ смыслъ происшедшая, и Амфи-
трюнъ смиренно и радостно преклоняется передъ нимъ, гор-
дый въ сознанш, что онъ удостоенъ быть п'Ьстуномъ Зевсова
сына, намйченнаго спасителя Mipa. Именно въ этомъ смиренш
382
XIII. ПР0ИСХ0ЖДЕН1Е К0МЕД1И.
и этой гордости заключается отличительная черта серьезнаго
отношения къ миеу, какъ творешю народной души.—Позднее,
въ лице Еврипида, трагед1я ухватилась за этотъ сюжетъ. Для
нея, понятно, интересъ заключался въ другомъ: ея внимаше
привлекала психолопя Алкмены, этой целомудренной и все-
таки фактически неверной супруги. Наконецъ, нашъ сюжетъ
попалъ въ руки миеологической комедш; она сделала изъ
него вотъ что.
Узнавъ объ отсутств1п Амфитрюна, отправившагося въ по-
ходъ противъ враговъ, Зевсъ вздумалъ воспользоваться имъ
для галантваго приключешя съ его женой, царицей Алкменой.
Для этого онъ принимаетъ образъ Амфитрюна и, сопутствуе-
мый своимъ постояннымъ слугой Гермесомъ (Меркур1емъ),
отправляется къ ней. На бЬду настоящш Амфитрюнъ выигралъ
решительное сражеше и какъ разъ къ этому времени выслалъ
впередъ своего раба Cocifl, глупаго, трусливаго и пьяницу,
достойнаго представителя типической маски дурака древнейшей
карикатурной комедш. Ясаое дело, что СосШ своимъ разска-
зомъ погубитъ все дело: надобно поэтому не дать ему войти
въ домъ. Эту роль беретъ на себя Гермесъ: принявъ образъ
Cocia, онъ встрЬчаетъ настоящаго Сосля какъ самозванца, до-
казывая ему, что онъ-то, Гермесъ, и есть рабъ Амфитрюва
Cocifi. Его доказательства настолько убедительны, что на Сойя
подъ конецъ находитъ сомнете, онъ ли онъ или не онъ; а
такъ какъ Гермесъ не прочь подкрепить свои доказательства
подзатыльниками, то онъ считаетъ за более благоразумное уда-
литься. Но, конечно, этимъ забавнымъ интермеццо опасность
только отсрочена; Амфитрюнъ возвращается, дгЬла принимаютъ
трагическш оборотъ. Зевсъ не отказываетъ себЬ въ удоволь-
ствш довести путаницу до крайнихъ размЪровъ, появляясь въ
образ* Амфитрюна то Алкмене, то домашнимъ; подъ конецъ
онъ даетъ увидеть себя въ присутствш самого Амфитрюна,
причемъ никто не можетъ разобрать, который изъ нихъ на-
стояний. Но вотъ приближается моментъ родовъ Алкмены:
раскаты грома приветствуют рождете Зевсова младенца.
Амфитрюнъ убеждается, что его осенило чудо; въ этой вере
его подкрепляетъ Зевсъ, являясь ему въ своемъ настоящемъ
образе. Обманутый супругъ преклоняется передъ волей бога—
АМФИТРЮНЪ.
383
въ этомъ благогов4йномъ заключены сказывается наслйдое
древней религюзности.
Какъ известно, Амфитрюнъ Плавта былъ обработанъ Молье-
ромъ; тутъ древняя и новая комед1я явно подаютъ другъ другу
руку. А съ легкой руки Мольера миеологическая комед1я
пошла въ гору, причемъ Зевсъ или Юпитеръ, часто подъ фа-
мильярнымъ именемъ Jupin, сталъ настоящимъ типомъ влюб-
чиваго grand seigneur, а Амфитрюнъ превратился въ обыкно-
веннаго сметного и жалкаго соси. А миеологическая комед1я
дала новые ростки въ сравнительно недавнее время въ вид*
миеологической оперетки Оффенбаха и его сверстниковъ: тутъ
опошлете греческаго Олимпа было доведено до посл'Ьднихъ
пред'Ьловъ, источникъ столькихъ религюзныхъ и эстетическихъ
вдохновешй былъ окончательно загрязненъ и изгаженъ. Ко-
нечно, починъ этому сделали сами греки въ своей миеологи-
ческой комедш; но они могли это сделать безопасно, такъ какъ
ихъ эпосъ и трагед1я, скульптура и живопись представляли
имъ въ серьезныхъ образахъ то прекрасное, которымъ была
такъ богата ихъ родная вира. У современная общества такого
эстетическаго противовеса не было и нЪтъ; для него, поэтому,
см!>хъ, вызываемый опереткой Оффенбаха—нездоровый смйхъ.
разрушитель красоты, источникъ душевнаго оскуд^ым и пу-
стоты сердца. Этотъ см4хъ, согласно закону вырождешя, вы-
звалъ, въ свою очередь, то бабье нытье, которымъ такъ лю-
битъ пробавляться драматическая сцена нашихъ дней.
VIII.
Мы видели, какова была миеологическая отрасль средне-
аттической комедш; переделка Плавта дала намъ возможность
составить себ4 о ней довольно точное представлеше. Далеко
не въ столь благопр1ятномъ ноложенш находимся мы отно-
сительно чисто бытовой отрасли: заглав1й и отрывковъ сохра-
нилось много, но всЬ они вм-Ьсгб взятые не зам^няготъ намъ
одной цельной комедш. Одно, впрочемъ, для насъ ясно: свое
вдохновеше поэтъ черпалъ изъ жизни золотой молодежи гЬхъ
временъ; пирушки богатыхъ юношей, проматывавшихъ съ
384
XIII. ПР0ИСХ0ЖДЕН1Е КОМЕДШ.
изящными гетерами и остроумными паразитами отцовсшя де-
нежки, поставляли добрую половину темъ. Отсюда любимыя
фигуры: молодой повеса, прелестница, паразитъ, поваръ...
Роль перваго более пр1ятна, ч-Ьмъ благодарна въ сцениче-
скомъ отношенш; но остальныя много принесли своего. Вотъ
гетера, съ любовью на устахъ, съ разсчетомъ въ сердце...
было предоставлено христнской апологетики дать ей тотъ
эпитетъ, котораго она заслуживала, эпитетъ „несчастной" —
древности позволительно было беззаботно любоваться поддйль-
нымъ румянцемъ ея щекъ „и девы-розы пить дыханье, быть
можетъ — полное чумы". Вотъ паразитъ, балагуръ и обжора;
цгЬль его честолюб1я — сытный об'Ьдъ, средство — все блестки
остроум1я, которымъ располагало тогдашнее блестящее обще-
ство современниковъ Платона. Вотъ поваръ; его роль каза-
лось бы самая матер1альная, но н4тъ — пристроившись къ
умнымъ людямъ, онъ отвыкъ называть ухватъ ухватомъ и ско-
вороду сковородой и изобр*Ьлъ такой „драгоценный стиль",
какой не снился человечеству вплоть до временъ Сирано-де-
Бержерака. Таковы герои и ихъ способности; а ихъ д-Ьяшя?
Ну, разумеется, пирушки и попойки, фейерверки остроум1я,
веселая философ:я, загадки и прибаутки.—Это съ одной сто-
роны. А съ другой—флиртъ, самый невзыскательный изъ всЬхъ,
флиртъ богатыхъ юнцовъ съ гетерами, очень дешевый съ пси-
хологической, хотя и дорогой съ матер1альной точки зрешя,
игра шальныхъ денегъ съ продажными ласками. А впрочемъ,
постойте: на фоне этой мишурной жизни возможны и мишур-
ныя страсти, нечто въ роде любви, нечто въ роде ревности...
и ужъ совершенно не мишурныя столкновешя съ более счаст-
ливыми соперниками. Говорятъ, что одному "изъ поэтовъ этого
направлешя, Антифану, выпало на долю счастье прочесть одну
изъ своихъ комедш Александру Великому. Въ этомъ контрасте,
игрушечной и реальной жизни первой не посчастливилось; на
Александра чтеше нагнало скуку, но аттическш поэтъ съ бла-
годуппемъ своихъ героевъ-паразитовъ съумелъ перенести свое
поражеше. „Меня это ничуть не удивляетъ, царь", сказалъ
онъ: „смаковать подобныя вещи можетъ только человекъ,
самъ нередко пировавппй въ складчину и изъ-за гетеръ драв-
шШся съ соперниками".
ЯЗЫКЪ ЛЮБВИ.
385
Все ли этимъ сказано? НЬтъ, не все. Въ парниковой атмо-
сфере мишурной жизни, въ которой такъ любили вращаться
поэты среднеаттической коме1ди, были выхолены два цветка,
которые затЬмъ, пересаженпые на вольный воздухъ, привились
и окрепли и въ настоящее время кажутся намъ столь здоро-
выми детьми нашего климата, что мы и не подозр4ваемъ ихъ
искусственнаго происхождешя. Боюсь, что мое заявлеше пока-
жется парадоксальнымъ; гЬмъ не менее оно соответствуешь
фактамъ: однимъ цв4ткомъ былъ языкъ любви, другимъ же то,
что французы называютъ esprit, мы же очень несовершенно
передаемъ словомъ „ocTpoyMie". Да, какъ это ни странно,
какъ это ни больно — творцемъ языка любви была гетера,
творцомъ остроум1я (въ принятомъ нами смысли) — паразитъ
среднеаттической комедш; самые нужные и благородные по-
рывы нашего сердца, самыя тонюя проявлешя нашего ума
говорятъ языкомъ, созданнымъ продажными ремесленниками
той и другой области. Знакомые съ эволющей умственной
культуры этому удивляться не будутъ: выработка всякой техники
бываетъ дйломъ ремесленниковъ, но затймъ эта техника де-
лается достояшемъ общества и тогда только находитъ достой-
ное себя содержаше. Человечество любило и мыслило, не зная
ни языка любви, ни языка остроум!я; выработать тотъ и дру-
гой было предоставлено людямъ, у которыхъ не было другого
дела, кромЬ остроум1я и любви, паразитамъ и гетерамъ; они-
то и научили насъ говорить. Стыдиться этого дара намъ не-
чего: мы получили его не отъ нихъ непосредственно, а черезъ
мнопя промежуточныя инстанцш, въ очищенномъ и облагоро-
женномъ виде.
Начало этого облагорожешя совпадаетъ—по крайней мере
для языка любви — съ темъ моментомъ, когда въ описанное
выше общество впервые попадаетъ дгьвушка, носительница и
предмета уже не мишурной, а настоящей любви. Традищя
древнихъ соединяете этотъ моментъ съ именемъ поэта средне-
аттической комедш Анаксандрида; но такъ какъ этотъ поэтъ
былъ однимъ изъ древнейшихъ поэтовъ этого перюда —начало
его деятельности примыкаетъ къ концу деятельности Аристо-
фана—то мы не можемъ сказать, былъ ли этотъ мотивъ его
характернымъ достояшемъ, или нетъ; возможно ведь, что онъ
386
XIII. ПР0ИСХ0ЖДЕН1Е К0МЕД1И.
встречался вообще у поэтовъ средней комедш, и что Анаксан-
дридъ названъ его чиноначальникомъ именно какъ древнейшш
изъ нихъ. Какъ бы то ни было, мотивъ какъ таковой заслу-
живаем нашего внимашя—ему суждено было иметь длинную
исторт, и его посл-Ьднимъ отпрыскомъ была известная ко-
мед!я Островскаго „Безъ вины виноватые", всецело на немъ
построенная. Его формула гласитъ вкратце такъ. Молодой
человйкъ обольщаетъ честную девушку и, обольстивъ, поки-
даетъ ее. Девушка делается матерью; не будучи въ силахъ
вынести позоръ, она своего ребенка подкидываетъ, оставляя
ему материнское благословеше въ виде какой-нибудь безде-
лушки. Все теряютъ другъ друга изъ виду; затЬмъ, черезъ
15—20 л4тъ судьба ихъ опять сводить, они узнаютъ другъ
друга—мать своего ребенка, благодаря оставленной безде-
лушки—и все кончается благополучно. Этотъ мотивъ „оболь-
щешя и признашя", какъ его называли древше (phthora kai
anagnorismos) попалъ, повторяю, въ комедш благодаря Ана-
ксандриду; но въ литературе онъ существовалъ и раньше,
только какъ трагическШ, а не комическш мотивъ. Мы имеемъ
его въ „1оне" Еврипида; а такъ какъ въ эпоху греческой
учености Еврипидъ былъ излюбленнымъ аттическимъ траги-
комъ, то она и объявила Еврипида настоящимъ вдохновите-
лемъ позднейшй комедш. Но древнее 1она была „Тирб" Со-
фокла (см. т. III, стр. 197 ел. моего перевода этого поэта),
всецело построенная на „оболыценш и признаши"; ему по-
этому и должна быть возвращена честь изобретешя этого
благодарнаго мотива.
Можетъ показаться страннымъ, какимъ это образомъ столь
серьезный мотивъ, какъ нашъ, могъ найти себе место въ ко
медш; действительно, оба поэта, столице на противоположныхъ
концахъ многовековой цепи—Софоклъ и ОстровскШ—восполь-
зовались имъ именно какъ серьезнымъ мотивомъ. Разгадка за-
ключается въ следующемъ. Аттическая комед1я уже въ силу
своего незначительнаго объема была лишена возможности пред-
ставить на сцене и оболыцете, и признате—она ограничи-
валась последнимъ, оболыцете же предполагалось происшед-
гаимъ уже давно, и уже вследств!е своей давности не могло
омрачать действ1я комедш. Действие было веселымъ,зрители съ
ВЛ1ЯНТВ ТРАГЕД1И.
387
возрастающимъ интересомъ следили за игрой прихотливой
Судьбы — кавъ она, нагромождая въ начали препятств1я и за-
труднешя, мгновенно ихъ загбмъ устраняла благодаря неожи-
данному, чудесному „признашю"... Впрочемъ, мы уже затро-
гиваемъ область фабулы, а о ней мы—кром* самаго мотива,
о которомъ идетъ рйчь,—ничего не знаемъ; все известное намъ
относится уже не къ средней, а къ новой аттической комедш.
IX.
Н'Ьтъ строгой границы, отделяющей новый перюдъ аттиче-
ской комедш отъ средняго; принято вообще относить первый
къ эпохи после Александра Великаго, второй — къ эпохи до
него, но это лишь приблизительные и къ тому же произвольные
термины. На меже между древнимъ и среднимъ перюдами мы
находимъ настояпця литературно-историчесшя собьтя, упразд-
нете хора и запрещеше политической насмешки; здесь ни-
чего подобнаго—новая комед1я органически выростаетъ изъ
средней. Въ виду этого посл4дняго обстоятельства некоторыми
новейшими учеными было даже предложено слить среднюю
комедш съ новой въ одинъ сплошной перюдъ, противопола-
гаемый древнему. Противъ этого однако вполне справедливо
былъ заявленъ протестъ: уже коли сами древше, читавппе ц^ли-
комъ Анаксандрида, Антифана и др. съ одной стороны, Ме-
нандра, Филемона и пр. съ другой, относили ихъ къ двумъ
качественно различнымъ перюдамъ.—то не намъ, конечно,
ихъ учить. Но фактъ т4мъ не менее остается фактомъ: на-
сколько намъ дозволено иметь суждеше, достоинствомъ новоат-
тической комедш было лишь усовершенствовате того, что въ
зародыше имелось уже въ среднеаттической.
Учителями новоаттиковъ были въ этомъ отношены двое
не принадлежавппе къ ихъ цеху; это—во-первыхъ, названный
уже Еврипидъ, во-вторыхъ, Аристотель и его школа.
У Еврипида было чему позаимствоваться комедш и по-
мимо более древняго, какъ мы видели, мотива оболыцешя и
признатя. Этотъ гешальный, но безпокойный и прихотливый
трагикъ въ поискахъ за новыми путями обогатилъ трагедно
388
XIII. ПР0ИСХ0ЖДЕН1Е К0МЕД1И.
такимъ элементомъ, который ей былъ совершенно ни къ лицу —
элементомъ интриги. Орестъ находитъ въ Тавриде свою сестру
Ифигешю; узнавъ ее, онъ условливается съ нею о томъ, какъ бы
имъ вм-ЬсгЬ бежать изъ земли таврическаго царя, обманувъ
его ревнивую бдительность. Гете, воспроизводя въ своей „Ифи-
генш" фабулу своего греческаго предшественника, элементъ
интриги, однако, отбросилъ: у него Ифигешя убгьждаетъ царя,
чтобы онъ отпустилъ ихъ добровольно, интригу замЪняетъ кон-
фликтъ между эгоистической и благородной натурой царя.
Действительно, насколько психологическш конфликтъ свойственъ
трагедш, настолько интрига, т.-е. торжество ума (хотя и хи-
траго) надъ глупостью, приличествуетъ комедш. Еврипидъ,
какъ онъ самъ поздние понялъ (выше стр. 159), повелъ тра-
гедш по ложному пути, вводя въ нее интригу; но этимъ самымъ
онъ сделался учителемъ комедш, которой осталось только прюб-
щить его находку къ своему арсеналу, чтобы придать своему
дМствш захватывающш интересъ.
Но интрига различно действу етъ на насъ, смотря по тому,
кто является ея жертвой. Въ „Ревизор*" и въ „Свадьбе Кре-
чинскаго" герои другъ друга стоятъ; тбмъ не менйе мы ду-
шевно рады усп-Ьху интриги въ первой комедш, между гбмъ
какъ во второй именно ея неудача вызываетъ въ насъ чувство
удовлетворешя. Почему такая разница? Потому, что тамъ жер-
твой интриги делаются люди, заслуживающие этой участи,
между гЬмъ какъ зд^сь она грозитъ бйдой простодушнымъ,
но хорошимъ людямъ. Вотъ почему развийе интриги само
собою ведетъ къ оттЬненш, къ тщательной разработки хара-
ктеровъ; и здйсь-то учителями новой комедш стали Аристо-
тель и его школа. Особенность этого философскаго направлешя
заключалась въ томъ, что оно объявило предметомъ наблкь
дешя и изучетя всю окружающую насъ жизнь, не исключая
и характеровъ тЬхъ, кто принимаетъ въ ней учаЫе; бли-
жайшш другъ и ученикъ Аристотеля, беофрастъ, посвятилъ
этимъ характерамъ обширное изслйдоваше, изъ котораго намъ
сохранилось очень интересное извлечете (выше стр. 100). Ко-
нечно, такая „этолоия", действующая по методамъ зоологш
и прочихъ описательныхъ наукъ, не могла обойтись безъ из-
вестна™ схематизма, а схематизмъ безъ упрощешя дййстви-
ИНТРИГА И ХАРАКТЕРИСТИКИ.
389
тельности: сложнымъ натурамъ здесь не место, главное вни-
мате обращается на faculte maitresse, какъ ее называетъ
Тэнъ, и на ея проявлеше въ отдйльныхъ случаяхъ. Но комедш
именно это и было на руку—по крайней мир* т4мъ ея пред-
ставителям^ которые сосредоточили свой интересъ на фабул*.
Заимствованные изъ средней комедш типы перерабатываются
въ дух-Ь характеровъ новой этологш и соответственно диф-
ференцируются; прибавляются новые характеры, которые уже
не трудно было найти въ окружающей жизни и художественно
оформить, после того какъ эта самая этолоия научила по-
этовъ сознательно ее утилизировать. Вообще можно сказать:
типы уступаютъ место характерамъ—въ этомъ заключается
главное различ1е между средней и новой комед1ей. Давно уже
было замечено, что гетера въ новой комедш значительно сту-
шевывается передъ девушкой; конечно, она встречается не-
редко, но уже не какъ главное лицо, не какъ руководитель-
ница комической интриги. Поваръ подавно оставляетъ сцену;
„драгоценный стильа, такъ уместный въ мишурной жизни
средней комедш, уже не идетъ къ той реальной, которую ста-
рается воспроизвести комед1я нашего першда. Паразитъ—онъ же
и „сикофантъ*—победоносно отстоялъ свое место также и въ
новой комедш, какъ главный носитель интриги; но и онъ пре-
образовался и изъ безличнаго балагура превратился въ очень
ярко очерченный характеръ рыцаря легкой наживы. Но, ра-
зумеется, это далеко не все.
Я нарочно подчеркнулъ, говоря только-что о характери-
стикахъ въ новой комедш, то ея направлеше, которое сосре-
доточивало свой интересъ на фабуле и въ виду этого доволь-
ств*овал9Сь"простыми, прямолинейными характерами; действи-
тельно, къ этому направленш принадлежало большинство пред-
ставителей новой комедш, насколько мы можемъ судить—все
кроме Менандра. Прежде чемъ перейти къ этому последнему,
одиноко* царящему на недосягаемой высоте, охарактеризуемъ
на одномъ примере комед!ю фабулы, какъ ее можно вкратце
назвать. Возьмемъ для этого одну изъ самыхъ бойкихъ пьесъ
всего репертуара—„Epidikazomenos" Аполлодора Каристскаго,
сохраненную намъ въ переделке Теренщя подъ заглав1емъ
„Формюнъ" и послужившую, благодаря этому косвенно образ-
390
XIII. ПРОИСХОЖДЕН1Е КОМЕД1И.
цомъ для одной изъ самыхъ веселыхъ комедШ Мольера—
„Les fourberies de Scapin".
Живутъ въ Аеинахъ два брата, Хреметъ и Демофонтъ;
оба они богаты, но старппй, Хреметъ, разбогатйлъ благодаря
женитьбе на богатой наследнице НавсистратЬ, младпий—бла-
годаря собственному трудолюбш и деловитости. Хреметъ, по-
лучивъ за женой крупныя поместья на острове ЛемносЬ,
часто отлучался туда по дйламъ; тамъ онъ однажды познако-
мился съ одной небогатой девушкой, сблизился съ нею подъ
чужимъ именемъ и прижилъ съ ней дочку. Впрочемъ, онъ
своей новой лемносской семьи не покинулъ, а продолжалъ со-
держать ее, но—и въ этомъ заключалась неловкость его по-
ложетя—за счетъ доходовъ съ жениныхъ пом-Ьстш. Въ Аеи-
нахъ же у него былъ, много старше той лемносской дочки,
законный сынъ отъ Навсистраты, по имени Федрш, славный
малый и порядочный шелопай.—Но вотъ дочка выросла; на-
стало время подумать о томъ, чтобы ее выдать. Да, но за кого?
За чужого? Нельзя: пришлось бы открыть ему тайну и этимъ
закабалить себя зятю. Онъ решается довариться брату; у того
тоже остался сынъ отъ покойной жены, Антифонтъ, тихш,
скромный паренекъ; они рйшаютъ женить Антифонта на его
неузнанной двоюродной сестр4. Съ этой ц4лью Хреметъ от-
правляется на Лемносъ.
Случилось, однако, что —одновременно съ отъйздомъ Хре-
мета—и его брату Демофонту пришлось по д4ламъ отправиться
въ далекое плаваше: такъ-то оба юноши остались безъ над-
зора. Положимъ, старики приняли свои м*Ьры; денежки всЬ
были припрятаны, а молодымъ людямъ назначенъ въ дядьки
верный рабъ Демофонта, Гета; но понятно, что положеше
этого послЬдняго между волей настоящаго и прихотью буду-
щего хозяина было довольно щекотливо. Старшимъ изъ юношей
былъ Федрш; воспользовавшись отсутешемъ отца, онъ тотчасъ
завелъ шашни съ одной киеаристкой, невольницей промыш-
лявшаго ея красотой и талантомъ „ленопа"—который къ слову
сказать, тоже принадлежалъ къ излюбленнымъ типамъ новой,
вероятно и средней комедш. Шашни, впрочемъ, были довольно
невиннаго характера, благодаря отсутствш денегъ съ одной
и свободы съ другой стороны. Тймъ временемъ Антифонтъ,
„формюнъ".
391
присматриваясь къ приключешямъ брата, и самъ сталъ учиться
уму разуму: скоро д*Ьло коснулось и его.
Случай свелъ его съ одной очень красивой девушкой, пла-
кавшей у трупа матери; д-Ьвушка оказалась пргЬзжей, Фашей,
безо всякихъ знакомыхъ въ Аеинахъ, кромй своей старой
няни. Съ перваго же раза онъ влюбился въ нее безъ ума;
но такъ какъ ей было не до флирта, то онъ сталъ подумывать
о томъ, чтобы на ней жениться. Надеждъ было мало: правда,
д-Ьвушка была бы не прочь выйти за хорошаго молодого чело-
века, но зато было ясно, что отецъ никогда не согласится
взять въ домъ безприданницу. — Вотъ тутъ-то и начинается
роль паразита и сикофанта Формюна: зная въ совершенств'!
всЬ лазейки закона, онъ находитъ средство женить Антифонта
на Фанш противъ воли отца. А именно; законодатель. им4я
въ виду участь оставшихся безъ родителей и братьевъ д4ву-
шекъ-гражданокъ, опред4лялъ, чтобы таковыхъ брали за себя
ближайпие родственники; если они этого не хотели, они им^ли
право откупиться приличной суммой, которая составляла при-
даное девушки. Основываясь на этомъ законе, Формюнъ вы-
даетъ себя за друга покойнаго отца Фанш и за ея естествен-
ная покровителя: онъ сочиняетъ генеалоию, по которой ока-
зывается, что Фашя—троюродная сестра Антифонта, и тре-
буетъ, чтобы тотъ на ней женился. Антифонтъ для виду от-
казывается, тогда Формюнъ вчиняетъ къ нему искъ (так1е
иски относительно женитьбы называются по-гречески epidika-
siai; отсюда заглав1е комедш). Антифонта требуютъ къ ответу;
а такъ какъ онъ не оспариваетъ вымышленной Формюномъ
генеалопи, откупиться же деньгами не можетъ—родитель ихъ
крепко припряталъ—то судьи заставляютъ его жениться на
Фанш. Онъ это и дйлаетъ, якобы поневол*, на д4л4 же ра-
достно; Фашя вступаетъ законной его супругой въ домъ Демо-
фонта. Но счастье медовыхъ дней длится недолго—пргЬзжаетъ
отецъ.—Зд^сь начинается д-Ьйств1е комедш.
Смиренный юноша не въ силахъ вынести встречу съ раз-
пгЬваннымъ отцомъ; онъ поручаетъ Фашю брату и дядьки и
бЬжитъ. Зато гЬ двое знаютъ свою роль хорошо. Въ чемъ же,
въ сущности, провинился Антифонтъ? Какъ образованный
юноша, онъ приготовилъ и заучилъ защитительную р4чь (пред-
392
XIII. ПР0ИСХ0ЖДЕН1Е КОМЕДШ.
ставительства сторонъ аеинское судопроизводство не допускало),
но ему ли тягаться съ сикофантомъ! Онъ смутился, его и осу-
дили. Дядька же и подавно ни въ чемъ не виноватъ; онъ —
рабъ, судъ его учашя не допускаетъ. Делать нечего. Едиствен-
ная надежда теперь на Формюна; пусть онъ возьметъ отступ-
ного, сколько сл'Ьдуетъ, и уведетъ свою питомицу. Посылаютъ за
Формюномъ: тотъ не прочь сразиться со старикомъ. Сражеше
происходить, но Формюнъ опять поб'Ьждаетъ: „если ты посмеешь
оскорбить ее—я подамъ на тебя въ судъ жалобу, да какую!"
Демофонтъ не знаетъ, чтб ему и делать; друзья ничего путнаго
посоветовать не могутъ. Эхъ, кабы братъ скорее вернулся!
Пока же заключается ничто въ род* перемир1я.
Но пока всЬ ждутъ Хремета, дйло осложняется по милости
сына послйдняго, Федр1я. Его киеаристка продана какому-то
богатому любителю сихъ дЪлъ, вс4 мольбы его напрасны, ему
делается только одна уступка: если онъ принесетъ деньги
раньше новаго покупателя, то она будетъ выдана ему. Но от-
куда взять эти деньги? Сердобольные товарищи обещали сло-
житься, но это д4ло многихъ дней, а ленонъ долйе сутокъ
ждать не нам'Ьренъ: что делать? Гета, къ счастью, надумалъ
средство: то отступное, которое Демофонтъ, очевидно, не прочь
бы выдать Формюну. Если бы можно было устроить д4ло такъ:
Формюнъ эти деньги получитъ съ обязательствомъ взять Фанш
за себя и выдастъ ихъ Федрш, но, разумеется, съ исполне-
шемъ обязательства торопиться не будетъ: тбмъ временемъ
друзья Федр1я возвратятъ ему полученную сумму, которую онъ
и отнесетъ Демофонту съ извинешями—жениться, дескать, не
могу, боги не велятъ.
Вотъ однако прйзжаетъ въ Аеины Хреметъ; Демофонтъ
его встречаете: „Что же, привезъ съ собой дочь?" Н4тъ, не
привезъ: она не дождалась его прибьтя и вмести съ матерью
отправилась къ нему въ Аеины. Это — первая неудача; вто-
рая—женитьба Антифонта, лишающая его надежды пристроить
дочь за нимъ. Къ счастью, приближается спаситель въ образе
Геты: онъ разсказываетъ о мнимомъ своемъ разговор* съ Фор-
мюномъ; оказывается, послед нш согласенъ принять отступное
и расторгнуть бракъ Антифонта съ Фашей—правда онъ тре-
буетъ ужъ черезчуръ крупной суммы. Демофонтъ возмущается, но
формюнъ".
393
Хреметъ, обрадованный вновь мелькнувшей надеждой на испол-
неше заветной мысли, его уговариваетъ. Оба брата скла-
дываются, и Демофонтъ идетъ выдать требуемое Формюну:
Федрш и его киоаристка спасены. Спасенъ и Хреметъ; но
чтобы осуществить свой планъ, ему нужно предварительно
найти вторую жену и дочь. Случай ему помогаетъ: на встречу
ему выб'Ьгаетъ старушка, въ которой онъ узнаетъ няню своей
дочери... Читатель, конечно, уже догадался, что эта дочь —
не кто иная, какъ Фашя; въ аттической комедш прихотямъ
Судьбы отведено очень почетное место, какъ мы могли убе-
диться уже раньше, по поводу мотива „оболыцешя и призна-
шя". Итакъ, то, къ чему онъ такъ страстно стремился, испол-
нилось само собой безъ его учасия: Антифонтъ женатъ на
его дочери, той самой, которую онъ хогЬлъ за него выдать.
Онъ идетъ къ ней, въ домъ своего брата, происходитъ тро-
гательная сцена свидашя—внезапно онъ вспоминаетъ о день-
гахъ, о томъ несчастномъ отступномъ, которое они решились
выдать Формюну. Эхъ, кабы можно было захватить Демофонта!
Но уже поздно: деньги въ рукахъ у хитраго паразита: Гета,
быстро пронюхавъ въ чемъ дело, сообщилъ ему важную новость,
что Фашя оказалась дочерью Хремета, и старикъ теперь уже
ни за что не согласится на расторжеше ея брака. Теперь
Формюнъ хозяинъ положешя: съ миной глубоко честнаго че-
ловека онъ идетъ къ Демофонту и требуетъ Фанш себе въ
жены. Деньгами де онъ распорядился по уговору, удовлетво-
рилъ кредиторовъ, купилъ что нужно для обстановки — все
готого, можно приступить къ свадьбе. Дело ясно: махнуть
рукой на деньги и отвязаться отъ Формюна. Но стариковъ
одолела жадность: они требуютъ отъ Формюна обратно денегъ,
велятъ его схватить—тогда Формюнъ решается на отчаянный
шагъ. Своимъ зычнымъ голосомъ онъ вызываетъ изъ соседняго
дома Навсистрату, супругу Хремета. Та является: въ чемъ
дело? Хреметъ чуетъ недоброе; Формюнъ злорадствуетъ; со
сладкимъ сознашемъ того зла, которое онъ делаетъ, онъ раз-
сказываетъ Навсистрате все, что узналъ отъ Геты о второмъ
браке ея супруга и, убивъ его окончательно, заключаетъ при-
знашемъ о любви ея сына къ киоаристке. Моментъ выбранъ
удачно; правда, Хреметъ не прочь по-отечески пожурить сына,
394
XIII. ПР0ИСХ0ЖДЕН1Е КОМЕДШ.
но Навсистрата ему затыкаетъ ротъ: „что же тутъ страннаго,
что твой молодой сынъ завелъ одну любовницу, когда ты за-
велъ двухъ женъ?" Приходится покориться: Федрш обезпечена
его любовь, а Формюну—даровой столъ у обоихъ его моло-
дыхъ друзей.
Таково содержаше нашей комедш; пришлось передать его
несколько пространнее, чтобы читатель могъ самъ убедиться,
какъ замысловато зд4сь построена фабула. Какъ далеки мы
тутъ отъ безыскусности той прежней, нанизывающей техники,
при которой мотивы безконечной вереницей выростали одинъ
изъ другого, нич4мъ ие связанные, кром4 личности героя!
Тутъ дёйств1е строго централизовано; правда, интрига не про-
стая, а двойная—къ той, которая вызвана любовью Антифонта,
прибавляется другая, имеющая свой корень въ приключешяхъ
Федр1я,—но об4 он4 ловко сплетены одна съ другой и имйютъ
общую развязку. Положительно, по продуманности фабула не
заставляетъ желать лучшаго: н^тъ ничего лишняго, вс4 сцены
держатся одна за другую; нЬтъ равнымъ образомъ ничего не-
правдоподобна™, если не считать прихотливой игры Судьбы.
Но о ней самой въ тгЬ безпокойныя времена думали иначе,
чймъ теперь, въ нашъ в4къ паспортовъ и телеграфовъ. Не-
ожиданность царила въ жизни людей; поэту было позволи-
тельно изъ множества безсмысленныхъ случайностей, кото-
рыми онъ былъ окруженъ, выбирать для своихъ пьесъ т4, въ
которыхъ сказывалось иодоб1е разумнаго плана и доброжела-
тельной воли.
X.
Правда, именно по этой причине въ нашъ вйкъ паспор-
товъ и телеграфовъ замысловатостью фабулы перестали интере-
соваться; пусть ею восхищаются д4ти, для которыхъ ни того,
ни другого не существуете—мы взрослые, къ ней относимся
свысока. Намъ нужны характеристики—характеристики инди-
видуальныя, или, еще лучше, характеристики массы или среды.
Съ этой точки зр4шя Аполлодоръ и всЬ проч1е поступаютъ,
пожалуй, очень благоразумно, что спятъ безмятежнымъ, в4ч-
нымъ сномъ; но столь же благоразумно поступаетъ ихъ кори-
МЕНАНДРЪ.
395
фей, „светило новоаттической комедш", Менандръ, обнаружи-
вают^ именно теперь признаки пробуждешя. Действительно,
онъ въ последнее время часто заставлялъ говорить о себе: то
и дело изсл-Ьдователи-филологи находятъ, преимущественно на
египетскихъ папирусахъ, сцены изъ его комедШ; ташя слав-
ныя въ древности комедш, какъ „Видеше", „Отрезанная коса",
„Третейскш судъ", перестали быть для насъ пустыми име-
нами—он* облекаются въ плоть и кровь. Конечно, Менандръ
и раньше былъ намъ более или менее извйстенъ — Теренщй
переделалъ по-латыни четыре его пьесы, „Андр1янку", „Ев-
нуха": „Самоистязателя" и „Братьевъ", но переделалъ вольно,
сшивая ради оеложнешя фабулы по две комедш своего ориги-
нала вм-Ьстй; кроме того онъ, за невозможностью передать
по-латыни „аттическую соль* Менандра, нередко жертвовалъ
оттенками въ характеристикахъ — однимъ словомъ, онъ ста-
рался приблизить его къ уровню прочихъ комиковъ, вместо
того, чтобы уловить то, чёмъ онъ возвышался надъ ними.
Это мы могли подозревать и раньше—недаромъ еще Цезарь,
умгЬвшш ценить и аттическую и всякую другую соль, вазы-
валъ Теренщя „полуменандромъ" — но только послйдтя на-
ходки дали намъ возможность дополнить до некоторой степени
ту половину Менандра, которую Теренщй оказался не въ силахъ
воспроизвести.
Въ чемъ состоитъ эта половина—объ этомъ читателю не
трудно догадаться после сказаннаго выше; говорить объ этомъ
не приходится, такъ какъ это завело бы насъ за пределы
нашей темы. Наша тема — происхождете комедш, комедш
новой Европы, происходящей по прямой лиши отъ комедш
античной. Менандръ принадлежитъ сюда лишь постольку, по-
скольку онъ былъ воспроизведенъ римской комед1ей, представи-
тели которой сохранились и могли поэтому действовать и
вл1ять на комедш нашихъ временъ. А объ этой части его
естества—искусной фабуле при простыхъ характерахъ — уже
была речь выше; ею Менандръ мало отличается отъ Аполло-
дора, Филемона и прочихъ, ею онъ не оправдываетъ пародоксаль-
наго возгласа Аристофана Византшскаго: „о Менандръ и жизнь,
кто изъ васъ кому подражалъ?"
Но то былъ филологъ, ценитель и зяатокъ; что же ка-
396
XIII. ПРОИСХОЖДЕНИЕ КОМЕДШ.
сается современниковъ Менандра, то они отнеслись къ нему
довольно холодно—поб'Ьдъ онъ одержалъ мало, гораздо меньше,
ч4мъ его соперникъ Филемонъ. Онъ остался въ стороне отъ
общаго движешя, одинокимъ, какъ было сказано выше, на
недосягаемой высоте. Комед1я же его сверстниковъ — комед1я
мудреной фабулы и прямолинейныхъ характеристик—черезъ
два-три поколешя исчерпала свои сюжеты и выдохлась; ко-
нечно, и посдг$ средины третьяго вика были въ Аеинахъ ко-
мики и комедш, но именъ между ними уже не было.
Зато это было какъ разъ время, когда комед1я перешла
въ Римъ. Ателлана уже раньше нашла тамъ убежище; теперь
очередь дошла и до литературной комедш. Сначала римляне
пробовали-было перенести на свою почву веселую трагед1ю
ближайшаго къ нимъ центра эллинизма, Тарента'—отпрыскъ
великой ветви дорической комедш; это случилось именно около
середины третьяго века. Но вскоре они открыли аттическую
комедш, — комедш средняго и новаго перюдовъ,— и передъ
нею Тарентъ стушевался окончательно. Въ лице римскихъ ко-
миковъ третьяго и второго вЬковъ—мы ограничиваемся име-
нами Плавта и Теренщя, такъ какъ только ихъ комедш со-
хранены — комед1я еще разъ возродилась, но возродилась не
надолго; достойныхъ преемниковъ Теренщй не им4лъ. Весь
республикански Римъ увлекался ихъ творешями, или, говоря
правильнее, ихъ переделками греческихъ творешй; что же
касается имперш, то она серьезной комед!ей не интересова-
лась, водевиль и балетъ привлекали внимаше любителей сце-
ническаго искусства. ЗагЬмъ настали средше в-Ька; ихъ сме-
нило Возрождеше, призвавшее въ новой жизни также и спа-
сенныхъ римскихъ комиковъ — ихъ и читали и ставили на
сцене, въ оригинале и въ переводахъ; такъ-то съ ними по-
знакомились отцы новой литературной комедш, Шекспиръ и
Мольеръ.
Таково генеалогическое древо комедш; для удобства чита-
телей прилагаемъ его схему, тутъ же. И пусть онъ не думаетъ,
что времена изменили ее до неузнаваемости: конечно, неопыт-
ному взгляду трудно будетъ открыть родственныя черты въ
представительницахъ ея различныхъ поколений—но только на
первыхъ порахъ. А впрочемъ, кое-что и на первыхъ порахъ
РИМЪ И НОВАЯ ЕВРОПА.
397
совершенно ясно. О мотиве «оболыцешя и признашя» уже
была р*Ьчь выше; конечно, это не единственный образчикъ.
ВсЬмъ знакома шустрая служаночка Таня изъ „Плодовъ про-
свйщешя"; но iraorie ли знають, что они им£ютъ передъ
собой перелицеванную на русски ладъ Лизетту Мольера, ко-
торая въ свою очередь, черезъ посредство Плавта и Терешця,
восходить къ Доридамъ и Пие1адамъ аттической комедж? И
такъ во многихъ случаяхъ; конечно, филогеническая эволющя
происходить и зд-Ьсь, но гораздо медленнее, ч4мъ это склоненъ
думать онтогенически эволюцюнируюпцй духъ отд'Ьльнаго инди-
видуума.
398
XIII. ПР0ИСХ0ЖДЕН1Е К0МЕД1И.
Генеалопя комедш.
Ьытовая сценка
(дорич. госуд.)
Обличительная комедия
САоины)
Эпихармг
(Сиц. нач. V в.)
Древнеаттичсск. ком. (вт. иол. V в.)
Карикатурная. Политическая.
Аристофанъ.
Бытовая сценка
(Италия)
Ателлана.
(Римъ)
Среднеаттическ. ком. (IV и.)
Анаксандрид7>.
Антифанъ
Новоаттическая комед1я
(IV—III вв.).
Фш4монъу Аполлодоръ.
Менандръ,
Oommedia
delParte.
(Итал1я).
Римская литературная комед1я (Ш — IJ вв.)
Плавтъ.
ТеренцШ.
Шекспир*.
Молъеръ.
,.<ч
МОТИВЪ РАЗЛУКИ.
О в и д i й — Ше кспиръ — Пушкин ъ.
(1903).
I.
Подъ „мотивомъ разлуки" мы будемъ разуметь поэтиче-
скую обработку той развязки любовной драмы, когда по по-
чину—добровольному или вынужденному, все равно — одного
изъ участвующихъ въ ней лицъ союзъ расторгается и счастью
другого наносится решительный ударъ* Конечно, понятый такъ,
нашъ мотивъ допускаетъ много вар1ащй; однимъ изъ главныхъ
критер1евъ дальнййшаго дроблетя будетъ вопросъ, им'Ьлъ ли
союзъ между любящими своимъ основатемъ полное обладаше.
или же д4ло ограничивалось тою любовью, которой присвоено
нелепое наименоваше „платонической". Мы позволимъ себ'Ь
оставить въ сторон* этотъ последит случай, какъ болйе
позднш и, такъ сказать, производный, и везд^ предполагать
тотъ максимумъ любовнаго увлечешя, который одинъ только
во всЬ времена считался достаточной мотивировкой трагиче-
ской катастрофы. А загЬмъ, само собой разумеется, что при
такихъ услов1яхъ починъ разрыва можетъ исходить только отъ
мужчины; со стороны женщины онъ былъ бы самъ по себ'Ь,—
то есть, безъ bosaMctbIa совершенно исключительныхъ, по-
стороннихъ обстоятельствъ—неестествененъ, въ силу той ко-
400
XIV. МОТИВЪ РАЗЛУКИ.
ренной особенности женской натуры, которую имйетъ въ виду
Гёте въ своихъ прекрасныхъ стихахъ:
Wir tragen die Kinder
I inter dem Herzen. und so tragen die Treue wir auch x).
При такой постановке ясно, что „мотивъ разлуки" не могъ
принадлежать къ исконнымъ мотивамъ поэзш; такъ какъ его
герое'мъ является обязательно женщина, то и интересъ къ нему
могъ проснуться лишь тогда, когда женщина вообще стала
равноправнымъ, то-есть, преимущественнымъ объектомъ поэзш.
И действительно,—чтобы сосредоточиться на нашей поэзш —
мы въ ея древнЪйшемъ памятники, въ гомеровскомъ эпосе,
мотива разлуки не встр-Ьчаемъ. Въ КШаде Ахиллъ передаетъ
свою пленницу Брисеиду посланцамъ царя Агамемнона и этимъ
разрываетъ свой союзъ съ нею, хотя онъ и называлъ ее
раньше, передъ тЬмъ же царемъ, своею женой: и что же?
„Неохотно последовала за ними женщина" —вотъ все, что
иЬвецъ сообщаетъ намъ о чувствахъ покинутой. „Она любила
мужа", — поясняетъ намъ древнш толкователь,— „и считаетъ
эту разлуку какъ бы вторымъ шгЬномъ для себя: такъ-то
поэтъ посредствомъ одного этого слова даетъ намъ понять всю
натуру действующа™ лица". Действительно, это очень много-
значительное слово; въ немъ мы должны признать зародышъ
всего мотива разлуки. Одиссея ничего не даетъ; разлуки въ
ней встречаются, но покинутыя—Цирцея, Калипсб — легко
мирятся со своею участью: на то онЬ богини. Затемъ следуетъ
огромное поле, покрытое развалинами,—это после-гомеровсшй
эпосъ и лирика, сохранивппеся представители которыхъ ничего
насъ здесь интересующаго не содержатъ; съ Эсхила начи-
нается аттическая драма. Но и отъ Эсхила намъ ожидать не-
чего: „никто не можетъ сказать, чтобы я изобразилъ когда-либо
влюбленную женщину",—говоритъ онъ у Аристофана, а безъ
влюбленной женщины и мотивъ разлуки невозможенъ. Впрочемъ,
намъ нетъ надобности теряться въ догадкахъ: первая подроб-
ная разработка мотива разлуки намъ сохранена, это — „Ме-
*) „Мы носимъ нодъ сердцемъ дЪтей — и петому носимъ мы и вер-
ность".
ЕВРИПИДЪ.
401
дея" Еврипида (431 г.). Что поэтъ тутъ действительно ввелъ
ничто новое въ поэзш, это онъ намъ говорить самъ устами
своего хора, въ той глубокомысленной песне, которая знаме-
нательно начинается словами: „Вверхъ потекли волны свя-
щенныхъ р^къ...". „Наступила пора чести для женскаго пле-
мени; перестали мы быть достояшемъ оскорбительной молвы.
Замолкнетъ песнь древнихъ певцовъ, поносившая нашу невер-
ность; что-жъ, вдохновитель Фебъ не внушилъ нашему уму
в4щаго звука лиры, а то мы бы спели другую песнь въ отв^тъ
на песни мужчинъ". Конечно, мрачная ревнивица Медея была
не единственной носительницей новой идеи: въ ней много спе-
щальнаго—наличность соперницы, неблагодарность Ясона, спа-
сеннаго никогда Медеей, и др.; были возможны и друпя разно-
видности, которыя, вместе взятыя, — разъ речь идетъ о тра-
гедш—даютъ намъ мотивъ разлуки на подкладки героическаго
характера.
Наследницей Еврипида, хотя и не по прямой лиши, была
аттическая комед1я IV-ro и Ш-го века; она заимствуетъ у
него, между прочимъ, и мотивъ разлуки, но переноситъ его
изъ героической въ человеческую обстановку. Дело въ томъ,
что излюбленной сферой, изъ которой эта комед1я брала свои
сюжеты, была аеинская „жизнь богемы", а при такихъ обсто-
ятельствахъ и мотивъ разлуки, какъ почти неминуемой раз-
вязки этой жизни, встречался нередко. Тогда-то и былъ вы-
работанъ тотъ эротизмъ, который съ техъ поръ считается
преобладающимъ элементомъ поэзш, а съ нимъ и его необходи-
мая форма, языкъ любви. Наследницей комедш была алексан-
дршская элеия: она опять вернулась къ богамъ и героямъ, но
для того, чтобы низвести ихъ въ человеческую среду; обе эти
отрасли греческой поэзш дали намъ, такимъ образомъ, нашъ
мотивъ на подкладке уже не героическаго, а просто женскаго
характера.
Конечно, за потерей почти всехъ относящихся сюда тра-
гед1й Еврипида и всехъ безусловно памятниковъ ново-аттиче-
ской комедш и александршской элепи, мы на греческой почве
сравнешя произвести не можемъ; зато римская поэз1я эпохи
Августа представляетъ намъ для этого все необходимые ма-
р1алы. Тогда классическое направлеше боролось съ александ-
402i
XIV. МОТИВЪ РАЗЛУКИ.
ршсшшъ. ВиргилШ былъ представителемъ перваго, ОвидШ—
второго.\ Виргший въ своемъ знаменитомъ эпосе отвелъ нашему
мотиву разлуки очень почетное место: вся IV песнь Энеиды
прсвящеца страдашямъ Дидоны, покидаемой и покинутой
ЭнеевЕЬ. ОвидШ сочинилъ целый сборникъ „послатй героинь"
(epistulae в; heroides), изъ коихъ большинство вызвано боязнью
или уверенностью писавшихъ, что он4 покинуты; среди нихъ
находится одно, наиисанное отъ имени Дидоны (ер. 7). Такимъ
образомъ, мй!1ка одномъ и томъ же сюжете можемъ просле-
дить стиль и характеръ обоихъ направленШ, т4мъ более, что
ВиргилШ былъ единственнымъ источникомъ своего младшаго
современника, и всЬ уклонешя посл^дняго, поэтому, нужно бу-
детъ объяснить кореннымъ различ1емъ во взглядахъ на поэзш
и ея задачи.
II.
Оба поэта имели огромное вл1яте на поэз1ю новыхъ вре-
менъ;; но такъ какъ источникомъ Шекспира былъ — какъ я
это постараюсь доказать — разсказъ о Дидоне въ обработке
именно Овид1я, то мы на немъ только остановимся подробнее,
Вирпшя же привлечемъ только для сравнешя и отт£нешл
особенностей его соперника. Известными предполагаются слгЬ-
дуюшдя черты предашя, обпця для обоихъ поэтовъ. Дидона,
или, какъ она первоначально называлась Элисса (имя финикш-
ское; еравн. еврейское Елиса-вета), была дочерью тирскаго
царя и супругою тирскаго же вельможи Сихея; когда этотъ
последтй палъ жертвою алчности ея брата, она со своей се-
строй Анной, съ отборной дружиной и казной бежала въ се-
верную Африку, где и основала городъ Кареагенъ. Приблизи-
тельно въ то же время была разрушена Троя: спасся, между
прочими, троянскш князь Эней, сынъ Анхиса и Венеры,
вместе съ отцомъ и малолЬтнимъ сыномъ 1уломъ, между темъ
какъ его супруга Ереуса погибла въ пламени; онъ же вынесъ
изъ пылающаго города его главную святыню, загадочныхъ
„троянскихъ боговъ", залогъ возрождешя Трои, и, собравъ
вокругъ себя спасенныхъ товарищей, отправился странство-
вать, отыскивая обещанную ему рокомъ землю для основашя
0ВИД1Й.
403
новой Трои — Италш. На седьмомъ году онъ зайхаль и въ
Кареагенъ и сталъ тамъ гостемъ и возлюбленнымъ царицы
Дидоны; но поатЬ кратковременнаго счастливаго сожительства
съ нею боги послали ему вЪпцй сонъ, чтобы заставить его
исполнить поставленную ему рокомъ вадачу. Видя, что ей
предстоитъ вечная разлука, Дидона пишетъ ему, по Овидш.
следующее послаше х):
Такъ у Меандровыхъ волнъ, умирая въ трав* обагренной,
Передъ кончиной своей б*лая лебедь поетъ.
Ужъ не надеюсь я бол* мольбой тебя тронуть своею:
Знаю, жестокимъ богамъ р*чь ненавистна моя;
Но, нотерявъ и заслуги, и честь, и стыдливую душу,
Ужъ не считаю гр*хомъ несколько словъ потерять.
Такъ-то ты *хать р*шидъ и несчастную бросить Дидону?
Та же волна унесетъ судно—и верность твою?
гГотъ же топоръ разс*четъ и канатъ корабля—и союзъ нашъ?
гВдешь въ йталт ты, въ дальшй, невъдомый край?
Ни Кареагенъ тебя новый, ни наши растушдя ст*ны
Не веселятъ, ни народъ, власти врученный твоей?
Н*тъ; отъ усп*ха къ задач* р*шилъ ты бъжать, отъ готовой
Родины къ той, что во мгл* кроетъ заморская даль!
Пусть ты отыщешь страну; но какъ она станетъ твоею?
Кто незнакомому въ даръ нивы родныя отдастъ?
Новая, видно, любовь тамъ и новая будетъ Дидона,
Верности новый залогъ... новыхъ зародышъ изм*нъ!
Скоро-ль воздвигнешь ты городъ, красой Кароагену подобный?
Скоро-ль на выступъ кремля выйдешь народъ свой смотръть?
Пусть ты успеешь во всемъ и поборешь преграды, но гд* же,
Гд* та жена, чтб тебя такъ же полюбитъ, какъ я?
Н*тъ, я ошиблась въ теб*: не Венеры родился ты сыномъ:
Ласковый матери нравъ не воплотился въ теб*.
Скалы родили тебя, или дик1я чащи л*сныя,
Иль безжалостный звърь, житель пустыни н*мой,
Или пучина... подобная той, что вздымается нынб,
Той, что навстръчу в*трамъ маннтъ къ поб*гу тебя.
Что ты cutшишь? На двор* ураганъ! Пусть хоть онъ мн* поможетъ:
Слышишь, какъ бур* въ отвътъ валъ разъяренный реветь?
*) Считаю долгомъ зам*тить, что я здъсь сократилъ это послаше,
пропуская мен*е важныя для моей темы детали. Въ иолномъ вид* чита-
тель можетъ его прочесть въ моемъ перевод* „Калладъ-послашй" Оввдцн
(стр. 107 ел.).
404
XIV. МОТИВЪ РАЗЛУКИ.
Дай. чтобы, вместо тебя, я хоть бур* сказала спасибо:
Ветеръ и волны—души все-жъ справедливей твоей.
Ненависть, вижу, свою сверхъ миры ты дорого ценишь:
Жизнью готовъ заплатить, лишь бы уйти отъ меня!
Скоро улягутся В'Ьтеръ и волны; но влажной лазури
Снова, какъ прежде, Тритонъ р-Ьзвыхъ погонитъ коней...
Ахъ, еслибъ съ ветромъ-волной и душа изменилась Энея!
Иль ужъ тверже, Эней, жёсткаго дуба ты сталъ?
А ведь не разъ испыталъ ты бурливаго моря причуды;
Что-жъ тебя снова къ себе тянетъ обманчивый валъ?
Ясной, бываетъ, порою нловецъ свое судно отвяжетъ —
Все-жъ и ему океанъ лютой бедою грозитъ.
Да и опасно, съ грехомъ на душе, доверять себя морю:
Эта сишя всегда мститъ за предательство вамъ,
Боле-жъ всего—за измену въ любви; ведь и матерь Зротовъ
Влизъ киоерейскихъ бреговъ моремъ была рождена.
Страшно мне, какъ бы, погибши, тебя не ваилечь въ свою гибель.
Какъ бы морская тебя не поглотила волна!
Милый, живи; ужъ лучше пусть такъ я тебя потеряю,
Лучше пусть смерти моей будешь виновникомъ ты.
Чтд, если яростный шквалъ (да забудутъ слова мои боги!)
Судно настнгнетъ твое; что тебе скажетъ душа?
Тотчасъ припомнятся устъ вероломныхъ облыжныя клятвы,
И какъ Дидону лишилъ жизни фрипйскШ обманъ;
Будетъ витать предъ тобою покинутой призракъ супруги,
Грустный, съ кровавой струей на расплетенной косе,
Будешь молить: „пощади, я виновенъР и каждаго грома,
Молши каждой ударъ карой своею считать.
Нетъ, погоди; дан улечься жестокости волнъ—и Энея;
Краткой отсрочки ценой путь безопасный купи.
Не за тебя я дрожу: малолетняго жаль мне 1ула;
Мало-ль того, что моимъ ты палачемъ прослывешь?
Чемъ провинился твой сынъ, чемъ боги троянской отчизны?
Иль ты нхъ спасъ отъ огня, чтобы въ волнахъ схоронить?
Внрочемъ... не спасъ ты ихъ вовсе. Не верю твоей похвальбе я;
Ты-ль на смиренныхъ плечахъ вынесъ отца и боговъ?
Все ты солгалъ. Не на мне же ты сталъ вероломству учиться;
Льстивыхъ обетовъ твоихъ жертва не первая я.
Если кто спроситъ тебя, где мать молодого 1ула —
„Мужемъ забытая, смерть въ бурномъ огне обрелаи.
Такъ ты и мне говорилъ; меня тронули жалк1я речи —
Что-жъ, я виновна; вина кару смягчаетъ мою.
Да; но виновенъ и ты, и твои тебя боги караютъ.
Взадъ и впередъ по волнамъ гонитъ седьмая зима.
0ВИД1Й.
405
Море извергло тебя; я дала теб* тихую пристань,
Я, лишь ты имя назвалъ, царство вручила теб*.
Ахъ, еслибъ этимъ однимъ, господинъ мой, тебъ я служила...
Горе! про тайный союзъ шепчетъ глухая молва.
Помнишь тотъ день, когда насъ подъ с*нь одинокаго грота
Синего мглою своей ливень внезапный загналъ?
Чей-то я слышала голосъ. Я думала, нимфы резвятся —
Н*тъ, то про близкую смерть п*ли Эринш мн*.
Требуй возмездья, забытая честь; о призракъ Сихея!
Съ краской стыда на лиц* скоро къ теб* ндзойду...
Въ мраморномъ капищ* мною кумиръ былъ воздвигнутъ Сихея:
Зеленью свежей деревъ чтила всегда я его.
Голосъ оттуда знакомый коснулся ушей моихъ; трижды
Шонотомъ тихимъ кумиръ молвилъ: „Элисса, я жду!"
Ждать ужъ недолго, иду; ты покорную встретишь супругу;
Только сознанье вины мой замедляетъ уходъ.
Я согр*шила; прости. Я не низменной страстью пылала:
Тотъ, кто внушилъ мн* любовь, можетъ мой гр*хъ оправдать'
Матерь-богиня и старецъ-отецъ, своимъ сыномъ спасенпый,
Все мн* сулило любви честный и вечный союзъ...
Прочь! Не касайся боговъ; ихъ десница твоя оскверняетъ.
Прочь! Нечестивой рук* гр*хъ небожителей чтить.
Если пожаръ пощадилъ ихъ, чтобъ ты ихъ жрецомъ назывался —
В*рь мн*, жал*ютъ они, что ихъ пожаръ пощадилъ.
Думалъ ли ты, что, быть можетъ, ты матерью бросишь Дидону,
Что твой младенецъ, злод*й, въ т*л* трепещетъ моемъ?
Жалкую матери долю несчастный малютка разд*литъ,
И нерожденной души будешь убШцею ты.
Вм*ст* со мной ты на казнь посылаешь Хулова брата;
Жизнь и мою, и его—кара похититъ одна.
„Вогъ мн* уйти новел*лъ\ Ужъ бы лучше пршти не дозволилъ,
Лучше-бъ пушйской земли ноги не знали троянъ!
„Вогъ", говоришь ты. Не тотъ ли, что злой тебя бурею гонитъ,
Тотъ, что на дикпхъ моряхъ жизнь истошаетъ твою?
Даже могучШ Пергамъ, какимъ его Гекторъ прославилъ,—
Даже могуч1й Пергамъ столькихъ не стоилъ трудовъ.
Ни Симоента родного, а Тибровы ждутъ тебя волны;
Пусть ты найдешь ихъ,—всегда будешь чужимъ ты для нихъ
Сжалься надъ домомъ, молю, что твоей поручилъ себя власти:
Самъ ты в*дь знаешь: любовь — вотъ мой единственный
гр*хъ,
Я не во Фтш увид*ла св*тъ, не въ великихъ Микенахъ;
Ни мой отецъ, ни мой мужъ, не воевали съ тобой.
406
XIV. МОТИВЪ РАЗЛУКИ.
Стыдно супруги теб£? Называй не женой, а подругой:
Имя любое мнЪ дай, лишь бы твоею мн* быть.
Слушай: за царство, за... все, ч-бмъ еще я тебт, угодила,
Я ужъ не брака, о н-бтъ, —краткой отсрочки прошу,
Чтобъ успокоилось море... и сердце мое, чтобы время
Стойко съ разбитой душой жить научило меня.
Ксли же н'втъ — я сум^ю съ постылою жизнью разстаться;
Долго жестокимъ ко мнЪ быть ты не можешь, повЪрь.
Ты-бъ носмотр'Блъ, въ какомъ вид-в твоя Te6t нишетъ Дидона;
Пишетъ она — а твой даръ, мечъ, на колЪняхъ у ней;
Слезы съ горящихъ ланитъ на булатъ обнаженный стекаютъ;
Скоро, взамЪнъ этихъ слезъ, кровью окрасится онъ.
Видишь, какъ къ дол£ моей твой удачно подобранъ подарокъ:
Онъ облегчаетъ мнй путь къ мрачной могиле моей.
Да и не первый ударъ онъ несчастному сердцу готовитъ:
Рана жестокой любви мучитъ давно ужъ его.
Анна, сестра моя Анна, вины соучастница нашей,
Скоро ты бедный мой прахъ даромъ нослЪднимъ почтишь.
Все-жъ не пиши на плитв, что Элисса, вдова, я Сихея;
Мраморъ надгробный мой пусть надпись такую хранитъ:
„Прахъ зд-всь Дидоны лежитъ—отъ своей она пала десницы —
Поводъ ко смерти и мечъ далъ ей троянецъ Эней".
III.
Такова Дидона Овид!я. Кто сравнитъ ея послаше съ опи-
сашемъ другого римскаго поэта, который былъ его источникомъ,
тому бросется въ глаза первымъ д'Ьломъ тесная и—какъ ска-
зали бы нынЬ — рабская зависимость отъ него Овид!я. Не
только фабула вся у него заимствована—заимствованы и таше
мотивы, которые по нашимъ понятлямъ должны принадлежать
къ оригинальному творчеству поэта — такъ угроза бурей и
собственнымъ появлешемъ послй смерти, голоса нимфъ во время
рокового свидашя въ грогЬ, шопотъ статуи Сихея и др. И
гбмъ не менйе ОвидШ остался глубоко оригиналенъ: его Ди-
дона — другая, ч4мъ Дидона его предшественника.
Та — героиня. Ея любовь къ Энею — любовь роковая,
внушенная богами. Но вотъ она узнаетъ, что Эней ее поки-
даетъ; гордость царицы борется со страстью женщины; она
0ВИД1Й.
407
снисходитъ до просьбъ — Эней отв^чаетх ласково, но твердо,
не проливая ни единой слезы. Тогда женская слабость остав-
ляетъ Дидону; сознате перенесенной обиды удвоиваетъ ея
ярость. „Иди", — говоритъ она Энею, — яищи свое царство
по волнамъ моря! Но когда волны выбросятъ тебя на голыя
скалы,—а это будетъ, если только благочесйе им4етъ какую-
нибудь силу,—то ты часто въ своихъ мучея1яхъ будешь при-
зывать Дидону. Мое проклятье посл4дуетъ за тобою, и моя
г£нь возрадуется, узнавъ въ преисподней о твоей карV. Съ
этихъ поръ она уже не доказывается Энею на глаза; онъ
б4житъ ночью изъ опасешя, что она пошлетъ свою рать про-
тивъ него. Эта боязнь основательна; Дидона умираетъ, чтобы
не пережить своего унижешя, но она умираетъ со словами:
exoriare aliquis nostris ex ossibus ultor; ея посл^дтя мы-
сли—мысли о мести.—Стоитъ ли говорить, что Овид!ева Ди-
дона не им'Ьетъ и сл'Ьда этой героической черты? Правда, и
она грозитъ Энею своею гЬнью; но чтобы въ насъ не осталось
ни малгЬйшаго сомн4шя относительно смысла этой угрозы, она
сама прибавляетъ: „да забудутъ слова мои боги!" Она хочетъ
только напугать Энея и этимъ побудить его остаться. У Вир-
гил1я Дидона въ последнюю минуту молитъ Эритй, чтобы
Эней, ужъ если ему суждено достигнуть Италш, былъ изгнанъ
изъ своего царства, разлученъ съ сыномъ, и чтобы онъ паль
не доживъ до старости; уверенность,, что такъ это и будетъ,
наполняетъ ея сердце радостью. У Овид1я, напротивъ Дидона
боится, какъ бы ея гибель не стала причиной его гибели;
„милый, живи! ужъ лучше пусть такъ я тебя потеряю, лучше
пусть смерти моей будешь виновникомъ ты". Гордость царицы
пропала, осталась простая любящая puella.
Таково различ1е между Дидонами обоихъ поэтовъ; согласно
сказанному выше, оно стоитъ въ связи съ различ1емъ между
обоими направлешями въ развитш мотива разлуки—трагед1ей
съ одной, комед1ей и элепей — съ другой стороны. Дидона
Вирпшя—трагическая героиня, наслгЬд1е Еврипида и трагедш
вообще, Дидона Овид1я — последнее воплощеше той нужной,
мягкой девушки, которую любила аттическая комед1я и по ея
примеру научилась изображать александрШская элеия. Чтобы
въ этомъ не оставалось никакого сомиЗдая, сопоставимъ еще
408
XIV. МОТИВЪ РАЗЛУКИ.
по одному мотиву въ душевной драм^ обйихъ женщинъ; возь-
мемъ для этого мотивъ самый потрясающш, самый захваты-
вающи?— назовемъ его кратко „мотивомъ ребенка".
Мы нарочно взяли нашу тему во всей ея резкости; раз-
лука именно потому и разрушаетъ счастье женщины, что
является развязкой любовной драмы, имевшей въ своемъ осно-
вами полное обладаше. Обладаше же при нормальныхъ усло-
в1яхъ создаетъ возможность роковыхъ посл'Ьдствш; какъ жь
отнесется покидаемая къ этимъ роковымъ посл,£дств1ямъ? Вотъ
тутъ-то различ!е, о которомъ идетъ р^чъ, и выступаетъ во всей
своей яркости: говоря кратко, — женщина-героине мысль о
нихъ облегчаетъ горе разлуки, между т4мъ какъ женщине
обыкновенной разлука при такихъ услов1яхъ кажется вдвойне
тяжелой, преступной, немыслимой. У Вирпшя Дидона говорить
Энею въ своей первой, сравнительно мягкой р4чи:
Еслибъ предъ бЪгствомъ своимъ ты хоть матерью сдЪлалъ Дидону.
Еслибъ малютка-Эней передъ теремомъ нашимъ развился,
Чтобы при видЪ его я тебя, о мой гость, вспоминала
Все-жъ бы не такъ одинокой н жалкой ce6f> я казалась!
Дидон4 Овид1я, напротивъ, именно при мысли о немъ Эней
кажется полнымъ нечестивцемъ, прикосновеше котораго осквер-
няетъ спасенныхъ троянскихъ боговъ:
Думалъ ли ты, что, быть можетъ, ты матерью бросишь Дндону,
Что твой младенедъ, злодЪй, въ т'бл'б трепещетъ моемъ?
Эта—черта решительная; въ ней сказывяется весь характеръ
изображаемаго лица.
Достаточно, однако, сказаннаго для сравнетя и отгЬненгя;
сосредоточимся теперь на ДидонЪ Овид!я, интересной для насъ
во многихъ отношешяхъ. Отъ читателя не ускользнула ея
крайняя нервность, обнаруживающаяся въ ея рйзкихъ пере-
ходахъ отъ одной мысли къ другой, но отъ всбхъ—къ той.
которая влад^етъ ею въ эту минуту, къ мысли: „не уезжай,
дай хоть морю успокоиться". Такъ, думая о жестокости Энея,
она находитъ нев'Ьроятнымъ, чтобы его матерью могла быть
ласковая Венера; н4тъ, его родила безчувственная стих1я,
скалы или море... но произнесенное слово „море" напоми-
ШЕКСПИРЪ.
409
наетъ ей о томъ мор*, по которому корабли Энея улетятъ
вскоре на еЬверъ, и она продолжаетъ:
Или пучина, — подобная той, что вздымается нынЪ.
Реальный Mipx не существуетъ для нея; она видитъ не пред-
меты, а призраки предметовъ, созидаемые ея взволнованной
фантаз1ей. Она не в4ритъ, чтобы Венера была матерью Энея,
но только на минуту,—дальше она уже забыла о своихъ со-
мнЪтяхъ. Оиа не вйритъ, чтобы Эней спасъ боговъ изъ пла-
мени Трои; немного далее — запрещаетъ ему касаться спа-
сенныхъ имъ боговъ—и вслйдъ за тЬмъ обвиняетъ этихъ са-
мыхъ боговъ въ недоброжелательстве къ нему. Ея Эней—то
образецъ благочестля, этимъ самымъ оправдывающш ея любовь
и гр4хъ; то—богоненавистный нечестивецъ. Характерна также
и ея речь—не столько, впрочемъ, для нея самой, сколько для
Овидая. Особенно бросается въ глаза неожиданное и эффектное
соединеше двухъ разнородныхъ понятш: „та же волна унесетъ
оудно—и верность твою"; „тотъ же топоръ разсЬчетъ и канатъ
корабля—и союзъ нашъ"; „дай улечься жестокости волнъ—и
Энея"; „чтобъ успокоилось море — и сердце мое". Сюда же
относится и антитеза, которая въ подлиннике еще ярче и
действительнее, вследств1е неподражаемой краткости латинской
речи: „отъ успеха къ задаче решилъ ты бежать" (facta fugis,
facienda petis); „какъ бы, погибши, тебя не вовлечь въ свою
гибель" (perdita ne perdam timeo noceamve nocenti); „иль ты
ихъ спасъ отъ огня, чтобы въ волнахъ схоронить"? Но въ
анализъ частностей можно не пускаться; каждый съ перваго
взгляда убедится, что наше послаше написано т£нъ блестя-
щимъ, „пуантированнымъ* стилемъ, который былъ любимымъ
стилемъ „аз!анскихъ" учителей Овид1я и его самого и опять
сталъ таковымъ въ ту эпоху, когда писалъ Шекспиръ.
IV.
Изъ трагедш Шекспира одна представляетъ по своей фа-
буле и внешней обстановке поразительное сходство съ пре-
дашемъ о Дидоне—это его „Антоши и Клеопатра". И здесь
14-696
410
Х1У. МОТИВЪ РАЗЛУКИ.
и тамъ героиня — самодержавная царица, могущая наградить
своего избранника не только любовью, но и царствомъ; и
здесь и тамъ этотъ избранникъ — пришелецъ, прибывппй къ
героини во главе своего войска; можно даже сказать, им4я
въ виду происхождеше Дидоны и данное Энею обЬщаше: въ
обоихъ случаяхъ, это—римлянинъ, гостящш у восточной царицы.
Въ обоихъ случаяхъ за чарами любви сл4дуетъ пробуждеше—
у обоихъ героевъ есть задача, зовущая ихъ къ себе, задача
великая и роковая; пребываше у героини является помехой
для выполнешя этой задачи—все чаще, повелительнее слы-
шится голосъ, зовущш героя на подвигъ и, следовательно,
отзывающей его отъ возлюбленной; наконецъ, герой пови-
нуется—часъ разлуки насталъ.
У Шекспира этотъ голосъ воплощенъ вт гонце, принес-
шемъ Аптошю извете о смерти его римской супруги Фуль-
вш и о вызванныхъ ея последними д^йстыями затрудне-
шяхъ, требующихъ его личнаго вмешательства. Для Клео-
патры это—вестникъ отъ Фульвш; она думаетъ, что Фульв1я
зоветъ Антошя обратно, и боится, что эта разлука будетъ
окончательною.
Действительно, основашя для этой боязни есть: никаюя
законный узы не связываютъ съ нею Антошя; стоитъ поли-
тике и Фульвш втянуть его въ свои сети, его, человека уже
немолодого,—и сомнительно, чтобы онъ когда-либо вернулся.
Итакъ, мы имеемъ здесь нашъ мотивъ разлуки во всей его
чистоте. Какъ известно, источникомъ Шекспира для нашей
трагедш былъ вообще Плутархъ; все это признаютъ, но все
въ то же время полагаютъ, что сцена разлуки — его ориги-
нальное твореше. Ничуть не оспаривая этой оригинальности,
я думаю въ то же время, что его образцомъ, — поскольку о
таковомъ можно говорить по отношенш къ поэту съ твор-
ческой силой Шекспира — было сообщенное выше послаше
Овид1я. Въ доказательство позволю себе привести въ точномъ
прозаическомъ переводе сцену, о которой идетъ речь.
Клеопатра посылаетъ за Антошемъ; пока это поручеше
исполняется, ея наперсница Харм1я (Charmion) читаетъ ей
наставлешя о томъ, какъ она должна съ нимъ обращаться:
ШЕКСПИРЪ.
411
— Если ты любишь его отъ души, то ты не избрала правильнаго пути
добиться съ его стороны взаимности.
Клеопатра. Что же я упускаю изъ того, что я по-твоему должна бы
дБдать?
Хармгя. Ты должна бы во всемъ предоставлять ему свободу, ни въ
чемъ ему не перечить.
Клеопатра. Ты учишь, какъ дурочка; это—именно путь, чтобы по-
терять его.
Хармгя. Не слишкомъ сильно его испытывай; прошу тебя, перестань.
Со временемъ мы ненавидимъ то, чего мы часто боимся.
Толкователи Шекспира восхваляютъ тутъ его тонкое пси-
хологическое чутье; быть можетъ, они и правы, но самую
мысль уже предвосхитилъ Овидш въ своей „НаукЬ любви"
(III 579 и ел.):
Легкш успъхъ не надолго любовное пламя ноддержитъ:
Должно отказомъ порой радости чувствъ приправлять...
Сладость намъ приторна; что-жъ, пусть полынный отваръ подкр'л-
нитъ насъ;
В'ьтеръ попутный не разъ утлую залилъ ладью.
Но это мимоходомъ.—Является Антонш.
К лео н at г а. Помоги мнъ уйти, дорогая Харм1я, у меня ноги подка-
шиваются. Долго такъ дбло идти не можетъ, природа не выдержитъ.
Анто hi и. Итакъ, дорогая царица моя—
Клеопатра. Прошу тебя, не приближайся!
Ahtohiu. Что случилось?
Клеопатра. Вижу по этимъ твоимъ глазамъ, что ты приносишь хо-
роппя вбсти. Что говоритъ твоя законная супруга?—„Ты долженъ уйти".
О, если бы она никогда не дозволила тебъ приходить! Пусть она не го-
воритъ, что это я задерживаю тебя здбсь; у меня нбтъ власти надъ
тобою, ты—ея.
А нто hi й. Боги иоистинб знаютъ—
Клеопатра. О, никогда еще царица не была такъ страшно обма-
нута. Впрочемъ, съ самаго начала я доллша была видбть, какъ насажда-
лось предательство.
А нто hi й. Клеопатра--
Клеопатра. Какъ могла я думать, что ты будешь мопмъ и вт>рнымъ,
хотя бы ты своими клятвами потрясъ возевдающихъ на нрестолахъ бо-
говъ,—когда ты уже измбнилъ Фульвш? Что за безум1е—дать себя обо-
льстить этимъ клятвамъ, сочиненнымъ язьткомъ, которыя сами себя нару-
шаютъ во время своего нроизнесешя!
А нто hi й. Моя сладкая царица—
14*
412
XIV. МОТИВЪ РАЗЛУКИ.
Клеопатра, Нбтъ, прошу тебя, не ищн прикрась для своего ухода —
скажи „прощай" и уйдн. Когда ты умолялъ меня, чтобы теб* оставаться,
тогда было время для словъ. Объ уходи и р-вчи не было—вечность была
на нашихъ устахъ и во взор*, роскошь на нашихъ бровяхъ, и ни одна
часть наша не была такъ б"Бдна, чтобы не быть небеснаго происхождешя.
Такъ дЪло обстоитъ и понын* — или ты, величайппй воитель въ Mipf».
превратился въ величайшаго лжеца!
Антояш прерываетъ потокъ ея жалобъ и угрозъ; онъ опи-
сываетъ ей положете Италш, сообщаетъ также извйстле о
смерти Фульвш, давая ей понять, что для нея это—извйстле
радостное. Клеопатра не вЪритъ: „разв-fc Фульв!я можетъ уме-
реть? а Антоши представляетъ ей доказательства; тогда она
мйняетъ тонъ.
Клеопатра. О лживая любовь! Гд*б тЪ священные ф1алы, которые ты
долженъ былъ наполнять слезами скорби? Теперь я вижу, вижу по смерти
Фульвш, какъ ты примешь извете о моей.
Антон1Й. Не упрекай меня бол-ве, будь готова услышать мои рЪшеник
они исполнятся или падутъ согласно твоему совету. Клянусь огнемъ,
оживляющимъ илъ Нила: я ухожу отсюда твоимъ воиномъ, твоимъ слугой,
творю войну и миръ по твоему желанш...
Клеопатра. Харм1я, разстегни мнй поясъ... нвтъ, оставь. Мнй то
дурно, то опять хорошо—такъ и Антоши любитъ.
Антон1й. Дорогая царица, перестань; прими верное доказательство
его любви: она выдержитъ всякое почетное испыташе.
Клеопатра. Такъ мив и Фульв1я говорила. Прошу тебя, отойди въ
сторону, пролей нисколько слезъ по ней; а зат'вмъ простись со мною и
скажи, что эти слезы — дат египетской цариц*. Пожалуйста, разыграй
сцену превосходнаго притворства, п пусть она покажется полнейшею
честностью.
Антонгй. Ты разгорячишь мою кровь; перестань!
Клеопатра. Ты ум-Ьешь и лучше (играть); а впрочемъ, и это недурно.
А нто hi и. Клянусь моимъ мечомъ—
Клеопатра. И щитомъ—вотъ это ужъ лучше, но все еще не самое
лучшее. Посмотри, прошу тебя, Харм1я, какъ этотъ римскШ Геркулесь
все быстрее и быстрее разгоняетъ свой гнввъ!
Ahtohih. Я оставляю тебя, сударыня.
КлеодАТРА. Постой, учтивый сударь, одно слово. Государь мой, мы
должны разстаться... но это не то. Государь мой, мы любили другъ друга...
но это не то. Это ты хорошо знаешь: что то я хотела теб* сказать... о,
мое забвенье—подлинный Антоши, и я совсвмъ забыта.
Ahtohih. Если бы неразум1е не было подданнымъ твоего величе-
ства—я сказалъ бы, что ты—само неразум1е.
ШЕКСПИРЪ.
413
Клеопатра. Тяжелый трудъ носить такое неразуMie такъ близко къ
сердцу, какъ Клеопатра—это... Однако, государь мой, прости меня: вбдь
мое поведете убиваетъ меня, если оно теб* не нравится. Твоя честь зо-
ветъ тебя отсюда—будь же глухъ къ моему неразумно, котораго никто
не жал'ветъ, и да сонутствуютъ тебъ всъ боги. Пусть увънчанная лав-
рами Побъда витаетъ надъ твоимъ мечомъ, и пр1ятный успъхъ покры-
ваетъ твой путь.
Антон1Й. Идемъ. Наша разлука и длится и уб^гаегь такъ, что ты,
оставаясь здесь, все же идешь со мною, а я, уходя отсюда, все же остаюси
съ тобой. Идемъ!
V.
Опредйлеше зависимости бываетъ особенно труднымъ въ
гЬхъ случаяхъ, когда оно касается не поэта-подражателя, а
творца, въ самомъ себ* перерабатывающаго воспринятое имъ
и возсоздающаго его какъ плодъ собственнаго гешя съ полной
печатью своей личности. Поэтому, прежде чймъ говорить о
зависимости Шекспира отъ Овид1я въ приведенной сцен*,
полезно будетъ установить фактъ, что онъ отдавалъ себ4 отчетъ
въ сходстве этой своей четы — т.-е. Антошя и Клеопатры—
съ той, о которой говорится у римскаго поэта. Это признаше
мы находимъ въ 12 сцен* IV д,Ьйств1я, въ предсмертномъ
монологЬ Антошя. „Я иду, моя царица*, — говорить онъ,
обращаясь къ Клеопатр*, которую считаетъ умершей—„жди
меня! Тамъ, гд* души покоятся па цв-Ьтахъ, мы будемъ шество-
вать рука объ руку, и наше радостное шеств1е возбудить уди-
влеше духовъ; Дидону и Энея покинешь ихъ свита, и всЬ по-
спешать къ намъ". А загЬмъ вернемся къ нашей сцен*.
Клеопатра Шекспира по характеру не тождественна съ
Дидоной Овид1я; та была просто любящей женщиной, бол-Ье
всего боящейся потерять Энея, — у Клеопатры любовь къ
Антонш приправлена доброй долей разсчетливости, въ силу
которой она выступаетъ передъ нами ученицей того же Овид1я>
но уже его „науки любви"; Мы знаемъ, что она нарочно вы-
водить Антошя изъ себя, согласно своему уговору съ Хар-
Miefi,—эту часть сцены придется поэтому оставить въ сторон*.
Равнымъ образомъ и р*чь Клеопатры и вообще шекспировскихъ
героевъ и героинь, будучи въ сущности т*мъ же „азханиз-
414
XIV. МОТИВЪ РАЗЛУКИ.
момъ", им*етъ однако одну своеобразную черту, которой у
Овид1я н*тъ; это—ея гиперболичность, сказывающаяся въ обо-
ротахъ въ род*: ^ вечность была на нашихъ устахъ и во
взор*, роскошь — на бровяхъ; ни одна наша часть не была
такъ б*дна, чтобы не быть небеснаго происхождешяи—таше
обороты, обязательно неуклюж1е въ перевод*, тоже не въ дух*
Овид1я. Оставимъ все это въ сторон* и сосредоточимся на
прочемъ.
Об* упрекаютъ своихъ избранниковъ во лживости, и при-
томъ об* безо всякаго права, но это само по себ* вполн*
естественно; посмотримъ, какъ эта мысль проводится въ част-
ности. „По участи Креусы, которой ты изм*нилъ раньше, я
должна была догадаться о томъ, чтй будетъ со мною"—такъ
приблизительно говоритъ Дидона; то же самое, если вместо
Креусы вставить Фульвш, говоритъ Клеопатра. „Такъ ты и
мн* говорилъ", заключаетъ Дидона: „такъ и Фульв1я мн*
говорила", читаемъ мы у Шекспира. „И я поварила измыш-
леннымъ клятвамъ", жалуется Клеопатра; „меня тронули жалшя
р*чиа, упрекаетъ себя Дидона. Нервность, сказывающаяся во
внезапныхъ переходахъ къ господствующей мысли, у об*ихъ
одинаковая. Вспомнимъ Овид1ево... „или пучина, подобная той,
что вздымается нын*"—въ томъ же род* у Шекспира: „мн*
то дурно, то опять хорошо—такъ и Антонш любитъ". Та же
нервность проглядываетъ и въ томъ, какъ об* героини отно-
сятся къ реальному Mipy: об* обращаются съ нимъ одинаково
прихотливо, об* видятъ не предметы, а призраки предметовъ.
Выше я привелъ въ вид* прим*ра различный мн*шя Ди-
доны о спасенныхъ Энеемъ троянскихъ богахъ; прошу сравнить
съ ними отклики Клеопатры на изв*ст1е о смерти Фульв1я:
1) не в*рю твоимъ словамъ; разв* Фульв1я можетъ умереть?
2) Да, она умерла, и ты къ ея смерти равнодушенъ: отсюда
я вижу, какъ ты отнесешься и къ моей смерти! 3) Да, она
умерла и ея-то смерть и огорчаетъ тебя, а вовсе не разлука
со мною, какъ ты хочешь меня ув*рить. Не ст*сняйся, плачь,
а мн* скажи, что ты плачешь по мн*.—Ничего тутъ реаль-
наго н*тъ, кром* чувства горечи, которое въ оправдаше себя
создаетъ картину реальнаго Mipa, изображая его не такимъ.
какимъ онъ есть, а какимъ онъ долженъ бы быть для того,
ШЕКСПИРЪ.
415
чтобы это чувство горечи показалось основательнымъ; въ обоихъ
случаяхъ мы имйемъ проявлеше психической потребности „изба-
влеыя кажимостью" (Erlosung durch den Schsin), въ которой
Нитцше видитъ чудотворную силу, призвавшую къ жизни
трагедю.
Но самоё разительное — это буквальное воспроизведете
одного, очень спещальнаго мотива. Я уже сказалъ, что роль
бога, отзывающаго Энея отъ Дидоны, играетъ у Шекспира
вйстникъ Фульвш. Теперь прошу сравнить одно мйсто изъ
только-что приведенной сцены: „Что говорить твоя законная
супруга?—„Ты долженъ уйти"?—„О, если бы она никогда не
дозволила теб* придти!"
What says the married woman?—-„You may go?"
Would she had never £iven you leave to come!
—съ соответственными словами Дидоны у Овид1я:
.,Богъ MHt уйти повел'влъ".—Ужъ бы лучше прШти не дозволилъ!
„Sed jubet ire deusu — Vellem vetuisset adire!
(Въ подлинник* совпадете еще точнее—лат. vellem, ан-
глШское—would). Тутъ несомненно поэтъ-подражатель—и при-
томъ, думается мнй, вполне сознательно — себя выдалъ. А
при такихъ услов1яхъ можно сказать, что другое м4сто Шек-
спира, нисколько темнее, объясняется при помощи соответ-
ственна™ мйста Овид1я. Что гочетъ сказать Клеопатра сло-
вами: „ долго такъ дйло идти не можетъ — природа не вы-
держитъ?"—
It cannot be thus long, the sides of nature
Will not sustain it.
Скор-Ье всего—то же, что и Дидона, когда она говоритъ:
Долго жестокимъ ко мнт> быть ты не можешь, поверь.
Угроза смертью—зд^сь и тамъ. Мимоходомъ замечу, что дру-
гое мйсто нашего послашя было использовано Шекспиромъ,
въ другой трагедш, появившейся незадолго до нашей; пате-
тичесыя слова Дидоны:
416
Х1У. МОТИВЪ РАЗЛУКИ.
Самъ ты в'бдь знаешь: любовь—вотъ мой единственный гр*хъ...
Quod crimen dices pfaeter amasse meum?
—воспроизведены въ предсмертныхъ словахъ Дездемоны, тамъ,
где она на приказаше Отелло: „подумай о своихъ гр4хахъ!" —
отв'Ьчаетъ: „это—моя любовь къ тебе!"
Think on thy sins—They are loves I bear to you.
Но это не такъ важно; главное мотивъ ребенка. Мы ви-
дели, какъ различно его провели Виргилш и ОвидШ, стоя
одинъ—на героической, другой—на общеженской почве; чего
намъ ожидать отъ Шекспира—ясно, коли онъ, какъ мы тоже
убедились, им-Ьлъ своимъ образцомъ Дидону Овид!я. А впро-
чемъ, прежде ч'Ьмъ ответить на вопросъ, какъ воспользовался
Шекспиръ этимъ мотивомъ, слйдует/ь посмотреть, воспользо-
вался ли онъ имъ вообще; д4ло въ томъ, что толкователи
этого обстоятельства не приметили, и я, допуская его, ввожу
нечто новое въ интерпретащю Шекспира.
VI.
Прежде всего замечу, что было бы довольно странно,
еслибы онъ имъ не воспользовался. Союзъ Антошя и Клео-
патры не остался безъ послйдствШ, и она уже въ его отсут-
CTBie родила ему двоихъ дйтей-близнецовъ, Александра-Солнце
и Клеопатру-Луну. Шекспиръ знаетъ объ этихъ д4тяхъ и го-
ворите о нихъ въ Ш-мъ акте. Итакъ, Клеопатра носила подъ
сердцемъ плодъ своей любви къ Антонш, когда прощалась
съ нимъ, и Шекспиръ, очень заботливо отнесшшся къ хроно-
лопи событлй въ этой трагедш, не могъ не принять этого въ
соображеше. Кстати: объ этой хронологической заботливости
свидетельствуете одна мелкая, но интересная черта, которую
я тоже позволю себе объяснить, такъ какъ она, подобно веЬмъ,
указаннымъ здесь, ускользнула отъ внимашя толкователей. Дбло
происходитъ въ самомъ начал* трагедш (д. I сц. 2); шало-
вливая Харм1я обращается къ прорицателю съ просьбой на-
пророчить ей самую фантастическую судьбу: „дай, чтобы я
ШЕКСПИРЪ.
417
въ одно и то же утро вышла замужъ за трехъ царей и оста-
лась вдовой после ихъ веЬхъ; дай, чтобы я въ нятьдесятъ
л'Ьтъ родила младенца, къ которому Иродъ 1удейсшй поже-
лаетъ пр1йти на поклонеше". Говоритъ это она въ 41 г. до
Р. X.; Клеопатре было тогда немногимъ более 20 л4тъ, есте-
ственно допустить, что Харм1я, которую она сама называетъ
„египетской куколкой", была на нисколько л4тъ моложе ея;
а если такъ, то она родилась немногимъ ранее 50 г. до Р. X.
Въ такомъ случай ясно, кто тотъ младенецъ, къ которому царь
Иродъ 1удейсшй пожелаетъ пршти на поклонеше. Это свое
нам^ренГе Иродъ высказалъ, хотя и притворно, троимъ волх-
вамъ: „егда же обрящете, возвестите ми, яко да и азъ шедъ
поклонюся Ему" (Мате. 2, 8). Волхвы же называются на за-
паде „святыми тремя царями"; отсюда ясно, что это за три
царя, за которыхъ Харм1я желаетъ выйти замужъ въ одно и
то же утро, съ гЬмъ чтобы похоронить ихъ веЬхъ. Итакъ,
ея скромныя желашя сводятся къ тому, чтобы ей быть супру-
гой веЬхъ трехъ царей-волхвовъ и въ то же время богоро-
дицей, да кромй того, какъ видно изъ дальнййшаго, римской
императрицей.
Это место я привелъ не ради одной только хронолоии:
оно интересно и своей темнотой. Его толковаше таково, что
никто, разъ его внимаше на него направлено, ужъ не можетъ
отъ него отказаться; а между тбмъ, фактъ тотъ, что никому
изъ толкователей,—поскольку они по крайней мере мне стали
известны,—это толковаше не пришло въ голову. Отчего Шек-
спиръ выражается такъ темно, догадаться нетрудно: фантазш
Хармш при более ясной формулировки легко могли бы по-
казаться богохульственными. — Такого же рода соображешя
могли на него подействовать и здесь. Скажутъ: въ половой
сфер* Шекспиръ стесняться не привыкъ. Отвечу: и да, и
нЬтъ. Нужно тутъ различать стили, высошй и „подлый*, какъ
его раньше у насъ называли, — не считая посредствующихъ.
Въ „подломъ" стиле у него возможны самыя невозможныя
вещи; въ высокомъ не то, — а наша сцена сплошь написана
въ высокомъ стиле. Особенно стыдливо выражается онъ о томъ
положенш, о которомъ у насъ идетъ речь здесь: тутъ онъ
допускаетъ недомолвки и тропы, не разъ смущавппе его тол-
418
XIV. МОТИВЪ РАЗЛУКИ.
кователей и переводчиковъ, не исключая, какъ мы увидимъ
тотчасъ,и русскихъ. Такъ, въ „Перикле" (д. I сц. 1) мысль:
„когда ея мать была еще тяжела ею*, выражена такъ: „когда
еще (надъ ней) властвовала Люцина" (till Lucina reign'd).
Надобно знать, что Люцина—богиня беременности и родовъ;
не зналъ этого, очевидно, русскШ переводчикъ, передавши}
наше место такъ: „когда еще жива была Люцина".
Итакъ, мы знаемъ, въ какомъ положены находилась Клео-
патра, прощаясь съ Антошемъ, и съ трудомъ, поэтому, повй-
римъ, чтобы такой тоншй знатокъ человеческой и спещально
женской природы, какъ Шекспиръ, не воспользовался этимъ
мотивомъ именно теперь, когда Клеопатра напрягаетъ все свои
силы, чтобы сохранить свою власть надъ своимъ возлюбленнымъ;
но мы знаемъ также, что открытаго признашя мы ожидать не
должны. А теперь вернемся къ нашей сцен*. Клеопатра сама
посылала за Антошемъ; все же, когда онъ является, она хочетъ
уйти, ей дурно, она боится, что ея природа этого не выдер-
житъ. Она зоветъ наперсницу: „разстегни меня... впрочемъ
нйтъ, оставь. Мне то дурно, то опять хорошо". Она выводить
Антошя изъ себя своими несправедливыми упреками и насмеш-
ками; когда онъ хочетъ уйти, она его останавливаетъ: „учти-
вый сударь, одно слово". Теперь мы подготовлены—конечно,
не непременно къ тому, о чемъ я здесь говорю, но во вся-
комъ случае къ чему-нибудь решительному; въ чемъ же со-
стоитъ то „одно слово", изъ-за котораго Клеопатра остановила
Антошя? Послушаемъ ее: „Государьмой, мы должны разстаться...
но это не то; государь мой, мы любили другъ друга... но это не
то; это ты хорошо знаешь: что-то я хотела тебе сказать... О,
мое забвеше—подлинный Антоши; и я совсЬмъ забыта".
Courteous lord, one word.
Sir, you and I must part,—but that's not it;
Sir, you and I have loved—but there's not it;
That you know well: something it is I would -
O, my oblivion is a very Antony
And I am all forgotten.
Что это значитъ? Переводчики, конечно, переводятъ эти
слова такъ или иначе, благо отъ нихъ никто объяснешй не
требуетъ; но толкователи смущены. Особенно всехъ озадачила
ШЕКСПИРЪ.
419
фраза: „о мое забвенье — подлинный Антонш!" какъ явно
безсмысленная. Кто считаетъ слово „забвенье" опиской вместо
„память",—каковое слово и предлагается вставить въ текстъ;
друие воздерживаются отъ измйнешй, но требуютъ, чтобы
слово „забвенье" понимали бъ смысл* „память" — „моя память
такъ же неположительна, какъ и самъ Антоши, оттого-то я
и забываю все" 1). Нечего говорить, что это —натяжка; но
что же мы отъ нея выигрываемъ? Въ чемъ же заключается
то „одно слово", которое Клеопатра намеревалась сказать
Антонш? „Да она его забыла", — объясняюсь толкователи.
Н^тъ, воля ваша: дразнить слушателя или читателя тайной,
которая такъ и остается до конца подъ покровомъ „молчашя"—
это продуктъ самой современной декадентщины; съ драматур-
гической техникой Шекспира этотъ пр1емъ несогласуемъ. Я
полагаю, что если Клеопатра задержала Антошя для „одного
слова", то она ему это слово и сказала; а если толкователи
его намъ указать не могутъ, то это значитъ, что они ея не
поняли. Клеопатра, конечно, ничего не забыла, но она притво-
ряется, что забыла; а то, что она будто бы забыла—это тотъ
плодъ ея любви къ Антонш, тотъ маленькш Антоши, котораго
она чувствуеть подъ сердцемъ,—оттого-то она и говоритъ: „о,
мое забвенье—подлинный Антонш!" Такъ видь и ВиргЕшева
Дидона говоритъ про свою надежду: „еслибъ малютка-Эней
(parvus Aeneas) передъ теремомъ нашимъ развился!" — А
впрочемъ, намекъ былъ действительно мало вразумителенъ;
Антоши самъ его не понялъ, слова подруги ему кажутся
вздорными; онъ даеть ей это понять изысканнымъ оборотомъ
въ духи тогдашняго драгоценна™ стиля: „если бы неразум1е
не было подданнымъ твоего величества (которымъ ты, стало
быть, распоряжаешься по своему усмотрЬшю), я сказалъ бы
что ты — само неразум1е".
*) Действительно, некоторые толкователи, и въ томъ числ-в Дел1усъ,
полагаютъ, что 1 am all forgotten имт,етъ здЪсь не страдательный, а дей-
ствительный смыслъ (to be forgotten — vergessen haben). Для нашего во-
проса этотъ сноръ не им^е/гъ значешя; все лее я считаю бол^е естествен-
нымъ обычное объясеше: „я, вотъ, забыла, да и сама забыта". Это—анти-
теза въ родЪ вытпеприведенныхъ Овидтевыхъ; perdita ne perdam, timeo.
noceamve nocenti.
420
XIV. МОТИВЪ РАЗЛУКИ.
But that your royalty
Holds idleness your subject, I should take you
For idleness itself.
Другими словами: „я счелъ бы тебя неразумной, если бы
не зналъ наверное, что ты только притворяешься таковой".—
Клеопатра съ горечью подхватываетъ слово „неразум1е" и от-
вечаете „Тяжелый трудъ носить такое неразум1е такъ близко
къ-сердцу, какъ Клеопатра — этои.
Т is sweating* labour
То bear such idleness se near the heart.
As Cleopatra this.
Этотъ намекъ уже ясенъ — все равно, подчеркнула ли его
Клеопатра выразительнымъ движешемъ, или нить. Антоши
понялъ, чтб у Клеопатры дремлетъ „такъ близко къ сердцу",
и Клеопатра видитъ, что онъ это понялъ. Теперь она мёняетъ
тонъ: она его смело отпускаетъ и благодловляетъ на бой, зная,
что никашя заботы уже не вырвутъ изъ его сердца того жала,
которое она въ немъ оставила. И Антоши, прощаясь съ нею,
даетъ ей понять, что онъ ее понялъ; подделываясь подъ ея
двусмысленную речь, онъ говоритъ ей: „даже уходя отсюда,
я (въ лице того „подлиннаго Антошя") все же остаюсь съ
тобой"—и загЬмъ уходитъ. Таково то „одно слово", которое
Клеопатра желала сказать Антонш.
VII.
Толкователь-филологъ, при объяснеши поэтическихъ произ-
ведены, подвергается постоянной опасности, что его ученость,
методъ и проч1я оруд1я его интерпретащи окажутся несоизме-
римыми величинами въ сравненш съ той силой, которая со-
здала означенныя произведешя—съ таинственной силой поэти-
ческаго творчества. Съ этой опасностью долженъ былъ счи-
таться и я, предлагая новое объяснеше Шекспировой сцены
разлуки. Тбмъ успокоительнее для меня сознаше, что въ этомъ
объясненш я схожусь съ первостепеннымъ поэтомъ; действи-
тельно, чего не понялъ ни одинъ изъ толкователей Шекспира,
пушкинъ.
421
то сразу уловилъ, руководясь однимъ своимъ поэтическимъ
чутьемъ, нашъ Пушкинъ.
Конечно, не будучи спещалистомъ въ касающихся Пуш-
кина вопросахъ, я не могу сказать, когда и какъ онъ ознако-
мился съ „Антошемъ и Клеопатрой" Шекспира; быть можетъ,
на это им-Ьются и опред*ленныя указашя. Пусть ихъ приводятъ
друпе, — для насъ довольно того несомнйннаго факта, что
авторъ „Египетскихъ ночей" не могъ не знать Клеопатры
того поэта, драматической техники котораго онъ подражалъ
въ своемъ „БорисЬ Годунове,—того поэта, драму котораго,
сравнительно посредственную, онъ обработалъ въ своемъ
„Анджело". Принимая это знакомство за неподлежапцй со-
мн-Ьтю фактъ, я прямо перехожу къ пушкинской обработке
нашего мотива разлуки.
Эта обработка—первая сцена „Русалки". Не стану напо-
минать ея содержашя и хода; перехожу прямо къ тому м4сту,
въ которомъ Пушкинъ, какъ мн*Ь думается, явно подражалъ
Шекспиру. А для этого позволю себй еще разъ привести т4
слова Шекспира, которыя были его образцомъ.
А нто hi ft. Я оставляю тебя, сударыня.
Клеопатра. Учтивый сударь, одно слово. Государь мой, мы должны
разстаться... но это не то, Государь мой, мы любили другъ друга... но это
не то... Это ты хорошо знаешь, что-то я хотела тебЪ сказать... о, мор
забвенье—подлинный АнтонШ.
Съ этими словами прошу сравнить следующее м'Ьсто изъ
„Русалки".
К низ ь.
Прощай!
Она.
Постой, теб* сказать должна я —
Не помню, что.
Князь.
Припомни.
Она.
Для тебя
Я все готова... Нвтъ, не то... Постой...
Нельзя, чтобы навЪки, въ самомъ д'вл*,
422
XIV. МОТИВЪ РАЗЛУКИ.
Меня ты могъ покинуть... Все не то...
Да, вспомнила: сегодня у меня
Ребенокъ твой подъ сердцемъ шевельнулся.
Прибавить къ этому я ничего не имйю; дйло такъ ясно,
что всяшя объяснешя его бы только затемнили. А если мы
правы, то возстановлена почти двацативйковая цйпь, соеди-
няющая Овид1я съ Шекспиромъ и Шекспира съ Пушкинымъ
въ обработке одного и того же мотива— „мотива разлуки",
какъ мы его назвали.—Конечно, эти три примера далеко не
единственны; мотивъ нашъ такъ благодаренъ, что всякая по-
33ifl, особенно романтическая и сентиментальная, его такъ или
иначе къ себй прюбщила. Но мы и не задавались ц-Ьлыо про-
следить его на всемъ протяженш его развитая; наша задача
исполнена съ возстановлешемъ означенной идеальной ц^пи,
соединяющей три великихъ имени всем1рной литературы.
ГЕИДЕЛЬБЕРГЪ.
(1900).
I.
Темная ночь. Многотысячная толпа высыпала на правый
берегъ Неккара и тиснится подъ его каштанами, наполняя
собою всю длинную набережную по об4 стороны Стараго мо-
ста; веб напряженно смотрятъ на противоположный берегъ
рйки. Тутъ внизу горятъ огни города, ютящагося на узкой
полос* между рекой и поднож1емъ горъ; вверху — мир!ады
зв'Ьздъ, заливающихъ своимъ свйтомъ глубокую синеву лйтияго
неба; вся средина—если не считать немногихъ оевйщенныхъ
пунктовъ — образуетъ одну сплошную, темную ст£ну. Эта
стйна—возвышающаяся надъ городомъ ц4пъ горъ, и въ ней
привычный взглядъ обывателей уже нам-Ьтилъ то мйсто, ко-
торое будетъ центромъ всеобщаго внимашя. „Вы не такъ
стали, зд'Ьсь вамъ дерево будетъ мешать; лучше отойдите на
несколько шаговъ и смотрите вотъ туда, налево отъ моста.
Видите это темное пятно, вотъ подъ тЬмъ огонькомъ? Это и
есть Schlossberg".
Но собъгие заставляете себя ждать, внимаше отвлекается
р*кой и т4мъ, чтб на ней происходитъ. Она вся кишитъ яли-
ками всевозможныхъ формъ и размЪровъ; ярко освещенные
белыми ламшонами, они снуютъ взадъ и впередъ по рйкб, не
безъ труда преодолевая ея быстрое, стремительное течете.
Впрочемъ, ни усвлгё гребцовъ, ни даже ихъ самихъ не видно:
424
XIV. ГЕЙДЕЛЬБЕРГЪ.
передъ нами только рой б4лыхъ огней, со всЬхъ сторонъ
окружающихъ свою матку—большую барку, тоже увешанную
лампюнами. На ней играетъ музыка, раздается смйхъ и шум-
ный говоръ, поются п4сни—знакомыя веселыя п^сни: „О alte
Burschenherrlichkeit", „Stosst an! Heidelberg lebe!", „Gau-
deamus. Нйтъ сомнйтя, это—гейдельбергсше студенты спра-
вляютъ свою венещанскую ночь въ ожиданш обйщаннаго со-
бьшя на Замковой гор*. При свйтЬ ламшоновъ мелькаютъ
ихъ б'Ьлыя фуражки, развевается ихъ бйло-зелено-черное знамя;
это—„саксоборуссы", самая значительная корпоращя въ сто-
лице „веселаго Палатината".
II.
Но вотъ раздался пушечный выстр4лъ. Мгновенно воца-
ряется глубокая тишина; умолкла музыка; умолкъ говоръ, ни-
чего но слышно, кром4 течешя Неккара, сердито бурлящаго
подъ каменными сводами Стараго моста. И вдругъ то темное
пятно, на которое намъ велено было смотреть, озаряется ба-
гровымъ свЪтомъ. Передъ нами вырисовывается точно красный
призракъ среди черной ночи, вся величавая развалина замка
съ его полуразрушенными башнями и узорчатыми фронтонами.
Различаемъ все до мельчайшихъ подробностей, даже плющъ,
обвиваюпцй окйа дворца пфальцграфа Фридриха, даже кустар-
ники, выроспие изъ разсгЬлинъ „восьмиугольной башни".
Въ то же время оживилась и б4лая барка на НеккарЪ:
грянула музыка, и—подхваченная сотней молодыхъ голосовъ—
раздалась любимая пйсня гейдельбергскихъ студентовъ, п^свя
въ честь ихъ прекрасной и приветливой alma mater:
Alt Heidelberg, du feine,
Du Stadt an Ehren reich,
Am Neckar und am Rheine
Ivein andre kommt dir gleich
И мы стоимъ, среди многотысячной толпы, на берегу этого
самаго Неккара и внимаемъ сливающимся съ его журчашемъ
торжественнымъ и веселымъ аккордамъ студенческой п^сни;
ГЕЙДЕЛЬБЕРГЪ.
425
въ листве каштана шумнтъ ночной в4теръ, принося намъ ду-
шистую прохладу съ лйсистыхъ высотъ Святой горы; а тамъ,
передъ нами, высоко надъ рекой, высоко надъ городомъ го-
ритъ и дымится въ багровомъ ciflmn старинный замокъ, точно
повисппй въ воздухе миражъ, точно пылающая Вальгалла изъ
„Гибели боговъ".
III.
„Это", скажутъ, „игра и более ничего; праздная забава
безо всякаго д^льнаго, серьезнаго содержашя".
Разумеется. И разумеется, не ради забавы гостилъ я около
месяца въ Гейдельберг*. Меня .привлекала своими сокрови-
щами библютека гейдельбергскаго университета, знаменитая
Palatina, столь же часто опустошаемая, какъ и ея собратъ на
Замковой гор*, и все же, подобно ему, неисчерпаемо богатая
и поучительная. Работы предстояло не мало, время было раз-
считано въ обрйзъ; но, какъ ни старался я использовать каж-
дый часъ—„забава" преследовала меня повсюду. Разъ выхожу
я после закрьшя библютеки на улицу, вижу—на всей Haupt-
strasse толпится народъ. Очевидно, кого-то ждутъ; но кого?—
императора? великаго герцога? шаха персидскаго? — Нетъ:
те же „саксоборуссы" празднуютъ какую-то свою годовщину.
И действительно: бело-зелено-черные флаги свешиваются во
множестве съ фасадовъ домовъ наравне съ желто-красными—
баденскими и черно-бело-красными—имперскими. Вскоре на-
чинается торжественный выездъ: впереди группа студентовъ
верхами въ своихъ историческихъ костюмахъ, среди нихъ зна-
меносецъ—красивый, статный юноша; далее—десятка два му-
зыкантовъ, наряженныхъ трубачами XVIII века; тоже вер-
хами; затемъ — нескончаемая вереница колясокъ, въ каждой
по три человека: одинъ изъ числа хозяевъ и двое почетныхъ
гостей, либо изъ своихъ бывшихъ членовъ, либо изъ предста-
вителей другихъ корпоращй. Особенно милое зрелище пред-
ставляли коляски съ этими последними: две пунцовыя фу-
ражки и одна белая, две зеленыя и одна белая, две желтыя
и одна белая и т. д. Не отсутствовали и корпоращонные
псы (Corpshiinde), чинно сидевпие въ своей коляске подъ
426
XIV. ГЕЙДЕЛЬБЕРГЪ.
присмотромъ браваго „фукса". Само собою разумеется, что
все это отправлялось за городъ въ одну изъ многочисленных!,
пригородныхъ кнейпъ, и что вечеръ будетъ проведенъ до-
вольно шумно; а зат4мъ — чрезъ день или два вы встретите
тЬ же б4лыя, зеленыя, желтыя фуражки на университетском'!»
двор* входящими и выходящими черезъ узк1я двери старии-
наго, мрачнаго университетскаго здашя. И наполненныя ау-
диторы, частые экзамены и „промощи", усердныя зас-Ьдашя
студенческихъ ученыхъ обществъ докажутъ вамъ, что универ-
ситетская молодежь такъ же хорошо учится, какъ и веселится,
что, несмотря на все, первую роль играетъ зд4сь д4ло, а но
забава.
IV.
Забава, дйло... Поживите съ неделю въ Гейдельберг*, и
вы усумнитесь въ правильности этого разграничешя. Забава
перестаетъ быть забавой тамъ, гдй она окружаетъ весь бытъ
человека своей живительной, бодрящей атмосферой; тутъ она
является радостью, является красотой. Есть много городовъ
праздной красоты — Ницца, Неаполь, Ялта; Гейдельбергъ я
назвалъ бы городомъ красоты трудящейся. Зд4сь человйкъ
вкушаетъ красоту между д4ломъ, въ т4 необходимыя паузы,
которыя обусловливаются разстояшемъ, временемъ дня или
утомлешемъ. Вы призадумались надъ книгой — вашъ взоръ
скользитъ поверхъ густой листвы каштановъ, упирается въ
зеленую ст4ну Святой горы, вы ясно различаете дорожку, ве-
дущую на ея вершину, такъ называемый Philosophenweg. Что
это были за философы, давпие имя этой восхитительной дорожкЬ?
Этого мнй въ ГейдельбергЬ сказать не сумели, но ясно одно;
пессимистами они быть не могли. Наступилъ полдень, пора
домой обедать... я допускаю, что вы ради л'Ьтняго времени
поселились за городомъ, скажемъ, у такъ называемаго „Вол-
чьяго родника" (Wolfsbrunnen), въ прохладномъ ущелкЬ К0-
nigstubl'a надъ Неккаромъ. Оставивъ библютеку, вы уже че~
резъ нисколько мипутъ очутились въ лесной глуши, подъ зе-
леными сводами буковъ, осЬняющихъ горную тропинку Wolfs -
brunnenweg. Вы идете дальше, вдыхая душистую лесную
ГЕЙДЕЛЬБЕРГЪ.
427
прохладу, а слива то и дйло открываются виды на долину
Неккара и на Оденвальдъ. Вотъ Святая гора съ уединенной
церковкой на ея вершине, вотъ, несколько ниже, живописный
монастырь Нейбургъ съ его белыми стенами, эффектно вы-
деляющимися на зеленомъ фонгЬ горы, вотъ подальше, точно
па ладони, вся романтическая долина Mausbachtal съ ея по-
лями и хуторами, а еще дальше — необозримое море лйси-
стыхъ высотъ, прославленный въ немецкой cari „Л^съ Одина"
(Odenwald). Быстро проходитъ время, вскоре вы дома, подъ
раскидистыми липами „Волчьяго родника", вамъ приносятъ
об4дъ—вкусный, сытный, дешевый — приносятъ кружку про-
хладнаго пфальцскаго вина. По воскресеньямъ зд*Ьсь довольно
шумно, но въ будни никто васъ не тревожитъ, только птицы
съ сосЬднихъ деревьевъ слетаются подбирать крохи съ вашего
стола... Не воробьи, какъ у насъ, а настояпця л4сныя пташки:
зяблики, овсянки, горихвостки. Эта доверчивость им'Ьетъ свою
особую причину: въ ГейдельбергЬ есть „общество охраны
птицъ", а „Волчш родникъ" —одна изъ учрежденныхъ имъ
Futterstellen. И вотъ, благодарные питомцы и съ своей сто-
роны содМствуютъ распространен^ радости и красоты, услаж-
дая прелестью своего легкаго существовашя полуденный от-
дыхъ гостя, наравне съ горнымъ в'Ьтромъ, шумящимъ въ ли-
стве вЪковыхъ липъ, наравне съ журчашемъ родника, сте-
кающаго изъ пасти бронзоваго волка въ каменный бассейнъ.
У.
Кстати объ этомъ родники: „Волчьимъ" опъ названъ не
спроста. Вдумчивая и поэтическая Грещя создала множество
миеовъ ради выяснешя „причины" какого-нибудь обряда, обы-
чая, назвашя и т. д.; так1е „причинныеи миоы у спещали-
стовъ называются „экологическими". Нашъ ВолчШ родникъ
тоже им'Ьетъ свой этюлогическш миоъ, и при томъ довольно
оригинальный. Разсказываютъ, что въ былыя времена, когда
замка еще не было, на позднейшей Замковой гори жила пре-
красная чародейка 1етта. Своими чарами она подчинила себ4
всЬхъ дикихъ звЬрей Оденвальда; но они не могли охранить
428
XIV. ГЕЙДЕЛЬБЕРГЪ.
ее отъ более могущественныхъ чаръ любви. Она назначила
своему милому свидаше у родника въ дикомъ ущелье своей
горы; спалъ волшебный плащъ съ плечъ девы, отошла отъ
нея ея чудодейственная сила. Вдругъ огромный волкъ выбе-
жалъ изъ лесной чащи; юноша спасся б4гствомъ, 1етта же,
не зная объ исчезновеши своей силы, осталась на месте и
была растерзана зв'Ьремъ. И вотъ, на память объ этомъ
событш родникъ и поныне называется „Волчьимъ".
Я привелъ это предате скорее какъ образчикъ: вся атмо-
сфера Гейдельберга насыщена, если можно такъ выразиться,
элементомъ саги — и въ этомъ, на мой взглядъ, состоитъ
значительная- часть прелести этого единственнаго въ своемъ
роде города. Недаромъ онъ расположенъ на древней, истори-
ческой почв*—тамъ, где сооруженная римлянами дорога, со-
единявшая Аргенторатъ (Страсбургъ) съ Могунщакомъ (Майн-
цомъ), пересекала Неккаръ. Соприкосновеше съ римской куль-
турой повело, такъ сказать, къ кристаллизащи саги. Такъ окру-
жаюнця Гейдельбергъ л-Ьсистыя горы стали „лЬсомъ Одина",
театромъ собьтй, прославленныхъ въ древнегерманскомъ эпосе
о Нибелунгахъ: здесь былъ убитъ Зигфридъ, намеченный
рокомъ спаситель царства Одина и его боговъ; здесь стоялъ
замокъ короля Гунтера и прекрасной Кримгильды. Что же
касается самого Одина, то онъ, при всемъ томъ, не погибъ.
Будучи вынужденъ отступить передъ христнствомъ, онъ
скрылся въ своемъ лесу, гд'Ь живетъ и поныне подъ именемъ
„дикаго охотника". Когда, весною, южный вйтеръ, спустив-
шись съ альшйскихъ ледниковъ, бушуетъ на высотахъ Оден-
вальда, срывая деревья и запружая горные потоки, — это
„диый охотникъ" гарцуетъ на черномъ кони во глав* своей
верной дружины.
VI.
Со своимъ богатствомъ природныхъ и культурныхъ кра-
сотъ, со своимъ волшебнымъ покровомъ преданы, сотканныхъ
HCTopiefi и сагой, со своей наукой и—своимъ виномъ, Гейдель-
бергъ издавна просился подъ перо поэта; онъ нашелъ его
въ лице не такъ давно скончавшагося I. Б. Шеффеля. Имя
ГЕЙДЕЛЬБЕРГЪ.
429
Шеффеля почти неизвестно вн* Германш, и читатель будетъ,
вероятно, не мало удивленъ, узнавъ, что ему не только поста-
вленъ памятникъ въ ГейдельбергЬ (кому ихъ не ставятъ!), но
что существуетъ общество, въ честь его издающее посвящен-
ный культу его поэзш ежегодникъ, и что его имя произно-
сится многими съ такимъ же благоговйшемъ — если не съ
бблыпимъ—какъ и имя Гёте. Причина этой различной оценки
заключается въ томъ, что Шеффель — спещально нймещий
поэтъ; юморъ, составляюпцй главную прелесть его стихотво-
ренш, непонятенъ большинству иностранцевъ, даже свободно
влад'Ьющихъ етбмецкимъ языкомъ. Онъ замйчателенъ не столько
объемомъ, сколько силой своего таланта; избравъ себй довольно
узкую и даже, если хотите, не особенно возвышенную область,
онъ воздйлалъ ее такъ оригинально и мило, какъ никто до него.
НЬтъ сомнЬшя, что изо всЬхъ чертъ, составляющихъ физюномш
Гейдельберга, первую роль у Шеффеля играетъ та, которой
я въ начал* этого отрывка отвелъ последнее мйсто — вино:
съ вполп^ сознательнымъ, а потому и обезоруживающимъ кри-
тика юморомъ, онъ и исторш, и миоолопю, и геолоию и
юриспруденщю и всю вообще природу и культуру преломляетъ
въ кружки хорошаго пфальцскаго вина. Не избёгъ общей участи
и грозный владыка Оденвальда. Уже въ народныхъ пов^яхъ
„дшнй охотникъ" отождествлялся то съ гЬмъ, то съ другимъ
великимъ грЪпшикомъ, осужденнымъ поел* смерти на вечное
скиташе; Шеффель его восп^лъ какъ безпокойнаго рыцаря
фонъ-Роденштейна, некогда владельца трехъ деревень въ
Оденвалъд'Ь. Дв'Ь изъ нихъ онъ благополучно пропилъ, третьей
не успйлъ; умирая, онъ завйщаетъ свою жажду „господамъ
студентамъ". Но сознаше недовершеннаго д4ла не даетъ ему
покоя и въ могил4, и вотъ онъ разъйзжаетъ по ночамъ со
своимъ отрядомъ, опустошая попадаклщеся на его пути винные
погреба. Иною смертью почилъ его счастливый соревнователь,
карликъ Перкео... а впрочемъ, для выяснешя этой личности
требуется маленькое отступлеше. Д4ло въ томъ, что въ гей-
дельбергскомъ замк-fe хранится поныне, если позволительно
такъ выразиться, „царь-бочка", воздвигнутая во времена оны
какимъ-то безпутнымъ пфальцграфомъ, конкретный символъ
„веселаго Палатината" (frohlich Pfalz); тутъ же стоитъ и
430
XIV. ГЕЙДЕЛЬБЕРГЪ.
деревянное изображеше придворнаго шута, карлика Перкео,
съ бокаломъ вина въ рукахъ. Фантазш поэта было предоста-
влено привести эти два предмета въ драматическую связь между
собой; вышло вотъ чтЬ. Перкео былъ издавна поклонникомъ
извйстнаго принципа in vino Veritas; когда же исполинская
бочка была наполнена виномъ, то его призваше, какъ иска-
теля истины, стало для него вполне яснымъ: онъ задался
ц4лью выпить ее до дна. Пятнадцать л-Ьтъ трудился онъ, но
и» конц'Ь концовъ настоялъ на своемъ: бочка была осушена,
и онъ умеръ въ гордомъ сознанш, что онъ, будучи малъ, какъ
Давидъ, сподобился сразить громаднаго Г<шаеа—жажду.
VII.
„Забава!—скажутъ опять:—„праздная забава!"—Забава,
да; но не праздная. Посмотрите, какимъ почетомъ пользуется
память Шеффеля въ ГейдельбергЬ. О памятники въ честь его
уже было упомянуто: онъ стоитъ на террасЬ замковаго парка
и изображаетъ поэта какъ странника, въ ботфортахъ и съ
сумкой черезъ плечо, согласно его девизу: nicht rasten und
nicht rosten. Но этотъ памятникъ не бол^е, какъ ключевой
камень въ тр!умфальной арк-Ь его славы. Не очень важно и
то, что дв4 самыя пос/Ьщаемыя въ ГейдельбергЬ кнейпы на-
званы, одна—zum Rodensteiner, другая—zum Perkeo, а третья
(гд'Ь, якобы, тоже подвизался неисправимый оденвальдсшй
кутила) въ честь самого поэта именуется Scheffelhaus. Важно
то, что каждый н'Ьмецкш студентъ знаетъ наизусть всЬ его
лучппя стихотворешя; эффектно положенныя на музыку, они
вошли въ составъ всЬхъ коммершбуховъ и поются на всЬхъ
попойкахъ наравне съ самыми популярными изъ прежнихъ.
Что же касается той пЬсни въ честь Гейдельберга, первая
строфа которой выписана выше—я забылъ сказать, что и она
сочинена Шеффелемъ — то она преподносится вамъ въ Гей-
дельбергЪ на каждомъ шагу: ее играютъ окрестры, ее поютъ
студенты, ее насвистываютъ уличные мальчишки, ее печатаютъ,
выр^зають, малюютъ чуть ли не на всЬхъ гейдельбергскихъ
ГЕЙДЕЛЬБЕРГЪ.
431
сувенирахъ—если не всю, то хоть первую строфу или первый
стихъ. Таково взаимоотношете между городомъ и его поэтомъ.
Основательна ли эта популярность?
Объ этомъ думаютъ различно, и, конечно, не современни-
камъ произнести окончательное суждеше. Все же мы, полагаю
я, не слишкомъ удалимся отъ правды, предлагая следующее
piiueHie.
Шеффель прежде всего—поэтъ студентовъ. Они его самые
горяч1е поклонники; за ними—тй, которые и въ дальнейшей
жизни сохранили свое молодое, студенческое сердце, или, по
крайней м-Ьр-Ь (что, быть можетъ, еще лучше) способность
воскрешать его въ данномъ случае, при данной обстановки.
А время студенчества (я знаю, что даю идеальное опредЪ-
леше) это — время труда, окрыляемаго радостью и красотой.
Трудъ, радость и красота — это и есть то здоровое, мощное
трехзвуч1е, которое одинаково гармонируетъ и со студенче-
ствомъ, и съ его любимымъ городомъ, и съ его любимымъ
поэтомъ.
Когда-нибудь, быть можетъ, психолопя разъяснитъ намъ
значеше этого трехзвуч1я для личной жизни человека; за нею
поплетется и гипена, а тамъ, Богъ дастъ, и политическая
эконсм1я раздвинетъ свои не въ миру узшя рамки и признаетъ
имя и значеше экономическихъ силъ за гЪми невесомыми,
которыя, по ея формуле, не должны имйть вл1яшя на судьбу
народовъ, и тймъ не мен-fee, проклятыя, имйготъ его на каж-
домъ шагу. Пока же приходится ограничиваться предполо-
жешями.
И вотъ я предполагаю, что Гейдельбергъ въ силу всЬхъ
гЬхъ услов1й, о которыхъ рЬчь была выше, и которыя могли
показаться маловажными „серьезному" читателю, долженъ быть
цризнанъ однимъ изъ величайшихъ благодетелей Германш —
говорю „Германш", такъ какъ, увы, только о ней и прихо-
дится говорить. Полагаю, что учащемуся въ ГейдельбергЬ
студенту легче, ч4мъ какому бы то ни было другому, застра-
ховать себя отъ гибельныхъ вл1янш дальнейшей, посвященной
одному лишь „д^лу" жизни—отъ пошлаго самодовольства, отъ
завистливой хандры, отъ склонности къ отрицанш и нытью.
Недаромъ онъ въ течете мйсяцевъ между дйломъ вдыхалъ
432
ХУ. ГЕЙДЕЛЬБЕРГЪ.
всЬми порами радость и красоту; придетъ критическая ми-
нута — воскреснетъ образъ Замковой горы, пов-Ьетъ душистой
прохладой съ Волчьяго родника, проснется веселый напЪвъ
гейдельбергской п4сни — и его сердце, вместо стона, отклик-
нется тЬмъ мощнымъ, торжественнымъ трехзву*пемъ, зовущимъ
къ бодрости и д^лу.
Вотъ чему насъ 'учитъ Гейдельбергъ.
ЗЕМЛЯ И ВОИНА.
(1915).
Изъ глубокой древности намъ сохранилось замечательное
по своей прозорливости свидетельство о причинахъ, вызвавшихъ
самую знаменитую и кровопролитную изъ „доисторическихъ"
войнъ—троянскую. Мы находимъ его не у Гомера и вообще
ни въ одномъ изъ уцМ&вшихъ сочиненш; это—отрывокъ изъ
потеряннаго эпоса, возникшаго въ VII вйкЬ среди греческихъ
колонистовъ острова Кипра и носившаго поэтому его имя —
„Кипрш". Вотъ этотъ отрывокъ:
Въ оные дни тьмы смертныхъ, толпясь по великому т^лу
Широкогрудой Земли, изнуряли праматери силу.
Видя мученья ея, пожалЪлъ ее Зевсъ; пор'вшидъ онъ
Въ разумЪ крЪпкомъ своемъ облегчить всекормилицы ношу,
Пламень великой войны ил1онской въ народахъ разжегши,
Дабы обузу расхитила смерть. И у ст'внъ Илкша
Племя героевъ погибло—свершилася Зевсова воля.
Въ частности дйло описывалось такъ:
Сама Земля жаловалась владык-Ь вселенной на все возра-
стающую тяжесть своей человеческой ноши. Зевсъ совещается
со своей сопрестольницей вемидой о томъ, какъ ему испол-
нить справедливое требоваше праматери: истребить ли ему
огнемъ перуна досаждаюпцй ей излишекъ населешя, или на-
слать на него новый потопъ. Но его сомнйтя разр-Ьшаетъ
непрошенный гость олимшйскаго совета, Мефистофель антич-
434
XVI. ЗЕМЛЯ И ВОЙНА.
ной релиии—Момъ (Momos), духъ хулы и отрицашя. Къ чему
nac^iie? Развй у челокйа есть другой, болйе яростный и ги-
бельный врагъ, кром4—человека? Пусть же Зевсъ сд-Ьлаетъ
прекраснейшую изъ смертныхъ женъ, Леду, матерью еще болЬе
прекрасной дочери, носительницы божественной красоты среди
людей; пусть онъ загбмъ наградить доблестнййшаго изъ смерт-
ныхъ витязей, Пелея, любовью богини ветиды и сд'Ьлаетъ его
отцомъ еще бол4е доблестнаго сына. Елена и Ахиллъ, сверх-
человеческая красота и сверхчеловеческая доблесть, сами со-
бой сдЬлаютъ свое дЬло; разгорится распря въ долине Ска-
мандра—
и у стЪнъ Илшна
Племя героевъ погибнетъ: свершится Зевесова воля.
*
Счастливые люди жили тогда. Для нихъ отвлеченная истина
сама собой облекалась въ наглядный, прекрасный символъ,
нагая ncTopifl выступала нарядной притчей, еще раньше под-
купающей нашъ взоръ, чймъ ее усиЬетъ одобрить нагаъ ра-
зумъ. И несчастное племя живетъ теперь. Правда, оно гор-
дится своимъ стремлетемъ къ нагой истине, но въ томъ то
и состоитъ его заблуждеше, что ея божественная нагота не-
доступна смертному взору, и что оно принимаетъ за таковую
то, что на дЬл4—лишь другая оболочка богини, менйе пре-
красная, но не болйе истинная, ч4мъ та прежняя — отвле-
ченность и дискурсивное мышлеше.
Ну, что же, переоблачимъ нарядную истину кипрскаго п4вца.
Въ оные дни населеше Эллады, возрастая съ каждымъ
новымъ поколйшемъ, стало, наконецъ, слишкомъ многочислен-
ным^ оно не могло болйе кормиться плодами своей родной
земли. По ту сторону моря было могучее царство, пленявшее
его всЬми красотами сказочнаго Востока. Правда, его силы не
уступали его богатству; победа надъ нимъ не представлялась
легкимъ дйломъ. Но нужда выростила и храбрость; рать за
ратью двинулась въ долину Скамандра; сотни, тысячи полегли
подъ стенами Трои; облегченная, вздохнула свободнее эллин-
ская земля.
ЗЕМЛЯ И ВОЙНА.
435
*
Когда мы были еще учениками, наша западная соседка
послй победоносной войны съ Франщей насчитывала 45 мил-
люновъ жителей и считалась густо населенной страной. Всего
на одно только поколите передвинулась стрелка м1ровыхъ
часовъ, наши сыновья теперь тамъ, гд* мы были тогда, и
уже это населеше доросло до 70 миллюновъ. Чего только не
предпринимали умные руководители его судебъ, чтобы про-
кормить этотъ огромный излишекъ! Налегли на промышлен-
ность, усилили торговлю, чтобы залучить къ ce64 золотой по-
токъ MipoBoro. капитала; завели колонш на веЬхъ материкахъ,
чтобы дать сравнительно безобидный исходъ набухшей жизни,
задыхающейся въ слишкомъ гЬсныхъ предЪлахъ родной земли...
Но вс4 эти мгЬры давали лишь временное облегчеше, и по-
сл4днимъ, крайнимъ средствомъ все-таки осталось то, которое
уже три тысячелЗшя назадъ предусмотр'Ьлъ лукавый умъ гре-
ческаго Мефистофеля, духа хулы и отрицашя.
И, кажется, оно помогаетъ. Лишь семь съ неболыпимъ
мйсяцевъ успело пройти со времени начала войны, и уже,
говорятъ, свыше двухъ миллюновъ особей изъ того набухшаго
населешя вернуло изнуренной земл-Ь отнятые у нея элементы
плоти. Нарушенное равнов'Ьше мало-по-малу возстановляется—
paBHOBicie между питающими и питаемыми частицами м1ровой
субстанцш. Растутъ и растутъ безчисленныя д,братск1я могилы",
обитель смрада и тлгЬна для нын* живущихъ, обильный пере-
гной жизни для будущихъ поколгЬнш. И это пока—дйло зимы.
Уже наступаетъ весна, недалеко и л'Ьто; быстрее и быстрее
пойдетъ д-Ьло истреблешя, война призоветъ себЪ на помощь
свою давнишнюю испытанную союзницу—чуму, какъ ее назы-
ваетъ народъ, сводя къ одному представленш все разнообраз1е
медицинской терминологш. Сойдутъ въ братсшя и одиночныя
могилы третш, пятый, десятый миллюны, равнов-fecie возста-
новится, свободнее вздохнетъ мать-черна земля.
Таково оправдаше войны — да, также и этой войны —
бледными устами стариннаго Мома... Много ли оно хуже
другихъ?
УРАЛЬОЫЯ ВПЕЧАТЛЕНЫ.
(1915).
I.
Златоустъ.
Босфоръ закупоренъ, Кавказъ, по слухамъ, более прежняго
кишитъ прйзжими; итакъ, •Ьдемъ на Уралъ.
Петроградъ—Рыбинскъ—Волга—Кама—Белая... это да-
леко не кратчайшш, но несомненно прекраснейгаш путь.
Имепно для Россш характерна эта длительность речного пла-
вашя, такъ успокоительно действующая на истрепанные нервы
горожанина, это долгое хождеше по палуби парохода при
медленной смене береговыхъ картинъ. Милыя, знакомыя кар-
тины, много разъ описанныя; но вотъ что ново. Подъ4зжаемъ
къ пристани—а тамъ нагорныя лужайки пестрятъ отъ высы-
павшаго крестьянскаго населешя, и вой—громкш протяжный
вой стоить надъ ними. Забираемъ новобранцевъ. Жутко.
Б4лая нынче необыкновенно половодна: береговой ивнякъ изъ
воды вырастаетъ, и мы быстро едемъ, не замедляя хода на пере-
катахъ. Для насъ это—плохая примата: „на Урале дожди".
Затемъ Уфа — приветливая аксаковская Уфа, утопающая
въ зелени своихъ роскошныхъ садовъ. Оттуда идетъ уже же-
лезная дорога: великш сибирскш путь. Въ обычное время это
для путешественниковъ второе раздолье, но нынче не то:
движете сокращено, плацкартъ нетъ, въ отделеныхъ по де-
вяти человекъ, приходится и постоять. Вспоминаемъ о вое
на рЬчныхъ пристаняхъ и не ропщемъ.
1. ЗЛАТОУСТЪ.
437
Вотъ и Уралъ; точнее, его предгорья: Воробьиныя горы,
Высокашка. Дал'Ье опять равнина. Внезапно, точно сонъ, мельк-
нуло ущелье Юрюзани, которое по*здъ перееЬкъ по мосту,
съ его каменными кручами, нависшими надъ потокомъ—и снова
равнина. Вообще отличительный признакъ Урала для привык-
шаго къ западно-европейскимъ горамъ туриста—это отсутств1е
сплоченности. Тамъ горы, разъ начавшись, уже не покидаютъ
тебя до самаго предала своей области. Зд4сь не то: такъ и
кажется, будто привыкшая къ ровности земля неохотно взды-
мается и посл'Ь каждаго напряжешя гористости чувствуетъ
потребность отдохнуть широкой равниной.
А та примЬта, увы, оказалась вирной. НЬтъ солнца, н4тъ
и красокъ; пасмурно и дождливо. Ч/Ьмъ далйе, тЬмъ сырЬе;
при проливномъ дожди въйзжаемъ въ столицу южнаго Урала—
Златоустъ.
Мокнемъ, но восхищаемся: что за прекрасное соединеше
трехъ высшихъ природныхъ красотъ — горъ, лиса и водной
поверхности! Зд^сь уже равнина забыта; кругомъ горы, стоюпця
восхождешя—Таганай, Александровская сопка. А самый го-
родъ прильнулъ къ широкой груди Еосотура и съ нея смот-
рится въ зеркальную гладь Айскаго озера. Положительно,
Златоустъ созданъ для того, чтобы стать центромъ южно-ураль-
скаго туризма. Это—уральскш Зальцбургъ, съ которымъ онъ
впрочемъ разд'Ьляетъ еще одну особенность: ту, которая до-
ставила ему почетное наименовате „самаго мокраго м4ста
Европы".
Восхищаемся, но мокнемъ; и подъ охлаждающемъ душемъ
непрестаннаго дождя мало-по-малу пробивается сознаше, что
путь отъ станцш до города, въ сущности, могъ бы быть и
мен'Ье бёзконечнымъ. Потомъ мы узнали, что виною этому не-
обузданная алчность златоустовцевъ, потребовавшихъ отъ казны
совеЬмъ неподобной суммы за землю подъ подгородную станцш.
Наконецъ доехали и поместились въ новенькихъ и чи-
стенькихъ „Уральскихъ номерахъ" на Большой Славянской
(ci-devant: „Немецкой") улицй; но наши надежды на об'Ьдъ
были жестоко обмануты. Въ номерахъ об'Ьдъ готовится только
по заблаговременному заказу и подается не позже 4-хъ.
Обратились по совету содержателя въ „клубъ"; но на м^стЬ
438
XVII. УРАЛЬСКЫ Ш1ЕЧАТЛВД1Я.
узнали, что и „клубъ" съ наступлешемъ трезвыхъ временъ
потерялъ для златоустовцевъ всякую привлекательность и
стряпня въ немъ прекратилась. Пришлось искать спасешя въ
трактирчике, закуренномъ, грязненькомъ, и тамъ подъ стукъ
шевъ игравшихъ на билл!ардЬ рабочихъ утолить свой голодъ
ухой изъ окуней—впрочемъ, и не по голоду вкусной.
ОбозрЗшио города былъ посвященъ слЬдующш день. Его
главныя достопримечательности съ точки зрйтя промышлен-
ности— знаменитый заводъ и „Ермоловская" домна. Заводъ
изготовляетъ снаряды; для публики онъ по вполне понятной
причине закрыта, и безусловная разумность этого запрета не
дозволяетъ просить о томъ, чтобы для насъ было сделано
исключеше. Туристическш же интересъ самого города сосре-
доточивается на обоихъ возвышающихся надъ нимъ холмахъ.
Оба по красивому обычаю древнехристнскихъ странъ укра-
шены часовнями, къ которымъ въ определенные праздники
направляются крестные ходы; съ нихъ открываются широше
виды и на самый городъ, и на его окрестности, одинъ ро-
скошнее другого. И тутъ чемъ далее, темъ более приковы-
Ъаетъ наши взоры царственный Таганай: какъ ни сердито небо,
не разъ вспрыснувшее насъ также и въ этотъ день —не сделать ли
попытки взобраться на него? Собственно, все разумныя со-
ображешя говорили противъ: даже если допустить очень не-
вероятное улучшен1е погоды, то стекавппе съ Таганая ручьи,
притоки Тесьмы, благодаря обилш предыдущихъ дождей должны
были разлиться и образовать рядъ почти непроходимыхъ есте-
ственныхъ преградъ. Все это такъ, но съ другой стороны —
кто, разъ побывавшш въ горахъ, не знаетъ притягательной,
почти магнетической силы горныхъ вершинъ?
Решили спросить мнешя проводника и для этого пригла-
сили того, котораго нашъ хозяинъ рекомендовалъ намъ какъ
самаго надежнаго. Онъ призналъ идею исполнимой, и при-
томъ въ течете одного дня: собравшись не позже 5 утра,
на лошадяхъ доехать до поднож1я горы, оттуда пешкомъ на
одну изъ вершинъ (ихъ всехъ четыре) и затемъ обратно. Ве-
лика была радость, особенно у молодежи: будемъ, значитъ, на
Таганае! Проводникъ обещалъ позаботиться о лошадяхъ и въ
тотъ же вечеръ доложить мне о результатахъ своихъ ста-
1. ЗЛАТОУСТЪ.
439
рашй: въ виду этого я, отпустивъ молодежь на прогулку, самъ
остался въ номер*.
* *
*
Самая наличность проводника навела меня на болйе ут4-
шительныя мъгсли относительно возможности уральскаго ту-
ризма. Действительно, въ настоящее время путешественника
по Уралу тамоште интеллигентные люди встрйчаютъ вопро-
сомъ, не пришелъ ли онъ посетить заводы; на отрицательный
отвйтъ слйдуетъ дальнййшш вопросъ, не собираетъ ли онъ
минералогическую коллекщю. Безкорыстная любознательность
туриста зд^сь мало понятна. Конечно, при случай заглянемъ
и въ одинъ изъ нашихъ историческихъ заводовъ; при случай,
полюбуемся и на минералогическую коллекщю; но все это—
не цйль, а средство. Средство—къ чему?—Чтобы отдохнуть отъ
зимней работы по спещальности, ничего общаго не им-Ьющей
ни съ инженернымъ д-Ьломъ, ни съ минералопей.—Отдохнуть!
Да развй такъ отдыхаютъ?
У насъ л*томъ отдыхаютъ на дачи; и иностранному слову
„туристъ" соотвйтствуетъ русское слово „дачникъ". И въ
этомъ—наше великое зло.
Туризмъ и дачная жизнь—дв$ различныя формы, въ ко-
торыя выливается естественная и законная потребность интел-
лигента въ л&гнемъ отдыхи отъ зимней умственной работы.
Различ1е же заключается въ томъ, что туризмъ — это отдыхъ
деятельный, а дачная жизнь—отдыхъ бездеятельный. Призва-
шемъ законности дачной жизни въ обыватели поддерживается
мните, будто онъ имйетъ право въ течете цйлыхъ мйсяцевъ
ничего не дйлать. А мн'Ьте это — ложь: такого права никто
никогда не имйетъ.
Я не говорю, конечно, о семьяхъ, выращивающихъ ма-
лыхъ дйтей, какъ не говорю о больныхъ и престарелыхъ. Но
жизнь здороваго человека въ расцвети его силъ допускаетъ
только два состоятя—состояте д-Ьятельнаго труда и состояте
дйятельнаго отдыха. А туризмъ—одна изъ разновидностей по-
слйдняго, наиболее доступная т4мъ многимъ, которые не мо-
гутъ заниматься охотой или сельскимъ хозяйствомъ въ благо-
устроенномъ имйти.
440
XVII. УРАЛЬСШЯ ВПЕЧАТЛЕНЬЯ.
Это—психологическая сторона д4ла; есть въ немъ, однако,
и сощальная. Вы читали „Дачниковъ" Горькаго? Не говорю:
смотрели, такъ какъ эта слишкомъ справедливая и суровая
критика нашихъ нравовъ слишкомъ быстро сошла со сцены.
А жаль. Авторъ со свойственнымъ ему прямодупиемъ обна-
жи лъ тутъ одну изъ язвъ нашей современности. Это демон-
стративное, вызывающее безделье, къ которому сводится наша
дачная жизнь, представляетъ собою не бол'Ье и не менйе какъ
сощальное преступлеше.
Поневоле сокращаю свои мысли; они привели меня вполне
последовательно къ школьному вопросу, въ которомъ эта язва
обр4ла свое самое законное мгЬсто—къ нашему учебному году
„не мен4е 32 недель" съ его летними каникулами „не болйе
2'/з мйсяцевъ",—ко всей этой семиклассной школй безделья,
съ помощью которой мы разсчитываемъ восторжествовать надъ
девятиклассной школой труда нашихъ сосЬдей—ко всей этой
девальвации русской культуры, залогу будущихъ грозныхъ по-
ражены.
Туризмъ уже тЬмъ хорошъ, что его на 2У8 месяца не
растянешь. Но это—достоинство отрицательное; надо ли перечи-
слять положительныя? „ Ознакомлеше нашей интеллигенции съ
нашей родиной"... кажется, на эту тему можно бы сказать
немало хорошихъ словъ. Есть, однако, и обратная: „ознако-
млеше нашей родины съ нашей интеллигенщей", возд^йств!е
последней на первую въ видахъ внесешя въ нее изв'Ьстныхъ
культурныхъ потребностей, если не въ смысл* комфорта, то
хоть въ смысли чистоплотности и минимальныхъ удобствъ въ
пропитаны, передвижены и ночлегЬ, этихъ первичныхъ эле-
ментахъ всякаго туризма. А впрочемъ, вотъ еще одно сообра-
жеше, совершенно неопровержимое. Русскы туризмъ есть,
но подвизается онъ за границей; хотите вы оставить его тамъ
или вернуть его на родину? Хотя бы ради тгЬхъ капиталовъ,
которые онъ теперь тратитъ на чужбине — решитесь сд-Ьлать
посл-Ьднее. Именно теперь за это сл'Ьдуетъ приняться, когда
„заграница" для него заперта.
Шонеры нашего туризма — это наши экскурсанты. Какъ
разъ передо мной отчетъ одной такой экскурсы—„экскурсы
на Уралъ" учениковъ Харьковскаго коммерческаго училища
1. ЗЛАТОУСТЪ.
441
въ 1914 j\> которую, за неимЪтемъ у насъ даже путеводи-
теля по Уралу, пришлось прюбщить къ дорожной библютечк*.
Положительно умиляешься, читая о похождешяхъ этихъ мо-
лодыхъ людей; мокнутъ они, сердечные, подъ обильными да-
рами уральскаго неба, сохнутъ и опять мокнутъ; ночуютъ въ
какой-нибудь „заброшенной землянки л4сниковъа; питаются
порой какимъ-то варевомъ изъ воды, пшена и топленаго
масла, о которомъ даже сами проголодавшиеся сотрапезники
соглашаются, что они „болйе сквернаго и безвкуснаго никогда
въ своей жизни не 4лиа—а в-Ьдь не въ Асторш же они при-
выкли столоваться. И при всемъ томъ—радостны и деятельны.
Да, но для этого надо, чтобы человеку было около 20 л'Ьтъ;
намъ такая жизнь уже не по силамъ. И вотъ я мысленно
созидаю услов1я для болйе широкаго туризма. Тамъ подъ вер-
шиной Таганая должно стоять скромное убежище для ночлега,
съ тюфяками, сухое и чистое. Вести къ нему и на всЬ вер-
шины должны тропинки, причемъ направлеше обозначается
красными пятнами масляной краски на деревьяхъ и скалахъ.
Черезъ потоки и промоины должны быть проложены прими-
тивные мостики. Зажиточные туристы будутъ и впредь брать
проводниковъ, но надо привлечь и людей со скромными сред-
ствами. А такъ какъ для всЬхъ этихъ сооружешй и присмотра
за ними нужны деньги, то надо...
Испросить субсидш у правительства? Земства? Города?
Згпаси Богъ; надо основать туристическое общество съ
членскими взносами. И притомъ не въ одномъ только Зла-
тоусте, хотя было бы недурно, если бы онъ взялъ на себя
починъ. И даже не въ однихъ только уральскихъ центрахъ.
Видь пользоваться благами новооткрытаго дйятельнаго отдыха
будутъ жители равнины, не исключая и столицъ; пусть же
они и порадйютъ въ его пользу. Я представляю себЬ обшир-
ное и разветвленное „всерошйское горное общество" съ сек-
циями въ главныхъ пунктахъ какъ горной, такъ и равнинной
Россш; равнина приносить ropi справедливую матер!альную
помощь и взамЪнъ этого беретъ у горы то, чймъ гора .такъ
богата—ея энерпю, ея жизнерадостность, ея ум-Ьн1е во вс*Ьхъ
смыслахъ смотреть свысока на надойдливыя мелочи быта.
Опять съ тоской смотрю въ сторону царственнаго Таганая:
15-696
442
XVII. УРАЛЬСКПГ ВПЕЧАТЛЁН 1Я.
доживу ли я до того времени, когда подъ его „Откликнымъ
Камнемъ" будетъ стоять „Петроградское убежище", основан-
ное и поддерживаемое нашей „Петроградской секщей все-
рошйскаго горнаго общества"?
*
Увы! Мечтою оказалось не только это всероссШское общество
съ его Петроградскимъ убежищемъ, но и ближайшая, скром-
ная ц4ль—иойздка на Таганай. Проводникъ не показывался
весь вечеръ; ночь провели въ полной неизвестности; на сле-
дующее утро довольно поздно получилъ отъ него записку съ
извинешемъ: встрйчалъ, молъ, знакомыхъ, поездъ опоздалъ.
Вотъ те и „самый надежный проводникъ". А видь мы именно
ради этой надежды и остались лишшй день въ Златоусте.
Пр1уныла моя молодежь; нечего делать, говорю — йдемъ въ
Тургоякъ.
П.
Тургоякъ.
Долженъ сознаться, что о Тургоякй, этой „жемчужине
Урала", я слышалъ впервые въ Златоусте; даже посвященный
Уралу Утомъ „Россш", вышедппй всего въ 1913 г., не упо-
минаетъ его ни единымъ словомъ. Полагаю, что и вообще въ
Петрограде онъ неизв4стенъ. На месте мне разсказывали,
что одинъ нашъ знаменитый петроградскш медикъ провелъ
на Тургоякскомъ озер* ц'Ьлое л-Ьто и вылечился отъ какой-то
болезни, благодари радшактивности его воды; но разсказывали
именно какъ объ исключительномъ случай.
Зато въ Златоусте вы о Тургоякё наслышитесь вдоволь,
какъ объ одной язъ первыхъ достопримечательностей окрест-
ныхъ местъ—объ его прозрачвомъ озере, покоящемся въ лоне
горъ, съ его шумнымъ прибоемъ, „производящимъ иллюзш
моря", и прибережными скалами, гулко отражающими чело-
вечески голосъ.
2. тургоякъ.
443
Отстоитъ онъ отъ Златоуста верстъ на 40 по прямому
пути. Златоустовцы обыкновенно пользуются железной дорогой
до Miacca, откуда на лошадяхъ уже только 20 верстъ; но такъ
какъ удобнаго поезда не было, то мы путь на ]УИассъ прибе-
регли для дальн4йшаго слйдовашя, а туда рЬшили йхать прямо,
на земскихъ. Дали намъ лихую тройку съ коробкомъ—кры-
таго тарантаса не было—и приходилось разсчитывать на ми-
лость неба. Правда, особаго дов4р1я оно и въ этотъ день не
внушало; но намъ было сказано, что въ отношенш погоды
Златоустъ Тургояку не указъ. Онъ—по ту сторону пред'Ьль-
наго хребта, уже въ Азш. Иной разъ въ Златоуст* дождь, а
тамъ голубое небо; Фдетъ путникъ съ горы и, оглядываясь,
видитъ туманную завесу, скрывающую „самое мокрое мйсто
Европыи.
Впрочемъ, на первыхъ порахъ небо мало отвлекало наше
внимаше; оно всецело было поглощено дорогой. Грязной ее
назвать нельзя; грязная дорога все-таки дорога. Зд4сь не то.
Берегъ справа, берегъ сл'Ьва; а между этими двумя берегами
зловйще дремлетъ непролазная черная жижа, скрывая рыт-
вины, ямы, камни и ухабы невидимой дороги. Дремлетъ и
ямщикъ на козлахъ; его искусство здЬсь ни къ чему, лошади
сами должны нащупывать свой путь, то опускаясь по животъ
въ грязную ванну, то вылезая почти что на поверхность.
И добро бы равнина; но в'Ьдь это — горная дорога, мы
переваливаемъ черезъ позвоночный столбъ стараго Mipa, отд4-
ляюпцй Европу отъ Азш. СовсЬмъ незаметно; плетемся мы
тайгой, черезъ ргЬдше просветы мелькаютъ Таганай, Юрма, а
по ту сторону выглядываютъ и Ильменсмя горы, но все это
вдали. Наконецъ, ямщикъ проснулся, тройка помчалась рысью—
значитъ, перевалили: мы въ Азш.
На качеств* дороги это, впрочемъ, не отразилось. Съ уны-
шемъ всматриваясь въ нее, продолжаю мои вчерашшя раз-
мышлешя: удастся ли когда-либо приспособить ее къ требо-
вашямъ современнаго туризма? Что сталъ бы зд*сь делать,
скажемъ, автомобиль? Вспоминаю путешеств1е князя Сципшна
Боргезе „Изъ Пекина въ Парижъ"; его сибирс^я впечатлйшя
сводятся почти исключительно къ тому, какъ его „Итала" то
и д*ло вязла въ бездонной грязи тамошнихъ дорогъ, и какъ
15»
444
XVII. УРАЛЬСКШ ВПЕЧАТЛЪНГЯ.
ее приходилось освобождать, запрягая въ нее целое стадо во-
ловъ. Есть ли человеческая сила, способная изменить эти
услов1я?
„Тургоякъ"! И въ мигъ повеселело на душе. Да, вотъ
она разливается, наполняя лоно горъ, эта светлая хрусталь-
ная купель. Вотъ и село; какъ и все села этой местности,
расползлось оно широко, несколькими улицами. На главной
изъ нихъ, самой грязной, находится волостное управлете, из-
дали видное по высокому набату, а также и земская квартира.
Наши опасешя насчетъ ночлега быстро разорялись; ласковая
хозяйка предоставила въ наше распоряжеше красную горницу,—
просторную, чистую, радующую взоръ и сердце всеми принад-
лежностями крестьянскаго уюта. Есть тамъ и кровать, правда
только одна. Остальнымъ придется спать на „ кошмахъ"; пред-
вижу безпокойную ночь. Спешу прибавить, что и это опасе-
Hie было напрасно; все оказалось удобнымъ, опрятнымъ и
„необитаемымъ", да и здоровая усталость сделала свое.
Такъ какъ четырехъ часовъ еще не было, — про этотъ
предельный часъ мы знали по златоустовскому опыту,—то воз-
можность пообедать не была исключена; накормили насъ въ
соседней „столовой", вообще обслуживающей потребности техъ
дачниковъ, которые не живутъ собственнымъ хозяйствомъ. На-
кормили домашнимъ обедомъ—сытнымъ, вкуснымъ и дешевымъ.
А теперь па озеро. Налево тянется сосновый боръ, черезъ
темную зелень котораго виднеются дачи; направо—отвесныя,
голыя скалы, такъ называемые Крутики. Между темъ и дру-
гими—широкш плоскш берегъ. Сюда западный ветеръ и въ
тихую погоду гонитъ волны колышущагося озера, оне бросаются
на гладкш песокъ, разливаются, скатываются обратно, сталки-
ваясь съ надвигающимися, и шумятъ, шумятъ, поистине со-
здавая иллюзш моря.
Пойдемъ на тотъ правый скалистый берегъ; оттуда виднее.
Передъ намъ—широкая гладь, светлая, прозрачная, местами
съ зеленоватымъ отливомъ. Кругомъ—горы, довольно высошя,
и притомъ не одинъ рядъ, а два и больше. Какъ всегда на
горныхъ озерахъ, кажется, что до другого берега рукой по-
дать; а на деле туда далеко,—говорятъ, верстъ восемь. Въ
общемъ, Тургоякское озеро производитъ впечатлеше предаль-
2. тургоякъ.
445
шйскихъ—верхнебаварскихъ, наприм'Ьръ, или савойскихъ. Его
красота и въ окружающемъ венце темнозеленыхъ горъ, и въ
чистой прозрачности его блйднозеленой воды.
Есть на немъ и острова; одинъ отчетливо виденъ среди зер-
кальной глади, другой сливается съ зеленью противоположнаго
берега. Имя одному — островъ „Чайчш", другому — островъ
„Св. Виры". Въ объяснеше послйдняго приводится, что здесь
спасалась некогда староверка-угодница этого имени; ея келья
и поныне, говорятъ, сохранена и посещается окрестными жи-
телями—кЬмъ съ благогов'Ьшемъ, к4мъ съ любопытствомъ. Есть
здесь, впрочемъ, поблизости и живой отшельникъ; и онъ слыветъ
достопримечательностью и привлекаетъ посетителей.
Гуляемъ по „Крутикамъ"; жаль что небо серое, краски
не т4. Впрочемъ, и время дня не благопр1ятствуетъ; близокъ
закатъ, а тотъ берегъ западный. Близокъ закатъ, и крепнетъ
ветеръ; вотъ внезапнымъ порывомъ сдуло соломенную шляпу
съ легкомысленной головы нашего гимназиста и отнесло да-
леко, на выступъ скалы; не скоро онъ до нея докарабкается.
Кстати и усталость чувствуется: встали мы рано, а после со-
рока верстъ въ коробке кости не на месте. Крепнетъ ветеръ
и крепнетъ прибой; шумно разбивается отступающая волна о
твердую грудь надвигающейся—точно въ самомъ деле море омы-
ваетъ поднож1е нашей скалы. А для меня море—всегда одно...
* *
*
Все потемнело, поголубело кругамъ—и небо, и волны, но
особенно волны. И еще ослепительнее стала ихъ белая пена,
жидкимъ серебромъ разливающаяся по ихъ темной синеве;
такъ оне синеютъ и пенятся тамъ далеко, где колыбель моей
веры и любви—на пескахъ Фалера, у поднож1я богозданныхъ
Аеинъ. Такъ оне поютъ и тамъ—поютъ свою вечную песнь
иллюзш, внушая человеку, будто онъ въ самомъ деле образъ
и подоб1е божества.
А тамъ, напротивъ — это не мягме ли холмы Саламина
вырисовываются на мрачномъ фоне суровыхъ эгинскихъ высотъ?
Волны, безсмертныя волны — къ чему эта жестокая игра
со слабымъ сознатемъ смертныхъ? Къ чему имъ было вну-
446
XVII. УРАЛЬСКТЯ ВПЕЧАТЛФН1Я.
шать то, чего нйтъ — внушать, будто они то, чймъ имъ ни-
когда не быть?
Не вами ли созданъ этотъ дивный холмъ-святыня—тамъ
поодаль, въ венце голуб4ющихъ горъ—тотъ холмъ, на кото-
ромъ впервые прозвучало слово „человечность" въ смысли
близкомъ къ божественности? Не вы ли своей льстивой
песнью усыпили въ насъ изначальнаго зверя — усыпили, но
не умертвили?
Волны, безсмертныя волны — я, смертный, требую васъ
къ ответу. Кто далъ вамъ право создавать так1я иллюзш?
Кто далъ вамъ право внушать намъ, что слово обита,
прозвучавшее подъ вашъ священный шумъ, стоитъ такъ же
прочно, какъ и холмъ вашей богини—тамъ, въ венце голубйю-
щихъ горъ?
Вы помните? Какъ торжественно радостно было на вашемъ
святомъ берегу! Ото вс/Ьхъ народовъ вс£хъ материковъ со-
шлись тогда послы съ данью благодарности вашей богини —
благодарности за то, что она укротила въ нихъ изначальнаго
зв^ря, что она въ человека вселила человечность. И въ вашъ
таинственный шумъ врывались ликуюшдя речи о всеобщемъ
братстве, во имя науки, красоты, человеколюб1я. Давно ли это
было?—Всего три года назадъ. Тогда зверь уже готовилъ свое
пробуждеше; а вы заставляли насъ верить, что онъ не про-
снется никогда.
О всеобщее братство — о льстивая песнь волнъ! Не для
того ли создаете вы намъ святыни, чтобы доставить зверю
звериную радость ихъ разрушешя?
Вы, сирены, напевали Одиссею свою льстивую песнь о томъ,
что будетъ на кормилице-земле. Но онъ, хитроумный, не по-
верилъ вамъ, и чемъ громче звучали ваши напевы, темъ
крепче привязывалъ онъ себя къ сЬрой действительности, и
ваша голубая сказка расплылась въ голубомъ море.
Вы, нереиды, пленили простодушнаго Пелея, давъ ему
прекраснейшую изъ вашей среды, и онъ поверилъ вамъ; и
супруга-мечта родила ему сына мечту, того, кто сталъ бого-
человекомъ среди людей. Но годы прошли, и непрочными
оказались дары певучихъ волиъ. И долго сиделъ состарив-
шшся Пелей на пустынномъ берегу, на томъ месте, где онъ
2. тургоякъ.
447
некогда обр^лъ супругу-мечту, — горюя о разбитой сказк*
своей жизни. И горькой насмешкой звучалъ ему вашъ голосъ,
напевавшш ему все ту же предвечную, льстивую, несбыточ-
ную песню.
Волны, безсмертныя волны! Какой ответа дадите вы мне?
„Долго сидЬлъ престарелый витязь на пустынномъ берегу,
безмолвно вперяя свой потухппй взоръ въ вечную обитель
сказки. Но вотъ однажды разверзлось ея голубое лоно; къ
нему вышла, с1яя нетленной юностью, его супруга-мечта, про-
тянула ему свою серебристую руку и увела его съ собою въ
свой подводный чертогъ. Сомкнулась надъ ними морская пу-
чина, и снова раздалась изъ нея наша песнь—песнь о томъ,
чего н-Ьтъ, но что будетъ—песнь бодрящей надежды.
„Блаженъ тотъ, кто вйровалъ до конца—и презрите тому,
кто изм-Ьнилъ сказк*"...
*
На следующее утро тучи сошли съ неба, подъ лучами
торжествующаго солнца все преобразилось. Запестрили тенями
и оттенками окружаюпця горы. Сама поверхность озера оза-
рилась тонкими переливами всевозможныхъ ступеней яснозе-
ленаго цвета. Но изучить и исчувствовать водное простран-
ство съ одного берега невозможно, а наемныхъ лодокъ въ
Тургояке не имеется. Решивъ, что излишняя застенчивость
туристамъ не къ лицу, и располагая маленькой, очень косвенной
рекомендащей, я обратился къ местной дачевладелице, В. В.
К—-ой, и благодаря ея любезности быстро получилъ желаемое.
Наличность молодежи здесь и тамъ еще более способствовала
знакомству; вскоре мы все — и хозяева и гости—сидели въ
солидной лодке, и изучеше озера,—если не всего, то хоть ближ-
нихъ его красота—могло начаться.
Красоты эти, впрочемъ, ничего чрезвычайнаго не пред-
ставляютъ. Проехали мимо Крутиковъ, вызывая на все лады
живущее въ нихъ эхо. Заехали въ красивый заливъ, отделен-
ный отъ прочаго озера каменнымъ мысомъ, продолжающимся
белой каменной полосою и подъ прозрачной водой; причалили
къ „белымъ пескамъ" съ ихъ роскошнымъ пляжемъ; наконецъ,
поднялись на „Янышку*. Это все же довольно замечательное
448
XVII. УРАЛЬСК1Я ВПЕЧАТЛФН1Я.
явлеше: идешь довольно круто вверхъ—и тутъ, посл4 н-Ько-
тораго времени, открывается видъ на другое, небольшое озеро,
значительно выше главнаго. Это и есть—„Янышка". Оно со-
вершенно пустынное; дачная молодежь устроила ничто врод'Ь
первобытнаго волока, чтобы втаскивать лодки по склону на это
верхнее озеро, и остатки костровъ свидетельствуют^ что это—
излюбленное м^сто для пикниковъ.
Все это быстро разсказывается, но на дйл'Ъ потребовало
не одного часа. Настало время думать о возвращенш. По-
плыли обратно, простились съ любезной хозяйкой и отпра-
вились домой. Тамъ предстояла возня съ лошадьми; земскихъ
не было, пришлось обратиться къ одному изъ крестьянъ. Опять
тройка и коробокъ, этотъ разъ еще болйе примитивный, съ очень
расплывчатымъ сид'Ьшемъ, импровизованнымъ изъ соломы и
кошмы. Для разсчета еще разъ заглянули на земскую квар-
тиру; у печки сидитъ старушка, мать хозяйки, въ рукахъ у
нея прялка съ веретеномъ, а ногой укачиваетъ она лежа-
щего въ висячей люльки внучка-пеленашку. Такой уютной
стариной пов-Ьяло отъ этой картины!
Да, хозяйство теперь женское: и сынъ и зять на войнЬ...
Простились, уехали на Млассъ, чтобы поспать къ поезду
въ Челябинскъ. Чего намъ ждать отъ самой поездки, это мы
по вчерашнему опыту прекрасно себй представляли, и зд$сь
остается только сказать, что действительность ни въ чемъ не
осталась позади нашихъ ожиданш.
III.
Кунгурская пещера.
Чудо природы, которымъ облагодЬтельствованъ уЬздный
городъ Кунгуръ, стало много доступнее со времени постройки
новой железной дороги между Екатеринбургомъ и Пермью:
•Ьдущимъ по этой дороге въ западномъ направлены очень
удобно, прйхавъ съ ночнымъ по4здомъ въ Кунгуръ, прервать
nyTeniecTBie съ гЬмъ, чтобы продолжать его съ полуденнымъ
3. КУНГУРСКАЯ ПЕЩЕРА.
449
по4здомъ, который къ вечеру и доставить его въ Пермь.
Такъ мы и сделали
Правда, въ Еунгуръ пргёзжаешь очень рано—около 4-хъ
часовъ по местному времени. Но это даже не неудобство. Вок-
залъ уже живетъ,—новый, чистый, красивый вокзалъ, котораго
не постыдился бы и любой губернски городъ. Можно умыться
и напиться кофе; а загЬмъ въ путь. Путь ведетъ по лугамъ,
вдоль телефонныхъ столбовъ, къ переправе черезъ реку Сылву,
около получаса неторопливаго хождешя. Тутъ на берегу реки
село Банное, въ кругозоре котораго и находится знаменитая
пещера.
Постучались къ арендатору; такъ какъ ему пришлось схо-
дить въ лавку за свечками, то онъ пригласилъ насъ подо-
ждать у самаго входа въ пещеру. По его указашямъ мы нашли
ее безъ особаго труда: въ стене прибережной горы з!яющая
дыра, заколоченная досчатой дверью отъ непрошенныхъ посе-
тителей—въ ихъ собственныхъ интересахъ, какъ читатель уви-
дитъ. Надъ дырой крупная надпись, гласящая, что пещеру
тогда-то удостоилъ своимъ посйщешемъ его превосходительство
пермсшй губернаторъ такой-то. Внемли, гора, и благоговейте,
недра земли.
Въ этой безвкусице, впрочемъ, нынешшй арендаторъ,
г. Хлебникову не повиненъ. Это случилось дс? него. Самъ же
онъ, повидимому, человйкъ и знаюпцй и деятельный; уроже-
нецъ здешнихъ месть, но потолкавшийся по б*лу свету, бы-
вавши даже въ Америке. Онъ обладаетъ достаточнымъ опы-
томъ и достаточной энерпей, чтобы исполнить то, что отъ него
требуется. Свою пещеру—или, какъ здесь говорятъ, пещору—онъ
любить съ отеческой нежностью и мечтаетъ о томъ, чтобы со-
всемъ переселиться къ ней.
Вскоре онъ кънамъ присоединился, и тогда начался спускъ.
Намъ пришлось надеть поверхъ нлатья парусиновые костюмы
горнорабочихъ съ капюшонами и взять по свечке; дверь была
открыта, и дыра приняла насъ въ свою сырую, холодную атмо-
сферу. Пещора не льстить и не обманываетъ, она сразу пока-
зываешь намъ свою самую неприветливую, самую отпугивающую
сторону. Извольте ползать на четверенькахъ, спускаясь все
ниже и ниже по камнямъ, то острымъ, то гладкимъ, но везде
450
ХУП. УРАЛВСК1Я ВПЕЧАТЛИМ.
покрытымъ липкою грязью. Не старайтесь выпрямиться или
даже поднять голову, вы рискуете расшибить ее о нависпий
выступъ низкаго свода. Вотъ широшй, длоскш, покатый ка-
мень: съ него удобнее всего кубаремъ скатиться въ кромеш-
ную тьму. Вотъ какъ будто тупикъ; ничего, подъ вами дыра.
Пока проваливайтесь, а тамъ видно будетъ. Не очень видно,
впрочемъ: тусклый св4тъ огарковъ съ трудомъ борется съ тя-
желой сыростью пещернаго воздуха. Точно гЬни скользятъ при
этомъ свете каюе-то гномы въ погЬшныхъ капюшонахъ; это
наша компашя.
Еабы не удовольств1е—ни за кашя деньги бы не пошелъ,
сказалъ какой-то мудрецъ. Но вотъ после 5—10 минутъ не-
вероятна™ ползашя стены раздвигаются и вверхъ и въ ширь,
внезапно мы изъ грозной обители окаянныхъ попадаемъ въ
волшебное царство ослйпительнаго блеска. Объ этомъ „брил-
л!антовомъ гроте" я слышалъ и раньше, вид'Ьлъ даже его
изображеше, но никакое описаше, никакая картина не сра-
внится съ д-Ьйствительностью. Это дворецъ Зимы: потолокъ,
сгЬны, столбы обросли снйговымъ мхомъ; въ безмолвной, без-
ветряной тишине подземной пропасти медленно расцветала эта
роскошная флора кристалловъ, и теперь она вся передъ нами
въ своемъ непотревоженномъ, нетронутомъ совершенстве, то
преломляя, то отражая нахлынувппй искусственный светъ; везде
радуги, везде сверкашя, алмазы и самоцветные камни. А тамъ
въ тени—тамъ престолъ Зимы; царитъ она надъ застывшимъ
водопадомъ, несколькими уступами низвергающимся въ про-
пасть. Если бы не безмолв!е, не сразу бы поверили, что это
ледъ, а не живая вода: все, вплоть до тонкихъ боковыхъ
струекъ, создаетъ иллюзш жизни.
И этого уже человеку не испортить. Раньше, думая о
нашей пещере, я вспоминалъ печальную участь Адельсберг-
скаго грота... или, говоря по-славянски, Постойной Ямы близъ
Любляны; отъ постоянныхъ посещешй съ дымящимися факе-
лами и свечками закоптели ея сталактиты, и теперь проведен-
ное электричество только ярче освещаетъ грязную работу по-
сетителей. Здесь этого не будетъ: каждую зиму нарастаетъ
кристалловый уборъ, теремъ нашей Снегурочки будетъ вечно
чистъ и светелъ.
3. КУНГУРСКАЯ ПЕЩЕРА.
451
При вспышки магшя еще разъ вей вместе загораются
волшебные разноцветные огни этого терема; а загЬмъ пора и
дальше. Дальше опять узкая кишка, очень неправильно назы-
ваемая „переходомъ": какая тутъ ходьба! Мы все еще въ ле-
дяной полосе; сгЬны покрыты льдомъ, местами встречаются,
какъ бы выростая изъ земли, длинные ледяные столбы, точно
сваливпиеся весною изъ какой-то гигантской водосточной трубы.
Да вотъ и трубы, хотя и не водосточныя; на добрый деся-
тока саженъ тянутся он*Ь вверхъ, но неба черезъ нихъ все-
таки не видно.
Пр1ятно быть геологомъ, чтобы объяснить себе происхо-
ждеше всЬхъ этихъ причудливыхъ явленш; я, туристъ, только
замечаю и любуюсь. Вотъ нашъ проводникъ остановился. Чтб
тамъ? Опять дыра? Мало ли ихъ тутъ! Дыра то дыра, да та-
кихъ-то, все-таки, немного: это — блаженство малолйтнихъ;
взрослому черезъ нее не пролезть, а пролезть стоитъ. Нашъ
гимназистъ въ другое время не согласился бы записаться въ
малолйтше, но ятотъ разъ соблазнъ былъ слишкомъ великъ.
Понатужившись, пролйзъ, и вскоре мы услышали его ликуюшде
крики. Онъ очутился въ ледяномъ гроте: ледяной сводъ по-
коится на ледяныхъ колоннахъ, кругомъ ледяныя стены,
подъ нимъ—ледяной полъ, налево спускаюпцйся въ какую-то
бездну. Если довариться ему, можно, точно по ледяной горкгЬ,
но только на животе, докатиться до того места, где стояли
мы. Восторгъ гимназиста возбудилъ зависть другого члена
нашей компаши; онъ попробовалъ-было последовать за нимъ,
черезъ ту же дыру, но застрялъ, и намъ пришлось за ноги
втащить его обратно.
Дальше ледяная полоса прекращается; проникаешь глубже
въ недра земли. Воздухъ становится теплее и какъ будто суше.
Говорю „какъ будто", такъ какъ кругомъ и подъ нами все
та же липкая грязь.
Пещера за пещерой; въ одной изъ нихъ точно развалины
каменной кельи—здесь „въ эпоху гоненш" жилъ какой то бла-
гочестивый староверъ. Дальше показываютъ целое маленькое
кладбище, тоже староверческое. Своего рода катакомбы, зна-
чить. И какъ-то трагически просто звучитъ это „въ эпоху го-
нешй"; гонешй—за что?
452
XVII. УРАЛЬСК1Я ВПЕЧАТЛФН1Я.
Да, многому научитъ нещора; а впрочемъ, долженъ со-
знаться, что тогда я более думалъ о другомъ. Иной разъ, очу-
тившись подъ высокимъ сводомъ, я спрашивалъ себя: а где же
продолжете пути? Очевидно, тамъ, где виднеется черная дыра...
Вотъ именно не тамъ, а въ другомъ месте, где изъ-за нава-
ленныхъ камней и дыры не видно. При такихъ услов1яхъ и
заблудиться не трудно, если идешь безъ проводника—и при-
томъ очень знающаго проводника. Оказывается, таше случаи
бывали. Намъ разсказали про одну компашю дамъ и мужчинъ,
испытавшую это удовольств!е: мужчины понадеялись на себя и
проводника не взяли. На слФдуюнцй день хватились исчезнув-
шихъ; крестьяне со свечками пошли ихъ отыскивать и нако-
нецъ нашли въ какомъ-то тупике вокругъ посл'Ьдняго огарка,
уже махнувшихъ рукою на жизнь. Да, будутъ помнить пещору:
ведь заблудиться въ подземныхъ пропастяхъ—это не то, что
въ л4су или горахъ.
Съ нами, конечно, этого не будетъ; но можетъ быть дру-
гое. Здесь повсеместно лежатъ каменныя глыбы, побольше и
поменьше; свалились он* сверху со сводовъ: что было потол-
комъ, то стало поломъ, пещера медленно поднимается. Но видь
стоитъ одной такой глыбе свалиться именно теперь въ одномъ
изъ этихъ безконечныхъ „переходовъ", черезъ которые и такъ
съ трудомъ протискиваешься—что тогда? Я знаю одну такую
исторш, приключившуюся на моей памяти въ пещер*, име-
нуемой Луэгеръ-Лохъ, въ Штирш—исторш более ч4мъ страш-
ную. Но разсказывать ее теперь не буду; лучше даже и не
думать.
Думать, впрочемъ, и не приходится: трудности „перехо-
довъа поглощаютъ все вниман!е. Какъ-никакъ, а хочется
предохранить колени, локти и особенно голову отъ лишнихъ
шишекъ и ссадинъ. Нашъ проводникъ съ. болыпимъ психоло-
гическимъ тактомъ говоритъ каждый разъ передъ проваломъ
въ новую дыру: „а тутъ еще одинъ переходецъ"—такимъ не-
виннымъ тономъ, что невольно отъ себя добавляешь: „и, ко-
нечно, последит". И такъ все дальше и дальше,—изъ пере-
хода въ пещеру, изъ пещеры въ переходъ.
Но вотъ, действительно, посл^дшй переходъ и последняя
пещера—самая просторная и высокая изо всехъ. Ея задняя
половина вся занята озеромъ, настоящимъ подземнымъ озе-
ромъ, широкимъ и глубокимъ. Нашъ арендаторъ-проводникъ
для всесторонняго его изслйдоватя сколотилъ примитивный
плотъ; съ его помощью онъ на другомъ его берегу, недоступ-
номъ для пешехода, открылъ новую дыру и дальнейшее про-
должеше безконечнаго подземнаго пути, которое и просл-Ьдилъ
еще на три слишкомъ версты. Тамъ, говоритъ онъ, и пере-
ходы шире, и пещеры выше; но съ насъ было довольно и тгЬхъ
полутора верстъ, которыя мы прошли, а более проползли до
этого места: душа просилась на св^тъ дня.
Но озеро все-таки привлекало внимаше. Проводникъ спу-
стился на свой плотъ, чтобы одному отправиться въ тотъ ко-
нецъ и оттуда осветить пещеру, но нашъ гимназистъ непре-
менно пожелалъ его сопровождать и, несмотря на его ожи-
вленные протесты, вполне оправданные видомъ его более чймъ
утлой ладьи, настоялъ на своемъ. Я не препятствовала Это
была очень своеобразная картина—какъ они медленно удаля-
лись въ безконечный мракъ, слабо освещаемый мерцающимъ пла-
менемъ обеихъ свечекъ, подъ Слабый плескъ единственнаго весла.
Вспомнились древшя сказашя объ озере преисподней: это какъ
будто перевозчикъ Харонъ, уихо увозящш душу въ „обитель
утомленныхъ". Вспомнился грустный призывъ:
Кому на вЪчный отдыхъ отъ трудовъ и золъ?
Кому въ ноля молчанья и въ забвенья долъ?..
Очарованье было полное; его не нарушила даже внезапная
вспышка магшя, озарившая заднюю половину пещеры и удвоив-
шая ея высоше своды яснымъ отражешемъ на зеркальной по-
верхности водъ. Тамъ—теремъ Плутона; тамъ—благочестивыя
души вкушаютъ вечное блаженство на светозарномъ лугу...
Не буду описывать обратнаго пути по темъ же переходамъ
и пещерамъ. Утомилъ онъ насъ изрядно, хотя и показался
значительно короче спуска. Но зато съ какимъ наслаждешемъ
бросились мы на облитую солнечными лучами мураву зеленаго
холма! И съ какимъ наслаждешемъ осушили принесенную хо-
зяйкой арендатора кринку молока!
454
ХУП. УРАЛЬСКШ ВПЕЧАТЛФН1Я.
*
Таково это чудо уральской природы. Оно зд4сь далеко не
единственное въ своемъ род4 и, быть мбжетъ, даже не самое
замечательное: въ Екатеринбурге, по крайней Mipi, я слы-
шалъ восторженный отзывъ о сталактитовой пещер* съ боль-
шимъ подземнымъ озеромъ, находящейся въ Соликамскомъ
у^здй, близъ Александровскаго завода- повидимому, это та са-
мая, о которой кратко упоминается 'въ У том* „Россш" на
стр. 392. Пока все это—сокровищницы будущаго.
Не то на запад*: тамъ „пещерный спортъ" —общепри-
знанная разновидность тоже общепризнанна™ туризма. О „По-
стойной Ям*" я уже говорилъ: нб это—салонная пещера, не
представляющая для посетителей никакихъ трудностей. Скорее
я привлекъ бы къ сравненш длинную cepiio пещеръ реки
Реки у св. Канщана близъ Дивачи... тамъ, где ныне стоятъ
итальянсюя войска. Он* были открыты — точнее, постепенна
открываемы—на моей памяти, и ^то было цйлымъ собьтемъ въ
жизни альпинизма: отчеты печатались не только въ альпинист-
скихъ журналахъ, но и въ ежедневной печати, имена Мари-
нича и его собратьевъ мелькали повсюду, и рйдшй туристъ
отказывалъ себе въ удовольствш поклониться св. Канщану. А
у насъ? Кто знаетъ о скромной подземной работ* Хлебникова
и его помощника-крестьянина, производимой ими безо всякой
посторонней помощи, на собственныя более ч*мъ скромныя
средства? Тамъ, въ Альпахъ, станщи жел*зныхъ дорогъ уве-
шаны эффектными плакатами, изображающими главныя кра-
соты размЬ1тыхъ Рекой пещеръ.—А у насъ? Чего бы стоила
какому-нибудь молодому художнику посвятить такой же пла-
катъ и чудесамъ Кунгура, а начальникамъ станщй украсить
имъ скучныя стены своихъ буфетовъ?
Да, спросятъ, но чего ради? Вотъ вы проползали цйлыхъ
три версты, не жалея своихъ немолодыхъ костей—и чего ради?
Неужели только для того, чтобы убедиться, какъ хорошо подъ
солнцемъ на зеленой мураве холма?
А хотя бы только для этого — право, я бы не пожалйлъ
своихъ трудовъ: ужъ очень славно было на дупгЬ. Но нить:
3. КУНГУРСКАЯ ПЕЩЕРА.
455
это чувство лучше меня знаютъ тк, для которыхъ его услов!е—
не спортъ, а жестокая нужда. Н4тъ, тутъ много другого,
много положительная. А чтб именно—это я, насколько могъ,
постарался описать въ предыдущемъ, но могъ-то лишь очень
несовершеннымъ образомъ. Есть много неисповедима™ въ томъ,
что мать-Земля дов-Ьрйетъ паломнику, навещающему ее во
мрак* ея заповЬдныхъ глубпнъ. Спуститесь туда, и вы согла-
ситесь со мной.
\
I
\
/
/
/
/
золотой в^къ
(Святки 19021 г.).
/
Въ эти дни вездй, гдЪ только дана возможность, стоятъ
въ домахъ обывателей рождественшя елки, горятъ рождествен-
CKie огни. Ихъ св-Ьтъ золотымъ ряшемъ разливается по тем-
нымъ вйтвямъ деревца, золотымъ туманомъ проникаетъ въ
укромные его уголки, гд4 искусно скрытыя умелой рукой ру
мяныя яблоки и золотистые апельсины заманчиво мелькаютъ
изъ-подъ зеленой сЬни; онъ преломляется золотымъ бисеромъ
въ граненомъ хрустале прозрачныхъ бездйлушекъ, отражается
золотыми искрами въ волшебныхъ нитяхъ св'Ьтлаго „ дождяа
и—въ радостно влажныхъ, смеющихся глазкахъ дЪтей. Тамъ,
на дворЪ, зимнш в4теръ хлещет(ъ прохожихъ въ лицо холод-
ными иглами жесткаго, колючаго) сн^га; но здйсь, подъ с4нью
елки — золотое царство. Намъ, |взрослымъ, докучливыя думы
отравляютъ праздничный покой; |ао зд-Ьсь, въ этихъ дйтскихъ
головкахъ, ненарушимо царитъ золотой в4къ.
Пр1ятно бываетъ, стряхнувъ докучливыя думы, смотреть
на эту игру золотыхъ огней, скодьзитъ взоромъ по одной изъ
этихъ искрящихся нитей съ вйтйи на витку, вплоть до того
м4ста, гдй она теряется въ зеле^омъ полумраке; пр1ятно бы-
ваетъ также, объявъ его въ его цельности, этотъ золотой сонъ
многострадальнаго людского рода. просл-Ьдить его судьбу отъ
поколйшя къ покол'Ьнш, вплоть /до того момента, гд4 его нить
золотой вькъ.
457
теряется въ глуби в-Ькрвъ. Это вовсе не будетъ несерьезнымъ
заняйемъ; если вамъ нуженъ ученый терминъ — мы можемъ
назвать его предметъ „филогешей иллюзш". Но лучше оста-
вимъ на этотъ разъ ученость — намъ съ вами теперь не до
нея; лучше позвольте попросту, въ угоду святочному времени,
разсказать вамъ волшебную сказку про золотой в-Ькъ.
П.
Это было очень давно. Хрисйанства, въ честь Основателя
котораго учрежденъ нашъ праздникъ, тогда и въ помин* не
было. Юпитера Капитолшскаго, кажется, тоже еще не было,
а если онъ и былъ, то на него мало кто обращалъ внимаше.
Мыслящее человечество ютилось въ мудреномъ лабирингЬ
островковъ и побережШ, окружающихъ голубое — тогда еще
довольно грозное—Эгейское море, тамъ сыны Земли трудились
и боролись, думали и мечтали подъ всевидящимъ окомъ Олим-
шйскаго Зевса. Нельзя сказать, чтобы люди были особенно
довольны его царствомъ. Правда, его заслуга была очень ве-
лика: „онъа, по словамъ поздиЬйшаго поэта, „повелъ человека
по стези сознашя, онъ повел4лъ им4ть силу слову: страда-
темъ учись! и\ но иначе судилъ объ этой заслуг* поэтъ-муд-
рецъ, съ высоты смотрйвпий на жизнь, иначе—бедный труже-
никъ, своимъ собственнымъ страдатемъ обогащавппй сокро-
вищницу человеческой науки. Съ завистью смотр'Ьлъ онъ на
звйря лесного, на птицу небесиую: они, вотъ, не пашутъ и
не еЬютъ, а все же для каждаго приготовлены и пища и
кровъ заботами матери-Земли; ч4мъ же мы-то прогневили свою
родительницу? Или, можетъ быть, ее прогн'Ьвилъ нашъ вождь
и богъ, Зевсъ ОлимпшскШ?.. И вотъ фантазш открывается про-
сторъ: хорошо, вйрно, было время, когда Зевса еще не было,
м!ромъ же управлялъ его отецъ Кроносъ (онъ же и Сатурнъ);
тогда еще не знали заповеди страдатемъ учись: ни страданш,
ни учешя не требовалось, всякое знаше доставалось даромъ...
Жили боговъ они жизнью, не вйдая въ сердив печали,
Горькихъ не зная трудовъ* не грозила имъ старости немощь.
В^чно цв'втуние крепостью рукъ и кол'Ьнъ быстротою,
458
ХУШ. ЗОЛОТОЙ ВЪКЪ.
Смертные въ в*вчныхъ пирахъ беззаботно свой в'вкъ проживали^
А умирали, что сномъ побежденные; всякаго вдоволь
Было добра; отъ себя имъ рождала кормилица-нива
Хл-вбъ въ изобильи; они же, спокойств1е въ сердце вкушая,
Жили въ своихъ деревняхъ, окруженные счастья избыткомъ.
Таковъ былъ „золотой в4къа — такъ его и называетъ
древшй поэтъ Гесюдъ, у котораго мы позаимствовали выпи-
санные стихи.
III.
Но эти стихи даютъ намъ только вн'Ьшше контуры кар-
тины; дописать частности было предоставлено позднЬйшимъ
временамъ, когда лучи поэзш и просв4щешя, исходивпие отъ
различныхъ очаговъ греческой культуры, сосредоточились въ
Аеинахъ. И что это было за письмо! Какая странная см'Ьсь
идеальныхъ и матер1альныхъ, серьезныхъ и комическихъ эле-
ментовъ! Нашъ взоръ теряется въ этихъ причудливыхъ ара-
бескахъ, мы готовы признать весь рисунокъ капризомъ ре-
бенка или бредомъ безумца,—но вотъ мы замйчаемъ, что вс4
эти поташные узоры группируются, точно фигуры калейдо-
скопа, вокругъ общаго центра, общей идеи, настолько серь-
езной, что мы удивленно смотримъ въ лицо веселому красно-
баю: да ты чтб же, собственно, хочешь сказать? И тутъ только
мы различаемъ таинственный голубой огонекъ въ его смею-
щихся глазахъ. Да, конечно, это не быль, а сказка; но въ
сказки утошя, а въ утоши—пророчество. Что было, того не
было; но чего не было, то будешь.
Много стало хуже съ тЬхъ поръ, какъ Ероносъ-Сатурнъ
былъ сверженъ Зевсомъ, и золотое племя поглотила Земля;
боги удалились въ свою небесную обитель, последнею д4ва-
Правда покинула людей. Итакъ, при Сатурн* д-Ьва-Правда
жила между нами; каково-то было людямъ тогда? Одно ясно:
если была Правда, то ни насил1я, ни рабства быть не могло;
всЬ были равноправными детьми одинаково всЬхъ любящей
матери-Земли. А если и безъ рабства жилось хорошо, то,
значитъ, природа £ама брала на себя весь людской трудъ...
ЗОЛОТОЙ ВФКЪ.
459
Сл4дуетъ имйть въ виду, что эта веселая наука читалась лю-
дямъ съ подмостковъ сцены въ праздники веселаго бога Дю-
ниса; фантаз1я учителей-поэтовъ свободно могла разгуливать
по всей области невозможная). И вотъ какъ у одного изъ
нихъ Сатурнъ (или родственное ему лицо), описывалъ прелести
золотого царства (перевожу размЪромъ подлинника):
Вы послушайте, люди, про радость житья,
искони мною данную смертнымъ!
Тамъ покоемъ дышала природа кругомъ;
постоянной онъ былъ ей стих1ей.
Тамъ не страхъ, не болезни рождала Земля;
добровольно давала, что нужно.
Тамъ въ канавахъ златое струилось вино;
съ калачами тамъ сайки дралися,
Умоляя тебя: „что-жъ ты губы надулъ?
знай, бери изъ насъ ту, что бЪ'лЪе!".
ЗахотБдось—и рыба валила къ вамъ въ домъ
и, поджаривъ другъ дружку румяно,
Къ вамъ взбиралась на столъ: „хл'вбъ' да соль, господа!
вотъ, покушайте насъ на здоровье!u
А близъ стульевъ потоки похлебки неслись,
съ ними глыбы варенаго мяса;
Тутъ лее съ трубъ водосточныхъ подливка текла:
вспрыснешь кусъ свой—и вдвое вкуснъе!..
А съ нагорныхъ деревъ, листопада норой,
сами колбасы козьи валились,
Да стерлядушки жирныя—любо глядеть!
да поджаренныхъ дроздиковъ кучи.
Да, конечно, все это мало серьезно; но надо вейми этими
балаганными шутками, порожденными неукротимымъ аппети-
томъ и разгульной фантаз1ей, носился чудный, неземной ак-
кордъ:
Ни раба тамъ м1ръ не видт.лъ,
Ни рабыни никогда...
IV.
Пропустимъ еще нисколько в*Ьковъ: мы въ Рим4, столице
Mipa, подъ синью могучей десницы Юпитера КапитолШскаго.
Объединеше народовъ стало действительностью, и хотя нельзя
460
XVIII. ЗОЛОТОЙ ВЬКЪ.
сказать, чтобы тамъ „покоемъ дышала природа кругомъ", все
же до этого вожделйннаго времени, невидимому, недалеко. Но
д4ва-Правда попрежнему пребываетъ среди небесныхъ св4тилъ
и грустно, со своимъ колосомъ въ руки, смотритъ на людск1я
д4ла: шире распространилось рабство, круче стали его услов!я;
днемъ на работ-Ь, ночью въ подземелье, и такъ изо-дня-въ-
день, изъ-года-въ-годъ... Пусть солнце ежегодно „вступаетъ
въ знакъ Д4выа; земля, видно, въ этотъ знакъ не вступитъ
никогда.
Только одинъ разъ въ годъ эта картина меняется — въ
декабри м^сяцй, отъ 17 до 23 числа. Эти дни были посвя-
щены Сатурну; сближеше Рима съ Грещей повело къ тому,
что сказка про золотой в4къ стала популярна и (подъ вл1я-
шемъ многихъ условш> о которыхъ можно и не распростра-
няться) явилось желаше превратить ее по м^рй возможности
въ действительность — хотя бы только на коротенькое время
Сатурналгй. Самой характерной чертой было то, что рабы на
это время объявлялись свободными: „при Сатурне в4дь рабовъ
не было", поясняютъ наши авторы. Угощеше полагалось общее;
господа, MieHTH, рабы—вей пировали за однимъ и гЬмъ же
столомъ. Наказатй не. должно было быть, вольное слово схо-
дило даромъ,—такъ требовала установленная предками libertas
Decembris. Конечно, чудесную щедрость Земли, даромъ все
дарившей, возсоздать было невозможно; какъ слабое подражаше
ей былъ заведенъ обычай подарковъ. Дарили всякую снЬдь,
преимущественно ор^хи, которыми можно было и лакомиться
и играть; затЬмъ также и т4 предметы, которые стали нуж-
ными всл,Ьдств1е развийя культуры, начиная необходимой
утварью и кончая произведешями художниковъ; но особую
важность — очевидно символическую — им4ли два рода подар-
ковъ: во - первыхъ, восковыя сетки, во - вторыхъ, дгьтекгя
игрушки, особенно—куклы. Полагаютъ, что восковая св^ча
им4ла касательство къ зимнему солнцеповороту, съ которымъ
совпадали Сатурналш, что „сатурвальсте огни" должны были
распространять повсюду пр1ятную вйсть о наступившемъ пе-
рюдй возрасташя дня; полагаютъ, загЬмъ, что куклы были
первоначальнымъ жертвоприношетемъ Сатурну со стороны
хозяина, который ими какъ бы выкупалъ у зимняго бога себя
золотой вькъ.
461
и свонхъ. Толковашя эти гадательны, но фактъ несомнененъ.
Игрушки продавались въ течете всей недели и долее на
одной изъ улицъ Рима, которая отъ нихъ получила свое на-
зваше; такъ-то. Сатурналш были преимущественно праздникомъ
рабовъ и праздникомъ детей.
V.
Популярность Сатурналгё росла за все время процвй-
ташя римской республики: первоначально однодневныя, он*
къ первому вику до Р. X. уедали уже занять целую не-
делю; проникая изъ центра римской жизни въ провинцш,
он4 повсюду распространяли иллюзда сказочиаго царства Са-
турна и золотого века. Этимъ они способствовали возникно-
венш легенды — одной изъ самыхъ чудесныхъ, о которыхъ
знаетъ истор1я.
Подъ вл1яшемъ съ одной стороны—таинственныхъ хроно-
логическихъ вычислешй, съ другой—страшныхъ внутреннихъ
и вн4шнихъ катастрофъ, въ Риме перваго века до Р. X.
ч4мъ далее, т^мъ более развивалась и крепла вера, что онъ
доживаетъ свои посл'Ьдте дни, что не сегодня-завтра насту-
пите нечто въ роди „светопреставлешя". Несомн'Ьннымъ ка-
залось, что велимй першдъ времени истекаетъ; но будетъ ли
его конецъ действительно окончательным^ или за нимъ по-
следуете новое начало — это было неясно. Въ первое время
преобладало бол-fee мрачное настроеше; когда вскоре после
убшетва Цезаря произошло затмеше солнца, испуганный на-
родъ былъ убежденъ, что это вечная ночь настала. Но моло-
дому и счастливому преемнику Цезаря удалось разогнать эти
страхи; возникло мнете, что по исходе посл-Ьдняго изъ пе-
рюдовъ постепеннаго ухудшетя челов'Ьческаго рода опять
должно воцариться то положете вещей, которое было въ на-
чале—т.-е. новое царство Сатурна, царство правды и счастья,
новый золотой векъ. Основателемъ этого новаго Mipa будетъ
не Августъ—онъ еще принадлежалъ старому,—а первый его
потомокъ по крови. Приветствуя его ожидавшееся рождете,
певецъ этой эпохи, Вирпшй, сосредоточиваетъ на немъ все
462
XYIII. ЗОЛОТОЙ ВЪКЪ.
надежды, которыя народъ возлагалъ на предстоящую перемену;
знамениты его пророчесшя слова:
Вотъ ужъ последнее время настало Сивиллиной ntc-ни,
Новое зиждя начало великой втжовъ верениц*;
Вскоръ вернется и ДЪва, вернется Сатурново царство,
Вскоръ съ яебесныхъ высотъ снизойдетъ вожделънный Младенецъ.
Его рождеше будетъ гранью между старымъ и новымъ
м1ромъ.
Онъ, въдь, иоложитъ конецъ ненавистному въку желъза,
Онъ до предъловъ вселенной намъ племя взроститъ золотое.
Счастье этого новаго племени поэтъ нарочно описываетъ
идиллическими красками, приноровляясь къ наивно-MaTepiaди-
етической фантазш народа, создавшей и выростившей сказку
про золотой в'Ькъ:
Козочкп сами домой понесутъ отягченное вымя...
Сами, т.-е. безъ помощи пастуховъ-рабовъ, трудъ которыхъ
«танетъ, такимъ образомъ, ненуженъ.
Будутъ на львовъ-исиолиновъ безъ страха коровы дивиться...
Вотъ онъ, тотъ „покой", которымъ „дышитъ природа кру-
гомъа...
Колосъ межъ тъмъ золотистый унылую степь украшаетъ,
Сочная гроздь винограда средь терши колючихъ алъетъ,
Меда янтарнаго влага съ суроваго дуба стекаетъ.
Краски умйреннйе, — идиллш не пристала шаловливая воль-
ность комедш,—но содержаше то же, что и въ выписанныхъ
выше стихахъ греческаго краснобая.
Броситъ торговецъ ладью, перестанетъ обману товаровъ
Судно служить: повсеместно сама ихъ Земля производитъ.
Почвы не ръжетъ соха, ужъ не ръжетъ лозы виноградарь,
Снялъ ужъ и пахарь ярмо съ изстрадавшейся выи бычачьей...
золотой в*къ.
463
Вечный миръ, вечное веселье, однимъ словомъ,—вйчныя Са-
турналш предстоять Mipy. И онъ это знаетъ:
Видишь? Отъ тверди небесной до дна безпред^льнаго моря
Сладкая дрожь пробежала по т*лу великому Mipa.
Видишь? Природа ликуетъ, грядущее счастье почуя.
VI.
Младенецъ, рождеше котораго было предвйщано народамъ
Виргил!емъ, не появился на св4тъ; зато появился другой, го-
раздо более чудесный младенецъ,—далеко на Востоке, на бе-
регахъ Ьрдана. Когда христнство стало господствующей ре-
лигией на всемъ протяженш Римскаго государства, пророчество
римскаго поэта было отнесено къ его Основателю; Вирпшй
сталъ настоящимъ „пророкомъ язычниковъ", т4мъ, который
среди нихъ первый далъ свидетельство о ХрисгЬ; Христосъ же
сделался „царемъ СатурналШ", т/Ьмъ, отъ котораго челове-
чество стало ожидать осуществлешя сказки про золотой в-Ькъ,
возвращешя девы-Правды, водворешя свободы и мира на все
времена... Кстати: Рождество Христово было пр1урочено ко
времени зимняго солнцеповорота; древшя Сатурналш могли
передать христнскому празднику добрую часть своей обряд-
ности—и угощеше прислуги, и одареше детей, и лакомства,
и игры, и даже восковыя свечи.
Да, пр1ятно бываетъ при св*ЬтЬ рождественскихъ огней
следить за золотой нитью легенды, тянущеюся черезъ все
безъ малаго тридцать вйковъ исторш европейскаго человече-
ства. Какая любовь къ нравственной идее этого золотого сна,
какая вйравъ его осуществимость, какая стойкая, неукоснитель-
ная надежда! Вотъ что значить символъ: пусть мноие пере-
даютъ его другъ другу, не понимая его значешя,— все же
оно тлйетъ въ немъ, какъ искра подъ золой; дайте его коснуться
духу, — и тотчасъ оно вспыхнетъ яркимъ, золотымъ пла-
менемъ.
Такой именно символъ—рождественская елка; зажигая ее,
мы воскрешаемъ на краткое время святочной недели древнейппя
надежды многострадальнаго человеческаго рода, его волшебную
464
XVIII. ЗОЛОТОЙ ВЪКЪ.
сказку про золотой в4къ, про свободу, правду и миръ. И
хотя бы мы сами и изверились въ осуществимости этого зо-
лотого сна,—все же вира въ него будетъ гореть для гбхъ,
чьи сердца еще согреваются полною, не отравленною сомнЬ-
шями радостью, въ чьихъ головкахъ уже зарождаются свйтлыя,
не подр'Ьзанныя неудачами надежды. Пусть же они теперь
всею душою наслаждаются святочнымъ весельемъ; и пусть они
H-Ькогда въ жизненной борьб* тверже насъ держатъ знамя зо-
лотого в-Ька!
0ГЛАВЛЕН1Е.
СТР.
I. Идея нравственнаго оправдашя . 1
П. Ифигешя 45
III. Воскресппе поэты 53
1. Вакхилидъ, его оды и баллады *) . 53
2. Геродъ и его бытовыя сценки 96
3. Царица - прислужница (новонайденная „Ипсипила"
Еврипида). ... 127
IY. Антигона 177
V. Первое св^топреставлеше . 185
YI. Про нечистую силу 237
VII. Античная Ленора 247
VIII. Парламентаризмъ въ римской республик* 273
IX. Новый памятникъ древне-римскаго быта . 281
X. Остраколопя . . 318
XI. Рабочая песенка 326
XII. Еврипидъ въ перевод* И. 0. Анненскаго (Алкеста и
Медея). ... 342
XIII. Происхождеше комед1и 360
XIV. Мотивъ разлуки (ОвидШ—Шекспиръ-—Пушкинъ). 399
XV. Гейдельбергъ. . 423
XVI. Земля и война ... 433
XVII. Уральстя впечатлйтя . 436
1. Златоустъ . 436
2. Тургоякъ .... 442
3. Кунгурская пещера 448
XVIII. Золотой в'вкъ. . 456
*) Уже поел* отпечататя этой статьи попала въ мои руки главная
филологическая новинка 1915 г.—т. XI Оксиринхскихъ папирусовъ,
содержаний м. пр. два сравнительно крупныхъ отрывка изъ застольныхъ
п'всенъ („скхшй") Вакхилида. Къ сожал'вшю, они мало намъ даютъ;
все же первому мы обязаны бол^е полнымъ и исправнымъ текстомъ пере-
веденнаго мною на стр. 54 (внизу) отрывка, а также и именемъ того,
кому пйсня была посвящена: это былъ извбстный изъ Геродота Александръ
Филеллинъ, царь македонсюй.
mjaihk rideA.
peeaiM mips *\ мы. лздам1с третье.
изъ
жизни идей.
НАУЧНО-ПОПУЛЯРНЫЯ СТАТЬИ
ПРОФ. С.-ПЕТЕРБУРГСКАГО УНИВЕРСИТЕТА
е. зъдинскаго
томъ второй
ДРЕВН1Й М1РЪ И МЫ
*Н«4«-
С.-ПЕТЕРБУРГЪ
Типограф1я М. М. Стасюлевича. Вас. остр., 5 л., 28
1911
ДРЕВН1Й М1РЪ
И
мы.
ЛЕКЦ1И
ЧЙТАННЫЯ УЧЕНИКАМЪ ВЫПУСКНЫХЪ КЛАССОВЪ С.-ПЕТЕРБУРГСКИХЪ
ГИМНА31Й И РЕАЛЫШХЪ УЧИЛИЩЪ ВЕСНОЙ 1903 Г.
ПРОФЕССОРОМЪ С.-ПЕТЕРБУРГСКАГО УНИВЕРСИТЕТА
е. зълинскимъ
ИЗДАН1Е ТРЕТЬЕ
СЪ ПРИЛОЖЕН1ЯМИ
—- ^Ч
С.-ПЕТЕРБУРГЪ
Типограф1я М. М. Стасюлевича, Вас. остр., 5 л., 28
1911
№
^11
4178
ПРЕДИСЛ0В1Е
КО ВТОРОМУ ИЗДАН1Ю.
Лекцш о древнемъ Mipfc, составляюпця ядро настоящей
книги, были мною прочитаны, по приглашешю начальства
С.-Петербургскаго учебнаго округа, ученикамъ выпускныхъ
классовъ С.-Петербургскихъ гимназШ и реальныхъ училищъ
весной 1903 г.; въ течете л&га того же года они были на-
печатаны въ Журнал* Министерства Народнаго Просвйщетя,
а осенью появились и отд'Ьльнымъ издашемъ. Несмотря на
тяжелыя времена, наступивппя вскоре загЬмъ для всей Россш,
несмотря на крайне враждебное отношеше къ моей книгЬ, съ
одной стороны, большинства органовъ печати, а съ другой—
Ученаго Комитета, признавшаго ее не заслуживающей допу-
щешя въ библютеки среднихъ учебныхъ заведетй:—несмотря
на вс* эти неблагопр1ятныя обстоятельства, книга въ течете
года почти разошлась. Эгимъ было доказано, что общество
вовсе не такъ несочувственно относится къ тому, чтб было ея
руководящей идеей; я счелъ, поэтому, своимъ долгомъ позабо-
титься о оовомъ ея издати.
Въ этомъ второмъ издати книга назначена уже непосред-
ственно для общества. Форма обращетя къ выпускнымъ учета-
VT
камъ, правда, удержана; ода никому не мйшаетъ, и мн* не хоте-
лось, разрушая ее, разрушить память о часахъ, которые я
причисляю къ лучшимъ въ моей жизни. Но при всемъ томъ
я повторяю: книга назначается для общества. Я глубоко уб*-
жденъ, что возрожденге русской классической школы, необхо-
димое въ интересам русской культуры, наступить тогда,
когда само общество убгьдится въ его необходимости. Близокъ
ли этотъ часъ? Я не знаю. Но этотъ вопросъ и его возможное
р*шеше не могли и не должны были вл1ять на мое отношеше
къ моей задачи. Возвращеше общества къ классической школ*
будетъ результатомъ пробуждешя истины; а ея пробужденш
нельзя содействовать разсчетами политики, т*ми самыми, ко-
торыми она была погружена въ сонъ. Въ противополож-
ность къ нимъ я р*шилъ неукоснительно следовать истин*,
нимало не заботясь объ усп*х* моей книги въ ц*ломъ или
въ частяхъ.
Семь экскурсовъ, которыми я дополнилъ настоящее второе
издаше—очень разнородные по форм* и содержашю—отчасти
уже были раньше мною напечатаны, а именно:
экск. IV—въ „ОЬверномъ Курьер*и 26 нб. 1900 г.,
„ V—въ „Филологическомъ Обозр*нш" VII (1894),
„ VI—въ „ Трудахъ Высочайше у чрежденной Коммиссш
по вопросу объ улучшешяхъ въ средней общеобразовательной
школ*" VI.
Относительно пятаго (о чтеши судебныхъ р*чей Цицерона
въ гимназш) замечу, что онъ им*етъ значеше лишь образца—
образца того, какъ сл*дуетъ одухотворять чтете авторовъ въ
гимназш сообразно со сказаннымъ на стр. 64 ел. объ универ-
сализм* занятШ античностъю. Принципы, развитые мною въ
этомъ экскурс* въ области чтешя судебныхъ р*чей, я при»
м*нилъ на д*л* въ своемъ изданш „р*чи Цицерона за Вер-
реса" (5 кн.), появившемся въ собранш Л. А. Георпевскаго и
YIJ
С. А. Манштейна (2-е изд. 1896). Ту же цЬль, въ области
чтешя историковъ и трагиковъ, пресл'Ьдуютъ мои изданы
21-й книги Лив1я (4-е изд. 1904), „Царя Эдипа* (2-е изд.
1896) и „Трахинянокъ" Софокла (1898 тамъ же). Вместе
взятыя, эти четыре издашя составляютъ мой посильный вкладъ
въ то, что я называю въ своихъ лекщяхъ „школьною антич-
ностью"; могу ли я надеяться, что гЬ, которые отнеслись
скептически къ моимъ разсуждешямъ объ универсализме этой
школьной античности, сочтутъ своимъ долгомъ хоть самымъ
поверхностнымъ образомъ ознакомиться съ этими издатями?
Первые три экскурса, объединенные своей полемической
формой, составляютъ и по содержанш одно целое; особенно
это касается второго и третьяго. Только вместе взятые они,
подобно парнымъ стереоскопическимъ снимкамъ, даютъ пра-
вильное и выпуклое представлеше о воззр-Ьшяхъ автора — о
той „серединной тропе" правды и разума, которой онъ по
мере своихъ силъ старается следовать. Смею, однако, уверить,
что ихъ полемическая форма является именно только формой;
по содержанш они столь же положительны, какъ и все проч1я
составныя части настоящей книги.
Особнякомъ стоитъ седьмой и посл^дшй экскурсъ: я хо-
гЬлъ въ немъ представить синтезъ того, что я, какъ истолко-
ватель древняго Mipa, имею передать тймъ, для кого я работаю.
Я хогЬлъ его первоначально озаглавить „моимъ друзьямъ",
разумея подъ последними не однихъ только моихъ личныхъ
друзей, но и веЬхъ тгЬхъ, кто, подобно мне, признаетъ обяза-
тельнымъ для себя „кодексъ чести мыслителя" (см. стр. 91).
После несколькихъ метаморфозъ онъ вылился, въ силу худо-
жественныхъ соображешй, въ настоящую свою форму. Такъ-то
я лишнш разъ убедился, что отъ автора зачастую зависитъ
только решеше, писать ли книгу или не писать ее; разъ ре-
шете принято — она пишется сама и принимаетъ ту форму,
16-696
VIII
которую должна принять по внутренней необходимости. Въ
этомъ— особый смыслъ известной поговорки habent sua fata
libelli; и, пожалуй, самый глуботй и „роковой" ея смыслъ.
Со всймъ гЬмъ, я сознаю, что этотъ экскурсъ—для очень
немногихъ; но эти немноие — въ то же время гЬ, которые
мн4 дороже всЬхъ. Знай я, кто они и гдй они — я бы имъ
прямо послалъ его, „на правахъ рукописи44; но нить — мнй
приходится искать ихъ между многими. Прошу, поэтому,
остальныхъ поступить съ нимъ точно такъ же, какъ они посту-
паютъ съ письмами, не имъ написанными и случайно- и нена-
рокомъ попавшими къ нимъ въ руки: т.-е., убедившись въ
непринадлежности, прекратить чтете и забыть о содержаши
прочитаннаго. Для того этотъ экскурсъ и напечатанъ посл'Ьд-
нимъ, съ нечетвой страницы, чтобы его можно было отрезать,
не портя книги.
Впрочемъ, сказанное только-что объ этомъ экскурсе—что
онъ долженъ искать своихъ читателей — относится въ значи-
тельной степени и ко всей книге. Скажу напрямикъ: моя
книга — книга ищущая. Я знаю, она найдетъ гбхъ, кого
ищетъ; въ этомъ меня уб4ждаетъ нежданный успЪхъ ея пер-
Ьаго И8дашя. Но гдЬ она ихъ найдетъ? Одно ясно: не среди
направленцевъ, не среди готовыхъ и непереуб'Ьдимыхъ, не
среди гЬхъ, къ которымъ направленская ливрея прилипла,
какъ Нессовъ плащъ: о, н^тъ—на нихъ я давно махнулъ ру-
кой, какъ и они на меня. Но гд4 же? Отв-Ьчу: среди гЬхъ,
которые ищутъ сами; моя книга—книга для ищущихъ.
С-Петербургу Аирйль 1905.
в. Згьлинскт.
ПРЕДИСЛ0В1Е
КЪ ТРЕТЬЕМУ ИЗДАН1Ю.
Въ настоящемъ изданш коренная статья „Древшй Mipb и
мы" перепечатана безо всякихъ измйнешй. Истекшее шести-
л'Ьйе принесло ей немало хорошаго: помимо продолжающагося
сочувств1я русской публики, она была переведена на пять
иностранныхъ языковъ — нЬмецшй, французсюй, англШскШ,
чешскш и итальянскш, причемъ первый изъ этихъ переводовъ
усиЬлъ уже появиться третьимъ издашемъ *).
Главнымъ образомъ, подъ вл1яшемъ этого ряда усиЬховъ
я р'Ьшилъ пропустить въ настоящемъ изданш всЬ экскурсы
(кром* посл'Ьдняго), которыми было дополнено второе. Ихъ
ядромъ были второй и третз'й, полемичесше по форм1!, хотя и
положительные по содержанш. Они были обращены противъ
противниковъ слива и справа, изъ коихъ первый, къ сожалй-
шю, выбылъ изъ ряда живыхъ, второй вообще никогда въ немъ
не состоялъ и былъ мною прихваченъ скорее по стереоско-
пическимъ соображешямъ. Но главное, повторяю — мое желаше
избегнуть въ этомъ изданш всякой полемики. А впрочемъ, я
*) Die Antike und wir. Deutsch von Schoeler (Leipzig 1905. 3-tte
Aufl. 1911). — Le monde antique et nous. Trad, par E. Derume (Bruxel-
les 1909). — Our debt to antiquity. Transl. by H. A. Strong and Hugh Ste-
wart (London 1909). — Stary svet a my. Prel. Fr. Novotny (Praha 1910). —
L'Antico e noi (Firenze 1910).
16*
X
отъ сказаннаго ни въ одномъ пункт* не отрекаюсь; второе
издаше съ его экскурсами не сметено съ лица земли, и я по
прежнему думаю, что ихъ съ пользою для себя прочтутъ и
начинаюпце педагоги, и среднихъ Л'Ьтъ публицисты, и бюро-
краты генеральскаго чина и возраста.
Я даже охотно освободилъ бы и коренную статью отъ т*хъ
немногидъ полемическихъ м*Ьстъ, которыя въ ней имеются; но
для этого пришлось бы произвести слишкомъ крупныя изм"Ь-
нешя. Прошу поэтому читателя помнить, что она была на-
писана въ 1903 году.
ВзамЗшъ устраненныхъ экскурсовъ я, идя на встречу вы-
сказаннымъ критикой пожелашямъ, дополнилъ коренную статью
другими, появившимися раньше въ разныхъ журналахъ, но не
включенными въ друпе томы моего сборника. Это слЗздуюпця:
1) Вильгельмъ Вундтъ и психолопя языка („Вопросы фи-
лософш и психолоии" 1902, январь—мартъ).
2) Художественная проза и ея судьба („В'Ьстникъ Европы"
1898 ноябрь).
3) Уголовный процессъ двадцать вйковъ назадъ („ Правои
1901 № 7 и 8).
4) Характеръ античной релиии въ сравненш съ хри-
стнствомъ („Русская Мтель" 1908 февраль).
5) Памяти И в. Анненскаго („Аполлонъ" 1910 январь).
в. Згьлиншй.
С.-Петербургъ, январь 1911.
ЛЕКЦ1Я ПЕРВАЯ.
Введете: Постановка задачи.—Три антитезы.—Yox populi—vox Dei.—Большое
и малое «я» общества.—Общественное мн-вше и соцюлогичесюй подборъ.—
Первая антитеза: образовательное значеше античности.—Данныя историческаго
опыта.—Зацепки.—Гетерогешя ц/клей.—Эволющя классическаго образовашя.—
Критерш образовательной силы предметовъ: психолопя и психологическое
науков-Ьд-Бше. —- Смыслъ сочеташя: «образовательное значеше». — Принципъ
професеюнальный и принципъ образовательный.—Назначеше средней образо-
вательной школы.
Моя задача—выяснить вамъ, насколько это позволять
время и силы, значеше той области знашя, представителемъ
которой я состою при нашемъ университете и которую я,
ради краткости, буду просто называть античностью. Задачу
эту можно решить въ троякомъ направлеяга, соответственно
троякому значенш самой античности. Она, во-первыхъ, является
предметомъ науки, которую принято—несовсЬмъ правильно—
называть классической филолопей; она, во-вторыхъ, предста-
вляетъ собою элементъ умственной и нравственной куль-
туры современнаго европейскаго общества; она, въ-третьихъ—
и это ея значеше для васъ самое близкое—входить въ составъ
учебныхъ предметовъ привилегированнаго типа средней школы,
такъ называемой классической гимназш. Каждая изъ этихъ
трехъ точекъ зрйтя открываетъ намъ новую сторону антич-
ности; но по отношешю къ каждой изъ нихъ посвященный
въ д*ло челов-Ькъ бываетъ вынужденъ отстаивать мнйше,
доаметрально противоположное тому, которое стало ходячей
2
ВВЕДЕН1Е.
монетой въ современномъ и спещально въ русскомъ интелли-
гентномъ обществ*. Действительно, о классической филологш
общество привыкло думать, что она—наука вдоль и поперекъ
изсл^дованная, не представляющая более интересныхъ задачъ
для творческой работы; знатокъ же д£ла вамъ скажетъ, что
теперь она интереснее, ч-Ьмъ когда-либо, что вся работа предъ-
идущихъ поколйнШ была лишь подготовительной, была лишь
фундаментомъ, на которомъ мы только теперь начинаемъ воз-
водить настоящее здаше нашей науки, что новыя проблемы,
маняпця къ изслйдовашю и р-Ьшенш, намъ встречаются на
каждомъ шагу нашего научнаго поприща. ЗагЬмъ, по отно-
шетю къ античности, какъ элементу современной культуры,
общество усвоило мните, что она играетъ въ ней ничтожную
роль, будучи давнымъ давно превзойдена успехами новейшей
мысли; знатокъ же дбла вамъ скажетъ, что мы въ своей
умственной и нравственной культур* никогда еще не стояли
такъ близко къ античности, никогда такъ въ ней не нужда-
лись, но и такъ не были приспособлены понимать и воспри-
нимать ее, какъ именно теперь. Наконецъ, по отношешю къ
античности, какъ элементу образовашя, большинство общества
склонно полагать, что это—какой-то странный пережитокъ,
неизвестно почему и какимъ образомъ сохраненный въ совре-
менной Школе и подлежапцй скорейшему и окончательному
упразднешю; знатокъ же дела, опять-таки, вамъ скажетъ, что
античность по самому существу своему, въ силу условШ какъ
историческаго, такъ и психологическаго характера, является
органическимъ элементомъ образовашя европейскаго общества,
и что окончательно упразднена она будетъ не иначе, какъ
съ упразднешемъ всей современной европейской культуры.
Таковы наши три антитезы; согласитесь, что более рез-
кихъ и представить себе нельзя. И я боюсь, что именно на-
личность этихъ антитезъ можетъ васъ смутить и возбудить
ваше недовер1е къ тому, что я имею вамъ сказать; а такъ
какъ предвзятое недовер1е аудитор! и къ лектору заранее уни-
чтожаетъ возможное дейстме его словъ, то позвольте мне
сделать попытку устранить его, поскольку оно вообще устра-
нимо воздейешемъ разума. Въ самомъ деле, я представляю
себе съ вашей стороны возражея!е въ роде следующаго: „да
АНТИЧНОСТЬ И ОБЩЕСТВО.
3
разве уже изъ самаго состава борющихся сторонъ не ясно,
кто правъ и кто виноватъ? разве можетъ быть правъ вопреки
мнйшю совокупности общества тотъ единоличный «знатокъ
дела», о которомъ вы говорите и подъ которымъ вы, вероятно,
разумеете самого себя, г. лекторъ? Оставимъ въ стороне
классическую филолопю: она для общества неинтересна, и оно
им-Ьетъ поэтому право ея не знать; но античность, какъ эле-
мента культуры, античность, какъ факторъ образовашя—разве
можно допустить, чтобы общество ошибалось въ решети та-
кихъ насущныхъ, такъ близко его касающихся вопросовъ? Не
даромъ же и въ пословице сказано: vox populi—vox Dei!"
Тутъ я могъ бы сделать оговорку—и довольно существен-
ную—по отношенш къ этой «совокупности общества», о ко-
торой намъ такъ много говорятъ; но это не такъ важно. Пусть
будетъ по-вашему: я все-таки не могу согласиться, чтобы вы
къ этой действительной или мнимой совокупности применяли
пословицу о vox populi, такъ какъ противъ этого прим4нешя
громогласно протестуетъ истор1я всЬхъ временъ. Вспомните о
томъ, какъ римское общество требовало на арену первыхъ
хриспанъ, вспомните объ остервенйнш общества противъ ере-
тиковъ въ Испаши или противъ вйдьмъ въ Германш, вспомните
о той единодушной поддержки, которую долгое время находили
въ обществе тате институты, какъ рабство негровъ въ Аме-
рике или крепостное право у насъ—и вы согласитесь, что
очень часто vox populi бываетъ поистине vox diaboli, а не Dei.
Мы въ настоящее время не только осуждаемъ татя проявлешя
общественной воли,—мы, чтб также не худо, безстрастно ихъ
объясняемъ, обнаруживая причины, которыя во всЬхъ указан-
ныхъ случаяхъ заставляли общество неправильно судить о
своихъ собственныхъ потребностяхъ. И здесь возможно то же
самое, и здесь мы можемъ—и это войдетъ, если дозволитъ
время, въ составъ моей последней лекщи — анализировать
смыслъ недоброжелательнаго отношешя современнаго общества
къ античности, выделить ту роль, которую въ немъ сыграло
добросовестное и непроизвольное заблуждеше, отъ той, въ ко-
торой мы должны признать проявлеше сознательнаго обмана.
Теперь моя цель другая: я видь хотЬлъ только расшатать въ
васъ уверенность — если таковая есть—въ непогрешимости
ВВЕДЕШЬ.
общественнаго мн4шя, хот4лъ протестовать противъ злоупо-
треблешя поговоркой vox populi—vox Dei.
А каковъ правильный смыслъ этой поговорки, это я разовью
вамъ тотчасъ. Не въ оглушительномъ крике, который такъ
часто бываетъ выражешемъ взбудораженныхъ страстей, должны
мы признать гласъ БожШ, а въ томъ тихомъ и безстрастно
повелительномъ голосе таинственной воли, который указываетъ
человечеству пути его культурнаго развит. Съ незапамятныхъ
временъ, когда физшлоии пищеварешя и органической химш
еще и въ помине не было, этотъ голосъ указалъ человеку на
хлебъ, какъ на ту пищу, пользуясь которой онъ можетъ
достигнуть наивысшаго возможнаго для него совершенства.
Въ этомъ голосе древше греки, умЪвппе удивляться тому, что
поистине удивительно, признали взаправду голосъ БожШ
голосъ своей богини Деметры; современная бюлопя, не при-
знающая метафизики... или, правильнее говоря, вводящая
вместо прежней, теологической метафизики, свою собственную,
бюлогическую—видитъ въ немъ #McTBie открытаго ею закона
подбора, совершенно аналогичнаго тому, который и всякой
скотине указалъ наиболее свойственную ей пищу. Да, господа,
законъ подбора—подбора естественна™, который тамъ, где
его субъектомъ является человеческое общество, носитъ на-
зваше соцюлогическаго подбора — вотъ настоящая vox populi,
vox Dei.
Теперь спросимъ себя: каково же отношеше этого подбора
къ интересующему насъ вопросу—вопросу о роли античности
въ образованы молодежи, или, короче говоря, къ тому, что
мы называемъ классическимъ образовашемъ? — А таково это
отношеше, что вотъ теперь, черезъ полторы почти тысячи
летъ после падешя Рима и более чемъ две тысячи летъ
после падешя Грещи, мы все еще споримъ о томъ, должны ли
ихъ языки * занимать центральное место въ образованы мо-
лодежи или нетъ. Согласитесь, господа, что это единодушное
свидетельство вековъ—гораздо более знаменательный фактъ,
чемъ эфемерный вердикта современнаго намъ общества, даже
если бы его единодуппе было менее фиктивно, чемъ оно есть.
Вспомните картину, представляемую нашей Невой, когда дуетъ
роковой для насъ югозападный ветеръ: волны совершенно
АНТИЧНОСТЬ И ОБЩЕСТВО.
5
явственно направлены на востокъ, кажется, что р4ка вспять
потекла, обратно къ Ладожскому озеру —и гЬмъ не менее вы
знаете, что каждая капля этого озера въ силу незримаго, но
очень реальнаго естественнаго течешя реки попадетъ въ
ФинскШ заливъ, и что единственнымъ результатомъ того встрЪч-
наго течешя, вызваннаго вйтромъ, будетъ кратковременное
наводнеше въ Галерной гавани. То же самое и въ обществе
и общественномъ мнЪнш: и въ немъ вы имеете не одно течете,
а два. Одно—это то, въ которомъ оно отдаетъ себе отчетъ,
бурное, крикливое, капризное, производящее всякаго рода
наводнешя и друия бедств1я; другое—то, существовашя кото-
раго оно не подозреваете—тихое, безмолвное и повелительное.
Два течешя—или, если хотите, две души, два я; и къ обще-
ству можно применить то разграничеше, которое Фр. Ницше
остроумно установилъ для отд-Ьльныхъ его единицъ, различая
ихъ «малое я», сознательное и сравнительно легковесное, отъ
ихъ подсознательнаго, но властно управляющаго ихъ развипемъ
«большого я». Тотъ неблагопр!ятный для классическаго обра-
зовашя вердиктъ современнаго общества, который вы склонны
противопоставить моему якобы единоличному мнйшю—ойъ
вынесенъ не имъ, этимъ обществомъ, а только его малымъ я;
конечно, мн*. какъ единице, это малое я можетъ причинить,
и действительно причиняете, не мало непр1ятностей; но для
меня, какъ мыслителя, историка, оно никакого авторитета не
имеете. Какъ таковой, я обязанъ прислушиваться не къ его
голосу, а къ голосу того таинственнаго большого я, которое
управляетъ его судьбой. И вотъ тутъ-то я слышу нечто со-
вершенно другое. Малое я современнаго общества твердитъ
на все лады: „ долой классическое образоваше!"; большое я,
напротивъ, говоритъ намъ: „берегите его пуше зеницы ока!"
Или, вернее, оно намъ этого даже и не говоритъ: оно само
его бережетъ, вотъ уже 15—20 вековъ, несмотря на постоян-
ные протесты своего собственнаго малаго я, и сбережете его,
будьте въ этомъ уверены, и впредь.
Впрочемъ, этотъ благопр1ятный для античности результате
получился у насъ лишь мимоходомъ, его придется подробнее
обосновать въ дальнейшему не придавайте ему пока значешя
и заметьте лишь то, что я сказалъ вамъ о двухъ течешяхъ
6
Т. ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ ЗНАЧЕН1Е АНТИЧНОСТИ.
общественной жизни и объ ихъ сравнительной ценности. А те-
перь приблизимся къ тем*. Я выставилъ съ первыхъ словъ
положеше о троякомъ значеши античности: чисто научномъ,
культурномъ и образовательномъ; въ нашей бесЬд'Ь, однако,
порядокъ будетъ иной; мы начнемъ съ того, что касается
васъ всЬхъ, и кончимъ гЬмъ, что непосредственно касается
или, в4рнЬе, коснется лишь немногихъ изъ васъ. Итакъ, въ
четь заключается образовательное значенге античности?
Допустимъ, прежде всего, что на этотъ вопросъ мпЬ при-
шлось бы ответить: „не знаю"—или что мой отвить васъ не
удовлетворить; что бы отсюда следовало?
Еще раньше, развивая вамъ смыслъ закона сощологиче-
скаго подбора, я, ради иллюстращи, указалъ на то замеча-
тельное его проявлеше, въ силу котораго хлйбъ сталъ основной
пищей культурнаго человека; теперь позвольте мн-Ь воспользо-
ваться этой иллюстращей для одной картины или притчи,
которая, впрочемъ, уже разъ сослужила мн* службу въ сход-
номъ случай. Представимъ себе, что въ т4 времена, когда
склонны были относиться къ организму челов-Ьческаго тела,
какъ къ механизму, въ эпоху Гельвещя и Ламеттри, была бы
созвана комишя съ целью реформы физическаго питашя
человека. Ораторы-противники традищонной системы питашя
нарисовали бы, первымъ д4ломъ, мрачную картину физическаго
состоятя современнаго человека: живетъ онъ много-много
60—70 л4тъ, между гЬмъ какъ природа положила ему жить
200 л4тъ (таково было, къ слову сказать, поздние мните
Гуфеланда), да и это незначительное число л-Ьтъ—какъ онъ ихъ
живетъ? Онъ бываетъ слабъ, некрасивъ, быстро старится; а
сколько больныхъ, этихъ «неудачниковъ» физической жизни!
и т. д. Отчего все это? Оттого, что онъ неращонально питается.
Пища должна обновлять человеческое тело; а между т4мъ въ
составь нашей пищи входятъ большею частно вещества, не-
нужныя тЬлу и потому имъ, какъ вполне безполезныя, снова
выдйляемыя. Т^лу нужны: мясо, кровь, жилы, кости, мозгъ
и т. д.; между т4мъ, мы даемъ ему почти исключительно
растительную пищу, въ которой главную роль играетъ хлйбъ.
Вредъ хлеба заключается уже въ томъ, что онъ совершенно
заслоняетъ друия, действительно питательныя вещества; а
ДАЫНЫЯ ИСТОКИЧЁСКАГ0 ОПЙТА.
7
чтобы убедиться въ его безполезности, достаточно взглянуть
на человеческое тело. Разве изъ теста состоять наши руки,
ноги, голова, легшя и т. д? НЬтъ. А изъ чего же? Изъ крови,
мяса, жилъ, костей и т. д. Итакъ, дайте намъ реальное
питаше, которое соответствовало бы составу нашего тела;
дайте намъ единую общепитательную пищу, содержащую въ
гармонической, уравновешенной смеси все нужное для обно-
влешя нашего физическаго я,—кровь, мясо, кости, жилы и т. д.
Тогда не будетъ неудачниковъ физической жизни; тогда чело-
вйкъ будетъ жить двести лить, оставаясь молодымъ долее,
ч*мъ онъ ныне вообще живетъ и т. д.
Чтб могъ бы возразить противъ этой речи защитникъ
традищонной систему питашя? ЧтЬ могъ бы онъ ответить,
если бы отъ него потребовали, чтобы онъ доказалъ питательное
значеше хлеба?—Въ настоящее время, разумеется, возможенъ
ответъ, вполне удовлетворительно разрешаюпцй все затруднешя:
съ одной стороны, физшлоия выяснила процессъ пищеваре-
шя во всехъ его подробностяхъ; съ другой,—органическая
хим1я анализировала потребляемую нами пишу во всехъ ея
составныхъ частяхъ. При помощи химш мы можемъ доказать,
что хлебъ содержитъ все или почти все нужныя для обно-
влешя нашего тела вещества; при помощи физшопи мы
показываемъ, какимъ образомъ нашъ организмъ ихъ ассими-
лируете. Но ведь мы предполагаемъ эпоху, когда процессъ
пищеварешя былъ известенъ лишь очень несовершенно, орга-
ническая же хим1я вовсе не была известна; итакъ, повторяю,
чтб могъ бы ответить защитникъ традищонной системы питашя
представителю д1этетическаго авантюризма? — Я думаю, вотъ
чтб. „Вы спрашиваете, въ чемъ состоитъ питательное значеше
хлеба и растительной пищи вообще; я этого не знаю. Но
фактъ тотъ, что принявшие нашу систему питашя народы суть
вместе съ темъ и народы-носители цивилизащи, между темъ
какъ по вашей теорш питаются только самые грубые изъ
дикарей; фактъ тотъ, далее, что цивилизованные народы все
размножаются и расширяютъ свои владешя, между темъ какъ
живупце мясной пищей дикари численно уменьшаются и отсту-
паютъ; фактъ тотъ, затемъ, что цивилизованный человекъ,
вынужденный внешними условиями отказаться отъ хлеба и
8 I. ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ ЗНАЧЕН1Ё АНТИЧНОСТИ.
овощей и перейти на исключительно мясную пишу, хирЬетъ
д габнетъ; фактъ тотъ, наконецъ, что вы, изобразивъ вообще
правильно недостатки нашей физической жизни, не доказали,
однако, ихъ зависимости именно отъ системы питашя и не
желаете даже принять въ разсчетъ того обстоятельства, что
питаюпцеся по-вашему люди не оказываются ни долговечнее,
ни сильнее, ни красивее, ни здоровье насъ, чтЬ является уже
прямой насмешкой надъ эмпирическимъ методомъ".
Такъ, полагаю я, отв4тилъ бы защитникъ традищонной
системы питатя, и его выводъ былъ бы, разумеется, неоспо-
римъ; теперь перехожу къ себе. Вы требуете, чтобы я указалъ
вамъ, въ чемъ состоитъ образовательное значеше античности:
я же, первымъ дЬломъ, отвечу вопросомъ, обнаружила ли пси-
холоия во всЬхъ его деталяхъ процессъ умственнаго пищева-
решя, и существуешь ли такая органическая хим1я, которая
-была бы применима къ умственной пищ*!, допуская ея ка-
чественный и количественный анализъ? Если же вы со-
знаетесь) что науки, которыя я имею въ виду, суть науки бу-
дущаго, извЗгстныя намъ въ настоящее время лишь въ своихъ
началахъ, то вы этимъ самымъ даете мне право ответить вамъ
следующее: „Въ чемъ состоитъ образовательное значеше антич-
ности—этого я не знаю; но фактъ тотъ, что классическая си-
стема воспиташя существуешь испоконъ века, что за время
своего существовашя она охватила все народы такъ называемой
европейской культуры, которые лишь со времени ея принят1я
и сделались цивилизованными народами; фактъ тотъ, далее,
что если изобразить, какъ это делаютъ метеорологи, кривою
лишей колебашя классической системы образовашя въ различ-
ныхъ государствахъ за весь перюдъ ихъ существовала, то эта
кривая будетъ выражать, вместе съ темъ, и колебашя умствен-
ной культуры въ техъ же государствахъ, ясно доказывая этимъ
тесную зависимость общей культурности страны отъ уровня ея
классическаго образовашя; фактъ тотъ, въ-третьихъ, что и въ
настоящее время культурная сила народа темъ значительнее,
чемъ серьезнее въ немъ поставлено классическое образоваше,
между темъ какъ народы, лишенные его (напр., испанцы), не
играютъ никакой роли въ Mipi идей, несмотря на свою чи-
сленность и славу своего прошлаго; фактъ тотъ, затемъ, что и
ДАННЫЯ ИСТОРИЧЕСКАГО ОПЫТА.
9
у нась въ Россш ударъ, нанесенный классическому образоватю
въ гимназ1яхъ реформою 1890 г., изгЬлъ посл,Ьдств1емъ общее
падете уровня образоватл кончающей гимназш молодежи,
удостоверенное отзывами самихъ противниковъ классической
системы; фактъ тотъ, наконецъ, что А, кто рисуетъ такую
мрачную картину недостатковъ нашей гимназш, не доказали,
однако, зависимости этихъ недостатковъ отъ классическаго обра-
зовашя и упорно отказываются принять въ разсчетъ то обстоя-
тельство, что воспитываюпцеся въ неклассической средней школе
ученики оказываются страдающими теми же недостатками".
Выводъ отсюда неоспоримый: въ интересахъ умственной
культуры русскаго народа мы должны желать возможно высо-
каго уровня классическаго образовашя въ нашихъ гимназ1яхъ,
независимо отъ того, удастся ли намъ дать удовлетворительный
отв4тъ на вопросъ объ образовательномъ значенш античности
или н^тъ.
А теперь, прежде чЬмъ идти дальше, оглянемся назадъ.
На основаши культурно-историческихъ соображетй мы вывели
заключеше, что античность представляетъ изъ себя нормальную
пищу развивающихся покол$шй. Это заключеше я назвалъ не-
оспоримы мъ; действительно, челов^къ, привыкппй взвешивать
то, что онъ говорить, и подчинять въ научныхъ вопросахъ (а
съ таковымъ мы им^емъ дело и здесь) свои чувства своему
разуму, обязательно признаетъ его таковымъ. Но, къ сожалйтю,
таие люди составляютъ редкость; люди обыкновеннаго типа,
наоборотъ, свой разумъ подчиняютъ своимъ чувствамъ: если то.
что имъ доказываюсь, имъ не нравится, они стараются оты-
скать въ вашихъ словахъ какую-нибудь зацепку для возражетя,
и если имъ удалось сказать ничто, имеющее хоть внешнее по-
доб1е логическаго разсуждешя, то они говорятъ, а часто и во-
ображаютъ сами, что они васъ опровергли. Ташя опровержешя,
конечно, предусмотреть невозможно: путь истины везде одинъ,
но путей заблуждешя безчисленное множество. Все же, будучи
знакомъ со многимъ изъ того, чтб писалось по вопросу о сред-
ней школе, я могу себе представить, что въ моихъ словахъ
противники найдутъ две зацепки.
Первая зацепка. Я только-что сказалъ: „въ интересахъ
умственной культуры русскаго народа...", принимая за несо-
10 I. ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ ЗЙАЧЕН1Е АНТИЧНОСТИ.
мнЪнное, что выводы, добытые на основанш культурныхъ ко-
лебашй во всей Европе, применимы также и къ Poccin. Пра-
вильно ли это? Въ числе моихъ противниковь не мало такихъ
которые этого сближешя не признаютъ: „классическая школа",
говорятъ они, „не им*етъ опоры въ исторш Poccin". Упразд-
нивъ на этомъ основанш классическую школу, они затбмъ пред-
лагают проекты собственной школы, относительно которой они,
однако, исправно забываютъ ставить вопросъ, имЪетъ ли она
опору въ исторш Poccin или нЬтъ. Въ действительности же
дело обстоитъ такъ: классическая школа им4етъ, быть можетъ,
и не очень сильную опору въ исторш Poccin; но все осталь-
ные типы школъ, существуюнце и предполагаемые, не имйютъ
никакой. Но для насъ вовсе не это важно, а вотъ что: Poccifl
долгое время не имела классической школы — но за все это
время она и не была культурной страной; она стала таковой
лишь съ гбхъ поръ, какъ завела у себя классическую школу.
Это фактъ, и притомъ фактъ, вполне подтверждающей нашъ
выводъ.
Второе возражеше параллельно первому, относясь къ нему,
какъ время къ пространству: противники этого лагеря ста-
раются создать для современности такое же исключительное по-
ложеше, какъ гб для Poccin. Античность, говорятъ они, прежде
действительно составляла важный предметъ обучешя, такъ какъ
было чему у нея поучиться; но теперь мы ее настолько опе-
редили, что учиться намъ у нея более нечему. Этихъ против-
никовъ очень легко опровергнуть: для этого имъ стоить задать
вопросъ, когда приблизительно мы, по ихъ мнЬнно, опередили
античность—этого они не знаютъ. Дело же обстоитъ сл-Ьдую-
щимъ образомъ. Классическое образоваше, какъ мы уже ви-
дели, есть дело сощологическаго подбора; дi^йcтвie же этого
подбора определяется такъ называемой <гетерогенкй цгълей»,
т.-е. несоответств1емъ действительной, несознаваемой цели —
кажущейся и сознаваемой. Такъ, кажущаяся и сознаваемая
пчелой цель, заманивающая ее во внутреннюю часть цветка —
это возможность полакомиться его сладкимъ сокомъ; действи-
тельная же и несознаваемая ею цель—растормошить тычинки
цветка и этимъ произвести его оплодотвореше. То же самое и
здесь. Действительная цель сощологическаго подбора (вы, ко-
ЭВОЛЮЩЯ КЛАССИЧЕСКАГО ОБРАЗОВАШЯ. 11
нечно, понимаете, что я употребляю слово «цель» здесь въ
томъ условномъ смысле, въ которомъ его вообще признаетъ
современная бтлопя) — итакъ, его действительная цель при
сохраненш классическаго образовашя была во все времена одна
и та же: умственное и нравственное совершенствоваше чело-
вечества; кажупцяся же и созыаваемыя обществомъ цели были
друпя, въ различныя времена различныя, при чемъ интересно
проследить: 1) какъ каждый разъ съ отживашемъ, такъ ска-
зать, одной кажущейся цели выдвигается на ея место другая,
и 2) какъ те народы, которые, принимая кажущуюся цель за
действительную, стремились къ ней не по тому пути, который
имъ предначерталъ законъ подбора, а по другому, более крат-
кому и удобному,—были за это умничанье жестоко наказаны
истор1ей, точно такъ же, какъ это наблюдается и въ бюлопи.—
Прежде всего, еще въ раншй перюдъ среднихъ вековъ кажу-
щейся целью классическаго образовашя было усвоеше Священ-
наго Писашя и литургш, затемъ творешй отцовъ церкви и
житШ святыхъ и т. д. Конечно, для этого былъ другой спо-
собъ, более простой и удобный—переводъ всего этого на род-
ной языкъ; такъ поступили народы хришанскаго востока, и
последств1емъ было то, что они остались въ стороне отъ куль-
турнаго движешя. Затемъ, во вторую половину средневековья
эта цель отошла на задтй планъ, выдвинулась вторая: усвоеше
античной науки, изложенной, разумеется, на древнихъ языкахъ.
И здесь къ услугамъ желающихъ былъ другой путь, более
краткШ и удобный: перевести научныя сочинешя древнихъ на
свой родной языкъ. Этимъ путемъ воспользовались арабы, и
результатомъ было, после краткаго расцвета, быстрое и окон-
чательное уничтожеше мусульманской культуры—вполне есте-
ственно, такъ какъ арабы пересадили къ себе одни только
цветы античности, оторвавъ ихъ отъ ихъ корней, древнихъ
языковъ. Далее, къ исходу среднихъ вековъ и эта цель отошла
на задтй планъ: усвоивъ античную науку, новая Европа ее
превзошла... Действительно, на поставленный выше вопросъ,
когда мы опередили античность въ области науки, прядется
ответить: отчасти уже въ средше века; тогда были усовер-
шенствованы мало известныя древнимъ науки, какъ алгебра,
тригонометр1я, хим1я и др., а более известныя были подняты
12 Т. ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ ЗНАЧЕН1Е АНТИЧНОСТИ.
на еще бол'Ье высокую ступень. Казалось бы, можно съ антич-
ностью и покончить; и действительно, классическое образоваше
стало въ XIV вйкЬ приходить въ упадокъ. Но именно въ этомъ
вйк* оно быстро и ярко расцвело вновь — наступилъ перюдъ
Возрождешя. Было открыто античное искусство, не только изо-
бразительное (архитектура, ваяше, живопись), но и искусство
ргЬчи; латинскому языку стали учиться ради его формальныхъ
красотъ, стали ихъ воспроизводить и въ проз*, и въ стихахъ;
это—такъ называемое старогуманистическое направлеше. Вто-
рично латинскш языкъ сталъ языкомъ-воспитателемъ языковъ
новой Европы; результатомъ этого воспиташя были современ-
ные языки съ ихъ гибкостью и силой, съ ихъ художественной
прозой и художественной mmiefi. Но вотъ этотъ результатъ
былъ достигнутъ; казалось бы, можно сдать античность въ
архивъ. Но нйтъ: едва только эта цЬль стала. отступать на
заднш планъ, какъ на см^ну ей явилась новая, числомъ чет-
вертая, преходящая цЬль. Былъ открытъ интеллектуалистиче-
сти характеръ древней литературы, в4нцомъ котораго была
древняя философ1я: какъ раньше учились по-латыни, чтобы
хорошо говорить и писать, такъ теперь стали ей учиться, чтобы
хорошо мыслить и разсуждать, pour bien raisonner. Таковъ
былъ девизъ «просветительной» эпохи, начавшейся въ Англш
17 в., продолжавшейся во Франщи 18 в. и отразившейся на
культуре прочей Европы того времени, эпохи Ньютона, Воль-
тера, Фридриха Великаго и Екатерины Но уже въ томъ же
XVIII в. одностороншй интеллектуализмъ просветительной эпохи
вызвал ъ реакщю, начавшуюся въ Англ in и Франщи (Руссо) и
достигшую особенной силы въ Гермаши Винкельмана и Гёте;
лозунгомъ стало гармоническое развийе человека въ указан-
номъ природой направленш—-и средствомъ къ достижешю этого
идеала стала опять античность, за изучете которой въ гимна-
з1яхъ принялись съ особенной силой. Это было неогуманисти-
ческое направлеше; тогда впервые греческш языкъ и грече-
ская литература заняли мйсто наравне съ латинскими, такъ
какъ деятели этой эпохи совершенно основательно полагали,
что къ ихъ идеалу греческая жизнь стоитъ ближе, ч-Ьмъ рим-
ская. — Теперь опять настало переходное время, и уже ясно
обрисовывается новая точка зрйшя, которая обусловитъ изу-
ЭВ0ЛЮЦ1Я КЛАОСИЧЕСКАГО ОБРАЗОВАНА. 13
чете античности въ наступающемъ стодйтш: развийе есте-
ственныхъ наукъ выдвинуло принципъ эволющонизма, антич-
ность стала намъ вдвойне дорога, какъ родоначальница всЬхъ
безъ исключетя идей, которыми мы живемъ поныне. И вотъ
мы видимъ, какъ и въ вопросахъ классическаго образовашя
гуманизмъ борется съ историзмомъ, причемъ посл-Ьдтй, пови-
димому, беретъ верхъ. Конечно, мы къ этой въ высшей сте-
пени важной точки зретя еще вернемся; теперь же достаточно
будетъ удостоверить, что это—числомъ уже шестая сознаваемая
точка зретя на важность изучетя античности, явившаяся какъ
разъ во-время на смену пятой, неогуманистической.
И любопытно просл-Ьдить, какъ съ измйнешемъ взгляда на
цель изучетя античности происходитъ изменете также и ме-
тода ея изучетя; я этого подробно развить не могу, ограни-
чусь указашемъ на самую осязательную метаморфозу,—на пер-
венствующихъ въ каждомъ данномъ случай авторовъ. Первый
перюдъ— изучетя латыни ради спасетя души—естественно
ставилъ въ центръ преподавашя хритансшя сочинетя; второй,
научный, такъ сказать, перюдъ— соответственный руководства,
латинскаго Аристотеля и такъ называемыя artes, т.-е. учеб-
ники математики, астрошши, затЬмъ медицины, права и т. д.;
третШ, старогуманистичесюй—Цицерона, какъ мастера латин-
ской р^чи; четвертый, просветительный, тоже Цицерона, но
уже Цицерона-философа; пятый, неогуманистическШ—Гомера,
трагиковъ, Горащя. Его традищями мы живемъ и поныне, но
уже нарождается потребность создать такую выборку изъ антич-
ной литературы, которая представила бы ученикамъ античность
именно какъ родоначальницу нашихъ идей; не такъ давно въ
Германш Виламовицъ попытался удовлетворить этой потреб-
ности составлетемъ греческой «книги для чтешя», въ высшей
степени заинтересовавшей тамъ весь педагогически м!ръ. Нетъ
сомнетя, что современемъ это движете коснется и насъ;
очень вероятно, что о немъ была бы речь уже теперь, если бы
не школьная смута, въ которой мы живемъ.
Какъ бы то ни было, таково чередовате преходящихъ то-
чекъ зретя на античность въ различные перюды исторш на-
шей культуры; и таковъ, вместе съ темъ, нашъ ответъ на
невежественное возражете, будто теперь намъ у античности
14 I. ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ ЗНАЧЕН1Е АНТИЧНОСТИ.
учиться нечему, такъ какъ мы ее опередили,—и на не менее
невежественный упрекъ, будто классическая школа неподвижна
и не прогрессируетъ со временемъ. Но, повторяю, то были
все преходяпця цели,—татя, которыя сознавались обществомъ
въ каждую изъ упомянутыхъ эпохъ,—татя, въ которыхъ обще-
ство отдавало отчетъ себе и намъ; несознаваемой и въ то же
время наиболее важной целью была та, которая вообще пре-
следуется всякимъ подборомъ: совершенствоваше.—въ данномъ
случай, конечно, культурное, т.-е. умственное и нравственное
совершенствоваше человечества... Спишу тутъ оговориться,
чтобы не подать повода къ яедоразумйтямъ; действительно,
можетъ показаться страннымъ, что я, указывая вамъ цель
классическаго образовашя, называю эту цель въ то же время
«несознаваемой >; да разве можно сознавать несознаваемое?
Нетъ, конечно; но знать несознаваемое можно—этому учитъ
методъ современной бюлогш, который одинаково примёнимъ и
къ жизни единицъ, и къ жизни народозъ и человечества—и къ
онтогенш, и къ филогеши.
Но, спрашивается, какимъ же образомъ достигается умствен-
ное и нравственное совершенствоваше человечества путемъ
классическаго образовашя? Этотъ вопросъ самъ собою сводится
къ другому вопросу: въ чемъ же заключается образовательное
значеше античности? Ег<) мы поставили еще раньше, и прежде
чемъ ответить на него, я вамъ доказалъ, что каковъ бы ни
былъ нашъ ответъ — удачный или неудачный — самый фактъ
образовательнаго значешя античности остается фактомъ, будучи
добытъ совершенно независимо отъ этого ответа, путемъ куль-
турно-историческихъ соображенш. Эту оговорку я прошу васъ
твердо запомнить- я придаю ей огромное значеше; такъ точно
ведь и фактъ питательнаго значешя хлеба былъ фактомъ
много раньше, чемъ физшлопя и органическая хим1я доказали
его намъ вполне нагляднымъ образомъ. Что такое физюлопя
въ данномъ случае? Анализъ воспринимающаго организма. А
что такое хим1я? Анализъ воспринимаемаго вещества. Пере-
ходимъ отъ тела къ душе, отъ питашя къ образованш, отъ
хлеба къ античности; существуютъ ли здесь науки, параллель-
ныя физшлоии и органической химш, т.-е. учапуя насъ про-
ЕГО КРИТЕР1И.
15
изводить анализъ и воспринимающему организму, и восприни-
маемому веществу? Посмотримъ.
Воспринимаюпцй организмъ— это, въ данномъ случай, чело-
вйческШ умъ; анализъ ума составляетъ содержаше психологги,
а эта наука существуетъ еще только въ зародышевомъ виде.
Она не можетъ еще ответить на все вопросы, съ которыми
къ ней обращаются... положимъ, и физшлопя этого не мо-
жетъ, все же она гораздо более иэследована, много старшей
годами, и опытомъ, ч4мъ та. Зат^мъ — анализъ воспринимае-
ма™ вещества, т.-е. античности; самъ по себе онъ не очень
труденъ, но ведь здесь требуется изучеше ея элементовъ въ
ихъ д&йствш на психическую натуру человека, т.-е. своего
рода психологическое туковгьдгьнк... тутъ уже самое сочеташе
словъ вамъ доказываетъ, что соответственной науки еще не
существуетъ, Итакъ, господа, не будьте слишкомъ требова-
тельны. Я об4щалъ дать вамъ отвить на поставленный во-
просъ и дймъ его, поскольку этоть отв^тъ возможенъ по ны-
нешнему состояшю психологическихъ наукъ; — хотя это, по-
вторяю, науки будущаго, все же кое-что въ нихъ установлено
довольно прочно, методъ определяется все точнее и точнее,
и мы видимъ, по крайней мере, какъ и въ какомъ напра-
влены искать отвйтовъ на тревожапце насъ вопросы. Кое-что
я смогу вамъ сказать — да; но при всемъ томъ прошу васъ
помнить, что это будетъ лишь предварительный ответь, и что
наши потомки дадутъ его въ гораздо более полной и убеди-
тельной форме. Но, прежде чемъ исполнить это свое обещате,
я долженъ васъ просить выслушать несколько замечанШ, ка-
сающихся самаго смысла слова «образовательное значеше». Я
не желаю, чтобы вы принимали отъ меня что бы то ни было
безъ надлежащаго, такъ сказать, таможеннаго осмотра; онъ
насъ задержитъ на несколько минутъ, но зато потомъ до-
вер1я будетъ больше.
Итакъ, ставлю вопросъ; какъ понимать слово «образова-
тельное значеше»?
Начнемъ съ самаго конкретнаго. У отца, столяра, есть
сынъ; онъ хочетъ обучить его своему, столярному, ремеслу.
Тутъ дело обстоитъ просто, для всехъ понятно: школа непо-
средственно „готовитъ къ жизни", все npieMH, усвоиваемые
16 I. ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ 3HA4EHIE АНТИЧНОСТИ.
мальчикомъ, пригодятся ему именно въ этомъ вид* въ его бу-
дущей деятельности. Мы можемъ себй прекрасно представить
столярную школу — это будетъ одна изъ такъ называемыхъ
профессюнальныхъ школъ. Имйетъ ли она право на существо-
вате? Безусловно да, если допустить, что столь раннее опре-
дйлете призватя мальчика вообще возможно или желательно.
Но возможно ли распространеше принципа профессгопальнаго
утилитаризма также и на область умственнаго труда? Отчасти
да, какъ это вамъ доказываютъ духовныя семинарш, военныя
училища и некоторые друие таше же типы среднихъ школъ;
но именно только отчасти. Для большинства относящихся сюда
профессШ такихъ школъ не существует^ да и только-что упо-
мянутыя чймъ далйе, гЬмъ бол-Ье стремятся оставить свой
узко-профессюнальный характеръ и усилить на его счетъ свой
характеръ какъ общеобразовательныхъ заведешй, и вообще за-
мечается потребность въ такихъ школахъ, которыя не пред-
решали бы будущей профессш учениковъ. Но какъ такгя
школы устроить съ гЬмъ, чтобы они, гЬмъ не менйе, < гото-
вили къ жизни», т.-е. къ будущей профессш учениковъ? —
Вотъ это-то и ость та педагогическая квадратура круга, надъ
решешемъ которой современное общество бьется съ такимъ же
успйхомь, какъ раньше надъ знаменитой геометрической.
Укажу вамъ некоторые изъ путей къ ея р-Ьшешю, пред-
ставляющихся уму неподготовленЁаго человека.
Первый путь. Требуется школа, которая готовила бы бу-
дущихъ юристовъ, медиковъ, натуралистовъ, математиковъ,
техниковъ, филологовъ и т. д. Прекрасно; пусть же въ ея
программу войдутъ т4 предметы, которые являются общими
для всбхъ этихъ областей деятельности.—Неправильность этого
р-Ьшетя очевидна: в4дь въ томъ-to и д*Ьло, что такихъ пред-
метовъ н'Ьтъ или почти н-Ьтъ. Сравните обозрите преподавашя
на юридическомъ и на естественномъ факультетахъ, въ исто-
рико-филологическомъ и въ технологическомъ институтахъ—и
вы въ этомъ убедитесь.
Второй путь. Возьмите по равной порщи изъ числа юри-
дическихъ, медицинскихъ, физико-математическихъ, историко-
филологическихъ и другихъ предметовъ и составьте изъ нихъ
программу средней школы. -- Некоторые, действительно, такъ
ЗАДАЧИ СРЕДНЕЙ ШКОЛЫ.
17
полагаютъ; гЬмъ не менЬе, это явная несообразность. Во-пер-
выхъ, получится ошеломляющая и притупляющая многопред-
метность; а во-вторыхъ, принципъ утилитаризма все-таки не
будетъ соблюденъ, такъ какъ каждому ученику въ отдельности
такая школа дастъ не более 1/ю того, чтб ему нужно. Теперь
спрашивается: какая же это школа, которая на 1/ю полезнаго
учебнаго матер1ала содержитъ 9/10 балласта?
ТретШ путь. Въ виду несостоятельности первыхъ двухъ
решети предлагается оставить въ стороне будущую деятель-
ность питомцевъ средней школы и требовать отъ последней
только того, чтобы она выпускала образованныхъ людей. Это
значитъ: устраняется професЫонально-утилитарный принципъ,
вводится принципъ образовательный. Прекрасно; но что же
это такое: образованный человекъ? Определить это можно:
ведь есть же образованные люди. Итакъ, что нужно знать
для того, чтобы быть образованнымъ человекомъ? Одинъ изъ
публицистовъ, подвизающихся на педагогическомъ поприще,
предложилъ для решетя этого вопроса радикальную меру.
А именно: путемъ опроса (т.-е. экзамена) образованныхъ лю-
дей установить уровень знатй, необходимыхъ для образован-
ная человека, и эти-то знатя сделать предметомъ школьнаго
преподавашя. — Эту меру стоило бы осуществить: выводъ по-
лучился бы утешительный. Вы, разумеется, понимаете, что
по этому рецепту те знатя, которыми обладаетъ одинъ обра-
зованный человекъ, все-таки не попадутъ въ общеобразователь-
ную программу, коль скоро есть другой образованный человекъ,
который ими не обладаетъ,—такъ какъ это доказываете что
можно, и не обладая ими, быть образованнымъ человекомъ.
Ведь въ самомъ деле, если бы оказалось, что иной чудакъ
можетъ назвать 30 патагонскихъ деревень, то это его личное
дело; въ программу мы включили бы только то, что все обра-
зованное общество, или его большинство знаетъ о Патагонш—
т.-е. ничего. И такъ по всемъ предметамъ; въ результате бы
вышло: по ариеметике—четыре действ1я надъ целыми числами
съ общимъ поняпемъ о дробяхъ, по геометрш—обпця пред-
ставлешя о фигурахъ и телахъ, по алгебре—ничего, по три-
гонометрш ничего и т. д.; въ общей сложности — программа,
18 I. ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ ЗИАЧЕШЕ АНТИЧНОСТИ.
для усвоешя которой вполне достаточно одного или двухъ
гимназическихъ классовъ.
Очевидно, и этотъ путь не ведетъ къ цели. Въ чемъ же
заключается наша ошибка? Въ томъ, что мы образовате ста-
вимъ въ зависимость отъ наличности знатй. Знатя забы-
ваются, но образованность не утрачивается — образованный
человгЬкъ, даже забывъ все, чему онъ учился, остается обра-
зованнымъ челов'Ькомъ. Этимъ я вовсе не нам'Ьренъ умалить
значеше знатй; совершенно напротивъ — человёкъ постольку
годенъ, поскольку онъ что-нибудь знаетъ. Но, господа, различ-
:яымъ людямъ нужны различный знатя; это и теперь такъ,
это и подавно будетъ такъ въ будущемъ—знатя, видь, чймъ
далее, гЬмъ более спещализируются. Объемъ одинаково нуж-
ныхъ всЬмъ людямъ, или даже всЬмъ интеллигентнымъ людямъ
знатй и теперь ужъ очень невеликъ, и будетъ еще уменьшаться
съ каждымъ поколйтемъ, соответственно росту и. стало быть,
спещализащи самихъ знатй; на немъ, значитъ, строить про-
грамму средней школы нельзя. А между гЬмъ, средняя школа—
какъ школа для всЬхъ будущихъ интеллигентовъ—должна дать
имъ именно то, что одинаково пригодится имъ всЬмъ; въ этомъ
весь ея смыслъ. Что же это будетъ? Это будетъ, разумеется,
такая подготовка ума, которая приспособить его съ наимень-
шей затратой силъ и времени и съ наибольшей пользой вос-
принимать тгь знатя, которыя ему понадобятся впослгьдствт.
Истина старая, избитая, если хотите, но никймъ не опровер-
гнутая и неопровержимая.
Если бы моей задачей было составлять программу средней
школы, то я, на основанш сказаннаго, постарался бы вамъ вы-
яснить, что она должна обнимать: 1) предметы общаго знатя
и 2) предметы общаго образоватя, съ преобладашемъ, разу-
меется, последней группы, и что къ этой группе должны
принадлежать науки математичесшя, физичесюя и филологиче-
стя—соответственно тремъ методамъ человеческаго мышлетя:
дедуктивному, индуктивно - экспериментальному и индуктивно-
наблюдательному. Но, какъ я сказалъ вначале, моя задача
уже: я намеренъ говорить объ образовате л ьномъ значен! и
только моего предмета, т.-е. античности. Впрочемъ, и тутъ я
долженъ принять меры къ тому, чтобы вы не взвалили на
ОБРАЗОВАННОСТЬ И ЗНАН1Л.
19
меня большей ответственности, ч4мъ ту, какую я хочу и могу
на себя взять. Я знаю, мноие ораторы и публицисты доказы-
вают вамъ, что вы совершенно напрасно потеряли то время,
которое у васъ пошло на изучеше древнихъ языковъ, и вы
имъ рукоплещете; я, со своей стороны, нам^ренъ вамъ дока-
зать, что вы этого времени не потеряли даромъ; даже рискуя
сказать вамъ этимъ непр!ятное. Но, господа, довольно съ меня
одного этого риска; за весь тотъ кругъ представлешй и чувствъ,
который вы, вероятно, соединяете съ поняиями «классицизма
и «классическая школа», я ответственности на себя брать не
хочу, Я прекрасно знаю, что наша классическая школа стра-
даетъ многими недостатками—эти недостатки местами больше
местами меньше, въ зависимости отъ состава учащихъ и уча-
щихся (а этотъ элементъ гораздо важнее всякихъ программъ
и инструкщй); но я знаю также, что если въ Турщи сани-
тарное дйло плохо поставлено, то отсюда еще не слйдуетъ,
чтобы медицина никуда не годилась. Итакъ, моя задача—вы-
яснить вамъ не превосходство той или другой гимназш, или
даже гимназш вообще, а, согласно сказанному, образовательное
значеше античности при такой постановки ея преподавашя,
которую я считаю желательной и, на основанш собственнаго
и чужого опыта, возможной.
Къ р-Ьшенш этой задачи я и приступаю теперь; все ска-
занное до сихъ поръ имело целью лишь выяснеше ея смысла
и расчистку почвы. Возможно, что я на это употребилъ слиш-
комъ много времени, слишкомъ мало полагался на ваше соб-
ственное внимаше, сообразительность и безпристрасие. Въ
этомъ случае прошу меня простить; я проученъ горькимъ опы-
томъ, притомъ на людяхъ, отъ которыхъ съ гораздо болыпимъ
правомъ можно бы было требовать вс-Ьхъ этихъ прекрасныхъ
качествъ, чймъ отъ васъ.
ЛЕКЦ1Я ВТОРАЯ
Первая антитеза: продолжеше. — Составъ школьной античности. — Древше
языки какъ таковые.—Ассощацюнный и апперцепцюнный методы усвоешя
языковъ.—Относительная ц-бнность чужого языка какъ дополнешя къ род-
ному.—Абсолютная его ценность какъ пищи для ума.—Прозрачность право-
писашя.—Прозрачность флексш.—Исключешя.—Закономерность лингвистиче
скихъ явленш.
Древшй М1*ръ—какъ показываетъ самое слово—предста-
вляешь изъ себя въ высшей степени широкую, богатую и раз-
нообразную область знашй; это действительно — своебразный
н законченный въ себй «впръ-^, но притомъ такой, съ кото-
рымъ нашъ современный м1ръ соединенъ тысячью, большею
часть несознаваемыхъ, нитей. Изслйдоваше этого Mipa, исполь-
зоваше его идей для обогащешя умственной и нравственной куль-
туры современности — а первое безъ послйдняго безполезно —
составляете завидную задачу той семьи ученыхъ, къ которой
я имйю честь и счастье принадлежать; ученикамъ гимназш
онъ делается изв4стнымъ лишь въ очень небольшой своей
части, путемъ т-Ьхъ своихъ элементовъ, которые входятъ въ
составъ такъ называемаго классическаго образовашя. Эти эле-
менты суть слйдуюпце: во-первыхъ, система обоихъ древнихъ
языковъ съ ея тремя составными частями, этимолопей, сема-
сюлопей (vulgo -< слова») и синтаксисомъ; во-вторыхъ, избран-
ныя части лучшихъ произведенШ древнихъ литературъ, чи-
таемыя и толкуемыя въ подлинники; въ-третьихъ, ознакомле-
Hie съ различными сторонами античности путемъ прохождешя
МЕТОДЫ УСВОЁН1Я ЯЗЫКОВА.
21
древней исторш, а также и чтетя образцовъ въ перевод*,
разсказовъ о жизни древнихъ, маленькихъ вступительныхъ
лекщй о древней философш, литератур*, государственномъ и
уголовномъ прав*, объяснетя памятниковъ искусства, реко-
мендащи хорошихъ нов*йшихъ романовъ изъ жизни древнихъ,
а гд* возможно—и курзорнаго чтетя ц*лыхъ произведетй на
дому и т. д. Съ этихъ трехъ элементовъ мы и должны начать—
или, в*рн*е, съ первыхъ двухъ, такъ какъ третш войдетъ
во вторую часть моего курса, посвященную культурному зна-
ченгю античности.
Итакъ, во-первыхъ: въ чемъ состоитъ образовательное
значенге древнихъ языковъ какъ таковыосъ?
Прежде всего, въ метод* ихъ усвоетя. Есть, вообще
говоря, два метода усвоетя языка, и эти два метода соотв*т-
ствуютъ об*имъ кореннымъ функщямъ нашего ума... я васъ
предупреждал^ господа, въ прошлой лекщи, что наука объ
умственномъ, такъ сказать, пищеваренш, которая одна только
и можетъ намъ ответить на вопросъ объ образовательномъ
значенш того или другого предмета, называется психолопей;
естественно, поэтому, что теперь мы приб*гаемъ къ ея услу-
гамъ. Т* дв* коренныя функщи, о которыхъ я говорю, назы-
ваются въ современной психологш, одна—ассощащей, другая—
апперцепщей; об* им*ютъ ц*лью воспринимате и воспроизве-
дете умственнымъ организмомъ предлагаемой ему пищи, но
одна сопровождается болыпимъ, другая меньшимъ учаепемъ
вниматя. Если какое-нибудь слово, невольно услышанное мною
при известной обстановке, само собою возникаетъ въ моей
памяти при повторены самой обстановки, то мы приписываемъ
это д*йствш ассощащи; если же въ обоихъ случаяхъ—и при
запоминанш, и при воспроизведен^ — потребовалось ycsuiie
внимания, то мы соотв*тственную функщю нашего ума назы-
ваемъ апперцепщей. Теперь приложимъ сказанное къ изученш
языковъ» Ассощащоннымъ путемъ, т.-е. при пассивномъ со-
стоянш вниматя, усвоивается прежде всего родной языкъ;
достигается этимъ чисто ремесленная, такъ сказать, сноровка,
въ силу которой челов*къ легко влад*етъ и распоряжается
вс*ми этимологическими, семасиологическими и синтактическими
сокровищами языка, не будучи, однако, въ состоянш отдать
22 1. ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ ЗНАЧЕН1Е АНТИЧНОСТИ.
себЬ отчетъ въ причин-b, почему онъ ими распоряжается
именно такъ, — не зная организма своего языка. ВсЬ новые
языки усвоиваются ассощацюннымъ путемъ гЬми, для кото-
рыхъ они — родные; а въ виду легкости и пригодности этого
метода для быстраго овладЬвашя языкомъ, ему сл-Ьдуютъ по
возможности и иностранцы. Въ последнее время ассощащонный
методъ преподавашя иностранныхъ языковъ проникаетъ и въ
школу, и нЬтъ сомнЬшя, что онъ, подъ какимъ бы то ни
было именемъ, овлад4етъ ею со временемъ вполне — за
вычетомъ, конечно, тЬхъ увлеченш, которыми онъ пока еще
грЬшитъ.
Противоположность къ ассощащонному методу составляете
апперцепщонный. Тутъ мы первымъ д'Ьломъ изучаемъ орга-
низмъ языка, вполне сознательно усвоивая его этимолоию,
семасшлопю, синтаксисъ,—шагъ за шагомъ учась понимать и
образовывать сначала простыя предложешя, затЬмъ все бол4е
и болЬе сложныя, наконецъ, перюды и соединешя таковыхъ.
Достигается этимъ путемъ не ремесленная сноровка, а научное
понимаше языка: человгЬкъ раньше усвоитъ, наприм^ръ, пра-
вило о чередованы временъ, ч'Ьмъ станетъ б4гло и безоши-
бочно употреблять въ каждомъ данномъ случай требуемое
время. А если такъ, то понятно, что все, что намъ говорятъ о
пользе изучешя языка, относится только къ апперцепщонному
методу: нагляднымъ прим'Ьромъ безполезности (для умствен-
наго развит1я) ассощащоннаго метода являются кельнера ино-
странныхъ отелей, б'Ьгло говоряпце на нйсколькихъ языкахъ,
которые они усвоили именно ассощацюннымъ путемъ. — Те-
перь мы видели, что родной языкъ усвоивается исключительно
путемъ ассощащи — для него апперцепщонный методъ прямо
невозможенъ, такъ какъ онъ усвоивается въ такомъ возрасти,
когда умъ еще мало приспособленъ къ апперцепщонному изу-
ченш чего бы то ни было. Мы видели далйе, что новые ино-
странные языки, для которыхъ апперцепщонный методъ самъ
по себЬ возможенъ, тЬмъ не менЬе, ч'Ьмъ дал'Ье, т4мъ болйе
отходятъ въ область ассощащоннаго метода, которому они со-
временемъ подпадутъ цЬликомъ. Этого движешя намъ никоимъ
образомъ не задержать, такъ какъ главная ц'Ьль изучешя но-
вых], иностранныхъ языковъ,—умйше бЬгло говорить или хоть
МЕТОДЫ УСВОЁНШ ЯЗЬГКОбЪ.
23
читать на нихъ, — несомненно быстрее и легче достигается
при помощи ассощацюннаго метода. Такимъ образомъ все,
что намъ говорится о пользе изучешя языковъ, относится
исключительно къ изученш языковъ древнихъ.
Прежде ч4мъ идти дальше, установимъ объемъ того, что
пока доказано. Доказана польза, для умственнаго развийя,
изучешя древнихъ языковъ вообще; не доказано, что этими язы-
ками должны быть именно греческш и латинскш; недоказано,
что оба они, а не какой-нибудь одинъ. Но первое возражеше не
заслуживаетъ внимашя, хотя слышать его приходится, къ со-
жалёнш, нередко: кто рекомендуетъ для введешя въ гимназш
вместо греческаго и латинскаго языка — древнееврейскш или
санскритскш, тотъ доказываетъ этимъ, во-первыхъ, что онъ ни
о томъ, ни о другомъ не им4етъ никакого представлешя, а во-
вторыхъ—слабость такого рода суррогатовъ состоитъ именно въ
томъ, что каждый изъ нихъ оказывается до известной степени
пригоднымъ лишь по одному изъ тйхъ пунктовъ, по которымъ
мы разсматриваемъ пользу античныхъ языковъ, такъ что если
все суррогаты сложить вместе, чтобы создать эквивалента по
веЬмъ пунктамъ, то эта сумма окажется и много труднее,
ч4мъ античные языки, и дающей, вместо гармоническаго цй-
лаго, безпорядочный хаосъ разрозненныхъ, не служащихъ под-
держкой другъ другу знашй. — Второе возражеше, что ска-
заннымъ пока не доказана необходимость изучешя обоихъ
древнихъ языковъ, справедливо, — но именно только пока.
Теперь идемъ дальше. Само собою разумеется, что наи-
более плодотворными и благодарными для апперцепщоннаго
усвоешя должны считаться тЬ языки, которые 1) въ своемъ
организме даютъ наиболее пищи уму, и 2) по своимъ психо-
логическимъ свойствамъ являются наиболгъе желателънымъ до-
полненгемъ къ родному языку. Начнемъ со второй стороны...
Опять-таки повторяю, господа, вы предупреждены: физю-
лоии въ области умственности соответствуем психолопя, орга-
нической же химш—то, что я назвалъ выше психологическимъ
науковедешемъ; съ помощью этихъ двухъ наукъ намъ удастся
когда-нибудь анализировать вполне точно то, что я непоэтично,
но правильно назвалъ умственнымъ пищеварешемъ. Образчикъ
психолопи въ примененш къ нашей теме я привелъ вамъ
24 I. ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ 3HA4EHIE АНТИЧНОСТИ.
выше, говоря вамъ объ ассощащи и апперцепцш; теперь я
долженъ привести образчикъ психологическаго науков*д*шя
въ прилгЬненш къ лингвистике. Мы различаемъ въ языкахъ
двоякаго рода элементы: во-первыхъ, элементы, выражаюпце
видимость и вообще предметы непосредственныхъ ощущетй;
во-вторыхъ, элементы, выражаюпце результаты рефлексш. Пер-
вые мы называемъ сенсуалистическими, вторые—интеллектуали-
стическими элементами; это различ!емъ, какъ вы увидите, со-
прикасается съ различ1емъ между вещественными и отвле-
ченными элементами, но не вполне съ ними совпадаете.
Смотря по преобладашю т*хъ или другихъ элементовъ въ язы-
кахъ мы и языки разбиваемъ на т* же группы, т.-е. одни
языки называемъ сенсуалистическими, а друие интеллектуали-
стическими. Если теперь, сообразуясь съ этой точкой зр*тя,
составить табель близкихъ намъ языковъ въ вид* прогрессш,
въ которой первымъ членомъ былъ бы языкъ наиболее интел-
лектуалистичесшй и наименее сенсуалистически, а посл*д-
нимъ — языкъ наименее интеллектуалистическШ и наиболее
сенсуалистичесюй, то на обоихъ концахъ этой прогрессш ока-
зались бы—языки латинскШ на одномъ и русскШ на другомъ.
Особенно разительно это различ1е сказалось на систем* спря-
жешя. Действительно, наиболее яркимъ выразителемъ сен-
суалистическая характера языка является такъ называемый
видъ глагола, передаюпцй непосредственное впечатлите, вос-
принимаемое органами вн*шнихъ чувствъ; напротивъ, выра-
зителями интеллектуалистическаго характера языка будутъ съ
одной стороны времена, съ другой — наклонешя. Времена —
порождешя сортирующей памяти и рефлексш; память хранить
образы событШ въ ихъ правильной исторической перспектив*,
проицируя ихъ не на одинъ обнцй фонъ, а на разные, въ
соотв*тствш съ ихъ последовательностью; рефлекая создаетъ
так1я же, такъ сказать, кулисы и для ожидаемыхъ событШ въ
будущемъ. Вспомните, если кому приходилось переводить по-
латыни предложешя въ род* сл*дующаго: „когда ты ко мн*
придешь, мы погуляемъ": в*дь „придешь" по-латыни „ve-
nies"—такъ и хочется русскому челов*ку поставить „cum ad
me venies, ambulabimus", а это будетъ неправильно. При-
ходъ, в*дь, предшествуетъ прогулк*, это два различныхъ фона
СРАВНИТЕЛЬНАЯ ЦЕННОСТЬ ЯЗЫКОВЪ. 25
въ будущемъ; вы должны, беря futurum exactum, сказать:
„cum ad me veneris, ambulabimus". Это различеше — поро-
ждеше рефлексш; руссшй языкъ его не выражаетъ, сливая
все фоны последовательности на общемъ экран* будущности,
латинсюй же языкъ ихъ выражаетъ и требуетъ отъ васъ,
чтобы вы, пользуясь имъ, прибегали къ этой рефлексш.—Еще
замечательнее въ этомъ отношенщ наклонешя. Они — поро-
ждешя той же рефлексш, не довольствующейся установлешемъ
одной только действительности, засвидетельствованной органами
внешнихъ чувствъ, а тщательно отличающей различные углы
«наклона» къ действительности даннаго действ1я, начиная съ
его полнаго совпадетя съ ней, продолжая ожидаемостью, за-
гЬмъ простой возможностью и кончая недействительностью.
Времена и наклонешя особенно развиты въ древнихъ языкахъ,
притомъ времена въ латинскомъ, наклонешя въ греческомъ —
напротивъ, виды въ нихъ слабее представлены, особенно въ
латинскомъ. Въ русскомъ языке, наоборотъ, времена едва
намечены, наклонешя вполне отсутствуютъ,—напротивъ, виды
получили такое развитее, какого они не имеютъ ни въ одномъ
другомъ языке. Итакъ, древше языки—языки преимущественно
интеллектуалистичесюе; въ качестве таковыхъ они являются
наиболее желательнымъ дополнешемъ къ преимущественно
сенсуалистическому русскому языку.
Тутъ интереснее всего то, что наши противники, получивъ
некоторое представлеше объ указанномъ здесь различш, эксплу-
атируютъ его въ свою пользу: „латинсшй языкъ", говорятъ
они, „по своему строю совершенно различенъ отъ русскаго;
стало быть, онъ намъ русскимъ и не нуженъ". Неоснователь-
ность этого силлогизма станетъ очевидна, если перенести его
на более матер1альную почву. Представьте себе экономиста,
который сталъ бы разсуждать такъ: „Рошя—преимущественно
земледельческая страна; стало быть, ввозить въ нее продукты
промышленности нечего, следуетъ ввозить хлебъ; напротивъ,
Англ!я—страна преимущественно промышленная: она нуждается,
поэтому, во ввозе мануфактурныхъ изделШ, а хлеба ей не
нужно". Въ данномъ случае, впрочемъ, истор1я приходить на
помощь теорш, подтверждая ея выводъ: для всёхъ новйхъ
языковъ латинскШ языкъ былъ языкомъ-воспитателемъ; съ по-
2(> I. ОБРАЗОВАТЕЛЬНО!: ЗНАЧЁН1Е АНТИЧНОСТИ.
мощью котораго они были интеллектуализованы; съ его же
помощью они, къ слову сказать, после этой первой школы
интеллектуализацш, прошли, какъ мы видели, и вторую, до-
ставившую имъ художественность. Творцомъ немецкой художе-
ственной прозы былъ Лессингъ, французской — скорее всего
Бальзакъ старший, итальянской — Боккачьо; все трое вполне
сознательно подражали латинскимъ образцамъ, особенно Ци-
церону.
Перейдемъ, однако, къ первой стороне интересующаго
насъ здесь пункта. Я утверждаю, что древше языки потому
должны считаться наиболее плодотворнымъ и благодарнымъ
матер1аломъ для апперцепщонаго усвоешя, что они въ своемъ
организмгь даютъ иаиболгье пищи уму.
Чтобы доказать это, намъ нужно взглянуть нисколько вни-
мательнее на эту «безплодную степь древнихъ языковъ >, какъ
ее называютъ наши противники. Начинаемъ съ начала. Съ
перваго же урока ученикъ испытываетъ то удовольств!е, что
чтете не представляетъ ему никакихъ затрудненш, благодаря
строгому, почти полному соотвйтствш произношешя начертанш,
звуковъ буквамъ. Ни въ одномъ новомъ языки это соотвйт-
CTBie не бываетъ столь полнымъ: уже съ этой одной точки
зрйшя латинскш языкъ заслуживаетъ быть первымъ иностран-
нымъ языкомъ, преподносимымъ мальчику. Ведь гораздо есте-
ственнее, полагаю я, слово est сначала произносить «эстъ»,
а затЬмъ уже, при прохожденш французскаго языка, усвоить
позднейшее, истершееся произношете «э», — ч4мъ съ самаго
начала учить, что одно и то же слово произносится о», но
пишется, по непонятнымъ для ученика причинамъ, est.
Прежде, однако, ч4мъ идти дальше, спросимъ себя, какую
пользу намъ принесла эта прозрачность латинскаго языка,
сказывающаяяся въ соответствш произношешя начертанш.
Ту ли только, что на усвоеше произношешя не потребовалось
никакого труда? НЬтъ. Я еще нам4ренъ въ одной изъ слй-
дующихъ лекщй побеседовать съ вами о модномъ ныне во-
просе <облегчешя» школьнаго труда и указать вамъ на те
серьезныя опасности сощальнаго характера — да, господа, со-
щальнаго — которыя принесетъ съ собой это облегчеше. Но
школьный трудъ бываетъ двухъ родовъ—трудъ образовательный
П1>АВ0ПИСАЙ1Е Й Ш>0ИЗЙ0Ш1ШЁ.
27
и трудъ необразовательный. Подъ образовательнымъ трудомъ я
разумею такой, который заставляетъ васъ пускать въ ходъ
свою сообразительность, подводя частный случай подъ общее
правило; такой трудъ будетъ въ то же время и нравствен-
нымъ, такъ какъ онъ учить васъ чувствовать надъ собой
власть закона, а не произвола, и ничего не принимать на
в*ру безъ достаточнаго основашя. Теперь вспомните тотъ
трудъ, котораго вамъ стоило заучиваше французскаго право-
писатя въ отлич1е отъ произношешя; можно ли его назвать
образовательнымъ и нравственнымъ? Почему слово, произно-
симое какъ «э», пишется то et, то est, то ait и т. д.? Съ
какой стати въ doigt «палецъ> появилась эта непроизносимая
и ненужная буква д? Отчего honneur, labeur пишутся безъ е
поел* г, a demeure, heme черезъ е? На все это ответа н*тъ;
единственное достаточное основаше, которое ученикъ можетъ
всему этому привести, это: „такъ сказалъ учитель" или „такъ
стоитъ въ учебник*". Положимъ, на дгЬл* всему этому доста-
' точное основаше есть—но, господа, это основаше заключается
именно въ латинскомъ язык*: правописаше et, est и ait вполн*
понятно тому, кто знаетъ, что эти слова восходятъ къ латин-
скимъ et, est, habeat; сверхштатная согласная д въ doigt не
смутить того, кто знаетъ. что это слово произошло отъ digitus-,
въ правописаши перечисленныхъ словъ на еиг(е) не оши-
бется тотъ, кто знаетъ, что и въ латинскомъ язык* первая
KaTeropifl им*етъ основы на согласную (honor, labor), а вто-
рая—на гласную (mora, hora). Все это такъ, и я вовсе не
имЬлъ въ виду принизить сказаннымъ французскШ языкъ. Но
в*дь мы им*емъ въ виду ученика, который учится по-фран-
цузски, не зная латыни; такой, разумеется, никакого за-
кона надъ собой не чувствуетъ, чувствуетъ одинъ только про-
извола И мн* жаль каждаго часа, потраченнаго на такое
учете: оно не развиваетъ, не освобождатъ духа, а напро-
тивъ, закр*пощаетъ его, заглушаетъ въ немъ исконное стре-
млеше доискиваться въ каждомъ случа* закона и разумнаго
основашя. И вотъ почему я ставлю латинскому языку — а
равно и греческому — въ великую заслугу то, что онъ съ
первыхъ же уроковъ освобождаетъ учениковъ отъ этого кре-
постного труда.
28 I. ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ 3HA4EHIJ3 АНТИЧНОСТИ.
Ту же прозрачность строя, облегчающую столь важное для
развипя ума установлеше причинности, мы встрйчаемъ и въ
дальнЬйшемъ, начиная съ этимологш. Проходятся пять скло-
нешй; почему ихъ именно пять? Я предлагаю ученику обра-
зовать во веЬхъ пяти родительные падежи множественнаго
числа: mensarum, hortorum, tumum, statwim, dierum; за-
гЬмъ творительные падежи единственнаго; mensa, horto, twri,
statw, die—везд4 тЬ же пятъ гласныхъ, по одной на каждое
склонеше. Теперь ему ясно, почему въ латинскомъ языки
пять склонешй: потому что и гласныхъ пять. Но кромй
гласныхъ, бываютъ еще и согласные; действительно, мы
имйемъ родительные падежи reg-um, capit-um, dolor-um; ока-
зывается, склонеше такихъ словъ совпадаетъ со склонешями
словъ на г, образуя съ ними вмйстЬ такъ называемое третье
склонеше. Теперь ему понятно, почему въ этомъ третьемъ
склоненш иныя слова имгЬютъ въ изв'Ьстныхъ падежахъ г,
ium, гау а друпя — е, ит,, а.—ЗатЬмъ естественный вопросъ:
„а у насъ какъ?" Учитель скажетъ: и у насъ, въ сущности,
то же самое; только вы этого не замечаете, потому что у
насъ окончашя поистерлись. А когда будете учиться церковно-
славянскому языку, то вы увидите, что и у насъ склонешя
зависятъ отъ заключительной гласной основы, что и у насъ
есть основы на а, о, г, и (только на е н-Ьтъ), что и у насъ
основы на согласные отчасти соединились съ основами на г.
Въ системе спряжешй то же явлеше: amare, docere, sta-
twere, fimre; согласные примкнули къ основамъ на и: ге#-еге,
scrift-ere спрягаются такъ же, какъ и statw-ere. Но почему
н^тъ основъ на о? Потому что рядомъ съ основами на а онЬ
излишни: глаголъ firmare обпцй и для flrmus и для firma.—
Все это еще не научная историческая грамматика, а только
осмысленная школьная; путемъ этого осмыслешя я внушаю
ученику убйждеше, что языкъ есть царство законности, а не
произвола, что каждое явлеше въ языки им4етъ свое разумное
основаше. Попробуйте теперь добиться тбхъ же результатовъ
съ помощью немецкой системы склонешй, этихъ безсмыслен-
ныхъ starke, schwache und gemischte Declination, или фран-
цузской системы спряженш съ ихъ не менйе безсмысленными
и произвольными окончашями ег, гУ, oir и ге\ В4дь для
ПРОЗРАЧНОСТЬ ЛАТИНСКОЙ ЭТИМОЛОГШ* 29
того, чтобы внести некоторый смыслъ въ французсшй языкъ,
я долженъ опять-таки воспользоваться помощью того же ла-
тинскаго, долженъ свести французсше глаголы, aimer, finir
devoir и vendre къ ихъ латинскимъ первообразамъ amare, fi-
nire, debere и vendere! He даромъ же глубошй знатокъ фран-
цузскаго языка и французской литературы, Vinet, сказалъ,
что le latin c'est la raison du framjais: этимъ самымъ онъ
призналъ, что французсшй языкъ самъ по себ4 raison не
имйетъ и, какъ языкъ, пищи уму дать не можетъ. Вотъ по-
чему вдвойн-Ь хорошо, что французсшй языкъ, какъ и вообще
новые языки, усвоивается ассощащоннымъ путемъ, апперцеп-
цюннымъ же путемъ только гЬ, которые но своему организму
этого стоять.
А исключешя? спросите вы. Да, конечно; им4й мы латин-
скш языкъ въ своей власти, мы бы его устроили такъ, чтобы
исключешй въ немъ не было; но такъ какъ это не въ нашей
власти, то будемъ же радоваться хоть тому, что ихъ такъ не-
много. Въ самомъ дЬл4, вспомнимъ, что въ самомъ легкомъ
изъ русскихъ склоненш (женскихъ на а) совершенно схож1я
по форм* и ударент слова толпа, звгьзда, вода представляютъ
изъ себя, однако, три различныхъ, различно склоняемыхъ типа
(I. толпа, толпу, толпы; П. звгьздс^ звгьзду,—звтьзды: III. вода,—
воду, воды); что въ тоже нетрудномъ склоненш мужскихъ на ъ
односложныя слова распадаются даже на четыре типа (I. споръ,
спора, споры, спдровъ; II. зубъ, зуба, зубы,—зубдвъ; Ш. полъ,
пола,—полы, половъ; IV. столь,—стола, столы, столбвг); возве-
демъ, какъ это необходимо при апперцепщонномъ усвоенш,
одинъ изъ этихъ типовъ въ правило—и мы увидимъ, кашя у
насъ получатся безконечныя вереницы исключенш. Вспомнимъ,
затЬмъ, объ опредЬленш рода французскихъ и особенно н4-
мецкихъ существительныхъ — и мы легко согласимся, что въ
латинскомъ языки исключешй, сравнительно, очень немного.
Но при всемъ томъ они есть и, поскольку они есть, за-
трудняютъ апперцепщонное уевоеше языка; что же дЬлаетъ
съ ними классическая школа? Какъ школа серьезная, она тре-
буетъ отъ своихъ питомцевъ умственной работы—но лишь по-
стольку, поскольку эта работа образовательна и плодотворна;
считая уевоеше исключенш необходимымъ въ виду своихъ
17-696
30 I. ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ 3HA4EHJE АНТИЧНОСТИ.
дальнййшихъ ц'Ьлей, но не плодотворнымъ въ смысле развитгя
ума, она облегчила его до последней возможности. Книга зна-
менитаго экономиста Bticher'a «Arbeit mid Rhythmus>, въ
которой авторъ развиваетъ экономическое значеше ритма, какъ
облегчающаго работу средства, и узнаетъ въ первоначально
безсмысленной и только ритмической рабочей пйсенк-Ь одинъ
изъ главныхъ корней (онъ говоритъ даже: единственный ко-
рень) поэзш — эта книга въ ту эпоху, о которой я говорю,
еще не была написана; все же фактъ, который Бюхеромъ
впервые былъ тщательно изсл-Ьдовапъ, сознавался уже тогда.
ЗагЬмъ, школа понимала, что имйетъ дЬло не съ взрослыми,
а съ 9—11-л4тними мальчиками, для которыхъ заучиваше
безсмысленнаго, но ритмическаго набора словъ составляешь фи-
зическую потребность: достаточно, в4дь, вспомнить, что это —
тотъ самый возраста, когда дЪти при своихъ играхъ такъ лю-
бятъ «считаться, какъ они это называютъ, при чемъ они
пользуются какой-нибудь тарабарщиной, лишенной всякаго
смысла, но въ ритмической форм*. Опираясь на указанные
психологичесше факты—1) облегчающую, спещально мнемони-
ческую силу ритма и 2) склонность дйтей къ заучиванию рит-
мическаго набора словъ — классическая школа нашла выходъ
изъ затруднительнаго положешя, въ которое она была постав-
лена наличностью исключенш: желая по возможности облегчить
своимъ питомцамъ ихъ усвоеше, она составила гЬ знаменитыя
стихотворныя правила, которыми насъ постоянно попрекаютъ
наши противники. Посл-Ьдуюпця времена, измЗшивъ ц^ли пре-
подавашя, дали возможность значительно сократить эти стишки;
но въ этой сокращенной форм* они являются и поныне луч-
шимъ средствомъ для усвоешя требуемаго мaтepiaлa. Я самъ
ими пользовался, когда былъ преподавателемъ въ первомъ
класс*: помню, какъ вычурныя сочеташя мудреныхъ словъ и
погЬшныя риемы вызывали здоровый дйтскш смйхъ моихъ
учениковъ, особенно когда я заставлялъ ихъ, къ концу урока,
хоромъ повторять риомованныя правила; а такъ какъ я при-
знавалъ здоровый юморъ очень полезнымъ «вегикуломъ» (какъ
говорятъ врачи) при преподаваши въ младшихъ классахъ, то
эти финалы уроковъ обращались въ своего рода веселую игру;
и если бы поел* такихъ уроковъ школьный врачъ соблагово-
лилъ циркулемъ измерить притупленность нервовъ у моихъ
мальчиковъ, то онъ остался бы, полагаю я, вполне доволенъ.
Такова латинская этимолопя; скажу теперь нисколько словъ
и о греческой. Она довершаетъ лингвистическое здаше при-
бавлешемъ къ нему важнаго отдела — фонетики. Только гре-
ческШ языкъ даетъ достаточно полную систему звуковъ; только
на немъ можно ознакомиться съ такими важными лигвисти-
ческими явлешями, какъ стяжешя гласныхъ и комбинащи
согласныхъ, благодаря чему организмъ языка делается еще
прозрачнее и понятнее. Настоящимъ торжествомъ такого освй-
щешя языка представляется система спряжешя, которую только
въ греческомъ языки и можно пройти синтетически. Я даго
ученику не формы, а ихъ составные элементы: говорю ему,
что корень вообще не изменяется, но что къ нему приба-
вляются разнаго рода частицы, выражаюпця время (такъ назы-
ваемая «примета времени»), наклонеше (такъ называемая «те-
матическая гласная»), лицо и число («окончаше»); учу его
обращаться съ этими элементами, предупреждаю его, что при-
надлежность дййств1я прошлому подчеркивается прибавлешемъ
такъ называемаго приращешя, а его совершенность выражается
удвоешемъ — и мой ученикъ уже самъ, редко прибегая къ
моей помощи, образуетъ мне всю систему глагола. И разу-
меется, не одинъ только гречешй языкъ сталъ ему понятенъ
этимъ путемъ—такое разложеше формъ на ихъ элементы осв4-
щаетъ заодно и строй каждаго языка, строй языка вообще. Съ
этой точки зр^шя можно сказать, что латинская этимолопя
раскрыла ученику анатомт, а греческая — химш языка вообще;
вместе взятыя оне выясняютъ ему происхождеше и образо-
ваше языка, который теперь уже не будетъ ему казаться на-
боромъ чисто условныхъ и произвольныхъ правилъ, а напро-
тивъ — закономернымъ и величественнымъ въ своей законо-
мерности явлешемъ природы. А насколько важенъ такой
взглядъ, въ этомъ легко убедится всякш. Вспомнимъ, что
языкъ—та природа, которой мы действительно окружены везде
и всегда; выясняя ученику закономерность этой природы, npi-
учая его къ наблюдешямъ въ этой области, мы поддерживаемъ
въ немъ тотъ духъ научности, который приспособляетъ чело-
века ко всякаго рода научному труду. Не могу останавли-
17*
32 I. ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ ЗНАЧЕН1Е АНТИЧНОСТИ.
ваться здЬсь на этой мысли; сошлюсь, однако, на «Введете
въ философш» Фр. Паульсена, который доказываетъ, что даже
эволющонная теор1я, которой такъ гордится естествознаше на-
шихъ временъ, была, прежде всего, установлена на латин-
скомъ языки В. Гумбольдтомъ, а загЬмъ уже перенесена на
явлешя матер1альной природы. Эта книга, къ слову сказать,
можетъ быть горячо рекомендована гЬмъ, которые раздЬляютъ
неправильное мните, будто методъ научнаго изслЪдовашя не-
разрывно связанъ со своимъ матер1аломъ; впрочемъ, непра-
вильность этого мнЬшя ясна всбмъ, кто когда-либо изучалъ
исторш какой-нибудь науки, или самъ не чуждъ научнаго
творчества.
Довольно, однако, на сегодня. Область, со значешемъ ко-
торой я усггЬлъ васъ познакомить, занимаетъ небольшое мйсто
не только въ античности вообще, т.-е. въ системе наукъ о
древнемъ Mip-fc, но даже и въ томъ, чтЬ можно назвать школь-
ной античностью. Но, съ одной стороны, это—первая, область,
съ которой имЬетъ дйло человйкъ, вступаюппй въ предЬлы
античности; зд^сь, поэтому, насъ встретила масса лринциталь-
ныхъ вопросовъ, которые пришлось, такъ или иначе, выяснить.
А съ другой стороны—это въ то же время наиболее поруган-
ная область: всЬ противники классическаго образоватя по-
прекаютъ насъ главнымъ образомъ грамматикой обоихъ древ-
нихъ языковъ, этой «безплодной степью», какъ они ее назы-
ваютъ. Я старался вамъ показать, что эта мнимая степь при-
носить свои плоды, — притомъ плоды, если не всегда сладгае,
то зато здоровые и въ умственномъ, и въ нравственномъ отно-
шенш. На этомъ я сегодня заканчиваю; на слйдующихъ лек-
щяхъ предполагаю нисколько ускорить темпъ — это можно
будетъ сдЬлать безъ ущерба для дЬла, такъ какъ он* будутъ
посвящены болйе привлекательнымъ—также и съ внешней сто-
роны—частямъ античности.
ЛЕКЦ1Я ТРЕТЬЯ.
Первая антитеза: продолжеше. — Лексическш составь древнихъ языковъ.—
«Языкъ—исиовъ-дь народа».—Отражеше народной души въ словахъ языка.—
Отражеше въ нихъ народнаго быта. — Синтаксисъ.—Эманципащя мысли.—
Сравнительная неграмматичность русскаго языка.—Стилистическая ц-внность
языковъ.—Античный «перюдъ» какъ школа стиля.—Опасность оскуд^шя и
борьба съ нимъ.
Начиная свою третью лекцио объ образовательномъ зна-
чены античности, считаю полезнымъ напомнить вамъ въ не-
многихъ словахъ содержаше первыхъ двухъ, который вы про-
слушали двй нед-Ьли назадъ. Мы видели, прежде всего, что
враждебное отношеше къ античности значительной части обще-
ства не должно имйть для насъ рйшающаго значешя, такъ
какъ этотъ сознательный, неблагопр1ятный вердиктъ, плодъ
заблуждешя и обмана, не можетъ идти въ сравнеше съ безсо-
знательнымъ благопр1ятнымъ вердиктомъ того же общества,
которое бережетъ классическое образоваше вотъ уже 15—20
вЬковъ, «большое я» важнее «малаго». Мы видели, зайшъ,
что образовательное значеше античности должно быть признано
фактомъ на основанш данныхъ опыта, независимо отъ того,
удастся ли намъ удовлетворительно выяснить, въ чемъ оно
состоитъ—точно такъ же какъ питательное значеше хлЪба счи-
талось фактомъ на основанш данныхъ того же опыта много
раньше, ч'Ьмъ физюлопя пищеварешя и органическая хим1я
намъ его доказали аналитически. Обсудивъ затЬмъ б4гло и
нисколько другихъ принцишальныхъ вопросовъ, мы перешли
o4 i оьглзовлтилыюк зн\чкпп<; лптичпогги.
къ тем'Ь, т.-е. къ носильному выяснснш образовательнаго зиа-
чешя античности; установивъ, что элемеитовъ классического
образован1л въ гимназш три, а именно—система обоихъ древ-
пихъ лзыковъ, избранный части лучшихъ произведены древ-
иихъ литературъ и ознакомлеше съ различными сторонами
античности путемъ прохождешя древней исторш и т. д.—мы
сосредоточились па первомъ изъ нихъ, на системе древнихъ
лзыковъ, съ ея тремя составными частями, этимолопей, сема-
сюлопей и еинтаксисомъ. Я старался вамъ доказать, что обра-
зовательное значеше древнихъ лзыковъ какъ таковыхъ заклю-
чается прежде всего въ апперцешцонномъ (а не ассощацюн-
номъ) методе ихъ усвоешл, нригодномъ для древнихъ и не-
пригодном'!» для новыхъ лзыковъ; загЬмъ въ томъ, что древше
языки по своимъ психологическимъ свойствамъ, какъ языки
инте.1лектуа.1истическле, являются наиболее желательнымъ до-
нолпешемъ къ преимущественно сенсуалистическому русскому
языку; паконецъ въ томъ, что они въ своемъ организме даютъ
наиболее нищи уму. Эту питательность, такъ сказать, древнихъ
лзыковъ мы установили прежде всего на этимологш; мы ви-
дели, что оба языка почти свободиы отъ той неудобоваримой
и лишь засоряющей память примеси, которая обусловливается
iiecooTBfacTBieMT. правописашя произношенш; что латинская
этимолоия, благодаря своей сравнительной прозрачности, вы-
леняетъ ученику anaTOMiio языка вообще, пр1учая его этимъ
смотреть па языкъ какъ на закономерное явлеше природы—
между гЬмъ какъ впосяшдя пертурбацда въ д'Ьтскш умъ исклю-
чения въ латинской этимологш сравнительно немногочисленны,
и ycBoenie ихъ можетъ быть облегчено до последней степени;
что, равнымъ образомъ, греческая этимолоия, благодаря своей
еще большей прозрачности, даетъ возможность расчленить
языкъ на его просгййнпе составные элементы — это то, что
я пазвалъ лингвистической хим1ей . Зд^сь мы остановились;
характеристику обоихъ остальныхъ частей системы древнихъ
лзыковъ—семаслолопи и сиптаксиса—пришлось за недостаткомъ
времени отложить до следующей лекщи, т.-е. до сегодняшней.
Но, господа, прежде ч'Ьмъ перейти къ ея темг1>, считаю
умК;стиимъ поделиться съ вами некоторыми соображешями,
вызнанными отпошетпемъ пУжоторыхъ моихъ слушателей къ
БЗГЛЯДЪ ПАЗАДЪ.
35
моимъ иервымъ лекщямъ. Моей задачей была и есть харак-
теристика античности въ ея образовательномъ зыачеши—имен-
но характеристика, а не защита: апологетическаго элемента л
отъ себя вносить не хогЬлъ. Такой, однако, получился и по-
лучается самъ собой въ силу естественныхъ услов1й: тамъ, гдгЬ
какое-нибудь общественное явлеше подвергается несправедли-
вымъ нападешямъ, всякая правильная его характеристика не-
вольно принимаетъ видъ апологш. Отсюда дальнейшее неудоб-
ство: обидчикъ склоненъ считать всяшй протестъ противъ его
обиды—обидой, наносимой ему. Возьму примерь: натуралистъ
(т.-е. разумеется одинъ изъ натуралистовъ) говоритъ, что ан-
тичность никуда не годится; я ему возражаю и доказываю,
что античность годится на то-то и то-то. Стало быть, говоритъ
мой противникъ, по-вашему еетественныя науки никуда не
годятся? ВДтъ, г. натуралистъ, это будетъ вовсе не по-моему,
совершенно напротивъ: разница между вами и мною состоитъ
именно въ томъ, что я и понимаю, и уважаю вашу науку,
между т^мъ какъ вы, повидимому, не въ состоянш уважать,
т.-е. понимать мою.
Повторяю, я въ своихъ лекщяхъ стараюсь только харак-
теризовать мою область; иногда я, въ силу необходимости, за-
щищаю ее и себя, но никогда ни на кого и ни на что не
нападаю. Выражусь яснее: я не только не им^лъ въ виду
обидеть кого бы то ни было — я никого не обид^лъ; это за-
явлеше я въ праве сделать, такъ какъ каждое слово моихъ
лекщй было мною обдумано именно съ этой точки зр-Бшя.
Если же кто гбмъ не менее считаетъ себя обиженнымъ, то
я позволю себе ему заметить, что эта его обиженность—плодъ
неправильнаго толковашя имъ моихъ словъ, въ которомъ я
неповиненъ. Предусмотреть такое неправильное толковаше не
было въ моихъ силахъ: путь истины, повторяю, одинъ, но
путей заблуждешя безчисленное множество.—А затемъ пере-
хожу къ теме.
Объ образовательномъ значенш этимолоии обоихъ языковъ
было сказано въ прошлой лекцш—конечно, очень бегло, но
ведь недостатокъ времени не дозволяетъ намъ идти дальше
самыхъ общихъ контурныхъ эскизовъ; теперь на очереди се-
масюлопя, сводящаяся въ гимпазш къ заучиванш < словъ»
f)ti J. ОНГЛоОВЛТИЛЬНОЕ ЗНАЧЕШЕ АНТИЧНОСТИ.
того и другого языка. Это заучиваше тянется черезъ весь
гмназическш курсъ, такъ какъ оно сопровождаетъ чтеше
каждаго автора; спрашивается, какая отъ него польза? От-
вечаю: польза очень большая и разнообразная; но такъ какъ
я здйсъ им'Ью въ виду только общеобразовательное значеше
античпыхъ языковъ, то я не буду говорить о важности знашя
лексическаго ихъ состава для созпательнаго отиошешя къ жи-
ву щимъ нонын'Ь вгь новыхгь языкахъ латипскимъ и греческимъ
словамъ, особенно для паучпой терминолопи, а равно и о
важности этого знашя для облегчешя и осмыслешя изучешя
романскихъ языковъ. особенно французскаго. Между гЬмъ, то
общеобразовательное значеше бол'Ье всего оспаривается. Что
за польза, говорятъ, въ томъ, что я могу назвать собаку ио-
латыпи canis, а ио-гречески x6o>v? РазвЬ мое представление
о собаке благодаря этому обогащается хоть на одну черту?—
Когда я слышу подобпаго рода разсуждешя—а слышу я ихъ
часто — я испытываю такое же чувстве, какое испытываетъ
химикъ, когда ему въ числгЬ элементовъ называютъ воду, или
астрономъ, когда ему говорятъ о вращенш солнца вокругъ
земли: на меня вгЬстъ чгЬмъ-то затхлымъ и старымъ, я убеж-
даюсь, что вся повМшая эволющя лингвистической науки
прошла для разеуждающаго безсл-Ьдно. Еще В. Гумбольдтъ
виолпЬ справедливо сказалъ: die Sprache ist durchaus kein
Mosses Verstandigungsmittel, sondern der Abdruck des Gei-
stes und der Weltanschauung des Redendeu; и ту же мысль
выразилъ у насъ кн. Вяземскш въ своихъ стихахъ:
Лзык'ь есть пспов'Ьдь народа:
Въ лсмъ слышится его природа,
Его душа и быть родной.
Рюзьмемъ иримг1фъ: то слово, которое люди говорятъ другъ
другу при ирощанш: /atpe, vale, adieu, farewell, leb wohl —
тута, что ни языкъ, то новое представлеше, новая частица
народной исповеди. Но, возразятъ, чЪмъ же тутъ древше
языки лучше иовыхъ? Отвечаю: во-первыхъ, гЬмъ, что они
усваиваются апиерцеицюино, согласно сказанному раньше,
такъ что тутъ семасюлогическое различ1е проникаетъ въ со-
зиашо, между г1»мъ какъ въ иовыхъ языкахъ при ассощацюн-
ЯЗЫКЪ—ИСПОВЕДЬ НАРОДА.
37
номъ усвоенш оно въ сознаше не проникаетъ. Говорящш по-
французски русскш такъ же мало задумывается надъ тысячу
разъ произносимымъ adieu, какъ и надъ своимъ русскимъ
„прощай"; напротивъ, по-гречески онъ обязательно учить:
/afps — собственно „радуйся*, загЬмъ „прощай", по-латыни
обязательно: vale — собственно „будь здоровъ", зат4мъ „про-
щай"— и тутъ-то повеетъ на пего хоть слегка жизнерадост-
нымъ духомъ Грецш, трезвымъ и бодрымъ — Рима; и самъ
собою, точно рикошетомъ, явится вопросъ: „а у насъ какъ?"
И онъ призадумается надъ гЪмъ, что это значить, когда мы,
разставаясь, говоримъ другъ другу: „прости", „прощай"; и
этотъ клочокъ народной исповеди пробудить въ немъ сознаше,
что его родной языкъ — языкъ действительно прекрасный и
полный чувства и души. Это—разъ, или, вернее, разъ и два,
такъ какъ постоянно вызываемую охоту къ сравнеядо съ род-
нымъ языкомъ я тоже считаю достоинствомъ изучешя антич-
ной семасюлогш; но это не все.
Третье достоинство — ея прозрачность. Среди вокабуловъ
третья го склонетя встречается cor cordis «сердце». „Было у
насъ", спрашиваю, „слово того же корня?" Да, было: Concor-
dia. — „Итакъ, что значить concordia собственно?" — Со-
вместность сердецъ (ученикъ скажетъ, конечно: „когда сердца
вместе", и это, пожалуй, даже лучше). Итакъ, происхождеше
отвлеченныхъ понятш изъ конкретныхъ выяснено на примере;
но вследъ затемъ рикошетомъ является вопросъ: „а у насъ
какъ?" И ученикъ въ первый разъ задумается надъ словомъ
„соглаае" и скоро решить, что оно означаетъ, собственно,
„совместность голосовъ"—причемъ ему придетъ въ голову и
то, что въ данномъ случае латинскш языкъ, пожалуй, обна-
ружилъ больше глубины и чувства. Попробуйте достигнуть
тёхъ же результатовъ съ французскимъ Concorde, въ которомъ
ученикъ и не узнаетъ слова coeur, или съ немецкимъ Ein-
tracht, котораго онъ никогда не поиметь, даже если ему объ-
яснить, что—tracht происходить отъ tragen.
Четвертое достоинство заключается въ томъ, %что слова
князя Вяземскаго о языке действительно более всего приме-
нимы къ древнимъ языкамъ, более всего потому, что они —
особенно греческш—выросли самобытно, не испытавъ вл1яшя
38 I. ОЬГЛЗОВАТКЛЫЮК. ЗНАЧКН1К АНТИЧНОСТИ.
другихъ языковъ. Подчеркиваю этотъ пунктъ: греческш языкъ
для насъ незам'Ьнимъ именно какъ языкъ-самородокъ. Это не
значить, разумеется, чтобы въ немъ не было вовсе негрече-
скихъ словъ: таковыя, особенно финикшскаго происхождешя,
имеются, но ихъ не только очень немного, — они касаются
только вп'Ьшняго Mipa и ничуть не затрогиваютъ народной души.
Да я зд'Ьсь и не говорю вовсе объ иностранныхъ словахъ —
они носятъ отпечатокъ своего иностраннаго происхождетя, болйе
или менгЬе легко узнаваемый, и никого, поэтому, въ заблужде-
nie не введутъ; нётъ, я говорю о словахъ, переведенныхъ съ
иностраннаго языка и, стало быть, внЬшнимъ образомъ про-
никшихъ въ языкъ, а не выработанпыхъ народной совестью;
вы легко поймете, что чЬмъ больше процентъ такихъ словъ,
гЪмъ меи^е языкъ народа служитъ выразителемъ народной
совести. Такъ вотъ именно такихъ переводныхъ словъ въ
греческомъ языкЬ нг1;тъ; благодаря этому онъ весь, какъ онъ
есть, явился отпечаткомъ греческой народной души, такъ что
мы, даже если бы вся греческая литература погибла, на осно-
ваши одного греческаго словаря могли бы возстановить эту
душу. Папротивъ, новые языки, и въ томъ числ'Ь руссшй,
вамъ этой возможности не даютъ; специально въ русскомъ
языкЬ такихъ переводныхъ словъ такъ много, что безъ
пихъ пс только мы, .поди культурные, но даже самые не-
грамотные крестьяне не были бы въ состоянш поговорить
другъ съ другомъ по совести . Для примера возьмемъ то
самое слово, которое занимаете насъ теперь—слово сов-Ьсть»;
можемъ ли мы, можетъ ли народъ безъ него обойтись? Н'Ьтъ,
очевидно. А между тгЬмъ, можно ли сказать, что это слово—
илодъ русской народной совести, частица исповЪди русскаго
народа? НЬтъ, госиода: въ русскомъ народномъ сознанш это
слово корней не имЬетъ. Что такое vсовесть? Расчленимъ
его: в'Ьсть отъ в'Ьдаю>, совесть> отъ со-вйдаю ... у
насъ такого слова или оборота н'Ьтъ; мы говоримъ: „я не
в-Ьдаю гргЬха за собой", а не „съ собой". Какъ же появилось
у насъ это слово? Чисто книжнымъ путемъ, посредством!,
перевода греческаго govsCStjoi? (лат. con-scieutia), не разъ
г»стргЬчающагося въ Новомъ ЗавЬгЬ. А Т)ув1Ьу]01с — чисто
греческое слово и иошгпс; по-гречески действительно гоиорятъ
ЯЗЫКЪ—ИСПОВЕДЬ НАРОДА.
39
aovotSa е|лаохф %axov xt rcoiTjaavxt, „я знаю вместе съ
собою, совершившимъ дурное д£яшеи. Понимаете ли вы, что
это значитъ? Это значить вотъ что. Ты совершилъ дурное
д4яте, со всеми предосторожностями, тайно отъ всЬхъ людей,
и даже, быть можетъ, отъ боговъ. ТЗшъ не менбе не утешай
себя мыслью, что у тебя н^тъ свидетелей. Есть некто, «знаю-
пцй это деяте вместе съ тобой», и этотъ никто — ты самъ,
божественное начало твоей души, и отъ этого свидетеля тебе
никогда не отделаться, пока ты живъ. И вотъ — продолжаю
словами Эсхила—„ночью вместо сна памятливая забота сту-
чится въ окно твоего сердца, и противъ твоей воли ты
учишься быть доброд&гельнымъи. Итакъ, душа человека двоится:
одна часть, земная, оскверняетъ себя гр-Ьхомъ,—другая, боже-
ственная, становится строгой свидетельницей и судьей первой;
эта вторая часть, „видающая вместе съ нами"—наша совесть.
Вотъ вамъ опять частица народной исповеди; да, но эта испо-
ведь— исповедь греческаго народа, составляющая одно целое
съ учешемъ Эсхила и Платона, а не русскаго, который npio6-
щилъ наше слово путемъ буквальнаго перевода съ греческаго.
И такихъ «переводныхъ» словъ у насъ много, и знать ихъ
нужно для того, чтобы не приписывать русской народной душе
того, что ей чуждо. Выводъ отсюда ясенъ: какъ это ни зву-
читъ парадоксально, но знать по-гречески нужно, чтобы знать
русскш языкъ. Кто требуетъ упразднешя греческаго языка и
усилешя на его счетъ русскаго, тотъ этимъ требовашемъ до-
казывает^ что онъ самъ не знаетъ русскаго языка, его про-
шлаго, его души.
Впрочемъ, эта важность греческаго языка для пониматя
языка русскаго получилась у насъ лишь въ виде попутнаго
результата; наша тема здесь другая—исключительное звачете
античныхъ языковъ какъ полныхъ и цельныхъ отпечатковъ
народной души. Но кн. Вяземскш говорилъ не только о душе:
„его душа и бытъ родной", гласить последнш изъ приведен-
ныхъ мною стиховъ. Вы могли спросить: при чемъ тутъ бытъ
родной? Выясню и это на примере.
Вамъ всемъ известно слово rivalis, перешедшее также и
во французскш языкъ; его значеше—<соперпикъ». Но за-
думывались ли вы надъ его происхождешемъ? Указать его
40 1. ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ ЗНАЧЕН1Е АНТИЧНОСТИ.
можетъ любой гимназистъ даже младшихъ классовъ: socialis
отъ socius, rivalis отъ rivus. Да, конечно; но rivus означаетъ
«ручей»—какимъ же образомъ его производное rivalis получило
значете «соперникъ?» А вотъ какимь образомъ. Въ Италш,
гд* дожди въ жаркое время редкость, уже въ древности прак-
тиковалась система искусственныхъ орошешй: вода отъ рЬки
или ключа отводилась съ помощью канала, rivus; къ этому
каналу примыкали канавы, прор*зывавппя подлежащее ороше-
Hiro поля и луга. Черезъ приподнятый шлюзъ вода въ нихъ
вводилась изъ главнаго канала; если земля была достаточно
пропитана влагой, шлюзъ опускался—claudite jam rivos, pueri,
sat prata biberunt, говорить у Виргил1я пастухъ. Теперь вы
легко поймете, что въ засуху эта вода каналовъ ц*нилась
очень дорого: при слишкомъ обильномъ орошенш у верхняго
сос*да—нижшй сос*дъ могъ остаться безъ воды. Отсюда частые
споры между «сосЬдями по каналу», между rivales — таково
первоначальное значете нашего слова; въ этомъ значенш оно
употребляется римскими юристами. Не всегда, однако, эти
споры, это соперничество между rivales оставалось на почв*
гражданско-правовыхъ сношетй; бывали случаи много серьез-
нее. Отъ обильныхъ дождей питаемый горными ключами ка-
налъ вздулся и разсвир*п*лъ; бурной струей текутъ его волны
между сдерживающими ихъ плотинами, еще немного — и он*
поравняются съ краемъ плотины нашего крестьянина или про-
рвутъ ее, зальютъ его поля, разрушать его хижину, разорять
его..., если только они не прорвутся раньше въ поля его со-
суда по ту сторону канала и не погубятъ его. Tua mors —
mea vita. И вотъ онъ ночью, вооруженный заступомъ, про-
крадывается къ плотин* сосуда, чтобы ее раскопать и напра-
вить разрушительный потокъ на его луга, сады, строетя. Но
и соеЬдъ не дремлетъ: едва раздались первые удары заступа,
какъ сбегается челядь, пускается въ ходъ дубье, камни, ножи,
происходить кровопролитная драка... между к*мъ? Между
rivales. Понятень вамь теперь переходь значешя въ этомъ
слов*? Такъ на лексической сокровищниц* языка отражается
«быть родной» создавшаго его народа.
Вернемся, однако, къ его душ*; затронутый зд*сь вопросъ
настолько интересенъ и важенъ, что мн* хот*лось бы пояс-
ЯЗЫКЪ—ИСПОВЪДЬ НАРОДА.
41
нить его еще несколькими примерами. Что такое potens?—
«мощный»; a impotens? — изредка «немощный», но чаще
«страстный»—вотъ вамъ исповедь народа, который въ разум*
вид'Ьлъ силу, неразумную же страсть отожествлялъ съ безси-
л1емъ. Далее: тсраоасо—«поступаю»; ео -rcpaaaco— «поступаю
хорошо», а загЬмъ «я счастливъ». Вотъ та ячейка народнаго
сознашя эллиновъ, изъ которой потомъ органически выросла
нравственная философ1я Сократа, видевшая въ добродетели,
т.-е. въ хорошихъ поступкахъ, необходимое услов1е счастья,
а загЬмъ^—стоическая этика, учившая, что добродетель сама
по себе делаетъ человека счастливымъ. Далее: Yiyvcoafcco —
«познаю, понимаю»; аоуу^ушах,а) — собственно «понимаю
вместе», затемъ «прощаю»; что это значитъ? Это значитъ—
tout comprendre c'est tout pardonner: гуманное правило, ко-
торымъ прославилась г-жа de Stael, давно уже имелось въ
исповеди греческаго народа. Но если хрисианинъ молить
Бога о прощенш ему греховъ, то онъ не можетъ сказать
Ему: „пойми ихъ вместе со мной"; въ молитве Господней
сказано поэтому не обуууш&с, а #<рес, dimitte nobis peccata
nostra — «отпусти»; dimitte не удержалось, но его заменило
равнозначущее perdona, «подари мне сверхъ заслуги>, ко-
торое и поныне живетъ въ романскихъ языкахъ. Я привелъ
это последнее обстоятельство въ виду пятаго дстоинства древ-
ней семасюлоии: оно состоитъ въ томъ, что, благодаря ей, мы
получаемъ возможность на неболыпихъ областяхъ проводить
историчесшя перспективы, которыя и сами по себе интересны
и ценны, и поддерживаютъ въ учащихся духъ историзма —
эту сигнатуру современной науки, давшую истекшему XIX веку
назваше saeculum historicum.
Вместе же взятыя указанныя достоинства таковы, что
благодаря имъ съ лихвой окупается затрачиваемое на усвоеше
античной семасшлогш время; я, по крайней мере, знаю по
собственному опыту, что этимъ путемъ можно произвести на
учащихся самое глубокое впечатл^е, пробуждая въ нихъ не
только мысли, но и чувства.
Теперь два района «безплодной степи древнихъ языковъ»
благополучно пройдены; остался третШ — сиитаксисъ. Это
42 I. ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ ЗНАЧЕНИЕ АНТИЧНОСТИ.
вм-Ь^гЬ съ гЬмъ для многихъ самый страшный районъ; къ
нему преимущественно относится выражеше «гимнастика ума»,
которое наши противники избрали главною мишенью для своихъ
насм*шекъ, зам-Ьняющихъ у нихъ доказательства. Позвольте
противопоставить имъ суждеше человека, который, какъ мы-
слитель, им*лъ представлете о процесс* мышлешя, и вм*ст*
съ т*мъ, какъ отецъ современной психолоии, не можетъ не
им*ть авторитета въ интересующихъ насъ зд*сь психологиче-
скихъ вопросахъ — именно Шопенгауера. „При перевод* на
латинсюй языкъ", говоритъ онъ въ своемъ сочиненш Uber
Sprache und Worte § 299, „приходится совершенно освобо-
ждать мысль отъ т*хъ словъ, которыя въ подлинник* ее вы-
ражаютъ, чтобы она стояла въ нашемъ сознаши, нагой, какъ
духъ безъ т*ла; а загЬмъ сл*дуетъ дать ей совершенно другое,
новое т*ло при помощи латинскихъ словъ, которыя передаютъ
ее въ совершенно другой форм*, такъ что, напр., существи-
тельныя подлинника теперь выражены глаголами и т. д.
Производство подобной метемпсихозы развиваетъ настоящее
мышлеше. Зд*сь мы им*емъ то же явлеше, которое въ химш
называется status nascens: простое вещество (Stoff), оставляющее
одно соединете, чтобы вступить въ другое, обнаруживаетъ, во
время своего перехода, особую и исключительную силу и
деятельность. То же самое относится и къ обнаженной отъ
словъ мысли при ея переход* изъ одного языка въ другой.
Вотъ, стало быть, почему древше языки непосредственно раз-
виваютъ и укр*пляютъ духъ". И вотъ, прибавлю, почему
Фулье могъ справедливо сказать: chaque lecjon de latin est une
legon de logique; разум*лъ онъ при этомъ, преимущественно,
урокъ латинскаго синтаксиса, къ которому онъ см*ло могъ
прибавить и греческШ.
Къ положетю Шопенгауера мы еще вернемся; зд*сь пока
отм*тимъ, что оно касается лишь одной стороны д*ла; вторая,
тоже важная, состоитъ въ томъ, что каждый урокъ латинскаго
или греческаго синтаксиса есть въ то же время и урокъ рус-
скаго языка. Возьмемъ прим*ръ: проходя съ учениками гре-
ческШ синтаксисъ, я предлагаю имъ для перевода по-гречески
сл*дукшця дв* фразы: „чтобы его считали благочестивымъ,
онъ часто молился", и „чтобъ сердце гневной матери Господь
СИНТАКСИСЪ.
43
смягчилъ, молюсь". Копструкцш вполне одинаковыя — два
очевщныхъ предложен]я цйли, „молиться, чтобы". Тймъ не
менйе по-гречески они переводятся различно: въ первомъ
случай слйдуетъ взять союзъ tva съ сослагательнымъ накло-
нешемъ, во второмъ—простое неопределенное наклонеше. По-
чему такое различ1е? Потому, что его требуетъ также и логика:
ведь въ первомъ случай „чтобы его считали благочестивымъ"
есть только цель молитвы, во второмъ же случай „чтобъ
сердце гневной матери Господь смягчилъ"—не только цель,
но и содержаше; некрасовскш крестьянинъ действительно
молился: „Господи, смягчи сердце гневной матери", между
тймъ какъ содержаше молитвъ того ханжи неизвестно, да и
не важно. Какъ же вамъ кажется: одному ли только грече-
скому синтаксису научилъ я своихъ учениковъ, или же заста-
вилъ ихъ относиться сознательно и къ синтактическимъ явле-
шямъ русскаго языка? Но, возразятъ намъ, той же цйли
можно достигнуть и безъ греческаго синтаксиса: проходите съ
ними русскш синтаксисъ систематически, выясняйте на удачно
подобранныхъ примйрахъ различныя логичесшя категорш, со-
вмйщаемыя въ одинаковыхъ категор!яхъ грамматическихъ —
и дйло будетъ сделано. Отвечу: нйтъ, этимъ путемъ дйло не
будетъ сделано. Ученику нйтъ надобности знать ташя тонкости
русскаго синтаксиса, чтобы понимать Некрасова, который и
самъ врядъ ли ихъ зналъ; но ему необходимо ихъ знать для
правильнаго перевода указаннаго рода фразъ по-латыни или
по-гречески. Между тймъ, самый действительный педагогическш
пр1емъ состоитъ въ слйдующемъ: если цйль, которую вы по-
ставили ученикамъ, не самоинтересна, то вы достигнете ея
не иначе, какъ превращая ее въ средство къ достижетю
другой цели.
Вообще синтаксисъ, да и прочую грамматику, слйдуетъ
проходить именпо на древнихъ языкахъ, а пе на русскомъ,
и вотъ почему.
Первая причина та, что она развилась и выросла именно
на древнихъ языкахъ, а не на русскомъ. и потому сидитъ
на русскомъ языки точно краденое пальто. Какъ удобопримй-
нимы грамматическгя категорш къ латинской фразй mihi ре-
cunia deest, и какъ но применимы он!; къ равно:шачущеи
44 I. ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ ЗНАЧЕН1Е АНТИЧНОСТИ.
русской фразе „у меня нгЬтъ денегъ!" Какъ объясните вы
мальчику, где здесь подлежащее и где сказуемое? У римля-
нина grando laedit segetem, у русскаго „градомъ побпваетъ
(кто?) пос4въ"; римлянинъ хочетъ спать, русскому хочется
спать; везде видна разница между интеллектуалистическимъ
характеромъ древнихъ языковъ и сенсуалистическимъ—русскаго.
Да и всякш, полагаю я, знаетъ, что за безплодное занят1е
эти синтактичесше разборы (или анализы) русскихъ предло-
женш всл4дств!е постоянныхъ уклоненш живой речи отъ
грамматическихъ схемъ.
Да, господа, русскш языкъ сравнительно весьма неграмма-
тиченъ; не будь древнихъ языковъ, изъ которыхъ была заим-
ствована русская грамматика—онъ, вероятно, такъ и остался бы
безъ нея. Быть можетъ, мнопе изъ васъ не увидели бы въ
этомъ большого ущерба: грамматика не пользуется особыми
симпайями молодежи. Но дело не въ симпайяхъ: никто не
можетъ отрицать, что грамматика — первый опытъ логики,
примененной къ явлешямъ языка, и что въ этомъ заключается
ея образовательное значеше. Действительно, русскш языкъ въ
своемъ синтаксисе гораздо менее логиченъ, чймъ древше, по
той же причине, по какой онъ въ своей этимологической части
мен^е интеллектуалистиченъ: его легче оценить съ психологи-
ческой, чемъ съ логической точки зрешя. Кто знаетъ, будь
русскШ языкъ предоставленъ самому себе, — мы имели бы,
вместо нынешней логической — психологическую его грамма-
тику, и при синтактическихъ разборахъ, вместо терминовъ
«подлежащее, сказуемое, главное предложеше и т. д.», упо-
требляли бы термины: «господствующее представлеше—отсту-
пающее представлеше—замкнутая структура—открытая струк-
тура— ассощативный элементъ и т. д.»... Понятно, что въ
частностяхъ это себе представить трудно, такъ какъ психо-
лоия синтаксиса только нарождается. Она обещаетъ быть
интересной наукой, но по образовательному значешю она
все-таки не можетъ сравниться съ испытаннымъ логическимъ
синтаксисомъ, и школа имеетъ полное основаше дорожить
этой не очень вкусной, но очень здоровой пищей, — а стало
быть и древними языками, изъ которыхъ она, согласно ска-
занному, естественнее всего добывается.
СИНТАКСИСТ».
45
Итакъ, преимущественная грамматичность древнихъ язы-
ковъ -вотъ первая причина, почему проходить грамматику и
въ частности синтаксисъ сл'Ьдуетъ именно на нихъ.
Вторая и, пожалуй, главная причина — это полная без-
ц'Ьльность грамматики при ассощацюнномъ усвоеши языка.
Ученикъ вгЬдь прекрасно сознаетъ, что, производя этимологи-
чески! или синтактическш разборъ заданнаго отрывка, онъ ни
на юту не понимаетъ его лучше, чгЪмъ понималъ раньше; а
потому эти уиражнешя и не оставятъ сл'Ьда въ его умствен-
номъ развитш. Папротивъ, при перевод!» каждой почти фразы
древняго языка на русскш приходится спрашивать себя, гд'Ь
зд'Ъсь подлежащее, гд'Ь сказуемое, что здЬсь выражаетъ ut,—
ctfiACTBie или ц'Ьль—и т. д.; здЬсь грамматически анализъ
является действительно средствомъ къ понимание текста, а
не цгЬлью самъ по себ'Ь; здгЬсь онъ, поэтому, и разуменъ и
продотворенъ.
А загЬмъ, прежде чгЬмъ кончить съ синтаксисомъ и
грамматикой вообще, я долженъ заявить, что по моему ми'Ь-
шю, наши руководства грамматики обоихъ древннхъ языковъ
нуждаются въ реформе. Объ этой реформе говорить зд'Ьсь не
мйсто; ограничусь, поэтому, зам'Ьчатемъ, что ц^лью этой
реформы должно быть не столько ихъ сокращете, ихъ осво-
бождете отъ такъ называемаго балласта, сколько ихъ приспо-
соблен ie къ образовательной ц*Ьли изучешя древнихъ языковъ.
Сл'Ьдуетъ выдвинуть и развить ту часть грамматическаго ма-
тepiaлa, которая цЪнна въ логическомъ и психологическомъ
отпошешяхъ; слгЬдуетъ по возможности облегчить ycBoenie той
части, которая, не имгЬя ценности сама по себ'Ь, гЬмъ не
менйе необходима для понимашя греческихъ и латинскихъ
текстовъ; и слгЬдуетъ пропустить ту, которая ни съ той, ни
съ другой точки зр'Ьшя не нужна.
Теперь продолжаю.
Къ синтаксису примыкаетъ стилистика; не являясь сама
по себгЬ предметомъ преподаватя, она тЬмъ не мен'Ье косвенно
проходится, хотя и не систематически, при переводахъ съ древ-
нихъ языковъ на русскш и наоборотъ; она стоитъ, такимъ
образомъ, на рубеже между грамматикой и чтешемъ авторовъ.
Что сказать о ней? Вышеприведенпыя слова Шопенгауера при-
46 I. ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ ЗНАЧЕН1Е АНТИЧНОСТИ.
мйнимы къ ней въ такой же мйрЬ, если не въ большей еще,
чгЬмъ къ синтаксису. Когда я латинскую фразу Hanuibalem
conspecta moenia ab oppugnanda Neapoli deterruerunt пере-
вожу по-русски „видь сгЪнъ удержалъ Аннибала отъ ocadi>i
Неаполя", то я называю этотъ переводъ ^литературнымъ» въ про-
тивоположность буквальному, но невозможному по-русски пере-
воду „увидтънныя сгЬны удержали Аннибала отъимгьющаго быть
осажденнымъ Неаполя"; при этомъ я, во-первыхъ, убеждаюсь,
что выше существительныхъ и глаголовъ стоятъ поня11я, кото-
рыя сами по себЬ не являются ни г1ши, ци другими, и лишь
вел1*дств1е стилистическихъ условш языка, на которомъ мы
говоримъ, выражаются либо тЬми, либо другими; говоря иначе,
я учусь эманципировать понят1я отъ словъ, которыми они вы-
ражаются, а это—необходимая подготовка къ философскому
мышлешю, къ разсужденпо, такъ какъ, по меткому выраженш
Фр. Ницше, „всякое слово есть предразсудокъ". Во-вторыхъ же,
я на такихъ примЬрахъ изучаю именно тЬ стилистичесшя
услов!я, о которыхъ было упомянуто только что, узнаю на
опыт*, что свойственно и что несвойственно и латинской, и
русской р4чи. А что латинскШ языкъ въ этомъ отношенш
действительно незамЬнимъ—въ этомъ можетъ убедиться всяшй,
если онъ потрудится перевести предложенный мною прим'Ьръ
на любой изъ новыхъ языковъ: l'aspect des murs—der Anblick
der Mauern—везд^ существительныя, какъ и по-русски, латин-
сшй языкъ со своими глаголами стоитъ особнякомъ; даже грекъ
скажетъ rqc таХюрхсас вместо oppuguanda. И не думайте,
что это странное предпочтете, отдаваемое глаголамъ, е^ть свой-
ство одной только грамматики латинскаго языка—оно стоитъ
въ связи съ самымъ процессомъ римскаго мышлетя, которое
было именно актуальнымъ, а не субстанщальнымъ, и нашло
себ4 высшее выражеше въ римской религш: римская релиия,
поскольку она была римской, основывалась на обоготворе-
нш актовъ, была релипей актуальной, а не субстатцаль-
ной. Кто бы могъ думать, что существуетъ такая интимная
связь между столь разнородными предметами, какъ грамма-
тика—и релипя? А между тЬмъ она есть, и своимъ существо-
вашемъ лишшй разъ доказываете правильность много разъ
приведеннаго слова: „языкъ есть исповедь народа".
ЭМАНЦИПЛЦ1Я МЫСЛИ.
47
>)то разъ. Но сели въ этомъ отношеши латипскш языкъ
(еъ греческимъ) является средствомъ для теоретическаго по-
знавашя языка и языковъ, то въ другомъ отношоп1и онъ снра-
ведлшю можстъ быть назвапъ школой для практическим усо-
вершенствовашя стиля. Я должепъ подчеркнуть фактъ, что мы
стоимъ ;;д'1;сь на вполн'Ь твердой ночв'Ь исторического опыта;
какъ я уже замйтилъ выше, народы запада выработали свою
художественную прозу именно па латинскомъ язык'!;, путемъ
етарательнаго его изучешя и сознательнаго ему подражашя.
Да и у насъ художественная проза, поскольку мы ею обла-
даемъ, результат!» той строгой школы, которую иашъ языкъ
прошелъ въ такъ называемый ложно- классические перюдъ;
обладаем], же мы ею еще только въ слабой степени, и можно
по праву утверждать, что руссшй языкъ еще далеко не шюлгЬ
развернулся, не нашелъ той художественной формы, которая бы
соответствовала его природной силЬ и гибкости. Но вы можете
меня спросить, благодаря какимъ же своимъ качествами» ла-
TuncKiii языкъ былъ и еще можстъ быть восиитателомъ стиля
для наел»; постараюсь дать и зд'Ьсь по возможности ясный и
кратки отв'Ьтъ, а для этого выберу изъ многихъ сюда отно-
сящихся сторонъ латинской стилистики одну, особенно яркую—
пергодъ.
Прошу тутъ прежде всего оставить въ сторон'!; одииъ пред-
1)азсудокъ: если вы думаете, что перюдъ выражаетъ собой лишь
пышность стиля, что это какой-то торжественный трезвопъ,
громкш для слуха и безеодержательный для мысли, то вы глу-
боко заблуждаетесь. Для мыслителя, всл'Ьдсше сложности взаим-
наго тяготЬшя частей и частицъ занимающей его въ каждомъ
дапиомъ случае мысли, пергодъ — этотъ живой оргапизмъ съ
его столь определенно выраженнымъ иодчинешемъ второсте-
пенныхъ предложение главнымъ, а третьестепепныхъ второ-
степеннымъ, — является необходимой крупной единицей разеу-
ждешя, безъ которой построеше доказательства было бы такъ же
затруднено, какъ сложныя алгебраичесюя вычислешя безъ заклю-
ченныхъ въ скобки полиномовъ. Но для того, чтобы служить этой
ц-Ьли, перюдъ должепъ быть вполне удобообозримъ; удобообозри-
мость же достигается разнообраз1смъ подчиненности. Степеней под-
чиненности три: есть предложения главиыя, иридаточпыя полпыя
48 I. ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ ЗЯАЧЕН1Е АНТИЧНОСТИ.
и придаточныя сокращенныя. Первыя двгЬ общи всЬмъ культур-
нымъ языкамъ; совершенство языка въ смысл* перюдизащи зави-
ситъ.отъ наличности и распространяя въ немъ третьей степени —
сокращеннаго придаточнаго предложея1я. Въ этомъ отяошеши
изъ близкихъ намъ языковъ ниже веЬхъ стоитъ языкъ нЗшец-
кШ; это—языкъ двустепенный, сокращеше придаточныхъ пред-
ложены въ немъ почти не допускается. „Человйкъ, никогда
не учивнийся", вы не можете передать сокращеннымъ относи-
тельнымъ предложетемъ: „ein Mensch nie gelernt habender"—
вы должны взять полное относительное предложеше: „ein
Mensch, der nie gelernt hat". Выше стоятъ романсте языки;
они допускаютъ сокращете н-Ькоторыхъ обстоятельственныхъ
предложенШ путемъ главнымъ образомъ дЪепричастныхъ кон-
струкщй (ayant appris... и т. д.), но не относительныхъ и не
дополнительныхъ. Еще выше стоитъ языкъ руссшй: въ немъ
возможны сокращешя и нЪкоторыхъ обстоятельственныхъ пред-
ложешй путемъ дЪепричастныхъ, и, относительныхъ путемъ
причастныхъ конструкщй, хотя и съ ограничешями; сокраще-
Hie дополнительныхъ предложен^, однако, невозможно и зд^сь.
Наибольшей степени совершенства достигли языки древше:
они сокращаютъ и обстоятельственныя предложешя (притомъ
гречешй—всЬ, латинсшй—лишь нйкоторыя), и относительныя
(притомъ.не только при тЬхъ же подлежащихъ, но, благодаря
такъ называемымъ ablativus или genitivus absolutus, и при
различныхъ), и дополнительныя (благодаря accusativus cum
infinitivo). Итакъ, древше языки, какъ вполне трехстепенные,
наиболее совершенны въ смысли перюдизащи; изъ новыхъ же
языковъ къ нимъ наиболее приближается языкъ русстй.
Но гЬ достоинства, которыми сама природа наделила рус-
ски языкъ, остаются большею частью втуетЬ. Къ сожалйнш,
непосредственно воспитательной роли древше языки по отно-
шение къ русскому въ новыя времена не играли; въ древшя
времена русской исторш гречесшй языкъ действительно, какъ
мы вид-Ьли, былъ воспитателемъ русскаго, и за это спасибо
ему: тогда именно и сложились природныя стилистичесшя силы
этого послйдняго. НЬтъ, я говорю о новыхъ временахъ, когда
вырабатывалась наша художественная проза, вплоть до нашихъ
дней. Посмотрите, какой огромный процентъ въ нашей лите-
ШКОЛА ГГИЛЯ.
49
ратур'Ь (въ широкомъ смыслЬ) составляетъ литература пере-
водная; можете ли вы допустить, что эта литература остается
безъ ]шяшя на языкъ? Л между гЬмъ нереводятъ у насъ
почти исключительно съ фрапцузскаго, н-Ьмецкаго, апглшекаго,
т.-е. съ такихъ языковъ, которые, какъ двустепенные, въ сти-
листическомъ отношенш стоятъ ниже русскаго (въ другихъ
отношешяхъ они выше, по это насъ зд'Ьсь не касается). Пе-
реводчики, а съ ними и ихъ читатели, пр1учаются не пускать
въ ходъ всЬхъ стилистическихъ силъ родного языка, пииводмтъ
его до уровня гЬхъ, съ которыхъ они переводятъ; резул. »гъ-
оскуд'Ьше русскаго языка. Р>ъ одномъ направленш съ этими
переводами д'Ьйствуетъ и другая разрушительпая сила: нездо-
ровое стремлеше приблизить литературный языкъ къ есте-
ственно небрежной разговорной ргЪчи; а съ гЬхъ иоръ, какъ
литературная русская ргЬчь изъ рукъ писателей перешла въ
руки иублицистовъ, опасность оскудЬшя стала еще силыгЬе.
Я прошу васъ, господа, серьезно взвЬсить тЬ соображешя,
которыя я привожу вамъ здгЬсь—не сомневаюсь, что Miiorie
изъ васъ ихъ слышатъ впервые—и не брать на в'Ьру угЪше-
шй моихъ противниковъ, которые то, что я называю здЪсь
оскуд'Ьшемъ, выдаютъ за естественность и говорятъ вамъ о
прелести простоты. Что касается естественности, то мы давно
отказались отъ плодотворнаго въ свое время заблуждешя Руссо,
который естественность смЪшивалъ съ примитивностью, и вер-
пулись къ определенно Аристотеля, что естественность заклю-
чается въ совершенстве, а не въ зародыше: для русскаго
языка, трехстепеннаго по своей природе, естествепенъ богатый
перюдъ, а пе убогая стилизащя западныхъ языковъ и разго-
ворной речи. Что же касается прелести простоты, то если вы
ею такъ увлекаетесь,—что же, отбросьте въ музыки хроматику,
вернитесь къ семиструнной, а то и къ четырехструнной лире;
отбросьте и аккорды, объявите верхомъ музыкальной прелести
исполняемаго однимъ пальцемъ чижика . Отбросьте, равнымъ
образомъ, роскошную палитру Рафаэлей и Рубенсовъ, или на-
шихъ Рйпиныхъ и Васнецовыхъ, вернитесь—какъ это, впро-
чемъ, и д'Ьлаютъ некоторые художники-декаденты—къ живо-
писи четырьмя красками безъ отгЬшсовъ; вес? это — прелесть
простоты... ГГЬтъ, господа: въ рукахъ вашихъ и вашихъ сверет-
50 I. ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ ЗНАЧЕП1Е АНТИЧНОСТИ.
никовъ будущее вашего родного языка. Помните, что въ
Аеинахъ считалось долгомъ чести каждаго гражданина, чтобы
онъ унаследованное отъ отцовъ достояше передалъ сыну
не уменыпеннъгмъ, а скорее увеличеннымъ; кто этого не
д-Ьлалъ, про того говорили на картинномъ языке тЬхъ
временъ, что онъ «съ4лъ отцовское добро», ш тсатрса %ат-
sStjSotcsv, и подвергали его атим1и. Вспомните строий судъ
теперешней Францш въ лице Тэна надъ французской акаде-
м1ей XVII в. за то, что она, увлекаясь стремлешемъ къ
простоте, допустила (лексическое) оскудЪте роскошнаго языка
Рабелэ; берегитесь, какъ бы и про васъ потомки не сказали,
что вы въ области языка «съели отцовское добро».
Конечно, вы изъ моихъ словъ не выведете заключешя,
что я приглашаю васъ везде и всегда говорить и писать трех-
степенными першдами; в-Ьдь если я советую вамъ развивать
свои физичесюя силы, то это не значитъ, что вы, чтобы пе-
редать соседу чашку кофе, должны пускать въ ходъ об*Ь руки
и упираться всЬмъ корпусомъ. Ш>тъ: мое утверждеше сводится
къ тому, что образованный русскш долженъ умгьтъ строить
сложные и въ то же время удобообозримые перюды тамъ, гдгЬ
этого требуетъ мысль, где это нужно для логической или пси-
хологической полноты разсуждешя или изложешя. И вотъ въ
этомъ отношеши классическая школа, при руководстве знаю-
щихъ свое дело преподавателей, можетъ оказать русскому языку
существенную услугу. Немецкая и французская проза, вел ид-
ете своего еще меньшаго совершенства, для насъ вполне
безполезны; только античная проза, принуждая насъ при пе-
реводе пускать въ ходъ веб стилистичеекгя достоинства нашего
языка, можетъ служить школой для нашихъ стилистовъ и
спасти русскую речь отъ угрожающихъ ей серьезныхъ и пе-
возвратимыхъ утратъ.
Тутъ я предвижу, однако, следующего рода возражеше:
можно ли ожидать пользы для русскаго языка отъ классиче-
ской прозы, когда вы сами, господа классики, портите его
своими стилистическими перлами? Не вами ли изобретено
«онъ нанесъ войну», «онъ былъ отсеченъ относительно го-
ловы» и т. п.?
Возражеше это въ значительной степени устарело: конечно.
РАБ0Ч1Е ПЕРЕВОДЫ.
51
въ vb времена, когда преподаваше классическихъ языковъ было
поручаемо лицамъ, плохо знавшимъ русскш языкъ, другого и
ожидать нельзя было. За вычетомъ же этихъ ненормальностей
остается въ сил* вотъ что: мы, классики, действительно иногда,
съ педагогической целью, приб4гаемъ къ переводу дословному,
который я называю «рабочимъ переводомъ» (по аналоии тер-
мина «рабочая гипотеза»); такъ, наприм'Ьръ, я не могу вы-
яснить ученику учащемуся только по-латыни, а не вполне
владеющему ею, стилистическое различ1е между Hannibalem
conspecta moenia -ab oppugnanda Neapoli deterruerunt и «видь
сгЬнъ удержалъ Аннибала отъ осады Неаполя»—иначе какъ
сопоставляя съ этимъ послйднимъ «литературнымъ переводомъ»
также и рабочгё переводъ „Аннибала увидгьнныя стены удер-
жали отъ имгьющаго быть осаждениымъ Неаполя". (Иногда
учитель потребуетъ отъ ученика рабочаго перевода для того,
чтобы убедиться, что онъ работалъ самостоятельно: но это уже
скорее педагогически-полицейская, ч-Ьмъ педагогически-образо-
вательная мира). Но во вс-Ьхъ такихъ случаяхъ рабочШ пере-
водъ—не более какъ переходная ступень, соответствующая
такой же переходной ступени въ работе самой мысли; бы-
ваетъ, что человйкъ останавливается на немъ, но это—плодъ
лености или небрежности, который терпимъ быть не долженъ.
Рабочш переводъ—то же, что негативъ для фотографа: онъ
такъ же необходимъ, какъ переходная ступень, и такъ же
недопустимъ, какъ окончательная цель и окончательный ре-
зультата нашего труда.
Но, отв-Ьтятъ, называйте это негативомъ или какъ вамъ
угодно будетъ, а все-таки эти безобразные «pa6o4ie переводы»
существуютъ, ученикъ ихъ слышитъ, они безсознательно отзы-
ваются на его стиле, искажая и извращая его.—Нётъ, отвечу,
они не отзываются на немъ; если вы другого мнетя, то я
прошу васъ указать мне одинъ примеръ такой порчи русскаго
языка, которой мы были бы обязаны вл1яшю античной речи.
Вы его не найдете; уже таковъ характеръ этой последней
что языкъ-ученикъ воспринимаетъ изъ нея одно только здо-
ровое, ведущее къ интеллектуальному и художественному со-
вершенствовашю, и безсознательно выделяетъ все то, что за-
ставило бы его уклониться отъ этой восходящей колеи. Мо-
52 I. ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ ЗНАЧЕН1Е АНТИЧНОСТИ.
жемъ ли мы сказать то же самое и цро новые языки? Спро-
сите ревнителей чистоты русскаго языка, насколько они до-
вольны т4мъ симбшзомъ русскаго языка съ французскимъ, ося-
зательнымъ результатомъ котораго явился пресловутый фран-
цузско-нижегородскш жаргонъ. Я не говорю здЬсь о такихъ по-
зорныхъ проявлешяхъ лингвистическаго недомысл!я, какъ идют-
ская поговорка „онъ не въ своей тарелкиа, заклейменная
еще Пушкинымъ и все еще не вышедшая изъ употреблешя—
поговорка, доказывающая, что ея творецъ никакого другого
значешя французскаго assiette, кромй гастрономическаго, не
зналъ. Н4тъ, оставимъ это; но что скажете вы объ оборотахъ
врод^ „это nponcniecTBie им4ло м'Ьсто тогда-то", „это меня
устраиваетъ", „кровавая баня", „государственный ударъ" и т. д.?
Античнаго они происхождешя? Б/Ьтъ. Скорее можно сказать,
что школа античности учитъ насъ,—въ силу той усиленной
сознательности, которую она сообщаетъ своимъ ученикамъ въ
области лингвистическихъ явленш—замечать ихъ несвойствен-
ность и избегать ихъ.
Довольно, одиако, о стилистики и о языкахъ вообще. Все ли
я вамъ высказалъ и развилъ? КЬтъ, далеко не все. Я не го-
ворилъ вамъ о томъ важномъ факгЬ, что мы только на древ-
нихъ языкахъ можемъ проследить, такъ сказать, исторт во-
площешя мысли въ -словахъ; переходя отъ Гомера къ Геро-
доту, дал-fce въ букидиду, Ксенофонту, Платону, отъ нихъ къ
Демосеену и заканчивая Цицерономъ, мы видимъ, какъ духъ
борется съ MaTepiefi р-Ьчи, какъ онъ путемъ посл-Ьдовательныхъ
интегращй разрозненныхъ ея частей вводитъ въ нее порядокъ
и градащю подчинешя и изъ самостоятельныхъ предложешй
такъ называемаго «нанизывающаго стиля» (Хё&с е1ро\ьещ)
создаетъ объединенный и централизованный перюдъ, прибли-
зительно такъ же, какъ изъ самостоятельныхъ и самодовлйю-
щихъ общинъ создается объединенное и централизованное
государство. Это, да и много другого, я долженъ пропустить;
я и такъ боюсь, что утомилъ ваше внимаше, такъ долго
останавливаясь на языки. Но, господа, эта обстоятель-
ность не была несоразмерной: видь и вы, ученики гимназш,
употребили много времени на у свое Hie обоихъ древнихъ язы-
ковъ и тоже, можетъ быть, склонны думать, что этого вре-
ШКОЛА СТИЛЯ.
53
мени было слишкомъ много. Я же взялся доказать вамъ, во-
преки мнЬшю многихъ, что время, употребленное вами на
изучете античности, не было истрачено безъ пользы; не могъ
я въ виду этого не остановиться на той пользе, которую
вамъ принесло изучеше системы древнихъ языковъ, какъ та-
ковыхъ.
Но, разумеется, не ради этой только пользы заставляли
васъ учиться по-латыни и по-гречески: главное значеше древ-
нихъ языковъ—то, что они открываютъ намъ непосредственно
доступъ къ античной литературе и, косвенно, къ античной
культуре въ самомъ широкомъ смысле. Моя ближайшая тема
поэтому — выяснить вамъ образовательное значеше античной
литературы; ее я намътилъ для следующей же, второй
сегодняшней лекщи.
ЛЕКЩЯ ЧЕТВЕРТАЯ.
Первая антитеза: окончаше.—Чтеше памятниковъ.—Подлинники и переводы.—
Переводимое и непереводимое.—Учебно-нравственная точка зр"Бшя.—Мораль-
ные, аморальные и имморальные предметы.—Переуб-вдимость —Учебно-интел-
лектуальная точка зр^шя. —Интеллектуализмъ и универсализмъ.—Историческая
перспектива.—Оптимизмъ.—Чувство правды: его два требовашя.—Заключеше.
Переходя отъ древнихъ языковъ къ античной литературе,
я испытываю пр1ятное ощущеше человека, который изъ изгоя
общественнаго мнйшя превращается въ гражданина, если не
полноправнаго, то, по крайней м4р4, съ некоторыми правами.
Значительная часть современнаго общества, даже у насъ въ
Россш, признаетъ важность изучешя античной литературы,
особенно греческой; полагаютъ только, что для этого изучешя
нить надобности обращаться къ подлинникамъ — можно удо-
вольствоваться переводами.
Когда въ комиссш по реформе средней школы, членомъ
которой я имйлъ честь состоять, обсуждали вопросъ о жела-
тельныхъ улучшетяхъ въ учебномъ плане реальныхъ училищъ,
то цросвйщенные ревнители этого столь важнаго и необходи-
мая у насъ типа образовательной школы высказывали поже-
лаше, чтобы въ его программу было введено изучеше также
и античной литературы — но, конечно, въ лереводахъ. Если
эта идея осуществится, то различ1е между классической и
реальной школой по интересующему насъ зд^сь вопросу све-
дется, главнымъ образомъ, къ тому, что классическая школа
будетъ знакомить своихъ питомцевъ съ подлинниками т4хъ
ВОПРОСЪ О ПЕРЕВОДАХЪ.
55
произведет^ которыя питомцы реальной школы будутъ читать
въ переводахъ. Сл4дуетъ ли въ этомъ различш признать пре-
имущество классической школы, и если да, то почему? Другими
словами: могутъ ли переводы заменить подлинники, и если
н&гъ, то въ чемъ состоитъ ихъ недостаточность? Вотъ вопросъ,
котораго я не могу обойти молчашемъ; не опасайтесь, однако,
что онъ отвлечетъ насъ отъ нашей темы. ЕГбтъ; по моему
убежденно, въ правильности котораго я надеюсь убедить и
васъ, сокровища античной литературы распадаются на ташя,
которыя можно перенести также и въ переводы, и ташя,
которыя неразрывно связаны съ формой подлинника; такимъ
образомъ, отвйтъ на поставленный только-что вопросъ будетъ
въ то же время и характеристикой античной литературы.
Какъ видите изъ этихъ моихъ словъ, я не принадлежу къ
безусловнымъ противникамъ переводовъ. Я самъ выступалъ въ
роли переводчика и издалъ очень крупный по объему томъ,
который, смею надеяться, займетъ не последнее место въ
нашей переводной литературе; но именно поэтому я знаю, что
можетъ передать переводъ и чего н'Ьтъ. Кто приглашаешь васъ
довольствоваться переводомъ вместо подлинника, тотъ разсу-
ждаетъ точно такъ же, какъ если бы онъ вамъ говорилъ: къ
чему вамъ ходить въ консерваторт слушать симфонш Бетхо-
вена или Чайковскаго, когда вы можете съ гораздо болыпимъ
удобствомъ ознакомиться съ ними на дому по переложешямъ
для фортетано. Вы знаете, между т$мъ, что это и такъ и не
такъ: переложеше даетъ вамъ кое-что, но не все, и чймъ
художественнее, чймъ глубокомысленнее симфоническое произ-
ведете, г£мъ мен^е можетъ его заменить фортешанное пере-
ложеше, такъ какъ тонкость мысли и формы достигается именно
умЬлымъ пользоватемъ характерными особенностями каждаго
инструмента, которыхъ рояль воспроизвести не можетъ. То же
самое и здесь. Возьмите начало Цезаря: Gallia est omnis
divisa in partes tres, „вся Галл1я разделена на три части" —
переводъ вполне- пере даетъ подлинникъ, ничего въ немъ не
пропущено. Возьмите возгласъ ветиды у Гомера, когда она
узнаетъ о постигшемъ ея сына, Ахилла, несчастш: ш jjlgc
йоеарютотбхеса, „о я, на горе себе родившая лучшаго въ
Mipe героя" — и здесь все передано, только для этой полной
56 I. ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ ЗНАЧЕН1Е АНТИЧНОСТИ.
передачи мне пришлось вместо одного слова подлинника взять
въ переводе цйлыхъ восемь; а какъ отъ такого разбавлешя
страдаетъ сила выражешя, это вы легко поймете. Возьмите,
наконецъ, характеристику авинянъ у вукидида въ надгробной
речи Перикла: фсХсхаХоиреу jjlsx5 sbzekeiaQ xai rpcXoaocpoOjxsv
#vso [АаХатиас — тутъ уже у переводчика руки опускаются.
Конечно, онъ пойметъ, что здесь идетъ речь о народе-худож-
нике, отд'Ьлившемъ художественную красоту формы отъ при-
тязательной пышности матер1ала, о народе-мыслителе, съум^в-
шемъ избегнуть разлагающаго вл1яшя силы мысли на силу
воли, — но втиснуть эти два суждешя въ форму той краткой,
звонкой и меткой антитезы, которую они им*ютъ у вукидида,
представится ему по справедливости неисполнимой задачей.
Итакъ, не будемъ пренебрегать переводами, но не будемъ
также считать ихъ достаточной заменой подлинника. Шопен-
гауеръ сказалъ, что они относятся къ подлиннику (онъ им4етъ
въ виду античную литературу), какъ цикорш къ кофе; кто-то
другой сказалъ, что они передаютъ лишь изнанку ковра. Это,
пожалуй, несправедливо; скорее можно будетъ сказать, что
при своеобразныхъ услов1яхъ древней речи каждый переводъ
древняго произведешя на одинъ изъ новыхъ языковъ будетъ
относиться къ подлиннику приблизительно такъ же, какъ
деревянныя модели челов-Ьческаго тела, которыми пользуются
при прохожденш анатомш, къ действительному человеческому
телу: они даютъ общее поняпе о структуре и содержаши
подлинника, но его тонкостей въ нихъ не ищите. Но и эти
модели бываютъ различны: есть между ними действительно
художественныя, приносяпця несомненную пользу; есть и
грубыя, аляповатыя, даюпця совершенно превратное предста-
влеше объ оригинале. Наши переводы древнихъ авторовъ
относятся, къ сожалйшю, въ громаднсмъ большинстве случаевъ
къ этой последней категорш; очень мало такихъ, въ кото-
рыхъ мы могли бы найти хоть намекъ на художественность.
Что-жъ! будемъ желать и стараться, чтобъ ихъ было больше;
другого ничего не остается. Но какъ бы они ни были совер-
шенны — все-таки остается въ силе правило, что толковать
античность, всесторонне разбирать ее можно только на под-
липникахъ, точно такъ же, какъ изучать структуру тканей
УЧЕБНО-НРАВСТВЕННАЯ ТОЧКА ЗРФН1Я.
57
человЬческаго т4ла можно только въ натур*, а не на дере-
вянныхъ моделяхъ.
Но именно этотъ методъ толковатя не всеми признается
полезнымъ. Не лучше ли, въ самомъ деле, прочесть десять
книгъ Ливгя. въ перевод*, ч4мъ одну въ подлинники? Вы по-
нимаете, что я говорю зд'Ьсь о такъ называемое статарномъ
чтенш древнихъ авторовъ въ гимназш. Есть ли оть него польза,
и если да, то въ чемъ состоитъ она?
Тутъ, господа, я долженъ первымъ д-Ьломъ выдвинуть ту
точку зр^шя, которую я называю учебно-нравственной... Я
долго колебался, сл-Ьдуетъ ли мне о ней говорить передъ вами;
люди, мнЬтю которыхъ я придаю зяачеше, советовали мне
не делать этого, да и самъ я сознаю, что это было бы благо-
разумнее. Но служеше истин* не всегда совместимо съ благо-
разум!емъ, и я все-таки решился сообщить вамъ свои взгляды
на этотъ счетъ, такъ какъ я имъ придаю очень большое зна-
чеше, и надеюсь, что вы поймете и оцените ихъ лучше, ч*Ьмъ
некоторые изъ гбхъ, которые слышали ихъ отъ меня раньше.
Все же я прошу васъ отнестись къ тому, что я имею вамъ
сказать, съ особеннымъ вниматемъ.
Что это такое, прежде всего, учебно-нравственная точка
зрев1я?
Ни наука, ни учете непосредственно нравственныхъ целей
не преследуютъ. Ихъ объектъ—истина; обладаше же истиной
само по себе не делаетъ человека нравственнее. НЬтъ, не
обладаше истиной, а тотъ путь, которымъ она намъ досталась,
то усил1е, которое мы сделали надъ собой, чтобъ ее признать—
вотъ въ чемъ заключается нравственный элементъ науки и
учешя. Въ томъ, что вы признаете вращеше земли вокругъ
солнца, еще ничего нравственнаго нетъ; но если вы вначале
усвоили противоположное мп£ше и загбмъ, ознакомившись съ
доводами вашихъ противниковъ, преклонились передъ истиной—
вотъ это былъ нравственный подвигъ: изъ столкновешя истины
съ человеческимъ умомъ произошло нравственное качество
последняго — правдивость. „ Вначале я спорилъ съ вами, но
теперь вижу, что былъ неправъ"—вотъ девизъ правдивости,
и то учете, которое даетъ поводъ къ нему, я называю нрав-
ственнымъ. Такова учебно-нравственная точка зрЪнш; теперь
58 I. ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ ЗНАЧЕН1Е АНТИЧНОСТИ.
прим^нимх ее къ предметамъ гимназическаго преподавашя.
Предупреждаю васъ, что отношеше каждаго предмета вообще
къ нравственности бываетъ троякимъ: благопр!ятнымъ, неблаго-
пр1ятнымъ и безразличнымъ. Благопр1ятно действующи на
нравственность предметъ мы называемъ моральнымъ; неблаго-
пр1ятно двйствующШ—имморальнымъ; безразличный—амораль-
нымъ (очень некрасивое слово, которое я употребляю лишь
скрепя сердце, но обойтись безъ него нельзя). Такъ какъ я
объяснилъ, въ какомъ значенш я здйсь понимаю слово «нрав-
ственность», то я надеюсь, что оно никакихъ недоразумйнш
не вызоветъ; своихъ противниковъ—если бы таковые оказались
въ этой аудиторш — я прошу твердо запомнить это мое объ-
яснеше и воздерживаться отъ всякихъ каламбуровъ по поводу
нашего слова, какъ бы они ни были соблазнительны.
Итакъ, каково отношеше къ этой учебной нравственности—
учебныхъ предметовъ?
Начнемъ съ античной литературы, изучаемой въ подлин-
нике— съ того, что принято называть «чтешемъ авторовъ>.
Представляю себя въ роли учителя; передо мной текстъ, ко-
торый я долженъ объяснить, но — такой же текстъ находится
и передъ каждымъ изъ учёниковъ. Поясню вамъ, что это зна-
чить. Давая ученику въ руки текстъ, я даю ему этимъ самымъ
общее поле для наблюденШ и изсл-вдовашй; на этомъ поли я
буду его руководителемъ, но не болйе: онъ имйегь и право
и возможность контроля, и надъ нами обоими властвуетъ выс-
шая инстапщя— истина. Беру прим-Ьръ изъ Горащя:
Scribendi recte sapere est et principium et fons.
Между мною и ученикомъ возникаетъ споръ о тОмъ, куда
отнести recte. Онъ отнесъ его къ scribendi и перевелъ „быть
умнымъ—вотъ начало и источникъ того, чтобы правильно пи-
сать". Мнй почему-то показалось, что recte слъугуетъ отнести
къ sapere, и что переводить надо „правильно мыслить—вотъ
начало и источникъ писательства". Ученикъ не сдается: „це-
зура, говоритъ онъ, стоитъ между recte и sapere, разъединяя
ихъ, такъ что уже по этой причини удобнее соединять recte
со scribendi: того же требуетъ и смыслъ, такъ какъ умъ —
источникъ не всякаго писательства, а только хорошаго, пра-
УЧЕБНО-НРАВСТВЕННАЯ ТОЧКА ЗРЪНШ.
59
вильнаго; можно видь писать и вовсе безъ ума". — „Это
в^рно", отвечаю, „но цезура часто разъединяетъ соединенныя
смысломъ слова (привожу примеры), такъ что это сообра-
жеше им'Ьетъ только вспомогательное значете; что же ка-
сается вашего второго сображетя, то о неправильномъ писа-
тельстве поэтъ и говорить не станетъ",—„Все-таки", говорить
ученикъ, „оказывается, что мое толковаше им4етъ больше осно-
ватя".—„Штъ", отвечаю, „такъ какъ при вашемъ толко-
ванш слово sapere останется безъ опредйлетя, въ которомъ
оно, однако, нуждается: это—слово безразличное, его перво-
начальное значете—«имйть известный вкусъ» (отсюда—sapor,
франц. saveur), а загЬмъ «имйть извйстяыя умственныя свой-
ства». Для того, чтобы получить значете «быть умнымъ», оно
нуждается въ опредЬленш, въ этомъ самомъ recte, которое вы
отъ него отнимаете",—„Почему же", спрашиваетъ ученикъ,
„в4дь отъ sapere происходить причаспе sapiens, а его зна-
чете—положительное «умный», а не безразличное «имйшщй
извйстныя умственныя свойства»".—„Это не доказательство",
отвечаю, „такъ какъ причастся отъ безразличныхъ глаголовъ,
превращаясь въ прилагательныя, часто получаютъ положитель-
ное значея!е; такъ отъ безразличнаго pati «переносить» вы
образуете patiens «хорошо переносяпцй, терпеливый ». А вы
найдите мнгЬ примерь, чтобы самый глаголъ sapere безъ онре-
дЬлетя им-Ьлъ положительное значете «быть умнымъ»!" —
Ученикъ пока умолкаетъ, а на слйдующемъ урок-Ь преподно-
сить мнй изъ того же Горащя прим4ръ sapere aude—«ре-
шись быть умнымъ».—„Да, это в4рно", говорю я ему, „я быль
неправъ".—Привожу этотъ примерь, такъ какъ это—случай
изъ моей собственной, хотя и давнишней практики начинаю-
щаго преподавателя, а также и потому, что и Оскаръ 1егеръ,
известный нЬмецшй педагогъ, разсказываетъ, не сообщая част-
ностей, ничто подобное изъ воспоминанш своего отрочества;
„тутъ мы почувствовали, говорить онъ, что есть сила, выше и
учителя и насъ—истина".
Таково учебно-нравственное значете древнихъ авторовъ;
какъ видите, оно даетъ намъ полное право признать этотъ
предметъ моральнымъ. Теперь возьмемъ для сравнетя два дру-
гяхъ предмета..., при чемъ я прошу васъ помнить, что я опять
60 I. ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ ЗНАЧЕН1Е АНТИЧНОСТИ.
излагаю вамъ главу изъ будущаго «психологическаго науко-
вЪд&шдо, и не приписывать мн4 желашя обидЬть или прини-
зить какой бы то ни было предмета. Противъ этого предпо-
ложешя я протестую самымъ энергическимъ образомъ. Я уже
разъ заявлялъ, что именно моя спещальность научила меня
уважать вей науки, входящдя въ составь грандшзнаго обще-
научнаго здашя; какъ это случилось, объ этомъ я еще скажу.
Но, господа, мы имъемъ право сказать, сравнивая коня съ
орломъ, что у орла крылья есть, а у коня ихъ нйтъ, и это
не будетъ значить, что мы умаляемъ значеше коня — у него
есть за то друия достоинства, которыхъ нйтъ у орла. Рав-
нымъ образомъ и зд4сь, признавая не только огромную важ-
ность математики, но и ея огромную образовательную силу, я
гЪмъ не мен*Ье им4ю право сказать что того учебно-нрав-
ственнаго значешя, о которомъ я зд^сь говорю, за ней при-
знать нельзя. И она, конечно, преследуете истину, но какъ?
путемъ строгихъ, опредйленныхъ дедукщй, не дающихъ ника-
кого простора для научныхъ споровъ; несогласное съ истиной
мните не можетъ, конечно, удержаться, но оно не можетъ и
возникнуть сколько-нибудь разумнымъ образомъ — по крайней
M-bpi въ той математики, которая входитъ въ пределы гимна-
зическаго курса. Это доказывается и ея истор1ей; конечно,
было время, когда не знали, что сумма угловъ въ треуголь-
ники равна двумъ прямымъ, или что сумма двухъ чиселъ, по-
множенная на ихъ разность, равна разности квадратовъ; но разъ
эти истины были найдены — никакихъ споровъ относительно
ихъ не было. Итакъ, математика не учитъ васъ отказываться
отъ прежняго мнЬшя всл4дств1е большой убедительности дово-
довъ противника; того важнаго и плодотворнаго усил1я надъ
собой, результатомъ котораго является признаше: „я вначале
спорилъ съ вами, но теперь вижу, что вы были правы"—она
отъ васъ не потребуетъ. И вотъ почему мы имъемъ право
причислить ее къ безразличнымъ относительно нравственности—
къ аморальнымъ предметамъ.
Другая крайность — новые языки, включая руешй. Ко-
нечно, ихъ знате необходимо; но в-Ьдь мы говоримъ зд-Ьсь не
о знати, а о томъ, какъ знате иршбретается. А какъ оно
прюбрйтается, это вы знаете: вы выразились такъ-то — васъ
УЧЕБНО-НРАВОТВЕННАЯ ТОЧКА ЗРФН1Я.
61
поправляютъ: „такъ не говорятъ". Конечно, это вамъ заявляютъ
люди знаюпце, и благо вамъ, если вы примете ихъ поправки
къ св-Ьдйнш—тЪмъ скорее ирмбрйтете вы т* знатя, кото-
рыхъ ищете. Но развй вы уступили доводамъ, преклонились
передъ силой науки, истины? Н-Ьтъ; наукЬ и истине зд4сь не
мЪсто; вы преклонились передъ авторитетомъ лица, въ кото-
ромъ предполагали, вполне основательно, наличность гЬхъ знанш,
которыхъ ищете сами. Возникаетъ споръ—его р'Ьшаетъ тотъ
же авторитета—противъ приговора „такъ говорятъ" или „не
говорятъ" спорить и доказывать напрасно. Теперь представьте
себй, что это преклонеше передъ приговоромъ „такъ говорятъ"
вошло вамъ въ плоть и кровь; каково будетъ ваше отно-
шеше къ вопросамъ, которые ждутъ васъ въ жизни? Ваша
чисто служебная роль заранЬе решена: н^тъ такого сомнЬшя,
для котораго не нашлось бы панацеи въ этомъ спасительномъ
„такъ говорятъ". „Такъ говорятъ"-^ кто? Это ужъ совсЪмъ все
равно: начальство, общество, пария, товарищи, печать — вся
разница только въ цв4тЬ ливреи. И вотъ почему я тотъ ме-
тодъ достижешя знашй, о которомъ идетъ р4чь зд^сь, называю
неблагопр1ятнымъ въ отношенш учебной нравственности, на-
зываю имморальнымъ. И если преподаваше новыхъ языковъ
будетъ усилено въ гимназш на счетъ преподавашя языковъ
древнихъ, то результатомъ будетъ лишь усилеше той непере-
убйдимости и нетерпимости, которой и теперь уже такъ стра-
таетъ наше общество.
Такова эта точка зрйшя учебной нравственности — новая
страница изъ ненаписанной еще книги о психологическомъ
науков'Ьд'Ьти. Она показываетъ намъ, что тотъ методъ фило-
логической интерпретащи, который применяется при статар-
номъ чтенш древнихъ авторовъ—методъ въ высокой степени
учебно-нравственный, такъ какъ онъ, допуская возникновете
споровъ, рйшаетъ ихъ авторитетомъ науки. Методъ нашъ, по-
мимо всего прочаго, драгоцёненъ уже тЪмъ, что имъ въ чело-
век* развивается переубйдимость, способность принять къ свй-
д4шю и признать въ ихъ доказательности новые преподносимые
ему факты. А между тймъ именно эта переубйдимость—услов!е
плодотворной борьбы и разумнаго мира.
Я подчеркнулъ только-что научно-нравственную сторону
18-696
62 I. ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ 3HA4EHIE АНТИЧНОСТИ.
метода филологической интерпретацш; есть въ немъ, однако,
и пйучЕО-интеллектуальная сторона. Въ самомъ д*л*, что
было въ вышеуказанномъ прим*р* источникомъ моей ошибки?
Недостаточность наблюдешя. Что было причиной того, что я
изм*нилъ свое мн*ше? Поцолнеше матер1ала наблюдешя.
Итакъ, если мы спросимъ себя, какъ назвать методъ филоло-
гической интерпретацш, то придется ответить- методомъ эмпи-
рически- наблюдательнымъ, въ противоположность, съ одной сто-
роны, методу дедуктивному математики, съ другой—методу экспе-
риментальному физики и родственныхъ наукъ. Съ этой точки
зр*шя на ряду съ филологической интерпретащей могутъ быть
поставлены только естественныя науки въ тЬсномъ смысл* —
но подъ тЬмъ лишь услов1емъ, чтобы поле наблюденШ было
предоставлено ученику во всей его неприкосновенности. Я от-
правляю мальчика въ ивнякъ съ поручетемъ определить, какое
дерево ива, однодомное или двудомное; тутъ наблюдете будетъ
им*ть ц*ну, такъ какъ при множеств* деревьевъ будетъ дана
возможность и ошибки, и ея исправлешя. Но вы легко пой-
мете, что мы не можемъ этотъ ивнякъ перенести въ школу;
н*тъ, въ школ* единственнымъ матер!аломъ для эмпирически-
наблюдательнаго метода можетъ быть филологическая интерпре-
тащя. такъ какъ только она можетъ предоставить въ распоря-
жеше ученика все поле наблюдешя—именно текстъ. А воспи-
танный такимъ образомъ умъ ученика будетъ не только —
всл*дств!е родственности метода—приспособленъ къ работ* на
поприщ* естественныхъ наукъ, но и на поприщ* жизни; въ
жизни дедукщя играетъ небольшую роль, эксперимента—еще
меньшую, житейская же опытность достигается почти един-
ственно путемъ наблюдешя и правильныхъ надъ нимъ опе-
ращй.
Таковы об* методологичесюя стороны; переходя зат*мъ къ
матер1альной сторон* чтешя, я долженъ прежде всего подчерк-
нуть интеллектуалистическт шрактеръ также и древней
литературы. Я говорилъ уже выше объ интеллектуалистиче-
скомъ характер* древнихъ языковъ, противополагая ему сен-
суалистически характеръ языковъ новыхъ; древняя литература,
какъ порождеше языка, носитъ тотъ же отпечатокъ. Признаше
верховныхъ правъ разума проходить черезъ нее на всемъ ея
ИНТКЛЛККТУЛЛИКМЪ. () 3
протяженш; какъ по-гречески одинъ и тотъ же глаголъ —
Kzifi-oym — означаетъ и „я даю себя убедить", и „я пови-
нуюсь", такъ и въ греческой литературе и ея учениц*—рим-
ской повсюду, точно общая атмосфера, разлита уверенность,
что разумъ управляетъ волей. Правда, отъ людей, считающихъ
себя знатоками древняго Mipa, часто можно услышать мните,
будто онъ преклонялся предъ рокомъ. Но для того, чтобы су-
дить объ античности, требуется очень много знашя; древнш
м1ръ былъ (чтобы употребить удачное выражеше 11л. Соловьева)
не однодумъ, а многодумъ. Съ точки зр'Ьшя отношешя разума
къ воле эволюц1я литературы человечества можетъ быть упо-
доблена баллистической кривой, возвращающейся къ плоскости
своего исхода. Ея начало—древнМния литературы, въ кото-
рыхъ дМств1я человека объясняются вселешемъ въ него доб-
рыхъ или злыхъ духовъ; у Гомера мы еще находимъ пере-
житки этого представлешя, но онъ уже дЬлаетъ попытки къ
освобождешю, а Эсхилъ победоносно выставляетъ припципъ
полной свободы движимой разумомъ воли. На немъ построепа
вся дальнейшая философия и литература древнихъ: она спра-
ведливо можетъ считаться стоящей въ зените нашей кривой.
Съ выступлешемъ на арену новыхъ народовъ эмощальное на-
чало возобладало надъ интеллектуальнымъ; классицизмъ всту-
пилъ въ борьбу съ романтизмомъ и его потомками, носившими
различныя имена, но одну общую сигнатуру: неподчиненность
воли разуму. Дальше всего пошла въ этомъ отношенш новая
русская литература, особенно Достоевскш; это—пока предель-
ная точка: кривая вернулась къ плоскости своего отправлешя,
прежше добрые и злые духи вновь стали управлять людьми
подъ именемъ страстей и впушенш. Это въ своемъ роде со-
вершенство, но не съ образовательной точки зрЪтя: развиваю-
щемуся еще человЬку полезно признавать силу разума, даже
если бы въ последующей жизни ему пришлось узнать, что
не разумъ и убЪждеше, а страсть и похоть управляютъ его
средой.
Продолясаю. Древше писатели были не только людьми
очень заботливыми въ стилистическомъ отношеши—они были
также на высоте культуры своей эпохи и могли бы смело
применить къ себе гордое заявлеше Ф. Лассаля: „Я пишу
18*
64 1. ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ ЗНАЧЕВ1Е АНТИЧНОСТИ,
каждое свое слово во всеоружш образованы моего времени".
Образоваше это, будучи въ смысл* спещальныхъ знати много
меньше теперешняго, было однако гораздо многосторонние въ
ум*Ь отд'Ьльныхъ своихъ представителей; съ этимъ обетоятель-
ствомъ должна считаться и интерпретащя древнихъ авторовъ.
Вотъ почему можно не безъ основашя сказать, что наука объ
античности не есть спещальность на ряду съ другими специаль-
ностями, замкнутыми въ себ* и самодовлеющими; это-—пред-
мета энциклопедически, постоянно сближающШ своего пред-
ставителя съ другими областями знашя, поддерживаний въ
немъ сознан1е единства науки и уважеше къ отдЬльнымъ ея
отраслямъ и всЬмъ этимъ сообщающей ему такую широту го-
ризонта, какой не можетъ сообщить никакая спещальная
наука. „Филологу все пригодится" (ein Philologe kann alios
brauchen) было любимымъ изречешемъ моего учителя, нын*
покойнаго Риббека, который и самъ былъ однимъ изъ образо-
ваннМшихъ и просвйщенн'Ьйпгахъ людей своего времени.
Преподаватель-филологъ долженъ сплошь и рядомъ обращаться
за помощью то къ юриспруденщи, то къ военному и морскому
д^лу, то къ политическимъ и сощальнымъ наукамъ, то къ
психологш и эстетикЬ, то къ естествознашю и антропологш,
то, наконецъ—и чаще всего—къ житейскому опыту. Понятно,
что именно такой преподаватель скорее всего можетъ быть
учишелемъ своихъ учениковъ, такъ какъ именно онъ можетъ
действовать на весь ихъ умъ, именно онъ можетъ, самъ бу-
дучи ц'Ьльнымъ человйкомъ, воспитывать человека въ томъ его
возрасти, когда его умъ еще цЪленъ, еще не ушелъ въ спе-
щальность. Отсюда видно, какъ мало знаютъ классическую
школу гЬ, которые обвиняютъ ее въ томъ, что она предрй-
шаетъ выборъ спещальности еще въ дЬтскомъ возрасти. Совер-
шенно наоборотъ: именно она его не предрйшаетъ до стар-
шаго класса включительно. Въ подтверждеше сказаннаго поз-
волю себгЬ привести нисколько примйроБъ — желаюпцй увели-
чить ихъ число найдетъ богатую жатву въ прекрасной книги
Cauer'a «Palaestra vitae». Въ «Цари Эдипй» Софокла (ст. 1137)
время питатя стадъ подножнымъ кормомъ определяется сло-
вами „отъ весны до Арктура". ОпредЬлешя совершенно не-
понятны: моя научная совесть не позволить мн-Ь удовольство-
ваться этимъ буквальнымъ нереводомъ. Я прежде всего удосто-
верюсь, знаетъ ли ученикъ, что такое Арктуръ... или, вернее,
удостоверюсь, что онъ никакого представлетя о немъ не
им^етъ. А это жаль; позорно видеть въ зв'Ьздномъ небе одинъ
только наборъ светящихся точекъ. Я покажу ему эту прекрас-
ную, яркую звезду на карте, научу его отыскивать ее въ
действительности; но этого мало. Что значитъ „до Арктура"?
Я долженъ объяснить ему, что такое утреннш восходъ звезды
или созв&д1я... а для этого предварительно понять это самъ.
И это еще не все; отчего поэтъ прибгЬгаетъ къ такому слож-
ному определешю времени? Разъ утреннш восходъ Арктура
совпадаетъ приблизительно съ 10 сентября — почему онъ не
говоритъ „до сентября", или, пожалуй (такъ какъ онъ былъ
аоиняниномъ) „до боэдромюна?" Я долженъ объяснить, что въ
те времена каждая греческая община имела свой календарь,
что еслибы софокловскш персонажъ, будучи коринеяниномъ,
сталъ употреблять терминъ аттическаго календаря, то это
было бы смешно, а если бы онъ выразился по-кориноски, то
его бы не поняли; поневоле пришлось поэтому прибегнуть къ
общеэллинскому и общечеловеческому, къ астрономическому
календарю... А впрочемъ, подлинно ли поневоле? й№тъ, и
по охоте. Я постараюсь изобразить учепикамъ прелесть того
времени, когда звездное небо еще такъ много говорило смерт-
нымъ, когда они замечали все его перемены, определяя по
нимъ и время годовыхъ работъ, и время ночныхъ смепъ, на-
правляя по его светиламъ бегъ своего корабля, — когда по-
знаше этого векового порядка возвышало ихъ умы до чаяшя
той предвечной Причины, которая въ немъ проявляется.
Другой примеръ — изъ «Электры* того же поэта. Клите-
мнестра-мужеуб1йца увидела страшный сонъ; для Электры, ея
дочери, и для ея подругъ ясно, что этотъ сонъ былъ на нее
навеянъ гневною тенью ея убитаго мужа, Агамемнона, и что
часъ мести недалекъ. „Мужайся, дитя", говорятъ опЬ ей,
„не дремлетъ, видно, твой родитель, владыка эллиновъ, — по
дремлетъ и та старинная, обоюдоострая сЬкира, которая столь
позорно его тогда убила" (ст. 483). Что это, ■■ пштичешя
вольности :>? Штъ, мы погружаемся въ представлетя и веро-
ватя глубокой старины; одна только антрополопя можетъ намъ
66 I. ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ ЗНАЧЕН1Е АНТИЧНОСТИ.
выяснить то MipoB033p-bHie, изъ котораго потекли эти образы
и чувства. Духъ убитаго царя, опечаленный среди тЬней
преисподней и взывиюпцй о мщенш — это не плодъ по-
этической фантазш, это реальный предметъ народной в4ры.
Онъ посылаетъ зловйщш сонъ неверной жен1!; онъ и могъ
это сделать, такъ какъ та обитель мрака, куда она прежде-
временно его отправила, считалась въ то же время и оби-
телью сновъ: здЬсь они пребываютъ днемъ, точно лeтyчiя мыши
подъ сводомъ пещеры, отсюда они вылетаютъ съ приближешемъ
ночи. Но особенно характерно представлеше о сЬкирЬ: какъ
видно, и она одушевлена, и она принимаетъ участ1е въ про-
исходящему и она горитъ желашемъ искупить свое первое,
неправое убШство—вторымъ, справедливымъ и необходимымъ;
только тогда успокоится тотъ духъ прокляйя, который въ нее
вселился. Передъ нами образчикъ такъ называемой предмет-
ной души, пережитокъ древнМшаго анимизма; это представ-
леше вызвало въ старину даже судъ надъ предметомъ, оно
и теперь еще не совсЬмъ исчезло... Но на что намъ погру-
жаться въ эту первобытную, грубую старину? Во-первыхъ,
для того, чтобы не находить ее грубой, не разд-Ьлять не-
сноснаго высоком^я «современныхъ» людей; но главнымъ
образомъ потому, что тогда зародились мноия изъ гЬхъ нрав-
ственныхъ и правовыхъ понятш, которыми мы живемъ и
поныне.
Возьму еще одинъ прим-Ьръ—особенно поучительный т$мъ,
что онъ даетъ матер1алъ для сравнешя древней поэзш съ но-
вейшей. Въ десятой п^сни Одиссеи описывается местность по
ту сторону океана, преддвер1е царства т6ней. Картина унылая
(ст. 510):
ЫУ dxTvj те Ха/еса -ла\ аХаеа IbpascpovsiY];,
uor/.pai т' алущо1 yal ixeoi (ЬХгаглар-о:.
„Тамъ низменный берегъ и рощи Персефоны (перевожу
буквально) теряющге (или губящге) свои плоды высоте тополи
и ивы". Отчего тополямъ и ивамъ данъ этотъ странный па
первый взглядъ эпитетъ, — который, кстати сказать, въ под-
линнике выходитъ много поэтичнее уже всл,Ьдств1е того, что
тамъ онъ выражается однимъ только словомъ? Дйло вотъ въ
ДРЕВНЯЯ И НОВАЯ ПОЭ31Я.
67
чемь. Какъ тополь, такъ и ива принадлежите къ такъ назы-
ваемымъ двудомнымъ деревьямъ, т.-е. одни его экземпляры
даютъ только мужскле (тычинковые), друие — только женсюе
(плодниковые) цв4ты, а не й и друпе вм£сг&, подобно дубу
и большинству другихъ деревьевъ, которыя поэтому и назы-
ваются однодомными. Если поэтому ивы и тополи стоятъ оди-
ноко или группами экземпляровъ одного только пола, то они
не могутъ оплодотворяться, они „теряютъ свои плоды". Ко-
нечно процессъ оплодотворешя растенш не былъ H3BicTeHb
Гомеру — оттого-то онъ и употребилъ зд^сь слово „плоды"
вместо „неоплодотворенные цв'Ьты"; но само явлете теряшя
„плодовъ" было замечено и имъ, и его слушателями, и вотъ
причина, почему онъ неплодное царство гЬней украсилъ именно
ивами и тополями: и самый предметъ, и его красивый эпи-
тетъ им'Ьютъ зд^сь глубокое символическое и, стало быть, по-
этическое значеше.—Теперь позвольте сопоставить съ царемъ
греческихъ поэтовъ царя новой, русской поэзш, Пушкина.
Напомню вамъ его прекрасное стихотвореше, въ которомъ онъ
описываетъ впечатлите, произведенное на него его родиной
послй долгой разлуки: „Вновь я посЬтилъ тотъ уголокъ земли"
и т. д. Тутъ, между прочимъ, встречается следующее мйсто:
На границ*
Владъ-шГг дедовскихъ, на Micrfc томъ,
Гд* въ гору поднимается дорога,
Изрытая дождями, три сосны
Стоятъ: одна поодаль, двгЬ друпя
Другъ къ дружки близко. Зд^сь, когда нхъ мимо
Я провзжалъ верхомъ при свЪгв лунной ночи,
Знакомымъ шумомъ шорохъ ихъ вершнпъ
Меня приветствовала—По той дорог*
Теперь пот>халъ я, и предъ собою
УвпдЪлъ ихъ опять: онЬ все тгЬ же,
Все тотъ же нхъ знакомый уху шорохъ,
Но около корней ихъ устаръмыхъ,
Гд* некогда все было пусто, голо,
Теперь младая роща разрослась;
Зеленая семья кругомъ теснится
Подъ синью нхъ, какъ дйтн. А вдали
Стоить одннъ угрюмый нхъ това1 ищъ,
Какъ старый холостякъ, и вкругъ пего
Попрежиему все пусто.
68 I. ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ ЗНАЧЕН1Е АНТИЧНОСТИ.
Съ поэтической точки зр4шя картина безукоризненна; да
и впрочемъ все обстояло бы благополучно, если бы только
поэтъ вместо сосенъ представилъ намъ, какъ Гомеръ, ивы или
тополи. Но сосна — дерево однодомное, сосенъ-холостяковъ не
бываетъ; тотъ процессъ, который здесь нарисовала фантаз1я
поэта, действительности не соответствуете ...Значитъ ли
это, что мы желаемъ принизить Пушкина, какъ поэта? Штъ,
конечно: поэтъ не обязанъ быть всев-Ьдущимъ, незнаше
ботаники не мйшаетъ ему исполнить свою главную задачу —
„чувства добрыя въ людяхъ пробуждать". Но фактъ остается
фактомъ: поэз1я Гомера и древнихъ вообще выигрываетъ, если
на нихъ смотреть глазами натуралиста, — поэз1я Пушкина и
новейшая вообще при тйхъ же услов!яхъ теряетъ. ...Но не
грешно ли, можете вы меня спросить, портить себе впеча-
тлите прекраснаго поэтическаго отрывка мелочной ботаниче-
ской придиркой? Да, грешно; съ этимъ я совершенно согла-
сенъ. Т.-е., другими словами, новейшей поэз1ей пользоваться
для статарнаго чтешя .грешно— этимъ лишнш разъ доказы-
вается правильность словъ Вундта объ обязательно мелочномъ
характере филологическаго изучешя произведешй новейшей
литературы *). Древнюю поэзш часто сравнивали съ природой;
сравнеше это во многихъ отношешяхъ справедливо, — между
прочимъ, и въ нашемъ. Подобно природе, она цельна и ответ-
ственности не боится; другое д'Ьло — mmifl новейшая. Есть
у васъ кольцо прекрасной ювелирной работы—ну и любуйтесь
на него, сколько хотите, но только невооруженнымъ глазомъ;
иначе вы найдете въ немъ столько изъяновъ, что вамъ не-
пр1ятно будетъ на него смотреть. А лепестокъ розы, крылышко
бабочки сколько угодно разсматривайте въ микроскопъ: каждое
новое изучеше раскроетъ вамъ новыя интересныя и поучи-
тельныя подробности.
Я нарочно выбралъ места, для объяснешя которыхъ фило-
логу приходится обращаться за помощью къ наукамъ, сравни-
тельно далеко отъ него отстоящимъ; после нихъ вы легко
представите себе, сколь интересный и разнообразный матер1алъ
*) ...daher der philologische Betrieb moderner Autoren bekanntlich leicht
ins Kleinliche ausartet (Logik, II, 2, 314).
ДРЕВНЯЯ И НОВАЯ ПОЭ31Я.
69
иредставляетъ статарное чтен1е древнихъ авторовъ по бол'Ье
близкимъ и родственнымъ наукамъ—особенно исторш и эсте-
тики. Замечу теперь же, что тутъ во всЬхъ почти отношешяхъ
греческая литература превосходитъ римскую, какъ сами гре-
чесюе писатели, читаемые въ гимназ1яхъ, стоятъ выше рим-
скихъ. Если, поэтому, т$ защитники классической школы,
которые видятъ центръ тяжести въ изученш самихъ древнихъ
языковъ, и могутъ до некоторой степени примириться съ оста-
влетемъ въ ней одной латыни, — то гЬ, которые особенно
высоко ставятъ образовательное значеше древнихъ литературъ,
естественно должны дорожить сохранешемъ въ ней также и
греческаго языка... предполагая, конечно, что они даютъ себЪ
отчетъ въ томъ, чего они собственно хотятъ. — ЗагЬмъ: всЬ
согласятся, полагаю я, что реальныя объяснешя, въ роди
предложенныхъ мною выше, будутъ уместны лишь въ томъ
случай, если читаемый отрывокъ не будетъ представлять осо-
быхъ затрудненш по части формы; если я вынужденъ, путемъ
совместной работы съ ученикомъ, установлять, что за форма
аХаеа, отъ какого глагола происходитъ wXsaixapiuoi и т. д.,
то для болйе глубокого и интереснаго толковашя, пожалуй,
не останется и времени. Кто, поэтому, предлагаетъ отсрочить
начало прохождешя языковъ, какъ таковыхъ, до среднихъ
классовъ, тотъ этимъ самымъ переноситъ грамматически курсъ
изъ среднихъ классовъ, гдй онъ нынй заканчивается, въ высшш,
и заставляетъ насъ жертвовать именно тйми элементами класси-
ческая образовашя, которые онъ самъ, однако, не задумается
признать наиболее желательными и полезными. Когда отъ меня
требу ютъ, чтобы я ум4стилъ апельсинъ въ меньшемъ противъ
его величины сосуде, то я, конечно, могу это сделать — для
этого нужно его сжать, при чемъ сокъ вытечетъ, а древесина
останется.
Возвращаюсь, однако, къ тем-fc. Въ предыдущихъ лекщяхъ
уже было указано, какъ на важную въ образовательномъ отно-
шенш сторону античности, на тотъ духъ историзма, который
она сообщаетъ изучающимъ ее; я коснулся этой стороны и
сегодня, по поводу семасюлопи, но она еще бол4е даетъ себя
знать при чтенш самихъ образцовъ. Гомеровская община, —
гречешя государства въ эпоху персидскихъ войнъ у Геродота,—
70 I. ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ ЗНАЧЕН1Е АНТИЧНОСТИ.
Аеины въ эпоху Демосеена,— развипе римской республики у
Лив1я, — ея падете у Цицерона, — расцв^тъ принципата у
Горащя — таковъ государственный фонъ, который проходить
передъ глазами ученика, и на который постоянно приходится
указывать при чтеши. Уже здесь можетъ быть схваченъ и
выясненъ принципъ эволюцш, въ которой участвуютъ и неко-
торые культурные и нравственные элементы, между гЬмъ какъ
друпе победоносно выносятъ ея натискъ и остаются незыблемы
отъ начала до конца: гомеровская община пала, но любовь
Гектора къ Андромахи изъ-за этого не стала анахронизмомъ.
И все же, вместе взятыя, все эпохи античности образуютъ
обпцй, почти одинаково отстояний фонъ для нашего времени;
изучая его, мы получаемъ общую плоскость отправлетя для
всёхъ идей, которыми мы живемъ теперь. При этомъ нрав-
ственная оценка встр4чаемыхъ явленш и идей, при всей своей
важности, не имеетъ вл!яшя на оценку ихъ значешя. Рабство,
конечно, неприглядное явлеше; но оно видь пало, и пало
подъ натискомъ античныхъ же идей объ единстве человеческой
природы; судъ общественной совести, напротивъ, симпатичное,
светлое явлеше—зато онъ и возродился вновь, после долгаго
затмешя, подъ вл1яшемъ техъ же античныхъ идей. И такъ
везде: дурное оказывается нежизнеспособнымъ и гибнетъ;
хорошее, будучи жизнеспособнымъ, выживаетъ. Въ этомъ,
полагаю я, заключается причина того оптимизма и идеализма,
того здороваго, добраго настроешя, которое намъ внушаетъ
изучеше античности; самый фактъ замеченъ давно, и еще
немецкШ писатель начала прошлаго века, Ж. П. Рихтеръ,
сказалъ: „современное человечество опустилось бы въ без-
донную пропасть, если бы юношество на пути къ ярмарке
жизни не проходило черезъ тихш храмъ великой классической
старины" (Levana).
Съ затронутымъ здесь мотивомъ близко соприкасается
другой, относящшся къ самому смыслу интерпретащи. Каждый
писатель, заслуживающей этого имени, пишетъ такъ, чтобы
взрослые и образованные его современники могли понимать
его безъ помощи толкователя; толковаше вступаетъ въ свои
права лишь тогда, когда историчесшй фонъ, на которомъ
данное произведете было само по себе понятно, изменился—
оптимизмъ и чувство правды.
71
ч-Ьмъ более онъ изменился, т4мъ благодарнее задача толко-
вателя. Вотъ почему она такъ благодарна по отношешю къ
античной литературе, между гЬмъ какъ школьная интерпретащя
нов4йшихъ писателей, согласно вышеприведенному замйчанш
Вундта, всегда грйшитъ мелочностью; вотъ также одна изъ
причинъ — не единственная, — почему мы должны признать
правильнымъ мните Гете, выраженное имъ въ беседе съ
Эккерманномъ (т. III, 99): „изучайте не своихъ сверстниковъ
и сподвижниковъ, а великихъ мужей старины, сочинетя ко-
торыхъ въ течете етолйтш сохранили одинаковую ценность,
одинаковый авторитетъ... изучайте Мольера, изучайте Шекспира,
но прежде всего и всегда — древнихъ грековъ".
Теперь коснусь еще одного, посл-Ьдняго пункта. Есть одно
драгоценное для каждаго человека чувство, которое только
школа можетъ въ немъ воспитать: это — чувство правды въ
широкомъ значенш слова. Въ узкомъ значети оно совпадаетъ
съ требоватемъ, чтобы человйкъ не изм4нялъ произвольно въ
словахъ того образа, который внйштя чувства или рефлекс1я
оставили въ его памяти, т.-е. не лгалъ; но въ широкомъ оно
обнимаетъ и требовате, чтобъ этотъ образъ, по мере возмож-
ности соотв4тствовалъ действительности. Первое безъ второго
почти безполезно; что пользы въ томъ, что фотографъ. не
ретушируетъ своихъ фотографШ, если у него аппаратъ такой
недостаточный, что всякШ портретъ выходитъ карикатурой?
Вотъ это-то второе, главное чувство правды и должна развить
школа, такъ какъ семья развить его не можетъ. Въ семье
мальчикъ слышитъ сплошь и рядомъ скоросиЬлыя суждетя,
внушенныя симпайей или антипапей, и самъ пр1учается вы-
рабатывать свои суждетя темъ же удобнымъ путемъ; только
школа можетъ его научить, какъ следуетъ работать для того,
чтобы его суждетя соответствовали истине. Въ этомъ отно-
шенш высшее требовате—чтобы человекъ черпалъ свои све-
детя не изъ третьихъ и десятыхъ, а изъ первыхъ рукъ.
И тутъ главная роль принадлежитъ нашему статарному чтенш.
Все друия сведетя мальчикъ черпаетъ изъ третьихъ и деся-
тыхъ рукъ — одну только древнюю культуру онъ изучаетъ по
первоисточникамъ; читая Геродота и Лив1я, онъ читаетъ въ
то же время первоисточники греческой и римской исторш,
72 I. ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ ЗНАЧЕН1Е АНТИЧНОСТИ.
тЬ самые, по которымъ работали Гротъ и Моммзенъ. — Не
трудно понять, насколько воспитательное значете античности
потеряло бы, если бы подлинники заменить переводами. Не
говорю здЬсь о томъ, что я пр1учаю ученика довольствоваться
св-ЬдЬшями изъ вторыхъ рукъ, заслоняя ему первоисточники,—
уже одно это нехорошо, но это далеко не все. Знаменитый
юристъ 1ерингъ вывелъ совершенно превратное заключете о
мнимомъ многоженстве героической эпох»- изъ одного м4ста
Софокла, которымъ онъ пользовался въ перевод*, между т^мъ
какъ подлинникъ спасъ бы его отъ этой ошибки: филологиче-
ская критика ему этого не спустила, справедливо усматривая
въ этомъ нарушете своего девиза «ad fontes!>
И пусть мни не говорятъ, что классическая школа все
равно не можетъ дать питомцамъ достаточныхъ познанш для
того, чтобы читать первоисточники; какъ бы ни были недо-
статочны эти познашя — ихъ хватаетъ на то, чтобы чело-
вйкъ, поставленный въ необходимость заглянуть въ какого-
нибудь древняго автора (а въ эту необходимость въ нашъ
исторически в4къ можетъ быть поставленъ всяшй изслйдо-
ватель и писатель), могъ проверить переводъ по подлиннику.
И мнй вспоминаемся жалоба величайшаго гешя русскаго народа,
который былъ лишенъ даже этой возможности, который—когда
его поэтическая мишя навела его на изучеше первообразовъ
поэзш,—долженъ былъ изучать ихъ по новййшимъ переводамъ,
недостаточность которыхъ такъ в4рно сознавала его чуткая
душа: „какъ рву я на себй волосы часто, что у меня н-Ьтъ
классическаго образовашя!"—вотъ слова Пушкина Погодину *).
Этимъ позвольте закончить сегодня. Сказанное мною не
исчерпываетъ, конечно, характеристики античной литературы:
многое пришлось пропустить, кое-что можно будетъ еще доба-
вить въ связи съ прочими элементами умственной культуры
древнихъ—ихъ релипей, философ!ей, искусствомъ. Но это уже
придется оставить до сл'Ьдующихъ лекщй.
*) Барсуковъ. Жизнь и труды Погодина, т. III, 59.
ЛЕКЦ1Я ПЯТАЯ.
Вторая антитеза: культурное значеше античности. — Девизъ: не норма, а
семя. — Античность какъ общая родина народовъ европейской культуры. —
Античная релипя; хриспанство и язычество. — Античная миеолопя: пережи-
ваше миеологическихъ образовъ.—Античная литература, какъ основаше теорш
словесности.—Духъ античной исторюграфш: «истина—око исторш».—Особая
важность этого принципа въ настоящее время-—Готтентотизмъ и школа.
До сихъ поръ мы вращались въ тЬсномъ кругу того, что
я назвалъ школьною античностью; я старался выяснить обра-
зовательное значеше гЬхъ занятШ, которыя въ классическихъ
гимназ!яхъ заполняютъ часы, назначенные для изучетя такъ
называемыхъ «древнихъ языковъ». Это были, какъ помните—
во-первыхъ, система обоихъ древнихъ языковъ какъ таковыхъ*
проходимая въ своихъ трехъ составныхъ частяхъ, этимологш,
семасюлогш, синтаксисе; а во-вторыхъ, литература обоихъ на-
родовъ, проходимая на подлинникахъ при такъ называемомъ
классномъ чтенш авторовъ. Но роль античности и ея значеше
для современнаго общества не ограничиваются школьной ея
частью: какъ я уже сказалъ въ первой лекщи, я вижу въ
античности одну изъ главныхъ силъ, дгьйствующихь въ куль-
тургь европейскаю человгьчесшва. Установить и выяснить это
культурное значеше античности — такова задача, къ рйшешю
которой мы переходимъ теперь.
Прежде, однако, ч$мъ взяться за нее, бросимъ послйдиШ
взглядъ на школу и школьную античность. Все ли мною ска-
зано и развито? Разумеется, н£тъ. Мое разсуждеше не пре-
74
II. КУЛЬТУРНОЕ ЗНАЧЕШЕ АНТИЧНОСТИ.
тендовало и не претендуетъ на полноту. Я хогЬлъ только обра-
тить внимаше на главныя стороны д4ла или, выражаясь осто-
рожнее, на т4, которыя мнй кажутся главными; долгъ совести
требуетъ, чтобы я хоть вкратце оговорилъ т4 стороны, которыя
иному могутъ показаться главными и которыхъ я намеренно
не касался. Ихъ дв4: подчеркивая интеллектуальное значеше
античности, я оставилъ въ стороне ея нравственное значеше;
равнымъ образомъ, сосредоточиваясь на образовательномъ зна-
чеши античности, я почти совершенно забылъ о сопутствую-
щемъ ему утилитарномъ элемент*. Наверстать это теперь ужъ
не время; позвольте мнЬ только яснйе формулировать эти двЬ
,оговорки.
Я пропустилъ непосредственно-нравственное значенге антич-
ности въ д^лй воспиташя; друпе, быть можетъ, именно его
постарались бы выдвинуть. Они указали бы вамъ на то, что
античность оставила намъ безсмертные образцы нравственною
величгя и гражданской доблести, въ лиц!* ли ея историче-
скихъ героевъ — Леонида и Аристида, Фабрищя и Регула, и
прежде всего и главнымъ образомъ Сократа, — или въ лиц*
создашй творческой фантазш поэтовъ — Ахилла и Антигоны,
Эдипа и Ифигеши. Мн-Ь думается, я чувствую это не менйе
кого бы то ни было; но говорить объ этомъ мн4 не хотелось
и не хочется. Я нарочно оставался въ области интеллектуа-
лизма; и зд$сь предлагались намъ задачи не летя, но все же
разрйшимыя. Процессъ же нравственнаго возд4йств1я для меня
пока загадоченъ, и я не вижу еще направлешя, въ которомъ
мы могли бы искать его обнаружешя. Конечно, психологиче-
ское науковйдйше со временемъ постарается выяснить и эту
сторону д4ла; но до этого еще очень далеко. Итакъ, если я
пропустилъ вей относяпцеся сюда вопросы, то не потому,
чтобы не придавалъ имъ значешя, а потому, что сознавалъ
свое безсилае передъ ними.
Другое дйло — утилитарное значенге античности; этотъ
пунктъ я потому оставилъ въ сторон-Ь, что признавалъ за
нимъ лишь второстепенное значеше. Знаю, что мнопе со мною
въ этомъ не согласятся; всяшй, кто ставить вопросъ въ такой
форм*: я да на что мнй пригодится въ жизни латинсюй или
греческШ языкъ?" разум4етъ прежде всего и исключительно
УТИЛИТАРНАЯ ТОЧКА ЗРЪНШ.
75
ихъ утилитарное значеше. И таковое они, конечно, тоже им-Ьютъ,
и его хватило бы по меньшей м-брЬ на ц4лую лекщю; но мы
временемъ дорожимъ, утилитарную точку зр^шя мы должны
оставить въ сторон*. Все же, чтобы она не считала себя
обойденной, постараемся вкратце, не входя въ подробности,
формулировать относяпцяся сюда положешя. Итакъ, во-первыхъ,
знаше латинскаго языка необходимо для сознательнаго усвоешя
французскаго языка и вообще романскихъ, которое онъ и
облегчаетъ, и осмысляетъ. Во-вторыхъ, знаше латинскаго языка
необходимо юристу, въ виду той важной роли, которую рим-
ское право играло и продолжаетъ играть и въ развитш со-
временна™ права, и въ университетскомъ преподаваши юри-
дическихъ наукъ. Въ третьихъ, знаше обоихъ древнихъ язы-
ковъ необходимо для понимашя того ихъ лексическаго со-
става, который вошелъ во веб новМппе культурные языки,
особенно же—для усвоешя научной терминолоии, которое оно
и облегчаетъ, и осмысляетъ; эта сторона д4ла особенно ощу-
тительна для медиковъ и натуралистовъ. Въ-четвертыхъ, знаше
обоихъ древнихъ языковъ необходимо для будущихъ истори-
ковъ и филологовъ, кои въ свою очередь необходимы стране.
Наконецъ, въ силу культурныхъ условш, которыхъ я уже
отчасти коснулся, знаше греческаго языка особенно необхо-
димо Россш, культура которой пошла отъ Византш; не знающш
по-гречески руссшй словесникъ и историкъ, какъ самостоя-
тельный ученый, прямо не мыслимъ. Таковы соображешя ути-
литарнаго характера въ пользу классическаго образовала; ихъ
можно бы развить, обосновать, иллюстрировать гораздо по-
дробнее, — и это было бы вовсе нетрудно и вышло бы очень
убедительно. Но, во-первыхъ, повторяю, у насъ нйтъ для этого
времени; во-вторыхъ, именно вслгЬдств1е своей сравнительной
легкости эта задача скорее всего можетъ быть предоставлена
сообразительности каждаго; наконецъ, въ-третьихъ, мы уже
им4ли случай убедиться, что утилитарный принципъ можетъ
играть въ школе лишь вспомогательную, служебную роль.
А теперь оставимъ школу и ея задачи; ея питомцы, гимна-
зисты и реалисты, вышли изъ школы въ жизнь, разбились по
спещальностямъ и теперь, вооруженные каждый своими зна-
шями, уиЁшями, опытомъ, составляютъ интеллигентное обще-
76
II. КУЛЬТУРНОЕ ЗНАЧЕН1Е АНТИЧНОСТИ.
ство. Среди этого общества, при участш вс*хъ его членовъ,
совершается обм*нъ культурныхъ благъ; результата этого
обмана — умственная и нравственная культура общества въ
данную эпоху. Теперь спрашивается: входитъ ли античность
въ качеств* составного элемента въ эту культуру, и если да,
то каково ея значеше въ ней?
Собираясь ответить на этотъ вопросъ, считаю полезнымъ
напомнить камъ соответствующую антитезу, вторую изъ трехъ,
съ установлешя которыхъ я началъ свои лекщи. „По отно-
шение къ античности, какъ элементу нов-Ьйгаей культуры*,
сказалъ я тогда, „общество усвоило мните, что она играетъ
въ немъ ничтожную роль, будучи давнымъ давно превзойдена
успехами нов*йшей мысли; знатокъ же д*ла вамъ скажетъ,
что мы въ своей умственной и нравственной культур* никогда
еще не стояли такъ близко къ античности, никогда такъ въ
ней не нуждались, но и такъ не были приспособлены пони-
мать и воспринимать ее, какъ именно теперь". Тогда же
я зам*тилъ, что существоваше перваго изъ обоихъ этихъ
мн*шй — плодъ недоразум*шя; выясню теперь, въ чемъ это
недоразум*ше состоитъ.
ДЬло въ томъ, что мнопе не въ состояши представить
себ* другого вл1яшя античности на современную культуру,
ч*мъ такое, которое им*ло бы основашемъ признаше антич-
ности нормой для современности. ЗатЬмъ они ставятъ вопросъ:
въ чемъ именно можетъ сказаться это нормативное значеше
античности для нашей культуры, и не безъ основашя отв*-
чаютъ: ни въ чемъ. Действительно, можетъ ли античная,
языческая релипя служить нормой и образцомъ для нашей,
хришанской? Конечно, н'Ьтъ. Можемъ ли мы свои государства
устроить на подоб1е античныхъ, будь то авинская республика
или римская импер1я? Опять-таки нЬтъ. Можетъ ли наше
знаше о природ* и человек* обогатиться съ пршбщешемъ
изв*стныхъ древнему Mipy и неизв-Ьстныхъ намъ данныхъ?
Н*тъ, или почти что н*тъ. Должны ли мы свою поэзш, архи-
тектуру, живопись заключать въ рамки античной техники этихъ
трехъ искусствъ? Н*тъ, н*тъ и н*тъ. Итакъ, ч*мъ же можетъ
быть античность для современной культуры?
Очень и очень многимъ. Д*ло въ томъ, что нормативная
НЕ НОРМА, А СЬМЯ.
77
точка зрЗзшя a priori неправильна не только по отношение
бъ античности, но и по отношешю к* чему бы то ни было.
Мы всё, работаюшде на почве античности съ сознашемъ важ-
ности и плодотворности нашей работы для нашихъ современ-
никовъ и потомковъ — мы все въ одинъ голосъ протестуемъ
противъ этой точки 3pUHifl, которую намъ навязываютъ... иногда
не по разуму усердные союзники, чаще же невежественные
или злонамеренные противники. Штъ, господа; мы не наме-
рены васъ вернуть къ тому, что было; наши взоры устремлены
впередъ, а не назадъ. Если дубъ глубоко пускаетъ свои корни
въ почву, на которой он* растетъ, то не потому, чтобы ему
хотелось обратно вростать въ землю, а потому, что онъ изъ
этой почвы черпаетъ силу, которая даетъ ему возможность,
подниматься къ небесамъ, переростая все живупце одною
только поверхностью кусты и злаки. Античность должна быть
не нормой, а живительной силой современной культуры.
И вотъ съ этой-то точки зрешя делается понятнымъ по-
ложете, что никогда еще человеческШ умъ такъ не былъ при-
способленъ къ тому, чтобы понимать и воспринимать антич-
ность, какъ именно теперь. Правда, оно нуждается въ со-
ответственномъ дополненш: „никогда еще античность не была
такъ приспособлена къ тому, чтобы быть понимаемой и вос-
принимаемой человекомъ, какъ именно теперьk—но это до-
полнеше касается уже не самой античности, а науки о ней,
а эту науку мы, согласно нашей программе, должны оставить
напоследокъ. — Было время, когда люди не знали исторш
своего отечества и не интересовались ею; „вы все найдете
въ древней исторш*, говорилъ еще Мабли, деятель эпохи,
предшествовавшей французской револющи, „нетъ надобности
изучать новую, въ которой все равно ничего не найдешь,
кроме глупостей и грубостей". Тогда именно люди искали въ
прошломъ нормы для настоящаго. Но вотъ проснулся духъ
историзма; изучеше родной исторш, правда, несколько отвлекло
умы отъ изучешя исторш древней, но зато придало этой по-
следней совершенно новое, неизвестное до техъ поръ значе-
Hie. Оказалось, что культурная HCTopifl каждаго изъ новыхъ
народовъ была маленькимъ ручейкомъ до техъ поръ, пока въ
нее не влилась широкая река античности, принесшая съ собою
78
П. КУЛЬТУРНОЕ ЗНАЧЕН1Е АНТИЧНОСТИ.
всё идеи, которыми нашъ умъ живетъ въ настоящее время,
съ христнствомъ включительно: такъ-то, исторически раз-
суждая, выходить, что у каждаго изъ насъ есть две родины:
одна—это страна, по имени которой мы называемъ себя, дру-
гая—это античность. Чтобы выразить это въ краткой формуле,
позвольте прибегнуть къ учешю греческихъ богослововъ, ко-
торые въ естестве человека различали три составныя части—
плоть, душу и духъ (а<Ь[ш, ^o/vj, яуеира),—и сказать: наша
родина по плоти и душе—это Poccia для русскихъ, Гермашя
для н-Ьмцевъ, Франщя для французовъ; наша родина по духу—
это античность для всЬхъ насъ; то, что сплочиваетъ воедино
европеисте народы,, несмотря на ихъ не только нацюнальное,
но и племенное различ1е—это одинаковое происхождеше отъ
античности. Мы мыслимъ одинаково — вотъ почему мы пони-
маемъ другъ друга, между тЬмъ какъ народы неевропейской
культуры, будь они цивилизованы или н^тъ, не нонимаютъ ни
другъ друга, ни насъ.
И этотъ фактъ уже проникъ въ сознате народовъ, хотя
далеко еще не въ достаточной мйрЬ; они смотрятъ, ч4мъ
далее. тЬмъ более, на древнШ м1ръ, какъ на свою общую ро-
дину. Итал1я и Грещя—это для насъ всЬхъ почти что святыя
земли; культурные народы Европы, каждый по м4р4 своихъ
силъ, стараются заручиться въ нихъ гбмъ или другимъ клоч-
комъ земли для изслЪдовашй и раскопокъ;* каждое более или
менее важное открьте въ области древнихъ литературъ и
искусствъ возбуждаетъ интересъ всего цивилизованнаго Mipa,
между т^мъ какъ татя же открытая въ предЬлахъ новыхъ
литературъ и искусствъ редко волнуютъ умы вне предъловъ
тЬхъ государствъ, которыхъ они непосредственно касаются. Да,
общая античная родина—основате единства европейской ци-
вилизащи; вотъ почему и наоборотъ, центростремительныя силы
въ европейскомъ человечестве прямо или косвенно служатъ на
пользу занятаямъ античностью. Это положеше дЬлъ важно для
отношетя къ античности об4ихъ партШ, на которыя распа-
дается общество въ государствахъ европейской культуры, на-
щоналистовъ и «европеистовъ», или, какъ ихъ у насъ назы-
ваютъ, славянофиловъ и западниковъ. Если нащоналистъ отри-
цательно относится къ античности, то это невежество простое:
АНТИЧНОСТЬ—НАША РОДИНА.
79
онъ не знаетъ или забываетъ, что античность съ давнихъ поръ
входитъ въ составъ культуры его родного народа, что, стало
быть, гнушаясь античности, онъ обрекаетъ себя на незнанье
того, что онъ желалъ бы знать. Но если западникъ дгЬлаетъ
то же самое, то это уже сугубое невежество: онъ прямо,
можно сказать, рубитъ тотъ сукъ, на которомъ сидитъ.
Итакъ. развгте культурной исторш современныхъ наро-
довъ выяснило намъ ту громадную роль, которую античная ро-
дина сыграла въ сложенш ихъ умственнаго, духовнаго есте-
ства; все ли этимъ сказано? Штъ, не все. Ведь, противъ этого
имелось бы очень простое возражеше: да на что оно намъ
вообще, наше прошлое? живите настоящимъ! Да, конечно; но
тутъ на помощь исторш являются естественныя науки, является
бюлоия, опровергая легковесную мудрость: „что было, того
нгЬтъ". Н/Ьтъ, господа, — что было, то есть; мы не можемъ
отделаться отъ нашего прошлаго, такъ какъ оно живетъ въ
насъ самихъ, точно такъ же, какъ въ столетнемъ дубе живетъ
все его прошлое, начиная съ того времени, когда онъ былъ
еще годовалымъ росткомъ. Это верно по отношешю къ каждому
индивидууму и темъ более по отношешю къ обществамъ или
народамъ. Мы должны изучать наше прошлое для того чтобы
познать самихъ себя, такъ какъ мы—результата этого про-
шлаго. А знать самихъ себя мы должны для того, чтобы ра-
зумно управлять своей судьбою, а не жить безотчетно, по-
добно безсловесной скотине. Этой науки школа не учитъ —
она вырабатывается въ течеше всей жизни, будучи результа-
томъ того обмена культурныхъ благъ, о которомъ была речь
вначале.
Перейдемъ, однако, къ частностямъ—къ темъ элементами
культуры, которые намъ завещала древность, и которыми мы
пользуемся, какъ живительными соками для нашей собственной
культуры. Тутъ первое место занимаетъ, разумеется, религгя.
Древность завещала намъ, однако, не одну религш, а
две*. хрисйанскую и языческую (античную въ тесномъ смысле).
Действительно, отделять хрисйанство отъ античности нельзя;
во-первыхъ (хотя и не главнымъ образомъ) потому, что гре-
ческш языкъ есть въ то же время языкъ древнейшей хри-
епанской письменности, а языкъ, какъ мы видели, есть испо-
80
II. КУЛЬТУРНОЕ ЗНАЧЕШЕ АНТИЧНОСТИ.
ведь народа. Да, хриспанство въ томъ виде, въ какомъ мы его
получили, было вскормлено греческимъ народомъ; оно носитъ
поныне его неизгладимую печать. Мы не можемъ понимать
хриспанство иначе, чймъ изучая его гречесше памятники;
возьмемъ, хотя бы, столь знаменитое у насъ учете о непро-
тивлети злу. Подлинно ли училъ Спаситель не сопротивляться
злу... или только не сопротивляться зломъ? Не мое дЬло ре-
шить этотъ споръ; но я обращаю ваше внимаше на то, что
для его р4шешя вы должны исходить не изъ славянскаго или
русскаго перевода, а, разумеется, изъ греческаго подлинника,—
а онъ, действительно, нисколько двусмыслененъ: въ фраз* [Jlyj
&VTiaTYjvai тф rcovYjpcp последнее слово модетъ означать и
«злу» и «зломъ». Вспомните, если кто читалъ, Лйсковскаго
«Колыванскаго мужа» и то великое богословское открьте, ко-
торое дядя-баронъ сообщилъ герою—а именно, что въ молитве
Господней слйдуетъ читать не «хл-Ьбъ нашъ насущный», а «над-
сущный», т.-е. духовный: таково, молъ, значеше греческаго
ётаобоюс. Бедняга растерялся, не находя что ответить; а знай
онъ по-гречески—онъ легко опровергъ бы ересь своего собе-
седника указашемъ на то, что «надсущный» было бы по-гре-
чески бтсеробасс (вернее: бтсерооасахб^), а никакъ не етобоюс.
Отсюда вы видите, что такое для образованнаго хришанина
греческШ языкъ; но это лишь мимоходомъ, наша тема здесь
другая. Я включилъ хришанство въ античность, во-первыхъ,
на томъ основанш, что греческш языкъ былъ роднымъ язы-
комъ первоначальнаго хришанства; но главное потому , что
оно связано съ античностью общностью развит1я и настроешя.
Хрисйанство было, конечно, исполнешемъ еврейскаго закона
и ветхо-заветныхъ пророчествъ; но оно по крайней м4р1> въ
такой же степени было исполнешемъ вековыхъ стремлены и
чаяшй античныхъ народовъ. Этого раньше не знали и счи-
тали, поэтому, ту вторую, въ гЬсномъ смысле античную релипю
безполезной и даже вредной для насъ; теперь же это доста-
точно известно и изследовано. Мы преклоняемся передъ гран-
дюзными концепщями этой языческой античной религш; мы
съ истиннымъ благоговешемъ читаемъ Эсхилову молитву Зев-
су, — я привелъ въ прошлой лекщи изъ нея отрывокъ — где
онъ воздаетъ своему Богу, „кто бы онъ ни былъ", благодар-
РЕЛИПЯ.
81
ность за то, что онъ „направилъ человека на путь сознатя,
давъ силу слову «страданьемъ учись!» Й вотъ ночью вместо
сна памятливая забота частой каплей гложетъ наше сердце, и
противъ воли мы учимся быть добродетельными. Такова бла-
годать (x&ptc) человеку отъ бога, мощно возсЬдающаго у свя-
того кормила вселенной!"
Еакъ видите, я отличаю античную релипю отъ античной
мивологт, съ которой ее раньше отожествляли; конечно, ни-
которые миеы являются также носителями и релииозныхъ
учешй, но къ большинству изъ нихъ для насъ, какъ и для
древнихъ, возможно только эстетическое или этическое отно-
шение. Что же сказать о ней, этой античной или, правильнее,
греческой миоолопи? Хотелось бы обладать стихомъ нашего
поэта, чтобы живо и вйрно описать этотъ сказочный м1ръ
античности, этотъ шелестъ вйчно зеленаго дуба греческой саги,
выросшаго въ древн'Ьйшемъ святилищ* эллиновъ, въ бурной
Додон4; какихъ только образовъ тамъ нить! Тамъ гневный
Ахиллъ съ замирашемъ сердца смотритъ, какъ въ йскуплете
нанесенной ему обиды пылаютъ корабли его народа; тамъ цар-
ственный старецъ Пр1аыъ, чтобы выкупить трупъ сына, сми-
ренно цйлуетъ руку его убШцы; тамъ многострадальный стран-
дикъ Одиссей подъ ласкою богини тоскуетъ по своей далекой
родин-fc; тамъ бодрый Ясонъ созываетъ богатырей для чудес-
наго плавашя въ золотую Колхиду; тамъ вирный Орфей нис-
ходитъ въ обитель смерти, чтобы выпросить у царицы тйней
свою Евридику; тамъ гордая праведница Антигона цЪною
жизни покупаетъ свое право исполнить долгъ любви къ умер-
шему брату; тамъ кроткая Ифигетя добровольно принимаетъ
смерть ради славы своего отца; тамъ ревнивая Медея въ
изступленш мести убиваетъ своихъ д-Ьтей; тамъ каменное по-
доб1е благословенной никогда Нюбеи плачетъ надъ своимъ
разрушеннымъ счастьемъ. — Эти образы не умирали никогда;
они шгЬняли лучппе умы древняго Mipa, пока текла его жизнь,
а послЬ его смерти перешли въ средше вика, чтобы жить
тамъ новою жизнью, отчасти подъ гЬми же, отчасти подъ дру-
гими именами. Красавица Венера завлекаетъ рыцарей въ свой
таинственный гротъ; дерзновенный пловецъ Одиссей плыветъ
черезъ океанъ, пока его судно не разбивается объ отвесную
82 II. КУЛЬТУРНОЕ ЗНАЧЕН1Е АНТИЧНОСТИ.
гору чистилища; волшебница Цирцея подъ именемъ Армиды
удерживаетъ крестоносцевъ отъ святого подвига; Елена про-
меняла греческихъ витязей на богатыря мысли Фауста. И выше
и выше плетется вйнокъ поэзш надъ главами героевъ грече-
скихъ былинъ; каждая эпоха новыхъ временъ дала для него
свои цветы. Ахиллъ и Эдипъ, Антигона и Медея *— это уже
не гречесше образы: любовь всего человечества ихъ усыновила.
Таковыми они дошли до яасъ: теперь они наши — самое
прекрасное насл^дое нашей духовной родины. И мы роднимъ
ихъ со своею душой и видимъ въ этомъ и наслаждеше, и по-
учеше себе: прошедши черезъ горнило всем1рной исторш, эти
образы потеряли то случайное и условное, то земное, можно
сказать, которое имъ было свойственно вначале; теперь это—
чистыя воплощешя идей, неоцйнимыя для поэта-мыслителя. И
не только для него; я уже сказалъ, что, сочетавшись съ тво-
ретями новыхъ временъ, эти образы продолжаюсь жить у
насъ подъ чужими именами. Несчастный Орестъ, раздавлен-
ный долгомъ кровавой мести, поныне живетъ на нашей
сцене подъ именемъ датскаго принца Гамлета; но это только
меньшая часть. Сколько великодушныхъ подвижницъ создала
Антигона, сколько мрачныхъ ревнивицъ—Медея! Не сознаютъ
этого даже ихъ доэты; имъ кажется, что они внимаютъ голосу
собственной души, а того они не знаютъ, что этотъ голосъ—
все тотъ же шелестъ вечно зеленаго дуба греческой саги, вы-
росшаго въ роще пелазгическаго Зевса въ бурной Додон-Ь...
Миеолоия естественно приводитъ насъ отъ релипи къ
лишератургь античности, являясь содержашемъ значительной
части ея поэтйческихъ памятниковъ; но античная литература
важна для насъ не только своимъ содержашемъ — она важна
своей формой и; главнымъ образомъ, своимъ духомъ. Относи-
тельно формы прошу васъ вспомнить, что античность создала
все литературный тицы, которыми наша литература живетъ—
действительно создала, такъ какъ раньше они не существо-
вали—и притомъ создала не вдругъ, а одинъ за другимъ въ
органическомъ процессе своего развиия.
И тутъ мне хотелось бы спросить всякаго, интересующагося
литературой,—а интересуется ею теперь всякШ—что ощущаетъ
онъ въ присутствш этихъ завещанныхъ неизвестно кемъ ли-
миеолопя; литература.
83
тературныхъ типовъ, съ которыми онъ встречается въ своей
жизни? почему у насъ имеются именно они, эта трагед!я,
комед1я, романъ, повесть, лирика, эпиграмма и т. д., а не
друие? почему для н'Ькоторыхъ литературныхъ Типовъ обяза-
тельна риема и размйръ, для другихъ — только размйръ, для
третьихъ—ни тотъ, ни другая? Что, повторяю, ощущаетъ ин-
тересующшся литературой челов'Ькъ въ виду этихъ фактовъ?—-
Ну, я думаю, большинство, если отвечать по совести; ответить:
ровно ничего. Действительно, кто живетъ одною современностью,
тотъ быстро отвыкаетъ мыслить — видь мыслить значитъ свя-
зывать слёдств1е съ причиной, причина же современности ле-
житъ въ прошломъ. Но возьмемъ человека вдумчиваго: онъ,
вероятно, за объяснешемъ причины обратится къ науке о ли-
тературе, къ теорш словесности—и быстро разочаруется. Teopifl
словесности, какъ наука, дбло будущаго; пока она скорее
классифицируетъ и иллюстрируетъ, чймъ объясняетъ. Н-Ьтъ,
теперь для вдумчиваго человека путь одинъ: на вопросъ о
смысле литературныхъ типовъ отв-Ьчаетъ только истор1я ихъ
возникновешя, т.-е. античная литература.
Тутъ мы видимъ своими глазами, какъ изъ первобытной
лирико-эпической ячейки прежде всего развивается эпическая
поэз1я; при отсутствш письменности единственнымъ храни-
лищемъ того, что следовало знать, была память, $ памяти
нужно было придти на помощь размйромъ и наиЬвомъ. Итакъ,
эпосъ сталь вмещать въ себе все, что следовало знать; дйятя
боговъ и предковъ, пророчества, законы, наставлешя къ жизни
и къ работамъ; отсюда его раздблете на былевую и дидакти-
ческую ветви.—Развийе музыки повело къ осложнешю раз-
меровъ: изъ эпоса развивается лирики въ своихъ различныхъ
разновидностяхъ, какъ элегоя, баллада, песня, ода; чёмъ дальше,
темъ более расширяетъ она свой кругозоръ, поглощаетъ, на-
конецъ, эпосъ и съ нимъ вместе даетъ драму — трагедш и
комедш.—Но темъ временемъ и письменность все шире и
шире распространяется; зарождается проза; проза конкуррируетъ
съ поэз1ей, какъ хранилище того, что следовало знать, но
все-таки чувствуется, что поэз!я обладаетъ такими достоинствами,
какихъ у прозы нетъ — ея размеръ более соответствуем
возбужденному состоятю души, чемъ гладкое течете прозы,
84
II. КУЛЬТУРНОЕ ЗНАЧЕШЕ АНТИЧНОСТИ.
она продолжаем быть выразителемъ страстнаго, эмощальнаго
элемента челов'Ьческаго естества, предоставляя прозе элементъ
интеллектуальный. Эпосъ умираетъ, его замЬняетъ историче-
ская и философская проза. А жизнь все развивается и раз-
вивается, страсти кипятъ въ народныхъ собрашяхъ, кипятъ
№ судахъ; создается особый родъ прозы, вмЪщаюпцй въ себе
страсть—краснорМе. Элементъ страсти сближаетъ красно-
Р*ч1е съ поэз1ей, оно принимаетъ въ себя ничто въ роди раз-
мера, подъ именемъ прозаическаго ритма, обращаётъ внимаше
на равномерное делеше частей пертда и иногда, для большей
вразумительности, подчеркиваете это д^леше риемой. — Съ
этимъ лирическимъ элементомъ риторическая проза грозитъ
гибелью поэз1и; эта гибель отстрочивается благодаря той любви
къ прошлому, которая охватила грековъ после потери поли-
тической самостоятельности. Рождается романтическая поэз1я
такъ вазываемаго александр1йскаго перкда; эта поэз1я воскре-
шаетъ прежше поэтичесше типы и прибавляетъ къ нимъ но-
вый, настояпцй выразитель романтическаго настроешя—идил-
лш. — ЗатЬмъ литература переносится въ Римъ; это также
ведетъ къ воскрешешю поэтическихъ типовъ, но уже на« ла-
тинскомъ язык*, и опять къ созданш новаго типа, естествен-
ная) продукта столкновешя наносной культуры съ туземной
грубостью, римской сатиры.—Все же победа прозы надъ поэз1ей
этимъ только отсрочивается; чувствуя свои силы, она вторгается
изъ Mipa действительности въ царство фантазш, предоставленное
до гЬхъ поръ поэзш, создается романъ, создается повесть—
эти последыши античной литературы.—Торжеству прозы со-
действуете тоже и то обстоятельство, что характерный для
античныхъ языковъ элементъ количества, на которомъ построена
вся античная метрика, въ эпоху по Р. Хр. сталъ теряться;
когда поэтому потребовалась новая народная поэз1я, что слу-
чилось между прочимъ подъ вл!ян]емъ хританства, то ея
форма была заимствована лишь отчасти изъ старинной поэзш,
главнымъ же образомъ изъ ритмической прозы; характерная
особенность последней—равномерное делеше першдовъ, под-
черкнутое риемой—стало характерной особенностью также и
новой поэзш. Такъ возникла поздняя античная поэз1я, про-
шедшая черезъ все средневековье: stabat mater dolorosa juxta
ЛИТЕРАТУРНЫЕ ТИПЫ.
85
crucem lacrimosa, и все остальное. А между т$мъ, это и есть
та поэтическая форма, которая завоевала веб народы европей-
ской культуры, всюду вытисняя грубыя и неспособныя къ
развитш туземныя формы; мы вей, народы новой Европы,
жпвемъ этимъ насл4д1емъ, не исключая и нашей народной
поэзш. — Правда, делались попытки заменить эти античныя
формы другими, заимствованными изъ поэзш другихъ неан-
тичныхъ народовъ — индшекой, арабской, — но эти попытки
не им4ли ycirfexa. Мало того: нашимъ соеЬдямъ, нймцамъ, не
удалось даже снова призвать къ жизни своей исконной по-
этической формы, аллитерирующаго стиха. Его воспроизводили
иногда очень удачно, вебхъ удачн-Ье Вагнеръ въ своей знаме-
нитой трилопи—Helle Wehr, Heilige Waffe, Hilf meinem
ewigen Eide!—но его горизонта, гЬмъ не менЬе, очень узокъ.
Вн4 Кольца Нибелунга» онъ невозможенъ; ни Фаустъ, ни
Орлеанская д4ва не могли имь быть написаны.
Итакъ, по части литературныхъ типовъ и формъ мы и
поныне живемъ античностью; новыя времена ихъ отчасти
упростили, отчасти разнообразили, но ничего принцишально
новаго къ нимъ не прибавили. Но я говорилъ также о духгь
античной литературы, и вы, вероятно, сами уже подозреваете,
что въ этомъ духи — самое важное наслЗще античности. Да,
конечно; но зд^сь болйе, чймъ гд-Ь-либо, я долженъ быть
кратокъ, даже рискуя пропустить очень серьезныя стороны
моей темы. Ограничусь * двумя примерами: духомъ античной
исторш и духомъ античной философш, — конечно, смотря на
ту и другую, какъ на литературные типы.
Исторш мы имйемъ не у однихъ античныхъ народовъ:
она была у народовъ Востока, была и у евреевъ. Но у наро-
довъ Востока ея ц-Ьль была совершенно особая: прославлеше
дЬянш царей, ихъ поб4дъ, сооруженш и т. д.; о поражешяхъ
и безелавш царей не писали. Другую точку зрЪнГя выдвинулъ
Израиль: его истор1я свидетельствовала ему о постоянной опеки
Бога Саваоеа, Который и награждалъ избранный Имъ народъ
за повиновеше Его закону, и каралъ за ослушате; его исторш-
граф1я имйла поэтому ц^лью обнаружить, гд^ только можно
было, этотъ перстъ Божш. Впервые у древнихъ грековъ нахо-
димъ мы noHflrie, которое, просто какъ такое, показалось бы
86
И. КУЛЬТУРНОЕ 3HA4EHIE АНТИЧНОСТИ,
безсмысленнымъ исторюграфамъ Востока, съ Израилемъ вклю-
чительно: поште исторической истины. Для чего пишетъ
свою историо Геродотъ? „Для того, чтобы не пропала отъ
времени память о дЗгяшяхъ людей, и чтобы велив1я и удиви-
тельный дела, совершенныя какъ эллинами, такъ и варварами,
не лишились своей славыа. Заметьте: какъ эллинами, такъ и
варварами. Историкъ стоитъ выше нащональностей; великое
;гЬло какъ таковое его интересуетъ, оно требуетъ отъ нега
награды и получаетъ ее, безотносительно къ имени совершив-
шаго. Конечно, у Геродота не все достоверно; онъ благодушна
воспроизводитъ легенду, но безъ всякаго злого умысла: что
делать, въ его эпоху историческая критика еще только заро-
ждалась.— Историческая критика... тутъ мы коснулись второй
стороны дбла. Въ прошлой лекцш, говоря о чувств* правды,
я указалъ на то, что оно заключаетъ въ себе не одно, а два
требовашя—первое: „пусть твои слова соответствуютъ твоему
сужденш", т^е. „не лгиа; второе: „пусть твое суждете со-
ответствуетъ действительности", т.-е. „не заблуждайся". Пер-
вому изъ этихъ требованШ удовлетворилъ Геродотъ; удовлетво-
рить второму было предоставлено его преемнику вукидиду.
Ойъ не довольствуется уже правдивой передачей того, чта
слышалъ; онъ всячески старается проверить услышанное, сли-
чаетъ показашя аеинянъ съ показашями спартанцевъ, корин-
еянъ и т. д., чтобы такимъ путемъ добраться до исторической
истины. Такъ относится онъ къ установленш фактовъ; но это
сравнительно легкая задача: историкъ не только докладчикъ,
но и судья. Какъ же творитъ вукидидъ историчесшй судъ?
Такъ, какъ мы этого только и можемъ желать: где передъ
нимъ две противоположныя и непримиримыя точки зрешя,
тамъ онъ последовательно развиваетъ ту и другую въ форм*
состязательныхъ речей представителей обеихъ сторонъ. Речи
встречались уже у Геродота, но у него оне только npiflTHa
разнообразили разсказъ, — у букидида оне служатъ главной
цели его труда, раскрытда исторической истины. Не все^
конечно, последовали его примеру: въ IV веке встречаются
попытки подчинить историческую истину патрштизму, а за-
темъ и интересности разсказа; но въ серьезной исторюграфш
его авторитетъ остался непоколебимъ. Во II веке историкъ
ИСТОРИЧЕСКАЯ ИСТИНА.
87
ПолибШ произносить замйчательныя слова, которымъ и сл'Ь-
дуетъ на дблй: „истина—око исторш" (I, 14). Въ 1 вйкй до
Р. Хр. Цицеронъ хорошо формулируете главныя требовашя
къ исторш въ слйдующихъ словахъ: „ne quid falsi audeat,
ne quid veri non audeat historia",—словахъ, которыя и по-
ныне красуются, какъ девизъ, на заглавномъ лисгЬ самаго
серьезнаго изъ историческихъ журналовъ, французской Revue
historique. Въ I—II вйкй по Р. Хр. Тацитъ высказываетъ
приблизительно то же требоваше въ своемъ знаменитомъ sine
ira et studio.
Таковъ духъ античной исторюграфш. Что же, будемъ мы
ее теперь упрекать въ томъ, что она въ томъ или другомъ
отношенш кажется намъ отсталой, слишкомъ много внимашя
удйляетъ установлешю фактовъ внешней политики, слишкомъ
мало интересуется экономическими и сощальными вопросами?
Эти упреки были бы уместны, если бы мы, филологи, реко-
мендовали вамъ античную исторюграфш, какъ норму для со-
временной; но я уже разъ протестовалъ противъ этой инси-
нуащи, и протестую противъ нея и теперь. Нить; .античность
должна быть для насъ не нормой, а сЬменемъ; мы должны
принять его въ себя, это сЬмя исторической правдивости,
чтобы изъ него выросло дерево правдивой современной исто-
рюграфш. Съ этой-то точки зрйтя и величайшш изъ исто-
риковъ новыхъ временъ, Ранке, называлъ себя ученикомъ
Эукидида.
И мн4 думается, что мы никогда еще въ этомъ с4мени.
такъ не нуждались, какъ именно теперь. Именно теперь исто-
рической истин!?, этому оку исторш, какъ его называетъ
Полибш, угрожаетъ сильнейшая опасность со стороны ея двухъ
исконныхъ враговъ: нацюнализма и парийности; а что это
значить — это понять нетрудно. Не знаю, известно ли вамъ,
что некоторые писатели разум4ютъ подъ готтентотской моралью?
Этотъ терминъ имйетъ своимъ источникомъ анекдотъ, вероятно,
не очень достоверный, — будто одинъ готтентотъ на вопросъ
миссюнера, что такое добро и зло, отвйтилъ: „если мой со-
сЬдъ уведетъ у меня мою жену, то это зло, а если я уведу
у него его жену, то это добро". Теперь вы поймете, что
этотъ готтентотсшй принципъ проявляется не только на почв4
88
И. КУЛЬТУРНОЕ ЗНАЧЕН1Е АНТИЧНОСТИ.
частныхъ сношенш — тамъ онъ намъ не опасенъ, мы надъ
нимъ смеемся,—онъ гораздо вреднее въ области нащональныхъ
и партайныхъ интересовъ. Когда, скажемъ, испанецъ съ жа-
ромъ заступается за пригЬсняемыхъ въ Порту галш испанцевъ,
но возмущается противъ такого же заступничества Португалш
за обижаемыхъ въ Испанш португальцевъ; когда тотъ же
испанецъ, будучи республиканцемъ, горячо одобряетъ прави-
тельство за то, ?то оно запретило карлистскую демонстращю,
а на сл-Ьдуюшдй день бранить то же правительство за запре-
щенную республиканскую демонстращю—то ему кажется, что
онъ во всЬхъ этихъ случаяхъ разсуждаетъ вполне последова-
тельно и здраво. Мне же думается, что онъ обнаруживаетъ
въ первомъ случай нашональный, а во второмъ — парййный
готтентотизмъ, и больше ничего.
И все же я скажу: пока этотъ готтентотизмъ царитъ
только у взрослыхъ людей въ ихъ нащональныхъ и партшныхъ
распряхъ, то это еще полъ-беды: говорятъ, безъ этого нельзя—
не буду спорить. Но видь наши испанцы этимъ не доволь-
ствуются; они требуютъ, чтобы вся истор1я, поскольку она
пишется испанцами и для испанцевъ, носила соответственный
характеръ, чтобы видно было, что ее написалъ испанецъ, а
не португалецъ. Тутъ мне съ грустью вспоминается вукидидъ;
онъ начинаете свое сочинеше словами: „вукидидъ авинянинъ
написалъ эту исторш войны пелопоннесцевъ съ аоинянами" —
и хорошо, что онъ это делаетъ, такъ какъ безъ этихъ словъ,
по характеру и тенденщи его груда, никто не могъ бы до-
гадаться, кто его написалъ: авинянинъ, спартанецъ или корин-
оянинъ? Но что же делать; видно придется исторш, чтобы
выдержать свой испансшй характеръ, закрыть свое «око» на
протяжеши всбхъ новыхъ временъ; будемъ утишаться тЬмъ,
что истина найдетъ себе убежище хоть въ древней исторш,
такъ какъ древнюю-то исторш съ испанской точки зрйтя не
напишешь. И действительно, тутъ есть чему радоваться. Я ни-
когда не подпишусь подъ выгаеприведеннымъ изречешемъ Мабли
о новой и древрей исторш; несомненно однако, что по нынеш-
нимъ времевамъ изучеше древней исторш имеетъ особенное
нравственное значеше. Здесь мы судимъ не на основанш
предвзятыхъ срмпатШ; мы одобряемъ добрыхъ мужей и добрыя
ГОТТЕНТОТИЗМЪ.
89
д4ла, возмущаемся по поводу дурныхъ, безотносительно къ
нащональности того или гЬхъ, о комъ идетъ р-Ьчь. Зд'Ьсь
готтентотизмъ не им4етъ почвы: вникая въ древнюю исторш,
мы учимся быть справедливыми. Но именно это не на руку
нашимъ испанцамъ; они требуютъ изгнашя древней исторш
изъ школы, или, по крайней Mipi, ея сокращешя въ пользу
новой, особенно же испанской исторш... Впрочемъ, господа,
вы, конечно, давно поняли, что я говорю зд*сь объ испанцахъ
только потому, что они живутъ далеко, никогда не узнйютъ,
что я о нихъ говорилъ, и поэтому не обидятся; а я уже
столькихъ «обидЬлъ» въ своихъ предыдущихъ лекщяхъ, что
будетъ съ меня. НЪтъ, вернемся домой. Чего только ни тре-
буютъ отъ школьнаго преподавашя исторш! Оно должно на-
садить духъ патрютизма, духъ другой, третШ, четвертый.
Боюсь, однако, что изъ всЬхъ этихъ древонасажденШ ничего
путнаго не выйдетъ, «око» же исторш окажется при этомъ
окончательно вышибленнымъ. Н№тъ; если бы дЬло зависало
отъ меня, я, какъ выроспий на античности челов'Ькъ, сказалъ
бы скромно, но решительно: „преподаваше исторш должно
насаждать духъ правдивости и справедливости"—а загЬмъ....
поставилъ бы точку.
ЛЕКЩЯ ШЕСТАЯ.
Вторая антитеза: продолжете. — Духъ античной философской литературы:
переуб-вдимость.—Кодексъ чести мыслителя.—Античная философш: ея универ-
сализмъ.—Античная этика.—Этика досократовская, сократовская и хриспан-
ская.—Ихъ важность для этики будущаго.—Античное право,—Юристы-ремес-
ленники и юристы-мыслители.—Античная политика.—Античность и оптимизмъ.
Предыдущую лекщю я закончилъ анализомъ и характери-
стикой того, что я назвалъ духомъ античной исторюграфш;
перехожу къ духу античной философгщ предупреждая васъ,
однако, и здЬсь, что пока мы ее разсматриваемъ не какъ
таковую, а только какъ литературный типъ, параллельно съ
исторюграф1ей.
Допустимъ на минуту, что все содержаше философш Пла-
тона не только неверно, но и нелЗшо, что оно не им4етъ для
насъ никакой ценности; можно ли будетъ сдать его д1алоги
въ архивъ? Н4тъ; ихъ значете, какъ литературныхъ произве-
дешй, независимо отъ того, что является ихъ философскимъ
результатомъ. То, что въ нихъ бол'Ье всего поражаетъ мало
мальски вдумчиваго читателя, это вовсе не ихъ выводы, а тотъ
методъ, посредствомъ котораго таковые достигаются. Сравнимъ для
ясности и здЬсь греческую философскую письменность съ гЬмъ,
что ей соответствуете у нетронутыхъ греческой цивилизащей
народовъ, у индайцевъ, у народовъ такъ называемаго классиче-
скаго востока, у евреевъ. И тамъ вы встретите очень глубоко-
мысленныя наставлешя: никто не можетъ относиться свысока
къ проповеди Будды или къ ветхозав'Ьтнымъ пророкамъ. Но
ФИЛОСОФСКАЯ ЛИТЕРАТУРА.
91
у грековъ есть н4что ими впервые введенное въ работу нашей
мысли, — а именно, всюду разлитое убЪждеше, что каждое
наше положеше постольку вйрно, поскольку оно доказано.
Мало того; предполагается, что эта доказанность или недока-
занность—единственное, что приходится имЬть въ виду мысли-
телю, и что эта доказанность, разъ она налицо, должна огра-
дить его отъ всбхъ антипапй общества. „Какъ! ты утвер-
ждаешь то-то и то-то?" — говорить Сократу его собесЬдникъ,
возмущенный его выводами. О, нить, отвечаешь Сократъ, это
утверждаю не я, a Logos, оруд1емъ котораго я здЬсь являюсь.
Нравится теб*Ь то, что Logos доказываешь моими устами —
гЬмъ лучше; не нравится—вини не меня, a Logos'a, или еще
лучше—самого себя.
А это отношеше къ д'Ьлу имЬетъ своимъ посл4дств1емъ требо-
BaHie, чтобы челов4къ былъ убгьдимымъ и переубгьдимымъ. Logos
ставить намъ серьезныя, подчасъ тяжелыя услов1я. Ты должеиъ
признать самое непргятное для тебя положеиге, разъ оно
доказано; ты долженъ отказаться отъ самаго дорогого тебгъ
убп>жден1я, разъ оно опровергнуто,—вотъ кодексъ чести мысли-
теля. Не хочешь — ты будешь бараномъ изъ стада, рабомъ
подъ властью господина, а не свободными гражданиномъ общины
духа. А потому — опровергай, доказывай, но не жалуйся, не
злословь, не приходи въ азартъ. И хорошенько присматривай
за своими доказательствами и опровержешями, чтобы они были
действительно доказательны: очень часто симпайя и антипатш
извращаетъ наше суждеше, склоняя его признать доказатель-
ными самыя легкомысленныя соображешя — этого быть не
должно. Недоказательное соображеше, внушенное симпайей,
зъ cnopt — то же. что неправильный ударъ въ поединки; кто
къ нимъ прибЬгаетъ, тотъ нарушаетъ кодексъ чести.
Да, переубгьдимость — вотъ то сЬмя, которое заключаешь
въ себе античная философ1я, и только она; и это еЬмя должно
взойти въ каждомъ изъ насъ, если онъ хочетъ относиться
сознательно къ явлешямъ жизни, хочетъ выйти изъ мрака пред-
разсудковъ. Къ сожалйнш, почва для этого сЬмени у совре-
менна™ человека очень неблагопр1ятна. Мы всЬ oo.iie или
мен4е, въ силу наследственности, волунтаристы; интеллектуа-
лизмъ—лишь тонкш наносный слой чернозема въ складЬ нашего
92
И. КУЛЬТУРНОЕ ЗНАЧЕН1Е АНТИЧНОСТИ.
ума. Насъ можно настроить и перенастроить, на насъ вл1яетъ
стихшнымъ образомъ среда и обстановка нашей жизни; но
в'Ьдь все это — прямая противоположность интеллектуальной
переуб'Ьдимости.
И теперь, беседуя съ вами объ этой последней, я бол-fee
всего боюсь, какъ бы вы не перевели моихъ словъ на волун-
таристическш языкъ и не смешали переуб'Ьдимости съ тЬмъ,
что я позволилъ бы себе назвать перенастраиваемостью, этимъ
вйрнымъ признакомъ нравственной или умственной слабости.
Не въ томъ важность, чтобы челов-Ькъ былъ въ состояши
менять свои уб'Ьждешя; это — явлеше до того обычное, что и
говорить о немъ не стоитъ. Сплошь и рядомъ онъ, переходя
изъ одной среды въ другую, м-Ьняетъ свои уб'Ьждешя — не
вдругъ, разумеется, а исподволь; въ особенности это касается
убежденш политическихъ. Тутъ такого рода метаморфозы про-
исходят съ регулярностью, немногимъ уступающей известной
метаморфозе нас/Ькомыхъ: сплошь и рядомъ изъ самыхъ ради-
кальныхъ личинокъ вылупливаются самые великолепные ретро-
градные папильоны. Надеюсь, вы не заподозрите меня, что я
подъ переуб-Ьдимостью рекомендую подобнаго рода метамор-
фозу; совершенно напротивъ, она — прямой ея врагъ. Да, но
не единственный; другой ея врагъ—то, что на волунтаристи-
ческомъ языки принято нарекать почетнымъ именемъ стойкости
убежденш, между гЬмъ какъ на нашемъ интеллектуалистиче-
скомъ языке имя этому качеству—косность и умственная слЬ-
пота. Съ нашей точки зр*Ьшя одинаково заслуживаете осу-
ждешя какъ тотъ, кто отказывается отъ своихъ убежденш, не
им^я на это логическаго основашя, такъ и тотъ, кто при
наличности этого основашя отъ нихъ не отказывается; оба
они—враги и ослушники Logos'a, того «слова-разума», кото-
рое, по глубокомысленному изреченш четвертаго евангелиста,
было въ самомъ начале бьтя — и впервые объявилось въ
античной философш.
Простите, что я настаиваю на этомъ соображенш; но оно
намъ теперь ближе, чемъ когда-либо. Въ эту самую минуту
надъ всеми нами — и надо мною, лекторомъ, и надъ вами,
моими слушателями — витаетъ Logos; то, что я вамъ говорю,
разсчитано не на то, чтобы такъ или иначе васъ настроить,
ПЕРЕУБЪДИМОСТЬ.
93
а на то, чтобы васъ убедить. Что это задача трудная, что
мои рйчи вызовутъ много критики и неудовольств1я—это я и
самъ сознавалъ и вамъ заявилъ съ самаго начала: трудно
убеждать и переубеждать тамъ, где имеешь дело съ нако-
пившимся въ течете цЪлаго ряда лйтъ, переданнымъ средою
и чуть-ли пе по наследственности предубгьждетемъ. Но я по-
лагаю, если для меня важно сообщить вамъ ту истину, кото-
рою я обладаю, то для васъ не менее важно воспринять ее...
поскольку она истина. А чтобы въ этомъ убедиться, для этого
средство одно — тотъ кодексъ чести мыслителя, о которомъ я
говорилъ только-что: „ты долженъ признать самое непр1ятное
для тебя положеи1е, разъ оно доказано; ты долженъ отка-
заться отъ самаго дорогого для тебя убйждешя, разъ оно опро-
вергнуто и. Между т-Ьмъ современный читатель и слушатель въ
числ4 другихъ качествъ, которыми онъ отличается отъ антич-
наго, обладаетъ и следующимъ: когда ему доказываешь что-
нибудь, онъ пропускаетъ ходъ доказательства мимо ушей или
глазъ и сосредоточиваетъ все свое внимаше на результат*;
нравится ему этотъ результатъ — хвала автору, хотя бы само
доказательство было построено по силлогизму «чижикъ въ ло-
дочки»; не нравится ему результатъ—анаеема. Вотъ противъ
этого-то отношешя къ д£лу я хогЬлъ бы васъ вооружить, пока
еще пора, пока я еще предъ вами.
Да, еще разъ повторяю: переубйдимость, этотъ залогъ
умственной свободы и умственнаго прогресса—вотъ самое дра-
гоценное намъ наслед1е античной философш, какъ литератур-
ная произведешя. Ея соответственная форма—д1алогъ; и вотъ
причина, почему Платонъ свои сочинешя написалъ въ д1ало-
гической форме, при чемъ убеждете и переубеждете проис-
ходить на нашихъ глазахъ.
Вы, конечно, понимаете, что я по необходимости пропу-
скаю много сторонъ, драгоцЬнныхъ въ античности, въ антич-
ной литературе, въ античной философской литературе—я могу
вамъ представить только образчики, а при ихъ выборе неко-
торый субъективизмъ неизбеженъ. Я говорю о томъ, что мне
кажется наиболее ценнымъ изъ того, чему меня научила
античность: другой, быть можетъ, подчеркнулъ бы друпя сто-
роны, более близшя его сердцу, и былъ бы точно также
19-696
94
И. КУЛЬТУРНОЕ ЗНАЧЕШЕ АНТИЧНОСТИ.
правъ. Теперь, прежде ч4мъ проститься съ античной литера-
турой, мни хотелось бы еще разъ указать на ея огромное
культурно-историческое значеше.
Если бы античность была только создательницей гЬхъ ли-
тературные типовъ, которыми живемъ и-мы, только плоскостью
отправлешя для эволющи новейшей литературы, то и тогда
ея значеше было бы очень велико: видь всякш вопросъ о
причини явлетй всем1рной литературы, другими словами, вся-
кое сознательное къ ней отношеше неизбежно завело бы насъ
въ область античности. Но в'Ьдь этимъ ея значеше не исчер-
пывается: античность не только дала толчокъ новЬйшимъ ли-
тературамъ, она и сопровождаетъ ихъ на всемъ пути ихъ
развитая, оказывая болгЬе или менйе сильное вл1яше на нихъ.
Очень вйрно сказалъ въ свое время Монтескье: „новЪйпия
сочинешя написаны для читателей, античныя—для писателей",
всегда, и особенно въ лучше перюды всем!рной литературы,
античность была главной пищей поэтовъ и прозаиковъ, и
только тотъ правильно поиметь также и новЬйшую литературу,
кто очень добросовестно изучилъ эту ея пищу. Прежде это
требоваше не такъ еще сознавалось: пока главную задачу
историка литературы видели либо въ собираши фактовъ изъ
внешней жизни писателей, либо въ морально-эстетическихъ
разглагольствоватяхъ объ ихъ сочинешяхъ, можно было обхо-
диться безъ знашя античной литературы; но съ т4хъ поръ
какъ HCTopifl литературы была поставлена на научную почву,
съ гЬхъ поръ какъ мы стали ставить къ ея историку требо-
вате обнаружить гЬ силы, которыя придали данному литера-
турному произведенш именно данный, а не другой характеръ—
знаше античной литературы стало непременной обязанностью
этого историка: какъ вы объясните возникновеше литератур-
наго явлешя, если вы не знаете гЬхъ силъ, которыя его произ-
вели? Такимъ образомъ и тутъ оправдывается сказанное мною
выше: важность античности стала не меньше, а больше, ч4мъ
она была раньше.
Но зд^сь для насъ важно не это, а вотъ что. Вы не за-
были той антитезы, въ которой я вижу девизъ разумнаго по-
борника античности въ современной жизни: «не норма, а
с-Ьмя». Были въ исторш всем1рной литературы першды, когда
НБ НОРМА, А СФМЯ.
95
античность считалась нормой длд современности; были и друие,
когда она... быть можетъ не считалась, но действительно была
еЬменемъ. Первые мы называемъ подражательными: подражали
тому, чтб понимали, понимали же не очень много, гораздо
менее, чемъ мы теперь; въ результате получался не классе-
цизмъ, а псевдоклассицизмъ. Все же и эти перюды были не-
обходимы: они вышколили новейшую литературу, сообщая ея
типамъ и средствамъ изложешя то техническое совершенство,
въ которомъ они нуждались для того, чтобы служить более
высокимъ цЪлямъ; къ сожаленш, недостатокъ времени не
дозволяетъ развить вамъ этотъ въ высшей степени интересный
и важный пунктъ. Но какъ бы тамъ ни было, действительно
творческими перюдами всемирной литературы мы считаемъ те,
когда античность была не столько нормой, сколько еЬменемъ...
все равно, признавалась ли она таковымъ или н4тъ. Мы спра-
ведливо ставимъ Шекспира и Гете, для которыхъ античность
была семенемъ, выше Расина, для котораго она била нормой,
не говоря уже о другихъ, более рабскихъ подражателяхъ. Но
вы согласитесь, что процессъ развийя семени сложнее и*
проследить его труднее, чемъ процессъ воспроизведешя нормы;
гораздо легче обнаружить вл1яше античности на Расина, чемъ
на Шекспира и Гете. Да, конечно; но задача не упраздняется
съ установлешемъ трудности ея исполнетя. Истор1я литера-
туры, какъ наука, еще только нарождается. Ее мощно дви-
нулъ впередъ знаменитый Тэнъ своимъ требоватемъ, чтобы
литература разсматривалась, какъ продукта общества, изъ ко-
тораго и для котораго она создавалась; не менее важно, однако,
требоваше, чтобы, кроме этихъ внешнихъ силъ, было просле-
жено и вл1яше той внутренней силы, которая въ ней жила
и живетъ, т.-е. античности. „Новейппя сочинешя"—повторяю
слова Монтескье—„написаны для читателей, античныя-^-для
писателей", а следовательно, прибавимъ мы, и для того, кто
изучаетъ этихъ писателей и судитъ о нихъ.
Оглянемся теперь немного назадъ. Въ своемъ обзоре
античнаго Mipa мы начали, какъ это было естественно, съ ре-
липи: релипя привела насъ къ миеологш, миеолопя къ лите-
ратуре, литература къ философш. Мы охарактеризовали ее
пока только какъ литературный типъ: переходимъ теперь къ
19*
96
II. КУЛЬТУРНОЕ ЗНАЧЕН1Е АНТИЧНОСТИ.
ея самостоятельному значенш именно какъ философш. Здесь
более, ч4мъ где-либо бросается въ глаза, до какой степени
гречесюй народъ былъ (повторяя выражете Вл. Соловьева)
многодумомъ. Изъ обоихъ наиболее творческихъ въ области
философш народовъ современности, англшскаго и нймецкаго,
первый всегда былъ склоненъ къ эмпиризму, второй къ ращо-
нализму; про грековъ трудно сказать, которое изъ обоихъ
этихъ направлены лежало ближе къ ихъ душе. Грещя создала
ращоналиста Платона, но она же и эмпирика Демокрита; въ
Аристотели обе струи соединяются, но затЬмъ опять отде-
ляются одна отъ другой—направлеше Платона воскресаетъ въ
стоикахъ, направлеше Демократа въ Эпикуре. Эту спаситель-
ную двойственность Грещя завещала и новому Mipy; отныне
отупляющая односторонность стала уже невозможной. Попере-
менно то Платонъ, то Эпикуръ оплодотворяли и оживляли
новейшую философш. Ращонализмъ Платона соприкасается съ
релиией, эмпиризмъ Эпикура—съ наукой; первый родствененъ
съ идеализмомъ, второй съ матер1ализмомъ; йервый ведетъ къ
совершенствованш человека какъ такового, второй—къ его
власти надъ природой. Оба направлешя намъ необходимы, но
самое необходимое, это—борьба между ними, та плодотворная
борьба, результатомъ которой является культурный прогрессъ.
Не дай Богъ, чтобы которое-нибудь изъ этихъ двухъ напра-
влены у насъ заглохло, чтобы разумъ челов^ческШ забрелъ
либо въ безплодную пустыню спекулящи, либо въ грязный
омутъ исключительно матер1альныхъ интересовъ; а чтобы этого
не случилось, для этого античная философ1я должна оставаться
всегда близкой нашему сердцу — именно античная философ!я
съ ея здоровымъ универсализмомъ, одинаково обозревающая
своимъ яснымъ взоромъ небо и землю... Но это, пожалуй,
MaTepifl слишкомъ трудная; вы знаете уже, что мы не можемъ
исчерпать своей темы—что я могу привести вамъ только образ-
чики. Приведу таковой и для античной философш; изъ мно-
гихъ ея сторонъ выберу одну, а именно нравственную.
Это—вопросъ всЬмъ одинаково близкш. Всякое общество
живетъ нравственностью; нравственность нашего времени есть
нравственность хрисианская—ее признаютъ даже гЬ, которые
относятся бол^е или менее безучастно къ релипознымъ исти-
ФИЛ0С0Ф1Я.
97
нанъ христианства. Замечательно, однако, что первые хри-
епане-мыслители, знакомясь съ античной философ1ей, были по-
ражены ея велич1емъ и чистотой; относясь къ этому явленно
съ релипозностью христ1анъ и съ честность»} мыслителей, они
придумали для него следующее объяснеше: „Господь Богъ",
говорили они, „въ своемъ попеченш о челов4ческомъ род*,
до пришеств1я Христа, далъ евреямъ законъ, а эллииамъ
философш". Заметьте это сопоставлеше: евреямъ — законъ,
эллинамъ—философт. Законъ говорить: „ты долженъ, ты не
долженъ" — и только; философ1я ставитъ вездЬ вопросъ «за-
ч-Ьмъ» и «для чего». Итакъ, отнотеше Творца къ обоимъ
народамъ-избранникамъ было различно: евреямъ онъ приказы-
вал^ съ эллинами — разсуждалъ... Такой, по крайней м^рй
на мой взглядъ, естественный, логический выводъ изъ при-
веденнаго положен1я святыхъ отцевъ; не буду, однако, его
развивать, не желая впасть въ ересь,—сосредоточусь на элли-
нахъ.
И у нихъ нравственность не съ самаго начала носила
философски характеръ; были и у нихъ законы и заповеди,
авторомъ которыхъ считали перваго учителя нравственности,
воспитателя Ахилла и другихъ героевъ, Хирона. Первая:
„воздавай честь Зевсу и прочимъ богамъ"; вторая: „уважай
родителей"; третья: „не обижай гостя-чужестранца"—таковы
три велишя заповеди Хирона (Xetpcovoc 6xo#7jxat), наруше-
Hie которыхъ было смертнымъ грЪхомъ, наказуемымъ вечными
карами на томъ св£т&. Но, конечно, это было не все: цйлое
нравственное м1росозерцаше прикрывало себя этой высшей
санкщей откровешя, т4 „эеирородные законы", какъ ихъ на-
зываетъ Софоклъ, „отецъ которыхъ—одинъ Олимпъ; не чело-
веческая природа ихъ родила, не будутъ они поэтому похоро-
нены подъ покровомъ забвешя". Пиндаръ, Эсхилъ, Геродотъ,
Софоклъ—вотъ для насъ главные источники этихъ законовъ,
этой законнической древней нравственности. Какъ же мы къ
нимъ отнесемся? Мы въ Хирона и Олимпъ верить не обязаны;
возражая великому греческому поэту, мы скажемъ, что именно
человеческая природа ихъ родила,—тотъ законъ подбора, ко-
торый одинаково силенъ какъ въ физическомъ, такъ и въ
нравственномъ Mipi; закономъ подбора создается, какъ безсб-
98
II. КУЛЬТУРНОЕ ЗНАЧЕН1Е АНТИЧНОСТИ.
знательный результатъ векового опыта поколоти, тотъ кругъ
нравственныхъ нормъ, которыя обезпечиваютъ обществу наилуч-
ппя услов1я для его развипя.
Конечно, разсматриваемая только съ этой точки зрЗдая,
древне-греческая инстинктивная нравственность стоить не выше,
ч*мъ инстинктивная нравственность любого другого культур-
наго или дикаго племени: вей он* одинаково определяются
тЬмъ же непреоборимымъ закономъ подбора. То, что придаетъ
ей исключительное значеше,—это то, что греческая культура,
перешедшая въ Римъ, а изъ Рима къ новымъ народамъ, есть
единственная въ исторш человечества культура, победившая и
побеждающая, между темъ какъ все друия культуры, не ис-
ключая и самыхъ живучихъ (мусульманской и буадйской),
суть культуры побежденныя или побёждаемыя. Тутъ мы стоимъ
на вполне твердой бюлогической почве: инстинктивная нрав-
ственность греческаго народа есть самая здоровая изъ всехъ—
потому самая здоровая, что она создала единственную въ Mipe
выживающую культуру. Значитъ ли это, что она должна быть
для насъ нормой? Нетъ, конечно; мы уже видели, что нормъ
въ античности мы вообще искать не должны. Но если какая-
нибудь инстинктивная нравственность заслуживаетъ. внимашя
современности, то несомненно она; и это внимаше ей доста-
лось и достается въ полной мере съ техъ поръ, какъ ея про-
поведникомъ сталъ среди насъ Фр. Ницше...
Но я здесь не о ней хотелъ говорить, а о той сознатель-
ной, философской нравственности, которая возникла на ея йочве
после одной изъ величайшихъ реформъ, которыя переживало
человечество въ этой области; эта реформа связана съ именемъ
Сократа. Сократъ именно темъ и произвелъ переворота въ
Авинахъ, что по поводу каждаго нравственнаго принципа или
закона ставилъ вопросъ «зачемъ» и «для чего». Въ этомъ от-
ношеши онъ, а съ нимъ и пошедшая отъ него нравственная
философ1я, стоитъ особнякомъ; другого такого примера истор1я
человечества не знаетъ. Если до-сократовская инстинктивная
нравственность возбуждала нашъ интересъ какъ самая цгьнная
изъ инстинктивныхъ же нравственностей, то сократовская со-
знательная нравственность, заслуживаетъ нашего внимашя какъ
единственная. И Сократъ—вы это знаете—дорого поплатился
ЭТИКА.
99
за свой починъ. Современники ужаснулись этихъ его «зач,Ьмъ>
и < для чего», на которыя они не знали ответа; не зналъ на
нихъ отвита и онъ самъ. Вы помните его грустныя слова:
„они всЬ ничего не знаютъ, да и я не умнЬе ихъ; я только
знаю, что ничего не знаю, а они даже этого не знаютъ".
Инстинктивная нравственность перестала удовлетворять людей
мыслящихъ, а новой, сознательной еще не было; аеинское об-
щество почувствовало себя въ положенш людей, отвалившихъ
отъ одного берега и не видящихъ другого. Не будемъ строго
относиться къ ихъ протесту противъ человека, который отнялъ
у нихъ то, ч4мъ они жили до т4хъ поръ; но не будемъ от-
казывать въ удивленш смелому пловцу, который решительно
отчалилъ отъ берега въ поискахъ новаго, лучшаго Mipa. На
поставленные Сократомъ вопросы ответили позднЬйппе фило-
софы, особенно стоики; результатомъ ихъ отвфтовъ была нрав-
ственная философ1я, создательница единственной въ Mip* такъ
называемой автономной морали, сознательно выводящей нрав-
ственный долгъ человека изъ его правильно понятной природы.
Но, могутъ меня спросить, на что намъ эта автономная
мораль, когда у насъ есть мораль хришанская?—Во-первыхъ,
я уже разъ протестовалъ противъ этого выдйлетя хритан-
-ства изъ античности, которое не им^етъ другого основатя,
кром-Ь чисто вн^шняго—а именно, что античность всегда про-
ходилась и проходится на философскомъ, а христ1анство на
богословскоагь факультет*. Еакъ можно отделять отъ антич-
ности культурную силу, которая зародилась и окрепла въ пре-
д4лахъ Римской имперш въ эпоху первыхъ римскихъ импе-
раторовъ и явилась отв'Ьтомъ на виковые запросы античнаго
общества? Да и всякШ, изучавши исторш хританства и хри-
спанской морали, знаетъ, какъ эта последняя питалась со-
ками античной философш, которая, по словамъ самихъ хри-
сйанскихъ учителей, была дана эллинамъ Господомъ еще до
пришеегая Христа. Но сила вовсе не въ этомъ аргумент*;
вы можете его разбить указашемъ на то, что христианская
мораль по своему принципу отличается отъ до-сократовской и
отъ сократовской: тамъ мы имйли нравственность инстинктив-
ную и нравственность сознательную, зд*сь же нравственность
богооткровенную. Не буду спорить; поставлю только вопросы
100 П. КУЛЬТУРНОЕ 3HA4EHIE АНТИЧНОСТИ.
желательно ли, чтобы откровеше было единственной санкщей
нравственнаго долга? Знаю, мнопе склонны будутъ ответить:
«да». Опять не буду спорить въ принципе; сошлюсь только на
факты.
Релииозный скептицизмъ—фактъ, и притомъ фактъ далеко
не такой страшный, какимъ мнопе его представляютъ; его
можно даже въ изв'Ьстныхъ пред'Ьлахъ разсматривать, какъ
явлеше бюлогическое. Бываетъ въ жизни человека возрастъ,—
это именно вашъ возрастъ, господа—когда подъ вл1ятемъ, съ
одной стороны, могучаго филива жизненныхъ силъ въ здоро-
вомъ организме, а съ другой — открывающаяся передъ
молодыми глазами все более и более широкаго горизонта, у
его души точно крылья вырастаютъ. Онъ смотритъ взоромъ
победителя на тотъ просторъ, который открылся передъ нимъ,
онъ чувствуетъ себя его господиномъ, если не настоящими,
то будущимъ, и на веб р-Ьчи про стеснительную высшую
санкщю склоненъ отвечать; „я верую въ себя и свою силу!"
Поздние, когда вешшя воды вошли въ свое нормальное русло,
рнъ отрезвляется, соразмеряете свои силы съ своей задачей,
учится съ уважешемъ относиться къ темъ санкщямъ, которыя
некогда отвергалъ... Эта метаморфоза не имеетъ ничего общаго
съ той, на которую я намекнулъ раньше (стр. 92); она честна и
безкорыстна, и я даже сожалею о томъ человеке, который „смо-
лоду не былъ молодъ"; мне вспоминаются слова Петрарки:
„не приноситъ осенью плодовъ то дерево, что весной не цвело"
(поп fructificat autumno arbor, quae vere поп floruit). Иногда
и делыя общества переживаютъ тате першды кипучей жизни
и смелости мысли. Въ одинъ изъ такихъ першдовъ—перюдъ
Локка и Вольтера—и было открыто значеше автономной мо-
рали школы Сократа; а на яашихъ глазахъ, въ силу такого же
молодого порыва, была пршбщена къ сознанш современ-
наго общества и до-сократовская инстинктивная мораль, по-
казателемъ и символомъ которой ея возродитель избралъ антич-
наго бога весны и приливающихъ силъ—Дшниса. Так1я явле-
щя имеютъ далеко не одно только преходящее значеше; ко-
нечно, всякое увлечете проходитъ: прошло вольтерьянство,
пройдетъ и ницшеанство — не пройдетъ только борьба, это
единственное и необходимое средство совершенствования.
ЭТИКА.
101
Такая борьба предстоитъ и намъ — быть можетъ самая
серьезная изъ всЬхъ, катя когда-либо волновали человечество.
А въ татя эпохи усиленной борьбы не годится замыкаться
въ пределы одной какой-нибудь, хотя бы даже и христианской
морали. Назрйваютъ новыя общественныя группировки, а съ
ними и новыя задачи индивидуальной и сощальной этики; для
ихъ решетя нельзя довольствоваться т4ми нормами, которыя
мы получили въ насл*Ьд1е отъ отцовъ и дгЬдовъ. Мы должны
проверить ихъ право на существоваше, мы должны черезъ
этотъ наносный слой ходячей морали проникнуть къ действи-
тельной нравственности, къ той, которая держится на незыб-
лемомъ устое человеческой природы... и не просто «челове-
ческой > природы (въ этомъ заключалась ошибка просветитель-
ной эпохи), а нашей европейской природы, корни которой ,ле-
жатъ въ нашей духовной родине, въ античности. И вотъ по-
чему мы должны отъ нашей морали обратиться и къ до-хри-
сйанской, сократовской, и къ до-сократовской, инстинктивной;
не для того, чтобы возсоздать ихъ, упаси Богъ,—а для того,
чтобы изъ ихъ борьбы съ ходячей моралью родилось то новое,
въ которомъ мы нуждаемся.
Такова потребность времени; по многимъ приметамъ видно,
что мы идемъ навстречу новому расцвету занятШ антич-
ностью, которая будетъ и глубже понята и сильнее повл*яетъ
на людей. Фридрихъ Ницше — только одинъ ттрим£ръ, одинъ
симптомъ; огромный, хотя и медленный усиЬхъ этого пророка
античности—и притомъ самой античной, до-сократовской антич-
ности—ясно показываетъ намъ, въ какую сторону направлены
запросы современности и где средство къ ихъ удовлетворенш.
У насъ въ Россш общество всегда было особенно чутко къ
нравственнымъ вопросамъ и запросамъ; у насъ его сознаше
менее стеснено традищонными рамками, более рвется на про-
сторъ. отъ условнаго и преходящаго къ действительному, при-
родному, вечному. У насъ, поэтому, и интересъ къ античности
долженъ бы быть сильнее, чемъ где бы то ни было. И когда
я слышу эту проповедь ненависти и пренебрежешя къ антич-
ности въ нашемъ обществе, мне кажется, что я имею дело
съ какимъ-то колоссальнымъ и позорнымъ недоразумешемъ.
Мне хотелось бы крикнуть обществу: „Да что вы делаете!
102 II. КУЛЬТУРНОЕ ЗНАЧЕН1Е АНТИЧНОСТИ.
Передъ вами чаша съ самымъ искристымъ, самымъ вкус-
нымъ, самымъ питательнымъ напиткомъ, но края этой чаши:
смазаны полынью—и вы плаксиво, точно дети, отъ нея отво-
рачиваетесь?"...
Довольно, однако, объ античной философш; ея характери-
стика сама собою насъ привела къ сощальнымъ и государ-
ственнымъ формащямъ въ древнемъ Mip-b, къ практике и тео-
рш античнаго государствовгьдгьтя. Да, къ практике и теорш^
сопоставляя эти два поняйя, мы уже указываемъ то, въ чемъ
состоитъ отличительная черта античной политики. Вс* народы
древняго и новаго Mipa жили той или другой общественной
и государственной жизнью; но только античные народы мыс-
лили, разеуждали и писали о ней, да изъ новыхъ народовъ
те, которыхъ этому научила античность.
Правда, одна область этой жизни у всЬхъ культурныхъ
народовъ требовала сознательнаго къ себе отношешя—область
правовая] чтобы регулировать отношешя между гражданами (и
полугражданами) и хоть до некоторой степени обуздать про-
изволъ фактической силы, требовалось определенное законода-
тельство, состоящее изъ ряда опред4ленныхъ рецептовъ: „если
кто едЬлаетъ то-то, онъ подвергается тому-тоа. Такихъ законо-
дательствъ намъ известно довольно много; самое древнее изъ
нихъ, вавилонское, — «кодексъ Гаммураби», — относящееся къ
третьему тысячелйтпо до Р. X., было найдено не такъ давно, и эта
находка возбудила интересъ всего цивилизованнаго Mipa. Дей-
ствительно, этотъ «кодексъ» очень интересенъ — между про-
чимъ и въ томъ отношенш, что мы изъ него узнаемъ, какъ
долго человечество жило одними ремесленными рецептами по
образцу: „если кто едЬлаетъ то-то, онъ подвергается тому-то %
и сколь великъ, стало быть, подвигъ народа, который одинъ
сум^лъ отъ этихъ рецептовъ перейти къ научному правоведе-
шю, имеющему въ своемъ основанш точныя опредйлешя пра-
вовыхъ понятш, а въ своемъ корпусе—операцш надъ ними;
это—такой же подвигъ мысли, какъ и переходъ отъ знахар-
скихъ практикъ къ научной медицине, имеющей въ своемъ
основанш изучеше свойствъ организмовъ и веществъ. Переходъ
этотъ въ области права осуществили отчасти греки, но осо-
бенно римляне; и въ этомъ заключается причина, почему рим-
ПРАВ0ВВДВД1Е. 103
ское право было, есть и будетъ воспитателемъ новейшей юрис-
пруденщи.
Знаю, что это положеше часто оспаривается... не столько,
впрочемъ, юристами qua юристами (дЬлаю эту юридическую
оговорку въ виду того, что и юристы бываютъ часто людьми
партии: qua люди партаи они говорятъ, разумеется, то, что
велитъ говорить пария), сколько неюристами и подуюристами.
„Къ чему изучать римское право?" спрашиваютъ они: „наши
понятая о брак^, семье и т. д. друпя, ч-Ьмъ римсшя; на что же мо-
гутъ намъ пригодиться нормы римскаго права?" Заметьте: нормы.
Везд-Ь одно и то же заблуждеше: норма неприменима—значитъ
и изучать нечего. Намъ кажется смешнымъ анекдотически
солдатъ, который отказался решить ариометическую задачу —
„если я далъ тебе 5 р., а 3 р. ты послалъ жене, то сколько
осталось?"—отказался на томъ основанш, что никто ему 5 р.
не давалъ, да и жены у него нетъ; но ведь въ сущности эти
квази - юристы, разсуждете которыхъ я привелъ только что,
ничуть не умнее того солдата. Не нормы римскаго права
намъ нужны; намъ нужны правовыя понятая, которыя съ уди-
вительной точностью и целесообразностью установилъ этотъ
народъ- избранникъ бемиды—все эти justuin и aequum, dolus
и culpa, possessio и dominium, hereditas и legatum, fideicom-
missum, ususfructus, servitus, obligatio и масса другихъ; намъ
нужно умете оперировать этими понятаями, узнавать ихъ въ
данныхъ правовыхъ отношетяхъ и этимъ сводить запутанные
отдельные случаи жизненной практики къ сравнительно про-
стымъ формуламъ; нуженъ весь этотъ тонкш и умный юриди-
чески анализъ, мастерами котораго были римсюе правоведы.
„Но зачемъ же?"—спрашиваютъ эти люди; „ведь эти понятая
и оперящи, поскольку они нужны, приняты въ современное
право". А въ современномъ праве, переспрошу я, они пере-
стали быть римсййми? Вы заменили слово ususfructus словомъ
пользовладете»—и воображаете, что у васъ, благодаря этой
простой манипулящи, вместо римскаго права получилось рус-
ское? Вы содрали этикетъ съ амфоры благороднаго фалерн-
скаго вина, налепили русскш ярлыкъ—и тешите себя мыслью,
что пьете отечественное вино? Эта близорукая современщина
104 II. КУЛЬТУРНОЕ ЗНАЧЕН1Е АНТИЧНОСТИ.
вредна уже однимъ гбмъ, что ведетъ къ такимъ безсокЬстнымъ
фальсификащямъ и плаиатамъ.
Но в4дь это только одна сторона дйла. Я a priori устра-
няю нормативность античности и нормативный принципъ въ
ея оц^нк-Ь; все же кое-гдЬ и кое въ чемъ можно у нея и
въ этомъ отношенш поучиться, и притомъ въ области рим-
скаго права болйе, чймъ въ какой-либо другой; но и это не
все. Какъ бы ни относиться къ непосредственному, актуаль-
ному значешю римскаго права—то значете, какое оно имгьло
для насъ, какъ источникъ нашего права и воспитатель на-
шего правов-ЬдЬшя, никоимъ образомъ у него не можетъ быть
отнято: habere eripi potest, habuisse non potest, прекрасно
сказалъ Сенека. Мы не можемъ изучать исторш нашего права,
не изучая права римскаго; и не можемъ не изучать этой
исторш, если хотимъ сколько-нибудь сознательно относиться
къ тому, чймъ мы живемъ. Отв'Ьтъ на вопросъ о смысл* пра-
вовыхъ институтовъ даетъ намъ ихъ возникновете; Отв'Ьтъ на
вопросъ объ ихъ возникновенш—ихъ истор1я, т.-е., согласно
сказанному, римское право. Кто его не знаетъ, тотъ никогда
не будетъ юристомъ-мыслителемъ; а таюе намъ никогда не
были такъ нужны, какъ именно теперь, когда происходить,
можно сказать, разложеше уголовнаго права и процесса, когда
мятущаяся совесть человечества въ лиц* Толстого, Ницше,
Геккеля ставить все новые и новые запросы правовйд-Ьнш
и съ мучительнымъ напряжешемъ ждетъ ответа на нихъ.
Но право и правовйдЬте—только одна сторона того, что
можно назвать античной «политикой» въ античномъ смысл*
этого слова; въ ней много другихъ—столько, что намъ нельзя
помышлять даже о схематической полнотЬ. ВсЬ друия госу-
дарства древности им^ютъ въ своемъ основати либо военную
идею, либо финансовую; въ одной только Грещи явилась мысль,
что государство есть средство къ нравственному воспитатго и
совершенствованш человека, что политика есть завершеше
этики. У Гомера ея еще нЬтъ—въ гомеровской общинЬ много
привлекательнаго, но она дЬйствуетъ на насъ, какъ сама при-
рода со своей грубой п MaxepiajibHOfi наивностью. Но вотъ
Дельфы, самая крупная умственная и нравственная сила Гре-
щи вплоть до V-ro вика, берутъ на себя грандюзную задачу
ПОЛИТИКА. 105
политически воспитать Грещю въ духи релиии и нравствен-
ности Аполлона. Греческш народъ распадался тогда на мелтя
самодовл4ю1Щя общины въ нисколько тысячъ душъ каждая;
эти tcoXsic были въ высшей степени удобнымъ матер!аломъ
для важныхъ и поучительныхъ экспериментовъ (нужно много
и долго искать въ исторш новыхъ временъ, чтобы найти ни-
что подобное,—наприм'Ьръ Женеву въ эпоху Кальвина). Экспе-
рименты делались съ помощью различныхъ средствъ и съ пе-
рем'Ьннымъ усп-Ьхомъ: въ иныхъ общинахъ Дельфамъ удалось
прибрать къ рукамъ правительство (въ Спарте напр.), въ дру-
гихъ имъ содействовали могущественныя партш (какъ въ Аеи-
нахъ), въ третьихъ ихъ оруд1емъ былъ вл!ятельный орфиче-
скш орденъ (въ южно-италшскихъ колошяхъ); въ иныхъ они
победили, въ другихъ были побеждены—для насъ всЬ эти зре-
лища одинаково интересны. Другого рода экспериментъ за-
теяли въ противов4съ Дельфамъ аеинсше политики V века;
но созданная ими безземельная община воиновъ и чиновнц-
ковъ терпитъ крушеше въ пелоппоннесскую войну. Опытами
практики пользуется Teopifl IV в.—Платонъ въ своемъ «Го-
сударстве»—но опять-таки лишь для того, чтобы поскорее
перейти къ практики.
Такъ-то Грещя завещала намъ и въ теоретическихъ изло-
жешяхъ и въ практическихъ примйнешяхъ принципы поли-
тики въ самомъ широкомъ смысле слова; какимъ образомъ
устроить государство такъ, чтобы обезпечить личности возмож-
ность наибольшего нравственнаго совершенствоватя? — вотъ
вопросъ, проходяпцй красною нитью черезъ все эти попытки
и построешя. Это — вопросъ въ высшей степени интересный.
Уже одно то, что его ставили въ этой форме, было громад-
нымъ прогрессомъ: „какимъ образомъ устроить государство
такъ"... значитъ, государство не есть ничто стихШное; отъ
насъ зависитъ устроить и перестроить его соответственно той
ц^ли, которую мы признаемъ за лучшую. Такъ веровали древ-
Hie; такъ отъ нихъ научились веровать и мы. Эта вера была
одно время источникомъ крайнихъ увлеченш и заблуждешй:
преувеличивая (въ просветительную эпоху) могущество разум-
ной воли, люди стали думать, ччто съ помощью хорошо обду-
манныхъ конституцш можно сразу перевоспитать народъ и
106 II. КУЛЬТУРНОЕ ЗНАЧЕН1Е АНТИЧНОСТИ.
создать новую породу людей. Кровавая HCTopia французской
революцш съ ея мертворожденными конститущями и дикимъ
произволомъ научила насъ бол'Ье трезво относиться къ этому
д4лу и не пренебрегать гЬмъ стихШнымъ элементомъ, кото-
рый заключается въ характер* даннаго общества; но самая
сущность идеи политическая прогресса, которую намъ заве-
щала античность, этимъ затронута не была.—Это разъ; вто-
рцмъ шагомъ впередъ была концепщя нравственнаго значетя
государства, обусловленнаго отношешемъ его къ личности. Въ
ней даны элементы борьбы между двумя идеями, одинаково
ценными, одинаково важными для культурнаго прогресса: идеей
государственности и идеей индивидуальной свободы. Дельфы
напирали на первую, подчиняя личность государству; Аеины
старались эманципировать личность, насколько это возможно
безъ ущерба для силы государства — эту тенденщю аеинской
государственности ясно подчеркиваетъ Периклъ въ надгробной
р4чи у вукидида. Такъ-то античность внесла въ м1ръ эту
плодотворную политическую антитезу, антагонизмъ между со-
щалистическимъ и индивидуалистическимъ началами; и всегда
наиболее сознательные поборники того и другого принципа
въ новЬйшемъ обществ* сознавали себя учениками античности
и высоко ценили ея значете. Отецъ современнаго сощализма
Фердинандъ Лассаль видйлъ въ классическомъ образованы
„счастливый противов^съ буржуазному м1ровоззргЬнио" тогдаш-
ней Гермати и считалъ его „несокрушимымъ устоемъ гер-
манскаго духа"; его антиподъ, иророкъ крайняго индивидуа-
лизма Фр. Ницше, у античности заимствовалъ гЬ принципы,
которые онъ такъ красноречиво и такъ успешно проводитъ
въ своей проповеди. Оба были правы, такъ какъ оба были
настолько образованы, что считали античность не нормой, а
сЬменемъ современной цивилизацш.
Но и зд^сь мы рядомъ съ огромнымъ теоретическимъ зна-
четемъ античной политики должны признать ея огромное исто-
рическое значете — причемъ я прошу васъ это последнее
слово понимать не въ смыслЬ отчужденности отъ современной
действительности, а въ смысли очень близкаго отношешя
къ ней. Я уже раньше сказалъ, что наше прошлое не
есть прошлое въ собственномъ смысл* слова: оно живетъ въ
ПОЛИТИКА. 107
насъ и мы живемъ имъ. Изучая прошлое, мы изучаемъ нашу
действительность въ томъ, что въ ней есть самаго прочнаго,
самаго живучаго. Попробуйте посмотреть на настоящее такъ,
какъ будто вы сегодня родились, безъ всякаго знашя даже о
вчерашнемъ дни: все окружающее васъ покажется вамъ оди-
наково цЬннымъ, необходимымъ и в-Ьчнымъ, институтъ высо-
кихъ галстуховъ или плоскихъ дамскихъ шляпокъ окажется
на одной лиши съ институтомъ твердаго или мягкаго знака
или буквы гь, съ институтомъ воинской повинности или суда
присяжныхъ, съ институтомъ брака и дружбы. Что же помо-
жете вамъ отличить тутъ преходящее отъ постояннаго, капризъ
отъ потребности, нужное отъ ненужнаго? Точное знате чело-
века? Это—наука будущаго, и даже далекаго будущаго; пока
нашимъ единственнымъ руководителемъ является прошлое, И
если мы, филологи, погружаемся нашими мыслями въ далекое
прошлое нашей культуры, то не для того, чтобы отвлечься
отъ современности, а для того, чтобы легче и лучше ее по-
нять, чтобы отъ условнаго и преходящаго перейти къ без-
условному и вечному... или по крайней мере долговечному,
чтобы иметь возможность произвести правильную оценку окру-
жающимъ насъ явлешямъ, отличить наносную почву, которую
унесетъ завтрашняя волна, отъ гранитнаго кряжа, на которомъ
покоится наша культура. Ея истор1я начинается для насъ тамъ,
где начинается HCTopifl Грецш... объ исторш Востока говорить
не приходится, такъ какъ неизвестно, поскольку HCTopifl Грецш
можетъ считаться ея продолжетемъ. Изучая это начало и
сравнивая его съ современностью, мы учимся познавать тотъ
путь, по которому шествуетъ человечество, ведомое своимъ
строгимъ воспитателемъ, закономъ сощологическаго подбора.
И—какъ я уже заметилъ выше—изучете этого пути даетъ
намъ не одно только умственное знате, но и душевную бод-
рость и отвагу, внушаемыя отраднымъ совпадешемъ бюлоги-
ческой и нравственной оцЬнокъ. Действительно, только здесь,
на этомъ огромномъ пути культурной жизни общества, эти две
оценки совпадаютъ—на краткомъ разстояши жизни индивидуума
оне то сходятся, то расходятся, сбивая насъ съ толку своими
комбинащями. Мне вспоминается полунасмешливое, полусерьез-
ное четверостипие одного русскаго эпиграмматиста:
108 и. культурнеЕ значеше античности.
Кто въ сорокъ лътъ не пессимистъ,
А въ лятьдесятъ не мизантропъ,
Тотъ сердцемъ, можетъ быть, и чистъ,
Но идютомъ ляжетъ въ гробъ.
Да, идштомъ въ роди Каратаева, Акима или того, кото-
раго намъ изобразилъ Достоевскш... Действительно, на про-
тяженш жизни одного поколотя сплошь и рядомъ сила тор-
жествуем надъ правомъ, а подлость надъ обоими; и это даже
не самое худшее. Конечно, грустно видеть столько разбивае-
мыхъ прекрасныхъ жизней при торжеств* самодовольной по-
шлости и низости; но еще грустнее видеть побитыя вы-
сошя идеи, видеть трупы зарезанной правды на столбцахъ
газетъ и прочихъ органовъ общественнаго мн*Ьтя. ДЬлать не-
чего; на протяженш одной человеческой жизни вы знакоми-
тесь только съ малымъ «я» окружающаго васъ общества, а
оно не очень утешительно; если вы хотите узнать его боль-
шое «я»,—то, которымъ управляетъ законъ сощологическаго
подбора—вы должны спуститься въ прошлое и съ самыхъ
раннихъ началъ изучить путь человеческой культуры. И тутъ
вы заметите то, что я назвалъ выше совпадешемъ бюлоги-
ской и нравственной оценки; его сущность можно выразить
въ словахъ: „дурное оказывается нежизнеспобнымъ и гиб-
нетъ; хорошее, будучи жизнеспособнымъ, выживаетъ или воз-
рождается". Вы исполнитесь светлой надежды на то таинствен-
ное будущее, куда ведетъ насъ неисповедимая Воля; вы одо-
брите въ примёненш къ человеческой природе прекрасныя
слова Николая Ленау:
Люби же природу: правдива, в*Ьрна,
Къ свобод* и счастью стремится она
ЛЕКЩЯ СЕДЬМАЯ.
Вторая антитеза: окончание. — Классицизмъ и античность. — Архитектура и
принципъ структивной честности. — Скульптура и живопись: принципъ есте-
ственности и принципъ идеализма.—Художественная промышленность: прин-
ципъ одушевленности.—Облагораживаше нов-Ьйшей культуры античностью.—
Третья антитеза: наука объ античности.—Ея задачи въ прошломъ, настоящемъ
и будущемъ. — Возрасташе ея интереса по M-fep-fc ея изслътюванности. — Ея
универсализмъ.
064 предыдупця лекщи, посвященныя культурному значе-
шю античности, имйли довольно разнообразное содержаше:
пришлось говорить и о религш, и о миеологш, и о литера-
туре, и о философш, и о прав*, и о политике. Объединялись
они, помимо общей принадлежности къ области античности,
еще и общимъ угломъ зр4тя: везд* я старался вамъ доказать,
что античность должна быть для насъ не нормой, а сЬменемъ.
Этой въ высшей степени важной оговоркой мы сразу ставимъ
античность выше всЬхъ парий, не только политические, но
и всякихъ другихъ; покажу вамъ на примири, что это зна-
читъ. Вы, быть можетъ, заметили, что я въ своихъ лекщяхъ
старательдо изб-Ьгалъ слова «классицизмъ»; д4лалъ я это не
потому, что это слово р'Ьжетъ ухо многимъ членами нашего
общества—меня въ робости по этой части, надеюсь, никто не
упрекнетъ—а потому, что самое поняпе, которому это слово
соответствуешь, не сходится съ т4мъ, что я считаю полезнымъ
и плодотворнымъ для настоящей минуты. Подъ классицизмомъ
мы разумйемъ направлеще въ литературе и искусств*, видя-
110 II. КУЛЬТУРНОЕ ЗНАЧЕН1Е АНТИЧНОСТИ.
щее въ литератур* и искусств* античности (и даже не всей,
а лишь выдающейся ея части) именно норму для подражашя:
въ этомъ смысл* классицизмъ противополагается, съ одной сто-
роны, романтизму, съ другой—натурализму. Направлеше это
равноправно обоимъ только-что названнымъ; но именно только
равноправно. Мы же ищемъ въ античности того, что одина-
ково можетъ пригодиться какъ классикамъ, такъ и романтикамъ
и натуралистамъ—ищемъ, согласно много разъ сказанному, не
нормы, а с*мени.
Это сл-Ьдуетъ им*ть въ виду также и въ той области
античности, къ которой мы переходимъ теперь, чтобы ею за-
кончить свой обзоръ—въ области искусства. Искусство въ дан-
номъ случа* — это главнымъ образомъ архитектура, ваяше,
живопись; поняйе это, однако, простирается также и на до-
машнюю и прочую утварь, поскольку она носитъ художествен-
ный характеръ.
Начнемъ съ архитектуры.
Ея основныя данныя въ античности очень простыя — гре-
ческая колонна съ прямымъ антаблементомъ и (преимуще-
щественно) римская арка; стоить, однако, вдуматься въ струк-
тивную идею, которая зд*сь воплощена. Два столба и пере-
кладина—такова первоначальная схема греческой архитектуры:
тяжесть давитъ исключительно сверху внизъ—ее выдерживаетъ
колонна, силы которой направлены поэтому исключительно
снизу вверхъ; интересно вид*ть, какъ вся колонна представ-
ляется какъ бы оживленной этой действующей снизу вверхъ
силой. Но зд*сь насъ интересуетъ другое: глубокая тст-
ностъ, такъ сказать, греческой архитектуры; внешнее по-
доб!е здашя ц*ликомъ выражаетъ его структивную идею, вы
можете выстроить греческш храмъ безо всякихъ искусствен-
ныхъ средствъ скр*плешя, безъ цемента и желйзныхъ за-
крыть—и онъ будетъ держаться. Затруднеше было только въ
одномъ: при мало-мальски значительномъ промежутки между
колоннами трудно было найти достаточно длинныя каменныя
перекладины. Для устранешя этой трудности была изобретена
арка, принципъ которой—клинообразное с*чеше камней. Та-
кимъ образомъ получилась возможность съ помощью неболь-
шихъ по объему камней или кирпитей преодолевать очень
АРХИТЕКТУРА. Ill
значительные промежутки между колоннами. Честной была
также и эта архитектура арки (а следовательно, и свода, съ
куполомъ включительно): вы можете изъ клинчатыхъ кирпи-
чей построить арку безъ цемента и искусственныхъ закрЬпъ,
и эта арка будетъ не только сама держаться, но и поддер-
живать верхнюю часть здашя: чЬмъ более будетъ ее давить
эта тяжесть, тЬмъ сплоченнее и крепче будетъ сама арка.
Но, устраняя одно затруднете, арка внесла другое, кото-
рому римская архитектура вполне удовлетворительнаго рЬше-
н1я не нашла. При систем* прямого антаблемента тяжесть
давила, какъ мы видели, только сверху внизъ, въ вертикаль-
ность направлен!и; при систем* арокъ она давить также и
отъ центра въ об* стороны, въ направлены горизонтальномъ.
Попробуйте построить арку изъ клинчатыхъ кирпичей надъ
двумя колоннами — ее станетъ распирать, колонны рухнуть.
Итакъ, требовался новый архитектурный элемента, который
шелъ бы навстречу также и этому горизонтальному давлешю —
его римская архитектура не нашла, указанное затруднете она
скорее обходила, ч£мъ решала. Но прямымъ продолжешемъ
римской архитектуры была романская ранняго средневековья,
прямымъ продолжешемъ романской—готическая поздняго сред-
невековья; и вотъ эта последняя, наконецъ, нашла вполне
удовлетворительный архитектурный ответь на поставленный
римской аркой вопросъ. Такъ какъ тяжесть здашя давила въ
двухъ направлешяхъ, вертикальномъ и горизонтальномъ, но
преимущественно въ первомъ, то ея схематическимъ выраже-
шемъ была косая лишя, д1агональ того параллелограмма силъ;
для преодолешя ея требовался, поэтому, элемента, который
равнымъ образомъ шелъ бы ей на встречу не прямо снизу
вверхъ, а въ косомъ направлеши, — т.-е. контрефорсъ. Этотъ
контрефорсъ (после несовершенныхъ попытокъ романской архи-
тектуры) былъ принять въ систему архитектуры готической,
какъ необходимая составная часть; она его развила и укра-
сила, создавая и контрефорсный столбъ и контрефорсную
арку, а съ его прюбщешемъ была возстановлена та архитек-
турная честность, которая была слегка нарушена введешемъ
римской арки—та архитектурная честность, которая требуетъ,
112 II. КУЛЬТУРНОЕ ЗНАЧЕН1Е АНТИЧНОСТИ.
чтобы внешнее подоб1е здатя было точнымъ выражешемъ
живущей въ немъ структивной идеи.
Истор1я архитектуры знаетъ только два примера этой абсо-
лютной честности—стиль греческш и стиль готичесшй. Намъ
говорятъ: эти два стиля были прямо противоположны другъ
другу. Да, конечно; они относятся другъ къ другу какъ вер-
тикаль къ горизонтали. Несомненно, что нормы греческаго
стиля были оставлены готическимъ стилемъ; но столь же не-
сомненно, что готическШ стиль былъ лишь расцвЗшшъ антич-
наго сгьмени. Это еЬмя — архитектурная честность. Что это
значить—это мы увидимъ тотчасъ.
Одинъ структивный принципъ не создаетъ архитектурного
стиля; въ таковомъ всегда болйе или менйе участвуетъ прин-
ципъ орнаментальный. Его вы имеете также и въ греческомъ
стили; если вы спросите себя, каково тамъ его отношеше къ
структивному, то вы увидите, что это отношеше было иллю-
стращей поговорки: д^лу время, а забавЬ часъ. Д4ло — это
несете тяжести: этимъ дЪломъ занята прежде всего колонна
и ему она отдается всецело; весь видъ ея строгаго, стройнаго
ствола выражаетъ эту идею, для орнамента, т.-е. для забавы,
у нея времени нйта. Но вотъ, наконецъ, достигнута архи-
травъ. Зд^сь тяжесть и подпора, сила, давящая сверху, и сила,
выдерживающая ея напоръ, какъ бы нейтрализируются; зд^сь
какъ бы минута отдыха — и вотъ забава, т.-е. орнамента,
вступаетъ въ свои права, шшйсшя волюты, коринесше листья
обвиваютъ капитель колонны. Но и у архитрава своя работа:
въ немъ лежитъ тяжесть всего верхняго антаблемента, которая
давитъ его (въ дорическомъ стили) посредствомъ строгихъ три-
глифовъ — зато прямоугольные промежутки между триглифами
свободны отъ труда, и вотъ зд4сь-то — на такъ называемыхъ
мётопахъ — фантаз1я художника опять разыгрывается, метопы
украшаются скульптурными изображешями. Антаблемента под-
держиваетъ кровлю, которая выходитъ на фасадъ плоскимъ
равнобедреннымъ треугольникомъ, такъ называемымъ фронто-
номъ; пространство внутри треугольника опять представляета
изъ себя нейтральное поле отдыха—зд4сь, поэтому, вы опять
встречаете скульптурныя украшешя. Такимъ образомъ, та же
архитектурная честность, которая характеризуетъ структивную
АРХИТЕКТУРА.
113
часть греческаго стиля, определяете и ея отношен1я къ части
орнаментальной: роль последней чисто второстепенна, она ни-
когда не затемняетъ структивной идеи.
Напротивъ, сильнейшее отрицаше этого принципа архи-
тектурной честности представляютъ, прежде всего, восточные
стили, а загЬмъ и вырождешя античнаго подъ вшятемъ
отчасти этихъ посл4дяихъ. Обпцй имъ всЬмъ элементъ —
фантастичность; подчинете структивнаго принципа орнамен-
тальному, превращеше структивныхъ элементовъ въ узоры,
скрывате структивной идеи за такими архитектурными фор*
мами, которыя сами по себе невозможны — вотъ особенности
этихъ стилей. Возьмите особенно близкШ намъ стиль визан-
тШсмй, представляющш, по счастливому выраженш Щигов-
скаго, «Грещю въ объяйяхъ Востока»; обратите внимате на
его изогнутую острую арку. Построенная изъ клинчатыхъ
кирпичей, такая арка не только не въ состоянш что-либо
поддерживать, но даже держаться сама: ея внешнее подоб1е
не соответствуете структивной идей, она возможна только благо-
даря штукатурке, цементу и искусственнымъ закр-Ьпамъ. Возь-
мите визанийскую колонну: эта главная часть греческой архи-
тектуры здесь обречена на полное безд(Ьйств1е, она выступаетъ
где-нибудь изъ угла и входить въ уголъ, ничего не поддер-
живая, что не держалось бы и такъ — другими словами, она
превратилась въ чистый орнаментъ.—Возьмите арабскую архи-
тектуру, Альгамбру съ ея сталактитовыми сводами — эти ста-
лактитовые своды въ структивномъ отношеши такъ же невоз-
можны, какъ и византШская арка; опять фантаз1я орнамента-
тора съ помощью штукатурки и т. п. затаила лежащШ въ
ochob-Ь его творешя структивный элементъ—римсшй сводъ.—
Возьмите руссшй стиль и его характерную особенность, луко-
вичный куполъ — и онъ представляете изъ себя структивный
абсурдъ, возможный лишь благодаря искусственнымъ подпор-
камъ, скрытымъ внутри купола; стало быть, то, ч*мъ онъ
держится, старательно скрывается отъ взора наблюдателя, по-
казывается же его взору то, что само по себе удержаться не
можетъ — вы согласитесь, что это принципъ, прямо противо-
положный вышеозначенному принципу архитектурной честности,
требующему, чтобы внешнее подоб!е зданщ соответствовало
114
II. КУЛЬТУРНОЕ ЗНАЧЕН1Е АНТИЧНОСТИ.
его структивной идей. Теперь у насъ русскш стиль въ моде,
но только потому, что онъ руссшй; я не могу верить, чтобы
его уснЬхъ былъ прочнымъ. Обыкновенно въ исторш архи-
тектуры поел* такого увлечешя антиструктивными формами
следовало возрождеше античности съ ея трезвостью и чест-
ностью; думаю, что то же будетъ и у насъ — но не съ тЬмъ,
разумеется, чтобы намъ водворить нормы греческой и римской
архитектуры на месте теперешнихъ. Штъ: если художники-
архитекторы будущихъ поколоти позаимствуютъ у античной
архитектуры ея семя, архитектурную честность, и сочетаютъ
его съ формами русской орнаментики—вотъ это и будетъ
ожидаемый и требуемый русскШ стиль. О частностяхъ, разу-
меется, догадываться преждевременно.
Сказанное относилось исключительно къ античной архи-
тектуре; бросимъ беглый взглядъ и на проч1я художества,
спещально на ваяте и живопись. Въ противоположность къ
архитектуре, эти два художества подражательны; здесь, по-
мимо условш самой техники, стиль художества определяется
вопросами: кому или чему подражать и какъ подражать? От-
ветомъ на эти вопросы установляется особый характеръ антич-
наго, т.-е. опять-таки греческаго подражательнаго искусства.
Чтобы понять это, будемъ и здесь исходить изъ возможно
элементарной, упрощенной донельзя схемы.
Представимъ себе, прежде всего, первобытнаго художника,
который впервые, не имея предшественника, берется за изобра-
жеше какого-нибудь предмета — скажемъ, человека. Само
собою разумеется, что получившееся при такихъ услов!яхъ
изображеше будетъ носить совершенно случайный характеръ,
въ зависимости отъ того, какъ смотритъ художникъ на свой
объекта, и какъ его рука повинуется его глазамъ. — Затбмъ,
представимъ себе, что вследъ за этимъ первымъ художникомъ
второй ставитъ себе такую же точно задачу; отнощея1е этого
второго художника къ первому можетъ уже быть троякимъ.
Во-первыхъ, онъ его можетъ игнорировать; тогда, конечно,
его изображеше будетъ такимъ же случайнымъ, какъ и пер-
вое; представляя себе и въ дальнМшемъ такое же отношеше
преемника къ предшественнику, вы получите искусство слу-
чайное, безо всякаго определеннаго стиля. Во-вторыхъ, онъ
ВАЯН1Е И ЖИВОПИСЬ.
115
можетъ, наоборотъ, весь подчиниться своему предшественнику,
стараться воспроизводить всю его манеру: если тотъ изобра-
жалъ человеческое туловище въ вид* трапещи, покоящейся
на прямоугольнике, то и онъ прибегнетъ къ тому же способу;
благодаря такому взгляду на дело мы получимъ искусство
условное, съ очень строгимъ, опредйленнымъ стилемъ, но про-
грессирующее лишь въ смысле все болыпаго и болыпаго под-
черкивашя условныхъ элементовъ. Наконецъ, въ-третьихъ,
второй художникъ можетъ разделить свое внимаше между
художникомъ-предшественникомъ и изображаемымъ предметомъ;
юнъ тщательно изучитъ предшественника, чтобы овладеть всей
его техникой, а затемъ углубится въ свой объектъ, поста-
рается отдать себе отчетъ въ техъ несовершенствахъ, которыя
были свойственны манере предшественника, и сделаетъ по-
пытку ближе подойти къ природе, чемъ это могъ сделать онъ.
При такомъ отношенш къ делу вы получите искусство, тоже
обладающее известнымъ стилемъ, поскольку каждый художникъ
находится въ технической зависимости отъ своего предшествен-
ника—но прогрессирующее въ смысле освобождешя отъ услов-
ности и приближешя къ природе. — Таковы три возможныя
^схемы. Вы знаете, однако, что въ действительности схемы
никогда не встречаются въ своей отвлеченной, математической
чистоте; съ этой оговоркой можно сказать, что первое, слу-
чайное искусство мы встречаемъ у дикихъ народовъ; второе,
условное искусство, у народовъ ближняго и дальня го Востока;
наконецъ, третье, естественное искусство, нашли въ древности
исключительно греки, а въ новое время, подъ вл!яшемъ гре-
ческаго искусства, мы, народы европейской культуры. Свобода
ц естественность — такова первая, характерная черта антич-
наго искусства.
Что это такъ—въ этомъ убедиться не трудно. Специально
нашъ С-Петербургски. Эрми;гажъ обладаетъ для этого пре-
краснымъ пособ1емъ, къ сожалешю, совсемъ еще не исполь-
зованнымъ; это — те памятники древне-греческой живописи,
которые известны подъ назватемъ «расписныхъ вазъ» и за-
нимаютъ несколько болыпихъ залъ въ нижнемъ этаже. Здесь
вы — въ отлич1е отъ более или менее случайнаго состава
скульптурной галл ерей—можете наблюдать полный и закончен-
116
II. КУЛЬТУРНОЕ ЗНАЧЕИ1Е АНТИЧНОСТИ.
ный кругъ эволющи. ДревнМппя изображешя человЬческаго
тйла на бурыхъ архаическихъ вазахъ стоятъ немного выше
пресловутой датской трапещи на прямоугольнике; загЬмъ сл^-
дуютъ такъ называемыя чернофигурныя вазы съ гораздо уже
болйе естественными, хотя все еще очень угловатыми и услов-
ными изображетями. Дал4е вы имеете вазы краснофигурныя,
тоже различныхъ стилей—строгаго, прекраснаго, вольнаго, при
чемъ на вашихъ глазахъ одна условность за другой отпадаетъ
и требоваше естественности все въ большей и большей Mip'b
удовлетворяется. Далйе напряжете ослабеваете, воцаряется
пышность, небрежность, наступаете упадокъ и вырождеше.
Врядъ ли гд^-либо можно эту столь поучительную эволющю
проследить такъ наглядно, какъ именно въ вазовомъ отделены
нашего Эрмитажа; и больно видеть, какъ это прекрасное от-
дйлеше почти всегда пустуете, и его сокровища остаются
мертвымъ капиталомъ. Помочь б^дй можетъ въ значительной
Mbpi администращя Эрмитажа; отъ нея зависитъ пршти на
помощь любознательной публики и дать ей въ руки, вместо
теперешняго сухого и невразумительнаго каталога, другой,
болйе выдвигающш эволюцюнное и художественное значеше
нашей роскошной коллекши.
Свобода съ естественностью—одна изъ характерныхъ при-
нйтъ античнаго искусства; замечу тутъ же, что главнымъ
образомъ благодаря ей оно стало воспитателемъ искусства но-
в-Ьйшаго. Его возрождеше всегда имйло то значеше, что,
благодаря ему, художники учились опять видеть и узнавать
природу, освобождаясь отъ условностей своей эпохи; и въ этой
области античность въ лучппя эпохи новййшаго искусства
была не нормой, а сЬменемъ. Но этимъ еще не все сказано:
помимо свободы и естественности, античное искусство обла-
даете еще другой чертой, тоже очень важной; эту черту мы
называемъ идеализмомъ. Это слово требуетъ, однако, объясне-
шя; оно далеко не такъ понятно, какъ это кажется на пер-
вый взглядъ. Идеализмъ античнаго искусства проявляется не
въ томъ, что оно преимущественно изображало боговъ и бо-
гинь, а не обыкновенныхъ смертныхъ, и красоту предпочти-
тельно передъ уродствомъ или вульгарностью — это было по-
сл,Ьдств1емъ внешнихъ условш, въ силу которыхъ кумирьь
ВАЯН1Е И ЖИВОПИСЬ.
117
Аполлона или Геракла скорее находили себе сбыть, чймъ
изваяшя рыбака или пьяной бабы. Штъ; идеализмъ прохо-
дить черезъ всю область античнаго художества, не исключая
и этихъ двухъ посл4днихъ сюжетовъ. Мы даже легче поймемъ
и оцйнимъ его здесь, ч^мъ тамъ.
Возьмемъ художника, задавшагося целью изобразить ры-
бака; такъ какъ онъ, согласно сказанному раньше, худож-
никъ-реалистъ, то онъ будетъ искать его, прежде всего, въ
натуре. Но натура не даетъ ему рыбака просто или даже
греческаго рыбака просто: она даетъ ему рыбака Фриниха
или KoMifl, т.-е. фигуру, черты которой характеризуютъ ее не
только какъ рыбака, но и какъ Фриниха и KoMifl. А между
тЬмъ посл'Ьдшя интересны только для ихъ личныхъ знакомыхъ;
первыя —для всбхъ, кто вообще интересуется типомъ рыбака.
И вотъ художникъ спрашиваетъ себя: что въ этой совокуп-
ности приметь, которыя я вижу передъ собой, характеризуетъ
ихъ носителя именно какъ рыбака? въ чемъ, другими словами,
сказывается идея рыбака?—и соответственно своему рйшенш
этого вопроса создаетъ свою фигуру; его цель — собрать по
возможности все приматы, характерныя для рыбака, какъ для
такового и по возможности устранить все приметы случай-
ный, характерныя только для этого, случайно ему попавшагося
индивидуя. Конечно, ум4ше находить эти приматы далось
грекамъ не вдругъ; было время, когда они желая изобразить
рыбака, могли изобразить только человека просто (или, въ луч-
шемъ случай, вульгарнаго человека) и для вразумительности
давали ему въ руки удочку или пойманную рыбу. Все же это
ум4н1е было современемъ достигнуто, и въ немъ—въ умети
отличать видовыя приматы отъ родовыхъ съ одной стороны,
отъ индивидуальныхъ съ другой—несомненно сказывается ха-
рактеръ народа-интеллектуалиста, создавшаго логику и фило-
софт вообще.
Таковъ идеализмъ античнаго искусства; его сущность, какъ
видите, заключается въ требованш, чтобы изображете соот-
ветствовало идей воспроизводимаго предмета. Конечно, наивыс-
шее торжество этого идеализма наблюдается въ сфере сверх-
человеческой, въ сфере боговъ и героевъ. Тутъ грекамъ при-
надлежите уже не первое, а единственное, обособленное отъ
118
И. КУЛЬТУРНОЕ ЗНАЧЕН1Е АНТИЧНОСТИ.
всЬхъ другихъ народовъ мгЬсто. Мноие народы чувствовали по-
требность изображать своихъ боговъ, причемъ они понимали,
что божественность для художника сводится къ сверхчеловйч-
ности; но между гЬмъ, какъ вс*Ь друпе народы эту сверхчело
вечность понимали въ смысле уродства — одни только греки
понимали ее въ смысли красоты. Сверхчеловеческая красота—
создаше античнаго гешя; у него и мы научились ее понимать
и воспроизводить. Но не въ этомъ одномъ заключается воспи-
тательная роль античнаго искусства въ разсматриваемой нами
зд^сь области—это только одна изъ сторонъ античнаго идеа-
лизма, который весь намъ былъ нуженъ въ различныя эпохи
развийя нашего художества и будетъ нуженъ, пока наше
художество будетъ развиваться, т.-е., надеемся, всегда. И этотъ
идеализмъ нетрудно связать съ той первой чертой, подмечен-
ной мною въ античномъ искусств*—съ его жаждой естествен-
ности и свободы. Въ сущности, величайшей идеалисткой въ
принятомъ нами смысли является сама природа въ ея стре-
мленш къ выдйленш и обособленю породъ; античный худож-
никъ лишь предваряетъ или продолжаетъ д-Ьло природы, творя
по тому же закону подбора, который обязателенъ также и
для нея...
Но это, пожалуй, слишкомъ сложная и трудная мысль;
недостатокъ времени не дозволяетъ намъ заняться ею здгЬсь.
Прежде, однако, чймъ проститься съ искусствомъ, а заодно и
съ культурнымъ значешемъ античности вообще, мн* хотелось бы
указать на одну черту античной, такъ называемой, художе-
ственной промышленности, особенно важной и интересной для
нашей эпохи, въ виду родственныхъ стремленШ въ современ-
номъ развитш этой области человйческаго труда.
Эта черта—одушевленность. Для античнаго человека пред-
меты потреблешя и оруд1я труда—не просто они сами, а во-
площешя или олицетворешя д4йствующихъ на нихъ силъ или
исполняемыхъ ими функщй. Я уже сказалъ, говоря о колонн*,
что она представлялась античному человеку воплощетемъ дей-
ствующей снизу вверхъ и поддерживающей здаше силы; вы-
ражешемъ этой силы была легкая, но очень заметная «пучина»
(svuaotc) колонны, вслгЬдств1е которой ея профиль имеетъ
не прямую, а слегка выпуклую лишю. То же мы можем*
ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОМЫШЛЕННОСТЬ. 119
следить и везд*Ь. Возьмите античный кувшинъ (hydria). Его
ставятъ, онъ какъ бы вырастаетъ изъ земли, его создаютъ исхо-
дяпця изъ земли силы — онъ им-Ьетъ поэтому форму надувае-
маго снизу мыльнаго пузыря, вверху онъ шире, чёмъ внизу.
Напротивъ, гиря свешивается, въ ней сила действуете сверху
внизъ—ея форма поэтому форма висящаго м4ха съ водой или
пескомъ, она внизу шире, ч*Ьмъ вверху. Возьмите кочергу; ея
д4ло, такъ сказать, ковырять въ угляхъ жаровни — ея концу
дается форма человйческаго пальца. Возьмите столъ — его нож-
камъ дается форма звериной ноги съ когтями, прочно впиваю-
щейся въ полъ. Возьмите таранъ, которымъ при осад'Ь разби-
вали сгЬны; его работа прозводила впечатлите бодатя — и
вотъ его оконечности дается форма бараньей головы. Все это,
конечно, мелочи; но въ этихъ мелочахъ отражается великая
метафизическая идея — идея MipoBofi Воли, развитъ которую
предстояло лишь философш посл'Ьднихъ временъ.
А загЬмъ мой беглый очеркъ культурнаго значешя антич-
ности конченъ; разумеется, я не высказалъ и десятой части
того, что можно было сказать по этому поводу, но видь пол-
нота изложешя и не входить въ мою задачу. Я хотЬлъ вамъ
представить лишь образцы; если вы освоились съ основной
идеей моего очерка—что античность должна быть для насъ не
нормой, а сЬменемъ—то вы легко поймете и важнййпий вы-
водъ изъ нея, а именно, что культурное значеше античности
не прекратится для насъ никогда, и наша съ нею связь бу-
детъ тЬснйе и интимнее съ каждымъ столЬпемъ. Изъ этого
семени произошла наша современная культура; въ ней нить
ни одной сколько-нибудь существенной идеи, органическое раз-
вит1е которой изъ него не могло бы быть доказано вполне на-
глядно. Имъ мы много разъ оплодотворяли и еще будемъ опло-
дотворять питомники своей культуры, спасая ихъ отъ истощешя
и вырождешя— въ род* того, какъ мы своему вырождающемуся
винограду и другимъ растешямъ приходимъ на помощь ввозомъ
оригинальныхъ ебмянъ и лозъ.
И странное д-Ьло! Между тЬмъ какъ каждое такое npio6-
щете античнаго обмени вело къ облагорожешю нашей куль-
туры и создавало безсмертныя творешя, служивппя въ свою
очередь образцами для потомства — пршбщеше сЬмянъ чуже-
120
III. НАУКА ОБЪ АНТИЧНОСТИ.
родныхъ намъ культуръ давало только ублюдковъ, неспособяыхъ
къ дальнейшему размноженш. Еще въ эпоху Гёте имели мы
арабомашю, которой онъ и самъ подчинился въ своемъ «за-
падно-восточномъ диване»; загЬмъ пошла индомашя, расцве-
томъ которой была философ1я Шопенгауера—не вся, къ счастью,
а лишь самая неплодотворная ея часть, пессимизмъ, неоргани-
чески связанный со здоровымъ и плодотворнымъ платонизмомъ;
теперь вошла въ моду японщина, облагодетельствовавшая насъ
многими уродливостями такъ называемаго декадентскаго искус-
ства и осужденная на безслЬдное исчезновеше, если не счи-
тать безобйднаго и несущественнаго обогащен1я нашей орна-
ментики. Все это — замйчательныя явлешя, подтверждаюпця
бюлогичесшй взглядъ на исторш культуры: такъ ведь и жи-
вотныя породы облагораживаются путемъ скрещивашя не съ
другими видами, какъ бы они ни были совершенны, — татя
скрещивашя производятъ лишь неспособныхъ къ размноженш
ублюдковъ,—а съ выдающимися особями своего вида, съ теми,
въ которыхъ характерныя приматы достигли наивысшей сте-
пени совершенства.
И вотъ почему мы должны держать дверь къ античности
открытой — она намъ можетъ пригодиться и теперь, и еще
больше, современемъ. Для этого вовсе не нужно, чтобы веб
члены даннаго общества пропгли черезъ горнило классическаго
воспитатя — если кто понялъ мои первыя лекщи въ этомъ
одысл-b, то онъ ошибался. Нужно только, чтобы въ каждомъ
обществе былъ известный процентъ людей съ классическимъ
образовашемъ, а среди нихъ опять небольшая сравнительно
кучка людей, посвятившихъ свою жизнь изучешю античности
и ея приспособлен^ къ требовашямъ современности. Эти люди
будутъ заняты, такъ сказать, добывашемъ сЬмянъ; восприни-
мать эти Семена будетъ тотъ более широшй кругъ классически
образованныхъ людей съ гЬмъ, чтобы меняться ихъ плодами
съ людьми реальнаго и прикладного образовашя—это и будетъ
тотъ обмйнъ культурныхъ благъ, который я им^лъ въ виду выше
(стр. 76). Какъ видите отсюда, общество нуждается не въ одной
только классической гимназш, а въ н-Ьсколькихъ типахъ сред-
ней школы соответственно сложности своего организма и раз-
нородности человеческихъ даровашй; и само собою разумеется
АНТИТЕЗА О НЕЙ.
121
что я, какъ претендуюпцй на культурность челов-Ькъ, ни къ
одному изъ этихъ типовъ не отношусь враждебно. Вражду пи-
таю я, и при томъ непримиримую, лишь къ той «единой школ*»,
которая намъ угрожала одно время, этому мертворожденному
дЬтищу педагогическаго авантюризма, подгоняющему всЬ даро-
вашя подъ одинъ обпцй для веЬхъ шаблонъ.
Теперь последовательность требуетъ, чтобы, развивъ вамъ
дв-Ь части нашей программы, а именно 1) образовательное и
2) культурное значеше античности—я перешелъ къ третьей и
охарактеризовалъ вамъ ея научное значеше; другими словами,
выяснилъ вамъ, въ чемъ заключается сущность науки объ антич-
ности, т.-е., какъ ее принято называть, классической филолопи.
Къ сожалЬнш, для этой третьей части у насъ осталось очень
мало времени; утешаю себя мыслью, что rk изъ васъ, коихъ
она интересуетъ бол4е или мен4е непосредственнымъ образомъ,
т.-е. будущее историки и филологи, будутъ имйть возможность
прослушать мой университетски курсъ филологической энцикло-
педш, посвященный именно этому вопросу—остальнымъ, если бы
кто поинтересовался имъ, могу указать только свою статью «Фи-
лолоия», помещенную въ Энциклопедическомъ словари Брок-
гауза и Ефрона. Конечно, эта статья написана съ той сухостью,
какая принята для помйщаемыхъ въ словаряхъ статей; въ вид*
противовеса этой сухости позволю себе здесь лишь беглую харак-
теристику, посвященную главнымъ образомъ развитш относящейся
сюда третьей изъ антитезъ, съ которыхъ я началъ свои лекщи.
Эта антитеза гласила такъ: „О классической филолопи общество
привыкло думать, что она—наука, вдоль и поперекъ изслйдо-
ванная, не представляющая более интересныхъ задачъ для твор-
ческой работы; знатоки же дела вамъ скажутъ, что теперь она
интереснее, ч4мъ когда-либо, что вся работа предыдущихъ гоь
колйнш была лишь подготовительной, лишь фундаментомъ, на
которомъ мы только теперь начинаемъ строить настоящее здате
нашей науки, что новыя проблемы, маняпця къ изслЗгдованш
и piniemio, намъ встречаются на каждомъ шагу нашего науч-
наго поприща".
122
III. НАУКА ОБЪ АНТИЧНОСТИ.
Действительно, первая часть этой антитезы правильно вы-
ражаетъ собой мн4ше общества—и не одного только такъ на-
зываема™ «общества», но часто и людей, ближе стоящихъ къ
делу. Одинъ мой слушатель, челокЬкъ способный и живой,
попавшШ волею судебъ въ восточную обстановку, пристрастился
къ исторш Востока и съ жаромъ неофита писалъ, что „исторгя
Востока гораздо интереснее, чймъ истор1я Грещи, такъ какъ
она гораздо менее изследована". На меня эти строки навели
раздумье: истор1я Востока потому гораздо интереснее, что она
гораздо мен^е изследована; значить, когда она будетъ изсле-
дована, она перестанетъ быть интересной? значить, задача
изследователя состоитъ въ томъ, чтобы интересныя науки пре-
вращать въ неинтересныя? Стоить задуматься надъ этимъ во-
просомъ; въ самомъ деле, что такое для насъ наука, въ чемъ
признаемъ мы ея ценность? — я говорю, разумеется, не о такъ
называемой прикладной науке, а о чистой, часть которой со-
ставляетъ и классическая филолопя. Будемъ ли мы видеть въ
науке лишь огромную головоломку, на подоб1е техъ игрушекъ
для детей и взрослыхъ, задача которыхъ (извлечь кольцо изъ
креста и т. д.) тешитъ насъ только до техъ поръ, пока мы
не нашли ея решешя? Или же въ ней есть нечто другое,
абсолютно ценное, и мы, ея представители, работаемъ не для
своего только удовольств1я, чтобы разогнать скуку, но и на
пользу человечества?
Очевидно, последшй ответь более согласуется съ обществен-
нымъ убеждешемъ; иначе не для чего было бы содержать уни-
верситеты, академш, библютеки и кормить на счетъ народа
людей, единственное призваше которыхъ—изследовате науки
и решете ея задачъ. А если наука какъ таковая интересна
и ценна, то понятно, что ея интересъ возрастаетъ, а не умень-
шается съ ея изследованностью, и я имею полное право ска-
зать своему слушателю: вы ошибаетесь—греческая исторгя го-
раздо интереснее восточной, именно потому, что она гораздо
более изследована. Та черная работа, результаты которой ценны
не сами по себе, а потому, что они являются предположешями
или орудями для другихъ, действительно ценныхъ результа-
товъ—эта черная работа въ классической филолопи въ значи-
тельной степени уже сделана; это-то и было задачей минув-
С0БИРАН1Е ПАМЯТНИКОВЪ.
123
шихъ покол-Ьнш, за честное и безкорыстное pinieme которой
мы должны быть имъ благодарны.
Вы спросите, что это за черная работа? Отвечу—прежде
всего собирате памятнжовъ. Въ филологш памятникъ—пер-
вичный элемента научной работы, какъ въ ариеметик* число,
какъ въ естественной исторш особь, какъ въ физик* явлете.
Памятники классической филологш бываютъ различвыхъ ро-
довъ: памятникомъ является, прежде всего, сама страна, быв-
шая театромъ исторш классическихъ народовъ какъ въ своей
внешней физюномш, такъ въ своихъ геологическихъ, ботани-
ческихъ, метеорологическихъ и другихъ услов1яхъ; памятни-
комъ является ихъ устная традищя или обычай, дошедпий при
непрерывной преемственности поколоти до нынйшнихъ жителей
ихъ странъ; памятникомъ является непосредственное произведе-
те ихъ рукъ, уц'Ьл'Ьвшее, хотя бы и въ испорченномъ вид*, до
нашихъ дней, будь это развалины здатя, или статуя, или ваза,
или надпись; памятникомъ, наконецъ, является текстъ того
или другого писателя, сохраненный намъ хотя бы и въ позд-
ней, средневековой рукописи; мы различаемъ географичесоде,
этнологичесте, археологичесме и филологичесюе въ гЬсномъ
смысл* памятники. Вотъ ихъ-то собирате составляло и со-
ставляете первую необходимость для плодотворной филологиче-
ской работы—но не одно только собирате: за т* 11Д — 2
тысячел^тя, которыя отд^ляютъ насъ отъ древняго Mipa, они
подверглись крупнымъ измйветямъ (профиль береговъ и тече-
те ргЬкъ стали иными, народная сказка при передач* изъ поко-
лотя въ поколете была искажена, статуя или надпись уц4л4ли
въ фрагментарномъ вид*, тексты авторовъ пострадали отъ не-
вежества или неум^стнаго остроум1я переписчиковъ)—необхо-
димо возстановить ихъ по возможности въ первоначальномъ
вид*, подвергнувъ ихъ такъ называемой филологической при-
тикгь.
Все это—черная работа; я уже сказалъ, что она соста-
вляла главную задачу предыдущихъ покол-Ьтй, которымъ мы
обязаны существующими прекрасными сборниками —историче-
скими атласами, такъ называемыми корпусами надписей,
барельефовъ, мопетъ и т. д. Эти сборники даютъ намъ воз-
можность пр1ятно и плодотворно работать въ области науки,
124
III. НАУКА ОБЪ АНТИЧНОСТИ.
изслЬдуя и освещая самыя интересныя и интимныя стороны
жизни древняго Mipa; тЬмъ не мен*е нельзя сказать, чтобы
относящаяся къ собиранш памятниковъ работа была кончена—
ея хватитъ еще надолго. Раскопки въ Грещи, Италш и т. д.
(между прочимъ и у насъ, въ территорш греческихъ колоши
на юг* Россш) не прекращались никогда, обогащая нашу со-
кровищницу особенно археологическими памятниками; сигнатурой
посл*днихъ десятил*тш являются неожиданныя и подчасъ
прямо чудесныя находки египетскихъ папирусовъ съ текстами
авторовъ, считавшихся потерянными. Такъ были найдены—
трактатъ Аристотеля объ аеинскомъ государстве, прелестныя
бытовыя сценки Герода, р*чи Гиперида, современника Демо-
сеена, оды и баллады Вакхилида, соперника Пиндара, «номосъ»
Тимоеея, и еще недавно — ц*лыя сцены изъ новой трагедш
Еврипида и ряда комедШ Менандра. И, конечно это не все—
верные пески Египта содержать еще много сокровищъ, и мы
съ каждымъ днемъ можемъ ждать изв'Ьсйя, что найденъ какой-
нибудь новый перлъ античной литературы... Наши отцы этого
чувства не знали—въ ихъ времена пробелы античной литера-
туры считались ч*мъ-то окончательно и безповоротно р*шен-
нымъ. Повторяю: никогда еще классическая филолоия не была
такъ интересна, какъ теперь.
Но, разумеется, ея интересъ заключается не только въ
томъ, что ея матер1алъ постоянно увеличивается новыми на-
ходками; главное—то, что, благодаря работ* предыдущихъ
покол*шй, мы можемъ обращаться къ нашей наук* съ гораздо
бол*е важными вопросами, ч*мъ наши предшественники.
Благодаря работ* предыдущихъ покол*шй— да, о ней сл*-
дуетъ всегда вспоминать съ признательностью, такъ какъ это
была очень утомительная и самоотверженная работа. Прежде
всего они изсл*довали языкъ древнихъ народовъ въ его грам-
матическомъ и лексическомъ состав* такъ тщательно и полно,
какъ ни одинъ языкъ въ Mip*; результатомъ этихъ трудовъ
были пространныя руководства и словари... не тЬ, разумеется,
которые известны вамъ изъ гимназическаго курса, а огромные
своды, матер!алъ которыхъ почерпнутъ изо всей области антич-
ныхъ литературъ; достаточно будетъ сказать, что Thesaurus
linguae Graecae Стефана (т.-е. Estienne'a, французскаго фило-
ЕЯ ФУНДАМЕНТЪ.
125
лога 17 в.) въ новомъ изданш состоитъ изъ 9 исполивскихъ
томовъ in folio, а соответственный Thesaurus linguae Latinae,
надъ которымъ теперь работаетъ почти вся филологическая
Гермашя, об4щаетъ быть еще более внушительнымъ. Такъ-то
мы им^емъ возможность, изучая исторш какого-нибудь слова,
проникнуть въ самую душу античности — вы в$дь помните:
языкъ есть исповедь народа.
Но это, быть можетъ, васъ не очень соблазнитъ; что же,
будемъ довольны, что относящаяся сюда работа въ значитель-
ной мгЬр4 уже сделана. Другой, тоже очень важной работой
были объяснительныя издашя авторовъ — опять-таки не т4,
которыя вы знаете, а друпя, целью которыхъ было связать
идейной цепью или сетью всгЬ памятники античной литера-
туры между собой и съ соответствующими памятниками архео-
логическими и другими; благодаря этой работ*, я имею воз-
можность, обладая однимъ свидетельствомъ, быстро отыскать
все остальныя — а насколько это удобство нахождешя матер1а-
ловъ облегчаетъ научную работу, это вы легко можете себе
представить. — Третьей работой было составлеше сухихъ, но
очень содержательныхъ руководствъ по различнымъ отраслямъ
филологической науки: политической истор1я, исторш литера-
туры, миеолопи, права, государственнаго управлешя и т. д.—
съ приведешемъ веЬхъ свид4тельствъ какъ изъ литературы,
такъ и изъ надписей и прочихъ памятниковъ.
Вотъ это-то все, вместе взятое, и образуетъ тотъ фунда-
мента, о которомъ я говорилъ выше и на которомъ мы теперь
только начинаемъ строить здаше нашей науки. Конечно, и
фундамента не вполне еще готовъ; новыя находки постоянно
его укрепляютъ новыми квадрами, и такъ будетъ еще долго;
все же онъ достаточно уже крепокъ, чтобы вынести означен-
ное здаше. А что это за здаше—это вы легко поймете, если
я вамъ скажу, что у насъ еще нетъ исторш античной релипи,
нетъ даже миеолопи въ генетическомъ развитш; нетъ исторш
античной нравственности и м1росозерцашя, нетъ исторш ум-
ственной, общественной и даже матер1альной культуръ антич-
ныхъ народовъ, нетъ осмысленной исторш античныхъ лите-
ратуръ, нетъ исторш экономическихъ и сощальныхъ явлешй
даже въ ихъ главныхъ факторахъ (исторш землевладешя,
20-696
126
III. ПАУКА ОБЪ АНТИЧНОСТИ.
исторш капитализма)—и такъ далее; если я вамъ скажу, что
знаменитый 1ерингъ въ посл^дше дни своей жизни носился
съ идеей исторш римскаго права, въ которой онъ предпола-
галъ дать настольную книгу не только для юриста, но и для
всякаго образованнаго человека, и эта задача такъ и осталась
неисполненной...
Для всякаго образованнаго человека, да; наша наука
действительно обращается ко всему образованному Mipy, безъ
различ1я специальностей,—но она и состоитъ съ нимъ въ такъ
называемомъ мутуализме, заимствуясь изо всей области науки.
Наши противники часто твердятъ намъ, что наша наука не
самодовлйюща, и считаютъ это укоризной по нашему адресу;
я же думаю, что въ этихъ словахъ заключается величайшая
похвала. Да, наша наука не довл4етъ себе. Мы сплошь и
рядомъ должны обращаться за советами и за сведетями къ
представителямъ другихъ наукъ, даже въ сравнительно узкомъ
районе школьнаго чтешя авторовъ — какъ я им4лъ случай
вамъ выяснить въ четвертой лекцш; это потому, что наука о
древнемъ Mipi есть наука о мгрп. Она объединяетъ вей науки
на почве явленш, точно такъ же какъ философ1я ихъ объеди-
няетъ на почве принциповъ. Математикъ, химикъ, даже линг-
виста можетъ весь свой векъ провести взаперти, внутри техъ
четырехъ егбнъ, которыя окружаютъ избранную имъ специаль-
ность; филологъ этого не можетъ, если только онъ хочетъ
быть ученымъ, а не ремесленникомъ. А результатомъ этого
постояннаго общешя съ другими науками является широкш
кругозоръ, сознаше единства общенаучнаго здатя и уважеше
къ отдельнымъ его частямъ...
Впрочемъ, вы это уже знаете; здесь я долженъ ответить
на другой вашъ вопросъ. Я назвалъ вамъ целый рядъ задачъ,
которыя предстоитъ решить филологш нашихъ дней и ближай-
шаю будущаго: исторш античной релиии, умственной куль-
туры и т. д. Ну, а когда вы эти задачи решите—можете вы
спросить—что станете вы делать?—Я думаю, когда это время
наступитъ, оно само предъявитъ новые запросы, о которыхъ
теперь и думать праздно; ведь и те задачи, которыя я вамъ
назвалъ, не ставились лгЬтъ сто назадъ. Но одна задача всегда
будетъ на насъ лежать, какъ она лежала до сихъ поръ: за-
ЕЯ ЗДАН1Е.
127
дача использовать сокровищницу античности сообразно съ
нуждами современности, задача посредничества между нашимъ
обществомъ и античностью. Не для себя вЬдь мы работаемъ
и не для одной только нашей науки — последняя внЬ чело-
вечества, которымъ и для котораго она созидается, не им'Ьетъ
ни почвы для существоватя, ни права на таковое. Мы рабо-
таемъ для васъ, для вашихъ сверстниковъ и потомковъ —
однимъ словомъ, для общества.
Даже въ томъ случай, спросите вы, если общество и знать
не хочетъ васъ и вашей работы?—Да, господа, даже въ этомъ
случай. А впрочемъ, вЪрно ли это, и, поскольку в'Ьрно, по-
чему и по чьей милости—объ этомъ нисколько словъ въ сле-
дующей, последней лекщи.
20»
ЛЕЕЩЯ ВОСЬМАЯ.
Заключение.—Современное общество и античность.—Обманъ и недоразум'кне.—
«Античность не нужна».—«Античность трудна».—«Античность ретроградна».—
Вопросъ о неудачникахъ,—Сошологическое значеше средней школы.—Легкая
школа—социальное преступлеше.—Идеалъ школьной организации.—Античность,
какъ оруд1'е прогресса.—Притча о прогрессе.
Наши беседы вернулись къ точки своего отправлешя. Мы
начали съ установлешя коренного разноглас!я между мнЬтемъ
общества и знатоковъ д4ла относительно образовательнаго.
культурнаго и научнаго значетя античности; уже тогда я
далъ вамъ понять, что это мните общества, поскольку оно
выражается въ сознательномъ пренебреженш къ античности,
по своей авторитетности не можетъ идти въ сравнете съ гЬмъ
безсознательнымъ уважетемъ къ ней того же общества, въ
силу котораго ея вл1яше на него сохраняется въ течете
столькихъ в4ковъ послй падетя самого античнаго Mipa.
Тймъ не менЬе это сознательное пренебрежете—положимъ,
не всего современнаго общества, но все-таки значительной его
части—остается фактомъ и какъ таковой требуетъ объеснетя;
какъ оно объясняется, это я тоже далъ вамъ понять съ пер-
выхъ же моихъ словъ къ вамъ. „Мы можемъ", сказалъ я
тогда, „ анализировать смыслъ недоброжелательнаго отношешя
современнаго общества къ античности, выделить ту роль, кото-
рую въ немъ сыграло добросовестное, непроизвольное заблужде-
ше, отъ той, въ которой мы должны признать проявлете созна-
тельнаго обмана" (стр. 3). Я началъ, однако, не съ этой отрица-
АНТИЧНОСТЬ И ОБЩЕСТВО.
129
тельной, а съ положительной части; я показалъ вамъ, въ чемъ
состоитъ и образовательное, и культурное, и научное значеше
античности. Если Logos былъ милостивъ и къ вамъ и ко мпЬ,
если д4ло уб-Ьждетя, которое собрало насъ сюда, не потер-
пело неудачи,—то вы знаете теперь, что то мните знатоковъ,
о которомъ я говорилъ выше, есть мните справедливое, и что,
стало быть, несогласдое съ нимъ мните значительной части
современнаго общества только и можетъ быть объяснено либо
недоразумйтемъ, либо обманомъ. Все же, чтобы въ этомъ не
оставалось никакого сомнйтя, я приведу вамъ самостоятельный
и независимыя доказательства также и для этой отрицательной
части моего разсуждетя; съ ихъ приведетемъ я сочту свою
задачу исполненной.
„Либо обманъ, либо недоразумйте"... Въ сущности и то
и другое одинаково противно тому чувству правды, которое въ
насъ насаждаетъ изучете античности—вы помните, что оно
ставить къ намъ не одно, а два требоватя: 1) не лги и 2) не
заблуждайся—тамъ, разумеется, гд-Ь дана возможность не за-
блуждаться, гдгЬ есть люди и данныя. направляющде насъ на
путь истины. Все же нравственная оценка этихъ двухъ пре-
гр4шенш противъ правды различна. Бываетъ npiflTHO указы-
вать заблуждающемуся правильный путь, но непр1ятно, очень
HenpiflTHO обличать обманщиковъ. Позвольте начать съ этой
второй, непр1ятной части нашей задачи, чтобы скорей сбыть
ее съ рукъ.
Прежде всего сл^дуетъ помнить, что этотъ обманъ не есть
первичная причина того недоброжелательства, о которомъ я
говорю—напротивъ, онъ имйетъ его своимъ предположетемъ.
Обманъ не нашелъ бы себ-fc виры и, стало быть, не имйлъ бы
успеха, еслибы не попадалъ въ сердца, подготовленныя къ
его BoenpiflTJK); но это, разумеется, не только не оправдываетъ
его, но и не доказываетъ его безвредности. Недоразумйте со-
здаетъ лишь некоторый туманъ неясности, который могъ бы
еще разсЬять свйточъ правды; но дымъ сознательнаго обмана
его сгущаетъ и превращаетъ, наконецъ, въ ту безнросвйт-
ную мглу, которая насъ душитъ и доводитъ до отчаятя. Истор1я
веЬхъ массовыхъ движенш полна прим^ровъ этому. Д-Ьло на-
чинается съ того, что какое-нибудь лицо, учреждете или идея
130
ЗАКЛЮЧЕН1Е.
теряетъ популярность — иногда по заслугамъ, иногда н&гъ— и
тотчасъ являются добровольцы, которые, чтобы возвысить соб-
ственное вл1яше, нагромождаютъ всяыя небылицы про то, что
попало обществу на зубокъ; это называлось у римлянъ: сге-
scere ex aliquo. УсиЬхъ такой клевегЬ обезпеченъ: всякШ взоръ
находитъ себе веру, клеветникъ делается всеобщимъ любим-
темъ, и горе тому неблагоразумному радетелю истины, кото-
рый вздумалъ бы его опровергать.
Но спросите вы: где же въ данномъ случай обманъ и
обманщики? Отвечу: тамъ, где выступаютъ на арену самозван-
ные руководители общественнаго мнЬшя, на столбцахъ газетъ
и на страницахъ журналовъ, вообще въ современной публи-
цистики.—Но какъ же намъ ихъ тамъ проследить? Собрать
всю ложь и клевету, которая въ органахъ нашей публицистики
разводится по всей Россш? Этого мало: нужно ее уличить,
нужно показать, какъ въ одномъ случай она замалчиваетъ факты,
въ другомъ ихъ злонамеренно толкуетъ, въ третьемъ ихъ под-
тасовываетъ, передергиваетъ, измышляетъ... но, господа, где
намъ теперь найти время для всего этого? А между тЬмъ, я
долженъ обратить ваше внимаше на этотъ обманъ, чтобы вну-
шить вамъ благоразумное недов^е къ этимъ недобросовйст-
нымъ руководителямъ вашего мнйшя.—Къ счастью, для этого
есть другой путь, более краткШ и не менее доказательный: я
укажу вамъ обманъ тамъ, где вы по всЬмъ внйшнимъ и вну-
треннимъ услов!ямъ менее всего могли бы его ожидать, а за-
гЬмъ предоставлю вамъ сделать соответственное заключеше:
„если съ зеленйющимъ деревомъ это творится, то съ сухимъ
что будетъ?" Вы поймете, что при такой обстановки мои слова
будутъ въ такой же мере данью уважетя тому лицу, которое
я вамъ назову, въ какой и упрекомъ: именно тймъ, что я на-
зываю его предпочтительно передъ другими, я признаю его
зеленйющимъ деревомъ. А затЬмъ позвольте прочесть вамъ то
место, которое я им4ю въ виду. Вотъ оно (говорится о фило-
логическихъ экзаменахъ):
„...Между тЬмъ знате всЬхъ этихъ толстыхъ курсовъ
требуется отчетливое во всЬхъ мелочахъ. Идетъ, напри-
мйръ, речь о какомъ-нибудь литературномъ памятники
древняго Mipa, и въ курс* лекцШ отводятся двй-три стра-
ОБМАНЪ.
131
ницы убористаго письма указашямъ, подъ чьей редакщей,
въ какомъ году и где—въ Венещи, въ Амстердаме, Риме,
Париже—въ течете двухъ тысячъ (sic) л*Ьтъ этотъ па-
мятникъ издавался. Все это требуется обязательно знать.
Ошибается студентъ въ год* издашя, или въ имени ре-
дактора, и профессоръ съ отчаятемъ хватается за голову:
„Помидуйте! Что вы говорите? Да какъ же, не зная
этого, можно считать себя образованнымъ челов4комъ?
„Мудрено ли, посл-Ь этого, что наша учащаяся моло-
дежь въ общемъ страшно не развита" и т. д.
Это место я взялъ изъ одной довольно распространенной
книжки, выдержавшей въ короткое время (1903) три издашя—
«Школа и жизнь» священника о. Г. С. Петрова. Что сказать
о немъ?
Мне думается, прежде всего, что человеку, пишущему и
печатающему книги, приличествовало бы знать, въ какомъ году...
или, если авторъ такъ не любитъ точныхъ данныхъ, то въ ка-
комъ, приблизительно, стол&гш было изобретено книгопечаташе,
и не разсказывать намъ про издашя древнихъ авторовъ съ
Венещей и Амстердамомъ, годомъ появлешя и именемъ „ре-
дактора" за две тысячи л^тъ. Но это для насъ не существенно.
Речь идетъ, повторяю, о филологическихъ экзаменахъ; авторъ
не говоритъ, откуда онъ черпаетъ свои св^д^щя, но это все
равно—я могу по праву утверждать, что никто здесь въ Пе-
тербурге не знаетъ этого дела лучше меня, такъ какъ я не
только произвожу эти экзамены въ нашемъ Петербургскомъ
университете, но за послйдшя 10—12 л4тъ ежегодно бывалъ
предсЬдателемъ филологическихъ испытательныхъ комиссш въ ка-
комъ-нибудь изъ провинщальныхъ университетовъ. Позвольте же
вамъ заявить, на основаши этого довольно широкаго опыта,
что разсказъ о. Петрова о филологическихъ экзаменахъ—чи-
сгЬйппй вымыселъ, безо всякаго, даже внешняго, сходства съ
истиной; такъ, какъ онъ вамъ представляетъ дело, никто въ
Россш не экзаменуетъ. Конечно, своды изданш древнихъ авто-
ровъ имеются въ такъ называемыхъ bibliothecae scriptorum—
хотя, разумеется, не за две тысячи летъ, а за четыреста съ
неболыпимъ; это для насъ, филологовъ, очень полезный спра-
вочный матер1алъ, котораго, однако, никто изъ насъ и не ду-
132
ЗАКЛЮЧЕН1Е.
маетъ вбивать себе въ голову, а т4мъ более— требовать отъ
студентовъ. Бываютъ затЬмъ, не спорю, на экзаменахъ тате
ответы, при которыхъ профессора съ отчаяшемъ хватаются за
голову, но они никогда не касаются года или места издашя
автора.—А между тЬмъ, къ сожал'Ънш, нельзя сказать, чтобы
ташя небылицы, какъ приведенная мною, — не говоря уже о
ихъ нравственной предосудительности—были практически без-
вредны. Не такъ давно, въ мою бытность предсЬдателемъ испы-
тательной комиссш, одинъ изъ моихъ испытуемыхъ мне жало-
вался, что совершенно аналогичныя розсказни заставили его по-
терять годъ жизни. Онъ былъ филологомъ по призванно; но
записаться на историко-филологическш факультетъ не решился,
такъ какъ въ томъ провинщальномъ городи, где онъ кончилъ
курсъ, ему говорили, что на этомъ факультете только и дй-
лаютъ, что пишутъ сочинешя по-гречески и по-латыни. Онъ
поступилъ въ медики и только черезъ годъ, присмотревшись
къ заняйямъ на историко-филологическомъ факультете и убе-
дившись въ нелепости техъ разсказовъ, могъ вернуться къ
своей любимой специальности.—И кто знаетъ, быть можетъ,
именно теперь тотъ или другой провинщальный юноша, читая
въ книжке о. Петрова о прелестяхъ фшюлогическихъ экзаме-
новъ и не подозревая обмана, даетъ зарокъ ни за что не по-
ступать на историко-филологическш факультетъ, несмотря на
свои способности и охоту къ историко-филологическимъ заня-
т1ямъ—и въ результате окажется выбитымъ изъ колеи не на
годъ, а на целую жизнь.
Конечно, господа, вы поймете, что приведенное мною —
лишь образчикъ, флакончикъ изъ того ушата клеветы, изъ ко-
тораго насъ обливаютъ въ современной публицистике. Онъ инте-
ресенъ, во-первыхъ, потому, что носитъ на ярлыке довольно
видное и почтенное имя, а во-вторыхъ, темъ, что здесь можно
было поймать клевету, такъ сказать, съ поличнымъ. Не везде
это такъ же легко. Все же объ одномъ я прошу васъ помнить:
когда будете читать въ газетахъ или где бы то ни было обви-
неше противъ античности въ ея образовательномъ, культурномъ
или научномъ значети—знайте, что васъ обманываютъ; осо-
бенно это следуетъ помнить тамъ, где авторъ не имеетъ даже
мужества назвать свою фамилш и трусливо прячется подъ ма-
АНТИЧНОСТЬ И ОБЩЕСТВО.
133
ской анонимности или псевдонимности. Равнымъ образомъ вы,
надеюсь, поймете, что я лично ничего не имею противъ о. Пе-
трова, который мне самъ по себе гораздо более симпатиченъ,
ч-Ьмъ его враги. Совершенно напротивъ: я уважаю его пропо-
ведническую деятельность и желаю ему успеха въ ней; пусть
она сЬетъ семена добра и правды, пусть учитъ людей соблю-
дать заповеди Господни, но пусть соблюдаетъ ихъ и самъ —
все, не исключая и девятой.
Оставимъ, однако, въ стороне обманъ; перейдемъ къ дру-
гому, менее непр!ятному источнику нерасположетя общества
къ античности, къ недоразумение. Здесь мы должны различать
античность, какъ образовательный предметъ, и античность,
какъ элементъ культуры — о третьемъ, научномъ значенш ан-
тичности зд^сь говорить не приходится. Конечно, при распро-
страненномъ въ нашемъ обществе и особенно въ нашей пе-
чати пустосмешестве ей достается и въ этомъ третьемъ виде;
но если говорить серьезно, то ни одинъ мыслящш человекъ
не оспариваетъ права на существоваше науки объ античности
наравне съ санскритолоией, египтолоией и другими, столь же
безобидными науками.—Впрочемъ, и о второй стороне можно
не говорить; нашъ девизъ «не норма, а семя» достаточно
разъясняетъ, въ чемъ состоитъ недоразумеше на этотъ счетъ.
Мы остановимся, поэтому, на первой стороне, а именно на
предубеждены общества противъ школьной античности. Ей
вменяется въ вину—и у насъ, и на Западе—во-первыхъ, что
она ненужна, во-вторыхъ, что она трудна; къ этимъ двумъ
упрекамъ, общимъ для насъ съ Европой, у насъ прибавляется
третш, который составляетъ нашу нащональную особенность:
античность, изволите видеть, ретроградна. Сюда относятся
клички: классическш обскурантизмъ, классичесюе намордники
и т. д. Ихъ мы прибережемъ напоследокъ: делу—время, а
забаве—часъ.
Къ делу относится первый упрекъ: школьная античность
иенуоюна. Я, конечно, привелъ его здесь не къ тому, чтобы
его опровергать—на что нужна школьная античность, это я
пытался объяснить вамъ, насколько это позволяло время, въ
первыхъ четырехъ лекщяхъ. Здесь моя задача другая: анали-
зировать общественное мнете, показать вамъ, какъ могло и
134
ЗАКЛЮЧЕН1Е.
должно было возникнуть предубеждете противъ античности.
Въ данномъ случай дгЬло совершенно ясно: при опредйленш
ц^нностя знанш непосвященный въ д4ло челов'Ькъ склоненъ
становиться на узко-утилитарную точку зрйшя, ставя ценность
знанш въ зависимость отъ непосредственной ихъ применимости
къ жизни и ея работе; ч^мъ косвеннее эта применимость,
т^мъ труднее будетъ ему ее оценить. Возьмемъ для примера
готовое платье — тутъ всяшй дикарь пойметъ, что это вещь
полезная, такъ какъ защищаетъ отъ зноя и холода. Покажите
этому дикарю швейную машину — онъ руками разведетъ, не
понимая, на что такая штука можетъ пригодиться; но ему
можно будетъ наглядно показать, какъ съ помощью этой штуки
делается платье, и онъ, ничего не понимая, признаетъ ея
пользу.—Но, ведь, эти швейныя машины въ свою очередь
какъ-нибудь производятся, для чего существуютъ особые за-
воды; въ этихъ заводахъ при оглушительномъ шуме машинъ
приготовляются стержни, шестерни, винты, гайки и т. д.;
возьмемъ любую изъ этихъ машинъ—тутъ уже челов'Ькъ безъ
техническая образовашя совсЬмъ въ толкъ не возьметъ, какая
отъ нея можетъ быть польза.—То же самое и здесь. Непосред-
ственно полезная для общества умственная работа производится
умомъ—эта и есть наша швейная машина. Но в'Ьдь и умъ
дол?кенъ быть какъ-нибудь производимъ и приспособляемъ къ
тому, чтобы полезно работать; одна изъ производящихъ его
машинъ—это и есть школьная античность. Но понять это мо-
жетъ только человгЬкъ, обладающш соотвественнымъ техниче-
скимъ знатемъ; у кого такого н^тъ, тотъ всегда будетъ скло-
ненъ допустить, что ея изучеше — безполезная трата времени
и труда.
И труда... да, и это слово приводите насъ ко второму
упреку по адресу школьной античности. Тутъ недоразум-Ьше
заключается, разумеется, не въ самомъ факте —школьная ан-
тичность трудна, если ее изучать добросовестно, объ этомъ
и говорить нечего. Недоразумёше заключается въ выводе, ко-
торый делаютъ изъ этого факта. Она трудна, говорятъ, и по-
этому долой ее; она трудна, отвечу я, и это лишнш разъ ее
рекомендуетъ. Прошу васъ, господа, отнестись къ этому пункту
съ особеннымъ внимашемъ; здесь более, чемъ где-либо, я вы-
ШКОЛА И НЕУДАЧНИКИ.
135
нужденъ буду опираться на кодексъ чести мыслителя. МнЬ
придется васъ предостерегать отъ увлечешя однимъ очень благо-
роднымъ и симпатичнымъ чувствомъ — именно чувствомъ гу-
манности. Я давно уже чувствую одно ваше возражеше про-
тивъ всего, что я говорилъ вамъ на первыхъ лекщяхъ,—оно
гласить такъ: „Было насъ пятьдесятъ, когда мы поступили въ
первый классъ, а кончаетъ всего тридцать. Остальнымъ гимна-
зически! курсъ оказался непосильнымъ, причемъ для большин-
ства камнемъ преткновешя были древше языки". Отсюда
понятно ихъ ожесточеше противъ древнихъ языковъ—ихъ,
ихъ родителей и близкихъ, а также, по чувству товарищества,
и ваше.
Упрекъ этотъ я могъ бы очень легко обойти. Когда въ
той комиссш по реформе средней школы, о которой я гово-
рилъ выше, разбирали вопросъ о «неудачникахъ», — людьми,
близко стоящими къ д^лу, были приведены статистичесюя
данныя для обоихъ главныхъ типовъ средней школы, причемъ
процентъ неудачниковъ и въ гимназ!яхъ, и въ реальныхъ учи-
лищахъ оказался гЬмъ же—именно 40%- Уже это одно до-
казываем вамъ, что въ неудачникахъ виноваты не древше
языки, а ничто другое, общее обоимъ типамъ средней школы;
что—это я могу вамъ сказать теперь же: законъ подбора. Но
тогда мысли собрашя приняли другое направлеше; большая
его часть стала органомъ общественнаго негодовашя противъ
школы, производящей неудачниковъ; я помню произнесенныя
въ великодушномъ увлеченш слова одного извйстнаго своей
гуманностью деятеля средней школы: „если школа принимаетъ
сто учениковъ, она сто же учениковъ должна выпустить".
Итакъ, сказалъ я себй, поступлеше въ школу гарантируетъ по-
лучете диплома; ну, а что же гарантируетъ поступлеше? Един-
ственный возможный отв4тъ: протекщя или взятка... Но мы
къ этому еще вернемся.
Я не хочу обходить упрека въ трудности, который д4-
лаютъ школьной античности; я уже сказалъ, что эта трудность
ее лишнш разъ рекомендуетъ. Я прошу васъ сосредоточить
ваше внимаше на томъ, что я называю соцгологическимъ зна-
ченгемъ школы; вотъ вкратце его схема.
Разумеется, организация нашего общества еще весьма не-
136
ЗАКЛЮЧЕН1Е.
совершенна; одна изъ главныхъ причинъ этого несовершен-
ства заключается въ томъ, что въ немъ все еще слишкомъ
много дармогЬдовъ, т.-е. людей, способныхъ къ труду, но пред-
почитающихъ жить на счетъ другихъ. Мы обрекаемъ, однако,
этотъ типъ на полное исчезновеше и требуемъ, чтобы каждая
копейка въ кармане обывателя была копейкой трудовой; со-
гласно нашему идеалу, общество—это армгя труда. Ну, а въ
каждой армш есть рядовые и офицеры, нижше и высппе
чины; грань между ними не особенно ргЬзка и въ вооружен-
ной армш, а въ армш труда определенной грани даже со-
всЪмъ нгЬтъ но все же можно и должно различать и здесь
верхъ и низъ общественной пирамиды.—Кто же тате эти
офицеры? Разумеется, не одни только чиновники, а всякШ,
кто более командуетъ, чгЬмъ повинуется, кто служитъ обществу
скорее умственнымъ, чЬмъ физическимъ трудомъ, и притомъ
умственнымъ трудомъ большей, а не меньшей ценности: ди-
ректора и мастера заводовъ, управлявшие коммерческими
предпр1япями, землевладельцы или инспектора полевыхъ ра-
бота, доктора, художники и т. д.—впрочемъ, въ различныя
времена и составъ этой «элиты» общества бывалъ различенъ.
Они пользуются при нормальныхъ услов1яхъ и болыпимъ до-
статкомъ въ сравненш съ рядовыми, живутъ въ чистыхъ,
свЬтлыхъ квартирахъ, а не въ конурахъ, углахъ и ночлеж-
ныхъ прштахъ.—Какъ же поиадаютъ люди на эти офицерсыя
места? Вотъ въ этомъ и заключается характерное различ!е
между эпохами. Всегда критер!емъ, отличающимъ кандидата
въ офицеры отъ кандидата въ рядовые, былъ цензъ; только
цензъ этотъ былъ въ различныя времена различенъ. Перво-
бытнымъ цензомъ былъ вероятно цензъ грубой физической
силы; въ культурныя эпохи мы видимъ вначале цензъ про-
исхождешя—места у верхушки общественной пирамиды пере-
ходятъ по наследству отъ благороднаго отца къ благородному
сыну. Затемъ цензъ происхождешя сменяется имущественнымъ
цензомъ или скрещивается съ нимъ; въ настоящее время пре-
обладающимъ является образовательный цензъ, и ему, очевидно,
принадлежитъ будущее. Кандидаты въ офицеры армш труда—
это вы, кончающее ученики средней школы.
Теперь, господа, мне хотелось бы вызвать передъ вами
ЛЕГКАЯ ШКОЛА.
137
иризракъ — призракъ грозный, внушительный, и, увы, даже
черезчуръ реальный. Это—юноша вашихъ л'Ътъ; только одгЬтъ
онъ не въ чистую тужурку, а въ грязныя, вонюч1я лохмотья,
и на голове у него, вм'Ьсто вашей опрятной фуражки, заса-
ленный картузъ, на лиц'Ь— отпечатки лпшешй и пороковъ,
соиутствующихъ жизни «на дп'Ь-> общественной пирамиды. Вы
представляетесь другъ другу, „я", говорите вы, „Божьей ми-
лостью капдидатъ въ офицеры"; „а я", отвгЬчаетъ вамъ при-
зракъ, „Божьимъ гнйвомъ пролетарш"—и зат4мъ, вперяя въ
васъ злобный взглядъ, сирашиваетъ: „а за что это ты, ба-
ринъ, попадаешь въ офицеры, а я нгЬтъ?"—На этотъ вопросъ
возможны два ответа, одипъ—очень скверный, другой—очень
xopoiuiif. Первый гласить такъ: „За то, что мой отецъ—чело-
вЪкъ сравнительно зажиточный, который платилъ за меня семь
или восемь лг1,тъ подъ рядъ въ среднюю школу и за это время
давалъ мггЬ досугъ для запятай, а твой отецъ, буде таковой у
тебя есть,—бЬднякъ, который кормилъ и воспитывалъ тебя на
М'Ьдпые гроши и въ то же время эксплуатировалъ твой трудъ".
Да, въ этомъ отв'ЬтЬ будетъ, къ сожал'Ьшю, большая доля
правды: но, я думаю, у каждаго изъ васъ отъ него совесть
сковырнется.—Другой ответь, безупречный, гласитъ такъ: „За
то, что я преодол'Ьлъ такую массу умственнаго труда, какая
теб-Ь не по силамъ; ты только подумай—пятьдесятъ насъ по-
ступило въ гимназт, а копчаютъ только тридцать".
А теперь позвольте васъ спросить: съ которымъ изъ этихъ
двухъ отвйтовъ вяжется идея легкой школы, выпускающей
столько же учениковъ, сколько она приняла? Ужъ, конечно,
не со вторымъ, а только съ первымъ, т.-е. съ такимъ, кото-
рый вы и произнести не решитесь,—языкъ не повернется.
Теперь представьте себЬ, что эта идея легкой школы осущест-
влена; надпись «трудолюбш и способностямъ» окончательно со-
рвана со школьныхъ дверей и заменена надписью: „милости
просимъ — всЬмъ дипломъ обезпеченъ!" Что будетъ посл'Ьд-
ств1емъ?—Да, милости просимъ! школа можетъ принять только
пятьдесятъ, а желающихъ пятьсотъ... Или вы думаете, что ихъ
столько не будетъ? Да видь уже и теперь, когда трудность
школы многихъ отпугиваетъ, желающихъ бываетъ вдвое и втрое
больше, чгЬмъ ваканеш; что же будетъ тогда, когда легкость
138
ЗАКЛЮЧЕН1Е.
курса и обезпеченность диплома послужатъ лишней приман-
кой? в'Ьдь каждый отецъ пожелаетъ видеть сына на офицер-
скомъ MicTi.—Штъ, ужъ, конечно, не менйе пятисотъ; какъ же
выбрать изъ нихъ пятьдесятъ счастливцевъ? Одно средство —
соответственно повысить школьную плату... т.-е. упрочить и
узаконить имущественный цензъ, самый вредный и подлый изо
всЬхъ, давъ ему въ довершеше подлости прикрываться маской
ценза образовательнаго. Другое средство — стропи вступитель-
ный экзаменъ, т.-е. перенесете борьбы и неудачничества изъ
школьнаго возраста въ д-Ьтсюй, причемъ, вопреки природ* и
наперекоръ разуму, за труднымъ до изнурешя дйтствомъ по-
следуете легкое отрочество.—Штъ, конечно; ни то, ни другое
средство не годится, а будетъ применено третье, тЬмъ болйе
что оно имгЬетъ у насъ очень прочный исторически и бытовой
фундамента: это средство—протекщя или взятка. Это будетъ
тоже своего рода подборъ, но уже не подборъ естественный,
ведущш къ совершенствовашю, а коррупщонный, имеющш по-
сл4дств!емъ вырождеше.—Впрочемъ, долго ему торжествовать
не придется: не допуститъ этого тотъ призракъ, который я
уже вызывалъ передъ вами, и о существовали котораго забы-
вать не годится. Прим*Ьръ 18-го в4ка во Франщи знаменате-
ленъ: если привилегированный классъ вздумаетъ упразднить
или облегчить ту сумму труда, которая одна только и оправды-
ваетъ его привилегш, то онъ будетъ сметенъ револющей. Ради
Бога, не требуйте и не вводите легкой школы; легкая школа—
это сощальное преступлеше.
И вотъ почему я, какъ это ни было больно, предостере-
галъ васъ отъ увлечешя чувствомъ гуманности и сострадашя
къ товарищамъ- неудачникамъ; эта гуманность — близорукая,
кастовая, буржуазная гуманность. Вамъ жаль гЬхъ товарищей,
которые, поступивъ вмёстЬ съ вами въ гимназш, всл,Ьдств1е
недостатка трудолюб1я или способностей не кончаютъ ее вмйсгЬ
съ вами; и мнй ихъ жаль—но мнЬ гораздо болйе жаль гЬхъ
вашихъ сверстниковъ, которые, несмотря на свое трудолюб!е
и способности, въ силу внЪшнихъ условш остались за дверьми
средней школы. Ихъ неудача гораздо прискорбн-Ье неудачи
тйхъ первыхъ, такъ какъ отъ нея страдаетъ само общество,
межъ т^мъ какъ отъ неудачи гЬхъ первыхъ страдаютъ только
ИДЕЛЛЪ ШКОЛЬНОЙ ОРГАНИЗАЦШ.
139
они сами; неудача способныхъ — тормазъ прогресса; неудача
неспособныхъ—оруд1е прогресса.
Вотъ почему идеаломъ школьной организацш будетъ такая
постановка дела, при которой неудачи трудолюбивыхъ и спо-
собныхъ учениковъ будутъ невозможны, хотя бы для этого и
пришлось увеличите процентъ неудачъ нерадивыхъ и неспо-
собныхъ; этотъ идеалъ будетъ достигнутъ, какъ и вообще всякш
идеалъ, д4йств1емъ обоихъ могучихъ рычаговъ прогресса,
дифференщащи и интеграцш. Требоваше дифференщащи—воз-
можное разнообраз1е типовъ средней школы: есть у насъ школы
классичесюя, реальныя, профессшнальныя разныхъ категорш—
и прекрасно; чймъ больше будетъ этихъ типовъ, тгЬмъ больше
шансовъ, что всяшй способный мальчикъ найдетъ тотъ, кото-
рый будетъ соответствовать его способностямъ. Требоваше инте-
грации — соединеше всЬхъ типовъ низшихъ, среднихъ и выс-
шихъ школъ въ одинъ организмъ, одно величественное дерево.
Корнями этого дерева будутъ низппя школы, городсюя и сель-
ск1я; глубоко проникая въ народъ, онЬ должны отыскивать
способныхъ къ умственному труду людей и доводитъ ихъ, по
мере ихъ способностей, до ствола, ветвей и верхушки дерева.
Такая школа будетъ истинно народной—т.-е. по мысли поэта
той, „что выводитъ изъ народа столько добрыхъ..."—чего пока
про нашу школу сказать еще нельзя, а про проектируемую не-
которыми легкую школу никогда нельзя будетъ сказать. Легкая
школа—это школа для барчуковъ, какое-то нелепое и оскор-
бительное возрождеше крепостного права на капиталистической
подкладке.
И когда мы приблизимся къ тому идеалу, который я вамъ
изображаю, тогда и вопросъ о неудачникахъ получитъ свое,
хотя и не вполне насъ удовлетворяющее, но все же нормаль-
ное разрешеше. Ты не успЬваешь въ классической школе?
попытай счастья въ реальной. Не выносишь реальной? пере-
ходи въ классическую. Ни здесь, ни тамъ не находишь себе
места? выбирай профессюнальную по своему вкусу. Ты въ этихъ
поискахъ потеряешь годъ-два своей жизни; что делать, пеняй
на себя или на своихъ родителей, что они не сразу нашли ту
школу, для которой ты годишься. Или, можетъ быть, такой
и нетъ вовсе? Ты неспособенъ къ умственному труду? Пере-
140
ЗАКЛЮЧЕН1Е.
ходи въ мастерскую, поступай юнгой во флотъ, вернись къ
матери-землй; не будешь офицеромъ, будешь рядовымъ въ армш
труда. Ты и къ физическому труду неспособенъ? ты слабь,
тщедушенъ, увйченъ—или, можетъ быть, непреодолимо вялъ
и лйнивъ? Тогда, бедняга... мнЬ страшно сказать, что тогда,
но вы понимаете сами, какъ за меня ответить въ этомъ слу-
чай законъ подбора: „тогда—умри..."
Должны, можемъ ли мы съ этимъ закономъ мириться?
Господа, мы затронули тутъ очень важный вопросъ; между
т^мъ времени у насъ осталось мало, а намъ предстоитъ обсу-
дить еще одинъ упрекъ по адресу античности—а именно, что
она ретроградна. Но, быть можетъ, вы уволите меня отъ
обстоятельнаго обсуждешл этого пункта и отъ обязанности до-
казывать вамъ, что античность, этотъ источникъ всЬхъ освобо-
дительныхъ идей, которыми живетъ наша цивилизащя, никакъ
не можетъ быть названа ретроградной. Да я думаю, это доста-
точно уже доказано въ предыдущихъ моихъ лекщяхъ; много ли
вы нашли въ нихъ ретрограднаго?—Но, спросите вы, какъ же
могло возникнуть это мните? Прежде всего, я думаю, какой-
нибудь чиновникъ, не видЬвппй свита изъ-за своего зеленаго
стола, могъ возыметь гешальную идею, что съ помощью пер-
фектовъ и супиновъ можно противодействовать револющон-
нымъ наклонностямъ общества; такъ точно, видь, и въ средше
вика, когда право на существовате наукъ видели въ ихъ
релипозно- нравственномъ воздЬйствш, аривметикЬ ставилось
въ заслугу то, что она отвлекаетъ умы людей отъ грйшныхъ
мыслей. А затймъ apMia суетливыхъ публицистовъ, испугав-
шихся за либерализмъ своихъ будущихъ читателей, стала ви-
нить за эту идею ни въ чемъ неповинную античность. Который
изъ нихъ былъ умнйе, не знаю; но правъ, пожалуй, Цицеронъ,
сказавший въ схожемъ случай: „Если согласно известному
изречешю самый мудрый человйкъ тотъ, кто самъ можетъ
придумать, что надо, а ближе всйхъ къ нему по мудрости
тотъ, кто повинуется мудрымъ совйтамъ другого — то въ про-
тивоположномъ качестве дйло обстоитъ наоборотъ: менйе глупъ
тотъ, кто ничего путнаго придумать не можетъ, чймъ тотъ, кто
одобряетъ придуманную другимъ нелепость". А что въ данномъ
случай действительно рйчь идетъ о противоположномъ мудрости
СОЦЮЛОГИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕН1Е ШКОЛЫ.
141
качестве, это вы можете заключить изъ того, что это обви-
неше античности въ ретроградстве раздается только у насъ
въ Poccin; я думаю, если бы перфектамъ и супинамъ действи-
тельно была свойственна та чудодейственная консервативная
сила, которую имйетъ въ виду лубочная психолоия этихъ гос-
подъ, то хитроумный западъ врядъ ли предоставилъ бы имъ
честь этого откръгпя.
А затймъ позвольте сдать всю эту нелепость въ архивъ и
вернуться къ затронутому только-что интересному и важному
вопросу.
Р^чь шла у насъ о сощологическомъ значеши средней школы
вообще и классической школы въ частности; это значете заклю-
чается, какъ мы видели, въ выделенш «кандидатовъ въ офи-
церы армш труда», т.-е. въ выделенш способныхъ къ умствен-
ному труду изъ числа всЬхъ призванныхъ или желающихъ.
Для этого школа должна быть более или менее трудной —
легкая школа предполагаетъ и легши трудъ, а изобр^сть тако-
вой предоставляется тому, кто изобретешь также и прохладный
огонь и теплый сн4гъ: трудъ, поскольку онъ трудъ, всегда
будетъ тру дет. — На меня нападали за эту социологическую
роль, которую я, будто бы, навязываю школе; значитъ, спра-
шивали, школа по-вашему должна быть ргЬшетомъ? Я ничего
не им^ю противъ того, чтобы склонные къ пустосмешеству
люди представляли себе мою школу хотя бы подъ символомъ
решета: требую, однако, чтобы они то же решето возвели въ
символъ также и всей жизни, всей природы. Везде, где только
есть жизнь, ведется борьба за нее, причемъ жизнеспособные
организмы выживаютъ, нежизнеспособные вымираютъ; школа,
если она хочетъ быть живой, не можетъ уклониться отъ общаго
закона жизни. Но я протестую противъ мысли, что я навязы-
ваю школе эту роль, какъ такую, которую она должна испол-
нять непосредственно и сознательно. Штъ, господа; эта мысль
основана на непонимаши той гетерогети цгьлей, о которой я
говорилъ вамъ въ первой лекщи, которая сказывается везде
тамъ, где действуетъ законъ подбора, и состоитъ, какъ по-
мните, въ несоответствш сознательной и непосредственной
цели—цели безсознательной и косвенной. Сознательно и не-
посредственно школа должна стремиться лишь къ одному—къ
142
ЗАКЛЮЧЕН1Е.
образованш своихъ питомцевъ; о другомъ ей и думать нечего.
Но именно этимъ самымъ, ведя своихъ питомцевъ къ извест-
ному уровню образовашя и, стало быть, отпуская тЬхъ, для
коихъ этотъ уровень не достижимъ—этимъ самымъ она, сама
того не сознавая, служитъ и ц4лямъ подбора. И горе ей, если
она, придя къ сознашю этого своего невольнаго, косвеннаго
назначешя вздумаетъ отказаться отъ него и соответственно
изменить свою прямую, образовательную цель: такая школа
будетъ неминуемо сметена съ арены другой школой, более
серьезно относящейся къ своимъ обязанностямъ. Да, мы имйемъ
передъ собой резкую, но несокрушимую дилемму: школа бу-
детъ либо оруд1емъ подбора, либо его жертвой.
Но что же мы, въ конце концовъ, будемъ делать съ на-
шимъ неудачникомъ? Мы пробовали его пристроить въ раз-
личнаго рода школахъ, подъ конецъ и къ физическому труду—
везд* онъ оказался неспособнымъ. Что же, подпишемъ мы су-
ровый приговоръ ему закона подбора—приговоръ: „умри"?
Штъ; нашъ законъ нуждается въ дополненш. Конечно, на
всемъ пространстве живого Mipa царствуетъ борьба за суще-
ствоваше и ея последств1е, выживаше жизнеспособныхъ, есте-
ственный подборъ; въ одномъ только человеческомъ обществе
этотъ законъ скрещивается съ другимъ, важнымъ и могучимъ
принципомъ—съ принципомъ любви. Это, конечно, не исклю-
чеше — такого законъ подбора не допускаетъ, — а наивысшее
развийе: любовь снизошла на землю не для того, чтобы на-
рушить нашъ законъ, но для того, чтобы исполнить его. За-
конъ подбора ведетъ человечество къ совершенствованш; со-
вершенствоваше же бываетъ не только физическое и умственное,
но и нравственное. Какъ въ дрожащемъ съ усиливающейся
быстротой стержне по достиженш известнаго предела быстроты
зарождается новая сила, и онъ начинаетъ светиться, — такъ
точно и въ человеческомъ обществе по достиженш известной
степени культурнаго прогресса возжигается нечто новое и чу-
десное—нравственный законъ, который велитъ человеку любить
своего ближняго, не толкать падающаго, чтобы самому было
вольнее, а напротивъ, протянуть руку помощи, поделиться съ
нимъ своимъ избыткомъ. Пусть первобытныя общества убиваютъ
неспособныхъ къ физическому труду стариковъ, какъ лишнюю
С0Ц10Л0ГИЧЕСК0Е 3HA4EHIE ШКОЛЫ. 143
обузу, повинуясь одному только закону борьбы за существо-
вате—мы, культурное общество, делимся со своими стариками
своимъ трудовымъ хлйбомъ, потому что любимъ ихъ. И когда
намъ говорятъ: „зач-Ьмъ вы это делаете? ЧтЬ падаетъ, то слй-
дуетъ толкать — въ видахъ достижетя еще болыпаго физиче-
скаго и умственнаго совершенства; поступая иначе, вы осуж-
даете себя на вырождете!"—мы отвйчаемъ: „нить! мы не
желаемъ такого физическаго и умственнаго совершенствоватя,
которое окупается цЪною нравственнаго вырождетя". Такъ же
поступаемъ мы и съ нашими неудачниками; мы ихъ не истреб-
ляемъ, а заботимся о нихъ. Мы строимъ больницы для не-
удачниковъ физической жизни — больныхъ; убежища для не-
удачниковъ умственной жизни — идштовъ и умалишенныхъ;
тюрьмы для неудачниковъ нравственной жизни—преступниковъ;
мы стараемся, чтобы имъ тамъ жилось сносно. Такъ-то внутри
главной части нашего общества, живущаго по трудовой си-
стеме, прозябаетъ болйе или менйе значительное число людей,
не участвующихъ въ общемъ трудй, людей, существовате ко-
торыхъ оправдывается и нормируется такъ называемой кари-
тативной системой; это — обозъ армш труда. Мы делимся съ
ними своимъ избыткомъ, но не бол^е: нельзя допустить, чтобы
жизненные соки здоровыхъ, трудоспособныхъ организмовъ шли
на неудачниковъ — тогда действительно наступило бы то вы-
рождете, которымъ насъ пугаютъ. Мы должны бол4е или
мен-Ье искусно лавировать между двумя вырождетями—выро-
ждетемъ нравственнымъ при чрезмерно крутомъ проведенш
закона борьбы за существовате и пренебрежети къ закону
любви, и вырождетемъ физическимъ и умственнымъ при увле-
ченш этимъ посл-Ьднимъ закономъ.
Теперь нашъ ответь готовъ. Мы не подпишемъ того су-
роваго приговора „умри", который законъ подбора произнесъ
нашему неудачнику; мы скажемъ ему: „ступай въ обозъ; тамъ
ты получишь средства къ болйе или менйе сносному прозя-
банш — но, конечно, не бол-Ье". Разумеется, отраднаго тутъ
мало; что делать, мы при всемъ желанш не можемъ устранить
мрачныхъ сторонъ нашей жизни. И то будетъ хорошо, если
намъ удастся въ болйе или менЬе близкомъ будущемъ осуще-
ствить тотъ идеалъ, о которомъ говорится зд^сь — идеалъ ра-
зумной школьной организащи при послйдовательномъ и пол-
номъ проведенш какъ дифференщащоннаго, такъ и интегра-
щоннаго принциповъ, съ обезпечешемъ веЬмъ способнымъ
и трудолюбивымъ людямъ соответственна™ ихъ пригодности
мЬста въ армш труда; и это будетъ огромнымъ прогрессомъ
въ сравнеши съ тймъ, что было и что есть.
Прогрессомъ, да; это слово — настояпцй заключительный
аккордъ въ той симфонш мыслей и чувствъ, которую я хотЪлъ
вызвать въ васъ. Прогрессъ — лозунгъ той культуры, которая
коренится въ античности; къ нему сводится вся та игра идей,
которыя намъ завещала античность, или на которыя она на-
толкнула насъ во время нашего полуторатысячел^тняго сим-
6io3a съ ней; ему же служить и школа, имеющая въ своемъ
центре античность, не только прямо, какъ разсадникъ прогрес-
сивныхъ идей, но и косвенно, какъ оруд!е соцюлогическаго
подбора. Долго, очень долго одинъ только Западъ былъ носи-
телемъ прогрессивныхъ идей — тотъ западъ, который одинъ и
воспринялъ античность, какъ главную движущую силу своей
культуры. На Восток'Ь мы имйли и им'Ьемъ не то—странную
жизнь, тоже культурную, но основанную на предположены не-
обходимости сходства завтрашняго дня съ сегодняшнимъ и вче-
рашпимъ. Удивительное впечатлите производитъ въ сравненш
съ вйчно мечущейся, вйчно безпокойной мыслью Запада это
величавое спокойств1е Востока, это безсознательное уб-Ьждеше,
что все достижимое уже достигнуто, что стремиться дальше
праздно, неразумно, грешно.—Poccifl поставлена ncropieft какъ
разъ на грани между Западомъ и Востокомъ; зд^сь сталки-
ваются оба идеала. Рошя—единственная изъ странъ европей-
ской культуры, гд'Ь оспаривался прогрессъ и его необходимость,
оспаривался законъ подбора и его ц£ль, оспаривалась тру-
довая система общественной организащи, оспаривались науки
и искусства; гд-Ь на тревожный вопросъ „да видь это ведетъ
къ вырождешю, къ вымиранш!" слЪдовалъ спокойно-величавый
отв-Ьтъ: „Такъ что же? И будемъ вырождаться и вымирать!*
Противъ этой точки зр4тя я безсиленъ; всгЬ мои доводы въ
пользу античности имйли основашемъ виру въ прогрессъ, въ
его возможность и необходимость. Решитесь отрицать про-
грессъ—и все, что я сказалъ, будетъ опровергнуто.
АНТИЧНОСТЬ ОРУД1Е ПРОГРЕССА.
145
Что же, начать намъ новое разсуждеше на новую, все-
объемлющую тему? Н^тъ; надо когда-нибудь и перестать. Вся-
кая мысль, будучи додумана до конца, поднимаетъ вереницу
новыхъ мыслей; если то же самое произойдетъ и зд'Ьсь, съ
вами, то это будетъ только хорошо для васъ. Я уже пригла-
шалъ васъ видеть въ античности не норму, а сЬмя; само
собою разумеется, что я и для своихъ лекщй объ античности
не могу требовать бблыпаго. Пусть и они будутъ сЬменемъ
мысли для васъ; надеюсь, когда-нибудь, если и не < час
это сЬмя i>. i, плоды... быть можетъ,
уже забудете о томъ, что было предметомъ нашихъ бесъдъ, вы
будете радоваться взошедшему житу, будете считать его своей
полной собственностью—и вы будете правы: то, что человЗжъ
въ себе переработалъ, изъ себя выработалъ, составляетъ его
неотъемлемую собственность, другой умственной собственности
и не бываетъ.—И все же мн4 не хотелось бы оборвать свои
лекцш на вопросительномъ знакЬ; но такъ какъ вы утоми-
лись, да и я утомился, то я последую примеру моего любимца
Платона и заключу разсуждеше на затронутую только что
тему въ рамку «миоа»—т.-е., по-нашему, притчи. Итакъ,
вотъ вамъ, на прощате и на добрую память, моя притча о
прогресс*.
Когда совершилось гр-Ьхопадеше ангеловъ, и дерзновенный
замыселъ понесъ заслуженную кару, то двое изъ падшихъ —
то были Ор1енщй и Окциденцш,—будучи менйе виновны, были
признаны достойными пощады. Они не были отвержены на-
выки; имъ было дозволено искупить свой гр^хъ тяжелымъ
подвигомъ съ гЬмъ, чтобы по его исполнены вернуться въ
небесную обитель. Подвигъ же состоялъ въ томъ, чтобы пройти
п4шкомъ, съ посохомъ въ рук4, путь во много миллюновъ
миль. Когда этотъ приговоръ былъ имъ объявленъ, то старшш
изъ нихъ, Ор1енщй, взмолился къ Творцу и сказалъ: „Господи,
окажи мн'Ь еще одну милость: дай, чтобы мой путь былъ прямъ
и ровенъ, чтобы никашя горы и долы не затрудняли меня, и
чтобы я вид'Ьлъ передъ собою конечную цгЬль, къ которой на-
правляюсь!"—„Твоя просьба будетъ исполнена", сказалъ ему
Творецъ; загЬмъ, обратясь къ другому, спросилъ его: „А .ты,
Окциденщй, ничего не желаешь?" Тотъ отвйтилъ: „Штъ, ни-
146
ЗАКЛЮЧЕН1Е.
чего". Съ т4мъ ихъ и отпустили. Тутъ мракъ забытья ихъ
окуталъ; когда они пришли въ себя, они очутились каждый
на томъ месте, съ котораго имъ следовало начать свое стран-
CTBie.
OpieHAin всталъ и оглянулся: недалеко отъ него лежалъ
посохъ, кругомъ тянулась, точно сонное море, необозримая,
плоская и гладкая равнина, надъ ней—голубое небо, безпре-
д'Ьльное и однообразно - безоблачное; только въ одномъ месте,
далеко, на самомъ краю горизонта, светилась белая заря. Онъ
понялъ, что это и есть то место, куда ему должно направ-
лять свои шаги; схватилъ посохъ, пошелъ впередъ, лростран-
ствовалъ день-другой, затЪмъ опять оглянулся кругомъ — ему
показалось, что разстояте, отделявшее его отъ его цели, не
уменьшилось ни на шагъ, что онъ все еще стоить на томъ же
месте, что его окружаетъ все та же необозримая равнина, что
и раньше. „Штъ", сказалъ онъ уныло, „этого разстояшя
мне вв^къ не> пройти". Съ этими словами онъ бросилъ по-
сохъ, опустился безнадежно на землю и заснулъ. Заснулъ онъ
надолго—вплоть до нашихъ дней.
Въ одно время со старшимъ братомъ проснулся и Окци-
денщй. Всталъ, оглянулся—за нимъ море, передъ нимъ оврагъ,
за оврагомъ л4сокъ, за л^скомъ холмикъ, на холмике точно
белая заря горитъ. „Только то!" воскликнулъ онъ весело, „да
тамъ я до вечера буду!" Схватилъ лежавшш у его ногъ по-
сохъ, отправился въ путь; действительно, вершины холмика
онъ достигъ еще до вечера, но тамъ онъ увидйлъ, что оши-
бался. Это ему только издали такъ показалось, что заря го-
ритъ на холмике, на самомъ же д4л4 на немъ ничего не
было, кроме несколькихъ яблонь, плодами которыхъ онъ уто-
лилъ голодъ и жажду; а по ту сторону былъ спускъ, внизу
текла речка, за речкой подымалась горка, а на горке аяла
все та же белая заря. „Ну, что же", сказалъ Окциденщй,
„отдохну, а загЬмъ въ путь; дня черезъ два буду тамъ, и
тогда — прямо въ рай". Опять разсчетъ оказался вернымъ,
только рая онъ опять не нашелъ: за горкой была новая, ши-
рокая долина, за долиной более высокая гора, вершину ко-
торой венчало ciflHie знакомой зари. Конечно, нашъ странникъ
почувствовалъ некоторую досаду, но не надолго: гора неотра-
ПРИТЧА О ПРОГРЕСС*.
147
зимо манила къ ce6i, тамъ-то ужъ наверно были ворота въ
рай. И такъ все дальше и дальше, день за днемъ, неделя за
недЬлей, м-Ьсяцъ за мйсяцемъ, годъ за годомъ, в-Ькъ за вЬ-
комъ; надежда сменяется разочароватемъ, изъ разочаровашя
вырастаетъ новая надежда. Онъ шествуетъ и поныне; овраги,
р-Ьки, скалы, непроходимыя болста затрудняютъ его путь; много
разъ онъ заблуждался, теряя путеводное ciflHie, совершалъ
обходы, возвращался назадь, пока ему не удавалось вновь
приметить отблеска вожделенной зари. И теперь онъ бодро,
со своимъ вйрнымъ посохомъ въ руки, взбирается на высо-
кую гору; имя ей—«сощальный вопросъ». Гора крутая и уте-
систая, много ему приходится преодолевать промоинъ и чащъ,
отв'Ьсныхъ сгЬнъ и пропастей, но онъ не отчаивается: онъ
видитъ передъ собою ciflHie зари и твердо ув-Ьренъ, что стоить
ему добраться до вершины — и ворота рая откроются передъ
нимъ.
^Ь^
ПРИЛОЖЕШЯ.
Вйдьгедьмъ Вундтъ й псйходопй языка.
(1901).
I.
Вундтъ какъ ученый.— Психоматер!алисты и физюматер!алисты.—Принципъ
актуальности и принципъ самобытности психической причинности.—Народная
психолопя, какъ продолжеше психолопи индивидуальной.—Возникновеше и
программа народной психолопи: Лацарусъ и Штейнталь.—Критика этой про-
граммы: Пауль.—Реабилитац1я народной психолопи.—Ея области: языкъ, ре-
липи, нравы.
Услов!я индивидуальной научной работы, если ставить къ
ней одновременно требовашя и самостоятельности и цельности,
въ настоящее время менйе благопр1ятны, чЪмъ когда-либо.
Матер1альное обогащете сокровищницы знанш съ одной сто-
роны, развит1е методовъ изслйдовашя съ другой—все это по-
вело къ спещализацш ученаго труда, той роковой спещали-
зацш, которая насъ душитъ, но освободиться отъ которой мы
не въ состоянш, если не желаемъ жертвовать своею само-
стоятельностью, а съ нею и своими правами собственности на
облюбованный нами клочокъ научной территорш. Какъ город -
CKie обыватели нашихъ дней, вместо домовъ, въ которыхъ
жили ихъ предки, вынуждены ютиться въ квартирахъ и квар-
тиркахъ огромныхъ каменныхъ сооруженш, точно такъ же и
деятели науки средней руки работаютъ каждый въ своей
бол'Ье или мен4е узкой спещальности, часто даже не зная
жильцовъ смежныхъ квартиръ общаго научнаго здашя.
Съ этимъ положешемъ дйлъ приходится мириться — оно
неизбежно; а разъ примирившись, можно утишать себя мыслью
152 I. ВИЛЬГЕЛЬМЪ ВУНДТЪ И ПСИХОЛОИЯ ЯЗЫКА.
о его неоспоримой пользе для науки вообще и, следовательно,
для человечества, и сверхъ того — если мы оптимисты —
устраивать себй по м-Ьр-Ь своихъ силъ свое «счате въ уголкЬ».
Но чймъ бол4е человеческая натура склонна къ этому по-
следнему исходу, темъ прекраснее и величественнее пред-
ставляется намъ зрелище техъ немногихъ «непримиримыхъ»
избранниковъ науки, которые, нигде не жертвуя своей твор-
ческой самобытностью, силою своей мысли сумели восторже-
ствовать надъ спещализащей; ихъ творешя производятъ впе-
чатлите барскихъ хоромъ между каменными муравейниками
обывателей средней руки.
Къ этимъ избранникамъ принадлежитъ и ЛейпцигскШ про-
фессоръ Вильгельмъ Вундтъ; изъ философовъ нашего времени
онъ и Гербертъ Спенсеръ—единственные, которые, задавшись
идеей цельной, объединяющей все науки философской системы,
сумели или почти что сумели довести свою задачу до конца.
Конечно, это „почти что" звучитъ угрожающей ноткой, когда
речь идетъ о семидесятилетнемъ старце: между темъ какъ
здаше «синтетической философш» достроено, въ системе
Вундта не хватаетъ еще несколькихъ существенныхъ частей
Все же его поразительное трудолюб1е позволяетъ намъ на-
деяться, что и онъ не оставить своего творешя неоконченнымъ;
а съ другой стороны не следуетъ забывать, что уже и теперь
трудъ жизни Вундта, благодаря завершенш столькихъ капи-
тальныхъ отделовъ, представляетъ изъ себя довольно опреде-
ленную научную величину, а съ выпускомъ въ светъ перваго
тома его «народной психологш», имеющаго содержашемъ
„языкъ", начата постройкой и последняя часть, долженству-
ющая увенчать все здаше.
Этотъ трудъ о языке, появившийся всего несколько ме-
сяцевъ тому назадъ, 1) и подалъ поводъ къ настоящей статье.
Но такъ какъ самый терминъ «народная психолоия» пред-
ставляется спорнымъ, и не сразу понятно, какое отношеше
наука о языке можетъ иметь къ философш, то будетъ не
лишне начать съ характеристики общей системы Вундта.
х) Volkerpsychologie. Eine Untersuchung der Entwickelungsgesetze von
Sprache, My thus und Sitte von Wilhelm Wundt. Erster Band: die Sprache
въ двухъ частяхъ: 627+644 стр.) Leipzig. Engelmann 1900. (2-е изд. 190*)
ВУНДТЪ КАКЪ УЧЕНЫЙ.
153
Я только что сопоставилъ Вундта со Спенсеромъ; это сопо-
ставлеше оправдывается также и гЬмъ, что и Вундтъ, подобно
Спенсеру, кладетъ опытъ въ основу познашя, Этимъ онъ
существенно отличается отъ традищоннаго въ его отечестве
пути философскаго мышлешя; все же было бы несправедливо
вид4ть въ этомъ основномъ его наиравлеаш уступку авгдавской
философш: оно было естественнымъ иосл,Ьдств1емъ развитш7 съ
одной стороны, Вундта, какъ уче?гао. а съ другой — гЬхъ
наукъ, съ изучешя которыхъ онъ началъ свою научную
карьеру. Онъ былъ первоначально медикомъ; изъ его учите-
лей наибольшее вл!яте оказалъ на него знаменитый берлинскШ
бшлогъ 1оганъ Мюллеръ, во всеобъемлющемъ умй котораго
впервые блеснула мысль о распространены физшлогическаго,
экспериментальнаго метода изсл4довашя также и на психи че-
стя явлетя. Конечно, это распространеше коснулось прежде
всего смежной съ физюлопей области психолоии — теорш
ощущешй. Мысль эта стала решающей для всей дальнейшей
научной деятельности Вундта: развивая ее последовательно,
онъ сталъ основателемъ экспериментальной психологт. Эта
область—центральная въ его умственной территорш. Правда,
онъ не ограничился изслЬдовашями психологическаго харак-
тера—всгЬмъ известна его обширная трехтомная «логика»,
небезызвестна и его «этика», а также и его метафизическая
теор1я, вошедшая въ составъ его «системы» философш. Но
для всЬхъ этихъ трудовъ психолопя была точкой отправлешя,
она же наложила на нихъ свою печать: какъ въ логик* глав-
нымъ предметомъ внимания Вундта былъ субъективный про-
цессъ мышлешя, такъ точно и его метафизика была плодомъ
его размышленш о психологической причинности въ ея со-
отношенш съ физической; что же касается его этики, то изу-
чеше совершающагося въ области психики само собою наво-
дило на размышлеше о допустимости или недопустимости,
рядомъ съ нимъ, также и долженствующаго совершаться,
вопросъ, рззрйшенный Вундтомъ въ положительную сторону.
Итакъ, психолопя — центральная область въ философш
Вундта; какъ психологъ, онъ занимаетъ среднее место между
матер!алистами обйихъ крайнихъ категорШ—психоматер1али-
стами и физшматер1алистами, какъ мы ихъ можемъ назвать.
154 I. ВИЛЬГЕЛЬМЪ ВУНДТЪ И ПСИХОЛОИЯ ЯЗЫКА.
Первые видятъ въ психолоии науку, изучающую функщи
единаго, хотя и иевещественнаго субъекта, души — подобно
тому, какъ физюлоия изучаетъ функщи тела; по мнйтю
Вундта, напротивъ, душа, какъ объекта психолоии, сводится
къ связи явлешй сознашя, и параллелизмъ между психолоией
и физшлоией страдаетъ неполнотой: между т4мъ какъ физю-
лоия им^етъ д4ло и съ функщями, и съ ихъ субстратомъ
(и поэтому основана на обоихъ принципахъ субстанцгальности
и актуальности) -*-психолопя имйеть своимъ объектомъ одни
только функщи, своей основой — одинъ только принципъ
актуальности.—Вторые, напротивъ, отказываются признать пси-
хическую причинность рядомъ съ физической. По ихъ мн'Ьшю
психичесюя явлешя—не что иное, какъ отражешя явлешй
физюлогическихъ, неразрывно связанныя съ этими последними
и поэтому не связанныя другъ съ другомъ—иначе пришлось
бы признать двойную обусловленность психическихъ явлешй,
что невозможно. Въ отлич1е отъ нихъ Вундтъ признаетъ са-
мобытность психической причинности рядомъ съ физюлоги-
ческой.—Нетрудно убедиться, что въ обоихъ случаяхъ Вундтъ
им-Ьета какъ будто здравый смыслъ противъ себя; „невозмож-
ность функщи безъ субстрата", „невозможность двойной обу-
словленности * — это возражешя, сразу подсказываемыя раз-
судкомъ, и Вундту нередко приходилось ихъ выслушивать изъ
устъ своихъ противниковъ того и другого лагеря. Но онъ
остался вйренъ тому методу, который онъ первый сознательно
и последовательно ввелъ въ психологическую науку — методу
экспериментальному, не допуская ращонализма въ подвластной
опыту области. Опыта въ психолоии обнаруживаете только
явлешя, только функщи, а не какой бы то ни было субстратъ тако-
выхъ; тотъ же опыта доказываетъ и существоваше психической
причинности, какъ таковой, хотя, и въ известной связи съ при-
чинностью физюлогической. Съ этимъ приходится считаться;
если же эти результаты противоречат» тому, что мы назы-
ваемъ здравымъ смысломъ, то примирешя слйдуета искать въ
той области философш, которая одинаково властвуетъ и надъ
психолоией и надъ всеми науками внЬшняго Mipa—въ мета-
физике.
Этими двумя положешями Вундтъ проложилъ себе дорогу
НАРОДНАЯ ПСИХОЛОПЯ.
155
къ народной психологш, какъ къ продолженш и дополнешю
психологш индивидуальной; можно смело сказать, что только
съ его точки зр4тя «народная психолопя», какъ наука, ока-
зывается возможной. Но для того, чтобы обосновать это поло-
жеше, мы должны сначала спросить себя, ч4мъ была на-
родная психолопя во мкЬнш тЪхъ, которымъ эта область
знашя обязана своимъ происхождетемъ и развийемъ.
Это были, какъ известно — Лацарусъ и Штейнталь; въ
первомътом'Ь издаваемаго ими журнала «Zeitschrift fiir Volker-
psychologie» они начертали обширную программу своей новой
науки. Согласно общему определенно этого поняйя, «народная
психолопя» должна относиться къ отд'Ьльнымъ народамъ и къ
человечеству въ его совокупности такъ же, какъ психолопя,
обыкновенно такъ называемая, относится къ отдельному че-
ловеку; она распадается поэтому на две отдельныя науки: во-
первыхъ, на науку объ услов1яхъ духовной жизни общества,
во-вторыхъ, на науку объ особенностяхъ духовнаго характера
отдельныхъ народовъ.—Журналъ обоихъ только что яазвак-
ныхъ учеяыхъ быстро пршбрелъ симпатш ученаго Mipa и
занялъ прочное положеше въ науке; со всемъ т£мъ нельзя
было не признать, что его программа грешила отсутегаемъ
выдержанности. Въ критикахъ, поэтому, недостатка не было,
образцомъ этихъ критикъ можетъ служить хорошо известное
и у насъ сочинеше мюнхенскаго германиста Пауля «Principien
der Sprachwissenschaft». Пауль указываетъ прежде всего на
принцишальную разнородность обеихъ наукъ, которыя Лаца-
русъ и Штейнталь соединяютъ подъ общимъ именемъ народной
психологш; действительно, если делить науки на науки о законахъ
(«номологичесшя») и науки о явленшхъ («феноменологическ!я»)
то окажется, что изъ обеихъ частей народной психологш
первая относится къ первому, а вторая ко второму разряду.
Это бы еще не беда; хуже то, что ни та, ни другая не мо-
жетъ быть поставлена въ разумное отношеше къ индивидуальной
психологш. О второй это доказать не трудно: „характери-
стика отдельныхъ народовъ,—говоритъ Пауль,—можетъ соот-
ветствовать только характеристике отдельныхъ индивидуевъ, а
эту последнюю не принято называть психолопей". Это — без-
условно справедливо: съ этимъ согласенъ и Вундтъ. „Спещ-
156 i. вильгельмъ вундтъ и психолоия языка.
альная психолоия народовъ въ этомъ смысли,—говорить онъ
въ своемъ новомъ сочиненш (I, 3),—пытается создать для
этнологическихъ типовъ то же, что общая характеролопя
{лучше этолопя) для индивидуальныхъ разновидностей духовной
природы человека"—и замЪчаетъ вполне основательно, что
эту науку сл4дуетъ вернуть этнолоии, къ которой она отно-
сится, какъ часть къ целому. Итакъ, остается только первая
часть опред'Ьлешя Лацаруса и Штейнталя—«наука объ усло-
в1яхъ (лучше: законахъ) духовной жизни общества»; но и ея
критика не пощадила. Основатели народной психолопи по-
долгу распространялись о „дух4 совокупности (въ абсолютномъ
смысле), отличномъ отъ духа всЬхъ составляющихъ эту сово-
купность индивидуевъ", о „духи народа, какъ источнике всЬхъ
явлешй, которыя входятъ въ народную психолоию" и т. д.
Противъ этого возражали и поныне возражаютъ очень мноие;
„это значить,—говоритъ Пауль,—затемнять настоящую суть
явлешй олицетворешемъ ц'Ьлаго ряда абстракщй. Веб психо-
логичесшя явлешя совершаются исключительно въ дупгЬ инди-
видуевъ; ни народный духъ, ни его элементы не им'Ьютъ
конкретнаго бьгия. Устранимъ, поэтому, веб эти абстракщй"!
Съ ихъ устранешемъ устраняется, по мн£шю Пауля и мно-
гихъ другихъ, п самое поште «народная психолоия»; но съ
этимъ послйднимъ результатомъ Вундтъ не согласенъ — и чи-
татель тотчасъ увидитъ, что именно та точка зр4шя, на ко-
торой онъ стоить въ индивидуальной психолоии, дозволяетъ
ему отстаивать и понят1е народной психолоии, какъ таковой.
Противники народной психолоии оспариваютъ ея родство
съ индивидуальной психолоией на томъ основанш, что «на-
родная душа», функщями которой могли бы быть народно-
психологичесыя явлешя, не существуетъ, что она не бол4е
какъ абстракщя, ипостась, миеъ. Это возражеше допустимо
только со стороны психоматер1алистовъ, признающихъ, какъ
мы видели, особый субстрактъ душевныхъ явлешй въ инди-
видуальной психолопи; но именно противъ этой точки зрйшя
и возстаетъ Вундтъ. „Очевидно, говоритъ онъ (I, 8), что
авторы приведенныхъ возраженш сами не свободны отъ той
миоологической формы мышлешя, которая, какъ они вообра-
жаютъ, скрывается за словомъ «народная душа». Поняйе
НАРОДНАЯ ПСИХОЛОИЯ.
157
«душа» и у нихъ такъ неразрывно связано съ представлешемъ
о матер1альномъ, над*ленномъ особымъ гЬломъ существ*, что
они считаютъ непозволительнымъ его употреблеше въ такомъ
значенш, которое исключаете эту связь; между т*мъ для эмпи*
рической психолопи душа никогда не можетъ быть ч*мъ-
либо инымъ, кром* непосредственно данной связи психическихъ
явлетй"... Само собою разумеется, что и народная психо-
лоия можетъ пользоваться пошшемъ «душа» только въ этомъ
эмпирическомъ значеши, и ясно, что въ этомъ смысл* по-
няйе «народная душа» им*етъ такое же реальное значеше
какого для себя требуетъ «индивидуальная душа». Такимъ
образомъ, опредЬленнымъ въ спор* съ психоматер!алистами ио-
няиемъ «душа» спасено существоваше народной психолопи;
точно также самобытность психологической причинности, оспа-
риваемая физ1оматер!алистами, гарантируетъ ей независимость
ея научныхъ методовъ—и действительно Вундту не разъ.
приходилось въ своей народной психолопи и доказывать эту
самобытность, и ссылаться на нее (особенно блестяще по во-
просу о происхожденш словъ I 491 ел., см. ниже, гл. 7).
Итакъ, народная психолопя доказала свое право на суще-
ствоваше, какъ наука; теперь требуется нам*тить вопросы, ко-
торые входятъ въ ея область, и заодно опредЬлить ея отно-
шеше къ индивидуальной психолопи. Об* эти задачи нахо-
дятся въ связи одна съ другой. Въ качеств* народной. психо-
лопи наша наука должна обнимать т* психологичесшя явлешя,
которыя представляются результатами совм*стнаго существова-
шя и взаимод*йствгя людей; но въ то же время она не можетъ
захватывать т*хъ областей, въ которыхъ сказывается преобла-
дающее вл1яше личностей. Вотъ почему литература, искусство
и т. д. остаются за рубежомъ народной психолопи, продолжая,
однако, оставаться «областями прим*нешя» (Anwendungsgebiete)
психолопи вообще. За вычетомъ этихъ областей мы получаемъ
сл*дуютде три естественныхъ и неотъемлемыхъ объекта народ-
ной психолопи: языкъ, мгюъ (съ началами релиии) и нравы.
Эта тройственность не случайна: Вундтъ усматриваете органи-
ческую связь между нам*ченными имъ областями народной
психолопи и тремя категор1ями, на которыя онъ, подобно
Канту, разд*ляетъ явлешя индивидуальной психолопи; эти три
21-696
158 II. ВИЛЬГЕЛЬМЪ ВУНДТЪ И ПСИХОЛОПЯ ЯЗЫКА.
категорш—ощущенгя (какъ первичные элементы представлешй),
чувства (какъ первичные элементы аффектовъ) и волевые акты.
Есть несомненная свдзь между представлетями и языкомъ—ихъ
лучшимъ выраакетемъ; между аффектами и первобытной релипей,
внушенной удивлешемъ, страхомъ, любовью; между волей и
нравами, этимъ продуктомъ коллективной воли народа. Бее же
эта связь не столь исключительна, чтобы давать намъ право
выводить напр. языкъ только изъ ощущешй и представленШ—
самъ Вундтъ въ объяснеши явлешй языка въ достаточной м^рЬ
прибегаете къ содййствш и чувствъ, и воли, и нить сомнешя,
что и при толковаши миеолопи и нравовъ, которое будетъ
€Одержашемъ дальн^йшихъ томовъ капитальна™ труда, будетъ
избегнута всякая доктринерская односторонность. Но объ этомъ
говорить преждевременно; пока предъ нами только два объ-
емистыхъ тома, посвященные психолоии языка. На нихъ мы
и постараемся сосредоточиться.
И.
Вопрось о язьпсЬ.—Философш языка и грамматика.—Вильгельмъ Гумбольдтъ
я эволюндонный принцщгь.—Бюлогическая теор1я.—Ея критика.—Психологи-
ческая теорш.—Лингвисты-психологи и психологи-лингвисты.—Вундтъ, какъ
психологъ-лингвистъ.—Возможность дальн'Ьйшаго прогресса.—Народно-психо-
логическая точка зр'вшя въ противоположность къ индивидуально-психоло-
гической.
Вопрось о языки принадлежишь къ самымъ стариннымъ
проблемамъ, вадъ разрешешемъ которыхъ трудится человече-
ски умъ. Родоначальники нашей науки, философы и ученые
древней Грещи, отвели ему одно изъ первыхъ месть среди
предметовъ общечелов^ческаго интереса; при этомъ они,—въ
силу своей замечательной способности строить свои научные
мосты заразъ съ обоихъ концовъ, метафизическаго и эмпири-
ческаго,—занялись и ипотезами о происхождеши языка какъ
такового, и сортировкой словъ и оборотовъ въ своемъ родномъ
греческомъ языке. У стиля перваго разряда дали въ результате
величавую, хотя и туманную «философш языка», усил1я вто-
рого—смиренную и сухую, но зато вполне конкретную гре-
ческую грамматику, передавшую современемъ свой схематизмъ
ВОПРОСЪ О ЛЗЫКЪ.
159
латинской, а черезъ нее—и грамматикамъ новыхъ языковъ.
При этомъ заслуживаетъ особаго внимашя устойчивость, обна-
руженная обеими частями лингвистической науки въ течете
тысячелЗшй: какъ грамматичестя категорш Дюнис1я бра-
кшца — гЬ же, которымъ учатъ въ школе и нашихъ детей,
точно такъ же и древнегреческая постановка вопроса о про-
исхожденш языка—естественномъ или условномъ, physei или
thesei—оставалась неизменной вплоть до истекшаго XIX века.
Итакъ, съ одной стороны спекулящи о возникновенш языка,
таившемся во мрак* тысячелетш; съ другой,—каталогизащя
явленШ развитыхъ языковъ—вотъ въ чемъ состояла наука о
языки въ ея высшей и низшей форме.
Впервые Вильгельмъ Гумбольдтъ понялъ, что между нача-
ломъ и концомъ стоитъ середина, и что въ этой середине за-
ключается, пожалуй, самая интересная проблема лингвистиче-
ской науки; имъ впервые эволющонный принципъ былъ при-
мйненъ къ объяснешю явленш въ области -языка, задолго до
его перенесешя въ область бюлогическихъ наукъ. Начавшееся
вскоре после того быстрое развитее сравнительнаго языкозна-
н1я даю этому принципу новую богатую пищу; а когда къ
началу шестидесятыхъ годовъ эволюцюнизмъ завоевалъ всю
область естественной исторш, то бюлогическая Teopifl раз-
вийя языка, въ лицЬ своего главнаго представителя Шлейхера,
заняла прочное и, казалось, пепоколебимое положеше въ науки.
Согласно этой теорш и языкъ какъ целое и каждое его слово
разсматривались какъ реально существующее, самобытно раз-
вивающееся организмы, законы развиия которыхъ надлежало
определить; определялись же они на основанш матер!ала, до-
ставляемая самой лингвистикой, которая была, такимъ обра-
зомъ, самодовлеющей наукой. Мы все, люди ныне подвизаю-
щагося поколешя, выросли подъ более или менее сознаваемымъ
вл1яшемъ этой Teopin; вследств1е этой субъективной причины,
но еще более вследств1е своей связи съ господствующимъ въ
бюлогическихъ наукахъ течешемъ, она кажется намъ вполне
естественной, и мнопе даже не подозреваютъ, чтобы противъ
нея возможны были возражешя.
А между тЬмъ эти возражешя не только возможны—они
таковы, что, разъ услышавъ о нихъ, человекъ удивляется, какъ
21#
160 И. ВИЛЬГЕЛЬМЪ ВУНДТЪ И ПСИХОЛОИЯ ЯЗЫКА.
это они ему самому не пришли въ голову. Возможно ли, въ
самомъ д^л-Ь, сравнивать языкъ или слово съ организмомъ?
ВЬдь организмъ—реально и независимо' отъ насъ существую-
пцй предмета, между т$мъ какъ слово—порождеше секунды,
прекращающее свое существовате, какъ только улеглись зву-
ковыя волны, въ движенш которыхъ состояла вся его жизнь.
То, что бк>логическая Teopifl называла жизнью слова, есть
собственно постоянное и многократное его воспроизведете го-
ворящими; законы той жизни сводятся, поэтому, къ законамъ
этого воспроизведешя; это законы отчасти физюлогичесме,
отчасти психологичесюе. Эга точка зр!>тя возобладала къ концу
семидесятыхъ годовъ; она господствуетъ и понын-Ь въ т.
наз. неограмматической школы. А такъ какъ изъ обЗшхъ
категор1й закоповъ рйчи, физюлогической и психологической,
вторая естественно получила перев^съ надъ первой—физюло-
гическ1я услов1я произношешя словъ уже всл,Ьдств1е своего
относительна го постоянства не могли содействовать объяснетю
развиты языка—то новая Teopifl лингвистики, въ противопо-
ложность къ старой, бюлогической, носить назваше теорги пси-
хологической. Подъ ея господствомъ лингвистика перестала быть
самодовлеющей наукой; ея представители—Бругманъ, Остгсфъ,
Пауль и др.—сплошь и рядомъ обращаются къ содЬйствт
психолопи для объяснешя явленш языка; чймъ далйе, гЬмъ
бол^е лингвистика превращается въ удЪлъ психолопи. И это
произошло—на что слйдуетъ обратить внимаше—безъ всякихъ
маломальски активныхъ завоевательныхъ попытокъ со стороны
психолопи; сама лингвистическая наука въ силу внутреннихъ
условШ своего развиия обращалась къ психолопи съ предло-
жешемъ владеть ею. До сихъ поръ психолоия туго отклика-
лась на ея предложения; сами лингвисты должны были, чтобы
оставаться хозяевами своей науки, запасаться необходимыми
психологическими св^д^ями, что было въ сущности, въ виду
разрозненности и неустойчивости возникающихъ психологиче-
скихъ теорш, и нелегкимъ и рискованнымъ дЬломъ.
При такихъ услов1яхъ значеше новаго труда Вундта ста-
яетъ еще очевиднее: въ его лицй впервые психолоия и при-
томъ психолоия экспериментальная, т.-е. самая прочная и бо-
гатая надеждами психологическая система, пошла навстречу
п сихологъ-лингвистъ.
161
лингвистики. Важна тутъ однако не столько сама мысль, какъ
она ни существенна, сколько способъ ея исполнешя. Кто знаетъ
Вундта, тотъ заранее будетъ увйренъ, что каждая строка его
труда окажется написанной въ сознаши той огромной ответ-
ственности, которая въ глазахъ добросов4стныхъ людей является
неотъемлемой спутницей огромнаго авторитета. Позволимъ себе
въ третей разъ сопоставить Вундта со Спенсеромъ. Я ничуть
не намйренъ умалять ни капиталъныхъ заслугъ, ни исполин-
скаго трудолюб1я этого последнего; но лингвисты знаютъ, какъ
легкомысленно онъ воспользовался явлешями языка, чтобы въ
нихъ проследить свои принципы дифференщацш и интегращи.
Ничего подобнаго нельзя сказать про Вундта. Его разсужде-
шя покоятся на самомъ широкомъ и прочномъ лингвистиче-
скомъ базисЬ; можно съ уверенностью сказать, что мноие, на-
зываюпце себя линвистами, не обладаютъ и десятой долей техъ
знатй, которыя сосредоточены въ его труде о языке. А ка-
ковъ этотъ базисъ — это станетъ ясно, если вспомнить, что
Вундтъ въ силу самаго характера своей задачи не могъ огра-
ничиться одной какой-нибудь группой языковъ; его матер1алы
заимствованы не только изъ индоевропейскихъ и семитскихъ
языковъ, не только изъ языковъ ближняго и дальняго Востока—
имъ привлечены все говоры африканскихъ, американскихъ и
полинезшскихъ дикарей, поскольку они могли иллюстрировать
ту или другую психологически важную сторону образовашя
или изменешя словъ. И притомъ эти матер!алы заимствованы
не только изъ более или менее удобныхъ сводовъ, вроде
известныхъ руководствъ Бругмана или Фридриха Мюллера—
авторомъ изученъ целый длинный рядъ монографш по темъ
или другимъ языкамъ, сами имена которыхъ не каждому линг-
висту известны; мало того, въ особенно интересныхъ случаяхъ
онъ обращался съ запросами къ миссшнерамъ, прося ихъ
изследовать на месте какое-нибудь явлеше въ языке ихъ черно-
кожей паствы. Я не распространяюсь здесь о логической вы-
держанности труда, о замечательной силе мысли, господствую-
щей надъ огромнымъ матер1аломъ и облегчающей этимъ чте-
те объемистой (и, скажемъ между скобокъ, довольно-таки сухо
написанной) книги: эти качества и такъ уже известны всемъ,
кто только имеетъ поняйе о томъ, чтд такое Вундтъ. Въ ре-
162 Т. ВИЛЬГЕЛЬМЪ ВУНДТЪ И ИСИХОЛОГГЯ ЯЗЫКА,
зультате получилось сочинеше, при изученш котораго читатель
проникается и уъажешемъ, и прямо благоговЬшемъ къ автору:
здесь, чувствуется ему, достигнутъ предйлъ человеческой энер-
гш въ области научнаго труда.
При такихъ услов1яхъ и задача критика меняется; не можетъ
быть и ргЬчи о томъ, чтобы подмечать камя-нибудь частичныя
погрешности новой книги. Конечно, безъ такихъ дело обойтись
не могло: Бругманъ, которому авторъ далъ прочесть свой трудъ
въ листахъ, указа л ъ ему рядъ мелкихъ погрешностей, что и
было имъ принято къ сведйшю; кое-что и я подмйтилъ по
своей науки, да и любой спещалистъ можетъ въ томъ или
другомъ усумниться; но только говорить объ этомъ не прихо-
дится, если не желаешь подражать сапожнику предъ картиной
Апелла. Точно такъ же было бы безц'Ьльно пускаться въ кри-
тическую оценку психологической системы Вундта; само собою
разумеется, что эта система та же, что и въ «основашяхъ
физюлогической психолоии», и въ «руководстве психолоии»,
такъ что критика, уместная быть можетъ въ эпоху появлешл
этихъ двухъ трудовъ, оказалась бы запоздалой теперь. Нетъ,
критикъ такихъ первостатейныхъ сочинешй, какъ это, долженъ
уподобиться человеку, котораго искусный и опытный пловецъ
повезъ черезъ неведомое море въ архипелагъ нетронутыхъ
человеческой стопой острововъ: онъ опишетъ увиденное имъ
на пути, но опишетъ также и открывпийся ему съ последняго,
предельнаго пункта горизонта. Такъ и я намёренъ поступить
въ настоящей статье. Съ последняго достигяутаго Вундтомъ
пункта мне открылся новый горизонтъ понимашя лингвисти-
ческихъ явлешй. Быть можетъ, друие объявятъ его воздуш-
нымъ маревомъ; разсудитъ насъ будущее, пока же я опишу
то, что виделъ.
Думаю даже, въ видахъ ясности, именно съ этого описа-
шя и начать. Дело въ томъ, что Вундтъ, строго отличаюпцй
народную психолоию отъ индивидуальной и относяпцй явлешя
языка къ первой изъ нихъ, на самомъ деле въ ихъ объясне-
ны нигде дальше индивидуальной психолоии не пошелъ. Съ
точки зрешя психолога-эксперименталиста такое отношеше къ
делу вполне понятно: только въ области индивидуальной пси-
холоии возможенъ экспериментъ, народная психолоия его не
ВОЗМОЖНОСТЬ ДАЛЬНЬЙШАГО ПРОГРЕССА. 163
допускаетъ. Въ результат* выходитъ, что объяснешя налич-
ности явленш языка у Вундта сводятся къ объясненш ихъ
возпикновенгя: возникновеше, действительно, подвержено зако-
намъ одной только индивидуальной психолопи. На самомъ же
дЗ^тЬ одного только возникновешя лингвистическихъ фактовъ
недостаточно для образовашя языка; подъ языкомъ мы разу-
м4емъ совокупность лингвистическихъ явлешй не только воз-
никшихъ где-либо внутри определенной среды, но и удержав-
шихся внутри ея. А между тймъ услов1я утверждетя какого-
нибудь явлешя въ области языка не совпадаютъ съ услов1ями
его возникновешя: принципъ целесообразности, недопустимый во
второмъ случае (какъ это много разъ въ полемике съ целымъ
рядомъ крупныхъ лингвистовъ доказываетъ Вундтъ), вполне
допустимъ въ первомъ. Теперь вспомнимъ, что утверждете
лингвистическаго явлешя, какъ результатъ коллективной воли
совокупности, составляете непосредственный предметъ народ-
ной психолопи — и мы въ праве будемъ сказать, что прин-
ципъ целесообразности имеетъ свое законное место въ линг-
вистике, какъ отделе именно народной психолопи. Возражеше,
что со введешемъ этого принципа воскрешается устаревшее
телеологическое толковаше языка неосновательно: то толкова-
Hie было ошибочно темъ, что вводило принципъ целесообраз-
ности въ самый актъ возникновешя, чемъ и впадало въ проти-
вореч1е съ законами индивидуальной психолопи.—Ограничи-
ваюсь пока общей формулировкой, открывающей, думается
мне, возможность прогресса психолопи языка въ томъ самомъ
направлеши, по которому ее повелъ Вундтъ; для более осно-
вательнаго ея пояснешя необходимъ фактический матер1алъ,
который мы и получимъ, следуя за нашимъ авторомъ по не-
легкому пути его изыскашй.
164 I. ВИЛЬГЕЛЬМЪ ВУНДТЪ И ПСИХОЛОПЯ ЯЗЫБА.
ш.
Содержаше труда Вундта о язык*. — Выразительныя движешя.— Анализъ
полнаго комплекса выразительныхъ движенш: движешя внутреншя, мимиче-
сюя и пантомимичеаоя.—Анализъ аффекта: чувства и представлешя—Клас-
сификащя чувствъ. — Чувства количественныя и качественныя. — Паралле-
лизмъ составныхъ частей аффектовъ и выразительныхъ движенш.—Вопросъ
о возникновенш выразительныхъ движенш.—Физюлогическая теор1я Спен-
сера и Дарвина.—Психофизическая теор!я Вундта.—Сопутствующая движе-
шя.— Ощущеше выразительнаго движешя и его роль въ усиленш и зам-вн-в
первичнаго аффекта.
Вотъ, прежде всего, перечень девяти главъ, на которыя
распадается трудъ Вундта: 1. Выразительныя движешя; 2. Языкъ
жестовъ; 3. Выразительные звуки; 4. Измйнеше звуковъ; 5. Обра-
зоваше словъ; 6. Форма словъ; 7. Соединена словъ; 8. Изм4-
мете значешя; 9. Происхождете языка. Въ последней изъ
нихъ читатель безъ труда узнаетъ прежнюю «философш языка».
Въ четвертой по восьмой нашли себ4 обработку вопросы совре-
менной науки о языки, выросшей изъ древней грамматики;
авторъ, повидимому, сознательно избйгалъ извйстныхъ изъ грам-
матическихъ руководствъ и поэтому нисколько истрепавшихся
терминовъ, иначе онъ см'Ьло могъ бы своей четвертой глав-Ь
дать назваше «фонетики», шестой—«морфологш», седьмой—
«синтаксиса» и восьмой «семантики» (или семасюлогш). Что же
касается первыхъ трехъ, то ихъ прибавилъ психологъ-лингвистъ;
въ нихъ доказана и развита главная идея Вундта, та идея,
которая и во всемъ дальнМшемъ трудй сделала возможнымъ,
новое освищете последовательно нарождающихся вопросовъ.
Охотно в'Ьримъ, что друпя главы стоили автору болйе усилен-
наго труда; но первыя три—самыя оригинальныя; онЬ заслу-
живают особаго внимашя съ нашей стороны.
Терминъ «выразительныя движешя», не совсЬмъ изящно
передающШ немецкое Ausdrucksbewegungen, долженъ быть по-
нимаемъ въ* самомъ широкомъ значеши; подъ нимъ мы разу-
мйемъ всЬ изм4нешя нормальнаго состояшя гЬла, въ которыхъ
себ-Ь находитъ «выражеше» какой-нибудь аффектъ. Представимъ
себй человека, одержимаго аффектомъ —гнйвомъ, наприм'Ьръ:
его пульсъ бьется, онъ дышитъ порывисто, его глаза широко
АНАЛИЗЪ АФФЕКТОВЪ.
165
раскрыты, мускулы губъ судорожно сжимаются, руки угрожа-
юще подняты, точно онъ хочетъ поразить вызвавшаго его гнйвъ
противника, и т. д.—всЬ эти явлешя мы будемъ называть
«выразительными движешями» въ принятомъ нами смысле.
Присматриваясь ближе къ этому довольно сложному комплексу,
мы различимъ въ немъ три отд'Ьльныхъ группы. Во-первыхъ,
движетя внутренняя, т.-е. измйнетя въ органахъ дыхатя и
кровообращетя; во-вторыхъ, движетя мимичешя, производи-
мыя мускулами лица; наконецъ, движетя пантомимичетя,
органами которыхъ служатъ главнымъ образомъ руки, но въ
известной степени также и ноги и прочее тйло. Конечно, вну-
трентя движетя тоже отражаются на лиц* человека: вслЪд-
ств1е прилива крови къ голове лицо краснЬетъ, глаза нали-
ваются кровью, на лбу выступаетъ «жила гпЬва»; тЬмъ не
мен4е эти движетя строго отличаются отъ мимическихъ, въ
которыхъ участвуютъ только мускулы лица, отличаются между
прочимъ и гораздо меньшей своей произвольностью.
И весь этотъ сложный комплексъ движенш вызванъ однимъ
только аффектомъ—въ данномъ случай, гнйвомъ. Понять это
нетрудно—д^ло въ томъ, что и аффекты представляютъ изъ
себя довольно сложное психологическое цЬлое. Анализъ аффекта
даетъ, прежде всего, двй разрозненныя группы элементовъ—
группу чувствъ и группу представлент. Займемся сначала
первыми.
Читателю уже известно, что психолопя от::ичаетъ чувства
отъ ощущенш. Капля сиропу, попадая на вашъ языкъ, вызы-
ваетъ прежде всего ощущете—ощущете сладости; это ощущете
сопровождается чувствомъ—чувствомъ удовольств1я. Ощущете
какъ таковое безразлично; его ценность зависить отъ сопрово-
ждающаго его чувства, которое можетъ изменяться независимо
отъ измйнетя ощущетя. Пусть за первой каплей сиропа послй-
дуетъ вторая, третья, десятая и т, д.—сладость останется сла-
достью, но удовольств1е современемъ перейдетъ въ неудоволь-
CTBie. Удовольств!е и неудовольств1е образуютъ оба полюса въ
изв'Ьстномъ измйренш чувствъ. Вундтъ признаетъ еще двй группы:
группу возбуждающихъ и удручающихъ чувствъ съ одной сто-
роны, напрягающихъ и разр-Ьшающихъ съ другой; вмести взятыя
эти три группы образуютъ три измйретя въ области чувствъ.
166 I. ВИЛЬГЕЛЬМЪ ВУНДТЪ И ПСИХОЛОИЯ ЯЗЫКА.
Все же эти три изм4решя неравностепенны. Дв* изъ
названныхъ группъ опред'Ьляютъ качество испытываемаго слож-
наго чувства: это последнее будетъ пр1ятнымъ или непр1ят-
нымъ чувствомъ напряжешя, пр1ятнымъ или непр1ятнымъ
чувствомъ разрйшешя—сравните радостное ожидаше, счастье,
страхъ, горе. Напротивъ, возбуждеше или удручеше опред!>-
ляетъ собою не качество, а силу или степень чувства. Мать
встречаете любимаго сына—ч4мъ долйе она его ждала, ч4мъ
бол'Ье она его любитъ, тЬмъ сильнее будетъ ея радость; при
ожиданш и встречи, она будетъ, съ большимъ или меньшимъ
возбуждешемъ, испытывать чувство пр1ятнаго напряжешя и
разр^шетя. Но пусть это будетъ сынъ, котораго она считала
умершимъ, пусть онъ предстанетъ передъ нею внезапно — она
упадетъ въ обморокъ, она, быть можетъ, тутъ же испуститъ
духъ. пРадость ее убила", — скажутъ люди, „возбуждающи!
аффектъ, достигши своего крайняго предала, перешелъ въ
удручающи", скажетъ психологъ. И такъ со всЬми аффектами;
всегда возбужденность, по достижети известной степени роста,
переходить въ удрученность, могущую, въ изв4стныхъ случаяхъ,
повести къ полному прекращенш жизни. Одного убиваетъ ра-
дость, другого—страхъ, третьяго—отчалше.
Итакъ, въ чувственной стороне аффекта мы различаемъ
количественныя и качественныя чувства; но, кроме чувствъ,
аффектъ всегда сопровождается и известными представлетями.
Эти представлешя—продолжаюпцяся или воспроизводимые ощу-
щешя факта, вызвавшаго аффектъ, будь это челов'Ькъ, или
вещь, или собьте, а равно и факта, могущаго быть его по-
сл,Ьдств1емъ; его сознашемъ поддерживается самый аффектъ,
съ его исчезновешемъ и самый аффектъ долженъ улечься,
какъ волнеше моря после прекращешя ветра.
Теперь, если мы эти три части аффекта—количественныя
чувства, качественныя чувства и представлешя—сравнимъ съ
тремя категор1ями движенш, въ которыхъ выражается аффектъ,
то мы найдемъ, что эти две тр1ады вполне соответствуют^
одна другой: количественныя чувства находятъ себе выражеше
во внутреннихъ движешяхъ, качественныя — въ мимическихъ,
наконецъ, представлешя—въ пантомимическихъ. При каждомъ
аффект* возбуждеше выражается выступлешемъ краски на
АНАЛИЗЪ АФФЕКТОВЪ.
167
лице, учащеннымъ б1ешемъ пульса, усиленнымъ дыхатемъ,
удручеше — бледностью, замедлетемъ или прюстановлетемъ
пульса и дыхатя. По однимъ этимъ симптомамъ нельзя узнать,
какимъ именно аффектомъ одержимъ человекъ; для этого сл-Ьдуетъ
взглянуть на его лицо, которое съ этой точки зретя правильно
названо зеркаломъ души. Тутъ каждому аффекту соответствуем
особое движете мускуловъ, особое «выражете» лица, по ко-
торому мы безошибочно узнаемъ, веселъ ли человекъ,
или счастливъ, или озабоченъ, или разгневапъ, или огор-
ченъ. Съ несколько меньшей определенностью и пресле-
дующее человека въ минуту аффекта представлете найдетъ
выражете въ движенш тела, особенно рукъ: если мать при
мысли о радостномъ свиданш съ сыномъ радостно простираетъ
руки, точно готовясь прижать его къ сердцу, если разгневан-
ный человекъ поднимаетъ кулакъ, точно собираясь поразить
кого-то, если мучимая совестью леди Макбетъ инстинктивно
и механически умываетъ свои руки—то мы по этимъ движе-
тямъ догадываемся о представлетяхъ, которыми сопровожда-
ются эти аффекты. Конечно, эти движетя мало определенны;
но не забудемъ, что ихъ авторы вовсе не имеютъ намеретя
сообщить намъ свои пред став летя. Пусть у нихъ явится это
намерете—и, следуя по намеченному природой пути, они
достигнуть гораздо большей определенности. Такимъ образомъ
изъ непроизвольныхъ < выразительныхъ движенш» развился
произвольный и сознательный «языкъ жестовъ»; но прежде
чемъ проследить это развит1е мы должны разъяснить неко-
торые вопросы, относяпцеся къ выразительнымъ движетямъ,
какъ къ таковымъ.
Мы до сихъ поръ обозревали одни факты, не входя въ
обсуждете причинъ; но наука не только описываетъ и клас-
сифицируетъ, она и объясняетъ. Откуда взялись выразитель-
ныя движетя? И почему именно внутрентя соответствуютъ ко-
личественнымъ чувствамъ, именно мимичесшя—качественнымъ
именно пантомимичесшя—представлетямъ?
Первый вопросъ заводитъ насъ въ самую спорную область
психолопи—въ ту, где антагонизмъ между физюматер!алистами
и психоматер!алистами особенно силенъ. Что касается первыхъ,
то по Г. Спенсеру вся психологическая жизнь сосредоточена
168 I. ВИЛЬГЕЛЬМЪ ВУНДТЪ И ПСИХ0Л0Г1Я ЯЗЫКА.
въ нервной систем*; аффектъ—это токъ, исходяпцй отъ центра /
и распространяемый въ вид* «разебяннаго возбуждетя» по
гЬлу; понятно, что именно самые тонше мускулы,—а таковы
мускулы лица—прежде всего охватываются этимъ токомъ, чЬмъ
и объясняется преобладающая роль мимическихъ движешй.
Съ другой стороны среди множества случайныхъ движешй,
вызванныхъ аффектомъ, должны были оказаться и татя, ко-
торыя доставляли аффекту удовлетвореше (напр. среди движешй
гнйвнаго возбуждетя—движетя, разрушаюпця предметъ гн'Ьва);
эти «полезныя движетя» стали поэтому, ч4мъ далйет'Ьмъ бол4е,
ассоцшровяться съ самими аффектами. Продолжая разсуждете
Спенсера, Дарвинъ, путемъ его комбинацш со своимъ прин-
ципомъ естественнаго подбора, выработалъ, для объяснешя вы*
разительныхъ движешй теорш «целесообразно ассощирован-
ныхъ привычекъ». — Что касается Вундта? то онъ, признавая
огромную заслугу особенно Дарвина въ области наблюдешя
фактовъ и полемизируя противъ нбкоторыхъ увлечены особенно
Спенсера (по части «легкихъ мускуловъ»), указываетъ однако
на то, что въ сущности ни тотъ, ни другой не обходятся безъ
психолопи. Итакъ, принципъ выразительныхъ движетй—прин-
ципъ не чисто-физшлогическш (и подавно, разумеется, не чисто-
психологичесшй) а психофизически; въ начал* развиия стоитъ
не механическое (автоматическое), но и не произвольное дви-
жете, а посредствующее между обоими движете инстинктивное
(Triebbewegung), давшее современемъ и произвольное (путемъ
разви^я сознательности), и автоматическое (путемъ механи-
защи, т.-е. выключешя такъ называемыхъ высшихъ нервныхъ
центровъ).
Удовлетворено ли наше любопытство этимъ объяснешемъ?
Я думаю, врядъ ли многимъ понравится эта психофизическая
монада, сидящая на начальной ступени эволющонной лестницы;
большинство признаетъ полнымъ только такое объяснеше, ко-
торое сум^етъ вывести психичесмя явлешя цЬликомъ изъ
физическихъ путемъ какого-нибудь «хемотропизма» въ дух*
Геккеля и его единомышленниковъ. Вундтъ, однако, ни на
шагъ не идетъ навстречу этому стремлешю; какъ строий и
добросовестный мыслитель, онъ ясно сознаетъ, что всякое
объяснеше, выводящее психическш м1ръ изъ физическаго, въ
СОПУТСТВУЮЩШ ДВИЖЕН1Я. 169
скрытомъ видй допускаетъ чудо въ числ4 звеньевъ эволюцюн-
\нагсн процесса, бол-Ье или мен'Ье удачно маскируя его. „Объ-
яснить, какъ возникли первоначальные инстинкты, другими сло-
вами какъ произошли ощущешя и чувства одушевленныхъ
существъ—это, какъ и вообще выяснеше первоначальныхъ эле-
менЦвъ опыта, выходитъ за пределы нашего изсл4дован1я.
Основные психичесюе факты мы должны предполагать дан-
ными точно такъ же, какъ и существоваше первичныхъ эле-
ментовъ матер1альнаго Mipa, обнаруживаемые анализомъ элемен-
товъ природы" (I, 36).
Съ эимъ признашемъ отпадаетъ надобность объяснешя та-
кихъ элементарныхъ выразительныхъ движешй, какъ «вну-
треншя», служапця м-Ьриломъ только интенсивности аффекта
безъ всякой качественной дифференщащи; другое д4>ло—дви-
жешя мимичесюя и пантомимичесшя. Но для полнаго ихъ
понимашя требуется выяснеше одного различ1я внутри одной
изъ трехъ категорш движешй вообще — а именно движешй
автоматическихъ. Эта категор1я распадается на два подъотдЬла:
движешя рефлекторныя и движешя сопутствующгя. Первыя
вызываются непосредственнымъ раздражешемъ сенсорныхъ нер-
вовъ; вторыя, напротивъ, въ силу т. наз. координащи дви-
жешй — автоматически сопровождаютъ какое-нибудь другое
движев!е, которое въ свою очередь можетъ принадлежать къ
любой изъ трехъ категорШ. Teopifl сопутствующихъ движешй
(Mitbewegungen) играетъ большую роль въ излагаемой нами
психологш языка, и намъ еще придется къ ней вернуться;
здЬсь ея важность заключается въ томъ, что она даетъ намъ
возможность разложить весь комплексъ выразительныхъ дви-
жешй, соотвйтствующихъ какому-нибудь чувству или пред-
ставленш, на движеше центральное, непосредственно его вы-
ражающее, и цблый рядъ движешй сопутствующихъ, вызван-
ныхъ центральнымъ. Представимъ себ* выражеше лица чело-
века, отвЬдавшаго какой-нибудь вкусной пищи: въ его центре
мы найдемъ движеше мускуловъ, имеющее целью подол4е
удержать и пошире распространить npiflTHoe раздражеше
вку.совыхъ нервовъ, а кругомъ—цЬлый рядъ сопутствующихъ
движешй мускуловъ лица, всл4дств1е котораго все лицо полу-
чаетъ выражеше, которое мы въ силу ассощацш называемъ
170 I. ВИЛЬГЕЛЬМЪ ВУНДТЪ И ПСИХОЛОИЯ ЯЗЫКА.
выражетемъ удовольегая. Представимъ себЬ, наоборотъ, раз-
дражете непр1ятное — движетя непосредственно заинтересо-
ванныхъ мускуловъ будутъ им4ть ц*Ьлью его ограничение и7
скорейшее прекращете, а сопровождающая ихъ движетя
прочихъ мускуловъ придадутъ лицу выражете бол4е или мёнйе
сильнаго отвращетя. И въ этомъ заключается причина, / по-
чему именно мимичесшя движетя являются выражешями! ка-
чественныхъ чувствъ: мускулы—органы этихъ движетй-4-на-
ходятся въ непосредственномъ сосЬдств'Ь съ органами вкуса и
обонятя, зрйтя и слуха, отъ нихъ зависитъ усилить или
ослабить раздражеше.—Такой же анализъ можетъ быть про-
изведен^ разумеется, и въ области пантомимическихъ дви-
женш, органы которыхъ, какъ наиболее близше къ внешнему
Mipy, были наиболее приспособлены къ тому, чтобы служить
выразителями представленш—какъ мы это увидимъ тотчасъ.
Еще одинъ пунктъ требуетъ разъяснетя, какъ одинъ изъ
элементовъ дальн'Ьйшихъ построение. Выразительныя движетя
не только выражаютъ аффектъ—они также усиливаютъ его и
могутъ даже въ изв-Ьстныхъ случаяхъ его породить. Дйло въ
томъ, что всякое движете соединено съ ощущетемъ; если
какое-нибудь движете служитъ обыкновенно выражетемъ
опредЬленнаго чувства, то, въ силу ассощащи, это чувство
вызывается также и ощущетемъ самаго движетя. Мы мо-
жемъ, такимъ образомъ, различатъ первичныя и производныя
чувства: первичное чувство вызываетъ движете, ощущете
котораго въ свою очередь вызываетъ производное чувство,
однородное съ первичнымъ и поэтому усиливающее его.
Но можетъ выйти и такъ: челов'Ькъ безъ первичнаго чув-
ства произвольно прод'Ьлываетъ движете, служащее обы-
кновенно его выражетемъ; ощущете этого движетя ро-
ждаетъ, въ силу ассощащи, производное чувство, которое
отныне занимаетъ мгЬсто отсутствующаго первичнаго чув-
ства. Напомню читателю известную сцену—расправу съ Ве-
рещагинымъ («Война и миръ» III, 25). „Руби,—прошепталъ
офицеръ драгунамъ, и одинъ изъ солдатъ вдругъ съ исказив-
шимся отъ злобы лицомъ ударилъ Верещагина тупымъ пала-
шомъ по головЬ". ЧЬмъ была вызвана эта злоба? Верещагинъ
ничего солдату не едЬлалъ. Штъ; но солдатъ по чужому
ЯЗЫБЪ ЖЕСТОВЪ. 171
нркказашю произвелъ движете, служащее обыкновенно выра-
жешемъ злобы, и это движете породило въ немъ, въ вид*
производнаго аффекта, ту злобу, которая исказила его
лицо.
Таковы психофизическая основан1я теор1и выразительныхъ.
движенш.
Языкъ жестовъ.—Его происхождеше изъ выразительныхъ движешй.—Клас-
сификащя жестовъ.—Грамматически категорш въ языкъ- жестовъ.—Вспомога-
тельные жесты.—Синтаксисъ жестовъ.—Психологическая Teopia Вундта.—Ея
критика.—Двойной источникъ языка жестовъ.
Къ выразительнымъ движеншмъ непосредственно примы-
каетъ языкъ жестовъ. Принцишальная разница между той и
другой категор1ей заключается въ томъ. что языкъ жестовъ
им4етъ своею ц4лью сообгцете какого-нибудь факта другому
человеку, между гЬмъ какъ въ выразительныхъ движешяхъ
эта цЬль совершенно отсутствуетъ. Одиноюй челов4къ будетъ
производить въ совершенстве веб разновидности выразительныхъ
движенш, но языка жестовъ онъ знать не будетъ.
Это различ1е имЬетъ посл,Ьдств1емъ и друпя. Когда чело-
вйкъ находится въ состоянш аффекта, онъ не испытываетъ
желатя сообщитъ что-либо другимъ; наоборотъ появлеше этого
желан1я предполагаетъ прекращеше или ослаблеше самого
аффекта, какъ комплекса чувствъ. Вотъ почему чувственный
элемента, преобладающей въ выразительныхъ движешяхъ,
отступаетъ на задвпй планъ въ языки жестовъ. ЗдЬсь главное—
представлешя, которыя сообщаются въ состоянш либо отсут-
сгая, либо слабости аффекта; въ язык* жестовъ поэтому вну-
тренн1я движетя не играютъ никакой роли, мимичесшя—
чисто вспомогательную, между гЬжъ какъ первое м4сто при-
падлежитъ движешямъ пантомимическимъ. какъ выразителямъ
именно представлетй. Но при всей важности происшедшаго
измънешя смысла и перем^щешя центра тяжести, языкъ же-
стовъ, какъ было сказано только что, примыкаетъ къ вырази-
тельнымъ движешяъ: разъ возникло желаше сообщить другому
человеку какое-нибудь представлеше, самымъ естественнымъ
172 I. ВИЛЬГЕЛЬМЪ ВУНДТЪ И ПСИХОЛОПЯ ЯЗЫКА.
было прибегнуть къ тому самому жесту, который въ состойнш
аффекта служитъ его выражетемъ. , /
Всматриваясь въ выразительныя движетя пантомизциче-
скаго характера, мы замётимъ, что они распадаются Haj дв*
категорш. Если вызвавшее аффектъ явлете налицо, челсЬекъ
невольно простираетъ къ нему руку: это движете указательное.
Если его налицо нйтъ, онъ также невольно воспроизведите
путемъ жестикуляцш его или свое представляемое отношеше
къ нему: это—движете подражательное. ТЬ же дв-Ь катего-
рш мы находимъ и въ языки жестовъ; только, благодаря его
значительно большей сознательности, обусловливаемой его
ц4лью, категор1я подражательныхъ жестовъ получила въ немъ
гораздо болйе широкое развийе—такое широкое, что самый
терминъ «подражательныя движетя» оказывается слишкомъ
узкимъ и его приходится заменить терминомъ «движете изобра-
зительное» или правильнее «жестъ изобразительный». Изобра-
зительные жесты по своему внешнему виду распадаются на
графичесте и пласптческге: желая на языки жестовъ пере-
дать представлете «домъ», я могу или нарисовать пальцемъ
въ воздухе главные контуры дома, или сложить ладони рукъ
подъ острымъ угломъ, изображая подоб1е кровли; первое бу-
детъ графическимъ, второе пластическими жестомъ. Съ точки
же зрйтя смысла изобразительные жесты разделяются на три
категорш—жесты уподобительные, соозначительные и символи-
честе. Примйръ первой категорш: желая изобразить домъ, я
рисую его контуры въ воздухе. Прим'Ьръ второй категорш:
чтобы передать представлете «оселъ», я изображаю (графи-
чески или пластически, все равно) ослиную голову съ ея ха-
рактерными ушами; этотъ жестъ будетъ «соозначать» предста-
влете «оселъ». ПримЬръ третьей категорш: чтобы передать
поняйе «ложь», я провожу пальцемъ косую линш отъ рта
внизъ налево. Отсюда видно, что одинъ -и тотъ же жестъ
можетъ, смотря по обстановке, быть и уподобительнымъ и со-
означительнымъ, и символическимъ; такъ, пантомимическое
изображете ослиной головы будетъ уподобительнымъ жестомъ
для поняия «ослиная голова», соозначительнымъ для понятая
«оселъ» и символическимъ для понято! «дуракъ» или «глупость».
Рядомъ съ богатымъ классомъ изобразительныхъ жестовъ ука-
ЯЗЫКЪ ЖЕСТОВЪ
173
зателъные не отличаются обшпемъ значешй: за ними осталось
только обозначеше учавствующихъ въ бесЬдЬ лицъ и обозна-
4eHie места и времени.
Другими словами: указательные жесты соответствуют тому,
что въ языке выражается мйстоиметями (и местоименными
нареч1ями); въ противоположность къ нимъ изобразительные
соответствуют всемъ словамъ, выражающимъ определенныя
понятш, т.-е. существительнымъ, прилагательнымъ и глаголамъ.
Возможно ли еще более точное разграничеше этихъ категорШ?
A priori могло бы показаться, что пластичесме жесты, какъ
устойчивые, должны соответствовать наименоватямъ предме-
товъ, графичесше—наименоватямъ действш; и действительно,
некоторый параллелизмъ тутъ наблюдается. Сплошь и рядомъ
пластическш жесть получаетъ значеше глагола путемъ при-
соединешя къ нему жеста графическаго; такъ сложенная на
пoдoбie стакана рука означаетъ уподобительно «стаканъ» и
соозначительно «вода», но, если сделать ею несколько дви-
жешй по направлешю ко рту, то получится значеше «пить>-
Интересно обозначеше прилагательныхъ. Прикосновеше къ
зубу можетъ выражать понятое «зубъ», но также и понятое
«белый» или «твердый». Если требуется понятое «белый»,
то говорящш сопровождаетъ свой жестъ выпучиваньемъ глазъ,
давая этимъ понять, что онъ имеетъ въ виду зрительное впе-
чатлеше; если «твердый», то нужно ударить несколько разъ
ногтемъ о зубъ, чемъ подчеркивается осязательность впечатлешя.
Такъ-то въ многихъ случаяхъ тате «вспомогательные жесты»
переводятъ главные жесты изъ рубрики существительныхъ въ
рубрики прилагательныхъ и глаголовъ; они то, по мнешю
Вундта, составляютъ формальный элементъ въ языке жестовъ
(I, 189). Эта ихъ роль, однако, чисто случайная: мы встре»
чаемъ вспомогательные жесты и въ совершенно другомъ зна-
ченш. Такъ, чтобы выразить понятое «сонъ» или «спать»,
надо, закрывъ глаза, склонить голову на руку; но если при
этомъ сделать другой рукой указательный жестъ по напра-
влешю къ земле, то получится смыслъ «смерть» (или «умереть»
или «мертвый»). Отсюда видно, что вспомогательные жесты
имеютъ не столько грамматически-формальный, сколько сино-
нимически определительный характеръ: они употребляются
174 I. ВИЛЪГЕЛЬМЪ ВУНДТЪ И ПСИХОЛОИЯ ЯЗЫКА.
исключительно съ практической целью во избежате недора-
зуметй.—Можно даже идти дальше и оспаривать вообще
формальный характеръ вспомогательныхъ жестовъ. Разве между
«вода» и «пить» разница только формальная? Штъ, исклю-
чительно формальными мы можемъ признать только таия
различш, какъ между «плавать» и «плаваше», «красный»,
«краснота» и «краснеть»—а эти различ1я въ языке жестовъ
никогда не соблюдаются. А если такъ, то правильнее будетъ
сказать, что языкъ жестовъ грамматики—по крайней мере
ея этимологической части— не знаетъ.
Но зато онъ знаетъ, повидимому, синтаксисъ. Я долженъ
упомянуть, что Вундтъ изучилъ языкъ жестовъ въ его самыхъ
различныхъ видахъ—и какъ интернащональный языкъ амери-
канскихъ дикарей, и какъ языкъ глухон^мыхъ, и какъ усло-
вное средство обмана мыслей у монаховъ-молчальниковъ, и
наконецъ, какъ средство оживлетя речи у народовъ класси-
ческой древности, существующее и поныне, въ качестве пе-
режитка, у неаполитанцевъ. Такъ вотъ во вс4хъ этихъ разео-
видностяхъ наблюдается определенный синтаксисъ; части про-
стого предложешя (другихъ языкъ жестовъ не знаетъ) распо-
лагаются въ слйдующемъ порядки: подлежащее—определеше—
дополнете—сказуемое. Другими словами, соблюдаются сл*-
дуюнця три правила: 1) подлежащее предшествуетъ сказуемому
2) определяемое предшествуй опред^летю, 3) дополнете
предшествуетъ сказуемому. Эти три правила сводятся въ свою
очередь къ следующему: непосредственно представимое поня-
тие предшествуетъ тому, которое само по себе непредставимо.
Мы говоримъ: „белый человекъ строитъ домъ", соблюдая
только первое изъ трехъ названныхъ правилъ; на языке же-
стовъ еледуетъ сказать такъ: „человекъ белый—домъ строить".
Почему? Потому что понятая «человекъ» и «домъ» предста-
вимы непосредственно; напротивъ, понятая «белый» и «строить»
непредставимы безъ своихъ субстратовъ, белаго предмета съ
одной стороны и строящаго и строимаго—съ другой.
Остановимся на этомъ явленш; здесь впервые сталкиваются
оба принципа, о которыхъ я говорилъ во второй главе—тотъ,
который последовательно проводится Вундтомъ въ его разеу-
ждетяхъ, и тотъ, который, по моему мнетю, обусловливаетъ
ГРАММАТИКА ЖЕСТОВЪ.
175
возможность дальнЬйшаго прогресса въ науки о языке. Какъ,
въ самомъ деле, объяснить возникновеше этого синтаксиса въ
языке жестовъ? Выражаясь точнее: соответствуете ли онъ
интересамъ говорящаго или того, съ кЬмъ говорятъ? Пред-
ставлешя, говорить Вундтъ, сообщаются въ порядке своей
временной и местной зависимости. Не трудно, однако, убе-
диться, что это нисколько туманное опредЬлеше ничего не
объясняешь. Я нижу челов^чесшй образъ; подойдя ближе, я
убеждаюсь, что это — человЬкъ белый, а не инд*ецъ. Пре-
красно; въ данномъ случай распорядокъ «челов'Ькъ белый>
будетъ оправданъ. Но чаще я вижу прежде всего что-то белое,
и только подойдя ближе, убеждаюсь, что это—овца, а не ка-
мень. Мало того — это даже нормальный порядокъ Bocnpiflrifl
ощущешй: в4дь по примЬтамь же узнается предмета, а не
независимо отъ нихъ. Но это не все, и даже не главное;
можно сказать, что, подчеркивая порядокъ воспр1ят1я ощу-
щешй, Вундтъ впадаетъ въ противорЬч1е съ однимъ изъ глав
ныхъ положешй своей собственной психолопи языка. Согласно
этому положенно психологической единицей речи является еди-
ное, но сложное представлеше, соответствующее предложенш;
деятельность говорящаго по отношенш къ этому представле-
шю — аналитическая: онъ расчленяетъ его на его составныя
части, выражая каждую въ форме одного слова. Въ противо-
положность къ нему деятельность слушающаго (или, въ нашемъ
случае, смотрящаго) синтетическая: онъ долженъ изъ сообщен-
ныхъ составныхъ частей воспроизвести сложное представлеше.
Теперь саросимъ себя, въ чьихъ интересахъ постоянный распо-
рядокъ «человекъ белый» и т. д.? Говорящаго? Нетъ; такъкакъ
въ его уме существуетъ цельное представлеше, то для него
порядокъ частей безразличенъ. Мало того—самъ Вундтъ счи-
таетъ въ другомъ месте (II, 354) наиболее естественнымъ,
съ точки зрётя говорящаго, тотъ порядокъ, который возмо-
женъ въ однихъ только классическихъ языкахъ (напр. magna
dis immortalibus habenda est gratia), при которомъ подлежа-
щее и начинаетъ, и оканчиваете предложеше, прекрасно вы-
ражая этимъ единство и цельность сложваго представлетя;
согласно этому порядокъ „белый строить домъ человекъ" бо-
лее всего соответствовать бы интересамъ говорящаго. Если же
176 I. ВИЛЬГЕЛЬМЪ ВУНДТЪ И ПСИХОЛОИЯ ЯЗЫКА.
соблюдается правило, чтобы самопредставимое поняпе предше-
ствовало несамопредставимому, то ясно, что при этомъ соблю-
даются интересы не говорящаго, а смотрящаго. Если я, пере-
давая вамъ привезенную въ ящики посуду, постоянно соблюдаю.
такой порядокъ, чтобы передать миску раньше крышки, блю-
дечко раньше чашки — то ясно, что я им4ю въ виду ваши
удобства; действительно, при иномъ порядки вамъ въ ожи-
данш миски некуда было бы давать крышку.
Къ тому же результату приводить насъ анализъ вспомога-
тельныхъ жестовъ, о которыхъ речь была выше — особенно
тотъ фактъ, что они обыкновенно слйдуютъ за главными. Мы
уже видели, что они употребляются въ случай многозначитель-
ности главнаго жеста, во избйжаше недоразумйнш; но своимъ
происхождешемъ они очевидно обязаны не могущему возни-
кнуть, а уже возникшему недоразумйтю. По выраженш лица
собеседника говорящш замйчалъ, что его жестъ не былъ по-
нятъ; онъ быстро прибавлялъ вспомогательный жестъ, кото-
рымъ определялось и пояснялось значеше перваго—вотъ по-
чему вспомогательный жестъ не предшествуетъ главному, а
сл4дуетъ за нимъ.
Итакъ, языкъ жестовъ будетъ для насъ понятенъ только
тогда, когда мы признаемъ его двойное происхождеше и при
его объяснены будемъ применять двойной принципъ, психо-
логически и логически. Съ психологической стороны языкъ
жестовъ соприкасается, какъ мы видели, съ выразительными
жестами пантомимическаго характера: указательные жесты непо-
средственно примыкаютъ къ указательнымъ движешямъ, уподоби-
тельные жесты развились изъ изобразительныхъ движенш, а изъ
уподобительныхъ произошли въ свою очередь, путемъ естественной
ассощацш по смежности и по сходству, жесты соозначительные
и символическ1е. Но съ признашемъ логической стороны вво-
дится принципъ целесообразности: къ объяснешю «потому что»
присоединяется и объяснеше «для того, чтобы». Конечно, если
мы спросимъ себя, какъ эта целесообразность возникла, то
возможно, что и здесь действовалъ известный подборъ: того,
кто соблюдалъ правила порядка речи, легче понимали, чемъ
того, кто его не соблюдалъ; онъ считался лучшимъ ораторомъ
и этимъ самымъ вызывалъ подражаше. И здесь, такимъ обра-
ГРАММАТИКА ЖЕСТОВЪ.
177
зомъ, логически принципъ сводится къ психологическому;
только его область уже не индивидуальная психолопя, а та,,
которая им-Ьетъ своимъ содержашемъ душевныя явлетя, обу-
словленныя взаимод,Ьйств1емъ индивидуя и среды, т.-е. согласна
принятой терминологш, психолопя народная.
V.
Языкъ звуковъ и языкъ жестовъ.—Выразительные звуки у зв-врей. —> ""тя-
щ'я тона и артикуляция звука. —Языкъ д-втей: крикъ, лепетъ, языкъ-э::>. гпУ™.
тельная ръ-чь —Выразительные звуки въ развитой ръ-чи: междометия, звукопод-
ражашя, звуковые образы, звуковыя метафоры. — Ихъ общш знаменатель:
звуковой жестъ.—Критика этой теорш.—Чувства и представлешя въ языкъч—
Сопутствующая движешя, какъ источникъ языка представленш.—Сравнитель-
ная древность языка жестовъ и языка звуковъ.
Подобно языку жестовъ и языкъ звуковъ примыкаетъ къ
выразительнымъ движетямъ. Въ самомъ д4л4, если разложить
на ихъ составныя части т4 звуки, изъ которыхъ состоять наши
слова, то мы получимъ два элемента: модулящю шона и арти-
кулящю звука 1). Модулящя тона производится стремительнымъ
проходомъ воздуха черезъ гортань, приводящимъ въ сотрясете
голосовыя связки; ее сл'Ьдуетъ, поэтому, причислить къ вну-
треннимъ движетямъ. Артикулящя звука производится муску-
лами лица и рта, главнымъ образомъ языкомъ; она, такимъ
образомъ, принадлежите къ мимическимъ движетямъ. Итакъ,
языкъ звуковъ, — прямой коррелатъ къ языку жестовъ; какъ
посл4дв1й развился изъ пантомимическихъ движенш, такъ точно
языкъ им4етъ своимъ источникамъ движетя внутрентя и ми-
мичесия. Между гЬмъ мы видели (гл. 3), что пантомимичесшя
движетя служатъ выражетемъ представлетй, такъ же какъ
внутрентя и мимическ1я—чувствъ; отсюда сл-Ьдуетъ, что перво-
начально въ основ* языка жёстовъ лежатъ представлетя, въ
*) Подобно мпогимъ терминамъ нашей рйчн слово «звукъ» гръчпитъ
неопределенностью: оно то употребляется въ смысли акустическаго явлешя,
выражаемаго оптически нотой (-=wbiA. Klaag), то—въ смысле акустическаго
явлешя, выражаемаго оптически буквой (^н-вм. Laut). Въ настоящей стать*
его употреблеше ограничено вторымъ значешемъ, въ нервомъ же оно замъ-
няется словомъ «тонъ».
178 I. ВИЛЬГБЛЬМЪ ВУНДТЪ И ПСИХОЛОПЯ ЯЗЫКА.
основ* языка звуковъ — чувства. — Я долженъ заметить, что
этого параллелизма самъ Вундтъ не проводитъ; но онъ—есте-
ственный выводъ изъ его теорш, и выводъ, думается мн*, не
безынтересный и не маловажный.
Это, пока, Teopifl; область опыта им4емъ мы везд* тамъ,
ГД* звуки языка сохраняюсь значете выразительныхъ звуковъ.
Сюда принадлежать, во-первыхъ, явлешя въ жизни зверей и
первобытнаго человека; во-вторыхъ, языкъ младенцевъ; нако-
нецъ, въ третьихъ, и н*которыя явлешя развитой р-Ьчи.
Ближе всего къ природ* стоимъ мы, конечно, въ первой
изъ названныхъ трехъ областей; выразительные звуки зверей,
однако, представляютъ изъ себя довольно разнообразную см*сь
акустическихъ явлешй, въ которой мы можемъ различать три
категорш, соотвйтствуюпця тремъ ступенямъ развийя. На пер-
вой ступени животное знаетъ только тонъ, какъ выражеше
интенсивности аффекта; а такъ какъ самые сильные аффекты-
аффекты неудовольств1я, то въ начал* эволющонной ц*пи мы
имйемъ крикъ — крикъ боли и крикъ ярости. На второй сту-
пени находятъ себ* выражеше и умеренные аффекты въ смысл*
и удовольств1я и неудовольств1я; къ интенсивнымъ движешямъ
присоединяются и качественные, всл*дств1е чего тонъ оттЬ-
няется артикулящей звука; а такъ какъ умеренные аффекты
продолжительнее острыхъ, то и ихъ выражеше — всл*дств1е
протяжности или повторешя—занимаетъ больше времени. Сюда
относятся крики большинства домашнихъ животныхъ, какъ
четвероногихъ, такъ и птицъ. Наконецъ, третья ступень харак-
теризуется т*мъ, что на ней развиваются дв* различныя группы
выразительныхъ звуковъ: одна для интенсивныхъ, другая для
умйренныхъ аффектовъ, при чемъ эта последняя допускаетъ
значительное разнообраз1е и по отношешю къ отдбльнымъ
аффектамъ и по отношешю къ отдбльнымъ индивидуумамъ.
Сюда принадлежать собаки, обезьяны и особенно иЬвч1я птицы.
Такимъ образомъ, артикулящя звука по своему происхо-
жденш позднее простого тона и его модулящи. Въ жизни
человека оба эти выражешя чувствъ пошли своей дорогой; изъ
модулящи тона развилось п-Ьше, изъ артикулящи звука—языкъ
(при чемъ мы въ обоихъ случаяхъ, разумеется, имйетъ въ виду
лишь преобладате одного элемента надъ другимъ). Это, ко-
М0ДУЛЯЦ1Я И АРТИЕУЛЯПШ.
179
нечно, пока только теоретическая конструкщя; вопросъ,о проис-
хожденш п-Ьтя у человека еще не разрйтенъ. Загадкой былъ
онъ и для Дарвина, который додженъ былъ прибегнуть къ
гипотезе о начальной роли п£тя, какъ средства любовнаго
состязашя, по аналоии съ соответствующими явлешями въ
жизни пйвчихъ птицъ. Вундтъ считаетъ эту гипотезу неправдо-
подобной, ссылаясь на отсутств1е полового различ1я въ приспо-
собленности къ п-Ьтю у людей; самъ онъ присоединяется къ
мнЗшт Бюхера о преобладающей роли работы въ развитш
иЬшя 1). Но это не такъ важно; главное — это артикулящя
звука, породившая языкъ. Согласно сказанному выше, она
первоначально выражала только чувства, а именно ихъ каче-
ства въ противоположность къ тону, выражавшему ихъ интен-
сивность; между гЬмъ несомненно, что въ человеческой р-Ьчи
она выражаетъ именно предспгавАенш, тогда какъ выразителемъ
чувствъ во всемъ ихъ объеме является «голосъ», т.-е. моду-
лящя тона. Какъ произошла эта перемена, превратившая про-
стые «выразительные звуки» въ настоящей языкъ? На этотъ
вопросъ первая область—какъ это и понятно—ответа не даетъ.
Обратимся ко второй — къ языку детей. Известно, каюя
надежды возлагались многими на его изследоваше: полагали,
что онъ дастъ намъ возможность воочш, такъ сказать, про-
следить возникновете языка; какъ ребепокъ мало-по-малу
усваиваетъ языкъ, переходя отъ крика къ лепету, отъ лепета
къ членораздельной и осмысленной речи, такъ точно и родъ
человеческШ произвелъ свой языкъ. Когда же былъ открыть
Геккелемъ знаменитый «бшгенетическш законъ», то все со-
мнешя, казалось, должны были исчезнуть: «онтогетя» речи
въ устахъ любого младенца была объявлена вернымъ, хотя и
сокращеннымъ воспроизведетемъ ея «филогети» во всехъ
первобытныхъ эпохахъ развипя человеческаго рода. Вундтъ
относится очень скептически ко всемъ этимъ увлечешямъ.
Вполне резонно подчеркиваетъ онъ громадную принцишальную
разницу, заключающуюся въ томъ, что ребенокъ усваиваетъ
готовую уже речь, преподносимую ему старшими, между темъ
какъ человечеству приходилось постепенно вырабатывать несу-
1) Сравни мою статью «Рабочая песенка» (Изъ жизни идей т. I).
180 I. ВИЛЬГЕЛЪМЪ ВУНДТЪ И ПСИХОЛОИЯ ЯЗЫКА.
ществов^вшШ раньше лзыкъ. А между гЬмъ, ясно, что психо-
логичесюе процессы въ томъ и другомъ случай совершенна
различны. Вначале мы, действительно, и у ребенка им4емъ
«крикъ», какъ выражеше интенсивныхъ, исключительно не-
пр!ятныхъ чувствъ, голода или боли—тутъ онтогешя совпадаете
съ филогешей и, пожалуй, еще немного далйе. Спустя неко-
торое время ребенокъ начинаетъ (какъ говорятъ наши няньки)
«гулить», т.-е. выражать также и веселое настроеше рядомъ
сначала слабо, загЬмъ все определеннее артикулированныхъ
звуковъ. Тутъ-то и видно, что выразительные звуки параллельны
мимическимъ движешямъ: «гуленье» ребенка является настоя-
щей акустической улыбкой. ЗагЬмъ сама артикулящя делается
предметомъ игры: ребенокъ тешитъ себя повторешемъ ряда
слоговъ, не связывая съ ними, однако, никакого представлешя.
Этотъ перюдъ очень важенъ, какъ подготовительный першдъ
къ усвоешю языка: имъ создаются правилъныя ассощацш между
осязательнымъ ощущешемъ звуковой артикулящи и слухо-
вымъ ощущешемъ соответствующего звука. По достаточ-
номъ упражненш въ этой простой ассощацш является воз-
можнымъ такъ наз. «языкъ-эхо»: ребенокъ воспроизводив, не
соединяя съ нимъ никакого предметнаго представлешя, услы-
шанное отъ матери слово, пользуясь средствами своего собствен-
на™ репертуара слоговъ;—мать: „Саша"; дитя: „Сяся". При
этомъ происходить двойная ассощащя: 1) слуховое ощущеше
«Саша» вызываетъ схожее слуховое же ощущеше «Сяся»
(ассимилящонная ассощащя); 2) слуховое ощущеше «Сяся»
вызываетъ осязательное ощущеше артикулящи этого слова
(компликащонная ассощащя). И вотъ, наконецъ, по достаточ-
номъ упражненш въ язык^-эхо, является вторжеше предста-
влешя въ слово: благодаря повтореннымъ указашямъ матери
ребенокъ начинаетъ соединять со словомъ «Сяся» представлеше
о своемъ старшемъ братце. Къ обеимъ ассощащямъ языка-эхо
присоединяется третья (компликащонная): ассощащя оптиче-
скаго ощущешя фигуры мальчика, именуемаго Сашей *). Такова
1) Въ этомъ разсужденш я несколько развилъ и дополнилъ мысль
Вуидта, который въ языкъ'-эяо признаетъ только простую, а не двойную
ассощащю.
ЯЗЫКЪ Д-ЬТЕЙ.
181
онтогешя р4чи; ясно, что мы въ филогеши, пользуясь ея схе-
матизмомъ, дальше «гуленья» не пойдемъ.
Противъ этого яснаго анализа ни якобы изобрйтаемыл
детьми слова, ни такъ называемый дЪтстй языкъ ничего не
доказываюсь. Что касается первыхъ, то Вундтъ — распола-
гающей богатымъ сводомъ какъ чужихъ, такъ и собственныхъ
ваблюдешй—совершенно оспариваетъ самый феноменъ изобрй-
тешя детьми словъ; всЬ приводимые примеры оказываются,
при бол'Ье тщательномъ изслйдоваши, явлешями языка-эхо, по
случайной аесощащи невпопадъ примененными. (Прим4ръг ре-
бенокъ называетъ свою любимую игрушку, огромное деревянное
яйцо краснаго цв^та, «Сяся»; причина: когда ему впервые
представляли Сашу, на последнемъ была красная блуза). Д4т-
скШ же языкъ—изобретете не детей, а взрослыхъ, которые
<зъ ц'Ьлью облегчешя усвоешя речи, выключаютъ одну изъ трехъ
названпыхъ ассощащй—либо ассимиляцшнную (тЬмъ, что поль-
зуются д^тскимъ же репертуаромъ словъ, напр. «пруй» —
«гулять»), либо вторую, компликацюнную (т^мъ, что заменяюсь
оптическое ощущете слуховымъ, напр. «му» — «корова»).
Итакъ, языкъ детей не выясняетъ спорнаго вопроса; обра-
тимся къ третьей области—къ развитой речи, и посмотримъ,
не содержитъ ли она элементовъ, указывающихъ на родство
языка съ выразительными звуками. Тутъ первыми нами при-
поминаются такъ наз. «природные звуки», среди которыхъ
первое место занимаютъ междомет1я, эти пережитки перво-
бытнаго «крика» въ развитой речи; но ихъ число слишкомъ
ограничено и ихъ роль въ словообразованш («охъ» — «охать»)
совершенно ничтожна. Но къ природнымъ звукамъ примыкаютъ
«звукоподражашя» различныхъ родовъ («куковать», «громъ»,
«шарахнуть», «тароторить» и т. д), рубрика которыхъ такъ
легко увеличивается путемъ новообразован^, а къ нимъ опять—
интересная группа словъ, которыя Вундтъ называетъ «звуко-
выми ббразами» (Lautbilder). Подъ ними онъ разум4етъ татя
слова, которыя — какъ немецкая tummeln, torkeln, wimmeln
и др. — выражаютъ не слуховыя, а зрительныя или друпя пред-
ставлешя, но выражаетъ ихъ такъ, что мы чувствуемъ неко-
торое сходство между самимъ акустическимъ подборомъ зву-
ковъ и соотвЬтствующимъ представлешемъ; по-русски сюда
182 I. ВИЛЬГЕЛЬМЪ ВУНДТЪ И ПСИХ0Л0ИЯ ЯЗЫКА.
можно бы отнести так1я слова, какъ «байбакъ», «балаболка»,
«каракули», «тилиснуть», «схлиздить» и т. д., большею частыо
нелитературныя и тоже умножимыя ad libitum. По мнешю
Вундта звyкoпoдpaжaнiя и звуковые образы составляютъ вм^стЬ
взятые одну категорш и по отношешю къ ней онъ развиваеть
особую оригинальную и любопытную теорш.
Мы уже знаемъ, въ чемъ состоитъ ощущеше артикуляцш
произносимаго слова, отличное отъ его слухового впечатл'Ьшя:
вся важность для ребенка его безсмысленнаго лепета состоитъ
въ томъ, что онъ даетъ ему затвердить ассощащю между слу-
ховымъ и артикулящоннымъ ощущешемъ одного и того же
комплекса звуковъ, а на непосредственности этой ассощащи
основывается способность гортани. воспроизводить услышанное
нами слово. Эта способность такъ окрепла, что мы при пред-
ставлены о слове совсЬмъ не думаемъ о его артикуляцш; а
между гЬмъ она — непосредственный результатъ иннервацш
моторныхъ нервовъ, звуковая же физшжшя слова является лишь
посл4дств1емъ его артикуляцш. Это артикуляцюнное движете
языка и губъ принадлежитъ несомненно къ движешямъ мими-
ческимъ; какъ изъ мимическихъ движешй вообще развивается
мимическш жестъ, такъ спещально изъ артикулящонныхъ дви-
женШ развивается звуковой жесть. Теперь намъ легко будетъ-
привести къ одному знаменателю и звукоподражашя и звуковые
образы: все они принадлежатъ къ подражашямъ, но органомъ
подражашя будетъ не непосредственно звукъ, а «уподобитель-
ный» звуковой жестъ.
Съ приняиемъ этой теорш область выразительныхъ зву-
ковъ и ихъ потомства въ языки значительно расширяется; еще
более расширяется она съ пршбщешемъ родственныхъ явленШ,
которыя Вундтъ называегъ «звуковыми метафорами». Подъ ними
онъ разум^етъ таия отношешя внутри пары или группы словъ,
которыя могутъ бытъ объяснены уподобительнымъ измйнешемъ
звукового жеста. Сюда относятся таме коррелаты, какъ «кряк-
нуть» и «крикнуть», но не въ нихъ сила: есть интереснее.
Давно было замечено, что въ громадномъ большинстве языковъ
имена «отецъ» и «мать» образуютъ коррелаты, при чемъ твер-
дому, эксплозивному звуку въ имени отца (t, p и родственные)
соответствуем мягкш, носовой звукъ въ имени матери (n, m)
ЗВУКОВЫЯ МЕТАФОРЫ.
183
Такого же рода уподобительное измйнеше звукового жеста
наблюдается въ м'Ьстныхъ нар^ияхъ близкаго и далекаго раз-
стояшя: «тутъ» и «тамъ» и т. д.; сюда же относятся и изагЬ-
нешя гласныхъ въ связи съ измйнетемъ вида глаголовъ,
наблюдаемое особенно въ еврейскомъ язык*, но также и въ
иидоевропейскихъ: ср. греческое eleipon, elipon, русское «оста-
влялъ», «оставилъ» (первое—для продолжающаяся, второе—
для однократнаго дЪйтя). А при такихъ услов1яхъ наша
область становится очень значительной; является возможность
представить себе языкъ (или рядъ языковъ), состоящш исклю-
чительно изъ звуковыхъ образовъ или звуковыхъ метафорът
которыя будутъ соответствовать уподобительнымъ и символи-
ческимъ жестамъ развитаго выше оптитическаго языка; проис-
хождеше же изъ этого языка (или этихъ языковъ) т4хъ, ко-
торые намъ известны, станетъ понятнымъ, если принять во
внимаше услов1я измтьненгя звуковъ, о которыхъ говорится
далее — услов1я, кореннымъ образомъ извративппя первона-
чальныя слова и затемнивния ихъ первоначально ясный психо-
логически характеръ.
Такова теорзя Вундта; развивъ ее, какъ мне кажется, до-
статочнымъ образомъ, я считаю позволительнымъ поделиться
Зъ читателемъ и гЬми сомнЬшями, которыя она возбуждаетъ
во мн*Ь.
Два возможныхъ возражешя наметилъ самъ авторъ: они
заключаются, во-первыхъ, въ сравнительной новизне гЬхъ
образованы, которыя онъ относитъ къ звукоподражашямъ и
звуковымъ образамъ, и, во-вторыхъ, въ ихъ сравнительной
малочисленности. Первое возражеше значешя не имгЬетъ; пусть
слова вроде «шарахпуть,» «тилиснуть» принадлежатъ къ но-
вЪйшимъ наслоешямъ языка, въ иныхъ случаяхъ даже къ
плодамъ личнаго творчества, не получившимъ общественной
санкцш—все же услов1я, создаюпця ихъ теперь, существовали
всегда и всегда приводили къ созиданш этого рода словъ,
которыя, изменяясь въ своемъ звуковомъ составе, теряли со
временемъ свой характеръ звукоподражашй и образовъ и вы-
зывали этимъ появлеше новыхъ более характерныхъ словъ;
съ другой стороны, именно новизна нашихъ образованШ, эта
непосредственная ихъ близость къ нашей душе и даетъ намъ
184 i. вильгельмъ вундтъ и психолоия языка.
возможность проследить психологически процессъ, призвавшш
ихъ къ жизни—мы уже видели, что психологическая Teopia,
въ противоположность къ 6ioлогической, особенно дорожитъ
явлетями живыхъ, въ полномъ смысле слова, языковъ. То же
приблизительно можно ответить и на второе возражеше: мало-
численность образован^, въ которыхъ чувствуется связь между
звуковымъ составомъ и представлешемъ, тоже легко объясняется,
если принять во Енимате д*йств1е изм-Ьнетя звуковъ. Возь-
мемъ коралловую ветвь: какъ незначителенъ объемъ ея жи-
выхъ кончиковъ въ отпошенш къ окаменелому ея корпусу!
Между гЬмъ именно эти живые кончики и объясняютъ намъ
ея происхождете. А съ другой стороны, „слйдуетъ принять
во внимаше, что мы другихъ мотивовъ соответств1я между
звуковымъ составомъ и значешемъ, которые дозволяли бы намъ
уразуметь этотъ составъ, какъ непосредственно понятное вы-
ражеше представлешя,— совсгЬмъ не знаемъ. Совершенно же
произвольная или случайвая ассощащя между звукомъ и зна-
чешемъ могла бы быть признана хотя и возможнымъ, но уже
никакъ не естественнымъ и соотв-Ьтствующимъ выраженш опре-
деленная душевнаго явлешя отнотешемъ" (I, 344).
Не думаю, однако, чтобы оруд1я критики были исчерпаны
обоими приведенными авторомъ возражешями. Прежде всего
онъ, думается мне. врядъ-ли многихъ убедить въ томъ, что въ
звукоподражашяхъ средствомъ подражашя является не звукъ,
а артикуляцюнное движете. Когда въ 1848 году группа
друзей ргЬшила основать въ Берлине антиправительственный
юмористи чести журналъ, выборъ подходя щаго назватя при-
чинилъ имъ немало затруднение Въ самый разгаръ спора объ
этомъ изъ соседней комнаты послышался грохотъ разбиваемой
посуды; этотъ грохотъ вызвалъ у одного изъ друзей совер-
шенно инстинктивное восклицате «Kladderadatsch», каковое
и было принято какъ назваше новаго журнала съ его «раз-
рушительными» тенденциями. Что же должны мы допустить:
что ощущеше грохота вызвало у нашего берлинца непосред-
ственное представлеше соответствующая ему приблизительно
звукового комплекса, каковой и былъ тотчасъ воспроизведенъ
въ силу давно затверженной ассощащи между слуховымъ и
артикуляцюннымъ ощущешемъ, — или, согласно Вундту, что
ЗВУКОВЫЯ МЕТАФОРЫ.
185
услышанный грохотъ вызвалъ прежде всего предсФавлеше о
падающей и разбивающейся посуде, это последнее — «уподо-
бительный жесть» вь виде болтающагося между верхней и
нижней челюстью языка, каковой жесть и произвелъ слово
Kladderadatsch? Мне кажется, звукоподражашя должны быть
отделены отъ звуковыхъ образов и .отнесены къ явдетямъ
языка-эхо, о которомь речь была выше: слово Kladderadatsch
относится къ действительному грохоту разбивающейся посудхт
точно такъ же, какъ младенческое «Сяся» къ настоящему
«Саша»,—въ обоихъ случаяхъ мы имеемъ стремлеше передать
услышанный звукъ съ помощью несовершеннаго звукового
аппарата говорящаго лица.
Остаются звуковые образы и родственныя имъ звуковыя
метафоры; по отношешю къ нимъ теоргя Вундта нуждается,
какъ мне кажется, только въ одной—правда, довольно суще-
ственной—поправке. Какъ видно изъ приведенной выше фразы,
Вундтъ при ихъ объясненш исходить изъ представлетй, ре-
зультатомъ которыхъ является слово. Это объяснете не вя-
жется однако съ его собственнымъ авализомъ выразительныхъ
движешй, согласно которому мимичесшя движешя—а къ нимъ
принадлежать и звуковые жесты—выражаютъ непосредственно
не представлетя, а чувства. Правда, Вундтъ не забываетъ и
о возможной роли чувствъ въ возоикновеши звуковыхъ мета-
форъ (I, 340), но только этихъ посл'Ьднихъ и только вскользь;
последовательность требовала, чтобы чувства были исходной
точкой при объяснепш интересующихъ насъ явлетй. „Какъ
тилисну (ее) по горлу ножомъ", говорить у Достоевскаго ка-
торжникъ (Зап. изъ М. д., II, гл. 4); есть ли сходство между
артикуляцюннымъ движешемъ слова «тилиснуть» и движетемъ
скользя щаго по человеческому т4лу и връзывающагося въ него
ножа? Ютъ; но за то это артикулящонное движете какъ
нельзя лучше соответствуем тому положенш лицевыхъ муску-
ловъ, которое инстинктивно вызывается особымъ чувствомъ
нервной боли, испытываемой нами при представленш о сколь-
зящемъ по кожЪ (а не вонзаемомъ въ тело) ноже: губы су-
дорожно вытягиваются, горло щемить, зубы стиснуты — только
и есть возможность произнести гласный и и языковыя со-
гласныя гл, л, с, при чемъ въ выборе именно ихъ, а не гром-
186 I. ВИЛЬГЕЛЬМЪ ВУНДТЪ И ПСИХОЛОИЯ ЯЗЫКА.
кихъ ду р, з сказался и некоторый звукоподражательный эле-
мента. То же касается и другихъ звуковыхъ образовъ: вс4 они
непосредственно родственны не съ представлешями, которыя
они вызываютъ, а съ чувствами, которыя въ насъ возбуждаютъ
эти представлешя; мы тогда ихъ признаемъ удачными, когда
они гармонируютъ со всей мимикой лица, выражающей эти
чувства, и своимъ звуковымъ составомъ способствуютъ (именно
только способствуютъ — большаго мы требовать не можемъ)
появлешю той же мимики и у слушающаго, а съ нею — со-
гласно сказанному въ третьей глав*—и усиленно самаго чув-
ства. Итакъ, мы можемъ согласиться съ Teopiefi Вундта, по-
скольку она беретъ за точку отправлетя не акустическое впе-
чатлите слова, а произведшее его артикулящонное движете;
но мы отвергнемъ его гипотезу «уподобительныхъ звуковыхъ
жестовъ», какъ неправильно вносящую пантомимичесше тер-
мины въ область чистой мимики, и опредйлимъ «звуковые
образы» какъ „слова, артикулящя которыхъ соответствуешь
общей мимик* лица, выражающей вызываемое ими чувство".
И эта область простирается гораздо шире, ч*мъ это ка-
жется на первый взглядъ. Читатель не забылъ о «сопут-
ствующихъ движетяхъ», играющихъ такую роль въ общей
мимик* и пантомимике человЬческаго тела: сплошь и рядомъ
мимичесшя движетя понятны только какъ сопутствуюшдя панто-
мимическимъ, въ каковомъ случай они выражаютъ уже не
чувства, а представлетя. Здесь, действительно, можетъ быть
pi>4b о предложениомъ Спенсеромъ разсЬянномъ возбужденш»,
сл-Ьдующемъ за иннерващей непосредственно заинтересован-
ныхъ органовъ и охватывающемъ прежде всего самые под-
вижные мускулы. Что артикулящонные мускулы не отстаютъ
отъ другихъ—ясно само собой; вспомнимъ ради иллюстрацш
о переписывающемъ Акакш Акашевиче, какъ онъ „и под-
см^ивалъ, и подмигивалъ, и помогалъ губамиа. Положимъ, у
него это движете не производить словъ — его работа немая.
Но въ иныхъ случаяхъ именно работа можетъ вызвать громкую
артикулящю и, следовательно, появлете «словъ-междометШ»
и «словъ-сигналовъ», какъ ихъ называетъ Бюхеръ. Мы знаемъ
уже, что Вундтъ сочувственно относится къ теорш Бюхера;
т4мъ естественнее было вспомнить о его «словахъ-сигналахъ»
ЖЕСТЪ И ЗВУКЪ.
187
и отвести имъ место рядомъ съ «звуковыми образами> въ иа-
следовавш о выразительныхъ звукахъ. Но и слова-сигналы
не исчерпываютъ всего матер!ала: основываясь на теорш со-
путствугощихъ движешй, мы должны признать, что всякш
пантомимичесшй жесть сопровождается тЬмъ или другимъ из-
м^нетемъ въ положети артикулящонныхъ мускуловъ, раз-
личнымъ у различныхъ челов-Ьческихъ расъ и даже индивя-
дуевъ — и стало быть способствуете возникноветю того или
другого слова. Это— резулътатъ очень важный: онъ объясняет*
намъ проникновение представлений изъ языка жестовъ въ
языкъ словъ. Понятно, что родство возникшего такимъ обра-
зомъ слова съ вызвавшимъ его косвенно представлетемъ бу-*
деть совершенно неуловимо, тЬмъ не менее мы будемъ иметь
дело не со „случайной* или произвольной ассощащей", а съ
вполне естественной и неизбежной.
Вместе съ тЬмъ нашъ результата поможетъ намъ отве-
тить на другой вопросъ, вскользь только затронутый Вундтомъ
въ его второй главе (I, 131 и ел.) и оставленный имъ безъ
отвита—вопросъ о временномъ отношети языка жестовъ кь
языку звуковъ. Согласно сказанному, этотъ вопросъ сводится
къ другому вопросу—о сравнительномъ прюритетЬ чувствъ и
представлешй; а такъ какъ внутри развитая человйческаго
рода о нршритетЬ той или другой области душевныхъ явлетй
не можетъ быть и речи, то придется признать, что оба еоот-
в-Ьтствующихъ имъ языка съ самаго начала существовали ря-
домъ, звуки—для выражетя и сообщешя чувсгвъ, жесты —для
представлевй. Но вопросъ получаетъ другой характеръ, селя
ограничить его областью представлешй, если предложить его
въ такой форм^г который изъ друхъ языковъ, языкъ жестовъ
или языкъ звуковъ, былъ первоначальнымъ выразателемъ пред-
ставлешй? Тутъ ответь не можетъ быть сомнительнымъ: пер-
венство безспорно принадлежите языку жестовъ. Въ жеегЬ
было непосредственно выражено представлеше; звукъ, какъ не-
вольное порождеше сопутствугощихъ движешй, былъ вначале
лишь малозаметной придачей къ жесту. Но, по мере раз-
витая артикулящи, его значеше стало расти: представлете въ
силу ассощацш стало переходить отъ жеста къ слову, пока
они не поменялись ролями: жесть сталъ маловажной прида-
188 I. ВИЛЬГЕЛЬМЪ ВУНДТЪ И ПСИХОЛОПЯ ЯЗЫКА.
чей къ слову. Со временемъ онъ отпалъ совершенно: слово
убило жестъ На нашихъ глазахъ совершается эволющя об-
ратнаго характера: какъ раньше акустическш образъ предста-
влешя, слово, вытЬснилъ оптическш, такъ теперь онъ въ
свою очередь уступаетъ свое мйсто оптическому знаку, письму.
Письмо ч4мъ дал'Ье, гЬмъ болйе вторгается въ область слова;
ужъ теперь самыя важныя собьтя въ политической и куль-
турной исторш производятся не произносимой, а письменной
р'Ьчью: письмо убиваешь слово. Оптика вновь завоевываетъ
отнятую у нея акустикой область; нетрудно, однако, понять,
что этимъ она насъ не приближаетъ къ природе, а еще болгЬе
удаляетъ отъ нея.
VI.
Предложеше, какъ психологическая единица р-вчи.—Его опредъ\лен1е.— Пси-
хологически процессъ его возникновешя. Последовательное раздвоеше, какъ
апперцепцюнный элементъ предложешя.—Ассощацюнный элементъ предложе-
тя.—Замкнутыя и открытыя структуры.—Естественный и условный порядокъ
частей предложешя.—Причина возникновеш'я условнаго порядка.—Выражеше
единства основного представлешя.—Свобода въ языкахъ, какъ критерш ихъ
ц/бнности,—Особое положеше славянскихъ языковъ.
Какъ уже было сказано выше, четвертая по восьмую главы
труда Вундта посвящены вопросамъ, входящимъ въ составъ
научной грамматики: фонетикгЬ, словообразоватю, морфолопи,
синтаксису, семантике; повидимому, этимъ сознашемъ внушенъ
и порядокъ самаго изложешя. Действительно, этотъ порядокъ
приблизительно тотъ, въ которомъ названные отделы слгЬдуютъ
другъ за другомъ въ грамматическихъ руководствахъ. Для пси-
холога-лингвиста былъ бы естествененъ другой порядокъ: мы ви-
дели уже, что психологической единицей рЬчи должно счи-
таться не слово —и подавно не звукъ,—а предложете; съ него
поэтому было бы правильнее начать. Результатами анализа
предложетя явились бы прежде всего слова, разборъ которыхъ
въ ихъ корневомъ, морфологическомъ и семантическомъ составе
далъ бы тему для слЪдующихъ трехъ главъ; для последней
остались бы посл4дше элементы анализа, звуки и ихъ изм4не-
тя. Другими словами, пын^шшя 4—8 главы Вундта должны бы
были следовать одна за другой вотъ въ какомъ порядке: 7, 5,
ПРЕДЛОЖЕНА.
189
6, 8, 4; въ его естественности мы еще более убеждаемся при
чтенш — действительно, глава о звукахъ предполагаетъ извйст-
нымъ составъ словъ, глава о словахъ— анализъ предложешя.
Конечно, въ такомъ объемистомъ сочиненш, какъ наше, въ
которомъ каждая глава образуетъ какъ бы отдельное самодо-
влеющее целое, неудобство ея пом4щен1я мало даетъ себя чув-
ствовать; но именно поэтому мы въ своей краткой характери-
стике не можемъ последовать примеру автора и должны дер-
жаться психологически-ращональнаго порядка. Итакъ, мы на-
чнемъ съ предложешя.
Что такое предложеше? Этотъ вопросъ ближайшимъ обра-
зомъ интересуетъ грамматику, которая рйшаетъ его отчасти
своими силами, отчасти прибегая къ помощи логики и психо-
лоии—если только она не предпочитаетъ оставить его безъ pi-
шешя, всл4дств1е чего получается то, что Вундтъ не безъ
пронш называетъ „ отрицательнымъ синтаксисомъ". Съ точки
зрешя чистой грамматики предложея1е есть „соединеше словъ,
подчиненныхъ общему сказуемому въ виде законченной гла-
гольной формы" (при чемъ для языковъ, вроде русскаго, при-
шлось бы прибавить „или именной") съ точки зрешя логики—
„соединеше словъ, являющихся выражетемъ мысли; съ точки
зрешя психолопи—„выраженное въ словахъ соединеше пред-
ставлены". Вънашихъшкольныхъграматикахъ преобладаетъ ло-
гическое определеше—и это вполне разумно, такъ какъ въ школе
языкъ долженъ быть не столько предметомъ познашя, сколько
оруд1емъ образокашя; но сочинете, имеющее предметомъ психо-
лопю языка, должно брать за исходную точку психологическое
определеше.—Да, конечно, но только не то, которое мы привели
Поняйе «соединеше представлешй» прямо противоположно
действительному психологическому процессу, результатомъ ко-
тораго является предложете. Оно заставляетъ насъ предпо-
лагать, что «соединенныя представлешя» до соединев1я суще-
ствовали въ сознанш порознь; а между темъ дело обстоитъ
какъ разъ наоборотъ. Когда я говорю „крестьянинъ коситъ
траву"—мой слушатель, конечно, долженъ путемъ соединешя
этихъ трехъ единичныхъ представлешй составить себе картину,
которую я имею въ виду; но въ моемъ сознанш—все равно,
вижу ли я косящаго крестьянина, или вызываю его образъ
22-696
190 I. ВИЛЬГЕЛЬМЪ ВУНДТЪ И ПСИХОЛОПЯ ЯЗЫКА.
въ своей памяти—эта картина существуешь одновременно. Итакъ,
въ чемъ же состоитъ психологически процессъ въ моемъ со-
знанш? Прежде всего отдйльння, но одновременныя ощущетя—
зеленая трава, пестрые цветы, человЪкъ, коса, солнце, небо,
облака и т. д.—складываются въ общую картину; при этомъ
воля не участвуешь, это актъ ассощацюнный. ЗатЬмъ я рам-
кой внимашя выделяю изъ этой общей картины ту, которая
меня интересуетъ—косящаго крестьянина: это уже актъ воле-
вой, такъ наз. апперцепщи. ЗатЬмъ я путемъ анализа разла-
гаю это совокупное представлеше на его три составныя части;
этотъ анализъ, разумеется, тоже апперцепционный актъ. За-
конченъ ли этимъ психологически процессъ? Нетъ: иначе я бы
сказалъ „крестьянинъ косить трава", а не „косишь траву".
Итакъ, четвертымъ актомъ будетъ установлеше отношешя между
тЬми частичными представлетями, которыя обнаружены ана-
лизомъ. А затЬмъ, путемъ посл'Ьдовательныхъ компликащонныхъ
ассощащй, представлеше понят1я вызовешь представлеше слова,
представлеше слова—представлеше его артикулящи, и психо-
логически процессъ перейдетъ въ физюлогичесмй.
Итакъ, еще разъ: что такое предложеше? Мы отвйгимъ по
Вундту (И, 240) „выраженное средствами языка произвольное
расчленеше совокупнаго представлешя на его составныя части,
поставленныя въ логическое отношеше другъ къ другу", при
чемъ слово „произвольное" придется принимать, разумеется,
не въ нравственномъ, а въ псйхологическомъ значеши. Дей-
ствительно, по мнЬшю Вундта, этотъ анализъ характеризуетъ
человеческое сознаше въ противоположность къ сознашю жи-
вотныхъ; въ сравненш съ нимъ даже членораздельная речь
составляешь прюбретеше второстепеннаго характера.
Определивъ понят1е предложешя, Вундтъ переходитъ къ
отдельнымъ его разновидностямъ; онъ различаешь восклицатель-
ныя, изъявительныя, вопросительныя предложешя съ ихъ под-
разделешями, обсуждаетъ зашЬмъ составныя части каждаго пред-
ложешя, при чемъ некоторыя изъ нихъ, именно мбстоимешл
и нареч1я, служатъ поводомъ къ переходу отъ простого къ слож
ному предложенда, отъ координации къ субординацш. Все это
делается, разумеется, не съ грамматической, а съ психологи-
ческой точки зрешя; все же мы въ эти частности пускаться
СТРУКТУРЫ.
191
не будемъ, а прослйдимъ въ ея происхожденш и развили одну
любопытную мысль, въ которой Вундтъ усматриваете важный
критерШ для психолоии культурной рйчи въ противоположность
къ первобытной.
Апперцепцюнные акты, какъ совергааюпцеся съ учасиемъ
внимашя, могутъ быть только последовательны, а не одновре-
менны; анализъ совокупнаго представлешя, поэтому, тоже при-
дется разбить на последовательные акты, каждый изъ которыхъ
будетъ раздвоетемъ предшествующаго сложнаго представлешя.
Такъ во взятомъ выше примири совокупная картина разбивается
прежде всего на двЬ составныя части, центральную личность
и ея д,Ьйств1е: „крестьянинъ —коситъ"; затёмъ д4йств1е—на
его актъ и его предметъ: „косить—траву"; затЬмъ если это
нужно подчеркнуть—на актъ и оруд1е „косить—косой"; на-
конецъ, каждое изъ названныхъ частичныхъ представлетй—
на самый предметъ и его свойство: „молодой—крестьянинъ",
„быстро—косить", „зеленую—траву", „острой—косой". Не-
трудно, однако, убедиться, что этотъ послйдтй анализъ су-
щественно отличается отъ первыхъ: насколько первые непо-
средственно вытекали изъ основного представлетя и не допу-
скали ни измйнешя, ни прибавлешя, настолько последит во-
ленъ и неопред4ленъ. Я не скажу, наприм-Ьръ, „крестьянинъ
и баринъ", „коситъ и поетъ", или „траву и камышъ"—если
барина, пЬтя и камыша не было въ основномъ представлетй;
но я свободно, ничуть не изменяя этого представ летя, могу
разнообразить данныя послЬдняго анализа: „молодой и сильный
крестьянинъ", „быстро и размашисто коситъ", „зеленую, соч-
ную траву", „острой, железной косой". Или вотъ еще проба:
двое лицъ, видйвпля одновременно картину, о которой идетъ
р4чь, вполне согласно передадутъ представлетя перваго раз-
ряда, но подберутъ каждый по-своему тЬ, которыя относятся
ко второму разряду.
На этомъ различш Вундтъ строитъ свою теорш замк-
ну тыхъ и открыгпыхъ структуръ. Замкнутый структуры, по-
лучаюшдяся путемъ посл4довательныхъ раздвоенШ совокупнаго
представ летя,; являются результатомъ апперцещш: наоборотъ,
открытыя—продуктъ вольной ассощацш. Первыя заключены въ
основномъ представлены, вторыя рождаются сами собою во время
22*
192 I. ВИЛЬГЕЛЬМЪ ВУНДТЪ И ПСИХОЛОПЯ ЯЗЫКА.
произношешя основного предложешя, будучи вызваны той или дру-
гой его частью, вокругъ которой они и «кристаллизуются». „Грам-
матически замкнутыя структуры соответствуют^ предикативнымъ,
открытыя—аттрибутивнымъ конструкщямъ; преобладаше тЬхъ
или другихъ обусловлив&етъ характеръ р-Ьчи. Въ первобытныхъ
языкахъ господствуетъ ассощащя, а следовательно—открытыя
структуры, аттрибутивныя предложешя: видй^я нескончаемой
вереницей чередуются на узкомъ полЬ сознашя говорящаго,
одно вызываетъ другое, другое—третье и т. д. У насъ вполне
ассощащонная р4чь—явлеше патологическое, признакъ край-
няго аффекта или помешательства; но ея преобладаше, уМло
сдерживаемое апперцепщей, даетъ поэтическш слогъ. Напро-
тивъ, ч4мъ болйе расширяется поле сознашя у человека, тймъ
болйе въ его р*Ьчи господствуетъ апперцепщя; увеличивается
способность анализировать сложныя представлешя, является
потребность во все болыпемъ и болыпемъ числи выражешй
подчиненности, возникаете, другими словами, перюдизащя
рЬчи. Выше всЬхъ языковъ въ Mipi стоятъ въ этомъ отногае-
нш оба языка античности, греческш и латинсшй; въ нихъ
иителлектъ пашелъ себе самое совершенное opyAie.
Не могу дол-Ье останавливаться на этой интересной теорш;
Mufe она кажется столь же новой, сколько и важной, и я ду-
маю, что рано или поздно она станетъ краеугольнымъ камнемъ
in. каждой психолоии стиля, развитее которой—какъ это за-
нЬчаетъ и нашъ авторъ,—лежало вн4 пред^ловь его задачи,
iio рядомъ съ господствомъ открытой или замкнутой структуры,
шо другой, однородный критергё помогаетъ намъ разобраться
вь раннообразш языковъ и стилей; это порядокъ частей пред-
Части цредложешя—это, согласно грамматики, подлежащее.
1*каауемое, и т. д. Грамматика выработала эти термины при
помощи логики, благодаря естественному отожествленш грам-
матическаго предложешя съ логическимъ суждешемъ—говорю
естественному", такъ какъ оно состоялось на почв* избран-
ных^ языковъ интеллекта, греческаго и латинскаго. Психолоия
ихъ признать не можетъ; для нея каждая пара представлешй,
получившихся при каждомъ раздвоенш, будетъ состоять изъ
одного господствующаго и одного отступающего. Господствую-
ПОРЯДОКЪ ЧАСТЕЙ ПРЕДЛОЖЕНЫ.
193
щее первое привлекаете наше внимаше; естественно, что оно
первымъ ищетъ себй выражешя въ р-Ьчи. Если бы наше со-
знаше было «пунктуально узкимъ», то вей эти представлешя
вылились бы въ рйчи въ порядки своего старшинства; но въ
томъ-то и дйло, что оно не пунктуально узкое. Рядомъ съ
частичными представлешями существуете и совокупное—про
того, у кого оно исчезло, мы говоримъ, что онъ «потерялъ
нить». Это совокупное представлеше тоже требуетъ себЪ вы-
ражешя, какъ таковое; выражешемъ его единства служитъ раз-
даете господствующая) представлешя между началомъ и кон-
цомъ предложешя: magna dis immortalibus habenda est gratia.
Опять одни только древше языки удовлетворяютъ обоимъ тре-
бовашямъ развитого и расширеннаго сознашя. Что касается
остальныхъ, то они бол4е или мен^е всЬ пожертвовали выра-
жешемъ единства основного представлешя; но мноие пожер-
твовали также и психологическимъ порядкомъ частей предло-
жешя, этимъ чуднымъ ритмомъ р4чи, такъ естественно и в4рно
передающимъ волнеше возбужденнаго сознашя: состоялась такъ
наз. стабилизацгя порядка словъ—ее мы им-Ьемъ въ нЗшец-
комъ языки, во французскомъ, во многихъ другихъ. Какъ
объяснить это странное антипсихологическое явлеше?
Вундтъ, говоря правду, не объясняете его вовсе. Случай-
ныя, неопред'Ьлимыя услов1я дали перев-Ьсъ одному какому-ни-
будь порядку словъ; остальное—д4ло ассощащи, естественно
предпочитающей наиболее проторенную тропу. Но даже если
оставить въ сторонЬ недостаточность этого объяснешя—оно
имеете основашемъ предположеше, что вольный порядокъ словъ
первоначаленъ въ сравненш съ постояннымъ; правильно ли
это? Въ классическихъ языкахъ мы имйемъ вольный порядокъ,
въ санскритскомъ—постоянный; что же, нужно предположить,
что классичесше языки представляютъ въ этомъ отношенш бо-
л4е древнюю ступень развипя? Пусть такъ; но Вундтъ забы-
ваете, что постоянный порядокъ им-Ьется также въ языки же-
стовъ, а между т^мъ мы видели, что въ дйлй передачи пред-
ставлешй языкъ жестовъ древние языка словъ. Итакъ, поня-
т1я «естественный» и «первоначальный» въ данномъ случай
не совпадаютъ: постоянный порядокъ, будучи условнымъ, все-
таки первоначальное вольнаго. Какъ это объяснить?
194 I. ВИЛЬГЕЛЬМЪ ВУНДТЪ И ПСИХОЛОИЯ ЯЗЫКА
На основанш сказаннаго выше объяснете затруднетй не
представляетъ. Стремлеше выразить въ рйчи какъ единство
совокупнаго представлешя, такъ и естественный порядокъ ча-
стичныхъ существовало всегда, но пока въ языкЬ—языки же-
стовъ—недоставало формальнаго элемента, ему противодейство-
вало стремлеше быть понятнымъ. Языкъ жестовъ не можегь
выразить различ1я между „отецъ сына убилъ" и „отца сынъ
убилъ": устраните обязательность условнаго порядка словъ—
„отецъ сынъ убить" въ первомъ, „сынъ отецъ убить" во вто-
ромъ случа-b—и съ нимъ будетъ устранена всякая возможность
выяснить, кто кого убилъ. Когда возникъ языкъ словъ, онъ
тоже долгое время былъ (какъ понын-fe языки дальняго востока
и друпе) лишенъ формальнаго элемента; понятно, что услов-
ный порядокъ словъ сталъ обязателенъ и для него. Но вотъ,
наконецъ, явился формальный элемента; съ нимъ явилась воз-
можность дать волю стремлешю къ естественности р4чи, не
жертвуя ея понятностью. Почему только классичесме народы
ею воспользовались? Очевидно по той же причини, почему они
одни также въ другихъ областяхъ умственности открыли сво-
боду и естественность. Это—вопросъ темный, затрогивающШ
не одну только психолоию языка; но зато ясно, что ослабле-
ше и потеря формальнаго элемента должны были повести также
къ потере вольнаго порядка словъ. Вундтъ оживленно поле-
мизируетъ съ этимъ послйднимъ объяснешемъ, вносящимъ те-
леолопю въ лингвистичёсшя явлешя; мы уже знакомы съ
этой его исключительностью, да и ниже еще придется им'Ьть
съ нею д-Ьло.
Неохотно-разстаюсь съ этой темой; на мой взглядъ такое
одухотвореше психолопеи лингвистическихъ явлешй, которыя
многимъ казались чймъ-то сухимъ и мертвымъ—положительно
красивое зрелище. Учивппеся по-латыни знаютъ, что такое
«гипербатъ»; сочеташя въ роди вышеприведеннаго magna dis
immortalibus habenda est gratia подводятся грамматиками подъ
понятае гипербата — и д*Ьло съ концомъ. Теперь мы знаемъ,
какъ объяснить это явлеше: „гипербатъ—выражете въ р-Ьчи
единства совокупнаго представлешя".— Древше риторы не
могли этого выяснить—для этого ихъ психологическая Teopifl
была недостаточно развита; они инстинктивно чувствовали важ-
ГИПЕРБАТЫ.
195
ность отмйченнаго явлешя и отвели ему место среди «изя-
тцествъ» речи. Позднейппя времена за ними слепо последо-
вали вплоть до XIX вика, который, гордый своею сознатель
ностыо, презрительно отвергъ сухую и непонятную риторическую
рухлядь. Отвергнуть непонятное—это одинъ исходъ, не всегда
лучппй; предпочтительнее — понять его. Современная психо-
лоия языка даетъ намъ къ этому средства; можно теперь же
предсказать, что съ помощью этихъ средствъ вся древняя рито-
рика, раздавленная подъ бременемъ незаслуженнаго презрйтя,
будетъ возстановлена въ своихъ правахъ. но въ то же время,
перенесенная на психологическую почву, превратится въ науку
положительную, интересную и важную.
Еще позволю себе несколько словъ относительно славян-
скихъ языковъ. Изо веЬхъ языковъ цивилизованной Европы
только они обладаютъ полной свободой въ чередованш словъ—
предложеше „отецъ убилъ сына" по-французски можетъ быть
выражено только на одинъ ладъ, по-немецки на два или, если
прибегнуть къ местоименш es, на четыре, только въ славян-
скихъ языкахъ, какъ и въ обоихъ классическихъ, возможны
все шесть; несомненно, что эта свобода стоить въ связи съ
богатствомъ формальнаго элемента, которымъ славянсше языки
превосходятъ все остальные. Но вместе съ этимъ богат-
ствомъ дана возможность полной психологической свободы языка,
дана возможность выразить также и единство совокупныхъ и
господствующихъ представлешй; и мы действительно встре-
чаемъ ее въ польскомъ, но не въ русскомъ языке. Откуда
такое различ!е? Оттого, что польская речь выросла и развилась
подъ постояннымъ вл!яшемъ латинской; это вл1яте въ данномъ
случае не внесло въ нее чуждыхъ элементовъ, а заставило
только открыть и применить свои врожденныя способности.
Надъ этимъ стоитъ призадуматься.
196 I. ВИЛЬГЕЛЬМЪ ВУНДТЪ И ПСИХОЛОИЯ ЯЗЫКА.
VII.
Слово, какъ реэультатъ анализа предложешя. — Физюматер!алистическая
теор1я говорешя; ея недостатки,—Психологическая теор!я.—Психологическш
составъ слова.—Неравныя ассошащи элементовъ слова и ихъ роль въ процессв
говорешя. — Основные и формальные элементы слова.—Значеше формальныхъ
элементовъ.—«Безформенные языки».—Отношешя, выражаемыя формальными
элементами.—Основные элементы, какъ носители смысла словъ. — Отношете
значетя къ звуковому составу словъ. — Психологичесюе факторы изм'Ьнетя
смысла: перем-Ьна господствующей примъ-ты и новыя ассощацш. — Критика
теорш Вундта. — Метонимичесюя и метафоричеооя измъ-нешя. — Изм-внетя
обшдя и частичныя.—Психолопя метафоры.
Какъ совокупному представленш соответствуете предло-
жеше, такъ частичному соответствуете слово; какъ частичныя
представлёшя возникаютъ въ нашемъ сознанш путемъ расчле-
нешя совокупнаго, такъ точно и слово получается путемъ
расчленетя предложетя. Это, пока, конечно, только психоло-
гически процессъ на почве нашей обыденной речи; вопросъ
о возникновенш словъ такъ просто не решается. Но мы заранее
будемъ расположены отдать предпочтете такому объясненш
историческаго процесса возникновешя словъ, которое будетъ
соответствовать психологическому процессу ихъ ежедневнаго
возникновешя въ нашемъ сознанш. Такое объяснете можно
найти; следуетъ только прюбщить результаты нашей предъ-
идущей главы къ тому, что было установлено въ пятой. Тамъ
мы видели, какимъ образомъ представлёшя нашли себе выра-
жеше въ языке звуковъ; теперь мы должны прибавить, что
эти представлешя были совокупными представлешями—чтб и
понятно—и что, следовательно, соответствующее имъ комплексы
звуковъ были предложешями, а не отдельными словами. Они
могли быть очень разнообразны; все же сознаше подоб!я сово-
купныхъ представленш, обусловленнаго учасиемъ однихъ и
техъ же частичныхъ представленш, должно было чисто ассо-
щащоянымъ путемъ повести и къ уподоблешю ихъ звуковыхъ
выражешй; а дальнейшимъ последств*емъ было то, что схож!е
звуковые элементы стали сознаваться какъ выражешя частич-
ныхъ представлешй, т.-е. какъ «слова» въ нашемъ смысле.—
Я не поручусь, что Вундтъ именно такъ представляетъ себе
процессъ возникновешя словъ—онъ его нигде не выясняетъ,—
но полагаю, что данное объяснеше более всего соответствуете
его теорш (см. I, 565).
Полученное такимъ образомъ слово представляетъ изъ себя
несомненно психофизическое явлеше — правда, несомненно
только по теорш Вундта, которую онъ энергично и, думается
мне, победоносно отстаиваетъ отъ нападенш физшматер!али~
стовъ, допускающихъ одну только физюлогическую причинность.
Главной опорой физшматер1алистовъ былъ открытый Брокй
словомоторный центръ въ одной извилине головного мозга,
повреждеше котораго лишало человека возможности говорить
(«афаз!я»), оставляя ему однако способность мыслить, слышать,
помнить и писать слова—гбмъ более, когда это открьте было
дополнено открьтемъ соответственнаго сензорнаго (акустиче-
скаго) центра, обусловливающаго способность слышать и запо-
минать услышанное. Остальное было уже деломъ гипотезы;
стали допускать также существоваше особыхъ сенсорно-опти-
ческаго и моторно-графическая центровъ, поражеше которыхъ
вредно отзывается на способности читать и писать, а также
и центра понятш, благодаря которому мы мыслимъ; клетки
мозга обратились въ склады представленш — однимъ словомъ,
пресловутая френолопя Галла возникла въ новомъ виде. Вотъ
противъ этой-то френологш и ратуетъ Вундтъ; ничуть не оспа-
ривая несомненной физшлогической обусловленности говорешя,
онъ настаиваете, однако, на вл1яши также и чисто психоло-
гическихъ условш. Действительно, физюлогическая Teopifl сама
по себе недостаточна: во-первыхъ, она не объясняете некото-
рыхъ особыхъ, относящихся сюда патологическихъ явленш и,
съ другой стороны, ведетъ къ конструкщи такихъ, которыя
никогда не встречаются; а, во-вторыхъ, въ этихъ явлетяхъ
наблюдаются татя чисто психологичесшя детали, которыхъ
ни одна физюлогическая Teopifl не можетъ даже попытаться
объяснить, не впадая въ абсурдъ. Такъ было замечено, что
при неполной амнесш (т.-е. неспособности помнить слова) сна-
чала исчезаютъ имена собственный, затемъ существительныя
конкретныя и долее всЬхъ держатся отвлеченныя; что-жъ,
неужели мы должны допустить, что представлешя распреде-
лены въ нашихъ клеткахъ по грамматическимъ категор1ямъ,
198 I. ВИЛЬГЕЛЬМЪ ВУВДТЪ И ПСИХОЛОИЯ ЯЗЫКА.
и что он* поражаются неизменно въ одномъ и томъ же
порядк*?
Напротивъ, вс* трудности исчезаютъ, если отнестись къ
словамъ также й съ психологической точки зр*шя. Что же
представляетъ изъ себя слово, психологически разсуждая?
Оно представляетъ довольно сложное явлеше. Возьмемъ
любое слово—«дерево», напрщгЬръ; для насъ съ вами это
слово «дерево» слагается изъ шести отд*льныхъ психическихъ
элементовъ: 1) зришельнаго представлешя настоящаго дерева
съ его стволомъ, ветвями и листвой; 2) того особаго чувства
пр1ятной свежести, которымъ сопровождается это представлеше;
3) слухового представлешя произнесеннаго слова «дерево» какъ.
комплекса звуковъ д, е, р, е и т. д.; 4) моторнаго представлешя
артикуляцш этого слова мускулами рта] 5) зришельнаго пред-
ставлешя написаннаго или напечатаннаго слова «дерево» въ
состав* его буквъ д, е, р и т. д.; 6) моторнаго представлешя
изображешя этого слова мускулами руки.—Говорю „для насъ
съ вами", т.-е. для вс*хъ нормальныхъ грамотныхъ людей;
но кром* того у каждаго изъ насъ могутъ быть и побочные
элементы, связанные съ представлешемъ нашего слова. Такъг
если я подъ деревомъ простился съ дорогимъ челов*комъ, то
представлеше этого прощашя можетъ возникнуть самопроиз-
вольно при представлены самого дерева, оттЬняя и сопрово-
ждающее его чувство чувствомъ грусти.
Теперь мы должны им*ть въ виду, что вс* эти элементы
связаны между собою ассощащями, но—и это очень важно—
не одинаковой силы. Такъ, № 5 естественно вызываетъ № 1,
для этого онъ, видь, и существуетъ, — но не наоборотъ: не
всегда я могу прочесть слово «дерево», не думая при этомъ
о д*йствительномъ дерев*, но, наоборотъ, отлично могу пред-
ставить себ* дерево, не думая при томъ, какъ соответственное
слово пишется. Мало того: сравнительное значеше обоихъ
главныхъ элементовъ этого комплекса—№ 1 и 3— не одина-
ково для различныхъ словъ; такъ, если у меня есть братъ
Владим1ръ,- то въ моемъ воображенш будете господствовать
элементъ № 1, т.-е. онъ самъ въ состав* своихъ физическихъ
и психическихъ особенностей; я буду представлять его себ*,
какъ личность, въ большинстве случаевъ и не думая о томъ,
ФОРМАЛЬНЫЙ ЭЛЕМЕНТЪ.
199
что его зовуть Владим!ромъ. Иначе обстоитъ д4ло со словомъ
«дерево»: тутъ очень часто представлеше слова можетъ заме-
нить представлеше самаго предмета. Что же касается такихъ
словъ, какъ «справедливость», то всл,Ьдств1е различнаго вида
подходящихъ подъ это поште действШ представлеше слова
получаетъ полное господство надъ представлешемъ самой вещи.
Итакъ, въ процесс* молчаливаго мышлешя, всегда предше-
ствующего процессу говорешя и могущему происходить неза-
висимо отъ него, представлеше слова «Владим1ръ» будетъ
отсутствовать вовсе, будучи замощено представлешемъ чело-
века, этимъ именемъ нареченнаго; представлеше слова «дерево»
будетъ встречаться вперемежку съ представлешемъ предмета;
представлеше же слова «справедливость» будетъ возникать
всяшй разъ, когда мне понадобится соответствующе поняйе.
Другими словами: представлеше слова «справедливость», какъ
необходимое, окажется лучше всего затверженнымъ, вследъ
за нимъ представлеше слова «дерево» и хуже всего — пред-
ставлеше слова «Владшюръ». Вотъ почему лица, страдаклщя
прогрессирующей амнейей, начинаютъ съ того, что Владим1ра
зовуть Васил1емъ, Дмитр1емъ или „какъ тамъ тебя", продол-
жаютъ темъ, что дерево называютъ шестомъ, тычинкой или
„темъ, что растетъ", и до самаго конца удерживаютъ въ своей
памяти справедливость и однородныя съ нею слова.
Точно такъ же теор1я неравныхъ ассощащй слова помо-
гаетъ намъ объяснить и друия патологичесмя повреждешя
способности словопредставлешя; ими мы, однако, заниматься
не будемъ и перейдемъ къ другимъ вопросамъ, входящимъ въ
область психологш слова. Тотъ же процессъ, который ведетъ
къ расчленеяш предложешя на слова, распространяется также
и на слова и ведетъ къ установленш въ нихъ двоякаго рода
элементовъ—основныхъ и формалъныхъ. Такъ, въ фразе „кре-
стьянинъ косить траву* мы легко сознаемъ, что самое пред-
ставлеше кошешя какъ такового ассоцшруется только съ частью
кос-, между темъ какъ часть -гшг определяетъ только отно-
шеше этого действ!я къ крестьянину, какъ его подлежащему.
Итакъ, кос- будетъ основнымъ, а -итг—формальнымъ элемен-
томъ слова косить; различ!е это — совершенно другое, чемъ
известное изъ грамматики различ1е понятш корень, суффиксъ,
200 I. ВИЛЬГЕЛЬМЪ ВУНДТЪ И ПСИХОЛОПЯ ЯЗЫКА.
основа, окончаше и т. д.; послйдшя принадлежать къ области
грамматики и психологш не интересуютъ. Психолоия не ка-
сается того, что для сознашя неощутимо; пусть тысячу разъ
корнемъ слова «память > будетъ теп—^ля сознашя этотъ корень
неощутимъ и психолоия съ нимъ не считается. — Разсмо^
тримъ же по порядку—сначала формальные, а затбмъ основные
элементы словъ.
Роль формальныхъ элементовъ двоякая; они определяюсь
взаимное отношение словъ въ предложенш, но они же обу-
словливаюсь и грамматическую категорш каждаго отдйльнаго
слова. Коса, косы; косой, косая; косишь, косятъ—только фор-
мальные элементы даютъ намъ право относить первую пару
словъ къ существительнымъ, вторую къ прилагательнымъ,
третью къ глаголамъ. Теперь спрашивается, какъ быть съ гЬми
языками, которые не знаютъ формальнаго элемента. Можно ли
будетъ сказать про нихъ, что они обладаютъ существительными,
прилагательными, глаголами? Полагаю, что нить; въ нихъ
будутъ, конечно, обозначешя предметовъ, качествъ, состоянш,
но что эти логичесыя категорш не совпадаютъ съ граммати-
ческими, видно изъ такихъ примеровъ, какъ «толщина»,
«синить», «движете» и т. д. Съ этой точки зрйшя и споръ
о томъ, какой элементъ языка древнее, имя или глаголъ, те-
ряетъ значительную долю своего интереса; Вундтъ, въ проти-
воположность къ старымъ лингвистамъ, р4шаетъ его въ пользу
имени, но его главное доказательство — что предмета само-
представимъ, состояше же нить — мало убедительно. Наиме-
HOBaeifl вызываются интересомъ, который окружаюпце предметы
имйютъ для человека, ихъ службой его потребностямъ; перво-
начальныя потребности — есть, пить — прежде всего должны
были вызвать наименовашя; а соответствовали ли эти наиме-
новашя нашимъ глаголамъ или именамъ (пища, питье)—этого
намъ не решить. Подобно философу Анаксимандру и я бы
поставилъ въ начали развийя словъ то неопределенное apeiron,
изъ котораго со временемъ развились стихш языка.
На этомъ основанш старые лингвисты и называли таше
языки «безформенными» (formlos); Вундтъ не допускаетъ та-
кого обозначешя, указывая на то, что взаимное отношеше
словъ въ предложенш, не определяемое отсутствующидъ фор-
БЕЗФОРМЕННЫЕ ЯЗЫКИ.
201
мальнымъ элементомъ, передается установленнымъ порядкомъ
словъ. Съ этой точки зрйшя онъ различаетъ «внешнюю» и
«внутреннюю» форму; но врядъ ли эта терминология удачна:
сочеташе «внутренняя форма> звучитъ противор4ч1емъ. Пра-
вильнее было бы, оставляя терминъ «безформенный» въ силе,
говорить о (жалкихъ и недостаточныхъ) суррогатахъ формаль-
наго элемента въ т^хъ языкахъ, которымъ нашъ авторъ при-
писываетъ «внутреннюю форму». Но это не такъ важно; со-
средоточимся на формальномъ элементе и на гЪхъ языкахъ,
которые имъ обладаютъ. Какого рода отношешя выражаетъ онъ?
Ихъ много: родъ, число, падежъ, степень, залогъ и т. д.
И Вундтъ добросовестно ихъ разбираетъ одно за другимъ.
Разборъ этотъ ведется на обширномъ лингвистическомъ осно-
ваны: привлекаются языки, имйюпце вместо родовъ категорш
сравнительной ценности, языки, имйюшде вместо обоихъ
нашихъ чиселъ еще не только двойственное, но и тройствен-
ное, языки, им^юнце безъ малаго сотню падежей и добрую
дюжину залоговъ и т. д. Понятно, что все эти различ!я даютъ
богатый матер!алъ для психологическихъ объяснены; все же
мы за авторомъ въ эти дебри не послйдуемъ. Ограничимся
интереснымъ результатомъ, что первыми въ области глаголовъ
возникаютъ залоги (съ видами включительно), вторыми по
времени—ваклонешя и последними — времена; другими сло-
вами, первой появляется потребность выразить внешнюю окраску
представляемаго действ!я, второй — его отношеше къ говоря-
щему, и последней — его пр1уроченье къ той или другой вре-
менной ступени.
Переходимъ къ основному элементу. Онъ—носитель предста-
влешя, того «значетя», которое мы приписываемъ слову. Въ
какомъ отношенш однако находится значеше къ своему но-
сителю?
Возьмемъ, чтобы выяснить себе этотъ вопросъ, возможно
конкретный и прозрачный случай. Передъ моими глазами
мелькнула птичка, возбудившая мое внимаше яркимъ цветомъ
своихъ перьевъ; ей готово имя—синица. Что же, въ сущности
произошло? Въ нашей птичке много различныхъ приметь,
какъ постоянныхъ (такой-то клювъ, татя-то ножки и т. д.),
такъ и переменныхъ (она то порхаетъ, то летаетъ, то ще-
202 I. ВИЛЬГЕЛЬМЪ ВУНДТЪ И ПСИХОЛОИЯ ЯЗЫКА.
бечетъ, то ловптъ мушекъ и т. д.), но поводомъ къ наимено-
вашю послужила только одна изъ нихъ; почему? Потому что
въ данную минуту эта примата была «господствующей». Это
обстоятельство находится въ связи съ двумя свойствами нашей
умственной природы, которыя Вундтъ называетъ «единствомъ»
апперцепщи и ея «узостью». Въ силу единства апперцепщи
выделенный рамкой внимашя предмета всегда ощущается
какъ н4что цельное и единое, требующее единаго наимено-
вашя; въ силу ея узости изо всЬхъ приметь предмета только
одна делается непосредственнымъ объектомъ внимашя, почему
наименоваше и дается исключительно по ней. Если теперь
обозначить постоявныя свойства предмета буквой А, а пере-
м4нныя буквой X, то формула А+Х будетъ обозначешемъ
всего предмета, какъ единаго объекта нашей апперцепщи; но
его наименоваше не ассоцшруется непосредственно съ А+Х,
а съ господствующей приметой d, которая у синицы принад-
лежишь къ постоянными формулой наименовашя (п) будетъ
nd (А+Х), причемъ скобки озеачаютъ, что совокупность про-
чихъ приметь отступаете въ сознанш передъ господствующей.—
Но разъ наименоваше дано—оно относится безразлично ко
веЬмъ примйтамъ птицы; я говорю о клювй синицы, объ
остове синицы, о п4ши синицы, совершенно не думая о ея
синемъ цв4т4. Господствующая примата d (сипШ цв4тъ) отхо-
дить въ число прочихъ приметь А+Х и съ ними стушевы-
вается, а вм-Ьсто нея выделяется каждый разъ новая господ-
ствующая примата di (клювъ), d2 (остовъ), d3 (голосъ) Теперь
ясно, что каждая изъ этихъ новыхъ господствующихъ приметь
можетъ подать поводъ къ новой ассощащи; и действительно,
мы въ настоящее время обнимаемъ общимъ наименоватемъ
синицы многихъ птицъ, им'Ьющихъ съ первоначальной синицей
(«лазоревкой») общее построеше т4ла, но не цвйтъ; мало того,
синицей преимущественно мы называемъ Черноголовку (какъ
самую распространенную), на которой нить ни одного синяго
пера. Это доказываете, что первоначальная господствующая
примата d окончательно отошла въ группу приметь А + Х
и затерялась въ ней, между гЬмъ какъ изъ этой группы вы-
двинулась новая примата dt, которая стала господствующей
и дала поводъ къ новымъ ассощащямъ.
ИЗМЪНЕНН! СМЫСЛА.
203
Вотъ, стало быть, двойная психологическая основа измй-
яешя значешя словъ: изм^неше господствующей приматы и
вызванная имъ новая ассощащя. А разъ это такъ, то въ
каждомъ отдЬльномъ случае рождаются вопросы: 1) чймъ вы-
звано измйнете господствующей приматы? 2) каковъ характеръ
новой ассощащи? Смотря по различнымъ отв4тамъ на эти
вопросы, получаются различные процессы изм-Ьнешя значешя
словъ; но прежде ч£мъ представить ихъ читателю, я долженъ
указать на одинъ—какъ мпЬ думается—ошибочный элементъ
въ построены Вундта, которому мы следовали до сихъ поръ.
Вундтъ дйлитъ процессъ изменен!? смысла словъ на дв-Ь
крупныя категорш—измЗшешя обпця и частичныя; прим'Ьромъ
онъ беретъ два родственныя по значешю слова, pecunia в
moneta. Первое, по своему первоначальному значенш—«скотъ>;
а такъ какъ въ первобытномъ обществ* скотъ служилъ ору-
д1емъ обмана, каковая роль впосл4дств1и перешла къ деньгамъ,
то и самое слово pecunia со временемъ стало обозначать
«деньги». Такой постепенный переходъ значешя словъ, вы-
званный измЗшешемъ культурныхъ у слеш й, Вундтъ называетъ
«общимъ измЬнешемъ смысла» (regulurer Bedeutungswandel).
Напротивъ, слово moneta было первоначально эпитетомъ бо-
гини Юноны («Внушительница», отъ moneo); загЬмъ оно
стало обозначать монетный дворъ, находивппйся въ Рим* у
храма этой богини, и, наконецъ—монету. Такой внезапный,
какъ онъ думаетъ, переходъ значешя, вызванный случайными
местными услов1ями, Вундтъ называетъ «измйнешемъ частлч-
нымъ» (singulurer Bedeutungswandel). МнЪ кажется, однако,
что разница заключается зд4сь не въ услов1яхъ, а самомъ
способе этого измйнешя. Въ pecunia этотъ способъ такой же
какъ и въ «синица»: вместо (неизв-Ьстнаго намъ) первоначаль-
наго господствующая представлешя d, стало выдвигаться
другое di («оруд1е обмана»), въ силу чего pecunia стало
означать всякое оруд1е обмана, м. пр. деньги, и затЬмъ —
только деньги. Въ moneta мы, напротивъ, не им*Ьемъ ника-
кого измЪнешя господствующаго представлешя; здЪсь действо-
вала не ассощащя по сходству (т.-е. по общности господ-
ствующей приматы), а по смежности: монетный дворъ нахо-
дился рядомъ съ храмомъ Монеты и поэтому унасл4довалъ ея
204 I. ВИЛЬГЕЛЬМЪ ВУНДТЪ И ПСИХОЛОИЯ ЯЗЫКА.
назваше. Ташя изменешя я предложилъ бы выделить въ
особый Елассъ и назвать метонимическими, въ противопо-
ложность къ занимавшимъ насъ до сихъ поръ мегпафориче-
скимъ. Возьмемъ другой, более родственный намъ и более
выразительный прим'Ьръ—слово борода. Его первоначальное
значете, какъ показываютъ друие индоевропейсме языки
(Bart, barba)—то, въ которомъ мы его употребляемъ нын-Ь:
волосы, покрываюпце нижнюю часть лица. По-немецки оно
обозначаете также и плоскую часть ключа («бородку»), оче-
видно въ силу ассощащи по сходству и метафорическаго пе-
рехода: новое господствующее представлете — плоскШ наростъ
на закругленномъ предмете. Но въ польскомъ языке broda
употребляется также въ значеши «подбородокъ»—тутъ про-
изошла ассощащя по смежности и метонимическое измйнеше
значетя.
Возвращаясь къ метафорическимъ изменетямъ, мы, дей-
ствительно, можемъ найти въ нихъ категорш общаго и кате-
горш) частичнаго перехода смысла, и эти категорш будутъ
соответствовать тймъ категор1ямъ общаго и частичнаго изм4-
нетя звука, о которыхъ р4чь будетъ въ следующей глав*;
какъ тамъ, такъ и здесь измйнетя общаго характера про-
исходятъ независимо, изменетя частичнаго характера—подъ
вл1яшемъ какихъ-нибудь другихъ предметовъ или словъ. Законъ,
обусловливающш обпця изменетя, гласитъ такъ: съ течешемъ
времени бол'Ье яршя приматы, какъ господствующая, уступаютъ
свое м^сто более существеннымъ. Такъ въ нашемъ первомъ
примере — синице — место первоначальной яркой приметы,
синяго цвета, заняла более существенная, построете тела;
такъ въ понятш «государство» представлете государя сме-
нилось представлетемъ политической самостоятельности; такъ
въ понятш «деревня» подавшая поводъ къ этому наимено-
ватю примета стушевалась передъ более существенной, кре-
стьянской общины; въ силу всехъ этихъ переходовъ мы на-
зываемъ Черноголовку синицей, Франщю—государствомъ, Ва-
терлоо— деревней, хотя они подъ первоначальное значете
этихъ наименованш вовсе не подходятъ.
Во всехъ этихъ случаяхъ причина изменетя находится
въ самихъ изменяющихъ свое значете словахъ независимо
МЕТАФОРЫ.
205
отъ какихъ бы то ни было постороннихъ предметовъ или
словъ; въ совершенно другомъ положенш оказываются частич-
ныя измйнешя. Они происходятъ подъ влмтемъ постороннихъ
представлешй; эти представлешя, въ свою очередь, могутъ
либо находиться въ томъ же предложенш, либо не нахо-
диться въ немъ. Въ первомъ случай мы имйемъ ^fiCTBie
вблизи, во второмъ — дййств1е издали; такъ какъ по гре-
чески слово «близко» гласитъ anchi, а слово «далеко» tele
то мы измйнешя первой категорш будемъ называть анхипати-
ческими, а второй—телепатическими. Возьмемъ соноставлешя
«государство и провинцш», «государство и личность», «госу-
дарство и церковь»—нйтъ сомнйнш, что мы въ каждомъ
случай связываемъ со словомъ «государство» другое господ-
ствующее представлеше. Но вмйстЪ съ тймъ вей эти частич-
ный представлешя заключаются въ общемъ понятш «государ-
ство» и лишь выделяются изъ него путемъ анализа; такъ-то
въ каждомъ отдйльномъ случай анхипатическое дййств1е ведетъ
къ сужетю поняпя. Теперь представимъ себй, что въ силу
какихъ-нибудь условш одно изъ перечисленныхъ сопоставлешй
получитъ перевйсъ надъ остальными — результатомъ будетъ
окончательное сужеше понятГя. Телепатическое дййствш мы
наблюдаемъ въ тйхъ случаяхъ, когда или нововозникппй
предмета требуетъ себй наименовашя, или какое-нибудь слово
дйлается неупотребительнымъ: результатъ въ обоихъ, случаяхъ
одинъ и тотъ же, какое-нибудь родственное слово «перено-
сится» на нововозникппй или оставпийся безъ наименовашя
предметъ. Возьмемъ и здйсь примйры. Съ изобрйтешемъ
ключей отдйльныя ихъ части потребовали себй наименований;
такъ возникло слово Bart («бородка») для обозначешя части
ключа. Слово „ходить" по латыни гласило ire; со временемъ
эта форма стала неупотребительной, ее замйнилъ родственный
глаголъ ambulare (собств. «ходить кругомъ», «гулять»), ко-
торый и перешелъ во французскш языкъ, (amblare—aller).
Психологически дйло объясняется тймъ, что въ словахъ Bart
и amblare первоначальное господствующее значеше стушевалось
и уступило мйсто другому, болйе общему; но эта уступка
произошла подъ вл1яшемъ не естественнаго ихъ развиия, а
постороннихъ представленш, требовавшихъ включешя въ нихъ.
206 I. ВИЛЬГЕЛЬМЪ ВУНДТЪ И ПСИХОЛОИЯ ЯЗЫКА.
Включеше это было однако актомъ синтетическимъ, и резуль-
татомъ телепатическихъ воздййствй оказалось расширете пер-
воначальная) понятая.
Вотъ какъ я бы отвЪгилъ на первый изъ поставлееныхъ
выше вопросовъ—на вопросъ о причине, вызывающей измЪ-
нен1е господствующей приметы; этотъ отв*Ьтъ существенно
отличается отъ даннаго Вундтомъ, но онъ покоится на его
изсл'Ьдовашяхъ и, думается мне, совершенно въ духе его
теорш. Что касается второго вопроса, вопроса о характер*
новыхъ ассощащй, совершающихся поел* изм-Ьнешя господ-
ствующей приметы, то на него вполне исчерпывающимъ
образомъ отв-Ьтилъ самъ Вундтъ (II, 487 ел.). Онъ различаетъ
ассощащй представлешй и ассощащй чувствъ; первыя въ свою
очередь распадаются на ассимилящи, т.-е. ассощащй внутри
той же области представлешй (зрительной, наприм4ръ), и на
компликащи, т.-е. ассощащй между различными областями
представлешй (зрительной и слуховой, наприм^ръ). Такъ «ножка
стола» будетъ ассимилящонной ассощащей, такъ какъ и нога че-
ловека и ножка стола относятся къ одной и той же зрительной
области; «теплые цвета»—компликащонная ассощащ я, вы-
званная общимъ представлешемъ солнечныхъ лучей, въ ихъ
оптическомъ и теплородномъ д^йствш; наконецъ, «розовыя
мечты», «сирая действительность», «черная печаль» и т. д.—
ассощащй чувствъ. Особенно заслуживаютъ внимашя эти по-
слйдшя ассощащй и ихъ обработка Вундтомъ: ими объясня-
ются психологически и оправдываются нЬкоторыя явлешя въ
новейшей (т. наз. декадентской) поэзш, хотя, разумеется,
не то чрезмерное увлечеше ими, которое дискредитировало ее.
Я здесь наметилъ только главныя рубрики въ классифи-
кащи Вундта; въ частности, а также въ психологическШ раз-
боръ каждой изъ нихъ, произведенный имъ съ обычной тща-
тельностью, я входить не буду. Но не могу оставить безъ
внимашя одинъ вопросъ общеинтереснаго характера, пространно
обсужденный Вундтомъ и решенный имъ, какъ мне кажется,
не вполне правильно.
Известно, какую роль въ образованы языка старинная
лингвистика приписывала метафоргь] согласно некоторымъ,
весь нашъ языкъ представляетъ изъ себя «словарь поблекшихъ
ЗВУКЪ.
207
метафоръ». При такомъ широкомъ пониманш слово «метафора >
теряетъ всякую ценность для насъ; попытки его ограничешя
заслуживают^ поэтому, всякаго одобрешя. Критер!емъ такого
ограничешя является, по Вундту, сознательность говорящаго;
если нЗггь сознательности, то нётъ и метафоры. „Когда мы
говоримъ о ножкахъ стола, называемъ нужду горькой, печаль
тяо/селой и т. д., то мы сознаемъ эти слова не какъ пере-
носныя, а какъ адэкватныя наименовашя самихъ предметовъ
и настроешй, и н^тъ причины допускать, что дело обстояло
иначе, когда все эти выражетя возникали. И тогда ножки
стола принимались за действйтельныя ноги" и т. д. (П, 553).
Итакъ, одно—общее измйнеше значешя, другое — метафора;
первое им4етъ своимъ психологическимъ основашемъ одновре-
менную (simultane), вторая — последовательную (successive)
ассощащю.
Я отчасти уже опровергъ это разсуждете Вундта гЬмъ,
что перевелъ его по-русски; действительно, уже одно то, что
die Fttsse des Tisches у насъ называются не ногами, а нож-
ками стола (ср. схож1я употреблешя словъ ручка, бородка,
очко, рыльце, корешокъ и т. д.), доказываешь, что первый,
употребившШ это слово, сознавалъ разницу цежду ними и на-
стоящими ногами. Но вообще я не думаю, чтобы различ!е
симультанной и сукцессивной ассощащи имело какую-нибудь
ценность въ нашей области. Конечно, психологическое значе-
Hie симультанной ассощащи неоспоримо, и Вундтъ, установив-
ши это поняйе путемъ т. наз. тахистоскопическихъ опытовъ
(ср. I, 525, гд* приводятся преинтересныя заключетя на
основати необнародованнаго еще матер1ала), им*етъ право
настаивать на немъ; но спещально въ нашемъ случае оно
врядъ ли можетъ сослужить какую-нибудь службу. Сущность
симультанной ассощащи состоитъ въ томъ, что новое предста-
влеше при самомъ своемъ возникновенш ассощируется съ
элементами нашихъ воспоминатй; если же оно успело про-
никнуть въ наше сознаше, и мы лишь затемъ находимъ сход-
ство между нимъ и другимъ представлешемъ, сохранившимся
въ нашей памяти, то это будетъ сукцессивная ассощащя. Те-
перь нетрудно убедиться, что въ языке не могло сохраниться
никакихъ следовъ того или другого возяикновешя. Возьмемъ
208 I. ВИЛЬГЕЛЬМЪ ВУНДТЬ И ПСИХОЛОПЯ ЯЗЫКА.
любую метафору, хотя бы изъ Гл. Успенскаго («Богь гр4-
хамъ терпитъ», сцена драки), „вышибай, ребята, изъ куп-
чины днище!и—очевидно, слово «днище» употреблено зд^сь
не въ обычномъ значеши; какъ это объяснить? Если парень
былъ родомъ изъ деревни, промышляющей рыболовствомъ, то
болйе чймъ вероятно, что при первомъ взгляде на объемистый
животъ купца у него возникло представлеше опрокинутой
лодки; такимъ образомъ мы имйемъ ассощащю симультанную.
Но возможно, что это представлете вовсе не было у него
привычнымъ, и что только желаше найти игривое уподоблете
его ему подсказало; тогда ассощащя была сукцессивной. И
такъ везд-Ь: данное тропическое выражеше у одного будетъ
результатомъ симультанной ассощащи, у другого — сукцессив-
ной, у третьяго—ни той, ни другой, а повторешемъ слышан-
наго отъ другихъ оборота. А если такъ, то ясно, что харак-
теръ процесса ассощащи кpитepieмъ служить не можетъ, а
только характеръ ассощащи какъ таковой (по сходству или
по смежности, путемъ ассимилящи или компликащи и т. д.).
Итакъ, спросятъ, нйтъ никакой разницы между метафорой
и простымъ переходомъ значешя? НЬтъ, есть; но критер!емъ
долженъ служить характеръ умственнаго процесса не у автора
даннаго оборота, а у насъ самихъ, которыми языкъ живетъ
и поддерживается. Для насъ «днище» въ значеши «животъ» —
выражеше метафорическое, такъ какъ оно вызываетъ у насъ
бол'Ье или менйе ясно представлеше опрокинутой лодки или
бочки; это—слово-аккордъ. Напротивъ, слово «животъ» ника-
кого другого представлешя, кромЬ именно этого, не вызываетъ,
это—слово-тонъ; только HCTopifl языка указываетъ намъ, что
и оно получило свое настоящее значеше путемъ измйнешя
смысла. И опять мы коснулись коренной односторонности ме-
тода Вундта —его стремлешя объяснять всЬ явлешя языка
психологическимъ анализомъ умственнаго процесса при ихъ
возпикновети, оставляя въ стороне тотъ другой, не менбе важ-
ный процессъ, благодаря которому эти явлешя въ языки удер-
жались, другими словами, его индивидуально-психологической,
а не народно-психологической точки зрйшя. Но и зд4сь мы
только подчеркиваемъ эту особенность, предоставляя себЬ вер-
нуться къ ней въ заключительной глав4.
ЗВУКЪ.
209
VIII.
Звукъ, какъ посл-бднш элементъ р-Ьчи.— Психолопя измъ'нетя звуковъ.—
Просторъ нормальной артикуляцш.—Ассощащя звуковъ, какъ причина ихъ
изм'внешя.—Классификация изм^ненш звуковъ.—Измъ-нешя oбщiя и частич-
ныя. — Недостатки метода экспериментальной психологш.— Необходимость
дополнешя теорш Вундта.
И вотъ, наконецъ, мы дошли до посл-Ьднихъ элементовъ
рйчи—звуковъ. Отъ ихъ подбора зависитъ внешняя физшном1я,
такъ сказать, языка; они прежде всего обращаютъ на себя
наше внимате, когда мы начинаемъ знакомиться съ чужой
р4чью; всякое измйнеше внйшняго облика языка, совершаю-
щееся въ течете стйтй его жизни, есть прежде всего измЬ-
нен1е его звукового состава. Ч4мъ же вызывается оно? Какъ
объяснить психологически феноменъ изм-Ьнешя звуковъ?
И зд4сь народная психолопя прибегаете къ помощи пси-
хологш индивидуальной; она им^етъ полное основате это де-
лать, такъ какъ всЬ факты, утвердивпиеся въ языки совокуп-
ности, возникали въ психофизическомъ естестве индивидуевъ.
А разъ на сцену является индивидуй—экспериментъ вступаетъ
въ свои права. Что же обнаруживаетъ экспериментъ относи-
тельно измйненШ въ звуковомъ составе словъ, происходящихъ
при ихъ воспроизведены индивидуемъ?
Его результаты довольно любопытны. Прежде всего оказы-
ваются маленьия, чуть замйтныя колебатя въ произношеши
звуковъ, объяснимыя тЬмъ, что всякая нормальная артикуля-
щя допускаетъ для говорящаго некоторый просторъ. Одинъ го-
воритъ дверь, первый, любовь, другой дьверь, перьвый, любовь,
при чемъ между этими двумя крайними артикулящями зву-
ковъ д, р, в встречается масса посредствующихъ оттЪнковъ,
неуловимыхъ для уха, установлеше которыхъ было бы возможно
только при помощи особыхъ микрометрическихъ измйрешй. Но
кромй этого простора нормальной артикуляцш экспериментъ
обнаруживаетъ также крупныя HecooTBfocTBifl, прйнадлежапця
къ области «аберращонныхъ явленш»; эти авуковыя аберрацш
съ н-Ькоторыхъ поръ обратили на себя внимате какъ меди-
ковъ (Куссмауля, напр.), такъ и психологовъ и лингвистовъ,
которые разделили ихъ на три категорш: дислалш (неволь-
210 I. ВИЛЬГЕЛЬМЪ ВУНДГЬ И ПСИХОЛОПЯ ЯЗЫКА.
наго затруднетя артикуляцш, напр. заикашя), паралалш
(вставки, пропуска или перемЬщешя звуковъ, напр., «сосре-
дротроченный», «баушка», «фершалъ», или „знаки лицомое,
а гд* вась помнилъ, не увижу", какъ говорить у Лескова
пьяный Препотенсшй) и ономатомиксш (путашя словъ, напр.
«протомонетъ»—прошу заметить, что р4чь и деть объ инди-
видуальным аберращяхъ). Психологически всЬ эти явлешя
сводятся къ одному—къ ассощащи звуковъ.
Таковы данныя индивидуальной психологш. Разсмотримъ
теперь данныя народной психолоии, т.-е. звуковыя измйнешя
въ собственно такъ называемыхъ языкахъ; а загЬмъ уместно
будетъ поставить вопросъ, насколько послйдшя могутъ быть
объяснены при помощи первыхъ. Конечно, никто не потре-
буетъ отъ психолога, чтобы онъ исчерпалъ весь безконечный
лингвистически матер1алъ сюда относяпцйся—для него доста-
точно отметить важн^йппе типы звуковыхъ измйнешй; глав-
ное—это психологичесие законы*ими управляюпце.
Первые два типа, на которые распадаются звуковыя измй-
нешя—это ивмЬнешя общгя (I) и частичныя (II). Подъ общими
мы разумЬемъ гЬ, которымъ подверглись вей однородные звуки
даннаго языка, независимо отъ ихъ отношешя къ другимъ
звукамъ: сюда относится исчезновеше въ большинстве индо-
европейскихъ языковъ такъ называемыхъ mediae aspiratae (т.-е.
bh, dh, gh), законъ Гримма о «передвиженш звуковъ» въ
германскихъ языкахъ (ср. измйнешя & и d въ сл-Ьдующихъ
прогресйяхъ: лат. lub-ricus, гот. sliupan, нЬм. schlttpfen, лат.
duo, англ. two, н4м. zwei), а равно и явлешя славянскаго
полноглаая и краткоглаая. Сложнее явлен1я частичныя, т.-е.
измйнешя однихъ звуковъ подъ вл!ятемъ другихъ: такъ, напр.,
ясно, что въ плетуу плести переходъ звука т въ с состоялся
подъ вл1яшемъ следующего т—гдЬ его нить, тамъ онъ остается
неизмЬненнымъ (плетень, плетка и т. д.). Такимъ образомъ
мы въ относящихся сюда явлен1яхъ должны различать два рода
звуковъ—звукъ оказывающШ вл!яше и звукъ претерстЬваюпцй
его—«индуцирующШ» и «индуцируемый», по терминологш
Вундта; въ нашемъ случае первое, коренное т будетъ инду-
цируемымъ, второе-г-индуцирующимъ звукомъ. Теперь возможны
два случая.
ЗВУКОВЫЯ ИЗМФНЕН1Я.
211
(П А) Во-иерыхъ, оба звука, индуцируемый и индуци-
руюпцй, могутъ принадлежать къ одному и тому же слову,
какъ это было во взятомъ нами примири; получается «дЪй-
craie вблизи», которое Вундтъ называетъ Contactwirkung,
мы же опять будемъ называть «анхипатическимъ». При этомъ
д$йств1е можетъ заключаться въ уподоблеши различныхъ зву-
ковъ (тверское рднный вм. родной) или наоборотъ въ распо-
добленш одинаковыхъ (плести вместо плетши). Въ обоихъ
случаяхъ индуцируюпцй звукъ можетъ или предшествовать
индуцируемому или следовать за нимъ; такъ греческое ор-та
(«глазъ») дало въ аттическомъ говори отта, но въ эолШскомъ
орра. Комбинируя эти возможности, мы получаемъ четыре раз-
новидности анхипатическаго д*ЬйСтв1я: прогрессивную и регрес-
сивную ассимилящю, прогрессивную и регрессивную диссими-
лящю. Замйтимъ тутъ же, что регрессивныя д*Ьйств1я значи-
тельно преобладаютъ надъ прогрессивными.
(II В) Во-вторыхъ, индуцируюпцй и индуцируемый звуки
могутъ принадлежать къ различнымъ словамъ; получается «дйй-
CTBie издали», которое Вундтъ называетъ Fernewirkung, мы же
будемъ называть «телепатическимъ». Такъ, чтобы сразу взять
примйръ, ясно, что въ солдатскомъ поточный мостъ (вм. пон-
тонный) исчезновеше звука н вызвано не слйдующимъ т—
этотъ звукъ всегда сохраняешь, а не разрушаетъ предшествую-
щШ носовой—а смутно мелькнувшимъ въ сознати говорящаго
глаголомъ потонуть. Индуцирующее слово можетъ возникнуть
въ сознанш или благодаря формальному родству съ индуцируе-
мымъ, или благодаря реальному; въ первомъ случай оно про-
изведетъ д$йств1е только на формальные элементы индуцируе-
маго слова, но во второмъ также и на основные. Такимъ обра-
зомъ, вся KaTeropifl телепатическихъ дййствШ будетъ состоять
изъ трехъ типовъ уподоблеши (несомнЬнныхъ расподобленШ
при данныхъ услов1яхъ не бываетъ).
(II ВО Первый типъ: уподоблешя грамматичесия. Мы спря-
гаемъ: дамъ} дадутъ, дано: въ народи существуешь вместо дано
форма дадено, очевидно подъ вл1ямемъ удвоешя въ дадутъ.
Мы склоняемъ тгьло, тгьла (мн. ч.), въ старину склоняли тгьло,
ттьлеса; какъ же тгьлеса перешли въ тгьла? Очевидно подъ
BaiameMb словъ въ роди дгьло, которое и въ старину давало
212 I. ВИЛЬГЕЛЬМЪ ВУНДТЪ И ПСИХОЛОИЯ ЯЗЫКА.
дгьла\ здесь изменеше состоялось въ силу пропорщи дгьло:
дгьла, = пыъло: х. Какъ видитъ читатель, оба случая не одина-
ковы: въ первомъ индуцирующее слово дадутъ принадлежитъ
къ тому же глаголу, какъ и индуцируемое дадено, во второмъ
индуцирующее дгьла—форма другого, хотя и грамматически
однороднаго существителънаго, ч4мъ индуцируемое тгьла; въ
первомъ мы им4емъ внутреннее, во второмъ—внешнее грам-
матическое уподоблеше *).
(II В2) Второй типъ: уподоблешя реальныя съ воздМсшемъ
на формальные элементы слова. Индуцирующее слово возни-
каете въ сознанш BOiiflCTBie своего реальнаго родства (по
сходству смысла или же по контрасту), съ индуцируемымъ и
оказываетъ вл1яше на его окончате (или суффиксъ). Это типъ
довольно р4дкш; такъ въ простонародномъ обужа ( = обувь)
фонетически неправильное жа возникло несомненно по анало-
гии со словомъ одежа, схожимъ съ нимъ по смыслу.
(II В3) Третш типъ: уподоблешя реальныя съ воздЪйств1емъ
на основные элементы слова. Это многочисленная KaTeropifl
т. наз. народныхъ этимолопй; сюда относится приведенный
выше поточный мостъ и Облаканскгя горы, долбит умноже-
ния и мелкоскопъ и т. д.
Таковъ въ самыхъ общихъ и грубыхъ чертахъ схематизмъ
звуковыхъ изм-ЬненШ; посмотримъ теперь, согласно намеченной
выше программе, насколько подведенныя подъ него явлешя
языка могутъ быть объяснены результатами экспериментальной,
т.-е. индивидуальной, психологш. Одна рубрика всецело ими
покрывается; это—последняя изъ разсмотренныхъ нами, ру-
брика народныхъ этимолопй (II В3), вполне соответствующая
указаннымъ выше явлешямъ ономатомиксш. Но это вместе съ
темъ самая прозрачная и наименее ценная для лингвиста ру-
1) Самъ Вуядтъ, однако, правильно зам'вчаетъ, что разграничить оба
случая нельзя, что при внутреннемъ удодобленш часто и внешнее можетъ
сыграть вспомогательную роль и наоборотъ. Такъ мы въ первомъ случай
можемъ сказать, что на образоваше формы даденп не осталась безъ вл1я-
тпл пропорщя иайдутъ: найдено9^=дадутъ: х, и во второмъ случай, что
сходство съ именительнымъ единственнаго числа тгьло посодвистэовало
упроченш множественнаго числа тгьла.
ЗВУКОВЫЯ ИЗМЪНЕНТЯ.
213
брика; что же касается остальныхъ, то съ ними затруднешй
гораздо больше.
Прежде всего ясно, что явлешя общаго измйнешя звуковъ
находятся въ связи съ удостов4реннымъ индивидуальной пси-
холопей просторомъ нормальной артикулящи: звуки d, t, я,
произносятся однимъ и гЬмъ же органомъ; мы можемъ себе
представить безконечное множество посредствующихъ звуковъ
между ними, а стало быть при посредстве множества покол-Ьшй
и вполне незаметный переходъ отъ одного къ другому. Все же
одинаковое паправленге этого перехода остается необъясненнымъ;
что могло быть его причиной? Географичесшя услов1я? На нихъ
указывали мнопе; но можно безъ труда доказать призрачность
этой теорш, какъ ведущей къ непримиримымъ противор^ямъ.
Или см^шеше народовъ, в.ште чужой расы? Но опытъ дока-
зываешь, что именно звуковой составъ языка менЬе всего под-
дается чужому вл1янш. Вундтъ склоненъ признать культурныя
услов1я причиной общихъ звуковыхъ измененш; действительно,
прямо или косвенно они только и могли быть ихъ причиной.
Но спещальныя примйнетя этого принципа—такъ явлешя
Гриммова «передвижешя звуковъ» онъ старается объяснить
постепенно усиливающейся быстротой артикулящи—врядъ ли
многимъ покажутся убедительными; въ главной своей части
загадка осталась загадкой, и приводимому Вундтомъ психоло-
гическому принципу еще рано присуждать победу надъ физш-
логическимъ.
А между т4мъ осталась еще огромная категорш анхипа-
тическихъ и телепатическихъ дМствш, обнимающая громадное
большинство всЬхъ измененш въ языкахъ; нетрудно убедиться,
что для ихъ объяснешя вышеприведенныя данныя эксперимен-
тальной психологш—явлешя дислалш и паралалш—никакого
значешя иметь не могутъ. Те явлешя сплошь и рядомъ на-
блюдаются при исключительной, ненормальной обстановке: или
говорящш самъ—ненормальный человекъ (заика и т. п.), или
ему приходится воспроизводить мудреныя или иностранныя
слова, затрудняюшдя ассощащю между смысломъ и формой,
или, наконецъ, замеченное явлеше — единичное, котораго и
самъ говорящш уже не повторитъ; напротивъ, языкъ сози-
дается и воспроизводится людьми нормальными, переходя отъ
214 I. ВИЛЬГЕЛЬМЪ ВУНДТЪ И ПСИХОЛОИЯ ЯЗЫКА.
одного поколотя къ другому при самыхъ удобныхъ условыхъ
усвоетя и укрепляется въ своихъ носителяхъ путемъ много-
кратнаго воспроизведешя. Да и самъ Вундтъ, повидимому, не
очень дорожитъ дислал1ей и паралал1ей; онъ только полеми-
зируетъ противъ всякаго телеологическаго объяснешя (въ смысл*
«стремлешя къ удобопроизносимости» или «стремлешя къ со-
хранешю характерныхъ прямить)» и настаиваетъ на необхо-
димости исключающая всякую сознательность психологичен
скаго обосновангя. При такихъ услов1яхъ единственнымъ
оруд1емъ объяснетя остается ассоцшцщ ею и пользуется
Вундтъ въ самыхъ широкихъ разм-Ьрахъ. Присмотримся въ
его разсуждешямъ.
Одна рубрика, действительно, прямо напрашивается на
такое объяснете; это рубрика телепатическихъ дййствШ (Нг
В). Она во вс*Ъ времена, лишь только было признано ея су-
ществоваше, объяснялась именно путемъ ассощацш, и Вундтъ
вноситъ только одну небольшую поправку — правда, психоло-
гически довольно существенную—въ ходячШ методъ (I, 458 ел),
ХодячШ методъ сводить телепатическое дййств1е къ «после-
довательной ассощацш словъ»: сначала въ моемъ воображенш
возникаетъ имеющее быть произнесеннымъ пыьлеса какъ мно-
жественное къ пыьло; оно по грамматическому сходству вызы-
ваетъ параллельную группу дгьла дгъло, посл,Ьдств1емъ чего
является новОобразоваше тгьла. Это представлеше неправильно:
если бы у меня пыьлеса ассощировалось съ дгьла, то я про-
изнесъ бы не тгьла, а дгьла] следовательно, ассощащя происхо-
дить не между словами, а только между элементами, уча-
ствующими въ индукщи; а эти элементы въ обособленном^
вид* не существуютъ. Индуцирующимъ является, такимъ обра-
зомъ, не тгьла и даже не ла, а оставшаяся во мн-Ь—всл-Ьд-
CTBie многократнаго произношетя множественнаго числа отъ
словъ типа дгьло: дгьла—«диспозищя» образовать множественное
число словъ на—о прямо на—а. Итакъ, мы имйемъ не по-
следовательную (сукцессивную) ассощацш словъ, а «одновре-
менную» (симультанную) ассощацш элементовъ таковыхъ.
Не такъ легко подчиняются принципу ассощацш анхипа-
тичесшя действ1я. Только одна ихъ группа уже съ давнихъ
сравнительно поръ подъ нее подводилась—т. наз. регрессивныя
ИАР0ДВ0-ПСИХ0Л0ГИЧЕСК1Й ПРИНЦИПЪ. 215
ассимилящи; действительно, артикулящя каждаго звука возни-
каетъ въ нашемъ представлены прежде, ч4мъ она произво-
дится соотв&гствующимъ органомъ р*чи: такимъ образомъ въ
родной, родненькш артикулящя звука д, производимая при
одновременномъ существовали въ представлены артикуляцы
сл4дующаго м, ассощируется съ ней и даетъ въ результатЬ
роннощ ронненькгй тверскихъ крестьянъ. Конечно, причиной
этой ассощащи является фонетическое родство обоихъ звуковъ
ду и «; при грибной, напр., она была бы невозможна. Итакъ,
регрессивная ассимилящя сводится къ одновременной ассощ-
ащи—это признавалось уже Штейнталемъ; но что же сказать
объ остальныхъ анхипатическихъ д-Ьйготояхъ? Прогрессивную
ассимилящю, напр., Штейнталь объяснялъ не психологически,
а физюлогически; органы р^чи, произнесппе одинъ звукъ,
остаются по инерщи въ томъ же положены и при произне-
сены сл-Ьдующаго, посл4дств1емъ чего является одинаковое
произношеше также и его: изъ орта эол1ецъ д*Ьлаетъ орра.
По Вундту н4тъ надобности и зд^сь изменять психологиче-
скому принципу: артикулящя звука продолжаетъ существовать
въ нашемъ представлеши и посл4 его произнесешя и можетъ
поэтому, ассощироваться со слйдующимъ произносимымъ звукомъ.
Пусть такъ; но что же мы будемъ делать съ диссимилящей?
„Точно такъ же,—говорить нашъ авторъ (I, 433),—и диссими-
лящя заставляетъ предполагать аналогичныя психологичесшя
услов!я; ихъ д4йств!е отличается только тЬмъ, что оно про-
исходить не въ уподобляющемъ, а въ дифференцирующемъ
смысл*а. Но видь въ этомъ вся суть; на мой взглядъ явлешя
диссимиляцы Вундту такъ и не удалось объяснить. Это не
значить, разумеется, что его теор1я неправильна; это значить
только, что она нуждается въ дополнены. Дополнить же ее
сл-Ьдуетъ—и тутъ я опять возвращаюсь къ затронутому въ
начали моего изложешя коренному вопросу — при помощи
того принципа, который я назвалъ «народно-психологическимъ».
216 I. ВИЛЬГЕЛЬМЪ ВУНДТЪ И ПСИХОЛОИЯ ЯЗЫЕА.
IX.
Индивидуально-психологическая и народно-психологическая точка зр^шя
въ лингвистике.—Принципъ соцюлогическаго подбора.—«Стремлеше къ ясно-
сти» и «стремлеше къ удобству».—Полемика Вундта.—Полная постановка во-
проса: вопросъ о возникновенш и вопросъ о сохраненш.—Дуалистическая тео-
р'щ какъ синтезъ бюлогической и психологической—Табель ц-внности язы-
ковъ.—Лингвистика и бюлогичесюя науки.—Заключеше.
Само собою разумеется, что этотъ принципъ, какъ таковой,
не могъ ускользнуть отъ внимашя такого тщательнаго изслй-
дователя, какъ Вундтъ. „Bet явлешя,— говоритъ онъ въ
одномъ мйстЬ (I, 361),—относящяся къ области народно-пси-
хологическаго наблюдешя, показываютъ намъ индивидуя въ
постоянномъ взаимодействш со средой; это относится есте-
ственно и къ измйнетю звуковъ. Зд^сь,. яакъ и вездгЬ, всякое
уклонеше отъ нормы должно было возникнуть прежде всего
у какихъ-нибудь индивидуевъ; но общее значеше такое укло-
нен1е могло получить лишь въ томъ случай, если ему шли
навстречу благопр!ятныя усдовш, которымъ были подчинены
также и друие члены лингвистической общины". Еще яснЬе
выражается онъ стр. 391; тутъ онъ говоритъ объ „особыхъ
соцюлогическихъ услов1яхъ, которыя заключаютъ тЬ уклонешя
въ известные пределы и доставляютъ преимущество н4которымъ.
На первомъ планЬ тутъ стоить выключеше слишкомъ сильныхъ
отклонешй отъ даннаго состояшя языка — законъ, им^ющШ
общее значеше для отношешя индивидуальныхъ измйнешй къ
соотв*Ьтствующимъ генерическимъ, который мы можемъ назвать
коротко принципомъ соцюлогическаго подбора. Благодаря этому
подбору особенно первые два рода общихъ ошибокъ въ произно-
шеши, вставка и пропускъ звуковъ, въ своемъ распространены
стеснены пределами, внутри которыхъ они въ то же время
обусловливаютъ физшлогическое облегчеше артикулящи". Вотъ
это и есть тотъ горизонтъ, который открывается читателю
Вундта съ пред'Ьльнаго пункта его изложешя; этотъ принципъ
соцюлогическаго подбора, которому зд^сь приписывается такое
значеше въ образованы языка, нигд-Ь дал4е у автора не встре-
чается; зато встречается очень часто полемика съ лингвистами,
методъ которыхъ сводится въ сущности къ примйненш этого прин-
НАР0ДН0-ПСИХ0Л0ГИЧЕСК1Й ПРИНЦИПЪ. 217
ципа. Старая школа лингвистовъ — Г. Курщусъ, Шлейхеръ,
Максъ Мюллеръ и др.—при объяснены лингвистическихъ явлешй
прибегали главнымъ образомъ къ двумъ мотивамъ: 1) предполага-
емому стремлешю къ удобству и 2) стремленш къ сохраненш ха-
рактерныхъ звуковъ. Такъ, напр., странное на первый взглядъ
HecooTBUTCTBie веду: вести—иду: итти они объяснили бы
•д'Ьйств1емъ обоихъ этихъ мотивовъ: въ веду: вести сказался
мотивъ удобства, такъ какъ вести несомненно легче для
произношешя, чЪмъ ведши или даже ветти, а въ иду: итти—
мотивъ сохранешя характерныхъ звуковъ, такъ какъ при исти
устранился бы именно характерный для глагола иду экспло-
зивный звукъ. Приблизительно тЬ же два мотива им-Ьетъ въ виду и
известный синологъ Габеленцъ, когда онъговоритъ, что языкъ дви-
жется по д!агонали между обоими принципами ясности и удоб-
ства—в4дь принципъ ясности и ведетъ къ сохраненш характер-
ныхъ для даннаго слова звуковъ. Вотъ противъ этихъ то «телеоло-
гическихъ» теорш полемизируетъ Вундтъ; онъ отрицаетъ, чтобы
принципъ ясности и удобства, вообще какой бы то ни было
принципъ, заключающей въ себе намекъ на целесообразность,
могъ быть мотивомъ, имйвшимъ вл!яше на образовате языка;
въ этой роли онъ допускаетъ только психологичесше или пси-
хофизичесше мотивы, действуюпце независимо отъ какого-ни-
будь сознашя цели. Это стремлеше проходитъ красной нитью
черезъ всю книгу: мы его отмечали попутно должнымъ обра-
зомъ и указывали на пробелы, получающееся отъ односторонняго
его проведетя. Теперь постараемся дать полную постановку
вопроса, со включешемъ тйхъ элементовъ, которые оказались
необходимыми при посл'Ьдовательномъ разборе Teopin нашего
автора.
Прежде всего остается въ силе фактъ, что всякое лингви-
стическое явлеше возникло у некоторыхъ индивидуевъ и должно
быть объяснено при помощи законовъ индивидуальной психо-
логш, какъ это и дЬлаетъ Вундтъ. Но это объяснеше не бу-
детъ еще объяснещемъ лингвистическаго явлешя какъ такового,
т.-е. какъ явлешя, вошедшаго въ составь языка. Действительно,
чтобы ограничиться областью звуковъ, руководяпце ихъ психо-
логичесте и психофизическ1е принципы до того растяжимы,
что нельзя указать ни одного не только действительная, но
218 I. ВИЛЬГЕЛЬМЪ ВУНДТЪ И ПСИХ0Л0ПЯ ЯЗЫКА.
даже мыслимаго явлетя, котораго, бы они не объяснили. Уже
одинъ «просторъ нормальной артикулящи» выясняетъ очень
многое; не хватаетъ его—къ нашимъ услугамъ неизмеримая
область ассощащй, съ помощью которыхъ изъ всего можно
сделать все. Итакъ, ясно, что наша теор1я недостаточна; да
она и не объясняете того, что собственно требуетъ объяснешя.
Когда я спрашиваю, какимъ образомъ изъ плет-ти получается
плес-ти—отвить «благодаря простору нормальной артикулящи»
меня вовсе не удовлетворяете. Я вовсе не хочу знать, какимъ
образомъ эта форма получилась у тЪхъ индивидуевъ, которые
впервые ее употребили — как^ принадлежность этихъ индиви-
дуевъ она равноправна съ плети, плетши, тлепи, тепли,
квеки и т. п. единичными образоватями, которыя и теперь
можно слышать отъ детей или лицъ, у которыхъ языкъ за-
плетается—н4тъ, я хочу знать, какимъ, образомъ она удержа-
лась въ языки и стала для меня обязательной.
А разъ вопросъ поставленъ такъ—точка зрйшя меняется.
Изъ души автора даннаго слова я долженъ перенестись въ
души тЪхъ, которые его отъ него переняли, т. е. отдали ему
предпочтете передъ приведенными выше BapianraMH. Именно
„отдали предпочтете*; значить, происходилъ выборъ, все
проч1я формы были последовательно забракованы, только одна
принята. На какомъ основанш? Чемъ плести для воспроиз-
водящая лучше тлепи и прочихъ? Т$мъ, что она для него
понятна; ведь все приведенныя искажешя понятны только для
говорящаго, у котораго они вызваны существовавшимъ раньше
представлетемъ, а не для слушающаго, которому они должны
передать искомое представлете. Итакъ, здесь «сощологичесюй
подборъ» руководился «мотивомъ ясности»; но почему же, все-
таки, вышло не плетши, а плести? Потому что мотивъ
ясности скрещивался съ «мотивомъ удобства». Просторъ
нормальной артикулящи допускалъ целый рядъ формъ, по-
средствующихъ между плетши и плести; окончательное
торжество последней формы имело своей причиной несомненно
ея сравнительно наибольшую удобопроизносимость.
Итакъ, по отношенш къ каждому лингвистическому явленш
вопросъ объ его происхождети распадается на два вопроса,
именно:
С0ЦЮЛ0ГИЧЕСК1Й ПОДБОРЪ.
21»
I. Какимъ образомъ это явлеше могло возникнуть?
(Отвить: по причинамъ имдгшгй/сиъмо-психологическаго или
психофизическаго характера, сводящимся
1) къ простору нормальной артикуляцш, или
2) къ ассощацш съ такимъ-то другимъ психологическимъ
явлетемъ.)
П. Какимъ образомъ могло оно удероюаться, т.-е. быть
воспроизведеннымъ?
(Отвить: благодаря принципу соцюлогическаго подбора, об-
условленная)
1) мотивомъ ясности, или
2) мотивомъ удобства.)
Конечно, предложенная схема, какъ она ни проста и убе-
дительна по существу, допускаетъ придирки по отвошетю
къ выбраннымъ терминамъ. Правильно ли противопоставлять
индивидуально-психологичесме мотивы сощологическимъ? В4дь
и воспроизведете лингвистическихъ явлешй въ сущности д-Ьло
индивидуевъ, и оно, стало быть, подчинено законамъ индиви-
дуально-психологическаго характера. Но, во-первыхъ, такое
возражеше, совершенно устраняющее самое поняпе народной
психологш, со стороны Вундта и разд4ляющихъ его принципы
ученыхъ невозможно; а, во-вторыхъ, даже со стороны отри-
цающихъ народную психолопю лингвистовъ оно сводится къ
протесту противъ употреблешя словъ, не затрогивая сущности
д^ла. Какъ бы мы ни выражались—всегда услов1я воспроизвел
дешя лингвистическаго явлешя будутъ существенно отличаться
отъ условгё его первичнаго произведешя.
Стоить, однако, бросить взглядъ на послйдсшя устано-
вленнаго зд4сь дуализма въ этшлоии лингвистическихъ явлешй.
Мы видели выше, что бшлогическая Teopifl должна была въ
лингвистики уступить свое м4сто теорш психологической, ко-
торая теперь въ ней царствуетъ единовластно. Если выска-
занныя мною соображешя правильны, то этому единовластью
близится конецъ; мйсто исключительно психологической теорш
должна занять теор1я дуалистическая, опирающаяся съ одина-
ковой силой и на психологически, и на бшлогичесшй корни.
Принципъ соцюлогическаго подбора—несомненно бшлогичесюй
принципъ: съ его приняйемъ бшлопя отвоевываетъ обратно
220 I. ВИЛЬГЕЛЬМЪ ВУНДТЪ И ПСИХОЛОПЯ ЯЗЫКА.
часть той области, которая раньше принадлежала ей вся. Пред-
ставлешя «языкъ-растете», „слово-растеше», усердно изго-
няемыя лингвистами-психологами, снова получаютъ право
научнаго гражданства; а съ ними водворяется обратно и та
разумная стройность, которой лингвистичестя руководства и
сочинешя старой школы—говоря правду—такъ выгодно отли-
чались отъ большинства новыхъ. Но это еще не все.
ЕЫяте среды им4етъ воспитывающее вл!яше и на инди-
видуевъ, производя на нихъ известное ассимилящонное д1ш-
CTBie. Въ нашей области это ведетъ къ тому, что татя сло-
вообразовашя, которыя въ случае своего возникновешя под-
верглись бы неминуемому забраковашю путемъ сощологическаго
подбора, возникаютъ все въ меньшемъ и меныпемъ числе.
Творческая сила индивидуевъ, не расточаемая на нежизнеспо-
собные продукты, энергичнее действуешь въ соотв4тствующемъ
народному духу направленш, языкъ развивается. Развийе со-
вершается параллельно съ развийемъ самой народной души;
языкъ делается зерцаломъ этой последней, разделяя ея цен-
ность. И вотъ принципъ цгьнности, несуществующей въ на-
чальныхъ грубыхъ стад1яхъ языка, требуетъ себе признатя
на дальн^йшихъ ступеняхъ его развиия. Въ этомъ признанш
ему отказывала психологическая теор1я,—что было съ ея сто-
роны вполне последовательно; но оно стало опять возможнымъ
на почве дуалистической теорш, какъ было возможно въ бюлоги-
ческую эпоху. Оруд1ями примйнетя нашего принципа будутъ
т4 же мотивы ясности и удобства, только въ своемъ развитомъ,
усовершенствованномъ виде: изъ мотива ясности могутъ раз-
виться мотивы сенсуалистической наглядности, интеллектуали-
стической разумности и эмоцюналистическои силы; изъ мотива
удобства естественно развивается мотивъ красоты. Отсюда
видно, что языки съ точки зрешя ценности не могутъ быть
распределены въ линейномъ порядке, начиная наименее и
кончая наиболее ценными: одинъ языкъ можетъ оказаться
наиболее цбннымъ съ сенсуалистической, другой съ интел-
лектуалистической точки зрешя. Но за то станетъ ясно,
какой языкъ для какого народа можетъ быть,такъ сказать, до-
пол нительнымъ: такъ, если мой родной языкъ стоитъ особенно
высоко какъ языкъ сенсуалистически, или эмоцшналисти-
ценность языковъ.
221
чесшй, то въ интересахъ своего самоусовершенствовашя я
сочту наиболее цЬннымъ для себя усвоеше преимущественно
интеллектуалистическаго языка, и т. д. Все это должно опять
стать задачей будущаго, какъ было задачей прошлаго.
И все же, повторяю, дуалистическая Teopifl, именно какъ
таковая, не будетъ повторешемъ бшлогической; она будетъ
возведена одинаково на работахъ какъ лингвистовъ-психологовъ,
такъ и лингвистовъ-бшлоговъ. Это будетъ, равнымъ образомъ,
не то, что мы видЬли въ эпоху перехода отъ старой школы
къ новой, когда иныя явлешя объяснялись при помощи бшло-
гической, друия—при помощи психологической теорш; нашъ
дуализмъ предполагаетъ одинаковое примЬнеше обйихъ теорШ
къ каждому лингвистическому явлешю, какъ это показываетъ
вышеприведенная схема вопросовъ. И именно всл-Ьдств1е того,
что она допускаетъ этотъ дуализмъ, какъ сочеташе двухъ
одинаково намъ доступныхъ принциповъ объяснешя, лингви-
стика об^щаетъ сделаться самой ценной изъ всЬхъ наукъ,
связанныхъ между собою нитью общей бшлогической причин-
ности. Въ самомъ д'Ьл'Ь, обратитесь къ любой изъ частныхъ
бшлогическихъ наукъ—везд* вы встретите только второй изъ
вышеприведенныхъ принциповъ объяснешя, принципъ подбора,
что же касается перваго, т4хъ интимныхъ психологический
принциповъ, которые въ области языка объясняютъ возникно-
веше явлетй и которые, при всей кажущейся произвольности
и причудливости своихъ результатовъ, такъ близки намъ —
близки потому, что они познаются той же самой душей, ко-
торая ими руководится—то имъ ничто въ области бшлоги-
ческихъ наукъ не соответствуете Не соответствуем и не
можетъ соответствовать: мы можемъ познать силу, создавшую
лингвистичесшя явлешя, такъ какъ эта сила—въ насъ самихъ,
но какъ назвать ту силу, которая создала явлешя внйшняго
Mipa, подчиненныя закону бшлогическаго подбора?.. дЭономъ",
отвйчалъ никогда Гераклитъ.—А что такое Эонъ?— „Шало-
вливое дитя, играющее въ шашки", объяснялъ философъ-
провидецъ полусказочной старины.
23-696
Художественная проза й ей судьба.
(1898).
I.
Теперь у насъ не принято придавать особое значеше во-
просамъ, касающимся художественности прозаическаго изложе-
шя. Съ тЬхъ поръ, какъ МольеровскШ буржуа сдЬлалъ открьте,
что и онъ ум4етъ faire de la prose, и притомъ такъ, что никамя
ухищрешя его учителя не въ состояши исправить ее хотя бы
на шту,—уб'Ьждете въ безполезности выработки прозаическаго
стиля стало распространяться все шире и шире. Ему пришло
на помощь неогуманистическое движете конца минувшаго вика,
съ его культомъ естественности и пренебрежительнымъ отно-
шешемъ ко всему искусственному: всЬмъ известны и памятны
пламенныя слова объ этомъ молодого Гёте въ нервыхъ сценахъ
«Фауста». У насъ же дуновеше неогуманизма попало на твер-
дую еще кору (псевдо-) классицизма, не успевшую размякнуть
и растаять подъ лучами «просв-Ьщешя», какъ это было повсе-
местно въ западной ЕвропЬ. Его дЬйств1е было, поэтому, прямо
разрушительно: нигд^, какъ у насъ, поворотъ не былъ такъ
крутъ, нигд^ кумиры отцовъ не были сожжены такъ быстро
и истреблены такъ безсл-Ьдно, какъ среди нашей интеллиген-
цш, отважной въ сознанш своей молодой силы и совеЬмъ
почти не отягченной бременемъ традищи. Это не значить, чтобы
художественная проза на практики подверглась загону: совер-
шенно напротивъ,—именно теперь начинается ея расцвётъ, такъ
какъ только къ этому времени взошли брошенныя отцами ей-
ИСКУССТВЕННОСТЬ И ХУДОЖЕСТВЕННОСТЬ. 223
мена формальной красоты, а совершенное, подъ влмтемъ нео-
гуманистическихъ идей, возвращеше къ природ* дало возмож-
ность наделить прекрасную форму достойнымъ содержашемъ.
Н*тъ, непосредственно пострадала не практика, a Teopifl: можно
было и даже следовало писать хорошо, т.е. художественно,
но не следовало давать себ* и другимъ отчетъ въ этой худо-
жественности, не следовало сознательно къ ней стремиться пу-
темъ учешя, упражнетя и подражашя; вс* попытки въ этомъ
направлены пахли риторикой, а риторика—это самая квинтъ-
эссенщя псевдо-классицизма, это самый уродливый изъ благо-
получно сожженныхъ и истребленныхъ кумировъ. Недавно
только у насъ возникъ союзъ среди интеллигенции, ц*ли ко-
тораго по своей природ* близки къ затронутому зд*сь вопросу;
этому союзу можно бы было пожелать всякаго благополуч1я,
еслибы въ его программ* не красовалась на главномъ м*ст*
въ высшей степени странная задача—сод*йствовать словомъ
и д*ломъ (и, повидимому, д*йствительно «словомъ и д*ломъ»)
изгнанш изъ русской р*чи иностранныхъ словъ. Еъ чести
славянскаго гостепршмства сл*дуетъ сказать, что эта мысль
сама по себ* не внутренняго производства: она—порождеше
ультра-нащоналистическаго убожества, появившагося у нашихъ
сос*дей въ качеств* оборотной стороны вычеканенной въ 1870 г.
медали. Все же ея проникновеше къ намъ доказываетъ, до
какой степени намъ трудно соединиться для одной только со-
зидательной, а не разрушительной работы подъ великодушнымъ
лозунгомъ Парини: Viva la libertu—е morte a nessuno.
А между т*мъ сговориться относительно «художественной
прозы», оставаясь въ то же время в*рными зав*тамъ неогу-
манизма,—для насъ гораздо легче, ч*мъ для народовъ запад-
ной Европы: самый генш русскаго языка приходитъ намъ тутъ
на помощь. Нельзя произнести слова Kunst, Tart, не ощущая
того особаго, пе для вс*хъ пр1ятнаго привкуса, который эти
слова получили всл*дств!е своего этимологическаго родства съ
kunstlich, artificiel, и не ставя ихъ этимъ въ противополож-
ность къ великой богии* пеогуманиоговъ—Природ*; никто не
бываетъ вполн* свободенъ отъ предуб*ждешй, заключающихся
въ самой философш родной р*чи,. и внимательный русскШ чи-
татель съум*етъ найти у н*мецкихъ и французскихъ мысли-
23*
224
II. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА.
тел ей не мало невольныхъ софизмовъ, основанныхъ на мни-
момъ антагонизме понятш Kunst und Natur, Tart et la na-
ture. У насъ этой опасности не существуешь; одно—искусствен-
ность, другое—художественность, и если намъ трудно смотреть
пристально на Kunstprosa такъ, чтобы, зажмуривъ глаза, не
увидЬть, какъ особаго рода дополнительный цв^тъ къ ней, при-
зрака Naturprosa, то слова: «художественная проза» никакихъ
неудобствъ въ этомъ направленш не представляютъ.
Сговориться, повторяю, можно; пути для этого два—тео-
ретически и исторически. Для перваго время, кажется, еще
не наступило. Метафизическая эстетика потеряла кредитъ; мы
справедливо отказываемъ въ довйрш методу, доказывающему
необходимость эстетическихъ постулатовъ съ такою же точно
убедительностью, съ какой юнъ некогда доказывалъ необходи-
мость семипланетной системы. Въ наше время только эмпи-
рическая эстетика можетъ разсчитывать на интересъ образован-
ныхъ людей, притомъ, какъ это и понятно, основанная на
эксперимеитгъ эстетика—въ большей Mipi, ч4мъ основанная
на простомъ наблюдети. Но именно экспериментальная эсте-
тика представляется еще пока невозможной; пока не будетъ
достроено здаше экспериментальной психолопи, она предста-
вляешь изъ себя не науку, а лишь пустопорожнее м4сто, отда-
ваемое подъ построеше науки. Возможна лишь эстетика, осно-
ванная на наблюдети; а такая будетъ по преимуществу но-
сить исторически характеръ, такъ какъ сводъ наблюдети за
жизнью минувшихъ поколоти—это и есть то, чтб мы назы-
ваемъ истор1ей. Истор1я развийя художественной прозы пока-
жетъ намъ, имйетъ ли она право на существовать, и если
да, то въ какой степени.
Понятно, что историки словесности не оставляютъ безъ
вниматя этой области своей науки; но одинъ изъ самыхъ зна-
чительныхъ шаговъ впередъ въ этомъ направленш былъ сдЬ-
ланъ недавно нймецкимъ филологомъ Эд. Норденомъ въ его
книги: Die antike Kunstprosa, vom VI Jahrhundert v. Chr.
bis in die Zeit der Renaissance (Leipzig, 1898, l). ДМстви-
*) Появилась вторымъ, нензм4неннымъ издашемъ (сь дополнешемъ) въ
1909 г.
КНИГА НОРДЕНА.
225
тельно, развийе новейшей прозы отъ Бальзака Старшаго, при-
близительно, представлялось намъ и раньше въ довольно ясномъ
CB-ferb; гораздо темнее была предшествовавшая эпоха, обни-
мавшая более двухъ тысячъ л^тъ. Ей-то и посвящено назван-
ное только-что объемистое двутомное сочинеше. Пользуясь чрез-
вычайно богатымъ матер1аломъ, собраннымъ имъ съ зам4ча-
тельнымъ трудолюб1емъ, авторъ во многихъ м4стахъ влилъ св^тъ
и смыслъ въ скрытую до него связь литературно-историческихъ
явлешй. Читая его (а было это, скажу между скобокъ, д'Ьломъ
не легкимъ, такъ какъ ученейшая книга Нордена соединяетъ
въ себе вей достоинства, кроме одного—удобочитаемости) и
углубляясь въ приведенный авторомъ матер1алъ, я чувствовалъ,
какъ ощущавппеся мною раньше въ исторш развийя прозы
пробелы сами собою заполнялись, узлы распутывались; продол-
жая думать надъ затронутыми авторомъ вопросами, для кото-
рыхъ онъ зачастую давалъ одинъ только сырой матер!алъ, безъ
выводовъ, безъ надлежащаго осв4щен1я культурно-историческими
соображениями,—я получилъ, въ конце концовъ, стройный
очеркъ развийя художественной прозы, которымъ и хочу по-
делиться съ читателями въ нижеслгЬдующихъ главахъ.
II.
Античность—общая колыбель нашихъ культурныхъ силъ—
была, разумеется, также и колыбелью художественной прозы.
Время ея зарождешя—понимая это слово съ необходимыми,
во избйжате нелепости, ограничешями — известно намъ съ
редкою въ подобныхъ случаяхъ определенностью: это былъ
427-ой годъ до Р. X. По случаю одной изъ безчисленныхъ
кантопальныхъ войнъ, волновавшихъ древне-греческш м1ръ во
все время его существовашя, былъ отправленъ въ Аеины своимъ
роднымъ городомъ известный софистъ Горпй просить помощи
противъ неугомонныхъ соседей. Въ народномъ собранш онъ
произнесъ речь о необходимости заключенгя союза и привелъ
ею въ восторгъ своихъ впечатлительныхъ слушателей; союзъ
былъ заключенъ—правда, это не важно, такъ какъ изъ него
все равно ничего не вышло, но важно было то, что речь Гория
вызвала сильнейшее, долго не унимавшееся брожеше, резуль-
татомъ котораго была именно художественная проза.
226
II. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА.
Что же произошло? Ч£мъ это такъ шгЬнилъ Горпй свою
аудиторш? Проще всего было бы обратиться къ самой р'Ьчи
софиста; но такъ какъ она не сохранена, то ее долженъ
заменить разсказъ нашего свидетеля. Свидетель этотъ говоритъ
вотъ что: „Онъ (Горпй) поразилъ аоинянъ своеобразностью
своихъ ораторскихъ пр1емовъ, такъ какъ они сами были хо-
рошо одарены природой и любили краснорЗ^е: онъ впервые
пустилъ въ ходъ особыя искусныя фигуры р'Ьчи, антитезы, исо-
колы, созвуч1я, риторическ1я риемы (homoeoteleuta) и еще ни-
которым въ томъ же род4, которыя тогда, всл,Ьдств1е своей
необычайности, нашли благодарныхъ слушателей, но теперь
считаются мелочными, и—всл^дсятае того, что ими пользова
лись не въ м-Ьру—кажутся смешными". Повидимому, выгодно
для памяти Горпя, что его р4чь не сохранена; если такъ о
ней судитъ нашъ свидетель—его землякъ, къ слову сказать,—
историкъ Дшдоръ Сищшйскш, то насъ и подавно постигло бы
разочароваше. Но мы зд^сь не наслаждешя ищемъ, а пони-
машя: посл-Ь ясныхъ и опредЬленныхъ словъ Дюдйра разска-
занный имъ фактъ представляется намъ еще менЬе понятнымъ,
ч-Ьмъ прежде, когда мы могли приписать р'Ьчи Горпя кашя
угодно достоинства.
Штъ, она просто была «фигуральна», и въ этомъ заклю-
чалась причина ея усиЪха. Фигуры же, если прибавить къ
нимъ тропы, составляютъ заповедную рухлядь риторики, кото-
рая въ свою очередь неразрывно связана съ псевдо-классициз-
момъ, а псевдо-классицизмъ прямо противоположенъ природЬ,
которая въ области слова совпадаетъ съ народностью. При та-
комъ положети д^ла тотъ фактъ, что Горпй фигуральностью
своей р'Ьчи шгЬнилъ именно народъ,—представляется сущимъ
парадоксомъ. Очевидно, тутъ что-то не такъ; но чтб именно?
При столкновенш факта съ мн'Ьтемъ долженъ торжествовать
фактъ—это ясно; ошибка заключается въ мнйнш, въ томъ
сцйпленш понятш,. которое мы начали словомъ «фигураль-
ность», а кончили словомъ «народность». Правда ли, что эти
два поняйя несовместимы? Самое полное, самое яркое выра-
жение народности въ области слова—это народная п^сня: бе-
ремъ для проверки народную п^сню—и на первомъ м-ЬстЬ
встр'Ьчаемъ въ ней фигуральность:
ФИГУРАЛЬНОСТЬ.
227
Було-бъ тоби, ой ты моя маты,
Тяхъ бривъ не даваты;
Було-бъ тоби, ой ты моя маты,
Счастье-долю даты!
Въ этой краткой строфе мы имйемъ (если не считать со-
звуч1я) веб фигуры, которыя Дюдоръ находилъ у Горпя, и
кроме нихъ еще нисколько другихъ, и все они естественны.;
мы чувствуемъ, что не ихъ наличность, а ихъ отсутсше было бы
противно природе. Швецъ сознаетъ себя несчастнымъ; это
основное чувство той песенки, чувство слишкомъ неопределен-
ное пока, такъ сказать непластичное, чтобы вылиться сразу
въ определенную мысль. И вотъ, духъ его ищетъ опоры и
находить ее въ контраст* между своей несчастной долей и
физической красотой, единственномъ и увы, безполезномъ на-
слйдш матери. Да, контрастъ; это — самая естественная, са-
мая законная форма, которую только можетъ найти чувство,
стремящееся воплотиться въ мысли. Мысль же въ свою очередь
стремится воплотиться въ словахъ: выражеше въ словахъ кон-
траста—это и есть то, чтб мы называемъ антитезой. Такъ-то
и получается главная, коренная «фигура» песенки; все осталь-
ныя служатъ лишь къ тому, чтобы сделать ее ярче, вырази-
тельнее. Сюда относится равномерность обоихъ членовъ анти-
тезы—это и есть то, чтб Дюдоръ разумеетъ подъ «исоколомъ»,
зат/Ьмъ, повтореше тЬхъ же словъ въ начале обоихъ членовъ
(«анафора», здесь особенно развитая); затемъ, одинаковое окон-
чаше обоихъ членовъ, такъ называемая риторическая риема 1).
Teopifl слова, та разумная и интересная наука будушаго, ко-
торая, выросши изъ экспериментальной психолопи, заменить
современемъ нашу обветшалую риторику, съумеетъ доказать,
что добрая часть изъ такъ называемыхъ фигуръ и троповъ,
надъ которыми теперь принято смеяться, является самымъ есте-
ственнымъ и законнымъ выражешемъ нашихъ аффектовъ, осталь-
ныя же имеютъ интеллектуальное основаше, какъ средство
сделать нашу речь более понятной и более легкой для запо-
*) Риторичесюя риемы—одинаковые окончав1я одинаковыхъ флекс1й
(напр., дать—брать); напротивъ, поэтпчесшя риемы— одинаковыя окончашя
различвыхъ флексШ (напр., дать—мать). Посл'бдшя считаются неизящными
въ проз*, первыя—въ поэзш.
228
II. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА.
минашя; следовательно, не фигуральная, а та сЬрая и бездет-
ная рйчь, которую теперь незаслуженно называютъ «дельной >
и «серьезной», должна считаться противоестественной и не-
осмысленной.
Такимъ образомъ, указанный выше узелъ благополучно
распутывается, но зато мы получаемъ другое, не мен&е зна-
чительное затруднеше. Выходить, что р^чь сицшайскаго со-
фиста со всей своей фигуральностью была вполне естественна;
а между тЬмъ намъ говорятъ, что онъ поразилъ свою аудито-
ре именно необычайностью своихъ ораторскихъ npieMOBb.
Еакъ же это согласовать? Неужели придемся допустить, что
до Горпя естественность рйчи была въ загони? Действительно,
&то—единственный исходъ; при болйе близкомъ ознакомленш
съ д-Ьломъ онъ потерябтъ свою странность. Необходимо, за-
мечу, отнестись съ особеннымъ внимашемъ къ этому пункту;
зд^сь сталкиваются, взаимно оттЬняя другъ друга, понятая:
«естественность >, «художественность» и «искусственность»;
здйсь находится ключъ къ выясненш самаго термина: «худо-*
жественная проза».
Аффектъ самъ по себй—явлеше, въ области сознашя, до-
ступное одному лишь самонаблюденш; чужому наблюдешю до-
ступны только выражены аффектовъ въ движен!яхъ и словахъ.
Изъ этихъ выражешй мы одни называемъ естественными, дру-
пя—деланными, искусственными, неестественными; чймъ руко-
водимся мы, давая имъ то или другое наименоваше? Скажутъ:
наблгодешемъ. Да; но только отчасти. Человйкъ, получившШ
внезапно горестное извйсйе, определенными образомъ хватается
руками за голову; человйкъ, поставленный въ тупикъ, опре-
дёленнымъ образомъ разводить руками;—эти движешя кажутся
намъ естественными выраженгями соотв4тствующихъ аффектовъ.
А между тЬмъ, наблюдете въ девяти случаяхъ изъ десяти не
подтвердить этого предположетя: мноие, при всей живости
аффекта, совершенно воздержатся отъ всякаго крупнаго дви-
жетя— что д-Ьлать! неудобство нашей одежды мало-по-малу
отучаетъ насъ отъ жестикулящи; друпе исполнять его, смотря
по своему гЬлосложенш или темпераменту, слдшкомъ р^зко
или слишкомъ неуклюже, слишкомъ вяло или слишкомъ то-
ропливо, и этимъ разрушать впечатлите естественности. Оче-
ВЫРАЖеН1£ АФФЕКТОВЪ.
229
видно, одного наблюдешя мало: мы руководимся, кромй него,
еще другимъ актомъ, неизменно въ большей или меньшей сте-
пени сопровождающимъ всякое наблюдете — абшракщей. Съ
помощью ея, мы —часто безсознательно—устраняемъ вл!яше
случайностей тЬлосложенш или темперамента, исправляемъ не-
достатки, дополняемъ невыдержанное или недосказанное, отбра-
сываемъ преувеличенное и излишнее—и такимъ образомъ, изъ
массы бол4е или мен-Ье неудачныхъ Еыраженш цзвлекаемъ
Еыражеше удачное, чистое, идеальное. Его мы въ действитель-
ности можемъ встретить р4дко, можемъ и не встретить ни-
когда; какъ бы то ни было—человйкъ, который (въ силу ли
природнаго дароватя, или сознательной рефлексш — это все
равно; мы этого непосредственно знать не можемъ, а потому
и не разбираемъ),—человйкъ, повторяю, который осуществитъ
на дйлЬ это удачное чистое, идеальное выражеше, будетъ
для насъ художникомъ въ его области. Художественность, та-
кимъ образомъ, есть та же естественность, но естественность
полученная путемъ абстракцш изъ ряда единичныхъ, въ оди-
наковой степени конкретно-естественныхъ случаевъ.
Это—первый пунктъ; и мнй кажется, что уже онъ даетъ
намъ возможность понять указанное выше я влете. Придется
только допустить, что именно Горий былъ такимъ художни-
комъ, и что онъ пл4нилъ аеинянъ именно гЬмъ, что возвелъ
въ степень художественности знакомую имъ до гЬхъ поръ лишь
по неполнымъ своимъ осуществлетямъ естественность. Но это
еще не все; есть и второй пунктъ, и онъ едва ли не важнее
перваго.
Данное только-что опредйлете правильно выражаетъ каче-
ственное различ!е между художественностью, какъ отвлеченной
естественностью, и естественностью конкретной; мы можемъ,
однако, установить и другое различ1е—различ1е количествен-
нов. Каждый нормальный человёкъ бываетъ одаренъ ум4реннымъ
огнемъ чувства, способнымъ объять умеренную задачу въ области
чисто личныхъ, житейскихъ отношетй; возложите на него бо-
лйе значительную задачу—и этотъ огонь ослабнетъ, и вместо
пламени получится дымъ и чадъ. Тотъ самый челов'Ькъ, кото-
рый художественно изобразить простое чувство или собьте въ
форм^ коротенькой пЬсни или разсказа, не съум-Ьетъ спра-
230
II. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА.
виться съ более сложной задачей: польются однообразный, скуч-
ныя фрады; скачки и недомолвки съ одной стороны, повторе-
шя и водянистость—съ другой, путаница—везде. Вотъ почему
мы имЪемъ преврасныя народныя песни и сказки, но н^тъ
и не можетъ быть ни народнаго эпоса (это окончательно уста-
новлено), ни народной драмы, ни народнаго романа. А между
тЬмъ, жизнь ставить свои задачи: человеку приходится въ
речи отстаивать свои притязатя передъ судомъ, приходится,
если онъ гражданинъ свободной общины, въ речи же разви-
вать свои мысли о необходимыхъ для ея блага м*Ьропр1ят1яхъ.
Такъ, мы знаемъ, что въ древн4йшемъ аеинскомъ суде, аре-
опагЬ, было запрещено сторонамъ всякое возд,Ьйств1е на судей
путемъ «аффектовъ», другими словами, всякое поползновеше
на художественность речи. Этотъ запретъ, безъ сомнбшя, лишь
освятилъ то, чтб въ старину само собою разумелось: тогда го-
ворили сухо не потому, чтобы не хотели или не должны былиг
а потому, что не умели говорить иначе.
Нуженъ былъ огонь гораздо болышй, чймъ тотъ, которые
природа вложила въ грудь обыкновеннаго человека, для того,
чтобы создать р4чь высокаго стиля, рЪчь судебную, речь по-
литическую, историческое повйствоваше, философское разсужде-
ше; если Горий действительно съум-Ьлъ впервые это сделать,
то онъ былъ по истине великимъ художникомъ прозы. Раз-
сказъ о немъ при этихъ услов1яхъ вдвойне понятенъ; онъ по-
разилъ слушателей своимъ новшествомъ, такъ какъ имъ да
тЬхъ поръ съ политической трибуны преподносились лишь су-
xifl, безъискусныя речи; и въ то же время онъ ихъ увлекъ,
такъ какъ въ его ораторскихъ пр1емахъ они сразу признали
те самыя средства, которыя ихъ пленяли въ более близкой
ихъ сердпу сфере личныхъ отношенШ,—рисунокъ былъ тотъ же,
только масштабъ былъ увеличенъ до грандюзнаго. Какъ же это
ему удалось,—допуская, что это ему действительно удалось?
Не иначе, какъ и всякое увеличете масштаба,—путемъ ана-
лоии. Художественная проза должна быть проникнута аффек-
томъ, выражешемъ котораго является, какъ мы видели, фигу-
ральность; передачей выражешя передается и выражаемое,
т.-е. аффектъ. Такая проза должна быть образна, такъ какъ
образъ непосредственнее воспринимается духомъ и глубже за-
печатл^вается, чймъ то отвлеченное представлеше или отно-
inenie, символомъ котораго онъ служить. Она должна отли-
чаться старательнымъ подборомъ словъ, если она разсчитана на
то, чтобы дол'Ье оставаться въ памяти слушателей: мы охотно
пропускаемъ мимо ушей то или другое неловкое выражете въ
обыденномъ разсказй, довольствуясь уловленною мыслью, но
любимъ углубляться въ тЬ остатки художественной рЬчи, ко-
торые память намъ воспроизводитъ, и бываемъ благодарны автору
за скрытыя красоты его языка. Опа должна отличаться архи-
тектурной стройностью въ своеыъ дЬленш и въ соотношенш
своихъ частей: при сложности матерш слушатель легко поте-
ряетъ нить и перестанетъ понимать насъ, если мы веЬми си-
лами не позаботимся о сохраненш перспективы во всЬхъ на-
правлешяхъ. Она—и это стоить въ связи съ только-что за-
тронутымъ требовашемъ—должна быть старательно пергодизо-
вана, такъ какъ всл4дств1е сложности взаимнаго тяготйшя частей
и частицъ темы, перюдъ—этотъ живой организмъ съ его столь
определенно выраженнымъ подчинетемъ второстепенныхъ мыс-
лей главнымъ—является необходимой крупной единицей разсуж-
дешя, безъ которой построете доказательства, или пов-Ьствовашя
было бы такъ же затруднено, какъ сложныя алгебраически
вычислешя безъ заключенныхъ въ скобки полиномовъ. Она,
наконецъ, должна быть ритмична; ударешя, опускашя голоса
и паузы должны быть разставлены такъ, чтобы ни голосъ го-
ворящаго, ни ухо слушающаго отъ этого не страдали. Не трудно
убедиться, что всЬ эти шесть элементовъ художественной прозы,
хотя и въ гораздо меныпемъ масштабе, даны уже народной
словесностью; первый художникъ прозы (прошу позволетя
пока считаться съ этой миеической личностью) извлекъ ихъ
оттуда, возвелъ на бол4е высокую ступень и, путемъ аналоии,
приспособилъ къ своей сравнительно болгЬе трудной задачи.
Итакъ, наблюдете, абстракщя, аналопя—вотъ три силы,
съ помощью которыхъ создается художественная проза. Ясно>
однако, что последняя изъ нихъ, по способу своего дЬйств1я>
существенно отличается отъ первыхъ; вопросъ о сознательности,.
оставленный нами прежде въ состоянш безразличнаго равно-
B'hcifl, зд^сь безъ всякаго колебашя долженъ быть рйшенъ
утвердительно. Описанныя только-что шесть дЬйствш худож-
232
II. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА.
ника прозы высшаго стиля немыслимы безъ глубокой и силь-
ной рефлексш. Народная песня или сказка можетъ быть актомъ
безсознательнаго творчества; но речь, повйствоваше, разсужде-
Hie—постольку сознательны, поскольку и художественны.
Вотъ те два соображешя, на основанш которыхъ намъ
делается вполне понятнымъ разсказъ о Горпи и дМствш его
краснор,Ьч1я на его „хорошо одаренныхъ природой и распо-
ложенныхъ къ р4чамъа слушателей,—допуская, что онъ дей-
ствительно былъ тЬмъ истиннымъ художникомъ прозы, какимъ
мы, ради удобства, его до сихъ поръ считали. Но въ томъ-то
и дело, что все известное намъ о немъ заставляетъ насъ ви-
деть въ немъ не волшебника, а кудесника речи; и прежде ч4мъ
продолжать нашъ исторически очеркъ, мы должны несколько
остановиться на этомъ третьемъ и посл'Ьднемъ предваритель-
номъ пункте.
Художественная речь должна быть проникнута аффектомъ;
художественная речь должна быть сознательна. Согласуемы ли
эти два требовашя? Повидимому, н4тъ; мы привыкли разуметь
подъ аффектомъ непосредственное, предшествующее сознатель-
ности и, следовательно, безсознательное движете души. Дей-
ствительно, указанная антином1я вызвала много споровъ въ ту
эпоху, когда заняйя человеческой речью и ея Teopiefl не счи-
тались еще «пустяками», т.-е. въ эпоху древности; тогда же
она и была благополучно разрешена. Решете мы, своими сло-
вами, можемъ формулировать такъ: вдохновителемъ художествен-
ной речи долженъ быть не первичный, а сознательно воспроиз-
веденный аффектъ. Въ возможности такого сознательнаго вос-
произведетя аффекта никто сомневаться не станетъ, кроме
техъ, которые никогда за собой не наблюдали. Отъ меня за-
виситъ дать моей фантазш такое направлеше, чтобы передо
мной воскресали, при самомъ яркомъ освещенш, все подроб-
ности когда-то поразившаго меня собьгпя. При этомъ воскре-
саетъ и самый аффектъ; я чувствую физичесме его симптомы:
и учащенное cepn;e6ieHie, и приливъ крови къ лицу, и все
прочее; но въ то же время сознательность не прерывается,
умъ продолжаетъ работать, память запоминаетъ слова и обо-
роты, которые мне подсказываетъ гневъ, и сочиненная при
такихъ услов1яхъ речь будетъ въ то же время и проникнута
ПРОИЗВОДНЫЙ АФФЕКТЪ.
233
аффектомъ, и сознательна. Таковъ исходъ изъ указанной анти-
номш; это — исходъ единственный. Но—и тутъ мы прибли-
жаемся къ роковому пункту — онъ же содержитъ въ себе и
величайшую для художника речи опасность. Очень узка межа,
отделяющая сознательное воспроизведете действительна^) аф-
фекта отъ того, что у насъ называютъ «самовзвинчивашемъ»,
и требуется не мало такта и выдержки для того, чтобы ея не
переходить. Самовзвинчиваше можетъ быть качественнымъ или
количественнымъ, смотря по тому, вносимъ ли мы аффектъ
туда, где ему съ точки зрйтя нормальнаго человека быть не
должно, или раздуваемъ умеренный и здоровый аффектъ до
крайнихъ и бол'Ьзненныхъ разм4ровъ; въ обоихъ случаяхъ те-
ряется естественность речи, а следовательно и ея художествен-
ность; мы имйемъ передъ собой прозу не художественную, а
искусственную.
Разумеется, искусственность заключается не въ одномъ
этомъ: она можетъ касаться каждаго изъ вышеозначенныхъ
шести элементовъ художественной прозы. Все же этотъ пункт;ъ
самый существенный: остальное—более и менее касается внеш-
ности, здесь же зараза проникаетъ въ самое сердце речи. При
этомъ надобно твердо помнить два факта. Первый—къ указан-
ному самовзвинчивашю более всего бываютъ склонны люди
молодые, одаренные впечатлительнымъ сердцемъ и пылкой фан-
таз1ей. Второй—у здоровыхъ людей эта склонность проходитъ
съ годами, не оставляя дурныхъ следовъ на правдивости ха-
рактера человека и давая въ результате немаловажную при-
быль—быстрый полетъ мысли и гибкость языка.
Судя по всему, что намъ известно, Горпй, отецъ грече-
ской художественной прозы, самъ говорилъ и писалъ не худо-
жественной, а именно искусственной прозой. Правда, та его
речь, которая произвела сильный переворотъ въ аеинскомъ
красноречш, намъ не сохранена; за то сохранены друпя, бо-
лее мелтя, и оне вполне подтверждаютъ суждеше серьезныхъ
писателей древности, упрекавшихъ его въ «манерности» (ка-
kozelia). Объ этой манерности переводъ можетъ дать лишь
очень неполное представлеше, уже потому, что онъ не въ со-
стоянш передать той особой, свойственной однимъ только древ-
нимъ языкамъ, ритмичности, разсчитанной на очень своеобраз-
234
U. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА.
ное, певучее произношеше; все же будетъ небезполезно при-
вести хоть одинъ образчикъ,—заключительную фразу изъ р'Ьчи
въ честь павшихъ въ бою воиновъ. Перечисливъ ихъ достоин-
ства, ораторъ заключаешь: „Свидетелями этого они воздвигли
трофеи надъ врагами, Зевсу на украшеше, себ4 же на про-
ел авлеше; они не были незнакомы ни съ дарованной имъ отъ
природы доблестью, ни съ дозволенной отъ закона любовью,
ни съ браннымъ споромъ, ни съ яснымъ миромъ, были благо-
честивы передъ богами своей праведностью и почтительны пе-
редъ родителями своей преданностью, справедливы передъ со-
гражданами своей скромностью и честны передъ друзьями своей
верностью; вотъ почему, когда они погибли, любовь къ нимъ
не погибла съ ними, а, беземертная въ безплотныхъ гЬлахъ,
она и теперь живетъ надъ неживущими". Прошу читателя, не
долго останавливаясь на содержанш, вникнуть немного въ по-
строеше этой фразы, въ ея строго проведенную антитетичность:
эти попарно соединенные члены, состояние изъ одинаковаго
числа словъ (isokolon), при чемъ симметричность подчерки-
вается и риторическими риомами въ окончанш каждаго члена
(homoeoteleuta), и т-Ьмъ, что стоящая на соотв*Ьтствующихъ
мйстахъ слова по возможности состоятъ изъ равнаго числа
слоговъ,—эти члены, повторяю, сами собою напрашиваются на
приподнятое и въ то же время модулированное произношеше
и поэтому очень ощутительны для слуха. Они-то, главнымъ
образомъ и сделали имя Горпя популярнымъ среди тогдашнихъ
аеинянъ; аоиняне, какъ „люди, прекрасно одаренные отъ при-
роды и друзья ргЬчи"—такъ ихъ аттестуетъ Дшдоръ —стали пла-
менными поклонниками искусственной р4чи сицилшекаго софиста.
Гладмя антитезы («бритыя», какъ ихъ насмешливо называла
тогдашняя комед1я) стали необходимой приправой всякаго пре-
тендующая) на бонтонность стиля: они проникаютъ и въ поли-
тическое, и въ судебное краснор4ч1е, и въ серьезную исторш,
и въ еще бол4е серьезную философш, и даже въ трагедш;
только суровыя ступени ареопага остаются по прежнему не-
доступными для всякой попытки дать искусству м^сто въ области
правосудия. И насъ не удивляетъ этотъ молодой энтуз1азмъ са-
маго даровитаго изъ всЬхъ народовъ въ Mipi: онъ иллюстри-
руетъ собою первый изъ обоихъ законовъ, касающихся соотно-
ГОРИЙ.
235
шешя между искусственной и художественной р4чью. Иллю-
стращю же ко второму дала дальнейшая судьба художествен-
ной прозы на греческой почв*.
III.
Нашъ кратшй очеркъ не можетъ касаться вс4хъ подроб-
ностей процесса, о которомъ зд^сь идетъ р4чь; интересуясь
одними лишь руководящими идеями, мы поневоле оставляемъ
въ сторон* бол4е или менЬе случайныя ихъ пертурбацш, ка-
кую бы важность он* ни им-Ьли въ глазахъ историка словес-
ности. Мы обошли молчашемъ предшественниковъ Горпя, хотя
для всякаго ясно, что такое крупное направлеше, какъ вве-
денное имъ KpacHop-bqie, не могло возникнуть внезапно и безъ
подготовительныхъ явленш; равнымъ образомъ мы поневол-Ь
выставили Горпя единственнымъ установителемъ искусства прозы
въ Аеинахъ, между гЬмъ какъ на д'Ьл* это было иначе. Въ
этой неточности большой б4ды н4тъ: пусть не всЬ шесть эле-
ментовъ художественной прозы восходятъ къ Горгш, пусть его
славу, если только слава тутъ есть, съ нимъ раздйляютъ его
сверстники, имена которыхъ известны спещалистамъ, — если
сама древность видела въ немъ начало и воплощеше всего
направлешя, о которомъ мы говоримъ, то и намъ это можетъ
быть дозволено.
Самъ Горгш былъ въ Аеинахъ довольно р-Ьдкимъ гостемъ;
но его направлеше свило себ* тамъ довольно прочное гнйздо.
Вся молодежь была на его сторон* и толпилась вокругъ него
въ rfc дни, когда онъ нав-Ьщалъ ея родину. Она-то и не давала
поблекнуть его слав*; всяшй разъ, когда изъ устъ боготвори-
маго учителя вылетала какая-нибудь меткая антитеза или сме-
лая метафора, — когда онъ, говоря о персидскомъ цар4, по-
строившемъ для своего ибшаго войска мостъ черезъ Геллеспонтъ
и прорывшемъ для кораблей каналъ черезъ Аеонъ, отчекани-
валъ фразу, что этотъ царь велъ сухопутную войну на мОргь
и морскую на материш; или когда онъ, говоря о коршунахъ,
называлъ ихъ живыми могилами людей—она неистово ему
хлопала, и онъ могъ быть ув-Ьренъ, что его фраза обойдетъ
всю аеинскую интеллигенщю и долго не будетъ забыта... Оно
236
II. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА.
въ действительности такъ и вышло: оба только-что приведен-
ныл выражешя Горпя нашли себ*Ь многочисленныхъ подража-
телей чуть ли не въ каждомъ стол4тш позднейшей греко-рим-
ской литературы, а живыя могилы даже пережили ее и пе-
решли къ Шекспиру, который отвелъ имъ очень эффектное
м-Ьсто въ одномъ монолог* своего Макбета. Правда, то была
молодежь: что касается старшихъ, то объ ихъ настроеши мы
можемъ судить по пренебрежительному отношению ареопага
къ новому роду краснор^я, равно какъ и по насм-Ьшкамъ
комедш, этого всегдашняго вйрнаго органа староавинской nap-
Tin. Съ однимъ, впрочемъ, трудно было не согласиться: пусть
р*Ьчь Горпя искусственна, деланна, неискрення, пусть его
муза—блудница (какъ ее поздние не разъ называли), и слова ея—
пустой звонъ бубенчиковъ, все же его техника была громадна,
и эта техническая сторона его краснор,Ьч1я могла имйть боль-
шое воспитательное значеше. Сколько въ народ* истиннаго,
горячаго чувства, способяаго, кажется, двинуть горы,—но его
носителю не дано средство выразить его, приходится безпо-
мощно его заглушать въ своей груди! А тутъ предлагаюсь са-
мое средство, предлагаютъ форму, алчущую содержашя; не-
ужели отказаться народу отъ этого дара? И вотъ чёмъ дальше,
тЬмъ больше вкореняется уб^ждеше, что.Горпеву краснор'Ьчш
мйсто въ школгъ, что будетъ очень недурно, если подростаю-
щая молодежь научится, благодаря его техники, легко и изящно
пользоваться словомъ, если она изъ-Ьздитъ вдоль и поперекъ
всю область мысли на полозьяхъ его антитезъ; современемъ
жизнь возьметъ свое, и когда посл4 легковйснаго хвороста
школьныхъ темъ д4ло дойдетъ до солиднаго дерева действи-
тельности, то и бурное, трескучее и искрометное пламя красно-
pi4ifl само собой прекратится и дастъ тихШ, ровный и на-
дежный жаръ. Были ли правы поборники этого оптимистиче-
скаго взгляда на риторику? У нихъ были и противники, силь-
ные если не количествомъ, то качествомъ—не забудемъ, что
къ нимъ принадлежалъ Сократъ, -и они съ тревогой указы-
вали на соблазнъ, заключающая въ неограниченной власти
надъ словомъ; устоитъ ли неокрЗшппй еще въ добр4 умъ юноши,
когда ему дадутъ въ руки средство, одинаково пригодное для
дурныхъ, какъ и для хорошихъ цйлей? Вы предлагаете ему
РИТОРИКА ВЪ ШКОЛЪ.
237
форму, алчущую содержашя, не спрашивая его о томъ, какимъ
содержашемъ ему угодно будетъ ее наполнить; а что, если
это будетъ содержаше дурное, опасное для свободы и добрыхъ
нравовъ родины? На это, однако, оптимисты отвечали: „Это—
другое дело! Видь вы заботитесь же о развитш физическихъ
силъ своихъ сыновей, обучаете ихъ и борьб*, и кулачному
бою—но в$дь и тутъ учитель передаетъ имъ только технику,
не спрашивая ихъ, какой ц^ли они посвятятъ прюбр-Ьтенныя
ими ловкость и силу. А что, если это будетъ дурная ц'Ьль,
если обученный боксу юноша воспользуется своимъ умйньемъ
для того, чтобы прибить отца и мать? Вы видь не будете пе-
нять на учителя гимнастики и на его искусство, а сочтете
виновными самихъ себя, за то, что не дали своему сыну
бол4е нравственна™ направлешя. То же самое и зд'Ьсь".
Таковъ былъ отв'Ьтъ приверженцевъ новой школьной дис-
циплины, съ которыми мы можемъ согласиться т4мъ смйлйе,
что цасъ зд4сь интересуетъ только эстетическая, а не нрав-
ственная сторона вопроса. «Софистическое» краснор^е осно-
валось въ школЬ и завоевало ce6i* въ ней даже первое мйсто;
начиная съ эпохи Гория, оно было гЬмъ родникомъ, который
орошалъ ниву аеинскаго, а вскоре и обще-греческаго слова на
всемъ ея протяженш. И смотря по большему или меньшему
обилш орошающей влаги, возникаютъ—ниже приподнятой
«школьной» вийеватости съ ея д'Ьланнымъ паеосомъ, но выше
ползучей гражданской р4чи съ ея отсутств1емъ всякаго аффекта—
различныя направлешя художественной—и на этотъ разъ дей-
ствительно художественной — прозы. Въ V-мъ в-Ьк* до Р. X.,
вид'Ьвшемъ расцвета поэзш, идеалъ прозы достигнутъ еще не
былъ. Правда, мы встрйчаемъ въ немъ могучую личность
историка вукидида; но вукидидъ интересенъ для насъ именно
т4мъ, что онъ, какъ художникъ стиля, олицетворяетъ собой
борьбу, брожеше, а не спокойное обладаше достигнутымъ идеа-
ломъ. То онъ подчиняется манер* Горпя,—и мы встр'Ьчаемъ у
него так1я же выточенныя фразы, какъ приведенныя выше изъ
надгробной р^чи послЗздняго; то у него мелькаетъ мысль, что
частичнымъ нарушешемъ симметрш можно сильн-Ье оттенить
понята, ч*мъ черезчуръ строгою уравновешенностью членовъ
предложешя. Онъ сознаетъ, ?то греческш языкъ, съ его оби-
238
И. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА.
л1емъ союзовъ, съ его множествомъ причастныхъ и другихъ
конструкщй, такъ и напрашивается на стройную перюдизащю;
но. его попытки въ этомъ направлены еще несовершенны,
его перюды зачастую лишены перспективы, и даже древше
сознавали, что въ нихъ разбираться не легко. Конечно, его
очень любили, и онъ въ высокой степени стоитъ этой любви
и понынЬ: нЬтъ писателя, бол*Ье приспособленнаго къ такому,
такъ сказать, перемежающемуся чтешю, при которомъ чита-
тель, прочитавъ нисколько фразъ, останавливается и невольно
задумывается—а мы справедливо ставимъ въ счетъ своимъ со-
бесЬдникамъ т£ хороппя мысли, на которыя они насъ наводятъ.
И если мы говоримъ, что стиль вукидида тяжелъ, то мы должны
помнить, что онъ тяжелъ отъ бремени мысли.
Къ тому же, это—историкъ; стиль же долженъ былъ вы-
работаться прежде всего въ области краснор4ч1я, такъ какъ
только въ ней бываетъ на лицо требуемое разнообраз!е сюже-
товъ при единстве темы; только здЬсь творчество является пол-
нымъ, обнимая и сочинеще и произнесете, только зд^сь, на-
конецъ, при взаимодЬйствш между говорящимъ и его слуша-
телями, делается возмоягаымъ контроль ораторской техники при
помощи живой действительности. И вотъ, при умЬренномъ еще
орошенш нивы слова родникомъ софистической техники, рас-
цв4таетъ первый скромный цвЪтокъ аттическаго краснорЗшя—
строггй стиль оратора Лщдя. Этотъ стиль немногимъ, повиди-
мому, отличался отъ того, который былъ допускаемъ передъ
судомъ ареопага; мы находимъ въ немъ всЬ элементы худо-
жественной р4чи, но находимъ ихъ въ сравнительно слабой
Mipi: ораторъ больше сремится къ отчетливости рисунка, ч4мъ
къ яркости колорита. Чтобы избегнуть пышности, онъ не даетъ
разгораться аффекту; чтобы избегнуть темноты, онъ не строитъ
сложныхъ перюдовъ. Старательно приспособивъ свою задачу
къ своимъ силамъ, онъ справился съ нею вполне и достигъ
въ своемъ род'Ь совершенства, какъ достигли его и родствен-
ные ему по направлешю итальянсие художники XV в-Ька,
предшественники Рафаэля, целомудренная красота которыхъ
насъ плйняетъ до тЪхъ поръ, пока мы не вспомнимъ о «стан-
цахъ» Ватикана и о сивиллахъ сикстинской капеллы. Въ обоихъ
случаяхъ, однако, искусство двинулось впередъ, къ другимъ
идсямъ, достигаете которыхъ стало возможнымъ лишь при уси-
I ленномъ д^йствш того родника, который, въ обоихъ случаяхъ,
орошалъ обработываемую художникомъ ниву—при усиленномъ
*дМствш школы.
Представителемъ школы красноргЬч1я въ Аеинахъ IV вика
былъ Исократъ; его имя не можетъ быть пропущено ни въ
одномъ очерке развит художественной прозы. Онъ былъ уче-
никомъ Гория и у него позаимствовалъ технику ргЬчи. Будучи
природнымъ аеиняниномъ, опъ имгЬлъ полное право принимать
непосредственное учаепе въ политической жизни своей родины,
но физическШ недостатокъ не позволялъ ему выступать публично
ораторомъ, и онъ посвятилъ себя школЪ. Все же его красно-
р4ч1е стояло ближе къ жизни и было менЬе искусственнымъ,
ч4шъ краснор,Ьч1е его учителя; онъ отказался отъ многихъ
внгЬшнихъ средствъ, которыми такъ любилъ пользоваться Гор-
ий, зато — и въ этомъ его главная заслуга передъ потом-
ствомъ — онъ сосредоточилъ свое внимаше на перюдизацш.
Лишь благодаря его трудамъ въ этомъ направлеши, греческш
языкъ выказалъ все свое богатство, все разнообраз1е своихъ
конструкцш; обдуманно группируя второстепенные элементы
ргЬчи вокругъ главныхъ, онъ создалъ для своихъ слушателей
цблыя вереницы першдовъ, легкихъ, просторныхъ и ясныхъ
отъ одного края до другого, подобно колоннадамъ тЬхъ пор-
тикрвъ, которые окружали площадь ихъ родного города. Те-
перь только было создано оруд1е, котораго недоставало строгому
стилю Jlncifl и его современниковъ; форма р4чи достигла
своего совершенства и нуждалась только въ содержанш для
того, чтобы осуществить новый идеалъ красоты. Содержа-
Hie это было недалеко, его могла дать политическая жизнь
аоинянъ, всгЬми силами старавшихся тогда возстановить свое
утерянное главенство среди греческихъ государству но не Исо-
крату, представителю школы, было дано совершить требуемое
сл1яше искусства и жизни. Это было дЪломъ послгЬднихъ и
BM-bcrt съ тгЬмъ лучшихъ изъ политическихъ ораторовъ сво-
бодныхъ Аеинъ—Демосеена и Эсхина. Намъ, конечно, трудно
становиться на точку зргЬшя чистаго искусства по отношенш
къ людямъ, игравшимъ столь важную и столь роковую роль
въ исторш гибели своей родины; т'Ьмъ не менйе такое огра-
240
И. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА.
ничеше горизонта здесь необходимо. Для историка художе-
ственной прозы, Демосеенъ и Эсхинъ, эти два непримиримыхъ
врага, стоятъ рядомъ,— первый, какъ представитель силънаго,
второй—какъ представитель красиваго стиля въ искусств* речи,
и сравнеше съ Дшскурами итальянской живописи напраши-
вается само собой.
Аеины никогда не могли оправиться отъ удара, нанесен-
наго имъ Филиппомъ; никакая призрачная самостоятельность
не могла дать имъ политической жизни, а стало быть и ихъ
краснорйчш—того содержашя, которымъ были такъ богаты оба
предыдущихъ столбя. Объ остальныхъ греческихъ государ-
ствахъ и говорить нечего; таковъ уже былъ характеръ антич-
ныхъ народовъ, что только политическая независимость и рес-
публиканское равноправ1е могли служить надежной, живитель-
ной атмосферой для талантовъ. Особенно же это касается ху-
дожественной прозы: ея главнымъ органомъ была живая речь,
речь оратора, свободно говорящаго передъ свободными согра-
жданами въ народномъ собранш, или въ заеЬданш суда; она
была поэтому неразрывно связана съ политическою жизнью, въ
которой применялось и проверялось пршбр&генное въ школе
уменье.
Теперь жизнь отошла, а школа осталась. Что было делать
ученику, усердно изучившему подъ руководствомъ своего учи-
теля техническую сторону краснор^я, основательно овладев-
шему этой «формой, алчущей содержашя», но не находившему
въ жизни содержашя для нея? Если онъ не хотйлъ замолк-
нуть—а къ этому эллины теперь уже были неспособны—ему
оставалось только одно: — продолжать въ жизни то, что онъ
дйлалъ въ школ*, сосредоточиться на форме, выработать ее
до виртуозности, а затемъ — собирать вокругъ себя аудиторш
досужихъ людей не для того, чтобы передать имъ какое-нибудь
серьезное поучеше или вынудить у нихъ то или другое ре-
шете, а только для того, чтобы служить предметомъ ихъ во-
сторженнаго удивлешя. Такъ оно и случилось. Параллелью и
тутъ можетъ служить истор1я живописи, манеризмъ XYII века,
но пожалуй еще лучше—вследств!е своей большей близости
къ намъ—развийе инструментальной музыки после Шумана
и Шопена. Въ этихъ двухъ гешяхъ инструментальная музыка
МАНЕРИЗМЪ.
241
досказала то, что она им-Ьла сказать нашей дупгЬ: отнынЬ она
обращается къ нашему уху. Виртуозы выступаютъ публично,
въ концертахъ, и стараются поразить насъ своей техникой; и
мы идемъ слушать ихъ, не справившись даже предварительно,
что они будутъ намъ играть—до такой степени намъ стало
безразлично содержате. Попробуйте сказать, что вамъ содер-
жательная вещь стараго репертуара въ исполнены даже ка-
кой-нибудь почтенной посредственности интереснее, чймъ вир-
туозно-исполненная современная дребедень—и васъ сочтутъ вы-
ходцемъ съ другой планеты. Быть можетъ, это и хорошо; быть
можетъ, это увлечете техникой — необходимое y&WBie для
какого-нибудь возрождетя музыки, которое намъ готовитъ
двадцатый вйкъ; во всякомъ случай, переживаемый нами
нынгЬ перюдъ музыкальной риторики поможетъ читателю
разобраться въ совершенно аналогичномъ риторическомъ красно-
р4чш, распространившемся по всей Грецш въ III в^кй
до Р. X.
КрасноргЬч1е это мы называемъ аз(анизмомъ; назвате это
было ему дано потому, что его представители были большею
частью родомъ изъ Малой Азш. Характеризовать его н4тъ на-
добности послй того, что было сказано выше; читатель уже
знаетъ, что им-Ьетъ зд'Ьсь дгЪло не съ художественной, а съ искус-
ственной прозой. Впрочемъ, уже древте различали въ немъ
не одинъ, а два различныхъ стиля; слЬдуя ихъ указашямъ,—
а мы вынуждены это сделать, такъ какъ ни одинъ изъ пред-
ставителей аз1анизма намъ не сохраненъ—и мы можемъ на-
звать одинъ изъ нихъ игривымъ, а другой пышпымъ стилемъ.
Игривый стиль гЬсно примыкаетъ къ манере Горпя: т-Ь же
кратме члены, состоящее изъ двухъ или трехъ словъ, съ очень
замйтнымъ ритмомъ. Пышный стиль, напротивъ, примыкаетъ къ
Исократу; онъ отдаетъ предпочтете длиннымъ, сложнымъ пе-
рюдамъ. Общимъ признакомъ ихъ была безсодержательность и
фальшивый паеосъ, одинаково свойственный и слащавой гра-
цш перваго, и ходульной высокопарности второго стиля; все же,
если сравнивать между собой об4 манеры въ отношенш ихъ
воспитательнаго значетя, то предпочтете придется отдать вто-
рому. Пышный стиль былъ хорошъ хотя бы гЬмъ, что сохранилъ
вс/Ь выработанныя предыдущими покол'Ьтями техничесюя пре-
242
II. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА.
имущества, между тЬмъ какъ игривый носилъ на себе явные
признаки вырождешя.
Задавшись целью проследить главное течете исторш гре-
ческой художественной прозы, мы по неволе, какъ было за-
мечено выше, должны оставить въ стороне ея побочные ка-
налы. Но одинъ изъ нихъ заслуживаетъ хоть краткаго упоми-
новешя. Политическая жизнь, постепенно умиравшая на гре-
ческомъ материке, сохранилась, однако, на остров* Родос*;
родосская республика крепла и развивалась и прюбрела впо-
следствш могущество, напоминающее пЬскольно могущество
Венещи въ среДше века. Здесь, стало быть, было открыто
убежище художественному красноречно; и действительно, мы
знаемъ, что Эсхинъ, поел* своего падетя въ Аоппахъ, перешелъ
туда и сталъ тамъ учителемъ родосской молодежи, которая,
такимъ образомъ, познакомилась съ его <красивымъ» стилемъ.
Много объ его последователяхъ говорить не приходится; но
необходимо помнить, что пока аз1анизмъ торжествуетъ во
всемъ греческомъ Mipe, художественное краснорЬч1е красиваго
стиля продолжаетъ существовать въ Родосе.
Реакщя противъ аз1анизма наступила въ I-мъ веке; ея
возникновеше находится въ связи съ успехами греческой фи-
лологш. Долгое время греческая муза беззаботно творила,
счастливая въ сознаши богатства своей творческой силы;
теперь же эта сила стала убывать, и муза озабоченно
оглядывается назадъ, чтобы собрать те дары, которые она
раньше легкомысленно расточала повсюду. Основываются би-
блиотеки, начинается изучеше сокровищъ, стекавшихся въ ихъ
щироыя хранилища. Изучеше коснулось, что и понятно, прежде
всего поэтическихъ памятниковъ, какъ наиболее трудныхъ и
ценныхъ; но вскоре очередь дошла и до прозаиковъ. Прошло
несколько десятилетШ, и старательное изучеше вызвало по-
требность подражашя. Въ этомъ ясно формулированпомъ тре-
бованш,—а именно, чтобы позднейшая проза признала образ-
цомъ для себя художественную прозу давнопрошедшихъ вре-
менъ, — заключалась означенная реакщя противъ аз1анизма,
который только теперь получилъ эту презрительную кличку; а
такъ какъ образцами были объявлены—и относительно этого
не могло быть колебашя—аттичесше писатели IV вЬка, то и
АТТИЦИЗМЪ.
243
новое яаправлеше было названо аттицизмомъ. Его возникно-
веше имело решающее вл1яше на дальнейшую судьбу грече-
ской прозы: все ея развитге было обусловлено борьбою атта-
цизма съ азшнизмомъ.
Которая же изъ этихъ двухъ борющихся сторонъ более
заслуживаете симпатгё? На первый взглядъ, отвить не пред-
ставляется сомнительнымъ. Съ одной стороны—стиль стропи,
стиль сильный, стиль красивый, съ другой—выборъ между двумя
болезненными манерами, игривой и пышной; съ одной сторо-
ны—художественность, основанная на естественности, съ дру-
гой—искусственность. Все же, при более близкомъ ознако-
млены съ характеромъ новаго направлешя, симпатш къ нему
должны сильно охлаждаться. Причины такого охлаждетя три.
Первая—принцишальнаго характера и стоить въ ближай-
щей связи съ самой идеей прогресса. Есть два предразсудка,
.которые, будучи противоположны другъ другу, одинаково ги-
бельно вл1яютъ на умственный прогрессъ: одинъ состоите въ
томъ, что идеалъ прошлаго объявляется ч'Ьмъ-то отжившимъ
и несовмйстимымъ съ живою деятельностью, требующею будто бы,
для своего благополуч!я возможно скораго и полнаго отречешя
отъ него; другой—въ томъ, что этотъ идеалъ объявляется, на-
оборотъ, нормой, въ рамке котораго должна укладываться дей-
ствительность Среднее между этими предразсудками место за-
нимаете истина, гласящая, что идеалъ прошлаго не долженъ
быть забыть, что онъ долженъ вл!ять на современную намъ дей-
ствительность, но не какь норма, а лишь какъ сгъмя, для того,
чтобы ей оплодотворяться имъ. Древности, въ лице ея луч-
шихъ представителей, эта истина не была безъизвестна; но
именно аттицисты ея не знали. Ихъ лозунгомъ было подражае-
те: вы будете—думали они—темъ совершеннее, чемъ более
съумеете приблизиться къ великимъ образцамъ прошлаго. Но
только приблизиться; что же касается того, чтобы достигнуть
ихъ, то объ этомъ и думать было нечего, это было совершенно
невозможно, — и въ этомъ отношенш они были, разумеется,
правы. Итакъ, первымъ недостаткомъ новаго направлешя было
то, что оно заранее делало невозможной всякую оригиналь-
ность въ области художественной прозы.
Второй недостатокъ носилъ на себе более практически
244
II. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА.
характеръ. Однимъ изъ важнейшихъ элементовъ художествен-
ной прозы былъ, какъ мы видели, подборъ словъ, — оно и
понятно. Художникъ прозы долженъ отдавать себе отчетъ въ
характере употребляемыхъ имъ словъ, въ ихъ в4сЬ и, если
можно такъ выразиться, въ ихъ тембре, т.-е. въ характере
возбуждаемыхъ ими побочныхъ представлены и чувствъ. Эти
побочныя представлешя въ уме чуткаго слушателя невольно
сливаются съ главнымъ; у художника речи — что слово, то
аккордъ, и сл-Ьдуетъ заботиться о томъ, чтобы аккордъ этотъ
не звучалъ диссонансомъ. Съ этой точки зр4шя забота о стара-
тельномъ подборе словъ вполне разумна; трудно подъискать
и въ воспитательномъ отношенш более ' развивающее упра-
жнеше. Но не такъ отнеслись къ этому вопросу аттицисты.
Въ ихъ глазахъ важно было прежде всего, чтобы не допу-
скалось въ художественную р4чь ни одно слово, которое не
могло бы быть узаконено ссылкой на аттичесше образцы.
Чтобы понять всю стеснительность этого запрета, нужно при-
помнить, что между этими образцами и современностью атти-
цистовъ лежалъ промежутокъ въ три стол-Ьия, во время кото-
рыхъ аттическш языкъ усп4лъ сделаться обще-греческимъ, а
гречесшй — м1ровымъ. Понятно, что языкъ этотъ не могъ не
измениться самымъ существеннымъ образомъ: тотъ говоръ,
который въ IV-мъ веке былъ еще живымъ, теперь сталъ
книжнымъ. Но вотъ онъ подвергается серьезному, усиленному
изучешю; создаются словари, въ которыхъ аттичесшя слова
сопоставляются съ соответствующими имъ по значенш «эллин-
скими», т.-е. общегреческими; появляются виртуозы памяти,
видяпце свою гордость въ томъ, чтобъ экспромтомъ отвечать
на заданный имъ вопросъ, встречается ли данное слово у
аттическаго писателя, и если да, то где именно. Нетъ спора,
что въ этомъ была и своя хорошая сторона. Аттическш языкъ
обладалъ многими достоинствами, которыхъ общегреческш не
сохранилъ; онъ былъ самобытнее, поэтичнее, глубокомыслен-
нее, въ немъ генш эллинской речи слышался яснее и внятнее.
Все это вполне оправдывало бы его старательное изучеше, но
аттицисты этимъ не удовольствовались; они воздвигли произ-
вольную стену между художественной прозой своихъ последо-
вателей и языкомъ живой действительности, и этимъ осудили
РИМЪ.
245
первую на в-Ьчное прозябаше въ холодномъ полумраке искус-
ственности,
Tpemiu недостатокъ обусловливался самимъ реакцюннымъ ха-
рактеромъ аттицизма. Разъ аз!анизмъ былъ преданъ анаеемй—
было дано. вм4ст4 съ тЬмъ, и м-Ьрило для сравнительной оценки
самихъ образцовыхъ писателей,—мирило простое и радикальное:
они были гЬмъ лучше и тЬмъ образцовое, чймъ мепЬе *они
были похожи на аз1анцевъ и наоборотъ — Съ этой точки зрй-
шя Эсхинъ и даже Демосеенъ казались не совсЬмъ благона-
дежными; наиболее восторгались строгимъ стилемъ Лиан, и
особаго рода ирошя судьбы заключалась въ томъ, что этотъ
человЬкъ, не бывшш даже по происхождешю аеиняниномъ,
былъ объявленъ прямымъ воплощешемъ духа аттической рОчи.
Конечно, эти «прерафаэлиты» аттицизма, если можно такъ
выразиться, составляли крайнее крыло партш; ядро ея обра-
зовали люди разумные, умеренные, находивппе хорошимъ все,
что носило печать аттическаго духа, и по общему характеру
своему аттицизмъ, если допускать иллюстращю изъ исторш
живописи, можетъ быть скорее всего сопоставленъ съ болонской
школой Еарраччи и прочихъ эклектиковъ; какъ эта последняя,
вооружаясь противъ манерности своего в-Ька, рекомендовала
старательное изучеше великихъ мастеровъ Возрождешя, такъ и
аттицизмъ съ его призывомъ къ подражашю ораторамъ IV-ro вика
былъ протестомъ противъ излишествъ аз!анизма, грозившаго
изгнать правдивость и серьезность изъ греческой прозы.
IV.
Аз1анизмъ и аттицизмъ были охарактеризованы нами въ
предыдущей глав-Ь сами по себ£, съ точки зр'Ьшя того значе-
шя, которое они им4ли для своей среды и своего времени.
Но не въ этомъ ихъ единственное значеше: разгаръ борьбы
этихъ двухъ направлены совпалъ съ т4мъ временемъ, когда
грубый до т4хъ поръ, но сильный и жаждущш образовашя
Римъ сталъ все ближе и ближе знакомиться съ греческимъ
духовнымъ м1ромъ и готовиться къ своей памятной роли по-
средника между древней и новой цивилизащей. Уже въ пер-
2J6
II. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА.
вомъ столйтш до Р. X. Римъ, по словамъ одного изъ главныхъ
представителей аттицизма, Дюниая Галикарнасскаго, заста-
влялъ есть города обращать на пего свои взоры; каково бы ни
было, само по себе, то или другое направлеше въ тогдашней
Грещи, его Mipo^oe значеше зависело отъ вл1яшя, которое
оно способно было оказать на тогдашшй Римъ.
При этомъ слЬдуетъ прежде всего сознаться, что мате-
р1альныя преимущества были на сторон* аз1анизма. Онъ былъ.
на ц'Ьлыхъ два столЗтя старше; знакомство Рима съ Грещей
началось въ эпоху пуническихъ войнъ, когда аттицизма еще на
свете не было. Такимъ образомъ, аз1анизмъ могъ пользоваться
всеми выгодами, которыя даетъ инерщя; но главное было то,
что аз!анизмъ былъ силенъ техникой, а аттицизмъ—образцами.
Техника—это сводъ правилъ, выработанныхъ съ замечатель-
ной тщательностью многими поколйшями юристовъ, философовъ
и риторовъ; о ней было написано много томовъ, но она же,
упрощенная до крайности для потребностей школы, удобно уме-
щалась въ небольшой брошюрке, которую можно было безъ осо-
баго труда перевести и на другой языкъ. Напротивъ, образцы—
это Лини, Демосеенъ, Эсхинъ, перевести которыхъ по-латыни
было нелегко, да и безполезно, такъ какъ они при этомъ пе-
реводе потеряли бы тотъ свой ароматъ, которымъ более всего
дорожили аттицисты. Другими словами: аз1анизмъ былъ возмо-
женъ и въ переводе на латинсшй языкъ; аттицизмъ былъ при-
крепленъ къ земле, къ родной ему почве греческаго языка.
Казалось бы, что при этихъ услов1яхъ победа аз1анизма
въ Риме была обезпечена; гЬмъ не менее вышло иначе, хотя
и не такъ скоро.
Тутъ впервые вступаетъ въ силу то, что мы можемъ теперь
назвать западной точкой зрешя на способъ усвоешя чужой
культуры. Действительно, культура—мы говоримъ здесь о куль-
туре умственной—есть прежде всего содержаше и интересуетъ
насъ именно какъ таковое; но, будучи содержашемъ, она гбмъ
не менее более или менее тесно связана съ формой, въ ко-
торую она влита въ данную минуту. Во взглядахъ на важность
этой связи и усматривается разница между востокомъ и запа-
домъ. Западъ проникнута уважешемъ къ ней; ему нужно со-
держаше вместе съ формой, т.-е. съ языкомъ того народа, отъ
клтонъ стлпшй. 247
котораго онъ получаетъ культуру. Востокъ же говорить своему
народу-учителю:—дай мнй содержаше, переливъ его предвари-
тельно въ мою форму, а свою оставь себй—она мн4 не нужна.
Римъ иотребовалъ содержашя вмйсгЬ съ формой, и слу-
чилось :;>то слгЬдующимъ образомъ.
Бъ начал-Ь идея культурнаго возд4йств1я Грецш на Римъ
встретила въ этомъ посл-Ьднемъ столько же сопротивлешя, сколько
и сочувсшл: Сцишопы съ жадностью воспринимали сЬмена
греческой цпвилизащи, по зато вождь староримской нартш,
Катопъ Стариий, брезгливо ея чуждался и ничего хорошаго
отъ ея прививки къ Риму не ожидалъ.— „Дай только этому
народу передать наш свою литературу,—говорилъ онъ про-
рочески своему сыну, —-и онъ въ корень насъ растлить". При-
рода и истор1я наделили самобытный языкъ Рима неподражаемой
силой и выразительностью, чгЬмъ и приспособили его на веб
времена быть языкомъ девизовъ и эпиграфовъ; эти качества,
столь ярко оказывающаяся въ языки законовъ XII таблицъ,
выступали еще ярче при сравненш съ р4чью словоохотливой
Грещи. Контрастъ былъ поразптеленъ; гречесше толмачи должны
были прибегать къ цЬлымъ прсдложетямъ для передачи того,
что Катопъ выражалъ одпимъ словомъ; „это происходить от-
того,—гордо пояспялъ онъ,—что у насъ слова вытекають
и;п> сердца, а у васъ— ■ из~, устъи. Но время брало свое, и
время было живое; велишя д'Ьла решались въ сенате и въ на-
родномъ собрапш, и решались при помощи краснорМя. Можно
было обойтись безъ теорстпчеекихъ разсуждешй тамъ, гдй еже-
дневный опить укаяыиалъ верный путь; а какого рода былъ
этотъ омыть—: irio из'г, того, что подъ-конецъ самъ Катонъ
паль ijiuc if следовать въ своихъ рйчахъ ука-
зашям'т /j;rтсс '.)тимъ онъ достигъ того, что съ
его им(1!1! лачи а: си unopia римскаго краснор^я, какъ и
римской худо?..:-л- прозы вообще; понятно, однако, что
зд£сь с.п.но -vy;ii.)Ji:ecTji('-iiuocTL должно быть понимаемо въ
очень усливиомъ смысл'!;. К го р'Ъчи—памъ отъ нихъ сохрани-
лось довольно много итрывк'овъ—иредставляютъ изъ себя заме-
чательную см'Ьсь зр'Ьлаго и дЬльпаго содержашя съ ученической
формой. г1'акъ (чтобы дать представлете о последней) онъ осно-
вательно затвердплъ правило, что ноня'ле выигрываетъ въ силй,
248
II. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА.
если его передать не однимъ, а двумя (или тремя) родствен-
ными по содержанш словами; но онъ применяете его иногда
сл'Ьдующимъ образомъ: „я знаю, что у большинства людей,
подъ вл!ян1емъ счастья, успеха и благополуч!я, духъ окры-
ляется и ихъ гордость и BbrcoKOMUpie увеличивается и ростетъ"...
Все же Еатономъ староримская плотина была окончательно
прорвана; греческое краснор*Ьч1е вливается въ столицу Mipa—
и на первыхъ порахъ именно краснор^е аз1анское. Конечно,
въ Рим-Ь республиканской эпохи аз1анизмъ не могъ быть той
чисто-технической виртуозностью, какою онъ былъ въ тогдаш-
ней Грецш: сама жизнь наполняла его содержашемъ. Мы
знаемъ, что знаменитый Гай Гракхъ им$лъ учителемъ аз1анца,
и сохранивппеся отрывки его рЬчей вполне доказываютъ asiaH-
шй характеръ его краснор^я; все же несчастный трибунъ,
въ моментъ разрушешя всЬхъ надеждъ его жизни, такъ взы-
ваетъ ко изменяющему ему народу: „Куда мнЬ обратиться, гдЬ
искать убежища? Въ Капитолш? Онъ обагренъ кровью моего
брата. Или дома? Чтобы видбть въ слезахъ и гори мою не-
счастную мать?" Въ этом! воззванш пршбрйтенная долгимъ
навыкомъ техника участвовала въ такой же м'Ьр'Ь, какъ и истин-
ное чувство.
Но Гай Гракхъ еще учился у грека—это значитъ, что онъ,
предварительно овладЬвъ греческимъ языкомъ въ совершенств*,
долгое время, параллельно съ изучешемъ теорш, упражнялся
подъ руководствомъ своего учителя въ «декламащяхъ», т.-е.
школьныхъ рйчахъ на вымышленныя темы. Ту же школу про-
шелъ и глава сл-Ьдующаго поколйшя римскихъ ораторовъ, Крассъ.
Школа эта, несмотря на аз1анскую закваску, была серьезна и
плодотворна; разъ ознакомившись основательно съ греческимъ
языкомъ, молодой ораторъ открывалъ себе доступъ и къ гре-
ческой литературе, въ которой онъ находилъ. и помимо образ-
цовъ краснор^шя, массу образовательнаго матер1ала. Такъ, мы
знаемъ о Kpacci, что онъ, вышедшй изъ аз!анской школы,
гбмъ не менее былъ однимъ изъ образованп'Ьйшихъ людей
своего времени и, что еще важнее, признавалъ и проповЬ-
довалъ необходимость общаго образовашя также и для оратора.
Но уже при его жизни доступъ къ краснор^чш былъ римля-
намъ значительно облегченъ. Мы видели, что сила аз1анизма
ГАЙ ГРАКХЪ И КРАССЪ.
249
заключалась именно въ легкости, съ которой онъ могъ быть
перелить въ языкъ другого народа; при все увеличивающемся
спрос* на краснор*ч1е въ Рим* было бы удивительно, если бы
онъ этой своей силой не воспользовался. Гречеше отпущен-
ники (т.-е. первоначально рабы греческаго происхождетя, въ
совершенств* изучивпие латинскШ языкъ въ дом* своихъ рим-
скихъ господъ, а зат*мъ отпущенные ими на волю), были
естественными посредниками между греческимъ и римскимъ
культурнымъ м1ромъ; и вотъ въ Рим* возникаетъ и, при благо-
склонномъ къ нему отношенш публики, все увеличивается классъ
такъ-называемыхъ латинскихъ риторовъ. Они учили по-латыни
и могли, поэтому, принимать всякаго; въ основаше своего обу-
чешя они клали тощдй учебникъ, переведенный ими съ грече-
скаго; тамъ ученики находили правила риторической техники
и прим*ры къ нимъ—посл*дше, впрочемъ, иногда были со-
чинены самими учителями, что и заявлялось тогда съ подобаю-
щимъ аппломбомъ. Такъ явилось <содержаше безъ формы»,
учете безъ создавшаго его языка; въ виду чисто техническаго
характера этого содержатя, его можно, съ другой точки зр*-
шя, назвать также формой безъ содержашя; но мы зд*сь го-
воримъ не о томъ. Это содержаше безъ формы предлагалось
Риму на самыхъ сходныхъ услов1яхъ; можно ли было ожидать,
что онъ его отвергнетъ?
И все-таки онъ его отвергъ—отвергъ эдиктомъ своихъ цен-
зоровъ 91 года, однимъ изъ которыхъ былъ вышеназванный ора-
торъ Крассъ. Эдиктъ этотъ столь своеобразенъ и интересенъ,
что его не лишне будетъ привести полностью; вотъ онъ: „Намъ
докладываютъ, что появились распространители новаго рода
образования, созывающге молодежь къ себгь въ школу; они назы-
ваютъ себя латинскими риторами и держатъ у себя молодежь
по цгьлымъ днямъ. Наши предки указали и предметы обученгя
для своихъ дптей, и школы, катя имъ слгьдуетъ посгьщать;
эти нововведетя, противныя нашимъ обычаямъ и завгьтамъ
предковъ, не заслуживаютъ одобренгя и представляются не-
правильными. Поэтому мы сочли нужнъшъ объявить наше мшъ-
nie и содержателямъ этихъ школъ, и ихъ поаътителямъ—
именно что мы этого д)ьла не одобряемъи... Не подлежитъ со-
мн*нш, что Крассомъ и его коллегой руководили отчасти и
250
И. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА.
соображешя политическаго характера. KpacHopinie было поли-
тической силой; прикрепляя ее къ греческому языку, они отни-
мали ее у демократовъ, или во всякомъ случагЬ сосредоточи-
вали въ рукахъ аристократической партш. Но все, что мы
знаемъ о Epacci и его взглядахъ на образоваше, доказываетъ
намъ, что на первомъ плане у него стояли именно выше-
указанныя мысли: «латинсюе риторы> были невеждами и вос-
питывали невйждъ; только действительно образованному чело-
веку можно было безъ опасенш вверить оруж1е красноргЬч!я7
и только знаше греческаго языка открывало доступъ къ обра-
зованно. Такъ объясняется это едва ли не единственное въ
своемъ роде собьте: въ 91 г. Римъ закрылъ у себя все ла-
тинсшя школы краснореч1я, оставляя одтгб только гречесюя.
Пришлось воспитанникамъ латинскихъ школъ искать себе дру-
гихъ учителей; это было очень важно, такъ какъ въ ихъ числе
былъ и Цицеронъ.
Этимъ былъ положенъ пределъ исключительному вл1яшю
аз1анизма; но самъ онъ не былъ еще свергнутъ, его только
стало убывать. Некоторое время онъ, однако, держался; подобно
Крассу и его ближайпий преемникъ, «царь судовъ>, Гортепз1й,
былъ аз!анцемъ; аз1анцемъ былъ еще и Цицеронъ въ начале своей
судебной деятельности. Невидимому, онъ иы'Ёлъ охоту остаться
таковымъ, когда онъ, после первыхъ шаговъ въ Риме, отпра-
вился въ Грещю кончать свое высшее образоваше: главной
целью его поездки была Малая Аз1я; главные учителя, лекцш
которыхъ онъ посещалъ, были наиболее знаменитые предста-
вители аз1анизма того времени. Но онъ навестилъ также и
соседнш съ Asieil Родосъ; а тамъ, какъ мы видЬли выше, еще
существовало, одинаково свободное и отъ аз1апской манерности,
и отъ аттической сухости, живое продолжете красиваго стиля
Эсхина, носившее назвате <родосскаго стиля- Къ нему-то и
пристрастился Цицеронъ; когда онъ вернулся въ Римъ, онъ,
по собственному признашю, былъ другимъ человекомъ. Школа
аз1анизма, при всехъ своихъ излишествахъ, не осталась, впро-
чемъ, безъ хорошаго вл1ятя на него: согласно развитому выше
закону, эта усиленная умственная школа доставила ему быстрый
полетъ мысли и замечательную гибкость языка; но его идеалами
были отныне велики* аеинсме мастера IV века, особенно по-
ДИЦЕРОНЪ.
251
сл4дте по времени изъ нихъ, давно примиренные между со-
бою враги, Демосеенъ и Эсхинъ. Ихъ онъ старательно изучалъ,
но не такъ, какъ ихъ изучали аттицисты; они были для него
не нормой, а сЬменемъ, которымъ онъ оплодотворялъ свой духъ,
чтобъ создать художественную прозу латинской ргъчи.
Отныне аз1анизмъ умолкаетъ въ Рим'Ь на цЬлое столЗте;
царствуетъ въ лице Цицерона «красивый» стиль. Аттицизмъ
почуствйвалъ, что эта эволющя ему на руку, и въ свою оче-
редь пустилъ корни въ Рим'Ь. Разумеется, это былъ пока атти-
цизмъ умеренный; главное отлич1е крайняго аттицизма, отвра-
щеше ко всЬмъ не-аттическимъ словамъ, не имело смысла для
людей, которымъ предстояло говорить не по-гречески, а по-
латыни. Все же и въ этой умеренной форм* онъ довольно резко
отличался не только отъ аз1анизма,—объ этомъ и говорить не-
чего,—но и отъ воплощеннаго въ цицероновскомъ краснор^чш
идеала. Здесь сЬмя, тамъ норма; къ тому же—въ силу реак-
щоннаго характера аттицизма, о которомъ была р4чь выше,—
нормой были объявлены не современные, а ранте писатели
IV-го в-Ька, не Демосеенъ съ Эсхиномъ, а ЛисШ съ его стро-
гимъ стилемъ; нашлись даже оригиналы, вздумавпие подра-
жать вукидиду. Борьба съ аттицистами, — къ которымъ при-
надлежали, напримёръ, Цезарь и Брутъ,—заняла посл-Ьдте
годы жизни Цицерона, поскольку они были посвящены лите-
ратур*. Когда его не стало, аттицизмъ почувствовалъ себя по-
б'Ьдителемъ въ Рим'Ь и гордо заявилъ устами своего главнаго
теоретика, Дюниня Галикарнасскаго, свое удоволыугае по по-
воду окончательнаго изгнашя аз!авской «блудницы».
Его торжество, однако, было преждевременнымъ; аз1анизмъ
не замедлилъ появиться вновь, и все дальнейшее развмче греко-
римской художественной прозы состоялось подъ вл1яшемъ борьбы
обоихъ направленш, аз1анизма и аттицизма. Действительно, ре-
зультатомъ умственной жизни Рима въ I в. до Р. X., однимъ изъ
симптомовъ которой былъ вышеупомянутый эдиктъ Ерасса, было
полное проникновеше эллинизма въ римскШ духовный м!ръ:
гречесюй и латинскш языки стали оба нацюнальными языками
римской имперш. Постараемся вкратце охарактеризовать дальней-
шее развитее художественной прозы обеихъ литературъ, поскольку
оно обусловливалось борьбой вышеназванныхъ направленш.
252
II. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА.
Съ установлешемъ ыонархическаго принципа красноречие
перестало быть двигательной силой въ РимЬ; для художествен-
ной прозы наступили услов1я, совершенно аналогичный съ т'Ьми,
которыя мы встр'Ьчаемъ въ Грещи послй Александра Великаго.
Неудивительно, поэтому, что и посл,Ьдств1я зд4сь и тамъ были
одинаковы: когда трибуна потеряла свое руководящее значе-
nie, ея м4сто заняла школа и книга. Школа въ Грещи по-
родила аз!анизмъ, книга — аттицизмъ; и школу, и книгу мы
находимъ въ Рим-Ь. Школа была современною, книга—старин-
ною, и представители школьнаго краснор^я охотно называли
себя «новыми» (неотеристами), а представители книжнаго красно-
рЗшя—«старыми» (архаистами).
Школа была одинаковою въ обЬихъ половинахъ римской
имперш; правда, въ западной много говорили по-латыни (за-
прета, наложенный Крассомъ на латинскую риторическую
школу, давно уже былъ снятъ), но это разницы не составляло,
такъ какъ духъ былъ одинаковъ. Другое дйло—книга; въ эпоху
Цицерона римсше архаисты, подобно греческимъ, старалпсь
подражать (хотя, разумеется, на латинскомъ языки) аттическимъ
писателемъ IV вЬка, почему мы и имйемъ полное право на-
зывать и ихъ аттицистами; но къ эпохи имперш у римлянъ
была уже своя старинная литература, гречесте образцы можно
было заменить латинскими. Такъ изъ римскаго аттицизма раз-
вивается родственное нащональное направлете, къ которому
терминъ «аттицизмъ» уже не подходитъ; мы имъ, поэтому,
болЬе пользоваться не будемъ и замгЬнимъ его терминомъ «клас-
сицизмъ», распространяя послгЬднш также и на греческш атти-
цизмъ, къ которому онъ одинаково подходитъ. Займемся прежде
всего судьбой греко-римскаго классицизма.
Судьба его несложна; разъ подражаше было объявлено
правиломъ, весь вопросъ состоялъ въ томъ, кому подражать;
и съ обгЬихъ точекъ зрйтя мы встр'Ьчаемъ классицистовъ край-
нихъ и классицистовъ ум'Ьренныхъ. Первые подражали не просто
стариннымъ писателямъ, а наиболее раннимъ между ними, и
подражали имъ рабски; они не признавали образцовыми ни
Демосеена, ни Цицерона, а старались воскресить еще болйе
древнюю старину, Лис1я и Катона, старательно избегая словъ,
которыхъ не было у нихъ, и, съ другой стороны, вводя въ
литературу по возможности вей встречающаяся у нихъ слова,
даже совершенно отживппя и никому непонятпыя. Этотъ край-
нш классицизмъ—архаизмъ—былъ по временамъ въ моде, но
именно только въ моде; будучи лишенъ всгЬхъ жизненныхъ
элементовъ, онъ ничего жизнеспособнаго въ литературу не
внесъ. Другое дело—классицисты умеренные, родоначальникомъ
которыхъ былъ на римской почве знаменитый Квинтил1анъ;
делая разумныя уступки современности, особенно въ области
языка, они были настоящими представителями классической
художественной прозы въ об'Ьихъ литературахъ. Но именно
вслбдегае этихъ уступокъ они не очень резко отличаются отъ
умеренныхъ второго, аз1анскаго направлешя; такъ одинъ изъ
самыхъ симпатичныхъ представителей римской прозы II вгЬка,
Плинш Младшш, самъ съ гордостью называетъ себя подража-
телемъ Цицерона, какимъ онъ и долженъ былъ быть, им'Ья
учителемъ Квинтил1ана; но въ то же время онъ насмешливо
отзывался о „благонамгЬренныхъ" (euzeloi), т.-е. классицистахъ
строгаго толка, и въ своей прозе часто отдаетъ аз1анизмомъ.
На римской почве такая неопределенность была темъ скорбе
возможна, что главный образецъ умеренныхъ классицистовъ,
Цицеронъ, самъ въ молодости былъ аз1анцемъ, да и поздние,
какъ это и естественно, не могъ вполне отрешиться отъ своей
аз1анской закваски; строже можно провести грань на греческой
почве. II справедливость требуетъ признать, что самые серьез-
ные гречесюе писатели императорской эпохи принадлежать
именно къ лагерю умеренныхъ классицистовъ—Плутархъ,
Арр1анъ, Kaccifi Дшнъ; только Лушанъ колеблется между
обоими лагерями, какъ это и подобало его неустойчивому и
легкому, хотя и блестящему таланту. Они съ честью поддер-
живали знамя аттицизма, пока не передали его въ руки хри-
спанскихъ писателей—какъ мы это увидимъ ниже.
Все же для нась интереснее, какъ историко-литературный
симптомъ, азганская муза. Отъ нанесеннаго ей въ I-мъ веке
до Р. X. поражешя она скоро оправилась; императорская эпоха
была второй эпохой расцвета аз1анизма. И надобно сознаться:
этотъ второй успехъ не былъ вполне незаслужепнымъ; если
аз1анская муза пленила публику, то потому, что она действи-
тельно была пленительна. Разумеется, мы должны и тутъ оста-
24-696
254
II. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА.
вить въ сторон* крайнихъ представителей партш, ораторовъ,
иевшихъ и плясавшихъ на амвон*! и потерявшихъ всякую спо-
собность отличать действительность отъ своихъ фантазШ. „За-
чгЬмъ ты такт мрачно на меня смотришь, Северъ?"—взывалъ
однажды, въ роли защитника, слишкомъ быстро перенесенный
въ здаше суда питомецъ риторической школы; „и не думалъ",—
преспокойно отв4чалъ ему тотъ,— „а впрочемъ, если у тебя
въ тетрадке такъ стоитъ, изволь",—и при дружномъ хохот*
публики онъ взглянулъ на него со всей свирепостью, на ка-
кую только былъ способенъ. Объ этихъ фанатикахъ аз1анизма
говорить не стоитъ; ограничимся теми, которые наложили свою
печать на свое время —и не на свое только время.
«Аз1анскихъ» стилей, какъ мы видели, было два: игри-
вый и пышный; второй, съ его торжественными першдами,
рекомендовался для панегириковъ, изъ которыхъ мы его и
знаемъ. Интереснее первый. Со временъ Горпя онъ замеча-
тельно возросъ и окрепъ; не прошла для него безследно и
философгя, хотя аз1анизмъ въ принципе ея и чуждался; изъ
ребяческихъ иногда антитезъ и исоколовъ сицилШскаго софиста
и первыхъ аз1анцевъ выросла блестящая и не всегда поддель-
ная жемчужина стиля—«сентенщя». Сентенщя—я нарочно
оставляю это непереводимое слово—не должна была быть не-
пременно общаго содержашя; требовалось, чтобы она своей
краткостью, меткостью и неожиданностью (славились breves
vibrantesque sententiae) поражала слушателя. „Человекъ этотъ
ничемъ не грешитъ—разве только тЬмъ, что онъ ничемъ не
грешить"; жестошй рабовладелецъ изъ отпущенниковъ „слиш-
комъ мало, или, правильнее, слишкомъ хорошо помнитъ, что
онъ самъ былъ рабомъ". Въ «сентенщи» старались уместить
какъ можно более содержашя, употребляя при этомъ какъ
можно менее словъ; вследCTBie этого именно лучпия сентенщи
непереводимы; не угодно ли передать по-русски: рог turn igno-
ranti nullus ventus suus и т. п. Въ настоящее время мастеръ
сентенщи—Фр. Нитцше; тайе его обороты, какъ: ja, ich babe
die Ehe gebrochen; aber zuerst brach die Ehe mich; или einst
zog ich diesen Schluss; nun aber zieht er mich —скорее всего
могутъ дать читателю представлеше о томъ, чемъ была сен-
тенщя a3iaHCKaro краснореч1я.
А31АНИЗМЪ ВЪ РИМ*.
255
Другимъ средствомъ была такъ-называемая «экфраза», т.-е.
описаше какой-нибудь местности, картины, красавицы и т. д.
Тутъ главнымъ была гармошя между тономъ описашя и опи-
сываемымъ предметомъ. И этотъ элементъ им'Ьлъ передъ со-
бой широкую будущность: гЬ описашя природы, которыя такъ
пл^няютъ насъ у Тургенева, происходятъ по прямой лиши
отъ экфразъ аз1анской риторики. ВсЬхъ прочихъ ея уловокъ
я перечислять не буду: замечу только, что сама постановка
темы была разсчитана на то, чтобы сильн'Ьйшимъ образомъ
вл1ять на фантазш. Объ этомъ нисколько словъ.
Ч'Ьмъ было для художественной прозы действительное красно-
ргЬч1е, политическое и судебное, тЬмъ было для искусственной
прозы аз1анизма краснор,Ьч1е фиктивное: ораторъ переносился
въ вымышленную обстановку, проникался особенностями своего
фантастическаго положетя, и по этому поводу произносилъ
мнимо-совещательную или мпимо-судебную речь. Обстановка
выбиралась, разумеется, самая благодарная, т.-е. самая эффект-
ная, самая богатая всякаго рода конфликтами. После гибель-
наго отступлетя аеинскаго войска изъ-подъ Сирмкуаъ, раненый,
неспособный продолжать путь солдатъ молить нолкот>ги,ца, чтобъ
онъ прикончилъ его: „ради бога, Никгй Own. омщъ мой!
Такъ да увидишь ты Авины"! (последшь, < нщя въ подлин-
нике вразумительнее). БезрукШ богатырь, убедившись въ измене
своей жены, требуетъ отъ сына ея смерти, и хочетъ отречься
отъ него, когда онъ отказываетъ ему; сынъ защищается. Все
это напоминаетъ сцену изъ «Les Miserables» В. Гюго, где
герой, бывпий каторжникъ, а потомъ всеми уважаемый мэръ,
размышляетъ о томъ, не слЬдуетъ ли ему, разрушая все свое
счастье и счастье многихъ другихъ, раскрыть окружающую
его тайну, когда за совершонное имъ когда-то преступлеше
другой попадаете на скамью подсудимыхъ; или—изъ <Le cou-
pable> Фр. Коппе — сцену, где прокуроръ отецъ долженъ произ-
нести обвинительную рЬчь противъ подсудимаго, въ которомъ
онъ узналъ своего сына. Все это—настоящее цветки аз1ан-
скаго краснореч1я II века по Р. X.
Действительно, аз1анизмъ—и въ этомъ едва ли не наиболь-
шая его заслуга—породилъ романъ; все гречесюе и латинсше
романисты были аз1анцами. А пашъ современный романъ, какъ
24*
256
И. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗ^.
онъ ни изменился въ смысли художественности и серьезности,—
прямой потоыокъ древне-греческаго; родословная можете безъ
труда быть возстановлена во всЬхъ подробностихъ. Да и изме-
нился онъ только за последнее полстолетия.
Вотъ каковъ былъ общдй характеръ аз!анизма император-
ской эпохи. Его внешняя судьба тоже была разнообразнее,
ч'Ьмъ судьба классицизма. Въ первомъ вгЬкгЬ по Р. X. онъ
даетъ римской литературе богатыря въ лице Сенеки-философа,
неподражаемаго мастера сентенцш; къ концу в'Ька его не-
сколько оттесняете Квинтил1анъ, что не помешало ему, однако,
им'Ьть сильнгЬйшее вл1яше на обоихъ учениковъ посл'Ьдняго.
Илингя Младшаго и особенно Тацита. Во второмъ в1же онъ
снова отступаете, на этотъ разъ передъ архаистами эпохи
Антониновъ, но въ третьемъ—опъ опять овладеваете римской
литературой: появляется такъ-пазываемая африканская латынь.
съ ея главнымъ представителемъ Апулеемъ. Африканская ла-
тынь— это вырожден!е ашанизыа на римской почвЬ, второе
детство ашанской прозы; опять появляются попарно соединен-
ные члены съ риторическими риемами и равнымъ количествомъ
словъ и даже слоговъ; но вс/1> эти красоты нагромождаются
безъ всякаго чувства меры, съ какимъ-то ребяческимъ прп-
страепемъ ко всему фокусному и уродливому. „Женщина свар-
.твоя, спесивая, хмельная, бездельная, бойкая, стойкая, въ
тусныхъ стяжангяхъ жадная, на подлыя затраты повадная",
и далЬе, и далее, страница за страницей, все въ томъ же
стилЬ. Африканская латынь была, однако, ясно оформленнымъ,
а потому и импонирующимъ явлешемъ; Апулей—последняя
оригинальная личность въ языческой римской литературе, и
его вл1яше на дальнейшее развипе прозы было не совсемъ
незначительными
V.
Главнымъ результатомъ развитая античной прозы за опи-
санныя въ предыдущихъ главахъ эпохи было разделяемое
всеми одинаковое убЪждете, что писать какъ случится —
нельзя; что во всякомъ писательстве необходимъ стиль, выборъ
котораго зависитъ отчасти отъ замышляемаго произведетя,
ХРИСТИАНСТВО.
257
отчасти отъ личныхъ наклонностей автора; еслибы Мольеров-
скш буржуа жилъ въ то время—онъ быстро разочаровался бы
въ своемъ умЗшкЬ faire de la prose. Возникло это убеждеше
въ Грещи; но такъ велико было обаяте выдержаннаго стиля,
что оно покорило Римъ, и выработанныя греками для грековъ
правила были приспособлены къ римской р'Ьчи: одно и то же
выражеше аффектовъ, одна и та же перюдизащя, одинъ и
тотъ же ритмъ были признаны законными для обоихъ язы-
ковъ. Можно ли было сомневаться въ естественности художе-
ственной прозы, если опа, разъ возникши, не только не встре-
тила никакихъ сопротивленш со стороны того народа, среди
котораго она возникла, но и подчинила себе речь другого,
чуждаго народа? И все-таки, это первое испыташе не было
еще ргЬшающимъ. Теперь предстояло второе, гораздо более
серьезное, со стороны новой культурной силы—христганства.
Могло ли христнство признать за художественной прозой
какую-либо важность? Могло ли оно считать желательнымъ
или даже допустимымъ обучеше ея законамъ своихъ молодыхъ
последователей? На первый взглядъ, никакой другой отвЬтъ,
кроме отрицательнаго, не представляется возможнымъ. Про-
тивъ нея говорилъ, прежде всего, самый ярюй и самый обя-
зательный для христганина примгьръ—языкъ священныхъ книгъ
Новаго Завита. Но при этомъ необходимо отказаться отъ того
мнйтя, которое каждый составилъ себе объ ихъ стили по но-
вййшимъ переводамъ,—конечпо, более или менее литератур-
нымъ: подлинникъ въ этомъ отношенш носитъ совершенно
другой характеръ. Появившись среди простого народа и даже
по происхожденш негреческаго, онъ былъ написанъ языкомъ,
который образованными людьми той эпохи, будь они аз1анцы
или классицисты, не могъ быть признанъ, не только литера-
турным^ но даже и строго грамотнымъ: множество непра-
вильныхъ, съ точки зр4н1я грамматики, формъ; множество не-
употребительныхъ, съ точки зрйшя лексикографш, словъ; вве-
дете недопустимыхъ, съ точки зргЬн1я пуризма, латинскихъ и
арамейскихъ выражешй — это по части языка; крайняя бед-
ность першдизацш, отсутств1е всякой диспозищи, скачки и
недомолвки, полная неритмичность — это по части стиля. И
что же? Эта книга, при всемъ томъ, побеждаете м1ръ, завое-
258
II. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА.
вываетъ недоступный для Платона и Цицеропа сердца; каково же,
послЬ этого, зпачеше художественной ui>oui»i?
Языкъ свящониыхъ книга давалъ прнм'Ьръ ясный и, ка-
залось бы, обязательный для хриегтапипа. Но кроме того у
него было и не менее яспое и недвусмысленное указаше въ
словахъ: „не шботьтесь, какъ или что сказать, ибо въ тошъ
часъ дано намъ будетъ, что скапать; ибо не вы будете гово-
рить, но дул» Отца вашего будешь говоргсть въ васъ" (Кв.
отъ Мато.. гл. X 19). Не подложить, поэтому, сомн'Ьнш, что
ел» чисто хриспапской точки зр^шя художественная проза
была въ Tcopin осукдена. Она была бы осуждена и въ дей-
ствительности, еслибы не тотъ факта, что гречесше и римеме
0ТЦ1.1 церкви были только одной половиной своего естества
христианами, другой же половиной—греками и римлянами, а
потому, оставаясь нодъ влшшемъ вкковой традицш, чувство-
вали такое стихшпое влечете къ художественной обработки
стиля, что иикаюя преграды противъ него устоять не могли.
Пришлось пойти на компромиссы, чтобы совместить несовме-
стимое, спасти художественность речи, не переставая быть
верными примеру и завЬтамъ Учителя. Для этого открывались
три пути—и отцы церкви воспользовались вс!ши тремя.
Первый был* самымъ радикальпымъ. — „Напрасно языч-
ники кичатся художественностью своихъ кпигь и воображаютъ,
что паши книги ея лишены; наша художественность столь же
несомненна, только она другого рода, ч'Ъмъ та, къ которой
привыкли они". Эта странная на первый взглядъ теоргя была
подготовлена уже Амвропемъ Медюлаискимъ, у котораго мы
чнтаемъ (поел. VIII) сл'Ьдующм интересныя слова: „Большин-
ство людей отрищьетъ, что наши писатели писали согласно
искусству (secundum artem—т.-е. сознательно-художественно);
и мы не спо)П1мъ: действительно, они писали не согласно
искусству, а согласно благодати (secundum gratiam—т.-е. без-
созиателыю-художественно), которая выше всякаго искусства;
они писали то, что ихъ заставляло писать Духъ. Все же
mib, которые тесали объ искусстш (т.-е. о теорш прозы),
нашли его въ ил сочиненгяхъ, и тажмъ образомъ создали руко-
водства и учебники искусства^. Амвросш разумеете здесь,
конечно, книги Ветхаго ЗавЬта, согласно своей излюбленной
CHACEHIE ХУДОЖЕСТВЕННОСТИ.
259
идей, что вся эллинская мудрость потекла изъ еврейской. Его
учеиикъ, великш Августинъ, привелъ эту теорш въ систему
въ двухъ объемистыхъ сочинешяхъ, изъ которыхъ одно (De
doctrina Christiana) намъ сохранено, другое, еще бол4е спе-
циальное (De modis locutionum)—не уц-ЬлЬло. Въ первомъ —
онъ желаетъ „отвгьтить неучамъ, которые счытаютъ себя въ
правгъ пренебрежительно относиться къ нашимъ писателямъ,
не потому, чтобы у нихъ не было той художественности
ргьчи (eloqiientia), которой эти люди не въ мгьру преданы,
а потому\ что они не выставляютъ ея на показъ", — и въ
доказательство того онъ анализируетъ не только мгЬста изъ
Ветхаго Завита, но и перюды ап. Павла. Во второмъ же —
онъ, но свидетельству Кассюдора, развилъ и „фигуры язы-
ческой р?ьчи, и много другихъ оборотовъ, свойственныхъ одному
только Писант и не перешедшихъ въ языческую прозу, оза-
бочиваясь, какъ бы читатели не были смущены непривычнымъ
для нгсхъ способомъ изложетя; въ то же время нашъ незаб-
венный учитель хопмълъ доказать, что общепризнанные обо-
роты, т.е. грамматичесчгя и риторическгя фигуры, потекли
изъ Писангя, и что въ немъ все-таки осталось много такого,
чему до сихъ поръ никто изъ язычнгсковъ подражать не съумгьлъи.
Съ такимъ взглядомъ на стиль Писашя Августинъ, понятно,
пе счелъ нужнымъ обуздывать стремлешя къ художествен-
ности формы, которое было привито ему самымъ основатель-
нымъ и неизгладимымъ образомъ въ риторической школгЬ; онъ
даже написалъ руководство риторики для хриспанъ. А при
авторитете, которымъ онъ пользовался въ западной церкви,
его починъ им^лъ решающее значете.
Теор!я AMBpocifl и Августина сослужила свою службу въ
д'кгЬ спасетя художественности ргЬчи; но съ точки зргЬшя
теоретической истины она не выдерживаетъ критики. Гораздо
серьезнее былъ въ этомъ отношенш второй комиромиссъ: онъ
состоялъ въ сл-Ьдующемъ. Прежде всего, простота и безъискус-
ственность Писашя, и главнымъ образомъ Новаго ЗавгЬта, не
оспаривались; иапротивъ, въ виду блистательныхъ поб'Ьдъ хри-
еианства, именно эта безъискусственность могла служить до-
казательствомъ его божественности. Если бы,—говорить Ори-
генъ, возражая противъ обвиненгя Кельса, что Евангел1е на-
260
II. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА.
писано языкомъ рыбаковъ, — еслибы ученики Господа пользо-
вались /цалсктичсскими и риторическими уловками эллиновъ—
можно бы было подумать, что 1исусъ выступаетъ основателемъ
новой школы философовъ. Но нгЬтъ—они говорили прямо отъ
сердца, какъ имъ внушалъ Духъ: тутъ люди удивленно спра-
шивали другъ друга: откуда у этихъ людей эта сила уб'Ь-
здешя? это вгЬдь не та, которой обладаютъ всЬ друпе. И
потому они стали думать, что ихъ устами говорить высшее,
существо". Того же микия .Златоуста, Оеодоритъ, Исидоръ
Нелусшскш на востокЬ, Арповш, Лактанидй, 1еропимъ па за-
паде. Но—и здесь былъ р'Ьшаюицй пунктъ — отсюда не вы-
водили заключены, что стиль первыхъ учителей хриейанства
былъ обязателенъ и для ихъ последователей. Тотъ же Исидоръ
Нелусшскш, который съ такимъ жаромъ отстаивалъ безъискус*
ственпость языка апостоловъ, не колеблется принять красно-
рЬч!е въ число слугъ истины (поел. У). „У божественной
мудрости,—говорить онъ, — языкъ низменеиъ, мысль же па-
рить въ небесахъ; а у той другой—изложеше блестящее, но
содержате низкое. 1Гтакъ, еслибы кто могъ у одной позаим-
ствовать мысль, а у другой изложеше, мы по праву назвали бы
его мудргЬйшимъ; краснорЬч1е можетъ быть ору;иемъ надземной
мудрости, если оно будетъ повиноваться ей, какъ гЬло—душе,
или лира — пЬснгЬ сопровождающего себя на ней, объясняя
ея иебеспыя мысли, по никакихъ пововведешй не внося отъ
себя; если же опо пожелало бы превратить это отношешс въ
противоположное, еслибы оно, долженствующее быть рабомъ.
сочло себя способнымъ быть вождемъ, правильнее—гираномъ
мысли, тогда оно было бы достойпымъ изгпашя". Еще недву-
смысленнее выразился Григорш Богословы отвечая, въ ка-
честве коистантииопольскаго епископа, па упреки противника,
что онъ, вместо того, чтобы следовать примеру евангельскихъ
«рыбаковъ», вносить въ церковь эллинскую риторику, — онъ
сказалъ: „я посл'Ьдовалъ бы примеру рыбаковъ, если бы имйлъ
силу творить чудеса подобно имъ; но такъ какъ моя един-
ственная сила заключается въ моей речи, то я ее и посвящаю
служб-Ь доброму делу".
То же твердили на западе Иларш Пиктавшскш, ученикъ
восточныхъ богослововъ, Иавлинъ Ноланскш и друпе; они
КОМПРОМИССЫ.
261
требовали, чтобы искусство слога, столь долго служившее при-
манкой въ рукахъ лживой мудрости, теперь содействовало рас-
пространен™ истины.
Съ этимъ вторымъ компромиссомъ можно легче всего при-
мириться; онъ менее перваго грйшитъ натяжкой, и въ немъ,
въ то же время, сказывается несомненное стремлеше созна-
тельно выяснить себе свое отношеше къ самому орудш хри-
танской пропаганды. Въ не менее интересномъ третьемъ
компромиссе заметно отсутств1е не столько искренности и
доброй воли, сколько именно сознательности. Безъискусствен-
ность языка Писашя и первыхъ христнскихъ учителей от-
крыто признавалась, такъ же, какъ и во второмъ компромиссе.
Обязательность этого примера, въ противоположность къ по-
следнему, тоже признавалась. „Мы,—пишетъ ВасилШ Велишй
учителю краснореч!я, Ливашю,— „стоимъ на стороне Моисея,
Илш и подобныхъ имъ блаженныхъ мужей, которые говорили
намъ о своихъ деяшяхъ на варварскомъ языке; такъ же,
какъ онъ, говоримъ и мы, держась смысла истиннаго, но
слога неученаго. Ведь если мы и научились чему-либо у васъ,
то мы успели это позабыть". Равнымъ образомъ, Сульпищй
Северъ, приступая къ описашю жизни св. Мартина, проситъ
читателей извинить его, „если ихъ уши будутъ оскорблены
неправильностью языка, такъ какъ царство Бож1е — не въ
красноречш, а въ вере; надо помнить, что сггсеше было воз-
вещено Mipy не ораторами, а рыбакамиа. Въ георш, такимъ
образомъ, последовательность соблюдена вполне; но на прак-
тике те же писатели отказываются отъ своихъ собственныхъ
обязательства И Ваошй Велишй, и Сульпищй Северъ въ
своихъ сочинешяхъ явно стремятся къ красоте и художествен-
ности слога: Северъ среди римлянъ заслужилъ почетное имя
хриеианскаго Саллютя, ВасилШ же былъ среди грековъ
рядомъ со Златоустомъ самымъ могучимъ хританскимъ вийей.
Такъ-то, вопреки всемъ выводамъ теорш, природа предъявляла
свои права: греки и римляне могли принять хриспанство, но
новая релиия не могла заставить ихъ забыть о своемъ проис-
хожденш.
Результатомъ всей этой борьбы было полное торжество
художественной прозы во всей древнехриотанской словесности,
262
IT. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА.
какъ греческой, такъ и римской. Но мы видели, что развийе
художественной прозы въ императорскую эпоху обусловлива-
лось борьбой двухъ ея направлен^, классицизма и аз1анизма;
которое же изъ нихъ наложило свою печать на художествен-
ную прозу хрисйанской литературы?
Прежде всего ясно, что мы не можемъ ожидать отъ хри-
стнскихъ писателей никакихъ теоретическихъ указанш на
этотъ счетъ. Уже сама защита художественной прозы стала у
нихъ возможной лишь благодаря сделки съ собственной со-
вестью; нельзя было требовать, чтобы проповедники небесной
мудрости вступали еще между собой въ препирательства отно-
сительно превосходства того или другого стиля. Открытая
борьба, поэтому, на христганской почвгь прекращается—но
именно только открытая борьба, съ полемическими речами и
статьями съ той и другой стороны; а впрочемъ оба направлешя
продолжаюсь существовать и тихо вербуютъ себе сторонниковъ
среди представителей молодой хрисйанской литературы.
И надобно сознаться, что положеше аз1анизма было опять
несравненно выгоднее. Не слйдуетъ, при этомъ, смущаться вы-
ражешями: «игривый стиль» и «пышный стиль», предложен-
ными мною выше для обгЬихъ манеръ этого направлешя, счи-
тая первый несовм'Ьстимымъ со святостью, а второй—съ про-
стотой и цЪломудр1емъ евангельскихъ истинъ; термины эти
имели въ виду только форму и могли уживаться со всякимъ
содержашемъ. Рйшающимъ было и здесь то обстоятельство,
что аз1анизмъ былъ силенъ техникой, классицизмъ—образцами.
Хрисйанство же могло разрешить своимъ адептамъ изучеше
техники р^чи — ея правила никакого отношешя къ той или
другой релипи не имели, а примеры можно было подобрать
либо безразличные, либо даже хритансше; но могло ли оно
такъ же благодушно отнестись къ чтетю языческихъ образ-
цовъ, насквозь пропитанныхъ ненавистной «лживой мудростью»?
Конечно, эти образцы читались,—надо же было откуда-нибудь
почерпнуть образоваше,—и хришансше учители смотрели на
это снисходительно; но отъ простого чтешя еще далеко до того
любовнаго изучешя, при которомъ человекъ усвоиваетъ созна-
тельно стиль, а незаметно—и манеру мыслить своего образца.
Отсюда следуетъ, что аз1анизмъ скорее могъ разсчитывать на
ПОДЗЕМНАЯ БОРЬБА.
263
снисхождеше въ хританской среде, чЬмъ классицизмъ. Этоть
ясный выводъ теорш вполне подтверждается практикой.
Что касается, прежде всего, греческой хританской лите-
ратуры, то надо сознаться, что крайнихъ аз1анцевъ мы нахо-
димъ только среди еретиковъ; хрисианство действовало смяг-
чающе на форму изложешя и игриваго краснор*Ъч1я не допу-
скало, Аз1анизмъ мы встрйчаемъ только въ его ум-Ьренномъ
виде; но зато къ этому умеренному аз!анизму принадлежатъ
все более или менее выдаюпцеся христнсше проповедники.
Особенно характеренъ въ этомъ отношены IV-й в4къ, когда
краснореч1е восточной церкви достигло своего апогея въ лиц*
знаменитаго тр1умвирата: Григор1я Богослова, Васшпя Вели-
каго и 1оанна Златоуста. Оба первые имели учителемъ кра-
сиореч1я крайняго аз1анца Имер1я, 1оаннъ—крайняго класси-
циста Ливашя; темъ не менее все они значительно умерили
манеру своихъ учителей. И въ легкомъ стили Григор1я, и въ
пышномъ Васил1я заметно чувство такта, не дающее имъ
переходить известные пределы. Мы здесь вторично встре-
чаемся съ темъ явлешемъ, которое уже выше обратило на
себя наше внимаше; какъ тамъ римская государственность,
такъ здесь хрисианская релипозность была темъ ядромъ
жизни, которое, сплочивая вокругъ себя разреженную подъ
тропическимъ солнцемъ фантазш атмосферу аз1анскаго красно-
реч!я, давало ему более оформленности и силы. Таково же
было и отнотеше Златоуста къ классицизму: жизнь не давала
старательно полоть лексичешй огородъ и смотреть за темъ,
чтобы въ немъ не водилось не-аттическихъ словъ и оборотовъ;
она не давала подгонять непосредственно возникавпий аф-
фектъ къ мерке Лиая или даже Демосеена. Такъ-то стиль Злато-
уста, несмотря на противоположную точку исхода, не очень
отличается отъ пышнаго стиля Васшия; казалось, что въ лице
этихъ трехъ великихъ проповедниковъ христнство хотело
примирить между собою оба главныя направлешя художествен-
ной прозы, столь долго враждовавппя между собой.
Этимъ миромъ мы и закончимъ обзоръ развитая греческой
прозы. Конечно, оно на немъ не остановилось; но, въ силу
той восточной точки зрешя, о которой речь была выше, его
дальнейппе шаги не имели большого вл1яшя на друпе на-
264
II. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА.
роды. Византинизмъ—затонъ на великой рйкй всеобщей сло-
весности; можно npiflTHO отдыхать на дремлющей поверхности
его водъ, подъ тихШ шелестъ его камыша, но слйдуетъ пом-
нить, что пловцу тамъ пути нЬтъ; если вы жаждете жизни,
движешя, силы, то вамъ нужно повернуть челнокъ и отдаться
главному течешю р4ки; а оно выносить васъ, черезъ Римъ,
на девственные берега едва охриепанившагося Запада.
Въ Рим* о заключенш мира и р4чи не было, но война
и тутъ велась подъ землею. Аз1анизмъ и тутъ въ начали тор-
жествует^ Тертулл1анъ весь поддается влмшю той его разно-
видности, которую мы называемъ африканской латынью, и его
знаменитое „credo quia absurdum"—не чтб иное какъ «сен-
тенщя» въ духЬ аз1анской риторики. Но онъ былъ не подра-
жателемъ, а творцомъ; въ его лицб аз!анизмъ вступилъ въ
новый фазисъ: никогда еще легкость формы не была соеди-
нена съ такой страстностью содержашя. Онъ безпрестанно
жонглируетъ, не хуже Апулея, но не мячиками, какъ тотъ, а
мечами и факелами. Но велишй Августинъ? Кто знаетъ технику
и образцы, тотъ безъ труда съумгЬетъ выделить ихъ роль въ
знаменитыхъ самобичевашяхъ его «Испов4ди»— этихъ чисто
аз!анскихъ colores. Если этотъ послЪдтй неудобо-объяснимый
терминъ мало понятенъ, то мы попросимъ вникнуть въ сле-
дующее м-Ьсто изъ одной его проповеди, помня, что это—
одно изъ очень многихъ (говорится о праведномъ и окаян-
номъ): „Этотъ бодрствуетъ, чтобы хвалить врача—освобожден-
ный; тотъ бодрствуетъ, чтобы хулить судью—приговоренный;
этотъ бодрствуетъ, умами *) благими трепеща и аяя; тотъ
бодрствуетъ, зубами своими скрежеща и изнывая; этому доб-
рота, тому неправота, этому хришанская бодрость, тому ба-
совская подлость не даютъ въ многолюдш заснуть". Таковы
образцы аз1анской прозы въ хриотанской духовной литературе.
Классицизму служило главной помехой, какъ было ска-
зано выше, требоваше старательнаго изучешя образцовъ, безъ
котораго онъ былъ невозможенъ; но разъ путь къ компромис-
самъ былъ облегченъ признашемъ допустимости художествен-
1) Въ подлинник* та же «катахреза» ради риемы: vigilat iste mentibus
piis fervens ct lucescens, vigilat ille dentibus suis frendens et tabescens.
ПАДЕН1Е РИМА.
265
ной прозы вообще, то и это препятств!е долго устоять не
могло. Еонецъ III-го вЬка далъ хрисйанской литературе своего
Цицерона въ лице Лактанщя, этого если не наиболее слав-
наго, то наиболее любимаго хришанскаго писателя, красота
души котораго соперничала съ красотой его стиля. Къ сожа-
лйнш, онъ слишкомъ мало говоритъ о себе и лишаетъ насъ
этимъ возможности судить о той душевной борьбе, которой
ему стоило его пристрате къ своему языческому образцу;
зато объ этой борьб* пространно говоритъ другой «цицеро-
танецъ> изъ отцовъ церкви, 1еронимъ. Самъ онъ разсказы-
ваетъ о ниспосланномъ ему въ назидаше видены, после кото-
раго онъ далъ—увы! неисполнимый для него—обетъ: никогда
более не читать ни Цицерона, ни другого представителя лживой
языческой мудрости!
Былъ ли этотъ классицизмъ действительно только книж-
пымъ, деланнымъ, безжизненнымъ? Уже оба только-что на-
званныхъ писателя должны бы, кажется, убедить насъ въ про-
тивномъ; но пришло время, когда только этотъ стиль сталъ
способнымъ выражать одинъ живой и жгучШ аффекта. Римъ
палъ подъ натискомъ варваровъ, дикое племя гдтовъ завла-
дело < святою» почвой Италш; тогда и христне изъ рим-
лянъ стали со скорбью вспоминать о минувшемъ величш раз-
венчанной царицы Mipa, и естественнымъ выразителемъ этой
скорби сталъ языкъ великой старины, языкъ архаистичесшй.
Имъ писалъ Боэпй, приближенный и жертва Теодерика; его
«Утешеше» — посл'Ъдшй памятникъ художественной римской
прозы, величавый и грустный, подобно древнимъ гробницамъ
пустынной Апшевой дороги.
VI.
Римъ палъ,—и на первый взглядъ представляется непо-
нятнымъ, какъ его художественная проза могла пережить его
падеше. Насъ не удивляетъ ея переходъ изъ Грецш въ Римъ—
общность религш, культурная эллинизащя римской интелли-
генщи подготовили этотъ переходъ. Мы понимаемъ также ея
обращенш въ христнство — общность расы и языка навели
новыхъ хришанъ на компромиссы, сделавпие возможнымъ это
266
II. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА.
обращеше. Но теперь предстояло третье испыташе: носите-
лями христ1анства делаются люди, никакимъ племеннымъ род-
ствомъ не связанные съ гЬми, которые произвели и выро-
стили художественность р'Ьчи; ч^мъ могло быть для нихъ это
чуждое имъ во всЬхъ отношешяхъ детище? Пусть 1еронимъ,
Оригенъ и друпе стремятся къ художественной огд'Ьлк'Ь своей
р'Ьчи—на то они греки и римляне; но къ чему было Алку-
ипу и Эгин гарду следовать ихъ примеру?
Вотъ тутъ-то и сл'Ъдуетъ подчеркнуть решающее значеше
того, что мы выше пазвали западной точкой зрЪтя на спо-
собъ усвоешя чужой культуры; заимствуя у Рима хриеиапство,
варварешй западъ заимствовалъ за-одпо съ нимъ и латински
языкъ. Папизмъ здЪсь ровно не причемъ: ирландешя и англш-
ск1я миссш учениковъ Колумбана были независимы отъ епи-
скопальной власти Рима, и въ то же время—ташя же латин-
ск1я, какъ и остальныя, даже болгЬе. Правда, была сделана
попытка нащонализировать хришанство: готы перевели писа-
nie на свой языкъ, но, къ счастью для Запада, эта попытка
не удалась. Не будемъ разрушать велич!я культурно-истори-
ческихъ моментовъ мелочными и поверхностными мотивиров-
ками; лучше признать таинственность той инстинктивной силы,
которыя указывала Западу единственный путь къ его будущей
слав*. ЛатинскШ языкъ сделался интернащональнымъ, пра-
вильнее говоря—супра-нащональнымъ языкомъ хриеианскаго
Запада; этимъ самымъ хриейапину былъ врученъ ключъ, ко-
торый, современемъ, открылъ ему сокровищницу древпяго
образовашя.
Первый шагъ былъ сд'Ьланъ,—но оттуда до усвоешя ху-
дожественной прозы было еще далеко. Благодаря монастырямъ
съ ихъ разнообразными обитателями, благодаря правовымъ и
другимъ услов1ямъ, о которыхъ говорить зд^сь не мгЬсто, ла-
тинешй языкъ сделался настоящимъ живымъ языкомъ средне-
вековой интеллигенщи, или тйхъ, кто завималъ ея м4сто; на
немъ говорили такъ же бойко, какъ на родномъ. ЧтЬ же могло
помЬшать этимъ людямъ писать такъ же, какъ они говорили?
Очевидно, ничто и никто: Самъ папа ГригорШ Великзй по-
далъ этому примУфъ. „Я нисколько не забочусь о томъ,—пи-
шетъ онъ,— чтобы следить за окончашями падежей и соблю-
СРЕДНЕВЕКОВАЯ ЛАТЫНЬ.
267
дать правила относительно предлоговъ; я считаю въ высшей
степени недостойнымъ подчинять слова божественной речи за-
конамъ грамматика Доната". Много в4ковъ спустя, на констанц-
скомъ соборе, императору Сигизмунду, попытавшемуся про-
извести своей императорской властью neutrum въ femiuinum
Qmcc schisma), былъ данъ классическш ответь: „пес Caesar
supra grammaticos",—то было время зарождающагося гума-
низма. Между обоими этими изречешями лежатъ все средте
века, во время которыхъ беззаботный латинскш стиль жилъ
и развивался, пока не достигъ наконецъ знаменитой схоласти-
ческой латыни Дунса Скота и вомы Аквинскаго. Честь и
слава ей за все то, что она сделала для развит средневе-
ковой мысли, но намъ этимъ заниматься не приходится. Худо-
жественности же въ ней не было никакой; не было даже и
стремлешя къ ней.
И все-таки художественность появилась, и ея появлеше
было послгЬдств1емъ, хотя и не прямымъ, прививки латинскаго
языка хриЫанскому Западу. Слйдукшця услов1я содействовали
тому.
За последнее время существовашя древне-римской интелли-
генцш ея деятельность напоминаетъ поведете экипажа при
кораблекрушеши: стараются связать въ одинъ по возможности
пегромоздкш узелокъ все самое необходимое для перваго про-
питашя. Къ этому самому необходимому принадлежали прежде
всего предметы школьнаго преподавашя—известныя съ дав-
нихъ поръ семь «artes». Он4 были языческаго происхождешл;
неудивительно, поэтому, что среди нихъ, на ряду съ грамма-
тикой, логикой, ариеметикой, геометр1ей, астроном1ей и музы-
кой, находилась и риторика. Хригаанство противъ этой орга-
пизацш не протестовало, что, въ виду состоявшихся компро-
миссовъ, тоже особеннаго удивлешя не возбуждаетъ. Такимъ
образомъ, изучеше риторики, т.-е. техники художественной
р^чи, делается обязательнымъ въ хриепанскихъ школахъ и,
со временемъ, въ хриепанскихъ университетахъ Запада. Но
кто же изучаетъ теорш, не чувствуя потребности применять
ее на практике? Какова ни была грубость новыхъ адеп-
товъ цивилизащи, но постоянно внушаемое имъ убеждеше, что
есть некоторое достоинство въ томъ, чтобы слова следовали
268
П. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА.
одно за другимъ именно въ такомъ порядке, а не въ дру-
гомъ—не могло не ввести въ ихъ сознате новый факторъ —
факторъ красоты прозаической р'Ьчи. Это тймъ болйе есте-
ственно, что техника краснор^я была, какъ мы видели въ
самомъ начали, лишь развийемъ тгЬхъ художественныхъ нормъ,
которыя въ зачаточномъ видй существуютъ въ природной р'Ьчи
каждаго народа.
Итакъ, интеллигенция Запада почувствовала потребность
писать по-своему художественно; она называла это: dictare—
интересное слово, давшее происхожден1е немецкому «dichten».
Конечно, еслибы Teopifl, которою тогда вдохновлялись, была
рацюнальна, то это имъ, пожалуй, и удалось бы; но могла ли
она быть рацюнальна? Такая задача и нашему времени ока-
залась непосильной; древняя же риторика—даже въ лучшихъ
своихъ представителяхъ — требовала отъ учениковъ лингви-
стическаго чутья для контроля ея законовъ; подъ рукою же
поздн'Ьйшихъ компиляторовъ она потеряла посл^дше остатки
рацюнальности, и ее давали въ руки людямъ, для которыхъ
латинскш языкъ былъ чуждымъ по природе. Нечего говорить,
что она стала источникомъ самыхъ крупныхъ недоразум-Ьшй.
Возьмемъ для примера явлеше, называемое «гипербатомъ»,
т.-е. нарушеше естественнаго порядка словъ въ предложение
Мы объясняемъ его столкновешемъ логическаго принципа съ
психологическимъ и ритмическимъ, и знаемъ пределы, въ ко-
торыхъ оно допускается; эти пределы, различные въ различ-
ныхъ языкахъ, служатъ намъ интересными данными для пси-
холопи народовъ. Но никто, конечно, не станетъ требовать
такого рацюнальнаго отношешя къ д*Ьлу отъ средневековой ри-
торики,—она просто отвела «гипербату» мгЬсто въ числи «тро-
повъ»—какъ «украшению» р'Ьчи. И вотъ монахи вообразили,
что ихъ р-Ьчь будетъ тгЬмъ красивее, чгЬмъ бол'Ье они пере-
путаютъ порядокъ словъ; что получится особаго рода изяще-
ство, если принадлежащее къ главному предложение слово пе-
ребросить въ придаточное, или наоборотъ: нгЬкш британскш
грамотей удивилъ свою братш открътемъ, что прелесть на-
стоящего «гесперическаго», т.-е. латинскаго слога (famina hes-
perica) достигается въ томъ случай, если глаголъ ставить по-
средине и вокругъ него группировать остальныя части предло-
ARTES И AUCTORES.
269
аьешя, старательно отделяя при этомъ опредйлеше отъ опрс-
дЪляемаго, примерно такъ: „Лучезарное влажную лобзаетъ свЬ-
тило землю; въ зеленой голосистыя славословятъ дубравЬ пер-
натыя" и т. п. Друпе точно такъ же злоупотребляютъ рито-
рическими риомами.
Таковы были средневековый < dictamina >. Ихъ авторы извле-
кали свои нелгЬпыя теорш слога, какъ мы вид'Ьли, ихъ сноихъ
учебниковъ риторики; но откуда же брали они свои вычур-
ныя выражетя, о которыхъ мы постарались дать представлеше
приведенными только-что образчиками? Тутъ казалось бы, нужны
образцы. Да но за образцами ходить было недалеко, ими слу-
жили гЬ же cartes». Особенно популярна была въ средше
в'Ька ньпгЬ забытая энциклопедия Марщана Капеллы, одного
иаъ упомянутыхъ въ начале этой главы спасителей культур-
паго ручного багажа передъ кораблекрушешемъ; она сплошь
была написана той африканской латынью, которую мы знаемъ
изъ Апулея. Результата интересный: выходитъ, что стиль
средневгЬковыхъ «dictamina» —прямое продолжсше древняго
аз1анизма; мы гЬмъ болгЬе имЪемъ право такъ его назвать,
что и онъ, подобно своему древнему родоначальнику, нахо-
дился подъ ближайшимъ вл1ятемъ Teopin.
Подобно ему, загЬмъ, и онъ не стоялъ на мйсгЬ, а раз-
вивался—или, по крайней м4р4, изменялся. Не ве£ «дикта-
торы» были похожи на вышеуказанныхъ; были между ними и
умеренные. И вотъ въ ихъ-то манерЬ стали различать нисколько
отд'Ьльныхъ «стилей». Такихъ стилей Данте насчитываете че-
тыре; „первый,—говорить онъ,—стиль безвкусный, свойствен-
ный неучамъ, въ род-Ь: «Петръ очень любитъ госпожу Берту ;
второй—просто умственный (sapidus—затрудняюсь переводомъ),
свойственный строгимъ схоларамъ и магистрамъ, въ родгЬ: «я
педоволенъ своими согражданами, но еще болйе сожалею о
гЬхъ, которые, изнывая въ изгнанш, лишь во снгЬ навгЬщаютъ
свою родину»; есть, загЬмъ, умственно-изящный стиль, свой-
ственный людямъ, поверхностно ознакомившимся съ риторикой,
въ роди: «достохвальная скромность графа д'Эсте и его всЬмъ
доступная щедрость д'Ьлаютъ его предметомъ всеобщей любви»;
есть, наконецъ, умственно-изящно-возвышенный, свойственный
знаменитымъ «диктаторамъ», въ род4: «исторгнувъ столько
270 II. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА.
цвЬтовъ Иоъ твоего лона, Флоренция, нозднш Тотила па-
прасно носЬти.гь Тринакрпо . Этотъ стиль мы иазывасмъ пре-
восходным^; его ищсмъ мы, когда стремимся къ наивысшему"...
Тотила—древшй король птальяпскмхъ готовъ; зд'Ьсь иноска-
зательно обозначается Карлъ 1>алуа; а Тршшцля— мноологл-
ческое ими Сищши. Необходимо зиать ncropiio и мпоологпо,
если хочешь понимать красоты во;;вышеинаго стиля!
Вспоминая о древнемъ а;иапи;;м'1», мы безъ труда иризиасмъ
въ изящиомъ стиле Данте «игривую», а въ его возвышепиомъ
стиле—«пышную» манеру аодапскихъ риторовъ; но, какова
бы ни была справедливость этого иослЬдияго сближсшя—фактъ
тотъ, что, благодаря доиущеппо въ средневековое o6pa:;oBanie
«artes» и ихъ учителей, средневековое человечество поняло
художественность прозы.
Это, скажутъ, пе художественность, а искусственность. Со-
гласны,—по, во всякомъ случае, эта искусственность могла
подготовить почву для настоящей художественности. Artes
были только нервымъ изъ нам'Ьченныхъ выше условш ея ио-
явлешя; вторымъ были сохранивипеся авторы и ихъ изучсшо.
Но сгь ними дело обстояло гораздо менее благополучно.
Artes въ средше века пользовались пеизменнымъ ио-
кровительствомъ церкви; требовалось только, чтобы чслов'Ъкъ
изучалъ ихъ не ради нихъ самихъ, а какъ оруд1е къ лучшему
понимашю бoгocлoвiя. Подъ этимъ ycioiuearb онЬ все были до-
пустимы, начиная съ грамматики; да и можно ли было сомне-
ваться въ благонадежности грамматики? Сколько въ спряжен in
лицъ?—три, столько же. сколько и въ св. Троице,—и ужъ,
конечно, не по какой-либо иной причине. По какому склоне-
iiiro склоняется homo?—по третьему; это значитъ, что чело-
в'Ькъ долженъ склоняться, т.-е. смиряться трижды—иередъ
Богомъ, передъ ближиимъ и иередъ самимъ собою. Таково
было религюзпо-нравственпое значеше законовъ Допата, но
можно ли было сказать то же про авторовъ? Конечно, н'Ьтъ,
если не считать Вирпшя, предсказавшаго, будто бы, въ одной
эклоге npninecTBie Спасителя и описавшаго въ Энеиде ино-
сказательно мытарства души па пути къ сиасенио,—за что
этотъ поэтъ едва пе понллъ въ святые. Но Виргилш былъ поэтомъ,
и потому пасъ здесь пе пнтересуетъ; остальные же auctores
В0СКРЕШЕН1Е ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ПРОЗЫ. 271
были въ загоне. Страшное видите 1еронима, подвергшаяся
бичеванш за свой «цицерошанизмъ», было памятно всЬмъ и
повторялось нередко — при склонности средневекового аске-
тизма къ экзальтащи, мы не им'Ьемъ причины сомневаться въ
истине того, что намъ объ этомъ говорится. И вотъ церковь,
взлвъ подъ свое покровительство «artes», отказываетъ въ пемъ
^авторамъ», объявляя ихъ излишними и даже вредными; мы
часто читаемъ о запретахъ, налагаемыхъ па заняия въ языче-
скихъ половинахъ монастырскихъ библштекъ. И все-таки эти
авторы дошли до насъ,—съ редкими исключешями, въ кошяхъ
среднев4ковыхъ мопаховъ. Чемъ это объяснить?
Говоря правду — прочностью средневековой бумаги. Даже
противники проклятыхъ «авторовъ > не были непременно ван-
далами, которые стали бы намеренно разрушать имекшцяся въ
монастыряхъ сокровища языческой литературы — ихъ просто
оставляли въ покое, давали имъ покрываться пылью и паути-
ной, — въ крайнемъ случае, за недостаткомъ помещешя, бро-
сали ихъ въ какой-нибудь смрадный и темный чуланъ. Тамъ
они и лежали въ* продолжешс одного, двухъ, трехъ поколенш,
пока монастырь не получалъ какого-нибудь более просвещен-
наго игумена. Тогда о нихъ виовь вспоминали; конечно, того,
что было съедено крысами, вернуть нельзя было; зато осталь-
ное приводилось въ порядокъ, очищалось, переписывалось. Мало
того, посылали за оригиналами въ друпе монастыри, — съ
тбмъ, разумеется, чтобы, по взятш коши, вернуть ихъ по
принадлежности... если требовашя будутъ очень настойчивы.
Такимъ образомъ, положительное отношеше къ «авторамъ»
приносило более пользы, чемъ отрицательное—вреда; насъ же
эти рЬдше покровители древней литературы интересуютъ темъ
более, что они были въ то же время ревнителями новой худо-
жественности латинской прозы въ средше века—художествен-
ности, основанной на сознательномъ подражанш древнимъ
авторамъ. Ее цы, по самой природе вещей, можемъ назвать
классицизмомъ; въ противоположность къ школьному красно-
речие «диктаторовъ» и въ точномъ соответствш съ древ-
нимъ классицизмомъ, этотъ стиль зарождается въ библюте-
кахъ; своимъ возникновешемъ онъ обязанъ книге и ея усерд-
ному изученш.
272 II. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА.
Такъ-то въ ередшс в'Ька возобновляется старинная борьба
между аодаиизмомъ и классицизмомъ; она возникла н;гь борьбы
между «artes» и «auctores». Въ обстоятельной характери-
стики классицизмъ не нуждается, такъ какъ онъ никаких'1>
новыхъ идеаловъ не создалъ; требовалось возможно-близкое
воспроизведете стиля образцовыхъ писателей древности, и
прежде всего — Цицерона, имя котораго не потеряло своего
блеска и въ средше вика, даже въ глазахъ тЬхъ, которые
воображали, что Туллш и Цицеропъ — это два различпыхъ
автора, Такъ писали при Карлй Великомъ—Эгингардъ, при
Карлг1; Лысомъ—Ссрватъ Лупъ, при первыхъ Капетиигахъ—
Гербертъ (онъ же и папа Сильвестръ II), въ эпоху схола-
стики—1оаниъ Сарссбер1йскш. При послйднемъ борьба между
«artes» и «auctores» велась самымъ ожесточенпымъ обра-
зомъ; твердыней первыхъ былъ Парижъ, твердыней вторыхъ—
Шартръ. Нечего говорить, что при такомъ иоложеши дЬлъ
авторитетъ первыхъ былъ несравненно выше, и пренебрежете,
съ которымъ ихъ представители относились къ покровителям!,
«авторовъ» и ревпитслямъ чистой художественной р'Ьчи, вну-
шило одному изъ учениковъ шартрскои школы, только-что
названному Ioaiiny, действительно красноречивые стихи, о
которыхъ мы желали бы дать носильное представлешс въ пиже-
слЬдующемъ переводе:
Если ты «авторовъ» любишь, охотно ихъ книги читаешь,
Съ тт>мъ, чтобъ изящества путь, сл!,дул имъ, обрт.стн, —
Крикъ подымается всюду: На что зтотъ «древнш осе.гь» нам»?
Что оиь иамъ древнихъ слова, древнихъ д-Ьяиья твердить!
Мудры свонмъ мы умомъ; молодежь научили мы пашу:
Догматы древппхъ твоихъ наша откинула рать.
В'Ьдпый безумецъ! Зач'Ьмъ подгоняешь ты къ времени время,
Вяжешь падежъ съ падежомъ, числа подводишь къ числу?
Трудь кропотливый тутъ пуженъ. и средствъ облегчить его нЬту;
День утскаетъ за дпемъ, жизнь пропадаетъ твоя.
Можеии> безъ лпшипхъ уснлШ быть многпмъ р'вчнсИе, другъ мои,
Т^хъ, что подь ветхШ законъ выю покорную гнуть:
Вое, что взбредетъ па языкъ, говори и отважно, и гордо:
Эту теордо (ars) знай: д-влаетъ хватомъ она.
Невесело было настроеше у человека, писавшаго эти стихи,
В0СКРЕШЕН1Е ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ПГОЗЫ. 273
и действительно, могущество схоластиковъ было таково, что
защитпикамъ «авторовъ» ихъ дело должно было казаться
заранее проиграннымъ. Все же шартрская школа стойко
держала знамя художественности речи въ XII вйкЬ; въ
XIII веке оно переходитъ къ орлеанской школе. „Схоляры,—
говорятъ намъ, — учатся семи «artes» въ Париже; < авто-
рамъ > — въ Орлеане; законоведенио — въ Болонье; враче-
Baniio — въ Салерно; чернокпижш — въ Толедо; а добрымъ
нравамъ — нигде". Но и тогда роль «авторовъ- была очень
скромна, и Генрихъ д'Андели, одинъ изъ тогдашнихъ «тру-
веровъ>, изобразивши въ комическомъ стихотвореши войну
между парижскими -artes> и орлеанскими «авторами», кон-
чаетъ ее победой первыхъ. Самъ онъ, однако, сочувствуетъ
вторымъ; „торжество тгЬхъ «artes», — говорить онъ, — про-
длится еще л*тъ тридцать; но когда вступитъ на арену
новое поколете, то нынешняя победительница будетъ по-
беждена"...
Пророчество это исполнилось, хотя и несколько позже; въ
эпоху Возрождешя борьба между auctores> и «artes *
возобновилась съ новой силой и кончилась полной победой
первыхъ, а съ ними и классицизма, т.-е. художественной
прозы въ духе древнихъ. Само собою разумеется, что не къ
этому сводится важность Возрождешя; его деятели служили
и многимъ другимъ, несравненно более высокимъ целямъ,
часто сами того не сознавая; но наиболее сознательно, наи-
более усердно преследуемою цЬлью было у шхъ—воскрешете
древней художественной ргьчи. Въ Италш они легко побе-
дили; более серьезное сопротивлеше оказалъ северъ. Въ
Париже, Кёльне и другихъ университетахъ почтенные magistri
nostri были возмущены подувшимъ съ юга ветромъ; „чего хо-
тятъ они со своей новой латынью?" — сердито говорили они,
тщетно стараясь предать осм'Ъншю -grossa vocabula», — какъ
они ихъ называли, — своихъ враговъ. Но освгЬяшю подверглись
они сами; безсмертныя <epistolae obscurorum virorum> схо-
ронили подъ гнетомъ всеобщаго презрешя кёльнскихъ маги-
стровъ и баккалавровъ съ ихъ схоластикой, кухонной латынью,
dictamina — и всемъ прочимъ.
Какъ видно отсюда, победа классицизма въ эпоху k Воз-
274
П. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА.
рождешя была двойная: и надъ варварскимъ аз!анизмомъ
упомянутыхъ „dictamiua", и надъ беззаботнымъ обиходнымъ
языкомъ латинской схоластики. О первомъ жалеть было не-
чего, — но второй?..
За победой послгЬдовалъ, какъ это было естественно, рас-
колъ въ лагере победителей. Первые гуманисты стремились
къ подражашю, — но не къ подражанш рабскому; любили
прежде всего Цицерона, а затЬмъ и другихъ, стараясь брать
прекрасное всюду, где оно было, Но вотъ возникаютъ фана-
тики пуризма, не допускаюнце ни одного слова, ни одного
оборота, котораго бы нельзя было узаконить ссылкою на Цице-
рона; подобно большинству фанатиковъ, это были посредствен-
ности, старавнпяся возместить недостатокъ таланта строгостью
подчинешя «регул4>. Называли они себя «цицерошанцами>,
не понимая того, что ихъ кумиръ первый отвергъ бы ихъ не
по разуму усердную службу; это они называли соколовъ орлами,
на томъ основанш, что слово falco случайно у Цицерона
не встречается, и приглашали верховнаго жреца, т.-е. папу,
уповать на помощь безсмертныхъ боговъ, нам4стникомъ кото-
рыхъ онъ состоитъ на земле. Разумные люди не разделяли
ихъ увлечетя, и глава севернаго гуманизма, Эразмъ, осмеялъ
ихъ въ своемъ бойкомъ и едкомъ д1алогё Ciceronianus .
Такъ-то мы уже въ сравнительно раннее время встречаемъ
умеренныхъ и крайнихъ классицистовъ. Но умы были воз-
буждены, и этимъ дело не кончилось. Ужъ если подражать,
то почему непременно Цицерону? Чемъ плохъ былъ Сенека,
мастеръ и глубокой, и хлёсткой -сентенцш>? И онъ нахо-
дитъ себе почитателей, къ которымъ принадлежалъ, между
прочимъ, знаменитый Липсш; другими словами аз!анизмъ,
недавно лишь похороненный въ лицЬ средневековыхъ <дикта-
торовъ», вновь водворяется на расчищенной почве классиче-
ской речи. Но и этого было мало; колесо, разъ приведенное
въ движете, не могло остановиться на Сенеке. Вотъ — Апу-
лей съ его африканской латынью; почему бы не писать какъ
онъ? Появляются апулеянцы, одинаково ненавистные оббимъ
парйямъ, и классицистамъ, которымъ они резали уши, и
аз1анцамъ, которыхъ они компрометировали. На беду, глав-
ное сочинеше Апулея носило заглав1е: «Оселъ>; можно себе
НОВЫЕ ЯЗЫКИ.
275
представить остроты, которыя посыпались на его поклонни-
ковъ. Теперь комплекта былъ полнымъ; мы имйемъ крайнихъ
гслассицистовъ, умйренныхъ классйцистовъ, умгЬренныхъ аз1ан-
цевъ, крайнихъ аз1анцевъ; могла быть дана генеральная битва.
И она была дана. Съ одной стороны, предавалась анавемй
«ересь цицерошанцевъ >; съ другой стороны — осмеивались
люди, которымъ npiflTHrbe было «рев'Ьть» съ Апулеемъ, чгЬмъ
говорить съ Цицерономъ. Все болЬе и бол4е разгорался бой;
онъ перешелъ изъ XVI вгЬка въ XVII-й и все еще не об4-
щалъ конца; но воююшде не заметили въ пылу сражешя, что
опи мало-по-малу оставили землю и поднялись въ поднебесное
пространство, между гЬмъ какъ землю, изъ-за которой опи
сражались, мирно поделили между собою ихъ обпце враги —
природные языки новыхъ европейскихъ народовъ.
II вотъ какъ это случилось.
VII.
Лнтагопизмъ между латинскимъ языкомъ и новыми язы-
ками начинается въ одно и то же время, какъ и самый гума-
низмъ; мы встр'Ьчаемъ его уже у Петрарки. Съ точки зрйнгя
гуманистовъ, германск1е языки были варварскими, романсме—
искаженной латынью. Въ средше вика отношешя были лучше;
впимательный изслгЬдователь безъ труда убедится, что уело-
в!емъ такихъ хорошихъ отношенш было явлете, называемое
въ физики осмозомъ>— взаимный обмйнъ матер1аловъ. Тоже
самое мы видимъ и въ политической жизни народовъ: со-
еЪдшя государства живутъ въ мир-Ь между собой, пока ввозъ
и вывозъ продуктовъ происходитъ взаимно на равныхъ усло-
в1яхъ; но отношешя тотчасъ обостряются, если одно изъ
пихъ вздумаетъ воспрепятствовать ввозу продуктовъ своего
сосЬда.
Въ средте вЬка, повторяю, осмозъ былъ обоюднымъ;
чтобы понять это и вмгЬстгЬ съ тЬмъ оценить всю пользу,
которую извлекали новые языки изъ своего, такъ сказать,
сожительства съ латинскимъ, слйдуетъ представить себЬ осо-
бенность продуктовъ> той и другой области. Особенностью
276
П. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА.
новыхъ языковъ была в'Ьрная и меткая передача самыхъ
разнообразныхъ объектовъ внгьшнихъ ощущенщ только на
новыхъ языкахъ можно было дать имена отдгЬльнымъ пред-
метамъ домашней утвари, составнымъ частямъ лошадиной
сбруи, корабельнымъ снастямъ и т. д. Конечно, у древнихъ
римлянъ эти предметы, поскольку они не были изобрйте-
Н1ями новыхъ народовъ, тоже имйли свои назвашя; по, во-
первыхъ, эта категор1я изобргЪтенш была довольно значительна
и съ каждымъ столЗшемъ делалась значительнее; во-вторыхъ,
извлечете древне-римскихъ названш требовало особаго фило-
логическаго труда; а въ-третьихъ, оно часто было совершенно
безполезно: что пользы въ томъ, что мы изъ Горащя, Юве-
нала, Марщала можемъ составить довольно полный списокъ
словъ, передающихъ различныя разновидности общаго понятш
слова: «чаша», когда мы не знаемъ, какая разновидность
какимъ словомъ обозначается? Поступали, поэтому, проще —
брали требуемое слово прямо изъ новаго языка; надо было
явиться гуманизму и Рабле для того, чтобы „reddite nobis
clochas nostras" показалось смйшнымъ. Это проникновеше
новыхъ словъ въ латинскш языкъ создало то, что поздн'Ъе
стали называть «кухонного латынью».—Гораздо серьезнее вы-
года, полученная новыми языками благодаря ввозу съ латин-
скаго. Въ противоположность къ последнему, новые языки
были почти лишены интеллектуалистическихъ элементовъ;
не было или почти не было словъ для выражешя объектовъ
внутренняго познавашя, равно какъ не было средствъ для
передачи отвлеченныхъ отношенш между наблюдаемыми —
хотя бы и внешними чувствами—явлешями. Новые языки —
первоначально языки видимости; челов4къ какъ бы видитъ то,
что онъ говоритъ о предметахъ, и говоритъ о нихъ такъ,
какъ онъ видитъ, выражая только последовательность, но не
связь. Отсюда крайняя бедность временъ, почти полное
отсутств1е наклоненш, отчаянная скудость союзовъ: во
всемъ этомъ варваръ по складу своего ума не нуждался. Но
вотъ варвара стали учить по-латыни: весь внутреншй м!ръ,
не существовавшш для него до гЬхъ поръ, открылся ему.
Мало-по-малу онъ съ нимъ освоился и уже обойтись безъ
него не могъ. И вотъ онъ исподволь сталъ приспособлять и
ВОСПИТАТЕЛЬНАЯ РОЛЬ ЛАТИНСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ. 277
свою родную р4чь къ выраженш этого внутренняго Mipa,
то заимствуя латинсшя слова, то развивая и изменяя,
по аналоии латинскихъ словъ, формы или значешя родныхъ,
то стараясь подражать въ родной рйчи оборотамъ латин-
ской. Такъ-то латинскш языкъ, благодаря богатству своего
интеллектуалистическаю фактора, сделался не только не-
обходимымъ дополнетемъ къ преимущественно сенсуалисти-
ческимъ новымъ языкамъ, но и ихъ учителемъ; школа была
продолжительна и серьезна, но зато и въ высшей степени
плодотворна: къ концу средневйковаго перюда новые языки
были уже почти культурными языками, и въ такомъ каче-
стве почти уже могли заменить латинскш языкъ во всЬхъ
его отправлешяхъ.
Такова была цивилизаторская митя латинскаго языка
на ЗападЬ; правильность «западной» точки зрйшя на спо-
собъ усвоешя чужой культуры была блистательно подтвер-
ждена.
Дважды употребленнымъ только-что словомъ «почти» я
имйлъ въ виду количественные недочеты новыхъ языковъ въ
сравнены съ латинскимъ, восполнимые съ течешемъ времени
и теперь давно уже восполненные; но кроме нихъ сл'Ьдуетъ
указать на два принцитальныхъ ихъ недостатка. Во-пер-
выхъ, они были понятны каждый лишь у себя дома, между
гЬмъ какъ латинскШ языкъ былъ интернацюнальнымъ; во-
вторыхъ, они не знали художественной прозы. Это вто-
рое обстоятельство — единственное, которое интересуетъ насъ
здесь.
Художественной прозы новые языки знать не могли, по-
тому, что ея не зналъ и тотъ латинскш языкъ, подъ вл1яшемъ
котораго они находились; а была это, какъ мы видели въ
прошлой главе, латынь схоластическая. Отъ красотъ «dicta-
mina» хорошаго возд4йств!я нельзя было и требовать; пред-
ставителей же действительно художественной, классической ла-
тыни было слишкомъ мало. Нужно было, чтобы западный м!ръ
сначала на латинскомъ языке почувствовалъ всю красоту ху-
дожественной прозы, а загЬмъ перенесъ ее на чуждую ей
первоначально почву новыхъ языковъ; вторично латинскш
языкъ сделался учителемъ этихъ послйднихъ, и это второе
278
II. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА.
учете было такъ же плодотворно, какъ и первое. Съ этой точки
зрйшя, и борьба за превосходство того или другого стиля въ
латинской речи теряетъ свой характеръ мелочности и полу-
чаетъ особое историческое значете: латинскш языкъ былъ въ
этомъ случай лишь MaTepiefi для опытовъ, результаты которыхъ
должны были иметь р-Ьшающее значете для всей художе-
ственной прозы вообще.
Уже Боккаччю писалъ свои безсмертныя новеллы съ яв-
нымъ стремлетемъ воспроизвести на итальянскомъ языки ро-
скошную перюдизащю Цицерона. Нельзя сказать, чтобы это
ему вполне удалось, и многимъ. безъ сомн^тя, безъискусствен-
ный и безпритязательный стиль его предшественниковъ пока-
жется более пр1ятнымъ; тймъ не менее, итальянцы считаютъ
справедливо именно Боккаччю основателемъ своей художе-
ственной прозы—хотя онъ увлекся и перешелъ меру; дйломъ
его последователей было къ этой мере вернуться. Еъ тому же,
онъ былъ только предв4стникомъ; латинская художественная
проза была возсоздана лишь въ XV-мъ веке, а между т4мъ
ясно, что сначала она должна была окрепнуть и развернуться,
а затЬмъ уже передать свою красоту идущимъ по ея стопамъ
новымъ языкамъ. Случилось это въ XVI-мъ вйкй; да и тутъ
новые языки еще сильно отстаютъ. Какъ хороши, съ точки
зр4тя стиля, латинсшя сочинетя Гуттена, и какъ неудобо-
читаемы его же произведетя, написанныя по-немецки! По-
слйдтя, положимъ, более прославляются въ настоящее время
патрютами изъ его эпигоновъ—ихъ счастье, что ихъ самихъ
не заставляюсь ихъ читать.
Подражате было тутъ вполне сознательными Гуманисты
не особенно рекомендовали употреблеше новыхъ языковъ, но
все же иногда его допускали и только советовали развивать
ихъ по образцу латинскаго; такъ, одинъ изъ самыхъ замйча-
тельныхъ деятелей XVI-ro вика, испанецъ Вивесъ, требуетъ,
чтобы ученики особенно старательно знакомились съ латин-
скимъ языкомъ, „какъ для того",—говоритъ онъ,— „чтобы хо-
рошенько понимать его и черезъ него всю науку, такъ и для
того, чтобы, пользуясь имъ, очищать и обогащать свою род-
ную р^чь, точно отведенной отъ источника водой". Одновре-
менно съ нимъ французъ дю-Беллё, стоявшш вообще на про-
ЦИЦЕРОШАНИЗМЪ.
279
тивоположной точки зрйшя, — предлагая отдать предпочтете
французскому языку передъ латинскимъ — требуетъ, однако,
чтобы писатели обогащали этотъ языкъ путемъ подражашя древ-
нимъ авторамъ. То же требоваше выставилъ къ концу в4ка и
знаменитый законодатель французскаго стиля, предвйстнид/ь
французскаго классицизма, Ронсаръ.
Такимъ образомъ, вл1яше латинской художественной прозы
на художественную прозу новыхъ языковъ не только было фак-
томъ, но и признавалось законнымъ; въ виду этого, вопросъ
о томъ, кому будетъ присуждена победа въ борьбЬ за цице-
ротанизмъ, былъ довольно существеннымъ. Кто заглядывалъ
въ произведешя тогдашнихъ цицерошанцевъ и ихъ протиз-
никовъ, тотъ знаетъ, сколько тЬми и другими было въ дай
обнаружено стилистическаго чутья; безспорно, эти люди могли
многому научить своихъ современниковъ. Самымъ благодар-
нымъ для учешя возрастомъ былъ возрастъ школьный, поэтому
намъ небезъинтересно знать, за которой изъ враждующитъ
парий осталась победа въ школахъ, а именно, — такъ яакъ
художественную прозу на новыхъ языкахъ создала романская
Европа,—въ школахъ католическихъ, т.-е. 1езуитскихъ. Пе-
дагогика 1езуитовъ намъ теперь известна въ точности; мы
знаемъ, что въ ихъ школахъ процвйталъ цицероншнизул..
„Мы желаемъ,—читаемъ мы въ «Memoriale» iesyma 0. Бу-
зея (1609 г.), чтобы занимаюпцеся наукой, и учителя, и уче-
ники, держались въ богословш св. Оомы, въ философш—Ари-
стотеля, а въ humaniora следовали и подражали Цицерону".
Такъ-то Цицеронъ, создавппй художественную прозу въ древ-
немъ РимгЬ, создалъ ее вторично для языковъ новой Европы:
прозаическая литература романскихъ языковъ ч'Ьмъ дальше,
гЬмъ больше подчиняется его вл1яшю. Особенно заметно это
на писатели, котораго можно считать завершителемъ класси-
ческой прозы французовъ, Бальзаки Старшемъ (первой пол.
XVII вика); онъ и въ теорш былъ цицерошанцемъ — болйе
позднихъ авторовъ онъ сравнивалъ съ Икаромъ и Фаэтонтомъ—
и на практики съум-Ьлъ бол4е, ч'Ьмъ кто-нибудь до него, вос-
произвести во французской рЪчи величавость и гращю цице-
роновскихъ пермдовъ.
Но цицерошанизмъ, т.-е., согласно сказанному выше,
280
II. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА.
классицизмъ,—не былъ единственнымъ течешемъ въ художе-
ственной проз^ новейшихъ народовъ, какъ онъ не былъ един-
ственнымъ течешемъ въ художественной проз* современнаго
имъ латинскаго языка. Мы видели, какую роль игралъ въ
этой последней аз1анизмъ, какъ въ его крайнихъ, такъ и
въ его умйренныхъ представителяхъ; если принять во внима-
Hie пленительность, свойственную ему именно въ глазахъ мо-
лодого общества, то его отсутств1е въ Европе XVI-ro и
XVII-ro вековъ покажется a priori невероятными Еъ счастью,
онъ сущестьовалъ, и его наличность еще разъ подтверждаете
и безъ того уже несомненный фактъ, что художественная проза
новыхъ народовъ образовалась подъ непосредственнымъ ъл\я~
шемъ художественной прозы гуманистической латыни.
«Антитеза» была первымъ конькомъ аз1анскаго красно-
pe4ifl: вторымъ—была позднее развившаяся «сентенщя». Само
собою разумеется, что аз1анскш характеръ сказывается только
въ злоупотребленш той и*другой; совсемъ безъ нихъ не обхо-
дится ни одинъ художественный стиль, какъ не обходится
безъ нихъ и первообразъ художественной речи, языкъ есте-
ственный, народный. И то, и другое злоупотреблеше мы встре-
чаемъ въ художественной прозе тогдашней Европы, притомъ
не злоупотреблеше случайное, безсознательное и невольное, а
систематическое, сознательное и намеренное, возведенное въ
норму и давшее определениую окраску стилю: построенный на
«сентенщи» стиль назывался «драгоценнымъ стилемъ» (style
precieux), а построенный на «антитезе»—известенъ подъ име-
немъ «юфуизма» (euphuism).
О «драгоценномъ» стиле у насъ теперь опять стало воз-
можнымъ говорить, не рискуя остаться непонятымъ: последшй
французскШ поэтъ, Ростанъ, снова его едЬлалъ популярнымъ
во Францш и, по крайней мере, известнымъ у насъ. На во-
просъ, что такое «драгоценный» стиль, можно дать краткШ
ответъ: это — Сирано де-Бержеракъ. Мы затруднились выше
русскимъ переводомъ слова sententia; по-французски пере-
водъ возможенъ самый точный и выразительный: сентенщя,
это—pointe. «Драгоценный» стиль весь построенъ на немъ;
ошеломите своего слушателя фейерверкомъ непрерывныхъ
pointes, какъ это делаетъ Сирано, говоря о своемъ носе, —
АЗШШЗМЪ ВЪ НОВОЙ ЕВРОПЬ.
281
это будетъ стиль phebus; прибавьте къ нимъ паооса и сенти-
ментализма, какъ это д'Ьлаетъ Сирано, объясняясь въ любви,—
вы получите style alambique; затемните ихъ совершенно на-
меками на самые разнородные предметы такъ, чтобы каждое
слово требовало комментар1я, и въ то же время нагромождайте
ихъ такъ, чтобы слушатель не им4лъ времени подумать и
не вынесъ изъ вашей рйчи ровно ничего, кромй безгранич-
паго благогов4шя предъ вашей эрудищей и вашимъ esprit —
чего Сирано, впрочемъ, не д'Ьлаетъ,—и вы будете владеть са-
мымъ возвышеннымъ изъ «драгоц'Ьнныхъ» стилей—style gali-
matias.
Теперь всгЬ эти разновидности «драгоц'Ьннаго» стиля, кромгЬ
последней, стяжавшей себгЬ печальное безсмер'пе, давно за-
быты; но въ свое время он-Ь наделали много шуму. Въ Испа-
ши, главнымъ представителемъ < style precieux» былъ Гонгора,
давшш ему имя «гонгоризмъ»; въ Италш его пропагандиро-
валъ Вирджилю Мальвецци; въ Англш онъ вызвалъ поле-
мику Роджера Ашама и Филиппа Сиднэ; въ Гермаши имъ
прониклась вся т.-наз. вторая силезгёская школа. Но откуда же
онъ взялся? Тогдашше теоретики знали это отлично: въ д1а-
логЬ Бонура: «La maniere de bieu penser dans les ouvrages
d'esprit» (1649), поклонникъ «драгоц'Ьннаго» стиля открыто
называетъ свои образцы: это—Беллей, Сенека, Тацитъ, пред-
ставители, какъ мы видели выше, аз1анизма въ римской
словесности. Недаромъ въ одномъ изъ произведен^ новаго
стиля самъ Сенека выставленъ его первообразомъ: передъ своей
смертью римскш философъ обращается къ своему кинжалу съ
такими pensees alambiquees, что мы проникаемся живейшей
симпайей къ Нерону. А когда Бальзакъ за свой цицероша-
низмъ подвергся нападетямъ современныхъ ему precieux, to
защитникъ Бальзака, Ожьё, ставя имъ въ вину ихъ «fausses
subtilites», или «sottises etudiees», извиняетъ ихъ до неко-
торой степени тЬмъ—„qu'en cela ils ont imite les Auciens",
а именно, какъ онъ прибавляетъ ниже (называя, конечно,
только косвенные образцы), Горпя, Каллисоена, Клитарха, Ге-
reciff, т.-е. аз1анцевъ и ихъ родоначальника. Такова была
борьба между архаизмомъ и аз1анизмомъ на почв^ новыхъ
языковъ.
282
П. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА.
Впрочемъ, «драгоценный» стиль былъ только одной от-
раслью нов-Ьйшаго аз1анизма; другой былъ, какъ было ска-
зано выше, «юфуизмъ». Своимъ назвашемъ онъ обязанъ, какъ
известно, появившемуся въ 1579 г. роману Джона Лили подъ
заглав!емъ: <Euphues, the anatomy of wit»; стиль этого ро-
мана весь построенъ на антитезЬ, но антитезе чисто внеш-
ней, формальной, подчеркнутой созвуч!емъ соотв'Ьтствующихъ
другъ другу словъ, какъ въ вышеприведенныхъ примЪрахъ
изъ Горпя, Апулея и Августина. Вотъ образчики: „Господа,
если я могъ быть заподозр4нъ вами въ недомыслш, выслуши-
вая ваши разсказы, го теперь я могу быть уличенъ вами въ
легкомыслш, отвечая на такой вздоръ; конечно, насколько вы
заставили красн'Ьть мои уши истор1ей вашей любви, настолько
вы ожесточили мое сердце восиоминатемъ о вашемъ безраз-
судствй". Этотъ стиль, прюбр-Ьвипй всем1рное значеше своимъ
вл1яшемъ на Шекспира, не былъ оригинальнымъ открьшемъ
Лили: онъ заимствовалъ его у испанца Гевары, автора зна-
менитаго въ rfc времена романа о МаркЬ Аврелш; Гевара
въ свою очередь почерпнулъ свою страсть къ антитезамъ у
Исократа; нЬкоторыя р^чи посл'Ьдняго какъ разъ въ это время,
шесть л4тъ до появлетя только-что упомянутаго романа, были
Вивесомъ переведены по-испански. Это родство между Геварой
и Исократомъ, замеченное еще современникомъ Лили, Джорд-
жемъ Петтенгэмомъ, еще разъ уполномочиваетъ насъ отнести
и юфуизмъ, наравне съ драгоцгЬннымъ стилемъ, къ возрожден-
ному въ новой Европе аз1анизму.
Только теперь мы въ состоянш вполне оценить значеше
литературной борьбы, кипевшей въ западной ЕвропЬ въ про-
должеше ХУ1 и XVII вйковъ. Усил1ями гуманистовъ латинской
прозЬ возвращается художественность, которая ей была свой-
ственна въ древтя времена—и тотчасъ на почв4 художествен-
ной латинской р4чи возобновляется борьба между классиче-
скимъ стилемъ—съ одной и аз1анскимъ—съ другой стороны.
Но новые языки, привыкппе орошать свою ниву неисчерпае-
мымъ родникомъ латинской p-Ьчи, вскоре и сами явились на
арену; имъ нужно было только добыть себ* дворянскую гра-
моту, т.-е. художественность, для того, чтобы принять учасйе
въ турнир'Ь. И въ ихъ рядахъ мы паходимъ классицистовъ и
НАЦЮНАЛИЗМЪ.
283
аз1анцевъ; и нужно ли доказывать, что эта борьба все еще не
прекращается? Отпадаютъ лишь крайности, но классицизмъ,
какъ классицизмъ, продолжаетъ жить, и аз1анизмъ подъ раз-
личными масками — сентиментализма, романтизма, неороман-
тизма, модернизма—постоянно воскресаетъ и собираетъ вокругъ
себя своихъ поклонниковъ. И нЪтъ причины желать, чтобъ
эта борьба прекратилась: классицизмъ и аз1анизмъ по природе
своей в'Ьчны, какъ в-Ьчны оба источника всякой художественной
прозы: разумъ и фантаз1я.
Зато вторая борьба, повидимому, кончилась; это — борьба
между латинской художественной прозой и художественной про-
зой новыхъ языковъ за преобладаше въ литературе. Стара-
шемъ гуманистовъ — латинскому языку была возвращена его
художественность; зато была принесена въ жертву обоюдность
осмоза между нимъ и новыми языками; было устранено все
то, что латинскш языкъ принялъ въ себя въ течете всего
средневЬковаго перюда, и чтб сделало его способнымъ выра-
жать мысли современныхъ людей. Это — разъ. Во вторыхъ,
новая латынь гуманистовъ была гораздо труднее схоластической,
именно потому, что была художественной; если прежняя была
жел4зомъ, ковать которое могъ любой кузнецъ, то новая была
золотомъ, обращаться съ которымъ могъ только ювелиръ.
Вступало въ силу возражеше парижскаго артиста противъ
классической латыни:
Трудъ кропотливый тутъ нуженъ, и средствь облегчить его нт>ту:
День утекаетъ за двемъ, жизнь нропадаетъ твоя.
Положимъ, средства облегчить этотъ трудъ были возможны,
и самц гуманисты позаботились о томъ, чтобы ихъ добыть,—
куда легче и npiflraie было учиться латинскому языку по
colloquia Эразма, чЪмъ по чудовищному доктриналу Александра
de Villa Dei, — но интеллигенщя не хогЬла ждать. Такимъ
образомъ, гуманизмъ, возвращая латинской проз* ея художе-
ственность, противъ своей воли сод-Ьйствовалъ ея падетю: съ
одной стороны, онъ едЬлалъ ее самоё и непрактичнее, и труднее;
съ другой стороны, онъ ту же художественность доставилъ и
новымъ языкамъ, которые, почувствовавъ свою красоту, потре-
бовали для себя первенствующей и вскоре исключительной
роли въ литературной жизни.
284
II. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА.
Этому принято радоваться; оно и понятно. Каждый чело-
вйкъ принадлежитъ къ какому-нибудь народу и по одному
этому съ удовольств1емъ приветствуем возвышеше нацюнальной
прозы; а оно обусловливалось падешемъ латинской прозы,
мйсто которой национальная и заняла. Не сл4дуетъ, однако,
забывать и о жертвахъ, которыми было искуплено это возвы-
шеше. Былъ утерянъ, прежде всего, международный языкъ, а
съ нимъ не только неоценимое оруд1е для научныхъ, дипло-
матическихъ, судебныхъ и торговыхъ сношенш,—даже и тор-
говыхъ: не забудемъ, что и двойная бухгалтер!я, по мненш
Нибура, была известна римлянамъ, — но и живой символъ
международна^) мира. А зат4мъ,—съ нацюнализащей литера-
туры и науки, европейсше народы вступили въ тотъ фазисъ
своего развийя, которому въ экономической ихъ жизни со-
ответствуем капитализмъ. Эразмъбылъ голландецъ, Рейхлинъ—
н4мецъ; пока они оба писали по-латыни, ихъ сочинешя на-
ходили себе одинаковый сбытъ во всей цивилизованной Европе.
Но заставьте каждаго писать на своемъ нацюнальномъ языке—
и публика перваго уменьшится более ч4мъ вдесятеро противъ
публики второго, а публика — это капиталъ писателя. Допу-
стите нацюнализащю литературы и науки—и Рейхлинъ ока-
жется въ такихъ же точно услов!яхъ по отношенш къ Эразму,
въ какихъ находится заводчикъ по отношенш къ ремеслен-
нику. А нацюнализащя школы и вызванная ею борьба, въ
которой всЬ удары сыплются на безвинныя головы мальчиковъ
и д'Ьвочекъ! сочтены ли слезы, которыхъ она стоила уже те-
перь? определено ли психологами, какой ядъ гибельнее для
дйтскихъ душъ: ожесточеше ли поб'Ьжденныхъ, или злорадство
победителей?
Нацюнализмъ и капитализмъ—одинаково необходимые фак-
торы нашей культуры въ настоящемъ фазисе ея развит1я; на-
сколько они необходимы и въ будущемъ—рйшитъ потомство.
Нашъ очеркъ — исторически; а чёмъ ближе человйкъ знако-
мится съ истор1ей, т4мъ более онъ делается склоннымъ огра-
ничивать область безапелляцшнныхъ ея приговоровъ.
-о®о
Уголовный процеесъ XX вЪковъ назадъ.
(1901).
Современный глава нгЬмецкаго матерьялизма, Эрнстъ Гек-
кель, въ своихъ надйлавшихъ столько шума «М1ровыхъ загад-
кахъ», самодовольно озираясь на головокружительный про-
грессъ естественныхъ наукъ за истекшее cmrbrie, съ прене-
брежешемъ отзывается о настоящемъ положенш другихъ наукъ
и спещально юриспруденции обвиняя ихъ въ отсталости и не-
способности считаться съ требовашями времени. Мнй неизвестно,
какъ отнеслись къ этому упреку своего соотечественника нЬ-
мецше юристы; но какъ челов'Ькъ, не впервые интересуюшдися
юридическими вопросами, я могу себ4 представить причину
того въ чемъ известный бшлогъ усмотр4лъ признаки отста-
лости, и надеюсь, что мое объяснеше окажется не очень да-
лекимъ отъ истины. Естественныя науки, не исключая и антро-
полоии, имйютъ своею ц^лью обнаружеше правды, находя-
щейся вн-Ь насъ; вотъ почему ихъ начала такъ скромны и
ихъ прогрессъ, при наличности научнаго интереса, такъ оше-
ломительно быстръ. Юриспруденция, напротивъ, видитъ свою
задачу въ обнаружены и осуществлены той правды, которая
живетъ въ насъ самихъ, будучи результатомъ совокупности
культурныхъ условш, въ которыхъ мы находимся; вотъ почему,
съ одной стороны, общество съ самыми дикими представле-
шями о вн4шнемъ Mipi и о физическомъ организме человека —
можетъ въ то же время им4ть очень правильныя воззрЪшя на
25-696
286 III. УГОЛОВНЫЙ ПРОЦЕССЪ XX ВЪКОВЪ НАЗАДЪ.
житейскую правду и на способы ея осуществлетя; вотъ, съ
другой стороны, почему и прогрессъ въ области права, им'Ьющш
своимъ услов1емъ общекультурный прогрессъ, не можетъ пе
быть медленнымъ и постепеннымъ.
Эта органическая связь юриспруденции (въ широкомъ смысл!
слова) съ умственной культурой общества, въ которомъ она
живетъ и дМствуетъ, несомненно составляете ея наиболее
выгодную, наиболее привлекательную для молодыхъ талантовъ
сторону; но, сверхъ того, она же придаетъ и особый ипте-
ресъ изучепш правовыхъ институтовъ отдаленныхъ эпохъ, и
преимущественно гЬхъ, которыя оказали болгЬе или менЬе зна-
чительное вл1яше на нашу культуру. Исключительное поло-
жеше, съ этой точки зр-Ъшя, римскаго права признано юрис-
пруденщей и въ теорш и на практик!; и если представлеше
о непосредственно нормапьивномъ характере этого права, су-
ществовавшее никогда, уже утратило свое обаяше, то его исто-
рическая важность, за то, ч-Ьмъ далйе гЬмъ бол4е сознается.
Эта историческая важность остается и за тою его областью,
которая, по внутреннимъ и внйшнимъ услов1ямъ, лишь въ
слабой м'Ьр-Ь была окружаема ореоломъ нормативности: за рим-
скимъ уголовпымъ правомъ и процессомъ.
Его систематическое изложеше дали мнрпе, и лучше всЬхъ
Моммзенъ въ своемъ недавно появившемся капитальномъ ру-
ководств! (Rumisches Strafrecht 1899); моя задача зд!сь другая.
Мн! хотелось бы,—вместо того, чтобы описывать по частямъ
римскую (если можно такъ выразиться) уголовно-судебную ма-
шину — изобразить ея дгьйствге на одномъ конкретномъ, по
возможности полномъ примгЬр!. Бъ такихъ прим!рахъ недо-
статка н!тъ: начиная съ легеидарнаго процесса сестроуб1йцы Го-
ращя, римская литература изобилуетъ бол!е или менее подроб-
ными описашями уголовныхъ д!лъ; но только-что подчеркнутое
стремлеше къ полнот! заставило меня ограничить поле выбора
гЬми случаями, для которыхъ сохранена подлинная судебная
р'Ьчь по крайней м!ргЬ одной изъ сторонъ—т.-е. т4ми, въ ко-
торыхъ ораторомъ выступалъ Цицеронъ. Такихъ не мало —
всего, включая экстраординарное д!ло Катилинарцевъ, 19; но
для нашей ц'Ьли требовалось д!ло, по своему существу пред-
ставляющее наиболее сходства съ тЗши, которыя и у насъ
ДЪЛО КЛУЕНЩЯ.
287
разбираются передъ судьями-присяжными, и въ то же время
ни по характеру преступлешя, ни по характеру зам4шанныхъ
въ немъ лицъ не заставляющее отступать на задшй планъ
юридическгй интересъ передъ интересомъ политическимъ. При
такихъ уотижяхъ выборъ пе могъ быть сомпительнымъ: изо
всЬхъ д*Ьлъ Цицерона только одно имъ отвечало, но зато отве-
чало какъ нельзя лучше: это—д4ло римскаго всадника Клуен-
цгя, обвинявшагося въ 66 г. до Р. Х- въ томъ, что от въ 74 г.>
подкупивъ голоса присяжныхъ, добился осужденгя уголовнымъ
судомъ своего вотчима Оптанта, а затгьмъ и отравилъ
его. Правда, политически элементъ не вполне отсутствуетъ
и въ этомъ деле—по характеру той бурной эпохи, когда сами
суды были предметомъ политической агитацш, онъ не могъ
вполне отсутствовать ни въ одномъ мало-мальски интересномъ
дгЬл4. Но зато онъ игралъ въ немъ довольно скромную роль;
а съ другой стороны наше дело показываетъ намъ весь аппаратъ
уголовно-судебной обстановки въ такой полноте, какой мы
нигд^ въ другомъ месте не встречаема Тутъ самыя разно-
образныя категорш уголовныхъ судовъ, начиная съ домашняго
суда надъ провинившимися рабами — продолжая тр1умвираль-
нымъ надъ пойманными съ поличнымъ и сознавшимися пре-
ступниками,—дал^е, судомъ присяжныхъ при различныхъ фор-
махъ сословнаго представительства, притомъ прямымъ и ко-
свенны мъ (объ этомъ странномъ термине потомъ), — далее,
цепзорскимъ квазисудомъ, столь характернымъ для Рима, — и
кончая народнымъ судомъ съ трибуномъ въ роли и обвинителя
и председателя. Тутъ, затемъ, очень полный подборъ посто-
роннихъ, вл1яющихъ на убеждеше о виновности подсудимаго
факторовъ, какъ res judicatae, цензорсшя и сенатсшя постано-
влешя преюдищальнаго характера и даже частные приговоры,
выраженные въ форме духовныхъ завещанш. Тутъ, далее,
очень тоншя и щекотливыя соображешя адвокатской этики,
естественно вызванныя темъ обстоятельствомъ, что защитнику
подсудимаго пришлось отстаивать убеждеше противоположное
тому, которое онъ раньше не только раз дел я лъ, но и выра-
жалъ передъ судомъ. Тутъ, наконецъ, защитительная речь
Цицерона, охватывающая все пункты обвинешя, и притомъ
едва ли не самая блестящая изъ всехъ судебныхъ его речей;
25#
288 ш. уголовный процессъ хх вг.ковъ назадъ.
по крайней м'Ьр'Ь опъ самъ приводитъ се какъ ирим'Ьръ р'Ьчи
«разнообразной;», т.-е. пользующейся всею клав!атурой аффек-
товъ, а одипъ изъ иоздп'Ьйшихъ римскихъ писателей заявляетъ,
что въ остальиыхъ рЬчахъ Цицеронъ побЬждалъ другихъ, въ
этой же самъ себя поб'Ьдилъ.
Приступимъ, однако, къ изложепио дгЬла; изложеше это
я р'Ьшилъ дать по возможности словами самого оратора. Ко-
нечно, я пе скрываю отъ себя пеудобства, заключающаяся въ
томъ обстоятельстве, что мы должны возстановлять д'Ьло Клуешця,
пользуясь при этомъ свидетельствами одной только сторопы;
по, во-первыхъ, это зло непоправимое, а во-вторыхъ, оно для
интересующихъ иасъ вопросовъ и пе особенно значительно.
Вылъ ли Клуепцш па самомъ дгЬл'Ъ невиновепъ? Ксли пгЬтъ,
то гЬмъ хуже для пего и. пожалуй, для его защитпика, по
пе для пасъ; паши представления о ход'Т; и характер!; уголов-
иаго процесса въ его эпоху ничуть пе пострадали бы отъ
отрицательнаго отв'Ьта на этотъ вопросъ.
I.
Кровавая истор1я, приведшая Клуепщя на скамью подсу-
димыхъ, пачалась пе въ РимЬ, а въ самнитскомъ город!; Ла-
рине, немного лишь лить пазадъ получившемъ римское граж-
данство.
Въ ней замешано довольно много лицъ, которыхъ я, чтобы
не запутывать дгЬла, перечислять пе буду; все же ея главными
героями были трое: римсюй веадпикъ Клуенщй, его мать
Caccifl и мужъ последней, вотчимъ Клуешця, Опшапикъ. Съ
бытовой точки зрйшя паиболышй интересъ возбуждаетъ Сашя,
одна изъ тЬхъ великолйппыхъ тигрицъ, которыми такъ богатъ
былъ Римъ во всЬ времена своей исторш; по я могу лишь
бйгло указать на это ея значешс, такъ какъ у иасъ на нер-
вомъ планй стоитъ юридичесшй интересъ этой ларинской
трагедш.
Разладъ между Клуенщемъ и его матерью Cacciefi начался
еще рано—дгЬтъ за двадцать до самого процесса; чтЬ было его
причиной—объ этомъ послушаемъ самого оратора (§S 11 —14).
МЕЛИНЪ И САСС1Я.
289
„Клуенщй, отецъ подсудимаго, и по своимъ личныыъ каче-
ствами и по всеобщему къ нему уваженш, и по своей знат-
ности принадлежалъ къ первымъ людямъ не только въ своемъ
родномъ муниципш Ларине, но и по соседству и вообще во
всей той местности. Онъ умеръ въ консульство Суллы и Пом-
пея (88 г.), оставивъ пятнадцатилетня го сына—того, о кото-
ромъ идетъ р'Ьчь,—и взрослую дочь-невесту, вышедшую вскоре
посл'Ь смерти отца за своего двоюроднаго брата А. Авр1я
Мелина. Мелинъ считался тогда однимъ изъ лучшихъ моло-
дыхъ людей въ тЬхъ краяхъ не только по происхожденш, но
и по нравственной жизни; свадьба была отпразднована съ
блескомъ, молодые жили въ полномъ согласш — но вотъ въ
одной разнузданной женщине вспыхиваетъ нечестивая страсть,
и семья не только покрылась позоромъ, но и была запятнана
преступлешемъ. Этой женщиной была Сашя, мать нашего
Клуенщя,—да, судьи, мать; во всей своей р^чи я буду назы-
вать ее матерью того человека, къ которому она относится съ
ненавистью и жестокостью врага, и слушая разсказъ о своихъ
безчелов'Ьчныхъ злодйяшяхъ, она каждый разъ усдышитъ за-
одно и то имя, которое дала ей природа...
„Такъ вотъ эта мать нашего Клуенщя воспылала безбожною
страстью къ своему зятю, молодому Мелину... Воспользовав-
шись слабостью неопытнаго и неокр4пшаго еще духомъ юноши
и пустивъ въ ходъ всЬ средства, которыя дЬйствуютъ на людей
его возраста, она сумела его опутать. Ея дочь, которая не
только была оскорблена въ своихъ женскихъ чувствахъ такою
неверностью мужа, но и терзалась при невыносимой мысли,
что разлучницей была ея собственная нечестивая мать,—скры-
вала свое глубокое горе отъ другихъ и изнывала въ объяйяхъ
н^жно-любящаго ее брата, лишь въ его присутствш давая
волю слезамъ. Но вотъ любовники внезапно р4шаютъ кончить
дгЬло разводомъ; этимъ, казалось, было найдено исцЬлеше отъ
всЬхъ страданш. Клуенщя оставляетъ домъ Мелина... Такимъ
образомъ теща вышла замужъ за зятя, безъ благословешя ре-
лигш, безъ соглаая родныхъ, напутствуемая всеобщими про-
КЛЯТ1ЯМИ".
Въ такомъ положенш находились д4ла въ 85 г., двадцатью
годами раньше нашего процесса; недолго, однако, Мелину при-
290 III. УГОЛОВНЫЙ НРОЦКССЪ XX ВЪКОВЪ ИАЗЛДЪ.
шлось быть супругомъ своей бывшей тещи. Плодоыъ ихъ брака
была дочь Авр1я, которой было суждено сыграть поздпЬе въ
самомъ процессе некоторую, хотя и пассивную роль; но вскоре
загЬмъ самъ Мелинъ погибъ. павъ жертвой мстительности вто-
рого главнаго героя трагедш Оптаника. Дебютъ этого страш-
на го человека состоялся (м'Ъдующимъ образомъ.
Въ ларипской муниципальной аристократе гЬхъ временъ
не последнее место занимала пгЬкая Дгтея, мать многочислен-
ныхъ д'Ьтей, прижитыхъ ею въ двухъ посл'Ьдовательныхъ бра-
кахъ и носившихъ поэтому два различныхъ родовыхъ имени—
Лвр1евъ и Мапевъ; псреживъ обоихъ своихъ мужей, опа была
владелицей или узуфруктуар1ей громаднаго состояьия, которое
со времепемъ должно было достаться ея д-Ьтямъ. На одной
изъ ея дочерей былъ жепатъ нашъ Опшаникъ; правда, этотъ
бракъ по былъ иродолжительнымъ, все же опъ далъ жизнь
ребенку мужского пола — Опшапику Младшему, который въ
качестве родного впука Динеи могъ сделаться паслгЬдникомъ
ея богатствъ, если бы ея прочш дгЬти умерли, не оставивъ
потомства. II вотъ Оптапикъ паправляетъ все свои помыслы
къ осуществление этой мечты. Отчасти, впрочемъ, сама судьба
шла па встречу его, иланамъ: одинъ изъ его шурьевъ умеръ
бездгЬтнымъ естественной смертью, всчтЬдъ за нимъ — другой.
Къ несчастно, этотъ нослЬдтй, умирая, оставилъ свою жепу
беременной; это было тЬмъ досаднее, что онъ достаточно зналъ
нравственные принципы своего зятя и распорядился соотв'Ьт-
ствующимъ образомъ. но... нредоставимъ тутъ опять слово
оратору (§ 33—35).
„Гпей Магш, будучи тяжело боленъ и намереваясь назна-
чить паслЬдникомъ своего племянника Оптаника Младшаго.
созвалъ сов'Ьтъ друзей и въ присутствш своей матери, Динеи.
спросилъ свою жену, чувствуетъ ли опа себя беременной; когда
она отвечала утвердительно, онъ наказалъ ей, чтобы она после
его смерти до самыхъ родовъ жила у Динеи, своей свекрови,
и всячески старалась беречь свой плодъ и благополучно раз-
решиться отъ бремени. Мало того, опъ отказываетъ ей въ
зав^щаши крупный легатъ отъ имени ребенка, еслибы таковой
родился, и ничего не отказываетъ отъ имени второго наслед-
ника. Бы видите, чего онъ ожидалъ отъ Оптаника въ будущемъ.
ДКБЮТЪ 0ПШАНИКА.
291
„Теперь дайте разсказать вамъ о д'Ьяшяхъ Опшаника; вы
увидите, что близость смерти не сделала ясновидящимъ того
Мапя. Ti деньги, которыя онъ завйщалъ жени въ вид'Ь ле-
гата отъ имени ожидаемаго сына, Опшаникъ уплатилъ ей
тотчасъ отъ себя, — если только эта операщя можетъ быть
названа «уплатой легата», а не наградой за вытравлеше пЛода;
получивъ эту сумму и еще много подарковъ, списокъ которыхъ
былъ въ свое время прочитанъ суду на основанш записей
самого Опшаника, эта женщина уступила своей алчности и
продала преступнымъ вождел4шямъ Опшаника свою надежду,
которую она зачала отъ мужа и носила въ своемъ лон4. —
Казалось бы, этимъ достигнутъ предйлъ человеческой пороч-
ности; но послушайте, чЬмъ дйло кончилось. Эта женщина,
которая, по настоятельной просьбе мужа, въ течете сл4дую-
щпхъ 10 мгЬсяцевъ не должна была знать другого дома, кром4
дома своей свекрови — она на пятый мйсяцъ послй смерти
мужа выходитъ замужъ за самого Опшаника. Правда, этотъ
бракъ былъ непродолжителенъ: онъ сплочивался пе обоюднымъ
достоинствомъ, а участьемъ въ одномъ и томъ же преступлены с\
При всемъ томъ, Опшаникъ могъ считать себя поб4дите-
лемъ: смерть сделала свое д^ло, вскоре изъ богатаго некогда
потомства Динеи никого не осталось въ живыхъ, кромй ея
внука, а этотъ внукъ былъ роднымъ сыномъ Опшаника. Но
вотъ случилось н'Ьчто неожиданное.
Я уже сказалъ, что городъ Ларинъ лишь немного л'Ътъ
назадъ сделался римскимъ муницишемъ, а именно въ 89 г.,
вм'ЬсгЬ съ другими самнитскими городами. Было это результа-
томъ такъ наз. италШской (или союзнической) войны, которую
вели противъ Рима его бывпие италшсше союзнику. Прини-
мали учате въ этой войнй также и ларинаты; и, конечно,
Аврш, какъ наиболее видные среди нихъ, не могли не нахо-
диться среди сражающихся. Когда война кончилась, одного
изъ нихъ, а именно Марка, старшаго сына Динеи, не досчи-
тались: среди убитыхъ его не нашли, при возвращенш шг£н-
ныхъ его не оказалось — однимъ словомъ, онъ пропалъ безъ
в'Ьсти. Такъ прошло около шести л4тъ; „но вотъ", разсказы-
яаетъ ораторъ (§ 21—23):
„Дипея получаетъ извйше довольно точное и достоверное,
292 III. УГОЛОВНЫЙ ПРОЦЕСОЪ XX ВЬКОВЪ НАЗЛДЪ.
что ея сынъ М. Аврш живъ и служитъ рабомъ въ Галльской
области. Когда такимъ образомъ этой женщине въ ея сирот-
стве представилась надежда получить обратно хоть одного изъ
своихъ сыновей, она созвала вс4хъ своихъ родственников!.
веЬхъ друзей своего сына и со слезами стала ихъ молить,
чтобы они взяли на себя трудъ отыскать юношу, чтобы они
вернули ей сына, единственна™, котораго судьбе угодно было
сохранить ей изъ столькихъ ея детей.
„Едва усп'Ьвъ дать ходъ этому делу, она слегла въ постель;
тогда она составила зав^щаюе, въ которомъ сделала главнымъ
паслЬдникомъ того же своего внука Опшаника Младшаго, отка-.
завъ одпако легатъ въ 400000 сестерщевъ своему сыну; ни-
сколько дней спустя она скончалась. Все же гЬ родственники,
верные своему слову, которое они дали Дине£ при ея жизни,
вскоре посл'Ь ея смерти отправились на поиски М. Авр1я въ
Галльскую область, взявъ съ собой того самаго молодого чело-
века, который привезъ извйслче о томъ, что онъ живъ.
, „Тутъ-то Оптаникъ и проявилъ всю силу своей преступной
отваги. Первымъ дйломъ онъ черезъ одного своего близкаго
знакомаго, . жившаго въ Галльской области, подкупилъ вестника;
затЬмъ онъ путемъ ничтожной затраты устранилъ и самого
М. Авр1я, распорядившись, чтобы его убили. ТЪмъ временемъ
т'Ь, которые отправились на поиски своего родственника, посы-
лаютъ письмо въ Ларинъ къ Авр1ямъ съ изв4ст1емъ, что дело
съ поисками осложняется, и что причиной тому, какъ онп
догадываются, подкупъ Опшаникомъ вестника. Получивъ это
письмо, А. Авр1й (Мелннъ), блпжайшш родственникъ того
М. Ав\ш, отправляется на площадь и тамъ публично, — въ
присутствш большой толпы народа, среди которой находился
и Оптаникъ,—читаетъ его. после чего громогласно заявляешь,
что если онъ узнаетъ объ убшстве М. Авр1я, онъ привлечетъ
Опшаника къ ответственности".
Тутъ впервые вокругъ Опшаника повеяло судебной атмо-
сферой; но онъ сум^лъ себе помочь. Времена были жестомя:
Сулла какъ разъ возвращался въ занятый мар1анцами Римъ,
предстояли ужасы проскрипщй; при такихъ обстоятельствахъ
люди съ железной волей и меднымъ лбомъ находятъ себе
ценителей. И вотъ мы видимъ Опшаника въ лагере Суллан-
УВ1ЙСТВ0 М. АВР1Я.
293
цевъ; вскоре затЗшъ его ларинсше враги, мстптели-добровольцы
за смерть несчастнаго Марка Авр1я, попадаютъ въ проскрип-
цюнные списки; еще немного — и Опшаникъ получаетъ отъ
победителя отрядъ вооруженныхъ, съ нимъ вторгается въ
свой родной город-ь Ларинъ и лично приводитъ въ исполпеше
имъ же продиктованный приговоръ. Среди его жертвъ нахо-
дился, какъ этого и следовало ожидать, и Мелинъ, тотъ самый,
который раньше былъ женатъ на молодой Клуенщи, а зат^мъ —
на ея матери Сассш; такимъ образомъ, эта последняя вторично
стала вдовой.
Но кроме того опа стала также владелицей довольно круп-
наго состояшя, унаследованнаго отъ обоихъ ея мужей: разме-
рами этого состояшя определялась ея ценность въ глазахъ
Опшаника. Онъ былъ уже однимъ изъ первыхъ ларинскихъ
богачей, получивъ въ свое владЗше какъ богатство своего
собственнаго рода (это — довольно темная истор1я, которой я
счелъ за лучшее не касаться), такъ и огромное имущество
Дпнеи и ея детей; теперь онъ, ободренный успехами и без-
наказанностью, сталъ простирать свои, взоры и на состояnie
Сассш. Самымъ простымъ средствомъ для завладешя имъ былъ
бракъ; и вотъ Опшаникъ делаетъ Caccin предложеше, той
самой Caccin, у которой онъ убилъ мужа... Не буду тутъ при-
водить техъ характерныхъ подробностей, которыми сопрово-
ждались переговоры по этому вопросу; результата былъ тотъ,
что Опшаникъ сталъ третьимъ мужемъ Caccin, а Сагая —
пятой женой Опшаника.
Теперь семейное положеше обоихъ героевъ было сле-
дующее: у Опшаника былъ единственный сынъ, Опшаникъ
Младшш, прямой наследникъ состояшя Динеи и ея иокой-
ныхъ гтЬтей; у Caccin была отъ второго брака малолетняя дочь
Авр1я, которую можно было современемъ выдать за Опшаника
Младшаго; но, къ несчастью, у нея были также и дети отъ
перваго брака, сынъ-юноша Клуенцш и взрослая дочь Клуенщя.
О последней что-то не слышно: повидимому, она не долго
оставалась въ живыхъ после своего горестнаго развода съ
Мелиномъ, ставшимъ изъ мужа ея вотчимомъ. Но Елуенщй
былъ серьезнымъ препятешемъ для осуществленгя заветной
мечты Опшаника — концентращи ларинскихъ капиталовъ въ
294 III. УГОЛОВНЫЙ ПРОЦЕОСЪ XX ВЪКОВЪ ИАЗАДЪ,
своихъ рукахъ; его во что бы то ни стало нужно было устра-
нить. Для этого, однако, требовалась осторожность. Проскрпп-
цшнный терроръ кончился, законность опять водворилась въ
римскомъ государстве; а съ другой стороны т4, которые въ
свое время извлекли пользу для себя изъ этого террора, были
предметомъ всеобщей ненависти. Ихъ нельзя было преследо-
вать судомъ за ихъ преступления, совершенпыя нодъ сенью
режима Суллы; но за ними зорко следили, и они могли быть
уверены, что при первомъ уголовпомъ процесс!;, который бы
возыикъ по какому-нибудь новому съ ихъ стороны преступленщ,
ихъ учаепе въ проскрипщяхъ негласно дастъ перевгЬсъ роко
вой для нихъ чашке в^собъ вемиды.—НгЬтъ, дгЬло требовало
осторожности; надобно было действовать черезъ другихъ, са-
мому оставаясь въ тени.
И надобпо ему отдать справедливость: въ своемъ конфликты
съ Клуенцгемъ Оптаникъ соблюлъ крайнюю осторожность.
II.
Благощллтпая минута для р^шительныхъ д'Ьйствзй насту-
пила тогда, когда оба врага сошлись въ Риме но поводу одного
д'Ьла, близко затрогивавшаго интересы ихъ общей родины.
Судьба и здесь пошла на встречу планамъ Опшаника: Клуен-
щй забошлъ] его жизнь зависала отъ искусства и добросо-
вестности пользовавшаго его врача, грека Елеофанта.
Въ гЬ времена жилъ въ Риме челов^къ, носивпий очень
славное въ римскихъ лйтописяхъ имя, но по своимъ нравамъ
ничуть не похожш на своего знаменитаго родича — некто
Г. Фабрицт; родомъ онъ былъ изъ муницишя Алетр1я, находив-
шагося въ стране вольсковъ, педалеко отъ родины Цицерона
Арпина — это последнее обстоятельство необходимо удержать въ
памяти. Будучи человекомъ ловкимъ, жаднымъ и беззастенчи-
вымъ, онъ, какъ нельзя лучше, годился въ opyAie Опшанику,
который, действительно, уже въ течете несколькихъ л'Ьтъ на-
ходился съ нимъ въ близкихъ отношешяхъ. У этого Фабрищя
было, въ свою очередь, лицо верное и преданное—и тутъ мы
касаемся очень характерная для римскаго общества лвлетя—
П0КУШЕН1Е ПРОТИВЪ КЛУЕНЦШ.
295
его бывшш рабъ и тогдашшй отпущенникъ Скамандръ... Я
назвалъ это явлеше характерпымъ для Рима; действительно,
оно было источникомъ совершенно особой морали, которая, не
будучи признаваема закономъ, должна была повести къ тяж-
кимъ, трагическимъ конфликтамъ. Вся нравственность рабовъ
была сосредоточена въ ихъ первой и единственной заповеди:
„слушайся господина, рабъ, и въ справедливомъ и въ несира-
ведливомъ деле" (ЗобХг, Зеототйу #%oos ш1 Sfooua ъ&Ьма);
эта мораль безграничной преданности естественно удерживалась
рабомъ и посл-Ь получешя свободы, которая, ведь, большею
частью была подаркомъ именно за твердость въ морали раб-
ства; и действительно, отношетя отпущенниковъ къ своимъ
патронамъ принадлежатъ къ самымъ трогательнымъ, о кото-
рыхъ знаетъ исторгя. Но право этой морали не признаетъ:
для него отпущенникъ—свободный граждаиинъ, вполне ответ-
ственный за все свои действ1я. — Читатель догадывается объ
остальномъ. Стоитъ сомкнуться этой роковой цепи, оба край-
иихъ звена которыхъ образуютъ оба врага, Клуенщй и Onnia-
никъ, а средше —Фабрищй, Скамандръ и Клеофантъ, —и ре-
зультатомъ будетъ искра преступлешя.
И она сомкнулась. По странной случайности нашему Фа-
брицно пришлось очутиться совершенно въ такой же обста-
новке, какъ и та, которая покрыла такой славой имя его
знаменитаго родича. Тому врачъ его врага Пирра предложилъ
отравить своего больного повелителя, и Фабрищй не только
отвергъ его предложете, но и написалъ о немъ Пирру въ
краткомъ и внушительномъ письме; здесь, напротивъ, отъ
Фабрищя исходитъ преступное предложеше, и честность врача
съ его персоналомъ служить препятств1емъ къ его исполненш.
Скамандръ по порученпо Фабрищя заводитъ знакомство съ
рабомъ врача Клеофанта, Дшгепомъ; достаточно подготовивъ
почву, опъ делаетъ ему предложете, за крупную сумму де-
пегъ подсыпать Клуенщю въ лекарство ядъ. Дшгенъ съ виду
соглашается; они сговариваются о дне окончательнаго свидашя
для вручешя Скамандромъ Дшгену депегъ за приготовленный
Дюгеномъ ядъ. Въ ожиданш этого дня Дшгенъ разсказываетъ.
обо всемъ Клеофанту, Клеофантъ—Клуенщю; тотъ принимаетъ
меры предосторожности, Скамандру въ день свидашя устраи-
21)6 III. УГОЛОВНЫЙ ПРОЦЕССЪ XX ВЪКОВЪ НАЗЛДЪ.
вается засада, его схватываютъ—и въ его рукахъ оказываются
и деньги, и ядъ. Все же онъ не признаетъ себя пойманнымъ
съ иоличнымъ; ему удается найти объяснеше и тому и дру-
гому компрометирующему обстоятельству; дело переносится
въ судъ.
Да, въ судъ; но въ какой? Въ гЬ времена, о которыхъ
мы говоримъ, уголовныя дела давно уже были достояшемъ
суда присяжныхъ, предсг1>з,ателемъ котораго былъ либо одинъ
изъ преторовъ даннаго года, либо—за недостаткомъ таковыхъ—
т. наз. следователь (quaesitor) изъ числа бывшихъ эдиловъ.
Особенностью этого римскаго суда присяжныхъ было, во-пер-
выхъ, то, что для каждаго рода преступлены существовала
особая т. паз. постоянная следственная коммишя (quaestio
perpetua), заседавшая круглый годъ; во-вторыхъ, то, что со-
ставъ присяжныхъ определялся ихъ принадлежностью къ тому
или другому сословш. Такъ въ нашу эпоху реакцш Суллы
присяжными могли быть исключительно сенаторы, между 1иЬмъ
какъ до Суллы ими были только представители второго при-
вилегированнаго сослов!я, всадниковъ (т.-е. финансовой аристо-
краты). Но эти сенаторсме суды подвергались ожесточеннымъ
нападкамъ со стороны демократы — и действительно, нельзя
сказать, чтобы они были на высоте своей задачи. СуллгЬ при-
шлось удвоить чпсленность сенаторовъ, чтобы найти достаточное
количество присяжныхъ для всехъ уголовныхъ комишй; со
свойственной ему неразборчивостью онъ принялъ въ число
сенаторовъ много сомнительныхъ но части нравственности
лицъ, которыя пользовались своимъ положешемъ для личпыхъ,
своекорыстпыхъ цЬлей и этимъ глубоко роняли въ глазахъ
народа ирестижъ своей корпорации. Вскоре пришлось уступить
давлешю демократической партш и издать повый законъ^~1ех
Aurelia jadiciaria—открывшш доступъ въ уголовныя комиссш
всемъ тремъ сослов1ямъ, изъ которыхъ состоялъ римешй на-
родъ; съ издашемъ этого закона судебное дЬло было наконецъ
умиротворено.
Но это случилось лишь четыре года спустя (70 г.); про-
цесса же Скамандра состоялся въ 74 г., когда присяжными
были одни только сенаторы. По нашимъ поняйямъ передъ
судомъ должны бы были предстать трое подсудимыхъ: Скамандръ.
ДЪЛО СКАМАНДРА. 297
какъ непосредственный исполнитель, Фабрищй, какъ ближайпий
зачинщикъ, и Опшапикъ, какъ первый вдохновитель престу-
плена... допуская, что мы вообще пазвали бы преступлешемъ
попытку, заглушепную въ своемъ зародыше; но римстя по-
штя были въ этомъ отношеши иныя. Отравлеше было (какъ
его кто-то пазвалъ) пацшпальнымъ преступлешемъ въ Италш.
Сулла, учреждая особую уголовную комиссию для разбиратель-
ства относящихся сюда д'Ьлъ (quaestio de veneficiis), опредЬ-
лилъ одну и ту же кару для всякаго, кто съ целью убШства
человека „изготовитъ, продастъ, купитъ, стапетъ держать у
себя пли поднесетъ кому ядъ (quicumqiie fecerit vendiderit
einerit habuerit dederit, ср. Моммзенъ, R. Strafrecht 636;
это обстоятельство обыкновенно забывается издателями и кри-
тиками р'Ьчи за Клуенщя). Но съ другой стороны обвинеше
каждаго причастнаго къ преступленно лица должно было быть
ведено особо, и прямой обвинительный приговоръ первому
подсудимому былъ лишь косвеннымъ приговоромъ остальнымъ,
нравственно убшственпымъ, но юридически и практически пока
недействительными
Итакъ, дело переносится въ судъ, т.-е. въ quaestio de
veneficiis, предсЬдателемъ которой былъ бывпий эдилъ и кан-
дидатъ въ преторы Г. Юшй, а членами — тридцать два сена-
тора. Объ обвинители — за неимгЪшемъ у римлянъ института
государственной прокуратуры,—пришлось позаботиться самому
потерпевшему; Клуенщй обратился къ молодому и талантли-
вому поверенному, Капнущю. Пришлось и обвиняемому—или,
вЬрн'Ье, его патрону Фабрицио,—подумать о защитнике... но
тутъ произошла столь характерная для Рима и Италш всехъ
временъ ncTopifl, что было бы несправедливо не передать ее
словами самого оратора. Напомню только, 1) что солидарность
всехъ гражданъ одного и того же городка въ ущербъ даже
общегосударствениымъ интересамъ составляетъ и поныне отли-
чительную особенность итальянской жизни, то, что итальянцы
называютъ «политикой (родной) колокольни» (politica del cam-
panile); 2) что латинское слово officium означало не только
«нравственный долгъ», но и обязанность оказывать услуги
своимъ согражданамъ въ пределахъ нравственной возможности—
а эти пределы были, въ силу господствовавшаго квазипарла-
298 III. УГОЛОВНЫЙ ПРОЦЕССЪ XX ВЪКОВЪ НАЗАДЪ.
ментскаго режима, довольно широкими; 3) и въ особенности,
что officium спещально пов'Ьреннаго, при всей растяжимости
этого понятгя, оставалось на некоторой нравственной высоте,
благодаря своей абсолютной безвозмездности. А теперь пусть
говорить Цицеронъ: (§ 49 — 53).
„Тутъ Гай Фабрищй, сознававлай, что осуждете отпущен-
ника грозитъ такою же опасностью и ему самому, вспомпилъ,
что его землякп алетринаты — мои соседи и большею частью
мои добрые знакомые, и иривелъ большое ихъ число ко мне.
ТЬ, конечно, были о немъ такого многая, какого онъ заслу-
жи валъ; все же они полагали, что ихъ достоинство требуетъ
отъ пихъ, чтобы они по м4ргЬ возможности защищали чело-
века, происходившаго изъ одного муницишя съ ними; поэтому
они попросили и меня поступить такъ же, т. е. взять на себя
ведете дгЬла Скамапдра, отъ исхода котораго зависала участь
самого Фабрищя. Что касается меня, то съ одной стороны у
меня не хватило духу огорчить отказомъ этихъ столь достой-
иыхъ и столь иреданныхъ мне людей; съ другой стороны, ни
я, ни опи, которые тогда рекомендовали мнгЬ это дело, не
им'Ьли поштя о томъ, что виновность обвиняемаго была такъ
велика и такъ очевидна; поэтому я обЬщалъ имъ исполнить
ихъ желаше.
„Началось разбирательство дела; былъ вызванъ въ качестве
обвиняемаго Скамандръ; обвинптелемъ былъ Каннуцш, чрезвы-
чайно остроумный человгЬкъ и опытный ораторъ. Къ Скамандру
относились только три слова обвинительной р'Ьчп: былъ захва-
чено ядъ; остальныя стрелы веЬ попадали въ Опшаника. Обви-
нитель разоблачилъ причину покушешя на жизнь Клуенщя,
упомянулъ о близкомъ знакомстве Опп1аника съ Фабрищемъ,
описалъ его жизнь, охарактеризовалъ его отвагу, однимъ сло-
комъ—живо и убедительно доказалъ виновность Опшаника и
заключилъ фактомъ, что Скамандръ былъ пойманъ съ полич-
иымъ, т.-е. съ ядомъ.
„За нимъ пришлось говорить мне; боги безсмертные! съ
какой тревогой всталъ я, съ какпмъ смущеньемъ, съ какимъ
страхомъ! Правда, я всегда волнуюсь, начиная свою речь;
всякШ разъ мн'Ь кажется, что оудутъ судить меня, и не только
мой талантъ, но мою честность и добросовестность, обвиняя
ЦИЦЕРОНЪ ВЪ ДМЬ СКАМАНДРА. 299
меня въ отсутствш стыда, если я буду утверждать то, чего не
въ состоянш доказать, и въ небрежности и вйроломств'Ь, если
я не дойду до пред'Ьловъ возможнаго. Но тогда я былъ до того
смущенъ, что боялся всего: боялся молчать, чтобы не прослыть
неспособными, боялся въ такого рода д-Ьл$ дать волю словамъ,
чтобы не прослыть безсов4стнымъ. Насилу собрался я съ
духомъ и р-Ьшилъ отважно взяться за дЪло, сказавъ себ4,
что меня въ моемъ тогдашнемъ возрасти (32 года) скорее по-
хвалятъ за то, что я не оставилъ человека даже въ отчаян-
номъ дйл^. Такъ я и сд-Ьлалъ. Л такъ ожесточенно боролся,
такъ напрягалъ свои силы, такъ неутомимо отыскивалъ вей
закоулки, веб лазейки, кашя только могъ, что достигъ одного:
никто — выражусь скромно,—не могъ жаловаться на недоста-
точность защиты. Но за какое оруж1е ни хватался я,—тотчасъ
же обвинитель вырывалъ его у меня изъ рукъ.
„Если я спрашивалъ, какую же вражду питалъ Скамандръ
къ Елуенщю,—онъ отвйчалъ, что никакой, но что Оппганикъ,
оруд1емъ котораго былъ подсудимый, былъ злййшимъ врагомъ
Клуенщя и остался таковымъ поныне; если я замйчалъ, что
смерть Клуенщя не сулила Скамандру никакой выгоды,—онъ
соглашался, но напоминалъ, что въ случагЬ его смерти его
состояше доставалось жен'Ь Оптанта, мастера въ истребленш
своихъ женъ; если я въ пользу Скамандра приводилъ то со-
ображете, которое всегда считается выгоднымъ для обвиняе-
мыхъ отпущенниковъ,—именно, что онъ пользуется полнымъ
дов4р1емъ своего патрона,—онъ опять соглашался, но спраши-
валъ, чьимъ же дов'ЬрАемъ пользуется самъ патронъ; если я съ
особенной любовью отстаивалъ мысль, что Дюгенъ устроилъ
Скамандру западню, что они сговорились по другому Д'Ьлу,
что Скамандръ поручилъ Дюгену принести ему лекарство, а
не ядъ, что въ такую ловушку попалъ бы всякШ—онъ спра-
шивалъ, къ чему было выбирать такое укромное м4сто, къ
чему было приходить одному, къ чему было являться съ за-
печатанными деньгами".
Не всЬ подробности этого д4ла для насъ ясны—такъ насъ
озадачиваетъ вопросъ, какимъ образомъ ядъ могъ очутиться въ
рукахъ Скамандра, между т$мъ какъ и изготовить его, и под-
нести Елуенщю могъ только Дюгенъ; но это слйдуетъ, в4-
О00 III. УГОЛОВНЫЙ ПРОЦЕССЪ XX ВЪКОВЪ НЛЗАДЪ.
роятно. приписать нашему неполному знакомству съ римской
жизнью. Судьямъ-присяжнымъ, во всякомъ случай, дЬло пока-
залось достаточно яснымъ: болыпинствомъ всЬхъ голосовъ про-
тивъ одного Скамандръ былъ щшзнанъ виновнымъ.
Справедливость требуетъ, чтобы мы, указывая на торжество
правосуд1я въ дгЬл4 Скамандра, не забыли того несчастнаго,
который своимъ самоотвержешемъ ему способствовалъ, хотя
ораторъ и упоминаетъ о немъ только вскользь. Виновность
подсудимаго была доказана также и свидетелями, дававшими
свои показашя, какъ это полагается и у насъ, подъ присягой,
Но они могли разсказать только о заключительныхъ сценахъ
преступной интриги; объ ея начале могъ знать только одинъ
человйкъ, которому и принадлежало, стало быть, первое место
среди свидетелей: это былъ рабъ Дюгенъ, устоявшш противъ
посуловъ Скамандра и спасшш своею честностью жизнь Клуен-
цш. А рабовъ къ присяги не подводили: они свои показашя
должны были давать подъ пыткой. Очевидно, эту предстоящую
пытку и им-Ьлъ въ виду Цицеронъ, говоря намъ, что Клуенцш.
по совету своихъ друзей, купилъ Дшгена у Клеофанта: было
справедливо оградить честнаго врача Клеофанта отъ матер1аль-
наго ущерба, который могъ быть ему причиненъ изувечетемъ
его раба. Но наше сердце возстановлешемъ этой матер1альной
справедливости не довольствуется; равнымъ образомъ мы остаемся
глухи и къ тому соображенио, что при наличности вышеука-
занной рабской морали подведете рабовъ къ присяге не
имело бы никакого смысла, и что телесная боль, лишающая
человека возможности измышлять и комбинировать, оставалась
единственной гарашчей правдивости показашя. Но, какъ ни
основательно наше отвращеше къ этому институту пытки ра-
бовъ — было бы несправедливо изъ-за него осуждать антич-
ность, которая, ведь, не создала его, а только не успела
упразднить. Скорее ее слгЬдуетъ благодарить за то, что она
торжественно упразднила этотъ отвратительный судебный инсти-
тута для гражданъ: признавая несовместимость понятш «граж-
данинъ» и «пытка», она этимъ самымъ обезпечила неприкос-
новенность тела и всему человечеству съ того дня, когда
гражданами будутъ признаны все люди.
ДМО ФАБРИЦ1Я. 301
I Осуждеше Скамандра было косвенно обвинительнымъ при-
1говоромъ и нравственнымъ виповникамъ престу плетя, Фабри-
шю и Опшанику; оставалось обратить этотъ косвенный при-
говоръ въ прямой, т.-е. обвинить последовательно обоихъ въ
гой же уголовной комиссш de veneficiis. Римскш уголовный
процессъ, не допуская совмгЬстнаго обвинетя н4сколькихъ под-
^удимыхъ, допускалъ однако въ случаяхъ совмйстнаго престу-
плетя процессуальную льготу для обвинителя: добившись осу-
ждетя перваго обвиняемаго, онъ могъ для остальныхъ требо-
вать разбирательства вн-Ь очереди, т.-е. тотчасъ же, при томъ же
составе комиссш. Обычай еще бол4е шелъ на встречу инте-
ресамъ обвинителя, придавая состоявшемуся уже «косвенному
приговору» (praejudicium) почти что значеше такъ-называемой
res judicata и сводя дальнМппе процессы почти что къ про-
стой, хотя и неизбежной формальности.
При этихъ обстоятельствахъ исходъ дгьла Фабрицгя, вто-
рого въ ряду подсудимыхъ, не представлялся сомнительнымъ;
все же юмористическш разсказъ о немъ Цицерона предста-
вляетъ некоторый интересъ какъ съ точки зр4шя адвокатской
этики по отношенш къ преюдищямъ, такъ и съ точки зр'Ьшя
процессуальпыхъ формъ. Что касается послйднихъ, то сле-
дуете помнить, что въ Римй судимость въ обыкновенныхъ слу-
чаяхъ не сопровождалась содержашемъ подъ стражей: рядомъ
съ подсудимымъ не было жандарма съ мечомъ, и ничто не
мешало ему уйти въ любой моментъ, если онъ не боялся
в.^яшя этого его ухода на настроеше присяжныхъ. Въ осталь-
номъ же разсказъ Цицерона о д^лй Фабрищя вполне удобо-
понятепъ (§ 56—59).
„Тутъ Фабрищй не только не приводилъ ко мн4 гЬхъ алетри-
натовъ, моихъ сосгЬдей и друзей, но даже въ нихъ самихъ не
могъ найти ни защитниковъ, ни хвалителей—мы считали тре-
бовашемъ гуманности вступиться за не чуждаго намъ человека
хотя бы и въ подозрительномъ д^л-Ь, пока это дйло не было
еще решено, но сочли бы безсовЪстной всякую попытку про-
302 HI. УГОЛОВНЫЙ ПРОЦЕССЕ XX ВЪКОВЪ НАЗАДЪ.
тивод^йствовать предрешенному уже его осуяданно. Въ этомъ
безпомощномъ и безвыходномъ положеши, въ которомъ онъ
очутился благодаря неопрятности своего дела, онъ вынужденъ j
былъ обратиться къ братьямъ Цепаз!ямъ, изв'Ьстнымъ хлопо-
тупамъ, жадно хватавшимся за каждую возможность выступить j
ораторами, какъ за честь и благодЪяше для себя. Вообще наша
жизнь въ этомъ отношенш какъ-то несуразно устроена: во
время болезни мы приглашаемъ гЬмъ более знаменитаго и
св'Ьдущаго врача, ч-Ьмъ сильнее опасность; напротивъ, если че-
лов'Ькъ состоитъ подъ уголовнымъ судомъ, онъ именно въ са-
мыхъ отчаянпыхъ случаяхъ обращается къ самому дурному и
темному адвокату. Впрочемъ, это делается, быть можетъ. не
безъ причины: отъ врача мы ничего не требуемъ, кроме его
искусства, но защитникъ поддерживаетъ насъ также и своимъ
авторитетомъ.
„Итакъ, обвиняемый вызывается въ судъ; Каннуцш, считая
д4ло р'Ьшеннымъ, ограничивается краткой обвинительной речью;
ему отв'Ьчаетъ ЦепазШ Старшш, начиная издалека очень длин-
пымъ вступлешемъ. Въ первое время все внимательно его
слушали; Опшаникъ, который былъ уже близокъ къ отчаяшю,
сталъ видимо бодрее; самъ Фабрищй ликовалъ, не понимая,
что судьи поражены не краснореч1емъ, а развязностью защит-
ника. Но когда тотъ приступилъ къ главной части ргЬчи, под-
судимый получилъ отъ него только новыя раны къ т-Ьмъ, ко-
торыя ему нанесъ разборъ самого дела; несмотря на его не-
сомненную добрую волю, казалось иногда, что онъ не защищаетъ
своего юиента, а дМствуетъ заодно съ обвинетемъ. И вотъ,
въ то время какъ онъ былъ высокаго мн£шя о своемъ лу-
кавстве и произносилъ трогательныя фразы, принадлежащая къ
самому секретному аппарату его искусства: ^Взгляните, судьи;
вотъ она, жизнь человека! взгляните: вотъ она, изменчивая и
прихотливая игра счастья! взгляните на старика Фабрищя!
несколько разъ, украшетя ради, повторяя это слово «взгля-
ните»— ему вздумалось «взгляпуть> самому. Но было поздно:
Г. Фабрищй, махнувъ рукой, уже всталъ со скамьи подсуди-
мыхъ и ушелъ домой. Тутъ судьи стали хохотать; защитникъ
разгорячился, негодуя, что ему испортили всю защиту, не давъ
досказать конца его фразы «взгляните, судьи!»; казалось, онъ
0БВИНЕН1Е 0ПП1АНИКЛ. ЗОВ
готовъ былъ пуститься въ догонку за подсудимымъ и, схвативъ
его за шиворота, привести обратно къ его скамьи, чтобы за-
гЪмъ произнести заключеше своей рг£чи.
„Такъ-то Фабрицш былъ осужденъ вдвойне: сначала судомъ
собственной совести, что самое главное, а затЬмъ—силой за-
кона и вердиктомъ судей".
\ Наконецъ, все въ томъ же 74 г., по осуждеши обоихъ
|своихъ сообщпиковъ самъ зачипщикъ всего дгЬла, Опшаникъ,
шредсталъ передъ судьями; пакоилявшаяся въ течете десяти
лётъ вражда между обоими ларинскими царями нашла себЬ
почву для окончательная, ргЬшительнаго д'Ьйешя. Съ одпой
стороны—Клуенцш, кровный аристократа, членъ древнЪйшаго
рода, который Г>иргилш позднее производилъ отъ троянца
Клоанеа, спутника Эпея—рода, давшаго италшцамъ полководца
въ пхъ войнгЬ съ Римомъ и Суллой; съ другой стороны —
Опшаникъ, не столь блестящаго происхоядотя, по едва ли не
болгЬе еще богатый, поглотившш огромныя наследства и Onnia-
нпковъ, и Авр1евъ, и Мапевъ, и теперь простерли*! свою
жадную руку и па состояше Клуенщевъ. Не челов^къ съ че-
ловЬкомъ столкнулись, а мошна съ мошной; а при такого рода
столкновешяхъ дело редко обходится безъ греха.
Присмотримся несколько ближе къ составу присяжны.щ
ихъ было, какъ уже сказано, 32, все изъ первенствующаго
въ Риме сослов!я сенаторовъ .. Да, но это были члены удвоен-
ная Суллой сената, чистка котораго (цензорами 70 г.) тогда
еще только предстояла; по теорш вероятности 16 челов-Ькъ
должны были быть «сулланцами», а этотъ терминъ тогда им'Ьлъ
очень дурной привкусъ. Это съ одной стороны; а съ другой
припомнимъ, что вольному положенно подсудимаго въ Риме
соответствовало столь же вольное положеше присяжиыхъ. Те
мЬры крайней предосторожности, съ которой нынгЬ присяжные
охраняются отъ вслкаго возд4йств1я на нихъ вн-Ьшняго Mipa,
тогда еще не были въ ходу: присяжиыхъ не только на ночь
не запирали въ особое помгЬщеше—они и днемъ могли делать,
что имъ угодно было, приходить въ заеЬдаше, уходить, отсут-
ствовать не только на прешяхъ и следствш, но—если не было
протестовъ со стороны обвинителя и защитника—и при оконча-
тельномъ голосовать Все это нужно принять во внимаше—
304 III. УГОЛОВНЫЙ ПРОЦЕССЕ XX ВЪКОВЪ ПАЗЛДЪ.
богатство обоихъ противниковъ, сомнительный нравственный
цензъ многихъ среди присяжныхъ, наконецъ, отсутств1е вся-
каго контроля за ихъ дЬйств1ями—и разыгравшаяся въ этомъ
judicium Junianum трагикомсд1я покажется вполне естественной.
Страннымъ можетъ показаться уже одно то обстоятельство,
что защитникомъ Опшаника решился выступить народный три-
бунъ того года, Л. Квинкщй. Скамапдра защищалъ Цицеронъ.
тогда еще мало известный молодой человгЬкъ; Фабрпщя—даже
совсЬмъ неизвестный Цепазш; а тутъ, въ третьемъ процессе,
подсудимаго поддерживаетъ своимъ авторитетомъ магистрата, и
притомъ—Bari^CTBie демократическая, аитиреакцюппаго тече-
1пя той эпохи — популярп4йппй и вл1ятелыгЬйш1й магистратъ!
Но было бы несправедливо видеть въ этомъ пункте вл1яше
чьихъ-либо денегъ: Цицеронъ, очень невыгодно отзывающейся
о Квинкщй, не позволяетъ себе даже мал^йшаго намека въ
этомъ направленш. Н'Ътъ, Квинкщемъ руководилъ лишь аги-
таторски интересы пусть Опшаникъ самъ былъ, какъ мы ви-
дЬли, сулланцемъ — въ этомъ случай его судилъ учрежденный
Суллою судъ, и было очень заманчиво для демократа-трибуна
присмотреться, въ качестве защитника, къ махипащямъ этого
суда, съ гЬмъ, чтобы позднее ихъ обличить.
И действительно, зрелище было интересное.
Едва открылось заседагпе суда, какъ стало твориться ничто
странное: сначала тихо, затЗшъ все громче и громче разда-
вался звонъ золота надъ злополучной коллепей, наполняя
сердца зрителей все усиливающимся страхомъ за судьбу пра-
восуд!я: тысячи сестерщевъ, десятки тысячъ, сотни тысячъ —
повсюду носилась песнь золота, еще более страшная тЪмъ,
что никто не могъ разобраться, откуда она исходила. Мало-
по-малу въ этомъ золотомъ тумане стала вырисовываться, въ
виде центральной личности, фигура одного изъ присяжныхъ—
некоего Oraiena; онъ, очевидно, былъ главнымъ оруд1емъ под-
купа, онъ и себя далъ подкупить, и взялся подкупить осталь-
ныхъ; его прошлое вполне подтверждало это подозреше. Но
чьимъ же интересамъ служилъ Ста1енъ? Опшаника ли? или
Клуенщя? или, быть можетъ — обоихъ? Люди терялись въ до-
гадкахъ и съ напряженнымъ внимашемъ следили за всеми
перипейями процесса. Къ его последней стадш несколько
ПОДКУПЪ СУДА. 305
присяжпыхъ выбыло (по государственной надобности) изъ со-
става, пришлось произвести дополнительную жеребьевку. ПозднЬе
нашли страннымъ, что председатель Юнш произвелъ же-
ребьевку не по тому списку, который былъ составленъ город-
скимъ преторомъ; по такъ какъ городскимъ преторомъ былъ
тогда пресловутый Верресъ, то этотъ темный пунктъ такъ и
остался невыяснеппымъ. Только окончательное голосоваше при-
сяжпыхъ могло, казалось, пролить св'Ьтъ' на творившееся, ука-
зать источникъ золотого ручья; я долженъ тутъ напомнить,
1) что въ Рим*!; присяжному разрешался, кром'Ь положитель-
наго и отрицательна го отвЪтовъ, еще третш— пои liquet, ко-
торый былъ равиосиленъ требование вторичнаго разбирательства,
и 2) что по требовапио защиты голосоваше должно было про-
изводиться открыто, въ опредгЬленпомъ жреб!емъ порядк'Ь.
И вотъ слЪдсше объявляется закопченнымъ; моментъ раз-
гадки, казалось, наступилъ. Bd; напряженно ищутъ Сшена,
главное оруд1е подкупа; на бг1>ду его не оказывается налицо.
Обвинитель—все тотъ же Канпуцш—ничего не имйетъ про-
тивъ его отсутств1я; очевидно, оиъ не им'Ьлъ основашя раз-
считывать на его голосъ. Другое дЬло—защитникъ: будучи въ
то же время народнымъ трибупомъ (очень неудобное совме-
стительство, какъ видно отсюда), онъ приказываетъ предсе-
дателю послать за Опиеномъ, подъ конецъ самъ за нимъ
отправляется... къ чему такая заботливость? въ интересахъ ли
правосуд1я, или только въ интересахъ подсудимаго?—Но вотъ,
накопецъ, Craieua приводятъ; начинается голосоваше—по тре-
бованию защиты, открытое. Среди первыхъ приходится пода-
вать голосъ Ошену—всеобщее напряжение достигаетъ крайнихъ
пред1;ловъ... Его приговоръ: condemno. Bcfc точно громомъ по-
ражены: какъ, Ошенъ, на голове котораго сосредоточены были
всЬ подозрЬшя о подкупи, подалъ голосъ противъ Опшаника?
Но кто же тогда его подкупилъ? Неужели Клуенщй? Но по-
чему же тогда именно защита требовала его присутств1я?..
Среди всеобщихъ криковъ голосоваше продолжается; его ре-
зультата: 17 голосовъ противъ подсудимаго, пять — за него,
10 — въ пользу вторичнаго разбирательства. Итакъ, болыпин-
ствомъ 17 голосовъ изъ 32 подсудимый былъ осужденъ, т.-е.
минимальнымъ закониымъ числомъ; будь противъ подсудимаго
306 III. УГОЛОВНЫЙ ПРОЦЕССЪ XX ВЬКОВЪ НАЗАДЪ.
однимъ голосомъ меньше—осуждешс состояться бы не могло.
Неужели въ этомъ знаменательномъ численномъ отношенш ви-
новата случайность, а не разумная и разсчетливая воля чело-
века?— Стали присматриваться къ составу той группы, кото-
рая, со Ошеномъ во главе, обвинила OnniaHHKa: все при-
сяжные съ сомнительной реиутащей оказались въ ней. Тутъ
казалось, все сомнйтя были. устранены. Подкупленный судъ
обвинилъ Оппганкка — значить, онъ былъ подкуплено Клуен-
цге-мъ; противъ этого яснаго, простого, логическаго вывода
никаюя возражешя не казались возможными.
IV.
Скапдальный исходъ суда надъ Опшаникомъ въ Юшевой
комиссш сыгралъ роль искры, брошенной въ складъ пороха.
Сенаторск1е суды, какъ мы уже видели, не пользовались рас-
положешемъ народа; агитащя противъ этого детища суллиной
реакцш велась довольно деятельно, и Квинкщй въ качестве
народнаго трибуна былъ призваннымъ главой демократической
оппозищи. А тутъ къ политическому мотиву присоединялся и
личный: Квинкщй былъ разбитъ въ лице своего кл1ента, и
былъ разбитъ—этого онъ скрывать отъ себя не могъ—благо-
даря своему собственному чрезмерному усердт: оставь онъ
тогда Ошена,—обвинеше не получило бы требуемаго боль-
шинства голосовъ. Теперь его роль какъ защитника была сы-
грана: но народнымъ трибуномъ онъ оставался и имЬлъ въ
качестве такового полную возможность перенести дело изъ суда
въ народную сходку. Конечно, спасти Опшаника онъ этимъ
не могъ (въ Риме приговоры суда присяжныхъ ни обжалова-
ние, ни кассащи не подлежали), но онъ могъ разжечь до огром-
ныхъ размеровъ пламя ненависти противъ сенаторскихъ су-
довъ—-и онъ это сделалъ. Въ продолжете четырехъ летъ «Юшевъ
судъ» былъ центромъ всеобщаго вниматя; это была настоя-
щая римская дрейфуаада, прекратить которую удалось не иначе,
какъ пожертвовавъ сенаторскими судами вообще.
Вотъ прежде всего какъ состоялось—по словамъ Цице-
рона—перенесете этой дрейфус1ады на политическую почву
(§§77-79):
АГИТАЩЯ ТРИБУНА КВИНКЩЯ.
307
„Лишь только Оптаникъ былъ осужденъ, Л. Квинкщй,
одинъ изъ первыхъ тогдашнихъ демагоговъ, прекрасно умйвплй
пользоваться толками людей и подлаживаться подъ настроете
собиравшейся въ сходкахъ толпы, р-Ьшилъ, что ему предста-
вился прекрасный случай увеличить свою популярность на счетъ
сенаторскихъ судовъ, которые, какъ онъ замйчалъ, перестали
пользоваться довЗ^емъ народа. Состоялась сходка, бурная п
внушительная, за ней другая, загбмъ еще нисколько; народ-
ный трибунъ громко утверждалъ, что судьи дали себя подку-
пить, чтобы произнести невиновному человеку обвинительный
приговоръ, говорилъ, что отныне никто не обезпеченъ, что
нЬтъ болйе правосуд1я, что н-Ьтъ возможности жить въ безопас-
ности тому, у кого есть богатый врагъ. Его слушатели, не
им^впле поняйя о самомъ д-Ьл'Ь, никогда не видавпие Onnia-
ника, подумали, что и взаправду прекрасный и добродетель-
ный человёкъ былъ погубленъ путемъ подкупа; ихъ подозри-
тельность разыгралась, и они стали требовать, чтобы дйло
было предоставлено имъ, чтобы всЬ участвовавппе въ немъ
были преданы ихъ суду. Подъ вл1яшемъ веЬхъ этихъ условШ—
неизвестности, которой до гЬхъ поръ была покрыта для на-
рода не только жизнь, но и имя Опшаника; возмутительнаго
подозрйтя, что за деньги былъ осужденъ невинный; безнрав-
ственности Ста1ена и подлости нЪкоторыхъ другихъ похожихъ
на него судей, служившей подтверждешемъ тому подозрйнш;
наконецъ, д'Ьятельнаго учатя, которое принималъ въ этомъ
дгктЬ Л. Евинкщй, обладавппй, помимо своей высокой власти,
и всбми личными качествами, которыя д4йствуютъ на настрое-
Hie толпы—подъ вл1яшемъ, повторяю, всЬхъ этихъ усдовШ
бурное пламя народной ненависти и позора окружило тотъ
судъ. Я помню, какъ въ самый разгаръ этого пламени въ него
былъ брошенъ Г. Юнш, председатель того суда, и какъ этотъ
челов4къ, занимавшш раньше должность эдила, всЬми считав-
шшся почти что преторомъ, вынужденъ былъ уступить не
убЬждетямъ, а крику своихъ противниковъ и покинуть не
только форумъу но и государство".
Этотъ Юти, председатель продажнаго суда, сделался есте-
ственно первой жертвой народной ненависти; судимъ онъ былъ,
однако, не въ уголовной коммиссш, а по дореформеннымъ по-
308 III. УГОЛОВНЫЙ ПРОЦЕССЪ XX ВЬКОВЪ НАЗАДЪ.
рядкамъ въ народномъ судть подъ предеЬдательствомъ народ-
наго трибуна, того же Квинкщя, который былъ такимъ обра-
зомъ и обвинителемъ и предсЪдателемъ суда. Этотъ народный
трибунскш судъ фактически вышелъ изъ употреблешя со вре-
мени реформы уголовнаго судопроизводства, поведшей къ учре-
жденш коммиссш присяжныхъ; но юридически онъ отм4ненъ
не былъ, и ирошя исторш заключалась въ томъ, что въ на-
шемъ 74 г. этотъ дореформенный, покоящшся на розыскномь
начали трибунскш судъ показался демократической партш бо-
л4е надежиымъ блюстителемъ правосуд1я, чгЬмъ построенный
на состязателъномъ принципе судъ присяжныхъ.
Обвинялся Юшй фактически во взяточничестве; но такъ какъ
его непосредственно въ этомъ уличить нельзя было, то фор-
мальное обвинеше было построено на двухъ формальныхъ пре-
гр-Ьшешяхъ Юшя: 1) что онъ уклонился отъ присяги (это—
темный для насъ и повидимому маловажный пунктъ) и 2) чта
онъ неправильно произвелъ дополнительную жеребьевку. Вто-
рое—главное. Среди попавшихъ путемъ дополнительной же-
ребьевки въ составъ присяжныхъ находился и н-Ъкш сенаторъ
Фалькула\ онъ, такимъ образомъ, прослушалъ только конецъ
слг£дств1я и им4лъ поэтому полное основаше, при постановле-
на приговора, присоединить свой голосъ къ тЬмъ, которые
требовали вторичнаго разбирательства («поп liquet»). Ко все-
общему удивленш онъ подсудимаго обвинилъ. Поинтересова-
лись подробностями жеребьевки, двинувшей Фалькулу въ со-
ставъ присяжныхъ; потребовали отъ городского претора предъ-
явлетя общаго списка присяжныхъ—а городскимъ преторомъ
былъ тогда Верресъ—и вотъ, въ томъ списке имени Фальку лы
не оказалось.—Это последнее открьте подтвердило вс4 им4в-
пияся противъ Юшя подозрйшя: очевидно онъ нарочно, пу-
темъ подтасовки, провелъ въ присяжные этого продажнаго
субъекта Фалькулу, чтобы заручиться лишнимъ обвинительнымъ
голосомъ.—Я долженъ прибавить, что имя Верреса было тогда
еще незапятнаннымъ: заклеймившш его навыки процессъ со-
стоялся лишь 4 года спустя. Подозр4те, что Верресъ попросту
сгперъ въ своемъ общемъ спискЬ имя Фалькулы, не могло по-
этому возникнуть; во всемъ виноватымъ показался Юшй, онъ и
былъ осужденъ. Мало того: въ виду размйровъ, которые приняла
СУДЪ НАДЪ ЮНГАНЦАМИ.
309
агитащя Квинкщя, сенатъ счелъ своимъ долгомъ вмешаться:
чтобы хоть несколько успокоить народъ, онъ уполномочилъ кон-
суловъ внести въ народное собрате проектъ чрезвычайной
следственной коммиссш, „буде найдутся люди, причастные под-
купу уголовнаго суда".
Шумъ, поднятый процессомъ Юшя, совершенно почти за-
глушилъ другой, состоявппйся одновременно съ нимъ про-
цессъ—процессъ граждански, въ которомъ истцомъ былъ только
что осужденный Опшаникъ, отвйтчикомъ—Ошенъ, а предме-
томъ иска — 640.000 сестерщевъ, полученныхъ Ошеномъ отъ
Опшаника для того, чтобы... чтобы примирить съ нимъ Клуен-
щя, какъ значилось оффищально. Доблестный Ошенъ не прочь
былъ бы отпереться отъ получешя этой суммы, но его ули-
чили съ помощью ловко устроенной засады, и ему пришлось
ее выдать. Многихъ, впрочемъ, уже тогда поразила странность
этой цифры—640.000: почему не круглая сумма, не 600.000
или 700.000? почему именно сумма въ шестьсотъ сорокъ ты-
сячъ, съ ея соблазнительно легкой делимостью на 16, т.-е. на
требовавшшся для оправдашя минимумъ голосовъ?—Но Юнш
и его суду этотъ эпизодъ не помогъ: его мало кто замйтилъ,
а кто замйтилъ, тотъ большого значешя ему не приписалъ.
Что-жъ значитъ, Сшенъ получилъ взятку и отъ Опшаника
и отъ Клуенщя; съ него станется. На этой точки зрЬшя стоялъ
м. пр. и Цпцеронъ еще въ 70 г.
Такъ-то среди всеобща го волнешя кончился 74 г.; насту-
иилъ годъ ужасовъ—73. Надобно знать, что по таинственнымъ
вычислешямъ астрологовъ и вещателей роковымъ для Рима дол-
женъ было сделаться тотъ годъ, которымъ кончился 10-й «в^къ»
(saeculum, по 110 л-Ьтъ каждый) после падешя Трои (1183 г.)
т.-е. 83 г.; когда въ этомъ году действительно въ междо-
усобной войн4 между Суллой и мар1анцами сгорйлъ капито-
лшскш храмъ, то въ этомъ уничтоженш главной святыни го-
сударства увидали подтверждеше грознаго предвещашя и до-
казательство предстоящей гибели; когда же 83 г. миновалъ,
то было решено, что гибель наступитъ не вдругъ, а въ три
носледовательныхъ удара съ десятилетними промежутками. Такъ
вотъ теперь насталъ годъ второго удара—ждать его пришлось
недолго. Очагомъ Рима былъ храмъ Весты съ его священнымъ
310 III. УГОЛОВНЫЙ ПРОЦЕССЪ XX ВЪКОВЪ НАЗАДЪ.
неугасимымъ огнемъ, охраняемымъ чистыми девственницами
Весталками; и вотъ въ этомъ 73 г. этотъ священный огонь
потухъ. Стали доискиваться причины; очевидно, богиня разгне-
валась; очевидно, ея жрицами былъ нарушенъ об^тъ целомудр1я.
Этому имелись и друия улики; состоялся судъ надъ заподо-
зренными Весталками. Уличеше въ «инцест*» грозило Вестал-
камъ страшной карой: чтобы умилостивить гн-Ьвъ оскорблен-
ной богини, они должны были заживо быть зарыты въ землю.
Но Весталки были дочерьми знатнййшихъ родовъ, судъ былъ
свой, понтификальный—обвиненныя были оправданы. Это зна-
чило, что богине Весте было отказано въ требуемомъ ею удо-
влетворена,— а стало быть, что ея гневъ съ удвоенной силой
тяготелъ надъ городомъ. Уверенность въ этомъ увеличила бод-
рость домашнихъ враговъ Рима—рабовъ; ответомъ на оправ-
даше Весталокъ было возстате Спартака.
Все эти ужасы отвлекли на время внимаше народа отъ
Юшева суда: консулы 73 г. нашли возможнымъ не вносить въ
народное собрате того сенатскаго проекта следственной ком-
Mflccin по делу о Юшевомъ суде, о которомъ речь была выше.
Но это было не успокоешемъ, а только временнымъ заглуше-
яземъ боли; когда годъ ужасовъ прошелъ, она опять дала знать
о себе: по настоянш демократической оппозищи, консулы 72 г.,
наконецъ, внесли сенатскш проектъ. Предполагалось учредить
чрезвычайную следственную коммиссгю для разбора всего д?ъла
о подкупгь Юнква суда; въ ея составъ должны были безъ со-
мнешя, войти кроме сенаторовъ и представители другихъ
сословш. Первой' ея жертвой оказался бы, разумеется, предсе-
датель, Г. Ювш. Положимъ, онъ былъ уже осужденъ; но, во-
первыхъ, последств1емъ того осуждешя былъ только штрафъ,
а главное—онъ былъ осужденъ не за взяточничество, а за на-
рушеше лроцессуальныхъ формъ, такъ что правило ne bis in
idem не находило себе здесь применешя. Темъ не менее нельзя
было не признать, что эта дистинкщя была чисто юридическая;
по существу все-таки выходило, что учреждается судъ надъ
осужденнымъ уже человекомъ. Когда поэтому проектъ былъ
внесенъ, разыгралась чисто римская сцена. Явился самъ Г. Юшй*
съ неостриженными волосами, съ отрощенной бородой и въ на-
ряде скорбящаго, со своимъ малолетнимъ сыномъ на рукахъ;
ЧРЕЗВЫЧАЙНАЯ КОММИССШ.
311
мальчикъ со слезами взмолился къ народу, прося о пощад*
для своего и безъ того уже несчастнаго отца. Народъ расчув-
ствовался и—какъ говорить Цицеронъ—„съ громкими криками,
окруживъ безпорядочной толпой кресло магистрата, потребо-
вал^ чтобы о предполагаемой коммиссш и касающемся ея за-
конопредложенш не было более речи".
Это было для демократической оппозицш поражетемъ, и
никто въ этомъ пораженш не былъ такъ виноватъ, какъ
Квинкщй: не поторопись онь въ 74 г. судомъ надъ Ютемъ—
онъ получилъ бы теперь просторъ для гораздо более действи-
тельна™ суда. Дело впрочемъ еще не было испорчено: на-
родъ в4дь не оправдалъ Ютя, а только пожалйлъ его, такъ
что преюдищальнаго въ этомъ его состраданш не было ни-
чего; можно было смело, не смущаясь крушетемъ сенатскаго
проекта, продолжать начатое въ 74 г. дело противъ «ютан-
цевъ». Ближайшимъ объектомъ, после самого Юн1я, былъ
Фалькула: Ютй оттого и былъ осужденъ, что онъ путемъ
неправильной жеребьевки ввелъ въ коммиссш Фалькулу съ
целью обвинетя Оитаника: естественнымъ продолжетемъ
было привлечете къ ответственности самого Фалькулы. Онъ
и былъ привлеченъ, но не передъ народомъ — Квинкщя въ
числе трибуновъ давно уже не было—а въ уголовной коммис-
сш: обвинеше касалось, какъ и въ суд!; надъ Ютемъ, фор-
мальнаго прегрешетя—что онъ былъ присяжнымъ не въ оче-
редь. Доказательствомъ и здесь долженъ былъ служить соста-
вленный Верресомъ обицй списокъ присяжныхъ, но къ этому
времени честность Верреса успела стать подозрительной —
стали известны его многочисленныя злоупотреблетя за годъ
его городской претуры (74 г.), да и его хозяйничанье въ Си-
цилш (въ 73 г.) было таково, что сенатъ счелъ нужнымъ
отправить ему туда преемника, котораго только война со Спар-
такомъ задержала въ Италш. Судьи не решились осудить че-
ловека на основанш столь ненадежнаго документа; Фалькула
былъ оправданъ.—Тогда враги Юшева суда обвинили его вто-
рично, въ другой коммиссш и по другому преступленпо — а
именно въ получети взятки въ 50.000 сеет, съ цЬлью осу-
ждетя обвиняемаго. Но и эта попытка не увенчалась успе-
хомъ: Фалькула былъ вторично оправданъ.
312 III. УГОЛОВНЫЙ ПРОЦЕССЪ XX ВЬКОВЪ НАЗАДЪ.
Это было худо; оправдаше Фалькулы было преюдищемъ
для всЬхъ дальнМшихъ такого же рода судовъ, отъ которыхъ
следовало такимъ образомъ воздержаться. Но нЪтъ худа безъ
добра: оправдали ведь Фалькулу сенаторсше суды, т-fe же, ко-
торые раньше осудили Опшаника; это оправдаше можно было,
поэтому, прекраспо эксплуатировать противъ сенаторскихъ су-
довъ вообще, между гЬмъ какъ въ невиновности Фалькулы
оно никого не убедило. Онъ продолжалъ ходить замаранный
подозр'Ьшемъ, что онъ за 50.000 сеет, продалъ свою совесть
и жизнь невиннаго человека; это сказалось между прочимъ въ
69 г. въ гражданскомъ процессе никоего А. Цецины,—инте-
ресномъ для насъ гЬмъ, что въ немъ пов'Ьреннымъ истца
выступалъ Цицеронъ. Дело ничего общаго не имело съ д4-
ломъ юшанцевъ, кроме одного случайнаго обстоятельства, что
въ числе свидетелей противной стороны находился нашъ Фаль-
кула. Цицерону необходимо было замарать этого свидетеля, и
онъ едЬлалъ это слйдующимъ манеромъ... не знаю, насколько
допустимымъ съ этической точки зр4н1я, но съ эстетической
точки зрйтя—блистательнымъ. Д'Ьло касалось одного спорнаго
им^шя; и вотъ, когда Фалькула представился суду въ каче-
стве соседа ответчика, Цицеронъ предложилъ ему естествен-
ный и на видъ безобидный вопросъ, сколько тысячъ шаговъ
(milia passuum) его имйше отстоитъ отъ Рима. Фалькула, не
подозревая коварства, отвйтилъ: „безъ малаго пятьдесятъ ты-
сячъ". Но едва усиЬлъ онъ произнести роковую цифру, какъ
въ публике раздался смйхъ и ехидные крики „н^тъ, нол-
ностью!"—и свидетельство Фалькулы было заранее потоплено.
Вернемся, однако, къ непосредственнымъ последств1ямъ
процессовъ Фалькулы. Обвинять его сообщниковъ прямо во
взяточничестве было безцЬльно — объективный улики противъ
нихъ были еще слабее, чбмъ противъ него. Но можно было
окольнымъ путемъ достигнуть того же действ]я. Я уже ска-
залъ, что среди осудившихъ Опшаника юшанцевъ находились
субъекты довольно сомнительной репутащи, провинивниеся кто
въ одномъ, кто въ другомъ проступке; вотъ въ этихъ-то про-
ступкахъ ихъ можно было обвинить, при чемъ—въ силу рим-
скаго обычая подробно развивать въ обвинительныхъ речахъ
такъ наз. probabile ex vita—обвинитель получилъ бы полный
ФАЛЬКУЛА И ДРУИЕ.
313
просторъ говорить о суд* надъ Опшаникомъ и о полученной
отъ Клуенщя взятки, а въ случай осуждешя подсудимаго, очень
вйроятнаго, получилось бы впечатлите, что осудили его между
прочимъ, если не главнымъ образомъ, за эту взятку.—Такъ и
было сделано. Одинъ за другимъ были привлечены къ ответ-
ственности и осуждены — Ошенъ, Бульбъ, Гутта, Пошшй,
СептимШ... кто за подстрекательство къ мятежу, кто за гра-
бежи въ провинщи, кто за незаконные маневры при соиска-
нш должности; но каждый разъ судьямъ и публики расписы-
валась потрясающая картина проданнаго за взятку Опшаника
каждый разъ обвинительные вердикты присяжныхъ косвенн*
подтверждали въ глазахъ народа правильность этой картины
Благодаря этому искусному маневру создалась противъ юнкн
цевъ ц^лая еЬть если не юридическихъ, то нравственных!
преюдищевъ; когда судился СептимШ, эта еЬть была уже такъ
густа, что судьи, определяя разм4ръ причитающагося съ под-
судимаго штрафа (при такъ наз. litis aestimatio), допустили
также и статью, гласившую «за полученную въ должности
судьи взятку >—создавая такимъ образомъ уже почти что юри-
дическое praejudicium.
Это случилось еще въ 72 г.; о собьшяхъ 71 г. мы св4-
дйнш не югбемъ — вероятно, онъ былъ заполненъ агитащей
противъ сенаторскихъ судовъ; несомненно, что въ этой агита-
щи одно изъ первыхъ мгЬстъ принадлежало обстоятельному раз-
бору постыдныхъ дйянш юшанцевъ.
Наконецъ, наступилъ годъ искуплетя— 70. Ужасы домаш-
нихъ войнъ прекратились; оба спасителя Рима, Помпеи и
Крассъ, заняли консульсшя кресла; д4ло о грабителе Сици-
лш, Beppeci, кончилось его добровольнымъ удалешемъ въ из-
гнаше; впервые послЬ Суллы было избрано двое цензоровъ,
чтобы очистить общину и сепатъ и вновь поручить ихъ ми-
лости боговъ; наконецъ — и это было главное — сенаторсше
суды были упразднены и заменены судами всесословными, до-
пускавшими въ составъ присяжныхъ по одинаковому числу
представителей всЬхъ трехъ сословш. Этимъ судебный вопросъ
былъ, казалось, р4шенъ: правда, мелвдя поправки делались и
впосл4дствш, но пока въ РимгЬ существовалъ вообще судъ при-
сяжныхъ, этимъ судомъ былъ всесословный судъ 70 г. На-
314 III. УГОЛОВНЫЙ ПРОЦЕССЪ XX ВТЛ.'ШЪ НАЗАДЪ.
родъ относился къ нему съ полнымъ дов4р1емъ; когда отецъ
поэта Горащя, родившагося около того времени, хотйлъ ука-
зать своему сыну хорошаго человека, онъ указывалъ ему па
одного изъ присяжныхъ всесословнаго суда.
При такихъ обстоятельствахъ д4лу юшанцевъ предвиделся
скорый конецъ. Правда, Цицеронъ въ своихъ р-Ьчахъ противъ
Верреса местами еще ссылается на него: „я объясню рим-
скому народу—говоритъ онъ въ одномъ месте (Actio I. 38)—
почему, когда сенаторъ Септимш былъ осужденъ, съ него взы-
скали штрафъ также и за полученную имъ въ должности судьи
взятку;—почему въ процессе Атил1я Бульба... было доказано,
что онъ, будучи членомъ той коммиссш, торговалъ своей со-
вестью; почему нашлись сенаторы, вынимавпие въ городскую
претуру Верреса жребШ съ тймъ, чтобы осудить человека, съ
д^ломъ котораго они не были знакомы (намекъ на Фалькулу);
почему отыскался сенаторъ, который, какъ судья, получилъ
въ одномъ и томъ же процессе деньги и отъ подсудимаго съ
тЬмъ, чтобы разделить ихъ между судьями, и отъ обвинителя
съ тгЬмъ, чтобы вынести обвинительный приговоръ" (намекъ
на Ошена). Но дело Верреса смешалось еще въ сенаторскомъ
суде, въ качестве одного изъ послгЬднихъ; съ установлешемъ
новыхъ судовъ и дгЬло юшаицевъ должно было потерять эту
сторону своего интереса.
Равнымъ образомъ мы и въ цензорскихъ приговорахъ, со-
стоявшихся въ 70 и 69 гг., можемъ видеть только желаше
покончить съ прошлымъ. Набранный Суллой сенатъ сильно
нуждался въ очистки, да и вообще законъ предоставлялъ цен-
зорамъ право клеймить, кого они считали этого заслуживаю-
щим^ причемъ, однако, это ихъ клеймо никакихъ другихъ по-
сл(4дств1й для заклейменнаго не имело. Они воспользовались
этимъ правомъ между прочимъ и по отношенш къ нгЬкото-
рымъ юшанцамъ, мотивируя свой приговоръ гЬмъ, что они
получили взятку ради осуждешя невинпаго; состоявпиеся по
д"Ьлу юшанцевъ нравственные преюдищи давали имъ на это,
казалось, нравственное же право, а въ другомъ они при
исполнены своей безответственной должности не нуждались.
Еще можно упомянуть, хотя и скорее въ виде курьеза, о
томъ, что отецъ одного изъ юшанцевъ, обходя наследствомъ
ЛИКВИДАЩЯ ДЪЛА ЮНГАНЦЕВЪ.
315
этого своего нелюбимаго сына, мотавировалъ въ завйщанш
свое рйшете гЬмъ, что этотъ последит далъ себя подкупить
въ должности судьи. Характеръ курьеза это завйщате полу-
чило благодаря тому, что составивши его стропи отецъ самъ
былъ исключенъ изъ сената цензорами 70 г.; все же оно
лишшй разъ доказывало безслав1е, тяготившее надъ юшан-
цами.
А зат'Ьмъ ихъ д'Ьлу оставалось только сойти съ арены.
Его роль была сыграна, и сыграна успешно: сенаторсюе суды
пали главнымъ образомъ подъ гнетомъ позора, которымъ ихъ
покрылъ процессъ Оптаника. Теперь новый, всесословный
судъ былъ введенъ, демократ1я торжествовала победу надъ сул-
линой реакщей. Назревали новыя задачи: надлежало отбить
море у пиратовъ, востокъ у Митридата; слава Помпея была
въ своемъ зенит* — право, пора было предать забветю зло-
получную ссору Клуенщя съ Опшаникомъ. Забылъ о ней
Квинкцш, нашедппй въ пурпуровой тогЬ эдила угЬшете за
нанесенный ему въ его бытность трибуномъ афронтъ; забылъ
о ней Клуенцш, весь погрузивпийся въ свои муниципальныя
д'Ьла; забылъ о ней и самъ Опшаникъ, вкусившш могильный
покой вскоре поел* своего осуждетя. Одна только не забыла
о ней мать Клуенщя—ларинская тигрица Сашя; и вотъ въ
то время, когда форумъ оглашали имена Помпея и пиратовъ,
Лукулла и Митридата—д4ло Оптаника вновь всплываетъ на
поверхность.
Y.
Мы оставили нашихъ ларинскихъ героевъ тотчасъ посл'Ь
осуждетя Оптаника, когда центръ интереса быстро переме-
стился, и бывнпе судьи превратились въ подсудимыхъ. Можетъ
показаться страннымъ, что во всей бури, которля поднялась
въ Рим'Ь къ исходу семидесятыхъ годовъ, особа Клуенщя не
была ни разу затронута: Юнш, Фалькула, Ошенъ, столько
другихъ обвинялось въ получети отъ Клуенщя взятки, ц4лая
коммитя учреждалась для разбора д4ла о ларинскихъ мил-
люнахъ, а предполагаема™ источника всего этого золотого
ручья никто не думалъ касаться. Этотъ странный фактъ им$лъ
316 III. УГОЛОВНЫЙ ПРОЦЕССЪ XX ВЪКОВЪ НАЗАДЪ.
свою еще бол4е странную, на нашъ взглядъ, причину: д'Ьло
въ томъ, что проступокъ, въ которомъ только и можно было
обвинить Клуенщя, никакому суду подсуднымъ не былъ. Обви-
нить его можно было лишь въ томъ, что онъ предложилъ
взятку семнадцати ютанцамъ, чтобы добиться отъ нихъ обви-
нительнаго вердикта; это было очень скверно, но преслйдова-
шю по закону не подлежало, такъ какъ... Клуенщй былъ не
сенаторомъ, а всадникомъ. Римлянамъ не легко было отре-
шиться отъ принципа, что всякое даяше есть благо; исклю-
чешя они допускали лишь медленно и исподволь, для канди-
датовъ, для магистратовъ, для сенаторов1^; до всадниковъ тогда
очередь еще не дошла. И вотъ, въ то время какъ сенаторы-
юшанцы дрожали предъ страшилищемъ уголовнаго обвинешя,
Клуенщй могъ спокойно, закутавшись въ свой всадническш
плащъ, заниматься своими ларинскими дЗзлами. Правда, этотъ
плащъ спасалъ его только отъ суда, а не отъ цензорскаго
приговора; цензоры 70г., не связанные никакими законными
кляузами, обратили внимаше и на Клуенщя и не обошли его
своей nota. Но эта нота, какъ мы уже видели, никакихъ прак-
тическихъ послгЬдствш не имг1>ла.
НЬтъ, Клуенцш долго бы наслаждался невозмутимымъ по-
коемъ, если бы не его родная мать Сашя.
Эта замечательная женщина не покинула своего третьяго
мужа въ его несчастш; сопровождаемый ею и некшмъ своимъ
отпущенникомъ, С. Альб!емъ, Опшаникъ нашелъ пристанище
въ Фалернской области, у одного своего друга, Г. Квинкщя
(быть можетъ, родственника своего бывшаго защитника). Но-
вМпие толкователи Цицерона нашли странной эту верность
Caccin: какъ это она, такъ легко позабывшая своего молодого,
любимаго мужа Мелина и даже подарившая свою руку его
убшце, решилась дЬлить невзгоды изгнан1я съ пожилымъ уже
Опп1аникомъ, женившимся на ней ради ея денегь! Полагаютъ
поэтому, что Цицеронъ значительно сгустилъ краски, рисуя
портретъ Caccin. He берусь решить этого вопроса, который къ
тому же насъ прямо и не касается; но мн4 вспоминается съ
другой стороны, что по отзыву знатоковъ уголовная атмосфера—
Todeur du bagne—не лишена привлекательности для такихъ
тигрицъ, какъ Сашя. Какъ бы то ни было, но Сашя живетъ
СМЕРТЬ 0ПП1АНИКА.
317
въ имгЬнш Квинкщя со своимъ пожилымъ. хворымъ мужемъ,
Опшаникомъ, а туть же— молодой, здоровый отпущенникъ
С. Альбш. Вирный рабъ Никостратъ доноситъ своему госпо-
дину Опшанику, что между его госпожей и Альб1емъ творится
что-то неладное; ватЬдъ загЬмъ Опшаникъ оставляетъ Фалерн-
ское им-Ьше и отправляется подъ Римъ, гд'Ь у него была снята
дача; зд4сь его болезнь ухушается—кто говорить, отъ паде-
шя съ лошади, кто—посл'Ь съ'Ьденнаго куска хл4ба, поданнаго
ему его другомъ Азелл1емъ; несколько дней спустя онъ уми-
раетъ. Все это случилось еще въ 72 г.
О дальн-Ьйшемъ послушаемъ Цицерона (§ 176—178). Его
описаше интересно и съ юридической точки зрЪшя: оно рисуетъ
намъ положеше дознашя и предварительнаго сл4дств1я въ ту
эпоху, когда оно не лежало еще на обязанности государства,
а было областью частной и, пожалуй, общественной инищативы.
„Какъ видите, судьи, обстановка его смерти никакихъ уликъ
не содержитъ; а если и содержитъ, то вс4 он4 касаются се-
мейнаго преступлешя, о которомъ знаютъ лишь внутренше
покои дома. Но не усп'Ьлъ онъ умереть, какъ его нечестивая
жена уже начала строить козни своему сыну.
„Она решила произвести домашнее сл4дств1е о смерти своего
мужа. Она купила у врача А. Рушшя, который пользовалъ
Опшаника, никоего раба Стратона—казалось, она брала при-
тЬръ съ Клуенщя, купившаго съ тою же ц4лью Дшгена. Ку-
пивъ его, она объявила, что будетъ допрашивать этого Стра-
тона, а зат4мъ и своего раба, какого-то Асклу; сверхъ того
она у молодого Опшаника потребовала на пытку того раба
Никострата, за его чрезмерную, по ея мнйнш, болтливость и
преданность своему господину. Такъ какъ Опшаникъ былъ
въ то время почти мальчикомъ, и ему говорили, что допросъ
долженъ обнаружить виновника смерти его отца, то онъ не
осмелился перечить мачихй, хотя и считалъ того раба в4р-
нымъ слугою своего покойнаго отца и своимъ. ЗатЬмъ Caccia
приглашаетъ многихъ друзей и кунаковъ своего покойнаго
мужа и своихъ, людей честныхъ и во веЬхъ отношешяхъ по-
чтенныхъ; самыя жестошя оруд!я пытки пускаются въ ходъ;
но какъ ни старалась Сасйя склонить рабовъ къ показашямъ,
то обнадеживашемъ, то запугивашемъ—благодаря участш столь
26-6'Л)
318 III. УГОЛОВНЫЙ ПРОЦЕССЪ XX ВЪКОВЪ НАЗАДЪ.
достойныхъ людей они остались на почве истины и сказали,
что ничето не знаютъ; на этомъ-то и пришлось, по требо-
вант друзей, прекратить допросъ въ тотъ день.
„По прошествш довольно продолжительная времени она
созываетъ ихъ вновь; допросъ возобновляется; рабовъ подвер-
гают самымъ мучительнымъ истязашямъ, как1я только можно
было придумать; понятые стали протестовать, едва будучи въ
силахъ выносить это зрелище, но безчелов4чная женщина
продолжала свирепствовать, взбешенная гЬмъ, что задуманная
ею тактика не давала ожидаемыхъ результатовъ. Наконецъ,
когда и палачъ былъ уже утомленъ, да и самыя оруд1я пытки
перестали служить, а она все еще не хотела угомониться,
одинъ изъ понятыхъ, возвеличенный народомъ и украшенный
многими добродетелями мужъ, заявилъ, что по его убежденю
допросъ производится не съ гЬмъ, чтобы обнаружить истину,
а съ тЬмъ, чтобы заставить допрашиваемыхъ дать лживыя по-
казашя. Остальные къ этому мнЬнш присоединились; съ общаго
cooacifl было решено допросъ прекратить. Никостратъ былъ
возвращенъ Опшанику, сама же Сашя со своими рабами отпра-
вилась въ Ларинъ, огорченная мыслью, что теперь уже ничто
не можетъ повредить ея сыну, когда противъ него нельзя было
добыть не только достов-Ьрнаго доказательства, но даже при-
зрачной улики, когда онъ изб4гъ не только открытыхъ поку-
шешй своихъ враговъ, но даже тайныхъ козней своей матери.
Таковъ былъ допросъ 72г.; результатовъ онъ не далъ ни-
какихъ. Было это, какъ мы видели выше, непосредственно
после года ужасовъ; за нимъ последовали менее тревожные
годы, во время которыхъ дело ютанцевъ и, стало быть, имя
Клуенщя были въ устахъ у всехъ; наконецъ наступила цен-
зора 70 г. съ ея строгими мерами противъ ютанцевъ, отъ
которыхъ пострадалъ, какъ мы видели, и самъ Клуенщй; можно
было надеяться, что, подкрепленное этимъ вескимъ цензорскимъ
приговоромъ, и уголовное обвинеше будеть иметь уотЬхъ. Да,
но какое? въ подкупе суда? Въ немъ все были убеждены, но
Клуенщя, какъ мы видели, спасало его всадническое зваше:
ни одинъ председатель уголовной комиссш не далъ бы хода
такой жалобе, какъ лишенной всякаго законнаго основашя.
Щтъ, формально нужно было обвинить Клуенщя въ другомъ
ПЕРЕЫЙ ДОПРОСЪ РЛБОВЪ.
319
преступлены, хотя бы и слабо обоснованномъ: председатель,
ведь, въ разборъ дгЬла по существу не входитъ, а спрашп-
ваетъ лишь о формальной допустимости жалобы. А разъ ей
данъ будетъ ходъ, остальное будетъ дёломъ обвинителя: онъ
слегка, для прилич1я. коснется содержашя формальнаго обви-
нешя, а затймъ весь нравственный центръ тяжести перене-
сетъ на вопросъ о подкупи Юшева суда, въ фактичности ко-
тораго были убеждены все... Конечно, при нашей практике
судоговорешя съ ея определенными вопросами присяжнымь
такой маневръ ни къ чему пе повелъ: вопроса о подкупе юшан-
цевъ председатель, въ виду его формальной недопустимости,
не поставилъ бы, а на формально допустимый вопросъ при-
шлось бы поневоле ответить отрицательно. Но въ Риме этихъ
определенныхъ вопросовъ пе полагалось; присяжный отвечалъ
огуломъ на все содержашс обвинешя своимъ condemno, absolvo
или поп liquet, и такое сочеташе реально сильнаго, .но фор-
мально слабаго обвинешя съ формально сильнымъ, но реально
слабымъ обещало xopomie плоды.
Но для этого нужно было подыскать предлогъ для фор-
мально сильнаго обвинешя. Существовало подозреше, что Оиша-
никъ не естественною смертью умеръ, а былъ отравленъ ядомъ,
изготовленнымъ Стратономъ, бывшимъ рабомъ врача Рушшя,
и поднесеннымъ Опшапику аъ куске хлеба его другомъ Азел-
л1емъ; къ сожалйшю, домашнее слЪдствш пикакихъ данныхъ,
подтверждающихъ это подозреше, не обнаружило. ТЬмъ вре-
менемъ Оишаникъ Младпий, естественный мститель за смерть
своего отца, возмужалъ; Сасал, согласно программе покойника,
выдала за него свою дочь и будущую наследницу, молоденькую
Аврш. Вскоре же—въ 69 г.—представился и случай подверг-
нуть раба Стратона новому и более плодотворному допросу.
Этотъ Стратонъ, эксплуатируя свои медицинсшя познашн,
открылъ въ Ларине на средства своей новой госпожи аптеку:
понятно, однако, что онъ особой привязанности къ этой своей
мучительнице не чувствовалъ и былъ не прочь стать на соб-
ственныя ноги, хотя бы и ценою преступленгя. И вотъ, въ
то время какъ Caccifl устраивала счастие молодой четы —про-
должаю словами Цицеорна (§ 179):
;,нашъ медикъ Стратонъ произвелъ у нея кражу съ убШ-
26'
320 III. УГОЛОВНЫЙ ПРОЦЕССЪ XX ВЪКОВЪ НАЗАДЪ.
ствомъ; дйло произошло такъ. Въ ея дом'Ь находился шкафъ,
содержавши, какъ ему было известно, добрую сумму денегъ
и не мало золотыхъ сосудовъ. Однажды ночью онъ убилъ двухъ
товарищей-рабовъ, воспользовавшись ихъ сномъ, и бросилъ ихъ
трупы въ рыбный садокъ, а затЬмъ взломалъ шкафъ и унесъ...
(цифра пропала) сестерщевъ и пять фунтовъ золота; его со-
общникомъ былъ рабъ-подростокъ. На следующш день кража
обнарулилась: подозр-Ьше илало на исчезнувшихъ рабовъ.
„Но вотъ люди обратили внимаше на взломанный шкафъ;
стали строить догадки, какъ могъ быть произведенъ взломъ:
одинъ изъ друзей Сассш вспомнилъ, что онъ вид^лъ недавно
на какомъ-то аукщон'Ь среди мелкой утвари маленькую сер-
повидную пилу съ зубцами на обЬ стороны, посредствомъ ко-
торой легко могъ быть выпиленъ кусокъ сгйны шкафа. Обра-
тились съ запросомъ къ аукцюннымъ агентамъ; оказалось, что
пилу купилъ Стратонъ. Когда такимъ образомъ папали да слгЬдъ
преступлен1я и открыто былъ заподозр'Ьнъ Стратонъ, тотъ маль-
чикъ, его сообщникъ, ороб-Ьлъ и во всЬмъ признался своей
госпож*. Трупы въ рыбномъ садкй были найдены, Стратона
арестовали и въ его лавки нашли краденыя деньги, хотя и
далеко не всгЬ.
„Начинается сл,Ьдств1е... о воровстве, конечно: другого по-
дозрг£шя, вгЬдь, не было. Или вы скажете, что посл'Ь взлома
шкафа, поел* похищешя денегъ, послЬ обнаружешя одной
лишь ихъ части, посл'Ь убшетва рабовъ начато было слйдете
о смерти Опшаника? Да кто же вамъ пов'Ьритъ? Да разв1>
можно сочинить н4что мен!>е правдоподобное? ВгЬдь не говоря
объ остальномъ: со времени смерти Опшаника прошло уже
три года!.. Такъ нЬтъ же: было назначено слгЪдеше о смерти
Опшаника, причемъ злопамятная женщина безъ всякаго ра-
зу мнаго повода снова потребовала къ допросу того самаго Ни-
кострата. Молодой Опшаиикъ сначала не соглашался; но она
пригрозила ему, что уведетъ свою дочь и лишитъ его наследства,
и въ конц^ концовъ онъ выдалъ жестокой женщине своего
преданнМшаго раба не для допроса, а на верную мучитель-
ную казнь".
Этотъ разъ Сашя была благоразумнее: въ понятые были
приглашены не именитые, почтенные люди, какъ въ прошлый
ВТОРОЙ ДОПРОСЪ.
321
разъ, а толпа подневольныхъ кл1ентовъ, въ роди названнаго
уже отпушенника и фаворита С. Альб1я. Что въ действитель-
ности показали Стратонъ и Никостратъ, такъ и осталось не-
изв4стнымъ; но протоколъ допроса, подписанный Альб1емъ и
остальными, содержалъ вполне откровенное признате въ изго-
товленш, по наущетю Клуенщя, яда для Опшаника. Поздние
люди дивились странной прямолинейности протокола; какъ это
Стратонъ, допрашиваемый о воровстве, отвгЬтилъ такъ неожи-
данно показашями объ отравлеши? Но пособить дгЬлу было
уже невозможно: Никостратъ пропалъ безъ вести; что же ка-
сается Стратона, то ларинская тигрица съ этимъ своимъ ра-
бомъ поступила по-своему: она, говорить Цицеронъ (§ 187)
„своего раба Стратона велела распять, предварительно вы-
ргЬзавъ ему языкъ. Все въ Ларине объ этомъ знаютъ; обезу-
мившая женщина боялась не своей совести, не ненависти
своихъ земляковъ, не повсеместной дурной молвы, 1гЬтъ,—
какъ бы не созпавая, что все будутъ свидетелями ея злодгЬя-
тп, ома боялась обвинительна™ приговора изъ устъ своего
умирающаго раба!"
Ихъ ирисутеше не требовалось более—напротивъ, было
скорее стеснительно: имелся протоколъ, содержавшш ихъ по-
казания. Такимъ образомъ, все нужное для формально- силь-
наго обвинешя было налицо. Данныя для т. наз. probabile
ex vita добыть было нетрудно: лицо влиятельное, какимъ былъ
Клуенщй, не могло не иметь завистниковъ и враговъ, гото-
выхъ вредить ему своими правильными или лживыми показа-
затя. Конечно, для формы ве£мъ долженъ былъ руководить
молодой Опшаникъ: его роль какъ мстителя за отца была са-
мая благодарная. Теперь оставалось пригласить обвинителя изъ
опытпыхъ ораторовъ того времени: Опшаникъ обратился къ
молодому и дельному Т. Аттш. Все же эти переговоры и при-
готовлешя заняли еще два года съ лишнимъ: только въ 66 г.
могъ состояться послгЬдшй актъ лари некой драмы—процеесъ
Клуенщя.
322 III. УГОЛОВНЫЙ ПРОЦЕСОЪ XX ВЪКОВЪ ИАЗЛДЪ.
VI.
Но и противная сторона не оставалась въ бездействие
пока его мать Сассгя готовилась нанести ему решительный
ударъ — Клуенщй заручился надежным!» оплотомъ въ лиц;1>
тогдашня го претора, уже знамен итаго въ rt времена оратора
Цицерона.
Это можетъ показаться страинымъ. ТЗъ процессе Скамандра,
открывшемъ собою всю нескончаемую cepito уголовныхъ дйлъ,
которая прошла передъ нами — Цицероиъ былъ защитникомъ
обвипяемаго, т.-е. протпвпикомъ Клуенщя; защита эта была
неудачна, и читатель помнить, съ какпмъ юморомъ Цицероиъ
сумълъ отнестись къ этому легкому удару, папесенному его
репутащи. Съ гЬхъ иоръ опъ держалъ себя въ стороне отъ
дальнейшей уголовной эпопеи, но разд'Ьлллъ общее мпгЬше от-
носительно Юшева суда. Это мпгЬше ему было на руку: бу-
дучи по всему своему прошлому противникомъ суллипой реак-
цт, оиъ и самъ работалъ въ пользу упразднешя сенаторских?»
судовъ и введешя всесословпаго суда 70 г. Поэтому онъ и не
сгЬспялся, какъ мы видЬли. эксплуатировать безслав!е юшан-
цевъ: доставалось отъ него осужденнымъ Craieny и Бульбу.
доставалось и оправданному ФалькулЬ.
Слйдуетъ ли въ этомъ признать безповоротное, обязатель-
ное для исто уб'Ьждсше?—Мы любимъ людей, которые на по-
добные вопросы отвгЬчаютъ „да", будь они публицисты, адво-
каты или простые смертные; Цпцеронъ, однако, отвЪтилъ
„н'Ьтъ". Ниже я приведу его собственную мотивировку этого
ответа: это м4сто въ высшей степени интересно для исторш
адвокатской этики. Онъ былъ преторомъ; консулатъ былъ впе-
реди; его слава все росла, но росла благодаря его собственной
неутомимой деятельности. Отдыхать было нельзя: предложеше
Клуенщя было соблазнительно не своей матерз'альной сторо-
ной—я уже сказалъ, что деятельность пов'Ьрениыхъ, patroni,
была безвозмездной, Цицероиъ же даже по отзыву его враговъ
стоялъ выше всякаго подозр'Ьшя въ любостяжанш—а всякаго
рода выгодами бол-Ье идеальнаго характера. Съ одной стороны,
за Клуенщсмъ стоялъ весь его муницишп .Таринъ — мы уже
ПРОЦВССЪ КЛУЕНЩЯ.
323
знакомы съ этой «политикой родной колокольни»: вс4 лари-
наты въ лице Клуенщя предлагали себя Цицерону въ «кл1енты»,
а расширеше кл1ентелъ было для государственнаго деятеля
самымъ в'Ьрнымъ средствомъ прюбрйсть вл1яше—особенно для
человека небогатаго, какимъ былъ Цицеронъ, и не могущаго
добиваться популярности съ помощью такъ наз. «щедротъ»
(largitiones). Съ другой стороны, оратору представлялся слу-
чай разъ на всегда покончить со скандальными слухами, хо-
дившими относительно Юшева суда, съ этой «римской дрей-
фуаадой», какъ я назвалъ ее выше. Правда, заступаясь за
виновнаго, Цицеронъ рисковалъ нанести сильный ударъ своей
славЬ; но былъ ли Клуенщй виновенъ? До сихъ поръ уб'Ьди-
тельныхъ уликъ противъ него представлено не было; его Д'Ь-
ломъ все занимались скорее мимоходомъ, эксплуатируя на-
родные слухи и руководствуясь поговоркой «н4тъ дыма безъ
огня». Более внимательное изучеше дгЬла убедило Цице-
рона— быть можетъ, въ полной невиновности Клуенщя, и во
всякомъ случай въ томъ, что честный ораторъ могъ, не рискуя
уронить себя, взять его подъ свою защиту.
Итакъ, противъ Т. Атия, представителя обвинешя, высту-
пилъ защитникомъ обвиняемаго Цицеронъ.
Теперь постараемся представить себе съ возможной жиз-
ненностью движете Клуенщева дела. Опять засбдаетъ, какъ
и въ деле Оптаника, уголовная коммишя по д4ламъ объ
отравленш, quaestio perpetua de veneficiis; опять ея предсе-
датель — quaesitor изъ бывшихъ эдиловъ, никто Кв. ВоконШ
Назонъ; но члены коммиссш уже друпе. Тогда ими были
32 сенатора; теперь, после судебной реформы 70 года, мы
им^емъ присяжныхъ-представителей всЬхъ трехъ сословШ,
по двадцати пяти изъ каждаго—сенаторскаго, всадническаго и
третьяго.
Дело происходитъ на форум*, подъ открытымъ небомъ.
Присяжные сидятъ на своихъ скамьяхъ; впереди всЬхъ на осо-
быхъ креслахъ председатель суда, рядомъ съ нимъ — пригла-
шенные имъ лично его советники-юристы (не забудемъ, что
самъ председатель юристомъ не былъ и поэтому безъ совета
людей свЬдущихъ обойтись не могъ). Тамъ же, вероятно, и
мнопе друпе магистраты и сенаторы, поскольку они пришли
324 III. УГОЛОВНЫЙ ПРОЦЕССЪ XX ВЪКОВЪ НАЗАДЪ.
вообще изъ интереса къ д-Ьлу и не намерены своимъ нрисут-
ств1емъ поддерживать ту или другую сторону. Тамъ же и се-
кретарь (scriba) съ огромной кучей всякаго рода документовъ.
среди которыхъ не трудно различить, по множеству покры-
вающихъ ихъ печатей, оба протокола домашняго допроса Сас-
cin; тамъ же и судебные пристава (praecones) и несколько
служителей, сторожей и курьеровъ. ЗагЬмъ, съ одной стороны
«скамьи обвинешя>; тутъ мы легко различаемъ самого обви-
нителя, молодого Оптаника, быть можеть—его мачиху Caccipj,
но во всякомъ случае — его повгЬреннаго Т. Агая; тамъ же
изрядное число сеяаторовъ и всадниковъ, пришедшпхъ своимъ
присутств!емъ поддержать обвинеше (advocati); среди нихъ
одинъ или нисколько юрисконсультовъ, явившихся но просьбе
Лтая помогать ему своей юридической опытностью—онъ. вЬдь,
хотя и поверенный, но не юристъ, а ораторъ (это въ РимЬ—
дв'Ь различныя вещи); тамъ же, хотя и несколько поодаль,
свидетели обвинешя, причемъ судебные пристава зорко наблю-
даютъ, чтобы они не вступали въ сношешя съ обвинителем?..
Заг1шъ съ другой стороны—«скамьи защиты»; тутъ на пер-
вомъ план!; самъ Клуеицш, котораго легко узнать по его —
предписанному для подсудимых1!»-— squalor, т.-е. небритой и не-
стриженной голов'Ь, бледности и нищенскомъ од'Ъянш; съ нимъ
рядомъ, ободряя его, его защитпикъ Цицеронъ, красивый со-
рокал'Ьтшй мужчина съ большимъ умнымъ лбомъ, съ живыми
глазами, съ топкими, дышащими прошей губами; тутъ же и
«адвокаты» защиты, а затЬмъ — оригинальная группа людей,
такъ паз. «хвалители* (laudatores), пришедпие дать лестное
свидетельство о жизни подсудимаго. Среди пихъ выдаются де-
путаты отъ ларипской думы, загЬмъ—депутаты отъ сосЬднихъ
муницишевъ, Теана, Луцерш, KoBiaHa и т. д.; ихъ хвалебные
отзывы находятся у секретаря и будутъ имъ же прочитаны
въ свое время, при чемъ сами они только вставашемъ засви-
дйльствуютъ свое авторство; пока же они дгЬйствуютъ на пуб-
лику однимъ только своимъ внушительнымъ присутств1емъ. За
адвокатами и хвалителями сидятъ, тоже несколько поодаль,
свидетели защиты. Наконецъ, все это собрате со вс£хъ сто-
ронъ окружено многочисленной толпой (corona); это—populus
Romanus Quirites. Она сама некогда судила Ютя; теперь она
ОБСТАНОВКА ПРОЦЕССА.
325
пришла, зная, что будутъ судить этотъ ея судъ; настроеше
по отношенпо къ защите, поэтому, неособенно дружественное.
Но среди римской речи слышится также и оживленный осскш
(самнитсшй) говоръ: среди присутствующихъ — масса ларина-
товъ, и они все за Клуеящя. Если бы дЬло дошло до скан-
дала— «очистить мЬсто засЬдашя» было бы невозможно: приш-
лось бы самому суду удалиться. Отъ ораторовъ потребуется,
поэтому, кроме ум^шя, еще и тактъ. Впрочемъ, скандалъ не
въ интересахъ публики: она рада послушать рЬчи ораторовъ,
которые въ ту пору были ея первыми и лучшими учителями
и знали это.
Открывъ заеЬдате, председатель Воконш убеждается, лрежде
всего, въ наличности, какъ обвинителя Агпя (до Оптаника
ему, какъ председателю, нетъ дела) такъ и подсудимаго и
его защитника; затемъ онъ производить перекличку присяж-
нымъ, чтобы убедиться, что они присутствуют въ достаточ-
номъ числе—присутств1я полнаго состава не требовалось. Такъ
какъ отводъ присяжныхъ по требованш сторонъ состоялся уже
раньше, то за перекличкой следуетъ присяга. Это очень тор-
жественный моментъ: присяжные окружаютъ трибуну (rostra),
обращаются лицомъ къ форуму и его святынямъ и клятвенно
обЬщаютъ судить нелицепр1ятно, по тщательномъ выслушанш
всехъ свидетелей, а въ случае закрытой подачи голосовъ не
выдавать ни своего, ни чужого голоса. Затемъ они вновь за-
нимаютъ свои места; после маленькой паузы, председатель
предоставляетъ слово обвинителю Т\ Аттш.
Въ этомъ, действительно, заключалась особенность римскихъ
порядковъ: на окончательномъ производстве претя предше-
ствовали следствш, такъ что обоимъ противникамъ приходи-
лось пользоваться еще нерасчищеннымъ матер!аломъ. Это разъ;
а затемъ важно и следующее. Чтешя обвинительнаго акта не
полагалось: какъ присяжные, такъ и публика впервые изъ устъ
обвинителя узнаютъ, въ чемъ дело. Обвинитель же этотъ —
представитель не государства, а стороны: онъ не связанъ, по-
добно нашему прокурору, теми стеснительными услов!ями, въ
которыя ставитъ человека сознаше его роли какъ государ-
ственная деятеля. — Речь Атия, поэтому, страстна и безпо-
щадна. Клуенщй, прежде всего, виновенъ въ томъ, что под-
326 III. УГОЛОВНЫЙ ПРОЦЕСОЪ XX ВЪКОВЪ НЛЗАДЪ.
купилъ членовъ Юшева суда, чтобы заставить ихъ осудить
невиновнаго Ошпаника. Въ этомъ и безъ того убеждены все:
разсказавъ, какъ произошло дело, обвинитель прпводитъ от-
дельные случаи, въ которыхъ сказалось это всеобщее убуде-
те, начиная съ народнаго суда надъ самимъ Юн1емъ, про-
должая осуждешями отдйльныхъ юшанцевъ, Ошена, Бульба.
Гутты, остальныхъ, коихъ имена давно стали бранпыми сло-
вами... и сенатъ, видь, присоединился ко всеобщему убежде-
niio въ своемъ проекгЬ чрезвычайной следственной комиссш,
и цепзоры — въ своихъ приговорахъ, и частныя лица — въ
своихъ духовныхъ завгЬщатяхъ, и что всего пикантнее, самъ
Цицеронъ... Да, нын'Ъшшй защитникъ Клуевщя, тогда самъ
публично заявлялъ, что Клуенщй подкупилъ Юнieвъ судъ;
можно себе представить, .съ какимъ наслаждешемъ. Т. Атпй
остановился на одномъ месте изъ ргЬчи противъ Берреса (Actio I
§ 38): „Я объясню римскому народу, почему, когда сенаторъ
СептимШ былъ осужденъ по обвиненш въ вымогательстве, съ
него взыскали штрафъ также и за то, что онъ будучи судьей,
даль подкупить себя; почему въ процессе Бульба, который
былъ осужденъ по обвиненш въ превышеши власти, было до-
казано, что подсудимый, будучи членомъ уголовной комиссш,
торговалъ своею совестью; почему нашлись сенаторы, выни-
мавипе жребШ при городскомъ преторе ВерресЬ съ гЬмъ.
чтобы осудить человека, съ д'Ьломъ котораго они не были
знакомы (Фалькула); почему явился сенаторъ, который, какъ
судья, получилъ въ одномъ и томъ же процессе деньги и отъ
подсудимаго съ т4мъ, чтобы разделить ихъ между судьями, и
отъ обвинителя, чтобы вынести подсудимому обвинительный
приговоръ (Ошенъ)". Хватитъ ли после этого у защитника
смелости утверждать, что Клуенщй не виновенъ въ подкупе
суда? Брядъ ли; онъ воспользуется, скорее всего, удобной ла-
зейкой, которую ему открываетъ законъ, и станетъ вамъ до-
казывать, что Клуенщй не можетъ быть преследуемъ за под-
купъ присяжныхъ, такъ какъ онъ—всадникъ, а не сенаторъ.
Что жъ, судьи, вашимъ дг£ломъ будетъ решить, желаете ли вы,
чтобы и впредь богачи-всадники пользовались иробеломъ на-
шего уголовнаго законодательства для совершешя гнусностей,
а пока перейдемъ ко второму пункту.
ОБВИНИТЕЛЬНАЯ РЪЧЬ.
327
Клуенщй не удовольствовался неправымъ осуждешемъ сво-
его вотчима; ему нужна была его смерть. Вотъ, прежде всего,
случаи изъ его жизни, доказывающее, что онъ—склонный къ
насил1ямъ и неразборчивый въ своихъ средствахъ человйкъ—
въ ихъ достоверности вы убедитесь въ свое время, когда бу-
дутъ допрошены свидетели. Вотъ—друпе случаи, доказываю-
mie, что онъ и съ ядомъ обращаться умЪетъ: между прочимъ
онъ пытался отравить нынйшняго обвинителя Опшаника Млад-
шаго, на его свадебномъ пиршестве, но случайно стаканъ былъ
перехваченъ другимъ, который и скончался отъ него. Отсюда
видно, что Клуентй былъ способенъ отравить своего вотчима;
что онъ это въ действительности едЬлалъ, видно и изъ обстоя-
тельствъ его смерти, и изъ показатй свид4телей-рабовъ, про-
токолъ которыхъ съ законнымъ числомъ печатей приложенъ
къ делу.
Таковъ краткш эскизъ речи обвинителя; прежде чймъ пе-
рейти къ допросу свидетелей, нужно было дать слово защит-
нику для ответной речи. Быть можетъ, это случилось не въ
тотъ же день; судя по объему сохранившейся защитительной
р^чи, мы легко можемъ допустить, что речь обвинителя съ
чтешемъ письменныхъ доказательствъ, съ перерывами, нако-
нецъ — со вступительными формальностями заняла все пер-
вое заседаше, и что Цицерону пришлось отвечать лишь въ
следуюпий присутственный день. Его задача была не изъ лег-
кихъ: противникъ не только раздавилъ подсудимаго подъ тя-
жестью позора IOflieBa суда, память о которомъ онъ такъ
живо воскресилъ—онъ заранее подорвалъ довер!е къ его за-
щитнику, сославшись на его собственное прежнее отношете къ
этому суду. Цицеронъ понялъ, что ему прежде всего следуетъ
побороть это враждебное къ нему настроеше судей и публики;
отказавшись отъ обычнаго, спокойнаго типа вступлешй, онъ
выбралъ ту его форму, которая у древнихъ называлась insi-
nuatio; онъ началъ такъ:
„Речь обвинителя, судьи, распадается на две части: пер-
вая, въ которой онъ обнаруживаете наиболее самонадеянности,
имеетъ основашемъ враждебное настроеше народа противъ
Юшева суда, съ давнихъ уже поръ существущее; во второй
онъ лишь ради формы робко и неуверенно касается вопроса
328 III. УГОЛОВНЫЙ ПРОЦЕССЪ XX ВЪКОВЪ НАЗАДЪ.
объ отравленш, благо настоящая комишя учреждена законо-
дателемъ именно для этого рода преступлены. Въ виду этого
я р'Ьшилъ сохранить то же д4леше и въ своей защититель-
ной речи, посвящая одну ея часть тому враждебному настрое-
нно, а другую—обвинительнымъ пунктамъ, обрабатывая каждую
изъ нихъ такъ тщательно, чтобы никто не могъ заподозрить
меня въ желанш уклониться отъ обсуждешя невыгоднаго об-
стоятельства путемъ замалчивашя, или въ стремленш затопить
его значеше потокомъ фразъ.
„Размышляя, однако, о сумме труда, которой потребуетъ
отъ меня та и другая часть, я нахожу, что одна—именно та,
которая собственно подлежитъ вашему суду, имея содержашемъ
преступлеше, предусмотренное законодателемъ при учреждены
«комиссш объ отравлешяхъ» — не потребуетъ ни продолжи-
тельная времени, ни особеннаго съ моей стороны напряжеп1я;
другая, напротивъ, предметъ которой ничего общаго съ право-
суд1емъ не им'Ьетъ, а скорее можетъ служить темой для р4чи
въ народной сходке, созванной какимъ-нибудь мутителемъ толпы,
ч4мъ для пренш предъ спокойнымъ и безстрастнымъ судомъ,—
представляетъ много неудобствъ для оратора, много трудностей.
Но въ этомъ неудобстве, судьи, меня утйшаетъ мысль, что вы
строго относитесь лишь къ той части речи защитника, кото-
рая касается собственно обвинешя: тутъ действительно обязан-
ность привести оправдательные доводы лежитъ всецело на за-
щитнике, и вы не считаете нужнымъ предоставлять подсуди-
мому друпя средства къ спасенш, кроме техъ ораторскихъ,
которыми располагаетъ его защитникъ для опровержешя взво-
димыхъ на него обвиненш и доказательствъ его невиновности.
Но разъ р'Ьчь зашла о враждебномъ настроейш толпы — вы
должны принимать во внимаше не одно только то, что я го-
ворю, но и то, что мне следовало бы сказать. Въ самомъ
деле, обвинеше грозитъ опасностью одному лишь А. Клуенщю,
враждебное настроеше, напротивъ, представляетъ собою обще-
ственное зло. Поэтому я въ той части буду опираться на до-
казательства, въ этой—на просьбы; въ той постараюсь лишь
заручиться вашимъ внимашемъ, въ этой долженъ взывать къ
вашему милосерд1ю, такъ какъ безъ заступничества вашего и
подобныхъ вамъ людей никто изъ насъ не можетъ бороться
ВСТУПЛЕН1Е ЦИЦЕРОНА.
329
съ враждебнымъ настроешемъ толпы. Действительно^ предо-
ставленный одному ce6i, я не буду знать, что мн4 и делать:
могу ли я оспаривать существоваше дурной молвы о запят-
навшемъ себя взяточничествомъ суди? Могу ли я отрицать,
что это дйло было предметомъ речей въ народныхъ сходкахъ,
иредметомъ пренш въ суде, предметомъ докладовъ въ сенате?
Могу ли я вырвать изъ сознашя людей это столь позорящее,
столь вкоренившееся, столь старинное убйждеше? На это у
меня таланта не хватить; дело вашего человйколюбгя, судьи,
придти на помощь этому невинному человеку и спасти его
отъ этого бедственнаго безслав1я, которымъ онъ окружеяъ,
точно разрушительнымъ пламенемъ, точно гибельнымъ для
всЬхъ насъ пожаромъ. Пусть въ другихъ мЪстахъ хир^етъ и
гибнетъ истина; здесь, передъ вашимъ судилищемъ, безсильной
должна быть народная молва, коль скоро она несправедлива;
пусть она подымаетъ голову въ народныхъ сходкахъ, но ле-
житъ смирно въ суде; пусть, наконецъ, сохраняетъ свое зна-
чеше то требоваше, которое наши предки ставили правому
суду — поражать вину даже при отсутствш молвы, но заста-
влять молчать молву при отсутствш вины.
„Вотъ почему я, судьи, въ этой вступительной части своей
речи прежде всего обратился бы къ вамъ съ требовашемъ,
чтобы вы слушали меня безо всякаго предубйждешя; но до-
пуская, что вы уже прониклись какимъ-нибудь уб4ждетемъ,
я прошу васъ, чтобы вы не слишкомъ упорно отстаивали его,
видя, что оно поколеблено доводами разума, расшатано моей
речью, что истина, наконецъ, вырываетъ его изъ вашей души—
н^тъ, прошу васъ, чтобы вы въ этомъ случай пожертвовали
имъ, если не охотно, то, по крайней мере, спокойно. А загЬмъ,
прошу васъ, чтобы вы, прислушиваясь къ ходу моего разсу-
ждешя и къ отд-Ьльнымъ пунктамъ моей защиты, не сразу
вызывали у себя въ уме противоречащая ей соображешя, а
ждали моего послйдняго слова, дозволяя мне сохранить планъ
моей речи, а затЬмъ уже ставили вопросъ, не пропущено ли
мною что.
„Я прекрасно понимаю, судьи, что выступилъ защитникомъ
человека, о которомъ вотъ уже восемь л^тъ подрядъ люди до-
верчиво слушаютъ р^чи нашихъ противниковъ, человека, почти
330 III. УГОЛОВНЫЙ ПРОЦЕССЪ XX ВЪКОВЪ НАЗАДЪ.
ужъ осужденнаго молчаливымъ приговоромъ общественнаго мн4-
тя; но если только боги дозволятъ, чтобы вы выслушали меня
благосклонно, вы увидите, что, насколько дурная молва для
человека самое страшное изо всЬхъ золъ, настолько справед-
ливый судъ представляется для безвинно оговореннаго самымъ
желательнымъ изо всЬхъ исходовъ, такъ какъ только онъ мо-
жетъ положить предйлъ лживымъ толкамъ, позорящимъ era
имя. Вотъ почему я не отказываюсь отъ надежды, что если
только мне удастся надлежащимъ образомъ развить въ своей
р4чи все стороны этого дела, то ваше судилище, въ которомъ
наши противники думали найти грозу и гибель для А. Клуен-
щя, окажется, напротивъ, его гаванью, его убежищемъ отъ
преследующей его злой доли".
Приступая затЬмъ къ самому делу, онъ на первомъ м4сг&
противопоставляетъ заявлешю обвинителя, что Клуенцгй под-
купилъ Юнгевъ судъ, свое категорическое отрицате. Штъ,
онъ его не подкупилъ — прежде всего потому, что не им4лъ
никакой надобности къ этому. Преступлеше, въ которомъ обви-
нялся Опшаникъ, было несомненно имъ совершено; это дока-
зывается: 1) всею жизнью Опшаника, истребителя собственной
семьи, истребителя рода Динеи, мужа безчеловЬчной матери
Клуенщя, Сассш; это доказывается 2) и обстоятельствами са-
мого покушешя противъ Клуенщя, которыя все указываютъ
на виновность Опшаника. Но кроме этого нравственнаго при-
нуждешя, судьи Опшаника находились подъ гнетомъ также и
процессуальнаго принуждешя, такъ какъ они уже осудили
обоихъ сообщниковъ Опшаника, Скамандра и Фабрищя: нить,
Юшевъ судъ не могъ не вынести Опшанику обвинительнаго
вердикта, а если такъ, то значитъ, Клуенщю не было надоб-
ности его подкупать.
Все это вполне убедительно; но вотъ мы наталкиваемся
на серьезное затруднеше. Подкупъ IOHieBa суда никоимъ обра-
зомъ не можетъ быть объявленъ фикщей; а между гЬмъ, этотъ
судъ обвинилъ Опшаника. КЬмъ же былъ онъ подкуплена
если не Клуенщемъ?
— Оппшникомъ,—отвечаетъ Цицеронъ.
— Да видь онъ же Опшаника обвинилъ!—говорятъ про-
тивники.
КТО ПОДКУПИЛЪ?
331
— Постойте; прежде всего мы установимъ фактъ, что
Опшацикъ действительно далъ судь*Ь Ошену 640.000 (§§ 65,
84—8р.
„Кто можетъ оспаривать это? скажи, Опшаникъ! Скажи
Т. Атт^й! Вы оба оплакиваете осуждеше того человека,
одинъ—Ьъ своей пламенной обвинительной р4чи, другой—въ
тихой гщсти своего любящаго сыновняго сердца; решитесь же
оспаривать утверждаемый мною фактъ, что Опшаникъ далъ
деньги с|дкЬ Ста1ену; решитесь, повторяю, оспаривать его те-
перь же,) обрывая меня... Что же вы молчите?—Понимаю: вы
не можете отрицать того факта, на основанш котораго вы въ
свое врем|1 предъявили искъ, произнесли р4чь, получили испол-
нительный листъ. Но откуда же берете вы смелость заявлять
о подкупу суда, если вы сами признаете, что съ вашей сто-
роны деньги были и даны судь4 до приговора, и отняты у
него, послр приговора? «Но» возражаютъ намъ, «Опшаникъ
не для тфо давалъ Ошену деньги, чтобы тотъ подкупилъ
судъ, а д^я того, чтобы онъ примирилъ его съ Клуенщемъ».
Съ трудойъ верится, Аттш, что это утверждаешь ты, такой
умный, опытный и знающш людей человйкъ! Если, согласно
известному изречешю, самый мудрый челов4къ тотъ, кто самъ
можетъ придумать, что надо, а ближе веЬхъ къ нему по муд-
рости тотъ, кто повинуется мудрымъ сов4тамъ другого, то
въ противоположномъ качестве д4ло обстоитъ наоборотъ: ме-
н'Ье неразуменъ тотъ, кто ничего придумать не можетъ, чймъ
тотъ, кто одобряетъ придуманную другимъ нелепость. В4дь
эта баспя о примиренш была импровизащей прижатаго къ
сгЬнгЬ Ста1ена!.. Но одно—тогдашнее положеше Ошена, дру-
гое— теперешнее твое положеше, Агпй. Для него въ виду
невозможности бороться съ фактами всякое другое объясне-
Hie было благовиднее того, которое соответствовало истине;
но я не понимаю, какъ можешь ты теперь возвращаться
къ этой нелепости, которая въ свое время была встречена
со см'Ьхомъ и недовгЬр1емъ. Да могъ ли Клуенщй думать о
примиренш съ Опшаникомъ? Могъ ли онъ думать о при-
миренш съ матерью? Имена обвинителя и обвиняемаго были
окончательно внесены въ обвинительный актъ; Фабрицш были
осуждены; такимъ образомъ, съ одной стороны замгЬщеше
332 III. УГОЛОВНЫЙ ПРОЦЕССЪ XX ВЪКОВЪ НАЗАДЪ.
Клуенщя другиыъ обвинителеыъ не помогло бы Опщанику
избегнуть осуждешя, съ другой стороны Елуенщй не мог*
отказаться отъ обвинешя, не навлекая на себя подозр'йшя въ
гнусной ябедй. А впрочемъ, зач^мъ я такъ долго об^ этомъ
толкую, точно о какомъ-то неясномъ вопросе, когд^, самая
цифра данныхъ GraieHy денегъ указываетъ намъ н£ только
количество этихъ денегъ, но также и ихъ назначеше^ Я ска-
залъ уже, что для оправдашя Опшаника нужно было подку-
пить 16 судей; къ Ста1ену же было отнесено 64Q.000 се-
стерщевъ. Если ц^лью этой уплаты было, какъ ты говоришь,
иримиреше съ Елуенщемъ, то какой смыслъ имгЬетъ| эта при-
дача въ 40.000? Если же, какъ утверждаемъ мы, (рпшаникъ
хотЬлъ. чтобы каждый изъ 16 судей получилъ по 40.(1)00 сеет.,
то самъ Архимедъ не могъ бы сосчитать лучше. I
Нтакъ, Ста!енъ былъ подкупленъ Оншаникомъ; это фактъ.
Съ этимъ фактомъ прекрасно вяжется то обстоятельство, ко-
тораго противники объяснить не ыогутъ—что когда! на окон-
чательномъ голосоваши Ста1ена не оказалось, то обвинитель
OnniaHiiKa ничего не им'Ьлъ противъ его отсутств!я, но за то
защитникъ его, Евинкщй, протестовалъ и силою привелъ его
обратно къ скамьямъ присяяшыхъ—значитъ, на него разечи-
тывала защита, а не обвинеше, Опшаникъ, а не Елуенщй.
Но какъ же объяснить, что онъ обвиним Оптанта, и
вмйсгЬ съ нимъ друие продажные субъекты? — Вотъ какъ
(8 69-72):
„Видя отчаянное полоясеше Опшаника, раздавленнаго двумя
преюдищями, Ста1енъ обращается къ нему съ об£щатями?
совЬтуя не предаваться унынно и не отчаяваться въ своей
судьбе; Опшаникъ же сталъ его молить, чтобы онъ указалъ
ему возможность подкупить судей. Тогда Ошенъ — какъ это
впосл'Ьдствш подтвердилъ самъ Опшаникъ—отв'Ьтилъ, что ни-
кто во всемъ государстве не можетъ ему устроить этого, кромгЬ
него, но тутъ же на первыхъ порахъ сталъ отнекиваться, го-
воря, что онъ выступаетъ кандидатомъ въ эдилы, что его кон-
куррентами будутъ очень влиятельные люди, что онъ боится
попасть на зубокъ и потерпеть неудачу. Зат'Ьмъ онъ далъ
упросить себя, но потребовалъ сперва неслыханныхъ денегъ;
наконецъ они доторговались до сходной суммы, и Ошенъ по-
ПРОИСКИ CTAIEHA. 333
ставилъ услов!емъ, чтобы къ нему на домъ отнесли 640.000 се-
стерщевъ.
„Лишь только деньги были у него на дому, нашъ злодей
тотчасъ началъ сосредоточивать все силы своего ума на той
мысли, что для него выгоднее всего добиться осуждешя Onnia-
ника; действительно, по его оправданш пришлось бы ту сумму
или раздать судьямъ, или вернуть ему—напротивъ, въ случае
его осуждешя нельзя было ожидать, чтобы кто либо потребо-
валъ ее обратно. Итакъ, онъ придумываетъ нечто замечатель-
ное. Планъ его состоялъ въ томъ, чтобы посулить взятку н-Ь-
которымъ менее щепетильпымъ судьямъ и зат-Ьмъ обмануть
ихъ надежды; онъ разсчптывалъ, что честные люди и такъ от-
несутся къ подсудимому строго, а продажные будутъ озлоблены
противъ него за его мнимое вероломство. Будучи, однако,
страннымъ въ свопхъ вкусахъ и эксцентричнымъ человЪкомъ,
онъ началъ свое угощеше съ Бульба (Цыбульки); видя, что
онъ хандритъ и скучаетъ, давно уже не получивъ никакой
взятки, онъ нодходитъ къ нему и, легонько хлопнувъ его по
плечу, говоритъ: «скажи-ка, Бульбъ, готовъ ты помочь мнЬ,
чтобы намъ не даромъ служить отечеству?» Тотъ, едва услы-
шавъ слово «не даромъ», отвгЬтилъ: «я весь къ твоимъ услугамъ,
но въ чемъ дело?» Ста1епъ об'Ьщаетъ дать ему 40.000 сеет,
въ случае, если Опшаникъ будетъ оправданъ, п проситъ его
обратиться съ такимъ же предложешемъ и къ другимъ, кого
онъ знаетъ поближе; а затемъ онъ самъ, какъ кухмистеръ
всего этого дела, ириправилъ Бульба Гуттой (Цыбульку—Со-
усомъ), такъ что его блюдо не могло не показаться вкуснымъ
темъ, чей апиетитъ онъ возбудилъ своими словами.
„Проходитъ, однако, депь, два, несколько—дело стало со-
мнительнымъ: пи секвестръ, ни поручитель не показывался.
Туть Бульбъ съ ласковой улыбкой обращается къ Ошену,
стараясь придать своему голосу какъ можно более мягкости:
«Скажи-ка, другъ, какъ же насчетъ того дела, о которомъ мы
недавно говорили? Все желаютъ узнать отъ меня, у кого эти
деньги». Тутъ нашъ безеовестный проходимецъ насупилъ
брови—вы помните его физюиомио, его напускную важность?
Онъ сталъ жаловаться, что Опшаникъ обманулъ его, и какъ
человекъ, весь сотканный изъ лжи и обмана и умевшш при-
334 III. УГОЛОВНЫЙ ИРОЦЕССЪ XX В'ЬКОВЪ НАЗАДЪ.
правлять свою природную гнусность особой техникой мошен-
ничества, которую онъ выработалъ путемъ долгихъ упражне-
ние—онъ съ большимъ апломбомъ развиваетъ этотъ пунктъ и
для большей убедительности присовокупляетъ, что при откры-
томъ голосованы подастъ голосъ протпвъ Опшаника.
„Какъ известно, привыкппе получать взятки избиратели
бываютъ особенно озлоблены противъ г£хъ кандидатовъ, ко-
торыхъ они подозреваюсь въ удержанш об'Ьщанныхъ имъ де-
негъ; точно такъ же и продажные судьи были тогда озлоблены
противъ подсудимаго. А тутъ какъ нарочно жребш опреде-
ляете подавать голосъ въ числе первыхъ—Бульбу, Ошену и
Гутте. ВсЬ съ крайшшъ напряжешемь ждутъ. за кого вы-
скажутся эти безчестпые, продажные судьи.—а опи всгЬ, безъ
малЬйшаго колебашя, объявляютъ: да, виновеиъ. Bet были оза-
дачены, что бы это могло значить? И вотъ некоторые разсу-
дительные люди старой школы, не считая возможнымъ оправ-
дать завЬдомо виновпаго человека, но и не желая сразу и до
более точныхъ свгЬдгЬнш осудить того, который, казалось, былъ
жертвой подкупа,—потребовали вторпчпаго разбора; некоторые,
впрочемъ, какъ люди стропе, счптавпие главнымъ въ каждомъ
поступке внутреннее побуждеше человека, были того мнЬшя,
что если друпе постановили правильный приговоръ подъ вл1я-
шемъ взятки, то отсюда не слйдуетъ, чтобы они сами имели
право отказываться отъ своихъ прежпихъ ргЬшешй; въ виду
этого они объявили подсудимаго виновнымъ. Вообще нашлось
только пять челов'Ькъ, решившихся оправдать этого вашего
«невиннаго» Опшаника".
«Откуда узналъ Цицеронъ объ этомъ разговоре?», спра-
шиваютъ наивные люди. Нечего и говорить, что это — гипо-
теза, долженствующая объяснить несомненный фактъ обвинешя
Опшаника Ошеномъ и остальными при столь же несомнен-
номъ факте получешя имъ отъ Опшаника взятки,—т.-е. то,
что древше теоретики называютъ color. Такъ какъ эта гипо-
теза съ одной стороны вполне объясняетъ требуюпце объясне-
шя факты, съ другой — вполне согласуется съ характеромъ
замешанныхъ въ деле лицъ, то ее можно будетъ признать
весьма правдоподобной.
Итакъ: необходимость подкупа для Опшаника доказана,
преюдищи.
335
для Клуенщя нЬтъ; фактъ подкупа для Опшаника непосред-
ственно доказанъ, для Клуенщя—н^тъ. Действительно, н*Ьтъ ни
одного сл^да, который бы указывалъ на предложеше хотя бы
одного сестерщя Клуенщемъ судьи... Зато, говорятъ против-
ники, косвенныя доказательства имеются. Каюя? Преюдищи.
Разсмотримъ эти преюдищи; въ чемъ же оя*Ь состоять? Во-
первыхъ, въ осуждепш Ютя народнымъ судомъ; но это —
вспышка политических'!, страстей, а не судъ. Во-вторыхъ, въ
осужденш юшанцевъ. Неправда: тЬ изъ нихъ, которые были
осуждены, обвинялись не въ полученш взятки отъ Клуенщя,
тЪ же, которые обвинялись въ послйднемъ, осуждены не были,
Въ третьихъ, въ оштрафованш Септим1я; но litis aestimatio
не им-Ьетъ преюдищальнаго характера. Въ четвертыхъ, въ при-
говорахъ цензоровъ, сената и т. под.; но и они не могутъ
считаться преюдищями. Все это доказывается подробно, ясно
и убедительно. Положимъ, при нашей системе вольной оценки
судебныхъ доказательствъ этотъ споръ о наличности или от-
сутствш преюдищальнаго характера въ данномъ приговори
насъ мало интересуетъ; но не забудемъ, что эта система воль-
ной оценки доказательствъ еще только вырабатывалась, при-
чемъ — спгЬшу это заметить — однимъ изъ наиболее ревност-
ныхъ ея приверженцевъ былъ именно Цицеронъ. Особенно же
важнымъ моментомъ въ оценки доказательствъ, въ силу воз-
никновения римскаго уголовнаго процесса изъ гражданскаго,
считались res judicatae: Цицерону необходимо было устранить
мните, будто въ д^тЬ имеется хоть одна res judicata про-
тивъ Клуенщя.
И вотъ наконецъ мы подошли къ самому пикантному м'Ъсту
всей защиты (§ 138 —142).
„Есть еще одинъ преважный авторитета, котораго я, стыдно
сказать, чуть не пропустилъ; это — мой собственный. Аттш
прочиталъ вамъ выдержку изъ одной р^чи, — моей, какъ онъ
не преминулъ подчеркнуть—содержащую обращеше къ судьямъ.
чтобы они творили судъ честно, и перечень н-Ькоторыхъ дур-
ныхъ судовъ, между которыми былъ названъ и Ютевъ судъ.
Но разв4 я не призналъ въ самомъ начале своей защититель-
ной р4чи, что этотъ судъ пользовался дурной славой? Разв4
я могъ, разсуждая о безславш судовъ, пропустить самый гром-
336 III. УГОЛОВНЫЙ ПРОЦЕССЪ XX ВЪКОВЪ НЛЗАДЪ.
Kiii въ тгЬ времена примгЬръ? Допуская, что я и сказалъ ничто
въ этомъ родЬ—видь я говорилъ не какъ знакомый съ дЪлсшъ
человЬкъ и не какъ свидетель; моими устами говорила сто-
рона, а не мое личное уб4ждеше, не мой личный авторитетъ.
■Я былъ обвинителемъ: моей задачей было въ начали р'Ьчп —
возбудить внимаше слушающаго народа и судей; съ этой ц'Ьдыо
я сталъ перечислять прегрйшетя судовъ, руководствуясь не сг>о-
имъ личнымъ мнгЬшемъ, а тЬмъ, что говорили люди; не могъ
я при такихъ обстоятельствахъ пропустить д'Ьло, которое бла-
годаря усердной агитацш получило такую всенародную огласку.
Грубо ошибается тотъ, кию наши судебный ргьчи считает*
сводами нашихъ личныхъ уйъждетй; всЬ оп/Ь —органы обстоя-
тельствъ д'Ьла и сторонъ, а не самихъ повЪренныхъ, какъ лю-
дей. Если бы стороны могли сами говорить за себя, никто бы
не приглашалъ оратора; если же насъ приглашаютъ, то ко-
нечно не для того, чтобы мы излагали наши собственния воз-
зр'Ёшя, а для того, чтобы мы высказывали то, чего требуютъ
самое д'Ьло и интересы стороны.
„Умный ораторъ М. Аптошй не разъ говаривалъ, что онъ
для того никогда не издалъ ни одной ргЬчи, чтобы ему легче
было, въ случай надобности, отказаться отъ своихъ собствен-
ныхъ словъ; какъ будто наши слова не запечатлеваются въ
памяти людей и безо всякихъ записей съ пашей стороны! Н1лъ,
я въ этомъ пункте скорее соглашаюсь съ другими ораторами,
главнымъ образомъ съ краснорйчив'Ьйшимъ и мудр'Ъйшимъ изъ
нихъ, Л. Крассомъ. Однажды онъ защищалъ Гн. Планка;
обвинителемъ былъ М. Брутъ, пылкш и хитрый ораторъ. Этотъ
Брутъ представилъ суду двоихъ чтецовъ и вел'Ьлъ имъ читать
но главгЬ изъ двухъ ргЬчей Красса, въ которыхъ развивались
мнйшя, противор!>ча1щя другъ другу: въ одпой р4чи, произне-
сенной противъ законопредложешя объ упразднены колоши
Нарбона, авторитетъ сената умалялся до предгЬловъ возмож-
наго; другая, напротивъ, произнесенная за Сервил1евъ законъ,
содержала блистательный панегирикъ сенату. Крассу, очевидно,
была непр1ятна эта критика его политических!» рЬчей, въ ко-
торыхъ мы, действительно, скорее вправе требовать отъ ора-
тора постоянства въ развиваемыхъ имъ мн'Ьшяхъ. Что же ка-
сается меня, то чтете Атйя меня ничуть не смущаетъ. Моя
АДВОКАТСКАЯ ЭТИКА.
337
тогдашняя р*Ьчь вполне соответствовала обстоятельствамъ дела,
по которому она была произнесена, и точке зр*Ьшя, на кото-
рой я стоялъ, какъ представитель стороны; она не налагала
на меня никакихъ обязательствъ, которыя мешали бы мн4
честно и свободно въ настоящемъ деле защищать Клуенщя.
А загЬмъ — если я сознаюсь, что только теперь изсл4довалъ
его дело, а тогда разд'Ьлялъ общее о немъ мните, что же
тутъ дурного? Видь я и къ вамъ, судьи, справедливо могу
предъявить требовате, которое я выразилъ уже въ начале рЬчи
и теперь повторяю—чтобы гЬ изъ васъ, которые явились сюда
съ неблагопр1ятнымъ мнйшемъ о суди Ютя, отказались отъ него,
узнавъ отъ меня подробности д4ла и истинный ходъ собьшй".
Я уже раньше сказалъ, что это место— интересная дан-
ная для исторш адвокатской этики; это значете за нимъ и
останется, все равно какъ бы мы ни решили—теперь, въ на-
чали двадцатаго в4ка — поставленный Цицерономъ вопросъ.
Его решете выходитъ изъ предйловъ и моей задачи и моей
компетенщи; какъ филологъ я долженъ, однако, во избйжаше
недоразумйшя, заметить следующее. Если бы вопросъ былъ
поставленъ такъ: „имйетъ ли адвокатъ право, въ интересахъ
стороны, выдавать за правду то, что по его уб4ждетю не-
правда? ", то я не думаю, чтобы Цицеронъ решился ответить
на него утвердительно. Конечно, на практик* встречаются слу-
чаи, когда въ сердце слушающаго судебную речь невольно за-
крадывается подоврите, что говорянцй разр4шилъ себе такую
вольность; но отъ допущетя неправды на практик* до ея уза-
конен1я въ теорш — громадный шагъ. Н4тъ; здесь дело ка-
сается только обширной области сомнительнаго. Вопросъ по-
ставленъ такъ: имеетъ ли адвокатъ право, въ интересахъ сто-
роны выдавать за правду такое построете, которое нигде не
приходитъ въ столкновете съ удостоверенными фактами и ни
въ чемъ, поэтому, не противоречив его убеждетямъ? Не счи-
таю нужнымъ скрывать, что, поинтересовавшись решетемъ
этого вопроса у современныхъ теоретиковъ (Фридмана, Шалля
и Богера, Варги, Пикара Владим1рова и др.), я нашелъ, что
и они решаютъ его въ утвердительномъ смысле. Но, какъ я
уже сказалъ, это меня здесь не касается; Цицеронъ во вся-
комъ случае ответилъ на него утвердительно.
338 иг. уголовный процессъ хх В'пковъ назадъ.
Изъ всего этого сл-Ьдуетъ выводъ: виновность Елуенщя въ
подкупи суда нитЬмъ не доказана, ни прямо, ни косвенно,
между гЬмъ какъ виновность Опшаника несомненна. Обвини-
тель, такимъ образомъ, ошибался, когда утверждалъ, что за-
щита, за невозможностью обелить Елуенщя въ дгЬл*Ь подкупа
суда, станетъ на почву закона, не допускающаго преслйдова-
шя за такое д4ло римскаго всадника. Н4тъ: отпоръ данъ обви-
нешю на почве фактовъ, а не права; а впрочемъ, разъ этотъ
отпоръ данъ, позволительно вспомнить и о томъ законе. Если
законъ дуренъ—что-жъ, отмените его законодательнымъ путемъ;
но, пока онъ существуете ему слйдуетъ повиноваться.
Первая часть обвинешя, такимъ образомъ, опровергнута:
обвинять Елуенщя въ подкупи Юшева суда ни съ точки зрй-
тя фактовъ, ни съ точки зрйшя права нельзя. Следуетъ вто-
рая часть: обвинеше въ отравлеши имъ его вотчима, Опша-
ника Старшаго, подкрепленное приведешемъ более или менее
родственныхъ фактовъ изъ его прочей жизни. Послйдте—все
легковесны и маловажны; да и обвинете въ отравленш Onnia-
ника не лучше обосновано. Въ самомъ деле, обстоятельства
смерти стараго злодея никакихъ уликъ не содержатъ; что же
касается допросовъ рабовъ, Стратона и Никострата, то они
были простой жестокой забавой Сассш: первый протоколъ, под-
писанный почтенными личностями, никакихъ показанш противъ
Елуенщя не содержитъ; что же касается второго, содержащего
якобы полное сознаше, то подписавппяся подъ нимъ лица ни-
какого дов4р1я не заслуживаютъ, проверить же его н^тъ воз-
можности, такъ какъ Сашя съ Опшаникомъ устранили т4хъ,
кто были предметомъ допроса.
Покончивъ такъ съ обеими частями обвинешя, указавъ—
по римскому обычаю—на авторитетъ пришедшихъ поддержать
Елуенщя хвалителей, ораторъ следующими словами заканчи-
ваете свою речь (§ 199 — 202):
„И вотъ противъ ихъ сочувств1я, ихъ заботливости, ихъ
усерд1я, противъ моего трудолюб1я—которое я доказалъ вамъ
темъ, что по старинному обычаю взялъ на себя всю защиту
подсудимаго,—противъ вашего правосуд!я и человеколюб1я ра-
туетъ одна лишь эта мать. Но что это за мать! Ослепленная
жестокостью и преступной отвагой, неспособная, въ угожденш
ЗАКЛЮЧЕН1Е РЪЧИ ЦИЦЕРОНА.
339
своимъ страстямъ, остановиться передъ какой бы то ни было
гнусностью, она своею нравственной испорченностью исказила
и опорочила веб понятая общечелов-Ьческаго права: едва за-
служивая своимъ умственнымъ развитчемъ имени человека, она
слишкомъ необузданна, чтобы называться женщиной, слишкомъ
жестока, чтобы называться матерью. И не довольствуясь из-
вращешемъ имени и нрава, которымъ наделила ее природа,
она пожелала представить въ своей особи смйшеше всевоз-
можныхъ степеней родства, ставъ женой своего зятя, мачехой
своего сына, разлучницей своей дочери; она довела себя до
того, что, кроме своей наружности, не оставила себе ничего,
что бы сближало ее съ челов4ческимъ родомъ!
„Въ виду всего этого, судьи, прошу васъ, если въ васъ
сильна ненависть къ преступленш, преградите матери доступъ
къ крови ея детища, пронзите сердце родительницы небыва-
лой еще печалью, даруя жизнь и победу ея сыну, не дайте
матери возрадоваться своей осиротелости—пусть лучше уйдетъ
она отсюда, побежденная вашимъ правосуд1емъ. Если же въ
васъ, какъ этого и требуетъ ваша природа, сильнее любовь
въ чести, къ правде, добру,—то облегчите, наконецъ, судьи,
кчасть этого вашего просителя, который столько уже л^тъ жи-
уетъ окруженный незаслуженнымъ безслав1емъ и опасностями,
который теперь впервые после той бури, поднятой чужими
деятями, чужой неправотой, начинаетъ дышать несколько бод-
рее и свободнее, забывая свой страхъ въ надежде на ваше
правосуд1е, который въ васъ видитъ вершителей своей судьбы,
котораго столь мнопе желаютъ видеть спасеннымъ, но спасти
можете одни вы. Клуенщй умоляетъ васъ, судьи, съ плачемъ
заклинаетъ васъ, чтобы вы его не выдали ненависти толпы,
которой не место въ суде, не выдали — его матери, обеты и
молитвы которой могутъ внушать вамъ одно отвращеше, не
выдали—Опшанику, этому нечестивцу, котораго уже постигли
осуждеше и смерть. Если на него, несмотря на его невин-
ность, обрушится бедств!е на этомъ суде—о, какъ будетъ онъ
жалеть, несчастный, если только онъ преодолеете себя и оста-
нется живъ, какъ часто и глубоко будетъ онъ жалеть о томъ,
что обнаружилъ некогда тотъ ядъ, который ему подносилъ Фа-
брищй: не будь онъ тогда предостереженъ—этотъ ядъ былъ бы
340 III. УГОЛОВНЫЙ ПРОЦЕССЪ XX ВЪКОВЪ НАЗАДЪ.
для этого страдальца не ядомъ, а исц4летемъ отъ многихъ
скорбен: тогда, быть можетъ, сама мать пошла бы провожать
его прахъ и притворилась бы горюющей о смерти своего сына.
Теперь же въ чемъ будетъ заключаться его облегчеше? Ужъ
не въ томъ ли, что его жизнь, вырванная изъ самой пучины
гибели, будетъ обречена постоянной печали, а въ смерти онъ
будетъ лишенъ угЬшешя почить въ гробнице своихъ отцовъ?..
Но н4тъ: довольно томился онъ, судьи, достаточное число л4тъ
преследовала его молва; н*тъ у него, если не считать материг
такого ненавистника, душа котораго не была бы уже утолена.
Вы, которые справедливы ко всЬмъ, вы, которые т$мъ ласко-
вее принимаете человека, чгЬмъ ожесточеннее его притЬс-
няютъ — пощадите Клуенщя; верните его невредимымъ его ро-
дине, возвратите его этимъ его друзьямъ, сосйдямъ, госте-
нршмцамъ, любовь которыхъ вы видите, сделайте его навеки
должникомъ вашимъ и вашихъ детей; это будетъ достойно
васъ, судьи, достойно вашего звашя, вашей кротости. Мы
вправе требовать отъ васъ, чтобы вы освободили наконецъ
отъ бедствШ человека добраго, невиянаго, дорогого такому
множеству людей, и чтобы вы этимъ дали всемъ понять, что
слепая ненависть можетъ бушевать въ народныхъ сходкахъ,
но что въ судахъ должна царствовать правда".
VII.
Для насъ последшя слова оратора — последнее, что мы
узнаемъ о деле Клуенщя вообще. Конечно, аналогш другихъ
процессовъ доказываютъ намъ, что когда, после заключитель-
ныхъ словъ защитника, судебный приставъ по приказанш
председателя своимъ dixerunt объявилъ претя законченными,
то начался допросъ свидетелей, занявшш, повидимому, не одно
заседаше. Но мы спещально объ этомъ допросе ничего не
знаемъ; не знаемъ даже наверно, чемъ кончился процессу
хотя, съ другой стороны, охотность, съ которой Цицеронъ
вспоминалъ объ этой своей речи, слава, которой она пользова-
лась у позднейшихъ, невольно заставляютъ насъ думать, что
его защита была не безуспешна.
ИСХОДЪ ДЪЛА КЛУЕНЩЯ.
341
Это, въ сущности, для насъ и не такъ важно. Важно для
насъ то дыхаше жизни, которое мы чувствуемъ, перечитывая
теперь, спустя двЬ тысячи л*Ьтъ послЬ дЬла Клуенщя, произ-
несенную за него рЬчь Цицерона; то дыхаше жизни, которое
манить насъ къ этому д4лу, точно къ развитому организму,
заставляя насъ всматриваться въ функщи его отдЬльныхъ ча-
стей и воспроизвести его въ нашемъ воображенш какъ ничто
цельное, жизнеспособное и живое. Не устоялъ противъ этого
соблазна и я; работа была не изъ легкихъ, и мн-Ь приходи-
лось не разъ ошибаться и поправлять свои ошибки, прежде
ч4мъ мнЬ удалось уразуметь и изобразить связь между отдель-
ными частями изучаемаго организма; надеюсь, что мой трудъ
<5ылъ не безплоденъ, и что люди, непосредственно знакомые
€ъ жизнью уголовныхъ процессовъ, найдутъ дбло Клуенщя въ
моемъ изображены, по крайней жЬр% жизнеспособнымъ.
Характеръ античной редиг1й въ сравнены съ
хрйейанствомъ.
(1908).
Оценка античной релипи въ сознанш хританскаго обще-
ства за все время существован!я послйдняго пережила очень
интересную и характерную эволющю, обусловленную отчастк
его собственнымъ культурнымъ уровнемъ, отчасти большею или
меньшею близостью къ нему образовъ античной релипи и вну-
шаемыми ими симпайей и антипаией, отчасти, наконецъ, и
измйнешемъ взглядовъ на само хришанство. Проследить эту
эволющю необходимо для того, чтобы понять послйдтй ея
фазисъ—тотъ, которому суждено определить на будущее время
отношете вдумчиваго хрисианина къ античной релипи и на-
всегда, думается мне, укрепить ея ценность.
I.
При обзоре этой эволющи естественнее всего начать съ
самой эпохи возиикновенгя христ{анскшъ общинъ въ среди
античнаго общества и, какъ его последств!я, возникновешя
антагонизма между хрисйанствомъ и язычествомъ, нашедшаго
себе выражеше въ полемическихъ сочинешяхъ хриспанскихъ
писателей, такъ называемыхъ апологетовъ, противъ окружающей
и угнетающей ихъ релипи. Я этимъ не хочу преувеличивать
оригинальности доводовъ, которые мы встречаемъ у этихъ пи-
ВЗГЛЯДЪ АПОЛОГЕТОВЪ.
343
сателей: теперь можетъ считаться удостоверенным^ что хри-
стнская апологетика пошла по стопамъ 1удейской, точно
такъ же, впрочемъ, какъ эта последняя усвоила соображешя
самой античной философш, преимущественно эпикуреизма, про-
тивъ античной релипи. Но при всей заимствованности отд^ль-
ныхъ аргументовъ, обпцй аспектъ античной религш былъ для
той эпохи ч4мъ-то поразительно новымъ. Зарождающееся новое
хрисйанское общество въ огромномъ большинстве своихъ пред-
ставителей не думало оспаривать реальность образовъ античной
релипи, будь то ясные и пластичные боги греческаго Олимпа,
или туманныя въ своей отвлеченности божества римскихъ пон-
тификальныхъ книгъ, или, наконецъ, расплываюшдеся въ без-
граничности м1роздашя пришлецы съ аз1атско-египетскаго Во-
стока. Н4тъ. все они действительно были—и Зевсъ, и Кви-
ринъ, и Исида; но только это были не боги, а враги единаго
Бога, демоны. Но кто же они тате, эти демоны? На это отве-
тить можно было различно. Одинъ ответъ подсказывала Книга
Бьтя: это были падпие ангелы, возставпие противъ Творца,
низвергнутые за это въ преисподнюю и стараюпцеся съ техъ
поръ завлечь съ собой туда же и весь родъ людской. Другой
ответь напрашивался самъ собою для лицъ, знакомыхъ съ
религюзно-философской теор1ей некоторыхъ ученыхъ язычни-
ковъ, такъ называемыхъ евгемеристовъ. Согласно этой теорш,
боги были первоначально людьми, возведенные поели смерти
въ санъ боговъ за свои заслуги. Это можно было принять, за
исключешемъ, конечно, заслугъ. Да, все они—Юпитеръ, Мер-
курш, Венера,—были некогда людьми, но людьми силы—злыми,
хитрыми, развратными... къ сожаленш, греко-римеюе миеы
въ соблазнительномъ пересказе Овид1я и другихъ давали через-
чуръ даже обильный матер1алъ для этого утверждетя. Теперь
ихъ души живутъ среди отверженныхъ, но успокоиться оне
не могутъ: оне блуждаютъ среди людей, стараясь найти среди
нихъ приверженцевъ и поклонниковъ себе, стараясь и ихъ
сделать такими же злыми, хитрыми, развратными, какими были
некогда они. Въ тогдашнемъ римскомъ обществе хриспане
находили блестящее подтверждев1е своей теорш: да, эти боги
были достойными представителями и показателями тогдашняго
злого, хитраго, развратнаго Рима. Но именно поэтому хри-
344
IV. ХАРАКТЕРЪ АНТИЧНОЙ РЕЛИГШ.
отанинъ долженъ чуждаться ихъ; именно поэтому «идолопо-
клонство» было не неразум!емъ, каковымъ оно представлялось
атеистической философш эпикурейцевъ, а нечеепемъ.
Повторяю, для хрисианъ посл'Ьднихъ в-Ьковъ античности
язычесше боги были реальными существами, такъ же какъ и
для своихъ приверженцевъ. Одно объясняетъ другое: психоло-
гически невозможно было не допускать реальности того, чему
столь мнопе столь усердно поклонялись. Но эта причина была
преходяща: когда послйдтй язычесшй кумиръ палъ подъ уда-
рами хрисйанскаго молота, когда послйдтй жертвенникъ былъ
разрушенъ и истоптанъ, тогда, казалось, и язычесше боги, а
съ ними и вся античная релипя должна была отойти въ область
небьтя.
Случилось ли это? Чтобъ убедиться въ этомъ, посмотримъ,
каково было представлеше объ античной религш въ эпоху
среднихъ вгьковъ.
Само собой разумеется, прежде всего, что для подавляю-
щая большинства христнскаго населешя Европы отв^тъ
будетъ чисто отрицательнымъ: тЬ обитатели кельтскихъ, герман-
скихъ, славянскихъ лйсовъ, которые приняли хрисйанство изъ
усть свв. Колумбана, Вонифапя или Кирилла и Мееод1я, ни-
чего не знали о Зевсе, Меркурш или Исиде. Здесь речь идетъ
только объ интеллигенцш духовнаго или полудуховнаго покроя,
но зат6м4 и о гЬхъ, которые находились подъ ея ближайшимъ
возд'Ьйств1емъ; такъ вотъ благодаря ей, этой интеллигенцш, и
образы античной религш ожили вновь или, быть можетъ, не
успели умереть. Действительно, въ эпоху средневековья вира
въ реальность античныхъ боговъ еще не утратилась: конечно,
они уже не чувствовались въ непосредственной близости, какъ
никогда въ эпоху зарождешя христнства, такъ какъ не было
кругомъ поклоняющихся имъ людей; но и въ томъ отдаленш,
въ которомъ они пребывали, они не переставали внушать без-
покойство. Причины этому были различны. Съ одной стороны,
средневековая хрисшнскал школа приняла наследство античной
школы и продолжала воспитывать своихъ питомцевъ на творе-
тяхъ древнихъ римскихъ поэтовъ, особенно Ввргилш, а моло-
дому уму трудно свыкнуться съ мыслью о полной нереальности
того, во что такъ пламенно веруетъ усердно читаемый и по-
ВЗГЛЯДЪ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ.
345
читаемый авторъ. Съ другой стороны, въ составъ богословскаго
чтешя входила и древне-хританская апологетика, а эта по-
следняя, какъ мы знаемъ, йризнавала реальность античныхъ
боговъ или, какъ она ихъ называла, демоновъ. Наконецъ,
сокровенной наукой поздн-Ьйшаго средневековья была алхим1я,
чернокниж!е, старинная наука Гермеса-Меркур1я, которая
теперь, посл-Ь долгаго обхода черезъ еврейстя и арабшя руки,
вернулась въ Европу. Конечно, этотъ обходъ не прошелъ для
нея безслйдно. и она, благодаря ему,, обогатилась обильнымъ
персоналомъ семитической демонолопи, причемъ печать Соло-
мона едва не вытеснила волшебнаго жезла первоначальнаго
покровителя «герметическаго» искусства; но все же въ пестрой
компанш восточной каббалистики и майи продолжали встре-
чаться и античные боги. Все это вместе взятое не могло не
содействовать оживленш веры въ реальность образовъ антич-
ной релиии какъ силы, враждебной Богу и опасной для чело-
века. Красивымъ символомъ этой силы была прелестница Ве-
нера, Frau Venus или Frau Minne, богиня трубадуровъ и
миннезингеровъ, личность не менее реальная для средневеко-
ваго человека, какъ и сама Богородица, противницей которой
она была. Она живетъ здесь же, среди людей, въ подзецномъ
гроте и иногда чарующимъ петемъ своихъ девъ завлекаетъ
къ себе хриспанъ. Тогда двери живого Mipa закрываются для
поддавшихся соблазну, и для нихъ начинается «долгая пляска»,
долпй волшебный сонъ — вплоть до ужаснаго пробуждетя въ
пламени геенны.
Во всемъ этомъ было одно неразрешенное противореч1е,
одна двусмысленность: ею была роль языческой римской поэзш,
въ которой эта враждебная хританству сила была описана
въ самыхъ привлекательныхъ краскахъ. Церковь была поэтому
очень недовольна этимъ наслед1емъ античности, которое какъ-то
само собой въ силу традицш держалось въ ея школе, и стре-
милась—чемъ далее, темъ сильнее—заменить язычесте фак-
торы своего воспиташя хриепанскими. Эпоха Возрождетя
положила конецъ ея усшпямъ; но такъ какъ деятели этой
эпохи, гуманисты, не имели въ виду бороться съ хриспан-
ствомъ, а напротивъ, считали себя правоверными католиками,
то имъ пришлось какъ-нибудь доказать безобидность, съ точки
346
IV. ХАРАКТЕРЪ АНТИЧНОЙ РЕЛИИИ.
зрйшя веры, той античной поэзш, которую они такъ любили.
Это имъ удалось блистательно; но спасая античную релиию
для поэзш, они этимъ самымъ уничтожили в*ру въ реальность
ея образовъ. Иначе и быть не могло. Если Юпитеръ, Венера
и вс* npo4ie имели свое реальное существоваше въ виде
враждебныхъ Богу и опасныхъ для человеческой души демо-
новъ-дьяволовъ, то роднить съ ними эту самую душу, да еще
въ самомъ н-Ьжномъ перюдй ея развийя, было прямо грешно;
противъ этого возражать было трудно. Другое д4ло, если ихъ
въ действительности н^тъ и никогда не было. Но если Юпи-
теръ съ Венерой — не боги и не дьяволы, то что же они
такое? Съ одной стороны, олицетворете природпыхъ или нрав-
ственныхъ силъ: мноие античные миеы получаютъ прекрасное
и глубокомысленное содержате, если ихъ подвергнуть алле-
горическому толковашю. А съ другой стороны — мнопе раз-
сказы о богахъ представляютъ собою праздные, если угодно,
но красивые вымыслы поэтовъ,. къ которымъ и слйдуетъ отно-
ситься исключительно съ поэтической точки зр4шя. Эти раз-
суждетя, къ слову сказать, не были новостью; то теперь
только этотъ голосъ, звучавпий никогда среди многихъ и за-
глушаемый голосами преданной и гневной виры — сталъ зву-
чать одиноко и победоносно.
Благодаря его победе, образы античной релипи были окон-
чательно и безповоротно изъяты изъ области виры и поделены
между областью пауки и областью поэзш. Науке надлежало
систематизировать и объяснять античную релиию или, вернее,
единственный ея остатокъ — античную миеолоию; поэзш пре-
доставлялось пересказывать ея вымыслы въ полномъ сознанш
ихъ вымышленности, прибегая при этомъ къ помощи родствен-
ныхъ ей изобразительныхъ искусствъ. Наука, пока что, туго
отзывалась на этотъ призывъ, но no93ifl съ живописью и скуль-
птурой последовали ему очень охотно: эпоха гуманистовъ, но
еще более классицизмъ XVII века были настоящимъ расцве-
томъ античной миеолопи. До какой степени были къ тому
времени позабыты прежтя войны между .античной релиией и
христнствомъ, объ этомъ свидетельствуем лучше всего одно
изъ характернейшихъ сочиненШ XYII века, некогда обще-
известная, теперь почти забытая книга «Приключешя Теле-
ВЗГЛЯДЪ В03Р0ЖДЕН1Я И КЛАССИЦИЗМА. 347
маха». Идея этой книги—воспиташе молодого героя въ духи
добродетели и труда подъ руководствомъ Минервы, сопрово-
ждающей его подъ видомъ мудраго старца Ментора, и въ про-
тиводЬйствш кознямъ Венеры, старающейся опутать его сетями
своихъ любовныхъ чаръ. Тутъ характерней всего то, что эта
вполне языческая по своей обстановки книга имйетъ авторомъ
одного изъ первыхъ представителей христнской церкви того
времени—камбрейскаго apxienncKona Фенелона.
Такъ-то между античной релипей и хриепанствомъ въ
ЕврОп* XVII е. воцарился глубоюй миръ, по крайней мере,
въ католической. Не былъ онъ нарушенъ и въ первую поло-
вину XVIII в., когда само хрштанство подверглось усилен-
нымъ пападешямъ со стороны вольнодумствующей науки, въ
такъ называемую просвгьтительную эпоху. Для нея античная
релйпя не представляла особеннаго интереса: уверенная за-
ранее въ ея полной несостоятельности, какъ и вообще несо-
стоятельности какой бы то ни было релипи, просветительная
мысль если и занималась ея бреднями, то для того только,
чтобъ выставить ихъ намереннымъ обманомъ хищныхъ и ко-
варныхъ жрецовъ.
II.
Переломъ и здесь наступилъ во вторую половину XVIII века,
эпоху возникновешя неогуманизма и родственныхъ ему идей.
Была открыта народная пoэзiя; съ этой новой точки зрев1я и
давно известный, но до техъ поръ непонятый Гомеръ npio*
брелъ новый интересъ. А съ Гомеромъ возвысилась и та на*
родная греческая релйпя, пророкомъ которой онъ былъ. На
чалось столь знаменательное для новаго времени «вчувство-
ваше» въ античную релиию; открыло трудами Винкельмана
истинной греческой скульптуры оказало могучее содейств1е
такому направленш. Стали свыкаться съ представлешемъ объ
античной релипи, какъ о действительной релипи; стали смо-
треть глазами верующихъ на ея образы въ творетяхъ Гомера
и Фид1я. Дeйcтвie новыхъ откровенШ было на первыхъ порахъ
ошеломляющимъ: благодаря помощи, которую оказывала друже-
любно настроенная фантаз1я, древне-эллинсюе боги предстали
348
IV. ХАРАКТЕРЪ АНТИЧНОЙ РЕЛИИИ.
передъ глазами неогуманистовъ въ такомъ осл'Ьпительномъ
свете, что рядомъ съ ними поблекли отвлеченности хрисиан-
ской догматики. Кульминащоннымъ пунктомъ этого движетя
было знаменитое и по cie время стихотвореше Шиллера
«Бори Эллады», въ которомъ провозглашалось превосходство
античной эллинской релиии передъ христ!анской и просла-
влялось счастье человечества въ ту прекрасную, наивную пору,
Какъ венчали храыъ твой, Афродита,
Ликъ твой, Аматуз1я!
Все же это была пока поэз1я; дать посильное представлеше
о томъ, ч^мъ въ действительности была античная релиия,
какъ сама по себе, такъ и въ ея отношеяш къ хританству,
могла толька наука, въ данномъ случай—филологическая наука.
Не сразу поняла она свою задачу. У ея перваго представителя
изъ неогуманистовъ, Хр. Гейне, была еще настолько сильна
просветительная закваска, что онъ допускалъ происхождеше
миеа изъ аллегорш, посл*дств1емъ чего было отрицаше на-
стоящей виры въ религшзные образы, по крайней мере, у
самихъ творцовъ миеа. Но время требовало своего, и вскоре
аллегорическое толковаше стало лицомъ къ лицу съ другимъ,
более вытекающими изъ современныхъ условШ — съ символи-
ческими
Эти современным услов1я тогда наилучшимъ образомъ шли
навстречу всему таинственному, сокровенному, чудесному. Съ
одной стороны — мистицизмъ Сведенборга, подкрепленный къ
концу столЗшя кудесничествомъ Еальостро, съ другой сто-
роны— масонство съ его своеобразнымъ сочеташемъ вольно-
думства и оккультизма, —все это направило умы по стезе
сверхъестественнаго и приспособило ихъ къ Bocnpiflriro откро-
венш изъ надземнаго Mipa. И масонство, и Кальостро указы-
вали на Востокъ, какъ на источникъ своихъ таинствъ; настоя-
щимъ же Востокомъ Востока и колыбелью человеческой куль-
туры считали Инд1ю. Когда съ начала XIX вика литература
и филосо<|ш1 Индш стали известными въ Европе, случилось
нечто противоположное тому, что последовало за открьгпемъ
Гомеровской поэзш: теперь ясные образы гомеровскаго Олимпа
поблекли передъ призраками, показавшимися изъ-за священ-
ВЗГЛЯДЪ НЕОГУМАНИЗМА.
319
наго полумрака индшскихъ пещеръ. Для любителей античности
явилась естественная потребность пршбщить и свою область
къ той, которая пользовалась такимъ расположешемъ публики,
доказать, что Грещя — тотъ же Востокъ, что и здесь мудрое
жречество восточнаго происхождешя въ символической форм*
распространяло глубокомысленное учете о природ* м!роздашя
и души. Взялись за исполнете этой задачи мноие, но глав-
ными ея исполнителями были двое: Сентъ-Круа во Францш и
Крейцеръ въ Германш. Въ науке имъ не посчастливилось: я
уже сказалъ, что въ ней, при всемъ ея неогуманистическомъ
характер*, была сильна просветительная закваска. Противни-
комъ Крейцера выступилъ Фоссъ со своей «Антисимволикой»,
противникомъ Сентъ-Круа—Лобекъ со своимъ еще более зна-
менитымъ «Аглаофамомъ». Трезвая, насмешливая, чуждая вся-
кой фантастичности, но и всякой фантазш критика обоихъ
ученыхъ надолго уронила престижъ символизма—безъ малаго
на целое стол-Ые.
Наука пошла по другому пути. Съ одной стороны, изу-
чеше миеолопи другихъ народовъ подало надежду, что путемъ
сравнешя миеовъ удастся определить ихъ древнейппй составъ
и выяснить ихъ значеше; съ другой стороны, изсл4довате
самихъ античныхъ источниковъ, запасъ которыхъ постоянно
возрасталъ (особенно въ области живописи), дало возможность
внутри самой античности установить последовательность въ
развитш миеовъ. Явились «сравнительная» и «историческая»
миеолопи. Тамъ беззаботно привлекали для сравнешя позд-
нейппя формы миеовъ на-ряду съ древнейшими, стараясь глав-
нымъ образомъ найти единый принципъ объяснешя ихъ вс^хъ.
Таковымъ было либо солнце съ луною и звездами (солярная
Teopifl), либо земная влага, либо добьше небесной влаги изъ
тучи, либо происхождете жертвеннаго огня, либо душа умер-
шаго и ея культъ. Разрешеше удавалось прекрасно; но именно,
то, что оно удавалось одинаково прекрасно при всехъ пере-
численныхъ принципахъ, не могло не подорвать веры въ пра-
вильность метода. Здесь, наоборотъ, въ «исторической» миео-
лопи, задача объяснешя мало безпокоила умы, и это, пожалуй,
было хорошо; зато изследоватя источниковъ давали очень цен-
ные результаты, какъ подготовительная работа, и достаточно
27-696
350
IV. ХАРАКТЕРЪ АНТИЧНОЙ РЕЛИПИ.
указать на такой монументальный объединяющш трудъ, какъ
миеологичесщй словарь Рошера, чтобы вполне понять и оправ-
дать гордость представителей этой школы.
Правда, съ другой стороны, что при этой работ* то рели-
позное вчувствоваше, которое создало великодушное увлечете
античной редипей въ эпоху Шиллера и символизма начала
XIX в., совершенно прекратилось; само поняйе античной ре-
липи потеряло право на существовате. Убеждете, что нужно
самому быть до некоторой степени художникомъ для того,
чтобы понять античное художество, мало-по-малу распростра-
нялось, вытисняя прежшй антикварный методъ; но другое,
параллельное ему убеждете, что только релтгозно настроенный
человгькъ можешь понять также и античную религгю—даже
и не появлялось среди ученыхъ.
III.
Соответственно этому и сравнете съ христганствомъ—въ
какомъ бы то ни было смысл* — либо отсутствовало вовсе,
либо производилось съ предвзятой точки зрЪшя. Способство-
вало этому немало и столь же необходимое, сколь и вредное
ра8Д'Ьлеше факультетовъ. Античная релипя (или то, что отъ
нея сохранилось) проходилась на философскомъ или филоло-
гическомъ факультете; христнская релипя, разумеется, на
богословскомъ. Филологи благоразумно сторонились всякихъ
захватовъ въ область своихъ соседей; богословы довольствова-
лись гЬмъ, что, согласно традищи, выводили хришанство изъ
1удейства, Новый Завить изъ Ветхаго, античной же релипи
они отводили место среди релиий языческихъ, такъ называе-
мыхъ релипй низшаго порядка.
Справедливость требуетъ признать, что движете, изме-
нившее этотъ порядокъ вещей, возникло все-таки на богослов-
скихъ факультетахъ. Изучеше раннихъ першдовъ хрисйанской
церкви обратило внимаше изследователей на целый рядъ ре-
лииозныхъ образоватй, посредствующихъ между хрисианской
релипей и античными—образованы, которымъ ныне присвоено
меткое имя попытокъ «острой эллинизащи хританства». Ко-
CPABHEHIE СЪ ХРИШАНСТВОМЪ.
351
нечно, тутъ д'Ьло касалось теченш, которыя господствующей
церковью были признаны еретическими; все же одинъ тотъ
фактъ, что эти течетя, будучи античными, считали себя хри-
отанскими, не могь не подвергнуть сомиЬнш взгляда на
античную релипю, какъ на релипю низшаго порядка. Но пы-
тливость изсл'Ьдователей не остановилась на полпути: она под-
вергла анализу и то хританство, которое, явившись резуль-
татомъ борьбы съ ересямиШ в., стало признаннымъ учешемъ
хриспанской церкви—и результата этого анализа былъ такой,
что значете античной религш, какъ непосредственной пред-
шественницы хриспанской—стало вполне несомнЬннымъ. Н^тъ
надобности соглашаться съ парадоксальнымъ мн^емъ Гарнака,
который видитъ въ хрисйанств^, по крайней мйрй восточной
церкви, античную релипю съ хриспанскимъ уткбмъ: уже одно
то, что ученый съ его именемъ и знатями могъ дойти до
такого парадокса, свид'Ьтельствуетъ о важности происшедшей
зд'Ьсь перемены.
Прежде ч4мъ идти дальше, осмотримъ внимательнее то
м4сто нашего пути, къ которому мы пришли. Мы говоримъ
о христнствЪ хританской церкви III и IV в., отличая его
этимъ какъ будто отъ хрисйанства Христа; а между гЬмъ
есть не только богословсшя школы, но и цЬлыя церкви, ко-
торыя этой разницы не признаютъ. Конечно, он4 могутъ оши-
баться, и аналитическое изслйдовате можетъ обнаружить эту
ошибку; но не ляжетъ ли необходимость этого изсл4довашя
грузной заставой поперекъ нашего пути?
Думаю, что нЪтъ; думаю, что есть д1алектическая тропинка,
которая можетъ помочь намъ обойти эту заставу. Но прежде
ч'Ьмъ указать ее, мн* хотелось бы отметить другую тропинку,
которая тоже ведетъ въ обходъ заставы, но грозитъ повести
насъ въ еще худпия дебри.
Эта опасная тропинка сводится къ следующему ходу мы-
слей. Допустимъ, что церковное хританство есть именно
учете Христа; кто же м-Ьшаетъ намъ поставить вопросъ о
зависимости этого послйдняго отъ античной религш? Палестина
была тогда не только окружена, но и пропитана эллинизмомъ;
спещально Галилея кипгЬла греками; всюду гречесюя имена,
греческая р4чь; не естественно ли допустить, что учете, явив-
27*
352
IV. ХАРАКТЕРЪ АНТИЧНОЙ РЕЛИИИ.
шееся протестомъ галилеянъ противъ 1удейскаго закона, воз-
никло именно подъ вл!ятемъ античныхъ идей? Действительно,
были ученые, не убоявпиеся этой тропинки; друие озабоченно
или негодующе смотрели на ихъ попытки, опасаясь, какъ бы
ихъ результатомъ не явилось устранеше самаго драгоцъннаго
элемента хрисйанства — его богооткровенности. О неоснова-
тельности этихъ опасешй еще будетъ р4чь; я же въ данномъ
случай руководствуюсь не ими, а, какъ было замечено выше,
наличностью другой, гораздо бол-fce надежной тропинки.
На нее насъ наводитъ неоспоримый фактъ, что хрита-
низащя Европы состоялась на той же почв^, которая испы-
тала на ce6i также всю эволющю античной релипи. Для
1удейства хриспанство было маловажнымъ эпизодомъ не только
временнаго, но и мйстнаго характера; мало того: кто сравнить
1удейскую в4твь хришанства съ прочими, тому она съ самаго
начала покажется ч4мъ-то хилымъ и половинчатымъ, не об4-
щающимъ никакой жизни, никакого развиия въ будущемъ.
Итакъ, несомненно, что язычестй Mipb былъ гораздо лучше
подготовленъ къ воспр1ятш хришанства, чймъ iyдeйcтвo; это
культурно-историческШ фактъ такой огромной важности, что
рядомъ съ нимъ вопросъ объ отношешяхъ Христа къ 1удеямъ
теряетъ свою жгучесть. А этотъ неоспоримый фактъ въ свою
очередь наводитъ насъ на правильную постановку того вопроса,
о которомъ у насъ идетъ p-Ьчь. Мы не будемъ говорить о
зависимости хришанства отъ античной релипи; вопросъ нашъ
поставленъ такъ: каше элементы античной релипи подготовили
античный Mipb къ воспр1ятш хриспанства?
Именно въ этой постановки вопроса заключается новый
взглядъ на античную релипю; отвить же на поставленный та-
кимъ образомъ вопросъ будетъ таковъ, что, благодаря ему, мы
получимъ возможность принять вышеупомянутый парадоксъ
Гарнака въ болйе полной мйрй и въ бол-Ье серьезномъ зна-
чены, ч£мъ полагалъ онъ самъ. Да, хриспанство было античной
релиией, и притомъ не только восточное, а все; но, называя
его такъ, мы не унижаемъ хрисйанства, а, наоборотъ, возвы-
шаемъ античную релипю.
БОГОЧЕЛОВЪЧНОСТЬ.
353
IV.
Глубокш знатокъ исторш релиий вообще и релиий древ-
няго Востока въ особенности, недавно скончавшшся голланд-
скш профессоръ Тиле, усмотр-Ьлъ характерн-Ьйшую разницу
между индо-европейскими и семитическими релииями въ на-
личности или отсутствш того, что можно выразить однимъ
словомъ: Богочеловйчность.
Въ представлены семита неизмеримая пропасть отдйляетъ
божество отъ созданнаго имъ рода человйческаго: оно вла-
ствуетъ надъ нимъ, но не роднится съ нимъ, не допускаетъ
ни перехода своей силы въ бренную оболочку человеческой
плоти, ни тЬмъ паче возвышешя человека до него. Релиий
этого порядка Тиле называетъ «теократическими»; повторяю,
что он4 характерны для семитскаго Востока.
Иначе представляли себЬ свои божества индо-европейцы.
Потому ли, что убйждете въ сотворенш ими Mipa держалось
у нихъ не особенно крепко и им4ло противъ себя виру въ
ихъ происхождеше наравне съ людьми изъ предв'Ьчнаго Mipa
или Земли, только пропасть между богами и людьми не каза-
лась имъ безнадежной. Съ одной стороны, смертные люди за
свои заслуги награждались безсмерйемъ и этимъ самымъ пере-
ходили въ сонмъ боговъ; съ другой стороны, и боги спуска-
лись къ смертнымъ, вступали съ ними въ общеше и отъ
смертныхъ женщинъ рожали себ4 сыновей неземной силы или
дочерей неземной красоты—какихъ-нибудь Геракла или Елену.
Эти посл-Ьдше занимали посредствующее м4сто между богами
и челов'Ьческимъ родомъ,—самое слово: «богочеловЬкъ», апёг
theos, впервые встречается у Софокла въ применены къ одному
изъ нихъ, къ только-что названному Гераклу. Такъ вотъ ре-
липи этого порядка, признаюпця богочеловйчность, мы по при-
меру вышеназваннаго ученаго называемъ «теантропическими».
Теактропизмъ характеренъ для индо-европейскихъ релиий, се-
митамъ онъ чуждъ. Положимъ, мы встр4чаемъ въ «Книги
Бьтя» загадочное слово о томъ, какъ „сыны Божш увидали
дочерей челов'Ьческихъ, что они красивы, и брали ихъ себЬ
354
IV. ХАРАКТЕРЪ АНТИЧНОЙ РЕЛИПИ.
въ жены, какую кто избралъ" (гл. 6, 2); но в4дь известно
также, что это слово, различно истолкованное и различно тол-
куемое поныне, было caput mortuum въ релипи древняго
Израиля, нока оно не нашло себ4 своеобразнаго объяснешя
и развийя въ ученш чернокнижниковъ позднъйшаго времени
и не породило обширной алхимистической демонолоии.
Для античной релипи, напротивъ, богочеловйчность не была
caput mortuum: какъ одинъ изъ центральныхъ и непосред-
ственно понятныхъ ея догматовъ, она господствовала надъ ре-
липознымъ сознашемъ античнаго человека и была способна
къ богатому развит1ю. И я думаю, мы имЪемъ право сказать,
что и хрисйанство находилось на линш этого развийя; во вся-
комъ случай несомненно, что если справедливо указанное дй-
леше релипи на теократичесмя и теантропичесшя и npiypo-
чеше ихъ къ семитическимъ и индо-европейскимъ племенамъ —
а я не вижу возможности оспаривать его—то одинъ признакъ
богочелов-Ьчности воздвигаетъ нерушимую сгЬну между хри-
сйанствомъ и 1удействомъ, заставляя признать первое индо-
европейской, а следовательно античной релиией.
Тутъ, однако, напрашивается возражеше: допустимо ли
это сопоставлете античной и хриепанской богочеловйчности?
Охотно д^лаю себЬ это возражеше, чтобы выяснить одну сто-
рону обсуждаемаго нами вопроса, о которой я просилъ бы
помнить при чтенш всей настоящей статьи. Въ самомъ д-Ьл*.
возьмемъ по возможности конкретный приьгЬръ—изъ разсказа
Одиссея о томъ, чтЬ онъ вид4лъ въ обители Аида (Одиссея,
XI, ст. 235, перев. Жуковскаго).
Прежде другихъ подошла благороднорожденнал Тиро,
Дочь Салмонеева, славная въ м1ръ супруга Крееея,
Сына Эолова; все о себъ мая она разсказала.
Сердце свое Энипеемъ, потокомъ божественно-свътлымъ,
Между реками земными прекрасвъТипимъ, Тиро пленила.
Часто она посещала прекрасный потокъ Энипея.
Въ образъ облекся его Иосидонъ земледержецъ, чтобъ съ нею
Въ устьгБ волнистокипучемъ ръкн сочетаться любовью.
Воды пурпурныя встали горой и, сл1явшись прозрачнымъ
Сводомъ надъ ними, сокрыли отъ взоровъ и бога, и дъву.
Девственный поясъ ея развязалъ онъ, ей очи смеживши
Сномъ; и когда, распаленный, свое утолилъ вожделенье,
БОГОЧЕЛОВЪЧНОСТЬ.
355
За руку взялъ, н по имени назвалъ ее, и сказалъ ей:
„Радуйся богомъ любимая! Прежде ч-Ьмъ полный свершится
Годъ, у тебя два прекрасные сына родятся—безплоденъ
Съ богомъ союзь не бываетъ—и ихъ воспитай ты съ любовью.
Но возвратяся къ домашнимъ, мое называть нмъ страшися
Имя; теб^ же откроюсь: я—богъ Посидонъ земледержецъ".
Полагаю, никто не останется нечувствительнымъ къ поэти-
ческой красот/6 этого места, къ этой сцене любви бога и девы,
въ прозрачномъ терему водъ. Всяшй, загЬмъ, охотно признаетъ
здоровую естественность последнихъ словъ Посидона, поздра-
вляющаго свою избранницу съ ея грядущимъ счастьемъ—пре-
красными близнецами божественнаго семени. Но при всемъ
томъ возможно ли сравнить съ ними наше хришанское Бла-
говйщеше? Отвечу: сравнеше не есть приравнеше. Отъ язы-
ческаго привата съ его наивной чувственностью хришанское
Благовйщеше отличается такъ же, какъ духъ отличается отъ
плоти; но при всемъ томъ я могу сказать, что этотъ духовный
цвйтъ выросъ изъ того тУ;леснаго корня. Я могу себе пред-
ставить, что народъ, въ своемъ младенчестве воспринявши
поняйе богочеловечности въ той наивной, телесной, чувствен-
ной форме — современемъ, возмужавъ, обученный философ1ей,
все более и более ее одухотворитъ и обезплотитъ, пока не
дойдетъ, наконецъ, до вполне духовной, хришанской формы
(эта эволющя, сопровождая последовательное обезплочеше са-
мого божества, совершающееся отъ Гомера до Платона—будетъ
вполне естественной, необходимой эволющей). Но я решительно
не вижу возможности для народа, ни въ какомъ виде не до-
пускающаго богочеловечности и происхождешя человека отъ
брака бога и смертной — не допускаю для него возможности
дойти до понимашя той сценч, съ которой начинается пове-
ствоваше о земной жизни Христа. Насколько наше Благове-
щеше было венцомъ въ развитш античной богочеловечности,
настолько оно шло вразрезъ со всемъ теократическимъ харак-
теромъ 1удейской релиии. Тамъ завершеше, здесь противореч1е:
таковъ выводъ логики,—и истор!я, какъ известно, только под-
твердила этотъ выводъ.
Конечно, этимъ еще далеко не все сказано. Кроме чув-
ственной оболочки гомеровскаго миеа, еще другая его особен-
356
IV. ХАРАКТЕРЪ АНТИЧНОЙ РЕЛИПИ.
ность не дозволяетъ его сопоставлешя съ сокровенн'Ьйшимъ
таинствомъ христианской христолоци. Тамъ отъ брака бога съ
смертной произошли два богатыря и царя; положимъ, это были
могуч1е богатыри, богатые цари, но в4дь и только.
Ну, а у насъ рйчь идетъ не бол4е и не мен'Ье какъ о
Спасители рода человйческаго!
Разница огромная, не спорю. Все же и тутъ античная
релиия наметила тотъ идеалъ, который ей по исполненш вре-
мени принесло христианство.
V
Въ древнейшую достижимую для насъ эпоху греческой
жизни господствующей релиией была релипя Зевса въ ея
первобытной, чистой форм*. Эта релиия была основана на
дуализме: высшими релииозными единицами были двое: Зевсъ
и Земля. Зевсъ основалъ свое царство, побйдивъ Землю и ея
силы, Титановъ; но съ тЬхъ поръ надъ нимъ тяготйетъ про-
клятье Земли, и ему грозитъ гибель въ неравномъ бою съ ея
сынами, Гигантами. Эта предстоящая «гигантомах1я»—на-
стояния «сумерки боговъ» античной релипи. Залогъ его спа-
сешя изв-Ьстенъ ей одной—предвечной, в^щей Земли. Было бы
долго разсказывать, какимъ образомъ Зевсу удалось выведать
ея тайну; тайна же состояла въ томъ, что только челов'Ькъ,
но челов'Ькъ божественнаго семени, богочелов'Ькъ можетъ спасти
Зевса и его царство въ предстоящей роковой битвй. И вотъ
Зевсъ задается мыслью осуществить это д£ло спасешя своего
царства; онъ —
Новую думу задумалъ въ дупгЬ своей, чтобъ и безсмертнымъ
И земнородтшмъ создать отвратителя злого проклятья.
Такъ описываетъ его намЗгрете одинъ изъ древнЬйшихъ гре-
ческихъ поэтовъ, Гесюдъ. Спускается онъ съ этой цЬлью къ
смертной женщине Алкмене, женЬ царя Амфитрюна. Было
д4ломъ позднейшей комедш—отъ поэтовъ V в. до Р. X., до
Мольера и Клейста — представить это похождеше Зевса въ
см^шномъ вид-Ь и дать имени Амфитрюна то значеше, которое
за нимъ поныне удержалъ французскш бульварный жаргонъ;
насколько серьезно смотрела на него древнейшая греческая
поэз1я, видно по слйдамъ этого настрешя въ аттической тра-
гедш, по той благоговейной смеси смирешя и гордости, съ
которой этотъ Амфитршнъ, наприм., въ «Неистовомъ Геракле»
Еврипида называетъ себя «соложникомъ» Зевса.
Действительно, дело было великое. Смертные тогда отоже-
ствили свою участь съ участью своего божественнаго вождя:
тяготевшее надъ нимъ проклятье угрожало и имъ, его гибель
была и ихъ гибелью, а потому и ожидаемый спаситель царства
боговъ былъ спасителемъ также и человеческаго рода,—такъ
называлъ его и Гесшдъ.
Итакъ, вотъ какой величественный и возвышающш чело-
века догматъ создала античная релипя уже въ первыя столейя
своего существовашя: ту задачу спасешя Mipa, которая непо-
сильна высшему богу,—ее долженъ исполнить его божествен-
ный, но смертный и смертной рожденный сынъ.
Конечно, въ частностяхъ мы и здесь на земной, чувствен-
ной почве: рождеше намеченнаго спасителя древнейшая Эллада
не можетъ себе представить иначе, какъ по естественнымъ
законамъ илоти, хотя и при исключительныхъ, чудесныхъ усло-
в1яхъ. Высшш богъ спускается къ своей избраннице въ образе
смертнаго, въ образе ея мужа Амфитршна: это — для того,
чтобы намеченная мать спасителя чувствовала себя верной,
целомудренной женой, чтобы великое дело создашя «боготворя»
не было осквернено прелюбодеяшемъ. Онъ остается съ ней
въ продолжеше «долгой ночи», продленной запретомъ Солнцу
взойти раньше трехсуточнаго срока; такъ объясняла наивная
мудрость древнейшей Эллады сверхчеловеческую силу «бого-
твора». Да, это сознаемъ мы все; но не сознаемъ ли мы
также, что это — грубо-чувственныя оболочки идеи, должен-
ствующая пасть современемъ, когда мышлеше и чувствоваше
людей возвысятся до понимашя чистой духовности, и обнару-
жить скрывающееся въ нихъ глубокое таинство — «Таинство
Отца и Сына»—и ихъ общее дело спасены светлаго царства
и самаго рода человеческаго?
28-696
358
IV. ХАРАКТЕРЪ АНТИЧНОЙ РЕЛИИИ.
VI.
Намеченный спаситель Зевса и его царства ничЗшъ не
долженъ былъ быть обязанъ своему божественному отцу, —
этотъ выводъ непосредственно вытекалъ изъ основного догмата
объ его миссш. Будучи обязанъ ему, онъ былъ бы зависимъ
отъ него; зависимость же есть слабость сравнительно съ гЬмъ,
отъ кого зависишь. Самобытность и самодовл-Ьте поэтому —
исконныя, природныя черты нашего спасителя, Геракла. Онъ
не царь, онъ даже не собственникъ, у него н'Ьтъ ни пяди
земли. Его оруж1е— та булава, которую онъ себе добылъ въ
лесу; его одежда — шкура того льва, котораго онъ поборолъ.
Бевдомнымъ скитальцемъ бродитъ онъ по земли, всюду побе-
ждая диюя чудовища и беззаконныхъ людей, въ ожиданш того
дня, когда онъ на колесниц* своего отца сразится съ гиган-
тами въ последней, роковой битве за небесное царство.
Эта жизнь Геракла, какъ бездомнаго скитальца, глубоко
врезалась въ сознаше историческихъ грековъ.
Съ одной стороны, она сыграла немаловажную роль въ
сословной жизни и въ сословной борьб* поздн'Ьйшихъ временъ.
Уверенность, что этотъ прославленный на все времена сынъ
Зевса былъ бйднякомъ, скитальцемъ, даже рабомъ—действи-
тельно, предаше не остановилось даже передъ этимъ выво-
домъ—угЬшающе и возвышающе действовала на т*хъ, которые
были принижены и обременены на земле, и прежде всего, ра-
зумеется, на рабовъ. Уже у Эсхила царица утешаетъ свою-
новую рабу (Агам. 1040).
Самъ сынъ Алкмены, говорятъ, былъ проданъ
И рабскаго отведать принужденъ
Былъ хл£ба...
Его поэтому рабы считали своимъ заступникомъ и покро-
вителемъ; его праздники были излюбленными праздниками ра-
бовъ и вообще маленькихъ людей.
Второе значете нашего догмата было нравственное. При-
меръ Геракла йоказалъ людямъ, какъ мало человеку нужно-
ГЕРАКЛОВА ЖИЗНЬ.
359
для жизни, и главное, насколько онъ можетъ быть свободенъ
и независимъ отъ окружающей и подавляющей обыкновенная
человека обстановки. И вотъ явилась школа или, вйретЬе,
орденъ людей, поставившихъ себЬ задачей следовать примеру
Геракла и, какъ они выражались, «жить по-геракловски>
(herakleios zen). Это были такъ наз. киники, последователи
Антисеена и знаменитаго Дюгена: они называли себя фило-
софами, но брали изъ философш то, что было непосредственно
применимо къ жизни и въ то же время было доступно пони-
машю всЪхъ маленькихъ людей. Кто поступалъ въ ихъ орденъ,
тотъ этимъ самымъ отрекался отъ всЬхъ земныхъ благъ; свое
имущество онъ раздавалъ б-Ьднымъ, надбвалъ на плечо суму—
суму Дшгена, какъ ее называли, — и отправлялся странство-
вать, чтобы служить ближнимъ и словомъ и дйломъ. Таковъ
былъ тотъ Кратетъ «добрый демонъ», какъ его прозвали люди,
другъ и помощникъ огорченныхъ, до того любимый маленькими
людьми, что они даже на дверяхъ своихъ хиживъ писали:
«войди, Кратетъ, нашъ добрый демонъ!»
Такъ позднее, къ исходу среднихъ вйковъ, явился вдохно-
венный учитель, поставивши цйлыо своей жизни слЗздоваше
Христу въ Его бедности и лишешяхъ; онъ увлекъ за собою
многочисленную толпу приверженцевъ и сталъ основателемъ
монашескаго ордена проповйдниковъ, друзей и заступниковъ
б-Ьдноты. «Поясъ св. Франциска» (la corda di S. Francesco) и
сума Дюгена (he Diogenus рёга)—поразительно схож1я явлетя;
а сходство послйдствгё подкрйпляетъ и подтверждаетъ и сход-
ство гЬхъ основныхъ идей, которыя въ нихъ проявились.
Третье значете, если можно такъ выразиться, эстетиче-
ское. Контрастъ между высокимъ призвашемъ спасителя рода
челов'Ьческаго и низменной обстановкой его земной жизни на-
прашивался на поэтическую обработку. Первое отношеше къ
нему было, какъ и сл'Ьдуетъ ожидать въ серьезную эпоху гре-
ческой релипи, отношеше трагическое; и действительно, не
глубокимъ ли трагизмомъ проникнуты слова, которыя отъ него
слышитъ Одиссей на томъ св-ЬгЬ: (Од. XI 620).
Сыномъ Зевеса я былъ Олцмшйца, но трудъ непомерный
Былъ мн* удъмомъ земнымъ...
28*
360
IV. ХАРАКТЕРЪ АНТИЧНОЙ РЕЛИГШ.
Мы опять не приравниваем^ но не родственнымъ ли тра-
гизмомъ дышатъ и слова нашего Спасителя (Лука 9, гл. 58):
„лисицы имйютъ норы и птицы небесныя гнезда, а Сынъ
Челов-Ъческш не имеете, где преклонить голову?"
За эпосомъ пошла и трагед1я; это вполне естественно. Но
въ V—IV вйкахъ Геракломъ занялась и комед1я; она прямо
съ наслаждешемъ набросилась на низменныя черты въ земной
жизни героя, любимца рабовъ и маленькихъ людей; ея грубо-
ватому, хотя и добродушному юмору мы обязаны типомъ ко-
мическаго Геракла-Геркулеса... Ужъ здесь, казалось бы, сра-
внеше невозможно? Увы: средневековая мистер!я не оказалась
ни благочестивее, ни почтительнее своей древне-греческой
родоначальницы, и различныя детали, которыми она разукра-
сила евангельстя пов'Ьствовашя, съ точки зрЬшя более строгой
релипи пришлось бы признать сплошнымъ кощунствомъ. Но
идемъ дальше. За трагед1ей и коме;цей пришлось сказать свое
слово и идиллш; она сказала его устами своего лучшаго пред-
ставителя Оеокрита. Убогая обстановка лшзни Геракла пере-
носится на его отчш домъ: Алкмена укладываетъ спать малютку
Геракла въ щитЬ его npieMiiaro отца, Амфитрюна, служащемъ
ему колыбелью; она тихо укачпвастъ его: „Счастливо засни,
счастливо проснись на зар'Ь!а а затЬмъ и сама ложится спать
со своимъ мужемъ. Вотъ настоящая святая семья» греческой
релипи; нужно ли вспоминать о художникахъ Возрождешя и
ихъ любовной, реалистической обработки всей обстановки жизни
младенца 1исуса въ домЬ Его npieMiiaro отца, плотника 1осифа,
и Его матери Марш?
VII.
Ike же въ описанномъ до сихъ поръ Таинств'Ь Отца и
Сына роль шкмЬдпшо заключалась въ снасеши того царства,
которое иы.'ш ОПНИШ10 Его Отцомъ; какъ себе конкретно пред-
ставлять ;ш> ociioBanie царства, т.-е. какъ себе представлять
м1роздаше до и после титапомахш, на это трудно дать опре-
деленный ответъ. Современемъ релипозно-космогоническая спе-
кулящя коспулась и этого вопроса. Догматъ о предвечной
Земле и рожденномъ во времени Зевсе темъ более терялъ свою
логосъ.
361
убедительность для людей, чймъ более самъ Зевсъ претворялся
въ бога-Духа и этимъ возвышался надъ обязательно матер!аль-
ной Землей. Возникло мнете о происхожденш самой Земли
изъ предвечной матерш, Хаоса; а разъ это было такъ, то для
той силы, которая заставила безпорядочный Хаосъ превратиться
въ стройное м1роздаше, самъ собою обозначился проб4лъ.
Все же Зевсъ этого пробела заполнить не могъ; древнейшая
релипя не знала его какъ творца или устроителя м1роздашя,
и позднейшая, хотя все еще древняя спекулящя не дерзнула
обогатить его образъ этой новой чертой. Были придуманы
друпе, более или менее глубокомысленные исходы. Въ Беотш,
где особымъ культомъ пользовался Эротъ, этотъ посл^дшй былъ
признанъ устроителемъ Mipa, и позднейшая философ1я подхва-
тила эту мысль, превращая Эрота въ символъ центростреми-
тельныхъ силъ въ природе. Въ Аркадш эта роль была пре-
доставлена родному богу страны, Гермесу, сыну Зевса; и этотъ
ростокъ оказался наиболее могучимъ и плодотворнымъ. Вна-
чале этотъ Гермесъ представлялся сыномъ Зевса во плоти,
какъ илодъ его брака съ Маей (матерью); но современемъ,
когда Зевсъ сталъ духомъ, то рождеше имъ сына во плоти
показалось неубедительными Гермесъ представлялся людямъ
не рожденнымъ, а только исходящимъ отъ него. А Гермесъ
въ космогоническш миеъ велъ и своего сына, аркадскаго бога
Пана— «Великаго Пана».
Это странное божество именно своей странной наружностью
получеловека-полукозла напрашивалось на символическое толко-
ваше: эту наружность признали смешешемъ двухъ природъ,
высшей и низменной. А такъ какъ Гермесъ, отецъ Пана, счи-
тался—и это было очень древнее представлеше—владыкою и
дарователемъ слова, то его двуобразный- сынъ былъ принять
за символическое выражеше этого последняго съ его двумя
натурами, возвышенной и низменной. Такъ обстояло дело въ
эпоху Платона. Но расцветъ релиии Гермеса и всей «герме-
тической» спекуляцш принадлежить более поздней эпохе: когда
Зевсъ претворился въ выспий разумъ, а его сынъ Гермесъ
въ его духовное излучете, тогда и двуобразный сынъ Гермеса
былъ нареченъ, вместо символическаго, своимъ настоящимъ
именемъ, какъ олицетворенное Слово, какъ Логосъ. Этотъ
362
IV. ХАРАКТЕРЪ АНТИЧНОЙ РЕЛИГШ.
фазисъ герметической религш былъ намъ раскрыть однимъ
религюзно-историческимъ памятникомь чрезвычайной важности,
найденной лишь недавно въ ЕгиптЪ такъ наз. «страсбургской
космогошей».
Еще поздние—я долженъ заметить, что мы можемъ про-
слЬдить это развипе по этапамъ—Гермесъ миеологическШ, имя
котораго стояло между отвлеченными именами высшаго Разума
и Логоса, самъ превратился въ отвлеченную силу: онъ сталъ
Разумомъ-Творцомъ (Дем!ургомъ), его же миеологическое имя
было дано предполагаемому пророку герметической релипи.
Такъ-то получилась троица: Высппй Разумъ, Разумъ-
Творецъ и Логосъ, причемъ второй представленъ исходящимъ
отъ перваго, а третШ—отъ второго. Порядокъ исхождешя при
сходств* естествъ не могъ быть соблюденъ тщательно: появи-
лись толки, согласно которымъ Логосъ непосредственно исхо-
дилъ отъ Высшаго Разума, а Разумъ-Творецъ, исполнивъ свое
д*ло, возсоединился съ нимъ, будучи единосущенъ ему. Такъ-то
Логосъ сталъ сыномъ высшаго бога,—а его участникомъ въ
д*л* сотворешя Mipa онъ былъ еще ран*е.
Но друпе и этимъ не удовольствовались; троиц* перво-
начальная) герметическаго учешя они противопоставляли един-
ство творческой силы, «монаду». Мн*тя колебались: гд* одни
вид*ли троицу, друпе — усматривали единство. Религюзныя
мн*шя живучи, особенно если о нихъ спорятъ; были ли споръ
р*шенъ на почв* герметизма, мы не знаемъ, но ясно одно:
единственнымъ его р*шешемъ, которое удовлетворило бы об*
споряпця стороны, было бы соединеше спорныхъ мн*шй въ
примиряющШ догматъ о единой троиц*, о тр1единомъ,Бог*...
Надо ли намъ зд*сь производить сравнеше? Н*тъ, не надо.
Его за насъ произвелъ древтй хриспансшй писатель Лак-
танщй: „не знаю, какъ это произошло, — говорить онъ,—но
только Гермесъ предугадалъ всю истину".
Впрочемъ, одно уже давно было замечено: происхождеше
того Логоса, восплощешемъ котораго 1оаннъ призналъ 1исуса
Христа, отъ античнаго Логоса. Не мало ученыхъ изсл*довашй
было посвящено выясненш этого зам*чательнаго факта; одно
изъ лучшихъ принадлежитъ покойному профессору Московскаго
университета, кн. С. Трубецкому. Вс* они, однако, выводятъ
ТРОИЦА.
363
античнаго Логоса изъ философской, спещально стоической спе-
ку ляцш,—и винить ихъ за это нельзя. Тогда еще не была
найдена страсбургсвая «космогошя», показавшая, что образъ
Логоса былъ еще раньше созданъ античной релиией, и что
стоическая философ1я его лишь заимствовала оттуда.
УШ.
Но все же 1исусъ Христосъ, а съ нимъ и христианство
родились въ Палестине. Безспорно; но ч4мъ бол4е хришанство
забывалось въ Палестине и прививалось къ собственно антич-
ному Mipy, гЬмъ бол4е терялись месаансюя черты въ образ*
Христа и подчеркивалось его тождество съ античнымъ бого-
человйкомъ и античнымъ Логосомъ. И какъ умы хриепанъ
II и III вв. были въ чередованы поколоти бшлогическимъ
продолжешемъ языческидъ умовъ I в., такъ точно ихъ хри-
спанство, то самое, которое испов'Ьдуемъ и мы, было продол-
жешемъ античной релипи—продолжешемъ и, согласно сказан-
ному, завершешемъ. На вопросъ, почему христианство, отвер-
женное 1удействомъ, привилось къ античному Mipy, мы даемъ
единственно возможный для научно-настроеннаго человека
ответь: потому, что оно по своей природ* было столь же род-
ственно античной релипи, сколь чуждо 1удейской.
Но пусть это будетъ единственнымъ отв-Ьтомъ для научно-'
настроеннаго человека; дозволенъ ли онъ хрисианину? По-
лагаю, что да. Еще древте отцы—Климентъ АлександрШскШ
и др.—пораженные чистотой и велич1емъ античной нравствен-
ной философш, возвысились до замйчательнаго, столь же хри-
шанскаго, сколь и гуманнаго суждешя: „Господь Богъ въ
своемъ попеченш о человйческомъ род* до пришеств1я Христа
далъ евреямъ законъ, а эллинамъ философш". И мы лишь
незначительно измйняемъ идею хрисйанскаго мыслителя, при-
бавляя къ античной философш ея родоначальницу и вдохнови-
тельницу—античную рели пю.
Античная релиия—настоящШ ВетхШ Зав*тъ нашего хри-
ст1анства.
Памяти И- В- Янненекаго.
(1909).
I.
Внезапно, со всею непреоборимостью абсурда, смерть похи-
тила у насъ деятеля, которому по всЬмъ челов'Ьческимъ раз-
счетамъ мЪсто еще надолго было въ нашихъ рядахъ. Думаешь
объ этой смерти — и невольно хватаешься за последит день
предшествовавшей ей жизни, за этотъ образъ здороваго, цв4-
тущаго и смйющагося И. 0., точно желая воротить его съ
м4ста рокового крушешя и направить по другой, безопасной
для него и безбольной для его друзей колей.
Это было въ понед'Ьльникъ 30 ноября, на Высшихъ Исто-
рико-литературныхъ курсахъ Н. П. Раева, гд* покойный въ
течете посл'Ьднихъ полутора л4тъ читалъ античную словесность,
и гд'Ь мы съ нимъ исправно встречались по понед4льникамъ
въ 12 ч., во время перерыва между его парой лекщй и моей.
Мн-Ь разсказывали потомъ, что онъ читалъ въ этотъ день осо-
бенно бодро и воодушевленно и потомъ весело бесЬдовалъ со слу-
шательницами, приглашавшими его придти вечеромъ на ихъ
концертъ и балъ. Да и мнЪ онъ показался гбмъ И. 0., какимъ
я его зналъ въ лучппе моменты его жизни; говорили мы съ
нимъ объ его куреб, объ Еврипид* и въ отдельности объ его
реферагЬ, который ему предстояло прочесть въ тотъ же вечеръ
въ «Обществе классической филолоии» о «Таврической жриц4»
СМЕРТЬ.
365
Еврипида. ЗатЬмъ—моя лекщя, а следовательно и прощаше.
Говорю ему машинально обычное „до свидашя", уже погру-
женный въ свой курсъ. — „Сегодня вечеромъ—не правда ли?а —
„Да конечно", отвечаю, — не подозревая, какое это будетъ
свидаше.
Къ 8 часамъ въ помещены Общества собралось большее
противъ обыкновеннаго число членовъ—сообщешя И. 0. всегда
.служили особенно лакомой приманкой для обремененпыхъ
своимъ дйломъ и етЬснянныхъ во времени педагоговъ. Среди
гостей было и нисколько «раичекъ», отчасти въ бальныхъ
нарядахъ въ виду предстоящаго, после серьезнаго засЬдатя,
веселаго праздника въ Благородномъ собрати; было бы и
больше, кабы не совпадете съ этимъ самымъ праздникомъ.
Но где же самъ референтъ? Ждемъ четверть часа, затемъ
еще четверть; живетъ онъ въ Царскомъ Селе—ужъ не къ
поезду ли опоздалъ?.. Предоставляемъ слову второму референту,
въ надежде, что во время его коротенькаго доклада первый
подоспеетъ... Нетъ, онъ все не показывается; за то во время
чтешя сторожъ вызываетъ секретаря къ телефону, секретарь
подаетъ председателю какую то записку; все это делается
тихо и по возможности незаметно, чтобы не мешать доклад-
чику, но, разумеется, все это темъ не менее замечается и
усиливаешь напряженность ожидашя. Докладъ конченъ; пред-
седатель читаетъ доставленную ему записку:
„Въ Царскосельскомъ вокзале внезапно скончался неиз-
вестный господинъ, который, будучи доставленъ въ Обухов-
скую больницу, былъ опознанъ, какъ И. 0. Анненстй. Ошибка
возможна, но мало вероятна".
Заседаше закрывается.
Быстрыя, полусознательныя прощашя; въ голове какой то
тупой протестъ, безконечно повторяемое „невозможно, невоз-
можно!"; давлеше абсурда, усугубляемое тяжелымъ морозомъ
петербургской зимней ночи; и больше ничего, на всемъ длин-
номъ пути, кроме этой внутренней и внешней тяжести, этого
внутренняго и внешняго холода. И вотъ оно, наконецъ, это
мрачное здате Обуховской больницы, тяжелое и холодное, какъ
и все прочее. Голыя стены пр1емнаго покоя, деревянныя скамьи;
и на одной изъ нихъ... нетъ, теперь ошибка уже невозможна.
366
У. ПАМЯТИ И. 9. АННЕНСКАГО.
Но что это за чудное, ласковое, одухотворенное лицо! какъ
оно приковываетъ взоръ, какъ побеждаете тяжесть и холодъ
всей обстановки этого унылаго участка смерти! Не верится,
что онъ умеръ; онъ какъ бы спитъ, и притомъ здоровымъ,
спокойнымъ сномъ. Такъ и видно, что последняя минута этой
прекрасной жизни была безбольной, что врагъ человечества
побоялся слишкомъ грубымъ прикосновешемъ нарушить гар-
монш этихъ тонкихъ, прекрасныхъ чертъ. „Сияющая недвиж-
ность" чела, окаймленнаго черными, молодыми волосами; глаза,
какъ бы нарочно закрытые, чтобы заслонить завесою в*Ькъ
внутреннюю работу мысли отъ вторжешя действительности;
мягкое выражеше какъ бы готовыхъ улыбнуться губъ...
Вспоминается античная euthanasia; вспоминается желаше
еврнпидовой героини euschemos thanein, „благообразно умеретьи.
Конечно, это не можетъ насъ примирить съ абсурдомъ смерти—
тутъ никакое примиреше немыслимо — но можетъ заставить
хоть на минуту о немъ забыть.
II.
Да проститъ мн* читатель эти строки, навеянныя личными
воспоминашями. Я написалъ ихъ не для него и не для себя;
я написалъ ихъ для покойнаго, думая, что ему было бы пр1ятно
ихъ прочесть, если бы... Ахъ, это „если бы!"; наше чувство
все еще движется по старинной, младенческой колее—до того
ему противны отвиты сухой и жестокой возмужалости нашего
культурнаго бьтя!
Но фактъ тотъ, что послйдтй день жизни И. 0. действи-
тельно удачно сосредоточилъ въ себе его деятельность какъ
филолога-классика. Ведь въ чемъ состояла эта деятельность?
Это были, во первыхъ, его лекцш по античной словесности
на Раевскихъ курсахъ; во вторыхъ, его доклады въ ученыхъ
обществахъ; въ третьихъ и главнымъ образомъ—русскШ Еври-
пидъ, это его великое и живучее дело.
Говоря прежде всего объ его лекщяхъ, нельзя не указать
на то, что самыя услов1я университетскаго чтешя требовали
отъ И. 0. жертвы, для большинства лекторовъ совершенно
ЛЕКЦШ.
367
неощутительной. Въ своей статьи о БальмонгЬ онъ сочувственно
цитируетъ одно стихотвореше этого поэта, въ которомъ тотъ
называетъ себя художникомъ „ русской медлительной р^чи*.
Сочувств1е понятное; дйло въ томъ, что эти слова какъ нельзя
лучше применимы къ самому И. 0. Мало сказать, что онъ
былъ чрезвычайно тонкимъ и чуткимъ стилистомъ: онъ былъ
стилистомъ именно произносимаго, а не читаемаго слова; онъ
заботился о тщательномъ подборе выражешй не только со сто-
роны смысла, но и со стороны звука. А между т4мъ стара-
тельность этого подбора требовала известной подготовки; требо-
вала предварительной записи—она несовместима съ импровиза-
щоннымъ или полуимпровизацюннымъ характеромъ академиче-
скаго чтее1я. Университетски лекторъ, читаюпцй „съ тетрадки",
лишаетъ себя самаго драгоцйннаго, что можетъ дать лекщя—
живого общешя съ аудитор1ей, того неуловимаго и все же не-
сомненна™ магнетическаго тока симпатш, который при сво-
бодномъ чтенш устанавливается между ею и имъ.
И. в. понялъ своеобразныя услов!я своей новой деятель-
ности (говорю „новой", такъ какъ онъ приступилъ къ ней
только съ осени 1908 г.), и сумйлъ приноровиться къ нимъ.
Когда советь профессоровъ Высшихъ Женскихъ Историко-
литературныхъ курсовъ пригласилъ его въ свою среду читать
античную (сначала греческую, а загбмъ и римскую) словес-
ность,—онъ отнесся, прежде всего, съ полнымъ понимашемъ
и полной серьезностью къ той задачи, которую онъ взялъ на
себя. Действительно, въ силу историческихъ условш все античное
должно у насъ еще завоевывать себе положеше; правда, борьба
уже не такъ тяжела, какъ лить 20 тому назадъ, но все же
она необходима—и мы на это не жалуемся. Если профессоръ
новой исторш сухо или водянисто излагаетъ свой предмета,
то аудитор1я говорить: „лекторъ неинтересно читаетъ"; но
если то же самое дЪлаетъ профессоръ античной слозесности,
то она говорить: „античная словесность неинтересна". Такимъ
образомъ этотъ послгЬд*пй несетъ двойную ответственность — и
за себя и за свой предметъ; и всякш, берущш на себя эту
задачу, долженъ это помнить.
И. 0. это помнилъ. Не желая повторять того же курса
изъ года въ годъ, онъ раздал ил ъ его на нисколько частей и
368
У. ПАМЯТИ И. 0. АННЕНСКАГО.
на первый академическш годъ избралъ наиболее близкую ему
область греческой драмы; за ней посл'Ьдовалъ во второмъ году,
до конца котораго ему не суждено было дожить, гречетй
эпосъ. Съ течешемъ времени онъ, вероятно, расширилъ бы
рамки своихъ курсовъ; пока же онъ рйшилъ этого не делать,
чтобы иметь возможность сообщить больше подробностей, дать
более тщательный анализъ разбираемыхъ произведешй и во-
обще углубить свой предмета.
Составивъ заранее тщательный планъ своего курса и, въ
частности, предстоящихъ лекщй, онъ, однако, ничего писан-
наго съ собою на каеедру не бралъ; явившись въ свою ауди-
торш — курсистки не преминули отметить некоторую торже-
ственность и эффектность его появлешя—онъ говорилъ вполне
свободно, сознательно отдаваясь теченш своихъ мыслей, без-
сознательно определяемому безмолвными вопросами сотенъ пытли-
выхъ глазъ, устремленныхъ на него. И это течете было
подчасъ таково, что его лекщя принимала совершенно иное
направлеше, ч4мъ то, которое имъ было заранее намечено;
въ этихъ случаяхъ онъ долженъ былъ отказывать слушатель-
ницамъ, „составлявшими его лекщи (знакомые съ академи-
ческимъ дгЬломъ поймутъ эту абракадабру) и просившимъ у
него его конспекта, — конспектъ, молъ, не соотв4тствовалъ
тому, что было действительно прочитано въ данный часъ.
И все же художникъ „медлительной речи" сказался и
здесь. Слушательницамъ памятны были гЬ моменты, когда
красноречивый только что лекторъ внезапно умолкалъ; насту-
пала пауза, иногда довольно длинная. Это значило, что лек-
торъ набрелъ на мысль, которой онъ особенно дорожилъ. Ея
онъ не хотЬлъ выразить первыми встречными словами: онъ
надумывалъ обороты, подбиралъ термины, старался найти
требуемую формулировку. Онъ при этомъ не торопился, не
обнаруживалъ той растерянности, которая бываетъ свойственна
неопытнымъ лекторамъ, потерявшимъ нить своихъ разсужденш;
уверенный въ себе, онъ спокойно искалъ—и продолжалъ свою
речь лишь после того, какъ искомое было найдено.
Аудитор1я, темъ временемъ, терпеливо ждала. Она знала*
что лекторъ не терялъ своего времени—что за свое терпеше
она будетъ вознаграждена особенно меткой и красивой фразой—
ЛЕВЦШ.
369
такой, которую можно будетъ именно въ этомъ виде запомнить,
такъ какъ въ ней ни одного слова не окажется лишнимъ или
употребленнымъ невпопадъ.
Но, разумеется, къ этой манере, нужно было привыкнуть;
она сдишкомъ была своеобразна, слишкомъ отличалась отъ
того, ^то обыкновенно слышалось съ каоедры какъ отъ хоро-
шихъ, такъ и отъ посредственныхъ лекторовъ. Та толпа слуша-
тельниц, которая собралась на первыя лекцш И. в., со
временёмъ стала р4д4ть, находя, что чтеше лектора утомляетъ
ея внимаые. Но этотъ отливъ былъ не продолжителенъ. Глу-
бокая проникновенность И. в., его добросовестное отношен1е
къ своей задаче, содержательность его лекщй делали свое дело.
Мало по малу аудитор1я наполнилась вновь, И. О. сталъ за-
нимать прочное место среди самыхъ любимыхъ профессоровъ.
И если бы кто могъ въ этомъ сомневаться при жизни покой-
наго— его похороны окончательно бы его въ этомъ убедили.
Всбмъ присутствовавшимъ на нихъ памятны эти „волны"
женской молодежи, хлынувпия въ этотъ день—неприветливый
зимнш день—въ Царское Село и направивппяся отъ вокзала на
квартиру иокойнаго, изъ квартиры въ гимназическую церковь,
изъ церкви на далекое кладбище; это были «раички», при-
шедппя отдать последнюю дань праху своего любимаго про-
фессора.
И въ то время, какъ я пишу эту характеристику И. 0.,
какъ лектора, со словъ одной изъ его самыхъ ревностныхъ
слушательницъ,—я чувствую сугубую тоску по немъ, сугубую
злобу противъ того жестокаго абсурда, жертвою котораго онъ
палъ. Подумать, что^этотъ прирожденный проповедника антич-
ности .только теперь,^ только на 52-омъ году своей жизни сталъ
на тотъ путь, для котораго онъ былъ созданъ; что эта жизнь
въ течете безъ малаго тридцати летъ трепала его по разнаго
рода административнымъ должностямъ, претившимъ всему складу
его тонкой и изящной природы; что едва ставъ на свою есте-
ственную колею, онъ решительно и окончательно былъ вы-
битъ изъ нея безсмысленнымъ и грубымъ ударомъ той без-
ответственной силы, которой подвластенъ нашъ м!ръ...
370
V. ПАМЯТИ И. 0. АННЕНСКАГО.
III.
ВкратцЬ упомяну о докладахъ И. 0. Зд'Ьсь художникъ
медлительной р4чи былъ вполне въ своей стихш; предвари-
тельная запись, недопустимая въ лекцш, зд^сь не только не
исключалась, но даже была вполне въ порядки вещей. Bob
достоинства, которыми авторъ могъ наделить свой литературный
трудъ, тщательно подбирая слова и прилаживая ихъ другъ къ
другу, выступали здйсь въ полномъ блеске. Все же это были
достоинства для немногихъ—для гЬхъ, кто были въ состоянш
оценить музыку рЪчи и оригинальность оборота и отвести
должное мйсто тЬмъ парадоксамъ, на которые не скупилась
богатая, но прихотливая фантаз1я автора.
Для большинства эта задача была не по плечу; успеха
въ большой публике И. 6. не имйлъ, даже когда читалъ на
интересныя также и для большой публики темы. Никогда не
забуду огорчешя, которое причинилъ ему неусп'Ьхъ его лекцш
о БальмонтЬ, прочитанной именно передъ многими. Особенно
возмутилъ слушателей тотъ стихъ поэта-виртуоза, въ которомъ
онъ объявлялъ, что передъ нимъ вс-Ь прежше поэты—предтечи.
Докладчику не трудно бы было прикрыть ирошей—добродуш-
ной или язвительной—наивную похвальбу самозваннаго мессш
русской поэзш. Но у него не хватило духу отречься отъ лю-
бимаго поэта даже въ этомъ щекотливомъ вопроси; онъ рато-
валъ за него до конца и за него и съ нимъ вмести пострадалъ.
ТЬмъ больше было его удовлетвореше, когда онъ отъ мно-
гихъ уходилъ къ немногимъ, къ своимъ друзьямъ и товари-
щам^ особенно желаннымъ гостемъ былъ онъ въ «Обществе
классической филолопи и педагогики», томъ самомъ, гд* онъ
долженъ былъ читать въ день своей смерти.
Говоря правду, блестящимъ лекторомъ И. 0. не былъ. Его
дикщи недоставало разнообразя въ модулящи; его npiarabifi,
слегка бархатный голосъ держался преимущественно въ сред-
нихъ регистрахъ, и если не производилъ впечатлйтя одно-
o6pa3ifl, to потому только, что содержаше читаемаго сосредо-
точивало на себЬ внимаше слушателя. Все же и это содержаше
ДОКЛАДЫ.
371
страдало иногда отъ того, что тембръ лектора не везде по-
спЬвалъ за извилинами и скачками его подчасъ шаловливой
мысли\ и эта последняя постоянно какъ бы опекалась его всегда
коррехйгнымъ и джентльменскимъ голосомъ.
Особенно памятнымъ осталось у меня одно изъ посвящен-
ныхъ Еврипиду засБдашй. Лекторъ развивалъ некоторые пункты
изъ облксти своей излюбленной драматической эстетики. Понадо-
билось ему сравнеше; — и вотъ онъ сталъ насъ уверять, что
мы век любуясь на упражнешя акробата, втайне желаемъ,
чтобы Анъ полегЬлъ внизъ со своего каната и сломалъ себе
шею. Мы все испуганно переглянулись; никто ведь не сомне-
вался въ томъ, что, случись такое несчастье на деле, доб-
рейний И. 0. былъ бы имъ более пораженъ, ч4мъ кто либо
другой. Но эти слова были произнесены т4мъ же ровнымъ,
пр1ятнымъ голосомъ, какъ и все прочее, безо всякой мефисто-
фельской нотки—и оставалось только благодарить судьбу за то,
что ихъ слышали мы, а не большая публика. Я, по крайней
мере, оылъ—за автора—этому очень радъ.
Кроме докладовъ, И. 0. любилъ также читать намъ свои
переводы изъ Еврипида—либо въ томъ же Обществе, либо у
себя доз^а. Последнее имело свои неудобства—гостямъ прихо-
дилось £хать въ Царское Село—но зато доставляло лектору
возможность читать свои произведешя аудиторш, имъ же подо-
бранной, и въ привычной для него обстановки. Въ этой об-
становке—изящной, какъ и все, что исходило отъ И. 0. и
соприкасалось съ нимъ—более всего бросались въ глаза экзо-
тичесше цветы на письменномъ столе, за которымъ, повернув-
шись къ публике, занималъ место лекторъ, и они удивительно
шли другъ къ другу, этотъ лекторъ и его произведете, и эти
цв^ты, поддерживая и усиливая созданную фантаз!ей слуша-
телей иллюзш.
...Хотелось по мере силъ запечатлеть эти, быть можетъ,
маловажныя подробности, относящаяся къ живому слову И. 0.
Ныне это слово уже замолкло; кто въ будущемъ станетъ за-
водить знакомство съ покоинымъ, для того онъ сольется со
своими печатными произведешями—и прежде всего съ рус-
скимъ переводомъ того автора, котораго онъ более другихъ
зналъ и любилъ.
372
У. ПАМЯТИ И. 9. АННЕНСКАГО.
IV.
Есть филологи только (по немецки ихъ называютъ Nurphi-
lologen), и есть филологи, окрашенные въ своемъ нкучномъ
естестве еще какой нибудь другой, научной или художествен-
ной предилекщей.
И. 0. не относился пренебрежительно къ первой кягегорш,
но самъ онъ принадлежитъ ко второй. Будь онъ фи!ологомъ
только—онъ сталъ бы таковымъ на лингвистической закваски.
Къ этой области относились его первыя научныя работы; ее
же онъ дйлалъ и предметомъ своихъ курсовъ въ те довольно
давтя времена, когда онъ солидно, но безъ особеннаго успеха,
читалъ на (Бестужевскихъ) Высшихъ Женскихъ Курсахъ. Но
заняпя лингвистикой взростили въ немъ любовь къ слову; а
любовь къ слову сблизила его съ источниками художественная)
слова (понимая художественность безотносительно къ сознатель-
ности)—со старинной русской литературой и—что редко ужи-
вается вместе—съ поэз1ей запада. Особенно близка шла ему
въ этой последней области та поэз1я, которая практиковала,
если можно такъ выразиться, культъ слова; такъ то естественная
необходимость, вытекавшая изъ всей его филологической! натуры,
заставила И. 0. отдаться модернизму.
Филологъ-классикъ и поэтъ-модернистъ—только очень на-
ивные люди могутъ удивляться этому совместительству; на деле же
оно совершенно естественно и подтверждается многими приме-
рами и въ Россш — и еще более за границей. Только у
каждаго къ нему своя дорога; я описалъ ту, которую избрала
подвижная, рвавшаяся отъ изучешя къ творчеству душа И. 0.
И это совместительство отозвалось роковымъ образомъ на всей
его работе. Онъ не могъ распределить себя, такъ сказать, по
ведомствами—да и можетъ ли это вообще действительно живой
человекъ? Онъ всегда былъ въ пределахъ возможности, своимъ
полнымъ я, всегда былъ и классикомъ, и модернистомъ, такъ какъ
всегда былъ одинаково живъ.
Очень вероятно, что именно эта потребность сблизила его
съ Еврипидомъ, этимъ модернистомъ среди греческихъ поэтовъ;
ЕВРИПИДЪ.
373
руссшй Еврипидъ—это и есть тотъ нерукотворный памятникъ,
который себЬ воздвигъ И. 0. Замечу тутъ же, что этотъ памят-
тшкъ законченъ — что судьба хоть въ этомъ отношенш была
милостива и къ нему и къ намъ. Правда, въ ту минуту, когда
я пишу эти строки, только первый томъ (шесть драмъ) имеется
въ печати. Но въ рукописи готовъ весь переводъ, готовы и
вступитёльныя статьи; они вмЬсгЬ заполнятъ еще два тома, и
насл'Ьднцкъ его правъ и имени, над-Ьемся, сдЬлаетъ все отъ
него зависящее, чтобы эти два тома увидали св^тъ и въ наиболее
скоромъ времени, и при наилучшихъ услов1яхъ. Конечно, от-
сутств1е авторской корректуры дастъ знать о себй; И. 0., во-
обще творивппй быстро, предполагалъ еще разъ просмотреть
свои переводы, особенно старые, сличить ихъ съ подлинникомъ,
выровнять ихъ съ точки зрйшя стиля. „Съ декабря месяца
я иду въ затворъ" шутливо говаривалъ покойный, когда къ
нему приставали по поводу продолжешя его Еврипида. Это
значило, что переводчикъ нам'Ьренъ уединиться со своимъ
авторомъ: его письменный столъ покроется его любимыми
белыми цветами, и онъ будетъ черпать * двойное вдохновете
отъ аромата туберозъ и аромата еврипидовой поэзш>.. Обидно
думать, какъ былъ понятъ и исполненъ судьбою этотъ шутли-
вый об^тъ.
Сосредоточимся, однако, на томъ, что у насъ въ рукахъ.
Давъ тотчасъ по выходи перваго тома его подробную оценку х),
я зд^сь не нам'Ьренъ повторяться. Но одного предупреждешя
нельзя не повторить. То, что намъ далъ И. 0.—это не просто
русскШ Еврипидъ, а именно руссшй Еврипидъ И. 0. Аннен-
<;каго, запечатленный всЬми особенностями его индивидуаль-
ности. Мы можемъ сколько угодно отмечать его несоглаае съ
подлиннымъ Еврипидомъ; но если бы мы пожелали—и смогли—
передать послйдняго по своему, то все таки вышелъ бы именно
нашъ Еврипидъ, а не Еврипидъ просто. Спещально И. 0.
очень дорожилъ индивидуальными особенностями своего пере-
вода и сдавался только передъ очевидностью. Помнится, я въ
одной статьи процитировалъ одну выдержку изъ Еврипида въ
1) Въ (нын Ь тоже покойномъ) журнал* „Перевалъ" 1907 г., кн. XI и XII;
повторено въ моемъ сборник* «Изъ жизни идей» I т. (2-ое изд.) стр. 321 ел.
374
У. ПАМЯТИ И. 0. АННЕНСКАГО.
его переводи. Я въ такихъ случаяхъ следую совету Берне въ.
его прекрасной стать* о «критическомъ лаконизм-Ь»: если за-
мечаю явную ошибку, то исправляю ее молча. Встр4тивъ,.
однако, И. 0. въ «Обществ*», вижу по его лицу, что ему
моя корректура не понравилась. Такъ какъ онъ сид^лъ далеко,
то я посылаю ему записку:, „отчего Вы не въ дух*?". Отв-Ь-
чаетъ: „отчего Вы изменили стихъ (такой-то) моего перевода?и
Отвечаю: „оттого, что въ немъ шесть стопъ", — и слижу за
эффектомъ своей записки. Первый эффектъ—недоум'Ьте; вто-
рой—счетъ по пальцамъ; третШ—кивокъ и примирительная
улыбка.—Такъ и теперь, характеризуя Еврипида И. 0 Аннен-
скаго, я отмечаю его различ1я отъ моего Еврипида. А убе-
дила ли бы моя критика покойнаго — это еще вопросъ.
Разсудочный характеръ античной поэзш ведетъ къ тому,,
что ея мысли сцеплены между собою либо взаимной подчинен-
ностью, либо всякаго рода союзами и частицами. Это для
переводчика одинъ изъ главныхъ камней преткновешя. Русская
поэз1я перюдизацш не терпитъ и б'Ьдна союзами; приходится
сплошь и рядомъ нанизывать тамъ, гд* античный поэтъ сцЬплялъ>
разбивая его цЬпи на ихъ отд'Ъльныя звенья. Возьмемъ, для
примера, несколько стиховъ изъ монолога Медеи тотчасъ по
удалеши обманутаго ею Креонта (ст. 371 ел.). Въ точномъ
прозаическомъ переводи они гласятъ такъ: „Онъ же дошелъ
до такого неразум1я, что, им4я возможность, изгнавъ меня изъ
земли, этимъ (заранее) уничтожить мои замыслы—разр4шилъ
мнй остаться этотъ день, въ течете котораго я обращу въ
трупы троихъ моихъ враговъ — отца, дочь и моего мужа*.
Нечего говорить, что въ поэзш этотъ переводъ невозможенъ;
у И. 0. мы находимъ:
О, слЪпецъ!
Въ рукахъ держать решенье—и оставить
Намъ цъ\шй день... Довольно за глаза,
Чтобы отца и дочь и мужа съ вею
Мы въ трупы обратили... ненавистныхъ.
Полезно сравнить его переводъ шагъ за шагомъ — такъ
ясна зд4сь расчленяющая работа переводчика, заставившая
его даже, ради эффектности антитезы, пожертвовать частью
содержашя второго стиха. Въ этомъ можно видеть недостатокъ
ЕВРИПИДЪ.
375
перевода; но переводчикъ намъ ответить, что иначе пришлось бы
пожертвовать no93iefi—и будетъ правъ.
Правь—въ данномъ случай; но не всегда. Не разъ соблазнъ
расчленетя и нанизыватя доводить переводчика до того, что
онъ имъ не облегчаетъ, а затрудеяетъ понимаше своего автора,
Возьмемъ опять прим4ръ — знаменитый монологъ Федры въ
первомъ дЪйствш. Его разсудочность вырастаетъ изъ самого
характера героини; она такъ естественна, что съ ея устране-
шемъ пропадаетъ и поэз1я. Вотъ точный прозаически пере-
водь начала (ст. 374 ел.): „Уже и раньше въ долпе часы
ночи я размышляла о томъ, что именно разрушаетъ челове-
ческую жизнь. И я решила, что не по природ* своего разума
люди поступаютъ дурно—блaгopaзyмie в4дь свойственно мно-
гимъ—нить, но вотъ, какъ должно смотреть на дйло. Мы и
знаемъ и расиознаемъ благо; но мы его не осуществляем^
одни изъ вялости, друпе потому, что они вместо блага при-
знали другую отраду жизни". У И. в. мы читаемы
Уже давно въ безмолвш ночей
Л думою томилась: въ жизни смертвыхъ
Откуда жъ эта язва? Иль ума
Природа виновата въ заблужденьяхъ?...
Нътъ—разеужденья мало—д^ло въ томъ,
Что къ доброму мы не стремимся вовсе,
Не въ томъ, что мы его не знаемъ. Да,
Однимъ мъчпаетъ леность, а другой
Не знаетъ даже вкуса въ наслажденье
Исполненная долга.
Б4дная Федра, такъ гордящаяся безпощадной последова-
тельностью своего разеуждешя, въ этомъ случай, думается мнй,
имйла бы право слегка попенять на своего переводчика.
Этотъ „соблазнъ расчленетя", какъ я его назвалъ, можетъ
быть изобличенъ еще одной, чисто внешней приметой. Какъ
издатель античныхъ текстовъ, я люблю пользоваться вебми зна-
ками современнаго препинашя, включая и многоточ1е. И тутъ
я убедился, какъ р4дко удается вставить этотъ знакъ въ текстъ
подлинной греческой трагедш; повидимому, татя м*Ьста созна-
вались и авторомъ и его публикой, какъ мйста сильнаго дра-
матическаго эффекта. У- переводчика, напротивъ, это одинъ
376
У. ПАМЯТИ И. в. АННЕНСКАГО.
изъ наиболее встречаемыхъ знаковъ; въ одномъ монологе
Медеи, изъ котораго я привелъ выше выдержку, онъ встре-
чается 19 разъ, занимая место непосредственно после запятой
(32 раза). Отсюда видно, что дикщонная физюном1я Еврипида,
если можно такъ выразиться, у его переводчика должна была
сильно измениться. И это видь—только примйръ.
Но тутъ уже ничего не поделаешь. „Всякш переводъ есть
метемпсихоза", сказалъ гешальный филологъ и переводчикъ,
У. ф. Вилямовицъ; будемъ же довольны хоть гбмъ, что въ
данномъ случае Еврипидъ претворился въ такой тонкой и
интересной душе.—Зато по другому пункту я не сомневаюсь,
что авторъ самъ исправилъ бы свои первоначальные переводы.
Еакъ человекъ талантливый, но прихотливый, онъ творилъ
неровно, въ зависимости отъ своего настроешя; рядомъ съ
изящными, поэтическими оборотами у него встречаются вуль-
гарные прозаизмы. Въ этомъ факте ему пришлось самому
убедиться не такъ давно при постановке «Ифигенш-жертвы»
(«Авлидской») въ его переводе. Въ немъ были так1я места какъ:
Но Эллада, царь, Эллада! Ей за что же достается?
или:
А за деньги власть купивши, промахнешься, толстосумъ!—
въ обращенш Менелая къ Агамемнону. Актеръ, исполнявши
роль Менелая, отказался произнести подчеркнутыя слова—и
былъ, разумеется, вполне правъ. Онъ помогъ себе тЬмъ, что
попросту пропустилъ ихъ—публика, дескать не заметитъ. Но
читатель не можетъ не заметить з1яшя въ поэтическомъ тексте.
И можно только желать, чтобы въ экземпляре покойнаго, по
которому будутъ печататься невошедппя въ I томъ трагедш,
эти и имъ подобныя места оказались исправленными. Особенно
въ этомъ нуждаются «Вакханки», что и не удивительно: это
былъ его первый трудъ.
Мы говорили до сихъ поръ объ однихъ переводахъ, но
было бы несправедливо обойти молчашемъ его вводныя статьи
къ отдельнымъ трагед!ямъ, которыя онъ издавалъ какъ преди-
слов1я и послеслов1я къ своимъ переводамъ. Чаще всего это
были сравнительные анализы: И. 0. бралъ одну или несколько
СЛАВЯНСКОЕ ВОЗРОЖДЕН1Е.
377
обработокъ Еврипидовыхъ сюжетовъ и сопоставлялъ съ ними
оригинальную трагедш, удачно отгЬняя последнюю при по-
мощи первыхъ. Его широкая начитанность, его тонкое пони-
мате художественности выступали при этомъ въ полномъ блескЬ,
и достаточно сравнить съ его разсуждешями убоия характе-
ристики напр. Веклейна, въ его распространенныхъ н4мецкихъ
издашяхъ Еврипида, чтобы убедиться въ громадномъ превос-
ходстве русскаго толкователя. Конечно, и эти вводныя статьи
будутъ изданы вм-Ьстб съ переводами; и когда это будетъ
сделано — русская интеллигенщя будетъ имйть въ «Театре
Еврипида» И. 6. Анненскаго завидное по своей полнот-Ь руко-
водство для изучешя греческаго трагика—руководство, къ ко-
торому она, надеемся, будетъ обращаться не разъ.
V.
Античность далеко еще не сказала намъ своего посл'Ьд-
няго слова.
Еще л'Ьтъ десять назадъ такое заявлеше было бы сочтено
парадоксомъ въ рядахъ нашей интеллигенцш; теперь оно
можетъ уже не опасаться серьезныхъ возражетй.
Не разъ беседовали мы съ покойнымъ на эту тему, не
разъ рисовали себе картину грядущаго «славянскаго возро-
ждешя», какъ третьяго въ ряду великихъ ренессансовъ послй
романскаго—XIV-го и германского—XVIII-ro в-Ьковъ. Когда
оно наступитъ? На первыхъ порахъ—это было, когда мы
BMicrfe заседали въ коммиссш покойнаго Н. П. Боголйпова—
настроен1е въ виду окружающей мглы было довольно унылое,
и не помню ужъ, который изъ насъ варшровалъ по этому
поводу мешанскШ вздохъ адр1ановой эпохи: „Трава будетъ
рости изъ нашихъ челюстей, дорогой другъ, а обЬтованнаго
Возрожденца все еще не будетъ". Но съ годами дйло шло
все лучше и лучше.
А впрочемъ—исходъ не въ нашей власти. Въ нашей власти
только одно—работать и работать. И. 0. работалъ, сколько
могъ. И мы уверены: когда ожидаемое возрождеше наступитъ—
имя И. в., какъ одного изъ его предтечъ, озарится новымъ
378
V. ПАМЯТИ И. в. АННЕНСКАГО.
блескомъ. О немъ вспомнятъ, какъ объ одномъ изъ немногихъ,
которые въ трудную минуту нашей культурной жизни не бро-
сали товарищей, не бежали съ поля, не предавались мало-
душию. А его «Еврипидъ» займетъ почетное мйсто въ лите-
ратуре «новаго возрождешя», какъ книга-дйло, какъ книга-
знамя. Она и при жизни своего автора вербовала сердца для
новаго направлешя; она съ неменьшей энерпей будетъ это
дЬлать поел* его смерти.
Таково культурное значеше сошедшаго въ раннюю могилу
деятеля.
Vince, Sol!
Зачъ*мъ такъ мягка, такъ пуглива,
подруга моя? Зач-Ьмъ въ твоемъ сердце
столько отрицашя — столько отречетя?
И зач^мъ такъ мало рока въ твоемъ
взор'в?
Смотри: новую скрижаль водружаю
я надъ тобой...
Ницше.
...Тотъ волшебникъ рйчи, словами котораго я привйтство-
валъ тебя, мало тебя зналъ; нисколько отрывочныхъ сказашй,
которыя ты въ вЬщ§мъ забытьи повидала Mipy на непонят-
номъ для него язык*—вотъ все, чтб до него дошло отъ тебя.
Но онъ вперилъ въ тебя свой орлиный, всепроницающШ
взоръ— и его взоръ угасъ въ в^щей глубине твоей души. И
онъ крикнулъ своимъ: Берегите ее! „Она единственная, ко-
торая еще можетъ обещать".
Все на земли определилось; мы знаемъ, кто богатъ и кто
бйденъ; знаемъ, чймъ кто богатъ; знаемъ и того, кто, будучи
нищимъ, богато живетъ, воровски черпая изъ чужихъ запа-
совъ. Но о тебй никто ничего не знаетъ: живой загадкой, жи-
вымъ залогомъ будущаго бродишь ты между людей.
Я вижу ликъ солнца на твоемъ ясномъ челй; но его окру-
жили черныя тучи, и оно борется съ нимъ, отчаянно напрягая
весь жаръ своихъ лучей; и я молюсь, чтобы разорялись чер-
ныя тучи, чтобы победило солнце. Тогда только ты скажешь
то слово, котораго народы ждутъ отъ тебя—третье слово сво-
боды, слово славянскаго возрожденья.
380
VC. VINCE, SOL!
Молюсь—но зач'Ьмъ? Ты знаешь, зачймъ; знаешь, что я
люблю тебя — люблю загадочный блескъ твоихъ об-Ьщающихъ
глазъ, люблю кроткую усмешку твоихъ сомкнутыхъ устъ.
Ты научила меня твоему языку, и я полюбилъ его—этотъ
роскошный и тоншй, могучш и нужный языкъ. МнЬ любо
ощущать въ немъ порывы твоей страстной, самоотверженной
души; любо мечтать подъ мирный рокотъ его чарующихъ
волнъ.
Я много бывалъ въ чужихъ странахъ, среди чужихъ на-
родовъ; я заставлялъ себя жить ихъ жизнью, заставлялъ ихъ
поверять мнЬ самыя сокровенныя тайны своей души. И все,
что я услышалъ и извйдалъ, я принесъ тебй.
Я пробилъ себЬ путь къ матерямъ всего сущаго—въ ту
туманную ихъ обитель, гдй велит я т4ни прошлаго лелйютъ
дремлюпце зародыши будущаго. Я принесъ тебй ихъ скри-
жали; он4 должны стать твоими, чтобы ты могла произнести
обещанное слово рока—третье слово свободы, слово славянскаго
возрожденья.
Я говорю теб4 о нихъ на твоемъ язык* — но, увы! не
твоимъ языкомъ. Ты удивленно смотришь на меня, и я р4дко
вижу искру узнавашя въ твоихъ глазахъ. „Странно", отве-
чаешь ты; „такъ еще никто со мною не говорилъ".
И кто-то шепчетъ теб4: „Не в-Ьрь ему! Зачймъ онъ зд4сь?
Онъ для тебя—чужой". Черная гЬнь мелькнула передъ тобой,
и ты ее узнала; узнавъ ее, ты сказала: „этотъ шепотъ лжетъ".
Да, этотъ черный шепотъ лжетъ. Наши предки когда-то
рубились между собой, но мы, ихъ потомки, этой враждой не
связаны. То была честная вражда, ясный булатный звонъ въ
чистомъ поли; мы будемъ вспоминать о ней и съ ясной улыб-
кой смотреть въ глаза другъ другу. „Для того терпели вы
бйдетя", скажемъ мы словами древняго баяна, „чтобы была
п4сня среди людей*. Эта п4сня есть; мы будемъ внимать ей,
склонясь другъ къ другу, и ч-Ьмъ грозн-Ье ея наиЬвы, тЬмъ
н4жн4е будутъ пожаия нашихъ рукъ.
Ясный булатный звонъ—ясная улыбка весенней дружбы...
нить, это не все. Есть другое—ближе, грустнее, тяжеле.
Помнишь? Васъ было двй сестры... О, не сверкай на меня
гневной обидой твоихъ пугливыхъ, заплаканныхъ глазъ: я
ДВЪ СКАЗКИ.
381
знаю вЬдь, то была не ты. Твои руки чисты, и нЬтъ злобы
въ кроткой усм'Ьшк'Ь твоихъ устъ.
Такъ про васъ въ сказки говорится: васъ было дв'Ь сестры,
и вы вмйсгЬ пошли въ л4съ... по малину. Славянская сказка
ее любитъ, этотъ кроткШ даръ славянскихъ лйсовъ: „Кто
больше малины соберетъ, тотъ унасл4дуетъ землю". Когда
солнце стало садиться, его багровый лучъ освйтилъ лишь одну;
багровая капля повисла надъ ея черной бровью—это былъ не
малиновый сокъ... Штъ, н'Ьтъ, то была не ты; твои руки
чисты, и н'Ьтъ злобы въ кроткой усм-Ьшк* твоихъ малиновыхъ
устъ.
Когда солнце взошло, его бледный лучъ осв-Ьтилъ могилу;
черная кровь гневно кииЬла и дымилась въ ея черной, рых-
лой земл'Ь. И этотъ дымъ черной тучей заволакивалъ бледное
небо холоднаго утра; солнце боролось съ нею, но черная туча
побеждала.
Н4тъ, то была не ты: я знаю про тебя другую сказку.
Верхомъ на кони, въ своихъ царственныхъ нарчахъ следовала
ты въ свой новый стольный градъ; твоя черная прислужница
шла за тобой. День былъ знойный, и полуденное солнце без-
пощадно палило, изсушая твое молодое т4ло. Тебя соблазнилъ
родникъ, журчавппй у твоего пути; твоя черная прислужница
помогла тебй сойти, а зат-Ьмъ, сорвавъ парчевый нарядъ съ
твоихъ плечъ, вскочила на твоего коня и велела теб-Ь ей
служить. И ты, царственная смиренница, последовала за ней.
И каждый день, замученная раба, выходила ты за ворота
своего стольнаго града, съ грустной улыбкой на твоихъ крот-
кихъ устахъ, со щемящей обидой въ твоемъ кроткомъ сердце.
Ты поднимала свой влажный взоръ къ холодному, облачному
небу: „О солнце, пламя обличенья! когда же ты выплывешь
изъ-за тучъ? РазсЬйтесь, черныя тучи; победи, солнце!"
Такой позналъ я тебя. Мы протянули руки другъ другу
черезъ черную могилу; и могила покрылась зеленью, и гнев-
ная кровь заснула, и ея черный дымъ разсЬялся въ голубыхъ
мечташяхъ весенняго неба.
Такой позналъ и полюбилъ я тебя, славянка; и мн4 больно,
что не вс4 тебя знаютъ такой, не всЬ тебя любятъ. Другая
присвоила себй твое имя и твою власть, —ты ее знаешь, свою
382
VI. VINCE, SOL!
черную прислужницу? Багровая капля повисла надъ ея черной
бровью; о солнце, пламя обличетя! ты знаешь, чья эта кровь?
О ради Бога, не дозволяй ей приближаться къ могил*!
Ея проклятая поступь нарушить голубой сонъ дремлющей
крови; молодая зелень поблекнетъ, сожженная жаромъ вски-
павшей струи. Опять черный дымъ поднимется къ небесамъ:
тщетна будетъ борьба солнца съ его мракомъ — мракъ побе-
дить, и багровое пламя мести сверкнетъ изъ-за черныхъ тучъ...
Иль ты не можешь ее оттолкнуть? Она тебе повелеваетъ,
а ты смиренно ей служишь, царственная раба?
Но зачймь,—зач4мъ?
Зачймъ такъ мягка, такъ пуглива, — подруга моя?
* , *
*
Я знаю зачймъ.
Твои руки чисты, и н-Ьтъ злобы въ кроткой усмешке твоихъ
устъ; только бы они чаще смеялись, эти кроткгя уста! Но я
вижу: твои губы вздрагиваютъ при каждой усмешке, и эта
дрожь говорить: „я виновата — я не должна смеяться". Кто
же теб* сказалъ, что смеяться грешно?
Смотри: могила покрылась зеленью, и расцветшая липа
льетъ тихую дрему на ея кровь. Божья пташка вьется надъ
ней и поетъ долгую колыбельную песню горю и злобе. Кто
же тебе сказалъ, что смеяться грешно?
А когда-то ты умела смеяться. Ты, резвясь, бросала свой
звонкШ смехъ въ голубое небо—и онъ, ниспадая, застывалъ
въ веселыхъ переливахъ твоихъ удалыхъ песенъ. Ты бросала
его въ небо — и онъ застывалъ въ веселыхъ узорахъ твоихъ
церквей и хоромъ. По этимъ песнямъ, по этимъ узорамъ на-
роды угнали, чемъ былъ когда-то звонкШ смехъ волшебницы-
славянки; а тебе кто сказалъ, что смеяться грешно?
Я знаю—это тебе онъ сказалъ.
Я его вижу: онъ съ молоткомъ стоить у твоего окна, вы-
слеживая каждое движете твоего лица. Чуть затеплится лучъ
радости въ твоихъ очахъ—стукъ, стукъ. Чуть заиграетъ лег-
кая зыбь веселья на твоихъ устахъ—стукъ, стукъ. Это „стукъ,
стукъ" говорить: ты не должна смеяться—смеяться грешно.
Онъ—пасечникъ. Его пчелы летаютъ по всемъ днамъ
МУЧИТЕЛЬ.
383
скорбныхъ долинъ твоего царства, везд-fe, гд^ растутъ бледные,
ядовитые цв4ты горя и злобы. Он4 собираютъ ихъ ядъ—всЬ
ихъ яды, отъ б4шенаго крика отчаяшя до тихаго вздоха раз-
давленной надежды; всЬ ихъ яды он-6 несутъ теб*; въ улей
страдашй обратили он* твое сердце.
Онъ—душеводитель. Такъ никогда Богородицу водили по
мукамъ; она прошла всю обитель окаянныхъ, пережила веб
ихъ мучешя своей любящей душой; а когда ее привели обратно
къ воротамъ скорбнаго града — передъ ней поблекъ ея голу-
бой рай, и она захогЬла навыки остаться среди замучевныхъ.
Такъ и тебя онъ водить по всбмъ днамъ скорбныхъ долинъ
твоего царства.
Онъ—вампиръ. Я вид-Ьлъ его, какъ онъ черною ночью,
склонясь надъ твоимъ бйднымъ, дрошащимъ тйломъ, нашепты-
валъ теб4 свои внушешя, чтобы ты ненавидела радость, чтобъ
не смеялась никогда. Я вид4лъ его: страшно горели его крас-
ные глаза въ черномъ мракй ночи, освещая мучительныя су-
дороги твоего бйднаго гЬла; я тебя звалъ, но ты не слышала
меня.
Онъ шепотомъ тебя спрашивалъ: „чтб видишь ты?" И ты
отвечала ему влажнымъ, замученнымъ голосомъ: „Я вижу чер-
ную землю и черное небо: свинцовыя тучи заволокли солнце;
только въ одномъ мйстЬ черезъ густой покровъ прорывается
его бледный, плачущШ лучъ; но и онъ, не достигши земли,
замираетъ въ черной мгле».
Онъ спрашивалъ тебя: „чего хочешь ты?" И ты отвечала:
„Хочу опять видеть зеленую землю и голубое небо. РазсЬй-
тесь, черныя тучи; победи, солнце!*
Онъ наполовину прикрылъ своей красной рукой сомкнутые
глаза твои и опять спросилъ: „что видишь ты?* Ты глухо
застонала; загЬмъ твой стонъ сталъ словомъ, и ты сказала:
„Красный св4тъ озарилъ черную землю; я вижу унылую
мерзлую поляну; на ней лежитъ тысяча мертвыхъ, нагихъ
гЬлъ. Н4тъ! они не мертвыя: они ползаютъ, копошатся, жмутся
другъ къ другу. Они веб посинели отъ стужи. Одни дышатъ
ce6i на руки, чтобы ихъ согреть, но влага замерзаетъ на ихъ
пальцахъ. Друие хотятъ содрать ногтями поверхность земли,
чтобы укрыться подъ мерзлой корой; но ихъ ногти разбиваются
384
VI. VINCE, SOL!
объ ея ледъ, кровь сочится съ ихъ израненныхъ пальцевъ и
замерзаетъ на нихъ. Они плачутъ отъ холода и отъ боли, но
ихъ слезы замерзаютъ, не успЬвъ скатиться съ ихъ глазъ".
Онъ спросилъ тебя: „чего хочешь ты?"—и ты ответила:
„Ничего не хочу".
Онъ сказалъ: „Прикажи изрезать свой плащъ на тысячу
лоскутовъ и дать имъ по лоскуту. Имъ ты этимъ не поможешь,
но тебй будетъ легче: теперь ты терпишь тысячу стужъ, а тогда
будешь терпеть только одну". И ты глухо простонала въ ответь.
Онъ еще глубже надвинулъ теб-Ь на глаза свою красную руку,
совсЬмъ ихъ покрывая, и въ третш разъ тебя спросилъ: „что
видишь ты?" И въ ответь ему послышался страшный, пред-
смертный хрипъ, въ которомъ я не узналъ тебя; и все-таки
это была ты. И хрипъ сталъ словомъ и отв4тилъ ему: „Земля
разверзлась и открыла пропасть: въ пропасти, озаренное крас-
нымъ пламенемъ, извивается чудовище. Въ немъ тысяча тЬлъ;
н'Ьтъ! не йлъ, а головъ; н4тъ! не головъ, а пастей. Ничего
не вижу, кром* тысячи пастей; ничего не слышу, кром4 ихъ
протяжнаго, голоднаго воя. Они вцепились зубами другъ въ
друга, какъ бы желая другъ друга пожрать; кровь течетъ изъ
ихъ ранъ, и ихъ языкъ жадно лижетъ эту кровь, не разби-
рая, чужая ли это или своя..."
Онъ спросилъ тебя: „чего хочешь ты?"—и ты ответила:
„хочу, чтобы угасъ этотъ бледный, плачущш лучъ, говоря-
пцй мн-Ь, что есть гдЬ-то солнце, Сдвиньтесь, черныя тучи;
навыки победи, свинцовый мракъ!"
Онъ сказалъ: „Прикажи изрЬзать свое тЬло на тысячу
кусковъ и дать имъ по куску. Имъ ты этимъ не поможешь,
но тебй будетъ легче: теперь ты терпишь тысячу голодовъ, а
тогда не будешь терпЬть ни одного". И страшный, предсмерт-
ный хрипъ былъ ему отвЬтомъ.
И долго, склонившись, висблъ онъ надъ тобою, озаряя
краснымъ пламенемъ своего взора судороги твоего б4днаго гЬла,
нашептывая теб4 свои внушешя, поверяя теб-Ь вей тайны и
желашя своего злобнаго, мстительнаго сердца: чтобы ты нена-
видела радость, чтобъ не смЬялась никогда. И страшно горели
его красные глаза въ черномъ мрак* ночи.
Одного только не пов'Ьрилъ онъ теб*Ь: что онъ—родной
МУЧИТЕЛЬ.
385
сынъ твоей черной прислужницы и ею приставленъ для того,
чтобы ты обезсил'Ьла и опустилась и навыки осталась закрепо-
щенной ей.
Зач'Ьмъ ты веришь ему? Зач'Ьмъ даешь ему убивать сво-
имъ молоткомъ всякую Божью пташку, посланную теб* солн-
цемъ и весной? Зачймъ даешь ему наполнять видЬшями ужаса
молодой; свЬжш сонъ твоихъ очей? Зач'Ьмъ обещаешь ему
отрекаться отъ радости и отрицать солнце?
ЗачЬмъ ты веришь ему, что тупое, безплодное уныте—
твой долгъ передъ голодными и нагими?
Уныте безплодно, зиждительна радость. Семью смйхами
создалъ Творецъ весь живой м!ръ. Только при седьмомъ смйх*
ему взгрустнулось, и онъ пролилъ слезу; тогда возникла чело-
веческая душа—твоя душа, царевна Несмеяна.
Уныте безплодно, зиждительна радость. О, если бъ ты
могла, какъ въ былые дни, бросить свой звоншй смйхъ въ го-
лубое небо — онъ ниспалъ бы мягкой волной и прикрылъ бы
тысячу нагихъ, продрогшихъ т4лъ; онъ ниспалъ бы небесной
манной и накормилъ бы тысячу голодныхъ ртовъ. И изъ ты-
сячи устъ раздалось бы благодарственное слово: спасибо, вол-
шебница! твоимъ смйхомъ намъ жизнь красна.
Жизнь, еще разъ! Ради смйха волшебницы-славянки—еще
разъ, жизнь!
Подруга моя! Зач-Ьмъ ты этого не хочешь — не можешь?
Зач4мъ въ твоемъ сердцЬ столько отрицатя—столько от-
речетя—подруга моя?
*
Какъ зд-Ьсь все ровно кругомъ—какъ плоско, какъ низко!
Необозримой гладью тянется равнина; единственное возвыше-
ше на ней — могила. Странно! За рубежомъ говорятъ, что
смерть равняетъ людей; у насъ ихъ равняетъ жизнь, жизнь
втаптываетъ ихъ въ ровную почву, и лишь смерть насыпаетъ
имъ въ утЬшете холмъ, именуемый могилой.
Горе тому, кто у насъ при жизни пожелаетъ возвыситься
надъ равниной. Тысячи цЬпкихъ рукъ хватаютъ его, тысячи
завистливыхъ голосовъ кричатъ; „ Отдай! Отдай ту силу, кото-
386
VI. VINCE, SOL!
рая возносить тебя: эту силу ты взялъ у насъ!"—Безумцы!
дайте же ему подняться, помогите ему. Онъ отдастъ вамъ сто-
рицей, чтб онъ у васъ взялъ: ч$мъ выше взлетитъ водометъ,
гЬмъ шире будетъ пространство, которое онъ своими брызгами
ороситъ.—Но нить, я знаю васъ и вашу зависть: „наша
равнина теперь просто равнина; она станетъ низменностью,
когда ты вознесешься".
Прости меня, я ученый; это ихъ чувство я называю
«боязнью вертикали». А вертикаль—это рокъ жизни; ты этого
не знала? Зато ты знаешь теперь, отчего такъ мало жизни
было въ твоей жизни. У насъ жизнь ползетъ по равнинЬ, и
только смерть насыпаетъ намъ возвышеше, именуемое могилой;
эта могила—посл-Ьдшй вздохъ жизни по утраченной вертикали.
Ты стоишь на могилй: ты не забыла, что обещала сказать
свое слово народамъ? Ты удивленно смотришь: забыла!
Оставь могилу, съ нея ты того слова не скажешь. Пой-
демъ туда: тамъ далеко, гдЪ равнина соприкасается съ мо-
ремъ, стоить одинокая гора. Правда, и эта гора лишь могила:
равнина, умирая въ мор-fc, насыпала себ4 ее въ уг&шеше,
какъ свой курганъ; она — ея предсмертный вздохъ по утра-
ченной вертикали. Но что делать! другихъ горъ у тебя
вгЬтъ.
Когда-то они у тебя были. Ты помнишь, какимъ друж-
нымъ, могучимъ раскатомъ offfc ответили примчавшейся изъ-за
моря гроз*? Помнишь, какъ полились веселые водопады съ
утесовъ КазЙека и Чатыръ-дага? Ты удивленно смотришь на
меня: „да развй это мои горы?" Нить, теперь онЬ—не твои;
они вновь станутъ твоими, когда ты вспомнишь о своемъ обй-
щанномъ слов'Ь.
Но эта—пока твоя; взойдемъ на нее. Видишь? Твой крас-
ный мучитель отсталъ отъ тебя. Онъ водилъ тебя по вс4мъ
днамъ скорбныхъ долинъ твоего царства, но горъ онъ не лю-
бить: зд'Ьсь нить гЬхъ блъдныхъ цв&говъ, ядомъ которыхъ
онъ кормилъ тебя. Друпе цв-Ьты здйсь растутъ — теплые и
ярте, какъ это весеннее солнце, ласкающее насъ своими лу-
чами; свйж1е и бодряпце, какъ этотъ в-Ьтерокъ, подувппй на
насъ со студенаго моря.
Мы на вершинЬ; смотри, какая ширь кругомъ! Впереди
НАУКА ГОРЫ.
387
насъ—голубой смехъ безпред-Ьльнаго моря; позади насъ—зе-
леный смехъ безпред*Ьльной равнины.
Взгляни пристальнее на эту вечно движущуюся, вечно
безпокойную, голубую поверхность. Между волнами—сишй
мракъ; но каждая верхушка загорается, искрится, превра-
щается на мгновеше въ ослепительный огнеметъ. Волну тя-
нетъ къ солнцу; смехъ волны—ея ответь на поцелуй солнца.
Взгляни пристальнее на ту навыки застывшую, навеки
спокойную зеленую поверхность позади тебя. Когда ты смо-
трела на нее снизу, бледные и грязные стебли былинокъ и
травъ пятнали свежую, сочную мураву: теперь ты смотришь
на нее взоромъ солнца — и видишь одне зеленыя, озаренныя
верхушки. Теперь ты познаешь, что смехъ муравы—ея ответь
на поцелуй солнца.
Да, вертикаль — рокъ жизни: ты не эабыла, что обещала
сказать свое слово народамъ? Огонь обещашя заигралъ въ
твоихъ просветленныхъ очахъ; верь мне, подруга моя, смехъ
твоихъ глазъ-^-ихъ ответъ на поцелуй солнца.
Ты бредила подъ гнетомъ красной руки твоего мучителя—
и бредяпце внимали твоему бреду и повторяли его: „Слу-
шайте все! раздалось слово волшебницы-славянки". Да, твой
стонъ сталъ словомъ, и твой хрипъ сталъ словомъ; когда же
твой смехъ станетъ словомъ?
Огонь обещашя заигралъ въ твоихъ очахъ — и потухъ;
отчего онъ потухъ? Оттого ли, что черная туча стала завола-
кивать солнце? Не теряй надежды; молись со мною, чтобы эта
туча разсеялась, чтобы солнце победило.
Тебя тянетъ обратно —въ равнину—зачемъ? Ты потупляешь
взоръ, ты шепчешь мне въ ответъ одно слово: „отдать!"
Отдать? да что же ты отдашь теперь, когда у тебя ничего
еще нетъ? Ты изрежешь на тысячу лоскутовъ свой плащъ, и
не согреешь нагихъ; ты велишь изрезать на тысячу кусковъ
свое тело, и не утолишь голодныхъ. Нетъ, не предавайся тщет-
нымъ мечтамъ: теперь тебе еще нечего отдавать.
Отдать! Ты отдашь, когда скажешь свое слово; сказать
«го—твой рокъ. Его ты съ равнины не скажешь; его ты ска-
жешь съ горы. Не покидай горы; равнина поглотить тебя.
Ты разве не видишь, кто поджидаетъ тебя у поднож1я горы?
Огонь об-бщашя заигралъ въ твоихъ очахъ — и потухъ.
Подруга моя! Отчего такъ пугливъ поцблуй солнца въ твоихъ
очахъ?
Отчего такъ мало рока въ твоемъ взорй,—подруга моя?
*
Смотри: новую скрижаль водружаю я надъ тобой. Эта пер-
вая скрижаль—скрижаль Зевса.
Ты знаешь, кто такое Зевсъ? Это — тотъ богъ которому
служили на вершинахъ горъ. Эта—та сила, которая тебя тя-
нетъ на встречу поцелую солнца. Это—духъ вертикали.
Ты помнишь? То было ночью. Была равнина и была влага;
и влага стала возноситься надъ равниной. Но равнина ей
крикнула: „отдай!", она ухватилась за нее тысячью ц-Ьпкихъ
рукъ—и влага разостлалась сЬрымъ, свинцовымъ туманомъ по
равнине, и стала душить ея травы и цвЬты и живыя твари...
Ты хочешь отдать, подруга моя? хочешь лечь гнетущимъ
туманомъ на твою родную землю?
Но вотъ сверкнуло въ горнихъ око Зевса, и влагу по-
тянуло вверхъ, на встречу его поцелую. Она собралась въ
горнихъ дождевой тучей; тогда грозный смйхъ Зевса заигралъ
на ней, тысячью живительныхъ струй полилась она обратно
на свою родную равнину, освежая ея травы и цв4ты и жи-
выя твари. Такъ она отдала ей то, что взяла у ней — но
отдала весельемъ и жизнью, а не болезнью и смертью.
Спроси влагу, думала ли она объ отдачи, когда возноси-
лась къ нему, къ возлюбленному своей души. Она скажетъ:
„нить". Она думала о немъ и о грозномъ веселш его см-fexa;
а отдача совершилась сама собой, по предв4чнымъ законамъ
Mipa. Кто думаетъ объ отдачи, тотъ отъ тумана, а не отъ
грозы.
Но ты боищься грозы. Тебй сердце щемитъ, когда огнен-
ная змия Зевса скользитъ по склонамъ тучи, когда все под-
небесье весело содрогается отъ раскатовъ его см-Ьха; „молшя
убиваетъ", говоришь ты. Да, конечно; молшя убиваетъ. А
туманъ—о н^тъ, онъ не убиваетъ. Онъ только отнимаетъ у
насъ св'Ьтъ и весел1е и медленно, незаметно впитываетъ въ
СКРИЖАЛЬ ЗЕВСА.
389
насъ ядъ своей гнетущей хвори, отъ котораго мы потомъ —
сами умираемъ.
Молтя убиваетъ, да. И тотъ народъ, который поклонялся
Зевсу на вершинахъ горъ, воздавалъ почести гЬмъ, кого уби-
вала его молтя, видя въ нихъ его избранниковъ и святыхъ.
И онъ обводилъ изгородью гЬ места равнины, которыя были
убиты молтей Зевса, называя ихъ «энелшпями» и ублажая
ихъ молитвами и приношешями. А жертвы тумана—кого она
заботитъ, эта безвестная проказа больной земли!
О ясная, могучая смерть! о ясная, святая скорбь! Жалокъ
тотъ, у кого н$тъ энелшяя въ сердце... Глаза твои блеснули
влагою, подруга моя; я вижу, духъ горы тебя проникъ —ты
понимаешь меня.
Посмотри... н^тъ, не смотри; съ горы не увидишь. Но
припомни, какъ точно и тщательно они разделили равнину
на участочки, чтобы веЬмъ одинаково въ нихъ задыхаться. Горе
вамъ, богатыри! карлики писали законы для васъ. Ничего,
говорятъ они, вымирайте, коли не можете приспособиться; мы,
карлики, приспособились. А будетъ тесно и намъ—предоста-
вимъ поле карликамъ карликовъ, и такъ далее, пока миллюно-
миллшнная тля не заполонитъ земли. Да здравствуетъ равен-
ство и приспособляемость! да здравствуетъ земной рай—цар-
ство всепобеждающей, непреоборимой плесени.
А пока—уважайте участочки и разде.тякшця ихъ канавы:
тотъ грЗшшикъ, тотъ преступнику кто преступаетъ канаву.
Смотри, подруга моя: солнце клонится къ закату, и наши
т6ни призрачными исполинами скользятъ по замечтавшейся
равнине. Какъ ты думаешь, сколько канавъ ежесекундно
преступаютъ наши исполинсшя йши? И они этого не чув-
ствуюсь, ц н4тъ rpixa въ деяшяхъ нашихъ. Да, красиво и
верно гс^орятъ жители горъ: „на горе нетъ греха".
У насъ, детей Зевса, законъ одинъ—стремлете къ нему,
на встречу его поцелую. И этотъ законъ — нашъ рокъ. Ты
ведь знаешь: вертикаль—это рокъ жизни; ты йе думаешь отри-
цать жизнь? Следуй этому року — а отдача совершится сама
собою, по предвечнымъ законамъ живой природы.
Понятна тебе скрижаль Зевса? Да, здесь она понятна;
ведь Зевсъ—это тотъ, кому служили на вершинахъ горъ.
390
VI. VINCE, SOL!
...Что слышу? Ты и сама хогЬла бы принести ему благо-
дарственную жертву—здЬсь же, на его ropi? Но какъ это сде-
лать? Еругомъ все пусто; зд^сь нить ни тельца, ни барана..»
Ты смеешься; да, я понялъ тебя. Принесемъ ему въ жертву—
вампира.
Но гдЬ онъ, твой вампиръ? Онъ спрятался у поднож!я
горы, поджидая тебя, а теперь... смотри, что за чудо! Поцелуй
солнца коснулся его, и онъ заметался въ предсмертныхъ
судорогахъ. Теперь только видно, какъ онъ весь гадокъ:
отвратительный волдырь, налитый краснымъ гноемъ,—чудовищ-
ная красная мокрица съ крыльями нетопыря. Но солнце победо-
носно довершаетъ свое дЬло: онъ кипитъ, дымится, все его
тЪло возносится краснымъ паромъ въ вечершй воздухъ. Р4звыя
нимфы нашей горы весело треплютъ и рвутъ на части его
призрачную плоть: веЬ очерташя слились, теперь онъ—не бо-
л4е, какъ рядъ причудливыхъ красныхъ облачковъ, стремительно
уносимыхъ въ море.
Въ добрый часъ! Оставаясь надъ равниной, онъ бы за ночь
палъ ядовитой ржой на молодой хлгЬбъ.
Жертвоприношеше совершилось. Богъ принялъ его—ты
слышишь веселый рокотъ удаляющейся тучи? Она повисла надъ
еЬвернымъ небосклономъ, оставляя неприкосновеннымъ луче-
зарное око Зевса. Подруга моя! этотъ рокотъ лредвйщаетъ намъ
тихую ночь и ясный, безоблачный день.
Смотри: новую скрижаль водружаю я надъ тобой. Эта вто-
рая скрижаль—скрижаль Паллады.
Она—первородная дочь Зевса, духъ державнаго разума и
движимой разумомъ воли; ей служили въ бйломраморныхъ хра-
махъ, вЗшчавшихъ кремли свободныхъ и благоустроенныхъ го-
родовъ.
Теперь эти храмы въ развалинахъ; неразумная стихшная
сила разбросала стройныя колонны и разбила строгую красоту
ясныхъ фронтоновъ. Никогда око Паллады йяло въ нихъ; те-
перь оно померкло, и лишь одиноюй путникъ любуется немыми
СКРИЖАЛЬ НАЛЛАДЫ.
391
остатками минувшаго велич1я и чуетъ близость богини въ ея
поверженномъ творенья.
Чтб было въ начали, то стало вновь; а знаешь ты, что
было въ начал*?
Въ начал* была мгла и душа мглы—уродливая Горгона.
Она жила въ сумрачной пещер* самой ядовитой долины перво-
бытнаго Mipa. И у нея была своя скрижаль, и на скрижали
стояли слова, которыя ты знаешь: „Науки храмъ, ея друзьямъ
недостижимый в*чно,—открытъ тому, кто врагъ уму: онъ въ
немъ царитъ безпечно".
Отсюда, изъ этой сумрачной пещеры, выпускала она своихъ
гадовъ распространять слова ея скрижали среди людей. И каж-
дому давала она, въ придачу къ нимъ, особое наставлете.
Первому она вел*ла говорить: ,/Ъшь, пей и размножайся,
остальное — суета и сп*сь". Второму: „кто не за тебя, тотъ
противъ тебя". Третьему: „кто противъ тебя, тотъ глупъ или
подлъ". Четвертому: „Простота—залогъ истины". Пятому: „Не
дов*ряй тому, кто ясными доводами пытается переубедить тебя,
и не выпускай крота твоего уб*ждешя изъ его норы". Шестому:
„Во всякомъ д*янш ищи себялюбиваго побуждешя". Седьмому:
„Истина открывается коллективной вол* толпы, а не едино-
личному мышленш выдающихся мужей: vox populi—vox Dei".
Таковы были гады, посылаемые Горгоной во вс* углы все-
ленной; и люди внимали ихъ учетю и сл*довали ему, и цар-
ство мглы распространялось по земл*.
И мгла стала грозить небу и его св*тиламъ. „Не торже-
ствуй, солнце!" говорила она, „вскор* твой блескъ померкнетъ,
затуманенный моимъ дыхашемъ, и старшш изъ моихъ гадовъ
поглотитъ твой Ыяющш ликъ".
Мнопе отправлялись въ пещеру Горгоны, чтобы сразить
ее и спасти царство св*та; но никто не могъ вынести ея пу-
стого, мертвеннаго взора. Кровь леден*ла у бойцовъ, и они
застывали каменными глыбами у порога пещеры.
Но вотъ, ведомый Палладой, Солнце-богатырь переступилъ
этотъ порогъ. Онъ отразилъ своимъ яснымъ щитомъ каменный
взоръ чудовища и отс*къ ему его уродливую голову. И Пал-
лада прикр*пила голову Горгоны къ своей эгид* и окружила ее
т*ми семью гадами, которые распространяли ея науку по земл*.
392
VI. VINCE, SOL!
И когда мгла пошла походомъ противъ свита, стремясь по-
глотить небо съ его светилами, и солнце уже стало меркнуть,
окутанное ея ядовитымъ дыхашемъ — Паллада вышла ей на-
встречу, высоко держа эгиду въ своей победоносной рукЬ.
Страшно смотрЬлъ съ высоты бледный ликъ чудовища сво-
имъ пустымъ, мертвеннымъ взоромъ: широкою щелью з1ялъ
подъ сплюснутымъ носомъ его безобразный ротъ, точно высмеи-
вая своей безсмысленной улыбкой безсмысленное послушаше
тбхъ, кто придялъ его науку.
И мгла познала себя въ з1яющей пустотЬ этого мертваго
лика; она выпустила небо изъ своихъ цёпкихъ рукъ и скры-
лась, пораженная, въ ядовитыя пещеры и пропасти земли.
Солнце победило, и скрижаль Паллады возс1яла надъ м1ромъ.
Ты знаешь скрижаль Паллады—скрижаль державнаго ра-
зума? Да, подруга моя, теперь ты знаешь ее. Она открывается
только гЬмъ, кто сразилъ Горгону, а ты ее сразила. Видишь,
какъ р-Ьзвыя волны голубого моря треплютъ и заливаютъ крас-
ныя клочья ея г6ла?
НЬтъ даровыхъ истинъ: только то—твое честное уб4жде-
Hie, что ты честно продумала въ горниле твоего сознатя. И
только тотъ имеете право согласиться съ тобой, кто закалилъ
твою мысль въ orai собственнаго разума.
Не все обозр^ваетъ огненный взоръ светлоокой богини;
есть область, надолго, ...быть можетъ, навсегда ей недоступная,—
ее вйдаетъ Деметра. Но того, что для тебя отвоевала Паллада,
ты не должна уступать Горгон* и ея гадамъ.
Посмотри на богиню: какъ весело пылаетъ ясная гроза ея
очей, какъ весело смеется ея ясный шлемъ, возвращая солнцу
его поцелуй! Еакъ она горитъ жаждой боя за державный ра-
зумъ и его права! И что это будетъ за веселый, славный бой—
ясный булатный звонъ въ чистомъ поли!
„Ты долженъ признать самое горькое для тебя положеше,
разъ оно доказано; ты долженъ отказаться отъ самаго доро-
гого для тебя уб^ждетя, разъ оно опровергнуто"—вотъ за-
вета Паллады ея бойцамъ. Ея око съ одинаковою любовью све-
тить и побЬдителямъ и поб'Ьжденнымъ, если они соблюдаютъ
этотъ зав^тъ, данный ею смертнымъ на всЬ времена.
А на груди ея—чешуйчатая эгида съ головой сраженнаго
СКРИЖАЛЬ ПАЛЛАДЫ.
393
страшилища: пусть знаютъ смертные, кому они себя отдаютъ,
отрицая светлоокую богиню и ея завить, отвергая ясную грозу
ея битвъ!
Где н^тъ боговъ, тамъ рЗлотъ привиденья; кто сторонится
ока Паллады, надъ гЬмъ нависнетъ з1яющш взоръ Горгоны—
тотъ взоръ, отъ котораго каменЬетъ плоть и ледекЬетъ жизнь.
Хочешь ты, чтобы поля твоей равнины огласились яснымъ
булатнымъ звономъ Палладиныхъ битвъ? Хочешь, чтобы ея
беломраморные храмы венчали кремли твоихъ городовъ?
Но кто-то шепчетъ тебе: „Не хоти. ЗачЗшъ ей быть
здесь? Она для тебя—чужая". Черная тЬнь мелькнула передъ
тобой, и ты ее узнала; узнавъ ее, ты сказала: „этотъ черный
шепотъ лжетъ".
Онъ лжетъ, да; но его ложь простительна. Эта черная
тЬнь навыки бы разеЬялась, если бы ее озарило око Паллады
съ высоты ея бйломраморнаго храма въ кремли твоего столь-
наго града.
* л*
Смотри: новую скрижаль водружаю я надъ тобой. Эта
третья скрижаль — скрижаль Геракла.
Онъ—сынъ Зевса и любимецъ своей сестры Паллады; но
его мать была смертная, и долей смертнаго была его доля на
нашей земле.
Ему улыбнулась Жизнь, когда онъ былъ въ колыбели, и
сказала ему: „Радуйся, дитя! Твой путь будетъ свободенъ: надъ
тобой не будетъ закона, кроме твоей силы и твоей волив. И
малютка вздохнулъ ей въ ответъ.
Она вторично улыбнулась и сказала ему: „Радуйся, дитя!
Твой путь будетъ славенъ: твой отецъ Зевсъ пршбщитъ тебя
къ сонму небожителей, и ты будешь вкушать вечное блажен-
ство за его трапезой, рядомъ со златокудрой Гебой". И ма-
лютка взглянулъ на нее, и огонь ея взора потухъ во влаге
его очей.
Она въ третш разъ улыбнулась и сказала ему: „Радуйся,
дитя! Твой путь будетъ светелъ: я исполню все желатя тво-
его сердца". И тутъ только малютка ответилъ ей улыбкой.
394
VI. VINCE, SOL!
Ставъ отрокомъ, онъ отправился въ путь. Онъ проходилъ
мимо скалистой Немей; пастухи окружили его и взмолились
къ нему: „Сжалься надъ нами, герой! дитй левъ разоряетъ
наши стада". Вслйдъ затЬмъ они разбежались: рычанье льва
послышалось съ вершины ближайшей скалы. Гераклъ остался;
немного спустя шкура косматаго зверя уже свешивалась съ
его плечъ.
Онъ прошелъ дальше; на зеленомъ лугу стояла Жизнь съ
пучкомъ голубыхъ цветовъ въ рук4. Она спросила его: „Не-
правда ли, ты думалъ о трапезе Зевса и ради нея совершилъ
свой подвигъ, помогая слабымъ и обиженнымъ?" Онъ отве-
тилъ: „Я поборолъ льва, потому что онъ мне встретился на
моемъ пути, и я чувствовалъ въ себе силу его побороть; мой
трудъ былъ радостенъ и награды не ждетъ.
„А теперь ты мне встретилась на моемъ пути: дай же мне
одинъ изъ цветовъ, которые у тебя въ руке. Онъ тянетъ меня
къ себе своимъ сладкимъ, веселящимъ запахомъ: если ты въ
моемъ подвиге видишь заслугу, пусть твой цветокъ мне бу-
детъ наградой за него".
Она сказала: „на что тебе этотъ цветокъ? Мужайся и
трудись: тебя ждетъ твое место за трапезой Зевса и ласка
прекраснокудрой Гебы. А цветы мои не для тебя". И она,
смеясь, протянула ихъ проходившему мимо молодому пастуху;
тотъ поигралъ ими и бросилъ ихъ въ протекавппй мимо ручей.
Онъ спросилъ: „Какъ же ты обещала исполнить каждое
желаше моего сердца?" Она ответила: „Я не обещала испол-
нить это желаше теперь".—„Будь благословенна!" сказалъ онъ
и продолжалъ свой путь.
Минули годы; Гераклъ сталъ юношей. Онъ проходилъ мимо
болотистой Лерны; крестьяне обступили его и взмолились къ
нему: „Сжалься надъ нами, герой! Стоглавая гидра заняла
единственный родникъ, дававпий намъ чистую, студеную воду".
Вскоре затемъ изъ соседней чащи послышалось шипёте гада.
Гераклъ вышелъ ему навстречу; после долгой, упорной борьбы
онъ отрезалъ и прижегъ головы чудовища и омочилъ свои
стрелы въ его ядовитой крови.
Онъ прошелъ дальше; у родника его встретила Жизнь съ
венкомъ изъ голубыхъ цветовъ на русыхъ кудряхъ и съ золо-
СКРИЖАЛЬ ГЕРАКЛА.
395
той чашей въ правой рук4. Она сказала ему: „Я все время
любовалась на тебя и на твой славный бой; ты, видно, пожал$лъ
б'Ьдныхъ крестьянъ, лишенныхъ своего единственнаго родника?"
Ояъ отвйтилъ: „Я поборолъ гидру, потому что она mh4 встре-
тилась на моемъ пути, и я чувствовалъ въ себ4 силу ее по-
бороть; это былъ радостный трудъ. А если ты любовалась на
мой подвигъ, то теперь награди меня".
Она сказала: „Я зат-Ьмъ и встретила тебя, герой, чтобы
тебя наградить. Я дамъ теб-b цвйтокъ изъ моего в'Ьнка; онъ—
такой же, какъ и rfe, которые никогда такъ нравились тебе".
Онъ отвйтилъ: „Его запахъ приторенъ, и его видъ не шгЪ-
няетъ болйе моихъ глазъ; но меня тянетъ къ той чапгЬ, что
у тебя въ правой рук*. Какъ весело искрится ея золото въ лу-
чахъ солнца! какъ весело играетъ ея светлая, живительная влага!
Дай мн$ одинъ глотокъ, и я бодро буду продолжать свой путь".
Она сказала: „На что тебе моя чаша? Трудись и сражайся:
тебя ждетъ вечная благодарность спасеннаго тобой человечества.
А отъ чаши Жизни подальше: она не для тебя". И она,
смеясь, протянула ее проходившему мимо крестьянину; тотъ,
отпивъ несколько капель, бросилъ остатокъ вм^сгЬ съ самой
чашей въ глубь родника.
Онъ вздохнулъ и спросилъ: „Какъ же ты обещала испол-
нить каждое желаше моего сердца?" Она ответила: „Ты поже-
лалъ имйть мой цвЬтокъ, и я тебЬ его принесла; но я не
обещала исполнить это желаше теперь". — „Будь благосло-
венна!" сказалъ онъ и грустно пошелъ дальше.
Возмужавъ, онъ поборолъ дикую рать кентавровъ; и опять
его встретила Жизнь подъ еЬньк> раскидистой яблони. Она
предложила ему напиться изъ ея чаши; но ея блескъ уже не
веселилъ утомленныхъ глазъ героя, и ея влага показалась ему
присной и вялой. А гЬхъ яблокъ, что алйли на краю вЬтви,
она ему не позволила сорвать.
На исходи цв-Ьтущихъ лить онъ поборолъ Кербера, свир-Ь-
паго стража преисподней; выйдя на свгЬтъ, онъ опять увид4лъ
Жизнь, которая ждала его у поднож!я горы. Она улыбнулась
и протянула ему три яблока; онъ равнодушно ихъ принялъ,
равнодушно заложилъ руку за спину и въ грустномъ раздумьи
опустилъ чело.
396
YI. VINCE, SOL!
Поднявъ глаза, онъ встр4тилъ ея загадочный, детски ве-
селый и детски жестокш взоръ. Онъ сказалъ: „За что ты
обманываешь меня? За каждый посл^дшй мой подвигъ ты ис-
полняла мое предпоследнее, давно уже выдохшееся желаше;
ужели всегда такъ будетъ?"— „Штъ". шепнула она, „есть одно
желаше, которое я исполню немедля, какъ последнее—чтобы
ты не могъ сказать, что я исполняла не всЬ желашя твоего
сердца".
„Такъ вотъ оно", сказалъ онъ, „я тебя хочу—тебя самоё;
хочу, чтобы ты была моей — вотъ мое последнее желаше, за
которымъ уже не будетъ м-Ьста для другихъ!" Съ этими сло-
вами онъ поднялъ руку по направленда къ ней. „Къ чему?"
спросила она съ д&гскимъ удивлешемъ во взор4. „Къ чему
это теперь? Будь териЬливъ, и я сама къ тебЪ приду, когда
ты будешь старцемъ, чтобы в'Ьнкомъ изъ розъ увенчать твою
сЬдипу".
Онъ сказалъ: „Я давно тебя люблю, жестокая, люблю тебя
любовью столь же безумной, какъ и ты сама. И я хочу тебя
теперь же, а не тогда, когда крылья моего желашя, разбитыя,
повиснутъ. Ты сама сказала, что н'Ьтъ надо мной закона, кромй
моей силы и воли; покорись же моей сил* и вол4!"
Онъ опустилъ ей руку на плечо. Она быстро отшатнулась
отъ него—и онъ почувствовалъ, какъ адское пламя окружило
его гбло. Точно весь ядъ гидры проникъ его плащъ и, впи-
ваясь въ него самого, сталъ пожирать всЬ живые покровы его
костей. Тщетно пытался онъ сбросить его: плащъ прилипъ
къ его кожгЬ, и онъ, отрывая его, раздиралъ свою собствен-
ную плоть. И веб страдашя, перенесенныя имъ въ жизни,
показались ему <5лаженствомъ въ сравненш съ этой нестерпи-
мой болью.
Онъ сказалъ ей: „Прекрати мою муку!" Она грустно улыб-
нулась и ответила: „Да, я ее прекращу; это и есть то твое
желаше, которое я могу исполнить немедля, какъ последнее".
Она повела его на вершину горы; тамъ ореады воздвигли
для него высошй костеръ. Опираясь на ея руку, онъ взошелъ
на него. „Будь благословенна!" шепнулъ онъ ей; и его
шепотъ замеръ въ 6ypi пламени, охватившаго и костеръ и его.
СКРИЖАЛЬ ДЕМЕТРЫ.
397
* * *
Смотри: новую скрижаль водружаю я надъ тобой. Эта чет-
вертая скрижаль—скрижаль Деметры.
Деметра—старшая сестра Зевса, кроткая богцня тайнъ о
синемъ покрове. Она—духъ сонной равнины; ей служили въ
прохладныхъ рощахъ, въ синемъ сумраки густолиственныхъ
тополей.
Ты видишь: солнце повисло надъ краемъ западнаго моря,
и волны стыдливо зарделись, готовыя принять въ свой теремъ
божественнаго жениха. А тамъ, съ востока, Деметра все шире
и шире простираетъ свой сишй покровъ надъ утомленной
равниной. Ты слышишь шепотъ ея предвестника, вечерняго
ветерка? Онъ шепчетъ земл4: „Засни, утомленная; засни—
до утра".
Утро — начало Mipa, вечеръ — его конецъ. Все, что нача-
лось, должно кончиться: всякому Mipy предстоитъ его вечеръ.
Зевсъ вздрогнулъ, постигши силу этого слова; онъ взглянулъ
на сестру—и нашелъ успокоеше въ синей тайнЬ ея кроткихъ
очей. „Да", сказала она, „придетъ время—и твой вечеръ на-
ступитъ, и мой покровъ покроетъ и тебя. Ты заснешь, утом-
ленный; заснешь—до утра.
„Вы разделили между собою вей Mipu видимости и мысли;
мнй остались лишь сишя междум1р!я чаяшя и тайны.
„Ты помнишь? Была весна; твои птички весело пили надъ
моей равниной, и твое лучезарное око мирно улыбалось не-
винному, зеленому см4ху ея травъ. Они стремились вверхъ на
встречу твоему поцелую; но пришло лито—стремлете остано-
вилось, колосъ зацвълъ; пришла осень—наливппйся колосъ
уныло отвернулся отъ тебя и опустилъ голову въ мрачномъ
раздумьи: что же теперь?
„Что теперь?" рявкнула Горгона; „теперь—конецъ, теперь—
смерть! Горе вамъ, былинки и пташки: васъ ждетъ смерть!
Горе вашимъ п-Ьснямъ, вашему смйху: они застынутъ въ без-
молвш смерти! Горе вашему стремленш: его скуетъ смерть.
А, вы не знали, для чего васъ вызвали изъ н-Ьдръ небьтя?
Такъ узнайте же: для того, чтобы вы медленно и полно вку-
сили горести смерти!"
29-696
„И она вышла изъ своей мрачной пещеры и показала
равнин* свою уродливую голову съ ея пустымъ, з1яющимъ взо-
ромъ. И равнина въ ужас* заколыхалась: спаси насъ, Зевсъ!
спаси насъ, Паллада! мы вей васъ любили и къ вамъ стре-
мились: не выдавайте насъ смерти!
„Но ты безучастно смотр-Ьлъ въ голубую даль, и твоя дочь
грустно склонилась на свое копье. Гулъ отчаяшя пронесся по
пожелтившей нив*; зерна выпали изъ своихъ колосьевъ: смерть
торжествовала.
„Тогда я приблизилась къ бйднымъ дйтямъ моей равнины;
я покрыла ихъ своимъ синимъ покровомъ и шепнула имъ:
засните, утомленные; засните—до утра.
„Я поборола смерть. Я послала свою единственную дочь
къ царю преисподней въ нйдра земли; она принесла людямъ
в4сть, что смерти н4тъ, что есть только синш сонъ утомлен-
нымъ—сонъ до утра.
„Медленными тяжелымъ шагомъ достигаетъ усталый пут-
никъ вечерняго берега жизни. Онъ готовъ возроптать, чуя
прикосновеше леденящей руки; но я осЬняю его глаза своимъ
покровомъ—и онъ засыпаетъ, съ кроткой улыбкой надежды
на устахъ, склонивъ голову ко мн* на плечо. Я его бережно
укладываю на мягкое дно своего челна; тихо скользить мой
челнъ по синимъ тайнамъ р*ки междум1р1я. Рой духовъ без-
молвнымъ полетомъ провожаетъ соннаго пловца, сплетая зага-
дочные концы двухъ жизней, чередуя сновидйтя воспоминашй
со сновид-Ьшями чаяшй; такъ доплываетъ онъ до утренняго
берега. Зд4сь солнце св*титъ и трава зелен-Ьеть; очнувппйся
путникъ стряхиваетъ съ себя тайны междум!р1я и бодро стре-
мится въ твой шумный градъ, гд* копье Паллады его при-
ветствуете съ высоты бйломраморнаго кремля.
„И люди познали благостыню моего синяго покрова; благо-
дарные побйдительницамъ смерти, они воздвигли мнЬ съ до-
черью роскошный храмъ въ Элевсинй на озаренномъ пылаю-
щими светочами лугу. Зд^сь мы пЬстуемъ имъ святыя таин-
ства; зд^сь золотая печать сковываетъ уста жрецовъ-Евмолпи-
довъ. Наше молчаше—залогъ откроветя; горе тому, кто на-
рушить печать Элевсинскихъ таинствъ!
„И тысячи утомленныхъ стекаются въ Элевсинъ искать
СКРИЖАЛЬ ДЕМЕТРЫ.
399
откровешя и отрады въ синемъ сумраки моихъ пещеръ, въ
торжественныхъ хороводахъ моего озареннаго луга. Паллада
мирно взираетъ на мои таинства, навыки скрытыя отъ ея
огненнаго взора; она знаетъ, что ей меня не побороть—мед-
ное ocTpie ея копья разбилось бы о мягкую, но несокруши-
мую ткань моего покрова.
„Мы не враги. Я охотно уступаю ей все, что горитъ
огнемъ стремлешя, все, въ чемъ кипитъ надежда и сила; она
безъ зависти даетъ мпЬ затеплить сишй огонекъ моей тайны
для гЬхъ, для кого померкло лучезарное солнце счастья.
„И ты, о Зевсъ, не касайся своимъ перуномъ моего элевсин-
скаго храма! Пусть въ немъ во всЬ времена ищутъ отрады гЬ,
у кого повисли крылья желашй, разбитыя бурей твоей жизни.
Если ты разрушишь мой храмъ — воскреснетъ Горгона и ея
гады, и всЬ разбитые жизнью усилятъ ея рать; мгла снова
пойдетъ на солнце, и солнце не победить.—Или ты не знаешь,
что они сделали съ моей страдалицей?
„Она была молода и счастлива, и они сказали ей: Ты
должна отдать твой серьги, ожерелья и запястья, должна от-
дать твои шелка и парчи—этого требуетъ онъ. Грустная
улыбка скользнула по ея устамъ; она отдала имъ все и ска-
зала: да свершится воля его\
„Они сказали ей: ты должна отказаться отъ хороводовъ и
вечеринокъ, должна сторониться друзей и подругъ, семьи и
родныхъ: неустанный трудъ отъ зари до зари отныне твой
удЬлъ—этого требуетъ онъ. Слезы брызнули изъ ея очей; она
положила себ4 на голову глиняный кувшинъ и покорно пошла
за водой, говоря: да свершится воля его\
„Они сказали ей: ты должна отдать ему на заклаше своего
единственнаго малютку, заветное дитя твоихъ надеждъ; этого
требуетъ онъ. Румянецъ исчезъ съ ея щекъ, и ея очи по-
тухли; она отдала имъ своего ребенка и шепнула помертвев-
шими устами: да свершится воля его!
„И день за днемъ, послй зари и передъ зарей, ходила она
за водой къ роднику съ тяжелымъ кувшиномъ на голов*, съ
тяжелой думой въ сердце; она работала за прялкой и крос-
нами, въ огородЬ и у очага; а вечеромъ, склонивъ усталый
29*
400
VI. VINCE, SOL!
станъ надъ пустой колыбелью своего ребенка, она шептала:
Онъ далъ, онъ и взялъ; да свершится воля его\
„Но вотъ однажды, у порога ея хижины, ее встретила
твоя светлоокая дочь. Безумная! гневно воскликнула она, что
сдЬлала ты? Твоя жертва была напрасна: знай, его—нЬтъ. Они
обманули тебя: есть Зевсъ, богъ радости, разума и любви, но
его—н-Ьтъ.
„Она ответила: зачймъ ты мн-fe это сказала? Они мнЪ
оставили жизнь; ты меня убила. Да будетъ проклятъ безжалост-
ный блескъ твоихъ очей, озаривши мою пустоту!
„Паллада исчезла. Гд-Ь н4тъ боговъ, тамъ р4ютъ приви-
дЬшя: изъ разверзшейся пещеры выползли, одинъ за другимъ,
направляясь къ страдалиц-Ь, три гада. Одному имя было—
Раскаяте, другому—Отчаяте, третьему—Уничтоженье. Ихъ
глаза зловеще горели багровымъ пламенемъ; они медленно
приближались къ ней, и она уже чувствовала палящее дыхаше
перваго изъ нихъ. °
„Тогда я, оттолкнувъ гадовъ, къ ней подошла. Я осЬнила
ее своимъ синиуъ покровомъ — на нее пов-Ьяло прохладой
тайны съ р^ки междум!р1я, и счастливая улыбка впервые за-
играла на ея бл-Ьдныхъ устахъ. Я склонила ея голову себй
на плечо и, покрывая ее, шепнула ей: засни, утомленная;
засни—до утра".
*
Смотри: солнце коснулось своимъ нижнемъ краемъ верх-
няго края моря; настала торжественная минута разлуки дня
съ м1ромъ. И я водружаю надъ тобой новую скрижаль: эта
пятая скрижаль—скрижаль Аполлона.
Оставимъ Деметру и сишй покровъ ея тайнъ: онъ теб4 будетъ
нуженъ въ грядущемъ, но не теперь. Ты молода и прекрасна:
мпЬ любо смотреть на твое свежее лицо, облитое румянцемъ
заходящаго дня. Такъ никогда Клиия, дйва-цв'Ътокъ, глядела
всл4дъ своему любимцу, догоравшему на огненномъ лож-Ь волнъ,
и лучъ ея взора угасалъ вм^стЬ съ нимъ.
О, проникнись лучами угасающаго бога! въ нихъ для тебя
новая, вечная науда. Только тотъ постигъ ценность жизни,
кому понятна Клийя и ея гордая, ликующая смерть.
СКРИЖАЛЬ АПОЛЛОНА.
401
„Тебе мой возлюбленный!" говорила она, „приношу я
вольный даръ моей души, тобою вызванной къ бытш. Я была
цвЗгткомъ среди цвЗзтковъ; одна лишь душа породы жила во
мне. Я не знала, что родилась вчера, не знала, что умру
завтра; ровная струя подсознательной жизни уносила меня изъ
вечности въ вечность.
„Да, тихо и ровно текла струя моего бьтя. Величайшая
радость лишь скользила по ней едва заметной зыбью, которую
стирало следующее мгновенье; величайшее горе отзывалось въ
ней лишь едва слышнымъ стономъ, замиравшимъ въ первомъ
вйтеркЬ. Ч4мъ я была, и была ли я—всего этого я не знала.
ПИ вдругъ твой лучъ, о мой возлюбленный, коснулся меня;
твой голосъ воззвалъ ко мн4: познай самоё себя! Я огляну-
лась на гЬхъ, что тиснились кругомъ меня, и мне стало ясно:
все это была не я. Я посмотрела на себя: грань между мною
и не мной определилась, душа личной жизни загоралась во мне.
„Ты мне сказалъ: Одумайся! еще есть время. Хочешь ты
променять вечность подсознательнаго бьтя на минуту личной
жизни? Я оглянулась назадъ: тихо и ровно текла струя, вы-
бросившая меня на берегъ сознашя; мн6 стало страшно этой
безмолвной вечности, и я ответила: да!
„Ты мне сказалъ: Одумайся! еще есть время. До сихъ поръ
ни радость тебя не окрыляла, ни горе не бороздило твоего сердца;
хочешь ты отведать восторгъ упоенШ, окупаемый жгучею
болью, мучительными содрогашями души? Я оглянулась назадъ:
тихо и ровно текла струя вечности, покинутая мною; мн-Ь
стало страшно ея невозмутимой глади, и я ответила: да!
„Ты мне сказалъ: Теперь ты моя, и вотъ тебе мой вто-
рой завить: познавъ себя, будь тймъ, что ты есть! Я робко
спросила тебя: о милый мой! имею ли я право быть г£мъ,
что я есть? Посмотри, сколько сотенъ и тысячъ тиснятся кру-
гомъ меня: если вей захотятъ быть гЬмъ, что они есть—какъ
намъ ужиться другъ съ другомъ?
„Ты улыбнулся мне въ ответъ: мое слово, сказалъ ты, не
для нихъ, мои лучи не проникаютъ въ глубину полусознатель-
наго бытая: ты уже была моей избранницей, когда я возжегь
въ тебе душу личной жизни. Не заглушай же ея въ себе*,
будь темъ, что ты есть, познавъ себя!
402
VI. VINCE, SOL!
„Это значить: будь художницей собственной жизни, соб-
ственная я; мой законъ — законъ гармонш, законъ красоты:
только то хорошо, что даетъ съ твоимъ я хорошее, ясное со-
звучье. Ты сама отныне себ*Ь мирило: дйлай все, что къ теб'Ь
идетъ, и друпе покорятся красоте и гармонш твоего я.
„И не думай, что мое слово зоветъ тебя на стезю престу-
плетя. Иреступлете несовместимо съ тобой, потому что ты—
избранница моя. И мое слово—только для тебя, моей избрап-
ницы, а не для гЬхъ сотенъ и тысячъ, что гЬснятся кругомъ
тебя. Он4 его не услышатъ; а если и услышатъ — пусть по-
пытаются: всл'Ьдъ за ихъ преступлетемъ волна раскаяшя
опять погрузить ихъ въ ту струю, изъ которой имъ никогда
не следовало выходить.
„Он* будутъ оправданы своими дйятями; но твои дЪянш бу-
дутъ оправданы тобой. Теб'Ь многое дозволено, чего другимъ нельзя.
„Такъ говорилъ ты метЬ; и я сознала себя избранницей
твоей. О, какъ горЬлъ твой лучъ въ моемъ сердцгЬ! какъ
чувствовала я свою ответственность за то святое пламя кра-
соты, которое ты во мнй возжегъ!
„О милый мой! Та личная жизнь, на стезю которой ты
призвалъ меня, предстала предо мною въ двойномъ, причудли-
вомъ св'ЬгЬ. Я часто спрашивала себя: да я ли еще я? Или
я—сосудъ избрашя, и чужая воля живетъ и волитъ во мн-Ь?
II я поняла, что въ этомъ отрЬшенш отъ себя состоитъ высшее
осуществлеше личной жизни.
„И для меня стало долгомъ все то, что во мнЬ волилаэти воля.
Въ начал* они пытались навязывать мнЬ законы своей нрав-
ственности: они называли ее обязательною для веЬхъ, а, стало
быть, и для меня. Я смеялась надъ ихъ назойливостью, и они
прокляли меня; я смеялась надъ ихъ прокляйями, и они по-
корились MHi.
„Глупцы проклинали меня; безумцы метЬ подражали. Имъ
было любо следовать за мною по б'Ьлой тесьме, перекинутой
черезъ пропасть; но тесьма не выносила гЬхъ, кого не окры-
ляла твоя воля, въ комъ не горЬло пламя твоей красоты,—и
они обрушивались въ вЬчный мракъ. А сотни и тысячи лико-
вали объ ихъ паденш и возглашали, ем'Ьясь: смотрите всЬ!
нравственный законъ торжествуетъ.
СКРИЖАЛЬ АПОЛЛОНА.
403
яИ мни стало страшно лишь одного: какъ бы раньше
меня не потухло это святое пламя въ моей груди. Я питала
его всЬмъ, ч'Ьмъ оно хогЬло—и радостями, и горемъ. Сотни
и тысячи гнЬвно взывали ко мн4; что делаешь ты? Сторонись
радости: она окупается горемъ. Сторонись горя: оно сокра-
щаете жизнь. А я говорила: я сторонюсь лишь покоя—онъ
отрицаетъ жизнь... Ко мн4, красота радости! ко мнй, красота
горя! Было бы ч4мъ помянуть жизнь—тамъ, на томъ св&гЬ!
„И жизнь моя была светла, какъ св-Ьтелъ путь твоей ко-
лесницы на небесной тверди. Про меня п4лъ влюбленный
юноша въ лгЬтнюю ночь, поверяя своей милой тайну своихъ
пламен ныхъ желанШ; про меня баяла старушка за зимнимъ
огнемъ, воскрешая предъ внучатами память минувшей весны,
а предъ собою—память отцветшей жизни. Я стала Царь-деви-
цей нашихъ иЬсенъ и сказокъ.
„И ты, мой возлюбленный, былъ ко мн-Ь милостивъ до
конца. Меня освйжалъ твой первый лучъ, еще влажный отъ
ночного дыхашя студенаго моря; меня ласкалъ твой послйдшй,
прощальный взоръ, готовый потухнуть въ вечерней волнЬ. Твой
огонь неугасимо горйлъ въ моей груди; еще теперь онъ тлйетъ,
и я знаю: его последняя, предсмертная вспышка унесетъ мою
душу.
„Прости, мой лучезарный другъ! Еще мгновеше—и надъ
тобой сомкнётся синяя пучина моря, а надо мной—синШ по-
кровъ богини тайнъ. Я съ благодарностью возвращаю теб4
сладшй даръ жизни, безъ сожал'Ьшя о радостяхъ, которыми
ты ее над'Ьлилъ, и безъ упрека за горе, которое ты заставилъ
меня испытать. Будь благословенъ, мой другъ—-будь благословенъ
и прости!"
Такъ говорила дйва-цв'Ьтокъ, Клится, невеста Аполлона;
угасаюпцй лучъ солнца принялъ ея послйдтй поцелуй. И тебя,
подруга моя, ласкаетъ прощальный взоръ заходящаго бога; но
ты молода и свЬжа, и жизненный путь едва начать тобою.
Хочешь, чтобы этотъ путь былъ св'Ьтелъ, такъ же св'Ь-
телъ, яакъ и б4лая тесьма ея благословенной жизни? Хочешь
стать Царь-девицей нашихъ иЬсенъ и сказокъ?
Подумай; пока про тебя баютъ другую сказку, и она еще
не прожита. Посмотри на западъ: о солнце, пламя обличешя!
404
VI. VINCE, SOL!
Ты знаешь, что эта за сказка? Черная тйнь мелькнула нередъ
тобою: хочешь ты, чтобы это было ея последнее появленье?
Какъ весело играетъ вечершй вЬтеръ твоими русыми ку-
дрями; какъ ярко горятъ они, развеваясь, въ багровыхъ лучахъ
заходящаго солнца! Да, светлый богъ, прощаясь, благосло-
вляетъ тебя на твой жизненный путь.
Подруга моя! хочешь ты быть достойной благословешя бога?
Смотри: весь огненный шаръ уже погрузился, только верхнш
его край еще виднеется надъ верхнимъ краемъ волнъ. Пока
тебя еще ласкаетъ его прощальный лучъ, стряхни ярмо ро-
бости, кликни ему: да, хочу!
* ^ *
Солнце зашло: посмотри, какими чудными переливами
алйетъ надъ рубежомъ волнъ его огненное дыхаше! Скоро и
оно угаснетъ: небо темнЬетъ, на его южномъ склонЪ золотой
Гесперъ затеплилъ свою тихую лампаду. Гесперъ прекраснейшая
изъ зв4здъ—Гесперъ, сопрестольникъ Афродиты—такъ назы-
валъ его народъ-избранникъ боговъ.
Да, подруга моя; золотой лучъ любви запылалъ надъ нами
на синемъ покрове ночного неба. И я водружаю надъ тобою
новую скрижаль: эта шестая скрижаль—скрижаль Афродиты
и ея таинствъ.
Ей служили когда-то на цвйтистыхъ лугахъ подъ прозрач-
ной с4нью миртовыхъ бесЬдокъ. Тутъ ея прислужницы, теплой
весенней порой, созывали ея юныхъ поклонниковъ на веселый
всенощный праздникъ: „завтра люби, кто любви не позналъ;
а кто ее знаетъ — завтра люби!" Это было давно — теплой
весенней порой жизни нашей породы.
Подулъ самумъ съ востока, и поблекли цвйты луга Афро-
диты; пали наземь, изсушенныя зноемъ, зеленыя вйтви ея
миртовыхъ бесЬдокъ. Начался мартирологъ любви.
Друпе были изгнаны; ее взяли въ плйнъ. Ее проклинали
съ амвоновъ, ее распинали и жгли на городскихъ плошадяхъ;
ее волочили по домамъ разврата, гд4 отверженцы жизни изры-
гали предъ ней пьяную грязь своихъ блудныхъ похотей; ее
облекали въ отвратительное рубище ц привязывали къ цозор-
СКРИЖАЛЬ АФРОДИТЫ.
405
ному столбу, восклицая: смотрите веЬ! вотъ она,—ваша про-
славленная любовь!
Она все выносила въ горделивомъ спокойствш и говорила
своимъ мучителямъ: на васъ мой позоръ и на д-Ьтей вашихъ!
Я—вйчно чиста и прекрасна; но дряблйетъ станъ и сохнетъ
рука у того, кто посягаетъ на Зевсову дочь Афродиту.
Она все вынесла; но она стала другой, ч-Ьмъ была никогда
среди миртовыхъ бесЬдокъ своего цвЪтистаго луга. И тЬ, кто
къ ней приближается теперь, рЪдко видятъ улыбку ласки на
ея божественныхъ устахъ, р4дко слышатъ ея упоительный зовъ:
„завтра люби, кто любви не позналъ; а кто ее знаетъ—завтра
люби!"
„А, ты хочешь любви; но кто теб^ сказалъ, *что ты имеешь
право любить?
„Ты молодъ и силенъ; возьми этотъ камень, брось его
вверхъ,—туда, всл-Ьдъ улетающей птиц6. Смотри, какъ онъ по-
несся къ облакамъ! какъ онъ стремительно летитъ, точно не
предчувствуя близкаго падешя! Вотъ онъ остановился: зд'Ьсь раз-
д-Ьлъ между восходящей и нисходящей ветвью его полета; но
пока я говорю, онъ усп'Ьлъ упасть и тяжело грохнуться о
землю.
„А ты, мой другъ, что собой представляешь,—восходящую
или нисходящую вйтвь жизни? Заметь: я дочь Зевса, духа
вертикали; я только т4мъ улцбаюсь, въ комъ вижу порывъ
восходящей жизни.
„Ты обиделся: я молодъ и силенъ, говоришь ты. О другъ
мой! а ув'Ьренъ ли ты, что не былъ старцемъ еще въ колыбели?
„Твой д*Ьдъ былъ прекрасенъ и могучъ; въ немъ жилъ
порывъ восхождешя, который бы его вознесъ къ облакамъ. Но
онъ его заглушилъ въ пьяной грязи своихъ блудныхъ похотей;
онъ былъ разд'Ьломъ между восходящей и нисходящей ветвью
вашей породы.
„Я—та, что «на жужжащемъ станке времени ткетъ живую
ризу божества». Я сплетаю лучппя единицы и изъ нихъ вы-
вожу вечную нить породы. Какое мпЬ дйло до тебя? Тебя я
отвергла. Ты былъ старцемъ еще въ колыбели; не для тебя—
любовь. Иди—умри безд'Ьтнымъ, во избйжате худшаго зла:
не сына, проклят1е родишь ты себ4.
406
VI. VMJE, SOL!
„И тебя также, о второй мой другъ, я съ болью въ сердце
отвергла. Твой отецъ былъ первымъ среди мудрецовъ; но ради
науки онъ забылъ все въ Mipi и сталъ раздйломъ обйихъ
ветвей вашей породы. ТебЬ онъ передалъ свой пытливый умъ,
свою беззаветную преданность разуму. Св^тъ Паллады аяетъ
на твоемъ челй, огонь Паллады горитъ въ твоихъ впалыхъ
глазахъ; служи ей и впредь—она окружитъ тебя почетомъ и
славой, но мои розы не для тебя.
„И ты тоже, о мой трет1й другъ, оставь мою свиту. Ваша
порода давно уже нисходитъ: въ теб* она дала свой посл^дшй
отпрыскъ, нужный и мягюй, съ печатью неземной доброты на
твоихъ тонкихъ, грустныхъ устахъ. Служи Деметрй; она сдй-
лаетъ тебя богомъ для людей и ласково тебя осЬнитъ своимъ
синимъ покровомъ, когда мятежные сны о весн* вашей породы
придутъ тревожить осеннюю дрему твоего сердца.
„Гд* вы, Mory4ie и смелые,—гд-Ь вы, избранники мои? Я
ищу васъ глазами среди этихъ сыновъ равнины—и едва на-
хожу яемногихъ между многими. О дряблое племя! Недаромъ
вы въ течете вЪковъ жгли и распинали Зевсову дочь Афро-
диту и топтали въ грязь ея божественные дары!
„Но я слышу, вы ропщете, Знаю: вы разделили свою рав-
нину на мелые участки, объявивъ преступникомъ того, кто
преступить ваши межи и канавки. Вы и любовь размежевали:
одного для одной, одну для одного, чтобы хватило на веЬхъ—
вотъ ваша высшая справедливость. Такъ вы, не спрашиваясь
меня, поделили мои дары!
„Вы меня распинали и жгли: я смотрела на хитрую сЬть
вашихъ межей и канавокъ, и диый хохотъ пробивался чрезъ
боль моихъ мучетй. О безумцы, безумцы! Не спросясь меня,
делить мои дары!
„Мое прокляйе поражало васъ въ вашихъ д4тяхъ, и вы
не хотели опомниться. Вы удивлялись росткамъ уродства, слабо-
ум1я и преступности на столь старательно размежеванныхъ
вами участкахъ; вы строили для нихъ больницы, убежища и
тюрьмы и тщетно старались исцелить и обезвредить то, что
следовало предупредить.
„Что делали ваши врачи? Отчего они не учили васъ пред-
упреждать нисхождеше породъ? Но н^тъ: они учили васъ со-
СКРИЖАЛЬ АФРОДИТЫ.
407
хранять въ живыхъ ваши отверженныя мною отродья и робко
повторяли вашъ девизъ: одну для одного, чтобы хватило на
веЬхъ.
„Неправда, неправда! ни одной для одного, если онъ от-
верженъ мною; вотъ вамъ мое слово! А мое слово—рокъ; тотъ
рокъ, что хотящихъ ведетъ, а нехотящихъ волочитъ.
„А, вы остолбенели. Вижу, вы поняли, что я сказала,
и еще лучше поняли то, чего я не сказала. И сотни рукъ
угрожаютъ мн4: сгинь, дьяволица! О да, я васъ знаю; мой
мартирологъ еще не конченъ. Ваши костры горели когда-то
для еретиковъ виры; они горятъ и понынй для еретиковъ любви.
„И все же вы мн4 сноснее гЬхъ другихъ сотенъ и ты-
сячъ, что мнЬ радостно рукоплещутъ теперь, понявъ по-своему
смыслъ моего молчанья. Бакъ мнй противны ихъ гадшя улыбки,
какъ противно любострастное моргаше ихъ слизкихъ, блудли-
выхъ глазъ! Подите прочь! какое мн4 д4ло до васъ и вашихъ
грязныхъ похотей?
„И какое вамъ д4ло до меня? Моя любовь—любовь кра-
соты; моя красота—красота здоровья и силы, красота восхо-
дящей жизни. Я сплетаю своихъ избранниковъ алой тесьмой
зиждительной любви.
„ЗачЪмъ забыли вы слово моей пророчицы, вдохновенной
Дютимы? «Любовь есть жажда рождешя въ красогЬ». А
если это такъ, то что же такое красота?
„Знаете вы, что говорить жгучш взоръ страсти моего из-
бранника, покояпцйся на его милой? Онъ самъ этого не знаетъ,
но этотъ взоръ говорить: ты—та, которой суждено родить мнй
заветное дитя моихъ надеждъ!
„И знаете вы смыслъ ея дЬвичьяго румянца, отвечающего
на взоръ его страсти? Онъ ей самой непонятенъ, но этотъ
румянецъ говорить: ты—тотъ, отъ котораго мнй суждено ро-
дить заветное дитя моихъ надеждъ!
„Какое вамъ дЬло до всего этого? Гд*Ь нить боговъ, тамъ
ргЬютъ привидбшя. Ваша любовь—последнее издыхаше пора-
женной жизни, послйдяШ чадъ догорающей свйчи, послйдшй
грошъ промотавшагося дармоеда; ваша красота—чахлый пусто-
цв'Ьтъ, уродство отверженья. Подите прочь!—А вы, прокли-
наюпце меня, выслушайте дьяволицу и запомните ея слова.
408
VI. VINCE, SOL!
„Я сплетаю избранный единицы и вывожу изъ нихъ веч-
ную нить породы: но эти единицы я беру отовсюду. Слышите?
Отовсюду, откуда мн* вздумается. И я смеюсь, когда моя могучая
поступь сметаетъ сотни вашихъ межей, засыпаетъ сотни вашихъ
канавокъ. И тщетны будутъ ваши кары моимъ избранникамъ:
въ своихъ дЬтяхъ найдутъ они оправдаше свое.
„Ройте, мйрьте; старайтесь, не спросясь меня, делить между
собою мои дары по близорукимъ разсчетамъ вашей справедли-
вости; въ своихъ д4тяхъ найдете вы осуждете свое. Ройте,
м4рьте; отъ моего слова вы все-таки не уйдете; мое слово—
тотъ рокъ, что хотящихъ ведетъ, а нехотящихъ волочитъ".
Такъ говорила своимъ хулителямъ и отверженцамъ дочь
Зевса; такъ рокоталъ ея голосъ изъ-за тучи гнйва, нависшей
надъ ея черными бровями... Ты удивлена, подруга моя? Теб4
не верится, чтобы это была она—кроткая богиня н4ги, в4чно
улыбающаяся владычица любовныхъ чаръ?
Я пересказалъ тебе ея грозное слово своимъ хулителямъ
и отверженцамъ; но могу ли я пересказать тебе то, что отъ
нея слышать ея избранники? Взгляни на ея предвестницу,
золотую звезду на южномъ небосклоне; пусть ея тихое, крот-
кое ciflHie озаритъ твою душу. Она явственно шепчетъ тебе:
„завтра люби, кто любви не позналъ; а кто ее знаетъ—завтра
люби!"
Сишй покровъ молчаливой богини сомкнулся надъ нами;
тысячью глазъ смотритъ на насъ Тайна съ нетлйнныхъ высотъ
синяго неба. Меня смущаетъ ея строий повелительный взоръ;
я знаю, что долженъ водрузить надъ тобою еще одну новую
скрижаль; эта седьмая и последняя скрижаль — скрижаль
Дениса.
Мое сердце горитъ при его имени, имени любимца моей
души; смутное чувство, сладкое и страшное, вскипаетъ съ его
глубины и тщетно ищетъ образа, чтобы воплотиться въ немъ.
И все же мы не должны упускать этой минуты: теперь Дю-
писъ намъ ближе, ч-Ьмъ когда-либо раньше. Онъ—духъ прими-
ретпя пеба и земли; ему служили на святыхъ полянахъ горъ,
подъ • своркающимъ покровомъ Тайпы въ тихую весеннюю почь.
СКРИЖАЛЬ ДЮНИСА.
409
Служили—ты знаешь, кто? Служила она, красавица юга,
вожделенная дочь голубыхъ морей; но еще раньше служили
ему—сыны пашей земли. Онъ—наше родное божество; онъ
къ намъ вернулся изъ купели голубыхъ морей, и мы его не
узнали въ его с1яющей, божественной красоте. Но онъ взгля-
ну лъ на насъ глубокимъ взоромъ своихъ томныхъ очей-г и'чув-
ство признашя, сладкое и страшное, наполнило наше сердце.
О могучш взоръ! Онъ манитъ мою душу изъ пред4ловъ
видимости въ неведомое, несказанное и несомненное; онъ бу-
дитъ тайну сущаго бьгпл, дремлющую въ вещей глубине моего
сердца. Онъ разрываетъ покровъ сознашя, сдерживаюпцй мое
я въ его ясно очерченныхъ границахъ; я чувствую, какъ
оно расплывается, возсоединяется съ великою Сутью, отъ ко-
торой оно отделилось для кратковременной личной жизни.
НЬтъ бол^е пространства и его границъ; нетъ более вре-
мени и его пред'Ьловъ. Все, что когда-либо было чуднаго въ
моемъ прогаломъ, все чаяшя будущаго счасйя, весь восторгъ
гордыхъ обещанш, собранный молодой жизнью моей породы и
таяпцйся въ заповЬдныхъ недрахъ моего естества—все это
зашевелилось, пробужденное взоромъ Дюниса. О упоительное
'мгновеше, полное блЛкФнства вечной цепи вековъ!
Подруга моя! ты хочешь, чтобц я поведалъ тебе тайны
Дюниса? Дай мне руку: пусть мерный волнобой моей крови
сообщится тебе; тогда ты безъ словъ поймешь то, что я хо-
телъ бы тебе сказать.
Смотри какъ повелительно, тысячью своихъ страстныхъ
очей, смотритъ на нашу гору небесная твердь. „Да проснись
же, гора!" говоритъ она ей: „тотъ навеки заснулъ, кто не
проснется теперь %
Теплый ночной вйтерокъ подулъ съ моря, насыщенный
тайной сущаго бьшя. Какъ расширяется моя грудь, вдыхая
его благовошя! какъ сладко теряется образъ сознашя въ его
опьяняющей неге! Да, этотъ вётерокъ—дыхаше Дюниса; онъ
явственно шепчетъ мне: „Да растворись же, душа! тотъ на-
веки окоченелъ, кто не растворится теперь".
Ты здесь еще, подруга моя? Я чувствую жаръ твоей
руки, вижу смеюпцйся блескъ твоихъ очей черезъ прозрач-
ную дымку мерцающей ночи. Но со мной ли душа твоя, или
410
VI. VINCE, SOT,!
ш -h4—я не знаю. Да, я вижу и нашу гору! огромньшъ
призракомъ выступаетъ она изъ тумана пропасти, въ которой
потонули и равнина и море. Но на ней ли я, или надъ ней—
я не знаю. I
Сильнее подулъ теплый вйтеръ съ моря, полйый н4ги
Дюниса; мощнгЬе звучитъ его страстный призывъ; „Да ко-
лыхнись же, гора! тотъ навыки застылъ, кто не колыхнется
теперь". '
Теперь, теперь... почему теперь? О да, мы забыли: сего-
дня — первая ночь мая, ночь свадьбы неба и земли; сего-
дня — праздникъ Дюниса, примирителя неба и земли. Насъ
оеЬнила ночь чудесъ, поднимающая завесу бьтя для избран-
никовъ Дюниса.
Во вс4 времена тянуло ихъ въ эту ночь къ святымъ по-
лянамъ нетл'Ьнныхъ горъ для службы Дюнису; мать-Земля, въ
восторгЬ весенняго упоешя, отступалась отъ своихъ правъ
на нихъ; свободные отъ ея тяги, они блаженно рйяли въ про-
странствахъ подлуннаго Mipa, обнимаясь съ ночными ветрами,
летучей свитой Дшниса. На утро они возвращались къ своимъ
очагамъ, съ загадочной улыбкой знатя на сомкнутыхъ устахъ.
Слепая чернь ихъ сжигала изъ зависти къ ихъ знанш; но
всЬ мучетя казни не могли пересилить блаженства той ночи
чудесъ, и они умирали съ блескомъ Дюниса въ своихъ вЬ-
щихъ очахъ...
Смотри! гора всколыхнулась... или это заволновался тумаиъ,
окутавшш ея призрачныя очертатя? Что за странный туманъ!
смотри, какъ онъ тянется къ намъ изъ глубины пропасти,
въ которой потонула равнина, какъ онъ ползетъ, точно
исполинскШ змий... или это подлинный змий? Смотри, какъ
горятъ его багровые глаза, какъ сверкаетъ его серебристая
чешуя... Нить! это огни Дюниса озарили святую поляну па
склони горы. Это его избранники, со светочами въ рукахъ,
приближаются къ намъ, справить священныя орпи въ его
честь.
Чу! Ты слышишь ихъ п-Ьснь? Точно вся радость возро-
жденной земли стала звукомъ и разливается, ликуя, во влаж-
ной теплогЬ ночного эоира. — Ты видишь ихъ? Что за кра-
сота! Точно вся юность возрождепной земли стала образомъ
СКРИЖАЛЬ ДЮНИСА.
411
й воплотилась въ этомъ сонмй избранниковъ и избранницъ
Дшнис^
Ты \зд4сь еще, подруга моя? Я чувствую жаръ твоихъ
пылающвхъ щекъ/ я вижу ciflHie на твоихъ русыхъ куд-
ряхъ... Откуда это ciflme? Или это Северный ВЬнецъ, сва-
дебный д^зъ Ар1адны, оставилъ сверкающую твердь и спу-
стился къ ^ебЬ, чтобы увенчать твое юное чело? Да и та ли
ты, что б^ла прежде? ЕИзтъ! Царственнымъ велич1емъ ды-
шатъ твои сверхземныя черты. Теперь только стала ты
той, которой теб4 суждено было быть: слава тебй, невеста
Дюниса!
Ближе и ближе къ намъ тянется свита благословеннаго
бога. Гора проснулась; тысячью светочей отв4чаетъ она на
огненный прив&тъ небесной тверди.
Громче и громче раздаются ликовашя дшнисовой пйсни
подъ глухой шумъ тимпановъ и звоные переливы флейтъ.
Скоро они будутъ зд'Ьсь; скоро вся гора закружится въ бешеной
пляски дшнисовыхъ хороводовъ.
Ночь чудесъ наступила. Я умолкаю; пусть самъ Дюнист»
доскажетъ тебЬ свою скрижаль...
Ночь чудесъ прошла. Мы опять на равнине. Сквозь иред-
разсвЬтный туманъ видны очерташя хижинъ; здйсь отдыхаетъ,
въ ожиданш скораго лробуждешя, в-Ьковой трудъ равнины и
ея сыновъ.
Какъ мы спустились? Не знаю. Такъ, какъ спускается влага
собравшейся въ вышнихъ тучи. Тебя давно тянуло къ равнин'Ь;
помнишь? Ты хогЬла отдать, когда тебй нечего было отдавать.
Теперь ты богата: ты не забыла науки горы? Теперь ты мо-
жешь, ты должна отдать.
Востокъ зарделся алой зарей; нашъ сшопцй другъ посы-
лаетъ впередъ свое огненное дыхаше возвестить о своемъ
приближеньи. Еще часъ — и царственное светило победо-
носно взойдетъ надъ землей; прерванное д4ло жизни начнется
вновь.
412
VI. VINCE, SOL!
Равнина ждетъ; и всЬ горы и долы кругомъ ждутъ вм4егЬ
съ ней. Ты не забыла, что обещала утолить ихъ ЙЬковую
жажду? Еще часъ выжидающей дремоты; а затЬмъ—;
А затймъ— твое слово, моя царица; третье сло^о вожде-
ленной свободы—слово славянскаго возрожденья! /
6 марта 1905 г. /
ОГЛАВЛЕНИЕ.
СТРАН.
I. Древнш М1ръ и мы ... 1-150
Лскщя первая 1
Введенге: Постановка задачи.—Три антитезы.—Vox populi—
vox Dei.—Большое и малое „я" общества.—Общсствсинос мнЬ-
iiie и соцюлогическш иодборъ. — Первая антитеза: образова-
тельное ииачеме античности.—Даппыя историческаго опыта.—
оацвнки.—Гетерогешя ц'влей.—Эволющя классическаго образо-
ван1я.—Критерш образовательной силы нредметовт>: ненхолопя
и психологическое науков^д^те.—Смыслъ сочеташя: „образо-
вательное значеше".—Принципъ профессшнальный и принцип*!,
образовательный.—Назпачеше средней образовательной школы.
Лскцм вторая 20
Первая антитеза: нродолжеше.—Составъ школьной антич-
ности.— Древше языки какъ таковые.—Ассондацюннын и апнер-
ценцюнный методы усвоешя языковъ.—Относительная ценность
чужого языка какъ дополнешя къ родному. — Абсолютная его
ценность какъ пищи для ума.—Прозрачность правоиисашя.—
Прозрачность флекеш.—Исключешя.—Закономерность лингви-
стическихъ явлешй.
Лекиля третья 33
Первая антитеза: продолжеше.-Лексичесмй составъ дрсв-
нихъ языковъ.—„Языкъ—иснов'бдь народа". —Отражеше народ-
ной души въ словахъ языка. — Отраженie въ нихъ народнаго
быта.—Синтаксисъ.—Эманципандя мысли.—Сравнительная не-
граммагичность русскаго языка.—Стилистическая ценность язы-
ковъ. — Античный „перюдъ1* какъ школа стиля. — Опасность
оскуд-Бшя и борьба съ нимъ.
Лeкцiя четвертая. 54
Первая антитеза: окончаше.—Чтеше иамятннковъ.—Под-
линники и переводы.—Переводимое и непереводимое.—Учебно-
СТРАН.
нравственная точка зр-втя.—Моральные, аморальные и иммо-
ральные предметы. — Переубедим ость. — Учебно-интеллектуаль-
ная точка зръ-шя — йнтеллектуализмъ и универсализмъ. —
Историческая перспектива.—Оптимизмъ.—Чувство правды: его
два требовашя,—Заключеше.
Лекндя пятая 73
Вторая антитеза: культурное значеше античности. — Де-
визъ: не норма, а свмя. —Античность какъ общая родина на-
родовъ европейской культуры. — Античная релипя: хрнспан-
ство и язычество. — Античная миеолопя: переживаше миеоло-
гическихъ образовъ. — Античная литература, какъ основаше
теорш словесности.—Духъ античной исторюграфш: „истина —
око исторша.— Особая важность этого принципа въ настоящее
время.—Готтеитотнзмъ и школа.
Лскц1я шестая 90
Вторая антитеза: нродолжеьие.—Духъ античной философ-
ской литературы: нереуб'вдимость.—Кодексъ чести мыслителя.-
Античная философ1я: ея универсализмъ. — Античная этика. —
Этика досократовская, сократовская и христианская.—Ихъ важ-
ность для этики будущаго.—Античное право.—Юристы-ремес-
ленники и юристы-мыслители. — Античная политика. — Антич-
ность и оптимизмъ.
Лекцдя седьмая 109
Вторая антитеза: окончаше.—Класснднзмъ и аитичность.—
Архитектура и иринципъ структивиой честности.—Скульигура
и живопись: нрннцинь естественности и иринципъ идеализма.—
Художественная промышленность: иринципъ одушевленности.—
Облагораживаше нов-вйшей культуры античностью. — Третья
антитеза: наука объ античности.— Ея задачи въ нрошломъ,
настоящемъ и будущемъ.—Возрасташе ея интереса по мвр!; ея
изслБдованности.—Ея универсализмъ.
Лекщя восьмая Г28
Заключете.—Современное общество и античность.—Обманъ
и недоразум'Бше. — „Аитичность не нужна". — „Античность
трудна". — „Античность ретроградна". — Вопросъ о неудачнн-
кахъ. — Сощологпческое значеше средней школы. — Легкая
школа — сощальное ирестуилеше. — Идея школьной организа-
цш.—Античность, какъ оруд1е прогресса.—Притча о ирогрсесъ'.
ПРИЛ0ЖЕН1Я.
I. Вильгельмъ Вундтъ и психолог1я языка . 151
I. Вундтъ какъ ученый. — Психоматер1алисты и физюмагс-
р1алисты.—Иринципъ актуальности и иринципъ самобытности
ОГЛАВЛЕНИЕ
415
психической причинности.—Народная пенхолопя, какъ лродол-
жеше ненхолоии индивидуальной.—Возникновеше и программа
народиоП ненхологш: Лацарусъ и Штейнталь. — Критика этой
программы: Пауль. — Реабилитащя народной неихолоии. — Ел
области: языкъ, релиия, нравы .... .... 151
II. Вонросъ о язык*. — Философия языка и грамматика. —
Вильгельмъ Гумбольдтъ и эволюцюнный принципъ. — Бюлоги-
ческая reopifl.—Ея критика.—Психологическая reopifl.—Линг-
висты-психологи и психологи-лингвисты,—Вундтъ, какъ исихо-
логъ-лннгвистъ. — Возможность дальн'Ьйшаго прогресса. — На-
родно-психологическая точка зр'вшя въ противоположность къ
индивидуально-психологической .158
III. Содержаше труда Вундта о языкъ\— Выразительныя дви-
жешя.—Анализъ пол наго комплекса выразительныхъ движешн:
двнжешя виутреншя, мныичесшл и нантомимичесшя.—Анализъ
аффекта: чувства и представлешя.—Классификация чувствъ.—
Чувства количественныя и качественный. — Параллелнзмъ со-
ставныхъ частей аффектовъ и выразительныхъ движенш.—Во-
иросъ о возникновенш выразительныхъ движешй.—Физюлогн-
ческая теор1я Спенсера и Дарвина. — Психофизическая rcopiji
Вундта. — Сопутствующая движешя. — Ощущешс выразитель-
наго двнжешя и его роль въ усиленш и замйн!; иервичиаго
аффекта Ш
IV. Лзыкъ жестовъ. — Его нронехождеше изъ выразитель-
ных!» движешй.—Классификация жестовъ.—Граммати честя ка-
гегорш въ языки жестовъ.—Вспомогательные жесты.—Спита-
кспеъ жестовъ. — Психологическая теор1я Вундта. — Ея кри-
тика.—Двойной псточннкъ языка жестовъ 171
V. Лзыкъ звуковъ и языкъ жестовъ.—Выразительные звуки
у звърей.—Модулящя тона и артикулящя звука.—Лзыкъ дътей:
крикъ, ленетъ, языкъ-эхо, сознательная ръчь.—Выразительные
звуки въ развитой рвчи: междомепя, звукоподражашя, звуко-
вые образы, звуковыя метафоры.—Ихъ общШ знаменатель: зву-
ковой жесть.—Критика этой теорш.—Чувства и представлешл
въ языки. — Сопутствующая двнжешя, какъ источннкъ языка
и рсдетавленШ.—Сравнительная древность языка жестовъ и языка
звуковъ 177
VI. Предложеше, какъ психологическая единица рьчн.—Его
опред'Блен1е.—Психологичесюй процеесъ его возникновешя. —
Последовательное раздвоеше, какъ анперценцюнный элементъ
иредложешя. Ассощащонный элементъ предложешл. -Замкну-
тый н открытия структуры. Естественный и условный иоря-
докъ частей предложен™. Причина возникновешя условнаго
порядка.- Выражеше единства основного нредставлешл,—Сво-
416
ОГЛАВЛЕШЕ.
бода въ языкахъ, какъ крмтерШ ихъ ценности. -Особое иоло-
жеше славянскихъ языковъ
VII. Слово, какъ результат*!» анализа нредложешя. - Физю-
матер1алистическая reopifl говорешя; ея недостатки. -Психоло-
гическая теор1я. — Психологически! составь слова. - Неравпыл
ассощащи элементовъ слова и ихъ роль въ процессе говоре-
шя.—Основные и формальные элементы слова.—Значеше фор-
мальныхъ элементовъ. — „Безформенные языки". — Отношешя,
выражаемыя формальными элементами. — Основные элементы,
какъ носители смысла словъ. — Отношеше значешя къ звуко-
вому составу словъ. — Нсихологичесюе факторы изменен Ы
смысла: перемена господствующей приматы и новыя ассоща-
щи. — Критика reopin Вундта, — Метонимичесюл и метафори-
чесюя изм^нешл. — Изм'внешя обшдя и частичныя.—Психоло-
пя метафоры 19(
VIII. Звукъ, какъ носл'БднШ элемеитъ ръчи. ■— Нсихолопл
нзмънешя звуковъ. - Просторъ нормальной артикулящи. Ассо-
цдащя звуковъ, какъ иричина ихъ изм-бпсмя.- Классификащя
нзмънешй звуковъ. — Измъчнзшл обнця и частичныя. Недо-
статки метода экспериментальной психолопи.- -Необходимость
дolIoлueнiя 'reopin Вундта. ... ... 20
IX. Индивидуально-психологическая и народио-иенхологи-
ческая точка зрьшя въ лингвистики. -Прннщшъ соцюлогнчс-
скаго подбора.—„Стремлешекъ ясности" и „стремлеше къ удоб-
ству". —■ Полемика Вундта. — Полная постановка вопроса: во-
иросъ о возпикновешн и воиросъ о сохранены. Дуалистиче-
ская reopifl, какъ еннтезъ бшлогоческои н психологической.—Та-
бель ценности языковъ.—Лингвистика и бюлогичеыия науки.—
Заключеше
II. Художественная проза и ея суд ба
III. Уголовный процеесъ XX в-Ькоаъ назадъ ....
IV. Характеръ античной религ!и въ сравнении съ
христ!анствомъ
V. Памяти И. в. Анненскаго . . . .
VI. VINCE, SOL! , *
СОДЕРЖАНИЕ
ТОМ 1 V,—VIII, 1 -465
ТОМ 2. Древний мир и мы V -X, 1 -416
ФАДДЕЙ ФРАНЦЕВИЧ
ЗЕЛИНСКИЙ
ИЗ ЖИЗНИ ИДЕЙ
тома 1,2
Художественный редактор
Е. Гаврилин
ЛР № 063160, от 1412.93. г.
Подписано в печать 5.08.95. г.
Формат 60x90/16. Печ. л. 57.
Тираж 2000 экз. Зак. № 696.
Научно-издательокий центр «Ладомир»,
103617, Москва, К-617, кор. 1435.
При участии ТОО «ВРС».
Отпечатано с готовых диапозитивов в
АООТ «Типография „Правда"». 191126,
С.-Петербург, Социалистическая ул., 14.
•I • "*'
«ЛАДОМИР»
готовит к выпуску
КОРАН
Коран — главная священная книга мусульман, запись
проповедей, произнесенных Мухаммадом (ок. 570-632) в
форме «пророческих откровений» в Мекке и Медине между
610-632 годами.
Публикуемый перевод прокомментирован на основе
наиболее авторитетных мусульманских тафсиров,
разъясняющих в связи с чем Мухаммад произносил тот или
иной айят, что он при этом имел в виду.
Известно, что в нашей стране многократно тиражировались
переводы Корана, выполненные в прошлом веке Г. С.
Саолуковым и в нынешнем столетии — академиком И. Ю.
Крачковским. Эти переводы безнадежно устарели, содержат
множество ошибок, написаны плохим литературным языком,
не имеют комментариев.
Мы надеемся, что предлагаемый перевод, работа над
которым велась многие годы ведущим российским арабистом
М.-Н. О. Османовым и который получил одобрение
авторитетнейших шейхов, удовлетворит не только
русскоязычных мусульман, но и всех читателей,
интересующихся историей мировых религий, культурным
наследием всего человечества.
X. аль-КИРМАНИ
УСПОКОЕНИЕ РАЗУМА
Эзотерическое сочинение «Успокоение разума»,
предназначенное узкому кругу посвященных и ставшее
доступным только в начале XX века, является итоговым в
творчестве выдающегося арабского проповедника, «шейха
исмаилистских философов» Хамила ад-Дина аль-Кирмани (X-
XI вв.).
Книга, отражающая в концентрированной форме
исмаилистскую доктрину, состоит из семи глав. Первая,
пропедевтическая, содержит обоснование двух столпов
концепции поклонения: религиозного деяния и познания.
Вторая посвящена проблеме непознаваемости Бога. В третьей
и четвертой главах излагается метафизическое учение о
Первом Разуме и его сотворенности, эманации, первоматерии
и форме. Космография изложена в пятой главе: это учение о
перводвигателе тел, десяти небесных сферах, небесных телах и
их влиянии на земную жизнь. В шестой главе изложено
натурфилософское учение о четырех первоэлементах и
образовании из них земных тел и существ. Наконец, седьмая
глава излагает исмаилистскую историософию: учение о семи
циклах мировой истории, Судном дне и конце мира, пути
спасения человеческой души.
«Успокоение разума», ко всему прочему, очень интересно
читается.
«ЛАДОМИР»
готовит к выпуску
В. В. БЫЧКОВ
Духовно-эстетические основы
русской иконы
Победу иконопочитателей над противниками икон,
свершившуюся еще в IX веке в Византии, Церковь празднует
как "Триумф Православия", и это не случайно. Православному
человеку икона открывает те духовные тайны, которые не
поддаются словесному выражению. Иконы Иисуса Христа
доказывают истинность Его воплощения, ибо первое свое
изображение Иисус сделал сам, приложив матерчатый плат к
своему лицу.
Иконы рассказывают нам о событиях и персонажах
Священной Истории, запечатлевая их в их сущностных
основаниях, в их эйдосах и ликах. Иконы не просто
изображают, но и являются реальными носителями
духовной энергии изображенных святых; они причастны их
святости.
Иконы являют созерцающему бесконечный космос
истинного духовного бытия и своей софийной красотой
вселяют в его сердце любовь к этому космосу. А созидается
прекрасный мир икон с помощью удивительно тонко и
точно разработанного художественного языка (цвета,
линии, формы), в котором ясно ощущается софийность
древних шедевров иконописного искусства, причастность к
их созданию самой Софии Премудрости Божией,
идеального предвечного Художника, вдохновителя и
покровителя всякого творчества и иконописи прежде всего.
Этим и многим другим богословским, философским,
эстетическим аспектам иконы (от византийских отцов
Церкви через Древнюю Русь до крупнейших мыслителей
русского духовного ренессанса XX века) посвящена эта
книга.
Исследование будет безусловно полезно всем, кто
интересуется основами православной культуры.