Автор: Егорова Н.И. Чубарьян А.О.
Теги: новейшая история (1917 -) история события факты холодная война
ISBN: 5-224-04305-0
Год: 2003
Текст
СЕРИЯ «АРХИВ»
Российская академия наук
Институт всеобщей истории
ХОЛОДНАЯ ВОИНА
1945-1963 гг.
ИСТОРИЧЕСКАЯ РЕТРОСПЕКТИВА
Сборник статей
m
Москва
«ОЛМА-ПРЕСС»
2003
ББК 63.3(0)6
Х734
Исключительное право публикации книги «Холодная война. 1945—1963 гг.
Историческая ретроспектива» принадлежит издательству «ОЛМА-ПРЕСС».
Выпуск произведения или его части без разрешения издательства считается
противоправным и преследуется по закону.
Ответственные редакторы:
Н. И. Егорова, А. О. Чубарьян
Редколлегия:
И. А. Агеева, И. В. Гайдук
Х734 Холодная война. 1945—1963 гг. Историческая ретроспектива:
Сб. ст. / Рос. акад. наук. Ин-т всеобщей истории / Отв. ред.
Н. И. Егорова, А. О. Чубарьян. - М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2003. -
640 с. — (Архив).
ISBN 5-224-04305-0
Холодная война, как главный феномен международных отношений второй
половины XX в., ушла в прошлое. Однако в общественном сознании до сих
пор сохранились многие стереотипы холодной войны, ее политические
последствия продолжают сказываться и в современных условиях. Поэтому
интерес к истории холодной войны не только не исчезает, но и приобретает
новые импульсы, благодаря рассекречиванию архивных документов по обе
стороны бывшего «железного занавеса». В книге на основе новых архивных
материалов и с учетом ведущихся научных дискуссий представлена
современная интерпретация основных этапов становления и развития конфронтации
между западным и советским военно-политическими блоками с середины
1940-х до начала 1960-х годов.
Книга рассчитана на историков, политологов и всех читателей,
интересующихся историей международных отношений.
ББК 63.3(0)6
ISBN 5-224-04305-0 О Издательство «ОЛМА-ПРЕСС», 2003
Н. И. ЕГОРОВА
ВВЕДЕНИЕ
Обращаясь к характеристике современных тенденций в
историографии холодной войны, исследователи широко оперируют таким
понятием как написание ее «новой» истории. Применение данного,
широко употребляемого в исторической науке термина (вспомним
«новую» экономическую, политическую, социальную,
интеллектуальную историю) к изучению феномена международных отношений
второй половины XX в. восходит к началу 1990-х годов. Тогда сама
холодная война после «бархатных» революций 1989 г. в Восточной
Европе, крушения Берлинской стены, а затем и распада Советского
Союза в 1991 г. стала считаться достоянием прошлого. Под
влиянием происходивших событий и особенно эйфории в связи с
открытием российских и восточноевропейских архивов, возникла
настоятельная потребность пересмотреть многие прежние интерпретации
генезиса, хода и исхода холодной войны.
Волна «ревизии» коснулась и российской историографии. Долгие
годы в ней господствовала трактовка холодной войны как
односторонней, идеологической и политической агрессии стран Запада против
СССР и «социалистического лагеря», которая постоянно грозила
перерасти в военную конфронтацию. Поэтому доступ к ранее закрытым
партийным архивам, архивам внешнеполитического ведомства и даже
к архивам спецслужб со всей остротой поставил вопрос о
необходимости переосмыслить старые подходы к советской внешней
политике с учетом открывшихся новых документальных свидетельств. Свою
роль в переоценке ценностей сыграл и кризис марксисткой
идеологии и методологии истории. В отечественной исторической науке
критика формационного подхода сопровождалась широким
обращением к цивилизационным и циклическим теориям. В этих условиях
российским историкам, по сути, предстояло заново написать историю
холодной войны.
Первым академическим опытом такого рода были сборник
«Холодная война: Новые подходы, новые документы» и коллективный
труд «Советская внешняя политика в годы холодной войны (1945—
1985). Новое прочтение»1. С начала 1990-х годов на полках книжных
магазинов стало также появляться значительное количество
мемуарной литературы, которая заслуживала внимания профессиональных
исследователей холодной войны2. В этих книгах, несмотря на всю
специфику жанра воспоминаний, так или иначе оправдывающих
3
Холодная война
политическую деятельность их создателей, содержалось немало
ценных сведений и критического материала, что также способствовало
процессу переоценки устаревших концепций.
Что касается зарубежной историографии холодной войны, прежде
всего американской, то в ней не наблюдалось того всплеска
«ревизионизма», как это случилось в 1960-е годы, названные критическим
десятилетием Америки. Однако международные события рубежа
1990-х годов и открытие архивов по ту сторону «железного занавеса», а
также рассекречивание новых документов в архивах стран Запада и
других регионов породили мощный импульс к изучению холодной
войны как международной истории. Именно в таком широком смысле
определялась генеральная стратегия создания новой истории холодной
войны. Речь шла о переносе акцентов с противоборства США и СССР
на изучение роли третьих стран в происхождении и эскалации
холодной войны, причем не только в Европе, но и в Азии, на Ближнем и
Среднем Востоке, в Латинской Америке.
Вместе с тем по мере выхода в свет новых работ зарубежных
исследователей по различным проблемам послевоенного глобального
противоборства западного и восточного военно-политических блоков
понятие новой истории холодной войны приобретало дополнительные
характеристики, включая пересмотр прежних интерпретаций при
одновременном синтезе их наиболее рациональных элементов и
перспективных идей. Этот процесс нашел наиболее полное выражение в
трудах представителей так называемого «постревизионистского»
направления, становление которого началось с середины 1970-х годов
под воздействием «ревизионистской» критики ортодоксальных
концепций, а также теорий «политических реалистов» и которое
постепенно утвердилось в качестве лидирующего в западной
историографии холодной войны. Несмотря на то, что его представители подчас
имеют большие расхождения между собой относительно причин и
проявлений холодной войны, постревизионистов можно объединить
по ряду общих признаков. Эти исследователи в целом сходятся во
мнении, что каждая из сторон несет свою долю ответственности за
развязывание холодной войны. Постревизионистов также сближает
тенденция к многофакторному анализу происхождения холодной
войны. Они рассматривают как геополитические причины, уделяя
особое внимание интересам обеспечения национальной безопасности, так
и непримиримые различия в идеологии и природе советской
(тоталитаризм) и западной (демократия) внутриполитических систем. Кроме
того, они принимают во внимание роль субъективного фактора
(личности И. В. Сталина, Ф. Рузвельта, Г. Трумэна, У. Черчилля и др.),
который в современной интерпретации сводится к проблеме адекватного
и искаженного восприятия действительности и намерений
противостоящих сторон их политическими лидерами.
Одним из главных результатов переосмысления
постревизионистами прежних подходов к холодной войне является возрождение на
новом уровне интереса к роли идеологии. В свое время
постревизионисты уделяли слишком большое внимание инструментарию
политических реалистов, в частности анализу роли национальных ин-
4
Введение
тересов сверхдержав в генезисе холодной войны, их борьбы за
сферы влияния. Рассмотрение холодной войны в контексте
противоборства идеологий было достаточно скомпрометировано
ортодоксальными историками, а также крушением самой соцсистемы. Однако
открытия в бывших партийных архивах России и стран Восточной
Европы заставили вновь обратиться к более пристальному
рассмотрению идеологического фактора. Особую роль в начавшихся
дискуссиях сыграла книга одного из ведущих американских специалистов
в области изучения холодной войны Дж. Гэддиса «Сейчас мы
знаем. Переосмысление истории холодной войны», опубликованная в
1997 г.3, в которой автор уделил преимущественное внимание роли
Сталина, советской системе и идеологии в развязывании
конфронтации. Оппоненты Гэддиса среди постревизионистов (в их числе
такие известные историки, как М. Леффлер, Г. Лундестад, А. Стефан-
сон и др.) усматривают в таком одностороннем подходе элементы
неоортодоксальности, а также обвиняют автора в игнорировании
идеологического измерения американской внешней политики.
В 1990-е годы в изучении холодной войны западными историками
стало заметнее влияние политологии, в частности конфликтологии,
системной теории международных отношений и политической
психологии, что не чуждо и отечественной историографии, однако
проявляется в гораздо меньшей степени4. Вместе с тем между
политологами и историками идут дебаты о том, насколько полно последние
используют методологические разработки теоретиков международных
отношений и наоборот, как сами теоретики ассимилируют новые
исторические факты в своих исследованиях5.
О заметном продвижении по пути написания новой истории
холодной войны с позиций многополярности и преодоления узких
биполярных или американоцентристских схем свидетельствует тот
факт, что европейские исследователи составили заметную
конкуренцию своим заокеанским коллегам, которые всегда занимали
лидирующие позиции в историографии темы. Помимо целого ряда
индивидуальных монографий о холодной войне, опубликованных
европейскими учеными за последние годы, известное английское
издательство Ф. Касса основало специальную серию «История
холодной войны». Ее главной целью является содействие
дальнейшему созданию новой истории холодной войны. В рамках этой серии
уже выпущена коллективная монография «Пересматривая холодную
войну. Подходы, интерпретация, теория»6 и другие исследования.
Еще одним проектом, который реализуется через издательство
Касса и является совместной инициативой Института всеобщей истории
РАН, Лондонской школы экономики и политических наук, при
участии ряда известных европейских и американских специалистов по
холодной войне, является публикация журнала «История холодной
войны»7. Первый номер данного издания вышел в конце 2000 г.
Годом ранее, в 1999 г., специализированный «Журнал по исследованию
холодной войны»8 начал выпускаться Гарвардским университетом.
Существенной, хотя и прикладной, частью новой истории
холодной войны являются современные формы сотрудничества ученых, а
5
Холодная война
также распространения результатов их исследований. В настоящее
время в США и ведущих странах Западной Европы существуют
многочисленные центры по изучению России и стран Центральной и
Восточной Европы. Наиболее известным является Институт Кенна-
на при Центре Вудро Вильсона в Вашингтоне. В 1991 г. именно в
этом Центре, который считает одним из приоритетов в своей
работе подведение исторической базы под политические дебаты в
правительственных кругах, было положено начало выделению
тематики холодной войны в отдельный долгосрочный проект. Речь идет о
хорошо знакомом специалистам Проекте по международной истории
холодной войны (Cold War International History Project) Центра
Вудро Вильсона. Главной целью проекта является содействие написанию
многонациональной истории холодной войны через рассекречивание
архивных материалов в бывшем советском блоке (включая Китай,
Вьетнам, Северную Корею), частичную их публикацию на
страницах специального бюллетеня и проведение серии международных
конференций в различных регионах в сотрудничестве с учеными
разных стран.
Менее масштабный европейский проект «Восточная и Западная
Европа в холодной войне, 1953—1989» объединяет
преимущественно западноевропейских исследователей. Его организаторы считают
своей основной целью не только изучение новых архивных
документов. Большое значение придается исследованию взаимоотношений
европейских государств в годы холодной войны и в целом роли
Европы в ее происхождении и развитии.
Исследованию военного измерения холодной войны посвящен
также новый международный «Проект по параллельной истории
НАТО и Организации Варшавского договора», в числе
организаторов которого Архив национальной безопасности при Университете
Дж. Вашингтона (США) и научные центры по изучению проблем
безопасности в Вене и Цюрихе. Одна из главных целей данного
проекта—содействие современным проблемам безопасности через
изучение опыта союзнических отношений в западном и восточном
военно-политическом блоках. Важным результатом деятельности
проекта является публикация рассекреченных документов из
архивов Чехословакии, Болгарии, Румынии, Венгрии. Благодаря
усилиям болгарских участников проекта выпущены два компакт-диска —
«Болгария в Варшавском пакте» и «НАТО на Балканах».
Девяностые годы прошлого века были также отмечены
появлением многочисленных национальных научных центров и групп по
изучению истории холодной войны. В США такие центры существуют
при университете в штате Огайо, в Гарвардском университете,
Калифорнийском университете (Санта-Барбара) и др. В Италии
группа историков из университетов Флоренции, Падуи, Перуджи, Рима
и других создала межуниверситетский центр по изучению холодной
войны. В Восточной Европе наиболее известны центр в Институте
венгерской революции 1956 г. в Будапеште и группа по изучению
холодной войны в Болгарии. В 2000 г. болгарские коллеги провели
первую международную конференцию «Холодная война на Балканах:
6
Введение
история и современность», посвященную региональному измерению
холодной войны и ее негативному воздействию на страны
Юго-Восточной Европы и Средиземноморья, в частности на судьбу Греции,
Кипра, Югославии и др. Центры по истории холодной войны
существуют также в Китае (при Университете Восточного Китая в
Шанхае, а также при Университете и Институте изучения современного
Китае в Пекине).
В 1995 г. в Институте всеобщей истории РАН была создана
специальная группа по истории холодной войны, которая в 1999 г. была
преобразована в Центр по изучению холодной войны для реализации
коллективных и индивидуальных научных проектов, а также, по
возможности, координации российских исследований в данной области.
Сотрудничество российских и зарубежных ученых в форме
реализации краткосрочных и долгосрочных проектов имело своим
результатом не только проведение многочисленных международных
конференций и дискуссий по наиболее острым проблемам холодной
войны, но и публикацию ряда сборников документов. В числе
наиболее крупных из них можно назвать издание совместно с фондом
Фельтринелли (Италия) документов трех совещаний
Информационного бюро коммунистических и рабочих партий на основе
российских фондов архива Коминформа9.
На фоне достижений зарубежной историографии вклад
отечественных историков в написание новой истории холодной войны
выглядит пока еще довольно скромно, хотя в России издано
немало книг и статей, касающихся различных аспектов
внешнеполитической деятельности Советского Союза в послевоенные годы, а
также освещающих многие сюжеты внутриполитической истории СССР
и функционирования властного механизма (особенно — в свете
критики сталинизма), которые в значительной степени расширяют
представление исследователей о том, что же представлял собой
феномен холодной войны. Так, понять движущие силы внешней
политики Сталина помогают монографии Г. В. Костырченко, Р. Г. Пи-
хои, В. Ф. Зимы, Г. М. Ивановой и других, посвященные жизни
советского общества в системе тоталитаризма10. Данная тематика
нашла отражение и в книге Е. Ю. Зубковой об общественном
мнении в СССР в первые послевоенные годы11. В монографии
А.А.Данилова и А. В. Пыжикова о становлении СССР в качестве
сверхдержавы предпринята попытка комплексного анализа таких важных
факторов, влиявших на внешнюю политику страны, как
военизированная экономика, идеология и партийно-правительственный
аппарат тоталитарного государства12.
Однако, как показывает состояние российской историографии в
данной области на рубеже 2000-х годов, отечественным историкам
еще предстоит большая работа по созданию специальных
исследований по теме холодной войны. В конце 1990-х годов Институтом
всеобщей истории было выпущено два сборника статей,
охватывающих сталинский период холодной войны13. Вышли в свет
монографии А. А. Фурсенко и Т. Нафтали, А. В. Торкунова, А. С. Орлова,
Ар. А. Улуняна, Ф. И. Новик, посвященные войне в Корее, Кубин-
7
Холодная война
скому кризису, холодной войне на Балканах и традиционному, но все
еще дискуссионному «германскому вопросу»14. Следует особо
отметить фундаментальный труд авторов Института славяноведения РАН,
в котором показана эволюция и особенности становления режимов
советского типа в странах Восточной Европы15.
Важным сегментом современной российской историографии
холодной войны и свидетельством значительного прогресса в ее
изучении являются публикации архивных документов в научных
журналах «Источник», «Исторический архив», «Новая и новейшая
история», «Вопросы истории», «Международная жизнь» и других, а
также в многотомных изданиях. В числе последних высокую
оценку в России и за рубежом получили вышедшие в конце 1990 —
начале 2000-х годов сборники «Восточная Европа в документах
российских архивов», «Советский фактор в Восточной Европе», «СССР и
германский вопрос», «Советский Союз и венгерский кризис 1956 г.»,
а также опубликованные фондом «Демократия» в серии «Россия
XX век. Документы» тома: «Лаврентий Берия. 1953 г.», «Маленков,
Молотов, Каганович. 1957 г.», «Георгий Жуков»16.
Таким образом, на сегодняшний день вполне можно говорить о
сложившейся отечественной историографии новой истории холодной
войны и ее специфике. Прежде всего, ее отличает более
интенсивный интерес к архивному источнику (на фоне некоторого спада
такового за рубежом — из-за неоправдавшихся ожиданий
сенсационных находок в архивах). Это вполне объяснимо, учитывая тот
документальный голодный паек, которым долгие годы приходилось
довольствоваться советским историкам.
Еще одной особенностью российской историографии является
постановка вопроса о причинах выхода сталинизма за пределы СССР
и усиления конфронтации со странами Запада в 1940 — 1950-е годы.
Во многом это было вызвано не внешними, а внутренними
факторами: милитаризацией народного хозяйства и развитием ВПК,
новой волной массовых репрессий с целью укрепления сталинской
тоталитарной системы власти. В частности, этот подход был
первоначально представлен в сборнике «СССР и холодная война», а
затем продолжен коллективом авторов в новом сборнике «Советское
общество: Будни холодной войны»17.
Обращает на себя внимание и такая новая для отечественной
историографии тема (ранее засекреченная), как история советского
атомного проекта и развития ВПК. В числе опубликованных
исторических работ — монография В. Л. Малькова о дипломатической
истории начала ядерной эры (с экскурсом в советскую политику по
созданию атомной бомбы)18, работы С. Н. Симонова и И. В. Быст-
ровой о советском ВПК в сталинский период холодной войны19.
В настоящее время также опубликовано несколько томов
документов из архивов Министерства атомной промышленности и Академии
наук СССР о создании советского ядерного оружия20. Все это
способствует дальнейшему развитию данной темы.
Представленный вниманию читателей новый сборник статей,
подготовленный Центром по изучению холодной войны Института
8
Введение
всеобщей истории, направлен на освещение наиболее спорных
вопросов, а также сюжетов, ранее не рассматривавшихся в
отечественной историографии, и теоретическое обобщение уже накопленного
конкретно-исторического материала. Если говорить о концепции
книги в целом, то статьи объединяет общий замысел авторского
коллектива: показать холодную войну как процесс, на зарождение и
динамику которого влияли не только глубинные
идейно-политические факторы, но и целый ряд событий международной и
внутриполитической жизни обеих противоборствующих сторон. Выбор
хронологических рамок с 1945 г. до начала 1960-х годов обусловлен
целью изучения наиболее острого периода конфронтации, а также тем
комплексом отечественных документов, которые к настоящему
времени рассекречены и могли быть использованы исследователями при
подготовке книги. Все статьи (часть их имеет примечания с
развернутыми авторскими комментариями) написаны на основе
документальных материалов из российских и зарубежных архивов.
Среди тех проблем, которые все еще вызывают жаркие споры
между историками, на первом месте продолжают оставаться само
определение холодной войны, ее хронология и дилемма
приоритетности геополитических или идеологических факторов в качестве
причин конфронтации. Данные проблемы наиболее полно
представлены в статьях Д. Г. Наджафова и В. О. Печатнова, относящих
начало драматического конфликта между бывшими союзниками по
антигитлеровской коалиции к 1945—1946 гг. Однако в соответствии с
предложенной Наджафовым интерпретацией, истоки холодной
войны восходят даже к 1917 г., поскольку ее возникновение связано со
структурными противоречиями между двумя различными социально-
политическими системами. Причем решающая роль в конфликте
принадлежала идеологической несовместимости социалистической и
капиталистической систем. Хотя данная концепция далеко не нова и
впервые была всесторонне обоснована в начале 1960-х годов Д.
Флемингом21, а также имеет своих сторонников как среди зарубежных, так
и российских исследователей, Наджафов предлагает собственную
оригинальную систему доказательств, которая базируется на тщательном
изучении документов бывших партийных архивов и тезисе о том, что
изучение проблематики холодной войны не может быть оторвано от
«исторических причин падения коммунистической власти в СССР».
Отличие подхода Наджафова состоит также в том, что он
рассматривает Вторую мировую войну как рубеж, за которым последовала
следующая, более активная фаза холодной войны, принявшая
конкретную форму острого соперничества между СССР и США.
Если Д. Г. Наджафов отдает предпочтение решающему влиянию
идеологического фактора в генезисе холодной войны, то В. О.
Печатное примыкает к сторонникам синтеза идеологических и
геополитических причин в возникновении послевоенной конфронтации двух
сверхдержав. Проанализировав процесс двойной перестройки
советско-американских отношений (от «холодного мира» к боевому союзу
и затем к холодной войне), автор выделяет среди главных причин
враждебных отношений бывших союзников, начиная с 1946 г.: скла-
9
Холодная война
дывание антисоветского консенсуса в США, реидеологизацию
американской политики в отношении СССР как антитезы рузвельтов-
скому курсу на сотрудничество, возврат к тотальному контролю во
внутриполитической жизни СССР, геополитические притязания и
великодержавность Сталина. В целом Печатное считает, что все
участники «большой тройки» несут ответственность за девальвацию
сотрудничества и переход к холодной войне. Доступ автора к
документам Архивам Президента РФ и Службы внешней разведки
позволил ему ввести в оборот немало новых фактов, касающихся
отношения западных союзников к притязаниям СССР на укрепление
своих позиций в Средиземноморье, получения опеки над
итальянскими колониями и др.
Не менее дискуссионной и даже более мифологизированной
является тема становления восточного блока. Основные расхождения
в данном вопросе среди российских историков выявляются в
различной оценке роли внешнего (политика Москвы) и внутреннего
(деятельность национальной партийно-государственной номенклатуры)
факторов при возникновении и утверждении режимов советского типа
в странах Восточной Европы, а также в толковании народной
демократии22. Поэтому представленные в сборнике две статьи Л. Я. Гиби-
анского, в которых автор на основе документальной реконструкции
взаимоотношений СССР со странами восточноевропейского региона
в период с начала 1940-х годов до 1953 г. стремится доказать, что
процессы становления социалистических режимов и советского
блока являлись взаимосвязанными, отличаются полемической
направленностью. Придавая большое значение тому факту, что советское
руководство было обеспокоено будущим Восточной Европы еще
задолго до успешного наступления Красной Армии и что после ее
вступления на территорию восточноевропейских стран СССР занял
определяющие позиции в регионе в отличие от своих союзников по
антигитлеровской коалиции, Гибианский тем не менее гибко
подходит к выявлению степени советского влияния на создание режимов
народной демократии. Новизна авторского подхода состоит в том,
что он, исходя из взаимодействия внутренних
социально-политических причин и роли Советского Союза, делит страны Восточной
Европы на три группы в соответствии с тем, как там осуществлялось
создание народной демократии: при советской поддержке, но на
собственной основе; при преобладающем советском вмешательстве;
при решающем воздействии СССР в сочетании с влиянием
национальных общественно-политических сил.
Принцип классификации применен автором и при анализе
режимов народной демократии в различных восточноевропейских
странах. В зависимости от того, какое положение занимали
коммунисты в той или иной стране Восточной Европы в 1945—1947 гг.,
Гибианский выделяет три типа режима народной демократии. Как
подчеркивает автор, существование разных типов народной
демократии значительно усложняло процесс формирования советского
блока, но до рубежа 1946/47 г. Москва продолжала проводить
дифференцированную политику в отношении стран Восточной Европы,
10
Введение
т. е. ориентировалась на более короткие или длинные сроки
советизации. Автор критически оценивает концепцию, разделяемую рядом
других российских историков, что до середины 1947 г. Сталин
допускал развитие стран Восточной Европы по «национальному» (т. е.
более демократическому) пути к социализму. По мнению Гибиан-
ского, формула «несоветского пути» означала «растянутую
советизацию» и имела «камуфляжный смысл». Поднимая вопрос о
расхождениях российских историков в датировке и оценке существа
советско-югославского конфликта, Гибианский опровергает точку зрения,
согласно которой этот конфликт возник как часть сталинского
плана перехода от политики «национальных путей» к социализму к
насаждению единообразия по советскому образцу. С точки зрения
автора, конфликт Сталина с Тито был скорее первым расколом в
социалистическом лагере. В работе Гибианского читатель найдет и
другие критические оценки, а также интересные размышления о
методологии исследования темы.
В статье Н. И. Егоровой показана специфика консолидации
западного блока, который в совокупности с процессами,
происходившими в советской сфере влияния, явился одним из
системообразующих факторов формирования биполярности послевоенных
международных отношений и эскалации холодной войны. Значительное
внимание в статье уделено планам западных держав в отношении
интеграции Западной Германии в европейскую систему
безопасности и соответствующей реакции советского руководства. В этой
связи автор касается дискуссионных вопросов (не разделяя позицию
А. М. Филитова) об истинных мотивах посылки советской ноты от
10 марта 1952 г. (так называемая «нота Сталина») правительствам
Англии, Франции и США и о степени обеспокоенности советского
руководства перспективой ремилитаризации ФРГ и ее вступления в
Европейское оборонительное сообщество в начале 1950-х годов.
В контексте анализа блоковой политики Запада, создания армии
НАТО и расширения стратегических границ Североатлантического
альянса Егорова затрагивает важную, но пока еще находящуюся на
периферии интересов российских историков (в силу закрытости
необходимых архивов) тему военного измерения холодной войны.
Поскольку германский вопрос, как одна из главных причин и
движущих сил холодной войны, по-прежнему порождает различные
интерпретации, большой интерес представляет статья А. М.
Филитова, предлагающего искать ответ на спорные вопросы посредством
конкретного анализа отдельных периодов германской проблемы.
Обращаясь к послевоенной истории советско-германских отношений
с экскурсом в военные годы, автор сосредоточил внимание на ее
поворотных моментах, характеризовавшихся сменой
идейно-политических установок и дипломатической тактики советских лидеров.
Макроистория переплетается в статье с микроисторией: на основе
новых документальных свидетельств Филитов пересматривает ряд
трактовок современной российской историографии. Так, в
частности, он полагает, что осенью—зимой 1946 г. и в январе 1947 г. еще
существовали возможности для компромисса бывших союзников по
11
Холодная война
германскому вопросу, которые были упущены. Пересмотру
подвергаются и собственные прежние оценки автора, например
относительно причин Берлинского кризиса 1948—1949 гг. Критический подход
Филитова к утвердившимся оценкам «ноты Сталина» и отношения
вождя к «германской угрозе» в 1950-е годы, а также к
доминирующей в историографии трактовке корней Берлинского кризиса 1958—
1961 гг. во многом основаны на тезисе автора, что холодная война
помимо своих межблоковых проявлений была еще и «своеобразной
формой регулирования отношений внутри обоих лагерей», т. е.
взаимоотношений сверхдержав с их союзниками.
В отличие от А. М. Филитова, который полагает, что, как и
первый Берлинский кризис, война в Корее была «тестом» СССР в
отношении намерений США развязать большую войну, К. Уэзерсби
рассматривает происхождение этого первого «горячего» локального
конфликта в годы холодной войны не как исходное намерение
испытать Запад на прочность (хотя в итоге он подвергся этой
проверке), а с позиций эволюции подхода Сталина к силовому решению
корейского вопроса и его просчетов в оценке невмешательства США
в гражданскую войну в Корее. Участие в написании данной книги
американской исследовательницы, автора многих работ по истории
корейской войны и руководителя проекта «Корейская инициатива»
в рамках Проекта по международной истории холодной войны,
наглядно демонстрирует объединение усилий международного
сообщества ученых в создании новой истории холодной войны.
Примечательно, что К. Уэзерсби в своем исследовании в значительной мере
опирается на документы Архива Президента РФ, которые до сих пор
не рассекречены, но копии которых были предоставлены
правительству Южной Кореи во время визита туда Б. Н. Ельцина и прежде
всего оказались доступными зарубежным историкам. Помимо
анализа советско-корейских отношений в 1949—1953 гг. в статье на
основе записей бесед Сталина с Мао Цзэдуном и Чжоу Эньлаем
уделено внимание сложному характеру советско-китайских отношений
в годы войны в Корее, затрагивавших как вопросы военных
действий КНР, так и процесс переговоров о мирном урегулировании
1951—1953 гг. Автор предлагает свою версию ответа на спорный
вопрос о том, почему Сталин предпочел поддерживать военные действия
в Корее в стадии позиционной войны и всячески затягивал
переговорный процесс.
Затронутая Н. И. Егоровой и К. Уэзерсби тематика милитаризации
холодной войны получает свое продолжение в статьях В. Л. Малькова
и Ю. Н. Смирнова, посвященных роли ядерного оружия в
происхождении и развитии послевоенной конфронтации. В рамках постановки
и решения сверхзадачи показать на примере политики, связанной с
созданием атомной бомбы, выработку кодекса взаимосдерживания в
условиях неравного военно-технологического противостояния
США — СССР и риска ядерной войны В. Л. Мальков
сосредоточивает внимание на внутриполитическом аспекте советской атомной
дипломатии. ВпервьГЬ в исследовании феномена «атомной
дипломатии» автор придает столь важное значение анализу морально-психо-
12
Введение
логического климата в СССР, который сложился под влиянием
атомной монополии США и который позволил Сталину укрепить
собственную власть, а также проводить жесткую политику в отношении
держав западного «атомного клуба». Как подчеркивает автор,
«призрак атомной войны» оказался пригодным для внутреннего и
внешнего использования. Мальков также выявляет существование
внутренней взаимосвязи между опасением со стороны Кремля
«германской угрозы» в первые послевоенные годы и отсутствием атомного
паритета между США и СССР. В целом автор подчеркивает важность
учета техногенного фактора, т. е. появления и гонки
ракетно-ядерных вооружений, в изучении происхождения и поступательного
развития холодной войны, при этом обращая внимание на личностные
характеристики политических лидеров и их восприятие
происходящих событий.
Ю. Н. Смирнов, который как ученый-ядерщик принимал участие
в создании водородной бомбы мощностью 50 мегатонн в группе
А. Д. Сахарова и написал ряд работ по истории советского
атомного проекта, также разделяет мнение относительно определяющего
влияния на послевоенное противостояние СССР и США создания
и совершенствования ядерного оружия. В своей статье с
использованием малоизвестных профессиональным историкам фактов и цифр
Смирнов выстраивает убедительную систему доказательств
взаимосвязи эскалации холодной войны и гонки ядерных вооружений.
В представленной автором хронологии событий данного процесса
начало 1960-х годов отмечено в качестве важной точки отсчета. Взрыв
100-мегатонной (в варианте 1/2 мощности) термоядерной бомбы над
Новой Землей в октябре 1961 г. и Кубинский кризис в октябрьские
дни 1962 г. продемонстрировали миру опасность политической игры
сверхдержав на «устрашение», а осознание необходимости контроля
за ядерными вооружениями привело к Договору 1963 г. В плане
анализа внутриполитической составляющей холодной войны и в
продолжение темы, затронутой В. Л. Мальковым, о вкладе самих
разработчиков ядерного оружия в «просвещение» политической элиты
относительно угрозы выживанию человеческой цивилизации и
невозможности выиграть атомную войну, в статье Смирнова
содержится интересный материал об атмосфере свободомыслия, которая
существовала в «закрытых» советских городах. Автор также приводит
факты об отдельных случаях влияния создателей ядерного оружия на
процесс принятия решений в области обороны, технической
политики и разоружения. Особо рассматривается такой малоизвестный
факт как сопричастность физика-теоретика В. Б. Адамского к
подписанию московского Договора 1963 г. о запрещении испытания
ядерного оружия в трех средах.
В числе сравнительно новых сюжетов для российской
историографии холодной войны находится деятельность советской
разведки, что связано в первую очередь с трудностями доступа к архивам
спецслужб. Тем более отрадно, что данная тематика представлена в
сборнике статьями В. В. Познякова и И. А. Аггеевой. В работе
Познякова показано, сколь разветвленной разведывательной сетью об-
13
Холодная война
ладал Советский Союз в первые годы холодной войны и какова была
структура функционирования советской разведки. Автор, опираясь
на российские архивные документы и рассекреченные материалы
американского проекта «Венона», анализирует как внутренние, так
и внешние причины кризиса советской разведывательной
деятельности во второй половине 1940-х годов, ряд провалов, особенно в
США. Позняков заостряет внимание на важных и взаимосвязанных
вопросах о том, какого рода информация интересовала сталинское
руководство и как недостоверность разведывательной информации
отражалась на советских внешнеполитических акциях. В качестве
конкретных примеров негативного воздействия просчетов советской
разведки на советскую внешнюю политику и недостатков работы
Сталина с разведывательной информацией автор приводит эпизоды
из истории первого Берлинского кризиса и войны в Корее.
В фокусе статьи Аггеевой находятся советско-канадские
отношения, рассмотренные сквозь призму «дела Гузенко» 1945 г., имевшего
широкий международный резонанс и внесшего свою лепту в
ухудшение взаимоотношений между бывшими союзниками в войне.
Автор вводит в оборот новые документы из канадских и российских
архивов, позволяющие представить сложную картину выработки
позиции Канады в ответ на побег советского шифровальщика и
показать, что беспрецедентный случай предания гласности (после
длительных консультации канадской стороны с представителями США
и Великобритании) деятельности военной разведки преследовал
далеко идущие политические цели и был связан с начинавшейся на
Западе антисоветской кампанией. В то же время Аггеева поднимает
в статье и другую важную проблему современной историографии: о
роли третьих стран в становлении холодной войны. В статье
показано, как Канада стремилась использовать «дело Гузенко» для
своего утверждения в качестве равного участника англо-американского
атлантического партнерства.
Тема воздействия третьих стран на динамику холодной войны
находит более полное выражение в статье Ар. А. Улуняна, которая
посвящена специфике внешней политики Греции и Турции как
младших членов НАТО, занимавших важное геостратегическое
положение и пытавшихся использовать соперничество сверхдержав в
Средиземноморском и Ближневосточном регионах в собственных
национальных интересах. В статье достаточно нового материала,
касающегося участия этих стран в Североатлантическом блоке,
создании Балканского союза и вхождения Турции в Багдадский пакт.
Уделяя значительное внимание внутриполитическому измерению
холодной войны, Улунян на примере ряда событий
внутриполитической и внешнеполитической жизни Греции и Турции, которые
характеризовали их становление к концу 1950-х годов в качестве
малых региональных держав, выстраивает модель взаимоотношений
подобных стран с великими державами в условиях холодной войны.
Изучение холодной войны не может быть оторвано от ее
антитезы, каковой являлась политика разрядки. Поэтому в сборнике
выделена проблема первой разрядки в послевоенных международных
14
Введение
отношениях, важным фактором которой явились дипломатические
инициативы нового советского руководства, пришедшего к власти
после смерти Сталина в марте 1953 г. Одним из первых значимых
шагов главных участников холодной войны в сторону ослабления
международной напряженности явились результаты Женевской
конференции 1954 г. по Индокитаю. Этот важный эпизод истории
холодной войны и разрядки, который только начинает привлекать
внимание российских исследователей, всесторонне рассмотрен в
статье И. В. Гайдука. Стоит отметить, что автор прослеживает
взаимосвязь советских предложений относительно необходимости
урегулирования опасной ситуации в Азиатско-Тихоокеанском регионе, где
шла война во Вьетнаме, с решением европейских проблем: по
возможности повлиять на позицию Франции в отношении создания
Европейского оборонительного сообщества с участием Западной
Германии. Опираясь на новые документы, которые автору удалось
обнаружить в российских архивах и впервые познакомить с ними
читателя, Гайдук показывает сложность процесса принятия решения
советским руководством о разделе Вьетнама в качестве оптимального
выхода из Индокитайского кризиса. В фокусе исследования автора
находится активность советской дипломатии во главе с В. М.
Молотовым, действовавшей в преддверии и на самой конференции в
Женеве в тесном контакте с представителями КНР и ДРВ.
В отличие от Женевской конференции 1954 г. историки гораздо
чаще обращаются к итогам встречи на высшем уровне в Женеве в
июле 1955 г. как к прообразу разрядки. В статье Н. И. Егоровой
данное событие рассматривается в контексте анализа советских
предложений середины 1950-х годов о создании системы коллективной
безопасности в Европе в противовес Парижским соглашениям 1954 г.
и включению ФРГ в НАТО. Реконструкция на базе новых архивных
документов основных расхождений между советской формулой
обеспечения безопасности в Европе с ее ставкой на сохранение раскола
Германии и западного «плана Идена», которые нашли свое
проявление на женевской встрече и на совещании министров
иностранных дел осенью 1955 г. в Женеве, позволяет лучше понять, почему
в середине 1950-х годов не были реализованы потенциальные
возможности для компромиссов, равно как и то, почему в это время
ослабление международной напряженности не могло стать
долговременным процессом.
Середина 1950-х годов была отмечена и другими явлениями,
размывавшими жесткую биполярную модель конфронтации. К ним
относится начало процесса дестабилизации советского блока. Этот
вопрос достаточно подробно освещается в статье А. С. Стыкалина,
который, опираясь на большой массив документов, не ограничился
ярким описанием эскалации и подавления польского и венгерского
кризисов 1956 г., а предпринял попытку комплексного анализа
внешнего фактора (воздействия на события в Восточной Европе внутри-
блоковой политики СССР, западных планов дестабилизации
восточноевропейских государств) и внутреннего (нарастания протеста
населения Восточной Европы против социально-экономической
15
Холодная война
политики коммунистических властей). Этот подход позволил
автору на примере событий в Венгрии выявить причины отката Н. С.
Хрущева и других советских лидеров от провозглашенной на XX съезде
КПСС формулы о многовариантности путей перехода к социализму и
в конечном итоге принять решение о военной интервенции. В
заключительной части статьи рассматривается влияние кризисов в
Польше и Венгрии, а также специфической югославской модели,
тенденций к независимости в Румынии и китайско-советских
разногласий на усиление центробежных тенденций в советском блоке
в 1960-е и последующие годы.
Еще одна принципиально новая характеристика холодной войны,
возникшая в 1950-е годы и оказавшая существенное влияние на
процесс конфронтации, получает рассмотрение в статье М. Я. Пели-
пася. В рамках конкретно-исторического исследования Суэцкого
кризиса 1956 г., с акцентом на анализе формирования и
отстаивания США своих национальных интересов в Ближневосточном
регионе, автор поднимает проблему распространения холодной войны на
страны «третьего мира». Особенностью авторской трактовки
Суэцкого кризиса являются сомнения в обоснованности традиционной
оценки его начала с объявления Г. А. Насером 26 июля 1956 г.
решения о национализации Суэцкого канала. По мнению Пелипася,
корни конфликта лежали в несовершенстве ялтинско-потсдамской
международной системы и стремлении развивающихся стран выйти из
навязанной им роли объектов, а не субъектов международных
отношений. Однако в условиях биполярности законная и справедливая
с точки зрения международного права акция Каира рассматривалась
даже государственными деятелями развивающихся стран как
покушение на стабильность существующего мирового порядка и
необоснованное осложнение международной обстановки. Как
подчеркивает автор, данная реакция со стороны руководителей
формировавшегося Движения неприсоединения, прежде всего Дж. Неру, заставила
Насера в его борьбе за лидерство в арабском мире и отстаивание
суверенитета Египта сделать ставку на американо-советские
противоречия в регионе. В числе глобальных последствий трехсторонней
англо-франко-израильской агрессии в ноябре 1956 г. и ее провала в
статье выделен и такой факт, как проявление кризисных тенденций в
блоке НАТО. Таким образом, Суэцкий кризис, находившийся на
периферии основного фронта холодной войны, оказал на западный блок
то же дестабилизирующее влияние, которое имели последствия
развивавшегося параллельно Венгерского кризиса для восточного блока.
Наиболее опасным кризисом холодной войны, который поставил
мир на грань ядерной катастрофы, явился Кубинский кризис. В
статье А. А. Фурсенко, продолжающего более детальное исследование
советско-американского противостояния в Западном полушарии в
тревожные октябрьские дни 1962 г., преимущественное внимание
уделено таким конкретным и все еще далеким от окончательных
оценок вопросам, как роль разведки в развитии событий, а также
принятие Н. С. Хрущевым решения о размещении советского
стратегического и тактического ядерного оружия на Кубе. С этой целью
16
Введение
автором привлечены новые документы из Архива Президента РФ и
Службы внешней разведки, позволяющие внести коррективы в
существующие интерпретации. Вместе с тем Фурсенко подчеркивает,
что перспективным направлением дальнейшего изучения Кубинского
кризиса является его рассмотрение во взаимосвязи с Берлинским
кризисом и возведением Берлинской стены, с ситуацией на Дальнем
Востоке и другими аспектами международных отношений начала
1960-х годов.
Обзор тематики, концептуальных подходов и оценок в
представленном на. суд читателей сборнике статей позволяет судить о
приоритетных на сегодняшний день направлениях изучения холодной
войны в российской историографии и о большом, еще далеко не
освоенном историками комплексе проблем, требующих своего
исследования.
Авторский коллектив сборника и редколлегия книги выражают
надежду, что результаты их труда стимулируют научную мысль в
области анализа международных отношений второй половины XX в.,
а также будут способствовать складыванию более объективного
представления о недавнем прошлом у молодого поколения, имея в виду
и тот факт, что спецкурсы по истории холодной войны включены в
программы ряда российских вузов.
1 Холодная война: Новые подходы, новые документы / Отв. ред. М. М. На-
ринский. М., 1995; Советская внешняя политика в годы холодной войны (1945—
1985). Новое прочтение / Отв. ред. Л. Н. Нежинский. М., 1995.
2 Чуев Ф.И. Сто сорок бесед с Молотовым. М., 1991; Он же. Молотов:
Полудержавный властелин. М., 1999; Судоплатов П. А. Разведка и Кремль.
Записки нежелательного свидетеля. М., 1996; Корниенко Г. М. «Холодная война».
Свидетельство ее участника. М., 1995; 2-е изд. 2001; Громыко А. А. Памятное:
В 2 т. М., 1988; Добрынин А. Ф. Сугубо доверительно. М., 1997; Трояновский
О. А. Через годы и расстояния. М., 1997; Фалин В. М. Без скидок на
обстоятельства. Политические воспоминания. М., 1999 и др.
3 Gaddis J. L. We Now Know: Rethinking Cold War History. Oxford, 1997.
4 См.: Системная история международных отношений. События и
документы 1918—2000: В 4 т. / Отв. ред. А. Д. Богатуров. Т. 1. М., 2000; Современные
международные отношения: Учебник / Под ред. А. В. Торкунова. М., 1999.
5 Wohlforth William С. A Certain Idea of Science: How International Relations
Theory Avoids the New Cold War History // Journal of Cold War Studies. Vol. 1, № 2
(Spring 1999). P. 39—60; Lebow Richard N. Social Science, History, and the Cold
War: Pushing the Conceptual Envelope // Reviewing the Cold War: Approaches,
Interpretations, Theory / Ed. by Odd Arne \№stad. London, 2000. P. 103—125.
6 Reviewing the Cold War: Approaches, Interpretations, Theory / Ed. by Odd Arne
Wfestad. London. 2000.
7 Cold War History. Vol. 1, № 1 (August, 2000).
8 Journal of Cold War Studies.
9 Совещания Коминформа, 1947, 1948, 1949. Документы и материалы. М.,
1998.
10 Костырченко Г. В. В плену у красного фараона. Политические
преследования евреев в СССР в последнее сталинское десятилетие. М., 1994; Он же.
Тайная политика Иосифа Сталина: Власть и антисемитизм. М., 2001; Зима В. Ф.
17
Холодная война
Голод в СССР 1946—1947 гг.: Происхождение и последствия. М., 1996;
Иванова Г. М. Гулаг в системе тоталитарного государства. М., 1997; Пихоя Р. Г.
Советский Союз: История власти. 1945—1991. Новосибирск, 1998; 2-е изд. М., 2000.
11 Зубкова Е. Ю. Послевоенное советское общество. Политика и
повседневность. 1945-1953. М, 2000.
,2 Данилов А. А., Пыжиков А. В. Рождение сверхдержавы. СССР в первые
послевоенные годы. М., 2001; Они же. Рождение сверхдержавы. 1945—1953 годы.
М., 2002.
13 Сталин и холодная война / Отв. ред А. О. Чубарьян. М., 1998;
Сталинское десятилетие холодной войны / Отв. ред А. О. Чубарьян. М., 1999.
14 Фурсенко А. А., Нафтали Т. Адская игра. Секретная история Карибского
кризиса, 1958—1964. М., 1999; Торкунов А. В. Загадочная война. Корейский
конфликт 1950—1953 годов. М., 2000; Орлов А. С. Холодная война. М., 2000;
Улунян Ар. А. Балканы: Горячий мир холодной войны. Греция и Турция между
Западом и Востоком. 1945—1960 гг. М., 2001; Новик Ф. И. «Оттепель» и
инерция холодной войны. (Германская политика СССР в 1953—1955 гг.). М., 2001.
15 Волокитина Т. В., Мурашко Г. П., Носкова А. Ф., Покивайлова Т. А.
Москва и Восточная Европа. Становление режимов советского типа (1949—1953):
Очерки истории. М., 2002.
16 Восточная Европа в документах российских архивов. 1944—1953 гг.: В 2 т.
/ Отв. ред. Г. П. Мурашко. Т. 1: 1944—1948. Новосибирск, 1997; Т. 2: 1949—1953.
Новосибирск, 1998; Советский фактор в Восточной Европе. 1944—1953:
Документы: В 2 т. / Отв. ред. Т. В. Волокитина. Т. 1: 1944—1948. М., 1999; Т. 2: 1949—
1953. М., 2002; СССР и германский вопрос, 1941—1949: Документы из Архива
внешней политики Российской Федерации. Т. 1: 22 июня 1941г. — 8 мая 1945 г.
М., 1996; Т. 2: 9 мая 1945 г. — 3 октября 1946 г. М., 2000; Советский Союз и
венгерский кризис 1956 г.: Документы. М., 1998; Лаврентий Берия. 1953 г.:
Стенограмма июльского пленума ЦК КПСС и другие документы / Под ред. А Н.
Яковлева. М., 1999; Молотов, Маленков, Каганович, 1957 г.: Стенограмма июньского
пленума ЦК КПСС и другие документы / Под ред. А. Н. Яковлева. М., 1998;
Георгий Жуков: Стенограмма октябрьского (1957 г.) пленума ЦК КПСС и другие
документы / Под ред. А. Н. Яковлева. М., 2001.
17 СССР и холодная война / Под ред. В. С. Лельчука и Е. И. Пивовара. М.,
1995; Советское общество: Будни холодной войны. М.; Арзамас, 2000.
18 Мальков В. Л. «Манхэттенский проект». Разведка и дипломатия. М., 1995.
19 Симонов С. Н. Военно-промышленный комплекс в СССР в 1920—1950-е
годы. М., 1996; Быстрова И. В. Военно-промышленный комплекс в СССР в
годы холодной войны. (Вторая половина 40-х—начало 60-х годов). М., 2000.
20 История советского атомного проекта: Документы, воспоминания
исследования. Вып. 1. М., 1998; Атомный проект в СССР. Документы и материалы:
В 3 т. / Под ред. Л. Д. Рябева. Т.1: 1938-1945: В 2 ч. М., 1998; Т. 2: Атомная
бомба, 1945-1954. Кн.1. М.; Саров, 1999.
21 Fleming D. The Cold Y\&r and Its Origins, 1917—1960: In 2 vols. London, 1961.
См. также: Дэвис Д., Трани Ю. Первая холодная война. Наследие Вудро
Вильсона в советско-американских отношениях. М., 2002.
22 Волокитина Т. В., Мурашко Г. П., Носкова А.Ф., Покивайлова Т. А. Москва
и Восточная Европа. Становление режимов советского типа (1949—1953):
Очерки истории. М., 2002. С. 4—5, 16, 29—56.
РАСКОЛ ПОСЛЕВОЕННОГО
МИРА:
ФОРМИРОВАНИЕ БИПОЛЯРНОСТИ
В. О. ПЕЧАТНОВ
ОТ СОЮЗА - К ВРАЖДЕ
(советско-американские отношения в 1945—1946 гг.)
В распаде союза трех великих держав-победительниц, ставшем
прологом холодной войны, при всей объективности этого процесса
не было автоматизма, как, впрочем, и в его создании. И то и
другое потребовало многих целенаправленных усилий и действий
(а иногда даже и бездействия) всех участников; обе эти фазы —
созидательная и разрушительная — были частью единого двустороннего
процесса, имевшего внутреннюю динамику и закономерности, свои
симметрии и асимметрии. Хотя формированию и в меньшей
степени распаду антигитлеровской коалиции посвящена огромная и
фундаментальная литература, эти две фазы исследуются, как
правило, порознь, а также вне сравнительной перспективы. Цель данной
статьи, во-первых, рассмотреть взлет и падение союза как единый
процесс двойной качественной перестройки советско-американских
отношений — от «холодного мира» к боевому союзу, а затем к
холодной войне. Во-вторых, выявить общие закономерности и
специфику протекания данного процесса на примере СССР и США как
главных его участников.
Наследие союза
В контексте предыдущей истории отношений между СССР и
ведущими западными державами антигитлеровский союз «большой
тройки», в сущности, явился аномалией, потребовавшей от обеих
сторон коренных изменений в восприятии друг друга, привычных
установках и методах работы госаппарата, пропаганде и, конечно, в
содержаний самой политики и дипломатии. «Перепрограммирование» на
сотрудничество со вчерашним противником стало непростым и
весьма болезненным процессом, прежде всего для США с их громоздкой
системой «сдержек и противовесов», повышенной ролью
общественного мнения, независимой прессой и огромной инерционностью
ведомственных интересов. Тем не менее и там за какие-нибудь полтора
года произошла удивительная метаморфоза в восприятии СССР.
Мировая пария, убогая диктатура — колосс на глиняных ногах («вся сила
которого состоит в его массе», как презрительно резюмировала
военная разведка США в конце мая 1941 г.)1 превратилась в великую
державу — «высокоэффективное и крайне организованное современное
21
Холодная война
государство», по словам популярного еженедельника, выражавшего
широко распространившееся к разгару войны мнение2.
Главной причиной этой метаморфозы, разумеется, были
неопровержимые свидетельства поразительной стойкости СССР в
отражении фашистской агрессии. Ослепительные победы Красной Армии
со всем тем, что стояло за ними (развитие промышленности и
организация военного производства, прочность тыла и морального духа
народа), приводили американцев к переосмыслению сложившихся
представлений о достижениях и даже самом генезисе советского
строя3.
Наряду с этим главным фактором действовал и психологический
механизм союзной солидарности, по которому соратник
американской демократии в столь великом и правом деле по определению не
мог не быть «достойным, смелым и благородным» (самые
распространенные эпитеты в отношении СССР в годы войны). Эта почти
инстинктивная потребность в «облагораживании» союзника
подкреплялась вполне осознанной, продиктованной нуждами коалиционной
войны необходимостью щадить самолюбие и считаться с
интересами партнера. Соответствующий дружелюбно-уважительный тон
задавался самим Белым домом и директивами правительственной
пропаганды, ставившими задачу «укреплять отношения между Россией
и другими Объединенными нациями»4. Но не менее
показательными были другие, менее известные примеры подобной
предупредительности. Так, в марте 1944 г. руководство госдепартамента замяло
планы комитета палаты представителей по расследованию
антиамериканской деятельности предать огласке рукопись книги Л. Троцкого
о Сталине, поскольку Сталин, по словам госсекретаря Э. Стетиниу-
са на совещании в госдепе, «наверняка счел бы наше правительство
ответственным за это, что могло бы крайне вредно отразиться на
наших отношениях». В июне того же года по аналогичным
причинам решением госдепа была отложена публикация очередного тома
«Документов внешней политики США», посвященного Парижской
мирной конференции 1919 г. и содержавшего обсуждение планов
антисоветской интервенции со стороны Антанты. «Мы не должны, —
пояснил один из руководителей европейского отдела госдепа
Дж. Данн — вредить нашим отношениям с Советским Союзом,
покуда продолжается война с Германией»5. «Покуда продолжается
война...» — запомним эту важную оговорку.
Наконец, большой резонанс в США получили известные шаги
советского руководства по «национализации» сталинской модели в
годы войны — примирение государства с церковью, роспуск
Коминтерна, перестройка вселенско-большевистской идеологии и
символики в более традиционном национально-патриотическом ключе.
Все это, вместе взятое, приводило к новому взгляду на природу
и перспективы советской системы, которая все чаще
рассматривалась как «переросшая» свою революционную стадию и постепенно
превращающаяся в подобие нормальной великой державы с
легитимными национальными интересами и рациональными мотивами
поведения6. Даже скептики — аналитики Управления стратегических
22
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
служб — в своих оценках 1943—1944 гг. отмечали «растущую в СССР
тенденцию к развитию более нормальных и менее «чрезвычайных»
типов институтов по мере усиления и стабилизации режима»,
подчеркивая «тенденцию к кристаллизации советской нации, для
которой социализм будет лишь одной из сторон национальной жизни»7.
Сам Ф. Рузвельт как в частном, так и публичном порядке не раз
заявлял, что СССР движется от «советского коммунизма... к
государственному социализму» по пути «конституционной эволюции»8. Для
многих в США, особенно людей либеральных взглядов, это
движение было встречным: демократизация советского строя и
«социализация» капитализма в направлении дальнейшего расширения
социальной ответственности и экономической роли государства,
начатого реформами «нового курса». Отсюда — первый всплеск концепции
конвергенции в 1943—1944 гг., проникшей в американскую научную
литературу, публицистику и даже кулуарные разговоры в Белом
доме9. Подразумеваемое ею ощущение «общности судьбы» было
чрезвычайно важным для преодоления системной пропасти между
капитализмом и социализмом, способным подвести идеологическую
базу под их мирное сосуществование и сотрудничество.
Несомненный отпечаток подобных настроений лежал и на
советской политике Рузвельта и его ближайшего окружения (Г. Гопкинс,
Г. Уоллес, Дж. Дэвис и др.). Ее отправной точкой служило
представление об СССР как проблемной, но отнюдь не
имманентно-враждебной США стране, антизападные комплексы которой коренятся в
тяжелой истории (а отчасти и в поведении самого Запада) и могут быть
постепенно изжиты при условии правильного обращения с ней.
Ключевая презумпция эластичности советских мотивов и поведения
подкреплялась отмеченным образом СССР как «нормализующейся
системы», позитивным опытом военного сотрудничества и оптимизмом
самого Рузвельта в отношении своих способностей к «приручению»
Сталина, а через него и всей советской системы. Рузвельтовская
стратегия «перевоспитания» СССР через его постепенную интеграцию в
мировое сообщество («семью народов», по словам президента)
предполагала признание законных интересов безопасности Советского
Союза и его самого в качестве «полностью признанного и
равноправного члена сообщества великих держав» (как писал Рузвельт
Черчиллю осенью 1944 г.)10. При соблюдении этих условий, надеялся Рузвельт
и его единомышленники, новообретенные навыки сотрудничества с
Западом превратятся в устойчивую привычку и «дитя научится
ходить», т. е. жить по правилам западного сообщества11.
При том, что рузвельтовская политика в отношении СССР
включала в себя серьезные элементы своекорыстия и подстраховки
(оттяжка со вторым фронтом, сохранение в секрете от союзника «Ман-
хэттенского проекта» и др.), главным ее вектором все же была
помощь Советскому Союзу в годы войны и надежда на сотрудничество
с ним в послевоенном мире.
Эта политика шла вразрез с укоренившимися
антикоммунистическими и антисоветскими настроениями в конгрессе, общественном
мнении, военном и дипломатическом ведомстве. Для ее проведения
23
Холодная война
президенту потребовалось сконцентрировать принятие основных
решений в руках узкого круга своих ближайших помощников (прежде
всего Г. Гопкинса и верных ему людей), часто действуя в обход
госдепартамента, Пентагона и других государственных ведомств.
Многочисленные донесения советских дипломатов и разведчиков из
США, неизменно рисовавшие картину борьбы «дружественного нам»
меньшинства против большей части госаппарата (в особенности
военных и госдепартамента), имели под собой вполне реальную почву.
Дело доходило, как показывают архивные документы, до планов
скрытой «чистки» госаппарата от антисоветских элементов,
предлагавшихся сторонниками Рузвельта12.
Меры по укреплению межсоюзного доверия коснулись и такой
деликатной сферы, как разведка и контрразведка: президент весьма
решительно сдерживал рвение военной («Джи-2») и
военно-политической (УСС) разведки в работе на советской территории, а также
не давал хода неоднократным сигналам спецслужб об активизации
в США шпионажа (в том числе «атомного») в пользу СССР и
призывам «принять меры» к пресечению этой деятельности как
«несовместимой с союзническими отношениями»13.
При всей недвусмысленности линии Белого дома на
сотрудничество с СССР традиционный антисоветизм, хотя и вышедший на
время из моды, сохранял весьма прочные позиции в стране. В
госаппарате его главными источниками были военные и
внешнеполитические планировщики, продолжавшие по геополитическим и
идеологическим соображениям считать СССР «гипотетическим
противником», а союз с ним —* сугубо временным явлением, обреченным
на распад по окончанию войны14. По этой логике чрезмерное
укрепление потенциального конкурента грозило Соединенным Штатам
большими осложнениями в будущем. К этим долгосрочным
опасениям примешивались и такие текущие факторы, как острое
недовольство американских военных «отсутствием взаимности» со
стороны советских властей в обмене информацией и допуске к военным
объектам, а также явно недостаточная, на их взгляд, обоснованность
советских заявок на поставки по ленд-лизу и отсутствие отчетности
об их использовании15.
Опасения традиционалистов заметно усилились с коренным
поворотом в ходе войны на советско-германском фронте. Уже с
конца 1942 г. на первый план во внутренних дебатах планировщиков
госдепартамента (так называемой «комиссии Ноттера») выходят
вопросы о том, как далеко на Запад продвинется Красная Армия в
преследовании вермахта, «какую цену» (прежде всего —
территориальную) запросит СССР за свою решающую роль в войне и каким
образом США смогут ограничить масштаб и интенсивность «советской
экспансии» в Европе и Азии16. А после выхода Красной Армии к
западным границам СССР (по сотоянию на 22 июня 1941 года)
оживились страхи и подозрения в общественном мнении страны
(особенно среди католиков и других выходцев из Восточной Европы),
ослабляя доверие к советскому союзнику, как констатировала
служба информации госдепартамента17.
24
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
Общей исходной посылкой традиционалистов было убеждение в
«неисправимости» сталинского режима, имманентности его
агрессивности, исключавшей возможность нормального сосуществования с
ним. Наиболее откровенно эта позиция была изложена в личных
посланиях Рузвельту летом 1943 г. бывшего посла США в Москве У.
Буллита, а затем — в его нашумевших статьях, ставших боевым кличем
традиционалистов18. Хотя Рузвельт отмежевался от Буллита и его
рецептов, фронт скрытой оппозиции политике президента продолжал
расширяться. К осени 1944 г. к ней присоединились военно-морской
министр Дж. Форрестол, посол в Москве А. Гарриман и глава
военной миссии США в СССР генерал Дж. Дин, настоятельно
рекомендовавшие Белому дому перейти в отношениях с СССР к формуле qui
pro quo* и, в частности, использовать ленд-лиз и другие финансовые
рычаги США для политического давления на Кремль.
Рузвельт пресекал подобные попытки, следуя прежним курсом
сотрудничества, отказа от прямого вмешательства в сферу влияния
СССР и от политики «наказания» Москвы за «неадекватное
поведение», что не оставалось секретом от советской стороны. Так,
сообщая о закулисной кампании Гарримана и руководства ФЕА
(Администрации внешнеэкономической помощи) с целью умерить
«советские аппетиты» по ленд-лизу, советская разведка доносила, что
«Рузвельт предложил положить конец этой болтовне и указал всем
министерствам, что СССР играет в войне главную роль»19. В
сентябре 1944 г. президент, дабы исключить возможное бюрократическое
самоуправство, специальным распоряжением запретил всем
министерствам и ведомствам «принимать какие-либо односторонние
действия в вопросах ленд-лиза» и «немедленно отменить любые
отданные или подготовленные инструкции по ленд-лизовским поставкам
союзникам на случай капитуляции Германии»20.
Вместе с тем в действиях Рузвельта сохранялись и даже
усиливались элементы подстраховки в отношении СССР: секретная
американо-английская монополия на разрабатываемое атомное оружие
(подтвержденная «гайд-парковским протоколом» 1944 г.), торможение
начатого было (по указанию самого же Рузвельта в начале 1944 г.)
проекта предоставления Советскому Союзу крупного кредита на
послевоенное восстановление21. Видимо, не без ведома президента
армейская разведка начала в конце 1943 г. большую тайную операцию по
дешифровке дипломатической шифропереписки советских загрануч-
реждений в США («проект Венона»). Продолжая надеяться на лучшее
в отношениях с СССР, Рузвельт готовился и к худшему.
И все же главной линией его советской политики оставалась
стратегия сотрудничества, что подтвердили и итоги Ялтинской
конференции. Ее решения очертили те максимальные пределы, на
которые США и Великобритания готовы были пойти навстречу
советским территориальным и политическим притязаниям в Восточной
Европе и на Дальнем Востоке. И это было не просто вынужденное
* Одно вместо другого (лат.).
25
Холодная война
согласие с завышенными запросами «неудобного» союзника.
Внутренние оценки госдепартамента и военных в целом признавали
обоснованность советских требований в свете исторического опыта и
геополитических интересов России. Например, эксперты УСС,
отмечая «императивный характер» советских стратегических целей в
буферной зоне вдоль западных границ СССР (Прибалтика,
Финляндия, Польша, Балканы), констатировали, что «исторические и
правовые претензии СССР на юрисдикцию над этими странами не хуже
и не лучше большинства подобных претензий»22. Советские
запросы на Дальнем Востоке, просчитанные в Вашингтоне задолго до их
официального выдвижения, также рассматривались как вполне
резонные и умеренные (хотя ряд членов «комиссии Нотгера» и
некоторые военные планировщики были против передачи СССР
Бессарабии, Курил и Южного Сахалина)23.
Малоизвестно, что в недрах военно-политических ведомств США
в 1943—1944 гг. прорабатывались варианты более далеко идущих
уступок советским стратегическим интересам. На ключевом черномор-
ско-средиземноморском направлении США не только поддержали
требование СССР о пересмотре конвенции Монтрё, но и обсуждали
возможность передачи Советскому Союзу в индивидуальную опеку
некоторых итальянских колоний, прежде всего стратегически важных
островов в Эгейском море, поскольку «при современных средствах
подводной и воздушной войны (как отмечалось в рекомендациях
Комитета начальников штабов госсекретарю), выход из Черного моря
может быть так же эффективно перекрыт с баз на этих островах, как
и с самих проливов»24. Характерно, что рекомендация КНШ
рассматривать возможные советские заявки на эти территории наравне с уже
сделанными английскими вызвала острую критику со стороны
армейских планировщиков, которые усмотрели в этом «отказ в
максимальной поддержке испытанному союзнику ради эфемерной дружбы с
таким крайне непредсказуемым «соседом», как СССР»25. Что же
касается обязательных консультаций с Россией по этим вопросам, то «они,
— подчеркивал один из руководителей Оперативного управления
штаба армии генерал Г. Линкольн, — интересуют военных только
покуда Россия остается нашим военным союзником и Комитету
начальников штабов приходится держать ее в «стойле». С окончанием
войны эта ситуация изменится»26. Но война еще продолжалась, и КНШ
положил возражения планировщиков на полку, откуда они будут
вытащены год спустя. Пока же даже в зоне ключевых американских
интересов — на Тихом океане — УСС прогнозировало стремление СССР
к «равному с США влиянию» в послевоенной Японии, а штаб
Маршалла предусматривал возможность участия двух советских дивизий
в оккупации Хоккайдо27.
Главной проблемной зоной оставалась Восточная Европа. То, что
регион к востоку от линии Триест — Прага — Щецин будет сферой
влияния СССР, представлялось очевидным уже к началу 1944 г., и
вопрос заключался лишь в формах и степени этого влияния. Хотя
Рузвельт в частном порядке признавал и бессилие США
воспрепятствовать там советскому контролю, и даже собственное равнодушие
26
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
к тому, будут эти страны «коммунизированы или нет»28, ни по
внутриполитическим (голоса избирателей — выходцев из Восточной
Европы), ни по стратегическим соображениям (угроза превращения
региона в часть монолитного советского блока) США не могли себе
позволить согласиться на открытую советизацию
восточноевропейских стран. Да и сама советская политика в регионе к концу войны
выглядела еще слишком неоднозначной: ранние симптомы жесткой
линии в Румынии и Польше соседствовали с чехословацкой и
финской моделями, вполне укладывавшимися в американские
представления о легитимных сферах влияния в духе доктрины Монро.
Поэтому Рузвельт, отвергая рецепты как жестко-конфронтационного,
так и «полюбовного» раздела Европы на сферы влияния29, видел
свою задачу в том, чтобы попытаться направить советскую
политику в регионе в русло «добрососедства», втянув Сталина и здесь в игру
по правилам с соблюдением демократических приличий. Известный
ялтинский дуализм (перекройка польских границ в пользу СССР на
фоне Декларации об освобожденной Европе) хорошо отражал этот
двойственный характер рузвельтовского подхода: «открытая» сфера
влияния СССР превращалась в единственно приемлемый
компромисс между советскими потребностями безопасности и западными
интересами.
При этом в Вашингтоне рассчитывали, что основными
факторами удержания советской экспансии в приемлемых для США рамках
будет большая (прежде всего — экономическая) заинтересованность
СССР в сохранении сотрудничества с США после войны и
готовность самих США к такому сотрудничеству в сферах экономики и
безопасности. Для большинства политических и
военно-разведывательных прогнозов, разрабатывавшихся в госаппарате США с
конца 1943 по начало 1945 г., были типичны два отправных момента:
констатация неустоявшегося, двойственного характера советской
политики (сочетающей новые элементы сотрудничества со старой
тенденцией к односторонним, враждебным действиям) и вывод о
том, что окончательный выбор СССР будет во многом зависеть от
действий самих США. Типичным примером может служить мнение
директора советского отдела УСС Дж. Робинсона, высказанное
своему шефу У. Лэнгеру в начале 1944 г.: Советский Союз, писал он,
вряд ли отказался от распространения советской модели на
соседние страны, но «есть весьма неплохие шансы на то, что советское
правительство не станет этим заниматься, если
американо-англосоветское сотрудничество утвердится еще до того, как вдоль
советских границ возникнут революционные ситуации, и если западные
союзники предложат Советскому Союзу впечатляющие гарантии
безопасности и материальной помощи в (послевоенном)
восстановлении»30. Иными словами, ключевая презумпция рузвельтовского
подхода (об эластичности советского поведения и мотивов) все еще
оставалась в силе.
Поэтому, несмотря на постъялтинские трения по польскому
вопросу и «бернскому инциденту», президент до последних дней своей
жизни продолжал выдерживать линию на сотрудничество, отвергая
27
Холодная война
советы Гарримана и Дина использовать рычаг военно-экономической
помощи для предотвращения «большевизации Европы»31. Военное
командование, связанное советским участием в завершающей стадии
войны в Европе и Японии, еще следовало за президентом32. Однако
будущее этой линии выглядело все более проблематичным,
поскольку оно зависело от действия трех весьма подвижных переменных —
сохранения лидерства Рузвельта и базы его политической
поддержки в стране, продолжения войны (с ее цементирующим эффектом
общей угрозы и взаимной заинтересованности), а также
соответствующего «подыгрыша» этой политике со стороны Советского Союза.
* * *
Для Советского Союза переход к сотрудничеству с Западом был
также непростым и многослойным процессом. Правда, в условиях
тотального политического контроля и личной диктатуры подобные
резкие повороты в политике институционально проходили гораздо
легче, чем в плюралистических США, — достаточно было сменить
«программу» в голове Сталина и его ближайшего окружения. В то же
время политико-идеологическая жесткость сталинского режима
порождала дополнительные проблемы как в процессе мирного
сосуществования с Западом, так и в его последствиях для самого режима.
В еще большей степени, чем США, советская сторона
сталкивалась с императивом идеологического оправдания союза с вчерашним
классовым врагом. Попросту говоря, нужно было ответить на
вопрос, который (как сигнализировала партийная служба информации)
сбивал с толку многих советских людей: «Почему нам помогают
Англия и Америка, ведь они же капиталисты?»33 Доктринально это
противоречие снималось проведением качественного различия между
буржуазной демократией и фашизмом, а стратегически —
реанимацией установки на создание широкой межклассовой коалиции всех
антифашистских сил. В политико-пропагандистском плане это вело
к определенной деидеологизации межгосударственных отношений и
самой пропаганды, которой теперь вменялось подчеркивать
общность интересов и ценностей всех «демократических государств», «не
раздувать разногласия и противоречия внутри антигитлеровской
коалиции»34. Одновременно приходилось мириться и с растущим
присутствием западной пропаганды на еще недавно полностью
закрытой для нее советской территории, несмотря на протесты Главлита
и «неподходящие для нас оценки», содержавшиеся в этой пропаганде
(как признавали даже противники ее запрета из НКИД)35.
Но дело не ограничивалось чисто пропагандистской
перелицовкой былого «образа врага». Возросшие контакты, атмосфера
союзной солидарности, новое живительное ощущение равноправной
причастности к западной цивилизации после долгих лет изоляции и
комплекса неполноценности, наконец, расширение пределов
официально дозволенного — все это вело к появлению новых взглядов на
бывшего противника и перспективы сосуществования с ним.
Главным рассадником подобного «ревизионизма» стала академическая и
28
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
литературно-художественная среда. По отчетам Агитпропа только за
1943 г, в центральных издательствах было изъято или не допущено
к печати 432 книги и брошюры, в основном за «преклонение перед
общественным строем, наукой и культурой капиталистических стран»
(включая подготовленные в Госполитиздате научные монографии,
сами названия которых уже говорили о многом: «Великобритания и
США — великие демократические державы» Бокшицкого,
«Великобритания — наш союзник» Лемина, «США — великая
демократическая держава» Лана)36. В том же году серьезной кадровой чистке и
изъятию уже опубликованных номеров подвергся журнал
«Интернациональная литература» за «идеализацию общественного строя и
условий жизни в Англии и США»37. Даже авторам чисто
научно-технических статей и монографий вменялась в вину «вредная
тенденция» — «смазывать различие двух систем»38.
Прозападные, демократические настроения распространялись и в
более широких общественных кругах интеллигенции, духовенства и
даже крестьянства, в том числе и под влиянием уже отмеченных
тенденций к «нормализации» сталинской системы в годы войны.
Материалы многочисленных проверок и данных об общественных
настроениях, поступавшие в ЦК ВКП(б), не оставляют сомнений в том, что
ослабление идеологической дисциплины и контроля в условиях союза
с западными странами превратилось в серьезную проблему для
партийного руководства39. Среди партийно-пропагандистского актива
накапливалось недовольство «запущенностью работы на различных
участках идеологического фронта», усиливались жалобы на забвение
того, что «война с фашизмом есть классовая борьба», на то, что
приходится «слишком нянчиться с союзниками», «притушевывать
классовую борьбу» и т. п.40 Собирался компромат на независимых авторов,
подготавливались оргмеры против неортодоксальных «толстых»
журналов. Но, если не считать цензурных рогаток, до больших кампаний
по завинчиванию гаек дело, как правило, не доходило — сказывалось
и воздействие межсоюзных отношений и поглощенность властей
критическими вопросами ведения войны.
Идейная бдительность и охранительство не были монополией
одной лишь номенклатуры. Для многих рядовых коммунистов союз
с классовым врагом в сочетании с роспуском Коминтерна и
возрождением религии расшатывали привычные ориентиры и стереотипы,
порождая опасения «капитуляции перед капиталистическими
странами», «отказа от мировой революции» и реставрации
капиталистических порядков в СССР под давлением западных союзников41.
В свою очередь неортодоксальные настроения затронули и
видных советских дипломатов, работавших на западном направлении.
М. М. Литвинов, И. М. Майский и А. А. Громыко в своих
прогнозах развития ситуации в конце войны и после нее исходили из
продолжения сотрудничества «большой тройки» как основы
послевоенного урегулирования42. Предвидя расхождения западных и советских
интересов в вопросах политического устройства Восточной Европы,
Германии, а также Китая, они тем не менее считали сохранение
союзнических отношений не только вполне возможным, но и же-
29
Холодная война
лательным для защиты советских интересов. Такой подход,
навеянный опытом военного сотрудничества, предполагал новый взгляд на
англо-американский капитализм как убежденного противника
фашизма и партнера по поддержанию мира. Даже осторожный Громыко
предсказывал в 1944 г., что США будут «заинтересованы в
сохранении международного мира» и будут «способствовать установлению
буржуазно-демократических политических режимов в Западной
Европе, и прежде всего в Германии», а Майский даже ратовал за
совместные действия «большой тройки» по насаждению демократии в
освобожденных от фашизма странах43. Хотя до коИвергенционист-
ских построений в официозном советском мышлении дело, как
правило, не доходило, новый взгляд на «реформированный» капитализм
«рузвельтовского типа» как более жизнеспособную и миролюбивую
систему начинал проникать даже в авторитетные научные
публикации44.
При всем том опыт военного сотрудничества для советского
руководства отнюдь не был однозначно позитивным. Вялая
материальная поддержка со стороны союзников в критический для СССР
начальный период войны воспринималась в Москве как следствие
«политических мотивов», «нерешительности и прямого шантажа», а
также лицемерия англосаксов, которые «щедро дают обещания и
бесцеремонно нарушают свои обязательства» (из донесений Л.
Берии и А. Микояна Сталину о ходе союзных поставок по ленд-лизу
в 1942—1943 гг.)45. Затяжка с открытием второго фронта
подтверждала худшие подозрения в отношении подлинных намерений
западных союзников, которые даже «западник» Литвинов характеризовал
как стремление «к максимальному истощению и изнашиванию сил
Советского Союза для уменьшения его роли при разрешении
послевоенных проблем»46. То, что пальма первенства в этой стратегии
принадлежала англичанам, не меняло сути дела, ибо Рузвельт, как
подчеркивали советские дипломаты в своих донесениях, позволял
Черчиллю «вести себя на буксире»47. Между тем пагубные
последствия подобной политики для сохранения доверия со стороны
Советского Союза вполне отчетливо сознавались искушенными
американскими аналитиками. Ставка на то, «чтобы германская и русская
собаки пожирали друг друга, — откровенно писал американский
дипломат в Москве и Чунцине Дж. Дэвис осенью 1943 г., — вряд ли
может породить что-то иное, кроме решимости русских преследовать
исключительно свои собственные интересы»48. Подозрительности и
эгоизму учило Кремль и англо-американское утаивание разработки
атомного оружия, о которой там знали уже с 1942 г. Активизация
советской разведдеятельности в США в годы войны была не только
симптомом, но и стимулом этой подозрительности, давая ей
богатый фактический материал.
Поэтому «ревизионизм» в отношении Запада вряд ли всерьез
затронул Сталина, Молотова и таких твердокаменных замов
последнего, как Вышинский, Лозовский или Деканозов. Военный опыт
сотрудничества с Западом не изменил в корне их болыпевистско-цинично-
го взгляда на союзников как корыстных, коварных и лицемерных49, а
30
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
на сам союз — как временное соглашение с «одной фракцией
буржуазии», на смену которому может прийти соглашение с «другой» (по
словам Сталина, сказанным Г. Димитрову)50.
Но тот же циничный прагматизм подталкивал Сталина и его
окружение к сохранению заинтересованности в продолжении
сотрудничества с Западом, по крайней мере, на ближайшую послевоенную
перспективу. Во-первых, союз представлялся реальным способом
предотвращения новой германской и японской угрозы. Несмотря на
сомнения Кремля в способности англосаксов к совместному
контролю над Германией и Японией (на которые Вашингтон и Лондон
«отвечали взаимностью»), антифашистский потенциал
антигитлеровской коалиции еще не представлялся исчерпанным и
проецировался на послевоенный период.
Во-вторых, союз предоставлял институциональные рамки для
легитимации новых советских границ и обширной зоны влияния за их
пределами. Большая часть новых границ была де-факто или де-юре
признана еще в годы войны, признание остальных представлялось
советской дипломатии делом предрешенным (считалось, что Рузвельт
«примирится с неизбежным и признает границы, соответствующие
нашим стремлениям»)51. Но еще предстояло заключать мирные
договоры с сателлитами Германии, добиваться весомой роли в оккупации
Японии, отстаивать «дружественные правительства» в соседних
государствах и, хотя в Москве знали, что здесь грядет упорный торг,
особенно по Польше, согласованный «дележ» сфер влияния был гораздо
предпочтительней конфронтационно-силового52. Тем более что в
СССР с учетом уроков войны разрабатывались и более далеко
идущие геополитические заявки на европейском и черноморско-среди-
земноморском направлениях. «Максимальная зона безопасности»
СССР, по проектам комиссии Литвинова, должна была включать в
себя не только всех западных соседей СССР, но и Швецию с
Норвегией, а также Турцию. Кроме того, намечалось сохранение
советского присутствия на севере Ирана, интернационализация Кильского
канала и получение под индивидуальную опеку бывших итальянских
колоний (прежде всего — Додеканезских островов и Триполитании)53.
Большая часть этих притязаний шла за счет английских
интересов и питалась расчетами на ослабление Британской империи и
поддержку США: чтобы «сбить Англию с ее позиций, — писал
Литвинов Сталину и Молотову, — нам несомненно потребуется сильная
поддержка со стороны США»54. Отсюда — еще одна
инструментальная полезность союза для СССР: только оставаясь в рамках
«большой тройки», можно было рассчитывать продолжить игру на
англоамериканских противоречиях, выдерживая при этом «генеральную
линию нашей внешней политики» (по словам Лозовского) — «не
дать сложиться блоку Великобритании и США против Советского
Союза»55.
Кроме того, сотрудничество США было необходимо для
получения экономической и финансовой помощи, в которой так остро
нуждалось разрушенное войной хозяйство страны. Еще на встрече с
главой Управления военного производства Д. Нельсоном в октябре
31
Холодная война
1943 г. Сталин обозначил масштабные потребности СССР в
закупках американского промышленного оборудования после войны за
счет долгосрочного кредита56. В Москве крайне внимательно, с
привлечением всех разведресурсов, отслеживали развитие американских
планов о большом послевоенном кредите Советскому Союзу, а уже
в конце 1944 г. ГКО принял специальное постановление «О
кредитном соглашении с США», на основе которого американской
стороне в январе 1945 г. было сделано официальное предложение57.
Наконец, нельзя сбрасывать со счетов и психологический
фактор — признание Советского Союза в качестве новой великой
державы, а самого Сталина — полноправным членом «большой
тройки», вершащей судьбы послевоенного мира. Этот ставший
привычным для Сталина формат соответствовал и его великодержавному
самовосприятию, и накопленному умению в обращении с
Рузвельтом и Черчиллем.
Короче говоря, у советского руководства были основания
надеяться на то, что ему удастся совместить консолидацию
геополитических «трофеев» войны с сохранением сотрудничества с Западом,
по крайней мере, на ключевой период послевоенного
урегулирования, до новых крупных сдвигов в соотношении сил в пользу СССР,
которые могли принести дальнейшее усиление советской мощи — с
одной стороны, и ослабление капитализма под влиянием новых
кризисных потрясений — с другой. При этом дуализме советских
стратегических установок приоритетность первой задачи (прежде всего —
в Восточной Европе) над второй была очевидной даже для
американских аналитиков. «Для советского руководства, — подчеркивали
эксперты УСС весной 1945 г., — просоветская ориентация внешней
политики соседних государств важнее, чем успех или провал
общего международного сотрудничества после войны... Ради взаимной
вежливости с Америкой и Великобританией Москва готова изменить
форму своих требований в Восточной Европе, но не их суть»58. Это
писалось по следам Ялты, где уступки Сталина по Польше и
демократической программе для Европы как раз и обозначили ту
максимальную цену, которую он был готов заплатить ради сохранения
«взаимной вежливости» с союзниками.
И все же это не означает, что Кремль с самого начала сделал
тайную ставку на полную советизацию региона, используя соглашения
с союзниками в качестве дымовой завесы. Степень политического
контроля и принуждения, необходимая для обеспечения
просоветской ориентации восточноевропейских стран, была еще неясной и
ее предстояло установить опытным путем. Двусторонние договоры
СССР 1943—1945 гг. с рядом европейских стран и документы
планировщиков НКИД предполагали скорее традиционную сферу
влияния, а не создание монолитного советского блока, что позволяло
Литвинову и его коллегам надеяться, что такое доминирование
СССР окажется для Запада приемлемым59.
Подведем итоги. Слабеющая Англия (с которой можно будет
сговориться о разделе сфер влияния), мощная, но удаленная от
Европы и СССР Америка, глубокий антагонизм англо-американских
32
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
интересов, сохранение «рузвельтовской тенденции» в политике
США, благодарно-податливая Восточная Европа — таковы были
основные презумпции (и необходимые условия реализации)
советского подхода к отношениям с Западом к концу войны. В Кремле
были готовы добиваться своих главных целей совместно с
союзниками, если возможно, и вопреки им, в одиночку — если
необходимо. Но окончательный выбор зависел не только от Кремля.
Расходящиеся пути
Неожиданная смерть Ф. Рузвельта 12 апреля 1945 г. спутала
карты как в Вашингтоне, так и в Москве. В доверительной беседе с Дж.
Дэвисом 23 апреля Молотов назвал ее «непоправимой потерей»,
подчеркнув, что, проживи Рузвельт дольше, «многие мировые
проблемы были бы урегулированы...»60 Для Сталина, при всем его
недоверии к президенту, ФДР был самым удобным и надежным
западным партнером, гарантом сохранения «рузвельтовской тенденции» в
политике США. Будучи хорошо информированным о нарастании
внутренней оппозиции политике Рузвельта, Сталин теперь имел все
основания опасаться усиления антисоветизма в Вашингтоне. Не
слишком обнадеживала и личность преемника ФДР, известного
советскому руководству в основном по памятному призыву не мешать
взаимному истреблению русских и немцев. Однако в Москве не
спешили с выводами. Первые внутренние оценки нового президента
экспертами НКИД были выдержаны в духе осторожного
оптимизма, характеризуя Трумэна как способного в основном продолжать
внешнеполитическую линию Рузвельта61.
В Вашингтоне же смена политических ветров ощутилась в пер--
вые же дни. Уход Рузвельта открыл шлюзы копившегося давления в
пользу ужесточения советской политики. Малоопытный и
прямолинейный Трумэн, чуждый виртуозной рузвельтовской стратегии
«приручения», быстро дал понять, что предпочитает более откровенный
и жесткий тон в отношении СССР и будет больше полагаться на
мнение своих военных и дипломатических советников. Сторонники
ужесточения незамедлительно воспользовались новой обстановкой.
Уже 17—23 апреля КНШ пересмотрел свое решение двухнедельной
давности, согласившись с рекомендациями генерала Дж. Дина о
выходе из совместных проектов и зарезервировав за собой право на
ответные меры в случае советской неуступчивости62.
В те же дни руководство УСС повторной и более широкой
рассылкой распространило среди военно-дипломатической верхушки
страны проигнорированный Рузвельтом доклад «Проблемы и цели
политики Соединенных Штатов», подводивший развернутую
концептуальную базу под новую жесткую стратегию. В ее основе лежало
представление об СССР как о новом, по завершении разгрома
Германии и Японии, «евразийском гегемоне», способном в силу
сохраняющихся у нбго «экспансионистских устремлений» «стать для США
самой зловещей угрозой из всех известных до сих пор». И хотя ав-
33
2 Холодная война 1945-1963 гг.
Холодная война
торы еще оставляли небольшой знак вопроса над советскими
намерениями, США, утверждали они, «никак не могут ждать, пока
русская политика полностью себя обнаружит» с принятием мер по
предотвращению этой пусть даже пока еще потенциальной угрозы, ибо
«подавляющим императивом ситуации является будущий (курсив
мой. — В. П.) военный потенциал России и та огромная угроза,
которую она будет представлять Соединенным Штатам, если
преуспеет в объединении ресурсов Европы и Азии под своим контролем».
В качестве основных средств этого «профилактического
сдерживания» предлагалось создание американо-западноевропейского блока в
Европе, исключение советского влияния в Японии и недопущение
его распространения на всю Германию и Китай63. Примерно в том
же духе был выдержан и меморандум «О послевоенной
безопасности», подготовленный в марте группой государственных
консультантов под руководством принстонского профессора Э. Эрла64.
Ключевые посылки этих документов вскоре лягут в основу всего военно-
стратегического планирования США.
Наконец, 22 апреля состоялось известное совещание в Белом
доме, на котором поспешивший в Вашингтон Гарриман с Форрес-
толом и Леги использовали ту же аргументацию для подготовки
президента к предстоящей беседе с Молотовым. И хотя участники
совещания не проявили полного единодушия, преобладающее мнение
(по дневниковой записи Леги) свелось к тому, что «настало время
занять сильную позицию в отношении Советов и что не будет
большого вреда для наших военных планов, даже если Россия замедлит
или вовсе прекратит свои военные усилия в Европе и Азии»65.
Обещание президента «проявить твердость» на следующий день
полностью подтвердилось. Пусть знаменитый «прямой в челюсть»
советскому министру и был несколько преувеличен самим Трумэном,
Молотов действительно подвергся холодному душу, прежде всего — по
польскому вопросу. Советской стороне недвусмысленно дали понять,
что времена изменились. Американская пропаганда получила
указание, подчеркивая преемственность политики Рузвельта и Трумэна, «не
замалчивать трудностей в отношениях между союзниками»66. В
напряженной обстановке началась и учредительная конференция ООН в
Сан-Франциско: открытая перепалка по процедурным вопросам
сопровождалась враждебными брифингами американской делегации ет
разрастанием кулуарных слухов о грядущем конфликте (и даже
войне) между союзниками.
Окончание войны в Европе дало новый импульс демонстрации
жесткости. Откровеннее всего возможности новой ситуации оценил
британский разведывательный комитет в своем докладе
совместному штабному комитету США и Великобритании. «С окончанием
войны в Европе отпала необходимость предоставления России
военной помощи... наше положение в торге с русскими сразу же
улучшилось и нам нет больше нужды любой ценой сохранять
примирительный тон». Отныне, делался вывод, СССР больше зависит от
Запада (прежде всего — финансово-экономически), чем Запад от
него, что открывает новые возможности для более жесткого торга67.
34
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
Уже 9 мая на встрече у госсекретаря в Сан-Франциско было
решено: 1) усилить давление на Кремль по польскому вопросу; 2)
отдать приоритет экономической помощи Западной Европе за счет
сокращения поставок по ленд-лизу в СССР68. На следующий день
состоялось ключевое межведомственное совещание в
госдепартаменте по вопросу дальнейшей судьбы советского ленд-лиза. Как
докладывал своему начальнику его участник от штаба армии генерал
Линкольн, «в ходе обсуждения присутствовавшие представители
госдепартамента дали понять, что рассматривают использование ленд-лиза
как политического оружия в связи с нашими трудностями с
русскими по Центральной Европе»69. Параллельно в госдепартаменте
стали обсуждаться варианты увязки с восточноевропейскими
проблемами и другого важного для СССР вопроса — о предоставлении
послевоенного кредита70. По итогам совещания от 10 мая президенту
Трумэну был направлен проект директивы о «немедленном
прекращении» запланированных поставок Советскому Союзу (кроме
предназначенных для войны с Японией) и перенацеливании
освобождающихся ресурсов тоннажа и товаров на нужды Западной Европы71.
В тот же день Трумэн одобрил директиву и уже на следующее утро
не только была прекращена погрузка стоявших в портах судов, но
и повернуты вспять два американских судна, находившихся далеко
в открытом море. 12 мая советскому послу была вручена сухая нота,
в которой в общих словах говорилось о «немедленном
видоизменении отгрузок поставок».
Вскоре госдепартамент открестился от злополучной фразы «о
немедленном прекращении» (списав ее на ошибку неведомого
чиновника), а суда продолжили свой путь, но было уже поздно. Хотя
посольство в Вашингтоне детально информировало Москву о неразберихе
вокруг этого решения72, в Кремле однозначно интерпретировали его
как продуманный акт политического давления и демонстративный
разрыв с рузвельтовским запретом на политизацию ленд-лиза.
Официальным ответом американцам стала предельно лаконичная нота от
16 мая, а внутренним наказом советским дипломатам — суровое мо-
лотовское указание больше «не клянчить» и «не высовываться вперед
со своими жалкими протестами. Если США хотят прекратить
поставки, тем хуже для них»73.
Эта смесь бравады с искренним возмущением как нельзя лучше
передает подлинное настроение кремлевских вождей, оскорбленных в
час своего победного триумфа не столько сутью в общем-то
ожидавшегося американского решения, сколько его бесцеремонной
стилистикой. Три недели спустя, уже после компромиссного урегулирования
вопроса о дальнейших поставках, Сталин в разговоре с Гопкинсом
опять вернется к этому эпизоду, многозначительно предупредив о
тщетности попыток разговаривать с СССР языком ультиматумов.
Выговорами американцам дело не ограничилось. Прекращение
ленд-лиза было доведено до всего советского руководства в
специальной ориентировке, которая, как свидетельствуют ветераны
советской разведки, квалифицировала этот акт Вашингтона как серьезный
симптом нового жесткого курса в отношении СССР74.
35
Холодная война
В те же майские дни госдепартамент под влиянием Дж. Грю и
Гарримана затеял подготовку ревизии ялтинских соглашений по
Дальнему Востоку. Растущее убеждение, что советский вклад в
разгром Японии не так уж необходим, подогревало усилившееся со
смертью Рузвельта и окончанием войны в Европе стремление
переиграть ялтинские договоренности в пользу США. Ставился даже
вопрос о том, стоит ли президенту Трумэну брать на себя
обязательства, данные по этому вопросу Рузвельтом. Конкретно речь шла о
сокращении согласованных советских приобретений (в т. ч. по аренде
Порт-Артура) и требовании дополнительных политических уступок
от СССР по Маньчжурии, Северному Китаю и использованию
Курильских островов военной авиацией США75. Однако реакция
военных на этот запрос госдепартамента от 12 мая была в целом
прохладной: Стимсон подчеркнул, что вступление СССР в войну с
Японией по-прежнему «будет иметь глубокие военные последствия», а
США все равно не в силах воспрепятствовать занятию данных
территорий Красной Армией (за исключением Курильских островов, где
это повлекло бы за собой удлинение сроков войны с Японией и
неприемлемые «потери американских жизней»). Военный министр
также подтвердил, что советское участие в оккупации Японии было
бы оправданным с военной точки зрения, но является предметом
политического решения76. В результате «задний ход» по Ялте не
удался, хотя его рецидивы еще дадут себя знать в будущем.
Вообще май—июнь 1945 г. стали периодом, пожалуй, самых
напряженных дебатов по советской политике в
общественно-политических кругах США. В борьбе «за душу Трумэна» сталкивались два
противоположных подхода. Сторонники рузвельтовской линии
(Г. Уоллес, Дж. Дэвис, О. Кокс, Г. Кларк и др.), встревоженные
первыми серьезными признаками похолодания, били тревогу,
призывая к срочным мерам для пресечения дрейфа
советско-американских отношений в сторону враждебности. Продолжая разделять
ключевые посылки рузвельтовского подхода
(советско-американское сотрудничество как основа послевоенного мира, легитимность
интересов безопасности СССР, эластичность советских мотивов), они
предупреждали об опасности ужесточения американской политики,
которое грозит привести к «ощетинившейся России» и расколу
Европы на два враждебных блока. Вместо этого предлагалось снять
советские опасения за счет заключения военно-политических
договоров о демилитаризации Германии и Японии, интернационализации
Рура, учета советских запросов по черноморским проливам,
безотлагательного предоставления крупных кредитов на восстановление
экономики СССР77.
«Ястребы», со своей стороны, исходили из противоположных
презумпций и ратовали за сдерживание «советской экспансии»
путем создания противовесов ей в Европе и Азии как единственного
способа избежать новой большой войны, а в случае
необходимости — победить в ней. «Грядущая война с Советской Россией —
предрешенное дело», — писал, например, первый заместитель
госсекретаря Дж. Грю в записке от 19 мая, распространить которую в кругах
36
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
госдепартамента ему с трудом отсоветовали Гарриман и Болен
(опасаясь, что более чем вероятная утечка этой информации будет
расценена как «планирование войны с Советским Союзом»)78. Масло в
огонь подобных настроений подливала тенденциозная информация
от захваченных в плен немецких генералов и дипломатов,
командования Армии Крайовой и других врагов СССР, подзуживавших
американцев к «неизбежному столкновению» с «советской тиранией»79.
Антагонистов в этих внутренних дебатах объединяло ощущение
критичности переходной ситуации и необходимости резкой смены
курса. Однако время однозначных решений еще не пришло.
Сохранялась зависимость от советского фактора в разгроме Японии, в
общественном мнении и влиятельных СМИ еще были сильны
настроения в пользу сотрудничества с СССР80, оставалась неясность
как в стратегических аппетитах самих США, так и в отношении
советской . политики.
Поэтому за первым похолоданием последовала серия
примирительных шагов со стороны США. Последняя миссия Гопкинса в
Москву проложила дорогу к признанию Западом Временного
польского правительства (что было расценено в Москве и
просоветских кругах Польши как «победа по всей линии»)81. В ходе
июньской переписки А. Громыко со Стеттиниусом США согласились
поддержать заявку СССР на мандатное управление одной из бывших
итальянских колоний82. В июне после колебаний Белый дом все-таки
не последовал призывам Черчилля оставить американские войска в
отведенной для СССР оккупационной зоне в Германии в качестве
«козырной карты» на предстоявших переговорах. Хотя у сэра Уин-
стона нашлись сторонники в администрации83, энергичное
вмешательство Гопкинса и отрицательное мнение госдепартамента
предотвратили взрывоопасную ситуацию84. Весьма положительной была и
предварительная американская реакция на советские предложения
по десятимиллиардному уровню репараций с Германии в пользу
СССР и интернационализации Рурской области. «Намерения у них
неплохие», — подытожил для руководства И. Майский впечатления
от первой встречи с представителями США в межсоюзной
репарационной комиссии85.
Однако опытные советские дипломаты хорошо понимали, что
податливость союзников долго не продлится и предлагали
форсировать переговоры по мирному урегулированию. Союзники,
докладывал Сталину и Молотову М. Литвинов, «заинтересованы в том,
чтобы мы вступили в войну с Японией... Именно поэтому они будут
более расположены к уступчивости, чем после победоносного
завершения ими войны на востоке...»86
В этом смысле Потсдамская конференция «большой тройки»
представляла оптимальную возможность для закрепления и
дальнейшего продвижения советских интересов. Накануне и в ходе
конференции их растущий размах обозначился весьма выразительно. В
дополнение к Восточной Европе и Дальнему Востоку речь шла о
новых требованиях к Турции (совместный контроль над Проливами,
включая советские военные базы в их районе плюс территориальные
37
Холодная война
претензии на Каре и Адаган), индивидуальной опеке над одной из
бывших колоний Италии в Средиземноморье, создании советских
военных баз на территории Норвегии (на Шпицбергене и о-ве
Медвежий) и Дании (о-в Борнхольм). Обозначилось также усиление
активности СССР на севере Ирана, направленной на его превращение
в зону советского влияния. Хотя некоторые из этих запросов имели
характер зондажа, в целом этот список, имевший под собой
весомое стратегическое обоснование, представлялся советскому
руководству вполне законной «долей», причитавшейся союзнику, внесшему
наибольший вклад в победу над общим врагом87.
Однако в то время, как советские геополитические аппетиты
росли, терпимость к ним западных партнеров быстро сокращалась.
Процесс межведомственного согласования позиций США к
Потсдаму еще сопровождался внутренними разногласиями, но на сей раз
«ялтинцы» оказались уже в явном меньшинстве. В военном
командовании, по сути, лишь генерал С. Эмбик из Объединенного
комитета стратегического анализа продолжал отстаивать прежнюю линию
в отношении СССР. Советские запросы по Проливам и Кильскому
каналу, доказывал он, отражают легитимные интересы безопасности
русских, отказывать в которых у США нет ни военных сил в этих
районах, ни «морального основания», поскольку сами они требуют
баз в Атлантике и на Тихом океане и сохраняют контроль над
жизненно важными для себя морскими путями. Подобный отказ,
заключал он, лишь создаст угрозу для союза трех держав и всего
мирового порядка88.
Для критиков Эмбика опасность дальнейших уступок виделась в
поощрении «экспансионистских тенденций» СССР, создании
опасных прецедентов интернационализации для зон влияния США и
Англии (Суэц, Панамский канал). Доводы об отсутствии в советских
запросах непосредственной угрозы американским интересам
парировались констатацией общности стратегических интересов США и
Британской империи, а тезис о невозможности США помешать
силовому решению этих проблем Советским Союзом отводился
сомнениями в том, что СССР решится встать на путь открытого разрыва
с Западом и нового напряжения своих военно-экономических
ресурсов. Наконец, довод о «моральной непоследовательности»
«снимался» характерной посылкой о качественных различиях между США и
СССР как в методах достижения стратегических целей, так и, самое
главное, — в мотивах и репутации обеих сторон: «История
показывает, что мы не являемся агрессивными экспансионистами, тогда как
Россия пока находится под подозрением...»89
Но даже те, кто еще не убирал знак вопроса над советскими
намерениями, считали, что безопаснее подстраховаться на случай
возможного «развала отношений между великими державами» и не
усиливать позиции потенциального конкурента90. Непримиримее всего
были настроены армейские разведка и планировщики, по долгу
службы ориентированные на поиск новых угроз и врагов. Для них
уже не было сомнений в том, что советской политикой движут не
законные интересы безопасности, а стремление к неограниченной
38
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
экспансии и что, следовательно, разрозненные геополитические
«заходы» СССР в различных регионах мира есть составляющие
единого плана борьбы «за мировое господство», которому пора поставить
заслон. «Мы достигли предела в санкционировании советской
экспансии», — гласил вывод «Джи-2» о советских намерениях91.
Подробный анализ этих пределов содержался в подготовленном к
Потсдаму докладе оперативного управления штаба сухопутных сил о
«Позиции США в отношении советских намерений экспансии». Эта
экспансия характеризовалась в нем как глобально-неограниченная по
своим целям и «оппортунистическая» по своим методам, график
которой во многом зависит от «географической близости того или
иного района к границам СССР и степени зрелости плода». Районом
«наибольшей стратегической угрозы» считалась Турция, поскольку
выход СССР на Карское плато и Проливы будет означать начало
«двойного охвата Малой Азии» с перспективой распространения
советского контроля на Эгейское море и восточное Средиземноморье.
Следующим этапом советской экспансии в Европе считалась
дестабилизация ситуации на западе континента с целью укрепления
там просоветских сил. Не исключалась и возможность применения
военной силы, особенно по мере сокращения военного присутствия
США на континенте: если в настоящее время, считали
планировщики, США в случае конфликта могут удержать свои позиции по
нынешней линии раздела, то через несколько месяцев им придется
отойти к Центральной Франции и странам Бенилюкса, а через год
с небольшим (когда по планам демобилизации у США в Европе
останется всего 8 дивизий) вообще убраться с континента. В свете
подобного расклада сил ключевое значение приобретала
Великобритания, которая, как говорилось в докладе, является «европейской
душой» «кучки сравнительно маломощных стран (Западной
Европы. — В. П.), возможно, еще готовых сражаться с нами против
России». «Безусловно, что без ее участия, как, видимо, и без нашего,
нельзя ожидать сопротивления России со стороны этих стран».
Отсюда делался вывод о необходимости всемерной поддержки
интересов Британской империи в Турции, Средиземноморье и других
районах.
Не более утешительно выглядели возможности военного отпора
«советской экспансии» в Иране и Континентальной Азии, где СССР,
как считалось, может легко захватить Монголию, Маньчжурию и
Корею, а также победить в борьбе за влияние в Китае. После
этого, прогнозировали авторы доклада, СССР посягнет и на
стратегическую вотчину США — Западное полушарие. Для пресечения этих
глобальных планов рекомендовалось оказывать решительное
политическое противодействие советским притязаниям в Турции и
Иране, распространению советского военного присутствия на Тайвань,
Японские острова и к югу от реки Янцзы в Китае. Наконец, США
должны были «противодействовать, если необходимо — с
использованием военной силы, любой дальнейшей экспансии России на
западноевропейском направлении»92. Хотя авторы доклада пока
воздерживались от более далеко идущих выводов, из подобного анализа
39
Холодная война
они напрашивались сами собой — необходимо сохранение и
наращивание американских и союзных с ними сил по всем ключевым
направлениям «советской экспансии». В этом смысле данный
сугубо рабочий документ интересен как, пожалуй, самый ранний
набросок будущей стратегии сдерживания.
Через ту же призму «советской угрозы» начинали рассматриваться
и другие проблемы, включая японскую и германскую. Так, в докладе
УСС о стратегических целях США на Дальнем Востоке намечалось
решение проблемы создания там нового противовеса СССР на
замену Японии: «Если мы будем поддерживать наше превосходство в
воздухе и на море примерно на нынешнем уровне и сохраним
оккупацию японских островов, мы можем стать таким же, если не более
эффективным, заслоном русской экспансии на севере Китая, каким
на протяжении полувека были японцы»93. Рекомендации
планировщиков КНШ к Потсдаму предусматривали продолжение «торга» по
вопросу западной границы Польши (ввиду вероятности ее просоветской
ориентации) и отклонение советского предложения по
интернационализации Рура, которая, как подчеркивали авторы, «неизбежно и в
нежелательной степени допустит Россию к участию в
западноевропейских делах»94. Явное охлаждение к идее совместного контроля над
Руром — «арсеналом будущих войн» со стороны верхушки
госдепартамента отмечал в своих потсдамских дневниках и Дж. Дэвис. Общий
настрой американской делегации, по его словам, «определялся не
желанием найти справедливое общее урегулирование, а стремлением
«объегорить» партнера или послать его к черту...»95
Неудивительно, что при таком настрое и заготовленных
позициях англосаксы в Потсдаме сумели отбить ключевые советские
требования по Руру и уровню репараций с Германии, заявки на
стратегические форпосты в Проливах, Средиземноморье и др. районах.
В то же время советской дипломатии удалось отстоять свои
основные предложения по оккупационному режиму для Германии, новым
границам Польши, а также ведущей роли СССР в подготовке
мирных договоров с европейскими сателлитами Германии (кроме
Италии). Одновременно были отвергнуты попытки союзников
установить международный контроль за выборами в Румынии, Болгарии и
Венгрии. Это решение, сообщал Молотов в циркуляре для
наркомата, «развязывает нам руки в дипломатическом признании Румынии,
Болгарии, Венгрии и Финляндии» (в разговоре с Г. Димитровым
нарком был еще откровенней, назвав потсдамские решения
«признанием Балкан как советской сферы влияния»)96. Устраивало Москву
и решение о сохранении за «большой тройкой» главной роли в
согласовании мирных договоров. Таким образом, общий баланс
уступок представлялся в Москве «вполне удовлетворительным», тем
более что торг по остальным советским требованиям должен был быть
продолжен в рамках СМИД.
Любопытно, что историческое сообщение из Аламагордо об
успешном испытании первой американской атомной бомбы 16 июля,
немало воодушевившее, по свидетельству очевидцев, Трумэна и Бирнса97,
не сразу прибавило им жесткой напористости в переговорах. Напро-
40
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
тив, основные договоренности на конференции (как отмечал в том же
циркуляре и Молотов) были достигнуты на ее заключительной стадии.
Однако уже через несколько дней ситуация круто изменилась.
Хиросима нанесла серьезный удар сразу по нескольким опорам
советской стратегии. Прежде всего, было подорвано привычное
представление о США как далекой стране, неспособной представлять пря1
мую военную угрозу Советскому Союзу. Во-вторых, обретение
американцами монополии на новое сверхоружие нарушало сложившееся
«соотношение сил» (о чем Сталин говорил на встрече с учеными-
атомщиками в Кремле вскоре после Хиросимы). В-третьих, рушились
расчеты на получение равной (или хотя бы сопоставимой) с
американской доли в оккупации Японии, о которой Сталин рассуждал еще
два месяца назад в беседе с Гопкинсом. Хотя страхи Сталина и
надежды Трумэна на то, что Япония сдастся еще до наступления
советских войск (и что американцы могут сказать — «мы вам ничего не
должны»)98, оправдались не полностью, стремительная капитуляция
Японии после Хиросимы и Нагасаки сводила советский вклад в
победу и основанные на нем притязания к минимуму. Под угрозой
могли оказаться даже ялтинские приобретения в регионе.
Границы этого минимума быстро обретали весьма жесткие
очертания. Американские планы зональной оккупации Японии были
пересмотрены, а полномочия генерала Маккартура — усилены. Уже
11 августа на встрече с Молотовым Гарриман резко отвел попытку
наркома получить право голоса в вопросе назначения союзного
главнокомандующего в Японии (даже в скупой советской записи
беседы говорится о «раздраженном тоне», с которым посол заявил, что
«Советский Союз не может предъявлять таких претензий после всего
лишь двух дней войны с Японией»)99. В тот же день Трумэн отдал
распоряжение сразу же после капитуляции Японии оккупировать
порт Дальний, «если к тому времени он еще не будет захвачен
силами советского правительства»100 (по Ялтинским соглашениям
СССР, как известно, имел преимущественные права в Дальнем и его
захват американцами был бы нарушением этих договоренностей).
Однако когда передовой отряд морской пехоты США подошел к
Дальнему, там уже были советские войска, что вынудило
американцев ретироваться101.
Еще через неделю Трумэн в своем послании не только наотрез
отказал Сталину в предполагавшемся участии в оккупации Хоккайдо,
но и в весьма категоричной форме запросил права базирования
американских ВВС на Курилах. Трумэновский заход по Курилам вряд ли
был просто неожиданной импровизацией. В Пентагоне, как уже
отмечалось, давно нацеливались на них как кратчайший воздушный
коридор от Алеутских островов в Восточную Азию и подбивали
политиков на подобную попытку102. Для Сталина же, с учетом его
подозрительности, двойной демарш Трумэна не мог не иметь
серьезнейшей подоплеки: мало того, что наглые янки хотят закрыть для СССР
дверь в Японию, они решили еще и влезть в зону советского
контроля, завоеванную в Ялте, или, по крайней мере, испытать этот
контроль на прочность. Поэтому, проглотив горькую пилюлю по Хоккай-
41
Холодная война
до, Сталин отплатил Трумэну той же монетой по' Курилам.
Непреклонно ледяной тон сталинского ответа заставил Белый дом отступить,
поскольку в последовавшем внутреннем разбирательстве даже пента-
гоновцы скрепя сердце признали правомочность советского отказа103.
Плоды Ялты на Дальнем Востоке удалось отстоять (в том числе — и
закрепив их в советско-китайском договоре от 14 августа 1945 г.), но
дверь в Японию для СССР продолжала закрываться.
В дни обмена по Курилам Кремль получил еще один очень
тревожный сигнал — отказ западных союзников признать просоветские'
правительства в Румынии и Болгарии до тех пор, пока в них не
войдут представители прозападных оппозиционных партий.
Одновременно англо-американцы активизировали скрытую поддержку
оппозиционных сил в этих странах, и так уже всерьез препятствовавших
советскому доминированию. Особенно напористо действовали
американские спецслужбы в Румынии104. Представители СССР в этих
странах начали сигнализировать об «англо-американском
наступлении», а в Болгарии даже члены правительства стали поговаривать об
отсрочке выборов до введения межсоюзного контроля за их
проведением105.
Попытка западных союзников оспорить советский контроль в
решающей и казавшейся уже обеспеченной зоне влияния СССР
вкупе с происходившим на Дальнем Востоке в глазах советского
руководства могла означать только одно — ободренные новым (атомным)
козырем в своих руках, англосаксы перешли в наступление,
пытаясь ревизовать ялтинско-потсдамские договоренности в своих целях.
Разговоры союзников о «защите демократии» в Восточной Европе и
на Балканах, безусловно, воспринимались в Москве как лицемерное
прикрытие попыток возродить антисоветский «санитарный кордон»
(коль скоро даже сами американцы между собой не воспринимали
всерьез демократические потенции восточноевропейских стран)106.
Сталинский ответ на «атомную дипломатию» союзников был по-
своему вполне логичен: стремительное наращивание советской
атомной программы (Постановление ГКО от 20 августа о создании
Специального комитета во главе с Берия) и встречная жесткость на
переговорах с целью девальвировать атомное преимущество США.
Сталин, вспоминал А. Громыко слова вождя, был уверен, что
американцы используют свою атомную монополию, чтобы «заставить
нас принять свои планы по проблемам Европы и остального мира.
Но этому не бывать». В этом наступательном ключе и
подготавливались советские позиции на предстоящей первой сессии СМ ИД в
Лондоне. Американцы, в свою очередь, также готовились к
наступлению: «с бомбой и долларом в кармане, — записал в своем
дневнике Г Стимсон, — Бирнс не предвидел больших трудностей в
достижении согласия остальных министров по мирным договорам на
условиях Соединенных Штатов»107.
Главными задачами Сталина на сессии было закрепить советский
контроль на Балканах и попытаться навязать американцам
контрольный механизм в Японии по типу германского. «...По всем
данным, махинации союзников (в Румынии) будут разбиты», — сооб-
42
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
щал он Молотову в Лондон после встречи с делегацией П. Гроза,
наказывая своему заму «держаться крепко» и не делать «никаких
уступок союзникам насчет Румынии». Главным аргументом было
обвинение союзников в поддержке «антисоветских элементов» в
Румынии, «что несовместимо с нашими союзническими
отношениями»108. Молотов дополнил этот довод параллелями с американской
зоной влияния в Мексике, но Бирнс продолжал упорно настаивать
на «независимости балканских стран» от Москвы. И доводы
Сталина, и реакция Молотова («при Рузвельте было иначе», а «теперь мы,
что же, стали не нужны»)109 говорят об искреннем возмущении
обоих нарушением неписаного правила поведения союзников времен
Рузвельта — невмешательства в сферы влияния друг друга.
Еще большим было зозмущение Сталина безапелляционным
отводом англосаксами советского предложения по контрольному
механизму для Японии: «Я считаю верхом наглости англичан и
американцев, считающих себя нашими союзниками, то, что они не
захотели заслушать нас, как следует, по вопросу о Контрольном совете
в Японии, — телеграфировал он Молотову. — Один из союзников—
СССР заявляет, что он недоволен положением в Японии, а люди,
называющие себя нашими союзниками, отказываются обсудить наше
заявление. Это говорит о том, что у них отсутствует элементарное
чувство уважения к своему союзнику»110. Чувствуется, что Сталин
был действительно оскорблен не только сутью, но и формой ответа
американцев, отбросивших былую вежливость и видимость
союзного равноправия.
Столь же жесткое сопротивление встретил и советский заход по
Триполитании, получение которой в опеку предусматривалось
инструкциями Политбюро. Не помогли и неоднократные напоминания
об обещании поддержки в этом вопросе, что создавало общее
впечатление «отката» американцев от ялтинско-потсдамских
договоренностей сразу по нескольким направлениям. Это впечатление еще
больше укрепилось, когда западные союзники «при попустительстве»
Молотова (как потом скажет Сталин) в обход потсдамского
решения добились участия представителей Франции и Китая в
обсуждении всех мирных договоров. Сталинский выговор Молотову с
требованием вернуться к потсдамской формуле участия «только
вовлеченных стран» поставили конференцию на грань срыва.
Не менее тревожным сигналом для Сталина стало и
неожиданное предложение Бирнса заключить договор о разоружении и
демилитаризации Германии, которое по замыслу госсекретаря должно
было стать испытанием для советских опасений возрождения
германской угрозы. Молотов в отчете о беседе высказался в
поддержку этой инициативы. Сталин же со свойственной ему
проницательной подозрительностью сразу же разглядел в этой
преимущественно пропагандистской затее четырехзвенный стратегический замысел.
«Первое, отвлечь наше внимание от Дальнего Востока, где Америка
видит себя как завтрашний друг Японии... — разъяснял он
Молотову в очередной депеше, — второе — получить от СССР формальное
согласие на то, чтобы США играли в делах Европы такую же .роль,
43
Холодная война
как СССР, с тем, чтобы потом в блоке с Англией взять в свои руки
судьбу Европы; третье — обесценить пакты о союзе, которые уже
заключены СССР с европейскими государствами; четвертое —
сделать беспредметными всякие будущие пакты СССР о союзе с
Румынией, Финляндией и т. д.»111 Вместе с тем, учитывая, что «нам трудно
отказаться от антигерманского пакта с Америкой», Сталин
предложил увязать его с подписанием аналогичного пакта в отношении
Японии.
В реакции вождя на зондаж американцев прослеживалось сразу
несколько расчетов и опасений. Прежде всего — ослабление
надежды на уход США из Европы и явное нежелание делить с дядей
Сэмом роль гаранта европейской безопасности. Во-вторых, подспудная
боязнь связать себе руки в Германии договорным обязательством
вывести оттуда советские войска по завершению демилитаризации
и тем самым лишиться главного геополитического козыря СССР на
континенте — военного присутствия в сердце Европы. В третьих —
стремление сохранить Германию в качестве жупела для
пристегивания восточноевропейских стран к советской «орбите» безопасности.
Наконец, — попытка использовать увязку двух пактов для того,
чтобы влезть в японские дела вместе с американцами.
В любом случае заход Бирнса по Германии только подтверждал
худшие опасения Сталина насчет новой постхиросимской линии
союзников. Отплачивая им той же монетой, Сталин предпочел срыв
Лондонской конференции любым уступкам, способным, как ему
представлялось, лишь разжечь аппетиты англосаксов. Первая
послевоенная атака Запада была отбита и в этом в Кремле видели
главный итог лондонской встречи, которая (как сообщал Молотов в
НКИД) «окончилась провалом попытки определенных
англо-американских кругов развернуть первое после войны дипломатическое
наступление на внешнеполитические завоевания Советского Союза,
достигнутые в ходе войны»112.
Примерно такой же смысл вкладывали в происшедшее и
англосаксы: Советскому Союзу преподан первый настоящий урок
жесткости, после которого ему придется умерить свои аппетиты113.
Окончание войны с Японией устранило последнюю серьезную
зависимость США от советского союзника, что не замедлило
сказаться на ходе мысли и поведении Пентагона. Военное
командование, панически напуганное перспективой «саморазрушения»
вооруженных сил после разгрома Японии (прежде всего — ВВС и
сухопутных сил)114, видело в сохранении глобальных позиций и военной
мощи США единственный способ избежать повторения
стратегических провалов Первой и Второй мировых войн. СССР с его
огромными военными ресурсами и чуждой идеологией представлялся
идеальным функциональным эквивалентом фашистской угрозы,
дающим как нельзя более подходящее и единственно возможное
оправдание дальнейшего наращивания американской военной
мощи115. Не минуло и двух недель после капитуляции Японии, как
планировщики КНШ принялись за разработку новой
«Стратегической концепции и плана использования вооруженных сил США»,
44
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
исходившей из того, что «единственной ведущей державой, с
которой США могут войти в конфликт, неразрешимый в рамках ООН,
является СССР»116. Выдвинутая в этом документе «Стратегическая
концепция разгрома России» стала быстро обретать очертания
конкретных военных планов: уже в сентябре 1945 г. был разработан
первый из таких планов, предусматривавший стратегические
бомбардировки 20 крупнейших советских городов с использованием
атомного оружия117. К тому времени последние сторонники договоренности
с СССР типа генерала Эмбика присоединились к антисоветскому
консенсусу118.
Быстро менялось к худшему и отношение американского
общественного мнения к СССР. Окончание войны в сочетании с
жесткой советской политикой в Восточной Европе, массовыми
реквизициями и эксцессами поведения военнослужащих Красной Армии в
Германии и других оккупированных территориях быстро стирали в
массовом сознании образ «славного союзника», воскрешая западный
стереотип «варварского нашествия с Востока». Активную роль в этом
играла печать союзников, освободившаяся с концом войны от
сдерживающего влияния цензуры в освещении советской политики119 и
не замечавшая аналогичных явлений на своей стороне. Слухи о
жестокости и грабительстве русских, отмечал в своем потсдамском
дневнике Дж. Дэвис, «старательно распространяются и отравляют
всю атмосферу. Французы тащат все подряд из своей зоны,
включая кухонные печи. Наши солдаты и даже некоторые члены
делегации (США на Потсдамской конференции. — В. П.) «освобождают»
ценные вещи в этом районе. Но критика направлена только на
русских...»120 Советская сторона, в свою очередь, не проводя различия
между частными СМИ и государственной пропагандой,
усматривала в этой критике целенаправленную «кампанию союзников по
дискредитации Красной Армии» и приступила к «отпору» путем сбора
и распространения «компромата» на поведение союзников121.
К концу 1945 г. и официальная пропаганда США на СССР стала
смещаться в сторону более наступательно-критического
«разоблачения» политики Кремля и открытой апологетики американского образа
жизни. Призывая к развертыванию русскоязычного радиовещания на
территорию СССР (в ответ на «антиамериканское» радиовещание на
США), посольство США в Москве заверяло госдепартамент в том, что
«наш народ будет менее восприимчив к клевете, чем русские — к
правде»122. Предложения посольства легли в основу подготовки
«русского канала» на «Голосе Америки». Так пропагандистское
сотрудничество времен войны сменялось растущим соперничеством.
Спецслужбы США, освободившись от ограничений рузвельтовских времен,
резко активизировали работу против советской агентуры. С осени в
Белый дом начала поступать регулярная информация от ФБР,
свидетельствовавшая о серьезности советского проникновения в атомные
и другие секреты США123.
Дипломатия США перестраивалась в духе соперничества
несколько медленнее, чем военное командование. Еще в конце сентября при
опросе руководителей государственных ведомств относительно целе-
45
Холодная война
сообразности сохранения полной секретности производства атомного
оружия заместитель госсекретаря Д. Ачесон присоединился к
ученым-атомщикам (Э. Ферми, Л. Сцилларду, В. Бушу), предлагавшим
сотрудничество с СССР в этом вопросе. «Никакое прочное
взаимопонимание, основанное на твердости, откровенности и признании
коренных интересов друг друга, — писал он президенту, — на мой
взгляд, будет невозможно при англо-американской политике
исключения России из атомных разработок»124. Разброс мнений по
советской политике сохранялся на «Фогги боттом» вплоть до конца 1945 г.
Срыв лондонской встречи стимулировал поиск альтернативных идей
среди аналитиков госдепартамента, озабоченных дрейфом
союзнических отношений к новой враждебности. В стремлении развязать
восточноевропейский узел заведующий отделом Южной Европы
К. Хьюстон в своем меморандуме от 24 октября предложил
публично признать советскую сферу влияния в Восточной Европе,
отказавшись от поддержки любых групп в этом регионе «направленных
против Советского Союза»125. Более сдержанный вариант,
предложенный Бирнсу Боленом, предусматривал те же действия США в обмен
на советские гарантии сохранить эту сферу влияния открытой.
(Болен также прозорливо предупреждал об опасности создания в умах
советских лидеров представления о тщательно «продуманном
дипломатическом наступлении на советские интересы, отражающем
коренной поворот в американской политике»)126. Признавая, что для
«советского ума» трудно провести различие «между дружественным и
марионеточным правительством», Болен все же еще не терял
надежды на «перевоспитание» советского руководства в этом вопросе под
воздействием «последовательной, твердой и терпеливой» политики
США127. Отголосок этих рекомендаций был слышен в выступлении
Бирнса 31 октября перед журналистами в Нью-Йорке, с помощью
которого госсекретарь пытался подтолкнуть СССР к политике в духе
«добрососедства» в Восточной Европе за счет признания законных
интересов СССР в этом регионе128.
Последней и наиболее концептуальной попыткой найти
альтернативу жесткому антисоветизму в недрах госдепартамента можно
считать меморандум Болена — Робинсона от 10 декабря 1945 г.
«Возможности и намерения Советского Союза в зависимости от
американской политики». Этот документ достаточно подробно изучен в
американской и отечественной историографии129, поэтому
подчеркнем лишь ключевые моменты, относящиеся к нашему изложению.
Авторы документа исходили из посылки о достигнутом «решающем
военном превосходстве» США над СССР (прежде всего в атомном
оружии и средствах его доставки), которое должно было продлиться
еще «несколько лет» («период № 1»), в течение которых США могут
не слишком беспокоиться о советских намерениях и имеют
повышенную свободу маневра. Однако вслед за этим неминуемо должен был
последовать «период № 2», когда СССР достигнет «сравнимого
потенциала», а его намерения станут «критически важными для США».
Поэтому главная проблема, поставленная авторами, заключалась в
том, как разумнее распорядиться этим преходящим периодом превос-
46
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
ходства, чтобы минимизировать опасности последующего периода —
сочетание «сравнимого потенциала» СССР с враждебными
намерениями. Исходя из того, что политика США в течение «периода №1»
окажет большое воздействие на обе эти переменные (особенно — на
дальнейшие советские намерения), Болен и Робинсон предлагали
избрать в отношении СССР «умеренный, рассчитанно-успокоительный
курс вместо максимального сосредоточения мощи против
Советского Союза». Такой «курс А» («долгосрочная стабилизация американо-
советских отношений») предусматривал предоставление советской
стороне данных, необходимых для производства атомного оружия (или,
по крайней мере, — для мирного использования атомной энергии),
признание советской сферы влияния в Восточной Европе,
«совместные усилия по созданию в Германии, Японии и Китае стабильных
буферных режимов, приемлемых для обеих сторон», а также активную
поддержку Соединенными Штатами «экономических и политических
реформ» в Европе и Азии в целях предотвращения там
«революционных ситуаций».
Подобная политика, считали авторы, не будет представлять
чрезмерного риска для США с учетом их явного превосходства и
возможности ее обратимости в случае, если Кремль однозначно станет
на путь «экспансии, облегчаемой революциями». И напротив, «курс
Б» (ставка на приумножение силового превосходства) грозит стать
«самосбывающимся пророчеством», способным «затвердить
советские намерения в этой (агрессивной) форме», что в сочетании с
достижением СССР силового паритета со временем создаст для США
«чрезвычайно опасную ситуацию»130.
Нетрудно заметить перекличку основных презумпций этого
документа (об эластичности советских намерений, о влиянии США на
политику Москвы, законности советских интересов безопасности) с
рузвельтовским подходом, проекция которого на послевоенный
период порождала серьезную альтернативу надвигавшейся холодной
войне. Однако подобные идеи уже не делали погоды в
госдепартаменте. Меморандум Болена — Робинсона остался
невостребованным131, хотя некоторые шаги в духе «умеренности» еще будут
сделаны Бирнсом в Москве.
В Советском Союзе между тем тоже продолжался пересмотр
политики в отношении западных союзников, имевший, правда,
дополнительные причины и протекавший в несколько иных формах.
Пожалуй, главным отличием советского разворота к холодной войне
была повышенная роль внутренних факторов. Хотя победоносная
народная война и укрепила легитимность сталинской системы,
окончание войны ставило перед ней ряд новых проблем. Помимо уже
отмеченных сдвигов в общественных настроениях и государственной
политике за годы войны заметно укрепилась самостоятельность
нового поколения руководящих военных и хозяйственных кадров,
резко расширился состав ВКП(б), превратившейся в многомиллионную
организацию, возросли роль и авторитет научно-технической и
творческой интеллигенции, были созданы конституционные
предпосылки большей самостоятельности союзных республик. Продолжить
47
Холодная война
движение к дальнейшей нормализации и плюрализации советской
системы, идя навстречу народной тяге к спокойной мирной жизни
после долгих лет огромных лишений и крайнего напряжения сил,
или вернуться к привычной системе тотального контроля и
принудительной мобилизации — таков был, видимо, главный
стратегический выбор Сталина и его окружения.
Впрочем, для Сталина ответ на этот вопрос был фактически
предрешен. Дальнейшие эксперименты с уже отработанным режимом
личной власти вряд ли входили в его планы, тем более что
окончание войны породило и ряд более непосредственных угроз
стабильности этого режима. Брожение в армии, где «декабристские»
настроения части боевого офицерства, его фронда в отношении
«представителей органов» сочетались с буйным разгулом солдатской массы
на оккупированных территориях и внутри страны; послевоенная
волна преступности, охватившая крупные города СССР; наконец,
признаки десубординации в среде «возомнившего о себе» за годы
войны ближайшего сталинского окружения132 — все это на фоне
серьезнейших экономических трудностей послевоенного периода не
могло не создавать в уме Сталина тревожной картины
«разболтанной страны», которую было необходимо «подморозить» (используя
одно из любимых выражений В. Леонтьева). Тем более что
предстояло мобилизовать народ на новые гигантские усилия и лишения,
связанные с послевоенным восстановлением и наращиванием
военно-промышленного потенциала страны. «Враждебное окружение» с
его императивами сплочения, жертв и дисциплины было
правдоподобным (учитывая все более жесткое поведение Запада), привычным
и универсальным решением целого комплекса проблем.
Уже летом — осенью 1945 г. происходит постепенное изменение
тона советской пропаганды, руководители которой на служебных
совещаниях призывают пропагандистский актив вновь «обострить
идеологическую борьбу»133: советским людям опять начинают напоминать
о «капиталистическом окружении», «реакционных тенденциях» в
политике Запада и необходимости борьбы с ними. Более
идеологизированной и напористой становится и внешняя пропаганда, особенно
после принятия сентябрьского постановления ЦК «Об усилении
советской пропаганды за рубежом». Эти сдвиги быстро фиксировались
американскими дипломатами в СССР, сообщавшими о «возвращении
к довоенному стилю пропаганды»134. В ноябре Сталин, находясь в
отпуске на юге, делает резкий выговор Молотову за ослабление
цензуры материалов иностранных корреспондентов в Москве и
публикацию речи Черчилля с дифирамбами в адрес советского народа и
«великого Сталина». Он использует последний эпизод для того, чтобы
вскрыть «лицемерие Черчилля» и предупредить соратников по
Политбюро о необходимости «вести борьбу против угодничества и
низкопоклонства перед иностранными фигурами». В начале декабря для
вящей назидательности Сталин организует унизительную процедуру
обвинения и покаяния Молотова перед «тройкой» Политбюро в
«либерализме» и «уступчивости» по отношению к «англо-американцам»135.
В «ошибках» Молотова со времени лондонской сессии СМИД дей-
48
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
ствительно просматривалась если не «уступчивость», то инерция
привычного союзного сотрудничества, тогда как Сталин уже начинал
настраивать соратников и страну на более жесткое соперничество с
Западом. «Попутно» решалась и задача укрепления его личной
власти над ближайшим окружением, которое теперь прекрасно
понимало, что отныне лучше «переборщить» в сторону жесткости и
ксенофобии, чем пиетета в отношении «союзников».
Вместе с тем в конкретных внешнеполитических шагах Кремля
еще не было линейной одномерности. Сталин не оставлял попыток
шире внедриться в японские дела, жестко пресекая линию
«четверки» Политбюро на признание главенствующей роли там США.
Однако он проявлял большую осторожность в Китае, опасаясь
конфликта с наращивавшими свое военное присутствие американцами.
В ноябре Сталин приказывает отозвать «наших людей» из Янаня,
«поддерживать хорошие отношения» с гоминьдановцами в
Маньчжурии и «отгонять» «так называемые коммунистические отряды» от
городов региона, «имея в виду, что эти отряды хотят втянуть нас в
конфликт с США, чего нельзя допускать»136. Весной за этим
последовал, как известно, вывод советских войск из Маньчжурии
вопреки всем прогнозам американских военных. По договоренности с
США советские войска к началу декабря были выведены и из
Чехословакии. В конце октября Сталин даже прерывает свой отдых для
приема посла Гарримана, рассчитывая, что тот привезет новые
уступки по Японии и другим проблемам. Уступок Гарриман не
привез, но торг по этим вопросам был продолжен.
Одним из рефренов той встречи, в ответ на жесткий тон Белого
дома, стало сталинское предупреждение о том, что «СССР не
подходит для этой роли» (сателлита Америки. — В. П.)137.
Акцентировка Сталиным проблемы равенства в советско-американских
отношениях была не просто тактическим ходом. Судя по всему, Сталин и
его соратники действительно воспринимали весь постхиросимский
курс США как результат «головокружения от успехов» со стороны
самонадеянных янки, взявших командный тон в отношении главного
союзника. В начале декабря Сталин получил примечательную запись
беседы И. М. Майского с Гарриманом (которая так понравилась
Молотову, что тот дослал ее вождю и «тройке» Политбюро). В ней
Майский, парируя сетования американца на «ухудшение атмосферы»
и «нехватку доверия» в отношениях между союзниками, возразил:
«...советским людям кажется, что как раз американцы в последнее
время несколько зазнались и не дают себе труда даже сознавать
этого. Здесь кроется одна из трудностей нынешнего положения. Здесь
кроется и одна из причин лондонской неудачи. Если американцы
поймут и почувствуют, что все мы живем на одной и той же
маленькой планете, что эта планета с каждым годом становится все
меньше, а соприкасаемость народов все больше, что поэтому США в
целях поддержания мирового порядка следует в отношениях с
другими странами больше признавать принципы равноправия со всеми
вытекающими отсюда последствиями, то мне думается, что с
психологическим фактором на предстоящей конференции все будет в
49
Холодная война
порядке». Гарриман, согласно записи беседы, согласился с тем, что
«элементы зазнайства» у американцев в последнее время
действительно имелись, но пробовал доказать, что в данном случае речь
может идти лишь об отдельных лицах или группах в США. Он,
однако, признал, что с настроениями «зазнайства» необходимо вести
борьбу и что такие настроения не должны быть допущены за
столом конференции»138.
Сталин и Молотов подчеркнули пассажи о «зазнайстве» и «рав-.
ноправии», а особенно о «чистосердечном признании» Гарримана139.
Оно, с одной стороны, авторитетно подтверждало опасения
Москвы, а с другой —- давало некоторую надежду на «отрезвление»
зарвавшихся заокеанских партнеров при условии твердого и спокойного
их «осаживания». Именно к такой политике «выдержки и стойкости»
и призвал Сталин своих коллег по Политбюро накануне московского
совещания трех министров иностранных дел140.
К тому времени появился ряд признаков эффективности линии
Сталина на блокирование политико-дипломатического наступления
союзников после Потсдама. Бирнс, несмотря на рекомендации Фо-
рин Оффис и своих дипломатов «дать русским повариться в
собственном соку»141, пошел на возврат к ялтинско-потсдамскому
формату «большой тройки», предложив созвать конференцию трех
министров в Москве (причем без предварительного согласования этой
инициативы с англичанами, что вдвойне порадовало Москву).
Кроме того, после успешных выборов укрепились позиции просоветских
режимов в Болгарии и Югославии, что усиливало надежды Кремля
на решение «балканской проблемы». Все это расценивалось
Сталиным, как победа «советской линии», создавшая предпосылки для
успеха московского совещания.
Оно действительно ознаменовалось серией компромиссных
решений. Советской дипломатии удалось добиться согласия союзников
признать правительства Румынии и Болгарии в обмен на включение
в их состав минимального числа представителей «лояльной»
оппозиции. «Решения по Болгарии и Румынии, — информировал
Молотов руководство НКИД, — укрепляют положение дружественных
Советскому Союзу демократических правительств, а вместе с тем,
благодаря небольшим уступкам, дают возможность Англии и США
в скором времени признать румынское и болгарское
правительства»142, В Кремле хорошо понимали, что московские решения если
и не прекратят, то резко сузят возможность западного вмешательства
в Юго-Восточной Европе. «Конечно, за кулисами англичане и
американцы будут продолжать свою поддержку оппозиции, — говорил
чуть позже Молотов в беседе с болгарскими коммунистами, — но
они не смогут больше это делать открыто»143.
Гораздо более скромными были советские успехи по Японии, но
и там американцы вместо прежнего лобового сопротивления
согласились на создание Дальневосточной комиссии и Союзного совета
с участием СССР, что давало советской стороне небольшое влияние
на оккупационную политику и надежду на его расширение в
будущем. Взаимные уступки привели к соглашениям о составе участни-
50
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
ков будущей мирной конференции и создании Комиссии ООН по
атомной энергии.
В целом итоги встречи в Кремле рассматривали не только как
успех в решении ряда конкретных проблем, но и чуть ли не возврат
к союзному сотрудничеству времен войны. «Нам удалось, —
подытоживал Молотов в циркуляре по Наркомату, — достигнуть решений
по ряду важных европейских и дальневосточных вопросов и
поддержать развитие сотрудничества трех стран, сложившегося во время
войны»144. В сходных выражениях было выдержано и послание
Сталина Трумэну от 23 декабря145.
Однако добиться большего взаимопонимания и ясности в
отношении намерений друг друга участникам встречи не удалось.
Несмотря на рекомендации отдельных советников обеих сторон
«раскрыть карты», с тем чтобы обозначить и попытаться согласовать
сферы своих геополитических интересов, и несмотря на то, что
обоюдные призывы в том же духе прозвучали и за столом
переговоров146, обе стороны в основном продолжали действовать втемную,
предпочитая сохранять свободу рук и ставить друг друга перед
свершившимися фактами, что, естественно, не укрепляло взаимного
доверия. «США, — признавал А. Гарриман в служебном меморандуме,
написанном во время московской встречи, — планируют и
осуществляют определенные меры по обеспечению своей безопасности,
которые они не раскрывают Советскому правительству, кроме
отдельных случаев, когда имеются обращения к третьим странам (как,
например, Исландии) или сообщения в печати... Советское
правительство, со своей стороны, также не информирует Соединенные
Штаты о своих планах в области безопасности, кроме как в самом
общем виде или в связи с конкретными шагами, которые оно
предпринимает или собирается предпринять»147.
На встрече-Сталин, правда, попытался завести разговор с Бевиным
о «справедливом» разделе сфер влияния между тремя великими
державами, вновь возвращаясь к вопросу об итальянских колониях.
Советская делегация в Лондоне, сказал Сталин (согласно английской
записи беседы от 24 декабря), «была несколько обижена отношением
английского и американского правительств, которые как будто
боятся согласиться на советскую опеку над Триполитанией. Но если бы
об этом договорились, то Великобритания ничего не потеряла бы,
поскольку она владеет множеством баз по всему свету, которых у нее
даже больше, чем у США. Почему же нельзя учесть и интересы
Советского правительства?... У Великобритании есть Индия, владения в
Индийском океане и целая сфера интересов; у США есть Япония и
Китай, а у Советского Союза ничего нет». «Советская сфера, —
возразил Бевин, — протянулась от Любека до Порт-Артура»148. На том
разговор о сферах влияния и закончился, хотя в параллельных
контактах с американцами Бевин подробно обсуждал ситуацию во всех
стратегически важных районах (Турции, Греции, Иране и т. д.), где
СССР, по его словам, «терся о британскую империю»149.
Тем не менее советское руководство, судя по всему,
действительно сочло, что московское совещание расчистило путь к приемлемым
51
Холодная война
решениям основных проблем межсоюзных отношений. На
прощальной беседе с А. Гарриманом 23 января 1946 г. Сталин выразил
уверенность в том, что «по Японии, видимо, дела пойдут на лад» (ибо
«советское и американское правительства нашли общий язык в
японских делах»), отметил урегулированность румынской и
болгарской проблем, заинтересованно расспрашивал Гарримана о видах на
предоставление кредитов Советскому Союзу150.
В Кремле еще, видимо, не знали о том холодном приеме, который
был оказан в Вашингтоне вернувшемуся из Москвы Бирнсу: его
уступки (особенно по японским и атомным делам) были сочтены
чрезмерными и отдающими «умиротворением», а Трумэн в письменном
выговоре госсекретарю заявил, что ему «надоело нянчиться с
Советами»151. Хотя трумэновская «выволочка» Бирнсу по форме выгодно
отличалась от унизительного «избиения» Молотова Сталиным месяц
назад, по сути, оба жеста означали примерно одно и то же — лидеры
настраивали свое окружение на более жесткий курс в отношении
вчерашнего союзника. Но если теперь в Кремле были несколько
успокоены результатами успешного (как казалось) «осаживания»
«зазнавшихся» американцев, то в Белом доме, напротив, жаждали реванша.
Масла в огонь подлила известная речь Сталина от 9 февраля, в
которой тот, развивая линию, намеченную им еще по осени
прошлого года в переписке с соратниками, призвал к новой мобилизации
сил для очередного экономического рывка и воскресил
ортодоксальную идеологическую установку о капитализме как источнике войн.
В кругах администрации эта речь была с пристрастием воспринята
как отказ от союза с Западом и призыв вернуться к идеологической
вражде и революционной экспансии предшествовавшего периода152.
Знаменитая «длинная телеграмма» Дж. Кеннана (написанная по
горячим следам сталинской речи) подвела развернутую аналитическую
базу под новый (а точнее — подновленный) взгляд на «источники
советского поведения». Неотразимая привлекательность кеннанов-
ского анализа для «вашингтонского сообщества» заключалась не
только в том, что он давал авторитетное обоснование и ориентиры
уже пробивавшему себе дорогу курсу в отношении СССР, но и в том,
что он снимала США всякую моральную ответственность за
прогрессирующий "развал союза и обострение всей международной
обстановки, целиком перекладывая ее на СССР. В концептуальном
плане выводы Кеннана довершали формулирование антитезы
рузвельтовскому подходу к СССР: имманентная агрессивность
советской системы (вместо рационального поведения великой державы),
«неисправимость» советского поведения (вместо эластичности
мотивов СССР) и как следствие — ставка на «слом» или «размягчение»
этой системы под действием превосходящей силы (вместо ее
постепенной интеграции в мировое сообщество). В этом смысле
«длинная телеграмма» означала не менее явно выраженную
реидеологизацию политики США в отношении СССР, чем сталинская речь в
Большом театре — в отношении советской политики. Обе стороны
двигались в одном и том же направлении отрицания легитимности
друг друга и признания непримиримой враждебности двух систем.
52
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
Среди хора одобрений в адрес творения Кеннана (разосланного
в сотни адресов в столице и зарубежных миссиях США) еще
звучали и отдельные голоса несогласных. Так, глава военной
администрации США в Германии генерал Л. Клей воспринял «длинную
телеграмму» (по сообщению в госдепартамент политического советника
США в этой стране Р. Мэрфи) как «крайний алармизм» и результат
происков англичан, пытающихся, в частности, переложить вину за
осложнение работы союзного механизма в Германии с себя на
советскую сторону, тогда как советские представители в Германии, по
словам Клея, «скрупулезно соблюдают основные принципы
Потсдамских соглашений» и сохраняют дружественное отношение к
своим американским коллегам153.
Но в целом постулаты «длинной телеграммы» стремительно
становились новой ортодоксией в официальном Вашингтоне154.
Ужесточалась и публичная риторика госсекретаря Бирнса,
исправлявшего свои московские «ошибки». Но, пожалуй, самым важным
следующим рубежом в отношениях внутри «большой тройки» стали
фултонская речь Черчилля и «иранский кризис». В сложной пропа-
гандистско-дипломатической игре трех лидеров вокруг фултонской
речи основная задача Трумэна сводилась к тому, чтобы, не
солидаризируясь полностью с призывами Черчилля, но и не противореча
ему, послать Сталину сигнал-предупреждение о возможных
последствиях дальнейшего советского продвижения в Иране и других
стратегически важных районах, а заодно — прощупать общественную
реакцию в США на ужесточение политики в отношении СССР155.
Для Сталина же фултонский демарш представил не только
угрозу, но и новую возможность. Тревожные симптомы ужесточения
политики англосаксов накапливались уже с конца февраля: «длинная
телеграмма» Кеннана (перехваченная, по свидетельству советских
разведчиков, в Вашингтоне сразу по нескольким каналам)156,
жесткая речь Бирнса от 28 февраля, первое использование Совета
Безопасности ООН англо-американцами для изоляции СССР по
иранскому вопросу. На этом фоне фултонская речь с ее призывом к
сплочению англоязычного мира перед лицом новой тоталитарной угрозы
всерьез возрождала кошмарный призрак англо-американской
коалиции против СССР, которая еще недавно казалась в Москве
маловероятной. Соединение же американской военно-экономической мощи
с глобальной стратегической инфраструктурой Британской империи
не сулило для СССР ничего хорошего (недаром и Сталин, и
Молотов при чтении перевода речи Черчилля особо подчеркнули именно
эти ее пассажи).
В то же время Фултон дал Сталину возможность использовать
знаковую фигуру старого антисоветчика Черчилля для напоминания
советскому народу об империалистической угрозе и необходимости
бдительности и нового напряжения сил для отпора ей. Отсюда —
срежиссированная Сталиным широкая пропагандистская кампания
вокруг фултонской речи, перебросившая своего рода мостик от ее
«камерной» репетиции внутри Политбюро в ноябре 1945 г. к
полномасштабной «ждановщине» августа 1946 г. Прологом последней ста-
53
Холодная война
ло апрельское совещание в ЦК ВКП(б) по идеологическим
вопросам, на котором Жданов высказал указание вождя заняться
«лечением недостатков на идеологическом фронте» (прежде всего — в
работе «толстых» журналов) и бороться против вредного тезиса о
том, «что людям после войны надо дать отдохнуть и т. д.»157 Но,
несмотря на реидеологизацию своей пропаганды, Сталин не
оставлял попыток предотвратить дальнейшее англо-американское
сближение на антисоветской основе, пытаясь убедить американцев по
дипломатическим каналам не таскать антисоветские каштаны из огня
для англичан158. Однако его собственные шаги по продолжению
грубого нажима на Иран и Турцию лишь подталкивали союзников к
совместным ответным действиям. 13 марта ОКНШ в ответ на запрос
госдепартамента о последствиях удовлетворения советских
требований по Турции делал однозначный и нарочито алармистский вывод:
«Поражение или дезинтеграция Британской империи устранит в
Евразии последний оплот сопротивления между Соединенными
Штатами и советской экспансией. После этого военный потенциал
США и их возможных союзников по общей идеологии может
оказаться меньшим, чем потенциал расширившегося Советского
Союза»159. Последовавшее в конце марта советское решение о выводе
войск из Ирана не меняло этой принципиальной позиции
союзников, ибо советское отступление целиком приписывалось «твердости
Запада», которую следовало проявлять и впредь.
В апреле того же года госдепартамент предпринял последнюю
робкую попытку нащупать компромиссное решение по советским
запросам относительно Проливов и Средиземноморья. Советник
госдепартамента Б. Коэн по поручению Бирнса прозондировал в
Пентагоне возможность предоставления Советскому Союзу права
опеки над Триполитанией в обмен на двадцатилетний мораторий на
следующие запросы СССР в этом регионе. Посетовав между собой
на «наивность» дипломатов, военные ответили категорическим
отказом: такой шаг, утверждал ОКНШ, не только создает угрозу
коммуникациям Британской империи и «окружения» Италии и Греции,
но и в случае войны с СССР воспрепятствует действиям союзников
в воздухе и на море160. Кроме того, вскоре Белый дом распорядился
в кратчайшие сроки усилить разведработу на советском направлении
по всем линиям161. И хотя деятели, администрации в контактах с
советской стороной еще говорили о сохраняющемся для СССР
выборе между сотрудничеством и «разграничением Запада и Востока»,
между собой они уже не видели реальной альтернативы
углубляющемуся расколу. Посол У. Смит в майской депеше Бирнсу из
Москвы предсказывал: «...мы постепенно оказываемся (если уже не
оказались) в положении, когда реальность обстановки заставит нас
рассматривать Европу как не единое целое, а нечто разделенное на две
части: восточную, где мы можем надеяться только смягчить
советскую политику, и западную, которая еще не подпала под пяту
Советов и где еще есть возможность для нас с англичанами взрастить
и защитить здоровые общества, обладающие иммунитетом от
тоталитарного вируса»162.
54
Раскол послевоенного мира, формирование биполярности
То же ощущение раскола Европы и мира в целом на две
враждебные системы крепло и в Москве, сменяя былые надежды на
сохранение сотрудничества великих держав. К лету 1946 г. там уже
были приняты ключевые решения, определившие национальные
приоритеты на годы вперед — пятилетка восстановления народного
хозяйства, огромные военно-технические программы в области ПВО
и ракетной техники наряду с форсированным продолжением
атомного проекта. Причем все это предстояло осуществить, опираясь
только на собственные силы и ресурсы: союзники продолжали
блокировать расширение репараций с Германии, и хотя переговоры с
США о кредите еще продолжались, американцы выдвигали на них
все более неприемлемые политические условия. После напряженной
внутрибюрократической борьбы Советское правительство отказалось
от >частия в Бреттон-Вудс кой системе, опасаясь зависимости от
Запада и увеличения прозрачности своей экономики163. В результате
экономические стимулы к сотрудничеству с Западом резко
ослабевали, давая больший простор накапливавшейся
политико-идеологической враждебности.
Во внутренних советских оценках США быстро сменяли
Великобританию (а до того — Германию) в роли главного противника
СССР, взявшегося за возрождение старых врагов России —
Германии и Японии, окружающего СССР военными базами и
угрожающего атомным оружием. Стандартным объяснением этого поворота
в американской политике стал тезис об «изменении соотношения
сил» в США, где «рузвельтовская тенденция» уступила место
«тенденции усиления реакционного курса», которая наметилась в США
«особенно после прошлогоднего совещания трех министров» (из
отчета Молотова о работе Парижской мирной конференции)164.
Новые документы из российских архивов дают много других
свидетельств подобных настроений, во многом перекликавшихся с
американскими представлениями об СССР — те же убежденность в
имманентной враждебности и агрессивности другой стороны,
склонность к «худшим вариантам» в оценке намерений противника и
возможных последствий его действий, твердое стремление укрепиться
на завоеванных позициях, готовясь к следующему витку
конфронтации. Основное отличие советского восприятия состояло, пожалуй,
в подспудном ощущении собственной слабости, особенно по части
экономического и пропагандистского соперничества с Западом165.
Публично, несмотря на явное усиление антизападной
пропаганды после Фултона, советское руководство еще говорило о «борьбе
двух тенденций» в мировой политике, об «англо-американской
реакции», не связывая ее напрямую с деятельностью правительств
США и Великобритании. Сталин лично следил за сохранением этой
линии, вычеркивая из проектов речей своих соратников все
упоминания об «англо-американском блоке» как о свершившемся факте166.
Однако за кулисами, во внутренних оценках и переписке уже
прочно утвердилась психология холодной войны с ее центральной
посылкой о непримиримой враждебности между «западным блоком» и
просоветской группой, «доказавшей морально-политическое превос-
55
Холодная война
ходство СССР перед его противниками», как сообщал Молотов с
Парижской мирной конференции167.
При еще продолжающемся соблюдении внешних приличий
подлинный настрой в недавно союзных столицах не был секретом для
другой стороны, что лишь усиливало взаимные подозрения.
Советская разведка, несмотря на начавшиеся в 1946 г. провалы, еще
регулярно снабжала Кремль совершенно секретными материалами о
военно-политическом планировании США. Англосаксы получали по-,
добные сведения об СССР от своей разведки и обширной сети
информаторов в Восточной Европе. Так, например, во время
Парижской мирной конференции Э. Бевин поделился с Дж. Бирнсом
сообщением «надежного источника» о беседе Молотова с делегацией
польских коммунистов в мае 1946 г., в которой советский министр
говорил о невозможности мира, «пока существуют две
диаметрально противоположные социально-экономические системы», о том, что
хотя «в настоящее время англосаксы обладают военным,
техническим и экономическим преимуществом, время работает на Россию»
и она «не примет мира ценой предлагаемой ей капитуляции»168.
Самое же авторитетное подтверждение возобладавшего в Москве
настроя пришло в Вашингтон в конце июня прямо из «логова»
врага. То было известное впоследствии интервью М. Литвинова
корреспонденту Си-би-эс Р. Хоттелету, содержание которого было срочно
передано шифротелеграммой в Вашингтон (а оттуда — в Париж
Бирнсу), где держалось в глубоком секрете до самой смерти
Литвинова как сообщение «чрезвычайной государственной важности».
Полуопальный старейшина советской дипломатии дал волю своему
глубочайшему разочарованию в связи с развалом союза великих
держав. «В конце войны и сразу после нее, — сказал Литвинов, — у
меня была надежда на международное сотрудничество, но в
результате неверных решений из двух возможных путей был выбран
наихудший». «Корень беды, — подытожил он, — возобладавшая здесь
идеологическая концепция о неизбежности конфликта между
коммунистическим и капиталистическим миром»169.
Хотя тяжкий упрек Литвинова был адресован прежде всего
Москве, развал союза «большой тройки» был общим делом всех его
основных участников. Союз государств, принадлежавших к
противоположным социальным системам, был вызван к жизни
чрезвычайными обстоятельствами войны с общим смертельным врагом и
сохранял внутреннюю непрочность. С устранением этой
сплачивавшей угрозы подспудные противоречия и системные различия
стали выходить на передний план, тем более что стратегические
запросы к концу войны заметно выросли у обеих сторон, особенно
в США, где произошла подлинная революция глобализации
американских интересов безопасности. Этот обоюдный рост аппетитов
подстегивался как уроками самой войны, так и новыми
возможностями, созданными образовавшимся в ее итоге вакуумом силы.
Согласование этих сталкивавшихся интересов в виде, скажем,
полюбовного раздела сфер влияния, само по себе было крайне
непростым делом, требовавшим определенного взаимного доверия и со-
56
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
поставимости подходов обеих сторон. При отсутствии того и
другого реальные разногласия усиливались столкновением советской и
американской идеологий миропорядка, взаимными страхами и
подозрениями. В итоге уже к весне—лету 1946 г. обе стороны
фактически пришли к выбору в пользу своих главных стратегических
приоритетов, пожертвовав второстепенным— сохранением
сотрудничества, которое стало несовместимым с реальным развитием
событий.
1 Цит. по: Stoler М. The Soviet Union in US W)rid War II Strategic Planning,
1941—1945. A Paper for the 6th International Simposium on Allied Relations during
World War II, Middleburg, the Netherlands, June 12-14, 1995. P. 2.
2 Schubert P. How Did the Russians Do it? // Look Magazine. 1944. March 21.
P. 36.
3 «Ленин и Сталин, — говорилось, например, в «Брошюре о России»
(наставлении для личного состава вооруженных сил США, выпущенном военным
министерством в разгар войны), — спасли молодое советское государство и
постепенно создали условия для политического, экономического и военного развития
сегодняшней России...Важнейшим результатом и лучшим оправданием
пятилетних планов промышленного развития стало то, что СССР в итоге заполучил
средства самообороны, обеспечившие поражение гитлеризма» («Russia Booklet». —
National Archive (далее — NA), Record Group (далее — RG), 334, Box 26).
4 Propaganda for Russia. Joint Psychological Warfare Committee. — NA, RG 218,
General File 1942-1945, CCS 385, USSR (3-20-42).
5 Policy Committee Minutes, March 10, June 19, 1944. — NA, RG 59, Records
of H. Notter, 1939—1945. Records relating to Miscellaneous Policy Committees,
1940—1945, Box 138. (Этот том был опубликован лишь в 1946 г. — через три года
после предыдущего.)
6 Подробнее об этой эволюции восприятия СССР в годы войны см.: Mark E.
October or Thermidor? Interpretations of Stalinism and the Perception of Soviet Foreign
Policy in the United States, 1927—1947 // The American Historical Review. 1989. \bl. 94,
№ 4 (October). P. 945-951.
7 Survey of Domestic Political Developments in 1943. — NA, RG 59, Decimal
File (далее - DF), 861. 00/12045.
8 Gaddis J. The United States and the Origins of the Cold Wkr, 1943—1947. N. Y,
1972. P. 41; Saturday Evening Post. 1943. April 10. P. 21.
9 См.: Dunn D. Caught Between Stalin and Roosevelt: America's Ambassadors to
Moscow. Lexington, 1998. P. 5; Willkie W. One Wjrld. N. Y, 1943; Sorokin P. Russia
and the United States. N. Y, 1944.
10 W. Kimball (ed.). Churchill & Roosevelt. The Complete Correspondence. Vol. 3.
L. 1984. P. 339.
11 Подробнее об этой стратегии Рузвельта см.: Gaddis J. The Strategies of
Containment. N. Y, 1982. P. 9—13; Kimball W. The Juggler: Franklin Roosevelt As
Wartime Statesman. Princeton, 1991. Ch. 5.
12 См.: Memorandum for the Secretaries of State, War and Navy (n. d.). —
F. D. Roosevelt Library (далее — FDRL), O. Cox Papers, Book 5 (Aid to Russia).
13 A. Berle, Jr. to S. Welles, April 19, 1943. - NA, RG 59, DF 861. 20211/4-1943;
A. Berle, Jr. To the Secretary, November 11, 1943. — Op. cit., 861. 20211/209;
Позняков В. Тайная война Иосифа Сталина. Советские разведслужбы в
Соединенных Штатах накануне и в начале холодной войны // Сталин и холодная
война/ Отв. ред. А. О. Чубарьян. М., 1998. С. 149—150.
57
Холодная война
14 См , напр. Minutes T-9, June 6, 1942. — NA, RG 59, Н Notter Records, Box
59 (Committee on Territorial Problems). Подробнее о роли армейских
планировщиков в этом процессе см Stoler M. Allies and Adversaries The Joint Chiefs of Staff,
The Grand Alliance, and U. S. Strategy m Vtorld №r II. Chapel Hill, 2000 P 182-186
'* Этими претензиями американских военных пестрят их мемуары (Standley
W, Ageton A Admiral Ambassador to Russia Chicago, 1955, Deane J The Strange
Alliance The Story of our >\&r Efforts and Wartime Cooperation with Russia N Y,
1947)
6 Policy Committee Minutes, October 9, 1942. — NA, RG 59, H. Notter Records,
Box 59
r Public Attitudes toward Russia, January 15 — February 15, 1944 (Office of
Public Information, Department of State). — NA, RG 59, DF 711 00/2-1544
ь W Bulht to F. Roosevelt, May 12, 1943. — FDRL, PSF, Department of the
Navy, Мальков В Л Франклин Рузвельт. Проблемы внутренней политики и
дипломатии М 1988. С 264.
9 Фитин — Леканозову, 14 марта 1944 г. // Архив Службы внешней
разведки РФ
10 F Roosevelt to King, September 9, 1944. — Library of Congress (далее — LC),
W Leahy Papers, Box 15 (Lend-lease).
:i С Hull Memorandum for the President, February 7, 1944. — FDRL, President
Secretary File (далее — PSF), (Russia); G Herring, Jr. Aid to Russia 1941—1946. Strategy,
Diplomacy, and The Ongins of the Cold V&r. N. Y; L., 1973. P 169—171
22 Political Orientation and Morale of the USSR (Febr 23, 1943). (R&A Report
N 523) - NA, RG 226, M 1221.
23 Committee on Territorial Problems, July 16, 1943 — NA, RG 59, H. Notter
Records, Box 59
24 W Leahy to the Secretary of State, 16 May, 1944 — NA, RG 218, W. Leahy
Records, Box 17.
ь JCS 838/1 Disposition of Italian Overseas Territories (Memo, Caraway to Chief,
Strategy and Planning Group, May 13, 1944). — NA, RG 165, ADC 092 Italy.
26 Memorandum for General Handy, 15 May, 1944. — Ibid.
27 Operational Arrangements to Be Made with USSR in Event They Decide to
Come Into the War Against Japan. — NA, RG 165, Item 12a (Executive 5)
28 Messer R. The End of an Alliance. James Byrnes, Roosevelt, Truman and the
Origins of the Cold War Chapel Hill, 1982. P. 42; Notes on the conversations with
the President. — LC, W. A. Harriman Papers, Chronological File, Cont 175.
29 В наиболее последовательном виде эти рецепты высказывались
соответственно Дж. Кеннаном и Дж. Дэвисом (см. Печатное В. М-р «X» в 1945 г.
Неизвестное письмо Дж. Кеннана // Проблемы всемирной истории: Сб. ст. в честь
А. А. Фурсенко. СПб., 2000. С. 378-382).
30 G Robinson to W Langer, February 21, 1944. - NA, RG 226, «Donovan
microfilm», reel 87; см. также: «Will the Soviet Union Be Willing to Participate in a
Joint Military Government of Germany?» R&A Report by USSR division, 22 September
1943. — NA, RG 226, Records of the OSS Wellington Director's Office, roll 102.
31 Daily Summary of Developments, April 5, 1945. - NA, RG 59, General
Records of the Office of the Executive Secretariat, Box 1.
32 JCS 1301/2, «Arrangements with the Soviets», April 5, 1945. — NA, RG 218,
CCS 092 (7-27-44).
33 Казьмин — Г. Александрову, 8 июля 1944 г. // Российский
государственный архив социально-политической истории (далее — РГАСПИ), ф. 17, оп. 125,
д. 235, л. 71.
34 План мероприятий по улучшению пропагандистской и агитационной
работы партийных организаций (т. Александров — т. Щербакову, 31. 3. 1944).//
РГАСПИ, ф. 17, оп. 125, д. 221, л. 42.
58
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
35 Н. Садчиков — Г. Александрову; А. Арутюнян — А. Вышинскому, 9. 11. 1943
// РГАСПИ, ф. 17, оп. 125, д. 185, л. 63-65, 72-75.
36 О контроле за выходящей литературой (Г. Александров, П. Федосеев —
Щербакову, 5. 5. 1944) // РГАСПИ, ф. 17, оп. 125, д. 271, л. 31-34.
37 Г. Александров, А. Пузин — секретарям ЦК Андрееву А. А., Маленкову
Г. М., Щербакову А. С, 15 февраля 1943 // РГАСПИ, ф. 17, оп. 125, д. 198,
л. 30-35.
38 Г. Александров — А. Щербакову, 29. 7. 1944 // Там же, д. 271, л. 149—150.
39 Докладная записка об идеологических ошибках в изданиях Академии наук
(Н. Садчиков - т. Щербакову, 17. 6. 44) // РГАСПИ, ф. 17, оп. 125, д. 271, л. 124—
147, 148—150; Александров — Маленкову, 2. 8. 44 // Там же, д. 235, л. 84.
40 Секретарю ЦК и МГК т. Щербакову А. С. О некоторых фактах
нездоровых явлений и вывихов в области идеологии 21. 2. 44 // Там же, д. 212, л. 173—
182; Р. Райт — Щербакову // Там же, д. 219, л. 153; ЦК ВКП(б), тов.
Александрову, 31. 8. 45 (от Полянского) // Там же, д. 313, л. 171—183.
41 О политических настроениях в связи с последними постановлениями
Исполкома Коминтерна (информационное письмо). — тт. Александрову Г. А.,
Йовчуку М. Т., 26. 5. 1943 // РГАСПИ, ф. 17, оп. 125, д. 181, л. 2-6.
42 Подробнее см.: Pechatnov V. The Big Three after WWII. New Documents on
Soviet Thinking about post-war Relations with USA and Great Britain // Cold War
International History Project: Working Paper. JSfe 13. W&shington, 1995.
43 Pechatnov V. The Big Three after WWII. P. 4.
44 См. Варга Е. Изменения в экономике капитализма в итоге второй
мировой войны. М., 1946.
45 Архив Президента РФ (далее — АП РФ), ф. 3, оп. 63, д. 318, л. 93; там
же, д. 217, л. 177; там же, д. 220, л. 16.
46 Архив внешней политики РФ (далее — АВП РФ), ф. 06, оп. 5, п. 28,
д. 327, л. 7.
47 Там же.
48 Davies J. Policy Conflicts among the United Nations. September 17, 1943.
(in: J. Magruder to F. Roberts, 15 Dec. 1943). - NA, RG 165, ABC 092 (15 Dec 43).
49 Это хорошо понимали и сами американские представители. «Россия, —
писал, например, своему руководству ген. Ведемейер, — не доверяет нам и, реально
говоря, прекрасно понимает, что наш внезапный дружественный интерес является
сугубо эгоистическим» (Military Policy Toward Russia. Memorandum for General Handy,
December 12, 1942. — LC, H. Arnold Papers, Military Subject File, Box 201).
50 Dimitrov G. Diaries. Sofia, 1997. P. 464.
51 Литвинов М. О взаимоотношениях с США, 10. 1. 45 // АВП РФ, ф. 6,
оп. 7, п. 7, д. 173, л. 47. Отвергая предложения своих коллег об использовании
вопроса о границах 1941 г. в качестве козыря на переговорах в Ялте, Ч. Болен
писал им в январе 1945 г.: «Мы ясно сознавали, что СССР достигнет этих
границ и, что еще важнее, Советское правительство знает, что мы не собираемся
оказывать ему сопротивления в этом вопросе». (Ch. Bohlen to J. Hickerson,
January 9, 1945. — LC, Ch. Bohlen Papers, General Correspondence, Box 3).
52 Примечательно то глубокое удовлетворение, которое испытывал Сталин,
заполучив от союзников ялтинские уступки по Дальнему Востоку (см.
Громыко А. А. Памятное. Кн. 1. М., 1988. С. 189).
53 К вопросу о блоках и сферах влияния. Пянваря 1945 // АВП РФ, ф. 06,
оп. 7, п. 17, д. 174, л. 58—61; К вопросу о получении подопечных территорий
22 июня 1945 // Там же, д. 173, л. 59—60.
54 Дополнительные соображения по вопросу о подопечных территориях
(28 июня 1945) // Там же, л. 64.
55 Протокол заседания комиссии Литвинова от 28. 4. 44 // АВП РФ, ф. 07,
оп. 2, п. 8, д. 4, л. 51.
59
Холодная война
56 Memorandum for the President from Donald Nelson, November 6, 1943. —
FDRL, PSF, Diplomatic Correspondence, Russia, Box 49.
57 В. Меркулов — тт. Сталину И. В., Молотову В. М., Берия Л. П. 11
февраля 1944 г. // Архив СВР РФ; О кредитном соглашении с США (Молотов,
Микоян, Берия, Маленков, Вознесенский — тов. Сталину) // АП РФ, ф. 3,
оп. 66, д. 295, л. 197-200.
58 Soviet Aims with Respect to Poland. R&A Report N 2522 (24 March 1945). —
NA, RG 226, M 1221. P. 2-3.
59 Подробнее см.: Pechatnov V. The Big Three after WWII. P. 17—18.
60 Misgivings from Molotov (Journal April 23, 1945). — LC, J. Davies Papers,
Chronological File (далее — CF), Cont. 16.
61 Гарри Трумэн. Президент США. 13 апреля 1945 // АВП РФ, ф. 07, оп. 10,
п. 34, д. 455, л. И.
62 JCS 1313/2 (Revision of Policy with Relation to Russia), 23 April 1945. - NA,
RG 218, Geographical File 42-45, CCS 092 USSR (30-27-45) Sec. 1.
63 Problems and Objectives of the United States Policy. 2 April 1945. — NA, RG 334,
Subject File (OSS folder). Полный перевод этого документа см.: Печатное В. США:
скрытые дебаты по «русскому вопросу» // Новая и новейшая история. 1997. № 1.
64 Stoler M. Allies and Adversaries. P. 227—229.
65 W. Leahy Diaries (April 23, 1945). — LC, W. Leahy Papers, Reel 4.
66 Department of State to American Legation, Bern (OWI Directive), April 18,
1945. - NA, RG 59, DF, 761. 00/4 - 1845.
67 Relations with the Russians. Memorandum by the Representatives of the British
Chiefs of Staff. 6 June 1945. - NA, RG 218, Geographical File 1942-1945, CCS 092
USSR (3-27-45), Sec. 1.
68 Memo of Conversation, May 9, 1945. — NA, RG 59, Records of Ch. Bohlen,
Memoranda of Conversations in San Francisco, April—May 1945.
69 Memorandum for the Chief of Staff, 11 May 1945. - NA, RG 165, ABC 400.
3295 Russia (19 April 1942), Sec. 1.
70 Memorandum for Mr. Secretary, April 19, 1945. — NA, RG 59, Records of
Ch. Bohlen, Memoranda of Conversations in San Francisco, April—May 1945.
71 Grew J., Crowley L. Memorandum for the President, May 11, 1945. — Ibidem.
72 См.: Советско-американские отношения во время Великой Отечественной
войны 1941-1945. М., 1984. Т. 2. С. 388-391.
73 АП РФ, ф. 3, оп. 66, д. 296, л. 13.
74 Запись беседы автора с ген. С. А. Кондрашовым от 25 апреля 1999 г.
75 Memorandum for the Secretary of War, May 12, 1945. — W. Harriman Papers,
Chronological File (далее — CF), Cont. 179 (May 10—14, 1945).
76 Secretary of War to the Acting Secretary of State,- May 14, 1945. — Ibidem.
77 Подробнее см.: Печатное В. США: скрытые дебаты по «русскому
вопросу». С. 114-118.
78 Ch. Bohlen to J. Grew, August 12, 1947. — NA, RG 59, Records of Ch. Bohlen,
General Correspondence, Box 1.
79 R. Murphy to F. Matthews, April 24, 1945. - NA, RG 59, DF, 740. 011/4 -
2445.
80 McLeish to Grew, May 26, 1945. - там же, DF 761. 61/5-2645.
81 Запись беседы с послом Польской республики Модзелевским (из дневника
А. Н.Абрамова) 7 июня 1945 г. // АВП РФ, ф. 07, оп. 10, п. 21, д. 304, л. 57.
82 Foreign Relations of the United States (далее — FRUS). The Conference of
Berlin, 1945. Washington, 1960. Vol. II. P. 633-634.
83 Grew (Acting) to American Embassy, Moscow, May 9, 1945. — NA, RG 59,
DF, 761. 61/5 -945.
84 Hopkins to President, 8 June, 1945. — NA, RG 218, W. Leahy Records,
Box 15. «Такой шаг, — предупреждал госдепартамент, — будет расценен рус-
60
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
скими „как разрыв официального соглашения, а ответные советские
действия будет трудно предвидеть"» (Memo for Admiral Leahy, n. d. — Ibid).
Любопытно, что незадолго до этого Сталин пресек как «неверную и вредную»
аналогичную рекомендацию своих дипломатов в отношении советских
войск, продвинувшихся в глубь западной оккупационной зоны в Австрии
(Фалин В. Второй фронт. Антигитлеровская коалиция: конфликт интересов.
М., 2000. С. 565—566). Таким образом, обе стороны удержались от
соблазна воспользоваться военной ситуацией для пересмотра достигнутых
договоренностей.
85 Запись беседы с Поули и Люблиным 12. 6. 45 (из дневника И. М.
Майского) // АВП РФ, ф. 06, оп. 29, п. 166, д. 4, л. 36—39.
86 Литвинов — Молотову, 3 июля 1945 г. — АВП РФ, ф. 06, оп. 7, д. 175 (т. 3),
л. 2.
87 По оценкам комиссии Майского, этот вклад составлял 75% всех военных
усилий союзников (Майский — Молотову, 4. 2. 45 // АВП РФ, ф. 06, оп. 7а,
п. 59, д. 38, л. 80).
88 Memorandum for General Handy, 4 July 1945; US Policy Concerning
Dardanelles and Kiel Canal (JCS 1481/1). - NA, RG 165, Exec 17, Item 21A.
89 US Policy Concerning Dardanelles and Kiel Canal (Report by Vice-Admiral
R. Wilson, 16 July 1945. — NA, RG 165, Exec. 17, Item 21A; Comments on JCS
1481/1 (Memorandum for General Lincoln, 16 July 1945/ - NA, RG 165, ABC
093 Kiel Sec. 1-A (6 July 45).
90 JCS 1443/2 Report by Joint Staff Planners (22 July 45). - NA, RG 165, ABC
386 (Spitsbergen) (14 July 45); Stimson to Secretary of State (n. d.). — NA, RG 165,
ABC 093 Kiel, Sec. 1-A (6 July 1945).
91 The Importance of the Spitsbergen Archipelago and Bear Island. G-2
Intelligence Brief, 16 July 1945. - NA, RG 386, Spitsbergen (14 July 45); Soviet
Intentions (6 July 1945). - NA, RG 165, ABC 092 USSR (15 Nov. 44).
92 U. S. Position with Regard to General Soviet Intentions for Expansion (6 July
1945). - NA, RG 165, Exec. File 5, Item 21a.
93 American Aims and Interests in the Far East. 5 July 1945. — NA, RG 226,
R&A Reports, Reel 103.
94 Dismemberment of Germany (JSSC). — NA, RG 165, ABC 387 Germany
(18 Dec 43), Sec. 4-b.
95 Diary-Journal July 16, 14, 1945. — LC, J. Davies Papers, CF, Cont. 18.
96 АП РФ, ф. 3, on. 66, д. 231, л. 161; Dimitrov G. Diaries. P. 492.
97 Diary July 28, 29, 1945. - LC, J. Davies Papers, CF, Cont. 19.
98 См.: Khrushchev Remembers. The Glasnost Tapes. Boston; London, 1990. P. 81;
Mark E. «Today Has Been A Historical One»: Harry S. Truman's Diary of the Potsdam
Conference // Diplomatic History. 1980. Summer. P. 322.
99 Прием посла Великобритании Керра и посла США Гарримана 11 августа
1945 г. (из дневника Молотова) // АВП РФ, ф. 06, оп. 7, п. 43, д. 678, л. 41.
100 Memo for Admiral King and General Marshall, August 11, 1945. — NA, RG
218, W. Leahy Records, Box 9.
101 Cummings B. (ed.). Child of Conflict: The Korean-American Relationship.
Seattle, 1983. P. 86-91.
102 В частности, планировалось, что Гопкинс прозондирует эту возможность
во время своей последней поездки в Москву (L. Hull. Air Base Rights in Kurile
islands (Memorandum forthe Assistant Secretary of War), 24 August 1945. — NA,
RG 165, ABC 336 Russia (22 Aug 43), Sec. 3.
103 Air Base Rights in Kurile Islands (Memorandum for the Assistant Secretary of
War, 24 August 1945). - NA, RG 165, ABC 336 Russia (22 Aug 43) Sec. 3.
104 См.: Mark E. OSS in Romania, 1944—1945: An Intelligence Operation of the
Early Cold War // Intelligence and National Security. 1994. April.
61
Холодная война
105 См.: Печатное В. Стрельба холостыми: советская пропаганда на Запад в
начале холодной войны (1945—1947) // Сталиной холодная война... С. 173—174;
Dimitrov G. Diaries. P. 494—495.
106 См., напр., потсдамский дневник Трумэна (Mark E. «Today Has Been
A Historical One»... P. 324—325).
107 Цит. по: Ward P. The Threat of Peace. James F. Byrnes and the Council of
Foreign Ministers, 1945—1946. The Kent State University Press, 1979. P. 22.
108 «Союзники нажимают на тебя для того, чтобы сломить у тебя волю...».
Переписка Сталина с Молотовым и другими членами Политбюро по
внешнеполитическим вопросам в сентябре—декабре 1945 г. // Источник. 1999. № 2. С. 72.
109 Bullock A. Ernst Bevin. Foreign Secretary. N. Y., 1985. P. 132.
110 Переписка Сталина с Молотовым... С. 76.
111 Переписка Сталина с Молотовым... С. 74—75.
112 Цит. по: Beyond the Cold War: New Dimensions in International Relations /
Ed. by G. Lundestad and O. Westad. Oslol 1993. P. 32.
113 Byrnes J. Speaking Frankly. N. Y, 1947. P. 105.
114 Military Position of the United States in the light of Russian Policy (Report
by the JSSC, 9 October, 1945). - NA, RG 165, ABC 384 United Nations (14 Jul
44), Sec. 1-C; Gen. F. Anderson to A. Harriman, October 12, 1945. — LC,
W. Harriman Papers, CF, Cont. 182.
115 Подробнее об этой эволюции военно-стратегического мышления США
см.: Leffler M. A Preponderance of Power. National Security, Truman Administration,
and the Cold War. Stanford, 1992. P. 111-114.
H6 Strategic Concept and Plan for the Employment of the United States Armed
Forces. 27 August 1945. - NA, RG 165, ABC 092 (18 July 1945) Sec. 1-A.
117 Батюк В., Евстафьев Д. Первые заморозки. Советско-американские
отношения в 1945-1950 гг. М., 1995. С. 106-107.
118 См.: Stoler M. Allies and Adversaries. P. 262—263.
119 Директивы для американской пропаганды военных лет, как правило,
призывали «рассеивать распространяемые немцами страхи перед «красным
террором», угрожающим охватить Европу в случае поражения нацизма» (Political
Orientation and Morale of the USSR, Febr. 23, 1943. OSS R&A Report. — NA, RG
226, M 1221).
120 Diary, July 29, 1945. — LC, J. Davies Papers, CF, Cont. 19.
121 О кампании союзников по дискредитации Красной Армии (Лозовский —
Молотову и Маленкову, 5 октября 1945 г.) // РГАСПИ, ф. 17, оп. 125, д. 136,
л. 82.
122 FRUS, 1946, VI (Washington, 1969). Р. 678,
123 См.: Е. Hoover to H. Vaughan, November 15, 1945. — Harry S. Truman Library
(далее — HSTL), President's Office File, Subject File, FBI.
124 Memorandum requested by the President, September 25, 1945. — HSTL,
President's Secretary File, Subject File, Atomic Bomb — Cabinet.
125 Huston С Suggested Extension of American Policy in Eastern Europe, October
24, 1945. - NA, RG 59, DF 711. 61/10 - 2445. Подробнее см.: Messer R. Paths
Not Taken: The US Department of State and Alternatives to Containment, 1945—
1946// Diplomatic History. 1977. Fall. P. 301-303.
126 Ch. Bohlen. Memorandum for Mr. Secretary, October 12, 1945. — NA, RG
59, Ch. Bohlen Records, General Correspondence, Box 3.
127 Memorandum for the Secretary, October 18, 1945. — Op. cit., Box 4.
128 Подробнее см.: Mark E. Charles E. Bohlen and the Acceptable Limits of
Soviet Hegemony in Eastern Europe: A Memorandum of 18 October 1945 //
Diplomatic History. Spring. 1977.
129 См.: Messer R. Op. cit. P. 304—319; Мальков В. Л. «Манхэттенский
проект»: разведка и дипломатия. М., 1995. С. 166—168.
62
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
130 The Capabilities and Intentions of the Soviet Union as Affected by American
Policy. - NA, RG 59, DF 711. 61/12 - 1045. P. 1, 2, 14-17, 18.
131 Последние соображения авторов документа циркулировали в
госдепартаменте до начала февраля 1946 г. (см.: М. Hamilton to Mr. Mathews, February 14,
1946. - NA, RG 59, DF, 711. 61/2 - 1446).
132 См.: Переписка Сталина с Молотовым... С. 79—84; A. Harriman to
SecState, November 15, 1945 (Discontent in the Soviet Union). — FRUS. 1945. V.
P. 916—917 (и неопубликованное приложение к этой депеше — NA, RG 59, DF,
861. 00 /11 — 1545). Большой фактический материал о беспорядках в армии и
преступности в стране содержится в «Особых папках» Сталина (ГАРФ, ф. 9401,
оп. 2).
133 Стенограмма совещания у т. Лозовского от 22 мая 1945 г. // ГАРФ, ф.
8581, д. 149, л. 31.
134 G. Kennan to SecState, September 15, 1945. - NA, RG 59, DF, 761. 61/9 -
1545.
,3<i Подробнее см.: Chubariyan A., Pechatnov V. Molotov the Liberal: Stalin's 1945
Criticism of his Deputy // Cold War History. 2000. August. P. 129—140.
136 РГАСПИ, ф. 558, on. 11, д. 98, л. 81; АП РФ, ф. 45, on. 1, д. 98, л. 144.
137 АВП РФ, ф. 7, оп. 10в, п. 46, д. 1, л. 23.
138 Разговор с Гарриманом 12 декабря 1945 г. (из дневника Майского) // АВП
РФ, ф. 06, оп. 7, п. 5, д. 51, л. 69-70.
139 Там же; АП РФ, ф. 3, оп. 63, д. 234, л. 45.
140 Подробнее см. : Переписка Сталина с Молотовым... С. 84—85.
141 FRUS, 1946, II, р. 559; G. Kennan to Berlin and Vienna, October 6, 1945. -
LC, W. Harriman Papers, CF, Cont. 183.
142 АП РФ, ф. 3, on. 63, д. 233, л. 224-229.
143 Восточная Европа в документах российских архивов 1944—1953. Т. 1 М.,
1997. С. 359.
144 АП РФ, ф. 3, оп. 63, д. 233, л. 229.
145 Переписка Председателя Совета Министров СССР с президентами США
и премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной
войны 1941-1945 гг. М., 1986. Т. 2. С. 300-301.
146 США и политика вмешательства (Литвинов — Молотову, 7 декабря 1945)
// АВП РФ, ф. 06, оп. 7, п. 17, д. 175, л. 160; Memorandum of conversation
between Molotov, Vyshinsky, Bevin and Kerr, December 18, 1945. — LC, W. Harriman
Papers, CF, Cont. 185.
147 Certain Factors Underlying Our Relations with the Soviet Union. December
20, 1945. - LC, W. Harriman Papers, CF, Cont. 185.
148 FRUS. 1945. II. P. 775-776.
149 Memorandum of conversation between Bevin, Byrnes and Cadogan, December
17, 1945. — LC, W. Harriman Papers, CF, Cont. 185.
150 АП РФ, ф. 45, on. 1, д. 378, л. 89-97.
151 H. Truman to J. Byrnes, January 5, 1946. - HSTL, PSF, SF, Longhand
Personal Memos, 1946; W. Leahy Diary, 26-28 December, 1945. — LC, W. Leahy
Papers. Тонкий анализ этого эпизода см. в: Messer R. The End of an Alliance.
P. 161-165.
152 См.: DeSantis H. The Diplomacy of Silence. The American Foreign Service,
The Soviet Union, and the Cold War, 1933-1947. Chicago; L., 1980. P. 172-173.
153 R. Murphy to H. Matthews, April 3, 1946. - NA, RG 59, DF, 861. 00/4-346.
154 «Отныне, — сообщал своим коллегам по госдепартаменту Ч. Болен в
середине марта, — нет больше необходимости в дальнейшем анализе мотивов или
причин нынешней советской политики». (Н. DeSantis. Op. cit. P. 178).
155 Подробнее см.: Фултонская речь Черчилля // Источник. 1998. JSfe 1.
156 Запись беседы с ген. С. А. Кондрашовым от 25 апреля 1999 г.
63
Холодная война
157 Стенограмма совещания в ЦК ВКП(б) по пропаганде под
председательством т. Жданова 18 апреля 1946 г. // РГАСПИ, ф. 77, оп. 1, д. 976, л. 88—89.
158 АП РФ, ф. 45, оп. 1, д. 382, л. 45.
159 W. Leahy to J. Byrnes, 13 March 1946. - NA, RG 218, W. Leahy Records,
Box 18. Контрпродуктивность грубо-силовой тактики Сталина в отношении
Ирана и Турции сознавалась и в самом НКИД. Так, М. Литвинов,
препровождая руководству запись своей беседы с новым послом США в Москве У.
Смитом, с явным намеком выделил в ней следующий пассаж: «Посол, как военный,
вполне понимает, что нам нужны дружественные правительства в соседних
странах, что нам нужна нефть и что мы имеем не меньшее право на иранскую
нефть, чем Англия и США. Можно, однако, одобрять наши цели, но осуждать
наши методы. Мы могли бы получить иранскую нефть, не прибегая к таким
сильным средствам, как нарушение договора, вмешательство во внутренние дела
и т. п.». (АВП РФ, ф. 06, оп. 8, д. 31, л. 13.) Даже Молотов, судя по его
воспоминаниям, пытался возражать Сталину по Турции (Чуев Ф. Сто сорок бесед с
Молотовым. М., 1991. С. 147—148).
160 Memorandum for the Record, General Lincoln, 16 April 1946. — NA, RG 165,
ABC 334. 8 Iran (30 Oct 43); Memorandum for General Hull, 19 April 1946. — Ibid.
161 Central Intelligence Group Directive N 9, 9 May 1946. — NA, RG 218,
W. Leahy Records, Box 21.
162 B. Smith to SecState, May 31, 1946. - NA, RG 59, DF 761. 00/ 5-3146.
163 Батюк В., Евстафьев Д. Указ. соч. С. 101—103.
164 «На этом мы сломаем их антисоветское упорство...» (Из переписки
Сталина с Молотовым по внешнеполитическим делам в 1946 г.) // Источник. 1999.
№ 3. С. 98.
165 Подробнее см.: Сталинское десятилетие холодной войны / Отв. ред.
А. О. Чубарьян. М., 1999. С. 110-111, 118-119.
166 Жданов — тов. Сталину, 4 ноября 1946 г. // АП РФ, ф. 45, оп. 1, д. 732,
л. 74-84.
167 «На этом мы сломаем их антисоветское упорство...» С. 98.
168 Bevin to Byrnes (Personal and Private Top Secret), 23 August 1946. — NA,
RG 59, DF 761. 00/8 - 2346.
169 FRUS, 1946, VI (Washington, 1969), pp. 763 - 765; Memo for the Secretary
of State, 24 June 1946. - NA, RG 59, DF 761. 61/6 - 2146.
Д. Г. НАДЖАФОВ
К ВОПРОСУ О ГЕНЕЗИСЕ
ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ
Как и почему практически сразу по окончании Второй мировой
войны между союзниками по победоносной антигитлеровской
коалиции (державами Запада и Советским Союзом) начался драматический
конфликт, вошедший в историю XX века как холодная война,
конфликт, длившийся почти 40 лет и нередко грозивший перейти в войну
«горячую»? Как могло случиться, что, развязав один узел мировых
противоречий — в результате победы над агрессивным блоком держав
оси, — война в то же время завязала другой тугой узел противоречий
на том же мировом уровне? И как все это соотносится с
возобладавшими повсеместно по окончании войны ожиданиями наступления
эры гуманизма в жизни общества и в мировой политике?
Непростые вопросы, судя по тому факту, что сколько пишущих
на тему холодной войны, столько и мнений о ней. Отсюда ее
распространенное определение как феномена XX в. —
научно-исторической загадки, ждущей своего разрешения. Хотя, казалось бы,
обильная, не поддающаяся точному библиографическому учету
литература темы дает такой благодатный материал, опираясь на
который можно было высказать веское слово.
Попытки, конечно, предпринимались. Достаточно давно
американский либеральный историк А. Шлезингер в эссе «Истоки холодной
войны» (объединившей его статьи 1960—70-х гг.)1, оптимистически
высказывался о наступлении академической стадии в изучении
холодной войны и преодоления тем самым побочных
идейно-пропагандистских наслоений. Свои ожидания он связывал с растущим
стремлением исследователей понять мотивы и определить структурные
противоречия, которые лежат в основе крупных конфликтов. Это должно
было покончить с положением, когда большая холодная война
между коммунизмом и демократией породила малую холодную войну
между историками по разные стороны от Берлинской стены — этого
зримого символа разделенного послевоенного мира.
Но если на Западе были достойные подражания примеры
(работы Дж. Гэддиса, вероятно, наиболее крупного американского
исследователя холодной войны), то на Востоке, до падения советской
«империи», историки были скованы официальной установкой,
возлагавшей ответственность за холодную войну на противоположную
сторону со всеми вытекающими отсюда оценками ее происхождения,
сущности и эволюции.
65
3 Холодная война 1945-1963 гг.
Холодная война
Разумеется, были и остаются трудности объективного свойства.
Такие, как незавершенность до недавнего времени холодной войны
как целостного явления (ограничивавшая действие «закона
расстояния», позволяющего взглянуть на события с исторической
дистанции), а также отнюдь не снятые полностью ограничения на доступ
к секретным архивным материалам, особенно к документам бывших
советских архивов. Трудно дается и преодоление
идейно-пропагандистского наследия прошлого, все еще оправдываемого
рассуждениями о пользе некоего «баланса» в распределении ответственности за"
холодную войну.
Круг рассматриваемых в данной связи вопросов включает такие,
как хронологические рамки холодной войны, восприятие
советским руководством Второй мировой войны и ее итогов,
отношение И. В. Сталина и его окружения к Западу вообще и к США в
особенности, русская имперская традиция и международная
практика большевизма, характер сталинского режима, советская
внешняя политика и идея мировой революции, конфликт демократии
с тоталитаризмом, взаимосвязь внутренней и внешней политики
Советского Союза. И поскольку окончание холодной войны подвело
итог противоборства советского социализма с капитализмом,
изучение ее проблематики не может быть оторвано от исторических
причин падения коммунистической власти в СССР.
1
Одна из особенностей современной стадии изучения холодной
войны состоит в сохраняющемся разбросе мнений относительно ее
начальных хронологических рамок. Если о времени окончания
холодной войны можно судить достаточно определенно — это
произошло в 1989—1991 гг. в результате падения Берлинской стены и
распада советской «империи», — то нельзя столь же уверенно
синтезировать существующие точки зрения на проблемы ее генезиса:
глубинные корни и предпосылки, причины и обстоятельства первых
проявлений становления конфронтационного двухполюсного мира.
Между тем через анализ генезиса холодной войны пролегает путь
к раскрытию ее природы, понимание которой оказалось более чем
осложненным тем, что холодная война достаточно скоро приобрела
собственную динамику, вновь и вновь генерируя конфликтные
ситуации. В восприятии как политиков, так и общественности
причины и следствия череды международных кризисов часто оказывались
деформированными или даже подмененными. У противников в
постоянно разраставшемся конфликте появилась возможность (которой
они не преминули воспользоваться) оперировать в свою пользу
целым набором.аргументов и фактов. В трактовке происхождения
холодной войны был открыт простор для появления различных
историографических концепций2.
Но откуда такая размытость, неопределенность в вопросе точки
отсчета холодной войны? В чем причина различия суждений, когда
66
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
историки касаются времени перехода от союзнических отношений
стран антигитлеровской коалиции к послевоенной конфронтации
между ними? И насколько оправдан в исследованиях последнего
времени повышенный интерес к роли Советского Союза в
возникновении холодной войны?
В этой связи обращает на себя внимание ясно обозначившаяся
тенденция в трудах по истории холодной войны: отодвинуть ее
начало как можно дальше, в глубь Второй мировой войны и даже в
довоенные годы. На самом деле это — констатация того, что
государства антигитлеровской коалиции, кроме общей военной,
преследовали и другие цели, политические и стратегические, столь
различные, что они давали себя знать, когда война еще продолжалась.
Следовательно, происхождение холодной войны так или иначе
связано с политикой держав-союзников, которой они следовали и до,
и в ходе мировой войны.
В этих трудах конфронтация напрямую увязывается с
противоречиями, как источником холодной войны, между Советским Союзом,
с одной стороны, и западными странами, прежде всего США, — с
другой. Так логика уже многократно апробированного подхода к
проблеме происхождения холодной войны, которая вошла в историю
как проявление резкого обострения борьбы двух мировых систем —
социализма и капитализма, указывает на первопричину ее
зарождения. А именно, на структурные противоречия между двумя
системами, противоречия, восходящие к «расколу мира» в далеком 1917 г.
К вызову, брошенному капитализму Октябрьской революцией, —
наиболее радикальной революцией в истории, провозгласившей
своей целью создание альтернативной цивилизаций. Так началось
противостояние, развивавшееся преимущественно по линии классового,
социально-политического размежевания. Борьба с мировым
капитализмом стала целью и смыслом существования нового, стремящегося
к классовой однородности социалистического государства. Отныне
два мира разделял глубокий антагонизм: они по-разному относились
к демократии и свободе личности, совершенно различным стало
видение ими перспектив цивилизации. И поскольку обе стороны
считали конфликт идей и ценностей неустранимым, каждая
рассматривала противника как постоянную угрозу собственному
существованию. Это противостояние несколько притупилось с образованием
антигитлеровской коалиции, но, конечно, не могло исчезнуть.
Отметим, что и до Второй мировой войны противостояние двух
систем имело тенденцию к перерастанию в конфликт глобального
масштаба. Что касается Советского Союза, то и в прошлом,
задолго до Второй мировой войны, официальная концепция «враждебного
капиталистического окружения» предопределяла масштабный
характер любого мало-мальски острого столкновения с
капиталистическими странами. И всякий раз официальная пропаганда била
тревогу по поводу подготовки объединенной иностранной интервенции
против СССР. В 1928 г., например, в условиях разрыва
англо-советских отношений, VI конгресс подконтрольного сталинскому
руководству Коминтерна заявил в своей новой программе, что «поход
67
Холодная война
против СССР ставится империализмом в порядок дня»3. В ходе
обсуждения программы много говорилось о войне как одном из
центральных вопросов «на ближайшую полосу», после победы в которой
«мы будем иметь новые советские республики»4. Но только в
холодной войне конфликт СССР с Западом действительно разросся
настолько, что в него оказались вовлеченными в той или иной
степени большинство государств мира. Неудивительно, что по
масштабности и роли в тотальной поляризации сил холодная война стоит в
одном ряду с мировыми войнами. Линия последних была
продолжена и в плане того преимущественного внимания, которое
стороны конфликта уделяли его военно-стратегическим аспектам.
Точка зрения на холодную войну как на острое проявление
противостояния двух антагонистических миров получила убедительное
подтверждение в свете разительных перемен, с которыми
человечество подошло к концу XX в. Перемен, стимулирующих попытки
оценить в концептуальном плане такие два явления вселенского
порядка, какими являются крушение коммуно-социалистической
идеи,ч приведшее к распаду советской «империи», и окончание
холодной войны. Столь исторически значимый финал конфронтации
двух мировых систем, продолжавшейся почти три четверти столетия,
не мог не наложить отпечаток на естественное стремление
переосмыслить комплекс проблем, связанных с ролью Советского Союза
в мировом развитии. Приоритетное значение приобретают подходы,
отдающие должное либеральным ценностям, нравственным
критериям, защите прав и свобод отдельной личности. Иначе говоря,
понять, почему современная цивилизация отторгла советскую модель
социализма, можно только, если уроки истории выводить из
категорий добра и зла, из позитивного «да» и негативного «нет».
Как предвидение Ленина о «немыслимости» длительного
сосуществования двух систем, так и подчеркивание его преемниками
всемирно-исторического значения Октябрьской революции отражали
советскую ставку на перманентное углубление противостояния
социализма с капитализмом, придавшего идеологическое измерение
извечному геополитическому соперничеству Восток — Запад.
Поскольку больше половины периода этого противостояния падает на
годы холодной войны, очевидна необходимость учета
долговременных, стратегических целей сторон в конфликте, ибо мотивы
тактического порядка не могли столь долго определять состояние
международных отношений на грани между «холодным» миром и
«горячей» войной. Отсюда также следует, что надо принимать во
внимание в первую очередь те мировоззренческие основы, на
которых строилась политика основных субъектов холодной войны.
2
Есть все основания особо выделить фактор Второй мировой
войны, ставшей тем рубежом, после которого и наступили долгие
десятилетия холодной войны. Точнее, наступила пора ее второй фазы
68
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
(в отличие от первой, довоенной) — намного более активной.
Настолько активной, что она стала доминантой послевоенных
международных отношений. Но можно ли проследить взаимосвязь между
этими двумя фазами в годы мировой войны? Думается, что можно.
В процессе войны сталинский Советский Союз и страны
демократического Запада оказались в одной коалиции, противостоявшей
Германии и ее партнерам по оси. С началом же войны — что
следует отметить особо, ибо это имеет непосредственное отношение к
рассматриваемому сюжету, — СССР фактически принял сторону
агрессивной нацистской Германии, а не ее врагов и своих
потенциальных (как подсказывал опыт Первой мировой войны с ее четкой
расстановкой противоборствующих сил) союзников — Франции и
Англии. Советский Союз был единственным из великой пятерки
держав (будущих постоянных членов Совета Безопасности ООН), кто
успел побывать — причем на договорных началах — на стороне
обеих враждующих коалиций.
В период советско-германского сближения В. М. Молотов
высмеивал лозунг «уничтожения гитлеризма», под которым Англия и
Франция вступили в мировую войну, как не имеющий «никакого
оправдания» и даже как прикрывающий «преступную» войну против
Германии5. Но впоследствии Советский Союз, наряду с другими
победителями, участвовал в Нюрнбергском судебном процессе над
нацизмом, осудившем его идеологию и практику. Напомним также,
что Советский Союз, окончательно отбросивший с заключением с
Германией договора о ненападении лозунг антифашизма, позднее,
после гитлеровского нападения на него, выразил (с оговорками)
согласие «с основными принципами» подписанной Ф. Рузвельтом и
У. Черчиллем Атлантической хартии (август 1941 г.), требовавшей
«окончательного уничтожения нацистской тирании»6. Однако не
менее известные «Четыре свободы» Рузвельта (январь 1941 г.),
призванные «защитить и сохранить свободный мир» — свобода слова,
вероисповедания, от нужды и страха, — так и не нашли отклика у
официальных советских кругов7.
В оправдание такой двойственной политики кремлевские
руководители в своих программных выступлениях приводили
исключительно классовые мотивы. Сошлемся на заявление Г. М. Маленкова на
первом совещании Коминформа (сентябрь 1947 г.), где он говорил
буквально следующее: «Мудрая сталинская внешняя политика
советского государства как перед войной, так и в ходе войны позволила
нам правильно использовать противоречия внутри лагеря
империализма, и это было одним из важных условий нашей (курсив мой. —
Д. Н.) победы в войне»8. Выделенные курсивом слова
подразумевают многое: и то, что проводником политики игры на
«противоречиях внутри лагеря империализма» был Сталин; и то, что он
следовал неукоснительно заданной классовой внешнеполитической линии;
и то, что все было сделано «правильно», т. е. против стран
капиталистического мира; и то, что все делалось во имя нашей (а не
общей с союзниками) победы в войне. Для советского руководства
Вторая мировая война так и не стала конфликтом, в равной мере
69
Холодная война
затрагивавшим всех участников антигитлеровской коалиции. Не
случайно и стремление выделить советско-германскую войну из
общего хода мировой войны (как Великую Отечественную войну
советского периода 1941—1945 гг.), желание максимально использовать к
своей односторонней выгоде результаты войны (территориальные
приобретения в нарушение Атлантической хартии). Наконец, с
годами возраставшее обвинение западных союзников в том, что они
пытались руками гитлеровцев — «ударным кулаком империализм
ма» — расправиться с первым в мире социалистическим
государством. В официозной истории внешней политики СССР разгром
нацистской Германии называется «исторической победой
социализма над империализмом», открывшей дорогу «для подъема
революционной борьбы рабочего класса, невиданного размаха
национально-освободительного движения и краха колониальной системы»9.
Советские руководители следовали типично марксистскому
анализу, по логике которого советско-западные союзнические
отношения не могли не иметь временного, преходящего характера, а
последующее их жесткое противостояние, наоборот, было неизбежным
по самой природе классово разделенного мира. В их представлении
холодная война была, таким образом, не чем иным, как давно
запрограммированной активной фазой неотвратимой борьбы «двух
систем». В этом мало удивительного, если вспомнить, что за
несколько десятилетий «мирного сосуществования» двух систем (иначе
говоря — отсрочки их решительного вооруженного столкновения)
марксистско-ленинская мысль так и не поднялась выше вывода о
«мирном сосуществовании» как специфической формы классовой
борьбы между социализмом и капитализмом в мировом масштабе10.
Идеологическая несовместимость двух систем была подосновой
«структурных противоречий» холодной войны. Марксистская
идеология, стратегически рассматривающая мирное сосуществование
временным явлением, по мнению Р. Пайпса, «сама по себе и является
основным источником международной напряженности»11. В свое
время таковым стала разрушительная для цивилизации идеология
нацизма. Разница только в том, что одна основывалась на
классовом начале, другая — на расовом. Обе добивались своих
необузданных целей с использованием всех мыслимых и немыслимых средств.
Если, следовательно, со времени образования усилия Советского
государства, вопреки провозглашенному вскоре «мирному
сосуществованию», были направлены на то, чтобы максимально ослабить
своего исторического оппонента — мировой капитализм, то что же
говорить о периоде после Второй мировой войны, когда СССР
вышел на линию открытой глобальной конфронтации с капитализмом,
не столь нуждаясь, как это было до поры до времени, в прикрытии
Коминтерна?!
В многозначительной формулировке Маленкова видится
разгадка целей предвоенной внешней политики СССР12, равно как и
объяснение преемственности советской международной стратегии до,
во время и после Второй мировой войны. Для Советского Союза
другие государства, фашистские ли, буржуазно-демократические, как
70
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
были, так и оставались «враждебным капиталистическим
окружением». Мотив потребности во внешнем враге был присущ советскому
руководству во все времена.
Соединение после гитлеровского нападения на СССР его
военных усилий с усилиями Англии и несколько позже с США носило,
по существу, вынужденный характер13. Во многих отношениях это
был довольно-таки странный союз, чтобы не сказать
противоестественный. Союзников, различавшихся резким несходством
государственного устройства, социальных и экономических структур,
поневоле объединила на время общая военно-политическая задача —
покончить со все более разрастающейся агрессией германского
нацизма. Противника сильного, успевшего к тому времени закабалить
большую часть Европы и мечтавшего о насильственном
установлении тысячелетнего мирового господства германской расы и
ставшего, таким образом, опасностью для всех.
Идя на сближение с Советским Союзом, премьер-министр Англии
Черчилль и президент США Рузвельт прониклись сознанием особой,
по сравнению с коммунизмом, угрозы нацизма. Угрозы ближайшей,
непосредственной, глобальной. Сталинский Советский Союз,
несмотря на «большой террор» 1930-х гг. и военную экспансию 1939—1940 гг.
против малых соседей — от Финляндии до Румынии, —
представлялся им меньшим злом и к тому же, памятуя Первую мировую войну,
более чем полезным военным партнером. Во всем остальном
союзники по антигитлеровской коалиции были так же далеки друг от друга,
как и до начала мировой войны. «Уже во время войны», говорилось в
декларации, принятой на первом совещании Коминформа по вопросу
о международном положении, «в определении как целей войны, так и
задач послевоенного устройства» между союзниками существовали
различия, которые стали «углубляться в послевоенный период»14.
Историки, плотно увязывающие происхождение холодной войны
со Второй мировой и ее непосредственными последствиями,
подчеркивают приоритетное значение для Советского Союза
антикапиталистических целей его политики. Среди ранее неизвестных
документов, не оставляющих сомнений относительно советских намерений,
следует назвать текст выступления Сталина, обнаруженный в
коллекции трофейных архивных материалов, вывезенных в СССР из
Европы по окончании войны. Это — поразительно откровенное
выступление Сталина в Политбюро 19 августа 1939 г. в преддверии
заключения советско-германского пакта. «Опыт двадцати последних
лет, — говорил Сталин, — показывает, что в мирное время
невозможно иметь в Европе коммунистическое движение, сильное до такой
степени, чтобы большевистская партия смогла бы захватить власть.
Диктатура этой партии становится возможной только в результате
большой войны. Мы сделаем свой выбор, и он ясен»15. Гитлер,
таким образом, играл на руку Сталину, провоцируя общеевропейский
конфликт, которым советский руководитель хотел воспользоваться.
В той части Европы, до которой удалось дойти Красной Армии в
результате «сталинского натиска на Запад», Советский Союз
действительно обеспечил приход к власти местным коммунистам16.
71
Холодная война
Мировая война, устранив противоречия между фашизмом и
демократией, в то же время вывела на первый план международной
политики противоречия между тоталитарным советским
социализмом и либеральной западной демократией. Это объясняет, почему
становление холодной войны произошло под воздействием и в
итоге Второй мировой войны, хотя ее генезис следует отнести к
периоду раскола мира на две системы.
Показательно, что история и особенно предыстория Второй
мировой войны стали одним из первых объектов взаимных
острых нападок бывших союзников. Обе стороны — и западная, и
особенно советская — оказались весьма чувствительными к
проблеме ответственности за мировую войну. Почти одновременно в
январе—феврале 1948 г. вышли из печати совместный
англо-франко-американский сборник документов «Нацистско-советские
отношения 1939—1941 гг.», составленный из архивных материалов
МИДа Германии, и советская брошюра «Фальсификаторы
истории. (Историческая справка)». Из материалов этого сборника
следовало, что закулисные контакты сталинского Советского Союза
с нацистской Германией, завершившиеся подписанием пакта
между ними и последующее советско-германское сотрудничество (от
торгово-экономического до военно-политического), имели
антизападную направленность (отражая сталинскую политику
использования «межимпериалистических противоречий» в интересах
социализма). Советская брошюра, изданная двухмиллионным
тиражом (она обещала «восстановить историческую правду» после
предания гласности немецких секретных документов, захваченных
советскими войсками17), обвиняла в пропагандистской манере в
подготовке и развязывании мировой войны правящие круги
Англии, Франции и США.
Как свидетельствуют материалы архивного фонда Сталина18,
советский вождь лично переписывал и дописывал брошюру, задетый
за живое обвинением в потворстве Гитлеру посредством заключения
с ним пакта 1939 г.
Прежде чем появиться в «Правде», которая печатала брошюру
по главам, их тексты19, подготовленные в МИДе СССР под
руководством А. Я. Вышинского, посылались на высочайшее одобрение
в Кремль20. Там Сталин вносил свою принципиальную правку,
меняя многое, начиная с заглавия брошюры («Фальсификаторы
истории. Историческая справка») вместо прежнего («Отпор
клеветникам»), названий глав и кончая большими фрагментами текста, в
первую очередь — к заключительной части последних двух глав
(3-й и 4-й). В сталинской правке расставлялись жесткие оценки
довоенной и предвоенной политике Запада в германском вопросе
и, наоборот, полностью оправдывалась и защищалась советская
внешняя политика, особенно в вопросе заключения пакта о
ненападении с Германией 1939 г.
Значение этой брощюры в 80 страниц велико. Публикации на
исторические темы, положения которых расходились с установками
«Фальсификаторов истории», изымались из продажи, а их тиражи
72
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
уничтожались. Известные специалисты по истории международных
отношений Л. И. Зубок, И. М. Майский, В. И. Лан и другие
подверглись гонениям за «недооценку» ими антисоветской политики США
и других стран Запада до и во время мировой войны. С другой
стороны, Сталинские премии получали работы, в которых США
приписывалась активная, а то и ведущая роль в проведении антисоветской
политики, начиная с времен иностранной интервенции после
Октябрьской революции. Сталинские установки брошюры на
десятилетия вперед предопределили линию СССР в холодной войне,
продолжив довоенный курс его внешней политики, далекой от проявления
общности интересов со странами демократического Запада.
О степени ожесточенности взаимных обвинений можно судить по
выступлению на совещании Коминформа в ноябре 1949 г. М. А.
Суслова, поставившего в один ряд Антикоминтерновский и Северо-
атлантический пакты. Последний, по его словам, «прикрываясь
обветшалым знаменем антикоммунизма, является программой агрессии
и войны, программой удушения национальной независимости и
демократических прав народов»21.
Не менее показательно, что антизападная кампания в советской
печати началась еще до появления «Фальсификаторов истории».
Главный партийный орган, журнал «Большевик», задал тон
кампании по разоблачению картельных связей между германскими и
американскими монополиями22. В конце 1946 г. редакция журнала,
отвечая на письмо читателя, назвала предвоенную политику западных
держав «решающим фактором», позволившим фашистским
агрессорам собраться с силами для войны23. Еще до окончания войны
приступил к работе над нашумевшем романом «Поджигатели» Н. Шпа-
нов. Роман, писал автор Сталину, был посвящен «разоблачению роли
США и Англии и их разведок в развязывании второй и подготовке
третьей мировых войн»24.
За пропагандистской кампанией, имевшей целью возложить
ответственность за развязывание Второй мировой войны на западные
страны, нетрудно разглядеть конъюнктуру все более обострявшейся
холодной войны. В начале января 1952 г. директор Института
Маркса — Энгельса — Ленина при ЦК партии П. Н. Поспелов
представил М. А. Суслову написанные по его поручению вставки в статью
«Вторая мировая война», подготовленную для 2-го издания Большой
Советской Энциклопедии (БСЭ). Все они касались международных
отношений предвоенного периода. В одной из них говорилось, что
правители Англии и Франции «вовсе не думали» о коллективном
отпоре гитлеровской агрессии, «а стремились к тому, чтобы
заключить прочное соглашение с гитлеровской Германией и направить
агрессию против Советского Союза и Польши». В другой вставке
заключение советско-германского пакта 1939 г. оправдывалось тем,
что это «опрокинуло планы провокаторов войны из лагеря западных
держав», помешало созданию «единого фронта капиталистических
держав» против СССР. Хотя соответствующий том БСЭ уже был
подписан к печати, предложения Поспелова были приняты и
вошли в окончательный текст статьи25.
73
Холодная война
3
Участие в коалиции со странами демократического Запада
практически никак не повлияло на видение перспектив мирового развития,
укоренившееся в сознании Сталина, его соратников и преемников.
Итоги мировой войны воспринимались ими однозначно: как еще одно
подтверждение марксистско-ленинской теории о неизбежности
перехода человечества к социализму (и далее к коммунизму) через
империалистические войны и пролетарские революции. По убеждению
сталинского руководства, итоги войны «резко изменили»
соотношение сил между двумя системами в пользу социализма26. В сентябре
1946 г., все еще находясь под влиянием послевоенной эйфории,
Сталин выражал сомнение, что правящим кругам США и Англии
удастся, если бы даже они этого захотели, создать «капиталистическое
окружение» для Советского Союза27. Дальнейшее мировое развитие
виделось из Московского Кремля в виде перманентного усиления
социализма — как закономерности эпохи, начатой в 1917 г.
Казалось, все идет по канонам марксизма-ленинизма. Живой его
классик, Сталин, словами и делами как бы подтверждал избранный
страной исторический путь. Итоги мировой войны, чудовищные
людские потери в которой десятилетиями скрывались властями (при
жизни Сталина официально называлась цифра в 7 млн, затем она
возросла до 20 млн, еще позже до 27 млн жертв войны),
представлялись официальной пропагандой как военно-политический триумф
СССР, отбившего еще один натиск сил мирового капитализма.
Под утлом классового противоборства рассматривался тот факт,
что Советский Союз, единственный из великих держав, в
результате войны расширил свои территории как на западе, так и на
востоке. Более того, попавшие в полную зависимость от него «народно-
демократические страны» восточной Европы и коммунистический
Китай образовали вместе с СССР, как представлялось Сталину,
«единый и мощный социалистический лагерь, противостоящий лагерю
капитализма»28.
На этом положении Сталина, высказанном им в ноябре 1951 г.,
следует остановиться подробнее. Оно последовало после его слов о
том, что Вторая мировая война была порождена дальнейшим
углублением «общего кризиса капитализма», выход из которого каждая из
«вцепившихся друг в друга» капиталистических коалиций (тех самых,
которых в разное время поддерживал Советский Союз), видела в
том, чтобы «разбить противника и добиться мирового господства»29.
Это объясняет, почему Сталин отбросил прочь свою же
характеристику Второй мировой войны как справедливую со стороны стран
антигитлеровской коалиции, противопоставив образовавшийся
после войны «лагерь социализма» и бывшим врагам, и бывшим
союзникам. Как объясняет и то, почему в ходе войны отношения СССР
и с теми и с другими основательно менялись, когда это было
выгодно сталинскому Советскому Союзу. Достаточно вспомнить
оценку главой Советского правительства Молотовым договора о
ненападении между Германией и СССР от 23 августа 1939 г. как взаимо-
74
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
выгодного. По его признанию, это соглашение, с одной стороны,
«устранило возможность трений в советско-германских отношениях
при проведении советских мероприятий вдоль нашей западной
границы», а с другой — «обеспечило Германии* спокойную уверенность
на Востоке»30. Еще циничнее был Сталин на закрытом совещании в
ЦК ВКП(б), подводившем итог войны с Финляндией. Объясняя,
почему нельзя было откладывать нападение на нее в ноябре—декабре
1939 г. (под предлогом необходимости обеспечения защиты
Ленинграда), он сослался на сложившуюся для СССР благоприятную
международную обстановку — войну на Западе, где «три самые большие
державы вцепились друг другу в горло». Когда же решать вопрос о
Ленинграде, говорил Сталин, «если не в таких условиях, когда руки
(капиталистических противников СССР. — Д. Н.) заняты и нам
представляется благоприятная обстановка, чтобы их в этот момент
ударить»31. Но после 22 июня 1941 г., когда нацистская Германия, с
которой было налажено политико-экономическое сотрудничество
(и даже военное — совместная война против Польши, в которой, по
сталинскому определению, родилась советско-германская дружба,
«скрепленная кровью»32), напала на Советский Союз, западные
демократические страны превратились в желанных союзников.
Менялись внешнеполитические ориентиры СССР, а вместе с ними и
тактика использования Советским Союзом в своих интересах
«межимпериалистических противоречий».
Таким образом, сталинская оценка происхождения и характера
Второй мировой войны, высказанная уже в разгар холодной войны,
отнюдь не была вызвана переменами в отношениях между Востоком
и Западом. Она вписывалась полностью в нужды непрекращающейся
борьбы двух систем.
В послевоенных условиях никаких оснований для пересмотра
своей внешнеполитической стратегии сталинское руководство не
видело. Советский Союз и сам расширился территориально, и
навязал странам Центральной и Восточной Европы систему
имперских отношений и зависимости под флагом «социалистического
лагеря»33.
Наступление на позиции капитализма шло и других местах. В
западной, капиталистической части Европы коммунисты, заслужившие
доверие масс своей самоотверженной борьбой против фашизма, явно
теснили классовых врагов. «Таков закон исторического развития», —
комментировал Сталин рост влияния компартий в Европе в итоге
войны, явно имея в виду оборотную сторону медали — ослабление
сил буржуазной демократии34. В Англии на парламентских выборах
1945 г. лидер консерваторов Черчилль, приведший страну к победе
в тяжелейшей войне, вынужден был уступить премьерство
лейбористу К. Эттли. В громадной Азии, включая многомиллионный Китай,
леворадикальные силы также брали вверх над своими
противниками. Начался распад мировой колониальной системы, что, согласно
марксистской теории, окончательно подрывало позиции
капитализма. Напрашивался однозначный вывод о плодотворности внешней
политики, которую проводил Советский Союз, последовательно про-
75
Холодная война
тивопоставляя себя капиталистическому миру. Разве не стоило
продолжить и развить начатое еще в 1917 г.?!
С началом холодной войны в политико-пропагандистский оборот
были запущены новые определения с выраженными, как и в
прошлом, глобальными целями. Помимо жесткой формулы «двух
лагерей», высказанной Ждановым на совещании Коминформа 1947 г.,
интересам идейно-политического обоснования линии на
противостояние с Западом служили и другие определения: «эпоха борьбы двух
противоположных общественных систем», «эпоха социалистических
и национально-освободительных революций», «эпоха крушения
империализма», «торжества социализма и коммунизма во всемирном
масштабе» и т. п.35
Рассматривать такого рода заявления — официальные, имевшие
силу партийно-государственных предписаний, — как чисто (или
преимущественно) пропагандистские, предназначенные
исключительно для «внутреннего пользования», некорректно. Их назначение
не ограничивалось тем, чтобы закрепить в сознании советских
людей образ капиталистического врага «по ту сторону баррикад».
Объективно не меньшее значение имел международный резонанс
подобных заявлений, реакция на них за рубежом. Учитывая
громадное значение идеологического фактора в международных
отношениях новейшего времени, не стоит недооценивать последствия этих
заявлений. Особенно в плане воздействия на умонастроения и
политику демократического Запада — ведь они вызывали ответную
активную реакцию, и не только пропагандистскую.
Поскольку во Второй мировой войне сталинское руководство
преследовало далеко идущие антикапиталистические цели (отнюдь
не совпадавшие с национально-государственными интересами
страны), последующий разрыв союзнических отношений с Западом был
неизбежен. Чем ближе был конец войны, тем явственнее
проявлялось стремление сталинского руководства к действиям, не
учитывающим ни ранее согласованные межсоюзнические решения, ни
интересы западных партнеров по коалиции.
Президент США Рузвельт, в свое время проявивший инициативу
в деле установления дипломатических отношений с СССР,
незадолго до смерти (он скончался в апреле 1945 г.) говорил в приватной
беседе: «Мы не можем вести дела со Сталиным. Он нарушил все до
единого обещания, которые дал в Ялте (в частности договоренность
о проведении свободных выборов в Восточной Европе. — Д. Н.)»36.
Г. Трумэн, новый хозяин Белого дома, вскоре пришел к тому же
выводу. В начале января 1946 г. он предписывал государственному
секретарю Дж. Бирнсу такую линию поведения в переговорах с
Советским Союзом: «У меня нет никаких сомнений в том, что Россия
намеревается вторгнуться в Турцию и захватить проливы, ведущие из
Черного моря в Средиземное. До тех пор, пока Россия не встретит
твердого отпора в делах и словах, еще одна война будет назревать.
Единственный язык, который они [русские] понимают — «сколько
у вас дивизий»? Я не думаю, что мы должны и впредь играть в
компромиссы»37. И уже в следующем году была провозглашена «докт-
76
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
рина Трумэна», в которой США призвали все страны мира «сделать
выбор между исключающими друг друга путями жизни»38. Хорошо,
что «вовремя отступили» в своих территориальных требованиях к
Турции, вспоминал Молотов: «А так бы это привело к совместной
против нас агрессии»39.
Дж. Гэддис пишет о завершающем этапе Второй мировой войны,
что уже тогда не оставалось сомнений в нежелании Советского
Союза сотрудничать с Западом для поддержания баланса сил в
послевоенном мире. СССР, продолжает он, стремился к максимальному
расширению своего влияния и даже, «если позволят обстоятельства,
готов был пойти на риск войны, чтобы добиться этого»40. В свою
очередь, В. И. Дашичев подчеркивает, что в послевоенной
советской внешней политике «на передний план вышло распространение
социализма сталинского типа повсюду, где только возможно». В
таком случае, каким был Советский Союз для другой стороны?
Державой, «чье руководство стремится военным путем ликвидировать
буржуазные демократии и установить коммунистический строй
советского типа во всем мире»41. Своим преемникам Сталин оставил,
писал М. Я. Гефтер, «неуходящие замыслы и средства, способные
решающим образом влиять на ход мировых дел»42. Понятно, что
стремление Советского Союза «контролировать и подчинять других» и
«решающим образом влиять на ход мировых дел» наталкивалось на
самое активное противодействие.
Трудно оспаривать, что самодовлеющая цель советского
руководства состояла в том, чтобы, используя всевозможные средства,
добиться решающего воздействия на развитие в послевоенном мире.
Публичные заявления представителей высшей
партийно-государственной номенклатуры в эти годы определенно указывают на эту
глобальную цель.
Известно, что Сталин придавал абсолютное значение фактору
силы в международных отношениях. Именно как отражение
политики подготовки к возможной войне восприняли за рубежом его
заявление в феврале 1946 г. о советских планах наращивания (втрое)
промышленного потенциала страны во избежание «всяких
случайностей»43. Через месяц в получившей широкую огласку речи в Фулто-
не (США) Черчилль, оговорившись, что не верит в то, что
Советская Россия хочет войны, добавил: «Чего она хочет, так это плодов
войны и безграничного распространения своей мощи и доктрин»44.
4
Холодная война стала естественным продолжением Второй
мировой войны для тех, кто с самого начала считал мировую войну еще
одной, после «похода 14 государств», попыткой сокрушить советский
социализм. На этот счет имеются документальные свидетельства
исторической значимости, принадлежащие самым
высокопоставленным деятелям сталинского времени. И, что следует подчеркнуть,
высказывания таких, в общем, не схожих деятелей, как М. М. Лит-
77
Холодная война
винов, В. М. Молотов, Н. С. Хрущев. Хотя все трое принадлежали
к высшему руководству страны, к ним нельзя подходить с одной и
той же меркой. Тем больший вес приобретает то, что все они
едины в том, что привело к холодной войне между недавними
союзниками.
Лишь после кончины Литвинова американский корреспондент
решился обнародовать интервью с ним, взятое в Москве летом
1946 г. На вопрос, почему Восток и Запад не могут жить в мире,
Литвинов ответил: «С моей точки зрения, глубинная причина этого
кроится в господствующей в нашей стране идеологической концепции,
согласно которой конфликт коммунистического мира с
капиталистическим неизбежен»45. (Встреча с корреспондентом прослушивалась,
и Сталин с Молотовым получили полную запись интервью46.)
Можно сказать, что Литвинов был своего рода «белой вороной»
в советском руководстве, хотя и возглавлял в довоенные годы НКИД
СССР. Он никогда не внушал доверия ни Сталину, ни его правой
руке в вопросах внешней политики Молотову. Из недавних архивных
публикаций мы узнаем, что Сталин еще в 1920-е годы считал
Литвинова проводником фракционной линии в НКИД СССР, называя
его «оппортунистом» (наряду с Н. И. Бухариным, А. И. Рыковым),
обвиняя в неправильной оценке международной обстановки и
излишней доверчивости к западным деятелям-«мерзавцам»47. Литвинов
был смещен со своего поста в мая 1939 г. из-за его несогласия с
партийным курсом на сближение с нацистской Германией.
Молотов развил сталинскую характеристику НКИД при
Литвинове, якобы ставшего «убежищем для оппозиции и для всякого рода
сомнительных, полупартийных элементов»48. Не менее резкие
оценки его деятельности дал Молотов в «беседах» с писателем Ф. Чуе-
вым, завершив их заявлением, что Литвинов «был совершенно
враждебным нам» и потому «заслуживал высшую меру наказания со
стороны пролетариата» и лишь «только случайно жив остался»49.
Будучи послом СССР в США в 1941—1943 гг., Литвинов
находился «под колпаком» советского резидента. В донесениях резидента в
Москву о настроениях Литвинова сообщалось, что он был и
остался противником советско-германского договора о ненападении
1939 г.50 В другом сообщении говорилось о том, что Литвинов
расценивает смещение И. М. Майского с поста советского посла в
Лондоне в 1943 г. как сигнал к ухудшению отношений с союзниками и
как предрешение его собственной судьбы51. Содержание книги
воспоминаний Литвинова «Notes for a Journal» («Записки для
дневника»), сигнальный экземпляр которой был добыт советской резиден-
турой в Лондоне в июле 1955 г., еще до выпуска тиража книги, КГБ
СССР расценило как «антисоветское»52.
Допустим, оценка Литвиновым, этим, по выражению У. Таубме-
на, «первым крупным диссидентом послевоенного времени»53,
особой ответственности Советского Союза за возникновение холодной
войны грешит преувеличением. Но чем объяснить то, что с
Литвиновым в этом принципиальнейшем вопросе согласен, причем без
каких-либо оговорок, его идейно-политический противник Молотов?
78
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
Вот как последний откровенничал с Чуевым относительно
подлинных причин холодной войны. «Ну что такое холодная война? —
задавался вопросом Молотов в ноябре 1974 г. и сам же отвечал на
него: — Обостренные отношения. Все это просто от них (стран
Запада. — Д. Н.) зависит или потому, что мы наступали. Они,
конечно, против нас ожесточились, а нам надо было закрепить то, что
завоевано. Из части Германии сделать свою социалистическую
Германию, а Чехословакия, Польша, Венгрия, Югославия — они тоже
были в жидком состоянии, надо было везде наводить порядки. Вот
холодная война»54.
Тема противостояния СССР и стран Запада — излюбленная в
беседах Молотова, записанных в 1969—1986 гг. на магнитную ленту.
Поражает в этих беседах вызывающая откровенность, с которой
Молотов, демонстрируя прежний, с довоенных времен, сталинский
подход, пространно говорит о своей враждебности к Западу. Не
потерял он и свой большевистский настрой сокрушителя старого мира.
Незадолго до своей смерти Молотов говорил об особой склонности
русских людей к «размаху» в делах, к драке «по-настоящему», а
отсюда: «социализм — так в мировом масштабе... Особая миссия»55.
Молотов решительно отвергал принцип мирного сосуществования
двух систем. Перспектива развития мира, по Молотову, «может быть
только одна, если идти вперед, — только на международную
революцию, ничего другого нет более благонадежного» 56.
Откровения Молотова представляют интерес и в том отношении,
что они, и об этом можно говорить с полным основанием,
отражали представления самого Сталина. В беседах Молотов не раз
говорил о своем несогласии со Сталиным по второстепенным вопросам.
Но нигде он не упоминал о расхождениях принципиальных.
Наоборот, чаще всего подчеркивал, что они действовали заодно со
Сталиным, входя в так называемую «руководящую группу» внутри
Политбюро. (Практика, сохранявшаяся с ленинских времен и позже
узаконенная постановлением Политбюро57.)
Молотов, судя по его многочисленным высказываниям, уступал
в идеологической непримиримости разве что одному Сталину.
Постоянная и все усиливающаяся борьба с капитализмом — из тех
коммунистических принципов, которыми нельзя было поступиться.
В беседах рассказывается об острой четырехчасовой полемике
Молотова с его современным оппонентом. Потом «оппонент» делился
впечатлением: «Да, этим ребятам пальца в рот не клади — отхватят!
Какой же был Сталин, если у него был такой Молотов...»58.
Откровения Молотова вполне соответствовали его
представлениям о целях и методах советской дипломатии. Дважды возглавляя
внешнеполитическое ведомство СССР (в 1939—1949 и 1953—1956 тт.),
свою задачу он, как и Сталин, видел в том, чтобы «как можно
больше расширить пределы нашего Отечества»59. Стоит вновь напомнить,
что Советский Союз был единственным государством в стане
победителей в войне, который в ее итоге прирастил свою территорию.
Не скрывал Молотов и того, что сталинское руководство нисколько
не доверяло западным союзникам по Второй мировой войне: «Они
79
Холодная война
настороже в отношении нас, а мы в их отношении еще более...»60
Зарубежные авторы давно пришли к выводу о том, что советские
лидеры, не считавшиеся ни с какими нормами международного
права, рассматривали правительства капиталистических стран как
изначально враждебные Советскому Союзу61.
Хрущев, преемник Сталина в качестве главы партии (а затем и
государства), полностью согласен с Молотовым в наличии самой
тесной связи между советскими целями во Второй мировой войне,
с одной стороны, и холодной войной — с другой. Об этом Хрущев
более чем откровенно говорил на советско-бельгийских переговорах
в Москве в октябре—ноябре 1956 г.62
При обсуждении международных проблем советский руководитель
«очень поразил» П. Спаака, одного из лидеров Социалистической
партии Бельгии, неоднократно возглавлявшего ее правительство
(впервые еще до Второй мировой войны), тем, что в своем
пространном выступлении придал «большое значение» взаимоотношениям
СССР с западными странами накануне и в период мировой войны.
Несколько раз возвращаясь к вопросу об ответственности за
мировую войну, он настаивал на том, что война была развязана «лишь
потому», что английские консерваторы и французские реакционеры
не могли примириться с существованием социалистического
Советского Союза, намереваясь «уничтожить его за счет сил германского
фашизма»63.
И много лет спустя советские руководители оставались в плену
представлений о капиталистическом Западе, заданных сталинским
«Кратким курсом истории ВКП(б)». Западные страны оказывались
виноватыми и тогда, когда «помешали» предотвратить войну; и
тогда, когда после ее начала не оказали (вопреки ожиданиям в
Москве) должного, т. е. продолжительного, сопротивления Германии;
наконец, и тогда, когда затягивали открытие второго фронта в
расчете на максимальное ослабление СССР — «чтобы мы потеряли свое
значение великого государства и подчинились диктату Англии и
Америки»64.
Западные державы открыли в конце концов второй фронт,
говорил Хрущев, потому, что «боялись, что наши войска придут в
Париж и это создаст для них еще большие политические трудности.
Мы не отрицаем, мы действительно разгромили бы немцев и
пришли в Париж». Еще раз возвращаясь к «ситуации» послевоенного
1945 г., он заявил, обращаясь к Спааку: «Я не хочу вам доказывать,
что мы, в нашем понимании, не хотели победы рабочего класса
Франции и других западноевропейских стран. Я откровенен с вами.
Мы этого хотели. Мы и сегодня этого хотим. Другой вопрос —
какими средствами и путями...»65
В свете сказанного понятно, в чем Хрущев видел «корень»
послевоенной международной напряженности. Все дело в том, говорил
он, что Советский Союз и страны Запада стояли «на разных
политических и социально-политических позициях». Советский Союз
стоял «за развитие и укрепление социализма» в странах Восточной
Европы, как и «за завоевание» власти рабочим классом там, где еще
80
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
господствует капитализм. Конечно, заключил Хрущев,
руководители капиталистических стран борются не только против своих
рабочих, «они борются и против нас... Они правильно рассматривают нас
(мы за это не обижаемся) как рассадник социалистической заразы
во всем мире. Отсюда и напряженность»66.
В своих «Воспоминаниях» Хрущев подтвердил классовую точку
зрения на причины холодной войны, считая «нормальным», когда
обе стороны ведут друг против друга «подрывную политику». Такая
политика взаимной враждебности, объяснял он, «вызывается
классовым антагонизмом». И подчеркивает: «Мы тоже не отказываемся
от идеологического противостояния со всеми сопутствующими ему
мероприятиями, однако за исключением ведущих к катастрофе»67.
Обращает на себя внимание, что все три приведенные выше
оценки структурных противоречий периода холодной войны исходят
из постулата идейно-политической несовместимости противостоящих
друг другу сторон. У Литвинова — это основополагающая
коммунистическая идея непримиримого антагонизма двух систем, у Молото-
ва — откровенная ставка на развитие мирового революционного
процесса, у Хрущева — «нормальность» противостояния тех же двух
систем, несколько скорректированная осознанием реалий атомного
века. Однако нельзя не отметить, что впервые провозглашенная на
XX съезде КПСС (1956 г.) возможность предотвращения мировой
войны имела сугубо теоретический характер.
5
Противостояние коммунистической и
либерально-демократической идеологий, отступившее на задний план в годы войны,
продолжилось по ее окончании в открытой форме. Сталинское руководство,
оценивая победу над фашизмом под классовым углом зрения,
предполагало развивать наступление на позиции капитализма.
Когда закончилась победоносная для СССР война, вспоминал
Д. Т. Шепилов, в 1948—1949 гг. возглавлявший Отдел пропаганды и
агитации ЦК ВКП(б) (направлявший всю идеологическую
деятельность компартии), становилось «яснее и яснее», что не все в
области идеологии «соответствует победоносной эпохе и славе»
Советского Союза68. «Наступила такая историческая полоса, когда стало
необходимо изгнать капитализм из его последнего убежища — из
области идеологических отношений», — будет сказано позже в
официальной истории партии69. Считалось, что во всех остальных областях
советской жизни капитализм уже побежден. Характерные для
тоталитарного общества максимы идеологии задавал, разумеется, сам
Сталин, никому не уступавший верховенство партийного теоретика.
Какие идеологические установки исходили от него — нетрудно
догадаться, если вспомнить, что в приписываемом (вполне
оправданно) Сталину «Кратком курсе истории ВКП(б)» изложение событий
подчинено истории идей. Идеология была самым эффективным
оружием большевиков. Сталкиваясь с той или иной проблемой, совет-
81
Холодная война
ские руководители, как правило, прибегали к ее помощи, полагаясь
всецело на магическую силу удачно выбранной идейно-политической
формулы.
Одной из них, ставшей лейтмотивом всей истории СССР, явилась
формула постоянного обострения идеологической борьбы между
двумя системами. В черновых записях Молотова, готовившегося к
докладу по случаю 30-летия Октябрьской революции, содержится
запись, в которой идеологическая борьба названа «условием»
дальнейшего продвижения социализма вперед в таких разных областях,
как сельское хозяйство, культура и укрепление мира70. Чтобы
идеология не теряла свою дееспособность, ее постоянно питали
массовыми репрессиями и порождаемым ими страхом. Созданное
Сталиным идеократическое государство было хорошо приспособлено для
контроля над умами людей.
По Сталину, по мере продвижения вперед классовая борьба
должна была нарастать. Очередным таким «продвижением вперед» и
явилось образование «социалистического лагеря».
В идеологических битвах периода холодной войны сделали
карьеру многие видные советские деятели. Будущий главный идеолог
партии М. А. Суслов, став в 1947 г. секретарем ЦК, одновременно
возглавил Агитпроп ЦК, а после назначения нового заведующего
оставался его куратором. Осенью 1949 г. обязанности заведующего
вновь перешли к Суслову. В дальнейшем он стал отвечать в
Политбюро, помимо идеологии, также за внешнюю политику и за кадры
государственной безопасности и разведки. Хорошая иллюстрация к
механизму функционирования идеократического государства,
приспособленного к нуждам холодной войны.
Обе идеологии, коммунистическая и
либерально-демократическая, выступали как наднациональные, обращенные во внешний
мир, как идеологии, рассчитанные на максимальное
распространение. Но если первая выражала дискредитированную идею
тоталитаризма, то вторая стала основой современной западной цивилизации
с богатым историческим опытом многих стран. Различия между
ними объяснялись диаметрально противоположными
представлениями о послевоенном миропорядке. Естественно, и применяемые при
этом методы были различными. Союзники давали разные ответы на
вызовы послевоенного времени, обусловленные, с одной стороны,
невиданным трагизмом судеб общества и отдельных личностей во
Второй мировой войне, с другой — очистительным,
освободительным характером войны. Ответы с Востока в общем повторяли
тоталитарный опыт. Запад, хотя тоже предлагал отнюдь не новые
рецепты, но апеллировал к универсальным человеческим ценностям,
обогащенным новым позитивным зарядом: принятием Устава ООН и
созданием ЮНЕСКО, учреждением Международного военного
трибунала, международных валютных фондов, возвратом к планам
всеобщего разоружения (в том числе атомного), возрождением планов
единения Европы, принятием Всеобщей декларации прав человека
и других норм гуманитарного права. Однако по всем этим вопросам
начались (и тем дальше, тем жестче) противоречия сторон, отражая
82
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
несовместимость советской линии на дальнейшую социализацию
жизни насильственными средствами и западной линии на свободу
личности в условиях либеральной демократии. Эти линии в лучшем
случае развивались параллельно, но все чаще остро сталкивались при
неизбежном их пересечении.
По-разному складывались условия жизни там, куда ступала нога
солдата антигитлеровской коалиции. В зоне
англо-франко-американской ответственности в Германии искоренение нацизма
сопровождалось созданием предпосылок для демократических общественно-
политических порядков. В советской зоне Германии и в странах
Восточной Европы, на которые распространилась юрисдикция
советских военных властей, также преследовали нацистов, а заодно и тех,
кто стоял за буржуазный строй. На смену последнему шли
порядки, скоро приобретшие черты порядков просоветских.
«Сталинский натиск на Запад» в ходе мировой войны стал, по
мнению Р. Раака, автора одноименной книги, посвященной
проблеме происхождения холодной войны, центральным явлением
новейшего времени. С ним автор связывает причины и Второй мировой,
и холодной войны. Аргументируя такую постановку вопроса,
историк подчеркивает, во-первых, ту определяющую роль, какую
сыграла в судьбах народов и стран Европы сталинская политика опоры на
военную силу для достижения советских внешнеполитических целей;
во-вторых, критически важное значение восточноевропейского
региона, ставшего объектом советской экспансии с началом мировой
войны, региона, где более всего проявились противоречия между
СССР и его западными союзниками и где взошли первые всходы
(послевоенной — в отличие от довоенной) холодной войны. Тесную
взаимосвязь между Второй мировой и холодной войнами автор
прослеживает в словах и делах Сталина в 1938—1945 гг., который ярко
персонифицирует собой многие события того времени.
6
Публикация на английском языке воспоминаний П. Судоплато-
ва, одного из руководителей советской разведки, занимавшейся
тайными операциями за рубежом, произвела фурор фактами глубокого
проникновения советских агентов в атомные секреты Запада.
Намного больший интерес представляет русское издание книги под
названием «Разведка и Кремль», раскрывающей самые скрытые, самые
темные стороны советской разведывательной службы, без
непосредственного участия которой, как оказалось, не обходилось решение
многих вопросов государственной важности. Достаточно сказать, что
круг высокопоставленных лиц, от которых Судоплатов получал
тайные задания, включал Сталина, Берия, Молотова. Не случайно
автор назвал себя «нежелательным свидетелем» замыслов и дел
обитателей Кремля71.
В особой главе, посвященной холодной войне, автор фактически
опровергает распространенную версию ее начала, часто связываемого
83
Холодная война
с речью Черчилля в Фултоне. Для советских спецслужб, пишет он,
«конфронтация с западными союзниками началась сразу же, как
только Красная Армия вступила на территорию стран Восточной
Европы». В другом случае он буднично замечает, что советские
активные разведывательные операции в Западной Европе «совпали» с
началом холодной войны72. Как резюмирует по такому же поводу
историк Раак, холодная война двигалась на Запад вместе с
продвижением Красной Армии и частей НКВД73.
Борьба против Запада, давний и постоянный фактор советской"
внешней политики, разгорелась с невиданной силой. Место
Великобритании в качестве основной политико-дипломатической и
пропагандистской мишени заняли США, а определение
«англо-американский империализм» сменилось на «американский империализм».
Произошел переход к силовому противоборству с США, которые
обвинялись в провозглашении нового, откровенно
экспансионистского курса с целью установления своего мирового господства.
Антиамериканизм стал лейтмотивом советской пропаганды как внутри,
так и вне Советского Союза74. Так противостояние двух систем
приняло конкретную форму острого соперничества СССР — США,
которое лишь обострилось с началом гонки ракетно-ядерного
вооружения. Однако, как показал исход холодной войны, «догнать и
перегнать» США, занявшие в структуре западной демократии ведущее
положение, так и не удалось.
Со знанием дела Судоплатов утверждает, что когда началась
холодная война, Сталин «твердо» проводил линию на конфронтацию
с США75. Протоколы заседаний Политбюро подтверждают, что тон
яростному антиамериканизму задавал сам Сталин, а его ближайшее
окружение — Молотов, Жданов, Маленков, Берия, Суслов —
активно демонстрировало свои антизападные чувства.
О накале страстей, вызванных холодной войной, свидетельствует
тот факт, что сам Сталин решился публично ответить на
произнесенную в марте 1946 г. речь Черчилля в Фултоне, в которой тот
говорил о «железном занавесе», опустившемся на Европейский
континент от Щтеттина на севере до Триеста на юге. Тень тирании,
продолжил Черчилль, пала на Европу: «Никто не знает, что Советская
Россия и ее международная организация намереваются сделать в
ближайшем будущем и каковы пределы, если таковые существуют,
их экспансионистским и верообратительным тенденциям»76.
Раздражение Сталина было столь велико, что он не остановился перед
сравнением Черчилля с Гитлером, обвинением Черчилля в расизме,
в стремлении организовать против СССР новый поход «14
государств» и т. п.77 Естественно, последовала команда в «инстанции» об
ужесточении советской позиции по всем вопросам отношений с
Западом, включая пропаганду78.
Черчилль в долгу не остался. Его весьма откровенные публичные
высказывания насчет большевизма, судя по архивному фонду Мо-
лотова, изучались в Кремле с пристрастием. Так, в январе 1949 г.,
выступая в английском парламенте, Черчилль выражал уверенность
в том, что «настанет день, когда будет несомненно признано... всем
84
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
цивилизованным миром, что удушение большевизма в зародыше
было бы несказанным благословением для человечества». Спустя два
месяца в речи в Бостоне (США) он говорил: «Неспособность
задушить большевизм в колыбели с помощью того или иного средства
и вовлечь обессиленную тогда Россию в общую демократическую
систему теперь лежит на нас тяжелым бременем... Но мы не
должны отчаиваться»79.
В своих антизападных планах Сталин и Молотов были не прочь
попытаться вновь разыграть германскую карту в геополитической
игре на континенте. Как и в 1920—1930-е гг., они хотели бы сделать
ставку на Германию в противовес другим странам Запада. Правда,
публично это, естественно, отрицалось как «отход Советского Союза.
от его коренных национальных интересов» (Сталин)80. О
непреходящих советских намерениях использовать Германию для расширения
своего господства над Европой можно судить по той оценке,
которую дал Сталин образованию в октябре 1949 г. Германской
Демократической Республики, — как поворотного пункта в истории
Европы. В свое время Молотов аналогично оценил
советско-германский договор о ненападении 1939 г. — как поворотный пункт в
истории Европы, да и не только Европы81.
Конечно, были и попытки сохранить, особенно в 1945—1946 гг.,
видимость продолжающегося сотрудничества с Западом. Союзникам
по войне удались некоторые согласованные решения, например,
мирные договоры с восточноевропейскими странами —
сателлитами Германии, в чем был больше заинтересован Советский Союз.
Хотя, признается в официозной «Истории внешней политики
СССР», подготовка мирных договоров «проходила в условиях
напряженной дипломатической борьбы по вопросам, определявшим
будущее судьбы значительной части Европы»82.
Анализируя международные события между двумя сессиями Совета
министров иностранных дел, Лондонской (сентябрь—октябрь 1945 г.)
и Московской (декабрь 1945 г.), Сталин придавал решающее
значение тому, что он назвал советской политикой «стойкости и выдерж-,
ки». Благодаря этой политике, писал он накануне московской сессии,
«мы выиграли борьбу по вопросам, обсуждавшемся в Лондоне».
Выиграли, так как США и Англия отступили, и предстоявшая
московская сессия пройдет «без привлечения Китая по европейским
вопросам и без привлечения Франции по балканским вопросам». Как
советский выигрыш Сталин оценивал результаты парламентских
выборов в Болгарии и Югославии, на которых победили коммунисты.
Очевидно, подытоживал свой анализ Сталин в письме Молотову из
Сочи, где он находился на отдыхе, «что, имея дело с такими
партнерами, как США и Англия, мы не можем добиться чего-либо
серьезного, если начнем поддаваться. Чтобы добиться чего-либо от таких
партнеров, нужно вооружиться политикой стойкости и выдержки»83.
Преследуя собственные имперские интересы, СССР так и не
заключил мирный договор ни с Германией (его де-юре заменили хель-
синские договоренности 1975 г.), ни с Японией (вопрос так и остался
открытым).
85
Холодная война
1
Но вернемся к хрущевскому откровению насчет советского
намерения «прийти в Париж», воспользовавшись войной. В данной
связи любопытно проанализировать заявление, с которым выступил
много лет спустя, летом 1983 г., А. А. Громыко, в то время член
Политбюро ЦК КПСС, первый заместитель главы правительства и
долголетний министр иностранных дел. Публично, с высокой триг
буны Верховного Совета СССР, говорилось о том, что «когда
фашистская Германия уже была повержена», Советский Союз «мог»
повернуть «могучий вал советских армий» против своих же союзников,
продолжив наступление в западном направлении. Мог, если бы не
его верность «союзническим обязательствам»84.
Отметим, что официальное заявление Громыко о том, что по
окончании мировой войны сталинское руководство так или иначе не
исключало новой войны, на этот раз с западными странами, —
свидетельство непосредственного участника событий, посла СССР в
США в 1943—1946 гг., входившего в советскую делегацию на
конференциях в верхах в годы войны, свидетельство человека,
пользовавшегося доверием Сталина и Молотова (о чем Громыко не без
гордости писал в воспоминаниях).
Некоторые обстоятельства и факты, ставшие известными в
последние годы, дополняют и развивают сенсационное заявление Громыко.
Выясняется, что планы «освобождения Европы» от
капиталистического гнета действительно вынашивались в самых высоких советских
кругах. Стало известно о беседе Генерального секретаря Французской
компартии М. Тореза со Сталиным, состоявшейся после освобождения
Франции. В ответ на сообщение о требовании генерала Ш. де Голля,
чтобы участники французского Сопротивления сдали оружие, было
сказано: «Прячьте оружие. Возможно, вы нам еще поможете». В.
Бережков, в прошлом один из переводчиков Сталина, делится своими
догадками: готовился ли Сталин к возможной агрессии со стороны
США, желая иметь в тылу противника движение Сопротивления, «или
действительно у него была мысль двинуться до Атлантики?»85.
Напрашивается и сопоставление заявления Громыко с известным
фактом о том, что в мае 1945 г. Черчилль распорядился оставить кое-
какие части разгромленной немецкой армии наготове, чуть ли не под
ружьем — «на всякий случай». Молотов распоряжение Черчилля
прокомментировал так: «Боялись, что мы пойдем дальше...»86
Рассекреченные недавно английские архивные документы подтверждают,
что в апреле—мае 1945 г. правительство Черчилля действительно вело
подготовку к войне против Советского Союза. Один из двух
планов— наступательный, под названием «Немыслимое» (от 22 мая
1945 г.), второй, составленный вскоре, — касался исключительно
обороны Британских островов. Комментарий автора публикации:
«Из одной крайности бросились в другую»87, верно отражает
панические настроения в верхах на Западе.
Любопытны и некоторые свидетельства Молотова из его бесед с
Чуевым. На вопрос, правда ли, что маршал Жуков предлагал не ос-
86
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
танавливаться на Берлине, а идти дальше, ответил, что он «такого»
не помнит. Зато помнил, что были «мысли» о том, что «Аляску
неплохо бы вернуть», но, добавил Молотов, «еще время не пришло
таким задачам». Еще в одном месте бесед он одобрительно
отзывается о словах Сталина, будто бы сказанных послу США в СССР
А. Гарриману при распределении зон между союзниками в Берлине:
«Царь Александр дошел до Парижа»88. Мол, немецкая столица не
была пределом советских возможностей.
Косвенное подтверждение всему этому содержится в
рассекреченном в 1989 г. «Оперативном плане действий Группы советских
оккупационных войск в Германии», датированном 5 ноября 1946 г.
Цель публикации заключалась в опровержении подозрений Запада
в том, что «мы будто бы сразу после войны составили обширные
планы завоевания Европы и даже нападения на США». Автор
комментариев к публикации пишет, что все обстояло наоборот: «Сразу
после второй мировой войны главной целью военной доктрины
США было уничтожение мировой системы социализма и
утверждение гегемонизма США»89. Как бы то ни было, глубокий разлад
между союзниками налицо.
Однако приостановить «могучий вал Советской армии» на уже
достигнутых рубежах в Европе следовало хотя бы по той причине,
что все еще предстояло предъявить сталинский «особый счет к
Японии». В «Обращении к народу», выпущенном 2 сентября 1945 г.
после разгрома дальневосточного союзника нацизма — милитаристской
Японии, Сталин говорил о наступлении долгожданного дня: «Сорок
лет ждали мы, люди старшего поколения, этого дня» — ликвидации
«черного пятна», легшего «на нашу страну» в результате поражения
в русско-японской войне 1904—1905 гг.90 Не прочь был Сталин
оккупировать и часть «собственно японской территории», чтобы,
писал он Трумэну 16 августа 1945 г., возместить тот моральный ущерб,
который был нанесен русскому общественному мнению
оккупацией японцами в 1919—1921 гг. «всего советского Дальнего Востока»91.
Но встретил решительный отказ.
Другим сдерживающим мотивом, помимо стремления
рассчитаться с Японией за давнее поражение, была неожиданно возникшая
атомная проблема. Об испытании атомной бомбы стало известно на
Потсдамской конференции в июле 1945 г., а вскоре она нашла
боевое применение против Японии. Правда, вначале Сталин,
по-видимому, недооценивал значение нового страшного оружия массового
поражения. В сентябре 1946 г. он публично говорил о том, что не
считает атомную бомбу «такой серьезной силой», какой склонны ее
считать некоторые политические деятели. По его словам, атомные
бомбы «предназначены для устрашения слабонервных» и они не
могут решить судьбу войны — «для этого недостаточно атомных
бомб»92. В январе 1949 г. Молотов высказывался примерно в том же
смысле, заявив, что «у них (Запада. — Д. Н.) нет сейчас столько
пороха, чтобы напасть на Советский Союз»93. Из этих высказываний
следует, что поначалу американская атомная монополия не
воспринималась советским руководством настолько серьезно, чтобы отне-
87
Холодная война
сти появление атомного оружия к непосредственным причинам
послевоенной холодной войны.
В Европе, остававшейся эпицентром событий холодной войны,
Советский Союз, несмотря на окончание войны, сохранял большие
силы. Его курс на запугивание Запада советской военной мощью
был одной из главных причин возраставшей международной
напряженности. О степени этой напряженности можно судить по
пропагандистской схватке, развернувшейся на очередной, 3-й сессии
Генеральной Ассамблеи ООН в Париже (сентябрь—октябрь 1948 г.).
Заметным явлением на сессии стало выступление 28 сентября
главы делегации Бельгии, ее премьер-министра П. Спаака94,
обратившегося к советской делегации со словами: «Империя Советского
Союза простирается от Дальнего Востока до Балтийского моря и от
Черного до Средиземного моря. Власть его ощущается теперь даже
на берегах Рейна <...>, и Советский Союз спрашивает, чего
опасается другая сторона! <...> Дело в том, что внешняя политика
Советского Союза теперь более честолюбивая и смелая, чем политика
самих царей»95. Напомнив о «Четырех свободах» Рузвельта, Спаак
потребовал, чтобы советские руководители освободили людей на
Западе от чувства страха, которое они испытывают перед военной
мощью СССР96.
Современники на Западе сравнивали выступление Спаака по силе
эмоционального воздействия на общественность с речью Черчилля
в Фултоне. Позднее, во время визита в СССР с бельгийской
правительственной делегацией, Спаак вернулся к тому, что он назвал
«важным вопросом». «Начиная с 1948—1949 гг.», заявил он советским
руководителям, западные страны «жили под впечатлением страха»,
считая, что они находятся под угрозой со стороны Советского
Союза. По его словам, «этот страх лежал в основе создания НАТО и
Западного блока»97.
Однако тщетно было бы по тогдашней советской прессе найти
что-либо дополнительно о содержательной части выступления
Спаака. Но о том, что оно задело советскую делегацию на сессии за
живое, можно судить по ответной речи главы делегации А. Я.
Вышинского, которая пестрела выражениями: «...Никаких фактов. Одна
риторика, одна истерия по поводу какого-то страха». Красноречие
Спаака обращено «на совершенно посторонние и никчемные речи»,
полна «враждебных Советскому Союзу, совершенно нелепых и
необоснованных положений»98.
Некоторое представление о том, насколько в Москве были
недовольны выступлением Спаака, дают сообщения, поступавшие от
посольства СССР в Бельгии (советский посол в этой стране входил
в состав делегации Советского Союза на сессии Генеральной
Ассамблеи ООН). В одном из них о речи Спаака говорилось, что по
своей антисоветской направленности она «превосходила все
предшествующие его выступления»99. В отчете посольства за 1948 г.
предлагались средства давления на Бельгию «на случай, если бы [они]
понадобились при известных условиях», с предъявлением «серьезных
претензий (в общей или ультимативной форме)»: требования прекра-
88
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
щения поставок урановой руды в США, выхода Бельгии из
Западного и Атлантического союзов, полной и немедленной репатриации
в СССР всех перемещенных лиц из числа советских граждан,
запрещения всех эмигрантских антисоветских комитетов «с выдачей
нам военных преступников, в них засевших», запрещения органов
белогвардейской пропаганды, прекращения бельгийской опеки над
Руанда-Урунди100.
8
Были и веские внутриполитические причины, объясняющие
заинтересованность властей в нагнетании холодной войны. Срочно
требовалось освежить явно потускневший за годы мировой войны
образ врага в лице западных стран, переломить массовую
политическую психологию доброжелательности к союзникам,
сформировавшуюся в условиях борьбы с фашизмом.
Судя по публичным высказываниям кремлевских руководителей,
они опасались, что советские люди в солдатских шинелях,
познакомившиеся с порядками и культурой на Западе, вернутся домой с
желанием установить такие же порядки дома101. «Нужно было
убирать тех солдат, тех вольнодумцев, которые своими глазами
увидели, что побежденные живут не в пример лучше победителей, что
там, при капитализме, жизнь идет гораздо здоровей и богаче... Вот
и стал товарищ Сталин губить тех, кто ему шкуру спас», —
вспоминал ветеран войны писатель В. П. Астафьев, говоря о причинах
послевоенных массовых репрессий102. Опасения, что доверие народных
масс к властям не столь велико, как им бы хотелось, были не
напрасны. Например, в ходе кампании по выборам в Верховный
Совет СССР в конце 1945 — начале 1946 г., «компетентные органы»
сообщали с мест «об антисоветских и хулиганских проявлениях»,
выражавшихся в разбрасывании листовок и распространении
частушек антисоветского содержания. Арестованный инвалид войны
И. Ф. Туленков призывал избирателей быть осторожными в выборах
кандидатов в депутаты, «а то выберем такое правительство, которое
снова навяжет нам войну»103.
Наибольшие опасения вызывала советская интеллигенция,
морально и политически активизировавшаяся в условиях
антифашистской борьбы. Постановлениями ЦК ВКП(б) от августа 1946 г. с
критикой «идеологических ошибок» в работе журналов «Звезда» и
«Ленинград» и репертуара драматических театров высшее
партийно-государственное руководство положило начало многолетним
гонениям на творческую интеллигенцию, представители которой
обвинялись в проявлении «раболепия и низкопоклонства перед
иностранщиной», даже в «политической неблагонадежности». За ними
последовали другие партийные постановления по так называемым
«идеологическим вопросам», на самом деле отразившие сталинский
антиинтеллектуализм послевоенных лет. Последствия
идейно-политических кампаний тех лет, с их неизменно безумными масштаба-
89
Холодная война
ми, до сих пор сказываются на выборе той части современного
коммунистического электората, чье сознание формировалось в годы
борьбы против «заговорщиков» из Еврейского антифашистского
комитета, «безродных космополитов», «врачей-убийц».
Чтобы предотвратить «тлетворное», по их разумению, влияние
Запада, власти широко использовали партийный аппарат и
агентурную сеть КГБ. В мае 1947 г. М. А. Суслов, в то время
возглавлявший Отдел внешней политики ЦК ВКП(б), сообщал руководителям
партии и правительства о том, что Всесоюзное общество культурной
связи с заграницей (ВОКС) «без разрешения МИД СССР»
систематически берет для просмотра иностранные фильмы в английском,
французском, итальянском посольствах. На копии этого документа
Молотов наложил такую резолюцию: «ВОКС оказался в роли
сводника наших людей с иностранными посольствами и их пособника»104.
Одно из политических обвинений против руководителей Еврейского
антифашистского комитета, арест которых готовился исподволь,
сводилось к тому, что они «ориентируются на американцев»105. Еще
дальше пошел Маленков, заявивший на совещании Коминформа 1947 г.,
что представители «некоторых неустойчивых слоев» интеллигенции,
«зараженных болезнью низкопоклонства перед всем заграничным...
легко становятся пищей для иностранных разведок»106. Так начал
интенсивно формироваться новый образ внутреннего врага —
«агентов американского империализма».
Строгое ограничение зарубежных контактов советских людей
распространялось от запрещения смешанных браков до ужесточения
цензуры на все виды информационной продукции и на фактический
разрыв культурных и научных связей с другими странами.
Показателен пример с публикацией на русском языке журнала
«Сторонники мира». Этот журнал до этого уже выходил на нескольких
иностранных языках. В начале 1950 г. было решено выпускать его,
начиная с марта, и на русском. Сигнальный экземпляр журнала (это
был его седьмой номер) был представлен самому Сталину, а копии —
Маленкову, Молотову, Берии, Микояну, Кагановичу, Булганину,
Суслову. Из 20-тысячного тиража половина предназначалась к
распространению за рубежом, остальные — в Советском Союзе107. Однако
этот журнал сторонников мира, о безусловной поддержке которых
неустанно и много говорили советские руководители, могли читать
далеко не все. Архивный документ зафиксировал записку
ответственных работников Отдела пропаганды и агитации ЦК ВКП(б)
(Агитпроп ЦК) на имя Суслова, в котором сообщалось, что «журнал
предназначался для распространения лишь среди руководящего
партийного и советского актива»108.
Страна, только что пережившая страшные четыре года советско-
германской войны, снова оказалась Надавленной
«антиимпериалистической» пропагандой, внушавшей советским людям, что они не
застрахованы от опасности новых вражеских нашествий, на сей раз
со стороны государств Запада, возглавляемых США. И подавляющее
большинство людей, лишенное иной информации, естественно,
верило официальной пропаганде.
90
Раскол поогевоенного мира: формирование биполярности
Показательна осевшая в архиве Агитпропа ЦК информация о
реакции населения на опубликованное в сентябре 1946 г. партийно-
правительственное сообщение о повышении цен на продукты питат
ния. Чтобы выявить настроения людей в связи с принятием такого
непопулярного решения, работники Агитпропа посетили собрания
трудящихся Москвы, прошедшие в своем большинстве, по их
оценке, «организованно». Но на некоторых собраниях «имели место
провокационные выкрики». В качестве примеров приводились мнения
«некоторых рабочих» о том, что «повышение цен связано с
неизбежностью войны в ближайшее время». Отмечалось, что «на собраниях
докладчикам и беседчикам задается много вопросов о войне»109. Еще
в одном архивном партийном документе приводится перечень
свыше полусотни вопросов, заданных партийным лекторам рабочими и
служащими предприятий и учреждений Москвы и семи областей.
Первыми двумя вопросами, открывавшими список, были: «Будет ли
война?» и «Не вызвано ли повышение цен сложной международной
обстановкой?»110
9
Многое для понимания «структурных противоречий» холодной
войны дает тот факт, что она возникла еще при жизни Сталина. При
нем же мир стал свидетелем таких острейших ее проявлений, как
захват власти коммунистами в Чехословакии, Берлинский кризис
1948—1949 гг., корейская война 1950—1953 гг. Угроза перерастания
холодной войны в еще одну мировую была постоянной, реальной.
Имея в виду субъективную сторону дела, нельзя не прийти к
заключению, что возможность подобной трансформации отвечала
марксистской установке на все возрастающее обострение борьбы
двух систем.
Признание правомерности постановки вопроса об особой
ответственности Сталина в возникновении холодной войны
отечественными историками нашло отражение в издании в последнее время
двух созвучных по названиям сборников «Сталин и холодная
война» и «Сталинское десятилетие холодной войны», основанных на
новых архивных данных. Сторонники традиционной (с советских
времен) точки зрения на роль Сталина обычно предпочитают
конкретно-историческому анализу ссылки на его «прагматизм»,
«национальный большевизм» (в смысле приверженности
национально-государственным интересам). Но дело в том, что так называемый
«прагматизм» Сталина был марксистским. Основу его политической
культуры составляли марксистско-ленинские теоретические
представления о характере и перспективах всемирно-исторического
процесса. Другими словами, его прагматизм ограничивался системой
классовых принципов и убеждений, с прицелом на то, чтобы нанести как
можно больший ущерб мировому капитализму. Это определяло
достаточно узкие рамки историко-политического сознания Сталина,
классовость категорий его мышления, однозначную направленность
91
Холодная война
мыслей. Следовательно, и действий. Действий абсолютного
диктатора, чьи единоличные решения отражали глубокую убежденность в
том, что он владеет секретом принципа политической правильности.
Нельзя сбрасывать со счетов и то, что Сталин был деятелем
державным. А державная политика имеет свою логику, свои
закономерности ,- равно как и свои минусы. Такие его государственные акты, как
заключение пакта с Гитлером в 1939 г. и провоцирование конфликтов
с западными странами по окончании Второй мировой войне скорее
говорят не в пользу мнимого прагматизма Сталина, а об авантюризме
его политики. Известный российский физик академик Е. Л. Фейнберг,
близко общавшийся с учеными — создателями советской атомной
бомбы, вспоминая о времени, когда было покончено с американской
атомной монополией (1949 г.), добавляет: «...и Сталин сразу начал войну
в Корее»111.
Сталин и его преемники придавали решающее значение
стратегии борьбы за социализм, на которой строилась вся внутренняя и
внешняя политика страны. В воспоминаниях Хрущева о периоде
возникновения холодной войны говорится, что «Сталин считал
обстановку предвоенной и создавал соответствующий политический
накал». В другом месте его воспоминаний мы читаем о том, что уже
сразу по окончании Второй мировой войны Сталин «уже
обряжался в тогу военачальника возможных будущих походов»112. Именно
при Сталине получила устойчивое распространение
военно-политическая формула «двух лагерей» на мировой арене, заменившая
собой формулу «двух систем», отдававшей приоритет общественно-
политическим различиям, но все же переносившей час решительной
схватки на будущее. Во всяком случае, если в Советском Союзе
начало холодной войны приписывали речи Черчилля, этого
отставного английского премьер-министра, в Фултоне, то еще больше
оснований применить критерий ответственности за холодную войну к
действиям советского диктатора, который, как прекрасно известно,
чувствовал себя достаточно вольно как в сфере внутренней, так и
внешней политики.
Авторитетных суждений, указывающих на
причинно-следственную связь между теорией и практикой сталинизма, с одной
стороны, и зарождением холодной войны, — с другой, более чем
достаточно. Эти суждения принадлежат и профессиональным историкам,
и известным политикам. Наблюдается сближение позиций в этом
вопросе отечественных и зарубежных исследователей. Р. Такер,
автор многотомной биографии Сталина, анализируя внутреннюю
борьбу в советском руководстве по вопросам внешней политики в
последний период его жизни, полемизировал с теми американскими
коллегами, которые полагали, что к концу жизни Сталин
склонялся к смягчению напряженности в отношениях с Западом. Наоборот,
доказывал Такер, советский лидер по-прежнему считал, что в
области международных отношений следует опираться на силу, и только
на нее. Позже в интервью одному из ведущих советских журналов
он развил свою мысль, отметив: Сталин и его приверженцы
исходили из того, что «величие государства заключается в его военной
92
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
мощи, способности контролировать и подчинять других»113.
Суждение Такера совпадает с мнением М. Тэтчер, назвавшей в бытность
ее премьер-министром Великобритании «настоящей причиной»
холодной войны «крайне жестокую сталинскую систему»114. Тэтчер
опиралась на представления о причинах холодной войны, широко
распространенные на Западе.
Каковы были замыслы советского руководства при Сталине,
готово ли оно было идти до конца, до решающей вооруженной схватки с
капитализмом, однозначно трудно сказать. Особенно пока
исследователям не будут полностью доступны партийные и военные архивы
(а они раскрывают свои тайны весьма неохотно). Во всяком случае, в
окружении Сталина, судя по официальным заявлениям, такой исход
противостояния с Западом не исключался. Вряд ли можно считать
совершенно безобидным выражение «Все дороги ведут к коммунизму» из
доклада Молотова в ноябре 1947 г. по случаю 30-летия Октябрьской
революции. Взятое из текста песни, которую почти ежедневно
распевали по радио, оно следовало после слов докладчика о том, что
«судорожные усилия империалистов, под ногами которых колеблется почва,
не спасут капитализм от приближающейся гибели»115.
Как известно, оба пика наибольшего влияния социализма
связаны с двумя мировыми войнами и их последствиями. В обоих
случаях, как при рождении советского социалистического государства
в 1917 г., так и при образовании «мировой социалистической
системы» после 1945 г., это было результатом применения силы. В
первый раз — по ленинскому рецепту превращения
империалистической войны в гражданскую, во второй — с опорой на советские
вооруженные силы.
Под углом социальных последствий мировых войн
рассматривались на партийном съезде 1952 г. перспективы капитализма. В
выступлении Сталина на съезде восхвалялась работа «ударной
бригады» мирового революционного* и рабочего движения — советских
коммунистов, «особенно в период Второй мировой войны», когда
они помогли народам, «томящимся под гнетом капитализма».
Теперь, когда от либерализма буржуазии «не осталось и следа»,
продолжил он, имеются «все основания» для победы братских партий
«в странах господства капитала»116. Отчетный доклад сталинского
руководства предрек системе капитализма окончательный развал в
итоге третьей мировой войны117. (Впрочем, точно такие же прогнозы
раздавала партийная пропаганда перед Второй мировой войной.)
10
При анализе генезиса холодной войны следует помнить и о
такой ее исторической предпосылке, как существование мощного
евразийского геополитического образования, какими были Российская
империя, а затем советская «империя». Линия великодержавной
преемственности между царской и советской Россией, прослеживаемая
в «национальном большевизме» Сталина, показывает, что Россия как
93
Холодная война
бы шла к «советскому глобализму» — к созданию максимально
разветвленной системы имперских отношений и зависимости118. Это
отвечало традиционному стремлению России к территориальному
расширению и столь же ее традиционной склонности
противопоставлять себя другим странам. Идею величия страны, которую сеяли
в народе российские правящие элиты, охотно подхватили и
развили большевики. При советском режиме произошла закономерная
«встреча с судьбой» коммунизма и российского экспансионизма.
Еще одна сторона имперской преемственности между Россией
царской и Россией советской — это традиция соединения собственно
политической истории страны с проблемами международных
отношений, когда любое решение или действие рассматривалось сквозь
призму великодержавности и военно-стратегических интересов.
Традиция, которая при советской власти получила невиданное развитие
в системе ценностей и методов тоталитаризма как воплощения
возведенной в абсолют идеи насилия. Советские руководители чем
дальше, тем больше чувствовали себя продолжателями российских
имперских традиций.
Но что имело большее значение: традиционное геополитическое
соперничество, на сей раз между резко усилившимися СССР и США
(вскоре их назовут «сверхдержавами») или противоположность их
социально-политических систем? Вопрос тем более закономерен,
поскольку еще в начале века знатоки геополитики предсказывали
наступление времени американо-российского соперничества в
мировом масштабе119. С одной стороны, несомненно, что сложившийся
после Второй мировой войны биполярный мир в виде
противостояния СССР и США основывался на объективных реалиях второй
половины XX в. К Соединенным Штатам, взявшим старт к
глобализму с рубежа XIX—XX вв.120, присоединился Советский Союз,
добавивший к своим огромным естественно-географическим
ресурсам возросшую военно-политическую мощь. С другой стороны, в
итоге мировой войны Советскому Союзу впервые удалось
реализовать давнюю, с времен Октябрьской революции, стратегию усиления
мировых позиций социализма. Сталин «все дела» вел к тому, чтобы
победила мировая коммунистическая система, говорил Молотов,
подводя итог его государственной деятельности121. Вызов, открыто
брошенный капитализму в далеком 1917 г., ко второй половине XX в.
принял по-настоящему глобальные параметры, подкрепленный
мощью одной их двух сверхдержав. Биполярность мира, заложенная
Октябрьской революцией, приняла реальные очертания тотальной
конфронтации между «двумя мирами». Вылазки и набеги из
«осажденной крепости», какой долго считал себя Советский Союз,
сменились его активными, наступательными действиями по всему
периметру его внешних границ. Для раскрытия положения о
«структурных противоречиях» сторон в холодной войне следует ввести эту
проблему в контекст главного противоречия XX в. — между
демократией и тоталитаризмом, что делает зримым и значимым конфликт
социально-политических систем. В самом деле, разве не имеет
решающее значение то, что сторонами конфликта были столь различ-
94
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
ные, просто взаимоисключающие системы? Запад представляли в
этом конфликте страны с развитой демократией (где
функционировали избранные на всеобщих выборах парламенты и президенты),
многопартийной системой, свободой печати и влиятельным
общественным мнением (при всех издержках, связанных с ужесточением
холодной войны). В сталинском Советском Союзе картина была
совершенно иной. Налицо были атрибуты тоталитарной системы
«партии-государства»: господствующая безальтернативная партийная
идеология и государственное насилие как основной метод решения
внутренних и внешних проблем.
Как правило, кризисные ситуации в первые послевоенные годы
создавались сталинским Советским Союзом или при его явной или
тайной поддержке. Коммунистический, или классовый, империализм
оказался наиболее опасной разновидностью империализма,
поскольку он исходил из постулата классовой непримиримости, подчинив
идее классового антагонизма все, вплоть до моральных принципов.
Стороны в конфликте различались не только принципами, но и
методами проведения внешней политики. Это ставит под вопрос
распространенное мнение, что человечеству удалось избежать
превращения холодной войны в «горячую» только благодаря
установившемуся в мире ракетно-ядерному паритету.
11
Идеологизация, характерная для международных отношений
XX в., достигла своего пика в холодной войне. Дух
идейно-политических установок определял столь многое, что едва ли не все
конфликтные события приобретали идеологический оттенок. Советский
Союз с его предельно идеологизированной
общественно-политической системой внес не меньшую, чем его капиталистические
оппоненты на Западе, лепту в двухполюсную модель тотального
противостояния в холодной войне. Идеологическая сущность советской
системы, период становления которой приходится на годы
сталинского правления, когда идеология окончательно превратилась в
инструмент и власти, и политики, не могла не проявиться особенно
зримо в сфере международной. В сфере, где напрямую сталкивались
непримиримые противники. Если отвлечься от
общественно-политической природы советской системы как идеократической, нельзя
понять роль СССР в международных отношениях как их субъекта,
принципиально противопоставляющего себя всем государствам
капиталистического мира.
Подобное толкование соотношения в политике СССР реального и
идеального, отдающего предпочтение идеологии, лишь на
поверхностный взгляд кажется странным в применении к стране, неизменно
отстаивавшей примат всего материального. На самом же деле советская
внешняя политика проводилась в раз и навсегда идеологически
очерченных концептуальных рамках. В плане долгосрочном, стратегическом,
она осуществлялась на уровне идей, составляющих целостное антика-
95
Холодная война
питалистическое мировоззрение, идей, сцепленных классовым началом.
И как внешняя политика с антикапиталистической направленностью,
она не ограничивалась политически мотивированными целями, а
включала весь комплекс социалистических идейных принципов, на которых
зиждилось советское общество. Коммунистическая идеология,
напрямую сопряженная с соответствующим видением мира, являла собой
реальный подтекст международной политики СССР.
Обусловленная не подлежащими пересмотру идеологическими
установками, советская внешняя политика развивалась как бы
автономно от реальных международных отношений. Отсюда ее
заторможенная эволюция, постоянное запаздывание с реакцией на
перемены в мире, и наконец, ставшая для всех явной неспособность
принять ответный вызов капитализма. Существует мнение, что еще при
Сталине произошел отход СССР от линии Коминтерна на мировую
революцию (хотя противоположного мнения придерживается,
вероятно, большинство исследователей вопроса). Сторонники такой
точки зрения, думается, не учитывают в должной мере известное ленин-
ско-сталинское положение о СССР как «базе и инструменте
мировой революции» (Сталин)122. Ни один из советских руководителей —
от Ленина до Черненко (исключение можно сделать разве что для
М. С. Горбачева) — никогда не отказывался от коминтерновских
идей. И на Западе мало кто всерьез верил в то, что СССР
отказался от глобальных коммунистических амбиций. Роспуск Коминтерна
в 1943 г. означал не отказ от революционно-силовых установок в
международных отношениях, а лишь свидетельствовал о переносе
центра борьбы против капитализма в СССР, был результатом все
возраставшей опоры на его военно-политические возможности.
При той же долгосрочной цели свержения капитализма в других
странах смещались методы и средства ее достижения. Известно,
например, видение хода мировой революции Сталиным как процесса,
совпадающего с расширением территории СССР и усилением его
роли, как центра притяжения всех революционных сил. Сталин,
Молотов и другие советские руководители, подводя итоги Второй
мировой войны, оценивали их прежде всего и главным образом как
еще один сильнейший удар по мировому капитализму. Произошло
вполне естественное слияние понятий «мировая пролетарская
революция» и «мировое господство СССР», писал по этому поводу
М. Восленский123. О «революционно-имперской парадигме»
сталинской внешней политики пишут и В. Зубок с К. Плешаковым124.
При создании Коминформа в 1947 г. были реанимированы
механизмы контактов и связей, внедренных Коминтерном в практику его
иностранных секций. Выращенные в Москве коминтерновские
кадры были теми людьми, руками которых насаждалась
«народно-демократическая власть» в странах Центральной и Восточной Европы.
И много позже советские руководители не раз декларировали свою
приверженность вечной идее мировой революции. Например, в
совместном советско-эфиопском коммюнике от 20 сентября 1978 г., в
котором «революция» в Эфиопии рассматривалась как «составная
часть всемирного революционного процесса».
96
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
В том же году произошла «апрельская социалистическая
революция» в Афганистане, получившая вскоре массированную
военную поддержку со стороны Советского Союза (при тщательной
подготовке всей операции). В марте 1979 г. на двухдневном
заседании Политбюро ЦК КПСС, обсуждавшем вопрос о советских
действиях в связи с обострением обстановки в Афганистане125,
звучали весьма примечательные заявления. Министр иностранных дел
СССР А. А. Громыко призвал «прежде всего исходить из главного
при оказании помощи Афганистану, а именно: мы не можем
потерять Афганистан»126. Более осторожный и практичный Председатель
Совмина СССР А. Н. Косыгин, наоборот, призвал не
«подталкивать» афганское правительство к тому, чтобы «оно обращалось к
нам относительно ввода войск»127. По словам министра обороны
Д. Ф. Устинова, уже были «разработаны два варианта
относительно военной акции»128. Председатель КГБ СССР Ю. В. Андропов
признавал, что «на нас наверняка повесят ярлык агрессора», но, по
его словам, «несмотря на это, нам ни в коем случае нельзя терять
Афганистан»129. При принятии окончательного решения о
проведении военной акции130 Политбюро в своем «указании» советским
послам в социалистических странах предписывало им
подчеркивать, что под угрозой оказались «основы Апрельской революции
1978 г.»131. В информации же советским партийным организациям
говорилось, что при принятии решения о вводе войск
«Политбюро ЦК учитывало Стратегическое положение Афганистана»132.
Широту намерений инициаторов советского вторжения в Афганистан
выдавала также провозглашенная на XXVI съезде КПСС в феврале
1981 г. «готовность» брежневского руководства обсудить вопросы,
связанные с Афганистаном, «в увязке с вопросами безопасности
Персидского залива»133.
Рассматривая себя как самодостаточное явление истории,
Советский Союз и при Сталине, и после него постоянно держал курс на
«победу социализма во всемирном масштабе». К чему приводит
безудержное стремление к преобладанию в мире, хорошо видно на
примере нацистской Германии. Нечто схожее случилось и с
Советским Союзом, которого подточило и погубило длительное
противостояние с капитализмом, курс на развитие «по особому пути» в
отличие и, главное, в противовес другим странам.
По окончании Второй мировой войны, воспользовавшись
холодной войной, СССР продолжил стратегический курс на подрыв
единой системы мировых политических и экономических связей.
Образование «мировой социалистической системы» трактовалось не
иначе, как возникновение международных отношений нового типа — в
отличие и в противовес существующим. Сталин подвел под этот курс
экономическую основу известным заявлением о распаде единого
всеохватывающего мирового рынка и об образовании двух параллельных
мировых рынков, «тоже» (как и «два лагеря») противостоящих друг
другу134. Организация Объединенных Наций, заклейменная как
орудие англо-американского диктата, использовалась, по опыту
советского участия в Лиге Наций, в качестве международной трибуны для
97
4 Холодная война 1945-1963 гг.
Холодная война
«разоблачения» явных и мнимых антисоветских планов и намерений.
Прошли долгие годы, прежде чем Советский Союз присоединился к
таким эпохальным решениям ООН, как принятая в декабре 1948 г.
Генеральной Ассамблеей Всеобщая декларация прав человека.
Еще одной проблемой в противостоянии СССР и Запада стала
сохраняющаяся с довоенного времени безоговорочно негативная
советская позиция по отношению к интеграционным процессам в
Европе135. Вторая мировая война, оставившая после себя еще более
опустошенную и еще более расчлененную Европу, никак не
повлияла на эту позицию. В начале 1946 г. редакция журнала «Большевик»,
отвечая на вопрос читателя о «капиталистическом окружении»,
отвергала с порога призывы таких европейских деятелей, как
Черчилль, возобновить усилия по строительству единого континента,
высмеивая попытки вытащить «из нафталина замызганное знамя
«пан-Европы» и собирать под ним всех темных дельцов, шумящих
о новой войне». Досталось и основателю панъевропейского
движения в новейшее время графу Р. Куденхов-Калерги, обвиненному в
том, что он возглавлял «политический притон» под вывеской
Соединенных Штатов Европы, а теперь «предлагает свой залежалый товар
легковерной американской публике» (один из конгрессов
панъевропейского союза состоялся в США в годы Второй мировой войны)136.
Самоизоляция, диктовавшаяся интересами консервирования
условий общественной жизни в СССР, распространялась, естественно, и
на область информационную. Политические и прочие контакты на
международном уровне, и без того ограниченные, с усилением
холодной войны практически свелись на нет. Усилились закрытость и
секретность, которые всегда были важнейшим атрибутом советской
партийно-государственной Системы. Лишенные мировой
питательной почвы, советские руководители были обречены на узость
политической культуры137.
* * *
Глобализация международных отношений в XX в., с такими ее
катаклизмами, как две мировые и холодная войны, превратила
конфронтацию в стержень исторического развития в новейшее время.
Поднятая с регионального на глобальный уровень, конфронтация
как бы оправдывает возросшее внимание к военно-стратегическим
и политико-дипломатическим факторам при анализе основных
проблем и тенденций века. Но в таком случае трудно понять суть
мировых конфликтов, их социально-политические корни, подлинные
причины, породившие эти конфликты. Это верно в отношении всех
трех конфликтов — обеих мировых и холодной войн. Во всех этих
случаях конфликты зародились в недрах тоталитарных систем, а
победителями из них выходили более передовые системы. В
холодной войне удалось избежать худшего только потому, что длительная
конфронтация выявила, с одной стороны, перевес сил либеральной
демократии, и нежизнеспособность советской социалистической
системы — с другой.
98
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
Особая роль советского фактора в XX веке, выпукло представшая
в холодной войне, свое наивысшее выражение нашла в стремлении
упростить основную проблему современной цивилизации — выбор
пути развития, сведя его к формуле-дилемме: социализм либо
капитализм. Такие ленинско-сталинские теоретические выкладки, как
«общий кризис капитализма», были напрямую ориентированы на
антагонистическое противоборство с капитализмом, на силовое решение
мирового спора «кто — кого». Насилие внутри и вне страны служило
средством сохранения и укрепления коммунистической власти —
доминирующей идеи правителей Кремля. Все это окончательно
определилось в последний период жизни Сталина, с завершением
строительства базиса и всей надстройки советской системы, принявшей
классический вид. Дальнейшее оказалось как бы запрограммированным.
Если верно распространенное мнение о том, что современная
цивилизация на нашей планете все еще не сложилась, не менее верно и
то, что Октябрьская революция своими деструктивными
последствиями немало способствовала этому.
1 Шлезингер А. М. Циклы американской истории. М., 1992. С. 237—310.
2 См., напр.: Лельчук В. С. У истоков биполярного мира // Советское
общество: возникновение, развитие, исторический финал: В 2 т. М., 1997; Т. 1: От
вооруженного восстания в Петрограде до Второй мировой войны. С. 323—393;
Чубарьян А. О. Новая история холодной войны // Новая и новейшая история.
1997. № 6. С. 3—22; Гайдук И. В. К вопросу о создании «новой истории»
холодной войны // Сталинское десятилетие холодной войны. Факты и гипотезы.
М., 1999. С. 213—222; Уэйтц Р. Западные теории происхождения холодной
войны // Холодная война. Новые подходы, новые документы. М., 1995. С. 11—47.
5 Коммунистический интернационал в документах. Решения, тезисы и
воззвания конгрессов Коминтерна и пленумов ИККИ. 1919—1932. М., 1933. С. 14.
4 Коминтерн и идея мировой революции. Документы. М., 1998. С. 652.
5 Известия. 1939. 1 нояб.
6 Внешняя политика Советского Союза в период Отечественной войны.
Документы и материалы: В 3 т. М., 1944—1947; Т. 1. С. 144—148.
7 См.: Наджафов Д. Г. Нейтралитет США. 1935-1941. М., 1990. С. 148-149.
8 Совещания Коминформа. 1947, 1948, 1949. Документы и материалы. М.,
1998. С. 81. В советских официозных изданиях нетрудно найти упор на все
тот же классовый мотив советской внешней политики. В изданном в начале
60-х годов «Дипломатическом словаре», одним из редакторов которого был
А. А. Громыко, в качестве примера использования противоречий между
империалистами «для обезвреживания их агрессивных замыслов» содержится
ссылка на внешнеполитическую стратегию СССР как перед, так и в годы
Второй мировой войны (советские маневры 1939—1941 гг. предпринимались,
следовательно, в целях «обезвреживания» антисоветских замыслов). —
Дипломатический словарь: В 3 т. М., 1960—1964; Т. 1. С. 467. Для авторов
официозной истории советской внешней политики Вторая мировая война
явилась подтверждением ленинского предвидения неизбежности «самых ужасных
столкновений» между социализмом и капитализмом, т. е. естественным
продолжением борьбы двух систем. — История внешней политики СССР. 1917—
1985: В 2 т. 5-е изд. М., 1986. Т. 1. С. 15.
9 История внешней политики СССР. Т. 1. С. 46.
99
Холодная война
10 Программа Коммунистической партии Советского Союза // Материалы
XXII съезда КПСС. М., 1961. С. 364.
11 Московские новости. 1998. № 21.
12 Подробнее см.: Наджафов Д. Г. Советско-германский пакт 1939 года:
Переосмысление подходов к его оценке // Вопросы истории. 1999. № 1. С. 154—
167; он же. Начало Второй мировой войны. О мотивах сталинского руководства
при заключении пакта Молотова—Риббентропа // Война и политика. 1939—1941.
М., 1999. С. 85—105; он же. СССР в послемюнхенской Европе (октябрь 1938 г. —
март 1939 г.) // Отечественная история. 2000. № 2. С. 67—88.
13 Союзники в войне. 1941—1945. М., 1995.
14 Совещания Коминформа... С. 242.
15 Новый мир. 1994. № 12. С. 232.
16 Raack R. С. Stalin's Drive to the West. 1938—1945: The Origins of the Cold
War. Stanford, 1995.
17 Уже в феврале—марте 1948 г. были подписаны к печати «Документы и
материалы кануна второй мировой войны» в 2-х томах (М., 1948),
составленные из трофейных секретных документов МИДа Германии за 1937—1939 гг.
18 РГАСПИ, ф. 558, оп. 11, д. 243. «Фальсификаторы истории».
19 Правда. 1948. 10, 12, 15 и 17 февр.
20 РГАСПИ, ф. 558, оп. И, д. 243, л. 1.
21 Совещания Коминформа... С. 550.
22 См., напр.: Изаков Б. Международные связи германской
промышленности // Большевик. 1945. № 13. С. 44—55.
23 РГАСПИ, ф. 599, оп. 1, д. 1, л. 150. К вопросу о «капиталистическом
окружении» для Советского Союза.
24 Там же, ф. 17, оп. 132, д. 224, л. 5—6. Н. Шпанов — И. Сталину. 28
марта 1949 г.
25 Там же, д. 484, л. 118—119. Текст статьи см.: Большая Советская
Энциклопедия. 2-е изд. Т. 9. М., 1951. С. 357-360.
26 Так начинался доклад А. А. Жданова «О международном положении», с
которым он выступил на первом совещании Коминформа // Совещания
Коминформа... С. 152.
27 Внешняя политика Советского Союза. Документы и материалы. Январь-
декабрь 1946 г. М., 1952. С. 68-69.
28 Сталин И. Экономические проблемы социализма в СССР. М., 1953. С. 72.
29 Там же. С. 71-72.
30 Правда. 1940. 2 авг.
31 Зимняя война. 1939—1940: В 2 кн. М., 1999. Кн. 1: И. В. Сталин и
финская кампания (Стенограмма Совещания при ЦК ВКП(б). С. 272.
32 СССР-Германия. 1939-1941: В 2 т. Вильнюс, 1989. Т. 1. С. 35.
33 Гибианский Л. Проблемы международно-политического структурирования
Восточной Европы в период формирования советского блока в 1940-е годы //
Холодная война. Новые подходы, новые документы. С. 99—126; Мурашко Г. П.,
Носкова А. Ф. «Советский фактор» в послевоенной Восточной Европе, 1945—
1948 гг. // Советская внешняя политика в годы «холодной войны» (1945—1985):
Новое прочтение. М., 1995.
34 Правда. 1946. 14 марта.
35 Программа Коммунистической партии Советского Союза // Материалы
XXII съезда КПСС. С. 322.
36 Цит. по: Шлезингер А. М. Циклы американской истории. С. 243.
37 Truman H. S. Memoirs: 2 vols. Garden City (N. Y.), 1955-1956; Vbl. 1. P. 552.
38 Цит. по: История внешней политики СССР. Т. 2. С. 124.
39 Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. Из дневника Ф. Чуева. М., 1991.
С. 103.
100
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
40 Gaddis J. L. The Long Peace. Inquires Into the History of the Cold War. New
York-Oxford, 1987. P. 33.
41 Дашичев В. Восток — Запад: поиск новых отношений. О приоритетах
внешней политики Советского государства // Литературная газета. 1988. 18 мая.
42 Октябрь. 1989. № 1. С. 166.
43 Внешняя политика СССР. Документы и материалы. Январь—декабрь 1946 г.
С. 40.
44 Источник. 1998. № 1. С. 98.
45 Цит. по: Phillips H. D. Between the Revolution and the West. A political
Biography of Maxim M. Litvinov. Boulder. 1992. P. 172.
46 Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 96. В архивном фонде
В. М. Молотова имеется полный текст интервью Литвинова от 18 июля 1946 г.
// РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д. 1036, л. 91—94. В конце июля 1946 г. министр
государственной безопасности СССР В. Абакумов в записке на имя
Сталина привел дополнительные данные об интервью Литвинова // Там же, л. 75—
76.
47 Письма И. В. Сталина В. М. Молотову. 1925—1936 гг. Сборник
документов. М., 1995. С. 89, 144, 155, 157-158, 160, 167.
48 РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д. 1027, л. 77. Выступление В. М. Молотова на
партийной конференции МИД СССР 6 января 1949 г.
49 Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 96—97.
50 РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д. 1036, л. 35—37. Л. Берия — В. Молотову. 9
ноября 1942 г.
51 Там же, л. 53—54. В. Меркулов — В. Молотову. 30 июля 1943 г.
52 Там же, л. 198. И. Серов — В. Молотову. 15 июля 1955 г.
53 Taubman W. Stalin's American Policy: From Entente or Detente to Cold War.
New York, 1982. P. 133.
54 Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 86.
55 Там же. С. 90.
56 Там же. С. 482-484, 497.
57 Постановление Политбюро о подготовке вопросов для Политбюро ЦК
ВКП(б). 14 апреля 1937 г. // Сталинское Политбюро в 30-е годы. Сборник
документов. М., 1995. С. 55.
58 Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 479.
59. Там же. С. 14.
60 Там же. С. 65.
61 См., напр.: Bzezinski Zb. The Soviet Bloc: Unity and Conflict. Cambridge
(Mass.). 1967. P. 32-33.
62 Архив внешней политики Российской Федерации (АВП РФ), ф. 072,
оп. 34, п. 148, д. 17. Стенограмма советско-бельгийских переговоров 23, 25
октября и 2 ноября 1956 г.
63 Там же, л. 18.
64 Там же, л. 19.
65 Там же.
66 Там же, л. 20.
67 Хрущев Н. С. Воспоминания: Избранные фрагменты. М., 1997. С. 496.
68 Шепилов Д. Как это было // Тихон Хренников о времени и о себе. М.,
1994. С. 143.
69 История Коммунистической партии Советского Союза. М., 1984. С. 510.
70 РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д. 77, л. 96.
71 Судоплатов П. А. Разведка и Кремль. Записки нежелательного свидетеля.
М., 1996.
72 Там же. С. 263, 246. См. подробнее: Позняков В. В. Тайная война
Иосифа Сталина. Советские разведывательные службы в США накануне и в начале
101
Холодная война
холодной войны. 1943—1953 // Сталинское десятилетие холодной войны.
С. 188—206; Кристофер Э., Гордиевский О. КГБ. История внешнеполитических
операций от Ленина до Горбачева. Гл. X. Лондон, 1992.
73 Raack R. С. Stalin's Drive to the West. 1938—1945. The Origins of the Cold
War. Stanford. P. 103.
74 Подробнее см.: Наджафов Д. Г. Сталинский Агитпроп в холодной войне
(по архивным фондам ЦК ВКП(б) и МИД СССР) // Сталин и холодная
война. М.: Институт всеобщей истории РАН, 1988. С. 205—227; Он же.
Антиамериканские пропагандистские пристрастия сталинского руководства //
Сталинское десятилетие холодной войны. М.: Наука, 1999. С. 134—150.
75 Судоплатов П. А. Разведка и Кремль... С. 250.
76 Источник. 1998. № 1. С. 96.
77 Правда. 1946. 14 марта.
78 Печатное В. В. «Стрельба холостыми»: советская пропаганда на Запад в
начале холодной войны (1945—1947) // Сталинское десятилетие холодной
войны. Факты и гипотезы. М., 1999. С. 113—114.
79 РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д. 1485, л. 213-214.
80 Внешняя политика СССР. Документы и материалы. Январь—декабрь 1946 г.
С. 69.
81 Известия. 1949. 14 окт.; Правда. 1939. 1 сент.
82 История внешней политики СССР. Т. 2. С. 28.
83 РГАСПИ, ф. 558, оп. 11, д. 99, л. 127. И. Сталин — В. Молотову. 9
декабря 1945 г.
84 Правда. 1983. 17 июня.
85 Куранты. 1991. 9 мая.
86 Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 64—65.
87 Ржешевский О. А. Секретные военные планы У Черчилля против России
в мае 1945 г. // Новая и новейшая история. 1999. № 3. С. 122ч
88 Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 77, 100, 103.
89 Военно-исторический журнал. 1989. № 2. С. 16—31. Вскоре в этом же
журнале появилась статья в развитие этого положения: Секистов В. А. Кто на-,
гнетал военную опасность // Военно-исторический журнал. 1989. № 7, 10.
90 Внешняя политика Советского Союза в период Отечественной войны.
Документы и материалы: В 3 т. М., 1944—1947; Т. 3. С. 55—56.
91 Truman Y. S. Memoirs. Vol. 1. P. 440.
92 Правда. 1946. 25 сент.
93 РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д. 1027, л. 85.
94 Организация Объединенных Наций. Пленарные заседания Генеральной
Ассамблеи. Третья сессия. Первая часть. Краткие отчеты заседаний 21
сентября- 12 декабря 1948 года. Париж - Нью-Йорк, 1948-1949. С. 133-137.
95 Там же. С. 135.
96 Там же. С. 136.
97 АВП РФ, ф. 072, оп. 34, п. 148, д. Па, л. 16.
98 Правда. 1948. 8 окт. Мои попытки выяснить через Архив внешней
политики РФ реакцию в Кремле на выступление Спаака ни к чему не привели.
Отказ от поисков соответствующих архивных материалов мотивировался тем,
что советские руководители слишком были заняты государственными делами,
чтобы обратить внимание на выступление «какого-то Спаака». Каждый, кто
видел протоколы заседаний Политбюро, на которых рассматривались десятки
и сотни вопросов, может по достоинству оценить истинные мотивы отказа.
99 АВП РФ, ф. 072, оп. 26а, п. 125, д. 2, л. 2.
100 Там же, оп. 28, п. 220, д. 11, л. 12.
101 Внешняя политика СССР. Материалы и документы. 1947 г. Ч. 1. С. 65.
102 Родина. 1991. № 6-7. С. 54-55.
102
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
103 «Свергнуть власть несправедливости...» (Сводка донесений местных
органов НКВД об антисоветских и хулиганских проявлениях в период
подготовки к выборам в Верховный Совет Союза ССР за декабрь 1945 — январь 1946 г.),
М., 1998. С. 470-471.
104 РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д. 1013, л. 22-23.
105 Там же, д. 1012, л. 54. Докладная записка МГБ СССР о Еврейском
антифашистском комитете.
106 Совещания Коминформа. С. 79.
107 РГАСПИ, ф. 17, оп. 137, д. 172, л. 32. В. Григорьян, председатель
Внешнеполитической комиссии ЦК ВКП(б) — товарищу Сталину. 27 февраля 1950 г.
108 Там же, оп. 132, д. 324, л. 36. Л. Слепов, В. Подкурков — Суслову М. А.
2 апреля 1950 г.
109 Там же, ф. 17, оп. 125, д. 425, л. 2-6.
110 Там же, л. 7-10.
1,1 Фейнберг Е. Л. Эпоха и личность. Физики. Очерки и воспоминания. М.,
1999. С. 53.
112 Хрущев Н. С. Воспоминания. С. 438, 203.
113 Проблемы мира и социализма. 1989. № 3. С. 96.
1,4 Известия. 1989. 29 марта.
115 Внешняя политика СССР. 1947 год. Документы и материалы: В 2 т. М.,
1952. Т. 2. С. 67.
116 Сталин И. В. Речь на XIX съезде партии. 14 октября 1952 г. М., 1953. С. 5,
7-8.
117 Маленков Г. Отчетный доклад XIX съезду партии о работе Центрального
Комитета ВКП(б). 5 октября 1952 г. М, 1952. С. 27.
118 См.: Наджафов Д. Г. Советский глобализм: теория и практика //
Советская внешняя политика в ретроспективе. 1917—1991. С. 160—170.
119 Такого мнения придерживался, например, Б. Адаме, историк по
профессии и советник президента США Т. Рузвельта в своей нашумевшей книге
«Экономическое превосходство Америки. — Adams B. America's Economic Supremacy.
N. Y, 1900. Книга переиздана в 1947 г. См. также: Stead W. Т. The Americanization
of the Wbrld. The Trend of the Twentieth Century. N. Y, 1901.
120 Nadzafov D. G. Amerikas Hinwendung zur Wkltpolitik: Die europaische Politik
der USA // Europa urn 1900. Texte eines Kolloquiums. Berlin, 1989. S. 139—150.
121 Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 269.
122 Речь И. Сталина на пленуме ЦК ВКП(б) о программе Коминтерна.
5 июля 1928 г. // Коминтерн и идея мировой революции. С. 670.
123 Восленский М. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза.
2-е изд. испр. и доп. Лондон, 1990. С. 481.
124 Zubok V., Pleshakov С. Inside the Kremlin's Cold War. From Stalin to
Khrushev. Cambridge (Mass.); London, 1996. P. 15-16, 19, 34-35, 45, 68, 111.
125 Центр хранения современной документации (ЦХСД). Коллекция
рассекреченных документов. Перечень № 25, документ JNfe 1, л. 1—25: «Об
обострении обстановки в Демократической Республике Афганистан и наших
возможных мерах».
126 Там же, л. 3.
127 Там же, л. 7.
128 Там же, л. 8.
129 Там же, л. 9.
130 Там же, п. 14, д. 33, л. 1—26. «О наших шагах в связи с развитием
обстановки вокруг Афганистана».
131 Там же, л. 4.
132 Там же, л. 20.
133 Материалы XXVI съезда КПСС. М., 1981. С. 13, 29.
103
Холодная война
134 Сталин И. Экономические проблемы социализма в СССР. С. 71—73.
135 Белоусова 3. С. СССР и бриановская Пан-Европа (по материалам
архивов МИД СССР и ЦК ВКП(б) // Объединение Европы и Советский Союз.
С. 141-160.
136 РГАСПИ, ф. 599, оп. 1, д. 1, л. 149. Ответственное лицо в редакции
оставило помету: «Хорошо написано...» (там же, л. 144). Тогда же, в годы войны,
в США появилось еще одно издание книги: Coudenhove-Kalergi R. N. Crusade
for Pan-Europe. Autobiography of a Man and a Movement. New York, 1943.
137 См.: Tucker R. C. Political Culture and Leadership in Soviet Russia. From
Lenin to Gorbachev. New York; London, 1987.
Л. Я. ГИБИАНСКИЙ
ПРОБЛЕМЫ ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЫ
И НАЧАЛО ФОРМИРОВАНИЯ
СОВЕТСКОГО БЛОКА
Среди важнейших факторов нарастания противоречий между
Советским Союзом и его западными партнерами по «большой
тройке», развернувшегося на завершающем этапе Второй мировой
войны и вслед за ее окончанием, особое место заняла ситуация в
Восточной Европе, где в 1944—1945 гг. при ликвидации там
гитлеровского господства образовалась (за исключением Греции) сфера
советского контроля, были установлены под эгидой Москвы
режимы так называемой народной демократии и из них начал
формироваться блок во главе с СССР.
Проблема будущего Восточной Европы возникла в отношениях
советской стороны с западными союзниками задолго до того, как
летом — осенью 1944 г. Красная Армия вступила почти во все
страны региона (кроме Греции, где высадились британские войска, и
Албании). Эта проблема начала обсуждаться еще во время
происходивших в декабре 1941 — мае 1942 г. переговоров о заключении
советско-английского союзнического договора, в ходе которых
значительное внимание было уделено рассмотрению того, каким следовало
бы быть послевоенному положению на Европейском континенте и
в чем с этой точки зрения должны состоять взаимно согласованные
цели обеих держав. Одним из центральных на переговорах стало
требование Кремля, чтобы в планировавшемся договоре (или
секретном протоколе к нему) было зафиксировано, а тем самым, по сути,
санкционировано стремление СССР к сохранению по окончании
войны его границ в Европе, установленных в результате
территориальных присоединений, которые Советский Союз силой или с
угрозой ее применения осуществил в 1939—1940 гг. в условиях его
тогдашнего альянса с нацистской Германией. Помимо прочего, имелись
в виду и советские границы с восточноевропейскими соседями —
Польшей и Румынией. Кроме того, советская сторона высказалась
за проведение в Восточной Европе после войны некоторых
территориальных изменений — приращение Польши, Чехословакии,
Югославии и Турции за счет Германии, Италии, Венгрии и Болгарии, а
также ревизию в пользу Румынии венгеро-румынской границы,
установленной так называемым Венским арбитражем Германии и
Италии в 1940 г. Но в смысле политического будущего
восточноевропейских стран гораздо большее значение имели выдвинутые на
переговорах в декабре 1941 г. предложения: с советской стороны — чтобы
105
Холодная война
в советско-английском договоре предусматривалось заключение
после войны Румынией военного союза с СССР, причем последний
обладал бы правом иметь на ее территории военные базы, а с
британской стороны — замысел образования федеративных или
конфедеративных объединений малых европейских государств, прежде
всего в Центральной Европе и на Балканах1.
И советский проект относительно Румынии, и английский план
создания федераций/конфедераций предлагались выдвинувшими их
сторонами в качестве неотъемлемой части мер, направленных
против возможности повторения германской агрессии в будущем и
призванных обеспечить послевоенную безопасность и стабильность как
для обеих держав, так и для Европы в целом. Однако если
предложение СССР фактически означало превращение, по крайней мере,
одной из восточноевропейских стран — Румынии в зону советского
контроля, то британский замысел оказывался сопряжен с
перспективой установления в восточноевропейском регионе, напротив,
влияния англичан. Под покровительством последних на рубеже 1941—
1942 гг. уже происходили выработка и подписание между
соответствующими эмигрантскими правительствами, нашедшими приют в
Великобритании, соглашений о создании польско-чехословацкого и
югославо-греческого конфедеративных объединений, каждое из
которых должно было затем стать основой и более широкого
федерирования: первое — в Центральной Европе, а второе — на Балканах,
включая и ту же самую Румынию. Во всяком случае, по поводу
последней налицо было достаточно очевидное столкновение советских
и британских намерений, что сразу же отметили, в частности, в
Форин Оффисе2.
Вместе с тем из документов, которыми пока располагают
исследователи, остается неясным, ограничивалось ли тогда стремление
СССР к установлению зоны его контроля в Восточной Европе лишь
одной Румынией. Посколько одновременно советская сторона
поставила в переговорах с англичанами аналогичным образом вопрос и о
своем северо-западном соседе — Финляндии3, напрашивается вывод,
что превращение тех или иных стран вдоль границы СССР в
Европе в сферу советского контроля являлось одним из существенных
элементов внешнеполитических намерений Кремля. И вполне
вероятно, что Румыния и Финляндия были избраны в качестве
наиболее целесообразных в тот момент объектов для зондажа
возможностей достижения подобной договоренности с Лондоном потому, что
обе непосредственно граничили с Советским Союзом и
участвовали в войне против него на стороне Гитлера. В то же время вряд ли
подходящими для такого же зондажа в тогдашних конкретных
условиях оказывались не граничившие прямо с СССР
восточноевропейские гитлеровские сателлиты Венгрия и Болгария (вторая даже не
участвовала в войне против Советского Союза), не говоря уж об
оккупированных странах Восточной Европы (включая самого
крупного и наиболее важного восточноевропейского соседа СССР —
Польшу), чьи эмигрантские правительства выступали в роли
участников антигитлеровской коалиции.
106
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
Во взаимоотношениях с последними у советской стороны уже
имелся к тому моменту определенный негативный опыт, связанный
с тактически недостаточно рассчитанной инициативой начала июля
1941 г.: тогда Москва заявила эмигрантским правительствам Польши,
Чехословакии и Югославии, что стоит за восстановление
государственной независимости этих стран и считает вопрос о
послевоенном режиме, который будет там установлен, их внутренним делом,
но одновременно предложила, чтобы в Советском Союзе были
созданы для мобилизации сил в антигитлеровской войне польский,
чехословацкий и югославский национальные комитеты4. Если
большая часть этого заявления была встречена упомянутыми
эмигрантскими правительствами положительно, то предложение о создании
национальных комитетов сразу же вызывало опасение, не
превратятся ли названные комитеты, которые могли оказаться под советским
влиянием, в фактический противовес тем же правительствам. В итоге
на предложение о комитетах польская и югославская стороны
отреагировали негативно (первая — проигнорировав, вторая —
отвергнув) и даже чехословацкий президент Э. Бенеш, питавший
значительные иллюзии по поводу советской политики и склонный к
более чем тесной связи с СССР, ответил, что если и может в
предварительном порядке не занимать отрицательной позиции
(таковой она была у членов чехословацкого эмигрантского
правительства), то лишь при условии, что чехословацкий комитет будет
подчиняться посланнику Чехословакии, которого Бенеш назначит в
Москву5.
В документах, которыми мы пока располагаем, нет прямых
данных о том, какие конкретно планы в отношении Польши,
Чехословакии и Югославии связывал Кремль со своим замыслом
образования в СССР соответствующих национальных комитетов. Но если
действительно имелось в виду создать таким образом новые
национально-представительные эмигрантские органы трех названных
стран, подконтрольные советской стороне и способные в итоге
выступить соперниками трех правительств в эмиграции, то расчет на
возможность принятия предложения о комитетах самими
упомянутыми правительствами был тактически явно ошибочен. Однако
каким бы ни был советский замысел, отрицательная реакция, которую
встретило предложение о комитетах, заставила руководство СССР
уже через несколько дней отказаться от этой идеи и согласиться на
обмен послами с эмигрантскими правительствами Польши,
Чехословакии и Югославии6.
В тогдашней крайне тяжелой для Советского Союза военной
ситуации, когда его руководство было особенно заинтересовано в
максимально возможном налаживании отношений с другими
участниками складывавшейся антигитлеровской коалиции, Москве приходилось
тем более соблюдать чрезвычайную осторожность при выдвижении
советских претензий по поводу восточноевропейских стран на
переговорах с англичанами. Открытие еще неизвестных архивных
документов, которые бы содержали сведения о выработке и принятии
Кремлем решений в период данных переговоров, возможно, позволит
107
Холодная война
выяснить, сказалась ли эта осторожность — а если да, то в какой
мере — на позиции советской стороны, ограничившей тогда свои
претензии в Восточной Европе лишь вопросом о Румынии.
Во всяком случае, в апреле 1942 г. Кремль по тактическим
соображениям предпочел даже заменить требования по поводу Румынии,
а также Финляндии внешне более умеренными: теперь предлагалось
заключение договоров о взаимной помощи между Советским
Союзом и каждой из названных двух стран с «гарантией
независимости» последних, а о том, чтобы разместить на их территории
советские военные базы, больше не было речи7. Причиной этого шага,
призванного придать послевоенным целям СССР в отношении его
европейских, в том числе восточноевропейских, соседей
максимально возможную приемлемость в глазах западных союзников, было,
как видно из документов, стремление создать условия, при которых
оказалось бы возможным склонить англичан к тому, чтобы они
сняли согласованный ими с США отказ от включения в
планировавшийся советско-британский договор особенно важного для
советской стороны положения о праве СССР на восстановление его
границ в Европе, существовавших к моменту гитлеровского нападения
на него8. Однако из секретных инструкций, посланных в данной
связи В. М. Молотовым послу в Лондоне И. М. Майскому, следует,
что такая демонстрация умеренности была лишь уловкой: для
советского руководства речь не шла о действительном отказе от
намерения получить военные базы в Румынии и Финляндии, а дело
заключалось в том, что, как объяснял Молотов в упомянутых
инструкциях, просто «сейчас нет необходимости ставить этот вопрос»9.
С точки зрения содействия достижению того конкретного
результата, который был тогда столь желателен Москве, предпринятый ею
шаг оказался бесполезным, посколько ей так и не удалось
добиться, чтобы советско-английский договор, заключенный 26 мая 1942 г.,
каким-либо образом отразил, а тем самым санкционировал
советскую цель восстановления европейских границ СССР, какими они
являлись к 22 июня 1941 г. Но как принцип поведения Кремля
тактическая линия на то, чтобы, насколько возможно, скрывать от
западных союзников подлинные советские устремления в отношении
прилегающей к СССР части Европы, включая прежде всего
восточноевропейский регион, стала одной из неотъемлемых черт внешней
политики советского руководства на довольно длительный
последующий период. Более того, после заключения советско-британского
договора и, пожалуй, по крайней мере, до лета — осени 1944 г., когда
Красная Армия вступила в пределы Восточной Европы, советская
сторона, как правило, предпочитала больше не обсуждать с
западными союзниками послевоенное будущее региона и уж, во всяком
случае, не инициировала такое обсуждение.
Однако некоторые проблемы, относившиеся к будущему
восточноевропейских стран, в этот период выдвигались, наоборот, перед
Советским Союзом западными партнерами, главным образом
Великобританией, проявлявшей особую заинтересованность по поводу
Восточной Европы.
108
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
Одной из подобного рода проблем был поставленный и
периодически вновь поднимавшийся англичанами вопрос, уже
упомянутый выше: о желательности образования федераций или
конфедераций восточноевропейских стран. При его возникновении в декабре
1941 г. И. В. Сталин, особенно стремившийся в тот тяжелый для
СССР момент к максимальному налаживанию еще только
формировавшихся отношений с западными союзниками и рассчитывавший
тогда на включение в планируемый договор с Англией положения
о восстановлении советских границ в Европе по состоянию на
22 июня 1941 г., предпочел продемонстрировать готовность пойти
навстречу пожеланиям Лондона и в общей форме высказал британской
стороне согласие с возможностью создания федераций10. Но с
начала 1942 г., когда под английским патронатом эмигрантскими
правительствами были заключены греко-югославское соглашение о
балканской унии и польско-чехословацкое соглашение о конфедерации,
а виды на то, чтобы договором между СССР и Англией
санкционировалось восстановление советской западной границы,
существовавшей к 22 июня 1941 г., становились все более призрачными, пока в
итоге не оказались в мае 1942 г. окончательно перечеркнуты,
позиция Москвы в отношении британских замыслов приобретала все
более выраженный негативный характер. В связи с опубликованным
в английской печати в середине января 1942 г. интервью и. о.
министра иностранных дел польского эмигрантского правительства
Э. Рачиньского, в котором он среди прочего изложил тезис о
необходимости создания послевоенного блока стран «третьей Европы»,
расположенных между Германией и СССР от Балтийского до
Адриатического, Эгейского и Черного морей, в редакции «Правды» была
подготовлена статья, где резкая критика этого тезиса сопровождалась
даже многозначительным замечанием, что, возможно, Рачиньский
повторяет «чьи-то чужие мысли»11. Очевидно, это замечание должно
было восприниматься как намек на англичан. Хотя статью,
присланную на согласование Молотову, в итоге сочли в тот момент тактически
нецелесообразным печатать в «Правде» и дело ограничилось
направлением польской стороне памятной записки, в которой интервью
Рачиньского критиковалось лишь за его высказывания о судьбе
государств Прибалтики, а о блоке «третьей Европы» в ней вообще не
упоминалось12, отрицательное советское отношение к этим планам
объединения восточноевропейских стран нарастало. В докладе,
который был в конце февраля 1942 г. представлен заведующим 4-м
Европейским отделом НКИД Н. В. Новиковым Молотову и членам
возглавляемой наркомом комиссии по проектам послевоенного
устройства зарубежных стран, польско-чехословацкая конфедерация и
предусмотренная греко-югославским соглашением балканская уния
прямо оценивались как направленные не только против Германии, но
и против СССР. Причем в качестве антисоветской направленности
фигурировало то, что, как говорилось в докладе, оба объединения
призваны стать барьером, препятствующим влиянию СССР на
зарубежную Европу, и конкретно — предотвратить возможное советское
продвижение на запад при поражении Германии13.
109
Холодная война
Позиция, нашедшая выражение в этой оценке, затем
непосредственно проявилась в политике Кремля. В конце апреля 1942 г. в
ходе продолжавшихся переговоров о заключении договора между
СССР и Англией советская сторона, направляя британской
очередной измененный проект, решила вообще изъять имевшееся до того
в проектах упоминание о возможности послевоенных региональных
федераций, конфедераций или блоков. А месяцем позже Молотов во
время визита в Лондон, отвечая на вопрос своего британского
коллеги А. Идена о причинах такого изъятия, уже счел допустимым
прямо аргументировать данный шаг «наличием попыток направить
некоторые из этих федераций против СССР»14.
Москва и дальше продолжала пристально следить за
намерениями Лондона по поводу федераций/конфедераций в Восточной
Европе. В частности, НКИД изучал разрабатывавшиеся английские
планы, добытые, очевидно, агентурным путем, а советские эксперты
пытались оценить возможности и последствия предполагаемой
реализации подобных планов15. Вместе с тем советская дипломатия
время от времени пользовалась случаем напомнить британскому
партнеру об отрицательном отношении к федерированию в Восточной
Европе16. Когда же англичане поставили вопрос о создании
конфедераций или «объединений» малых европейских и прежде всего
восточноевропейских государств на обсуждение Московской
конференции министров иностранных дел СССР, США и Великобритании в
октябре 1943 г., там в ответ последовало категорическое советское
заявление, что выдвигать, а тем более решать данный вопрос
преждевременно и что некоторые проекты федераций напоминают
довоенную «политику санитарного кордона» в отношении СССР17.
Аналогичным образом попытка У. Черчилля в Тегеране, а затем на
советско-британских переговорах в Москве в октябре 1944 г. вести речь
о конфедерациях или экономических объединениях, куда вошли бы
восточноевропейские страны, натолкнулась на решительные
возражения Сталина18. А занятие почти всего восточноевропейского
региона Красной Армией окончательно ставило крест на этих
британских планах.
С проблемой послевоенных политических перспектив в
Восточной Европе было также связано инициированное западными
союзниками обсуждение вопросов, касавшихся эмигрантских
правительств двух самых крупных стран региона — Польши и Югославии.
В польском случае это было вызвано крайней обеспокоенностью
Лондона и Вашингтона, когда Москва в конце апреля 1943 г.
прервала отношения с эмигрантским правительством, обвинив его в
пособничестве Гитлеру. Обвинение, как известно, строилось на том,
что ввиду немецкого заявления об обнаруженных в Катыни
массовых захоронениях расстрелянных польских офицеров, попавших в
советский плен в 1939 г., польское эмигрантское правительство
обратилось, как и нацистские власти, к Международному Красному
Кресту, чтобы он расследовал это дело19. Разрыв СССР с
эмигрантским правительством во многом ставил под вопрос возможность
последнего вернуться в страну, поскольку к тому времени стало уже
ПО
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
очевидно, что роль освободителя Польши от гитлеровской
оккупации скорее всего будет принадлежать советским войскам.
Естественно, западные союзники сразу же начали добиваться от советской
стороны восстановления прерванных отношений. Однако
обсуждение этой проблемы правительствами Англии и США с руководством
СССР, продолжавшееся вплоть до вступления Красной Армии в
Польшу, так и осталось безрезультатным для западных участников:
Москва на протяжении длительного времени вообще отказывалась
иметь дело с польским эмигрантским правительством, а под
занавес, весной — в начале лета 1944 г. в качестве условий
восстановления отношений с ним потребовала не только дезавуирования его
прежней позиции по поводу Катыни и немедленного признания той
линии советско-польской границы, на которой настаивала советская
сторона, но и коренного изменения состава самого правительства в
соответствии с советскими желаниями20. Последнее означало бы
фактическую ликвидацию существовавшего правительства и
включение в него тех, кто провЬдил бы просоветскую политику.
Документы, которые до сих пор было возможно исследовать, не
содержат прямого ответа на вопрос о том, в какой мере решение
прервать отношения с польским эмигрантским правительством
явилось следствием крайне болезненной реакции Кремля на опасность
разоблачения его собственного преступления в Катыни и было
обусловлено стремлением во что бы то ни стало пресечь возможность
возникновения подозрений на сей счет внутри антигитлеровской
коалиции, а в какой мере Сталин просто воспользовался польским
обращением к Международному Красному Кресту как удобным
поводом для того, чтобы прервать отношения с эмигрантским
правительством, к тому времени уже более чем прохладные, и таким
образом получить свободу рук в будущем установлении промосковской
власти в Польше, когда советские войска вступят на территорию
этой страны. Но, во всяком случае, когда Москва объявила о
разрыве отношений, уже были приняты меры по организации в СССР
так называемого Союза польских патриотов в качестве
политического центра, подконтрольного советской стороне и
противостоящего эмигрантскому правительству, равно как и меры по созданию
столь же подконтрольных польских воинских формирований
(дивизии, позже преобразованной в корпус, а затем — в армию)21. Ас
конца 1943 г. Кремль начал то на время прерывавшуюся, то вновь
возобновлявшуюся тайную подготовку образования органа, который
при вступлении советских войск в Польшу должен был быть ввезен
туда в качестве своего рода польского правительства. Такой орган
под названием Польский комитет национального освобождения
(ПКНО) в итоге был сформирован под непосредственным
контролем Сталина в Москве в июле 1944 г. из ряда польских
коммунистов и некоторых примкнувших к ним левых деятелей,
находившихся в эмиграции в СССР либо специально с этой целью тайно, с
помощью советских спецслужб, переброшенных из еще
оккупированной немцами Польши. При пересечении вслед за тем Красной
Армией линии западной границы СССР, установленной в сентябре
111
Холодная война
1939 г. и теперь рассматривавшейся Кремлем как советско-польская
граница, последовал спектакль декларирования ПКНО в качестве
национальной правительственной власти, якобы созданной в самой
Польше, и «признания» этой власти со стороны советского
правительства22.
Поставив, таким образом, своих британских и американских
партнеров перед совершившимся фактом, руководство СССР в
ответ на продолжавшиеся обращения к нему Лондона и Вашингтона
с призывами к восстановлению отношений с польским
эмигрантским правительством перешло к новой тактике: теперь оно
заявляло о необходимости достижения договоренности эмигрантского
правительства с ПКНО и даже выражало готовность «посредничать» в
этом, в том числе в создании обеими польскими сторонами
единого правительства. В рамках такой тактики эмигрантские
представители во главе с премьер-министром С. Миколайчиком были
приняты в конце июля — начале августа, а затем в середине октября 1944 г.
в Москве, где состоялись их встречи со Сталиным и Молотовым и
организованные советской стороной переговоры с делегацией
ПКНО. Миколайчика склоняли как к принятию советско-польской
границы, отстаивавшейся Кремлем и несколько откорректированной
по линии Керзона (она уже была фактически согласована Сталиным
и западными союзниками в Тегеране и зафиксирована формальным
соглашением между СССР и ПКНО), так и к образованию единого
правительства, в котором премьером был бы Миколайчик, но
основу составлял бы, однако, ПКНО, а эмигрантская сторона получала
бы всего 20—25 % мест, причем без участия тех, кого «советское
руководство и его подопечные из ПКНО обвиняли в реакционности
и антисоветизме23. В качестве запасного варианта Сталин во время
октябрьских переговоров имел в виду возможное увеличение
эмигрантской доли даже до 1/3 объединенного правительства, но с тем,
что подавляющая часть важнейших министерств, в том числе все
силовые, а также иностранных дел, гражданской администрации,
пропаганды, в значительной мере экономические министерства,
равно как руководство армией и пост президента останутся в руках
коммунистов и сил, тесно сотрудничающих с ними в ПКНО24.
Предлагавшаяся Москвой комбинация была нацелена на то,
чтобы в обмен на довольно ограниченный допуск части эмигрантских
деятелей в единое правительство вместе с тем удержать решающие
позиции в системе власти в руках советских подопечных. Это
давало бы серьезные возможности для сохранения основ уже
устанавливаемого в Польше режима, тем более в условиях присутствия
Красной Армии, а вместе с тем позволяло бы получить его признание
западными союзниками. Между тем Черчилль, проявлявший особую
активность в польском вопросе, со своей стороны, не видел в
сложившейся ситуации иного выхода, кроме комбинации с
объединенным правительством, но, наоборот, надеялся, что путем участия в
нем сил во главе с Миколайчиком будут созданы условия, при
которых удастся не допустить полного коммунистического контроля в
Польше. Потому он усиленно склонял эмигрантского премьера, осо-
112
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
бенно в октябре 1944 г., к соглашению с Москвой и ПКНО, для чего
пытался добиться как от Миколайчика, так и от Сталина
взаимоприемлемой договоренности о границе между СССР и Польшей, без
решения вопроса о которой нельзя было достигнуть и компромисса
относительно создания объединенного польского правительства25.
Это, однако, тогда не удалось ввиду сопротивления основных сил
эмиграции и довольно сдержанной позиции США, а впоследствии
вопрос о создании единого польского правительства, став, начиная
с Ялты, предметом напряженных переговоров между державами
«большой тройки», получил практическое решение лишь в июне
1945 г., о чем еще будет речь впереди.
Что касалось Югославии, где развернувшееся с 1941 г. массовое
сопротивление почти сразу сопровождалось и вооруженным
столкновением противоположных по своей ориентации
антиоккупационных движений — партизанского, руководимого компартией, и чет-
нического, выступавшего в стране в качестве сил королевского
эмигрантского правительства, то еще в 1941 — 1942 гг. сложилась
ситуация, когда СССР стал поддерживать партизан, а западные
союзники, главным образом Великобритания, — четников. Британская
сторона с конца 1941 г. пыталась добиться от советской, чтобы та
инструктировала коммунистическое руководство партизан
подчиниться четническому командованию. Москва сначала просто
уклонялась от этого, хотя и ориентировала компартию Югославии
(КПЮ) на достижение сотрудничества с четниками для совместных
действий против оккупантов, но частично с весны, а более
решительно и прямо — с середины 1942 г. выступила против четников,
обвиняя их, на основе сообщений руководства КПЮ, в
коллаборационизме. Обращения англичан и югославского эмигрантского
правительства к советской стороне в попытке оспорить обвинения (хотя
тактический коллаборационизм четников, особенно в интересах
борьбы с партизанами, имел место) были безрезультатны, так же как
и продолжавшиеся до осени 1943 г. британские усилия склонить
СССР к примирению партизан с четниками26.
После того как движение под руководством КПЮ, добившись
крупных военно-политических успехов в борьбе как с оккупантами,
так и с четниками и другими противостоявшими ему внутриюго-
славскими силами и создав значительные освобожденные районы,
провозгласило в конце 1943 г. образование так называемой новой
Югославии и заявило о лишении эмигрантского королевского
правительства всех прав, а советская сторона продемонстрировала затем
поддержку этого шага, Лондон, выступавший главным покровителем
югославского короля и эмигрантского правительства и
стремившийся, насколько возможно, спасти их позиции, начал добиваться
отвечавшего данной цели компромиссного соглашения между ними и
новой Югославией, которую возглавил лидер КПЮ И. Броз Тито. На
соответствующие британские обращения не только к Тито, но и
прямо к советскому руководству, как к патрону югославских
коммунистов, Кремль отреагировал в пользу компромисса, однако вместе
с Тито стремился к тому, чтобы вопреки расчетам англичан комп-
113
Холодная война
ромиссное решение фактически было бы преимущественно в
интересах КПЮ и контролируемого ею движения. Благодаря сильным
военно-политическим позициям последнего и советской поддержке
это удалось. В результате заключенного в июне 1944 г. соглашения
Тито с эмигрантским премьер-министром И. Шубашичем
эмигрантское правительство было вынуждено практически признать новую
Югославию и довольствоваться на деле вспомогательной ролью при
ее высших органах. А соглашение с Шубашичем о создании
объединенного правительства, чего добивались англичане, Тито,
действовавший согласовано с СССР, подписал лишь в начале ноября 1944 г.
(оно было дополнено в декабре), когда его вооруженные силы
вместе со вступившими месяцем раньше в северо-восточную часть
Югославии советскими войсками уже приступили к изгнанию оккупантов
из страны и на окончательно освобождаемой территории стала
устанавливаться власть, всецело руководившаяся коммунистами. В этих
условиях дело свелось к столь незначительному включению
эмигрантских представителей в объединенное правительство, созданное в
марте 1945 г., и к столь ограниченному допуску их сторонников к
участию в политической жизни новой Югославии, что реальный
характер уже установленной власти фактически не изменился27. Английские
расчеты потерпели неудачу.
Еще в мае 1944 г. перед лицом все более вероятной перспективы
прихода в Восточную Европу Красной Армии и соответственно
установления там советского контроля британское правительство
попыталось хотя бы частично ограничить заранее зону продвижения
советских войск, по крайней мере, в балканском субрегионе, где оно
надеялось осуществить высадку сил западных союзников. С этой целью
советской стороне было сделано предложение о разграничении сфер
«инициативы» (или «ответственности») между СССР и
Великобританией в предстоявших военных операциях на Балканах: к советской
была бы отнесена Румыния, а к британской — Греция. Москва
ответила, что готова к такому соглашению, однако обусловила его
согласием США, которые с подозрением относились к возможному
англосоветскому сговору о фактических сферах влияния. Но несмотря на
то, что Черчиллю с большим трудом удалось убедить Ф. Рузвельта
согласиться на предлагаемое разделение «зон ответственности», хотя
бы ограниченное трехмесячным сроком, советская сторона в
переговорах по этому поводу с англичанами, тянувшихся в течение мая —
июля 1944 е, продолжала ссылаться на сомнения Вашингтона. В
результате, вопреки усилиям Лондона, рассчитывавшего затем
расширить проектируемое соглашение, чтобы английская зона охватила
вместе с Грецией Югославию, а в обмен советская зона — вместе с
Румынией Болгарию, весь вопрос о реализации британского плана
фактически повис в воздухе28. Таковым положение продолжало быть
и тогда, когда со второй половины августа 1944 г. масштабным
прорывом в Румынию началось советское наступление на балканском
направлении, а между тем надежды Черчилля на организацию
сколько-нибудь значительной высадки на Балканах сил западных
союзников так и остались неосуществленными.
114
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
Поскольку до сего времени мы не располагаем документами о
том, как и почему принимались тогда в Кремле решения по поводу
британского обращения в мае относительно разграничения зон
военной ответственности, остается не совсем ясным, насколько
советская позиция была обусловлена нежеланием вступать в соглашение,
вызывавшее американскую настороженность, а насколько ссылка на
США являлась предлогом, чтобы дипломатично уклониться от
английского предложения. Но так или иначе избранная в Москве
линия поведения позволяла избежать прямого отказа англичанам и
демонстрировать готовность к межсоюзническим договоренностям,
а вместе с тем практически не связывать себя заранее
ограничениями относительно вступления советских войск в те или иные
балканские страны. Кремль активно использовал такую ситуацию. Так,
вслед за наступлением в Румынии, в начале сентября 1944 г.,
накануне намеченного подписания перемирия Болгарии с
Великобританией и США, которые находились в состоянии войны с этим
гитлеровским сателлитом, советская сторона, ставя западных партнеров
перед свершившимся фактом, неожиданно сама объявила о
состоянии войны с Болгарией и ввела туда войска, тем самым
торпедировав действия союзников, до того координировавшиеся с ней, и
явочным порядком установив в Болгарии собственный контроль. А три
недели спустя Москва ввела войска в Югославию, утверждая, что это
делается лишь для их прохода в Венгрию, хотя на самом деле тем
самым оказывалась также важная поддержка утверждению власти
движения во главе с КПЮ.
Показательно, что к концу сентября 1944 г., когда Красная
Армия уже заняла, помимо Румынии, Болгарию и должна была со дня
на день войти в Югославию, а Лондон, встревожившись, как бы
следующей в данном ряду не оказалась и Греция, вновь напомнил
Москве о своих претензиях на эту страну как зону британских
военных операций, советская сторона вдруг без всяких оговорок
ответила, что придерживается достигнутого, по ее мнению, еще в мае
соглашения о разграничении ответственности на Балканах на
основе предложения англичан, согласно которому Греция относится к их
сфере действий29. Теперь, в условиях уже происшедшего советского
продвижения вглубь Балкан, далеко за пределы Румынии,
обозначенной в упомянутом майском предложении в качестве зоны СССР,
Кремль мог позволить себе задним числом изобразить, будто он
действовал в соответствии с советско-британской договоренностью, тем
более что к тому времени он уже принял решение,
удовлетворившись большинством балканских стран, не идти в Грецию, чтобы не
вступать в слишком лобовое противостояние с Великобританией,
проявлявшей в греческом случае особо острую заинтересованность.
Советская тактическая игра продолжилась затем и в связи с
известным предложением, сделанным Черчиллем Сталину на
московских переговорах в октябре 1944 г., о процентном соотношении
влияния СССР и Великобритании на Балканах, с помощью которого
англичане хотели не только еще раз гарантировать свой контроль в
Греции, где в начале октября произошла высадка их войск, но и
115
Холодная война
пытались все-таки получить для себя или вместе с США
определенные позиции в странах, куда к тому времени вошла Красная Армия.
В отношении Югославии, а также непосредственно примыкавшей к
Балканам Венгрии речь шла даже о равной с СССР роли, а в
отношении Болгарии — о несравненно более скромной, но хотя бы
заметной двадцатипятипроцентной роли (по поводу же Румынии
имелось в виду уже закрепленное соглашением о перемирии,
подписанным 12 сентября 1944 г., положение СССР, аналогичное тому, какого
Англия хотела для себя в Греции). Вопреки официозной версии,
господствовавшей в советской историографии, будто Сталин просто
отверг идею Черчилля о распределении влияния в балканских
странах, как британские записи этих переговоров, уже давно открытые
для исследователей, так и долго скрывавшиеся советские записи,
свидетельствуют, что московские хозяева охотно стали обсуждать
предложение гостей из Лондона, подтверждая согласие по поводу
фактического контроля Англии в Греции, но настаивая на
аналогичном положении СССР в Болгарии, а не только в Румынии, и
стараясь добиться преимущественной, а не равной с англичанами
советской роли в Югославии и Венгрии30. Ведя эту торговлю, Кремль,
с одной стороны, поддерживал в англичанах представление о его
готовности к партнерству в решении поднятых ими вопросов, а с
другой стороны, старался использовать британскую инициативу для
того, чтобы его контроль в странах, занятых советскими войсками,
приобрел, по возможности, как бы законный вид, подтвержденный
межсоюзнической договоренностью.
Хотя по некоторым позициям договоренность не была
окончательно достигнута, фактически в подавляющем большинстве
случаев англичанам перед лицом реальности уже состоявшегося прихода
Красной Армии во все, кроме Греции, страны, о которых в данной
связи шла речь, пришлось почти смириться с советскими
условиями. Относительно Болгарии это нашло отражение в подписанном
28 октября 1944 г. соглашении о перемирии с ней. Практически
немногим отличалось и подписанное 20 января 1945 г. соглашение о
перемирии с Венгрией. В обоих случаях действительный контроль в
этих бывших сателлитах нацистской Германии был, как и в
Румынии, сосредоточен в руках СССР31. Лишь в случае с Югославией
публично заявленное в англо-советском коммюнике по итогам
московской встречи в октябре 1944 г. решение проводить там
«совместную политику» внешне как будто напоминало британское
предложение. Но на самом деле такая формулировка была для советской
стороны не более чем голой декларацией в чисто тактических целях,
ибо ни Великобритания, ни вообще западные союзники не
получили там никакого реального контроля, даже частичного, а допуск
патронируемых Западом сил в объединенное правительство был, как
уже говорилось, в действительности символическим, не помешав
утверждению руководимой коммунистами «народной демократии».
Подобный результат соглашения о Югославии уже полгода спустя
пришлось констатировать Черчиллю в одном из его посланий
Сталину32.
116
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
Будь то в Польше или на Балканах, — почти во всей Восточной
Европе, куда вступила Красная Армия, определяющие позиции тем
самым оказывались у советской стороны, в то время как западные
союзники были вынуждены в той или иной мере
приспосабливаться к возникшему положению. Западная политика в отношении стран
региона все больше приобретала импровизационный и догоняющий
характер, в лучшем случае будучи в состоянии лишь немного
притормозить или хотя бы затруднить, но никак не изменить то
развитие восточноевропейских государств, которое в одних случаях
поощрялось и поддерживалось, в других — просто инициировалось
Москвой. Общим вектором этого развития было создание от Польши на
севере до Югославии и Албании на юге режимов, получивших
общее название «народной демократии». С точки зрения соотношения
внутренних социально-политических причин и советской роли в
возникновении этих режимов страны Восточной Европы, в
сущности, делились на три основные группы.
Одну из них составляли Югославия и в значительной мере
Албания, где установление подобных режимов произошло хотя и при
определенной советской поддержке (более прямой и
непосредственной в югославском случае и более опосредованной — в албанском),
но преимущественно на собственной основе. Здесь еще в период
фашистской оккупации компартиям удалось повести за собой
большую часть населения под лозунгами освобождения от захватчиков и
восстановления государственной независимости, а одновременно
установления власти народа и справедливого социального порядка.
К моменту начавшегося в обеих странах осенью 1944 г. изгнания
оккупантов, завершившегося в Албании к концу ноября того же
года, а в Югославии — в мае 1945 г., коммунисты стояли там во
главе мощных организованных массовых движений, которые уже
являлись в каждой из стран доминирующим внутренним военно-
политическим фактором. Обладая наиболее крупными в своих
странах партизанскими формированиями, эти движения смогли сыграть
роль военной силы в освобождении (как отмечалось выше, в
северо-восточной части Югославии — совместно с пришедшими на
помощь советскими войсками, выведенными затем в конце 1944 —
начале 1945 г.) и одновременно разгромить все противостоявшие им
военно-подитические группировки, либо в той или иной мере
сотрудничавшие или тактически взаимодействовавшие с оккупантами,
либо обвиненные в коллаборационизме коммунистами. В итоге при
ликвидации гитлеровского господства в Югославии и Албании
движения, возглавлявшиеся компартиями, установили контроль в
обеих странах. Там утвердились режимы, в которых коммунисты
заняли монопольно-руководящее положение33.
Другую группу составляли Польша, Румыния и Венгрия, где в
установлении «народной демократии», наоборот, абсолютно
преобладало прямое советское вмешательство.
Раньше всего и, пожалуй, наиболее грубо это было сделано в
Польше. Здесь в период нацистской оккупации компартия,
распущенная по решению Москвы в 1937—1938 гг. и воссозданная по
117
Холодная война
директивам той же Москвы в 1942 г. как Польская рабочая партия
(ППР), а также блокировавшиеся с ней под ее фактическим
руководством некоторые левые группировки среди социалистов и так
называемого людовского (крестьянского) движения имели опору
лишь в весьма узких слоях населения и представляли собой в
значительной мере маргинальное течение. К нему основная часть
польского общества, находившаяся под сильнейшим впечатлением
от соучастия СССР вместе с гитлеровской Германией в ликвидации
довоенного польского государства и разделе его территории в
сентябре 1939 г., относилась с глубоким недоверием, считая носителем
устремлений, противоречивших интересам Польши, и, по сути,
советской агентурой. Предпринятое руководством ППР создание 1
января 1944 г. подпольной так называемой Крайовой Рады Народовой
(КРН), провозгласившей себя руководящим национальным органом
Польши, было не более чем политико-пропагандистским символом,
который выражал претензии на власть при предстоявшем
освобождении страны от нацистской оккупации. Реальной силой для
осуществления таких претензий сами польские коммунисты и
блокировавшиеся с ними группировки не обладали34. Однако, как уже
говорилось, во второй половине июля 1944 г. в Польшу был вместе с
советскими войсками ввезен ПКНО, провозглашенный (от имени
КРН как якобы «подпольного парламента») органом с функциями
национального правительства, вслед за чем последовало
официальное советское заявление о признании полномочий КРН и ПКНО в
качестве верховной польской законодательной и исполнительной
власти.
На польской территории, освобождавшейся Красной Армией от
гитлеровского господства, под советским патронатом начал
формироваться из членов и сторонников ППР и примкнувших к ней групп
административный аппарат этой новой власти. Одновременно
советские войска, силы НКВД и госбезопасности подавляли всякое
сопротивление создававшемуся режиму и проводили ликвидацию
разветвленной системы действовавших в Польше во время нацистской
оккупации подпольных органов и вооруженных формирований
польского эмигрантского правительства35. Когда эти подпольные
структуры начали 1 августа 1944 г. крупномасштабное восстание в
еще оккупированной немцами Варшаве в расчете на то, что сумеют
овладеть городом, к которому уже подходила с востока Красная
Армия, и тем самым получат важное политическое преимущество,
установив свой контроль над польской столицей, советская сторона
заняла по отношению к восстанию и его руководству фактически
враждебную позицию. Только почти через полтора месяца после его
начала, в обстановке непрерывных обращений Лондона и
Вашингтона в Москву, последняя предприняла меры по оказанию
некоторой, весьма ограниченной помощи повстанцам36. В распоряжении
исследователей все еше нет документов, где непосредственно
содержался бы ответ на вопрос многолетней историографической
дискуссии: насколько остановка Красной Армии в предместьях Варшавы,
на восточном берегу Вислы, напротив основной части польской сто-
118
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
лицы, в которой восстание продолжалось вплоть до его подавления
немцами в начале октября 1944 г., была обусловлена политическим
расчетом, а насколько — отсутствием, по утверждению советской
стороны, возможности успешного форсирования реки и штурма
города. Но в любом случае документальные материалы
свидетельствуют о том, что перспектива победы восстания, организованного и
возглавленного органами польского эмигрантского правительства,
решительно противоречила политическим целям Кремля. В
утвержденной 2 августа 1944 г. инструкции правительства СССР его
представителю при ПКНО Н. А. Булганину, надзиравшему за
создававшимся в Польше режимом, прямо ставились задачи, с одной
стороны, всемерного содействия организации новой власти во главе с
ПКНО, а с другой — ликвидации всех имевшихся в стране
структур эмигрантского правительства37. В этом смысле, какими бы ни
были те или иные конкретные причины тогдашней советской
остановки на Висле, с поражением восстания устранялась возможность
открытого возникновения на освобождаемой от нацистской
оккупации территории Польши политического центра, который бы
являлся конкурентом режиму, создававшемуся под советской эгидой и
утверждавшемуся в стране по мере ее очищения от гитлеровских
захватчиков.
Примененный в Польше сценарий силовых действий для
насаждения власти, контролируемой коммунистами, Москва во многом
повторила в Румынии, хотя и с существенными отличиями,
обусловленными спецификой тамошней ситуации. Специфика была в
значительной мере связана с тем, что при разгроме Красной Армией
основной группировки немецких и румынских войск,
находившейся в районе советско-румынской границы, румынский королевский
двор с частью генералитета 23 августа 1944 г. путем верхушечного
переворота устранили главу прогитлеровского режима Антонеску и
его правительство, объявив о переходе Румынии на сторону
Объединенных Наций и повернув румынскую армию против немцев. В
результате в Румынии, которую заняли советские войска, сохранилась
действовавшая система государственной власти во главе с королем,
ее административный аппарат и армия. Правительство, созданное
23 августа, состояло в основном из военных и деятелей, близких ко
двору. Компартия Румынии (КПР), с представителями которой
дворцовые круги установили контакт еще до переворота и
взаимодействовали при его осуществлении, получила в правительстве одно место,
но даже это было вынужденной уступкой со стороны властей,
обусловлено необходимостью считаться с советским патроном КПР,
которая, только что выйдя из подполья, ни численно (едва ли
1000 чел.), ни организационно не представляла собой действенного
фактора. Однако уже к концу сентября 1944 г., как только КПР
начала развертывание своей организации и деятельности, привлекая к
себе тяготевшие влево общественно-политические течения и
объединяя их в так называемый Национально-демократический фронт
(НДФ), она под советским патронатом инициировала выступления
от имени НДФ с нападками на правительство и поддерживавшие его
119
Холодная война
две наиболее влиятельные в Румынии правые партии — национал-
царанистскую и национал-либеральную. В рамках этой
последовательно нараставшей кампании, в ходе которой КПР и ее левые
союзники постепенно расширяли свое представительство в
правительственном кабинете, было выдвинуто требование вообще передать
власть правительству, целиком сформированному НДФ. А
параллельно советская сторона, опираясь на свою решающую роль в
союзническом контроле в Румынии, обвиняла румынские власти в
неудовлетворительном выполнении соглашения о перемирии и, ссылаясь
на выступления НДФ, требовала преодоления «кризиса» путем
уступок «демократическим силам». Развязка наступила в конце
февраля — начале марта 1945 г., когда Кремль, посчитавший, что после
Ялты он приобрел большую свободу рук, предъявил королю
ультиматум с требованием замены действовавшего кабинета
правительством НДФ. При этом использовалось то обстоятельство, что КПР
и блокировавшимся с ней левым силам удалось в тот момент
вывести на улицы Бухареста, а также некоторых других городов
значительное число своих сторонников. Часть из них при покровительстве
советской администрации Союзной контрольной комиссии (СКК)
была вооружена, создавая угрозу насильственного захвата власти.
Советскими спецслужбами была проведена организационная
подготовка поддержки такого захвата, к румынской столице были
стянуты крупные формирования войск НКВД. В связи с происшедшими
25 февраля столкновениями сторонников НДФ с румынскими
правительственными силами советская сторона с помощью угрозы
прямого военного вмешательства парализовала действия властей,
призванные противостоять начавшемуся, по сути, перевороту. В итоге
король был вынужден 6 марта назначить новое правительство,
которое сформировал НДФ и где ведущую роль фактически играли
коммунисты38.
В отличие от Румынии, в Венгрии, куда советские войска
вступили в конце сентября 1944 г., попытка Хорти, стоявшего во главе
режима, разорвать с Германией и заключить перемирие с
державами антигитлеровской коалиции окончилась неудачей: немцы, чьи
войска находились в стране, 15 октября сместили его и поставили у
власти марионеточное правительство Салаши. В итоге значительная
часть венгерской армии продолжала вместе с вермахтом сражаться
против наступавших советских сил, а другая часть под
командованием ряда хортистских генералов отказалась подчиняться немцам и
предпочла сдаваться в плен Красной Армии. В этой ситуации 22
декабря Кремль создал под своим контролем временное венгерское
правительство на той территории страны, которую уже заняли
советские войска (целиком они смогли занять Венгрию лишь в начале
апреля 1945 г.). Однако в условиях, когда первоочередной задачей
был подрыв режима Салаши и его вооруженных сил и привлечение
максимально широких слоев венгерского населения на
антигитлеровскую сторону, советское руководство, отдавая себе отчет в
чрезвычайной слабости компартии (КПВ), а также учитывая, что
соглашение о перемирии с Венгрией еще только предстоит подписывать
120
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
вместе с западными союзниками, пошло на то, чтобы КПВ во
временном правительстве не имела перевеса и была представлена
наряду со всеми основными политическими силами, занявшими
антинацистские и антисалашистские позиции, вплоть до видных хорти-
стов, прежде всего из числа высших военных, сдавшихся Красной
Армии, подобно генералу Б. Миклошу, которого поставили во главе
правительства. Вместе с тем благодаря советскому воздействию
компартия все-таки получила в правительстве позиции более
значительные, нежели ее реальное влияние в обществе: вместе с ее тайными
сторонниками, выступавшими как деятели других партий, КПВ
заняла треть мест в кабинете39.
Третью группу стран составляли Болгария и Чехословакия, где
советское воздействие играло первостепенную роль в возникновении
«народной демократии», но сочеталось с очень значительным, а то
и приближавшимся к почти равному влиянием внутренней
общественно-политической ситуации. Компартии в обеих странах, хотя
и в разной степени, смогли при крахе нацистского господства
выступить в блоке с другими силами Сопротивления как чрезвычайно
важный фактор. Коммунисты заняли ведущее место в перевороте
9 сентября 1944 пив установленной им новой власти в Болгарии, а
также в Словацком национальном восстании (конец лета — осень
1944 г.), которое хотя и было в итоге подавлено немцами, но во
многом обусловило при начавшемся затем освобождении
Чехословакии серьезные позиции компартии как в обществе, так и в
образованном в начале апреля 1945 г. коалиционном правительстве, где
она вместе с примыкавшими к ней получила треть постов, в том
числе ряд ключевых. Но в то же время именно приход в обе эти
страны советских войск и поддержка Москвы в огромной, если не
решающей, мере сделали возможным в Болгарии успех переворота
и фактически определяющее положение компартии, а в
Чехословакии — выдвижение коммунистов на роль главного партнера Бене-
ша и возглавляемых им сил при формировании правительства40.
В историографии давно обсуждаются вопросы: во-первых,
стремился ли Кремль изначально к советизации Восточной Европы или
лишь к созданию там для СССР зоны безопасности, которая бы
состояла из режимов, тяготеющих к Советскому Союзу либо даже
просто дружественных ему, но не обязательно коммунистических; во-
вторых, проводилась ли тогда советской стороной общая
политическая линия в отношении всего восточноевропейского региона или
цели Сталина были совершенно дифференцированы по отдельным
группам стран в зависимости от того, какое значение он придавал той
или иной из групп с точки зрения интересов Москвы; в-третьих, была
ли вообще у Сталина в то время более или менее четкая,
продуманная программа, своего рода генеральный план по поводу
политического будущего как всей Восточной Европы, так и каждого из
расположенных там государств, или же, скорее, имела место
импровизация, складывавшаяся на ходу под влиянием того или иного
стечения обстоятельств. Как ни парадоксально, в последнее
десятилетие, когда история возникновения «народных демократий» и в том
121
Холодная война
числе роли СССР стала исследоваться на основе прежде закрытого
материала восточноевропейских и бывших советских архивов,
произошло новое оживление подобных дискуссий. Ибо среди архивных
источников, ставших теперь доступными, весьма мало либо даже
почти нет документов, в которых бы отражалось, как в
интересующий нас период происходили определение долгосрочных советских
целей в Восточной Европе, анализ возможностей и путей их
достижения, выработка соответствующих прогнозов и планов и, наконец,
принятие практических решений — на самом высшем советском
уровне: Сталиным и его ближайшим окружением либо единолично
хозяином Кремля. А отсутствие таких сведений продолжает
порождать, а то и усиливать споры о мотивации тех или иных шагов
Москвы, различную интерпретацию причин и конечных задач ряда ее
действий в данном регионе.
Некоторым работам и дискуссионным выступлениям последних
лет (например, М. Леффлера в США, Т. В. Волокитиной и И. И.
Орлика в России) присуща тенденция делать выводы о
восточноевропейских планах советского руководства в период, который здесь
рассматривается, преимущественно (либо даже исключительно) на
основе двух категорий источников. Во-первых, это — ставшие недавно
известными записки, которые в 1943—1945 гг. готовились в
аппарате НКИД СССР, в том числе в специально созданных для этого
комиссиях НКИД, и были посвящены прогнозированию
европейского и мирового послевоенного порядка и выяснению
соответствующих внешнеполитических задач Москвы. Во-вторых, — данные о
ряде непубличных высказываний Сталина по поводу Восточной
Европы в его тогдашних беседах с различными иностранными
деятелями. Однако обе, несомненно, важные группы документов
использовались без должного учета особенностей их происхождения,
характера, функционального предназначения.
Если говорить об источниках первой из названных категорий, то
хотя Леффлер и в значительной мере Волокитина склонны
отождествлять их с планами советского руководства41, на самом деле эти
материалы не были таковыми, а представляли собой, наоборот,
информационно-аналитические справки и предложения дипломатов и
экспертов, предназначенные для рассмотрения в советских верхах.
Не исключено, что отдельные составители таких материалов,
особенно из числа более высокопоставленных функционеров, могли быть
до определенной степени в курсе общих внешнеполитических
устремлений на высшем советском уровне и учитывать их в
подготавливаемых документах. Но, как свидетельствует тогдашняя практика,
более конкретные замыслы Кремля, к тому же рассчитанные на
относительно длительную перспективу, почти не выходили за
пределы крайне узкого круга самых приближенных к Сталину. Во всяком
случае, судя по документам, основная из комиссий НКИД,
разрабатывавшая предложения о мировом послевоенном устройстве
(комиссия замнаркома М. М. Литвинова), приступая к работе, не
имела прямых ориентировок от руководства СССР относительно его
непосредственных внешнеполитических намерений42. О том, что ее
122
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
члены далеко не всегда были осведомлены о перспективных
замыслах Кремля, свидетельствуют и последующие обсуждения различных
вопросов на ее заседаниях43. Вместе с тем в исследованной
документации пока сплошь и рядом нет сведений, как реагировало
советское руководство на те или иные представляемые материалы,
насколько и каким образом учитывало их в своих долгосрочных
расчетах, в частности, по поводу Восточной Европы.
Отождествление (как видим, неоправданное) такого рода записок,
подававшихся наверх, с планами советского руководства
одновременно сопровождается, особенно рельефно у Леффлера, выводом о
том, что, поскольку в этих материалах необходимость превращения
восточноевропейских стран в сферу советского контроля
рассматривалась под углом зрения обеспечения безопасности СССР, а о
перспективах внутреннего развития указанных стран там говорилось
почти вскользь, с употреблением общих формулировок о демократии
и без упоминаний о возможной коммунистической власти, стало
быть, вы само стремление к контролю над Восточной Европой
базировалось тогда лишь на геополитической концепции безопасности,
без намерения советизации данного региона44., Подобное
умозаключение совершенно не учитывает, что материалы, о которых идет
речь, по своему функциональному предназначению должны были в
основном служить выработке позиции при переговорах с
западными союзниками об организации послевоенного международного
порядка, о распределении влияния и контроля между державами
«большой тройки», решении территориальных проблем, об обращении с
побежденными государствами и т. п. Естественно, под углом зрения
таких, главным образом геополитических проблем и фигурировали
в данных материалах страны Восточной Европы, а о будущем
внутреннем устройстве этих стран там либо почти, либо совсем не
говорилось.. Последнее было во многом обусловлено и ведомственной
принадлежностью указанной группы источников, ибо советские
усилия, касавшиеся перспектив социально-политического развития
восточноевропейских государств, шли,' как правило, по крайней мере
до осени 1944 г., вообще не по линии НКИД. В свою очередь,
обратным следствием подобного положения оказывалось то, что даже
такие наиболее высокопоставленные составители записок, как,
например, замнаркома Майский, автор представленных советскому
руководству в январе 1944 г. самых всеохватывающих предложений
о желательном мировом послевоенном порядке, отчасти
затрагивавших и вопросы будущего Восточной Европы45, могли быть не в курсе
тех или» иных решений по поводу политики СССР в этом регионе,
которые тогда уже принимались и затем осуществлялись Кремлем46.
Что же касается документов второй из упомянутых категорий,
при их использовании в тех же работах заметна неправомерная
склонность трактовать те или иные слова Сталина в разговорах с
различными иностранными собеседниками как непосредственное
выражение советских намерений, без учета и анализа того, кому
именно, при каких обстоятельствах и для чего это говорилось.
Например, исходя из данных, согласно которым в 1944 г. Сталин ска-
123
Холодная война
зал Миколайчику, что коммунистическая система не подходит для
Польши, а через несколько месяцев, весной 1945 г. при встрече с
Тито высказывался, наоборот, в том смысле, что всюду на
восточноевропейской территории, занятой советскими войсками,
стремление Кремля состоит в установлении этой системы, Леффлер сделал
вывод, будто противоречие между двумя заявлениями обусловлено
тем, что у руководителя СССР в то время вообще еще не было
определенной цели по поводу будущего общественного строя в
Восточной Европе47. Но прибегая к подобному сопоставлению, Леффлер
совершенно не учел поистине огромной разницы в том, с кем
беседовал Сталин в каждом из упомянутых случаев: Тито был тогда его
ближайшим коммунистическим союзником, с которым кремлевский
хозяин мог быть более откровенен по поводу стремления к
советизации Восточной Европы, а Миколайчик — политическим противником,
в отношении которого вся советская тактика строилась на обмане.
В свою очередь, Орлик, ссылаясь на сделанные в беседе 28 апреля
1944 г. с левоориентированным польским католическим священником
из США С. Орлеманьским заявления Сталина, что советская сторона
не намерена вмешиваться в то, какие порядки будут установлены в
Польше, а лишь хочет, чтобы там было правительство, которое
«понимало бы и ценило хорошие отношения» с СССР, утверждал, что в этих
словах было «выражено отношение Москвы к будущему польскому
государству»48. Но подобный вывод построен на полном игнорировании
того, что Орлеманьский отнюдь не принадлежал к людям, с которыми
Сталин мог бы всерьез делиться своими внешнеполитическими
планами, а был просто очередной фигурой, которую Кремль старался
использовать в пропагандистско-тактических целях. И показательно, что
сказанное Сталиным полностью противоречило как
предпринимавшимся тогда же тайным советским усилиям по созданию ПКНО, так и
тому, что вся советская политика в Польше вслед за вступлением
туда Красной Армии была направлена именно на установление
определенного общественно-политического порядка49.
В итоге при том методологическом подходе к обеим названным
группам источников, который проявился в упомянутых работах,
адекватность выводов, сделанных на такого рода основе, оказывается
под вопросом. Впрочем, отсутствие у историков столь необходимых
сугубо внутренних, рабочих документов высшего советского
руководства, самого Сталина, в которых бы содержались тогдашние
относительно долгосрочные планы по поводу Восточной Европы, вряд ли
вообще может быть компенсировано путем выборочной
абсолютизации и некритической интерпретации каких-то отдельных
категорий других документальных материалов. Скорее, наоборот,
максимально возможное приближение к более адекватному пониманию
восточноевропейских устремлений Кремля требует комплексного
подхода, включающего как конкретный критический анализ и
взаимное сопоставление всей совокупности относящихся к этому
источников, так и их тщательное соотнесение с реально
происходившими событиями, с практическими советскими действиями в
Восточной Европе.
124
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
Под углом зрения такого подхода данные, которыми располагает
историография, особенно на основе исследований, осуществленных в
последнее десятилетие, заставляют полагать, что ближе к концу
Второй мировой войны и, возможно, сразу вслед за ней у Сталина был
скорее общий замысел, некий набор наиболее актуальных целей в
отношении восточноевропейских стран, нежели сколько-нибудь
детализированная программа, не говоря уже о «расписании» ее реализации.
Стержнем этого замысла, судя по проводившейся практической
политике, было установление в Восточной Европе левоориентированных
режимов с превалирующим, а если не сразу удается, то, по крайней
мере, весьма значительным по обладанию важнейшими рычагами
власти участием подчиненных Москве компартий в государственном
управлении. Но применительно к разным странам региона проведение
такой линии отнюдь не было абсолютно идентичным ни с точки
зрения ближайших конкретных задач, решавшихся на том этапе Кремлем,
ни с точки зрения употреблявшихся им средств. В этом смысле
показательны уже упоминавшиеся выше примеры, когда в Польше и в
несколько ином виде в Румынии были применены опиравшиеся на
советское военное присутствие силовые методы для установления власти
с ключевой ролью компартий, между тем как в Чехословакии и
Венгрии советская сторона, а соответственно, и руководимые ею
коммунисты этих стран действовали куда умереннее, первоначально
удовлетворившись участием компартий в правительственных коалициях с
реальным некоммунистическим преобладанием.
Вряд ли подобная дифференциация советского поведения могла
быть обусловлена какой-то одной универсальной причиной, скорее,
она вызывалась сочетанием ряда факторов. Важнейшую роль
несомненно играла всякий раз оценка Сталиным практических
возможностей в зависимости как от неодинаковой внутренней ситуации в
разных восточноевропейских странах, так и от той позиции,
которую занимали или могли занять в каждом конкретном случае
западные партнеры по «большой тройке». Не менее важным, очевидно,
было то, какое место в данный момент занимала та или иная
страна региона в совокупной иерархии советских внешнеполитических
приоритетов, и насколько решения в отношении этой страны
представлялись Кремлю в сложившихся условиях не терпящими
промедления или, наоборот, не столь неотложными. Однако при любых
обусловленных этими факторами различиях непосредственной
политической линии, проводившейся советским руководством
применительно к разным государствам Восточной Европы, общим во всех
случаях было его очевидное стремление закрепить за тамошними
компартиями максимум того, что оно считало в тогдашних
обстоятельствах (и в сочетании со всеми другими внешнеполитическими
целями СССР) достижимым, и создать условия для последующего
усиления коммунистических позиций в регионе.
По поводу того, как советское руководство представляло себе
результаты развития в этом направлении, в историографии нередко
фигурирует известное мемуарное свидетельство М. Джиласа об уже
упоминавшемся выше высказывании Сталина на встрече с югослав-
125
Холодная война
скими коммунистическими лидерами в апреле 1945 г.: каждый из
главных победителей, и в том числе СССР, распространит свою
общественную систему на ту территорию, которую сумеет занять его
армия50. К сведениям Джиласа нужно отнестись с той же степенью
критичности, как и к любым мемуарам, тем более что автор писал
их исключительно по памяти много лет спустя, да и стоял к тому
времени на антикоммунистических позициях. Но в недавно
опубликованном дневнике Г. Димитрова зафиксировано относящееся тоже
к началу 1945 г. (28 января) другое высказывание Сталина, имевшее
место на встрече с рядом руководящих деятелей новых режимов
Болгарии и Югославии и, в сущности, косвенно подтверждающее то,
о чем свидетельствовал Джилас. Согласно записи, которая была
сделана Димитровым сразу же после этой встречи, а потому может в
отличие от мемуаров рассматриваться как достаточно надежный
источник, Сталин говорил о необходимости тесного союза славянских
народов (так именовался тогда в советском политическом
лексиконе начавший складываться блок СССР и первых
восточноевропейских «народных демократий») в контексте перспективы грядущей
новой войны. А эта перспектива рисовалась им как будущее
военное столкновение такого блока не только с Германией, которая, по
его прогнозам, могла к тому времени возродиться в качестве
мощного государства, но и с капитализмом вообще, включая западные
державы, пока еще составлявшие вместе с СССР антигитлеровскую
коалицию51. Коль скоро речь шла о предстоявшей в будущем войне
с «капитализмом», то в подобном конфликте, который, по оценке
Сталина, должен был произойти через одно — два десятилетия52, в
качестве надежных союзников расчет мог быть, очевидно, именно на
режимы, которые стали бы в итоге коммунистическими.
Если учесть характер сказанного и круг собеседников, то, скорее, есть
основания полагать, что в данном случае слова Сталина могли в
немалой мере отражать его действительные представления как вообще о
дальнейшем ходе событий на мировой арене, так и непосредственно о
направлении развития восточноевропейских стран. Причем, ставя
вопрос таким образом, как он сделал в беседе, записанной Димитровым,
Сталин, в сущности, отождествлял интересы СССР в вероятном
грядущем военном столкновении с западными державами (возможно,
блокирующимися с Германией) с интересами «социализма» в борьбе против
«капитализма». Если подобное говорилось болгарским и югославским
подопечным не в каких-то чисто тактических целях, .а всерьез, то из
этого должно следовать, что распространение коммунистической
власти за пределами советских границ (конкретно — в странах Восточной
Европы) было для кремлевского властителя и фактором усиления
безопасности СССР, и одновременно расширением «сферы социализма».
При таком подходе обе названные цели оказывались неотделимы одна
от другой, сливаясь в единое целое. Возможно, здесь и лежит решение
той дилеммы, которая столь активно дебатируется в историографии:
исходил ли Сталин в своей восточноевропейской политике из док-
тринально-идеологических (революционно-коммунистических)
постулатов или из прагматических соображений безопасности СССР.
126
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
Во всяком случае, практическая политика СССР в странах
Восточной Европы, куда вошла Красная Армия, с очевидностью
свидетельствует, что утверждение там своего эффективного контроля
советское руководство в огромной, если не в решающей, мере
отождествляло с сосредоточением важнейших рычагов власти в руках
компартий. Соответственно Кремль всячески противодействовал
попыткам в той или иной степени этому помешать, которые
предпринимались Лондоном и очень активизировавшимся с первых
месяцев 1945 г. Вашингтоном главным образом в отношении тех стран,
где процесс установления коммунистического преобладания либо
даже фактической монополии в государственном управлении зашел
в конце Второй мировой войны особенно далеко.
Хотя западные союзники вынужденно признали и фактически
уже не оспаривали преимущественную роль СССР применительно к
большинству государств региона, они трактовали такую роль скорее
как определенное патронирование внешнеполитической ориентации
этих государств в целях обеспечения интересов Москвы, однако
вместе с тем стремились воспрепятствовать утверждению там
режимов с полным коммунистическим контролем, с моделью власти,
которая по своему характеру означала бы движение к системе,
напоминающей советскую. Начиная с вновь поднятого англичанами и
американцами в Ялте вопроса о Польше, а затем в спорах с
советской стороной по поводу внутренней ситуации в Румынии, Болгарии
и Югославии, тянувшихся с весны — начала лета 1945 г., в том числе
в Потсдаме, вплоть до московского совещания министров
иностранных дел «большой тройки» в декабре, западные державы пытались,
насколько возможно, добиться того, чтобы в перечисленных
восточноевропейских государствах политические силы, оппонировавшие
коммунистам или возглавляемым компартиями левым блокам,
получили более или менее существенный доступ к реальному участию во
власти и сколько-нибудь ощутимую возможность влиять на
развитие своих стран. Употреблявшиеся при этом средства варьировались
от страны к стране в зависимости от конкретно складывавшихся
обстоятельств и тех возможностей, которыми в каждом случае
обладали США и Англия.
В польском случае подобная попытка совмещалась с усилиями
найти, наконец, решение проблемы все еще продолжавшегося
параллельного существования правительства в эмиграции, официально
признаваемого западными союзниками, а в самой стране —
подконтрольного Москве так называемого Временного правительства, как
стал с 31 декабря 1944 г. именоваться ПКНО. Предпринятая на
Крымской конференции инициатива западных союзников,
предложивших создать вместо существовавших двух одно новое польское
правительство, куда вошли бы как представители просоветского
лагеря, так и деятели другого направления из эмиграции и из самой
Польши, была призвана дать США и Англии с помощью такого
компромисса выход из возникшего тупика в польском вопросе,
угрожавшего серьезным ущербом их политическому престижу в
условиях, когда Красная Армия достигла польско-германской границы и
127
Холодная война
тем самым власть Временного правительства распространилась
почти на всю страну. Вместе с тем данный план в случае его
успешной реализации содержал в себе возможность заменить
монопольное положение ППР и возглавляемых ею сил в управлении Польшей
некоторым разделением власти с партнерами по новому
правительству, которое было бы создано. Причем, стремясь к скорейшему
осуществлению предложенной комбинации, англичане и американцы на
сей раз решили даже вовсе исключить из ее проведения
эмигрантское правительство, в котором после ухода из него в конце 1944 "г.
Миколайчика и других политиков демократическо-либеральной
ориентации остались лишь противники всякого компромисса с СССР
и советскими подопечными в Польше53.
В югославском случае западные союзники стремились
воспользоваться своим положением гарантов (вместе с СССР) выполнения
соглашения Тито—Шубашича и создания объединенного
правительства. На этой основе англичане поставили в Потсдаме вопрос о
необходимости принятия решений, направленных на ликвидацию в
Югославии однопартийного контроля и обеспечение там
демократических порядков. А затем осенью 1945 г., после того как Шубашич
и его коллеги в югославском правительстве из числа бывших
эмигрантов, протестуя против диктата коммунистической власти,
подали в отставку, Вашингтон пытался добиться советского согласия на
переформирование правительства путем заключения нового
соглашения Тито—Шубашича и недопущения намеченных парламентских
выборов в условиях подавления тех, кто оппонирует режиму54.
Наконец, применительно к Румынии и Болгарии западные
партнеры СССР по «большой тройке» старались использовать свой
статус держав-победительниц в отношении этих бывших гитлеровских
сателлитов и формальные прерогативы своего участия (на самом деле
лишь символического) в осуществлении там союзнического
контроля. В наибольшей мере такая линия проявилась начиная с
Потсдама, когда американцы и поддержавшие их англичане, настаивая на
реорганизации румынского и болгарского правительств путем
включения в них представителей оппозиционных партий, обусловили
проведением подобной реорганизации возможность не только
дипломатического признания указанных правительств, но и
последующего подписания с ними мирных договоров55.
Хотя в разных случаях конкретные результаты предпринятых
усилий отличались друг от друга, однако общим было то, что западным
союзникам не удалось в конечном счете достигнуть желаемого. Ибо
имевшиеся у них политико-дипломатические средства, которыми они
пытались воспользоваться, оказывались явно недостаточными, чтобы
добиться существенного изменения в странах, которые на деле уже
стали частью советской сферы. Москва же, опираясь на занятые ею
и ее восточноевропейскими подопечными позиции, могла успешно
сочетать неуступчивость в том, что было определяющим для
сохранения этих позиций, с тактикой лишь частичных, тщательно
дозированных компромиссов, допустимых с точки зрения советского
руководства, а нередко — и вовсе квазикомпромиссных комбинаций.
128
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
Так, по польскому вопросу советская сторона в Ялте как бы
согласилась на создание нового правительства из представителей не
только патронируемых ею, но и других общественно-политических
сил, однако, используя свое преимущественное положение в связи
с Польшей, настояла на решении сделать это путем реорганизации
Временного правительства «на более широкой демократической
базе»56. А затем в послеялтинских переговорах с англичанами и
американцами о практическом проведении реорганизации активно
применяла принятую в Крыму формулу для того, чтобы свести дело
всего лишь к очень ограниченному пополнению этого
подконтрольного Кремлю правительства. Попытки западных союзников,
несколько откорректировав задним числом свою позицию,
воспрепятствовать такому решению натолкнулись на категорический
отказ Сталина, в ответ откровенно выставившего в качестве образца
для Польши пример создания единого правительства в
Югославии57. В итоге Вашингтон и Лондон после почти четырехмесячных
безрезультатных усилий с их стороны не нашли в сложившейся
ситуации иного выхода, как окончательно принять советские условия,
и в конце июня 1945 г. Временное правительство путем включения
в него нескольких политиков гражданско-демократического
направления, в том числе Миколайчика, занявшего пост одного из вице-
премьеров, было преобразовано в так называемое Временное
правительство национального единства. Хотя в отличие от Югославии, где
соглашение Тито—Шубашича не дало оппонентам коммунистов
практического доступа к государственному управлению, в Польше
элементы частичного, крайне ограниченного доступа все-таки,
особенно на первых порах, имели место, однако в целом основные
рычаги реальной власти остались в руках ППР и ее ближайших
союзников. Они сохранили за собой посты президента, премьера,
главные позиции в правительстве (17 портфелей из 21), в руководстве
армией, репрессивными органами, административным аппаратом,
пропагандой, внешней политикой, большинством экономических
ведомств58. Сталин добился несравненно большего, чем то, на что он
рассчитывал при переговорах с Миколайчиком в 1944 г.
В случае с Югославией западные попытки и вовсе окончились
ничем. На Потсдамской конференции Сталин, выразив несогласие
с британскими претензиями, обусловил их рассмотрение участием
представителей югославского правительства, а на возражение
Черчилля о разногласиях в правительстве между Тито и Шубашичем
высказался за приглашение в Потсдам обоих. Очевидно, что
взаимные обвинения и контробвинения, которых можно было при этом
ожидать от югославских участников, создавали бы ситуацию
запутанности и давали бы возможность Сталину вообще торпедировать
принятие «большой тройкой» какого-то определенного решения, что
было выгодно Тито и его советскому покровителю. Но уже само
поставленное Сталиным условие заблокировало рассмотрение
поднятой англичанами проблемы, ибо, хотя Черчилль нехотя
согласился на приглашение Тито и Шубашича, Трумэн, руководствуясь
своими соображениями, отказался, и тем самым вопрос был снят с об-
129
5 Холодная война 1945-1963 гг.
Холодная война
суждения. Когда же затем англичане вновь попробовали поставить
его на конференции, с советской стороны были выдвинуты
предложения относительно Триеста и Греции, нежелательные для
британской делегации, которая предпочла, чтобы они были сняты вместе с
югославским вопросом, что и требовалось Сталину. А последовавшие
осенью предложения США о переформировании югославского
правительства и отсрочке выборов были просто отвергнуты Москвой59.
Мало чем отличались от этого результаты западных требований
о реорганизации правительств Румынии и Болгарии. Уже в
Потсдаме Сталин, заявив, что не сможет поддержать предложения США о
шагах к заключению мирного договора с Италией, если не будет
начато аналогичное движение к мирному урегулированию с
остальными бывшими европейскими союзниками Германии, включая
Румынию и Болгарию, вынудил американцев, особенно
заинтересованных в решении вопроса об Италии, частично отступить и
согласиться, чтобы была начата выработка мирных договоров со всеми
указанными государствами и чтобы каждая из держав «большой
тройки» имела свободу рук в установлении с ними дипломатических
отношений60. Последнее позволило Кремлю тут же демонстративно
сделать это и применительно к Румынии и Болгарии, что было
призвано способствовать упрочению как международных, так и
внутриполитических позиций тамошних режимов. В частности, Москва, по
окончании Потсдамской конференции планировавшая установить
дипломатические отношения с Болгарией после проведения там
парламентских выборов, назначенных на 26 августа, поторопилась с
таким шагом уже 14 августа, предприняв его в качестве
противовеса последовавшему накануне американскому предупреждению, что
США не установят дипломатических отношений с Софией, если
выборы будут проведены в тех недемократических условиях,
которые существуют в Болгарии61. И хотя в сложившейся затем
ситуации советской стороне пришлось в тактических целях пойти на то,
чтобы отложить выборы до 18 ноября, никаких уступок по какому-
либо реальному изменению положения в Болгарии, а тем более
изменению в правительстве она делать не собиралась62. А для
блокирования западных попыток по поводу реорганизации болгарского и
румынского правительств уже примененный в Потсдаме прием
использования вопроса об Италии был превентивно взят Кремлем на
вооружение и в связи с закончившейся в итоге провалом
лондонской сессией СМИД (11 сентября — 2 октября 1945 г.)63.
Фактически черту под все еще продолжавшим дебатироваться
американцами и англичанами вопросом о реорганизации обоих
правительств подвело московское совещание министров иностранных
дел СССР, США и Англии в декабре 1945 г., где советской стороне
удалось свести дело к решению о включении в каждое из них всего
лишь по два представителя оппозиции. Добиться большего западные
участники совещания оказались не в состоянии, тем более что
такое решение было частью достигнутого там общего компромисса по
поводу целого комплекса спорных проблем (процедура выработки и
заключения мирных договоров с бывшими европейскими союзника-
130
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
ми Германии, положение на Дальнем Востоке, контроль над
атомной энергией и др.), урегулирование которых представлялось
приоритетным для партнеров СССР по московской встрече, прежде
всего американцев. В частности, последние считали важным
согласование вопроса о межсоюзнических контрольных органах для
Японии, с осени 1945 г. оказавшегося предметом весьма
напряженных советско-американских переговоров, в ходе которых Сталин
счел необходимым придать советской позиции значительную
жесткость64. Хотя затем Трумэн обвинил государственного секретаря
США Дж. Бирнса в чрезмерных уступках, сделанных Советскому
Союзу на совещании в Москве, в конечном счете результаты
совещания во многом являлись следствием более глубоких причин. Ни
Вашингтон, ни Лондон к тому моменту еще не были готовы к
публичному разрыву с процедурой межсоюзнического согласования
между ними и Кремлем по поводу послевоенного мирного
урегулирования, в то время как Сталин уже во время лондонской сессии
СМИД был со своей стороны вполне готов к такому повороту,
особенно если дело касалось советских интересов в Восточной Европе,
в частности как раз в Румынии и Болгарии, и если для достижения
договоренности с западными державами речь шла не о чисто
символических жестах, а о каких-то реальных уступках65. В результате
советская сторона могла позволить себе куда большую жесткость,
нежели ее партнеры, а соответственно обладала более сильными
позициями в ходе переговоров.
Во всяком случае, решение о Румынии и Болгарии ввиду
мизерности предусмотренного для оппозиции представительства в
правительствах этих стран стало лишь видимостью компромисса, а на деле
победой Кремля. К тому же в румынском случае, где оно было
осуществлено, западные союзники согласились на то, что в
правительство были включены даже не лидеры оппозиции, а
второстепенные деятели, в итоге так и не получившие реального доступа к
управлению. В болгарском же случае сама оппозиция отказалась от
псевдокомпромиссной комбинации, понимая ее обманный
характер66. А предпринятые в последующие месяцы западные попытки
добиться, чтобы болгарские власти пошли на соглашение с
оппозицией, которое бы было взаимоприемлемым для обеих сторон,
остались безрезультатными: СССР и контролируемое им
правительство Болгарии ссылались на решение московского совещания. Все,
на что в такой ситуации были, помимо бесплодных дипломатических
демаршей, способны Вашингтон и Лондон, это не устанавливать
дипломатических отношений с Софией вплоть до 1947 г. (с
Бухарестом они были установлены в феврале 1946 г.).
Таким образом, к концу 1945 — началу 1946 г. было окончательно
продемонстрировано, что не только внешнеполитическая ориентация,
но и внутреннее развитие большинства восточноевропейских государств
идут в направлении, определяемом советской стороной и
находящимися под ее патронатом компартиями этих стран. Что возникшие там
режимы «народной демократии», образующие блок под руководством
СССР, во все большей мере приобретают черты фактического комму-
131
Холодная война
нистического контроля. И что американские и британские попытки не
допустить этого с помощью достижения какой-то договоренности с
Кремлем в итоге тщетны и, более того, стали игнорироваться
последним с почти не скрываемой откровенностью. Западная констатация и
одновременно оценка происшедшего были в наиболее
концентрированном виде, хотя и с большой пропагандистско-эмоциональной окраской,
отражены в фултонской речи Черчилля в марте 1946 г. с ее формулой
о «железном занавесе», опущенном советской рукой над Восточной
Европой. В свою очередь, даже те бесполезные шаги, которые были
предприняты западными союзниками в последние месяцы 1945 г. в
отношении прежде всего Румынии и Болгарии, вызвали крайнее
раздражение с советской стороны. Если по итогам Потсдамской
конференции советское руководство, тогда с большим удовлетворением
посчитавшее, что его партнеры по «большой тройке» фактически
признали Восточную Европу сферой влияния СССР, было склонно к довольно
оптимистической оценке возможностей продолжить взаимодействие с
ними, имея в виду достижение при этом нужного ему эффекта, то два-
три месяца спустя оценка меняется в сторону стандартного клише о
коварных замыслах «империализма», среди проявления которых
фигурируют в первую очередь именно упомянутые выше шаги западных
держав, трактовавшиеся Кремлем как недопустимое покушение на его
восточноевропейскую сферу67.
1 О перечисленных требованиях и предложениях см., напр.:
Советско-английские отношения во время Великой Отечественной войны, 1941—1945:
Документы и материалы. М., 1983. Т. 1. С. 182, 188—189, 195—196; СССР и
германский вопрос, 1941—1949. Документы из Архива внешней политики
Российской Федерации. Т. 1: 22 июня 1941 г. — 8 мая 1945 г. / Сост. Г. П. Кынин,
Й.Лауфер. М., 1996. С. 125-127, 129.
2 Barker E. British Policy in South-East Europe in the Second W>rld War. L., 1976.
P. 130-131.
3 СССР и германский вопрос... Т. 1. С. 127.
4 Документы и материалы по истории советско-польских отношений (далее —
ДМИСПО). Т. 7: 1939-1943 гг. М., 1973. С. 198.
5 Там же. С. 203; Документы и материалы по истории
советско-чехословацких отношений. Т. 4. Кн. 1: Март 1939 г. — декабрь 1943 г. М, 1981. С. 117—
118, 124-125.
6 ДМИСПО. Т. 7. С. 204.
7 СССР и германский вопрос... Т. 1. С. 158.
8 См. там же. С. 151—159.
9 Там же. С. 154.
10 Там же. С. 127.
11 РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д. 986, л. 117-122.
12 ДМИСПО. Т. VII. С. 282.
13 АВП РФ, ф. 0512, оп. 4, п. 22, д. 178, л. 13-18, 26.
14 СССР и германский вопрос... Т. 1. С. 153, 160—161.
15 См., напр.: АВП РФ, ф. 0512, оп. 4, п. 22, д. 179; п. 12, д. 20.
16 Советско-английские отношения... Т. 1. С. 389.
17 Советский Союз на международных конференциях периода Великой
Отечественной войны 1941—1945 гг.: Сборник документов. Т. 1: Московская кон-
132
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
ференция министров иностранных дел СССР, США и Великобритании (19—30
октября 1943 г.). М., 1978. С. 49, 71, 174-175, 190-195.
18 Там же. Т. 2: Тегеранская конференция руководителей трех союзных
держав — СССР, США и Великобритании (28 ноября — 1 декабря 1943 г.). М, 1978.
С. 166—167; СССР и германский вопрос... Т. 1. С. 563—564.
19 ДМИСПО. Т. 7. С. 356—357; Переписка Председателя Совета Министров
СССР с президентами США и премьер-министрами Великобритании во время
Великой Отечественной войны 1941—1945 гг. 2-е изд. М., 1976. Т. 1. С. 145—
146; Т. 2. С. 58-60.
20 Переписка... Т. 1. С. 146-151, 153-154, 156, 230-236, 237, 239-244, 247-
248, 251, 252-255; Т. 2. С. 60-61, 124-127, 133, 139, 153-156; ДМИСПО. Т. 7.
С. 413-415, 419-425; Т. 8. Январь 1944 г. - декабрь 1945 г. М., 1974. С. 25,
26—27; Советский Союз на международных конференциях... Т. 1. Московская
конференция... С. 252—254; Т. 2: Тегеранская конференция... С. 163—165;
Kersten К. Narodziny systemu wladzy: Polska 1943—1948. Poznan, 1990. S. 56,
58-59.
21 См., напр.: ДМИСПО. Т. 7. С. 352-353, 360-361, 364-365, 369;
Zarchiwow sowieckich. Т. HI: Konflikty polsko-sowieckie. 1942—1944 / Oprac.
W. Roszkowski. Warszawa, 1903. S. 48—51; Kersten K. Op. cit. S. 16—18.
22 Материал об этом из польских и бывших советских архивов содержится,
в частности, в документальных публикациях: Sprawa powolania Polskiego Komitetu
Narodowego w Moskwie (grudzieii 1943 — styczen 1944) // Archiwum Ruchu
Robotniczego. T. IX. Warszawa, 1984; Z archiwow sowieckich. T. HI: Konflikty...
S. 62—89; Polonsky A., Drukier B. The Beginnings of Communist Rule in Poland.
L.; Boston; Henley, 1980; ДМИСПО. Т. 8. С. 129-139, 141-146, 148-149, 152—
155, 162-171, 175.
23 См.: Переписка... Т 1. С. 288, 292-293, 297-298; Т. 2. С. 159-160, 161;
Русский архив. Т. 14 (3—1). СССР и Польша: 1941—1945. К истории военного
союза. Документы и материалы. М., 1994. С. 205—206; Советский фактор в
Восточной Европе. 1944—1953: Документы. Т. 1: 1944—1948 / Отв. ред. Т. В. Во-
локитина. М., 1999. С. 69-70, 72-74, 76-83, 84-85; ДМИСПО. Т. 8. С. 181-
182, 271—273, 280—281, 282—285; Dokumenty do dziejow PRL. Zesz. 2: Protokoty
posiedzen Biura Politycznego« КС PPR. 1944—1945 / Oprac. A. Kochanski. Warszawa,
1992. S. 31, 33-35.
24 Dokumenty do dziejow PRL. Zesz. 2: Protokoty... S. 35—36; Archiwum Akt
Nowych. Zesp. КС PPR. Sygn. 295/V-l. K. 26.
25 См., напр.: РГАСПИ, ф. 558, on. 11, д. 283, л. 3-5, 18-20, 58-63; ДМИСПО.
Т. 8. С. 273-276, 282-283, а также: Kersten К. Op. cit. S. 97.
26 В частности, см.: Гибианский Л. Я. Советский Союз и новая Югославия.
1941—1947 гг. М., 1987. Гл. 1.; Woodward L. British Foreign Policy in the Second
W>rld War. Vol. III. L., 1971. Chap. XLI.
27 Подробнее см.: Гибианский Л. Я. Советский Союз и новая Югославия.
С. 91-103, 110-133.
28 См.: Переписка... Т. 1. С. 280-281, 283; Churchill W. S. The Second World
War. Vol. V. L., 1952. P. 623; \Ы. VI. L., 1954. P. 63-71; The Eden Memoirs: The
Reckoning. L., 1965. P. 459; FRUS, 1944. Vol. V. Wash., 1965. P. 112-115, 117-
121, 123-127, 130-131; Woodward L. Op. cit. Vol. HI. P. 116-118, 121-123. См.
также: Гибианский Л. Я. Дипломатическая история Висского соглашения Тито—
Шубашича // Балканские исследования. Вып. 3: Освободительные движения на
Балканах. М., 1978. С. 208-209, 215-217.
29 Этот ответ отражен в архивных документах как британской дипломатии
(Barker E. Op. cit. P. 144), так и советской (Васильева Н. СССР и проблема
мирного урегулирования с Болгарией после второй мировой войны // България
в сферата на съветските интереси / Ред. кол. В. Тошкова и др. София, 1998.
133
Холодная война
С. 15). Исходя из него, автор второй из указанных здесь работ даже сделал
ошибочный вывод, будто соглашение было в мае действительно заключено.
30 Многократно приводившиеся в историографии британские записи по этим
вопросам опубликованы, в частности, в документальных сборниках: България —
непризнатият противник на Третия райх / Съст. В. Тошкова и др. София, 1995.
С. 83—86, 89—96; Tito—Churchill: Strogo tajno / Izabrao i uredio D. Biber. Beograd;
Zagreb, 1981. S. 342—346. Советские записи, ставшие в 1990-е годы
приоткрываться лишь в отдельных случаях (см.: Волков В. К. Узловые проблемы
новейшей истории стран Центральной и Юго-Восточной Европы. М., 2000. С. 96—
97), теперь открыты для исследователей частично: РГАСПИ, ф. 558, оп. 1Г,
д. 283, л. 6-7, 8-9, 11-13.
31 Подробнее см., напр.: Гибианский Л. Я. Советский Союз и соглашения о
перемирии с Румынией, Болгарией и Венгрией // Etudes balkaniques. 1983. № 1.
32 Переписка... Т. 1. С. 402—403.
33 См., напр.: Petranovic B. Istorija Jugoslavije 1918—1988. Knj. 2:
Narodnooslobodiladki rat i revolucija 1941 — 1945. Beograd, 1988; Vodu§ek-Stari6
J. Prevzem oblasti 1944—1946. Ljubljana, 1992; Краткая история Албании. С
древнейших времен до наших дней / Отв. ред. Г. Л. Арш. М., 1992. С. 336—382.
34 Обобщенную характеристику расстановки сил в польском обществе в
период оккупации см., напр.: Albert A. (Roszkowski W.). Najnowsza historia PolskT
1914-1993. L., 1994. Т. I. S. 504-516, 546-562; Paczkowski A. Pol wieku dziejow
Polski 1939-1989. Warszawa, 1995. S. 69-92.
35 В частности, см.: НКВД и польское подполье. 1944—1945 (По „Особым
папкам" И. В. Сталина) / Отв. ред. А. Ф. Носкова. М., 1994; Русский архив. Т.
14 (3—1). СССР и Польша... С. 334; Z archiwow sowieckich. Т. III. Konflikty...
S. 180—183; Т. V. Powrot zolnierzy AK z sowieckich lagrow / Oprac. A. Paczkowski.
Wfcrszawa, 1995. S. 26-33.
36 См., напр.: ДМИСПО. Т. 8. С. 191-192, 219-221, 247-249, 255;
Переписка... Т. 1. С. 296-297, 299-303; Русский архив. Т. 14 (3-1). СССР и Польша...
С. 227-229, 230-232, 236-237, 240, 246-249, 254-255, 256, 262, 266-267, 271—
275, 277—280, 291—292; Восточная Европа в документах российских архивов.
1944—1953 гг. Т. 1: 1944—1948 гг. / Отв. ред. Г. П. Мурашко. М.; Новосибирск,
1997. С. 52; Z archiwow sowieckich. Т. IV: Stalin a Powstanie Warszawskie / Oprac.
Т. Strzembosz. \\forszawa, 1994.
37 Восточная Европа... Т. 1. С. 52—55.
38 О развитии ситуации в Румынии см., напр., сборник исследований 6 Martie
1945: Inceputurile comunizarii Romaniei. Bucuresti, 1995, а также документальные
публикации: Три визита А. Я. Вышинского в Бухарест (1944—1946 гг.):
Документы российских архивов / Отв. ред. Т. А. Покивайлова. М., 1998. С. 38—116;
Romania: Viafa politica in documente, 1945 / Coord. I. Scurtu. Bucure§ti, 1994.
P. 80-121, 129-158, 162-166, 167-169, 170-189; Chiper I., Constantiniu E, Pop
A. Sovietizarea Romaniei: Percepfii anglo-americane (1944—1947). Bucuresti, 1993.
P. 87-133.
39 Gati Ch. Hungary and the Soviet Bloc. Durham, 1986. P. 24—28, 33—41, 85;
Восточная Европа... Т. 1. С. 72-73, 75-76, 86-87, 94-98, 102-104, 111-113;
Советский фактор... Т. 1. С. 109—116, 118—122.
40 См., напр..: Valeva Ye. The CPSU, the Comintern, and the Bulgarians // The
Establishment of Communist Regimes in Eastern Europe, 1944—1949 / Ed. N.
Naimark, L. Gibianskii. Boulder (Colo.), 1997; Kaplan K. Prvni povaledna vlada:
Komentovane dokumenty // SeSity Ustavu pro soudobe dejiny CSAV. Sv. 5. Praha,
1993. S. 69-88, 101-127; Восточная Европа... Т. 1. С. 159-162, 170-172.
41 Leffler M. Inside Enemy Archives: The Cold War Reopened // Foreign Affairs.
\Ы. 75, № 4 (July-August 1996). P. 122-125; Idem. The Cold War: What Do «We
Now Know»? // American Historical Review. Vol. 104, № 2 (April 1999). P. 514,
134
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
516 etc.; Волокитила Т. В. Сталин и смена стратегического курса Кремля в конце
40-х годов: от компромиссов к конфронтации // Сталинское десятилетие
холодной войны: факты и гипотезы / Отв. ред. А. О. Чубарьян. М., 1999. С. 10—12.
42 СССР и германский вопрос... Т. 1. С. 237, 239—241.
43 Анализ таких обсуждений см., напр.: Pons S. In the Aftermath of the Age of
W&rs: the Impact of W>rld War II on Soviet Security Policy // Russia in the Age of
W&rs, 1914—1945 / Ed. S. Pons, A. Romano [Fondazione G. Feltrinelli: Annali. Anno
Trentaquattresimo. 1998]. Milano, 2000. P. 283—291.
44 См. примеч. 41.
45 Эти предложения, которые, в частности, имели в виду в своих
построениях Волокитина и Леффлер, см.: СССР и германский вопрос... Т. 1. С. 333—360.
46 Подробнее см.: Гибианский Л. Я. Кремль и создание советского блока в
Восточной Европе: некоторые проблемы исследования и интерпретации новых
документов // Славянские народы: общность истории и культуры. К 70-летию
члена-корреспондента Российской академии наук Владимира Константиновича
Волкова / Отв. ред. Б. В. Носов. М., 2000. С. 384—389.
47 Leffler M. Inside Enemy Archives... P. 123.
48 Орлик И. И. Восточная Европа в документах российских архивов. 1944—
1953 гг. // Новая и новейшая история. 1999. № 5. С. 185; Центрально-Восточная
Европа во второй половине XX века. Т. 1. Становление «реального социализма»,
1945-1965 / Отв. ред. И. И. Орлик. М., 2000. С. 27 (автор И. И. Орлик).
49 Подробнее см., напр.: Яжборовская И. С. «Согласовать со Сталиным»
(советско-польские отношения и проблема внутреннего устройства Польши в
конце 1943 — начале 1945 г.) // У истоков «социалистического содружества»: СССР
и восточноевропейские страны в 1944—1949 гг. / Отв. ред. Л. Я. Гибианский.
М., 1995.
50 Bilas М. Razgovori sa Staljinom. Beograd, 1990. S. 75; Idem. Revolucionarni
rat. Beograd, 1990. S. 423.
51 Димитров Г. Дневник (9 март 1933 — 6 февруари 1949). София, 1997.
С. 463-464.
52 В беседе с югославами в апреле 1945 г. Сталин, согласно свидетельству
Джиласа, говорил, что война будет через 15—20 лет (Bilas M. Razgovori... S. 76;
Idem. Revolucionarni rat. S. 423), на встрече в мае 1946 г. с руководителями
возглавляемого ППР левого блока Польши он назвал срок «по крайней мере» в
20 лет (Восточная Европа... Т. 1. С. 457), а на встрече с коммунистическими
лидерами Болгарии в июне 1946 г. сказал, как зафиксировано в болгарской
записи, что войны не предвидится в течение 10—15 лет (БКП, Коминтернът и ма-
кедонският въпрос (1917—1946) / Съст. Ц. Билярски, И. Бурилкова. София,
1999. Т. 2. С. 1268).
53 О западной инициативе в Ялте см.: Советский Союз на международных
конференциях... Т. 4. Крымская конференция руководителей трех союзных
держав — СССР, США и Великобритании (4—11 февраля 1945 г.). М., 1979. С. 97—
99, 103, 128-130, 150, 159.
54 Советский Союз на международных конференциях... Т. 6: Берлинская
(Потсдамская) конференция руководителей трех союзных держав — СССР, США
и Великобритании (17 июля - 2 августа 1945 г.). М., 1980. С. 87-89, 324-325;
FRUS, 1945. \Ы. V. Wash., 1967. Р. 1270-1272.
55 Советский Союз на международных конференциях... Т. 6: Берлинская
(Потсдамская) конференция... С. 45—46, 316—317.
56 Там же. Т. 4. Крымская конференция... С. 126, 150—156, 161—163, 167—
168, 173-174, 177-181, 190-191, 193, 269.
57 Переписка... Т. 1. С. 365-367, 370-374, 384-386, 390-392, 400-407, 410—
412; Т. 2. С. 216-218, 226-228, 230-232, 233-236, 241-242, 243, 244-245, 247-
248; ДМИСПО. X 8. С. 383-387, 388-390.
135
Холодная война
58 Подробнее см., напр.: Kersten К. Op. cit. S. 140—141; Albert A. (Roszkowski
W). Op. cit. Т. 2. S. 20.
59 Советский Союз на международных конференциях... Т. 6: Берлинская
(Потсдамская) конференция... С. 87-89, 264; FRUS, 1945. \Ы. V. Р. 1274-1275,
1286—1288. На парламентских выборах 11 ноября 1945 г., бойкотировавшихся
оппозицией, компартия и руководимый ею Народный фронт получили
подавляющее большинство, что было следствием как имевшейся у них массовой
поддержки, так и репрессивной политики в отношении оппонентов.
60 Советский Союз на международных конференциях... Т. 6. Берлинская
(Потсдамская) конференция... С. 101—102, 114—116, 473—474.
61 Димитров Г. Дневник... С. 493.
62 Там же. С. 495. На выборах, в которых отказалась участвовать оппозиция,
победителем стал лагерь, руководимый компартией, что, подобно Югославии,
было результатом как его массовой поддержки, так и серьезного давления
властей.
63 Печатное В. «Союзники нажимают на тебя для того, чтобы сломить у тебя
волю...» (Переписка Сталина с Молотовым и другими членами Политбюро по
внешнеполитическим вопросам в сентябре — декабре 1945 г.) // Источник. 1999.
№ 2. С. 71-72.
64 РГАСПИ, ф. 558, оп. 11, д. 98, л. 4-15, 19-49, 58-66, 74-79, 102-121,
160-169; д. 99, л. 22-25, 35-45.
65 См.: инструкции Сталина Молотову в Лондон (Печатное В. Указ. соч.
С. 72).
66 См., напр.: Восточная Европа... Т. 1. С. 337—340, 357—361; Три визита...
С. 188-195, 197-204, 205-213, 215-217, 218-219; Димитров Г. Указ. соч.
С. 518-524.
67 Об этих оценках можно, в частности, судить по тому, что говорилось
тогда руководящими советскими деятелями Димитрову и югославскому послу в
Москве. См.: Димитров Г. Указ. соч. С. 492; Arhiv Josipa Broza Tita. F. Kabinet
MarSala Jugoslavije. I-3-b/602. L. 2-5; I-3-b/611. L. 1-2.
Л. Я. ГИБИАНСКИЙ
ФОРСИРОВАНИЕ СОВЕТСКОЙ
БЛОКОВОЙ ПОЛИТИКИ
В ходе послевоенного мирного урегулирования окончательно
закреплялся на международной арене порядок, возникший в
результате Второй мировой войны. Тем временем задачи, связанные с
формированием советского блока, не только продолжали оставаться
одним из главных приоритетов во внешней политике Москвы, но и
заняли там, пожалуй, еще более значимое место. Характер
предпринимавшихся в данной связи советских усилий в огромной мере
был обусловлен тем, что в первые годы после окончания войны
восточноевропейская зона, оказавшаяся в сфере контроля СССР, с
точки зрения долгосрочных кремлевских целей все еще
политически находилась по большей части в довольно «жидком состоянии»,
как выражался по этому поводу Молотов и много лет спустя1.
Установленные в Восточной Европе режимы «народной демократии»,
нередко именовавшиеся тогда, в частности Сталиным, также «новой
демократией», представляли собой достаточно пеструю картину.
Помимо большой специфики положения применительно к каждой из
стран, в целом эти режимы по своим основным характеристикам
подразделялись, в сущности, на три основных типа.
Один из них составляли Югославия и Албания, где, как уже
говорилось, еще на раннем этапе возникла фактически
коммунистическая монополия власти, выросшая преимущественно вследствие
внутренней расстановки сил (в Югославии частичное
кратковременное присутствие советских войск прекратилось на рубеже 1944—
1945 гг., а в Албании их не было вообще). Опираясь на широкую
массовую поддержку, эта монополия в первые послевоенные годы
продолжала укрепляться и ужесточаться. Компартии полностью
управляли всей государственной системой (включая юстицию и
вооруженные силы), сферой массовой информации, общественными
организациями. Последние могли функционировать лишь в рамках
так называемых фронтов (в Югославии — народного, в Албании —
демократического), тоже безраздельно руководимых коммунистами.
Частичному и очень ограниченному оформлению внефронтовских
легальных партий и организаций, независимых или оппозиционных
по отношению к компартии, как имело место в Югославии в
период действия соглашения Тито—Шубашича, был полностью положен
конец уже на рубеже 1945—1946 гг. Затем власти пресекли, в том
числе путем прямых репрессий, и попытки создания внутрифронтов-
137
Холодная война
ской оппозиции. Партиям, фигурировавшим наряду с КПЮ в
составе Народного фронта, был придан чисто номинальный характер, а
вскоре их совсем убрали со сцены. Как в Югославии, так и в
Албании (в последней частичные попытки легального оформления
оппозиции если и проявлялись, то в куда более стертом виде) почти с
самого начала утвердилась, по сути, коммунистическая
однопартийная система, напоминавшая советскую2.
Другой тип составляли режимы в Болгарии, Польше и Румынии.
Для них было характерно фактическое коммунистическое
преобладание во власти вплоть до значительной степени диктата компартий,
что отчасти сближало упомянутые режимы с положением в
Югославии и Албании. Но вместе с тем их серьезно отличали от
югославского и албанского случаев допуск многопартийности, включавшей
и оппозиционные (или таковые по сути) партии, а что еще важнее —
существование элементов коалиционное™ власти: частично
реальное, хотя и достаточно ограниченное участие в ней тех или иных
некоммунистических группировок. Коалиционность участия во
власти была двоякой: во-первых, между левым блоком, где ведущая
роль принадлежала коммунистам, и некоторыми силами,
стоявшими правее блока, во-вторых, — и в большей мере — между
партиями самого левого блока.
Первое имело место в Румынии и Польше. После произведенного
под советским прикрытием в конце февраля — начале марта 1945 г.
фактического переворота, возглавленного компартией Румынии
(КПР), в образованное 6 марта румынское правительство, где
подавляющее большинство принадлежало подконтрольному коммунистам
Национально-демократическому фронту, вошла также группировка
национал-либералов во главе с Г. Тэтэреску, которая в отличие от
основных правых национал-либеральной и национал-царанистской
партий, перешедших в оппозицию, посчитала тактически
целесообразнее перескочить в просоветский лагерь3. А в Польше, как уже
говорилось, в созданное в июне 1945 г. Временное правительство
национального единства с его опять-таки подавляющим
большинством от так называемого «блока демократических партий»,
возглавлявшегося ППР, были допущены представители гражданско-демок-
ратических сил, чьим наиболее видным лидером являлся Миколай-
чик.
Второе, т. е. частичная коалиционность участия во власти между
партиями левого блока, было характерно как для тех же Польши и
Румынии, так и для Болгарии. В польском и румынском случаях
реальным коалиционным партнером коммунистов выступали
внутри блока главным образом левосоциалистические группировки4.
В Польше такая группировка, присвоившая себе традиционное
название Польской социалистической партии (ППС), шла в основном
вместе с ППР. Однако в послевоенных условиях ППС стала
проявлять некоторые колебания, ряд ее лидеров, не удовлетворяясь
местом пристяжных в упряжке ППР, в той или иной форме
претендовал на более самостоятельную роль ППС и ее больший доступ к
решающим рычагам власти. Это вело к заметным трениям между
138
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
ППС и коммунистами вплоть до возникавших в ряде случаев
кризисных явлений в отношениях между лидерами обеих партий,
создавало существенные трудности для ППР, порождало серьезное
беспокойство как ее руководства, так и советской стороны и даже
вызывало в 1946—1947 гг. прямое вмешательство Кремля5. Стремление к
большей самостоятельности по отношению к компартии проявилось
и в социал-демократической партии Румынии, особенно сильно к
концу 1945 г. Но оно было с успехом пресечено КПР с помощью
левых социал-демократов уже в начале 1946 г., после чего социал-
демократия все сильнее подчинялась курсу коммунистов, хотя
временами ее руководство все еще пыталось претендовать на большее
участие во власти и повышенно реагировало на некоторые
проявления слишком явного коммунистического диктата6. В Болгарии в
отличие от Румынии и Польши элементы коалиции вообще
ограничивались исключительно рамками так называемого Отечественного
фронта (ОФ), возглавляемого компартией: в правительстве и всей
администрации были представлены только партии ОФ. Но уже с
конца 1944 — начала 1945 г. коммунисты, при всей своей сильно
выраженной руководящей роли в ОФ, столкнулись со значительным
стремлением в рядах их партнеров, в том числе таких основных, как
Земледельческий союз и отчасти партия «Звено», к занятию более
самостоятельной позиции, к противодействию коммунистической
гегемонии, к большему участию во власти вплоть до частичного
соперничества с компартией. Это, несмотря на маневры
коммунистических лидеров, привело летом 1945 г. к расколу ОФ и переходу
его значительной, хотя и относительно меньшей части в оппозицию,
ставшую, таким образом, действовать легально наряду с ОФ (до того
времени партии вне ОФ разрешены не были)7. Компартия смогла в
целом удержать положение в стране под своим контролем, однако
раскол, особенно в первое время, вынуждал ее к тактике большей
терпимости в отношении оставшихся парткеров по ОФ, что в
середине 1946 г. было даже осуждено Сталиным как чрезмерная
уступчивость8.
Режимы данного типа существенно отличались друг от друга с
точки зрения своей массовой базы. В Румынии и особенно в
Польше, несмотря на то, что на волне левых настроений,
охвативших значительные слои народа в обстановке разгрома фашизма во
Второй мировой войне, коммунисты и примыкавшие к ним
серьезно расширяли свое влияние, тем не менее не только сами
компартии, но и в целом возглавляемые ими левые блоки, будучи
сосредоточением новой власти, не имели, однако, поддержки
преобладающей части населения. В румынском случае более либо, по крайней
мере, не менее влиятельной являлась оппозиция вкупе с группой
Тэтэреску (временная коалиция с Тэтэреску, на которую лидеры
компартии пошли по указанию Москвы, была призвана хоть в какой-
то мере расширить базу режима), а в польском случае намного
превосходящей поддержкой в обществе пользовалась формально
представленная в правительстве, но фактически ставшая играть роль
оппозиционной партия Миколайчика Польске стронництво людове
139
Холодная война
(ПСЛ). Поэтому в обеих странах коммунистические лидеры с
согласия советского патрона оттягивали, насколько возможно,
послевоенные парламентские выборы, предусматривавшиеся по настоянию
западных союзников договоренностями «большой тройки». В
Польше выборы сначала просто заменили состоявшимся только через год
после образования Временного правительства национального
единства референдумом 30 июня 1946 г. с демагогическим подбором
вопросов, результаты которого были к тому же абсолютно
сфальсифицированы коммунистической частью аппарата власти с помощью
специалистов, специально отряженных для этой цели МГБ СССР.
И лишь в январе 1947 г. провели, наконец, выборы, активно
использовав запугивание, шантаж, прямую фальсификацию9. В Румынии
выборы оттянули до ноября 1946 г. и широко применили на них
манипуляции, подтасовки и другую, как выражались лидеры КПР,
«технику», так что итоги не соответствовали действительному
соотношению влияния политических сил10. Хотя в обоих случаях эти
выборы, в результате которых было объявлено о решительной победе
«блока демократических партий», использовались как формальное
подтверждение легитимности существовавших режимов, однако
очень левый характер власти с господствующим положением в ней
коммунистов продолжал быть обусловлен в Румынии и тем более в
Польше, по сути, не столько (а то и вовсе не) внутренним
развитием, сколько советским военным присутствием, затянувшимся затем
надолго11. Между тем в Болгарии дело обстояло по-иному, хотя и там
пребывание советских войск, завершившееся в конце 1947 г.,
являлось чрезвычайно важным фактором укрепления режима. Стоявшие
у власти силы во главе с компартией до раскола ОФ опирались на
явное большинство общества, а после ухода отколовшейся части в
оппозицию пользовались хотя и значительно меньшей, чем прежде,
но скорее все-таки преобладающей поддержкой, которая позволяла
им в отличие от происходившего в Польше и Румынии уже сразу
после войны пойти на неоднократное — в ноябре 1945 пив
октябре 1946 г. — проведение парламентских выборов12.
Наконец, еще один тип составляли режимы, установленные в
Чехословакии и Венгрии. Их характерной чертой было еще более
реальное, чем в режимах второго из названных выше типов,
коалиционное партнерство между компартиями с примыкавшими к ним
левыми группировками, с одной стороны, и некоторыми силами
гражданско-демократической, а отчасти и более консервативной
(особенно первоначально в Венгрии) ориентации — с другой. Оно
базировалось либо на примерном, хотя и колебавшемся паритете
между совокупными позициями каждой из сторон в системе
органов власти, либо даже на определенном преобладании
некоммунистических партнеров над коммунистами. Некоммунистическое
преобладание было эначале и в Венгрии, и в Чехословакии: как уже
говорилось, в первых правительствах этих стран, пришедших к власти
в ходе ликвидации гитлеровского господства, коммунисты с
примыкавшими к ним получили в обоих случаях треть мест. Однако затем
соотношение сил в каждой из стран стало развиваться по-разному.
140
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
КП Венгрии, занявшая указанное выше положение в правящей
коалиции благодаря преимущественно советскому патрону, не
обладала соответствующими позициями в венгерском обществе. На
парламентских выборах в ноябре 1945 г., проводившихся в достаточно
демократических условиях, она получила всего 17 %, а вместе с
близкой коммунистам Национально-крестьянской партией — около
четверти голосов. С помощью последовавшего вслед за выборами
воздействия советской стороны, которое было особенно важным в
условиях непосредственного советского военного присутствия в
Венгрии (затянувшегося затем тоже надолго), коммунистам удалось в
общем сохранить, если даже не расширить в какой-то мере свои
позиции во власти13. Однако им пришлось оставаться и дальше в
положении меньшинства в правительстве и парламенте, вследствие
чего установленный режим даже не всегда рассматривался
руководством КП Венгрии и Москвой как «народная демократия»14. Что же
касалось Чехословакии, откуда советские войска (одновременно с
американскими, находивЩимися на западе Чехии) были выведены в
конце 1945 г., то на первых после войны парламентских выборах в
мае 1946 г. компартия получила около 38 % голосов, выйдя на
первое место среди других партий, а вместе с социал-демократической
партией, где левое крыло, сильно связанное с коммунистами,
имело очень значительное влияние, набрала до 50 %. Кроме того, у
компартии были сильнейшие, если не преобладающие позиции
среди руководителей региональных и местных органов власти, главным
образом в Чехии15. В целом в государственно-политической системе
Чехословакии коммунисты и в значительной степени примыкавшие
к ним социал-демократы вместе заняли в итоге положение,
примерно равное всем остальным партнерам по коалиции, вместе взятым.
Советская сторона наиболее высоко оценивала режимы первого
из перечисленных типов. В частности, немного позже, на рубеже
лета — осени 1947 г., при подведении некоторых итогов в
аналитических материалах, составлявшихся в Отделе внешней политики
(ОВП) ЦК ВКП(б) в связи с подготовкой к учредительному
совещанию Коминформа, Югославия и Албания характеризовались как
государства, которые в сравнении с остальными
восточноевропейскими «народными демократиями» идут значительно «впереди других
стран» по пути «демократических преобразований». Причины такой
оценки назывались в самих этих материалах: прежде всего,
монопольная власть компартий, а также сопутствовавшее ей
установление доминирующей роли государства в экономике обеих стран (уже
в 1945—1946 гг. государственный сектор охватил там подавляющую
часть промышленности, транспорта, сферу финансов, оптовую
торговлю)16. Таким образом, в качестве самого передового, наиболее
предпочтительного варианта рассматривались те режимы, где
начиная уже с завершающего этапа войны, а затем вслед за ее
окончанием стала, по сути, проводиться ускоренная советизация.
Что же касалось стран с режимами второго и особенно третьего
из упомянутых типов, то исходя как из реалий внутренней ситуации
в каждой из этих стран, так и из тогдашних соображений, связан-
141
Холодная война
ных с позицией западных держав, Москва и соответственно
руководимые ею восточноевропейские компартии стали вначале
ориентироваться на перспективу проведения там, хотя бы на какое-то
обозримое время, более длительной, «растянутой» советизации. В
качестве способа ее осуществления в политической сфере был взят курс
на постепенное, по мере возможности, усиление роли (в режимах
второго типа — фактического диктата) компартий в государственном
управлении, а одновременно вытеснение или, как в режимах третьего
типа, сначала еще только оттеснение от власти сил, которые на деле
противостояли коммунистам, являлись их соперниками либо лишь
временными попутчиками, и фактическое полное подчинение
компартиями своих партнеров по левому блоку. Параллельно усилия в
социально-экономической сфере были направлены на то же
постепенное, максимально возможное в каждый данный момент расширение
государственного сектора в промышленности, на транспорте, в
финансах, оптовой торговле (вместе с проведением радикальной земельной
реформы). Последовательное продвижение в данном направлении,
несоветское по форме, с использованием чужого флага демократии, с
применением компартиями тактики политической мимикрии и
обманных коалиционных комбинаций, с употреблением атрибутов
многопартийности и отчасти парламентаризма, где номинального (вплоть до
фактически фиктивного), а где на первых порах в определенной мере
реального, но все больше контролируемого, было призвано, по
замыслу Кремля, привести в итоге к тому же социалистическому, в советском
понимании, результату, к какому намного более ускоренным темпом
(хотя частично тоже с камуфляжным, но более ограниченным по
времени и содержанию использованием внешне несоветских форм)
продвигались режимы первого типа. Такой курс был выражен в
выдвинутом Сталиным еще в конце Второй мировой войны тезисе о том, что
к социализму можно идти не только через советское устройство, но и
через другие гсгсударственно-политические формы — демократическую
республику, а то и конституционную монархию. Данный тезис,
излагавшийся им в беседах с рядом руководящих деятелей
восточноевропейских «народных демократий», был вслед за окончанием войны
трансформирован советским лидером в формулу о возможности
движения к социализму, минуя диктатуру пролетариата17.
В упомянутых непубличных высказываниях Сталина, однако,
никоим образом не конкретизировалось, как долго, по его
прогнозам, продлится в странах Восточной Европы подобного рода
несоветский путь к тому, что, по мнению Москвы, можно было бы с
точки зрения характера власти и собственности на основные
средства производства считать устройством, относящимся хотя бы в
минимальной мере к социалистическому типу. В том числе никак не
уточнялось, на сколь длительную перспективу он допускал
сохранение там многопартийности, более или менее действующих
атрибутов парламентаризма, включая легальную оппозицию, и той или
иной степени реальной коалиционное™ власти. А какие-либо
другие документы, в которых содержались бы планы Кремля на сей
счет, тоже пока не известны.
142
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
В этих условиях в историографии получили хождение весьма
различные трактовки того, что именно имел в виду Сталин: от
оценки, что подобные его сентенции, повторявшиеся затем рядом
восточноевропейских коммунистических лидеров, были — как и сама
практическая политика, свойственная упомянутым выше вариантам
«растянутой» советизации, — выражением тактико-камуфляжного
маневрирования, рассчитанного на довольно ограниченный срок, и
до совершенно противоположной интерпретации, согласно которой
Кремль тогда всерьез допускал, что страны региона могут в
относительно длительной перспективе развиваться по действительно
отличному от советского, более демократическому пути к социализму.
В некоторых работах последнего времени указывается на отдельные
сталинские заявления, сделанные им непублично в 1946 г., главным
образом во время ставших недавно известными его бесед с лидерами
ППР и ППС 23 мая и с руководством ППС 19 августа18* как на
свидетельство того, что, по крайней мере, еще летом — осенью 1946 г, а то
даже, «пожалуй, до середины 1947 г.» он продолжал оставаться
сторонником «национальных путей» к социализму в Восточной Европе.
Более того, по утверждению авторов данных работ, из говорившегося тогда
Сталиным следует, что он мыслил такое развитие «на основе
принципов парламентаризма» и рассматривал соответствующую этому «новую
демократию», отличную от диктатуры пролетариата и советской
системы, как «долговременную модель» для стран региона19.
В высказываниях руководителя СССР, о которых идет речь,
действительно продолжала декларироваться приверженность идее
несоветского пути для восточноевропейских государств20. Но на самом
деле Сталин при этом не говорил, ни сколь продолжительной
может быть подобная модель, ни о ее парламентском характере. По
поводу протяженности названного им варианта движения к
социализму он ограничился лишь сделанным в беседе с поляками 23 мая
1946 г. замечанием, что режим, который установился в Польше и
который он характеризовал как воплощение такого варианта,
отличного от диктатуры пролетариата, «стоит сохранить»21. На какое, хотя
бы примерно, время, — не уточнялось. А по поводу
парламентаризма он в той же беседе с поляками всего лишь упомянул о том, что
Ленин «допускал возможность прихода к социализму путем
использования таких учреждений буржуазного демократического строя, как
парламент и другие институты»22. В тогдашнем коммунистическом
лексиконе сие означало тактическое использование парламентских
форм, а не следование «принципам парламентаризма». Характерно,
что при этом Сталин в качестве безоговорочных примеров «новой
демократии» указал польским собеседникам, во-первых, на режим в
их собственной стране, к которому понятие парламентаризма было
тогда в действительности просто неприменимо, ибо, как уже
отмечалось выше, отсутствовал парламент ввиду боязни ППР провести
выборы, а во-вторых, — и вовсе на югославский режим, близкий по
сути советскому. В то же время Чехословакию, где как раз
существовала более реальная парламентская система, он назвал страной, где
«новая демократия» установлена лишь «отчасти»23.
143
Холодная война
В доказательство версии о серьезной ориентации Кремля в пользу
«национальных путей» некоторые авторы ссылаются и на
изложенный Сталиным в беседе с делегацией британской лейбористской
партии 7 августа 1946 г. тезис о двух путях к социализму: русском —
более коротком, но требующем больше крови, и английском —
парламентском, но более длинном24. Т. В. Волокитина неоднократно
резюмировала даже, что тем самым советский лидер констатировал
«возможность отказа при продвижении к социализму от основных,
наиболее одиозных постулатов коммунистической доктрины»25.
Подобный вывод выглядит более чем странно, если принять во
внимание тот вполне очевидный факт, что в этой беседе Сталин, как
часто бывало при его встречах с такого рода посетителями, просто
разыграл очередной спектакль. Сначала выслушав гостей, которые
рассказывали ему о мерах и планах лейбористского правительства,
ориентированных, как подчеркивали члены делегации, на
социалистическую перспективу, кремлевский хозяин в тон собеседникам
заявил о значимости того, что два столь больших государства, как
СССР и Великобритания, идут к одной цели — социализму26.
Конечно, это заявление, в контексте которого Сталин и сказал о двух
путях, вовсе не выражало того, что он думал на самом деле.
Трудно с точностью определить, насколько предпринятый им ход
был сделан с общим прицелом на то, чтобы повысить имидж СССР
среди европейских социалистов и следовавших за ними масс, а
насколько был обусловлен более конкретными соображениями,
связанными с прогнозами советского руководства по поводу Англии.
Прогнозы, а точнее ожидания заключались в том, что при усилении
противоречий между Англией и США, на которое надеялся Кремль,
лейбористы, давшие слишком много социалистических обещаний
британским рабочим, столкнутся не только с собственной
буржуазией, но и с «американскими империалистами» и будут вынуждены
искать некоторой поддержки со стороны Москвы27. Не исключено,
как раз на такую перспективу было рассчитано сталинское
замечание, что поскольку «и вы, и мы», т. е. Англия и СССР, «идем к
одной цели — социализму», «можно было бы только удивляться, если
бы между двумя странами не было дружбы»28. Но независимо от
того, какая из задач являлась для Сталина превалирующей во
время беседы с лейбористской делегацией, в любом случае все
сказанное им тогда об английском социализме представляло собой не
более чем тактическую уловку.
Впрочем, во многом тактической игрой было на самом деле и то,
что он говорил о несоветском, без диктатуры пролетариата, пути к
социализму в Польше, как и в других восточноевропейских странах,
во время упоминавшихся выше двух бесед с поляками в мае и
августе 1946 г. Авторы, ссылающиеся на то, что излагал тогда Сталин,
как на выражение его действительных намерений, совершенно
игнорируют, при каких конкретных обстоятельствах и с какими
целями он это делал. Ведь его высказывания, о которых идет речь,
адресовались в обеих беседах присутствовавшим лидерам ППС,
которые в тот момент выступили с претензиями к ППР, обвиняя ее в
144
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
сосредоточении всей власти в своих руках, в фактическом
установлении коммунистической диктатуры, и проявили колебания по
поводу проведения в блоке с ППР жесткой конфронтационной линии
против ПСЛ во главе с Миколайчиком29. Заявления Сталина, что
«новая демократия», существующая в Польше, так же как в других
странах Восточной Европы, не является и не должна быть
подобием советского строя, что движение к социализму будет происходить
там без диктатуры пролетариата (а значит, без тех свойственных ей
черт, что пугали руководство ППС), были противопоставлены как
обвинениям, которые выдвигались со стороны ППС, так и стоявшим
за этими обвинениями опасениям, которые нарастали среди ее
деятелей. Он стремился их успокоить, удержать в блоке с ППР на
положении фактически вспомогательного инструмента последней.
Вместе с тем, помимо нацеленности подобных сталинских
высказываний в каждом отдельном случае на решение разного рода
конкретных конъюнктурных задач, в более общем плане тезис о
возможности несоветского пути восточноевропейских стран к
социализму являлся, как отмечено нами выше, и отражением курса на
«растянутую» советизацию. Однако такой курс, по крайней мере уже в
1946 г., на деле относился не ко всем «народным демократиям», а к
режимам упоминавшихся второго и особенно третьего типов. Он
представлял собой не отказ от советизации, а специфический
тактический вариант ее более постепенного осуществления, на какое-
то время с использованием тех или иных несоветских форм и
переходных комбинаций, с камуфлирующим лавированием компартий в
процессе реализации своих целей.
Показательны соображения, изложенные Сталиным в ходе
состоявшейся 2 сентября 1946 г. беседы с лидером болгарских
коммунистов Г. Димитровым, в которой кремлевский хозяин тоже затронул
вопрос о пути к социализму без диктатуры пролетариата. В отличие
от упомянутых его встреч с лейбористской делегацией или с
поляками, эта беседа, проходившая в присутствии лишь самого узкого
круга высшего советского руководства, носила доверительный
характер и потому важна для понимания действительных намерений
Кремля. Говоря, что в Болгарии, идущей по названному выше пути,
не следует копировать опыт русской революции, происходившей в
совсем другой обстановке, Сталин в качестве конкретного
выражения болгарской специфики дал установку на объединение
компартии и других, как он выразился, «партий трудящихся», прежде
всего Земледельческого союза, являвшегося участником ОФ, в одну так
называемую трудовую партию. В условиях коммунистического
преобладания объединенная партия, поглотив союзников компартии по
ОФ, была бы, согласно сталинскому замыслу, по существу
коммунистической, но внешне не выглядела бы таковой и приобрела бы
более широкую массовую базу, особенно среди крестьянства.
Выступая со своего рода программой-минимум, содержащей лишь
задачи на данный конкретный период, она воспользовалась бы, по
определению Сталина, «очень удобной маской», что, как он
подчеркивал, было важно не только во внутриполитическом плане, но и с
145
Холодная война
точки зрения международной ситуации. А затем, подытоживал он,
придет время и непосредственно для программы-максимум30. Хотя
план создания подобной партии по каким-то причинам не получил
практического развития, сказанное тогда Сталиным наглядно
раскрывает, каков был в принципе сам характер устремлений, из
которых он исходил, выдвигая формулу о несоветском пути к
социализму для восточноевропейских «народных демократий», и сколь так-
тическо-камуфляжный смысл эта формула имела.
При оценке того, каким являлось реальное содержание тактики
«несоветского пути» («растянутой» советизации), нельзя также не
принять во внимание, что в действительности она отнюдь не
означала ограничения лишь политическими (не говоря уж —
парламентскими) средствами для достижения целей Кремля и
подконтрольных ему местных компартий. Наоборот, ее практическое
осуществление с самого начала сочеталось и с активным применением
коммунистами, когда они (или их советский патрон) считали
необходимым, различного рода административного давления и
подрывных действий через находившийся в их руках государственный
аппарат, вплоть до непосредственно репрессивных методов в
отношении как их политических оппонентов, так и тех союзников по
левому блоку, которые в какой-то момент проявляли значительную
строптивость или серьезные колебания.
Из режимов второго и третьего типов, которые как раз и стали
сферой проведения «растянутой» советизации, до начала 1947 г.
употребление административно-репрессивных рычагов было
свойственно главным образом второму типу, где коммунисты могли делать это,
опираясь на уже имевшиеся у них решающие позиции во власти.
Среди многочисленных повседневных случаев использования
подобных средств укажем хотя бы на такие известные примеры, как
имевшие место в Болгарии преследование Г. Димитрова-Гемето,
являвшегося в конце 1944 — начале 1945 г. лидером Земледельческого союза,
или смещение по указанию Сталина летом 1946 г. военного
министра и одного из руководителей партии «Звено» Д. Велчева;
практиковавшиеся с 1946 г. в Польше насильственный роспуск ряда
организаций ПСЛ и манипуляции госбезопасности по расколу этой
партии, формально все еще представленной в правительстве;
давление, ограничения и репрессии в отношении тех или иных деятелей,
местных организаций и органов печати оппозиционных партий в
Румынии, особенно наиболее влиятельной национал-царанистской
партии31. Сюда же относились упоминавшиеся выше шантаж,
запугивание, фальсификация результатов при проведении референдума в
Польше в июне 1946 г., парламентских выборов в Румынии в
ноябре 1946 г. и в Польше в январе 1947 г.
В странах с режимами третьего типа, где коммунисты еще не
имели преобладания во власти, применение таких методов было для
них намного более затруднительным. Но уже с 1945—1946 гг.
компартии Венгрии и Чехословакии, добившись получения портфелей
министров внутренних дел (в венгерском случае — при опоре на
прямой советский нажим32), начали прилагать усилия к тому, чтобы
146
Раскол послевоенного мира формирование биполярности
установить контроль над спецслужбами и использовать их в своих
интересах. В частности, в Венгрии органы МВД при поддержке
советской администрации Союзной контрольной комиссии (СКК)
повели с весны 1946 г. наступление на ряд общественных
организаций, деятельность которых вызывала особое недовольство
компартии и ее советских покровителей33. В обеих названных странах
спецслужбами, оказавшимися под коммунистическим руководством,
стала вестись работа по добыванию тайной информации о других
политических силах, по сбору, а в еще большей мере — фабрикации
компромата о деятелях партий, противостоявших коммунистам, либо
являвшихся партнерами последних. Это рассматривалось как
создание очень важного инструмента воздействия как на противников, так
и на попутчиков или недостаточно устойчивых союзников при
дальнейшем коммунистическом наступлении и позже (о чем еще
пойдет речь дальше) было активно пущено в ход34.
Стремясь, таким образом, в случае с режимами первого типа —
к упрочению фактически уже установленной коммунистической
монополии власти, с режимами второго типа — к закреплению и
расширению коммунистического преобладания, а с режимами третьего
типа — еще только к достижению такого преобладания, Кремль и
патронируемые им восточноевропейские компартии направляли
вместе с тем усилия на максимально возможное включение всех этих
режимов в процесс формирования блока под советским главенством.
Стержнем формирования являлось складывание системы
двусторонних политических, военных, экономических,
культурно-идеологических и иных связей каждой из стран «народной демократии» с
СССР как блоковым центром, включая и следование в фарватере его
политики на международной арене. Становление этой
основополагающей «лучевой» конструкции, охватывавшей все упомянутые
страны и скреплявшей их с Москвой, а через нее — в общую блоковую
систему, дополнялось постепенным возникновением союзнических
отношений, также на двусторонней основе, между самими
государствами Восточной Европы, которое советская сторона стремилась
тщательно контролировать. До осени 1947 г. реальная вовлеченность
тех или иных «народных демократий» в блокообразование, в том
числе даже особенно активная, далеко не всегда сопровождалась
оформлением официальных договоров о союзе (о «дружбе,
взаимопомощи и сотрудничестве»), прежде всего потому, что тогдашний
международно-правовой статус восточноевропейских бывших
гитлеровских сателлитов (Болгарии, Румынии, Венгрии) до подписания и
вступления в силу мирных договоров с ними лишал их права
открыто участвовать в союзах. Наиболее показателен случай с Болгарией,
которая уже о осени 1944 г. была интенсивно включена в
формирование блоковых отношений как с СССР, так и с Югославией, вплоть
до предпринятой на рубеже 1944—1945 гг. югославо-болгарской
попытки объединиться под эгидой Кремля в федерацию южных
славян, замышлявшуюся как один из элементов советского блока на
Балканах. Используя упомянутый выше статус Болгарии, Лондон,
опасавшийся, что югославо-болгарское объединение может представ-
147
Холодная война
лять собой угрозу для Греции, вместе с Вашингтоном наложили вето
не только на создание федерации, но и на заключение Софией и
Белградом договора о союзе, с чем пришлось считаться Москве и ее
балканским подопечным35. В итоге подобными договорами до
второй половины 1947 г. были охвачены только СССР и те из
«народных демократий», которые являлись членами Объединенных Наций,
т. е. Югославия, Польша, Чехословакия, а также частично Албания,
подвергшаяся во время войны фашистской оккупации, но не
допущенная США и Англией в состав Объединенных Наций. Так,
помимо советско-чехословацкого договора, заключенного еще в декабре
1943 г и приобретавшего новый смысл в послевоенных условиях, в
апреле 1945 г. были подписаны договоры СССР с Югославией и
Польшей; в марте и мае 1946 г. — Югославии с Польшей и
Чехословакией; в июле 1946 г. — югославо-албанский договор; в марте
1947 г. — польско-чехословацкий договор.
Однако степень действительной вовлеченности той или иной из
восточноевропейских стран в процесс формирования советского
блока зависела главным образом от политического характера
установленного в ней режима. Больше всего в указанный процесс были
включены, естественно, режимы первого, а также, как правило,
второго типов, независимо опять-таки от того, насколько это было
закреплено в том или ином случае формальными соглашениями. В
данной связи характерно, например, содержавшееся в посланиях
Сталина югославскому и болгарскому коммунистическим лидерам
И, Брозу Тито и Г. Димитрову в середине августа 1947 г. замечание
о том, что СССР связан с Болгарией фактическим союзом так же,
как с Югославией, хотя с первой у него и нет такого формального
договора, как со второй36. Встроенность в складывавшуюся систему
блоковых отношений, основывавшихся прежде всего на упомянутой
выше «лучевой» связи каждой из восточноевропейских стран с
Москвой, была вместе с тем неотделима от советского контроля за
этими странами, особенно выраженного в отношении режимов
второго типа. Многочисленные архивные материалы, ставшие теперь
доступными, свидетельствуют о тогдашней повседневной практике
запрашивания их коммунистическими лидерами у советского
руководства указаний или санкций при принятии важнейших решений
как во внешней, так и во внутренней политике, при основных
кадровых назначениях37. Для режимов первого и второго типов
неотъемлемой частью блоковой конструкции стала привязанность к СССР
в военной сфере. Советская сторона играла важнейшую роль в
вооружении и снаряжении их армий, подготовке нового офицерского
корпуса и генералитета. Ввиду ограничений военного потенциала,
наложенных в то время на бывших сателлитов Германии, наиболее
интенсивным было первоначально советское участие в организации,
оснащении, подготовке вооруженных сил Югославии и Польши,
двух самых крупных восточноевропейских государств, обладавших и
самыми большими армиями в регионе. В обоих случаях имело
место непосредственное советское военное присутствие в этих армиях:
в Югославии с ее прочным коммунистическим режимом — в виде
148
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
военных советников и инструкторов, а в Польше с ее более
сложной внутренней ситуацией — путем прямого зачисления большого
числа советских генералов и офицеров на командные должности в
Войско Польское, где в 1945 г. они составляли около половины его
офицерского состава, к началу 1946 г. — около четверти, к началу
1947 г. — примерно 10 %, причем на важнейших постах38.
В несравненно меньшей степени в формирование советского
блока могли быть вовлечены режимы третьего типа. Но в случае с
Венгрией это в определенной мере компенсировалось непосредственным
советским военным присутствием и контролем как фактором
удержания страны в советской орбите. Что же касалось Чехословакии,
то до 1948 г. она, с одной стороны, не являлась включенной в
формирование блока в том смысле, в каком это относилось к режимам
первого и второго типов, т. е. на социально-политической основе
фактического, но в то время не афишируемого противостояния
«империализму», который олицетворялся западными державами.
Однако, с другой стороны, она, по сути, частично втягивалась в
блоковую ориентацию, проводя координировавшуюся с СССР, а также с
некоторыми «народными демократиями» политику прежде всего в
германском вопросе, на Парижской мирной конференции 1946 г., где
рассматривалось послевоенное урегулирование с бывшими
гитлеровскими союзниками в Европе, при обсуждении ряда международных
проблем в ООН. Практически блоковый характер имело секретное
соглашение о поставках исключительно Советскому Союзу
чехословацкого урана, заключенное в ноябре 1945 г. между Прагой и
Москвой по желанию последней39. Такое положение было как
следствием сильных позиций, которыми обладали во власти и в обществе
коммунисты вместе с примыкавшими к ним левыми
социал-демократами, так и в значительной мере результатом того, что их более
правые партнеры по правящей коалиции так называемого
Национального фронта, группировавшиеся вокруг президента Бенеша, тоже
склонялись к тесным связям с СССР, а также другими славянскими
государствами, ибо усматривали в этом важнейшую гарантию
против возможного возрождения германской угрозы. Эксплуатируя
подобную ситуацию, Кремль оказывал нажим на Чехословакию с целью
добиться ее большей блоковой ангажированности. В историографии
как пример нажима преимущественно фигурирует сталинский диктат
в июле 1947 г., заставивший чехословацкую сторону отказаться от
возможного участия в «плане Маршалла». Но еще раньше, в конце
июля 1946 г., советское правительство поставило перед Прагой (как
и перед Варшавой) вопрос о необходимости скорейшего, чуть ли не
в течение месяца, заключения польско-чехословацкого союзного
договора, а когда дело затянулось в связи со спорными
территориально-национальными проблемами между Чехословакией и Польшей, то
Кремль в конце февраля 1947 г. ультимативно потребовал от
чехословацкого руководства безотлагательно подписать договор40. В
начале марта это было выполнено.
Хотя таким образом процесс формирования блока в той или иной
мере охватывал «народные демократии» разных типов, однако самим
149
Холодная война
существованием типов, заметно отличавшихся друг от друга,
развитие данного процесса значительно усложнялось. Более того,
различие типов вообще придавало определенную внутреннюю рыхлость
всей политической конструкции, сложившейся на том этапе в
восточноевропейской зоне советского контроля, и затрудняло задачу не
просто удержания, но и существенного упрочения этого контроля в
том смысле, как было привычно Москве. Тем не менее до рубежа
1946—1947 гг. последняя продолжает проводить прежнюю
дифференцированную политику в отношении «народных демократий», в том
числе тактику «растянутой» советизации применительно к режимам
второго и третьего типов. В частности, даже репрессивные меры,
употреблявшиеся в случае с режимами второго типа в рамках
тактики «несоветского пути», были призваны усилить решающую роль
коммунистов во власти и обеспечить дальнейшее поступательное
осуществление «растянутой» советизации, но как будто еще не
направлялись непосредственно на радикальную замену действовавшей
там политической модели. Пока мы не располагаем определенными
и тем более бесспорными свидетельствами того, что до
упомянутого времени ближайшей конкретной целью предпринимавшихся
усилий являлись ликвидация имевшей место в Болгарии, Польше и
Румынии частичной коалиционное™ власти или отмена
существовавшей там ограниченной многопартийности, допускавшей и
дозируемое наличие оппозиции.
Но уже с первых месяцев 1947 г. появились признаки
значительного ужесточения курса.
Прежде всего во всех трех странах коммунистами и
подконтрольными им государственными структурами стали предприниматься
действия, результатом которых явилось устранение наиболее
крупных и влиятельных оппозиционных партий. В Польше после
фальсифицированных выборов в январе, искусственно сделавших ПСЛ,
больше не представленную в правительстве, партией
парламентского меньшинства, совсем незначительного по размерам, власти на
основании выдвигавшихся ими обвинений в связях ПСЛ со все еще
действовавшим, хотя и постепенно сокращавшимся вооруженным
антиправительственным подпольем развернули кампанию
насильственного роспуска многих ее местных организаций, ареста ее
функционеров, удушения ее прессы. Фактически стала осуществляться
ликвидация ПСЛ как оппозиционной партии. В условиях
нарастания полицейского террора, шантажа и пропагандистского давления,
развязанных режимом, в ПСЛ возник кризис, Миколайчик и
некоторые другие ее лидеры, опасаясь ареста, бежали в октябре 1947 г.
на Запад, партия в значительной мере распалась, а руководство ее
остатками перешло в руки тех, кто в итоге предпочел встать на
сторону властей41. Тем самым произошло устранение легальной
оппозиции. В Болгарии на основе обвинений в «антигосударственном
заговоре», готовившихся госбезопасностью в течение нескольких
месяцев и официально выдвинутых в мае 1947 г., основной
оппозиционный лидер Н. Петков (он возглавлял ту часть
Земледельческого союза, которая в 1945 г. вышла из ОФ) в июне был арестован, а
150
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
значительная часть парламентской фракции его партии была
лишена депутатских мандатов. В августе Петкова приговорили к
смертной казни (казнен в сентябре), а его партию запретили42. В
Румынии в июле 1947 г. также на основе обвинений в заговоре
арестовали ведущих деятелей национал-царанистской партии во главе с ее
лидером Ю. Маниу, ее парламентская фракция была
ликвидирована, партия запрещена. Позже, на судебном процессе в октябре —
ноябре, Маниу и его коллег приговорили к длительным срокам
заключения. В условиях развязанного террора была вынуждена
прекратить свою деятельность и оппозиционная национал-либеральная
партия43.
Наряду с ликвидацией основных сил легальной оппозиции (а в
Польше ее полного устранения) обозначилась также тенденция
нового, с несравненно более радикальными, чем прежде, целями,
наступления коммунистов на партии, до сих пор выступавшие в
блоке с ними. В апреле 1947 г. руководство ППР поставило в качестве
непосредственной практической задачи «объединение» ППР и ППС
на основе фактического поглощения последней44. Вслед за тем
коммунисты приступили ко все нараставшему давлению на ППС, в том
числе и с использованием спецслужб, с целью навязать ей
необходимые для этого организационные, кадровые и идеологические
изменения45. Аналогичные планы в отношении
социал-демократической партии стали разрабатываться и руководством румынской
компартии46. Речь шла о ликвидации даже весьма левой и,- если говорить
о практической политике, в конечном счете прокоммунистически
настроенной социал-демократии, которая в обеих странах была
наиболее крупным партнером коммунистов по левому блоку. Кроме
того, в Румынии осенью 1947 г. была обвинена во враждебной
деятельности, изгнана из правительства и фактически разгромлена
группа Тэтэреску, коалиция с которой оказывалась больше не нужной
правящему режиму после устранения основных партий оппозиции47.
Подобное ужесточение курса распространилось даже на одну из
стран с режимами третьего типа — Венгрию. Но поскольку там, в
отличие от режимов второго типа, коммунисты не преобладали во
власти, перед ними стояла еще задача оттеснения коалиционных
партнеров и приобретения доминирующего положения, а выполнить ее
сами они были не в состоянии. Поэтому акция была развернута под
прикрытием и при прямом участии советской администрации СКК.
На рубеже 1946—1947 гг. венгерские спецслужбы,
контролировавшиеся коммунистами, заявили о раскрытии антиреспубликанского
заговора, направленного на восстановление хортистского режима,
обвинив в причастности к заговору некоторых деятелей самой
влиятельной в стране Партии мелких сельских хозяев (ПМСХ),
занимавшей наиболее значительные позиции в парламенте (на выборах
1945 г. она получила 57 % голосов) и правительстве. Эти обвинения
сразу же стали использоваться для наступления на ПМСХ, для
дискредитации ряда ее деятелей, в том числе ее генерального
секретаря Б. Ковача, которым приписывались связь с заговором или
прямое участие в нем. Под таким напором руководство ПМСХ уже в
151
Холодная война
январе — марте 1947 г. поспешило заменить в правительстве и
парламенте некоторых из упомянутых деятелей, а в феврале 1947 г.
Ковач был заменен на посту генсека, но требование о лишении его
депутатской неприкосновенности, что позволило бы спецслужбам
арестовать его, было отвергнуто парламентским большинством. Тогда
в конце февраля к акции непосредственно подключились советские
военные власти: они сами арестовали Ковача, а в ходе
проведенного ими следствия были сфабрикованы материалы о якобы участии
в заговоре уже ряда основных лидеров ПМСХ во главе с премьер-
министром Ф. Надем. В мае материалы были переданы лидеру КП
Венгрии М. Ракоши, обсуждавшему этот вопрос во время визита в
Москву в конце апреля, и тот в отсутствие Надя, отдыхавшего в
Швейцарии, выступил с обвинениями премьер-министра.
Поскольку Ракоши оперировал данными, исходившими от советской
стороны, напуганная верхушка ПМСХ стала стремительно отступать,
опасаясь разделить участь Ковача. Надь, не рискуя возвращаться в
Венгрию, прислал заявление об отставке, а другой ведущий деятель
ПМСХ, председатель парламента Б. Варга бежал на Запад48.
В итоге пост премьер-министра и руководство ПМСХ оказались
в руках ее левого крыла, связанного с компартией. ПМСХ
раскололась, из нее выделилось несколько новых партий, перешедших в
оппозицию, а оставшаяся часть оказалась привязанной к
коммунистам в рамках возглавленного ими левого блока. В обстановке этих
изменений компартия добилась выгодного ей проведения в августе
досрочных парламентских выборов, на которых при давлении и
манипуляциях удалось несколько увеличить (до 22,3 %) число
полученных ею голосов по сравнению с выборами 1945 г., но самое
главное — левый блок опередил организационно раздробленную
оппозицию, собрав 60 % голосов. В сформированном правительстве
левого блока компартия официально получила треть мест, но в
действительности за счет своих тайных членов и сочувствующих,
выступавших в качестве представителей других партий, — больше
половины49. Опираясь на значительно возросшие позиции во власти,
коммунисты перешли к следующему этапу — наступлению на
оппозицию с использованием уже опробованных полицейских методов.
Начало было положено ликвидацией одной из двух самых крупных
оппозиционных партий — Венгерской партии независимости. Ее
обвинили в подлогах во время выборов, а ее лидера 3. Пфейффера —
во все той же причастности к «заговору». В результате Пфейффер
был вынужден в ноябре 1947 г. бежать на Запад, а его партию
лишили парламентских мандатов и запретили50.
Эти события, означавшие весьма радикальное изменение
положения в странах с режимами второго типа и в Венгрии (на особой
ситуации в Чехословакии мы еще остановимся позже), справедливо
расцениваются в историографии как фактический переход к
ускоренной, форсированной советизации. В последние годы высказывались
разные мнения о том, насколько его причиной было нарастание
соответствующих устремлений в самих компартиях и
поддерживавшей их части общества указанных стран, а насколько он являлся
152
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
следствием советского решения. Но выдвигаемые оценки, подчас
значительно отличающиеся друг от друга, в действительности
остаются пока что предположениями. Ибо для полноценного ответа на
этот вопрос необходимо исследование документов, которые бы
содержали сведения, с одной стороны, о подобном решении Кремля,
о том, когда и по каким соображениям оно принималось, с другой
стороны, — о том, когда и каким образом тема перехода к
форсированной советизации начала рассматриваться как лидерами
компартий названных выше четырех «народных демократий», так и в
контактах между Москвой и этими лидерами. А между тем документов,
о которых идет речь, почти или вовсе не обнаружено среди
российских и восточноевропейских архивных материалов, ставших до сих
пор доступными.
Пожалуй, лишь в случае с Венгрией удалось выявить, что, по
крайней мере, в конце апреля 1947 г. Ракоши выдвинул перед
руководством СССР предложение использовать показания находившегося
в советских руках Б. Ковача для атаки непосредственно на
руководство ПМСХ, включая премьера Ф. Надя51. Из последующих
событий видно, что Кремль санкционировал проведение такой операции.
Однако при крайней скупости и фрагментарности документальных
данных вряд ли из этого может следовать безоговорочный вывод, что
происшедшее в Венгрии было инициировано тамошней
компартией. Ибо остается пока неизвестным, зачем Москва пошла еще в
феврале 1947 г. на столь чрезвычайное и прямое вмешательство, как
арест Ковача, и в частности, не предприняла ли она, в свою
очередь, эту акцию с дальним прицелом, аналогичным тому, что
Ракоши предложил советскому руководству в апреле. А в случае с
Болгарией имеются некоторые свидетельства участников тогдашних
событий, согласно которым еще в конце 1946 г. руководство компартии
получило указание Москвы покончить с Петковым и возглавляемой
им оппозицией. Но прямых документальных данных, которые бы
подтверждали подобные свидетельства, пока не обнаружено, хотя,
как уже отмечалось в историографии, в декабре 1946 — январе 1947 г.
в советских средствах массовой информации появились материалы,
приписывавшие оппозиции пособничество гитлеровцам во время
войны и организацию «реакционного заговора с целью свержения
народной власти», и эти материалы перепечатывались болгарской
прессой, подконтрольной компартии52. Не исключено, что
применительно к разным странам соотношение инициативы Кремля и
местных компартий не было одинаковым.
Однако в конечном счете определяющим фактором перехода от
«растянутой» к форсированной советизации была при любых
вариантах советская сторона, ибо без ее решения (будь то инициатива или
согласие) такое развитие событий, да еще сразу в четырех государствах
региона, последовать не могло. При отсутствии документальных
сведений о подобном решении остается неизвестным, когда оно было
принято. Но если исходить из реально происходившего в названных
странах, то напрашивается вывод, что линия на форсирование была
взята Москвой не позднее конца 1946 — весны 1947 г.
153
Холодная война
Возможно, ее отражением являлась сформулированная в ОВП ЦК
ВКП(б) уже в начале февраля 1947 г. критическая оценка
высказываний на пленуме ЦК КП Чехословакии в сентябре 1946 г.
председателя КПЧ К. Готвальда, излагавшего то, что говорил ему Сталин
о возможности иного пути к социализму: минуя диктатуру
пролетариата и советскую систему. Лидер КПЧ заявил тогда на пленуме, что
такой новый путь уже осуществляется применительно к специфике
Чехословакии, и ссылался на сталинские слова как на
подтверждение того, что этот курс не противоречит марксизму-ленинизму. В
документе, составленном в ОВП, умалчивалось, что декларированное
Готвальдом насчет особого пути было пересказом услышанного от
Сталина, и, таким образом, все приписывалось исключительно
самому главе чехословацких коммунистов. А затем многозначительно
указывалось, что «высказанная тов. Готвальдом точка зрения»
«неизбежно ассоциируется с тезисами «собственного пути» и
«собственного социализма», которые выдвигают деятели и пресса
чехословацких буржуазных партий», делающие это, как подчеркивалось в
документе, в противовес ориентации на СССР, советскому опыту и
подлинному, на основе марксистско-ленинских целей, движению к
социализму В заключение делался вывод, что «такая точка зрения
руководства компартии может быть использована реакцией в
борьбе против самой же компартии»53. Отметим, что позже, когда линия
на форсированную советизацию уже прямо была поставлена во
главу угла политики Кремля в отношении всех «народных демократий»
Восточной Европы, эта негативная оценка упомянутых
высказываний Готвальда получила продолжение и стала одним из элементов
выдвинутого советской стороной обвинения руководства КПЧ в
«антимарксистских установках» по поводу «мирного пути» развития
Чехословакии к социализму54. Так что и первое появление критики,
не исключено, было обусловлено тем, что к этому времени, т. е. к
началу февраля 1947 г., уже произошел либо как раз происходил
поворот к форсированной советизации.
Во всяком случае, уже не в качестве предположения, а с полной
определенностью можно говорить о том, что практическое
осуществление такого поворота стало бесспорно совершившимся фактом, по
крайней мере, не позднее мая. Ибо тогда в Венгрии Ракоши с
санкции Москвы выступил со сфабрикованными заранее советской
стороной обвинениями против Надя, а в Болгарии после
многомесячной подготовки были выдвинуты обвинения в отношении Петкова,
в последовавшем раскручивании «дела» которого почти сразу
приняли непосредственное участие советские советники по линии
госбезопасности55.
Вопрос о причинах решения Кремля в пользу ускорения
советизации обсуждается в исторической литературе не одно десятилетие.
Разброс высказанных на сей счет мнений весьма широк: от тех,
согласно которым речь скорее шла просто о переходе к следующей,
очередной фазе изначально намеченного в Москве поэтапного
проведения советизации — на первых порах «растянутой», а затем
ускоренной, до тех, что склонны в большей мере объяснять происшед-
154
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
шее самим воздействием эскалации холодной войны, вследствие
которого руководство СССР стало стремиться к более жесткой
консолидации восточноевропейской сферы своего влияния и все
меньше оглядывалось в этом вопросе на позицию Запада. Но пока в
распоряжении исследователей не окажутся источники (если они
вообще существуют), в которых бы содержались сведения, когда и как
принималось в советских верхах решение о форсировании, все
мнения о мотивах такого шага продолжают оставаться, по сути, лишь
умозрительными рассуждениями, чью обоснованность невозможно
проверить.
С большей долей уверенности можно только считать, что
непосредственной причиной кремлевского решения вряд ли являлось
выдвижение «плана Маршалла», которое нередко трактуется в
историографии как фактор, вызвавший в ответ обострение блоковой кон-
фронтационности с советской стороны, включая и ужесточение
позиции Сталина в отношении Восточной Европы. Поскольку, как уже
сказано, практическое осуществление ориентации на форсированную
советизацию, прямо связанное с политикой СССР, несомненно
наблюдается по меньшей мере не позднее мая 1947 г., а в
исследованных до сих пор архивных материалах нет и намека на то, чтобы в
Москве обладали информацией о «плане Маршалла» прежде, чем о
нем 5 июня публично объявил сам государственный секретарь США,
напрашивается вывод, что названный американский план причиной
поворота к форсированию быть не мог. Впрочем, если исходить из
того, что уже арест Ковача в феврале являлся проявлением этого
поворота, в таком случае получается, что форсирование не могло
представлять собой и реакцию на тоже фигурирующие в
историографии в качестве его причин так называемую доктрину Трумэна,
обнародованную в середине марта, или на западную позицию по
германскому вопросу, выраженную в ходе московской сессии СМИД
10 марта — 24 апреля 1947 г.
Но какими бы непосредственными соображениями переход от
«растянутой» к ускоренной советизации не был вызван, подобное
решение означало, во-первых, что подлинную прочность
желательного ему положения в Восточной Европе Кремль усматривал лишь
в установлении там полной коммунистической монополии власти и
жесткого фактически однопартийного устройства, максимально
приближенного к советскому. Во-вторых, что он сделал вывод об
осуществимости поставленной цели с точки зрения как конкретных
внутриполитических условий, которые к тому времени сложились в
соответствующих странах региона, так и эффективности своего
собственного влияния на обстановку в этих странах. В-третьих, что он
счел возможным пойти на реализацию названной цели независимо
от возможной реакции западных держав. Это несомненно
свидетельствовало об эскалации блоковой направленности в советской
политике. Однако остается пока без однозначного ответа вопрос,
руководствовался ли Сталин, принимая такое решение, готовностью к
определенному обострению отношений с США и Англией, и без
того становившихся все напряженнее, или он, исходя из уже имев-
155
Холодная война
шегося опыта, не ожидал от них какой-то особенно резкой реакции,
значительно выходящей за рамки тех рутинных заявлений, которые
практиковались ими прежде в случаях, подобных, например,
фальсифицированным выборам в Польше или Румынии, и спокойно
игнорировались советской стороной и ее восточноевропейскими
подопечными.
Вместе с тем практические усилия по форсированию советизации
почти совпали по времени с начатыми Москвой в июне 1947 г.
шагами, в результате которых был создан дополнительный инструмент
блоковой политики в виде Информационного бюро
коммунистических партий, или, как его стали затем называть, Коминформа.
Идею образования информбюро Сталин начал обсуждать с
некоторыми лидерами восточноевропейских компартий, по крайней
мере, с весны 1946 г. Это, в частности, видно из выступлений Ра-
коши перед руководящими функционерами КП Венгрии после его
произошедшей 1 апреля встречи со Сталиным, а особенно из
рукописных заметок Тито, сделанных после визита в Москву в конце
мая — начале июня 1946 г.56. Но только в беседе с генсеком ППР
В. Гомулкой 4 июня 1947 г. (в присутствии Молотова, Берии,
Вознесенского, Маленкова и Микояна) Сталин перевел дело в
практическую плоскость: предложил тому созвать в Польше совещание
компартий. Согласие Гомулки дало старт подготовке совещания,
которое затем состоялось 22—28 сентября 1947 г. в Шклярской Порем-
бе и закончилось учреждением Коминформа. Правда, ни о каком
создании информбюро советский руководитель ни в беседе с
Гомулкой 4 июня, ни при их следующем разговоре ночью с 9 на 10 июля
речи не вел, а называл в качестве цели совещания лишь обмен
информацией и мнениями о положении в отдельных странах, о
проблемах, которые стоят перед компартиями в Европе, и организацию
международного коммунистического печатного органа57. Это и
фигурировало в письме, которое Гомулка, по согласованию со
Сталиным, разослал в конце июля от имени ЦК ППР руководителям
компартий, приглашенных участвовать в предстоявшей встрече58 (кроме
ВКП(б) и ППР это были компартии Чехословакии, Венгрии,
Румынии, Болгарии, Югославии, Италии и Франции). Но советская
сторона в полной тайне от лидеров как ППР, так и других
партий-участниц стала готовиться к тому, чтобы неожиданно для них в ходе
самого совещания явочным порядком выдвинуть предложение о
создании информбюро с координирующими функциями и провести
соответствующее решение59. Данный план и был реализован в
Шклярской Порембе60.
Подобно рассмотренному выше случаю с переходом к
форсированной советизации «народных демократий» второго и третьего
типов, в распоряжении исследователей пока нет (то ли из-за
отсутствия, то ли из-за сохраняющегося режима секретности) документов
о том, когда и каким образом советское руководство пришло к
решению учредить Коминформ. А соответственно нет и прямых
данных о том, что конкретно подвигло Сталина на этот шаг и
намеревался ли он с самого начала, еще только предложив Гомулке созыв
156
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
совещания, использовать последнее для создания Коминформа, а
значит, изначально обманывал лидера ППР, или же принял такое
решение позже, при подготовке к встрече в Шклярской Порембе.
Можно только (как и по поводу перехода к форсированной
советизации) констатировать, что поскольку вопрос о созыве совещания
Сталин впервые поставил перед Гомулкой 4 июня 1947 г., т. е. до
состоявшегося 5 июня выдвижения «плана Маршалла», из этого
должен следовать вывод, что сама идея о совещании не была реакцией
Кремля на упомянутый план, давно фигурирующий в разных
историографических версиях как вызов, советским ответом на который
и стало появление Коминформа.
Встает, однако, вопрос, для чего в таком случае руководитель
СССР решил провести такое совещание. Лишь, как он уверял
Гомулку, для обмена информацией и организации печатного органа? Вряд
ли можно поверить, что Сталин затеял совещание только ради этих
целей, которые с успехом можно было осуществить, не прибегая к
столь неординарной (и до тех пор беспрецедентной) акции, как
встреча руководящих деятелей целого ряда компартий, включая
ВКП(б). На такое серьезное предприятие он должен был пойти лишь
во имя решения крупной задачи. И в этой связи обращают на себя
внимание два важных обстоятельства, уже отмечавшиеся в
историографии последних лет.
Первое из них — упомянутые выше замыслы о создании
информбюро, которые Сталин обсуждал, по крайней мере, с Ракоши и Тито
еще задолго до выдвижения «плана Маршалла». Судя по словам
Ракоши, советский руководитель считал нужным лишь выждать более
подходящие международные условия для учреждения Коминформа.
И в данной связи, помимо таких текущих событий, как
предстоявшие тогда, в 1946 г., выборы во Франции, Чехословакии и Румынии,
речь шла о необходимости подождать заключения мирных
договоров с бывшими европейскими союзниками Германии61. Подобное
препятствие было устранено с подписанием 10 февраля 1947 г.
указанных договоров, непосредственно относившихся и к трем
восточноевропейским «народным демократиям» — Болгарии, Румынии и
Венгрии. Это заставляет думать, что, беседуя с Гомулкой 4 июня,
советский лидер мог сразу же иметь в виду создание
координационного центра, подобного Коминформу, но предпочитал пока скрыть
свое намерение и неожиданно для других партий выдвинуть такой
план непосредственно на совещании. Не исключен, конечно, и
несколько иной вариант: предлагая Гомулке созыв совещания, Сталин
мог тогда действительно стремиться не к тому, чтобы сразу же
учредить координационный центр, а к тому, чтобы сделать первый
шаг — создать прецедент таких совещаний, начать выпуск
совместного периодического издания, а уже затем, опираясь на достигнутое,
использовать одно из последующих совещаний для реализации
основной цели — образования органа с координационными
функциями. Но даже если, договариваясь с лидером ППР, советский
руководитель намеревался создать координационный центр компартий не
на первом же совещании, а позднее, идя к осуществлению данной
157
Холодная война
цели поэтапно, то и при таком варианте сама цель была,
следовательно, поставлена до выдвижения «плана Маршалла». Последний
мог стать скорее лишь причиной форсирования событий, а не
причиной самого замысла создать Коминформ, поскольку замысел
возник значительно раньше.
Второе обстоятельство, обращающее на себя внимание, —
секретное послание за подписью Жданова, направленное лидеру
Французской компартии (ФКП) М. Торезу как раз накануне встречи Сталина
с Гомулкой, состоявшейся 4 июня (оно датировано 2 июня и
отправлено 3 июня). В нем от имени советского руководства выражалось
недовольство тем, что ФКП без ведома Москвы заняла в начале мая
1947 г. антиправительственную позицию в связи с забастовочными
выступлениями, в результате которой коммунисты оказались вне
правительства Франции62. Поскольку ФКП сразу же фигурировала в
беседе Сталина с Гомулкой 4 июня как участник намечаемого
совещания компартий, это наводит на мысль, что с самого начала одной из
целей советского предложения организовать совещание была
«проработка» там французских коммунистов. В пользу такого вывода
должна свидетельствовать и рассылка копий письма Жданова Торезу,
последовавшая 7 июня за встречей Сталина с Гомулкой, в адрес
лидеров восточноевропейских компартий — участниц будущего
совещания63. Видимо, таким образом Москва заранее готовила их
к планируемой «проработке». Но вполне возможно, что случай с
ФКП был для Сталина лишь наиболее значительным поводом,
непосредственно повлиявшим на его решение о созыве совещания, в
то время как он имел в виду более широкую цель ужесточить
контроль также над другими партиями — участницами предстоявшей
встречи, чем и определялся сам произведенный им отбор партий,
которые были туда приглашены.
Из различных материалов, составлявшихся в ЦК ВКП(б) при
подготовке к встрече, видно, что наряду с поведением ФКП и
Итальянской компартии (ИКП), которые в итоге и стали в Шклярской
Порембе основными объектами выдвинутых там в докладе Жданова
обвинений в оппортунистических ошибках и недостаточной связи с
Москвой и ее политикой, предметом серьезной советской
озабоченности был также ряд вопросов, касавшихся положения в Восточной
Европе.
Хотя в упомянутых материалах в целом выражалось
удовлетворение достижениями компартий региона и руководимых ими сил в
осуществлении «демократических преобразований», однако
указывалось на значительную разницу между восточноевропейскими
странами в степени этих преобразований, т. е., иными словами,
фактически на существование различных типов режимов. А при
сравнении положения в Югославии и Албании, т. е. в государствах, где
утвердились режимы первого типа, с тем, что имело место в
большинстве остальных стран, с достаточной очевидностью проглядывала
оценка последних, т. е. режимов второго и еще больше — третьего
типов, как в той или иной мере не достигших желательного
уровня64. Особенно острое советское недовольство вызывалось ситуаци-
158
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
ей в Чехословакии. Ибо в то время, как в других «народных
демократиях» второго и третьего типов развернулся переход к
форсированной советизации, основное ядро в руководстве КПЧ, в том
числе ее председатель К. Готвальд и генсек Р. Сланский, не проявляло
необходимой Москве готовности к аналогичным действиям. С
одной стороны, у него был опыт того, что в Чехословакии в отличие
от остальных государств региона коммунистам уже удалось стать
наиболее значительной партией правящей коалиции
Национального фронта (партий вне его не было) в условиях относительно
свободной парламентской системы, а с другой стороны, оно
действовало в обстановке, когда в стране в отличие от Польши, Румынии,
Болгарии и Венгрии уже не было советского военного присутствия.
В данных обстоятельствах чехословацкие коммунистические лидеры
предпочитали не идти на риск открытого выхода за рамки
парламентских механизмов, а рассчитывали, что КПЧ, опираясь на растущее
влияние среди населения, максимально используя уже имеющиеся у
нее рычаги государственного управления и опробованную тактику
игры на противоречиях между своими чешскими и словацкими
оппонентами во фронте, наконец, частично сочетая это с
закулисными манипуляциями контролируемых ею спецслужб, уже ставших
фабриковать дело о якобы заговоре в Словакии, сможет, несмотря
на трудности, завоевать преобладающие позиции во власти на
очередных достаточно свободных парламентских выборах, намеченных
на 1948 г. Такая линия, в общих чертах изложенная, в частности, в
информации, которую по согласованию с Готвальдом Сланский
прислал в Москву в июне 1947 г., воспринималась советской стороной
как слишком умеренная и чреватая «усилением реакции» в
Чехословакии, которое может подорвать позиции КПЧ и угрожать
осуществлению того, что хотел Кремль65. В конце августа Жданов,
вырабатывая для представления Сталину практические предложения о
схеме проведения предстоявшего совещания в Шклярской Порембе,
в специально выделенном пункте «о критике допущенных
отдельными компартиями ошибок», указал в одном из предварительных
вариантов, наряду с ФКП и ИКП, также КПЧ66.
Весьма стало заботить Москву и то, что трактовалось ею как
националистические тенденции в некоторых восточноевропейских
компартиях. Здесь внимание было направлено, прежде всего, на
руководство ППР, которому инкриминировалось стремление умалить
роль СССР в освобождении Польши от нацистской оккупации и
установлении «народно-демократического» режима, слабая
пропаганда советского опыта и даже дистанцирование от него, создание
препятствий для распространения в стране советских изданий и
кинофильмов, игнорирование и вытеснение советских офицеров из
польской армии, уклонение от регулярного информирования ЦК
ВКП(б) о положении в Польше и ППР67. Независимо от того,
какие из этих обвинений отражали действительное положение вещей,
а какие были результатом того или иного сгущения красок, сам
характер подобных оценок свидетельствовал об обеспокоенности
Кремля, как бы столь желательное ему усиление коммунистической
159
Холодная война
власти в Польше не сочеталось с поползновениями последней к
принятию несколько более самостоятельных решений и хотя бы
некоторому уменьшению советского контроля. Характерно, что в
качестве примеров, вызывающих особую тревогу, указывалось, в
частности, на публичные заявления Гомулки о неприменимости в
Польше советского опыта с присущей ему ролью «диктатуры
пролетариата» и коллективизацией деревни и на то, что печать ППР
склонна писать о «марксизме вообще», но не о
марксизме-ленинизме68. В сущности, тем самым прежде одобрявшаяся тактика
«несоветского пути» не только получала неодобрительную оценку, но и
фигурировала фактически как опасное проявление «национальной
узости». Это перекликалось и с упреком аналогичного характера в
адрес КПЧ за недостаточную популяризацию и использование опыта
СССР, причина чего усматривалась тоже в установке на
«специфически чехословацкий» путь к социализму, отличающийся от
советского69. Как националистические отклонения трактовалась и позиция
некоторых руководителей КП Венгрии, по мнению которых, для их
страны были слишком тяжелым бременем передача Советскому
Союзу бывших германских активов в Венгрии, выплата репараций,
возврат продовольственных ссуд, полученных от СССР70.
Волновали Москву и случаи, когда восточноевропейские
коммунисты предпринимали какие-либо шаги, не соответствовавшие
советским намерениям на международной арене. В частности,
критически оценивались тоже как «национальная узость» стремление
лидеров Югославии выступить в руководящей роли по отношению к
другим балканским компартиям и «народным демократиям», а
также недовольство Белграда недостаточной, по его мнению, советской
поддержкой югославских требований в триестском вопросе.
Критика такой югославской позиции в связи с Триестом была даже
включена в предварительные варианты проекта доклада Жданова для
совещания в Шклярской Порембе71. Выдвижение «плана Маршалла»
еще больше обострило советскую подозрительность в отношении
внешнеполитической линии восточноевропейских режимов.
Отклонения от курса Москвы усматривались даже там, где их не было.
Так, первоначальная позиция коммунистов в правительстве
Чехословакии в пользу участия страны в конференции о «плане
Маршалла» была квалифицирована как «крупнейшая политическая ошибка»
и проявление недоброжелательства к СССР72. На самом же деле
причиной упомянутого решения лидеров КПЧ были колебания самого
Кремля, дававшего несколько раз менявшиеся указания: то, чтобы
«народные демократии» высказали заинтересованность в «плане
Маршалла», то, чтобы их представители поехали в Париж, но лишь
для срыва конференции, то, чтобы они вообще бойкотировали ее.
Все эти страны послушно следовали извивам советских директив,
что демонстрировало блоковую предопределенность их политики. Но
чехословацкие коммунисты, действовавшие в довольно
отличавшихся внутриполитических условиях, оказались в более чем
двусмысленном положении: заняв в коалиционном правительстве, в
соответствии с директивой Москвы, сначала одну позицию в отношении
160
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
«плана Маршалла», в результате чего правительство приняло
решение, получившее публичную огласку, они затем были поставлены
перед необходимостью, по новой директиве той же Москвы,
спешно встать на иную позицию и выступить за ее реализацию
правительством. Тем не менее, когда последовало требование Сталина об
отказе Чехословакии от участия в парижской конференции, оно
было тут же выполнено73. Подозрения Кремля вызвало и то, что
руководство ППР, исходя из польской заинтересованности в
экономической помощи Запада, хотело в чисто тактических целях
уклониться от откровенно негативного ответа на «план Маршалла» и
пыталось заручиться советским согласием, чтобы Польша не прямо
отказалась от участия в плане, а направила Англии и Франции
запрос, который бы включал условия, заведомо неприемлемые для
западных держав74.
Однако в итоге в доклад Жданова, который должен был служить
основой решений совещания, никакие волновавшие Кремль
восточноевропейские проблемы включены не были, в том числе и те,
которые на предварительных этапах подготовки доклада имелось в виду
там отметить. Зато в доклад был введен в качестве
основополагающего тезис о двух противостоящих лагерях на мировой арене —
«демократическом» и «империалистическом» и о том, что
«демократический лагерь» образуют вместе СССР и «народные демократии». Из
исследованных архивных материалов видно, что этот тезис,
отсутствовавший в первоначальных вариантах проекта доклада, появился
там на сравнительно позднем этапе по предложению Молотова75. Но
скорее всего, тот предпринял такой шаг, имея предварительно
мнение Сталина либо просто действуя по его указанию. Как раз тогда,
в последней декаде августа и первой половине сентября 1947 г.,
Молотов был вместе со Сталиным, проводившим отпуск на
Кавказе. Там они вдвоем рассматривали различные текущие проблемы и
посылали директивы в Москву, в том числе в связи с подготовкой
к совещанию в Шклярской Порембе76. Заявлением о существовании
«демократического лагеря», по сути, фиксировалось реально
происходившее образование советского блока, хотя при этом термина
«блок» Кремль тщательно избегал. Открытое провозглашение
концепции «лагеря» и его противостояния Западу, с одной стороны,
означало демонстрацию конфронтационности и форсирования
блоковой ориентации политики СССР, а с другой стороны, нагнетало
атмосферу необходимости мобилизации внутри советского блока —
с усилением сплоченности и дисциплины в его рамках. Очевидно,
в этих обстоятельствах Сталин посчитал нецелесообразным
специально выдвигать на совещании претензии к компартиям Восточной
Европы, поскольку весь комплекс политических установок,
сформулированных в докладе Жданова, и прежде всего доктрина жесткого
противостояния «двух лагерей» вместе с резкой критикой «ошибок»
ФКП и ИКП должны были достаточно эффективно воздействовать
на восточноевропейских коммунистов в нужном советской стороне
направлении и необходимым образом ужесточить иерархическое
подчинение «народных демократий» Москве. Последнее касалось
161
6 Холодная война 1945-1963 гг.
Холодная воина
даже режимов с еще не установленным коммунистическим
преобладанием, как было в случае с Чехословакией, где уже до Шклярской
Порембы некоммунистической части правительства пришлось
ввиду фактического ультиматума Сталина последовать за блоковой
позицией Кремля в связи с «планом Маршалла»77.
Советский замысел, касавшийся встречи в Шклярской Порембе,
удался. Установки, изложенные в докладе Жданова, и поставленная
задача создания Коминформа, о которых представители всех других
партий-участниц узнали лишь на самом совещании, явились
основой решений последнего. Гомулка, попытавшийся было возражать по
поводу образования Информбюро компартий, быстро пошел на
попятный и даже выступил в отведенной ему советской стороной роли
докладчика по вопросу организации Коминформа78. Линия,
выработанная в Москве, стала общей платформой партий-членов нового
международного коммунистического органа, включая и компартии
Восточной Европы. Тот же Гомулка сформулировал позицию
делегации ППР, что «большие международные вопросы», т. е., в
конечном счете, противостояние «демократического» лагеря
«империалистическому», «довлеют над всем ходом событий и должны
определять внутреннюю политику компартии»79.
Наряду с тем, что все восточноевропейские компартии
восприняли доктрину «двух лагерей», внутренние
общественно-политические процессы в странах региона в период, последовавший за
созданием Коминформа, тоже развивались в направлении, намеченном
Кремлем. Основным было дальнейшее развертывание
форсированной советизации, которая, стремительно набирая обороты в
государствах с режимами второго типа, все больше охватывала и режимы
третьего типа, причем не только Венгрию, где наступление на
оппозиционные партии нарастало, но теперь уже и Чехословакию.
Осенью 1947 г., когда в руководстве КПЧ усилилась ориентация
на более радикальные меры, соответствовавшие советским
устремлениям, госбезопасность, контролируемая коммунистами, пустила в
ход сфабрикованные ею дела о «заговорах» в Словакии и частично
в Чехии, с которыми якобы были связаны некоторые деятели
«буржуазных» партий, являвшихся партнерами-оппонентами КПЧ в
правящей коалиции. Целью были дискредитация этих партий и их
основных лидеров, обеспечение решающего сдвига в соотношении сил
в пользу компартии еще до предстоявших в 1948 г. парламентских
выборов. Однако упомянутые «дела», особенно активно
использовавшиеся в Словакии, стали рассыпаться в органах юстиции, не
находившихся в руках КПЧ80. Но среди лидеров партий, против которых
эти фабрикации были направлены, возникла обеспокоенность, как
бы коммунисты не установили фактический контроль в стране с
помощью госбезопасности. И когда в начале 1948 г. министр
внутренних дел коммунист В. Носек произвел ряд кадровых
перемещений в госбезопасности, усиливавших возможность установления
такого контроля, министры от данных партий выступили против.
Поскольку коммунисты во главе с премьером Готвальдом стояли на
своем, несогласные министры 20 февраля 1948 г. подали в отставку.
162
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
Они планировали, что в соответствии с нормами парламентаризма
их шаг повлечет отставку всего коалиционного правительства и
откроет возможность сформировать или новое правительство, более
благоприятное для них по составу, или правительство чиновников
для досрочного проведения выборов, на которых эти партии
рассчитывали получить большинство и, сохраняя коалицию с КПЧ,
потеснить ее, лишив слишком сильных позиций, угрожавших остальным81.
Но Готвальд, активно подталкивавшийся Москвой к решительным
действиям, не ограниченным строго законными рамками, от
отставки правительства отказался, а потребовал от президента Бенеша
просто заменить ушедших министров прокоммунистическими
деятелями. КПЧ, опираясь на организованные ею массовые выступления
своих сторонников, создавая вооруженные отряды и используя силы
МВД, стала явочным порядком захватывать власть в стране. Ее
оппоненты оказались не готовыми к сопротивлению подобным
действиям. А социал-демократическая партия, с осени 1947 г.
пытавшаяся постепенно дистанцироваться от КПЧ, колебалась, не решаясь
покинуть правительство, и стала уступать своему
прокоммунистическому крылу82.
Хотя Кремль предпочел воздержаться от демонстративного
передвижения советских войск у границ Чехословакии, о котором
просил Готвальд для нажима на Бенеша, в Прагу (если верить
свидетельству П. А. Судоплатова, тогда одного из руководящих работников
МГБ СССР) еще перед февральским кризисом была тайно
переброшена на помощь коммунистам бригада советского спецназа: 400
человек, переодетых в штатское83. Бенеш, боясь силового
столкновения в стране и не исключая в конечном счете возможности
советского военного вмешательства, на которое ему прозрачно намекал
Готвальд, в итоге выполнил 25 февраля требования последнего. На
деле в Чехословакии произошел переворот. При этом партии,
пытавшиеся оппонировать КПЧ, фактически перестали существовать: их
штаб-квартиры были в ходе февральского противостояния
захвачены госбезопасностью, ряд функционеров арестован, от имени этих
партий стали выступать небольшие группы коммунистических
ставленников, а прежние лидеры, не сумевшие противостоять
перевороту, согласились уйти в отставку с партийных постов и как депутаты
парламента. Почти то же произошло с социал-демократической
партией, большинство руководства которой пошло на то, чтобы она
была привязана к КПЧ. Парламент, подвергшийся значительной
чистке, послушно поддержал правительство, сформированное, по
сути, заново и теперь целиком контролировавшееся коммунистами84.
Результаты переворота были затем закреплены проведенными
соответствующим образом принятием новой конституции и
парламентскими выборами в мае 1948 г.
Насильственное устранение оппозиционных партий или, как в
Чехословакии, основных партнеров-оппонентов по правящей
коалиции, осуществленное в странах с режимами второго и третьего
типов в 1947—1948 гг. (в Болгарии и Румынии еще остававшиеся
небольшие группы легальной оппозиции были полностью ликвидиро-
163
Холодная война
ваны в 1948 г., а в Венгрии этот процесс растянулся до начала 1949 г.,
когда последние оппозиционные партии вынужденно
«самораспустились»), стало решающим шагом в превращении политического
устройства этих стран в фактический аналог того, что было
характерно для режимов первого типа. Вслед за тем либо даже
параллельно коммунисты, опираясь на достигнутое ими положение полностью
диктующей силы, довершили монополизацию власти и всей
политической жизни, поглотив левых союзников. Как известно, во всех
названных странах уже в течение 1948 г. с помощью мощного
нажима, в том числе административного, и с использованием сильных
левых настроений, распространенных в социал-демократических
партиях, действовавших в блоке с коммунистами, была проведена
полная ликвидация этих партий путем их присоединения к
компартиям (причем до половины и больше членов ликвидированных
партий остались вне компартий). А другие входившие в левые
блоки партии, реорганизованные в конце 1947 — 1948 г. под жестким
коммунистическим контролем, либо тоже перестали существовать в
результате продиктованных им взаимных слияний, самороспуска или
просто необъявленного исчезновения с политической сцены, либо
бьыи оставлены в качестве бутафории и декларировали признание
абсолютно руководящей роли компартий и полное следование
курсу построения социализма. В сущности, в странах, где до того
имели место режимы второго и третьего типов, установилась, как еще
раньше в государствах с режимами первого типа, коммунистическая
однопартийная система. Утверждение этой монополии власти
сопровождалось и мерами соответствующей направленности в социально-
экономической и иных сферах жизнедеятельности общества.
Смена прежней разнохарактерности восточноевропейских
режимов их политической однотипностью, в основе аналогичной
советскому образцу, создавала условия для полной включенности всех
этих стран в осуществление обозначенного на учредительном
совещании Коминформа курса дальнейшей консолидации «лагеря» во
главе с СССР и блокового противостояния Западу. Переход к
новому качеству совпал по времени с начатым осенью 1947 г.
достраиванием системы двусторонних договоров о союзе, охватывавших
СССР и «народные демократии». Если до того, в результате
«первого раунда» подписания таких договоров, в эту систему, как
упоминалось выше, входили наряду с Советским Союзом Югославия,
Польша, Чехословакия и частично Албания, то теперь наступил
«второй раунд» — ее распространение на Болгарию, Венгрию и
Румынию, которые не могли быть ее участниками до заключения с
ними мирных договоров. Как только в середине сентября 1947 г.
мирные договоры, подписанные еще семью месяцами раньше, были
введены в действие, Кремль тут же поставил охрат трех упомянутых
стран договорной системой советского блока в качестве
непосредственной задачи. 14 сентября Тито и Димитров, еще раньше
предпринимавшие шаги, направленные к заключению
югославо-болгарского договора, получили аналогичные извещения советского
руководства, что 16 сентября мирные договоры вступят с силу и теперь
164
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
правительства Болгарии и Югославии могут приступить к
заключению договора о дружбе и взаимной помощи85. 14 октября
последовала более общая директива Политбюро ЦК ВКП(б),
предписывавшая МИД СССР обеспечить заключение двусторонних договоров о
взаимопомощи как Югославией, Чехословакией и Польшей с
Румынией, Болгарией и Венгрией, так и между тремя последними, а
затем заключить такие же договоры СССР с этими последними86.
Данное указание было осуществлено главным образом в период с
ноября 1947 г. по июль 1948 г., когда произошло подписание 10 из
12 двусторонних договоров, связавших Болгарию, Венгрию и
Румынию с СССР, Югославией, Польшей, Чехословакией и между собой
(заключение остальных двух — польско-румынского и чехословац-
ко-венгерского оттянулось на первые месяцы 1949 г.), а также
договора между Болгарией и Албанией.
С названными выше конкретными обстоятельствами, вследствие
которых началось заключение этих договоров, никак не согласуется
появившееся недавно в бтечественной историографии утверждение
Т. В. Волокитиной, что директива от 14 октября и последовавшая ее
реализация представляли собой спешное создание особой системы
коллективной безопасности в Восточной Европе, явившееся
советским ответом на предпринятые тогда действия западных держав,
устремленные к образованию сепаратного западногерманского
государства и его включению в формировавшиеся союзные отношения
в Западной Европе87. Не подкрепив свое утверждение никакими
документальными данными, Волокитина обошла полным молчанием
как то, что создание договорной системы, связывавшей СССР и
«народные демократии», началось вовсе не «спешно» осенью 1947 г.,
а намного раньше, так и то, что к его «второму раунду»,
продолжавшему уже давно проводимый,курс, Кремль приступил просто тогда,
когда это стало возможным ввиду вступления в силу мирных
договоров с бывшими гитлеровскими сателлитами.
Новое, что вносила директива Политбюро ЦК ВКП(б) от 14
октября 1947 г., состояло в ином. Если в договорах «первого раунда»
их фактическая антизападная направленность скрывалась под
традиционной со времени войны формулировкой о взаимопомощи в
случае агрессии со стороны Германии или каких-либо
объединившихся с ней государств, то директива предусматривала переход к более
откровенной формулировке о взаимопомощи против агрессии со
стороны не только Германии, но вообще любого государства.
Данная установка была реализована в шести договорах, подписанных в
ноябре 1947 — январе 1948 г. и связавших между собой балканские
«народные демократии» и Венгрию. Однако эти договоры, а также
последовавшее 17 января 1948 г. в ходе их заключения заявление
Димитрова журналистам о перспективе создания будущей федерации
либо конфедерации и таможенной унии всех «народных демократий»
(о нем еще пойдет речь ниже) вызвали нежелательную для Москвы
реакцию на Западе, где происходившее оценивалось как новый шаг
в образовании блока на востоке Европы и выдвигалось как аргумент
в пользу предложенной тогда, в частности британским правитель-
165
Холодная война
ством, идеи создания союза западноевропейских государств. И в
данной связи Кремль на рубеже января — февраля 1948 г. решил
вернуться к старой, более камуфляжной формулировке88. Она была
использована в остальных договорах «второго раунда», заключение
которых последовало начиная с февраля 1948 г., в том числе в
договорах СССР с Румынией, Венгрией и Болгарией.
Данная уловка, не менявшая, разумеется, подлинного характера
договоров, была частью общей тактики советского руководства, с
самого начала установления «народных демократий» стремившегося
максимально затушевать реально происходившее образование блока
во главе с СССР. Необходимость соблюдения подобной тактики,
рассчитанной на пропагандистский эффект и призванной, по
кремлевскому замыслу, выставить в роли поборника создания блоков
лишь Запад, отмечалась, в частности, Ждановым на одном из
совещаний в ЦК ВКП(б) в марте 1948 г.89 Например, видный теперь из
архивных документов механизм постоянной закулисной координации
политики восточноевропейских режимов на международной арене,
применявшийся Москвой, тогда тщательно скрывался. Правда, в
ряде случаев фактический блоковый характер тех или иных
внешнеполитических шагов этих режимов выдавал себя невольно, как это
особенно ярко продемонстрировал срежиссированый Кремлем
дружный отказ от «плана Маршалла». Однако открытых блоковых акций
советская сторона старалась избегать. Хотя в тех документах комин-
формовского учредительного совещания, которые были
обнародованы, прямо говорилось о «демократическом лагере», тем не менее
кроме некоторых заседаний самого Коминформа, чей блоковый характер
формально прикрывался участием не только компартий «лагеря»
(кроме КП Албании), но также ФКП и ИКП, никаких предававшихся
публичной огласке форумов или коллективных выступлений
государств советского блока не предпринималось. Единственным
исключением стало проведенное 23—24 июня 1948 г. варшавское совещание
министров иностранных дел СССР и всех восточноевропейских
«народных демократий» по германскому вопросу. Но этому совещанию,
созванному Москвой не для того, чтобы что-то решать, а лишь с
целью обнародовать от его имени заявление, в основном заранее
подготовленное советской стороной, специально отводилась роль
демонстративного публичного ответа на состоявшуюся 23 февраля —
6 марта и 20 апреля — 1 июня лондонскую конференцию США,
Англии, Франции с участием стран Бенилюкса, где были приняты
решения, непосредственно открывавшие путь образованию государства
на территории трех западных зон оккупации в Германии90.
Помимо стремления к некоторой маскировке образования блока,
в итоге не более чем формально-поверхностной и едва ли
эффективной, советское руководство и по существу не проявляло тогда
склонности к развитию коллективных форм внутриблокового
взаимодействия. Наоборот, как основу функционирования блокового
механизма Москва практиковала иерархический принцип уже упоминавшейся
выше «лучевой» структуры своих двусторонних отношений с каждым
из восточноевропейских режимов, соединяя таким образом эти отно-
166
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
шения в единую управляемую ею конструкцию «лагеря». По такой
линий и осуществлялась, как правило, координация политики
«народных демократий», в том числе на международной арене. Лишь при
подготовке международной конференции по проблеме Дуная,
состоявшейся в июле — августе 1948 г., советская сторона сочла нужным
прибегнуть к иной практике, предварительно проведя тайное
сепаратное совещание представителей СССР и «народных демократий»
Дунайского бассейна для согласования их общей линии на
предстоявшей конференции91. Но только позже, на рубеже 1948—1949 гг.,
Кремль впервые решил пойти на образование коллективной
межгосударственной структуры в рамках блока, какой явился Совет
экономической взаимопомощи (СЭВ), и притом сделать это публично.
Вместе с тем в ходе достраивания договорной системы,
связывавшей страны «лагеря», проявилось стремление Кремля к еще
большему ужесточению иерархической структуры блока. По инициативе
советской стороны в договорах СССР с Румынией и Венгрией,
заключенных соответственно 4 и 18 февраля 1948 г., появился
отсутствовавший в прежних договорах пункт об обязательных
консультациях по всем международным вопросам, затрагивающим интересы
участников; то же предусматривалось подписанными 11 февраля
дополнительным протоколом к действовавшему
советско-югославскому договору и специальным советско-болгарским протоколом,
включенным затем в качестве статьи в договор между СССР и Болгарией,
подписанный 18 марта 1948 г.92 Введение условия о консультациях,
фиксировавшего, по сути, обязательство восточноевропейских
режимов, повсеместно ставших коммунистическими, целиком поставить
свою деятельность на международной арене не только в зависимость
от внешнеполитического курса Москвы, но и под ее
предварительный контроль, было реакцией советского руководства на некоторые
шаги Белграда и Софии, предпринятые без его ведома во второй
половине 1947 — начале 1948 г.
Первым таким шагом явилось публичное объявление в начале
августа 1947 г. правительствами Болгарии и Югославии о том, что
они согласовали, т. е. фактически парафировали, двусторонний
договор о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи. Сделано это
было ими исходя из того, что минуло почти полгода с момента
подписания мирного договора с Болгарией и прежние возражения
западных держав, о которых шла речь выше, тем самым потеряли
силу. Но проявленным нетерпением София и Белград нарушили
прямое указание Сталина о необходимости подождать с болгаро-
югославским договором, пока не вступит в действие мирный
договор с Болгарией93. 12 августа Сталин шифровкой Димитрову и Тито
резко осудил их действия, в ответ на что оба дисциплинированно
признали ошибку и официально заключили договор лишь в ноябре
1947 г., после того, как получили отмеченное уже нами разрешение
советской стороны и ознакомили ее с выработанным проектом94. Но
17 января 1948 г. последовал второй шаг, не согласованный с
Москвой, —• упоминавшееся выше заявление Димитрова иностранным
журналистам о перспективах создания федерации/конфедерации и
167
Холодная война
таможенной унии, которыми были бы объединены все «народные
демократии» и даже Греция, где, по прогнозам Димитрова,
предстояло установление такого же режима в результате происходившей
тогда вооруженной борьбы партизанских сил, руководимых КП
Греции. Это также вызвало острую кремлевскую критику: сначала в
шифротелеграмме Сталина Димитрову95, а затем публично — в
редакционном комментарии «Правды» 28 января.
Наконец, третьим стал предпринятый в то же самое время
югославский шаг в отношении Албании, где Белград играл тогда
патронирующую роль и опасался, как бы его преимущественное
влияние на Тирану не было ослаблено растущим непосредственным
советским участием в албанских делах. Еще в декабре 1947 г., а затем
в январе 1948 г. в ходе советско-югославских обсуждений по поводу
Албании, в том числе в середине января между Сталиным и
приехавшим по его предложению в Москву М. Джиласом, руководство
Югославии добивалось подтверждения ранее выражавшегося
советского согласия на югославское преобладание в Албании. В ответ
Сталин, как он это делал при встрече с Тито в 1946 г., вновь
высказался за дальнейшее развитие тесной связи Албании с Югославией,
вплоть до их объединения, т. е. фактически включения Албании в
югославскую федерацию, к которому стремился Белград, но
повторил уже выдвигавшийся им прежде тезис о необходимости отложить
объединение до более благоприятного момента96. Исследованные
архивные документы не дают ясного ответа, отражало ли сказанное
его реальные намерения или было тактической уловкой, призванной
вообще воспрепятствовать федерированию Албании с Югославией.
Однако Тито, информированный Джиласом об ответе Сталина, без
ведома советской стороны обратился 19 января к главе албанского
режима Э. Ходже за согласием на ввод югославской дивизии в
Албанию. Обращение, на которое Ходжа, полагавший, что оно
согласовано с Москвой, прислал 20 января положительный ответ, Тито
аргументировал угрозой греческого вторжения в Албанию при
западной поддержке, но, если верить мемуарам Джиласа, просто хотел
таким образом укрепить позиции Югославии в Албании97. Так или
иначе, но югославский шаг был предпринят без спроса у Москвы,
которая, узнав о намерении послать войска в Албанию, резко
осудила его, в ответ на что Тито остановил отправку дивизии98.
Таким образом, Кремль столкнулся с очень встревожившей его
ситуацией: лидеры уже утвердившихся коммунистических режимов,
твердо поддерживавшие общий курс блоковой политики, вместе с
тем, когда дело касалось их специфических локальных или
региональных интересов либо устремлений, обнаружили склонность к
самовольным действиям, не санкционированным предварительно
советским патроном, причем во внешнеполитической сфере, в
области взаимных отношений. Помимо осложнений, какими это было
потенциально чревато для текущей советской политики, еще более
значимым являлось то, что подобное поведение в корне
противоречило и в перспективе могло угрожать той жесткой иерархической
модели блока, которая была единственно приемлемой для руковод-
168
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
ства СССР. А потому, хотя во всех трех случаях София и Белград в
ответ на полученный выговор дисциплинированно подчинились,
советская сторона стала срочно принимать меры для пресечения и
предотвращения подобного самовольства. Наряду с уже упомянутой
выше договорной фиксацией принципа обязательных консультаций
по международным вопросам, распространенной и на другие
«народные демократии», проштрафившиеся болгары и югославы были
вызваны «на ковер» в Москву. 10 февраля 1948 г. на трехсторонней
секретной встрече у Сталина (в присутствии Молотова, Жданова,
Маленкова, Суслова и замминистра иностранных дел СССР В. А. Зорина)
высокопоставленным представителям Болгарии (Димитров и
ближайшие к нему по рангу Т. Костов и В. Коларов) и Югославии (№ 2 в
югославском руководстве Э. Кардель, Джилас и В. Бакарич) была
устроена проработка по всем трем названным выше случаям. А в
качестве практических выводов Сталин, помимо указанной им
необходимости подписать протоколы СССР с Болгарией и Югославией о
консультациях по международным вопросам и повторного осуждения
идеи Димитрова о федерации и таможенной унии всех
восточноевропейских «народных демократий», не только запретил размещение
югославских войск в Албании, но и противопоставил стремлению
Белграда к объединению Албании с Югославией идею образования
югославо-болгарской федерации, к которой позднее присоединилась
бы и Албания, чем фактически поставил под вопрос югославские
планы в отношении последней".
На встрече 10 февраля как болгары, так и югославы
дисциплинированно восприняли критику. Но если болгарское руководство
продолжило эту линию и после встречи100, то югославская сторона после
возвращения ее делегации из Москвы решила на данном этапе не
соглашаться на федерацию с Болгарией и вновь стала воздействовать
на Тирану, чтобы та сама выступила с инициативой ввода
югославских войск в Албанию и объединения с Югославией. Более того, в
узком кругу югославского руководства было выражено и общее
недовольство, советской политикой, не считавшейся с интересами Белгра-
да10-1г Таким образом, исходя из своих собственных интересов,
югославская верхушка заняла позицию, противоположную указаниям
Сталина и даже критическую по отношению к ним. Это было
беспрецедентным. Поползновения к тому, чтобы действовать явочным
порядком без консультаций с Москвой, проявлялись у югославов и
прежде, в тех случаях, когда они считали необходимыми какие-то
решения, по поводу которых, однако, заранее предполагали
негативную советскую реакцию. Но такое поведение не выходило, как
правило, за рамки традиционных отношений между начальником и
подчиненным: допуская в своих специфических интересах, когда
возможно, некоторые вольности за спиной первого, второй в то же время
блюдет в целом субординацию, оставаясь субъектом иерархической
системы. На сей же раз Белград, получив прямые указания Сталина,
прямо пошел на их нарушение вопреки иерархии в советском блоке.
Информация об этом, поступившая в Москву в начале марта
1948 г., особенно сведения о высказанной Тито и его ближайшим ок-
169
Холодная война
ружением критике позиции советского руководства, тайно
полученные от члена политбюро ЦК КПЮ С. Жуйовича, вызвали острую
реакцию Кремля, расценившего поведение «мнимых друзей Советского
Союза из югославского ЦК» как враждебное102. Такая реакция
усугублялась посланным 9 марта сообщением посла СССР о том, что
вопреки прежней практике югославская сторона отказалась давать
советскому торгпреду служебные данные об экономике страны
(югославами потом это опровергалось) и что отказ «отражает изменения»
в отношении руководителей Югославии к СССР103. Предпринятыми
во второй половине марта ответными действиями Москвы
непосредственно начался советско-югославский конфликт,
развертывавшийся до конца июня 1948 г. тайно от внешнего мира104. Эти действия
шли по двум основным направлениям. Во-первых, демонстративно
отозвав 18 марта всех своих военных советников и гражданских
специалистов из Югославии, Кремль, начиная с письма от 27 марта за
подписями Сталина и Молотова, адресованного югославскому
руководству, выдвинул против последнего общие
политико-идеологические обвинения в оппортунистических ошибках, отступничестве от
марксизма-ленинизма и проведении антисоветской политики.
Поскольку Белград отверг эти обвинения, советская сторона в
продолжившейся секретной переписке с ним последовательно их
усиливала. Во-вторых, с ними сразу же были ознакомлены лидеры всех
восточноевропейских компартий — участниц Коминформа. Если
первое демонстрировало курс все возраставшего
политико-идеологического давления на Белград, нацеленного на капитуляцию и (или)
отстранение руководства Югославии, то второе было призвано
усилить это давление с помощью названных компартий и
одновременно предостеречь их верхушку против югославской «ереси».
Последнее, наряду с усилиями, направленными на решение
самой югославской проблемы, тоже занимало важное место в
кремлевских калькуляциях. Югославский прецедент вновь актуализировал и
даже серьезно усиливал проявившуюся, как уже говорилось, еще при
подготовке создания Коминформа озабоченность и подозрительность
советской стороны в связи со всем тем, что трактовалось ею как
националистические тенденции в восточноевропейских компартиях
и недостаточно твердое следование тем или иным аспектам
советской политики. Тем более что в марте 1948 г., как раз в момент
начавшегося раскручивания советско-югославского конфликта, в
Москву поступили, например, донесения посла СССР в Варшаве, в
которых говорилось о борьбе двух группировок в руководстве ППР,
одна из которых характеризовалась как придерживающаяся «явно
«промосковской» ориентации», а другая, возглавляемая Гомулкой, —
как состоящая из лиц, «зараженных польским шовинизмом» и не
удерживающихся от «антисоветских высказываний и выпадов»105.
А вслед за этим Кремль столкнулся с ситуацией, когда за
исключением руководства КП Венгрии лидеры остальных
восточноевропейских компартий — участниц Коминформа, получив в начале апреля
копии советского письма югославам от 27 марта, не торопились
присылать в ЦК ВКП(б) ожидавшиеся там специальные решения в под-
170
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
держку советских обвинений. И лишь после напоминаний,
сделанных из Москвы с помощью рассылки подобного венгерского
решения от 8 апреля (не исключено, что оно было принято по прямой
советской подсказке), они во второй половине апреля' последовали
примеру Будапешта106. Озабоченность и подозрения советской
стороны нашли выражение в специальных записках о компартиях
Польши (ППР), Чехословакии, Венгрии, составленных еще в конце
марта — начале апреля 1948 г. в ОВП ЦК ВКП(б) явно по заданию
свыше и представленных секретарю ЦК Суслову107. В их основе
лежали те же самые критические замечания, которые уже были
намечены в упоминавшихся выше записках об этих трех странах,
составленных при подготовке учредительного совещания Коминформа. Но
теперь критика была до невероятности ужесточена, раздута и
сделана стержнем характеристики позиций руководителей данных
компартий. Особенно это касалось поляков и чехословаков, которые
подобно югославам обвинялись в «антимарксистских установках», а
поляки к тому же особенно резко — в сползании на националистические
позиции. Несколько менее острой была записка «О
националистических ошибках руководства Венгерской компартии и буржуазном
влиянии в венгерской коммунистической печати».
Поскольку по направленности содержания названные три
записки, особенно о КПЧ и еще больше о ППР, сходны с датированной
18 марта 1948 г. запиской «Об антимарксистских установках
руководителей компартии Югославии в вопросах внутренней и внешней
политики»108, которая тоже была составлена в ОВП ЦК ВКП(б) и
явилась политико-идеологической основой фабрикации
«югославского дела», одна группа российских историков выдвинула версию,
что Кремль, решивший перейти от проведения, как они пишут,
политики «национальных^ путей к социализму» в странах Восточной
Европы к насаждению там единообразия по советскому образцу, еще
на рубеже 1947—1948 гг. запланировал смену руководства
проявлявших большую самостоятельность упомянутых трех компартий и
КПЮ. По данной версии, советско-югославский конфликт возник
именно как часть такого плана109. Однако, несмотря на
категоричность, с какой эти авторы настаивают на своем утверждении, оно
носит чисто умозрительный характер, ибо решительно никаких
сведений о существовании подобного плана нет ни в самих записках,
о которых идет речь, ни вообще в исследованной до сих пор
архивной документации. Более того, некоторые стороны указанной
версии плохо согласуются либо оказываются в противоречии с
фактическими данными. Так, сначала была написана записка о
Югославии (закончена 18 марта), а другие три — позже: по Венгрии —
24 марта, по Польше и Чехословакии — 5 апреля. Это скорее может
свидетельствовать не о каком-то едином плане, возникшем на
рубеже 1947—1948 гг., а в пользу того, что составление первой
записки было вызвано практическими потребностями начинающегося
конфликта с Белградом, а решение о написании остальных трех
приняли только потом в связи с дальнейшими соображениями,
обусловленными как раз югославской ситуацией. Возможно, составление
171
Холодная война
этих трех записок должно было служить и на случай, если бы
лидеры соответствующих компартий не захотели присоединиться к
атаке на Белград, а поскольку присоединились, заготовленные
обвинения не были тогда пущены в ход. Далее, характер записок, как уже
говорилось, отнюдь не равнозначен: если те, что посвящены КПЧ
и особенно ППР, действительно приближались по накалу обвинений
к записке о КПЮ, то документ по поводу КП Венгрии
существенно отставал от этого уровня и едва ли мог служить большему, чем
«проработке» ее лидеров, но никак не их устранению. Наконец,
конфликт Москвы с Белградом не имел никакого отношения к
политике «национальных путей'к социализму»: югославские
руководители были не сторонниками, а наоборот, ее противниками и
практически следовали именно советскому образцу.
Выдвинув версию, о которой идет речь, ее авторы не дали
внятного объяснения, что именно они имели в виду, когда утверждали,
что советско-югославский конфликт был лишь элементом более
широкой акции, которую Москва якобы решила предпринять
против коммунистических лидеров всех четырех упомянутых стран,
включая Югославию. Значит ли это, что конфликт был вызван не
теми реальными причинами, которые, как свидетельствуют
документально зафиксированные факты, изложенные нами выше, привели
к его возникновению, а неким замыслом советского руководства,
предполагаемым данными авторами, но никак не отраженным в
документах? Выходит, столкновение с Тито было изначально
запланировано Кремлем и просто сознательно провоцировалось? Слишком
явная безосновательность подобного взгляда, уже вызвавшего
критику110, видимо, заставила основного автора этой версии Т. В. Воло-
китину в недавно вышедшей работе, повторив все прежние
утверждения, немного уточнить и дополнить их. Из дополнения следует,
что советско-югославский конфликт представлял собой
«благоприятную возможность», которая «неожиданно открылась» — а таким
образом, заметим, все-таки не являлась, значит, заранее
спланированной Кремлем! — перед советским руководством для того, чтобы
использовать жупел титоизма с целью подавления встревоживших
его тенденций среди коммунистической элиты «народных
демократий». Но при этом Волокитина настаивает на том, что по указанной
причине Москва сразу оказалась заинтересованной не в разрешении,
а в эскалации конфликта. А вместо каких-либо документальных
свидетельств подобной заинтересованности в качестве аргумента
фигурирует утверждение, что «Сталин проигнорировал некоторые
имевшиеся возможности урегулирования», в доказательство чего
делается ссылка на позицию Гомулки и румынского коммунистического
лидера Г. Георгиу-Дежа в пользу улаживания конфликта и на то, что
о готовности Гомулки к фактическому посредничеству было
известно советскому руководству111.
Однако подобный довод тоже входит в противоречие с
исторической реальностью. Ибо, выдвигая его, Волокитина полностью
обходит имеющий в данном случае ключевое значение вопрос о том,
на какой основе Георгиу-Деж и Гомулка предлагали в мае 1948 г.
172
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
Белграду уладить советско-югославское столкновение, и была ли
готова принять такое предложение югославская верхушка во главе с
Тито. Между тем из исследования этого вопроса на основе архивных
документов очевидно, что речь шла об «урегулировании» на базе
фактической югославской капитуляции. Георгиу-Деж прямо призвал
Тито поехать на поклон в Москву и хотя бы частично признать
инкриминировавшиеся ему «ошибки». Одновременно и он, и Гомулка
настаивали на необходимости югославского участия в уже
намеченном по советской инициативе совещании Коминформа, которое
созывалось специально для рассмотрения конфликта и «положения в
КПЮ». А поскольку к тому времени руководящие органы всех
компартий, входивших в Коминформ, уже выразили солидарность с
обвинениями Москвы в адрес югославов, не приходилось сомневаться
в том, каким может быть характер предстоявшего совещания. И
потому Тито, понимавший, что речь идет о фактической сдаче на
милость или немилость Кремля, отверг предложение Гомулки о приезде
последнего для переговоров в Белград, оставшись на уже занятой
югославской позиции отказа от участия в совещании Коминформа112.
Таким образом, на самом деле советы, адресованные
коммунистическими лидерами Румынии и Польши югославскому руководству, ввиду
их неприемлемости для последнего вовсе не содержали никакой
перспективы улаживания конфликта, которую якобы проигнорировал
Сталин.
Согласно донесениям, посылавшимся тогда в Белград
посольством и военным атташе Югославии в Москве и постоянным
представителем ЦК КПЮ при ЦК ВКП(б), наоборот, в конце мая —
начале июня 1948 г. с советской стороны тоже делались намеки на
то, что урегулирование конфликта было бы возможно при хотя бы
частичном признании югославским руководством некоторых
«ошибок»113. Показательно и то, что когда Гомулка еще 7 мая обратился
к Жданову, чтобы предварительно выяснить, считает ли Кремль
целесообразным польский замысел обращения в Белград и
последующей поездки туда, отрицательный советский ответ был дан лишь
почти месяц спустя. И произошло это только после того, как
заместитель заведующего ОВП ЦК ВКП(б) В. В. Мошетов, ездивший в
Белград, передал советскому руководству письменный и устный
ответ Тито об окончательном югославском решении не участвовать в
совещании Коминформа114.
В распоряжении исследователей пока нет документов, которые бы
раскрывали, как обсуждалась в советских верхах ситуация,
возникшая в связи с советско-югославским конфликтом, какие расчеты там
строили в тот или иной момент. Но и в случае если приведенные
выше данные действительно свидетельствуют о том, что Сталин до
конца мая — начала июня был заинтересован в хотя бы частичном
признании югославской стороной выдвинутых против нее обвинений
и в ее участии в совещании Коминформа, это, разумеется, вовсе не
должно означать, что он стремился к примирению с Тито. Скорее,
желательность некоторого югославского отступления могла
рассматриваться под совершенно противоположным углом зрения: ма-
173
Холодная война
лейшая брешь в позиции Белграда повышала шанс на
дискредитацию и ослабление положения Тито и его ближайшего окружения
внутри Югославии, а тем самым на смену югославского руководства.
Иным разрешением кризиса могло быть только то или иное
отступление советской стороны, ее хотя бы частичное примирение с
претензиями Белграда, что являлось несовместимым с тем жестким
иерархическим принципом, на основе которого происходило само
формирование блока. Даже много позднее, в послесталинскую
эпоху, когда уже начался и стал развиваться процесс эрозии «лагеря»',
наследники Сталина тем не менее долго еще цеплялись за принцип
иерархического монолитизма как основу существования и
функционирования советского блока, лишь очень медленно и с огромным
трудом вынужденно отступая от него под сыпавшимися один за
другим ударами новой реальности. Тем более какое бы то ни было
отступление было вовсе невозможно для Сталина, поскольку оно
опасным образом подрывало бы положение Москвы как
непререкаемого распорядителя в советском блоке, а тем самым — его собственное
положение бесспорного «вождя», причем, возможно, не только в
рамках «лагеря», но и внутри советского руководства. Логика
создававшейся под его главенством блоковой системы фактически не
оставляла кремлевскому диктатору иного выбора. И в условиях, когда
Сталин оказался не в состоянии вынудить непокорное югославское
руководство к отступлению, ему оставалась лишь
непрекращающаяся борьба с «еретиками». Это важнейшее обстоятельство
совершенно не учитывается в построениях Волокитиной115.
Вместе с тем само нагнетание обвинений против югославского
режима, а затем его отлучение от коммунистического движения и
«лагеря», провозглашенное совещанием Коминформа 19—23 июня
1948 г., последовавшая, теперь уже публично, яростная антититовская
кампания, официальный разрыв Советским Союзом и «народными
демократиями» договоров о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи
с Югославией и принятая в ноябре 1949 г. новая коминформовская
резолюция, вообще объявившая «клику Тито» фашистской, — все это
стало мощным дополнительным фактором еще большей внутрибло-
ковой мобилизации против как «империализма», так и якобы
переметнувшегося к нему (или даже давно являвшегося его агентурой)
«титоизма», инструментом еще большего советского контроля за
странами Восточной Европы и соответственно усиления их дисциплины
как во внутренней, так и во внешней политике под угрозой борьбы
с проникновением югославской «ереси». К последней стал затем, как
известно, приписываться — в зависимости от подозрений Кремля
или соперничества внутри коммунистической верхушки той или
иной из «народных демократий» — ряд руководящих деятелей
восточноевропейских компартий (Гомулка, Райк, Костов и др.).
Еще в ходе подготовки совещания Коминформа, состоявшегося
в июне 1948 г., в ОВП ЦК ВКП(б) были по заданию руководства
составлены материалы, в которых на сей раз почти всем
коммунистическим лидерам Восточной Европы инкриминировалась
приверженность концепции «национального пути к социализму». В мате-
174
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
риалах содержалась установка на полный отказ от такой концепции,
на развертывание борьбы с «кулачеством», на усиление
репрессивной политики и копирование большевистской модели компартиями
стран «народной демократии»116. Осуществление подобной линии
стало одной из важнейших основ ужесточения консолидации
советского блока как возглавляемого Кремлем социально-политического
и одновременно военного объединения коммунистических режимов,
противостоявшего Западу. Причем в военной сфере обозначается
новое наращивание советского участия и руководства в организации
вооруженных сил восточноевропейских стран, в том числе более
четкое структурирование и расширение деятельности советских
военных советников, а в отношении Польши — новая волна
командирований советских офицеров на командные должности, включая
назначение министром обороны маршала Рокоссовского117.
Это дополнилось образованием в январе 1949 г. СЭВ как
экономической блоковой структуры. Решение советского руководства о его
создании (он первоначально фигурировал в советском проекте как
Координационный совет) и созыве с этой целью учредительного
совещания из представителей СССР, Румынии, Венгрии, Болгарии,
Польши и Чехословакии было оформлено постановлением
Политбюро ЦК ВКП(б) от 23 декабря 1948 г.118 Как и во многих других
аналогичных случаях, исследователи пока все еще не располагают
документами, из которых было бы видно, как и почему это
решение возникло. В самом упомянутом постановлении Политбюро
содержалось поручение, чтобы МИД СССР разослал соответствующее
приглашение на совещание правительствам перечисленных
«народных демократий» с указанием, что совещание созывается по
инициативе правительств СССР и Румынии. Судя по аннотированной
описи шифровок, которыми в сентябре — ноябре 1948 г. обменивались
Сталин, отдыхавший тогда на Кавказе, и остававшиеся в Москве
руководящие советские деятели, от румынской стороны через
советского посла в Бухаресте действительно поступало некое
предложение об образовании «экономического блока», состоящего из СССР
и восточноевропейских «народных демократий». Предложение
представил послу В. Лука, один из наиболее влиятельных членов
политбюро Румынской рабочей партии (так стала называться КПР после
слияния с ней социал-демократической партии в феврале 1948 г.),
занимавший также посты секретаря ЦК и министра финансов. 21
января Молотов телеграммой, предварительно посланной на визу
Сталину, уполномочил посла ответить Луке, что «московские друзья» в
принципе не возражают против установления более тесных
экономических отношений между СССР и странами «народной
демократии», но выражение «экономический блок» требует разъяснения119.
Поскольку в тогдашней советской практике как в Коминформе,
так и в советском блоке нередко использовался тактический прием,
когда с той или иной акцией Кремль предпочитал выступать не сам,
а тайно организовывал соответствующую «инициативу» руководства
какой-либо из компартий или «народных демократий», остается не
совсем ясным, было ли предложение, которое представил Лука, на
175
Холодная война
самом деле румынским или он лишь озвучил подсказанное самой
советской стороной. Хотя указание Молотова, чтобы Лука разъяснил,
что имелось в виду под «экономическим блоком», может скорее
свидетельствовать в пользу того, что на сей раз имела место
действительно румынская инициатива. Согласно некоторым данным,
подобного рода идеи высказывались, например, и чехословацким
коммунистическим руководством120. Насколько можно понять,
восточноевропейских коммунистических лидеров подталкивали к этому как
политико-идеологические ориентиры, которым они следовали, вкупе
со стремлением продемонстрировать Москве свою приверженность
советскому блоку, так и экономическая заинтересованность в
дополнительных источниках получения сырья, энергетических ресурсов,
продовольствия, промышленного оборудования, финансовой,
технико-технологической, хозяйственно-организационной и кадровой
помощи. Но даже независимо от того, откуда исходило стремление к
созданию СЭВ, очевидно, что кремлевское решение об этом было
принято ввиду собственной заинтересованности советского
руководства в образовании подобной структуры.
В уже упоминавшемся постановлении Политбюро ЦК ВКП(б) от
23 декабря 1948 г., в приложенном к нему проекте документа «О
тесном экономическом сотрудничестве СССР и стран народной
демократии», в качестве основных задач создаваемого органа
фигурировали разработка планов экономических связей между
странами-участницами, согласование их хозяйственных и импортно-экспортных
планов. Принимая во внимание реальную иерархию отношений
между СССР и восточноевропейскими режимами, речь тем самым шла
об образовании управляемого Москвой механизма координации и
контроля в отношении основных параметров как внутриэкономичес-
кого развития этих режимов, так и их внешнеэкономических связей
внутри и вне «лагеря». Все указанные параметры вошли как
базовые в решение учредительного совещания СЭВ, состоявшегося в
Москве 5—8 января 1949 г. Они были дополнены в этом решении и
некоторыми другими задачами нового органа, более нужными с
точки зрения практических хозяйственных интересов «нарЪдных
демократий» и потому внесенными как раз представителями последних:
согласование планов развития транспорта и транзитных перевозок,
разработка вопросов многостороннего клиринга и валютных курсов,
мероприятий по научно-техническому сотрудничеству, мер помощи
в случае стихийных бедствий или дискриминации со стороны
капиталистических стран121.
Хотя в решение учредительного совещания было, по личному
указанию Сталина, внесено положение о том, что «СЭВ является
открытой организацией, в которую могут вступить и другие страны
Европы», желающие участвовать в экономическом сотрудничестве
государств-учредителей, и то же самое подчеркивалось в публично
объявленном сообщении об образовании СЭВ122, последний на
самом деле с самого начала учреждался как замкнутая экономическая
структура «лагеря», подчиненная политическим блоковым целям
(в 1949—1950 гг. ее членами стали также Албания и созданная в октяб-
176
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
ре 1949 г. ГДР). Сам же Сталин на встрече с участниками совещания
8 января, а затем на банкете в их честь развивал идею, согласно
которой значение СЭВ будет определяться тем, что объединенные в
нем государства смогут совместными усилиями развить
чрезвычайно мощное производство сырья для промышленности и
энергетики — угля, хлопка, каучука, цветных металлов и т. п., в результате
чего СССР и «народные демократии» окажутся в состоянии стать
сырьевой базой для всех остальных европейских стран. А тем самым,
как утверждал Сталин, в Западной Европе будут подорваны роль
США и Англии как основных поставщиков сырья и, следовательно,
их влияние на западноевропейские страны, что приведет там к
радикальному изменению соотношения сил и даже к
революционизированию ситуации123. Независимо от того, считать эту идею химерой или
нет, очевидно, что если советский лидер излагал ее всерьез, то речь
шла о плане, который носил ярко выраженный политический, бло-
ково-конфронтационный смысл. В любом случае он ориентировал
своих собеседников именно на такого рода цели и характер СЭВ.
То же демонстрировала постановка югославской проблемы при
образовании и с самого начала деятельности СЭВ. В первый же день
учредительного совещания при обсуждении задач новой организации
был поставлен в качестве «важного» вопрос о том, что «в связи с
переходом югославских вождей в лагерь империализма нужно менять
экономическую политику всех наших стран» в отношении
Югославии с соответствующей «координацией действий»124. Предложение,
выдвинутое чехословацкой делегацией, отражало; однако,
политическую линию, определенную Кремлем. Не случайно на той же
встрече с участниками совещания Сталин интересовался, говорилось ли
о Югославии125. И уже на первой регулярной сессии СЭВ 26—28
апреля 1949 г. инициатива конкретного рассмотрения вопроса о
Югославии была проявлена непосредственно советской стороной.
Результатом явилось принятое сессией решение о прекращении «в
кратчайший срок» членами СЭВ торговых, кредитных, транспортных и иных
экономических отношений с Югославией, в том числе и по ранее
заключенным соглашениям, за исключением лишь закупок у нее
некоторых видов стратегического сырья. На следующей сессии СЭВ
25—27 августа 1949 г. каждая страна отчитывалась о выполнении
этого решения126.
В отличие от Коминформа, СЭВ по своей организационной
структуре и процедуре рассмотрения хозяйственных вопросов в
большей мере напоминал коллективный орган. Его деятельность
частично отражала не только советские интересы, но и специфические
экономические устремления восточноевропейских режимов. Это во
многом было связано с особенностями самой сферы работы СЭВ,
носившей преимущественно конкретно-экономический, а не
политико-идеологический характер. Однако, хотя при рассмотрении в
рамках СЭВ ряда вопросов его участники из Восточной Европы
стремились реализовать собственные хозяйственные задачи, что
находило определенное отражение в его конкретных решениях, тем не
менее, как видно из архивных документов, основные направления
177
Холодная война
его деятельности и сколько-нибудь важные постановления, начиная
с самых первых — о ценах и многостороннем клиринге между
государствами-участниками, о внедрении единой системы
стандартизации, определялись советской стороной, вели к усилению ее
доминирующего положения127. В этом смысле СЭВ, целиком
находившийся в советских руках, фактически оказывался своеобразным
придатком остававшейся преимущественно «лучевой» структуры
советского блока.
Значительно позднее, в начале 1951 г., был создан еще один
межгосударственный орган СССР и большинства европейских
коммунистических режимов (кроме Албании и ГДР) — Координационный
комитет, занимавшийся военными вопросами. Основной его
функцией являлись координация и контроль выполнения решений о
резком повышении численности вооруженных сил «народных
демократий» и соответствующем развитии там военной промышленности для
их оснащения, которые были сформулированы советским
руководством на созванном в Москве в январе 1951 г. секретном совещании
с участием партийных лидеров и министров обороны Польши,
Чехословакии, Венгрии, Румынии и Болгарии. Пока что о совещании,
тон которому задала вступительная речь Сталина, в распоряжении
исследователей есть лишь сведения, содержащиеся в обнаруженных
несколько лет тому назад заметках, сделанных тогда румынским
министром обороны Э. Боднэрашем, и в некоторых более поздних
свидетельствах участников, наиболее обширные из которых
исходили от бывшего чехословацкого министра обороны А. Чепички и
М. Ракоши. Во многом эти сведения аналогичны, но если, по
утверждению Чепички, поставленная Сталиным задача резкого военного
усиления «народных демократий» была связана с
вырабатывавшимся тогда же планом последующего военного вторжения в Западную
Европу для установления там «социалистического порядка», то в
заметках Боднэраша и воспоминаниях Ракоши говорилось о
мероприятиях на случай военной опасности со стороны США и НАТО128.
Как бы то ни было, речь шла как о большом витке наращивания
военного потенциала советского блока, так и о значительном шаге
в переходе от его также исключительно «лучевой» военной
структуры к более всеохватывающей коллективной организации в рамках
«лагеря», управление которой, однако, по-прежнему всецело
находилось в кремлевских руках и с этой точки зрения базировалось на все
том же жестко иерархическом принципе.
В таком виде советский блок продолжал функционировать вплоть
до середины 1950-х годов.
1 Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым: Из дневника Ф. Чуева. М, 1991.
С. 86; Он же. Молотов. Полудержавный властелин. М., 2000. С. 115.
2 См.: KoStunica V., CavoSki К. Stranacki pluralizam ili monizam: DruStveni
pokreti i politidki sistem u Jugoslaviji 1944—1949. Ljubljana, 1987; \bdusek-Stari6 J.
Prevzem oblasti 1944—1946. Ljubljana, 1992; Петрановип Б. JyrocnaBHja на размену
(1945—1950). Подгорица, 1998. С. 9—386; Краткая история Албании: С древней-
178
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
ших времен до наших дней / Отв. ред. Г. Л. Арш. М., 1992. С. 394—397, 400—
401.
3 Что же касалось включения представителей оппозиционных национал-ца-
ранистов и национал-либералов в правительство, предпринятого вследствие
договоренностей, достигнутых в декабре 1945 г. между СССР, США и Англией,
то, как уже отмечалось выше, оно было превращено в фикцию.
4 В обеих странах в блок входили также левокрестьянские партии — Строн-
ництво людове в Польше и Фронт земледельцев в Румынии, но они
фактически руководились коммунистами и играли во многом камуфляжную роль.
5 См., напр.: СССР — Польша. Механизмы подчинения. 1944—1949 гг.: Сб.
документов / Под ред. Г. Бордюгова, Г. Матвеева, А. Косеского, А. Пачковско-
го. М., 1995. С. 152-155, 157-163, 164-166, 170, 173-181, 187-190;
Восточная Европа в документах российских архивов. 1944—195S гг. Т. 1: 1944—1948 гг.
/ Отв. ред. Г. П. Мурашко. М.; Новосибирск, 1997. С. 303, 308, 310, 453—454,
458—461, 487—490, 497—513, 536—538; Советский фактор в Восточной Европе.
1944—1953: Документы. Т. 1. 1944—1948 / Отв. ред. Т. В. Волокитина. М., 1999.
С. 276^-280, 330-332, 357-35$, 359-363, 372-374.
6 Romania: Viaja politica in documente. 1945 / Coord. I. Scurtu. Bucure§ti, 1994.
P. 454—455; Romania: Via|a politica in documente. 1946 / Coord. I. Scurtu. Bucure§ti,
1996. P. 97—98, 117—118, 121—126, 127—128; Romania: Viaja politica in documente.
1947 / Coord. I. Scurtu. Bucure§ti, 1994. P. 117—118, 119—121; Советский
фактор... Т. 1. С. 289-290, 444.
7 См., в частности: Исусов М. Политическите партии в България, 1944—1948.
София, 1978. С. 115—166; Он же. Сталин и България. София, 1991. С. 16—28 и
др.
8 БКП, Коминтернът и македонският въпрос (1917—1946) / Съст. Ц. Биляр-
ски, И. Бурилкова. Т. 2. София, 1999. С. 1268—1269; Димитров Г. Дневник
(9 март 1933 — 6 февруари 1949). София, 1997. С. 527.
9 Подробнее см.: Dokumenty do dziejow PRL. Zesz. 4. Referendum z 30 czerwca
1946 roku: Przebieg i wyniki / Oprac. A. Paczkowski. Warszawa, 1993; Петров Н. B.
Роль МГБ СССР в советизации Польши (проведение референдума и выборов
в сейм в 1946—1947 гг.) // Сталин и холодная война / Отв. ред. А. О. Чубарь-
ян. М., 1998.
10 В частности, об этом в той или иной степени говорилось в секретных
донесениях как советских представителей в Бухаресте, так и их югославских
коллег, поддерживавших в то время самые тесные отношения с руководством
КПР (Zapisnici sa sednica Politbiroa Centralnog komiteta KPJ (11 jun 1945 — 7 jul
1948) / Prired. B. Petranovic. Beograd, 1995. S. 592—593; Волокитина Т. В.,
Мурашко Г. П., Носкова А. Ф. Народная демократия: миф или реальность?
Общественно-политические процессы в Восточной Европе. 1944—1948 гг. М., 1993.
С. 174-176).
11 Характерно, например, что в Польше, где помимо значительного
контингента Советской Армии находились и войска МВД СССР, выполнявшие охран-
но-карательные функции, коммунистическое руководство режимом проявило
обеспокоенность, когда осенью 1946 г. часть их была выведена из страны, и
просило оставить хотя бы одну дивизию внутренних войск, по крайней мере,
до 1 марта 1947 г. (НКВД и польское подполье. 1944—1945 (По „Особым
папкам" И. В. Сталина) / Отв. ред. А. Ф. Носкова. М., 1994. С. 291-292).
12 Оба раза ОФ выигрывал, хотя степень полученного большинства была
результатом не только его позиций в обществе, но и давления властей. Если
выборы 1945 г. бойкотировались оппозицией, то в выборах 1946 г. она
участвовала и получила, по официальным данным, свыше 28 % голосов.
13 См.: РГАСПИ, ф. 558, оп. 11, д. 98, л. 90-98; Восточная Европа... Т. 1.
С. 290-291, 293-294, 299-301, 303-305; Советский фактор... Т. 1. С. 243-245.
179
Холодная война
14 Так, даже в начале сентября 1947 г., при подготовке доклада Жданова для
учредительного совещания Коминформа, в первых проектах доклада Венгрия не
фигурировала при перечислении стран народной демократии и лишь затем при
редактировании ее вписал туда Молотов (РГАСПИ, ф. 77, оп. 3, д. 93, л. 4;
Ф. 82, оп. 2, д. 159, л. 136). А вслед за тем на самом совещании Коминформа в
докладе представителя КП Венгрии говорилось, что «венгерская демократия
представляет из себя смесь элементов народной и буржуазной демократии», к
тому времени — уже с перевесом, но еще не окончательной победой первых над
вторыми (Совещания Коминформа, 1947, 1948, 1949. Документы и материалы
/ Ред. Г. М. Адибеков, А. Ди Бьяджо, Л. Я. Гибианский, Ф. Гори, С. Понс. М.,
1998. С. 145-146).
15 Kaplan К. Nekrvava revoluce. Praha, 1993. S. 60, 63; Hanzlik F. Unor 1948:
vysledek nerovneho zapasu. Praha, 1997. S. 157.
16 РГАСПИ, ф. 575, on. 1, д. 3, л. 103-104, 107-108; Д. 9, л. 29; Д. 41, л. 9-
11, 19, 20 (см. также: Восточная Европа... Т. 1. С. 705—706). О
преобразованиях в экономике Югославии и Албании см.: Петрановип Б. JyroarmBHJa... С. 387—
445; Petranovic В. Politicka i ekonomska osnova narodne vlasti u Jugoslaviji za vreme
obnove. Beograd, 1969. S. 233—255, 307-369, 397—441; Краткая история
Албании. С. 384-393, 401-402.
17 См., напр.: Димитров Г. Указ. соч. С. 464, 533—534, 535; Dilas M. Razgovori
sa Staljinom. Beograd, 1990. S. 75; Восточная Европа... Т. 1. С. 457, 511, 579.
18 Записи обеих бесед см.: Восточная Европа... Т. 1. С. 443—463, 505—513.
19 См.: Волокитина Т. В., Мурашко Г. П., Носкова А. Ф. Начало создания
соцлагеря // СССР и холодная война / Под ред. В. С. Лельчука, Е. И.
Пивовара. М., 1995. С. 77—78; Волокитина Т. В. «Холодная война» и
социал-демократия Восточной Европы. 1944—1948 гг. Очерки истории. М., 1998. С. 50—51; Она
же. Сталин и смена стратегического курса Кремля в конце 40-х годов: от
компромиссов к конфронтации // Сталинское десятилетие холодной войны:
факты и гипотезы / Отв. ред. А. О. Чубарьян. М., 1999. С. 13—15; Орлик И. И.
Восточная Европа в документах российских архивов. 1944—1948 гг. // Новая и
новейшая история. 1999. № 5. С. 189—190; Центрально-Восточная Европа во
второй половине XX века. Т. 1. Становление «реального социализма», 1945—
1965 / Отв. ред. И. И. Орлик. М., 2000. С. 32—34 (автор И. И. Орлик);
Волокитина Т. В., Мурашко Г. П., Носкова А. Ф., Покивайлова Т. А. Москва и
Восточная Европа. Становление политических режимов советского типа, 1949—
1953: Очерки истории. М., 2002. С. 37—39 (автор Т. В. Волокитина).
20 Восточная Европа... Т. 1. С. 457—458, 511.
21 Там же. С. 458.
22 Там же.
23 Там же. С. 457.
24 О содержании беседы, не оглашавшемся тогда советской стороной, было
довольно подробно рассказано в газетной статье секретаря лейбористской партии
М. Филлипса, участвовавшего в этой встрече: Phillips M. We talk with Stalin on the
two roads to Socialism // Daily Herald. August 22, 1946. Советскую запись беседы
см.: РГАСПИ, ф. 558, оп. 11, д. 286, л. 3—10 (о двух путях к социализму — л. 5).
25 Волокитина Т. В. «Холодная война»... С. 50; Она же. Сталин... С. 14;
Волокитина Т. В., Мурашко Г. П., Носкова А. Ф., Покивайлова Т. А. Указ. соч.
С. 37. При этом Волокитина ссылается на публикацию в «Daily Herald», но
всякий раз почему-то обозначает ее как интервью Сталина названной газете, хотя
на самом деле это статья Филлипса.
26 См. примеч. 23.
27 Об этом 4 сентября 1946 г. говорил Г. Димитрову А. А. Жданов,
ссылавшийся при этом на беседу Сталина с лейбористами. См.: Димитров Г. Указ. соч.
С. 535.
180
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
28 РГАСПИ, ф. 558, оп. 11, д. 286, л. 5.
29 См. записи обеих бесед (указаны в примеч. 18), а также некоторые
сопутствовавшие документы (Восточная Европа... Т. 1. С. 470—471, 487—492, 497—
504).
30 Димитров Г. Указ. соч. С. 533—535.
31 См.: Исусов М. Сталин и България. С. 16—19; БКП, Коминтернът... Т. 2.
С. 1268—1269; Димитров Г. Указ. соч. С. 527—531; Архив JyroarcaBHJe (Белград;
далее - AJ). Ф. 507. ЦК CKJ,- IX. Per. бр. 1-II/39. Л. 31-32, 34; Per. бр. 1-11/40;
Централен държавен архив (София; далее — ЦДА), ф. 146 б, оп. 4, а. е. 42, л. 4—
6; Восточная Европа... Т. 1. С. 450, 466—467, 504, 521-522, 554; Советский
фактор... Т. 1. С. 287-288, 328-330.
32 РГАСПИ, ф. 558, оп. 11, д. 98, л. 90; Восточная Европа... Т. 1. С. 291, 293-
294, 299—300, 304; ^Советский фактор... Т. 1. С. 243—244.
33 Желицки Б. Й. Народная демократия и становление тоталитарного
режима в Венгрии // Тоталитаризм: Исторический опыт Восточной Европы.
«Демократическое интермеццо» с коммунистическим финалом. 1944—1948 / Отв. ред.
В. В. Марьина. М., 2002. С. 185.
34 См., напр.: Восточная Европа... Т. 1. С. 605—606; Kaplan К. Pet kapitol о
unoru. Brno, 1997. Кар. И; Hanzlik F. Op. cit.
35 См,: Гибианский Л. Я. Проблемы международно-политического
структурирования Восточной Европы в период формирования советского блока
в 1940-е годы // Холодная война: новые подходы, новые документы / Отв. ред.
М. М. Наринский. М., 1995. С. 101—103; Он же. Идея балканского
объединения и планы ее осуществления в 40-е годы XX века // Вопросы истории. 2001.
№ 11/12. С. 48-49.
36 Arhiv Josipa Broza Tita (Белград). F. Kabinet Marsala Jugoslavije (далее —
AJBT-KMJ). 1-2/17. L. 70; Димитров Г. Указ. соч. С. 556.
*7 Типичными для этой практики были такие красноречивые примеры, как,
скажем, обращение генерального секретаря ППР В. Гомулки и члена
политбюро X. Минца (оба одновременно занимали ведущие правительственные посты)
к Сталину при встрече с ним в ноябре 1945 г. с вопросами, принимать ли в
Польше закон о национализации банков, отменить ли хлебозаготовки и ввести
свободный хлебный рынок без регламентации цен, допустить ли в виде
концессий или по-иному привлечение иностранного капитала в польскую экономику,
принять ли заем от США и Англии на определенных условиях, можно ли
отложить парламентские выборы еще на год, можно ли заменить
премьер-министра и годится ли намечаемая кандидатура (Восточная Европа... Т. 1. С. 301—
303), либо представление Димитровым Жданову в ноябре 1946 г. проекта состава
правительства и руководства парламента Болгарии для санкционирования
Сталиным (Там же. С. 539—541).
38 См., напр.: Советский фактор... Т. 1. С. 91—94, 144—150; Гибианский Л. Я.
Советский Союз и новая Югославия. 1941—1947 гг. М., 1987. С. 113—114, 153—
154; Nalepa E. J. Oficerowie Armii Radzieckiej w Wojsku Polskim, 1943—1968.
Warszawa, 1995. S. 32-62, 149-150.
39 См.: РГАСПИ, ф. 558, on. И, д. 98, л. 50, 52-54; CSR a SSSR, 1945-1948:
Dokumenty mezivladnich jednani / К vydani pfipr. К. Kaplan, A. Spiritova. Brno,
1997. S. 139-140, 157-160.
40 Восточная Европа... Т. 1. С. 492-493, 585-586; CSR a SSSR... S. 332-334.
41 Albert A. (Roszkowski W). Najnowsza historia Polski, 1914—1993. London, 1994.
T. 2. S. 108—109, 118—123; Bamaszewski B. Polityka PPR wobec zalegalizowanych partii
i stronnictw. ^rszawa, 1996. S. 147—161.
42 Исусов М. Сталин и България. С. 184—192; Он же. Политическите
партии... С. 362—378; Валева Е. Л. Политические процессы в Болгарии 1944—
1948 годов // Тоталитаризм: Исторический опыт Восточной Европы. «Демокра-
181
Холодная война
тическое интермеццо» с коммунистическим финалом. 1944—1948 / Отв. ред.
B. В. Марьина. М., 2002. С. 162-166.
43 См., напр.: Romania: Viafa politica in documente. 1947. P. 20—21, 190—205,
241-251.
44 Stenogram plenarnego posiedzenia КС PPR 13—14 kwietnia 1947 r. //
Archiwum Ruchu Robotniczego. T. VII. Warszawa, 1982. S. 205, 212—220.
45 См., напр.: Bamaszewski В. Op. cit. S. 165—176, 178—181.
46 Совещания Коминформа... С. 120; РГАСПИ, ф. 575, on. 1, д. 2, л. 184.
47 См., напр.: Romania: Viafa politica in documente. 1947. P. 252—258.
48 РГАСПИ, ф. 17, on. 128, д. 315, л. 2, 5, 7, 57; Д. 1019, л. 3-4; Восточная
Европа... Т. 1. С. 561-562, 606, 613—614, 619, 641-644; Советский фактор... Т. 1.
C. 425; Rakosi M. Visszaemlekezesek, 1940—1956. Budapest, 1997. 377-378 old. См.
также: Желицки Б. Й. Указ. соч. С. 187—191.
49 См.: Восточная Европа... Т. 1. С. 643—646, 691—693; Совещания
Коминформа... С. 143—145.
50 Совещания Коминформа... С. 147; Восточная Европа... Т. 1. С. 713.
51 РГАСПИ, ф. 17, оп. 128, д. 1019, л. 4—5; Восточная Европа... Т. 1. С. 613—
614, 619.
52 Валева Е. Л. Указ. соч. С. 161—163; см. также: Восточная Европа... Т. 1.
С. 548.
53 Восточная Европа... Т. 1. С. 572—579 (особенно с. 578—579).
54 См. там же. С. 832.
55 Участие советских советников зафиксировано в: Димитров Г. Указ. соч.
С. 551, 553.
56 AJBT-KMJ. I—З-с/11. L. 1-2 (подробнее см.: Гибианский Л. Я. Как
возник Коминформ. По новым архивным материалам // Новая и новейшая
история. 1993. Mq 4. С. 135—137); Bekes Cs. Soviet Plans to Establish the Cominform
in Early 1946: New Evidence from the Hungarian Archives // Cold War International
History Project Bulletin, Issue 10. Washington, March 1998. P. 135—136.
57 Записи обеих бесед (встречи зафиксированы в: Посетители кремлевского
кабинета И. В. Сталина. Журналы (тетради) записи лиц, принятых первым
генсеком. 1924—1953 гг. / Публ.: А. В. Короткое, А. Д. Чернев, А. А. Чернобаев //
Исторический архив. 1996. Nq 5/6. С. 14, 18) не известны, но содержание
обсуждавшегося и принятые решения реконструируются на основе протоколов
политбюро ЦК ППР (Archiwum Akt Nowych (Варшава; далее — AAN). Zesp. КС
PPR. Sygn. 295/V-3. К. 90, 95, 100), проекта письма-приглашения намеченным
компартиям-участницам, составленного Гомулкой (находится в РГАСПИ (ф. 77,
оп. 4), в материалах Жданова (далее — МЖ), датирован 16 июля 1947 г.) и
устных воспоминаний последнего (Ptasinski J. Pierwszy z trzech zwrotow czyly rzecz
о Wladyslawie Gomulce. Warszawa, 1984. S. 81). Подробнее см.: Гибианский Л. Я.
Долгий путь к тайнам: историография Коминформа // Совещания
Коминформа... С. XXXIX-XL1.
58 См., напр.: AJBT-KMJ. I-3-b/ 507. L. 1.
59 РГАСПИ, ф. 77, оп. 3, д. 90, л. 1—13; МЖ. Жданов и Маленков -
Сталину, 27 авг. 1947 г.; Восточная Европа... Т. 1. С. 689—690.
60 О ходе совещания и деятельности делегации ВКП (б) см.: Совещания
Коминформа... С. 52—334,
61 Bekes Cs. Op. cit. P. 136.
62 Документ, неоднократно публиковавшийся, см., напр.: Наринский М. М.
Сталин и Торез. 1944—1947 гг.: Новые материалы // Новая и новейшая
история. 1996. № 1. С. 25.
63 РГАСПИ, ф. 77, оп. 3, д. 89, л. 5, 8—13 (частично опубликовано в:
Восточная Европа... Т. 1. С. 632). Копия послания Жданова была направлена и
руководству КП Англии.
182
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
64 См. специальные информационно-аналитические записки обо всех
восточноевропейских режимах и их сравнительные характеристики в: РГАСПИ, ф. 575,
оп. 1, д. 3, л. 103-116; Д. 9, л. 2-10, 29-33; Д. И, л. 2-41; Д. 14, л. 2-43;
Д. 32, л. 5-30; Д. 33, л. 3-22; Д. 39, л. 3-30; Д. 41, л. 2-24 (некоторая часть
опубликована в: Восточная Европа... Т. 1. С. 704—709; Советский фактор... Т. 1.
С. 415—419, 496—503). Подробнее см.: Гибианский Л. Я. Политика Сталина в
Восточной Европе, Коминформ и первый раскол в советском блоке //
Советское общество: будни холодной войны / Под ред. В. С. Лельчука, Г. Ш. Сага-
теляна. М.; Арзамас, 2000. С. 153—156.
65 Подробнее см.: Гибианский Л. Я. Политика Сталина... С. 156, 158—159.
66 РГАСПИ, ф. 77, оп. 3, д. 90, л. 12.
67 Там же, ф. 575, оп. 1, д. 32, л. 26—28.
68 Там же. Л. 27.
69 Советский фактор... Т. 1. С. 501—502.
70 РГАСПИ, ф. 575, оп. 1, д. 14, л. 42.
71 Восточная Европа... Т. 1. С. 708—709; РГАСПИ, ф. 77, оп. 3, д. 91, л. 46—
47. щ
72 Советский фактор... Т. 1. С. 502.
73 Подробнее см.: Кратки К. Кремлевский запрет: Чехословакия и «план
Маршалла» // У истоков «социалистического содружества»: СССР и
восточноевропейские страны в 1944—1949 гг. / Отв. ред. Л. Я. Гибианский. М., 1995;
Наринский М. М. Советский Союз, Чехословакия и план Маршалла // Февраль
1948. Москва и Прага: Взгляд через полвека / Отв. ред. Г. Н. Севостьянов. М.,
1998. По иронии истории, миф о якобы колебаниях руководства КПЧ по
поводу плана Маршалла получил затем хождение не только в западной
историографии, пребывавшей в неведении о закулисной стороне дела, но даже
перекочевал оттуда уже в 1990-е годы в некоторые отечественные работы (напр.: Ба-
тюк В., Евстафьев Д. Первые заморозки: советско-американские отношения в
1945—1950 гг. М., 1995. С. 160), хотя их авторы уже располагали
документальными данными о происходившем, обнародованными к тому времени (они
содержались, напр., в публикациях: Тахненко Г. Анатомия одного политического
решения. Документы // Международная жизнь. 1992. JSfe 5; Наринский М. М.
СССР и план Маршалла: По материалам Архива Президента РФ // Новая и
новейшая история. 1993. № 2), и даже ссылались на них (см.: Батюк В.,
Евстафьев Д. Указ. соч. С. 156—157, 246).
74 AAN. Zesp. КС PPR. Sygn. 295/V-3. К. 94, 99; РГАСПИ. МЖ. Член
политбюро ЦК ППР Я. Берман — Жданову, 23 июля 1947 г. («Памятная записка в связи
с разговором 22 июля 1947 г.»). Подробнее см.: Гибианский Л. Я. СССР,
Восточная Европа и формирование советского блока // Тоталитаризм: Исторический
опыт Восточной Европы. «Демократическое интермеццо» с коммунистическим
финалом. 1944—1948 / Отв. ред. В. В. Марьина. М„ 2002. С. 26, 35—36.
75 РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д. 159, л. 99.
76 Там же, ф. 558, оп. 11, д. 108, л. 1-5.
77 Восточная Европа... Т. 1. С. 672-674, 675; CSR a SSSR... S. 363-366, 369-
387.
78 Совещания Коминформа... С. 229—231, 325—326, 333. Свои снятые затем
возражения Гомулка аргументировал прежде всего тем, что создание
Коминформа, местопребыванием которого сначала намечалась Варшава, может затруднить
важные для Польши закупки товаров на Западе и осложнить объединение ППС
с ППР. Подробнее см.: Гибианский Л. Я. Как возник Коминформ... С. 149—152;
Адибеков Г. М. Коминформ и послевоенная Европа. 1947—1956 гг. М., 1994.
С. 65-69.
79 Совещания Коминформа... С. 221.
80 См.: Kaplan К. Pet kapitol... S. 73-265, 341-347.
183
Холодная война
81 Ibid. S. 269-335. По некоторым данным исследования общественного
мнения, в начале 1948 г. влияние КПЧ стало уменьшаться (Broklova E. Volebni
zakony pro parlamentni volby 1946 v Ceskoslovensku // Strankami soudobych dejin:
Sbornik stati k petasedesatinam historika Karla Kaplana. Praha, 1993. S. 89). Согласно
замерам, проводившимся самой КПЧ, она могла бы получить около 55 %
голосов (Kaplan К. Nekrvava revoluce. S. 134), но по сведениям ее оппонентов, не
набрала бы и прежних 38 % (Kaplan К. Pet kapitol... S. 326—327).
*2 См.: Kaplan К. Pet kapitol... S. 359—497 (см. также: Idem. Nekrvava revoluce.
S. 114-118).
83 Мурашко Г. П. Февральский кризис 1948 г. в Чехословакии и советское
руководство: По новым материалам российских архивов // Новая и новейшая
история. 1998. № 3. С. 59—60; Судоплатов П. Разведка и Кремль. Записки
нежелательного свидетеля. М., 1996. С. 278.
84 Kaplan К. Pet kapitol... S. 405-406, 440, 461-484, 497-502, 514-518, 527-
531.
85 AJBT-KMJ. 1-2/17. L. 69; Димитров Г. Указ. соч. С. 564.
86 Восточная Европа... Т. 1. С. 727.
87 Волокитина Т. В., Мурашко Г. П., Носкова А. Ф., Покивайлова Т. А. Указ.
соч. С. 43—46.
88 Гибианский Л. Я. К истории советско-югославского конфликта 1948—
1953 гг.: секретная советско-югославо-болгарская встреча в Москве 10 февраля
1948 года // Советское славяноведение. 1991. № 4. С. 27—29; Восточная
Европа... Т. 1. С. 754-755.
89 РГАСПИ, ф. 77, оп. 1, д. 990, л. 6.
90 Об организации и проведении варшавского совещания см., напр.:
Archiwum Ministerstwa Spraw Zagranicznych (Варшава). Zesp. 6. Tecz. 307. W. 21.
K. 9-45; ЦЦА, ф. 1476, on. 2, a.e. 1087, л. 1—2; Дипломатска архива Савезног
министарства за иностране послове (Белград). Ф. Политичка архива (далее —
ДА СМИП-ПА). 1948 god. F-IX. Sir. Pov. 1658; АВП РФ, ф. 06, оп. 10, п. 79,
д. 1106, л. 166, 169—170; заявление совещания см.: Внешняя политика
Советского Союза. 1948 год. Документы и материалы (далее — ВПСС, 1948). М., 1950.
Ч. 1. С. 238-248.
91 См., напр.: ДА СМИП-ПА. 1948 god. F-DC Str. Pov. 1643, 1654; АВП РФ,
ф. 06, оп. 10, п. 79, д. 1106, л. 162, 167, 176; Bebler A. Kako sam hitao: Secanja.
Beograd, 1982. S. 238-240. '
92 ВПСС, 1948. С. 54, 129, 159; Советский фактор... Т. 1. С. 538; Гибианский
Л. Я., Волков В. К. На пороге первого раскола в «социалистическом лагере»:
Переговоры руководящих деятелей СССР, Болгарии и Югославии. 1948 г. //
Исторический архив. 1997. № 4. С. 99, 108—109; Советско-болгарские
отношения. 1944—1948 гг.: Документы и материалы. М., 1969. С. 405—406.
93 ЦДА, ф. 1466, оп. 4, а.е. 539, л. 9; Гибианский Л. Я., Волков В. К. Указ.
соч. С. 96, 102.
94 Димитров Г. Указ. соч. С. 555-556, 561; AJBT-KMJ. I-2/17. L. 69-70; AJ.
Ф. 507. ЦК CKJ, DC. Per. бр. 1-II/79. Л. 1; ДА СМИП-ПА. 1947 god. F-IV. Str.
Pov. 1685.
95 Димитров Г. Указ. соч. С. 595.
96 Гибианский Л. Я., Мурин Ю. Г. Последний визит И. Броза Тито к
И. В. Сталину. Советская и югославская записи беседы 27—28 мая 1946 г. //
Исторический архив. 1993. № 2. С. 22-23, 26-27; РГАСПИ, ф. 77, оп. 3, д. 99,
л. 1—5, 8 (частично опубликовано в: Советский фактор... Т. 1. С. 510—512);
AJBT-KMJ. I-3-D/651. L. 1-5, 10-11; ДА СМИП-ПА. 1947 god. F-IV Str. Pov. 1765;
Dilas M. Vlast i pobuna. Beograd, 1991. S. 127—128. Подробнее см.: Гибианский
Л. Я. Проблемы... С. 107—108.
97 AJBT-KMJ. I-3-b/651. L. 24; I-3-b/34; Dilas M. Op. cit. S. 125.
184
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
98 Бухаркин И. В. Конфликт, которого не должно было быть (из истории
советско-югославских отношений) // Вестник МИД СССР. 1990. № 6. С. 57, 59;
AJBT-KMJ. I-3-D/65L L. 1-3, 9.
99 Записи встречи 10 февраля 1948 г. см.: Гибианский Л. Я., Волков В. К.
Указ. соч.; Димитров Г. Указ. соч. С. 596—603. См. также: Гибианский Л. Я.
К истории... // Советское славяноведение. 1991. N° 3, 4; 1992. МЬ 1;
Славяноведение. 1992. № 3.
100 ЦДА, ф. 1476, оп. 2, а.е. 62, л. 42-49.
101 Zapisnici sa sednica... S. 234, 236-244; AJ. Ф. 507. ЦК СЮ, DC. Per. бр. 1/
1-135; 1/1-163; 1/1-164; 1/1-166; 1/1-169; AJBT-KMJ. I-3-b/35. L. 1, 3; РГАСПИ,
ф. 17, on. 128, д. 472, л. 78—79, 84—86. Кроме того, югославское руководство
на встрече 21 февраля с лидерами КП Греции, проинформировав их о
высказанной Сталиным позиции в пользу сворачивания партизанского движения в
Греции, согласилось однако с предложением греческих собеседников о
продолжении борьбы и ее поддержки с территории Югославии (AJBT-KMJ. I-2/35).
102 Гибианский Л. Я. Секретная советско-югославская переписка 1948 года//
Вопросы истории. 1992. № 4/5. С. 135; ЦДА, ф. 1476, оп. 2, а.е. 1083, л. 1—3.
103 Бухаркин И. В. Указ. соч. С. 60; АВП РФ, ф. 06, оп. 10, п. 1, д. 2, л. 102—
103.
104 Это в последние годы исследовалось на основе сопоставления ранее
недоступного архивного материала обеих сторон, в частности: Гибианский Л. Я.
От «нерушимой дружбы» к беспощадной борьбе: модель «социалистического
лагеря» и советско-югославский конфликт 1948 г. // У истоков
«социалистического содружества»: СССР и восточноевропейские страны в 1944—1949 гг. / Отв.
ред. Л. Я. Гибианский. М., 1995; Он же. От первого ко второму совещанию Ко-
минформа // Совещания Коминформа... С. 362—373; Idem. The Soviet-Yugoslav
Conflict and the Soviet Bloc // The Soviet Union and Europe in the Cold War, 1943—
1953 / Ed. by F. Gori, S. Pons. London; New York, 1996.
10* Советский фактор... Т. 1. С. 561-564.
106 Подробнее см.: Гибианский Л. Я. Коминформ в действии. 1947—1948 гг.:
По архивным документам // Новая и новейшая история. 1996. № 2. С. 165—
166.
107 СССР—Польша... С. 229-246; Восточная Европа... Т. 1. С. 802—806, 831—858.
108 Восточная Европа... Т. 1. С. 787—800.
109 Волокитина Т. В., Мурашко Г. П., Носкова А. Ф. Указ. соч. С. 89—97;
Волокитина Т. В. «Холодная война»... С. 69—72; Она же. Сталин... С. 20; Eadem.
Povodom 50-godi§njice podetka sovjetsko-jugoslovenskog konflikta 1948 godine //
1948 — Jugoslavia i Kominform: pedeset godina kasnije. Beograd, 1998. S. 165—166;
Волокитина Т. В., Мурашко Г. П., Носкова А. Ф., Покивайлова Т. А. Указ. соч.
С. 53 (автор Волокитина).
110 Гибианский Л. Я. Политика Сталина... С. 174.
111 Волокитина Т. В., Мурашко Г. П., Носкова А. Ф., Покивайлова Т. А. Указ.
соч. С. 54-56.
1,2 AJBT-KMJ. ЬЗ-Ь/549. L. 2-3; I-3-b/ 514. L. 1, 5, 6; AAN. Zesp. КС PPR. Sygn.
295/VII-73. K. 12-13a, 16-17; Zesp. КС PZPR. Sygn. 2507. K. 65, 72-75; Sygn. 2609.
К 80. См. также: Гибианский Л. Я. От первого ко второму совещанию... С. 370—371.
113 AJ. Ф. 507. ЦК CKJ. Per. бр. 1-1/24. Л. 23-26 (с небольшими различиями
опубликовано: Dedijer V. Novi prilozi za biografiju Josipa Broza Tita. T. 3. Beograd,
1984. S. 354-357).
1,4 AAN. Zesp. КС PZPR. Sygn. 2609. K. 82; Гибианский Л. Я. Секретная... //
Вопросы истории. 1992. № 10. С. 152—153; Восточная Европа... Т. 1. С. 875, 877—
878; РГАСПИ. МЖ. Суслов - Жданову 26 мая 1948 г.
115 Нужно также отметить недавно появившуюся еще одну версию, будто
советско-югославский конфликт был сознательно вызван Кремлем. Ее автор
185
Холодная война
Ю. Н. Жуков утверждает, что Сталин, будучи серьезно обеспокоен
полученными в начале 1948 г. сведениями о предстоявшем создании так называемого
Западного союза, а затем самим его созданием 17 марта 1948 г., решил дать
Западу знак, что не хочет наращивания блокового противостояния и готов на
улучшение отношений и взаимные уступки. Согласно Жукову, с этой целью Кремль
отказался от намерения образовать федерацию коммунистических режимов на
Балканах, прежде всего югославского и болгарского, и предпринял атаку на
югославский режим, выступавший, по данной версии, инициатором планов
федерации. Причем, подвергнув Тито публичному остракизму, Сталин рассчитывал,
что Запад в ответ пойдет на существенные уступки Москве, вплоть до
передачи Западного Берлина под советский контроль (Жуков Ю. Н. Тайны Кремля:
Сталин, Молотов, Берия, Маленков. М., 2000. С. 455—463). Никаких не
только документальных свидетельств, но и вообще аргументов в пользу этой
версии, которые бы можно было обсуждать, ее автор не приводит.
116 Восточная Европа... Т. 1. С. 891—897; Советский фактор... Т. 1. С. 589—618.
117 См., напр.: Nalepa Е. J. Op. cit. S. 64—72 etc.; Волокитина Т. В., Мураш-
ко Г. П., Носкова А. Ф., Покивайлова Т. А. Указ. соч. С. 616—617, 632—635 и
др.; Kaplan К. Sovetsti poradci v Ceskoslovensku, 1949—1956 (SeSity Ustavu pro
soudobe dejiny AV CR. Sv. 14). Praha, 1993. S. 74 etc.
118 Восточная Европа... Т. 1. С. 944—946.
119 РГАСПИ, ф. 558, оп. 11, д. 112, л. 24.
120 Kaplan К. Ceskoslovensko v RVHP, 1949-1956. Praha, 1995. S. 33-34.
121 Ср.: Восточная Европа... Т. 1. С. 945—946; РГАЭ, ф. 561, оп. 13, д. 3,
л. 56—57 (решение совещания было утверждено постановлением политбюро ЦК
ВКП (б) от 11 января 1949 г., протокол („Особая папка") N° 66/65).
Протоколы и другие материалы совещания, выступления представителей стран-участниц
и внесенные ими предложения имеются, напр., в РГАЭ, ф. 651, оп. 13, д. 3,
л. 42—59; РГАСПИ, ф. 82. Материалы Молотова о совещании; ЦДА, ф. 16, оп.
5, а.е. 30, л. 4-33; Kaplan К. Ceskoslovensko v RVHP... S. 213—239.
122 Указание было дано Сталиным на встрече с участниками совещания,
состоявшейся 8 января 1949 г. (встреча, проходившая в рабочем кабинете
Сталина в Кремле, зафиксирована в: Посетители кремлевского кабинета... //
Исторический архив. 1996. N° 5/6. С. 45; ее запись, сделанную чехословацкими
участниками, см.: Kaplan К. Ceskoslovensko v RVHP... S. 232—236). Официальное
сообщение, опубликованное 25 января, см.: Внешняя политика Советского
Союза. 1949 год. Документы и материалы. М., 1953. С. 44—45.
123 См. указанную выше чехословацкую запись встречи (Kaplan К. Ceskoslovensko
v RVHP... S. 235) и заметки о совещании, встрече и приеме, сделанные
присутствовавшим там Коларовым (ЦЦА, ф. 1476, оп. 2, а.е. 67, л. 2—6).
124 Kaplan К. Ceskoslovensko v RVHP... S. 223; ЦДА, ф. 16, on. 5, а.е. 30, л. 32.
125 Kaplan К. Ceskoslovensko v RVHP... S. 235.
126 РГАЭ, ф. 561, on. 1, д. 1, л. 2, 7, 36-46; Д. 2, л. 10, 21; Statni ustfedni
archiv (Прага). Е 100/1. Sv. 68. A. j. 536. S. 172-173.
127 О начальной деятельности СЭВ см., напр.: РГАЭ, ф. 561, оп. 1, д. 1, 2,
8-10, 12, 79-83.
128 Заметки Боднэраша опубликованы в: Cristescu С. Ianuarie 1951: Stalin
decide inarmarea Romanei // Magazin Istoric. 1995. N° 10 (нами использовался их
перевод на английский язык, приложенный к докладу: Mastny v. Stalin as Cold
Afar — Lord, который был представлен на международной конференции
«Сталин и холодная война» в сентябре 1999 г.); свидетельства Чепички изложены
К. Капланом, в частности в: Каплан К. Возвышение и падение Алексея Чепички
// Вопросы истории. 1999. N° 10. С. 85—86; свидетельства Ракоши см. в:
«Людям свойственно ошибаться»: Из воспоминаний М. Ракоши // Исторический
архив. 1997. N° 5/6. С. 7-8.
Н. И. ЕГОРОВА
ВОЕННО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ ИНТЕГРАЦИЯ
СТРАН ЗАПАДА И РЕАКЦИЯ СССР
(1947-1953 гг.)
Несмотря на плюрализм современных интерпретаций холодной
войны (от анализа идеологических, геополитических и социально-
экономических факторов до цивилизационных)1, ни одна из них не
обходит такую важную составляющую послевоенной глобальной
конфронтации между странами «Запада» и «Востока», как раскол
Европы и мира на два военно-политических блока. В свою очередь,
изучение процесса складывания и противостояния блоков,
олицетворением которых являлись Организация Североатлантического договора
(НАТО) и Организация Варшавского Договора (ОВД), самым тесным
образом связано с военным измерением холодной войны, важными
параметрами которого были представления противоборствующих
сторон о внешних угрозах и их политика в области обеспечения
национальной безопасности2.
Определяющей вехой на пути политического и экономического
раскола Европы считается принятие в 1947 г. западноевропейскими
странами «плана Маршалла» и создание Москвой Информационного
бюро коммунистических партий. Однако 1947 г. с полным правом
можно также считать отправной точкой и в военно-политической
консолидации стран Западной Европы в противовес «советской
угрозе». На лондонской сессии Совета министров иностранных дел 1947 г.
(25 ноября—15 декабря), которая закончилась провалом, т. к. США,
Англия, Франция и СССР в очередной раз не пришли к соглашению
относительно решения германского вопроса, состоялись
неофициальные переговоры английского (Э. Бевин) и французского (Ж. Бидо)
министров иностранных дел с государственным секретарем США
Дж. Маршаллом, а также двусторонний обмен мнениями между
высокопоставленными дипломатами Англии и Франции относительно
«консолидации Запада» с включением Западной Германии3.
Главным инициатором создания западного союза выступал Бевин.
Он, как и многие другие английские политические деятели, уже с
конца войны возлагал особые надежды на превращение Западной
Европы в независимую «третью силу», которая была бы способна
противостоять СССР под эгидой Великобритании.
Что касается Бидо, то в конце декабря 1947 г. он высказывался в
пользу совместного англо-французского предложения правительству
Бельгии относительно заключения союзного договора по обеспечению
безопасности. Французское внешнеполитическое ведомство полагало,
187
Холодная война
что наилучшей моделью будет служить договор о взаимопомощи
между Великобританией и Францией, который был подписан 4 марта
1947 г. в Дюнкерке. Однако, как показали дальнейшие события, «дюн-
керкская формула», т. е. содержавшееся в англо-французском договоре
положение о том, что он направлен против агрессии Германии,
вызвала наибольшие разногласия в период начавшихся с января 1948 г.
переговоров о заключении между западноевропейскими
государствами договора о сотрудничестве и взаимопомощи.
В отличие от политики Англии и США, которые в своих зонах
оккупации проводили политику, направленную на возрождение
экономики Западной Германии и становление ее государственности4,
Франция в первые послевоенные годы решительно противилась идее
создания западногерманского государства. Поэтому, с точки зрения
реализации планов консолидации Западной Европы, большое
значение имело произошедшее в конце 1947 г. изменение негативной
позиции Франции в отношении идеи создания самостоятельного
западногерманского государства5.
Вместе с тем во Франции продолжали сохраняться опасения
относительно существования «германской угрозы». Как писал
известный французский политический деятель, «отец» европейской
интеграции Ж. Монне (который в те годы являлся комиссаром «плана
Маршалла», а затем стал председателем Парламентской ассамблеи
Европейского объединения угля и стали), «конечно, в 1947 г. мы уже
не собирались требовать расчленения бывшего рейха, однако, хоть
и в разной степени, все слои общественного мнения, все
государственные власти, равно как и частные интересы, поддерживали нашу
дипломатию в ее усилиях задержать неминуемое возрождение
Германии»6. Для Франции решение возникшей дилеммы — необходимость
создания самостоятельного западногерманского государства в
интересах укрепления обороны стран Запада и одновременно
противодействие возрождению германского национализма и реваншизма —
виделось на пути вовлечения Западной Германии в «строительство
Европы» и ограничения ее свободы действий посредством участия
в общеевропейских институтах, т. е. превращения Западной
Германии в европейскую структуру. В дальнейшем этот изначальный
подход сыграл свою роль в инициативах Франции 1950—1954 гг. по
созданию европейской армии.
В целом же западная концепция безопасности конца 1940-х годов,
исходившая из посылки об идеологической, политической и,
возможно, военной угрозе со стороны СССР базировалась на трех основных
принципах: создание сильной Европы в ходе ее
политико-экономической стабилизации и развития процесса интеграции (в которой
первоначально преобладала не экономическая, а военно-политическая
доминанта); включение в западный блок сепаратного
западногерманского государства; расширение американского присутствия на
континенте. Что касается последнего пункта, то, излагая в секретном
послании Дж. Маршаллу свою концепцию Западного союза, Э. Бевин
подчеркивал, что обеспечение безопасности Западной Европы «может
быть достигнуто только в сотрудничестве с Соединенными Штатами»7.
188
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
В отличие от идеи Ж. Бидо заключить отдельный союзный
договор с Бельгией, Бевин предлагал многосторонний договор Англии
и Франции с Бельгией, Голландией и Люксембургом (хотя и на
основе «дюнкеркской формулы»), а вслед за формированием «прочного
ядра» создать «систему западных демократий, включая Скандинавию,
малые страны Европы, Францию, Италию, Грецию и, возможно,
Португалию»8. Иными словами, он мыслил в категориях
многостороннего союза. Правда, в качестве поборника идеи Европы как
«третьей силы» Бевин еще питал надежды на лидерство Великобритании
в создававшемся блоке западных держав.
Госдепартамент США в лице Дж. Маршалла, Хенриксона,
директора Отдела по делам Европы, и Р. Ловетта, заместителя
государственного секретаря, в общем, благожелательно отнесся к плану
Бевина. Однако в ответной телеграмме было подчеркнуто, что
американское внешнеполитическое ведомство не может не считаться с
преобладающими настроениями, особенно в Конгрессе, в пользу
того, что «Западная Германия должна, полноценно участвовать в
восстановлении Западной Европы». Более того, по мнению
госдепартамента, предлагаемая «дюнкеркская формула» будущего-договора,
направленная против Германии, противоречила сложившемуся
убеждению, что угроза находится намного восточнее. С точки зрения
американской дипломатии, наилучшим образцом была бы модель
договора о взаимной помощи, заключенного 2 октября 1947 г. в Рио-
де-Жанейро между США и 20 государствами Латинской Америки.
При этом даже отмечалась возможность включить в будущую
европейскую систему безопасности страны Восточной Европы и СССР9.
Программные выступления Э. Бевина 20 и 22 января 1948 г.
(в британском парламенте и в Гарварде) положили начало серии
переговоров в течение февраля—марта с Францией и странами
Бенилюкса о создании Западного союза. Камнем преткновения всего
переговорного процесса была проблема включения в текст договора
формулировки о том, что союз будет направлен против агрессии со
стороны Германии. Ведь главной целью политической и военной
консолидации стран Западной Европы являлось противодействие
идеологической, политической и потенциальной военной агрессии
Советского Союза10. Наиболее критическую позицию в отношении
«дюнкеркской формулы» занимал премьер-министр и министр
иностранных дел Бельгии П. Спаак. Он считал, что использование
германской угрозы как «ширмы» против угрозы со стороны России
является неработающей идеей11. Прохладно относились к этому
пункту будущего договора, равно как и к упоминавшимся в позитивном
ключе инициаторами переговоров англо-советскому 1942 г. и
франко-советскому 1944 г. договорам, и другие страны Бенилюкса. Но
чтобы избежать обвинений нового союза в «политической
консолидации, направленной главным образом против России», они
предлагали расширить экономическую статью_договора, акцентировав его
направленность на экономическую реконструкцию Европы12.
Противоположную позицию занимало правительство Франции,
возражавшее против тех вариантов проекта договора, в которых Гер-
189
Холодная война
мания упоминалась в позитивном ключе. Причиной беспокойства
Франции были как антигерманские настроения в общественном
мнении страны, так и опасение спровоцировать СССР на
денонсацию франко-советского договора о дружбе и взаимопомощи. В Фо-
рин Оффис также придерживались точки зрения, что если
исключить из договора упоминание Германии, то это вызовет ненужные
осложнения во взаимоотношениях с Советским Союзом и будет идти
вразрез с настроениями английской общественности, все еще
опасавшейся германской угрозы13. В конечном итоге, после длительных
дискуссий14 заявление о намерении противодействовать возможному
возобновлению германской агрессии было внесено в преамбулу
Брюссельского договора, подписанного 17 марта 1948 г. Англией,
Францией, Бельгией, Нидерландами и Люксембургом.
Однако этот тактический ход не мог повлиять на негативную
реакцию советского правительства, которое рассматривало
Брюссельскую конференцию во взаимосвязи с проходившем в Лондоне
(23 февраля — 1 июня 1948 гг.) сепаратным совещанием США,
Англии и Франции по германскому вопросу. В коммюнике совещания
от 6 марта, принятом по завершении работы его первого этапа,
прямо говорилось о необходимости тесного сотрудничества в сфере
экономики между возрожденной Германией и странами Западного
союза. Поэтому в опубликованной в газете «Правда» статье «Западный
союз и конференция в Брюсселе» подчеркивалось, что брюссельские
переговоры были лишь прикрытием решений трехстороннего
совещания в Лондоне о включении Западной Германии в создаваемый
при закулисном участии США военно-политический блок15.
Для экспертов советского Министерства иностранных дел
формальное упоминание в преамбуле Брюссельского договора
возможности германской агрессии при сравнении с основной статьей, где
речь шла об отпоре вооруженной агрессии в Европе вообще,
служило основанием для подтверждения сложившегося в советском
руководстве мнения, что договор представляет собой военный союз,
направленный, прежде всего, против СССР и стран народной
демократии16.
Оценивая советскую реакцию на начавшийся процесс
консолидации западного блока, следует иметь в виду следующие
принципиальные моменты. И. В. Сталин и другие советские лидеры всегда
подозрительно относились к многосторонним союзам и блокам
иностранных государств, опасаясь капиталистического окружения СССР.
Послевоенная сталинская концепция безопасности базировалась на
создании по периметру советских границ «пояса безопасности» из
дружественных Советскому Союзу государств, прежде всего
европейских. Что касается организационной структуры европейской
безопасности, то внутри обозначившегося уже на исходе Второй мировой
войны восточного блока она реализовывалась Кремлем посредством
создания системы двусторонних договоров между государствами
Восточной Европы и между ними и СССР17. Однако Сталин не
исключал возможность подписания двусторонних союзов со странами
Запада, которые также могли бы составить важную часть послевоен-
190
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
ной системы европейской безопасности. При подписании союзного
договора с Польшей 21 апреля 1945 г. Сталин, по свидетельству
Ю. Циранкевича, которое польский лидер привел на совещании в
Варшаве в 1955 г., заметил: «Теперь можно с уверенностью сказать,
что немецкая агрессия осаждена с востока. Несомненно, что если
этот барьер с востока будет дополнен барьером с запада, т. е. союзом
наших стран с нашими союзниками на западе, то можно смело
сказать, что немецкая агрессия будет обуздана и ей нелегко будет
разгуляться»18.
В сталинскую концепцию европейской безопасности на основе
создания системы двусторонних договоров вписывались и
двусторонние договоры между западными державами. В беседе Сталина с Бе-
вином 19 декабря 1945 г., состоявшейся во время Московского
совещания министров иностранных дел четырех держав, последний
коснулся вопроса о западном блоке. Бевин объяснил, что Великобритания
должна иметь какие-то соглашения о безопасности с Францией и
другими соседними государствами, наподобие тех договоров, что уже
заключил Советский Союз с восточноевропейскими странами и против
которых английское правительство не имеет возражений. На ремарку
Бевина, что английское правительство не собирается ничего
предпринимать без согласования с СССР и в противовес его интересам,
советский лидер ответил: «Я вам верю»19. В духе позитивного
отношения к двусторонним договорам западноевропейских держав о
безопасности на континенте20 было оценено в Москве и дюнкеркское
соглашение Англии и Франции (хотя западные исследователи
обращают внимание на наличие антисоветского элемента в этом
договоре и рассматривают его как часть усилий Бевина по созданию
западноевропейской системы обороны21). Более того, 27—28 марта 1947 г.
в Москве состоялись дипломатические переговоры на уровне МИДа
и посольства Великобритании о пересмотре англо-советского договора
1942 г., которые завершились безрезультатно. Как разъяснил Сталин
на встрече с представителями делегации лейбористской партии 14
октября 1947 г., предлагая «отремонтировать» советско-английский
договор, СССР руководствовался желанием придать ему ту же форму,
которую имел договор Англии с Францией, освободив его от прямой
связи с прошедшей войной и осовременив22.
Наличие в двусторонних договорах статьи о предотвращении
агрессии со стороны Германии было одним из главных элементов в
сталинской схеме обеспечения европейской безопасности. Таким
образом, с одной стороны, учитывался синдром германской угрозы
в общественном мнении европейских народов, пострадавших от
гитлеровского нашествия, а с другой стороны, с помощью
предоставления гарантий безопасности от германской угрозы цементировалась
соцсистема в странах Восточной Европы.
Но нельзя не отметить, что подобно английским и французским
политикам, которые придавали большое значение «дюнкеркской
формуле», чтобы не спровоцировать СССР, кремлевские лидеры
также внимательно относились к формулировкам в текстах договоров,
заключаемых с восточноевропейскими союзниками и между ними.
191
Холодная война
В период с октября 1947 г. по январь 1948 г., т. е. когда
согласовывались и заключались ряд договоров между странами Восточной
Европы, в соответствующих статьях говорилось о взаимопомощи
против «любой агрессии, а не только агрессии Германии»23, что
отражало происходившее ухудшение отношений между бывшими
союзниками по антигитлеровской коалиции. Однако в конце февраля
1948 г., когда Англия, Франция и страны Бенилюкса перешли к
активным действиям по созданию Западного союза, сталинское
руководство решило вернуться к прежней формулировке в последующих
договорах восточноевропейских стран и между ними и СССР. Теперь
речь шла только о возможности возобновления агрессии со
стороны Германии и союзных с ней государств.
Главные причины возврата к прежней формулировке хорошо
раскрыты в материалах встречи в Кремле советского
партийно-правительственного руководства с представителями Болгарии и Югославии
10 февраля 1948 г. Во время этой трехсторонней встречи И. В. Сталин
и В. М. Молотов обрушились с резкой критикой на Г. Димитрова за
его интервью иностранным журналистам 17 января 1948 г. о
перспективах федерации восточноевропейских стран и создании
таможенного союза. Помимо недовольства тем, что действия лидеров Болгарии
и Югославии в столь важных вопросах не были согласованы с
Москвой, советское руководство опасалось дать западным державам
предлог для оправдания их собственных шагов в направлении
политической и военной интеграции Западной Европы, носившей
антисоветский характер24.
Однако остановить процесс консолидации западного блока было
практически очень сложно, тем более что произошедший в феврале
1948 г. коммунистический переворот в Чехословакии, а также
опасения, что подобные события могут иметь место в Финляндии и
особенно в Италии, в свете приближающихся парламентских
выборов сыграли важную роль в минимизации разногласий
потенциальных участников Западного союза при выработке проекта
Брюссельского пакта. В американской прессе ситуация, сложившаяся в
Европе, использовалась для активизации обработки общественного
мнения в пользу поддержки Соединенными Штатами усилий
западноевропейских стран по противодействию «советской угрозе». Об
этом же собирался говорить Дж. Маршалл на открытии 16 марта
слушаний в сенате относительно закона о всеобщей воинской
повинности25.
В целом, как об этом было сказано в заявлении Г. Трумэна от
17 марта 1948 г., США не только подцержали Брюссельский договор,
но и были готовы оказать военную помощь западноевропейским
странам.
Обострение ситуации в Берлине в связи с подготовкой в западных
зонах сепаратной денежной реформы и требованием советской
военной администрации соблюдать четырехстороннее соглашение по
Германии, активизировали призывы участников Западного союза к США
решить, «какую военную помощь они могут оказать европейским
странам»26. Одновременно участники Западного союза были готовы
192
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
начать с Вашингтоном переговоры о дальнейших шагах в области
укрепления обороны стран Запада, создав с этой целью
Консультативный совет, а также в соответствии со статьями Брюссельского пакта
Постоянный военный комитет. В послании Дж. Маршаллу от Бевина
и Бидо, согласованном с министрами иностранных дел стран
Бенилюкса на апрельской встрече в Париже, подчеркивалось: «Несмотря
на трудности, с которыми сталкивается американская администрация,
мы настоятельно обращаем Ваше внимание на то, что, если мы не
хотим упустить благоприятную возможность и не хотим придать
новый импульс делу коммунизма, необходимо незамедлительно начать
переговоры в соответствии с имеющимися намерениями
правительства Соединенных Штатов»27.
Вашингтон не мог не откликнуться на западноевропейские
инициативы, тем более что они уже обсуждались и совпадали с
американской концепцией европейской безопасности — создание
экономически сильной и сплоченной Европы для противодействия
«советской угрозе» — и доктриной «сдерживания» коммунизма.
Не останавливаясь на деталях подготовки вашингтонских
переговоров о формировании широкого западного военно-политического
блока с участием США и Канады, а также с включением в него
скандинавских стран и Италии, отметим, что официальные
переговоры в Вашингтоне с пятью участниками Брюссельского пакта
начались 6 июля 1948 г., т. е. в разгар Берлинского кризиса (1948—
1949 гг.). При выборе подходящего момента для переговоров во
внимание принимались два главных момента: резолюция американского
сенатора А. Ванденберга и советский фактор. Что касается
последнего, то инициаторы переговоров преждевременно не хотели вызвать
нежелательную реакцию со стороны СССР.
Одобрение в сенате конгресса США 11 июня 1948 г. резолюции
№ 239, предложенной А. Ванденбергом, согласно которой
Соединенные Штаты могли участвовать в военно-политических союзах в
мирное время, не только означало окончательный разрыв с одним из
самых главных принципов американской политики изоляционизма
в отношении Европы, но и открывало дорогу полномасштабным
переговорам о создании многостороннего североатлантического
блока. На встрече Маршалла с представителем английского Форин
Оффиса О. Фрэнком 14 июня государственный секретарь США
отметил, что принятие резолюции Ванденберга «расчистило путь к
тому, чтобы начать переговоры по военным вопросам»28. Открывая
вашингтонские переговоры, другой активный сторонник
Североатлантического союза Р. Ловетт оценил резолюцию Ванденберга как
основу американского подхода к «проблемам взаимной
безопасности» и обороны Западной Европы.
Однако военные аспекты переговоров, прежде всего касавшиеся
степени американского участия в случае вооруженного конфликта в
Европе, были наиболее трудными для согласования. Ссылаясь на
особенности конституции США, по которой объявление войны
являлось прерогативой конгресса, а не президента, американская
сторона уделяла большое внимание вопросу об оказании европейски-
193
7 Холодная война 1945-1963 гг.
Холодная война
ми участниками будущего союза отпора агрессии собственными
силами и пыталась ограничить свое участие лишь поставками
вооружений (наподобие ленд-лиза). В то же время, Франция и Бельгия
также не изъявляли желания посылать свои войска в случае, если
жертвой агрессии станут Соединенные Штаты29.
Обстановка повышенной секретности, в которой происходили
переговоры (были наложены ограничения на записи заседаний,
обмен телеграммами, исключались телефонные переговоры
представителей европейских государств со своими внешнеполитическими
ведомствами и т. д.), диктовалась, как уже отмечалось, опасениями
спровоцировать жесткий ответ СССР, но учитывалась и
предвыборная президентская кампания в США—стремление Г. Трумэна
избежать потери голосов избирателей, настроенных произоляционистски.
Однако Москва была информирована о содержании переговоров.
Как следует из отчета о первом дне вашингтонских переговоров,
среди присутствовавших английских дипломатов находился и
Д. Маклейн30, один из членов знаменитой «кембриджской пятерки»,
которая по идейным соображениям сотрудничала с советской
разведкой. Через него, а затем и К. Кернкросса, работавшего в
министерстве обороны Великобритании, советское руководство имело
полное представление обо всех мероприятиях по созданию НАТО, а
также о ее структурах и финансовых делах31. Кроме того, в конце
августа—начале сентября 1948 г. в американские газеты просочилось
довольно большое количество информации о подготовке
Североатлантического союза. Госдепартаментом США было проведено
тщательное расследование утечки секретных сведений (под
подозрением находились сотрудники бельгийского посольства), но оно
оказалось безрезультатным32.
С самого начала на заседаниях в Вашингтоне большое внимание
уделялось толкованию «советской угрозы». Исходя из общего
постулата, что советской системе присуща тенденция к мировой
экспансии, всеми участниками переговорного процесса отмечались, с
одной стороны, потенциальная возможность военной агрессии
Советского Союза, а с другой — опасность подрывной коммунистической
деятельности на территории стран североатлантического региона, т. е.
идеологический аспект «угрозы» (об этом говорилось в выступлениях
Ж. Боннэ, Р. Ловетта, Ч. Болена и др.)33. Таким образом,
консолидация атлантического сообщества, по мысли его творцов, должна
была прежде всего покончить с чувством незащищенности
западного общества, опасавшегося угрозы с Востока, и не дать СССР
возможности использовать «страх» перед его военной мощью «как
оружие»34.
Примечательно, что, отрицая наличие у Советского Союза
планов военного завоевания Западной Европы ввиду необходимости
восстановления разрушенной войной экономики, Дж. Кеннан,
принимавший участие в переговорах как глава отдела
внешнеполитического планирования госдепартамента, придавал важное значение
именно идеологической угрозе. Однако, заявляя, что Запад может
выиграть «эту холодную войну» (т. е. борьбу идей), он уповал на
194
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
военную силу и оборонительные союзы35. При этом Кеннан
выступал против того, чтобы «советская угроза» становилась
единственным обоснованием создания атлантического сообщества. Помимо
военных факторов, в качестве причин создания союза он называл
общность интересов и традиционных исторических связей
государств, расположенных в Северной Атлантике36. В дальнейшем эти
формулировки использовались в качестве контраргументов в ответах
западных держав на советскую характеристику НАТО как
агрессивного блока.
Судя по документам, секретные вашингтонские переговоры
проходили отнюдь не гладко37. Разногласия возникали не только по
поводу непосредственного участия американских войск в случае
вооруженного конфликта в Европе. Дискуссии касались и таких
принципиальных вопросов, как состав нового союза (США настаивали на
приеме всех скандинавских стран, начиная с Исландии, а также на
включении Португалии, Испании, Ирландии и даже Австрии), но и
судьба Брюссельского пакта. Позиция представителя госдепартамента
США сводилась к тому, чтобы создаваемый многосторонний союз
поглотил Брюссельский пакт. Французский представитель Ж. Бон-
нэ, напротив, занимал прямо противоположную позицию,'предлагая
усилить Брюссельский пакт за счет включения туда США, Канады,
Исландии и Гренландии. Страны Бенилюкса полагали, что
Североатлантический союз дополнит Брюссельский пакт. Великобритания
же последовательно отстаивала точку зрения о необходимости
существования двух военно-политических союзов.
Обращаясь к Э. Бевину за подтверждением его указаний
английской делегации, присутствовавший на переговорах помощник
министра иностранных дел Г. Джебб писал: «Вы полагаете, что в
настоящее время нашей линией поведения должна быть не просто
поддержка предлагаемого Атлантического пакта, но нам необходимо сказать
американцам, что должны быть две отдельные организации:
а) Организация стран Брюссельского договора, которой США
должны гарантировать поддержку (в случае агрессии. — Н. Е.);
б) Атлантический пакт в том составе, который сейчас
рассматривается, т. е. США, Канада, Великобритания, Франция и столько
западноевропейских демократий, сколько намерено вступить,
возможно, исключая Швецию и Италию»38.
Джебб предлагал включить Италию, наряду с Грецией, Турцией,
Англией и Францией, в Средиземноморский или Средневосточный
пакт, в который также вошли бы Сирия, Ливан и Египет. Идея
Средиземноморского пакта не получила практического воплощения и
была реанимирована в 1951 г. в планах создания Средневосточного
командования, тесно связанного с НАТО.
В целом Лондону, несмотря на давление США, удалось отстоять
точку зрения, что Атлантический пакт станет отдельным
инструментом в обороне Западной Европы. Тем более, что уже были
предприняты первые шаги в реализации оборонительных планов Западного
союза. Так, к началу сентября 1948 г. Англия поставила Франции
60 военных самолетов39, а со стороны США, которые принимали уча-
195
Холодная война
стие в заседаниях военного комитета Западного союза, его членам,
прежде всего Великобритании, была обещана военная материально-
техническая помощь.
Что касается расхождения во мнениях относительно
потенциальных участников Североатланического блока (помимо тех стран,
которые вели переговоры), то наиболее сложную проблему
представляла Италия. Она не принадлежала к Североатлантическому
региону и имела ряд ограничений по мирному договору 1947 г., в том
числе на строительство новых военных баз на ее территории, общую
численность вооруженных сил, разработку атомных и некоторых
других видов вооружений. Однако Италия была крайне важна для
нового союза с точки зрения геостратегии, а также сохранения ее в
орбите западного влияния. В итоге 29 марта 1949 г. Италия приняла
приглашение присоединиться к НАТО. Членство Турции, Испании
и Западной Германии было сочтено преждевременным, поскольку
многие страны могли возражать против этого.
Среди тех государств, которые 4 апреля 1949 г. подписали
Североатлантический договор, были два представителя Западного
полушария — США и Канада — и 10 западноевропейских государств:
Великобритания, Франция, Бельгия, Нидерланды, Люксембург,
Исландия, Норвегия, Дания, Италия, Португалия.
Вопреки ожиданиям создателей НАТО, которые предполагали, что
реакция Советского Союза будет очень резкой, Советское
правительство в официальном порядке ограничилось «Заявлением
Министерства иностранных дел» от 29 января 1949 г. и «Меморандумом
Советского правительства» от 31 марта 1949 г.40 Избранная советским
руководством форма реакции на подготовку и создание НАТО в
традиционном ключе пропагандистских разоблачений и
предупреждений о последствиях агрессивной политики империализма была
обусловлена рядом соображений. Прежде всего, это диктовалось
присущей Сталину и его соратникам установкой о том, что нельзя
проявлять перед противником своей тревоги или растерянности.
Именно в этом ключе заместитель министра иностранных дел
А. А. Громыко формулировал свои предложения В. М. Молотову
относительно статьи или заявления СССР в ответ на опубликованное
в январе 1949 г. заявление госдепартамента США «Строим мир.
Коллективная безопасность в Североатлантическом регионе». «Статья
должна быть написана в твердом, но спокойном тоне. Нужно
избежать (подчеркнуто Молотовым. — Н. Е.), чтобы она могла быть
расценена за рубежом как знак проявления тревоги Советского
Союза», — заключал свой меморандум Громыко41.
Кроме того, имея в своем распоряжении донесения разведки о
ходе переговоров, разногласиях среди участников будущего альянса
по ряду вопросов (особенно военных), в Кремле отдавали себе
отчет в том, что новый многосторонний союз являлся на первых
порах политическим объединением, а не военным блоком.
Наконец, существовал еще один, весьма весомый фактор,
объясняющий, почему Сталин не приступил к созданию
многостороннего блока наподобие НАТО. Данным фактором оперировали запад-
196
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
ные, а не советские аналитики, но его следует иметь в виду,
обращаясь к предыстории Организации Варшавского Договора. Это
наличие системы договоров СССР с восточноевропейскими странами
и между ними, включавших военные статьи, в соответствии с
которыми функционировал институт советских военных советников,
осуществлялась стандартизация вооружений союзников и с мая 1951 г.
стали проводиться совместные боевые учения. В английском
министерстве иностранных дрл, пытаясь найти наиболее весомые
контраргументы против обвинений советского руководства, что вступление
Великобритании в Североатлантический пакт является нарушением
советско-английского договора 1942 г., делали акцент на том, что
«...Советское правительство само создает военную коалицию в
Восточной Европе» и что, несмотря на ее номинальную направленность
против Германии или ассоциированной с ней державы, заявления
лидеров стран—сателлитов СССР, а также события двух последних
лет «не оставляют сомнений в том, что вся система фактически
направлена против западных держав»42.
Позднее эта точка зрения Форин Оффис, с которой
солидаризировались американские дипломаты и военные, стала активно
использоваться в дебатах о включении Западной Германии в НАТО.
Вместе с тем западное представление о степени военной консолидации
восточного блока было весьма преувеличенным, поскольку,
несмотря на наличие советских военных советников в странах «народных
демократий», стандартизацию вооружений по советским образцам,
подготовку командного состава в советских военных академиях, не
существовало единой военной организационной структуры. Кроме
того, опытные военные кадры были уничтожены вследствие
репрессий 1948—1949 гг., а военная промышленность стран Восточной
Европы находилась в начальной стадии реконструкции. И вплоть до
1951 г. Сталин не ставил перед политическим и военным
руководством восточноевропейских стран более широких задач укрепления
обороны восточного блока.
В то же время, стратегическая угроза НАТО отнюдь не
сбрасывалась со счетов в Советском Союзе. В выступлении Громыко 13
апреля 1949 г. в ООН, в котором он разоблачал агрессивный характер
Североатлантического блока, немало говорилось о военных базах
иностранных государств по периметру советских границ. Эта угроза
национальной безопасности СССР действительно волновала
советское руководство. В дальнейшем в МИДе и других ведомствах
тщательно собиралась информация о военных базах НАТО вокруг
территории Советского Союза и Советское правительство пыталось
включить вопрос о военных базах США и других стран в повестку
дня многих международных встреч43.
По мере того, как с начала 1950-х годов развивались события в
Европе и на Дальнем Востоке, в советских оценках НАТО
усиливался акцент на ее стратегической угрозе. Война в Корее,
спровоцированная вооруженной агрессией северокорейских войск 25 июня
1950 г., послужила катализатором таких принципиально важных по
своим последствиям для Европы процессов, как принятие взаимо-
197
Холодная война
связанных решений о дальнейшем укреплении системы
коллективной безопасности стран Запада с участием Западной Германии
(получившей в 1948 г. государственный статус), создании европейской
армии и объединенных вооруженных сил НАТО. Происходившая
милитаризация западного блока требовала более активных действий
сталинского руководства, чем пропагандистская риторика и
развертывание широкой кампании «мирного наступления», через
активизацию движения сторонников мира.
8 начале 1950-х годов центральной проблемой европейской
безопасности по-прежнему оставалось неопределенное будущее
Германии и полярное отношение сторон в холодной войне к возрождению
ее военного потенциала. Можно согласиться с существующей в
российской историографии точкой зрения, что Сталин и другие
советские лидеры не опасались непосредственной угрозы агрессии со
стороны Западной Германии44. Однако отсюда не следует, что
«германская угроза» вообще была политическим блефом.
Для оценки реальности германской угрозы в восприятии
советского руководства, конечно, нельзя сбрасывать со счета
воспоминания о недавней войне, но в начале 1950-х годов германская угроза
воспринималась не сама по себе, а как важная составляющая
усиления военно-экономического потенциала западного блока через
экономическую и военную интеграцию стран Западной Европы,
расширение его стратегических границ и рост влияния США на
Европейском континенте. В восприятии Кремля угроза НАТО и
германская угроза оказались тесно взаимосвязаны.
9 мая 1950 г., в преддверии совещания министров иностранных
дел США, Англии и Франции по вопросу о будущем Германии,
глава французского внешнеполитического ведомства Р. Шуман от
имени своего правительства выступил с предложением о слиянии
французского и германского производства и распределения угля и
стали, и о создании Европейского объединения угля и стали
(ЕОУС), открытого для присоединения других стран Европы.
Однако подлинным творцом этого проекта являлся Ж. Монне,
который не только рассматривал его в качестве «фермента европейского
единства»45, но и полагал, как он сообщал об этом в письме
канцлеру ФРГ К. Аденауэру накануне открытия совещания в Лондоне
10 мая, что главный смысл французской инициативы имел
политический подтекст: контроль за производством тех отраслей
промышленности, от которых зависело ведение современной войны,
чтобы предотвратить их эволюцию в опасную сторону военных
приготовлений46. Подписание 18 апреля 1951 г. 6 европейскими
странами (Бельгией, Италией, Люксембургом, Нидерландами,
Францией и ФРГ) Договора о создании ЕОУС заложило основы
европейской экономической интеграции и в целом обеспечивало
привлечение экономического потенциала Западной Германии к
укреплению обороны Запада, в то время как военные аспекты
германского вопроса находились в стадии переговоров. Естественно,
что в контексте франко-германского примирения одновременно
решались острые вопросы экономической конкуренции двух стран
198
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
и устранялась напряженность во франко-германских отношениях,
связанная с вопросом Саара и управления Руром.
Следует подчеркнуть, что советское руководство, начиная с
первых мероприятий европейских стран по военно-политической и
экономической интеграции, рассматривало эти инициативы сквозь
призму политической и экономической экспансии США47. В одной из
аналитических записок МИДа, посвященной Совету Европы
(который был создан 5 мая 1949 г.), говорилось, что помимо цели
вовлечения Западной Германии через этот «гражданский орган» в
политику Западного союза и НАТО его задачей также является с
помощью пропаганды «об «общеевропейской» и «сверхнациональной»
интеграции замаскировать империалистическую колонизацию
Западной Европы и уничтожить национальный суверенитет независимых
европейских стран в целях осуществления англо-американских
планов господства». На основании подобной трактовки
западноевропейской интеграции делался вывод, что, потерпев неудачу с
использованием Совета Европы в указанных целях, США инспирировали
выдвижение ряда «отраслевых» планов: «плана Шумана», а также
других планов по объединению сельскохозяйственных и
транспортных ресурсов стран Европы, и «плана Плевена» (о котором речь
пойдет ниже).
В то же время в одном из первых аналитических документов
МИДа относительно ЕОУС не была обойдена вниманием
экономическая сторона его создания, в частности, указывалось на желание
Франции сохранить за собой ведущую роль на континенте и
ослабить опасность экономической конкуренции со стороны Западной
Германии. Но в обстановке обострения отношений с Западом и
отрицательного отношения к процессу европейской интеграции со
стороны советского руководства акцент в оценке
многофункционального плана ЕОУС был сделан (по прямому указанию Молотова) на
его направленности на восстановление военно-промышленного
потенциала Западной Германии и ее ремилитаризацию48.
Официальная позиция Советского правительства по вопросу о
ЕОУС была изложена 22 октября 1950 г. в Пражском заявлении
министров иностранных дел СССР, Албании, Болгарии, Венгрии,
Польши, Румынии, Чехословакии и ГДР. В документе подчеркивалось,
что создание ЕОУС имело целью возрождение
военно-промышленного потенциала Западной Германии «в целях подготовки новой войны
в Европе и приспособления западногерманской экономики к планам
англо-американского военного блока»49. Тем более, что к этому
времени уже были известны далеко идущие решения встречи министров
иностранных дел США, Англии и Франции, состоявшейся в Нью-
Йорке в сентябре 1950 г., о ремилитаризации Западной Германии и
интеграции ее вооруженных сил в систему обороны Запада. *
Те же оценки ЕОУС были повторены в нотах правительству
Франции от 20 января, 11 сентября и 19 октября 1951 г., хотя к этому
времени главное беспокойство Кремля вызывала новая инициатива
французского правительства, прямо связанная с военными
аспектами германской проблемы.
199
Холодная война
План французского премьер министра Р. Плевена, который был
изложен в его декларации, зачитанной в октябре 1950 г. в
Национальном собрании Франции, был разработан все тем же Ж. Монне50
с учетом как решительных возражений французской
общественности против возрождения вермахта, так и позиции самого канцлера
Аденауэра, не желавшего ремилитаризации Западной Германии
путем создания национальных вооруженных сил и предпочитавшего
включение немецкого военного контингента в европейскую армию51.
Суть «плана Плевена» сводилась к созданию европейской армии
(строившейся на основе опыта наднациональных организационных
структур ЕОУС) под единым европейским командованием, с
едиными органами и бюджетом52.
Начавшиеся с февраля 1951 г. официальные переговоры Франции
и стран Бенилюкса о создании европейской армии (Великобритания
отказалась участвовать в ЕОС, хотя именно по инициативе У.
Черчилля Консультативная ассамблея Совета Европы 11 августа 1950 г.
приняла резолюцию о необходимости создания европейской армии)
отразили неготовность европейских правительств, в том числе
политических сил в самой Франции53, к подчинению и контролю со
стороны административных и финансовых органов ЕОС. Лишь после
переговоров на уровне министров иностранных дел и нажима
Соединенных Штатов, предупредивших, что обструкция переговоров о
ЕОС может повлечь за собой прекращение американской
финансовой и военной помощи Европе, договор о ЕОС был подписан в
Париже 27 мая 1952 г.
Но первоначально «план Плевена» не вызвал энтузиазма не
только у английского правительства, но и у американской
администрации. 24 октября Д. Ачесон заявил, что приветствует инициативу
Франции, однако ее следует изучить. США потребовался почти год,
чтобы к сентябрю 1951 г. прийти к окончательному решению о
поддержке курса на создание европейской армии54. Изначальная
причина, по которой английское правительство также первоначально
оценило предложение Франции о создании европейской армии как
малопривлекательное, состояло в опасении, что это вызовет задержку
в создании вооруженных сил НАТО с участием Западной Германии55.
Весьма показательной с точки зрения разногласий членов НАТО
относительно включения Западной Германии в Североатлантический
блок, а также внешнеполитических приоритетов (с учетом
вовлечения США в войну в Корее) явилась сессия Совета НАТО,
проходившая в октябре—ноябре 1950 г. в Нью-Йорке. В серии выступлений
западноевропейских делегатов говорилось, что, несмотря на события
в Корее, главная угроза Западу, по-прежнему, находилась в Европе
и американское общественное мнение, как подчеркивали
английский премьер-министр К. Эттли и глава Форин Оффис Э. Бевин,
должно понять, что западноевропейские державы не могут быть
глубоко втянуты в дела Дальнего Востока, поскольку именно на это
рассчитывало советское руководство56. Начиная с К. Аденауэра,
заявлявшего, что Корея является генеральной репетицией и что
Сталин имеет подобный план в отношении Германии, такие же идеи по-
200
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
разному высказывали и другие европейские лидеры, в том числе
французы57.
Взаимосвязь войны в Корее и германского вопроса
действительно существовала в умах советского руководства, но совсем в ином
плане, чем это представляли в западных правительственных кругах.
В советском МИДе считали, что корейская война не только
оказала воздействие «на переход к открытой ремилитаризации Западной
Германии», но и создала благоприятные условия «для организации
активной борьбы против ремилитаризации и за объединение
Германии»58. Одним из дипломатических шагов, предпринятых СССР для
достижения этой цели, было предложение Москвы, изложенное в
ноте французскому, английскому и американскому правительствам от
3 ноября 1950 г., созвать сессию Совета министров иностранных дел
(СМИД) для рассмотрения вопроса о ремилитаризации Западной
Германии.
Во Франции советское предложение вызвало определенные
надежды на возможность урегулирования столь жизненно важного для
этой страны германского вопроса на четырехстороннем совещании
по Германии. Поэтому на встрече министров иностранных дел и
министров обороны Североатлантического блока в рамках сессии
Совета НАТО, проходившей в декабре 1950 г. в Брюсселе,
французские представители выражали опасения, что принятие на этой
сессии окончательных решений о милитаризации Западной Германии
послужит предлогом для срыва намечавшегося совещания четырех
держав. Однако именно на этой сессии Совета НАТО завершилось
создание экономических и военных организационных структур
НАТО. В качестве верховного главнокомандующего объединенных
вооруженных сил блока был утвержден генерал Д. Эйзенхауэр. Было
также подтверждено принятое ранее решение о военном вкладе
Западной Германии в оборону Западной Европы (хотя на протяжении
зимы 1950 г. комитеты экспертов разрабатывали два возможных
варианта — немецкая армия в составе НАТО и в составе ЕОС), а
также доведено до сведения участников решение президента Г.
Трумэна об увеличении американского военного контингента в Европе59.
Помимо этого было решено продвигать как можно дальше на
восток линию обороны Западной Европы и интегрировать западный,
центральный и южный фланги в ходе боевых действий60.
Контрмеры Советского правительства в ответ на планы
ремилитаризации Западной Германии и ее вовлечения в западный блок
предпринимались как по линии официальной дипломатии, так и на
уровне партийно-государственных отношений со странами
Восточной Европы. В настоящее время становится известно все больше
фактов о состоявшемся 9—12 января 1951 г. в Кремле совещании
советского руководства с генеральными секретарями и министрами
обороны стран народных демократий. К сожалению, пока историки
не располагают документами из российских архивов относительно
этой важной встречи. Мы можем оперировать лишь косвенными
свидетельствами, скупыми сведениями из болгарских архивов и
опубликованными мемуарами61.
201
Холодная война
Основной пафос выступления Сталина на этом совещании
сводился к тому, что «народным демократиям» за 2—3 года, пока не
сформирована армия НАТО, предстоит создать «современные и мощные
вооруженные силы», которые в настоящее время уступают армии КНР.
В целом Сталин полагал, что в случае войны армии стран народных
демократий должны составлять 3 млн человек, хорошо вооруженных
и оснащенных62. Это совещание высветило насущную необходимость
координации военно-организационных мероприятий и планов
военных поставок. С этим предложением выступил представитель
Румынии. Его активно поддержал Сталин, по инициативе которого и был
создан специальный комитет для обеспечения союзных армий
необходимым военным снаряжением, а также для решения вопросов,
связанных со специализацией некоторых стран Восточной Европы в
производстве отдельных видов оборонной продукции63. 12 января по
предложению министра вооруженных сил СССР маршала А. М.
Василевского и с одобрения Сталина председателем
Военно-координационного комитета был избран Н. А. Булганин64.
Кроме того, к этому времени в армиях восточноевропейских стран
сложилась и стала функционировать система военных советников. Как
отмечают российские исследователи, специально изучавшие
деятельность института советских советников в странах восточноевропейского
региона, «по сути дела, советские военные советники в начале
1950-х годов выполняли подготовительную работу к объединению
армий стран Восточной Европы в военно-политический блок, к
созданию организации Варшавского Договора в 1955 г.»65
Таким образом, в последние годы жизни кремлевский диктатор
предпринял ряд шагов по созданию некоторого подобия
организационных структур военного сотрудничества стран Восточной Европы66,
а также наращивания военной составляющей восточного блока.
Следующим, не менее важным направлением советской внешней
политики были инициативы, связанные с решением германского
вопроса. Однако состоявшееся в Париже 5 марта —21 июня 1951 г.
предварительное совещание заместителей министров иностранных
дел четырех держав, на созыве которого настояли западные страны
в ответ на советское предложение от 3 ноября 1950 г. и которому
предстояло согласовать повестку дня намечавшейся сессии СМИД,
потерпело неудачу. Позиции участников совещания относительно
приоритетности вопросов повестки дня расходились изначально. Для
Советского Союза важнейшим вопросом, как указывалось в
директивах Политбюро советской делегации от 1 марта 1951 г. и
решениях Политбюро от 19 марта, направленных А. А. Громыко, являлся
вопрос о выполнении Потсдамских соглашений о демилитаризации
Германии. В директивах, полученных Громыко, подчеркивалось, что
нельзя «согласиться с тем, чтобы в момент, когда над Европой
нависла угроза возрождения германского милитаризма, в повестке дня
СМИДа не был бы поставлен вопрос о выполнении соглашения
четырех держав о демилитаризации Германии»67. Западные державы
считали более актуальной постановку вопроса о причинах
международной напряженности и мерах по улучшению отношений между
202
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
Востоком и Западом, поскольку в основе оправдания их курса на
экономическую и военную интеграцию ФРГ в западный блок
лежали ссылки на «советскую угрозу». Западные делегации как раз
меньше всего были заинтересованы в конкретном обсуждении проблем
демилитаризации. В разведывательном донесении из Берлина,
поступившем высшему советскому руководству 10 января 1951 г.,
говорилось о том, что государственный департамент США в директиве
своему верховному комиссару в Западной Германии не только
предписывал оказать нажим на К. Аденауэра, чтобы он согласился с
решением брюссельской сессии НАТО 1950 г., но настаивал на
необходимости приступить к проблеме перевооружения ФРГ до
созыва совещания четырех держав, с тем «чтобы СССР не имел
возможности на этой встрече подорвать единый военный фронт стран
Западной Европы»68. Следует также отметить, что параллельно работе
совещания в Париже в Петерсберге, где находилась резиденция
верховных комиссаров западных держав, происходили секретные
переговоры их заместителей с делегацией ФРГ (январь—июнь 1951 г.) по
вопросу отмены оккупационного статуса Западной Германии,
продолжались переговоры о создании ЕОС, а в апреле 1951 г. получил
завершение проект ЕОУС.
Но разные подходы советской и западных делегаций к проблеме
ремилитаризации не исключали поиска точек соприкосновения69, а
также обсуждения других вопросов повестки дня, среди которых было
советское предложение об ускорении заключения мирного договора
с Германией; вопрос об улучшении обстановки в Европе; о начале
сокращения вооруженных сил четырех держав и ряд других вопросов.
Камнем преткновения для продолжения переговоров в Париже
явился новый пункт повестки дня «Атлантический пакт и создание
американских военных баз в Англии, Норвегии, Исландии и в других
странах Европы и Ближнего Востока», который в соответствии с
решением Политбюро от 28 марта 1951 г. Громыко внес на обсуждение
30 марта. Хотя первопричиной этого решения Кремля было
недовольство «оборонительной» позицией главы советской делегации и
стремление ответить на предложение западных делегатов внести в
повестку дня и другие вопросы, не имевшие прямого отношения к
заявленной теме сессии СМИД, этот пункт стал в дальнейшем настойчиво
отстаиваться советскими делегатами. Как подчеркивалось в заявлении
Громыко от 25 мая и особенно в ноте, направленной западным
державам 4 июня 1951 г., «Советское правительство считает, что
откровенное обсуждение вопроса об американских базах и Атлантическом
пакте, послужившем главной причиной ухудшения отношений
между СССР и тремя державами, значительно разрядило бы атмосферу
напряженности в Европе и облегчило бы работу совещания Совета
министров иностранных дел»70.
С точки зрения западных держав упорство, с которым советская
делегация отстаивала данный пункт, было убедительным
свидетельством того, что Москва вознамерилась внести раскол в ряды
участников и сторонников НАТО, используя неоднозначное отношение
общественного мнения и политических кругов к вопросу о ремили-
203
Холодная война
таризации ФРГ и увеличению военных бюджетов стран Западной
Европы. Данйый вывод экстраполировал на текущую ситуацию
хорошо известную на Западе советскую внешнеполитическую
установку, базирующуюся на марксистско-ленинском принципе об усилении
противоречий империалистических государств: углублять любые
разногласия среди противников, в том числе и средствами пропаганды.
В этой связи любопытно заметить, что английская делегация еще
2 марта получила развернутую директиву Форин Оффис
относительно той контраргументации, которую она должна использовать в
случае, если советские участники совещания поднимут вопрос об
агрессивности НАТО71.
Однако, на наш взгляд, смена акцентов в директивах
Политбюро с ремилитаризации Германии на политику Североатлантического
блока в целом отражала происходивший в советском руководстве
поворот в восприятии самого альянса как источника множества
«угроз», в том числе перевооружения ФРГ и эскалации процесса
создания кольца военных баз вокруг СССР. Ведь не случайно Дж.
Даллес, государственный секретарь в администрации Эйзенхауэра,
сменившего Г. Трумэна в 1953 г. на посту президента США, разработал
^план военно-политического окружения СССР путем создания цепи
военных баз по его периметру72. В директивах Политбюро делегации
СССР на VI сессии Генеральной Ассамблеи ООН, которая
проходила также в Париже в ноябре—декабре 1951 г., рекомендовалось
внести предложение «О мерах против угрозы новой войны и по
укреплению мира и дружбы между народами», в которых пунктом первым
значилось объявление несовместимости с членством в ООН участие
в «агрессивном Атлантическом блоке», а также создание военных баз
на чужих территориях. Советское предложение завершалось
призывом к США, Великобритании, Франции, Китаю и СССР «заключить
Пакт мира»73.
Но все же основное внимание советской делегации на этой
сессии Генеральной Ассамблеи было сосредоточено на германском
вопросе. Возражая против предложения западных держав о создании
комиссии ООН для проверки условий проведения общегерманских
выборов, советский представитель, руководствуясь указаниями
Политбюро, должен был воспользоваться моментом для внесения
предложения «об ускорении заключения мирного договора с Германией
с последующим выводом всех оккупационных войск»74. Дело было
в том, что к осени 1951 г. в комплексе мероприятий, которые раз?
рабатывались в МИДе в противовес «ремилитаризации Западной
Германии и ее вовлечения в Атлантический пакт» важное место стало
отводиться заключению мирного договора с Германией75.
Подробно не останавливаясь на том, какую эволюцию
претерпевали документы Министерства иностранных дел, связанные q
реализацией принятого по согласовАнию с руководством ГДР
сентябрьского решения ЦК ВКП(б) (в соответствии с которым немецкие
друзья должны апеллировать к правительствам Англии, Франции,
США и СССР с просьбой об ускорении заключения мирного
договора с Германией, а в ответ Советское правительство выступит с про-
204
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
ектом его основ)76, обратим внимание на следующие
принципиальные моменты. На наш взгляд, весьма красноречиво о целях
появления советской ноты США, Англии и Франции от 10 марта 1952 г. с
предложением заключить мирный договор с Германией (известной
как «нота Сталина») свидетельствует проект письма А. А. Громыко на
имя Сталина и окончательный вариант данного письма, отосланный
25 января 1952 г., а также принятое на его основе указание ЦК
ВКГТ(б) главе советской Контрольной комиссии в Германии В. И.
Чуйкову и ее политическому советнику В. С. Семенову, разъясняющее суть
расхождений с руководством ГДР в тактике реализации
сентябрьского решения ЦК. Отвергая предложение правительства ГДР начать
масштабную кампанию против готовившегося «Общего (general)
договора» трех западных держав с ФРГ (который должен был отменить
оккупационный статус Западной Германии и заменить его
ограниченным суверенитетом), а также его желание взять на себя
инициативу выступления с проектом основ мирного договора, что умаляло
роль СССР как державы-победителя, Политбюро следующим
образом разъясняло приоритетность борьбы за мирный договор:
«Выдвинув на первое место вопрос о мирном договоре, необходимо
показать, что предложение трех держав о «генеральном договоре» с
Западной Германией является попыткой, направленной как на срыв
урегулирования для Германии, так и на срыв решения вопроса о
восстановлении единства Германии». Директива коснулась и связи
«Общего договора» с НАТО, поскольку договор «является средством
вовлечения Западной Германии в подготовку третьей мировой
войны, осуществляемой Атлантическим блоком»77. В подготовленном
документе ЦК немало слов было сказано относительно того, что
помимо противопоставления мирного договора «Общему договору»
выступление СССР с проектом основ мирного договора по
Германии послужит мобилизации сил сторонников единства Германии и
противников ремилитаризации Западной Германии.
О том, что Советское правительство внимательно изучало
добытые агентурным путем проекты «Общего договора»,
свидетельствуют документы, отложившиеся в партийных архивах. Первые
сведения стали поступать в ЦК в декабре 1951 г., однако представители
компетентных органов предостерегали, что это могут быть
фальшивки. Последнее оказало свое влияние на нежелание советского
руководства развязать политическую кампанию против готовившегося
«Общего договора», отвлекая силы от подготовки мирного
договора78. Лишь в феврале 1952 г. руководство советского
внешнеполитического ведомства смогло представить копию подлинного
документа, одобренного министрами иностранных дел трех западных держав
и канцлером ФРГ Аденауэром в Париже 22 ноября 1951 г.79
Уже после обращения правительства ГДР 13 февраля ,1952 г. к
правительствам четырех держав и к боннскому правительству, на
которое западные державы не откликнулись, а Бонн выдвинул ряд
условий, в проекте письма Сталину, подготовленном в начале марта
1952 г. за подписью Громыко, предлагалось в ближайшее время
направить ноту Советского правительства США, Англии и Франции,
205
Холодная война
приложив проект основ мирного договора с Германией. Этот шаг
должен был усилить борьбу германского народа против
ремилитаризации, предупредить возможность публикации «Общего договора» и
противопоставить советскую «положительную программу»
«агрессивным мероприятиям трех западных держав»80.
Таким образом, одной из целей мартовской ноты 1952 г. являлось
противопоставление'широкого советского предложения инициативам
западных держав, фокусом которых была замена оккупационного рег
жима ФРГ договорными отношениями, т. е. расширение ее
суверенитета при сохранении особого статуса трех держав, что было основным
условием согласия Аденауэра на участие страны в европейской армии.
«Боннский договор», подписанный 26 мая 1952 г., должен был
вступить в силу после ратификации всеми участниками Парижских
соглашений о создании ЕОС, подписанных 27 мая 1952 г.
Однако историки все еще задаются вопросом, насколько Сталин
верил в то, что в сложившейся обстановке западные державы
пойдут на объединение Германии, и не было ли это только
Пропагандистским ходом, в то время как сам вождь стремился создать в ГДР
социалистическое государство под советским контролем? Российские
архивы все еще не позволяют дать однозначный ответ. Однако
обращает на себя внимание не только дипломатическая активность
СССР, но и развернутая кампания по обработке общественного
мнения с помощью движения сторонников мира. На первой сессии
Всемирного Совета Мира (ВСМ) в Берлине 21—26 февраля 1952 г.
было принято решение «О подготовке международной конференции
для разрешения германской проблемы в условиях отказа от
милитаризма, в условиях мира и международного сотрудничества»81.
Наводит также на определенные размышления поступившее в
секретариат В. М. Молотова в Кремле 26 января 1952 г.
предложение министра финансов СССР поставить перед правительством ГДР
вопрос о «полном или частичном возмещении германскими
властями за их счет т. н. внешних оккупационных расходов,
производившихся до настоящего времени за счет бюджета СССР» (общая
сумма оккупационных расходов СССР достигла к 1952 г. 25 млрд руб.).
При этом министр финансов А. Зверев подчеркивал, что его
министерство настаивает на рассмотрении этого вопроса вопреки мнению
МИДа (высказанному еще в марте 1951 г.) о невозможности
правительства ГДР брать на себя обязательства, касающиеся всей
Германии, и отсутствии подобного требования у западных держав к
западногерманским властям82. Скорее всего в Министерстве финансов
всерьез рассматривали те пункты основ советского проекта
мирного договора, которые касались вывода оккупационных войск «не
позднее чем через год со дня вступления в силу договора» и
освобождения Германии от тягот режима оккупации83, пытаясь
вернуться к теме компенсации СССР оккупационных расходов.
По нашему мнению, также заслуживают внимания факты,
связанные с беседой лидера итальянской социалистической партии П. Нен-
ни со Сталиным 17 июля 1952 г., состоявшейся во время его визита
в Москву для получения Сталинской премии мира. Прежде чем при-
206
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
нять решение относительно разрешения на встречу Ненни со
Сталиным, послу СССР в Риме М. А. Костылеву 21 июня 1952 г. была
направлена директива Политбюро переговорить с генеральным
секретарем итальянской компартии П. Тольятти, чтобы иметь более
ясное представление о целях состоявшихся ранее переговоров
Ненни с главой итальянского правительства А. Де Гаспери. При этом
послу следовало разъяснить позицию советского руководства в
отношении переговоров итальянских левых с представителями
правящих кругов. Ее суть сводилась к тому, что «разговоры о «разрядке»
напряженности и превращении Атлантического пакта в
оборонительный союз могут иметь значение лишь в том случае, если будут
ликвидированы американские базы на территории Италии»84.
К сожалению, российские исследователи пока не располагают
архивной записью беседы Сталина с Ненни. Но, судя по решению
Политбюро от 29 июля 1952 г. об удовлетворении просьбы лидера
итальянских социалистов об оказании итальянской
социалистической партии дополнительной финансовой помощи в 1952 г.85,
хозяин Кремля остался доволен состоявшимся разговором. Более того,
если иметь в виду дипломатический резонанс, который получило
содержание беседы, а также последующие инициативы Ненни, то на
него была возложена Москвой определенная политическая миссия.
В архиве министерства иностранных дел Великобритании
отложился ряд документов, передающих содержание беседы Сталина с
Ненни на основании сообщений посла Италии в СССР М. Ди Стефано,
которому Ненни нанес визит накануне своего отъезда из Москвы.
Наиболее достоверными являются выдержки из трех посланий М. Ди
Стефано в Рим, которые Форин Оффис получил непосредственно из
итальянского посольства в Лондоне 22 ноября 1952 г. Что касается
германского вопроса, то, по сообщению Ненни, Сталин принял тот
факт, что в настоящее время (напомним, что беседа состоялась в
июле, когда нотная переписка по мирному договору с Германией еще
продолжалась) невозможно объединить Германию. На вопрос
Ненни, связано ли это с перспективой ратификации договора о ЕОС,
Боннским договором и вероятным избранием Д. Эйзенхауэра
президентом США, Сталин ответил утвердительно. «Еще несколько
месяцев назад Советское правительство было готово сделать
существенные уступки, чтобы создать объединенную и нейтральную
Германию. Сейчас время ушло» — так передал Ненни слова Сталина.
В изложении лидера итальянских социалистов взгляды Сталина на
перспективы существования разделенной Германии сводились к тому,
что две Германии с примерным равенством в вооружениях могли бы
существовать, не представляя угрозы миру; такая ситуация могла бы
длиться годами, до тех пор, пока социальные и экономические
изменения в Западной Германии не создадут предпосылок для
мирного объединения страны86.
Делая поправку на все возможные искажения содержания слов
Сталина и его желание создать нужное впечатление, правомерно
допустить, что он был вполне откровенен, говоря о существовании
короткого временного отрезка в развитии европейских событий,
207
Холодная война
когда советское руководство было готово идти на уступки в
германском вопросе. Не менее важен еще один аспект беседы Сталина с
Ненни, который вызвал наибольшие волнения у итальянских и
других западных дипломатов. В отчете Ди Стефано о визите Ненни в
посольство содержится интересная информация относительно
туманных намеков Ненни, что Сталин не исключал возможности
подписания между СССР и Италией пакта о ненападении. В свете этого
посол высказывал предположение, «что Кремль санкционировал
визит» Ненни в итальянское посольство, чтобы не создавалось
впечатление, будто советские руководители обсуждают данный вопрос
через голову итальянского правительства и чтобы идея пакта о
ненападении была высказана открыто87.
Миссия Ненни, если таковая действительно существовала, нашла
свое продолжение в ходе встречи лидера итальянских социалистов
с премьер-министром Италии Де Гаспери, которая состоялась в
середине октября 1952 г., накануне обсуждения в правительстве
внешнеполитических вопросов. В информации, поступившей в Форин
Оффис от французских политических кругов 21 октября, говорилось,
что Ненни, сообщая о своих впечатлениях от поездки в Советский
Союз, подчеркнул силу и сплоченность СССР на фоне усиления
антиамериканских настроений в Европе и призвал главу
итальянского правительства тщательно рассмотреть как перспективу
вступления Италии на путь нейтралитета, так и возможность подписания
с Советским Союзом пакта о ненападении.
В свете того, что французское правительство располагало
секретной информацией, указывавшей на намерения СССР выступить с
предложением ряду стран —членов НАТО, за исключением США,
подписать двусторонние пакты о ненападении, деятельность Ненни
расценивалась как «прощупывание почвы в Италии»88. Французское
министерство иностранных дел интересовало наличие подобных
сведений во внешнеполитическом ведомстве Великобритании и его
отношение к вероятности подобных действий со стороны СССР, а
также необходимость выработки общей линии поведения членов НАТО.
В заключении экспертов Форин Оффис относительно всей
информации по поводу интервью Ненни со Сталиным в расчет
принимались отсутствие надежных свидетельств и маловероятность того,
что советское руководство могло всерьез рассчитывать на согласие
итальянского правительства на предложение о пакте. Однако в
документе подчеркивалось, что подобная политика отвечала тезису,
подтвержденному на XDC съезде КПСС (1952 г.) в докладе Г. М.
Маленкова, об «усилении противоречий в империалистическом лагере»,
и по своим целям могла быть направлена на ослабление позиций
итальянского правительства в вопросе перевооружения и
поддержки политики НАТО89.
В доступных исследователям документах российских архивов пока
не обнаружено каких-либо материалов, проливающих свет на
будоражившие дипломатические круги слухи о подрыве НАТО через
серию двусторонних пактов с СССР о ненападении. И все же
обращает на себя внимание сходство с ситуацией 1949 г., когда 5 февра-
208
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
ля, за два месяца до подписания Североатлантического договора,
Советское правительство предложило правительству Норвегии
подписать пакт о ненападении и тем самым предотвратить вступление
страны, которая граничила с СССР, в военно-политический
западный блок.
В 1952 г., который вслед за 1950 г. вполне можно назвать
следующим поворотным моментом в блоковой политике обоих
участников холодной войны, советское руководство параллельно
разработке мероприятий в германском вопросе (в том числе требования
нейтрального статуса для объединенной Германии) пересмотрело свою
одностороннюю оценку «нейтралитета» как пособничества Западу.
В начале этого года Советский Союз оперативно откликнулся на
предложение президента Финляндии У. К. Кекконена
(предварительно рассмотренного в Москве) о создании нейтрального блока
скандинавских стран90. Однако у данного позитивного отношения к
«нейтралитету», которое в определенной мере прокладывало путь к
поддержке «нейтрализма» середины 1950—1960-х годов, имелась
оборотная сторона. Помимо расчетов, связанных с усилением
антимилитаристских настроений мировой общественности, советская
доктрина нейтралитета, как считали западные аналитики, имела
целью подрыв единства стран Запада. Следует отметить, что в конце
1951 — начале 1952 г. у руководства НАТО также усилился интерес
к позиции нейтральных стран. В начале февраля 1952 г. на
очередной сессии Совета НАТО делегат от Норвегии, имея в виду
прохладное отношение Швеции к данному блоку и бессмысленность
оказания на нее давления в этом вопросе, предложил сделать все
возможное, «чтобы помочь Швеции создать ее вооруженные силы»91. На
римской сессии Совета НАТО в ноябре 1952 г. был поднят вопрос
об отношении Североатлантического блока с нейтральными
государствами (прежде всего Швецией и Швейцарией). Иными словами,
каждая из противоборствующих сторон стремилась вовлечь
нейтральные страны в орбиту своей политики.
Но 1952 г. стал также знаковой вехой на пути раскола Европы,
поскольку Советский Союз фактически согласился с разделением
Германии и в своей политике безопасности в Европе стал, как это
уже осуществляли западные державы в отношении ФРГ, открыто
опираться на вовлечение ГДР в восточный блок. Мартовская нота
Советского правительства и обструкционистская реакция трех
западных держав обозначили тот водораздел, за которым последовал
поворот ГДР к курсу на строительство основ «социализма, создание
регулярной армии и в целом усиление военной консолидации
восточного блока с постепенной интеграцией в него Восточной
Германии92.
В этом отношении принципиальное значение имела встреча
Сталина с лидерами ГДР в начале апреля 1952 г. Прибывшие в Москву
31 марта В. Пик, В. Ульбрихт и О. Гротеволь информировали
организаторов визита, что собираются обсуждать со Сталиным такие
важные контрмеры (в связи с предстоящим подписанием
Боннского договора и созданием западногерманской армии), как решение
209
Холодная война
вопроса о восточногерманской армии и вооружении народной
полиции93. Во время встречи с немецкой делегацией 1 и 7 апреля
Сталин не только дал установку на создание в ГДР «своего
социалистического государства» (собравшийся в июле второй съезд СЕПГ
утвердил директиву на строительство социализма в ГДР), но и
подчеркнул настоятельную необходимость замены полиции (которая
насчитывала 50 тыс. человек)94 народной армией ГДР численностью
300 тыс. человек в составе 9—10 армейских корпусов и 30 дивизий95.
Мероприятия по созданию восточногерманской армии были ус-"
корены подписанием 26 мая 1952 г. Боннского (или Общего)
договора и 27 мая соглашений о создании Европейского
оборонительного сообщества. К 1 июля 1952 г. МИД и Советская контрольная
комиссия в Германии согласовали и направили Сталину на
утверждение проект решения ЦК ВКП(б), в соответствии с которым
руководству ГДР рекомендовалось отменить все ограничения в правах
для бывших офицеров немецкой армии (за исключением военных
преступников), чтобы привлечь «военных специалистов в
национальные вооруженные силы» Восточной Германии и помешать
западным державам переманить их на свою сторону96. Таким образом,
Москва сняла ограничения на создание регулярной армии ГДР.
Кроме того, с декабря 1950 г. проводилась работа по организации
внешнеполитической разведки в Восточной Германии, которая
завершилась осенью 1951 г. и была нацелена прежде всего на Западную
Германию, хотя в поле деятельности ее секретных служб находились и
страны НАТО97.
Нотная переписка по германскому вопросу продолжалась до
23 сентября 1952 г. (с советской стороны последняя ответная нота на
ноту трех западных держав от 10 июля была послана 23 августа).
Однако к этому времени дипломатическая переписка приобрела
всецело пропагандистский характер, поскольку уже с мая в ответных
нотах Советского правительства содержалась критика Общего
договора и ЕОС. Как подчеркивалось в одном из проектов советской
ноты от 24 мая правительствам США, Англии и Франции,
включение Западной Германии в ЕОС будет способствовать «дальнейшему
увеличению вооруженных сил Североатлантической агрессивной
группировки», усилит ее агрессивность98. Любопытно, что в
информации А. Я. Вышинского (сменившего В. М. Молотова на посту
министра иностранных дел в марте 1949 г.) Сталину относительно
реакции В. Ульбрихта на содержание ноты 23 августа, с которой его
ознакомили заранее, подчеркивалось, что нота «бьет своей
аргументацией» и что она облегчит правительству ГДР и СЕПГ «битву за
единую Германию, за мирный договор, против ратификации
боннских и парижских соглашений»99.
Таким образом, советское руководство использовало и
пропагандистские, и политические, и военные средства в противовес
западной политике ремилитаризации Западной Германии и укрепления
НАТО.
Анализируя факторы, влиявшие на процесс консолидации
западного и восточного блоков, нельзя обойти вниманием и воздействие
210
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
на советское руководство западных инициатив по расширению
стратегических границ Североатлантического альянса, того, что по
аналогии с современными событиями называется «расширением НАТО на
Восток». Идея создания Средневосточного командования, «тесно
ассоциированного с Организацией Североатлантического договора»100,
была выдвинута Великобританией в мае 1951 г., исходившей из
интересов укрепления обороны британского Содружества в
Средиземноморье и на Ближнем Востоке, принимая во внимание события4 на
Дальнем Востоке. Эта инициатива была поддержана США, которые,
при соблюдении определенных условий, собирались участвовать в
новом союзе. В дискуссиях по данному вопросу, проходивших с 19 по
28 июня 1951 г. сначала на совещании начальников штабов НАТО в
Вашингтоне, а затем на совещании министров обороны стран
Содружества, перспектива создания командования прямо увязывалась с
принятием Греции и Турции в НАТО101. Причем Турции, учитывая ее
географическое положение, предназначалась весьма важная роль в
Средневосточном командовании. В ходе дискуссии США настаивали,
чтобы новое командование было частью НАТО, тогда как Англия,
претендовавшая на роль верховного главнокомандующего,
предлагала компромиссный вариант — делегирование ответственности НАТО
за Средневосточное командование четырем наиболее тесно связанным
с данным регионом членам: США, Великобритании, Франции и
Турции102. Именно эти страны обратились к правительствам Египта,
Сирии, Ирана, Саудовской Аравии, Йемена, Израиля, Трансиордании с
предложением о создании Средневосточного командования. На
сессии Совета НАТО в Оттаве в сентябре 1951 г. было принято решение
о поддержке Североатлантическим блоком плана создания
Средневосточного командования. Но отказ Египта в октябре 1951 г. от
участия в данном проекте заставил модифицировать идею в сторону
создания средневосточной оборонительной организации, отделенной от
НАТО103. Идея, претерпев ряд трансформаций, реализовалась в 1955 г.
в создании Багдадского пакта104.
Советская дипломатия и партийно-правительственное
руководство отреагировали на усилия западных держав по созданию, по
существу, нового военно-политического блока нотами протеста,
начиная с ноты от 24 ноября 1951 г., в которых неизменно
подчеркивалась связь Средневосточного командования с агрессивными целями
НАТО и стремление превратить страны Ближнего и Среднего
Востока в плацдарм для вооруженных сил Атлантического блока «в
районе, расположенном недалеко от границ Советского Союза»105.
Отличительной чертой ноты от 28 января 1952 г. правительству США
(почти идентичные тексты нот были направлены Великобритании,
Франции и Турции), которая подверглась жесткой правке Молотова
и значительной доработке после замечаний на заседании
Политбюро 19 января, поскольку ее должны были опубликовать в советской
печати, являлось усиление акцента на агрессивных планах США в
связи с созданием вооруженных сил НАТО и политикой
ремилитаризации Западной Германии, а также планами создания
американского командования в Азиатско-Тихоокеанском регионе106.
211
Холодная война
Следовательно, можно заключить, что «угроза» НАТО в
интерпретации советских дипломатических и партийно-правительственных
кругов в начале 1950-х годов стала все больше ассоциироваться с
глобальной политикой США. В этом находила свое проявление
усилившаяся под воздействием процессов консолидации двух военно-
политических блоков биполярность холодной войны.
Несмотря на то, что планы создания Средневосточного
командования так и не были реализованы, советское руководство продолжат
ло проявлять озабоченность по поводу укрепления стратегических
позиций НАТО в связи с приемом в Североатлантический союз
15 февраля 1952 г. Греции и Турции и вырисовывавшейся
перспективой присоединения к нему Югославии107. Развязанная Советским
Союзом и странами народной демократии после известных
резолюций совещаний Информбюро 1948 и 1949 гг. антиюгославская и ан-
тититовская кампания способствовала усилению интереса Запада к
интеграции в НАТО Югославии, занимавшей важное
геостратегическое положение на Балканах и имевшей сильную армию. На
рубеже 1950-х годов Белград, опасаясь вооруженного нападения на
Югославию, предпринял ряд оборонительных мероприятий на границе
с Болгарией, Венгрией и Румынией. Тем более, что на территории
этих социалистических государств вдоль границ с Югославией
происходила частая передислокация воинских частей, строительство
противотанковых заграждений и других оборонительных сооружений.
За период 1950—1952 гг. военные расходы Югославии составили
665 млн долларов, т. е. увеличились в два с лишним раза по
сравнению с 1946 г.108 Слухи о возможном вторжении в Югославию стран
восточного блока стали особенно активно муссироваться после
начала войны в Корее и по аналогии с ней. В меморандуме ЦРУ,
который был подготовлен в конце 1950 г. и посвящен данному
вопросу, подчеркивалось, что численность болгарской, венгерской и
румынской армий значительно возросла между январем и декабрем
1950 г. Однако при этом говорилось о зависимости боевой
эффективности армий данных стран от советского
материально-технического обеспечения и руководства боевыми операциями при
конфликте с Югославией109.
По свидетельству российских исследователей, которые имели
доступ к архивам Министерства обороны РФ, «соседние с
Югославией страны народной демократии в начале 50-х годов в военном
отношении не были готовы не только к каким-то серьезным
вооруженным действиям против ФНРЮ, но вряд ли могли противостоять
достаточно сильной югославской народной армии»110. Основные
причины слабости армий стран Восточной Европы, как уже говорилось,
коренились в истреблении офицерских кадров в кампании
репрессий111, а также в трудностях с увеличением расходов на оборону в
связи с экономическим положением этих стран.
Заинтересованность Тито в западной поддержке и встречное
желание со стороны военного командования НАТО укрепить балкано-
средиземноморский фланг Атлантического пакта привели к
заключению 14 ноября 1951 г. соглашения о военной помощи между пра-
212
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
вительством США (в рамках закона о взаимном обеспечении
безопасности 1951 г.) и Югославией. Было также достигнуто соглашение
об оказании военной помощи со стороны Англии. В сентябре 1952 г.
состоялся визит английского министра иностранных дел А. Идена в
Белград, во время которого заместитель председателя югославского
правительства Э. Кардель откровенно заявил, что поскольку СССР
рассматривает независимую Югославию как «угрозу»
внутриполитической стабильности восточного блока, то «в интересах Запада
помочь Югославии». Со своей стороны, Идеи привез Тито письмо от
Д. Ачесона, в котором тот рассматривал Югославию как «нашу»,
т. е. западную страну112. Несмотря на то, что Италия занимала
негативную позицию в отношении принятия Югославии в НАТО из-за
проблемы Триеста, а сам Белград также не высказывал желания
включиться в систему Североатлантического пакта, в стратегической
концепции обороны НАТО, принятой в декабре 1952 г., подчеркивалось,
что Югославия — единственный бывший советский сателлит,
«который, хотя и не является членом НАТО, вероятно, присоединится
к оборонительной войне против советского блока и, таким образом,
предоставит союзникам значительные психологические
преимущества, а также военную помощь»113.
В итоге контакты Югославии с ведущими странами НАТО, а
также Турцией и Грецией завершились подготовкой к созданию
регионального блока. 28 февраля 1953 г. между Югославией, Грецией и
Турцией был подписан Договор о дружбе и сотрудничестве, что
явилось важным шагом на пути к созданию 9 августа 1954 г.
Балканского союза114.
Наметившаяся в 1952 г. перспектива союза Югославии с двумя
членами НАТО — Грецией и Турцией — не могла расцениваться
сталинским руководством иначе, чем намерение Запада теснее
привязать Югославию к Атлантическому пакту. В справочном материале,
который использовался Молотовым при подготовке своего так и не
состоявшегося выступления на XIX съезде КПСС, Югославия
наряду с Западной Германией была отнесена к странам, «примыкающим
к Североатлантическому блоку»115. И эта «угроза» на фоне конфликта
Сталина с Тито могла стать вполне реальной. Обеспокоенность
возможностью вхождения Югославии в НАТО была одной из важных
причин нормализации советско-югославских отношений после
смерти вождя116.
Процесс милитаризации западного и восточного блоков и
трансформация восприятия советскими лидерами угрозы НАТО с
политической на военно-стратегическую усилили взаимные опасения
сторон о возможности новой войны. Для оценки ситуации начала 1950-х
годов вполне применима концепция «дилеммы безопасности», на
которую ссылаются многие исследователи в своем анализе холодной
войны117. Согласно модернистским теориям международных
отношений, любое национальное государство смотрит на усиление мощи
других государств в свете потенциальной агрессии. С этой точки
зрения, меры безопасности, которые предпринимались СССР и его
восточноевропейскими союзниками, усугубляли чувство уязвимости
213
Холодная война
Запада, и наоборот. Кроме того, присущий Сталину и навязываемый
советскому обществу страх перед войной подкреплялся марксистско-
ленинской теорией о неизбежности войн при капитализме.
Насколько оправданны были опасения сторон? Начало 1950-х
годов было временем активного перевооружения Советской Армии и
Военно-Морского Флота новыми видами оружия, включая ракеты
(первая ракета Р-1 была принята на вооружение в августе 1950 г.)118,
истребители и подводные лодки. О том, насколько Сталин лично
был занят проблемами укрепления обороноспособности Советской
Армии, свидетельствует список корреспонденции, которую он
получал во время отдыха на юге в 1950—1951 гг. Ему сообщалось о
производстве новых видов оружия в СССР и в странах Запада, мерах
по укреплению обороны против внезапного нападения противника
с воздуха, о финансовых вопросах министерства вооружений и
военно-морского министерства. Кроме того, переписка вождя включала
материалы о снабжении Советским Союзом восточноевропейских
стран оружием и боеприпасами.
Все эти факты свидетельствуют, что Сталин в развитие своих
заявлений на уже упоминавшемся январском совещании 1951 г. в
Кремле о будущей войне с армией НАТО пытался максимально
усилить обороноспособность СССР и стран народных демократий119.
В то же время эксперты Госплана СССР полагали, что до 1955 г.
будет невозможно выполнить все заказы советских военных
министерств, необходимых для мобилизации вооруженных сил в случае
войны120.
Что касается термоядерного оружия, то после заявления Г.
Трумэна 31 января 1950 г. о данном им Комиссии по атомной энергии
распоряжении разрабатывать все виды ядерного оружия, включая
водородную бомбу, в Советском Союзе теоретические разработки
водородной бомбы были переведены в практическую плоскость.
В 1952 г. Сталину было доложено о первых обнадеживающих
результатах. В то же время, «хозяин» Кремля, прекрасно осведомленный
об отставании СССР от США по количеству атомных бомб121, был
заинтересован в принятии ООН советских предложений о
«безусловном запрещении атомного оружия и других видов оружия
массового уничтожения»122, хотя, несмотря на поддержку союзников СССР
и некоторых других стран (в частности Египта), рассчитывать на
одобрение подобной резолюции западными странами было едва ли
возможно.
После того как в Советском Союзе 29 августа 1949 г. была
успешно испытана атомная бомба, западные оценки (в основном ЦРУ и
разведывательных служб Великобритании) военного потенциала
СССР и его восточноевропейских союзников, равно как и
вероятности новой войны, претерпели значительную корректировку. Если
в оценках 1947—1948 гг военная сила СССР рассматривалась как
оплот для политической и идеологической агрессии, то в докладе
ЦРУ от 9 июня 1950 г. говорилось, что «возможность прямого
военного конфликта между Советским Союзом и Соединенными
Штатами возросла в результате овладения СССР атомным оружием»123.
214
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
Что касается оценок военной силы восточноевропейских союзников
СССР, то, как уже говорилось в связи с предположениями о
подготовки агрессии против Югославии, до начала 1950-х годов западные
аналитики не рассматривали ее как независимую силу и считали, что
военный потенциал восточноевропейских стран должен был
использоваться в качестве «материального дополнения к советской
наступательной мощи».
На римской сессии Совета НАТО 23—29 ноября 1951 г., на
которой обсуждался вопрос о необходимости вклада Западной Германии
в оборону Европы, большое внимание было уделено докладу
Постоянной группы совета о сравнении мощи и боеспособности НАТО и
советского блока (без учета КНР, КНДР и МНР). В этом документе
подчеркивалось, что СССР и страны народной демократии будут
готовы к большой войне не ранее 1954 г., причем к этому времени
восточноевропейские союзники СССР «также достигнут
значительной наступательной мощи»124. В январе 1952 г. на сессии Совета
НАТО в Лиссабоне было отменено предыдущее решение о
публикации данного доклада не только из-за опасения, что в распоряжение
СССР попадут материалы стратегического характера, но, прежде
всего, потому, что пришлось бы обнародовать данные «о
превосходстве Запада в атомных вооружениях в качестве противовеса
превосходству СССР в обычных вооружениях»125. Это особенно волновало
представителей Пентагона, которые опасались, что конгресс США
мог воспользоваться публикацией данного документа, чтобы снизить
расходы на производство обычных вооружений. Кроме того, по
мнению американских военных, публикация могла оказать вредное
влияние на оборонный бюджет США и ассигнования на американскую
военную помощь126.
Возвращаясь к тексту самого доклада Совету НАТО, следует
отметить, что его авторы признавали стоявшую перед ними
прагматическую цель «оправдать расходы на укрепление сил НАТО» и поэтому,
оставляя в стороне фактор ядерного превосходства Запада, приходили
к выводу, что силы, которыми располагает Североатлантический блок
на период 1952—1954 гг. «не могли противостоять советскому
наступлению в континентальной Европе».
Однако, оценивая вероятность войны в ближайшем будущем,
западные аналитики полагали, что СССР скорее не решится на
подобный шаг (тем более учитывая продолжавшуюся войну в Корее) и
будет преследовать свои цели средствами, не доводящими до
войны127. Вместе с тем, оценивая перспективы ослабления
международной напряженности, британский посол в Москве А. Гаскойнь писал
министру иностранных дел Великобритании незадолго до появления
«ноты Сталина» по Германии, что даже перед лицом
«перевооружения Запада» СССР не пойдет на примирительные инициативы и
будет делать все возможное, чтобы создать революционную ситуацию
в странах Запада посредством «кампании борьбы за мир» и иными
методами влияния на народные массы. По этой причине он
подтверждал свою точку зрения о нежелательности «переговоров со
Сталиным на высшем уровне»128.
215
Холодная война
Позиция советского посольства в Лондоне была не менее
жесткая. Во внимание принималась как в целом недружественная
политика Великобритании, так и тот факт, что вернувшийся к власти в
октябре 1951 г. премьер-министр У. Черчилль после визита в
Вашингтон в конце этого года уже не возобновлял свои призывы к
переговорам на высшем уровне, которые впервые прозвучали в период
его предвыборной кампании в феврале 1950 г.129 Равным образом
заглохла и его идея приезда в Москву для встречи со Сталиным.
Поэтому в советском посольстве полагали, что «в настоящее время
вряд ли нам необходимо брать инициативу в обсуждении с
Великобританией любых важных политических проблем, поскольку нет
надежды, что это обсуждение приведет к положительным результатам
для Советского Союза»130.
Таким образом, начало 1950-х годов можно с полным правом
назвать апогеем холодной войны. До смены власти в Кремле и на
Западе, и в Советском Союзе ослабление международной
напряженности занимало последнее место в ряду внешнеполитических
приоритетов. С обеих сторон ставка делалась на политику с позиции
силы. Милитаризация экономики и гонка вооружений становились
неотъемлемой чертой блоковой политики.
1 Reviewing the Cold War: Approaches, Interpretations, Theory / Ed. by
O.A.Westad. London, 2000.
2 Leffler M. P. A Preponderance of Power: National Security, the Truman
Administration and the Cold War. Stanford, 1992; Mastny V The Cold War and Soviet
Insecurity: The Stalin Years. N. Y; Oxford, 1996; Horward J, W>ods R. B. Origins of
the Cold War in Europe and the Near East: Recent Historiography and the National
Security Imperative // Diplomatic History. 1993. Spring. P. 251—276; Rosenberg E. S.
Commentary: The Cold War and Discourse of National Security // Ibid. P. 277—284;
Stephanson A. Commentary: Ideology and Neorealist Mirrors // Ibid. P. 285—295.
3Foreign Relations of the United States (далее — FRUS). Washington, D. C,
1947. \bl. 2. P. 754-755, 814-816.
4 2 декабря 1946 г. завершились шедшие с лета переговоры США и
Великобритании о слиянии американской и английской оккупационных зон в Германии,
и было подписано соглашение о создании так называемой Бизоний, в которой
стала проводиться единая экономическая политика как первый шаг на пути
создания западногерманского государства. См.: Trachtenberg M. A Constructed Peace:
The Making of the European Settlement, 1945—1963. P. 41—48.
5 В конце 1947 г. французское правительство согласилось на присоединении
своей зоны оккупации к Бизоний в обмен на согласие США и Англии на
отделение от Германии Саарской области.
6 Монне Ж. Реальность и политика. Мемуары. М., 2001. С. 337.
7 Cipher telegram from Foreign Office to Washington, 13 Jan. 1948 // Public
Record Office (далее PRO), Foreign Office (далее — FO) 371, file 73045.
8 Ibid.
9 Cipher telegram from Washington to Foreign Office, 21 Jan. 1948 // PRO, FO/
371/73045.
10 Ministry of Defense to E. Bevin, 10 Mar. 1948 // PRO, FO/371/73052.
11 Record of Conversation between Minister of State P. Spaak and G. Rendel,
5 Feb. 1948, Brussels // PRO, FO/371/73047.
216
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
12 Cipher telegram from Foreign Office to Paris «Benelux Treaty», 10 Mar. 1948 //
PRO, FO/371/73051.
13 Ibid.
14 Cipher telegram from Brussels to Foreign Office, 11 Mar. 1948 // PRO, FO/
371/73051; Cipher telegram from the Hauge to Foreign office, 13 Mar. 1948 // PRO,
FO/371/73052.
15 Правда. 1948. 8 марта.
16 Архив внешней политики РФ (далее — АВП РФ), ф. 07, оп. 21, п. 33,
д. 497, л. 1.
17 Егорова Н. И. Европейская безопасность и «угроза» НАТО в оценках
сталинского руководства // Сталинское десятилетие холодной войны: Факты и
гипотезы / Отв. Ред. А. О. Чубарьян. М., 1999. С. 56—78.
18 Варшавское совещание европейских государств по обеспечению мира и
безопасности в Европе. Выступление Ю. Циранкевича, Председателя Совета
министров ПНР, И мая 1955 г. // АВП РФ, ф. 06, оп. 14, п. 69, д. 1, л. 63—64.
19 The Soviet Government and Plans for a \\festern European Association, 19 Jan.
1948 // PRO, FO/371/73045.
20 Ржешевский О. А. Война, и дипломатия: Документы, комментарии (1941—
1942). М., 1997. С. 28-29. Док. № 5, 6.
21 Lundestad G. East, West, North, South: Major Developments in International
Politics 1945-1996. Oslo, 1997. P. 20; Baylis J. Britain and the Dunkirk Treaty: The
Origins of NATO // Journal of Strategic Studies. 1982. \Ы. 5, JSfe 2.
22 В. Павлов — В. М. Молотову, 08. 02. 1949 // АВП РФ, ф. 069, оп. 36,
п. 128, д. 9, л. 2; Запись беседы тов. И. В. Сталина с группой членов
парламента Великобритании от Лейбористской партии, 14. 10. 1947 // Российский
государственный архив социально-политической истории (далее — РГАСПИ),
ф. 558, оп. 11, д. 286, л. 24.
23 Димитров Г. Дневник (9 март 1933 — 6 февруари 1949). София, 1997.
С. 581, 586.
24 Димитров Г. Дневник (9 март 1933 — 6 февруари 1949). С. 596—600;'
На пороге первого раскола в «социалистическом лагере» / Публ. док., сост.
и коммент.: Л. Я. Гибианский, В. К. Волков // Исторический архив. 1997.
№ 4. С. 96, 98, 100, 106, 118.
25 Cipher telegrams from >\ashington to Foreign Office, 4 Mar., 11 Mar. 1948 //
PRO, FO/371/73051; FO/371/73052.
26 Conversation between E. Bevin and G. Bidault, 16 April 1948 // PRO, FO/371/
73057.
27 Cipher telegram from Paris to Foreign Office, 17 April 1948 // PRO, FO/371/
73057.
28 Cipher telegram from Washington to Foreign Office, 14 June 1948 // PRO, FO/
371/73071.
29 I. Kirkpatrick to G. Rendel (British Embassy, Brussels), 6 Sept. 1948 // PRO, FO/
371/73076. (Следует сказать, что несмотря на сложность выработки позиции США
относительно посылки их вооруженных сил для обороны Европы, к концу 1948 г.
стали заметны некоторые подвижки в желательную для европейских инициаторов
переговоров сторону. Так, представители США и Канады прияли участие в работе
военного комитета Западного союза, заседавшего осенью 1948 г. в Лондоне.)
30 Information about 1st meeting in Washington // PRO, FO/371/73072.
31 Модин Ю. И. Судьбы разведчиков. Мои кембриджские друзья. М., 1997.
С. 255-259, 262.
32 Cipher telegram from Washington to Foreign Office, 1, 2 Sept. 1948; Cipher
telegram from Foreign Office to Washington, 3 Sept. 1948 // PRO, FO/371/73076.
33 Cipher telegram from Wishington. O. Franks to Foreign Office, 6, 7 July 1948 //
PRO, FO/371/73072.
217
Холодная война
34 Ibid.
35 Ibid.; см. также: X [Kennan G. ] The Sources of Soviet Conduct // Foreign
Affairs. 1947. July. P. 566-582.
36 Cipher telegram from Wishington. O. Franks to G. Jebb, 14 July 1948 // PRO,
FO/371/73074.
37 См. также: Kaplan L. S. The United States and the NATO. The Formative
Years. Lexington (Kentucky), 1984; Idem. The Long Entanglement. NATO's First Fifty
Years. N. Y, 1999; Ireland T. P. Creating the Entangling Alliance: The Origins of the
North Atlantic Treaty Organization. L., 1981.
38 Cipher telegram from >teshington. G. Jebb to Secretary of State, 19 July 1948
// PRO, FO/371/73074; Cipher telegram from Washington. О Franks to Foreign
Office, 3 Sept. 1948 // PRO, FO/371/73076.
39 Cipher telegram from Foreign Office to Paris, 6 Sept. 1948 // PRO, FO/371/
73076.
40 Подробнее см.: Егорова Н. И. Указ соч.; Она же. НАТО и европейская
безопасность: Восприятие советского руководства // Сталин и холодная война
/ Отв. ред. А. О. Чубарьян. М., 1998. С. 291—314.
41 АВП РФ, ф. 06, оп. 11, п. 2, д. 16, л. 2-3.
42 Compatibility of the Atlantic Pact with the Anglo-Soviet Treaty, 22-26 Mar. 1949//
PRO, FO/371/79241.
43 Примечательно, что одним из главных аргументов в качестве
доказательства агрессивного характера НАТО советская пропаганда называла тот факт, что
СССР не был приглашен к участию в этом союзе. В архиве английского Форин
Оффис имеется довольно любопытный документ, касающийся запроса одного из
членов английского парламента Э. Бевину относительно того, почему не было
сделано подобного предложения Советскому Союзу. В проектах ответа, которые
готовились ответственными чиновниками внешнеполитического ведомства и
которые учитывали дезавуированное заявление нового госсекретаря США Д. Аче-
сона, что он не имеет возражений против приглашения СССР в НАТО, в
качестве главной причины отмечалось негативное отношение СССР к пакту;
стремление избежать таких затруднений в функционировании Атлантического союза,
как это имело место в Совете Безопасности ООН, а также антидемократический
характер советской политической системы (Question of inviting the Soviet Union
to become a signatory of North Atlantic Pact, 7—9 Mar. 1949 // PRO, FO/371/79920).
Таким образом, позиция западных держав в отношении приема СССР в НАТО с
самого начала была резко отрицательной, поскольку сама Организация
Североатлантического договора создавалась в противовес «советской угрозе».
44 Филитов А. М. Сталинская дипломатия и германский вопрос. Последний
год И. Сталина // Сталинское десятилетие холодной войны. С. 84; Он же.
Советский Союз и германский вопрос в период позднего сталинизма (к вопросу
о генезисе «сталинской ноты» 10 марта 1952 г.) // Сталин и холодная война.
С. 322-323.
45 Монне Ж. Указ. соч. С. 361.
46 Там же. С. 374.
47 Подробнее см.: Зуева П. К. «План Шумана» и Советский Союз //
История европейской интеграции, 1945—1994 / Под ред А. С. Намазовой и Б.
Эмерсон. М.. 1995. С. 55—67; Филитов А. М. Советское руководство и европейская
интеграция (40-е — начало 50-х годов) // Историческая наука на рубеже веков
/ Отв. ред. А. А. Фурсенко. М., 2001. С. 121—141.
48 Там же.
49 Российский государственный архив новейшей истории (далее — РГАНИ),
ф. 5, оп. 30, д. 114, л. 37.
50 Dwan R. Jean Monnet and the European Defence Community, 1950—1954 //
Cold War History. 2001. Vol. 1, № 3. P. 141-160.
218
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
51 Монне Ж. Указ. соч. С. 414, 423.
52 По мнению шведской исследовательницы Р. Двон, которая подробно
проанализировала роль Монне в истории начала и конца Европейского
оборонительного сообщества (ЕОС), стремление этого французского политика
использовать военную интеграцию как следующий шаг в процессе, начатом ЕОУС, по
созданию общеевропейских политических и экономических институтов, внесло
свой вклад в крах идеи создания европейской армии (после отказа Франции в
августе 1954 г. ратифицировать договор). См.: Dwan R. Op. cit. P. 143, 145, 148,
153, 155.
53 Оппозиция договору во французском Национальном собрании усилилась
в 1953 г. Наиболее непримиримую позицию занимала голлистская партия,
отстаивавшая национальный характер французской армии. Кроме того, среди
оппозиции имели место опасения, что ФРГ будет доминировать в европейской
армии.
54 Лекаренко О. Г. Политика правительства США в связи с планами
создания Европейского оборонительного сообщества (1950—1954 гг.): Диссертация,
представленная на соискание ученой степени кандидата исторических наук.
Томск, 2002. С. 97-98.
55 Cipher telegram from E. B'evin to Washington, 28 Oct. 1950 // PRO, FO/371/
89969; Cipher telegram from F. H. Miller to Foreign Office, 29 Nov. 1950 // PRO,
FO/371/90006.
56 Cipher telegram from F. H. Miller to Foreign Office, 2 Dec. 1950 // PRO, FO/
371/90006. .
57 Монне Ж. Указ соч. С. 414.
58 АВП РФ, ф. 082, оп. 38, п. 239, д. 107, л. 13.
59 Official record of Brussels Treaty meeting, Jan. 1951 // PRO, FO/371/96311.
60 Mastny V. NATO in Beholder's Eye: Soviet Perceptions and Policies, 1949-56.
Working Paper Jsfe 35. Wbodrow Wilson International Center for Scholars. Cold War
International History Project. Washington D. C, 2002. P. 22.
61 Kaplan K. Dans les Archives du Comite Central. Paris, 1978. P. 162—166; Хол-
ловэй Д. Сталин и бомба. Новосибирск, 1997. С. 375, 575; «Людям
свойственно ошибаться». Из воспоминаний М. Ракоши // Исторический архив. 1998. № 3.
С. 11; Информация В. Червенкова о совещании в Москве, посвященном
созданию Координационного совета вооруженных сил стран Восточной Европы,
19 января 1951 г. Центральными архив документов, ф. 1-Б, оп. 64, д. 124 // До-
кументалният сборник на CD-ROM: България във Варшавский Договор. София,
2000. Наибольшее доверие из имеющихся мемуарных свидетельств вызывают
свидетельства Эмиля Боднэраша (Emil Bodnaras), бывшего в то время министром
обороны Румынии и членом ЦК Румынской компартии. Благодаря усилиям
американского историка Войтека Маетны эти воспоминания переведены на
английский язык и стали доступны более широкому кругу историков: Annex to
Vojtech Mastny «Stalin as Cold Vfax Lord» (Paper prepared for the Conference «Stalin
and the Cold Wir». Yale University, 23—26 September 1999). См. также: Mastny V.
NATO in Beholder's Eye: Soviet Perceptions and Policies, 1949-56. Working Paper
№ 35. P. 24.
62 Annex to \bjtech Mastny «Stalin as Cold W&r Lord». P. 2.
63 Ibid. P. 4.
64 Спустя месяц, 16 февраля 1951 г., в результате конкурентной борьбы,
которая велась Л. П. Берией и Г. М. Маленковым за влияние в
партийно-правительственном руководстве, Булганин был смещен с этого поста и заменен
Василевским (см.: Данилов А. А. Высшие органы власти в СССР в первые
послевоенные годы // Историческая наука на рубеже веков. С. 316).
65 Мурашко Г. П., Носкова А. Ф. Институт советских советников в странах
региона. Цели, задачи, результаты // Волокитина Т. В., Мурашко Г.. П., Носко-
219
Холодная война
ва А. Ф., Покивайлова Т. А. Москва и Восточная Европа. Становление
политических режимов советского типа (1949—1953): Очерки истории. М., 2002.
С. 638.
66 Мнение о том, что «предтечей» Организации Варшавского Договора был
Военно-координационный комитет, разделяют и другие российские историки.
См.: Данилов А. А., Пыжиков А. В. Рождение сверхдержавы. СССР в первые
послевоенные годы. М., 2001. С. 87—88.
67 РГАСПИ, ф. 17, оп. 162.
68 РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.
69 Филитов А. М. Советский Союз и германский вопрос в период позднего
сталинизма (к вопросу о генезисе «сталинской ноты» 10 марта 1952 г.) //
Сталин и холодная война. С. 320.
70 РГАСПИ, ф. 17, оп. 162.
71 North Atlantic Treaty and Four Power Talks, 2 Mar. 1951 // PRO, FO/371/
96311.
72 Ди Нольфо Э. От истоков холодной войны до энергетического кризиса
1973 г.: пер. с итал.: В 2 ч. Ч. I. М., 2001. С. 231-232; Балуевский Ю. Н.
Инструмент американского гегемонизма. Становление и динамика передового
базирования войск США в 50—90-е годы XX века // Военно-исторический журнал.
2001. № 1. С. 6-16.
73 РГАСПИ, ф. 17, оп. 162.
74 РГАСПИ, ф. 17, оп. 162.
75 Bjornstad S. The Soviet Union and German Unification during Stalin's Last
Years // Defence Studies 1/1998, Oslo, 1998, p. 45—63; Филитов А. М. Советский
Союз и германский вопрос... С. 321—330; Новик Ф. И. «Оттепель» и инерция
холодной войны (Германская политика СССР в 1953—1995 гг.). М., 2001. С. 29—
38, 246.
76 РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.
77 РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.
78 РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.
79 РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.
80 РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.
81 РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.
82 РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.
83 РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.
84 РГАСПИ, ф. 17, оп. 162.
85 РГАСПИ, ф. 17, оп. 162.
86 Stalin Interview of July 1952 // PRO, FO/371/100826.
87 Ibid.
88 PRO, FO/371/100826.
89 Minutes, 27 Oct. 1952 // PRO, FO/371/100826.
90 В этой связи нельзя не отметить, что в информации британского
посольства из Рима о содержании беседы Ненни со Сталиным говорилось, что
советский лидер поднял вопрос о возможности гарантий нейтралитета Италии со
стороны СССР и США, чтобы итальянское правительство могло улучшить
экономическую ситуацию в стране, отказавшись от дорогостоящей программы
перевооружений (J. Russell to P. Mason, 2 Oct. 1952 // PRO, FO/371/100826).
Привлечение внимания Ненни к этому вопросу было не случайным, поскольку в
бытность его министром (1945—1947 гг.) он выступал за нейтральный статус
Италии, гарантированный СССР и западными державами.
91 F. H. Miller to Foreign Office, 14 Feb. 1952 // PRO, FO/371/102352.
92 Автор статьи не разделяет точку зрения известного специалиста в
области послевоенной истории Германии А. М. Филитова, что цель советской ноты
от 10 марта «заключалась не в решении германского вопроса и не в улучшении
220
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
отношений Восток—Запад, а в поддержании „блоковой дисциплины"» (см.: Фи-
литов А. М. Сталинская дипломатия и германский вопрос: Последний год И.
Сталина // Сталинское десятилетие холодной войны. С. 79; он же. Советский
Союз и германский вопрос в период позднего сталинизма (к вопросу о
генезисе «сталинской ноты» 10 марта 1952 г.) // Сталин и холодная война. С. 338—
339). Вместе с тем, было бы ошибкой совсем не принимать во внимание внут-
риблоковые аспекты данной многоцелевой инициативы сталинской дипломатии,
поскольку она напрямую затрагивала взаимоотношения советских лидеров с
партийно-правительственным руководством ГДР, а также оказала воздействие на
судьбу Восточной Германии.
93 РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.
94 Mastny V. NATO in Beholder's Eye: Soviet Perceptions and Policies, 1949-56.
Working Paper № 35. P. 21.
95 Германский вопрос глазами Сталина (1947—1952) // Волков В. К.
Узловые проблемы новейшей истории стран Центральной и Юго-Восточной
Европы. М., 2000. С. 142—145; Stalin and the SED Leadership, 7 April 1952: «You Must
Organize' Your Qwn State» // Cold War International History Project Bulletin.
1994 (Fall). Is. 4.
96 А. Вышинский — И. Сталину, 1 июля 1952 г. // РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.
97 Вольф М. Игра на чужом поле. М., 1998. С. 42—45.
98 РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.
99 РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.
100 Meeting of Commonwealth Defence Ministers, 27 June 1951 // PRO, FO/371/
96484. См. также: Пелипась М. Я. Политика США и Великобритании по
созданию военно-политической организации на Ближнем и Среднем Востоке
(1945—1955 гг.) // Американские исследования в Сибири: Материалы
Всероссийской научной конференции «Американский и сибирский фронтир», 6—
8 февраля 2001 г. Томск, 2001. Вып. 5. С. 43-100.
101 Turkey and Greece and NATO: Middle East Command, 28 June 1951 // Ibid.
102 Conversation between the Secretary of State and General Eisenhower, 3 July
1951 // Ibid.
103 Uland F. Keeping NATO out of Trouble: NATO's Non-Policy on Out-of-Area
Issues During the Cold War. Publication of the Institute for Defense Studies. Oslo,
1999. № 4. P. 54-60.
104 После вхождения в Багдадский пакт Ирана в 1959 г. и вплоть до его
распада в 1979 г. этот военно-политический блок назывался СЕНТО (Central Treaty
Organization).
105 РГАСПИ, ф. 82, on. 2.
106 РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.
107 Улунян Ар. А. Балканы: Горячий мир холодной войны. Греция и Турция
между Западом и Востоком. 1945—1960. М., 2001. С. 137—139.
108 Васильева Н., Гаврилов В. Балканский тупик? Историческая судьба
Югославии в XX веке. М., 2000. С. 258-259.
109 National Intelligence Estimation [NIE]-29. Probability of Invasion of Yugoslavia
in 1951 // CIA. Cold War Records. Selected Estimates of the Soviet Union, 1950—1959.
Washington, D. C, 1993. P. 4; CIA. Soviet Preparations for Major Hostilities in 1950//
Library of the Norwegian Nobel Institute, the Microfilm Collection (далее —
theMicrofilm): Foreign Affairs 327(73) A 20[2]. Reel [R. ] II, frameff ], 0156.
1.0 Васильева Н., Гаврилов В. Указ. соч. С. 262; см. также: С. 260—261.
1.1 Из дневника советского посла в Венгрии Е. Д. Киселева. Запись беседы
с министром обороны Венгрии М. Фаркашем, 18 июля 1950 // Восточная
Европа в документах российских архивов, 1944—1953: В 2 т. Т. 2: 1949—1953.
Новосибирск, 1998. С. 387; Из дневника советского посланника в Венгрии
С. Т. Кузьмина. Запись беседы с министром обороны Венгрии М. Фаркашем,
221
Холодная война
4 января 1951 г. // Там же. С. 433, 455.
1,2 Record of Meeting between the Secretary of State and M. Kardelj, 17 Sept.
1952 // PRO, FO/371/100830.
пз Цит. по: Baev J. US Intelligence Community Estimates on Yugoslavia (1948—
1991) // National Security and Future. Zagreb, 1999. № 1.
1,4 Подробнее см.: Улунян Ар. А. Указ. соч. С. 138—140; Васильева Н., Гав-
рилов В. Указ. соч. С. 269—270.
115 РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.
1.6 РГАНИ, ф. 2, оп. 1, д. 158, л. 65, 71, 73-74.
1.7 Leffler M. P. The Cold War. What Do We Now Know // American Historical
Review. 1999. Vol. 104, № 2. P. 512—513; Gould-Davis N. Rethinking the Role of
Ideology in International Politics During the Cold War // Journal of Cold War Studies.
\Ы. 1, № 1. Winter 1999. P. 94—95; Jervis R. Was the Cold War «Security Dilemma»?
// Journal of Cold War Studies. 2001. \bl. 3, № 1. P. 36-60.
1.8 Россия в Космосе: Мемуары ветеранов // Исторический архив. 2000. № 1.
С. 21-34.
1.9 Опись материалов, посланных Сталину на юг, 14. 08—21. 12. 1951 //
РГАСПИ, ф. 45, оп. 1, д. 117, л. 122.
120 Симонов Н. С. Военно-промышленный комплекс СССР в 1920—1950-е годы:
Темпы экономического роста, структура, организация производства и управление.
М., 1996. С. 206.
121 По сведениям, приведенным в книге М. А. Трахтенберга, в 1950 г. США
имели 299 атомных бомб, а СССР — 5; в 1951 США имели 438 единиц
ядерного оружия, а СССР—25; в 1952 количество атомных бомб у США
увеличилось до 841, а ядерный арсенал СССР составил 50 атомных бомб. (См.:
Trachtenberg M. A Constructed Peace. P. 181.) Ю. Н. Смирнов приводит другие
цифры ядерного арсенала США: 1950 г. — 369; 1951 г. —640; 1952 г. — 1005 (См.
статью Ю. Н. Смирнова «Холодная война как явление ядерного века» в
данной книге). США надеялись сохранить свое превосходство в атомных
вооружениях до 1954 г. (См.: Summary of the Paper «Estimates of the Relative Strength of
NATO and the Soviet Bloc Forces at Present and in the Immediate Future», October
1951 // PRO, FO/371/96565.)
122 И. В. Сталин - Г. М. Маленкову, 17. 12. 1951 // РГАСПИ, ф. 45, оп. 1,
д. 762, л. 43, 45.
123 CIA. Cold War Records. P. 332.
124 Summary of the Paper «Estimates of the Relative Strength of NATO and the
Soviet Bloc Forces at Present and in the Immediate Future», October 1951 // PRO,
FO/371/96565.
125 F. H. Millar to Foreign Office, 17 Jan. 1952 // PRO, FO/371/102481.
126 F. H. Millar to Foreign Office, 29 Jan. 1952 // Ibid.
127 Likelihood of Deliberate Initiation of Full Scale War by USSR against US and
its Western Allies Prior to the End of 1952, 8 Jan. 1952 // CIA. Cold War Records.
P. 196; A. Gascoigne to Secretary of State, 30 Aug. 1952 // PRO, FO/371/100826.
128 A. Gascoigne to FL Hohler, 5 March 1952 // PRO, FO/371/100830.
129 Young J. W Winston Churchill's Last Campaign. Britain and the Cold War
1951-55. Oxford, 1996. P. 7-9; 32.
130 Отчет посольства СССР в Великобритании. 1951 г. // АВП РФ, ф. 069,
оп. 39, п. 155, д. И, л. 28.
А. М. ФИЛИТОВ
СССР И ГЕРМАНСКИЙ ВОПРОС:
ПОВОРОТНЫЕ ПУНКТЫ
(1941-1961 гг.)
Нерешенность германского вопроса была одной из самых ярких
характеристик холодной войны. Не случайно ее окончание
ассоциируется с падением Берлинской стены в ночь с 9 на 10 ноября
1989 г., событием, которое открыло путь к объединению Германии и
окончательному урегулированию ситуации в центре Европы, где
долгое время противостояли друг другу вооруженные силы двух блоков
и биполярная конфронтация достигала своего максимума.
Если с завершающей фазой истории холодной войны и
германского вопроса, очевидно, все ясно (в смысле временного и
сущностного совпадения обоих феноменов), то далеко не так обстоит дело
с фазами, которые этому предшествовали. Проблем очень много.
Имела ли место синхронность возникновения послевоенного
германского вопроса и ухудшения отношений Востока и Запада? Если нет,
то что было первично и что вторично? Можно ли сказать, что
налицо была каузальная зависимость между ними? Как она
выглядела: следует ли считать германский вопрос одним из тех факторов,
которые породили холодную войну и даже важнейшим, решающим
среди всех прочих факторов, ее породивших? Или вернее будет
сказать, что холодная война породила германский вопрос — в смысле
длительного блокирования путей его решения? Можно ли было
представить себе возможность решения германского вопроса в
условиях продолжающейся холодной войны? Как соотносились между
собой «пики» конфронтации на глобальном и
регионально-германском уровнях?
В мировой историографии можно встретить самые разнообразные
ответы на этот — далеко не полный — перечень вопросов. Есть
концепция, говорящая о принципиальной нерешаемости,
«безнадежности» германского вопроса в конкретных условиях послевоенного
времени. В своем крайнем варианте она сводится к тому, что
одного этого вопроса уже было достаточно для того, чтобы вызвать
конфронтацию Востока и Запада — даже если бы не было никаких
других осложняющих факторов в их взаимоотношениях1. Есть более
оптимистическая концепция — в духе идеи о «неиспользованных
возможностях». В рамках последней подчеркивается исходная
общность союзников по антигитлеровской коалиции в подходе к
определению будущего Германии, и эта общность рассматривается как
«скрепа», препятствовавшая до определенного времени развалу их
223
Холодная война
сотрудничества2. Авторы школы «неиспользованных возможностей»
приходят порой к парадоксальным выводам о том, что наилучшие
шансы на разрядку в Германии существовали как раз тогда, когда
холодная война как глобальный феномен достигала своего
максимума (например, в связи с так называемой «сталинской нотой»
1952 года)3. Впрочем, и в рамках более традиционного подхода о
синхронности процессов и периодов общемировых и внутригерман-
ских кризисов и разрядок весьма сильно представлена точка зрения
о том, что немецкий фактор играл свою самостоятельную и далее
инициирующую роль в процессах как обострения, так и смягчения
международной напряженности.
Вероятно, самым правильным подходом к разрешению этих
историографических контроверс будут не отвлеченные теоретические
споры о неких «общих тенденциях эпохи», а конкретный анализ
отдельных отрезков истории послевоенной германской проблемы,
каждый из которых, очевидно, характеризовался своими
специфическими чертами и закономерностями. Несовпадение этих черт и
закономерностей в различные периоды и дает основание говорить о
наличии «поворотных пунктов» в общей линии развития. Выделить
и исследовать эти «стыки» исторических альтернатив на основе,
прежде всего, фактов советского политического планирования и
реагирования — это и есть задача, которую ставит перед собой автор
данного раздела.
1
Первый поворотный пункт в развитии если не самой истории, то,
во всяком случае, предыстории послевоенного германского
вопроса, поскольку это касается его «советского измерения», приходится
на 1943—1944 годы, когда этот вопрос стал первостепенным
объектом процесса политического планирования, когда впервые был
сформулирован набор альтернативных путей и методов его решения.
Здесь сразу же может возникнуть вопрос: не слишком ли
запаздывающей является такая датировка? Известно, что еще в декабре
1941 года советское руководство в переговорах с польским
премьером В. Сикорским и английским министром иностранных дел
А. Иденом представило набор достаточно детальных предложений
относительно послевоенного будущего Германии. Они включали в
себя следующие пункты: компенсация убытков жертвам агрессии,
полное разоружение, ликвидация аншлюсса и восстановление
суверенитета Австрии, «разделение Германии на ряд самостоятельных
государств», отделение от Германии территорий Восточной Пруссии и
восточнее «линии реки Одер»4.
Анализируя эти пункты, следует, прежде всего, отметить их
неравнозначность и разнонаправленность. Что касается репараций,
демилитаризации и новых границ, то это были положения
принципиальные и впоследствии ставшие интегральным элементом
послевоенного устройства, а вот идея создания на германской территории
224
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
«ряда самостоятельных государств» носила явно конъюнктурный,
тактический характер: Сталин в данном случае просто решил
«подыграть» британскому премьеру Черчиллю, для которого
расчленение Германии представляло собой — по крайней мере в 1941 году —
непременный императив будущего европейского порядка. Уже в
феврале 1942 г. советский лидер публично подтвердил
приверженность принципу единой Германии (известная формула: «Гитлеры
приходят и уходят, а народ германский, государство германское
остается»). Конечно, можно аргументировать в том плане, что
публичное высказывание Сталина было чистой пропагандой, а вот в
доверительных разговорах с союзниками он выражал свои подлинные
мысли. Однако эта аргументация небезупречна: во-первых, нельзя
преувеличивать степень его доверия к западным партнерам и
соответственно его откровенности в беседах с ними; во-вторых, даже
если считать, что в декабре 1941 г. советское руководство всерьез
было готово пойти навстречу Западу в вопросе о расчленении
Германии, то уже в феврале. 1943 г. английский посол в Москве А. Керр
получил от Молотова и Сталина информацию прямо
противоположного характера5.
На первый взгляд, имеются достаточно веские документальные
свидетельства, позволяющие сделать вывод, что начиная с
Тегеранской конференции официальная советская позиция по данному
вопросу вновь склонилась к идее расчленения Германии. Однако и в
данном случае речь, скорее всего, шла о тактическом маневре,
рассчитанном на то, чтобы не отягощать союзнические отношения
излишней полемикой по вопросу, который еще не приобрел жгучей
актуальности. С позиций сегодняшнего дня вполне оправдана
критическая оценка этой тактики: она явно подрывала доверие
западных союзников к советским партнерам; можно также сказать, что
советское руководство, видимо, переоценило степень влияния в
западном истеблишменте тех сил, которые выступали за «жесткий
мир» с Германией (как и «просоветскую» ориентацию этих сил6).
Однако повторим вновь: это все были моменты, характеризующие
тактику, но не стратегию советского планирования по Германии.
Что касается основной стратегической линии, то она воплотилась
в деятельности советской делегации в Европейской консультативной
комиссии (ЕКК; она базировалась в Лондоне; первое ее заседание
состоялось 14 января 1944 г.) и того органа, который занимался
выработкой директив для нее — Комиссии по вопросам перемирия,
созданной решением Совнаркома от 4 сентября 1943 г. Разработки
этой комиссии (ее возглавлял маршал К. В. Ворошилов; для
краткости будем ее называть «Комиссией Ворошилова») в силу ряда
причин получили меньшее освещение в историографии по сравнению
с образованной тогда же «Комиссией Литвинова» (где наиболее
активно разрабатывалась концепция «жесткого мира») и
сформированной несколько позже «Комиссией Майского» (ее глава, в общем,
следовал линии Литвинова). Между тем именно документы
«Комиссии Ворошилова» воплотились в конкретные межсоюзнические
договоренности, которые вначале были кодифицированы в ЕКК, а
225
8 Холодная война 1945-1963 гг.
Холодная война
затем стали базой основополагающих документов антигитлеровской
коалиции по германскому вопросу — Декларации о поражении
Германии и Потсдамского соглашения. Поэтому имеет смысл
подробнее остановиться на деятельности именно этого органа советского
политического планирования.
Архивные фонды «Комиссии Ворошилова» свидетельствуют о
том, что она строила свою работу, исходя из двух принципиальных
установок: сохранения единства германского государства (включая
его центральный правительственный аппарат), а также продолжения
(и даже укрепления) в послевоенный период сотрудничества
государств антигитлеровской коалиции. Сохраняя, разумеется, известную
подозрительность в отношении политики Запада, члены комиссии,
включая и ее председателя, в то же время демонстрировали
готовность кое в чем поступиться идеологическими догмами, которые
постулировали неизбежность будущего конфликта Германии с
«буржуазными государствами».
Показательный пример — обсуждение на заседании комиссии
15 июня 1944 г. частного, но весьма важного в контексте отношений
с союзниками вопроса о судьбе иностранных инвестиций в
Германии. Ворошилов довольно взвешенно подошел к нему, указав, что
довоенные активы «возможно, будут возвращены или
компенсированы их собственникам», а отчуждению подлежит лишь та часть
балансовой стоимости того или иного предприятия, которая
«явилась результатом расширения за время войны». Из числа
претендентов на компенсацию должны были, по мнению Ворошилова, быть
исключены те фирмы, которые во время войны поддерживали
«разного рода секретные соглашения с германскими фирмами». Этой в
принципе вполне здравой мысли сопутствовало важное замечание,
что такого рода собственников «не будет поддерживать и их
собственное правительство (например, фирма «Дюпон»)»7. Здесь
очевиден отход от идеи, что любое западное правительство — это
«орудие монополий», с которым невозможно найти общий язык — во
всяком случае, там, где затронуты интересы собственности этих
самых монополий. Не лишено иронии то обстоятельство, что
американская политика в Германии не подтвердила оптимистического
предположения Ворошилова об отношениях между правительством
США и частным капиталом; возможно, последовавшее
разочарование частично объясняет резкость последующей советской критики
«американского империализма».
Оценивая разработки «Комиссии Ворошилова» в развитии,
можно констатировать, что оно шло в общем и целом в направлении
большего реализма, меньшей идеологизированное™. Если,
например, на заседании 6 мая, где обсуждался вопрос о директивах по
контролю над германской промышленностью, Ворошилов
категорически заявил, что «система этого контроля должна полностью
исключать возможность каких-либо сделок между промышленниками
Германии и промышленниками других стран» (это означало бы
нечто нереальное и контрпродуктивное — автаркию большую, чем даже
при Гитлере!), то окончательная формулировка соответствующей ста-
226
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
тьи, вышедшая из комиссии 30 ноября, как раз санкционировала
возможность заключения «финансовых, коммерческих и иных
сделок» между германским правительством, германскими физическими
и юридическими лицами, с одной стороны, и их контрагентами в
нейтральных странах — с другой, лишь предусматривая контроль над
ними со стороны четырех оккупирующих держав8.
Следует сказать и о том, что принятая в «Комиссии
Ворошилова» и вошедшая в документы ЕКК формула относительно роспуска
германских монополистических объединений также отличалась
гибкостью и сдержанностью: «Созданные за время существования
фашизма промышленные объединения всякого рода (картели, тресты,
синдикаты и т. п.) могут быть по требованию правительств СССР,
Соединенного Королевства и США распущены или реорганизованы
в порядке и в сроки, которые будут указаны»9.
Известно, что в Потсдамском соглашении речь шла уже
однозначно о роспуске «монополистических объединений», причем всех
без исключения, вне зависимости от времени их возникновения и
характера их деятельности при фашизме. Внешне «усиливая»
содержание документа, новая формулировка, по сути, действовала скорее
в противоположном направлении: если вариант ЕКК позволял
сравнительно легко определить круг тех, кого следовало наказать, то
потсдамская формула чрезмерно расширяла его да еще была
чревата развязыванием бесконечной дискуссии насчет определения
понятия монополии (что и произошло на деле). До сих пор остается
исторической загадкой, как из простой и понятной формулировки
ЕКК получилась внешне сверхрадикальная, в действительности же
малореалистичная формулировка Потсдама, ясно одно: во время
войны это не планировалось, во всяком случае, с советской
стороны.
Вообще, следует сказать, что в «Комиссии Ворошилова»
придерживались крайне осторожного, если не сказать — консервативного
подхода к вопросу о реорганизации внутренней жизни в Германии.
Все ее члены единодушно согласились, что должны быть отменены
все нацистские законы, и столь же единодушно было решено, что
должно быть вновь введено — «по крайней мере временно» —
законодательство Веймарской республики (хотя этому и
предшествовала некоторая дискуссия насчет того, достаточно ли оно
демократично)10. Отвергнуты были такие радикальные меры, как запрет
всякой военной литературы в Германии или автоматический арест
600 тысяч функционеров НСДАП (за что выступали англичане и
американцы); принята была более разумная процедура: союзники
должны сообща составить списки подлежащих запрету
милитаристских книг и подлежащих наказанию за конкретные преступления
нацистов11.
При всем желании трудно найти в разработках «Комиссии
Ворошилова» что-либо напоминающее программу подготовки
коммунистического захвата власти во всей Германии или же раздробления
Германии на ряд мелких государств. Порой выдвигается тезис о том,
что комиссия планировала некий промежуточный вариант между
227
Холодная война
«завоеванием Германии в целом» и ее расчленением, а именно
вариант ее разделения на две части — восточную и западную, с
проведением границы между ними по линии соприкосновения войск
СССР, с одной стороны, и западных держав — с другой12. Именно
такой вариант и стал реальностью в послевоенной Германии, и для
тех, кто исходит из презумпции высокой эффективности советской
плановой системы, вывод о том, что так именно произошло,
потому что так именно планировалось, может показаться убедительным.
Однако доказательная база этой версии весьма слаба. Она
базируется на двух фактах: в свой первый период деятельности «Комиссия
Ворошилова» уделяла главное внимание вопросу о демаркационной
линии между советской и западными зонами оккупации (1), а при
распределении полномочий между общесоюзническими и
зональными структурами преимущество давалось последним (2). Факты
верны, но достаточны ли они для доказательства советского намерения
«отделить», «изолировать» свою зону, которое-де проявилось уже на
стадии планирования военного времени? Думается, нет. Попробуем
аргументировать этот вывод.
Разнообразные варианты поправок к британскому проекту
зонального разграничения в Германии преследовали скорее всего
престижные цели — достижения равенства, паритета (вовсе не
преимущества) — по отношению к западным союзникам. Если те
претендовали на размещение своих гарнизонов в центре советской зоны —
в Берлине, то выдвинутые в ответ идеи совместной с союзниками
оккупации Гамбурга и Шлезвиг-Гольштейна или раздела Берлина на
два равных по территории сектора в принципе не были лишены
логики. Кстати сказать, все эти поправки были в конечном счете
сняты, и британский проект был принят практически без изменений.
Что касается желания советской стороны ограничить
компетенцию планировавшегося четырехстороннего механизма, то, конечно,
это было связано в том числе и с опасениями насчет того, что
советские представители будут там в меньшинстве. Это можно считать
следствием идеологической подозрительности. Но было ли совсем уж
необоснованным то соображение, что ранее никогда не
опробованный на практике наднациональный орган может и не справиться со
сложными задачами периода непосредственно после капитуляции и
что лучше на первое время поручить их военным властям каждой из
зон? Заметим: внутри «Комиссии Ворошилова» точка зрения о
передаче политического контроля в Германии общесоюзническому
механизму с оставлением у зональных властей только функций
поддержания безопасности находила своих сторонников. За нее
высказался адмирал И. С. Исаков, через некоторое время его поддержал и
заместитель председателя маршал Б. М. Шапошников. Председатель
комиссии предложил компромисс, согласно которому функции
Контрольного совета, первоначально довольно узкие, со временем
все больше расширялись бы. Это предложение и было принято13.
Если судить по предложенной в документе комиссии от 22
сентября 1944 г. схеме штатного расписания советских оккупационных
органов, то задача взаимодействия с союзниками получала явный
228
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
приоритет: для аппарата главнокомандующего советской зоны
предусматривалось 125 должностей, а для делегирования в общесоюзные
органы — 165. Столь малый штат аппарата зональной
администрации, кстати сказать, никак не свидетельствовал о намерении
чрезмерно опекать немцев, а тем более их «советизировать»14.
На чем же основываются утверждения о наличии такого рода
планов, будто бы имевших хождение в СССР в период войны? Если
отвлечься от бездоказательных «откровений» типа тех, что
представлены, например, в мемуарах Хрущева, то речь идет, во-первых, о
проектах, связанных с группой пленных немецких генералов во главе
с В. фон Зейдлицем в рамках Национального комитета свободной
Германии (НКСГ) и Союза немецких офицеров (СНО), а во-вторых,
о деятельности немецких эмигрантов-коммунистов в рамках
Коминтерна, а затем Отдела международной информации ЦК ВКП(б) и
того же НКСГ. Что касается Зейдлица, то он действительно
выступал за создание на территории СССР немецкого правительства на
основе активистов НКСГ (себя он видел в качестве его главы),
которое могло бы затем распространить свое влияние на всю
Германию. Возможно, эти идеи находили известный отклик в аппарате
советской госбезопасности, в частности со стороны лично Берии,
однако эта позиция не разделялась Политуправлением РККА и
самое главное — Сталиным, который в разговоре с английским послом
квалифицировал политические планы НКСГ как несерьезные15. То
же можно сказать о планах немецких коммунистов-изгнанников.
Некоторые из них действительно мыслили в духе фразы «После
Гитлера придем мы», однако это было весьма далеко от реальности.
Подобные планы никогда не представлялись советскому руководству;
косвенным образом (например, передачей руководству КПГ
донесений советской разведки о крайней слабости коммунистического
подполья в Германии — даже в сравнении с социал-демократическим,
тоже не особенно активным16) оно предупреждало «друзей» от
шапкозакидательских иллюзий.
Резюмируя, можно сказать: советское планирование по
германскому вопросу в период войны, если говорить о его магистральном
направлении, было нацелено на продолжение межсоюзнического
сотрудничества в деле ликвидации фашистского режима и
восстановления демократического строя единой Германии; оккупация и
разделение на зоны не были рассчитаны на длительное время и на
интенсивное вмешательство с целью «экспорта революции».
2
Год победы — 1945-й — принес фундаментальный поворот в
концептуальном подходе в германском вопросе, хотя в конкретной
политике он пришелся на более поздний срок. В чем состоял этот
поворот и в чем его причины? Коротко говоря, акцент в
планировании переносился с союзнического сотрудничества в построении
единой демократической Германии на форсирование таких специфи-
229
Холодная война
ческих форм антифашистских преобразований в собственной зоне,
которые не могли найти понимания и поддержки со стороны
большинства немецкого населения и со стороны западных союзников,
что несло с собой тенденцию прогрессирующего расхождения путей
развития на востоке и на западе страны.
Можно назвать, по крайней мере, четыре фактора, определивших
специфику «поворота 1945 года».
1. Капитуляция Германии произошла при обстоятельствах, не
соответствовавших тем, которые ожидались и исходя из которых
велось союзническое планирование. Тщательно разработанные
документы ЕКК фактически оказались невостребованными, и
подписание акта об окончании войны в Европе привело к ситуации
правового вакуума, когда каждый зональный главнокомандующий (а
точнее — каждое соответствующее правительство стран-победительниц)
получало полную свободу рук.
2. Отсутствие центрального германского правительства (или хотя
бы административного аппарата) еще более акцентировало этот
вакуум, усугубило его негативные последствия. Вместо имевшегося в
виду планировщиками властного треугольника (зональный
главнокомандующий, межсоюзнический механизм, немецкое
представительство) возник диполь, который не мог не действовать в направлении
поляризации Восток—Запад17.
3. Внутриполитическая ситуация в Польше и Чехословакии
вынуждала советскую сторону соглашаться с крайне суровыми мерами
властей этих стран в отношении проживавшего там немецкого
населения, а также с гораздо более радикальным (не в пользу немцев)
решением о новой германо-польской границе. Если еще в начале
1944 г. советское правительство не связывало себе руки
относительно границы по Одеру — Западная Нейсе, а в качестве, по крайней
мере, запасного варианта советское планирование предусматривало
для СССР роль своеобразного арбитра в территориальном
урегулировании между Польшей и Германией, то уже через год «прополь-
ская» позиция стала очевидной. Это, в свою очередь, ослабило
возможности для советской стороны находить поддержку в умеренно
консервативных кругах немецкого общества, обусловило
одностороннюю ориентацию на германских коммунистов, а тем самым на
ущемление демократических норм в оккупационной политике и на
прогрессирующее расхождение с западными державами.
4. Начало атомного века коренным образом подорвало те
предпосылки и основы, на которых базировалось советское
планирование в отношении послевоенного мира, в том числе и по
германскому вопросу. Если ранее территории стран — европейских
соседей СССР рассматривались как «буферная зона», причем Германия —
как часть «нейтрального пояса», который, как предполагалось,
должен был пройти с севера на юг Европы и исключить прямое
противостояние с Западом, то отныне речь шла о том, чтобы
превратить эти территории в плацдарм советского военного развертывания.
Угроза американского атомного удара с военных баз по периметру
границ СССР могла быть нейтрализована массированным присут-
230
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
ствием советских войск в максимальной близости к жизненно
важным центрам Западной Европы. Кроме того, недра ряда стран
Центральной и Юго-Восточной Европы были богаты урановыми рудами.
Это относилось к Болгарии, Румынии, Чехословакии, но прежде
всего — к советской оккупационной зоне. Обеспечение поставок
этого стратегического сырья, которые, по крайней мере в первые
послевоенные годы, не могли быть компенсированы внутренним
производством в СССР, было императивом с точки зрения
обеспечения его безопасности, а это, в свою очередь, диктовало
необходимость более жесткого контроля над политикой этих стран (и
советской зоны в Германии), чем это имелось в виду ранее. Можно
сказать, что германский вопрос в послевоенный период стал
компонентом более широкого вопроса гонки ядерных вооружений, или,
как это выразил в своих мемуарах известный советский дипломат
В. М. Фалин, «расщепленный атом расколол Германию»18.
Точный момент начала поворота в советской политике по
германскому вопросу определить достаточно трудно. Скорее всего, речь
идет о конце мая — начале июня 1945 г. Именно в рамках этого
сравнительно небольшого отрезка времени можно зафиксировать ряд
симптомов пересмотра старых установок в сторону большей конф-
ронтационности и большего радикализма. Характерные изменения
отразились в процессе выработки документов, которые
конституировали советскую военную администрацию в Германии (СВАТ): в
окончательном их варианте по сравнению с более ранними
проектами значительно ослаблены моменты, говорившие о
четырехстороннем сотрудничестве и немецком участии в управлении, зато в
иерархии СВАГ резко повышался статус представителя НКВД в ущерб
статусу и компетенции политсоветника19. Активные действия
военных США в плане попыток проникновения в советскую зону с
чисто разведывательными целями, разумеется, лишь способствовали
росту недоверия и подозрительности с советской стороны, что в
свою очередь стимулировало тенденцию к проведению радикальных
мер в собственной зоне без оглядки на реакцию Запада.
Новые документы, в частности, о переговорах делегации
немецких коммунистов со Сталиным 4 июня 1945 г., засвидетельствовали
ту же тенденцию. Во-первых, высший советский руководитель
лично распорядился форсировать земельную реформу в советской зоне.
Первоначально ее планировали не ранее чем на 1946 год, что в
принципе открывало возможность осуществить ее по всей Германии
путем соответствующей договоренности с союзниками и к тому же
избежать всяких перегибов. Сталин же «рекомендовал» начать, по
сути, немедленную подготовку к ней и завершить ее уже в 1945 г.,
что практически исключало четырехсторонний подход и
подразумевало значительную степень административного давления. Во-вторых,
Сталин наложил вето на идею главы немецкой делегации В.
Ульбрихта о возможности и желательности скорейшего объединения
социал-демократов и коммунистов. По мысли Сталина, последние
231
Холодная война
должны вначале укрепить свою собственную организацию.
Компартия отныне рассматривалась как главная опора советской политики
в Германии20.
В свете этих сталинских «указаний» следует, очевидно,
несколько скорректировать сложившуюся оценку приказа № 2 СВАГ от
10 июня 1945 г., которым разрешалась деятельность антифашистских
партий в советской зоне. Этот документ традиционно толковался как
свидетельство демократизма советской политики, доверия к
демократическим потенциям немцев. Этому имиджу соответствовал и
учредительный манифест воссозданной КПГ — никакой «советской
системы» для Германии, всего лишь завершение
буржуазно-демократических преобразований. На самом деле мотивы и расчеты были
иного свойства: предполагалось, что Ульбрихт и его присные,
воспользовавшись тем, что они заранее знали о предстоящем допуске
партий и что оккупационная власть обеспечивала им максимальные
возможности для пропаганды, сумеют быстро добиться большинства
над социал-демократами, продиктовать им свои условия
объединения, а затем тем же путем обеспечить послушность «буржуазных»
партий — Христианско-демократического союза (ХДС) и
Либерально-демократической (ЛДПГ). В конечном счете именно так все и
произошло, однако на пути к этому результату далеко не все шло по
разработанному сценарию, имелись определенные заминки и
зигзаги, которые потенциально могли стать и поворотными пунктами в
развитии как советской политики в Германии, так и всего
германского вопроса.
Поначалу, правда, реальная история восточной зоны обнаружила
даже меньший элемент демократизма, чем это, видимо, мыслилось
поначалу. Думается, руководящие советские инстанции были
несколько введены в заблуждение докладами о неожиданной
чрезвычайной «послушности» немецкого населения в первые месяцы
оккупации. Если уж немцы не протестуют против таких радикальных
мер местных «активистов», как вывешивание красных флагов и
самоназначение «комиссаров», то уж тем более они примут режим,
ориентированный на СССР, но сохраняющий все атрибуты
нормального «буржуазного» общества — партийный плюрализм, выборы
по партийным спискам, наконец, свобода рынка и частного
предпринимательства, — эта логика, видимо, сыграла свою роль в
переориентации советской политики по Германии на рубеже мая-—июня 1945 г.
Однако эта логика оказалась далеко не безупречной.
Первой неожиданностью был опережающий рост влияния СДПГ
в ущерб КПГ. Заявив о своей «восточной ориентации», поддержав
земельную реформу и взяв в вопросе о социальных
преобразованиях линию гораздо более радикальную, чем КПГ, руководство этой
партии вместе с тем заняло весьма критическую позицию в
отношении новых восточных границ и необходимости возмещения
немцами ущерба, причиненного гитлеровской агрессией ее жертвам. Это
находило отклик среди немцев, тем более что коммунисты все
более приобретали репутацию простых адвокатов и проводников
советской политики. В этих условиях с осени 1945 г. советское руковод-
232
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
ство все более стало склоняться к мысли форсировать объединение
социал-демократов и коммунистов, не дожидаясь того, пока
последние «укрепятся». Результатом стало создание СЕПГ (апрель 1946 г.)
при усилении конфронтации с большинством социал-демократов
(особенно если учитывать СДПГ в западных зонах) и ухудшении
отношений с западными союзниками (которые поддерживали
«своих» социал-демократов и не признали СЕПГ).
Еще одной неожиданностью стало фактическое поражение
СЕПГ на выборах в советской зоне осенью 1946 г. Собственно, в
«глубинке», где контроль оккупационных властей был покрепче и
отсутствовала конкуренция социал-демократов, результаты
голосований, с точки зрения советских властей, были не столь уж
плохи, однако в Берлине, где еще действовало четырехстороннее
управление и имелись относительно равные условия для разных
партий, подавляющее большинство высказалось против кандидатов,
предпочитаемых СВАТ. Победу одержали социал-демократы —
главные тогда противники немецких коммунистов и советских
оккупационных властей.
Наконец, обнаружились проблемы и в сфере экономики, которая
до поры до времени обнаруживала относительное благополучие и
преимущество над западными зонами, где первоначально
господствовал дух «плана Моргентау». Выяснилось, что относительно
либеральная модель хозяйствования (кстати, даже более либеральная,
чем в западных зонах), при всех ее плюсах, связана с немалыми
издержками: товары, официально предназначенные в счет репараций,
оказывались на «черном рынке», коррупция захватила не только
немецкие органы управления, но и структуры СВАТ — вплоть до
самых верхов.
Кумулятивный эффект всех этих феноменов выразился в
демонтаже даже внешних проявлений плюрализма как в политике, так и
в экономике (впрочем, подчеркнем вновь, в экономике речь шла и
о плюрализме не только в тенденции, но и по существу).
Развернулась кампания разоблачения «социал-демократизма» и «шумахеров-
ских агентов», а затем и «западных агентов» вообще. В экономике
был взят курс на вытеснение частного капитала «народными
предприятиями», а против мафиозного сращивания коррумпированных
деятелей СЕПГ и чиновников СВАТ был найден простой способ:
запрещение контактов между немцами и советскими людьми,
фактическая сегрегация последних21.
Повторим, однако, вновь — это развитие не представляло собой
прямой линии, на его пути встречались ситуации своеобразных
исторических развилок. Первая развилка пришлась на период кампании
за создание СЕПГ. Советское руководство поначалу явно не было
столь уж уверено в целесообразности движения в этом вопросе
напролом. Так, согласно записи Ульбрихта от 22 декабря 1945 года, его в
СВАГ предупредили: с объединением не торопиться, «через четыре
месяца — слишком рано»; через месяц, в записи Пика от 23 января,
появляется тезис «ускорить», с конкретным указанием на месяц май,
и наконец, 6 февраля на личной аудиенции у Сталина речь идет уже
233
Холодная война
об определении более близкой даты — 21—22 апреля22. Характерно,
что во всех этих случаях выбор решения пояснялся ссылкой на
возможную реакцию или, напротив, акции союзников.
Если в применении к ситуации зимы—весны 1946-го советский
ответ принял в конечном счете форму «острие на острие», то после
осенних выборов 1946 г., судя по всему, серьезно рассматривался
вопрос об отступлении. Американский историк Дж. Бейкер сравнил
имевшие тогда место неофициальные контакты между главой СВАГ
В. Д. Соколовским и военным губернатором американской зоны
Л. Клеем с небезызвестным эпизодом «лесных прогулок»
руководителей делегаций СССР и США Ю. А. Квицинского и П. Нитце на
женевских переговорах по евроракетам в 1983 г., которые почти
привели к достижению компромисса23. Хранящийся в российском
архиве таинственный документ — добытый агентурным путем текст
подготовленного политсоветником США в Германии Р. Мэрфи
интервью журналу «Ньюсуик» — четко определяет контуры компромисса
осени 1946 г.: СССР принимает политические условия Запада по
объединению Германии, а Запад принимает позицию СССР по
репарационному вопросу24. О том, что советская сторона готова была
удовлетворить, по крайней мере, некоторые требования Запада по
демократизации восточной зоны, свидетельствует тот факт, что на
новой встрече Сталина с лидерами СЕПГ 30 января 1947 г. он
вместе с Молотовым предложил своим собеседникам обдумать вопрос
о разрешении СДПГ возобновить свою деятельность на Востоке;
фактически это грозило распадом СЕПГ, на что потрясенные гости
не преминули указать; ответом была рекомендация... вести получше
контрпропаганду25.
Верно: все эти компромиссные заготовки остались
невостребованными, — так же как и впоследствии результаты «лесных
прогулок» Квицинского—Нитце. Клей внезапно выдвинул новые
максималистские требования, которые никак не могли быть
приняты Соколовским, «интервью» Мэрфи так и не появилось в
печати, соответственно, и лидеров СЕПГ уже больше не пугали
перспективой появления нежелательного соперника. Как бы то ни
было, приведенные факты побуждают несколько ревизовать
принятые у нас трактовки, которые связывают решающие вехи раскола
Германии с более ранними событиями — приостановкой
репарационных поставок Клеем в мае 1946 г., объявлением о создании
Бизоний (июль того же года) или речью госсекретаря США Дж. Бирн-
са в Штутгарте (сентябрь). Последнюю не кто иной, как
председатель СЕПГ В. Пик поставил в один ряд с заявлениями советского
министра иностранных дел Молотова как свидетельство того, что
опасность войны уменьшилась, а не увеличилась26. И в среде
советских дипломатов штутгартская речь Бирнса не получила
однозначно негативной оценки. Посол СССР в США Н. В. Новиков,
высказав по ее поводу ряд критических замечаний, завершил свой
анализ неожиданным выводом о наличии перспектив достижения
взаимопонимания с США27. Как оказалось, это была чрезмерно
оптимистическая оценка.
234
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
Очередными разочарованиями для советских лидеров были
события, связанные с ходом Московской сессии Совета министров
иностранных дел в марте—апреле 1947 г., и с провозглашением «плана
Маршалла» в июне—июле. В аспекте германских дел и позиции
западных делегаций на Московской сессии СМИД, и «план
Маршалла» означали, прежде всего, полное прекращение взимания
репараций, на что СССР не мог тогда пойти ни при каких обстоятельствах:
это означало бы, помимо прочего, отказ от эксплуатации урановых
месторождений в Восточной Германии, имевшей огромную важность
для развития советского атомного проекта.
В промежутке, однако, произошел еще один эпизод из серии
«неиспользованных возможностей». Речь идет об идее
общегерманского совещания министров-президентов всех германских земель,
выдвинутой в начале мая 1947 г. баварским премьером Г. Эхардом. Как
раз в тот день, когда Маршалл выступил со своей речью о
экономическом восстановлении Европы — 5 июня 1947 года, — в
Мюнхене разыгрался последний акт этой истории: прибывшие туда
представители Восточной Германии выяснили, что они не смогут
высказаться по политическим вопросам, и приняли решение покинуть
конференцию еще до ее начала. Этому предшествовали весьма
драматические события в руководящей верхушке СЕПГ и в ее
отношениях с советскими «друзьями». Дело в том, что первоначальная
позиция руководства СЕПГ во главе с В. Ульбрихтом, а также и СВАТ
(ее представлял С. И. Тюльпанов, начальник главного ее органа,
ведавшего политическими делами в советской зоне — Управления
информации) заключалась в том, что представители восточных
земель вообще не должны ехать в Мюнхен. Противоположное
решение было принято в результате резких столкновений взглядов на
заседаниях правления СЕПГ и уступок со стороны Ульбрихта и
Тюльпанова сторонникам межнемецкого диалога. В результате
оказалось так, что именно примирительная линия последних оказалась
скомпрометированной. Подорванными оказались и позиции тех сил
в СВАТ, которые выступили против жесткого противостояния с
Западом (мы не знаем, кто представлял эти силы, но они, очевидно,
были, ибо иначе трудно себе представить смелость выступлений
оппонентов Ульбрихта). Более того, конфликт в руководстве СЕПГ
в справке, которую Тюльпанов оперативно послал в ЦК ВКП(б) на
имя М. С. Суслова, был изображен как заговор бывших
социал-демократов против истинных коммунистов, а заодно было высказано
сомнение и в лояльности коммунистов Западной Германии (они
выступали за максимальные уступки западным
министрам-президентам). Вывод был однозначен: следует избегать всяких совместных с
западниками форумов, поскольку уже подготовка к ним чревата
расколом в партии и создает почву для интриг «оппортунистов». Как
знать, не повлияла ли эта справка-донос на решение Сталина
прервать участие в дискуссии по «плану Маршалла» и запретить
таковое восточноевропейским странам? В таком случае связь между
развитием германского вопроса и холодной войны предстанет
особенно отчетливо.
235
Холодная война
3
Рубеж 1947—1948 годов стал новым поворотным пунктом в
развитии германских дел. Ранее дивергентное развитие на Востоке и
Западе Германии, сопровождаясь, разумеется, соответствующими
пропагандистскими (и контрпропагандистскими) нападками с
обеих сторон, не выливалось еще в прямую конфронтацию. Даже акт
закрытия границы между советской и западными зонами (30 июня
1946 г.) прошел по взаимному согласию, без каких-либо взаимных
обвинений или полемики — на основании единогласного решения
Контрольного совета, отразив тот факт, что обе стороны в
принципе были готовы на «цивилизованный развод». Почему развитие
германских дел приняло такой взрывоопасный характер, что это
вылилось в ситуацию почти на грани третьей мировой войны? Достаточно
вспомнить, что во время Берлинского кризиса (июнь 1948 — май
1949 гг.) обсуждались варианты возможного вторжения американской
танковой колонны на территорию советской зоны, что американские
стратегические бомбардировщики демонстративно были тогда
перебазированы на авиабазы в Великобритании — поближе к советским
границам, что в воздушном пространстве над Германией гибли
советские, британские и американские пилоты.
Отчасти такое кризисное развитие германского вопроса можно
интерпретировать как частный случай общего обострения
международной обстановки после объявления «плана Маршалла» и жесткой
советской реакции на него. Чем, однако, определялась особая
острота событий в Германии? В конце концов, Запад довольно
спокойно принял отказ от участия в «плане Маршалла» таких стран, как
Чехословакия или Финляндия, а Советский Союз ограничился
чисто вербальными протестами против «маршаллизации» стран
Западной Европы (даже еще более мягкой была его реакция на
«доктрину Трумэна» и явное военное вмешательство Запада в гражданскую
войну в Греции). Конечно, в условиях Германии обеспечить
неприкосновенность советской сферы контроля было несравненно
труднее, чем, например, в Чехословакии или Польше (межзональная
граница, хотя и была закрыта, но далеко не герметично; в Берлине
вообще оставалась свобода передвижения между секторами). К тому
же на 1948 г. пришелся перелом в экономическом «соревновании»
между двумя частями Германии: если ранее Восток опережал Запад,
то отныне он все больше стал отставать. Все это стимулировало
максимально жесткие акции по «отгораживанию» режима СЕПГ от
Западной Германии. И все же эти факторы не полностью
объясняют взрывной характер эскалации напряженности в Германии в 1948—
1949 годах.
Не очень проясняют дело и ставшие известными в последнее
время высказывания Сталина. В них совершенно не ощущается
обеспокоенности сепаратной валютной реформой в западных зонах
и ее влиянием на экономику восточной зоны, хотя именно так
аргументировалось установление «блокады» Западного Берлина в
пропаганде и историографии СССР и ГДР. Если ориентироваться на то,
236
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
что Сталин говорил лидерам СЕПГ во время очередной встречи с
ними 26 марта 1948 г., то можно прийти к выводу, что он
поддерживал установку последних на то, чтобы «выгнать» западных
союзников из Западного Берлина (именно это утверждали
«ортодоксальные» историки Запада). Если же анализировать его (и Молотова)
беседы с послами западных держав уже после начала кризиса, то
можно усмотреть иное намерение: заставить союзников отказаться от
планов создания западногерманского государства, подтолкнуть их к
столу переговоров (эта точки зрения представлена в монографии
автора этих строк, и ее разделяет исследователь, первым в России
получивший доступ к материалам «кухни» принятия политических
решений советским руководством во время берлинского кризиса28).
Ни одно из этих толкований не дает, однако, ответа на
естественный вопрос о том, чем руководствовался Сталин, продолжая
«блокаду», когда уже обозначился успех «воздушного моста» между
западными зонами и западными секторами Берлина, когда исчезли
всякие перспективы как на уход союзников оттуда, так и на
смягчение западной позиции по германскому вопросу в целом, когда
каждый день в этой ситуации приносил новые пропагандистские
выгоды Западу и проигрыши Востоку — в том числе и
экономические из-за западной «контрблокады» в виде разного рода торговых
эмбарго и бойкотов. Очевидно, сохранение напряженности в
центре Европы имело с точки зрения советского руководства некую
самоценность, если только не сводить дело просто к упрямству и
иррациональности позднего сталинизма. Думается, что у Сталина мог
быть в данном случае и некий рациональный расчет, связанный с
соображениями глобального силового противоборства.
Вернемся к фактору американской атомной угрозы и ее влияния
на советское стратегическое мышление. В первые послевоенные годы
эта угроза и советские контрмеры носили в значительной мере
виртуальный характер. Фактически развитие потенциала атомных бомб и
средств их доставки шло в США довольно медленно; реальная мощь
«авиационного меча» сильно отставала от амбициозных планов
уничтожающего первого удара по СССР. Соответственно практически
заморожено было и строительство советской ударной контрсилы,
нацеленной на Западную Европу. Продолжалась (вплоть до 1948 г.)
демобилизация Советской Армии, сокращалась и численность советской
военной группировки в Восточной Германии29, а на ее территории
производились массированные демонтажи железнодорожных
коммуникаций — нечто немыслимое с точки зрения наступательной
стратегии. Именно в этой обстановке и могли появляться проекты и
планы, направленные на снижение уровня конфликта, те «развилки»,
которые открывали возможность неконфронтационной альтернативы.
К 1948 г. ситуация изменилась. Стал скачкообразно
увеличиваться атомный арсенал США, соответственно начался рост армии и
обычных вооружений в СССР. Для советского руководства делом
первостепенной важности стал вопрос о выяснении намерений
противника. Последует ли нападение на СССР в ближайшее время или
нет? На этот вопрос не могла дать ответа самая лучшая разведка, как
237
Холодная война
показал опыт 1941 г. Оставалось произвести «разведку боем».
Таковой и стала блокада Берлина. Если США и их союзники
непосредственно готовятся к «большой войне», так скорее всего рассуждал
Сталин, то они не станут цепляться за гарнизоны в Западном
Берлине, не станут бросать всю свою авиацию и всех опытных пилотов
на политическую, а не военную акцию «воздушного моста».
Именно эта логика объясняет, почему с советской стороны не
предпринимали никаких мер против фактической контрабанды продуктов из
Восточного Берлина в Западный (никакой «воздушный мост» не
справился бы со снабжением населения западных секторов, если бы
этот канал был перекрыт, что технически было вполне возможно),
почему не предпринималось мер по созданию помех в воздушном
пространстве, где летали англо-американские пилоты, почему
параллельно с ростом числа полетов все спокойнее становился тон
советской пропаганды. Функционирование «воздушного моста» было
залогом того, что войны в ближайшее время не будет, что
выигрывается время для создания советского атомного потенциала. Когда
выяснилось, что дальнейшего отвлечения военной авиации Запада на
«прорыв блокады» ожидать уже не приходится, ее и решили
прекратить. Воздействие на немцев и на создавшийся у них имидж
советской политики было, конечно, катастрофическим, но как метод
политической разведки идея себя в какой-то мере оправдала.
На наш взгляд, примерно такой же характер — своеобразного
«теста» намерений стратегического противника — имела и
начавшаяся в июне 1950 г. война в Корее. Действовала та же логика: пока и
поскольку США цепляются за не имеющий никакого
стратегического значения клочок земли в Азии, это означает, что они мыслят
не о глобальной войне, а о политических выигрышах в условиях
сохранения мира между сверхдержавами. Опять-таки с точки зрения
советского руководства это было меньшее зло. К числу таких
меньших зол было явно отнесено и перевооружение Западной Германии.
В этом плане, сталинское согласие с планом Ким Ир Сена
осуществить военное вторжение на юг Корейского полуострова было
отнюдь не ошибкой, а просчитанным (хотя'и циничным, конечно)
политическим маневром.
Мотив борьбы против «угрозы возрождения германского
милитаризма» носил для советской политики скорее
ритуально-пропагандистский, нежели оперативный характер. Знакомство с
материалами, отложившимися в архиве МИДа под рубрикой
«Ремилитаризация Западной Германии», дает основание оценить их, как, по сути,
простые отписки. Самый первый информационный материал о ФРГ
от 23 января 1950 г., подготовленный аппаратом сменившей СВАГ
Советской контрольной комиссии в Германии (СККГ), начинается
декларативной формулой о «дальнейшей колонизации и
ремилитаризации Западной Германии», причем если о зависимости
политики ФРГ от западных властей действительно приводятся какие-то
факты (хотя, конечно, они не оправдывают тезиса о «колонизации»,
да еще о ее «усилении»), то, что касается «ремилитаризации»,
присутствует лишь ссылка на выступление в бундестаге главы фракции
238
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
КПГ М. Реймана, который «заклеймил (канцлера) Аденауэра как
поджигателя новой войны»30. Интересно, что в следующем
аналогичном материале СККГ (от 25 февраля того же года) о
«ремилитаризации» уже вообще не упоминается31.
Судя по справке начальника 3-го Европейского отдела МИДа
(далее — 3 ЕО; он занимался Германией) М. Г. Грибанова от 25 января
1950 г., задание по обнаружению в ФРГ признаков «военных
приготовлений» еще ранее получили органы военной разведки, однако мнение
руководителя 3 ЕО о соответствующем документе, подписанном
генералом армии М. В. Захаровым, оказалось весьма скептическим:
«цифровые данные, приводимые в справке, настолько противоречивы, что
ими невозможно пользоваться». Впрочем, и собственные материалы
3 ЕО были не лучше: «справка-тезисы» от 31 марта 1950 г.,
подготовленная сотрудником отдела О. В. Селяниновым (по-видимому, первая
из такого рода документов), говорит, например, о развертывании в
Баварии производства реактивных истребителей и даже о подготовке в
ФРГ к бактериологической войне (!), однако в первом случае ссылка
на источник вообще отсутствует («по некоторым неуточненным
данным»), а во втором, оказывается, речь идет о заметке в газете
голландских коммунистов. Дабы произвести должное впечатление, автор
приводит колоссальные цифры численности «полицейских и полувоенных»
формирований в одной только Бизоний (т. е. без французской зоны):
733 тысячи, из них 561 тысяча — только в зоне США. Эти цифры
переправлены задним числом на другие — соответственно 426 500 и
249 043 с ремаркой на полях: «исправлено по сообщению ведомства
информации ГДР от 30. IV. 1950. («Правда». 3. V. 1950)». Хороша
«информация», выверяемая по «Правде»!32
В справке от 29 июля того же года, составленной сотрудником
дипломатической миссии СССР в ГДР (она действовала
независимо от СККГ) А. И. Мартыновым, приводятся уже другие цифры:
численность полицейских сил в ФРГ — 130 тыс. человек, «на
службе у оккупационных властей» — 471 тыс. человек, из них
322 973 мужского пола и 148 523 женского. Формулировка
«полувоенные формирования» по отношению к этому контингенту,
очевидно (треть — женщины!), представлявшему собой
обслуживающий персонал, была благоразумно опущена. Упоминалось
также о 60 тыс. немцев, служащих во Французском легионе (из них
30 тысяч — в Индокитае) и «неопределенном количестве» — в
Арабском легионе короля Иордании Абдаллы. Трудно понять, какое
отношение эти категории имели к перевооружению ФРГ33.
Наконец, в обзоре того же А. И. Мартынова от 28 августа
говорится, что «в полиции, военных и полувоенных формированиях в
Западной Германии насчитывается примерно 190 тысяч человек, из
них — 170 тысяч немцев»34.
Если брать динамику оценок буквально, то можно, пожалуй,
сделать вывод скорее о разоружении, чем перевооружении в Западной
Германии!
Впрочем, те, для кого предназначались эти справки, — высшее
советское руководство — вполне отдавало себе отчет в их «липовом»
239
Холодная война
характере. Да и вообще, там, где речь шла не о пропаганде, а о
дискуссиях в узком кругу, никакого ажиотажа вокруг проблемы
«возрождения германского милитаризма» не наблюдалось, во всяком случае,
с советской стороны. На Пражском совещании восьми министров
иностранных дел (20—21 ноября 1950 г.) глава советской делегации
В. М. Молотов (он уже не был министром, но статус члена
Политбюро, курирующего МИД, очевидно, считался никак не меньшим)
начал с того, что поинтересовался, не устарели ли цифры о
«военных формированиях» в ФРГ, которые относились к маю 1950 г. и;
как мы видели, были канонизированы «Правдой». Министр
иностранных дел ГДР Г. Дертингер ответил, что новых данных нет.
Молотов отозвался одним словом «Хорошо» (что можно
интерпретировать, как «не все ли равно?»). Дальнейшие его высказывания
звучали прямо-таки сенсационно.
Польскому министру иностранных дел 3. Модзелевскому
показалась слишком слабой формулировка обсуждавшегося проекта
Декларации совещания, гласившая, что к воссозданию немецкой армии
привлекаются «гитлеровские генералы». Он предложил добавить:
«и военные преступники». Дертингер, со своей стороны, предложил
добавить к трем поименно упомянутым в проекте «гитлеровским
генералам» еще и фамилию фон Шверина, приведя, вообще говоря,
сильный аргумент: названные в проекте Ф. Гальдер, Г. Гудериан и
X. Мантейфель — отставники, они не исполняют каких-либо
официальных функций в госаппарате ФРГ, а фон Шверин назначен
военным советником канцлера К. Аденауэра. Как же отреагировал на
эти дополнения к проекту Молотов? Вот соответствующий отрывок
из стенограммы заседания:
«...Надо ли нам усиливать характеристику вообще гитлеровских
генералов? Как бы не получилось так, что всех их мы относим к
одному рангу военных преступников. Между тем, нам не нужно
делать таких шагов, когда мы всех генералов в одну шеренгу
выстраиваем. Поэтому, пожалуй, следовало бы воздержаться от того,
чтобы добавлять слова «и военные преступники». Что касается графа
Шверина, я недостаточно помню, какую роль он играл во время
гитлеровского периода.
Дертингер. Был участником заговора 20 июля, был генералом
бронетанковых войск.
Молотов. Кажется,, он не из самых крайних гитлеровцев.
Паукер (министр иностранных дел Румынии. — А. Ф.). Не
является секретом, что Шверин имеет официальный пост — военного
советника Аденауэра.
Молотов. Я хотел бы отметить, что в проекте Заявления нет ни
слова критического, ругательного в отношении «правительства
Аденауэра». Мы считаем, что наш документ должен быть направлен
против трех оккупационных держав — США, Англии и Франции,
поскольку они являются командующими в Западной Германии. У нас
весь документ направлен на критику трех оккупирующих держав —
240
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
США, Великобритании и Франции. «Правительство Аденауэра» мы
нигде не затрагиваем непосредственно. Больше того, в наших
конкретных выводах, пункт четвертый, мы как бы приглашаем это
правительство участвовать в учреждении Общегерманского
Учредительного Совета...»35.
Так Аденауэр оказался реабилитированным от клейма
«поджигателя новой войны», а заодно и «гитлеровские генералы» как
таковые (Молотов даже не добавил «бывшие»!). Разумеется, в открытой
пропаганде говорилось совсем иное, однако данный пример
показателен: он предупреждает против смешения внешней формы и
внутреннего содержания в советских оценках немецких реалий. В этой
связи не вполне обоснованной представляется точка зрения о
наличии «реального (а не только как инструмента пропаганды) страха в
менталитете советского руководства и советском общественном
сознании относительно возможности возобновления германской
агрессии»36. Во-первых, можно спорить о том, насколько «советское
общественное сознание» было продуктом исторической памяти и
насколько — официальной пропаганды, но, во всяком случае, этот
феномен никак нельзя объединять с «менталитетом советского
руководства». Во-вторых, что касается последнего, то если оно и
видело угрозу себе, то в глобальном масштабе — скорее от США, а в
европейском — скорее от процесса европейской экономической
интеграции, чем от планов военного участия ФРГ в западных
военных планах — будь то в европейском, либо в натовском вариантах.
Другое дело, что в пропаганде СССР и его союзников между
процессами и планами экономической и военной интеграции
ставился знак равенства. В этой связи особенно муссировался
«милитаристский» характер «плана Шумана», превращающий Западную
Германию в «военно-промышленный арсенал Североатлантического
союза». Но опять-таки речь шла о пропаганде. На одном из
документов против этого пропагандистского тезиса стоит трезвая ремарка
(либо Молотова, которому адресовался документ, либо
Вышинского, в фонде которого он отложился, либо кого-то из его
заместителей): «не доказано»37.
Кстати сказать, есть определенные основания считать, что
советское руководство хорошо осознавало, что планы
военно-политической интеграции — это верный путь к задержке органического
европейского строительства и что оно фактически подталкивало
западноевропейцев на этот порочный путь. Не будем здесь повторять
аргументации о стимулировании Сталиным милитаристского психоза
на Западе как методе внесения дезорганизации в ряды противника:
автор подробно изложил ее в своих статьях, посвященных
«сталинской ноте» по германскому вопросу от 10 марта 1952 г. Заметим
лишь, что и послесталинское руководство действовало зачастую
именно в духе этих установок.
Вернемся к вопросу о поворотных пунктах в германском
вопросе. Можно ли говорить о таковых в обстановке разгара холодной
241
Холодная война
войны, когда противостояние военных блоков достигло
максимальной остроты — в общем и целом, по инициативе США, но не без
содействия советской стороны. Да, можно. В центре этого
«поворота» — как раз упомянутая «сталинская нота», а начало его следует
датировать с момента, когда началась разработка ее концепции — с
рубежа 1950—1951 годов.
4
Поворот этот был связан с изменениями в отношениях между
советским руководством и немецкими «друзьями». Ранее речь шла
о приказах и опеке, с одной стороны, ожидании таковых и их
исполнении — с другой. Само по себе создание ГДР мало что
изменило в этой ситуации по существу. Некоторые ранее неизвестные
нюансы процедуры передачи полномочий от СВАГ правительству
нового государства подтверждают этот тезис. На первом заседании
Народной палаты ГДР 7 октября 1949 г. присутствовали
представители Польши, Чехословакии, Болгарии, Венгрии и даже Норвегии,
однако, как отмечалось в донесении по ВЧ руководителей СВАГ
В. И. Чуйкова и В. С. Семенова, «официальных представителей с
нашей стороны мы не посылали». В том же донесении сообщалось о
намерении руководства СВАГ появиться на совместном заседании
Народной палаты и Палаты земель 11 октября и выступить там с
заявлением. Однако, видимо, из Москвы поступила иная
директива: делегация Народной палаты должна была днем ранее — 10
октября — явиться на прием к Чуйкову, где и было зачитано
заявление о передаче функций управления властям ГДР38. Эта процедура,
по существу, совпала с той, которую применили верховные
комиссары западных держав по отношению к канцлеру Аденауэру. В
обоих случаях явно проявилось намерение оккупационных властей
подчеркнуть факт сохранения своих прерогатив.
Архивные фонды 3 ЕО, относящиеся к первым месяцам
существования ГДР, буквально напичканы самой негативной
информацией о ситуацией в новом государстве. Тревогу вызывают не только
факты недовольства населения ухудшением материального
положения, но и «прегрешения» руководителей: начальник Главного
управления строительных материалов при правительстве ГДР ван Рикке-
лен «напился на приеме», «учинит скандал» и, кроме того, «связан
с подозрительными женщинами из Западного Берлина» (здесь
претензии этического характера плавно перерастают в политическое
обвинение), министр внутренних дел земли Саксония-Анхальт Зи-
верт — благодушен, не проявляет бдительности, в земле Саксония
руководитель МВД Хоффман — хорош, но зато плох сам премьер-
министр Зайдевиц, который проявил-де «странную»
незаинтересованность в разоблачении «западных шпионов», министр почт ГДР
Бурмайстер — вообще сравнил парад на Красной площади в
Москве с экзерсисами из времен прусской монархии и утверждал, что в
СССР профсоюзы лишены всякого влияния, и т. д. и т. п.39
242
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
На первый взгляд здесь нет ничего особенно нового в сравнении,
например, с упоминавшейся выше справкой Тюльпанова 1947 г. в
связи с Мюнхенской конференцией (там тоже полно обвинений и
нападок, в том числе и личных). Однако разница есть: Тюльпанов
подчеркивал контраст между «оппортунизмом» одних (хотя бы и
большинства в центральном правлении .СЕПГ) и твердокаменной
лояльностью других (прежде всего, Ульбрихта). В 1949—1950 гг. под
подозрение попала вообще вся верхушка СЕПГ и ГДР.
По-видимому, таково было влияние советско-югославского конфликта,
разразившегося в 1948 году и как раз к моменту создания ГДР
достигшего апогея. Призрак «титоизма» довлел над советским руководством,
и его представители в «братских странах» усиленно разыскивали
симптомы опасной ереси.
Можно задать вопрос — какая тут связь с холодной войной? Если
рассматривать этот феномен только как форму конфликта Восток —
Запад, то, прямо скажем, такую связь установить нелегко. Однако,
по нашему мнению, холодная война была еще и своеобразной
формой регулирования отношений внутри обоих лагерей — между
государствами-гегемонами («сверхдержавами»), с одной стороны, и их
партнерами-клиентами — с другой. В этом смысле нагнетание
напряженности, создание и форсирование «образа врага» было всего
лишь методом наведения дисциплины в каждом из сложившихся
блоков, холодная война направлялась не «вовне», а «вовнутрь».
Однако тот же пример с титоистской «ересью» показал
ограниченность и даже контрпродуктивность этого метода: югославские
лидеры были самыми рьяными проповедниками конфронтации с
«империализмом» (достаточно вспомнить их поведение на учредительной
конференции Коминформа!), но они же первыми и вышли из этой
конфронтации — как и из позиции зависимости от «старшего брата».
Это был жесткий урок для советского руководства, и оно,
разумеется, не склонно было забывать его, особенно в применении к куда
более стратегически важным (в сравнении с Балканами) германским
делам. Первый вывод — крайне подозрительное отношение к лицам,
выражающим крайне радикальные «антизападные» взгляды, и к самим
таким взглядам. Этим можно объяснить и реакцию Молотова на
«поправки» к проекту декларации пражского совещания, о чем шла речь
выше, и последующую судьбу тех, кто эти поправки вносил: и Мод-
зелевский, и Паукер, и Дертингер вскоре стали жертвой «чисток».
Второй вывод — о необходимости дополнить метод нагнетания
страха перед западной агрессией и западной «подрывной деятельностью»
более тонкими методами. К ним принадлежал шантаж младших
партнеров перспективой договоренности с гегемоном из
противоположного лагеря за спиной и за счет интересов потенциального
«ослушника». Как раз германская политическая сцена представляла
оптимальные возможности для подобного рода игры обеих сверхдержав,
направленной на удержание в узде своих сателлитов.
Для СССР по отношению к ГДР это был, пожалуй, если не
единственный, то, во всяком случае, главный метод действий,
поскольку до экономической взаимозависимости было еще далеко, а прак-
243
Холодная война
тика массированных репрессий против правящей элиты — по
образцу Чехословакии или Польши — не могла быть применена в
условиях границы, практически открытой для побегов чрезмерно
напуганных функционеров. В то же время, слабая (даже в сравнении с
«народными демократиями») политическая легитимация режима СЕПГ и
наличие другого германского государства-конкурента, имевшего более
солидную легитимацию и провозгласившего своей целью
«воссоединение», т. е. ликвидацию ГДР, делало такой шантаж особенно
эффективным: коль скоро руководство СЕПГ/ГДР ощущало над собой
дамоклов меч в виде договоренности между СССР и Западом по
германскому вопросу, оно оставалось полностью под контролем.
Более того — даже отдаленная перспектива создания мощного
единого германского государства на условиях, выработка которых
была бы монополизирована великими державами, не могла не
пугать и руководителей государств — восточных соседей Германии.
Усиленная ориентация на СССР оказывалась естественным выбором.
Отрицательная же реакция Запада на советские дипломатические
маневры лишь усилила бы возможности для пропаганды о его
агрессивности и опять-таки могла быть использована для оправдания
жестких мобилизационных мер в странах народной демократии. Так что
контроль Москвы усиливался бы над лидерами не только ГДР, но и
всего восточного блока.
Именно такие мотивы, очевидно, и определили генезис и
развитие советских инициатив по германскому вопросу начиная с
середины 1951 года (усиленное выдвижение идеи общегерманских
выборов), нашедших свою кульминацию в известной «сталинской ноте»
от 10 марта 1952 г.
Вряд ли имеет смысл повторять аргументацию о мотивах,
которыми, по мнению данного автора, руководствовались лидеры СССР
при посылке этой ноты и которые были весьма далеки от
официально декларированных в ней. Остановимся вкратце на критических
замечаниях, которые вызвала эта точка зрения со стороны
признанных авторитетов в среде историографов советской политики в
германском вопросе. Наиболее четко сформулировал их-немецкий
историк Г. Веттиг, надо сказать, весьма оперативно откликающийся на
все новое в исторической науке.
Соглашаясь с тем, что советская инициатива 1952 г. была
нацелена на использование «межимпериалистических противоречий» и
доводя этот тезис до крайности — советского намерения «захватить
ФРГ» (чему нет ни малейших доказательств), Г. Веттиг категорически
отвергает идею о том, что советское руководство замышляло ее и как
средство усиления внутриблокового контроля. Он пишет, в
частности, прямо полемизируя с автором этих строк:
«В отличие от начальной фазы холодной войны, в 1952 году
Кремлю уже не приходилось опасаться каких-либо сепаратных
акций со стороны государств-сателлитов; с другой стороны, из-за
военной интеграции Федеративной Республики соотношение сил Во-
244
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
стока и Запада существенно изменилось не в пользу СССР. Уже на
рубеже 1950—1951 годов советское руководство по всем признакам
было в состоянии серьезной озабоченности относительно
предстоящей агрессивной войны со стороны Запада. Вооружение ГДР,
начатое и форсированное по примеру соответствующих мероприятий в
СССР и других восточных государствах, было явно мотивировано
страхами, которые появились в результате действий НАТО, действий,
не в последнюю очередь направленных на создание
западногерманских воинских формирований»40.
Еще недавно подобные высказывания были бы подверстаны в
рубрику «признаний буржуазных историков»: единство восточного
блока — реальный факт, его меры в военной области — ответ на
действия Запада. Ныне, думается, не стоит удовлетворяться таким
поворотом к традиционным максимам нашего прежнего
концептуального багажа. Проблема состоит в том, что немецкий историк
никак не аргументирует свою точку зрения, а там, где
аргументирует, делает это, мягко говоря, не очень удачно. К примеру,
«гармоничность» отношений между СССР и ГДР он пытается доказать
ссылкой на запись беседы министра иностранных дел СССР
Вышинского с главой миссии ГДР в Москве Р. Аппельтом 28 сентября
1951 г., из которой якобы следует, что советская сторона
удовлетворила просьбу правительства ГДР передать в его ведение вопросы
выдачи загранпаспортов, а также въездных и выездных виз (их
курировали советские органы)41. На деле имело место иное:
Вышинский уклонился от ответа на запрос Аппельта, а в справке 3 ЕО,
приложенной к записи беседы, говорится, что «инстанция» не считает
своевременным пересматривать имевшийся порядок, который
существенно ограничивал суверенитет ГДР; вопрос об изменении этого
порядка дважды рассматривался на заседаниях ЦК ВКП(б) 26 ноября
и 7 декабря 1951 г., и принятое в конце концов решение
предоставляло ГДР право выдавать визы только гражданам тех стран, где
имелись ее дипмиссии — за исключением СССР; для советских
граждан и граждан стран, с которыми ГДР не имела дипломатических
отношений (а таковых было подавляющее большинство), оставался
прежний порядок, который был изменен лишь в 1954 г.42
Не более аргументирован и тезис о советских «страхах» по
поводу перевооружения ФРГ. Если даже считать, что таковой имелся,
тенденция шла в направлении его уменьшения, а не увеличения. «На
рубеже 1950—1951 годов» советских аналитиков теоретически мог бы
обеспокоить «план Плевена», из которого вышла идея
Европейского оборонительного сообщества (ЕОС) — наднациональной
структуры, в которой предусматривалось и участие западногерманских кон-
тингентов. Однако в справке от 10 марта 1951 г. ему дается оценка,
очень далекая от алармистской: «Практическое осуществление
плана Плевена с его громоздкой организацией и структурой
представляется мало реальной»43. В другой справке — от 16 марта 1951 г. —
заместитель начальника 3 ЕО С. М. Кудрявцев вполне определенно
245
Холодная война
констатировал: «В настоящее время американцы в вопросах
ремилитаризации Западной Германии действуют более осторожно»44. Где же
здесь ощущение «угрозы»?
Верно: как раз в это время начинается усиленная пропаганда
против ремилитаризации ФРГ, появляется масса справок, записок и
т. д., но все это относилось к сфере пропагандистского обеспечения
того, что вылилось в ноту 10 марта 1952 г, но вовсе не было
фактором, ее обусловившим. Расчет был холодный и не столь уж
нереалистичный. Он кое в чем оправдался: руководство ГДР/СЕПГ было
надежно «приручено», блоковая дисциплина стала непререкаемым
законом; в Западной Европе естественный ход интеграции был
нарушен, экономическая ее составляющая оказалась принесенной в
жертву военно-политической, разумеется, с нулевыми результатами
для обеих (ЕОС был провален французским парламентом в 1954 г.;
начало 1950-х годов оказалось потерянным временем для
европейского строительства, которое началось, по существу, лишь с 1957 г.
после подписания Римских договоров о создании ЕЭС); наконец,
отказ Запада от рассмотрения советской инициативы принес
сталинской дипломатии определенный пропагандистский выигрыш как
более активной стороне в попытках решения германского вопроса;
это не было алиби в строгом смысле слова, но, во всяком случае,
давало некоторые зацепки для апологетики сталинизма45.
Но это все только одна сторона медали. Более долговременные
последствия оказались менее благоприятными с точки зрения
Сталина и его последователей: европейцы сумели «развести» военную и
экономическую интеграцию (первая пошла по каналам НАТО,
вторая — через ЕЭС — Европейское сообщество — Европейский союз)
и обеспечить динамичное развитие обеих составляющих (по
марксистской формуле: сперва экономический базис, затем —
политическая надстройка); что же касается стран восточного блока, то курс
на сверхмилитаризацию быстро привел их к серьезнейшему
системному кризису, который сильнее всего проявился как раз в ГДР
(движение 17 июня 1953 г.).
Критическое отношение к сталинским инициативам по
германскому вопросу в этот самый острый период холодной войны,
естественно, не означает какой-либо переоценки в позитивную сторону
тогдашней западной дипломатии. Отказавшись от переговорного
процесса (который мог бы лишь разоблачить блеф Сталина), они
фактически подыграли ему, так же как нынешние протагонисты
расширения НАТО на Восток подыгрывают самым ретроградным
политическим силам в современной России.
И еще одно: даже будучи блефом, гамбит с мартовской нотой
1952 г. с сравнении с тем, что ему предшествовало (и что за ним
последовало при Хрущеве, о чем позже) имел и определенные
достоинства. Германский вопрос признавался открытым (1),
признавалась ответственность великих держав за поиски его решения (2),
наконец, выражалась готовность вести переговоры по всем его
аспектам (3). Только по первому вопросу советская позиция во
времена Сталина оставалась неизменной, по второму и третьему имели
246
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
место зигзаги; после провала Парижской сессии СМИД (май-
июнь 1949 г.) все больше подчеркивалась мысль, что германский
вопрос — это дело, прежде всего, самих немцев, и возобновление
четырехстороннего диалога относилось на будущее. Нота 1952 г. вносила здесь
необходимые коррективы. Независимо от мотивов тогдашнего
советского руководства, эти новации объективно открывали, по крайней
мере, потенциальные возможности прорыва в германском вопросе.
5
Эти потенции могли проявиться после смерти Сталина, когда
первостепенным мотивом нового руководства СССР стало
достижение быстрых и зримых успехов на международной арене,
необходимое ему для приобретения авторитета и укрепления собственных
властных позиций. Неустойчивая ситуация в советском руководстве
сыграла свою роль в том, что на протяжении 1953 г. имели место
даже два поворота в советской политике по германскому вопросу:
первый — к попытке его разблокирования путем выдвижения
оригинальной конструкции общегерманского правительства при
сохранении обоих существовавших тогда в Германии государств и
определенной либерализации режима в ГДР, второй — после имевших
там место взрывных событий 17 июня и ареста Берии 26 июня, к
концепции «двух Германий», даже более четко выраженной, чем в
период позднего сталинизма46.
Имеет смысл несколько уточнить тезис о «втором повороте»
1953 г. Он не был столь уж крутым и однозначным. В дело
вступили реалии ядерного века с характерным для него феноменом
«взаимного гарантированного уничтожения» (ВГУ). Одной из
характеристик этой новой системы международных отношений явилось
осознание обеими сверхдержавами определенной общности их интересов,
факта их принадлежности к эксклюзивному «ядерному клубу», что
диктовало новые правила поведения. Абсолютность «образа врага»,
характерная для периода до «ядерного пата» (иное название для
ВГУ), стала уступать место его релятивизации, признанию
приоритетности сохранения жизни на земле над вопросом о победе или
поражении в конфликте социальных систем. В мировой
историографии сложилось мнение, что провозвестником этого нового
мышления в советском руководстве был первый послесталинский
премьер Г. М. Маленков. В качестве доказательства приводится
фрагмент из его речи 12 марта 1954 года, где говорилось, что современная
термоядерная война может означать конец современной
цивилизации. Однако за десять дней до этого на Пленуме ЦК КПСС
тогдашний министр иностранных дел СССР В. М. Молотов доложил уже
о практических шагах, предпринятых им и его американским
коллегой — госсекретарем Дж. Ф. Даллесом, — исходя из этой новой
реальности. Конкретно речь шла о советско-американской
договоренности, достигнутой в ходе частных бесед во время Берлинского
совещания министров иностранных дел четырех держав в январе —
247
Холодная война
феврале 1954 г., начать в Вашингтоне секретные двусторонние
переговоры по «атомной проблеме». Даллес, по словам Молотова,
выразил мнение, что к этим переговорам «на более поздней стадии»
могли бы примкнуть представители Англии, Франции, Канады и
Бельгии (две последние страны были тогда главными поставщиками
урановой руды), на что с советской стороны последовало
предложение привлечь в таком случае представителей КНР и Чехословакии;
вопрос был «отложен» как не актуальный, ибо Даллес еще ранее
заявил, что «период двусторонних переговоров (СССР — США. '—
А. Ф.) должен быть настолько длительным, насколько это
возможно». Молотова, судя по всему, это вполне устроило47.
На германском направлении никакого прогресса на Берлинской
конференции достигнуто не было (хотя в ее повестке дня главным
был именно германский вопрос). Однако, учитывая ту роль,
которую ядерный фактор играл в его генезисе (вспомним формулу
Фалина о расщепленном атоме, расколовшем Германию), приведенный
обмен мнениями между Молотовым и Даллесом мог иметь далеко
идущие последствия и для немцев.
На той же Берлинской конференции было нарушено еще одно табу
советской дипломатии — тотальное неприятие НАТО и американского
военного присутствия в Европе. До сих пор в литературе упоминалось
лишь советское согласие на участие США в общеевропейской
системе безопасности на правах «наблюдателя» — в том же статусе,
который предусматривался для КНР. В общем, достаточно справедливо эта
позиция советской делегации на Берлинской конференции
расценивалась как не свидетельствовавшая о ее реальной
заинтересованности в компромиссе. Архивный первоисточник — советские записи
дискуссии на закрытых заседаниях конференции — свидетельствует о
другом: Молотов выразил готовность исключить из представленного им
проекта договора о европейской безопасности пункт об особом
статусе США и даже не исключил участия в нем Канады (не скрыв,
впрочем, некоторого удивления, что эта страна хочет участвовать в
Европейском договоре о взаимопомощи в случае агрессии,
отказываясь участвовать в соответствующем межамериканском пакте). Что
касается НАТО, то он в принципе не исключил возможности его
параллельного существования наряду с предлагавшейся им системой
европейской безопасности. Несовместимость он усматривал лишь между
этой системой и проектом ЕОС (тогда еще не провалившимся, а,
наоборот, усиленно проталкиваемом):
«Североатлантический блок и Европейское оборонительное
сообщество — это не одно и то же. Североатлантический блок уже
существует, а Европейское оборонительное сообщество пока еще на
бумаге. Это первое отличие одного от другого. Имеется и еще одна
разница между ними. Североатлантический блок создан без
восстановления германского милитаризма (подчеркнуто мною. — А. Ф.),
а европейское оборонительное сообщество создается для
возрождения германского милитаризма. Это тоже существенная разница.
248
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
Вывод простой: что касается отношения к Североатлантическому
блоку, то у нас имеются существенные разногласия. Если будет
образовано Европейское оборонительное сообщество, наши
разногласия будут возведены в квадрат»48.
Весь этот пассаж и особенно выделенные слова были без
преувеличения радикальным разрывом с прежней антинатовской
риторикой. Судя по английским документам, относящимся к Берлинской
конференции (автор имел возможность ознакомиться с ними во
время командировки в Великобританию летом 2000 г.), западные
делегации ожидали как раз, что советская сторона основной удар
сосредоточит именно на НАТО49, и гибкий подход Молотова застал их
врасплох. Английский министр иностранных дел Идеи, судя по его
заметкам о заседании 18 февраля, даже считал целесообразным кое
в чем пойти навстречу позиции СССР, однако это не встретило
поддержки со стороны Даллеса и французского министра иностранных
дел Ж. Бидо50. Последний вообще взял на себя роль главного
оппонента Молотова, потребовав от него, в частности, прямо и во
всеуслышание дезавуировать прежние официальные заявления
Советского правительства о НАТО. Требование было, конечно, весьма
недипломатичным и не могло быть принято советской стороной без
«потери лица». Весьма вероятно, Бидо был обижен фактом
исключения Франции из двусторонних советско-американских
переговоров по атомным делам (намек на этот мотив можно уловить в
записи последнего заседания конференции).
Трудно сказать, пользовалась ли новая линия Молотова полной
поддержкой «коллективного руководства» КПСС/СССР. Ее, весьма
вероятно, разделял Маленков, но вот о позиции выдвигавшегося
тогда на первый план Хрущева ничего определенного сказать нельзя.
Во всяком случае, на том Пленуме ЦК, где Молотов выступил с
докладом о Берлинском совещании и рассказал о своей
договоренности с Даллесом, никакой дискуссии не последовало (кстати, о
своей переоценке НАТО Молотов предпочел умолчать). Дело
ограничилось краткой репликой Маленкова, предложившего одобрить
деятельность советской делегации в Берлине. Разумеется, такое
формальное одобрение не много значило.
Крах ЕОС (август 1954 г.) в принципе устранял значительную часть
противоречий из отношений Восток — Запад и мог бы
активизировать диалог по германскому вопросу. Прямое включение ФРГ в НАТО
с определенными ограничениями на ее военный статус,
предусматривавшееся Парижскими соглашениями, казалось бы, снимало главную
советскую «головную боль» — перспективу создания сильного и
неподконтрольного сверхдержавам интеграционного комплекса в
Западной Европе. Однако ответ был явно конфронтационный: создание
Организации Варшавского Договора (ОВД). Молотов был против того,
чтобы его членом стала ГДР: это, по сути, «закрывало» германский
вопрос. Однако Хрущев настоял на своем51. В советской политике по
германскому вопросу назревал новый поворот.
249
Холодная война
6
Каковы были факторы, обусловившие этот поворот, приведший
в конце концов ко второму Берлинскому кризису (1958—1963 гг.),
построению Берлинской стены и окончательной компрометации
«первого на территории Германии рабоче-крестьянского государства»,
как именовалась ГДР? Немалую роль сыграло сосредоточение всех
функций по принятию политических решений в СССР в руках
одного человека, не имевшего ни опыта, ни потенций, необходимых
для успешной дипломатической деятельности, особенно в такой
деликатной и сложной сфере, как германский вопрос. Уже в 1955 г.,
во время остановки в Берлине на пути с Женевской встречи (17—
23 июля), новый советский лидер обнародовал новую доктрину:
германское единство — дело исключительно самих немцев, великие
державы не имеют к этому никакого отношения; притом единство
это не может быть достигнуто «механическим» путем, должны быть
в любом случае сохранены «социальные завоевания трудящихся
ГДР». Это было не просто возвращение к ситуации до начала
кампании по поводу общегерманских выборов и мирного договора;
тогда германский вопрос все-таки признавался открытым, отныне он
«закрывался», снимался с повестки дня международной политики,
место ему оставалось только в сфере внутригерманских контактов,
позитивных результатов от которых было трудно ожидать. Советский
Союз сам себя лишил, таким образом, мощного рычага влияния в
Германии (как и во всей Европе), рычага, которым не без успеха
оперировал Сталин.
Взамен был взят курс на «публичную дипломатию», которая
сводилась, во-первых, к выдвижению малореальных, рассчитанных на
пропагандистское воздействие схем и прожектов, во-вторых, к
усилению разоблачительной риторики в отношении «империализма», и
в-третьих, к попыткам внести раскол в стан «противника»
заигрываниями то с оппозицией, то с правительственными кругами
отдельных стран Запада. Нельзя сказать, чтобы эти методы были чем-то
новым. По крайней мере, за исключением последнего, они широко
применялись и на фазе позднего сталинизма. Достаточно вспомнить,
например, кампанию вокруг лозунга заключения Пакта мира между
великими державами; кстати, одна из первых директив послесталин-
ского МИДа заключалась в том, чтобы прекратить ее.
Не лучше обстояло дело и с «разоблачениями». В последние годы
Сталина они все больше принимали форму «огня по площадям»: в
рубрике «поджигателей войны» фигурировали и Эйзенхауэр, и
Черчилль, и Аденауэр, и де 1олль — все без разбору политики, за
исключением коммунистов (в среде которых тоже усиленно
разыскивались— и находились — уклонисты, предатели и «агенты»). Хрущев
взял на вооружение ту же методику, разве только помягче в
отношении «друзей», да с колебаниями уровня ругани в отношении «врагов».
Эти колебания порой доходили до того, что «враги» вдруг
переводились в категорию если не друзей, то, во всяком случае,
желательных партнеров. Если говорить о Германии, то примерно с 1954 г.
250
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
был взят курс на «обхаживание» социал-демократов (при Сталине —
враг № 1), спустя год от них уже отмахнулись, и ставка была
сделана на Аденауэра, после его визита в СССР, когда выяснилось, что
он вовсе не склонен ради «восточной политики» жертвовать
лояльностью НАТО, он снова стал главным объектом критики, вновь в
более благожелательном духе заговорили о социал-демократах и т. д.
Разумеется, такой курс не мог принести дивидендов: советская
политика стала все больше восприниматься в мире как
непредсказуемая и нестабильная, а это еще больше подрывало к ней доверие.
Порой негативные явления в тогдашней советской политике
связываются с «догматизмом» Молотова, который до 1956 г. сохранял
пост министра иностранных дел. Эта версия впервые прозвучала на
июньском (1957 г.) Пленуме ЦК КПСС, где была осуществлена
расправа с членами так называемой «антипартийной группы». По
германскому вопросу претензии к отставному министру были
сформулированы (в выступлении нового министра иностранных дел А. А.
Громыко на вечернем заседании 25 июня) следующим образом:
«Вопрос нормализации отношений с Западной Германией. Мы
получили громадный рычаг воздействия на внутреннюю обстановку
в Западной Германии. Не будь этого, возможно, бундесвер был бы
вооружен атомным оружием. Планы были сорваны в развертывании
западногерманской армии в значительной степени потому, что дали
богатую аргументацию социал-демократической оппозиции Западной
Германии. Нормализация обстановки в отношениях с Западной
Германией во многом способствовала этому.
Принято это было по настоянию, не только по предложению, а по
настоянию товарища Хрущева, при возражении товарища Молотова».
Далее в стенограмме следует:
«Молотов. Я не возражал, а, наоборот, поддерживал.
Громыко. Когда, Вячеслав Михайлович?
Молотов. Об установлении отношений с Германией» (явная
оговорка, нужно было сказать — «с Западной Германией», — осталась
никем не замеченной. — А. Ф.)
Опальный министр пояснил, что он был за конфиденциальное
обращение к правительству ФРГ, против той декларативной формы,
в которой оно было послано Аденауэру. Громыко не согласился, что
разногласия касались только этого пункта, заявив:
«Речь шла о том, чтобы сделать лучше прямое предложение о
нормализации или тянуть прежнюю политику по разоружению. Не
буду повторять, это сложная проблема. Но все главные решения
принимались по рекомендации Первого секретаря ЦК»52.
Скажем прямо: Громыко не очень убедителен ни в критике
своего предшественника, ни в апологии «достижений» хрущевской дип-
251
Холодная война
ломатии. Само по себе предпочтение «тайной дипломатии» с
догматизмом не имеет ничего общего (иначе догматиком можно назвать,
например, и Киссинджера). Возможно, доверительный, менее
сенсационный характер советской инициативы по установлению дипот-
ношений с ФРГ (причем без разрыва контактов с оппозицией, что
фактически случилось) дал бы больший эффект в плане воздействия
на политику Запада. Нельзя при этом не заметить, что Громыко
безмерно преувеличил масштабы реально достигнутого эффекта. Каким
образом приглашение Аденауэру могло помочь оппозиции? Как
обмен послами мог обогатить социал-демократов аргументацией
против атомного вооружения? И на чем основано утверждение, будто
этот акт предупредил или замедлил продвижение бундесвера к
ядерной кнопке? Ноты протеста можно было направлять и в отсутствии
дипотношений, а результат их был все равно нулевой. Кстати, если
следовать стандартному тезису (разделявшемуся и автором этих
строк) о том, что главным мотивом Хрущева при развязывании
Берлинского кризиса начиная с октября 1958 г. была озабоченность
атомным вооружением ФРГ, то это косвенно дезавуирует победные
дифирамбы Громыко на Пленуме 1957 г.
До сих спор не прекращается спор о мотивах решения Хрущева
пойти на серьезное обострение напряженности в Германии и во всем
мире путем выдвижения действительно почти ультимативных
требований о «превращении Западного Берлина в демилитаризованный
вольный город» и «заключении мирного договора с обоими немецкими
государствами». Менее всего вероятно предположение, что он всерьез
рассчитывал на то, что советские успехи в ядерно-космической
области заставят Запад уступить и принять условия «ультиматума». Успехи эти
были значительны, но СССР все еще далеко отставал от США по числу
ядерных средств и их носителей, особенно если считать стратегические
силы. Более вероятен расчет «обменять» отказ СССР от
максималистской программы, сформулированной в конце 1958 — начале 1959 г., на
принятие Западом таких мер, как нераспространение ядерного оружия
(1), признание де-факто (и в какой-то мере де-юре) суверенитета ГДР
(2), твердое отмежевание от реваншистской программы восстановления
довоенных германских границ (3). Эта триада, в общем, выражала
государственные интересы Советского государства как такового и как
лидера «социалистического содружества». Однако твердых доказательств
такого расчета нет. Сдержанная, а то и просто негативная реакция
советской стороны на западные зондажи насчет того, что он получит, если
пойдет на уступки по элементам этой триады, скорее говорит о том,
что у хрущевского руководства были какие-то еще, тщательно
скрываемые цели и мотивы.
Источниковая база, которой располагает исследователь для ответа
на вопрос об этих мотивах, все еще очень узка. По-разному можно
истолковать и имеющиеся свидетельства, тем более что они весьма
разноречивы. Если говорить о самом Хрущеве, то его мемуары и, к
примеру, текст его речи на совещании лидеров стран содружества 4
августа 1961 г., накануне возведения Берлинской стены, сильно
разнятся между собой. Во всяком случае, упомянутый текст (в принципе,
252
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
более достоверно демонстрирующий «настоящего Хрущева»,
особенно это относится к неправленому варианту стенограммы), на наш
взгляд, подводит к выводу, что определяющим императивом для
советского руководства и при развязывании кризиса, и при доведении
его до кульминации в виде закрытия границы в Берлине был тот, что
должна быть обеспечена непререкаемая гегемония СССР/КПСС в
отношении других стран «реального социализма». Борьба за
утверждение этого императива приняла тем более ожесточенный и жесткий
характер, что у советского руководства к тому времени появился
сильный соперник в лице маоистского Китая. Отношения Восток—Запад
отступали на задний план в сравнении с этим императивом53.
Таким образом, хрущевская политика в германском вопросе
оказалась в той же системе координат, что и сталинская периода
подготовки и реализации «нотного наступления» 1952 г. Разница
заключалась в том, что тогда удалось добиться «послушания» партнеров-
клиентов, правда, дорогой ценой, а в начале 1960-х эта задача
оказалась невыполнимой., хотя цена попытки ее решения также
оказалась непомерно высока. Дело в том, что единственным выходом
для Хрущева из созданного им самим кризиса (он, кстати,
косвенно признал это в самых первых фразах своей речи 4 августа) была
полная герметизация ГДР (Берлинская стена), что явилось
признанием неспособности представляемой им системы экономически
соревноваться с капитализмом — ни в национальных, ни в
интернациональных рамках. Более того, если говорить о влиянии стены на
международную, в том числе на внутригерманскую ситуацию, то
последствия тоже были почти катастрофическими. Правительство и
оппозиция в ФРГ сплотились на платформе лояльности НАТО и
противостояния «советской угрозе», получение Западной Германией
доступа к ядерному потенциалу стало почти реальностью, наконец, на
территорию ФРГ были доставлены и размещены американские
стратегические ракеты, способные поражать цели на территории СССР
(чему ранее «реваншист и милитарист» Аденауэр решительно
противился). Пожалуй, единственным светлым пятном было то, что в ГДР
не произошло народного взрыва, подобного 17 июня 1953 г., и даже
наметилась определенная стабилизация. Однако в отдаленной
перспективе такая стабилизация оказалась непрочной (что и показали
события 1989—1990 гг.), а в краткосрочной — усилило самомнение
лидеров ГДР/СЕПГ и сознание своей особой роли в содружестве.
Они не стали соперниками советских лидеров в борьбе за
гегемонию (в отличие от КНР возможности их были ограничены), однако
если во времена Сталина ГДР была объектом манипуляций и даже
шантажа со стороны «старшего брата», то отныне роли изменились:
В. Ульбрихт, а затем Э. Хонеккер стали заниматься самым настоящим
вымогательством по отношению к советскому союзнику — в сфере
как экономики, так и политики. Только когда при Горбачеве
советская политика избавилась от императива (или комплекса)
«руководящей и направляющей силы» в отношении «братских стран»,
стала возможной и конструктивная политика в германском вопросе. Но
было поздно. Впрочем, это уже другая тема.
253
Холодная война
1 >\&gner R. The Decision to Divide Germany and the Origins of the Cold ^r //
International Studies Quarterly. 1980. № 2. P. 155—162.
2 KleBmann Ch. Die doppelte Staatsgriindung. Deutsche Geschichte 1945—1955.
Bonn, 1982. S. 34.
3 Steininger R. Die vertane Chance. Die Stalin-Note vom 10. Marz 1952 und die
Wiedervereinigung. Berlin, 1985; Loth W. Stalins ungeliebtes Kind. Warum Moskau die
DDR nicht wollte. Berlin, 1994.
4 Ржешевский О. А. Война и дипломатия. Документы, комментарии. 1941—
1942. М., 1997. С. 27.
5 Молотов заявил, что «отделение от Германии Австрии, Восточной
Пруссии и других областей не означает уничтожения германского государства», а
Сталин попросту отверг метод «ссылок на личные беседы, не приведшие к
какому-либо соглашению, которые к тому же не были запротоколированы».
Таким образом, все высказывания по поводу расчленения, сделанные советской
стороной в декабре 1941, были дезавуированы. См.: ФилитовА. М. Германский
вопрос: от раскола к объединению. М., 1993. С. 30—31.
6 Отдельно стоит вопрос об ответственности за эти неверные оценки тех, кто
был в первую очередь обязан давать объективную информацию, в частности о
расстановке политических сил в США. Судя по опубликованным донесениям
посла СССР в Вашингтоне А. А. Громыко, он придерживался упрощенной
схемы: самый большой «друг» СССР —это министр финансов США Г. Моргентау,
соответственно все, кто выступает против него, и в частности против его крайне
жесткого и нереалистичного плана по Германии, —это антисоветчики и
реакционеры. Правда, в архивах отложились и те донесения посла, в которых
содержались критические оценки поведения Моргентау (например, в вопросе о
передаче СССР матриц для печатания банкнот, которые предусматривались для
обращения в послевоенной оккупированной Германии). Интересно, однако, что
в сборник о советско-американских отношениях периода Великой
Отечественной войны, издание которого А. А. Громыко курировал, будучи министром
иностранных дел СССР, как раз эти более объективные донесения включены не
были. Можно лишь гадать о причинах такого избирательного подхода.
7 Архив внешней политики Российской Федерации (АВП РФ), ф. 06, оп. 6,
д. 150, п. 15, л. 145.
8 АВП РФ, ф. 06, оп. 6, д. 150, п. 15, л. 361.
9 АВП РФ, ф. 06, оп. 6, д. 150, п. 15, л. 417.
10 АВП РФ, ф. 06, оп. 6, д. 150, п. 15, л. 109.
11 АВП РФ, ф. 06, оп. 6, д. 150, п. 15, л. 84-88, 110-112.
12 Laufer J. Die UdSSR und die Zonenteilung Deutschlands (1943—1944).
Zeitschrift raer Geschichtswissenschaft. 1995. H. 4.
13 АВП РФ, ф. 06, on. 6, д. 150, п. 15, л. 117-127.
14 СССР и германский вопрос. 1941—1949 гг. Т. 1. С. 539—544. К сожалению,
в этом ценном сборнике материалы «Комиссии Ворошилова», первенствующую
роль которой в процессе планирования по Германии составители сами
признают, представлены слабее, чем материалы двух других комиссий — Литвинова и
Майского.
15 СССР и германский вопрос. Т. 1. С. 664.
16 Российский государственный архив социально-политической истории
(РГАСПИ), ф. 495, оп. 74, д. 157, л. 202.
17 Большой вопрос —имелась ли альтернатива такой ситуации. Есть
основания предположить, что союзники (включая и СССР) не отметали с порога
возможность использования для своей политики в Германии так называемого
«правительства Деница». Только когда выяснилось, что оно не желает
отмежевываться от фашистского наследия, было принято решение о его роспуске и аресте
254
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
его членов. В то же время, вряд ли основательны претензии (обращенные, в
частности, и к советской стороне) относительно того, что союзники в первые
дни и месяцы оккупации не создали новое центральное германское
правительство. См.: Филитов А. М. Германский вопрос... С. 38. В недавнем популярном
очерке, принадлежащем перу М. С. Горбачева, выдвигается противоположная
точка зрения, но она никак не аргументируется. См.: Горбачев М. С. Как это
было. Объединение Германии. М., 1999. С. 20—21.
18 Фалин В. М. Без скидок на обстоятельства. Политические воспоминания.
М., 1999. С. 141.
19 Филитов А. М. В Комиссиях Наркоминдела // Вторая мировая война.
Актуальные проблемы / Отв. ред. О. А. Ржешевский. М., 1995. С. 66—69.
20 Kaiser M. Sowjetischer EinfluB auf die ostdeutsche Politik und \ferwaltung 1945—
1970 // Amerikanisierung und Sowjetisierung in Deutschland 1945—1970 / Hrsg. von
K. Jarausch, H. Siegrist. Frankfurt / M., 1997. S. 111—113. Немецкая
исследовательница M. Кайзер приводит эти факты по тексту заметок о беседе,
сделанных ее немецкими участниками. Советская запись беседы (если она имеется)
исследователям пока не известна.
21 В западных зонах размах коррупции был не меньше, однако там было
найдено противоядие в виде относительной свободы печати и уменьшении
бюрократического вмешательства в экономику. Для тогдашнего СССР и
соответственно советской зоны в Германии этот путь был, естественно, исключен.
22 Wilhelm Pieck. Aufzeichnungen zur Deutschlandpolitik 1945—1953 / Hrsg. von
R. Badstubner, W. Loth. Berlin, 1994. S. 62, 63, 68-69.
23 Laufer J. Die sowjetische Reparationspolitik 1946 und das Problem der alliierten
Kooperationsfahigkeit / Ost-West Beziehungen: Konfrontation und Detente 1945—
1989/ Hrsg. von G. Schmidt. Bd. 3. Bochum, 1995. S. 73.
24 РГАСПИ, ф. 17, on. 128, д. 357, л. 15-19.
25 РГАСПИ, ф. 17, on. 128, д. 1091, л. 51.
26 РГАСПИ, ф. 17, оп. 128, д. 139, л. 13.
27СССР и германский вопрос. 1941-1949. Т. 2. М., 2000. С. 703.
28 Филитов А. М. Германский вопрос: от раскола к объединению. С. 106;
Наринский М. М. Берлинский кризис 1948—1949 гг. // Новая и новейшая
история. 1995. № 3. С. 16-29.
29 Западные историки приводят разные цифры этой численности: 1,5 млн в
конце войны, 700 тыс. — в сентябре 1947 г., 500 тыс. — в феврале 1947 г.,
350 тыс. — в июле 1947 г. (Н. Неймарк), 2 млн в 1945 г., 675 тыс. — в 1946 г.,
300—400 тыс. (самая нижняя оценка — 332 тыс.) в 1947 г., 350 тыс. в августе
1948 г., 550 тыс. в 1954 г. (Я. Фойцик). См.: Naimark N. The Russians in Germany.
A History of the Soviet Zone of Occupation, 1945—1949. Cambridge (Mass.), 1995.
P. 17; Foitzik J. Sowjetische Militaradministration in Deutschland (SMAD): 1945—
1949. Struktur und Funktion. Berlin, 1999. S. 87. Последний автор считает, что
американские разведчики, указывая эти цифры, сильно их занизили: мол, раз
советское командование исходило из наличия в западных зонах полумиллионной
воинской группировки, то и оно должно было иметь в своем распоряжении не
меньше. Эта логика не вполне убеждает: обороняющийся нуждается в меньшем
количестве войск, чем наступающий, и приведенное соотношение сил как раз
подтверждает, что, по крайней мере, до начала 1950-х годов задачи, стоявшие
перед советскими военными в Восточной Германии, были сугубо
оборонительными. Более того, есть основания полагать, что американские оценки,
безмерно завышавшие общую численность советских вооруженных сил, имели такой
же характер и в отношении воинского контингента в Восточной Германии.
30 АВП РФ, ф. 087, оп. 37, п. 200, д. 12, л. 2, 9.
31 АВП РФ, ф. 087, оп. 37, п. 200, д. 12, л. 21-26.
32 АВП РФ, ф. 082, оп. 37, п. 207, д. 47, л. 5-26.
255
Холодная война
33 АВП РФ, ф. 082, оп. 37, п. 207, д. 47, л. 71-72.
34 АВП РФ, ф. 082, оп. 37, п. 207, д. 47, л. 96. На Берлинской конференции
1954 г. Молотов оперировал терминами «военизированные формирования
полицейских частей в Западной Германии» и «воинские формирования при
оккупационных войсках». Первых, по его данным, было 213 тыс., вторых —155 тыс.
человек, всего — 368 тыс. (АВП РФ, ф. 444, оп. 1, п. 1, д. 5, л. 242).
35 АВП РФ, ф. 082, оп. 37, п. 211, д. 74, л. 18.
36 Егорова Н. И. НАТО и европейская безопасность: восприятие советского
руководства // Сталин и холодная война / Отв. ред. А. О. Чубарьян. М., 1998.
С. 302-303.
37 АВП РФ, ф. 07, оп. 24, п. 33, д. 388, л. 39.
38 АВП РФ, ф. 082, оп. 36, п. 183, д. 12, л. 2-3.
39 АВП РФ, ф. 082, оп. 36, п. 183, д. 12, л. 18; п. 200, д. 14, л. 53, 109-119.
40 Wettig G. Bereitschaft zu Einheit in Freiheit? Die sowjetische Deutschland-
Politik 1945/ 1955. Munchen, 1999, S. 222.
41 См.: Wettig G. Op. cit. S. 182.
42 Политбюро ЦК РКП(б) — ВКП(б). Повестки дня заседаний 1919—1952.
Каталог. Т. 3. М, 2001. С. 847, 852; АВП РФ, ф. 082, оп. 38, п. 221, д. 6, л. 75.
43 АВП РФ. ф. 082, оп. 38, п. 234, д. 77, л. 24
44 АВП РФ, ф. 082, оп. 38, п. 233, д. 74, л. 28.
45 Неожиданный рецидив такой апологетики проявился недавно в
полуофициальном органе российского МИДа. См.: Терехов В. Полвека спустя //
Международная жизнь. 1999. № 10.
** Подробнее см.: Филитов А. М. СССР и ГДР: год 1953-й // Вопросы
истории. 2000. № 7. С. 123-135.
47 Российский государственный архив новейшей истории (РГАНИ), ф. 2,
оп. 1, д. 77, л. 69—74.
48 АВП РФ, ф. 444, оп. 1, п. 1, д. 5, л. 243.
49 PRO, FO 371/ 109286/ С1071/ 463.
50 PRO, FO 371/ 109288/ С1071/556.
51 Хрущев Н. С. Время, люди, власть. Воспоминания: В 4 кн. Кн. 4. М., 1999.
С. 479-480.
52 РГАНИ, ф. 2, оп. 1, д. 229, л. 82, 84.
53 Текст речи Н. С. Хрущева и комментарий немецкого историка Б. Бонве-
ча и автора этих строк см.: Как принималось решение о возведении
Берлинской стены // Новая и новейшая история. 1999. № 2. С. 53—75.
К. УЭЗЕРСБИ
ВОЙНА В КОРЕЕ 1950-1953 ГГ.:
ХОЛОДНАЯ ВОЙНА РАЗГОРАЕТСЯ
Есть некая ирония в том, что у истоков холодной войны,
когда внимание обеих сторон было приковано к Европе, поворотным
моментом в ходе конфликта, определившим характер
противостояния на весь оставшийся период, стало начало войны на далеком
Корейском полуострове в июне 1950 г. Война в Корее привела к
глобализации и милитаризации холодной войны, но
одновременно и к ограничению ее масштаба — она дала образец
«опосредованного конфликта», что позволяло Советскому Союзу и
Соединенным Штатам избегать прямого военного столкновения.
Кроме того, война в Корее оказала глубокое влияние на обе системы
союзов, сложившиеся в ходе холодной войны, укрепив их в
краткосрочной перспективе, но и посеяв семена раздора, приведшего
к разрыву отношений между Москвой и Пекином в следующем
десятилетии.
Западные державы расценили массированное нападение Северной
Кореи на Южную ранним утром 25 июня 1950 г. как акт советской
агрессии, которую, в свете гитлеровской политики завоеваний «шаг
за шагом» в 1930-е годы, следовало отразить, иначе Москва могла
предпринять новую атаку в любой другой точке вдоль советской
границы. Соответственно США и еще пятнадцать государств
направили свои войска под эгидой ООН на защиту Южной Кореи, что
привело к эскалации внутрикорейской войны до размеров крупного
международного конфликта. Аналогичным образом для
коммунистического лагеря переход 38-й параллели войсками ООН в октябре
1950 г. стал актом агрессии, угрожавшей безопасности СССР и
Китая, а также самому существованию братского северокорейского
государства. Китайское руководство направило свои сухопутные
войска в Корею, чтобы спасти тамошний коммунистический режим и
преподать урок «надменному» Западу, чтобы у американцев не
возникло искушения перенести боевые действия уже на территорию
КНР. В результате произошло дальнейшее расширение и
затягивание конфликта. Сталин не стал посылать советские сухопутные
войска в Корею, во избежание войны с Соединенными Штатами, к
которой СССР был еще не готов, но он отправил части советских
ВВС для защиты китайско-корейской границы, чтобы не допустить
победы сил ООН и неизбежного размещения американских войск на
советской границе.
257
9 Холодная война 1945-1963 гг.
Холодная война
Два с половиной года, по^а велись затяжные переговоры о
перемирии, а на земле обе стороны перешли к позиционной войне на
линии 38-й параллели, советские и американские летчики вели
ожесточенные бои в корейском небе. Оба правительства не желали
публично признавать, что эти бои идут, чтобы конфликт не
превратился в третью мировую войну. И хотя им удалось ограничить масштаб
боевых действий территорией самой Кореи, затягивание войны
имело важные последствия. Оно привело многих в руководстве США к
выводу, что переговоры с коммунистами — дело бесполезное и даже
вредное, а эта убежденность способствовала милитаризации
американской политики сдерживания. В начале 1953 г. новая
администрация президента Дуайта Д. Эйзенхауэра выступила с угрозой применить
ядерное оружие, если коммунисты не согласятся на перемирие. Уже
после окончания войны президент Эйзенхауэр и государственный
секретарь Джон Фостер Даллес долгое время утверждали, что именно
угрозы США применить ядерное оружие против Китая привели к
успеху на переговорах, и эти заявления оказали долгосрочное
воздействие на мнение американцев о целесообразности «ядерной
дипломатии». В то же время, для Сталина неспособность американцев
прорвать китайскую оборону и разгромить Северную Корею означала, что
США оказались не столь уж грозным противником, как он прежде
считал. В результате он пришел к мнению, что война в Корее
предоставляет отличную возможность для наращивания советских
вооруженных сил и перевооружения восточноевропейских стран-
участниц советского блока.
Соединенные Штаты в ответ на нападение Северной Кореи
также предприняли действия, выходящие далеко за пределы
полуострова. Рассматривая вторжение в Южную Корею как китайскую, да и
советскую акцию, администрация Трумэна приняла ряд мер по
укреплению антикоммунистических режимов вдоль китайской
границы. Она направила соединения ВМС США в Тайваньский пролив
для предотвращения атаки КНР на эту островную цитадель
Гоминьдана, положив начало противостоянию вокруг Тайваня, и по сей
день осложняющему обстановку в регионе. Кроме того, Вашингтон
существенно усилил поддержку Франции в ее борьбе против
национально-освободительных движений в Индокитае, создав тем самым
предпосылки катастрофической для США войны во Вьетнаме.
Война в Корее побудила Соединенные Штаты заключить пакты о
взаимопомощи с Филиппинами, Австралией и Новой Зеландией, а
также мирный договор с Японией без участия Советского Союза. В то
же время война сыграла роль стимулятора экономического
восстановления Японии и ее интеграции в западную систему союзов.
Убежденные в наличии постоянной коммунистической угрозы в
Азии, США подписали договоры о взаимопомощи с Южной
Кореей и Тайванем, а также инициировали создание блока СЕАТО.
В Европе мысль об угрозе в связи с войной в Корее превратила
НАТО из альянса на бумаге в реальный военный блок. Эта война в
конечном итоге открыла путь к ремилитаризации Западной
Германии, побудила США, Великобританию и Францию предоставить
258
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
значительную военную помощь Югославии и привела к увеличению
американских оборонных расходов в три раза. Что касается
противоположной стороны, то война в Корее привела к
кратковременному укреплению китайско-советского альянса, поскольку Москва
направляла в Китай оружие и советников и тесно сотрудничала с
Пекином в руководстве военными операциями. В ходе этого процесса
Китайской Народной Республике удалось создать современные
вооруженные силы и повысить свой статус на международной арене.
Однако именно изменение статуса КНР неизбежно привело к
трениям с Москвой, усугубляемым раздражением из-за отсутствия
консультаций в планировании кампании против Южной Кореи,
высоких цен, по которым китайцам приходилось расплачиваться за
советские поставки, и нежелания Сталина разрешить конфликт путем
переговоров. Ким Ир Сена война сделала бесспорным лидером
северокорейского государства, приобретавшим значительную и
внушающую беспокойство автономию по мере роста напряженности между
Пекином и Москвой.
Учитывая эти далеко идущие последствия, особую важность
приобретает вопрос об оценках угроз, определявших действия обеих
сторон в корейской войне. Москве и Вашингтону удалось избежать
ее эскалации до масштабов третьей мировой войны, но конфликт на
этом далеком полуострове вовлек их глобальную милитаризованную
конфронтацию, продолжавшуюся вплоть до крушения Советского
государства. В данной статье анализируются оценки угроз обеими
сторонами на четырех главных этапах конфликта: в марте-сентябре
1949 г., когда Сталин впервые задумался, не поддержать ли ему
просьбу Ким Ир Сена о вторжении в Южную Корею; в январе-мае
1950 г., когда Сталин и Мао решили «дать добро» на просьбу Ким
Ир Сена; в сентябре-октябре 1950 г., когда ооновцы приняли
решение пересечь 38-ю параллель, а Москва и Пекин вели переговоры о
том, как уйти от поражения в Корее; и во время долгих
переговоров о перемирии, продолжавшихся с июня 1951 по июль 1953 г.
Особое внимание при этом уделяется роли СССР в войне:
появившиеся в последнее десятилетие архивные источники по этой теме
радикально изменили характер изучения корейского конфликта.
1. Ким просит, Сталин отказывает. Март—сентябрь 1949 г.
На подход Сталина к корейской проблеме неизменно влияло его
убеждение в том, что Япония рано или поздно вооружится и вновь
станет угрожать советскому Дальнему Востоку, используя Корею в
качестве плацдарма. Исходя из этой ложной посылки, он,
естественно, считал необходимым с точки зрения советской безопасности,
чтобы на Корейском полуострове правил режим, дружественный
СССР. Таким образом, он не желал смириться с постоянным
разделом страны на просоветское государство на севере и
проамериканское на юге, а значит, в принципе одобрительно относился к
стремлению Ким Ир Сена объединить страну военными средствами —
259
Холодная война
такая просьба была высказана в ходе первого визита в Москву
официальной делегации недавно созданной Корейской
Народно-Демократической Республики в марте 1949 г. Однако в тот момент
Сталин отказался удовлетворить просьбу Кима, считая, что вторжение
в Южную Корею скорее всего побудит Соединенные Штаты
вмешаться для защиты своего клиента, что может привести к войне
между СССР и США. Он обьяснил северокорейскому лидеру, что
Соединенные Штаты расценят нападение на Южную Корею как
нарушение советско-американского соглашения 1945 г. о разделении
страны по 38-й параллели, а значит, скорее всего, вмешаются в
конфликт. Более того, отметил он, американские войска все еще
находятся в Корее, а вооруженные силы КНДР пока не имеют
превосходства над южнокорейскими.
Когда Ким Ир Сен спросил, означает ли такой ответ, что
воссоединение Кореи в ближайшем будущем вообще невозможно, Сталин
обьяснил, что «если у противника существуют агрессивные
намерения, то рано или поздно он начнет агрессию. В ответ на нападение
у вас будет хорошая возможность перейти в контрнаступление.
Тогда ваш шаг будет понят и поддержан всеми»1. Поскольку, по
мнению Сталина, контрнаступление не спровоцирует американского
вмешательства, это единственный приемлемый образ действий. Киму
придется ждать, пока южане не начнут первыми.
Однако когда в следующем месяце в Москву стали поступать
доклады о рейдах южнокорейцев на территорию КНДР, Сталин
начал пересматривать эту формулу. Ошибочно полагая, что действия
южнокорейцев отражают намерения США, Сталин пришел к
неверному выводу, что скорый вывод американских войск из Южной
Кореи имеет целью развязать южанам руки для вторжения на
Север. В середине апреля он дал указание советскому послу в
Пхеньяне Т.Ф. Штыкову оценить достоверность донесений разведки о
том, что американцы собираются передислоцировать свои войска
из Южной Кореи на близлежащие Японские острова.
«Предполагается вывод американских войск, — объяснял Сталин, — чтобы
дать свободу действий южнокорейской армии. К этому же
времени выедет из Кореи и Комиссия ООН. В апреле-мае южане
должны сосредоточить свои войска в районе параллели, в июне
внезапным ударом напасть на северян, чтобы к августу закончить разгром
их армии»2.
В действительности и американцы, и южнокорейское руководство
опасались, что вывод войск США приведет к падению вновь
созданной Республики Корея, либо из-за подрывной деятельности внутри
страны, либо из-за нападения с Севера. Именно этот страх
заставлял США раз за разом откладывать вывод войск — с августа до
декабря 1948 г., затем до марта, мая и наконец до июня 1949 г. Более
того, хотя отдельные члены южнокорейского правительства и
надеялись спровоцировать инцидент с северянами, чтобы вынудить
американцев оставить свои войска в Корее, Вашингтон никоим
образом не хотел «застрять» на полуострове. Как откровенно заметил
генерал У.Л. Роберте, командир группы военных советников в Ко-
260
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
рее, «южнокорейцы хотят напасть на Север. Мы скажем им, что если
такое случится, все советники покинут страну, а АЭС
(Администрация по экономическому сотрудничеству) перекроет кран»3.
Решимость американцев не дать себя вовлечь во внутрикорейский
конфликт была достаточно очевидна для корейцев, так что, согласно
донесению посла США в Сеуле Джона Муччио, они «думают о выводе
оперативного соединения США с подлинным ужасом — а в
некоторых кругах просто с нервозностью. Они готовы перевернуть небо
и землю, лишь бы не допустить вывода»4.
Донесение Штыкова во исполнение сталинского приказа,
представленное 2 мая, нисколько не развеивало заблуждений
последнего. Посол справедливо указывал на наращивание южнокорейских
вооруженных сил с американской помощью и на меры,
принимаемые правительством во главе с Ли Сын Маном по повышению
боеготовности армии, но он совершенно не упомянул о резком
различии целей патрона и клиента. Вместо этого, несмотря на наличие
разветвленной сети разведывательных источников в Сеуле,
способных снабдить его информацией противоположного характера, он по
очевидным причинам просто повторил выводы самого Сталина,
добавив в подтверждение конкретные детали5.
Штыковские преувеличенные оценки угрозы нападения против
Севера повторялись и в других донесениях, которые Сталин
получал из Пхеньяна весной-летом 1949 г.6 Тревога Сталина росла, но
он по-прежнему не хотел втягиваться в военный конфликт с
Соединенными Штатами. Однако он не желал и потерять буферную
зону, созданную им на стратегически важном полуострове, — теперь
эти две цели уже не слишком сочетались между собой. Он принял
решение выиграть время, оттягивая межкорейский конфликт до
более подходящего момента. Он дал жесткое указание Штыкову и
Киму ни в коем случае не провоцировать нападение южан и
приказал ликвидировать советскую военно-морскую базу в Чонджине
и миссии связи ВВС в Пхеньяне и Канге, чтобы
«продемонстрировать миру наши намерения, психологически разоружить
противников и не допустить втягивания нас в возможную войну против
агрессии южан»7.
После вывода американских войск из Кореи в июне вторжения
с Юга не последовало, но Сталин продолжал считать, что
нападение на Север при поддержке американцев рано или поздно
произойдет. Поэтому в начале сентября, получив донесение о намерении
южан оккупировать часть полуострова Ончжин к северу от 38-й
параллели, он решил удовлетворить просьбу Ким Ир Сена о
развертывании ограниченной военной кампании на Ончжинском
полуострове для упреждения атаки южнокорейцев и улучшения
оборонительных позиций КНДР8.
Однако, получив рекомендации советского посольства в
Пхеньяне, Сталин пришел к выводу, что боевые действия в Ончжине
станут не ограниченной кампанией, а началом «войны между Северной
и Южной Кореей, к которой Северная Корея не подготовлена ни с
военной, ни с политической стороны...» Из-за отсутствия у КНДР
261
Холодная война
военного превосходства над противником и слабости партизанского
движения на Юге война затянется, что даст американцам время
осуществить интервенцию9. В первых проектах решения Политбюро по
этому вопросу, подготовленных заместителем министра иностранных
дел А.А. Громыко и министром обороны Н.А. Булганиным,
предсказывалось, что «наступление Народной армии на юг может дать
американцам повод поставить этот вопрос на сессии ООН, обвинить в
агрессивности правительство КНДР и добиться от Генеральной
Ассамблеи согласия на ввод в Южную Корею американских войск»19.
Повторив указание о том, чтобы Северная Корея была готова
действовать в случае атаки с Юга, Сталин не дал Ким Ир Сену
разрешения начать вооруженный конфликт. Наоборот, он приказал
советским представителям в Пхеньяне не допустить, чтобы северокорей-
цы спровоцировали атаку южан, поскольку «такие провокации
весьма опасны для наших интересов и могут побудить противника
начать большую войну»11.
2. Решение о начале войны. Январь—май 1950 г.
В январе 1950 г. Ким Ир Сен вновь попросил разрешения начать
наступление против Юга, вероятно, под влиянием успешного
провозглашения Коммунистической партией Китая народной
республики в Пекине в октябре 1949 г. В это время, когда Мао Цзэдун
находился в Москве для переговоров о союзе между Китаем и СССР,
Сталин был готов перейти к стратегии активных действий на
Дальнем Востоке. Он сообщил своему корейскому протеже, что, хотя
«дело надо организовать так, чтобы не было слишком большого
риска», он «готов помочь» и примет Кима в Москве для беседы12.
Соответственно Ким Ир Сен и министр иностранных дел КНДР Пак
Хен Ен 25 апреля прибыли в Москву, где находились до 30 апреля.
В записях их бесед со Сталиным, подготовленных Международным
отделом ЦК ВКП(б), раскрываются причины изменения позиции
советского лидера относительно целесообразности военной кампании
против Южной Кореи13.
Свое решение Сталин объяснил Киму теми же словами,
которые он повторил Мао месяц спустя, а именно, что
«международная обстановка изменилась, и более активные действия по
воссоединению Кореи стали возможными». Первым новым элементом
международной ситуации стала победа КПК, имеющая важное
значение, поскольку теперь «Китай больше не занят внутренней
борьбой» и «может уделить внимание и энергию помощи Корее.
В случае необходимости в распоряжении Китая имеются войска,
которые можно использовать в Корее без ущерба для других
потребностей Китая».
Победа китайцев важна и «психологически», ведь «она показала
силу азиатских революционеров и слабость азиатских реакционеров
заодно с их покровителями на Западе, в Америке. Американцы
ретировались из Китая и не осмелились применить против новых китай-
262
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
ских властей военную силу. Теперь, когда Китай заключил
союзнический договор с СССР, американцы будут еще менее расположены
дразнить коммунистов в Азии. Согласно информации, поступающей
из США, — добавил Сталин, — это действительно так. Преобладает
настроение не вмешиваться в корейские дела». Вероятно, советский
лидер ссылался на документ об американской политике безопасности,
одобренный в декабре 1949 г. под названием СНБ-48, содержание
которого он мог узнать через советского шпиона-британца Дональда
Маклейна. В любом случае в своей речи в Национальном
пресс-клубе 12 января государственный секретарь Дин Ачесон публично
объявил о решении США провести свою линию обороны в
Тихоокеанском регионе таким образом, чтобы она включала Японию и
Филиппины, но не Южную Корею и Тайвань. Сталин отметил и другие
причины колебаний американцев, а именно «то, что у СССР теперь
есть атомная бомба и что наши позиции в Пхеньяне укрепились».
Другими словами, советский лидер истолковал невмешательство
американцев в гражданскую войну в Китае как признак слабости, что
позволяет укрепить безопасность Советского Союза осуществлением
более энергичной стратегии на Дальнем Востоке.
Однако возможность американского вмешательства продолжала
беспокоить вечно подозрительного Сталина. Он объяснил Киму и
Паку, что тем следует «еще раз взвесить все «за» и «против»
освобождения. Прежде всего, вмешаются американцы или нет?»
Во-вторых, поскольку в случае необходимости Китай станет источником
подкреплений для северокорейцев, «освобождение можно начинать
только есци его поддержит китайское руководство». Когда Ким
заверил Сталина в поддержке Мао, советский лидер отметил, что
«необходима тщательная подготовка к войне». Боевую готовность
следует поднять до высокого уровня, создать отборные ударные
дивизии и другие новые части, войска должны получить
дополнительное вооружение и автотранспорт, которые предоставит Советский
Союз.
Чтобы снизить опасность американского вмешательства, Сталин
вернулся к своей первоначальной формуле, настаивая, чтобы
наступление было замаскировано под контратаку. «Я согласен с вашей
идеей завязать бои с противником на Ончжинском полуострове,
поскольку это поможет скрыть то, кто первый начал боевые действия».
После того как Северная Корея заявит, что операция в Ончжине
является ответом на атаку южан, она сможет расширить фронт.
Далее он подчеркнул, что война должна быть выиграна быстро.
«Южане и американцы не должны успеть прийти в себя... оказать
сильное сопротивление и мобилизовать международную поддержку».
И наконец, самое важное: Сталин дал ясно понять корейцам, что
им «не стоит рассчитывать на прямое участие СССР в войне,
поскольку у СССР есть другие серьезные задачи, особенно на Западе».
Вместо этого он «призвал Ким Ир Сена консультироваться с Мао
Цзэдуном». Сталин повторил, что «СССР не готов ввязываться в
корейские дела напрямую, особенно если американцы все же решат
послать войска в Корею». После заверений Кима, что война будет
263
Холодная война
выиграна прежде, чем американцы успеют вмешаться, обе стороны
условились, что Корейская народная армия будет полностью
отмобилизована к лету, а корейский Генштаб с помощью советников из
СССР к этому времени разработает конкретный план наступления.
Поскольку Сталин не хотел рисковать войной с Соединенными
Штатами, посылая советские войска в Корею, и рассчитывал, что в
случае необходимости подкрепления предоставит Китай, он
настоял, чтобы Ким Ир Сен поехал в Пекин и получил одобрение
китайцев, прежде чем начнутся военные действия. В ходе бесед с Кимом
15—16 мая Мао Цзэдун с готовностью согласился с планируемой
кампанией, считая вполне естественным, чтобы корейские
коммунисты установили свою власть на всей территории страны, хотя и
выразил некоторую озабоченность относительно возможного
вмешательства японцев или американцев14.
В то время как вслед за переговорами Сталина с Кимом и
Паком в Северную Корею потоком хлынули оружие и советники,
появились многочисленные признаки того, что Соединенные Штаты
проявляют все большую решимость защищать Южную Корею и
бороться с коммунизмом по всему миру — новая директива в области
политики безопасности, СНБ-68, ставила целью подготовку США к
предотвращению дальнейшей советской экспансии, Республике
Корея была выделена военная и экономическая помощь на 100
миллионов долларов, высокопоставленные американскех чиновники
зачастили с визитами в Сеул15. Тем не менее подготовка к операции
шла ускоренными темпами. 12 июня части КНА начали
выдвигаться на доходные позиции, а к 15 июня оперативный план был готов.
На следующий день Штыков сообщил Сталину, что наступление
начнется ранним утром 25 июня16.
Тем не менее Сталина продолжала беспокоить возможность
американского вмешательства. 20 июня он удовлетворил просьбу Шты-
кова разрешить КНА использовать советские корабли для высадки
десантов, но не позволил советскому персоналу находиться на
кораблях, «поскольку это может дать противнику предлог для
вмешательства со стороны США»17. Но в то же время Сталин принял
решение, намного увеличившее вероятность такого вмешательства.
21 июня, получив донесение, что южнокорейцы узнали о планах
наступления и усиливают свои оборонительные линии на Ончжинском
направлении, он одобрил предложение Ким Ир Сена изменить план
и начать наступление одновременно по всей линии фронта18.
Возможно, с военной точки зрения это решение и было разумным, но
в нем проявилось катастрофическое непонимание того, как на
Западе воспримут широкомасштабное, в духе Второй мировой войны,
вторжение через южнокорейскую границу. Поскольку Сталин, как и
его западные современники, сам пережил внезапное массированное
нападение немцев, тем более удивительно, что он не сумел
предугадать, какие ассоциации немедленно вызовет подобная атака в умах
многих политических лидеров мира. Таким образом, вмешательство
ООН застигло советского лидера врасплох — то самое
вмешательство, которого он так упорно старался избежать.
264
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
3. Войска ООН пересекают параллель,
Китай вступает в войну. Октябрь 1950 г.
Американская интервенция в Корее сочеталась с решимостью не
допустить эскалации конфликта до уровня мировой войны с
Советским Союзом. Поэтому, считая, что именно СССР несет
ответственность за нападение, администрация Трумэна тщательно избегала
публичного признания связи Москвы с событиями в Корее. По той же
причине Советское правительство из кожи вон лезло, чтобы
дистанцироваться от этого нападения. Оно заявляло, что северокорейские
войска лишь отражают агрессию с Юга и что «ответственность за эти
события ложится на южнокорейские власти и тех, кто за ними
стоит»19. А главное, Сталин не приказал советскому представителю в
ООН прекратить бойкот заседаний Совета Безопасности,
предпринятый в знак протеста против исключения КНР из ООН, хотя его
отсутствие позволило США обеспечить одобрение вмешательства в
корейский конфликт со стороны Организации Объединенных Наций.
К концу лета 1950 г., когда Корейская народная армия оттеснила
войска ООН на узкий плацдарм вокруг южнокорейского порта
Пусан, Сталин стал смелее поддерживать военную операцию в Корее.
28 августа он приветствовал Ким Ир Сена «за великую
освободительную борьбу», которую он с друзьями ведет «с блестящим успехом»
и выразил уверенность, что «в скором времени интервенты будут
изгнаны из Кореи с позором»20.
Однако уверенность Сталина была поколеблена высадкой
американского десанта 15 сентября в тылу северокорейцев, в Инчхоне, что
позволило войскам ООН через две недели начать наступление на
территорию Северной Кореи. Хотя американцы и их союзники были
сильно обеспокоены из-за пересечения 38-й параллели, опасаясь, что
это может спровоцировать вмешательство Китая или СССР, а
европейцы боялись, что это отвлечет американские ресурсы от помощи
Европе, всеобщее убеждение в том, что нападение северян должно
быть отражено раз навсегда, чтобы исключить дальнейшую
коммунистическую агрессию, склонило чашу весов в пользу войны до
полного разгрома Северной Кореи. В течение октября, когда войска
ООН продвигались в глубь Северной Кореи, в Вашингтоне и
столицах союзников получали все больше подтверждений, что Китай
готовится вступить в войну. Однако там недооценивали способность
Пекина к вмешательству, прежде всего, потому, что у китайцев не
было военно-воздушных сил, и были чересчур уверены в том, что
сумеют отразить любую интервенцию, если Китай все же решится
на это21. Таким образом, массированное и успешное наступление
китайцев застигло американцев и их союзников врасплох.
В коммунистическом лагере быстрый разгром Корейской
народной армии вызвал серию интенсивных переговоров? в первые две
недели октября. Сталин отверг просьбу Ким Ир Сена о советском
вмешательстве, продолжая придерживаться своей апрельской
формулы, что Советский Союз предоставит оружие, снаряжение и совет-
265
Холодная война
ников, но если Северной Корее понадобятся иностранные войска,
ей следует рассчитывать на китайцев. 3 октября Сталин призвал Мао
направить в Северную Корею обещанные войска, замаскированные
под добровольцев. К удивлению и раздражению Сталина, Мао не
согласился, утверждая, что подобная интервенция скорее всего
«вызовет открытое столкновение США и Китая, вследствие чего
Советский Союз также может быть втянут в войну, и таким образом
вопрос стал бы крайне большим»22. Сталин отверг рассуждения Пекина
о третьей мировой войне как простой предлог для бездействия,
напомнив Мао, что «руководящие китайские товарищи»
неоднократно выражали готовность направить несколько армий на поддержку
Кореи, если противник пересечет 38-ю параллель. При этом вождь
не без колкости заметил, что, как он понял, подобная готовность
была связана с заинтересованностью Китая не допустить
превращения полуострова в плацдарм для будущей агрессии США или
Японии против КНР.
Сталин перечислил четыре причины для вмешательства китайцев.
Во-первых, американская реакция на эту войну пока что показывает,
что США «не готовы в настоящее время к большой войне».
Во-вторых, Япония, «милитаристские силы которой еще не восстановлены»,
не в состоянии помочь США. В-третьих, поскольку за Китаем стоит
его союзник — СССР — Соединенные Штаты вынуждены будут
согласиться на выгодные для Северной Кореи условия мира, «которые
не давали бы врагам возможности превратить Корею в свой
плацдарм». В-четвертых, по той же причине американцам придется
«отказаться» от Тайваня, от идеи сепаратного мирного договора с
«японскими реакционерами», а также от планов возрождения японского
империализма и превращения страны в свой плацдарм на Дальнем
Востоке. Подобно ооновцам, убежденным в необходимости дать
мощный отпор коммунистической агрессии, Сталин предостерег, что «без
серьезной борьбы и без новой внушительной демонстрации своих
сил» Китаю не удастся ни добиться этих уступок, ни вернуть себе
Тайвань.
Сталин признал, что США все же могут втянуться в большую
войну из соображений престижа. Тогда в нее может быть втянут и
Китай, а с ним и Советский Союз, «который связан с Китаем
Пактом взаимопомощи». «Следует ли этого бояться?» — задает он
риторический вопрос. «По-моему, не следует, так как мы вместе будем
сильнее, чем США и Англия, а другие капиталистические
европейские государства без Германии, которая не может сейчас оказать
США какой-либо помощи, не представляют серьезной военной
силы. Если война неизбежна, — объявил он, — то пусть она будет
теперь, а не через несколько лет, когда японский милитаризм будет
восстановлен как союзник США и когда у США и Японии будет
готовый плацдарм на континенте в виде лисынмановской Кореи»23.
Этот пассаж можно истолковать неправильно, если вырвать его
из контекста. Действия Сталина в октябре-ноябре 1950 г.
показывают, что он не забыл об осторожности, ранее отличавшей его
стратегию относительно возможности большой войны. И верно, когда
266
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
поначалу его смелые речи не тронули китайское руководство и оно
отказалось послать в Корею требуемые войска, Сталин приказал
северокорейской армии эвакуироваться из страны. 13 октября он уведомил
Ким Ир Сена, что «дальнейшее сопротивление бесполезно. Китайские
товарищи отказываются от военного вмешательства. В этих условиях
вам следует готовиться к полной эвакуации в Китай или СССР»24.
На следующий день после сталинского приказа Ким Ир Сену об
эвакуации китайское руководство, наконец, решило направить
сухопутные войска в Корею. Согласно китайским источникам, изученным
историком Чен Джианом, решение Пекина было обусловлено не
только заботой о безопасности китайско-корейской границы, но и
убеждением, что американцев следует наказать за «наглую» блокаду
Тайваня и вторжение в Северную Корею, иначе Китай не займет того
места в мире, которого он заслуживает. Кроме того, Мао Цзэдуц был
рад возможности поддержать революционный дух в Китае
вооруженной борьбой против крупнейшей капиталистической державы25.
В отличие от готовности Мао сражаться с «империалистами»,
Сталин был по-прежнему осторожен. Он наложил жесткие
ограничения на советскую военную помощь Китаю в поддержку
интервенции последнего, все еще стараясь снизить риск прямого конфликта
с Соединенными Штатами. Несмотря на неоднократные просьбы
китайцев о поддержке с воздуха, он направил в Маньчжурию лишь
четыре истребительные дивизии сокращенного состава и две
дивизии штурмовиков, а также 16 учебных авиационных и 10 танковых
полков, части снабжения и обслуживания. Однако советские
самолеты и танки можно было использовать лишь для обучения
китайских военных. Сталин категорически запретил использовать их на
фронте. Более того, советские специалисты, управлявшие этими
самолетами, должны были находиться в Китае минимально
возможный срок и возвращаться в СССР сразу после завершения обучения
китайцев. Находящимся в Китае советским военным было
приказано носить китайскую форму, а советские самолеты и танки были
соответствующим образом замаскированы под китайские26. К 1
ноября Сталин изменил приказ, разрешив советским истребителям
осуществлять прикрытие китайских приграничных баз и мостов
через реку Ялу, но им было запрещено преследовать американские
самолеты за линию фронта из страха, что сбитый советский летчик
может попасть в плен и участие СССР в войне будет раскрыто.
4. Война затягивается. Переговоры о перемирии, 1951—1953 гг.
К удивлению Сталина, китайским добровольцам быстро удалось
отбросить назад гораздо лучше оснащенную американскую армию.
В начале декабря, наблюдая приятную картину отступления, казалось
бы, грозных американских войск под натиском своего «младшего
партнера», советский лидер отозвал проект предложения о
прекращении огня, заменив его куда более радикальным предложением,
которое Соединенные Штаты не могли не отвергнуть. Он также
267
Холодная война
посоветовал министру иностранных дел Китая Чжоу Эньлаю дать
сдержанный ответ на мирный зондаж, предпринятый 12 декабря
индийской делегацией в ООН, а затем и на резолюцию о
прекращении огня, внесенную 11 января 1951 г. Но после того как в ходе
весеннего наступления в апреле—мае 1951 г. китайцы и северокорей-
цы, понеся огромные потери, не сумели оттеснить войска ООН
дальше на юг, три коммунистические страны-союзницы начали
обсуждать, не следует ли урегулировать конфликт путем переговоров.
2 июня Мао пригласил Ким Ир Сена посетить Пекин для
обсуждения изменившейся обстановки, а еще через неделю Ким и Гао Ган,
партийный секретарь в Северовосточном Китае, известный своими
тесными связями с Советским Союзом, отправились в Москву для
переговоров со Сталиным27.
Как Сталин сообщил Мао, они с Кимом и Гао решили, что
«перемирие теперь — выгодное дело». Однако основные дискуссии в
ходе московской встречи велись о том, как улучшить положение
северокорейцев и китайцев в военной области. Сталин согласился
поставить оружие для 16 дивизий, направить дополнительный
контингент военных советников и дал рекомендации, как не допустить
наступления ооновцев28. В ответ Мао проинформировал Гао и Кима,
что китайское руководство приняло решение о целесообразности
начала переговоров о перемирии, поскольку ему требовалась
передышка на ближайшие два месяца для подготовки нового
наступления в августе. Он попросил Гао и Кима договориться со Сталиным,
будет ли лучше Советскому правительству выступить с такой
инициативой или Корее и Китаю выразить желание начать переговоры,
если такое предложение поступит от противника. В качестве
условий перемирия он назвал восстановление довоенного статус-кво и
создание нейтральной зоны вдоль 38-й параллели — это были самые
умеренные предложения из когда-либо выдвинутых китайским
лидером29. Однако в его послании Сталину речь шла лишь о планах
нового наступления. Мао попросил прислать советников по
стратегии и тактике и заверил Сталина, что китайские войска будут прочно
удерживать линию обороны при любых вражеских атаках. Он
объяснил, что «положение на фронте в июне месяце будет таково, что
наши силы будут сравнительно слабее, чем у противника. В июле
месяце мы будем сильнее, чем в июне, а в августе будем еще
сильнее. Мы готовимся в августе месяце нанести противнику более
сильный удар»30.
Сталин, очевидно, согласился с предложением Мао, чтобы
инициативу о начале переговоров взял на себя Советский Союз. 23 июня
1951 г. советский представитель при ООН Я.А. Малик в ходе
очередного обращения по радиосети ООН заявил, что «народы
Советского Союза верят также, что самую острую проблему
сегодняшнего дня — проблему вооруженного конфликта в Корее — тоже
можно урегулировать... В качестве первого шага следует начать дискуссии
между воюющими сторонами о прекращении огня и перемирии,
обеспечивающем взаимный отвод войск от 38-й параллели». 27 июня
замминистра иностранных дел А.А. Громыко подтвердил слова Ма-
268
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
лика и предложил американскому послу в Москве ограничить
переговоры военными вопросами, не затрагивая политических и
территориальных проблем31.
В Вашингтоне в ходе жарких дебатов о том, как реагировать на
советскую инициативу, несколько высокопоставленных чиновников
выступили против начала переговоров на том основании, что
коммунисты лишь тянут время для усиления своих войск — как мы
теперь понимаем, этот аргумент был вполне обоснован. Как
выразился начальник штаба ВВС Хойт Ванденберг, «мы сейчас сильно бьем
коммунистов, и любая передышка, предоставленная им
перемирием, лишь позволит им усилиться и снова начать сражаться...»32
Однако возобладала точка зрения госсекретаря Дина Ачесона. 10 июля
1951 г. в пограничном городке Кэсон ооновцы начали переговоры о
перемирии с китайцами и северокорейцами.
По мере того, как переговоры затягивались, а соглашения достичь
не удавалось, в Вашингтоне крепло убеждение, что у
коммунистической стороны нет искреннего стремления к урегулированию
конфликта. Этот вопрос, который приобрел важное значение и в более
широком контексте холодной войны, не так просто объяснить, как
кажется на первый взгляд. Согласно российским документальным
источникам (китайские архивы все еще закрыты для
исследователей), китайцы, похоже, были действительно заинтересованы в
заключении перемирия в Корее, но на выгодных для Китая условиях.
Подобное соглашение, однако, мыслилось лишь как способ на
время улучшить положение КНР, избавив ее от бремени нынешней
вооруженной борьбы в Корее. При этом по-прежнему подразумевалось,
что эта борьба будет продолжена, как только обстановка станет
более благоприятной. Партийное руководство в Пекине так
определило свой новый курс в отношении корейской войны: «Вести
переговоры, сражаясь». Поскольку вести войну стало трудно, оно
стремились выйти из нее путем мирного урегулирования. Однако, если
выгодных условий добиться не удастся, оно было готово продолжать
войну любой ценой33.
В первые недели предметом переговоров было определение
демаркационной линии, разделяющей Северную и Южную Корею.
Поначалу командование войск ООН настаивало, чтобы она
совпадала с тогдашней линией фронта, но затем выступило с неразумным
предложением провести эту линию глубоко в
китайско-северокорейском тылу. Это предложение разозлило и оскорбило китайскую
делегацию, и она выдвинула контрпредложение использовать в
качестве демаркационной линии 38-ю параллель, поскольку линия
фронта постоянно смещалась то на север, то на юг от нее. Никакого
соглашения достигнуть не удалось, а 23 августа 1951 г.
северокорейская и китайская делегации прервали переговоры на том основании,
что ооновская сторона нарушила нейтралитет Кэсона, обстреляв с
воздуха место проведения заседаний34. Китайцы, однако, не желали
окончательного срыва переговоров: вероятно, они по-прежнему
считали, что перемирие им выгодно, если его условия не будут
оскорбительными для Китая35.
269
Холодная война
Сталин также хотел продолжения переговоров, но по несколько
иным причинам. В ответе на вышеупомянутую телеграмму Мао от
27 августа советский лидер сообщил своему союзнику о согласии
«с Вашей оценкой теперешнего состояния переговоров в Кэсоне и
с вашей установкой о необходимости добиваться
удовлетворительного ответа по вопросу об инциденте, спровоцированном
американцами в целях давления на китайско-корейскую сторону». Однако,
объяснил он, «мы исходим при этом из того, что американцы
больше нуждаются в продолжении переговоров». Отвергнув предложение
Мао о приглашении представителей нейтральных стран для
наблюдения за ходом переговоров, он пояснил, что «американцы
расценят это так, что китайско-корейская сторона будто бы больше
нуждается в скорейшем заключении соглашения о перемирии, чем
американцы». Затем он не без издевки заключил телеграмму словами:
«Если вы такого же мнения по этому вопросу, то об этом надо
сообщить тов. Ким Ир Сену»36.
Другие послания Сталина на тему переговоров подтверждают, что
после провала первой возможности договориться в августе 1951 г., он
решил, что продолжение войны соответствует интересам СССР, по
крайней мере, пока не существует опасности нового наступления
американо-ооновских войск в глубь Северной Кореи. Переход войны в
позиционную стадию был выгоден Советскому Союзу по нескольким
причинам. Война сковывала силы американцев, сокращая их
возможности для военных акций в Европе. Она поглощала экономические
ресурсы США и создавала политические осложнения для
администрации Трумэна. Она давала советской стороне прекрасную
возможность для сбора разведывательной информации об американских
военных технологиях и организации вооруженных сил. Командование
Советской Армии направило в Северную Корею многочисленные
поисковые группы для сбора вооружения, брошенного
американскими войсками при отступления, и доставки их в Москву для изучения.
Их самой ценной добычей стал сбитый американский реактивный
истребитель F-87, который был переправлен в Москву и использован
для новых разработок в интересах советских ВВС.
Негативные последствия северокорейского нападения с точки
зрения безопасности СССР — сплочение НАТО и массированное
перевооружение США и европейских стран — стали результатом
начала войны как такового. К середине 1951 г. Сталин, судя по
всему, пришел к выводу, что Советский Союз скорее выигрывает, чем
проигрывает от поощрения китайцев и северокорейцев к
продолжению боевых действий в Корее. Как указывают российские
документы, главной заботой Сталина в отношении переговоров было не дать
китайско-северокорейской стороне создать впечатление о своей
слабости, ведь продолжение позиционной войны для СССР было
выгоднее всего. Если же ооновская сторона перейдет в наступление на
военном или дипломатическом фронте, советские интересы могут
только пострадать.
270
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
Поэтому, когда в октябре 1951 г. переговоры возобновились,
Сталин держался той же линии, что он сформулировал в августе. Он
писал Мао, что «весь ход переговоров за последнее время
показывает, что хотя американцы и затягивают переговоры, тем не менее
они больше нуждаются в быстрейшем их завершении. Это вытекает
из общей международной обстановки. Мы считаем правильным,
чтобы китайско-корейская сторона и дальше, осуществляя гибкую
тактику в переговорах, проводила твердую линию, не проявляя
торопливости и не обнаруживая заинтересованности в скорейшем
окончании переговоров»37.
В переписке Сталина с северокорейцами также проявилось его
беспокойство о том, чтобы не произвести впечатления слабости.
19 ноября 1951 г. он дал указание советскому послу в Пхеньяне
передать корейцам, что «обращение правительства КНДР к Генеральной
Ассамблее и Совету Безопасности так, как оно изложено в Вашей
телеграмме... могло бы быть расценено в настоящей обстановке, в
условиях шантажа со стороны американцев, как признак слабости
китайско-корейской стороны, что политически невыгодно»38.
Через три месяца, в условиях продолжающегося тупика на
переговорах, Сталин повторил свои прежние краткие указания Мао. В
ответ на пространную телеграмму, где излагались предложения КНР по
множеству обсуждаемых вопросов, Сталин просто написал: «Мы
согласны с намеченным Вами планом и той оценкой хода
переговоров, которую Вы даете. Занятая Вами твердая позиция уже дала
положительные результаты и должна заставить противника пойти на
дальнейшие уступки. Считаем, что с руководящими товарищами
Польши и Чехословакии следует договориться относительно
включения их представителей в комиссию наблюдателей, и они,
конечно, согласятся с этим»39.
В начале 1952 г. Соединенные Штаты также заняли жесткую
позицию на переговорах, что, пусть и непреднамеренно, привело к
затягиванию войны. Президент Трумэн и высшее руководство США
решили, несмотря на сильные возражения американского военного
командования и союзных правительств, настоять на добровольной
репатриации военнопленных. В отличие от общепринятой практики
простого обмена военнопленными, последним предлагался выбор:
возвращаться в страну, в армии которой они служили, или нет. Это
радикальное предложение было обусловлено несколькими причинами.
Во-первых, имелся опыт принудительной репатриации после Второй
мировой войны, в результате чего сотни тысяч советских граждан были
против их воли возвращены в СССР, где попали под расстрел или в
лагеря. Во-вторых, речь шла о корейском конфликте как гражданской
войне. Среди китайских пленных было много бывших гоминьдановских
солдат, отправившихся в Корею по принуждению и продолжавших
оставаться противниками коммунистического режима. Аналогичным
образом многие пленные из КНА оказались южанами, которых
насильно забрали в народную армию в период северокорейской оккупации
Юга. Заставлять этих людей вернуться в КНР или КНДР против их
воли представлялось делом глубоко аморальным. Вдобавок их публич-
271
Холодная война
ные заявления о нежелании жить под властью коммунистов станут
пропагандистской победой на одном из фронтов холодной войны,
заменяющей ускользающую победу военную. Как выразился госсекретарь
Дин Ачесон в письме президенту от 4 февраля, «любое соглашение,
требующее от солдат Соединенных Штатов применения силы в целях
выдачи коммунистам пленных, которые считают, что в случае
возвращения их ждет смерть, противоречило бы нашим фундаментальнейшим
моральным и гуманитарным принципам, касающимся значения каждой
отдельной личности, а также серьезно подорвало бы позиции Соедаг-
ненных Штатов с точки зрения психологической войны в нашем
противостоянии коммунистической тирании»40.
Как и следовало ожидать, Мао Цзэдун воспринял настойчивость
американцев в вопросе о добровольной репатриации как
смертельное оскорбление для Китая. Поэтому он разделял точку зрения
Сталина о политической необходимости продолжения войны,
несмотря на тяжелые потери, пока Китай не обеспечит себе выгодные
условия перемирия. Однако Ким Ир Сен начал падать духом перед
лицом физического разрушения своей страны непрерывными
американскими бомбардировками. Поддерживая волю Кима к борьбе, Мао
объяснил ему в телеграмме от 18 июля, что «в настоящее время,
когда противник подвергает нас бешеным бомбардировкам,
принятие предложения противника провокационного и обманного
характера, которое не означает на самом деле никаких уступок, для нас
весьма невыгодно». Отказ от предложения противника, утверждал
Мао, повлечет за собой единственное негативное последствие —
новые потери среди корейского народа и китайских добровольцев.
Однако эти жертвы лишь закаляют китайский и корейский народы,
воодушевляют «миролюбивые народы всего мира» и заставляют
«главные силы американского империализма сковываться». Более
того, самопожертвование китайцев и корейцев позволяет оттянуть
новую мировую войну, давая возможность Советскому Союзу
«усилить свое строительство» и «оказывать свое влияние на развитие
революционного движения народов всех стран».
Подобно американцам, признавая важность демонстрации
решимости другой стороне, Мао далее сообщает Киму, что китайское
руководство решило: принятие предложения противника «под
давлением его бомбардировок» будет истолковано как признак
слабости. Это приведет лишь к «новым провокациям», результатом
которых, учитывая, что коммунистические войска находятся в
«невыгодном положении», станут «еще большие неудачи», и из-за них «будет
проиграна вся игра». И наоборот, продолжал Мао, «если мы проявим
решимость не принять предложение противника и подготовимся к
срыву переговоров со стороны противника, противник наверняка не
пойдет на срыв переговоров». Более того, «при решительном
настаивании нашей стороны на своей точке зрения» противник,
возможно, сделает новые уступки. Если же он не пойдет на уступки и
сорвет переговоры, «мы должны продолжать военные действия, с тем
чтобы в ходе войны, которую не может разрешить противник,
найти выход для изменения современной обстановки»41.
272
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
Но уже через месяц, к тому моменту, когда Чжоу Эньлай,
прибывший в Москву для переговоров о советской экономической и
военной помощи КНР, обсуждал со Сталиным стратегию Пекина, у
китайцев несколько поубавилось желания продолжать войну. Сталин
продолжал настаивать на продолжении войны, но ни тот ни другой
лидер не пытались добиться своих целей напрямую. Напротив — и
в этом отразилась вся сложность взаимоотношений между двумя
коммунистическими государствами, — в ходе своих захватывающе
интересных и весьма показательных бесед Сталин и Чжоу
осторожно «ходили вокруг да около» вопроса о мирном урегулировании в
Корее, стараясь избежать откровенных разногласий, но при этом не
забывая о собственных интересах.
В сталинской интерпретации проблема военнопленных свелась к
вопросу о том, уступит ли Мао американцам, которые, по его
собственному утверждению, нарушают международное право, настаивая
на добровольной репатриации. Чжоу доложил, что, по мнению Мао,
продолжение войны выгодно, так как это не дает США
подготовиться к новой мировой войне — с этим утверждением Сталин с
готовностью согласился, — и уступать американцам нельзя. Подчеркивая
революционность нового коммунистического государства, Чжоу
заявил, что «выполняя авангардную роль в этой войне, Китай
способствует тому, что момент наступления (мировой) войны отдаляется,
если удастся сдержать наступление американцев в Корее на 15—20 лет.
Тогда США вообще не смогут развязать третью мировую войну».
Отвечая на похвальбу китайца, Сталин поднял ставки еще выше,
заметив, что «американцы вообще не способны вести большую
войну, особенно после корейской войны. Вся их сила в налетах,
атомной бомбе. Англия из-за Америки воевать не будет. Америка не
может победить маленькую Корею. Нужна твердость в отношениях с
американцами. Китайские товарищи должны знать, что если
Америка не проиграет эту войну, то Тайвань китайцы никогда не получат.
Американцы — это купцы. Каждый американский солдат —
спекулянт, занимается куплей и продажей. Немцы в 20 дней завоевали
Францию. США уже два года не могут справиться с маленькой
Кореей. Какая же это сила? Главное вооружение американцев... это
чулки, сигареты и прочие товары для продажи. Они хотят покорить
весь мир, а не могут справиться с маленькой Кореей. Нет,
американцы не умеют воевать. Особенно после корейской войны
потеряли способность вести большую войну. Они надеются на атомную
бомбу, авиационные налеты. Но этим войну не выиграть. Нужна
пехота, но пехоты у них мало и она слаба. С маленькой Кореей
воюют, а в США уже плачут. Что же будет, если они начнут большую
войну? Тогда, пожалуй, все будут плакать»42.
Но судя по всему, сталинская риторика о «слабости» Америки даже
на вкус Чжоу показалась чересчур хвастливой. Китайский министр
иностранных дел резко сменил тон, предложив: «Если американцы
сделают какие-либо уступки, хотя бы и небольшие, то следует пойти
на это». Он завершил обсуждение, наметив три возможные «позиции».
«Первая — сначала заявить о задержании такого же процента южно-
273
Холодная война
корейских и американских военнопленных, какой соответствует
проценту задержания северокорейцев и китайцев, и на этом можно
остановиться. Вторая — прибегнуть к посредничеству нейтральной
страны. Третья — подписать соглашение о перемирии, а вопрос о
военнопленных выделить и продолжать обсуждение этого вопроса
дополнительно». Не упоминая о том, какую из трех позиций следует
предпочесть, Чжоу вернулся к обсуждению вопросов, связанных с
советской военной помощью Китаю, подчеркивая, что эта помощь
особенно необходима, поскольку китайское правительство
«готовится и к тому, что война может продлиться еще 2—3 года».
Той же скрытой динамикой была пронизана и заключительная
беседа между Сталиным и Чжоу, состоявшаяся 19 сентября.
Китайский министр иностранных дел попытался прозондировать,
возможно ли мирное урегулирование в Корее без ущерба для отношений
Пекина с Москвой, а Сталин стремился уговорить китайцев не
принимать условия перемирия, не называя при этом вещи своими именами.
Таким образом, дискуссия не привела к четкой договоренности о
стратегии прекращения войны, и эта тупиковая ситуация сохранялась
вплоть до внезапной кончины советского лидера полгода спустя.
Смерть Сталина 5 марта 1953 г. открыла возможность для
заключения соглашения о перемирии. Коллективное руководство, пришедшее
к власти в Москве, немедленно сочло, что с войной пора кончать —
это было его первое внешнеполитическое решение. 19 марта, в разгар
великого смятения и тревоги, наступивших после смерти Сталина,
Совет Министров принял постановление о корейской войне и
приложенный к нему пространный проект послания Мао Цзэдуну и Ким Ир
Сену. В послании, сформулированном запутанно и уклончиво — даже
теперь новым лидерам было психологически непросто идти наперекор
решениям самого Сталина, — говорилось: «Советское Правительство
пришло к выводу, что было бы неправильно продолжать ту линию в
этом вопросе, которая проводилась до последнего времени, не внося в
эту линию тех изменений, которые соответствуют настоящему
политическому моменту и которые вытекают из глубочайших интересов
наших народов, народов СССР, Китая, Кореи...» Далее в нем излагалась
суть заявлений о готовности решить все остающиеся вопросы и достичь
соглашения о перемирии, с которыми должны были выступить Ким Ир
Сен, китайский командующий Пэн Дехуай, правительство КНР и
советская делегация в ООН43.
Радикальные перемены в Москве после смерти Сталина,
естественно, не сопровождались такими же изменениями в Пекине и
Пхеньяне, но поскольку ни китайцы, ни северокорейцы не были в
состоянии продолжать войну без помощи СССР, их действия
предопределялись решениями нового руководства в Москве. В любом
случае само китайское руководство к этому моменту, судя по всему,
ужГе хотело закончить войну, а у северокорейцев такое желание
проявилось еще намного раньше. Согласно истории корейской войны
«для служебного пользования», подготовленной в МИДе СССР в
1966 г., Чжоу Эньлай, прибывший в Москву на похороны Сталина,
при обсуждении хода войны «настоятельно предлагал, чтобы совет-
274
Раскол послевоенного мира: формирование б и поляр ноет и
екая сторона оказала помощь в ускорении переговоров и
заключении перемирия»44.
Несмотря на готовность обеих сторон заключить перемирие, ряд
препятствий привел к четырехмесячной задержке с подписанием
соглашения. Чтобы «не потерять лицо», китайцы настаивали на
новом наступлении, призванном скомпенсировать уступки, на которые
они пойдут в вопросе о военнопленных. Возникли трудности с
выработкой детальных процедур: каким образом военнопленные
должны заявлять о своей позиции в отношении репатриации и как
осуществлять наблюдение за этим процессом. Южнокорейский
президент Ли Сын Ман попытался саботировать соглашение, которое он
считал невыгодным, в одностороннем порядке освободив 25 тыс.
пленных корейцев-антикоммунистов и позволив им скрыться. США
были втянуты в длительные переговоры с Ли Сын Маном, который
использовал все имеющиеся у него рычаги давления, чтобы
добиться от американцев соглашения о продолжении военной помощи.
Наконец 27 июля представители командования обеих сторон
подписали перемирие. Трехлетний конфликт с участием вооруженных сил
двадцати стран с шести континентов завершился восстановлением
первоначального статус-кво, без особых перспектив на заключение
мирного договора и снижение напряженности между двумя
корейскими государствами. Согласно последним американским оценкам,
потери Северной Кореи в ходе войны составили 1 млн человек,
военных и гражданских. Южной Кореи — 50Q тыс., а потери Китая
достигли ужасающей цифры в 2,3 млн человек. Соединенные
Штаты потеряли 33 тыс. человек убитыми и 103 тыс. ранеными, а
другие военные контингенты ООН — до 4 тыс. человек. А общая цена
милитаризации и интенсификации холодной войны в результате
конфликта в Корее вообще вряд ли поддается исчислению.
Заключение
Каковы же были оценки предполагаемых угроз, которые
привели к этой судьбоносной войне? В обоих корейских государствах
стремление к обьединению страны насильственным путем
основывалось на убеждении, что каждый из режимов представляет
смертельную опасность для другого. Таким образом, главной причиной
войны стал тезис о непримиримости противоречий между
коммунистической и капиталистической системами, а значит,
необходимости борьбы не на жизнь, а на смерть. Та же убежденность привела
советское руководство к ложному выводу, что Япония представляет
достаточно серьезную угрозу для безопасности СССР, чтобы
оправдать поддержку вторжения северокорейцев на Юг. Что же касается
Китая, вера Мао Цзэдуна в то, что для сохранения
коммунистического режима в этой стране необходимо без конца поддерживать
«накал борьбы», достигнутый в ходе гражданской войны, привела его
к вмешательству в Корее, затянувшему войну на два с половиной
года и стоившему его стране чрезвычайно дорого.
275
Холодная война
Мотивы западных союзников не так просто поддаются
определению. Их убеждение, что нападение северокорейцев напоминает
гитлеровскую «постепенную» агрессию 1930-х годов, было
ошибочным. Сталин не рассматривал наступление Северной Кореи как
проверку Запада на прочность перед подготовкой к агрессии
против других государств на границах СССР. Напротив, он дал свое
добро лишь в полной уверенности, что американцы не
вмешаются. Так что, если бы Вашингтон дал понять Советскому
правительству о своей решимости противостоять подобному нападению,
война бы вообще не началась. Но стоило ей начаться, кампания в
Корее действительно превратилась в испытание Запада на
прочность, хотя она и не мыслилась в,этом качестве. Судя по тому, как
Сталин объяснил Киму причины своего одобрения просьбы
северокорейцев, можно заключить, что если бы Запад не ответил
силой на вторжение в Южную Корею, Сталин бы извлек из этого те
же выводы, что и из неспособности Америки помочь Гоминьдану
в Китае, а именно: США слишком слабы, чтобы отразить агрессию,
поддержанную СССР. Таким образом, невмешательство
американцев побудило бы его воспользоваться благоприятными
возможностями в других регионах. Если говорить о затягивании войны, то
можно прийти к такому выводу: если бы американцы не
связывали воедино оборону Тайваня и оборону Северной Кореи, а их
наступление остановилось бы на 38-й параллели, китайцы, при всей
революционности Мао, вполне вероятно, предпочли бы не
вмешиваться. В таком случае война бы закончилась в октябре 1950 г.
примерно на тех же рубежах, что и в 1953 г., но с гораздо меньшими
потерями. Однако что касается самой интервенции Запада, то
результатом иного решения стало бы лишь трагическое будущее для
народа Южной Кореи и конфронтация между Западом и
союзниками СССР по всему миру. Пока каждая из сторон видела в
другой непримиримого врага, военного противостояния между ними
вряд ли можно было полностью избежать.
1 Запись беседы Сталина с правительственной делегацией КНДР во главе с
председателем Кабинета Министров КНДР Ким Ир Сеном 7 марта 1949 г. В
переводе на английский цит. по: Evgenii P. Bazhanov and Natalia Bazhanova,
«The Korean War, 1950—53», Working Paper, Cold War International History Project,
Wx>drow Wilson International Center for Scholars, Washington DC (готовится к
выходу). Цитата дается в обратном переводе с английского. За исключением
подобных специально оговариваемых случаев цитируемые автором российские
документы сверены по текстам оригиналов.
2 Телеграмма Сталина Штыкову 17 апреля 1949 г. Включена в подборку
документов из Архива президента Российской Федерации (АПРФ), переданных
президенту Южной Кореи Ким Ен Сану президентом России Б. Н. Ельциным
в июле 1994 г. Цит. по: Архив внешней политики Российской Федерации
(АВП РФ), ф. 059а, оп. 5а, п. 11, д. 4, л. 80.
3 Bruce Cumings. The Origins of the Korean War. V. II. The Roaring of the
Cataract, 1947—1950. Princeton: Princeton University Press, 1990. P. 388.
4 Cumings. Idem. Vol. II. P. 379-384.
276
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
5 Донесение Штыкова Сталину 2 мая 1949 г. АПРФ, ф. 45, оп. 1, д. 346,
л. 41-44.
6 См. телеграммы Штыкова от 28 мая, 2 июня, 18 июня, 22 июня, 13 июля.
Оригиналы из АПРФ цитируются в: Bazhanov and Bazhanova, op. cit.
7 «Рекомендации по Корее», 2 августа 1949 г. Цит. по: Bazhanov and
Bazhanova.
8 Телеграмма Г. И. Тункина, советского поверенного в делах в Пхеньяне,
в Кремль от 3 сентября 1949 г. Приводится в: Bazhanov and Bazhanova.
9 Телеграмма Тункина в МИД СССР от 14 сентября 1949 г.: АВП РФ, ф. 059а,
оп. 5а, п. 11, д. 3, л. 46—53. См. также решение Политбюро об одобрении
соответствующей директивы советскому послу в Корее, 24 сентября 1949 г. Там
же, л. 75—77.
10 Проекты решения Политбюро от 21 и 23 сентября. Цит. по: Bazhanov and
Bazhanova.
11 Телеграмма Сталина Штыкову от 30 октября 1949 г. Цит. по: Bazhanov and
Bazhanova. (Цитата дается в обратном переводе с английского.)
12 Телеграмма Сталина Штыкову с посланием для Ким Ир Сена, 30 января
1950 г.: АВП РВ, ф. 059а, оп. 5а, п. И, д. 3, л. 92.
13 Отчет о визите Ким Ир Сена в СССР с 30 марта по 25 апреля 1950 г.
Подготовлен Международным отделом ЦК ВКП(б). Цит. по: Bazhanov and
Bazhanova. (Дальнейшее изложение документа дается в обратном переводе с
английского.)
14 См. телеграммы советского посла в Пекине Рощина Сталину от 15 и
16 мая 1950 г., цитируемые в: Bazhanov and Bazhanova.
15 Подробнее об этих событиях см. в: Cumings. The Origins of the Korean War.
Vol. II. P. 466-478.
16 Телеграмма Штыкова Сталину 16 июня 1950 г. Цит. по: Bazhanov and
Bazhanova.
17 Телеграмма Штыкова Сталину от 20 июня 1950 г. и ответ последнего. Цит.
по: Bazhanov and Bazhanova. (Цитата дана в обратном переводе с английского.)
18 Телеграмма Сталина Штыкову от 21 июня 1950 г. Цит. по: Bazhanov and
Bazhanova.
19 Нота заместителя министра иностранных дел А. А. Громыко
американскому послу в Москву Кирку, 29 июня 1950 г., опубликованная в «Известиях»
30 июня 1950 г.
20 Телеграмма Фын Си (Сталина) Ким Ир Сену (передана через Штыкова),
28 августа 1950 г.: АПРФ, ф. 45, оп. 1, д. 347, л. 5—6, 10—11.
21 Описание дискуссий среди ооновцев о том, следует ли продолжать
наступление за 38-ю параллель, см.: William Stueck. The Korean War. An International
History. Princeton: Princeton University Press, 1995. Ch. 3.
22 Телеграмма Рощина Филиппову (Сталину), 3 октября 1950 г.: АПРФ, ф. 45,
оп. 1, д. 334, л. 105—106.
23 Фын Си (Сталин) — Ким Ир Сену (через Штыкова), 7 октября 1950 г.:
АПРФ, ф. 45, оп. 1, д. 347, л. 65-67.
24 Телеграмма Сталина Ким Ир Сену, 13 октября 1950 г.: Цит. по: Bazhanov
and Bazhanova. (Цитата дана в обратном переводе с английского.)
25 Chen Jian. China's Road to the Korean War: The Making of the Cino-American
Confrontation. New York: Columbia University Press, 1994.
26 Постановление Совета Министров СССР, октябрь 1950 г.: Центральный архив
Министерства обороны Российской Федерации, ф. 16, оп. 3139, д. 16, л. 162—165.
27 Телеграмма Мао Цзэдуна Сталину от 5 июня 1951 г.: АПРФ, ф. 45, оп. 1,
д. 339, л. 23.
28 Телеграмма Филиппова (Сталина) Рощину в Пекин для передачи Мао
Цзэдуну, 13 июня 1951 г.: АВП РФ, ф. 059а, оп. 5а, п. 11, д. 5, л. 31-32.
277
Холодная война
29 Телеграмма Мао Цзэдуна Гао Гану и Ким Ир Сену, 13 июня 1951 г. Там
же, л. 35—37.
30 Телеграмма Мао Цзэдуна Филиппову (Сталину), 13 июня 1951 г. Там же,
л. 34.
31 Foreign Relations of the United States. \bl. VII: 1951. Part 1. P. 560—561.
32 Ibid. P. 567-568.
33 См.: Nie Rongzhen. Inside the Red Star. The Memoirs of Marshal Nie
Rongzhen. Beijing: New W>rld Press, 1988. P. 641; Shu Guang Zhang. Mao's Military
Romanticism. China and the Korean War, 1950—1953. Lawrence, Kansas: University
of Kansas Press, 1995. Ch. 9.
34 Китайцы и северокорейцы утверждали, что ночью 22 августа авиация войск
ООН подвергла место проведения заседаний бомбардировке и обстрелу из
бортового оружия. Двое офицеров войск ООН немедленно обследовали место
происшествия и доложили, что свидетельства нападения неубедительны. Этот
инцидент до сих пор остается неясным, но из российских документов следует, что
независимо от того, как обстояло дело в действительности, китайское руководство
было уверено, что ооновские самолеты атаковали место переговоров.
35 Телеграмма Мао Цзэдуна Филиппову (Сталину), 27 августа 1951 г.//
АПРФ, ф. 45, оп. 1, д. 340, л. 86—88. Тот же документ хранится и в АВП РФ
под шифром: ф. 059а, оп. 5а, п. 11, д. 5, л. 51—53.
36 Решение Политбюро от 28 августа 1951 г. об одобрении прилагаемого
текста ответа товарища Филиппова Мао Цзэдуну (протокол № 83) // АПРФ, ф. 3,
оп. 65, д. 829, л. 4—5 и АВП РФ, ф. 059а, оп. 5а, п. И, д. 5, л. 54—55.
Телеграмма ушла в Пекин 29 августа (АПРФ, ф. 45, оп. 1, д. 340, л. 89).
37 Решение Политбюро от 19 ноября 1951 г. об одобрении прилагаемого
ответа товарищу Мао Цзэдуну// АПРФ, ф. 3, оп. 65, д. 828, л. 42—43 и АВП РФ,
ф. 059а, оп. 5а, п. 11, д. 5, л. 64.
38 Решение Политбюро от 19 ноября 1951 г. об одобрении приложенного
проекта инструкций товарищу Разуваеву// АПРФ, ф. 3, оп. 65, д. 829, л. 44—45
и АВП РФ, ф. 059а, оп. 5а, п. 11, д. 5, л. 65—66.
39 Телеграмма Филиппова (Сталину) Красовскому в Пекин с текстом
послания для передачи Мао Цзэдуну// АПРФ, ф. 45, оп. 1, д. 342, л. 78 и АВП РФ,
ф. 059а, оп. 5а, п. И, д. 5, л. 80.
40 William Stueck. The Korean War. An International History. P. 264.
41 Телеграмма Мао Цзэдуна Филиппову (Сталину) от 18 июля 1952 г. о его
беседе с Ким Ир Сеном// АПРФ, ф. 45, оп. 1, д. 343, л. 72—75 и АВП РФ,
ф. 059а, оп. 5а, п. 11, д. 5, л. 90—93.
42 Запись беседы между Сталиным и Чжоу Эньлаем 20 августа 1952 г.//
АПРФ, ф. 45, оп. 1, д. 329, л. 54-72.
43 Постановление Совета Министров СССР, 19 марта 1953 г. // АПРФ, ф. 3,
оп. 65, д. 830, л. 60—71 и АВП РФ, ф. 059а, оп. 5а, п. 11, д. 4, л. 54—65.
44 «О корейской войне 1950—1953 гг. и переговорах о перемирии»//
Российский государственный архив новейшей истории (РГАНИ), ф. 5, оп. 58, д. 266,
т. 1, л. 122—131. (Цитата дана в обратном переводе с английского.)
ВОЗДЕЙСТВИЕ
ВНУТРИПОЛИТИЧЕСКИХ
СОБЫТИЙ
В. Л. МАЛЬКОВ
ИГРА БЕЗ МЯЧА:
СОЦИАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ
КОНТЕКСТ СОВЕТСКОЙ
«АТОМНОЙ ДИПЛОМАТИИ»
(1945-1949 гг.)
Один из самых авторитетных и информированных американских
исследователей отношений между СССР и США на ранних стадиях
холодной войны Раймонд Гартхофф высказал сравнительно недавно
одну, возможно, парадоксальную истину. Смысл ее передает
следующий парафраз: историки обязаны постоянно задаваться вопросом
о том, как близок был мир в тех или иных эпизодах к ядерному
Армагеддону, не ожидая, впрочем, что хоть когда-нибудь им
удастся получить на него исчерпывающий ответ1. Действительно, ни
архивные материалы, ни воспоминания непосредственных участников
событий до конца не проясняют ситуацию, поскольку готовность
пойти на риск ядерной войны не измеряется с помощью хорошо
известных и оправдывавших себя в других случаях индикаторов.
Здесь требуются иные мерки, иные критерии, иные подходы.
Практика показывает, что в ситуации на подступах к «кнопочной войне»
срабатывают инстинкты, эмоции, голос совести, наконец, которые
оказываются сильнее, чем во всех деталях продуманные планы и
абсолютная уверенность в надежности новейших технологий и в
собственном военном превосходстве.
Сейчас ясно, что в ракетно-ядерную эру между главными
соперниками — СССР и США — возникают особые, «интимные»
отношения, не предусмотренные никакими мыслимыми моделями
конфликтологии. Признание их некоей субстанциональной данностью
большинством специалистов любой идеологической ориентации
требует отказа от плоских схем времен двухцветной (черно-белой)
историографии 50—60-х годов XX в. Симптоматично, что именно о
таком характере ракетно-ядерного мышления двух сверхдержав как
о само собой разумеющимся явлении пишут сегодня печатные
органы ведущих аналитических центров США2. Известный американский
специалист-международник Александр Джордж утверждал, например,
что США и Советский Союз в какой-то момент осознали, что
угроза безопасности, которую они создали друг другу, «поддается
устранению»3.
Но тот факт, что во все времена никто не рискнет признать этот
процесс необратимым, ставит современного историка перед
трудностью постижения его истоков. Спору нет, проще всего объяснить
клубок проблем в терминах холизма и уступчивостью одной из
сторон под давлением превосходящей мощи другой, располагавшей
281
Холодная война
монополией на атомное оружие. Но именно на ранней стадии
холодной войны отчетливо проявилась (упорно не замечаемая
многими историками) двойственная натура главных героев
разыгравшихся на мировой сцене драматических событий, противоречивость их
поступков и одновременно взвешенная трезвость, осторожность,
неавантюристичность в конкретной кризисной ситуации.
Разумеется, констатация двуликости, двоезначности послевоенной
сталинской дипломатии, по поводу которой ведется столько споров в
отечественной и зарубежной историографии4, так же как и политики
«сдерживания коммунизма» Трумэна, может показаться нарочито
«гуманизированной» или надуманной, если не замечать раздвоенность
сознания народов стран-победителей, сражавшихся во имя
достижения обшей цели и оказавшихся по обе стороны «железного
занавеса» на следующий день после победы. Наверное, частично данным
обстоятельством объясняется и то, что в историческом опыте так
называемого периода восстановления в СССР и периода
реконверсии в США существует больше аналогий, чем принято было считать.
Тотальный характер внешней угрозы и моральная реакция на этот
вызов обнаружили такое близкое сходство, что ожидание омници-
да, общечеловеческой новой внезапной военной катастрофы
обозначалось уже единым собирательным термином — Хиросима.
Попутно отметим, что ошибочность рассуждений об истоках
холодной войны по методу «хорошие парни» — «плохие парни» или
«абсолютное добро побеждает абсолютное зло» подтверждает
контрастность противоположности (по своим системообразующим
выводам) современных исследований по проблеме. О внешней политике
Советского Союза эпохи перехода от войны к миру не стоит и
говорить. Но в том же ключе многие авторы рисуют и внешнюю
политику Соединенных Штатов, называя их прямым инициатором
холодной войны, ради утверждения богоизбранности Америки5. В
нашем случае, однако, важно показать процесс выработки кодекса
взаимосдерживания, рождавшегося в условиях неравновесного
военного и технологического противостояния двух сверхдержав и
высокой степени риска развязывания ядерной войны между ними в
результате ошибочных оценок и прогнозов либо Кремля, либо Белого
дома. Увы, попытки объяснить феномен биполярного ядерного
цугцванга (тупика) (нельзя не согласиться с Р. Гартхоффом) не всегда
были удачны, тем более что внимание исследователей было
сфокусировано, как правило, целиком на личности Сталина, на его
внешнеполитическом поведении при игнорировании (причем без
остатка) фактора «неформальной» составляющей всякой дипломатической
деятельности (импульсы, идущие от национального характера и
склада мышления, идиосинкразии и фобии, унаследованные из прошлого
опыта, и т. д.)6. Для мира, оказавшегося после 1945 г. в кризисной
ситуации глубочайших социально-экономических перемен и крутой
ломки традиционных представлений о ведении войны в связи с
появлением новых видов вооружений (особенно ядерных), такой
подход явно недостаточен. Мы будем стремиться, прежде всего,
проиллюстрировать это на примере до последнего времени тайной сферы
282
Воздействие внутриполитических событий
мировой политики, связанной с появлением атомной бомбы.
Главный вопрос: была ли сталинская атомная политика мотивирована
исключительно милитаризованным, агрессивным мышлением
советской политической элиты, или она вполне вписывалась в новое
понимание «дилеммы безопасности», ставшей органической частью
народного самосознания?
* * *
Трудно встретить более адекватное отображение состояния умов
в Советском Союзе после двух формально несопоставимых, но, по
существу, внутренне взаимосвязанных событий — падения Берлина,
победоносного завершения войны в Европе и атомной
бомбардировки американцами Хиросимы и Нагасаки, чем то, которое было дано
видным английским дипломатом сэром Фрэнком Робертсом,
прослужившим последние военные годы временным поверенным
Великобритании в СССР. Уже занимая пост посла в США, Фрэнк Роберте
встретился накануне конференции ООН по вопросам контроля над
атомным оружием в июне 1946 г. с ведущим английским ученым-
физиком Джеймсом Чэдвиком, главой английской специальной
миссии при правительстве США, координатором работ британских
ученых, занятых в «Манхэттенском проекте». Оба собеседника были
обеспокоены возникшей тупиковой ситуацией в связи с
нежеланием Советского Союза согласиться с формулой контроля на
условиях США («план Баруха»). Оба они понимали, что разногласия
между бывшими союзниками лежат не только в геополитике, но и в
области чистой психологии. Автор фундаментальной биографии Чэд-
вика, ссылаясь на архив ученого, пишет, что на выдающегося
физика, ставшего политиком, произвело сильное впечатление
высказанное Робертсом убеждение (подкрепленное годами личных
наблюдений) в психогенной природе русской несговорчивости. «Когда
Роберте находился еще в России, — говорится в книге А. Брауна, —
он предложил в своих письменных депешах самое тонкое
истолкование того, каким было воздействие атомной бомбардировки
Хиросимы и Нагасаки на психику русских. По его словам, в тот самый
момент, как они нанесли последний сокрушительный удар по
Германии, после того как были принесены ужасные жертвы, а
национальная безопасность русских впервые за время жизни целого
поколения оказалась в пределах досягаемости, на их головы
обрушилась атомная бомба. Когда они осознали, что их товарищи по
оружию не намерены поделиться с ними секретом атомной бомбы
и в реальной жизни планировали использовать ее в качестве
инструмента давления на них, недоверие вынесло все их старые
подозрения на поверхность и заставило вновь осознать угрозу
национального унижения. Чэдвик был под большим впечатлением от того
анализа исторической перспективы, который предложил новый посол»7.
Великий физик, открыватель нейтрона, возмущенный явно
дискриминационной линией США в отношении Великобритании (что
выразилось, в частности, в отказе Америки принять участие в стро-
283
Холодная война
ительстве атомной электростанции в Англии и отстранении
англичан от инженерных секретов, непосредственно связанных с
производством атомных бомб), сочувственно внимал Робертсу, думая о
том, что антиевропеизм новой президентской команды Гарри
Трумэна лишит Америку расположения не только его (Чэдвика)
обиженных соотечественников и все настроенное интернационалистски
мировое сообщество физиков-ядерщиков8, но (что хуже всего)
вызовет в одном случае возмущение, а в другом — даже ярость двух
главных не обиженных талантами ее конкурентов — Франции и
Советского Союза. Любопытно, что точка зрения Чэдвика совпала
с мнением двух ведущих экспертов по «русским делам» в самих
Соединенных Штатах — Чарлза Болена (будущего посла США в
Советском Союзе) и профессора Джона Робинсона (тогдашнего
руководителя Русского отдела Управления стратегических служб,
внешней разведки США), изложивших в декабре 1945 г. в служебной
записке руководству Государственного департамента программу
коррекции советско-американских отношений, предусматривавшую, в
частности, в качестве важнейшей меры более широкое
ознакомление Кремля с информацией об атомном оружии и сотрудничество в
использовании атомной энергии в мирных целях9.
Однако позиция нового президента США, его
внешнеполитических советников, военных кругов, военно-промышленного лобби, а
также большой части общественности США (в особенности после
шпионских скандалов в сентябре 1945 г. и в марте 1946 г., связанных
с именами советского перебежчика И. Гузенко и английского физика
А. Н. Мэя) оставалась абсолютно негативной в отношении
«просвещенного либерализма» поборников открытости и доступа вчерашних
партнеров Америки по антигитлеровской коалиции к высоким
технологиям, дающим пропуск в «атомный клуб» на равных правах с
США. Было принято сформулированное в многочисленных
заявлениях Белого дома, разъяснениях военного ведомства и различных
актах конгресса решение до последней возможности не допускать
нарушения атомной монополии США. Развернувшаяся в стране
после Хиросимы и Нагасаки жаркая и широкая дискуссия о судьбах
человечества в ядерный век и неделимости мира не поколебала
сторонников удержания Советского Союза на почтительной дистанции
от ядерной кнопки.
Высказывания Г. Трумэна о «приведении в чувство» России
посредством «сильных слов» и зуботычин «железным кулаком»10,
государственного секретаря Джеймса Бирнса о том, что США не
оставят без последствий попытки Москвы и дальше продвигать
границы своего влияния в Европе и Азии11, ведущего политического
стратега республиканцев Джона Фостера Даллеса о недопустимости
для США добровольно расписываться в «слабоумии», передавая
атомные секреты СССР, и, наконец, знаменитая фултоновская речь
У. Черчилля 5 марта 1946 г. с освещением формулы союза военных
сил США и Англии, а также с обоснованием сохранения в руках
Америки абсолютного превосходства в новейших вооружениях как
средства сдерживания коммунизма12 выразили с достаточной ясно-
284
Воздействие внутриполитических событий
стью политико-философскую доктрину верховенства западной
(точнее — англосакской) цивилизации в послевоенном мире.
Превосходство же силы, достигнутое прорывом в тайны микромира, делало его
en definitive* неизбежным. Так понимали ситуацию в Вашингтоне, не
слишком, впрочем, уповая на помощь английского союзника.
Сакрализация атомного оружия подкреплялась формированием образа
врага, воинственного, но в сущности немощного, жесткостью и
недоверчивостью к русским и русскости. «Вешать всех собак» на
русских, писал Стейнбек13, стало самым обычным делом. Тревоги и
сомнения обывателя гасились в приподнято-оптимистичном потоке
славословий бомбе: американский научно-технический гений и
индустриальная мощь сделали возможным еще вчера казавшееся
невероятным — развеяли надежды Советского Союза не просто
потеснить, а встать вровень с лидером «свободного мира». Тем самым, как
считали, фактически были разрушены его планы подчинить себе
процесс реконструкции на всем геополитическом пространстве.
Разрушены окончательно и бесповоротно. Биограф Роберта Оппенгей-
мера в своей собственной транскрипции следующим образом
передает содержание беседы, которая состоялась у научного руководителя
«Манхэттенского проекта» с президентом Трумэном где-то между
1945 и 1947 гг. Интонации хозяина Овального кабинета выдавали
высокую меру овладевшей президентом самонадеянности.
«— Когда русские сумеют создать свою собственную бомбу? —
спросил Трумэн.
— Я не знаю, — ответил Оппенгеймер.
— А я знаю.
* - Когда?
— Никогда»14.
В столь же безапелляционной форме обрисовал способ
переподчинения в пользу США ведущей тенденции мирового развития после
Победы государственный секретарь США Джеймс Бирнс, сделав
резкое «никогда» президента в смысловом отношении предельно
ясным и конкретно содержательным. Сразу после бомбардировки
Нагасаки в беседе все с тем же Оппенгеймером он не просто
категорически отверг идею приостановки программы работ над
производством и совершенствованием атомного оружия, находящегося в
одних (американских) руках, но и подтвердил особую
приоритетность этой программы в процессе самоутверждения Америки в
качестве единоличного лидера мирового развития15. В каждой
сказанной им фразе сквозила твердая убежденность, что только
максимально широкое ее развертывание способно «урезонить» Сталина и
похоронить все его планы занять первый ряд в сообществе великих
держав, с тем чтобы осуществить преобразование цивилизации
согласно марксистской доктрине. В представлении и Трумэна, и Бирн-
са сохранение безраздельной и неопределенно длительной
монополии США на атомное оружие должно было стать непреодолимым
* по определению (фр.).
285
Холодная война
препятствием для «красного вала». К тому же оно вполне замещало
международный контроль над ним, делая его попросту излишним и
бессмысленным в случае перекрытия Советскому Союзу доступа к
центрам добычи урана.
Советскому Союзу предъявили все необходимые дополнительные
аргументы. В первую очередь решительно была пересмотрена
военная доктрина США. Атомной бомбе в ней отводилась отнюдь не
бутафорская роль. Кремлю было, конечно же, известно о
«демонстрационном» беспосадочном перелете трех Б-29 американских ВВС
(к этому классу самолетов относилась знаменитая «Энола Гей») с
аэродрома на о. Хоккайдо до Чикаго. Это случилось в сентябре
1945 г. и могло означать только одно: Кремль предупреждали о
возможности оказаться в радиусе досягаемости атомных
бомбардировщиков. Американцы повторили этот номер в начале марта 1949 г.,
когда ими был совершен беспосадочный полет вокруг земного шара
с дозаправкой в воздухе стратегического бомбардировщика.
«Достижение техники замечательное», — заметил в своем дневнике по
этому поводу известный советский историк С. С. Дмитриев, человек
широких взглядов и нонконформистских убеждений. «Но пойдет оно
в руках правящих кругов Америки, — добавил он, — не для счастья
человечества»16. По некоторым данным, уже в марте 1946 г. Г.
Трумэн в беседе с послом СССР в США А. А. Громыко угрожал
сбросить на Советский Союз атомную бомбу в случае отказа Москвы
вывести свои войска из Ирана17.
Горючее в занимавшийся жаркий костер разногласий
подбрасывало наследие войны — реконверсия (с ее безработицей,
демобилизацией армии, падением прибылей и доходов, остротой расовой
проблемы) в США и начало восстановительного периода в СССР с
целым букетом трудностей, включая голод и холод, инфляцию,
перестройку финансовой системы, межнациональные конфликты. Обе
сверхдержавы оказались в пограничной ситуации с точки зрения
своего внутреннего развития, пугающей своей неясностью и
новизной. В обеих странах проходили глубокие и болезненные перемены
в социально-культурной сфере, сопровождаемые поиском новой
системы ценностей. Современный термин «тяжелая ломка» вполне
адекватно передает состояние на грани психологического срыва,
овладевшее сознанием подданных двух сверхдержав.
Коллизия противоположных национально-имперских интересов
приобретала, таким образом, особую остроту, благодаря мировой
экспансии двух абсолютно несогласуемых идеологий,
представленных советской моделью и «американизмом». Обе идеологии
приобрели библейский смысл. Здесь уместно заметить, что, следуя урокам
Мюнхена и Пёрл-Харбора, вашингтонские политики выработали
относительно стройную и мотивированно ясную картину нового,
улучшенного международного порядка, равно как и путей, ведущих
к его построению. Этот международный порядок в их
представлении мог быть обеспечен с помощью американской монополии на
атомные секреты и производство оружия массового уничтожения,
вовлеченности США в мировую экономику и переустройства под их
286
Воздействие внутриполитических событий
эгидой мировых экономических связей, щедрой, хотя и
небескорыстной, поддержки Америкой восстановления Европы и остального
мира. Но довольно скоро выяснилось, что этому сценарию не
суждено будет сбыться.
Появилось желание объяснить это личным «вкладом» и
расчетами Сталина, его искаженным представлением об Америке и Западе
вообще (что не было полностью ошибочным, хотя и не составляло
всей истины), а также сильнейшей склонностью к экспансионизму
все еще пребывающей в угаре побед советской военной верхушки.
С точки зрения Запада и в самом деле все это выглядело не вполне
нормально: Советский Союз с его разрушенной хозяйственной
инфраструктурой, с его людскими потерями и демографическими
«дырами», недоеданием и просто голодом в больших регионах,
физически истощенным населением подталкивал себя к полному
обескровливанию и банкротству, втягиваясь в соревнование, которое он не
мог выиграть по причине выявившегося в годы войны отставания в
высоких технологиях и кадрах промышленности18. Любое другое
предположение выглядело бы наивным. На «Манхэттенский проект»
работал научный потенциал, по крайней мере, трех стран (США,
Англии, Канады), интернациональный состав ведущих
исследователей мирового класса плюс неограниченные финансовые ресурсы и
гигантская индустриальная база19. Советский Союз мог рассчитывать
только на собственные силы, энтузиазм и долготерпение народа. По
большей части, анализ разведывательных центров и специальных
исследовательских групп, занятых изучением ресурсного обеспечения
и тенденций на перспективу, давал в принципе один и тот же
результат: Москва не в состоянии серьезно думать о достижении
паритета с США в такой наиболее технологически продвинутой и
экономически неподъемной сфере новейших вооружений, какой
является сфера атомных вооружений. Зависимость планов Сталина в
отношении восстановления разрушенного войной хозяйства и
транспортной инфраструктуры СССР от помощи Запада (и прежде всего
США) выглядела абсолютной. В масштабе реального времени
длительностью в 15—20 лет именно этот фактор рассматривался
фактически в качестве ведущего при определении линии поведения во
взаимодействии с Советским Союзом20. Наряду с атомной бомбой.
Мы ниже вернемся к особенностям морально-психологической
обстановки в Советском Союзе в первые месяцы после войны; здесь
же заметим, что корень ошибки вашингтонских аналитиков крылся
в непонимании природы конвергенции причины и следствия, если
речь идет об общественном явлении или процессе. Личностный
момент (фигура Сталина) актуализировался благодаря бессознательной
воле народа, несущего где-то на уровне инстинкта, как
справедливо писал Г. Померанц, след ненависти21 и, добавим, неостывшую
способность взирать стоически на любую угрозу извне. Среди
других мотивов, которые водили пером академиков С. И. Вавилова,
А. Ф. Иоффе, Н. Н. Семенова и А. Н. Фрумкина, подписавших в
1947 г. открытое письмо-отповедь Альберту Эйнштейну,
призывавшему серьезно оценить новую ситуацию в связи с появлением атом-
287
Холодная война
ной бомбы, наряду с подчинением воле «инстанций», можно назвать
и этот фаталистический синдром бесстрашия, подкрепленный
патриотическим чувством22. Мысль о том, что игра на военном
превосходстве затронет болевые точки общественной психологии
советского народа в целом и вызовет протестную реакцию, беспокоила
некоторых американских политиков, но ей не придавали серьезного
значения.
Идея достижения прочного мирового порядка на .базе
консенсуса держав-победительниц, перестройки международных
экономических связей по американскому «проекту», а также (абсолютно
непременное условие) сплочения мирового сообщества под эгидой
международной организации безопасности, способной противостоять
любой агрессивности, широко обсуждаемая в Белом доме и
государственном департаменте США в 1941—1945 гг., оказывала серьезное
влияние на выработку прагматичного подхода американских
политиков к советско-американским отношениям, занимавшихся
планированием внешней политики США непосредственно в контакте с
Рузвельтом и в русле его интенций. Однако их преемники в новой
администрации Трумэна, не порывая поначалу с этим подходом,
переставили многие акценты сразу же после удачных испытаний
атомного оружия в Аламагордо в июле 1945 г. Но и те и другие,
проповедуя ведущее значение фактора американской превосходящей
мощи в послевоенной реконструкции, оказались не способны
предвидеть эффект попранного величия, отнятой у СССР уверенности в
безоговорочности Победы. В Вашингтоне, проводившем в последний
путь Рузвельта (это констатируют многие исследователи), никого по-
настоящему не интересовало, как отзовется на моральном состоянии
советских людей внезапно появившееся на горизонте грозовое
облако, готовое пролиться радиоактивным дождем.
Этим во многом объясняется то, что в период Потсдама и после
дебаты по вопросу о роли атомной бомбы в послевоенных советско-
американских отношениях в Белом доме и конгрессе США велись
преимущественно в плоскости силового противостояния, в
контексте исключительно глобальной проблематики и в целом в
оптимистическом ключе23. Факт капитуляции Японии после атомных
бомбардировок подсказывал наиболее вероятную реакцию Кремля.
Отсюда выдвигалась триединая задача: ликвидация вакуума власти в
буферных зонах между коммунизмом и западными центрами
демократии, путем приведения к управлению поборников западных
ценностей, сдерживание, размягчение советской системы и понуждение
Кремля к переговорам по пересмотру Ялтинских и Потсдамских
соглашений, в том числе и по германскому вопросу. Однако ответ
советских руководителей на американскую атомную монополию
вопреки ожиданиям явил собой пример тактики (или стратегии), как
будто намеренно ведущей к положению, которое некоторые
американские аналитики называют чисто «патовым без взаимодействия»
(non-cooperative stalemate)24. В отдел^ых случаях она могла
выглядеть опасно провокационным образом, хотя нельзя утверждать, что
в этом выражалась суть дела. В дипломатии форма часто не соот-
288
Воздействие внутриполитических событий
ветствует содержанию. Мотивация же Сталина могла иметь как
явные, так и скрытые источники, причем последние сочетали в себе
элементы силы и элементы имитации силы; возможно, продуманный
едва ли не до мелочей долгосрочный план действия и чисто
сиюминутные побуждения, продиктованные нервозностью, сверхмерной
подозрительностью, столь типичными качествами Сталина25, или
чем-то другим, вообще необъяснимым.
Нет ничего удивительного, что до самого последнего времени
многие авторы утверждали, что еще слишком рано судить основательно
о политике Сталина во многих оберегаемых от «посторонних глаз»
сферах и, в частности, в атомном вопросе, поскольку архивные
материалы соответствующих государственных учреждений и ведомств
долгое время оставались закрытыми для исследователей; известные же
нам по воспоминаниям (не очень многочисленным) отдельные его
высказывания фрагментарны и порой напоминают апокрифы,
рожденные в головах немногих людей (ученых, управленцев и военных)
под влиянием каких-то позднейших событий, в силу амбиций
неофитов или просто желания выглядеть осведомленным в ходе
общественной полемики. Полноценного архивного фонда Сталина, строго
говоря, не существует26. Это сознается многими. Например, известный
американский исследователь Мелвин Леффлер вообще скептически
оценивает способность современников дать убедительную трактовку
сталинского поведения. «Исследователи, — пишет он, — остаются без
четкого представления о целях и побуждениях Сталина после Второй
мировой войны»27. Дэвид Холоуэй, историк, давший во многом
новаторское по своему характеру и значению исследование по истории
советского атомного проекта, также очень осторожен в своих
утверждениях. «Огромный массив новых материалов, — пишет он в
предисловии к своей книге «Сталин и бомба», — стал доступен для
исследователей в процессе моей работы над книгой... Все эти материалы
исключительно полезны, но они остаются, к сожалению, недостаточными
по сравнению с теми источниками, которые имеет в своем
распоряжении историк, изучающий атомную политику США и Англии. Я имел
возможность работать в российских архивах, но некоторые из
наиболее важных материалов все еще закрыты. Фонды главных ведомств,
определявших атомную политику СССР, еще недоступны»28. Так было
еще пару лет назад.
Время внесло определенные коррективы в познавательную
ситуацию. Бесспорно, имеющиеся источники все еще неполны, часто
фрагментарны и, строго говоря, не без умысла дезорганизованы. Но
они уже сегодня обеспечивают существенный информационный
задел, позволяющий выйти за пределы «традиционных» сюжетов,
которые составили стандартный набор тем для первых работ по
истории советского атомного оружия и атомной политики Сталина.
Появление в последнее время первых томов документальной серии по
истории советского атомного проекта (САП) расширяет этот задел,
открывая новые горизонты29. Оказались существенно раздвинутыми
границы исследовательского поиска. Многие важные детали и
обстоятельства остаются еще невыясненными и, пожалуй, останутся та-
289
10 Холодная война 1945-1963 гг.
Холодная война
ковыми навсегда. Однако исследователи получают все больше
материалов для реконструкции широкого исторического и социально-
психологического фона, на котором так ярко проявилась связь
конфликтной ментальное™ (или, если употребить термин С.
Кара-Мурзы, некогерентности мышления) послевоенного поколения с
внезапно обрушившимися на мировое сообщество реальными
угрозами ядерной эры.
Хорошо известно сталинское всевмешательство, однако следует
сказать, что по причинам, только ему известным (не исключено, что
с целью не допустить ни малейших шансов для утечек с
откровениями о его позиции по проблемам атомной безопасности СССР),
Сталин провел лишь одно совещание в Кремле с участием ведущих
ученых-ядерщиков, кроме приема И. В. Курчатова 25 января 1946 г.30
Оно состоялось 9 января 1947 г. Еще одно, которое было
инициировано Л. П. Берией в начале февраля 1948 г. с предложением
заслушать отчет о проведенных в 1947 г. работах и о программе работ
на 1948 г. в области использования атомной энергии, так и не
состоялось31. И дело здесь совсем не в чувстве какой-то внутренней
безопасности и самоуспокоенности, проснувшихся в Сталине после
войны, «когда ушли в прошлое все страхи за страну, за власть, за
себя...»32 Может быть, как раз все наоборот. Умонастроения, помра-'
чения и фобии Сталина имели под собой более сложную мотивацию,
включая и психопатологический фактор. Более достоверным
представляются типичные для него уход в себя, внутренняя замкнутость
при обдумывании свалившейся внезапно трудноразрешимой задачи,
которая требовала абсолютно неординарных решений. От их
реализации зависело очень многое, практически даже все: сохранение
Советским Союзом завоеванных позиций в триумвирате великих
держав-победительниц или обвальная утрата их, превращение в
немощного, страдающего от дисфункции жизненно важных органов
колосса, отягощенного к тому же взятыми на себя внешними
обязательствами.
Хотя мы все еще не имеем точного знания, что произошло в
Кремле сразу же после «исторического» разговора между Сталиным
и Трумэном в Потсдаме 23 июля 1945 г. и последовавших
бомбардировок Хиросимы и Нагасаки, сегодня ясно, что одни версии
должны быть отброшены, а другие, как более вероятные, занять их
место. Так, нельзя сказать, как это делает Д. Холоуэй, что известие о
бомбе застало Сталина врасплох. Четыре года подготовительных
работ над САП (1941—1945 гг.) прошли с его «участием», о чем
свидетельствуют многочисленные документы. Советского лидера могло
удивить другое: стремление Трумэна выставить его, Сталина,
неудачником и простофилей, положившим миллионы жизней и
оказавшимся в конечном итоге в проигрыше, наподобие нерасчетливого
игрока, пришедшего к эндшпилю без тяжелых фигур и без шансов
вырвать инициативу у противника, имеющего, по крайней мере, две
проходные пешки. Еще более надуманной звучит мысль о том, что
источником «дремучести» Сталина являлось его недоверие к
советским ученым и их «фантазиям» и, наконец, его скаредность Шей-
290
Воздействие внутриполитических событий
лока33. Как раз напротив: и в подборе научных и руководящих
кадров для САП, и в финансировании работ Сталин показывал
образцы оперативности, деловитости, широкого государственного
мышления и (когда считал нужным) толерантности34.
Замешательство кремлевских лидеров, осознавших серьезность
последствий случившегося и испытавших уже нечто вроде унижения
фактом приостановки Трумэном ленд-лиза в мае 1945 г.35, в
известной мере отражало те первые разочарования миром, испытанные
большими массами советских людей, увидевших в кадрах
документальной кинохроники о последствиях бомбардировок Хиросимы и
Нагасаки, а также об испытаниях на атолле Бикини прообраз
будущей войны. К ней страна была не готова, несмотря на самую
высокую оценку Красной Армии и полководческих талантов ее
маршалов, в том числе и в западной печати. Наступала новая эра в
вооружениях, которая подрывала убедительность тезиса о неизбежности
империалистических войн, близком крахе капитализма и
непобедимости социализма. Проядерная риторика политических деятелей
США, обнародованные расчеты военных специалистов США и
Англии ставили под вопрос научно (с точки зрения сталинской
концепции мирового развития) выстроенную картину изменения
соотношения сил на мировой арене, а опубликованные весной и летом
1946 г. в США откровенные комментарии критиков решения
Трумэна об атомных бомбардировках Хиросимы и Нагасаки делали
абсолютно ясным — это был прямой вызов России36. «Апокалиптический
вид атомного взрыва и грибовидного облака, — пишет автор книги
об испытаниях на Бикини (1946 г.), — обернулся неизгладимым
ожогом в сознании людей»37. Это сказано об американской публике.
Звуком метронома картина разрушений, оставленных в Хиросиме и
Нагасаки, донеслась и до Советского Союза. На этом мрачном фоне
Кремль, избегая говорить о том, что «за горизонтом», возвестил о
«ликвидации капиталистического окружения». Но какова была мера
этой победы, если главный удар противника следовало ожидать
теперь с воздуха?
Правительство вынуждено было на ходу менять цели и
приоритеты, в том числе и в пропаганде. Делалось это в режиме
чрезвычайщины с применением всего арсенала средств и методов,
опробованных в период войн — Второй мировой и гражданской. Мы
говорим, в частности, о принципе «милитаризации труда».
Фактически страна вновь объявлялась на осадном положении, ее
возвращали к героическим временам. Молниеносно сложилась
система «шарашек» — сплав науки, тюремного барака и дарового
труда. С полной нагрузкой, как и в годы индустриализации заработал
репрессивный аппарат НКВД, обеспечивающий объекты САП
подневольной рабочей силой — «спецпереселенцами», а частично и
высококвалифицированными научными кадрами. Так, в
знаменитой Лаборатории «Б», проводившей исследования по
радиобиологии (основана в 1946 г. на Урале), долгое время работали крупные
специалисты-заключенные и среди них Н. В. Тимофеев-Рессовский,
С. А. Вознесенский, Е. Л. Певзнер и др.38
291
Холодная война
Первый признак возвращения (без расставания) к
сверхиндустриализации обнаружил себя 19 августа 1945 г., когда в советской
печати был обнародован,очередной пятилетний план. Истерзанному
войной советскому народу предстояло, засучив рукава и не мешкая,
приступить к осуществлению грандиозной программы роста
промышленного потенциала на качественно новой базе вместе с
восстановлением (в кратчайшие сроки) разрушенных войной территорий39.
Никакой передышки в жестких пределах установленных сверху
сроков. Как само собой разумеющееся провозглашалась высочайшая
готовность к самопожертвованию. Поставленные цели не
допускали иного подхода. Хранивший молчание Сталин, по-видимому,
хотел подчеркнуть тем самым абсолютную неизбежность нового
самоограничения в силу давления не требующих объяснения
обстоятельств и возникшей новой грандиозной по масштабу внешней
угрозы. После Парада Победы Сталин не показывался на публике, но
весь комплекс сильнейшего негодования, оскорбленного достоинства
и черствости к насущным, чисто житейским нуждам людей
обозначался в категорических указаниях, направленных им В. М. Молотову
в связи с работой лондонской сессии Совета министров иностранных
дел в сентябре 1945 г. Требование проявлять «полную непреклонность»
в переговорах с союзниками звучало рефреном в каждом абзаце его
посланий40.
Параллельно в чрезвычайном порядке принимается ряд мер,
которые, в сущности, превращали страну в один большой укрепрай-
он. Мобилизационный характер этих чрезвычайных мер с
исчерпывающей полнотой выявило постановление ГОКО N° 9887сс/оп
«О Специальном комитете при ГОКО» от 20 августа 1945 г. В нем
речь шла о развертывании работ по использованию
«внутриатомной энергии урана», разработке и производству атомной бомбы.
Заключительный 13-й пункт постановления ставил последнюю
точку на этом плане стратегического разворота всего
государственного корабля, легшего на новый курс, минуя заход в гавань для
капитального ремонта и рекреации команды после смертельно
опасного плавания в штормовом море. «Поручить т. Берия, — говорилось
в нем, — принять меры к организации закордонной
разведывательной работы по получению более полной технической и
экономической информации об урановой промышленности и атомных бомбах,
возложив на него руководство всей разведывательной работой в этой
области, проводимой органами разведки (НКГБ, РУКА и др.)»41.
По смыслу постановления и сопутствующих ему документов,
отставание от Запада надлежало преодолеть в кратчайший срок, не
считаясь ни с чем и создавая в стране уверенность, что любые
жертвы не напрасны, поскольку избавляют ее от страха оказаться
незащищенной от вполне вероятных и фактически неизбежных атомных
ударов хорошо известного противника, сделавшего ставку на
подавление воли народа и внезапность, предопределившую участь
Хиросимы и Нагасаки. Важной вехой в оформлении правительственной
политики в этой ставшей безоговорочно приоритетной сфере его
деятельности стал день 7 ноября 1945 г, день первого в мирных ус-
292
Воздействие внутриполитических событий
ловиях празднования 28-й годовщины Октябрьской революции.
С докладом выступил министр иностранных дел Молотов, и
фактически его речь была ответом на заявление президента США
Трумэна от 27 октября того же года, в котором президент,
нечувствительный к уязвленному самолюбию народа СССР, народа-победителя,
повторил свои сделанные ранее заявления о том, что Америка
сохранит монополию на атомное оружие и секрет его производства до
той поры, пока его применение не будет запрещено под
эффективным контролем42. В связи с этим Молотов дал ясно понять, что
Кремль будет проводить политику абсолютно симметричную той,
которую проводят Соединенные Штаты и которая не уронит его
репутации в глазах народа, свыкшегося с мыслью о своей
несокрушимости и научно-техническом гении. Сделав намек на мало кому
тогда известную беседу Трумэна со Сталиным в Потсдаме в июле
1945 п, он заявил уже напрямик, что было бы ошибкой пытаться
кому-либо использовать атомную бомбу в качестве средства
давления в международной политике. Молотов (не без умысла,
очевидно, заочно солидаризируясь с позицией ряда видных западных
ученых-физиков, таких, как Н. Бор, Л. Сциллард и др.) утверждал, что
ни один технический секрет долго не может оставаться
исключительно достоянием какой-либо одной страны или группы стран. С
переходом к миру, продолжал он, «мы будем иметь атомную энергию
и много других вещей у нас в стране»43.
Задним числом многим кажется уместным поставить вопрос о
том, не было ли это всего лишь игрой в опасность, легко
оправданной в глазах поколения советских людей, застигнутых врасплох
вероломным нападением Гитлера на Советский Союз 22 июня 1941 г.?
Или, напротив, угроза третьей мировой войны с применением
оружия массового уничтожения, которого у Советского Союза не было,
представлялась реальной или почти реальной и на верхних, и на
нижних этажах советской общественной структуры? Споры на эту
тему могут длиться бесконечно, но если чего-то стоят аргументы,
опирающиеся на закон повторяемости в истории конфликтных
ситуаций, то вполне подходящим в этом смысле может служить
Карибский кризис октября—ноября 1961 г. О том же, как
современники воспринимали степень вероятности возникновения военного
столкновения с применением одной из сторон атомного оружия за
10—15 лет до силового противоборства вокруг Кубы, убедительно
сказано в мемуарах А. Д. Сахарова44. Не будет ли кощунством в
связи с этим говорить о недалекости и об атавизме политического трез-
вомыслия у сотен и тысяч советских ученых, инженеров и рабочих
в закрытых НИИ, атомградах, в «шарашках» и на рудниках,
которые трудились во имя одной цели — создать оружие (и дать его в
руки Сталина), способное нейтрализовать военное превосходство
США или по крайней мере отбить охоту им воспользоваться в
порядке предупредительной меры из-за опасения увидеть на Рейне
советские танки?
Сталин и его «военный эшелон» демонстрировали завидную
невозмутимость, в которой можно усмотреть чисто пропагандистские
293
Холодная война
цели поддержания престижа военной мощи Советского Союза в
глазах его зарубежных союзников и нежелание признать несоответствие
картины будущего мира той законосообразной логике, которая не
допускает разрыва времени, а тем более предположения конца. Была
и оборотная сторона медали: вновь возникшее пугающее ощущение
небезопасности, растущее по мере того, как приходило невольное
осознание всех рисков новой ситуации в мире. Инстинкт
самосохранения — могучее чувство — заставлял учащаться пульс. Но он
пробуждал и внутренние силы к сопротивлению, приводил в
движение способности и волю нации в целом ответить на новый
смертельный вызов, который с абсолютной ясностью, казалось,
просчитывался в невообразимых для человеческого понимания цифрах жертв
атомных бомбардировок, погибших «на месте» и умерших на
больничных койках вследствие психических расстройств и
множественных побочных заболеваний. «Страх новой атомной войны затмил все
остальное», — вспоминал близкий сотрудник И. В. Курчатова
профессор Головин45.
В обстановке праздничных салютов, ажиотажа вокруг
дипломатических инициатив Кремля в области создания нового, более
справедливого миропорядка, оптимистических прогнозов партийной
печати в отношении будущего страны трудно объяснимой оказалась
для многих наблюдателей важная черта послевоенного советского
быта, которую такой знаток русского характера, как В. В. Шульгин,
отнес к озлобленности и раздражительности. Признавая всю
трудность в понимании корней этого явления46, известный русский
общественный деятель, политик и писатель усматривал в нем, однако,
прежде всего знак, код, клик времени. В очерке-исповеди,
написанном в 1958 г., он писал: «...есть нечто, что выше моей
осведомленности и понимания. И это вот что.
При несомненном для меня добродушии русского народа,
откуда эта в нем злобность?
То и другое, добродушие и злобность, ощущается мною
постоянно и одновременно. И совместить это в логическом построении
можно, по крайней мере, если бы дело шло об отдельной
личности, только так.
Вот добрый человек, но его чем-то очень рассердили, и он
временно злой.
Русский народ часто называют медведем. Может быть, и это
метко. Медведь — добродушный зверь. Но сердить его не следует.
Чем же рассержен в настоящее время наш русский медведь?
Сказать по чести, я не знаю. И мои следующие предположения будут
под знаком «может быть». Может быть так, а может быть иначе.
Прежде всего я должен уточнить. Советские люди не злы, а
раздражены. Злость — это состояние более стойкое, так сказать,
природное. Раздражение — вещь как бы наносная, основной натуре
противная, легче проходящая. Злой тверд в злобных чувствах,
раздраженный, но добрый, в основе своей отходчив.
Раздраженные советские люди отходчивы. Но чем же они
раздражены, еще точнее сказать, почему они стали так раздражены?
294
Воздействие внутриполитических событий
Может ли целый народ стать раздражительным? Может. Если
причины, вызывающие раздражительность, действовали и
продолжают действовать на всех. Были ли такие причины? Были»47.
Здесь прервем эту длинную цитату, сказав, что Шульгин главную
беду видел в войне 1941—1945 гг. и ее последствиях. Но вот вопрос:
в какую сторону было направлено это раздражение? Вовнутрь или
вовне? Больше всего — вовне, ибо — воспользуемся вновь
суждением другого крупнейшего русского публициста и философа культуры
Г. П. Федотова, писавшего в опубликованном в 1945 г. очерке
«Россия и свобода», что победоносный конец войны «бесспорно
укрепляет режим (советскую власть. — В. М.), доказывая путем проверки
на полях битв его военное превосходство перед слабостью
демократии»48. Свое доказало неоспоримое превосходство перед чужим.
Расставание с этим стереотипом должно было занять период жизни
целого поколения. Добавим: в условиях неспешного
эволюционного хода событий и незатрудненного культурного общения с Западом.
И то и другое оказалось недостижимым.
Не было плавного перетекания в состояние нового
противоборства. Оно пришло внезапно, на следующий день после Победы.
Странно, что многие современные исследователи обходят этот
фактор, уделяя главное внимание явлению «декабризма» в советском
обществе в результате расширения знаний о Западе в 1945 г.49
Недоумение, раздражение и негодование (порой даже не вполне
осознанное) таким «сюрпризом» на уровне массового сознания стали
фактором повседневной жизни. Еще ощутимее был удар по тому, что
Ницше называл «волей к власти». Для Сталина она давно была
основополагающей чертой сущего, а коль скоро так, она не могла быть
властью убывающей, распадающейся, деградирующей. И в самом
своем существе, и в пространственно-геостратегическом отношении
она должна была возрастать, постоянно превышать самоё себя,
подниматься со ступени на ступень, расширять «зону» своего силового
и идеологического воздействия. Вот почему для Сталина появление
контрсилы с «победоносным оружием», решительно заявившей свои
претензии на универсализм «американского пути» и международные
полицейские функции, явилось не только постановкой под вопрос
каких-то идеологических постулатов и политических планов, но и
угрозой обезличивания прежде всего его власти, ее выхолащивания
и обесценения.
Бессильный сразу же противопоставить что-либо реальное этой
неожиданно обрушившейся напасти, Сталин в своей линии
поведения совмещает и тревогу (может, и что-то посерьезнее) перед
неизвестностью, и одновременно искусно отыгранное публично
опровержение этих опасений, беря еще один беспроцентный кредит
доверия у народа, поверившего в его политический гений. Ошибка
Запада состояла в том, что неуспех своей атомной дипломатии
(упорное нежелание Сталина идти на компромисс) он приписал особой
внушаемости советских людей. Между тем причина, по своему
значению более важная, заключалась в том, что Сталин находил
оправдание безальтернативно жесткому варианту отношений с западным
295
Холодная война
«атомным клубом» в разбуженном вновь возмущении советских
людей недружелюбием вчерашних союзников («они хотят украсть у нас
победу, вооружить Германию и окружить вновь «санитарным
кордоном»).
В одном из писем А. В. Луначарскому в августе 1920 г. В. Г.
Короленко заметил, что «славянская натура» народа России мягче
англосаксонской50, упомянув при этом о врожденной черте —
недостатке поведенческой (добавим — и правовой) культуры,
рациональной саморефлексии, неумении управлять эмоциями и контролировать
их. Складывается впечатление, что Сталин понимал: данное
обстоятельство дает ему существенное преимущество в
контрпропагандистской кампании, позволявшей добиваться успеха без особых усилий.
Фактически можно было и не прибегать к штампам
принудительного мышления, которые выставляли дядю Сэма примером бездушия и
жестокости. Американцы сами позаботились об этом,
безостановочно наращивая свои ядерные стратегические силы51 и параллельно
усиливая кампанию устрашения. Причем, казалось, никто при этом в
Вашингтоне не был озабочен плачевно низким ее уровнем, порой
оборачивающимся вульгарным бахвальством и вызывающим
бряцанием новейшим оружием массового уничтожения52. Даже среди
союзников США такая политика вызывала признаки психической
подавленности.
Переход на язык угроз впервые в истории принимал
высокотехнологический характер. Одно за другим следовали предназначенные для
устрашения вероятного противника заявления об оружии нового
поколения, вобравшего в себя передовые научные достижения и
делающего сопротивление бесполезным, а войну скоротечной53. Ряд
сторонников реальной политики среди высокопоставленных служащих
дипломатического ведомства США (Дж. Кеннан) критически
отнеслись к силовым воздействиям на Москву, полагая, что они способны
повредить самим Соединенным Штатам. В этом была немалая доля
истины. К тому же объективно эти обмены словесными ударами не
позволяли Кремлю почивать на лаврах. Молчаливо здесь была
признана важная особенность времени: для СССР стало невозможно
вести исторический спор с Америкой на одном лишь голом энтузиазме
«передовой идеологии» или козыряя данными об обычных
вооружениях. Но коль скоро так — в стране неминуемо должна была быть
допущена какая-то степень интеллектуальной свободы для научно-
технической интеллигенции, тем более что в годы войны она
превратилась в важнейшую составляющую ВПК, прямо заинтересованную в
огромных государственных заказах и зависимую от ее
представителей54. ВПК и ставший его главной составной частью атомный проект
во всех своих разветвлениях сотворили некую мощную корпорацию,
профессионально, политически и морально причастную к тому
дипломатическому контрманевру, который Сталин решил совершить в
ответ на болезненный удар по национальному достоинству
победившего советского народа и по его (Сталина) собственному самолюбию
вчерашними союзниками по антифашизму еще до того, как
просохли чернила под Ялтинскими и Потсдамскими соглашениями.
296
Воздействие внутриполитических событий
В бескомпромиссном пылу А. И. Солженицын в ряде своих
публицистических выступлений утверждал, что именно так «центровая
образованщина» или, точнее, часть ее — научно-техническая
интеллигенция — преступно-увлеченно отдавалась «вещественному
укреплению лжи», создавая новейшее оружие. Назвав элиту советской
научно-технической интеллигенции «высокомерным, мелким и
бесплодным племенем гигантов»55, писатель изобразил ее оплотом
советского «империализма»56. Нет смысла спорить об адекватности
рефлексии прошлого у писателя, живущего с незаживающей раной,
важнее всего признание им поглощенности креативного слоя
советской научно-технической интеллигенции этой «безобидной» и
одновременно «страшной» (по мнению Солженицына) деятельностью.
Массовое вовлечение научно-исследовательских и инженерных
кадров в САП (по большей части добровольное), их энтузиазм и
оптимизм также говорили сами за себя57. Именно эти качества, как
справедливо пишет Г. Горелик, помогали во многих случаях преодолевать
«ощущение безнадежности»58.
Существовавшая всегда, но вновь обострившаяся поляризация в
мире — наследие всей истории — поставила ученых СССР перед
нравственной проблемой выбора, и он был сделан фактически без
колебаний. Заметим: речь в данном случае должна идти не о зашо-
ренности, замутненности мышления, а об особом его складе. Головин
находил, что его сердцевиной был страх за жизнь свою и
соотечественников. В. П. Визгин дает еще более общее объяснение: в СССР
ядерный этос формировался в разгар Великой Отечественной войны,
что придало ему четко выраженный военный характер. Он пишет:
«Окончание войны с Германией не сняло напряжения, а атомная
бомбардировка Хиросимы и Нагасаки американцами
продемонстрировала ужасную мощь ядерного оружия и создала новый мощный стимул
в реализации САП: ликвидировать американскую ядерную
монополию, чреватую перерастанием начавшейся вскоре «холодной войны»
в ядерную войну. Ученые в еще большей степени становятся
«солдатами без формы»59. Готовность рисковать, если нужно, своей жизнью,
как это было в ряде случаев с И. В. Курчатовым, К. М. Щелкиным,
Б. А. Никитиным и другими, — свидетельство точности этого
сравнения. Разговоры в пацифистском духе были не приняты в этой
среде. Академик А. Е. Шилов в своих кратких воспоминаниях о Н. Н.
Семенове, выдающемся советском ученом, принимавшем участие в
САП, говоря об убеждениях ученых поколения, воспитанного в
советских условиях, употребляет термин «конформизм»60. В свою
очередь, П. Е. Рубинин в своих воспоминаниях о П. Л. Капице,
ближайшем друге Н. Н. Семенова, пишет, что взрыв атомной бомбы над
Хиросимой потряс Капицу. Твердое понимание того, что Япония в
этот момент готова была капитулировать, делало однозначным вывод:
целью американцев было устрашение СССР. Вторая бомба,
разрушившая Нагасаки, наталкивала и на более мрачные мысли61. Отказ
Капицы от участия в создании атомной бомбы не был основан на
мотивах политического характера62. «Нетипичный» случай с Л. Д.
Ландау, не скрывавшим вынужденный характер своего участия в атомном
297
Холодная война
проекте, пожалуй, только подтверждает общий вывод, сделанный
А. Д. Сахаровым, о чем было сказано выше63.
Сам Сталин хранил молчание до 9 февраля 1946 г., избегая говорить
не только об атомной проблеме, но и вообще на внешнеполитические
темы, демонстрируя всему миру, своей стране и несколько
расслабившемуся собственному окружению примерные выдержку и презрение к
миражам либерализации внешней политики. Между тем в советской
печати была поднята кампания по обсуждению проблемы войны и
мира. Участились высказывания в том духе, что мировые конфликты
не разрешены победой над фашизмом. Косвенно эта дискуссия
отображала ход мыслей самого Сталина; примечательно вместе с тем, что,
толкуя о противоречиях империализма и неизбежности военных
конфликтов, участники этой своеобразной дискуссии не увязывали угрозу
новой войны напрямую с советско-американскими отношениями, хотя
и было предостаточно упоминаний о «пропаганде» войны между
главными союзниками по антигитлеровской коалиции в речах и
заявлениях воинствующих адвокатов антисоветизма среди «реакционеров» в
США. Важная речь 9 февраля 1946 г. как бы подводила итог этой
дискуссии: в ней конкретизировалось понимание мировой ситуации и
содержался тезис о том, что раскручивание военной опасности
империалистическими блоками может вовлечь в мировой конфликт Советский
Союз и страны народной демократии64.
Совершенно необоснованно в теоретических изысках сталинской
аргументации западный истеблишмент немедленно обнаружил
открытую угрозу втянуть человечество в третью мировую войну с целью
покончить с «остатками» империализма. Первопричиной всех этих
призывов к бдительности была замкнутая на внутренних задачах идея:
поднять способность советских людей к самопожертвованию в преддверии
новых перемен и «больших скачков», сделать их
равнодушно-спокойными к соблазнам комфортной жизни, многими ассоциированной со
странами Запада, и невосприимчивыми к «чуждым» ценностям
капитализма. Что, однако, казалось бы, подтверждало догадки западных
аналитиков, так это отказ Сталина от привычной все еще
«дружественной» союзнической терминологии и использование им вокабуляра
иного рода и, в частности, терминов «два лагеря», «две системы»,
возвращающих в эпоху III Интернационала. За всем этим усмотрели
намерение взять курс на силовое противоборство с противниками коммунизма
и советской системы с целью установления «тоталитарного контроля»
над миром. Ответ последовал незамедлительно в виде согласованной с
руководством США речи У. Черчилля о «железном занавесе» в
провинциальном миссурийском колледже перед пестрым составом слушателей
5 марта 1946 г. Председательствовал на встрече американцев с
отставным английским премьером президент США Г. Трумэн.
* * *
В Кремле речь Черчилля в Фултоне скорее всего читали с
конца, т. е. с той его части, где сэр Уинстон говорил о том, что
«русские друзья и союзники» уважают только язык силы. Один пассаж
298
Воздействие внутриполитических событий
приковывал к себе самое пристальное внимание: в нем излагались
доводы в пользу необходимости сохранения всей секретной
информации об атомной бомбе в одних руках — в руках Соединенных
Штатов. Черчилль решительно отклонил критику тех, кто настаивал
на расширении клуба «атомных держав» и интернациональном
контроле. Сталин наверняка усмотрел в этом личное оскорбление. Самое
же главное, пожалуй, состояло в том, что, испытывая по
обыкновению сильнейшую идиосинкразию по отношению к Черчиллю,
Сталин легко мог услышать в его словах прямую угрозу применения к
Советскому Союзу «атомных санкций». Ко всему прочему, чтение
речи переносило кремлевских руководителей в, казалось бы,
оставшуюся позади эпоху ультиматумов и неравноправия по принципу
«нации правильные и нации неправильные». Логически
совершенный, изысканный слог Черчилля настолько выпукло доносил смысл
его назиданий западной публике и предупреждений Кремлю, что
всякие инотолкования попросту исключались:
«Было бы... неверно и неосторожно вверить секретные сведения
об атомной бомбе и ее производстве, которыми владеют сейчас
Соединенные Штаты, Великобритания и Канада, Организации
Объединенных Наций, все еще переживающей пору младенчества. Было
бы преступным безумием предоставить их воле случая в условиях все
еще разделенного и наэлектризованного мира.
Ни один человек в какой угодно стране не стал хуже спать от
того, что эти сведения, методы производства и соответствующие
сырьевые материалы находятся в настоящее время
преимущественно в руках США. Я не думаю, что мы сохраним свой сон таким же
безмятежным, если данная ситуация изменится и какое-то
коммунистическое или неофашистское государство монополизирует на
какое-то время весь этот смертоносный арсенал. Страх перед этой
перспективой — и только он — в состоянии стать средством для
навязывания тоталитарной системы демократическому сообществу,
последствия чего трудно себе даже представить. Всевышний своей
волей распорядился, чтобы это не случилось, и сейчас мы
располагаем передышкой до того, как столкнемся с кошмаром атомного
противостояния, но даже после этого, если мы не будем тратить
время понапрасну, мы будем обладать столь значительным
превосходством, что окажем эффективное сдерживающее воздействие на
попытку других обрушить на нас весь этот ужас или угрожать нам
осуществить его на деле»65.
Речь Черчилля в целом даже в Англии вызвала весьма
сдержанную (скорее даже неблагоприятную) реакцию66. Причем такой
прием был характерен для обеих крупнейших политических партий —
правящей лейбористской и оппозиционной консервативной.
Черчилля подвела изящная словесность. Блистательный слог речи сделал ее
еще и событием чисто литературным, что приковало к ней
дополнительное внимание, подогрело страсти, не оставив никого
равнодушным. Что касается полузабытого всеми последующими
поколениями историков фрагмента о принуждении к миру тоталитарных
режимов посредством удержания их в состоянии технологического
299
Холодная война
анабиоза и диспаритета в атомных вооружениях, то он только
резко ухудшил общую ситуацию, позволив Сталину сформулировать
сильнейшие контраргументы. Кремлевский вождь не замедлил их
высказать, найдя в фултоновском шоу наличие множества
очевидных угроз — от намерения развернуть широкомасштабную
пропагандистскую войну против коммунизма до нанесения превентивных
атомных ударов по городам СССР.
Сталин тактически верно построил свой дипломатический кон-
трход, сделав ударение на маниакальной приверженности
новоявленных поджигателей войны идее разъединения человечества,
стоящего лицом к лицу с возможностью суицида. В итоге он оказался
единственным из мировых лидеров, фактически осудивших войну с
применением атомного оружия. Недипломатический язык
сталинского интервью (10 марта 1946 г.) увеличил число сторонников тех,
кто видел в черчиллевском требовании сберечь секрет атомной
бомбы чистый шантаж или даже моральную санкцию повторения
Хиросимы67. Внимавшие Сталину с почти безграничным доверием
советские люди имели полное право благодарить судьбу, отдавшую под
контроль Кремля огромное пространство — территорию собственно
Советского Союза в границах 1945 г. плюс восточноевропейский
регион. Пространство становилось главным козырем в борьбе за
выживание в эвентуально почти неизбежной третьей мировой
(атомной) войне, оно давало главный ресурс надежности, его следовало
удерживать любой ценой.
Может быть, в Кремле, как утверждает Д. Холоуэй, не верили в
вероятность атомной войны68. Очень даже может быть. Но в
крупных городах (и прежде всего в Москве) строились специальные
сооружения-укрытия для правительственных учреждений и населения,
явно призванные смягчить последствия атомного удара. Разумеется,
ни о какой симуляции страха говорить не приходится. Пейзаж
после битвы способен был вселить в любого самые мрачные
предчувствия. Лежащие в руинах Хиросима и Нагасаки, испытания атомных
бомб на атоллах Бикини (1946) и Эниветок (1948), работающие в
США уже на полную мощность в непрерывном режиме
предприятия по производству атомного оружия, систематическое пополнение
его арсенала69, фантастические (для своего времени) и
последовательно возраставшие финансовые ассигнования на исследования и
новые типы атомного оружия нельзя было принять за дружеские
жесты70. Тема атомной войны становилась чем-то повседневно
привычной, заставляя верить в возможность благоприятного исхода лишь
при осуществлении воли и верховной мудрости вождя. Культ
личности получил основательную подпорку.
Беспрецедентная по своим масштабам катастрофичность
грядущей «новой войны» доходила до сознания советских людей
разными путями и, как это ни странно, главным образом, посредством
американских источников. В США широкие масштабы приняло
сочинительство сценариев глобального конфликта с непременным
«русским началом» и сокрушительным ударом возмездия со
стороны Америки. Всех перещеголяли генералы ВВС, обеспокоенные со-
300
Воздействие внутриполитических событий
крашением финансирования на «летучую» составляющую
вооруженных сил. Уже в августе—ноябре 1945 г., замалчивая сведения о
реальном состоянии советских ВВС, высокие военные чины США
публично заговорили об угрозе сокрушительного удара с воздуха,
«с чистого неба», по крупнейшим городам Америки, что следовало
понимать как фатальную неизбежность атомной войны с Советским
Союзом71. В начале ноября 1945 г. генерал Генри Арнольд, начальник
штаба ВВС США, обнародовал свой знаменитый
доклад-предупреждение о граде атомных бомб на американские города с пусковых
ракетных установок противника в джунглях «Экваториальной
Африки». Доклад следовало понимать с точностью до наоборот, чем, по-
видимому, и руководствовалась редакция журнала «Life»,
миллионными тиражами распространив его версию по всему свету.
Красочно поданный материал имел характерный заголовок: «36-часовая
война». О возможности, используя атомное оружие, лишить
Советский Союз боеспособности именно в такой кратчайший срок
постоянно говорили военные планировщики США. Ретрансляция их
взглядов по радио и в печати стала обычным делом, частью
информационной культуры страны, решительно вторгшейся в культурное
пространство других очень многих стран72.
Никто не вправе был ожидать, что в Советском Союзе отнесутся
ко всей этой кампании как к простому розыгрышу, несмотря на
заведомо неверные, а то и просто ложные сведения о военных
приготовлениях Кремля. Однако недостаточно сказать, что на уровне
массового сознания ее отголоски, доходившие с соответствующими
комментариями, порождали повышенную нервозность, открывая
простор для творчества страха. Ближе, чем «Экваториальная
Африка», к границам Советского Союза находились Турция, Япония и
Аляска. Росло — стремительно и неуклонно — желание услышать от
своего правительства (и как можно скорее) заверения, что оно
начеку, не тратит времени впустую и осознает характер новой угрозы.
Именно к этому времени относится привыкание к состоянию,
когда, как верно позднее отметил И. Е. Тамм, в погоне за собственным
атомным щитом легко обнаружили единственное средство
удержания США от соблазна использовать свое преимущество73.
Страх перед довооружением, говорил Тамм, по-видимому, был
многократно меньшим, чем страх перед разоружением. Древние
инстинкты крови, получая подкрепление в лице успехов творцов
нового оружия, порождали опасные импульсы нанести превентивный
удар, застав противника врасплох. В открытой дискуссии в США о
назначении атомного оружия прямо противоположные начала и
побудительные мотивы оказались неуловимо связанными. Их
взаимопроникновение позволяло сторонникам и одного и другого
объяснять свою позицию высшими соображениями национальной и
всеобщей безопасности. В свою очередь, новые приоритеты оборонной
политики в СССР (всем было ясно, что вопрос стоял о
самосохранении нации) облегчали задачу ее соответствующего
пропагандистского оформления, причем призрак атомной войны — не в
виртуальных ситуациях штабных игр, а в страшных в своей подлинности
301
Холодная война
образах лежащих под радиоактивным пеплом Хиросимы и
Нагасаки — оказался пригодным как для внутреннего, так и для внешнего
использования. Внутри страны с его помощью достигался новый
подъем жертвенного энтузиазма и форсированной промышленной
перестройки на новой технологической основе и (главное) в деле
создания высокоразвитого военно-промышленного комплекса,
любой ценой и невзирая на складывающиеся опасные для будущего
диспропорции в экономике в целом. Параллельно в управлении
страной происходило закрепление и усиление
авторитарно-бюрократических методов с непременным участием всевластного
репрессивного аппарата. Конфликт, субстанциональный характер которого все
в большей мере оказывался завязанным на гонку атомных
вооружений, в воображении советских людей как бы сам собой становился
спором о значении жизни.
Очень метко экзистенциальную природу этой реакции в
Советском Союзе подметил все тот же Фрэнк Роберте, временный
поверенный Великобритании в СССР, в своей телеграмме Эрнесту Бе-
вину в марте 1946 г. Он писал: «Тень атомной бомбы омрачила наши
отношения, и за каждым проявлением англо-американской
солидарности в отношении внутренних процессов в Болгарии или Румынии
правители Советского Союза, до сего дня уверенные во
всемогуществе Красной Армии, увидели для себя угрозу со стороны
англоамериканского блока, владеющего самым могучим оружием и
поэтому способным не только лишить Советский Союз плодов побед
Красной Армии, но и поставить под угрозу его безопасность,
которая ему досталась так дорого»74. Роберте писал об этом как о
социальной ситуации. Напротив (что весьма симптоматично),
американские дипломаты намеренно не замечали (или недооценивали)
болезненно травмирующий эффект «атомной профилактики» на массовое
сознание объекта воздействия. Так, А. Гарриман, посол США в
Москве, предпочитал в своих депешах говорить о «невротической»
реакции советских вождей. На удивление, еще более отстраненно
судил о причинах внезапного обвала в американо-советских
отношениях Джордж Кеннан в своей знаменитой «длинной телеграмме»
(февраль 1946 г.). Он вообще обошел эту тему, сосредоточив
внимание на комплексах исторического происхождения и на марксистской
доктрине, которая, по его мнению, научила советских
руководителей раз и навсегда бояться и не доверять внешнему миру. Как
будто ужас Хиросимы и Нагасаки был инсценирован советскими
пропагандистами. В связи с этим нельзя не согласиться с некоторыми
авторами, которые считают, что это не самое сильное место в кен-
нановской телеграмме 1946 г., несмотря на всю ее прогностическую
силу75. Стоит сказать также, что ровно годом позже во время
дискуссии в Совете по внешней политике на тему «Советский образ
мышления и его влияние на внешнюю политику» Кеннан дал
совершенно ничего не значащий (скорее даже невразумительный) ответ
на прямой вопрос одного из присутствующих, как «русские
реагируют на научные проблемы, такие как атомная энергия»76.
Щепетильная и трудная тема, явно ставившая в тупик в государственном
302
Воздействие внутриполитических событий
департаменте не одного только Кеннана, требовала прямого ответа
на самый главный вопрос, возникший не в связи с окончанием
войны, а как бы дополнительно к нему. По большому счету,
политическая элита США оказалась к нему абсолютно не готова.
Никто, в сущности, во внешнеполитическом ведомстве США не
пытался увидеть проблему с той точки обзора, которая делала
анализ и политический прогноз достоверно значимыми. Вместо этого
в госдепартаменте США удвоили усилия по реабилитации оружия,
разрушившего Хиросиму и Нагасаки, тем самым как бы оправдывая
его применение в будущих военных конфликтах77. Появившиеся в
печати материалы снимали ответственность и с тех, кто принял
решение об атомной бомбардировке в августе 1945 г., и с тех, кто
планировал вновь прибегнуть к ним. Возможно, кто-то в окружении
Трумэна рассматривал раскручивание темы о ядерном «возмездии»
всего лишь как эпизод психологической войны с Советским
Союзом, однако просчет превзошел все допустимые пределы. Культ
Хиросимы лишил глазомера' многих военных и политиков78.
Встретились два мира, две атмосферы. Что для одних воздух, как
говорил Г. Честертон, для других — отрава. В такой обстановке
Сталин чувствовал себя уверенно. Он принял новые правила игры,
открыв свой собственный фронт психологической войны с «атомной
дипломатией» США. Решительно осуждался культ бомбы. В
инструктивных докладах видных специалистов, облеченных правом
передавать важные нюансы оценки Кремлем общей ситуации,
подчеркивалось второстепенное значение атомного оружия в военном
конфликте ближайшего будущего. Так, академик Е. С. Варга, выступая с
докладом в закрытой аудитории где-то в начале 1948 г., говорил:
«США стараются запугать другие страны атомной бомбой. Конечно,
атомная война могла бы повредить отдельные города Советского
Союза, но тот же Уоллес (бывший вице-президент США,
выступавший за совместные действия США и СССР в области установления
контроля над атомным оружием и другие меры доверия) сказал, что
в этом случае никакие силы не могли бы препятствовать тому,
чтобы Красная Армия заняла весь континент Европы»79.
Одновременно в ускоренном темпе завершались работы
подготовительной стадии атомного проекта и переход к стадии решающей,
производственной. Советское руководство заявило о своем
несогласии поставить под контроль «атомного клуба» из трех великих
держав — временных держателей атомных секретов — советские
исследования. Добиться любой ценой паритета с Соединенными
Штатами стало заветной целью. Без промедления Сталин сокращал разрыв
концентрацией усилий научных, производственных и военных
кадров, вздыбливая страну, заставляя ее народ колоссальным
перенапряжением сил почувствовать себя вблизи вершины. Все это
сопровождалось «мобилизацией сознания» — пропагандистской кампанией
антизападничества, культурного и всякого другого «огораживания».
Таким образом, то, к чему вроде бы стремился Запад — созданию в
СССР открытого общества с транспарентным
военно-промышленным комплексом, — стало казаться просто недостижимым. Более
303
Холодная война
того, нажим Америки привел к тому, что зазор между высокомерной
властью и бессильно совещательным обществом уменьшился.
Многие эксцессы властей и откровенно патологические по форме
общенациональные акции воспринимались многими как суровая
необходимость, диктуемая внешней угрозой. Вот отрывок из разговора двух
ученых-историков, очень известных в культурной среде,
воспроизведенный в дневниковой записи профессора МГУ С. С. Дмитриева:
«Что лежит в основе всего этого?» — спросил я у Б. Ф. Поршнева
(речь шла о кампании против космополитизма. — В. М.). «Война.
Готовить нужно народ к новой войне. Она близится»80.
Не остыв от всеподчиненности власти, продиктованной военной
порой, советское общество отдавало себя во власть новой
тотальности, которая придавала специфическую осмысленность любым
ограничениям и лишениям, а вместе с ними творимому произволу в
отношении личности и казарменным порядкам в гигантском
секторе общественной деятельности. Двери наглухо захлопнулись, страна
становилась непрозрачной даже для ее друзей и почитателей, целые
регионы объявлялись закрытыми для посещения иностранцами,
создавались и тут же «исчезали» наукограды, академическая наука и ее
кадровый состав переводились на режим повышенной секретности.
Засилье цензуры (органическая часть послевоенной культуры)
делало невозможным широкое развитие деловых, культурных и научных
обменов между СССР и США, а значит, сужало представление об
Америке, ее образе жизни и намерениях рядовых американцев.
Чрезвычайно искаженным, одномерным предстал в глазах американцев
и внутренний мир советских людей, который чаще всего
отождествлялся с внутренним миром Сталина, органически чуждого западной
демократии, как выразился однажды Герберт Уэллс, никогда не
дышавшего «вольным воздухом» и не знавшего, что это значит81.
Изоляция советского общества в целом и советского научного
сообщества в частности, явно носившая несоразмерный характер,
создавала серьезное препятствие для проникновения «чужеродных
влияний» и одновременно «работала» на ходившие на Западе слухи
о том, что в Советском Союзе «где-то там, за Уралом» созданы
секретное сверхоружие и средства доставки (ракеты, сверхдальние
высотные бомбардировщики), которые якобы засекли радары над
Скандинавией и в других регионах. Кстати говоря, хотели этого в
Москве или нет (это еще предстоит выяснить), появление в конце
октября 1945 г. в Копенгагене, у Нильса Бора, «знаменитой» миссии
Я. П. Терлецкого82, представлявшего в сущности САП и
спецслужбы СССР одновременно, не могло не остаться незамеченным и
только подкрепляло разговоры о небеспочвенности сталинских
заявлений о сюрпризах для Запада. Каждое выступление и каждая встреча
Н. Бора фиксировались американской и английской разведками.
Великий датский ученый был у них «под колпаком» с осени 1944 г.
Бор и сам не чурался контактов со спецслужбами и делал это с
обезоруживающей искренностью83.
Таким образом, утверждение известного американского историка
Мартина Шервина, которым он характеризует советскую реакцию на
304
Воздействие внутриполитических событий
Хиросиму и Нагасаки как «молчаливый маневр», направленный на
то, чтобы преуменьшить (или скрыть) разрыв в
военно-стратегических потенциалах между Советским Союзом и Соединенными
Штатами («атомная дипломатия наоборот»), нельзя понимать буквально84.
Собственно, военные соображения не имели решающего значения.
Это правда, что советская печать и радио почти никак не
комментировали информацию о взрывах над Хиросимой и Нагасаки,
замалчивая данные зарубежных обследований, а также выводы
касательно особой роли нового оружия в мировой политике85. Однако в
Москве хорошо понимали, что так провести американскую
разведку не удастся. Речь шла главным образом о другом, а именно о
скрытой концентрации усилий и лучших сил на главном
направлении развития оборонного комплекса и не только его одного. В
практике внутренней жизни велась напряженная институциональная
перестройка — новый этап сталинской модернизации и в еще
большей степени общественных настроений по принципу «круговой
поруки». Восстановление народного хозяйства и рывок к уровню
США по главным видам новейшего вооружения — так определялись
важнейшие приоритеты индустриального и научного развития
страны. Планка ставилась на максимальную высоту: не близкая вовсе
цель (овладение секретом атомной бомбы и массовое производство
этого оружия) представлялась достижимой и фактически даже
достигнутой, причем «напускание тумана» не обязательно было
рассчитано на введение в заблуждение внешнего недоброжелателя,
заинтересованного в «низведении» СССР. Идея достижимости (в
кратчайший срок!) атомного паритета должна была служить средством
сплочения народов СССР, закалить их волю и заставить принять как
должное сталинский сверхпорядок.
Сталин редко встречался с учеными-ядерщиками, он не посещал
атомные объекты, его подпись не стоит под проектом
постановления СМ СССР «О проведении испытания атомной бомбы»,
подготовленном в августе 1949 г. Что хотел этим сказать Сталин? Скорее
всего то, что Советский Союз концентрирует свои главные усилия
на сугубо мирном строительстве и не бравирует военными
достижениями. Умолчание (почти месячное) об успешном испытании
атомного оружия под Семипалатинском 29 августа 1949 г., призванное,
по-видимому, подкрепить эту версию, преследовало еще одну
сверхзадачу: оконфузить Америку, наказав ее за надменность и
заносчивость. Сделанное в тоне самокритики заявление Трумэна от 23
сентября 1949 г. показывало, что цель была достигнута. Сталин брал
реванш за Потсдам, вынуждая президента США, в сущности,
признать, что для него атомные испытания под Семипалатинском были
шокирующей неожиданностью. В Вашингтоне запахло
национальным скандалом, который в условиях начавшейся в июне 1950 г.
корейской войны ослаблял позиции Трумэна. Обвинение в
недооценке противника было еще не самым тяжелым, которым его
удостоила оппозиция.
Ссылка в историческом сообщении ТАСС от 25 сентября 1949 г.
на заявление Молотова от 6 ноября 1947 г. о том, что Советский
305
Холодная война
Союз имеет в своем распоряжении атомное оружие86, иллюстрирует
общий многоцелевой замысел Сталина. Бесспорно, в нем сказалась
страсть Сталина к мистификациям, к актерской игре, но и не
только87. Такая позиция (или поза) вполне оправдывала в глазах
собственного народа сдержанность пополам с холодностью в
отношении «лицемерной» идеи западной дипломатии об особой
ответственности США, Англии и Канады за ядерную безопасность на земле.
Москва как бы еще раз предлагала оценить всю глубину просчета
Запада и собственное трезвомыслие88.
Хорошо улавливая изменения в настроениях мирового
общественного мнения в отношении возможности достижения ядерной
безопасности в условиях «приватизации» бомбы Соединенными Штатами
и уж, бесспорно, в понятиях собственного народа о державности,
Сталин и дипломатия СССР выстраивали свою жестко фиксированную
линию поведения в дискуссии о международном контроле, ни на шаг
не отступая от принципа признания равноправия сторон. Таким был
их асимметричный ответ на цинично проявившуюся
националистическую realpolitic Соединенных Штатов после испытаний на о.
Бикини 1 и 25 июля 1946 г. в развернувшейся на новом витке гонке
вооружений. Отчасти такая линия была подкреплена существующими
признаками явного психологического перелома в работах по реализации
САП. Неверие и колебания уходили в прошлое. Уже в ноябре 1945 г.
Сталин мог прочитать в письме П. Л. Капицы к нему: «Можно
отметить, что среди ученых, инженеров, начиная с самых хороших
и кончая жуликами, с учетом всех градаций, заключенных между
ними, сейчас большой энтузиазм к атомной бомбе. Хотя это и
вызывается разными причинами, но эти настроения можно хорошо
использовать»89.
Окрепшая уверенность в конечном успехе окрыляла сторонников
формирования национальной программы создания атомной бомбы
и замораживания вопроса о международном контроле путем
выдвижения, в сущности, заведомо неприемлемых для США проектов.
После образования Комиссии ООН по атомной энергии, следуя этой
линии, МИД СССР не стремился придать конкретно-практический
вид своим предложениям по атомной проблеме. Отвергнут был
проверенный в годы войны и весьма эффективный способ по
согласованию позиций на уровне рабочих групп с последующим выходом
на глав государств. После обнародования в середине июня 1946 г.
американского «плана Баруха» — поэтапного установления под
эгидой США международного контроля над атомной энергией и ее
использованием — советская дипломатия немедленно выступила со
своим проектом конвенции о запрещении производства и
применения атомного оружия («план А. А. Рощина»)90. Радикализм
советского проекта фактически не оставлял шансов для компромисса, что
вскоре и подтвердил Молотов. Перед тем как произнести речь
перед Генеральной Ассамблеей ООН 29 октября 1946 г., в которой он
подверг разгромной критике «план Баруха», министр иностранных
дел СССР получил приглашение встретиться с госсекретарем США
Дж. Бирнсом и Джозефом Дэвисом. Последний все еще пользовал-
306
Воздействие внутриполитических событий
ся доверием Кремля и не порывал своих контактов с Белым домом91.
Отклонив это приглашение, Молотов обрубил доступные в тот
момент контакты с частью вашингтонского истеблишмента,
недовольной навязчивой идеей Баруха, предлагавшего, в сущности, поставить
под единоличный контроль Америки все мировые ядерные ресурсы
и производство ядерных материалов. В ходе пребывания Молотова
в Нью-Йорке осенью 1946 г. (на Генеральной Ассамблее ООН и на
сессии СМИД с участием советской делегации) был принят ряд
существенных компромиссных решений в рамках общего процесса
послевоенного мирного урегулирования. Напротив, в атомных делах
позиции СССР и Запада разошлись еще дальше.
В конце 1946 г. в истории советской атомной дипломатии
появляется важная реальная (хотя и надежно скрытая от глаз)
составляющая — выход всего комплекса научно-исследовательских и
опытно-конструкторских работ на стадию практического решения задач
по созданию атомного оружия. 25 декабря в Москве в Лаборатории
№ 2 был пущен И. В. Курчатовым и его сотрудниками первый на
континентах Европы и Азии уран-грифитовый опытный физический
реактор Ф-1. Создав исследовательский реактор и осуществив
управляемую реакцию деления урана, советские ученые и инженеры
оказались на расстоянии «прямой видимости» собственной плутониевой
атомной бомбы. Докладная записка Л. П. Берии, И. В. Курчатова,
Б. Л. Ванникова и М. Г. Первухина, представленная лично Сталину
секретарем Спецкомитета В. Махневым, кончалась
многозначительным резюме: «С помощью построенного физического
уран-графитового котла мы теперь в состоянии решить важнейшие вопросы
проблемы промышленного получения и использования атомной энергии,
которые до сего времени рассматривались только
предположительно, на основании теоретических расчетов»92.
Как и доклад генерала Лесли Гровса президенту Г. Трумэну в
Потсдаме 21 июля 1945 г., докладная записка Сталину от 25 декабря
1946 г. имела немедленные и очень важные политические и
дипломатические последствия. Советское руководство отвергает
альтернативный плану Молотова—Рощина «мягкий» вариант М. М.
Литвинова, предусматривавший вхождение в диалог с Западом (на базе
американских проектов) по вопросам о контроле над атомными
ресурсами мира и производством атомной энергии. Показательно, что
одновременно в качестве главного советского представителя в
комиссии ООН с полномочиями отстаивать позицию Москвы
выдвигается А. А. Громыко — молодой, но хорошо известный по сложным
переговорам на конференции в Думбартон-Оксе дипломат (человек
с «лицом, срисованным с игральных карт», как пишет о нем
американский историк Дж. Хершберг93). Мастер жесткой риторики,
человек без эмоций, непреклонный и неутомимый в спорах, всегда
твердо придерживавшийся инструкций «инстанций», Громыко как
нельзя лучше отвечал той стадии вялотекущего переговорного
процесса, на котором американская монополия уже не выглядела столь
безраздельной, как это представлялось многим еще год назад, и
когда равенство (пускай относительное) сторон казалось вполне дости-
307
Холодная война
жимым в пределах одного года или двух лет. Заметим, что
первоначальные сроки изготовления «изделий» РДС-1 и РДС-2 (первые
советские атомные бомбы) намечались соответственно на 1948 и
1949 гг. (В серийном исполнении первые три советские атомные
бомбы «вышли» с предприятия лишь в декабре 1951 г.)
Важно отметить также, что именно в недрах советской делегации
в Комиссии ООН рождается записка академика Д. В. Скобельцына
(эксперт советской делегации, видный физик-ядерщик), трактующая
вопросы международного контроля нераздельно от создания всех
благоприятных условий для ликвидации отставания СССР от
Соединенных Штатов94. Это хитроумное предложение (его можно было бы
назвать «уравнением Скобельцына»), предусматривающее
распространение контроля в отношении «крупных предприятий» и
освобождающее от него «исследовательскую деятельность», было принято
советским руководством. В случае его реализации Советский Союз
получал определенные политические преимущества. Именно эту цель
преследовали «программное» выступление Громыко накануне
нового 1947 г. и советские предложения, внесенные на рассмотрение
Комиссии ООН по атомной энергии 11 июня 1947 г. Между тем, взяв
на себя обязательства по защите «свободного мира» («доктрина
Трумэна» и «план Маршалла»), Вашингтон посчитал категорически
неприемлемым для себя «уравнение Скобельцына», а среди
большинства высших чиновников в американской столице утвердилось
мнение, что США в наказание СССР за упрямство не только должны
выйти из переговоров по контролю над атомной энергией, но и
отказаться от концепции «неделимости мира»95. Взятая к тому
времени на вооружение дипломатией США доктрина «сдерживания»
коммунизма по определению не предполагала открытие атомных
секретов США. С ней солидаризировались некогда склонявшиеся к идее
всеобъемлющего контроля над атомной энергией ученые, как,
например, Джеймс Конант96.
Суровость и жесткость преобладали в реакции официального
Вашингтона на попытки Москвы уравнять себя с Америкой в атомном
вопросе. В прессе США широко освещался конфликт Трумэна с его
министром торговли, бывшим вице-президентом США Генри
Уоллесом, причем было хорошо известно о принципиальном расхождении
двух политиков по ключевому вопросу — быть или не быть
сотрудничеству США и Советского Союза в сфере военного и мирного
атома. В конце сентября 1946 г. Трумэн потребовал, чтобы министр
торговли ушел в отставку и, если он того хочет, продолжил излагать
свои взгляды на внешнюю политику «в качестве частного лица».
В последовавшем вслед за тем обмене «ударами» на страницах печати
между Генри Уоллесом и Бернардом Барухом полностью проявилась
пропасть между двумя подходами — одного, идущего в русле
сближения и сотрудничества, и другого, дискриминационного,
запретительного97.
Хорошо информированный о происходящих в США событиях и
(благодаря разведданным) о быстром увеличении арсенала ядерного
оружия в этой стране руководящий состав САП с санкции Крем-
308
Воздействие внутриполитических событий
ля не снижал темпа в атомной гонке за лидером, ничуть не будучи
стесненным бесплодными словесными дуэлями в комиссий ООН.
О помехах никто и не задумывался. «Дай Бог сегодняшнему
молодому поколению сохранить ту жажду жизни и преданность труду,
которые были так присущи моим товарищам», — говорил Е. П. Слав-
ский, один из руководителей строительства и ввода в эксплуатацию
объектов плутониевого комбината на Южном Урале, среди которых
главным был первый промышленный ядерный реактор. Фактическим
научно-техническим руководителем объекта «А», как тогда называли
реактор на строящемся Комбинате-817 (База-10) в Челябинске-4098,
был Курчатов. Первоочередность этой стройки, развернувшейся в
1946—1948 гг., в перечне секретных объектов Совмина
подтверждается данными о гигантских финансовых вложениях в этот объект.
Введение в строй первого промышленного реактора намечалось на конец
апреля 1948 г. «Мера сверхсрочности, — пишет А. К. Круглов, —
поставки «впереди всех» еще раз указывают, что тогда не было в стране
объекта важнее промышленного реактора»99. Фактически реактор был
введен на проектную мощность 22 июня 1948 г., таким образом,
самый трудный момент в создании атомной бомбы — производство
расщепляющихся материалов — был преодолен. С 1946 г. полным
ходом шло и сооружение Семипалатинского полигона. В КБ-И
(Арзамасе-16) завершались необходимые для создания атомной бомбы
конструкторские разработки.
Свет в конце туннеля оказался ближе, ярче и насыщеннее, чем
все самые смелые прогнозы оптимистов. На удивление, ни один из
так называемых пусковых объектов не выбился из графика, без
проволочек осуществлялись сложнейшие технические задания, вселяя
растущую уверенность в конечном успехе, в обретении защитной
силы против внешнего воздействия. Слаженно работали научные
коллективы, формируя созвездия талантов и дарований, которым по
плечу оказались любые проблемы.
Миновав критическую точку изначальной неопределенности и
сомнений, Сталин психологически утверждался во мнении о
небесполезности осуществления прямого давления на бывших союзников с
целью достижения более полного своего контроля в Восточной и
Центральной Европе и противодействия решению германского
вопроса в духе документов Лондонского совещания 26 февраля — 6
марта 1948 г. представителей США, Великобритании, Франции, Бельгии,
Нидерландов и Люксембурга, предусматривавших подготовку к
созданию западногерманского государства и интеграцию его в западный
блок100. Угрозы, связанные с милитаризацией Германии,
просчитывались Кремлем в контексте существующего атомного диспаритета.
В истории совпадения встречаются сплошь и радом и чаще
всего имеют чисто случайную природу. Однако начало активной фазы
Берлинского кризиса, разразившегося в марте 1948 г., так на
удивление близко «расположено» к дате запуска первого
промышленного реактора в СССР, что наводит на мысль о внутренней связи этих
событий. В «советском Хэнфорде» сотворившие этот прорыв
атомщики ликовали 22 июня, а через два дня советские оккупационные
309
Холодная война
власти полностью перекрыли наземные коммуникации между
западными зонами и Берлином «по техническим причинам». Февральские
события в Чехословакии, закончившиеся проигрышем Запада, и
Берлинский кризис, давший ему выигрыш «по очкам», выявили
признаки обозначившегося равновесия страха, нового фактора,
препятствовавшего возникновению войны. С большой уверенностью
можно говорить, что в США начали проявлять осторожность в
определении возможности Советского Союза добиться уравнения ядерных
потенциалов. Темпы восстановления экономики СССР оказывали
влияние на аналитические оценки спецслужб США.
Тупик, возникший в переговорном процессе по атомной
проблеме, имел в своей основе обоюдную незаинтересованность сторон в
нахождении развязки. Переписка А. А. Громыко с руководством
МИДа СССР неплохо иллюстрирует эту «странную войну» без
линии фронта101. Плохую службу для нахождения общего языка
сыграли шпиономания и борьба с крамолой, разгулявшиеся в первые
послевоенные годы в обеих странах102. Искусственно нагнетаемая
атмосфера взаимной неприязни сужала поле деятельности для
дипломатии, навязывая ей в качестве главной чисто пропагандистскую
функцию выражения кипящего общественного негодования и
«штормовых» предупреждений о кознях внешнего врага.
Вспышка шпионских страстей вызвала чистки аппаратов
спецслужб. Если «дело Фукса» и откровения И. Гузенко привели к
кадровой перетряске и реорганизации системы спецслужб в США, то
в СССР провалы советских резидентов отозвались отставкой главы
МГБ В. Н. Меркулова (весна 1946 г.), кампанией по «санации»
научных учреждений, связанных с обороноспособностью страны103, и
целой серией акций против отдельных видных представителей научной
интеллигенции (В. В. Парин, Г. А. Митирев, Н. Г. Клюева, Г. И. Рос-
кин и др.). Всем им «шили» шпионаж в интересах США. Сильный
удар обрушился и на «еврейских буржуазных националистов»,
объявленных орудием иностранных разведок, писателей, театральных
деятелей, врачей, преподавателей. Бросалось в глаза, однако, что среди
жертв этой новой охоты на ведьм не было физиков-ядерщиков, хотя
попытки затеять показательный «суд чести» над «физическими
идеалистами» предпринимались104.
Еще в конце 1945 г. Советское правительство благожелательно
относилось к возобновлению довоенных связей советских и
иностранных ученых, но уже весной 1946 г. последовал запрет путем
негласного указания сверху105, подтвержденный еще раз перепиской
Берии, Молотова, Вавилова и Курчатова осенью того же года106.
В принудительном порядке развернувшаяся борьба с
«низкопоклонством» приводила советскую науку к состоянию одеревенения,
замкнутости и самолюбования. Оно было контрпродуктивно и для
всего общества. Форсированный способ утверждения его уникальной
особности путем перекрытия каналов интеллектуального общения с
внешним миром наносил ему чувствительный урон, подорваны
оказались зарождающиеся после войны предпосылки к сближению
обоих народов и укреплению доверия между ними. Последовало свер-
310
Воздействие внутриполитических событий
тывание народной дипломатии, ростки которой проявили себя во
встречах на Эльбе, в Берлине и Вене, в контактах на личной
основе. Но такой результат не мог огорчить Сталина, поскольку не
расходился с его замыслами и расчетами. Режим подмораживания
страны через ужесточение секретности и непрозрачности ее научного,
промышленного и военного потенциала, равно как и политических
намерений Кремля использовался им в качестве инструмента
сосредоточения всех средств влияния на мировые дела в одних (его
собственных) руках.
Долгосрочная перспектива развития добрососедских отношений с
США была отодвинута в сторону вместе с изгнанием из внутренней
жизни последних следов вольномыслия и оппозиционности. Тем
самым были созданы лучшие условия для раскручивания спирали
международной напряженности, в результате чего СССР и США
впервые в истории вступили в отношения, характеризующиеся
глобальной конфронтационностью. Возникшая внезапно угроза новой
атомной войны (бомбардировка Хиросимы и Нагасаки в сознании
миллионов людей уже занимала совершенно особое место, вне
исторических рамок Второй мировой войны) в результате кризиса
доверия и политики «противохода» тем не менее не приблизилась к
точке «максимального пессимизма». По обе стороны «полосы
отчуждения» сохранялся достаточный резерв здравомыслия политиков,
толерантности и интуитивной рассудочности масс, сознававших
беспрецедентную новизну ситуации, в которой традиционные средства
достижения национальной безопасности становились
непригодными107. Еще никто из государственных деятелей вслух не говорил о
катастрофических последствиях мировой ядерной войны для
человечества в целом, но подсознательно с этим, кажется, были
согласны все.
Была ли холодная война в двух своих измерениях — в
международной политике и во внутренней жизни — неизбежной, можно ли
было ее предотвратить или, по крайней мере, ограничить во
времени — этими вопросами задаются сегодня многие исследователи. Есть
тенденция рассматривать их исключительно в контексте конфликта
великодержавных глобальных интересов США и СССР, имеющих по
преимуществу культурно-цивилизационный, идеологический и
политический характер108. Тем самым преуменьшается либо вообще не
учитывается техногенный подтекст наступившей новой фазы в
мировой политике, связанный с появлением и гонкой новейших
ракетно-ядерных вооружений, других средств современной войны.
Совпавшая с этим переходом в век «звездных войн» внутренняя
«реконверсия» двух антагонистических социально-экономических
систем — советской системы и американской модели — только
придала особую неустойчивость, дисгармоничность и напряженность
взаимодействию между ними. Но главное — наличие атомного
оружия у одной из сторон — уже само по себе посылало сигнал другой
311
Холодная война
действовать незамедлительно, исходя из представления о
катастрофических последствиях развития событий (в том числе и в
результате непреднамеренной и непредвиденной случайности) при
продолжительном сохранении абсолютного атомного диспаритета. Другие
факторы, в том числе внутренние и международные, объективные и
субъективные, действовали в том же направлении.
В атмосфере нависшей угрозы атомной войны, отягощенной
непредсказуемой логикой системных трансформаций, особое значение
приобрела личность политиков и государственных деятелей, главных
актеров в разыгрывающейся драме. Их фобии и элементарные
просчеты, зависимость от внутренних влияний, склонность к силовому
давлению и дипломатической контригре, построенной на блефе и
шантаже, привели к катастрофическому падению доверия между
двумя народами, к резкому упадку цивилизованности, которая была
достигнута в межгосударственных отношениях СССР и США в
период совместной войны со странами оси. Другими словами, есть все
основания рассматривать послевоенный феномен «атомной
дипломатии» 1945—1949 гг. в качестве символа наступления эпохи «конца
прогресса», если бы в конечном счете проблема, высвеченная им, не
предстала еще и другой своей гранью — своеобразным тестом на
выживание человеческого рода, его способности решать свои дела
без тотальных войн, ставших проклятием XX в.
1 Garthoff R. L. Some Observations on Using the Soviet Archives // Diplomatic
History. 1997. \bl. 21, № 2. P. 256.
2 См.: Krepon M. Lost in Space. The Misguided Drive Toward Antisatellite
Weapons // Foreign Affairs. 2001. Vol. 80, № 3. P. 2-8.
* U. S.-Soviet Security Cooperation. Achievements, Failures Lessons / Ed. by
A. L. George, Ph. J. Farley, A. Dallin. New York; Oxford, 1988. P. 656.
4 Наринский М. М. Советская внешняя политика и происхождение
холодной войны // Советская внешняя политика в ретроспективе 1917—1991. М.,
1993; Сталин и холодная война / Отв. редактор А. О. Чубарьян. М., 1998;
Советская внешняя политика в годы «холодной войны» 1945—1985. Новое
прочтение / Отв. редактор Л. Н. Нежинский. М., 1995; Советское общество: будни
холодной войны / Под общей ред. В. С. Лельчука и Г. Ш. Сагателяна. М.;
Арзамас, 2000 и др.; Pechatnov V. О. The Big Three after World War II: New
Documents on Soviet Thinking about Post War Relations with the United States and
Great Britain // CWIHP Working Paper № 13; Zubok V. and Pleshakov С Inside the
Kremlin's Cold War From Stalin to Khrushchev. Cambridge, MA, 1996; Goncharov
S. N., Lewis J. W. and Xue Litai. Uncertain Partners: Stalin, Mao and the Korean
War. Stanford, 1993; Wohlforth W. С New Evidence on Moscow's Cold War //
Diplomatic History. 1997. \Ы. 21, № 1. P. 229-242 etc.
5 Copeland D. The Origins of Major Wars. Ithaca, N. Y, 2000; Leffler M. P.
A Preponderance of Power. National Security the Truman Administration and the Cold
War. Stanford, 1992; Gardner L. Architect of Illusion: Men and Ideas in American
Foreign Policy, 1941—1949. Chicago, 1970; McCormick Th. J. America's Half-
Century: United States Foreign Policy in the Cold War and After. Baltimore, 1995;
Stephanson A. Manifest Destiny: American Expansionism and the Empire of Right.
N. Y., 1995; Smith T. America's Mission: The United States and the Worldwide
Struggle for Democracy in the Twentieth Century. Princeton, 1994.
312
Воздействие внутриполитических событий
6 Ярким представителем такого «одноканального» подхода к начальной фазе
холодной войны является американский историк Эдуард Марк (см. Mark E.
The War Scare of 1946 and Its Consequences // Diplomatic History. 1997. Vol. 21,
№ 3. P. 383-415.
7 Brown A. The Neutron and the Bomb. A Big Biography of Sir James Chadwick.
Oxford; New York, 1997* P. 318, 319.
8 Найджел Уэст, известный английский автор книги по истории атомного
шпионажа, видит в выдвинутой многими физиками-ядерщиками идее
транспарентности национальных наработок в области атомной энергии важную примету
времени — стремление ко всеобщей безопасности посредством устранения
секретности и культивации духа доверия между странами (West N. Venona. The
Greatest Secret of the Cold War. L., 1999. P. 197). Многие политики (министр
обороны США Г. Стимсон, например) разделяли их точку зрения. В знаменитом
докладе Смита, опубликованном в августе 1945 г., эта идея (уже отчасти
санкционированная правительством США) также нашла отражение, но, разумеется,
не в таких последовательных формах, о которых говорили Стимсон и
некоторые другие сторонники сохранения высокого уровня доверия между великими
державами, союзниками в войне с нацизмом.
9 Печатное В. Ялта — кто виноват? Размышления американского дипломата
// Россия XXI. 2000. № 2. С. 131; MessnerR. Paths Not Taken: The United States
Department of State and Alternatives to Containment, 1945—1946 // Diplomatic
History. 1977. Fall. P. 397.
10 Off the Record: The Private Papers of Harry S. Truman / Ed. by Ferrell R. H.
New York, 1980. P. 79—80; Yergin D. Shattered Peace. New York, 1977.
11 Gormly G. L. From Potsdam to the Cold Wkr. Big Three Diplomacy 1945—1947.
New York, 1970.
12 Злобин Н. В. Неизвестные американские архивные материалы о
выступлении У. Черчилля 5 марта 1946 г. // Новая и новейшая история. 2000. № 2.
С. 156-167.
13 Стейнбек Дж. Собр. соч.: В 6 т. М., 1989. Т. 6. С. 386.
14 Davis N. Ph. Lawrence and Oppenheimer. New York, 1969; Rhodes R. Dark
Sun. The Making of the Hydrogen Bomb. New York, 1996. P. 241.
15 Robert Oppenheimer: Letters and Recollections / Ed. by Smith A. K., Weiner
Ch. Harvard University Press, 1980; Rhodes R. Dark Sun. P. 204.
16 Дневник С. С. Дмитриева // Отечественная история. 1999. № 3. С. 146.
17 Орлов А. Тайная битва сверхдержав. М., 2000. С. 115.
18 Малышев В. А. Дневник наркома // Источник. 1997. №5. С. 131—134.
В 1947 г. был создан Государственный комитет по внедрению новой техники во
главе с Малышевым.
19 Мальков В. Л. «Манхэттенский проект». Разведка и дипломатия. М., 1995.
20 Мальков В. 1945: как понимали в Америке национальный интерес //
Россия XXI..2000. № 1. С. 158-169.
21 Померанц Г. Меняющееся лицо войны // Знание — сила. 1995. № 5.
С. 16. Любопытное свидетельство о настроениях в офицерской среде
действующей армии, освободившей Восточную Европу и закончившей воевать в
Берлине, оставил Л. 3. Копелев. Его, как он пишет в своих исповедальных
воспоминаниях, весной 1945 г. обвинили в «клевете на союзников, потому что я
говорил: «Черчилль был и будет врагом Советской власти», доказывал, что в
Германии нам придется соперничать с американцами и англичанами и
добиваться дружбы немцев, что немецкие рабочие должны быть нашими
союзниками против англо-американских капиталистов» (Копелев Л. Хранить вечно.
М., 1990. С. 452).
22 Горелик Г. О «сталинизме» Эйнштейна и еще кое о чем // Коммунист.
1990. № 2. С. 80.
313
Холодная война
23 AlperovitzG. The Decision to Use the Atomic Bomb and the Architecture of
an American Myth. New York, 1995. P. 465, 482, 483.
24 Snyder J. East—West Bargaining Over Germany // Double Edged Diplomacy.
International Bargaining and Domestic Policy / Ed. by Peter B. Evans, Harold K.
Jacobson and Robert D. Putnam. Berkeley, 1993. P. 113; см. также: Печатное В. О.
«Союзники нажимают на тебя для того, чтобы сломить у тебя волю...»
(Переписка Сталина с Молотовым и другими членами Политбюро по
внешнеполитическим вопросам в сентябре—декабре 1945 г.) // Источник. 1999. № 2. С. 71.
25 П. Л. Капица написал Сталину немало писем в 1944—1946 гг., прямо
касающихся проблем исследований в области атомной энергии. Сталин ни на
одно из них, по существу, не ответил, хотя все они дошли до него. Открытого
диалога с кем бы то ни было Сталин избегал, точнее — он как бы не
получался сам собой, хотя известны редкие случаи, говорящие об обратном.
26 Медведев Ж. А., Медведев Р. А. Личный архив Сталина — засекречен или
ликвидирован? // Вопросы истории. 2000. № 3. С. 21—38.
27 New Republic, 1994. October 3. P. 5.
28 HollowayD. Stalin and the Bomb. The Soviet Union and the Atomic Energy,
1939—1956. New Haven, 1994. P. 6. Известный российский журналист Ярослав
Голованов, хорошо знающий историю создания советского ракетно-ядерного
оружия, в своей книге о С. П. Королеве подтверждает неопределенность наших
знаний о многих эпизодах этой истории, связанных с именем Сталина
(Голованов Я. Королев. Факты и мифы. М., 1994. С. 394—398).
29 Атомный проект СССР. Документы и материалы: В 3 т. / Под общей ред.
Л. Д. Рябева. Т. 1: 1938—1945: В 2 ч. Ч. 1 / Отв. сост. Л. И. Кудинова. М., 1998;
Ч. 2 / Отв. сост. Л. И. Кудинова. М., 2002; Т. 2: Атомная бомба. 1945—1954.
Кн. 1 / Отв. сост. Г. А. Гончаров. М.; Саров, 1999; Кн. 2; 3 / Отв. сост. Г. А.
Гончаров. М., 2002.
30 Смирнов Ю. Н. Сталин и атомная бомба // Вестник института истории
естествознания и техники. 1994. Nq 2. С. 125—130. Атомный проект СССР. Т. 1.
Ч. 2. С. 412.
31 Атомный проект СССР. Т. 2. Кн. 1. С. 633, 634; Губарев В. XX век.
Исповеди. Судьба науки и ученых в России. М., 2000. С. 95.
32 Мы приводим здесь некий обобщенный вывод из интересного и
содержательного очерка Б. С. Илизарова, давшего запоминающийся
психологический портрет Сталина на фоне его архива и книжных пристрастий. К
сожалению, автор оторвал духовный облик своего «героя» от кризисных событий
первых послевоенных лет (Илизаров Б. С. Сталин. Штрихи к портрету на фоне его
библиотеки и архива // Новая и новейшая история. 2000. N° 4. С. 166.
33 Holloway D. Op. cit. P. 115, 129; ZubokV. and Pleshakov С Inside the
Kremlin's Cold War. From Stalin to Khrushchev. Cambr. (Mass), 1996. P. 41.
Писатель В. Гроссман иначе и тоньше передает характер складывавшихся непростых
отношений между наукой и властью в годы войны и после нее. О какой-то
особой близости и речи идти не могло, но и недооценкой науки Сталин, по
всему видно было, не страдал. Ждановщина второй половины 1940-х гг. в
понимании Гроссмана была не только акцией партийного руководства против
«ересей» в среде интеллигенции, но и явлением масскультуры, родом хронического
недуга, на почве которого Сталин выращивал идеологию государственного
национализма (Гроссман В. Жизнь и судьба // Октябрь. 1988. № 3. С. 65).
34 Альтшулер Л. В., Бриш А. А., Смирнов Ю. Н. На пути к первому
советскому атомному испытанию // История советского атомного проекта.
Документы, воспоминания, исследования. Вып. 2 / Отв. ред. В. П. Визгин. СПб., 2002.
С. 16—19. Юрий Нагибин нашел и выразил очень точно соотношение черт
сталинской натуры, сполна проявившихся во всех его поступках. Он писал:
«Паранойя Сталина сказывалась в чрезмерной, ненужной жестокости, кровавом
314
Воздействие внутриполитических событий
перехлесте всех его деяний, извращенной подлости в отношении близких
людей, но изначальный замысел (Сталина. — В. М.) был неизменно точен,
логичен с позиции его цели — ни следа безумия» (Нагибин Ю. Тьма в конце
туннеля. Моя золотая теща. М., 1994. С. 86).
35 По мнению автора одной из самых последних работ по истории
дипломатии XX в. Дональда Шепардсона, это был чрезвычайно болезненный удар по
сотрудничеству США и СССР, ошибочность которого признал и сам Трумэн
(Shepardson D. E. Conflict and Diplomacy from the Great War to the Cold War. New
York; Washington, 1999. P. 279).
36 Alperovitz G. Op. cit. P. 443.
37 Weisgall J. M. Operation Crossroads: The Atomic Tests at Bikini Atoll. Annapolis,
1994. P. 2.
38 Раскрывая первые страницы. К истории города Снежинска (Челябинск-70).
Авт.-сост. Б. Емельянов. Екатеринбург, 1997. С. 22—25; см. также: Медведев Ж. А.
Атомный ГУЛАГ // Вопросы истории. 2001. № 1. С. 44—59.
39 Правда. 1945. 19 авг.
40 Подробнее см.: Печатное В. О. Союзники нажимают... С. 70—85; Он же.
На этом вопросе мы сломаем их антисоветское упорство // Источник. 1999. № 3.
С. 92-104.
В стране, все экономические ресурсы которой в течение пяти лет были
подчинены войне, вхождение в новую фазу внешнеполитической и военной кон-
фронтационности означало такое перенапряжение жизненных сил нации, что
делало неизбежным в перспективе развитие всех ее внутренних недугов.
Занимаясь проблемами восстановления, Сталин не помышлял ни о каком новом
нэпе для насыщения товарного рынка и быстрого подъема благосостояния
народа. В своих воспоминаниях Илья Эренбург вложил в уста известного
советского дипломата Я. 3. Сурица, оказавшегося в послевоенные годы не у дел,
следующие слова, характеризующие сталинскую аскезу: «Беда даже не в том, что
он не знает, как живет народ, он не хочет этого знать — народ для него
понятие, и только...» (Эренбург И. Люди, годы, жизнь) // Новый мир. 1965. № 4.
С. 48).
С противоположных позиций оценивали новый штурм пика
конкурентноспособности (на этот раз в сфере оружия массового поражения)
непосредственные участники нового этапа социалистической модернизации. Очень ярко
раскрыта эта страница послевоенной индустриальной реконструкции СССР в
воспоминаниях М. Г. Первухина. (Первухин М. Как была решена атомная проблема
в нашей стране. Неопубликованная рукопись 1974 г., находящаяся в
распоряжении автора статьи, любезно переданная ему К. М. Первухиной.)
41 Атомный проект СССР. Т. 2. Кн. 1. С. 13.
42 Public Papers of the Presidents of the United States: Harry S. Truman, 1945.
Washington, 1961. P. 431-438.
43 Известия. 1945. 8 нояб.
44 Типичное едва ли не для всей тогдашней научно-технической
интеллигенции страны мировидение А. Д. Сахаров описал в своей краткой
«Автобиографии» следующими словами: «...непрерывная работа в условиях
сверхсекретности и сверхнапряженности сначала в Москве, затем в специальном
научно-исследовательском секретном центре. Все мы тогда были убеждены в жизненной
важности этой работы для равновесия сил во всем мире и увлечены ее
грандиозностью» (Сахаров А. Д. Тревога и надежда. М., 1990. С. 8). Те же мысли мы
находим в трудах Я. Б. Зельдовича. Важное замечание делает в своих
воспоминаниях другой участник советского атомного проекта Б. Л. Иоффе,
безоговорочно негативно относившийся к сталинскому режиму. Он пишет: «Как это ни
неприятно, но я должен сказать, что подавляющее большинство выдающихся
физиков, имевших отношение к этой проблеме, которых я знал (но не все!)...
315
Холодная война
были убеждены, что создание атомного и водородного оружия в СССР
способствует предотвращению войны, что оно является защитой от возможной
американской агрессии. И поэтому они работали так хорошо, как могли,
проявляя инициативу и не жалея сил и времени» (Иоффе Б. Л. «Труба», почему она
не пошла. Тяжеловодные реакторы в ИТЭФ // Наука и общество: история
советского атомного проекта (40 — 50-е гг.). Труды международного симпозиума
в Дубне, 14-18 мая 1996 г.: В 2 т. М., 1997-1999. Т. 2. С. 211).
45 Цит. по: ЛельчукВ. С. Сталин и холодная война. Начало атомного
противостояния // Советское общество: будни холодной войны / Под ред.
В. С. Лельчука, Г. Ш. Сагателяна. М.; Арзамас, 2000. С. 30.
46 А. И. Солженицын находит, что оно вообще составляет суть
характеристики русской жизни в XX в., констатируя в книге «Архипелаг Гулаг» оскудение
народной нравственности, озлобленность, подозрительность и ожесточение
людей, прошедших за одно столетие множество революций, гражданских войн,
войн с соседями, этнонациональные конфликты и вековую рознь между
низами и культурным слоем. Правда, о том же писал и А. М. Горький еще в 1905 г.
в своем письме Л. Н. Толстому. Голодный, бесправный, придавленный
тяжестью насилий над ним, говорил он, русский народ «невежественный и
запуганный. Способен идти за рюмку водки бить и убивать всех, на кого ему укажут,
даже детей» (М. Горький — Л. Н. Толстому. 5 марта 1905 г. // Толстой Л. Н.
Переписка с русскими писателями: В 2 т. М., 1978. Т. 2. С. 380). Разница лишь в
том, что Горький акцент делал на социальную обусловленность этого явления,
задавленность народа нуждой, рабским состоянием.
47 Шульгин В. Опыт Ленина // Наш современник. 1997. JSfe И. С. 161.
48 Федотов Г. П. Россия и свобода // Знамя. 1989. Декабрь. С. 214.
49 Голубев А. В. «В осажденной крепости». К вопросу о предпосылках
«холодной войны» // Советское общество: будни холодной войны. С. 40—55.
50 Короленко Вл. Письма к Луначарскому // Новый мир. 1988. N° 10. С. 208.
51 Bowen L., Little R. О. and others. A History of the Air Force Atomic Energy
Program, 1943—1953. Vol. 3. Building on Atomic Air Force, 1949—1953. Washington,
D. C, 1959; Forging the Atomic Shield: Excerpts from the Office Diary of Gordon
E. Dean / Ed. by Andres R. M. University of North Carolina Press, 1987.
52 Gates R. M. From the Shadows: The Ultimate Insider's Story of Five Presidents
and How They Won the Cold War. New York, 1996. P. 113-115; Ziegler Ch.
Intelligence Assessments of Soviet Atomic Capability, 1945—1949: Myth, Monopolies
and Maskirovka // Intelligence and National Security. 1997. \fcl. 12. Oct. P. 1—24.
53 Орлов А. Указ. соч. С. 119—129.
54 Об этом своеобразном явлении военного времени писал Василий Гроссман
(Октябрь. 1988. № 3. С. 69). Преднамеренно организованные американцами
«утечки» и разведданные только укрепляли авторитет этой части советской
интеллигенции, повышали ее востребованность. Судьба П. Л. Капицы и отказ
партийного руководства от «облысения» советской физики (на первые месяцы
1949 г. планировалось проведение специального совещания физиков с
«оргвыводами» по методу лысенковской сессии ВАСХНИЛ 1948 г.) — иллюстрации
этого (Горелик Г. ФИАН и советский термоядерный проект // Наука и
общество... Т. 2. С. 479—487). В. И. Жучихин в своих воспоминаниях касается этого
вопроса, показывая, что в среде ученых в Арзамасе-16 велись довольно
откровенные разговоры «о социальных и производственных пороках». (Жучихин В.
Первая атомная. Записки инженера-исследователя М., 1993. С. 41).
55 Солженицын А. И. Публицистика: В 3 т. Т. 1: Статьи и речи. Ярославль,
1995. С. 115.
56 Там же. С. 113.
57 Каменева А. Д., Симоненко О. Д. «Нет времени на диссертацию, когда
надо обгонять Америку»: жизненный путь Е. М. Каменева // История советс-
316
Воздействие внутриполитических событий
кого атомного проекта: Документы. Воспоминания. Исследования / Отв. ред
В. П. Визгин. Вып. 1. С. 207—214.
58 Горелик Г. Указ. соч. С. 485.
59 Визгин В. П. Формирование этоса советского ученого-атомщика //
Наука и общество... Т. 1. С. 366. Разумеется, судить о присутствии высоких
побуждений или ложного^ сознания в одержимости мобилизованностью советских
ученых-ядерщиков на выполнение заданий по САП можно лишь по меркам того
времени. Впрочем, это относится и к американской стороне. Психология
немилосердной жестокости настолько сильно владела многими видными
фигурами из знаменитой когорты ученых и управленцев «Манхэттенского проекта», что
делала их подчас сторонниками самых крайних мер в случае военного
конфликта с СССР. Так, Джеймс Конант, президент Гарвардского университета,
вместе с Ванневаром Бушем осуществлявший по поручению правительства США
научное руководство атомным проектом, в октябре 1947 г. на секретном
совещании в Национальном военном колледже высказался за немедленное
использование атомных бомб в войне с Советским Союзом. Военные корабли
должны стрелять, а бомбы (атомные) должны падать — так звучал
сформулированный им вывод (Hershberg J. G. James В. Conant. Harvard to Hiroshima and the
Making of the Nuclear Age. Stanford, Cal., 1993. P. 304).
Вполне оправданным в связи с этим выглядит отношение к военной
тематике советских ученых-физиков, занятых на «объектах» атомного проекта,
включая и тех из них, которые, наподобие И. Е. Тамма, всегда оставались внутренне
свободными людьми и «зрячими» в отношении Сталина и его режима. Ю. Б. Ха-
ритон, Б. В. Адамский, Ю. А Романов, Ю. Н. Смирнов пишут об И. Е. Тамме
периода его работы над водородной бомбой в Арзамасе-16: «...Его никак нельзя было
записать в этакие экстрапацифисты. Он не испытывал радости, что приходится
заниматься страшным оружием, и воспринимал свое участие в этих работах как
суровую необходимость для обеспечения равновесия в мире» (Харитон Ю. Б.,
Адамский Б. В., Романов Ю. А, Смирнов Ю. Н. Глазами физиков Арзамаса-16 //
Капица, Тамм, Семенов. М., 1998. С. 315).
60 Капица, Тамм, Семенов. С. 565. Многие ученые испытывали
удовлетворение своим положением в оборонном комплексе страны и вкладом в его
достижения, обратной стороной чего становились отчуждение от «западных
образцов» и определенная нерасположенность восторгаться шедеврами западной
культуры. Так, П. Л. Капица в письме Г. М. Маленкову о памятниках старины в
июне 1945 г. негативно отзывался о всей западной архитектуре, называя ее
«чуждой» (там же. С. 171).
61 Рубинин П. Е. Капица, Берия и бомба // Наука и общество... Т. 2. С. 262—
263.
62 Там же. С. 262.
63 Илизаров Б. С. «Я низведен до уровня „ученого раба"...» (Атомный
проект — Ландау — ЦК КПСС) // Наука и общество... Т. 2. С. 245—259.
64 Правда. 1946. 10 фев.
65 Цит. по: Rhodes R. Dark Sun. P. 238.
66 Carlton D. Churchill and the Soviet Union. Manchester and New York, 2000. P. 149.
67 Вскоре худшие опасения подтвердились: Черчилль в ряде последующих
высказываний выступил за предъявление Кремлю ультиматума и в случае его
отклонения превращение в атомные мишени десятков крупнейших городов
СССР (Carlton D. Op. cit. P. 151—155). Требование «разобраться» с Кремлем,
воспользовавшись американской монополией на супероружие, стало его
коньком в беседах с близко знавшими его людьми.
68 HollowayD. Op. cit. P. 271, 272.
69 Rosenberg D. A. U. S. Nuclear Stockpile, 1945 to 1950 // Bulletin of the Atomic
Scientists. 1982. May. P. 25—30; Atomic Audit. The Cost and Consequences of U. S.
317
Холодная война
Nuclear Weapons since 1940 / Ed. by Stephen I. Schwartz. \№shington, D. C, 1998.
P. 33-58.
70 Atomic Audit. P. 58—65. Авторы труда об экономике гонки атомных
вооружений США пишут: «Сразу же, как только она была образована (1946 г.),
Комиссия по атомной энергии США (наследница «Манхэттенского проекта». — В. М.)
стала проводить агрессивный курс на расширение способности США производить
расщепляющиеся материалы в ответ на крах «Великой коалиции» и ухудшение
советско-американских отношений в период с 1946 по 1948 г.» (ibid. p. 64).
71 Sherry M. S. Preparing for the Next War. American Plans for Postwar Defence,
1941-1945. New Haven, 1977. P. 195.
72 Life. 1945. November 19. P. 27—35; Boyer P. By the Bomb's Early Light:
American Thought and Culture at the Dawn of the Atomic Age. New York, 1985.
73 Тамм И. Е. Выступление на Пагуошской конференции. Архив РАН,
ф. 1654, оп. 1, д. 29.
74 Jensen К. Н. Origins of the Cold ^&r: Novikov, Kennan and Roberts. «Long
Telegrams» of 1946. Washington, 1991. P. 34.
75 Greenwood S. Frank Roberts and the Other Long Telegram: The View from the
British Embassy in Moscow. March 1946 // Journal of Contemporary History. 1990.
№ 25. P. 103-122.
76 Meeting Sponsored by the Council on Foreign Relation. January 7, 1947;
SeeleyG. Mudd Library. Princeton University. Allen Dulles Papers. Box 30.
77 Alperovitz G. Op. cit. P. 482—485.
78 Newman R. P. Truman and the Hiroshima Cult. East Lansing, 1995.
79 Варга Е. С. Углубление общего кризиса капитализма. С. 21. Архив РАН,
ф. 1513, оп. 1, д. 18.
80 Дневник С. С. Дмитриева. С. 149.
81 Берберова Н. Железная женщина // Дружба народов. 1989. N° 12. С. 121.
82 Талонов Ю. В., Озеруд Ф., Рубинин П. Е. Новый взгляд на поездку Я. П. Тер-
лецкого к Н. Бору в 1945 году // Наука и общество... Т. 1. С. 489.
83 Там же. С. 498-500.
84 О том же писал Герберт Фейс в своей книге «Атомная бомба», вышедшей
в 1970 г. (FeisH. The Atomic Bomb. Princeton, 1970. P. 102).
85 Некоторые исследователи утверждают, что Сталин и другие «советские
лидеры» преуменьшали «эффект ядерной стратегии» из-за непонимания роли
научно-технического фактора в будущей войне. Для подтверждения этого
приводится известное заявление Сталина, сделанное им в сентябре 1946 г. (см.,
например: Быстрова И. В. Военная политика сталинского руководства //
Сталин и холодная война / Отв. ред. А. О. Чубарьян. М., 1998. С. 231). На фоне
той роли, которую играл ВПК в послевоенные годы, подобные утверждения
выглядят не более чем недоразумение. В аргументированной статье А. Б. Без-
бородова содержится убедительное опровержение спекуляций чисто
конъюнктурного плана и вместе с тем трезвая оценка развития ВПК в СССР в целом
(См.: БезбородовА. Б. Власть и ВПК в СССР середины 40-х — середины
70-х годов // Советское общество: будни холодной войны. С. 94—126).
86 Атомный проект СССР. Т. 2. Кн. 1. С. 145. Сталин в другой ситуации,
отвечая на встревоженный вопрос президента агентства Юнайтед Пресс Хью-
Бейли, имеет ли Россия атомное оружие (30 октября 1946 г.), проронил лишь
одно слово «нет» (Правда. 1946. 30 окт.). Неважно, что подумал Хью-Бейли, но
в любом случае этот ответ не говорил об отказе иметь такое оружие. Его
нужно было понимать как «пока нет». На фоне же шпионских скандалов,
связанных с именами Аллана Мэя и И. Гузенко, это односложное «нет» в глазах
западного общественного мнения вообще не выглядело убедительным.
87 Существует суждение, что полуотрицание факта проведения испытаний
советского атомного оружия под Семипалатинском в конце августа 1949 г. свя-
318
Воздействие внутриполитических событий
зано было с опасениями Сталина спровоцировать превентивный атомный удар
со стороны Соединенных Штатов по промышленным городам СССР. С этим
можно было бы согласиться, если бы советское руководство не пошло весной
1948 г. в наступление на прозападное правительство в Чехословакии, а летом
1948 г. — на обострение международно-политического кризиса вокруг Берлина,
демонстративно игнорируя тем самым приближение к опасному порогу, за
которым возможен был прямой контакт с «победоносным оружием»,
накопленным США. Риск был достаточно велик, и заранее рассчитать, как поведут себя
американцы, столкнувшись с прямым силовым давлением, было невозможно
(См.: Наринский М. М. Берлинский кризис 1948— 1949 гг. Новые документы из
российских архивов // Новая и новейшая история. 1995. № 3. С. 16—29).
Выглядело это все так, как будто бы Сталин намеренно призывал мир забыть об
атомной опасности и поиграть в «русскую рулетку».
88 Косвенно в 1990 г. это подтвердил и бывший государственный
секретарь США Дин Раек, который в своих мемуарах писал: «Мы совершили
ошибку с самого начала Манхэттенского проекта. Нам следовало бы создать
специальную политическую группу для рассмотрения последствий
применения бомбы. К сожалению, те, кто понимал дело и был знаком с Манхэттен-
ским проектом, — Рузвельт; Стимсон и немногие другие — были слишком
заняты военными усилиями, чтобы сфокусироваться на долговременных
последствиях создания ядерного оружия. Такая группа могла бы и не повлиять
на результат в отношении либо Хиросимы, либо последовавшей за нею
гонки вооружений, но уж во всяком случае мы просчитали бы все возможные
варианты» (Цит. по: Тимербаев Р. М. Россия и ядерное нераспространение.
1945-1968. М., 1999. С. 24, 25).
89 Атомный проект СССР. Т. 2. Кн. 1. С. 615.
90 Тимербаев Р. М. Указ. соч. С. 46—47.
91 Архив внешней политики Российской Федерации (далее — АВП РФ),
ф. 06, оп. 8, п. 45, д. 756, л. 52, 55, 59, 62-64.
92 Атомный проект СССР. Т. 2. Кн. 1. С. 632.
93 HershbergJ. G. James В. Conant. Op. cit. P. 306.
94 Вестник МВД СССР. 1991. №13. 15 июля; см. также: Тимербаев Р. М. Указ.
соч. С. 52-54.
95 Gaddis J. L. The Long Peace: Inquiries into the History of the Cold War. New
York, 1987. P. 57.
96 Hershberg J. G. Op. cit. P. 322, 323.
97 Culver J. C, Hyde J. American Dreamer. The Life and Times of Henry
A. Wallace. New York, 2000. P. 403-406, 426, 427.
98 Ныне комбинат «Маяк». «Советский Хэнфорд* занимал площадь примерно
втрое меньшую, чем его американский аналог в штате Вашингтон. На его
строительстве трудилось около 40 тыс. человек (преимущественно заключенные),
столько же, сколько и в Хэнфорде.
99 КругловА. К. «Самый трудный момент в создании атомной бомбы»:
заметки о первом в СССР промышленном ядерном реакторе для наработки
плутония // История советского атомного проекта. Вып. 1. С. 228—251.
100 Наринский М. М. Нарастание конфронтации: план Маршалла,
Берлинский кризис // Советское общество: возникновение, развитие, исторический
финал. Т. 2 / Отв. ред. Ю. Н. Афанасьев. М., 1997. С. 53—89.
101 А. Громыко — В. Молотову, 22 ноября 1946 г.; АВП РФ, ф. 06, оп. 8, п. 8,
д. 107, л. 1; GromykoA. Memories. К., 1989. Р. 137-141.
102 См.: Herken G. The Winning Weapon: The Atomic Bomb in the Cold War,
1945—1959. New York, 1981. P. 114—136; ВизгинВ. П. Спасенная дважды:
советская теоретическая физика между философией и ядерным оружием // История
советского атомного проекта. Вып. 1. С. 349, 350.
319
Холодная война
103 Костырченко Г. В. Идеологические чистки второй половины 40-х годов:
псевдопатриоты против псевдокосмополитов // Советское общество:
возникновение, развитие, исторический финал. Т. 2. С. 104.
104 Там же. С. 108, 109; Костырченко Г. В. Тайная политика Сталина. Власть
и антисемитизм. М., 2001. С. 602—609; Исаков В. Д., Левина Е. С. Дело КР.
Суды чести в идеологии и практике послевоенного сталинизма. М., 2001;
Кривоносое Ю. И. Около атомного проекта (по материалам архивов ЦК КПСС) //
История советского атомного проекта: Документы, воспоминания,
исследования. Вып. 2. СПб., 2002. С. 348-400.
105 Российский центр хранения и изучения документов новейшей истории,
ф. 17, оп. 125, д. 452, л. 5; Г. П. Александров — Г. М. Маленкову, 10 апреля
1946 г.
106 АВП РФ, ф. 06, оп. 8, п. 7, д. 101, л. 66.
107 Это убеждение было выражено многократно на научных форумах
пацифистскими организациями и движениями, прессой. Наиболее ярко новое
мышление проявилось в Пагуошском движении ученых.
108 См.: Fousek J. To Lead the World: American Nationalism and the Cultural
Roots of the Cold War. Chapel Hill, 2000.
В. В. ПОЗНЯКОВ
РАЗВЕДКА,
РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНАЯ ИНФОРМАЦИЯ
И ПРОЦЕСС ПРИНЯТИЯ РЕШЕНИЙ:
ПОВОРОТНЫЕ ПУНКТЫ РАННЕГО ПЕРИОДА
ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ
(1944-1953 гг.)
Советские разведывательные службы в 1944—1953 гг.:
эволюция, успехи и неудачи
К завершающему периоду Второй мировой войны советские
специальные службы (Первое управление НКГБ, Главное
разведывательное управление Генерального штаба Красной Армии,
Разведывательное управление Военно-Морского Флота) значительно усилили свои
позиции в странах — союзницах СССР и ряде нейтральных
государств Европы и Америки. В отличие от положения советских
разведывательных служб на территории держав оси и оккупированных
ими стран, где созданные в предвоенный период резидентуры и
агентурные сети были в 1941—1943 годах либо полностью
разгромлены, либо существенно ослаблены1, структуры ПУ НКГБ, ГРУ ГШ
и РУ ВМФ, действовавшие в Соединенных Штатах, Великобритании
и Швеции в годы войны не только не понесли сколь-нибудь
серьезных потерь, но и, напротив, значительно расширили свои
возможности. Помимо значительного усиления уже имевшихся в этих
странах резидентур офицерами-оперативниками, командированными из
СССР, и многократного увеличения численности контролируемого
ими агентурного аппарата и источников, советскими политической,
военной и военно-морской разведкой был создан ряд новых
легальных и нелегальных «представительств»: резидентуры ГРУ ГШ и ПУ
НКГБ в Канаде, Австралии, Уругвае, Колумбии (ПУ НКГБ),
Мексике (ГРУ), Алжире и Южно-Африканском Союзе — ПУ НКГБ2.
Легальные резидентуры ГРУ и ПУ были быстро восстановлены по
мере освобождения ряда стран Западной (Франция, Нидерланды и
Бельгия), Центральной (Чехословакия), Восточной (Польша) и Юго-
Восточной Европы, в ходе вступления Красной Армии на
территорию Румынии и Югославии, оккупации Австрии и Германии, после
заключения перемирия с Финляндией3. Значительный объем
разведывательной информации поступал в Москву также и по каналам
советских контрразведывательных служб — Второго управления
НКВД и армейской СМЕРШ, — располагавших в 1944—1953 гг.
весьма разветвленными аппаратами и агентурными сетями на
территории стран, оккупированных Красной Армией4, а позднее, во вто-
321
11 Холодная война 1945-1963 п.
Холодная война
рой половине 1940-х гг., и от разведывательных отделов
Пограничных войск, с марта 1939 по октябрь 1949 г. находившихся в составе
НКВД/МВД и имевших собственную агентуру в приграничных
районах сопредельных государств5. Продолжался сбор политической
информации и по «партийной линии»: место упраздненных летом
1943 г. специальных подразделений Коминтерна (Службы связи,
Первого отдела, Политической референтуры и Комиссии при ИККИ
по работе среди военнопленных) заняли созданные в 1943—1944 гг.
НИИ-100 и -205, телеграфное агентство «Супресс» и Отдел
международной информации ЦК ВКП(б), переименованный впоследствии
в Отдел внешней политики ЦК6.
Самыми сильными позициями на заключительном этапе Второй
мировой войны и в первые послевоенные месяцы советские
разведывательные службы располагали в Соединенных Штатах и
Великобритании: советское политическое руководство прекрасно осознавало
значение этих стран — главных союзников и главных потенциальных
противников СССР7. Используя благоприятные условия военного
времени — присутствие в США и Великобритании многочисленных
советских учреждений (как существовавших там до войны —
дипломатических представительств, Амторга, ТАСС, — так и созданных в
1941—1942 гг., — Советской закупочной комиссии [в Америке],
Военной миссии, а затем Комиссии по репатриации советских граждан
[на Британских островах]), и то обстоятельство, что американские и
британские контрразведывательные службы были заняты прежде
всего борьбой с разведками держав оси, ГРУ, ПУ НКГБ и РУ ВМФ
постоянно наращивали численность офицеров-оперативников,
действовавших под прикрытием этих легальных представительств, и активно
вербовали новую агентуру. И хотя общая численность кадровых
офицеров советских специальных служб и контролируемых ими
источников и агентств, действовавших в годы войны на территории США,
едва ли когда-либо будет установлена (Служба Внешней разведки
Российской Федерации и Главное разведывательное управление
Генерального штаба продолжают ревниво оберегать свои тайны),
некоторые документы, рассекреченные в недавние годы, все же позволяют
представить масштабы советского шпионажа в этой стране. Так, по
свидетельству А. С. Феклисова, одного из младших офицеров рези-
дентуры ПУ в Нью-Йорке, ее штат на протяжении военных лет
составлял в среднем 13 человек. Приблизительно такими же штатами
располагали резидентуры: Первого управления в Вашингтоне и Сан-
Франциско, а также их коллег и соперников из ГРУ и РУ ВМФ. Еще
меньшее число офицеров было прикомандировано к подрезидентурам
этих служб в Лос-Анджелесе, Портленде, Сиэттле и некоторых
других городах. Однако эти сравнительно небольшие штаты резидентур
компенсировались многими десятками кадровых
офицеров-разведчиков, работавших под прикрытием СЗК, Амторга, представительства
советского Общества Красного Креста, ТАСС, Совфильмэкспорта и
некоторых других учреждений. Общая численность сотрудников двух
крупнейших советских представительств в США — Советской
^закупочной комиссии и Амторга — только в Вашингтоне и Нью-Йорке
322
Воздействие внутриполитических событий
составляла около 5 тыс. человек8. Сбором различного рода
политической, военной, экономической и научно-технической информации
должны были заниматься во время своего пребывания за границей
ВСЕ советские специалисты, независимо от того, являлись они
сотрудниками разведывательных служб или нет9. Что же касается
профессионалов (кадровых офицеров советских специальных служб), а
также агентов и источников, находившихся у них на связи, то, по
подсчетам автора этой статьи, основанным на анализе шифротеле-
грамм и радиограмм, посланных в Москву и полученных оттуда ре-
зидентурами ПУ НКГБ, ГРУ и РУ ВМФ в Соединенных Штатах в
1941—1945 гг., и ряда других, недавно рассекреченных документов, их
численность была весьма впечатляющей. Всего за период с 22 июня
1941 по начало ноября 1944 г., согласно рапорту, направленному
Сталину Л. П. Берией, «...работниками 1-го (Разведывательного)
Управления НКВД/НКГБ» было «выведено за кордон на нелегальную
работу 566 человек, завербовано 1240 агентов-осведомителей...»10
Сколько разведчиков в тот же период «вывели» за границу (и в
частности, в США) ГРУ и РУ ВМФ, остается тайной; известно лишь, что
накануне Великой Отечественной войны Разведывательное
управление Генерального штаба располагало за рубежом примерно 1 тыс.
офицеров и источников, из которых половина работала нелегально11,
и что на протяжении войны оба управления весьма активно
занимались в Соединенных Штатах вербовкой новой агентуры и
приобретением новых источников информации, как самостоятельно, так и в
сотрудничестве со Службой связи Коминтерна, вплоть до ликвидации
последней в середине 1943 г.12
Какая же часть из всех этих офицеров-оперативников, агентов и
источников работала на советские разведки в США? По подсчетам
американских исследователей Джона И. Хейнза и Харви Клера,
основанным на анализе шифротелеграмм и радиограмм,
дешифрованных в ходе осуществления проекта «Венона»13, на протяжении 1941—
1945 гг. на ПУ НКГБ, ГРУ и РУ ВМФ работало около 100
офицеров-оперативников, контролировавших примерно 435 агентов и
источников (из которых приблизительно 372 принадлежали ПУ, 31 —
ГРУ и 12 — РУ ВМФ и не менее 20 человек выполняли двойную
роль, являясь одновременно функционерами компартии США и
talentspotters — людьми, подыскивавшими и рекомендовавшими
советским разведкам новых агентов из числа членов КП США)14. По
мнению автора данной статьи, также основанном на анализе
дешифровок, осуществленных в рамках проекта «Венона», и других
источников, число офицеров-оперативников, действовавших в
Соединенных Штатах в период с 16 ноября 1941 по 21 февраля 1946 г.,
составляло не менее 91 — 112 человек (как в легальных, так и в
нелегальных резидентурах), из которых от 42 до 63 представляли ПУ
НКГБ, примерно 49 — ГРУ; данные по РУ ВМФ отсутствуют.
Общее число контролировавшихся ими источников и агентов могло
быть даже большим — около 593 человек (548 — ПУ, не менее 33 —
ГРУ и 12 — РУ ВМФ)15. Еще большую цифру приводит в своих
мемуарах старший офицер британской контрразведки MI5 Питер Райт.
323
Холодная война
По его сведениям, в ходе осуществления проекта «Венона» занятые
в нем американские и британские криптографы и контрразведчики
пришли к выводу о том, что из выявленных ими 1200 криптонимов
«более 800 принадлежали советским агентам, завербованным либо в
ходе войны, либо вскоре после ее окончания»16. Если учесть,
однако, что криптографам Агентства национальной безопасности (NSA)
США и британской Правительственной школы кодов и шифров
(GCCS) удалось «вскрыть» далеко не все советские шифры и
соответственно прочесть лишь сравнительно небольшую часть шифротё-
леграмм и радиограмм, отправленных и полученных советскими
специальными службами, действовавшими в 1941—1945 гг. на
территории Соединенных Штатов17, думается, есть все основания
предположить, что и данные, приведенные П. Райтом, могут
оказаться неполными.
Если даже согласиться с тем, что Райт был прав и «большинство
из тех» 800 криптонимов, о которых он упоминал в своих мемуарах,
«принадлежало второстепенным источникам и агентуре»18 — агентам-
связникам, людям, державшим явочные квартиры, «почтовые
ящики» и т. п., — нетрудно предположить и то, что за немалой частью
этих кличек скрывались первокласссные источники и агенты. Такие,
например, как помощник министра финансов Соединенных Штатов
Хэрри Декстер Уайт («Юрист», «Ричард»), старший
административный помощник президента Рузвельта Локлин Кёрри («Паж»),
директор Отдела по специальным политическим вопросам
Государственного департамента Олджер Хисс («Алее»), служащий Министерства
финансов Нэтэн Грегори Силвермэстер («Пэл», «Роберт») и многие,
многие другие19.
Хотя резидентуры ГРУ, РУ ВМФ и ПУ и контролируемые ими
агентурные сети, действовавшие с осени 1942 г. на территории
Канады, были сравнительно немногочисленными20, роль, которую они
сыграли в 1944—1945 гг., оказалась достаточно важной. Особенно
ценной была собранная ими информация, касавшаяся участия канадских
ученых в проекте «Манхэттен», производства в этой стране различных
типов вооружений, многие из которых поставлялись в Советский
Союз в рамках программы ленд-лиза; немалое значение имела и
поступавшая из Оттавы политическая и военная информация21.
Серьезными позициями советские специальные службы
располагали к концу войны и в Великобритании. На протяжении всей
войны в этой стране действовали не только резидентуры ПУ, ГРУ и РУ
ВМФ, но и Советская военная миссия (1941 — сентябрь 1945 гг.),
Комиссия по репатриации советских граждан (1944—1948) и советская
группа делегации ООН в Соединенном Королевстве. Число офицеров-
оперативников, действовавших в 1940—1953 гг. под прикрытием всех
этих учреждений, было, по подсчетам автора предлагаемой статьи,
весьма значительным. Так, ГРУ ГШ располагало в эти годы на
Британских островах не менее 64, а ПУ НКГБ/МГБ — не менее 25
офицерами, на связи у которых находилось соответственно
приблизительно источников и агентов: 48 и 40—4122. Помимо контролируемой ПУ
НКГБ широко известной «Кембриджской пятерки» — Ким Филби,
324
Воздействие внутриполитических событий
Донэлд Маклейн, Гай Бёрджесс, Энтони Блант и Джон Кернкросс23
— в этой стране в 1940-х и до начала 1950-х годов работали такие
известные советские разведчики и агенты, как Урсула Кучински
(«Соня»), ее брат Юрген и муж Лен Бёртон (ГРУ)24, Клаус Фукс
(после его возвращения из США в июне 1946 и до ареста в январе
1950 г.)25, Аллан Н. Мэй, Лео Лонг26 и, конечно же, не только они:
достаточно упомянуть «Оксфордскую группу», участники которой так и
остались неизвестными британской контрразведке MI527.
По ряду причин, речь о которых пойдет ниже, политическая и
военная информация, добываемая агентурными сетями советских
разведывательных служб, действовавшими в Соединенном
Королевстве, и прежде всего «кембриджской пятеркой»28, приобрела в
конце 1940-х годов особо важное значение.
Не менее важную роль в этот же период сыграла и поступавшая
из Англии научно-техническая информация, особенно та ее часть,
которая касалась исследований в сфере разработки и производства
ядерного оружия, радио- и гидролокационного оборудования.
Исключительно важное значение приобрела во второй половине
1940-х годов деятельность резидентур и агентурных сетей ГРУ ГШ
и ПГУ МГБ, как теперь назывались главные ветви советской
разведки29, в оккупированных союзными войсками Германии и Австрии,
быстро превратившихся по своему значению во второй (после США
и Соединенного Королевства) источник информации и «поле
сражения» специальных служб СССР, США, Великобритании и
Франции30. Восстановление постоянных оперативных структур советских
политической и военной разведок, ликвидированных в этих странах
в июне 1941 г., началось вскоре после завершения войны: уже в
июне 1945 г. группы офицеров ПУ, прикомандированные ранее к
разведывательным управлениям штабов 1-го и 2-го Белорусских и
1-го Украинского фронтов, были объединены в резидентуру,
подчиненную непосредственно Первому (Разведывательному) управлению НКГБ.
К августу того же года в пригороде Берлина Карлсхорсте начала
действовать постоянная резидентура ПУ во главе с опытным
разведчиком А. М. Коротковым, до начала войны служившим заместителем
резидента ИНУ НКГБ в этом городе. К началу 1946 г. в ее составе
работало 8 человек, контролировавших значительное число агентов
и источников в германской столице и ряде провинциальных
центров страны. Приблизительно в тот же период была воссоздана и
венская резидентура ПГУ31. Что же касается ГРУ, то его
оперативными центрами стали разведывательное управление Группы
советских войск в Германии (ГСВГ), в Шверине, позднее, в 1953 г.,
переведенное в тот же Карлсхорст, где до этого года действовала
берлинская оперативная группа военной разведки, и РУ Центральной
группы войск (ЦГВ) в небольшом австрийском курортном городке
Бадене (неподалеку от Вены), а также венская резидентура,
возглавляемые генерал-майором П. Н. Чекмазовым и его заместителями
П. С. Мотиновым и В. А. Никольским32. Точное число офицеров-
оперативников ГРУ, действовавших в Германии в период 1945—
1953 гг., установить без документов из архивов управления невозмож-
325
Холодная война
но. Учитывая значимость информации, добываемой на территории
Германии, можно предположить, однако, что оно, скорее всего, было
больше, нежели численность их коллег, служивших в Бадене и в
Вене, где к концу сентября 1953 г. постоянно находилось более
250 офицеров военной разведки и контрразведки33.
И ГРУ, и ПУ располагали в обеих странах широко
разветвленными агентурными сетями: помимо остатков старой довоенной
агентуры ими использовались также источники, завербованные среди
военнопленных в годы войны; активно привлекались к работе и
новые лица: представители местного населения, солдаты и
офицеры союзных армий, гражданские служащие оккупационной
администрации34. Результаты деятельности резидентур и агентурных сетей,
воссозданных на территории Германии и Австрии, приобрели
особенно большое значение в конце 1940-х годов в связи с
возникновением Североатлантического союза, Федеративной Республики
Германии и новых германских вооруженных сил — бундесвера.
Весьма активно действовали советские разведывательные службы
и во Франции. Восстановление резидентур и контроля над
агентурными сетями, связь с большинством из которых была утрачена ГРУ
и ПУ в 1940—1943 гг., началось в период освобождения страны и ее
заморских территорий: уже в августе 1943 г. в Алжир под
прикрытием должности главы советской Комиссии по репатриации был
направлен опытный разведчик ПУ И. И. Агаянц (одновременно
ставший неофициальным представителем правительства СССР при
Французском Комитете Национального Освобождения). 10
сентября 1944 г. в освобожденный Париж прибыл первый легальный
резидент ПУ А. А. Гузовский, вскоре восстановивший связь с
парижской агентурной сетью и начавший ее реорганизацию в соответствии
с «предварительным планом мероприятий по развертыванию развед-
работы во Франции», полученным из Москвы в ноябре35. И хотя эта
реорганизация повлекла за собой временную консервацию (до конца
1945 г.) значительной части источников резидентуры ПУ, и она, и
восстановленные в этот же период структуры ГРУ сумели во второй
половине 1940-х и в начале 1950-х годов быстро наверстать
упущенное. Используя подпольный аппарат ФКП (а также вербуя членов
компартии вне его), таких экзотических союзников, как агентура
Фронта освобождения Вьетнама и собственные немалые возможности,
обе ветви советской разведки в эти годы получали во Франции
достаточный объем необходимой руководству СССР политической,
военной, экономической и научно-технической информации. По
свидетельству бывших офицеров ПУ В. и Е. Петровых, «...отдел
Комитета Информации, ответственный за операции на территории
Франции, был просто завален фотокопиями оригиналов
официальных французских документов»36.
Географическое положение Швеции и ее нейтралитет в годы
Второй мировой войны превратили эту страну в один из важнейших
центров деятельности специальных служб, в том числе и советских
разведок: Стокгольм оказался очень удобной «точкой» для
наблюдения за тем, что происходило не только в Германии, Дании, Норве-
326
Воздействие внутриполитических событий
гии, Финляндии, Польше и Прибалтийских республиках, но и в
Швейцарии, Венгрии, Югославии и ряде других стран, местом для
проведения тайных переговоров и специальных операций. Именно
в Швеции в 1943—1944 гг. при активнейшем участии ПУ, ГРУ и РУ
ВМФ осуществлялись тайные встречи представителей СССР и
Финляндии, приведшие к выходу последней из войны37; оттуда в 1944—
1945 гг. поступала информация о попытках руководства Германии
вступить в тайные переговоры с США и Великобританией о
заключении сепаратного мира38. Немало важных сведений о политических
процессах, протекавших в странах Скандинавии, их отношениях с
Соединенными Штатами и их союзниками, экономической и
научно-технической информации добывалось советскими разведчиками
в шведской столице и в послевоенные годы.
И все же, несмотря на впечатляющие успехи, которых советским
специальным службам удалось достичь в годы войны, вскоре после
ее окончания им пришлось столкнуться с целым рядом проблем.
Первой и, пожалуй, наиболее серьезной из них стало резко
усилившееся противодействие их работе со стороны контрразведывательных
агентств Соединенных Штатов, Великобритании и других стран;
второй — проблема безопасности коммуникаций, надежности
используемых шифров и кодов. Третьей, тесно связанной со второй, стала
проблема перебежчиков — бывших офицеров и агентов ПУ и ГРУ
— по различным причинам порвавших со своими службами и
предоставивших контрразведкам США и других стран, на территории
которых они действовали в годы войны, обширную информацию об
основных направлениях деятельности советских разведок, их
агентурных позициях в различных странах, особенностях их
сотрудничества с местными коммунистическими партиями и т. п. Четвертой
проблемой, также серьезно отразившейся на деятельности ГРУ, РУ
ВМФ и ПУ, стала серия реорганизаций, которым советские
специальные службы подверглись в 1947—1952 гг. И наконец, последней
из них явились послевоенная реорганизация правительственных
структур США — ликвидация ряда агентств военного времени
(Управления стратегических служб, Управления военного производства,
Управления военной информации) и значительное сокращение
штатов таких важнейших ведомств, как государственный департамент,
военное и морское министерства, министерство финансов и т. д.
В результате этого множество американцев, снабжавших в годы
войны ПУ, ГРУ и РУ ВМФ ценнейшей информацией, либо потеряли
работу, либо были переведены на новые, зачастую второстепенные
должности. Не менее негативно сказались на численности офицеров-
оперативников всех ветвей советской разведки и их агентурного
аппарата ликвидация Советской закупочной комиссии (в связи с
прекращением поставок по ленд-лизу), а также сокращение штатов
других советских учреждений, работавших в США.
Активизация операций советских специальных служб в 1941 —
1945 гг. на территории Америки, Западной и Восточной Европы,
стран Дальнего Востока не осталась незамеченной
контрразведывательными службами союзников СССР по Великой коалиции. Еще в
327
Холодная война
мае 1943 г. директор Федерального бюро расследования (ФБР)
Эдгар Гувер в своем письме ближайшему советнику президента
Рузвельта Гарри Гопкинсу сообщил о встрече резидента ПУ в
Нью-Йорке В. П. Зарубина с членом Национального комитета компартии
США Стивом Нелсоном, в ходе которой последнему была передана
крупная сумма «денег для внедрения членов Коммунистической
партии и агентов Коминтерна в отрасли промышленности, занятые
производством секретной продукции для правительства США, с тем
чтобы получить (о них) информацию для передачи Советскому
Союзу»39. На протяжении следующих девяти месяцев бюро были
получены новые данные о советском военном и промышленном
шпионаже в США и о советских разведчиках, работавших под прикрытием
посольства СССР в Вашингтоне40. Новая активизация советских
разведывательных служб и новые тенденции во внешней политике СССР
на протяжении первого послевоенного года были с тревогой
отмечены в специальном докладе, представленном президенту Трумэну его
советником Кларком М. Клиффордом в сентябре 1946 г. «Перенос
Советами образа главного противника с Великобритании на
Соединенные Штаты, о котором известили мир грубые и резкие атаки
советской пропаганды», нашли свое выражение в усилении военной
мощи СССР, «руководстве советским правительством шпионажем и
подрывными движениями в США» и в «расцвете советского
шпионажа» в Германии и Китае41. Масштабы деятельности советских
разведок в Соединенных Штатах, Западной Германии и Австрии вскоре
заставили администрацию Трумэна предпринять ряд срочных мер:
главное контрразведывательное агентство США—ФБР — резко
усилило штаты своих подразделений в Вашингтоне и Нью-Йорке:
основных центрах работы НУ, ГРУ и РУ ВМФ. На 1 ноября 1945 г. в
расследовании нескольких дел, одно из коих было связано с
«международным шпионажем, в котором замешано около 100 человек...», а
другое — с «защитой (секрета) атомной бомбы», было задействовано
соответственно 250 и 75 специальных агентов ФБР42. Неотложные
меры были предприняты также армией и флотом США.
Обеспокоенное активизацией советских спецслужб в Германии и ряде других
стран Европы, командование вооруженными силами США на
европейском театре вскоре после окончания войны создало в
дополнение к школе разведки и военной полиции, уже существовавшей в
Форт Райли, Канзас, еще одну — в местечке Обераммергау,
Бавария43. Аналогичные меры были также предприняты в 1945 г.
французским и британским правительствами: чистка армии и службы
разведки и контрразведки от проникших туда членов компартии
Франции, осуществленные генералом Де Голлем и полковником
Пасси, создание в начале 1945 г. в британской MI6 Отдела IX,
задачей которого стало изучение документов, относившихся к
деятельности компартии Великобритании и советских учреждений в Англии
накануне и в годы войны44.
Обеспокоенность, проявляемая правительствами Соединенных
Штатов, Канады и Великобритании в связи с деятельностью
советских разведок в этих странах, еще больше усилилась в конце 1945 —
328
Воздействие внутриполитических событий
начале 1946 г. после появления первой волны послевоенных
перебежчиков: Элизабет Бентли — связной между несколькими
группами агентов, служивших в различных федеральных учреждениях в
Вашингтоне, руководством компартии США и резидентурой ПУ
НКГБ в Нью-Йорке, шифровальщика резидентуры ГРУ в Оттаве
И. Гузенко и бывшего функционера подпольного аппарата КП США
и агента ГРУ (позже ИНО) Уиттэкера Чемберза. Бентли назвала ФБР
имена 41 из известных ей агентов и источников информации,
служивших накануне и в годы войны в различных федеральных
агентствах (многие из которых совпали с именами людей, о которых
говорил в своих показаниях У. Чемберз); сведения, сообщенные
Гузенко, позволили разоблачить 16 офицеров-оперативников резидентуры
ГРУ и около 20 работавших на них граждан Канады, среди которых
были члены парламента и высокопоставленные служащие различных
правительственных ведомств, а также известный британский физик-
ядерщик Аллан Нанн Мэй и его канадский коллега Израэл Холпе-
рин45. К началу ноября руководство ФБР уже не имело сомнений в
том, что 13 высокопоставленных служащих Белого дома,
министерства финансов, военного министерства, управления стратегических
служб и ряда других федеральных ведомств (в частности, Локлин
Кёрри, Грегори Силвермэстер, Хэрри Декстер Уайт, Джордж Силвер-
мэн и Данкен Ли) в течение длительного времени были советскими
агентами46. Был установлен в общих чертах и «круг интересов»
советских разведывательных служб: по мнению ФБР, основанном на
результатах расследования, проведенного их собственными
сотрудниками и Канадской королевской конной полицией, главными
целями ПУ и ГРУ являлись информация об исследованиях в сфере
разработки и производства ядерного оружия, новейших систем
наведения и сведения о внешней политике Соединенных Штатов47.
По иронии судьбы, Э. Бентли и И. Гузенко сдались
американским и канадским властям именно в то время, когда их показания
приобрели для контрразведывательных служб особую ценность: с
весны 1945 г. администрация нового президента США перешла к
значительно более жесткому курсу в отношении СССР. ФБР,
Управление военно-морской разведки (ONI) и Корпус контрразведки
армии США (CIC) уже не были заняты борьбой со специальными
службами держав оси и, не связанные рядом политических
ограничений, ранее введенных администрацией Рузвельта48, могли
направить все свои усилия на нейтрализацию деятельности советских
разведывательных служб49. Именно это они и сделали,
незамедлительно приступив к широкомасштабному расследованию, основанному
на показаниях Э. Бентли, И. Гузенко и У. Чемберза. В результате
резидентуры ПУ и ГРУ и контролируемый ими агентурный аппарат в
США — стране, представлявшей для советского политического
руководства, военных и высших эшелонов военно-промышленного
комплекса наибольший интерес, — оказались в весьма непростом
положении. Для того чтобы максимально ограничить тот ущерб,
который могли понести те агентурные сети, о которых знала
Э. Бентли, глава НКГБ В. Н. Меркулов распорядился немедленно
329
Холодная война
прекратить все «контакты со всеми лицами, известными» ей,
немедленно «предупредить агентов» о ее «предательстве» и отозвать в
СССР всех офицеров-оперативников, когда-либо работавших с нею.
Более того, согласно последовавшим за этим распоряжением
инструкциям московского Центра легальным резидентам в Вашингтоне
и Нью-Йорке А. В. Горскому и В. Правдину, а также
резиденту-нелегалу в Балтиморе И. А. Ахмерову было предписано
незамедлительно прекратить на 3—4 месяца все контакты со значительной частью
важнейших агентов. Среди них были такие незаменимые
групповоды, как Виктор Перлоу («Рейд») и Н. Силвермэстер («Роберт»),
которые помимо своей собственной агентурной работы связывали
Горского, Правдина и Ахмерова с большим числом источников,
работавших в ключевых федеральных учреждениях, Л. Кёрри («Паж»),
Хэролдом Глэссером («Рубль») и еще по меньшей мере 13 людьми.
Вскоре все три резидента были срочно отозваны в Москву. В
сущности, Э. Бентли и И. Гузенко своей явкой с повинной сумели в
течение всего нескольких дней парализовать работу нескольких
важнейших резидентур ПУ и ГРУ и значительную часть агентурных
сетей в США и Канаде. Несколько раньше, в ноябре 1944 г., в поле
зрения ФБР и армейской разведки G-2 попал еще один ветеран
советской разведки, нелегал ГРУ Артур А. Адаме, активно
занимавшийся в этот период сбором информации по созданию атомного
оружия. Ему пришлось срочно прервать контакты со своими
источниками и в конце 1946 г. выехать из США50. Увы, все эти события
знаменовали собою лишь начало довольно длительного периода
глубокого кризиса, в котором советские разведывательные службы в
Соединенных Штатах оказались во второй половине 1940-х годов.
Начало приносить свои первые плоды и успешное осуществление
проекта «Венона», о котором уже говорилось выше: 20 декабря
1946 г. один из ведущих сотрудников Агентства безопасности армии
США (ASA), лингвист и криптограф Мередит Гарднер сумел
прочесть часть телеграммы нью-йоркской резидентуры ПУ, содержавшей
список ученых-атомщиков. К маю 1947 г. им было расшифровано
уже «несколько дюжин посланий, отправленных из Москвы в Нью-
Йорк, и наоборот, в 1944—1945 гг.» В начале сентября того же года
заместитель начальника G-2, полковник Картер Кларк уведомил об
этом ФБР и, начиная с 19 октября 1948 г., оба агентства начали
поддерживать постоянные рабочие контакты51. Дешифровки теле- и
радиограмм ПУ, а затем и ГРУ, подтвердившие показания Э. Бентли,
У. Чемберза и И. Гузенко, позволили Бюро не только выявить
новые имена советских агентов, но и начать их судебное
преследование. И хотя руководства ПУ, ГРУ и РУ ВМФ достаточно рано
получили сведения об успехах криптографов ASA и сменили шифры,
они никак не могли предотвратить использования уже
расшифрованных посланий, выявления и арестов всех тех своих агентов, чьи
имена или приметы фигурировали во «вскрытых» телеграммах52.
Немалый ущерб деятельности советских разведывательных служб
нанесли в 1946—1953 гг. те самые люди, которые являлись
главными «потребителями» получаемой ПУ, ГРУ и РУ ВМФ информации —
330
Воздействие внутриполитических событий
И. В. Сталин и В. М. Молотов, — инициировавшие в 1947 их
кардинальную перестройку. Стремясь сконцентрировать получение и
обработку информации в рамках одного ведомства, повысить
оперативность ее поступления и усилить свой личный контроль за
деятельностью разведки, они вначале практически полностью
заменили руководство ПГУ МГБ (название политической разведки с
марта 1946 г.) и ГРУ, а затем, 30 сентября 1947, создали Комитет
информации (КИ) при Совете Министров СССР, объединив в нем
выведенные из состава МГБ и военного министерства ПГУ и ГРУ,
Отдел «С» (координировавший с 1944 г. деятельность ПУ и ГРУ по
атомному шпионажу и впоследствии вошедший во 2-е Специальное
[разведывательное] бюро 1-го Специального комитета при СМ СССР,
ответственного за советскую атомную программу Первым главой КИ
был назначен Молотов (впоследствии — А. Я. Вышинский, В. А.
Зорин и Я. А. Малик), всей же практической работой руководил его
первый заместитель генерал-лейтенант П. В. Федотов.
Представителями КИ на местах (главными резидентами) были назначены послы
СССР, их заместителями — фактические резиденты бывшего ПГУ и
ГРУ Одновременно было принято решение оставить в структуре МГБ
и ВМ специальные службы разведки и диверсионной деятельности на
случай локальных военных конфликтов или большой войны в
Европе, на Балканах, Ближнем и Дальнем Востоке53. Еще одним
нововведением стало создание по инициативе министра МГБ В. С.
Абакумова в рамках его ведомства специальных Бюро № 1 и 2,
осуществленное по решению Политбюро от 9 октября 1950 г. Задачами первого
из них были подготовка и проведение «диверсий на важных военно-
стратегических объектах и коммуникациях на территории главных
агрессивных государств — США и Англии, а также на территории
других капиталистических стран, используемых главными
агрессорами против СССР», а также «...активных действий (актов террора) в
отношении наиболее активных и злобных врагов Советского Союза
из числа деятелей капиталистических стран, особо опасных
иностранных разведчиков, главарей антисоветских эмигрантских
организаций и изменников Родине». Через три года Бюро № 1 было
преобразовано в «12-й (специальный) отдел при 2-м Главном
(разведывательном) управлении МВД СССР. Задачей Спецбюро № 2 было
«выполнение специальных заданий внутри Советского Союза по
пресечению особыми способами вражеской деятельности,
проводимой отдельными лицами, а также подбор, воспитание, обучение и
тренировка работников и агентуры» бюро54. Учитывая тот факт, что
вне рамок КИ помимо специальных разведывательных
подразделений, оставшихся в структурах МГБ и военного министерства, Бюро
№ 1 и 2 и РУ ВМФ (слитого с ГРУ в 1952 г.) сбором различного
рода разведывательной информации продолжали заниматься в 1947—
1953 гг. Главное управление Пограничных войск, НИИ-100 и Отдел
международной информации ЦК КПСС, о которых уже упоминалось
выше, вполне очевидно, что попытка создать советский аналог ЦРУ
не удалась. КИ так и не стал подлинным центром координации
разведывательной деятельности, обработки и анализа ВСЕЙ поступав-
331
Холодная война
шей в СССР разведывательной информации и не оправдал
возлагавшихся на него надежд. Распыление сил и средств, разделение одних
и тех же функций и задач между несколькими параллельно
действующими ведомствами и учреждениями, раздел агентурного аппарата
(особенно в период, когда советские специальные службы,
работавшие в США, да и не только в этой стране, переживали серьезный
кризис) не могли не оказать весьма негативного влияния на
деятельность советских разведок в самых различных регионах мира.
Поэтому неудивительно, что уже примерно через десять месяцев после
создания КИ Генеральному штабу удалось убедить Сталина в
необходимости вернуть военную разведку вооруженным силам. После
ухода военных разведчиков Комитет информации был «понижен в
ранге» и стал, по сути дела, придатком Министерства иностранных
дел; в конце 1951 г. Сталин принял решение о том, чтобы вся
оперативная разведка была вновь сосредоточена в руках ГРУ и нового
Первого Главного управления МГБ. Еще через два с небольшим года
были упразднены и Бюро № 1 и 255.
Разведывательные службы и создание советской атомной бомбы
Как это ни удивительно, но советские разведывательные службы
сумели не только выжить, но и достаточно продуктивно работать
даже в тех весьма неблагоприятных условиях, о которых говорилось
выше. Одной из наиболее ярких страниц их истории в 1944—1953 гг.
стала серия операций по получению информации, необходимой для
разработки и производства принципиально нового вида оружия —
атомной бомбы.
Первые сведения о начале работ, относящихся уже не только к
теоретическим исследованиям в области прикладной ядерной
физики, но и к практическому созданию атомной бомбы были, скорее
всего, получены резидентурой ГРУ в Лондоне во время встречи
исполнявшего обязанности резидента С. Д. Кремера («Барч») с
Клаусом Фуксом 10 августа 1941 г. Фукс сообщил о проводимых в
Бирмингеме под руководством Отто Фриша и Рудольфа Пайерлса
исследованиях, в которых он сам принимал участие с конца мая 1941 г.:
«через три месяца (эта работа будет завершена. — В. П.) и все
материалы будут посланы в Канаду для промышленного производства»,
подобные исследования, возможно, осуществляются в «Лейпциге, в
Германии», под началом профессора «Гейзенберга». Во время
последующих встреч с Кремером и сменившей его Урсулой Кучински
(«Соней») в период с сентября 1941 по декабрь 1943 г. Фукс
передал им копии всех своих докладов, сделанных в университете
Бирмингема, подробно осветил состояние опытно-конструкторских
работ по разделению изотопов урана, осуществленных в Англии, а
также сообщил, что разработка атомной бомбы идет полным ходом и
в Соединенных Штатах и что обе страны весьма активно
сотрудничают в этом направлении56. Примерно в это же время информация
о том, что Великобритания и США с конца 1940 г. объединили уси-
332
Воздействие внутриполитических событий
лия по разработке атомного оружия и в состоянии создать его в
весьма недалеком будущем, поступила в Москву и по каналам ПУ:
об этом на основании множества документов, адресованных его
шефу, сообщали Джон Кернкросс (личный секретарь председателя
Британской научной консультационной комиссии лорда Хэнки) и
Д. Маклейн57. Несколько позже, в марте 1942 г., в Центр пришло
сообщение нью-йоркской резидентуры ПУ: профессор
Колумбийского университета Клэренс Хиски сообщил своему знакомому, агенту
ПУ Фрэнклину Зелмэну, что он участвует в разработке
«радиоактивной бомбы», над созданием которой в «отчаянной спешке работает
ряд ведущих химиков и физиков». В декабре 1942 г. резндентура ПУ
в Лондоне получила от своего источника, ученого-коммуниста «К»,
и его коллег «Мура» и «Келли», работавших в рамках британского
атомного проекта «Тьюб Эллойз», детальный доклад об
исследованиях, проводимых в Англии и США58.
10 марта 1942 г. обобщенные данные о состоянии проводимых в
Великобритании и США работ по созданию ядерного оружия Берия
доложил Сталину. К июлю следующего года, наряду с множеством
сообщений о ходе осуществления проекта «Манхэттен», в Москву
было доставлено около 300 секретных отчетов и публикаций по
проблемам исследований в области ядерной энергии, среди которых
находился и отчет Бруно Понтекорво об управляемой ядерной
реакции, впервые осуществленной Энрико Ферми. Быстрый рост
объема информации, поступавшей от резидентур ПУ в Сан-Франциско,
Вашингтоне, Нью-Йорке, Мехико и Оттаве, руководимых Г. Хейфе-
цем, В. М. Зарубиным, Л. Василевским и В. Павловым, а также от
их коллег и соперников из ГРУ И. Сараева (Вашингтон), А. Адам-
са, П. Михайлова (Нью-Йорк) и Н. Заботина в Оттаве (к
огромному сожалению историков, криптографы ASA и Агентства
национальной безопасности (NSA) сумели прочесть лишь 48 телеграмм ПУ за
период с 21 июня 1943 по 27 ноября 1945 г. и только одну,
отправленную ГРУ) побудил политическое руководство СССР принять
важнейшее решение: Советский Союз должен обладать собственной
атомной бомбой! 11 февраля 1943 г. Сталин подписал постановление
об организации исследований и опытно-конструкторских работ по
использованию ядерной энергии в военных целях. Одновременно
было решено сделать получение информации по атомной
проблематике приоритетной задачей ПУ НКГБ. Еще через год, в феврале
1944 г., функции координации работы всех советских
разведывательных служб по атомной проблеме были возложены на возглавляемую
генерал-майором П. А. Судоплатовым группу «С», специально
созданную в рамках НКГБ. Кроме координации усилий ПУ, ГРУ и РУ
ВМФ по сбору и обработке информации, поступавшей из США,
Великобритании и Канады, на это подразделение, преобразованное
27 сентября 1945 г. в отдел, были возложены «функции реализации
полученных данных внутри страны», иными словами, —
незамедлительной передачи их советским ученым-атомщикам59.
Наиболее «урожайными» с точки зрения объема и качества
полученной информации стали 1944—1945 гг. Именно в этот период от
333
Холодная война
основных ее источников в Соединенных Штатах, среди которых
были такие крупные ученые — непосредственные участники
проекта «Манхэттен», как Клаус Фукс, Бруно Понтекорво, Сэвил С. Сэкс,
Теодор О. Холл, Аллан Нанн Мэй, Исраэл Холперин, Клэренс Хис-
ки, Джон Чэпин, а также «Квант» и «Фогел»/«Перс» (специалисты,
известные лишь по своим агентурным кличкам, подлинные имена
которых не установлены ФБР до сих пор)60. Кроме того, по
свидетельству П. А. Судоплатова, некоторая информация поступала
также и от Энрико Ферми и научного руководителя проекта Роберта
Оппенгеймера, которые хотя и никогда не были советскими
агентами, но все же сочли для себя возможным поделиться частью
известных им сведений со своими коллегами в СССР61. Весьма
интересные и важные сведения о британских ученых-атомщиках,
работавших в годы войны в Канаде, а также существенную информацию о
состоянии разработок, проводимых в Соединенных Штатах, ПУ
получало в 1943—1945 гг. от «Эрика» — молодого ученого-физика — и
неких агентов, известных лишь по кличкам «Тина», «К» и «Келли»,
живших и действовавших в Англии, личность коих так никогда и не
была установлена, а также от служившей секретарем
исследовательского отдела Британской ассоциации цветных металлов Мелиты
Норвуд («Хола»)62.
Необычайного успеха сумела достичь резидентура ГРУ в Оттаве,
получившая в 1945 г. от А. Н. Мэя пробу урана-235, вскоре
доставленную в Москву заместителем резидента полковником П. С. Моти-
новым (разведчик вез ампулу с высокорадиоактивным U-235 на себе,
в специальном поясе, и затем всю оставшуюся жизнь страдал от
лучевой болезни). Весьма ценная информация была получена ГРУ
также от других канадских физиков: Эдварда Мэйзеролла, Дёрнфорда
Смита и Израэла Холперина63.
В результате ученые, занятые созданием советской атомной
бомбы, получили через отдел «С» детальные описание лаборатории в
Оук Ридже и завода в Лос-Аламосе, особенностей применяемой
американскими учеными технологии разделения изотопов урана,
образец U-235, сведения о характере участия в ядерной программе
корпораций «Келлекс», «Дюпон», «Юнион Кэрбайд» и ряда других
фирм, системы охраны предприятий, данные об ученых,
участвовавших в реализации проекта. Уже через 12 дней после сборки первой
атомной бомбы в Москву были доставлены из Вашингтона и Нью-
Йорка схемы и описания ее устройства. Осенью 1945 г. были
получены фотографии помещений завода в Оук Ридже и секретные
части доклада администрации и конгрессу, не вошедшие в
опубликованный текст доклада комиссии Смита, информация об отдельных
элементах конструкции бомбы, дневниковые записи о первом
испытательном взрыве в Аламогордо, произведенном 16 июля.
Анализируя информацию, поступившую до конца 1945 г. из США
и Великобритании (включая в данные, добытые на Британских
островах и те, что были добыты в Канаде), один из наиболее
осведомленных экспертов по истории создания советской атомной бомбы,
ветеран Первого Главного управления КГБ полковник В. Б. Барков-
334
Воздействие внутриполитических событий
ский оценил ее следующим образом: в Соединенных Штатах мы
получили сведения о том, как сделать бомбу, а в Англии — о том,
из чего ее сделать. Весьма высоко оценивался вклад, внесенный в
дело создания советского ядерного оружия разведкой, и теми, кто
непосредственно руководил атомной программой СССР в годы
войны. Так, по мнению ее научного и административно-технического
руководителей И. В. Курчатова и А. П. Завенягина, доля участия
разведчиков в успешном осуществлении советского атомного проекта
была никак не менее 50%64.
Неудивительно, что обладая столь обширной информацией об
американской ядерной программе, Сталин смог вовремя принять
несколько важнейших политических решений, одним из которых
стало постановление Политбюро и ГКО от 20 августа 1945 г. о
создании Спецкомитета по проблеме № 1, иными словами, решение
о форсировании работ по разработке атомного оружия и
коррективы, внесенные в него в январе 1946 г.65 Другим — решение
отклонить предложенный Соединенными Штатами «план Баруха»,
внесенный на рассмотрение Комиссии ООН по атомной энергии 14 июня
1946 г. Зная содержание секретного доклада Ачесона—Лилиенталя,
положенного в основу этого плана, Сталин не мог воспринимать его
иначе как попытку с помощью международного соглашения
сохранить монополию США на обладание ядерным оружием и ввести
всеобъемлющий контроль за исследованиями в этой области,
проводимыми в других странах66.
Хотя кризис, сковавший деятельность советских
разведывательных служб в США и Канаде с осени 1945 г., существенно снизил
объем поступавшей оттуда информации по разработке, производству
и накоплению ядерного оружия, это не привело к тому, что
советские физики-атомщики и военные в 1946—1953 гг. вообще
перестали получать необходимые им сведения из этих стран. Общий объем
информации по атомной проблематике едва ли стал меньше —
изменились в основном лишь ее характер и основные источники67.
Главное отличие данных, поступавших в Москву в 1946—1950 гг.,
заключалось в том, что теперь они касались не только исследований
и опытно-конструкторских работ, необходимых для создания
ядерного оружия, но и средств его доставки, мест размещения и
складирования, планов использования, деталей финансирования ядерных
программ США и Великобритании, а позже, начиная с 1949 г.,
планов создания ядерных сил НАТО, размещения их на территории
Германии. Значительно расширились и «географические рамки»
информации по атомной проблематике, собираемой советскими
специальными службами: уже с 1945 г. она поступала из Швеции, Дании,
Болгарии, Чехословакии, Германии и ряда других стран68. Наиболее
ценная ее часть поступала, однако, из Великобритании: самыми
продуктивными агентами в этот период стали Клаус Фукс, Милита
Норвуд, Донэлд Маклейн и Джон Кернкросс.
Вскоре после возвращения из Соединенных Штатов Фукс был
приглашен в Харуэлл — главный центр ядерных исследований,
проводимых в Великобритании. С осени 1947 по май 1949 г. он сумел
335
Холодная война
передать А. С. Феклисову — офицеру КИ, контролировавшему его
в Лондоне, основные теоретические разработки по водородной
бомбе, планы работ по ее созданию, реализация которых началась в
США и Англии, данные об испытаниях урановой и плутониевой
бомб, произведенных на аттолах Бикини и Эниветок69.
Поистине уникальной информацией снабжал в этот период
Москву Маклейн. После назначения его первым секретарем
британского посольства в Вашингтоне «Гомер» на протяжении следующего
года одновременно работал в Объединенном комитете по
выработке политики в сфере исследований и использования атомной
энергии, а позже, с февраля 1947 г., стал одним из директоров
секретариата по координации американской, британской и канадской
политики в области ядерных вооружений. Имея на протяжении ряда
месяцев постоянный доступ в Комиссию по атомной энергии США,
он, посетив ее около двадцати раз, смог существенно дополнить ту
информацию по ядерному планированию, которую получал в
посольстве и Объединенном комитете. Его соотечественник Кернкросс
(«Карел»), служивший в этот период в министерстве финансов,
также сумел раздобыть весьма ценные документы и сведения,
позволившие советскому политическому и военному руководству иметь
точное представление о финансировании британской ядерной
программы, предпринимаемых в ее рамках исследованиях и приобретенных
для их осуществления материалах70.
Самой важной, однако, была полученная ими в 1948—1949 гг.
информация о ядерном арсенале Соединенных Штатов и
Великобритании: числе атомных бомб, готовы* к применению в случае
военного конфликта, средствах их доставки и дислокации соединений
американской стратегической авиации. Эти данные,
свидетельствовавшие о том, что до середины 1950-х годов США и Англия не
будут обладать запасами ядерного оружия, достаточными для
уничтожения советского военно-промышленного потенциала, и проведения
крупномасштабных операций одновременно в Европе и на Дальнем
Востоке, позволили Сталину принять решение о начале блокады
Берлина, что в немалой степени способствовало отвлечению
внимания США от событий, происходивших в Китае, и победе китайских
коммунистов в гражданской войне71. По иронии судьбы, принимая
это решение, кремлевский диктатор явно не мог предвидеть его
другие последствия: ослабление советской позиции в германском
вопросе (после того как ему пришлось снять блокаду), ускорение
создания Североатлантического союза72 и, наконец, возникновение
коммунистического Китая, вскоре превратившегося из союзника СССР
в его соперника, а затем и противника.
Оценивая результаты, достигнутые советскими
разведывательными службами в 1943—1949 гг. в сфере атомного шпионажа, нельзя не
прийти к выводу, что их деятельность существенно ускорила
осуществление отечественной ядерной программы. По сути дела, именно
информация о британском проекте «Тьюб Эллойз» и американском
«Манхэттен», полученная ГРУ и ПУ73, побудила Сталина и его
окружение принять решение о необходимости начать подобные иссле-
336
Воздействие внутриполитических событий
дования в Советском Союзе. Именно она позволила советским
ученым-атомщикам, не тратя времени на неперспективные
исследования и разработки и избегая непроизводительных затрат
интеллектуальных и материальных ресурсов, в сравнительно короткие сроки,
гораздо быстрее, нежели этого ожидали американцы74, создать
советскую атомную, а вслед за нею и водородную бомбы. Именно
достаточно точные сведения о ядерном потенциале и реальных военно-
политических планах США и Великобритании предоставили
советскому руководству возможность трезво оценить соотношение сил и,
избегая чрезмерного риска военной конфронтации с американцами
и их союзниками по НАТО, добиться осуществления многих
политических и военных задач, стоявших в 1945—1953 гг. перед
Советским Союзом.
Разведка и политическое планирование
Добыча информации о планировании внешней и внутренней
политики потенциальных противников, союзников СССР и
нейтральных стран, занимавших ключевые позиции в международных
отношениях, всегда являлось одной из приоритетных задач советских
разведывательных служб. В 1944—1953 гг. этому направлению
деятельности ПУ/ПГУ, ГРУ и других специальных служб придавалось
не меньшее значение, чем атомному шпионажу.
Сведения о планах послевоенного устройства мира,
разрабатываемых Белым домом, государственным департаментом, британским
Уайтхоллом и французским Кэ д'Орсе, и политической ситуации в
странах Центральной и Восточной Европы, находившихся в фокусе
интересов Соединенных Штатов, Великобритании и Франции,
имели в 1944—1945 гг. для Кремля критически важное значение — от
них напрямую зависела безопасность СССР. Советские
разведывательные службы стремились получать их везде, где это только было
возможно: как на территории самих Соединенных Штатов и
Великобритании, ее доминионов — прежде всего Канады и
Австралии75, — непосредственно на месте, в Европе, в нейтральных
странах (Швеции, Швейцарии, Турции, Мексике и некоторых других
государствах Латинской Америки)76 и... непосредственно в СССР и
контролируемых им территориях.
Выше уже говорилось о деятельности различных ветвей советской
разведки в США и на Британских островах, где добычей
различного рода (и, прежде всего внешнеполитической) информации
занимались десятки, а, возможно, и сотни офицеров-оперативников и
контролируемых ими агентов и источников. К сожалению, оценить
результаты их работы более или менее объективно можно будет лишь
тогда, когда исследователи получат неограниченный доступ к
архивным документам этого периода в российском МИДе и особенно к
материалам, хранящимся в Архиве Президента Российской
Федерации. Но даже сейчас, основываясь на крайне ограниченном числе
рассекреченных документов о деятельности ПУ, ГРУ и РУ ВМФ, а
337
Холодная война
также планировании советской внешней политики, мемуарах
офицеров и агентов советских разведывательных служб, анализируя
результаты трех ключевых встреч руководителей союзных держав —
Тегеранской, Крымской и Берлинской конференций — трудно
удержаться от вывода, что эта работа была весьма продуктивна.
Информационная подготовка ко всем этим переговорам велась самым
тщательным образом: сведения о намерениях и планах делегаций
Соединенных Штатов и Великобритании собирались в Вашингтоне и
Лондоне77, Москве78, а затем частично перепроверялись и
корректировались уже в ходе самих конференций, чему Сталин придавал
огромное значение79. Особенно большая роль в получении всех этих
сведений принадлежала нью-йоркской, вашингтонской и лондонской
резидентурам: информация и документы, собранные такими
агентами ПУ и ГРУ, как Хэрри Д. Уайт, Локлин Кёрри, Лоуренс Даггэн,
Олджер Хисс, Нэтэн Г. Силвермэстер, Донэлд Маклейн, и другими
высокопоставленными сотрудниками государственного
департамента, министерства финансов США и британского Форин Оффис,
представляли собою данные, поступавшие из первых рук, из самых
высоких кругов политической элиты Соединенных Штатов и
Великобритании.
Весьма значительный по своему объему поток информации
поступал в Москву в 1944—1946 гг. и по таким спорным проблемам
межсоюзнических отношений, как политика трех великих держав в
отношении побежденной Германии (будущее устройство этого
государства, реструктуризация немецкой экономики, вопросы, связанные
с оккупацией этой страны союзными войсками, и т. д.)80,
восстановление Польши и изменение ее предвоенных границ81, отношения с
бывшими союзниками Германии — Румынией, Болгарией,
Венгрией и Финляндией82. Не меньшее внимание уделялось и
отслеживанию реальной политики западных союзников СССР в отношении
Югославии — страны, занимавшей ключевое стратегическое
положение на Балканах, регионе, где уже много десятилетий
сталкивались политические и военные интересы России/Советского Союза и
Великобритании83. Учитывая, что, начиная с февраля 1944 г. при
штабе Иосипа Броз Тито постоянно находилась советская военная
миссия, состоявшая из офицеров ГРУ и ПУ, что среди советских
источников внутри югославской политической элиты,
находившейся в эмиграции в США и Британии, были такие фигуры, как Иван
Шубашич («Серее») — премьер правительства в изгнании в 1944—
1945 гг. — и Сава Косзнович («Коло») — один из лидеров
югославской политической эмиграции в США в 1942—1944 гг., а затем —
посол ФНРЮ в этой стране в 1946—1950 гг., — что
шифровальщиками Тито работали офицеры ПУ84, есть все основания
предположить, что Москва получала первоклассную информацию по самым
различным аспектам югославской внешней и внутренней политики,
о борьбе различных групп югославской эмиграции, о действиях
последних против Фронта национального освобождения Югославии и
т. п. Немало весьма ценных сведений о политике в отношении
различных групп югославского Сопротивления, ФНОЮ и королевско-
338
Воздействие внутриполитических событий
го кабинета в изгнании, боровшихся на протяжении всей войны за
власть в стране, проводимой правительствами Великобритании и
США, поступала и от членов «Кембриджской группы»85.
Подобным же образом, хотя, по-видимому, и не столь
интенсивно, добывалась в 1944—1947 гг. информация и по другим важным
проблемам межсоюзнических отношений: вопросу о репарациях86, о
возможном участии США в восстановлении пострадавшей в ходе
войны советской экономики87, репатриации советских граждан,
миллионы которых оказались в странах Западной, Центральной и
Восточной Европы88.
Как уже отмечалось выше, начиная с середины 1946 — начала
1947 г., положение советских разведывательных служб,
действовавших в Соединенных Штатах, Великобритании и Франции, стало
резко меняться. Существенное ухудшение условий работы ПГУ, ГРУ
и РУ ВМФ объяснялось несколькими причинами. Во-первых,
изменилась сама атмосфера отношений между СССР и его вчерашними
партнерами: великая (антигитлеровская) коалиция существовала
теперь разве лишь на бумаге — противоречия, возникшие уже в годы
войны, приобрели непримиримый характер и ни одна из сторон не
видела возможностей для их разрешения путем взаимных
компромиссов. Советское политическое руководство воспринимало
стремление своих бывших союзников предотвратить советизацию стран
Восточной и Центральной Европы как доказательство их намерений
лишить Советский Союз плодов победы над Германией и ее
сателлитами, не дать ему создать на Европейском континенте ту военно-
политическую систему, которая была необходима для обеспечения
национальной безопасности СССР89. В США, Великобритании и
Франции, равно как и в большинстве остальных стран Европы,
стремление СССР установить политический и военный контроль над
сопредельными странами рассматривалось как прелюдия к
дальнейшей экспансии и, возможно, к осуществлению планов «мировой
революции»90. Подобное восприятие советской внешней политики в
немалой степени усилилось после жесткого подавления оппозиции
в Польше, поставившего эту страну на грань гражданской войны,
государственных переворотов в Болгарии, Румынии и Чехословакии,
осуществленных местными коммунистами при прямой поддержке
Советского Союза.
Второй причиной стал — об этом также уже говорилось выше —
рост противодействия проводимым советскими разведками операций
со стороны американских, британских и французских
контрразведывательных служб, который в связи с упоминавшимися
разоблачениями Э. Бентли, И. Гузенко, У Чемберза и некоторых других бывших
советских агентов, осуществлением проекта «Венона» и
общеполитической атмосферой, возникшей на Западе во второй половине
1940-х гг., постоянно усиливался. Сказалось и существенное сужение
возможностей вербовки новой агентуры и отказ ряда старых
источников советских разведывательных служб возобновить контакты,
прерванные в 1945—1946 гг.91 — отказ, обусловленный как страхом
разоблачения, так и разочарованием многих людей, работавших на
339
Холодная война
ПУ, ГРУ и РУ ВМФ в годы войны, в коммунизме, внешней и
внутренней политике СССР и т. п. Повлияла на деятельность советских
разведок и полоса реорганизаций их структур, о которой уже
подробно говорилось выше. Влияние всех этих факторов существенно
усиливалось еще одним обстоятельством: ростом интереса советского
руководства к европейскому театру (обусловленным происходившим
в 1947—1949 гг. новым расколом континента на противоборствующие
военно-политические группировки), привело к новому этапу в
деятельности советских специальных служб.
В условиях, когда в США полным ходом шло расследование
деятельности резидентур и агентурных сетей, разоблаченных
благодаря показаниям Э. Бентли, И. Гузенко, У. Чемберза и материалам,
полученным в ходе дешифровки теле- и радиограмм ПУ92, когда
резидент КИ в Вашингтоне Г. Долбин сообщал в 1947 г. в Москву о
том, что данное ему задание изучать текущие изменения во
внутренней и внешней политике США не может быть выполнено «в
нынешних условиях мер, предпринимаемых против нас контрразведкой, и
яростной антисоветской кампании [проводимой] в этой стране...»93,
советское руководство оказалось перед угрозой настоящего
«информационного голода». Весной 1947 г. Отдел внешней политики ЦК
ВКП(б) вынужден был получать необходимые ему сведения о
процессах, протекавших во внутриполитической жизни Соединенных
Штатов, преимущественно из довольно противоречивых сообщений
советских дипломатов в Вашингтоне94, материалов американской
прессы, и таких сомнительных источников, как руководство
компартии США95. В этой связи информация о различных аспектах
американской политики, поступавшая из Западной Европы, приобрела
критически важное значение. В этом отношении весьма характерным
является задание, посланное берлинской резидентуре КИ
московским Центром 9 июня 1947 г. Москва требовала срочно предоставить
информацию о недавно состоявшемся в Вашингтоне совещании
военных и военно-воздушных атташе США в странах Европы,
Ближнего и Среднего Востока, в ходе которого были представлены
доклады о развитии вооруженных сил всех этих государств, нелегальной
деятельности в них различных советских организаций, работе
местных коммунистических партий и мерах, предпринимаемых
местными властями с целью противодействия распространению
коммунизма и советского влияния в странах Европы96. Двумя годами раньше
подобное задание было бы, вне всякого сомнения, дано резиденту-
рам ПУ и ГРУ, действовавшим в США: они обладали тогда всеми
источниками, необходимыми для его выполнения. Ныне ситуация
была совершенно иной — руководству Советского Союза
периодически не хватало достоверной разведывательной информации для
принятия самых серьезных политических решений.
Так, ее явно не хватало в период, предшествовавший обсуждению
в конце июня — начале июля 1947 г. в Париже программы
Европейской экономической реконструкции, более известной как «план
Маршалла». Теперь мы хорошо знаем о том, что вначале, по
крайней мере, до прибытия советской делегации в столицу Франции,
340
Воздействие внутриполитических событий
руководство СССР не приняло окончательного решения об участии
или неучастии страны и ее восточноевропейских союзников в этой
программе97. Судя по тому, что по прибытии в Париж В. М.
Молотов настойчиво требовал предоставить ему дополнительную
разведывательную информацию о плане и неоднократно высказывал свое
неудовольствие в связи с ее отсутствием98, окончательное решение
все еще не было принято и в эти дни. Лишь получив срочное
сообщение от Сталина, содержащее инструкцию отказаться от участия в
программе европейской экономической реконструкции, советский
министр занял определенную позицию. Что же касается решения
Сталина, то оно, скорее всего, было продиктовано тем
обстоятельством, что поступившая к нему из Вашингтона информация Д. Мак-
лейна относительно инструкций, данных делегациям США и
Великобритании на парижских переговорах99, совпала как с докладной
запиской академика Е. Варги о сущности и задачах «плана
Маршалла» и сообщениями посольства СССР в Вашингтоне100, так и (что
было гораздо важнее) с его собственным мнением. Сведения,
переданные в Москву и Париж Маклейном, являвшимся, наряду с
К. Филби, в этот период едва ли не главным источником
политической информации для КИ в Вашингтоне, могли и не прийти
вовремя. Думается, однако, что в этом случае Сталин и Молотов,
самым серьезнейшим образом опасавшиеся возможного влияния
«плана Маршалла» на страны Восточной Европы101, нашли бы другой
повод для срыва переговоров.
Интересной проблемой, заслуживающей отдельного
исследования, является вопрос о том, какую роль информация,
предоставленная советскими разведывательными службами, сыграла в принятии
рокового для всей последующей советской политики в отношении
Германии решения о блокаде Западного Берлина в 1948—1949 гг.
Выше уже упоминалось о том, что, принимая его, Сталин и его
ближайшее окружение были уверены в том, что эта акция СССР не
приведет к военному конфликту с Соединенными Штатами,
Великобританией и Францией и, видимо, серьезно рассчитывали на то,
что им удастся принудить войска союзников уйти из немецкой
столицы. Судя по недавно рассекреченным документам, в преддверии
кризиса КИ и советскому политическому руководству было также
хорошо известно, что в то время как генерал Люшиус Д. Клэй,
верховный комиссар США в Германии, заявил, что «американцы будут
оставаться в Берлине до тех пор, пока не получат приказ уйти из
этого города», и был настроен в случае необходимости снабжать свои
войска и город по воздуху, позиция англичан и французов была
менее решительной и жесткой102. Однако Советская военная
администрация в Германии (СВАГ) была уверена и, вне всякого сомнения,
доложила об этом в Москву, что американское командование в
Германии не сумеет обеспечить снабжения войск и гражданского
населения города, и, учитывая имевшиеся между союзниками
разногласия, будет вынуждено эвакуировать свои (а равно британские и
французские) части из Берлина. После начала блокады берлинская
резидентура КИ продолжала уверять Москву в том, что союзный
341
Холодная война
Berlin Airlift (операция по снабжению города по воздуху) обречен на
провал, что западные державы готовы пойти на уступки
Советскому Союзу, а упрямый генерал Клэй вскоре может быть смещен.
(Не этой ли информацией объясняется решение Сталина прервать
начавшиеся в Москве в августе 1948 г. четырехсторонние переговоры по
германскому вопросу?) Ссылаясь на полученные из американских,
британских и французских источников сведения, КИ явно
преувеличивал те разногласия, которые существовали между союзниками
по вопросу о Берлине, и преуменьшал их решимость создать новое
германское государство к западу от Эльбы. Сообщение о совещании
британского кабинета министров, состоявшемся 22 сентября 1948 г.,
на котором премьер Эрнест Бевин заявил о том, что если «мы
сейчас не займем твердой позиции, наше положение в Европе станет
безнадежным», вообще не было доложено Сталину (КИ направил его
копии лишь Молотову и его заместителю В. А. Зорину). Подобным
же образом советское политическое руководство было лишено
достоверной информации и об успешном решении проблемы
снабжения Берлина по воздуху. Одновременно берлинская и венская рези-
дентуры КИ снабжали Кремль сообщениями о якобы принятых
военными губернаторами западных зон Германии планах создания
немецких вооруженных сил, формировании для этих сил штабов под
командованием бывших генералов вермахта, проекте создания
вспомогательных частей из перемещенных лиц польского, украинского,
чешского и балтийского происхождения, о запланированных к
началу марта 1949 г. операциях «англо-американских бронетанковых
войск» против советской армии в Германии и других не менее
фантастических идеях и проектах103. Если учесть, что наряду со всеми
этими донесениями в Москву поступала и вполне добротная и
достоверная информация (особенно высоким качеством отличались
сообщения парижской резидентуры КИ и те сведения, которые
приходили от Д. Маклейна, Г. Бёрджесса, К. Филби, Э. Бланта и
Дж. Кернкросса из Вашингтона и Лондона, а, возможно, и Л.
Лонга, служившего в эти годы заместителем начальника Отдела
разведки британской Контрольной комиссии в Германии)104, можно лишь
посочувствовать обрабатывавшим все эти депеши аналитикам
Информационного отдела КИ и читавшим их «потребителям» из МИД
и Политбюро. По иронии судьбы, Сталин явно меньше доверял
именно тем сообщениям из британских и французских источников,
которые были основаны на документах и к которым ему следовало
бы прислушаться. Похоже, именно информация берлинской
резидентуры КИ, имевшая, мягко говоря, весьма противоречивый
характер и часто основанная на слухах, побудила Сталина продлить
блокаду Берлина до весны 1949 г.105
Как уже отмечалось выше, идея Сталина занять жесткую
позицию в отношении присутствия союзных войск в столице Германии,
заставить Соединенные Штаты, Великобританию и Францию
отказаться от планов экономического, финансового и политического
объединения своих оккупационных зон и создания нового
германского государства, не только потерпела неудачу, но и значительно
342
Воздействие внутриполитических событий
ускорила образование федеративной республики, а также
формирование военно-политического альянса западноевропейских государств —
Североатлантического союза. Создание НАТО внесло серьезные
коррективы в задачи советских разведывательных служб: получение
информации о политическом и военном планировании этого блока (в первую
очередь вопрос о включении в него ФРГ и создании новой
германской армии), структуре вооруженных сил НАТО, их дислокации и
вооружении, финансировании различных военных программ альянса, о
действиях против СССР и его союзников натовских специальных служб
отныне стали одним из важнейших направлений деятельности КИ,
ГРУ и РУ ВМФ.
Следует признать, что, несмотря на ряд неблагоприятных
обстоятельств: кризис, переживаемый советскими разведывательными
службами в США и Канаде, активную деятельность британской,
французской и западногерманской контрразведок, их коллег в
других странах НАТО, рост антисоветских и антикоммунистических
настроений в Америке и Западной Европе, и очередную
реорганизацию его структур, советское разведывательное «сообщество» в
целом сумело справиться с новыми задачами. Невзирая на ряд
серьезных провалов, вызванных разоблачениями советской агентуры в
США (Хэрри Голда, Дэйвида Грингласса, супругов Розенберг и
других членов их группы, занимавшейся атомным шпионажем)106,
Великобритании (К. Фукс, С. Кучински, Л. Бёртон, Д. Маклейн и
Г. Бёрджесс)107 и Франции (Андре Тёлери, «Тулонское дело»,
Фредерик Жолио-Кюри, Анри де Кораб/Хенрик Кучарски)108, бегство на
Запад ряда офицеров разведки (П. Дерябина, Е. и В. Петровых,
И. Ахмедова, измену полковника Попова и старшего лейтенанта Ше-
лопутина и др.)109, изгнание из ПУ, КИ и ГРУ в 1946—1949 гг.
офицеров-евреев, в результате чего эти службы лишились таких
блестящих профессионалов, как Л. Василевский, Г. М. Хейфец, Я. Сереб-
рянский, С. М. Семенов, М. А. Мильштейн, десятков других
высококвалифицированных сотрудников110, советские специальные
службы продолжали работать.
На протяжении 1949—1953 гг. им удалось завербовать ряд новых
агентов и приобрести новые источники, по крайней мере, частично
компенсировавшие те агентурные позиции, которые были утрачены
вследствие разоблачений и арестов, о которых говорилось выше.
Одним из таких новых агентов стал сотрудник MI6 Джордж Блейк,
предложивший свои услуги КИ осенью 1951 г.; несколькими
неделями раньше подобный шаг сделал бывший офицер немецкой
разведки Хайнц Фельфе111. Для восстановления законсервированных в
1945—1946 гг. связей с источниками, работавшими в сфере ядерных
исследований, и обеспечения надежных и безопасных контактов с
К. Филби в США в 1948—1949 гг. были направлены
разведчики-нелегалы Уильям Фишер (Рудольф Абель) и «Гарольд»112. Продолжали
действовать и многие агенты, завербованные еще в 1930 — первой
половине 1940-х гг.: Элистер Уотсон, служивший в
Исследовательской лаборатории британского Адмиралтейства в Теддингтоне,
полковник Чарлз Эллис — офицер MI6, несколько источников в США
343
Холодная война
и Великобритании, добывавшие информацию о ходе разработки и
производства ядерного оружия. В 1949 г. лондонская резидентура КИ
впервые получила материалы НАТО, имевшие гриф «космик»:
«стратегические планы по созданию инфраструктуры
Североатлантического пакта в европейских странах», точно определявшие где,
когда и как будут построены военно-морские и военно-воздушные
базы, склады горючего и снаряжения, стратегические дороги и т. п.113
Продолжала поступать и политическая информация, хотя с
добыванием ее в США и Великобритании после разоблачения и бегства
Д. Маклейна, Г. Бёрджесса, компрометации К. Филби и Дж. Керн-
кросса возникло немало проблем. В частности, возможности
получения достоверной информации о внутренней и внешней политике
Соединенных Штатов непосредственно в этой стране сузились
настолько, что КИ вынужден был использовать для этого резидента-
нелегала У. Фишера, отвлекая его от решения основной задачи —
добычи сведений об американских ядерных секретах114.
Явный недостаток достоверной информации о военных
возможностях Соединенных Штатов и том, что они придут на помощь
южнокорейскому режиму, сыграл роковую роль весной—летом
1950 г., когда Сталин решал вопрос о поддержке предложенного Ким
Ир Сеном вторжения на юг Корейского полуострова с целью
свержения правительства Ли Сын Мана и объединения страны. Судя по
документам, рассекреченным и опубликованным в последние годы,
Сталин к моменту принятия решения о поддержке плана Ким Ир
Сена объединить страну военным путем располагал достаточной
информацией о соотношении сил Северной и Южной Кореи и
перспективах операции, планирование которой осуществлялось при
непосредственном участии советских военных115. Однако, хотя
советский диктатор и предполагал, что в случае, если «...военные
действия, начатые по инициативе Севера, примут затяжной
характер, это может дать американцам повод для различного рода
вмешательства в корейские дела», в документах, относящихся к периоду,
предшествовавшему началу войны, нет никаких упоминаний о том,
что Сталин после эвакуации американских войск с полуострова в
июне 1949 г. ожидал военной интервенции Соединенных Штатов в
Корее116. Трудно предположить, что все эти сведения были
получены им от руководства КНДР, а не от советской разведки: ПУ, ГРУ
и РУ ВМФ еще с 1920-х гг. располагали на Корейском полуострове
достаточно серьезными агентурными позициями и нет никаких
оснований полагать, что эти позиции были ликвидированы или
серьезно ослаблены в 1945—1949 гг., особенно после посылки в эту
страну в 1945—1947 гг. более сотни советских специалистов (по
происхождению этнических корейцев), многие из которых заняли весьма
высокие посты в северокорейской администрации, и большого
числа военных советников в течение последующих двух лет117. Однако
обилие оперативной разведывательной информации, относящейся к
ситуации, сложившейся непосредственно в Корее, никак не могло
компенсировать отсутствия достоверных данных о намерениях
Соединенных Штатов в отношении событий в этой стране.
344
Воздействие внутриполитических событий
И хотя впоследствии, в ходе войны, советским разведывательным
службам удалось обеспечить получение необходимой информации об
оперативных планах войск ООН на корейском театре военных
действий — особенно важную роль сыграли здесь, по-видимому, сведения,
добытые в Вашингтоне К. Филби и Г. Бёрджессом и в Лондоне —
Д. Маклейном и Дж. Кернкроссом118, — политическая информация,
касавшаяся взаимоотношений и противоречий, существовавших между
западными державами, и прежде всего между Великобританией и США,
была, как и накануне войны, не совсем точна. Сообщения,
приходившие в конце 1948 и на протяжении 1949—1950 гг. как от Бёрджесса и
Маклейна, так, например, и от резидентуры КИ в Париже,
подчеркивали (до начала войны на Дальнем Востоке), прежде всего, именно
разногласия, существовавшие между США, Великобританией и
Францией по корейской и германской проблемам119. После начала
конфликта донесения сообщали о жестком курсе на его силовое решение,
взятом администрацией Трумэна, опасавшейся, что при распространении
войны на территорию Китая Советский Союз (чтобы отвлечь как
можно больше американских войск с Дальнего Востока) может начать
военные действия в Германии. Были зафиксированы и призывы
генерала Макартура использовать против северокорейских и китайских
войск ядерное оружие. В то же время — и это очень важно —
европейские резидентуры КИ и, скорее всего, ГРУ не передавали в
Москву практически никакой информации о реакции европейских
членов НАТО и европейской общественности на события в Корее120.
Почти все сведения, поступавшие в Москву от европейских ре-
зидентур обеих главных ветвей советской разведки в этот период,
были посвящены различным аспектам проблемы перевооружения
ФРГ и интеграции бундесвера в военную организацию
Североатлантического союза121 — похоже, что этот вопрос интересовал Сталина
гораздо больше, нежели развитие конфликта на Дальнем Востоке,
где советский диктатор был готов продолжать войну еще
достаточно долго. Тем более что с его точки зрения этот конфликт уже
привел к тому, что американцы «...потеряли способность вести большую
войну», китайские солдаты научились обращаться с современным
оружием, а «...северные корейцы не понесли никаких потерь,
кроме человеческих...»122 Сталин готов был для этого снабжать Китай и
Северную Корею оружием и посылать туда все новых и новых
военных советников123: войны против Советского Союза в Европе или
на Дальнем Востоке он не опасался — для этого у Соединенных
Штатов не было достаточно сильных сухопутных войск124. И хотя
США обладали достаточно мощными военно-воздушными силами и
атомным оружием, Сталин, благодаря разведывательной
информации, точно знал, что американский ядерный арсенал в конце 1940 —
начале 1950-х годов был слишком мал для начала большой войны
против СССР125. «Великий вождь», однако, изменил бы самому себе,
если бы до конца поверил своим разведчикам в том, что ядерное
нападение не угрожает Советскому Союзу, по крайней мере, до
середины 1950-х годов: как уже отмечалось выше, 9 октября 1950 г. в
рамках МГБ было создано специальное Бюро № 1 для организации
345
Холодная война
и проведения диверсий на важнейших военно-стратегических
объектах США и НАТО, иными словами, складах ядерных бомб и базах
частей стратегической авиации США, где были сосредоточены
самолеты, способные доставить эти бомбы к цели, а в 1951 г. —
разведке было поручено разработать детальные планы этих операций126.
Сталин и разведывательные службы
Отношения Сталина с советскими разведывательными службами
никогда не были просты. Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) и
будущий глава правительства СССР начал интересоваться
сообщениями разведки достаточно рано — приблизительно с середины
1922 г.127 — и быстро осознал, что информация о том, что
происходит за пределами страны, может быть весьма эффективно
использована как для принятия внешнеполитических решений, так и для
использования во внутриполитической борьбе, что ограничение
доступа к ней существенно усиливает влияние и политические
позиции тех немногих, кто ею располагает.
Прекрасно понимая исключительную ценность разведывательной
информации в разработке внешней политики СССР, принятии
стратегических решений, Сталин на протяжении всех лет пребывания у
власти уделял разведывательным службам огромное внимание,
лично определяя приоритетные направления их деятельности,
определяя структуру и кадровый состав руководства ИНО/ПУ/ПГУ, РУ/
ГРУ и других специальных служб, разработку и финансирование их
операций и т. д. — все это достаточно отчетливо прослеживается в
документах различных ветвей советского разведывательного
«сообщества» периода 1922—1953 гг., часть из которых была
использована при подготовке предлагаемой работы. Однако постоянное
внимание и интерес, проявляемые Сталиным к деятельности разведки,
имели для нее и крайне негативные последствия. Стремление
обеспечить абсолютный личный контроль над специальными службами,
присущее советскому диктатору недоверие к людям и ярко
выраженная ксенофобия постоянно приводили к перетасовке, смене,
увольнению, а порой и физическому уничтожению не только
руководящего звена, но часто и рядовых сотрудников разведывательных
служб, особенно тогда, когда высказываемые ими взгляды или
исходившая от них информация противоречили взглядам и
ожиданиям Сталина. Печальные примеры практически полной смены
руководства советских разведок в 1945—1947 гг. и начатого в 1946 г.
изгнания из советских разведывательных служб офицеров-евреев
объясняются именно этими факторами. Ими же частично можно
объяснить и постоянную реорганизацию структур советских
разведывательных служб, особенно крайне неудачное решение о создании
Комитета информации, принятое в конце 1946 — начале 1947 г., о
последствиях которого говорилось выше.
Полностью завися от сведений, которые зачастую с риском для
жизни добывали советские разведчики — эти, по его же собствен-
346
Воздействие внутриполитических событий
ному выражению, «очень честные и скромные люди»128, Сталин
постоянно держал их в состоянии напряжения и неопределенности:
офицеры разведки знали, что за их действиями ведется
постоянное наблюдение со стороны сотрудников внутренней и внешней
контрразведок, соперников из службы «соседей»129, а зачастую и
их собственных коллег и любой промах, неудача или просто
подозрение могут привести к самым печальным последствиям
(примеров чему было более чем достаточно)130. Особое отношение
вождя к офицерам ГРУ, ПУ/ПГУ и РУ ВМФ выражалось еще и в том,
что их, в отличие от других сотрудников специальных служб
(и, прежде всего, контрразведки), за редчайшим исключением,
никогда не баловали материальными благами131 и наградами. Ярким
примером последнего являются списки офицеров, представленных
Л. Берией к различным правительственным наградам в начале
ноября 1944 г. и конце февраля 1945 г. Первый из них включал
82 фамилии офицеров и агентов ПУ, «находившихся и
находящихся на закордонной работе», второй, составленный «...в
соответствии с Вашим (Сталина. — В. П.) указанием», — 1021 фамилию
офицеров НКВД, НКГБ, НКО, НК ВМФ, сотрудников НКИД,
НК строительства и НК путей сообщения, «...отличившихся при
организации работ, связанных с обеспечением охраны и
обслуживанием Крымской конференции». Стоит, думается, подчеркнуть,
что офицеры, перечисленные в первом списке (среди которых
двое — резиденты и шесть — оперативники резидентур в США,
двое — в Великобритании и двое — резиденты ПУ во Франции),
были представлены к наградам за свою службу как «наиболее
отличившиеся... за время Отечественной войны...», т. е. за весь
период с июня 1941 по ноябрь 1944 г., в то время как те, что
составляли второй, — за одну конкретную, пусть и очень важную
операцию, но не сопряженную с риском быть арестованным,
раненым или убитым. Характерно и то обстоятельство, что среди
офицеров НКГБ, перечисленных во втором списке, нет ни
одного сотрудника ПУ. Сталин явно оценил деятельность охранников
и контрразведчиков выше, нежели работу, проделанную во время
подготовки конференции разведчиками132.
Список офицеров ПУ, представленных к наградам в ноябре
1944 г., интересен еще в одном отношении. Предложив наградить
орденом Красного Знамени резидента-нелегала И. А. Ахмерова,
контролировавшего в годы войны несколько важнейших агентов и
источников (Л. Даггэна, Н. Силвермэстера, Л. Кёрри, снабжавших Кремль
важнейшей политической информацией, получаемой ими из
государственного департамента, министерства финансов и Белого дома)133,
и Г. Б. Овакимяна, главу нью-йоркской резидентуры во второй
половине 1930-х — мае 1941 гг., Берия и Меркулов не включили в него
В. М. Зарубина — резидента ПУ в Нью-Йорке в 1941—1944 гг.
Полковник Зарубин не был представлен ими к награде явно в связи с
обвинениями в контактах с ФБР, выдвинутыми против него его же
собственным заместителем, подполковником Мироновым (Марковым),
в письме, посланном им Сталину. Отозванный в Москву в начале
347
Холодная война
августа 1944 г., В. М. Зарубин, вне всякого сомнения, был бы судим
и казнен, если бы в ходе следствия не выяснилось, что все
контакты, которые он поддерживал в США, были санкционированы ПУ, а
позже не было установлено, что его обвинитель страдал
шизофренией134. Можно легко представить, куда вместо психиатрической
больницы попал бы незадачливый доносчик, если бы следствию
стало известно, что, наряду с письмом Сталину, он послал в августе
1943 г. еще одно — директору Федерального бюро расследования
Эдгару Гуверу. В этом анонимном письме Миронов сообщил главе
ФБР, что «...Зубилин Василий, 2 секретарь посольства СССР,
настоящее его имя Зарубин В., заместитель начальника управления
разведки за границей НКВД... работает для Японии, а его жена для
Германии...» Кроме Е. Ю. Зарубиной, в письме были также названы
еще восемь сотрудников ПУ, работавших в США и Канаде под
прикрытием посольств и различных других советских учреждений, в том
числе и сам Миронов135.
Многим другим советским разведчикам, обвиненным в контактах
с противником, особенно тем, кто имел несчастье попасть в плен,
повезло куда меньше, нежели В. М. Зарубину, — в лучшем случае
они провели долгие годы в лагерях и тюрьмах. Подобная судьба
выпала таким выдающимся профессионалам, как Л. Треппер, Ш.
Радо, Г. М. Хейфец, А. М. Гуревич, и многим, многим другим136.
Разведчик-нелегал, арестованный за рубежом, не имел права открывать
свою принадлежность к советским специальным службам137 и в этой
связи не мог рассчитывать на обмен или какую-либо другую помощь
со стороны своих коллег вплоть до конца 1960-х гг. Можно легко
представить, что бы случилось с такими выдающимися
разведчиками, как Р. Зорге, К. Ефремов и Л. Маневич, в случае их
освобождения после окончания войны из японской и немецкой тюрем,
несмотря на то, что «Рамзай» в ходе допросов сделал все, чтобы как
можно больше запутать следствие и уберечь тех своих коллег,
которые остались на свободе, а двое других так никогда и не назвали
своих подлинных имен и не дали никаких существенных
показаний138. Вполне очевидно, что подобное отношение к ветеранам
разведки никак не могло способствовать созданию в этих службах
нормального психологического климата и лишь усиливало атмосферу
взаимного недоверия и всеобщей подозрительности, и без того
мешавшую работе.
Что же касается информации, которую офицеры, агенты и
источники советских разведывательных служб добывали, во многих
случаях подвергая себя смертельному риску, то она далеко не всегда
доходила до «потребителей» и во многих случаях поступала к ним с
изрядным опозданием. Недоукомплектованность региональных
отделов центрального аппарата ПУ в годы войны работниками,
обладавшими достаточным опытом и хорошо владевшими иностранными
языками, привела к тому, что в управлении образовались настоящие
залежи неразобранных и непрочитанных документов, многие из
которых представляли огромный оперативный интерес. В. Павлов по
возвращению из Канады летом 1946 г. обнаружил в «запасниках»
348
Воздействие внутриполитических событий
Информационного отдела ПУ «многие сотни пачек фотокопий
документов различных ведомств США», полученных от резидентур
И. А. Ахмерова и В. М. Зарубина, в том числе и сообщения,
основанные на документах, добытых советскими источниками в УСС, о
«немецких шпионах, сумевших внедриться в советские
внешнеполитические и внешнеторговые организации». Обработка всех этих
залежей продолжалась еще и в начале 1947 г.139 Поразительно, но
наличие значительной массы неразобранных документов и нехватка
опытных работников никак не влияли на то, что в то же самое
время по меньшей мере десятки сотрудников ПУ, вернувшихся из
длительных зарубежных командировок, многие недели, а то и месяцы
не использовались на какой-либо работе и, «не ведая своей
дальнейшей судьбы», вместо того, чтобы заниматься разборкой скопившихся
документов и передавать свой зачастую уникальный опыт молодым
сотрудникам, «нагуляли» по коридорам штаб-квартиры внешней
разведки сотни километров»140.
Однако и в том случае,' когда поступившая из резидентур
информация обрабатывалась и посылалась «заказчикам» вовремя, не было
никакой гарантии того, что она будет ими полностью
использована. Подобное положение объяснялось несколькими причинами. Во-
первых, Сталин и Молотов, да и многие другие члены Политбюро,
которым рассылались разведсводки и специальные сообщения,
предпочитали иметь дело с копиями подлинных документов141. Поэтому
Информационный отдел ПУ (созданный лишь 7 декабря 1943 г.)142
и соответствующие подразделения ГРУ143, РУ ВМФ144, а позже и КИ,
имели ограниченные возможности для представления аналитических
записок и обзоров, содержащих обобщенные сведения и какие-либо
прогнозы, не говоря уже о рекомендациях (мысль давать
рекомендации Сталину едва ли могла возникнуть у кого-либо из
руководителей разведывательных служб). Во-вторых, периодически
высказываемое Сталиным, Молотовым, Берией и другими членами
Политбюро недоверие к представленной разведками информации и
раздражение, которое они не скрывали в тех случаях, когда
представленные им сведения противоречили их собственным
представлениям и оценкам ситуации, побуждали некоторых руководителей ГРУ,
ПУ и КИ скрывать неприятные сообщения и факты или оценивать
их как «недостаточно проверенные», а то и как заведомую
дезинформацию, подброшенную противником, и не докладывать их
«хозяину» (как это случилось, например, с информацией, переданной в
Москву осенью 1943 г. К. Филби, Г. Бёрджессом, А. Блантом, Дж.
Кернкроссом и Д. Маклейном)145. Наиболее яррш примером
подобной реакции Сталина является, разумеется, его отношение во
второй половине 1940 — первом полугодии 1941 г. к разведывательной
информации, касавшейся предстоящего нападения Германии на
Советский Союз, достаточно хорошо описанное современниками. И
хотя последовавшие события, особенно серия тяжелейших поражений
периода 1941—1942 гг., научили кремлевского диктатора меньше
полагаться на «собственное видение развития событий и интуицию» и
больше прислушиваться к сообщениям разведывательных служб146,
349
Холодная война
Сталин оставался Сталиным и руководители ПУ, ГРУ и других
ветвей советской разведки отчетливо осознавали, что посланные ему
сообщения и материалы, противоречащие его личным установкам и
представлениям, могут весьма негативно сказаться на их карьере, а
то и самой жизни. «Осторожное» отношение руководства
разведывательных служб к подобной информации быстро становилось
известным в резидентурах, некоторые из которых, в свою очередь,
старались не раздражать начальство в Москве и придерживали
«неудобную» информацию, как это было, в частности, во время Берлинского
кризиса 1948—1949 гг. и войны в Корее, о чем упоминалось выше147.
И все же качество информации, поступавшей людям,
принимавшим на ее основе политические решения, было достаточно высоким.
Это определялось, прежде всего, добросовестностью ее первичных
источников — офицеров резидентур и контролируемых ими
агентов — добывавших ее изначально, а также беспристрастными
оценкой и анализом поступивших в Москву сведений в процессе их
обработки и систематизации информационными отделами ГРУ, ПУ и
КИ, работники которых стремились основывать исходящие от них
сообщения и аналитические обзоры не на декларируемых
намерениях, а на реальных фактах, исходя, как правило, из интересов
страны, а не абстрактных представлений и конъюнктурных
соображений148. Первое, что поражает при чтении и анализе донесений
резидентур ГРУ, ПУ и РУ ВМФ периода Второй мировой войны и
первых послевоенных лет, — это их деполитизированность и
конкретность, практически полное отсутствие марксистской риторики,
их сухой и точный язык — независимо от того, написаны эти
сообщения агентами из числа работавших на советские
разведывательные службы иностранцев или офицерами-оперативниками,
служившими за рубежом. Эти черты донесений и сообщений, написанных
разведчиками-профессионалами, весьма выгодно отличают их от
документов, родившихся в недрах подразделений партийной
разведки — НИИ-100 или Отдела международной информации (Отдела
внешней политики ЦК ВКП(б). Разумеется, идеология накладывала
свой отпечаток на сообщения советских разведок — едва ли найдется
человек, способный выйти из рамок своего восприятия окружающего
мира, восприятия, сложившегося на протяжении почти всей его
жизни, особенно если он подвергался при этом такой мощной и
непрерывной идеологической обработке, какую прошли офицеры,
служившие в ГРУ, ПУ и РУ ВМФ. Думается, что почти все
офицеры советской разведки были коммунистами не столько по
формальной партийной принадлежности — даже учитывая то обстоятельство,
что беспартийных на службу в ПУ, ГРУ и РУ ВМФ просто не
принимали, — сколько по убеждению и мировоззрению.
Что же касается источников и агентов советских разведывательных
служб, то абсолютное большинство из них стало сотрудничать с ГРУ,
ПУ и РУ ВМФ именно на идеологической основе: людей, работавших
на них за плату, в большинстве стран Запада можно было буквально
пересчитать по пальцам149. Время наемников пришло позже, вслед за
массовым разочарованием в коммунистических идеях и советской
350
Воздействие внутриполитических событий
политике, которое наступило в конце 1940 — начале 1950-х гг., когда
мир увидел наиболее уродливые и отталкивающие черты Советского
государства и общества. Пока же, на рубеже этих двух десятилетий,
именно идеалисты, многие из которых совершенно не представляли
того, чем, в сущности, является Советский Союз и насколько далеко
он находится от идеала, служению которому они посвятили свою
жизнь, продолжали снабжать Москву информацией, укреплявшей
советскую систему и продлевавшую ее существование.
Накладывая свой специфический отпечаток на восприятие
реального мира, как разведчиками, предоставлявшими советскому
руководству необходимые ему сведения, так и потребителями
добываемой информации, марксистская идеология периодически играла
злые шутки прежде всего именно с теми людьми, которые считались
и были ее убежденнейшими сторонниками и теоретиками, с теми,
кто взял на себя ответственность за принятие решений, которые
должны были привести к торжеству марксизма-ленинизма во всем
мире — со Сталиным и Молотовым, — мешая им правильно понять
и оценить поступавшие из-за рубежа сведения. Именно на них,
политиках и государственных деятелях, весьма недурно
разбиравшихся в профессиональных особенностях разведывательной работы150,
но удивительно плохо представлявших мир за пределами СССР и
упрямо стремившихся изменить его по советскому образу и
подобию, и лежит главная ответственность за те ошибки в
формировании и осуществлении внешней и внутренней политики Советского
Союза, которые были сделаны в 1940 — начале 1950-х гг. и, в
конечном итоге, безнадежно скомпрометировав коммунизм, привели
его к краху.
1 Подробнее о деятельности и судьбе легальных и нелегальных структур РУ
ГШ РККА/ГРУ, ПУ НКГБ и РУ ВМФ в Германии, Японии, Италии,
Финляндии, Польше, Чехословакии, Венгрии, Румынии, Швейцарии и т. д. см.:
Очерки истории российской внешней разведки: В 6 т. / Под ред. Е. М. Примакова
(Т. 1-3); В. И. Трубникова (Т. 4). М., 1995-1999. Т. 2-4 (1996-1999). (Далее
— ОИРВР); Секреты Гитлера на столе у Сталина. Разведка и контрразведка о
подготовке германской агрессии против СССР. Март — июнь 1941 г.
Документы из Центрального архива ФСБ России. М.: Мосгосархив, 1995; Органы
государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне: Сборник
документов: В 3 т. Т. 1. Кн. 1—2 / Под ред. С. В. Степашина (гл. ред.). М., 1995;
1941 год: В 2 кн. / Под ред. В. П. Наумова. М., 1998; Судоплатов П. А.
Разведка и Кремль. Записки нежелательного свидетеля. М., 1996. С. 59—149; Ивашу-
тин П. И. Докладывала точно // Солдаты невидимого фронта / Сост. А. П.
Коваленко. М., 1994; Никольский В. Аквариум-2. М., 1997. С. 28—123;
Воскресенская (Рыбкина) 3. И. Под псевдонимом Ирина. М., 1997. С. 8—56; Синицын
Е. Резидент свидетельствует. М., 1996. С. 17—164; Треппер Л. Большая игра.
N. Y, 1989. С. 96—219; Бирнат К. X., Краусхаар Л. Организация Шульце-Бойзе-
на—Харнака в антифашистской борьбе. М., 1974; Prange G. W, Goldstein D. M.,
Dillon К. V. Target Tokyo: The Story of Sorge Spy Ring. N. Y; St. Louis, 1984;
Willoughby Ch. A. Shanghai Conspiracy. The Sorge Spy Ring. Moscow—Shanghai-
Tokyo—San Francisco—New York. N. Y, 1952. P. 13—243; Rado S. Codename Dora.
351
Холодная война
L., 1976; Foote A. Hand-book for Spies. L., 1949; Accoce P., Quet P. A Man Called
Lucy. 1939-1945. N. Y, 1966; Akhmedov I. In and Out of Stalin's GRU: A Tatar's
Escape from Red Army Intelligence. Frederick, MD, 1984. P. 107—171; Andrew Ch.,
Mitrokhin V. The Sword and the Shield. The Mitrokhin Archive and the Secret History
of the KGB. London, 1999. P. 89—136; Hoehne H. Codeword: Director. The Story
of the Red Orchestra. N. Y, 1971. О действиях советской военной разведки
(IV Управления Генерального штаба) в Германии, Италии, Японии и других
странах в предвоенный период подробнее см.: Pozniakov V. The Enemy at the Gates:
Soviet Military Intelligence in the Inter-war Period and Its Forecasts of Future War,
1921-1941 // Russia in the Age of Wars 1914-1945 / Ed. by S. Pons, A. Romano.
Milano, 2000. P. 215-233.
2 Подробнее о новых резидентурах РУ и ПУ см.: \enona Documents. National
Security Agency Archive, Fort George G. Meade, MD (Далее — \fenona...): \enona,
Moscow to Ottawa, № 568(a), 16 Nov. 1944, Moscow to Ottawa, № 48, 22 Jan. 1944;
Павлов В. Операция «Снег». Полвека во внешней разведке КГБ. М., 1996.
С. 66—74; The Gouzenko Transcripts. The Evidence Presented to the Kellock-
Taschereau Royal Commission of 1946 / Ed. by Robert Bothwell, J. L. Granatstein.
Ottawa, 1946 (Далее — The Gouzenko Transcripts...); \enona: Moscow to Canberra,
№ 126, 142(a), 21 Aug., 12 Sept. 1943; Moscow to Montevideo, № 42, 51, 3, 10 June
1944; Moscow to Bogota, N° 50, 90, 1, 31 May 1944; Mexico City to Moscow,
№ 174—176, 29 Dec. 1943; Moscow to Mexico City, № 281, 29 Apr. 1945; Mexico
City to Moscow, № 164, 13 Mar. 1947; ОИРВР. T. 4. С 299; Venona: Moscow to
Capetown, N° 55, 17 July 1946.
3 Подробнее см.: ОИРВР. Т. 4. С. 243—245; Venona: Moscow to the Hague,
№ 102(a), 31 Dec. 1945; ОИРВР. Т. 4. С. 165, 465-468; П. М. Фитин, нач.
1-го Управления НКГБ, — Л. Берии, № 1366, 8 декабря 1945 г.; П. М. Фитин —
Л. Берии, № 1334/6, 29 ноября 1945 г.; ОИРВР. Т. 4. С. 446-456; П. М. Фитин -
Л. Берии, Спецсообщения № 1332/6 и 1364/6, 28 ноября и 8 декабря 1945 г.; П.
Фитин — Л. Берии, № 1333/6, 28 ноября 1945 г. // Государственный архив
Российской Федерации (ГАРФ), ф. 9401 (Особые папки И. В. Сталина и В. М. Молото-
ва), оп. 2, д. 105, л. 356-360, 225-227, 221-222, 354-355, 223-224.
4 Л. Берия — В. М. Молотову, № 853/6, 2 августа 1944 г.; Л. Берия — И. В.
Сталину, В. М. Молотову, № 1297/6, 1 декабря 1944 г.; Положение о правах и
обязанностях советника при Министерстве безопасности Польши, 16 марта 1945 г.;
Н. Н. Селивановский, советник НКВД при Министерстве безопасности Польши,
№ 1269/6, 10 октября 1945 г. // ГАРФ, ф. 9401, оп. 2, д. 69, л. 339-341; д. 68, л.
59; д. 103, л. 109-111; д. 105, л. 5-9.
5 См., напр.: С. Круглов, министр внутренних дел СССР, — И. В.
Сталину, В. М. Молотову, Л. П. Берии, № 2154/к, 2660/к, 357/к, И апреля,
13 мая 1947 г., 21 января 1948 г. // ГАРФ, ф. 9401, оп. 2, д. 169, л. 201, 314,
392.
6 О функциях и характере деятельности специальных подразделений
Коминтерна, создании НИИ-100 и -205, ОМИ и ОВП ЦК ВКП(б) подробнее см.:
Докладная записка (без адресата), 14 мая 1943 г.; Постановление Комиссии по
ликвидации дел Коммунистического Интернационала, б. д., июнь 1943 г.; Штат
сотрудников НИИ-100, 6. д., сент. 1943 г.; Запись беседы зав. сектором ОВП
Б. П. Вронского с членом Национального совета Компартии США Моррисом
Чайлдс, 10 апр. 1947 г.; Б. П. Вронский — В. В. Мошетову, зам. зав. отделом
ОВП ЦК ВКП(б). Информационная записка, 6. д., дек. 1947 г. // Российский
государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ), ф. 495,
оп. 73, д. 182, л. 16-27; д. 174, л. 78-82; д. 182, л. 29-33; ф. 17, оп. 162, д. 37,
л. 112; оп. 128, д. 1128, л. 60—61, 263—275; Адибеков Г. М., Шахназарова Э. Н.,
Шириня К. К. Организационная структура Коминтерна. М., 1997. С. 215—218,
222-223, 226-228, 232-236.
352
Воздействие внутриполитических событий
7 Еще в январе 1945 г. в беседе с Г. Димитровым Сталин отметил: «Кризис
капитализма проявился в разделении капиталистов на две фракции — одна фашистская,
другая демократическая. Получился союз между нами и демократической фракцией
капиталистов потому, что последняя была заинтересована не допустить господства
Гитлера... Мы теперь с одной фракцией против другой, а в будущем и против этой
фракции капиталистов». Цит. по: Наринский М. М. Советская внешняя политика и
происхождение «холодной войны» // Советская внешняя политика в ретроспективе
1917—1991 / Под. ред. А. О. Чубарьяна. М., 1993. С. 122; см. также: Чуев Ф. Сто
сорок бесед с Молотовым. Из дневника Ф. Чуева. М., 1991. С. 90.
8 Феклисов А. С. За океаном и на острове. Записки разведчика. М., 1994.
С. 32, 50.
9 См.: Venona, New York to Moscow, JV|b 959, 8 July 1942; Kravchenko V. I.
I Choose Freedom. The Personal and Political Life of the Soviet Official. N. Y, 1946.
P. 445, 461-465.
10 Л. П. Берия, В. Н. Меркулов — И. В. Сталину, № 1186, 4 ноября 1944 г. —
ГАРФ, ф. 9401, оп. 2, д. 67, л. 275.
11 Павлов А. Г. Военная разведка СССР в 1941—1945 гг. // Новая и
новейшая история. 1995. № 2. С. 27.
12 См.: запросы о перспективных агентах: И. А. Большаков, ген.-майор, нач.
1-го Упр. ГРУ ГШ, — Г. М. Димитрову, № 223570сс, 5 мая 1943 г.; И. И. Ильичев,
зам. нач. ГРУ ГШ — Г. Димитрову, № 223629сс, 5 мая 1943 г.; И. А. Большаков —
Г М. Димитрову, № 360426се, 21 августа 1944 г.; М. Воронцов, нач. 1-го Упр. НК
ВМФ, — Г. Димитрову, № 49253сс, 15 августа 1942 г.; шифрограммы Службы
связи Коминтерна: Г. Димитров — Р. Майнору, № 628, 24 августа 1941 г.; «Брат» —
«Сыну» (Руди Бейкеру), 25 декабря 1942 г. // РГАСПИ, ф. 495, оп. 74, д. 486, л. 2,
3; д. 485, л. 21; д. 498, л. 7; оп. 184, д. 3, л. 13; д. 5, л. 64.
13 Проект «Венона» — специальная программа, осуществлявшаяся с 1
февраля 1943 г. разведывательной службой Корпуса связи армии США (с 1947 г. —
Агентством национальной безопасности) по 1 октября 1980 г. и направленная на
дешифровку перехваченных шифротелеграмм и радиограмм, отправленных и
полученных дипломатическими представительствами и другими советскими
учреждениями, находившимися в период войны в США. Подробнее см.: Introductory
History of Venona and Guide to the Translations. P. 1—8. National Security Agency
Archive, Fort George G. Meade, MD; см. также: VENONA. Soviet Espionage and the
American Response. 1939—1957 / Ed. by L. Benson, M. Warner; Central Intelligence
Agency — National Security Agency. Laguna Hills, CA, 1996. P. v-xxxiii (Далее —
VENONA); Haynes J. E., Klehr H. Venona. Decoding Soviet Espionage in America.
New Haven; L., 1999. P. 1—56; Romerstein H., Breindel E. \enona Secrets. Exposing
Soviet Espionage and America's Traitors. >\&shington, D. C, 2000. P. 3—28.
14 См.: Haynes J. E., Klehr H. Op. cit. P. 339-370, 371-382, 383-386.
15 Подсчитано на основании анализа содержания дешифровок 1232 теле- и
радиограмм, рассекреченных в 1947—1980 гг. См.: Venona, 1st to 6th Releases,
1995-1997 // NSAA. FGGM, MD.
16 Wright P. Spy Catcher. The Candid Autobiography of a Senior Intelligence
Officer. N. Y, 1987. P. 182.
17 Криптографам АНБ и ПШКШ удалось расшифровать лишь около 1,5%
теле- и радиограмм, отправленных и полученных резидентурой ПУ НКГБ в
Вашингтоне в 1945 г.; 1,8% корреспонденции резидентуры ПУ в Нью-Йорке в
1942, 15% в 1943 и 49% в 1944 г. Еще хуже поддавались дешифровке коды и
шифры РУ ГШ и РУ ВМФ: в то время как из теле- и радиограмм,
отправленных и полученных резидентурой советской морской разведки в Вашингтоне в
1943 г., удалось прочесть около половины, ни одна из тех, что были
отправлены или получены ею в 1941, 1942, 1944 и последующих годах, так и не была
расшифрована. См.: Haynes J. E., Klehr H. Op. cit. P. 34—35.
353
12 Холодная война 1945-1963 гг.
Холодная война
18 Wright P. Op. cit. P. 182.
19 См., напр.: Venona, New York to Moscow, JSfe 1388—1389, 1 Oct. 1944; New
York to Moscow, № 1317, 10 Aug. 1943; Washington to Moscow, № 1822, 30 March
1945; New York to Moscow, № 1469, 17 Oct. 1944; № 1251, 2 Sept. 1944.
20 Штат резидентуры ГРУ в Оттаве, руководимой полковником Н. Заботи-
ным, состоял из 8—9 офицеров; численность кадровых разведчиков,
служивших в «представительстве» ПУ, возглавляемом В. Павловым, была еще
меньше. Помимо этих резидентур в Канаде действовали также по меньшей мере
еще одна — нелегальная, принадлежавшая ГРУ, одна — РУ ВМФ и субрези-
дентура ПУ. См.: Venona, Ottawa to Moscow, № 48, 52, 62, Jan. 22, 25, 29;
1944 (ГРУ), Moscow to Ottawa, № 568, 16 Nov. 1944 (ПУ); The Gouzenko
Transcripts. P. 13, 29—148; Павлов В. Указ. соч. С. 72—74; Колпакиди А.,
Прохоров Д. Империя ГРУ. Очерки истории российской военной разведки: В 2 кн.
М., 2000. Кн. 1. С. 434-435.
21 См. напр.: Venona, Ottawa to Moscow, № 48, 62, 64, 72, Jan. 22, 29, 31,
Feb. 4, 1944 (ГРУ).
22 Подсчитано по: Venona, Moscow to London, London to Moscow, 1940, 1941,
1942, 1945—1946; Протокол заседания Политбюро ЦК ВКП(б), № 13, пункт 216,
13 марта 1940 г. // РГАСПИ, ф. 17, оп. 3, д. 1020, л. 50; Wright P. Op. cit., passim;
Modin Yu. Op. cit., passim; Pincher Ch. Too Secret Too Long. N. Y, 1984, passim;
ОИРВР. T. 4. С 385—415, 425. Данные по составу резидентуры и агентурной сети
РУ ВМФ в дешифровках Venona и других источниках и литературе
отсутствуют; известны лишь фамилии нескольких старших офицеров, служивших в
аппарате военно-морского атташе СССР и военной миссии в период войны и
первые послевоенные годы.
23 Подробнее см.: Philby К. My Silent War. L., 1968; Page В., Leitch D.,
Knightley Ph. The Philby Conspiracy. Garden City, N. Y, 1968; Borovik G., Knightley
Ph. The Philby Files. The Secret Life Of Master Spy Kim Philby. Boston; N. Y, 1994;
Brown A. C. Treason in the Blood. H. St. John Philby, Kim Philby and the Spy Case
of the Century. Boston; N. Y, 1994; Pincher Ch. Op. cit.; Costello J. Mask of
Treachery. N. Y, 1988; Modin Yu. My Five Cambridge Friends. Burgess, Maclean,
Philby, Blunt, and Cairncross by Their KGB Controller. N. Y, 1994; «Я шел своим
путем»: Ким Филби в разведке и жизни. М., 1997; Модин Ю. Судьбы
разведчиков. Мои кембриджские друзья. М., 1997; Попов В. Советник королевы —
суперагент Кремля. М., 1995.
24 См.: Venona, London to Moscow, № 2043, 31 July 1941; Подробнее о них
см.: Williams R. Ch. Klaus Fuchs, Atom Spy. Cambridge, MA, 1987. P. 59-63, 47-
50, 60; Pincher Ch. Op. cit. P. 8—13, 44—53, 60, 74, 121; Феклисов А. С. Указ.
соч. С. 144.
25 См.: Venona, London to Moscow, № 2227, 10 Aug. 1941; Подробнее см.:
Williams R. Ch. Op. cit. P. 92-102, 116-126.
26 Cm: Williams R. Ch. Op. cit. P. 89-90; Pincher Ch. Op. cit. P. 165, 352, 375-
378.
27 Помимо группы агентов, завербованных в 1930-х гг. в. Кембридже,
лондонской резидентурой ИНО/ПУ в этот же период была создана и так
называемая «Оксфордская группа», члены которой до сих пор не идентифицированы
MI5 и известны лишь по своим кличкам «Скотт», «Люфт», «Ом», «Бунни»,
«Молли», «Поэт», «Мило», «Сократ», «Пират» и «Скальд». По данным КГБ,
деятельность этой группы агентов была не менее важна и продуктивна, чем
«Кембриджской группы». См.: Царев О., Вест Н. КГБ в Англии. М., 1999.
С. 333-340.
28 Термин «Кембриджская пятерка», широко употребляемый в зарубежной и
в российской литературе, посвященной истории разведки, представляется автору
данной статьи весьма неточным: судя по ряду исследований последних полуто-
354
Воздействие внутриполитических событий
ра десятилетий, число людей, привлеченных в Кембридже в середине 1930-х гг.
Т. Малли и А. Дойчем к работе на Иностранный отдел НКВД, было
существенно больше пяти. См., например: ^fest N. A Matter of Trust. MI5, 1945—1972. L.,
1982. P. 120-124; Costello J. Op. cit. P. 620; Wright P. Op. cit. P. 73, 379; Knightley
Ph. The Second Oldest Profession. Spies and Spying in the Twentieth Century. N. Y,
1988. P. 105, 344—356; Andrew Ch., Gordievsky O. KGB: The Inside Story of Its
Foreign Operations from Lenin to Gorbachev. N. Y, 1991. P. 196; Polmar N., Allen
Th. B. Spy Book. The Encyclopedia of Espionage. Updated and Revised Ed. N. Y,
1988. P. 97—98; Дамаскин И. А. Семнадцать имен Китти Харрис. М., 1999.
С. 163, 166.
29 Главное разведывательное управление Генерального штаба и Первое
Главное управление Министерства государственной безопасности — названия
советских военной (после слияния в 1945 г. созданных в 1942—1943' гг. ГРУ и РУ ГШ)
и политической разведок (с 4 мая 1946 по 30 сентября 1947 г.). См.:
Никольский В. А. Указ. соч. С. 124-130; Лубянка. ВЧК-ОГПУ-НКВД-НКГБ-МГБ-
МВД—КГБ: Справочник / Сост. А. И. Кокурин, Н. В. Петров; Ред. Р. Г. Пи-
хоя. М., 1997. С. 125 (далее — Лубянка); Судоплатов П. А. Указ. соч. С. 150;
Феклисов А. С. Указ. соч. С. 180—181; Murphy D. E., Kondrashev S. A., Bailey G.
Battleground Berlin. CIA vs. KGB in the Cold War. New Haven; L., 1997. P. 39—41;
Polmar N., Allen Th. B. Op., cit. P. 246.
30 О первых операциях, начатых специальными службами США и СССР друг
против друга в первые послевоенные месяцы, см., например: П. Фитин — Л.
Берии, Спецсообщения, JNfe 1332/6 и 1364/6, 28 ноября и 8 декабря 1945 г. // ГАРФ,
ф. 9401, оп. 2, д. 105, л. 221—222, 354—355; Venona, Moscow to Berlin, № 130(a),
9 June 1947.
31 Подробнее см.: Murphy D. E., Kondrashev S. A., Bailey G. Op. cit. P. 32—
34; Никольский В. Указ. соч. С. 163—195; Егоров В. Под боком у Гелена //
Профессия: Разведчик. М., 1992. С. 324—337; Deriabin P., Gibney F. The Secret
W>rld. N. Y, 1987. P. 283-312.
32 См.: Murphy D. E., Kondrashev S. A., Bailey G. Op. cit. P. 256, 267—258;
Никольский В. А. Указ. соч. С. 163—165; Deriabin P., Gibney F. Op. cit. P. 286.
33 См.: Deriabin P., Gibney F. Op. cit. P. 286.
34 Никольский В. Указ. соч. С. 136—138, 191—193; Deriabin P., Gibney F. Op.
cit. P. 297—303; Егоров В. Указ. соч. С. 324, 326; Murphy D. E., Kondrashev S. A.,
Bailey G. Op. cit. P. 33—34.
35 ОИРВР. T. 4. С 240—245, 299—301. Необходимость в реорганизации
агентурных сетей ПУ во Франции была вызвана притоком в них в годы войны
новых источников, завербованных без санкции Москвы, снижением качества
добываемой ими информации и тесным переплетением работы этих подпольных
групп с деятельностью легальных структур компартии Франции, создававшего
опасность политической компрометации ФКП. Подробнее см.: ОИРВР. Т. 4.
С. 244-245.
36 Подробнее см.: Вольтон Т. КГБ во Франции: Пер. с фр. М., 1993. С. 9—
65; ОИРВР. Т. 4. С. 245; Andrew Ch., Gordievsky О. Op. cit. P. 405-406;
Freemantle B. KGB. Inside the Wbrld's Largest Intelligence Network. N. Y, 1984.
P. 102-104.
37 Об участии советских специальных служб в подготовке переговоров о
заключении перемирия между СССР и Финляндией подробнее см.: Venona,
Stockholm to Moscow, № 623, 23 Feb. 1943 (РУ ВМФ); № 3224, 3370, 3392, 2, 17,
18 Dec. 1943; № 87-88, 578, 658, 2610, 3369, 8 Jan., 25 Feb., 4 Mar., 13 Aug.,
7 Oct. 1944 (ПУ НКГБ); Воскресенская З. И. Указ. соч. С. 181-183; Синицын
Е. Резидент свидетельствует. М., 1996. С. 136—139, 152—154, 164—168, 171—173,
181—187; Александров-Агентов А. М. От Коллонтай до Горбачева.
Воспоминания дипломата, советника А. А. Громыко, помощника Л. И. Брежнева,
355
Холодная война
Ю.В.Андропова, К. У. Черненко и М. С. Горбачева. М., 1994. С. 37—38.
38 См.: Venona, Stockholm to Moscow, № 226, 412, 20 Jan., 9 Feb. 1944, № 544,
9 Mar. 1945 (ПУ НКГБ).
39 J. Edgar Hoover to Harry Hopkins, 7 May 1943 // Subject File: White House
Official Files, Justice Department — FBI Reports. Box 18. Franklin D. Roosevelt
Library (FDRL), Hyde Park, N. Y.
40 См.: Hoover to Birch D. O'Neal, The American Embassy, Mexico, 26 Feb.
1944// VENONA. P. 55-58.
41 American Relations with the Soviet Union. A Report to the President by the
Special Counsel to the President, Sept. 24, 1946, p. 63—67, 59, 60—61. // Papers of
Clark Clifford. Subject File: United Nations. Harry S. Truman Library, Independence,
МО (далее - HSTL,...).
42 Budget Estimates — Federal Bureau of Investigation, Nov. 30, 1945 // PSF.
FBI — A. Box 167. HSTL. Если в конце войны число агентов ФБР, занятых
борьбой с советскими разведчиками, не превышало в Нью-Йорке 50—60, а
численность инспекторов, координировавших это направление в
Вашингтоне равнялось в 1947 г. лишь 7, то к концу 1940-х гг. численность последних
была увеличена до 50; в несколько раз возрос и штат агентов. См.: Lamphere
R. J., Shachtman Т. The FBI-KGB War. A Special Agent Story. N. Y., 1986. P. 20,
75-76.
43 См. отчет о посещении этой школы: Joseph T. Kendrick, Consulate
General, to Charles W. Thayer, American Consul General, Munich, Jan. 5, 1953.
Command and Staff Soviet Orientation Course, USAREUR Intelligence and
Military Police School, Oberammergau // Department of State Decimal File,
Doc. 761. 00/1-533. Box 3805, Record Group 59. National Archives, Washington,
D. С
44 Вольтон Т. Указ. соч. С. 15, 27—28; \fenona, Moscow to London, № 49, 34,
18 and 21 Sept. 1945; Philby K. Op. cit. P. 68, 78-81.
45 См.: Bentley E. T. Out of Bondage. N. Y, 1951. P. 286-297; Weinstein A.,
Vassiliev A. The Haunted W>od. Soviet Espionage in America — the Stalin Era. N. Y,
1999. P. 108; J. Edgar Hoover to Matthew Connelly, Secretary to the President,
12 Sept. 1945; Soviet Espionage in Canada. Soviet Union. Prep, by Intelligence
Division, WDGS, War Department, Washington, D. C, 1947 // Papers of Harry S.
Truman. President Secretary's File (Далее — PSF): FBI — Atomic Bomb, Box 167;
PSF: Foreign Relations, Box 188. HSTL; The Gouzenko Transcripts. P. 312—321;
Павлов В. Указ. соч. С. 74.
46 См.: Hoover to Harry H. Vaughan, Brigadier General, Military Aid to the
President, Nov. 8, 1945 // PSF: FBI - S. Box 168. HSTL.
47 См.: Hoover to M. Connelly, 12 Sept. 1945; Hoover to Vaughan, Nov. 8, 1945;
Feb. 1, 1946 // PHST. PSF: FBI - Atomic Bomb, Box 167; FBI - S, Box 169;
FBI - W, Box 169. HSTL.
48 Позняков В. В. Профессионалы и добровольцы: советские
разведывательные службы в Соединенных Штатах, 1921—1945 // Американский ежегодник-
1998. М., 1999. С. 212—213, 219; Он же: Тайная война Иосифа Сталина:
советские разведывательные службы в Соединенных Штатах накануне и в начале
холодной войны, 1943—1953 // Сталин и холодная война / Под ред. А. О. Чу-
барьяна. М., 1998. С. 165.
49 См.: Lamphere R. J., Shachtman Т. Op. cit. P. 19—20; Феклисов А. С. Указ.
соч. С. 60-63; ОИРВР. Т. 4. С. 225.
50 Wfeinstein A., Vassiliev A. Op. cit. P. 105—108; Andrew Ch., Mitrokhin V. Op.
cit. P. 143; ОИРВР. T. 4. C. 225; Павлов В. Указ. соч. С. 73—74; Hoover to
Vaughan, Jan. 16, 1948 // PSF. FBI-A, Box 167. HSTL; Колпакиди А., Прохоров Д.
Указ. соч. Т. 1. С. 439-442.
51 См.: VENONA. P. xxi—xxiv; Lamphere R. J., Shachtman T. Op. cit. P. 82-86.
356
Воздействие внутриполитических событий
52 Первые сведения о расшифровке переписки резидентур ПУ в США с их
руководством в Москве поступили уже в 1945 г. от агента ПУ Уильяма Уэйс-
бэнда, служившего в Русском отделе ASA; более подробную информацию на
этот счет передал в сентябре 1949 г. Ким Филби. См.: VENONA. P. xxvii;
PhilbyK. Op. cit. P. 124-125,130; Borovik G., Knightley Ph. Op. cit. P. 273.
Расшифрованная в 1950 г. телеграмма резидентуры ПУ в Нью-Йорке позволила
идентифицировать Дж. Розенберга, а прочтение других 21, в которых
упоминались его клички «Антенна» и «Либерал» позволили ФБР достаточно точно
определить имена членов его группы. См.: Venona, New York to Moscow, 26 July
1944; Haynes J. E., Klehr H. Op. cit. P. 295—298. Избежать ареста удалось лишь
немногим советским агентам: были вовремя предупреждены и сумели
скрыться Д. Маклейн и Г. Бёрджесс, Марта Додд и ее муж Алфред К. Стерн, Алфред
Сэрэнт и Джоэл Бэрр. См.: Philby К. Op. cit. Р. 128—131; Haynes J. E., Klehr H.
Op. cit. P. 271, 297—299; подробнее о А. Сэрэнте и Дж. Бэрре см.: Гранин Д.
Бегство в Россию. М., 1995.
53 Подробнее см.: Феклисов А. С. Указ. соч. С. 180—182; Павлов В. Указ. соч.
С. 93-97; Судоплатов П. А. Указ. соч. С. 218, 238, 280—281, 286-287; Модин Ю.
Судьбы разведчиков. Мо,и кембриджские друзья. М., 1997. С. 214—215;
Polmar N., Allen Т. В. Op. cit. P. 314.
54 Протоколы заседаний Политбюро... №-77, п. 310, 9 сентября 1950 г.
Цит. по: Судоплатов П. А. Указ. соч. С. 504—505; ЦК КПСС. Постановление
«Об организации 12 (специального) отдела при 2-м Главном (разведывательном)
Управлении МВД СССР», б. д., ноябрь 1953 г.; С. Круглое, министр
внутренних дел СССР, И. Серов, зам. министра ВД СССР, А. Панюшкин — Г. М.
Маленкову, Н. С. Хрущеву, 20 ноября 1953 г. Положение о 12-м отделе при
2-м Главном (разведывательном) управлении МВД СССР; С. Круглов, И. Серов —
Г. М. Маленкову, Н. С. Хрущеву, № 874/К, 17 сентября 1953 г.; В. А. Дроздов,
ген.-майор, бывший начальник Бюро № 2 МГБ — С. Н. Круглову, Докладная
записка о бывшем Бюро № 2 МГБ СССР, 6 августа 1953 г. // Центр хранения
современной документации (ЦХСД), ф. 89, оп. 18, д. 30, л. 2—3, 4—14; д. 18,
л. 1-2, 3-7.
55 Судоплатов П. А. Указ. соч. С. 281; С. Круглов, И. Серов — Г. М.
Маленкову, Н. С. Хрущеву, № 874/К, 17 сентября 1953 г. // ЦХСД, ф. 89, оп. 18, д. 30,
л. 2. Негативную оценку последствий создания КИ см.: Судоплатов П. А.
Указ. соч. С. 280—281; Павлов В. Указ. соч. С. 96—97, 114—115; Феклисов А. С.
Указ. соч. С. 181 — 182; Andrew Ch., Gordievsky О. Op. cit. P. 381—383;
Andrew Ch., Mitrokhin V. Op. cit. P. 146; Dzhirkvelov II. Secret Servant. My Life
With the KGB and the Soviet Elite. N. Y; Cambridge; Philadelphia, 1987. P. 105-106.
56 \enona, London to Moscow, № 2227, 10 Aug. 1941; Williams R. Ch. Op. cit.
P. 39-42, 59-61; Andrew Ch., Mitrokhin V. Op. cit. P. 115.
57 См. также сообщения Д. Маклейна из Лондона от 25 сентября и 3
октября 1941 г. (Справки на № 6881/1065, 7073, 7081/1096) // ОИРВР. Т. 4. С. 671-
672; Modin Yu. Op. cit. P. 109-110.
58 Wfeinstein A., Vassiliev A. Op. cit. P. 179. Авторы ссылаются на телеграмму
резидентуры ПУ в Нью-Йорке, хранящуюся в Архиве Службы внешней разведки
(СВР) Российской Федерации (д. 82702, т. 1, л. 70). О сообщениях «К», «Мура»
и «Келли» см.: Andrew Ch., Mitrokhin V. Op. cit. P. 114—115.
59 Чуев Ф. Указ. соч. С. 81—82; Судоплатов П. А. Указ. соч. С. 216—220;
Лубянка... С. 129.
60 См.: Venona, New York to Moscow, № 961, 972, 979, 983, 1405, 21 June, 22-
23 July, 27 Aug. 1943 («Квант»); New York to Moscow, № 212, 854, 1251, 1749—
1750, 11 Feb., 16 June, 2 Sept., 13 Dec. 1944 («Фогел»/«Перс»); подробнее о них
см.: Haynes J. E., Klehr H. Op. cit. P. 311—314. О других участниках проекта
Манхэттен, снабжавших ПУ и ГРУ информацией см. подробнее: Albright J.,
357
Холодная война
Kunstel M. Bombshell. The Secret Story of America's Unknown Atomic Spy
Conspiracy. N. Y, 1997 (Теодор Холл), Costello J. Op. cit., p. 526—533 (К. Фукс,
А. Нанн Мэй, Бруно Понтекорво); Haynes J. E., Klehr H. Op. cit. P. 324—325
(К. Хиски, Дж. Чэпин, Э. Мэннинг); Колпакиди А., Прохоров Д. Указ. соч.
Кн. 1. С. 439—442 (К. Хиски, Дж. Чэпин); Лота В. Военный разведчик по воле
судьбы // Независимое военное обозрение. 1998. № 41. С. 7.
61 Судоплатов П. А. Указ. соч. С. 224, 226, 231. А. Уэйнстейн и его соавтор
А. Васильев (Vassiliev), однако, опровергают информацию Судоплатова
относительно передачи Р. Оппенгеймером какой-либо информации СССР. См.:.
Wfeinstein A., Vassiliev A. Op. cit. P. 184—185. И все же, судя по донесению
отделения ФБР в Калифорнии, основанному на информации агента, внедренного
Бюро в North Oakland Club — один из клубов компартии США в графстве
Аламеда, Калифорния, — Джек Мэнли (местный функционер КП США)
рассказал своим товарищам по партии, что Р. Оппенгеймер «...несколько лет назад
сообщил Стиву Нелсону (одному из руководителей секретного аппарата КП и
советскому агенту. — В. П.) о том, что Армия работает над [созданием]
атомной бомбы». См.: Hoover to Harry H. Vaughan, Nov. 28, 1945 // PSE FBI — С Box
168. HSTL. Информация по ядерной физике и о работах по созданию атомного
оружия порой поступала из самых неожиданных источников: по некоторым
сведениям, резидент ГРУ в Нью-Йорке П. П. Мелкишев (Михайлов), действуя
через агента ПУ и ГРУ М. И. Коненкову, сумел в августе 1945 г. добиться
нескольких встреч с Альбертом Эйнштейном и получить от него некую информацию по
исследованиям в области ядерной физики, проводимым в США в годы войны.
См.: Одноколенко О. Любовь и бомба // Сегодня. 1998. 9 июля. С. 3.
62 См.: Weinstein A., Vassiliev A. Op. cit. P. 181—183; \fenona, Moscow to London,
№ 13, 16 Sept. 1945. Возможно, «Эрик» и упоминаемый О. Царевым и Н. Уэс-
том источник «К» — одно и то же лицо. Подробнее о «К» и «Келли» см.:
Царев О., Вест Н. Указ. соч. С. 407—411, 415; West N., Tsarev О. The Crown Jewels.
The British Secrets at the Heart of the KGB Archives. New Haven, CT; London, 1999.
P. 231-234; Andrew Ch., Mitrokhin V. P. 114-117.
63 Об информации, переданной ГРУ А. Нанн Мэйем и другими канадскими
учеными-физиками, работавшими в рамках проекта «Манхэттен»: Э. Мэйзерол-
лом, Д. Смитом и И. Холперином, подробнее см.: The Gouzenko Transcripts.
P. 187—202, 292—311, 312—321; Пестов В. Бомба. Тайны и страсти атомной
преисподней. СПб., 1995. С. 192—200; Колпакиди А., Прохоров Д. Указ. соч. Кн. 1.
С. 442-449.
64 Предварительное заключение по материалу к препроводительной № 1/3/
134, 7 апр.: Бомба типа «Не» (HIGH EXPLOSIVE); В. Н. Меркулов — Л. П.
Берии, 28 февраля, Информация; 18 окт. 1945 г. Справка «Общее описание
атомной бомбы»; И. В. Курчатов. Заключение по материалам при
препроводительной № 1/3/3920 от 5 марта 1945 г. по разделу «Атомная бомба» // ОИРВР. Т. 4.
С. 677—687; Судоплатов П. А. Указ. соч. С. 236—237.
Оценки В. Б. Барковского, И. В. Курчатова и А. П. Завенягина см.: Царев О.,
Вест Н. Указ. соч. С. 413; Чиков В., Керн Г. Охота за атомной бомбой. Досье
КГБ № 13676. М., 2001. С. 301-302.
65 Запись беседы И. В. Сталина, В. М. Молотова и Л. П. Берии с И. В.
Курчатовым, 25 янв. 1946 г. Приводится по: Cold War International Project Bulletin,
№ 4. Fall 1994. P. 5 (далее - CWIHP Bulletin).
66 Судоплатов П. А. Указ. соч. С. 238; Корниенко Г. М. Холодная война.
Свидетельство ее участника. М., 1995. С. 29—32; Leffler M. A Preponderance of
Power. National Security, the Truman Administration, and the Cold War. Stanford, CA,
1992, p. 114-116.
67 Опасаясь после бегства И. Гузенко и Э. Бентли скомпрометировать
физиков-атомщиков, сотрудничавших с советской разведкой и рассчитывая исполь-
358
Воздействие внутриполитических событий
зовать их в будущем, Берия в 1946 г., после запуска первого советского
атомного реактора, приказал прекратить все контакты с американскими
источниками. См.: Судоплатов П. А. Указ. соч. С. 246—247, 249—250.
68 См.: L. P. Beria to I. V. Stalin, 28 Nov. 1945. Interrogation of Niels Bohr. Цит.
no: CWIHP Bulletin, jsfe 4. Fall 1994. P. 50-51, 57-59; Venona, Stockholm to
Moscow, № 523, 20 Feb. 1944; Moscow to Stockholm, № 98, 16 Nov. 1945; Л.
Берия — В. М. Молотову, № 982/6, 25 авг. 1945 г. // ГАРФ, ф. 9401, оп. 2, д. 103,
л. 328—329, Сразу же после окончания военных действий в Германии начала
действовать специальная группа во главе с замнаркома внутренних дел А. П. Заве-
нягиным, состоявшая из видных советских ученых-атомщиков и офицеров ПУ,
в задачу которой входил розыск и вывоз в Советский Союз всех специалистов,
имевших отношение к немецкой ядерной программе, материалов и оборудования,
необходимых для проведения соответствующих исследований. См.: Пестов С.
Указ. соч. С. 135—137; Судоплатов П. А. Указ. соч. С. 231, 234—235. Обработкой
собранной научно-технической информации и переводами их на русский язык
в Москве занималась группа офицеров ПУ: Е. Зарубина, Н. Земсков, Я. П. Тер-
лецкий, Масся, Грознова, Покровский и др. См.: Судоплатов П. А. Указ. соч.
С. 218-219.
69 Феклисов А. С. Указ.' соч. С. 161; Царев О., Вест Н. Указ. соч. С. 415—
440; Williams R. Ch. Op. cit. P. 101, 191 — 194. О данных, полученных от
М. Норвуд, и о ней самой подробнее см.: Andrew Ch., Mitrokhin V. Op. cit.
P. 11-5—116, 397—398. Информация об одном из ядерных испытаний,
проведенном в начале августа 1946 г. на атолле Бикини, поступила в Москву
также от посетивших испытания по приглашению администрации США членов
представительства СССР при Комиссии ООН по контролю над атомной
энергией М. Г. Мещерякова и С. П. Александрова. Их командировка,
инициированная представителем СССР при Совете Безопасности ООН А. А.
Громыко без согласования со Спецкомитетом по проблеме № 1, вызвала резкий
протест Л. Берии Молотову. См.: Из дневника В. М. Молотова. Прием
посла США Смита 28 мая 1946 г.; А. А. Громыко — ген.-майору В. А. Махнёву,
секретариат зам. Председателя Совета Министров СССР (Л. Берия), 2
сентября 1946; Л. Берия — В. М. Молотову, Nq 3/505сс, 12 сентября 1946 г. //
Архив внешней политики Российской Федерации (АВП РФ), ф. 0129, оп. 30,
п. 178, д. 3, л. 59—60; ф. 06, оп. 8, п. 45, д. 759, л. 12—13.
70 См.: Modin Yu. Op. cit. P. 117, 119, 148-150, 167-168; Судоплатов П. А.
Указ. соч. С. 247, 250; Costello J. Op. cit. P. 538-539, 572.
71 Судоплатов П. А. Указ. соч. С. 250—251; Modin Yu. Op. cit. P. 168.
72 Zubok VI., Pleshakov С Inside the Kremlin's Cold War. From Stalin to
Khrushchev. Cambridge, MA; L., 1996. P. 51-53.
73 Информация об исследованиях и опытно-конструкторских работах,
проводимых в рамках проекта «Манхэттен», добытая советскими разведчиками,
постоянно получала высокую оценку советских физиков, занятых созданием
ядерного оружия. См., напр.: \fenona, Moscow to New York, № 298, 31 Маг. 1945;
И. В. Курчатов — В. С. Абакумову, 31 декабря 1946 г. (Приводится по: Чиков
В. Нелегалы. Досье КГБ № 13676: В 2 ч. М., 1997. Ч. 1. С. 479).
74 Хотя правительству и военным Соединенных Штатов было известно о
проводимых в СССР исследованиях в области разработки собственного ядерного
оружия по меньшей мере с конца 1945 г. (первые данные на этот счет были
получены, скорее всего, армейской разведкой G-2 в декабре этого года, а затем
Управлением стратегических служб (OSS) в первой половине 1946 г.), успешное
испытание первого советского ядерного устройства в августе 1949 г. застало
руководство США врасплох. См.: Frank N. Roberts, Brig. General, US Military Attache,
Soviet Union, to Gen. Bissel, G-2 Head, Department of War, Washington, D. C,
21 Dec. 1945; Roberts to Bissel, 9 Jan. 1946 // Papers of W Averell Harriman, Special
359
Холодная война
File: Public Service, World War II Files, 1941 — 1949, Moscow Files, Box 185,
Manuscript Division, Library of Congress, Washington, D. С. (Далее — PWAH, Box..,
MD. LC); American Relations with the Soviet Union.., p. 63; Harry S. Truman.
Interview with William Hillman, Feb. 18, 1954 // PHST, PCC, Box 15; Post-Presidential
Files, «Memoirs» File, Box 3, HSTL; Truman H. S. Memoirs of Harry S. Truman:
In2\bls. \bl. 2: Years of Trial and Hope, 1946-1952. N. Y, 1956. P. 306-307.
75 См., например, сообщения резидентур ПУ: Venona, Montreal to Moscow,
№ 19, 23 Sept. 1944; Ottawa to Moscow, № 1963, 19 Dec. 1944; Moscow to
Canberra, № 212, 29 Aug. 1944; Canberra to Moscow, № 77—78, 1 Mar. 1945; Moscow
to Canberra, № 361-362, 29 Sept. 1945.
76 См., например: Venona, Stockholm to Moscow, № 226, 20 Jan.; № 308,
28 Jan. 1944; № 187, 25 Jan.; № 544, 9 Mar.; Moscow to Stockholm, № 1210,
22 Nov. 1945; Istanbul to Moscow, № 157—158,-22 Sept. 1944; Mexico City to
Moscow, JSfe 52, 15 Jan. 1944; Moscow to Mexico City, № 341, 24 May 1945; Bogota
to Moscow, № 369, 5 Dec. 1945 (все сообщения — от резидентур ПУ).
77 См., например, сообщения ПУ, относящиеся к подготовке Московской и
Тегеранской конференций: Venona, New York to Moscow, № 1398, 1776, 26 Aug.,
26 Oct. 1943; В. Н. Меркулов г- И. В. Сталину, В. М. Молотову, б. д., октября
и ноября 1943 г. Сообщение лондонской резидентуры, предпроводительное
письмо Энтони Идена и текст меморандума Форин Оффис «Конфедерация,
федерация и децентрализация германского государства и расчленение Пруссии», от
14 декабря 1944 г.; памятную записку МИДа Великобритании для английской
делегации на Крымской конференции, 27 января 1945 г.; \fenona, New \brk to Moscow,
№ 55, 83, 205, 15, 18 Jan., 10 Feb. По Берлинской конференции: Washington to
Moscow, № 1826, 3598, 3639, 31 Mar., 21, 23 June 1945; Moscow to Washington, № 708,
5 July 1945; сообщение резидентуры ПУ в Сан-Франциско о политике США на
Дальнем Востоке, 10 мая 1945 г.; В. Н. Меркулов — И. В. Сталину, В. М.
Молотову, Л. П. Берии, 5, 18 июля 1945 г. (содержание телеграмм британского МИДа
послу в Вашингтоне в связи с подготовкой Берлинской конференции). См.: ОИРВР.
Т. 4. С. 610—611, 613, 618—636, 651—658. Смотри также перечень документов,
переданных ПУ в 1945 г. Хэролдом Елэссером. — Wfeinstein A., \&ssiliev A. Op. cit.
Р. 270—272. Какую информацию и документы, относящиеся к подготовке трех
конференций, могли передать в Москву агенты ГРУ Олджер Хисс, являвшийся
официальным членом делегации США в Ялте, «Роберт» и «Источник № 12»,
также служившие в государственном департаменте, в настоящий момент
установить невозможно. — Ibidem. Р. 267—269; Haynes J. E., Klehr H. Op. cit. P. 205.
Общую оценку подготовки ПУ к Крымской конференции см.: Судоплатов П. А.
Указ. соч. С. 264—266.
78 Разведка и контрразведка НКВД/НКГБ систематически проводили
прослушивание зданий посольств и других представительств США, Великобритании,
Франции и других стран в Москве, перехватывали и дешифровали
дипломатическую почту; из их же офицеров и агентов состоял практически весь советский
персонал, обслуживавший иностранных дипломатов и лица, сопровождавшие их
во время поездок по Советскому Союзу. См: Л. П. Берия — И. В. Сталину,
№ 1285/Б, 29 ноября 1944 г. (сообщение о перехваченной телеграмме МИДа
Франции посольству в Москве // ГАРФ, ф. 9401, оп. 2, д. 68, л. 24—25; W. Averell
Harriman. Conversation (with George Andreichin), Moscow, 30 Oct. 1945; George F.
Kennan to Secretary of State (Byrnes), Memorandum. Security Measures Concerning
Employment of Men Personnel, 28 June 1945 // PWAH, Box 183,180, MD. LC; В. Н.
Меркулов — А. Я. Вышинскому, № 1932/M, 26 мая; Никишев, Дальстрой
НКВД, - Л. П. Берии, № 536/Б, 3 июня 1944 г. // АВП РФ, ф. 0129, оп. 28,
п. 158, д. 32, л. 92; ГАРФ, ф. 9401, оп. 2, д. 65, л. 191-193.
79 В период работы Тегеранской, Крымской и Берлинской конференций ПУ
и контрразведкой осуществлялось систематическое прослушивание и запись
360
Воздействие внутриполитических событий
бесед и разговоров, которые вели в отведенных им комнатах и на открытом
воздухе руководители и члены союзных делегаций. Результаты прослушивания,
производимого специальными группами офицеров, хорошо владевших
английским языком, немедленно переводились на русский и ежедневно, перед
началом заседаний, докладывались Сталину. См.: Л. Берия — И. В. Сталину, № 114/
Б, 27 янв. 1945 г. // ГАРФ, ф. 9401, оп. 2, д. 94, л. 16—18; Берия С. Мой отец -
Лаврентий Берия. М., 1994. С. 232, 234-235, 245-247.
80 См.: Venona, New York to Moscow, Mb 1483, 1507, 1691, 1757, 1798, 1822,
18, 23 Oct., 1, 14, 20, 27 Dec. 1944; № 192, 220, 336, 3639, 3, 11 Mar., 8 Apr., 23 June
1945; Stockholm to Moscow, № 544, 598—600, 9, 16 Mar. 1945; Сообщение рези-
дентуры из Вашингтона, 14 июня 1944 г.; Сообщение резидентуры в Италии,
30 июля 1944 г.; Сообщение лондонской резидентуры, 21 марта 1945 г.
(последние три сообщения см.: ОИРВР. Т. 4. С. 617, 640—647.
81 См., напр.: Venona, New York to Moscow, № 1425, 1766-1768, 1814-1815,
9 Oct., 15, 23 Dec. 1944 (сообщения ПУ); Moscow to London, № 358, 1315, 13,
21 Dec. 1945 (сообщения ГРУ); Washington to Moscow, JSfe 1788, 1791, 1793, 1826,
29, 31 Mar. 1945 (сообщения Д. Маклейна); Stockholm to Moscow, № 3907, 6 Dec.
1944; № 187, 25 Jan. 1945; Сообщение лондонской резидентуры, 12 октября 1943 г.;
Сообщение источника лондонской резидентуры об антисоветской деятельности
Польского эмигрантского правительства в Лондоне, 6 мая 1944 г.; Сообщение
лондонской резидентуры о намерениях Польского эмигрантского правительства
в Лондоне продолжать борьбу за Польшу силовыми методами, 4 апреля 1945 г.
(последние три документа приводятся по: ОИРВР. Т. 4. С. 609—610, 615—616);
Л. П. Берия — И. В. Сталину, В. М. Молотову, Г. М. Маленкову, № 1207/Б, 1297/
Б, 9 ноября, 1 декабря 1944 г.; И. Серов, спец. уполномоченный НКВД, 1-й
Белорусский фронт, — Л. П. Берии, № 307/Б, 17 марта 1945 г. (спецсообщения о
положении в восточных воеводствах Польши и в Западной Белоруссии) // ГАРФ,
ф. 9401, оп. 2, д. 67, л. 301-308, д. 68, л. 59-60, д. 94, л. 89-94.
82 См., напр.: Venona, New York to Moscow, № 1484, 19 Oct. 1944, Washington
to Moscow, № 1808—1809, 30 Mar. 1945; Stockholm to Moscow, 25 Aug.
1944 (сообщение ПУ о просьбе короля Румынии Михая ввести в страну
американские и британские войска; телеграммы МИДа Великобритании о развитии
политической ситуации в Румынии, сообщение о желании правительства
Румынии начать переговоры с союзниками о заключении мира); Г. Б. Овакимян,
Тимофеев, Кузнецов (офицеры ПУ при союзной Контрольной комиссии в
Румынии) — Л. П. Берии, N° 226/ Б, 282/Б, 304/Б, спецсообщения о политическом
положении в Румынии за 5, 14, 16 марта 1945 г. // ГАРФ, ф. 9401, оп. 2, д. 93,
л. 268-272; д. 94, л. 28-36, 83-84; Venona, № 1669-1672, 1674-1675, 55, 29-
30 Nov. 1944, 15 Jan. 1945 (сообщения ПУ о перехваченных в США венгерских
дипломатических документах, данные об оппозиции правительству М. Хорти и
способности Венгрии выплачивать репарации различными видами сырья);
Stockholm to Moscow, № 1036, 26 Oct. 1944 (сообщение РУ ВМФ о положении
в Финляндии); Sofia to Moscow, № 29, 30, 37, 35—36, 23, 24 Oct., 15, 16 Nov.
1945; № 11—10, 12, 8 Jan. 1946 (сообщения ПУ о развитии политической
ситуации в Болгарии).
83 См.: Venona, New York to Moscow, Mb 1016, 1042, 1397, 1437, 20, 25 July;
4, 10 Oct. 1944 (сообщения ПУ); Moscow to London, № 1404, 27 Dec. (ГРУ);
П. М. Фитин, нач. ПУ НКГБ СССР - Л. П. Берии, № 1334/Б, 29 нояб. 1945 г. //
ГАРФ, ф. 9401, оп. 2, д. 105, л. 225—227; Сообщение резидентуры в Каире, 1 июня
1944 г.; Сообщения лондонской резидентуры, 27 янв. (раздел «Второе», пункт 1)
и 6 мая 1945 г. Последние три сообщения приводятся по: ОИРВР. Т. 4. С. 616,
633-634, 651.
84 См.: Venona, New York to Moscow, № 1016, 1042, 20, 25 July 1944; ОИРВР.
Т. 4. С. 446-457.
361
Холодная война
85 ОИРВР. Т. 4. С. 454-456.
86 См., напр.: \enona, New York to Moscow, № 1789, 19 Dec. 1944; № 55, 777—
779, 15 Jan., 25 May 1945; Washington to Moscow, No 1759, 1793, 28, 29 Mar. 1945;
B. H. Меркулов — И. В. Сталину, В. М. Молотову, Л. П. Берии, 5 июля 1945 г.
(раздел 6). Последнее сообщение приводится по: ОИРВР. Т. 4. С. 654.
87 См., напр.: Venona, New York to Moscow, № 1535, 1537, 1538, 28 Oct.,
№ 1766-1768, 15 Dec. 1944; № 83, 18 Jan. 1945; Washington to Moscow, № 3598,
3710, 21, 29 June 1945.
88 См., напр.: Venona, Moscow to London, № 1515, 1911, 2240, 615, 150, 2330,
455, 4, 5 July, 7, 8, 25, 27 Dec. 1946; № 1630, 1618, 1648, 2308, 1, 12 Jan., 1 Mar.
1947 (сообщения ГРУ); Stockholm to Moscow, № 1378, 9 June 1945; С. Круглов,
нарком внутренних дел СССР, — В. М. Молотову, N© 18/К, 5 янв. 1946 г. //
ГАРФ, ф. 9401, оп. 2, д. 140, л. 7-8.
89 Чуев Ф. Указ. соч. С. 86. О восприятии руководителями СССР внешней
политики США и Великобритании в этот период подробнее см.: Егорова Н. И.
НАТО и европейская безопасность: восприятие советского руководства //
Сталин и холодная война. М., 1998. С. 294—307.
90 См.: Truman H. S. Op. cit., \bl. 2. Р. 111, 214, 217-218; Central Intelligence
Agency. Office of Research and Evaluations, ORE 64—48, Evidence of USSR Military
Intentions In Soviet Propaganda Broadcasts, 27 Aug. 1948, passim; National
Intelligence Estimates: NIE-3, Soviet Capabilities and Intentions, 11 Nov. 1950, p. 1 /
/ Records of the Central Intelligence Agency. National Intelligence Estimates
Concerning the Soviet Union, 1950—1961. Intelligence Publications File HRP 92-4/
001, Box. 1, Record Group 263, National Archives, Washington, D. С. (далее —
RCIA. NIECSU, ...RG 263, NA).
91 Так в 1948 г. поступило несколько американских ученых-физиков, когда
попытка возобновить контакты с ними была предпринята
резидентом-нелегалом ПГУ/КИ в США Уильямом Фишером, более известным как Рудольф
Абель. См.: Судоплатов П. А. Указ. соч. С. 249—250. Хотя в
полуофициальной биографии Р. Абеля, написанной полковником ПГУ Д. П. Тарасовым, об
этой части его задания не говорится ни слова, косвенным доказательством
того, что Абель/Фишер должен был восстановить эти контакты, является его
тесное сотрудничество в 1948—1950 гг. с Моррисом и Лоной Коэн —
последняя в 1944—1945, а возможно и з 1948—1950 гг. являлась одним из
основных связников с учеными-физиками, работавшими над созданием
американского ядерного оружия (Т. Холлом, К. Фуксом, источниками, известными под
кодовыми именами «Анта» и «Аден»). См.: Тарасов Дм. Жаркое лето
полковника Абеля. М., 1997. С. 114—123; Долгополов Н. Правда полковника Абеля.
Пенза, 1997. С. 54—61; Павлов В. Указ. соч. С. 122.
Подробнее о Коэнах и миссии Абеля см.: Albright J., Kunstel M. Op. cit.
P. 136-137, 148-153, 155-156, 198-199, 221-222; Чиков В., Керн Г. Указ. соч.
C. 290—324. О других целях миссии Абеля см.: Судоплатов П. А. Указ. соч.
С. 287-291.
92 По проводимым ФБР расследованиям см.: No author (probably William К.
Harvey, CIA). Memorandum for the File, «COMPAR», 6 Feb. 1948, CIA, Vassili M.
Zarubin File; George M. Elsey. Memorandum for Mr. [Clark M. ] Clifford, 16 Aug.
1948; Harry S. Truman to the Attorney General, 16 Dec. 1948; D. M. Ladd.
Memorandum to the Director [J. Edgar Hoover], «Jay David Whittaker Chambers»,
29 Dec. 1948 — прив. по: VENONA. P. 105—128; по проекту «Венона»: Meredith
К. Gardner. I. D. Special Analysis Report № 1. Covernames in Diplomatic Traffic,
30 Aug. 1947; Hugh S. Erskine, Lt. Col., Signal Corps Asst. Chief., [M. K. Gardner].
Special Studies, 26 Sept. 1947, 16, 21 Apr., 17 May, 9 June, 8, 9 July 1948. См.:
\fenona, Progress Reports, 1948 // NSAA. FGGM, MD.
93 Цит. по: Weinstein A., Vassiliev A. Op. cit. P. 287.
362
Воздействие внутриполитических событий
94 См., напр.: Л. Тарасенко, советник посольства СССР в США, — В. М. Мо-
лотову, № 471, 6 октября 1947 г. // АВП РФ, ф. 06, оп. 9, п. 1041, д. 67, л. 23—
34. Автор сообщения утверждал, что «...информация, (посылаемая в МИД СССР
посольством в Вашингтоне. — В. П.), не стоит на должном уровне... не
раскрывает действительного положения дел в этой стране... так как она основана не
на анализе событий, имевших место в экономике, внутренней и внешней
политике Соединенных Штатов, а на анализе (к тому же довольно поверхностном)
американской прессы»... а «у людей, которые подготавливали информацию, и
особенно у Посла Новикова Н. В., сложилась довольно ограниченная и
однобокая концепция в отношении оценки политики» США // Там же, л. 23
(сохранена стилистика подлинника. — В. П.).
95 А. Панюшкин, зам. зав. ОВП ЦК ВКП(б) — А. А. Жданову и А. А.
Кузнецову, 10 апреля; Б. П. Вронский, зав. сектором ОВП. Беседы с членом
Политбюро КП США Моррисом Чайлдс, б. д., б. адреса [26 мар., 1 апр. 1947 г. ]
// РГАСПИ, ф. 17, оп. 128, д. 1128, л. 60-68. По иронии судьбы, М. Чайлдс и
его брат Джек вскоре разочаровались в коммунистических идеях и с 1951 г. стали
тайными осведомителями ФБР, снабжавшими Бюро и администрацию США
ценнейшей информацией по внешней и внутренней политике СССР,
получаемой во время бесед с руководством КПСС в ходе их многочисленных поездок
в Москву. Подробнее см.: Бэррон Дж. Операция «Соло». Агент ФБР в Кремле.
М., 1999. С. 47-53.
96\enona, Moscow to Berlin, № 130(a), 9 June 1947.
97 Телеграмма МИДа СССР советским послам в Варшаве, Праге и Белграде,
22 июня 1947 г. // АВП РФ, ф. 6, п. 18, д. 214, л. 19; Чуев Ф. Указ. соч. С. 88;
Судоплатов П. А. Указ. соч. С. 274.
98 Modin Yu. Op. cit. P. 137.
99 Сообщение Д. Маклейна было передано и В. М. Молотову, получившему
его раньше, нежели американские и британские дипломаты, которым эти
инструкции и предназначались; Судоплатов П. А. Указ. соч. С. 274—276.
100 Наринский М. М. Советская внешняя политика и происхождение
«холодной войны» // Советская внешняя политика в ретроспективе, 1917—1991. М.,
1993. С. 125—126; Восприятие «плана Маршалла» советскими дипломатами,
аккредитованными в США, хорошо прослеживается в докладной записке посла
Н. В. Новикова «Доктрина Трумэна и план Маршалла», представленной им
руководству МИД 26 августа 1947 г. См.: Новиков Н. В. Воспоминания
дипломата. М., 1989. С. 393-395.
101 Чуев Ф. Указ. соч. С. 88-89.
102 Murphy D. Е., Kondrashev S. A., Bailey G. Op. cit. P. 56.
103 Ibidem, p. 57-72.
104 Ibid., p. 63-65, 66-69, 72, 77; См. также: Modin Yu. Op. cit. P. 169, 171,
179-180; Pincher Ch. Op. cit. P. 351-352, 377.
105 Murphy D. E., Kondrashev S. A., Beiley G. Op. cit. P. 77—78.
106 Подробнее см.: Haynes J. E., Klehr H. Op. cit. P. 307—311; Radosh R.,
Milton J. The Rosenberg File. 2nd Ed. New Haven; L., 1997. P. 181-195, 208-216,
217-235.
107 Подробнее см.: Philby К. Op. cit. P. 122-131; Modin Yu. Op. cit. P. 191—
242; Costello J. Mask of Treachery. N. Y, 1988. P. 542—564; Pincher Ch. Op. cit.
P. 124-138, 171-203.
108 Вольтон Т. Указ. соч. С. 47—49, 50—52; Dallin D. Soviet Espionage. New Haven,
СТ.; L., 1955. P. 307—309, 317—321. Ф. Жолио-Кюри до 1950 г. возглавлял
Комиссию по атомной энергии Франции. Еще одним советским агентом в этой стране,
занимавшим высокое положение, был Пьер Кот («Дедал»), министр авиации в
1937—1939 и затем в 1940-х гг., предложивший свои услуги ПУ еще в 1942 г. во
время пребывания в США. См.: \enona, New York to Moscow, № 424, 1 July 1942.
363
Холодная война
109 См.: Deriabin P., Gibney F. The Secret World. N. Y, 1987. P. 297-312;
Petrov V. and E. Empire of Fear. L., 1956, p. 277—299; Akhmedov I. Op. cit.
P. 159-171, 172-187, 198-188; Судоплатов П. А. Указ. соч. С. 293-294;
Andrew Ch., Gordievsky О. Op. cit. P. 375; Никольский В. Указ. соч. С. 193.
1,0 Судоплатов П. А. Указ. соч. С. 68, 234, 255, 284, 286, 348-351; Modin Yu.
Op. cit. P. 129; Dzhirkvelov II. Op. cit. P. 107.
111 Феклисов А. С. Указ. соч. С. 137—138; Блейк Дж. Иного выбора нет. М.,
1991. С. 152—158; Егоров В. Под боком у Гелена // Профессия: разведчик.
Джордж Блейк, Клаус Фукс, Ким Филби, Хайнц Фельфе. М., 1992. С. 325—328.
112 Павлов В. Указ. соч. С. 118—124; Подробнее о миссии У. Фишера см.:
Тарасов Дм. Указ. соч. С. 92—123; Bernikow L. Abel. L.; Sidney; Toronto, 1970.
P. 15-105.
1,3 Andrew Ch., Gordievsky O. Op. cit. P. 402—403; Феклисов А. С. Указ. соч.
С. 139.
114 Тарасов Дм. Указ. соч. С. 113—115.
115 Stalin's Meeting with Kim II Sung, 5 Mar. 1949; T. F. Shtykov, Soviet
Ambassador in Pyongyang, to S. E. Zakharov, Soviet Military Representative in Beijing,
26 June 1950 (публикация Кэтрин Уэзерсби). Приводится по: CWIHP Bulletin,
№ 5, Spring 1995; № 6/7. Winter 1995-1996. P. 5, 39.
116 Директива Политбюро Т. Ф. Штыкову, 24 сентября 1949; См. также:
А. А. Громыко, зам. министра иностранных дел СССР, — Г. И. Тункину,
поверенному в делах СССР в Пхеньяне, 11 сентября 1949 г.; Г. И. Тункин —
МИДу СССР, 14 сентября 1949 г. // АВП РФ, ф. 059а, оп. 5а, п. 11, д. 3, л. 16,
45, 52-53.
Мнение Сталина о том, что Соединенные Штаты не обязательно
вмешаются во внутрикорейский конфликт, могло, по крайней мере частично,
объясняться его восприятием выступления государственного секретаря Дина Ачесона,
заявившего в январе 1950 г., что Корея находится за пределами
«оборонительного периметра» США. См.: The Private Papers of Senator Vandenberg / Ed. by Arthur
H. Vandenberg, Jr., Joe A. Morris. Boston, MA, 1952. P. 542.
117 См., напр.: ОИРВР. Т. 2. С. 256; Т. 3. С. 223-225, 231-232; Т. 4. С. 167,
515 (ИНО/ПУ); Альбом железных дорог Северной Маньчжурии и Северной Кореи,
1938 г.; 5 (Разведывательное) управление РККА. Информационный бюллетень № 33
на 1 сентября 1939 г., Дислокация японских войск в Маньчжурии и Корее; 5-е
управление РККА Карточки дислокации соединений и отдельных частей японской,
хинганской армий, штабов и т. п. в Корее, Китае и Маньчжоу-Го, 1939 г. //
Российский государственный военный архив (РГВА), ф. 32113, оп. 1, д. 217, л. 264;
д. 295, л. 4-11, 149-289 (РУ/ГРУ); Weathersby К. KOREA, 1949-50: То Attack, or
Not to Attack? Stalin, Kim И Sung, and the Prelude to Wir // CWIHP Bulletin, № 5,
Spring 1995. P. 3, 9; Murphy D. E., Kondrashev S. A., Bailey G. Op. cit. P. 85.
118 Американские генералы, командовавшие войсками США и ООН в
Корее, Уокер и Дуглас Макартур были убеждены в том, что многие их планы были
известны противнику еще до начала операций и что главная утечка
информации происходила через разведку. Подробнее см.: Brown С. A. Op. cit. P. 569—
572; см. также: Modin Yti. Op. cit. P. 182—184; Andrew Ch., Gordievsky O. Op. cit.
P. 393—395. В то же время в августе — начале сентября 1950 г. ГРУ не сумело
вовремя получить информацию о подготовке американцами крупной десантной
операции в тылу северокорейской армии в районе Инчхона, полностью
изменившей ход войны. См.: Колпакиди А., Прохоров Д. Указ. соч. Кн. 2. С. 8—9.
1,9 См. сообщения Д. Маклейна и Г. Бёрджесса накануне войны. — Modin
Yu. Op. cit. P. 172—174, 180—182; сообщения резидентур КИ в других странах
Европы: Murphy D. E., Kondrashev S. A., Bailey G. Op. cit. P. 82—84.
120 Modin Yu. Op. cit. P. 183-184; Murphy D. E., Kondrashev S. A., Bailey G.
Op. cit. P. 84-90.
364
Воздействие внутриполитических событий
121 См.: Murphy D. E., Kondrashev S. A., Bailey G. Op. cit. P. 88—90, 92-96;
Modin Yu. Op. cit. P. 179—180; Никольский В. Указ. соч. С. 193.
122 Record of Conversation Between Comrade I. V Stalin and Zhou Enlai, 20 Aug.
1952 (далее — Record of Conversation...); см. также: Stalin to Mao Zedong, 1 Dec.
1950; 30 Jan. 1951. Прив. по: CWIHP Bulletin, No 6/7, Winter 1995-1996. P. 13,
12, 51, 57-58.
123 Любопытно отметить, что именно таких действий высшего советского
руководства (военно-политической и экономической поддержки Китая и
Северной Кореи с целью продолжения ограниченной войны на Дальнем Востоке и в
то же время стремления избежать военного конфликта непосредственно между
Китаем и США и СССР и Соединенными Штатами) ожидали в конце 1950 —
августе 1951 гг. аналитики Центрального разведывательного управления. См.:
NIE-3: Soviet Capabilities and Intentions, 11 Nov., p. 2; NIE-11: Soviet Intentions
in the Current Situation, 5 Dec. 1950, p. 1—2; NIE-25: Probable Soviet Courses of
Action to Mid-1952, 2 Aug. 1951, p. 2 // RCIA. NIECSLL, Box 1, RG 263, NA.
124 Stalin to V. N. Razuvaev, Soviet Ambassador to Pyongyang, 29 May 1951; Stalin
to Mao Zedong, 5 June 1951; Record of Conversation... // CWIHP Bulletin. No 6/7,
Winter 1995-1996. P. 59, 13.
125 Record of Conversation... P. 13; Судоплатов П. А. Указ. соч. С. 250.
126 В. С. Абакумов, С. В. Огольцов — И. В. Сталину, № 6990/А, 4 августа
1950 г.; Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 9 сент. 1950 г. Протокол
заседания ПБ № 77, пункт 310 «Вопрос МГБ СССР», 9 сент. 1950 г. Приводится
по: Судоплатов П. А. Указ. соч. С. 504—505.
127 Первый документ, содержащий разведывательную информацию,
адресованный Сталину — рапорт руководителей ОГПУ о деятельности ИНО по
разложению формирований ген. П. Н. Врангеля на Балканах, — который удалось
обнаружить автору этой работы, датирован августом 1922 года. См.: И. С. Ун-
шлихт, зампред ОГПУ, М. Трилиссер, нач. ИНО, — И. В. Сталину, 2 августа
1922 г. // РГВА, ф. 33988, оп. 2, д. 532, л. 433-433 об.
128 И. В. Сталин — Ф. Рузвельту, 7 апреля 1945 г. См.: Переписка
Председателя Совета Министров СССР с президентами США и премьер-министрами
Великобритании во время Великой Отечественной войны 1941—1945 гг.: В 2 т.
2-е изд. М., 1989. Т. 2: Переписка с Ф. Рузвельтом и Г. Трумэном. С. 223.
129 Распространенный термин, употреблявшийся офицерами советских
разведывательных служб для обозначения сотрудников другой, параллельной,
разведки в служебной переписке и в повседневной жизни. См., например: Venona,
Stockholm to Moscow, № 3614, 2 Nov. 1944 (упоминание резидентом ПУ В. Ф.
Разиным «морских соседей» — офицеров РУ ВМФ); Washington to Moscow, № 1822,
30 Маг. 1945 (упоминание резидентом ПУ А. Б. Горским о работе «Алеса»
(О. Хисса) на «соседей» — ГРУ).
130 См., напр.: \enona, New York to Moscow, № 516, 25 Oct. 1944; Stockholm
to Moscow, № 290, 26 Jan. 1944; Никольский В. Указ. соч. С. 90—91, 129—130,
172; Треппер Л. Указ. соч. С. 348—351, 354—355; Пестов С. Указ. соч. С. 34;
Судоплатов П. А. Указ. соч. С. 233; Павлов В. Указ. соч. С. 19—21.
131 Офицеры разведки, служившие за рубежом, как правило, не имели
собственного жилья в Москве и зачастую вынуждены были материально
поддерживать свои семьи в СССР, посылая им продовольственные посылки. См.:
\fenona, New York to Moscow, № 1638, 1730, 21 Nov., 8 Dec. 1944; Modin Yu. Op.
cit. P. 41; Феклисов А. С. Указ. соч. С. Ill, 113, 115; Павлов В. Указ. соч. С. 86—
87; Никольский В. Указ. соч. С. 199—200.
132 Л. Берия, В. Н. Меркулов — И. В. Сталину, № 1186, 4 ноября 1944 г.
Приложение; Л. Берия — И. В. Сталину, № 182/Б, 23 февр. 1945 г. Справка //
ГАРФ, ф. 9401, оп. 2, д. 67, л. 275-281; д. 93, л. 136-180. Из 477 офицеров
НКГБ, представленных к награде, 294 являлись сотрудниками 6-го Управления
365
Холодная война
(правительственной охраны), остальные — других управлений и отделов, также
не связанных с разведкой.
,33\enona, New York to Moscow, № 812, 958, 29 May, 21 June 1943; № 1065,
1114, 28 July, 4 Aug. 1944; Mb 12, 13, 15, 16, 221, 4 Jan., 11 Mar. 1945; Weinstein
A., Vassiliev A. Op. cit. P. 155—165; 3a 1943—1945 гг. от И. Ахмерова было
получено 2500 пленок (более 75 тыс. страниц) информационных материалов. См.:
ОИРВР. Т. 4. С. 224-225.
134 Судоплатов П. А. Указ. соч. С. 233. По сведениям В. Митрохина, вскоре
после возвращения в СССР Миронов был осужден на 5 лет лагерей, а после
того, как он попытался тайно переправить из тюрьмы в посольство США
письмо, в котором он обвинял НКВД/НКГБ в расстреле польских офицеров в Ка-
тыни, он был повторно судим и расстрелян. См.: Andrew Ch., Mitrokhin V. Op.
cit. P. 124.
135Anonimous Letter to J. Edgar Hoover, undated [received 7 Aug. 1943].
VENONA... P. xvii, 53—54 (стилистика и синтаксис автора письма сохранены).
136 Треппер Л. Указ. соч. С. 353—384; Rado S. Op. cit. P. 297—298;
Судоплатов П. А. Указ. соч. С. 255; Полторак С. Советский разведчик Кент, или
большая ложь о «маленьком шефе». Исторический очерк. СПб., 1997. С. 179—194;
Судоплатов П. А. Указ. соч. С. 171—173; Витман Б. Шпион, которому
изменила Родина. Казань, 1993. С. 212—313.
137 Крючков В. А. Личное дело: В 2 ч. М., 1996. Ч. 1. С. 138.
138 Prange G. Op. cit. P. 462—497; Подробнее см. в показаниях Р. Зорге в ходе
следствия по его делу: Sorge Case Materials. Part 1 of Translation of Statement of
Richard Sorge. Criminal Affairs Bureau. Justice Ministry (Tokyo, Japan), p. 4—25; Part
2 of Translation... P. 3-30 // PHST. PSF. HSTL.; Willoughby Ch. A. Op. cit. P. 133—
230; Дикин Ф., Сгори Г. Дело Рихарда Зорге. М., 1996. С. 280—300; Полторак
С. Указ. соч. С. 145—156; Никольский В. Указ. соч. С. 88—90.
139 Павлов В. Указ. соч. С. 89—10; Modin Yu. Op. cit. P. 39—40.
140 Павлов В. Указ. соч. С. 88.
141 Судоплатов П. А. Указ. соч. С. 204.
142 Задачи Отдела определялись следующим образом: (1) «аналитическая
обработка и реализация агентурных материалов по политическим и
экономическим вопросам; (2) определение достоверности и оценка получаемых
разведывательных материалов на основе систематического изучения, сопоставления и
сравнительного анализа..; (3) содействие улучшению качества информации,
поступающей из резидентур; (4) глубокое изучение внутренней и внешней
политики зарубежных государств; (5) подготовка и выпуск документов о
деятельности структурах и методах работы иностранных разведорганов». Первым
начальником ИНФО ПУ стал опытный разведчик М. А. Аллахвердов; за годы
войны штат отдела, состоявшего из 5, а затем 9 отделений (направлений),
группы спецсообщений и бюро переводов, вырос с 41 до 129 человек. В 1947—
1950 гг. ИНФО возглавлял полковник П. М. Журавлев. См.: ОИРВР. Т. 4.
С. 303-304, 307-308.
143 Информационный отдел ГРУ (с конца 1940-х гг. — управление) был создан
еще в начале 1920-х гг. и, постоянно развиваясь в межвоенный период,
располагал в начале Второй мировой войны 74 офицерами, занятыми информационно-
аналитической работой. В этой связи Информотдел ГРУ был гораздо лучше,
нежели ИНФО ПУ, подготовлен к работе в условиях, сложившихся во второй
половине 1940 — начале 1950-х гг. См.: Организация Регистрационного управления
Полевого штаба Республики, б. д. (1921 г.); Штат № 1 Разведывательного
управления РККА, 17 декабря 1935 г.; Схема организации Разведывательного
управления Генштаба Красной Армии, б. д., 1940 г. // РГВА, ф. 33988, оп. 2, д. 529, л. 21;
ф. 4, оп. 14с, д. 1479с, л. 296—301; ф. 40442, оп. 2, д. 183, л. 5; Penkovsky О. The
Penkovsky Papers. Introduction and Commentary by F. Gibney. N. Y, 1965. P. 70. Об
366
Воздействие внутриполитических событий
особенностях работы Информотдела в предвоенные годы см.: Новобранец В.
Накануне войны // Знамя. 1990. № 6. С. 168—186.
144 Создан в январе 1938 г. См.: Приказ НК ВМФ № 003 от 16 февр. 1938 г.
// Российский государственный архив Военно-Морского Флота (РГА ВМФ).
Санкт-Петербург, ф. 1678, оп. 1с, д. 5, л. 5—6.
145 Об отношении Сталина и Молотова к разведке см.: Чуев Ф. Указ. соч.
С. 31-32; Судоплатов П. А. Указ. соч. С. 148, 204; ОИРВР. Т. 4. С. 309;
Новобранец В. Указ. соч. С. 176, 179, 181. О негативной оценке ПУ в 1943 г.
информации Кембриджской группы см.: Borovik G. Op. cit. P. 212—217.
146 Судоплатов П. А. Указ. соч. С. 204.
147 Murphy D. Е., Kondrashev S. A., Bailey G. Op. cit. P. 84—90.
148 ОИРВР. Т. 4. С. 309.
149 Подробнее см.: Hiss A. Recollections of a Life. N. Y, 1988. P. 55—62, 71—
75; Bentley E. Op. cit. P. 4, 6-8, 95-96; Massing H. This Deception. N. Y, 1951.
P. 34-35, 83, 100; Philby K. Op. cit. P. xvii-xviii; Borovik G. Op. cit. P. 11-28;
Треппер Л. Указ. соч. С. 79—82. А. Уэйнстейн и А. Васильев, тщательно
исследовавшие историю советского шпионажа в США на основе документов из
архива Службы Внешней разведки (СВР) Российской Федерации, пришли к
выводу, что в 1930-х—1940-х гг. лишь двое крупных агентов ПУ, кинопродюссер
Борис Моррос и член палаты представителей штата Нью-Йорк Сэмьюэл Дик-
стейн, работали на управление за деньги. Подробнее см.: Weinstein A., Vassiliev А.
Op. cit. P. 110—139, 140—150. Некоторым агентам контролировавшие их рези-
дентуры с ведома Москвы частично возмещали расходы, понесенные ими в ходе
поездок по стране, лечение и т. п. См., напр.: Venona, New York to Moscow, JSfe
1624, 1634, 20 Nov. 1944.
150 См. замечания, сделанные Сталиным в ходе обсуждения проекта
Постановления ЦК КПСС «О Главном разведывательном управлении МГБ СССР» в
конце 1952 г. — замечания, стоящие того, чтобы привести их полностью: «В
разведке никогда не строить работу таким образом, чтобы направлять атаку в лоб.
Разведка должна действовать обходом. Иначе будут провалы, и тяжелые
провалы. Идти в лоб — это близорукая тактика.
Никогда не вербовать иностранца таким образом, чтобы были ущемлены его
патриотические чувства. Не надо вербовать иностранца против своего отечества.
Если агент будет завербован с ущемлением патриотических чувств, — это
будет ненадежный агент.
Полностью изжить трафарет из разведки. Все время менять тактику,
методы. Все время приспосабливаться к мировой обстановке. Использовать
мировую обстановку. Вести атаку маневренную, разумную. Использовать то, что Бог
нам предоставляет.
Самое главное, чтобы в разведке научились признавать свои ошибки.
Человек сначала признает свои провалы и ошибки, а уже потом поправляется. Брать
там, где слабо, где плохо охраняется. Исправлять разведку надо прежде всего с
изжития лобовой атаки.
Главный наш враг — Америка. Но основной упор надо делать не
собственно на Америку.
Нелегальные резидентуры надо создавать прежде всего в приграничных
государствах.
Первая база, где нужно иметь своих людей, — Западная Германия.
Нельзя быть наивным в политике, но особенно нельзя быть наивным в
разведке.
Агенту нельзя давать таких поручений, к которым он не подготовлен,
которые его дезорганизуют морально.
В разведке (надо. — В. П.) иметь агентов с большим культурным
кругозором — профессоров... Разведка — святое, идеальное для нас дело. Надо при-
367
Холодная война
обретать авторитет. В разведке должно быть несколько сот человек-друзей
(это больше, чем агенты), готовых выполнить любое наше задание.
Коммунистов, косо смотрящих на разведку, на работу в ЧК, боящихся запачкаться,
надо бросать головой в колодец.
Агентов (нужно. — В. П.) иметь не замухрышек, а друзей — высший класс
разведки...» (Шебаршин Л. В. Рука Москвы. Записки начальника советской
разведки. М, 1996. С. 150-152).
И. А. АГГЕЕВА
КАНАДА И НАЧАЛО ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ:
ДЕЛО ГУЗЕНКО В СОВЕТСКО-КАНАДСКИХ
ОТНОШЕНИЯХ
История холодной войны изобилует драматическими и
сенсационными эпизодами. Одно из таких событий произошло спустя всего лишь три
месяца после окончания Второй мировой войны в Канаде, стране, чьи
солдаты воевали вместе с союзниками против фашизма и чья
экономика, развиваясь ускоренными темпами, поддерживала СССР в борьбе
против гитлеровской 1ермании. Случившееся в Канаде в сентябре 1945 г.
по внешним признакам развивалось почти в детективном ключе, по
существу же и по последствиям «дело 1узенко» (определение,
сложившееся в канадской историографии) вышло далеко за рамки двусторонних
советско-канадских отношений, значительно повлияло на становление
идеологической и политической атмосферы холодной войны как
внутри Канады, так и на международном уровне,-надолго затормозило
благоприятно развивавшиеся отношения между СССР и Канадой.
В контексте исследования начального этапа холодной войны
советско-канадские отношения, хотя и находившиеся в целом на
периферии международных контактов, представляют немалый интерес,
так как дают дополнительный документальный материал,
демонстрирующий мотивацию политических решений, когда любые
события приобретали заданный вектор противостояния и отхода от
прежнего сотрудничества и партнерства.
5 сентября 1945 г. из советского посольства в Оттаве бежал
шифровальщик Игорь Гузенко, работавший под непосредственным
началом военного атташе СССР в Канаде полковника Николая Заботи-
на, являвшегося одновременно руководителем советской военной
разведки в стране. Гузенко передал канадцам более 100 документов,
хранившихся в помещении, где он занимался шифровкой и
дешифровкой секретной переписки между Заботиным, канадскими
гражданами, предоставлявшими ему ту или иную информацию, и
Центром в Москве. В течение пяти месяцев канадские власти укрывали
Гузенко, осуществляя интенсивное изучение полученной
информации и проводя многочисленные консультации с британскими и
американскими чиновниками. Предательство советского
шифровальщика положило начало известным скандальным шпионским процессам
в Канаде, чрезвычайной активности канадской дипломатии,
оказавшейся в центре событий международного значения, и резкому
обострению советско-канадских отношений, предопределив характер
двусторонних отношений на много лет вперед.
369
Холодная война
В канадской историографии немало работ, в которых личность
Гузенко и совершенный им поступок оцениваются весьма
положительно. С публицистическим преувеличением его называют
«человеком, начавшим холодную войну», «победившим систему», «ключевой
фигурой» послевоенной истории наряду с Трумэном, Эттли и т. д.1
В то же время, в фундаментальных исследованиях
советско-канадские отношения анализируются в контексте мировой политики и с
точки зрения преемственности в глубинных противоречиях и
системных различиях между двумя складывавшимися ускоренными
темпами блоками2. Авторы одной из лучших книг по истории ранней
холодной войны в Канаде профессор Р. Уитекер и журналист Г. Мар-
кузе доказывают, что судебные процессы в связи с делом Гузенко,
антикоммунистическая кампания, ужесточение внутренней
политики, факты нарушения демократических традиций и процедур,
шпиономания и прочие проявления холодной войны способствовали,
вместо построения более справедливого, благополучного и
солидарного гражданского общества созданию, на много лет вперед,
«небезопасного государства»3. Канадские историки подчеркивают и
канадскую специфику, признавая, что «истерия, связанная с холодной
войной, так никогда и не приобрела в Канаде такого острого
характера, как в США», хотя «дело Гузенко послужило катализатором в
развитии системы отношений, характерных для холодной войны»,
что справедливо как по отношению к внутренней политике страны,
так и в ее взаимоотношениях с «противной стороной» на
международном уровне4.
Советские, а затем российские специалисты уделяли
двусторонним отношениям между нашими странами и внешней политике
Канады немалое внимание, однако освещение наиболее острого
периода становления холодной войны несло на себе все отпечатки
политической цензуры и догматизма, что вело к созданию
искаженного и оскорбительного образа Канады как сателлита, марионетки
и т. п.5 Несмотря на наличие в отечественной историографии ряда
работ, объективно анализирующих роль Канады в системе
международных отношений во время Второй мировой войны и во весь
послевоенный период, учитывающих самостоятельные национальные
интересы этой страны и ее естественную принадлежность к
Атлантическому союзу, события 1945—1946 гг., в связи с их особой
политической остротой и закрытостью для исследователей
документальных материалов, практически не рассматривались. В настоящее
время появилась, наконец, возможность и в России, несмотря на
по-прежнему ограниченный доступ к отечественным архивам,
попытаться реконструировать эти события, хорошо изученные в Канаде,
и посмотреть на них с другой стороны, определить более полно их
значение как для двусторонних советско-канадских связей, так и для
складывания всей системы международных отношений, известных
как холодная война6.
Вторая мировая война значительно усилила экономические и
внешнеполитические позиции Канады, стимулировала рост
национального самосознания канадцев, естественное стремление утвер-
370
Воздействие внутриполитических событий
диться на международной сцене в ходе послевоенного мирного
урегулирования и образования Организации Объединенных Наций.
Канадское руководство справедливо полагало, что вклад, сделанный
страной в общую победу, дает ей право претендовать на более
значительное участие в послевоенном урегулировании, и канадский
МИД активно работал в этом направлении на заключительном
этапе войны и в первые послевоенные месяцы. Специфика
международного положения Канады в тот период облегчает понимание ее
политики в отношении СССР в начале холодной войны и позицию
в деле Гузенко.
Канада выступила активным пропагандистом и разработчиком
концепции не «великой», но «средней державы», претендуя на
ведущую роль среди средних и малых стран, о чем, в частности,
неоднократно доводил до сведения советского руководства посол
Канады в Москве Д. Уилгресс. Так, в специальном меморандуме,
врученном В. М. Молотову в самом начале 1945 г., канадская сторона
излагала свои предложения по активизации роли Канады в
послевоенном урегулировании, указывая на то, что она «является более
развитой державой, чем большинство Объединенных наций»:
«Канада, конечно, не претендует на положение великой державы. Однако
участие Канады в двух великих войнах показало как ее готовность
участвовать в согласованных действиях против агрессии, так и
наличие у нее существенных военных и промышленных возможностей.
Имеется ряд других государств, потенциальный вклад которых в дело
поддержания будущей безопасности представляет собой величину
такого же порядка... Возникает вопрос, возможно ли в рамках
применения общей схемы отыскать средства более эффективного
привлечения к работе Совета безопасности государств, имеющих такое
же международное значение, как Канада»7.
Лестер Пирсон, в то время влиятельный канадский дипломат, а
впоследствии посол Канады в США и премьер-министр страны, был
убежден, что Канада достигла «значительных позиций в качестве
лидера стран, достаточно сильных, чтобы быть нужными Большой
Четверке, но не настолько важных, чтобы быть допущенными в этот
квартет», и к окончанию войны превратилась в «малую Большую
державу»8. Согласование канадским правительством действий в
отношении Советского Союза с англичанами и американцами не
только не исключало, а, напротив, гармонично предполагало реализацию
национальных интересов молодого, динамично развивавшегося
государства. Канадская дипломатия направляла свои главные усилия на
повышение международного статуса страны в ходе послевоенного
урегулирования и образования новых международных структур,
утверждение в качестве самостоятельного и ценного субъекта
международных отношений и инициативного и равноправного участника
атлантического союза. Дополнительным средством для достижения
этих целей и стали события, связанные с разоблачением
деятельности советской военной разведки.
Советско-канадские отношения в начале холодной войны стали
частью уже проявившегося острого противостояния между недавни-
371
Холодная война
ми союзниками по антигитлеровской коалиции, а раскрытая Гузен-
ко информация обнажила всю степень взаимного недоверия,
особенно в связи с секретной разработкой американцами атомного
проекта, в котором принимали участие и канадские ученые и
специалисты. По стечению обстоятельств, именно 5 сентября заработал первый
атомный реактор по производству плутония на заводе Чок Ривер,
чрезвычайно интересовавший советскую военную разведку.
Мытарства Гузенко после бегства из посольства многократно
описаны в канадской литературе и им самим. Его плохо выслушали в
«Оттава Джорнел» и не приняли в министерстве юстиции. Семья
провела ужасную ночь в страхе и неизвестности. На следующий день
Гузенко предпринял очередную попытку привлечь к себе внимание
журналистов и государственных чиновников, и вновь безрезультатно.
Вечером семья Гузенко укрылась у соседей-канадцев, опасаясь, не без
основания, вмешательства со стороны советских сотрудников,
вскрывших квартиру Гузенко и учинивших там обыск. Вызванные соседями
полицейские вынудили их удалиться, несмотря на резкие протесты
В. Павлова, официально исполнявшего обязанности второго секретаря
посольства, на самом же деле возглавлявшего посольскую службу
НКВД, проводившую тотальную слежку за всеми советскими
гражданами, находившимися в Канаде. Разговор, который трясущийся
перебежчик имел возможность подслушать из-за соседней двери,
происходил в грубой и совсем не дипломатической форме9.
Однако Гузенко напрасно боялся, что его панические откровения
остались без внимания со стороны соответствующих канадских
служб. О предательстве шифровальщика советского посольства и
наличии у него фактических доказательств ведения СССР военной
разведки на территории Канады стало сразу известно и
соответствующим канадским спецслужбам, и самому премьер-министру
Канады Макензи Кингу. Последний сообщил в своем дневнике, что
утром 6 сентября, до начала парламентских слушаний, к нему явились
Н. Робертсон, член правительства и помощник премьера по
международным делам, и сотрудник канадского министерства иностранных
дел X. Ронг. Робертсон сообщил премьеру о том, что произошла
«чудовищная вещь», сулящая непредсказуемые последствия и
касающаяся Канады, США и Великобритании: из советского посольства бе -
жал человек, готовый с помощью документов доказать, что
«русские — настоящие враги»10.
Решение Кинга по этому вопросу 6 сентября полностью
соответствовало его характеру осторожного и умудренного политика:
никакого движения, ничего недружественного по отношению к Советам,
ни в коем случае не дать вовлечь Канаду в осложнение отношений
с СССР, что могло бы привести к срыву заседания Совета министров
иностранных дел стран-победительниц. Секретных агентов имеют
почти все страны, а если парень покончит с собой, чем он
постоянно угрожает, следует обеспечить изъятие его бумаг, но никакой
инициативы со стороны правительства, никакой публичности. Тем
не менее были сразу же санкционированы охрана и наблюдение за
квартирой Гузенко, о чем рапортовали полицейские. Примечатель-
372
Воздействие внутриполитических событий
но, что 7 сентября Кинг позвонил Робертсону, чтобы узнать, жив ли
еще Гузенко11.
Первоначальная реакция Макензи Кинга была реакцией
представителя старой канадской элиты, кровно связанной с
Великобританией, чрезвычайно осторожной в международных делах. В какой-то
степени в этом проявился синдром периферийной державы.
Поручив, однако, отслеживать ситуацию Робертсону, Кинг доверил дело
молодым и амбициозным политикам, новому поколению, в большой
степени ориентировавшимся на США и готовым к более быстрым
и самостоятельным действиям. Тот факт, что страна оказалась в
центре острейшей международной интриги, сулил канадской
стороне несвойственную ей до сих пор роль равного игрока среди
естественных союзников —. США и Великобритании. Решения, по мере
того, как развивалось дело Гузенко, принимались лишь после
согласования с руководством этих стран. Одновременно Канада
воспользовалась делом Гузенко, чтобы утвердиться в качестве равного
участника англо-американского клуба. Растерянность Кинга длилась не
более одного — двух дней — срока, достаточного для того, чтобы
оценить ценность информации, содержавшейся в похищенных
перебежчиком бумагах, после чего действия канадцев приобрели во
многом инициативный характер. Макензи Кинг сам предпринял
неоднократные визиты в США и Великобританию, где в процессе
многочисленных согласований между высшими лицами и
спецслужбами принимались решения о том, как с наилучшим эффектом
воспользоваться полученными данными.
Реакция советской стороны свидетельствует о том, что сначала в
Москве надеялись на быстрое и безболезненное решение вопроса.
В канадском архиве представлены две ноты из советского посольства
от 7 и 14 сентября, уведомляющие канадские власти о том, что
Гузенко скрылся, украв государственные деньги. Посольство
жаловалось на грубое поведение канадских полицейских по отношению к
советским сотрудникам, проникшим в квартиру беглеца:
«Посольство Советского Союза... просит правительство Канады задержать его
и его жену и без всякого суда передать их Посольству для
депортации в Советский Союз». В ответ канадские власти сообщили, что им
ничего не известно о местопребывании Гузенко12. В дневниках
советского посла в Канаде Г. Н. Зарубина содержится запись его
беседы с премьер-министром от 10 сентября 1945 г., в ходе которой
Макензи Кинг жаловался на «усталость и большую загруженность,
так как помимо всяких внешних дел он очень занят разрешением
больших внутренних вопросов, которые будет рассматривать
открывшийся на днях парламент»13. Обстоятельства исчезновения Гузенко
не обсуждались, что, вероятно, означало, что была упущена
последняя возможность разрешить дело без особой огласки, как это
случилось с депортацией шпионившего в пользу Японии испанского
дипломата в 1943 г.14 и на что, вне всякого сомнения, надеялась
советская сторона.
Дело Гузенко положило начало послевоенной практике предания
гласности вопросов разведки тогда, когда это отвечало политическим
373
Холодная война
интересам. Позднее, уже в разгар антисоветской кампании,
сопровождавшей процессы над канадскими участниками «дела Гузенко»,
советским МИДом обсуждалась возможность опубликования нотной
переписки между советским посольством в Оттаве и канадским
министерством иностранных дел, чтобы «наглядно показать, как
неискренне и преднамеренно враждебно вело себя в этом деле канадское
правительство... В сентябре 1945 г. немедленно после бегства
Гузенко посольство известило нотой МИД о случившемся, указав, что
Гузенко похитил из посольства деньги. Посольство просило найти"
преступника и выдать его нам. В своем ответе МИД сообщило, что
будут приняты все меры, чтобы найти Гузенко, и запросило его
приметы. В своей второй ноте МИД сообщил, что поиски Гузенко
продолжаются»15. Это предложение было отвергнуто советским
руководством. Мало того, и в наши дни с нотной перепиской за сентябрь —
начало октября 1945 г., в том числе и с советской нотой с
описанием примет и всех данных семьи Гузенко, российские исследователи
могут ознакомится только в канадских архивах.
Документы, похищенные Гузенко, в настоящее время уже
общедоступны, хотя, как ни странно, довольно мало используются
канадскими историками. Лишь некоторые их них получили огласку
в тот период, остальные долгое время оставались засекреченными.
Эти документы представляют собой совершенно уникальный
источник, который дает определенное представление о механизме
работы советской военной разведки в стране, являвшейся союзницей
СССР по антигитлеровской коалиции. Бумаги очерчивают круг
интересов советской военной разведки, механизм вербовки,
мотивацию сотрудничавших с советской стороной канадцев. Вместе с
тем это документальный материал особого рода: многие листки
надорваны, скомканы, испорчены пометками, сделанными в разное
время, разными почерками и разными ручками, разбиты для
шифровки, в них опущены союзы, встречается разное написание имен
собственных. Не исключено, что среди них могли быть и более
поздние, «уточняющие» приписки, сделанные самим Гузенко в его
личных интересах, особенно в том, что касается дат и некоторых
адресатов и имен, так как все они проходили через его руки, на
некоторых из них сделанные им ошибки в переводе, затем
поправленные Николаем Заботиным.
Над определением достоверности этих документов работали
лучшие эксперты Канады, Великобритании и США, и вынесенные
впоследствии достаточно мягкие судебные приговоры канадским
участникам тех событий подтверждают, что не все из этих
документов были признаны пригодными в качестве неопровержимых улик.
На вопросы, которые возникали в ходе расследования у канадских
специалистов, давал самые подробные ответы Гузенко. Говорил он
очень много, и его устные показания, а также выданные им шифры
дополняли картину работы советской разведки. К чести канадского
правосудия, члены комиссии и судьи, максимально используя эти
показания в пропагандистском, идеологическом плане, не строили
на них доказательную сторону процессов.
374
Воздействие внутриполитических событий
Гузенко готовился к побегу достаточно долго, как он сам
свидетельствует, с сентября 1944 г., загибая уголки намеченных бумаг
таким образом, чтобы в решающий момент суметь быстро их изъять.
По его собственному утверждению, он выкрал самые важные
документы16. Вполне логично предположить, что они и содержат
наиболее значительную информацию обо всем, к чему проявляла интерес
советская разведка, а также показывают результативность ее работы.
Выданные канадцам бумаги датируются периодом не ранее 1944 г.,
и лишь в нескольких из них есть ссылки на 1942 г., исходя из
которых, во всяком случае по этим документальным источникам, не
приходится с достоверностью утверждать о какой-либо значительной
разведывательной сети в Канаде до 1944 г. Мало того, инструкции
канадцам, а именно главе группы «Ресерч» («Research») Д. Г. Луна-
ну, о существовании которой сообщали похищенные шифровки,
носили первичный характер, подтверждающий, что работа в
отношении задействованных лиц началась только в 1944 г. Вместе с тем
нельзя не признать, что-круг интересов Москвы впечатляет своей
обширностью. Бросается в глаза тот факт, что этой же группе
ставились задачи по всем абсолютно вопросам, от технических, к
которым имели отношение ее члены, до самых общих политических,
что можно было бы рассматривать и как косвенное доказательство
того, что разведывательная сеть СССР в Канаде была совсем не
такой огромной, как ее позднее представляли в пррпагандистских и
идеологических целях. Однако нет сомнений, что, если бы не
провал, работа в Канаде продолжалась бы в масштабах, сопоставимых
с советской разведкой в США17.
Похищенные бумаги позволили канадским властям выявить около
двух десятков канадских граждан, а также несколько американцев и
англичан и даже советского агента в Швейцарии («Люси»),
упоминавшихся под конспиративными именами. Большинство из
канадцев являлись государственными служащими. Кодовые имена были
присвоены и сотрудникам советского посольства в Канаде и стране
в целом, причем весьма поэтическое — «Лесовия». «Корпорацией»
называли компартии зарубежных стран, «дубок» означал
конспиративную квартиру, военный атташе Н. Заботин проходил как «Грант»
и т. д.
Украденные бумаги в большей степени говорили об интересах
советской стороны, чем о конкретных результатах разведывательной
деятельности. Они содержали также ценные сведения о методах
работы советской разведки, учитывавшей в первую очередь
идеологические взгляды намеченных к разработке людей, их отношение к
СССР, а также полный набор человеческих и психологических
факторов. Так, помощнику военного атташе полковнику П. Мотинову
в феврале 1944 г. ставилась задача в отношении двух канадских
полковников, «Джака» и «Дика», чьи подлинные имена установлены не
были: «Выяснить основные служебные данные, краткую биографию,
персональные положительные и отрицательные стороны (склонность
к выпивке, хороший ли семьянин, любит ли веселиться, склонность
к уединению и тишине, влияние жены)» и т. д.18
375
Холодная война
Приоритетной целью советской разведки являлись
военно-промышленные разработки Канады, тесно сотрудничавшей в этой
области с Великобританией и США. Интерес представляет «Опись
материалов, отправленных в адрес Директора», датированная
январем 1945 г. В ней упоминаются порядковые номера добытых,
начиная с сотого номера, документов с указанием источника. Так,
сотрудники министерства вооружения и снабжения «Грин»
(конспиративная кличка, его личность так и не была установлена следствием) и
«Фостер» (Дж. С. Беннинг) передали советской стороне в течение
1944 г. десятки чертежей, контрактов, описаний технических
проектов, сведений по танковым заводам и кораблестроению, переписку
министерства19.
Похищенные бумаги раскрывали работу группы «Ресерч»
(«Research»), которая формировалась с начала 1945 г., ее состав и
сведения о принципах конспирации. С канадской стороны во
главе группы находился корреспондент военного журнала Г. Лунан
(псевдоним «Бэк»), имевший дело непосредственно с помощником
советского военного атташе по авиации майором В. Роговым. В
регистрационной карточке Лунана было записано, что «в сети» он
находился с марта 1945 г., «получает около 200 долл. в месяц,
нуждается в материальной помощи. Член Рабочей Прогрессивной партии.
Хорошо настроен к нам»20.
В июле 1945фг. Лунан познакомил советского сотрудника с
Р. Д. Смитом из Национального исследовательского совета Канады,
который «вел себя осторожно, немного скованно... принес
материалы по радиолокационным приборам (радарам) для
фотографирования. Хочет работать на нас. 100 долл. взял свободно». Смит
получил конспиративную кличку «Бадо» и вошел, вряд ли об этом
подозревая, в группу «Ресерч». В соответствии со схемой группы,
выполненной на английском языке и адресованной
непосредственно Лунану («Схема вашей группы будут приблизительно такой»), в
ней состояли еще два человека: Н. Мазерелл («Багли») из
Национального исследовательского совета, и И. Холперин («Бэкон»),
профессор математики из университета Куинз, бывший артиллерийский
офицер. Лишь Лунан поддерживал связь с каждым из членов
группы отдельно, причем последние не знали о существовании друг
друга. Задания получал Лунан и передавал их соответственно
компетенции каждому из привлеченных к сотрудничеству людей21.
Лунану предлагалось найти возможность и «охарактеризовать
масштабы, профиль работы и схему Национального
исследовательского совета», «руководить работой Бэкона, Бадо и Багли»:
«Желательно поставить перед каждым отдельно следующие задачи: Багли —
дать образцы разрабатываемых радиоприборов, их фотографии,
технические характеристики и предназначение. Раз в три месяца
составлять отчет по работе радиоотдела, информировать о предстоящих
задачах и типах радиоприборов, которые будут разрабатываться.
Бэкону — дать сведения об организации и характере деятельности
Управления по взрывчатым веществам в Валкартье. Написать отчет на
тему «Чем занимается данная организация?». Если это возможно,
376
Воздействие внутриполитических событий
передать формулы взрывчатых веществ и их образцы. Бадо —
написать отчет о работе Совета и о министерствах, с которыми Совет
сотрудничает. Все документы и материалы должны быть переданы
Багли, Бэконом й Бадо и подписаны их кличками. Если будут
документы, которые потребуется вернуть, мы сфотографируем их и
вернем назад. Прошу Вас проинструктировать каждого отдельно о
конспирации в нашей работе. P. S. После изучения сожгите»22.
Последующие записки, отчеты, шифровки содержали
информацию о работе группы, схему встреч, оплату (от 30 до 100 долл. )
услуг участникам, подтверждали получение Москвой «ценных
материалов по радио», радарным разработкам, радиолокационным
системам, взрывчатым веществам, фотобомбам и т. д. от Н. Мазерелла и
Р. Д. Смита23.
1лавной целью советской военной разведки на исходе войны
стало получение любых сведений о совершенно секретном атомном
оружии, в производстве которого Канада принимала участие наряду
с США и Великобританией, обладая для этого уникальными
природными ресурсами. На построенном недалеко от Оттавы заводе в Чок
Ривер канадцы производили обогащенный уран, который
использовался американцами для создания атомной бомбы. В СССР,
исключенном из атомного элитного клуба, пытались задействовать все
возможности для получения соответствующей информации,
открывавшиеся в том числе и в Канаде, причастной к «Манхэттенскому
проекту», хотя и в качестве «младшего» партнера24. Эта задача
ставилась через Лунана Смиту: «Спросите Бадо, может ли он достать
уран № 235. Пусть будет осторожен». Лунан подтверждал готовность
Смита и Мазерелла сотрудничать с советской стороной, однако о
И. Холперине сообщал, что тот «сотрудничает с неохотой,
отказывается от многих запросов. Ему самому любопытно, что производится
и производится ли Уран на заводе в Чок Ривер, однако посвящены
немногие, он к их числу не относится». Позднее Лунан сообщал, что
«с Холперином стало очень трудно работать, особенно после моего
запроса на Ураниум 235. Он сказал, что его абсолютно невозможно
достать... возможно, урана не имеется в достаточном количестве.
Бэкон объяснил мне теорию ядра, которая, вероятно, вам известна.
Он отказывается записывать что-либо... Я думаю, сейчас он
представляет суть моих запросов более полно, и они ему особенно не
нравятся... из устных описаний я не в состоянии понять там все
полностью, что касается технических деталей»25. Попытки
«приручить» Холперина успехом не увенчались, несмотря на полученное
Лунаном задание «постепенно втягивать Bacon в нашу работу, иногда
практиковать записи под диктовку Bacon и исполнение отдельных
чертежей от руки»26. В ходе слушаний комиссии Холперин
держался уверенно, своей вины не признал и впоследствии был оправдан.
Наибольшего успеха советской стороне удалось добиться через
канадскую агентуру в области атомного шпионажа, привлекая
других людей. Николай Заботин сообщал в Центр (шифровка без даты)
о сведениях, полученных от канадского профессора, физика из Мак-
гилского университета Р. Боера о строящемся заводе в Гранд Мер, в
377
Холодная война
Квебеке: «Этот завод будет производить ураний... В результате
опытов, проводимых с уранием, найдено, что ураний можно
использовать для начинки бомб, что практически уже делается. Американцы
развернули широкие изыскательские работы, вложив в это дело
660 млн долл.»27
Документы,, выданные Гузенко канадцам, разоблачали участие в
атомном шпионаже в пользу СССР британского физика Аллана
Н. Мэя, конспиративное имя «Алек» (или «Алик»). 31 июля 1945 г.
Заботин получил задание из Центра: «Постарайтесь получить от
Алека подробную информацию до отъезда Алека в Лондон о ходе
работы по урану. Директор». После того как американцы впервые
применили атомное оружие в Японии, тон инструкций из Центра
становился все более требовательным. 22 августа 1945 г. Заботин получил
лаконичный приказ от «Директора»: «Примите меры к организации
добычи документальных материалов по атомной бомбе: технологии
процесса, чертежей, расчетов. Директор»28.
О главных результатах усилий военной разведки в выполнении
этого задания Заботин докладывал в Центр: «О фактах, сообщенных
Алеком»: «По данным Алека... бомба, брошенная на Японию, была
изготовлена из урания 235. Известно, что выпуск ураниума 235
производится в количестве 400 грамм ежедневно на... заводе в
Клинтоне... Готовится публикация по этому вопросу без технических
подробностей. Алек передал нам платиновую фольгу с 162
микрограммами ураниума 233 в виде окиси в тонкой пленке». В других
шифровках Заботин отчитывался о разработке встречи с Алеком в
Лондоне, в Британском музее (пароль, приметы). В начале
сентября Мэй «выезжает на урановый завод в районе Питавава. Передал
Алеку 500 долл.»29.
Понимая особую важность заданий по атомному оружию,
Заботин запрашивал Центр, косвенно подтверждая ценность добытых
сведений: «Прошу сообщить, какой степени удовлетворили Вас и
наших научных работников материалы Алика по вопросам урана
(его доклады по производству и т. д.). Нам необходимо знать,
чтобы поставить ряд задач по этому вопросу другим клиентам»30.
Попавшие в руки канадцев шифровки наиболее убедительно
уличали в работе на советскую разведку Лунана, приговоренного
впоследствии к 5 годам лишения свободы. Адресованные ему задания со
ссылками на" секретность, необходимость конспирации, на
структуру группы, во главе которой он стоял, а также факт получения им
денежных сумм опровергают его утверждения о том, что он не
подозревал о характере деятельности, в которую был вовлечен, о чем
он утверждал и на слушаниях комиссии, и в ходе судебного
разбирательства, и в опубликованных спустя много лет мемуарах с
характерным названием «Как создавали шпиона»31. С трудом верится в его
наивность, зато вполне понятна враждебность и антироссийские
чувства, которыми пропитаны его мемуары, и желание представить
себя невинной жертвой.
Вместе с тем нельзя не признать, что в стремлении к
сотрудничеству с людьми из советского посольства практически все канадцы
378
Воздействие внутриполитических событий
руководствовались симпатией по отношению к главному союзнику
по антигитлеровской коалиции, желанием внести свой вклад в
победу над фашизмом, убежденностью в том, что Запад мог бы
сделать для России больше для облегчения ее военных усилий в плане
военно-технического сотрудничества, верой в неизбежность нового
мирового порядка на принципах взаимодействия и кооперации.
Большинство канадских историков и политологов полагают, что ценность
полученных советскими разведчиками материалов была весьма
относительной (за исключением образца урана и сведений,
которые.предоставлял британец Мэй). Большинство материалов
научно-технического и политического характера публиковалось свободно и даже
предоставлялось советским ученым в порядке научного обмена.
Свидетельские показания Гузенко и его бумаги подтверждали, что
коммунисты, воспитанные в Советском Союзе, находились в годы
войны, помимо их причастности к разведке, в постоянном
контакте с партийным руководством СССР. В центральном партийном
аппарате в Москве внимательно анализировались положение канадских
коммунистов, их общественное влияние, отношения с
американскими коммунистами и внутрипартийные течения. Интересно, что
некоторые лидеры Компартии Канады были твердо убеждены в том,
что война лишь укрепит американо-британский союз. Еще в разгар
войны Тим Бак и Сэм Карр предостерегали советское руководство
от теоретических надежд на «неизбежность кризиса в среде
канадской буржуазии в результате обострения противоречий между
Великобританией и США», утверждая, что вера в «созревание
революционного кризиса в Канаде» ошибочна32. Официально Рабочая
прогрессивная (коммунистическая) партия Канады (РПП) стремилась
участвовать в политическом демократическом процессе с позиций
защиты социальных требований работников наемного труда и
поддержки реформ социального характера, но независимо от этого
именно компартия приняла на себя главный удар fe связи с
раскрытием советского шпионажа. В атмосфере страха и разочарования
многие покидали партию, а разоблачения культа личности после
смерти Сталина завершили превращение компартии в силу,
«исключенную из политических реалий» страны33.
Бумаги Гузенко прямо указывали на канадскую компартию —
«корпорацию» — как на главного проводника разведывательной
деятельности не только в Канаде, но и в США и Великобритании. Это
позволило властям обвинить коммунистов в подрывной
деятельности, хотя архив Гузенко не содержал ничего, что можно было бы
расценить как намерение продвигать в Канаде коммунистическую
идеологию и создавать «пятую колонну». Естественно, СССР
использовал проверенных, воспитанных в Москве коммунистов в целях
расширения своей агентурной сети и вербовки ценных
компетентных специалистов. Как пишет М. Вейсборд, сама дочь коммунистов
и автор книги-интервью с участниками тех событий, у канадских
коммунистов, искренно преданных делу борьбы против социальной
несправедливости и фашизма, не было никакой возможности
противостоять «цинизму», с которым обращались с зарубежными ком-
379
Холодная война
партиями лидеры ВКП (б), не было выбора, и канадские
коммунисты «готовы были сделать все, что угодно, чтобы помочь
Советскому Союзу»34.
На вырванных из записной книжки Заботина и похищенных Гу-
зенко страничках содержалась запись, уличавшая в сотрудничестве
с советской разведкой единственного члена парламента от РПП
Фреда Роуза, причем еще с 1924 г.: «Фред — руководитель
корпорации. Ранее работал у соседей до 1924 г. В мае—июне 1942 г. пришел
к Дэви с предложением помощи. Работа Фреда — Монреальская
группа. Грей. Еврей. Заведующий отделом управления по
обеспечению союзников военными материалами. Взят на работу 1.9.42.
Работает хорошо. Дает материалы по снарядам и пушкам (пленкой)»35.
(«Соседи» — кодовое название НКВД; «Дэви» — конспиративная
кличка майора Соколова, «Грей» — С. Герсона из министерства
вооружения и снабжения). В шифровке от 12 мая 1945 г. Москва
ставила следующее задание Роузу (конспиративное имя «Дебауз»). Ему
предлагалось связаться с американским ученым Артуром Штейнбер-
гом («Бергер») и в «зависимости от обстановки сделать предложение
о работе на нас. Связь в Вашингтоне с человеком Дебауза.
Разработать явку и телеграфировать. Выдать 600 долл. Если Дебауз выехать
не сможет [из] США, тогда [дать] письмо от Дебауза Бергеру с
изложением в нем просьбы оказать помощь человеку с письмом»36.
Впоследствии Роуз был приговорен к 6 годам тюремного
заключения, лишился своего места в парламенте, а затем и канадского
гражданства. Он умер в Польше, дожив до 76 лет, не сожалея о
содеянном, так как видел, как умирали миллионы русских в страшной
войне, и верил, что «западные державы желали еще больших жертв»37.
Ряд документов говорил об активной работе на советскую
разведку другого видного канадского коммуниста и партийного
функционера Сэма Карра38. Ему ставилась задача «наладить работу в
министерстве обороны, военно-воздушном и морском департаментах и в
других военных учреждениях»: «Мы хотим, чтобы вы сделали
максимальные усилия в этом вопросе». Сэм Карр занимался вербовкой
лейтенанта ВМС Канады Д. Шугера и обещал «дать несколько
офицеров из центральных управлений активных сил»39. Упоминались его
контакты с другими лицами и раскрывались использовавшиеся при
этом пароли. Регистрационная карточка на Сэма Карра (псевдоним
«Франк») с фотографией содержала краткие биографические
сведения с отсылкой на подробный материал в Центре, в Коминтерне, так
как Карр (так же как и Фред Роуз) окончил Ленинскую школу в
Москве. Подчеркивалось, что материально он обеспечен, «но
деньги берет, необходимо иногда помогать»40. Ему одному удалось
скрыться от канадских властей, но в 1949 г. Карр был все же
арестован в Нью-Йорке, депортирован в Канаду и приговорен к 6
годам тюрьмы.
К концу войны Заботин особое внимание уделял подготовке ре-
зидентуры на будущее. Из его бумаг было ясно, что работу по
выяснению условий натурализации в Канаде, получения паспортов и
оформления их на советских разведчиков («старая карточка извле-
380
Воздействие внутриполитических событий
кается, не нашего, на ее место ставится карточка нашего с женой»),
получения свидетельств о браке и прочих документов вел именно
Сэм Карр. В августе 1945 г. ему ставилось задание сообщить
«требования, которым должны удовлетворять нелегалы (национальность,
гражданство, профессия...)», «пути легализации (организация
торгового учреждения, вступление партнером в фирму, вступление
добровольцем в армию)», «наиболее приемлемые методы заброски в
страну... методы работы контрразведки»41. Это были вполне
традиционные, всем известные технологии работы любой разведки.
Между тем, работая с проверенными коммунистами,
воспитанными в Коминтерне, советская сторона прямо запрещала разработку
некоторых лиц именно из-за их коммунистических убеждений,
чтобы не провоцировать антикоммунистические настроения в стране и
не ставить под угрозу разведку. Так было в случае с Норманом Ви-
лом, молодым сотрудником Монреальского научного
исследовательского совета. Было решено не использовать его возможности даже для
добычи информации по атомному проекту: «Против Вила у нас
компрометирующих данных не имеется, однако тот факт, что у него
имеется на руках рекомендательное письмо от арестованного в Англии
корпоранта (которое он не позаботился уничтожить) заставляет нас
отказаться от какого бы то ни было контакта с ним, тем более что
его уже многие называют «красным». Соседу он должен быть
известен. Если нет, информируйте его в разрезе моих указаний.
Предупредите Алека, чтобы он никаких разговоров с Вилом не вел»42.
Советская разведка собирала информацию и о
внутриполитической ситуации в стране, а именно, какие круги представляют
основные партии, каковы их политические платформы, кто оказывает
финансовую поддержку какой партии, какова степень их влияния43.
Архив Гузенко указывал на все возрастающее на исходе войны
беспокойство СССР в связи с ростом военного потенциала США и
стремление использовать для его достоверной оценки возможности,
предоставлявшиеся, в том числе, и в Канаде. 11 августа 1945 г. За-
ботину пришло задание из Центра: «Весьма важно получение
информации по следующим вопросам»: «подтверждение официальных
данных переброски американских войск из Европы в США и на Тихий
Океан, установить сроки их переброски», «имеются ли в Европе 6 и
12 группы армий, их состав и дислокация, сроки и направления их
переброски, организован ли штаб американских войск в Германии,
его место нахождения, кто назначен командующим»44.
Беспристрастный анализ похищенных Гузенко документов
подтверждает факт ведения Советским Союзом научно-технической
разведки против страны — союзницы по антигитлеровской коалиции.
Естественно, что в своей работе советская военная разведка
опиралась на отдельных проверенных коммунистов, воспитанных в
Москве, дистанцируясь между тем от активного использования более
молодых, амбициозных и шумных коммунистов (случай с Вилом).
Ни один из документов не содержал указаний подрывного
характера, направленных на распространение коммунистической идеологии,
подготовки «пятой колонны» или каких-либо социальных протестов
381
Холодная война
и заговоров, планов военного нападения на Канаду. Это был сбор
информации в стране, причастной к разработке новых вооружений,
особенно атомному проекту, абсолютно секретному, детали
которого какое-то время ревниво оберегались американцами даже от
англичан, не говоря уже о канадцах, а то, что русские занимались
подобной разведкой, не было новостью для американцев45.
Уместно привести прямую ссылку на данные канадской
разведки в СССР в одном из аналитических документов канадского МИДа
от июня 1946 г., оценивающего экономический и политический
потенциал Союза в случае вероятной войны46. Ясно, что канадская да
и прочая разведка работала в СССР не первый день, так что
говорить что-либо о неестественности самого факта ведения разведки
государствами, реализующими свои национальные интересы,
разумеется, не приходится (известно, что британцы какое-то время
усиленно собирали сведения об атомном оружии в США и пр.).
Похищенные документы очерчивали круг интересов советской
разведки, традиционной для всех стран, занимавшихся подобной
деятельностью (военно-промышленный шпионаж и сбор сведений
политического характера). Выдача Гузенко шифров, агентурных
связей, механизма функционирования и т. д. привела, естественно, к
временной приостановке какой бы то ни было разведдеятельности
на территории Канады, США и Великобритании.
В контексте ранней истории холодной войны интерес
представляют масштабы, формы и цели использования разоблачений
Гузенко в Канаде, США и Великобритании. Последовавшие события
находились в прямой зависимости от развития острого
противостояния и соперничества за сферы влияния с СССР в ходе
послевоенного урегулирования и дебатов о возможном международном
контроле над атомным оружием, а также внутриполитических интересов
правительств соответствующих стран. По сути дела, сделанный
Западом жесткий выбор в деле Гузенко облегчил разрыв и без того
осложнившихся партнерских отношений бывших союзников по
антигитлеровской коалиции. Возобладал вектор холодной войны и
военного и политического противостояния.
Канадской стороне потребовалось всего несколько дней, чтобы
определить ценность полученных сведений, но прошло почти пять
месяцев, прежде чем делу был дан публичный ход. Это был период
интенсивных и многократных консультаций между Канадой,
Великобританией и США как на уровне высшего руководства, так и на
уровне ведомств иностранных дел и спецслужб, фактически
коллективно обрабатывавших полученную информацию. Даже канадские
исследователи признаются в невозможности реконструировать
полностью события тех месяцев, однако доступные документы
указывают на то, что при активном участии американской и английской
стороны в деле Гузенко главными составляющими стали вопрос об
атомном шпионаже и антисоветская и антикоммунистическая
кампания.
30 сентября Кинг провел консультации с президентом Трумэном
в Вашингтоне, а 7 октября — с премьером Эттли в Лондоне, где
382
Воздействие внутриполитических событий
обсуждались все возможные политические ходы в связи с делом Гу-
зенко в контексте международных послевоенных отношений в
целом и в связи с все более жестким противостоянием с Советским
Союзом. При всех консультациях и согласии по принципиальным
вопросам Макензи Кинг ни на минуту не забывал о национальных
интересах собственной страны. В беседах с Бевином и Эттли, и в
разговорах с собственными подчиненными он предостерегал против
поспешной и слишком резкой антисоветской реакции, видя в этом
потенциальную опасность для единства собственного государства и
вероятность разрушительных последствий в случае возникновения
войны с СССР: «Если мы не обеспечим хотя бы
удовлетворительный уровень отношений с Россией так, чтобы снять чувство страха,
наши собственные люди в Британской Колумбии, в прериях,
Альберте, Саскачеване и других местах будут усиленно искать
необходимой защиты у США. Это неизбежно приведет к движению в
пользу аннексии, которое трудно будет контролировать... Россия
находится рядом с Канадой и может подвергнуть нас бомбовым
ударам со стороны Северного полюса... Ее продвижение к Штатам
через территорию Канады приведет к тому, что американцы, из
соображений безопасности, спокойно завладеют частью территории
Канады, причем это будет приветствоваться населением... охваченным
ужасом»47.
Фактически в конце сентября — начале октября уже был
принципиально решен вопрос о том, каким образом использовать дело
о советском шпионаже. В достигнутом Канадой, Великобританией
и США соглашении о согласованных политических и
дипломатических шагах в отношении всего дела, подготовленном к 9 октября
соответствующими спецслужбами, указывалось на нежелание полного
разрыва дипломатических отношений с СССР и требования отзыва
посла, но отмечалась необходимость твердости, особенно в
«разоблачении использования Советским правительством местных
коммунистических элементов»: «в качестве одной из целей следует
добиваться как можно большего затруднения для них продолжать (или,
как в случае с Канадой, воссоздавать) их сеть, базирующуюся в
основном на этих элементах)». Стороны заявляли о нетерпимости в
отношении «практики советского посольства в Оттаве, которая, вне
сомнения, имеет место и в США, и в Объединенном Королевстве».
Предполагалось скоординировать полицейские акции в трех странах,
а неизбежное и необходимое «паблисити» «следует, в меру
возможности, направлять и контролировать». Дать делу публичный ход
намечалось 25 ноября, однако на практике реализация сценария была
отложена до начала февраля 1946 г.48
В ходе многочисленных трехсторонних консультаций особенность
позиции Канады проявилась в ее стремлении не торопить события
и явном нежелании принимать на себя главный ответный удар со
стороны СССР. Обращает на себя внимание намерение канадцев
подготовить к этим акциям общественное мнение, настроенное в
пользу СССР, особенно в среде канадских ученых, выступавших за
широкое международное сотрудничество, в том числе и в области
383
Холодная война
атомных исследований, к которым в полном объеме не допускались
даже канадские и британские участники известного «Манхэттенского
проекта». Помимо этого, разделяя в целом позицию США и
Великобритании, канадские руководители все же склонялись к идее
международного контроля над новым сверхоружием и к вероятности
допуска СССР к атомным технологиям, а также к более сдержанной
позиции в отношениях с СССР.
15 ноября 1945 г. канадский премьер-министр на равных с
лидерами США и Великобритании подписал известную декларацию по
использованию атомной энергии в «мирных и гуманитарных целях»,
в которой выражалось также намерение «приступить к обмену
фундаментальной научной информацией и обмену учеными и научной
литературой в мирных целях с любой нацией на взаимной основе».
Ответственность за последствия развития атомной энергетики
возлагалась «на весь цивилизованный мир». В целом это был
взвешенный и осторожный документ, предназначенный в том числе и для
подготовки мирового общественного мнения к грядущим
разоблачениям ведения Советским Союзом атомного шпионажа.
Содержавшийся в декларации призыв к сотрудничеству наций в
рамках ООН, к открытости и укреплению доверия сопровождался
утверждением о том, что нет уверенности в необходимости
«распространения специальной информации относительно практического
применения атомной энергии прежде, чем станет реальностью
эффективная, взаимная и реальная защита, доступная всем нациям, что
внесло бы вклад в конструктивное решение проблемы атомной
бомбы»49.
Декларация не содержала ни единого упоминания о Советском
Союзе, который, что не се*фет, лидеры атомного клуба и не
считали цивилизованной и демократической страной. В этом отношении
любопытнейший материал содержится в дневниках Макензи Кинга,
много рассуждавшего о превосходстве английской и западной
цивилизации вообще над остальным миром, о непредсказуемости
русских, объятых комплексом неполноценности, «интригах России
против христианского мира», об особой миссии Канады, очутившейся
в центре важнейших событий в период наступления новой эпохи и
нового мирового порядка и причастной к принятию важнейших
решений50.
Подпись канадского премьер-министра под столь важным
документом подтверждала активное участие страны в атомном проекте.
В то же время, канадские власти стремились преуменьшить роль
Канады в практических и научных исследованиях по атомной
энергии, чтобы предупредить протесты левых и ученых, многие из
которых полагали, что сам факт советского шпионажа объяснялся
сокрытием атомного проекта от советской стороны, вопреки имевшим
место договоренностям о научно-техническом обмене информацией
между союзниками51. Понятно вместе с тем, что советскую военно-
промышленную разведку, работавшую в Канаде, интересовало
абсолютно все, имевшее отношение к атомным работам. В советском
посольстве с пристрастием отслеживали в этой связи все публичные
384
Воздействие внутриполитических событий
заявления канадских должностных лиц. Дважды выступая в
парламенте страны 3 и 5 июня 1946 г., министр реконструкции и
снабжения Хау утверждал, что «Канада является важнейшим источником
сырьевых материалов, а также разделяет с США позицию,
благодаря которой она в состоянии производить в окончательном виде
атомную энергию»; «Канада в состоянии производить атомные
бомбы самостоятельно от США, но, вероятно, в этом нет
необходимости» в силу больших финансовых затрат52.
Как известно из архивных материалов, еще до информирования
мировой общественности о намерениях стран, причастных к
производству атомного оружия, руководство «атлантического
треугольника» определилось принципиально по поводу использования дела Гу-
зенко. В совершенно секретном документе от 1 ноября 1945 г.
констатировалось, что «в широком аспекте есть два подхода в решении
этого вопроса: (а) как чисто (исключительно) расследование
разведки; (б) в порядке превентивных мер». Понятно, что в первом
случае избегается огласка, за шпионами устанавливается наблюдение,
замешанные лица удаляются и пр. Второй, так называемый
«превентивный» вариант предполагал публичность, преследование
внутренних ненадежных элементов (коммунистов в первую очередь),
«дипломатическую порку» СССР. «Выбор второй стратегии мог бы
убедить Советский Союз отказаться от шпионской деятельности и
отвадил бы потенциальных агентов от работы на Советский Союз».
Второй вариант признавался в аналитической записке наилучшим,
так как «советская шпионская активность, вне сомнения,
поддерживается готовностью к сотрудничеству со стороны местных
коммунистических партий в качестве агентов», а публичные разоблачения,
требование высылки советского военного атташе
продемонстрируют, что против России есть серьезные улики и таким образом
Советский Союз «потерпит заслуженную дипломатическую неудачу»53.
Осуществление «превентивного варианта» предлагалось начать с
«инспирированной неофициальной утечки информации в прессе, за
которой, возможно, последует протест со стороны советского
посольства. Расследование, которое начнется в результате этого
маневра, прольет свет на всю историю и добудет материал, на основе
которого будет начато судебное расследование»54.
Дальнейшее развитие событий происходило в полном
соответствии с предложенным превентивным сценарием. По сей день
засекреченные канадские документы, не говоря уже о советских,
могли бы, вероятно, уточнить эту картину, внести отдельные детали в
позиции правительств причастных стран, но были бы вряд ли
способны принципиально изменить представление о сути
происходившего.
С публичным заявлением о существовании советской шпионской
сети, о которой стало известно в результате «разоблачений человека
из советского посольства», выступил в радиопередаче американский
журналист Дрю Пирсон. Он обвинил в двуличии, подрывной и
шпионской деятельности «небольшую милитаристскую группировку на
самом верху России, которая, очевидно, намерена подмять не толь-
385
13 Холодная война 1945-1963 гг.
Холодная война
ко Иран, Турцию и Балканы, но, возможно, добиваться
доминирующего положения и в других частях мира»55. С самого начала были
намечены военный, международный и антикоммунистический
аспекты «превентивного» варианта в деле Гузенко как средства давления
на советское руководство на международной арене и минимизации
влияния коммунистов и левых на общественное мнение и
политическую жизнь западных стран.
«Утечка» информации в радиовыступлении Дрю Пирсона положила
начало новому, публичному этапу в деле Гузенко, когда пришло
время осуществить так долго согласовывавшийся и обсуждавшийся план
действий на обоих уровнях — внутри страны, по отношению к
коммунистам и сочувствовавшим левым, и на международной арене, в
связи с политикой СССР. 5 февраля 1946 г. Кинг информировал
кабинет о деле Гузенко и зачитал приказ в совете, учреждавший
королевскую комиссию для расследования факта шпионажа отдельных
канадских граждан в пользу иностранного государства. Впервые в
истории страны королевской комиссии, которую возглавили судьи
Р. Тачеро и Л. Келлок, предстояло, по существу, «выполнить работу
полиции»56. 15 февраля премьер-министр Канады выступил с
официальным заявлением, в котором сообщил о разоблачении факта
«передачи секретной и конфиденциальной информации» рядом
канадских граждан «некоторым сотрудникам иностранной миссии»,
однако не назвал советское посольство напрямую. В этот же день к главе
государства был приглашен советский поверенный в делах Н. Бело-
хвостиков, которому вручили текст заявления и дали понять, что под
«некоторой иностранной миссией» подразумевается именно советское
посольство в Оттаве, хотя «в настоящий момент этот факт не
является достоянием общественности»57.
20 февраля замминистра иностранных дел СССР С. А. Лозовский
принял поверенного в делах Канады К. Мейранда и вручил ему
заявление Советского правительства по поводу выступления
канадского премьер-министра, которое в тот же день было передано по
радио, а на следующий день напечатано в советской прессе. В
заявлении утверждалось, что «в последний период войны отдельные
сотрудники аппарата советского военного атташе в Канаде
получили у знакомых лиц из числа канадских граждан некоторые сведения
секретного характера, не представляющие, однако, большого
интереса для советских органов. Как выяснилось, эти сведения касались
таких технических данных, в которых советские граждане не
нуждались, ввиду имевшихся в СССР более высоких технических
достижений, и которые можно найти в опубликованных изданиях о
радиолокации и т. п., а также в известной брошюре американца
Г Д. Смита «Атомная энергия». Ввиду этого было бы смешно
утверждать, что передача такого рода малозначимых секретных данных
могла создать какую-либо угрозу для безопасности Канады. Тем не
менее, как только Советскому правительству стало известно об
упомянутых выше действиях некоторых сотрудников аппарата
военного атташе в Канаде, советский военный атташе ввиду
недопустимости действий указанных сотрудников был из Канады отозван... Вме-
386
Воздействие внутриполитических событий
сте с тем Советское правительство считает необходимым обратить
внимание на ту разнузданную кампанию, враждебную Советскому
Союзу, которая началась в канадской печати и по Канадскому
радио одновременно с опубликованием указанного заявления» и с
поощрения канадского правительства. В заявлении высказывалось
удивление тем фактом, что канадское правительство не запросило
разъяснений у Советского правительства, следовательно, имело
другие цели, «не имеющие отношения к интересам безопасности
Канады»: «Приходится признать, что указанная выше разнузданная
антисоветская кампания входила в план канадского правительства,
направленный к тому, чтобы нанести Советскому Союзу
политический ущерб», особенно в связи с окончанием сессии Ассамблеи
Объединенных Наций58.
Заявление Советского правительства от 20 февраля 1946 г.
интересно тем, что в нем в первый и в последний раз содержалось
признание факта ведения военно-технической разведки на территории
Канады и вместе с тем преуменьшалась ее эффективность.
Советское правительство открещивалось от деятельности своего военного
атташе. Резкость формулировок означала, по-видимому, понимание
необратимости и неизбежности резкого ухудшения международной
ситуации в связи с намерением предать публичности обстоятельства
военно-технического и атомного шпионажа, лишь отражавшего
глубокое, временно скрытое системное взаимное неприятие
Советского Союза и англосаксонских держав. Впоследствии в нотах советского
посольства и других документах утверждалось, что «так называемое
дело о шпионаже» в связи с «бегством уголовного преступника Гу-
зенко» и его «клеветнические заявления» «являются полным
вымыслом, и не заслуживают никакого доверия»59.
Лексика и тон, естественно, соответствовали принятым тогда
нормам, а правда, как обычно, перемежалась с ложью: если
некоторые сведения о взрывчатых веществах, радиолокационных
приборах, радарах действительно можно было почерпнуть из открытых
источников, то данные разведки в отношении атомного оружия и,
главное, получение образца урана можно, конечно же, считать
большим профессиональным успехом советской военной разведки.
Опубликованные протоколы проведенных комиссией слушаний
позволяют выделить ключевые моменты, вокруг которых строилось
впоследствии обвинение на судебных процессах и развернутое в
прессе и официальными органами власти пропагандистское и
идеологическое обеспечение всей кампании. Помимо непосредственно
преследуемого законом факта передачи рядом канадских граждан
секретных сведений представителям советской разведки, в центре
расследования находилась намеченная к «превентивной» разработке
деятельность компартии как главной подрывной
антигосударственной организации, а члены компартии — как основные вербовщики
советских агентов. В этой связи все свидетели были вынуждены
отвечать на вопросы о своих убеждениях, участии в работе кружков,
изучающих теорию и практику коммунизма, партийной
дисциплине, уплате взносов и т. д. Н. Мазерелл, Э. Войкин, Д. Шугер и дру-
387
Холодная война
гие говорили о своем понимании социализма как более
справедливой социальной системы, где «есть надежда для бедных» и «шансы
на лучшую жизнь», но отрицали навязывавшееся им понимание
коммунизма как идеологии, направленной на насильственное свержение
правительства60.
Согласие предоставлять русским техническую и научную
информацию все без исключения (кто, разумеется, в этом признался)
фигуранты объясняли энтузиазмом, рожденным общим антивоенным
сотрудничеством, симпатиями к СССР, несшему огромные потери,
надеждами на новый мировой порядок, верой в то, что научные
достижения, особенно в атомной области, должны стать
достоянием всего человечества61.
Судьи избегали прямых обвинений и политических обобщений в
адрес Советского Союза, как и было решено на самом верху. Это, однако,
не исключало многочисленных заявлений антисоветского характера, с
которыми выступил Гузенко, утверждавший, что Советский Союз «не
хочет дружеских отношений с Канадой»: «Советская пропаганда говорит
только плохое о Канаде». Он утверждал также, что из виденных им
документов ему стало ясно, что русские создавали шпионскую сеть в
Канаде еще с 1924 г. исключительно на основе коммунистической партии
с целью «в конце концов в будущем начать войну». Показания Гузенко
в том, что не было подтверждено документами, отличались
противоречивостью и сбивчивостью: то он утверждал, что выкрал самые ценные
документы, то заверял судей, что смог вынести лишь маленькие по
размеру бумаги, а многое, самое важное осталось в посольстве62.
Беспокойством в этой связи делились чиновники министерства юстиции и судья
Ф. Брэ, снимавший показания Гузенко63.
Дело Гузенко предопределило самое активное международное
участие канадцев в основных знаковых событиях начала холодной
войны. Накануне выступления в Фултоне Черчилль обсуждал
подготовленную речь с государственным секретарем Дж. Бирнсом, его
заместителем Д. Ачесоном и канадским послом в США Л. Пирсоном.
Пирсон сообщал в Оттаву, что прочитал планировавшееся
выступление Черчилля, пока «великий человек» принимал ванну. Речь
произвела на него большое впечатление: «Это действительно сильная
вещь». Примечательно, однако, что канадец просил Черчилля
заменить тезис о «канадо-американском военном соглашении» на
«канадо-американские постоянные договоренности в области обороны».
Присутствовавшие на этом «домашнем» обсуждении представители
трех правительств не могли не признать, что последовательные
события (военные договоренности, предварительный доклад
Королевской комиссии, речь Черчилля) будут восприняты в СССР как
«этапы в планируемой кампании», в то время как «мы знаем, что не
было подобной связи» в событиях, которые тем не менее, по
мнению присутствовавших, отвечали новой политике в отношении
Советского Союза — политике «откровенности и твердости»64.
Естественная принадлежность Канады к англосаксонской
цивилизации определяла ее стратегическое и самое дружественное
партнерство с Великобританией и США. Однако это не означает, что прак-
388
Воздействие внутриполитических событий
тический разрыв нормальных отношений с СССР давался легко и
без внутренней борьбы. Как и предвидел Кинг и к чему он совсем
не стремился, Канада вызвала наибольшую неприязнь советской
стороны. Примечательна в этом отношении позиция, занятая
канадским руководством: главное внимание сосредоточить на «чистке» в
собственном доме, предоставив американцам и англичанам
действовать жестко по отношению к Советскому Союзу в международных
делах, пользуясь имеющейся информацией.
Макензи Кинг, взгляды которого на советский строй да и на
дореволюционную историю России не отличались симпатиями,
старался тем не менее минимизировать ущерб, нанесенный
советско-канадским отношениям делом Гузенко, правда, без всякого успеха.
В марте 1946 г. министр внешней торговли Чехословакии Г. Рипка
сообщил Молотову о «конфиденциальном и личном поручении»,
которое Макензи Кинг передал Молотову через президента
Чехословацкой Республики Эдуарда Бенеша: «Мероприятия, принятые
против разведки в Канаде, не были и не есть направлены против
Советского Союза и не против Генералиссимуса Сталина, как это
утверждает Советскому Союзу враждебная печать. К этому
мероприятию должны были прибегнуть по внутренним соображениям
канадской администрации. Я был бы Вам весьма обязан, если бы Вы
могли объяснить это дело Генералиссимусу Сталину, как мой друг,
который из личных сношений знает мой характер и может
подтвердить, что я весьма заинтересован в сохранении доброжелательства и
сотрудничества с Советским Союзом. Я также уверен, что
разведывательная деятельность проводилась без ведения посла Зарубина, к
которому я имею полное доверие»65.
Деятельность Королевской комиссии, подготовившей судебные
процессы над канадскими гражданами по обвинению в шпионаже на
Советский Союз, находилась под постоянным контролем
правительства, что подтверждает особую политическую важность,
придававшуюся всем мероприятиям. Привлекает внимание тот факт, что
правительство Канады стремилось удержать ситуацию в рамках, которые
считала единственно возможными, избегая прямых обвинений в
адрес правительства СССР. Так, Робертсон сообщал Ронгу, что в
разговоре с судьями определил позицию исполнительной власти: «Я
приватно довел до их сведения, что скоро может наступить время, когда
нам придется обсудить последствия всего дела с Советским
правительством... Я полагал, что расследование, а затем судебные процессы
должны рассматриваться как хирургическая операция, и что мы
должны сделать усилие по восстановлению рабочих отношений с
Советским правительством. Я указал, что отчет о работе комиссии не
должен содержать обобщающих выводов о советской деятельности в
других странах,., но должен сосредоточиться на активности
советских органов внутри Канады». Сотруднику МИДа поручалось
внимательно наблюдать за составлением доклада для того, чтобы избежать
«даже малейших обобщений» в этой связи66.
Беспокойство в связи с тем, что дело Гузенко может
спровоцировать «дискуссию об общей советской внешней политике и в осо-
389
Холодная война
бенности оценку их позиции перед вступлением в войну»
высказывал Дж. Холмс, Верховный комиссар Канады в Великобритании. Он
полагал, что подобное развитие событий «совершенно не относится
к доказательству выдвинутых против Роуза специфических
обвинений и лишь превратит уголовное разбирательство в политический
процесс», что могло бы повлечь серьезные для страны последствия.
Он выражал надежду, что министр юстиции сумеет предостеречь
обвинение против подобной опасности и предупредить, что «любые
необходимые ссылки на правительство СССР должны
формулироваться языком, на котором говорили бы с французским или
американским правительствами, если бы мы были вынуждены обвинить
канадских граждан в нарушении Официального Акта о Секретности
в пользу французского или американского посольств в Оттаве»67.
На правительственном уровне также проявлялась озабоченность
тем, чтобы официальные отчеты о работе Королевской комиссии с
достаточной убедительностью давали понять и канадской
общественности, и Советскому правительству, почему дело Гузенко
невозможно было решить через дипломатические каналы. Разъясняя позицию
правительства, X. Ронг писал в Лондон, что «дипломатическое
решение со всей очевидностью обернулось бы провалом во
внутренней политике», так как агентурная сеть была бы заранее
предупреждена. Аргументы в пользу публичного масштабного решения дела
Гузенко учитывали два фактора —- внешнеполитический (желание
принудить СССР отказаться от практики содержания обширных
разведывательных сетей в западных странах и показать, что Запад не
испытывает перед ним страха) и внутренний («помимо обычной
шпионской этики этот случай... включает подрывные технологии.
Они состоят в создании и использовании для подрывных целей
двойной лояльности среди некоторых общественных элементов в
демократических странах»)68.
18 марта 1946 г. премьер-министр представил парламенту
подробный отчет о событиях, связанных с бегством советского
шифровальщика, не забыв поделиться чувством испытанного потрясения 6
сентября 1945 г., из-за чего открытие сессии задержалось на несколько
минут, пока он «не нашел в себе силы войти в зал». Он заверил в
своем добром отношении к советскому народу, к которому канадцы
приходили на помощь в тяжелое время, и подчеркнул, что «мы в
Канаде желаем только наилучших отношений с СССР»69.
Однако до восстановления нормальных отношений между двумя
странами было еще очень далеко. Оба посла покинули свои
посольства, где продолжалась добросовестная работа по переводу статей из
местной прессы, незамедлительно отправлявшихся в
соответствующие министерства иностранных дел. Так, в канадском архиве
можно найти статьи из «Известий», «Правды», «Труда», принадлежащие
перу Заславского, Симонова, Эренбурга. В советском архиве
Министерства иностранных дел сохранились документы, которые
указывают на многочисленные демонстрации враждебного отношения
сторон — задержки в выдаче виз дипломатам, пренебрежительное
промедление в размещении канадского военного атташе, которому
390
Воздействие внутриполитических событий
пришлось какое-то время жить в номере Уилгресса. Без ответа
оставались неоднократные ходатайства канадского посольства об
урегулировании задолженности СССР за закупленное в 1945—1946 гг.
продовольствие и запросы о возвращении собственности канадских
граждан, оказавшейся на территории, оккупированной советскими
войсками. Советское посольство в Оттаве сообщало в свою очередь
о факте взлома здания посольской школы и разгроме, учиненном
«провокаторами»70.
Советская контрпропаганда отличалась традиционной для того
времени грубостью: канадский премьер-министр получил ярлык
«прислужника» британского правительства, «унтер-офицерской
вдовы, которая сама себя высекла». Шпионские скандалы в Канаде
советская пресса связывала с событиями в Европе и ООН, а дело Гу-
зенко именовалось в СССР «делом Кинга» и «антисоветской
пляской»71. Обострившиеся отношения между двумя странами сделали
невозможным визит канадского премьера в Советский Союз,
против самой вероятности которого резко выступил Д. Уилгресс, хотя
осенью 1945 г. подобный визит посол мог только приветствовать. Он
полагал, что прибытие Кинга на фоне «публичной брани и
оскорблений», которыми последний осыпался в советской прессе, будет
расценено как «проявление слабости», что недопустимо для страны,
занимающей «ключевое положение между Соединенным
Королевством и США»72. В СССР на самом высоком уровне было принято
решение о том, чтобы не направлять поздравления Макензи Кингу
с 72-летием в декабре 1946 г.73
Драматические события ранней холодной войны в
советско-канадских отношениях развивались в двух измерениях. Публично,
особенно в прессе, с обеих сторон раздавалось много резких обвинений.
Советскому Союзу ставили в упрек намерение создать «пятую
колонну» и возродить Коминтерн. На пресс-конференции, созванной
канадским министерством иностранных дел 21 марта 1946 г., X. Ронг
прокомментировал позицию России как непредсказуемую, в отличие
от демократических государств, и не исключал, что в своих
действиях Россия все еще руководствуется троцкистским принципом
«подготовки мировой революции», а не обычными для всех наций
интересами — такими, как безопасность и международный авторитет74.
Дело Гузенко предоставило богатый материал для
антикоммунистической и антисоветской пропаганды. Уже в самом заявлении,
написанном Гузенко официально лишь 10 октября 1945 г., спустя
месяц после того, как с ним стали работать спецслужбы Канады,
США и Великобритании, прозвучали формулировки и мысли,
которые придавали факту разоблачения советской военно-промышленной
разведки характер политического и идеологического
непримиримого противостояния между Россией и Западом. Гузенко, восхищаясь
демократическими институтами Канады, обвинил советское
руководство в том, что оно «тайно готовится к третьей мировой войне. На
случай этой войны Советское правительство создает в
демократических странах и, в частности, в Канаде, «пятую колонну»...
Заявление о роспуске Коминтерна было, пожалуй, самым большим шан-
391
Холодная война
тажом коммунистов за последние годы... На самом же деле
Коминтерн существует и продолжает свою работу, ибо советские лидеры
никогда не отказывались от идеи установления коммунистической
диктатуры во всем мире». Четко называлась и «пятая колонна» —
местные коммунистические организации и сочувствующие им
наивные люди75.
Невозможно представить лучшего способа воспользоваться
предательством советского шифровальщика, чем это было сделано на
Западе, — работа Королевской комиссии и последовавшие затем
судебные процессы, широко освещавшиеся прессой, публикация
Гузенко собственной книги сначала в Канаде, затем в США,
экранизация его истории в Голливуде в знаковом фильме «Железный
занавес». Все это способствовало созданию политической,
идеологической и культурной атмосферы холодной войны с ее
стереотипами, демонизацией целых наций, грубыми клише и охотой на ведьм.
В пропагандистском и идеологическом плане дело Гузенко
советской стороной было проиграно. Приходится также признать, что
даже в наши дни, в то время, как о личности и жизни предателя
Игоря Гузенко, а также канадских участников тех событий известно
практически все, не представляется возможным получить
достоверную, документально подтвержденную информацию о судьбе главы
советской разведки военного атташе Николая Заботина.
Образованный человек, профессиональный разведчик, он разделил судьбу
многих «провинившихся» перед властью, хотя мог бы быть полезным
своей стране. Заботин не был расстрелян, но отсидел длительный
срок, понеся наказание за чужое предательство, что вполне
отвечало духу того времени. Сломанными оказались судьбы и многих
преданных друзей СССР в Канаде. С горечью семьи канадских
коммунистов вспоминали, что никакой поддержки — ни моральной, ни
материальной, не было оказано им в то тяжелое время со стороны
Советского Союза76.
Параллельно публичным акциям на самом высоком уровне в
Канаде готовились серьезные аналитические документы, ныне
опубликованные. Эти материалы указывают на адекватное понимание
канадским МИДом и национальных интересов СССР, и реальных
мотивов позиции страны в международных делах. В ранней истории
холодной войны, как это ни парадоксально на первый взгляд,
можно усмотреть корни традиции особой позиции Канады в мировой
политике — позиции миростроительства, поиска мирного решения
в ходе более поздних конфликтов, активной роли в ООН и т. д.
Несмотря на полное согласие между англосаксонскими странами в
принципиальной оценке существовавшего в СССР строя и
сталинской внешней политики, канадцы с энтузиазмом молодой нации
предлагали свои пути сглаживания противоречий и возвращения к
сотрудничеству.
Посол Канады в США Л. Пирсон, будущий нобелевский лауреат
и автор идеи о создании в рамках ООН сил по поддержанию мира,
писал в Оттаву 11 марта 1946 г., после известной фултоновской речи
Черчилля, что ухудшение отношений не только удручает, оно опас-
392
Воздействие внутриполитических событий
но: «Необходимо созвать конференцию «большой тройки», в ходе
которой на стол должны быть выложены все карты, самые
искренние усилия должны быть приложены к решению всех проблем...
Потсдам и Москва стали лишь поспешными, ограниченными и почти что
неохотными попытками в сравнении с тем, что требуется в
действительности». Далее Пирсон продолжал, что подобная конференция
могла бы длиться месяцами, министры должны работать, не считаясь
со временем, чтобы «расчистить подозрения и различия и достичь
необходимого понимания желаний и намерений друг друга»77.
Один из самых информированных и компетентных людей в
канадском МИДе посол Уилгресс сообщал в Оттаву в марте 1946 п:
«Я по-прежнему убежден, что Советское правительство желает со
всей силой избежать войны. Они очень заинтересованы в как
можно более долгом сохранении мира для восстановления и дальнейшего
развития своей разрушенной экономики, имея в виду цели
вероятной в будущем пробы сил. Они более не стремятся к
распространению коммунизма ради самой коммунистической идеи». Он полагал,
что русские не выйдут за рамки установленных договоренностей,
понимая, «будучи реалистами», весь риск их нарушения: «...такая
политика становится понятной». Уилгресс призывал не относиться к
СССР как к стране-парии, не равной другим державам, полагая
наилучшим принципом ведения дел с Советами «политику твердости,
базирующуюся на коалиции с американцами и британцами»,
основанную на высоких моральных принципах, заложенных в Хартии
Объединенных Наций. Призывая вместе с тем к определенной
твердости, Уилгресс высказывал уверенность в том, что «не следует
более идти на компромиссы, поступаясь этими принципами ради
коротких дружеских застолий в Москве»78.
Наиболее примечательный аналитический документ этого
периода озаглавлен «О возможности войны с Советским Союзом» и
относится к апрелю 1946 г.79. В этом обширном меморандуме,
подписанном одним из ответственных сотрудников аппарата
государственного секретариата по международным делам X. Ронгом, содержатся
интересные и достаточно обоснованные (кстати, данными,
представленными «как секретной разведкой, так и анализом публичной
информации») реалистические оценки политики СССР и прогноз
развития отношений России с Западом. Этот документ заслуживает
внимания и потому, что и анализ, и прогноз осуществлены таким
образом, что не оставляют сомнений в активности,
самостоятельности и понимании Канадой собственных национальных интересов,
невзирая на особые отношения с атлантическими партнерами.
Аналитики из канадского министерства иностранных дел
ссылались на позицию военных, готовивших совместные планы
континентальной обороны, исходя из вероятности войны с СССР уже в
ближайшие 3—5 лет. Оставляя на усмотрение военных
непосредственно военный аспект прогнозирования, дипломаты твердо заявили о
том, что не допускают и мысли о возможности нападения СССР на
Канаду, но не исключают «в неопределенном будущем»
возможности военного конфликта между США и Советским Союзом. При та-
393
Холодная война
ком развитии событий Канада не сможет сохранить нейтралитет и
окажется театром военных действий. В случае европейской войны
между Великобританией и СССР страна вновь окажется втянутой в
войну, однако маловероятно, что русские нанесут удар по
Североамериканскому континенту из опасения спровоцировать ответ со
стороны Соединенных Штатов. Далее следует примечательное
предположение, что не исключено, что войну начнут именно США,
«единственные обладатели атомного оружия, особенно в свете их
подозрений, что Советское правительство находится в двух шагах от
аналогичных либо похожих открытий. Тогда может возникнуть
широко распространенное общественное чувство, что война с
Советским Союзом неизбежна и поэтому ее следует начать тогда, когда это
удобно американцам, пока они имеют колоссальное преимущество
владения атомной бомбой»80.
Прямо полемизируя с ястребами как в Канаде, так и в США,
Ронг считал маловероятным, что «Советский Союз в грядущие
несколько лет умышленно способен спровоцировать войну с США,
...хотя и полон решимости продолжать и дальше концентрировать
усилия на создании военного потенциала»: «Наиболее
информированные люди согласны с тем, что разруха, усталость от войны и
необходимость поднять уровень жизни делают в высшей степени
маловероятным, что Советское правительство умышленно стремится к
участию в еще одном великом испытании оружием в пределах
последующих 15—20 лет»81.
Главную опасность Ронг и его единомышленники видели в
возможности «локальных конфликтов» (в Германии, Триесте, Китае,
других странах Азии), которые могут втянуть великие державы в
масштабное военное противостояние. Все военные опасности
канадцы были склонны объяснять взаимным непониманием, отсутствием
доброй воли в переговорах, но, главное, в «фундаментальном
различии во взгляде на мироустройство между Москвой и западными
странами»: «Беспокойный и бунтующий мир отвечает чаяниям
Советского Союза». Упрекая Советский Союз в незаинтересованности
в международной торговле, изоляционизме и «идеологическом жаре
коммунизма», авторы меморандума вместе с тем делают
недвусмысленное заключение: «По существу, однако, советская политика
носит оборонительный характер», несмотря на тактику ведения
«войны нервов» советским руководством82. Такую же точку зрения о
неспособности и нежелании СССР воевать раньше, чем будут
выполнены 3 пятилетних хозяйственных плана, высказывал и Уил-
гресс. Он полагал, что советское руководство диктаторское,
тоталитарное, но отнюдь не «безрассудное», а, напротив, «расчетливо и
трезво» оценивает потенциал своей страны.
Нельзя не отметить, что аналитические разработки канадских
политиков уже в 1946 г. содержали элементы ключевых идей,
характерных для последующего противостояния эпохи холодной войны —
тезиса равновесия сил, сдерживания с позиции силы,
необходимости теснейшего атлантического сотрудничества. Влиятельный
канадский дипломат Э. Рейд весной 1946 г. признавал провал попыток
394
Воздействие внутриполитических событий
«предотвратить раскол мира на два лагеря», видя теперь главное
содержание мировой политики в «нахождении равновесия между
двумя лагерями на основе относительного силового фактора»83.
Сторонником последовательного и всестороннего союза англоязычных
демократий выступал и Уилгресс: «Именно англосаксонская гегемония
абсолютно необходима для поддержания мира и безопасности»,
однако эта гегемония «подразумевает больше ответственности, чем
привилегий», так как побуждает к развитию демократии и
распространению этих принципов во всем мире84.
Обобщая канадский взгляд на СССР и перспективы его
отношений как с Канадой, так и с Западом в целом, можно отметить
следующие принципиальные моменты. Не видя себя вне
Атлантического союза, канадцы тем не менее прекрасно понимали свое
особое место при любом развитии событий. Соглашаясь с общей для
западных демократий оценкой советского общества как
тоталитарного, стагнирующего, управляемого автократией, не считающейся с
лишениями и страданиями собственных людей, канадская
дипломатия вместе с тем исходила в своих оценках и рекомендациях
правительству из реалистического понимания Советского Союза как
государства, чрезвычайно пострадавшего в ходе только что
закончившейся войны и не строящего намеренные планы военной экспансии
против Запада. «Внешняя политика Советского Союза, —
утверждалось в меморандуме канадского МИДа, — хотя и осуществляется
другими методами и проводится правительством, чуждым нам
своими политическими институтами и социальной структурой,
является тем не менее нормальным выражением интересов этой страны.
Нет никаких признаков чрезмерных советских интересов в Северной
Америке и с политической точки зрения, таким образом, нет
никаких свидетельств в пользу разработки агрессивных намерений со
стороны Советского Союза против континента»85.
Официальная позиция советского руководства в связи с делом
Гузенко была изложена в известном заявлении от 20 февраля 1946 г.
и отличалась решительностью, резкостью и даже грубостью. Вся
ответственность за развязывание холодной войны и ухудшение
советско-канадских отношений возлагалась на противную сторону.
Вместе с тем немногочисленные доступные исследователям документы
российских архивов позволяют предположить, что партийная
верхушка СССР была не готова к такому яростному идеологическому
противостоянию. В них сквозит растерянность и стремление не
обострять ситуацию.
Советской стороне приходилось отвечать на инициативы Запада,
как это было, к примеру, с фильмом «Железный занавес»,
фактической экранизацией истории Гузенко, подробный сценарий которого
с действующими лицами и событиями обсуждался в СССР на самом
высоком уровне. Конспект сценария был представлен Вышинскому,
Суслову, Жданову, Панюшкину, Пономареву в конце 1947 г., когда
работа над голливудской картиной только началась. Генконсул СССР
в Нью-Йорке Я. Ломакин сообщал, что «фильм будет очень
враждебен. Советские люди показаны отталкивающими, циничными и
395
Холодная война
клевещущими на свою Родину. Съемка отдельных сцен уже началась
в Канаде и вызвала протест прогрессивных кругов. ...В связи с
предстоящим выпуском такого фильма, нам кажется, уже сейчас было бы
целесообразно выступить в советской печати с рядом острых статей
и развернуть атаку на голливудских реакционеров, поджигателей
новой войны... наше острое и умелое выступление может
подготовить зрителей для правильной оценки фильма и оказать
положительное влияние на общественное мнение. С другой стороны, наша
острая критика голливудских реакционеров и поджигателей войны
окажет моральную помощь прогрессивным кругам в США и
Канаде в их борьбе против реакции, против создания такого фильма».
Предлагалось также, помимо контрпропаганды, учитывая, что
«фильм создается, несомненно, с согласия правительства США и
Канады», считать «целесообразным попытаться найти пути для
давления как на госдепартамент, так и на кинокомпанию»86.
Против использования материалов королевской комиссии по
расследованию фактов шпионажа для экранизации истории Гузенко
высказывались и сами канадцы. Премьер-министр, министр юстиции
получали письма из Союза гражданских прав, Общества дружбы
Канады и СССР, других организаций и частных лиц. Руководство союза
заявляло: «Мы со всей силой протестуем против сотрудничества
министерства юстиции с создателями фильма»87. Лидеры
Национального совета Общества дружбы Л. Роберте и Ф. Парк осуждали фильм,
называя при этом сам доклад комиссии «документом, не внушающим
доверия»: «Фильм, основанный на нем, может послужить лишь
лишенному смысла ухудшению отношений с СССР и затруднит работу
Объединенных Наций»88. Возражая против подобной оценки доклада,
в котором сам Луи Сен Лоран, на тот момент государственный
секретарь по внешней политике, видел «важнейший вклад в
информирование мировой общественности»,* он тем не менее признавался, что
«совсем не горит желанием увидеть подобный фильм»89.
В СССР к обсуждению того, как реагировать на этот фильм,
подключилось высшее партийное и советское руководство — В. М.
Молотов, секретари ЦК ВКП(б) А. А. Жданов, М. А. Суслов,
заведующий отделом Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) В.
Степанов, начальник Советского Информбюро Б. Н. Пономарев,
ответственный работник ЦК ВКП(б) Л. Ф. Ильичев. Было принято
решение контрпропагандисткую работу организовать
заблаговременно, чтобы скомпрометировать «американскую провокационную
затею», используя все имеющиеся каналы: «Поручить министру
кинематографии т. Большакову разработать тематику фильмов,
направленных против американских реакционеров»90.
Написание «резких статей» в центральной советской прессе
против «гнуснейшей клеветы на Советский Союз и советских людей»
было решено доверить известным литераторам: «Было бы
целесообразно на основе имеющегося либретто поручить тт. Заславскому,
Эренбургу, Л. Леонову и Н. Тихонову подготовить для печати
статьи, разоблачающие готовящуюся фальшивую и клеветническую
кинокартину»91.
396
Воздействие внутриполитических событий
О результатах выполненного партийного задания (публикация
статьи И. Эренбурга «Кинопровокаторы» 21 февраля 1948 г. в газете
«Культура и жизнь» и пр.) докладывалось непосредственно М. А.
Суслову. Партийные идеологические работники предлагали не
ограничиваться «оборонительными» шагами, а приступить к активной
позитивной агитации: «Секретарям ЦК ВКП (б) тов. Жданову А. А. и
Суслову М. А. представлены предложения о создании кинофильмов
из жизни народов стран новой демократии, Западной Европы и
США»92. Полным ходом было развернуто поддерживаемое
государством конструирование новой культуры холодной войны и в
литературе, и в кинематографе, и история Гузенко внесла в этот процесс
существенный вклад.
Развитие событий ранней холодной войны, связанных с делом
Гузенко, рост экономического и политического, включая
международный, потенциала Канады привлекали к ней все большее
внимание советского руководства. Полученная по всем каналам (включая
разведку и сообщения представителей канадской коммунистической
верхушки) информация давала возможность отделам внешней
политики ЦК ВКП(б) и МВД СССР анализировать советско-канадские
отношения и позиции страны в международных делах.
Советские аналитики внимательно изучали структуру канадского
министерства иностранных дел и отношения с США и
Великобританией, отмечали все более активную роль Канады «в области
расширения своих международных связей и установления
дипломатических и консульских отношений с главнейшими государствами
мира». Глава Канадского МИДа с конца 1946 г. Л. Пирсон
характеризовался как «открытый сторонник англо-американской
ориентации», неоднократно выступавший вместе с тем «с заявлениями об
ущемлении прав малых наций в утвержденной Хартии. ООН». «При
этом он прежде всего выступал против права вето пяти великих
держав». В служебной записке о работе канадского
внешнеполитического ведомства, подготовленной в конце 1946 г., в самый разгар
шпионских процессов в Оттаве, для высшего руководства страны
одним из чиновников советского МИДа, давалась оценка
происходившим процессам, но, естественно, с позиций советской
дипломатии: «Установившиеся прочные связи между Канадой, США и
Великобританией не только не ослабли в послевоенный период, а,
наоборот, продолжают все более и более укрепляться...
Неоднократные поездки премьер-министра Канады Макензи Кинга к
президенту США и премьер-министру Англии для обсуждения ряда важных
вопросов международного значения... заключение ряда военных
договоров о совместной обороне Арктики... недавно закончившаяся
имперская конференция в Лондоне (октябрь 1946 г.) относительно
организации совместной обороны Англии и ее доминионов, в
которой Канада принимала активное участие, все это свидетельствует о
том, что Канада установила с Англией и США тесный контакт и не
принимает сама никакого решения по важным вопросам, имеющим
международное значение, без предварительного согласования с
Лондоном и Вашингтоном. Одним из примеров такого тесного взаимо-
397
Холодная война
действия этих стран в вопросах внешней политики является
антисоветская кампания в Канаде в связи с так называемым
«шпионским» делом. До того как начать эту кампанию, премьер-министр
Кинг совершил поездку в Вашингтон и в Лондон и после его
беседы с президентом США и с премьер-министром Англии, и,
очевидно, с их полного одобрения в Канаде началась грязная и грубая
антисоветская кампания, достигшая огромных размеров. Ясно, что,
начиная эту антисоветскую кампанию, Канада преследовала,
прежде всего, и главным образом определенные политические цели,
придя с лакейской угодливостью на помощь США и Англии»93.
В другом документе, политико-экономической справке,
составленной ответственным работником партийного аппарата в
характерных для марксистско-ленинской теории терминах, отмечалось, что
«внешняя политика правительства Кинга отражает стремление
канадского монополистического капитала обеспечить за собой крупную
роль в международной жизни в качестве активного участника
англо-американского блока... За последнее время канадская внешняя
политика все больше подчиняется интересам США, даже в ущерб
суверенитету и экономике страны. Канада стала первой из
англосаксонских стран, узаконившей пребывание американских войск на
своей территории в мирное время... Подобная уступчивость
канадского правительства в отношении военных устремлений США
сочетается с организацией и проведением антисоветских провокаций,
инспирируемых крайне реакционными кругами
англо-американского блока». Тревогу советского руководства вызывали как
«пресловутое дело о щпионаже», так и более серьезные процессы — активное
участие канадцев во всех военных разработках атлантических
союзников и само обсуждение на закрытом заседании канадского
парламента возможности войны против СССР через 10—20 лет:
«Канадское правительство полностью поддерживает доктрину Трумэна и
«план Маршалла». Силы, симпатизирующие СССР, «разрозненные и
не могут противостоять потоку антисоветской клеветы... Все
стараются откреститься от коммунизма»94.
В Москве прекрасно понимали, что влияние коммунистических
идей в Канаде весьма ограниченно, и наиболее ответственные
работники не пытались скрыть этот факт от высшего руководства.
Комментируя статью сотрудника советского посольства в Оттаве И. Во-
ленко «К внутриполитическому положению в Канаде», заместитель
заведующего отделом внешней политики ЦК А. Панюшкин писал:
«В статье указывается, что главными партиями Канады являются
коммунистическая, социал-демократическая, либеральная и
прогрессивно-консервативная. Такой порядок подачи материала
предопределяет роль каждой партии в жизни страны. В действительности же
главную роль играют либеральная и консервативная партии.
...Коммунистическая партия играет значительную роль в
общественно-политической жизни страны, но она еще слишком слаба»95.
Масштабы и формы, которые приобрело дело Гузенко,
вынуждали советское руководство придерживаться тактики, направленной на
то, чтобы не давать канадским властям дополнительных поводов для
398
Воздействие внутриполитических событий
антикоммунистической пропаганды. Это, впрочем, не могло
существенно повлиять на внутриполитическое положение в Канаде.
Во избежание дальнейшего ослабления канадских коммунистов в
Москве принимались решения о замораживании открытых контактов по
партийной линии. Летом 1946 г. секретарь Федерации русских
канадцев Г. Окулевич, который «известен посольству как член РПП
Канады и преданный нам человек» известил поверенного в делах СССР
в Канаде Белохвостикова о решении руководства партии послать в
начале сентября члена ЦК партии Д. Б. Сальзберга в страны
Европы. Окулевич сообщал, что член легислатуры Онтарио -Сальзберг
поедет в страны Европы, в том числе и в Польшу, «под видом
официального представителя канадского комитета помощи
Биробиджану.. Однако... на самом деле Сальзберг поедет... для того, чтобы
оттуда незаметно для широкой публики переехать в Советский Союз».
Белохвостиков сообщал, что «партия придает поездке Сальзберга в
СССР очень важное значение. По словам Окулевича, положение
партии сейчас тяжелое. Антисоветская компания, в ходе которой
РПП была избрана главной мишенью, не только подорвала
авторитет партии в широких массах канадцев, но вызвала также
растерянность у некоторых членов партии. Кроме того, партия находится
сейчас в очень тяжелом финансовом положении». Решение
советской партийной верхушки было очень жестким. В. Деканозов писал
А. Жданову в этой связи: «Считаю, что разрешать Сальзбергу
приезд в СССР в настоящее время не следует. Комитет по оказанию
помощи Биробиджану... никакого отношения к евреям,
проживающим в европейских странах, не имеет. Это насторожит
англо-американскую разведку к поездке Сальзберга, которая, безусловно,
организует за Сальзбергом тщательное наблюдение, и, как надо полагать,
его визит в СССР разведке будет известен. Если поездка
Сальзберга в Москву будет раскрыта, то у канадской реакции будет лишний
повод повести еще большее наступление против РПП. Полагаю,
...что в настоящее время момент для приезда Сальзберга в Москву
неподходящий. Финансовую помощь ЦК РПП можно оказать
другими путями»96.
Дружелюбно настроенный к СССР канадский посол Д. Уцлгресс
придерживался мнения о том, что в своей политике на исходе и
сразу после войны советское руководство руководствовалось не
идеологией, а прагматизмом и реальной оценкой международной
ситуации97. Однако это был чрезвычайно короткий и вынужденный этап,
объяснявшийся истощенностью ресурсов СССР вследствие тяжелой
и кровопролитной войны. Коммунистам в Канаде не оказывали
открытой поддержки, воздерживались от использования новых
сторонников партии в разведывательных целях (как в случае с Вилом) не
потому, что не хотели, а потому, что опасались изоляции и не
могли в силу экономической слабости и обескровленности страны.
Вместе с тем сама фраза об оказании финансовой помощи
канадским коммунистам в связи с отказом принять в СССР Сальзберга
свидетельствует о многом — о по-прежнему живом деле
международного коммунистического движения с его «двойной лояльностью»,
399
Холодная война
«меккой» в Москве, откуда и руководили, и оказывали помощь
деньгами.
Москве было свойственно преувеличивать протесты канадцев в
связи с антисоветскими акциями Оттавы, хотя демократическая
среда позволяла канадцам даже в самые тяжелые моменты высказывать
протесты против нарушений демократических процедур, имевших
место в ходе судебных процессов и слушаний комиссий,
организовывать пикеты и шествия. Демократию, а не советских шпионов,
защищали граждане страны. В канадском архиве сохранились
многочисленные документы — обращения, письма, воззвания,
направленные властям с призывом не нарушать права человека, не
поддаваться милитаристской истерии, не обострять отношений с
Советским Союзом. Так, секретарь Канадского конгресса труда призывал
премьер-министра ограничиться чисткой в собственном доме, но не
поощрять реакционеров, которые уже «бьют в барабаны войны»:
«Рабочие не могут допустить даже мысли о том, что когда-либо в
будущем мы будем воевать с Советским Союзом»98.
Работа Королевской комиссии подготовила шумные процессы,
проходившие в Канаде на протяжении нескольких лет. 10 человек,
чье участие в шпионаже на Советский Союз оказалось доказанным,
получили разные сроки тюремного заключения — от 2 до 6 лет. 7
человек были оправданы. По-разному сложились их судьбы.
Некоторые эмигрировали, у других распались семьи, кто-то сменил имя и
профессию, большинство разочаровались как в коммунизме, так и
в СССР, однако в целом приговоры суда считались достаточно
гуманными и не такими жесткими, как можно было бы ожидать в
связи с политическими последствиями этих процессов.
В Советском Союзе «канадский провал» стал предметом
специального расследования комиссией в составе Берии, Маленкова и
других высокопоставленных ответственных лиц". Доклад по
результатам ее работы остается по-прежнему засекреченным. Лишь к
началу 1970-х годов упоминание имени Гузенко исчезло из регулярно
составлявшихся советскими дипломатами справок по
советско-канадским отношениям.
События Второй мировой, а затем ранней холодной войны
предоставили Канаде возможность утвердиться в качестве
самостоятельного и активного субъекта международных отношений. Оставаясь
политически, экономически и цивилизационно неотъемлемой
частью атлантического англоязычного мира, Канада и в дальнейшем
выступала полноправным партнером США и Великобритании в ходе
образования НАТО. «Дело Гузенко» и советско-канадские отношения
на самом раннем этапе холодной войны позволили стране
укрепиться в качестве инициативного союзника в «атлантическом
треугольнике». В этом, собственно, и проявился, именно так и понимался
национальный интерес молодой и динамично развивавшейся
страны. Участие в важнейших событиях ранней холодной войны
означало также наступление нового этапа в дипломатической истории
Канады. Главную роль в реализации международной активности
сыграли молодые и амбициозные политики, пришедшие на смену ста-
400
Воздействие внутриполитических событий
рой элите, в большой степени сориентированные на теснейшие
военно-промышленные и политические отношения с США.
Позиция канадского руководства и многочисленные
внешнеполитические документы позволяют также утверждать, что оценки
международной ситуации и перспектив отношений Запада и СССР
отличались реализмом и трезвым расчетом. Однако пропагандистский,
публичный стиль связанной со шпионскими процессами кампании
был выдержан в целом в характерном для начинающейся холодной
войны идеологическом стиле. Дело Гузенко стало одним из первых
в практике холодной войны, когда обстоятельства деятельности
военной разведки были преданы гласности в далеко идущих по своим
последствиям политических целях. Во внутренней политике
результатом судебных процессов стало дальнейшее ослабление влияния
коммунистов и их практическое исключение из активной
общественно-политической жизни Канады. Международный резонанс тех
событий оказался даже более значительным, чем их влияние на жизнь
внутри страны. «Превентивный» удар был нанесен по интересам
международного коммунистического движения и, как следствие,
позициям гораздо более влиятельных компартий и левых сил США
и Европы. Восстановление нормальных советско-канадских
отношений стало возможным лишь к середине 1950-х годов, после
завершения сталинской эпохи.
1 Granatstein J. L., Stafford D. Spy Wars. Espionage and Canada from Gouzenko
to Glasnost. Toronto, 1992; Bothwell R. Years of Victory. Toronto, 1987.
2 Stairs R. D. Realists at Work: Canadian Policy Makers and the Politics of
Transition from Hot War to Cold War // Canada and the Early Cold War. 1943—1957 /
Ed. by Greg Donaghy. Ottawa, 1998; Smith D. Diplomacy of Fear. Canada and the
Cold War. Toronto, 1988; Bothwell R. The Big Chill: Canada and the Cold War.
Toronto, 1998.
3 Whitaker R., Marcuse G. Cold War Canada: the Making of a National Insecurity
State, 1945—1957. Toronto, 1994.
4 Collins L. D. Canadian-Soviet Relations during the Cold W&r // Canadian-Soviet
Relations. 1939-1980 / Ed. by A. B. Balywader. Oakville, 1981. P. 16.
5 См., напр.: Милейковский А. Г. Канада и англо-американские
противоречия. М., 1958.
6 Сороко-Цюпа О. С. История Канады. М., 1985; Поздеева Л. В. Канада в
годы Второй мировой войны. М., 1986; Молочков С. Ф. Канада, расширение
НАТО и Россия // Актуальные проблемы российско-канадских отношений /
Отв. ред С. Ф. Молочков. М., 1999; Кочегарова Н. И. Внешняя политика
Канады после Второй мировой войны (К истории отношений Канады с США и
Великобританией). М., 1988; Лота В. ГРУ и атомная бомба. М., 2002;
Прохоров Д., Лемехов О. Перебежчики. М., 2001.
7 Архив внешней политики МИД РФ (далее — АВП РФ), ф. 06, оп. 7, п. 35,
д. 493, л. 4—5. Меморандум, врученный послом Канады Уилгрессом В. М. Мо-
лотову 16 января 1945 г.
8 Mike. The Memoirs of the Rt. Hon. Lester B. Pearson. Vol. 1: 1897-1948.
Toronto, 1972. P. 283-284.
9 См. нотную переписку между советским посольством и канадским МИДом
и соответствующие документы: National Archives of Canada (далее — NAC).
401
Холодная война
Records of the Department of Justice. RG 13. A-2. Vol. 2119. Note № 35 of
September 7 from the Embassy of the USSR; RCMP Office of Commisioner.
S. T. W>od to N. Robertson, September 10, 1945; Ottawa. Police Department. General
Report by Const. J. B. MacCulloch. September 6, 1945.
10 The Mackenzie King Record / Ed. by J. W. Pickersgill, D. F. Foster. Toronto,
1970. \Ы. З. Р. 7-8.
11 Ibid. P. 9-11.
12 NAC. RG 33/62. Royal Commission to Investigate the Facts Relating to and
the Circumstances Surrounding the Communication, by Public Officials and Other
Persons in Positions of Trust of Secret and Confidential Information to Agents of a
Foreign Power, 1942—1946. (Далее — RCR) Vol. 4. Notes from the Embassy of the
USSR № 35, 36. September 7, 14, 1945. Exhibit 79—79 A; Records of the Department
of Justice. RG 13, A-2, \Ы. 2119. № 30. N. Robertson to the Embassy of the USSR.
Department of External Affairs. September 11, 1945.
13 АВП РФ, ф. 99, on. 17, п. 7. Из дневника Зарубина Г. Н. Секретно.
Запись беседы с премьер-министром Канады Макензи Кингом 10 сентября
1945 г.
14 Whitaker R., Marcuse G. Op. cit. P. 36.
15 АВП РФ, ф. 06, on. 8, п. 37, д. 588. Министру иностранных дел Союза
ССР В. М. Молотову от т. Белохвостикова. «О предложениях по работе
Посольства СССР в Канаде». 2. XI. 46.
16 Gouzenko I. This was My Choice. The Great Soviet Spy Conspiracy in Canada.
Montreal, 1948.; Он же. The Iron Curtain. Inside Stalin's Spy Ring. N. Y. 1948. P. 264.
17 О советской разведке в США см.: Позняков В. В. Тайная война Иосифа
Сталина: советские разведывательные службы в Соединенных Штатах
накануне и в начале холодной войны, 1943—1953 гг. // Сталин и холодная война / Отв.
ред. А. О. Чубарьян. М., 1997.
18 NAC. RG33/62. RCR. Vol. 3. Exhibit 33-ЗЗА. 5. П. 44. «Вопросы,
подлежащие выяснению Ламонтом».
19 Ibid. \Ы. 3 Exhibit 16-16А.
20 Ibid. \Ы. 3, Exhibit 17C. «Карточка учета. Liutenant G. Lunan».
21 Ibid. \Ы. 3, Exhibit 17 В. «Схема группы «Ресерч»».
22 Ibidem.
23 Ibid. Vol. 3, Exhibit 17 — 17N. «Организационное письмо по группе
„Research"». «Assingment № 1 given to Back's Group (Research) Given 8-6-45»;
«Организационное письмо от 18.4.45»; «Задание № 2, поставлено 6.8.45».
24 Об атомном проекте США см.: Мальков В. Л. Манхэттенский проект. М., 1995.
25 NAC. RCR. Exhibit 20-20 Е (Директору №234, 2.8.45; Директору №241.
Данным Алика; Директору № 242 9.8.45).
26 Ibid. RCR. \Ы. 3, Exhibit 21.
27 Ibid. RCR. Exhibit 35—35A. Грант Директору. (Без даты.)
28 Ibid. RCR. Exhibit 23 H. Директор Гранту. № 11931. 22.8.45.
29 Ibid. RCR. Exhibit 20 D, 20 E; 23 А. Грант Директору № 241, 242, 244.
30 Ibid. RCR. Exhibit 20 V. Грант Директору. 31.8.45.
31 Lunan G. The Making of a Spy. Montreal, 1995.
32 Российский государственный архив социально-политической истории
(далее - РГАСПИ), ф. 495, оп. 98, д. 183, л. 13-15. «То the P. В. January 22,
1943». В Политбюро ВКП(б).
33 Wfeisbord M. The Strangest Dream. Canadian Communists, the Spy Trials and
the Cold War. Montreal, 1994. P. 209-223.
34 Ibid., P. 3.
35 NAC. RCR. \Ы. 3. Exhibit 25 В. «До организации».
36 Ibid. RCR. \bl. 4. Exhibit 36-36A. Директор Гранту. 22.8.45.
37 M. Wfeisbord. Op. cit. P. XII, 130.
402
Воздействие внутриполитических событий
38 NAC. RCR. Vol. 3 Exhibit 19 Е, 19 С. Задание № 1 от 16.12.45; Ход
встреч.
39 Ibid. RCR. Vol. 3 Exhibit 20 A, 23 D, 23 E. Грант Директору. 2.8.45;
Директор Гранту. 10.8.45.
40 Ibid. RCR. Vol. 3 Exhibit 19—19H. Карточка учета Sam Carr.
41 Ibid. RCR. Vol. 3 Exhibit 19 E, 19 G. Ход встреч; Задание № 3 от 1.8.45.
42 Ibid. RCR. Vol. 3 Exhibit 20 F, 20 I,D, 23 G. Гранту. 22.8.45.
43 Idid. RCR. \fol. 3. Exhibit 17G. Задание JSfe 1, поставленное группе Bacon
(Ресерч). Поставлено 8.6.45).
44 Ibid. МЫ 3 Exhibit 23 В. Директор Гранту. 11.8.45.
45 Whitaker R., Marcuse G. Op. cit. P. 37.
46 Documents on Canadian External Relations (далее — DCER). Vol. 12. 1946.
Ottawa, 1977. P. 1633.
47 The Mackenzie King Record. Vol. 3. P. 55, 59—60.
48 NAC. Department of External Affairs (далее — DEA). RG 25. File № 1. From
10-9-45 To 21-8-52. Vol. 2620. File № 1. (Temporary Files). Espionage Case. Draft
agreement on the procedure for dealing with the Corby Case; DCER. Vol. 11, Part 2.
1944^1945. Ottawa, 1990. Ps 1991-1993, 1999.
49 Documents on British Policy Overseas / Ed. by R. Bullen, M. E. Pelly. Series
I. Vol. II. 1945. London, 1985. P. 618—620. Atomic Energy Agreed Declaration by
the President of the United States, the PrimeMinister of the United Kingdom, and
the Prime Minister of Canada. November 15, 1945.
50 The Mackenzie King Record. Vol. 3. P. 58—60, 144.
51 Об умышленном преувеличении роли Канады в атомном проекте
советской стороной пишут Р. Уитекер и Г. Маркузе (R. Whitaker, Marcuse Op. cit.
P. 42-45).
52 АВП РФ, ф. 99, on. 012, п. 3, л. 33-39. Посольство СССР в Канаде.
Хроника событий. 8 февраля 1946 г. Атташе посольства Е. Соболев.
53 NAC. DEA. RG 25 Vol. 2620. File №-l (Temporary Files). Espionage Case.
Note for the File. Top Secret. HHW/SR. 1.10.45.
54 Ibidem.
55 Ibid. Vol. 2620. File 50242-40, vol. 1. Excerpt from Broadcast by Drew Pearson.
Sunday, Febr. 3, 1946.
56 NAC. Louis St. Laurent Papers. Vol. 19. File 100-109. M. H. Spaulding,
Chairman, Civil Rights Union, to Rt. Hon. J. L. Ilsley, Minister of Justice, February
5, 1947.
57 DCER, vol. 12. P. 2040-2041.
58 АВП РФ, ф. 99, on. 18, д. 2; Правда. 1946. 21 февр.
59 Там же, ф. 99, оп. 12, п. № 2, д. 021. Ноты посольства СССР в МИД
Канады. April 4, 1946.
60 The Gouzenko Transcripts. The Evidence Presented to the Kellock — Taschereau
Royal Commission of 1946 / Ed. By R. Bothwell, J. L. Granatstein. Ottawa, 1982.
P. 60, 164, 170, 175, 199-200, 207, 230.
61 Ibidem, (см., напр., «Testemony of David Lunan». P. 203—207, 232).
62 NAC. J. R. Cohen Papers. MG 30, A94. Vol. 45. File 3156. Rex vs Fred Rose.
Official Secrets 1946. Igor Gouzenko Examined by Hon. F. Philippe Brais, Royal
Commissioner. P. 32, 58.
63 NAC. Lois St. Laurent Papers. MG 26, L. Vol. 19. File 100-10. F. P. Brais to
R. Forsyth. Telegram. March 8, 1947.
64 NAC. DEA. RG 25. Vol. 2620. File № 1 Temporary Files. Espionage Case. Mike
Pearson to N. A. Robertson. March 4, 1946.
65 АВП РФ, ф. 012, on. 7, д. 286. Памятная записка, врученная т. Молотову
министром внешней торговли Чехословакии Рипка 28.III. 1946 s, о поручении
Макензи Кинга Бенешу.
403
Холодная война
66 NAC. DEA. \Ы. 2620, file № 1. Temporary Files, Espionage case. H. Wrong
to N. A. Robertson, May 15, 1946. Personal and Top Secret.
67 Ibid. Telegram from the High Commissioner for Canada in Great Britain to the
Secretary of State for External Affairs, Canada. London, May 29, 1946 (J. W. Holmes
to N. Robertson).
68 Ibid. H. Wrong to J. W. Holmes. Top Secret. Personal. Ottawa, March 1,
1946.
69 Canada. House of Commons Debates. Session 1946. Vol. 1. P. 45—53, 54.
70 АВП РФ, ф. 012, on. 7, д. 287; ф. 7, on. 22, д. 197; ф. 99, on. 11, д. 012ка. -
71 Подобный стиль не остался незамеченным канадскими историками. См.:
Black J. L. Canada in the Soviet Mirror. Ideology and Perception in Soviet Foreign
Affairs, 1917-1991. Ottawa, 1998. P. 172, 174-176.
72 DCER. Vol. 12. P. 2053. L. D. Wilgress to N. Robertson. Moscow, April 15,
1946.
73 АВП РФ, ф. 012, on. 7, д. 288. Ф. Молочков, В. Трухановский — В. Г. Де-
канозову, 6.XII.1946.
74 NAC. Laurent Beaudry Papers. MG 30. E 151. Vol. 3. File 44. Press-conference.
Department of External Affairs. Ottawa, March 25, 1946.
75 NAC RCR. RG 33/62 Ш. 4, Exhibit 48-48A (Заявление И. Гузенко 10
октября 1945 г.).
76 Wfeisbord M. The Strangest Dream. Canadian Communists, the Spy Trials and
the Cold War. Toronto, 1983. P. 6-7, 205-216.
77 DCER. Vol. 12. 1946. Ottawa, 1977. P. 2045-2046.
78 Ibid. P. 2050—2051. L. D. Wilgress to the Secretary of State for External Affairs.
March 21, 1946.
79 DCER. \Ы. 12. «The Possibility of War with the Soviet Union». Memorandum
by the Associate Under-Secretary of State for External Affairs. Ottawa. June 28, 1946.
(In connection with joint Appreciation of the Requirements for Canada — US Security
and Joint Basic Security Plan).
80 Ibid. P. 1631-1633.
81 Ibid. P. 1633.
82 Ibidem.
83 Ibid. P. 2055—2056. Secretary of State for External Affairs to the Ambassador
in the United States. Ottawa. May 10, 1946.
84 DCER. Vbl. 12. P. 2047—2048. Ambassador in the Soviet Union to the Secretary
of State for External Affairs. Despatch 110. Moscow. March 21, 1946.
85 Ibid. P. 2063. «Memorandum by Department of External Affairs. Memorandum
on Soviet Motives in Relation to North America», [n. d.] 1946.
86 РГАСПИ, ф. 17, on. 128. д. 408, л. 242-246. Заместителю министра
иностранных дел СССР т. Вышинскому А. Я. от Генконсула СССР в Нью-Йорке
Я. Ломакина. 23 декабря 1947 г.
87 NAC. Lois St. Laurent Papers. MG 26 L. Vol. 19. File 100-109. M. N.
Spaulding to the R. H. J. L. Ilsley. November 28, 1947.
88 Ibid., File 100-9-0. L. Roberts, F. W. Park to D. Zanuck, Hollywood. April 12, 1947.
89 Ibid., L. S. Laurent to F. W. Park. April 17, 1947.
90 РГАСПИ, ф. 17, on. 128, д. 408, л. 258-259. Секретарю ЦК ВКП (б) тов.
Жданову А. А. от начальника Совинформбюро Б. Пономарева. 7 января 1948 г.
91 Там же, л. 256. Секретарю ЦК ВКП(б) тов. Суслову М. А. от
Ильичева Л. 9.II.48.
92 Там же, л. 257. В секретариат тов. Суслова М. А. от заведующего отделом
Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП (б) В. Степанова. 24. 11.48.
93 АВП МИД РФ, ф. 06, оп. 8, п. 37. Л. 5-56. «О работе Министерства
Иностранных дел Канады». Секретно. Атташе посольства СССР в Канаде М.
Лукьянов. 25.XI.46.
404
Воздействие внутриполитических событий
94 Там же, ф. 17, оп. 125, д. 1125, л. 107—131. Канада.
Политико-экономическая справка. С. Хаткин. 4.DC.47.
95 Там же, ф. 17, оп. 125, л. 133. Замечания к статье «К
внутриполитическому положению в Канаде». А. Панюшкин. 10 апреля 1947 г.
96 РГАСПИ, ф. 17, оп. 128, д. 213, л. 50. Тов. Жданову А. А. от т. Деканозо-
ва В. Секретно. 17 августа 1946 г.
97 DCER. \Ы. 12. Р. 2050, 2055.
98 NAC. DEA. RG 25. Vol. 2619. File 851-40. М. J. Fenwick to Mackenzie King.
March 13, 1946
99 Милыытейн М. Побег Гузенко // Совершенно секретно. 1995. № 3.
АР. А. УЛУНЯН
ГРЕЦИЯ И ТУРЦИЯ
МЕЖДУ ЗАПАДОМ И ВОСТОКОМ
(1950-е годы)1
Смерть И. В. Сталина в марте 1953 г. позволила новому
руководству СССР так использовать ситуацию, чтобы постараться сгладить
политику конфронтации по ряду вопросов внешней политики. 11
марта 1953 г. во время протокольной беседы В. М. Молотова с
официальной правительственной делегацией Турции, прибывшей на похороны
Сталина, советская сторона выразила надежду на улучшение
советско-турецких отношений2. В определенной степени подобный ход был
рассчитан на смягчение позиции тех приграничных с СССР стран,
которые видели в нем угрозу своей национальной безопасности.
Новое советское руководство все более обращало внимание на
«колониальные народы» в Африке и Азии, оценивая их как своих
потенциальных союзников в двухполюсном противостоянии. К их числу
Кремль относил и Турцию, рассматривая ее как зависимое от Запада
и прежде всего США государство. В мае 1953 г. послу Турции в СССР
советским министром иностранных дел было заявлено о желании
Москвы улучшить отношения с Анкарой. При этом советское
партийно-государственное руководство решило отказаться от обсуждения
территориальных проблем и вопроса Проливов. Об этом 19 мая было
сделано официальное сообщение в партийном органе — газете
«Правда». Спустя десять дней ТАСС передал заявление Советского
правительства, в соответствии с которым Москва давала понять, что
отказывается от прежних территориальных требований к Анкаре. 18 июля
турецкое правительство выступило с заявлением, в котором приветствовалось
решение Кремля. Однако предпринятые Москвой шаги были не
в состоянии сорвать планы по созданию военно-политического
блока в Балканском регионе.
После продолжительных и весьма активных консультаций 11 июля
1953 г. министры иностранных дел Греции, Турции и Югославии
сделали совместное заявление о решении создать Постоянный
секретариат с целью подготовки конференции министров трех
государств по политическим вопросам, проблемам культуры, образовать
комитет экспертов по экономическим проблемам и торговле,
одновременно поручив главным штабам трех государств изучение
принципов будущего трехстороннего сотрудничества в военной области.
Подготовка создания военно-политического блока Греции, Турции
и Югославии находилась в центре внимания дипломатических и
специальных служб как западного блока, так и восточного. Однако
406
Воздействие внутриполитических событий
помешать этому процессу последний был не в состоянии, так как не
имел сколько-нибудь серьезного ресурса противодействия. В
складывавшейся ситуации Кремль стремился использовать
экономические рычаги во внешнеполитических акциях. В июле 1953 г. был
произведен обмен послами между Грецией и СССР3. Начатые по
инициативе СССР в том же месяце торговые переговоры
завершились подписанием соглашения между СССР и Грецией о
товарообороте и платежах4. Обещание Москвы увеличить закупки греческого
табака и расширить поставки нефти в Грецию были восприняты «с
оптимизмом в торговых кругах» страны5. Советский посол М.
Сергеев попытался заинтересовать министров торговли, морского
флота и финансов в выгодности советских предложений. Американские
эксперты, однако, видели определенную ограниченность
подписанного между Москвой и Афинами торгового договора и полагали, что
он малоэффективен. Одновременно прямые контакты советского
посла с министрами греческого правительства серьезно
обеспокоили греческое министерство иностранных дел. Во многом это было
связано с общестратегической линией Греции, направленной на
усиленное взаимодействие с западными партнерами, в частности
американцами. Данное направление политики координировалось и
контролировалось МИДом, который рассматривал действия Сергеева как
очередную попытку оторвать Грецию от ее союзников.
Советские внешнеполитические маневры в отношении Греции в
конце октября — начале ноября 1953 г. свидетельствовали о
серьезности намерений Кремля перейти к тактике заигрывания с
недавними противниками из числа малых государств, связанных с
западной системой обороны и играющих важное значение в ней.
Изменения, начавшиеся во внешнеполитических подходах
Москвы после смерти И. В. Сталина, серьезно обеспокоили американскую
дипломатию, находившую новые советские действия более
изощренными, чем те, которые использовались Кремлем ранее.
Аналитические оценки, сделанные дипломатическими работниками США,
отличались жесткостью и настороженностью6. Одновременно советская
политика в Греции рассматривалась с позиций потенциальной угрозы
как для национальных интересов Греции, так и для интересов США
в этой стране7. Несмотря на очевидную активизацию советской
внешней политики в Греции, американская дипломатия не смогла
определить на тот момент планы Кремля в отношении этого
средиземноморско-балканского государства.
В апреле 1954 г. руководитель Югославии И. Броз Тито посетил
Анкару с официальным визитом, во время которого он активно
выступал за создание трехстороннего альянса балканских государств.
Образование регионального военно-политического союза усиливало
позиции его потенциальных участников на международной арене.
Одновременно это позволяло находящимся у власти силам
рассчитывать на укрепление их влияния внутри соответствующих стран.
Так, в частности, внешнеполитический курс правительства
Демократической партии в Турции имел и вполне конкретное
внутриполитическое измерение. Экономическая либерализация сопровож-
407
Холодная война
далась ужесточением политического режима. Таким образом,
демократическая партия, бывшая некогда оппозиционной и выступавшая
против диктатуры правившей Народно-республиканской партии,
сама достаточно быстро пошла по пути создания собственной
диктатуры. При этом руководство ДП, и в частности Дж. Баяр,
активно использовало этнические и конфессиональные формы
мобилизации общественного мнения в свою пользу.
Основной оппонент демпартии — народно-республиканская
партия также выступила с программными заявлениями по
экономическим вопросам, обнаружив, таким образом, общность социально-
экономических ориентиров основных политических сил8.
В январе 1954 г. по приглашению американского президента
Д. Эйзенхауэра ведущие турецкие деятели — президент Дж. Баяр и
премьер-министр А. Мендерес — посетили с официальным визитом
США. Эта поездка являлась тем более важной для руководства
страны, так как символизировала усиление взаимодействия Турции с
Западным блоком и его ведущей державой — Соединенными
Штатами. Учитывая место и роль США во внешнеполитической
деятельности турецкой дипломатии, а также американское экономическое
и финансовое участие в жизни Турции, лидеры Демпартии — Баяр
и Мендерес использовали визит и в интересах достижения
внутриполитических целей. США в данной ситуации вовлекались во
внутреннюю политику Турции как один из ее активных участников9.
В свою очередь оппозиция, и прежде всего
народно-республиканская партия, стала активно использовать в своей предвыборной
пропаганде тезис зависимости демпартии от американских финансовых
вливаний в турецкую экономику10.
Парадокс складывавшейся ситуации заключался в том, что
финансовая и техническая помощь США в проведении реформ в
армии, ее переоснащении и формировании слоя кадровых военных в
современном понимании этого слова реализовывалась с большими
трудностями.
Победа на выборах была использована руководством
демократической партии и для реализаций ее внешнеполитического курса. В
июне 1954 г. турецкий премьер-министр А. Мендерес вновь посетил
США с официальным визитом. Здесь, используя успех ДП как
аргумент в беседах с американскими официальными представителями,
включая и президента Д. Эйзенхауэра, он настаивал на увеличении
американской помощи Турции и расширении кредитной линии
Анкаре. Американцы достаточно прагматично рассматривали
взаимоотношения со своими партнерами по НАТО и не собирались резко
менять тактику экономической и организационной поддержки
союзникам. Они обещали турецкому руководству предоставить У4 часть
помощи, предусматривавшейся четырехлетней программой
частичного реформирования турецкой армии в соответствии с
организационными принципами и стандартами вооружений США. Как полагали
американские военно-политические круги, это обещание давало
вполне очевидную надежду, что США гарантируют продолжение
финансовой помощи Турции общим объемом в 800 млн долларов11.
408
Воздействие внутриполитических событий
Однако содействие со стороны США обусловливалось и еще
одним фактором, а именно прозрачностью использования
американских финансовых средств и эффективностью их привлечения в
конкретные сферы экономики и хозяйства. В то же время американцы
(как, впрочем, и турки) были заинтересованы в расширении
военного сотрудничества в рамках Североатлантического альянса.
Подписание в июне 1954 г. договора о статусе вооруженных сил и
военных объектов США в Турции имело поэтому большое значение для
обеих сторон.
Параллельно Анкара интенсифицировала дипломатическую
работу и на балканском направлении, а именно по созданию военно-
политического блока с государствами региона — Грецией и
Югославией. 9 августа 1954 г в югославском городе Блед между Грецией,
Турцией и Югославией наконец было подписано соглашение о
создании военно-политического союза. При этом все участницы
заявили о приверженности принципам Организации Объединенных
Наций, а две из них — Греция и Турция — еще и
североатлантической солидарности. В соответствии с подписанными документами
создавался Постоянный совет министров иностранных дел, а также
Консультативный комитет, состоящий из равного числа
представителей парламентов каждой из участниц договора и занимавшийся
экономическими, торговыми и частично военными проблемами.
Одновременно предусматривалось, что генеральные штабы трех
государств будут заниматься координацией военной и оборонной
политики.
Уже вскоре Балканский пакт, как отныне стал называться
военно-политический союз Греции, Турции и Югославии, начал испыты-
ваться на прочность со стороны СССР. Послесталинский период
советской дипломатии продемонстрировал уже на первых этапах
своей реализации очевидное стремление новых руководителей в
Кремле провести некоторую «редакцию» методов проведения
внешнеполитических акций. Это выразилось, в частности, в попытках
СССР изменить характер отношений с Югославией, постаравшись
отказаться от прежней откровенной конфронтационности, но при
этом «сохранить лицо». Белграду было дано понять, что улучшение
советско-югославских отношений будет во многом зависеть от
участия Югославии в Балканском пакте. Однако И. Броз Тито не
собирался отказываться от достигнутых огромными усилиями и в
крайне затруднительных обстоятельствах результатов, позволивших
обеспечить югославам гарантии их национальной безопасности12.
К началу 1955 г. Турция добилась на международной арене
достаточно серьезных результатов: она уже стала участником НАТО и
являлась, таким образом, членом западного блока в широком смысле
этого слова; одновременно страна вошла в региональный
Балканский пакт, в котором играла далеко не последнюю роль.
Значительных результатов Анкара достигла и на азиатском направлении, чему
в немалой степени способствовала заинтересованность в этом ее
западных союзников. После долгих консультаций хотя и не была
реализована идея создания «Животворного полумесяца», с которой вы-
409
Холодная война
ступал в конце 1940-х годов иорданский король Абдалла, но все же
был согласован близкий по сути план военно-политического союза
государств «Северного пояса». Еще в апреле 1954 г. Турция и
Пакистан подписали договор о создании военно-политического союза.
Реакция на него со стороны ряда государств, включая как арабские
и мусульманские, так и Индию, не говоря об СССР, являлась
крайне негативной. Это было обусловлено их опасениями
относительно перспектив усиления позиций США и НАТО среди государств
«третьего мира».
Однако Анкара продолжила свой курс в этом направлении.
Премьер-министр Турции А. Мендерес совершил в начале 1955 г. поездку
по арабским странам, где попытался смягчить недовольство
формированием военно-политического блока на Среднем Востоке. С этой
целью он предложил расширить его за счет включения арабских
государств. Однако этот шаг оказался не совсем удачным из-за
нежелания последних видеть Турцию ключевым элементом такого союза.
Только Ирак согласился принять участие в нем. 2 февраля 1955 г.
Турция, Иран, Ирак, Пакистан и Великобритания подписали в
Багдаде договор о создании военно-политического альянса, названного
впоследствии Багдадским пактом. Вскоре Анкара при поддержке со
стороны американских и британских союзников попыталась оказать
давление на Сирию, с тем чтобы получить ее согласие на
вступление в Багдадский пакт.
Тем временем, стремясь укрепить силовую составляющую
советского блока, Москва предприняла шаги по пути создания
полномасштабного Pax Sovietica. «Мирное наступление» Кремля было
подкреплено более весомым аргументом — объединением военно-политити-
ческого потенциала СССР й его восточно-европейских сателлитов.
Окончательное оформление коммунистического Восточного блока
происходило 11—14 мая 1955 г. на Варшавском совещании
представителей СССР, Албании, Болгарии, Венгрии, ГДР, Польши, Румынии
и Чехословакии. Образование западноевропейского союза
рассматривалось как главная причина необходимости консолидации «оборонных
усилий» восточноевропейского домена СССР в целях противодействия
возможным угрозам со стороны Запада. Создание Варшавского
Договора, таким образом, формально было ответом на усиление
сотрудничества между западными государствами. Однако решающее
значение имело стремление советского партийно-государственного
руководства получить в распоряжение инструмент «коллективного
давления» на западный блок и его отдельных членов, к числу
которых относились Греция и Турция. В свою очередь и
коммунистические режимы Восточной Европы усиливали свои международные
позиции вхождением в военную организацию под фактическим
руководством СССР.
Важность Турции и Греции для Североатлантического альянса и
его ведущей силы — США тем не менее не снимала с повестки дня
вопроса о постоянном мониторинге ситуации в этих двух странах
именно с позиций национальных интересов Соединенных Штатов.
Уже в середине 1954 г. в Вашингтоне все чаще начинали рассматри-
410
Воздействие внутриполитических событий
вать взаимоотношения с Турцией не только в контексте
военно-политического единства блока НАТО, но и с прагматической точки
зрения: насколько эффективно используется экономическая помощь
США, каковы реальные перспективы турецкой оборонной
политики? В достаточно жесткой форме заявлялось, что «ответственные
сотрудники» администрации в Вашингтоне подчеркнули, что
Соединенные Штаты не будут продолжать поддерживать амбициозные
проекты турецкого правительства»»13.
Начиная с весны 1955 г. серьезные изменения происходят в
греко-турецких отношениях. Причиной их ухудшения становится
кипрская проблема. В апреле 1955 г. на острове начались волнения,
связанные с требованиями греков-киприотов (составлявших 80% из
600 тыс. населения) к Великобритании — предоставить свободу
Кипру. Активизировались сторонники его объединения с Грецией.
Понимая, что традиционными способами сохранить остров под своим
владычеством не удастся, британцы решили прибегнуть к реализации
имперского принципа «разделяй и властвуй»: они усилили свою работу
среди турецкой общины острова, с тем чтобы противопоставить его
жителей друг другу на этно-конфессиональной основе. Тем более что
этот аргумент всегда действовал на Балканах как один из наиболее
сильных. Одновременно Лондон активизировал свои контакты с
турецкими властями по «кипрскому вопросу», играя на национальных
чувствах турок. Если ранее Анкара особенно не интересовалась
Кипром, то теперь, в 1955 г., она решила занять более жесткую позицию
(чему в немалой степени способствовали внутриблоковые осложнения
в Балканском пакте, связанные со стремлением двух стран — Греции
и Турции — добиться в нем лидерства). В сентябре 1955 г. в
Стамбуле и Измире прокатилась волна погромов, убийств и грабежей, на1
правленная против местных греков и армян. Власти фактически
бездействовали, а, как впоследствии выяснилось, сами способствовали
кровопролитию. В этих условиях Греция решила, что дальнейшее
пребывание ее военного персонала в Турции более невозможно и
отозвала своих представителей с натовской базы в Измире14.
Осенью 1955 г. внешнеполитическое и военное ведомства США,
а также ЦРУ подготовили ряд аналитических материалов по
турецкому вопросу для выработки решения по американской позиции.
Как отмечалось в сводном аналитическом докладе, адресованном в
Совет национальной безопасности (СНБ) США, основными целями
Вашингтона в отношении Турции являлись следующие: «(а)
продолжение со стороны Турции осознания себя как части свободного
мира; (Ь) поддержание способности турецких вооруженных сил
отразить нападение сателлитов (союзных СССР государств. — Ар. У.)
или оказание максимально возможного сопротивления
непосредственному советскому нападению; (с) доступ США и их союзников
к турецким ресурсам и военным объектам; (d) сотрудничество
Турции в рамках НАТО, продвижение и усиление мер безопасности в
Балканском и Ближневосточном регионе; (е) улучшение отношений
Турции с арабскими государствами; (0 достижение стабильности
турецкой экономики»15.
411
Холодная война
Особую значимость роли Турции на международной арене в
контексте американских внешнеполитических интересов приобретала ее
позиция по стратегическим проблемам: активная поддержка
Анкарой концепции «Северного пояса» и противодействие турок
попыткам ряда арабских государств (Египта, Сирии и Саудовской Аравии)
создать собственный военный блок; стремление Турции улучшить
отношение с соседними странами; изменение законодательной базы,
регулирующей отношения в нефтяной промышленности, и
предоставление иностранным инвесторам возможности работать в этом
секторе турецкой экономики16.
В то же время среди неблагоприятных с точки зрения
американских национальных интересов факторов в достаточно откровенной
форме перечислялись, во-первых, «жесткая турецкая реакция на
отказ со стороны США предоставить 300 млн займа», и, во-вторых,
«отсутствие убедительных свидетельств готовности (турецкого
правительства. — Ар. У.) к реализации адекватной программы реформ,
которых требует экономическая ситуация Турции»17.
Выявляющиеся постепенно внутри Балканского пакта проблемы,
а также усиление конфронтационного потенциала греко-турецких
взаимоотношений давали основания Кремлю надеяться на
результативность своего «мирного наступления», направленного на раскол
западного блока. Обострение кипрского вопроса рассматривали в Москве
как возможный шанс для улучшения отношений с Афинами. В июне
1955 г. советский посол в Греции обратился к министру иностранных
дел этой страны с предложением об обмене визитами глав двух
правительств, ссылаясь на то, что такие контакты были бы полезны для
обеих стран в «свете европейских событий». Информация на этот счет,
полученная посольством ФРГ в Великобритании и переданная
американцам, насторожила последних, так как в соответствии с ней
греческий министр иностранных дел якобы ответил, что «имея в виду
кипрскую проблему, визит Хрущева в Белград и другие смежные
вопросы, предлагаемые визиты приветствуются»18.
Следующим шагом со стороны Москвы было пропагандистское
обеспечение своей политики в отношении Греции. Однако здесь
Кремль столкнулся с рядом проблем, главной из которых было
восприятие различными греческими политическими и общественными
силами мотивов советской внешнеполитической активности на
«греческом направлении». В ответ на публикацию в правительственной
советской газете «Известия» статьи о необходимости улучшения
советско-греческих отношений греческие органы печати,
принадлежавшие к правому, левоцентристскому и прокоммунистическому
общественно-политическому спектру, продемонстрировали разницу
подходов при оценке советских маневров. Если прокоммунистические
и левые силы выступали с исключительно благоприятных для
Кремля позиций, то левоцентристская часть греческого политического
мира отнеслась к публикации в тех же «Известиях» крайне
осторожно. Центристы просто объяснили советский зондаж как стремление
использовать момент обострения отношений Греции с ее
западными союзниками по «кипрскому вопросу», с тем чтобы добиться пе-
412
Воздействие внутриполитических событий
реориентирования Афин на Москву. Более резко, но фактически так
же оценивали кремлевский курс в отношении Греции и крайне
правые19.
Однако попытка сыграть на «кипрском вопросе», предпринятая
Москвой, рассматривалась достаточно осторожно в Афинах. Так, в
частности, в директивах, направлявшихся министерством
иностранных дел Греции греческим послам за рубежом, выдвигалось
требование добиться поддержки греческих интересов прежде всего в
«дружественных или нейтральных странах», но никак не у государств за
«железным занавесом»20. Это было связано с нежеланием Греции
«скомпрометировать» себя в глазах союзников слишком близкими
отношениями с восточным блоком и тем самым толкнуть их к
поддержке «более последовательной» в отношении Запада Турции.
Как и Греция,. Турция постепенно также оказалась в центре
советского «мирного наступления». Возникшие между Анкарой и
Вашингтоном противоречия, а также ухудшение греко-турецких
отношений были восприняты кремлевским руководством как сигнал к
активизации действий с целью изменения ситуации в свою пользу.
К концу 1955 г. «мирное давление» СССР на Грецию усилилось, что
было вызвано стремлением Москвы углубить противоречия внутри
НАТО и, насколько это возможно, в Балканском пакте, членами
которой являлись, помимо Греции, Турция и Югославия.
Отрекаясь от отдельных черт сталинского наследия во
внешнеполитической области, советское партийно-государственное
руководство не обошло вниманием и отношения СССР с Турцией. На
встрече министра иностранных дел СССР В. М. Молотова и посла
Турции в Москве Ф. Хозара первый заявил об отказе от каких-либо
территориальных претензий в отношении Турции со стороны
Советского Союза21. На сессии Верховного Совета СССР 28 декабря 1955 г.
Н.С. Хрущев сформулировал этот подход в виде признания:
«Известно, что когда у руководства Турцией стояли Кемаль Ататюрк и Ис-
мет Иненю, у нас были с нею очень хорошие отношения, но потом
они были омрачены. Мы не можем сказать, что это произошло
только по вине Турции, — были допущены и с нашей стороны
неуместные заявления, которые омрачили эти отношения»22. Вместе с
СССР к «мирному наступлению» стали привлекаться и его
сателлиты из Восточной Европы, граничившие с Грецией. Так, в частности,
Болгария провела зондаж относительно улучшения двусторонних
отношений23.
Развитие ситуации в Греции и характер ее взаимоотношений с
западными союзниками в контексте обострявшегося
греко-турецкого конфликта и «кипрского вопроса» обнадеживали главного
противника западного блока — Москву. Американская дипломатия
оценивала греческое направление советской внешней политики как
«активизацию советского мирного наступления в Греции»24.
Высказанные советским партийно-государственным руководством
в декабре 1955 г. признания неправомерности предыдущих
требований в отношении Турции вскоре были сопровождены
публикациями в советских официозах — газетах «Правда» и «Известия», посвя-
413
Холодная война
щенными главной теме: необходимости улучшения
советско-турецких отношений в различных сферах, включая экономическую.
Накануне 35-летней годовщины подписания советско-турецкого мирного
договора (16 марта 1921 г.) Председатель Президиума Верховного
Совета К. Е. Ворошилов направил специальную поздравительную
телеграмму президенту Дж. Баяру. Все очевидней становилась попытка
Кремля склонить турецкое руководство к улучшению отношений
между двумя странами.
Советские официальные представители в Турции активизировали
деятельность в этом направлении. В январе 1956 г. советский
консул В. Корнев обратился к генеральному директору по
экономическим вопросам турецкого МИДа М. Эсенбелю с предложением
более тесного экономического сотрудничества с СССР. Спустя месяц,
в начале февраля того же года, советский посол Б. Подцероб
встретился с турецким министром иностранных дел Ф. Кёпрюлю и
заявил своему собеседнику о желании советской стороны улучшить
отношения с Анкарой и при этом сослался на возможность
оказания экономической и финансовой помощи Турции со стороны
СССР. Вскоре В. Корнев обратился с аналогичными
предложениями к генеральному секретарю турецкого МИДа Н. Бирги. Однако
позиция турок была достаточно жесткой: они подчеркивали, что за
нынешнее состояние турецко-советских отношений несет
ответственность прежде всего СССР. В своих сообщениях в Москву
советские представители информировали о состоявшихся беседах и
сделанных ими предложениях, отметив, что во многом позиция
руководства Турции определяется его зависимостью от мнения США
и даже определенными опасениями в этом отношении.
Все контакты советских дипломатических представителей и
турецких официальных лиц внимательно отслеживались
американцами. Их тайным информатором выступал генеральный секретарь
турецкого МИДа Н. Бирги, докладывавший лично консулу США в
Анкаре Дж. Гудайеру все подробности происходящего. Однако цель
высокопоставленного турецкого чиновника была не только и не
столько в информировании американских друзей. Судя по манере
подачи материала своему собеседнику, он преследовал более
прагматическую цель: возбудить беспокойство американцев возможными
последствиями советско-турецкого сближения. Аналогичную
информацию, в которой доминировала решимость Анкары не идти на
одностороннее улучшение отношений с Москвой без улучшения общих
отношений между Западом и Востоком, турки предоставляли и
англичанам25. Все это давало основания полагать: Анкара начинает свою
игру. Советская пропаганда настойчиво твердила, что «в Турции все
шире распространяется мнение о том, что вряд ли разумно
поступает правительство, связывая судьбу с агрессивными замкнутыми
военными блоками — НАТО и Багдадским, — отказываясь от
установления дружественных отношений с Советским Союзом»26.
В конце марта 1956 г. американские дипломаты выяснили через
свою агентуру в турецком министерстве иностранных дел, что
прежнее заявление А. Мендереса о том, что на проходивших в Карачи
414
Воздействие внутриполитических событий
празднествах по случаю очередной годовщины создания Пакистана
ни он, ни Ф. Кёпрюлю не вели никаких переговоров с
представителями советского партийно-государственного руководства и, в
частности, А. И. Микояном, не соответствуют действительности. Судя
по всему, секретность, которой окружили турки эту встречу, была
рассчитана на создание у американцев мнения, что помощь Турции
со стороны США должна быть возобновлена, так как Анкара, с
одной стороны, вынуждена иметь дело с Москвой, а с другой — она
хотела бы оставаться в Западном блоке, являясь его важным
элементом. Информатор посольства США в Турции заявил своему
собеседнику, что «в то время как Мендерес остается непреклонным, он
чувствует себя ослабленным из-за заигрываний западных союзников с
Советами и начинает очень беспокоиться взрывоопасным влиянием
советского воздействия на турецкую прессу и общественное мнение,
а также, «прекрасной» пропагандой, сопровождающей их»27.
К апрелю 1956 г. уже и американские дипломаты в Анкаре стали
понимать, что турецкое правительство использует «советскую карту»
в своей игре с Вашингтоном. Так, в частности, с одной стороны, они
получали сведения о том, что СССР предлагает Турции техническую
и экономическую помощь на условиях, более выгодных, чем Индии,
Бирме или Афганистану28, а с другой — что «при нынешних
экономических трудностях увеличивающаяся часть турецкого
общественного мнения может приветствовать принятие советской помощи...»29
Внешнеполитические маневры греческих и турецких правящих
кругов сочетались с определенными шагами, предпринимаемыми
ими в своих странах во внутренней политике. К середине 1950-х
годов все отчетливее начала просматриваться тенденция создания в
этих странах двухпартийной системы.
В противостоянии Запада и Востока имели значение как
внешне-, так и внутриполитические аспекты. Поэтому в Москве и
Вашингтоне обращали особое внимание на происходящие в
политической жизни Турции события. В США достаточно серьезно изучали
перспективы американского участия в разрешении турецких
внутренних проблем, имея в виду американские национальные интересы в
глобальном и региональном масштабах. Поведение Анкары,
стремившейся сыграть на своей верности атлантизму, важности
стратегических позиций Турции в регионе и усилении советского «мирного
наступления», частично способствовало смягчению американского
отношения к турецким экономическим проблемам. В марте 1956 г. в
Вашингтоне не исключали возможность продолжения
экономической помощи ряду государств, включая Турцию30, имея в виду
«достижение стабильности и роста, поддерживая при этом необходимый
уровень вооруженных сил»31. Одновременно во всех секретных
документах, так или иначе связанных с проблемами национальной
безопасности США, подчеркивалась необходимость выработки
новых подходов к складывавшейся обстановке32.
Объявление Москвой 14 мая 1956 г. о сокращении обычных
видов вооружений и вооруженных сил на 1 млн 200 тыс. человек
требовало, по мнению американских политиков, причастных к выработ-
415
Холодная война
ке внешнеполитических решений, серьезного пересмотра оборонной
доктрины США.
Проходившее 17 мая 1956 г. заседание СНБ США со всей
очевидностью свидетельствовало о стремлении американского руководства,
несмотря на дискуссионный характер заседания и нередко резкие
оценки перспектив американской помощи иностранным
государствам, найти подходящие форму и масштаб помощи турецкому
союзнику. В специальном пункте повестки заседания СНБ,
сформулированном как «Политика Соединенных Штатов в отношении
Турции», фиксировалось, что «была отмечена и обсуждалась ссылка
аналитического доклада Комитета по координации действий, с
особым акцентом на экономическую нагрузку, возложенную на Турцию
нынешними планами относительно турецких вооруженных сил»33.
В немалой степени на окончательное решение «турецкого
вопроса» повлияли позиции президента Д. Эйзенхауэра и директора ЦРУ
А. Даллеса. Последний в концентрированном виде определил смысл
новой внешнеполитической тактики США: «Старая политика,
которой мы следовали, была, очевидно, справедливой, когда это касалось
вопроса пять лет назад в свете советских агрессивных намерений
против Греции, Ирана, Турции, Югославии и еще где-либо. Сейчас,
однако, пришло время изменить эту политику. Программа военной
помощи, которую мы сейчас предусматриваем, затруднит в высшей
степени развитие экономики таких стран, как Турция»34. Однако
проблема существовала в конкретном механизме реализации этого
плана, о чем и заявил Д. Эйзенхауэр35. Анкара требовала роста
своих вооруженных сил, которые Турция и так с трудом содержала.
Особенность складывавшейся ситуации, и это уже было очевидно,
заключалась в том, что в продолжении конфронтации с советским
блоком в ее прежней форме оказывалась заинтересована малая
страна — союзница США и «периферийный», но значимый в
глобальном противостоянии между Западом и Востоком член НАТО.
Некоторые из влиятельных членов американской администрации
откровенно заявляли на заседаниях СНБ, что «именно турки были
заинтересованы в создании более многочисленных вооруженных сил.
Не мы были теми, кто принуждал их к этому»36.
К лету 1956 г. международная ситуация в одном из важных со
стратегической точки зрения регионов — на Ближнем Востоке —
резко обострилась. Причиной тому было жесткое противостояние
между Египтом и рядом государства Запада (США, Великобритании,
Франции и др.) по вполне конкретному вопросу: национализации
Всеобщей компании Суэцкого морского канала, в которой
превалировали финансовые интересы Англии и Франции. Перед
руководящими кругами ряда западных стран, задействованных в конфликте,
встал вопрос о силовом воздействии на египетский режим А. Г.
Насера. В складывающейся ситуации очень многое значила позиция
союзных по Североатлантическому пакту стран в регионе и его
членов, в частности Турции. Данное обстоятельство заставило
внешнеполитических специалистов США из государственного
департамента и американского разведывательного сообщества обратить особое
416
Воздействие внутриполитических событий
внимание на возможные действия Анкары. В этой связи отмечалось:
«Реакция Турции на поступок Насера была неблагоприятной.
Отношения между двумя странами не являлись хорошими и нынешнее
турецкое правительство со всей вероятностью приветствует жесткие
западные ответные меры против режима Насера. В то время, как,
похоже, маловероятно, чтобы турки воздействовали на ситуацию
непосредственно, они могли бы обеспечить моральную поддержку
предпринимаемым Западом шагам. С другой стороны, в случае, если
Западу не удастся действовать, то это вызовет ослабление веры
Турции в Великобританию как сильного партнера по Багдадскому
пакту, что уже происходит из-за кипрского вопроса»37. Во многом эта
американская оценка оправдалась: Анкара достаточно
последовательно поддерживала идею интернационализации управления Суэцким
каналом, с которой выступали западные государства, включая США.
Выдвинутый Вашингтоном так называемый «план Даллеса» как раз
и был рассчитан на это38.
Американцы, спонсоры Турции, отмежевались на словах от
действий союзников — Великобритании и Франции. Советский Союз
выступил с грозным предупреждением в их отношении и
потребовал прекращения действий Лондона и Парижа. Однако почти в то
же время разворачивались достаточно драматические события в
Европе: в Венгрии вспыхнуло антикоммунистическое восстание, а
вскоре началась советская интервенция39.
8 контексте глобальных интересов Соединенных Штатов и
видения ими вероятных вариантов противодействия советскому блоку
проблема региональной обеспеченности американской национальной
безопасности приобретала особое звучание. 5 января 1957 г.
американский президент Д. Эйзенхауэр изложил в своем послании в
конгресс модернизированную внешнеполитическую доктрину
регионального поведения США, ставшую впоследствии известной как
«доктрина Эйзенхауэра». Ее суть заключалась в том, что президент
получал возможность без предварительных консультаций с
конгрессом и сенатом США использовать вооруженные силы страны в
районах Ближнего и Среднего Востока.
9 марта 1957 г. Эйзенхауэр подписал совместную резолюцию
конгресса и сената. В случае «всеобщей войны» предусматривалось,
помимо прочего, «на начальной стадии обеспечение стратегической
обороны в Европе, на Ближнем и Дальнем Востоке»40. Решение этой
задачи было невозможно без поддержания на должном уровне
вооруженных сил государств — союзников США, в частности Турции
и Греции, о чем заявлялось на заседании СНБ США в конце
февраля 1957 г.41
Анкара во многом надеялась на расширение полицейских
функций турецкой армии, в то время как Вашингтон и НАТО, где США
выступали основной силой, делали ставку на турецкие вооруженные
силы в целях отражения внешней агрессии. Именно это
обстоятельство и заставляло американское руководство, несмотря на
исключительно осторожное отношение к финансово-экономической помощи
зарубежным государствам, обращать внимание на то, что «США
417
14 Холодная война 1945—1963 гг.
Холодная война
могут найти целесообразным продолжение экономической помощи
определенным европейским странам, таким, как Испания,
Югославия и Турция, с тем чтобы достичь стабильности и роста при
поддержании необходимых военных сил»42.
В конце мая 1957 г. министром обороны США Ч. Уилсоном был
представлен в СНБ США доклад о политике США в отношении
Турции. Судя по отдельным материалам СНБ, большая часть
которых продолжает оставаться секретной, основное внимание
американцы сконцентрировали «на силе и ценности, а также слабости
нашего [США] союзника, Турции». Решение президента на этот счет не
оставляло сомнений и звучало как требование: «Турции должно быть
отчетливо дано понять, что вся программа американской помощи ей
основывалась на убеждении, что Турция предпримет действия,
направленные на достижение экономической стабилизации и введение
реалистического обменного курса [валюты]»43.
Американцы оказывались осведомлены во многих
хитросплетениях турецкой внешнеполитической тактики благодаря техническим и
оперативным возможностям по перехвату и дешифровке
дипломатической переписки представительств Турции за рубежом44. Советская
сторона также была знакома с некоторыми происходящими
трансформациями международной позиции Турции, так как, помимо всего
прочего, советские спецслужбы смогли получить доступ к
исключительно «чувствительным» внешнеполитическим документам
турецкого МИДа45. Москва развернула активную пропагандистскую
кампанию против политики США, направленной на усиление своих
союзников по НАТО путем размещения в ряде стран баз с ракетным
и ядерным оружием. На уровне официальной пропаганды все
время подчеркивалась необходимость улучшения советско-турецких
отношений и готовность Кремля к конкретным шагам46. Жесткость
формулировок не оставляла сомнений относительно решительности
Кремля пригрозить государствам, пошедшим на договор с
Соединенными Штатами, о создании подобных баз, а в отношении Турции
делался призыв «посмотреть на вещи так, как они есть»47.
Имея в виду геостратегическую важность расположения Греции
для всей военно-политической системы НАТО и, в частности,
национальных интересов США, Вашингтон подверг серьезному
рассмотрению уровень и характер американо-греческого сотрудничества
в оборонной сфере. В этой связи Совет национальной безопасности
США на своем заседании 1 августа 1957 г. специально рассмотрел
подготовленные военными и гражданскими экспертами материалы
относительно военной помощи Греции на новый финансовый 1958 г.
и вплоть до 1960 г. При этом отмечалось, что СНБ рекомендует
поддерживать соответствующий уровень конвенциональной помощи, а
также рассмотреть вопрос хранения ядерных материалов на
территории Греции в соответствии с требованиями национальной
безопасности США и задач НАТО в целом48.
Оценка американскими аналитиками сложившейся ситуации
включала констатацию двух тезисов: Турция стремится получить от
союзников возможно большую помощь и одновременно расширяет
418
Воздействие внутриполитических событий
взаимоотношения со всеми странами, способными обеспечить ее
финансово-экономические нужды49.
Первый шаг был сделан в этом направлении, когда в июле 1957 г.
полугосударственный турецкий «Иш Банк», не получив от
американцев кредита на строительство стекольного завода, обратился к СССР
и получил 10 млн долларов долгосрочного кредита.
В сентябре 1957 г. резко обострились отношения между Сирией
и западными государствами из-за складывавшейся на Ближнем
Востоке системы противоречий: между Израилем и арабскими
государствами, между западными странами и Египтом, чей лидер Г. А.
Насер набирал политический вес в общественной жизни арабского
мира. Эти события сопровождались внутриполитическими
кризисами в государствах региона. Все очевидней становилась возможность
военного конфликта на Среднем и Ближнем Востоке. Турция
проявляла свою заинтересованность в поддержке западных союзников
в ее действиях против Сирии, так как политика Дамаска все
больше дрейфовала в сторону Каира. Это обстоятельство рассматривалось
Анкарой как чреватое появлением центра силы в лице блока
арабских стран с последующей утерей перспектив лидерства для Турции.
Поэтому поддержка союзников по западному блоку в данном
случае не была альтруистичной и отвечала стремлениям правящих
кругов страны усилить турецкие позиции на международной арене.
10 сентября 1957 г. Москва поставила в известность Анкару о
возможных последствиях ее участия в антисирийских акциях. Советский
руководитель Н. С. Хрущев сослался в одном из своих выступлений
на якобы уже существующий турецкий план наступательной
военной операции. Воинственные настроения Кремля оказались
настолько сильными, что советские пропагандисты, «уловив генеральную
линию», решили распространить предупреждения и на Грецию.
Главное управление радиовещания Государственного комитета по
культурным связям с зарубежными странами при Совете Министров
СССР 12 сентября 1957 г. передало по радио без согласования с
комитетом и отделом печати МИДа СССР комментарий
«Перевалочный пункт, или участница заговора против Сирии». В этом
комментарии, в частности, говорилось: «Греция вплотную подходит к тому,
чтобы самой стать соучастницей антисирийской авантюры», а
также делалось достаточно жесткое предупреждение: «Если США
развяжут агрессию против Сирии, эта агрессия легко может перерасти
в большой военный пожар. Для Греции такая перспектива не сулит
ничего хорошего, ибо она легко может очутиться в центре пожара».
Последствия пропагандисткой операции не заставили себя долго
ждать. Афины мгновенно отреагировали на выпад как по открытым
информационным каналам (через Греческое телеграфное агентство),
так и по дипломатической линии. Фактически они обвинили Москву
в проведении тактики запугивания Греции и вмешательства в
выработку ею своей внешней политики, тем более что в
действительности Греция была не причастна к антисирийским действиям. В тот же
день, 12 сентября, по первой программе Всесоюзного радио был
передан комментарий аналогичного содержания под названием «По-
419
Холодная война
средник — это соучастник». Более того, в одном из центральных
органов советской пропаганды — журнале «Новое время»50 —
появилась статья «Греция и воздушный мост», в которой Афины обвинялись
в антисирийской политике. Все это происходило на фоне советского
«мирного наступления» на Афины и, таким образом, приводило к
обратному результату. Реакция советского партийно-государственного
руководства была немедленной и суровой: специальным секретным
постановлением ЦК КПСС за подписью Н. С. Хрущева были объявлены
выговоры всем, кто так или иначе был ответствен за обнародованные
пропагандистские материалы, а тираж журнала (за исключением уже
доставленных подписчикам номеров) конфискован и уничтожен51.
Но как бы то ни было, в Греции достаточно резко среагировали на
происшедшее, а Кремль вновь напомнил (хотя и косвенно), что все-
таки значит его подлинная «генеральная линия» в отношении
членов западного блока.
Предупреждение Кремля достаточно серьезно рассматривалось
как со стороны Турции, так и западной дипломатией. В случае
обострения ситуации американцы прогнозировали концентрацию
советских войск на советско-турецкой границе, а также перебазирование
советского флота в Средиземное море52.
Тем временем в турецком МИДе рассматривали как вполне
реальную возможность прямые советские действия в отношении
Турции в случае ее участия в антисирийской операции.
Одновременно Москва попыталась реализовать политику как
нажима на турецкую сторону, так и заигрывания с ней. В свою
очередь, в отношении Греции Кремль избрал путь психологического
давления — апелляции к чувствам национальной гордости и
самосохранения. Советские органы пропаганды в достаточно жесткой и
ультимативной форме продемонстрировали в начале апреля 1957 г.
раздражение Кремля по вопросу возможного предоставления Грецией
своей территории под планируемое размещение военных баз с
ядерным оружием. Греческая сторона постаралась не обострять ситуацию
и лишь отдельные публикации в ряде газет правой ориентации
стали ответом на советские предупреждения о недопустимости
размещения ядерного оружия в Греции53. Стремление Москвы сорвать
возможность военно-политического усиления Греции в рамках
всего Западного блока наглядно проявилось в послании
«церемониального» главы Советского правительства — Председателя Совмина
СССР Н. А. Булганина премьер-министру Греции К. Караманлису
14 декабря 1957 г., в котором недвусмысленно заявлялось:
«Намерения руководителей НАТО превратить Грецию в «незатопляемый
авианосец» могут привести к тому, что в условиях современной
войны реализация таких планов в отношении Греции сделала бы ее
военным плацдармом определенной группировки государств, а тем
самым полем сражения»54.
Теоретическое обоснование происходящих событий в Турции и
подобных ей странах, а также соответствующей политики в
отношении них давалось советской стороной в следующем виде:
«Соединенные Штаты должны заигрывать с национализмом и вести открытую
420
Воздействие внутриполитических событий
борьбу лишь с теми национально-освободительными движениями,
которые, по их мнению, имеют тенденцию выйти из-под контроля
«умеренных» националистических руководителей...»55
Однако это не останавливало Кремль от настойчивых попыток
продолжать свой нажим на Афины и Анкару. 11 января 1958 г. Бул-
ганин обратился повторно к греческому премьеру Караманлису с
посланием, в котором подчеркивалась необходимость отказа от
размещения ракетного оружия в стране56. В августе 1958 г. Кремль вновь
усилил свой нажим на Грецию. Буквально во время визита
британского премьер-министра Г. Макмиллана в Афины советский посол
Сергеев прибыл лично 9 августа с письмом от Н. С. Хрущева и
попытался вручить его премьеру К. Караманлису и министру
иностранных дел Э. Авероффу. Оба отказались прервать переговоры с
британцами и направили для получения этого послания К. Цацоса,
министра при премьер-министре. Комментарий Караманлиса,
сделанный им в присутствии британских собеседников, был
достаточно примечательным: послание Н. С. Хрущева рассматривалось им
как «еще один раздражающий пример советской тактики в поиске
использовать греческие чувства по поводу Кипра»57. Уже на
следующий день Сергеев, отвечая на вопросы журналистов относительно
содержания послания Кремля, многозначительно намекал на
присутствие в нем пассажей, касающихся «кипрского вопроса». Такая
форма «утечек» была воспринята греческими официальными властями
как недопустимая в практике дипломатической работы. Вскоре,
однако, содержание письма Н. С. Хрущева стало известно греческой
печати и, как выяснилось, оно сводилось к следующему: 1)
осуждение политики США и Великобритании на Ближнем Востоке (Ливан,
Иордания); 2) обращение к Афинам поддержать идею созыва
специальной сессии Генеральной Ассамблеи ООН для обсуждения
ближневосточных дел; 3) осуждение политики США и Великобритании
в Восточном Средиземноморье и, в частности, «кипрском вопросе»58.
Однако греческая сторона, о чем с определенным удовлетворением
сообщали американские дипломаты в стране, не собиралась отвечать
на советские предложения59.
Сложность турецкой внутриполитической ситуации,
несбалансированность экономического развития страны и конфликт вокруг
Кипра, в который была вовлечена Турция, ослабляли позиции НАТО
и США в регионе. Практически на протяжении всего 1958 г.
взаимоотношения между Анкарой, Вашингтоном, Лондоном и Афинами
проходили под знаком «кипрского вопроса». Американская сторона
упорно стремилась добиться его разрешения в таком виде, чтобы все
участники спора — Великобритания, Турция, Греция и этнические
общины острова смогли выработать приемлемую формулу будущего
внутреннего устройства Кипра и его международной позиции,
построенных на консенсусе интересов и требований60.
Для Вашингтона было наиболее важным в создавшейся ситуации
не допустить ослабления средиземноморского (южного) фланга
НАТО из-за тлеющего греко-турецкого конфликта, в котором
активно участвовала Великобритания, и попадания будущего независимого
421
Холодная война
Кипра под влияние «враждебных сил», т. е. восточного блока. Не
случайно, что в начале 1958 г. военные и экономические проблемы
американо-турецких отношений стали в очередной раз предметом
специального рассмотрения в докладе госдеповской Комиссии по
координации деятельности, представившей 29 января свое видение
положения в Турции Совету национальной безопасности США.
Среди пунктов повестки дня заседания СНБ, назначенного на 13
февраля 1958 г., был включен и вопрос «Политика США в отношении
Турции». Имея в виду основные темы готовившегося заседания —
«Важнейшие мировые события, влияющие на безопасность США»,
«Политика США по проблеме континентальной обороны» и другие
схожие вопросы, можно с уверенностью сказать, что вашингтонская
администрация начинала рассматривать вновь возможные способы
предоставления Турции экономической поддержки, но не в прежних
масштабах и на условиях, когда Анкара должна была бы следовать
американским рекомендациям в области экономики. Вероятно, что
речь также шла о необходимости противодействия возможному
усилению контактов между Москвой и Анкарой, которая занималась
поиском внешних источников финансово-экономического
содействия. Вашингтон опасался советского «мирного наступления» в
важном с геостратегической точки зрения для интересов США и НАТО
регионе61.
Весной 1958 г. Москва попыталась интенсифицировать свои
взаимоотношения с Анкарой, вероятно, почувствовав определенную
готовность последней к «новому курсу». Турецкая сторона, однако,
не собиралась форсировать какое-либо усиление связей с СССР.
Такая позиция давала ей ряд преимуществ: две великие державы —
США и СССР — должны были бы конкурировать между собой в той
или иной форме в Турции. При этом сама она, сохраняя верность
западному блоку, усиливала бы свою значимость как важного
элемента этого союза в глазах партнеров по нему. 24 апреля 1958 г.
министр иностранных дел СССР А. А. Громыко пригласил
турецкого посла в Москве, отбывающего временно в Анкару, на завтрак, что
было несколько необычно, учитывая сложившуюся традицию
проводить подобные мероприятия с представителями Запада лишь при
участии одного из заместителей министра. На основании того, что
Громыко лично присутствовал на протокольной встрече, посол
приходил к заключению, что «не было каких-либо других причин для
завтрака, помимо попытки заигрывания с ним (послом. — Ар. У.)»62.
Тем временем Вашингтон все более ощутимо сталкивался со
стремлением Анкары проводить политику, способную гарантировать
правительству А. Мендереса выход из тяжелой экономической
ситуации. Посол США в Турции Ф. Воррен постарался прояснить
вопрос. Он специально встретился с министром обороны Э. Мендере-
сом для того, чтобы определить не только и не столько советские
действия в отношении Турции, сколько узнать об их оценке
турецким руководством. Их суть сводилась к следующему. По мнению
министра, высказывавшего точку зрения правительства на ситуацию,
СССР пытался «прощупать турок, предлагая то одно, то другое или
422
Воздействие внутриполитических событий
спрашивая, чем могут быть полезны Советы»63. Турецкая сторона
постаралась прибегнуть к ряду маневров, с тем чтобы успокоить
своих американских союзников. Министр заявил в разговоре с послом
о том, что Турция с большой осторожностью относится к маневрам
СССР, так как турки знают, «сколь мало можно доверять России», а
также то, что «турки верны союзу с США, Германией, Западом» и
не собираются отказываться от него64.
В соответствии с американскими и британскими оценками,
сложившаяся ситуация отнюдь не означала изменения стратегических
основ политики Турции, а лишь свидетельствовала о ее стремлении
представить дело так, будто она желает получить как можно
быстрее помощь, «в то время как и враги Турции, и Запад готовы
предоставить такую помощь»65. Практически Анкара выбрала для себя
формулу: не только и не столько Турция нуждается в поддержке
извне, сколько противостоящие блоки — в расположении Турции.
Лето 1958 г. стало серьезным испытанием для турецкой внешней
политики в силу складывавшейся конфликтной ситуации как в
регионе Ближнего и Среднего Востока, так и постоянно
напоминающего о себе «кипрского вопроса». Последний стал восприниматься
в НАТО как потенциально угрожающий устойчивости блока, что и
было констатировано на заседании Североатлантического совета,
собравшегося 12 июня 1958 г. для обсуждения возможного
вмешательства НАТО в разрешение конфликта66.
На практике выявилось стремление Афин усилить контакты в
рамках существующего Балканского блока с Югославией в
противовес поддержке западных государств Турции. Американские аналитики
в этой связи отмечали, что «любая поддержка более тесных греко-
югославских отношений должна учитывать напряженные
греко-турецкие отношения, определяемые спором по Кипру». К тому же
улучшение отношений между Белградом и Москвой также имело
опосредованное влияние на греко-югославский военно-политический
союз, а в конечном счете и на возможную позицию Афин на
международной арене67. При этом в Вашингтоне рассматривали
складывающуюся в Греции ситуацию как частично неблагоприятную для
США, так как, «несмотря на то, что в Греции существует
правительство, являющееся твердым союзником Запада, за последние два года
произошло постепенное уменьшение общественной поддержки
НАТО»68.
Однако если переговоры о будущей судьбе Кипра не являлись
чем-то неожиданным, то события в Ливане, где проявилось резкое
недовольство общественного мнения страны внешнеполитическим
курсом правительства Шамуна, ориентировавшегося на США и
Великобританию, становились новой проблемой.
Практически одновременно с ливанским кризисом начал
развиваться и иракский. 14 июля 1958 г. в Ираке была свергнута
монархия, во главе которой находился король Фейсал. Он, наследник
престола принц Абдул Иллах, а также премьер-министр Нури эль-Сайд
были убиты. К власти пришел генерал Касым, страна была
провозглашена республикой. Имея в виду тот факт, что Ирак являлся чле-
423
Холодная война
ном Багдадского пакта, штаб-квартира которого располагалась в его
столице, а также важность стратегического положения страны,
значительность ее нефтяных ресурсов, внутриполитические события
июля 1958 г. имели серьезную перспективу изменения
геостратегической конфигурации всего региона Ближнего и Среднего Востока.
15 июля американцы попытались взять ситуацию в Ливане под
контроль, высадив там войска по просьбе правительства Шамуна. В свою
очередь британцы высадились в Иордании по аналогичной просьбе
ее короля Хусейна. Вашингтон и Лондон перешли к активным
действия в одном из ключевых для них стратегических районов.
Международный кризис на Ближнем Востоке оказался, в силу
своей важности, в центре внимания Кремля, постаравшегося
использовать как свои военнр-политические ресурсы, так и инструменты
международных организаций, прежде всего ООН. Деятельность
советского МИДа была аналогична той, которую он проявил в
предыдущем случае с Египтом и Сирией: жесткие заявления и угрозы
вмешательства в конфликт перемежались с активной работой
советской дипломатии в ООН. Для ведущих стран западного блока —
США и Великобритании наступил достаточно ответственный момент
испытаний всей системы обороны, строившейся в послевоенные
годы по периферии СССР и возглавлявшегося им восточного
блока. 17 июля 1958 г. на совместной американо-британской встрече,
участниками которой являлись президент США Д. Эйзенхауэр,
госсекретарь США Дж. Даллес, министр иностранных дел
Великобритании С. Ллойд и другие официальные лица, американская
сторона заявила, что США и Великобритании необходимо «подумать,
как увеличить силу Ирана и Турции. В этих странах больше всего
существует моральный климат, чем где-либо на Ближнем Востоке»69.
В начале августа 1958 г. американские эксперты серьезно
рассматривали возможные действия так называемого советско-китайского
блока в развивающихся странах и государствах, имеющих
стратегическое значение для этого «блока». В этой связи отмечалось, что его
руководители «продолжат проводить экономическое наступление в
тех ближневосточных и азиатских странах, которые ныне
привлекают их первостепенное внимание, но также, вероятно, проявят
увеличивающийся интерес к Турции, Греции, Латинской Америке и
образовывающимся государствам Африки. Блок может достичь
серьезных экономических результатов по проникновению в
определенные, перечисленные выше страны, включая и те из них, которые до
сих пор были тесно связаны с Западом»70.
В складывавшейся международной ситуации Турция становилась
одним из ключевых региональных элементов западного блока. Такое
развитие событий способствовало тому, что 4 августа 1958 г.
правительство США и Международный валютный фонд, а также
Организация европейского экономического сотрудничества объявили о
выделении Турции стабилизационного займа в размере 359 млн
долларов США, из которого Соединенные Штаты уплачивали большую
часть — 234 млн долларов. Однако предоставление этого кредита
было обусловлено принятием Турцией стабилизационной програм-
424
Воздействие внутриполитических событий
мы, рекомендованной ей Международным валютным фондом71.
Согласие турецкой стороны на проведение этой программы в жизнь
сопровождалось тем не менее затягиванием ее реализации по
отдельным пунктам.
В свою очередь в американской администрации прогнозировали к
середине августа 1058 г. перспективу выхода Ирака из Багдадского
пакта и усиление значения Турции для западного блока в контексте
мировых и региональных событий: «восстание в Ираке создало
возможность того, что страна выйдет из Багдадского пакта. Это
ослабило бы военные позиции Ирана и Турции и в целом всего свободного
мира. Минимизация данного факта требует дополнительных расходов
в данном регионе в области военной помощи и дополнительной
поддержки в сфере обороны Ирана. Новая стабилизационная программа
в Турции, жизненно важная для позиций свободного мира, потребует
дополнительной экономической помощи этой стране»72.
К осени 1958 г. турецкое правительство усилило свою тактику
«подогревания» соперничества между Вашингтоном и Москвой за
влияние в Турции, с тем чтобы все-таки добиться продолжения
поддержки со стороны Запада. Они сообщили американцам о
достаточно выгодных предложениях СССР, сделанных в начале сентября
1958 г. и предусматривавших строительство моста через Босфор «на
более выгодных условиях, чем предлагают европейские и
американские фирмы», а также сооружение и оснащение телевизионной
станции в Стамбуле73.
К концу 1950-х годов как в Греции, так и Турции проявлялись
характерные для периода быстрой модернизации и роста кризисные
социально-экономические и политические черты. Левые ориентиры
в социально-экономической и политической жизни двух стран
появлялись как реакция на социальную незащищенность в рамках
существующей общественно-политической системы.
Победа в Греции Единой демократической левой, имевшей и
«зарубежный след» — тесные связи с запрещенной и находившейся в
эмиграции КПГ, пользовавшейся поддержкой СССР, привлекла
внимание информированных и наблюдательных аналитиков. Газета
«АкрояоЯл19> опубликовала 31 мая — 7 июня 1958 г. серию статей, в
которых, используя известные редакции факты, жестко критиковался
СССР за вмешательство во внутренние дела Греции74.
Особое значение для Греции имели оценки прошедших выборов
ее главным союзником по западному блоку — Соединенными
Штатами. Несмотря на признание определенных проблем и трудностей
в развитии страны, американские аналитики из Бюро по
координации операций делали вывод о том, что «результаты выборов в
прошлом месяце... дают надежду на стабильное правительство под
руководством сильной партии, хотя прокоммунистические
политические группы (имелась в виду ЭДА и ее союзники. — Ар. У.) также
получили новую власть, выиграв значительное количество
парламентских мест»75. В то же время отмечалось, что среди членов НАТО
расходы на оборону в Греции являются самыми большими из
расчета на душу населения.
425
Холодная война
К началу 1950-х гг. обе страны начинают приобретать собственный
внешнеполитический ресурс и на протяжении 1950—1955 гг. они
превращаются из объекта влияния внешнего фактора в достаточно
сильный элемент западного военно-политического блока, образуя своего
рода его «балканское звено». Особенности внутриполитического
развития Греции и Турции, несмотря на сильную национальную
специфику, свидетельствовали об общности главного направления. Оно
заключалось в создании новой системы распределения центров силы,
создании новых социальных слоев и их вовлечении в активную
политическую жизнь, усилении роли военных.
Экономическая и политическая модернизация, проходившая в
условиях традиционного балканского общества, порождала
противоречивость большинства процессов, что способствовало
существованию постоянной угрозы использования силы при решении
социально-политических проблем и межпартийных конфликтов. В то же
время в области внешней политики как Греция, так и Турция (с
разной степенью успеха) начинают играть особую роль в межблоковом
противостоянии Запада и Востока. Несмотря на однозначную
стратегическую ориентацию Афин и Анкары на своих
американо-европейских союзников, они в то же время использовали особое
геостратегическое положение двух государств для получения исключительной
поддержки со стороны союзников по НАТО в своих национальных
интересах. Механизм давления, задействованный ими, был довольно
прост — у ведущих государств западного блока (прежде всего США)
создавалось впечатление, что возможны улучшение двусторонних
отношений с СССР и отказ от отдельных, стратегически важных для
Запада решений. Парадокс складывавшейся ситуации заключался в
том, что советские внешнеполитические маневры, охарактеризованные
самим Кремлем и его западными противниками как «мирное
наступление», способствовали появлению опасений у союзников Афин и
Анкары относительно планов последних. Более того,
внешнеполитический фактор, являясь атрибутом внутриполитической жизни,
превратился в инструмент политической борьбы и пропаганды «для
внутреннего потребления». Это нашло, например, свое выражение в
использовании отдельными политиками Греции своих связей с
Вашингтоном и Москвой исключительно в интересах
внутриполитической борьбы. Аналогично поступали и представители правящих
кругов Турции, используя свои открытые и полусекретные связи с
Москвой для оказания давления на Вашингтон и Запад в целом, в
моменты «наибольшей необходимости». Таким образом, как на
Западе, так и Востоке создавалось представление о Турции и Греции
как «слабом звене» западного военно-политического блока.
Объективный процесс становления этих двух государств как малых
региональных держаэ определил в целом модель взаимоотношения
подобных стран с «великими державами»: отныне уже они начинали
влиять в той или иной степени на действия последних. Более того,
внутриполитические силы в этих государствах начинают
использовать иностранный фактор в целях межпартийной борьбы, заставляя
считаться внешнеполитических партнеров со своими интересами.
426
Воздействие внутриполитических событий
С середины 50-х и вплоть до начала 60-х гг. в Греции и Турции
обострилась внутриполитическая ситуация, что являлось
последствием интенсивного процесса модернизации. Кризис
социально-политической системы и слабость, а в большинстве случаев — отсутствие
адаптационных политических и экономических механизмов,
усиливали влияние социально-ориентированных и идеологизированных
концепций в общественной жизни. Противоречия между двумя странами
на международной арене, прежде всего по так называемому
кипрскому вопросу, превращали и Грецию, и Турцию в объект
внешнеполитической экспансии ведущей силы восточного блока — Советского
Союза. Одновременно со стороны союзников двух государств по
Североатлантическому блоку все больше проявлялось опасений относительно
возможного ослабления южного фланга союза и соответствующего
усиления противостоящего восточного блока. Внутриполитическая
борьба в Турции и Греции, обусловленная специфическими чертами
проходящих в обществах двух стран процессами, способствовала
структуризации партийно-политической системы, основой которой
становились политические силы правоцентристского и
левоцентристского толков. Именно между ними существовали основные
противоречия, влиявшие на ситуацию внутри двух стран и на их позиции
на международной арене как части западного блока и его «слабого
звена». К началу 1960-х годов оба государства окончательно обрели
статус малых региональных держав со своими специфическими
национальными интересами, нередко противоречащими национальным
интересам ведущих стран — союзниц по блоку.
1 Данная статья базируется на материалах моей книги: Улунян Ар. А.
Балканы: горячий мир холодной войны. Греция и Турция между Западом и
Востоком. 1945-1960 гг. М., 2001.
2 Российский государственный архив новейшей истории (РГАНИ), ф. 5,
оп. 30, д. 32, л. 1. Записка В. Молотова Г. Маленкову и Н. Хрущеву о
состоявшихся беседах с правительственными делегациями Турции, Афганистана и
Финляндии. 12 марта 1953 г.
3 Отношения между СССР и Грецией осложнились в период 1946—1949 гг.
из-за начавшейся в этой стране гражданской войны. Советский Союз оказывал
через своих сателлитов на Балканах материально-техническую поддержку
коммунистическим повстанцам, воевавшим против правительственных сил.
Одновременно Москва осуществляла и дипломатическую поддержку инсургентов в
международных организациях, в частности, ООН. Подробнее об этом: Улунян
Ар. А. Коммунистическая партия Греции. Актуальные вопросы идеологии,
политики и внутренней истории. КПГ в Национальном Сопротивлении,
Гражданской и «холодной» войнах, 1941—1956. М., 1994.
4 Попов В. Д. Экономика Греции. М., 1962. С. 173.
5 Здесь и далее ссылки на микрофильмы, хранящиеся в Норвежском
нобелевском Институте (г. Осло). Foreign Affairs. Reel № 5. 327(73). А17[14]. P. 00959.
US Embassy in Greece to the Department of State. 2.11.1953.
6 Ibid. P. 00958.
7 Ibid.
8 Георгиян Э. А. Турецкая Республика. Основные институты
государственного строя. М., 1975. С. 163.
- 427
Холодная война
9 Harris G. S. Troubled Alliance: Turkish-American Problems in Historical
Perspective, 1945—1971. Washington, 1972. P. 81.
10 Ibid. P. 80, 81.
11 Foreign Policy Relations. Reel № 2. 327(73). A23. 3 suppl. P. 00617. The CNS
Working Report on Turkey. 7.09.1955.
12 Kilic A. Turkey and the Wbrld. Washington, 1959. P. 163.
13 Ibid. P. 147.
14 Улунян Ар. А. Политическая история современной Греции. Конец
XVIII в. - 90-е гг. XX в. М., 1998. С. 230.
15 Foreign РоИсу Relations. Reel № 2. 327(73). А23. 3 suppl. P. 00616. The CNS
Working Report on Turkey. 7.09.1955.
16 Ibid.
17 Ibid. P. 00617.
18 Foreign Affairs. Reel № 7. 327(73). A17[14]. P.00917. The Department of State
to the US Embassy in Athens. 17.06.1955.
19 Комментарии по поводу статьи в «Известиях» были опубликованы 15 и 16
октября 1955 г. в газетах «EX-evGepia» (левоцентристская), «То Втрое» (центристская),
«Н Aixyn» (левая, прокоммунистическая), «'EGvoq» и «KaOrpe pivfj» (обе — правые).
20 Ет56т| A., Aivap5dxo\) Ея., Хсст^паруйрт] К. О Макарю<; кои oi on)uua%oi
той AOiivai, 1974. I. 25.
21 Поцхверия Б. М. Советско-турецкие отношения и проблема Проливов
накануне, в годы Второй мировой войны и в послевоенные десятилетия //
Россия и Черноморские проливы. (XVIII—XX столетия.) М, 1999. С. 484.
22 Там же. С. 489.
23 Foreign Affairs. Reel № 7. 327(73). А17[14]. P. 00927. Incoming Telegram from
Athens to the Department of State. 30.12.1955.
24 Foreign Affairs. Reel № 7. 327(73). A17[14]. P. 00930. Incoming Telegram from
Athens to the Department of State. 21.05.1956.
25 Ibid. P. 0002-0006.
26 Данциг Б. М. Турецкая республика. М., 1956. С. 36.
27 Foreign Affairs. Reel № 7. 327(73). А17[14]. P. 0002—0006. Incoming Telegram
from Athens to the Department of State. 21.05.1956.
28 Ibid. P. 00013. Incoming Telegram from Ankara to the Department of State.
11.04.1956.
29 Ibid.P. 00013, 00014.
30 Foreign Relations of the United States (далее — FRUS), 1955—1957. National
Security Policy. Wash., 1990. Vol. XIX. P. 230. CNS. Memorandum of discussions.
1.03.1956 г
31 Ibid. P. 250. The CNS Report. 15.03.1956.
32 См., напр.: Заметки президента США Д. Эйзенхауэра от 11 января 1956 г.,
Меморандум обсуждений на 272-м заседании СНБ от 12 января 1956 г.,
Меморандум обсуждений на заседании СНБ от 1 марта 1956 г., Меморандум
Объединенного комитета начальников штабов министру обороны Вильсону от
12 марта 1956 г. и т. д. // FRUS, 1955-1957. Vol. XIX. Р. 177-182, 218-233, etc.
33 Foreign Policy Relations. Reel № 3. 327(73). A23. P. 00113. Minutes of the 285-th
Session of the CNS. 17.05.1956 r.
34 Ibid. P. 00128.
35 Ibid.
36 Ibid. P. 00129.
37 FRUS, 1955-1957. Vol. XVI. Suez crisis July 26 - Dec. 31, 1956. Wash., 1990.
P. 91. National Intelligence Estimation. 31.07.1956.
38 Об обсуждении западными союзниками решения по суэцкому вопросу и
выработке американской стороной тактики действий см.: The Memoirs of Sir
Anthony Eden. Full Circle. L., 1960. P. 426, 427.
428
Воздействие внутриполитических событий
39 Подробнее см.: Советский Союз и венгерский кризис 1956 года.
Документы. М, 1998.
40 FRUS, 1955-1957. Vol. XIX. Р. 419, 420.
41 Ibid. Р. 429. Notes of Discussions at the 314-th CNS Session. 28.02.1957.
42 Ibid. P. 515. The CNS Report. 3.06.1957. On National Security Principals.
43 Foreign Policy Relations. Reel № 3. Suppl. 3. 327(73). A23. P. 00865. The US
Policy Towards Turkey. Working Paper for Discussion at the CNS Sessions. 24.06.1957.
44 Bamford J. The Puzzle Palace. Boston, 1982. P. 151-153.
45 Dzhirkvelov I. Secret Servant. L., 1987. P. 211—214.
46 Правда. 1956. 1 нояб.; 1957. 24 янв., 14 февр.
47 Foreign Policy Relations. Reel № 15. 327(73). A17[15]. P.00439. Analitical
material of the State Department «Indirect Soviet Threat». 23.10.1957. (Excerpts from
monitoring of the Radio Moscow Broadcast. 19.04.1957).
48 Foreign Affairs. Reel № 4. 3 suppl. 24. 327(73). A23. P. 00043. The CNS
Session. 1.08.1957. The US Policy Towards Greece.
49 Foreign Policy Relations. Reel № 8. 327(73). A17[16]. P. 00039. «Tactical shifts
in the Turkish Foreign Policy». 7.08.1957.
50 Новое время. 1957. Щ 37.
51 РГАНИ, ф. 4, on. 16, д. 402, л. 47—50, 65, 66. Документы опубликованы:
Улунян Ар. А. Коммунистическая партия Греции. История — идеология —
политика. 1956-1974. М., 1995. С. 267-272.
52 Foreign Policy Relations. Reel № 8. 327(73). A17[16]. P. 00050. Incoming
Telegram from Moscow to the Department of State. 13.09.1957.
53 Foreign Affairs. Reel № 7. 327(73). A17[14]. P. 00933, 00934. Incoming
Telegram from Thessaloniki to the Department of State. 21.05.1956.
54 Правда. 1957. 15 дек.
55 Жуков Е. Колониалистская политика США в Азии // Вопросы внешней
политики СССР и современных международных отношений: Сб. статей / Под
общей редакцией Л. Ф. Ильичева, Ш. П. Санакоева, М. А. Харламова и Д. Е.
Мельникова. М., 1958. С. 195. Эти мысли были высказаны на совместном
заседании кафедры новой истории Академии общественных наук при ЦК КПСС
и редакционной коллегии журнала «Международная жизнь», посвященного
обсуждению вопросов внешней политики СССР.
56 Правда. 1958. 12 нояб.
57 Foreign Affairs. Reel № 7. 327(73). А17[14]. P. 00945. Incoming Telegram from
Athens to the Department of State. 20.08.1958.
58 Ibid.
59 Ibid. P. 00946.
60 FRUS. 1958—1960. Eastern Europe Region; Soviet Union; Cyprus. Vol. X.
Part 1. Wash., 1993. P. 564-567.
61 Упоминание о наличии данного вопроса в повестке дня СНБ см.: Foreign
Policy Relations. Reel № 3. Suppl. 3. 327(73). A23. P. 00349, 000354. Точное
содержание и характер решений продолжают оставаться неизвестными для
исследователей, так как при рассекречивании данных материалов были сделаны
купюры «в интересах национальной безопасности».
62 Ibid.P 000145. Incoming Telegram from Moscow to the Department of State.
26.04.1958.
63 Ibid.P. 000153. Incoming Telegram from Ankara to the Department of State.
31.05.1958.
64 Foreign Policy Relations. Reel № 8. 327(73). A17[16]. P. 000154.
65 Ibid. P. 000162. Incoming Telegram from Ankara to the Department of State.
8.06.1958.
66 FRUS. 1958—1960. Eastern Europe Region; Soviet Union; Cyprus. Vol. X.
Part 1. Wash., 1993. P. 629.
429
Холодная война
67 Foreign Relations of the United States, 1958—1960. Vol. X. Part 2. Eastern
Europe, Finland, Greece, Turkey. W&sh., 1993. P. 614. Memorandum. 14.05.1958.
68 Ibid P. 617.
69 FRUS. 1958-1960. Western Europe. \bl. VII. Part 2. Wfcsh., 1993. P. 821.
70 FRUS. 1958-1960. Foreign Economic Policy. Vol. IV. Wash., 1992. P. 34.
National Intelligence Estimations. 5.08.1958. Несмотря на справедливость
большинства высказанных прогнозов, касавшихся направлений возможной активности
советского блока, существенной редакции требовала сама формулировка его
названия — «советско-китайский блок». В момент написания данного документа
даже в хорошо информированных разведывательных и аналитических кругах
США не догадывались о начавшем проходить процессе размежевания между
Москвой и Пекином. Первые признаки конфликта проявились в ноябре 1957 г.
во время конфиденциальной встречи Н. С. Хрущева и Мао Цзэдуна в дни
празднования очередного юбилея большевистского переворота в России. См.
также: Улунян Ар. А. Коммунистическая партия Греции... М., 1995. С.29—31;
Griffith W. E. Cold War and Coexistance. Russia, China and the United States. N. Y,
1971. P. 61, 62.
71 Wsiker W. E The Turkish Revolution 1960—1961. Aspects of Military Politics.
Wash., 1963. P. 13.
72 FRUS. 1958-1960. Foreign Economic Policy. P. 425.
73 Foreign Policy Relations. Reel № 25. 327(73). A17[15]. P. 00345. Incoming
Telegram from Stanbul to the Department of State. 5.09.1958.
74 Улунян Ар. А. Коммунистическая партия Греции... С. 46.
75 Foreign Affairs. Reel № 4. 3 suppl. 24. 327(73) A23. P. 00053.
ПЕРВАЯ «ОТТЕПЕЛЬ»
И НОВЫЕ «ЗАМОРОЗКИ»
И. В. ГАЙДУК
СОВЕТСКИЙ СОЮЗ
НА ЖЕНЕВСКОЙ КОНФЕРЕНЦИИ
ПО ИНДОКИТАЮ
Был теплый летний день июля 1954 г. Перед Дворцом наций в
Женеве стоял коренастый, небольшого роста человек в пенсне и
смотрел на величественный Монблан, возвышавшийся своей белой
шапкой над городом. Указав на гору сопровождавшим его людям,
человек в пенсне сказал: «Величественная гора! Но мы слишком
близко к ней стоим. Чем дальше мы будем отходить от нее, тем
лучше мы сможем увидеть ее величие. Так и с Женевскими
соглашениями: мы их только что одобрили и еще не представляем их
значение; оно будет все более обнажаться по мере того, как будет
уходить время»1. Этим человеком в пенсне был Вячеслав Михайлович
Молотов, советский министр иностранных дел и глава делегации
СССР на Женевском совещании, на котором в течение трех
месяцев обсуждались проблемы мира в Азии. Жесткие декларации,
напряженные дебаты, тайные переговоры были позади, и советский
министр мог выразить свое удовлетворение итогами конференции,
которая урегулировала конфликт в Юго-Восточной Азии и
устранила опасность войны в этом регионе.
А все начиналось чуть менее года назад, когда 28 сентября 1953 г.
Советский Союз в своей ноте призвал мировое сообщество
«рассмотреть вопрос о мероприятиях, содействующих общему уменьшению
напряженности в международной обстановке», предложив включить
в перечень проблем, подлежащих урегулированию, также и «ряд
важных вопросов, затрагивающих положение в странах Юго-Восточной
Азии и Тихого океана»2. Последние слова были восприняты на
Западе как готовность СССР использовать свое влияние среди
азиатских компартий в поисках выхода из конфликтных ситуаций,
имевших место в Азиатско-Тихоокеанском регионе, в первую очередь в
Корее и Индокитае. Особенные надежды советская нота породила
в правящих кругах Франции, которая уже более восьми лет вела
войну в Индокитае за сохранение там своих колоний, войну, не
только поглощавшую значительные человеческие и материальные
ресурсы страны, но и подрывавшую авторитет Парижа среди мировой
общественности, окрестившей ее «грязной войной».
Выдвигая это свое предложение, Советский Союз явно
руководствовался не только заботой о мире, но и преследовал свои цели.
Одной из таких целей было содействие выходу на международную
арену крупнейшего советского союзника в Азии — Китайской На-
433
Холодная война
родной Республики, которая оказалась в изоляции в результате ее
фактического участия в войне в Корее. Упоминание в советской ноте
необходимости «восстановления законных прав Китайской Народной
Республики» свидетельствовало о подобном намерении Москвы.
Другая цель была тесно связана с конфликтом в Индокитае, но
касалась все же ситуации в Европе. Советских руководителей,
конечно, не могла не беспокоить война, которую вела Франция в своих
азиатских владениях. Это беспокойство было связано и с общим
дестабилизирующим влиянием войны на международные отношения
и с тем, что французы сражались против союзника Москвы,
Демократической Республики Вьетнам, провозглашенной вьетнамскими
коммунистами во главе с Хо Ши Мином в 1945 г. и признанной
Советским Союзом в январе 1950-го.
Однако при всей своей важности для советских лидеров,
конфликт в Индокитае, регионе, где советские интересы были почти
минимальными, являлся лишь инструментом решения более
насущной европейской проблемы. В эти годы Москва была встревожена
планами Запада создать Европейское оборонительное сообщество
(ЕОС) с участием Федеративной Республики Германии. Советские
руководители считали, что эти планы способствуют возрождению
германского милитаризма и представляют угрозу для позиций СССР
и его союзников в Европе. Поскольку только Франция не
выработала к тому времени твердого отношения к сообществу, то Москва
прилагала все свои усилия, чтобы повлиять на колеблющуюся
позицию Парижа, намереваясь склонить французских лидеров к
отказу от участия в ЕОС, что сразу бы лишило смысла саму идею его
создания. Таким образом, намек на готовность СССР способствовать
достижению мира в Индокитае можно было понимать и как
предложение Москвой своей помощи Парижу в урегулировании
конфликта в обмен на отказ Франции от ратификации соглашения о
Европейском оборонительном сообществе.
Идея советских лидеров, как это выяснилось в ходе обмена
нотами и мнениями с главами западных стран осенью 1953 г.,
заключалась в созыве международной конференции с участием пяти
великих держав, то есть США, Великобритании, Франции, СССР и
Китая, которые должны были бы заняться поисками решения
наиболее острых проблем международной обстановки. Причем КНР
постоянно присутствовала в советских предложениях как
равноправный участник подобной конференции. Эта идея активно
обсуждалась на четырехсторонней конференции министров иностранных
дел, которая состоялась в конце января—начале февраля 1954 г. в
Берлине и была посвящена германскому вопросу. В ходе
конференции советский министр иностранных дел В. М. Молотов
предпринимал значительные усилия с целью заручиться поддержкой
Франции в вопросе о созыве международного совещания, к большому
неудовольствию государственного секретаря США Джона Фостера
Даллеса. Последний, в частности, сообщал в Вашингтон 27 января,
что во время ужина в честь французской делегации Молотов
«предложил добрые услуги СССР в отношении Индокитая в случае, если
434
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
французское правительство даст точно знать, каковы его взгляды на
урегулирование. Этому предшествовал явный намек на то, что в
обмен Франция должна продемонстрировать на нынешней
конференции свое благосклонное отношение к идее конференции пяти
держав»3. Во время другой своей встречи с французской делегацией
Молотов был еще более прямолинеен. В ответ на слова министра
иностранных дел Франции Жоржа Бидо о стремлении его правительства
найти «подходящее решение индокитайского вопроса, не
затрагивающее национальной чести страны», Молотов немедленно заметил, что
«в решении индокитайского вопроса самую лучшую помощь мог бы
оказать Франции Китай», при этом не забыв упомянуть, что
«советская делегация стремится найти подходящее решение и изыскивает
среднюю линию»4.
Усилия Молотова по созыву международного совещания с
участием Китая увенчались успехом. Хотя западные державы отвергли
идею конференции, целью которой должно было бы стать
обсуждение общих проблем международных отношений, они вынуждены
были согласиться на созыв в Женеве конференции министров
иностранных дел СССР, США, Великобритании, Франции и Китая,
призванной найти решение корейского и индокитайского вопросов5.
Несмотря на то, что советской делегации не удалось добиться
реализации всех своих целей на Берлинской конференции, доклад
Молотова о ее результатах на Пленуме ЦК КПСС 2 марта 1954 г. был
проникнут оптимизмом. Упомянув о других вопросах,
обсуждавшихся в Берлине, советский министр иностранных дел обратился затем
к проблеме предстоящего международного совещания в Женеве:
«Было также достигнуто соглашение о созыве совещания в Женеве
26 апреля 1954 г. Это будет совещание представителей СССР, США,
Франции, Англии и Китайской Народной Республики по мирному
урегулированию корейского вопроса при участии Корейской
Республики, Корейской Народно-Демократической Республики и всех
других государств, вооруженные силы которых принимали участие в
военных действиях в Корее и которые пожелают присутствовать, и
по вопросу восстановления мира в Индокитае также с участием
заинтересованных в этом государств». В докладе Молотов сделал
акцент на проблеме Индокитая и позиции Франции на Берлинской
конференции. «Особую заинтересованность представитель Франции
на Берлинском совещании проявил в отношении вопроса об
Индокитае», — подчеркнул министр, раскрывая некоторые детали. По его
словам, «было весьма заметно, что Бидо всячески добивается
созыва совещания, где был бы обсужден вопрос об Индокитае. Это,
между прочим, сказалось и на формулировках предложений по этому
вопросу. Первоначальные проекты Даллеса и Бидо по данному
вопросу содержали разные неприемлемые формулировки, которыми
ответственность за войну в Индокитае пытались возложить на
Китайскую Народную Республику, намекая на ее помощь. Все это
встретило решительные возражения с нашей стороны. В результате
были приняты те формулировки, которые опубликованы и с
которыми согласились как Советское правительство, так и правительство
435
Холодная война
дружественного Китая, которое об этом предварительно было
запрошено»6.
Таким образом, Советскому Союзу в Берлине удалось создать
условия для успешного решения своих внешнеполитических проблем.
Во-первых, появились реальные предпосылки разрешения
конфликта, опасного своими последствиями для стабильности в мире. Во-
вторых, союзник Москвы, коммунистический Китай, впервые
после своего возникновения получал возможность выхода на
международную арену наряду с другими великими державами. И наконец, у
советских руководителей появлялась надежда, что Франция,
сделавшая ставку на мирное урегулирование конфликта во Вьетнаме, в
отношении европейских дел вынуждена будет прислушаться к
мнению СССР, оказывавшему ей поддержку в деле окончания войны.
Дальнейшие события лишь укрепили надежды Москвы в связи с
последним обстоятельством.
Период после Берлинской конференции до начала совещания в
Женеве прошел в активных консультациях Москвы и Вашингтона со
своими союзниками и друг с другом. Главным корреспондентом
советских лидеров был, конечно, Пекин. Китайцы, несмотря на
оговорку Берлинского коммюнике, отражавшую позицию США в
отношении коммунистического Китая, о том, что участие какой-либо
державы в Женевской конференции не служит ее дипломатическим
признанием со стороны других стран — участниц конференции,
были полны решимости внести свой вклад в решение
международных проблем. В беседе с Молотовым вскоре после Берлина посол
КНР в Москве Чжан Вэньтянь подчеркивал, что «КНР намерена
принять активное участие в Женевской конференции и считает, что
если на ней не удастся добиться больших успехов, то и всякий
успех здесь будет важен, так как для КНР открывается путь
активного участия в международных делах»7. Неудивительно поэтому, что
китайские дипломаты были непосредственно вовлечены в
выработку Москвой стратегии социалистических стран на конференции в
Женеве. Другими участниками этих консультаций были
представители Демократической Республики Вьетнам (ДРВ), эфемерного
государства, существовавшего в то время лишь на бумаге и охотнее
именуемого на Западе «Вьетмин». Так сокращенно называлось
объединение различных партий и группировок во главе с
коммунистами, вооруженные отряды которого являлись главными
противниками французов в их войне в Индокитае. Тем не менее ДРВ после ее
признания Советским Союзом имела своего посла в Москве,
который уже 26 февраля явился в советское Министерство иностранных
дел и запросил у руководителя отдела Юго-Восточной Азии
К. В. Новикова от имени ЦК Партии трудящихся Вьетнама
инструкции о том, «какова должна быть линия поведения правительства
Демократической Республики Вьетнам в связи с предстоящим
Женевским совещанием 26 апреля»8.
Но прежде чем давать какие-либо инструкции своим союзникам,
Москва должна была выработать собственную позицию, какой
следовало придерживаться на Женевской конференции. Главным воп-
436
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
росом для советских руководителей являлся вопрос о путях решения
индокитайской проблемы. Вьетнам в этой проблеме занимал
центральное место. Поэтому еще задолго до начала конференции
Москва стала склоняться к разделу этой страны между двумя
противоборствующими силами, ^Францией и Вьетмином. По крайней мере,
советские представители пытались выяснить отношение западных
дипломатов именно к такому способу прекращения войны в
Индокитае. Например, в начале марта сотрудник американского
посольства в Лондоне сообщал главе департамента Юго-Восточной Азии
британского Форин Оффиса Джону Тахурдину, что советский
дипломат, некий Родионов, во время встречи с ним предположил, что
«если невозможно добиться урегулирования на основе вхождения Хо
Ши Мина в коалиционное правительство Вьетнама, созданное
вместе с Вьетмином, тогда решением может быть раздел страны по
16-й параллели»9. Двумя днями раньше подобное же предложение
было сделано другим советским дипломатом, Н. Д. Белохвостиковым,
в беседе с еще одним представителем британского
внешнеполитического ведомства Г. Холером10.
Вполне понятно, что советские дипломаты не стали бы
зондировать позиции западных стран насчет раздела Вьетнама, если бы
Москва предварительно не выяснила отношение к этому вопросу
своих союзников, КНР и ДРВ. Что касается китайцев, то они
полностью поддерживали подобное решение своих советских друзей.
В беседе, состоявшейся 6 марта между Молотовым и китайским
послом Чжан Вэнтянем, последний сам поднял проблему раздела
вьетнамской территории по 16-й параллели, заявив, что это «выгодное
для Хо Ши Мина предложение и его следовало бы принять, если
оно будет выдвинуто официально»11. Что касается отношения Вьет-
мина к такому решению индокитайской проблемы, то оно не
совпадало полностью с мнением советского и китайского союзников, о
чем свидетельствовала беседа посла ДРВ Хоанг Ван Хоана в
Пекине с его советским коллегой П. Ф. Юдиным днем раньше.
Похвалившись успехами отрядов Вьетнамской народной армии (ВНА) в
войне с французами, Хоан высказал опасение, что в ходе
переговоров по урегулированию вьетнамского конфликта могут возникнуть
«большие трудности». «Во-первых, — рассуждал посол, — во
Вьетнаме не существует определенного фронта, и, следовательно,
чрезвычайно трудно будет определить демаркационную линию и
демилитаризованную зону... во-вторых, французы будут добиваться
какого-то статута для Бао Дая (формального главы вьетнамского
государства. — И. Г.), на что не может согласиться народное
правительство, и, в-третьих, США путем усиления нажима на французское
правительство и Бао Дая попытаются сорвать переговоры»12.
Таким образом, по крайней мере, два из трех аргументов
вьетнамского посла не соответствовали позиции Москвы в отношении
вьетнамской проблемы. Тем не менее советские руководители,
заручившись поддержкой своих китайских коллег, продолжали поддерживать
идею раздела, и уже к середине марта представители СССР за
рубежом открыто говорили об этой идее как о единственно возможном
437
Холодная война
решении проблемы Индокитая. Например, М. Животовский из
советского посольства в Лондоне обращал внимание Тахурдина на
общность корейского и индокитайского конфликтов. На вопрос
британского дипломата, в чем состоит эта общность, Животовский
ответил, что «раздел явится решением для Кореи, и подобное же
соглашение может быть приемлемым для Индокитая»13.
Этот главный вопрос обсуждался и во время переговоров в
Москве лидеров Советского Союза, КНР и ДРВ, состоявшихся в начале
апреля 1954 г. На эти переговоры в советскую столицу прибыли
министр иностранных дел Китая Чжоу Эньлай и вождь вьетнамских
коммунистов Хо Ши Мин. Хотя конкретное содержание
переговоров остается неизвестным, поскольку соответствующие документы в
российских архивах недоступны для исследователей, о существе
затрагивавшихся проблем может дать представление «План беседы с
Чжоу Эньлаем и Хо Ши Мином», подготовленный для Молотова в
Министерстве иностранных дел СССР. Согласно этому плану,
советский руководитель должен был обратить внимание своих
собеседников на то, что в связи с Женевской конференцией «возникает
вопрос не только о приемлемых для СССР, КНР и ДРВ условиях
прекращения военных действий в Индо-Китае, но и вопрос о том, какая
должна быть выдвинута со стороны СССР, КНР и ДРВ платформа
установления мира в Индо-Китае и окончательного урегулирования
индокитайского вопроса»14. В связи с этим рекомендовалось обсудить
предложение о разделе Вьетнама как возможного варианта такого
урегулирования: «Обменяться мнениями с Хо Ши Мином и Чжоу
Эньлаем относительно позиции, которую следовало бы занять на тот
случай, если на совещании в той или иной форме возникнет
вопрос о разделе Вьетнама на две части (например, по 16-й параллели).
Спросить их также, не целесообразно ли, со своей стороны,
разработать приемлемый вариант такого раздела Вьетнама при наличии
прочих приемлемых для ДРВ условий (признание суверенитета ДРВ,
вывод французских войск и др.)»15.
Обращает на себя внимание осторожность, с которой
сформулирован этот пункт плана. Очевидно, советские руководители,
понимая, насколько болезненным является данный вопрос для
вьетнамского лидера, избегали прямо говорить о своей позиции по этой
проблеме, но давали понять, что не только не исключают подобное
решение, но и считают его достойным рассмотрения при
выполнении всех других требований ДРВ. При этом они явно рассчитывали
на поддержку со стороны Пекина. И такая поддержка была
оказана. Согласно свидетельству одного из участников переговоров, Чжоу
Эньлай открыто дал понять вьетнамскому лидеру, что рассчитывать
на поддержку Вьетмина со стороны народного Китая в случае
затягивания войны и вовлечения в нее Соединенных Штатов нельзя.
«Возникает вопрос, — говорил министр иностранных дел КНР, —
выступит ли Китай в случае, если американцы вторгнутся на
территорию Вьетнама. Этот вопрос беспокоит американцев, остается для
них неясным и загадочным. Товарищи из Вьетнама полагают, что
Китай может принять открытое участие в военных действиях на тер-
438
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
ритории Вьетнама. ЦК КПК, однако, считает, что китайской армии
невозможно принять участие в операциях на территории Вьетнама,
поскольку это противопоставило бы Китай остальным народам Юго-
Восточной Азии, что дало бы американцам возможность создать
блок, простирающийся от Индии до Индонезии»16. В этих условиях
Хо Ши Мину ничего не оставалось, как только уступить нажиму
своих союзников и доверить им решение вопроса в соответствии с
их видением проблемы. Приехавшая в Москву накануне открытия
Женевской конференции вьетнамская делегация во главе с
заместителем премьер-министра и министром иностранных дел ДРВ Фам
Ван Донгом уже не обсуждала пути решения индокитайской
проблемы, а согласовывала с советскими и китайскими товарищами лишь
вопросы тактики.
Теперь, с учетом проведенных консультаций и переговоров,
Москва могла завершить выработку директив своей делегации на
совещании в Женеве, посвященном индокитайской проблеме.
Согласно этим директивам, основная задача советской делегации в
Женеве сводилась к тому, чтобы «добиваться установления на
приемлемых для правительства Хо Ши Мина условиях перемирия в
Индо-Китае и открытия переговоров» между ДРВ и Францией «о
дальнейших шагах для восстановления мира в Индо-Китае».
Однако, отстаивая интересы своего вьетнамского союзника, советские
дипломаты не должны были терять из вида и интересы СССР,
добиваясь «укрепления отношений Советского Союза с Францией»17.
Уже сама формулировка главной задачи, поставленной Москвой
перед своими переговорщиками в Женеве, свидетельствовала, что
проблемы Вьетнама советские лидеры рассматривали исключительно
через призму своих интересов в Европе и в мире.
Директивы предусматривали три возможные позиции СССР на
конференции, первая из которых была названа в лучших традициях
большевиков программой-максимум. Согласно этой позиции,
советская делегация должна была добиваться вывода французских войск
с территории Вьетнама и признания суверенитета и независимости
Демократической Республики Вьетнам, что подразумевало власть
Вьетмина над всей территорией страны. Вторая позиция
основывалась на принципе раздела страны. Москва была готова согласиться
с выводом французских войск только с территории, лежащей к
северу от 16-й параллели, с их последующим выводом из Южного
Вьетнама в установленные по согласованию сторон сроки. После
ухода французов во Вьетнаме должен был состояться референдум по
вопросу об объединении страны. В случае же невозможности
добиться соглашения на основе этой позиции, директивы
предусматривали прекращение военных действий в Индокитае при условии
отвода французских войск в установленные пункты перегруппировки и
последующие переговоры между Францией и Вьетмином об условиях
восстановления мира в регионе. Все три позиции включали в себя
пункты о создании совместной комиссии по контролю над
перемирием, прекращении вмешательства США в дела региона и
соблюдении Вьетмином французских экономических и культурных интере-
439
Холодная война
сов в регионе18. Последнее положение было явно нацелено на то,
чтобы избежать отчуждения Франции, подсластив пилюлю потери
ею своих позиций в Индокитае. Вооруженная этими директивами,
которые подверглись некоторой переработке со времени их первого
представления на суд советского руководства, что подтверждается
ходом событий на конференции, советская делегация направилась в
Женеву.
Женева была вполне подходящим местом для мирной
конференции. До Второй мировой войны здесь заседала Лига Наций, и
город как будто был наполнен духом компромисса и миролюбивых
намерений. Однако не у всех участников конференции 1954 г.
Женева ассоциировалась только с позитивным опытом. У многих в
Соединенных Штатах этот город был связан с довоенной политикой
умиротворения Гитлера. А советские руководители не могли забыть
крах своих усилий по созданию системы коллективной
безопасности и последующего исключения их страны из Лиги Наций.
Поэтому неудивительно, что и Даллес и Молотов приехали в Женеву с
твердым намерение избежать повторения негативного опыта.
Первые делегации стали съезжаться в Женеву 24 апреля. Однако
наибольший фурор среди многочисленных журналистов,
фоторепортеров и просто зевак вызвал приезд многочисленной китайской
делегации. Почти все в женевском аэропорту стремились увидеть
легендарную и загадочную фигуру Чжоу Эньлая, правую руку
знаменитого Мао Цзэдуна19. Приезд Молотова тожв вызывал интерес
западной публики, хотя и не такой сильный, как в случае с
китайцами. В результате на долю госсекретаря США Даллеса,
прибывшего в этот же день вечером, выпали лишь отголоски той сенсации,
которую вызвал приезд в Женеву делегаций социалистических стран.
Женевская конференция началась 26 апреля с обсуждения
корейского вопроса. Этот вопрос не был главным объектом внимания
пяти великих держав, участвовавших в совещании, хотя он и
занимал важное место в повестке дня. Как признался Молотов министру
иностранных дел Великобритании Антони Идену уже после
окончания конференции, «по корейскому вопросу он с самого начала не
рассчитывал на многое»20. Западные коллеги советского министра
иностранных дел, по-видимому, разделяли это мнение, особенно
французы, чьей основной заботой была не Корея, а Индокитай.
Главной проблемой, решить которую необходимо было еще до
начала обсуждения индокитайского вопроса, являлся состав
участников этого обсуждения. Задолго до начала Женевской
конференции Москва ясно дала понять, что без участия делегации ДРВ
добиться успеха в Женеве будет невозможно21. Под давлением
советской стороны западные державы вынуждены были согласиться на
приглашение в Женеву представителей Вьетмина. Тем более что для
Даллеса вопрос о том, приглашать или не приглашать посланцев Хо
Ши Мина, не имел уже принципиального значения после того, как
он был вынужден дать согласие на приглашение в Женеву
представителей Мао Цзэдуна. Так же успешно для СССР был разрешен
и вопрос о председателе на заседаниях, посвященных Индокитаю.
440
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
По предложению Молотова22, было решено, что председательствовать
на этих заседаниях будут по очереди главы делегаций Советского
Союза и Великобритании.
Между тем ситуация на фронтах войны в Индокитае становилась
все более и более напряженной и безвыходной для французов.
Начиная с 30 марта 1954 г., отряды Вьетмина под командованием
генерала Во Нгуен Зиапа вели непрерывную осаду крепости Дьенбьен-
фу на северо-западе Вьетнама, с обороной которой французское
командование связывало исход всей войны. Скоро территория,
контролируемая французскими войсками, под напором осаждавших
сократилась до площади диаметром чуть более одного километра.
С захватом противником северной части аэропорта снабжение
осажденных стало почти невозможным. Агония крепости началась 1 мая,
когда части Вьетнамской народной армии начали последний ее
штурм. На 6 мая пришелся самый жестокий бой между
осажденными и осаждавшими, при массированном артиллерийском обстреле
крепости. На следующий день гарнизон крепости капитулировал.
Новость об этом достигла Женевы 8 мая, где участники
конференции по Индокитаю собрались на свое первое заседание. Для
делегаций коммунистических стран это было «буквально чудом», по
словам Н. С. Хрущева23, так как падение Дьенбьенфу радикально
меняло обстановку переговоров. Хотя для французов исход сражения
и не был военной катастрофой, однако он имея огромное
психологическое влияние на общественное мнение Франции. Кроме того,
падение крепости еще раз продемонстрировало бесперспективность
усилий Парижа добиться победы в Индокитае военным путем.
Однако исход битвы при Дьенбьенфу дорого обошелся не
только французам. Силы Вьетмина тоже были истощены
продолжительной осадой и штурмом крепости. Еще во время советско-китайско-
вьетнамских переговоров в начале апреля в Москве Хо Ши Мин дал
понять, что для осады Дьенбьенфу были мобилизованы все силы, и
ДРВ не сможет выдержать другой операции подобного масштаба.
Вьетнамский лидер даже рассматривал возможность отступления к
китайской границе в случае провала операции24. Но и после победы
под Дьенбьенфу необходимость передышки для Вьетмина не стала
менее насущной. На встрече советских, китайских и вьетнамских
военных экспертов на Женевской конференции 19 мая вьетнамский
представитель Ха Ван Лау подтвердил, что «в настоящее время ДРВ
заинтересована в прекращении военных действий, исходя,
во-первых, из политики правительства установить мир, во-вторых,
необходима передышка армии и стране, необходимо использовать
нынешнее благоприятное политическое и военное положение ДРВ для
заключения выгодного соглашения по урегулированию индокитайского
вопроса»25.
Москва поспешила использовать ситуацию, когда обе
враждующие стороны были истощены и желали мира. В этом советская
делегация могла рассчитывать на помощь англичан, которые, как и
русские, были заинтересованы в успехе конференции и также
рассматривали раздел Вьетнама на две части как одно из наиболее оп-
441
Холодная война
тимальных решений индокитайского вопроса26. Однако советские
дипломаты не торопились сразу раскрывать все свои карты; они
были готовы к долгим переговорам, инициатива в которых,
согласно утвержденному в Москве сценарию, должна быть предоставлена
китайским и вьетнамским делегатам, что позволяло советским
представителям играть роль арбитров27. Поэтому не случайно Молотов
выступил с обращением к участникам конференции только после
того, как Чжоу Эньлай и Фам Ван Донг сделали свои заявления.
Вообще, в первые же дни работы конференции по Индокитаю
была выработана некая схема действий советской делегации в
Женеве. Во время своих публичных выступлений на пленарных и,
начиная с 17 мая, закрытых заседаниях Молотов и его заместители
последовательно поддерживали делегацию Вьетмина, которая
выдвигала свои максимальные требования по основным вопросам
урегулирования конфликта. Они сочетали это выражение поддержки с
гневными обвинениями в адрес западных держав в связи с их
агрессивными замыслами в отношении Индокитая и отсутствием у них
склонности к компромиссу. В то же время советские дипломаты
формулировали собственные предложения, которые, будучи близки
к требованиям делегации ДРВ, тем не менее учитывали и интересы
Запада, таким образом создавая основу для компромиссов. Во
время же частных встреч с представителями делегаций Великобритании,
Франции и США Молотов и его подчиненные разъясняли
советские предложения, отстаивая их приемлемость для сторон, а также
зондировали позиции западных держав по различным вопросам.
Однако роль посредника министр иностранных дел СССР оставлял
своему китайскому коллеге, тем самым преследуя две цели:
утверждение образа коммунистического Китая как миролюбивой страны,
склонной к дипломатическому урегулированию международных
проблем, что было не так легко после участия китайских добровольцев
в войне в Корее, и обеспечение себе свободы действий в случае
тупика на переговорах.
Было бы преувеличением говорить об отсутствии разногласий
между делегациями СССР, КНР и ДРВ на конференции. Но
подобные разногласия, если они и возникали, устранялись в ходе
консультаций на различных уровнях. По предложению Молотова, например,
помимо встреч дипломатов трех стран, были организованы
совещания военных экспертов, во время которых происходило
согласование вопросов, относящихся к перемирию в Индокитае и
урегулированию вопросов военного характера.
Подобная тактика советских представителей принесла свои
плоды. Уже на первом этапе работы конференции были согласованы
такие вопросы, как эвакуация раненых из Дьенбьенфу, раздельное
обсуждение политических и военных проблем, начало переговоров
между представителями штабов воюющих сторон. Решение этих
вопросов было представлено советской прессой как «первый успех на
пути восстановления мира в Индокитае»28. Кроме того, на
протяжении всего периода Молотов во время частных бесед с западными
дипломатами играл роль объективного и незаинтересованного пере-
442
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
говорщика, который стремится как можно быстрее найти решение
второстепенных вопросов, с тем чтобы приступить к обсуждению
проблем принципиального характера. У. Беделл Смит, который
возглавил американскую делегацию после отъезда из Женевы Даллеса,
оценивая результаты одной из таких встреч с Молотовым, отмечал,
что советский министр иностранных дел «как будто смотрит на
общую ситуацию через увеличительное стекло и анализирует ее
разнообразные аспекты»29.
Однако ситуация изменилась в начале июля, после поездки Мо-
лотова в Москву на несколько дней. Его позиция стала более
жесткой и бескомпромиссной при обсуждении вопросов, имеющих
отношение к международной комиссии по контролю за соблюдением
мира в Индокитае и порядку дальнейшей работы конференции.
Было ли это связано с новыми инструкциями, полученными
Молотовым в Кремле, или с продолжением ранее одобренной
тактической линии, направленной на получение новых уступок со стороны
Запада? Без соответствующих документов из российских архивов
ответить на этот вопрос определенно пока нельзя. Однако, если
судить исходя из последующих событий, представляется более
вероятным последний вариант. Иначе трудно объяснить, почему
буквально накануне своего жесткого и бескомпромиссного выступления
8 июня глава советской делегации, встречаясь с Бидо, а затем со
Смитом, говорил о необходимости достижения соглашения и о своей
решимости продолжать поиск эффективных мер в этом
направлении30.
В то же время, возможно, что демарш Молотова 8 июня был
маневром с целью отвлечь внимание от другого важного события,
имевшего место в это же время. 10 июня четыре военных эксперта
— два из французской делегации, полковник М. де Бребиссон и
генерал А. Дельтей, и два из делегации ДРВ, Ха Ван Лау и Та Кванг
Быу, встретились тайно под покровом ночи на небольшой вилле в
предместье Женевы. На этой встрече вьетнамцы открыто
потребовали у французов отдать северную часть Вьетнама, которая
перейдет под юрисдикцию ДРВ. На вопрос явно удивленных французов,
означает ли это, что посланцы Хо Ши Мина согласны на раздел
страны, Быу признал, что это явится лишь временным разделом,
который будет преодолен после общевьетнамских выборов31. Это был
существенный шаг вперед по сравнению с позицией, которую
занимал Фам Ван Донг, когда он согласился на отвод сил воюющих
сторон в зоны, определенные конференцией.
Советские и китайские делегаты были прекрасно осведомлены о
тайной встрече в пригороде Женевы и о существе сделанных там
предложений. Проблема перегруппировки сил была предметом
обсуждения на встречах военных экспертов трех делегаций еще в мае.
Именно тогда вьетнамский представитель Ха Ван Лау заявил своим
коллегам из Москвы и Пекина, что наиболее прочные позиции
Вьетмин занимает на севере страны. В соответствии с этим Лау
изложил три варианта плана зон перегруппировки войск, выступив
однако против раздела страны на две части32. Было очевидно, что
443
Холодная война
подобный вариант не устраивал ни Советский Союз, ни Китай.
Китайцы, с молчаливого согласия советских представителей,
настаивали на разделе Вьетнама по 14, 15 или 16-й параллели33. Явно
уступая давлению своих союзников, к 10 июня вьетнамцы все-таки
пришли к решению предложить французам поделить страну, оставив
за собой северную ее часть. Сценарий тайной франко-вьетнамской
встречи обсуждался на заседании военных экспертов буквально
накануне с участием главы делегации ДРВ Фам Ван Донга.
Представители советского Министерства обороны в делегации СССР, Ф. А. Феден-
ко и Н. П. Цыгичко, предложили вьетнамцам на встрече с
французами «предъявить карту обстановки» и сделать свое предложение о
разграничении зон. «Со всей ясностью, — говорили они, — надо
поставить вопрос об освобождении дельты р. Красная, мотивируя это
тем, что дельта экономически и политически связана со всей
остальной территорией Северного Вьетнама и что ее нельзя отрывать и
искусственно изолировать от этой территории»34. Так все и произошло,
а на следующий день вьетнамские делегаты подробно
информировали своих советских и китайских коллег о результатах встречи.
В свете этих событий жесткое выступление Молотова на
конференции 8 июня, поддержанное на следующий день Чжоу Эньлаем,
таким образом, следует рассматривать и как дымовую завесу для
тайных переговоров между французами и Вьетмином, и как давление
на западных участников конференции и их союзников, с тем чтобы
они оценили все значение уступок, сделанных ДРВ.
На самом деле тупик, возникший на конференции в первой
декаде июня, был быстро преодолен в последующие дни, благодаря
уступкам, сделанным в первую очередь советскими и китайскими
дипломатами. 16 июня Чжоу Эньлай официально признал
необходимость отдельного обсуждения ситуации, сложившейся в
Камбодже и Лаосе, как отличной от ситуации во Вьетнаме, и пообещал
Идену, выражавшему беспокойство Запада по поводу присутствия
частей ВНА на сопредельных с Вьетнамом территориях, что проблем
с выводом регулярных частей Вьетмина из этих двух стран не
возникнет35. В тот же день на закрытом заседании Молотов сделал ряд
уступок по вопросу о составе международной комиссии по
контролю за миром в Индокитае, высказав предположение о том, что она
может состоять из трех членов. Эта идея впоследствии легла в
основу решения о создании комиссии в составе Канады, Польши и
Индии, как представляющих западные страны, социалистический
лагерь и движение неприсоединения.
На прогресс в ходе конференции повлиял и приход к власти во
Франции нового правительства во главе с Пьером Мендес-Франсом,
который был известен как давний сторонник мирного
урегулирования индокитайской проблемы. В качестве доказательства своей
решимости покончить с войной в Индокитае, Мендес-Франс обещал
достичь соглашения на Женевской конференции в течение месяца
после своего утверждения на посту премьер-министра, то есть не
позднее 20 июля. В случае неудачи он выразил готовность уйти в
отставку36.
444
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
Между тем последние недели июня и первые дни июля не
принесли результатов на переговорах в Женеве. Главы делегаций США
и Великобритании покинули конференцию, доверив ведение
переговоров своим заместителям. Вслед за ними уехал из Женевы и
Молотов, который в Москве принял участие в работе Пленума ЦК
КПСС, где доложил о результатах деятельности советской делегации
на конференции по Индокитаю. Его оценки в докладе на пленуме
отличались осторожностью. Он признал, что конференция вступила
в «наиболее важную стадию» и обосновал правомерность решения
индокитайской проблемы путем раздела Вьетнама на две зоны. По
словам Молотова, такое решение «устраняло бы многочисленные
поводы для взаимных столкновений» воинских частей противостоящих
сторон. Вместе с тем Молотов обращал внимание на «необходимость
принятия такого решения, которое должно обеспечить скорейшее
проведение свободных выборов во всем Вьетнаме и создание
единого демократического правительства Вьетнама, авторитетного в глазах
всего вьетнамского народа»37.
Последним из глав делегаций великих держав покинул Женеву
Чжоу Эньлай. Перед отъездом домой он встретился с
премьер-министром Франции, которого заверил в своем стремлении к
скорейшему урегулированию конфликта путем создания больших зон
перегруппировки вооруженных сил противостоящих друг другу сторон.
Для решения этой проблемы Чжоу Эньлай посоветовал Мендес-
Франсу как можно скорее встретиться с представителями Вьетмина38.
Основой для такого рода встречи были тайные переговоры в
Женеве между военными представителями сторон. 28 июня во время
очередного раунда Та Кванг Быу предложил провести демаркационную
линию между двумя зонами несколько севернее 13-й параллели39.
Такое разграничение было, конечно, неприемлемо для Парижа: Мен-
дес-Франс считал наиболее целесообразным проведение
разграничительной линии по 18-й параллели. Таким образом, выявились
подходы сторон в рамках проблемы раздела Вьетнама, необходимость
которого уже не оспаривалась.
Москва пристально следила за происходившим в Женеве и
демонстрировала свое стремление поскорее возобновить
полномасштабные переговоры с целью прийти к соглашению до объявленного
Мендес-Франсом крайнего срока. 4 июля Молотов
поинтересовался у британского посла У. Хейтера, когда Идеи намерен вернуться в
Женеву. Хейтер заверил советского министра о намерении Идена
возвратиться для участия в конференции, однако отказался назвать
точную дату40. На следующий день Москва обратилась с подобным
вопросом к Пекину, желая знать планы Чжоу Эньлая. По
распоряжению центра временный поверенный В. В. Васьков встретился с
Мао Цзэдуном и сообщил тому, что ЦК КПСС считает
необходимым использовать сложившуюся во Франции благоприятную
обстановку для разрешения индокитайского вопроса и что, поскольку
Молотов намерен вернуться в Женеву 7 июля, было бы хорошо, если
бы и Чжоу Эньлай вернулся туда не позднее 10-го числа. Мао
ответил, что в настоящее время Чжоу Эньлай находится в китайской
445
Холодная война
провинции Гуанси, где встречается с Хо Ши Мином и Во Нгуен
Зиапом, так что в Женеву он сможет вернуться не раньше 12—
13 июля41. Вероятно, это вполне устраивало Москву, поскольку у Мо-
лотова имелась возможность до этого встретиться с французским
премьером и выяснить его позиции по индокитайскому вопросу.
Беседа Молотова и Мендес-Франса состоялась 10 июля в Женеве
и была посвящена в основном проблеме, где проводить
демаркационную линию между двумя частями Вьетнама. Молотов выступил в
поддержку требования своих вьетнамских друзей о разделе страны по
13-й или, на худой конец, 14-й параллели. Мендес-Франс твердо
держался своей позиции о проведении линии вдоль 18-й параллели42.
Понятно, что это был не просто академический вопрос. От его
решения зависело, большую или меньшую территорию получит каждая из
сторон, с вытекающими отсюда преимуществами с точки зрения
стратегического положения, природных ресурсов и т. д.
Единственно, о чем министры смогли договориться, так это о
необходимости решать основные вопросы конференции на закрытых
заседаниях и во время неофициальных встреч. По словам
Молотова, «Женевское совещание уже пережило период произнесения
речей» и «в настоящее время создались условия для того, чтобы
перейти к обсуждению более конкретных вопросов и добиться
конкретных решений»43. По всему было видно, что глава советской
делегации настроен на ведение конструктивных переговоров. Как
следствие, первая встреча Молотова и Мендес-Франса положила
начало периоду личных встреч, неофициальных бесед и контактов,
в ходе которых решались наиболее принципиальные вопросы мира
в Индокитае.
На следующий день глава французского правительства впервые за
все время военных действий против Вьетмина встретился с одним
из руководителей ДРВ, главой делегации Вьетмина на переговорах
в Женеве Фам Ван Донгом. Эта встреча символизировала собой
отказ Франции от своей прежней политики неприятия прямых
контактов с противником, и представитель ДРВ сделал все возможное,
чтобы подчеркнуть значение этого события. Хотя резиденция Фам
Ван Донга находилась по соседству с виллой, где жил Мендес-
Франс, глава делегации ДРВ приехал на встречу на черном
представительском лимузине «ЗИС», предоставленном вьетнамцам во
временное пользование Советским Союзом44. Итак, начало было
положено. После возвращения в Женеву 12 июля Идена и Чжоу Эньлая
переговорный процесс стал быстро набирать темп. Вскоре в него
включился и представитель США У. Беделл Смит, которого Даллес,
после настойчивых просьб своих английских и французских коллег,
согласился вновь направить на конференцию в качестве главы
американской делегации45.
Однако поначалу ни закрытые беседы, ни тайные контакты не
приносили результатов. Главными пунктами преткновения оставались:
1) демаркационная линия, 2) проведение выборов на территории
Вьетнама и 3) организация международного контроля за соблюдением
соглашений, которые могут быть подписаны в Женеве. Как оказалось,
446
Первая «оттепель* и новые «заморозки»
сложнее всего было прийти к соглашению по первому пункту. Самая
большая уступка, на которую согласился Фам Ван Донг в беседе с
Мендес-Франсом, это 16-я параллель46. Поскольку эта уступка в
целом соответствовала позиции Москвы, занятой задолго до
конференции, то Молотов бросился убеждать Мендес-Франса в приемлемости
такого решения проблемы демаркационной линии. В беседе с
французским премьером 15 июля глава советской делегации обратил
внимание своего собеседника на то, что Фам Ван Донг сделал
значительный шаг вперед, сдвинув линию разделения зон с 13-й на 16-ю
параллель. При этом Молотов намекнул, что «ДРВ трудно было
отказаться от своего исконного района, для этого потребовалась
большая сила убеждения (выделено мною. — И. Г.)». Теперь очередь за
Францией идти на уступки в этом вопросе47.
Однако дело не двигалось с мертвой точки. Москва стала
подозревать, что целью Запада является затягивание конференции до
20 июля, дня, определенного Мендес-Франсом как крайний срок
переговоров по Индокитаю; а затем выдвижение ультиматума
советской делегации и ее союзникам: либо согласиться на французские
предложения, либо взять на себя ответственность за срыв
конференции. Чтобы избежать такого развития событий, Молотов потребовал
проведения закрытого заседания с привлечением всех стран —
участниц переговоров. На этом заседании, состоявшемся 18 июля,
глава советской делегации привлек внимание участников к тому, что
основа для восстановления мира в Индокитае уже существует, что
создает возможность для достижения соглашения. Главная заслуга
этого, по словам Молотова, принадлежала персональным встречам
и беседам, имевшим место после возобновления работы
конференции в полном составе48. Для американцев и их западных союзников
это закрытое заседание показалось «наиболее странным» из всех
событий конференции49. Они сделали попытку выяснить намерения
Молотова через Чжоу Эньлая, но тот притворился несведущим.
Однако было очевидно, что Москва стремилась продемонстрировать
свой оптимизм в отношении перспектив конференции и свою
непричастность к ее возможному срыву. Последнее было вполне
вероятно, если учесть, что оставалось всего три дня до истечения срока,
установленного французским премьером, а шансы на успех, по
оценке Идена, составляли всего лишь 50 процентов50.
После закрытого заседания 18 июля Чжоу Эньлай встретился с
Иденом и сообщил ему о своем согласии с позицией Запада по
вопросу о составе международной контрольной комиссии, одному из
основных вопросов, вызывавших разногласия. Как уже отмечалось,
в соответствии с французским предложением, комиссия должна была
состоять из представителей трех стран: Индии, Польши и Канады51.
Понятно, что согласие китайского руководителя означало, что его
поддерживают и делегации СССР и ДРВ. На следующий день
генеральный секретарь делегации КНР Ван Биннань в беседе с
представителем французской делегации полковником М. Гиллермазом
сообщил о готовности Чжоу Эньлая отложить проведение всеобщих
выборов во Вьетнаме до 1956 г., что означало уступку делегаций
447
Холодная война
социалистических стран еще по одному принципиальному вопросу52.
Наконец, 19 июля тот же Ван Биннань информировал Гиллермаза,
что и делегация КНР и делегация ДРВ пришли к выводу о
возможности проведения демаркационной линии в районе 17-й параллели53.
Это соглашение было закреплено во время встречи Идена, Мендес-
Франса, Молотова, Чжоу Эньлая и Фам Ван Донга в резиденции
французской делегации 20 июля.
Китайская делегация только огласила те решения, которые были
приняты на совещании трех делегаций, СССР, КНР и ДРВ, 16' и
17 июня54, что было дальнейшим претворением в жизнь тактики,
которой придерживалась Москва на Женевской конференции:
предоставлять китайским и вьетнамским представителям инициативу в
формулировании каких-либо новых предложений.
Таким образом, казалось, что последние препятствия для
достижения соглашения на конференции по Индокитаю сняты.
Делегации были готовы собраться на пленарное заседание и в ходе него
подписать соответствующие документы. Однако тут неожиданно
возникло препятствие в лице делегации от Камбоджи, которая
посчитала, что предложенные соглашения нарушают суверенитет ее
страны. Проблема заключалась в отказе Камбодже в праве вступать в
оборонительные союзы и прибегать к помощи других государств,
включая США. Сам Сари, глава камбоджийской делегации, также
выразил тревогу по поводу коммунистической экспансии в регионе
и потребовал зарезервировать за его страной право обратиться к
Соединенным Штатам с просьбой о создании военных баз на
территории Камбоджи55.
Все эти требования были совершенно неприемлемы для Пекина,
который в ходе конференции проявлял особую заинтересованность
в выработке гарантий против создания военных баз на сопредельных
с Китаем территориях Лаоса и Камбоджи. Показательны в этом
отношении слова Чжоу Эньлая, высказанные Идену во время беседы
17 июля. «Политика Китая в отношении Юго-Восточной Азии
достаточно проста», — заявил китайский руководитель. Пекин
стремится к тому, чтобы в Азии была создана «обширная зона мирного
сосуществования». Что касается Вьетнама, Камбоджи и Лаоса, то они,
по словам Чжоу Эньлая, «должны быть независимыми,
суверенными и нейтральными государствами»56. Подобные же мысли глава
китайской делегации высказывал и своим советским и вьетнамским
коллегам. На встрече 16 июля он обратил их внимание на то, что
США, Англия и Франция, возможно, пришли к какому-то
соглашению о создании военного блока в Юго-Восточной Азии57. «Если
американцам удастся втянуть в военный блок баодаевский Вьетнам,
Лаос и Камбоджу, — предупреждал китайский руководитель, — то
проектируемое нами соглашение о запрещении создавать на
территории упомянутых государств иностранные военные базы потеряло
бы то значение, которое мы ему придаем». Чжоу Эньлай добавил,
что в беседе с Неру в Индии и в беседе с Иденом в Женеве он
подчеркивал, что на территории Вьетнама, Лаоса и Камбоджи не
должны создаваться иностранные военные базы и что Вьетнам, Лаос и
448
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
Камбоджа не должны втягиваться в какие-либо военные
группировки и блоки58.
Поэтому отказ камбоджийской делегации подписывать
соглашения именно на том основании, что те лишают ее страну права
присоединяться к союзам и приглашать иностранный военный
персонал, грозил подорвать результаты конференции. Молотов не без
оснований подозревал, что демарш камбоджийцев был инспирирован
американцами59. При этом советский министр понимал, что для
предотвращения срыва конференции необходимо искать приемлемое
решение, которое бы удовлетворяло и требованиям Камбоджи, и
интересам Китая.
В это самое время мир ждал заключительного акта драмы под
названием «Женевская конференция». Большой зал во Дворце наций
был иллюминирован, и сотни журналистов, экспертов и зрителей
собрались здесь для того, чтобы стать свидетелями исторического
события. А делегации все не появлялись. Уже истек срок, установленный
Мендес-Франсом для достижения соглашения, а компромисс так и не
был найден. Впоследствии родилась легенда, впрочем, очень похожая
на правду, что для того, чтобы предотвратить отставку правительства
Мендес-Франса в связи с задержкой подписания соглашения на
Женевской конференции, все часы во Дворце наций были остановлены,
и они всю ту ночь показывали полночь 20 июля60.
Между тем решение было найдено только в два часа
пополуночи 21 июля. Молотов согласился с тем, что камбоджийцы имеют
право обращаться за иностранной военной помощью в случае
внешней угрозы. Под давлением со стороны Мендес-Франса такое же
право были признано и за Лаосом61. Позднее в тот же день
участники Женевской конференции собрались на заключительное
пленарное заседание. Им предстояло одобрить десять итоговых документов,
представленных на их рассмотрение: три соглашения о прекращении
огня, каждое из которых сопровождалось двумя односторонними
декларациями, и Заключительная декларация Женевской
конференции. К этим документам прибавилась односторонняя декларация
главы делегации США, поправка к Заключительной декларации,
внесенная от имени Республики Вьетнам, номинального государства,
входившего в состав Французской колониальной империи,
преемником которого после конференции стал режим к югу от
демаркационной линии со столицей в Сайгоне, и устное заявление о
территориальных претензиях Камбоджи к Вьетнаму. Последние два
документа были отвергнуты участниками конференции.
В своей заключительной речи глава советской делегации и
сопредседатель конференции Молотов подвел ее итоги и значение,
отметив вклад в достижение соглашения, сделанный делегацией
ДРВ. Он также подчеркнул важность участия в конференции
представителей от КНР и заметил, что Женевские соглашения, в
соответствии с которыми Вьетнам делится на две части, ставят в
повестку дня «новые важнейшие задачи: скорейшее осуществление
объединения в условиях мира и в соответствии с национальными
интересами всего вьетнамского народа»62.
449
15 Холодная война 1945-1963 гг.
Холодная война
Большинство свидетелей и участников Женевской конференции
по Индокитаю, а также тех, кто анализировал ее результаты,
сходятся во мнении, что ее итоги явились следствием компромисса между
противоположными интересами стран, принимавших в ней участие.
Хотя задачей конференции было разрешение конфликта в
Индокитае, представители пяти великих держав в Женеве были гораздо
больше озабочены проблемами международных отношений,
вопросами европейской и национальной безопасности, двусторонних
отношений, и они были готовы пожертвовать интересами стран
Индокитая, если бы это помогло им в достижении своих собственных
целей. Другими словами, как это часто случалось в истории,
интересы индокитайских государств были не более чем ставки в
большой игре могущественных держав. В этом отношении проблема
Европейского оборонительного сообщества могла бы послужить ярким
примером.
Хотя слухи о якобы имевшем место тайном соглашении между
Мендес-Франсом и Молотовым, по которому Франция обязывалась
отказаться от своего участия в ЕОС в обмен на поддержку,
оказываемую Советским Союзом в достижении выгодного для Парижа
мира в Индокитае, могут быть отвергнуты с большей или меньшей
степенью вероятия63, факт остается фактом: и Соединенные Штаты,
и Советский Союз стремились использовать конференцию для того,
чтобы повлиять на решение Франции о вступлении в ЕОС, при этом
преследуя прямо противоположные цели. В отличие от
Вашингтона, открыто требовавшего от французского правительства одобрения
планов создания ЕОС, Москва предпринимала усилия,
направленные на срыв этих самых планов, действуя с большей осторожностью,
чтобы избежать обвинений во вмешательстве во внутренние дела
Франции. Вот почему Молотов был вынужден оставить тему
европейской безопасности во время своей первой встречи с Мендес-
Франсом, 10 июля, когда последний отказался обсуждать какие-либо
вопросы, кроме урегулирования конфликта в Индокитае, до
окончания Женевской конференции. Тем не менее советский министр
иностранных дел намекнул французскому премьеру о готовности
Москвы оказать поддержку Франции в «достижении почетных и
справедливых с точки зрения Парижа условий мира в регионе», явно
подразумевая, что в ответ Франция примет во внимание советские
интересы в Европе. Для того чтобы не быть неправильно понятым,
Молотов пояснил, что «позиция Мендес-Франса, премьер-министра
Франции, импонирует советской делегации. Эта позиция,
направленная на установление мира в Индо-Китае, будет способствовать
установлению мира во всем мире»64. Учитывая, что советские
руководители всегда рассматривали ЕОС как угрозу миру, намек Молотова
был вполне прозрачен.
Еще одним доказательством того, что между Москвой и Парижем
не существовало тайного соглашения типа «мир в Индокитае в
обмен на отказ Франции от ЕОС», служит беседа между Молотовым
и Мендес-Франсом, состоявшаяся 21 июля, уже после завершения
Женевской конференции. Во время этой беседы, продолжавшейся
450
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
около двух часов, советский министр иностранных дел пытался
убедить французского премьера в том, что Европейское
оборонительное сообщество не гарантирует безопасности в Европе и поэтому
должно быть отвергнуто в пользу других форм международного
сотрудничества, включая и те, что предлагались Москвой. В своей
аргументации Молотов делал упор на интересы Франции и
Советского Союза и перспективы советско-французских отношений, которые
не совпадают с целями внешней политики США. «Америка, —
доказывал Молотов, — находится далеко от Германии и она,
возможно, готова вести более рискованную политику. Франция и Советский
Союз заинтересованы в более осторожной политике в вопросе о
перевооружении Германии»65. Старания Молотова убедить своего
собеседника после того, как заключительные документы Женевской
конференции были согласованы ее участниками, были бы излишни,
существуй между двумя странами тайный сговор.
Несмотря на озабоченность советских лидеров в первую очередь
проблемами Европы, было бы преувеличением утверждать, что им
было безразлично, какие договоренности будут достигнуты в
Женеве. Как уже отмечалось ранее, в Москве боялись разрастания
конфликта и его глобализации. Женевские соглашения устранили эту
опасность, по крайней мере, на некоторое время. Советский Союз
демонстрировал свою поддержку режиму Хо Ши Мина, и именно с
его помощью этот режим обрел территорию, на которой он мог
строить новое социалистическое государства, союзное с СССР.
Москве также удалось прорвать изоляцию, в которой оказался
другой союзник Москвы — Китай, обеспечив ему достойное место
среди великих держав.
При этом советское руководство было в меньшей степени
обеспокоено тем, что в результате Женевских соглашений Вьетнам
оказался расколотым на две части. Оно не считало такой исход
фатальным. В мире были и другие разделенные страны (Германия и
Корея), и такое решение международных проблем, как показывал опыт,
не только не противоречило, но и способствовало сохранению мира
и стабильности в течение более или менее продолжительного
промежутка времени. В этом была основная причина, почему Москва
рассматривала раздел страны между двумя враждующими силами как
приемлемый компромисс, хотя она и не исключала последующего ее
объединения, желательно на условиях, благоприятных для СССР.
Гораздо большее беспокойство Москвы вызывала позиция США.
Хотя и согласившись на участие в конференции, Соединенные
Штаты отказались присоединиться к ее Заключительной декларации, что
во многом явилось причиной того, что этот важнейший документ не
был скреплен подписями стран — участниц совещания и лишился
правовой силы. Кроме того, заявление главы американской
делегации У. Беделла Смита о том, что его страна будет «воздерживаться
от угрозы или применения силы»66 в целях срыва Женевских
соглашений, никого не могло ввести в заблуждение относительно
намерений администрации Эйзенхауэра не допустить «распространения
коммунизма» в этой части земного шара. Подобные намерения скоро
451
Холодная война
стали воплощаться в жизнь в форме создания нового военного
блока СЕАТО, объединявшего США, Великобританию, Францию и ряд
государств Юго-Восточной Азии, оказания Соединенными Штатами
военной помощи режиму на юге Вьетнама, направлением в страны
Индокитая американских военных советников. В результате
возникала серьезная угроза процессу реализации Женевских соглашений,
который и далее тормозился при молчаливом одобрении и
попустительстве США. Уже через короткое время после окончания
конференции по Индокитаю стало ясно, что оптимизм Молотова,
выразившийся в сравнении ее с Монбланом, был преждевременным. Как
оказалось, за сияющей вершиной пролегала пропасть новой войны.
1 Цит. по: Капица М. С. На разных параллелях. Записки дипломата. М.:
Книга и бизнес, 1996. С. 266—267.
2 Правда. 1953. 28 сент.
3 Dwight D. Eisenhower Library, Abilene, Kansas, Ann Whitman File, Dulles-
Herter Series, box 2.
4 Архив внешней политики Российской Федерации (далее — АВП РФ), ф. 06,
оп. 13а, п. 25, д. 7, л. 24—25.
5 См.: коммюнике Берлинской конференции, опубликованное в: U. S.
Department of State. Foreign Relations of the United States, 1952—1954. Washington:
U. S. Government Printing Office, 1982. \Ы. 13, Part 1. P. 1057.
6 Российский государственный архив новейшей истории (далее — РГАНИ),
ф. 2, оп. 1, д. 77, л. 65, 68-69.
7 АВП РФ, ф. 06, оп. 13а, п. 25, д. 7, л. 41.
8 АВП РФ, ф. 079, оп. 9, п. 6, д. 5, л. 26.
9 Public Record Office (далее - PRO), FO 371 112048.
10 Ibidem.
11 АВП РФ, ф. 06, on. 13а, п. 25, д. 7, л. 43.
12 АВП РФ, ф. 0100, оп. 47, п. 379, д. 7, л. 63.
13 PRO, FO 371 112048.
14 АВП РФ, ф. 022, оп. 76, п. 106, д. 7, л. 23.
15 Там же, л. 25.
16 Капица М. С. Указ. соч. С. 261-262.
17 АВП РФ, ф. 0100, оп. 47, п. 389, д. 107, л. 5. В распоряжении автора
имелся вариант директив, относящийся, согласно сопроводительному письму, к
середине марта 1954 г.
18Там же, л. 5—7.
19 Devillers Ph., Lacouture J. End of a War. Indochina, 1954 / Trans.: A. Lieven
and A. Roberts. N. Y: Praeger, 1969. P. 122.
20АВП РФ, ф. 06, on. 13 а, п. 25, д. 8, л. 120.
21 В беседе с министром иностранных дел Франции Жоржем Бидо 27
апреля 1954 г. Молотов заметил, что «не представляет себе, каким образом можно
обсуждать вопрос о восстановлении мира в Индо-Китае, если не
предполагается участие непосредственно заинтересованной стороны». АВП РФ, ф. 06,
оп. 13а, п. 25, д. 8, л. 21.
22 Согласно докладу Идена в Форин Оффис, Молотов открыто высказался в
пользу поочередного председательствования СССР и Великобритании на
обеде, который он давал в честь британского министра иностранных дел 5 мая.
Кроме того, во время обеда Молотов развивал тему о том, что успех
конференции во многом зависит от него и от Идена и задача состоит «в его случае, в
452
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
том, чтобы добиться поддержки со стороны китайцев, а в моем, со стороны
американцев», — писал Идеи в телеграмме в Лондон. PRO, FO 371 112060.
23 Хрущев Н. С. Время. Люди. Власть: Воспоминания: В 4 кн. М.:
Московские новости, 1999. Кн. 3. С. 115.
24 Там же.
25АВП РФ, ф. 0445, оп. 1, п. 1, д. 1, л. 3-4.
26 В беседе, состоявшейся в Женеве между Дж. Тахурдином и И. Борисовым,
членом советской делегации и, по сведениям англичан, сотрудником КГБ,
последний подтвердил, что «раздел представляется одним из возможных решений
проблемы». Он повторил это дважды. Идеи отметил на полях записи беседы:
«Я расцениваю это как обнадеживающий знак, поскольку это лучше, чем
слияние, которого, я боялся, они будут требовать». Очевидно, под слиянием
британский министр имел в виду коалиционное правительство во Вьетнаме с
участием коммунистов. PRO, FO 371 112060.
27 Пункт второй директив советской делегации на Женевской конференции
гласил: «В случае согласия западных держав на наше предложение об участии
Демократической Республики Вьетнам в Женевском совещании советская
делегация должна предоставить вьетнамской и китайской делегациям проявлять
инициативу внесения предложений об условиях установления перемирия или
восстановления мира в Индо-Китае». АВП РФ, ф. 0100, оп. 47, п. 389, д. 107, л. 5.
28 Жуков Ю., Плышевский И., Рассадин Г. Три месяца в Женеве. М.:
Правда, 1954. С. 122.
29 U. S. Department of State. Foreign Relations of the United States, 1952—1954.
Wash. : U. S. Government Printing Office, 1981. Vol. 16. P. 899. (Далее — FRUS.
V. 16.)
30 Содержание бесед Молотова с Бидо 7 июня 1954 г. см. в: АВП РФ, ф. 06,
оп. 13а, п. 25, д. 8, л. 24—28; Молотова с Беделлом Смитом — в FRUS. Vol. 16.
Р. 1059.
31 Devillers Ph., Lacouture J. Op. cit. P. 233—234.
32АВП РФ, ф. 0445, on. 2, п. 1, д. 1, л. 4.
33 Например, на встрече военных экспертов 27 мая 1954 г. См.: Там же, л. 8.
34 Там же, л. 33.
35 PRO, FO 371 112073.
36 Lacouture J. Pierre Mendes France. P.: Seuil, 1981. P. 12, 241—242.
37РГАНИ, ф. 2, on. 1, д. 94, л. 15, 22-23.
38 PRO 371 112074.
39 Devillers Ph., Lacouture J. Op. cit. P. 260.
40АВП РФ, ф. 06, on. 13a, п. 25, д. 8, л. 59.
41 АВП РФ, ф. 0100, оп. 47, п. 379, д. 7, л. 69.
42 АВП РФ, ф. 06, оп. 13а, п. 26, д. 8, л. 80-87.
43 Там же, л. 80, 82.
44 Cable J. The Geneva Conference of 1954 on Indochina. L.: Macmillan, 1986.
P. 116.
45 Первоначально Даллес был противником возвращения Смита на
Женевскую конференцию, так как скептически оценивал ее перспективы, которые, по
его мнению, были более благоприятны для Вьетмина, нежели для Запада. Иде-
ну и Мендес-Франсу пришлось использовать всю силу своих аргументов,
чтобы убедить американцев в необходимости их присутствия в Женеве. См.: FRUS.
\Ы. 13. Pt. 2. Р. 1800-1834.
46 Randle R. F. Geneva 1954: The Settlement of the Indochinese War. Princeton,
N. J.: Princeton University Press, 1969. P. 317—318.
47АВП РФ, ф. 06, on. 13a, п. 25, д. 8, л. 96.
48 Согласно сообщению американской делегации, посланному в Вашингтон,
«Молотов сказал, что все это показывает, что недавние частные беседы были
453
Холодная война
успешными, и выразил надежду, что этот успех будет подхвачен». FRUS. Vol. 16.
Р. 1432.
49 «The strangest performance to date». Ibid. P. 1434.
50 PRO, FO 371 112079.
51 Joyaux F. La Chine et le reglement du premier conflit d'Indochine (Geneve
1954). P.: Publications de la Sorbonne, 1979. P. 281.
52 Ibid. P. 282.
53 Ibid. P. 284.
54АВП РФ, ф. 06, on. 13a, п. 25, д. 8, л. 100-112.
55 Randle R. Op. cit. P. 240.
56 PRO, FO 371 112079.
57 Действительно, перспективы создания военного блока в регионе активно
обсуждались этими странами на всем протяжении рассматриваемого периода.
В конце концов такой блок, СЕАТО, был создан в феврале 1955 г. Подробнее
об этом см.: Anderson D. L. Trapped by Success. The Eisenhower Administration and
Vietnam, 1953—1961. N. Y: Columbia University Press, 1991; Arnold J. R. The First
Domino. Eisenhower, the Military, and America's Intervention in Vietnam. N. Y:
Morrow, 1991.
58АВП РФ, ф. 06, on. 13a, п. 25, д. 8, л. 103.
59 И на самом деле, делегация США действовала в отношении делегаций
Камбоджи и Лаоса в соответствии с инструкциями, утвержденными Даллесом,
которые гласили: «Продолжать поддерживать заявления камбоджийцев и
лаосцев о их миролюбивых намерениях, но предостерегать их против любых
обязательств перед коммунистическим блоком, способных подорвать их нынешнюю
оборону или воспрепятствовать их участию в оборонительных соглашениях,
которые могут последовать затем». FRUS. \Ы. 16. Р. 1226.
60 Lacouture J. Op. cit. P. 257.
61 Ibid. P. 258.
62АВП РФ, ф. 0445, on. 1, п. 6, д. 27, л. 107-109.
63 См. по этому вопросу аргументацию в книге: Randle R. F. Op. cit. P. 373—
385; а также Cable J. Op. cit. P. 129—132.
"АВП РФ, ф. 06, on. 13a, п. 25, д. 8, л. 86.
65 Там же, л. 123.
66 FRUS. Vol. 13. Part 2. P. 1860.
Н. И. ЕГОРОВА
ЕВРОПЕЙСКАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ,
2954 1955 гг.*
ПОИСКИ НОВЫХ ПОДХОДОВ
Со сменой политического руководства в Кремле после смерти
Сталина 5 марта 1953 г. западные лидеры связывали определенные
надежды на ослабление международной напряженности. Об этом
было заявлено в известной речи президента Д. Эйзенхауэра «Шанс
для мира», произнесенной 16 апреля 1953 г., а также в выступлении
У. Черчилля в палате общин 11 мая 1953 г. Касаясь вопросов
внешней политики, глава консервативного правительства
Великобритании, вновь, как и в 1950 г., призвал к неофициальным переговорам
на высшем уровне с целью ослабления холодной войны.
Эти настроения совпадали и с высказываниями нового советского
коллективного руководства в лице Л. П. Берии, Н. С. Хрущева,
Г. М. Маленкова в пользу улучшения отношений СССР и стран
Запада (которые в последние годы жизни Сталина характеризовались
ожиданием новой войны), а также с некоторыми практическими
шагами в сторону снижения напряженности. Содержание беседы
В. М. Молотова с послом Великобритании Г. Гаскойнем и бывшим
министром торговли Г. Вильсоном, состоявщейся 21 мая 1953 г.,
показывает, что, хотя и в осторожной форме, министр иностранных дел
дал понять собеседникам о наличии у Советского правительства
интереса к предложению Черчилля относительно совещания на высшем
уровне1. 2 июня 1953 г., накануне планировавшейся в этом месяце
на Бермудах встрече трех западных лидеров, которая в числе
прочих вопросов предполагала обсуждение возможного совещания в
верхах, Молотову было передано «секретное и личное послание
У. Черчилля», которое было затем разослано верхушке советского
руководства, начиная с Берии, Маленкова, Хрущева. В этом послании
совещание на Бермудах расценивалось как возможность «наведения
мостов» между Востоком и Западом, начиная с таких конкретных
шагов, как решение вопроса о военнопленных корейской войны2.
Но, как известно, из-за болезни Черчилля и правительственного
кризиса во Франции встреча лидеров ведущих западных держав
состоялась только в декабре 1953 г., а с 10 по 14 июля 1953 г. в
Вашингтоне прошло совещание трех заместителей министров
иностранных дел, которое негативно отнеслось к идее совещания глав
правительств великих держав и приняло решение созвать совещание
министров иностранных дел США, Англии, Франции и СССР по
германскому и австрийскому вопросам.
455
Холодная война
Результат вашингтонской встречи не мог не оказать своего
отрицательного воздействия на отношение советского МИДа к
предложениям Черчилля относительно созыва четырехстороннего
совещания на высшем уровне, а также к идее двусторонней англо-советской
встречи в верхах3. Тем более что в советском руководстве
преобладала точка зрения, что Великобритания, как младший партнер США
в НАТО, находится в полной зависимости от Вашингтона и не
способна самостоятельно воздействовать на изменение враждебной
политики Запада в отношении СССР.
Однако и новая западная инициатива относительно совещания
министров иностранных дел далеко не сразу нашла отклик в
советском руководстве. Об этом красноречиво свидетельствует
переписка по вопросу созыва совещания, начало которой было положено
нотой госдепартамента США посольству СССР от 15 июля 1953 г.4
и которая затем продолжалась в течение 4 месяцев. В подходах
советского руководства к австрийскому и особенно к германскому
вопросам, являвшимся ключевыми для разрядки напряженности в
Европе, продолжали доминировать прежние идеологические
установки, сталинская риторика и критика НАТО, ЕОС и Боннских
соглашений. Весьма показательной в этом плане явилась
характеристика международной обстановки и оценка переговоров с Западом,
которые были даны Председателем Совета Министров СССР
Г. М. Маленковым на июльском Пленуме ЦК КПСС 1953 г.,
призванном осудить антипартийную и антигосударственную деятельность
Берии, хотя именно на этом партийном форуме началось развенчание
культа личности Сталина. В противоречии со своим заявлением на
похоронах Сталина о возможности «длительного сосуществования и
мирного соревнования двух различных систем»5 Маленков в своем
заключительном слове на Пленуме, касаясь внешней политики СССР,
акцентировал марксистский тезис о неизбежности обострения
отношений между силами коммунизма и капитализма из-за все большей
утраты последним влияния в мире. Опираясь на данный тезис,
Маленков предостерегал против любых проявлений слабости и
колебаний в проведении советской политики мира. «Когда потребуется, —
отметил докладчик, — мы пойдем на переговоры с империалистами,
на так называемые совещания, но без каких-либо предварительных
условий. Мы не при всяких условиях пойдем на совещания, мы не
допустим односторонних уступок»6.
Но уже 8 августа 1953 г. на 5-й сессии Верховного Совета
Маленков недвусмысленно высказался в пользу необходимости разрешения
спорных вопросов путем дипломатических переговоров и вновь заявил,
что СССР выступает «за мирное сосуществование между двумя
системами»7. Причина произошедшей смены идеологических установок
коренилась не только в благоприятной для группировки Н. С. Хрущева
расстановке внутриполитических сил после ареста Л. П. Берии,
поскольку, как известно, в германском и югославском вопросах Берия,
исходивший из собственных соображений, занимал более
радикальные позиции, выступая за единую нейтральную Германию и
нормализацию советско-югославских отношений8. Весьма примечательно,
456
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
что глава Советского правительства в этой же речи, не дожидаясь
испытания советской водородной бомбы (которое состоялось и
успешно завершилось 12 августа под Семипалатинском), заявил об утрате
Соединенными Штатами второй ядерной монополии.
Таким образом, смена внешнеполитических акцентов не в
последнюю очередь диктовалась фактором усиления советской военной
мощи и временным лидерством в создании транспортируемого
ядерного оружия, хотя и небольшой мощности — 200—400 килотонн9.
Именно на увеличении ядерного потенциала СССР и на овладении
термоядерным оружием, а не на миролюбивых советских
заявлениях, нацеленных, по мнению госсекретаря США Дж. Даллеса, на
подрыв единства и силы Западной Европы, было сфокусировано главное
внимание американской администрации10. Докладывая конгрессу
США 17 августа о выполнении Программы взаимного обеспечения
безопасности (которая стала функционировать с 1951 г.), президент
Эйзенхауэр подчеркнул, что при планировании американской
обороны необходимо принимать во внимание «неуклонное увеличение
способности России к атомному нападению» и то, что СССР не
подкрепляет свои жесты в отношении уменьшения международной
напряженности конкретными действиями11.
30 октября 1953 г. президент Эйзенхауэр одобрил документ
Совета национальной безопасности (NSC 162/2), в котором были
изложены базовые принципы новой доктрины национальной
безопасности США, получившей название «новый взгляд». В соответствии
с новой стратегической доктриной, которая в завершенном виде
прозвучала в выступлении Даллеса на заседании Совета по
международным отношениям 12 января 1954 г., ядерные силы становились
основой национальной обороны США при значительном
сокращении обычных вооруженных сил12. Таким образом, облегчалось
финансовое бремя содержания американской армии и одновременно
укреплялась ее мощь. Суть новой стратегии сводилась к тому, что
лучшим способом предотвращения агрессии или ответом на любой
враждебный акт советского блока будет немедленный
массированный ответный удар с использованием ядерного оружия (доктрина
«массированного возмездия»). Иными словами, речь шла о
возможности превентивного ядерного удара13.
Опора на ядерное оружие в системе обороны Запада как средство
«сдерживания» советской агрессии и единственный способ
предотвращения завоевания Советским Союзом Западной Европы в случае
войны стала основой стратегической концепции НАТО. С декабря
1953 г. Военный комитет НАТО приступил к ее разработке, намечая
в качестве одной из главных целей дать понять Советам, «что в
случае агрессии они немедленно подвергнутся разрушительной
контратаке с применением атомного оружия», в том числе водородного14.
В окончательно виде новая концепция была принята Военным
комитетом Североатлантического блока 22 ноября 1954 г. (документ
МС48)15.
Следовательно, к середине 1950-х годов гонка вооружений в
холодной войне приобрела крайне опасное ядерное измерение. Одна-
457
Холодная война
ко что касается советских лидеров, то неизменно выступая в ООН
и на других международных форумах за запрещение атомного, а
затем и водородного оружия, они все еще только продвигались по пути
полного осознания его разрушительной силы и гибельных
последствий. Прозвучавший в известном выступлении Маленкова 12
марта 1954 г. на встрече с избирателями новый тезис о том, что третья
мировая война с применением ядерного оружия приведет к «гибели
мировой цивилизации»16, был подвергнут острой критике на
январском Пленуме ЦК КПСС 1955 г. Особенно резко осуждал «грубую
ошибку» Маленкова В. М. Молотов, подчеркивавший, что «друзья
СССР» (в частности П. Тольятти) восприняли публикацию его речи
в «Правде» как директиву ЦК и стали повторять данный тезис17. По
мнению министра иностранных дел, строго придерживавшегося
догмы о превращении «третьей мировой войны в гражданскую», «не о
«гибели мировой цивилизации», не о «гибели человеческого рода»
должны говорить коммунисты, когда дело идет о новой мировой
войне, а о том, чтобы подготовить и мобилизовать все силы для
гибели капитализма, для гибели буржуазии»18. Позицию Молотова
разделяли и другие члены Президиума ЦК КПСС, хотя не
исключено, что критика данной «ошибки» Маленкова, в числе других его
«промахов», была связана с продолжавшейся в советских верхах
борьбой за власть и отстранением его от должности Председателя
Совмина.
Данная идеологическая установка, занижавшая разрушительный
потенциал ядерных вооружений, не могла не накладывать отпечаток
на советскую военно-стратегическую доктрину. При Сталине большое
внимание уделялось защите от атомного нападения и развитию
средств доставки ядерного оружияу но советский лидер не считал
атомную бомбу решающим оружием и эффективным противовесом
сухопутным войскам и военно-морскому флоту. Постсталинское
партийно-правительственное руководство продолжило курс на
создание стратегических ядерных сил страны19 и при этом приступило к
пересмотру тактики и науки ведения боевых операций с учетом
использования ядерного оружия противником. В конце 1954 г. ядерное
оружие впервые было поставлено в военные округа СССР. К 1956 г.
высшее советское командование в лице маршалов Г. К. Жукова и
Р. Я. Малиновского полагало, что оперативные планы должны
базироваться на использовании ядерного и другого оружия массового
уничтожения20. Однако разработчики советской военной стратегии в
отличие от своих западных коллег полагали, что массированный
ядерный удар определяет лишь сроки войны, но не ее характер, т. е. он
расчищает путь для наступления сухопутных сил21.
Тупик в дипломатических переговорах по вопросам созыва
совещания министров иностранных дел во многом был обусловлен
принципами политики с позиции'силы, которыми продолжали
руководствоваться обе стороны. Запад не собирался отступать от своих
первоначальных предложений относительно обсуждения германской и
австрийской проблем. Советское правительство в свете июньских
событий 1953 г. в ГДР и разработки новых инициатив по германско-
458
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
му вопросу, в которых выдвигалась идея создания единого
временного правительства до проведения общегерманских выборов при
одновременном функционировании в этот период в двух германских
государствах собственных правительств, в ноте от 15 августа
правительствам Великобритании, Франции и США по германскому
вопросу предлагало созвать в течении 6 месяцев мирную конференцию
для рассмотрения вопроса о мирном договоре с Германией. В
отношении же предложения западных держав о созыве в кратчайшие
сроки совещания министров иностранных дел Советское
правительство полагало, что после подписания 27 июня 1953 г. в Паньмыньч-
жоне перемирия в Корее создались благоприятные условия для
обмена мнениями по более широкому кругу вопросов. Прежде всего,
об уменьшении международной напряженности (сокращение
вооружений, иностранные базы на чужих территориях и др.)22. Поэтому
Советское правительство настаивало на совершенно неприемлемом
для США предложении о приглашении на эту встречу КНР в
качестве пятой великой державы.
На Западе то упорство, с которым советская сторона
продолжала выдвигать встречные условия в отношении встречи министров
иностранных дел, было расценено как проявление «страха», а не
«силы». В конечном итоге в ноте от 26 ноября 1953 г. советское
правительство, руководствуясь интересами ослабления международной
напряженности, выразило готовность принять участие в совещании
министров иностранных дел США, СССР, Англии и Франции,
оговорив лишь два условия: поставить на этой встрече вопрос о созыве
в ближайшем будущем совещания пяти великих держав и провести
предстоявшую встречу в Берлине. На пресс-конференции 1 декабря
1953 г. Даллес охарактеризовал советскую ноту как дипломатическую
и моральную победу Запада и выразил надежду на изменение
позиции СССР в германском и австрийском вопросах23.
Однако, как свидетельствуют дипломатические архивные
документы, дальнейшее изменение советской позиции в германском
вопросе происходило в ином направлении, чем подразумевалось
западными лидерами: решение германского вопроса стало все больше
увязываться СССР с созданием системы коллективной безопасности
в Европе. Общеизвестно, что идея создания системы коллективной
безопасности в Европе выдвигалась советской дипломатией в
преддверии Второй мировой войны. Обращение к этой концепции
нового советского руководства было связано с активным обсуждением
в 1953 г. в западных политических кругах планов предоставления
СССР гарантий безопасности в связи с планами создания ЕОС и
ремилитаризации Западной Германии. Весьма важным документом в
этом отношении является развернутая справка МИД СССР «О
проектах предоставления западными державами «гарантий» Советскому
Союзу и другим европейским странам», представленная Молотову в
январе 1954 г. (хотя краткая справка по этой же тематике поступила
в секретариат Громыко уже в октябре 1953 г.24). Авторы документа
заместитель министра иностранных дел Г. М. Пушкин и заведующий
3-м европейским отделом МИД В. С. Семенов, предполагая, что
459
Холодная война
западные державы на Берлинском совещании предложат СССР
заключить соглашение о «гарантиях европейской безопасности»,
наибольшее внимание уделяли «плану Черчилля», который в своем
выступлении от 11 мая 1953 г. первым поставил вопрос о
предоставлении Советскому Союзу «гарантий» безопасности по типу Локарнских
соглашений 1925 г. На это газета «Правда» 24 мая откликнулась
передовой статьей, разоблачавшей несостоятельность политики Локар-
но, которая, предоставляя ограниченные гарантии, не решила проблем
безопасности в межвоенный период, и в условиях послевоенного мира
вновь привела бы к обострению международных отношений25. В то же
время, высокопоставленные эксперты не обошли вниманием и «план
Аденауэра», и «план Ван Зееланда», и идеи других западных
политиков, предлагавших различные конфигурации соглашений26.
В качестве основных выводов в справке подчеркивалось, что
западные предложения относительно гарантий безопасности СССР или
«гарантий общеевропейской безопасности» «служат лишь
прикрытием для планов создания европейской армии и проведения на этой
основе ремилитаризации Западной Германии»27, хотя и не
отрицалось, что во Франции и других западноевропейских странах имели
место настроения общественности в пользу как гарантий против
агрессии Германии, так и «опасности» со стороны СССР. При этом
авторы документа отмечали, что западные политики проявляли
беспокойство по поводу возможности выдвижения советской делегацией
на Берлинском совещании таких предложений о системе
европейской безопасности, которые отвечали бы национальным интересам
французов и отчасти немцев, в частности предложений об
активизации франко-советского и англо-советского договоров и их
дополнении системой соглашений, которые связали бы Францию и
Германию со странами восточного блока.
Таким образом, ввиду возможной постановки западными
державами на совещании в Берлине вопросов о гарантиях безопасности
для СССР, а также относительно общеевропейской безопасности
перед советской дипломатией вставала непростая задача
противопоставить западной концепции опоры на ЕОС и НАТО
альтернативную концепцию европейской безопасности, которая была бы
направлена в первую очередь против планов ремилитаризации Западной
Германии и создания европейской армии. О том, что германской
проблеме первоначально отводилось приоритетное место в
решениях, относящихся к европейской безопасности, можно судить по
подготовленному 16 января 1954 г. в МИДе проекту заявления
советской делегации на совещании в Берлине, которое носило
недвусмысленное название «Германский вопрос и вопрос о европейской
безопасности». В этом документе, являвшемся плодом коллективного
творчества высокопоставленных дипломатов (среди его авторов были
А. А. Громыко, Г. М. Пушкин, Б. Ф. Подцероб, В. С. Семенов,
Я. А. Малик), подчеркивалась прямая связь между недопущением
возрождения германского милитаризма и созданием в центре
Европы очага войны с европейской безопасностью. В качестве второй
проблемы, имеющей непосредственное отношение к обеспечению
460
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
европейской безопасности, была заявлена необходимость
ликвидации иностранных баз на территории европейских государств28.
Но в процессе доработки проекта к началу проведения
совещания министров иностранных дел в Берлине (25 января — 18
февраля 1954 г.) советское предложение приобрело иное название —
«Общеевропейский договор о коллективной безопасности в Европе»29,
что отражало сдвиги в выборе приоритетов: на первый план стала
выноситься идея коллективной безопасности. Поскольку
принципиальные расхождения между СССР и странами Запада по германской
проблеме, по словам Молотова, сводились, прежде всего, «к
вопросу о германском милитаризме»30, то главным компонентом создания
коллективной безопасности в Европе становилось недопущение
создания вооруженных сил в ФРГ и ГДР, которые приглашались к
участию в системе коллективной безопасности до подписания
мирного договора и восстановления единства Германии.
В то же время, в проекте договора подчеркивалось, что его
заключение «не затрагивает компетенции четырех держав — СССР,
США, Англии и Франции в германском вопросе, который подлежит
урегулированию в установленном ранее четырьмя державами
порядке»31 (т. е. в соответствии с решениями Потсдамской конференции).
В Берлине советская делегация выступила с несколькими
инициативами, непосредственно касавшимися германского вопроса (в
частности, о подготовке мирного договора с Германией, о созыве
международной конференции по данному вопросу). В целом они шли в
русле прежних советских предложений относительно объединения
Германии и ее нейтрального статуса.
Как отмечалось на Пленуме ЦК КПСС, обсуждавшем итоги
совещания в Берлине, главной целью советской дипломатии на этой
встрече министров иностранных дел было «нанести чувствительный
удар по созданию Европейского оборонительного сообщества, ибо
главные усилия агрессивных американских кругов и их пособников
сейчас направлены как раз на осуществление этого плана»32.
Примечательно, что в ходе полемики на совещании в Берлине советская
делегация, заявляя о несовместимости ЕОС с общеевропейским
договором о коллективной безопасности, более терпимо высказывалась
в отношении НАТО. По-прежнему не соглашаясь с западной
оценкой Организации Североатлантического договора как
оборонительного союза, советские дипломаты говорили о возможности изучения
вопроса о совместимости Североатлантического пакта с
Общеевропейским договором. Более того, не исключалась вероятность
«исправления» Североатлантического пакта в таком направлении,
чтобы «устранить расхождения в оценках этого пакта»33.
На наш взгляд, одной из важных причин мобилизации с начала
1950-х годов советской дипломатии на противодействие созданию
ЕОС, а также использования с этой целью таких важных
инструментов советской внешней политики, как пропаганда и
взаимоотношения с западноевропейскими компартиями, являлась существовавшая,
в соответствии с договоренностью между западными державами и
правительством ФРГ, взаимозависимость между ратификацией Общего
461
Холодная война
(или Боннского) договора 1952 г. и образованием Европейского
оборонительного сообщества. Если создание ЕОС потерпело бы неудачу,
а к началу апреля 1954 г. договор не был ратифицирован
парламентами Франции и Италии, то вступление в силу Общего договора также
откладывалось или, по крайне мере, значительно тормозилось. Ведь
перевооружение Западной Германии требовало восстановления ее
политических прав и интеграции в западное сообщество в качестве
почти полноправного партнера34.
Для Советского Союза укрепление экономической, политической
и военной мощи западногерманского государства представляло
потенциальную угрозу, поскольку с созданием европейской армии
Франция, как одна из великих держав, лишалась возможности иметь
свою национальную армию, в то время как позиции Западной
Германии укреплялись и со временем лидерство в ЕОС могло перейти
к ФРГ. Кроме того, вхождение ФРГ в ЕОС означало закрепление
раскола Германии, поскольку западные лидеры не согласились бы с
неучастием в этом военно-политическом союзе объединенного
государства. Следует также иметь в виду, что в случае вооруженного
конфликта в Европе европейская армия передавалась в распоряжение
НАТО, что усиливало Североатлантический блок за счет
западногерманских дивизий.
Советская дипломатия внимательно отслеживала разногласия,
сопровождавшие переговоры о ЕОС, в том числе придавала большое
значение ультимативным требованиям Дж. Даллеса на 12-й сессии
Совета НАТО, проходившей 14—16 декабря 1953 г. в Париже, где
госсекретарь США пригрозил сокращением американской военной
помощи Европе, если договор не будет ратифицирован. Поскольку
на Францию оказывалось столь неприкрытое давление, а
французский парламент переживал в связи с вопросом о ЕОС политический
кризис, то советская делегация возлагала определенные надежды на
особую позицию Франции на Берлинском совещании.
Таким образом, идея создания коллективной безопасности в
Европе изначально была самым тесным образом связана с комплексом
вопросов, составлявших «германскую проблему» в той широкой
интерпретации, которую она представляла к середине 1950-х годов и в
которой вопрос об объединении Германии по мере дальнейшего
развития международных событий все больше отходил на второй план.
Выдвинутые советской делегацией на Берлинском совещании
условия подписания мирного договора с Австрией также увязывались
с перспективой создания ЕОС с участием ФРГ. Настаивая на
нейтралитете Австрии, советская делегация под предлогом нового
аншлюса предлагала сохранить присутствие военных частей четырех
держав на территории этого государства и вернуться к вопросу о
выводе войск в 1955 г.35 Уже после подписания Государственного договора
с Австрией в мае 1955 г. позиция, которую занимал Молотов,
обставлявший заключение этого договора условием сохранения советских
войск или же (как было в одном из последних проектов) права
СССР на ввод войск в случае угрозы аншлюса, была подвергнута
критике Н. С. Хрущевым и другими членами Президиума ЦК. По
462
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
их мнению, если бы Государственный договор с Австрией был
подписан в 1954 г., то Парижские соглашения могли бы вообще не
состояться36. Как и следовало ожидать, на Берлинском совещании
западные державы отклонили внесенные советской делегацией
поправки по австрийскому допросу
Советская инициатива создания в Европе системы коллективной
безопасности не встретила энтузиазма со стороны западных
делегаций. В подготовленном накануне Берлинского совещания,
английским министерством иностранных дел анализе политики нового
советского руководства, несмотря на признание, что Советское
правительство стремится избежать войны с Западом, что оно отказалось
от жесткой сталинской тактики и стремится продемонстрировать
«нормальное» поведение в международных делах, в качестве вывода
высказывалось сомнение в искренности советских намерений
урегулировать отношения со странами Запада и утверждалось, что
стремление СССР к мирному сосуществованию и разрядке носит
временный характер и связано Со стремлением к укреплению советской
мощи и дезориентации стран свободного мира37.
Поскольку содержавшиеся в советской ноте от 26 ноября
предложения о рассмотрении на Берлинском совещании проблем
европейской безопасности (равно как и проект, представленный на
самой встрече министров иностранных дел) апеллировали только к
европейским государствам, исключая Соединенные Штаты, и не
были проработаны концептуально, аналитики Форин Оффис
заключали, что структурно прелагаемая советским правительством
коллективная европейская безопасность должна основываться на системе
уже существующих двусторонних договоров СССР со странами
Восточной Европы, а также на англо-советском и франко-советском
договорах о дружбе и сотрудничестве. «Несомненно, что именно
таким образом советское правительство надеется обеспечить
поддержку идее, что мир и безопасность в Европе могут быть обеспечены
без ЕОС и США»38.
Как известно, в противовес советским предложениям о создании
системы коллективной безопасности в Европе, в рамках которой
предлагалось решение и германского вопроса, западные державы
представили 29 января так называемый «план Идена» («План
свободного воссоединения Германии»)39. Согласно предложению
английского министра иностранных дел А. Идена, объединение Германии
должно было проводиться на основе свободных общегерманских
выборов (при активном участии оккупационных властей в разработке
избирательного закона и под наблюдением контрольной комиссии)
и создания обшегерманского правительства, которое должно было
взять на себя все обязательства ФРГ и советской зоны Германии и
заключать другие международные соглашения по своему выбору.
Несмотря на последующую трактовку предложения Идена
западными державами на совещании в Берлине в том духе, что
общегерманское правительство «будет свободно» в выборе между
обязательствами ФРГ и советской зоны Германии, т. е. сможет отказаться от
участия в западном блоке, официально это не было зафиксировано.
463
Холодная война
И для советских участников было очевидно, что имеется в виду
включение объединенной Германии в западный блок40. Иными
словами, «план Идена» был в целом неприемлем для советской
стороны, которая противопоставила ему свое предложение о временном
общегерманском правительстве, ориентированном на усиление роли
самих немцев в деле объединения Германии, а также предложение
о выводе оккупационных войск с территории ФРГ и ГДР до
проведения выборов41.
Отсутствие договоренностей министров иностранных дел четырех
держав по основным европейским проблемам (за исключением
выражения согласия участников встречи содействовать успешному
разрешению проблемы разоружения) не означало, что совещание в
Берлине было безрезультатным. Оно сыграло свою роль в ослаблении
международной напряженности. Важным итогом совещания и
определенной победой советской дипломатии явилось решение о
созыве 26 апреля 1954 г. в Женеве совещания с участием КНР, КНДР,
Республики Корея и других заинтересованных сторон по мирному
урегулированию корейского вопроса, а также по восстановлению
мира в Индокитае.
Что касается Европы, то после Берлинского совещания Советское
правительство внесло коррективы в свои инициативы о
коллективной безопасности. В нотах от 31 марта 1954 г. правительствам США,
Англии и Франции не только выражалось согласие на участие
Соединенных Штатов в общеевропейской системе безопасности, но и
выдвигалось предложение о вступлении СССР в НАТО. Данная
инициатива не встретила поддержки западных держав, которые в
ответных нотах заявили, что участие СССР в Атлантическом пакте
«изменило бы характер Североатлантического блока». Именно эту цель
и преследовало советское предложение об «исправлении» НАТО,
модификации Организации Североатлантического договора в
общеевропейскую систему безопасности.
Вся цепочка известных к настоящему времени фактов, связанных
с возникновением и эволюцией идеи создания системы
коллективной безопасности в Европе, свидетельствует, что в советском
руководстве к середине 1950-х годов наметился отход от опоры на
систему двусторонних договоров как основу обеспечения европейской
безопасности (с учетом того, что после создания НАТО договоры,
заключенные СССР с Англией и Францией, утратили свою ценность
как гарантия безопасности)42 и поворот в сторону модели
многосторонних союзов, независимо от принадлежности участников к
различным социальным системам.
Избрав в качестве альтернативы западным планам созданию БОС
и ремилитаризации Западной Германии концепцию европейской
безопасности, советское руководство упорно придерживалось этой
линии, несмотря на отсутствие интереса к данной формуле со
стороны западных держав. В этом плане весьма показательно
содержание беседы В. М. Молотова с новым премьер-министром Франции
П. Мендес-Франсом, состоявшейся 21 июля 1954 г. Пытаясь убедить
французского премьера в том, что его страна способна вести более
464
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
самостоятельную политику в германском вопросе, чем принимать
участие в ЕОС, Молотов всячески стремился подтолкнуть
собеседника к поддержке советского плана обеспечения европейской
безопасности, который предусматривал запрещение вооружения
Западной и Восточной Германии до подписания мирного договора.
Однако глава французского правительства весьма откровенно заявил, что
последнее советское предложение об обеспечении коллективной
безопасности в Европе «не получило одобрения даже в принципе.
Поэтому оно не может быть использовано сейчас как основа и
нужно было бы идти другими путями»43.
Отклонение французским Национальным собранием 30 августа
1954 г. договора о Европейском оборонительном сообществе было
расценено советским руководством как «важное событие в
политической жизни Европы», расчищавшее путь к созданию системы
коллективной безопасности. Однако в Заявлении МИД СССР, которое
было утверждено решением Президиума ЦК КПСС от 9 сентября,
не только подробно излагался новый советский подход к решению
германского вопроса в рамках создания системы коллективной
безопасности, но и выражались опасения относительно намерения
«сколотить новую комбинацию западных держав» с участием
Англии44.
Такая альтернатива наднациональной структуре ЕОС (которая
вызывала столько разногласий среди его участников и особенно
недовольство националистических сил во французском парламенте),
была впервые предложена Мендес-Франсом 23 августа в
переговорах с британскими лидерами. Однако после провала ратификации
Национальным собранием Парижских соглашений 1952 г.
Великобритания перехватила инициативу у Франции, которая, по словам
Ж. Монне, «сама себя заблокировала»45, и приложила немало усилий,
чтобы найти другой путь перевооружения ФРГ и вовлечения ее в
западный блок46. Активная позиция А. Идена на Лондонском
(28 сентября—8 октября) и Парижском (19—23 октября 1954 г.)
совещаниях представителей Англии, Франции, ФРГ, Италии, Бельгии,
Нидерландов, Люксембурга, США и Канады, пообещавшего держать
4 английские дивизии и средства тактической авиации на
Европейском континенте, способствовала согласованию позиций
относительно окончания оккупационного режима в Западной Германии, ее
перевооружения в рамках модифицированного Западного союза и
вступления в НАТО. США также обещали расширить гарантии
безопасности западноевропейских держав.
23 октября 1954 г. в столице Франции были подписаны новые
Парижские соглашения об изменениях и дополнениях к
Брюссельскому договору 1948 г. и создании Западноевропейского союза (ЗЕС)
с участием ФРГ; протокол о принятии ее в НАТО; протокол о
прекращении оккупационного режима в ФРГ и 5 дополнительных
протоколов о вступлении в действие конвенции об отношениях между
тремя западными державами и Федеративной Республикой Германия,
которые вносили изменения в Боннский договор 1952 г. Согласно
новым Парижским соглашениям, ФРГ предоставлялся суверенитет,
465
Холодная война
включая создание национальной армии. В то же время сохранялись
некоторые ограничения ее свободы действий, такие, как право
нахождения вооруженных сил западных держав на ее территории,
сохранение права Англии, Франции и США на вмешательство в
случае угрозы демократической системе, а в области внешней
политики — во все вопросы, касавшиеся объединения Германии. Самые
главные ограничения в военной сфере были связаны с ядерным
оружием. Правительство ФРГ обещало не производить и не размещать
ядерное оружие на свой территории. Со стороны ЗЕС предлагалось
осуществление контроля за этим и другими ограничениями военной
мощи Западной Германии. Вхождение в НАТО (где доминировали
Соединенные Штаты и где после провала планов создания ЕОС
начали осуществляться реформы, усиливавшие роль верховного
главнокомандующего силами союзников в Европе) также накладывало
определенные ограничения на независимость действий ФРГ
По мнению М. Трахтенберга, базировавшаяся на Парижских
соглашениях западная система безопасности, главным условием
функционирования которой являлся режим контроля за свободой
действий ФРГ и активное участие США в европейских делах, в
значительной степени снимала опасения Советского Союза относительно
возрождения германского милитаризма и могла служить основой
стабильности на континенте47.
Однако еще в преддверии подписания Парижских соглашений
советские дипломатические эксперты оценивали планы
предоставления Западной Германии ограниченного суверенитета «как средства,
направленные на использование ее в агрессивных группировках
западных держав с сохранением фактической оккупации Западной
Германии иностранными войсками, что несовместимо с задачей
восстановления единства Западной Германии и интересами безопасности
в Европе»48. В целях противодействия западным планам и
продвижения по пути реализации советской концепции объединения
Германии на основе ее нейтрализации предлагалось использовать
популярность лозунга предоставления полного суверенитета Германии
среди широких слоев ее населения и выступить с заявлением
Советского правительства, а также опубликовать четырехстороннюю
декларацию «О суверенитете Германии»49. В выводах аналитической
справки о сравнении ЗЕС и ЕОС, которая была подготовлена в
МИДе и направлена Молотову, утверждалось, что новый план
создания ЗЕС «меньше связывает Западную Германию в рамках военной
группировки под эгидой США, чем план создания ЕОС»50.
После подписания Парижских соглашений советская дипломатия
предприняла ряд шагов, чтобы, по возможности, помешать их
ратификации51, акцентировав особое внимание на общественном
мнении Франции. Так, учитывались имевшиеся в стране настроения в
пользу сближения с СССР и опасения, что в случае отказа
Советского Союза от франко-советского договора Франция будет
изолирована с Востока. Но главные усилия советской пропаганды были
направлены на реализацию предложений, содержавшихся в
советской ноте от 24 июля 1954 г. о созыве общеевропейского совещания
466
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
для рассмотрения вопроса о коллективной безопасности.
Отрицательная позиция западных держав в отношении данной
инициативы была изложена в их ответных нотах в конце августа 1954 г. Если
судить по проекту советской ноты, которая была направлена
правительствам европейских государств, США и КНР 13 ноября и
призывала к созыву 29 ноября совещания в Париже или Москве, то
французское правительство ранее склонялось к участию в
совещании52. Но затем французский парламент отклонил предложение о
посылке французской парламентской делегации на совещание. 22
ноября 1954 г. Мендес-Франс в своем выступлении на 9-й сессии
Генеральной Ассамблеи в ООН публично отверг советское
предложение о созыве совещания и выдвинул встречное предложение о
созыве конференции четырех держав в мае 1955 г., после ратификации
Парижских соглашений, мотивируя это тем, что при наличии
сложившихся и противостоящих друг другу блоков будет легче обсудить
вопрос о сокращении вооружений.
Тем не менее, несмотря на обструкционистскую позицию западных
держав, в Москве 29 ноября — 2 декабря состоялось совещание
восьми европейских государств, входивших в восточный блок. В
декларации, принятой участниками Московского совещания, было заявлено,
что в случае ратификации Парижских соглашений они «осуществят
совместные мероприятия в области организации вооруженных сил и
их командования, равно как и других мероприятий, необходимых для
укрепления своей обороноспособности»53. Таким образом, на
повестку дня выдвигалась проблема создания организационных структур
военного сотрудничества СССР и стран народной демократии.
Военно-организационный комитет, который функционировал с 1951 г. как
орган координации, уже не отвечал новой ситуации,
складывавшейся в Европе в связи с приемом ФРГ в НАТО и завершением
консолидации западного военно-политического блока.
Итоги Московского совещания внимательно изучались западной
дипломатией и разведкой. В Форин Оффис на основе решений
совещания и анализа военных статей договоров СССР с
восточноевропейскими союзниками высказывалось предположение о реальной
угрозе создания Организации Восточноевропейского Договора
(по типу НАТО) и усилении вооружения стран советского блока
в случае ратификации Парижских соглашений54.
Любопытно, что на секретной карте-схеме о расположении
дивизий в странах — сателлитах СССР на 1 января 1955 г. была
отмечена и Югославия. По подсчетам военных экспертов Форин Оффис,
на ее долю приходилось 29 дивизий, тогда как общее число
дивизий в восточноевропейских странах оценивалось как 75—7655. В
усилившемся к середине 1950-х годов соперничестве западного и
восточного блоков за привлечение этого балканского государства на
свою сторону идеологическое родство и сходство политических
режимов Югославии и СССР не позволяли западным экспертам
считать первую полностью прозападной, несмотря на то что Югославия
в феврале 1953 г. совместно с Грецией и Турцией подписала
соглашение «О дружбе и сотрудничестве». 9 августа 1954 г. это соглаше-
467
Холодная война
ние было дополнено Договором о союзе, политическом
сотрудничестве и взаимопомощи (по мнению Москвы, Балканский пакт
преследовал цель «теснее привязать Югославию к Североатлантическому
блоку»56). Кроме того, в 1954 г. Москва активизировала начавшиеся
после смерти Сталина усилия по нормализации советско-югославских
отношений. 31 мая 1954 г., после завершения в Лондоне
итало-югославских переговоров относительно проблемы Триеста (которая служила
важным препятствием на пути вхождения Югославии в НАТО), Прет
зидиум ЦК КПСС принял специальное постановление «О
необходимости не допустить вовлечения Югославии в американский лагерь»57.
После этого 22 июня Хрущев направил правительству И. Броз Тито
первое письмо с призывом нормализовать двусторонние отношения
в полном объеме.
По оценкам спецслужб госдепартамента США, намерение
Советского Союза создать координационный военный орган в качестве
ответной меры на Парижские соглашения носило «оборонительный
характер»58. Гораздо большую озабоченность в свете недавнего
отказа французского парламента от ратификации договора о ЕОС
вызывали шаги Москвы, направленные на воздействие на политические
круги и общественное мнение Франции как наиболее
«колеблющегося члена западного сообщества»59. Одним из важных средств
«нажима» на Францию являлись новые советские заявления (в ноте
французскому правительству от 16 ноября; в речи Молотова 10
декабря 1954 г. по случаю 10-й годовщины советско-французского
договора; нотах французскому и английскому правительствам от 20
декабря) о нарушении статьи VII союзного договора о неучастии в
любых враждебных СССР коалициях, а также относительно
возможности денонсации договора с Францией в случае ратификации
Парижских соглашений. Для французского общественного мнения и
тех политических кругов, которые опасались усиления ФРГ,
получившей достаточную степень суверенных прав и ставшей членом НАТО,
подобные предупреждения не были пустым звуком, поскольку
франко-советский договор, несмотря на его девальвацию за годы
холодной войны, все же являлся для Франции определенной гарантией ее
безопасности в Европе60.
Три события, последовавшие одно за другим в мае 1955 г. —
ратификация Парижских соглашений 5 мая; денонсация
советско-английского и советско-французского договоров 1942 и 1944 гг. 7 мая;
создание Организации Варшавского Договора (ОВД) 14 мая, —
подвели окончательную черту под оформлением биполярной структуры
послевоенных международных отношений и расколом Европы на два
противостоящих военно-политических блока. Но одновременно
1955 г. стал и точкой отсчета нарастания новых процессов в
политике холодной войны, размывавших конфронтационную модель во
взаимоотношениях стран западного и восточного блоков.
Еще накануне подписания Парижских соглашений западные
аналитики прогнозировали, что Советский Союз в своих контрмерах не
пойдет дальше уже намеченных ответных шагов в виде военной
консолидации восточного блока и аннулирования договоров с Англией
468
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
и Францией, поскольку будет рассчитывать на то, чтобы в течение
того времени, которое, по его расчетам, потребуется для
превращения Западной Германии в реальную угрозу и влиятельную
европейскую державу, попытаться изменить неблагоприятный для него ход
событий61. Эти прогнозы в значительной мере оправдались.
Несмотря на то, что на Совещании европейских государств по обеспечению
мира и безопасности в Европе, которое проходило в Варшаве 11—
14 мая, необходимость заключения Договора о дружбе и
взаимопомощи между Албанией, Болгарией, Венгрией, ГДР, ПНР, Румынией,
СССР и Чехословакией и создания объединенного командования
вооруженных сил государств-участников договора обосновывалась
изменениями в международной обстановке и усилением угрозы
новой войны в связи с ратификацией Парижских соглашений,
одновременно давалось понять, что предпринимаемые оборонительные
меры не преграждают путь к дальнейшим переговорам с Западом по
проблемам европейской безопасности. Тем более что 10 мая
правительство СССР получило ноты западных держав с предложением о
встрече лидеров четырех держав. В этот же день, т. е. 10 мая, СССР
внес в подкомитет Комиссии ООН по разоружению предложение о
сокращении вооружений, запрещении атомного и водородного
оружия и устранении угрозы новой войны62. Министр обороны СССР
Н. А. Булганин, проводя различия между Варшавским Договором и
НАТО, особенно подчеркнул его открытость, возможность
присоединения к договору всех государств, независимо от их
общественного строя.
В ст. 11 текста Варшавского Договора отмечалось, что в случае
создания в Европе системы коллективной безопасности и
заключения с этой целью Общеевропейского договора о коллективной
безопасности, Варшавский Договор утратит свою силу со дня
вступления в действие Общеевропейского договора63. Вместе с
заявлением главы делегации ГДР Отто Гротеволя (сделанном при подписании
договора 14 мая), в котором специально подчеркивалось, что
объединенная Германия будет свободна от обязательств по военным
договорам, «заключенным до ее объединения»64, эти факты указывали
на желание советского руководства оставить «дверь открытой» для
обсуждения с западными державами на совещании в верхах
взаимосвязанных вопросов о создании системы коллективной
безопасности в Европе и объединении Германии.
В свете этих намерений следует оценивать и решение совещания
о том, что «вопрос об участии Германской Демократической
Республики в мероприятиях, касающихся вооруженных сил
Объединенного командования, будет рассматриваться позднее»65. По мнению
экспертов Форин Оффис, внимательно изучавших текст договора и
сравнивавших его с Парижскими соглашениями, подход к
вооруженным силам Восточной Германии являлся предзнаменованием
«дипломатического торга относительно объединения и нейтрализации
Германии»66.
На Западе создание ОВД, с учетом заявлений об утрате ею своей
силы после вступления в действие Общеевропейского договора, рас-
469
Холодная война
ценивалось как «инструмент пропаганды», а не «практический
план»67. Более того, после июльской встречи в Женеве в западных
оценках советских предложений о создании системы коллективной
безопасности в Европе, предусматривавшей роспуск НАТО, ЗЕС и
ОВД, обращалось внимание на то, что после исчезновения
Варшавского Договора оставалась бы в неприкосновенности прежняя
система двусторонних договоров восточного блока68. Это
рассматривалось как свидетельство намерений Хрущева изменить в пользу СССР
расстановку сил в Европе.
Влияния данной интерпретации не избежал и американский
исследователь В. Маетны69. Однако в своих последних работах по
сравнительной истории НАТО и ОВД, продолжая рассматривать
создание Варшавского пакта в контексте не военных, а дипломатических
инициатив Хрущева, Маетны делает акцент на том, что создание
ОВД отвечало намерениям советского лидера «демилитаризировать»
холодную войну, поскольку ликвидация НАТО и Варшавского пакта
при создании системы коллективной безопасности давала
преимущества Советскому Союзу в невоенных средствах влияния в Европе70.
Как показывает анализ документов, подготовленных советским
руководством к Женевским совещаниям 1955 г. (о чем речь пойдет
дальше), СССР действительно вносил несколько предложений
относительно возможности создания системы коллективной
безопасности. В результате реализации этих предложений оба военных блока
потеряли бы свою актуальность. Однако было бы неправомерным
считать Варшавский Договор простым инструментом в этих
комбинациях. Его создание, помимо предпосылок укрепления советского
блока, испытавшего в 1953 г. в ГДР и Польше первые вызовы со
стороны оппозиционных сил, предопределялось процессом
консолидации западного блока, одним из важных элементов которого было
вовлечение Западной Германии в систему европейской интеграции
и в НАТО.
Наряду с такими международными событиями, как
урегулирование корейского вопроса и договоренность об окончании военных
действий в Индокитае на конференции в Женеве 1954 г., важным
вкладом в создание атмосферы, благоприятствовавшей созыву 18—
23 июля 1955 г. в этом же городе конференции глав правительств
четырех держав, стали советские дипломатические инициативы.
Компромиссная позиция СССР на заключительном этапе
переговоров по австрийскому вопросу способствовала подписанию 15 мая
1955 г. Государственного договора с Австрией, в соответствии с
которым она восстанавливала свой суверенитет и независимость и в
дальнейшем приобретала статус нейтрального государства. Важное
значение имела и поездка правительственной делегации СССР в
Белград 26 мая — 2 июня 1955 г., в результате которой были
нормализованы советско-югославские отношения. Кроме того, 8 июня
советское правительство пригласило федерального канцлера ФРГ
К. Аденауэра посетить с визитом СССР Это предложение,
вызвавшее немало опасений у западных политиков относительно
возможной двусторонней договоренности правительств СССР и ФРГ по
470
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
вопросу объединения Германии, шло в русле избранной советским
руководством тактики ослабления неблагоприятных для СССР и его
союзников последствий ратификации Парижских соглашений.
Как свидетельствуют российские архивные документы, советское
руководство, полагая, что главной задачей совещания является
«смягчение международной напряженности и содействие созданию
необходимого доверия», в числе приоритетных проблем выделяло
вопросы сокращения вооружений и запрещения атомного оружия,
создания системы коллективной безопасности в Европе, вывода всех
иностранных войск с территории европейских государств. «Что
касается германского вопроса, — отмечалось в проекте директив
Президиума ЦК КПСС советской делегации, — то его не следует
выдвигать по нашей инициативе, не возражая однако против обмена
мнениями по этому вопросу, если он будет поставлен»71. Это
находилось в противоречии с предварительно намеченной
представителями трех западных держав повесткой дня совещания, где на
первом месте стоял германский вопрос.
Почему же после ратификации Парижских соглашений вопрос о
приоритетах в соотношении взаимозависимых проблем обеспечения
европейской безопасности и воссоединения Германии приобрел
столь острый характер? Обращение к архивным документам,
которые перед совещанием в верхах готовились в МИДе и состоявшем
при нем Комитете информации, позволяет прояснить, чем
руководствовались советские лидеры, выдвигая на первый план новые
предложения о создании системы европейской безопасности. Помимо
очевидного для Советского правительства факта, что по
германскому вопросу у западных держав и СССР имелось меньше всего
точек соприкосновения72 и что это грозило срывом встречи глав
правительств со всеми вытекающими отсюда негативными
последствиями (для Советского Союза и международной обстановки в целом),
важное значение имели другие соображения, имевшие прямое
отношение к ситуации в Европе. С помощью агентурных данных и
других сведений советские лидеры были информированы, что в основу
согласованной позиции США, Англии и Франции, которая
разрабатывалась комитетом экспертов с участием представителей Западной
Германии, будет положен откорректированный (с учетом советских
предложений о создании Временного общегерманского
правительства до проведения общегерманских выборов и внесением
некоторых других поправок) «план свободного воссоединения Германии»
(«план Идена»)73.
Однако не случайно большая часть аналитической информации
посвящалась особенностям позиции Англии и Франции. В отличие
от США эти великие державы проявляли интерес к временному
компромиссному соглашению по Германии на основе закрепления
существующего статус-кво (т. е. разделенной Германии) и ограничения
вооружений Западной и Восточной Германии в рамках европейской
гарантийной системы (посредством создания нейтральной зоны на
границах двух Германий или демилитаризованной зоны в
объединенной Германии; подписания пакта о ненападении между западным и
471
Холодная война
восточным блоками с предварительным решением об объединении
Германии). Причем подчеркивалось, что во французских правящих
кругах тенденция к закреплению раскола Германии проявлялась
гораздо сильнее, чем в Англии, поскольку Франция опасалась
создания мощной объединенной Германии, а также не хотела дальнейшего
усиления международной напряженности ввиду ее уязвимого
стратегического положения и ослабления позиций в колониях74. Смысл
всех приведенных в документах неофициальных высказываний
сотрудников французского министерства иностранных дел и ряда
политических деятелей сводился к тому, «что достижение
договоренности между западными державами и СССР о взаимных гарантиях
статус-кво в Германии фактически лишило бы смысла парижские
соглашения, хотя формально они продолжали бы оставаться в
силе»75.
Кроме того, советскому руководству было также известно, что
К. Аденауэр также стремился затянуть проблему объединения
Германии. Эта установка нашла отражение в подходе экспертов
западногерманского МИД к предложениям о создании системы европейской
безопасности. Предлагая нейтрализацию НАТО и Варшавского
пакта путем создания промежуточных блоков (с участием и некоторых
стран Восточной Европы), боннская рабочая группа делала ставку
«на сохранение статус-кво, т. е. раскола Германии до какого-то
благоприятного для воссоединения момента» и на «изоляцию» ГДР,
которая не могла входить ни в один союз с участием ФРГ76.
Отмеченные разногласия в подходах западных держав к
германскому вопросу и проблемам обеспечения европейской безопасности
давали основание надеяться на достижение СССР договоренностей
с Францией и Англией на двусторонней основе в обход тех
договоренностей западных держав, которые уже были достигнуты. Из
поступившей советскохму руководству информации о переговорах
министров иностранных дел трех западных держав в Париже и Вене
(май 1955 г.) было ясно, что в противовес ожидаемой советской
инициативе на Женевском совещании, Запад попытается
противопоставить предложение о включении объединенной и перевооруженной
(в качестве члена НАТО) Германии во всеобщую систему взаимных
(с участием США) гарантий против агрессии77.
Таким образом, содержание аналитических записок позволяет
сделать вывод, что к началу работы совещания в Женеве советское
руководство рассматривало сохранение разделенной Германии в
качестве исходного принципа своих новых предложений по созданию
системы коллективной безопасности в Европе. В число
первоочередных целей ставилось противодействие претворению в жизнь
Парижских соглашений, а воссоединение Германии оказывалось
отдаленной перспективой. Так, в проекте директив советской делегации
подчеркивалось, что в случае, если западные державы попытаются
связать новые советские предложения по созданию системы
коллективной безопасности в Европе с германским вопросом, то
необходимо «исходить из того, что это два самостоятельных вопроса»78. Их
взаимосвязь, как разъяснялось в утвержденном ЦК КПСС проекте
472
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
«Общеевропейского договора о коллективной безопасности»,
проявлялась в том, что создание системы коллективной безопасности
должно было способствовать скорейшему разрешению германского
вопроса, поскольку в этом случае объединение Германии
осуществлялось бы на мирных и демократических началах. Однако
предлагаемый Общеевропейский договор, отмечалось в данном документе,
«не затрагивает компетенции четырех держав в германском
вопросе», т. е. непосредственный процесс урегулирования должен был
осуществляться в соответствии с установленным ранее четырьмя
державами порядке79.
В проекте директив советской делегации плодотворное
рассмотрение германского вопроса в качестве самостоятельной проблемы
обусловливалось принятием мер по «предотвращению» превращения
Западной Германии в милитаристское государство в составе НАТО
и обязательством объединенной Германии не входить в военные
блоки. Данная позиция шла вразрез с согласованным официальным
подходом западных держав, настаивавших на первоочередности
свободного объединения Германии и затем уже на реализации по ее
выбору права на участие в коллективной обороне. Иными словами,
подразумевалось вхождение единой Германии в НАТО и
предоставление СССР «гарантий безопасности».
Единственное, что могло бы стать практической основой для
переговоров по германскому вопросу, —- это намеченное в директивах
ЦК предложение главам правительств трех держав содействовать
сближению обеих частей Германии в свете уже проявленной СССР
инициативы в отношении установления дипломатических, торговых и
культурных связей с ФРГ80. Но на этом пути существовало
труднопреодолимое препятствие в виде «доктрины Хальштейна», согласно
которой переговоры с ГДР и ее признание влекли за собой разрыв
отношений с Федеративной Республикой Германии. Следовательно,
договоренность по германскому вопросу на Женевской конференции
изначально была обречена на провал81. Однако для советского
руководства было крайне важно помешать дальнейшей реализации
Парижских соглашений. Продолжение процесса интеграции ФРГ в военно-
политический блок таило в себе опасность дальнейшего укрепления
позиций Западной Германии в Европе, приближало НАТО к
границам восточного блока и вносило существенные изменения в
соотношение сил на Европейском континенте.
Подготовленные к Женевскому совещанию советские
предложения по созданию системы коллективной безопасности в Европе
исходили не только из посылки существования в течение
неопределенного времени двух Германий, но и вырабатывались с учетом
сложившейся после ратификации Парижских соглашений реальности
вхождения Западной Германии в НАТО и ГДР в ОВД. В отличие от
советских инициатив на Берлинском совещании новые, более
гибкие советские предложения предусматривали поэтапную
(двухступенчатую) организацию системы коллективной безопасности. В
Общеевропейском договоре по созданию данной системы
предусматривалось, что на первом этапе (в течение 2—3 лет) сохранялись
473
Холодная война
военно-политические союзы, образованные в соответствии с
Североатлантическим договором, Парижскими соглашениями и
Варшавским Договором. Однако государства, подписавшие
Общеевропейский договор, в том числе США, ФРГ и ГДР (до воссоединения двух
последних в единое государство), должны были воздерживаться от
применения военной силы и разрешать все споры мирными
средствами. До достижения соглашений о сокращении вооружений,
запрещении атомного оружия, вывода иностранных войск с территории
других государств участники договора брали бы на себя
обязательства не проводить мероприятий по увеличению их вооруженных сил
на территории других европейских государств на основании ранее
заключенных ими соглашений. На втором этапе прекращали свое
действие Североатлантический договор, Парижские соглашения и
Варшавский Договор и созданные на их основе группировки
государств заменялись общеевропейской системой безопасности82.
Помимо этого были разработаны предложения о заключении
договора между государствами-участниками НАТО, ЗЕС и ОВД
(это перекликалось с идеями, которые высказывались некоторыми
западными политическими деятелями еще в начале 1950-х гг.). В
соответствии с представленным на совещании документом «Основные
принципы договора» в числе обязательств договаривающихся сторон
было неприменение первыми вооруженной силы друг против друга
и консультации по тем спорным вопросам, которые создавали угрозу
миру в Европе.
В вопросах обеспечения европейской безопасности Советское
правительство предусматривало и шаги, направленные на
укрепление двусторонних отношений с западными державами. В первую
очередь с Францией как крупной европейской державой, вместе с
СССР несущей «особую ответственность за обеспечение мира и
безопасности в Европе». Не исключалась даже возможность
рассмотреть вопрос о замене аннулированного советско-французского
договора новым соглашением, если таковой будет поднят во время
переговоров с премьер-министром Франции Э. Фором и министром
иностранных дел А. Пинэ. Но предпосылкой к заключению нового
политического договора между двумя странами должны были стать
шаги французского правительства, «направленные к приостановке
осуществления Парижских соглашений»83.
Ожидания советского руководства (которое в лице французской
стороны пыталось найти союзника в поддержке своих предложений
о европейской безопасности и было готово содействовать интересам
Франции в реализации решений Женевской конференции по
Индокитаю и не осложнять ее положения в связи с началом войны в
Алжире) не оправдались. На совещании глав правительств в
Женеве Франция по основным вопросам блокировалась с английской и
американской делегациями84. В ходе обсуждения советских
предложений Фор придерживался точки зрения, что Парижские
соглашения уже содержали гарантии безопасности СССР. Тем не менее он
затронул вопрос о возможности заключения пакта пяти держав о
взаимопомощи в случае агрессии против кого-либо из участников
474
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
пакта. Но выдвинутые советской делегацией условия включить в
число участников пакта Польшу, Чехословакию и Югославию,
равно как и предложения французского премьер-министра включить в
пакт объединенную (по «плану Идена») Германию85 сделали это
предложение нежизнеспособным.
В целом участники Женевского совещания не смогли согласовать
свои позиции ни по одному дискуссионному вопросу: германскому,
европейской безопасности, разоружения, контактах между Востоком
и Западом. Тем не менее сам факт созыва совещания в верхах,
возобновление личной дипломатии на высшем уровне после
десятилетнего перерыва и деловая обстановка обсуждения спорных
международных проблем продемонстрировали возможность альтернативного
холодной войне развития отношений между странами западного и
советского блоков, прежде всего создания «условий доверия» во
взаимоотношениях государств различных социальных систем86. В то же
время в Женеве прошли апробацию те идеи и предложения,
которые, как справедливо заметил итальянский исследователь холодной
войны Э. ди Нольфо, «оставят свой след и дадут свои плоды годы
спустя»87. Среди них он выделяет «план Идена» (как западный
вариант решения германского вопроса), советские предложения по
созданию демилитаризованной и нейтральной зоны в центре
Европы (как предпосылка для воссоединения Германии) и проект Д.
Эйзенхауэра о взаимном, беспрепятственном проведении
аэрофотосъемок с целью инспекции выполнения программы разоружения (план
«открытого неба»).
Поскольку Женевское совещание носило совещательный
характер, то исполнять его директивы было призвано совещание
министров иностранных дел, которое должно было собраться в Женеве
27 октября — 16 ноября 1955 г. В подготовительной работе к
совещанию министров иностранных дел значительное место отводилось
германскому вопросу и проблеме европейской безопасности, с
учетом итогов ее обсуждения, а также визиту К. Аденауэра в Москву в
августе 1955 г., в результате которого были установлены
дипломатические отношения между СССР и ФРГ88. В заключении одного из
документов Форин Оффис подчеркивалось, что Великобритания
могла бы вступить в Пакт безопасности как на двусторонней
основе (между НАТО и ОВД), так и на многосторонней основе, т. е.
включающей все страны-участницы Атлантического и Варшавского
договоров и другие европейские государства. Допускалась
возможность заключения подобного пакта до объединения Германии, но
при единственном условии, если Советский Союз примет «план
Идена»89.
Позиция Дж. Ф. Даллеса, не желавшего официального признания
Варшавского пакта, но понимавшего, что это реальность, с которой
необходимо считаться, сводилась к требованию конкретизировать
западные предложения относительно объединения Германии на
основе «плана Идена» и только в этом контексте решать проблемы
европейской безопасности. По мнению госсекретаря США,
соответствующий договор мог быть подписан между членами ЗЕС (в число
475
Холодная война
которых входила бы объединенная Германия), США, Канадой и
ОВД, исключая Албанию. Причем договор объединял бы указанные
государства на индивидуальной основе, но санкции
предусматривались в случае агрессии одного из блоков. Свои предложения
Даллес назвал, по существу, локарнской концепцией, однако
предостерегал против использования этого термина публично90.
Накануне встречи министров иностранных дел в Женеве
советское руководство, опираясь на дипломатические источники и
агентурные данные, самым внимательным образом следило за
выработкой позиции западных держав в германском вопросе и в отношении
проблемы европейской безопасности. Об этом свидетельствуют те
аналитические записки, которые готовились в МИДе, Комитете
информации и КГБ^в связи с совещанием министров США, Англии и
Франции в Нью-Йорке 27—28 сентября, заседаниями рабочей
группы экспертов трех западных держав в Париже 10—20 октября и
совещанием министров иностранных дел 24—25 октября91. Эти
материалы поступали в ЦК КПСС лично Н. С. Хрущеву. Таким образом,
советскому руководству была хорошо известна точка зрения
западных экспертов, что по проблемам европейской безопасности и
германскому вопросу позиции СССР и Запада оставались
диаметрально противоположными. Западные эксперты исходили из того, что,
пока Германия будет оставаться разделенной, в Европе не может
быть достигнута эффективная система безопасности и что Запад не
может пойти на роспуск НАТО и ЗЕС92.
Тем не менее советская дипломатия не исключала возможности
сближения позиций СССР и западных держав на совещании
министров иностранных дел в Женеве в том случае, если в вопросе
обеспечения европейской безопасности западные делегации не будут
выдвигать в качестве превентивного условия принятие советским
правительством их плана объединения Германии. Определенные
надежды связывались с наличием в правящих кругах Англии и
особенно Франции тенденции в пользу достижения договоренности с
СССР о модус вивенди* в Европе «при сохранении статус-кво в
Германии»93.
С позиций поиска компромисса в вопросах обеспечения
европейской безопасности, но при отказе от пересмотра советского
подхода к германскому вопросу были проанализированы и предложения
западных держав о создании «зоны уменьшенной напряженности» в
Европе. Поручение Женевского совещания в верхах совещанию
министров иностранных дел рассмотреть возможность подобного
соглашения основывалось на предложении Идена о заключении
соглашения относительно общего количества вооружений и вооруженных
сил в обеих частях Германии и соседних государствах и «создании
системы взаимных инспекций вооруженных сил обоих блоков»94.
В целом возможные предложения Запада о создании «зоны
уменьшенной напряженности» расценивались в МИДе как составная часть
* Способ уживаться друг с другом (лат.), соглашение, компромисс.
476
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
общего плана западных держав, предусматривающего объединение
Германии на их условиях с предложением СССР гарантий
безопасности в качестве компенсации95.
Следует подчеркнуть, что подобные оценки были продиктованы
соответствующими установками ЦК и подтверждались
разведывательной информацией. Согласно последней, западные державы не
собирались отказываться от своей стратегии первоочередного
решения германского вопроса и были намерены добиваться на
совещании в Женеве принятия пересмотренного «плана Идена». С точки
зрения западных лидеров, согласие советского руководства на
воссоединение Германии на данной основе дало бы Западу такие
преимущества (например, отвод советских войск из Центральной
Европы, ликвидация коммунистического режима в Восточной Германии
и др.), что это оправдало бы «любую разумную уступку со стороны
западных держав»96.
Естественно, что Советский Союз занимал противоположную
позицию, выдвигая создание системы коллективной безопасности
«в качестве предварительного условия для воссоединения
Германии»97, поскольку все еще не терял надежды помешать дальнейшей
реализации Парижских соглашений. Поэтому Молотов оперировал
компромиссными решениями Женевского совещания в верхах,
подчеркивая в тексте телеграмм лидерам стран народной демократии и
Китая об итогах совещания министров иностранных дел, что «в
директивах глав правительств, где оба вопроса связаны между собой,
вопрос о европейской безопасности был поставлен все же на
первое место»98.
Однако Советское правительство, подчиняя германский вопрос
первостепенному решению вопроса о создании системы
коллективной безопасности, основанной на существовании разделенной
Германии, пыталось избежать обвинений в отказе от восстановления
германского единства. Как показывают архивные документы,
первоначальное решение дилеммы виделось на пути создания Германской
конфедерации. При подготовке директив Президиума ЦК КПСС
советской делегации на совещании министров иностранных дел
В. С. Семенов и А. А. Громыко обратились к В. М. Молотову с
предложением обменяться мнениями с руководящими товарищами ЦК
по вопросу создания Германской конфедерации. По их мнению,
«поскольку при создании Германской конфедерации полностью
сохраняются суверенитет ГДР и ГФР, такое предложение отвечает
как задаче укрепления ГДР в качестве суверенного государства, так
и задаче сохранения в наших руках знамени единства Германии»99.
В проекте указаний советскому послу в Берлине говорилось о
необходимости посетить В. Ульбрихта и О. Гротеволя и пригласить их на
1—2 дня в Москву с неофициальным визитом для обмена
мнениями по германскому вопросу в связи с подготовкой к совещанию
министров иностранных дел.
Предложение советского правительства о Германской
конфедерации сохранялось в проекте директив и после их правки Молотовым.
На официальном уровне ее создание объяснялось необходимостью
477
Холодная война
налаживать сотрудничество обеих частей Германии, координировать
их деятельность в политической, экономической и культурных
областях, что облегчило бы решение задачи национального
воссоединения страны и способствовало бы уменьшению международной
напряженности100. Однако предложение правительства СССР о
создании Германской конфедерации (как и директива о неофициальном
визите лидеров ГДР в Москву) было исключено из проекта
директив, представленных Молотовым в ЦК КПСС 15 октября. Вместо
этого были разработаны подробные инструкции советской
делегации, касавшиеся тактики отстаивания советской позиции о
приоритетности создания системы европейской безопасности. Данный
документ показывает, что принципиальная позиция советского
руководства по вопросам европейской безопасности и германскому,
изложенная на встрече глав государств в июле, не изменилась.
Советские лидеры считали, что «в настоящих условиях при наличии
Парижских соглашений, откладывание решения вопроса о
европейской безопасности было бы равносильно откладыванию на
неопределенно длительный срок также и решения вопроса о воссоединении
Германии»101. Тем не менее произошла заметная корректировка
советских предложений относительно заключения соответствующих
договоров о коллективной безопасности, которую можно расценить как
определенную уступку Западу. В частности, предусматривалось, что в
случае отрицательной позиции министров иностранных дел западных
держав относительно заключения Общеевропейского договора
следовало поставить вопрос о более узком составе государств-участников
(СССР, США, Великобритания, Франция, ГДР и ФРГ), при этом
подчеркивая, что «Советское правительство учитывает конструктивные
соображения по вопросу европейской безопасности», выдвинутые
западными державами на Женевском совещании, прежде всего премьер-
министром Великобритании А. Иденом102 (в апреле 1955 г. он сменил
У. Черчилля на посту главы английского правительства). Советское
руководство больше не выдвигало ни предложений о конкретных
сроках действия договора, ни о ликвидации существующих
военно-политических группировок (НАТО, ЗЕС, ОВД), которые могли
действовать до вступления в силу широкого соглашения о европейской
безопасности103. Более того, предвидя, что западные державы откажутся
от предложений СССР о коллективной безопасности до достижения
соглашения об объединении Германии, советской делегации в этом
случае рекомендовалось внести предложение о заключении договора
четырех держав: СССР, США, Великобритании и Франции, т. е. на
данной стадии без участия ГДР и ФРГ, что означало бы «фактически
заключение договора о ненападении между четырьмя державами»104.
Советское правительство оставляло в силе свое предложение о
заключении договоров между существующими в Европе военными
группировками в качестве переходной меры до заключения Договора о
безопасности в Европе, но собиралось решительно отклонить любое
западное предложение о предоставлении СССР «гарантий
безопасности» в обмен на согласие с объединением Германии на основе ее
включения в Североатлантический блок.
478
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
В директивах ЦК, непосредственно касающихся германского
вопроса, помимо общих принципов его решения на основе создания
эффективной системы коллективной безопасности в Европе нашли
отражение те цели, которые преследовал первоначальный план
создания Германской конфедерации. Советская делегация должна была
исходить из задачи упрочения сложившегося в ГДР общественного
строя и укрепления внешнеполитических позиций Восточной
Германии как суверенного государства. Ей также предстояло довести до
сведения участников совещания, что при объединении Германии
должны были быть соответственно учтены интересы как ГДР (ее
социальные преобразования), так и ФРГ В числе предложений,
способствовавших постепенному объединению Германии, были не
только инициативы, связанные с выводом всех иностранных войск,
находившихся на ее территории (за исключением ограниченного
контингента) или же сокращении на х/2 численности войск четырех
держав, но и предложения о соглашении об ограничении
количественного состава вооруженных формирований ФРГ и ГДР. Важным
фактором сближения позиций ФРГ и ГДР являлось бы их участие,
наряду с четырьмя державами, в подготовке мирного договора.
Что касается других вопросов, тесно связанных с проблемами
уменьшения напряженности в Европе и европейской безопасностью,
то Советское правительство не возражало против обсуждения
западного предложения о «зоне уменьшенной напряженности» при
условии распространения ограничения вооружений на две части
Германии и пограничные государства, а также установления предельных
уровней вооруженных сил США, СССР, Великобритании и
Франции, размещенных на территории других государств
демилитаризованной зоны105.
Женевское совещание министров иностранных дел, так же как и
встреча в верхах, завершилось без каких-либо конкретных решений
по обсуждаемым вопросам, хотя, по мнению советского руководства,
которое было изложено в проекте так и не опубликованного
«Заявления об итогах совещания», «такая возможность существовала»106.
Прежде всего это касалось предложений о создании между
странами западного и восточного блоков «демилитаризованной зоны».
С советской точки зрения, «внося свои предложения и поддержав
г-на Идена, делегация СССР пошла навстречу пожеланиям трех
западных держав»107. Не нашли отклика западных держав и
предложения СССР о заключении пакта между государствами НАТО и ОВД
о неприменении вооруженной силы друг против друга.
В чем заключались главные расхождения советской и западных
делегаций? Западные державы настаивали на первоочередном
принятии «плана Идена», предлагая объединение Германии путем
свободных выборов и свободного присоединения единого государства к
блокам. Это вело, как отмечалось в информации об итогах
совещания, предназначавшейся лидерам восточного блока, Китая и
Югославии, «к ликвидации Германской Демократической Республики, к
ремилитаризации всей Германии и включении объединенной
Германии в западную военную группировку»108.
479
Холодная война
Советское руководство противопоставило «плану Идена»
приоритетное решение проблем европейской безопасности посредством
подписания соответствующих договоров (склоняясь к
промежуточному пакту между НАТО, ЗЕС И ОВД) и на этой основе
постепенного восстановления единства Германии. Поскольку советский подход
базировался на посылке о длительном существовании двух германских
государств, то важным и новым (по сравнению с Женевским
совещанием глав правительств) компонентом советских предложений
становилось требование создания внутренних предпосылок для
объединения Германии через развитие сотрудничества ГДР и ФРГ при
одновременном укреплении существующего в Восточной Германии
социалистического строя. На совещании эта идея нашла воплощение
в поддержке советской делегацией предложения ГДР (скорее всего,
инспирированного Москвой) о создании «Общегерманского совета»,
призванного содействовать постепенному сближению двух Германий.
Но на Западе это было расценено как стремление советизировать
Западную Германию.
Задаваясь вопросом о причинах отсутствия договоренности
сторон по такому практическому вопросу, как создание
«демилитаризованной зоны», не говоря уже о возможности рассмотрения
предложения относительно пакта о ненападении между блоками, следует
иметь в виду, что в 1955 г. еще слишком велик был груз недоверия
противников в холодной войне друг к другу. В незначительных
уступках и СССР, и страны Запада усматривали угрозу подрыва
своего единства. Для западных политиков не являлось секретом, что
советские идейно-политические установки относительно усиления
межимпериалистических противоречий в дипломатической
практике диктовали тактику использования разногласий западных держав
по вопросам внешней политики.
Советское руководство, естественно, не доверяло никаким
западным гарантиям безопасности. СССР гораздо выгоднее было
сохранить статус-кво в германском вопросе, даже при неудаче помешать
реализации Парижских соглашений, чем дать зеленый свет на
вхождение единой Германии в НАТО. В результате западная пропаганда
получила в руки хороший козырь, пытаясь представить Советский
Союз как державу, препятствовавшую объединению Германии и не
желавшую допустить свободу выборов в ГДР.
После неудачи Женевского совещания министров иностранных
дел предложения о создании системы коллективной безопасности
долгое время сохранялись в арсенале советской дипломатической
стратегии и тактики и неоднократно выдвигались советскими
представителями на различных международных встречах и в переговорах
с западными державами. Но они уже носили, скорее,
пропагандистский характер, в отличие от тех политических расчетов, которые
связывало с данной инициативой советское руководство после
подписания Парижских соглашений. Вместе с тем, поскольку совещанию
министров иностранных дел в Женеве предшествовала июльская
встреча, совокупные результаты этих форумов содействовали не
только оздоровлению международной обстановки, но и открывали
480
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
путь к дальнейшему диалогу. Не случайно в подготавливавшихся в
МИДе и Комитете информации в конце 1955 г. материалах к
XX съезду КПСС, которые были посвящены оценке ситуации в
капиталистических странах, наряду с неизменными идеологическими
установками и резко негативными оценками НАТО и блоковой
политики западных держав (особенно США) отмечалось, что
международная атмосфера благоприятствовала установлению между двумя
лагерями «мирного сосуществования на длительный период»109.
1 Из дневника В. М. Молотова. Прием посла Великобритании Гаскойня и
бывшего министра торговли Вильсона, 25.05.1953 // Архив внешней политики
РФ (далее — АВП РФ), ф. 069, оп. 40, п. 160, д. 6, л. 18—19.
2 Прием посла Великобритании Гаскойня, 02.06.1953 // Там же, л. 29—30.
3 Uri Bar-Noi. The Soviet Union and Churchill's Appeals for High Level Talks,
1953—1954: New Evidence from the Russian Archives // Diplomacy and Statecraft.
\Ы. 9, № 3. November 1998. P. 110-128.
4 АВП РФ, ф. 0129, on. 37в, п. 340, д. 1, л. 257.
5 Речь тов. Г. М. Маленкова // Правда. 1953. 10 марта.
6 Заключительное слово тов. Г. М. Маленкова на заседании Пленума ЦК
КПСС 7 июля 1953 г. // Российский государственный архив новейшей истории
(далее - РГАНИ), ф. 2, оп. 1, д. 38, л. 19.
7 Речь Председателя Совета Министров СССР тов. Г. М. Маленкова //
Известия. 1953. 9 авг.
8 Лаврентий Берия. 1953 г. Стенограмма июльского Пленума ЦК КПСС и
другие документы / Под. ред. А. Н. Яковлева. М., 1999. С. 97, 101—104.
9 Первые наземные испытания в США термоядерной установки мощностью
10 мегатонн состоялись в октябре 1952 г., а первая американская водородная
бомба мощностью 15 мегатонн была испытана в феврале 1954 г. (см.: Холло-
вэй Д. Сталин и бомба. Новосибирск, 1997. С. 394—395).
10 Пресс-конференция Дж. Ф. Даллеса, 12 августа 1953 г. // АВП РФ, ф. 0129,
оп. 37в, п. 340, д. 1, л. 298. Сведения относительно советского ядерного
арсенала к середине 1953 г., предоставленные администрации Советом
национальной безопасности и американской разведкой, значительно расходились и в
целом варьировались по максимуму между 120—200 атомными бомбами и по
минимуму — 50—100. (См.: Weiss E. D. Cold War under the Ice: The Army's Bid for
a Long-Range Nuclear Role, 1959—1963 // Journal of Cold War History. Vol. 3, № 3.
Fall 2001. P. 55.) По мнению Д. Холловэя, запас советских атомных бомб к
середине 1953 г. был меньше 50 (Холловэй Д. Сталин и бомба. С. 417—418). Как
считает Ю. Н. Смирнов, в 1953 г. СССР имел 120 атомных бомб (см. статью в
данном сборнике: Смирнов Ю. Н. Холодная война как явление атомного века).
11 АВП РФ, ф. 0129, оп. 37в, п. 340, д. 1, л. 323-324.
12 14 декабря 1953 г. адмирал А. Рэдфорд, возглавлявший Объединенный
комитет начальников штабов, заявил: «В наших вооруженных силах атомное
оружие, в действительности, приобрело статус обычных вооружений». Цит. по:
\№stern Security: The Formative Years / Ed. by O. Rister. Oslo, 1985. P. 324.
13 Подробнее см.: Trachtenberg M. A Constructed Peace: The Making of the
European Settlement, 1945-1963. Princeton (N. J.), 1999. P. 156-166.
14 NATO Strategy Documents 1949-1969 / Ed. by G. W. Pedlow in collaboration
with NATO International Staff General Archives. Brussels, 1998. P. 232.
15 Ibid. P. 229.
16 Речь тов. Г. М. Маленкова // Известия. 1954. 13 марта.
481
16 Холодная война 1945-1963 гг.
Холодная война
17 Нельзя не отметить, что точку зрения Маленкова разделяли и советские
ученые-ядерщики, подготовившие соответствующий проект статьи под
предлогом ответа на речь Д. Эйзенхауэра «Атом для мира» (см.: Холловэй Д. Указ. соч.
С. 438-439).
18 Российский государственный архив социально-политической истории
(далее - РГАСПИ), ф. 82, оп. 2, д. 50, л. 149.
19 Ракетные войска стратегического назначения были созданы в СССР в 1959 г.
20 Report of Colonel-General I. Bata, Hungarian Minister of Defense to Members
of HWP Central Committee, on the Conduct of the Staff Command Exercise, Held
17 July 1956 // www. isn. ethz/ch/php/documents collection.
21 См.: Холловэй Д. Указ. соч. С. 422—426; Лунак П. Переоценивая союзы
времен «холодной войны» // Вестник НАТО. Зима 2001/02 г. Т. 49. С. 31—33.
22 Доклад тов. В. М. Молотова об итогах Берлинского совещания на
Пленуме ЦК КПСС (23 февраля-2 марта 1954 г.) // РГАНИ, ф. 2, оп. 1, д. 77,
л. 16, 23.
23 АВП РФ, ф. 0129, оп. 37в, п. 340, д. 1, л. 462.
24 О планах заключения пакта о ненападении между западными державами
и СССР // АВП РФ, ф. 0129, оп. 37, п. 266, д. 24, л. 135.
25 К современному международному положению // Правда. 1953. 24 мая.
26 В соответствии с заявлением канцлера ФРГ К. Аденауэра от 4 сентября
1953 г. европейская система безопасности могла быть основана на соглашении
между ЕОС (с участием в нем объединенной Германии) и региональными
союзами восточного блока, а также предусматривала бы возможность создания
демилитаризованной зоны по обе стороны Одера и Нейсе. По плану
бельгийского премьера и министра иностранных дел Ван Зееланда в обмен на
заключение пакта между СССР и странами Западной Европы о взаимной
безопасности советские войска должны были быть выведены из Германии. Французский
проект (приписываемый послу Франции в СССР Л. Жоксу) отражал точку
зрения противников ЕОС и акцентировал внимание на нейтрализации Германии,
необходимости признания ею границ по Одеру и Нейсе, а также на оживлении
франко-советского договора 1944 г. (преследуя при этом косвенную цель
поддержки французских притязаний на Саарскую область).
27 О планах заключения пакта о ненападении между западными державами
и СССР // АВП РФ, ф. 082, оп. 42, п. 287, д. 35, л. 69-70.
28 Проект заявления «Германский вопрос и европейская безопасность» //
АВП РФ, ф. 082, оп. 42, п. 287, д. 34, л. 42, 49.
29 Берлинское совещание министров иностранных дел четырех держав —
СССР, Великобритании, США и Франции (25 января — 18 февраля 1954 г.):
Документы и протоколы. М., 1954.
30 Доклад В. М. Молотова «Об итогах Берлинского совещания министров
иностранных дел четырех держав» на Пленуме ЦК КПСС 23 февраля — 2
марта 1954 г. // РГАНИ, ф. 2, оп. 1, д. 77, л. 36.
31 Общеевропейский договор о коллективной безопасности в Европе
(Основные принципы) // АВП РФ, ф. 06, оп. 13-г, п. 65, д. 25, л. 6.
32 Доклад В. М. Молотова «Об итогах Берлинского совещания министров
иностранных дел четырех держав» на Пленуме ЦК КПСС 23 февраля — 2
марта 1954 г. // РГАНИ, ф. 2, оп. 1, д. 77, л. 47.
33 АВП РФ, ф. 06, оп. 13-г, п. 65, д. 25, л. 10.
34 Следует отметить, что в соответствии с Боннским договором 1952 г.
суверенитет ФРГ не был полным: небольшой контингент войск Англии, Франции
и США оставался на территории Западной Германии, имелись ограничения в
области внешней политики страны и др.
35 Пленум ЦК КПСС 4—12 июля 1955 г. Стенограмма (неправленая) 13-го
заседания, 11 июля 1955 г. // РГАНИ, ф. 2, оп. 1, д. 160, л. 48.
482
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
36 Пленум ЦК КПСС 4—12 июля 1955 г. Стенограмма (неправленая) 14-го
заседания, 12 июля 1955 г. // РГАНИ, ф. 2, оп. 1, д. 161, л. 216-219.
37 Berlin Conference: The General Policy of USSR, Jan. 15 1954 // Public Record
Office (далее — PRO), Foreign Office (further FO) 371, file 111702.
38 Berlin Conference: The General Policy of USSR, (b) Soviet Foreign Policy
(Draft), Jan. 15 1954 //PRO, FO/371/111702.
39 Берлинское совещание министров иностранных дел четырех держав.
С. 53-56.
40 Позиции правительств США, Англии и Франции по германскому
вопросу в связи с предстоящим совещанием правительств четырех держав, 4.07.1955//
АВП РФ, ф. 069, оп. 42в, п. 199, д. 1, л. 34.
41 Новик Ф. И. «Оттепель» и инерция холодной войны (Германская
политика СССР в 1953-1955 гг.). М., 2001. С. 104-113.
42 6 февраля 1954 г. на Берлинской конференции А. Идеи предложил Моло-
тову продлить действие англо-советского договора 1942 г. (который был
рассчитан на 20 лет), чтобы развеять опасения Советского Союза насчет угрозы его
безопасности (см.: Threat to Denounce Anglo-Soviet Treaty of 1942. Guidance for
New Department, Dec. 1954 // PRO, FO/371/111702).
43 Из дневника В. М. Молотова. Прием председателя Совета министров
Франции Мендес-Франса, 21 июля 1954 г. // АВП РФ, ф. 06, оп. 13а, п. 25, д. 8,
л. 128.
44 Заявление МИД СССР в связи с голосованием во французском
Национальном собрании по вопросу о Парижском договоре // АВП РФ, ф. 022, оп. 7,
п. 100, д. 1, л. 8, И, 13.
45 Монне Ж. Реальность и политика. Мемуары. М., 2001. С. 491.
46 См.: Ruane К. The Rise and Fall of the European Defence Community: Anglo-
American Relations and the Crisis of European Defence, 1950—1955. Basingstoke,
2000.
47 Trachtenberg M. A. Op. cit. P. 137—145.
48 В. Семенов - M. Грибанову, 11.09.1954 // АВП РФ, ф. 082, on. 42, п. 284,
д. 14, л. 137.
49 Там же.
50 Справка «Лондонские и парижские соглашения западных держав и
сопоставление планов создания «западноевропейского союза» с планами создания
«европейского оборонительного сообщества»», 29 октября 1954 // РГАНИ, ф. 5,
оп. 30, д. 69, л. 147.
51 По мнению экспертов госдепартамента США, поскольку краеугольным
камнем послевоенной советской внешней политики являлось предотвращение
перевооружения Германии, то Москва «интерпретировала ратификацию
Парижских соглашений как поражение этой политики и начальную ступень» в цепи
событий, которые могли привести в конечном итоге к новому вторжению в
СССР. (Intelligence Report. Probable Soviet Response to the Ratification of Paris
Agreements, 24 Jan. 1955 // The Library of the Norwegian Nobel Institute. Microfilm
collection (далее - Microfilm), 327 (73) A19, vol. XI, real III, frame 0169.)
52 РГАНИ, ф. 5, on. 30, д. 69, л. 244.
53 Московское совещание европейских стран по обеспечению мира и
безопасности в Европе. М., 1954. С. 8.
54 FO Minutes, Dec. 23, 29 1954 // PRO, FO/371/116133; Eastern European
Defence Agreements and the Military Forces of the Satellites and East Germany,
24 Dec. 1954 // Ibid.
55 Disposition of Satellite Divisions, as believed 1 Jan. 1955 // PRO, FO/371/
116133.
56 К вопросу о Балканском союзе // АВП РФ, ф. 06, оп. 13а, п. 27, д. 28,
л. 89; «Что скрывается за балканским военным союзом», 22.08.1954 (статья, под-
483
Холодная война
готовленная для публикации в газете «Правда») // РГАНИ, ф. 5, оп. 30, д. 69,
л. 87-93.
37 Советско-югославские отношения. Из документов июльского Пленума ЦК
КПСС 1955 г. / Подгот.: В. Ю. Афиани, М. Ф. Кишкина-Иваненко, А.'Л.
Панина, А. Б. Эдемский // Исторический архив. 1999. № 2. С. 6—7.
58 Intelligence Report. Soviet Reaction to Western Security Measures (Selected
Quotations), 23 Dec. 1954 // Microfilm, 327 (73) A19, vol. XI, reel III, frame 0118,
p. 5.
59 Ibid. p. 11; From Moscow to Foreign Office, 20 Dec. 1954 // PRO, FO/371/
111702.
60 Отчет посольства СССР во Франции за 1955 г. // АВП РФ, ф. 0136, оп. 46,
п. 269, д. 9, л. 57.
61 Intelligence Report. Soviet Reaction to Western Security Measures (Selected
Quotations), 23 Dec. 1954 // Microfilm, 327 (73) A19, vol. XI, reel HI, frame 0169.
62 Гибкость нового советского подхода выразилась в том, что были учтены
высказанные ранее Великобританией и Францией предложения о верхнем
пределе численности вооружений, а не о пропорциональном сокращении на 1/3> как
настаивал СССР. Советское правительство также согласилось с постоянным
контролем и беспрепятственным допуском инспекторов из органов
международного контроля за сокращением вооружений (см.: Рощин А. А. Годы
обновления, надежд и разочарований (1953—1959 гг.) // Новая и новейшая история.
1998. № 5. С. 131.
63 Варшавское совещание европейских государств по обеспечению мира и
безопасности в Европе, 1955 г. // АВП РФ, ф. 06, оп. 14г, п. 69, д. 1, л. 166.
64 Там же, л. 157.
65 Там же, л. 167.
66 A. Nolle to G. Macmillan, 13 May 1955 // PRO, FO/371/116133.
67 From Moscow to Foreign Office, 12 May 1955 // PRO, FO/371/116133.
68 Доклад рабочей группы экспертов США, Англии и Франции, заседавших
в Париже с 10 по 20 октября 1955 г., представленный КГБ при Совете
Министров СССР, 28 октября 1955 г. // РГАНИ, ф. 5, оп. 30, д. 115, л. 68.
69 Mastny V. Did NATO Win the Cold War? Looking over the Wall // Foreign
Affairs, May/June, 1999, p. 181; Idem. Reassuring NATO. Oslo, Forsvarsstudier 5/
1997, p. 23; Idem. NATO in the Beholder's Eye // Cold War International History
Project. Working paper № 35. March 2002. P. 61—62.
70 Mastny V. The New History of Cold War Alliances // Journal of Cold War
Studies. Vol. 4, № 2. Spring 2002. P. 66-67.
71 Проекты директив для делегации СССР на совещании глав
правительств 4 держав в Женеве, 13.07.1955 // АВП РФ, ф. 06, оп. 14, п. 3, д. 43,
л. 68.
72 Заявление Советского правительства по германскому вопросу от 15
января 1955 г. с предложением о проведении свободных выборов было отвергнуто
западными державами под предлогом, что оно не было передано в
официальной форме через дипломатические каналы.
73 Позиции правительств США, Англии и Франции по германскому
вопросу в связи с предстоящим совещанием глав правительств четырех держав,
04.07.1955 // АВП РФ, ф. 069, оп. 42в, п. 199, д. 1, л. 34-37.
74 Там же, л. 45; О возможной позиции западных держав по ослаблению
международной напряженности // РГАНИ, ф. 89, п. 70, д. 7, л. 21.
75 Позиции правительств США, Англии и Франции по германскому
вопросу в связи с предстоящим совещанием глав правительств четырех держав,
04.07.1955 // АВП РФ, ф. 069, оп. 42в, п. 199, д. 1, л. 49.
76 П. Наумов — главному редактору газеты «Правда» Д. Т. Шепилову, 3 июля
1955 г. // РГАНИ, ф. 5, оп. 30, д. 114, л. 177, 180, 181.
484
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
7 Позиции правительств США, Англии и Франции по германскому
вопросу в связи с предстоящим совещанием глав правительств четырех держав,
04.07.1955 // АВП РФ, ф. 069, оп. 42в, п. 199, д. 1, л. 37-38.
7 АВП РФ, ф. 06, оп. 14, п. 3, д. 43, л. 76.
"9 Там же, л. 142—147.
80 Там же, л. 78. *
м Там же, л. 67. По мнению М. Трахтенберга, «к 1955 г. стало очевидным,
что Советы были просто не заинтересованы в восстановлении сильного,
объединенного и полностью суверенного германского государства, свободного от
иностранных войск и способного проводить свой собственный курс в
международных делах». Trachtenberg M. A Constructed Peace. P. 139.
82 АВП РФ, ф. 06, оп. 14, п. 3, д. 43, л. 73-74.
83 Там же, л. 99.
84 Отчет посольства СССР во Франции за 1955 г. // АВП РФ, ф. 0136, оп. 46,
п. 269, д. 9, л. 62-63.
Ь5 European Security Pact, 15 Aug. 1955 // PRO, FO/371/118586.
86 АВП РФ, ф. 06, on. 14, п. 3, д. 43, л. 102.
87 Ди Нольфо Э. От истоков холодной войны до энергетического кризиса
1973 г.: Пер. с итал.: В 2 ч. М., 2001. Ч. 1. С. 261.
88 Эксперты советского Министерства иностранных дел обращали особое
внимание на те сообщения западной прессы, где говорилось, что установление
дипломатических отношений с Западной Германией усиливает советскую
позицию на предстоящем совещании в Женеве, так как дополняет аргументацию в
пользу заключения договора о европейской безопасности между НАТО и ОВД,
включающего соответствующие части Германии.
89 European Security, 15 Aug. 1955 // PRO, FO/371/118586.
90 Подготовка в Англии к совещанию министров иностранных дел четырех
держав в Женеве (октябрь 1955 г.), 17.09.1955 // АВП РФ, ф. 069, оп. 42, п. 175,
д. 38, л. 24.
91 27 сентября В. М. Молотов, находившийся в Нью-Йорке на сессии
Генеральной Ассамблеи ООН, принял участие в обсуждении министрами трех
западных держав процедурных вопросов Женевского совещания. В. Ерофеев
В. М. Молотову, 12 октября 1955 // Там же, л. 31.
92 Доклад рабочей группы экспертов США, Англии и Франции, заседавших
в Париже с 10 по 20 октября 1955 г., представленный КГБ при Совете
Министров СССР, 28 октября 1955 г. // РГАНИ, ф. 5, оп. 30, д. 115, л. 7, 66-67.
93 Записка в ЦК КПСС «О возможной позиции трех западных держав по
германскому вопросу и вопросу о европейской безопасности на предстоящем
совещании министров иностранных дел СССР, США, Англии и Франции в
Женеве», 17.10.1955 // РГАНИ, ф. 5, оп. 30, д. 114, л. 213, 217.
94 Записка МИД СССР в ЦК КПСС «Планы западных держав в отношении
создания „зоны уменьшенной напряженности в Европе"», 18.10.1955 // РГАНИ,
ф. 89, п. 70, д. 1, л. 2.
95 Там же, л. 13, 14.
96 КГБ Н. С. Хрущеву, 28. 10. 1955 // РГАНИ, ф. 5, оп. 30, д. 115, л. 55-56.
97 Там же, л. 42.
98 Проект телеграмм о совещании министров иностранных дел, 19. 11. 1955
// АВП РФ, ф. 06, оп. 14, п. 4, д. 51, л. 3.
99 В. С. Семенов - В. М. Молотову, 8.10.1955 // АВП РФ, ф. 06, оп. 14, п. 3,
д. 46, л. 1.
100 АВП РФ, ф. 06, оп. 14, п. 3, д. 46, л. 63-64.
101 Там же, л. 80.
102 Там же, л. 76.
103 Там же, л. 78.
485
Холодная война
104 Там же, л. 80.
105 Там же, л. 88.
106 Проект «Заявления об итогах Женевского совещания министров
иностранных дел СССР, США, Англии и Франции», 25.11.1955 // АВП РФ, ф. 06,
оп. 14, п. 4, д. 52, л. 2.
107 Там же, л. 5. (Однако в мемуарах О. А. Трояновского, который
участвовал в работе Женевских конференций 1954—1955 гг. и редактировал
окончательные варианты документов совещания, говорится о том, что именно Н. С.
Хрущев упустил возможность достижения соглашения относительно создания
демилитаризованной зоны. См.: Трояновский О. А. Через годы и расстояния. М.,
1997. С. 190.)
108 Информация о Женевском совещании для правительств стран народной
демократии и Югославии (проект), 19.11.1955. (22.11. к числу стран —
получателей информации были добавлены КНДР, МНР и Албания) // АВП РФ, ф. 06,
оп. 14, п. 4, д. 51, л. 3, 13.
109 Записка Комитета информации при МИДе СССР «Об изменении в
расстановке и соотношении сил в буржуазных кругах основных капиталистических
стран по вопросам войны и мира», 07.12.1955 // РГАНИ, ф. 89, п. 70, д. 3, л. 31.
См. также: ф. 89, п. 70, д. 4, л. 8.
А. С. СТЫКАЛИН
ВОСТОЧНАЯ ЕВРОПА
В СИСТЕМЕ ОТНОШЕНИЙ
ВОСТОК - ЗАПДЦ
(1953 - начало 1960-х гг.)
В последние годы жизни Сталина вассальные
«народно-демократические» режимы Восточной Европы стали одним из инструментов
осуществления внешней политики СССР, которая в условиях
обострившейся холодной войны носила все более конфронтационный
характер, будучи направленной как против стран блока НАТО, так
и против титовской Югославии. Советско-югославские отношения,
достигнув низшей точки к осени 1949 г., продолжали и дальше
оставаться предельно напряженными. Носившая антиюгославский
характер пропагандистская истерия распространилась на всю
советскую сферу влияния. Сохранялась вероятность вооруженного
конфликта на венгеро-югославской границе, где было сосредоточено
большое количество войск и боевой техники1.
На рубеже 1940—1950-х годов по инициативе Сталина в
восточноевропейских странах — сателлитах СССР принимаются меры по
укреплению военно-промышленного комплекса. Решению этой
задачи служило совещание в Кремле в январе 1951 г. По его итогам
странам народной демократии было навязано заметное увеличение
расходов на содержание армии и развитие тяжелой
промышленности (в первую очередь ее оборонных отраслей)2. Поскольку создание
мощного потенциала тяжелой индустрии и укрепление ВПК
происходили в значительной мере за счет сокращения затрат на
социальные нужды, этот курс крайне отрицательно сказывался на
уровне жизни населения, вызывая общественное недовольство.
Другой задачей, продиктованной Сталину и его окружению
холодной войной, явилась консолидация коммунистических режимов
в странах Восточной Европы на основе безоговорочного подчинения
их правящих элит политике СССР. Во устранение любых
потенциальных проявлений оппозиционности и уклонизма фабрикуются
судебные дела в отношении видных деятелей компартий. Одним из
наиболее громких оказалось «дело Сланского» в Чехословакии (1952).
В отличие от состоявшихся в 1949 г. процесса по делу Л. Райка в
Венгрии и суда над Т. Костовым в Болгарии, имевших ярко
выраженную антиюгославскую направленность, суд над бывшим первым
секретарем ЦК КПЧ Р. Сланским и рядом других
высокопоставленных чехословацких коммунистов, подобно «делу врачей» в СССР,
явился составной частью задуманной Сталиным массированной
антисионистской кампании; подсудимым вменялась в вину связь с
487
Холодная война
израильскими спецслужбами и международным еврейским
капиталом (на самом деле — мифическая). По имеющимся сведениям,
аналогичные процессы затевались и в других странах, однако их
осуществлению помешала смерть Сталина 5 марта 1953 г.,
обозначившая начало нового этапа в развитии отношений СССР со странами
Восточной Европы.
Дипломатические и «гэбистские» донесения, поступавшие в
Москву из восточноевропейских столиц, все более свидетельствовали о
неблагополучии в экономике «народно-демократических» стран,
надрывавшейся под грузом непомерных военных расходов, о симптомах
недовольства населения своим материальным положением. Это
касалось и развитых, индустриальных стран — Восточной Германии и
Чехословакии, где замедлилась тенденция к повышению уровня
жизни. Именно в этих странах в начале лета 1953 г. имели место
первые открытые проявления протеста против экономической и
социальной политики коммунистических властей. 1 июня 1953 г. прошли
уличные волнения в городе Пльзень (Западная Чехия). 16—17 июня в
Восточном Берлине и целом ряде других городов ГДР возмущение
рабочих повышением норм выработки вылилось в массовые
беспорядки, подавленные с помощью советских войск. Берлинские события
явились самым серьезным сигналом, указавшим официальной
Москве на неизбежность определенных корректировок во внутренней
политике стран социалистического лагеря.
Наряду с ГДР, внутренние проблемы которой в то время пока еще
рассматривались в более широком контексте решения германского
вопроса в целом, наибольшую обеспокоенность послесталинского
«коллективного руководства» СССР вызывало положение в Венгрии,
где курс на форсированную индустриализацию, взятый на рубеже
1940—1950-х годов, привел к особенно серьезным экономическим и
социальным диспропорциям и также вызвал открытые проявления
протеста (забастовки на Чепельском комбинате). 13—16 июня 1953 г.
приглашенная в СССР делегация Венгерской партии трудящихся во
главе с ее лидером М. Ракоши выслушала в Кремле резкую
критику в свой адрес со стороны членов Президиума ЦК КПСС. Речь
шла, в частности, об игнорировании экономической политикой
специфических особенностей страны, о недостатках в расстановке
кадров, «перегибах», допущенных при судебном преследовании чуждых
социализму элементов.
В Кремле в те дни приближалась к драматической развязке
острая закулисная борьба между ближайшими сподвижниками
Сталина. Она закончилась устранением Л. П. Берии, арестованного
26 июня. За несколько дней до краха своей карьеры, в ходе
июньской встречи с делегацией ВПТ Берия был резко критичен в
отношении венгерского руководства и настаивал на решительных
кадровых изменениях. Его инициатива назначить главой правительства
ВНР И. Надя была поддержана другими членами Президиума ЦК
КПСС.
Критика, прозвучавшая в Москве, дала зеленый свет переменам
в Венгрии. Программа И. Надя, изложенная 4 июля 1953 г. на сес-
488
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
сии Государственного собрания ВНР, переносила главный акцент в
экономической политике с тяжелой индустрии на производство
предметов потребления и развитие сельского хозяйства. Было
обещано оказать поддержку мелкому товаропроизводителю и обеспечить
право свободного выхода из кооперативов тех крестьян, которые
были загнаны в них силой в процессе коллективизации,
осуществлявшейся по советскому образцу. В выступлении премьер-министра
был затронут и вопрос о нарушениях законности, обещана широкая
амнистия.
«Новый курс» И. Надя внешне не противоречил политике
советского руководства. Ведь в августе 1953 г. председатель Совета
Министров СССР Г. М. Маленков на сессии Верховного Совета СССР
провозгласил задачу всемерно форсировать развитие легкой
промышленности. Решения сентябрьского Пленума ЦК КПСС 1953 г.
ориентировали на подъем сельского хозяйства. Были заметно
увеличены заготовительные цены на сельхозпродукты, сдаваемые
колхозами государству в качестве обязательных поставок, приняты меры
по развитию подсобных хозяйств. Однако при всем своем созвучии
новой линии Москвы программа И. Надя превосходила ее в
радикализме разрыва с прежним курсом. Так, планы реформ в Венгрии
распространялись и на политическую сферу общества. Ставился, в
частности, вопрос об активизации деятельности Отечественного
народного фронта (ОНФ), придании подлинно представительских
функций этой организации, прежде служившей лишь одним из
«приводных ремней» правящей партии. В стремлении премьер-министра
превратить ОНФ в рупор многообразных общественных интересов
проявилась, хотя и в зачаточной форме, тенденция к
восстановлению в венгерском обществе элементов плюрализма, задавленного
при установлении диктатуры сталинского типа3.
Реализация нового курса в Венгрии проходила с трудом и в
течение 1954 г. не привела к повышению эффективности экономики4.
Главным реальным его завоеванием стали меры по пересмотру
фальсифицированных судебных дел рубежа 1940—1950-х годов,
освобождению политзаключенных — процесс этот, начавшись в 1954 г., за
недолгие годы пребывания И. Надя во главе правительства так и не
успел набрать силу.
Попытки либерализации режима с самого начала вызывали
скрытое, а затем и все более открытое сопротивление М. Ракоши и его
сторонников — вынужденный под давлением Москвы поступиться
частью своих прежде неограниченных полномочий партийный лидер,
отчаянно цепляясь за власть, прилагал немалые усилия для
мобилизации преданного ему аппарата на саботаж проводимых реформ,
грозивших партийным функционерам утратой многих привилегий,
тем более что И. Надь последовательно стремился перенести центр
тяжести в принятии важнейших решений с партийных органов на
государственные. Осенью 1954 г., столкнувшись с явным
противодействием своему курсу, И. Надь впервые решился пойти ва-банк,
выступив на пленуме центрального руководства ВПТ с резкой
критикой контрреформаторских тенденций, а затем, 20 октября, пренеб-
489
Холодная война
регая всеми нормами коммунистической этики, не позволяющими
выносить на суд широкой общественности внутрипартийные
разногласия, опубликовав на страницах главной партийной газеты «Сабад
неп» статью, в которой прямо заявил, что экономические трудности
проистекают не из его политической линии, а из попыток помешать
ее осуществлению. Тем самым со всей очевидностью проявилось
существование в высших кругах ВПТ острейших разногласий5.
Хотя первотолчком перемен в Венгрии явились импульсы,
полученные из Москвы, реформы, предпринятые И. Надем в 1953—
1954 гг., были уникальной, в то время беспрецедентной в советской
сфере влияния попыткой придать социализму более человеческое
лицо. Неудивительно поэтому, что положение дел в Венгрии, где к
осени 1954 г. стал намечаться довольно значительный отход от
сталинских образцов, вызвало новый прилив обеспокоенности в
Москве, тем более что Ракоши во время своего почти двухмесячного
пребывания на отдыхе в СССР в октябре—ноябре 1954 г. сумел
настроить против «зарвавшегося» венгерского премьера «коллективное
руководство» КПСС, проявившее полное единодушие в его
осуждении во время встречи на высшем уровне в январе 1955 г.6
Некоторое временное похолодание в конце 1954 г. международной
атмосферы, связанное с планами включения ФРГ в НАТО, стало
причиной нового зигзага в политике Москвы, не замедлившего
сказаться на соотношении сил в Будапеште. Начало нового витка в
гонке вооружений предопределило усиление внимания к тяжелой
промышленности. Это нанесло удар прежде всего по концепции и
по позициям Г. М. Маленкова: не прекращавшееся в кремлевских
коридорах выяснение отношений между наследниками Сталина
приводит в феврале 1955 г. к его отстранению от должности
Председателя Совета Министров СССР. Не последовав примеру Маленкова,
выступившего с самокритикой и оставшегося в руководстве, Надь
продолжал упорно отстаивать свою правоту. Это грозило уже более
серьезным обвинением во фракционной деятельности и не могло не
иметь последствий. Мартовский пленум ЦР ВПТ подверг критике
«правый уклон» в партии. В апреле 1955 г. И. Надь был вынужден
оставить свой пост премьер-министра, выведен из Политбюро и ЦР
ВПТ, а позже, в декабре, исключен из партии. Таким образом,
первая в истории стран Восточной Европы попытка реформировать
социализм сверху завершилась неудачей7. В конечном итоге судьбу
нового курса И. Надя предопределил продолжавший оставаться
решающим внешний фактор — очередной поворот во внутренней
политике КПСС сузил поле самостоятельных действий сторонников
демократизации социализма в Венгрии.
Наряду с Венгрией симптомы кризиса существующего режима
отчетливо обозначились в 1954—-1955 гг. в Польше. Эксперименты по
перенесению на польскую национальную почву сталинской модели
социализма с самого начала терпели очевидное фиаско: длительная
историческая традиция противостояния России, будучи одной из
доминант польского национального сознания, значительно
повышала планку сопротивляемости общества любым попыткам внедрения
490
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
в Польше социально-политических образцов, исходивших от
восточного соседа (опыт советско-польской войны 1920 г. и участие СССР
в «четвертом разделе Речи Посполитой» в сентябре 1939 г.
воспринимались в контексте этой традиции как новые подтверждения
перманентной «угрозы с Востока»). Правда, осознание аналогичной
угрозы с Запада, опиравшееся на столь же длительную традицию
польско-германского противостояния и особенно на
непосредственный, свежий опыт Второй мировой войны, было фактором, в
немалой мере способствовавшим примирению польского общества с
подчиненным положением страны в послевоенной системе
международных отношений. Роль позиции СССР как основного гаранта
новых польско-германских границ по Одеру и Нейсе не могли
отрицать даже наиболее последовательные оппоненты
коммунистического режима в Польше.
Упорное сопротивление значительной части населения
коммунистической альтернативе, балансирование общества на грани
гражданской войны в течение рйда лет предопределили более
компромиссный, нежели в других странах Восточной Европы, характер
сталинистской диктатуры в Польше, где так и не удалось провести
коллективизацию земельной собственности, поколебать позиции
костела в идеологической сфере, установить монополию марксизма в
школьной системе, в том числе в университетах. Даже совсем
незначительное ослабление административного пресса в 1953—1954 гг.
вызвало быструю регенерацию придавленных, но не заглушённых
элементов плюрализма. В 1955 г. страну охватывает идеологическое
брожение, нашедшее проявление в деятельности прессы,
обратившейся к освещению самых злободневных проблем, в активизации
гуманитарной и творческой интеллигенции в рамках первых
дискуссионных клубов и других спонтанно возникавших неформальных
общественных объединений. Все громче заявляют о себе
сторонники умеренных реформ и в рядах правящей Польской объед!шенной
рабочей партии. На ее III пленуме (январь 1955 г.) партийное
руководство во главе с Б. Берутом подверглось резкой критике многих
выступавших как за промахи в экономической политике, так и за
попустительство бесконтрольному функционированию органов
государственной безопасности, постоянно нарушавших законность. 13
декабря 1954 г. после более чем трехлетнего пребывания под домашним
арестом вышел на свободу бывший первый секретарь ЦК ППР В.
Гомулка, имевший стойкую репутацию лидера «правонационалистиче-
ского» крыла в польском коммунистическом движении. Вместе с тем
вплоть до осени 1956 г. силовые структуры в Польше (армия, органы
безопасности, в меньшей степени милиция и внутренние войска)
продолжали контролироваться Москвой посредством развитого
института советников и путем непосредственного внедрения в
соответствующие службы ПНР генералов и офицеров из числа бывших граждан
СССР (как правило, польского происхождения). Самым влиятельным
из них был Маршал Советского Союза и Польши К. Рокоссовский,
в 1949—1956 гг. министр национальной обороны ПНР, реально
обладавший более широкими полномочиями.
491
Холодная война
В других странах восточноевропейского блока, несмотря на
различного рода экономические трудности, в 1953—1955 гг.
внутриполитическая ситуация оставалась достаточно стабильной. Правящие
коммунистические режимы продолжали консолидировать свою
власть, «оттепель» в сфере идеологии и культуры также пока не
наступила. Не меняла дела и не прекращавшаяся в высших эшелонах
власти внутрипартийная борьба (соперничество между А. Новотным
и А. Запотоцким в Чехословакии после смерти К. Готвальда в марте
1953 г., противоборство между В. Червенковым, Т. Живковым и
А. Юговым в Болгарии, завершившееся смещением В. Червенкова с
должности первого секретаря ЦК БКЛ в 1954 г. и с поста
Председателя Совета Министров НРБ в 1956 г.). Временами эта борьба
принимала не менее острые формы, чем при жизни Сталина. Так,
видный деятель румынской компартии Л. Патрашкану, арестованный
еще в 1948 г., был казнен в 1954 г. В Чехословакии в том же году
прошел громкий процесс по делу так называемых «словацких
националистов» (обвиняемые, включая Г. Гусака, были приговорены к
длительным срокам тюремного заключения). Не видя каких-либо
симптомов кризиса коммунистической власти в Чехословакии,
Румынии, Болгарии, Албании и не чувствуя обеспокоенности в связи
с возможным ослаблением советского влияния в этих странах,
руководство СССР в это время уже, как правило, отстранялось от
активного вмешательства во внутрипартийные распри.
В развитой Чехословакии, обладавшей сложившимся
гражданским обществом и восходившей ко временам президентства Т. Г.
Масарика и Э. Бенеша традицией политической культуры, несмотря на
значительные структурные сдвиги в промышленности (связанные с
переориентацией внешнеэкономических связей на Восток),
продолжал сохраняться довольно высокий уровень жизни, что не
способствовало радикализации оппозиционных настроений. В
слаборазвитых Румынии и Болгарии, где волюнтаристская экономическая
политика властей лишь усиливала бедственное положение основной
массы населения, монополия коммунистической власти с ее
репрессивным механизмом не дала еще трещины, которую смогли бы
заполнить внесистемные политические образования.
Признавая ялтинско-потсдамские договоренности о разделе
послевоенной Европы, США и их союзники неизменно воспринимали
Польшу, Чехословакию, Венгрию, Румынию, Болгарию, Албанию как
страны, относящиеся к сфере влияния СССР. Вместе с тем с самого
начала холодной войны в стратегических планах США не упускалась
из виду сверхзадача десоветизации этих стран (в первую очередь
Чехословакии, Польши и Венгрии), присоединения их к западному миру
в целях ослабления экспансионистской угрозы с Востока. В качестве
программы-минимум выдвигалась «титоизация» восточноевропейских
государств, т. е. установление в них неконтролируемых Москвой
коммунистических режимов по образцу югославского. Усилия,
направленные на решение этих задач, включали целый набор методов
политического, экономического, психологического давления. При президенте
Г. Трумэне особенно большое внимание уделялось экономическому
492
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
воздействию в целях создания перманентных трудностей в хозяйстве
стран— сателлитов СССР. Начиная с 1948 г. принимаются меры по
ограничению и даже прекращению экспорта в Восточную Европу
таких товаров, которые способствовали бы укреплению
промышленного и особенно военного потенциала стран советского блока. Вместе
с тем в вопросе о масштабах сокращения экономических связей с
Востоком в западном лагере существовали разногласия. Под
давлением европейских союзников, более заинтересованных в торговле с
Восточной Европой, правительству США неоднократно приходилось
корректировать свою жесткую линию8.
Президент Д. Эйзенхауэр, пришедший к власти в начале 1953 г.,
с самого начала отрицательно отнесся к чересчур жестким торговым
ограничениям, способным ударить рикошетом по экономике
союзников. «Мы не можем себе позволить, чтобы американская политика
привела к снижению жизненного уровня в странах Западной
Европы, если хотим, чтобы эти страны стояли на нашей стороне в
противоборстве с Советским Союзом»9, — заявлял он. Отныне
предпочтение отдавалось не экономическим, а психологическим формам
давления. С приходом администрации Д. Эйзенхауэра с Д. Ф.
Даллесом в качестве государственного секретаря концепция
восточноевропейской политики США претерпевает существенные изменения:
на смену трумэновской доктрине «сдерживания» коммунизма
приходит доктрина «освобождения», провозглашавшая право США и
западного сообщества на более активную, динамичную,
наступательную политику в отношении стран — сателлитов СССР.
Основные положения новой доктрины были впервые
сформулированы Дж. Ф. Даллесом в мае 1952 г. на страницах журнала «Лайф»,
а в июле того же года нашли отражение в предвыборной
платформе республиканской партии, составленной при непосредственном
участии Даллеса. В ней выражалось намерение «всемерно
способствовать подлинному освобождению порабощенных народов
Восточной Европы», тогда как предшествующая политика администрации
Трумэна на восточноевропейском направлении называлась
бесплодной и аморальной, поскольку «оставляла огромные массы людей во
власти деспотизма»10. Ради достижения этой цели не исключался
даже пересмотр Ялтинских соглашений, расценивавшихся как
уступка мировому коммунизму. 24 августа Эйзенхауэр прибегнул к
«освободительной» риторике на съезде американского легиона в Нью-
Йорке. В случае своего избрания президентом он обещал, что США
используют все свое «влияние, силу и мощь, чтобы помочь народам
стран — сателлитов сбросить „ярмо русской тирании"». Было
подчеркнуто, что США никогда не признают советскую оккупацию
Восточной Европы и что американская помощь «порабощенным народам»
будет оказываться вплоть до их полного освобождения11. Однако в
необходимых случаях делались важные оговорки о том, что
правительство США считает приемлемыми только мирные способы
воздействия на ситуацию в Восточной Европе.
Придя к власти, республиканцы положили новую доктрину в
основу своей практической политики. Оживляется деятельность вос-
493
Холодная война
точноевропейских эмигрантских организаций, расширяются их
связи с госдепартаментскими структурами, причастными к выработке
внешнеполитического курса США на восточноевропейском
направлении. Заметно увеличиваются бюджетные расходы на содержание
пропагандистского механизма, обслуживающего
восточноевропейскую аудиторию и призванного поддерживать в обществах этих стран
«дух сопротивления» и надежды на освобождение в обозримом
будущем (радио «Свободная Европа», запуск воздушных шаров с
листовками). «Освободительная» риторика все чаще звучала из уст
официальных лиц, внушая оппонентам коммунизма в самих странах
Восточной Европы надежды на более активное вмешательство США
в регионе, по крайней мере, в интересах смягчения тоталитарных
режимов12. По справедливому замечанию Г. Киссинджера, «на
практике даллесовская теория «освобождения» была лишь попыткой
заставить Москву платить более дорогую цену за усилия по
консолидации собственных завоеваний, не увеличивая при этом риск для
Соединенных Штатов»13. Тем не менее ее активный, наступательный
характер достаточно серьезно воспринимался в Москве, рассматри-
ваясь в контексте усиления позиций США и их союзников в
Европе вследствие включения Западной Германии в НАТО в 1955 г.
Реакцией на расширение НАТО явилось подписание в мае 1955 г.
Варшавского Договора, юридически оформившего уже фактически
складывавшийся начиная с 1948—1949 гг. военный блок
восточноевропейских государств под эгидой СССР.
Острые разногласия между СССР и США (а также
Великобританией и Францией) в вопросе об интеграции Западной Германии в
североатлантические структуры не исключали, однако,
возможностей диалога, активизировавшегося после смерти Сталина. В ходе
этого диалога американская сторона рассчитывала вынудить СССР
на определенные уступки, добившись, в частности, ослабления его
тотальной власти над странами Восточной Европы. При этом США
проявили готовность принять во внимание интересы безопасности
СССР, дать гарантии того, что в случае смены восточноевропейских
режимов его соседи не только не будут проводить открытой
антисоветской политики, но и не войдут в НАТО. Определенные
надежды на результативность переговорного процесса вселяло подписание
в мае 1955 г. договора о воссоздании независимой Австрии, в
соответствии с которым советские войска были выведены из Восточной
Австрии в обмен на гарантии австрийского нейтралитета. В июле
1955 г. на Женевском совещании глав государств и правительств
4 больших держав Дж. Ф. Даллес затронул вопрос о проведении
свободных выборов в странах Восточной Европы. Однако
обрисованная им перспектива «финляндизации» этих стран была с ходу
отвергнута советской делегацией.
Одной из важнейших задач советской внешней политики в 1954—
1955 гг. стало сближение с титовской Югославией, вследствие
известного конфликта 1948 г. оказавшейся в роли отщепенца в мировом
коммунистическом движении. Уже на июльском Пленуме ЦК КПСС
1953 г. была заявлена готовность к восстановлению нормальных от-
494
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
ношений14. Летом 1953 г. происходит обмен послами. После
годичного выжидания 22 июня 1954 г. Н. С. Хрущев от имени ЦК КПСС
направил письмо в ЦК СКЮ, в котором содержалось предложение
о встрече высокопоставленных делегаций двух стран в целях
преодоления имеющихся наслоений в двусторонних отношениях. Тито в
ответном письме от 11 августа благосклонно отнесся к этому
предложению, подчеркнув при этом решимость Югославии не
поступаться самостоятельностью своей внешней политики15. Осенью 1954 г.
окончательно сходит на нет антиюгославская пропаганда в советской
прессе, распускаются антититовские организации югославских
коммунистов-эмигрантов, принимается решение об изъятии из
широкого обращения книг и брошюр, в которых имелись
антиюгославские выпады, «находящиеся в противоречии с политикой
нормализации отношений между СССР и Югославией»16. 28 ноября
представители советского руководства приняли участие в торжественном приеме
в югославском посольстве в Москве по случаю Дня независимости
ФНРЮ. 20 декабря были начаты переговоры о торговых
отношениях, завершившиеся в январе 1955 г. подписанием соглашения о
товарообмене на 1955 г.
Между тем в вопросе о пределах сближения с Югославией в
Президиуме ЦК КПСС имелись серьезные разногласия, в первую
очередь связанные с особой позицией В. М. Молотова. Не возражая
против нормализации отношений с Югославией, Молотов вместе с
тем последовательно отрицал ее принадлежность к числу стран
социалистического лагеря. Но большинство членов советского
руководства, включая Н. С. Хрущева, придерживалось иной платформы.
Подвергая критике формировавшийся с начала 1950-х годов
югославский «самоуправленческий социализм» за отступления от
образцовой советской модели, они в то же время не оспаривали
социалистического характера общественных отношений в этой стране17.
Белградская встреча советских и югославских лидеров 27 мая —
2 июня 1955 г. продемонстрировала стремление руководства КПСС
пойти на гораздо более решительное, чем предполагалось в 1953 г.,
сближение с режимом Тито. В последовавшие за ней месяцы
заметно активизируются всесторонние связи с Югославией.
Важным событием, оказавшим влияние на положение дел
внутри советского блока, явился XX съезд КПСС (14—25 февраля 1956 г.).
Состоявшееся на нем разоблачение Сталина, равно как и
провозглашение тезиса о многообразии путей перехода к социализму,
образовали ту новую систему идейных ориентиров, в соответствии с
которой зарубежные компартии должны были откорректировать свои
программные установки18. При всей непоследовательности в
выявлении сущности сталинизма решения XX съезда КПСС дали мощный
импульс реформаторским силам в странах советского лагеря, ведь
критика тех или иных сторон тоталитарной системы, за которую
прежде представители оппозиционно настроенной интеллигенции
подвергались нещадным гонениям, вдруг получила неожиданную
поддержку из самой Москвы. Как и в предшествующие годы,
движение с требованием демократизации достигло наибольшего разма-
495
Холодная война
ха в Венгрии и Польше. В марте и апреле на многих партийных
собраниях в Венгрии (особенно в среде будапештской творческой
интеллигенции) звучала острая критика в адрес М. Ракоши за
неспособность извлечь уроки из решений XX съезда, раздавались
требования довести до конца реабилитацию жертв незаконных
репрессий и, в частности, пересмотреть дело Л. Райка19. Иногда
открыто ставился даже вопрос об отставке Ракоши.
28 марта 1956 г. в «Правде» была опубликована большая
редакционная статья «Почему культ личности чужд духу
марксизма-ленинизма?» Подобного рода установочные статьи, как правило, без
промедления перепечатывались или подробно излагались в партийной
прессе стран народной демократии, распространяя, таким образом,
свое директивное воздействие на всю советскую сферу влияния.
В публикации от 28 марта главный акцент был сделан на том, что
не надо «ослаблять борьбы против пережитков культа личности».
Естественно поэтому, что статья была воспринята сторонниками
реформ во всех странах с воодушевлением, как еще одно
свидетельство поддержки их позиции официальной Москвой.
Провозглашенная в конце 1940-х годов и неизменно остававшаяся в силе установка
на широкое и всестороннее использование (а по сути дела,
копирование, механическое насаждение) советского опыта, на протяжении
ряда лет служившая орудием массированной сталинизации, в
конкретных условиях, сложившихся после XX съезда КПСС, вдруг
неожиданно заработала на зародившуюся- в Венгрии и отчасти в
Польше внутрипартийную оппозицию, позволила ей, выдвигая свои
требования, ссылаться на авторитетный советский пример. Но
апеллировать в своих интересах к советскому опыту реформаторы
могли недолго. Политический климат в Москве не отличался
устойчивостью. Обсуждение решений XX съезда в первичных организациях
КПСС достигло такого критического накала, что перепуганным
партийным аппаратчикам пришлось дать задний ход
развернувшейся кампании. «Шли на оттепель в руководстве, в том числе и я в
этом коллективе, сознательно. И сознательно побаивались этой
оттепели, потому что как бы из этой оттепели не наступило
половодье, которое бы захлестнуло и с которым было бы трудно
справиться. А это возможно во всяком политическом деле. Поэтому мы как
бы сдерживали эту оттепель», — комментировал впоследствии
Н. С. Хрущев зигзаги своей политики после XX съезда20. А посол
Югославии в СССР В. Мичунович уже 20 апреля зафиксировал в
своем дневнике: «Волна, вызванная XX съездом, разбилась о
сталинистский утес советской системы и общества. Сейчас она
откатывается назад и уже уносит с собой кое-что из того, что выплеснула
было на поверхность»21.
Одним из первых симптомов произошедшего похолодания
явилась статья «Правды» от 5 апреля «Коммунистическая партия
побеждала и побеждает верностью ленинизму», во многом
противоположная по духу публикации от 28 марта. Пафос новой статьи заключался
в том, что «политика партии во все периоды ее истории была и
остается ленинской политикой». Газета резко осудила «отдельные гни-
496
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
лые элементы», которые «под видом осуждения культа личности
пытаются поставить под сомнение правильность политики партии».
В унисон с этой публикацией действовала другая — перепечатка в
«Правде» 7 апреля (с некоторыми сокращениями) статьи в «Жень-
минь жибао» от 5 апреля «Об историческом опыте диктатуры
пролетариата». Если содержание этой статьи свидетельствовало о более
чем сдержанном отношении руководства второй по своему
реальному влиянию компартии мира к идеям XX съезда КПСС, то самый
факт ее перепечатки в «Правде» говорил о готовности лидеров
КПСС откорректировать свои принципиальные позиции с учетом
мнения Пекина.
С этого времени в Венгрии и Польше активизируется критика
«правого уклона» в прессе. Предпринимаются и более жесткие
административные меры — например, изъятие из обращения одного
из апрельских номеров газеты Союза польских писателей «Нова
культура», сравнившего обстановку, сложившуюся после XX съезда,
с «революцией трудящихся масс против окостеневшей,
покрывающей социализм все более толстой и твердой скорлупой системы
бюрократизма». Осознание необходимости определенных перемен
все более широко проникало, однако, и в сознание умеренных
партаппаратчиков. Посольство СССР в Польше в одном из своих
донесений выражало обеспокоенность в связи с тем, что в апреле на
сессии сейма некоторые депутаты, особенно из числа журналистов
и редакторов газет, «под лозунгом «заботы» о единстве польского
народа, «заботы» о дальнейшем строительстве социализма в стране
преподносили в ряде случаев вредные, фальшивые и даже
антипартийные концепции, направленные на подрыв авторитета
правительства и народной власти в Польше», тогда как председатель Совета
Министров ПНР Ю. Циранкевич «не только обошел молчанием
недопустимое поведение определенной группы журналистов, но
фактически дал им положительную оценку»22.
Таким образом, и в Венгрии и в Польше контрнаступление,
предпринятое антиреформаторскими силами, в обстановке
общественного подъема, вызванного XX съездом КПСС, было все же
малоэффективным. Едва ли можно было говорить и о каком-либо затишье. В
середине апреля на партсобрании в Союзе венгерских писателей снова
звучала резкая критика в адрес партийного руководства.
Развернувшийся после XX съезда КПСС процесс формирования
внутрипартийной демократической оппозиции, таким образом, отнюдь не
застопорился. Оживление реформаторски настроенных сил под влиянием
XX съезда КПСС происходит и в тех странах, где коммунистические
режимы обладали значительно большим запасом прочности, что
проявилось, в частности, в более медленных темпах реабилитаций. Так,
в Чехословакии в мае 1956 г. на съезде писателей прозвучали острые
выступления, вызвавшие тревогу даже у маршала Тито, в июне, на
новой встрече с Хрущевым, поделившегося своими соображениями о
пределах терпимости пролетарской диктатуры23.
XX съезд КПСС ускорил процесс размежевания сил как в
низовых организациях, так и в верхних эшелонах «братских партий».
497
Холодная война
В Болгарии этим успешно воспользовался Т. Живков, на апрельском
пленуме ЦК БКП сумевший нанести сокрушительный удар по
своему сопернику В. Червенкову. Однако если в Болгарии, Румынии,
Чехословакии и Восточной Германии внутрипартийная борьба
приняла форму подковерных интриг, то в Венгрии и Польше ситуация
была несколько иной. При том, что нормы партийной жизни
всячески препятствовали вынесению внутриверхушечных баталий на суд
широкой публики, от последней в этих странах все же не могло
ускользнуть наличие серьезных противоречий и трений в партийном
руководстве. В обстановке, когда после долгого перерыва в
венгерской политике вновь начал, пусть и очень робко, заявлять о себе
такой фактор, как общественное мнение, М. Ракоши, судя по его
беседам с советским послом Ю. В. Андроповым, проявлял все
большую обеспокоенность активизацией ряда своих политических
противников, которые могли рассчитывать на поддержку снизу24. Речь
идет не только об И. Наде, который, находясь в опале, продолжал
поддерживать контакты со многими влиятельными партийцами, став
одним из центров притяжения формирующейся оппозиции25. Еще
большую угрозу для Ракоши представляло усиление политической
активности Я. Кадара, в то время довольно популярного в среднем
звене ВПТ26.
В мае идеи демократического обновления социализма все более
решительно высказывались в венгерской прессе, особенно на
страницах газеты Союза писателей «Иродалми уйшаг». Главным форумом
формировавшейся в партийных низах антисталинистской оппозиции
стал в эти месяцы «кружок Петефи», дискуссионный клуб
студенчества и молодой интеллигенции, функционировавший как орган
политпросвещения в системе Союза трудящейся молодежи.
Происходившие на заседаниях кружка дискуссии по актуальным
проблемам экономики, политических реформ, гуманитарных наук,
литературы и искусства привлекали все большее внимание широкой
публики, собирали значительную аудиторию27. При том, что в этих
дискуссиях доминировала идея очищения социализма от сталинских
«искажений» и антисоциалистическая тенденция не находила
сколько-нибудь заметного проявления, они вызывали серьезную
озабоченность не только партийно-государственного руководства Венгрии, но
и советского посольства. В них виделся один из симптомов того, что
процессы, происходящие в обществе, начинают выходить из-под
контроля властей.
Все более осознавая, что Ракоши стал немалой обузой для
партийного руководства, лица из его ближайшего окружения всерьез
подумывали о его смещении28, но не решались предпринимать
решительных действий без предварительного согласования с Москвой. В мае-
июне в беседах с Ю. В. Андроповым они осторожно, но все более
настойчиво пытались подвести советского посла к мысли о
неизбежности принципиальных кадровых перестановок в Венгрии. Андропов,
однако, продолжал руководствоваться прежней линией Москвы на
поддержку Ракоши, которую подтвердил и член Президиума ЦК
КПСС М. А. Суслов, находившийся в Венгрии 7—14 июня29.
498
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
Отсутствие указаний из Кремля на хотя бы частичную
корректировку курса, на приведение его в соответствие изменившимся
требованиям во многом объяснялось тем, что новая концепция
отношений со странами народной демократии, ассимилирующая
фразеологию XX съезда КПСС и вместе с тем обеспечивающая сохранение
завоеванных при Сталине позиций СССР в Восточной Европе (а по
возможности, даже их приумножение за счет Югославии),
находилась в стадии проработки, с огромным трудом обретая свои
очертания. Особенно много головной боли советским лидерам причинял
именно югославский вопрос. Задача дальнейшего сближения с
Югославией, вовлечения ее в орбиту советского влияния продолжала
считаться приоритетной на восточноевропейском направлении
советской внешней политики. Поскольку межгосударственные отношения
к этому времени вполне нормализовались, на очереди был
следующий шаг — установление тесных межпартийных связей между КПСС
и Союзом коммунистов Югославии, что предполагало общность
подходов к наиболее принципиальным вопросам мирового
коммунистического движения. Между тем последовательная линия
Югославии в активизировавшемся в 1955 г. диалоге двух стран не
давала оснований для чересчур оптимистических прогнозов в отношении
пределов такого сближения. Режим Тито, с начала 1950-х годов
проводивший активную и независимую внешнюю политику, отнюдь не
проявлял склонности оказаться в роли советского вассала. Таким
образом, концепция отношений внутри «народно-демократического»
лагеря и — шире — международного коммунистического движения
подлежала определенной корректировке с тем, чтобы отразить
своеобразие не только советско-китайских30, но и советско-югославских
отношений. Провозглашенная на XX съезде формула о
многообразии путей перехода к социализму скрывала в своем подтексте
именно такую направленность, сама постановка этого вопроса была в
1956 г. актуальна прежде всего из-за невозможности подгонки под
общий ранжир как китайской, так и югославской специфики31.
Формальная ликвидация Коминформа в апреле 1956 г. также в известной
мере явилась жестом доброй воли в отношении Югославии, поскольку
в антиюгославской кампании конца 1940 — начала 1950-х годов
именно Коминформ был главным инструментом (утратив подобную роль,
он сразу же потерял свое прежнее значение)32. Образовавшийся с
ликвидацией Коминформа вакуум предстояло чем-то заполнить, однако
весной 1956 г. в вопросе о новых формах осуществления советского
влияния в странах Восточной Европы не было полной ясности33.
Важным шагом на пути продвижения к новой концепции
восточноевропейской политики СССР была призвана стать встреча
советских и югославских лидеров в Москве в июне 1956 г. Визит И. Броз
Тито в Советский Союз, длившийся более 20 дней (с 1 по 23 июня),
был обставлен с большой помпой. Многотысячный митинг советско-
югославской дружбы на стадионе «Динамо» 19 июня должен был
символизировать полное преодоление взаимного недоверия. В
угоду сближению с Тито в Москве готовы были даже пойти на
существенные кадровые перестановки. Буквально в день приезда прези-
499
Холодная война
дента ФНРЮ происходит смена караула на Смоленской площади —
на смену стопроцентному ортодоксу и консерватору В. М. Молото-
ву, последовательно сохранявшему особую позицию в югославском
вопросе, приходит более молодой, либеральный (конечно, по
кремлевским меркам) и мобильный Д. Т. Шепилов, имевший репутацию
главного интеллектуала партии. С самого начала своего пребывания
во главе МИДа он развил активную деятельность, первое же
длительное ближневосточное турне нового министра настолько резко
контрастировало с дипломатическим стилем предшественника, что
заставило политических наблюдателей во всем мире провести
аналогию с челночной дипломатией Дж. Ф. Даллеса. Большая
открытость внешней политики СССР способствовала укреплению
советского влияния, в частности, в странах «третьего мира» — Москва в
это время попыталась, и небезуспешно, разыграть восточную карту,
сделать своим союзником активизировавшиеся после Второй
мировой войны антиколониальные движения в странах Азии, а затем и
Африки. Путь в «третий мир» также мог лежать через сближение с
Югославией, ставшей одним из инициаторов движения
неприсоединения еще за несколько лет до его формального провозглашения в
1961 г.
При всей серьезности приготовлений сверхзадача переговоров так
и не была решена. Осознавая экономическую выгоду сотрудничества
с СССР, Югославия в то же время нисколько не хотела поступаться
своим суверенитетом и продолжала сохранять некоторую дистанцию
от советского лагеря, не проявив, в частности, желания к
вступлению в ОВД и СЭВ. Тем не менее московская июньская встреча
1956 г. способствовала дальнейшему развитию многостороннего
сотрудничества со страной, после 1948 г. на протяжении ряда лет
находившейся на положении изгоя.
Итоги визита Тито в СССР обсуждались 24 июня в Москве на
встрече руководителей стран народной демократии. Подписанная
перед этим советско-югославская декларация носила явно
компромиссный характер со стороны СССР. По справедливому наблюдению
югославского посла В. Мичуновича, отраженному в его дневнике, в
ней и речи не было ни об «идеологическом единстве», ни о
«социалистическом лагере». Однако эту декларацию не собирались класть
в основу новой доктрины восточноевропейской политики
Советского Союза. Чтобы в корне пресечь любую попытку извлечения в
других странах Восточной Европы нежелательных для Москвы выводов
из этого документа, «русские... ясно дали понять лидерам стран
лагеря, что то, что они подписали с Тито, не имеет значения для
политики СССР по отношению к государствам и коммунистическим
партиям стран лагеря»34. Подобное предупреждение было
адресовано не столько партийным руководителям, привыкшим
беспрекословно подчиняться воле Москвы, сколько активизировавшимся во
многих братских партиях апологетам югославской модели, настаивавшим
не только на заимствовании экономического опыта так называемой
системы самоуправления, но и на более независимой внешней
политике по образцу Югославии.
500
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
На встрече была затронута и внутриполитическая ситуация в
странах Восточной Европы. Напуганный размахом критических
выступлений дома и в ближнем зарубежье и раздосадованный
июньской публикацией в американской прессе своего секретного
доклада, Хрущев призцвал лидеров социалистического лагеря к более
жесткой реакции на оппозиционные настроения, оживившиеся
после XX съезда КПСС35. Через считанные дни, 28 июня, в
польском городе Познани демонстрация рабочих, выступивших за
улучшение условий труда, вылилась в вооруженные беспорядки,
подавленные с помощью армии. Более 70 человек погибло, не
менее 300 получили ранения. Познаньские волнения, ставшие первым
серьезным испытанием на прочность заявленной с трибуны
XX съезда КПСС готовности к преодолению сталинского наследия,
наглядно продемонстрировали всему мировому сообществу, что на
подобные эксцессы в советском лагере будут и впредь реагировать
только силой.
В Венгрии в те же дни происходят события, которые
перепуганные партийные функционеры тут же окрестили «идеологической
Познанью». Дискуссия о проблемах печати на собрании «кружка
Петефи» 27 июня превзошла все предшествующие как по количеству
участников, так и по накалу страстей, остроте критических
выступлений в адрес партийной верхушки. Напутствия, полученные в
Москве, придали М. Ракоши уверенности в борьбе с оппозицией.
Происходят исключения из партии, инициируется шумная кампания
в прессе. Однако курс на ужесточение вызывал сильное
противодействие не только в среде интеллигенции, но даже среди части
партийного аппарата. Опасаясь углубления кризиса власти, некоторые
влиятельные члены партийного руководства активизировали давление на
советского посла, чтобы добиться наконец согласия Москвы на
смену лидера партии36.
Рассмотрев на своем заседании от 12 июля телеграмму
Андропова от 9 июля37 и придя к выводу о чрезвычайной сложности
обстановки в Венгрии, Президиум ЦК КПСС срочно командировал в
Будапешт А. И. Микояна, которому была дана установка «облегчить
положение Ракоши»38. Однако действия Микояна в ходе его
недельной миссии в Венгрии (с 13 по 20 июля) отнюдь не
свидетельствовали о его связанности этой установкой — можно сделать
предположение, что в советском руководстве не было единства в вопросе
о дальнейшей поддержке Ракоши, и хотя в записи заседания
Президиума от 12 июля эта задача была зафиксирована со всей
определенностью, не исключалось, по всей видимости, и альтернативное
решение: Микоян получил необходимые полномочия на то, чтобы
самому разобраться на месте с ситуацией и определить,
целесообразно ли и дальше делать ставку на Ракоши или же интересы
сохранения советского влияния в Венгрии требуют пойти здесь на уступку
силам, добивающимся удаления этого политика, не только
полностью скомпрометировавшего себя организацией незаконных
репрессий, но и (что было важнее для Москвы) не способного вывести
страну из состояния перманентной нестабильности39.
501
Холодная война
Пленум ЦР ВПТ прошел 18—21 июля в соответствии с заранее
разработанным сценарием. Э. Гере и его соратники по Политбюро
под давлением обстоятельств склонились к тому, чтобы пожертвовать
своим вождем Ракоши ради спасения системы и сохранения своего
положения в ней. Решение пленума о смещении Ракоши было
подготовлено изнутри партии, людьми из ближайшего окружения
первого секретаря. Москва в лице А. И. Микояна в сложившихся
условиях была вынуждена отказаться от первоначальной ставки на
Ракоши и поддержала в роли лидера Гере, так и не решившись на
большее — в интересах укрепления политической стабильности в
Венгрии сделать ставку на Я. Кадара и других умеренных
реформаторов в руководстве ВПТ, еще не утративших доверие в более
широких массах (что же касается более радикальных реформаторов во
главе с И. Надем, то на них по-прежнему лежало клеймо правоук-
лонистов). Приглушив на некоторое время остроту накопившихся в
венгерском обществе противоречий, июльский пленум позволил
выпустить пар и отсрочить развязку, однако не мог кардинально
изменить ситуацию из-за компромиссности, половинчатости
принятых на нем решений.
Временное политическое затишье, наступившее в Венгрии после
июльского пленума, оказалось недолгим. Подъем оппозиционных
выступлений — опять, как правило, под лозунгами более гуманного
социализма — стал намечаться начиная с сентября. В центре
общественного внимания оказывается пресса, публикующая острые
материалы по самому широкому кругу проблем. На партсобраниях все
громче и смелее звучало требование о восстановлении в партии
Имре Надя. Имя этого деятеля ассоциировалось с более
либеральной политикой, надеждами на обновление, демократические
реформы, поэтому многие венгры так хотели его возвращения в
руководство. Учитывая большую популярность Надя, его насильственное
устранение с политической арены было вряд ли целесообразным.
«Строптивого» политика приходилось терпеть и искать более тонкие
способы нейтрализации его влияния40. Начиная с июля,
представители венгерского руководства несколько раз вели переговоры с
Надем, пытаясь убедить его в необходимости публичной критики
своих «правых» ошибок, после чего он мог бы вернуться в партию без
ущерба для ее авторитета. Однако Надь не выражал желания
следовать навязываемой ему логике действий и возвращаться в партию на
условиях признания собственной неправоты в интересах
очередного публичного подтверждения непогрешимости партии. Он
предлагал вынести свою деятельность во главе правительства в 1953—
1955 гг. на обсуждение внутрипартийной дискуссии, призванной
определить: содержались ли в ней элементы «правого уклона» или же
XX съезд КПСС полностью доказал его правоту. Несомненно, Имре
Надя не могло не окрылять развитие событий в Польше, где в
начале августа было объявлено о полной реабилитации и
восстановлении в партии В. Гомулки. Как и лидеры ВПТ, советское
посольство в лице Андропова видело в упорстве бывшего венгерского
премьера покушение на святая святых большевистской этики —
502
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
единство партии, о чем с озабоченностью информировало Москву.
Уступка Имре Надю считалась совершенно невозможной, так как
могла бы повлечь за собой серьезное усиление «правых настроений»
и фракционных тенденций в партии.
Под давлением снизу партийное руководство было вынуждено дать
согласие на перезахоронение останков Л. Райка и его товарищей.
Этому акту в общественном сознании придавалось символическое
значение как свидетельству полного разрыва со сталинским
наследием. Моросивший весь день дождь не помешал многим тысячам
венгров прийти 6 октября на Керепешское кладбище, где состоялось
торжественное перезахоронение жертв сталинизма. Массовое шествие под
лозунгами обновления социализма явилось важным психологическим
рубежом — народ впервые вышел на улицы, почувствовав в себе
достаточно сил для открытого противостояния диктатуре. Власть в свою
очередь пошла на принципиальные уступки. 14 октября было
объявлено о восстановлении Имре Надя в партии.
Э. Гере, с начала сентября находившийся в длительном отпуске
в СССР, вернулся в Венгрию 7 октября и мог воочию убедиться,
насколько изменилась обстановка за время его отсутствия. К
середине октябре в стране сложилась ситуация, когда реформаторски
настроенное крыло ВПТ, ощущая за собой поддержку самых
широких масс, с каждым днем овладевало новыми и новыми позициями
в различных областях общественной жизни, тогда как партийное
руководство, не способное проводить реформы сверху, все более и
более выпускало из своих рук контроль за ходом событий. Кризис
власти приобретал угрожающий характер для тех, кто стоял у руля
страны.
В ряде провинциальных городов активизировали свою
деятельность дискуссионные клубы, созданные по образцу будапештского
«кружка Петефи». В городе Дьере 16 октября на одном из заседаний
впервые публично прозвучало требование о выводе советских войск
из Венгрии. О неправомерности пребывания иностранной армии на
территории страны в тот же день говорилось и в г. Сегеде, где было
принято решение о восстановлении распущенной в конце 1940-х
годов самостоятельной студенческой организации, независимой от
Союза трудящейся молодежи. Монолитная политическая система,
при которой общественные организации были не более чем
приводными ремнями правящей партии, дала трещину, тем более
серьезную, что речь шла о потере контроля за студенчеством, одной из
самых динамичных и политически активных социальных прослоек.
Внутрипартийная оппозиция весны—лета 1956 г. со всей
очевидностью перерастала в широкое и разнородное демократическое
движение, отнюдь не ограниченное рамками ВПТ. На горизонте уже
замаячил вопрос о многопартийности и альтернативных выборах в
Госсобрание — 20 октября он в осторожной форме затрагивался на
заседании специальной комиссии Отечественного народного
фронта, обсуждавшей планы реформ политической системы общества.
Борьба за реформы к середине октября достигла своего апогея и
в Польше: проходившие в стране массовые митинги постоянно гро-
503
Холодная война
зили перерасти в иное качество. На 19 октября было назначено
открытие VIII пленума ЦК ПОРП. Опасаясь радикальных перемен и
прежде всего удаления из руководства ПОРП деятелей четко
выраженной просоветской ориентации (маршала К. Рокоссовского и др.),
Москва прибегла к политике силового давления на Варшаву.
18 октября были приведены в боевую готовность советские войска,
дислоцированные в Польше, а также Балтийский флот и ряд
соединений Прибалтийского военного округа. 19 октября советская
танковая дивизия, получив приказ, двинулась в направлении Варшавы."
Хотя на многих ключевых позициях в Войске Польском (начиная с
должности министра обороны) находились прямые ставленники
СССР, система контроля Москвы за польской армией дала сбой: ряд
вооруженных частей (прежде всего внутренних войск МВД, где
иностранных советников было меньше) начал подготовку к отражению
наступления советских войск. Возникла реальная угроза
вооруженного конфликта между странами — союзницами по Варшавскому
блоку, грозившая (учитывая боеспособность Войска Польского, а
также настроения в польском обществе) самыми непредсказуемыми
последствиями. В этих условиях в Варшаву к началу пленума
неожиданно прибыла делегация КПСС в составе членов Президиума ЦК
Н. С. Хрущева, Л. М. Кагановича, А. И. Микояна и В. М. Молотова
и главнокомандующего Объединенными вооруженными ершами
государств — участников Варшавского Договора маршала И. С. Конева.
Непрошенным гостям пришлось выдержать продолжавшиеся всю ночь
в Бельведерском дворце жаркие споры и вернуться в Москву, не
достигнув цели, — главные требования внутрипартийной оппозиции,
касающиеся кадровых изменений в руководстве ПОРП, были
выполнены, несмотря на упорное противодействие делегации КПСС.
Первым секретарем ЦК ПОРП был избран В. Гомулка, 20 октября
выступивший с трибуны пленума за пересмотр польско-советских
отношений на основе равноправия. Опасения военного конфликта
заставили Хрущева еще 19 октября дать приказ о приостановке
продвижения войск, хотя вопрос о возможном советском военном
вмешательстве в Польше продолжал еще в течение нескольких дней
оставаться открытым.
Решительные действия Гомулки и его сторонников, пришедших
к руководству ПОРП на волне народного подъема, несколько
разрядили обстановку, нейтрализовали грозившие обернуться мощным
взрывом антикоммунистические настроения в Польше41. В отличие
от В. Гомулки в Польше руководители Венгрии оказались
неспособны осуществить тот коренной поворот к утверждению в своей
политике национальных приоритетов, который мог бы предотвратить
соскальзывание к вооруженной конфронтации.
Рассчитывая, что окончательное примирение с Югославией
способно принести руководству ВПТ определенный политический
капитал, Э. Гере во главе представительной
партийно-правительственной делегации отбыл 15 октября в Белград. Возглавлявший в его
отсутствие работу Политбюро молодой секретарь ЦР ВПТ Л. Ач,
встречаясь с Андроповым, признавал, что польские события могут
504
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
явиться «плохим примером» для многих венгров42. Дабы избежать
эксцессов, Политбюро поручило силовым органам принять
соответствующие меры, которые, однако, оказались неэффективными43.
Вопреки всем усилиям верхов нейтрализовать влияние из
Польши, длительная традиция польско-венгерских связей в
освободительной борьбе против экспансий как с Запада, так и с Востока,
заработала в те дни в общественном сознании с новой силой. В знак
солидарности с происходившей в Польше борьбой за обновление
студенты будапештского строительно-технического института на
собрании, состоявшемся в понедельник 22 октября, выступили с
инициативой провести на следующий день массовую демонстрацию под
лозунгами демократизации социализма в Венгрии.
Программа непосредственных организаторов этой акции заметно
превосходила своим радикализмом лозунги, звучавшие в ходе
июньских дискуссий «кружка Петефи», сентябрьских выступлений
интеллигентской оппозиции. Назначение И. Надя премьер-министром и
созыв внеочередного съезда ВПТ по-прежнему фигурировали в
списке требований, но упор в нем теперь уже делался не на
внутрипартийные реформы, а на решение общедемократических задач и меры
по обеспечению национального суверенитета. Окрыленные первым
успехом польских реформаторов, сумевших вопреки давлению
Москвы обновить руководство ПОРП, их венгерские единомышленники
шли дальше, настаивая на немедленном выводе из Венгрии
советских войск, разрешении политических партий и проведении
свободных выборов в Национальное собрание на альтернативной основе.
Ими ставился также вопрос о суде над М. Ракоши и М. Фаркашем,
несущими ответственность за преступления прошлых лет.
Студенческая программа была размножена в большом количестве
экземпляров, разослана не только во все будапештские вузы, но и на
крупные заводы, в военные училища44. Поскольку в прессе к этому
времени тон задавали приверженцы обновления45, утром следующего
дня, 23 октября, ее удалось опубликовать или хотя бы изложить в
ряде газет, сделав, таким образом, достоянием самого широкого
общественного мнения46.
Начало демонстрации было назначено на 14 — 14.30. Располагая
информацией о масштабах готовящегося шествия и опасаясь
нежелательных инцидентов, МВД Венгрии в 12.53 объявило по радио о
запрещении демонстрации. Это вызвало широкое возмущение: в
здание ЦР ВПТ направились многочисленные депутации с
требованием отменить запрет, что и было сделано в 14.23, ввиду угрозы
повсеместных несанкционированных митингов. Непоследовательность
властей, то и дело отдававших противоречащие одно другому
распоряжения, лишь усиливала впечатление их слабости, побуждала
оппозицию к выдвижению новых требований. С течением времени
демонстрация приобретала все больший размах, менялся и состав ее
участников. По окончании трудового дня в ряды демонстрантов
влились служащие государственных учреждений, с промышленных
окраин города в его центральные районы стекались заводские рабочие.
«Улица — наша!» — этот броский заголовок передовой статьи цент-
505
Холодная война
ральной молодежной газеты «Сабад ифьюшаг», вышедшей
специальным выпуском к вечеру 23 октября, довольно точно передавал
настроение масс. С увеличением числа участников демонстрации
(до 150—200 тыс. человек) заметно радикализировались лозунги,
скандировавшиеся многотысячной толпой; все более
распространенными становились требования о выводе советских войск,
установлении более равноправных отношений с Советским Союзом.
Большой митинг во второй половине дня состоялся на будайском
берегу Дуная у памятника польскому генералу Ю. Бему, герою
венгерской революции 1848 г. Оттуда толпа двинулась в Пешт, к зданию
парламента. Насколько можно судить по многочисленным
свидетельствам очевидцев, масштабы демонстрации уже в самые первые ее часы
превзошли ожидания внутрипартийной демократической оппозиции,
тщетно пытавшейся направить шествие в организованное русло47.
Если оппозиция в некоторой степени была готова к
неконтролируемому развитию событий, в меньшей мере это можно сказать про
большинство членов партийного руководства48. Э. Гере вернулся из
Белграда только утром 23 октября. В два часа дня началось
заседание Совета Министров, где организаторы демонстрации были
охарактеризованы как «недобросовестные люди», преследующие
корыстные цели. Записи высказываний участников заседания
свидетельствуют о том, что некоторые из них (включая главу правительства
А. Хегедюша, предложившего созвать ближайший пленум ЦР 31
октября) явно не осознавали всей серьезности ситуации49. Когда в
17 часов началось заседание Политбюро ЦР ВПТ, оценка
происходившего в городе была уже более адекватной, что, в свою очередь,
только усиливало растерянность власть имущих.
К вечеру 23 октября волнения уже отнюдь не ограничивались
пределами венгерской столицы. В главном городе Восточной
Венгрии Дебрецене студенты местного университета организовали после
полудня демонстрацию по образцу будапештской. Полиция
открыла огонь, ранив более десятка и убив четырех человек, которые
стали первыми жертвами октябрьских событий в Венгрии. В городе был
введен комендантский час.
Около 8 часов вечера по радио прозвучало выступление Э. Гере.
Выдержанное в духе привычной коммунистической риторики, оно
содержало резкие выпады в адрес устроителей демонстрации и
имело лишь негативный эффект. Впрочем, не только сталинист Э. Гере,
но и реформатор И. Надь оказался вечером 23 октября совершенно
бессилен обуздать массовое народное движение50. Прибыв наконец
после 9 часов вечера к зданию парламента, бывший
премьер-министр в своем коротком выступлении с балкона, усиленном
мощными репродукторами, призвал собравшихся соблюдать порядок,
предоставить решение насущных проблем обновленному правительству
и мирно разойтись по домам. Фактически провозглашенный им
возврат к программе 1953 г. ни в коей мере уже не мог удовлетворить
чаяния народа; к этому времени на повестку дня весомо и зримо
выступили гораздо более радикальные лозунги — о
многопартийности, выводе советских войск.
506
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
К вечеру 23 октября город, по свидетельству очевидца,
«изменился до неузнаваемости, начали действовать законы толпы, где уже
совсем другая, не поддающаяся предсказанию логика»51. Примерно в
18 часов большая группа молодежи устремилась к зданию радио и
попыталась проникнуть туда, чтобы зачитать свою программу. Штурм
продолжался несколько часов. За это время часть демонстрантов
овладевает складами огнестрельного оружия — на пунктах гражданской
обороны, в полицейских участках, и носившая мирный характер
акция приобретает иное качество, формируются первые повстанческие
группы. Попытка захватить радиокомитет привела к вооруженному
столкновению с частями госбезопасности, в ходе которого после
21 часа появились первые в столице убитые и раненые. В те же часы
в другом районе города многотысячная толпа в порыве гнева и
ликования снесла и разбила на мелкие куски гигантскую статую
Сталина, один из символов тиранической власти. А начиная с раннего утра
24 октября основную суть событий определял уже не стихийный
выброс накопившейся за годы тирании энергии протеста против
доморощенного коммунистического режима, а несколько другой, внешний
фактор — закономерное возмущение миллионов венгров советским
военным вмешательством во внутренние дела страны.
Не исключая возможности развития в Венгрии событий,
подобных познаньским в Польше, руководство ВПТ вместе с тем не
сомневалось в способности силовых структур навести порядок с
большими или меньшими усилиями52. Однако вечером 23 октября уже в
самые первые часы восстания властям пришлось убедиться в
необоснованности подобного рода оптимизма. В ходе перестрелки у
здания радио ни полиция, ни посланные на подмогу воинские части не
проявили готовности дать отпор восставшим. Напуганное размахом
народного движения руководство ВПТ, беспрерывно заседавшее с
позднего вечера в течение всей ночи, засомневалось в
эффективности собственных вооруженных сил в сложившейся ситуации. На
повестку дня встал вопрос о советской военной помощи.
В какой мере политическое руководство СССР было застигнуто
врасплох происходившим в Венгрии? Председатель КГБ И. А.
Серов еще 26 июля в донесении высшим партийным органам
приводил высказывания своей агентуры о возможности в Венгрии через
несколько недель «открытых бунтов». Это предупреждение едва ли
было принято всерьез Хрущевым, лично ознакомившимся 31 июля
с донесением Серова53. В Венгрии только что получила видимость
решения «проблема Ракоши», обстановка несколько разрядилась и
не внушала слишком больших опасений. В последующие месяцы на
создание в головах советских руководителей образа наступающей в
Венгрии «контрреволюции» в немалой мере работали донесения
Андропова. Под влиянием информации, поступавшей из посольства,
в Кремле все более осознавали серьезность обстановки. Однако
столь мощного взрыва народного негодования, как тот, что
произошел 23 октября, конечно же, не ожидали.
Полученная от Андропова во второй половине дня 23 октября
телеграмма о том, что «оппозиционеры и реакция» активно подго-
507
Холодная война
тавливают «перенесение борьбы на улицу»54, могла добавить
советским лидерам озабоченности осложнением обстановки в Венгрии, и
все-таки, пока в Дебрецене и Будапеште не прозвучали выстрелы,
руководство КПСС считало приоритетной задачей разрешение
польского кризиса. Хотя продвижение советских войск на Варшаву
и было приостановлено 19 октября, военное вмешательство еще
продолжало рассматриваться в Кремле как один из возможных
способов сохранения советского влияния в Польше55.
Вечером 23 октября Н. С. Хрущев позвонил Э. Гере и пригласил
делегацию ВПТ на следующий день вылететь в Москву для участия
во встрече представителей компартий ряда социалистических стран.
Гере, сославшись на сложность обстановки у себя дома, от
приглашения отказался. В повестке дня запланированной встречи стоял
польский вопрос — предстояло выработать общую тактику действий
советского лагеря в отношении Польши. Венгерские события,
однако, изменили первоначальный сценарий: поскольку драма,
разыгравшаяся в Венгрии, в известной мере заслонила собой события в
Польше, в ходе состоявшегося 24 октября совещания венгерскому
вопросу пришлось уделить несколько большее внимание, чем
польскому56.
На этой встрече Хрущев, излагая события предшествующего
вечера, сделал акцент на просьбе о военной помощи, поступившей в
конце концов от венгерских товарищей. Эту версию, однако,
опровергают не только мемуары Ракоши57, но в известной мере также
запись заседания Президиума ЦК КПСС, начавшегося в Кремле
около 10 часов вечера 23 октября. Никакого упоминания об
инициативе с венгерской стороны в этой записи не содержится58.
Инициатива, исходившая от руководства ВПТ, в самом деле была
не очень решительной. Примерно в те же часы, когда состоялась
первая телефонная беседа руководителей КПСС и ВПТ (и
насколько позволяют судить имеющиеся источники, еще до этого
разговора) Гере попытался прозондировать почву относительно
возможного участия советских войск в наведении порядка. Для этого он
связался с посольством СССР59. Обращает на себя внимание, что
первый секретарь ЦР ВПТ, по возможности, хотел решить вопрос
«местными силами» Советской Армии (то есть прибегнуть к
помощи дислоцированных в Венгрии частей Особого корпуса советских
войск), без официального обращения к Москве, согласовав вопрос
лишь с посольством и командованием Особого корпуса. Он не
хотел привлекать чрезмерного внимания советских лидеров к
волнениям в Венгрии, предпочел бы поставить их перед свершившимся
фактом подавления нежелательных эксцессов.
Посол Ю. В. Андропов живо откликнулся на обращение Гере.
Еще в первой половине дня он беседовал по телефону с
командующим Особым корпусом генерал-лейтенантом П. Н. Лащенко,
указывал на чрезвычайность ситуации, настаивал на приведении войск в
полную боевую готовность. Около 19 часов, уже после звонка Гере,
Андропов попытался склонить Лащенко к принятию решения о
вступлении частей Особого корпуса в Будапешт (главным образом,
508
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
в целях демонстрации силы). Однако генерал, не имевший
соответствующего приказа от министра обороны, ответил на это
предложение отказом60. Примерно через час, около 20 ч. по
среднеевропейскому (около 22 ч. по московскому) времени, из Генштаба поступил
приказ о приведении соединений Особого корпуса в полную боевую
готовность61. Хотя принципиальный вопрос о военном вмешательстве
не был еше решен политическим руководством СССР, по линии
Министерства обороны происходили предварительные
приготовления к военной операции на случай, если поступят указания о ее
осуществлении.
В течение вечера обстановка неуклонно продолжала обостряться
и информация о ее ухудшении поступала в Президиум ЦК КПСС
посредством телефонной связи — не только от посла, но также по
армейским, а, вероятно, и по «гэбистским» каналам. Обеспокоенное
новыми сообщениями, «коллективное руководство» КПСС,
собравшееся поздно вечером на заседание, поручило Хрущеву
соединиться по телефону с Гере и прямо обсудить с ним вопрос о военной
помощи, который так и не был затронут в ходе предыдущего
разговора лидеров двух партий. Связавшись с Гере, Хрущев сказал, что
помощь будет незамедлительно оказана, если венгерское
правительство обратится с соответствующим письменным обращением к
правительству СССР. Гере, очевидно стремившийся уклониться от
ответственности за официальное приглашение советских войск, ответил
на это, что не имеет возможности созвать правительство. Хрущев
предложил подготовить письмо от имени председателя Совета
Министров ВНР А. Хегедюша62. Этой формальностью, однако, вскоре
решили пренебречь. Заслушав сообщение Г. К. Жукова,
располагавшего более свежей информацией, полученной по армейским
каналам, лидеры КПСС сочли, что любое промедление может поставить
под угрозу само существование режима. Предложение Хрущева
ввести войска в Будапешт, не дожидаясь письменного обращения, было
поддержано всеми членами Президиума за исключением А. И.
Микояна, всерьез усомнившегося в целесообразности подобной акции63.
Решение о вводе советских войск в столицу Венгрии было
принято около 23 часов по московскому времени (в Будапеште в это
время был 21 час — время штурма радиокомитета и крушения
памятника Сталину). Получив соответствующие указания из Кремля,
начальник Генштаба Вооруженных Сил СССР маршал В. Д.
Соколовский отдал по телефону ВЧ генералу Лащенко приказ о
вступлении танковых частей в Будапешт. Было приказано также ввести на
территорию Венгрии ряд соединений Прикарпатского военного
округа, а также из числа дислоцированных в Румынии. В общей
сложности было приведено в движение свыше 30 тыс. солдат, 1100
танков и самоходных артиллерийских установок. Первые танки
приблизились к окраинам венгерской столицы около 2 часов ночи по
среднеевропейскому времени.
Планируя осуществление военной акции, советский генералитет
имел перед собой опыт событий 17 июня 1953 г. в Восточной
Германии, когда появление танков на улицах Берлина и других горо-
509
Холодная война
дов явилось началом перелома в развитии событий. Однако в
Венгрии советским войскам пришлось встретиться с гораздо более
сильным сопротивлением. Вступление танковых частей в Будапешт
ранним утром 24 октября ставило своей главной целью демонстрацию
военной силы, солдаты не получили приказа о применении огня.
Задача заключалась в том, чтобы разоружать вооруженные группы и
передавать их полиции. Но акция по устрашению явно не
получилась. Ход событий подтвердил правоту Микояна, возражавшего
против необдуманного ввода войск. Приход советских танков оскорбил
национальные чувства многих жителей венгерской столицы, вызвал
всплеск патриотических настроений, борьба сразу приняла
национально-освободительный характер. В разных частях города
формируются повстанческие отряды, возникают новые очаги
сопротивления. Без необходимой поддержки пехоты танкисты становились
жертвами венгерских повстанцев, вооруженных бутылками с горючей
смесью.
Поскольку операция по устрашению не удалась, тактику
пришлось менять на ходу. Примерно в 11.30 генерал Лащенко дал
своим подчиненным приказ вести ответный огонь при нападении
повстанцев. Преодолевая сопротивление и неся потери, части
Советской Армии в течение дня 24 октября взяли под охрану важнейшие
объекты: здания ЦР ВПТ, парламент, горсовет, госбанк, главпочтамт,
Западный и Восточный вокзалы, ранее захваченные повстанцами,
мосты через Дунай. Был очищен от вооруженных элементов район
радиостанции.
Венгерские воинские части также вошли в город, но попытки
наладить взаимодействие двух армий терпели неудачу. Венгерская
армия стала фактически распадаться после того, как отдельные
военнослужащие, а затем и целые подразделения начали переходить на
сторону повстанцев. Поначалу предполагалось, что основная работа
по охране объектов и разоружению повстанцев ляжет на плечи
венгерской армии и полиции. Однако с первых часов советским
командирам стала очевидной не только недееспособность, но и
ненадежность венгерских частей64.
Поздно вечером 23 октября, беседуя по телефону с Гере, Хрущев
попросил его до наведения порядка в Будапеште не созывать
пленума ЦР. В этой просьбе сказались уроки недавних польских
событий. Ведь пленум, собравшийся в столь экстраординарной
обстановке, не мог не принять решений по кадровым вопросам, в том числе
и таких, которые совершенно не устраивали бы Москву. Просьба
Хрущева не была, однако, выполнена. Рано утром 24 октября
продолжавшееся всю ночь расширенное заседание Политбюро ЦР ВПТ,
плавно переросшее в пленум Центрального руководства,
рекомендовало на пост премьер-министра И. Надя, в это же время
кооптированного в ЦР и избранного в Политбюро. Одновременно был
обновлен состав высших партийных органов. Кооптация в них лидеров
внутрипартийной оппозиции Г. Лошонци и Ф. Доната
свидетельствовала о том, что в сложившейся критической ситуации руководство
ВПТ пошло на явный компромисс со своими недавними противни-
510
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
ками, надеясь, что сторонникам И. Надя все-таки удастся обуздать
стихию.
Утром 24 октября в Будапешт прибыли члены Президиума ЦК
КПСС А. И. Микоян и М. А. Суслов. Оценив на месте ситуацию,
они убедились в том, что из прежней коммунистической элиты,
пожалуй, лишь И. Надь обладал еще некоторым кредитом доверия
у многих тысяч людей, вышедших на улицы. Поэтому, желая
воспрепятствовать оживлению более радикальных оппозиционных
движений, они сочли оправданной в условиях дефицита народной
поддержки ставку руководства ВПТ на Имре Надя и выдвижение его на
пост премьер-министра, что поздно вечером 23 октября отнюдь не
входило в планы Хрущева65. Узнав из первой же телефонограммы от
Микояна и Суслова о том, что Надь «действует смело и
решительно», Хрущев смирился с новым назначением66. Гере же, не сумевший
обеспечить желаемой стабильности в Венгрии, напротив, не мог
больше рассчитывать на поддержку советских лидеров. 25 октября с
их ведома и согласия он был заменен на посту первого секретаря ЦР
ВПТ Я. Кадаром.
Между тем вступление И. Надя в должность совпало по времени
с таким шагом властей, который явно не мог прибавить авторитета
вновь назначенному главе правительства. Утром 24 октября по
радио прозвучало сообщение Совета Министров с оценкой событий
предшествующего дня как выступления фашиствующих,
реакционных элементов. Было объявлено о создании военно-полевых судов,
обладающих правом вынесения смертных приговоров участникам
вооруженных акций, которые в ближайшие часы не сложат оружия.
Крайне жесткое определение тех, кто склонился к силовым методам
борьбы, не уравновешивалось даже самой ритуальной самокритикой
властей, признанием с их стороны оснований для недовольства масс
существующим положением. Естественно, что такое заявление от
имени правительства имело самый отрицательный отклик не
только со стороны тех, кто взялся за оружие, но среди всех, кто хоть в
какой-то мере признавал право народа на протест. После того как
протестующую молодежь назвали по радио фашистами,
последующие сообщения о переменах в высших эшелонах власти не имели
уже и десятой доли задуманного эффекта. Тем более что у всех
перед глазами был свежий польский пример: там тоже (летом в
Познани) произошло кровопролитие, однако руководство ПОРП все-
таки в конце концов признало те события в первую очередь
следствием законного недовольства народа, а не результатом вражеского
подстрекательства.
Большинство предприятий города утром 24 октября не приступило
к работе. Главным требованием всеобщей политической забастовки
было требование о незамедлительном выводе советских войск. В ряде
мест происходили митинги протеста. По-прежнему находясь в немалой
растерянности и перемежая угрозы с увещеваниями, власти
импровизировали с различными мерами по разряжению обстановки. Введение
комендантского часа оказалось безрезультатным — тысячи людей
продолжали находиться на улице. Неоднократно продлевались сроки вы-
511
Холодная война
полнения ультимативного требования к повстанцам о сложении
оружия. Оно также не имело эффекта: вооруженные инциденты не
прекращались. Силы прибывали: в столицу стекалось множество людей из
различных районов страны, готовых с оружием в руках отстаивать
национальный суверенитет Венгрии. Меняется социальный состав
участников движения — студенты, положившие своей демонстрацией
начало событиям, отходят на второй план, ударную силу повстанцев
составил пролетариат. Вышел на поверхность и деклассированный,
люмпенский элемент, включая явных уголовников. Но
доминировали отнюдь не они, основную массу участников вооруженного
сопротивления составила молодежь рабоче-крестьянского
происхождения, получившая прекрасную военную подготовку в обстановке
антиюгославской истерии начала 1950-х годов (режим Ракоши,
вкладывая большие средства в обучение венгерской молодежи навыкам
воинского дела, по иронии судьбы, сам готовил себе могильщика).
Прибыв в Будапешт, Микоян и Суслов поначалу чересчур
оптимистично оценили ситуацию67, что в свою очередь прибавило
уверенности их венгерским коллегам. Периодически по Венгерскому
радио звучали сообщения о том, что «банды» якобы уже
ликвидированы. Это, однако, не соответствовало действительности. Разгон
советскими танками толпы, собравшейся 25 октября на площади
перед парламентом, повлек за собой многочисленные жертвы и лишь
усилил ожесточенность сопротивления.
Очевидная неудача с подавлением повстанческого движения,
принимавшего все более массовый характер, заставляла власти идти на
уступки. Уже начиная с 25 октября руководство ВПТ, столкнувшись
с требованием снизу, рассматривало вопрос о вовлечении в
правительство И. Надя ряда левых некоммунистических политиков, в
частности представителей влиятельной в первые послевоенные годы
партии мелких сельских хозяев Ф. Тильди и Б. Ковача. Микоян и
Суслов знали об этом. Планы И. Надя были восприняты ими
достаточно спокойно, как хотя и нежелательный, но необходимый для
защиты интересов социализма компромисс68.
Знакомясь на месте с обстановкой, советские эмиссары все
более осознавали, что достичь нормализации невозможно, опираясь
исключительно на мощь Советской Армии. 26 октября они пишут
в Москву: «Мы считаем, что главное теперь уже не в военных
мерах, а в овладении массами рабочих»69. К этому времени массовое
национальное движение охватило всю страну. Во многих городах и
областях происходит быстрый распад прежних, рожденных в эпоху
коммунизма государственных структур, власть на местах начинает
переходить к стихийно формирующимся национальным,
революционным комитетам, а на промышленных предприятиях — к рабочим
советам, выступавшим с требованиями вывода советских войск,
роспуска сил безопасности, широкой политической демократизации.
В некоторых городах местные партийные власти пытались встать во
главе масс и принимали участие в работе новых, революционных
органов, в других они оказывали сопротивление, что, как правило,
вело к полному их вытеснению из политической жизни.
512
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
В первые дни событий И. Надь не протестовал против участия
советских войск в наведении порядка в Венгрии. Более того,
выступая 25 октября по радио, он говорил, что вмешательство
советских частей было необходимым в сложившейся обстановке70. Но
постепенно в окружении премьер-министра, привлекшего к
руководству страной ряд своих сторонников, все громче раздаются голоса о
необходимости пересмотра отношения к повстанцам. С течением
времени изменилась и позиция самого И. Надя. Поскольку ввод
советских войск практически совпал по времени с назначением
И. Надя главой правительства, заявление по радио об обращении за
военной помощью к СССР было сделано как бы и от имени
нового премьер-министра. Сам этот факт, а тем более жесткие меры по
пресечению народного движения (особенно кровавая бойня перед
зданием парламента 25 октября) не могли не сказаться на падении
доверия к правительству и лично Имре Надю. Почувствовав, что
широкие массы отказывают в поддержке новому правительству,
И. Надь в своем выступлении по радио 28 октября сделал
решительный шаг к сближению с повстанцами, расценив все происходящее
как грандиозное народное движение в защиту национальной
независимости71. Было объявлено о повсеместном прекращении огня,
ликвидации Управления государственной безопасности, начале
формирования новых органов охраны порядка с привлечением
повстанцев. Правительством было санкционировано создание
Революционного комитета обороны во главе с генералом Б. Кираем. Этот
комитет предпринял попытку подчинить разрозненные повстанческие
группы единому командованию.
В последние дни октября активизировался процесс воссоздания
партий, действовавших на политической арене Венгрии до
установления коммунистической диктатуры в 1948 г. — партии мелких
сельских хозяев, социал-демократической и др. Правительство И. Надя,
сформированное к 27 октября, в последующие дни реорганизуется
уже на многопартийной основе. Его программа (как и программные
заявления образующих его партий) не предусматривала коренного
изменения экономических отношений, указывая на необходимость
сохранения командных высот экономики в руках
социалистического государства. В основе же внешнеполитической доктрины нового
правительства лежало требование национального суверенитета
Венгрии, установления подлинно равноправных отношений с СССР.
Вопрос о выводе советских войск из Будапешта и начале
переговоров об их выводе с территории страны был поставлен венгерской
стороной еще 25 октября в выступлении И. Надя по радио. В
сознании московских эмиссаров присутствие советских войск в Венгрии,
естественно, увязывалось с военно-политическим противостоянием
между Западом и Востоком, поэтому их возможное удаление оттуда
воспринималось как ослабление советского влияния в регионе в
пользу американского. В силу этого заявление И. Надя о
предстоящих переговорах по выводу войск было расценено Микояном и
Сусловым как его «грубейшая ошибка», ибо уход советских войск, по их
словам, неизбежно приведет к приходу американских войск72.
513
17 Холодная война 1945-1963 гг.
Холодная война
Однако имела ли подобная перспектива хоть какие-то реальные
основания под собой? В месяцы, последовавшие за XX съездом
КПСС, американская концепция «освобождения» претерпела
некоторую эволюцию. В документации Совета национальной
безопасности США, относящейся к июлю 1956 г., отмечалось, что в
сегодняшней нестабильной ситуации возросли возможности американского
влияния на развитие событий в Восточной Европе в целях
ослабления советского диктата. При этом особо подчеркивалось, что США
должны воздействовать не только на массы, но и на правительства,-
вынуждать их корректировать свою политику73. Это предполагало
дифференцированный подход к отдельным странам, поиски слабых
звеньев в цепи советского лагеря. Акцент на мирные способы
воздействия на ситуацию в Восточной Европе в это время
усиливается. Так, 11 июля 1956 г. на пресс-конференции в госдепартаменте
США Дж. Ф. Даллес особо подчеркнул: «Идея, что мы можем
помочь лишь прямым вмешательством, является, я думаю, ошибочной
идеей. Непосредственное вмешательство во внутренние дела очень
редко способствует переменам в зарубежной стране... Я полагаю,
наибольшее, что мы можем сделать, это придерживаться старой
исторической американской традиции и показывать другим в пример
добрые плоды свободы у себя дома... показывать нашим
поведением и примером, сколь хороши плоды нашего типа общества»74.
Вопреки всей предшествующей «освободительной» риторике
непосредственная реакция администрации США на
восточноевропейские события была весьма сдержанной. В своих выступлениях от
20 и 22 октября президент Д. Эйзенхауэр выразил солидарность с
борьбой польского народа за подлинный суверенитет, обещал
экономическую помощь новому польскому руководству, избравшему
более самостоятельный, национально ориентированный
внешнеполитический курс. Более определенно высказался по вопросу о
характере американской помощи госсекретарь Дж. Ф. Даллес 22 октября.
Он прямо заявил, что не считает вероятной посылку войск США в
Восточную Европу в целях противодействия советскому давлению на
Польшу. Польский народ, подчеркнул Даллес, лишь в самом
крайнем случае захочет американского военного вмешательства75.
Венгерское восстание, застав врасплох правительства США и других
западных держав, явно не ожидавших такого размаха оппозиционных
выступлений в восточноевропейской стране, в еще большей мере,
чем польские события, высветило стратегические изъяны доктрины
«освобождения». Опасаясь дальнейшего раздувания конфликта,
грозившего перерасти в столкновение двух военных блоков,
правительство США с первых дней революции осознало, что его реальные
возможности оказать воздействие на ход событий в стране, всецело
относящейся к советской сфере влияния, ограничиваются
выражением моральной поддержки вооруженной оппозиции и обещаниями
материальной помощи в будущем. Государственный секретарь США
Дж. Ф. Даллес 27 октября, выступая в Далласе, сделал
принципиальное заявление о том, что США, предлагая помощь
восточноевропейским странам, стремящимся к освобождению от советского
514
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
диктата, не обусловливают предоставление этой помощи сменой
экономической системы, интересам США в регионе в данных условиях
отвечает не только либерализация, но и «титоизация»
коммунистических режимов, т. е. ослабление влияния на них Кремля. Не менее
отчетливо в выступлении Даллеса прозвучала мысль о том, что США
в обозримом будущем не собираются рассматривать Венгрию как
своего потенциального союзника76. Посол США в СССР Ч. Болен
получил специальное поручение донести содержание заявления
Даллеса до советских лидеров, что и было незамедлительно сделано.
Подобные заверения, однако, едва ли могли разбить довлевший в
сознании советских руководителей синдром перманентной военной
угрозы со стороны США и их союзников. Рожденный в конце
1940-х годов, во время апогея холодной войны, он продолжал
определять доктрину безопасности СССР и в условиях некоторого
потепления советско-американских отношений, которое стало
намечаться после 1953 г.
Таким образом, 25 октября руководство КПСС устами своих
высокопоставленных представителей А. И. Микояна и М. А. Суслова
самым категорическим образом высказалось против возможного
вывода советских войск из Венгрии. Однако сколь ни было
неприемлемо для руководителей СССР в начале венгерского восстания
предложение об уходе Советской Армии, дальнейшее развитие
событий в этой стране за считанные дни зашло настолько далеко, что
такая перспектива стала восприниматься ими как достаточно
реальная. Более того, венгерский кризис поставил со всей остротой в их
сознании вопрос о правомерности прежних доктринальных основ
восточноевропейской политики СССР, заставил обратиться к их
пересмотру.
Осознание неизбежности некоторых уступок в интересах
стабилизации положения в Восточной Европе проявилось впервые в связи
с польскими событиями. Еще 21 октября, через два дня после
встречи советских и польских лидеров в Варшаве, Президиум ЦК КПСС
принял решение о том, чтобы отозвать советников из силовых
структур Польши, — в Кремле, вероятно, понимали, что их присутствие
в этой стране лишь способствует усилению антисоветских
настроений77. В это время, однако, еще не до конца был закрыт вопрос о
методах разрешения польского кризиса и, в частности, о возможном
применении военной силы в Польше. Венгерское восстание не
только перенесло основное внимание с Польши на Венгрию, но и
заставило сопоставить опыт двух стран, чтобы определить сущность
событий в каждой из них и установить, в какой мере эти события
угрожают интересам безопасности СССР. Уже вечером 23 октября в
ходе дискуссии сразу несколько выступавших (Г. К. Жуков, Л. М.
Каганович, М. А. Суслов) обратили внимание на отличия венгерской
ситуации от польской78. Применительно к Польше был в конечном
итоге разыгран мирный сценарий. Рискнув сделать ставку на
Гомулку, выступавшего за расширение самостоятельности Польши в
рамках не только социалистического выбора, но, что самое главное,
советского блока, в Москве сочли, что менее зависимое от Кремля,
515
Холодная война
но в то же время более популярное у себя дома коммунистическое
руководство может оказаться для СССР в известном смысле
предпочтительнее марионеточного правительства, поскольку способно
собственными силами нейтрализовать настроения недовольства и тем
самым доставит меньше хлопот. Подобный пересмотр тактики79
означал для Москвы достаточно серьезный отход от ее традиционной
доктрины безопасности и был, безусловно, нелегким в
психологическом отношении выбором — Гомулке с его прочной репутацией
«правонационалистического уклониста» продолжали не доверять. Но
сделанный выбор стал с самого начала оправдывать себя — уже к
середине 20-х чисел октября в Кремле не могли не видеть первых
признаков начавшегося ослабления внутриполитической
напряженности в Польше. Смирившись с избранием Гомулки и пожертвовав
маршалом К. Рокоссовским, вскоре освобожденным от поста
министра обороны ПНР, а также большой группой советников от
Минобороны, КГБ и МВД, советское руководство, однако, не лишилось
Польши как своего военного союзника, предотвратило дальнейший
сдвиг вправо в этой стране. Удача мирного варианта развития в
Польше, равно как и очевидная неэффективность вооруженной
акции в Венгрии заставили советских лидеров уже после ее
осуществления всерьез рассмотреть вопрос о возможностях мирного,
политического урегулирования венгерского кризиса, лишь
обострившегося после применения военной силы.
Споры о том, какой сценарий принять в отношении Венгрии,
проходили на заседаниях Президиума ЦК 26 и 28 октября80.
Вначале, безусловно, доминировала идея вооруженного подавления81.
А. И. Микоян и М. А. Суслов были подвергнуты критике за
чрезмерную уступчивость82. В. М. Молотов продолжал открыто отстаивать за
Советским Союзом право силы в отношениях со своими
восточноевропейскими партнерами. Я. Кадар, проявивший готовность
повести переговоры с повстанцами, был подвергнут критике, а еще
более склонный к компромиссу с революционными силами И. Надь
устами К. Е. Ворошилова объявлен «ликвидатором». Характерно
предложение Ворошилова от 28 октября, предвосхитившее
разыгранный несколькими днями позже сценарий с приходом к власти
правительства Я. Кадара: «Выработать свою линию, к ней присоединить
группу венгерских людей». С Ворошиловым солидаризировался Бул-
ганин: «Может быть, придется назначить правительство самим»83.
Но как явствует из записей заседаний Президиума ЦК КПСС,
советские лидеры осознавали массовый характер народного движения
в Венгрии, участие в нем рабочего класса84. Были приняты во
внимание всевенгерский размах восстания, быстрота, с которой рухнула
вся система органов власти в столице и на местах, переход части
армии на сторону восставших, прогрессирующий распад партийных
органов. Склонность И. Надя к весьма далеко идущему компромиссу
с повстанцами также была фактором, с которым приходилось
считаться при определении политической линии Кремля85. Опасаясь
капитуляции со стороны Надя, Хрущев в то же время полагал, что удержать
под своим контролем действующее правительство — вариант более
516
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
предпочтительный для Москвы, нежели создавать новое. Возможную
отставку Надя в знак несогласия с дальнейшим пребыванием
советских войск в Будапеште он расценил как нежелательный поворот в
событиях, предвидя резкий сдвиг вправо в случае, если Надь не
сумеет удержать власть в своих руках. В сложившейся ситуации
решено было проявить политическую гибкость (интересно, что о
необходимости большей «политической гибкости» первым заговорил
главный советский «силовик», маршал Жуков). Возникла идея
подготовить обращение к венграм от имени Советского правительства
в поддержку И. Надя («а то только стреляем», — красноречиво
заметил при этом Хрущев). Решение о поддержке правительства И.
Надя было принято 28 октября единогласно: в его пользу сдержанно
высказались даже такие «ястребы», как В. М. Молотов и К. Е.
Ворошилов («Не на кого опираться. Иначе война»). Н. А. Булганин
отметил, что продолжение прежней жесткой линии в Венгрии «нас
втянет в авантюру», а Л. М. Каганович добавил, что оно «уведет нас
далеко». Решено было Не возражать против требования
правительства И. Надя о выводе советских войск из Будапешта в места их
постоянной дислокации. Г. М. Маленков при этом затронул вопрос
о необходимости согласия правительств соответствующих стран на
пребывание советских войск. В соответствии с полученным
приказом советские танки 29—30 октября оставили улицы Будапешта.
Склонность к компромиссу доминировала и на заседании
Президиума ЦК КПСС от 30 октября86, на котором была принята
опубликованная на следующий день в «Правде» «Декларация об основах
развития и дальнейшего укрепления дружбы и сотрудничества между
Советским Союзом и другими социалистическими государствами»,
важнейший документ тех дней, призванный выразить официальную
позицию СССР перед мировой общественностью. В декларации с
известной самокритичностью был оценен характер отношений
между СССР и европейскими социалистическими странами, указано на
необходимость большего равноправия, обсуждения спорных вопросов,
к числу которых относились и вопросы о пребывании советских
воинских частей на территории других стран.
В свете последующего развития событий возникает
предположение, что принятие декларации явилось не более чем тактической
уловкой, призванной отвлечь внимание от военных приготовлений,
тем более что и в день ее принятия в Венгрию переправлялись
новые воинские части из СССР. Однако запись ее обсуждения на
Президиуме ЦК показывает, что советское руководство всерьез
рассматривало вопрос о пересмотре характера отношений внутри лагеря.
«Ходом событий обнаружился кризис наших отношений со
странами народной демократии, — говорил министр иностранных дел
СССР Д. Т. Шепилов. — Антисоветские настроения в этих странах
широки, — продолжал он, — и для того, чтобы их преодолеть,
необходимо устранить элементы командования из практики
межгосударственных отношений». Г. К. Жуков расценил венгерский кризис
как урок «для нас в военно-политическом отношении».
«Упорствовать дальше — неизвестно, к чему это приведет», — заключил он.
517
Холодная война
М. 3. Сабуров связал истоки происходящих событий с
недостаточно последовательным воплощением идей XX съезда КПСС87.
Силовая политика в Венгрии, таким образом, не оправдывала
себя. Очевидная неудача военного вмешательства 24 октября не
только заставляла советских лидеров искать другие, более эффективные
пути разрешения венгерского кризиса, но и вплотную подводила их
к мысли о необходимости некоторой корректировки всей системы
отношений с восточноевропейскими странами, поскольку та, при
всей видимой всеохватности советского контроля над Восточной
Европой, на самом деле не решала главной своей задачи —
сохранения внутриполитической стабильности в странах этого региона,
находящегося в непосредственной близости от СССР и входящего в
сферу его жизненных интересов. Пребывая в состоянии немалой
растерянности, когда все испытанные до тех пор средства показались
исчерпанными, советские руководители решили вдруг испробовать
мирный вариант, увидев в курсе на компромисс последний шанс на
стабилизацию обстановки.
Но и эти надежды не оправдывали себя. Нота беспокойства все
отчетливее звучала в донесениях Микояна и Суслова за конец
октября: положение ухудшается, в руководящих органах ВПТ
чувствуется беспомощность, неспособность к овладению ситуацией88.
После получения Президиумом ЦК КПСС 30 октября информации о
реорганизации правительства И. Надя на основе многопартийности,
Молотов заметил: политическая обстановка определилась, создано
антиреволюционное, переходное правительство89. Ожидался, таким
образом, дальнейший сдвиг вправо.
Вывод советских войск из Будапешта совпал по времени с
разгулом насилия на улицах города. 30 октября перед зданием горкома
ВПТ на площади Республики произошел кровавый инцидент,
жертвами которого стало более 20 человек, включая секретаря горкома
И. Мезе. При том, что первыми, по всей вероятности, открыли
огонь охранявшие здание сотрудники госбезопасности90, жестокая
расправа над безоружными людьми получила единодушное
осуждение самых разных политических группировок, включая весьма
радикальные. Эксцесс на площади Республики вызвал отклики и за
пределами Венгрии, указав симпатизировавшей венгерским повстанцам
мировой общественности на реальную опасность разгула насилия и
охлократии в случае распада органов государственной власти и
неспособности правительства контролировать ситуацию.
Вести, ежечасно поступавшие из Венгрии, вели к разочарованию
руководства СССР в возможности удержания ситуации под
контролем политическими средствами. Если 30 октября в Кремле еще
продолжали искать мирный путь урегулирования кризиса (хорошо
осознавая при этом пределы уступок — речь могла идти лишь о
сохранении коммунистов у власти и о выполнении Венгрией своих
союзнических обязательств), то уже на следующий день положение
изменилось. Собравшись снова 31 октября, Президиум ЦК КПСС
отбросил мирный вариант разрешения кризиса, принял
принципиальное решение о вооруженной интервенции, подготовке устранения
518
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
действовавшего правительства И. Надя и формировании нового,
полностью контролируемого Москвой91.
На принятии решения сказались некоторые внешние факторы, в
полной мере заявившие о себе в последние дни октября.
Правительство США продолжало демонстрировать свою незаинтересованность
в венгерских делах, о чем посол Ч. Болен прямо уведомлял
советских лидеров. Президент Д. Эйзенхауэр был в те дни озабочен
предвыборной кампанией. 31 октября в своем предвыборном
телевизионном выступлении он еще раз заверил мировую общественность о
политике невмешательства США во внутренние дела других
государств. В очевидном противоречии с официальной позицией
американского правительства находилась деятельность радиостанции
«Свободная Европа», максимально активизировавшей в те дни вещание
на Венгрию. Звучавшие по радио призывы к повстанцам о
продолжении сопротивления вплоть до прихода помощи от Запада не
только не способствовали прекращению кровопролития, но вели к
новым человеческим жертвам92. В отличие от венгерских повстанцев,
тщетно ждавших обещанной помощи извне, советские лидеры в
критический момент оценили суть американской
внешнеполитической доктрины более адекватно. Планируя свои действия в Венгрии,
они не переоценивали значения американской пропагандистской
риторики и справедливо исходили из малой вероятности серьезного
вмешательства США в Венгрии в случае советской интервенции
(характерны слова Хрущева в ходе обсуждения: «Большой войны не
будет»). Укрепление пошатнувшегося советского влияния в Венгрии
предстояло осуществить малой кровью.
Следует сказать, что в правящих кругах США не было полного
единства взглядов относительно американской реакции на
венгерские события. Так, Пентагон занимал определенно более жесткие
позиции, нежели внешнеполитическое ведомство93. Впоследствии
администрация Эйзенхауэра, по мнению Г. Киссинджера, не
сделавшая «ни малейших попыток поднять цену советской интервенции»,
подвергалась критике со стороны видных политических аналитиков
именно за уступчивость94.
Важным внешним фактором, повлиявшим на принятие в
Москве окончательного решения по венгерскому вопросу, явился
разыгравшийся в те же октябрьские дни 1956 г. ближневосточный,
суэцкий конфликт. Обязавшись финансировать строительство жизненно
необходимой для Египта Асуанской плотины, США и
Великобритания в июле 1956 г. отказались от своего обещания, ссылаясь на
сотрудничество режима Г. А. Насера со странами советского блока в
военной области (в частности, закупку вооружения у Чехословакии).
В ответ на это президент Насер 26 июля, не спрашивая
соизволения хозяев, подписал акт о национализации Суэцкого канала,
принадлежавшего британско-французской компании. Пошлины,
полученные с кораблей, проходящих по каналу, должны были стать
источником сооружения плотины. Предпринимавшиеся в течение
августа—сентября дипломатические усилия по урегулированию
конфликта не увенчались успехом и в результате был избран силовой ва-
519
Холодная война
риант95. При этом Великобритания и Франция, зная о пограничных
спорах Египта с Израилем, нашли в последнем союзника для
осуществления задуманной акции. 29 октября 10 израильских бригад
вторглись на Синайский полуостров и предприняли наступление по
египетской территории в направлении Суэцкого канала. На
следующий день в соответствии с предварительно разработанным
(согласованным с Израилем) планом Великобритания и Франция
выступили с ультимативным требованием к двум враждующим сторонам
отвести свои армии на 10 миль от канала, отрезавшего Синайский
полуостров от остальной египетской территории. Это означало, что
Египет лишался возможности дать отпор агрессору, Израиль мог
беспрепятственно аннексировать Синайский полуостров, а
Великобритания и Франция восстанавливали контроль над каналом.
Поскольку Насер не принял ультиматум, 31 октября британская
авиация начала бомбардировки Каира и Порт-Саида. Как явствует из
записей заседания Президиума ЦК КПСС, Хрущев уже 28 октября
был осведомлен о военных приготовлениях Великобритании и
Франции на Ближнем Востоке. Ближневосточная политика двух западных
держав явилась для него одним из важных аргументов в пользу
мирного варианта решения венгерской проблемы («Политически нам
выгодно. Англичане и французы в Египте заваривают кашу. Не
попасть бы в одну компанию»96). Но по мере дальнейшего развития
событий на Суэце менялся и взгляд на них из Москвы. Как видно
из записей заседаний Президиума ЦК КПСС за 31 октября97,
советское руководство в сложившейся обстановке мало надеялось на
способность дружественного египетского режима к длительному
сопротивлению, ожидало от него неминуемых уступок и в силу этого
расценило ход событий на Суэцком канале как сдачу своих позиций на
Ближнем Востоке. Поскольку в Венгрии Советскому Союзу также
пришлось пойти на принципиальные уступки (дать согласие на
вывод своих войск), напрашивалась явная параллель — как венгерские,
так и ближневосточные события воспринимались как звенья одной
цепи, два симптома ослабления советского влияния в мире («Если
мы уйдем из Венгрии, это подбодрит американцев, англичан и
французов-империалистов. Они поймут как нашу слабость и будут
наступать... К Египту им тогда прибавим Венгрию. Выбора у нас другого
нет», — рассуждал Хрущев). Демонстрация военной силы в Венгрии
могла опровергнуть подобное представление, и это было важным
аргументом в пользу ее необходимости. Кроме того, антиегипетская
акция трех стран, кстати, не поддержанная правительством США98
и осужденная многими западными, не только левыми, политиками,
стала тем внешним фоном, на котором советская интервенция в
Венгрии могла бы вызвать более снисходительное отношение.
На принятии в Москве решения в пользу силовых действий в
Венгрии сказалось также давление китайского руководства. Позиция,
занятая Пекином в отношении кризисных событий в странах
Восточной Европы, не была однозначной и менялась с течением
времени99. 19 октября, в тот самый день, когда в Варшаве делегация
КПСС так и не смогла склонить пленум ЦК ПОРП к принятию
520
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
угодных советским лидерам решений, из Москвы в Пекин была
направлена телеграмма с приглашением прислать представителей КПК
для консультаций по «польскому вопросу». Узнав из нее о
вынашивавшихся в Москве планах силового вмешательства в Польше, Мао
Цзэдун выразил советскому послу П. Ф. Юдину свой решительный
протест100. В основе его позиции лежала объективная
заинтересованность Китая как второй коммунистической державы мира в
ослаблении советской гегемонии в социалистическом лагере, что стало бы
важной предпосылкой укрепления китайского влияния. 24 октября
в Москву прибыли представители высшего китайского руководства
Лю Шаоци, Дэн Сяопин и другие, находившиеся в СССР до 31
октября. В ходе встреч с советскими лидерами эмиссары КПК
критически отзывались о внешней политике СССР, высказывались за
пересмотр всей системы отношений СССР со странами Восточной
Европы на основе большего равноправия и уважения
национального суверенитета. Как отчетливо видно из записей заседаний
Президиума, в принятии Декларации 30 октября немалую роль сыграли
консультации с китайскими коллегами. В дальнейшем, однако,
позиция руководства КПК претерпела существенные изменения.
Усиление в Венгрии антикоммунистических тенденций вызвало в
Пекине серьезную озабоченность; крайне негативно, как начавшаяся
сдача завоеваний социализма, были расценены шаги И. Надя к
сближению с повстанцами. Заседанию Президиума ЦК КПСС от 31
октября предшествовала новая встреча Хрущева и других членов
Президиума с Лю Шаоци и Дэн Сяопином, проинформировавшими
советских лидеров о состоявшемся 30 октября заседании Политбюро
ЦК КПК, указавшем на опасность «капиталистической реставрации»
в Венгрии и выразившем решительную оппозицию планам вывода
советских войск из Венгрии.
На угрозу выхода венгерских событий из-под
коммунистического контроля указал советским лидерам в своей телеграмме от 30
октября и лидер итальянских коммунистов П. Тольятти101. Мнение
одного из влиятельнейших деятелей мирового коммунистического
движения, к тому же, что немаловажно, традиционно представлявшего
его правый фланг, также не могло не подействовать на советское
руководство.
Таким образом, целый комплекс внешних факторов повлиял на
произошедший 31 октября новый поворот в политике СССР.
Сыграл свою роль и внутренний фактор — реальные опасения
Хрущева, что утрата Венгрии как союзника вызовет негативный отклик
многих его соратников по партии (не только самых крайних
сталинистов), покажется им явным симптомом ослабления державного
положения СССР за годы, прошедшие после смерти Сталина
(характерно его высказывание на заседании Президиума ЦК КПСС 31
октября: «Мы проявим тогда слабость своих позиций. Нас не поймет
наша партия»102). За один день установки кардинально изменились103.
С таким трудом, но, казалось бы, уже обретенная новая концепция
восточноевропейской политики СССР, предоставлявшая союзникам
большее поле самостоятельности, была на следующий же день от-
521
Холодная война
брошена, произошел откат к традиционной силовой политике104.
Хотя сложившаяся международная обстановка едва ли давала
серьезные основания говорить о возможности вооруженного конфликта
между Западом и Востоком, восторжествовал взгляд на Восточную
и Центральную Европу, прежде всего, как на сферу
военно-стратегических интересов СССР в его противостоянии с западными
державами105.
Покинув к концу октября венгерскую столицу, советские
воинские части расположились в непосредственной близости от нее. В то
же время происходил ввод новых соединений на территорию
страны. Получив об этом информацию, правительство И. Надя заявило
послу СССР протест. Было принято решение о выходе Венгрии из
Организации Варшавского Договора, превращении ее в нейтральное
государство, обращении в ООН с просьбой о помощи в защите
своего нейтралитета106. Таково было мнение всех партий, образовавших
в начале ноября правительственную коалицию, в том числе
Венгерской социалистической рабочей партии, объявившей себя
преемницей реформаторских коммунистических сил самораспустившейся в
конце октября ВПТ. Правительство СССР дало формальное
согласие на ведение переговоров о выводе советской армии из Венгрии,
которые были назначены на 3 ноября.
Осуществлению запланированной Москвой силовой акции
предшествовала серия тайных встреч Хрущева и других членов
политического руководства СССР с лидерами социалистических стран.
Советская сторона проинформировала их о своих планах и заручилась
поддержкой. Особую позицию занял лишь В. Гомулка, только что
пришедший к власти на волне демократического подъема. Восприняв
известие о готовившихся действиях в отношении Венгрии с явным
неудовольствием, польские руководители В. Гомулка и Ю. Циранке-
вич все же обещали воздержаться от публичного протеста. Можно
предполагать, что здесь сыграли свою роль соображения о
необходимости сохранения статус-кво в межблоковых отношениях.
Провозглашение Венгрией нейтралитета было равноценно ее выходу из
советской сферы влияния, а потому не без оснований воспринималось как
посягательство на пересмотр ялтинско-потсдамской модели,
гарантировавшей Польше очень выгодные западные границы107.
Позиция Югославии, продолжавшей до известной степени
дистанцироваться от социалистического лагеря и не связанной
блоковой дисциплиной, интересовала советских руководителей еще
больше, чем мнение польских руководителей. Встреча Н. С. Хрущева и
Г. М. Маленкова с И. Броз Тито и его ближайшими соратниками
Э. Карделем и А. Ранковичем состоялась в ночь со 2 на 3 ноября на
острове Бриони в Адриатике. Вопреки опасениям советских лидеров
брионская встреча показала почти полное единодушие двух сторон
в оценке происходившего в Венгрии. Будучи, как и Хрущев,
сторонником однопартийного социализма, Тито не мог не встревожиться
отнюдь не только террористическими акциями в соседней Венгрии,
но и начавшимся там переходом от однопартийной системы к
коалиционному правлению. Он согласился с Хрущевым в том, что
522
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
И. Надь фактически расчистил дорогу «контрреволюции», что
«завоевания социализма» поставлены под угрозу, и это делает
необходимым вооруженное вмешательство СССР108. В качестве главы нового
венгерского правительства югославской стороной был предложен
Я. Кадар, к этому времени тайно порвавший с правительством
И. Надя и уже находившийся в Москве. Советские лидеры приняли
этот выбор, отказавшись от своих первоначальных планов поставить
во главе правительства Ф. Мюнниха.
Возвращение Н. С. Хрущева и Г. М. Маленкова с Бриони к
вечеру 3 ноября означало, что все дипломатические приготовления
остались позади. Теперь слово было за ведомством Г. К. Жукова. На
рассвете 4 ноября в Будапешт вступили советские войска. Имре Надь
и ряд членов его правительства нашли убежище в югославском
посольстве, а позже, вопреки первоначальным заверениям нового,
установленного Москвой правительства Я. Кадара, предстали перед
судом. Вооруженное сопротивление повстанцев и сражавшихся на их
стороне частей регулярной армии было сломлено к 10—11 ноября.
К началу 1957 г. в основном была подавлена и деятельность
рабочих советов, взявших на себя роль оппозиционного центра.
Таким образом, венгерский кризис 1956 г., поставив Москву
перед нелегким выбором между военными и политическими
средствами своего разрешения, предоставил ей шанс коренным образом
пересмотреть свои представления о характере отношений со странами,
находящимися в советской сфере влияния, и — шире — всю
доктрину безопасности СССР. Как показывают документы, в Кремле не
только осознали неэффективность прежней восточноевропейской
политики СССР, основанной на жестком диктате, но и сделали
определенный шаг к отказу от нее. Успех мирного варианта развития
в Польше был наилучшим свидетельством в пользу возможности
пересмотреть такую политику без ущерба для безопасности СССР, а
напротив, в интересах стабилизации положения в мировой системе
социализма. В сравнении с польскими событиями венгерские
представляли собой более серьезный вызов советской гегемонии в
Центральной Европе. И,последовательности в проведении нового курса
советским лидерам явно не хватило. А. И. Микоян, до конца
отстаивавший линию на политическое разрешение конфликта, не был
понят и поддержан своими коллегами по Президиуму ЦК.
Восторжествовал более привычный силовой подход. Достигнутая
вооруженным путем победа решила сиюминутную задачу «наведения
порядка» в Венгрии, но в более долгосрочном плане оказалась пирровой.
Упущенный в 1956 г. шанс перестройки на новых основах системы
отношений в лагере социализма способствовал углублению кризиса
этой системы, приведшего в конечном итоге к ее краху на рубеже
1980—1990-х годов.
При всей неоднозначности развития событий в Венгрии осенью
1956 г., предпринятый руководством СССР силовой способ решения
венгерской проблемы вступал в острое противоречие с нормами
международного права и наглядно продемонстрировал всему миру
пределы провозглашенного Н. С. Хрущевым с трибуны XX съезда
523
Холодная война
КПСС курса на отказ от сталинской политической практики, на
признание многообразия форм перехода к социализму. Показав
неспособность советских лидеров пойти на решительный разрыв со
сталинским наследием во внешней политике, действия СССР в
Венгрии отрицательно сказались на его международном престиже.
Как явление международных отношений, венгерский кризис
1956 г. стал лишь эпизодом в истории холодной войны, не
оказавшим долгосрочного влияния на советско-американский диалог, меж-.
блоковое противостояние. Ко времени поездки Н. С. Хрущева в
США в 1959 г. подавление венгерского восстания уже не было
фактором, существенно отягощавшим развитие двусторонних
отношений. Вместе с тем каждая из сторон в своей последующей
политике должна была в той или иной мере учитывать исторический опыт
«будапештской осени». Для всей мировой общественности, и в том
числе рассчитывавших на помощь Запада оппонентов коммунизма
в самих странах Восточной Европы, результативность и
безнаказанность советских действий в Венгрии явились самым явным
подтверждением незыблемости установленной после Второй мировой
войны биполярной системы международных отношений, резко
ограничивавшей возможности эффективного вмешательства каждой из
сторон в государстве, относящемся к сфере влияния
противоположной державы. Показав несостоятельность доктрины Д. Эйзенхауэра,
венгерский кризис дал толчок последующему пересмотру всей
восточноевропейской политики США, в результате которого концепция
«освобождения» была заменена доктриной «наведения мостов».
Тысячи венгров, понадеявшихся на американскую помощь в борьбе с
Советами, вопреки обещаниям радиостанции «Свободная Европа»,
этой помощи так и не получили. Впоследствии этот урок не могли
не учитывать чехословацкие реформаторы 1968 г., их
единомышленники в других странах Восточной Европы, включая и саму кадаров-
скую Венгрию.
События 1956 г. в Венгрии имели немалые последствия для
мирового коммунистического движения. Политика СССР в ходе
венгерского кризиса, не только нацеленная на удержание Венгрии в
рамках советского блока, но исходившая из неприятия слишком далеко
идущих мер по реформированию ее политической системы, показала
сторонникам «национального коммунизма» в разных странах, что
любые попытки отхода от советской модели общественного устройства
воспринимаются официальной Москвой как посягательство на ее
ведущую роль в международном коммунистическом движении и
способны вызвать ее негативную реакцию. Вследствие венгерских событий
в ряде западных компартий обострилось противоречие между
приверженцами национально-специфических путей к социализму и
сторонниками последовательной ориентации на Москву, отчетливо
наметилась тенденция к расколу. Под непосредственным влиянием
венгерского кризиса приостановилось начавшееся в 1954—1955 гг. сближение
Советского Союза с титовской Югославией, продолжавшей упорно
отстаивать программу национального коммунизма, произошло
заметное осложнение советско-югославских отношений.
524
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
Избранный Москвой силовой способ решения венгерского
вопроса оттолкнул от нее многих левых интеллектуалов на Западе,
связывавших с XX съездом КПСС определенные надежды на
демократическое обновление социализма. Это способствовало усилению
изоляции мирового коммунистического движения от потенциальных
союзников и соответственно углублению его кризиса.
Не менее значительным было влияние кризиса в Венгрии на
внутриполитическую ситуацию в СССР. Страх перед развитием
событий по венгерскому образцу в случае утраты партийным
руководством тотального контроля за ходом реформ сформировал в
сознании советской партократии своего рода «венгерский синдром», еще
более ограничивавший и без того весьма лимитированный
реформаторский потенциал хрущевского, а затем и брежневского
социализма, сдерживавший процессы десталинизации советского общества.
Уже с конца 1956 г. руководство страны стало принимать меры
перестраховочного характера, призванные блокировать развитие
внутриполитических процессов по венгерскому варианту. Несколько
иными были последствия событий 1956 г. для самой Венгрии. Ка-
даровская либерально-прагматическая модель социализма, при
которой десять с половиной миллионов венгров на протяжении трех
десятилетий пользовались принципиально большими экономическими
и отчасти политическими свободами, нежели население большинства
стран социалистического лагеря, также явилась плодом революции
1956 г., завоеванным в упорной борьбе и политым кровью не одной
тысячи жертв.
Польские и венгерские события осени 1956 г., указав на
усиление центробежных тенденций внутри советского лагеря, явились
серьезным вызовом для советского руководства, поставившим со
всей очевидностью вопрос об эффективности всей прежней
восточноевропейской политики СССР, заставившим официальную
Москву внести в нее определенные коррективы. Важнейшим
программным документом советской политики в этом регионе в течение ряда
лет продолжала оставаться «Декларация правительства СССР об
основах развития и дальнейшего укрепления дружбы и сотрудничества
между Советским Союзом и другими социалистическими
государствами» от 30 октября 1956 г., в которой подчеркивалась важность
принципа равноправия во внутриблоковых отношениях. (При этом
видимое противоречие между декларированными положениями об
уважении суверенитета каждой из стран, с одной стороны, и
силовым решением «венгерского вопроса» — с другой, пытались
разрешить, ссылаясь на возникшую в Венгрии угрозу социализму,
требовавшую, по мнению советского руководства, незамедлительного
вмешательства извне.) Фразеология декларации 30 октября нашла отзвук
в документах, составленных по итогам советско-польских
переговоров 15—18 ноября 1956 г. и советско-румынских переговоров в
конце ноября — начале декабря 1956 г., а также встреч с лидерами
других европейских социалистических стран, состоявшихся
зимой—весной 1957 г. Для того чтобы укрепить пошатнувшееся единство
лагеря, Советскому Союзу пришлось в это время списать ряду сво-
525
Холодная война
их союзников долги и предоставить им выгодные кредиты109. В
последующие годы экономические, торговые отношения СССР со
странами Восточной Европы строились на более взаимовыгодной,
партнерской основе, нежели это было в первой половине 1950-х годов.
9 февраля 1960 г. было подписано соглашение о равноправии
стран — участниц Организации Варшавского Договора. При всех
декларациях принципа равноправия этот шаг, как и соглашения в
экономической области, был уступкой, призванной в конечном счете,
способствовать консолидации социалистического лагеря именно на
основе признания руководящей роли СССР. Задачи преодоления
центробежных тенденций внутри ОВД вплоть до начала 1960-х
годов в целом успешно решались. Об этом свидетельствовал, в
частности, ряд совместных внешнеполитических акций, адресованных
Западу. Так, например, в июне 1960 г. страны советского блока
вышли вслед за СССР из Комитета 10 по разоружению, где советские
инициативы не получили поддержки. Хотя иерархичность
отношений внутри лагеря фактически сохранялась, все-таки поле маневра
отдельных стран во внешней политике несколько расширилось, что
проявилось в активизации (не всегда в полной мере контролируемой
СССР) экономических, торговых связей членов СЭВ как с
индустриальными государствами, так и со странами «третьего мира», все
более становившегося в это время ареной соперничества и
противоборства двух социально-экономических систем и
военно-политических блоков. Расширению экономических контактов с Западом
способствовало дальнейшее сокращение правительством США
запретительных списков на экспорт в страны советского блока (к
началу 1960-х годов в этих списках оставалось примерно 10 %
первоначального перечня запрещенных товаров, так что в принципе к
этому времени экономическая блокада соцлагеря со стороны США
фактически прекращается110).
Модифицированная с учетом венгерских событий доктрина
восточноевропейской политики США, изложенная в выступлениях
государственного секретаря Дж. Ф. Даллеса от 22 апреля и 18
сентября 1957 г., вице-президента Р. Никсона от 25 августа 1959 г. и
президента Д. Эйзенхауэра от 27 августа 1959 г., не только отдавала
несомненное предпочтение эволюционному характеру перемен в
Восточной Европе, решительнее, чем ранее, отвергая путь военного
вмешательства, но и предусматривала активную экономическую
политику в отношении стран региона в целях упрочения
американского влияния. При этом в США продолжало укрепляться мнение
о необходимости более дифференцированного подхода к
восточноевропейским странам, что преследовало целью размывание
монолитного восточного блока. Так, обещанное в начале ноября 1956 г.
предоставление Венгрии экономической помощи в 20 млн долларов
не состоялось, поскольку со свержением правительства И. Надя
страна попадает под полный советский контроль, сводивший на нет
любые усилия давления извне. В то же время, режим наибольшего
благоприятствования был установлен экономическим связям с
Польшей, ибо до начала 1960-х годов на Западе сохранялись надеж-
526
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
ды на более или менее глубокую либерализацию польского
социализма, в дальнейшем не оправдавшиеся. 14 мая 1957 г., принимая во
внимание охлаждение советско-югославских отношений в
результате венгерских событий, правительство США объявило о
возобновлении военного сотрудничества с нейтральной Югославией,
прерванного в условиях происходившего в 1955—1956 гг. сближения СССР
и ФНРЮ.
Новый президент Дж. Кеннеди уже в ходе предвыборной
кампании 1960 г. дал понять, что смена администрации в Вашингтоне не
приведет к уменьшению озабоченности судьбами «угнетенных»
восточноевропейских народов. В заявлении от 18 октября он назвал этот
регион наиболее уязвимым местом в советской империи, через
которое должно проходить наступление США на позиции
коммунизма. Одновременно Кеннеди подверг критике правительство
республиканцев за то, что в 1955—1956 гг. оно не сумело, воспользовавшись
ослаблением коммунистической власти в Венгрии и Польше,
активизировать американское влияние на эти страны, в первую очередь
экономическое. Заявляя, что США и дальше будут поддерживать
другие нации в их стремлении самим выбирать себе формы
правления, новый президент вместе с тем дистанцировался от
«освободительной» риторики своих предшественников, назвав доктрину
«освобождения» пустой фразеологией. С его приходом в Белый дом
принимаются меры по расширению торговли со странами советского
блока и «наведению мостов» посредством иных форм
экономического и культурного сотрудничества. С другой стороны, при
Кеннеди, как и при Эйзенхауэре, восточноевропейский фактор
принимался во внимание при выработке концепции отношений двух
сверхдержав. Так, 3 июля 1963 г. президент заявил о неприемлемости
советского предложения заключить договор о ненападении на том
основании, что его заключение было бы равносильно признанию
Соединенными Штатами послевоенной советизации Восточной
Германии и всей Восточной Европы.
В соответствии с декларацией от 30 октября, затрагивавшей
вопрос о согласии стран-членов ОВД на пребывание на своей
территории иностранных войск, в течение марта—мая 1957 г. были
подписаны соглашения о правовом статусе контингентов Советской
Армии, размещенных в ГДР, Польше, Венгрии, Румынии. Начиная с
интервью Хрущева газете «New York gerald tribune» от 19 февраля
1957 г. проблема пребывания советских войск в Центральной
Европе все более увязывалась с диалогом между СССР и США по
вопросу их военного присутствия за рубежом и — шире — по
вопросам сокращения вооружений. Декларированное правительством
СССР весной 1958 г. обещание вывода войск из Румынии и
сокращения их численности в Венгрии заняло свое место в ряду мирных
инициатив, адресованных в те же месяцы Западу (наряду с
заявлением СССР от 31 марта 1958 г. о прекращении в одностороннем
порядке испытаний ядерного оружия, мерами по сокращению
численности вооруженных сил стран ОВД). К осени 1958 г. советские
войска покинули Румынию. Аналогичная инициатива Н. С. Хруще-
527
Холодная война
ва по выводу советских войск из Польши, не найдя поддержки
польских лидеров, не была реализована, хотя численность
контингента Советской Армии в этой стране была сокращена.
К середине 1958 г. в основном завершается внутриполитическая
консолидация режима Я. Кадара в Венгрии, во внешней политике
безоговорочно следовавшего в фарватере СССР. Смертный приговор,
вынесенный в июне 1958 г. Имре Надю и приведенный в
исполнение, вызвал волну возмущения во всем мире. Для многих была
очевидной несостоятельность обвинений против бывшего
премьер-министра Венгрии, главная «вина» которого заключалась, по сути дела,
в последовательном отстаивании курса на суверенитет своей страны,
вступавшего в слишком резкое противоречие с образовавшейся в
эпоху Сталина и продолжавшей оставаться в силе и после его смерти
неравноправной системой отношений внутри восточноевропейского
лагеря. Однако этим событием была в известном смысле
поставлена точка в истории венгерской революции, подведена черта под
определенным периодом развития Венгрии в новейшее время;
политическая обстановка в стране к этому времени стабилизировалась и для
дальнейшей консолидации режима необходима была смена
тактики — задачи запугивания непокорных отходят на второй план,
уступая место поискам путей наведения мостов к венгерской нации.
Показательно, что казнь Имре Надя почти совпала по времени с
публикацией первых документов, заложивших основы кадаровской
либерально-прагматической модели социализма, отличавшейся,
пожалуй, наибольшей гибкостью в сравнении с другими его реально
воплощенными моделями. Произошедший на рубеже 1950—1960-х
годов поворот режима Я. Кадара к относительно более либеральной
внутренней политике имел для Венгрии и внешнеполитические
последствия — венгерский вопрос был в декабре 1962 г. снят с
повестки дня ООН, кадаровская Венгрия выходит из внешнеполитической
изоляции, активизируются ее экономические, торговые связи с
Западом.
В Польше, где новое руководство во главе с В. Гомулкой в
период октябрьских событий 1956 г. сумело достойно противостоять
диктату Москвы, относительные завоевания реформаторов (в частности,
в области свободы печати, автономии культуры и школьной
системы, отношений между государством и церковью, отчасти в сфере
избирательного права и в аграрной политике) не получили
должного институционального закрепления и уже к началу 1958 г.
ужесточается цензура, сторонники реформ отстраняются от ответственных
должностей, после чего в течение короткого времени происходит
откат к хотя и не слишком тиранической, но все же очень
неэффективной административно-бюрократической модели социализма.
Развитие советско-польских отношений находилось в прямой
зависимости от процесса консолидации коммунистического режима в
Польше. Если в первые месяцы после событий 1956 г. в Москве
сохранялось недоверие к Гомулке и его окружению (так, в январе
1957 г. польские лидеры не были приглашены на встречу
руководителей ряда социалистических стран в Будапеште), то с течением вре-
528
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
мени оснований для такого недоверия становится все меньше. В ходе
новой советско-югославской полемики (конец 1956—1958 гг.)
польское руководство дистанцировалось от Тито, в 1958 г. пошло на
сближение с кадаровской Венгрией (чему не воспрепятствовала и
казнь И. Надя, крайне негативно воспринятая польским
общественным мнением). Различие векторов дальнейшей эволюции режимов
Я. Кадара и В. Гомулки неплохо передал известный польский
публицист В. Ворошильский. «С течением лет, — пишет он, — террор
в Венгрии ослаб, обнаружился и исторический парадокс: в то
время как обожаемый в Октябре (1956 г. — А. С.) «вождь нации»
Гомулка постепенно загонял страну в состояние все большей
политической и экономической зависимости от СССР, растущего угнетения,
нищеты и лжи — ненавидимый (и справедливо) Кадар как бы
искал путей выхода из ловушки, довольно успешно пускался в
экономические эксперименты, умеренно либерализировал режим,
стремился прийти к соглашению с народом и его интеллигенцией»111.
Эволюция режима Гомулки проявилась и в области внешней политики.
В конце 1950 — начале 1960-х годов Польша играла довольно
активную роль в международных отношениях, выдвинув с ведома и
согласия Москвы ряд важных мирных инициатив (в частности, о
создании безъядерной зоны в Центральной Европе). В 1960-е годы по
мере усиления экономической и политической зависимости Польши
от СССР уменьшается и ее роль в диалоге между Востоком и
Западом, Варшава низводится до положения статиста в межблоковых
отношениях.
После 1956 г. существование сильных центробежных тенденций в
социалистическом лагере (вне ОВД) было по-прежнему связано с
наличием специфической югославской модели социализма.
Критические высказывания Тито в адрес советского руководства в связи с
его политикой в Венгрии в октябре—ноябре 1956 г., предоставление
Югославией в своем посольстве в Будапеште убежища И. Надю и
его окружению, где они находились в ноябре 1956 г. более 2 недель
вплоть до их незаконного вывоза в Румынию112, привели к
заметному обострению советско-югославских отношений, что нашло
отражение и в полемике в средствах массовой информации. К концу лета
1957 г. в двусторонних отношениях наметилось некоторое
потепление. Встретившись в начале августа в Румынии с Хрущевым
(впервые со времени венгерской революции), Тито, заинтересованный
прежде всего в экономическом сотрудничестве с СССР, выразил
согласие приехать осенью в Москву на готовившееся международное
совещание коммунистических и рабочих партий, где предстояло
обсудить принципиальные вопросы мирового коммунистического
движения, принять решения о новых формах взаимодействия и
сотрудничества, призванных заменить собой распущенный весной 1956 г.
Коминформ. Между тем, ознакомившись в Москве с проектом
Декларации международного совещания, делегация СКЮ его отвергла,
увидев, что КПСС по-прежнему претендует на роль гегемона в
мировом коммунистическом движении. В отношениях двух компартий
снова наметилось охлаждение, достигшее своей низшей в послеста-
529
Холодная война
линский период отметки к весне 1958 г., что было связано с
принятием на VII съезде СКЮ (Любляна, 22—26 апреля 1958 г.) новой
программы партии, хотя и не ознаменовавшей собой поворота в
политике СКЮ, но приведшей в систему многие положения югославской
концепции самоуправленческого социализма, неприемлемой для
советских лидеров. К тому же новая программа СКЮ в целом ряде
пунктов вступала в противоречие с декларацией, принятой на совещании
представителей коммунистических и рабочих партий в ноябре 1957 г.
В результате Москвой была развязана довольно шумная
пропагандистская кампания антиюгославской направленности, пошедшая на
убыль лишь через год, в 1959 г. (в отличие от 1948—1949 гг. в ходе
новой кампании критика лидеров СКЮ удержалась на уровне их
обвинений в ревизионизме и национализме, не привела к разрыву
дипломатических отношений, о «шпионах», «убийцах» и «фашистах» во
главе Югославии речь уже не заходила).
Место Югославии на международной арене определяла
последовательно ею проводимая межблоковая политика, при этом в
сравнении с началом 1950-х годов в конце того же десятилетия в
отношениях как советского, так и западного блока с режимом Тито
должна была больше учитываться его активная роль в «третьем мире» —
ФНРЮ выступила одним из инициаторов движения
неприсоединения, оформленного в 1961 г. Во внешних экономических связях
Югославии доминировали ее контакты с несоциалистическими
странами, лишь в 1963—1964 гг. активизируется сотрудничество ФНРЮ
с СЭВ. Отказ режима Тито от проведения антисоветской политики
даже в условиях нового охлаждения двусторонних отношений
обусловил снижение интереса к нему тех западных кругов, которые в
1949—1953 гг. в условиях холодной войны пытались (без особого
эффекта) разыграть против СССР югославскую карту. В
военно-стратегических планах НАТО конца 1950 — начала 1960-х годов
югославскому фактору не придавалось большого значения, и таким образом,
не было серьезных предпосылок для далеко идущего сотрудничества
Запада с этой страной в военной области. В то же время,
заинтересованность Югославии в получении экономической помощи от
СССР и его союзников оставалась перманентным фактором ее
внешней политики, ограничивавшим поле ее маневров на международной
арене и периодически осложнявшим отношения с Западом. Так, в
1957 г. ФНРЮ, исходя из экономической выгоды, устанавливает
дипломатические отношения с ГДР, что в соответствии с
западногерманской доктриной Хальштейна автоматически повлекло за
собой разрыв ее отношений с ФРГ.
К концу 1950-х годов заметно усиливается элемент соперничества
в отношениях двух коммунистических держав, в той или иной мере
претендующих на лидерство в мировом коммунистическом
движении: советской гегемонии открыто был брошен китайский вызов.
Разногласия руководств КПСС и КПК к 1960 г. выливаются в
публичную дискуссию. Наметившаяся тенденция к расколу в
социалистическом лагере сказалась и на внешнеполитических ориентациях
ряда союзников СССР. Открыто прокитайскую позицию занимает
530
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
Албания, в начале 1960-х годов порвавшая с советским блоком.
Новое усиление центробежных тенденций внутри
социалистического содружества было связано также с Румынией, где жесткая, а
временами даже репрессивная внутренняя политика сочеталась со
стремлением к более независимому внешнеполитическому курсу,
пересмотру характера отношений между Бухарестом и Москвой.
Уже в 1956 г. стремясь к освобождению от мелочной кремлевской
опеки, режим Г. Георгиу-Дежа все же не стал и не мог стать
союзником венгерских «национальных коммунистов» типа Имре Надя.
Ведь даже самые робкие реформаторские проекты не могли найти
сочувствия у румынских лидеров, которые явно не принимали идей
демократизации социализма и видели в большей независимости
Румынии лишь средство упрочения собственной власти и ограждения
страны от нежелательных либеральных веяний, исходивших в
первую очередь из Венгрии и Польши. Более того, стремясь к
расширению поля самостоятельных маневров, Георгиу-Деж считал важным
условием для этого укрейление к себе доверия со стороны Москвы.
Жестокие репрессии, предпринятые его режимом внутри страны
против тех, кто выразил симпатии венгерской революции, были
призваны доказать советским лидерам: за Румынию они могут быть
спокойны, там существует прочная коммунистическая диктатура и
невозможно ничего подобного тому, что произошло в Венгрии (этот
аргумент сыграл немалую роль при обосновании румынской
стороной своих требований о выводе советских войск). Став не только
соучастником, но весьма инициативным участником расправы над
венгерским премьер-министром И. Надем113, Георгиу-Деж не просто
подчинился блоковой дисциплине, но стремился извлечь максимум
политической выгоды для себя. Более чем напуганный революцией
в соседней стране, румынский лидер в конечном итоге сумел
воспользоваться этим событием в интересах укрепления своей власти.
Венгерские события явились фактором, заметно ускорившим
формирование румынской национальной модели тоталитаризма. Из
опасений, что либерализация социализма у соседей зайдет
настолько далеко, что составит серьезную угрозу положению румынского
руководства, Георгиу-Деж с конца 1956 г. все более
целенаправленно стремился к созданию механизмов противодействия не только
венгерскому, но и советскому влиянию, а обострение
советско-китайских разногласий дало румынским лидерам возможность играть
на противоречиях двух великих коммунистических держав в целях
упрочения собственных позиций внутри страны и вовне. В 1964 г.
из-за разногласий с румынским руководством не было проведено
очередное заседание Политического консультативного комитета
ОВД, деятельность всех высших органов Варшавского Договора была
фактически парализована114. Положение мало изменилось и после
отставки Н. С. Хрущева, когда новый советский лидер Л. И.
Брежнев предпринял ряд шагов в целях преодоления наслоений в
двусторонних отношениях.
Линия Георгиу-Дежа с 1965 г. получила продолжение и развитие
его преемником Н. Чаушеску. Следует при этом сказать, что особый
531
Холодная война
курс Румынии, оставаясь политикой «национального эгоизма», был
адресован не только и не столько Западу (где серьезное отношение
к Румынии как диссиденту внутри содружества сложилось, главным
образом, лишь после отказа Н. Чаушеску принять участие в
совместной акции ОВД в отношении Чехословакии в августе 1968 г.),
сколько собственному населению, эксплуатируясь как средство
укрепления внутренней поддержки режима, поддержания его устоев.
В Чехословакии, как и в Румынии, коммунистической власти
удалось нейтрализовать влияние XX съезда КПСС. При этом
большие внутренние ресурсы экономически развитого (хотя и все более
отстававшего от западных стандартов) государства позволяли, лишь
немного ослабив после 1956 г. репрессивный механизм, фактически
законсервировать вплоть до 1963 г. модель социализма,
сложившуюся на рубеже 1940— 1950-х- годов. Поворот к более либеральным
веяниям во внутренней (в том числе экономической) политике
наметился лишь в середине 1960-х гг., а полную силу набрал к 1968 г.
Чехословацкие коммунисты-реформаторы не могли не учитывать
уроков венгерского кризиса 1956 г. В отличие от И. Надя они
подчеркнуто декларировали верность своим союзническим
обязательствам по ОВД. Это, впрочем, отнюдь не успокоило советское
руководство, резонно видевшее в любых серьезных политических и
экономических реформах усиление прозападных ориентации, а значит,
угрозу своему влиянию в Чехословакии и в конечном счете
установлениям ялтинско-потсдамской системы. Интервенция 21 августа
1968 г. положила конец одному из наиболее интересных социальных
экспериментов второй половины XX в.
1 По просьбе лидера венгерских коммунистов М. Ракоши, весьма
активного в антиюгославской кампании, в 1949 г. была увеличена численность
советского воинского контингента в Венгрии, размещенного на основании
Парижского мирного договора 1947 г.
2 Единственный известный нам источник, в котором довольно подробно
описан ход совещания, — это крайне тенденциозные мемуары венгерского
лидера М. Ракоши. См.: «Людям свойственно ошибаться»: Из воспоминаний М.
Ракоши / Публ., вступ. ст. и коммент. А. В. Короткова, В. Т. Середы, А. С. Стыка-
лина, А. Д. Чернева и А. А. Чернобаева // Исторический архив. 1997. № 3, 4, 5/6;
1998. № 3, 5/6; 1999. № 1.
3 Планы создания внепартийного противовеса всесильному аппарату ВПТ в
лице ОНФ были с особым воодушевлением встречены в кругах интеллигенции, а
также среди активистов тех левых политических партий, которые, хотя и не были
запрещены в юридическом порядке, однако после 1949 г. существовали лишь
формально, в частности партии мелких сельских хозяев и национальной крестьянской.
4 Подробнее об этом см. нашу вступительную статью к одному из разделов
мемуаров Ракоши: «Людям свойственно ошибаться»... // Исторический архив.
1998. № 5/6.
5 На выступление премьер-министра не могли не отреагировать и западные
наблюдатели. Парижская «Le Monde», откровенно называвшая курс И. Надя
«венгерским нэпом», предсказывала, что «дуэль Надь — Ракоши должна
закончиться победой одного из двух противников».
532
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
6 Речь шла о недостатке внимания к развитию тяжелой промышленности, о
чрезмерном поощрении мелкого собственника в ущерб кооперативам, о
попытках противопоставить партии Отечественный народный фронт, о
националистических перекосах в идеологии. См. материалы этой встречи: «Konzultaciok».
Dokumentumok a magyar es a szovjet partvezetok ket moszkvai talalkozojarol 1954—
1955-ben // Multunk. Budapest, 1992. № 4. Особое возмущение вызвали сам факт
публикации и содержание статьи в «Сабад неп» от 20 октября. В связи с ней
И. Надю были предъявлены упреки во фракционности.
7 Кратковременная «оттепель» в Венгрии сменилась новым «похолоданием»:
застопорился, едва начавшись, процесс реабилитации невинно осужденных,
ужесточилась цензура, усилились гонения на инакомыслящих, были свернуты
все дискуссии в прессе по проблемам реформ экономического и
политического механизма. В экономической политике происходит частичный возврат к не-
оправдавшей себя концепции начала 1950-х гг., выдвигавшей задачу
превращения Венгрии в страну «железа и стали». Принимаются, в частности, решения о
новых, разорительных для страны капиталовложениях в строительство крупных
индустриальных объектов.
8 Эту проблему на основании американских архивных документов
(госдепартамента и других ведомств) глубоко изучил венгерский историк Л. Борхи. См.:
Laszlo Borhi. Rollback, Liberation, Containment, or Inaction? U. S. Policy and
Eastern Europe in the 1950s // Journal of Cold War Studies. \fcl. 1, № 3. Fall 1999.
P. 67-110.
9 Borhi Laszlo. Az Egyesult Allamok Kelet-Europa-politikajanak nehany kerdese,
1948-1956 // Tortenelmi Szemle. Budapest, 1995. № 3. 281 o.
10 Цит. по: Чуканов М. Ю. Постановление ЦК КПСС от 30 июня 1956 г.
«О преодолении культа личности и его последствий» в контексте своего
времени // Авторитарные режимы в Центральной и Восточной Европе (1917—1990-е
годы). М., 1999. С. 166-167.
11 Там же. С. 167-168.
12 27 января 1953 г. Дж. Ф. Даллес в первом своем программном
выступлении в роли госсекретаря США заверил «угнетенные» восточноевропейские
народы в том, что они могут рассчитывать на американскую помощь. 20 февраля
в том же духе высказался президент Д. Эйзенхауэр. Он указал на извращенное
толкование Советским Союзом рожденных по итогам Второй мировой войны
международных соглашений, дающее возможность третировать
восточноевропейские народы. О необходимости гарантировать независимость стран Восточной
Европы было сказано и в обращении Эйзенхауэра к правительству СССР от
11 апреля 1953 г., содержавшем предложения по ряду неразрешенных вопросов
международных отношений (война в Корее, германский вопрос и т. д.).
Комментируя изменения в советском руководстве, а также перемены в тактике
СССР на международной арене после смерти Сталина, высокопоставленные
американские наблюдатели заявляли о том, что гегемонистские притязания
СССР остались неизменными, в силу чего доктрина «освобождения»
признавалась сохранявшей актуальность.
13 Киссинджер Г. Дипломатия. М., 1997. С. 499. Разницу между
восточноевропейскими доктринами администраций Трумэна и Эйзенхауэра Киссинджер
попытался свести «всего лишь к ораторскому нюансу».
14 Как заявил министр иностранных дел СССР В. М. Молотов, «Президиум
ЦК пришел к выводу, что нельзя дальше продолжать проводившуюся в
последнее время линию в отношениях с Югославией. Стало ясно, что поскольку нам
не удалось решить определенную задачу лобовым ударом, то следует перейти к
другим методам. Было решено установить с Югославией такие же отношения,
как и с другими буржуазными государствами, связанными с
Северо-атлантическим агрессивным блоком, — послы, официальные телеграммы, деловые встречи
533
Холодная война
и пр.» (Пленум ЦК КПСС. Июль 1953 г. // Известия ЦК КПСС. 1991. № 1.
С. 164—165). Приведенная в словах Молотова оценка места Югославии на
международной арене явно искажала реальную ситуацию. Оказавшись в состоянии
блокады со стороны СССР и стран народной демократии, Югославия была
вынуждена активизировать в начале 1950-х годов внешнеэкономические связи с
Западом, но при этом последовательно дистанцировалась от блока НАТО,
выступая в роли нейтрального государства. Все-таки устами Молотова (кстати
сказать, наиболее жесткого ортодокса в советском руководстве, менее других
склонного к преодолению сталинского наследия, в том числе и в югославском вопг
росе) было выражено стремление к определенному компромиссу.
15 Подробнее см.: Советско-югославские отношения. Из документов
июльского пленума ЦК КПСС / Вступ. ст. А. Б. Едемского // Исторический архив.
1999. № 2.
16 Российский государственный архив новейшей истории (РГАНИ), ф. 5,
оп. 28, д. 138, л. 117.
17 Как отмечалось, в частности, в докладе Н. С. Хрущева на июльском
пленуме ЦК КПСС 1955 г., «по экономической структуре и по классовой природе
государственной власти Югославию нельзя отнести к государству буржуазного
типа» (Там же, оп. 30, д. 88, л. 140).
18 Разные компартии с неодинаковой степенью готовности подошли к
решению этой задачи, что было обусловлено множеством факторов — раскладом
сил на политической арене той или иной страны, характером
взаимоотношений коммунистов с их союзниками по левому лагерю, не в последнюю очередь
тем, в какой мере скомпрометированными оказывались те или иные
национальные коммунистические лидеры своей причастностью к политике Сталина
и его окружения. Если П. Тольятти, решительно взяв курс на опережение
официальной линии СССР в критике сталинизма, сумел нажить для себя и для
своей партии немалый политический капитал как внутри страны, так и в
рамках мирового коммунистического движения, то более косное руководство
Французской компартии, оказавшись в незавидной роли «догоняющего Москву», в
первые же месяцы после съезда в значительной мере подорвало свое влияние в
кругах левой интеллигенции Франции.
19 Состоявшийся в сентябре 1949 г. судебный процесс над видными
венгерскими коммунистами, обвиненными в подрывной деятельности в пользу
режима Тито, в свое время дал толчок еще большему разжиганию
антиюгославской кампании, переходу ее как бы на новый виток, когда Югославия в
резолюциях Коминформа провозглашалась страной, находящейся во власти уже
не просто ревизионистов, а «шпионов и убийц» (Совещания Коминформа.
1947/1948/1949. М., 1998). Но после того как начал медленно, но неуклонно
разворачиваться процесс нормализации советско-югославских отношений,
многим в Венгрии и за ее пределами стало ясно, что неминуем пересмотр дела
Райка. В одном из выступлений середины 1955 г. Ракоши в обтекаемой
форме был вынужден признать несправедливость выдвигавшихся в ходе
сентябрьского процесса 1949 г. обвинении против Югославии, хотя полной
реабилитации Райка тогда еще не последовало. Главная ответственность за раздувание
в Венгрии антиюгославской истерии в связи с делом Райка была возложена
на Берию и его венгерского коллегу, председателя Управления
государственной безопасности Г. Петера, арестованного еще в январе 195i г. После
XX съезда КПСС, столкнувшись с непривычно резкой критикой, Ракоши был
вынужден пойти на новые уступки — в конце марта он признал полную
несостоятельность обвинений против Райка и осужденных вместе с ним
коммунистов, пытаясь вместе с тем сделать «козлом отпущения» одного из своих
приближенных, М. Фаркаша. Была создана специальная партийная комиссия
по делу Фаркаша.
534
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
20 Цит. по: Барсуков Н. А. XX съезд в ретроспективе Хрущева //
Отечественная история. 1996. № 6. С. 175.
21 Micunovic V. Moskovske godine 1956/1958. Zagreb, 1977. S. 54; Чуканов М. Ю.
Постановление ЦК КПСС от 30 июня 1956 г. «О преодолении культа личности
и его последствий» в контексте своего времени. С. 149.
22 РГАНИ, ф. 5, от 30, д. 169, л. 50-54.
23 Об этом известно из выступления Н. С. Хрущева перед руководителями
стран народной демократии на рабочем совещании в Москве 24 июня 1956 г.
См. в изложении венгерского лидера М. Ракоши на заседании Политбюро
Центрального руководства ВПТ 28 июня: Tarsadalmi Szemle. Budapest, 1993. № 2. 93 о.
24 Советский Союз и венгерский кризис 1956 года. Документы / Ред.-сост.
Е. Д. Орехова, В. Т. Середа, А. С. Стыкалин. М., 1998. Разд. I.
25 Эта оппозиция была почти исключительно внутрипартийной. Даже
исключенный из ВПТ Имре Надь в принципе не отрицал руководящей роли партии.
6 июня 1956 г. бывший премьер-министр отмечал свое 60-летие. К этому
времени оттепель уже настолько сильно прогрела все поры общественной жизни
Венгрии, что вопреки всем закономерностям однопартийной системы исключение
И. Надя из партии не стало для него равносильным политической кончине.
Празднование его юбилея вылилось в скромную политическую демонстрацию
оппозиционной направленности. В дом опального премьера, находившийся под
постоянным наблюдением соответствующих служб, пришли не только виднейшие
деятели культуры, состоявшие в непростых отношениях с коммунистической
властью, но и некоторые ответственные партийные и государственные работники,
даже министры, писавшие затем объяснительные записки в ЦР ВПТ. И
Политбюро ЦР, и советское посольство весьма нервозно отреагировали на
состоявшееся у Имре Надя рукопожатие коммунистов-реформаторов и внепартийной
интеллигенции (см. там же: донесения посольства СССР за июнь 1956 г.).
26 Один из лидеров коммунистического подполья в годы Второй мировой
войны, Кадар в 1951 г. был выведен из высших органов своей партии и
арестован на основании фальсифицированных обвинений. Через три года
реабилитированный, он занимал не самые ответственные должности в партийном
аппарате. Под давлением партактива, вопреки воле Ракоши на ближайший пленум были
намечены его кооптация в ЦР ВПТ и восстановление в Политбюро, членом
которого он состоял до ареста. Эти планы вызвали резко негативную реакцию
советского посла Ю. В. Андропова. В конце апреля он направил в Москву шиф-
ротелеграмму, в которой расценил предполагаемое восстановление Кадара в
Политбюро как «серьезную уступку правым и демагогическим элементам». О том,
сколь серьезно было воспринято в Кремле это сообщение, свидетельствует хотя
бы тот факт, что телеграмма Андропова явилась предметом обсуждения на
заседании Президиума ЦК КПСС 3 мая, поручившего М. А. Суслову углубленно
изучить положение дел в Венгрии (Там же. С. 63—65).
27 14—15 июня на дискуссии о перспективах развития марксистской
философии обширная аудитория приветствовала всемирно известного философа
Дьердя Лукача, подвергнутого травле на рубеже 1940—1950-х гг., а теперь снова
возвращавшегося в активную общественную жизнь. 18 июня в «кружке Пете-
фи» собрались ветераны подпольного антифашистского движения. Многие из
этих людей оказались не у дел после установления в Венгрии сталинистской
диктатуры, некоторые прошли через тюрьмы и лагеря. Всеобщее потрясение
вызвало очень эмоциональное выступление вдовы Л. Райка, призвавшей всех
присутствующих осознать, какой чудовищной несправедливостью были
предъявленные ее мужу обвинения, а еще более то, что многие тысячи людей
заставили поверить в его виновность.
28 Курировавший следственную комиссию по делу М. Фаркаша член
Политбюро Центрального руководства ВПТ И. Ковач, явно интригуя против Ракоши,
535
Холодная война
не препятствовал раскрытию документов, свидетельствовавших о
непосредственном участии первого секратря ЦР ВПТ в фабрикации незаконных судебных дел
в начале 1950-х гг. По инициативе Ковача и с согласия второго человека в
стране и партии Э. Гере намечалось обсуждение дела Фаркаша на ближайшем
пленуме ЦР.
29 См. его донесение в ЦК КПСС по итогам поездки: Советский Союз и
венгерский кризис 1956 года. Документы. С. 85—87.
30 Тезис о том, что социалистический лагерь возглавляется двумя странами,
СССР и КНР, впервые прозвучал в феврале 1955 г. на сессии Верховного
Совета СССР в докладе министра иностранных дел В. М. Молотова об основных
направлениях внешней политики СССР. Он отразил готовность КПСС во имя
единства мирового коммунистического движения пойти на компромисс с
Китаем, в известной мере поделившись с ним своей руководящей ролью.
31 В отчетном докладе Н. С. Хрущева от 14 февраля ссылка на Югославию
содержалась как раз в разделе, где обосновывалось многообразие форм
перехода к социализму: «В Федеративной Народной Республике Югославии, где власть
принадлежит трудящимся, а общество базируется на общественной
собственности на средства производства, в процессе социалистического строительства
складываются своеобразные конкретные формы управления хозяйством, построения
государственного аппарата» (Правда. 1956. 15 февр.).
32 Всего за 4 месяца до ликвидации Коминформа, 14 декабря 1955 г.,
Н. С. Хрущев на пресс-конференции в Дели говорил о целесообразности
сохранения такой формы общения и сотрудничества компартий, как Коминформ.
33 Об этом свидетельствует хотя бы то, что во второй половине февраля
1956 г. на совещании представителей компартий, прибывших в Москву в связи
с XX съездом КПСС, обсуждалась идея создания вместо Коминформа ряда
региональных объединений компартий (объединения компартий стран, строящих
социализм, коминформа западноевропейских стран, коминформа северных
стран, объединения латиноамериканских компартий, объединения компартий
стран Юго-Восточной Азии и т. д.). См. запись заседания Президиума ЦК
КПСС от 22 февраля, выполненную заведующим общим отделом ЦК КПСС
В. Н. Малиным (РГАНИ, ф. 3, оп. 12). Эта идея так и не была, как известно,
реализована, вероятно, из-за жесткой позиции П. Тольятти, который позже, на
VIII съезде ИКП в декабре 1956 г. и на совещании компартий в Москве в
ноябре 1957 г., говорил о своем отрицательном отношении к централизованной
организации коммунистического движения в любой форме, в том числе и
региональной.
34 V Micunovic. Moskovske godine. 1956/1958. Zagreb, 1977. S. 93; Чуканов М. Ю.
Постановление ЦК КПСС от 30 июня 1956 г. «О преодолении культа
личности и его последствий» в контексте своего времени. С. 159. Знаком
компромисса в отношении Югославии была и критика Сталина в вышеназванном
постановлении от 30 июня именно за его роль в разжигании
советско-югославского конфликта. «Грубый произвол, приведший к конфликту в отношениях с
Югославией в послевоенный период», был назван в нем в числе ошибок
Сталина, которые «нанесли ущерб развитию отдельных сторон жизни Советского
государства, тормозили, особенно в последние годы жизни И. В. Сталина,
развитие советского общества, но само собой разумеется, не увели его в сторону
от правильного пути развития к коммунизму» (Правда. 1956. 2 июля).
35 «Нельзя забывать, что к врагам мы должны применять власть. Нельзя
властью злоупотреблять, как это делал Сталин, но употреблять ее надо. Вражеским
устремлениям нужно противопоставить госбезопасность, суды, репрессивные
органы» — так венгерский лидер М. Ракоши зафиксировал выступление
Хрущева. (Из выступления Ракоши на заседании Политбюро ЦР ВПТ 28 июня
1956 г. Tarsadalmi Szemle. Bdp., 1993. 2 sz.)
536
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
36 В целях компрометации Ракоши был дан ход свидетельским показаниям
находившегося в тюрьме бывшего шефа безопасности Г. Петера. Комиссия по
«делу Фаркаша», которой предстояло на ближайшем пленуме ЦР отчитаться о
своей работе, собиралась огласить письмо Петера перед партийным активом, что
и было в итоге сделано.
37 Советский Союз и венгерский кризис 1956 года. Документы. С. 137—142.
38 Там же. С. 149.
39 А. И. Микоян уже в первые часы приезда пришел к выводу о
бесперспективности поддержки Москвой Ракоши. Человек на редкость искушенный в
аппаратной борьбе, он сразу же понял в ходе бесед, что у многих членов
руководства ВПТ давно назрела мысль о необходимости замены Ракоши. Однако они
боялись ставить этот вопрос без предварительного согласования с руководством
КПСС. «Все... ожидают постановки вопроса о Ракоши с нашей стороны», —
сообщал Микоян, и он пошел навстречу этим ожиданиям, предложив Ракоши
в интересах партийного единства «самому подать в отставку, чтобы облегчить
партии сохранить свое руководство и разгромить оппозицию и враждебные
элементы» (там же. С. 154). Вслед за первой проблемой Микояну пришлось решать
и вторую — о преемнике Ракоши. От имени Москвы он согласился с выбором
в пользу Э. Гере, ближайшего соратника смещенного Ракоши. Такой выбор
означал максимальное сохранение преемственности прежнему курсу. Избрание
Гере несомненно избавляло Москву от лишних беспокойств в связи с
возможностью слишком резкого изменения курса ВПТ. Однако его избрание отнюдь
не разрешило проблему преодоления недоверия широких масс к своему
руководству. Сделанный выбор мог принести лишь кратковременный эффект, тогда
как долгосрочная заинтересованность СССР в политической стабильности в
Венгрии требовала от Москвы признания необходимости более решительных
перемен.
40 Позицию Москвы в отношении Имре Надя с предельной откровенностью
изложил Микоян на встречах с руководством ВПТ 13 июля: «Мы считали и
считаем ошибкой исключение из партии Надь Имре, хотя он своим
поведением этого заслужил. Если бы Надь Имре остался бы в рядах партии, он должен
был бы подчиняться партийной дисциплине и выполнять волю партии.
Исключением его ЦК сам себе затруднил борьбу с ним. Надо со всей откровенностью
заявить Надю, что борьбой с партией он не может вернуться в ее ряды. Путь
борьбы с партией — это путь, неизбежно ведущий его в тюрьму. Наоборот, если
он изменит свое поведение, то он может рассчитывать на восстановление в
рядах партии... Когда он сделает ряд шагов в пользу партии и в направлении
исправления своих ошибок, тогда можно будет вернуть его в партию» (там же.
С. 155-156).
41 «В первый раз со времени своего возникновения польский коммунизм
освободился от обвинений в том, что является российской марионеткой,
обреченной на вечный и непримиримый конфликт с польскими национальными
устремлениями... В первый раз за свою долгую, переменчивую и трагическую
карьеру польский коммунизм взял на себя роль выразителя национальных
устремлений к независимости и свободе», — писал в те дни на страницах
журнала «Scotsman» уроженец Польши, выдающийся британский левый политолог
Исаак Дойчер (цит. по обзору западных откликов на польские события:
РГАНИ, ф. 5, оп. 30, д. 229, л. 95).
42 Советский Союз и венгерский кризис 1956 года. Документы. С. 304.
43 Был разработан, в частности, план по наведению порядка в Будапеште на
случай, если массовые шествия примут неконтролируемый характер. 19
октября министр обороны И. Бата отдал приказ о приведении воинских частей в
боевую готовность. Однако то, что в донесениях Андропова называлось
«нездоровыми настроениями», к этому времени в известной мере распространилось и
537
Холодная война
на армейские верхи: многие офицеры и генералы открыто ставили под
сомнение правомерность использования армии для разгона демонстраций. Оказавшись
перед лицом возможного неповиновения своих подчиненных, Бата, довольно
слабый военный специалист и в силу этого человек весьма непопулярный в
офицерской среде, уже на следующий день отменил свой приказ.
44 Рабочие живо откликнулись на планы проведения манифестации
солидарности с Польшей, в пролетарской среде возникла даже идея забастовки в
поддержку требований демонстрантов, так что студенческим вожакам,
опасавшимся чрезмерного обострения обстановки, пришлось заняться увещеванием
рабочих, начать отговаривать их от политической стачки.
45 О полном параличе власти к началу 20-х чисел октября лучше всего
свидетельствует следующий факт. Член Политбюро Л. Ач жаловался Андропову, что
для публикации в центральном органе партии ряда материалов он был
вынужден обращаться за «разрешением» к публицистам из окружения Надя Ш. Хара-
сти и Г. Лошонци, не занимавшим важных постов в партийной номенклатуре,
но имевшим огромное неформальное влияние. См.: Советский Союз и
венгерский кризис 1956 года. Документы. С. 339.
46 Попытки студентов добиться разрешения зачитать свою программу по
радио не увенчались успехом. Хотя во главе радиокомитета стояла сторонница
И. Надя В. Бенке, им этого не разрешили: реформаторы в партаппарате не были
уверены, что им удастся удержать ситуацию под контролем, если на улицы
выйдут сотни тысяч людей. Многих из них охватило серьезное беспокойство:
показательно, что один из главных авторитетов внутрипартийной оппозиции
журналист Ш. Харасти накануне событий, по свидетельству Андропова,
пытался выяснить в ЦР ВПТ, «будет ли применена сила» в ответ на возможные
уличные выступления (там же. С. 341).
47 Хотя у руководителей Союза венгерских писателей и «кружка Петефи»,
заседавших накануне, в сложившейся взрывоопасной ситуации и возникли
сомнения в целесообразности проведения массовой манифестации, стремление к
единению со студентами перевешивало над опасениями возможных эксцессов.
Осознав, что машина уже запущена в ход, они решили участвовать в
демонстрации, чтобы повлиять на развитие событий. Это, однако, не имело успеха.
48 «Хотя мы в качестве пугала для оппозиции часто говорили о
контрреволюционной опасности, на деле в нее всерьез никогда не верили», —
вспоминал впоследствии А. Хегедюш, с апреля 1955 г. по 24 октября 1956 г.
председатель Совета Министров ВНР (Hegedus A. A tortenelem es a hatalom igezeteben.
Bdp., 1988. 286 p.).
49 Советский Союз и венгерский кризис 1956 года. Документы. С. 349—351.
50 Все его действия в тот день отличали предельная осторожность,
стремление воздержаться от каких-либо поспешных, необдуманных шагов. В дни,
предшествующие восстанию, И. Надь находился за городом, куда специально
удалился, чтобы в предгрозовой атмосфере середины октября не выступать
объектом притяжения многих тысяч недовольных режимом и все более открыто
заявлявших о своем недовольстве людей. На предложение соратников
возглавить студенческую демонстрацию бывший премьер-министр, опасаясь
провокации со стороны Гере, ответил самым категоричным отказом. Когда толпа,
собравшаяся перед парламентом вечером 23 октября, потребовала выступления
И. Надя, для его приезда к зданию Госсобрания понадобились не только
длительные уговоры единомышленников,' но и — что было для него важнее —
просьба со стороны партийного руководства.
51 Крючков В. Личное дело. Часть первая. М.,1996. С. 52.
52 Так, 21 октября на партактиве Чепельского металлургического комбината
представитель ЦР ВПТ говорил, что любое вооруженное «контрреволюционное»
выступление войска сумели бы подавить в течение 30 минут.
538
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
53 Советский Союз и венгерский кризис 1956 года. Документы. С. 208—210.
54 Там же. С. 339-342.
55 СССР и Польша: октябрь 1956-го. Постановления и рабочие записи
заседаний Президиума ЦК КПСС // Исторический архив. 1996. № 5/6. С. 178—191.
Предисловие А. М. Орехова. Публикацию подготовили Е. Д. Орехова и В. Т.
Середа. "
56 Из имеющихся источников наиболее полное представление об этой
встрече дает запись, выполненная помощником первого секретаря ЦК КПЧ А.
Новотного. См.: Советский Союз и венгерский кризис 1956 года. Документы.
С. 359-365.
57 «Людям свойственно ошибаться». Из воспоминаний М. Ракоши //
Исторический архив. 1999. № 1. Находившийся в Москве бывший первый секретарь
ЦР ВПТ поздно вечером 23 октября был приглашен в Кремль на заседание
Президиума ЦК КПСС.
58 Советский Союз и венгерский кризис 1956 года. Документы. С. 356—357.
59 Об этом Хрущеву вскоре сообщил министр обороны СССР маршал
Г. К. Жуков, получивший соответствующую информацию от военного атташе
посольства СССР в Венгрии (там же. С. 362).
60 Малашенко Е. И. Особый корпус в огне Будапешта //
Военно-исторический журнал. 1993. № 10. С. 26.
61 Там же.
62 Советский Союз и венгерский кризис 1956 года. Документы. С. 362.
63 Там же. С. 356. Что же касается письменного обращения, то оно было
подготовлено задним числом — в ответ на запланированное на 28 октября
обсуждение венгерского вопроса в Совете Безопасности ООН и вообще на
негативную реакцию мирового общественного мнения в связи с отсутствием
формальной просьбы о помощи. Датированное 24 октября и подписанное А. Хеге-
дюшем, уступившим в ночь на 24-е свои полномочия главы правительства Имре
Надю, оно было обнародовано лишь 28 октября.
64 «Никто из нас не понимал, почему полиция и венгерские воинские части
ничего не делают для наведения порядка», но как бы там ни было,
«рассчитывать на помощь венгерской полиции и армии и совместные с ними действия
не приходилось», — вспоминает участник событий генерал-лейтенант Е. И.
Малашенко (Малашенко Е. И. Указ. соч. С. 28).
65 Вопрос о возможном привлечении И. Надя к руководству страной и
партией рассматривался вечером 23 октября в Москве на заседании
Президиума ЦК КПСС, где вызвал некоторую дискуссию. Если В. М. Молотов считал,
что «руками Надя Венгрия расшатывается», то более умеренный А. И. Микоян
полагал, что «без Надя не овладеть движением, дешевле и нам». Его в
известной мере поддержал Хрущев: «Надя привлечь к политической деятельности. Но
пока председателем [правительства] не делать» (Советский Союз и венгерский
кризис 1956 года. Документы. С. 356—357).
66 Там же. С. 364 (из записи совещания в Кремле 24 октября с участием
представителей социалистических стран).
67 Вывод, ими сделанный, заключался в том, что руководители ВПТ
«преувеличивают силы противника и недооценивают свои силы» (там же. С. 372).
68 См. в том же сборнике каждодневные, а иногда отправлявшиеся по
нескольку раз в день донесения А. Микояна и М. Суслова от 24—30 октября.
69 Там же. С. 406.
70 Там же. С. 383-384.
71 Там же. С. 441-443.
72 Там же. С. 405.
73 См.: Borhi Laszlo. Az Egyesult Allamok Kelet-Europa-politikajanak nehany
kerdese, 1948—1956 // Tortenelmi Szemle. Budapest, 1995. N9 3.
539
Холодная война
74 Цит. по: Чуканов М. Ю. Постановление ЦК КПСС от 30 июня 1956 г.
«О преодолении культа личности и его последствий» в контексте своего
времени. С. 174.
75 Borhi Laszlo. Az Egyesult Allamok es a szoyjet zona, 1945—1990 (Kronologia).
Budapest, 1994. 56 o.
76 О реакции США на венгерские события подробнее см.: Bekes Csaba. Az
1956-os magyar forradalom a vilagpolitikaban. Tanulmany es valogatott dokumentumok.
Bdp., 1996; Borhi Laszlo. Op. cit.
77 СССР и Польша: октябрь 1956-го. Постановления и рабочие записи засе.-
даний Президиума ЦК КПСС // Исторический архив. 1996. № 6. С. 183.
Польская сторона в лице члена Политбюро ЦК ПОРП Э. Охаба (в то время
первого секретаря ЦК партии), ехавшего через Москву в Пекин на VIII съезд
КПК, еще 11 сентября поставила в осторожной форме вопрос об отзыве
советников КГБ из Польши. А. И. Микоян, встречавшийся с Охабом, уже тогда
ответил, что эта мера не противоречит принципиальной линии КПСС. Однако до
принятия конкретного решения дело дошло лишь ко времени, последовавшему
за VIII пленумом ПОРП.
78 «Идет свержение правительства. Сравнения с Польшей нет», — заметил,
например, Л. М. Каганович (Советский Союз и венгерский кризис 1956 года.
Документы. С. 356).
79 Венгерский исследователь Л. Борхи утверждает, что уступка советского
руководства в польском вопросе была обусловлена более жесткой позицией,
занятой США на случай возможного военного вмешательства СССР в Польше.
Однако свою гипотезу он недостаточно подкрепляет ссылкой на документы
(Borhi Laszlo. Op. cit. Вопрос этот, безусловно, нуждается в дальнейшем
изучении с привлечением советско-американской дипломатической переписки за
вторую половину октября 1956 г.
80 См. выполненные заведующим отделом ЦК КПСС В. Малиным рабочие
записи заседаний Президиума ЦК КПСС (Советский Союз и венгерский
кризис 1956 года... С. 411-413, 432-441).
81 «Войска не выводим — подавить надо решительным образом», —
говорил Ворошилов. В таком же духе высказывались и некоторые его коллеги по
Президиуму ЦК: «Твердой линии держаться» (Н. Булганин 26 октября),
«твердую позицию занять» (Л. Каганович 26 октября), «идти им на уступки —
рассматривать будут как слабость» (Д. Шепилов 26 октября), «главное —
потребовать от Кадара больше решительности» (Н. Булганин 28 октября) (там
же).
82 Характерны отзывы от 26 октября: «т. Микоян занимает
неправильную позицию, неопределенную» (Н. Булганин), «т. Микояну сказать,
чтобы он твердо потребовал от Надя навести порядок (Г. Маленков), «т.
Микоян неправильно действует, толкает на капитуляцию» (Г. Жуков) (там же.
С. 412).
83 Там же. С. 433-434.
84 «Рабочие поддерживают восстание», — признал Н. Хрущев 28 октября (там
же. С. 432).
85 «Надь вот-вот выступит против нас», — предчувствовал Молотов
(заседание от 28 октября. Там же. С. 433).
86 Советский Союз и венгерский кризис 1956 года... С. 457—463.
87 «На XX съезде сделали хорошее дело, но затем не возглавили
развязанную инициативу масс. Нельзя руководить против воли народа. Не встали на
подлинные ленинские принципы руководства. Можем оказаться в хвосте
событий» (там же. С. 460).
88 См., например, их донесение от 30 октября. Там же. С. 467—468.
89 Там же. С. 462.
540
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
90 Этому эпизоду в истории венгерских событий посвящена огромная
литература. Одну из реконструкций см.: Дюрко Л. 1956. Главы из книги //
Иностранная литература. М., 1988. № 7/8.
91 См. запись заседания и постановление Президиума ЦК (там же. С. 479—
485). Как и неделей раньше, в ночь с 23 на 24 октября, при решении
венгерского вопроса в советском руководстве не было полного единодушия.
Возвратившийся 31 октября в Москву А. И. Микоян на следующий день на
заседании Президиума ЦК решительно высказывался против нового военного
вмешательства, считая не до конца исчерпанными политические средства
разрешения кризиса. Его позиция, однако, в то время уже не нашла поддержки
других членов Президиума ЦК. См.: Советский Союз и венгерский кризис
1956 года... С. 494-495.
92 Деятельность этой радиостанции в период польского и венгерского
кризисов 1956 г. явилась одним из главных предметов обсуждения на юбилейной
международной конференции в Будапеште осенью 1996 г. При этом
высказывались различные точки зрения. См. материалы конференции: 1956-os Intezet
Evkonyv. 1996/1997. Bdp., 1997.
93 См.: Borhi Laszlo. Op. cit
94 «Во время венгерского переворота Америка плелась в хвосте собственной
риторики. Нежелание идти на риск возникновения войны ради уничтожения
коммунистического контроля над Восточной Европой было в течение прошедшего
десятилетия четко выраженной американской политикой. Но нежелание
Вашингтона всерьез рассмотреть любой вариант, не связанный с войной, с тем чтобы
повлиять на разворот событий, разверзло огромнейшую пропасть между тем, что
Вашингтон провозглашал, и тем, что он на деле готов был поддерживать.
Соединенные Штаты так и не объяснили пределы поддержки только что
вылупившемуся из яйца, не имеющему опыта венгерскому правительству. Ни по одному из
имеющихся в их распоряжении каналов они не дали совета венграм, как
закрепить достижения, прежде чем предпринимать дальнейшие, уже необратимые
шаги... Более твердый и ясный американский подход, возможно, оказался бы
существенным фактором, лишающим советское решение предсказуемости
последствий или видимой безнаказанности... Демократии были не в состоянии начать
войну из-за Венгрии, но они могли расширить спектр политических и
экономических потерь СССР вследствие подавления восстания. Получилось же так, что
Кремль заплатил буквально ничтожнейшую цену за свои действия и не понес
никаких экономических санкций» (Киссинджер Г. Дипломатия. С. 507—508).
95 Как доказывает в своей работе Ч. Бекеш, принципиальное решение о
силовых действиях в отношении Египта было принято еще до венгерских
событий 23 октября: Bekes Csaba. Op. cit.
96 Советский Союз и венгерский кризис 1956 года... С. 439.
97 Там же. С. 479-484.
98 «Суэцкий кризис покончил с «эрой невинности» в рамках Западного
альянса; с этого момента западные союзники никогда более не примут на веру свои
же собственные заверения о якобы идеальной симметрии интересов» — так
оценил последствия этого события Г. Киссинджер (Киссинджер Г. Дипломатия.
С. 496). О развитии Суэцкого кризиса см.: D. E Calhoun. Hungary and Suez, 1956.
An Exploration of Who Makes History. Lanham, Maryland, 1991.
99 Подробнее см.: Csen Csien. Peking es az 1956-os magyar valsag // 1956-os
Intezet Evkonyv 1996/1997. Bdp., 1997. 186-195 o.
100 Ibid.
101 См. телеграмму посольства СССР из Рима в МИД СССР с текстом
письма П. Тольятти Секретариату ЦК КПСС о положении в Венгрии // Советский
Союз и венгерский кризис 1956 года... С. 476—477.
102 Там же. С. 479.
541
Холодная война
103 «Пересмотреть оценку, войска не выводить из Венгрии и Будапешта и
проявить инициативу в наведении порядка в Венгрии» (там же).
104 31 октября на Президиуме ЦК был утвержден текст телеграммы в адрес
П. Тольятти, в котором советские лидеры с полной определенностью заявляли:
поскольку И. Надь «все более подпадает под влияние реакционных сил», они
не будут «мириться с поворотом событий в сторону разгула реакции» (там же.
С. 486). Министру обороны СССР Г. К. Жукову было поручено «с учетом
обмена мнениями на заседании Президиума ЦК КПСС разработать
соответствующий план мероприятий, связанных с событиями в Венгрии» (там же. С. 484).
105 «Угроза нашей Родине, использовать хотят Венгрию как базу против
нас», — прозвучало на заседании Президиума ЦК КПСС 2 ноября (там же.
С. 512).
106 См. телеграмму Ю. Андропова о его беседе с И. Надем и другими
членами узкого кабинета министров от 1 ноября (там же. С. 499—501). Там же см.
ноту правительства ВНР правительству СССР о денонсации Варшавского
Договора. См. также телеграмму Ю. Андропова от 2 ноября о повторном
протесте венгерской стороны (там же. С. 522—523).
107 Это предположение подтверждается записями беседы Н. Хрущева и Г.
Маленкова с югославскими лидерами в ночь со 2 на 3 ноября, выполненными
присутствовавшим на встрече послом ФНРЮ в СССР В. Мичуновичем. Как
явствует из этих записей, в ходе беседы был затронут вопрос о границах ПНР
и реваншистских проявлениях в Германии (Советский Союз и венгерский
кризис 1956 года... С. 524-533).
108 Об этом писал в своих мемуарах Н. С. Хрущев (Вопросы истории. 1994.
№ 5), а относящаяся к ноябрю 1956 — февралю 1957 г. обширная переписка
между советскими и югославскими руководителями это еще раз подтверждает.
Опубликованную ее часть см.: Советский Союз и венгерский кризис 1956 года...;
Top secret. Magyar-jugoszlav kapcsolatok 1956. Dokumentumok. Bp., 1995.
Значительная часть переписки до сих пор не опубликована. См.: РГАНИ, ф. 89,
перечень 45.
109 Центрально-Восточная Европа во второй половине XX века: В 3 т. /
Гл. ред. А. Д. Некипелов. М., 2000. Т. 1: Становление реального социализма.
1945-1965. С. 372-373.
1,0 Там же. С. 394.
111 Ворошильский В. Венгерский дневник // Искусство кино. М., 1992. №4.
С. 145-146.
112 Стыкалин А. С. Советско-югославская полемика вокруг судьбы «группы
И. Надя» и позиция румынского руководства (ноябрь—декабрь 1956 года) //
Славяноведение. 2000. № 1. С. 70—81.
1,3 Там же.
114 Центрально-Восточная Европа во второй половине XX века. Т. 1. С. 381.
М. Я. ПЕЛИПАСЬ
СУЭЦКИЙ КРИЗИС 1956 года
Победа антигитлеровской коалиции во Второй мировой войне
дала толчок мощным политическим и социальным процессам в
странах «третьего мира». Это поставило перед победившими
государствами проблему выработки политики, способной повлиять на вектор
развития этих стран.
На Ближнем и Среднем Востоке всю сложность этой задачи в
первую очередь ощутила Великобритания, считавшая с довоенных
времен этот регион сферой своих преимущественных интересов.
Правящие круги Великобритании рассчитывали перестроить
отношения со странами региона и провести неизбежное сокращение
внешнеполитических обязательств темпами и методами, которые
позволили бы британскому обществу надеяться на сохранение
международных позиций страны и не повлекли бы за собой серьезных
внутриполитических осложнений. Но ни консервативному
правительству У. Черчилля, ни сменившему его в середине 1945 г.
лейбористскому кабинету министров во главе с К. Эттли не удавалось
разработать меры, которые давали бы возможность Великобритании
контролировать развитие ситуации в масштабах ближневосточного
региона или даже его отдельных частей. Не оправдались надежды
А. Идена, министра иностранных дел в правительстве У. Черчилля,
создать механизм контроля над процессами в арабском мире в виде
Лиги арабских государств. Напротив, ее деятельность довольно
быстро приобрела антибританскую направленность.
Осенью 1945 г. лейбористский министр иностранных дел Э. Бе-
вин предложил план создания организации, в задачи которой
входило бы осуществление проектов, направленных на развитие
промышленности, сельского хозяйства, социальной сферы в странах
региона. В соответствии с этим замыслом в апреле 1946 г. в Каире
было учреждено Управление ближневосточного развития. Однако
экономическое положение самой Великобритании не позволяло
выделять сколько-нибудь значительные суммы для оказания помощи
странам ближневосточного региона. Выход из этой ситуации Э. Бе-
вин видел в проекте «Евро-Африка», в рамках реализации которого
предполагалось привлечь европейские страны, прежде всего
Францию, к эксплуатации природных богатств континента и
заинтересовать США перспективой получения стратегического сырья из
региона. Великобритания рассчитывала тем самым получить контроль
543
Холодная война
над интеграционными процессами в Европе, добиться от США
реальной поддержки в сохранении британских позиций на Ближнем и
Среднем Востоке и, таким образом, получить возможности хотя бы
косвенно контролировать американскую политику в регионе1.
Содержание британского стратегического планирования на
послевоенный период определялось положением о неизбежном обострении
англо-советских отношений и их переходе в кризисную фазу во
второй половине 1950-х годов. Разработанный высшим британским
военным руководством в мае 1947 г. Всеобщий стратегический план
определял Советский Союз в качестве основного потенциального
противника, а район Ближнего и Среднего Востока как наиболее
вероятное направление «агрессии России»2. Правительство К. Эттли
придавало важнейшее значение сохранению военного присутствия в этом
регионе. Так, с 1946 г. начались затяжные переговоры с Египтом об
изменении условий англо-египетского договора 1936 г. Но попытки
Великобритании добиться согласия египетского королевского
правительства на сохранение британской военной базы в зоне Суэцкого
канала натолкнулись на настойчивые требования полного вывода
британских войск с территории страны. В то же время обострение
палестинской проблемы усилило интерес арабских стран к военному
сотрудничеству с Великобританией. Это до известной степени
благоприятствовало сохранению активной позиции Лондона в регионе3.
На переговорах с представителями американского правительства
британские дипломаты и военные отстаивали точку зрения, что
Ближний Восток в качестве «будущего театра военных действий
уступает по значению лишь территории самой Англии»4. Однако
правящие круги США не разделяли этих оценок, отдавая приоритет
латиноамериканским и европейским делам.
В системе внешнеполитических приоритетов американской
администрации Г. Трумэна район Ближнего и Среднего Востока занимал
в первые послевоенные годы далеко не главное место. В
стратегическом планировании США оно определялось задачей создания
плацдарма для нанесения — в начальной фазе возможного
военного конфликта с Советским Союзом — ядерного удара по
нефтедобывающим и нефтеперерабатывающим мощностям на территории
СССР. Дипломатическое давление Советского Союза на Турцию,
оказывавшееся в первые послевоенные годы с целью добиться
пересмотра режима черноморских проливов, и выдвигавшиеся в
прессе сопредельных с Турцией советских республик территориальные
претензии создавали ситуацию, которая не позволяла американским
военным экспертам разрабатывать долговременные планы операций
на возможном театре военных действий в этом регионе. В этих
условиях при решении вопроса, на каких рубежах будет проходить
«линия обороны Запада», акцент делался на возможности
использования британской базы в зоне Суэцкого канала. Лишь с 1947 г.,
после провозглашения «доктрины Трумэна», при американской
технической помощи развернулась модернизация турецких аэродромов, а
позднее началось и строительство новых аэродромов для
размещения тяжелых американских бомбардировщиков5.
544
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
При общем неприятии британских оценок в американских
правительственных кругах шли постоянные дебаты между
дипломатическим и военным ведомствами, с одной стороны, правительством и
конгрессом — с другой, относительно значения ближневосточного
региона и отношений с Великобританией в этом районе мира.
Особенно наглядно это показало обсуждение итогов
американо-британских переговоров, проходивших осенью 1947 г. и известных в
дипломатической истории как «Переговоры в Пентагоне»6.
Разумеется, острые дебаты в американских правящих кругах
возникали и в связи с формированием политики США в других
районах мира. Но в первое послевоенное десятилетие именно
становление ближневосточного направления американской внешней
политики проходило с наибольшими трудностями. В значительной степени
это объяснялось сложностью политической обстановки в самом
регионе. Однако нужно иметь в виду и недостаток
квалифицированных кадров, который ощущало руководство госдепартамента,
формируя штаты соответствующих отделов и посольств, в условиях* когда
общая численность дипломатического корпуса резко увеличивалась.
Специалисты считают, что лишь с 1942 г., когда в Чикаго была
проведена конференция «Ближний Восток: проблемы и перспективы»,
была начата подготовка для правительственных организаций
специалистов, знающих языки региона.
С 1947 г. в США стал издаваться «Ближневосточный журнал».
На первой странице первого номера этого журнала
констатировалось, что «за очень небольшим исключением, для американцев
Ближний Восток — терра инкогнита*». Лишь с 1949 г. стала
финансироваться правительственная программа ближневосточных
исследований7. Отсутствие прочных традиций ближневосточной
политики в сочетании с плохим знанием реалий региона привели к
тому, что практически до середины 1950-х годов правительство
США было вынуждено при решении большинства возникавших
острых региональных проблем опираться на разработки
британского министерства иностранных дел. Но при этом американские
политики декларировали, и зачастую совершенно искренне, антико-
лониалистские лозунги и особенно в первые послевоенные годы
считали неизбежным и желательным скорейший «уход»
Великобритании с Ближнего Востока.
Отмечая сложности формирования ближневосточного
направления деятельности госдепартамента США, нельзя не подчеркнуть
последовательность, с которой администрация Трумэна формулировала
глобальные задачи американской внешней политики. Продолжая
традицию односторонних деклараций внешнеполитических целей
страны, восходящую к президенту Дж. Монро, Г. Трумэн в послании
конгрессу 12 марта 1947 г. сформулировал ряд принципиальных
положений, определивших характер внешней политики США во второй
половине XX в.
Неведомая земля (лат.).
545
18 Холодная война 1945-1963 гг.
Холодная война
В подчеркнуто патетико-трагической манере сделав заявление в
феврале 1947 г. о невозможности для Великобритании далее
поддерживать режимы Греции и Турции, Лондон надеялся, что
правительство США в ответ заявит о своих экономических и стратегических
интересах в регионе и тем самым создаст надежду на реализацию
проекта «Евро-Африка». Американская дипломатия в лице прежде
всего заместителя государственного секретаря Д. Ачесона разгадала
замысел Форин Оффис8. В выступлении президента Г. Трумэна
ничего не говорилось об экономических интересах США в регионе,"
хотя первоначальный проект содержал такие положения.
«Доктрина Трумэна» провозглашала целью американской
региональной и глобальной политики защиту свободы и демократии. Она
развивала «вильсонистские» традиции, характерные для
внешнеполитического курса Ф. Д. Рузвельта. Но тем не менее отсутствие
указаний на экономические интересы США в ближневосточном регионе
шло как бы вразрез с действиями американских монополий, которые
в послевоенный период активно теснили европейский капитал в
нефтедобывающей промышленности Ближнего и Среднего Востока.
Действительно, с 1945 г. представители американских деловых
кругов вели переговоры о получении различных концессий
практически во всех арабских странах9. Компании «Сокони вакуум» и
«Стандард ойл оф Нью-Джерси» владели 27,5% активов «Ирак
петролеум компани» и имели значительные интересы в Катаре.
«Галф ойл» и Англо-иранская нефтяная компания делили
контроль над буровыми работами в Кувейте. «Стандард ойл оф
Калифорния» и «Тексако» имели преимущественные права в
Саудовской Аравии и Бахрейне10. Возможно, случайным, но, безусловно,
символическим совпадением стало то, что слияние четырех
американских нефтяных монополий («Стандард ойл оф
Нью-Джерси», «Сокони вакуум», «Тексас» и «Стандард ойл оф
Калифорния») в компанию «АРАМКО» по времени совпало с поддержкой
конгрессом США направления политики, предложенного
«доктриной Трумэна». По данным, представленным в комиссию по
иностранным делам палаты представителей конгресса США
руководством этой кампании, уже в первой половине 1950-х гг. капитал
Соединенных Штатов Америки осуществлял финансовый
контроль над 46% нефтяных запасов ближневосточного региона. 20%
— оставалось под контролем британских фирм11. В конце 40 —
начале 50-х гг. произошло резкое увеличение добычи нефти на
промыслах Ближнего и Среднего Востока. Оно было связано с
ростом потребностей в энергоносителях западноевропейских
стран, восстанавливавших свою экономику при помощи США в
рамках «плана Маршалла». Причем уже в 1947 г. до 50% их
потребностей обеспечивалось за счет поставок компании
«АРАМКО». В последующий период, за 1948—1951 гг. 56% поставляемой
этой компанией в Европу нефти оплачивались за счет средств,
выделявшихся сначала по «плану Маршалла», а затем — по
Программе взаимного обеспечения безопасности, связывавшей США
с членами Североатлантического блока12.
546
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
Однако, несмотря на это, следует подчеркнуть, что
формулировки «Доктрины Трумэна» адекватно отразили те оценки
стратегического значения ближневосточной нефти, которые существовали в
правящих кругах США на тот период. Разрабатывавшиеся в
Соединенных Штатах во второй половине 1940-х гг. планы возможной
войны с Советским Союзом предусматривали, что в начальной фазе
военных действий Советский Союз быстро сможет добиться
стратегического успеха, как в Западной Европе, так и на Ближнем
Востоке. В связи с этим обстоятельством по меньшей мере в течение двух
лет после начала военных действий доступ к ближневосточной
нефти для США и их союзников будет невозможен13. Лишь известная
директива Совета национальной безопасности (СНБ-68), которая
была одобрена президентом Г. Трумэном после начала корейской
войны, внесла коррективы в оценки стратегической важности
ближневосточной нефти и региона в целом. В ней подчеркивалось, что
в случае войны «нефтяные районы Ближнего и Среднего Востока»
превратятся в важный театр военных действий. План ведения
войны с Советским Союзом под кодовым названием «Дропшот» уже
предусматривал формирование рубежа обороны в юго-восточных
районах Турции с целью «защиты ближневосточной нефти»14. Таким
образом, значение ближневосточного региона в системе
внешнеполитических приоритетов США возрастало по мере развития
экономической и военно-политической интеграции Европы и завершения
оформления раздела этого региона на сферы влияния США и
Советского Союза, что нашло свое выражение в принятии ФРГ в
НАТО и создании Организации Варшавского Договора.
Североатлантический блок все более активно распространял свое влияние на
ближневосточный регион.
Подготовка к принятию в НАТО Турции, являвшейся мостом
между южной частью Европы и Ближним Востоком, шла
одновременно с созданием военной организации этого альянса.
Подготовка была связана с реформированием турецких вооруженных сил и
созданием военной инфраструктуры на территории страны.
Распространению влияния НАТО на Ближний Восток должно было
способствовать создание средневосточного командования при участии
Великобритании, Франции, США и Турции. В качестве
члена-основателя к созданию командования был приглашен Египет. При
этом британская база в зоне Суэцкого канала формально
становилась бы союзной. Несмотря на то, что королевское правительство
Египта отклонило это предложение, ведущие страны НАТО
продолжали поиски вариантов блоковой политики на Ближнем и
Среднем Востоке, используя в качестве меры давления на страны
региона заинтересованность ближневосточных режимов в получении
военной и экономической помощи15.
Ближневосточный рынок вооружений контролировала
Великобритания, выступая в качестве основного поставщика оружия
арабским странам. Это давало британскому правительству важный
рычаг воздействия на ситуацию на Ближнем Востоке. Установление
контроля над гонкой вооружений в регионе, прежде всего между
547
Холодная война
арабскими странами и Израилем, стало важным направлением
ближневосточной политики и для США. По тактическим соображениям,
учитывающим договорные отношения Великобритании с рядом
арабских стран, а также стремление контролировать деятельность
Франции, намерение США управлять военным строительством на
Ближнем и Среднем Востоке выразилось в участии в трехсторонней
декларации, которая была провозглашена правительствами
Соединенных Штатов, Великобритании и Франции 25 мая 1950 г.
Вопросы поставок оружия на Ближний Восток стали рассматриваться
специальной трехсторонней комиссией, в которой мнение
представителей Вашингтона имело решающее значение16.
Создание механизма контроля над ближневосточным рынком
вооружений следует рассматривать как составную часть действий
США, направленных на то, чтобы на основе развития двусторонних
отношений со странами Ближнего и Среднего Востока разработать
долговременную региональную политику. Среди таких действий
находится и попытка Соединенных Штатов вслед за
Великобританией, которая сделала это сразу после войны, выдвинуть программу не
только военного, но и экономического сотрудничества с
развивающимися странами.
20 января 1949 г. президент Г. Трумэн в послании конгрессу
назвал четвертой по порядку среди важнейших внешнеполитических
задач оказание помощи «слаборазвитым» регионам. Выдвижение
американской администрацией программы, получившей в
дипломатической истории название «программы четвертого пункта»,
означало, прежде всего, то, что так называемые «невоенные факторы силы»
начинали все более учитываться при разработке внешнеполитической
стратегии США. В частности же, применительно к реалиям
ближневосточного региона, американское руководство, предлагая программу,
пыталось дать ответ на непростой вопрос, каковы на самом деле
способы «укрепления демократических институтов» в странах Ближнего
и Среднего Востока. Ведь именно эту задачу в числе приоритетных
выдвигала «доктрина Трумэна». Оказание американской
экономической и технической помощи странам в рамках программы должно
было, по замыслу ее авторов, способствовать развитию экономики
этих стран и стимулировать приток западного частного капитала. Но
главное, как определяли документы государственного департамента,
реализация программы должна была способствовать «внесению... в
политическую и социальную системы зависимых стран разумной доли
либеральных идей, но так, чтобы это не привело к слишком
быстрым изменениям в существующих порядках»17.
В конце 1951 г. в Бейруте было открыто региональное
представительство США для координации использования средств,
выделяемых странам ближневосточного региона в рамках различных
программ помощи. Его возглавил Э. Лок, имевший ранг специального
помощника государственного секретаря. Но в своей деятельности
представительство столкнулось с серьезными проблемами.
Государства региона не располагали реальными возможностями участвовать
в финансировании крупных проектов, как это предусматривали про-
548
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
граммы помощи. Часть правящей элиты арабских государств
вообще не была заинтересована в реализации долгосрочных проектов, а
надеялась на немедленное личное обогащение за счет сумм
американской помощи. Прогрессивная часть арабского общества
относилась с некоторым подозрением к действиям США в регионе,
усматривая за предложением помощи стремление американского
империализма закабалить страны, только освободившиеся от британской и
французской зависимости. Сосредоточенность Соединенных Штатов
и их союзников в начале 1950-х гг. на достижении паритета с
Советским Союзом в развитии конвенциональных сил в Европе, а
затем в получении ядерного превосходства над СССР серьезно
лимитировали возможности американского правительства в плане
выделения сколько-нибудь значительных сумм на экономическую
помощь развивающимся странам. Так, на 1951 финансовый год
конгресс выделил в соответствии с «Актом об иностранной
экономической помощи» 34,5 млн долл. На помощь, например, Египту было
ассигновано всего 250 тыс. долл. Деятельность одного американского
эксперта оплачивалась 15 тыс. долл. в год18. Таким образом, на
практике за счет сумм помощи фактически оплачивался сбор через
американских советников стратегической информации о ситуации в
стране. Уже спустя год после своего назначения Э. Лок ушел в
отставку. Вскоре представительство в Бейруте было закрыто19.
Чем глубже американские дипломаты и военные вникали в
сложное переплетение ближневосточных проблем, тем труднее
становилось игнорировать проблему социальной опоры политики стран
Запада на Ближнем и Среднем Востоке. Между тем определение
долговременной стратегии ближневосточной политики требовало найти
ответ на вопрос, какие именно социальные слои и политические
силы в долговременном плане могут стать опорой США. При
внимательном рассмотрении оказалось, что таких сил на тот момент не
существовало. Государственный секретарь США Д. Ачесон в январе
1952 г., беседуя с У. Черчиллем, определил ситуацию в странах
Ближнего Востока как «достойную самого Карла Маркса: масса
безработных, бездомных и нищих, отсутствует пролетариат, нет среднего
класса, правящий класс невелик, но продажен. Его поддерживают
иностранцы, которые хотят эксплуатировать бесценные богатства
региона, особенно нефть и Суэцкий канал»20. Эту точку зрения
разделяли и британские политики, но, как подчеркивал английский
журнал «Раунд тэйбл», в отличие от американских дипломатов они
считали неизбежным продолжение сотрудничества с теми силами,
которые уже стояли у власти в государствах региона21.
Американское же правительство попыталось применить на
Ближнем Востоке опыт латиноамериканской политики и сделало ставку
на такой относительно вестернизированный институт, как армия.
Акцент был сделан на установление контактов с младшим и
средним офицерским составом, часть которого получила военное
образование в странах НАТО и по социальному происхождению не была
связана родственными и клановыми отношениями со «старой
шайкой» коррумпированных политиков22.
549
Холодная война
Обобщение опыта послевоенной ближневосточной политики в
этом плане и разработка рекомендаций правительству вошли в
задачу комиссии, которая была создана по распоряжению
госсекретаря Д. Ачесона в конце 1951 г. из представителей правительственных
ведомств, деловых и академических кругов. В докладе комиссии,
представленном в начале 1952 г., важное место занимал анализ
ситуации в Египте. В качестве главной задачи эксперты определили
поиск фигуры политика, который при помощи США мог бы встать
во главе государства и осуществить программу мер, разработанную
при помощи американских советников23.
В июле 1952 г. в Египте произошла антимонархическая
революция. К власти пришли представители организации «Свободные
офицеры» во главе с Г. А. Насером. Такое развитие событий в
крупнейшей арабской стране соответствовало представлениям американских
дипломатов и «криптодипломатов» о том, что фактором
стабильности и проводниками западного влияния в регионе могут быть
армейские круги. Правда, опыт отношений американских представителей
с военными Сирии, где в течение 1949 г. произошло три
государственных переворота, остро поставил вопрос о стабильности
ближневосточных военных режимов. К тому же приходившие к власти
генералы и полковники с большой неохотой декларировали свою
приверженность демократическим ценностям и не торопились
передавать власть гражданским правительствам, что шло вразрез со
стратегическими задачами американской политики в плане защиты
демократии, изложенными в «доктрине Трумэна». Но тем важнее было
найти способы управления политическими процессами в Египте —
крупнейшей стране арабского мира, и распространить этот опыт на
другие страны региона.
С появлением ядерного и термоядерного оружия у Советского
Союза для американских и британских военных стала очевидной
уязвимость крупной базы в зоне Суэцкого канала. В 1952—1953 гг.
как в США, так и в Великобритании предпринимаются попытки
внести изменения в стратегическое планирование по Ближнему
Востоку. В Великобритании разработан новый стратегический план,
США переходят к действиям в рамках концепции «нового взгляда».
Закреплялось положение о том, что американские военные базы
должны создаваться в непосредственной близости к границам
Советского Союза, а их охрана должна была возлагаться на вооруженные
силы стран региона. Приоритетным для США становится задача
создания блока стран «северного яруса» Ближнего и Среднего
Востока, с включением Турции, Ирана и Пакистана. Однако это не
означало снижения интереса ведущих стран НАТО к развитию
ситуации в арабском мире. Напротив, для создания стабильной ситуации,
при которой только и было возможно обеспечить приток частного
капитала в регион, возрастало значение достижения прогресса в
урегулировании арабо-израильского конфликта. Для США при всем
упорном нежелании американской дипломатии согласиться с
британскими предложениями о разделе сфер влияния в регионе
приоритетными являлись отношения с Израилем, а из арабских стран —
550
Первая «оттепель» и новые, «заморозки»
с Саудовской Аравией. Но для придания импульса
ближневосточному мирному процессу важно было наладить надежные связи с
Египтом.
Консервативное правительство У. Черчилля, пришедшее к
власти в результате всеобщих выборов 1951 г., взяло курс на заключение
англо-египетского соглашения, которое давало бы возможность
Великобритании поэтапно вывести почти восьмидесятитысячный
контингент войск, но закрепляло бы за Лондоном право использовать
суэцкую базу в случае обострения международной напряженности.
Американское правительство Д. Эйзенхауэра всячески стимулировало
развитие переговорного процесса между Великобританией и
Египтом по вопросу об изменении статуса суэцкой базы. Обещания
экономической и военной помощи Египту раздавались из
Вашингтона именно в периоды, когда возникали тупиковые ситуации на
переговорах. Деятельность американской дипломатии
способствовала улучшению американо-египетских отношений и неоднократно
вызывала протесты Лондона, обвинявшего госдепартамент США в
передаче Египту конфиденциальной информации.
Британское правительство во главе с У. Черчиллем испытывало
большие внутриполитические затруднения в связи с проведением
политики на Ближнем Востоке. В консервативной партии
сформировалась влиятельная и многочисленная оппозиция. Члены так
называемой «Суэцкой группы» членов британского парламента резко
критиковали правительственный курс, выступая за сохранение
военного присутствия в Египте. Правда, У. Черчилль со свойственным
ему опытом и изворотливостью сам поддерживал оппозиционеров,
тем самым создавая рычаг давления на американское правительство
и добиваясь от США демонстрации «атлантической солидарности».
Избранная У. Черчиллем тактика всяческого затягивания
переговоров с Египтом, вызывавшая многочисленные трения в
англо-американских отношениях, в конечном итоге дала результаты. В конце
июня 1954 г. на переговорах в Вашингтоне американское
руководство обещало обусловить предоставление помощи Египту
выполнением египетским правительством положений готовившегося
соглашения о статусе базы в зоне Суэцкого канала. Таким образом, США
неформально брали на себя функции гаранта соглашения24.
19 октября 1954 г. это соглашение было подписано.
Англо-египетский договор 1936 г. прекращал свое действие. Срок нового
соглашения устанавливался в 7 лет. Великобритания должна была
вывести свои войска с суэцкой базы за 20 месяцев. В случае агрессии
против любой арабской страны, которая к моменту подписания
соглашения являлась участницей договора о коллективной обороне
государств — членов Лиги арабских государств, подписанного в
Каире 13 апреля 1950 г., а также против Турции, британские войска
могли вернуться на базу. В тексте соглашения была сделана
оговорка, что исключаются случаи конфликтов между арабскими
странами или военных столкновений с Израилем25.
Американская дипломатия проявляла большую
заинтересованность в дальнейшем налаживании англо-египетских отношений. Га-
551
Холодная война
зета «Нью-Йорк тайме» писала, что соглашение «создает
возможности расширить связи между Турцией и Пакистаном за счет Ирака и
Ирана, а возможно, и других арабских государств, включая
Египет...»26 В то же время представители оппозиции
правительственному курсу в британском парламенте считали, что занимавший
официально пост премьер-министра Египта, а фактически уже
полностью определявший политику страны Г. А. Насер будет добиваться
денонсации соглашения. Суэцкая база потеряна для Великобритании
навсегда, считали члены «Суэцкой группы»27. Оправданность таких:
предсказаний подтверждают свидетельства соратников Г. Насера.
Один из членов Совета революционного командования Египта Ха-
лед Мохи Эл Дин отметил в своих мемуарах, что уже в начале 1954 г.
Г. Насер фактически не скрывал намерений воспрепятствовать, если
понадобится, силой, возвращению британских войск на египетскую
территорию28.
Развитие ситуации на Ближнем Востоке после заключения
соглашения показало, что не оправдываются надежды американских
дипломатов и на то, что оно расчистит дорогу к началу
ближневосточного мирного процесса. Тайные контакты израильских и египетских
представителей, имевшие место в 1952—1954 гг., не принесли
результатов29. Попытки США стимулировать сближение Израиля и
арабских стран через совместную реализацию «проекта долины р.
Иордан» также были безуспешными. Обострение ситуации на линии
перемирия между Израилем и Египтом свидетельствовало о нежелании
сторон искать разрешения конфликтной ситуации по формуле «мир
в обмен на территории», предложенной в американо-английском
плане мирного урегулирования, известного как план «Альфа»30. Во
второй половине 1954 г. Г. А. Насер укрепляется во мнении, что
Соединенные Штаты в действительности не собираются оказывать
военную помощь Египту. К серьезным осложнениям в отношениях
Египта с Великобританией и Соединенными Штатами привело
создание в начале 1955 г. военно-политической организации стран
«северного яруса» Ближнего и Среднего Востока, получившей название
Багдадского пакта. Участие в пакте Ирака и Великобритании было
расценено руководством Египта как стремление стран НАТО
оспорить претензии Египта на лидерство в регионе. Правительство
Израиля также негативно отреагировало на создание пакта, особенно
на сделанное при подписании 24 февраля 1955 г. турецко-иракского
соглашения заявление представителей двух стран о стремлении
добиваться соблюдения всех резолюций ООН по палестинскому
вопросу31. Совершенный 28 февраля 1955 г. рейд израильских комман-
дос на территорию Египта был расценен египетским руководством
как часть организованной США репрессивной кампании, связанной
с его оппозицией Багдадскому пакту и отказом заключить мир с
Израилем. В связи с этим усиливается давление на Насера со
стороны офицерства с требованием повысить боеспособность армии.
Соединенные Штаты не стали членом Багдадского пакта, что
свидетельствовало о нежелании американской дипломатии слишком
обострять отношения с Советским Союзом на Ближнем и Среднем
552
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
Востоке и стремлении сохранить свободу дипломатического
маневра в отношениях со странами региона. Однако создание военного
блока непосредственно на границах СССР неизбежно должно было
вызвать противодействие со стороны советской дипломатии.
Активизация политики Советского Союза на ближневосточном и
африканском направлениях соответствовала логике как формирования
послевоенной системы международных отношений, так и
продолжения холодной войны. Включение ФРГ в НАТО и создание
Организации Варшавского Договора привели к ситуации
военно-стратегической стабилизации в Европе. Соединенным Штатам и
Советскому Союзу еще предстояло в ходе Карибского кризиса осознать
неизбежность достижения и сохранения разумного паритета в
сфере стратегических вооружений. Но уже обозначается обострение
борьбы сверхдержав за страны «третьего мира», куда в 1960-х гг
будет перенесено их противоборство.
Столкнувшись с нежеланием стран НАТО поставлять Каиру
современные виды вооружений, Египет начинает переговоры с
Советским Союзом. Сама по себе одноразовая, пусть даже крупная,
поставка оружия из стран Варшавского Договора (основным
поставщиком выступила Чехословакия) не могла привести к немедленному
изменению соотношения сил между Израилем и Египтом. К тому же
она имела первоначально коммерческий характер. Более того, баланс
сил мог быть быстро восстановлен на новом уровне. Таким образом,
обвинения СССР со стороны дипломатии Великобритании и США
в том, что, нарушив монополию ведущих стран на продажу оружия
арабским странам, Советский Союз «открыл новый фронт холодной
войны», были явным преувеличением и проявлением логики
«двойного стандарта». К тому же следует учитывать, что
советско-египетские отношения складывались непросто, особенно на первом
этапе. Советское правительство не могло не учитывать антикоммунизм
Г. А. Насера. Однако борьба против Багдадского пакта объективно
сближала Египет с Советским Союзом.
Государственного секретаря США Дж. Ф. Даллеса беспокоили как
перспективы противоборства с Советским Союзом в регионе на
условиях, которые определял бы Египет, так и сложности сближения
позиций СССР и США для предотвращения такого развития
событий на Ближнем Востоке, которое будет угрожать стабильности всей
послевоенной системы международных отношений. Египетского
лидера следовало поставить на место, считал госсекретарь США. В
беседе с министром финансов Великобритании Г. Макмилланом 26
октября 1955 г. Даллес заявил: «Насер играет с силами более грозными,
чем ему представляется»32. Американская дипломатия разработала
программу жестких мер давления на Египет, которая соответствовала
логике основного принципа дипломатии Даллеса — «балансировать на
грани», но не допускать разрыва в отношениях. В конце марта 1956 г.
президент Эйзенхауэр утвердил план «Омега». В первой части этого
плана предусматривались меры экономического и политического
давления на Египет. Во второй — способы политической и
дипломатической изоляции этой страны. Содержание третьей части пла-
553
Холодная война
на «Омега» до сих пор осталось засекреченным. Заметки Даллеса
позволяют лишь отчасти судить, в каком направлении должны были
развиваться действия США в том случае, если мероприятия в
рамках первых двух частей плана не дадут результатов. Госсекретарь
упоминал о сбивании цен на египетский хлопок путем
выбрасывания на мировой рынок крупных партий хлопка, из США, глушении
передач Египетского радио, а также об организации
государственного переворота в Сирии, в том случае, если Дамаск будет
поддерживать Насера. Таким образом, речь, как минимум, шла о попытках
создания внутриполитического кризиса в Египте.
Правительство Великобритании считало предлагавшуюся
Вашингтоном программу действий неадекватной складывавшейся в
ближневосточном регионе ситуации. Генеральной целью британского
плана действий в отношении Египта, также подготовленного в конце
марта 1956 г., было свержение режима Насера вооруженным путем.
Вашингтон приложил немало усилий, чтобы убедить британское
правительство в несостоятельности и опасности этих планов.
Однако постоянные «утечки информации» из британских
правительственных ведомств и общий враждебный тон английской прессы в
отношении египетского лидера свидетельствовали о том, что премьер-
министр А. Идеи, который на посту министра иностранных дел
приложил немало усилий для заключения англо-египетского
соглашения 1954 г. и, таким образом, поставил на карту свою
политическую карьеру, был настроен в пользу военно-силового решения33.
Планы военного конфликта с Египтом разрабатывались и в
Израиле. На протяжении ряда лет израильское руководство
безуспешно добивалось от США заключения «договора об обеспечении
безопасности» и получения разрешения американского правительства на
закупку оружия в Соединенных Штатах. С середины 1954 г., когда
из-за поддержки Каиром деятельности алжирского Фронта
национального освобождения осложнились франко-египетские отношения,
началось сближение Израиля и Франции. Американские
правительственные круги рассчитывали, что, в связи с получением
вооружения Израилем из Франции, вопрос о поставках американского
оружия будет снят с обсуждения, на Ближнем Востоке установится
новый баланс военных сил, в котором США сохранят хорошие
возможности для дипломатической игры в регионе?.
Вообще же правительство Д. Эйзенхауэра приложило немало
усилий для того, чтобы привести «особые» американо-израильские
отношения в соответствие с интересами региональной политики США.
Существенно были ограничены возможности «утечек информации»
из правительственных органов, которые позволяли бы
израильскому правительству организовывать кампании давления на
администрацию со стороны членов конгресса и средств массовой
информации США. Израильское руководство расценивало действия
госдепартамента Соединенных Штатов как стремление «снизить» уровень
отношений с Израилем и было намерено этому решительно
противодействовать. Видный израильский политик Д. Бен-Гурион в
середине 1954 г. выразил мнение, что правительство Эйзенхауэра «хочет
554
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
фактически получить мандат на управление Израилем». Он
подчеркнул решимость руководства Израиля отстаивать право проводить
независимую внешнюю политику и намерение дать понять США,
что Израиль — «не Гватемала»35. В середине 1955 г. Д. Бен-Гурион
вновь стал премьер-министром Израиля, одновременно занимая пост
министра обороны. Усилия кабинета министров во главе с Д. Бен-
Гурионом, направленные на укрепление израильской армии, явно
подогревались стремлением использовать складывавшуюся на
Ближнем Востоке обстановку для демонстрации прежде всего
Соединенным Штатам бесперспективности американского давления в пользу
начала арабо-израильских переговоров по формуле «мир в обмен на
территории». В кругах израильских политиков и военных
вынашивались планы проведения военной акции в отношении Египта и
других арабских стран до того, как оружие из стран Варшавского
блока будет освоено египетской армией.
30 января 1956 г. израильский посол в США А. Эбан публично
призвал правительства США и Великобритании оказать военную
помощь Израилю. Этим израильская дипломатия создавала именно ту
внутриполитическую ситуацию, которой стремились избежать
президент Д. Эйзенхауэр и госсекретарь Дж. Ф. Даллес, рассчитывавшие
наладить ближневосточный мирный процесс за период между
президентскими кампаниями, когда влияние сионистского лобби в США
объективно снижалось. Призыв Эбана был подхвачен произраильски
настроенными политиками. Поскольку в США фактически началась
президентская избирательная кампания, то предвыборные
соображения вновь стали оказывать большое воздействие на формирование
ближневосточной политики администрации. В начале весны 1956 г. в
политических кругах Израиля ширятся призывы к началу войны
против Египта. Растет число инцидентов на линиях перемирий Израиля
с Египтом и другими арабскими странами.
4 апреля 1956 г. Совет Безопасности принял резолюцию,
призывавшую генерального секретаря ООН Дага Хаммаршельда совершить
поездку на Ближний Восток с задачей убедить противоборствующие
стороны соблюдать ранее достигнутые соглашения о перемирии,
остановить эскалацию насилия и концентрацию вооруженных сил
вблизи линий перемирий. Демонстрируя усилия по предотвращению
военного конфликта, американское правительство одновременно
намечает меры по управлению развитием конфликта в случае его
начала. Государственным департаментом, Объединенным комитетом
начальников штабов и Центральным разведывательным
управлением были рассмотрены возможные варианты начала локального
конфликта и вероятности его интернационализации, в том числе и за
счет посылки СССР и ГДР «добровольцев» для помощи Египту.
Вооруженное вмешательство США в конфликт было признано крайне
нежелательным. В конечном итоге дипломатическое и военное
ведомство США разработали план операции «Стокпайл». Он
предусматривал создание на корабле, приписанном к 6-му
американскому флоту, склада артиллерийского, стрелкового оружия и
боеприпасов, которые могли быть переданы арабским странам в том случае,
555
Холодная война
если они окажутся жертвами агрессии Израиля. Кроме того,
Дж. Ф. Даллес предлагал поместить определенное количество
самолетов на аэродромах в районе Ближнего Востока и уведомить как
Израиль, так и арабские страны, что право использовать такие
самолеты получит сторона, подвергшаяся агрессии.
Давление сионистского лобби в конгрессе на правительство и
дальнейшее ухудшение американо-египетских отношений привели к
существенной корректировке плана «Стокпайл». Окончательный
вариант предусматривал, что в случае нападения арабских стран на
Израиль 24 самолета F-86, из числа находящихся в Европе, будут
передислоцированы на Кипр и там переданы израильским летчикам.
Но тональность заявления и общая направленность действий
американского правительства не оставляли сомнения в том, что США не
поддержат агрессию Израиля против Египта. На встрече с
делегацией конгресса 23 апреля 1956 г. государственный секретарь Дж. Ф.
Даллес дал понять, что Израилю следует соотносить свои действия с
интересами глобальной политики США и не ставить мир «перед
угрозой третьей мировой войны во имя улучшения ситуации с точки
зрения собственных интересов». Он указал, что «есть методы
экономического и иного давления на арабов, с целью отвратить их от
развязывания войны». Поэтому США не будут предпринимать шагов,
«которые столкнут СССР и США в условиях ухудшающейся
ситуации на Ближнем Востоке»36.
В этот период появилась возможность сближения позиций США
и Советского Союза. Во время визита в Великобританию в апреле
1956 г. Первый секретарь ЦК КПСС Н. С. Хрущев высказался за
введение под эгидой ООН эмбарго на поставки оружия на Ближний
Восток. Это встревожило в первую очередь руководство Египта.
Дипломатическое признание Египтом Китайской Народной
Республики, последовавшее в середине мая 1956 г., показало великим
державам, что у президента Г. А. Насера сохраняются определенные
возможности для дипломатического маневра. КНР не являлась
членом ООН и могла рассматриваться в качестве потенциального
поставщика оружия Египту.
Таким образом, к середине 1956 г. складываются условия как для
возникновения ближневосточного кризиса, так и для урегулирования
ситуации на Ближнем Востоке. Заканчивался вывод британских
войск с территории Египта. Для стабилизации внутриполитической
ситуации и подтверждения претензий на лидерство Египта в
арабском мире президенту Г. А. Насеру нужно было продемонстрировать
политическую волю в отстаивании суверенитета страны. Кризис в
отношениях с ведущими странами НАТО мог дать основания для
денонсации англо-египетского соглашения 1954 г. Для Насера не
было секретом то, что британское и французское правительство
ищут предлог для развязывания агрессии против Египта. Однако
действия американского правительства позволяли судить о том, что
в условиях приближавшихся президентских выборов США не
поддержат вооруженную акцию своих партнеров по НАТО. Насер,
таким образом, мог в своих интересах использовать разногласия меж-
556
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
ду США, Великобританией и Францией. Вместе с тем египетского
лидера не могло не беспокоить то, что реальностью становилось
сотрудничество ведущих стран Североатлантического блока в
попытках создания внутриполитического кризиса в Египте. Это
подталкивало египетского президента к развитию отношений с Советским
Союзом.
В декабре 1955 г. правительства США и Великобритании,
совместно с Международным банком реконструкции и развития (МБРР),
предложили Египту предоставить кредиты на сооружение первой
очереди высотной Асуанской плотины на Ниле и рассмотреть
порядок предоставления сумм для завершения строительства. В
реальности предоставление гарантий выделения необходимых сумм всячески
затягивалось, с целью добиться от Египта политических уступок.
В начале мая 1956 г. главы дипломатических ведомств США и
Великобритании согласились в том, что следует отозвать обещания
финансировать асуанский проект.
На заседании Совета национальной безопасности 28 июня 1956 г.
директор ЦРУ А. Даллес информировал собравшихся, что, по
данным его ведомства, министр иностранных дел СССР Д. Т. Шепилов,
который был приглашен в Египет на празднование окончания
вывода британских войск с территории страны, в ходе своего визита в
Каир в середине июня предложил помощь Советского Союза в
строительстве Асуанской плотины в форме беспроцентного займа на
сумму в 400 млн долл. сроком на 60 лет при одновременном
аннулировании долга Египта за поставленное ранее странами Варшавского
Договора оружие.
При обсуждении сложившейся в отношениях с Египтом ситуации
Дж. Ф. Даллес подчеркнул необходимость избегать поспешных
действий и указал, что участие Советского Союза в финансировании
асуанского проекта в ближайшее время обернется негативными
последствиями для ближневосточной политики США, но в
долговременном плане принесет им выигрыш. Строительство плотины ляжет
тяжелым грузом на египетскую экономику и приведет к
дальнейшему снижению жизненного уровня. Ответственность за это население
Египта будет возлагать на правительство Насера и Советский Союз.
Госсекретарь отметил, что единственное, с чем США следует
поспешить, так это с отзывом своих обещаний Египту, и сделать это
нужно до визита Насера в Москву, намечавшегося на начало августа,
чтобы у широкой международной общественности не укрепилось
мнение, что это Египет выбрал между СССР и США. Даллес был
намерен объявить об отказе Египту в финансировании строительства
Асуанской плотины одновременно с соответствующим заявлением
Великобритании.
Г. А. Насер получил сведения о намерениях Вашингтона и
Лондона, очевидно, из своих источников в странах Багдадского пакта до
того, как 19 июля 1956 г. госсекретарь информировал посла Египта
о решении американского правительства. На следующий день
британское правительство, а 23 июля — руководство МБРР, объявили
об отзыве ранее сделанных предложений о предоставлении займа
557
Холодная война
Египту. Из американского посольства в Каире сообщили в
госдепартамент, что Насер не выразил удивления, лишь пообещав сделать в
речи 26 июля важное сообщение. Дипломаты предположили, что
египетский президент заявит об отказе от получения американской
экономической помощи по «Программе четвертого пункта»37.
Однако ответ Насера на действия США и Великобритании имел
«асимметричный» характер. 26 июля 1956 г. президент Египта объявил о
том, что подписал декрет о национализации компании Суэцкого
канала. В декрете подчеркивалось, что все «акционеры и держатели
учредительных акций получат возмещение за свои акции по их
котировочной стоимости на парижской бирже ценных бумаг в день,
предшествующий вступлению в силу настоящего закона»38.
Компания Суэцкого канала представляла собой акционерное
общество, почти половина акций которого принадлежала
Великобритании. Декрет египетского правительства касался концессии 1854 г.,
полученной Ф. Лессепсом на сооружение канала и фирмана
турецкого султана 1856 г. об учреждении Всеобщей компании морского
Суэцкого канала. В отличие от Константинопольской конвенции
1888 г. относительно свободы плавания по Суэцкому каналу, эти
документы де носили международного характера39. Таким образом,
сам по себе акт египетского правительства не противоречил
международному праву, хотя смена собственника сооружения, от
функционирования которого зависела значительная часть мировой
торговли и судоходства, не могла не иметь широкого политического
резонанса.
Решение о национализации кампании Суэцкого канала вызвало
поддержку во всех странах арабского мира. Заявления Г. Насера
свидетельствовали о его намерении опереться, прежде всего, на
участников формирующегося движения неприсоединения. Он постоянно
подчеркивал мысль, что реальной проблемой является не статус
канала, а право «малых стран» отстаивать свои независимость и
суверенитет. Однако реакция азиатских стран была крайне осторожной.
Г. А. Насер сделал заявление о национализации компании
Суэцкого канала после своего возвращения с о. Бриони, где он
встречался с президентом Югославии И. Броз Тито и премьер-министром
Индии Дж. Неру. Затем Неру посетил Египет. У международной
общественности первоначально возникло впечатление, что египетский
президент согласовал свои действия с этим авторитетным в странах
Азии политиком. Однако это было не так. Дж. Неру был
неприятно удивлен, когда узнал о решении египетского лидера из газет. Его
первой реакцией была мысль о том, что Насер «взял на себя
слишком много и что его действия являются следствием давления
экстремистских сил». Конечно, признавал Неру, Египет имел
юридические основания национализировать компанию Суэцкого канала, но
сама манера, в какой это было сделано, с точки зрения индийского
премьера, затрудняла разрешение возникшей конфликтной ситуации
на условиях компромисса заинтересованных сторон и угрожала
свободе судоходства в канале. Индия не может поддерживать Насера,
исходя только из антиимпериалистических эмоций, считал индий-
558
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
ский лидер. С его точки зрения, в сложившейся ситуации важно
было не допустить усиления международной напряженности и
помочь Насеру занять более умеренную позицию. Индия должна была
этому способствовать, до поры до времени не выражая своего
отношения к ситуации и наблюдая за ее развитием40.
Столкнувшись с подобной реакцией целого ряда развивающихся
стран на свои действия, Г. А. Насер сделал акцент на
использование американо-советских противоречий. Он информировал
американское правительство, что Советский Союз не имел отношения к
принятию решения о национализации. Египет не консультировался
с Советским правительством по этому вопросу и не выяснял
возможную реакцию СССР в случае вооруженного нападения на Египет41.
Тем самым президент Насер сигнализировал Вашингтону о согласии
передать инициативу в разрешении ситуации в руки США.
Одновременно делался намек на возможность обращения Египта за помощью
к Советскому Союзу.
Резкой критике решение египетского президента подвергла
Великобритания. На действия британского правительства важнейшее
влияние оказали внутриполитические соображения. Отставка У.
Черчилля с поста лидера партии и премьер-министра в апреле 1955 г.
существенно повлияла на расстановку сил в консервативной партии.
Идеи не имел того влияния на оппозицию, каким пользовался
Черчилль. Продажа оружия Египту странами Варшавского Договора
была расценена членами «Суэцкой группы», насчитывавшей
приблизительно 100 парламентариев из 345 членов фракции консерваторов
в палате общин, как «прыжок Советского Союза через блок стран
северного яруса». Оглашение Насером решения о национализации
компании Суэцкого канала после того, как завершился вывод
британских войск с территории Египта (это произошло 13 июня 1956 г.),
подтвердило опасения оппозиции относительно судьбы соглашения
о статусе суэцкой базы и перспектив сохранения британского
влияния на Ближнем Востоке.
Реакция парламентской оппозиции на национализацию кампании
Суэцкого канала делала неизбежной для правительства «игру
мускулов». Оппозиция настаивала на свержении Г. Насера и приведении
к власти лидеров партии Вафд в союзе с антинасеровски
настроенными офицерами. Вариант проведения военной операции
рассматривался как предпочтительный, в то время как устранение Насера в
результате покушения могло создать ему в массах ореол мученика.
Операция для парламентариев казалась легкой. Задавали вопрос:
«Когда в последний раз египетская армия побеждала?» И сами
давали иронический ответ: «Во втором акте оперы „Аида". Вариант
дипломатического решения проблемы не исключался, но в любом
случае канал следовало поставить под международный контроль и
унизить Насера. Один из лидеров суэцкой группы выдвинул лозунг:
«Или Насер, или Идеи должны уйти до середины октября»42.
Позиции премьер-министра А. Идена пошатнулись. Под угрозой
оказалась вся его политическая карьера. Отсюда почти истерическая
реакция британского премьера и его сравнение Насера с Муссолини,
559
Холодная война
а ситуации 1956 г. — с обстановкой накануне Мюнхенской
конференции 1938 г.
Информация о выступлении Г. А. Насера была получена А. Иде-
ном в тот же день около 10 часов вечера. В ходе немедленно
проведенной встречи представители комитета начальников штабов
заявили о том, что подготовка военной операции против Египта может
занять 6—7 недель. На следующий день, 27 июля, состоялось
заседание кабинета министров, на котором были обсуждены возможные
экономические последствия национализации Суэцкого канала, а
также была определена тактика действий правительства. Министры
согласились с тем, что с юридической точки зрения заявление
египетского президента является декларацией о намерении выкупить
акции у их владельцев, поэтому британская дипломатия не должна
пытаться доказывать незаконность декрета о национализации
канала. Следует акцентировать внимание на тезисе, что решение Насера
продиктовано внутриполитическими соображениями, а в
реальности правительство Египта не располагает возможностями обеспечить
бесперебойное функционирование канала. Канал — это объект
большого международного значения, следовательно, он и должен
находиться под международным управлением. Министры считали, что на
Египет должно быть оказано экономическое и политическое
давление со стороны тех государств, чьи интересы в данном случае
оказались затронуты в наибольшей степени. Политическое давление
должно быть поддержано угрозой силы, а если понадобится, то и ее
применением. По итогам заседания британский премьер
информировал президента США, что по истечении шести недель он
инициирует во взаимодействии с Францией начало военных действий
против Египта, с тем чтобы «сломать Насера». «Устранение Насера и
создание в Египте режима, менее враждебного Западу, является
наиболее важными нашими целями», — подчеркивал Идеи43.
Позицию Лондона активно поддержало французское
правительство. Министр иностранных дел Франции К. Пино демагогически
сравнил действия Насера с захватом Гитлером Рейнской области в
1936 г. и выразил непреклонную решимость своего правительства «не
дать Насеру возможности уйти с добычей». В противном случае,
заявлял французский дипломат, у арабских стран появится соблазн уже
в «ближайшие три месяца национализировать нефтепроводы на
Ближнем Востоке», и тогда Европа «будет полностью зависеть от
доброй воли арабских правительств»44.
Поскольку государственный секретарь США в это время
находился с визитом в Перу, то, получив послание от А. Идена, Эйзенхауэр
направил в Лондон помощника госсекретаря Р. Мэрфи.
Американскому эмиссару не удалось убедить министра иностранных дел
Великобритании С. Ллойда и французского министра Пино в
целесообразности использования преимущественно политических и
экономических мер давления на Египет. Британское и французское
правительства настаивали на необходимости применения военной
силы, чтобы «изгнать Насера из Египта»45. По возвращении из
Латинской Америки Дж. Ф. Даллес немедленно вылетел в Лондон.
560
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
От американского руководства, в лице, прежде всего, президента
Д. Эйзенхауэра и государственного секретаря Дж. Ф. Даллеса,
требовалось определить программу действий, которая давала бы
возможность управлять конфликтной ситуацией и разрешить ее с
учетом глобальных и региональных интересов США. Анализируя
ситуацию, эксперты госдепартамента практически сразу, уже 27 июля,
дали заключение, что национализация компании Суэцкого канала
Египтом не противоречит международному законодательству
Применение же силы каким-либо государством или группой государств для
восстановления статус-кво вступит в явное противоречие с Уставом
ООН. США должны были выиграть при любом развитии ситуации.
В том случае, если египетское правительство под давлением США
пойдет на уступки, то подтвердится правильность стратегического
курса на использование в качестве опоры Запада армейских кругов
и будет доказана возможность существования в арабском мире
стабильного военного немонархического режима. Развивающиеся
страны в целом и лидеры дЁижения неприсоединения, в частности,
получат образец, по которому им следует строить отношения с США.
В том случае, если сделанные Насером уступки вызовут
внутриполитический кризис в Египте и приведут к «потере лица» этим
политиком, от США будет зависеть, останется ли он у власти. Это также
сулило сохранение американского контроля над развитием
политической ситуации в арабском мире. При любом варианте важнейшее
значение имело достижение двух целей — обеспечить поддержку
мирового общественного мнения действиям США и не допустить
усиления влияния Советского Союза в регионе. Но, как всегда в год
президентских выборов, приоритетными для американского
руководства оставались внутриполитические соображения. Считалось
необходимым во что бы то ни стало поддержать имидж Д. Эйзенхауэра
как миротворца накануне президентских выборов в ноябре 1956 г.
В ходе встречи Даллеса с С. Ллойдом и К. Пино госсекретарю
США удалось достичь временного компромисса с союзниками по
НАТО. Он дал понять, что не исключает применения силы, но в
крайнем случае и только тогда, когда мировому сообществу будет
продемонстрировано, что исчерпаны иные меры воздействия на
Насера, которые и заставят его «изрыгнуть проглоченное»46. Это в
целом устраивало британское правительство, которое по внешне- и
внутриполитическим соображениям также придавало большое
значение завоеванию поддержки мирового общественного мнения и не
могло игнорировать тот факт, что члены британского Содружества,
не поддержавшие действия египетского правительства, не одобряли
в то же время и военных приготовлений Лондона. Причем это
касалось не только Индии, но также и Канады и Австралии. По
итогам переговоров было сделано заявление, в котором национализация
компании Суэцкого канала была названа «захватом», что позволяло
правительству Великобритании парировать обвинения оппозиции в
нерешительности, ссылаясь на необходимость координировать с
США использование военных методов давления на Египет. В
заявлении также предлагалось обсудить статус канала на международной
561
Холодная война
конференции47. Как отмечает томский исследователь В. П.
Румянцев, одной из целей, которую преследовал госсекретарь США,
выступая с инициативой созыва международной конференции, было
втянуть Г. А. Насера в длительные переговоры и попытаться
добиться от него уступок48. Но в принципе ситуация оставалась открытой
и не исключала снятия части претензий и со стороны
Великобритании и Франции.
Даллес и Идеи определили, что в конференции должны принять
участие 24 страны. Великобритания настояла, чтобы она проходила
в Лондоне. Британская дипломатия рассчитывала, что эта
конференция завершится принятием резолюции, осуждающей национализацию
и содержащей призыв к созданию международной администрации по
управлению каналом. Министр иностранных дел Великобритании
С. Ллойд предлагал придать такой резолюции ультимативный
характер. Если Насер откажется ее поддержать, то появится предлог для
применения силы. Даллес предпочел не вступать в дальнейшие
споры с британским руководством, надеясь, однако, организовать
переговорный процесс безупречно с точки зрения международного права,
с тем чтобы он продлился, по крайней мере, до завершения
президентских выборов в США49. В итоге работы Лондонской
конференции, открывшейся 16 августа 1956 г., 18 из 22 участвовавших стран
(отказались участвовать Египет и Греция) поддержали американские
предложения, так называемый «план Даллеса», предполагавший
создание международного органа для управления каналом в
сотрудничестве с Египтом50.
По итогам конференции была сформирована комиссия во главе
с премьер-министром Австралии Р. Мензесом для передачи всех
протоколов заседаний египетскому руководству. Члены комиссии
находились в Каире с 3 по 9 сентября. Тактика давления на
египетского президента, избранная Мензесом, соответствовала стремлению
британской дипломатии доказать бесперспективность диалога с
Насером. Еще 8 августа в выступлении по радио А. Идеи
охарактеризовал египетского президента как политика, который не соблюдает
договоренностей. Но на практике действия австралийского
премьера дали Г. А. Насеру возможность перехватить дипломатическую
инициативу. Когда Р. Мензес заявил, что не -исключено применение
силы со стороны Великобритании и Франции в том случае, если
египетское руководство не пересмотрит решения национализировать
компанию Суэцкого канала, Насер прервал переговоры. Затем
10 сентября египетское правительство выступило с предложением
провести конференцию, в которой участвовали бы все
пользователи каналом. Как и ранее, Египет подчеркивал намерение выполнять
международные обязательства по Суэцкому каналу51. Одновременно
Г. А. Насер обратился к Дж. Неру с просьбой выступить
посредником в отношениях с США и Великобританией с целью выработки
решения о статусе канала, которое не предусматривало бы
установление над ним международного контроля52.
Инициативы Египта нарушали планы Великобритании,
поскольку именно на это время, приблизительно с 10 сентября (по другим
562
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
данным, сообщенным позднее Даллесом лидерам конгресса США, с
15 сентября) Лондон планировал перейти в отношениях с Египтом
к мерам военного давления, о чем А. Идеи информировал
американское правительство в конце августа. В связи с этой информацией
госдепартамент США, стремясь не допустить военного конфликта на
Ближнем Востоке и сохранить дипломатическую инициативу, уже
подготовил проект создания ассоциации пользователей Суэцким
каналом. Таким образом, предложения Египта о созыве
конференции всех пользователей канала шли как бы в русле инициатив
Вашингтона, но фактически были попыткой помешать созданию
ассоциации. Поэтому американское правительство отклонило
инициативы Каира53.
В сложившейся ситуации, когда возник выбор между
американским и египетским предложениями, британскому правительству
ничего не оставалось, как поддержать новый план США. Как
подчеркивал министр иностранных дел Великобритании С. Ллойд,
привлекательным казалось следующее обстоятельство: если американское
правительство будет создавать ассоциацию вопреки негативной
реакции Египта, то ему придется участвовать в попытках
принуждения египетского правительства к согласию на установление
международного контроля над каналом.
Премьер-министр Великобритании А. Идеи согласился огласить
намерение создать ассоциацию пользователей от имени своего
правительства, а также правительств США и Франции. Выступая 12
сентября 1956 г. в палате общин британского парламента, А. Идеи
объявил, что планируемой к созданию ассоциации будет предоставлены
права нанимать лоцманов для проводки судов через канал и
собирать пошлины за проход судов. Египту же будут выплачиваться
суммы за использование сооружений, находящихся в собственности
египетского правительства. В то же время премьер-министр не
ограничился этой информацией. Он попытался использовать прием
У. Черчилля, который в период своего последнего премьерства
неоднократно заявлял о поддержке своих действий со стороны
американского правительства, не считаясь с официальной позицией
Вашингтона. В своей речи Идеи упомянул о «праве британского
правительства и других заинтересованных стран» в случае отказа Египта
передать полномочия по управлению каналом ассоциации
пользователей, «предпринять дальнейшие шаги для отстаивания своих прав».
Появившиеся комментарии не оставляли сомнений в том, что Идеи
имел в виду применение силы «при молчаливом одобрении США»54.
Реакция госсекретаря США последовала незамедлительно. Уже
12 сентября госдепартамент заявил о том, что США поддерживают
проект создания ассоциации, что было само собой разумеющимся,
так как это был американский план. Но на следующий день на
пресс-конференции Дж. Ф. Даллес подчеркнул, что США при
любом развитии событий не собираются «прорываться через Суэцкий
канал силой» и вообще они могут использовать для провода своих
судов маршрут в обход Африки. Неприятный для Идена как
дипломата и политика подтекст заявления Даллеса состоял в том, что его
563
Холодная война
пытались уличить в неумелом подражательстве У. Черчиллю.
Госсекретарь США подчеркнул это, почти дословно изложив те
аргументы, которые в свое время использовал У. Черчилль в письмах Д.
Эйзенхауэру при его вступлении в должность президента. Тогда
Черчилль особенно упирал на то, что Великобритания якобы сама не
заинтересована в Суэцком канале, но отстаивает в Восточном
Средиземноморье интересы всех членов НАТО.
Отвечая на настойчивые вопросы журналистов, Даллес фактиче,-
ски обвинил Идена в неточном изложении проекта создания
ассоциации. Именно этим обстоятельством госсекретарь объяснил
негативную реакцию Каира, которую Даллес назвал «первоначальной».
Тем самым он недвусмысленно предложил египетскому
правительству продолжить обсуждение проекта55. Однако 15 сентября 1956 г.,
выступая перед преподавателями и выпускниками авиационного
военного училища, президент Египта Г. А. Насер назвал главной
целью данного проекта стремление «лишить Египет канала» и обвинил
Соединенные Штаты в том, что они помогают Великобритании в
действиях, направленных на «втягивание египетского народа в
новую войну». Не отвечая на эти обвинения, госсекретарь США в
заявлении от 17 сентября 1956 г. от имени президента Д. Эйзенхауэра
подчеркнул стремление американского правительства выработать
«при сотрудничестве с Египтом» решение, обеспечивающее свободу
судоходства по Суэцкому каналу56. Соединенные Штаты
активизировали контакты с египетским руководством. В Каир прибыл новый
американский посол. Было декларировано стремление США
наладить экономические связи с Египтом.
С 19 по 21 сентября была проведена вторая Лондонская
конференция с участием 18 стран, ранее поддержавших «план Даллеса». Не
все государства, принявшие участие в этой конференции,
согласились с идеей создания ассоциации пользователей Суэцким каналом,
что свидетельствовало о том, что Запад проигрывает Египту борьбу
за мировое общественное мнение. Формально ассоциация была
создана 14 странами в октябре. Ее формирование делало неизбежным
долгие дебаты по процедурным вопросам, что не устраивало
британское правительство57.
Руководство Великобритании испытывало все возрастающее
раздражение по поводу того, что никак не удается убедить мир в
опасности действий египетского президента, в частности доказать, что
национализация создала угрозу судоходству по Суэцкому каналу и,
таким образом, нарушается Константинопольская конвенция 1888 г.
Лондон и Париж приказали своим лоцманам прекратить работу по
проведению судов через Суэцкий канал с 14 сентября. На
следующий день египетские лоцманы провели через канал 13 судов.
Начало англо-французской военной операции пришлось отодвинуть на
более поздний срок.
Американское правительство усиливало давление на официальный
Лондон, недвусмысленно требуя считаться с предвыборными
интересами республиканской партии США. В период с 20 сентября по
1 октября министр финансов Великобритании Г. Макмиллан нахо-
564
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
дился с визитом в США. Даллес напомнил ему, что США оказали
помощь Идену, организовав конференцию в верхах во время
всеобщих выборов в Великобритании. Тогда это помогло Идену
поддержать свой имидж лидера мирового уровня и консервативная партия
победила на выборах. Теперь США вправе рассчитывать на
соответствующую поддержку Эйзенхауэру со стороны британского
правительства в период его президентской кампании.
В этих условиях британская дипломатия прибегла к
использованному ранее приему с передачей проблемы в ООН. В свое время в
1947 г. таким образом Великобритании удалось продемонстрировать
мировому сообществу наличие тупика в переговорах с королевским
правительством Египта по вопросу о статусе базы в зоне Суэцкого
канала. И на этот раз рассмотрение ситуации, связанной с
национализацией Суэцкого канала, также должно было состояться в
Совете Безопасности, где Великобритания и Франция как постоянные
члены имели право вето.
Обсуждение этого замысла было проведено на заседании
британского кабинета министров еще в конце августа. Тогда его
реализация была отложена до согласования позиций с американским
правительством. Но 23 сентября Великобритания и Франция
совместно обратились в Совет Безопасности с просьбой обсудить «ситуацию,
возникшую в результате односторонних действий египетского
правительства». Как выяснилось позднее, замысел состоял в том,
чтобы сделать основой итоговой резолюции Совета Безопасности ранее
уже отвергнутый Египтом «план Даллеса». Это должно было
осложнить действия дипломатии США на египетском направлении.
Советский Союз, скорее всего, использует право вето, считали
французские и британские дипломаты, и, таким образом, мировое
общественное мнение убедится в том, что исчерпаны все возможности
решения проблемы мирным путем. О своем решении в известность
американскую администрацию не поставили ни правительство
Великобритании, ни поддержавшее замысел Лондона правительство
Франции. Ответный ход сделало египетское правительство,
попросившее Совет Безопасности обсудить «направленные против Египта
действия некоторых держав, особенно Франции и Великобритании,
которые составляют угрозу международному миру и являются
серьезным нарушением Устава ООН».
Дебаты в Совете Безопасности ООН, проходившие с 5 по 13
октября 1956 г., показали, что европейские страны недооценили
гибкость арабской дипломатии и искушенность Дж. Ф. Даллеса в
тактике отстаивания позиции США. Используя посредничество
нейтральных государств и общий настрой большинства членов ООН в
пользу поисков мирного решения проблемы, американская
делегация сумела избежать возникновения тупиковой ситуации, на что
собственно надеялись правительства Франции и Великобритании.
Консультации генерального секретаря ООН Дага Хаммаршельда с
министрами иностранных дел заинтересованных стран завершились
выработкой шести принципов управления Суэцким каналом.
Дж. Ф. Даллес предложил разделить итоговую резолюцию на две ча-
565
Холодная война
ста. Совет Безопасности принял'резолюцию, предлагавшую шесть
принципов как основу для переговоров с Египтом.
Сложившаяся ситуация создавала дипломатии Советского Союза
широкую свободу маневра, чем она умело воспользовалась, всячески
демонстрируя поддержку поискам дипломатического решения.
Представитель Советского Союза, как, впрочем, и ожидалось западными
дипломатами, наложил вето на вторую резолюцию, которая
призывала Египет, в частности, сотрудничать с ассоциацией пользователей
Суэцким каналом. Египет согласился продолжать переговоры под
патронажем Хаммаршельда. Таким образом, как казалось,
наметились пути к выходу из дипломатического тупика. Позднее, в 1957 г.,
именно эти шесть принципов легли в основу урегулирования
ситуации вокруг статуса Суэцкого канала. Однако, как выяснилось
довольно скоро, это впечатление было обманчиво, и угроза
возникновения военного кризиса не была ликвидирована.
На переговорах с государственным секретарем США,
состоявшихся в Нью-Йорке 5 октября, то есть в самом начале дебатов в
Совете Безопасности, министры иностранных дел Великобритании и
Франции недвусмысленно дали понять Даллесу, что не дадут ему
затянуть обсуждение проблемы, используя процедурные хитрости,
более чем на 10 дней и что их правительства по-прежнему отдают
предпочтение использованию силы в отношениях с Египтом. По
мнению военных экспертов двух стран, погодные условия
Восточного Средиземноморья не позволяли откладывать военную операцию
позднее конца октября. Это означало, что Великобритании и
Франции, если они начнут военные действия в эти сроки, придется
вести их в крайне невыгодной политической ситуации, когда мировое
общественное мнение по-прбжнему настроено на продолжение
переговорного процесса, а США находятся накануне президентских
выборов58.
Выход был найден в том, чтобы попытаться переложить
ответственность за возникновение военного кризиса на Израиль, который
в это время демонстративно готовился к войне с Иорданией.
Британско-израильские отношения имели сложный характер.
Израильское правительство резко негативно отреагировало на
выступление А. Идена в ноябре 1955 г., в котором британский премьер-
министр призвал к решению проблемы границ между Израилем и
арабскими странами на условиях, учитывающих положения
резолюции Генеральной Ассамблеи ООН от 29 ноября 1947 г. Это
означало, что Израиль должен был отказаться от части пустыни Негев,
чтобы возникла общая египетско-иорданская граница и территория
Египта оказалась бы связана по суше линиями сообщений с
другими арабскими странами59. В период обострения англо-египетских
отношений в связи с национализацией компании Суэцкого канала,
британское правительство предостерегало Израиль от попыток
использовать ситуацию для развязывания агрессии против арабских
стран. Лондон опасался, что даже намек на совпадение позиций
Великобритании и Израиля вызовет резко негативную реакцию
арабских стран и еще более ослабит его позиции в регионе. В конце лета
566
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
1956 г. британские военные разработали план войны с Израилем, в
случае его нападения на Иорданию. Когда представители
Великобритании и Франции начали обсуждение планов применения
военной силы против Египта, именно Лондон настаивал на том, чтобы
информация об этом не достигла Израиля.
По иному складывались в тот период франко-израильские
отношения. Французские правящие круги испытывали все более
возрастающее беспокойство по поводу поддержки Египтом Фронта
национального освобождения Алжира, который боролся за достижение
независимости от Франции. Правительство Г. Молле, находившееся
у власти с февраля 1956 г., считало, что, развивая отношения с
Израилем, оно не только получит емкий рынок для продажи
вооружения, но и сможет оказать давление на Египет и заставить Г. А.
Насера отказаться от поддержки алжирских сепаратистов. Именно
французское правительство инициировало привлечение Израиля к
обсуждению плана военной операции против Египта.
Первоначальная информация о планах операции, получившей
кодовое название «Мушкетер», была представлена министром
обороны Франции представителю израильского военного ведомства
Ш. Пересу уже на следующий день после национализации компании
Суэцкого канала. Вновь этот вопрос был поднят на встрече
представителей военных ведомств Франции и Израиля 18 сентября 1956 г.
В конце сентября представители израильского правительства были
приглашены в Париж для продолжения переговоров о возможности
совместной акции против Египта.
Секретная встреча на уровне министров правительства двух стран
открылась в окрестностях Парижа, в Сен-Жермене. Французских
представителей интересовали возможности организовать нападение
Израиля на Египет, с тем чтобы создать предлог для начала
англофранцузской операции. Британское правительство было
информировано об этой встрече, но по-прежнему считало невозможным
сотрудничество с Израилем. После того, как обсуждение в Совете
Безопасности ООН не дало тех результатов, на которые рассчитывали
правительства Франции и Великобритании, премьер-министр
Великобритании А. Нден стал более благосклонно относиться к
аргументации представителей французских военных и дипломатических
кругов относительно необходимости военного альянса с Израилем.
14 октября в своей загородной резиденции А. Идеи принял
заместителя министра иностранных дел и заместителя министра
обороны Франции, которые представили план военных действий против
Египта. В соответствии с этим планом Израиль должен был атаковать
египетские войска, расположенные на Синайском полуострове.
Нападение Израиля на Египет создало бы Франции и Англии предлог для
ввода своих войск в зону Суэцкого канала. Они могли декларировать
намерение развести воюющие стороны и защитить свободу
судоходства в Суэцком канале. А. Идеи одобрил этот замысел. Он отдал
распоряжение министру иностранных дел С. Ллойду прервать
переговоры, которые тот вел в Нью-Йорке со своим египетским
коллегой М. Фавзи. 16 октября 1956 г. Идеи и Ллойд выехали в Париж и
567
Холодная война
провели переговоры с Г. Молле и К. Пино. В их ходе был
согласован круг вопросов для обсуждения на переговорах с
представителями Израиля.
Секретные трехсторонние переговоры, которые проходили с 22 по
24 октября 1956 г. в Севре, в окрестностях Парижа, были предварены
двухсторонней встречей представителей Израиля и Франции.
Премьер-министр Израиля Д. Бен-Гурион выразил свое недовольство тем,
что Израилю отводится роль агрессора, а Франции и
Великобритании — миротворцев. Можно предположить, что он надеялся,
согласившись на эту роль, получить взамен поддержку ведущих стран
НАТО в реализации своих планов кардинального изменения
геополитической ситуации на Ближнем Востоке. Изложенный им
своеобразный план-максимум предусматривал, что территория Иордании
должна была быть разделена между Ираком и Израилем, причем
Израилю отходил западный берег р. Иордан, а на территории, которую
получал Ирак, должны были быть размещены палестинские беженцы.
Территория Ливана до р. Литани также отходила Израилю. Над
зоной Суэцкого канала должен был быть установлен международный
контроль. Залив Акаба на Красном море переходил под контроль
Израиля. План предусматривал устранение Г. А. Насера и замену его
прозападно настроенным лидером, который будет готов пойти на
заключение мира с Израилем. С точки зрения Бен-Гуриона реализация
этого плана соответствовала бы интересам не только Израиля, но и
Великобритании, Франции, а также США, поскольку способствовала
бы достижению политической стабильности в регионе.
Французские политики вежливо выслушали предложения
израильского премьера и заявили, что не считают их полностью
«фантастическими», но намекнули, что полагают обсуждение такого
плана как минимум несвоевременным. Министр иностранных дел
Великобритании С. Ллойд однозначно негативно оценил план
Д. Бен-Гуриона. Он сразу дал понять израильским представителям,
кому в переговорах принадлежит решающее слово, и предупредил,
что британское правительство не потерпит нарушения рамок того
сценария военных действий, который будет согласован. Независимо
от того, нравится или нет израильскому правительству выступать в
роли агрессора, Израиль должен будет начать полномасштабные
военные действия и вести их в течение 72 часов, пока
Великобритания не выдвинет ультимативное требование их прекратить.
Переговоры явно заходили в тупик, так как Бен-Гурион опасался, что
Франция и Великобритания ограничатся ультиматумом и не начнут
военных действий против Египта. Однако начальник штаба
израильской армии М. Даян предложил премьеру такой план начала
военной операции (высадка парашютистов в район территории Египта в
30 милях от Суэцкого канала), который давал возможность
Израилю быстро ее прервать в том случае, если западные страны нарушат
договоренности. Переговоры были продолжены. В их итоге был
составлен официальный протокол, подписанный тремя сторонами.
Полный текст Севрского протокола был обнародован лишь в
начале 1990-х годов. Документ состоит из семи статей. Первая преду-
568
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
сматривала, что Израиль должен начать полномасштабные военные
действия вечером 29 октября 1956 г. с задачей достичь Суэцкого
канала на следующий день. Согласно статье второй, Великобритания
и Франция должны были обратиться к Израилю и Египту с
предложением прекратить огонь и отвести свои войска на 10 миль от
Суэцкого канала. От Египта требовалось согласиться на временную
оккупацию англо-французскими войсками главных сооружений
канала. Это положение было включено для того, чтобы полностью
исключить принятие Египтом ультиматума западных стран.
Согласно статье третьей, через 12 часов после того как Египет отклонит
обращение Франции и Великобритании, войска этих стран на
рассвете 31 октября начнут против него военные действия. Статья
четвертая декларировала намерение Израиля оккупировать западный
берег залива Акаба и острова в этом заливе. Правительства
Великобритании и Франции никак не должны были выражать своего
отношения к этой акции Израиля. По статье пятой Израиль обязывался
не нападать на Иорданию* во время военной операции против
Египта. В том же случае, если Иордания сама начнет военные действия
против Израиля, британское правительство обязывалась не
руководствоваться условиями англо-иорданского договора и не оказывать
помощь Иордании. Соглашение носило строго секретный характер,
что подчеркивала его шестая статья. Согласно статье седьмой,
протокол вступал в силу немедленно после его одобрения тремя
правительствами60. По решению правительств Великобритании и Франции,
руководство США не было информировано о принятых на Севрской
встрече решениях. Как позднее объяснил американскому послу
Д. Дугласу министр иностранных дел Франции К. Пино, это
диктовалось принципиальными разногласиями с американским
правительством, поскольку «руководство Соединенных Штатов ошибалось в
оценках степени опасности, которую представлял собой Насер»61.
Переход ситуации, связанной с национализацией Суэцкого
канала, в фазу военного кризиса застал врасплох администрацию США.
Ставшие известными архивные материалы позволяют судить, что
американский президент не располагал достоверной информацией о
подготовке плана военной агрессии против Египта. До середины
октября 1956 г. Д. Эйзенхауэр продолжал руководствоваться
оценками разведслужб, которые считали «в высшей степени
маловероятной» попытку Израиля осуществить «крупномасштабное военное
нападение на египетские войска, находящиеся на Синайском
полуострове». 14 октября 1956 г. государственный секретарь Дж. Ф.
Даллес заверил президента Эйзенхауэра, встревоженного
комментариями средств массовой информации, что переговоры министров
иностранных дел Великобритании, Франции и Египта под эгидой
генерального секретаря ООН «переживают коллапс», что эти
встречи будут продолжаться еще в течение минимум десяти дней. Лишь
когда А. Идеи отозвал в Лондон С. Ллойда, Даллес, очевидно, стал
подозревать, что события начинают приобретать неприятный для
США оборот. Он позвонил своему брату Аллену, возглавлявшему
ЦРУ, и выразил опасение по поводу отсутствия свежей достоверной
569
Холодная война
информации о реальных замыслах правительств Великобритании и
Франции62.
Лишь 29 ноября, незадолго до нападения Израиля на Египет,
госсекретарь получил телеграмму посла во Франции Д. Дугласа о том,
что в военной операции на Ближнем Востоке готовятся участвовать
три страны. Согласно этой телеграмме, о характере военных
приготовлений Великобритании и Франции позволяли судить такие
факты, как возросшая активность британских военных на авиабазе на
Кипре и передислокация двух соединений кораблей ВМФ Франции
в район Восточного Средиземноморья. Хотя посольство не
располагало достоверной информацией о самом замысле операции,
полученных сведений было достаточно, чтобы на экстренном заседании
Совета национальной безопасности США госсекретарь мог
выдвигать предположения, более соответствовавшие последующему
развитию событий в ближневосточном регионе, чем это удалось сделать
другим участникам этого заседания63.
Военные действия против Египта Израиль начал 29 октября 1956 г.,
примерно в 15 часов по ближневосточному времени (на восточном
побережье США было 8 часов утра), то есть в согласованные тремя
странами сроки. Однако израильское командование действовало не
столько в соответствии с планом операции «Мушкетер», сколько с
израильским планом «Кадеш». Как и планировал генерал М. Даян,
примерно в 17 часов был выброшен израильский парашютный десант
численностью около 400 человек на Синайский полуостров, в район
перевала Митла. За час до этого механизированные подразделения
Израиля численностью примерно в 3 тыс. человек пересекли линию
перемирия с Египтом. Около 22 часов 30 октября израильские части,
преодолев сопротивление египетской армии, достигли места высадки
парашютистов. Планировалось, что через 36 часов после этого
военные действия начнут Великобритания и Франция.
Действия Израиля создавали предлог для вмешательства в
конфликт Великобритании и Франции, но нарушали внешнюю логику
развития операции, определенную Севрским протоколом. С точки
зрения здравого смысла нелепо было ультимативно требовать от
Египта и Израиля отвести свои войска на 10 миль соответственно
западнее и восточнее Суэцкого канала, в то время когда израильские
подразделения находились от него приблизительно в 30 милях.
Последовавшее все-таки предъявление ультиматума выглядело тем более
странным, поскольку вскоре выяснилось, что израильские части,
достигшие перевала Митла, далее развивали наступление не в
направлении Суэцкого канала, а повернули на юго-восток и действовали с
задачей выйти к побережью Красного моря в районе залива Акаба.
Однако бюрократический правительственный механизм
Великобритании и Франции был уже запущен. Операция должна была быть
скоротечной. В случае ее успеха, просчеты и нестыковки в действиях трех
стран можно было легко выдать за тактические хитрости, с помощью
которых удалось ввести руководство Египта в заблуждение.
Приблизительно в 17 часов 30 октября посол США в Лондоне
У. Элдрич, прибывший в британское министерство иностранных дел
570
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
по срочному приглашению, был ознакомлен с текстом ультиматума,
который был направлен Великобританией и Францией
правительствам Египта и Израиля примерно за 30 минут до этого. В 16 часов
30 минут началось выступление премьер-министра А. Идена в
палате общин с изложением условий ультиматума. Он был составлен
в соответствии с замыслом, определенным в Севрском протоколе.
Ознакомившись с текстом обращения двух стран, президент
Эйзенхауэр и госсекретарь Дж. Ф. Даллес сошлись во мнении, что ни по
духу, ни по содержанию оно неприемлемо для Египта64.
Военная и дипломатическая ситуация развивалась стремительно
и, с учетом разницы во времени между Ближним Востоком,
Европой и Соединенными Штатами, трудно выявить точную временную
последовательность событий. 30 октября по инициативе США
ситуация на Ближнем Востоке была вынесена на обсуждение Совета
Безопасности ООН. Намерения американского руководства
состояли в том, чтобы, прежде всего, восстановить контроль США над
развитием событий и не допустить усиления влияния Советского
Союза в арабском мире.
Заседание Совета Безопасности должно было начаться в 11 часов
утра. За несколько часов до его открытия президент Д. Эйзенхауэр
получил срочное послание от премьер-министра Великобритании
А. Идена, из которого стало ясно, что ведущие европейские партнеры
США по НАТО не намерены выступать с осуждением агрессии
Израиля и требовать вывода его войск с территории Египта. Уже в ходе
заседания Совета Безопасности госсекретарь США Дж. Ф. Даллес
получил сообщение о том, что Великобритания и Франция предъявили
ультиматум не только Израилю, но и Египту. В связи с этим делегация
США внесла проект резолюции, требующей прекращения огня,
вывода войск Израиля за установленные в 1949 г. линии перемирия и
содержащей призыв приостановить военную и экономическую помощь
Израилю, в дополнение к призыву ко всем странам воздерживаться от
использования силы или угроз ее применения в регионе в целях, не
соответствующих задачам Организации Объединенных Наций. При
голосовании по этой резолюции, а также по резолюции, предложенной
представителем Советского Союза, в которой также содержалось
требование прекратить огонь и вывести с территории Египта войска,
Великобритания и Франция использовали право вето. Таким образом,
всему миру стало очевидным наличие конфликта между США и их
ведущими европейскими союзниками по НАТО. На следующий день в
соответствии с процедурным положением, которое предусматривало,
что в случае, если Совет Безопасности, вследствие применения его
членом права вето, не может предпринять мер в условиях, когда
существует угроза миру, произошло нарушение мира или совершен акт
агрессии, обсуждение ближневосточной ситуации было передано на
рассмотрение чрезвычайной специальной сессии Генеральной Ассамблеи.
То обстоятельство, что данное процедурное положение было
использовано ранее США в период начала корейской войны, заставляло всерьез
рассматривать вариант с участием американских войск в
урегулировании конфликта на Ближнем Востоке65.
571
Холодная война
Как и было предусмотрено на встрече представителей трех стран
в Севре, Израиль принял условия ультиматума, Египет — отклонил.
Хотя срок принятия был установлен до 18 часов 30 минут по
ближневосточному времени, вооруженные силы Великобритании и
Франции начали военные действия против Египта около 17 часов 31
октября, то есть приблизительно через 25 часов после вручения
ультиматума и 13 часов — после истечения срока его принятия.
Авиационной бомбардировке были подвергнуты египетские города и
военные объекты. Судоходство по Суэцкому каналу было прервано.'
Но корабли Великобритании и Франции с десантом на борту
вышли с морских баз соответственно на Мальте и в Алжире лишь 1
ноября. Их переход к берегам Египта должен был занять 6 дней.
Генеральная Ассамблея ООН приняла резолюцию, датируемую
1 ноября 1956 г. (экстренное заседание началось в 17 часов 30
минут 1 ноября и завершилось уже 2 ноября), 64 голосами против 5,
при 6 воздержавшихся, с призывом ко всем странам, вовлеченным
в конфликт, прекратить огонь и вывести войска за установленные
линии перемирия66.
Израиль использовал время до вступления в силу решения о
прекращении огня для того, чтобы завершить операцию на Синайском
полуострове. Ко 2 ноября (по нью-йоркскому времени — к вечеру
1 ноября) израильские войска захватили сектор Газа и вышли на
рубеж 10 миль восточнее Суэцкого канала. 3 ноября Израиль заявил, что
готов соблюдать прекращение огня на тех же условиях, что и Египет.
Расчет состоял в том, что до получения официального согласия
Египта Израиль успеет завершить военную кампанию. 5 ноября Израиль
установил контроль над Тиранским проливом залива Акаба. Таким
образом, Израиль решил свои стратегические задачи и выполнил в
конечном итоге обязательства в отношении своих временных
союзников. В какой-то степени обессмысливало военные успехи то, что
при сопротивлении США Великобритания и Франция не могли
способствовать закреплению за Израилем тех территорий, которые были
оккупированы в ходе военной кампании 1956 г.67
Последующие события показали, что правительства Франции и
Великобритании не обладали ни политической волей, ни военными
силами, достаточными для действий на Ближнем Востоке на уровне
и в сроки, гарантировавшие успех. 5 ноября парашютные десанты
Великобритании и Франции были выброшены на Порт-Саид и Порт-
Фуад с задачей обеспечить высадку основных сил на следующий день.
6 ноября был высажен морской десант. По оценкам военных
экспертов двух стран, установления контроля над Суэцким каналом можно
было ожидать через 48 часов. Но продолжения операции «Мушкетер»
не последовало. Командующий операцией двух стран британский
генерал Ч. Кейтли отдал приказ прекратить действия войск в полночь.
В Лондоне и Париже осознали невозможность достичь поставленных
целей в условиях противодействия двух сверхдержав.
США и Советский Союз взаимно стремились предугадать
действия противоположной стороны. Советская дипломатия,
располагавшая большой свободой дипломатического маневра, смогла в пол-
572
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
ной мере использовать ту затруднительную ситуацию, в которой
оказались Соединенные Штаты в связи с тройственной агрессией
против Египта. Советское правительство выступило с ее
решительным осуждением. Делегация Советского Союза активно поддержала
резолюции с осуждением агрессии в Совете Безопасности и на
заседании Генеральной Ассамблеи. Но было очевидно, что руководство
СССР ожидает дальнейшей реакции США на события на Ближнем
Востоке. Активная позиция Советского Союза заставляла
руководство США выдвигать инициативы, которые в целом выходили за
пределы его первоначальных намерений и способствовали
скорейшему прекращению агрессии против Египта.
В связи с болезнью государственного секретаря (Дж. Ф. Даллес
был помещен в госпиталь им. Уолтера Рида 3 ноября и вообще не
занимался государственными делами до 7 ноября) контроль над
действиями дипломатического ведомства взял в свои руки президент
Д. Эйзенхауэр. Получив известия сначала об агрессии Израиля, а
затем и о существовании тройственной коалиции, Эйзенхауэр был
несомненно раздражен. Но хотя, по свидетельству очевидцев, в своем
кабинете он использовал даже казарменные выражения в адрес
лидеров трех стран, президент избегал резких формулировок в своих
публичных выступлениях. В сложной ситуации проявились лучшие
качества Д. Эйзенхауэра как опытного военного штабиста.
Эйзенхауэр сразу определил, что военная операция трех стран плохо
спланирована и, следовательно, не имеет шансов на успех. По его
мнению, главным просчетом лидеров Великобритании и Франции было
то, что они позволили возобладать эмоциям над разумом и
попытались «устранить Насера неверным путем»68.
Главной задачей для Эйзенхауэра теперь было сохранение
«атлантической солидарности». Чтобы не углублять разногласий в НАТО,
он стремился напомнить европейским странам об их общих
интересах с США. В телефонных разговорах с А. Иденом и Г. Молле он
сравнил ситуацию в отношениях союзников с «семейной ссорой».
Затем это выражение будет использовать и госсекретарь Даллес,
заявлявший, что ссора стран НАТО «из разряда тех, которые не ведут
к разводу»69. Вместе с тем действия президента в период Суэцкого
кризиса еще раз показывают, что он отнюдь не был «неактивным
президентом», каким его многие во всем мире считали до открытия
его личного архива. Столкнувшись с обманом со стороны лидеров
Израиля, Великобритании и Франции, президент Эйзенхауэр
использовал разнообразные меры давления на эти государства.
Вначале «умеренные санкции», по выражению Эйзенхауэра, были
применены в отношении Израиля. Были отложены переговоры
Экспортно-импортного банка с израильским правительством о
предоставлении займа на сумму 75 млн долл., приостановлено
выполнение соглашения о поставках продовольствия в Израиль и
программы экономической и технической помощи. Более жесткие санкции,
такие, как морская блокада, замораживание помощи из частных
источников, блокирование всех израильских вкладов в США, было
решено не применять. Умеренно репрессивные меры сочетались с
573
Холодная война
обещаниями дружбы. Так, 30 октября президент Эйзенхауэр через
одного из видных представителей еврейской общины США довел до
сведения премьер-министра Д. Бен-Гуриона свое намерение огласить
декларацию, «выражающую высокую оценку и дружбу» в отношении
Израиля в случае готовности «добровольно вернуться в пределы
своих границ».
Увещевания Вашингтона в адрес Израиля на первом этапе не
возымели действия. В послании Д. Бен-Гуриона президенту
Эйзенхауэру от 29 октября 1956 г. агрессия Израиля против Египта
оправдывалась ссылками на ту помощь, которую арабские страны
оказывают Иордании. А в письме от 31 октября израильский премьер-
министр хотя и выразил готовность вывести войска, но только в
случае подписания Египтом мирного договора, включающего
обязательства воздерживаться от враждебных действий в отношении
Израиля70. Израиль развивал военный успех. С учетом важности
голосов представителей еврейской общины для исхода выборов в пяти
крупных штатах, до окончания президентских выборов возможности
для давления правительства США на Израиль были ограничены.
Большими возможностями в этом плане американская
администрация располагала в отношении европейских стран.
Участие Великобритании в трехсторонней агрессии против Египта
привело к расколу британского общества. Опрос общественного
мнения, проведенный 1—2 ноября, показал, что 44% настроены
против применения силы, а 37% — за. Данные коррелировались с
результатами опросов в августе и сентябре и доказывали наличие
устойчивой, хотя и преобладающей лишь относительно, тенденции в
британском обществе в пользу поисков дипломатического решения.
Действиями правительства А. Идена были шокированы пробритан-
ски настроенные политики в ряде европейских стран и странах
Содружества.
По поручению президента Д. Эйзенхауэра министр финансов
Дж. Хэмфри координировал введение экономических санкций
против Великобритании. Федеральная резервная система США
приступила к продаже в крупных объемах фунтов стерлингов, что привело
к падению курса британской валюты. По некоторым данным, США
блокировали британские права заимствования в Международном
валютном фонде. Лондон, разумеется, не мог не учитывать эти
обстоятельства, взвешивая варианты «за» и «против» продолжения
операции «Мушкетер». При этом было не важно то, что, как считают
некоторые британские авторы, министр финансов Г. Макмиллан
сознательно преувеличивал финансовые проблемы страны, чтобы
добиться отставки А. Идена и самому стать премьером.
Однако аргументация А. Идена в его письмах к Д. Эйзенхауэру
заставляет считать, что даже в условиях финансового давления США
правительства Великобритании и Франции рассчитывали «спасти
лицо». Они ожидали итогов обсуждения вопроса на чрезвычайной
сессии Генеральной Ассамблеи ООН, надеясь включить в состав
чрезвычайных сил для урегулирования ближневосточного
конфликта свои воинские контингенты. Именно поэтому Идеи убеждал пре-
574
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
зидента США, что Великобритания и Франция должны сохранять
свои позиции до тех пор, пока ответственность не перейдет к ООН.
Британский премьер нехотя признавал, что в середине октября
существовали возможности «достичь путем переговоров таких
договоренностей по вопросу о статусе канала, которые частично бы
соответствовали нашим требованиям», но, по его мнению, это «заняло
бы много времени». И если бы три страны не начали военную
операцию, Насер, которого Идеи упорно именовал «мусульманским
Муссолини», получил бы возможность захватить контроль над
Ираком, Иорданией, Саудовской Аравией, Ираном и Ливией, а потом
над всей Северной Африкой. Премьер-министр Великобритании
призывал правительство США к совместным действиям на Ближнем
Востоке. После выборов в США А. Идеи намеревался приехать в
Вашингтон для встречи с Эйзенхауэром71. Однако этим планам не
было суждено осуществиться, прежде всего, потому, что вскоре
определился крах политической карьеры А. Идена. Это было одним,
причем не самым главным, следствием того разрешения Суэцкого
кризиса, которое он получил в результате решительного
вмешательства дипломатии Советского Союза.
Суэцкий кризис совпал по времени с серьезным осложнением
внутриполитической ситуации в Венгрии. Возможность
американского силового вмешательства в венгерские события отвергалась
Д. Эйзенхауэром и Дж. Ф. Даллесом. Но извлечь пропагандистскую
пользу из обострения политической ситуации в регионе, который'
был сферой преимущественных интересов Советского Союза,
Соединенным Штатам помешало то, что внимание мировой
общественности оказалось привлеченным старомодной колониальной войной,
которую затеяли на Ближнем Востоке Великобритания и Франция.
4 ноября 1956 г. Советский Союз ввел в Будапешт дополнительные
воинские формирования и приступил к решительному цодавлению
восстания72. В тот же день Генеральная Ассамблея ООН приняла
решение о создании Чрезвычайных вооруженных сил в целях
скорейшего прекращения боевых действий на Ближнем Востоке. 5
ноября было учреждено командование Организации Объединенных
Наций для Чрезвычайных вооруженных сил. Командующим был
назначен канадский генерал Э. Барнс73. В этой ситуации Советский
Союз полностью взял дипломатическую инициативу на себя.
Действия американской делегации в ООН давали основания
наблюдателям рассматривать их как свидетельство о намерениях США
направить свои войска в район конфликта под флагом ООН — так,
как это они сделали в период корейской войны. Вне зависимости от
того, собиралось сделать это американское правительство или нет,
ситуация была удобной для укрепления престижа правительства
СССР и создавала возможности для того, чтобы помешать США
расширить военное присутствие в регионе.
5 ноября 1956 г. Советское правительство обратилось с
предложением к администрации Д. Эйзенхауэра предпринять совместные
военные усилия для того, чтобы положить конец боевым действиям
на Ближнем Востоке. В своем послании премьер-министр Совет-
575
Холодная война
ского Союза Н. А. Булганин напомнил тот факт, «что Советский
Союз и Соединенные Штаты... являются двумя великими
державами, обладающими всеми видами современного вооружения, включая
ядерное и водородное оружие». Кроме того, были направлены ноты
Советского правительства правительствам Великобритании, Франции
и Израиля, в которых подчеркивалась готовность Советского Союза
ради восстановления мира на Ближнем Востоке «сокрушить
агрессоров путем использования силы». Кроме того, в нотах в
завуалированной форме содержалась угроза применения оружия массового
поражения в отношении Франции и Великобритании74. В послании
Н. А. Булганина израильскому премьер-министру Д. Бен-Гуриону
говорилось, что Советское правительство отзывает своего посла, и
выразил мнение, что «само существование Израиля как государства»
находится под угрозой в результате «его преступных действий»75.
Занимавший пост министра иностранных дел СССР в период
Суэцкого кризиса Д. Т. Шепилов позднее в беседе с известным
российским востоковедом А. Васильевым свидетельствовал, что
советское правительство твердо решило ни в коем случае не
вмешиваться вооруженной силой в конфликт на Ближнем Востоке. Ноты
Советского правительства должны были оказать психологическое
давление на руководство стран-агрессоров. Для усиления этого
эффекта послы этих стран были приглашены в Министерство
иностранных дел СССР для вручения нот посреди ночи76.
Правительство США оценило предложения СССР о совместных
военных усилиях на Ближнем Востоке как «немыслимые», а угрозу
применения ядерного оружия, даже с учетом убежденности в
непредсказуемости действий Н. С. Хрущева, — как блеф и проявление
«стремления отвлечь внимание мировой общественности от действий
Советского Союза в Венгрии»77. Эти оценки дипломатического демарша
Москвы разделяли правительства Великобритании и Франции.
Однако ни Лондон, ни Париж не могли не считаться с тем, что масса
обстоятельств, делающих дальнейшее продолжение агрессии не только
опасным, но и бессмысленным, становится критической. 6 ноября
Великобритания и Франция заявили о прекращении военных действий.
Правительство Израиля получило ноту Советского правительства
в то время, когда реализовало свои военные планы и испытывало
эйфорию от побед над египетской армией. Израильский посол в
Советском Союзе И. Авидар пытался убедить премьер-министра
Бен-Гуриона, что угрозы Советского Союза являются блефом.
Однако проведенный в европейских столицах и в Вашингтоне зондаж
показал, что Израиль находится в ситуации, близкой к
дипломатической изоляции. Это ощущалось даже на встрече израильских
представителей с министром иностранных дел Франции К. Пино. Д.
Эйзенхауэр, победив на президентских выборах, дал поручение членам
своего кабинета обсудить возможность таких мер в отношении
Израиля, как «прекращение всей американской продовольственной
помощи, введение санкций ООН и возможное исключение из
Организации Объединенных Наций». Лидеры американской еврейской
общины поддержали президента.
576
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
Заседание израильского кабинета министров 8 ноября 1956 г., по
мнению современных исследователей, проходило в «обстановке
тревоги, уровень которой не имел прецедента в истории страны».
Министры были деморализованы. Правительство оказалось не в
состоянии выработать решение и положилось на мнение Д. Бен-Гуриона.
В половине первого ночи 9 ноября 1956 г. премьер-министр
объявил, выступая по радио, что израильское правительство согласилось
с принципом вывода войск с оккупированных территорий,
фактически отказавшись от своего первоначального намерения связать
вывод войск с прелиминарными шагами Египта,
демонстрирующими готовность к урегулированию конфликта с Израилем78.
Правительства Великобритании и Франции официально заявили
о начале вывода своих войск с египетской территории 3 декабря
1956 г. Одновременно с начавшейся в тот же день эвакуацией
французских и британских войск из зоны Суэцкого канала начали
отводиться израильские вооруженные формирования и на их месте были
размещены Чрезвычайные вооруженные силы ООН. Подразделения
Великобритании были окончательно выведены во второй половине
декабря 1956 г., а Израиля — в начале марта 1957 г.
Таким образом, Суэцкий кризис 1956 г. стал наглядным
свидетельством трудностей, с которыми проходило формирование Ялтин-
ско-Потсдамской системы международных отношений, и
результатом развития ситуации на Ближнем и Среднем Востоке в первое
послевоенное десятилетие. Этим определяется сложность,
многоплановость событий и устойчивость некоторых оценок, сложившихся в
период развития кризиса. В самом деле, с точки зрения
международного права, принципов, зафиксированных в Уставе ООН, решение
президента Египта Г. А. Насера национализировать компанию
Суэцкого канала сомнений в своей юридической правомерности не
вызывало ни у его сторонников, ни у его противников. В результате
проходившего в непростых условиях переговорного процесса,
организованного по инициативе Дж. Ф. Даллеса под эгидой генерального
секретаря ООН, были выработаны решения, на основе которых был
возможен и позднее достигнут компромисс. Однако именно 26 июля,
день объявления о решении национализировать Суэцкий канал, а не
29 октября воспринималось современниками событий как начало
Суэцкого кризиса. И эта оценка закреплена в последующих
исторических исследованиях вплоть до настоящего времени. Отметив
возможность дальнейшей дискуссии о справедливости такой оценки в
конкретно-историческом плане, подчеркнем, что подспудное
стремление возложить на Г. А. Насера ответственность за осложнение
международной напряженности соответствовало философии
международных отношений значительного периода холодной войны. В
сознании политиков и достаточно широких слоев населения различных
стран мира военно-силовой фактор имел приоритет над нормами
международного права. Ялтинско-потсдамская система
воспринималась как, в буквальном и окончательном смысле, «биполярная»,
поэтому то, что могло повлиять на военно-стратегические позиции
ведущих стран, прежде всего США и их союзников, рассматривалось
577
19 Холодная война 1945-1963 гг.
Холодная война
в мире как покушение на основы системы, независимо от того,
насколько действия третьих стран были справедливы с точки зрения
международного права. Это лишний раз подтвердила позиция
Дж. Неру, занятая в отношении решения Насера. На самом же деле
то, что Египту удалось отстоять свои позиции, показывало, что
система международных отношений нуждалась в совершенствовании.
Страны «третьего мира» уже не являлись только объектами
политики ведущих держав, а выступали как субъекты международной
дипломатии, что следовало учитывать прежде всего Советскому Союзу
и США.
Вместе с тем Суэцкий кризис был отражением непростой
ситуации в арабо-израильских отношениях, обострения борьбы за
лидерство в арабском мире, отчаянного стремления правящих кругов
Великобритании сохранить свое влияние в регионе и активизации
ближневосточной политики как Соединенных Штатов Америки, так
и Советского Союза. Сочетание этих и целого ряда других
факторов привело к тому, что к середине 1950-х гг. на Ближнем и
Среднем Востоке сложилась сложная обстановка. Возникновение
кризиса в 1956 г. отражало подспудное желание политиков как
европейских, так и ближневосточных государств упростить ситуацию в
результате открытой конфронтации. Это было характерно, прежде
всего, для лидеров Великобритании и Франции, Египта и Израиля.
Прорвавшийся у Даллеса упрек посетившим его в госпитале
французским и британским коллегам, в том, что они не сумели свергнуть
Г. А. Насера, доказывает наличие такого желания и у
американского руководства. Однако основная ответственность за резкое
обострение международной обстановки в регионе ложится на британское
правительство А. Идена. Лондон последовательно пытался найти
предлог для военной операции, в ходе которой планировалось не
только ввести войска в зону Суэцкого канала, но и оккупировать
всю территорию Египта, свергнуть президента Насера и установить
новый режим в стране. Эти планы нашли поддержку в Париже.
Правящие круги Израиля пытались использовать обострение
международной напряженности для достижения своих целей.
В сентябре 1956 г. начала формироваться
англо-франко-израильская коалиция. Каждый из ее участников стремился решить,
прежде всего, свою задачу, испытывал недоверие к своим временным
союзникам, что в ходе последовавшей военной операции против
Египта предопределило большую несогласованность действий, чем это
изначально допускает существование коалиции. Так, например, еще
в августе 1956 г. британскими военными разрабатывался план
войны с Израилем в случае его нападения на Иорданию.
Премьер-министр Израиля Д. Бен-Гурион считал Великобританию
потенциальным военным противником. Кроме того, участники коалиции
имели преувеличенные представления о степени расхождения между
официальной и реальной позициями правительства США. Они
строили необоснованные надежды на его поддержку. Премьер-министр
Великобритании явно исходил из опыта прежних отношений с
правительством Эйзенхауэра и помнил о том, что в критические момен-
578
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
ты США, в интересах поддержания «атлантической солидарности»,
выступали на стороне Великобритании. Израильские политики
«знаковыми» считали некоторые высказывания председателя
Объединенного комитета начальников штабов (ОКНШ) адмирала А. Рэдфор-
да, заместителя госсекретаря У. Б. Смита, руководителя ЦРУ А.
Даллеса и других ответственных деятелей из окружения американского
президента и полагали, что Эйзенхауэр в конечном итоге поддержит
военную операцию с целью свержения Насера79.
Тройственная агрессия против Египта не достигла ни одной из
целей, которые ставили перед собой участники коалиции. Армия
Египта потерпела поражение и была вынуждена поспешно отступить
с Синайского полуострова, но политическую победу в конечном
итоге одержал Г. А. Насер, влияние которого в регионе и в мире
резко возросло. Англо-египетское соглашение 1954 г. было
денонсировано Египтом. Г. А. Насер становится одним из признанных
лидеров движения неприсоединения. В арабском мире ширилось
влияние радикальных сил. В этом плане кризисы в Ливане и Иордании,
революция в Ираке, которые имели место в 1958 г., являлись одним
из следствий Суэцкого кризиса.
Достаточно распространенной является точка зрения, что
синайская кампания 1956 г. дала Израилю одиннадцать лет относительного
спокойствия на его границах. Действительно, Израиль подтвердил
свой статус одного из наиболее сильных в военном отношении
государств Ближнего и Среднего Востока. Израильские суда
получили возможность судоходства в заливе Акаба. Базы федаинов в Газе
были уничтожены. Перед окончательным выводом войск с
Синайского полуострова израильское командование отдало приказ взорвать
все египетские военные сооружения. Однако, как подчеркивает
профессор Оксфордского университета А. Шлаим, участвуя вместе со
старыми колониальными державами в агрессии, Израиль подтвердил
устойчивое в арабских странах мнение, что является «плацдармом
западного империализма» в регионе80. После 1956 г. в арабских
странах усиливаются призывы к освобождению Палестины. В 1964 г.
создается Организация освобождения Палестины.
Соединенные Штаты в результате Суэцкого кризиса укрепили
свое влияние в регионе. Это касалось и отношений с Египтом. На
встрече с американскими дипломатами в середине декабря 1956 г.
Г. А. Насер заявил, что никогда не ожидал, что США будут
действительно сдерживать Израиль в случае нападения на Египет81. Но
вместе с тем США явственно утратили ту свободу дипломатического
маневра, которую ранее им создавала активная политика
Великобритании, чей престиж в регионе теперь был подорван. О
сожалениях американских политиков по этому поводу позднее говорил
Г. Киссинджер, занимавший пост госсекретаря США в 1973—1977 гг.82
К тому же американская дипломатия, по крайней мере в лице
Дж. Ф. Даллеса, оказалась не в состоянии предложить
действительно новый подход к решению проблем региона.
То, что военные действия на Ближнем Востоке начались за
неделю до президентских выборов в США, свидетельствовало об очевид-
579
Холодная война
ных просчетах администрации Д. Эйзенхауэра. Она слишком
сконцентрировалась на внутренних проблемах, связанных с избирательной
кампанией. Представители внешнеполитического ведомства во главе
с Дж. Ф. Даллесом уверовали в свои способности сколь угодно долго
(по крайней мере до окончания президентских выборов в США)
отодвигать угрозу возникновения конфликта на Ближнем Востоке.
То обстоятельство, что США и Советский Союз формально
единым фронтом выступили в период начала тройственной агрессии,
ставило под сомнение основополагающие тезисы о невозможности
сотрудничества с Советским Союзом, на которых строился
внешнеполитический курс администрации. Тем не менее после окончания
Суэцкого кризиса США демонстративно активизируют поддержку
деятельности Багдадского пакта. Провозглашенная в начале января
1957 г. «доктрина Эйзенхауэра» объявляла Ближний Восток сферой
жизненных интересов США, но на деле не давала ответов на вызовы
времени, а лишь была очередной попыткой, используя выражение
самого Дж. Ф. Даллеса, «провести перекличку» союзников по
отражению «советской угрозы». В то же время уроки Суэцкого кризиса
несомненно стимулировали разработку нового политического курса в
отношении стран «третьего мира», предложенного затем
администрацией Дж. Кеннеди в рамках стратегии «гибкого реагирования»83.
В числе других глобальных последствий Суэцкого кризиса
необходимо отметить также и то, что он еще раз показал реальное
распределение ролей в блоке НАТО. Был поколеблен авторитет
британской дипломатии, представители которой не могли уже с прежней
уверенностью утверждать, что «у США — деньги, а у Англии —
мозги». Газета «Нью-Йорк тайме», отражая.настроения правящих кругов
США, призывала страны Североатлантического блока извлечь верные
уроки из Суэцкого кризиса: «...демонстрация того, что одна западная
страна, или даже две, не могут достигнуть успеха, действуя
самостоятельно, должна способствовать выработке общей политики в
будущем»84. Эти призывы были обращены прежде всего к британским
правящим кругам. В Великобритании развернулись дебаты о реальной
роли страны в мире. Правительство Г. Макмиллана, сменившего на
посту премьер-министра А. Идена, довольно быстро восстановило
хорошие отношения с Соединенными Штатами до уровня, который
давал позднее основания французским политикам обвинять
Великобританию в превращении в «троянского коня» Соединенных Штатов
в Европе. В конце 1950-х годов укрепляется англо-американское
сотрудничество в НАТО. Вместе с тем, несмотря на поддержку, которую
США оказывали Франции в создании ЕЭС, углублялись
разногласия двух стран по проблемам военного строительства в рамках
Североатлантического блока. С приходом к власти в 1958 г.
генерала Ш. де Голля французское правительство начинает добиваться
приоритета в определении политики блока в Средиземноморье. Перед
Соединенными Штатами встает проблема выработки новой
стратегии НАТО.
Ялтинско-потсдамская система международных отношений
создавалась во имя сотрудничества великих держав. Уроки Суэцкого кри-
580
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
зиса, совпавшего по времени с обострением ситуации в Восточной
Европе, еще раз продемонстрировали, что даже в условиях военно-
силовой конфронтации СССР и США участники мирового
сообщества должны стремиться к пониманию и учету интересов друг
друга, созданию обстановки взаимной предсказуемости действий. Всю
опасность попыток игнорирования императивов времени показал
Карибский кризис.
1 Kent J. Bevin's Imperialism and the Idea of Euro-Africa, 1945—1949 // British
Foreign Policy, 1945-1956 / Ed. by M. Dockrill, J. W. Young. N. Y, 1989. P. 47-70.
2 The Overall Strategic Plan, May 1947 // Julian L. Changing Direction. British
Military Planning for Postwar Strategic Defense, 1942—1947. L., 1988. P. 370—
387.
3 Rahman H. A. A British Defense Problem in the Middle East. The Failure of
the 1946 Anglo-Egyptian Negotiations. Readings, 1994. P. 10—12, 35, 38—39, 60—
69; Ovendale R. Britain, the United States, and the Transfer of Power in the Middle
East. 1945-1962. L.; N. Y, 1996. P. 2-6.
4 Foreign Relations of the United States. Diplomatic Papers (FRUS). 1947. Vol. V:
The Near East and Africa. Wash., 1971. P. 565-575.
5 FRUS. 1950. Vol. V: The Near East, South Asia, and Africa. Wash., 1978.
P. 1233-1235, 1248-1250; The New York Times. 1951. March 3.
6 FRUS. 1947. Vol. V. P. 623-624; Condit K. The Joint Chiefs of Staff and
National Policy. \Ы. II. Wilmington, 1979. P. 28.
7 The Middle East Journal. Winter 1987. Vol. 41, № 1. P. 40-63.
8 Gardner L. C. Architects of Illusion. Men and Ideas in American Foreign Policy
1941-1949. Chicago, 1970. P. 217.
9 FRUS. 1945. \Ы. VIII: The Near East and Africa. Wish., 1969. P. 52; 1946. \bl. VII:
The Near East and Africa. Wish., 1969. P. 29; 1947. \Ы. V. P. 556-557, 761-814.
10 FRUS. 1947. Vol. V. P. 551-556, 613-619, 627-667.
11 The Middle East, African and Inter-American Affairs. US House of Representatives.
Committee on Foreign Affairs. Selective Executive sessions. Hearings of the Committee,
1951-1956. Vol. XVI. Wash., 1980. P. 212-213.
12 Gendzier I. L. Notes from the Minefield. United States Intervention in Lebanon
and the Middle East, 1945-1958. N. Y, 1997. P. 22.
13 Condit K. Op. cit. P. 285.
14 FRUS. 1950. \Ы. I: National Security Affairs; Foreign Economic Policy. Wash.,
1977. P. 249; Dropshot. The United States Plan for War with the Soviet Union in
1957/ Ed. by A. Brown. N. Y, 1978. P. 153.
15 The Department of State Bulletin. 1951. October 22. P. 647—648; Пели-
пась М. Я. Экспансионистская политика США и Англии на Ближнем и
Среднем Востоке в 1947—1952 гг. Томск, 1989. С. 110-162.
16 FRUS. 1950. Vol. Ill: Western Europe. Wash., 1977. P. 1027-1028.
17 FRUS. 1950. \bl. V The Near East, South Asia, and Africa. Wish., 1978. P. 1-8.
18 Ibid. P. 279-281.
19 Kingston P. W. T. The Ambassador for the Arabs: The Locke Mission and the
Unmaking of U. S. Development Diplomacy in the Near East, 1952—1952 //
The Middle East and the United States. A Historical and Political Reassessment / Ed.
by D. W Lesch. Westview Press, 1996. P. 29—50.
20 Carlton D. Anthony Eden. A Biography. L., 1981. P. 304.
21 The Round Table. 1952. September. P. 29.
22 Aronson G. From Sideshow to the Center Stage. US Policy towards Egypt
1946-1956. Boulder (Col.), 1986. P. 30-31.
581
Холодная война
23 Copeland M. The Game of Nations. The Amorality of Power Politics. L., 1969.
P. 48-61.
24 FRUS. 1952—1954. Vol. VI: Western Europe and Canada (in two parts). Pt. 1.
Wash., 1986. P. 1067-1069, 1079, 1101, 1104-1107, 1125-1126, 1132-1133; Vol.
IX: The Near and Middle East (in two parts). Pt. 2. Wash., 1986. P. 2275-2276;
Пелипась М. Я. Англо-египетские переговоры о статусе британской базы в
зоне Суэцкого канала и позиция Соединенных Штатов Америки (1946—
1954 гг.) // Американские исследования в Сибири. Томск, 2000. Вып. 4.
С. 24-64.
25 Hail J. A. Britain's Foreign Policy in Egypt and Sudan. 1947—1956. Readings,
1996. P. 159-167.
26 The New York Times. 1954. July 28.
27 Onslow S. Backbench Debate within the Conservative Party and Its Influence
on British Foreign Policy, 1948-1957. Houndmills; L., 1997. P. 109-165, 178-180.
28 Mohi El Din Kh. Memories of Revolution. Egypt 1952. Cairo, 1995. P. 132—133.
29 Lucas W. Divided We Stand. Britain, the US and Suez Crisis. L., 1991. P. 42;
FRUS. 1952-1954. \fol. DC. Pt. 1. Wash., 1986. P. 1240-1241, 1624-1625.
30 Ibid. P. 525-536, 1683-1746; FRUS. 1955-1957. Vol. XIV: Arab-Israeli
Dispute 1955. Wash., 1989. P. 24—28, 47, 90—107; Пелипась М. Я. Дипломатия
США и Великобритании в поисках путей ближневосточного урегулирования
(1953—1956 гг.) // Исследования по всеобщей истории и международным
отношениям. Барнаул, 1997. С. 174—189.
31 FRUS. 1955-1957. \Ы. XIV. Р. 67-68, 70-71, 78-79, 83.
32 McMahon R. J. The Cold War on the Periphery. The United States, India, and
Pakistan. N. Y, 1994. P. 6; FRUS. 1955-1957. Vol. XIV. P. 655, 707-710.
33 FRUS. 1955-1957. Vol. XV: Arab-Israeli Dispute. January 1 - July 26, 1956.
Wash., 1989. P. 409-421, 423-424.
34 FRUS. 1955-1957. \bl. XV. P. 23, 26-27; Druks H. The Uncertain Friendship.
The US and Israel from Roosevelt to Kennedy. Westport, Conn., 2001. P. 177—182.
35 Hahn P. The View from Jerusalem: Revelation about US Diplomacy from the
Archives of Israel // Diplomatic History. Fall 1998. P. 509—532.
36 FRUS. 1955-1957. Vol. XV. P. 405, 496-497, 665-666, 670; Ben-Zvi A.
The United States and Israel. The Limits of the Special Relationship. N. Y., 1993.
P. 53—54; Пелипась М. Я. Политика США и Англии в отношении Египта
накануне Суэцкого кризиса 1956 г. // Американские исследования в Сибири.
Томск, 1998. Вып. 3. С. 52-56, С. 59-60.
37 FRUS. 1955-1957. \Ы. XV Р. 754-756, 859-862, 867-873, 878, 896-898.
38 Gorst A. and Johnman L. The Sues Crisis. N. Y; L., 1997. P. 54.
39 Суэцкий канал. Сборник документов. М., 1957. С. 3—31, 46—51;
Николаев А. Н. Правовой режим Суэцкого канала и национализация Египтом
Суэцкой компании. М., 1960. С. 21—35.
40 Singh A. I. The Limits of British Influence. South Asia and Anglo-American
Relationship, 1947-1956. N. Y, 1993. P. 210-213.
41 Gerges F. A. The Superpowers and the Middle East. Regional and International
Politics, 1955-1967. Boulder a. o., 1994. P. 6.
42 Onslow S. Op. cit. P. 188-196.
43 Gorst A. and Johnman L. Op. cit. P. 56—60, 64; Hanh P. The United States,
Great Britain, and Egypt, 1945—1956. The Strategy and Diplomacy in the Early Cold
War. Chapel Hill, 1991. P. 213.
44 FRUS. 1955-1957. \Ы. XVI; Suez Crisis. July 26 - December 31, 1956. Wash.,
1990. P. 7-9.
45 Ibid. P. 34, 39-41, 60-62.
46 Ibid. P. 94—97, 107—109; Ovendale R. Anglo-American Relations in the
Twentieth Century. N. Y, 1998. P. 112.
582
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
47 The Suez Canal Problem. July 26 — September 22, 1956. A Documentary
Publication. Wash., 1956. P. 34-36.
48 Румянцев В. П. Политика американского правительства Д. Эйзенхауэра в
связи с Суэцким кризисом (1956—1957 гг.): Автореф. дис. канд. ист. наук. Томск,
2000. С. 17.
49 FRUS. 1955—1957. Vol. XVI. Р. 128-211; Hanh P. The United States, Great
Britain, and Egypt... P. 216—217.
50 Предложения американской делегации были представлены 20 августа
1956 г. На следующий день они были внесены, с незначительными
дополнениями, уже не только от имени США, но и Ирана, Турции и Эфиопии. Таким
образом, «план Даллеса» формально являлся предложением стран Ближнего
Востока и Африки, что, по замыслу госсекретаря, должно было доказать, что
действия дипломатии США соответствуют устремлениям развивающихся государств.
См.: The Suez Canal Problem. P. 289—292.
51 Ibid. P. 303-330.
52 Singh A. I. Op. cit. P. 217.
53 FRUS. 1955-1957. \Ы. XVI. P. 324-328, 441-443, 451-452, 558-592.
54 Gorst A., Johnman L. Op. cit. P. 78. The Suez Canal Problem. P. 333—334;
Усачев И. Г. Джон Фостер Даллес. Политический миф и реальность. М., 1990. С. 205.
55 FRUS. 1955-1957. Vol. XVI. P. 486. Ibid. 1952-1954. Vol. DC. Pt. 2. P. 1981—
1991; The Suez Canal Problem. P. 335-445.
56 Ibid. P. 345-351.
57 Ibid. P. 365-366; Gerges F. A. Op. cit. P. 8.
58 FRUS. 1955-1957. Vol. XVI. P. 639-645; Ovendale R. Anglo-American
Relations in the Twentieth Century. P. 113; Hahn P. The United States, Great Britain...
P. 222—223; Суэцкий канал. Сборник документов. С. 161—162.
59 Shamir S. The Collapse of Project Alpha // Suez 1956. The Crisis and Its
Consequence / Ed. by Wm. Louis, R. Owen. Oxford, 1989. P. 22.
60 Shlaim A. The Iron Wall. Israel and Arab Wforld. L., 2001. P. 163-177.
61 FRUS. 1955-1957. Vol. XVI. P. 919-921.
62 Ibid. P. 382-391, 721, 745-746.
63 Ibid. P. 815-816, 833-839.
64 Ibid. P. 855-856, 863.
65 FRUS. 1955-1957. \bl. XVI. P. 902-916; Alteras I. Eisenhower and Israel. US-
Israeli Relations 1953—1960. University Press of Florida, 1993. P. 237; Gerges F. A.
Op. cit. P. 65.
66 United Nations. General Assembly. Official Record. First Emergency Special
Session. Plenary Meeting 561st. November 1, 1956. A/Pr. 561. N. Y, 1957. P. 4-12.
67 Levey Z. Israel and the Western Powers. 1952—1960. Chapel Hill; L„ 1997.
P. 77-78.
68 Ovendale R. Anglo-American Relations... P. 116.
69 FRUS. 1955-1957. Vol. XVI. P. 1040, 1218-1229.
70 Ibid. P. 843-844; Ben-Zvi A. Op. cit. P. 61-63.
71 FRUS. 1955-1957. Vol. XVI. P. 984-986; Adamthwaite A. Suez Revisited //
British Foreign Policy, 1945—1956 / Ed. by Michael Dockrill, John W. Young. N. Y
1989. P. 233-237; Ovendale R. Op. cit. P. 116-118.
72 Советский Союз и венгерский кризис 1956 года. Документы. М., 1998.
С. 555-756.
73 Хазанов М. Е. ООН и ближневосточный кризис. М., 1983. С. 49—50.
74 FRUS. 1955-1957. Vol. XVI. P. 993-994; СССР и арабские страны. 1917—
1960. М., 1961. С. 255-262.
75 Ben-Zvi A. Op. cit. P. 63.
76 Vassiliev A. Russian Policy in the Middle East: From Messianism to Pragmatism.
Reading, 1993. P. 40.
583
Холодная война
77 FRUS. 1955-1957. Vol. XVI. P. 995-996; The Department of State Bulletin.
November 19, 1956. P. 795-796.
78 Shlaim A. Op. cit. P. 181—182; Ben-Zvi A. Op. cit. P. 64—66.
79 Hahn P. The View from Jerusalem... P. 523; Golani M. Israel in Search of a
War: The Sinai Campaign, 1955—1956. Portland, 1998. P. 105; Gorst A. and Johnman
L. Op. cit. P. 70-71.
8(f Shlaim A. Op. cit. P. 184-187.
81 FRUS. 1955-1957. \Ы. XVI. P. 1315.
82 Ovendale R. Britain, the United States, and the Transfer of Power in the Middle
East. P. 141.
83 A Microfilm Project of Univ. Publ. of America. Frederick, Md., 1986. The
Presidential Documents Series. The Papers of John Foster Dulles and Christian A.
Herter 1953—1961. Chronological Correspondence Series. Microfilmed from the
Holdings of the Dwight D. Eisenhower Library. Reel 5 of 24. John Foster Dulles
Chronological Correspondence Series.
Дж. Ф. Даллес — С. Д. Джексон.
84 The New York Times. 1956. November 13.
А. А. ФУРСЕНКО
ПРОБЛЕМЫ ИЗУЧЕНИЯ
ИСТОРИИ КУБИНСКОГО КРИЗИСА
В 2002 году отмечалась сороковая годовщина Кубинского
ракетного кризиса. Участники этого события и ученые, изучающие
Кубинский кризис, понимают, что человечество было на краю ядерной
пропасти. Документы советских архивов показывают, что оно было
даже ближе к этому, чем думали раньше.
Наиболее важный аспект изучения Кубинского кризиса
заключается в том, что он не может рассматриваться лишь как эпизод
советско-американских или советско-кубинских отношений, в отрыве от
развития международных отношений периода холодной войны.
События вокруг Кубы могут быть поняты только в контексте с главными
событиями того времени: Берлинским кризисом, возведением
Берлинской стены, международными отношениями на Дальнем Востоке и
т. д. Все они тем или иным образом оказались связаны воедино.
Что же касается более частных вопросов изучения кубинского
кризиса, то значительное внимание продолжает привлекать роль
разведки в этих событиях. Следует ответить, что разведывательные службы
оказались не на высоте с той и с другой стороны, хотя нельзя
сказать, что так было всегда и везде. Например, согласно
распространенному мнению на Западе, кубинская и советская разведки не смогли
своевременно узнать о готовящемся вторжении на Плая Хирон,
которое было спланировано и осуществлено 17 апреля 1961 г.
Центральным разведывательным управлением США и кубинскими контрас. На
самом деле у КГБ в Латинской Америке была довольно эффективная
сеть агентов, а главным пунктом, куда стекалась информация, была
Мексика. Основными же поставщиками информации были, как
правило, представители коммунистических партий Центральной
Америки. В кубинском случае наиболее важные сведения были получены из
Гватемалы от гватемальских коммунистов. За несколько дней до Плая
Хирон в Москву поступили сведения от «гватемальских друзей»,
переданные через мексиканскую станцию КГБ, что Куба вскоре
подвергнется нападению. «Это верно», — написал шеф КГБ на полях
телеграммы, и в Гавану полетело соответствующее сообщение1.
Таким образом, за два дня до вторжения кубинские руководители
получили предупреждение о предстоящем нападении. Они смогли
лучше подготовиться, чтобы его отразить. К тому времени кубинские
войска уже были неплохо снабжены советским оружием, включая
тяжелое вооружение: истребители-бомбардировщики МиГ и танки2.
585
Холодная война
Один из наиболее важных и до сих пор не до конца решенных
вопросов истории Кубинского кризиса — это когда и как СССР
принял решение разместить ядерные ракеты на Кубе. В 1961 г.
аналитический отдел КГБ предсказывал, что США нападут на Кубу в
случае, если, во-первых, Кастро предпримет попытку захватить
американскую военную базу Гуантанамо и, во-вторых, если он
предоставит другой стране право разместить ракеты на своей территории.
Это предсказание несомненно основывалось на полученных
разведкой агентурных сведениях3. Впоследствии оно нашло подтверждение
в опубликованных американских документах4.
Выступая перед съездом учителей 9 июля 1961 г., Хрущев заявил о
готовности оказать Кубе решительную военную поддержку, прикрыв
ее ядерным зонтиком, в случае, если она подвергнется агрессии.
Вскоре после этого Москву посетил Рауль Кастро. Он спросил Хрущева:
что значит обещание о советском ядерном зонтике? Как далеко,
спросил он, Советский Союз готов пойти в защите Кубы? Хрущев
держался дружески, но осторожно. Он посоветовал кубинцам не
преувеличивать его ядерного обещания. «Ни вы, ни мы, — сказал он, — не
заинтересованы в эскалации международной напряженности»5.
Двумя месяцами позже после Рауля Кастро в Москву прибыл
Че Гевара. Он встречался с советскими лидерами. Архивных данных
о ходе переговоров, а также о том, обсуждался ли тогда вообще
вопрос о ядерном оружии, найти не удалось. Однако если верить
слухам, вопрос этот обсуждался и был поднят по инициативе
кубинского гостя. По возвращении в Гавану после визита в Москву, а
затем в Пекин, Че Гевара выступил по радио и телевидению, заявив о
приверженности делу мира. В случае атомной войны, говорил Че,
Кубе «несдобровать», но «тот, кто на нас нападет, жестоко
поплатится»: если Соединенные Штаты нападут на Кубу, им придется
попробовать советское ядерное оружие6.
Фактически в Кремле приняли решение о размещении ракет на
Кубе гораздо позже. Д. А. Волкогонов в своей книге «Семь вождей»
пишет, что на заседании Политбюро весной 1962 г. после доклада
министра обороны маршала Р. Я. Малиновского по поводу
испытаний нового типа ракет Хрущев спросил его: «А вы никогда не
думали о размещении ракет на Кубе?» Малиновский был поражен, не
зная, что ответить7. В архивах, однако, не удалось обнаружить
документального подтверждения данного факта. Но версия Волкогоно-
ва не выглядит фантастической, ее нельзя игнорировать. В
принципе она соответствует образу мыслей и поведения Хрущева. В любом
случае вопрос о посылке ракет на Кубу обсуждался в Кремле в
марте—апреле 1962 г. Особенно интенсивными эти обсуждения должны
были стать после визита в Америку зятя Хрущева и главного
редактора газеты «Известия» А. .И. Аджубея. В своем отчете
Центральному Комитету он описал встречу с президентом Джоном Кеннеди.
Президент заверил его, что США не собираются нападать на Кубу.
Аджубей ответил, что он верит, что Соединенные Штаты не
собираются этого делать, но могут ли они гарантировать, что кубинские
контрас и гватемальские контрреволюционные силы, которые орга-
586
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
низовали в свое время нападение на Плая Хирон, не нападут, не
сделают этого? Кеннеди резко ответил: «Я ругал Даллеса и говорил
ему, берите пример с русских, когда у них были проблемы в
Венгрии, они разрешили их за три дня, а вы, Даллес, ничего не можете
сделать»8. Хрущев расценил эту информацию как угрозу Кубе:
Кеннеди собирался поступать с ней так же, как Советский Союз с
Венгрией. Несомненно и другое.
Окончательно советское решение разместить ракеты на Кубе
состоялось в результате влияния докладов разведки о
продолжающихся американских приготовлениях вторжения на Кубу9. Это было
особенно ясно после того, как Кремль узнал о планах Пентагона
нанести превентивный ядерный удар по Советскому Союзу. Как агенты
КГБ, так и ГРУ (военная разведка), сообщали об этом несколько
раз. Последние доклады по этому поводу прибыли в Москву 9 и
12 марта 1962 г.10 История имеет немало свидетельств тому, что
военные планы часто не реализуются, оставаясь на полках военных
ведомств. Но Хрущев в данном случае сильно сомневался, и его
сомнения были неожиданным образом подтверждены докладом
Георгия Большакова, культурного атташе советского посольства в
Вашингтоне, который был полковником ГРУ и служил как канал для
тайной связи между Кремлем и Белым домом. Он долгое время
поддерживал тесный контакт с братом президента Робертом Кеннеди.
Однажды, в начале июня 1962 г. Роберт пригласил Большакова
провести воскресенье вместе с его семьей в загородной резиденции
Хиккори Хилл. Большаков уже бывал там. На этот раз Роберт
поднял важную тему, задав вопрос: «Какую роль играют военные в
принятии политических решений в Советском Союзе?» Большаков
ответил: «У нас коллективное руководство. А как у вас, в
Соединенных Штатах?» Роберт сказал: «Недавно Пентагон предложил, чтобы
президент одобрил превентивный ядерный удар по Советскому
Союзу, но президент сказал: нет, мы не пойдем таким путем»11.
Сообщение это было воспринято в Москве как подтверждение
имевшихся подозрений о возможности американского ядерного
нападения. Беседа Большакова с Робертом Кеннеди обсуждалась на
заседании Политбюро. По итогам обсуждения Большакову было
поручено снова встретиться с братом президента и изложить точку
зрения советского руководства по поводу тех вопросов, которые
были затронуты в их последней беседе. «Это не ново для нас, —
просили передать Р. Кеннеди. — Очевидно, в Пентагоне, а может
быть, и не только в Пентагоне, — вам это виднее, — есть люди,
которым чувство неприязни к СССР и социалистическим странам
застилает глаза и мешает воспринимать действительность, как она
существует».
В отправленной через А. Ф. Добрынина 14 июня инструкции
имелось небольшое примечание «для личного сведения посла», что
обсуждавшийся ранее возможный приезд Р. Кеннеди в СССР на
отдых (вместе с Большаковым) неприемлем. «При такой
агрессивной политике, как внешней, так и внутренней, которую проводят
США», приглашение Р. Кеннеди в Советский Союз в любом каче-
587
Холодная война
стве «было бы непонятно советскому народу и могло бы ввести в
заблуждение народы других стран». Подобная мотивировка выглядит
вполне понятной, если учесть, что сразу после возвращения
советской делегации из Гаваны 10 июня, получив согласие Ф. Кастро,
Политбюро утвердило окончательно план посылки ракет на Кубу.
Практически это открывало двери для переговоров с американцами,
в том числе по такому вопросу, как германский мирный договор.
Между тем именно этот вопрос использовался в качестве
основного упрека в адрес Белого дома, о чем прямо говорилось в
инструкциях Большакову для его предстоящего разговора с Р. Кеннеди, хотя
в них упоминались также «мероприятия США в области испытания
ядерного оружия», «американское военное вмешательство в Юго-
Восточной Азии» и «шаги по линии НАТО», ведущие к атомному
вооружению бундесвера. Но германская проблема была выделена
особо, как «источник острой напряженности», грозящей опасностью
«серьезных столкновений между державами». В то же время о Кубе
в инструкциях не было сказано ни слова12. После только что
принятого решения о посылке ракет, видимо, пока этой темы не
хотели касаться вообще.
Мы знаем точные даты, когда Политбюро приняло формальное
решение послать ракеты на Кубу и одобрило военный план
«Анадырь». Но мы не знаем, с чего начались дискуссии между
Хрущевым, его коллегами и военными до окончательного решения
вопроса. Громыко вспоминает, что когда они вернулись из Болгарии, куда
ездили с государственным визитом в середине мая, Хрущев ему
сказал еще на борту самолета, что мы пошлем ракеты на Кубу.
Громыко понял, что этот вопрос уже согласован с военными и утверждал,
что это вообще для него было полным сюрпризом13.
Входивший в группу консультантов Международного отдела ЦК
КПСС Ф. М. Бурлацкий рассказывает, что когда Хрущев вместе с
Малиновским прогуливался вдоль берега Черного моря в Болгарии,
маршал обратил его внимание на то, что в соседней Турции,
граничащей с СССР, находятся американские ракеты. Им нужно было всего
20 минут, чтобы достичь Москвы, в то время как советские ракеты
находились намного дальше от американской территории. Бурлацкий
утверждает, будто ему известно об этом факте из послания Хрущева
Кастро, которое он сам писал под диктовку Хрущева и которое было
отправлено в январе 1963 г. История эта вполне правдоподобна.
Правда, письмо, о котором говорит Бурлацкий (оно хранится в архиве), не
содержит подобного рода данных и сведений14.
Один из активных участников кремлевских дискуссий по Кубе —
советский посол на острове Свободы А. И. Алексеев. Он был
резидентом КГБ, находясь в Гаване с сентября 1959 г., сначала как
представитель ТАСС, а после восстановления дипломатических
отношений с Кубой в 1960 г. как советник по культурным вопросам
советского посольства. В конце апреля 1962 г. его вызвали в Москву из
Гаваны и назначили послом. Поспешный вызов был неожиданным
для Алексеева и даже испугал его. Как он потом рассказывал, его
первой реакцией была мысль: «Возможно, я что-то сделал не так».
588
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
Алексеев был опытным человеком и знал, что может произойти с
теми, чья служба почему-либо не понравилась Центру. Он пытался
выяснить, в чем дело, и послал телеграмму в Москву: «Какого рода
материал я должен подготовить и привезти?» Ответ был кратким:
«Приезжайте сами». Он снова телеграфировал, что Фидель Кастро
пригласил его присутствовать на праздновании 1 Мая. Алексееву
разрешили остаться, но на следующий же день после 1 мая
потребовали выехать в Москву15.
Причина такой срочности могла означать, что в Москве
возникли какие-то серьезные проблемы. Этими проблемами оказался
вопрос о размещении ядерного оружия. При первой встрече 7 мая
Хрущев расспрашивал Алексеева о положении на Кубе, при
повторной — дата никем не зафиксирована — сказал о плане разместить
ракеты. 21 мая, на следующий день после возвращения Хрущева из
Болгарии, Политбюро согласилось с его предложением послать
ракеты на Кубу. 24 мая оно было оформлено как постановление
Совета обороны при участии военных. Решено было отправить
делегацию во главе с первым секретарем ЦК Узбекистана Ш. Р. Раши-
довым для переговоров с Фиделем Кастро и другими кубинскими
лидерами. В состав делегации включили Алексеева и инженера
Петрова (под этим псевдонимом отправили главнокомандующего
ракетными войсками маршала Бирюзова)16. Тремя днями позже делегация
отбыла из Москвы в Гавану. Когда они вернулись, получив
положительный ответ Кастро, Хрущев снова созвал заседание Политбюро и
Совет обороны для того, чтобы принять окончательное решение о
плане доставки ракет на Кубу, а также военного персонала и всего
необходимого оборудования. Эта операция была совершенно
секретной и получила кодовое название «Анадырь»17.
Более 100 кораблей, груженных различным оружием, включая
ракеты, ядерные боеголовки, тысячи солдат и офицеров, были
доставлены на Кубу совершенно секретно. Военный персонал, одетый
в гражданское платье, отправлялся пассажирскими судами под видом
туристов. Значительная часть войск была доставлена грузовыми
судами. Условия плавания были тяжелыми: было жарко, душно.
Правила, однако, строго запрещали людям выходить на палубу, показываться
в дневное время, и только ночью разрешалось выйти, чтобы
самолеты НАТО, постоянно следившие за движением советских судов, не
обнаружили людей. Для солдат, особенно на грузовых кораблях,
путешествие было исключительно трудным, их плохо кормили, пища
была непригодна для южных широт. Они страдали от жары, болезней,
но если встретить сегодня ветеранов, то все они горды тем, что
вынесли испытания и участвовали в такой операции. Этю кого-то теперь
может удивить, но участники тех событий рассматривают их как
героическую эпопею, самое важное событие своей жизни.
Военное оборудование, перевозившееся на Кубу, обычно
маскировалось под сельхозмашины или приспособления для ирригации.
Они помещались на палубе, в то время как ракеты и ядерные
боеголовки, конечно, были спрятаны в трюмах. Это была хорошо
организованная сверхсекретная операция. Никакой утечки информации
589
Холодная война
с советской стороны не было. В Министерстве обороны все важные
документы были подготовлены в единственном экземпляре и
писались от руки. Запрещалось использование пишущих машинок. Эти
материалы до сих пор секретны и недоступны исследователям, хотя
их копии были получены Волкогоновым, занимавшим пост
советника президента России Б. Н. Ельцина. Эти документы он передал
в рукописный отдел Библиотеки конгресса в Вашингтоне18. Они
были микрофильмированы и доступны теперь каждому. Т. Нафтали
и автор данной статьи даже подготовили публикацию, основываясь
на этих материалах19.
В группу, которая планировала операцию «Анадырь», было
включено ограниченное количество лиц (генералов). Запрещались
переговоры по радио и переписка шифром. Не только солдаты и
офицеры, которых посылали на Кубу, но даже представители КГБ,
сопровождавшие посланные на Кубу суда, не знали о том, куда
направляются грузы и что они собой представляли. Обычно перед
отправлением капитану судна вручали 2 конверта с инструкциями.
Первый из них открывался им в присутствии представителя КГБ,
когда корабль покидал советский порт и выходил в открытое море.
Второй конверт распечатывался капитаном также в присутствии
представителя КГБ, когда проходили через Гибралтар или северные
проливы. В нем содержался приказ следовать на Кубу.
Американская разведка ничего не знала о советских ядерных
ракетах до того, как самолет У-2 совершил полет над Кубой 14
октября 1962 г. Президент Кеннеди был озабочен растущим потоком
грузов для Кубы. Первые предупреждения Соединенным Штатам были
посланы западногерманской разведкой, которая внимательно следила
за передвижением советских судов. 23 августа 1962 г. директор ЦРУ
Джон Маккоун представил Кеннеди меморандум, в котором он
предупреждал, что советские суда могут везти ракеты «земля-земля»20.
Кеннеди не уделил внимания меморандуму Маккоуна. Он был
вовлечен в избирательную кампанию в пользу демократической партии
в сенат и конгресс. Президент хотел избежать каких бы то ни было
дебатов и осложнений в сфере внешней политики. Его советник
Теодор Соренсен переговорил с советским послом А. Ф.
Добрыниным, который заверил его, что Москва не сделает ничего, что
подорвало бы позицию Кеннеди в предвыборной кампании21.
Маккоун, однако, продолжал свои наблюдения за развитием событий, даже
находясь короткое время в Париже, куда он отправился, чтобы
провести медовый месяц, регулярно запрашивал Лэнгли
(штаб-квартира ЦРУ) о советских поставках Кубе. Однажды утром в Париже
Маккоун встретился с советником президента по вопросам
национальной безопасности Д. Макджорджем Банди и рассказал ему о
своих подозрениях. Люди из ЦРУ так устали от его ежедневных
телеграмм, что шутили, что старик забыл, наверное, чем следует
заниматься во время медового месяца. Но Маккоун упорно настаивал
на том, чтобы ему давали новую информацию22.
Несмотря на стремление Кеннеди избежать дебатов по Кубе,
напряжение нарастало, особенно после того, как сенатор-республиканец
590
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
Кеннет Китинг начал нападать на президента и делал это с завидной
регулярностью. Он обвинял его в том, что Кеннеди не контролирует
ситуацию и требовал, чтобы Белый дом сообщил, как обстоят дела с
советскими ракетами на Кубе. Многие американские эксперты
сомневались в том, что Советский Союз рискнул послать ракеты в
Западное полушарие. Уильям Бадер, бывший сотрудник Бюро по оценкам
ЦРУ, рассказывал, что они приготовили доклад в тот самый день
14 октября, когда самолет У-2 совершал свой полет над Кубой.
Самолет уже сфотографировал советские ракеты на острове. Но доклад
ЦРУ, подготовленный до того, как были расшифрованы эти снимки,
отрицал наличие советской ракетной базы на Кубе.
В течение длительного времени ЦРУ практиковало проведение
регулярных совещаний с ведущими американскими экспертами из
разных академических учреждений для обсуждения стратегических
проблем. На этот раз встреча была назначена на 18 октября. К
этому времени ЦРУ узнало о результатах съемки 14 октября, поняв, что
доклад Бюро по оценкам был неправильным. Но президент
Кеннеди строго-настрого запретил говорить о том, что обнаружил
самолет У-2. Поэтому бюро представило на обсуждение свой доклад от
14 октября, который академические светила единодушно
поддержали. Как и авторы доклада ЦРУ, они пришли к выводу, что советские
руководители достаточно благоразумны, чтобы не посылать ракеты
на Кубу23.
7 сентября Хрущев подписал приказ о том, чтобы на Кубу было
доставлено тактическое ядерное оружие24. Это решение было
принято после того, как Белый дом 4 сентября заявил, что самые
серьезные последствия возникнут в том случае, если Советский Союз
пошлет наступательное ядерное оружие на Кубу. Если бы это
произошло, говорилось в заявлении США, если бы там были найдены
крупные наземные силы и были обнаружены ракеты, то
американское правительство не исключало вторжения на Кубу. Но Хрущев не
собирался отступать. Операция «Анадырь» продолжалась.
Советская разведка не знала ничего об американском
разведывательном полете 14 октября и о том, что после него продолжались
длительные заседания Исполнительного комитета Совета
национальной безопасности, который был создан по распоряжению Кеннеди.
Заседания эти продолжались целую неделю, до того как президент
Кеннеди огласил свое обращение к народу. Проникнуть в эту тайну
советская разведка не смогла, хотя А. С. Феклисов, резидент КГБ в
Вашингтоне, ранее сообщал в Москву, что у него были хорошие
источники информации в высших американских кругах25.
Только накануне выступления Кеннеди 22 октября перед
американским народом советские агенты что-то узнали, да и то главным
образом из слухов, распространившихся в журналистской среде. Первые
новости были получены представителями ГРУ, военной разведки,
которые информировали Москву о том, что на юге США наблюдается
передвижение войск. Они считали, что это связано с планируемым
вторжением на Кубу. Что же касается КГБ, то его самый надежный
источник в Мексике тоже молчал. Агенты ГРУ во Флориде смогли
591
Холодная война
получить фотографии перегруппировки американских войск, снятые
с вертолетов, но только после того, как распространились слухи в
журналистской среде, что готовится операция против Кубы.
22 октября вечером Кремль получил информацию, что президент
Кеннеди собирается обратиться к нации. Хрущев созвал Политбюро.
В повестке дня значилось: «Об определении позиций по дальнейшим
шагам в отношении Кубы и Берлина». Фактически обсуждался
только кубинский вопрос. Во время заседания Политбюро, которое
состоялось за несколько часов до выступления Кеннеди — оно состоялось
ночью (по московскому времени), — советские лидеры обсуждали, как
следует себя вести в случае вторжения на Кубу. Согласно
сохранившимся кратким заметкам о ходе этого совещания, обсуждался вопрос
о возможности дать в крайнем случае указание командующему
группой советских войск на Кубе использовать тактическое ядерное
оружие. За несколько месяцев до того Фидель Кастро и Че Гевара
настаивали на опубликовании советско-кубинского договора, чтобы он был
легитимным. Хрущев тогда посчитал, что это нужно сделать после
завершения операции «Анадырь», ибо в противном случае она может
не состояться. Теперь, на заседании Политбюро, он сожалел, что
соглашение не было опубликовано. «Трагедия заключается в том, что
они могут напасть, мы ответим, — сказал он, — и может быть
большая война». Вместе с тем он полагал, что, возможно, Кеннеди не
прибегнет к вторжению, только к блокаде, а может быть, ничего не
будет — ни того ни другого. До этого наиболее воинственную
позицию занимал приглашенный на заседание Политбюро для доклада
министр обороны Р. Я. Малиновский. В конечном итоге, однако, и
он предложил подождать, пока не выступит Кеннеди. А то, говорил
он, мы дадим американцам повод для начала атомной войны.
Мирное решение вопроса последовало в значительной степени благодаря
позиции Микояна, который был одним из самых влиятельных
членов Политбюро. Микоян считал, что не надо отправлять советскому
командованию на Кубе строгие инструкции и не принимать решение
об использовании ядерного оружия26.
На организованной в 2001 г. Фондом Карнеги в Москве
конференции «круглого стола» для обсуждения американского
художественного фильма «Тринадцать дней» бывший советник Кеннеди Т. Соренсен
заявил, что мы должны быть благодарны судьбе, что Джон Кеннеди
являлся тогда президентом США. Благодаря ему, была
предотвращена война. Следует, однако, помнить о том, как повел себя Хрущев.
В конечном итоге он немало сделал, чтобы предотвратить военную
катастрофу. Несмотря на первоначально неоправданно резкую критику
в отношении Кеннеди и свой импульсивный характер, Хрущев
оказался в состоянии преодолеть предрассудки. Он сумел сдержать
эмоции и сделал все от него зависящее для урегулирования
советско-американского конфликта вокруг Кубы. По прошествии трех дней после
выступления Кеннеди, после резкого обмена посланиями между
Москвой и Вашингтоном положение стало меняться. На заседании
Политбюро 25 октября Хрущев заявил, что сейчас наступило время
прекратить пикировку, не прибегать к прежним аргументам, и «огля-
592
Первая «оттепель* и новые «заморозки»
деться». Он говорил о необходимости убрать советские ракеты, если
Соединенные Штаты дадут обязательство не вторгаться на Кубу. Об
этом говорится в протокольных заметках заведующего Общим
отделом ЦК КПСС В. Н. Малина27.
Аналогичная версия содержится в записи сотрудника Общего
отдела ЦК А. К. Серова, также присутствовавшего на заседании
Политбюро 25 октября. В ней имеются дополнительные подробности,
позволяющие лучше понять поведение советского лидера. Открывая
заседание, Хрущев сообщил, что оно устроено в связи с
«дальнейшим ходом событий»: «Американцы говорят, что надо демонтировать
ракетные установки на Кубе». Он допускал возможность уступки при
определенных условиях и осознавал, что доводить конфликт «до
точки кипения не следует». Хрущев убеждал себя и своих коллег, что
«американцы перетрусили» и, если СССР пойдет на уступки, это
вовсе «не капитуляция с нашей стороны». Что бы ни говорил
Хрущев, нет сомнений, он осознал растущую угрозу: «Выстрелим мы, и
они выстрелят». Стремясь придать бодрость своему выступлению,
Хрущев заявил, что советские ракеты «сделали Кубу страной
мирового фокуса» и «столкнули лбами две системы». «Кеннеди говорит
нам: «Уберите свои ракеты с Кубы». Мы отвечаем: «Дайте твердые
гарантии, обещание, что американцы не нападут на Кубу». На
таких условиях он считал возможным договориться: «Нам надо не
обострять положение, а вести разумную политику... Надо играть, но
не отыгрываться, не терять головы». Практически Хрущев решил
отступить в обмен на получение соответствующих гарантий со
стороны США. Участники заседания его единодушно поддержали28.
Это заседание Политбюро было исключительно важным. В
результате него Хрущев обратился к Кеннеди с длинным посланием,
которое было написано в примирительном тоне29.
На следующий день после заседания Политбюро резидент КГБ
Феклисов (под псевдонимом А. С. Фомин) встретился с
американским корреспондентом телевизионной компании Эй-Би-Си Джоном
Скали в вашингтонском ресторане «Оксидентел», где они обсудили
возможный сценарий урегулирования кубинского ракетного
кризиса. Феклисов в своих воспоминаниях настаивает на том, что он
пригласил Скали встретиться и обсудить возможное соглашение по его
собственной инициативе. Но они обсуждали те же самые вещи,
которые уже были предложены Хрущевым на заседании Политбюро
накануне. Сомнительно, чтобы Феклисов не был в курсе того, что
было в Москве. События развивались очень быстро. Телеграмма
Феклисова о его переговорах со Скали пришла в Москву тогда, когда
кризис практически был уже разрешен30.
Одним из важных итогов Кубинского кризиса было соглашение
по американским ракетам в Турции. Даже сегодня широко
распространена точка зрения, что вопрос о турецких ракетах был поднят
Советским Союзом. В послании Хрущева Кеннеди 27 октября
предлагалось, чтобы американские ракеты были убраны из Турции в
обмен на то, что советские ракеты будут увезены с Кубы. Дело в том,
что вообще обмен мнениями по поводу турецких ракет был иници-
593
Холодная война
ирован не Советским Союзом, а окружением Кеннеди сразу после
президентского послания 22 октября через каналы тайной связи и,
в частности, через Большакова. Трудно понять, почему предложение
это не обсуждалось до 27 октября. Тем не менее советское
предложение, изложенное в открытом послании об обмене ракетами,
оказалось для США неприемлемым, так как это выглядело бы уступкой.
Фактически же США дали устное согласие на то, что такой обмен
состоится, и обещали, что ракеты из Турции вскоре будут убраны.
Это было секретное соглашение, и оно было выполнено'51.
Следует еще раз подчеркнуть важную роль, которую сыграл
Георгий Большаков. Некоторые разведчики и дипломаты утверждают,
что Большаков не заслуживает уделяемого ему внимания как
профессионал. Подобная оценка представляется ошибочной. Большаков
был важной персоной в поддержании советско-американского
диалога, в том, что отношения двух держав вообще сохранялись на
плаву. Как уже отмечалось, он служил связным, поддерживая тайный
канал связи между Хрущевым и Кеннеди. Большаков несколько раз
встречался с самим президентом, но главным образом поддерживал
контакт с его братом, министром юстиции Робертом Кеннеди.
Иногда послания или какие-то материалы передавались им через пресс-
секретаря Белого дома Пьера Сэллинджера и других людей из
окружения Кеннеди. Большаков встречался с Робертом Кеннеди 41 раз
и вел через него важные переговоры в течение более чем полутора
лет. Этот контакт был организован по его собственной инициативе.
Более того, Большаков действовал вопреки своему
непосредственному руководству, используя знакомство с Аджубеем. Американцы
знали, что Большаков был советским разведчиком, но они были
заинтересованы в поддержании этого канала связи. Только после того,
как широкой публике через прессу стало известно, что Большаков
является секретным агентом, советское руководство вынуждено было
его отозвать. Большаков вернулся в Москву, служил в АПН. После
падения Хрущева в октябре 1964 г., он потерял всякую надежду на
то, что получит какое-то новое назначение. Он опустился, стал пить
и был уволен. Остаток своей жизни он провел в нищете и
лишениях. Недавно о нем вспомнили и посмертно наградили Орденом
Почета. Мы встретились с ним на конференции участников Кубинского
кризиса в 1989 г. в Москве. Большаков производил приятное
впечатление и был интересной личностью. Он собирался продиктовать
свои мемуары, но спустя несколько месяцев умер.
Как уже отмечалось, Кубинский ракетный кризис был тесно
связан с другими международными конфликтами: Берлинским
кризисом, возведением Берлинской стены и вопросом о заключении
германского мирного договора. Лидеры ГДР постоянно жаловались
Москве, что граница между двумя Германиями нарушается и даже
после возведения стены в разгар операции «Анадырь», о которой
они, конечно, не знали, просили советское руководство дать
согласие на некие меры по укреплению Берлинской стены. Согласие было
получено, но Москва просила сделать это безотлагательно, чтобы не
помешать будущим переговорам с Соединенными Штатами о гер-
594
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
манском мирном договоре32. Фактически же в Кремле,
по-видимому, хотели избежать любого международного осложнения до того,
как операция «Анадырь» будет завершена.
В «черную субботу» Кубинского кризиса 27 октября Ульбрихт
обратился с просьбор к Хрущеву принять его и других лидеров ГДР
в Москве до запланированного срока (ранее предполагалось, что они
приедут на празднование очередной годовщины Октябрьской
революции, 7 ноября). Ульбрихт мотивировал свое обращение желанием
обсудить программу СЕПГ и вопросы германского мирного
урегулирования, хотя ясно было, что речь шла не только о германском
мирном договоре33. Растущая напряженность грозила
международными катаклизмами и возможностью серьезных перемен. Кремль дал
согласие, и лидеры ГДР прибыли в Москву 1 ноября. К этому
времени, однако, острая фаза Кубинского кризиса миновала, и
буквально через день делегация ГДР отбыла обратно. Хотя не все в этой
истории ясно, несомненно, что обсуждение германского вопроса
естественным образом переплелось с Кубинским кризисом.
1 Справка с шифротелеграммы из Мексики 15 апреля 1961 г. Архив Службы
внешней разведки (далее — СВР).
2 Fursenko A., Naftali T. «One Hell of a Gamble». Khrushchev, Castro and
Kennedy 1958-1964. New York, 1997. Ch.5.
3 Записка КГБ 1961 г. // СВР.
4 Меморандум У. Ростоу 24 апреля 1961 г. «О политике в отношении Кубы».
The Cuban Missile Crisis / Ed. by P. Kornblough and R. Chang. New York, 1962.
P. 16-18.
5 Запись беседы Хрущева с Р. Кастро, июль 1960 г. // АПРФ, ф. 4, оп. 6,
д. 7, л. 8.
6 Григулевич И. Р. Эрнесто Че Гевара. М., 1984. С. 134.
7 Волкогонов Д. А. Семь вождей. М., 1996. С. 420.
8 Отчет А. И. Аджубея о поездке в Америку, февраль 1962 г. // АПРФ, ф. 4,
оп. 6, д. 7, л. 8.
9 По данным КГБ, США закончили подготовку к вторжению на Кубу в
середине марта 1962 г. См. Записку 17 марта 1962 г. // СВР.
10 Материалы ГРУ.
11 Добрынин - ЦК КПСС, 4 июня 1962 г. // АПРФ, ф. 4, оп. 6, д. 7, л. 8.
12 Выписка из протокола заседания Президиума ЦК КПСС 14 июня 1962 г.
// АПРФ, ф. 4, оп. 6, д. 7, л. 8.
13 Известия. 1989. 18 апр.
14 Хрущев — Кастро. 31 января 1963 г. АПРФ. Копия этого документа
имеется в вашингтонском архиве National Security Archives.
15 Интервью с А. И. Алексеевым 16 февраля 1994 г.
16 Решение Президиума ЦК КПСС 21 и 24 мая 1962 г. // АПРФ.
17 Грибков А. И. Карибский кризис // Военно-исторический журнал. 1994.
№ 10-12.
18 \blkogonov Papers. Library of Congress. Washington.
19 Fursenko A., Naftali T. Pitsunda Decision // Bulletin of Cold War History
International Project. № 11. March 1998. P. 223—225.
20 Fursenko A., Naftali T. «One Hell of a Gamble». P. 201-203.
21 Sorensen Th. Kennedy. New York, 1965. P. 667.
595
Холодная война
22 Brugioni D. Eyeball to Eyeball. Inside Story of the Cuban Missile Crisis. New
York, 1990. P. 97.
23 Интервью с У. Бадером, 1999 г.
24 Письмо Малиновского от 6 сентября с резолюцией Хрущева от 7
сентября 1962 г. // Volkogonov Papers.
25 Шифротелеграмма Феклисова Центру, октябрь 1962 г. // СВР.
26 Заметки В.Н.Малина о заседании Президиума ЦК КПСС 22 октября
1962 г. // Российский государственный архив новейшей истории (далее — РГА-
НИ).
27 Заметки Малина о заседании Президиума ЦК КПСС 25 октября 1952 г. //
РГАНИ.
28 Запись Серова о заседании Президиума ЦК КПСС 25 октября 1952 г. //
РГАНИ.
29 Хрущев — Кеннеди 26 октября 1962 г.
30 Феклисов А. С. За океаном и на острове. М., 1994. С. 224—226; Фурсен-
ко А. О переговорах Фомина — Скали во время урегулирования Кубинского
кризиса // Русское открытие Америки. М., 2002. С. 339—341.
31 Фурсенко А. Турецкие ракеты в Кубинском кризисе // Россия в XIX—
XX вв. СПб., 1998. С. 376-386.
32 Этот запрос был сделан в июле 1962 г.
33 Ульбрихт — Хрущеву 27 октября 1962 г. Это обращение было передано в
тот же день шифротелеграммой в Москву послом в Берлине М. Г. Первухиным
// АПРФ.
Ю. Н. СМИРНОВ
ХОЛОДНАЯ ВОЙНА
КАК ЯВЛЕНИЕ ЯДЕРНОГО ВЕКА
Первая половина XX века вошла в историю человечества двумя
беспрецедентными мировыми войнами с колоссальными
разрушениями и человеческими жертвами. В середине века назревала еще
более катастрофическая мировая бойня, которой, однако, удалось
избежать. Это был период/ когда в США, а затем и в СССР
появилось и невероятными темпами стало совершенствоваться ядерное
оружие.
Именно оно породило страх перед всеобщим уничтожением и не
позволило развиваться событиям по накатанному историей
кровопролитному пути: в интересах самосохранения два противостоящих
могущественных военно-политических блока были вынуждены
вместо «войны горячей» довольствоваться «войной холодной». Явление
и понятие холодной войны стали продуктом ядерного века.
5 марта 1946 г., когда США уже почти 8 месяцев обладали
монополией на атомную бомбу, Уинстон Черчилль произнес знаменитую
речь в Фултоне. В СССР представили ее автора как глашатая
холодной войны, заговорившего о «железном занавесе». Для советской
пропагандистской риторики уже не имело значения, что и как
говорил Черчилль в этой речи о возможности предотвращения новой
мировой войны и каким он видел послевоенный миропорядок. Хотя
Черчилль не верил тогда в советскую военную угрозу, он
предупреждал: СССР, пользуясь плодами победы, пытается навязать миру свою
силу и идеологию.
46 лет спустя, 7 мая 1992 года, в том же Фултоне выступил
М. С. Горбачев1. Таким образом, через полвека новому оратору
представился случай оценить как достоинства речи великого
англичанина, «так и ограниченность заключенного в ней анализа, идей и
прогнозов, стратегических установок».
Горбачев исходил из того, что и в 1946 и в 1992 годах имела
место «ситуация всемирно-исторического выбора». Вот почему
Горбачев особый акцент сделал на просчетах, которые были допущены
послевоенным руководством СССР и США:
• Обе страны оказались не в состоянии разумно соотнести свои
национальные интересы и усилия с правами и интересами других
государств и народов.
• Сталин приравнял победу демократии над фашизмом к победе
социализма и надеялся распространить социализм на весь мир.
597
Холодная война
• Два противостоящих блока, возглавляемые США и СССР,
раскололи мир, оправдывая раскол своими идеологическими
установками.
• Запад сделал несостоятельный и опасный вывод о
возможности советской военной агрессии.
• США и Запад с появлением в Америке атомного оружия
инициировали чудовищную гонку вооружений.
Возникшее противостояние между США и СССР быстро
переросло в непримиримую вражду. США, применившие ядерное оружие в
Хиросиме и Нагасаки, все активнее использовали его как фактор
устрашения против Советского Союза. Не случайно, позднее, на
одном из приемов в Кремле, на котором присутствовал И. В.
Курчатов, Сталин после вручения наград сказал: «Если бы мы
опоздали на один-полтора года с атомной бомбой, то, наверное,
«попробовали» бы ее на себе»2. Наших ученых убеждать не приходилось:
«Никаких философских вещей — нужна ли там бомба или нет — не
было, потому что для нас было совершенно очевидно, что, если у
нас не будет бомбы, то Россия пропала... И поэтому все мы были,
как говорится, кровно заинтересованы в том, чтобы сделать скорее
эту вещь. Потому что мы понимали, что только это может отложить
войну... Была мысль только одна: нужно создать такой вид оружия,
чтобы напасть на нас было невозможно»3. Исключение «горячей»
войны не смягчало остроты противостояния. Эта новая ситуация и
стала повивальной бабкой нового явления в международной
жизни— «войны холодной».
За годы холодной войны в арсеналах СССР было накоплено
столько ядерных боеприпасов различного назначения, что даже
члены Политбюро, ведавшие при М. С. Горбачеве вопросами
разоружения, не всегда знали истинное положение дел. А. Н. Яковлев —
бывший член Политбюро — в разговоре со мной упомянул
следующий факт: «Однажды позвонил секретарь ЦК Лев Зайков: «Слушай,
Александр, а ведь нас обманывают...» — «А что такое?» — «А ну-ка
скажи, какую нам дают цифру ядерных зарядов, которые у нас
есть!» — «Что-то, помню, 39 тысяч фигурирует...» — «Нет. На самом
деле это не так. Сейчас я никого в Министерстве обороны не
разыскал и попался только начальник тыла. Он так был напуган,
когда я его спросил, сколько у нас зарядов! И сказал — 43 тысячи».
Даже в это время нам, членам Политбюро, и Л. Н. Зайкову как главе
комиссии по разоружению военно-промышленный комплекс не
говорил правду. До сих пор не хотят признавать, что в стране тогда
сложилась ситуация, при которой военно-промышленный комплекс
стал самостоятельным от кого бы то ни было. Со своей логикой
развития. Ложь и прочее. Даже своя пропаганда: огромная сеть
газет, станций и черт-те знает чего».
«Так была ли ситуация все-таки под контролем или мир
случайно избежал ядерной катастрофы?» — спросил я. Яковлев ответил:
«Я не верю в потусторонние силы, хотя мне иногда кажется, что в
критических ситуациях какая-то сила останавливала. Человечеству
просто повезло»4.
598
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
Соединенные Штаты с момента разработки первой атомной
бомбы затратили в ценах 1995 г. около 4 триллионов долларов на
создание своего ядерного потенциала и гигантской инфраструктуры,
прямо или косвенно задействованной на его поддержание, а также на
меры для обеспечения безопасности в атомную эпоху5. Надо
полагать, эквивалентные затраты выпали на долю и Советского Союза.
Беспрецедентным расходам сопутствовало, однако, не повышение
реальной безопасности для каждой из сторон. Напротив, в годы
холодной войны мир не раз оказывался на грани всеобщей
катастрофы. Но страх перед угрозой взаимного уничтожения удерживал
горячие головы от рокового шага.
За годы холодной войны США и СССР создали чудовищные
арсеналы нового оружия (см. в Приложении табл. I)6. С развитием
ядерного оружия и средств его доставки руководители США и СССР уже
не могли игнорировать мнение профессионалов-ядерщиков.
Укреплялось мнение, что из-за глобальной разрушительной силы это оружие
вообще не может быть оружием поля боя и, значит, средством
достижения победы. Оно превратилось в источник смертельной опасности
для человечества. Стало очевидным — под угрозой самоуничтожения
человечества холодная война уже не могла перейти в «горячую». Не
случайно, Андрей Сахаров, имея в виду советских разработчиков
ядерного оружия, так вспоминал об этом драматическом периоде: «Мы
исходили из того, что эта работа — практически война за мир.
Работали с большим напряжением, с огромной смелостью... Со временем
моя позиция во многом менялась, я многое переоценил, но все-таки я
не раскаиваюсь в этом начальном периоде работы, в которой я
принимал с моими товарищами активное участие»7.
В те годы в нашей памяти еще были живы и ужасы Второй
мировой войны. Довольно часто в ходе наших обсуждений, когда речь
шла об усилении работы, раздавались голоса: «Мы не хотим
повторения 1941 года!»
Когда в январе 1994 г., находясь в США, я спросил Эдварда Тел-
лера — отца американской водородной бомбы, какие уроки
должны быть извлечены из истории появления ядерного оружия и
сохранится ли соблазн создавать все более разрушительное и изощренное
оружие, он ответил: «Конечно, возможность развития все более
изощренных устройств определенно сохраняется. Многие из них
действительно могут быть превращены в разрушительное оружие.
Однако это не должно подводить нас к выводу об ограничении в
усовершенствовании этих устройств. ...В течение всей моей работы
в прикладной науке я следовал принципу, что дело ученого
заключается в расширении знания и в изучении возможности его
применения. Каким образом это применение будет осуществлено в
действительности — за решения по этому поводу ученый
ответственности не несет. Он может и должен давать консультации... Урок
заключается в том, что мы должны осознать неизбежный эффект:
техника делает мир все более взаимозависимым. По-моему,
следствием этого урока должны быть не ограничения, а стремление к
позитивному сотрудничеству»8.
599
Холодная война
Палитра американских и советских ядерных испытаний.
Неизбежность сверхмощных взрывов
Первый в истории взрыв атомного устройства в США 16 июля
1945 г. и атомная бомбардировка Японии потрясли современников.
Человечество вступило в новую эпоху. Ничего подобного мир не
знал, и, естественно, эти взрывы уже воспринимались как
сверхмощные. В 1946 г. США произвели еще два атомных эксперимента мощ- -
ностью по 21 кг каждый*. Они должны были ответить на вопрос,
как повлияет атомное оружие на планы развития американского
военно-морского флота. Но уже тогда Эдвард Теллер ставил условием
своей работы в Лос-Аламосе проведение 12 испытательных взрывов
в год9 (реальность дала 22!).
В 1948 г. Соединенные Штаты осуществили три новых
эксперимента с атомным оружием. «Создавалось чрезвычайно опасное
положение. Советский народ вынужден был мобилизовать все свои
материальные и духовные силы, чтобы прорвать ставшую угрозой
миру атомную монополию США, и в предельно короткие сроки
создать собственное ядерное оружие»10.
После первого советского атомного взрыва 29 августа 1949 г.
США, как бы спохватившись, провели в 1951 г. сразу 16
экспериментов. Безудержная ядерная гонка стала фактом.
Разработчики стремились сделать габариты оружия
минимальными, а, с другой стороны, добиться максимального выгорания
дорогостоящего ядерного «горючего». Эти противоречивые цели
толкали на расширение полигонных экспериментов: они позволяли
определить оптимальные параметры нового оружия. И приближали эру
водородного оружия.
Таким образом, с первых шагов ядерной гонки в обеих странах
акцент был сделан, прежде всего, на программах опытных взрывов.
Их проведение открывало путь для совершенствования зарядов
применительно к разнообразным носителям и для увеличения их
мощности. Разумеется, прежде чем появлялось принципиально новое
решение, старались «выжать» максимум из уже известной
конструкции: увеличение мощности достигалось обычными
усовершенствованиями, а также размещением в изделии возможно большего
количества делящегося вещества.
Испытания в США и СССР преследовали и другие цели11, но
приоритетной задачей всегда оставалось совершенствование ядерного
оружия и его удешевление.
Общая картина ядерных испытаний, проведенных в США и
СССР, выглядит следующим образом.
Программа США за 47 лет (первый взрыв состоялся 16 июля
1945 г., последний — 23 сентября 1992 г.) включает 1056 ядерных ис-
* 1 килотонна (1 кт) равна одной тысяче тонн химического взрывчатого
вещества; 1 мегатонна (1 Мт) равна одному миллиону тонн химического
взрывчатого вещества.
600
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
пытаний (с учетом двух взрывов в 1945 году в Японии, 27
экспериментов в мирных целях и 24 ядерных испытаний, проведенных на
Невадском полигоне совместно с Великобританией). Общее число
взорванных ядерных зарядов и устройств 1151 (естественно, число
взорванных зарядов превосходит число испытаний, т. к. в некоторых
испытаниях могло быть задействовано сразу более одного заряда). Из
них 1116 было взорвано в военных целях. Полное энерговыделение
всех ядерных испытаний США оценивается в 180 Мт.12
Программа СССР за 41 год (29 августа 1949 — 24 октября 1990)
включает 715 ядерных испытаний (124 из них было проведено в
интересах народного хозяйства страны). Таким образом, в среднем СССР
ежегодно проводил около 17 испытаний (США — 22). В общей
сложности советская программа потребовала 969 ядерных зарядов и
устройств, из которых 796 были взорваны в военных целях. Полное
энерговыделение ядерных испытаний СССР составило 285,4 Мт.13
Таким образом, в ходе всех 1771 испытаний (их распределение по
годам дается в Приложении, табл. 2) суммарная мощность ядерных
устройств, взорванных двумя странами, превысила 460 Мт. Из них
215 Мт — или более 46% — приходятся на 12 сверхмощных
советско-американских взрывов. Эти взрывы (см. в Приложении табл. 3 и
4 для США и СССР) стали вехами технологического продвижения
вперед и для каждой из сторон были безусловным актом
устрашения потенциального противника.
Кроме шести взрывов сверхбольшой мощности (больше 10 Мт
каждый, табл. 4) СССР провел 22 воздушных испытания мегатонного
класса (мощностью между 1,5 Мт и 10 Мт), которые были
осуществлены в период 1955—1962 гг.14 Все они, за исключением взрыва
22 ноября 1955 г. под Семипалатинском, были проведены на
полигоне Новая Земля.
Соединенные Штаты, помимо указанных в таблице 3
сверхмощных взрывов, реализовали в период 1954—1962 гг. еще 24 воздушных
эксперимента мегатонного класса (мощностью от 1 Мт до 8,5 Мт),
используя для этой цели баржи, самолеты, ракеты или же проводя
взрывы на поверхности земли15.
Сверхмощные американские испытания были проведены в 1950-е
годы. Советские супервзрывы пришлись на начало 1960-х, чему,
естественно, есть свое объяснение. Ниже мы коснемся этой темы.
В США не скрывалась политическая подоплека подобного рода
испытаний: «Единственно возможный путь для Америки
гарантировать собственную безопасность состоял в том, чтобы создать намного
более мощную бомбу, чем имели русские»16.
31 октября 1952 года американские физики осуществили
эксперимент Mike — первый термоядерный супервзрыв в современном
понимании этого термина. Хотя этот взрыв и был промежуточным
экспериментом в интересах создания термоядерного оружия (оно
появилось в США только 28 февраля 1954 г.), мощность взрыва
(10,4 Мт) поражала воображение.
Супериспытания (кроме взрыва советской 50-мегатонной бомбы
и, возможно, эксперимента Mike), приведенные в таблицах 3 и 4,
601
Холодная война
сопровождались значительным радиационным загрязнением
окружающей среды. Трагедия, разыгравшаяся с японскими рыбаками
после взрыва Bravo, вызвала острый резонанс и протесты в мире.
Таковы были реальности холодной войны, главной составляющей
которой являлось противостояние двух ядерных гигантов.
Подобные взрывы проводились, чтобы снарядить мощными
зарядами существовавшие тогда средства доставки и чтобы
одновременно произвести должное впечатление на потенциального
противника. «Атому предстояло стать универсальной сдерживающей силой.
Сверхбомбы, или стратегическое оружие, должны были
предотвратить мировую войну»17.
Большие мощности зарядов рассматривались в те годы как
необходимость, чтобы преодолеть неточности доставки заряда к цели.
Сказывалась и психология ядерной гонки: чем мощнее заряд — тем
сильнее впечатление на людей, тем весомее претензия на
предполагаемое «превосходство» и тем выше шансы получить финансирование.
Появлению сверхмощных зарядов способствовали также их
относительная дешевизна, политический расчет и профессиональный
энтузиазм разработчиков. Наивно полагать, что, скажем, Н. С.
Хрущев сам навязал советским ядерщикам идею создать 100-мегатонную
бомбу. Все случилось на встрече в Кремле 10 июля 1961 года, когда
руководители Арзамаса-16 доложили о возможности разработать
подобную конструкцию. Другое дело, что Хрущев немедленно
«ухватился» за нее: «Пусть 100-мегатонная бомба висит над
капиталистами, как дамоклов меч!»
Со стороны наших разработчиков интерес к сверхмощным
зарядам носил характер именно увлечения, которое не было
продиктовано глубоко продуманными стратегическими соображениями:
преобладало стремление дойти в том или ином техническом
направлении до предельных характеристик.
Однако состязательность с Западом являлась важным стимулом. Свое
влияние оказывали и взаимоотношения между двумя ядерными
центрами страны (в Сарове и Снежинске). Это особенно проявилось в серии
испытаний 1961—1962 годов. Соперничество между двумя
отечественными ядерными центрами вызывало даже большее эмоциональное
напряжение, чем ощущавшееся абстрактно соревнование с заокеанскими
конкурентами. Ведь выигравшая сторона получала «приз»: ее заряд
принимался в серию для оснащения того или иного носителя. Оба
конкурирующих института работали в высшей степени профессионально, и
создаваемые заряды отличались высокими характеристиками.
Простор для увеличения мощности термоядерного оружия
открывался и по другой причине: суперзаряды не становились
супердорогими. Высокую стоимость имеют в основном уран-235, плутоний-
239 и тритий. Другие компоненты, например уран-238 и дейтерий,
которые обеспечивают основное наращивание мощности,
относительно дешевы. Не возрастают заметно и расходы на изготовление
заряда. Поэтому затратный механизм, который обычно сдерживает
стремление к неумеренному росту характеристик технических
изделий, здесь отсутствовал.
602
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
Наконец, воодушевляло «встречное движение»: советское
руководство видело в ядерной мощи страны козырную карту,
сильнейший аргумент в политике противостояния Западу Это особенно
проявилось в 1961—1962 гп
Советское руководство в лице Хрущева считало полезным
продемонстрировать могущество СССР в период Берлинского и
назревавшего Карибского кризисов. Хрущев лично нацелил разработчиков
ядерного оружия на проведение серии испытаний, чтобы подчеркнуть
жесткость позиции Советского Союза в сложившейся напряженной
международной обстановке. Подразумевалось также (и об этом
говорилось), что супервзрывы в атмосфере, сопровождаемые рядом
эффектов, которые не останутся без внимания многих наблюдательных
станций в мире, увеличат всеобщее ощущение опасности и страха перед
ядерным оружием и усилят движение за его запрещение.
Для эпохи сверхмощных взрывов было характерно какое-то
чудовищное смещение акцентов во взаимоотношениях двух великих
держав — лидеров противостоящих блоков. Господствовало извращенное
представление: борьба между ними важнее общечеловеческих
интересов. Как-то забывался обоюдоострый характер ядерного оружия:
радиоактивные осадки, распространяясь повсеместно, не щадят ни
жертву, ни агрессора. Обе противостоящие стороны очень медленно
«выздоравливали» от такого подхода. Небывалые по количеству взрывов
испытания 1961—1962 годов, когда СССР провел 138 испытаний, а
США — 106, казалось, перешли все допустимые границы.
Аргументируя в 1961 г. свой отказ от моратория и необходимость
проведения ядерных взрывов, правительство СССР заявляло:
«Советский народ, Советское правительство не могут не считаться с
тем, что снова, как и двадцать лет назад, на подступах к рубежам
нашей Родины клубятся зловещие тучи войны, что Западную
Германию и нынешних союзников германских милитаристов трясет
лихорадка военных приготовлений... Советское правительство не
выполнило бы своего священного долга перед народами своей
страны, перед народами социалистических стран, перед всеми
народами, стремящимися к мирной жизни, если бы перед лицом угроз и
военных приготовлений, охвативших США и некоторые другие
страны НАТО, оно не использовало бы имеющихся у него
возможностей для совершенствования наиболее эффективных видов
оружия, способных охладить горячие головы в столицах некоторых
держав НАТО»18.
Испытание 30 октября 1961 г. над Новой Землей 100-мегатонной
термоядерной бомбы (в варианте половинной мощности) стало
знаковым событием не только для 12 лет, прошедших после первого
советского атомного взрыва в августе 1949 г., но и для всей
последующей программы испытаний ядерного оружия в СССР19.
Появление такой бомбы было спровоцировано не только несколькими уже
проведенными мощными американскими термоядерными взрывами
(см. табл. 3), но и тем, что в начале 1960 г. в иностранной печати
появились публикации о возможности создания супербомбы
мощностью в 1000 мегатонн20.
603
Холодная война
Произведенный взрыв оказался рекордным по своей силе и занял
место в Книге рекордов Гиннесса21. Он стал одной из кульминаций
эпохи холодной войны и одним из ее символов. Его мощность в
десять раз превысила суммарную мощность всех взрывчатых веществ,
использованных всеми воюющими странами за годы Второй мировой
войны, включая американские атомные взрывы над городами Японии.
Столь ужасающий взрыв в боевых условиях мгновенно породил бы
гигантский огненный смерч, который охватил бы территорию,
близкую по площади, к примеру, всей Владимирской области России.
Взорванная бомба никогда не являлась оружием и военного
значения не имела. Это был акт разовой силовой демонстрации,
сопутствовавшей конкретным обстоятельствам политической кухни,
«большой игре» на устрашение между сверхдержавами. Наши
соотечественники узнали о намеченном эксперименте только 17 октября 1961 года —
в первый день работы XXII съезда КПСС, когда Хрущев в отчетном
докладе, отступив от текста, заявил: «...Хочу сказать, что очень
успешно идут у нас испытания и нового ядерного оружия. Скоро мы
завершим эти испытания. Очевидно, в конце октября. В заключение,
вероятно, взорвем водородную бомбу мощностью в 50 миллионов тонн
тротила. (Аплодисменты.) Мы говорили, что имеем бомбу в 100 миллионов
тонн тротила. И это верно. Но взрывать такую бомбу мы не будем,
потому что если взорвем ее даже в самых отдаленных местах, то и
тогда можем окна у себя выбить. (Бурные аплодисменты.) Поэтому
мы пока воздержимся и не будем взрывать эту бомбу. Но, взорвав
50-миллионную бомбу, мы тем самым испытаем устройство и для
взрыва 100-миллионной бомбы. Однако, как говорили прежде, дай
Бог, чтобы эти бомбы нам никогда не пришлось взрывать ни над
какой территорией. Это самая большая мечта нашей жизни! (Бурные
аплодисменты.)» И добавил, сказав о тех, кто работает над
совершенствованием ядерного оружия и ракетной техники: «Мы гордимся
этими товарищами, воздаем им должное, радуемся их творческим
успехам, которые способствуют укреплению оборонной мощи нашей
Родины, укреплению мира во всем мире. (Бурные аплодисменты.)»22
Взрыв невероятной мощи показал всеразрушительность и
бесчеловечность созданного оружия массового уничтожения, достигшего
апогея в своем развитии. Человечество, политики должны были
осознать, что в случае трагического просчета победителей не будет.
Как бы ни был изощрен противник, у другой стороны найдется
сокрушительный ответ. В то же время созданный 50-мегатонный
заряд демонстрировал могущество человека: взрыв по своей мощи был
явлением уже почти космического масштаба23.
Огромная мощность взорванной в СССР бомбы должна была
вызвать и вызвала тревогу во всем мире. Возникало понимание того, что
это оружие должно быть взято под международный контроль, формы
которого хотя еще и не найдены, но их надо искать и реализовывать.
Действительно, не сразу, но постепенно был заключен ряд
соглашений. Первым прорывом на пути к обузданию гонки вооружений
стал знаменитый Договор о запрещении ядерных испытаний в трех
средах, подписанный 5 августа 1963 года в Москве.
604
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
На пути к благоразумию
Со дня заключения Московского договора о запрещении
испытаний ядерного оружия в атмосфере, в космосе и под водой прошло
уже почти 40 лет. Но до сих пор некоторые ключевые страницы
многолетней эпопеи, приведшей к этому важнейшему результату,
остаются неизвестными для широкой публики24.
Что касается нашей страны, то важно обратить внимание на
следующий факт. К 1 апреля 1954 г. И. В. Курчатов вместе со своими
коллегами по атомному проекту академиками А. И. Алихановым,
А. П. Виноградовым и И. К. Кикоиным, а также министром
атомной отрасли В. А. Малышевым подготовили закрытый материал в
виде рукописи статьи для будущей публикации. Для принятия
решения экземпляр документа был направлен Малышевым Н. С.
Хрущеву. Авторы статьи писали: «Темпы роста производства атомных
взрывчатых веществ таковы, что уже через несколько лет
накопленных запасов атомных взрывчатых веществ будет достаточно для того,
чтобы создать невозможные для жизни условия на всем земном
шаре. Взрыв около ста больших водородных бомб приведет к тому
же... Таким образом, нельзя не признать, что над человечеством
нависла огромная угроза прекращения всей жизни на Земле»25. В
рукописи особо подчеркивалось, что «помимо разрушающего действия
атомных и водородных бомб, человечеству... угрожает и еще одна
опасность — отравление атмосферы и поверхности земного шара
радиоактивными веществами, образующимися при ядерных
взрывах... Уже теперь, когда на земле произведено всего несколько
десятков опытных взрывов атомных и водородных бомб, общая
радиоактивность верхних слоев земли ощутимо повысилась. Происходит
заражение и водных бассейнов».
Позиция и аргументы главного атомного эксперта страны И. В.
Курчатова и его коллег не могли не произвести впечатления на высшее
советское руководство. Однако по неизвестным причинам статья так не
была разрешена для публикации. Только через 4 года наступила пора
первых зондирующих международных переговоров относительно
возможности заключения договора о прекращении ядерных испытаний26.
С 1 июля по 21 августа 1958 г. в Женеве прошло совещание
научных экспертов, в котором приняли участие такие известные
ученые, как Е. К. Федоров, Н. Н. Семенов, И. Е. Тамм, М. А.
Садовский (СССР), Дж. Фиск, X. Бете, Э. Лоуренс (США), Дж. Кокрофт,
У. Пенни (Англия) и др. В итоговом докладе своим правительствам
эксперты выступили с согласованной точкой зрения: контроль за
прекращением взрывов, если такое соглашение будет достигнуто,
возможен. Для этого рекомендовалось создать сеть из 160—170
контрольных постов и предусмотреть возможность проведения
инспекций на месте явлений, подозреваемых как ядерный взрыв27. 31
октября 1958 г. начались переговоры уже правительственных делегаций
СССР, США и Великобритании о «приостановке»28 испытаний
ядерного оружия. Последовавшие затем изнурительные переговоры
между СССР, США и Англией о полном прекращении испытаний про-
605
Холодная война
должались свыше 4 лет и, казалось, окончательно «споткнулись» на
проблеме установления контроля. Об этом драматическом этапе на
переговорах написано немало, как и о том, что сами переговоры, по
существу, зашли в тупик. Он был преодолен самым неожиданным
образом — спасение пришло именно от создателей оружия,
работавших в советском ядерном центре — Сарове.
Весной 1963 года Виктор Борисович Адамский, один из
разработчиков 50-мегатонной бомбы, как-то зашел к своему руководителю
Андрею Дмитриевичу Сахарову и завел с ним разговор о том, что
возникла ситуация, при которой соглашение о запрещении
испытаний ядерного оружия может стать реальностью.
Необходимость в этом назрела. Небывалое число ядерных
взрывов в атмосфере в начале 60-х гг., включая сверхмощные,
повсеместно усилило волну протестов. Всколыхнул мировую общественность
и ракетный Карибский кризис, чуть не ввергнувший осенью 1962 г.
весь мир в термоядерную катастрофу. Развернул работы над
созданием своего ядерного оружия Китай, отношения с которым у
Советского Союза становились все напряженнее.
Окончательный провал переговоров о запрещении ядерных
испытаний поставил бы США и СССР перед опаснейшей чертой.
Наступил, таким образом, критический момент, когда из огромного
«переговорного» багажа, уже накопленного дипломатами в поисках
соглашения, можно было попытаться найти оптимальный вариант
договора, который в создавшихся условиях устроил бы все стороны.
Адамский добавил, что на этот счет у него есть не только
аргументированное предложение, но и подготовленный проект
обращения к премьеру Н. С. Хрущеву. И он протянул несколько страничек
с рукописным текстом Сахарову:
«Дорогой Никита Сергеевич!
Мы, ученые, работающие в КБ-11, т. е. в организации,
занимающейся разработкой и конструированием атомных и водородных
зарядов, хотим поделиться с Вами некоторыми нашими соображениями об
одном из возможных путей достижения соглашения о прекращении
ядерных испытаний.
Переговоры о полном запрещении испытаний столкнулись с
большими трудностями.
Несколько лет назад американская сторона предлагала достигнуть
соглашения о прекращении испытаний в атмосфере и космосе с
сохранением права производить подземные испытания небольшой мощности.
Мы хотим обратить Ваше внимание на то, что, если не удастся
достигнуть соглашения о полном прекращении ядерных испытаний, то,
возможно, имеет смысл выдвинуть это предложение от имени
Советского Правительства.
Наши аргументы в пользу такого предложения заключаются в
следующем:
1. Непосредственный вред, приносимый испытаниями в виде
заражения атмосферы, выпадения радиоактивных осадков и т. п.
вызывается именно воздушными испытаниями. В случае подземных испыта-
606
Первая «оттепель* и новые «заморозки»
ний все радиоактивные продукты локализованы в месте взрыва и не
выбрасываются в атмосферу, и не уносятся подпочвенными водами,
если место взрыва выбрано удачно.
2. Военное значение воздушных и подземных взрывов совершенно
различно. Воздушные взрывы служат для совершенствования атомного и
водородного оружия во всем диапазоне мощностей от тактического до
сверхмощного. Кроме того (а на данном этапе развития атомного
оружия это выходит на первый план), воздушные взрывы используются для
практических стрельб и других видов обучения войск обращению с
ядерным оружием, а также для комплексных отработок ракет вместе с
зарядами, систем ПРО и прорыва ПРО. Подземные взрывы небольшой
мощности могут быть использованы лишь для совершенствования
оружия малой мощности и для различного рода модельных экспериментов,
военная ценность которых весьма ограничена. Нам кажется, что, не
имея возможности проводить воздушные испытания, страна, не
обладающая ядерным оружием, не сможет создавать современную
систему ядерного вооружения.
3. Возможности мирного применения ядерных взрывов связаны как
раз с подземными взрывами и не нуждаются в проведении воздушных
испытаний. Полное прекращение всяких испытаний, в том числе
подземных, не позволило бы вести работу над мирным использованием
ядерных взрывов. Мы думаем, что мирное применение ядерных взрывов
имеет широкие перспективы во многих направлениях, таких, как
энергетика, вовлечение в промышленный оборот ториевых руд для их
переработки в делящиеся вещества, получение трансурановых
элементов, омоложение нефтяных месторождений, перемещение больших масс
породы при строительстве каналов и аналогичных сооружений,
вскрытие рудных и угольных пластов.
Такое предложение, как нам кажется, имеет хорошие шансы быть
принятым западными державами и является вместе с тем приемлемым
для нас. Заключение соглашения о прекращении испытаний в атмосфере
и космосе и ограничение испытаний под землей небольшой мощностью
прекратило бы заражение атмосферы радиоактивными продуктами,
затормозило бы гонку вооружений и, вероятно, предотвратило бы
дальнейшее распространение атомного оружия среди стран, им не
располагающих, и вместе с тем не помешало бы разработке способов
мирного применения ядерных взрывов. Наличие соглашения по вопросу об
испытаниях в воздухе и космосе создало бы благоприятный прецедент
для решения более сложных международных проблем»29.
Адамский напомнил также о давнем предложении Эйзенхауэра
заключить соглашение о прекращении испытаний в атмосфере и
высказал мысль, что сейчас, быть может, наиболее подходящее
время, чтобы оживить эту мысль. Американцы, естественно, не смогут
ей противиться. Фактически Адамский синтезировал в проекте
письма рациональные идеи, содержавшиеся в более ранних предложениях
Эйзенхауэра, Кеннеди и Хрущева, освободив их от спорного
вопроса о подземных взрывах и необходимости инспекции на местах, а
также от увязывания соглашения о запрещении испытаний в трех
607
Холодная война
средах — в атмосфере, космосе и под водой — с обязательством
(на чем особенно настаивал Хрущев), что «в отношении подземных
испытаний будут продолжены переговоры». В качестве своеобразной
компенсации для Хрущева в проекте письма особо подчеркивалось,
что договор о запрещении ядерных взрывов в трех средах не
позволит стране, не обладающей ядерным оружием, создать «современную
систему ядерного оружия», которой СССР, естественно, уже
располагал. Кроме того, «полное прекращение всяких испытаний, в том
числе подземных, не позволило бы вести работу над мирным
использованием ядерных взрывов» — направление, которое, как тогда
полагали советские специалисты, «имеет широкие перспективы».
А. Д. Сахаров посчитал, что направлять столь важное письмо
Хрущеву по почте не следует: уйдет время, да и письмо может
попасть в другие руки. В то же время, нельзя было оставлять в
неведении и Е. П. Славского, возглавлявшего Министерство среднего
машиностроения.
Андрей Дмитриевич вспоминал: «Его (Адамского) слова
произвели на меня очень большое впечатление, и я решил тут же поехать к
Славскому. Славский находился тогда в правительственном
санатории в Барвихе. Я доехал на министерской машине до ворот
санатория, отпустил водителя и по прекрасному цветущему саду прошел в
тот домик, где жил Ефим Павлович. Он встретил меня очень
радушно... Я изложил Славскому идею частичного запрещения, не
упоминая ни Эйзенхауэра, ни Адамского; я сказал только, что это —
выход из тупика, в который зашли Женевские переговоры, который
может быть очень своевременным политически. Если с таким
предложением выступим мы, то почти наверняка США за это
ухватятся. Славский слушал очень внимательно и сочувственно. В конце
беседы он сказал: «Здесь сейчас Малик (заместитель министра
иностранных дел). Я поговорю с ним сегодня же и передам ему вашу
идею. Решать, конечно, будет «сам» (т. е. Н. С. Хрущев)». Славский
проводил меня до двери». Через какое-то время министр позвонил
Сахарову и сказал: «Я звоню вам, чтобы сообщить, что ваше
предложение вызвало очень большой интерес наверху, и, вероятно,
вскоре будут предприняты какие-то шаги с нашей стороны»30.
Настоящая сенсация, истоки и причины которой мы теперь
хорошо понимаем, разразилась 2 июля 1963 года, когда Н. С. Хрущев,
выступая на митинге германо-советской дружбы в Берлине и как бы
подводя почти пятилетние беспросветные переговоры о запрещении
ядерных испытаний к быстрому и положительному финалу,
неожиданно заявил:
«Советское правительство убеждено в том, что интересам
народов отвечает быстрейшее заключение соглашения о прекращении
всех испытаний ядерного оружия — в атмосфере, в космическом
пространстве, под водой и под землей. Но сейчас это, очевидно,
невозможно ввиду позиции западных держав.
Тщательно взвесив создавшееся положение, советское
правительство, движимое чувством высокой ответственности за судьбы
народов, заявляет, что, поскольку западные державы препятствуют за-
608
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
ключению соглашения о запрещении всех ядерных испытаний,
Советское правительство выражает готовность заключить соглашение о
прекращении ядерных испытаний в атмосфере, космическом
пространстве и под водой. Мы и раньше выступали с этим
предложением, но западные державы сорвали достижение соглашения,
выдвинув дополнительные условия, которые предусматривали
осуществление широкой инспекции нашей территории.
Если теперь западные державы согласны с этим предложением,
то вопрос об инспекции полностью отпадает. Ведь западные
державы заявляли, что для проверки выполнения государствами своих
обязательств по прекращению ядерных испытаний в атмосфере,
космосе и под водой не нужно никаких инспекций31. Стало быть,
дорога к решению вопроса открыта»32.
И действительно, уже 5 августа 1963 г. Договор о запрещении
ядерных испытаний в атмосфере, под водой и в космическом
пространстве был подписан от имени правительств Советского Союза,
Соединенных Штатов Америки и Великобритании.
Инициатива, проявленная В. Б. Адамским, оказалась, таким
образом, и к месту, и ко времени. Как представляется, она сыграла
решающую роль в изменении позиции Хрущева, который до
последнего отстаивал идею соглашения о полном прекращении
испытаний в атмосфере, космосе, под водой и под землей, но теперь
(с учетом ситуации, сложившейся на переговорах) уже не мог не
согласиться с доводами своих экспертов-ядерщиков.
Оазис свободы за колючей проволокой.
Значение Московского договора 1963 г.
Может вызвать удивление, что решающая идея, которая привела
к успеху переговоров, пришла не от их непосредственных
участников — дипломатов и ученых-экспертов, а как бы совсем со
стороны, от советских разработчиков ядерного оружия —
физиков-теоретиков из секретного Арзамаса-16. Но особенно удивляться тут
нечему.
Во-первых, нередко бывает, как говорится, что со стороны
виднее. Свежий, непредвзятый взгляд способен выявить суть проблемы
ярче и глубже. Во-вторых, физики-теоретики в Арзамасе-16 всегда
представляли собой совершенно особую «касту» с необычными для
того времени традициями и возможностями. Остановимся на этом
несколько подробнее.
Среди сотрудников академиков Я. Б. Зельдовича, И. Е. Тамма, а
затем и А. Д. Сахарова, возглавлявших теоретические отделы
ядерного центра, было много незаурядных людей. И, что особенно
важно, в этих отделах сложилась атмосфера свободного творческого
общения. Была страсть к политической дискуссии, которая делала ее
участников знатоками политической жизни в стране и за рубежом,
учила понимать тонкости политической «кухни».
609
20 Холодная война 1945-1963 гг.
Холодная война
В. Б. Адамский в своих публикациях33 и частных беседах
рассказывал, что тогда у теоретиков существовал своеобразный
политический клуб. Естественно, идеологические и охранительные органы
знали о таком «клубе», но смотрели на него снисходительно. В то
же время сами сотрудники, сознавая, что они живут и работают под
постоянным контролем спецслужб, эти дискуссии за пределы
теоретических секторов не выплескивали. По-видимому, вольные
дискуссии принимались органами за невинные забавы, без которых
физики-теоретики не могут обойтись. Лишь бы делали нужное стране
дело. А делали они его хорошо.
Обсуждению подвергалось все — и наша полная драматизма и
нелепостей история, и текущая политика, и те изменения в мире,
которые были вызваны самим существованием ядерного оружия.
Последнее обстоятельство не так легко поддавалось осмыслению.
С одной стороны, участвуя в ядерных испытаниях и сталкиваясь с
«живой» картиной ядерного взрыва, и ветераны, и молодые
сотрудники понимали, что впервые создано оружие, применение которого
может уничтожить человечество. А с другой — именно это
обстоятельство диктовало сдержанность в отношениях между великими
державами. Война между ними становилась немыслимой.
Вооруженные столкновения оттеснялись на периферию, принимая характер
локальных конфликтов.
Власть вынуждена была терпеть «чудачества» физиков-теоретиков
ядерного центра. Никто не препятствовал будущему лауреату
Нобелевской премии Игорю Тамму еще при жизни Сталина слушать
западное радио и пересказывать последние известия своим молодым
коллегам. Терпели «органы» и тот факт, что по анкетным данным
И. Е. Тамм, Н. Н. Боголюбов, не говоря уже о Ю. Б. Харитоне,
никак не соответствовали представлениям спецслужб о
благонадежности. Политическое руководство страны было вынуждено привлечь к
работе над атомной бомбой лучших ученых из ведущих институтов
страны, которые, в свою очередь, обладали преимущественным
правом отбирать из студентов-выпускников наиболее сильных и
подготовленных молодых людей.
Небезынтересный факт. Один из заслуженных ветеранов
Арзамаса-16 Н. А. Дмитриев вспоминал: «Когда Сахаров стал заниматься
диссидентской деятельностью, это он к нам примкнул, а не мы к
нему. Он занялся этим в каком-то смысле под нашим влиянием»34.
В то же время А. Д. Сахаров из наиболее яркого и лояльного
представителя советского военно-промышленного комплекса совсем не
случайно превратился во всемирно известного правозащитника и
критика советской системы. Именно Арзамас-16 «вырастил» и дал
миру первого в стране лауреата Нобелевской премии мира. Здесь
молодые специалисты учились у старших товарищей не только
физике и принципам конструирования ядерных зарядов. Они
впитывали широту взглядов своих наставников, приобретали интерес к
политическим проблемам и критически воспринимали официальную
пропаганду. Но для всех главной была работа и понимание ее
важности и необходимости.
610
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
Властям и партийному руководству пришлось признать^ что
естественные науки являются фундаментом военной техники, и
прекратить, хотя и не без рецидивов, нападки невежественных
партийных философов на современную физику — квантовую механику и
теорию относительности, которые якобы несовместимы с
диалектическим материализмом. Сказался и безусловный прагматизм
Л. П. Берии, который, возглавляя советский атомный проект, не
переоценивал значение идеологических установок.
У руководства страны разработчики ядерного оружия были
вообще на особом счету: в годы холодной войны именно они
олицетворяли собой мощь отечественного оборонного потенциала. Авторитет
руководителей теоретических отделов Я. Б. Зельдовича и А. Д.
Сахарова в правительственных кругах был чрезвычайно высок и
позволял им в случае необходимости напрямую выходить на
представителей самых высоких эшелонов государственной власти. Более того,
вследствие исключительного значения объекта для обороны, многие
его сотрудники также имели тогда право выйти с критикой или
предложениями непосредственно в ЦК КПСС. И делали это. Такая
практика повышала у людей чувство сопричастности к делам
государственного масштаба и, естественно, повышала ответственность и
инициативу. Так что обратиться из Арзамаса-16 на «самый верх» с
тем или иным предложением не было экстраординарным событием.
Благодаря специфике своей работы физики-теоретики допускались
к участию в очень важных совещаниях и были весьма
информированы о состоянии дел в отрасли, о направлении технической
политики. Свободные дискуссии создавали высокий уровень понимания
политических проблем, и прежде всего в вопросах, касающихся роли и
места ядерного оружия в мире. Это особенно проявилось в период,
когда шли переговоры о запрещении испытаний ядерного оружия.
Поэтому то, что судьба связала имя Виктора Борисовича Адамско-
го, как и А. Д. Сахарова, с Московским договором о запрещении
испытаний ядерного оружия в трех средах на самом критическом этапе
его подготовки, в какой-то мере было предопределено. Сахаров писал:
«В. Б. Адамский был одним из старейших сотрудников теоротде-
ла... Он был весьма образованным человеком и, опять же, как
большинство теоретиков, интересовался общеполитическими проблемами.
К моим мыслям о вреде испытаний относился сочувственно, что было
для меня поддержкой на общем фоне непонимания или, как мне
казалось, цинизма. Я любил заходить к нему поболтать о политике,
науке, литературе и жизни в его рабочую комнатушку у лестницы»35.
Когда-то и мне немало времени довелось провести в этой
«комнатушке» и быть неоднократным свидетелем подобных неспешных бесед.
Но как теперь выясняется, на финишной прямой, когда
Московский договор уже должен был состояться, о В. Б. Адамском —
одном из главных его «виновников» — даже некому было вспомнить.
Цепочка была нарушена. Сахаров, как мы уже знаем, в разговоре с
министром Славским Виктора Борисовича почему-то не упомянул.
Как не обмолвился и о заготовленном им же проекте письма
Хрущеву. В свою очередь, Славский разговаривал о задуманном ходе с
611
Холодная война
заместителем Громыко опальным Яковом Маликом — человеком в
ту пору хотя и прощенным, но далеко не в почете. Именно он
двумя годами ранее на одном из приемов в Москве проговорился
дуайену дипломатического корпуса послу Швеции Сульману, что
сбитый ракетой под Свердловском летчик Френсис Пауэре жив и его
«допрашивают». Сульман немедленно сообщил об этом
американцам, и хитроумная игра Хрущева с США мгновенно оказалась под
угрозой36. В этой ситуации Громыко вряд ли услышал от Малика
даже имя Сахарова. Наконец, учитывая практику советской
номенклатурной субординации, маловероятно, чтобы, докладывая идею
Хрущеву, Громыко (даже если бы и знал об инициативе Адамского)
распространялся о «первоисточниках».
Во всяком случае, на заседании Президиума ЦК КПСС 25
апреля 1963 года при обсуждении этого вопроса не присутствовали ни
Сахаров, ни Малик. Так оттеснили истинного героя этой истории.
Зато на заседании Президиума Н. С. Хрущев представил идею
Адамского уже как собственную инициативу (цитируется по стенограмме37):
«Я думаю, товарищи, что сейчас — вот поэтому я пригласил и
товарища Малиновского, и товарища Славского, — можно было бы
пойти в конце концов на соглашение о запрещении испытаний в
воздухе, под водой и обойти вопрос под землей, записать — найти какую-
то форму, — что будем прилагать усилия и вести переговоры и пр.,
но подписать соглашение о прекращении испытаний только в
атмосфере. Наши военные товарищи говорят, что на ближайшие годы мы
не будем нуждаться в проведении испытаний в атмосфере, т. е.
крупных зарядов. Испытания или взрывы под землей, видимо, у нас будут,
даже в связи с хозяйственной потребностью; вот как сегодня и
стоит вопрос Славского и Келдыша — мы вот т. Келдыша не пригласили
на этот вопрос — о проведении взрывов в интересах развития
нефтедобычи и других вопросов, и может быть, возникнут и оборонные
интересы в проведении подземных испытаний.
Поэтому мы оставим это за собой, и этим, конечно, будут
пользоваться и англичане, и французы. Но и мы можем пользоваться, когда
это нам нужно.
И общественность мировая тоже будет удовлетворена нашей
позицией, потому что атмосферных взрывов не будет, следовательно, не
будет загрязняться атмосфера и вода.
Это они тоже расценивают как нашу большую уступку, и это будет
действительно уступка. Но эта уступка наша будет взаимовыгодна...
Я думаю, у нас по этому вопросу может быть соглашение
немедленное, потому что здесь никакой инспекции не требуется, тут только
составление проекта, договор. И об этом говорил даже Эйзенхауэр и на
этом настаивает давно Макмиллан. Поэтому мы можем сейчас только
выработать нашу тактику во времени, когда нам выгодно это сделать...»
Московский договор о запрещении испытаний ядерного оружия в
атмосфере, в космическом пространстве и под водой стал первым
реальным шагом на пути к замедлению гонки вооружений и в этом его
612
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
основное историческое значение. В коммюнике в связи с
подписанием договора говорилось: «Три правительства, подписавшие Договор о
запрещении испытаний ядерного оружия в атмосфере, космическом
пространстве и под водой, согласились, что этот Договор является
важным первоначальным шагом в сторону разрядки международной
напряженности и укрепления мира, и выразили надежду, что в этом
направлении будет достигнут дальнейший прогресс»38.
Сам факт его существования стал катализатором добрых веяний в
советско-американских отношениях и примером для продолжения
усилий во имя ограничения гонки вооружений и за разоружение.
Фактически холодная война дала первую трещину, хотя в дальнейшем
она еще не раз разгоралась с новой силой и не единожды затихала.
Когда советский посол в США А. Ф. Добрынин 26 августа 1963 г.
встретился наедине с Дж. Кеннеди в Белом доме, президент
выразил не только удовлетворение по поводу подписания в Москве
договора, но также добавил, что, как и советский премьер, он считает
необходимым продолжить обмен мнениями по другим вопросам
сразу же после ратификации договора. Такими вопросами могли бы
явиться в первую очередь меры по предотвращению внезапного
нападения и декларация о неиспользовании космоса для размещения
оружия массового уничтожения39.
Заключение Московского договора явилось ясным сигналом, что
ядерные державы считают недопустимым расширение «ядерного
клуба» и утрату контроля за расползанием ядерного оружия в мире.
Этот договор стал первым в серии договоров и соглашений,
регулирующих поведение государств в сфере ядерных испытаний. Он
восстановил ряд провозглашенных, но игнорировавшихся вследствие
ядерных испытаний норм международного права, в частности, о
свободе пользования ресурсами мирового океана.
Премьер-министр Индии Д. Неру заявил, что этот договор
«открывает путь к разоружению и обеспечению мира во всем мире».
Премьер-министр Великобритании Г. Макмиллан, выступая в
палате общин, заявил: «Я счастлив, что на мою долю выпала обязанность
сообщить об этом соглашении в палате общин не только вследствие
ценности, которую имеет это соглашение само по себе, но также
вследствие надежд на дальнейший прогресс, которое оно сулит в
будущем»40.
Ныне особенно хорошо видно, что Московский договор
ознаменовал собой отход от упоения и иллюзий, связанных с
представлением о всемогуществе стран — обладателей ядерного оружия и
осознание необходимости шагов по ограничению ядерной
опасности. Представление о ядерном оружии как об оружии поля боя
начало сменяться пониманием, что оно таковым быть не может и
что за ним должна оставаться только функция устрашения и
сдерживания.
Конечно, нельзя упускать из виду и то обстоятельство, что
заключению Московского договора чрезвычайно способствовало
общественное мнение, встревоженное возможными отрицательными
последствиями радиоактивных осадков атмосферных взрывов.
613
Холодная война
Заключение
Обладание ядерным оружием оказалось тяжелой, но
поучительной страницей в истории человечества. Уже более полустолетия
ядерный монстр, рожденный гением человека, — тяжелейшее
испытание для всех: для могущественных и рядовых государств, для их
руководителей и простых людей.
Один из сотрудников Совета национальной безопасности США
описывал, как президент Джимми Картер передавал свои
полномочия только что избранному на этот пост Рональду Рейгану. Он
пояснил преемнику, что практически означает «нажать кнопку».
Рассказ этого сотрудника был опубликован: «Картер выложил все —
количество боеголовок и цели, по которым они будут выпущены,
неимоверные трудности, с которыми будет связано управление
боевыми действиями, а также вполне вероятную перспективу того, что
в конечном счете президент окажется в одиночестве в своем
самолете в воздухе. Пилот не сможет найти места для посадки, а по
радио будут слышны только статические помехи. Ужас описанного
дошел до Рейгана. После этой встречи он выглядел бледным и
каким-то притихшим. Наконец-то он знал (выделено Т. Пауэрсом)»41.
Во время беседы с Михаилом Горбачевым 23 августа 1994 г., я
напомнил эту историю и поинтересовался, каковы были его собственные
переживания во время передачи ему, генсеку, «ядерного чемоданчика».
Он рассказал: «У нас система руководства и управления страной была
все-таки другая. Был институт Политбюро. Вновь приходящие на пост
генерального секретаря были его членами. И новый генсек уже был
«посвящен», потому что определенная группа вопросов решалась только
членами Политбюро, без участия кандидатов в члены Политбюро и
секретарей ЦК. Была особая «закрытая» папка с решениями
Политбюро о системах и видах вооружений. Под эти решения делались
программы, финансирование и так далее. Поэтому еще до принятия
обязанностей генсека я в течение пяти лет как член Политбюро
участвовал в рассмотрении подобных вопросов.
Ю. В. Андропов активно привлекал меня к решению более
общих задач, все ближе приобщал к узкому составу Политбюро.
Реально это были тогда еще, так сказать, «мэтры» по ведомствам —
Громыко, Тихонов, Устинов... И когда на меня в 1985 году были
возложены обязанности генсека, я принимал «хозяйство», зная его
параметры. Иначе как бы я мог во время визита в декабре 1984 г. в
Великобританию вести содержательные разговоры с М. Тэтчер, если
бы не представлял себе противостоявшие друг другу ту и другую
стороны. Ведь именно там, в Чекерсе, я впервые говорил о
необходимости «нового мышления».
Что касается системы управления, связанной с «кнопкой», то она
стала мне известна уже как генсеку. Докладывали Генштаб с
министром обороны. Был чемоданчик... Эмоциональная сторона,
наверное, была та же, что и у Рейгана. Но она была скорректирована на
мое знание той мощи, которая накоплена и тысячной доли которой
было достаточно для уничтожения всего живого на Земле. Да и док-
614
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
лад о «ядерной зиме» был мне известен. В общем, я это уже
пережил и, наверное, такой драмы у меня все-таки не было. Я пережил
ее, когда стал членом Политбюро и стал получать документы и
голосовать... Помню, как со мной делились впечатлениями мои новые
коллеги-реформаторы в составе Политбюро, которым я уже как
генсек давал поручения, и они стали получать эти документы. Казалось
бы, они знают все — и цифры «гуляют», и выводы ученых
известны. Но совсем другое дело, когда подобные документы ты должен
подписывать сам. И некоторые из них приходили ко мне
потрясенные.
Но ведь была еще и тренировка... С центрального пульта
передали: на страну летят ракеты, принимайте решение. Идут минуты и
докладывается большой объем информации. Надо отдавать команду
на ответный удар. Я сказал: «Не буду нажимать кнопку даже на
тренировке»... Между прочим, я еще ни с кем и никогда не обсуждал
эту тему».
Многозначительная сцена... Она лишний раз показывает, что
ядерные арсеналы и возможности СССР и США достигли такого
уровня, при котором никто в здравом уме не нажмет на «ядерный
курок»: подобный шаг был бы равносилен самоубийству.
Но ядерные арсеналы, средства доставки зарядов к цели и
средства контроля — не более чем техника, которой свойственно давать
сбои. Не случайно среди дипломатов-переговорщиков, участвующих
в выработке эффективных международных мер безопасности,
важное место занимает проблема предотвращения
несанкционированного или случайного применения ядерного оружия. По существу,
человечество уже стало заложником смертельно опасной техники: ей
слишком многое доверено в критической ситуации, когда на
принятие ответственнейших решений останутся минуты, а то и
секунды. Пока в мире существуют тысячи ядерных боеприпасов,
опасность сохраняется. И каким временем располагает человечество для
«повзросления», не знает никто. Но есть и другая сторона
проблемы. Прислушаемся к А. И. Солженицыну: «Не будь у нас ядерного
оружия, которое все проклинали и я — первый, сейчас бы нас уже
слопали»42.
Холодная война многому научила. В разговоре со мной Михаил
Горбачев отметил: «В значительной мере проблема ящерного оружия
и ее решение все-таки оказались уделом политиков. Я пришел к
руководству в ЦК, когда ядерная гонка приобрела уже такие темпы,
что стало возможным тысячу раз уничтожить все на Земле.
Дискуссии и поиски путей к ядерному разоружению, заявления о том, что
нужно остановить гонку, были оглашены концептуально, публично
всеми — и Брежневым, и Андроповым, и другими. Мы шли к
этому. Трудно, но шли. Боялись, оглядывались, что кто-то нас обгонит.
Точно так же, как наши оппоненты думали, что мы их обойдем.
И что же? В действительности даже при соблюдении
количественных параметров, установленных соглашением ОСВ-1, происходило
не сокращение, а наращивание, увеличение мощи! Мощь росла
невероятно. Это был сумасшедший дом!»
615
Холодная война
Реальный мир полон противоречий. Люди видят: в наступившем
веке угроз становится больше и они многоплановее. Хотя претензии
на мировое господство изживают себя, но на наших глазах
неожиданным по масштабам последствий становится, к примеру,
современный терроризм. Казалось бы, этот извечный «промысел» отчаянных
одиночек-смертников всегда ограничивался локальными,
единичными трагедиями. Теперь же, когда за десятилетия холодной войны
арсеналы наполнены изощреннейшими средствами массового унич-.
тожения противника, даже террорист-одиночка, завладевший,
скажем, компактным, но мощным боевым химическим или
бактериологическим поражающим веществом, способен принести
неисчислимые беды.
Мир изменился. Кардинально поменялись геополитические
связи и интересы. Уходят в прошлое рецидивы холодной войны, но еще
остаются горы оружия. И все-таки не верится, что мир когда-либо
позволит себе самоубийственную глобальную войну. Зато нельзя
исключить, что мощные средства поражения, созданные человечеством,
однажды могут, как переспевшее яблоко, упасть в руки
безжалостного фанатика. Как будто именно для него они и создавались все
эти годы...
\
Приложение
ТАБЛИЦЫ К СТАТЬЕ Ю. Н. СМИРНОВА
«ХОЛОДНАЯ ВОЙНА КАК ЯВЛЕНИЕ ЯДЕРНОГО ВЕКА»
Таблица 1. Динамика ядерных арсеналов стран,
обладающих ядерным оружием. 1945—1997 гг.
Год
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
! 1958
1959
1960
1 1961
I 1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1 1980
1 1981
США
6
11
32
ПО
235
369
640
1005
1436
2063
3037
4618
6444
9822
15468
20434
24173
27609
29808
31308
32135
32193
31411
29452
27463
26492
26602
27474
28449
28298
27235
26199
25342
24424
24141
23916
23191
Россия
0
0
0
. 0
1
5
25
50
120
150
200
426
660
869
1060
1605
2471
3322
4238
5221
6129
7089
8339
9399
10538
11643
13092
14478
15915
17385
19443
21205
23044
25393
27935
30062
32049
Англия
0
0
0
0
0
0
0
0
1
5
10
15
20
22
25
30
50
205
280
310
310
270
270
280
308
280
220
220
275
325
350
350
350
350
350
350
350
Франция
0
0
0
0
0
0
0
0
0
0
0
0
0
0
0
0
0
0
0
4
32
36
36
36
36
36
45
70
116
145
188
212
228
235
.235
250
275
Китай
0
0
0
0
0
0
0
0
0
0
0
0
0
0
0
0
0
0
0
1
5
20
25
35
50
75
100
130
150
170
185
190
200
220
235
280
330
Всего
6
11
32
ПО
236
374
665
1055
1557
2218
3247
5059
7124
10713
16553
22069
26694
31136
34326
36844
38611
39608
40081
39202
38395
38526
40059
42372
44905
46323 !
47401
48156 |
49164
50622 !
52896
54858
56195 |
617
Холодная война
Год
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
США
23091
23341
23621
23510
23410
23472
23236
22827
21781
20121
18340
16831
15436
14111
12937
12000
Россия
33952
35804
37431
39197
45000
43000
41000
39000
37000
35000
33000
31000
29000
27000
25000
23000
Англия
335
320
270
300
300
300
300
300
300
300
200
200
250
300
260
260
Франция
275
280
280
360
355
420
415
415
505
540
540
525
485
485
450
450
Китай
360
380
415
425
425
415
430
435
435
435
435
435
435
425
400
400
Всего
58013
60125
62017
63792
69490
67607
65381 !
62977
60021 1
56396
52515
48991
45606 !
42321
39047
36110 !
Таблица 2. Распределение по годам ядерных испытаний, включая
мирные взрывы, проведенных в СССР и в США (с учетом взрывов
США в Японии, но без совместных полигонных испытаний с Англией)
Год
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
США,
число
взрывов
3
2
0
3
0
0
16
10
И
6
18
18
32
77
0
0
10
96
47
45
38
СССР,
число
взрывов
0
0
0
0
1
0
2
0
5
10
6
9
16
34
0
0
59
79
0
9
14
Год
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
США,
число
взрывов
46
39
24
27
24
22
22
20
20
19
15
14
16
18
18
18
17
14
14
15
И
СССР,
число
взрывов
19
16
23
24
17
21
19
21
24
31
31
24
21 1
19
25 1
27
10
0 1
23 ]
16 !
7
618
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
1966
1967
I 1968
48
42
56
18
17
17
1990
1991
1992
Всего:
8
7
6
1032
1
0
0
715
Таблица 3. Сверхмощные ядерные взрывы, США
№
(в скобках —
порядковый
номер
испытания)
1 (31)
2 (44)
! 3 (45)
4 (48)
! 5 (140)
6 (145)
Дата
взрыва
31.10.52
28.02.54
26.03.54
04.05.54
28.06.58
12.07.58
Условия
проведения
взрыва
наземный
наземный
на барже
на барже
на барже
на барже
Мощность,
кт
10400
15000
11000
13500
8900
9300
Кодовое
наименование экспе- |
римента
Mike I
Bravo
Romeo
Yankee
Oak 1
Poplar
Суммарная мощность: 68,1 Мт
Таблица 4. Сверхмощные ядерные взрывы, СССР
(в скобках —
порядковый
номер
испытания)
1 (123)
2 (130)
3 (147)
| 4 (173)
5 (174)
6 (219)
Дата
взрыва
23.10.61
30.10.61
05.08.62
25.09.62
27.09.62
24.12.62
Условия
проведения
взрыва
воздушный
воздушный
воздушный
воздушный
воздушный
воздушный
Мощность,
кт
12500
50000
21100
19100
20100
24200
Комментарии
Самый мощный
взрыв в мире |
Суммарная мощность: 147,0 Мт
1 «Река времени и величие действия». Речь М. С. Горбачева 7.5.1992 года в
Фултоне // Независимая газета. 1992. 27 мая. С. 5.
2 Харитон Ю. Б., Смирнов Ю. Н. Мифы и реальность советского атомного
проекта. Арзамас-16, 1994. С. 15.
3 Александров П. А. Академик Анатолий Петрович Александров: Прямая
речь. М.: Наука, 2001. С. 147-148, 178.
4 Смирнов Ю. Н. Беседа с А. Н. Яковлевым 7 июля 1994 г.
619
Холодная война
5 Stephen I. Schwartz. Four trillion Dollars and Counting // The Bulletin of the
Atomic Scientists. 1995. Vol. 51, № 6. P. 32—52.
6 Советская военная мощь от Сталина до Горбачева / Под ред. А. В.
Минаева. М.: Военный парад, 1999. С. 167.
7 Последнее интервью А. Д. Сахарова // Звезда. 1990. № 11. С. 72, 75.
8 Смирнов Ю. Н. Запись беседы с Эдвардом Теллером 12 января 1994 г.
9 Лэпп Р. Атомы и люди. М., 1959. С. ПО.
10 Заявление Советского правительства // Правда. 1961. 31 авг.
11 Ядерные испытания СССР: В 2 т. Саров, 1997—1998. Т. 1—2; Адам-,
ский В. Б., Смирнов Ю. Н., Трутнев Ю. А. Сверхмощные ядерные взрывы в
США и СССР как проявление научно-технической и государственной
политики в годы «холодной войны» // Атом. 2001. № 16. С. 2—7.
12 United States Nuclear Tests. July 1945 through September 1992. DOE/NV-209
(Rev. 14); Ядерные испытания СССР. Т. 1. Саров, 1997. С. 123.
13 Там же. Т. 1. С. 112.
14 Там же. Т. 2. С. 19.
15 United States Nuclear Tests. Op. cit.
16 York Herbert F. The Advisors. Stanford, California, 1989. P. 84.
17 Лэпп Р. Указ. соч. С. 175.
18 Заявление Советского правительства // Правда. 1961. 31 авг.
19 Ядерные испытания СССР. Т. 2. Саров, 1998. См. на с. 81:
«Авторами-разработчиками термоядерного заряда были физики-теоретики ВНИИЭФ в Саро-
ве В. Б. Адамский, Ю. Н. Бабаев, А. Д. Сахаров, Ю. Н. Смирнов и Ю. А.
Трутнев».
20 Адамский В. Б., Смирнов Ю. Н. 50-мегатонный взрыв над Новой Землей
// Вопросы истории естествознания и техники. 1995. № 3. С. 79—99.
21 The Guinness Book of Records — Книга рекордов Гиннесса. Рос. изд. М.;
Лондон: Тройка, 1999. С. 158.
22 XXII съезд Коммунистической партии Советского Союза. Стеногр. отчет:
В 3 т. М., 1962. Т. 1. С. 55.
23 Нельзя исключить, что в будущем может возникнуть потребность в
подобном заряде, чтобы, например, отклонить траекторию крупного метеорита или
какого-либо другого небесного тела при угрозе его опасного столкновения с
нашей планетой.
24 Смирнов Ю. Н., Тимербаев Р. М. Первый шаг к благоразумию в ядерном
мире // Бюллетень по атомной энергии. 2001. № 2. С. 44—49; № 5. С. 56—61.
Адамский В. Б., Смирнов Ю. Н. Указ. соч.; The Guinness Book of Records —
Книга рекордов Гиннесса. С. 158; XXII съезд Коммунистической партии
Советского Союза. С. 55.
25 Российский государственный архив новейшей истории (РГАНИ), ф. 5,
оп. 30, д. 126, л. 38—45. Впервые на этот материал обратили внимание Ю.
Смирнов и В. Зубок (Smirnov Yu., Zubok VI. Nuclear Weapons after Stalin's Death:
Moscow Enters the H-Bomb Age // Cold War International History Project Bulletin.
Is. 4. Fall 1994. Washington, D:C. P. 1, 14—18). См. также: Зубок В., Смирнов Ю.
Ядерное оружие и советское руководство (1940— 1950-е годы) // Бюллетень по
атомной энергии. 2001. № 9. С. 64—70.
26 Смирнов Ю. Н., Тимербаев Р. М. Указ. соч.
27 Подробнее см.: Шустов В. В. Советский Союз и проблема прекращения
испытаний ядерного оружия. М., 1977. С. 39—48.
28 Именно так они официально именовались по настоянию США и Англии.
29 Сахаров первый рассказал об инициативе Адамского в своих
«Воспоминаниях», но не упомянул в них о заготовленном Адамским тексте письма. Текст
письма с комментариями был впервые опубликован Ю. Н. Смирновым 19
апреля 1994 г. в норвежской газете «Aftenposten». Затем оно было опубликовано
620
Первая «оттепель» и новые «заморозки»
B. Б. Адамским по-английски (Viktor Adamskii. «Dear Mr. Khrushchev» // The
Bulletin of the Atomic Scientists. 1995. November/December. P. 28—31) и
одновременно им же в журнале «Природа» по-русски. Наконец, Ю. Н. Смирнов
привел текст письма В. Б. Адамского в своем докладе «Three Interesting Episodes in
the Soviet Nuclear Program» на международной конференции в Португалии,
состоявшейся в январе—феврале 1995 г. (Monitoring a Comprehensive Test Ban Treaty.
Dordrecht; Boston; London: Kluwer Academic Publishers, 1996. P. 11—24).
30 Сахаров А. Воспоминания. Нью-Йорк: Изд-во имени Чехова, 1990. С. 308.
31 Такое заявление было действительно сделано от имени США и
Великобритании еще 27 августа 1962 г. См. подробнее: Шустов В. В. Указ. соч. С. 89.
32 Правда. 1963. 3 июля.
33 См., напр., Адамский В. Б. Становление гражданина // Он между нами
жил...: Воспоминания о Сахарове. М., 1996. С. 22—43.
34 Цит. по: Самойлов Д., Смирнов Ю. «Он между нами жил...»: Рецензия //
Аргументы и факты. 1996. № 34. Авг.
35 Сахаров А. Указ. соч. С. 307—308.
36 Хрущев С. Н. Никита Хрущев: кризисы и ракеты. Т. 2. М.: Новости, 1994.
C. 25.
37 Стенограмма заседания Президиума ЦК КПСС 25 апреля 1963 года //
РГАНИ, ф. 3, оп. 16, д. 947, л. 67—69. Автор искренне благодарен Александру
Сергеевичу Стыкалину за возможность ознакомиться со стенограммой
заседания Президиума ЦК КПСС 25 апреля 1963 г. и использовать этот документ при
работе над статьей.
38 Правда. 1963. 6 авг.
39 Добрынин А. Ф. Сугубо доверительно. Посол в Вашингтоне при шести
президентах США (1962—1986 гг.). С. 92—93.
40 Цит. по: Шустов В. В. Указ. соч. С. 95.
41 Пауэре Т. «Ядерная зима» и ядерная стратегия // Дорога в никуда. По
страницам американской печати / Под общей редакцией М. Б. Черноусова и
Н. Н. Яковлева; Пер. с англ. М.: Политиздат, 1986. С. 132—133.
42 Российская газета. 2000. 26 мая.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Увеличивающаяся дистанция со времени окончания холодной
войны позволяет ученым все более беспристрастно и «спокойно»
анализировать этот феномен XX столетия, причины возникновения,
эволюцию, поворотные пункты и факторы, приведшие холодную
войну к концу.
Прошедшее десятилетие было ознаменовано необычайной
активностью в изучении истории холодной войны. Состоялись многие
десятки конференций и круглых столов с участием ученых и
непосредственных свидетелей событий тех лет, были изданы
фундаментальные труды и популярные работы; подготовлены документально-
публицистические и художественные фильмы и телепередачи,
опубликованы многочисленные мемуары и воспоминания.
Этот процесс не стал привилегией какой-либо одной страны или
даже континента (как это было в еще не столь далеком прошлом),
он затронул всю Европу (причем особенно бурно восточную и
центральную ее части), США, Канаду и Латинскую Америку, Китай и
Японию, Корею, Иран и Турцию.
В памяти многих исследователей сохраняются продуктивные и
насыщенные международные конференции, проходившие в Вашингтоне,
Москве, Риме, Париже, Эссене и в других городах Италии, Франции
и Германии, в Гонконге и в Сеуле, в Ханое и в Тегеране и т. д.
Во многих странах был показан двадцатисерийный
документальный фильм об истории холодной войны, подготовленный
британской компанией Би-би-си.
Уже в течение нескольких лет выходят два международных журнала
по истории холодной войны — в США (американский издатель М.
Крамер1) и в Лондоне (совместно — британско-российское издание2).
Широкую популярность получили Бюллетени по истории
холодной войны, содержащие документы и исследовательские статьи,
издаваемые Центром Вудро Вильсона в Вашингтоне.
Уже прошло несколько школ молодых ученых, организованных в
России и в ряде стран Центральной Европы.
В некоторых государствах созданы и успешно функционируют
научные центры, специально занимающиеся изучением истории
холодной войны и имеющие свои сайты в Интернете.
Таким образом, за прошедшее десятилетие создана широкая и
разноплановая институциональная и информационная база для ус-
622
Послесловие
пешной разработки истории холодной войны; сложилась сеть
периодических изданий и документальных публикаций; в распоряжении
научных работников и широкой общественности имеется целая
библиотека, включающая многие десятки коллективных трудов,
монографий, сборников статей, популярных работ и учебных пособий.
Все это в своей совокупности сформировало фактически новую
специальную научную дисциплину, посвященную истории холодной войны.
В течение нескольких лет она приняла реальный
междисциплинарный характер, объединив историков, политологов, социологов,
правоведов, экономистов, психологов, специалистов в области систем
вооружения, ученых-атомщиков, профессиональных военных, а в
последние годы и представителей спецслужб — разведки и контрразведки.
Своеобразным итогом всей этой работы и признанием ее
особого значения для исторического знания стало решение
Международного комитета исторических наук во время очередного Всемирного
конгресса историков в Осло, в 2000 году, о создании отдельной
специальной международной комиссии по истории холодной войны.
Анализ всего этого широкого спектра деятельности ученых,
дипломатов, журналистов, представителей разведки и т. п. позволяет
подвести уже некоторые научные итоги исследований по истории
холодной войны, определить достижения, недостатки и упущения,
пробелы и противоречия и наметить перспективы и будущее этой
научной дисциплины.
Как показывает анализ литературы последних лет, эта работа по
подведению некоторых итогов уже ведется в разных странах,
причем она затронула и теоретико-методологические,
историографические и источниковедческие аспекты, а также анализ
многочисленных конкретно-исторических вопросов.
В начале и в середине 90-х годов среди части историков
наблюдалась известная аллергия к вопросам теории, методологии и
историографии холодной войны; эти историки призывали
сконцентрировать внимание на исследовании конкретных архивов и собраний
ранее неизвестных или малодоступных документов.
Но постепенно, по мере бурного роста конкретных исследований
и введения в научный оборот тысяч новых документальных
материалов и свидетельств, возрастал интерес и к вопросам теории и
методологии. Фактически многие исследователи обратились к анализу
самого феномена истории холодной войны, к ее взаимосвязи с
общей историей XX века и историей международных отношений и
дипломатии послевоенного мира.
При этом законченность процесса — происхождение и
зарождение истории холодной войны, ее эволюция и окончание —
позволили отнестись к ней как к реальному прошлому, как к обычному
историческому явлению, в котором уже ясны начало и конец,
определены роли личностей и главных персонажей, выявлены его
место и роль во всемирной и в национальных историях, взаимосвязь
причин и следствий в истории, объективных и субъективных
факторов, закономерного и случайного, реального процесса и
исторических альтернатив и многого другого.
623
Холодная война
Перед исследователями открылась увлекательная возможность
включить историю холодной войны, полную драматизма и опасных
поворотов, часто ставившую человечество на грань страшной
войны, в общую канву мировой истории XX столетия, одного из самых
противоречивых и экстремальных веков в истории человечества.
* * *
Подводя некоторые итоги и размышляя о перспективах
исследований по истории холодной войны, прежде всего, уместно оценить
состояние источниковедческой базы. Решающим основанием столь
широкого спектра исследований стало, несомненно, открытие
российских архивов в начале 1990-х годов.
Тысячи документов, введенных в научный оборот, позволили
раскрыть многие проблемы истории холодной войны, в том числе
и касающиеся политики советского руководства и процессов
принятия им внешнеполитических решений. Эти документы имели
отношение к сфере политики, экономики и идеологии; они дали
возможность ответить на многие ранее неизвестные вопросы,
относящиеся к истории возникновения холодной войны (периоду
1945—1949 гг.), к роли Сталина в этом процессе, к послесталинской
эпохе, к позиции СССР в кризисах холодной войны (события в
ГДР, Венгрии, Чехословакии и Афганистане, Берлинский и
Кубинский кризисы и т. п.).
Историки составили в основном достаточно полную картину
ключевых факторов истории холодной войны.
Пожалуй, вряд ли можно ждать в дальнейшем каких-то
сенсационных открытий и совершенно неожиданных находок. Сейчас
наступил период детальной проработки многих конкретных вопросов,
сопоставления документальных данных из архивов различных стран.
Кроме того, необходимо поставить и ряд новых проблем,
которые ранее были мало разработаны, и именно по ним вести
целенаправленный поиск документов. Известно, что введение в научный
оборот нового массива документальных материалов из российских
архивов часто сопряжено с большими трудностями. И вследствие
этого также целесообразно стремиться к получению документов по
отдельным конкретным сюжетам.
Среди них по-прежнему важен анализ ключевых протоколов
заседаний Политбюро ЦК КПСС в конце 1940-х и в 50 — 70-х годах.
Нам известны материалы некоторых из таких заседаний, особенно
касающиеся периодов острых кризисов (например, венгерские
события 1956 г. или чехословацкая проблема в 1968 г.).
Но не менее важно изучить решения Политбюро и различных
государственных ведомств Советского Союза, относящиеся к
«спокойным» периодам 1959—1980-х годов.
В этом плане еще недостаточно исследованы и архивы
некоторых западноевропейских стран. В то время как благодаря
активности американских ученых стали известны многие документы
президентов США, госдепартамента, конгресса и разведки.
624
Послесловие
Немецкие исследователи провели значительную работу по
изучению немецких архивов, касающихся, прежде всего, германского
вопроса. Но недостаточно исследованы британские и французские
архивы, особенно по вопросам выработки политики этих стран, их
взаимоотношений с Советским Союзом и с США.
Значительного внимания требуют архивы Китая и Японии, в
которых имеются большие документальные свидетельства о ситуации
на Дальнем Востоке.
Лидеры Кубы объявили недавно о возможности открытия какой-
то части кубинских архивов, касающихся, прежде всего,
Карибского кризиса 1961 года.
Американские ученые недавно установили контакт с
вьетнамскими властями и учеными, что могло бы позволить приступить к
изучению вьетнамских документов, проливающих свет на события во
Вьетнаме в 1950-х и войны во Вьетнаме в 1970-х годах.
Несколько лет назад был создан международный проект по
изучению НАТО и Варшавского Договора. В его рамках уже было
проведено несколько международных встреч. Но, разумеется, это лишь
начало большой работы по исследованию НАТО и его
сопоставления с историей Варшавского Договора, архивы которого пока мало
доступны для исследователей.
Значительная работа уже проведена в деле изучения архивов
бывших стран советского блока — стран Восточной и Центральной
Европы. В архивах Польши, Венгрии, Румынии, Чехии и Словакии
можно обнаружить не только множество свидетельств о политике
этих стран в период холодной войны, но и копии некоторых
советских документов, поскольку известно, что руководство КПСС и
Советского Союза рассылало многие решения и документы в
«братские» страны, причем эти документы касались и ряда крупных
международных проблем (например, из Москвы в столицы стран
социализма направлялись материалы о встрече Н. С. Хрущева с Дж.
Кеннеди в Вене; о беседах советских руководителей с лидерами ФРГ; о
визите К. Аденауэра в Москву и множестве других событий).
Поэтому документы, хранящиеся в архивах стран Восточной
Европы, могут помочь исследованию внешней политики Советского Союза.
Отдельный важный массив документов в архивах всех стран
относится к взаимному восприятию и представлениям стран и
народов друг о друге. В этом контексте в российских архивах имеется
значительное число материалов, особенно в архивах идеологических
отделов ЦК КПСС, творческих и партийных организаций и средств
массовой информации, в которых анализировалась ситуация в
капиталистическом мире, давались оценки политическому и
идеологическому курсу западных стран. Эти многочисленные записки
оказывали большое влияние на формирование советского
внешнеполитического курса, на представления советской и партийной элиты о
западном мире.
В большинстве своем эти материалы доступны для
исследователей и их освоение было бы важно в понимании советского
восприятия холодной войны.
625
Холодная война
Но в равной мере материалы подобного рода готовились в США
и у их европейских союзников. В национальных архивах США,
в архивах Великобритании, Франции, Италии, Германии и других
стран можно найти множество справок и аналитических записок,
готовившихся по заданиям государственных органов, в том числе и
внешнеполитических ведомств, в которых подробно анализировалась
ситуация в Советском Союзе и в странах советского блока.
Все перечисленные материалы составляют важную основу для
понимания «идеологии холодной войны», для изучения тех
факторов, которые влияли на формирование «образов друг друга» и на
настроения лидеров и всей политической элиты.
Вполне возможно создание многостороннего международного
проекта с целью издания сборников документов под общим названием
«Идеология и формирование стереотипов холодной войны», который
мог бы объединить ученых различных специальностей из разных
стран. В плане реализации этого проекта можно было бы
использовать архивы многих стран, в том числе и России, касающиеся
проблем идеологии, деятельности средств информации, печати и т. п.
Говоря об изданиях документальных сборников, следует сказать
и об интересе в ряде стран к материалам двусторонних отношений.
Такой интерес существует в Италии — к подготовке публикаций
о «советско-итальянских отношениях» в годы холодной войны; в
Германии готовится совместная российско-немецкая публикация о
позициях обеих стран в германском вопросе после окончания
Второй мировой войны.
Было бы интересно и полезно обратиться к подготовке сборников
документов о советско-французских и советско-английских отношениях.
Несколько лет назад в Москве и в Осло был издан сборник
документов о советско-норвежских отношениях в 1917—1955 гг. Сейчас начата
работа над 2-м томом, в котором будут рассмотрены события до 1970 г.,
что будет весьма полезным для понимания не только двусторонних
советско-норвежских отношений, но и всей ситуации на севере Европы и
ее воздействия на общий ход истории холодной войны.
Учитывая то, что сейчас во многих странах либо уже готовятся
публикации документов, либо обсуждаются возможные будущие
проекты, было бы полезным скоординировать эту работу, составив
программу документальных публикаций по истории холодной войны на
ближайшие 3—5 лет.
В этом плане было бы целесообразным проведение совещания
исследователей и представителей архивов различных стран для
обсуждения вопроса о состоянии и перспективах источниковедческой
базы для дальнейших исследований истории холодной войны.
Возможен также проект подготовки международной базы данных
(о событиях, персоналиях и, может быть, по важнейшим
документам и пр.) по истории Голодной войны.
Анализируя работу, проделанную историками разных стран по
изучению истории холодной войны, можно выделить ряд проблем,
которые продолжают быть в центре внимания исследователей и
нуждаются в дальнейшем внимании.
626
Послесловие
Прежде всего, коснемся теоретико-методологических вопросов.
Чем больше время отделяет нас от тех событий, тем значительнее
наш интерес к пониманию самого феномена — холодная война.
В оценке эволюции этого понятия историки уже прошли
большой путь, но до сих пор существуют его разные трактовки.
Холодная война часто рассматривается как определенный период
конфронтации между двумя полярными силами, охватившей весь спектр
общественных отношений.
Но ряд историков предпочитают подойти к феномену холодной
войны в более широком контексте, рассматривая ее как часть и этап в
истории международных отношений, включающих сложный и
противоречивый комплекс факторов, когда конфронтация сменялась
разрядкой и улучшением отношений. При таком подходе холодная война
предстает как следствие и наиболее существенный элемент той
международно-политической системы, которая сложилась в итоге Второй
мировой войны и получила название Ялтинско-Потсдамской. В пользу
такой трактовки холодной войны говорит то, что в основе соглашений
в Ялте и Потсдаме лежало стремление именно к согласию, а
враждебность и конфронтация развивались позднее или параллельно.
Но вся послевоенная международная система развивалась в
весьма сложной и противоречивой форме и в этом плане напоминала
многие международно-политические системы, существовавшие ранее
(венская система после наполеоновских войн; версальская система
после Первой мировой войны). .
Такой подход к изучению истории холодной войны
представляется весьма перспективным, он вводит исследователей в круг
проблем истории и теории международных отношений и системного
анализа. Подобная интерпретация предусматривает
междисциплинарный подход и самое главное — соединение и органическое
взаимодействие методов исторической науки и политологии.
Длительные и плодотворные усилия ученых разных стран
привели к тому, что история холодной войны стала самостоятельной
научной дисциплиной, к которой могут быть приложимы и те
новые веяния и тенденции, которые присущи современной
исторической науке — сочетание макро- и микроистории, взаимодействие
глобальной и конкретной истории, смещение акцентов в сторону
истории повседневности, комплексный анализ факторов
политических, экономических, военно-стратегических, геополитических,
правовых и психологических (включая массовую психологию и
психологию личности).
В этом плане речь идет и о более общих подходах к истории
XX столетия в целом. До настоящего времени, когда историки
использовали новые тенденции и подходы к истории, во многих
случаях речь шла о периодах средневековья и ранней новой истории,
в то время как при исследовании истории XIX и XX столетий эти
новации использовались в меньшей степени.
История международных отношений, внешней политики и
дипломатии XX столетия все более становится сферой приложения
новых методов исторического исследования.
627
Холодная война
Одна из наиболее существенных проблем, которая активно
обсуждается в науке — взаимосвязь и взаимодействие идеологии и
политики. Пожалуй, это один из наиболее спорных вопросов для
понимания природы холодной войны, причин ее происхождения,
эволюции и окончания.
В сущности, вопрос сводится к следующему: что лежало в
основе такого глобального конфликта, как холодная война —
идеологическое противостояние двух систем ценностей и идеологий или
факторы геополитики и реальной политики?
По этим вопросам, как известно, длительное время
полемизировали не только представители разных историографических и
политологических школ, но историки в масштабах одной страны
(например, известная полемика ведущих американских специалистов
Дж. Гэддиса и М. Леффлера).
Продолжение исследований, введение в научный оборот массива
новых документов, в том числе и относящихся к идеологии и
формированию взаимных представлений, несомненно поможет лучше понять
и оценить роль идеологических факторов и будет способствовать их
пониманию лидерами и элитами обеих конфликтующих сторон.
Чрезвычайно важный вопрос, также относящийся к вопросам
теории и конкретных исследований, состоит в анализе процесса
принятия решения. Особенно это относится к Советскому Союзу и
его союзникам по Варшавскому Договору.
Вопрос можно поставить и в более широком плане — как
осуществляется процесс принятия решений в тоталитарных государствах
и в какой мере к ним приложимы классические методы,
используемые при анализе процессов принятия решений в современной
политологии и истории.
Применительно к Советскому Союзу, разумеется, необходимо
видеть различие эпох сталинского периода и постсталинских времен
(эпохи Н. С. Хрущева, Л. И. Брежнева и Ю. В. Андропова).
В перспективе следует более внимательно изучать механизмы
функционирования советской системы и соответственно процессов
принятия решений, относящихся к сфере внешней политики и
международных отношений.
Нам представляется, что во многих случаях процесс выработки и
принятия решений в послевоенном Советском Союзе, даже в
сталинское время, определялся очень часто теми же параметрами и
факторами, что и в других (в том числе и в демократических) странах.
Речь идет о взаимодействии процесса сбора и получения
информации, о группах давления и интересов, о взаимосвязи внешних и
внутренних факторов.
Мы уже располагаем достаточным количеством документов,
показывающих, как решался вопрос об отношении к «плану
Маршалла», как принимались решения в 1956 г. (венгерские события), в
1968 г. (подавление «Пражской весны») и в 1979 т. (ввод советских
войск в Афганистан) и т. п.
В этой проблеме отдельный вопрос заключается в анализе участия
других стран Варшавского блока в общем процессе принятия реше-
628
Послесловие
ний, степени их самостоятельности или зависимости от Москвы, их
давления на Кремль и учета их мнения советским руководством/
Этим вопросом сейчас активно занимаются историки Германии,
анализируя роль лидеров бывшей ГДР при строительстве Берлинской
стены, в возникновении и разрешении берлинских кризисов.
Применительно к Польше — это проблема введения военного
положения в 1981 г., оценка роли Ярузельского и т. д.
С этим связан и вопрос о степени монолитности политических
элит, о разногласиях в руководстве Советского Союза и КПСС и
среди лидеров стран советского блока в Центральной и Восточной
Европе. Этот вопрос особенно важен и в связи с тем, что сложилась
определенная «мифология» вокруг, например, планов и действий
Л. П. Берии в 1952—1953 гг., Ю. В. Андропова в конце 1970—
начале 80-х годов, А. Н. Косыгина в 1960—70-е гг. и т. п. То же
касается и некоторых руководящих деятелей Польши, ГДР, Венгрии и
других стран.
Анализ этих проблем вь*водит исследователей и на другой вопрос —
о роли лидеров и их воздействии на ход исторического процесса.
Ранее в США и в странах Западной Европы было издано немало
биографических книг, в которых давались политические и
психологические портреты Ф. Рузвельта, Г. Трумэна, Д. Эйзенхауэра, Дж.
Кеннеди, Г. Киссинджера, Р. Никсона и Р Рейгана в США, К. Аденауэра,
В. Бравдта и Г. Коля — в ФРГ, Ш. де Голля, Ж. Помпиду и Ф.
Миттерана — во Франции и т. д.
Теперь в новых условиях и на основе документальных
материалов мы получили возможность более полно представить реальные
цели и характер Сталина и его соратников, Маленкова, Молотова,
Хрущева, Брежнева, Андропова, Громыко, Устинова, Суслова.
Проникновение в жизнь и во внутренний мир этих деятелей
позволяет лучше понять не только мотивы их действий, но и их
влияние на процесс принятия тех или иных политических решений.
Работу по анализу роли лидеров периода холодной войны
следует всячески стимулировать и продолжать. В ближайшее время
выходит в свет книга «Смерть Сталина», в которой будут приоткрыты
тайны жизни в Кремле и взаимоотношений между лидерами
некогда супердержавы.
* * *
Существует множество различных событий и кризисных периодов
холодной войны, которые нуждаются в новом освещении, привлечении
новых документов и в иных интерпретациях и оценках. Некоторые из
них требуется пересмотреть и, может быть, дать другие оценки.
Выделим лишь некоторые из них, которые заслуживают особого
внимания.
Прежде всего, остается дискуссионным вопрос о происхождении
и начале холодной войны.
Проходивший в марте 2002 г. в Лондоне двусторонний российско-
британский семинар на тему «Сталин и Черчилль», в ходе которого
629
Холодная война
обсуждался и вопрос о периоде Второй мировой войны и начале
холодной войны, показал, что среди историков нет единства в
вопросе, когда было положено начало конфронтации между прежними
союзниками и кто был ее инициатором.
Увлекательная история о так называемом «процентном
соглашении» между Черчиллем и Сталиным в 1944 г. и анализ всего того,
что предшествовало и сопровождало речь Черчилля в Фултоне в
марте 1946 г. и реакцию на нее Москвы, дает богатую пищу для
раздумий о механизме возникновения конфликта, об истинных целях
Трумэна и Черчилля и о причинах необычайно резкого раздражения
Сталина против своего бывшего близкого союзника.
Здесь сплетались воедино факторы политические и
психологические, идеологические и военные.
Только сейчас некоторые историки, работая в американских
архивах, находят свидетельства нарастающего беспокойства Рузвельта
во время войны за будущее мира и его опасения ввиду возможного
распространения коммунизма.
Представляет большой, интерес в этой связи вопрос о том, как
можно оценить действия и намерения американского президента,
который, с одной стороны, понимал опасные сталинские
амбициозные планы, но в то же время стал одним из инициаторов
Ялтинского «раздела мира», предоставившего Советскому Союзу свободу
действий в Восточной Европе.
Что лежало в основе такой политики? Недооценка советских
идеологических и геополитических устремлений или, может быть,
понимание невозможности им противостоять? Вряд ли историкам
удастся найти по этому поводу какие-либо новые сенсационные
документы; скорее — это вопрос более глубокого осмысления уже
известных фактов, их сопоставления, а также новых интерпретаций.
В этой связи остается и важный принципиальный вопрос — о
союзнических отношениях на последней фазе Второй мировой
войны и о том, в какой мере холодная война и конфронтация
вырастали из того периода войны, когда союзники начали обсуждать
устройство послевоенного мира.
Другая группа проблем касается так называемых «поворотных
пунктов» и кризисов холодной войны. Помимо множества чисто
конкретных сюжетов есть и более общий вопрос о влиянии этих
кризисов на состояние международной стабильности.
Сейчас многие специалисты, историки и политологи обсуждают
вопрос о том, как послевоенная международно-политическая система,
породившая столь сильную и опасную конфронтацию, в то же время
не привела к вооруженному столкновению противостоящих держав.
Из этого вытекает вопрос о сущности системы, о том, в какой мере
в ней совмещались жесткая конфронтация и факторы сдерживания
обеих сторон. Было ли это проявлением здравого смысла
политических лидеров или вытекало из системы и ее специфики? Может быть,
концепции «сдерживания», «устрашения», «балансирования на грани
войны» были факторами риска и крайнего обострения обстановки, но
одновременно и так называемыми «амортизаторами», которые удер-
630
Послесловие
живали обе стороны «у последней черты» и нигде не привели к
перерастанию кризисов в полномасштабные столкновения.
Весьма перспективное направление в изучении истории холодной
войны относится к роли малых стран. Это позволит привлечь новых
историков к исследовательской работе. Речь идет об Австрии и
Швейцарии, о Бельгии и Голландии, Швеции и Дании. В
некоторых из них созданы исследовательские группы, появились и
молодые специалисты.
Особый интерес, конечно, вызывает позиция стран советского
блока. В будущем можно ждать новых трудов, раскрывающих
особенности политики Болгарии, Венгрии, Чехословакии, Польши и Румынии.
Мы уже упоминали об исследовательском проекте по истории
НАТО и Варшавского Договора. Это направление в исследовании
холодной войны явно нуждается в поддержке; оно выводит
историков на уровень анализа блоковой структуры в международных
отношениях в целом.
Наконец, в поле зрения исследователей все в большей мере
находятся проблемы окончания холодной войны. Уже прошли
международные встречи, началась публикация документов. Но эта работа
находится еще в самом начале.
Она имеет как национальные, так и международные аспекты.
Применительно к России следует увязать вопрос об окончании холодной
войны с процессами преобразований в СССР, с кризисом советской
и партийной системы, с крушением коммунистических режимов в
странах советского блока и с распадом Советского Союза.
Важно проанализировать позицию США и стран Западной
Европы в этих событиях. Отдельный большой вопрос касается роли
объединения Германии в процессе окончания холодной войны.
Таким образом, перед учеными, занимающимися историей
холодной войны, стоят большие задачи, открывающие широкие
перспективы. Необходимо расширить и активизировать международное
сотрудничество.
Важнейшей задачей остается расширение доступа в архивы.
Публикуемая книга является одним из примеров вклада
российских ученых в исследования истории холодной войны. В планах
российских специалистов предусмотрены новые научные публикации
(в том числе и документальные), проведение конференций и
круглых столов, большее вовлечение в эту работу историков из
российских регионов, активное участие российских исследователей в работе
международных журналов (прежде всего, в упоминавшемся
российско-британском журнале) и в международной комиссии, созданной
в рамках Международного комитета исторических наук.
А. О. Чубаръян
1 Journal of Cold W&r Studies / Ed. by M. Kramer (Harward University).
2 Cold Wfcr History / Ed. by A. O. Chubarian, S. Dockrill, O. A. V\festad a. o. /
Frank Cass. Journal.
ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ*
Абакумов В. С. 331
Абдалла I 239, 410
Абдул Иллах 423
Абель Р. 343-344
Аверофф Э. 421
Авидар И. 576
Агаянц И. И. 326
Адаме А. А. 330, 333
Адамский В. Б. 606-612
Аденауэр К. 198, 200, 203, 205-206, 239,
240-242, 250-253, 460, 470, 472, 475
Аджубей А. И. 586, 594
Алексеев А. И. 588-589
Алиханов А. И. 605
Андропов Ю. В. 97, 498, 501, 502, 504,
507-508, 614, 615
Антонеску Й. 119
Аппельт Р. 245
Арнольд Г. 301
Астафьев В. П 89.
Ататюрк К. 413
Ахмедов И. 343
Ахмеров И. А. 330, 347, 349
Ач Л. 504
Ачесон Д. 46, 200, 213, 269, 272, 335, 388,
546, 549-550
Бадер У. 591
Бак Т. 379
Бакарич В 169
Банди Д. М. 590
БаоДай 437
Барковский В. Б. 334-335
Барнс Э. 575
Барух Б. 306, 308, 335
Баяр Дж. 408, 414
Бевин Э. 51, 56, 187-189, 191, 193, 195,
200, 302, 342, 383, 543
Бейкер Дж. 234
Белохвостиков Н. Д. 386, 399, 437
Бем Ю. 506
Бен-Гурион Д. 554-555, 568, 574-577
Бенеш Э. 107, 121, 149, 163, 389, 492
Беннинг Дж. С. 376
Бентли Э. 329-330, 339, 340
Бережков В. 86
Берия Л. П. 30, 42, 83, 84, 90, 156, 247,
290, 292, 307, 310, 323, 333, 347, 349,
400, 455-456, 488, 610
Бёрджесс Г. 325, 342-345, 349
Бёртон Л. 325, 343
Берут Б. 491
Бете X. 605
Бирги Н. 414
Бидо Ж. 187, 189, 193, 249, 435, 443
Бирнс Дж. 40, 42-44, 46, 50, 52-54, 56,
76, 234, 284-285, 306, 388
Бирюзов С. С. 589
Блант Э. 325, 342, 349
Блейк Дж. 343
Боголюбов Н. Н. 610
Боднэраш Э. 178
Боер Р. 377
Болен Ч. 37, 46-47, 194, 284, 515, 519
Большаков Г. 587-588
Большаков И. Г. 396, 594
Боннэ Ж. 194-195
Бор Н. 293, 304
Браун А. 283
Бребиссон М. де 443
Брежнев Л. И. 525, 531, 615
Броз Тито И. см. Тито И. Б.
Брэ Ф. 388
Булганин Н. А. 90, 119, 202, 262, 420-
421, 469, 516-517, 576
Буллит У. 25
Бурлацкий Ф. М. 588
Бурмайстер 242
Бухарин Н. И. 78
Буш В. 46
В
Вавилов С. И. 287, 310
Ван Биннань 447-448
Ванденберг А. 193
Ванденберг X. 269
Ван Зееланд 460
Ванников Б. Л. 307
Варга Б. 152
Варга Е. С. 303, 341
Василевский А. М. 202
Василевский Л. 333, 343
* Содержит персоналии, упоминания о которых встречаются в основном
тексте. Не включает имена литературных героев и мифологических персонажей,
а также псевдонимы советских разведчиков, за исключением фамилии, под
которыми они жили за рубежом.
632
Именной указатель
Васильев А. 576
Васьков В. В. 445
Вейсборд М. 379
Велчев Д. 146
Веттиг Г. 244
Визгин В. П. 297
Вил Н. 381
Вильсон Г. 455
Виноградов А. П. 605
Вознесенский Н. А. 156
Вознесенский С. А. 291
Войкин Э. 387
Воленко И. 398
Волкогонов Д. А. 586, 590
Волокитина Т. В. 122, 144, 165, 172, 174
Во Нгуен Зиап 441, 446
Ворошилов К. Е. 225-228, 414, 516-517
Ворошильский В. 529
Воррен Ф. 422
ВосленскиЙ М. 96
Вышинский А. Я. 30, 72, 88, 210, 241,
245, 331, 395
Г
Гальдер Ф. 240
Гао Ган 268
Гарднер М. 330
Гарриман А. 25, 28, 34, 36, 37, 46, 49-52,
87
Гартхофф Р. 281, 282
Гаскойнь А. 215, 455
Гевара Ч. 586, 592
Георгиу-Деж Г. 172, 173, 521
Гере Э. 502-504, 506-511
Герсон С. 380
Гефтер М. Я. 77
Гиллермаз М. 447-448
Гитлер 84, 92, 106, ПО, 225, 226, 229, 293,
440, 560
Глэссер X. 330
Голд X. 343
Головин 294
Голль Ш. де 86, 250, 328
Гомулка В. 156-158, 160, 162, 170, 172-
174, 491, 502, 504, 515-516, 522, 528-529
Гопкинс Г. 23, 24, 35, 37, 41, 328
Горбачев М. С. 96, 253, 597, 598, 614-615
Горелик Г. 297
Горский А. В. 330
Готвальд К. 154, 159, 162-163, 492
Грибанов М. Г 239
Грингласс Д. 343
Гровс Л. 307
Гроза П. 43
Громыко А. А. 29-30, 37, 42, 86, 97, 196-
197, 202-203, 205, 251-252, 262, 268, 286,
307-308, 310, 422, 460, 477, 588, 612, 614
Гротеволь О. 209, 469, 477
Грю Дж. 36
Гувер Э. 328, 348
Гудайер Дж. 414
Гудерман Г. 240
Гузенко И. 284, 310, 329-330, 339, 340,
369-382, 385-392, 395-398, 400-401
Гузовский А. А. 326
Гуревич А. М. 348
Гусак Г. 492
Гэддис Дж. 65, 77
д
Даггэн Л. 338, 347
Даллес А. 416, 417, 557, 569, 579
Даллес Дж. 204, 247-249, 258, 284, 424,
434-435, 440, 443, 448, 457, 459, 462, 475,
476, 493-494, 500, 514-515, 526, 553-557,
560-566, 569, 571, 573, 575, 577-580, 587
Данн Дж. 22
Дашичев В. И. 77
Даян М. 568, 570
Де Гаспери А. 207-208
Деканозов В. Г. 30, 399
Дельтей А. 443
Дертингер Г. 240, 243
Дерябин П. 343
Джебб Г. 195
Джилас М. 125, 126, 168-169
Джордж А. 28
Димитров* Г. 31, 40, 126, 145, 148, 164,
167-169,192
Димитров-Гемето Г. 146
Ди Нольфо Э. 475
Дин Дж. 25, 28, 33
Дин Халед Мохи Эл 552
Ди Стефано М. 207-208
Дмитриев Н. А. 610
Дмитриев С. С. 286, 304
Добрынин А. Ф. 587, 590, 613
Долбин Г. 340
Донат Ф. 510
Дуглас Д. 569, 570
Дэвис Дж. 23, 30, 33, 36, 40, 45, 306
Дэн Сяопин 521
Е
Ельцин Б. Н. 590
Ефремов К. 348
633
Холодная война
Ж
Жданов А. А. 54, 76, 84, 158-162, 166
Живков Т. 492, 498
Животовский М. 438
Жолио-Кюри Ф. 343
Жуйович С. 170
Жуков Г. М. 86, 458, 509, 515, 517, 523
3
Заботин Н. 333, 369, 374, 375, 377, 378,
380, 392
Завенягин А. П. 335
Зайдевиц 242
Зайков Л. Н. 598
Запотоцкий А. 492
Зарубин В. М. 33, 347-348, 389
Зарубин В. П. 328
Зарубин Г. Н. 373
Зарубина Е. Ю. 348
Захаров М. В. 239
Зверев А. Г. 206
Зейдлиц В. фон 229
Зелмэн Ф. 333
Зельдович Я. Б. 609, 611
Зиверт 242
Зорге Р. 348
Зорин В. А. 169, 331, 342
Зубилин В. см. Зарубин
Зубок Л. И. 73, 96
И
Идеи А. ПО, 213, 224, 249, 440, 444,
445-448, 463-465, 471, 475-479, 543,
554, 559,560, 562-567, 569, 571, 573-575,
578, 580
Ильичев Л. Ф. 396
Иненю И. 413
Иоффе А. Ф. 287
Исаков И. С. 228
К
Каганович Л. М. 90, 504, 515, 517
Кадар Я. 498, 502, 511, 516, 523, 528-529
Капица П. Л. 297, 306
Караманлис К. 420-421
Кара-Мурза С. М. 290
Кардель Э. 169, 213, 522
Карр С. 379-381
Картер Дж. 614
Кастро Рус Р. 586
Кастро Рус Ф. 586-589, 592
Касым (Касем) 423
Квицинский Ю. А. 234
Кейтли Ч. 572
Кекконен У. К. 209
Келдыш М. В. 612
Келлок Л. 386
Кеннан Дж. 52-53, 194, 195, 296, 302-303
Кеннеди Дж. 527, 580, 586-587, 590-
594, 607, 613
Кеннеди Р. 587-588, 594
Кернкросс К. 194, 325, 333, 335-336,
342, 344-345, 349
Керр А. 225
Кёпрюлю Ф. 414, 415
Керри Л. 324, 329, 330, 338, 347
Кикоин И. К. 605
Ким Ир Сен 238, 259-265, 267-268, 270,
272, 274, 344
Кинг М. 372-373, 382, 384, 386, 389, 391,
397-398
Кирай Б. 513
Киссинджер Г. 252, 494, 519, 579
Китинг К. 591
Кларк Г. 36
Кларк К. 330
Клей Л. 53, 234
Клер X. 323
Клиффорд К. М. 328
Клэй Л. Д. 341-342
Клюева Н. Г. 310
Ковач Б. 151-153, 155, 512
Кокрофт Дж. 605
Кокс О. 36
Коларов В. 169
Конант Дж. 308
Конев И. С. 504
Корнев В. 414
Короткое А. М. 325
Косанович С. 338
Костов Г. 169, 174, 487
Костылев М. А. 207
Косыгин А. Н. 97
Коэн Б. 54
Кремер С. Д. 332
Круглое А. К. 309
Куденхов-Калерги Р. 98
Кудрявцев СМ. 245
Курчатов И. В. 290, 294, 297, 307, 309,
310, 355, 598, 605
Кучарски Г. 343
Кучински У. и Ю. 325, 332, 343
Л
Лан В. И. 73
Ландау Л. Д. 297
Лащенко П. Н. 508-510
634
Именной указатель
Леги 34
Ленин В. И. 68, 96, 143
Леонов Л. М. 396
Лессепс Ф. 558
Леффлер М. 122, 124, 289
Ли Д. 329
Ли Сын Ман 261, 275, 344
Линкольн Г. 26, 35
Литвинов М. М. 29-31, 37, 56, 77-78,
81, 122, 225, 307
Ллойд С. 424, 560-562, 567-569
Ловетт Р. 189, 193-194
Лозовский С. А. 30, 31, 386
Лок Э. 548, 549
Ломакин Я. 395
Лонг Л. 325, 342
Лоуренс Э. 605
Лошонци Г. 510
Лука В. 175-176
Лунан Д. Г. 375-378
Луначарский А. В. 296
Лэнгер У. 27
Лю Шаоци 521
М
Мазерелл Н. 376-377, 387
Майский И. М. 29-30, 37, 49, 73, 78,
108, 123, 225
Макартур Д. 41, 345
Маккоун Дж. 590
Маклейн Д. 194, 263, 325, 333, 335-336,
338, 341-345, 349
Макмиллан Г. 421, 553, 564, 574, 580
Маленков Г. М. 69, 70, 89, 90, 156, 169, 400,
455-456, 458, 490, 504, 517, 522-523, 526
Малик Я. А. 268, 331, 460, 608, 612
Малин В. Н. 593
Малиновский Р. Я. 458, 586, 592, 612,
187-188, 192-193, 235-236, 308, 340-
341, 398, 546
Малышев В. А. 605
Маневич Л. 348
Маниу Ю. 151
Мантейфель X. 240
Мао Цзэдун 259, 262-264, 266-268, 270-
276, 440, 445, 521
Маркузе Г. 370
Мартынов А. И. 239
Маршалл Дж. 149, 155, 157-158, 160-
162, 166, 187-188, 192-193, 235-236,
308, 340-341, 398, 546
Масарик Т. Г. 492
Маетны В. 470
Махнев В. 307
Мезе И. 518
Мейранд К. 386
Мендерес А. 408, 410, 414, 415, 422
Мендерес Э. 422
Мендес-Франс П. 444-450, 464-465, 467
Мензес Р. 562
Меркулов В. Н. 310, 329, 347
Миклош Б. 121
Миколайчик С. 112-113, 124, 128-129,
138-139, 145, 150
Микоян А. И. 30, 90, 156, 415, 501, 502,
504, 509-513, 515-516, 518, 523, 592
Мильштейн М. А. 343
Миронов (Марков) 347-348
Митирев Г. А. 310
Михайлов П. 333
Мичунович В. 496, 500
Модзелевский 3. 240, 243
Молле Г. 567-568, 573
Молотов В. М. 30, 31, 34, 37, 40-41, 43,
44, 48-53, 55-56, 69, 74, 77-87, 90, 93-
94, 99, 108-110, 112, 137, 156, 161, 169,
170, 175-176, 192, 196, 199, 206, 210, 211,
213, 225, 234, 237,240-241, 243, 247-249,
251, 292-293, 305-307, 310, 331, 341, 342,
349, 351, 371, 389, 397, 406, 407, 413, 433-
438, 440-452, 455, 458, 459, 461, 462, 464-
466, 468, 477-478, 495, 500, 504, 516-518
Монне Ж. 188, 198, 200, 465
Монро Дж. 26, 545
Моргентау Г. 233
Мотинов П. С. 325, 334, 375
Мошетов В. В. 173
Муссолини Б. 559, 575
Муччио Дж. 261
Мэй А. Н. 284, 325, 329, 334, 378-379, 381
Мэйзеролл Э. 334
Мэрфи Р. 53, 234, 560
Мюнних Ф. 523
Н
Надь И. 488-490, 498, 502-503, 505, £08-
513, 516-519, 521-523, 526, 528-532
Надь Ф. 152-154
Нафтали Т. 590
Насер Г. А. 416-417, 419, 519-520, 550,
552-554, 556-562, 567-569, 573, 575,
577-579
Нелсон С. 328
Нельсон Д. 31
Ненни П. 206-208
Неру Дж. 449, 558, 562, 578, 613
Никитин Б. А. 297
Никольский В. А. 325
635
Холодная война
Никсон Р. 526
Нитце П. 234
Новиков К. В. 109, 436
Новиков Н. В. 234
Новотны А. 492
Норвуд М. 334-335
Носек В. 162
Нури Эль-Сайд 423
О
Овакимян Г. Б. 347
Окулевич Г. 399
Оппенгеймер Р. 285, 334
Орлеманьский С. 124
Орлик И. И. 122, 124
П
Павлов В. 333, 348, 372
Пайерлс Р. 332
Пайпс Р. 70
Пак Хен Ен 262
Панюшкин А. С. 395, 398
Парин В. В. 310
Парк Ф. 396
Патрашкану Л. 492
Пауэре Т. 614
Пауэре Ф. 612
Певзнер Е. Л. 291
Пенни У. 605
Первухин М. Г. 307
Перес Ш. 567
Перлоу В. 330
Петков Н. 150-151, 153, 154
Петровы В. и Е. 326, 343
Пик В. 209, 233, 234
Пино К. 560-561, 568-569, 576
Пинэ А. 474
Пирсон Д. 385-386
Пирсон Л. 371, 388, 392-393, 397
Плевен Р. 199-200, 245
Плешаков К. 96
Подцероб Б. Ф. 414, 460
Померанц Г. 287
Пономарев Б. Н. 395-396
Понтекорво Б. 333, 334
Поршнев Б. Ф. 304
Правдин В. 330
Поспелов П. Н. 73
Пушкин Г. М. 459, 460
Пфейффер 3. 152
Пэн Дэхуай 274
Р
Раак Р. 83
Радо Ш. 348
Райк Л. 174, 487, 496, 503
Райт П. 323-324
Ракоши М. 152-154, 157, 178, 488-490,
496, 498, 501-502, 505, 507, 511, 512
Ранкович А. 522
Рачиньский Э. 109
Рашидов Ш.Р 589
Рейган Р. 614
Рейд Э. 394
Рейман М. 239
Риккелен ван 242
Рипка Г. 389
Роберте Л. 396
Роберте У. Л. 260
Роберте Ф. 283-284, 302
Робертсон Н. 372-373, 389
Робинсон Дж. 27, 46-47, 284
Рогов В. 376
Розенберг Дж. и Е. 343
Рокоссовский К. К. 175, 491, 504, 517
Ронг X. 372, 389, 391, 393-394
Роскин Г. И. 310
Роуз Ф. 380, 390
Рощин А. А. 306-307
Рубинин П. Е. 297
Рузвельт Ф. Д. 23-27, 30-36, 43, 69, 71,
76, 88, 114, 288, 324, 328, 546
Румянцев В. П. 562
Рыков А. И. 78
Рэдфорд А. 579
С
Сабуров М. 3. 518
Садовский М. А. 605
Салаши Ф. 120
Сальзберг Д. Б. 399
Сам Сари 448
Сараев И. 333
Сахаров А. Д. 293, 298, 599, 606, 608-612
Селянинов В. С. 239
Семенов В. С. 205, 242, 459, 460, 477
Семенов Н. Н. 287, 297, 605 '
Семенов С. М. 343
Сен Лоран Л. 396
Серебрянский Я. 343
Сергеев М. 407, 421
Серов А. И. 593
Серов И. А. 507
Сикорский В. 224
Сильвермэн Дж. 329
Силвермэстер Н. Г. 324, 329, 330, 338, 347
Скали Дж. 593
Скобельцын Д. В. 308
Славский Е. П. 309, 608, 611, 612
636
Именной указатель
Сланский Р. 159, 487
Смит Г. Д. 386
Смит Д. 334
Смит Р. Д. 376-377
Смит У. Б. 54, 443, 448, 451, 579
Соколов («Дэви») 380
Соколовский В. Д. 234, 509
Солженицын А. И. 297, 615
Соренсен Т. 590, 592
Спаак П. 80, 88, 189
Сталин И. В. 22, 26, 30-33, 35, 37, 41-44,
48-55, 66, 69, 71-87, 90-94, 96, 97, 109-
111, 115-116, 121-125, 129-131, 137, 139,
142-146, 148, 154-159, 161-162, 167-170,
172-178, 190-192, 196, 198, 200, 202, 205-
210, 214-216, 225, 229, 231, 234-238, 241,
247, 250-251, 253, 257-268, 270-274, 276,
282, 285, 287, 289-296, 298-300, 304-307,
309, 311, 331-333, 335-ЗЗБ, 341-342, 344-
351, 389, 406, 456, 458, 468, 487-488, 492,
494, 495, 499, 507, 509, 521, 597, 610
Стейнбек Дж. 285
Степанов В. 396
Стеттиниус Э. 22, 37
Стимсон Г 36, 42
Судоплатов П. А. 83, 84, 163, 333, 334
Сульман 612
Суслов М. А. 73, 83, 84, 90, 169, 170, 235,
395-397, 498, 511-513, 515, 518
Сциллард Л. 46, 293
Сэкс С. 334
Сэлинджер П. 594
Т
Та Кванг Быу 443, 445
Такер Р. 92—93
Тамм И. Е. 304, 605, 609-610
Таубмен У. 78
Тахурдин Дж. 437 438
Тачеро Р. 386
Теллер Э. 599, 600
Терлецкий Я. П. 304
Телери А. 343
Тильди Ф. 512
Тимофеев-Рессовский Н. В. 291
Тито И. Б. 113-114, 124, 128-129, 137,
148, 156, 157, 164, 167-169, 172-174,
212-213, 338, 407, 468, 495, 497, 499-
500, 515, 522, 529-530, 558
Тихонов Н. А. 614
Тольятти П. 207, 458, 521
Торез М. 86, 158
Трахтенберг М. 166
Треппер Л. 348
Троцкий Л. Д. 22
Трумэн Г. 33-35, 40-42, 51-53, 76, 77,
87, 129, 155, 192, 194, 201, 204, 214, 236,
258, 265, 270, 271, 282, 284-286, 288,
290-291, 293, 298, 305, 307-308, 328,
345, 370, 382, 398, 492, 493, 544-548, 550
Туленков И. Ф. 89
Тэтэреску Г. 138-139, 151
Тэтчер М. 93, 614
Тюльпанов С. И. 235, 243
У
Уайт X. Д. 324, 329, 338
Уилгресс Д. 371, 391, 393-395, 399
Уилсон Ч. 418
Уитекер Р. 370
Ульбрихт В. 209, 210, 231, 233, 235, 243,
253, 477, 595
Уоллес Г. 23, 36, 303, 308
Уотсон Э. 343
Устинов Д. Ф. 97, 614
Уэллс Г. 304 -
Ф
Фавзи М. 567
Фалин В. М. 231, 249
Фам Ван Донг 439, 442-444, 446-448
Фаркаши М. 505
Феденко Ф. А. 444
Федоров Е. К. 605
Федотов Г. П. 295
Федотов П. В. 331
Фейнберг Е. Л. 92
Фейсал II 423
Феклисов А. С. 322, 336, 591, 593
Фельфе X. 3.43
Ферми Э. 46, 333, 334
Филби К. 324, 341-345, 349
Фиск Дж. 605
Фишер У. см. Абель Р.
Фомин А. С. см. Феклисов А. С.
Фор Э. 474
Форрестол Дж. 25, 34
Фриш О. 332
Фрумкин А. Н. 287
Фрэнк О. 193
Фукс К. 310, 325, 332, 334-335, 343
X
Ха Ван Лау 441, 443
Хаммаршельд Д. 555, 565, 566
Харитон Ю. Б. 610
Хау 385
Хегедюш А. 506, 509
Хейнз Дж. 323
637
Холодная война
Хейтер У. 445
Хейфец Г. М. 333, 343, 348
Хенриксон 189
Хершберг Дж. 307
Хиски К. 333, 334
Хисс О. 324, 338
Хоанг Ван Хоан 437
Ходжа Э. 168
Хозар Ф. 413
Холер Г. 437
Холл Т. О. 334
Холмс Дж. 390
Холоуэй (Холловэй) Д. 289, 290, 300
Холперин И. 329, 334, 376-377
Хонеккер Э. 253
Хорти М. 120
Хоттелет Р. 56
Хоффман 242
Хо Ши Мин 434, 437-441, 443, 451
Хрущев Н. С. 78, 80-81, 92, 229, 246, 249-
253, 412-413, 419-421, 441, 455-456, 468,
470, 476, 495, 496, 497, 504, 507, 511, 516-
517, 519-525, 527, 529, 531, 556, 576, 586-
589, 591-595, 602-604, 606-609, 611, 612
Хусейн I 424
Хьюстон К. 46
Хэмфри Дж. 574
Хэнки 333
ц
Цацос К. 421
Циранкевич Ю. 191,^497, 522
Цыгичко Н. П. 444
Ч
Чаушеску Н. 531-532
Че Гевара см. Гевара Ч.
Чекмазов П. Н. 325
Чемберз У. 329-330, 339, 340
Чен Джиан 267
Чепичка А. 178
Червенков В. 492, 498
Черненко К. У. 96
Черчилль У 23, 30, 32, 37, 48, 53, 69, 71,
75, 77, 84, 86, 88, 92, 98, ПО, 112, 114-
115, 129, 200, 216, 225, 250, 284, 288-289,
298-299, 388, 393, 455-456, 460, 462, 478,
543, 549, 551, 559, 563-564, 597
Честертон Г. К. 303
Чжан Вэньтянь 436-437
Чжоу Эньлай 268, 273-274, 438, 440, 442,
444-448
Чуев Ф. И. 78-79
Чуйков В. И. 205, 242
Чэдвик Дж. 283-284
Чэпин Дж- 334
Ш
Шамун 423, 424
Шапошников Б.М. 228
Шверин фон 240
Шелопутин 343
Шепилов Д. Т. 81, 506, 517, 557, 576
Шервин М. 304
Шилов А. Е. 297
Шлаим А. 579
Шлезингер А. 65
Шпанов Н. 73
Штейнберг А. 380
Штыков Т. Ф. 260-261, 264
Шубашич И. 114, 128-129, 137, 338
Шугер Д. 380, 387 ~
Шульгин В. В. 294-295
Шуман Р. 198, 241
Щ
Щелкин К. М. 297
Э
Эбан А. 555
Эйзенхауэр Д. 201, 204, 207, 250, 258,
408, 416, 417, 424, 455, 457, 475, 493,
500, 514, 519, 524, 526, 527, 554, 560-
561, 564-565, 569, 571, 573-576, 578-
580, 607-608, 612
Эйнштейн А. 287
Элдрич У. 570
Эллис Ч. 343
Эмбик С. 38, 45
Эренбург И. Г. 390, 396, 397
Эрл Э. 34
Эсенбель М. 414
Эгтли К. 75, 200, 370, 382-384, 543-544
Эхард Г. 235
Ю
Югов А. 492
Юдин П. Ф. 437, 521
Я
Яковлев А. Н. 598
638
СОДЕРЖАНИЕ
Н. И. Егорова. Введение 3
РАСКОЛ ПОСЛЕВОЕННОГО МИРА:
ФОРМИРОВАНИЕ БИПОЛЯРНОСТИ
В. О. Печатное. От союза — к вражде (советско-американские
отношения в 1945—1946 гг.) 21
Д. Г. Наджафов. К вопросу о генезисе холодной войны 65
Л. Я. Гибианский. Проблемы Восточной Европы и начало
формирования советского блока 105
Л. Я. Гибианский. Форсирование советской блоковой политики 137
Н. И. Егорова. Военно-политическая интеграция стран Запада и
реакция СССР (1947-1953 гг.) 187
A. М. Филитов. СССР и германский вопрос: поворотные пункты
(1941-1961 гг.) 223
К. Уэзерсби (США). Война в- Корее 1950—1953 гг.: холодная война
разгорается 257
ВОЗДЕЙСТВИЕ ВНУТРИПОЛИТИЧЕСКИХ СОБЫТИЙ
B. Л. Мальков. Игра без мяча: социально-психологический контекст
советской «атомной дипломатии» (1945—1949 гг.) 281
В. В. Позняков. Разведка, разведывательная информация и процесс
принятия решений: поворотные пункты раннего периода холодной
войны (1944-1953 гг.) 321
И. А. Аггеева. Канада и начало холодной войны: дело Гузенко в
советско-канадских отношениях 369
Ар. А. Улунян. Греция и Турция между Западом и Востоком
(1950-е годы) 406
ПЕРВАЯ «ОТТЕПЕЛЬ» И НОВЫЕ «ЗАМОРОЗКИ»
И. В. Гайдук. Советский Союз на Женевской конференции по
Индокитаю 433
Н. И. Егорова. Европейская безопасность, 1954—-1955 гг.:
поиски новых подходов 455
А. С. Стыкалин. Восточная Европа в системе отношений Восток —
Запад (1953 — начало 1960-х гг.) 487
М. Я. Пелипась. Суэцкий кризис 1956 года 543
А. А. Фурсенко. Проблемы изучения истории Кубинского кризиса 585
Ю. Н. Смирнов. Холодная война как явление ядерного века 597
А. О. Чубарьян. Послесловие 622
Именной указатель
632
ХОЛОДНАЯ ВОЙНА
1945-1953 гг.
Историческая ретроспектива
Сборник статей
Редактор Д. Бакун
Младший редактор Э. Скворцова
Художественный редактор И. Суслов
Технический редактор Л. Бирюкова
Компьютерная верстка О. Тарвид
Корректор Л. Логунова
Подписано в печать 19.05.03.
Формат 60х90'/,6. Гарнитура «Ньютон». Печать офсетная.
Усл. печ. л. 40. Тираж 5000 экз.
Изд. МЬ-ОЗ-5693-А. Заказ № 4367.
Издательство «ОЛМА-ПРЕСС»
129075, Москва, Звездный бульвар, 23
Отпечатано с готовых диапозитивов
в полиграфической фирме «КРАСНЫЙ ПРОЛЕТАРИЙ»
127473, Москва, Краснопролетарская, 16